«Вангелия»

Вангелия (fb2) - Вангелия 920K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Берсенева - Владимир Михайлович Сотников

Анна Берсенева Владимир Сотников Вангелия

Пролог

Теперь их оставалось только оплакивать – это понимали все.

Закончилось время, когда еще можно было надеяться, что на «Курске» остались живые, когда слышно было еще, как стучат они изнутри затонувшей подводной лодки, надеясь на помощь.

Помощь не пришла, и мир ужаснулся этому даже больше, чем самой катастрофе «Курска», и оплакивал теперь его команду со всей искренностью, на которую способно человеческое сердце.

И в эти первые дни после того, как стало понятно, что «Курск» погиб, у многих всплыло в памяти пророчество, сделанное когда-то слепой болгарской женщиной: «Курск скроется под водой, и весь мир будет его оплакивать».

В тот год, когда оно прозвучало – за много лет до катастрофы, – в него никто не поверил. Это и понятно: с чего вдруг город, лежащий в лесостепной полосе, должен скрыться под водой? Где рядом с Курском такие реки, которые могут нести подобную угрозу? Тогда люди говорили об этом пророчестве в основном со словом «якобы».

И вот теперь оно приобрело совсем иной смысл, и женщина, которая его сделала, снова, через четыре года после своей смерти, оказалась в фокусе всеобщего внимания, как это было при ее жизни. Немало людей, узнавших о тех ее словах только теперь, чувствовали суеверный ужас.

Но те, кто близко знал ее при жизни, относились иначе и к пророчеству о «Курске», и ко всем другим ее предсказаниям, и к ней самой… Многие из них, близких, растревожены были сейчас воспоминаниями о ней и потому пристально вглядывались в прошлое – в каждое мгновение ее жизни.

С того первого мгновения, когда явилась на свет ее душа.

Часть I

Глава 1

– Дай нашей дочке имя… – голос роженицы еле доносился из угла, где стоял ее топчан. – Пойдите, прохожего спросите. Как положено…

Отец новорожденной девочки, конечно, знал, как положено: кто-нибудь из родни должен выйти на улицу и спросить у первого встречного, как назвать младенца. И как этот случайный человек скажет, так тому, значит, и быть. Но зачем же делать это сейчас?

– Куда спешить? – сказал отец девочки. – Вряд ли она выживет.

Он не то чтобы не хотел исполнить старинный обряд. Просто рассудил, что незачем тратить время на пустое дело – видно ведь, что младенец не жилец. Родилась эта девочка прежде срока, а когда ее завернули в овчину и положили на теплую печь, то даже не захныкала. Да и сейчас надо очень внимательно прислушаться, чтобы различить ее дыхание. Так зачем же ей имя? Не понадобится.

Отец девочки не был злым. Но какой крестьянин рассудил бы иначе? Тем более если этот крестьянин так беден, как Панде Сурчев, у которого только что родилась дочка. Да, родилась… Панде впервые понял, что почему-то совсем и не думает об этом событии. Но разве он виноват в том, что нужда его задавила и думать он может только о хлебе насущном?

– Ладно тебе, Панде, – голос его матери прозвучал почти укоризненно. Она оглянулась на роженицу и понизила голос. – Как бы Параскева сама не померла. – И сказала уже громко, успокаивая невестку: – Не плачь. Я пойду спрошу имя.

Параскева все равно заплакала. Понятно, жалко ей, что девочка помрет, все-таки первый ребенок. Бабка недовольно покачала головой и вышла на улицу.

Ночь была такая, какой бывает она только в горах зимой – совершенная в своей красоте. Даже бабка, привыкшая и к величественным горным вершинам, и к ярким звездам, залюбовалась ими сейчас. Все, что происходит под таким небом, происходит ведь не только в жизни человеческой, но и во всем мироздании, законы которого человеку не узнать никогда.

Но одну лишь секунду смотрела бабка на горы и звезды. Не за тем она вышла из дому поздним вечером да и на свет не за тем родилась, чтобы попусту в небо пялиться. А зачем она родилась? Да кто же это знает, и зачем же это знать?!

– Здравствуй, Магдалена, – сказала бабка. Хорошо, что первым попался ей на сельской улице не чужой человек, а соседка. – Как назвать мою внучку?

– Уже родилась? – Магдалена посмотрела с интересом. – Что-то рановато.

«Вот злыдня! – подумала бабка. – Уже прикидывает, не обрюхатил ли кто невестку, пока сын батрачить уходил! Будто я не знала бы, если б так».

Но женщины есть женщины, им лишь бы посудачить, не ругаться же из-за этого с соседкой.

– Скажи имя, – поторопила бабка.

– Назови Андромахой, – со злорадным удовольствием проговорила Магдалена.

«Вот же подлая! – сердито подумала бабка. – И знает ведь, что отказываться нельзя».

В селе Струмице кто только не живет – и греков хватает, и македонцев, и сербов. Но Панде Сурчев к ним ко всем при чем?

– Андромаха? – пожала плечами бабка. – Зачем девочке греческое имя? Ведь мы болгары.

– Ну и что? – Лицо Магдалены расплылось в лживой улыбке. – У меня невестка Андромаха. Такая красавица!

«Не чета твоей», – прочитала бабка в ее глазах.

Что отвечать такой ехидне? Бабка и не ответила – пошла дальше. И только за околицей пробормотала себе под нос:

– Зачем девчонке чужое имя? Бог с ним, с обычаем!

Она уже решила придумать имя сама, но тут увидела в темноте еще какую-то тень. Это был мужчина, и совсем не знакомый. Бабка даже замедлила шаг – мало ли кто бродит ночами! Может, ограбить хочет. Но и не бежать же от прохожего, тем более что имя для внучки так еще и не выбрано.

Бабка пошла навстречу незнакомцу. И чем ближе она подходила к нему, тем спокойнее ей почему-то становилось. Словно шла впереди него теплая волна, хотя быть этого, конечно, не могло: холодно зимою в горах, а эта зима, 1911 года, выдалась особенно морозной и снежной.

– Вечер добрый! – громко сказала бабка. Прохожий не остановился. – Скажи, как мне назвать мою внучку?

– Вангелия, – ответил он не задумываясь.

– Вангелия? – удивилась бабка.

Все было странно в этом человеке: и тепло, словно бы идущее впереди него, и уверенность, с которой он назвал имя для девочки.

– Вангелия, – повторил незнакомец. – Знаешь, что это означает? Та, что несет благую весть.

Этого бабка не знала. Но имя ей понравилось. Даже жаль, что такое красивое имя достанется внучке, может, совсем не надолго. Она чуть не сказала об этом прохожему, но спохватилась, что говорить такое, пожалуй, нехорошо. Впрочем, он ничего и не спрашивал – шел куда-то за околицу и даже не оглядывался.

Бабка уже почти перестала различать его силуэт в темноте – звезды-то дают свет только небу, не людям, – когда он все же приостановился, обернулся и повторил, словно беспокоился, что она не расслышала:

– Вангелия, Вангелия!

И исчез.

И как только этот странный прохожий скрылся из глаз, тьма, в которую он погрузился, вдруг осветилась. Бабка увидела, как взвихрился на каменистой земле снег, и показалось ей, что взвихрился он под копытами скачущего коня. Конь скакал не один – со всадником. Разглядеть его получше бабка не успела – успела только перекреститься. Слишком уж необыкновенным был этот сияющий всадник, страшно встретить такого в ночных горах, страшно видеть, как растворяется вдали его силуэт.

Она смотрела вслед всаднику, оторопев от… нет, не от страха даже, а от чувства, которого никогда в жизни не испытывала. Горы, звезды, тьма, свет – все это подступило к ней совсем близко, сделало ее своей частью. Да, она стала частью того, что по-прежнему оставалось для нее непонятным. Какой-то другой мир, неведомый, коснулся ее своим дыханием.

Бабка перекрестилась еще раз, для верности, зачем-то повторила:

– Вангелия, – и, потуже завязав платок, все ускоряя шаг, пошла обратно в село.

В самом начале улицы она все-таки не выдержала, оглянулась. Всадник скакал через снежное поле к горам. Он удалялся от нее, но силуэт его становился при этом крупнее, яснее, отчетливее. Бабка остолбенела и не пошла уже к селу, а побежала.

Дома все было по-прежнему. Лежала на топчане бледная как смерть роженица. Бабке вдруг показалось, что лицо невестки, сделавшееся после родов каким-то прозрачным, светится тем же светом, что и снег под летящим в горы всадником. Ей стало так страшно и так странно, что она перекрестилась снова.

– Нашли имя? – спросила невестка.

Голос ее был уже не просто тих – он напоминал шелест ветра в зимних ветках.

«Не жилица», – снова подумала бабка.

И ответила, кивнув:

– Нашла. Пусть будет Вангелия. Та, что несет благую весть, – зачем-то объяснила она.

Может, не надо было говорить такое умирающей. Но та как будто обрадовалась.

– Пусть будет счастливая… – еле заметно улыбнувшись, сказала Параскева.

И закрыв глаза, впала в забытье. Подошел Панде, встал рядом с бабкой.

– Не выживет твоя жена, – сказала та. – Как будешь дочку один растить? – И добавила: – Ну, может, и дочка тоже не выживет.

Панде смотрел хмуро. А чему радоваться? Хоть так, хоть этак – одно горе.

Бабка же тем временем не думала уже ни об умирающей невестке, ни о едва дышащей внучке. Она вспоминала всадника и спрашивала себя: был ли он? И себе же отвечала: да нет, померещилось – не могло его быть. Но мысли этой, наверняка правильной, она тем не менее не верила.

Ни до, ни после этой ночи не испытывала она такого странного, пугающего чувства – прикосновения к тайне, которая больше ее самой и больше мира, ее окружающего.

Глава 2

– Скучно, – сказала Зорица. – Во все уже поиграли.

Мирослав насупился. Он всегда спорил с сестрой, но на этот раз не стал, потому что ему тоже было скучно. С девчонками всегда так. Что они могут придумать интересного?

– А пускай Ванга что-нибудь найдет! – предложила Зорица.

Мирослав сразу оживился. Все-таки сестра иногда соображает!

– Ага, давай, – кивнул он, повернувшись к Вангелии, которая как раз заворачивала в косынку полено – вроде бы это кукла.

– Я уже сколько раз находила! – Вангелия покачала головой; ее голубые глаза укоризненно сверкнули. – Я вам что, собачонка на ярмарке?

– Ну Ва-анга!.. – просительно протянула Зорица. – Ну, ску-учно же! Ну найди-и!

Мирослав, конечно, ныть не стал, лишь бросил на Вангелию тот взгляд, которому, он давно это понял, она не умеет противиться – обязательно сделает, что он хочет. Точно так, Мирослав видел, смотрел на женщин его отец. И хоть Вангелия не женщина, а просто семилетняя девчонка, но, наверное, главное не то, сколько женщине лет, а что-то другое.

– Ну ладно, – кивнула Вангелия. – Что вам найти?

– Мою куколку! – воскликнула Зорица.

– Мой ножик, – предложил Мирослав.

Зорица достала из кармана юбки самодельную куклу из соломы. Мирослав вынул из кармана штанов заветный перочинный ножик – отец подарил в прошлом году, когда Мирославу исполнилось двенадцать лет. Оба они протянули свои сокровища Вангелии.

Та взяла куколку, подержала в руках, будто убаюкивая, и вернула Зорице. Потом точно так же взяла ножик, но даже не раскрыла его – девчонка же, им такое неинтересно, – а тоже словно бы покачала, как куклу. И тоже вернула. Она всегда так делала, прежде чем начать увлекательную для всех игру в поиски спрятанного.

Зорица сняла с головы косынку, протянула Мирославу.

– На, завяжи. Через нее ничего не видно, – сказала она.

Мирослав взял у сестры косынку и завязал Вангелии глаза. При этом он успел еще разок в них заглянуть. Даже сам себе Мирослав не признавался, что готов смотреть в глаза этой девчонки долго-долго. Почему? Он и сам не знал. Глаза у нее были самые обыкновенные, да и сама она была обыкновенная, но… Но какая-то особенная. Завораживала, как огонь или вода. А как такое может быть – непонятно. Думай что хочешь.

Потом он взял Вангелию за плечи и повернул ее к себе спиной. Теперь она уж точно не могла видеть, что он делает. А он и не стал ничего делать – протянул куколку и ножик сестре и кивнул: мол, прячь ты. И пока Зорица тихонько, на цыпочках кралась к соседскому плетню, на котором сушились выстиранные домотканые скатерти, Мирослав старательно елозил ногами по траве, чтобы Вангелия не могла расслышать ее шаги.

Да, он был уверен, что она не могла их расслышать. Но когда снял с ее глаз косынку, то она лишь совсем чуть-чуть помедлила – постояла, склонив набок голову, словно прислушиваясь к себе, – а потом уверенно пошла к плетню.

– Ты слышала, как я шуршала! – закричала Зорица, когда Вангелия приподняла висящую на плетне скатерть и выудила из-под нее куколку и ножик; Зорица прикрепила их к прутьям.

– Ты не шуршала, – возразила Вангелия. – И ничего я не слышала.

– Слышала!

– Не слышала!

– А как тогда узнала, где я спрятала?

– Не знаю!

Тут Вангелия, кажется, сама удивилась. Мирославу показалось, что она посмотрела вопросительно, но не на него и не на Зорицу, а как будто бы на себя. Внутрь себя.

Но тут же этот ее странный взгляд сделался обычным, как у всех девчонок, – немного веселым, немного беспечным, немного вредным.

– Мне домой пора! – Вангелия махнула рукой. – Скоро отец придет – надо его покормить.

И не глядя больше на Зорицу с Мирославом, побежала к своему дому, который стоял в конце улицы. Мирославу жаль стало, что она убежала. Все-таки она была особенная девчонка, эта Вангелия. И то, что она могла вот так вот, не глядя, найти любую спрятанную вещь, было лишь еще одним тому доказательством.

– Может, она колдунья? – на всякий случай спросил он у сестры.

– Не, – возразила Зорица. – Колдуньи злые, а Ванга хорошая.

Обедал отец всегда молча. Он и жил в основном молча. А о чем говорить? И так все ясно: жизнь тяжела, и это никогда не переменится, завтра будет так же, как сегодня, и надо благодарить Бога, если не хуже.

Ванга подала отцу миску с таратором – холодной похлебкой из кислого молока с огурцами – и кукурузную лепешку. Это был хороший обед, сытный. Хоть жили они с отцом бедно, но поесть в доме всегда было что, и Ванга гордилась тем, что ведет хозяйство как взрослая. Наверное, и мама так же вела бы дом, если бы не умерла, родив ее; так иногда думала Ванга. Да нет, при маме все было бы, конечно, по-другому – лучше, богаче, радостнее. Может, и отец был бы хоть чуточку повеселее, хоть иногда бы улыбался, а так – Ванга не помнила ни одной его улыбки. Он только усмехался иногда, да и то невесело.

– Трудно тебе одной с хозяйством? – спросил вдруг отец.

Он уже доел таратор и вымазывал миску остатком лепешки.

– Нет, – пожала плечами Ванга. – Я же все умею.

– Да и какое у нас хозяйство? – усмехнулся отец. И без перехода сказал: – Ванга, я решил жениться.

– А… на ком? – удивленно спросила Ванга.

Соседки часто судачили, что Панде Сурчеву надо бы жениться, негоже мужчине без жены, и дочка его слишком мала, чтобы одной справляться с хозяйством. Но рассуждая таким образом, они всегда добавляли: только кто ж за него пойдет, за бедняка и батрака?

Потому Ванга и удивилась отцовскому решению.

– На ком ты хочешь жениться, папа? – повторила она.

– Еще не знаю, – ответил отец. – Буду искать невесту.

– Не знаешь – и женишься?

Ванга изумленно посмотрела на него. Отец не ответил.

После обеда он снова ушел в поле, где батрачил на хозяина. А она думала о его словах до самого вечера. И вечером, когда он вернулся и лег спать, думала тоже. Голова у нее стала горячая от этих дум, от вопроса, на который не находилось ответа в ее голове…

Ванга потихоньку прошла через комнату – два шага всего надо было сделать – и вышла на двор.

Она сидела на скамеечке, прислонившись к стене дома. Глиняная стена за длинный жаркий день налилась солнцем и не остыла к ночи. Она согревала и, казалось, успокаивала.

– О чем задумалась, Ванга?

Ванга вздрогнула. Она не слышала, как вышел во двор отец.

– Так… – нехотя проговорила она. Стыдно говорить про такое с мужчиной, пусть даже и с отцом, но понять очень хотелось, и потому она все же спросила: – Папа, а как же ты будешь жениться на чужой женщине?

Отец пожал плечами.

– А на ком женятся? На чужих женщинах. Не на родне же.

– Но ты же ее не любишь! – воскликнула Ванга. – Даже не знаешь, кто она…

– Все так женятся.

– Все не любят свою невесту, когда женятся?

Ванга не поверила отцу. Вон, когда у соседа Бориса была свадьба с Красимирой, они так друг на друга смотрели! И целовались крепко-крепко.

– Эх, дочка! – сказал отец. – Женятся, чтобы выжить. Одному тяжело. С хорошей женой голова на месте и в хозяйстве порядок. А любовь – не наша игрушка.

– Разве любовь игрушка? – покачала головой Ванга.

Дым от отцовской самокрутки плыл в теплом ночном воздухе, улетал к небу. Ванга любила, как пахнет этот родной дым. Счастье было в этом запахе.

– Игрушка, игрушка, – повторил отец.

А почему он так думает? Не объяснил. Он никогда ничего не объяснял своей маленькой дочери. Наверное, думал, что живет так просто и понятно, что тут и объяснять нечего.

– И я так замуж пойду? – тихо спросила Ванга.

– И ты. Все так.

Глава 3

Танке недавно исполнилось восемнадцать, а самой красивой девушкой в Струмице ее считали уже давно – года два, не меньше. К такой красавице, да еще из хорошей, зажиточной семьи всякий рад был бы посвататься, но жених у Танки уже был, и такой завидный, что другие не обивали понапрасну порог ее дома.

А ей хорошо было в этом доме, в этом большом саду, где отец ее и дед посадили каждое деревце! Скоро, скоро они с Гораном сыграют свадьбу, а пока – почему же не порадоваться родительской любви, почему не посмеяться, не повеселиться напоследок с подружками?

Этим Танка как раз и занималась ясным летним вечером. То есть не только этим, конечно: дела всегда найдутся. Вот сейчас за болтовней и смехом девушки собирали ежевику.

– И тут он ее ка-ак поцелует! – рассказывала Танка, ловко обрывая ягоды с колючих веток. – А она глаза закрыла и убежала!

Все в очередной раз захохотали, а подружка Милана сказала:

– Врешь ты все, Танка! Чего ей бежать? Она же сама в него влюблена. А уж как он ее любит…

– Да она испугалась! – воскликнула Танка.

Может, Милана снова хотела возразить, но тут до девушек донесся голос Танкиного отца:

– Танка! Где ты? Зайди в дом.

– Иду, папа! – крикнула она и, поставив на землю миску с ежевикой, побежала на зов.

Так и не успела доспорить с подружками о радостных и смешных вещах – о поцелуях, девичьем страхе и мужской любви.

Когда Танка вошла в комнату, там сидели не только отец с матерью, но и Панде Сурчев, сосед из крайнего дома. Танка немножко удивилась – зачем он пришел? Родители ее были людьми доброжелательными и открытыми, но Панде никогда не бывал у них в гостях. Она видела его лишь изредка, и всегда он был хмур и как-то мрачен. Ну да каким еще быть вдовцу-бедняку, который один растит маленькую дочку?

– Здравствуй, Панде, – сказала Танка. – Папа, ты меня звал?

– Здравствуй, Танка, – ответил Панде.

– Звал, звал, – кивнул отец. – Вот, дочка, Панде пришел к тебе свататься.

На миг Танке показалось, что она ослышалась.

– Свататься, говорю, Панде к тебе пришел, – повторил отец.

Танка вскрикнула и закрыла лицо фартуком. Потом опустила фартук, с надеждой взглянула на мать – может, все-таки ослышалась?

– Да, дочка, да, – подтвердила та. – Пора тебе замуж. Мы дали согласие.

– Ну, скажи и ты, что думаешь, – произнес отец.

Танка вскрикнула, как будто ее рубанули саблей, но не упала, а, рванувшись, выбежала из комнаты.

– Молодая еще, – объяснил отец. – Что она может думать? Мы согласны, Панде.

– Ну и хорошо, – кивнул тот.

Мать зашла к Танке в комнатку уже поздним вечером.

– Ну все, все, успокойся, – сказала она, садясь на кровать рядом с рыдающей дочерью. – Ты же знаешь, по-другому нельзя. Радоваться надо, что Панде тебя посватал.

– Как радоваться, мама?! – воскликнула Танка. – Я не хочу! Не хочу за него замуж! Я его не люблю!

– Я знаю, – кивнула мать. – Думаешь, мы с отцом не хотели, чтобы вы с Гораном поженились? Он офицер, не батрак какой-нибудь, не чета Панде. Но что же делать? Горан – болгарский офицер. Танка, ведь тебя вышлют и нас всех с тобой заодно! А разве мы виноваты в чужих распрях? Разве мы хотели жить под сербами? Разве мы придумали этот указ?

Танка притихла. Мать говорила правду – очередной указ, изданный сербской властью, не так давно установившейся в селе, гласил: все женщины, которые имеют связь с болгарскими военными, должны немедленно покинуть Струмице, и семьи их тоже. Бессмысленно было возмущаться жестокостью этого указа – его надо было выполнять, и немедленно. На Балканах, где в последние десять лет все враждовали и воевали со всеми, шутить с такими делами было опасно.

– Я не хочу выходить за Панде… – все-таки повторила Танка. Правда, теперь ее голос звучал уже не возмущенно, а жалобно. – Мама, что мне делать?

– Ничего, дочка, – ответила мать. – Привыкнешь. Все так живут.

Свадьбу тоже сыграли не хуже, чем у всех. Столы стояли под деревьями в саду, здесь же было выставлено и приданое: швейная машинка и красивый расписной сундук.

– За овцой завтра придешь? – спросил Танкин отец у Панде.

Жених не танцевал с невестой и был хмур. Но это никого не удивляло: все знали, такой уж у Панде Сурчева характер. Не удивлялись, конечно, и заплаканным глазам невесты: все девушки плачут перед замужеством.

– Овцу сегодня заберу, – ответил Панде тестю. – Чего откладывать?

– Ну, бери сегодня, – кивнул тот.

А про себя подумал: «Не за батрака бы отдавать дочь, не за голодранца! Да что теперь поделаешь?»

Пока отец с мужем разговаривали о приданом, Танка потихоньку выбралась из-за стола и скрылась между деревьями. Никто не обратил на это внимания – так же, как и на то, что маленькая Вангелия пошла за нею.

Ванга нашла свою новоиспеченную мачеху в дальнем конце сада – там, где еще недавно Танка веселилась с подружками. Теперь она рыдала, лежа на траве прямо в свадебном платье. Ванга присела рядом с ней на корточки.

– Танка! Ты почему плачешь? – спросила она.

Танка вздрогнула. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь видел ее слезы, даже маленькая падчерица, хоть у той в глазах и стоит сочувствие.

– Ты не поймешь, – всхлипнула Танка.

– Почему? Я понимаю, – вздохнула Ванга. – Ты не любишь моего отца, да?

Танка кивнула. Было в этой девочке что-то такое, что вызывало доверие. Даже странно, ведь ей всего семь лет.

– Я не знаю, почему люди вот так… – задумчиво проговорила Ванга. – Не любят, а женятся. Разве это правильно? – Она обняла Танку и шепнула ей на ухо: – Не плачь. Я тебя люблю. Я тебе во всем буду помогать.

Глава 4

«Что бы я без нее делала?» – подумала Танка.

Она смотрела в окно на то, как Ванга играет с братишкой Василом. Самой Танке нелегко было с ним справляться: Васил в свои четыре года крепкий и тяжелый, Танке, снова беременной, его не поднять. А главное, непоседливый он, глаз да глаз за ним. Только Ванга умеет придумать для братика такую забаву, чтобы он хоть немного посидел на месте.

«А что это она для него там придумала?» – вдруг заметила Танка.

Ванга взяла миску, из которой пили куры, и спрятала ее за кучей хвороста. Потом сняла косынку и завязала себе глаза. Эта детская игра почему-то так встревожила Танку, что она вышла из дому во двор.

Ванга стояла посреди двора с завязанными глазами, а Васил с интересом наблюдал за ней.

– Смотри, братик, – сказала Ванга. – Я глаза крепко-крепко завязала, а все равно миску найду.

Она пошла по двору так, словно косынки у нее на глазах не было. Подошла к хворосту, подвинула его, взяла миску. Вроде бы ничего особенного…

– Ванга! – воскликнула Танка. Она подскочила к падчерице и сорвала с ее глаз косынку. – Что за глупая игра?

– А Василу нравится, – сказала Ванга. – Смотри, он смеется.

– Что, нельзя по-другому его повеселить? – Танка встряхнула косынку. – Зачем тебе это?

– Не знаю… – Ванга задумчиво посмотрела на мачеху. – Мне кажется… Ты не сердись, Танка. Кажется, что мне это понадобится. Почему так?

Ответа Танка не знала. Так же, как не знала причину своей тревоги. Ведь это просто детская игра!

Но тут в конце улицы показался Панде. Он шел медленно, тяжело, устало.

– Пойдем ужинать, – сказала детям Танка. – Может, отец и до утра останется.

Панде в самом деле остался дома ночевать: хозяин отпустил отдохнуть. Правда, вставать после этого отдыха надо было совсем рано, чтобы успеть на хозяйское поле.

– Когда вернешься, Панде? – спросила назавтра Танка, подавая мужу узелок с едой.

– А я откуда знаю? – буркнул тот. – Может, через неделю. Как хозяин отпустит.

– Сколько ж тебе по чужим людям батрачить? – с горечью проговорила Танка.

– Выбирать не из чего.

Панде вышел. Танка вздохнула и подошла к топчану, на котором спали Ванга и Васил.

«Жалко девочку будить, – подумала Танка. – Хорошая она, добрая. А что делать?»

Ничего не поделать с беспросветной нищетой, в которую угодила Танка, выйдя за бедняка и батрака. И нечего теперь думать, могла у нее быть другая судьба или нет. Разве человек в своей судьбе властен?

– Вставай, Ванга, – сказала она. – Пора за молоком.

Утро было ясное, как слеза. И солнце поднималось медленно, не торопилось жечь землю и людские головы. Но все-таки, когда Ванга с подружками возвращались с пастбища, солнце уже припекало сильно. Девочки всегда спешили привезти с пастбища овечье молоко пораньше, но ослик, на котором они возили бидоны, часто упрямился, и они не успевали до солнцепека.

Но стоит ли от этого печалиться! Не сахарные, под солнцем не растают.

Девочки шли рядом с тележкой, на которой стояли бидоны, и пели веселую песню. Про то, что солнце яркое, небо синее, вода в роднике прохладная, а радость – огромная, как жизнь впереди. Ванга пела веселее всех. Может, больше своих подружек верила тому, о чем была их песня.

– Жарко, – сказала Милена. – Давайте к роднику свернем.

– Дома ждут, – возразила Красимира.

– Мы недолго. Воды попьем – и дальше. Жарко же! Ванга, давай?

Девочки всегда оставляли решение за ней. Даже непонятно, почему так повелось.

– Поехали к роднику, – сказала Ванга. – Не скиснет молоко.

Они так устали от жары, что не заметили: небо у них за спинами темнеет, мрачнеет, и духота становится не обычной для летнего дня, а тревожной, тяжелой.

У родника Ванга попила воды, умылась.

– Сразу легче стало, – сказала она. И добавила взрослым тоном: – Вода все плохое уносит.

Она еще не успела снова повязать косынку, когда небо сделалось совсем темным. Это произошло мгновенно, вдруг – тьма, зловещий гул, свист ветра…

– Смерч! – первой сообразила Милена. – Смерч идет! Прячемся!

Но куда спрячешься посреди широкого луга? Ни деревьев, ни домов. Хотя, может, и хорошо, что их нет: в окрестностях Струмице такие бывали смерчи, что и деревья с корнем вырывали, и дома разносили напрочь.

Кажется, именно такой смерч – огромный темный столб – несся сейчас от горизонта через луг.

– Ой, ослик наш!.. – успела еще вскрикнуть Ванга.

Но сразу же рев, вой и шум заглушили ее слова. Девочки упали в траву, закрыли головы руками.

Они не могли понять, сколько длилось это светопреставление. Но стихло оно так же внезапно, как и началось.

Красимира первая приподняла голову.

Смерч уходил в поле. Казалось, по траве шагает великан, голова которого теряется в облаках.

– Ушел… – испуганно проговорила она.

– Кто ушел?

Милена тоже подняла голову.

– Да смерч! – Красимира вскочила, отряхнула юбку. – Побежали скорее! Как там наш ослик?

– А Ванга где? – спохватилась Милена.

– Не знаю…

Девочки огляделись. Ванги рядом не было. Но не могла же она убежать во время смерча!

– Он ее унес… – с ужасом проговорила Красимира. – Вангу смерч унес!

И всю дорогу до сельской улицы девочки бежали с этим криком:

– Вангу смерч унес! Смерч унес!

И когда Милена влетела в дом Сурчевых, то это же и выпалила с порога:

– Тетя Танка! Вашу Вангу ветер унес!

– Что ты плетешь?! – вскрикнула Танка. – Какой ветер? Не было никакого ветра!

– Не ветер, а смерч, – поправила подружку Красимира. – Он в поле ушел. И Вангу вашу унес!

Едва не сбив девочек с ног, Танка бросилась на улицу.

– Помогите! Помогите! – кричала она. – Вангу смерч унес! Смерч!

– Господи, а я ж его видела, тот смерч! – крестясь, сказала соседка. – Еще подумала: как бы беды не наделал…

Вангу искали до вечера – на лугу, в лесу.

И только перед самой темнотой заметили гору сломанных веток посреди поля. Там, под ветками, и лежала Ванга… Лицо ее было засыпано песком, глаза закрыты – она была без сознания.

– Ванга! Детка ты моя! Ванга! – причитала над ней Танка. – Живая ты? Ой, господи! Ну открой глазки, открой!

Веки Ванги дрогнули. Она попыталась открыть глаза, но это ей не удалось.

– Живая! – воскликнула Танка. – Где больно?

– Глаза… больно… режет… – чуть слышно проговорила Ванга.

– Видишь нас?

– Не вижу… Ничего не вижу.

Глава 5

– Она же меня еще и утешает! – Танка всхлипнула. – Говорит: Танка, я тебе буду во всем помогать. Все делать, говорит, и без глаз научусь… Жалко ее, Панде, сердце разрывается! Знахарка приходила – знаешь, Бояна? – не помогла. А доктор сказал, надо в Белград везти. Может, операцию сделают. Ну что ты молчишь, Панде? – воскликнула Танка, глядя на своего вечно хмурого мужа.

– Без денег ничего не сделают, – наконец проговорил тот.

– Так надо деньги собрать!

– Собирай! – Панде обвел рукой их бедное жилище. – Поищи, может, найдешь! – И с горечью добавил: – Были б у меня деньги, разве б я не дал?

– Все продадим, – решительно сказала Танка. – Машинку швейную. Все, что купят, продавай.

– Не разбрасывайся, – возразил было Панде. – Чем малого будешь кормить? Да второй на подходе.

Он кивнул на ее округлившийся живот.

– Все равно продавай. – Танка открыла расписной сундук, тот самый, в котором привезла в мужнин дом свое приданое, и решительно повторила: – Все приданое мое продавай. Пусть Вангу вылечат.

И все-таки Панде не верил, что кто-то поможет его дочке. И когда, уже в Белграде, шли по улице Князя Михаила – никогда он не видел таких широких, таких красивых улиц! – то думал, что зря сюда приехали, зря продали последнее, зря потратили драгоценное летнее время, когда рабочие руки в селе на вес золота. К тому же он всем своим существом ненавидел сербов, которые правили теперь Болгарией, и ему казалось, что, приехав в Белград, он унизился перед ними.

– Ох, папа, какой большой город! – сказала Вангелия.

– Ты ж не видишь, большой или нет, – пожал плечами тот.

– А я все равно что вижу, – возразила Вангелия. – Чувствую его.

У отца сжалось сердце. Вот так вот теперь и будет всегда… Никогда не откроет она ясные свои глазки.

Но незачем дочке видеть его горе.

– Хватит болтать, – сурово оборвал он Вангелию. – Чувствует она… Пора эти глупости бросить.

Вангелия вообще стала какая-то странная после того смерча. То и дело замирает, задумывается и выглядит при этом так, как будто вглядывается во что-то. Хотя во что ей вглядываться, она же ничего не видит. А однажды сказала, что, когда смерч нес ее по небу, то ей показалось, будто рядом скачет какой-то светлый всадник… Глупости, глупости!

Не только таких широких улиц, но и таких чистых комнат, как кабинет в белградской больнице, Панде тоже никогда не видел. И инструменты, которые ловко держал врач, осматривая его дочку, и яркая лампочка, которой он светил прямо ей в глаза, выглядили необычно и очень дорого.

– Так-так, Вангелия, – сказал доктор, наконец закончив осмотр. – Ну иди, посиди в коридоре. Сейчас папа к тебе выйдет.

Выходя, Ванга обернулась и посмотрела на отца. Хотя что значит – посмотрела? Она ж не видит. Однако Панде показалось, что она пронзила его взглядом насквозь. Когда за ней закрылась дверь, врач сказал:

– Что ж, вы правы. Девочке действительно может помочь только операция.

– Так сделайте, доктор! – вскинулся Панде.

– Я сказал: может помочь, – поднял палец врач. – Что она поможет наверняка, этого вам не пообещает никто, кроме Господа Бога.

– Так, может, попробуете?

Панде удивился робости, которую сам расслышал в своем голосе.

– Попробовать здесь нельзя, – назидательно произнес врач. – Или делать, или нет.

– Делайте! – решительно сказал отец.

– Что ж, подготовим девочку в течение трех дней – и сделаем.

– А сразу нельзя? – спросил Панде. – Мы издалека приехали. Жить в Белграде нам негде.

– Понимаю. Но дело не в этом.

– А в чем?

– В цене, – врач протянул Панде листок. – Вот расчет. Приблизительный, конечно. Неизвестно, как операция пойдет. Могут потребоваться дополнительные расходы.

По непроницаемому лицу доктора Панде понял, что можно и не заглядывать в тот листок. Но все же заглянул.

– У меня и половины того нет… – сказал он дрогнувшим голосом.

– Ну, может быть, вы как-то постараетесь, соберете…

– Уже постарались, – с горечью произнес отец. – Нечего нам больше собирать. Доктор… А просто так, без операции? Лекарствами нельзя ее подлечить?

Врач отвел взгляд.

– Мы оставим ее в больнице на несколько дней, – сказал он. – Подлечим. Из-за попадания песка и грязи у нее возникло воспаление роговицы – его мы снимем. Впоследствии ей понадобится хорошее питание и полный покой. Вообще, девочке нужна теперь абсолютно спокойная жизнь, без каких бы то ни было потрясений.

– А видеть? Видеть она будет? – спросил Панде.

Врач посмотрел ему в глаза и ответил печально, но твердо:

– Нет. Без операции видеть она не будет точно.

Глава 6

Днем в струмицкой церкви никого не было. Лето, все в поле.

Ванга молилась одна. Слова молитвы трепетали в светлом воздухе храма будто живые.

– Вангелия!

Она не вздрогнула от неожиданности, хотя отец Никодим подошел неслышно. Перед этим он долго стоял, глядя на свою слепую прихожанку. В свете, льющемся из окон, фигурка Вангелии казалась бестелесной и такой беззащитной, что у священника ком подступил к горлу.

– Здравствуйте, отец Никодим, – сказала Ванга.

– Как ты живешь? – спросил он.

– Как все, – пожала плечами она.

– Разве как все? Тебе труднее. Отец батрачит, мачеха тоже целыми днями в поле. Кто за братьями смотрит, кто хозяйство ведет?

– Васил мне помогает за Томе присматривать, – улыбнулась Ванга.

– Чем Васил может помочь? Сам еще дитя. Да и ты тоже.

– Я не дитя, – возразила Ванга. – Мне шестнадцать скоро будет. Мы справляемся, отец Никодим. Слава Богу.

– Я хочу поговорить с твоим отцом, – сказал священник. – Он должен отправить тебя учиться.

– Кто ж меня в школу возьмет? – удивилась Ванга.

– Я не про нашу школу. В Земуне открылся Дом слепых. Благотворители его открыли.

– А где тот Земун? – спросила Ванга. – Наверное, далеко.

– Какая разница, далеко или близко? Ты не будешь туда каждый день ездить. Жить там будешь. В пансионе для учеников.

– Я из дома никуда не поеду! – испуганно воскликнула Ванга.

Ее голос забился под куполом, как случайно залетевшая птичка.

– Не тебе решать, – сурово отрезал священник. – Скажи отцу, чтобы зашел ко мне в воскресенье.

Как сердит был Панде на отца Никодима! Еле сдерживался, слушая его. Сколько можно уповать на милость Божью? Как деньги к деньгам прилипают, так и милость Божья дается тем, кто и без того судьбой не обижен, – так считал Панде Сурчев. И вся его беспросветная жизнь доказывала, что он прав.

А старый священник все повторял свое.

– Эта школа для твоей дочки – милость Божья. Ее там читать, писать научат. Не будет она так мучиться своей слепотой.

– Зачем ей читать и писать? – не выдержал Панде. – Хоть бы работу простую делала, и то хорошо.

– Не понимаешь, зачем читать и писать, – оборвал его священник, – пойми хотя бы, что там ей лучше будет. Одета, обута, накормлена. Там сытно кормят. А то смотреть ведь тяжело на Вангелию. Ходит – от слабости качается.

«Нечего меня попрекать! – чуть не выкрикнул Панде. – Как вся семья живет, так и она. Нет у меня богатства! И никогда не будет».

Но ничего он не выкрикнул. И не только потому, что с почтением относился к старому священнику – отец Никодим служил в сельской церкви с незапамятных времен, – но и…

– Правду вы говорите, отец Никодим, – нехотя проговорил Панде.

– Вот видишь! Сам понимаешь. А от лучшей жизни, может, и зрение к Вангелии вернется.

– Не верю я в чудеса, – отрубил Панде.

Но отца Никодима грубостью было не пронять. Сельский священник и не такое еще слыхал от своих прихожан.

– Веришь, не веришь, – сказал он, – а дочку в школу отпусти. Я напишу директору, она ее примет. Не отнимай у Вангелии милость Божью.

– Ладно, – кивнул Панде.

А Ванга никакой милости Божьей в отцовском решении не увидела. Она отчаянно рыдала, стоя посреди двора у запряженной телеги. Яркий весенний день казался ей черным, наверное, не из-за слепоты, а как раз из-за отчаяния.

– Не плачь, милая, не плачь, – успокаивала ее Танка. – Тебе там хорошо будет.

– Мне с вами хорошо! – судорожно всхлипывала Ванга. – Не надо меня прогонять!

– Так разве мы прогоняем? – Танка и сама еле сдерживала слезы. – Что ж у нас хорошего? Одна работа.

– Я бы тебе и дальше помогала, Танка! Как ты без меня справишься?

– Справлюсь. Что делать? Васил уже большой, помогать станет. Правда? – обернулась она к старшему сыну.

Пятилетний Васил не ответил. А совсем маленький Томе, сидящий на руках у матери, сморщился, собираясь зарыдать, хотя его только-только успокоили.

– Ну, хватит причитать в дорогу, – сказал наконец Панде. – Садись, Вангелия, пора.

– Ой, горе-горе!.. – в ответ на его слова зарыдала Ванга.

– Может, никакое и не горе, – обняла ее Танка. – Может, счастье свое там найдешь!

Но не похоже, чтобы Ванга ожидала счастья. Пока телега не скрылась за поворотом улицы, доносился до дома ее отчаянный плач.

Глава 7

Девочки выходили парами, крепко держась за руки. Ольга специально ставила их в пары так, чтобы более умелые, давно живущие в Доме слепых, помогали тем, кто еще не освоился со своей слепотой. Она вообще очень серьезно относилась ко всему, что предписывалось педагогическими правилами. И не обращала внимания на то, что некоторые воспитательницы над нею из-за этого посмеивались. Может быть, серьезность в ее возрасте и выглядит смешно, но что же делать, если она действительно серьезная по натуре своей? Не в восемнадцать лет сделалась такою, а всегда такая была, даже в детстве.

– Девочки, сейчас мы все пойдем по аллее, – сказала Ольга, когда все пансионерки спустились с крыльца. – Держитесь за руки. Сегодня такой прекрасный день! В воздухе столько запахов. И от земли, и от цветов, кустов, деревьев. У каждого цветка свой запах, и каждый можно различить, а потом представить, как выглядит этот цветок. – Вереница воспитанниц дошла уже до середины парковой аллеи. – Давайте остановимся, – предложила Ольга. – Веет легкий ветерок. Вы чувствуете? В этом ветерке как раз и смешаны свежие и разные запахи. Вдохните, вдохните глубоко! Как будто у вас перед самым лицом букет цветов и солнце светит на него. Чувствуете на своих лицах солнечное тепло?

Ольга так увлеклась, описывая ветер и солнце, что и сама была сейчас похожа на своих воспитанниц. Да и не намного старше она была, а некоторым даже ровесницей.

– Чувствуем! Так приятно! – раздалось несколько голосов. – Чудесные запахи!

– Вы и сами похожи на цветы, – улыбнулась Ольга. – На красивую клумбу. Ну, тихо-тихо. Давайте послушаем звуки.

Все замерли, прислушиваясь.

– Птичка, – сказала самая маленькая девочка. – А какая?

Она совсем не была похожа на цветок – тощенькая, с острым, вечно шмыгающим носом.

– Соловей! Канарейка! Чижик! – наперебой стали предполагать девочки. – Ну какая? Скажите, госпожа Васильцова, скажите!

– А я и сама не знаю! – засмеялась Ольга. – Но в этом нет ничего стыдного, ведь невозможно знать все. А птичка такая маленькая, что ее совсем не видно на дереве. Но ее можно себе представить. Вообразить, какая она красивая, как, подняв клювик, старательно выводит свои трели…

Произнося все это, Ольга заметила, что одна из воспитанниц, Снежана, мрачнеет с каждым ее словом. Ощущение мрачности, исходящее от Снежаны, усиливалось еще и от того, что на голове у нее была косынка, повязанная так, чтобы были полностью закрыты щеки. Снежана была высокая, стройная, и если бы не эта косынка, почти скрывающая лицо, то ее можно было бы назвать красивой. И еще – если бы не мрачная ненависть, которая не только звучала в ее голосе, но и пронизывала, казалось, все ее существо…

– Ведь правда, Снежана? – обратилась к ней Ольга. – Это очень красивая птичка.

– Вы прекрасно знаете, что я ничего не вижу, – процедила та.

– Я тоже не вижу сейчас эту птицу, – стараясь не обращать внимания на Снежанин вызывающий тон, ответила Ольга. – Но ведь ее можно представить.

– Зачем? – Ненависть в голосе Снежаны звучала теперь уже совсем не прикрыто. – Глупости все это! Учите нас тому, чего и сами не знаете.

– Ну что ты говоришь? – растерянно произнесла Ольга.

– А то и говорю, что есть! – воскликнула Снежана. – Я все это видела! Ви-де-ла! Понимаете вы это?! А теперь не вижу! А вы еще издеваетесь!

– Зачем ты… так?.. – пролепетала Ольга. Ей хотелось провалиться сквозь землю. Пришлось приложить все силы, чтобы взять себя в руки. – Девочки, пойдемте в парк, – поспешно предложиила она.

Голос ее прозвучал при этом чуть бодрее, чем обычно.

«А ведь они очень чуткие, – мелькнуло у Ольги в голове. – Сразу расслышат фальшь в моем голосе…»

Но что поделаешь, если не бодрой быть ей сейчас хочется, а плакать? Не отдаваться же подобному желанию.

Девочки снова взялись за руки и двинулись вперед по аллее. Ольга шла рядом с ними, следя, чтобы никто не отстал. Снежана шла позади всех. Одна.

Это было очень красиво – стайка девочек в весеннем парке. Но расстроенной Ольге было сейчас не до красоты.

А Ванга этой красоты вообще не видела.

Телега, на которой она сидела, остановилась у ворот Дома слепых.

– Приехали, – сказал отец. – Тихое место. И дом большой. Тебе тут хорошо будет. Ну, пошли.

Ванга сама слезла с телеги и, прислушиваясь к отцовским шагам, пошла вслед за ним к воротам.

– Почему ты не в классе, Ольга?

Директриса смотрела так, что Ольге показалось, госпожа Стоянова и без объяснений знает, почему она идет по коридору в то время, когда должна присутствовать на уроке и помогать воспитанницам выполнять задания учителя.

– Я к вам, – вздохнув, ответила Ольга.

– Я рада.

Улыбка у директрисы была старческая – лучики морщин появлялись вместе с улыбкой у ее глаз и губ. Ольге почему-то всегда становилось веселее при виде этих лучиков.

– Чему вы рады? – удивленно спросила Ольга.

– Во-первых, просто так, – ответила директриса. – Тебя всегда радостно видеть, ты разве не знаешь? А во-вторых, я рада, что ты обращаешься ко мне, когда чем-то взволнована. Проходи, – предложила она, открывая перед Ольгой дверь своего кабинета.

Войдя, Ольга вспомнила, как оказалась в этом кабинете впервые. Это было год назад. И тогда, в точности как сегодня, она удивилась тому чувству, которое охватывало сразу, как только оказываешься в этих стенах. Это было ощущение удивительного покоя – не нагоняющего сон, не расслабляющего, а… Внимательный здесь охватывал покой, вот какой!

– Садись сюда. – Директриса кивнула на старый, с заклеенной спинкой, кожаный диван. – Ведь мы не будем разговаривать официально, через стол, правда? Итак, что ты хотела мне сказать? Тебя обидели?

– Не меня обидели, – взволнованно ответила Ольга. – Это я обидела. Я… Я просто не умею работать!

– Успокойся и расскажи все по порядку. – Директриса надела очки, еще внимательнее вгляделась в ее лицо. – Иначе я ничего не пойму. Ну кого ты могла обидеть?

Даже она считает Ольгу какой-то амебой, которая никак не способна влиять на окружающих!

– Я думала… Мне казалось, что у меня получается… А я ничего не умею!

– Ольга, просто расскажи, что произошло. – В голосе директрисы зазвучали почти суровые нотки. – Я сама разберусь, что ты умеешь, а что нет.

– Я водила девочек на прогулку. – Ольга взяла себя в руки. Это, видимо, главное умение, которое необходимо в жизни человеку. – Все было как обычно. Я рассказывала им обо всем, что вижу. О природе, о цветах. Я считала, что им надо словами рассказывать о мире, который они не могут видеть.

– Правильно, – кивнула директриса. – У тебя это хорошо получается.

– Ничего у меня не получается! Мой рассказ произвел на одну девочку ужасное впечатление. Она расстроилась, разозлилась. Нагрубила мне. Но я сама в этом виновата! – поспешно уточнила Ольга.

– Как ее зовут? – спросила директриса.

– Снежана Боянова. Новенькая.

– Ну вот видишь, Ольга, ты сама сказала: новенькая. Еще не привыкла. К тому же зрение она потеряла совсем недавно и в результате несчастного случая. Ей тяжело смириться со своей слепотой, оттого и агрессия.

– Нет, – покачала головой Ольга. – Дело не в этом. Я не нашла для нее нужных слов. Значит, я не умею.

– Ничего это не значит. – Директриса улыбнулась. – Не все сразу. В нашей работе самое важное – доброта и терпение. У тебя все еще впереди. И опыт, и уверенность в себе. Главное, ты любишь своих воспитанниц. Правда?

– Люблю.

Ольга хотела кивнуть, но не стала, потому что слезы уже готовы были пролиться из ее глаз.

Директриса подошла к окну.

– Еще одну новенькую привезли, – сказала она. – Может, добрый знак для тебя? Пойдем встретим.

Глава 8

Крестьянин лет сорока застыл у крыльца, явно не решаясь войти. Слепая девочка, стоящая чуть поодаль, не казалась перепуганной, хотя вид у нее, конечно, был растерянный. И оба они выглядели не бедными даже, а просто нищими в своей домотканой обветшалой одежде.

Директриса спустилась с крыльца.

– Здравствуйте, – сказала она. – Вы Панде Сурчев из Струмице?

– Да, – кивнул крестьянин. – Здравствуйте.

– Я получила письмо от отца Никодима, – сказала директриса. – Мы готовы принять вашу дочь. – Потом она подошла к девочке и спросила: – Как тебя зовут?

– Вангелия, – ответила та.

– Красивое имя. Ну, входи, Вангелия. Эта дверь всегда открыта для тебя. Это теперь твой дом. Тебе здесь будет хорошо. А вот это госпожа Васильцова, твоя воспитательница. Знакомьтесь.

Ольга тоже спустилась с крыльца, взяла девочку за руку. Крестьянин смотрел исподлобья, словно боялся, что его дочери причинят боль. А может, ни о чем таком он не думал: лицо у него было суровое, и непохоже было, что он способен беспокоиться о тонких материях.

– Меня зовут Ольга, – сказала она. – Здравствуй, Вангелия.

Ольга с радостью увидела, что от ее рукопожатия лицо девочки просветлело.

– Здравствуй, – ответила та. И неожиданно добавила: – А я тебя видела. Когда-то.

– Тебе показалось, что ты узнала меня по голосу? – удивилась Ольга.

– Нет. Не по голосу. Я тебя просто узнала.

– Вангелия, воспитательнице надо говорить «вы», – сказала директриса.

– Ничего, госпожа Стоянова, – поспешно проговорила Ольга. – Вангелия скоро привыкнет. Пойдем, – обратилась она к девочке.

– Я думаю, будет лучше, если Вангелия сразу простится с отцом, – остановила их директриса. – Потом она будет занята.

Сколько ни видела Ольга, как прощаются родители со своими детьми, которых привозят в Дом слепых, так и не сумела она к этому привыкнуть. Одни плачут, да что плачут – рыдают так, словно отдают свое дитя кровожадному Молоху. Другие сдерживают слезы, уговаривая не столько детей, сколько себя, что здесь им будет лучше, чем дома. Третьи…

Этот угрюмый крестьянин относился как раз к третьим.

– Ну, иди, Вангелия, – сказал он. – Оставайся тут.

Даже не обнял дочку! Слова теплого не сказал. А ведь неизвестно, на сколько расстаются. Нет, никогда Ольге не понять таких людей. Что у них в голове, что в сердце? Да и есть ли у них сердце?

Она почувствовала, как рука Вангелии дрогнула в ее руке.

– До свиданья, папа, – сказала та.

Не отпуская девочкиной руки, Ольга повела ее в дом. Рука у Вангелии была необычная. Ольга касалась рук всех своих слепых воспитанниц, это было необходимо, поэтому необычность Вангелии она почувствовала сразу. Ладонь у девочки была жесткая, крестьянская, но от нее исходил трепет, совсем крестьянам не свойственный. Чуткая это была рука, вот какая.

– Часто с Вангелией такое? – негромко спросила у отца директриса.

– А что с ней такого? – не понял тот.

– Часто вы замечали, что она говорит что-нибудь странное?

– Ничего я не замечал, – буркнул отец. – Обычная она. Послушная. Работящая.

– Ну что ж, проходите, – предложила директриса. – Пойдемте ко мне в кабинет, вы подпишете необходимые документы. И расскажете про Вангелию.

– Что надо, подпишу, – ответил отец. – А рассказывать… Что про нее рассказывать? Нечего.

С тем и вошли они все в Дом.

Не зря Ольга сразу заметила, что в Вангелии есть что-то необычное. Когда такие сельские девочки, как она, впервые попадали к парикмахеру, то либо оставались равнодушными – делайте, мол, со мной, что хотите, – либо пугались чуть не до обморока. А Вангелия не испугалась и даже не удивилась, а почему-то сделалась печальной. Хотя подстригли ее очень красиво.

– Стрижка, как у царевны, – сказал, любуясь своей работой, парикмахер. – Готово, барышня.

Он тоже был из России и тоже бежал от большевиков, как Ольгины родители когда-то. Только Ольгины родители до революции жили в Москве, а парикмахер Лейб-Гирш – в Северо-Западном крае, в местечке Перевоз близ Гомеля.

Вангелия коснулась своих волос, вздохнула и тихо проговорила:

– Коротко…

– Просто не привыкли к новой прическе, – сказал Лейб-Гирш.

– Я ни к какой не привыкла. – По ее лицу скользнула печальная улыбка. – Мне прическу никогда в жизни не делали, я и не знаю, как это.

– Не грусти, Вангелия! – бодрым голосом сказала Ольга. – И почему это все девушки в парикмахерской печальными становятся? Признаться, я тоже.

– Потому что новая прическа – это, я вам скажу, новая жизнь, – авторитетно заметил парикмахер.

Вангелия промолчала. Стоя у нее за спиной, Ольга всматривалась в ее лицо, отражающееся в зеркале. Лицо было широкое, крестьянское. Грубые шрамы на веках усиливали ощущение простонародности, которым веяло от Вангелии. Не отличался утонченностью облик этой девочки! Но то чувство, которое охватило Ольгу, когда она коснулась ее руки – трепет, пронизывающий все существо Вангелии, – это ощущение по-прежнему было отчетливым.

– У тебя прекрасная новая прическа, – сказала Ольга. – И прекрасная будет жизнь.

Когда Ольга и Вангелия добрались наконец до класса, уроки уже были окончены. Вангелия вошла в пустой класс неловко, бочком. Новые башмаки скрипели, и она этого, кажется, стеснялась. Да и не привыкла, конечно, к добротным башмакам; наверное, они казались ей тяжелыми и неудобными.

– А вот здесь ты будешь учиться, – сказала Ольга. – Не бойся, пройдись по классу.

Вангелия послушно прошла вдоль ряда парт, на ходу к ним прикасаясь.

– Это школа? – спросила она.

– Да. Здесь ты будешь слушать, что рассказывают учителя, отвечать на их вопросы.

– А читать и писать? Как же я увижу книжки, я же слепая.

– А вот это самое интересное, – улыбнулась Ольга. – В нашей школе книги необычные. Волшебные. Ты по ним легко научишься читать. И писать тоже.

– Волшебные? – недоверчиво переспросила Вангелия.

«Интересно, рассказывали ей когда-нибудь сказки?» – подумала Ольга.

А вслух сказала:

– Волшебство бывает не только в сказках, но и в жизни.

– Да, – неожиданно согласилась Вангелия. – Я один раз такое волшебство видела.

– Когда?

– Когда меня смерч унес. Всадник рядом со мной по небу скакал. Лицо у него было светлое, и сам он был такой большой – больше смерча. Когда я уже падать начала, то он меня подхватил и осторожно на землю опустил. Только потом я ослепла и больше его не видела, – вздохнула Вангелия.

«Бедная девочка! – подумала Ольга. – Как скудна на счастье ее жизнь, как ей хочется расцветить ее фантазией!»

– Завтра ты начнешь учиться читать и писать, – сказала она. – А сейчас пойдем, я покажу тебе музыкальный класс.

Звуки музыки слышались еще в коридоре. Когда Ольга открыла дверь, они стали слышны отчетливо, ясно. Тринадцатилетний Зоран сидел за фортепиано и играл «На память Элизе» Бетховена. Конечно, он услышал, что в класс кто-то вошел, но Ольга знала: этот мальчик не оторвется от инструмента, даже если вокруг него начнут взрываться снаряды. Способности к музыке у него были феноменальные, и усидчивость под стать способностям.

Вангелия замерла на пороге – так, будто следующий шаг ей предстояло сделать в пропасть. На лице ее застыло выражение то ли ужаса, то ли счастья.

«Да ведь она никогда не слышала музыки! – догадалась Ольга. – Во всяком случае, такой».

– Ты тоже научишься так играть, – тихо сказала она Вангелии.

– Я?!

Теперь в ее голосе послышался страх.

– Конечно, – кивнула Ольга. – Если хочешь, останься здесь. Посиди, пока я подготовлю тебе место в спальне.

Вангелия не ответила. Ольга взяла ее за руку, ввела в класс и усадила на стул в углу. Когда она обернулась, уходя, то страха на лице Вангелии уже не было. Оно было такое, какое бывает у всех юных девочек, когда они воображают себе свое будущее счастье: первый бал или поцелуй прекрасного принца… Ольга и сама когда-то воображала себе нечто подобное.

Она встряхнула головой, отгоняя ненужные мысли. Все эти наивные мечты давно прошли. Не мечтать надо, а научиться противостоять ветру жизни, его ледяному дыханию.

А Вангелия, может быть, представляет сейчас того самого всадника, который спас ее от смерча.

Ольга потихоньку вышла из класса и прикрыла за собой дверь.

Глава 9

– Д-о-м… Т-р-а-в… Травка! – радостно произнесла Ванга.

– Трава, Вангелия, – поправил учитель. – Не травка, а трава. Дальше.

Ванга снова положила руки на страницу книги – большой, с выпуклыми точками, похожими на следы булавочных уколов.

– Ц-в-е-т-к-и… – проговорила она вслед движению своих пальцев.

– Будь внимательнее. Не придумывай лишние буквы.

Снежана, сидящая рядом с Вангой, презрительно процедила:

– Травка, цветки… Корчит из себя!

– Снежана, не мешай, – сказал учитель. – Вангелии трудно, она только учится читать по Брайлю.

Что Снежана терпеть не может, когда ей делают замечания, было известно всему классу.

– А мы все должны слушать, что она бормочет? – сразу вспыхнула она.

– Снежана, мы на уроке! – попытался одернуть ее учитель.

– Вот и пусть другим не мешает. Слушать ее противно!

Ольга поспешно встала из-за отдельного стола, за которым, как положено воспитательнице, сидела во время уроков.

– Снежана, успокойся, пожалуйста, – сказала она, подходя к парте. – Вы все здесь учитесь. И все вы равны, несмотря на то, что кто-то лучше читает, кто-то хуже, а кто-то и совсем еще не научился.

– И вы тут как тут! – Снежана вскочила. – Как же, все равны! Только у вас есть любимчики, а есть такие, как я!

– Ну что ты? – Ольга протянула руку, чтобы погладить строптивую девочку по голове. – Почему ты считаешь, что я отношусь к тебе не так, как к другим?

Но не успела Ольга коснуться Снежаниных волос, как та резко ударила воспитательницу по руке и закричала:

– Отстаньте от меня!

Она махала руками так беспорядочно и отчаянно, что лишь чудом не задевала сидящую рядом Вангу. Ольга попыталась схватить Снежану за руки, но та отшатнулась и вдруг… вцепилась Ольге в волосы! Ольга настолько не ожидала подобного, что не смогла сдержать вскрик.

– Снежана, что ты делаешь?! – закричал учитель.

Он тоже попытался схватить воспитанницу за руки, разжать ее пальцы. Куда там! Снежана дергала Ольгу за волосы с такой силой, что было непонятно только одно: почему воспитательница не кричит от боли?

Весь класс замер в испуге. Даже мальчишки не знали, что делать. Они слышали, что происходит что-то странное, даже страшное, но что именно, конечно, видеть не могли и догадаться не могли тоже – слишком уж необычно все это было.

Не могла этого видеть и Ванга. Но по тому, как она вскочила, как сразу, безошибочно протянула руки к Снежане и схватила ее за запястья, – могло показаться, что она все отлично видит.

– Не злись из-за меня! – закричала Ванга.

Наверное, это оказалось такой неожиданностью, что Снежана разжала пальцы.

– Из-за тебя?! Много чести! – воскликнула она.

Ольга мгновенно отшатнулась от нее и, по-прежнему не произнося ни слова, поправила растрепавшиеся волосы.

Едва не опрокинув стол, Снежана бросилась к выходу из класса. Вангу она при этом вот именно опрокинула – та, вскрикнув, упала на пол.

– Не лезьте! Не ходите за мной! – закричала Снежана.

Громко захлопнулась за нею дверь. Ольга склонилась над упавшей Вангой, помогая ей подняться.

– Ты ушиблась? Да? – спрашивала она.

Сердце у нее билось так, что чуть из горла не выскакивало. Всего она ожидала от этой девочки – Снежана была так же своенравна, как умна, – но все-таки не такого!

– Я ничего, – сказала Ванга, поднимаясь с пола. – Что мне сделается?

Класс гудел растерянно и взволнованно.

– Ольга, вам надо выйти, – тихо, почти на ухо сказал учитель. – Поправить прическу. Вообще – прийти в себя.

– Да. Да-да, – поспешно ответила Ольга.

На душе у нее было горько, и она понимала, что прическа наверняка выглядит ужасно, но выйти из класса ей надо было не поэтому.

Ольга вошла в спальню девочек поспешно – почти вбежала. Больше всего она боялась, что Снежана бросилась куда глаза глядят, а не направилась по привычному пути, на котором ее не подстерегают опасности.

К счастью, страх оказался напрасным – Ольга вздохнула с облегчением, увидев одинокую фигурку на кровати. Снежана сидела, обхватив себя руками за плечи. Косынка, которую она всегда повязывала туго и низко, сейчас сбилась на сторону.

– Можно, я присяду? – спросила Ольга, подходя к ее кровати.

Снежана не вздрогнула, не вскочила. Кажется, она даже не удивилась тому, что воспитательница появилась рядом с нею спустя всего несколько минут после безобразной сцены в классе.

«Она в самом деле умная, – подумала Ольга. – И горе у нее от ума…»

– Что вы спрашиваете? – резко бросила Снежана. – Вы же здесь командуете.

– Я не командую. – Ольга присела рядом с ней на кровать. – Я знаю, как это больно, когда тобою кто-то хочет командовать. Когда приходится чувствовать себя слабой.

– Я не слабая! – с прежней резкостью ответила Снежана.

– Да, ты сильная. Но когда мы помогаем друг другу, то становимся еще сильнее.

– Не знаю…

Впервые в голосе Снежаны вместо злости прозвучало что-то похожее на растерянность. Это был очень маленький успех, но Ольга и ему обрадовалась.

– Вот я, например, – сказала она, – в детстве чувствовала себя слабой и очень от этого страдала. Но потом узнала многих людей, которым было гораздо тяжелее, и мне стало стыдно за себя. Да, стыдно, – повторила она. – Я поняла, что стыдно думать о своем несчастье. И что, оказывается, не просто относиться к людям так, как хочешь, чтобы они относились к тебе. Но когда понимаешь это, становится как-то… ясно жить. И знаешь, сразу ушла вся злость, которая во мне жила.

– А вы правда ее чувствовали? – удивленно произнесла Снежана. – Ну, злость?

– Чувствовала. И боялась ее.

– А сейчас?

– И сейчас боюсь. – Ольга не ответила на вопрос о злости: ей не хотелось, чтобы Снежана поняла, что злость, свойственная ей, совсем не свойственна всем людям вообще и Ольге в частности. – Но стараюсь не думать о ней.

– И я стараюсь, – вздохнула Снежана. – Но у меня ничего не получается.

– Почему же не получается? – улыбнулась Ольга. – По-моему, все у тебя получается. И получится.

– Я думала… Думала, вы про то пришли говорить… Что в классе было.

– Зачем же? – пожала плечами Ольга. – Есть много другого, о чем мы с тобой могли бы поговорить, правда?

– Нет. Я не могу. Ни о чем.

Захлопнулись створки ракушки. И что делать с этой девочкой, как помочь ей вырваться из замкнутого круга? Не помогают наивные педагогические приемы, зря Ольга радовалась…

Она расстроенно смотрела на Снежану. Не на Снежану даже, а только на ее затылок.

Что ж, значит, придется с этим смириться. К счастью, есть другой человек, которому она совершенно необходима…

Ольга поправила наконец сбившуюся прическу – только сейчас она вспомнила о ней, – поднялась с кровати и молча вышла из спальни.

Никогда Ольга не видела такого парка, как этот, принадлежащий Дому слепых. То есть видела, но это было так давно, что тот парк – в бабушкином имении под Тамбовом – можно было считать даже не воспоминанием уже, а просто фантомом воображения.

Ольга с Вангелией шли по аллее. Ольге хотелось взять Вангелию за руку, но она удерживала себя от этого. Тут уж дело не в душевных движениях, а просто в том, чтобы девочка научилась уверенно ходить без посторонней помощи.

К тому же – Ольга с удивлением это замечала – чуткость, которой обладала Вангелия, далеко выходила даже за грань той несколько преувеличенной чуткости, которая присуща слепым людям вообще.

– Тебе не тяжело здесь, Ванга? – спросила Ольга.

– Да что вы! – та даже рукой махнула. – Это дома было тяжело. И за малыми следить, и по хозяйству.

За год, проведенный в Доме слепых, Вангелия сильно переменилась. И движения ее стали утонченнее, и речь грамотнее, хотя и мелькали в ней иногда простонародные нотки. Впрочем, Ольгу это не задевало. В конце концов, здесь не институт благородных девиц, это она понимала, и пытаться это изменить было бы глупо. Воспитанники – в основном дети из простых семей. Часто из совсем бедных, вот как семья Панде Сурчева. И научить этих детей надо не отвлеченным светским манерам, а насущным житейским навыкам.

– Я не о работе, – сказала Ольга. – Вообще – о нашей здешней жизни. Не трудно тебе в ней?

Вангелия улыбнулась, покачала головой:

– Не трудно. Мне хорошо. Я такая счастливая!

– Знаешь, Ванга… – сказала Ольга. – Я ловлю себя на мысли, что часто хочу тебе что-нибудь рассказать. Даже если тебя рядом нет. Это так странно! Ведь мы с тобой совсем недавно знакомы.

Вангелия обернулась к Ольге. Казалось, она вглядывается в ее лицо. Хотя – ну как же вглядывается? Ясно, что нет.

– Я это чувствую, – кивнула Вангелия. Голос ее звучал серьезно. – Только мне это совсем не странно. Я всегда знаю, что вы мне хотите рассказать. Вот сейчас – как были маленькая. Да?

– Ты это чувствуешь? – изумленно спросила Ольга.

– Да.

– А ведь это правда. Как же не странно? Странно и интересно! Ты чудесная девочка, Ванга! – воскликнула Ольга. – Необычная. Дикий цветок, да-да. Не обижайся только. Прекрасный цветок, который непонятно как вырос в диком поле. Среди грубости и злости.

– На что ж мне обижаться? – улыбнулась Вангелия. – Зло – как темнота. А темноту же не видно. Вот и зла я не вижу.

– А добро? Его ты видишь? – с интересом спросила Ольга.

– Не то что вижу, а… – Ольга понимала, что Вангелии явно не хватает слов. – Я его внутри себя чувствую.

– А в других людях? – с интересом спросила Ольга.

– Все разные. Вот в тебе – добро. Ты светлая. А в других… Нет. Во многих ничего светлого нету.

– Ты боишься людей, в которых нет добра? – осторожно спросила Ольга. – Например, Снежану. Она не плохая, – поспешно добавила она. – Просто очень трудно избавляется от злости. Тебе с ней тяжело?

– Что ж тут тяжелого? – усмехнулась Вангелия. – И не боюсь я ее. Просто знаю, что измениться она не может.

– Почему?

– Этого не знаю. Только чувствую. Снежана какая есть, такая уже и останется. Не знаю, почему, – повторила Вангелия. – Только бояться ее не надо.

Что-то непонятное, необъяснимое почудилось Ольге в этих словах слепой девочки… Что она говорит, как она может чувствовать такое?

– Ну и хорошо! – поспешно сказала Ольга. – Не буду бояться. Ни Снежану, ни… мышей в кладовке! Я их ужасно боюсь.

Она рассмеялась. Вангелия тоже улыбнулась. Но то пугающее, необъяснимое, что подступило только что к самому Ольгиному сердцу, не развеялось ни улыбкой, ни смехом.

В спальне девочек стояла обычная ночная тишина. Лишь изредка кто-нибудь всхлипывал во сне, но это тоже было обычным: мало радости приносит жизнь в вечной тьме…

Пожилая воспитательница дремала за своим столом, поэтому не расслышала, как чьи-то всхлипывания в дальнем углу спальни стали громче, судорожнее. И того, как Ванга поднялась на своей кровати, прислушалась, а потом спустила ноги на пол и пошла на эти приглушенные всхлипы, – воспитательнца не слышала тоже.

– Почему ты плачешь?

Ванга стояла у кровати Снежаны. Та не ответила, даже головы не подняла – лежала, уткнувшись в подушку. Плечи ее вздрагивали.

– Ничего не бойся, – сказала Ванга.

Голос ее прозвучал так уверенно, что Снежана наконец приподняла голову. На лице ее читалось удивление. Ночью она была без косынки, и видны были глубокие сине-красные шрамы, покрывающие ее лоб. Казалось, что незрячие глаза всматриваются в Вангу. И вдруг… Снежана всхлипнула, почти вскрикнула и, обняв Вангу, разрыдалась в голос.

– Пойдем, – тихо сказала Ванга.

Она взяла Снежану за руку и потянула за собой.

В коридоре было холоднее, чем в спальне. Девочки зябко переступали босыми ногами по холодному полу.

– Лучше бы меня не выносили из горящего дома, – всхлипывая, проговорила Снежана.

– Ты что? – покачала головой Ванга. – Разве так можно говорить?

– Маму с папой не вынесли… А я буду всю жизнь мучиться слепая. И лицо… – она провела ладонью по обожженному лбу. – Уродина!

– Ты живая осталась. – Голос Ванги звучал не сочувственно, а сурово. – Значит, родителей своих можешь помнить. Им от этого хорошо.

Снежана перестала всхлипывать.

– Думаешь, они… где-то там есть? – недоверчиво спросила она.

– Души не исчезают. Они тебя видят и радуются.

– Какая им радость меня видеть, слепую? – горько усмехнулась Снежана.

– Им радость, что ты живая. А слепота – не темнота.

– Еще какая темнота!

– Нет. Душа-то смотрит.

– Может, у меня уже и нет души… – задумчиво проговорила Снежана.

– У всех она есть, – возразила Ванга. – А к слепым глазам привыкнешь.

– Да что вы ко мне все пристали?! – воскликнула Снежана. – Как к этому привыкнуть?! Как подумаю обо всем – хоть о стенку бейся головой! Никогда я не привыкну, никогда!

– Тише, – сказала Ванга. – А то все сейчас сюда сбегутся.

Она взяла Снежану за руку. Та попыталась отдернуть руку, но Ванга держала крепко, и Снежана замерла.

– У меня парень был, – тихо сказала она. – Он в Софии учится. Мы думали, я к нему приеду, тоже учиться буду. И поженимся. Он что, сейчас женится на мне, да? На слепой и уродливой? Его родители ему разрешат, да?

– Не знаю… – растерянно проговорила Ванга. – У меня парня не было никогда.

– А я знаю, – зло бросила Снежана. – Знаю! Ничего у меня не будет. И… И устала я.

В ее голосе прозвучала не просто усталость, а неизбывная тоска. И что можно было ей ответить?

– Пойдем спать, – сказала Ванга. – Тебе отдохнуть надо.

Глава 10

Ольга с удовольствием вела уроки этикета, которые были закреплены за ней в расписании. Да и почему не получать удовольствие, если занятия эти у девочек любимые? Вот и сейчас у них, сгрудившихся вокруг стола, читался на лицах живейший интерес.

– Сегодня мы будем учиться накрывать на стол, – сказала Ольга. – Сначала надо проверить, чистый ли он. Сделай это, Лиляна.

Лиляна, самая маленькая из пансионерок, провела рукой по столу и пропищала:

– Чисто, госпожа Васильцова!

– Хорошо, – улыбнулась Ольга. – А теперь ты, Цветана, расстели скатерть. Проверь, чтобы со всех сторон края свисали одинаково. – Говоря это, она взяла долговязую Цветану за руку и помогла разобраться со свисающими краями. – Обойди, обойди стол, чтобы сравнить. Вот молодец! Девочки, проверьте и вы. Вот так должна быть расстелена скатерть. За таким столом будет приятно сидеть вашим гостям.

Краем глаза Ольга косилась на Снежану. Та не подходила к столу и, кажется, совсем не интересовалась сервировкой. Вангелия подошла к ней, позвала:

– Снежана?

– Ну что тебе? – буркнула та.

– Почему к столу не подходишь?

– Не хочу. Мне это не надо.

– Почему? – не отставала Вангелия.

– Потому что никогда не пригодится! – взорвалась Снежана. – Не будет у меня гостей, понятно? И отстань ты от меня со своим сочувствием!

– Вангелия, – поспешно сказала Ольга, – расставляй тарелки, раскладывай приборы. Хозяйничай смелее, я помогу.

«Ну вот что мне делать с этой девочкой? – подумала она, с грустью глядя на Снежану. – Никогда я не справлюсь с ее горем. И никто не справится, наверное. В том числе она сама».

Вангелия тем временем раскладывала рядом с тарелками вилки и ножи.

– А зачем каждому свой нож? – спросила она. – Разве на всех одного мало?

– Так принято, – объяснила Ольга. – Вот ты научишься пользоваться столовыми приборами, и тебе это тоже будет привычно и приятно. Что с тобой, Ванга? – спросила она с тревогой.

Еще бы ей было не встревожиться! На лице Вангелии вдруг появилось странное выражение. Страх, что ли?

– Ты не порезалась? – спросила Ольга.

– Снежана! – вместо ответа воскликнула Ванга. Голос ее звучал как-то непривычно. Будто и не ее это был голос. – Не уходи!

– Да она никуда не уходит, – с недоумением произнесла Ольга. – Вот она стоит. Поможешь Вангелии раскладывать приборы, а, Снежана?

Та не ответила. Она стояла поодаль неподвижно, как соляной столп. Ни обычной злости, ни отчаяния – всё это словно стерли с ее лица, оно сделалось непроницаемым, выражение его – неясным… То, как «вглядывалась» в это лицо Вангелия, вызывало у Ольги беспокойство.

Но кого расспрашивать – Вангелию, Снежану? И о чем, собственно, расспрашивать?

Ольга потихоньку вздохнула и повернулась к остальным девочкам.

– Кто будет дальше накрывать на стол? – бодрым тоном спросила она.

– Я! Нет, я! – раздались возгласы.

Спиной, затылком, всем своим существом чувствовала Ольга то, что исходило от Снежаны и от Вангелии. Но что это, как это назвать? Она не знала.

– Ты так ловко накрывала сегодня на стол. Просто молодец.

Они шли по парку, по любимой своей аллее. То есть только сейчас Ольга поняла, что аллея эта у них с Вангелией любимая. Или, может, дело просто в том, что она уединенная, а они как раз и любят разговаривать наедине?

– Да ведь это легко, – пожала плечами Ванга.

– Но разве ты когда-нибудь сервировала стол вот так, со всеми приборами?

– Дома? Нет. У нас там только миски да ложки.

– Вот видишь. А теперь – как будто всю жизнь обращалась с настоящими столовыми приборами.

– Что ж тут трудного – посуду расставить? – улыбнулась Вангелия. – Было б что есть из той посуды.

Ольга расслышала, что она тихонько вздохнула при этих словах, и спросила:

– Что ты?

– Так… – Вангелия помедлила, но все же ответила: – Мне такой стол в своем доме накрывать никогда не придется.

– У тебя вся жизнь впереди. – Ольга ободряюще сжала ее руку. – Никто не знает, как она сложится.

– Кто бедным родился, тот бедным и всю жизнь проживет. Наша семья никогда не разбогатеет.

Что могла возразить Ольга?

«Вправе ли я возражать, давать надежду, которая, может быть, окажется пустою?» – подумала она.

Некоторое время шли молча.

– Ванга, – вдруг спросила Ольга, – а почему ты так испугалась?

– Когда? – не поняла та.

– Когда мы на стол сервировали. Ты испугалась из-за Снежаны.

– Мне… Мне показалось… – Вангелия словно подыскивала слова. И наконец нашла их. – Я увидела, что она пропадает.

– В каком смысле пропадает? – не поняла Ольга.

– Просто пропадает. Только что была – и вдруг нет ее.

Ольга смотрела на Вангелию с недоумением. Ощущение тревоги все чаще охватывало ее рядом с этой девочкой, которую она успела полюбить.

Глава 11

Этой ночью воспитательница не спала, а читала роман про Джен Эйр. Ее приглашали в Дом слепых только на ночные дежурства: она была уже слишком немолода, чтобы справиться днем с воспитанницами, каждая из которых требовала особого внимания. Зато ночами ей было нетрудно бодрствовать – все равно бессонница.

Роман увлек ее настолько, что она не заметила, как одна из девочек тихо поднялась со своей кровати и, быстро уложив одеяло так, чтобы казалось, будто под ним кто-то лежит, на цыпочках пошла к выходу из спальни.

Может, воспитательница все-таки заметила бы это и перехватила бы девочку на пороге, но тут другая воспитанница, Вангелия Сурчева, вскрикнула во сне и заметалась на кровати. Воспитательница подошла к Вангелии, взяла ее за руку, поправила одеяло. Когда она вернулась к своему столу, дверь спальни уже закрылась за беглянкой.

Воспитательница села за стол. И тут Вангелия, которая уже как будто бы успокоилась, вскочила с кровати с криком:

– Снежана!

Воспитательница снова поспешила к ней.

– Что ты, Ванга? – сказала она. – Тише, тише. Все спят.

Вангелия сидела на кровати. На лице ее был написан настоящий ужас.

– Снежана… Снежана… – повторяла она.

– Она спит. Все спят, – сказала воспитательница.

– Она не спит! – вскрикнула Вангелия. – Ее нет! Совсем нет!

Стали просыпаться и другие девочки. Надо было поскорее успокоить всех.

– Да как же нет? Вот же она.

Воспитательница подошла к кровати Снежаны, приподняла одеяло… И вскрикнула сама – испуганно, тревожно.

– Сне-жа-на!..

Ольгин голос звучал в ночном осеннем парке так громко, словно она говорила в рупор. Она выскочила из своей комнаты прямо в ночной рубашке, только успела набросить пальто. И вот теперь металась по парку, и сторож с фонарем едва за нею поспевал.

– Снежана! Отзовись! – кричала Ольга, сворачивая на очередную тропинку.

Первый раз она жалела, что их парк так обширен. И какие же густые здесь заросли, даже теперь, поздней осенью, когда со всех деревьев и кустов уже облетели листья!

– Она не отзовется…

Ольга вздрогнула. Она и не заметила, что Вангелия идет за ней.

– Поче… – еще успела произнести Ольга.

И замерла, не договорив.

Одинокий дуб стоял посередине поляны. Луна освещала его так ярко, что и фонарь не был нужен. В первое мгновение Ольге показалось, что Снежана стоит под деревом. Но тут же она увидела, что ноги девочки – длинные, босые – покачиваются над пожухлой осенней травой.

– Господи… – немеющими губами проговорила Ольга.

– Не нашли? – вдали послышались голоса – воспитателей, сторожа. – Вы ее видите, Ольга?

Голоса девочек слышались тоже. Может быть, они не решатся идти в глубь парка, а может быть…

– Девочки, оставайтесь на аллее! – крикнула Ольга.

Мгновенное оцепенение, охватившее ее, когда она увидела белую фигуру, покачивающуюся на ветке, сразу прошло. Она бросилась к дереву. К счастью, в ту же минуту на поляну вышли учительница Живкова и сторож с фонарем. Свет фонаря хоть и был неярок, но дерево со своим жутким грузом было видно в этом свете отчетливо. Живкова закричала так, что у Ольги зазвенело в ушах.

– Замолчите! – яростно закричала она в ответ. – Уведите детей в Дом! Помоги мне, Стоян, – велела Ольга сторожу.

Ноги Снежаны были холодны как лед.

«Это из-за холода. Просто ей холодно», – повторяла про себя Ольга.

Но когда Стоян наконец отвязал веревку – где она ее только нашла, несчастная девочка! – и тело тяжело упало на Ольгу, едва не заставив ее саму упасть, она поняла, что осенний ночной холод ни при чем…

Лицо Снежаны было таким же холодным, как ноги. И губы ее, когда Ольга пыталась вдохнуть в нее жизнь искусственным дыханием, тоже были холодны.

– Куда ее? – мрачно спросил сторож. – Не старайтесь, барышня. Не поможет, – добавил он, видя тщетные Ольгины попытки привести девочку в чувство. – Мертвая она.

Ольга поднялась с колен.

– Придется пока здесь… оставить… – проговорила она, задыхаясь. Она делала искусственное дыхание так долго, что перед глазами плясали теперь блестящие круги и пятна. – Нельзя трогать. Надо вызвать полицию.

Ольга обернулась. Вангелия стояла у нее за спиной. Если бы Ольга не знала, что та слепа, она голову дала бы на отсечение: девочка видит лежащую на земле Снежану лучше, чем она сама.

Как же ей хотелось все это забыть! И простой тесаный гроб на телеге, и отчаяние в голосе парня, которого она видела первый и последний раз в жизни, но которому сочувствовала так, словно он был ей родным…

– Опоздал. Опоздал, – повторял он как заведенный.

Директриса уже сказала Ольге, что это тот самый жених, с которым пришлось расстаться Снежане. Он приехал в Дом слепых наутро после Снежаниной смерти, но приехал вовсе не на похороны, а за нею.

И вот теперь шел рядом с телегой, держась за край гроба, и повторял свое «опоздал» так, что у всех окружающих сердце разрывалось.

– Я давно ее ищу. – Парень вдруг обернулся к Ольге, которая шла рядом с телегой прямо у него за спиной. – Ее родители сгорели. А мои… – голос его звучал лихорадочно. – А мои… Скрыли от меня. Сказали, она тоже… Тоже от пожара погибла. Я случайно узнал. Соседка ее проговорилась. Слишком поздно.

Жалко его было, чистоглазого этого юношу. Но уже в следующую секунду Ольга отвлеклась от него.

Потому что Вангелия, шедшая рядом, вдруг побледнела и замерла.

– Ванга, тебе плохо? – наклонившись к ее уху, спросила Ольга. – Дать воды?

Та не ответила.

– Опять… – проговорила Ванга. – Я так же ее вижу… Как тогда, когда мы на стол накрывали. Она мертвая передо мной!

– Ванга, милая, успокойся, ну что ты, что ты… – Ольга взяла Вангелию за руку. Девочку всегда успокаивало ее прикосновение. – Давай постоим немного. Мы потом догоним.

Они остановились, отстав от похоронной процессии.

– Мне страшно, Ольга, – вздрогнув, сказала Вангелия. – Мне так страшно!

– Что же она наделала! – с горечью произнесла Ольга. – Совсем бы немного еще потерпела… А ты не бойся. Горько, но что же теперь поделаешь? Снежане уже не помочь. Ты должна справиться с собою.

– Я же знала! – Ванга прижала ладони к щекам. – Я всегда про нее знала… А сама на нее обижалась. Нельзя было на нее обижаться!

– Не кори себя, – твердо сказала Ольга. – Ты делала для Снежаны все что могла.

Ванга отняла ладони от своего лица, благодарно коснулась Ольгиной руки.

– Спасибо тебе, – сказала она. – Мне легче, когда ты со мной. Ой, извините – не ты, а вы!

– Ничего, – улыбнулась Ольга. – Я тебя чувствую близким человеком. Даже не понимаю, почему. Говори мне «ты».

Глава 12

«Как она переменилась! – Ольга стояла у двери и смотрела на Вангелию. – Всего три года прошло – и совсем другая девочка. Не девочка – девушка уже».

Мелодия легко лилась из-под Вангиных пальцев. Да, пальцы у нее стали совсем не такие, какими были, когда она, неловкая деревенская девочка, еще не привыкшая к своей слепоте, впервые переступила порог этого класса. Легкие у нее стали пальцы и очень чуткие.

– Ну, похлопай мне, – не оборачиваясь, сказала Вангелия. В ее голосе слышалась улыбка. – Ты ведь хочешь, я знаю.

Ольга засмеялась и похлопала в ладоши.

– У тебя чутье на людей такое же тонкое, как слух, – сказала она.

И вдруг с визгом вскочила на учительский стул, который стоял поодаль от фортепиано.

– Что ты? – удивленно спросила Вангелия.

– Мышь! – воскликнула Ольга. – Такая большая! Если бы ты видела! Может быть, это даже крыса!

Вряд ли это была крыса, конечно, да и большой назвать эту мышку, юркнувшую под плинтус, было трудновато. Просто у страха глаза велики, как известно.

Ольга слезла со стула и смущенно сказала:

– Я такая трусиха. Боюсь всякой ерунды, просто стыдно.

Лицо Вангелии стало задумчивым.

– Такой ерунды, как мышь, ты боишься, – сказала она. – А настоящих трудностей не испугаешься.

– Почему ты так решила? – удивилась Ольга.

– Так я чувствую.

Вангелия встала, опустила крышку пианино.

– Пойду цветы поливать, – сказала она. – Не то солнце высоко поднимется, нельзя будет.

Стоя у окна, Ольга смотрела, как Вангелия набирает в лейку воду из большой кадушки, как идет к палисаднику, разбитому у крыльца Дома слепых. Движения ее были легкими, уверенными, даже утонченными какими-то. На пользу пошли ей годы, проведенные в Доме!

Переведя взгляд, Ольга увидела, что въездные ворота открылись и в них въехала добротная крестьянская бричка. Из брички вышли крестьянин с крестьянкой – судя по одежде да и по бричке, зажиточные. Крестьянин помог выйти парню, на вид лет девятнадцати, что-то сказал ему и, взяв под руку, повел по аллее к Дому.

«Наверное, новенького привезли, – подумала Ольга. – Надо встретить».

Когда она вышла на крыльцо, семейство было уже совсем рядом с домом – у палисадника, где Вангелия поливала цветы.

– Не волнуйся, сынок, – услышала Ольга. – Ты сюда ненадолго. Читать заново научишься, и заберем тебя домой.

«Какой красивый мальчик, – подумала она. – Прямо принц из сказки».

Молодой человек в самом деле отличался от своих родителей. В их происхождении Ольга явно не ошиблась: и внешность, и манера держаться у них были крестьянские. А сын – красавец, которого легко принять за университетского студента. Глаза у него были широко открыты, и только по неуверенной походке можно было понять, что он слепой.

– День добрый, – сказал отец, оказавшись рядом с Вангелией. – Не подскажете, как нам к директорше пройти?

Вангелия стояла, держа в руке лейку и не произнося ни слова. Что это она вдруг растерялась?

– Здравствуйте, – спускаясь с крыльца, сказала Ольга. – Пойдемте, я вас провожу.

– Кто там, папа? – спросил парень.

Поднимаясь на крыльцо, он то и дело оборачивался, словно мог видеть Вангелию. Непонятно, как он догадался, что она вообще есть – она ведь так и не произнесла ни слова.

– Девушка цветы поливает, – ответил отец. – Наверное, ты с ней учиться будешь. А это учительница твоя, – добавил он, кланяясь Ольге.

Прежде чем закрыть за собой дверь Дома, Ольга еще раз с удивлением взглянула на Вангелию. Та стояла как громом пораженная. А почему? Непонятно!

– У нас новый ученик, – сказала Ольга. – Его зовут Димитр. Надеюсь, вы подружитесь.

– Здравствуйте, – произнес Димитр.

Голос его звучал не слишком бодро. Наверное, у него не было никакой уверенности в том, что ему удастся подружиться с двумя десятками незнакомых людей, среди которых он оказался. А может, просто не привык еще к тому, что нет рядом любящих родителей, каждую минуту готовых прийти на помощь. Ольга вспомнила, как рыдала, прощаясь с сыном, его мама, как отец еле сдерживал слезы… Что ж, лучше этому хрупкому молодому человеку привыкнуть заботиться о себе самому здесь, в Доме, который не зря называют теплицей для слепых…

– Кто из вас возьмется опекать Димитра в первое время? – спросила Ольга, обводя взглядом класс. – Вангелия?

По ее взволнованному виду она поняла, что та будет совсем не против.

– Да, – тихо проговорила Вангелия.

– Вот и хорошо.

Учитель подвел Димитра к столу, за которым сидела Ванга. Он сел рядом. Ольга прошла в угол класса за свой стол.

– У тебя будет несколько дополнительных занятий, чтобы ты догнал класс, – сказала она Димитру. – А сегодня просто попробуй читать вместе со всеми.

Урок пошел обычной своей чередой. Ученики поочередно читали по огромной, занимающей чуть не весь стол, книге, набранной шрифтом Брайля. Такая книга лежала на каждой парте, и все могли следить за чтением.

– «Весна приходит неожиданно. Она похожа на первую любовь», – громко прочитал очередной ученик.

Рука Димитра коснулась книги, лежащей перед ним и Вангой. И тут же отдернулась – почти испуганно.

– Где сейчас читают? – тихо спросил он. – Покажи мне.

– Вот здесь.

Помедлив, Ванга взяла руку Димитра и положила на нужное место на странице. Димитр быстро и благодарно погладил ее руку и шепнул:

– Спасибо.

– «Как прекрасен этот первый расцвет природы! – читал дальше ученик. – Сколько радостей он обещает в будущем!»

Руки Ванги и Димитра следили за текстом, то и дело сталкиваясь на странице, и робко касаясь друг друга, и друг от друга отшатываясь, и снова соединяясь…

Глава 13

Весна – время прекрасное, но недолгое. А вот лето длится и длится, и нет конца его теплому течению. И хорошо!

Ученики – вернее, мужская их половина – спускались с крыльца Дома слепых на вечернюю прогулку. За три месяца, прошедшие с того дня, как он попал в Дом, Димитр стал чувствовать себя гораздо увереннее. Но все-таки, сходя с крыльца позади всех, он неловко качнулся и сбил планку деревянных перил.

– Ч-черт! – не сдержался он при этом.

– Ты чего? – спросил Стоян – парень, рядом с которым стояла кровать Димитра в спальне.

– Ничего, – ответил тот. – Идите. Я потом к вам приду.

Димитр вернулся в Дом. Проходя по коридору, он задержался было возле музыкального класса: вдруг Ванга играет на пианино? – с радостью бы послушал. Но тихо было за дверью, и, вздохнув, он пошел дальше.

Ванга тем временем сидела на своей кровати в спальне девочек, вышивала на пяльцах и слушала, как Ольга читает вслух. Читала она по-болгарски, но книга, Ванга знала, была русская, ее просто перевели на все-все языки на свете, потому что писатель, который ее сочинил, был великий – так Ольга говорит, а значит, так оно и есть.

– «Едва князь Андрей обнял этот тонкий, подвижный, трепещущий стан, – читала Ольга, – вино ее прелести ударило ему в голову, он почувствовал себя ожившим и помолодевшим. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею».

– Ольга… – сказала Ванга.

– Что?

Та подняла глаза от книги.

– Так правда бывает?

– Как, Ванга? – не поняла Ольга.

– Вот так… Чтобы мужчина так полюбил?

– Бывает, милая, – кивнула Ольга. – Я сама это видела. Мой папа так любил мою маму. Правда, – грустно добавила она, – с тех пор, как они умерли, я не видела такого больше никогда…

На лице у Вангелии появилось мечтательное и счастливое выражение.

– О чем ты думаешь? – спросила Ольга.

– Так…

Видно было, что она колеблется: рассказать, не рассказать? Но не рассказала – снова принялась вышивать. Вид у нее был смущенный.

Ольга отложила книгу, подошла к окну. На крыльце стоял Димитр, рядом с ним был ящик со столярными инструментами. Он на ощупь пытался выбрать нужный, но, кажется, ничего у него не получалось.

– Димитр, – сказала Ольга.

– Где? – встрепенулась Вангелия.

– Крыльцо хочет починить.

– Но как же? – Вангелия вскочила, бросила пяльцы. – Он же не может сам!

Она пошла к двери.

– Ванга, не ходи, – сказала Ольга. – Не надо вмешиваться. Он должен сделать это сам, раз взялся.

Не обращая внимания на ее слова, Вангелия открыла дверь.

– Ведь он мужчина! – крикнула Ольга ей вслед.

Дверь спальни захлопнулась за нею.

Димитр в досаде бросил молоток на крыльцо. Сколько ни старайся, а кроме отбитого пальца никакого толку! Планка прибита к перилам косо.

– Димитр, что ты делаешь? – услышал он.

Если бы Ванга появилась рядом в любую другую минуту, он обрадовался бы: при каждом появлении этой девушки его охватывало счастье. Но сейчас он испытывал такой сильный стыд, что счастье не могло уместиться у него внутри.

– Перила сломал. Чиню, – хмуро ответил он.

– Получается?

Ему показалось, что в голосе Ванги прозвучало то ли сочувствие, то ли усмешка.

– Получится!

А вот в его голосе точно прозвучало раздражение. Но Ванга, кажется, не обратила на это ни малейшего внимания. Она взяла из его руки молоток, гвозди…

У нее любая работа получалась гораздо лучше, чем у него. Она давно жила в Доме слепых, а значит, ее многому научили. Да и в родной семье, наверное, не проявляли такую заботу о ней, как в семье Димитра, и некому было ей помогать – наоборот, все ожидали, что она приладится к своей слепоте и начнет помогать им.

– Вот и все! – радостно произнесла Ванга. – Все получилось.

Димитр провел ладонью по перилам. Планка лежала на балясинах ровно. Его охватила такая досада на себя, что он едва сдержал постыдные для мужчины слезы.

– Это у тебя получилось! – бросил он. – Не у меня!

С этими словами Димитр сбежал с крыльца и бросился прочь по аллее.

– Димитр, подожди! Ну что же ты?.. – слышал он голос Ванги.

Но не остановился. Стыд гнал его прочь.

Если бы кто-нибудь углубился вечером в парк, то, наверное, решил бы, что по аллеям бродят призраки. Да, на призрак была похожа девушка, силуэт которой мелькал между деревьями.

– Димитр! Димитр! – слышался ее голос.

И такая тоска звучала в нем, что он вполне мог принадлежать не человеку, а призрачной душе.

И вдруг… тоска в голосе девушки сменилась ужасом.

– Снежана?! – почему-то вскрикнула она. – Ты зачем пришла?!

И с криком: «Димитр, где ты?!» – девушка бросилась напролом через густые заросли.

Конечно, Димитр слышал, что Вангелия зовет его. Слышал, но не откликался. Он сидел под высоким одиноким деревом – дуб это, кажется? – да, точно дуб, и лицо у него было сердитое. Зачем она сделала работу, которую он должен был сделать сам, зачем унизила его?

Вдруг он услышал какой-то совсем другой ее вскрик. Это был голос боли!

– Помоги мне… – донеслось издалека.

Может быть, она обращалась к Богу? Но Димитр вскочил и крикнул в ответ:

– Ванга! Я сейчас!

Кусты хлестали его по лицу. Он не разбирал, куда бежит, но при этом почему-то знал, что все делает правильно. Впервые с тех пор как он ослеп, им руководила такая поразительная уверенность.

И все-таки он немного ошибся – налетел на Вангу, когда наконец добежал до нее. Она вскрикнула. Он опустился на колени рядом с нею, быстро провел ладонью по ее лицу. Ладонь сразу стала мокрой. Да он и так знал, что она плачет.

– Ты… живой?.. – всхлипнула она.

– Ты упала, да? – с тревогой спросил он. – Сильно ушиблась?

– Н-ничего… – пробормотала Ванга. – Ногу немножко подвернула. Сейчас пройдет. Ты живой? – снова зачем-то спросила она.

– Ну конечно! Ты что, Ванга?

– Я думала… думала… ты умер!..

– С чего ты взяла, глупенькая? – улыбнулся Димитр. – Я просто так… Прогуляться пошел. Перед сном.

– Я видела… – с ужасом произнесла она.

– Да как ты могла видеть? – снова улыбнулся он. – Ну-ну, успокойся.

– Я… не тебя. Не знаю, как, – сбивчиво проговорила Ванга. – Я видела… Снежану. Помнишь, рассказывала тебе?

Димитр кивнул. Они много разговаривали с Вангелией, чаще всего здесь, вот в этом парке, гуляя по аллее. И про подругу, которая повесилась, потому что не верила, что может быть счастлива в своей слепоте, они разговаривали тоже.

Но как она могла видеть эту свою подругу?

– Не бойся, Ванга, – сказал Димитр. – Никого ты не видела. Тебе просто померещилось. Ты испугалась, вот и померещилось.

– Правда? – с надеждой спросила она.

Конечно, ей не хочется быть сумасшедшей, которой мерещатся призраки!

– Правда, правда, – сказал Димитр. – Ничего не бойся.

Он поднялся с земли, поднял Вангелию, взял ее за руку. Она прижалась к нему – крепко, доверчиво, – и они медленно пошли к аллее, ведущей к Дому.

– Ведь я думала, ты тоже… – сказала Вангелия. – Тоже не захотел больше жить. Как Снежана.

– Ну что ты? – улыбнулся он. – Как я не захотел бы жить, когда ты со мной? – И добавил твердо: – Я хочу жить. Хочу быть с тобой. Я тебя люблю, Ванга. И…

Но тут Димитр почувствовал, что говорить больше ничего не надо. Он остановился, повернулся к Вангелии, приблизил свое лицо к ее лицу… И почувствовал ее губы на своих губах.

– Ванга! – задыхаясь сказал Димитр, когда поцелуй на мгновение прервался. – Будь моей женой!

Поцелуй был ему ответом. И невозможно было не понять такой ответ.

Глава 14

– Вы меня звали, госпожа Стоянова?

Ольга приоткрыла дверь кабинета. Директриса что-то писала, сидя за своим обширным столом.

«Как она постарела! – вдруг подумала Ольга. – Совсем седая. И очки переменила. В этих, кажется, стекла сильнее».

– Пройди и присядь, Ольга, – сказала директриса. И когда Ольга села на стул напротив, спросила: – Скажи мне, пожалуйста, что происходит в твоем классе?

– Ничего особенного, – пожала плечами Ольга.

– Да неужели? А мне доложили, что между двумя воспитанниками возникли отношения… особого рода.

– Вы о Вангелии и Димитре говорите?

– Видишь, тебе все прекрасно известно. А говоришь, ничего особенного.

– Но что же в этом особенного? – пожала плечами Ольга. – Молодые люди полюбили друг друга. Это так естественно!

– Ольга, пойми. – Директриса нахмурилась. – Все это может вылиться в грандиозный скандал. Мало ли что им покажется естественным! Я не хочу, чтобы говорили, будто под моим началом здесь образовалось гнездо разврата.

– Ну что вы такое говорите! – воскликнула Ольга.

– Говорю что есть. У нас не институт благородных девиц и не кадетский корпус. Наши воспитанники – из простых семей. У Вангелии отец батрак.

– Ну и что?

– Какие представления о добром и дурном она могла усвоить в своей семье?

– У Вангелии очень хорошая семья! – возразила Ольга.

– Это она тебе сказала? – усмехнулась директриса.

– Это видно по ней, – сказала Ольга. – Вангелия – добрый и порядочный человек. И вы… вы не должны так говорить о ней! Извините, – тут же чуть не до слез смутилась она.

– Ну-ну! – Директриса обошла стол, положила руку на Ольгино плечо. – Не волнуйся так. Я тебе доверяю.

– Я… Госпожа Стоянова, я знаю… Мне не найти бы ни работы, ни крыши над головой, если бы вы не взяли меня сюда! – горячо проговорила Ольга.

– Не будем об этом, – покачала головой директриса. – Я помогла тебе, потому что знаю и люблю тебя с самого твоего детства. И потому что твоя покойная мать была моей подругой. И вообще, речь не обо мне и не о тебе, а об этих твоих влюбленных. Что они собираются делать дальше?

– Они совершеннолетние и собираются пожениться. Димитр сделал Вангелии предложение руки и сердца, – улыбнулась Ольга.

– А его родители? Они знают об этом предложении? – поинтересовалась директриса. – Родители этого Ромео сделали большой благотворительный взнос на счет нашего Дома. Я не знаю, как стану отчитываться перед попечительским советом, если они будут недовольны. И тем более если они обвинят тебя… Подумай, Ольга, – серьезно добавила она. – Из-за чужих любовных игр ты можешь лишиться всего, что имеешь.

– Я готова отвечать за них всем, что имею, – твердо сказала Ольга. – У Вангелии и Димитра чистые отношения. Я могу идти, госпожа Стоянова?

– Иди, – разрешила директриса. – Надеюсь, ты все поняла. – И добавила со вздохом: – На твоем месте я хотя бы не позволяла им встречаться наедине.

Ничего не ответив, Ольга вышла.

– Чистые отношения… – покачала головой директриса. – Ах, Ольга, Ольга! И как при твоей беспросветной жизни в тебе сохранилась такая человечность?

Ванга выпалывала в палисаднике сорняки, а Ольга обрывала с цветов засохшие венчики.

– В Болгарии в ноябре еще совсем тепло, – сказала Ольга. – Астры цветут, георгины. А у нас к ноябрю только хризантемы оставались.

– Ты до сих пор говоришь про Россию «у нас», – заметила Ванга.

– Я ведь там родилась. Меня увезли оттуда ребенком, но все равно…

– Ольга, – осторожно проговорила Ванга, – можно спрошу?

– Конечно, – кивнула та.

– Ведь ты сирота, да? И совсем-совсем одна.

– Да, – снова кивнула Ольга.

– Одна, в чужой стране, и некому тебя защитить… – покачала головой Ванга. – А ты всегда добрая, и голос у тебя всегда спокойный. Мне кажется, жизнь – как ветер, все время норовит с ног сбить. А тебя ничем не собьешь. Правильно?

– Не знаю, Ванга, – ответила Ольга. – Я об этом не думаю.

– А о чем думаешь?

– О самых простых вещах. О том, что должна сделать сейчас, сегодня, завтра. Ну, спроси еще. Ты же хочешь, – улыбнулась Ольга.

– А как ты догадалась, что я еще хочу спросить? – удивилась Ванга.

– У тебя сейчас любопытство на лице написано.

– Ольга, а тебе не кажется… – спросила Ванга. – Не кажется, что тебе как будто кто-то подсказывает, что надо делать?

– Не кажется, – пожала плечами Ольга.

– А мне кажется, – вздохнула Ванга. – Так ясно мне кто-то подсказывает… Иногда страшно. А иногда я думаю: может, это Бог всем людям подсказывает, что им делать, что нет? Может, люди слышат Его голос?

– Люди не могут слышать голос Бога, – возразила Ольга. – Я думаю, они должны не потусторонние голоса ловить, а просто слушать свое сердце и разум.

– А у тебя это вместе! – выпалила Ванга. – У тебя разумное сердце.

– Как интересно ты стала говорить! – засмеялась Ольга. – Необычно. Ты вообще очень переменилась, Ванга. По-моему, здешняя жизнь пошла тебе на пользу.

– Конечно. И ты мне совсем родная стала. Скажи, а какие были твои родители? – спросила Ванга.

– Если хочешь, я тебе покажу их фотографии, – предложила было Ольга. Но тут же спохватилась: – То есть не покажу, а просто расскажу о них. Пойдем ко мне?

– Пойдем! – радостно согласилась Ванга.

Как все учителя и воспитатели Дома слепых, Ольга жила во флигеле, стоящем неподалеку от главного здания, в котором проходили уроки и жили пансионеры. За три с половиной года, проведенные в Доме – Ольга пришла работать незадолго до того, как отец привез сюда Вангу, – она полюбила свою комнату, простую и уютную. Ей казалось, что Ванга хотя и не видит ни занавесок, которые вышивала когда-то Ольгина мама, ни фотографий в рамочках, выпиленных папой, все же чувствует обаяние всех этих милых мелочей.

Каждый раз, когда Ванга приходила в гости, Ольга показывала ей что-нибудь новое. Да-да, ей казалось, что, прикасаясь пальцами к альбому с фотографиями или акварельному рисунку, медленно проводя по нему рукою, Ванга именно смотрит на него.

– А вот эту ложечку мне подарили «на зубок», – сказала Ольга, подавая Ванге маленькую серебряную ложечку с семейным вензелем Васильцовых. – У нас так принято: когда у младенца появляется первый зуб, родные дарят ему ложечку.

– Ты хочешь вернуться в Россию? – спросила Ванга.

– Да, – ответила Ольга. – Иногда мне самой это кажется странным. Я люблю Болгарию, я здесь выросла. Но все равно… Впрочем, об этом не стоит и думать. – Она тряхнула головой. – Вот мой папа – он тосковал по родине гораздо больше, чем я. И он же мне говорил: «Не надо питать пустых иллюзий. Большевики когда-нибудь обязательно уйдут – народ их прогонит. Но это будет очень нескоро, потому что они уничтожили лучших в нашем народе». А вот это, посмотри. – Она взяла большую книгу в старинном переплете. – Гербовник дворян Тамбовской губернии. Мой папа был оттуда родом, у его родителей было имение под Тамбовом. Я родилась в Москве, там мы и жили, но каждое лето я приезжала к бабушке и дедушке. И ждала встречи с этой книгой, будто с родным человеком.

– Тяжелый, – сказала Ванга, взвешивая гербовник на руке.

– Я все игрушки в Москве оставила, когда мы в эмиграцию уезжали. А эту книгу оставить не могла.

– Почему? – спросила Ванга.

– Потому что как сказку ее рассматривала, наизусть выучила. Неподалеку от бабушки усадьба Рахманиновых была. Это великий наш композитор, Сергей Рахманинов. Он тоже уехал за границу после революции. Ванга, – вдруг спросила Ольга, – а вы с Димитром не передумали?

– Что – не передумали? – не поняла та.

– Он по-прежнему хочет на тебе жениться? Ты извини, если тебя обижает мой вопрос, но ведь я очень волнуюсь за тебя. Мне так хочется, чтобы ты была счастлива!

– Я знаю, – серьезно сказала Ванга. – Ты меня любишь, Ольга. И я тебя люблю всем сердцем. Мы с Димитром не передумали. Только я боюсь…

– Чего? – насторожилась Ольга.

– Завтра его родители приезжают. Он им скажет, что мы… что я…

Ванга в смущении закрыла лицо руками. Ольга обняла ее и сказала:

– Все будет хорошо, я уверена.

В большой комнате, где по выходным ученики встречались с родными, в это воскресенье было людно и шумно. В деревнях убрали урожай, и родственники потянулись к слепым своим детям, чтобы порадовать их гостинцами.

– Сынок! – радостно воскликнула мать, увидев Димитра на пороге.

Услышав ее голос, Ванга, вошедшая вместе с ним, потихоньку выдернула свою руку из его руки. Димитр направился к отцу и матери.

– Идешь уверенно, – похвалил его отец. – Так и надо!

– И лицо просветлело, – радостно заметила мать.

Димитр тем временем оглянулся и позвал:

– Ванга! Да где же ты?

– Я здесь… – робко произнесла Ванга, делая шаг вперед.

– Иди сюда. – Димитр снова взял ее за руку. – Мама, отец, познакомьтесь. Моя невеста.

– Господи! – ахнула мать.

– Что? – настороженно спросил Димитр.

– Счастье-то какое, сынок! – ответила она. – Идите сюда, детки! Как же вы… Какие ж вы…

Мать расплакалась. Отец, конечно, плакать не стал.

– Молодец, сын! – сказал он. – Красавицу отыскал.

Ванга зарделась от смущения. Еле сдержалась, чтобы по своей привычке не закрыть лицо руками.

Лицо Димитра расцвело.

– Правда? – спросил он отца.

– Правда, правда, – подтвердил тот.

Мать обняла Вангу, притянула к себе.

– Как же тебя зовут, дитятко? – спросила она.

– Вангелия. Ванга.

– А сама откуда? Родители есть у тебя?

Ванга рассказывала, что родом она из Струмице, что есть у нее отец, два младших брата и мачеха, только давно она их не видела, потому что ехать им сюда, в Земун, далеко, а денег в семье нет, отец у чужих людей батрачит… Она рассказывала все это и чувствовала, какие добрые волны исходят от матери человека, которого она полюбила всей душой. И эту женщину с мягкими ласковыми руками она готова была полюбить точно так же, как любит ее Димитр. Да, может, и полюбила уже, прямо в первые минуты встречи с нею.

– Ну, дочка, мы тебе рады. Не обидим тебя, – сказала мать Димитра, когда Ванга закончила свой рассказ. – А что отец твой батрак, ты не смущайся. Слава богу, мы люди не бедные. – Теперь она обняла и сына, и будущую невестку. – Обоих вас прокормим. Позаботимся о вас, детки. Только б вам счастье было! – расчувствовавшись, снова всхлипнула она.

У крыльца Дома родители остановились.

– Ну, идите дальше сами, – сказал отец. – Мы в вашу здешнюю жизнь не вмешиваемся. А скоро вместе заживем! – радостно добавил он.

– Гляди же, дочка, не тяни с письмом, – напомнила Ванге мать. – Попроси отцовского благословения да зови родных на свадьбу. Чтоб по-людски все.

– Я Ольгу попрошу. – Лицо Ванги светилось таким счастьем, что даже шрамы на веках были, казалось, меньше заметны. – Она все как надо напишет!

Когда за Димитром и Вангой закрылась дверь, отец все же заметил с крестьянской рассудительностью:

– Рановато он жениться надумал.

– Ты что, отец? – взвилась мать. – А чего ему ждать? Хочешь, чтоб сын бобылем остался?

– Все-таки слепая она…

– А кто ж за слепого пойдет? Зрячая, что ли? Благодари Бога. А слепая она не от рождения. И сынок наш, если б «испанкой» той проклятой не заболел, так и не ослеп бы. Значит, детки у них зрячие родятся, будет им на старости лет опора. Ну, пошли, – поторопила она. – Доехать бы засветло.

Глава 15

– Еще напиши: «Димитр очень хороший, папа. Он любит меня». Или не надо такое писать?

Ванга повернула голову к Ольге, словно пытаясь невидящими глазами разглядеть ответ на ее лице.

– Почему же не надо? – спросила Ольга.

– Потому что моему отцу это неважно, – вздохнула Ванга.

– Неважно, что твой жених любит тебя? – удивилась Ольга. – Да что ты, Ванга! Любому отцу это очень важно. Разве твой отец не хочет тебе добра?

– Наверное, хочет.

– Ты же сама говорила, что он добрый, – напомнила Ольга.

– Добрый, – кивнула Ванга. – Только он такой… Такой, как все. Понимаешь, Ольга… Здесь совсем другая жизнь. У нас в Доме. Я и не знала, что такая бывает. Книги, пианино… – Она провела ладонью по клавишам. – Здесь жизнь… внимательная, вот какая! Ты всегда у каждой девочки спросишь: какое у тебя сегодня настроение, что во сне ты видела? А мой отец… Он хороший, конечно, хороший. Только ни разу не спросил, какое у меня настроение. Ему и в голову не придет. Он про все такое вообще не думает, понимаешь?

– Понимаю, – вглядываясь во взволнованное Вангино лицо, ответила Ольга. – Не только твой отец. К сожалению, большинство людей думают лишь о хлебе насущном. А все остальное – то, что важно для души, – для них совсем не важно.

– Но разве это правильно? – тихо спросила Ванга.

– Это неправильно. Но нельзя судить людей за это. Когда жизнь беспросветная, то все это – музыка, книги – кажется неважным. Чтобы это оставалось важным всегда, даже при самых тяжелых обстоятельствах, надо иметь сильный характер.

– Как у тебя.

– Ну почему как у меня? – смутилась Ольга.

– Потому что для тебя все это самое важное. – Ванга снова прикоснулась к клавишам, и они ответили ей тихим и нежным звуком. – Все, что у человека в душе.

– Ванга, милая, ну не грусти! – воскликнула Ольга. – Ведь у тебя такое счастье впереди! Диктуй, что дальше писать.

– Напиши что хочешь. Что я прошу его благословения.

Ольга снова склонилась над письмом. Ванга подошла к окну, провела пальцами по стеклу, будто по страницам книги, напечатанной шрифтом Брайля. В этой книге был прекрасный старый парк и чистая, красивая жизнь…

– Ну вот, послушай, – сказала наконец Ольга. – «Димитр очень хороший. Он любит меня. Он познакомил меня со своими родителями. Они отнеслись ко мне доброжелательно и готовы позаботиться о нас обоих, когда мы сыграем свадьбу и переедем жить к ним в дом. Я прошу твоего благословения на брак, который, надеюсь, будет для меня счастливым. Твоя любящая дочь Вангелия». Ну как?

– Спасибо!

Голос Ванги звучал взволнованно. И это же волнение заставило ее вернуться к пианино. Мелодия Бетховена, прекрасная и бурная, зазвучала под ее пальцами.

«Избыток чувств, – подумала Ольга, глядя на нее. – Нет, почему же называть это избытком? Наоборот, необходимость чувств».

Она подошла к Ванге, положила руку на ее плечо. Покой и ясность были в этом жесте. Как и во всем, что исходило от Ольги.

Ванга стояла посреди Ольгиной комнаты, и вид у нее был испуганный.

«Может, у всех девушек такой вид, когда они примеряют подвенечное платье?» – подумала Ольга.

А вслух сказала:

– Какая же ты красавица!

– Правда?

Лицо Ванги просияло. Она даже про страх свой забыла, наверное.

– Конечно, – подтвердила Ольга.

– Да, ты всегда правду говоришь. – Ванга радостно улыбнулась. – Ой, как бы я хотела в зеркало поглядеться! А расскажи мне, какая я? – попросила она.

– Ты светлая. Вся светишься, как будто у тебя внутри фонарик, – сказала Ольга. – Я в детстве любила смотреть на елочные фонарики. Они были сделаны из тонкой-тонкой бумаги, а внутри у них был огонек. И от этого весь фонарик светился. Вот и у тебя внутри такой огонек.

Ванга радостно засмеялась. И вдруг смех ее оборвался. Она замерла, словно прислушиваясь к чему-то. Или, вернее, вглядываясь во что-то – не глазами, а тем, что называют мысленным взором.

– Что с тобой? – насторожилась Ольга.

– Ольга, знаешь… – медленно проговорила Ванга. – Я о тебе вдруг подумала. Как странно!

– Что же странного? – пожала плечами та. – Мы с тобой разговариваем. Конечно, думаем друг о друге.

– Нет, я по-другому… Я как будто… увидела? Нет, когда я видела – раньше, глазами видела, – совсем не так все было. Я… – заметно было, как Ванга с трудом подбирает слова, которые могли бы выразить то, что вдруг предстало перед нею. – Сейчас я, наверное, кое-что поняла про тебя. Да! Поняла про тебя.

– Что же ты про меня поняла? – улыбнулась Ольга.

– Что ты встретишь человека, который будет тебя любить, – твердо, без сомнений сказала Ванга. – Как Димитр меня. И даже… даже еще сильнее! Он не сможет без тебя жить, вот как будет тебя любить. И ты не сможешь без него жить. И вы будете очень-очень счастливы, и поженитесь. Ты думаешь, я все выдумала? Но я правда это поняла! Ольга, почему ты стала такая печальная? – с тревогой спросила она.

– Потому что все это едва ли возможно, – ответила Ольга. Она уже не удивлялась тому, что Ванга чувствует перемены ее душевного состояния лучше, чем иные зрячие люди. – Невозможно, чтобы мне встретился такой человек. И особенно – чтобы мы поженились.

– Но почему? – растерянно спросила Ванга.

– У таких, как я, нет будущего, милая.

– Ты самая лучшая!

– О любви мне мечтать не стоит, – словно не Ванге уже, а себе самой сказала Ольга. – Впереди только одинокая старость.

– Но почему?! – воскликнула Ванга.

– Ты же и сама понимаешь, – ровным тоном ответила Ольга. – Эмигрантка, бесприданница – кому я нужна? У меня даже паспорта нет. Счастье, что меня взяли работать в Дом слепых. Я больше не голодаю, у меня есть крыша над головой. И вообще, что это я вдруг? Нашла кому жаловаться на судьбу.

– Я тебе честно-честно сейчас сказала! – взволнованно проговорила Ванга. – Тебя правда полюбят, и ты правда будешь счастливая. Я это правда знаю! Сама не понимаю, почему… Но знаю.

– Не волнуйся, Ванга, – сказала Ольга. – Тебе сейчас о своей свадьбе думать надо. А мне в класс пора.

Она встала. Ванга тоже поднялась с круглой табуретки, на которой сидела у пианино.

– А я в парк пойду, ладно? – попросила она. – Димитр ждет.

– Конечно, пойди, – улыбнулась Ольга.

Глава 16

Ответ от Панде Сурчева пришел через неделю. Почерк был корявый, в словах ошибки – значит, отец написал сам, никому этого не доверив.

«Здравствуй, моя старшая дочь Вангелия! – было сказано в письме. – Ты просишь моего благословения на брак. Но я тебе благословения не даю. Три дня назад твоя мачеха Танка умерла. Осталось трое детей – твои братья Васил и Томе и твоя сестра Любка. Танка родила ее три года назад. Растить их теперь некому. Поэтому моего благословения тебе нету. Возвращайся домой. Твой отец Панде

Сурчев».

– Ванга, ты не можешь это сделать! Не можешь!

Димитр встряхнул Вангелию за плечи, словно пытаясь разбудить. Все три дня, прошедшие после того, как пришло письмо из Струмице, она в самом деле выглядела спящей. Или онемевшей. Или окаменевшей. Да, ему казалось, что он трясет кусок камня.

– Я должна, – произнесла она мертвым голосом.

– Кому должна?! А наша любовь? Мы же с тобой мечтали… Да проживем мы и без его благословения!

– Не в благословении дело, – покачала головой Ванга. – Я не смогу, Димитр.

– Что не сможешь?

– Не смогу жить в довольстве и достатке, когда мои братья и сестра будут с голоду погибать.

– Да ты про сестру и не знала даже! Тебе за три года из дому ни разу не написали!

– Им не до меня было. У них тяжелая жизнь.

– А у тебя легкая? – воскликнул Димитр. – Не до тебя им было… Как батрачка понадобилась, так сразу вспомнили! Ванга… – с горечью произнес он. – Я же тебя люблю. За что ты делаешь меня несчастным?

И тут мертвый ее голос наконец ожил – брызнул множеством горестных осколков.

– Перестань, Димитр! – вскрикнула Ванга. – Не рви мне душу!

– Ты мою душу насмерть разорвала! – закричал он в ответ.

Хлопнула дверь. Звоном отозвались фортепианные струны. Страшная, пронзительная это была музыка…

По лицу Ванги текли слезы.

– Никогда больше… Никогда! – произнесла она.

И захлопнула крышку пианино.

Воспитанники Дома слепых сгрудились у крыльца, рядом с которым стояла телега. Девочки плакали.

– Вангелия, ну зачем ты уезжаешь? – всхлипнула было одна из них.

– Замолчи! – оборвала ее другая. – Ванге и без тебя тошно.

Димитра среди учеников не было. Он с самого утра ушел в парк, и никто не решился его окликнуть.

– Вспоминай нас, Вангелия, – сказала директриса. – Надеюсь, это будут добрые воспоминания.

– Добрые, госпожа Стоянова, – кивнула Ванга. – Спасибо вам.

Лицо у нее было бледное, но спокойное.

Директриса велела вознице:

– Ну, поезжай. Долгие проводы – лишние слезы.

А про себя подумала: «Какие там слезы! Она спокойна и темна, как земля. И как нам понять этих людей?»

Ванга села на телегу. Скрипнули колеса. Ольга пошла рядом. Она шла молча, и только за воротами не выдержала, воскликнула:

– Как мог твой отец так с тобой поступить?!

– Ему ничего другого не оставалось, – бесстрастно проговорила Ванга.

В отличие от ее голоса, голос Ольги звучал горячо:

– Никто не вправе требовать от другого, чтобы он принес себя в жертву. Никто! Можно жертвовать своей жизнью, но не чужой.

Ванга тронула возницу за плечо. Телега приостановилась. Ванга спустилась на землю, обняла Ольгу.

– Ты хорошая, – шепнула она ей на ухо. – Чистый человек.

– Ванга, милая, ты не должна приносить себя в жертву семье! – так же горячо повторила Ольга. – Если о себе не хочешь подумать, то хоть Димитра пожалей. Он в тень превратился от горя.

– О Димитре есть кому позаботиться, – ответила Ванга. – А о малых моих – некому.

– О господи! – в сердцах воскликнула Ольга. – Крестьянская логика!

– Я крестьянка и есть, – невесело улыбнулась Ванга. – Поманила меня чужая судьба. Да, видно, зря.

– Хочешь, я поеду с тобой, поговорю с твоим отцом? – предложила Ольга.

– Нет, – отрезала Ванга.

– Я сумею сказать, чтобы он понял! – Ольга с надеждой вглядывалась в лицо Ванги. Пока не поняла по каменному его выражению, что надежда тщетна. – Да как же можно вот так, походя, распорядиться чужой жизнью?! – в отчаянии воскликнула она тогда.

– Не плачь, Ольга, – сказала Ванга. – Видно, для себя мне не жить. Такая судьба, ничего не поделаешь.

– Ванга, послушай меня, – предприняла последнюю попытку Ольга. – Может быть, судьба действительно существует. Может быть. Но ведь мы ее не знаем! У человека всегда есть выбор.

– Я выбрала. – И вдруг окаменевшее лицо Ванги просветлело. – Я тебя никогда не забуду, Ольга, – сказала она. – Всегда буду тебя видеть.

– Видеть? – удивилась та.

– Видеть, – повторила Ванга. – Где бы ты ни была, что бы ни делала. Прощай.

Она снова обняла Ольгу, крепко и коротко.

Ольга не пошла дальше за телегой. Молча смотрела она, как Ванга исчезает, словно растворяется вдалеке.

Когда телега остановилась у плетня дома Сурчевых, Панде был во дворе.

– Приехала, – сказал он, увидев дочь.

Ванга сняла с телеги большой фанерный чемодан со своими вещами.

– Оставь, – сказал Панде. – Я в дом занесу.

– Я сама, – ответила Ванга. – Здравствуй, папа.

– Как ты сама занесешь? Забыла уже, как у нас тут и что.

– Все помню.

В доме – нищей глиняной хатенке – все и в самом деле было по-прежнему. Только Васил и Томе из маленьких мальчишек сделались подростками да жалась к ним трехлетняя Любка – худенькая, растрепанная, с замурзанным личиком.

Из всех ребят узнал сестру только Васил.

– Ванга! Ванга вернулась! – радостно воскликнул он. И толкнул брата: – Это ж наша Вангелия!

– А откуда она взялась? – глядя исподлобья, спросил Томе.

Отец с порога хмуро наблюдал за своими детьми. Как-то они уживутся? Ну, как-нибудь. Что об этом думать? Вина покалывала его сердце больно и остро. Он изо всех сил гнал от себя эту вину, но она не исчезала, как он ни старался. Видно, до конца теперь придется с этим жить.

– Отдохни с дороги, – бросил он Ванге. – Потом сваришь чего-нибудь. Мука на мамалыгу еще осталась.

– А ты куда? – спросила она.

– К Георгию Стоянову нанялся. Пастухом. Помнишь Стоянова? Ну, сама тут… Васил тебе все покажет. Приладишься.

Отец пошел к двери.

– Я тебя провожу, – сказала Ванга.

Выходя из дому, она споткнулась о порожек.

– Забыла про него? – заметил отец. – Скоро вспомнишь. У нас тут все по-прежнему: добра не нажили, скотины нету. Молоко у соседки будешь брать, у Миланы. Я ей вперед заплатил. Проживете как-нибудь. Мука есть, – снова напомнил он.

– Я покажу, где мука! – с готовностью воскликнул Васил.

– Справишься, – отец коротко и неловко коснулся плеча Ванги. – Научили же тебя чему ни на есть… в Доме этом твоем.

– Научили.

В голосе Ванги прозвучало уныние. Но предаваться ему было некогда. Любка подошла к сестре, подергала за подол.

– Есть дай… Дай!.. – сказала она и тут же заплакала.

Ванга наклонилась, взяла Любку на руки. Отец вышел со двора. Васил смотрел на Вангу с надеждой, Томе – понуро.

– Что ж, – сказала она, – будем жить. Раньше смерти не уйдешь. Принеси муки, Васил. Поесть надо.

Глава 17

– И забрал тогда королевич с собой свою любимую королевну, и увез ее за синие горы, и стали они жить долго и счастливо…

Томе приподнялся на топчане, на котором спал вместе с Василом, и сонно пробормотал:

– Королевичей на свете не бывает…

– Бывают, бывают, – покачала головой Ванга. – Ну, спите.

Она ушла к себе за занавеску. Любка разметалась на их общем топчане так, что Ванге пришлось подвинуть ее к стене, чтобы улечься. Сама она так устала за день, сплошь заполненный разнообразной работой – ходила на луг за щавелем, стирала, варила детям обед, что уснула мгновенно и…

И так же мгновенно проснулась. Села на кровати, вся дрожа. Отчего? Непонятно. В доме стояла обычная ночная тишина. Сопела во сне маленькая Любка. Что-то бормотал Васил – наверное, ему снилось, что он сражается с мальчишками на улице.

Ванга вскочила, выхватила из постели Любку и, даже не разбудив, стала второпях одевать ее.

– Васил! Вставай, буди Томе! – кричала она при этом.

Любка открыла глаза и сразу же заплакала. Занавеска отодвинулась, показалась растрепанная голова Васила.

– Ты чего, Ванга? – он сонно хлопал глазами. – Зачем разбудила?

– Буди Томе и беги на улицу! – крикнула та. – Скорее! Помоги мне! Сундук выноси!

Она подтолкнула Васила к большому расписному сундуку – тому самому, который когда-то дали в приданое Танке. Так и остался этот сундук единственной дорогой вещью в доме…

– Томе! Помогай Василу сундук выносить! – закричала Ванга.

– Ванга… Ты умом тронулась?

Васил испуганно смотрел на старшую сестру. Но та не унималась. Даже на плач Любки не обращала внимания.

– Несите сундук на улицу, кому сказала! – заполошно кричала она.

Прижимая к себе Любку, она принялась выбрасывать в окно вещи, попадавшиеся под руку. Испуганно оглядываясь на нее, Васил и Томе взялись за сундук. Ванга схватила медный котелок и с сестрой на руках выскочила вслед за братьями на улицу.

И в ту самую минуту, когда все они оказались на дворе перед домом, раздался какой-то странный звук – не звук, а утробный гул. Земля ходуном заходила у них под ногами, стены глиняной хатки закачались – и в то же мгновение обрушились со страшным треском.

Точно такой же треск, грохот и крик доносился с улицы – казалось, не с улицы даже, а прямо из ада. Да там и творился ад: разваливались на части и рушились дома, падали деревья, истошно мычали коровы, кричали от боли и ужаса люди – и все это в кромешной тьме.

– Не плачьте, не бойтесь! – повторяла Ванга. – Мы живы. Живые мы!

Ни братья, ни даже маленькая Любка как раз и не плакали. Но не потому, что были бесстрашны, а лишь потому, что онемели и остолбенели от ужаса.

Не плач стоял в селе, а нескончаемый вой. Первые лучи солнца были безжалостны – картина в них предстала такая, какую не должны видеть человеческие глаза. И не потому, что после ночного землетрясения все село представляло собою груду развалин – что развалины! – а потому, что из-под развалин этих выносили мертвые изуродованные тела.

– Пустите меня! Пустите к ним! – билась возле одного из таких бывших домов обезумевшая женщина. – Ой, детки мои!

И никто не решался ей сказать, что деток ее уже достали из-под обломков, и лежат они теперь в саду, накрытые белыми простынями…

Ванга сидела на глиняных обломках, оставшихся от дома, и варила на костре похлебку из «заячьей капусты». Васил, Томе и Любка понуро сидели поодаль – мальчишки на земле, а маленькая сестренка на пестром сундуке.

– Домой хочу! – ныла Любка. – Где наш дом?

– Замолчи! – оборвал ее Васил. – Пропал наш дом, не видишь, что ли? Если б не Ванга, и мы бы все пропали. И тут же спросил: – Ванга… А как ты узнала, что землетрясение будет? Ты же нас раньше разбудила, чем все затряслось.

– Не знаю, – пожала плечами Ванга. – Почувствовала как-то.

Как раз в эту минуту во двор вошла соседка с крынкой молока. Услышав слова Вангелии, она потихоньку перекрестилась. Потом протянула крынку Василу и сказала:

– Попейте молочка, детки. – И добавила со значением: – А корова-то моя почуяла землетрясение. Как взбесилась – дверь в хлеву сломала, на двор выбежала.

– Наша Ванга тоже почуяла! – с гордостью сообщил Томе.

Соседка не успела ничего на это сказать. Едва не сбив ее с ног, вбежал во двор Панде.

– Живы, – с облегчением выдохнул он. – Слава Богу!

– Папа! – воскликнула Ванга. – Как мы за тебя боялись!

– Да мне-то что сделается? – пожал плечами он. – На пастбище небо над головой.

А тут…

Он сокрушенно посмотрел на развалины дома.

– Пап, – спросил Васил, – где же мы теперь жить будем?

Что мог ответить Панде Сурчев? Только то, что судьба, видно, никогда не повернется светлой своей стороною ни к нему, ни к его горемычным детям.

– Так и сказала: я, мол, почувствовала, а что – сама не знаю. – Соседкины глаза горели тем счастливым огнем, которым всегда горят они у человека, который самозабвенно сплетничает. – Ну как она могла почувствовать? В одну минуту случилось.

– Не может человек землетрясение почувствовать, – согласно кивала вторая соседка. – Корова только или собака. Или… Ой, говорить не хочется! – Она опасливо закрестилась и сказала: – Жалко Панде. Мало что вдовец, из бедняков бедняк, так еще и дочка… вон какая.

– Как будто и не человек она, – с испугом пробормотала первая. – Надо Панде сказать, что люди про нее думают!

Панде тем временем заканчивал обмазывать глиной убогий домишко, который он соорудил из обломков прежнего, тоже более чем небогатого. Когда соседка подошла к плетню и окликнула его, он не сразу оторвался от своего занятия.

– Панде! – повторила она.

– Чего тебе?

Он наконец подошел к плетню.

– Хотела тебе сказать… – поджав губы, проговорила она.

– Ну так говори. Чего мнешься? – буркнул Панде.

– Вангелия твоя… Знаешь, что она землетрясение почуяла?

– Знаю. И что?

– Как же – что? – воскликнула соседка. – Надо б ее в церкви отчитать. Странная она у тебя.

– Нечего попусту языком молоть, – отрубил Панде. – Странная или какая, а детей спасла.

– Зачем Лидия приходила? – спросила Ванга, когда отец вернулся к мазанке. – Жаловалась на меня?

– Нет, – так же коротко, как соседке, буркнул Панде и дочери.

– Не слушай ее, папа, – сказала Ванга. –

Я и правда почувствовала, что землетрясение будет. А как… Может, во сне увидала?

Не знаю!

Отец обтер руки ветошью, взглянул на жалкое их творение – глиняную хатенку.

– Вот вам и дом, – безрадостно сказал он. – Лучшего не нажили. Живите.

Ванга первая вошла в новое жилье. Мрачно, тесно, сыро. Она провела рукой по стене – пришлось вытереть влажную руку о юбку.

– Господи… – чуть слышно проговорила Ванга. – Не хочу я так жить… Не могу я больше так жить!

И упав на пол, заплакала. Неизвестно, сколько сотрясали бы ее рыдания, но тут в дом проскользнула маленькая Любка. В руках у нее был медный кувшин – единственная посуда, уцелевшая после землетрясения. За ней вошли Васил и Томе, внесли расписной сундук.

– Сундук вот, – сказал Васил. – Ванга… Ты спасла.

Любка погладила яркие цветы, которыми расписана была крышка.

– Цветочки… – проговорила она. – Красиво будет.

– Ванга, все хорошо будет, – сказал Васил. – Честное слово! Что ты скажешь, я все сделаю. Все для тебя сделаю!

Ванга села на полу, вытерла фартуком лицо, залитое слезами. Потом, последний раз всхлипнув, поднялась на ноги, обняла сестру и братьев и сказала:

– Да. Красиво будет. Надо жить.

Глава 18

«Красиво будет», – подумала Ольга, поплотнее приминая землю у корней только что посаженной розы.

– Здравствуйте, – вдруг услышала она.

Разогнувшись и обернувшись, Ольга увидела невысокого, плотного человечка, стоящего у нее за спиной. На вид ему было лет сорок, и вид его вызывал безотчетную неприязнь.

– Ведь вы воспитательница? – спросил он прежде, чем она успела ответить на его приветствие.

– Здравствуйте. Да, – кивнула Ольга.

– А чем вы, позвольте узнать, заняты в рабочее время? – недовольным тоном поинтересовался он.

Вот еще новости! Какое право имеет этот посторонний человек задавать ей такие вопросы?

Впрочем, за свои двадцать лет Ольга отлично усвоила: выдержка необходима в любой ситуации, даже если необходимость ее не кажется очевидной.

– Я сажаю цветы, – ровным тоном ответила она. – Розы.

– Зачем?

– Чтобы было красиво, – будто слабоумному, объяснила она.

– Это работа садовника, – отчеканил человечек. – Ваши воспитанники никакой красоты все равно не увидят. Следовательно, вы тратите рабочее время на собственную прихоть.

Выдержка выдержкой, но хамство следует пресекать.

– Почему вы позволяете себе делать мне замечания? – ледяным тоном спросила Ольга.

– Потому что я ваш новый директор, – ответил человечек. – И извольте к моим замечаниям прислушиваться!

Он пошел к флигелю, в котором жили преподаватели. Ольга, остолбенев, смотрела ему вслед.

Когда она вбежала в кабинет директрисы, та собирала со своего стола немногочисленные безделушки; в основном это были подарки, сделанные руками воспитанников.

– Госпожа Стоянова! – воскликнула Ольга. – Вы…

– Да, Ольга, да. – Улыбка директрисы выглядела жалкой. Впервые в ее жизни. – Что поделаешь, возраст. Я до последней минуты не могла решиться вам сказать, что ухожу на пенсию. – Молчание повисло в комнате. Директриса нарушила его первой. – Тебе будет нелегко, – сказала она.

– Да, – с трудом произнесла Ольга.

– Но ты справишься. Ты сильная.

Ольга вспомнила нового директора и едва удержалась, чтобы не воскликнуть: «Я – сильная?! Почему вы так думаете обо мне? Я одна! Я беспомощна! Меня некому защитить! Я боюсь! И кто на моем месте не боялся бы?»

– Иди в актовый зал, – вздохнув, сказала директриса. – И детей туда веди. Сейчас я приду проститься с вами.

– Все в церковь нарядились, – вздохнула Любка. – А у нас и не во что.

Сельская улица в самом деле пестрела праздничными нарядами. В воскресный день, да еще у людей на глазах, каждому ведь хочется выглядеть получше, чем в будни.

– Богу это все равно, – сказала Ванга. – Он всем одинаково радуется.

Любка вздохнула и, поправив единственную свою юбку, латаную-перелатаную, взяла сестру за руку. Отец с Василом и Томе уже ушли вперед и ожидали сестер возле церкви.

– Ванга, – спросила Любка, – а в воскресенье все-все в церковь идут?

– Да, – кивнула Ванга.

– И твоя Ольга тоже?

Ванга так часто рассказывала про свою Ольгу – и умная-то она, и добрая, и красивая, – что для маленькой Любки та сделалась кем-то вроде сказочной героини, с которой хочется сверять каждый свой шаг.

– Да. Ольга тоже, – помолчав, словно прислушиваясь к чему-то, ответила Ванга.

Лицо у нее при этом почему-то стало тревожным.

Возле преподавательского флигеля стоял экипаж.

– Ну почему ты не едешь с нами в церковь? – выговаривала директору его супруга. – Все сразу обратят внимание, ты ведь значимое лицо. В конце концов, это просто неприлично!

– Дорогая, если бы ты знала, как здесь все запущено. – Тон директора по непонятной причине был не оправдывающимся, а рассеянным. – Документация велась спустя рукава. Я должен все разобрать.

– На то есть рабочие дни, – непреклонно заявила жена.

– В рабочие дни много других дел. Садитесь же скорее! – поторопил он двух девочек-близняшек, стоящих рядом с матерью.

Экипаж скрылся за поворотом аллеи ровно в ту минуту, когда из преподавательского флигеля вышла Ольга.

– Госпожа Васильцова! – окликнул ее директор. – Очень кстати.

– Доброе утро. Слушаю вас, господин Гачев.

Директор работал в Доме слепых уже несколько месяцев, но каждый раз, когда она видела его, Ольгу охватывало то же безотчетное чувство, что и в первую их встречу: опасливая неприязнь.

– Куда вы идете? – спросил он.

– В церковь.

– А ваши обязанности в Доме?

– У меня сегодня выходной.

– Отлично. Тогда зайдите ко мне.

Он указал на дверь, ведущую в его квартиру.

– Зачем? – настороженно спросила Ольга.

– У меня к вам важные вопросы.

– Все вопросы вы можете задать мне у себя в кабинете. В рабочее время.

– Это срочные вопросы, – с ухмылкой заявил директор. – И мне удобнее получить от вас ответы у себя дома. Еще лучше – у вас в комнате. Пока моя супруга отсутствует.

Она не предполагала, что он даже не попытается скрыть, замаскировать свой цинизм. И чего ей стоило сдержаться! Рука сама собой поднималась уже для того, чтобы отвесить пощечину. Ольге пришлось приложить не только все душевные, но и все физические силы для того, чтобы удержать свою руку… Повернувшись так резко, что заскрипел под каблуками песок на аллее, она пошла прочь.

– Куда ты денешься? – крикнул ей вслед директор.

«Что мне делать? – с тоской подумала Ольга. – К кому идти за защитой? Да не за защитой, а за поддержкой хотя бы? Не к кому».

Из церкви Панде с семьей вышел последним. Не потому, что задержался на молитве, просто Ванге трудно было идти в плотной толпе прихожан, вот Сурчевы и пропустили всех перед собою.

Когда уже шли через церковный двор, из храма вышел молодой священник отец Иона. Он появился в Струмице совсем не давно, после смерти старого отца Никодима.

– Панде Сурчев! – окликнул он. – Задержись. Мне надо с тобой поговорить. – И добавил не ожидающим возражений тоном: – А дети пусть идут домой.

Может, Панде и возразил бы, но Вангелия покрепче взяла за руку Любку, сама взялась за руку Васила и, ускорив шаг, вышла с церковного двора.

– Что случилось, отче? – спросил Панде.

– Пока ничего не случилось. Но случится, если не принять меры.

Отец Иона указал на ту самую скамейку, на которой Панде сидел с отцом Никодимом, когда тот убеждал его отправить Вангелию в Дом слепых.

– Мне говорили, – сказал, садясь, священник, – что покойный отец Никодим считал тебя добрым прихожанином.

– А вы злым считаете, отче? – усмехнулся Панде.

– Ты забыл, что Господь требует от доброго христианина заботиться о своих детях.

– Когда ж мне о них заботиться? – пожал плечами Панде. – Я на пастбище. Слава богу, старшая дочь их растит. Все для них делает. И в церковь ходим как положено.

– Чтобы быть добрым христианином, мало просто ходить в Божий храм, – сурово возразил священник. – Надо изгонять зло и скверну из своей души. И из детских душ, которые Господь вверил твоему попечению.

– Да какое ж зло в детских душах? – удивился Панде.

– Ты прав. Твоя старшая дочь Вангелия уже не ребенок. Это ее душа на пороге гибели.

– Да вы что, отче! – воскликнул Панде. – Вангелия мухи не обидит.

– Не притворяйся! – в голосе священника зазвенел металл. – Она попала в дьявольские сети! Не делай вид, будто ты этого не замечаешь.

– Не замечаю, отче.

Панде даже перекрестился для убедительности.

– А что она почуяла землетрясение, этого ты тоже не заметил? Кто ей подсказал, что оно будет?

– Может, ангел божий, – ответил Панде.

– А ты знаешь, что и сам сатана может принять вид ангела, дабы посеять в мире ненависть и разногласие? Ты хочешь, чтобы твоя дочь стала пособницей дьявола? – зловеще проговорил отец Иона.

– Да какая ж она пособница?! – Панде уже не мог сдержать своего возмущения. – Душа у нее чистая! Хоть кого спросите, никто про Вангу дурного слова не скажет.

– Думаешь, никто? Нет, Панде, многие люди говорят, что дочка твоя с дьяволом поверсталась. И в Святом Писании сказано: «Гадалку не оставлять в живых».

Панде поднялся со скамейки.

– Стыдно вам, отче! – возмущенно сказал он. – Вместо того чтоб пожалеть слепую, вы ее грязью мажете.

Еле сдержавшись, чтобы не плюнуть священнику под ноги, Панде пошел прочь с церковного двора.

Детей он догнал на улице.

– Зачем он тебя звал, папа? – спросила Ванга.

– Ни за чем, – буркнул отец.

– Ты сердишься, – покачала головой она. – Я чувствую.

– Хватит! – яростно воскликнул Панде. – Чувствует она! Выкинь эту дурь из головы!

Некоторое время шли молча. Васил, Томе и Любка испуганно косились на отца. Тот первым нарушил молчание.

– Были б у меня деньги, давал бы я их на храм, никто бы нам злого слова не сказал, – с горечью проговорил Панде. – А так…

Махнув рукой, он ушел вперед по улице.

Глава 19

Любка не сводила глаз со старшей сестры, и глаза ее сверкали любопытством. Угадает Ванга на этот раз или нет?

– Вот, Божена. – Ванга взяла из стопки вещей нарядную, с красиво вывязанными кружевами кофточку и протянула соседке. – Такую ты хотела?

– Точно такую! – радостно воскликнула та. – И как ты угадала только?

– Угадала, – пожала плечами Ванга.

– Спасибо тебе. – Божена положила рядом с ней узелок. – Тут яичек пяток. Покушайте.

– И тебе спасибо, – кивнула Ванга. – Возьми, Любка.

Любка отнесла яйца в дом и вернулась обратно во двор так быстро, что только пятки засверкали. Не пропустить бы ничего! С тех пор как сестра стала вязать вещи на заказ, каждую субботу в их дворе происходило действо, которое казалось маленькой Любке необыкновенным.

– Подойди, Петка, – сказала тем временем Ванга, вынимая из стопки вещей юбку. – Глянь, я тебе по-другому связала, чем ты просила. Тебе в такой лучше будет.

Юбка словно была составлена из пестрых волн, которые переходили друг в друга – та посветлее, эта потемнее. Прежде чем ее вязать, Ванга покрасила Петкины нитки луковой шелухой.

– Ой, красота какая! – воскликнула соседка. – Иному зрячему так не углядеть и не связать, – добавила она. – Вот спасибо, Вангелия! Брынзы вам принесла.

Петка протянула Любке сверток. У Любки аж слюнки потекли. Настоящая брынза! Давно они ее не ели. Вот если б была у них корова… Но зачем мечтать о том, что никогда не сбудется? Денег на корову им ни за что не накопить.

– Пряжа от твоей юбки осталась, – сказала Ванга. – Возьми обратно.

– Не надо, – махнула рукой Петка. – Себе что-нибудь свяжи. Или детям.

«Мне, мне!» – чуть не выкрикнула Любка.

Ей так нравилась эта пестрая пряжа! Но все-таки она сдержалась: Ванга столько раз говорила ей, что клянчить ничего нельзя – люди сами дадут, что посчитают нужным.

Тем временем во двор вошла Радана, соседка из дома через улицу.

«А она зачем пришла? – удивилась Любка. – Ничего ведь не заказывала».

Радана несла большой узел.

– Ванга, мне вязать не надо, – сказала она. – Я сама принесла вот… Тебе впору будет.

Ванга взяла добротный жакет, который Радана вынула из узла. Провела ладонями по рукавам, по обшлагам.

– Сестра твоя умерла? – спросила она.

«Разве у Раданы сестра есть?» – подумала Любка.

– Да… – удивленно проговорила та. – А кто тебе сказал? Она в Петриче жила. Я только-только с похорон вернулась. Ты не думай, сестра моя добрая женщина была.

Ванга снова погладила жакет по плечу – так, словно и не одежда это была, а человек, – и кивнула:

– Да. Добрая.

– Возьми ее одежду, Вангелия, – тихо сказала Радана.

– Спасибо. Возьму, – перекрестившись, ответила Ванга.

Все женщины, собравшиеся во дворе Сурчевых, перекрестились тоже. Одни с благоговением, другие с плохо скрываемой опаской.

– Мы пойдем? – с этой самой опаской сказала Петка.

– В добрый час, – ответила Ванга.

Она проводила соседок до выхода со двора и уже повернулась, чтобы идти в дом.

– Ванга! – раздалось вдруг.

Любка обернулась. Женщина, шедшая по улице, была ей незнакома. Да и мало сказать незнакома – Любка вообще никогда не видела таких женщин. Таких красивых, таких… тонких, вот каких! Тонкими были все черты ее лица, а то, что пепельные волосы были собраны в простую прическу и убраны под шляпку, почему-то делало ее облик совсем воздушным. Любка даже рот открыла – вот это красота!

Если Любка удивилась, увидев незнакомку, то Ванга не удивилась, а просияла. Счастье осветило ее лицо так, словно внутри, под изуродованными веками незрячих глаз, зажглись лампадки.

– Ольга! – воскликнула она. – Ты ко мне приехала!

И обе они бросились друг к другу, и обе заплакали.

«И чего плачут? – удивилась Любка. – Радость у них, видно же!»

Но кто их поймет, таких, как Ольга? Из другой они жизни, и из всех, кого знала маленькая Любка, только ее сестре Вангелии удалось в той жизни побывать.

Васил и Томе уже уснули. Отец бывал дома редко, и на мальчишек ложилась вся тяжелая работа, вот и устали они за день. Да к тому же вечером был ведь настоящий пир: Ванга приготовила для Ольги баницу – пригодилась Петкина брынза. Все дети с благоговением смотрели, как Вангелия замешивает тесто, как свивает из него длинную трубочку, начиненную брынзой, делает из этой трубочки круглый пирог и ставит его в печь. Ольга потом сказала, что такой вкусной баницы не ела за все годы, что живет в Болгарии.

Вот и спали теперь братья, как сытые котята, и Любка уснула бы, если б не любопытство. Интересно же, о чем говорят Ванга с Ольгой! Любка стояла в доме у приоткрытой двери и прислушивалась к их разговору.

Палисадник, в котором Ванга посадила цветы, начинался у самого порога, так что ей слышно было каждое слово. Только вот ничего она не понимала в разговоре своей сестры с ее подругой… И как такое может быть? Вроде каждое слово понятно, а все вместе – про что они?

– Я так рада, что ты приехала, Ольга, – сказала Ванга.

– А я боялась, что ты не обрадуешься мне.

– Ты что! – изумилась Ванга. – Почему так подумала?

– Боялась разбередить тебе душу, – объяснила Ольга. – Я подумала: может быть, ты теперь стараешься забыть прошлое. А я ворвусь с ненужными воспоминаниями.

– Нет, Ольга, прошлого я не боюсь. – Ванга печально улыбнулась. – Мне только сначала больно было вспоминать все, что я потеряла. Я даже…

Она замолчала, словно захлебнулась.

– Что? – с тревогой спросила Ольга.

– Я, когда домой вернулась, то думала, что лучше мне будет больше не жить, – закончила Ванга.

– Ванга, милая, ну что ты!

Ольга обняла ее.

– Ничего. Это уже прошло, – сказала Ванга.

Они посидели немного в молчании.

– У тебя здесь жизнь такая… непростая, – наконец произнесла Ольга.

– Нищая, ты хочешь сказать? – усмехнулась Ванга.

– Бедная, – смутилась Ольга.

– Нищая, нищая. Но знаешь… Сначала я говорила себе: ничего не поделаешь, надо смириться. А потом…

– Смирилась?

– Не то что смирилась… Просто для меня неважно стало – бедность, богатство.

– А что для тебя важно? – помолчав, спросила Ольга. – Ты извини, что я так спрашиваю. Честно тебе скажу, я ужаснулась, когда увидела тебя здесь. Нет, твои братья и сестричка очень хорошие. Они тебя любят, это видно. Но все-таки… Ведь ты успела привыкнуть к совсем другой жизни. А здесь все так… беспросветно.

– Мне кажется, вся моя жизнь скоро переменится, – задумчиво сказала Ванга.

– Ты хочешь уехать отсюда? Ванга, если тебе нужна помощь… – встрепенулась Ольга.

– Нет. По-другому переменится. Все во мне будет другое, новое. Я пока не могу сказать, какое, но чувствую: это будет. – Тут она встряхнула головой и сказала: – Ольга, но почему ты все время про меня говоришь? Ведь у тебя у самой печаль на сердце большая.

– Да нет, ничего… – пробормотала Ольга.

– Я чувствую, – возразила Ванга. – Ты печалишься из-за человека, которого не любишь. Тебе не надо быть с этим человеком, – твердо сказала она. – Он тоже не любит тебя. Он злой человек. – И помедлив мгновение, словно прислушиваясь к чему-то, повторила: – Да, злой.

– Откуда ты знаешь? – изумленно спросила Ольга.

Тут Любка не выдержала и распахнула дверь.

– Наша Ванга все знает! – с гордостью воскликнула она. – Все-все! Завтра сама увидишь.

– Почему завтра? – улыбнулась Ольга.

Любка тоже улыбнулась – загадочно.

– Завтра праздник. День Сорока мучеников, – сказала она. – Будет так красиво!

«В самом деле, красиво», – думала Ольга, глядя, как плывут по воде разноцветные венки.

Девушки положили их на воду поперек ручья – так, чтобы получился мост. И каждая старалась, чтобы ее венок был самым замысловатым, самым ярким.

– Похоже на какой-то обряд, – заметила Ольга.

– Обряд и есть, – кивнула Милана.

Она жила в соседнем с Сурчевыми дворе и считалась самой красивой девушкой в селе.

– Какой же? – с интересом спросила Ольга.

– Если на День Сорока мучеников девушка венок на воду положит, то во сне своего суженого увидит. Он к ней по мосту из венков придет, – объяснила Милана.

Ольга постаралась скрыть улыбку. Очень уж серьезно относится эта сельская девушка к обычной красивой легенде, и не стоит обижать ее городским скепсисом.

Но самое интересное началось даже не в сам праздничный день, а наутро после него.

Во двор к Сурчевым потянулись молодые незамужние соседки, те самые, что выкладывали поперек ручья мост из венков. Ванга встречала их, сидя на низенькой скамеечке возле дома.

Первой появилась Петка. Она и через двор еще не перешла, когда Ванга громко сказала:

– Никого ты не видела.

– Да, Ванга, – вздохнула Петка. – И венок сплела, и на воду его положила. А во сне никого не увидела.

– Ничего, потерпи, – уверенно сказала Ванга. – Твой суженый позже придет.

– Да сколько ж мне ждать? – еще тяжелее вздохнула Петка. – Перестарок уже…

– Два года ждать осталось, – ответила Ванга.

– Правда?

Грубоватое, изрытое оспинами лицо Петки просияло.

– Правда, правда, – кивнула Ванга. – Иди. Пускай теперь Милана зайдет.

Ольга, стоящая рядом, смотрела на Вангелию со все возрастающим удивлением. Даже почти сердито смотрела она на свою подругу. Очень уж отдавало все это грубым сельским шарлатанством!

– Ну что, Ванга, – спросила, поспешно входя во двор, Милана, – пойду я замуж?

– Не пойдешь, – покачала головой Ванга.

– Не пойду? – упавшим голосом переспросила Милана.

– Не ты пойдешь – к тебе муж придет жить. Милан из Нова Сада к тебе посватается. Ведь ты его сегодня во сне видела?

– Его… – растерянно проговорила Милана. – Ой, Ванга, а как ты узнала?

– Узнала, и все, – махнула рукой та. – Видела ты его в вышитой рубахе, в расписном возке. А в подарок он тебе привез синюю ткань на юбку.

– Правда… – в голосе Миланы звучала теперь не растерянность, а почти что страх. – И ткань синяя была…

– Он твой муж и будет. Иди, – велела Ванга почему-то сурово.

Как только Милана вышла со двора, Ольга возмущенно воскликнула:

– Но ведь этого не может быть!

– Чего – не может? – спросила Ванга.

– Чтобы ты в самом деле угадывала, что они видели во сне!

– Я не угадываю, – извиняющимся тоном объяснила Ванга.

– Но как же тогда?..

– Я сама не понимаю как. Но я их не обманываю. Что знаю про них, то и говорю.

Ольга не могла сомневаться в ее искренности. Но…

– Это действительно необъяснимо, – сказала она.

– Может, необъяснимо, – кивнула Ванга. – Но это есть. Со мной, во мне. Знаешь, когда началось? Когда я домой вернулась. Я тогда каждую ночь Димитра во сне видела, и так ярко, так ясно! А ведь я его глазами и не видела никогда.

– Может, ты видела его облик? – предположила Ольга. – Свои ощущения от него.

– Нет, – покачала головой Ванга. – Я его видела до последней черточки – лицо его, руки… А потом у меня сны вообще какие-то другие сделались. Не такие, как раньше. Я как будто бы… – Она на мгновение задумалась. – Как будто бы чужие сны стала видеть.

Да, так.

– Но ведь это выдержать невозможно! – воскликнула Ольга. – Ведь они одолевают тебя!

– Нет, – улыбнулась Ванга. – Не одолевают. Я же не каждую минуту их вижу. Только когда человек ко мне приходит. Он весь ко мне приходит, понимаешь? И сны его тоже. А зачем это, для чего? Не знаю. Может, потом узнаю? Как ты думаешь?

– Я не могу тебе ответить, Ванга, – растерянно сказала Ольга. – Мне трудно такое понять.

Ольгины выходные длились всего два дня, и остаться дольше она не могла. Но и этого недолгого времени хватило, чтобы настроение ее переменилось совершенно.

В последнее утро, когда Вангелия провожала ее до калитки, Ольга сказала весело:

– Спасибо тебе, Ванга, милая! Я совсем другим человеком от тебя возвращаюсь. Мне так легко стало! Хотя я не могу понять, как же это произошло, – с легким недоумением добавила она.

Ванга никак не ответила на ее недоумение.

– Не бойся, – словно бы невпопад сказала она. – Уезжай от того человека, которого ты не любишь. Если уедешь, то встретишь другого и его полюбишь. Только тот, другой, не простой будет человек.

Ольга улыбнулась. Она воспринимала Вангины предсказания как легкую и простительную иллюзию слепой девушки.

– Что значит не простой? – поинтересовалась она. – Князь, принц?

– Нет. Он не знатный будет, – совершенно серьезно ответила Ванга. – Совсем наоборот. И еще – для всех он будет с двойным дном, даже с тройным. Но не для тебя. Тебя он полюбит всей душой. Он весь будет твой. – Она вдруг взяла Ольгу за руку, будто вслушиваясь в нее этим прикосновением. И вслушавшись так, произнесла тихо, но твердо, с какой-то суровой ясностью: – Только сначала тебе придется увидеть смерть.

Ольга посмотрела на Вангу хоть и с удивлением, но без испуга. Она всегда прощала людям их незлонамеренные заблуждения. В том, что у Ванги нет злых намерений, Ольга была уверена совершенно. А что она высказывает такие странные пророчества и так уверенно это делает… Неизвестно, что сталось бы с нею самой, с Ольгой, окажись она в таких тяжелых жизненных условиях.

– Но как же можно увидеть смерть и самой не умереть? – все-таки спросила Ольга.

Интересно, что Ванга на это скажет?

– Не знаю, – помолчав, ответила та.

– Ну и ладно! – весело сказала Ольга. – И не думай об этом. Спасибо тебе за теплый прием, милая моя.

Ольга уже вышла со двора, когда вдруг услышала, что Ванга снова окликает ее.

– Что? – обернулась она.

– Слушай только свое сердце, – сказала Ванга.

– Не думаю, что это правильно – слушать только сердце, – покачала головой Ольга. – Я не настолько сентиментальна.

– Другим этого мало, только сердце слушать, – согласилась Ванга. – А тебе – достаточно. Твой ум – в сердце. И ничего не бойся. Я тебя вижу всегда. Везде, где бы ты ни была.

И не дав Ольге ответить на эти странные слова, ушла в дом.

Глава 20

– Ну вот и все, – сказала Ванга, снимая с огня мамалыгу. – Мужчины наши не скоро домой придут. А нам с тобой и этого хватит.

Не только отец, но и Васил с Томе уходили теперь батрачить. Любка и сама скучала о братиках и видела, что Ванга скучает тоже. Больше всего о Василе – старшая сестра любила его как-то по-особенному. С тревогой – так Любке казалось. А почему, она не понимала.

И надо же – стоило подумать о нем, как пожалуйста, вот он входит во двор.

– Васил пришел! – радостно воскликнула Любка.

У Ванги просветлело лицо. Но тут же она спросила:

– Случилось что, Васил?

– Хозяин за покос заплатил. – Васил улыбнулся широкой, открытой улыбкой, которую Любка так любила в нем и которую, она знала, так любит Ванга, хоть и не видит ее. – Отец велел деньги тебе отнести.

Васил достал из-за пазухи тряпицу, в которую были завязаны монеты.

– Вот хорошо! – обрадовалась Ванга. – И к обеду успел. Как раз мамалыга готова. Любка, накрывай на стол.

Васил и Любка ушли в дом, а Ванга задержалась во дворе у очага. Она уже собиралась пойти за ними, но услышала оклик:

– Вангелия Пандева!

К дому подошла целая процессия – молодой священник и несколько сельчан. Вид у всех был мрачный, а у священника еще и сурово-величественный.

– Это вы, отец Иона? – настороженно спросила Ванга.

– Я пришел отвести тебя в храм Божий, – торжественно произнес тот.

– Да мы завтра все пойдем… – растерянно сказала Ванга.

– Я пришел за тобой одной. Господь велел мне спасти твою душу от гибели.

– Вы что, отец Иона?! – воскликнула Ванга. – Я ничего дурного не сделала!

– Дьявол помутил твой разум, Вангелия! – прогремел священник. – Он нашептывает тебе, что люди видят во снах. Черным шепотом подсказывает тебе, какие грязные желания таятся в людских сердцах! И ты помогаешь им осуществить эти желания!

– Я… – Ванга хватала воздух ртом, не находя слов. – Я не вижу грязных желаний!

– Пойдем со мной. – Священник крепко взял ее за руку. – Я обязан оградить людей от тебя. Пока твоя душа не излечится.

Он потянул Вангу со двора. Она закричала:

– Не пойду! Пустите меня!

– Иди, Вангелия, – немного смущенно, но сурово сказал один из молчавших до сих пор сельчан. – Делай, что отец Иона велит.

– Пускай беса из тебя выгонит! – зло выкрикнула стоящая рядом с ним жена. – А то у меня вон овца сдохла, от которой я тебе молоко давала! Иди!

Каким-то чудом Ванге удалось вырвать руку из цепкой руки священника.

– Что ты делаешь?! – крикнула она ему. – Ты же с Богом разговариваешь! Ты мягче ваты должен быть, сахара слаще! А у тебя сердце злое!

– Дьявол учит тебя читать в людских сердцах! – яростно выкрикнул священник.

Он хотел снова схватить Вангу. Она отшатнулась. Сельчане мрачно подступили к ней…

И тут из дома выбежал Васил. В руках у него был топор.

– А ну пошли отсюда! – крикнул он.

Васил подскочил к Ванге, встал между нею и незваными гостями.

– В тебя тот же бес вселился, что и в твою сестру! – возвестил священник.

Стоя на пороге дома, Любка с ужасом смотрела на происходящее. Что сейчас будет?! Отец Иона нашлет на Васила и Вангу божье проклятие? А вдруг Васил убьет священника и его заберут в тюрьму?.. Вот страх господень!

Но Васил, кажется, никакого страха не испытывал.

– Не знаю никакого беса, – спокойно сказал он. – А кто Вангу тронет – зарублю. Ну! Кто хочет?

– Брось топор, Васил, – примирительным тоном сказал сельчанин. – Ничего плохого твоей сестре не сделают. Выгонят беса да отпустят.

Говоря это, он уверенно сделал шаг вперед.

– Не подходи к ней, – сузив глаза, процедил Васил. – Куда захочет, туда она и сама придет. Попробуй только ее тронь!

Он замахнулся на соседа топором. Тот плюнул себе под ноги и сказал, отступая:

– Совсем сдурел парень! Больно нужна твоя сестра!

Он пошел прочь со двора, бормоча:

– Своя голова всяко дороже…

– Ведьма! – прошипела его жена, поспешая за мужем.

Васил опустил топор.

– Уходите, отец Иона, – тихо сказала Ванга. – Не позорьте себя.

Священник помедлил мгновение, но, видимо, поняв, что оказался в глупейшем положении – ну не драться же ему с подростком! – тоже направился прочь, изо всех сил стараясь сохранить величественный вид.

У самого выхода из двора отец Иона обернулся.

– Я тебе этого никогда не забуду, – бросил он.

Скрылась за поворотом улицы его фигура. Ванга села на землю и заплакала. Любка подбежала к сестре, обняла ее, заплакала тоже. Васил бросил топор, подошел к ним.

– Ну чего ты, Ванга? – Голос его звучал расстроенно. Но не из-за испуга, а только потому, что он не мог видеть женских слез. Тем более Вангиных. – Они же ушли. Не плачь.

Он неловко погладил Вангу по голове.

– Спасибо, мой родной, – всхлипнула Ванга. – Совсем ты взрослый стал…

– Пошли в дом. – Васил помог ей подняться с земли. – Не бойся. Никто тебя не обидит.

Ванга улыбнулась сквозь слезы.

– Пока вы со мной – никто…

– Да! Ты же не одна, – для верности добавила маленькая Любка.

– Не одна, – эхом откликнулась Ванга.

«Я одна, – с тоской подумала Ольга. – Зачем себя обманывать? Я одна, и я не справлюсь».

Думая это, она не забывала внимательно наблюдать за воспитанниками, выходящими из класса.

– Будьте осторожны на лестнице, – напомнила им Ольга. – И прислушивайтесь внимательно, не пропустите звонок на следующий урок.

Дети разбрелись по коридору. И тут же открылась дверь директорского кабинета.

– Госпожа Васильцова, зайдите ко мне, – стоя на пороге, сказал Гачев.

Он посторонился, словно подтверждая Ольге свой приказ войти в кабинет.

– Зачем? – холодно спросила Ольга.

Она ждала этого. Она надеялась, что этого не произойдет, но, надеясь, понимала: произойдет обязательно.

– Вы считаете, я обязан отчитываться перед подчиненными, зачем мне понадобилось побеседовать с кем-либо из них? – усмехнулся он.

Что оставалось делать? Ольга вошла в кабинет. Директор захлопнул за нею дверь.

Он не сел за свой стол и не предложил сесть Ольге.

– Слушаю вас, господин Гачев, – все с той же холодностью произнесла она.

– А слушать вам сейчас не обязательно.

Стоило им остаться наедине, как его тон переменился совершенно – стал неприкрыто-глумливым. Да что тон!.. Он схватил Ольгу за руку, резко рванул к себе и толкнул на стол. Несмотря на ошеломляющую грубость этого жеста, Ольга сразу же стала вырываться. Да, именно этого следовало ожидать, и к этому она была готова!

Но кажется, Гачев тоже был к этому готов. Он навалился на нее всем телом, прижал ее к широкой столешнице.

– И трепыхаться… тоже… не обязательно… – пыхтя, приговаривал он.

Слово «трепыхаться» показалось Ольге таким унизительным, что сила ее удвоилась. И с этой удвоенной силой она оттолкнула Гачева.

Директор отлетел в сторону и едва удержался на ногах. Ольга распрямилась и на всякий случай отошла от стола.

– Что вы себе позволяете?! – возмущенно проговорила она.

Правда, собственное возмущение сразу же показалось ей излишним – много чести будет этому ничтожеству! – и она принялась поправлять прическу, стараясь скрыть этим обычным дамским жестом свое волнение.

А вот Гачев ничуть не пытался скрыть своей ярости.

– Это вы что себе позволяете?! – клокочущим голосом выговорил он. – Забыли, кто вы такая? Так я вам напомню! Лицо без гражданства! Без паспорта! Вы из милости живете в этой стране и из милости работаете в этом заведении! Одно мое слово, и вы завтра же окажетесь на улице! Вам непонятно, что это значит? Объясняю: это значит, то, что я предлагаю вам сделать сейчас, вы будете делать ежедневно. За очень небольшие деньги! А то и бесплатно, просто за кусок хлеба! Нравится такая перспектива?

Ольга смотрела на его разъяренное лицо и не знала, что сказать. Да понимает ли он человеческие слова вообще?

– Какой же вы мерзавец… – только и смогла произнести она.

– Советую выбирать выражения! – взвился Гачев. И зловеще добавил: – Пока – только советую. И учтите: насиловать вас я не собираюсь. Сейчас была просто минутная слабость. Пардон! – цинично хохотнул он и похлопал ладонью по столешнице. – Я уверен, вы сейчас же сами сделаете все, что положено. Ну! У нас мало времени. Перемена заканчивается.

Ольга медленно подошла поближе к столу.

– Вот так-то лучше. – Ухмылка Гачева стала еще шире. – В вашем положении не стоит быть чересчур разборчивой.

Не говоря ни слова, Ольга отвесила ему хлесткую пощечину и вышла из кабинета.

Что он шипел ей вслед, с трудом сдерживая крик, ее уже не интересовало.

Спокойствие, с которым она собирала вещи, самой ей казалось удивительным. Но она собиралась именно что спокойно, неторопливо, стараясь ничего не забыть. Впрочем, вещей у нее было так немного, что забыть о какой-нибудь из них было бы затруднительно.

Все же уместить их все в чемоданчик, который она могла бы нести в руках, было, конечно, невозможно. Поэтому Ольга положила в него лишь самое необходимое, а все остальное упаковала в большой сундук из-под маминого приданого. Это был тот самый сундук, с которым Ольга приехала несколько лет назад из Софии в Земун после того, как умерли ее родители и старая их подруга предложила ей работать в Доме слепых, в котором директорствовала.

Сундук она попросит подержать пока на складе, авось кладовщик ей не откажет, а когда устроится, то заберет его на новое место. Если найдется на всем белом свете такое место, где она сможет приклонить голову…

Ольга встряхнула головой, отгоняя эти мысли. Они некстати лишают сил, и впускать их в себя нельзя.

Она взяла с книжной полки гербовник дворян Тамбовской губернии. Книга была старинная, тяжелая, и Ольга заколебалась: может, оставить ее в сундуке до лучших времен? Но тут же в ее памяти так ярко встали картины детства – просторный парк бабушкиного имения, балкон, на котором пили чай по вечерам, и вот этот старинный гербовник, который бабушка листала, рассказывая ей о соседях, и как история целой огромной ее страны, России, представлялась от этого маленькой Ольге такой близкой, словно все события этой истории происходили лично с нею…

Ольга уложила гербовник в чемоданчик поверх других вещей, захлопнула крышку и не оглядываясь вышла из комнаты.

Уже смеркалось, и аллея старого парка была полна пугающих своей загадочностью теней и шорохов.

– Ты права, Ванга, – вслух произнесла Ольга. – Не надо бояться.

И как же все-таки удивительно! Слова эти вырвались у нее непонятно почему, для самой себя неожиданно. Но стоило их произнести – и душу охватила та же необъяснимая легкость, какая охватила ее, когда Ольга увидела издалека, от поворота сельской улицы, слепую свою подругу, стоящую у калитки.

Она взяла чемоданчик и решительно зашагала к воротам парка.

Глава 21

Отец появлялся дома так редко, что иногда Ванга говорила Любке:

– Бедная ты, бедная! Как сирота растешь.

Но Любка все равно любила отца. Пусть он молчаливый, даже мрачный – не стоит на него за это обижаться, Ванга ведь сама так говорит. У отца работа тяжелая и, главное, беспросветная – это тоже Вангины слова.

Поэтому, когда хмурым зимним днем Панде вошел во двор, Любка радостно завопила, стоя на пороге дома:

– Папа!

Ванга тоже обрадовалась, но когда она обратилась к отцу, в голосе ее прозвучала и тревога.

– Папа, ты почему так рано пришел? – спросила она. – А овцы?

– Чтоб они сдохли! – в сердцах бросил он.

– Что случилось? – еще больше встревожилась Ванга.

– Пропала одна. Всю ночь искал, – ответил отец. – Хозяин сказал, чтоб была или овца, или деньги. А откуда у нас деньги, за овцу ему платить?

– Что же делать? – растерянно спросила Любка.

Она стояла поодаль, переводя взгляд то на отца, то на Вангу. Как будто кто-нибудь из них мог сделать так, чтобы овца нашлась.

– Дайте поесть, – буркнул отец. – Потом опять искать пойду. Не найду – хозяин будет думать, что я ее продал.

Любка думала, что Ванга сейчас засуетится с обедом, как это обычно бывало, если приходили на короткое время домой отец или братья. Но она замерла, словно прислушиваясь к чему-то. Вид у нее стал отрешенный и пугающий.

– Ты чего? – недоуменно спросил отец.

– Сейчас, сейчас… – проговорила Ванга.

– Что – сейчас? – пожал плечами отец. – Поесть, говорю, дай!

Ванга не обращала внимания на его просьбу.

– Он ее украл, – голосом таким же отрешенным, как и весь ее вид, произнесла она, не трогаясь с места.

– Кто? – не понял отец.

– Бородатый. У него лицо… неправильное. Пятно большое, темное. Вот тут.

Ванга указала на свою щеку – так, будто это у нее было на лице темное пятно.

– Что ты плетешь? – сердито сказал отец.

Но она продолжала говорить этим странным, не своим голосом:

– Он из соседнего села, вон оттуда. – Ванга махнула рукой на заходящее солнце. – Ночью украл овцу из стада, которое ты пас.

– Откуда ты знаешь, что ночью? – спросил отец почти испуганно.

– Ты спал, а он пришел и забрал. Я… во сне увидела.

– Как во сне?! – вскричал отец.

От его возгласа Ванга встрепенулась. Любка даже сказала бы, что она открыла глаза, если бы глаза сестры не были закрыты навсегда.

– Это… не первый раз такое, – смущенно сказала Ванга. – Я во сне что-то увижу, а потом сбывается.

– Потом люди от тебя шарахаются, вот что! – в сердцах воскликнул отец. – Нас скоро в церковь не будут пускать!

Он сокрушенно махнул рукой и ушел в дом.

Когда Панде вышел из дому, за окном только-только начинал брезжить рассвет. Любка и Ванга спали крепким сном. И хорошо, что дочки не слышали, как он уходит: Панде чувствовал некоторое смущение. Что это ему, в самом деле, взбрело в голову проверять бессмысленные предсказания Вангелии? Может ли разумный человек в такое верить?

Но как бы то ни было, а шел он теперь по дороге к тому самому селу, на которое вчера указала Вангелия.

У первой же женщины, которая встретилась ему спозаранку на сельской улице, Панде спросил, поздоровавшись:

– Не подскажете, как человека одного найти? Сказали, он в вашем селе живет.

– А зовут его как? – приветливо поинтересовалась женщина.

Панде стало совсем стыдно. Дурак, как есть дурак!

– Он бородатый. На щеке большое темное пятно, – пробормотал он. И поспешно показал на свою щеку: – Вот тут.

– А зачем он тебе?

– Ну… Вроде, говорят, работа у него есть! – вывернулся Панде.

– Да какая ж у него работа? – засмеялась женщина. – Сам батрак, недавно к Солнчеву нанялся. Или, может, вместо себя работника ищет?

– Так что, есть у вас такой?

Панде не сумел сдержать удивления.

– Есть, – пожала плечами женщина. – Говорю же, у Солнчева батрачит. Как зовут, не знаю. А пятно родимое – точно как ты показал. Вон в том доме. – Она махнула рукой, указывая. – Сейчас скотину будет поить, может, увидишь.

Панде притаился за кустом на пригорке. Отсюда как на ладони был виден большой двор богатого дома. Вот открылись ворота хлева, батрак стал выгонять скот к поилкам.

Овцу, украденную из стада, которое он пас для хозяина, Панде узнал сразу. Сам себе в том не признаваясь, он любил чужих этих овец так, как если б они были его собственными. Хоть отец Иона и говорил в церкви, что у животных нет души, Панде ему не верил. Почему же он тогда овец любит?

Панде бросился во двор, благо ворота были не заперты. На батрака он налетел как коршун.

– Ты чего?! – завопил тот, когда Панде чуть не сбил его с ног. – А ну пошел отсюда!

– Моя овца! – закричал Панде.

– Да откуда ты взялся?!

Батрак в ярости схватил мотыгу, замахнулся. И может, успел бы ударить, потому что Панде так и замер перед ним. На искаженном злостью лице незнакомого человека темнело большое родимое пятно. Точно в том месте, которое показала Ванга…

Да, растерянность могла бы дорого обойтись Панде! Но тут на скотном дворе показался хозяин.

– Что тут такое? – громыхнул он.

Батрак мотыгой указал на Панде:

– Вора поймал! Он овцу хотел украсть!

– Это ты вор! – взревел Панде. Он отвернул ухо овцы и указал на клеймо. – Вот! Моего хозяина овца! Ты ее ночью украл!

Хозяин пристально посмотрел на своего батрака.

– Это так? – спросил он.

Батрак, может, и хотел бы возразить, да как это сделать, когда вот оно, клеймо, темнеет на овечьем ухе?

– От стада отбилась… – пробормотал он. – Одна была… Я и подумал…

– Что ж… – зловеще протянул хозяин. – Украл, значит, украл. Хотел меня богаче сделать? – усмехнулся он.

– Да я подумал, чего ж добру пропадать? – заюлил батрак. – Пусть вам будет.

– Мне чужого не надо, – отрезал хозяин. – Ишь, заботливый нашелся! Думаешь, поверю? Нашел дурака. Себе ты ее украл! Продать хотел потихоньку! А ну пошел вон! Чтоб духу твоего тут не было! – И не глядя больше на батрака, который продолжал что-то бормотать в свое оправдание, обратился к Панде: – Ты кто?

– Никто, – невесело усмехнулся Панде. – Хозяйских овец пасу.

– Забирай овцу, верни хозяину. А отработаешь у него – ко мне приходи. Мне честные работники нужны.

Разговор был окончен. Хозяин ушел в дом.

Только когда село, в котором нашлась украденная овца, скрылось уже за поворотом дороги, Панде наконец осознал, что произошло.

Овцу украли. Сделал это бородатый человек с большим родимым пятном на щеке.

Панде сел на траву. Все точно так, как сказала Вангелия. Но как такое может быть?!

– Эй, ты! Не бойся, не трону, – услышал он.

Панде поднял глаза. Перед ним стоял тот самый человек, о котором он думал сейчас.

– Я-то не боюсь, – пожал плечами Панде. – Это ты бояться должен.

– Тебя, что ли?

– Нет.

– А кого?

– Не знаешь, кого люди бояться должны? – Панде кивнул на небо. – Его-то не обманешь.

Что можно было на это возразить? Вор помолчал, потом спросил:

– А как ты меня нашел? Никто ж не видел! Ночью дело было.

– Значит, видели, – сказал Панде. – Вот того и бойся, кто видел.

Вор зло сплюнул себе под ноги и пошел прочь по дороге. Панде задумчиво смотрел ему вслед.

– Вангелия, скажи мне правду. Я же отец твой!

Панде сам расслышал, что голос его звучит почти жалобно.

– О чем тебе сказать, папа? – тихо спросила Вангелия.

– Откуда ты про овцу узнала? Ты что, и правда колдунья?

– Нет, – покачала головой она.

– А что же это тогда?

– Я не знаю, что это…

Панде видел, что дочка вот-вот разрыдается. Ему стало ее жалко. Мало того что слепая, мало того что в нищете живет, так еще попреки должна слушать, да непонятно в чем!

– Ну-ну… – неловко пробормотал он. – Не плачь, дочка. Я тебе вот что скажу: надо поосторожней быть. А то за ведьму примут – мало ли что тогда сделают. Хорошо, в прошлый раз Васил тебя защитил. А как некому будет? Людям что угодно в голову может прийти. Сначала в церковь не пустят, а потом…

– Я же никому зла не делаю, – расстроенно сказала Вангелия.

– И кто тебя всему этому научил? – не обращая внимания на ее слова, задумчиво произнес Панде.

– Да чему же, папа?

– Знать, чего другие не знают. В Доме слепых научили, может?

– Ну что ты, – улыбнулась Вангелия.

– А что? Люди-то ученые там были. Может, кто и подсказал тебе, как… это…

Панде искоса взглянул на дочь. На лице Вангелии, во всем ее облике была такая беспросветная тоска, что сердце его горестно сжалось.

– Ну-ну, не грусти, – поспешно проговорил он. – Что ж теперь? Пожила среди добрых людей – и на том спасибо скажи.

– Я и так говорю. Каждый день спасибо говорю, что Бог мне дал тех людей узнать.

Глава 22

До сегодняшнего дня Ольга полагала, что ей везет.

Во-первых, она потеряла работу в Доме слепых назавтра после того, как получила жалованье, поэтому у нее оказалось на руках побольше денег, чем она сумела отложить заранее, и это дало ей возможность спокойно искать работу в Софии. Ну, или почти спокойно.

Во-вторых, ей сразу удалось найти хорошую комнату. Хорошую, разумеется, лишь в смысле дешевизны, вообще же эта крошечная комната в пансионе на старой софийской улочке выглядела более чем скромно, чуть ли не по-солдатски: шкаф, стол и кровать, больше ничего. Зато хозяйка, приветливая женщина лет сорока, держала в своем пансионе табльдот, и обеды у нее были так же недороги, как жилье. И среди жильцов, кстати, оказалось трое выходцев из России, что особенно обрадовало Ольгу, которая давно не общалась с соотечественниками. Правда, один из ее соседей по столу, доктор Незнамов, на вид лет тридцати пяти, был отстраненно-вежлив, не более того, зато двое других, молодые супруги Мария и Иосиф Шварцманы, отличались приветливостью и разговорчивостью. Они охотно болтали с Ольгой о том о сем, просили ее рассказать о Москве, которую она хоть и покинула в детские годы, но помнила ясно, или рассказывали о своем родном еврейском местечке в Белоруссии… Повезло, повезло безусловно!

Так она говорила себе до сегодняшнего утра. Но теперь говорить себе самой о своем везении было уже невозможно… Да и не только себе самой – пришлось поговорить и с хозяйкой.

Та постучалась к Ольге в обычное обеденное время. И получив позволение войти, сказала:

– Ольга, только не думайте, что я напоминаю об оплате. Хотя сегодня уже первое число… Но я просто пришла сказать, что пора выйти к обеду. Вы опаздываете.

– Извините, – сказала Ольга. – Конечно, я должна была предупредить вас раньше. С этого месяца я обедать не буду.

– Почему? – расстроилась хозяйка. – Вам не нравятся мои обеды?

– Нет-нет, все замечательно, – заверила ее Ольга. – Но у меня осталось только на оплату комнаты. Вот.

Она достала из сумочки деньги и протянула хозяйке.

– Но вы ведь должны что-то есть! – воскликнула та.

– Я ищу работу, – сказала Ольга. – Как раз сейчас иду по объявлению.

– Ольга, я прошу вас сегодня пообедать с нами, – помолчав, сказала хозяйка. – Бесплатно. Ведь я все равно приготовила обед и на вас.

Тон, которым это было сказано, сочувствие на ее добром круглом лице – все это не позволяло сомневаться в ее искренности.

– Но я боюсь опоздать по объявлению… – проговорила Ольга, краснея.

– Чтобы не опоздать, надо быстро ходить, – улыбнулась хозяйка. – А для этого надо хорошенько поесть. Пойдемте, пойдемте!

Что оставалось делать? Только поблагодарить эту добрую женщину. И впредь выходить из дому задолго до обеда, чтобы не злоупотреблять ее добротой.

Хозяйка магазина готового платья спросила сразу же после Ольгиного «здравствуйте»:

– Иностранка?

– Русская, – кивнула Ольга.

– Нет, – отрезала та.

– Что – нет? – на всякий случай спросила Ольга.

Хотя и без вопросов все было понятно. Сколько она перевидала уже таких хозяек с тех пор, как, отчаявшись найти место гувернантки, стала предлагать свои услуги во всех лавках подряд!

– Работы для тебя нет, – ответила хозяйка.

– Потому что я русская? – невесело усмехнулась Ольга.

– Потому что у тебя вместо паспорта бумажка. У нас для своих работы не хватает, а тут еще вы. Что вам здесь надо? Сидели бы дома.

– Меня увезли из России, когда я была ребенком, – сказала Ольга. – Мои родители дворяне. Они не могли оставаться на родине после революции.

«Зачем я все это говорю, кому?» – мелькнуло при этом у нее в голове.

– Вас никто не заставлял делать революцию, – отчеканила хозяйка. – Я не беру иностранок. Уходи.

Ольга ненавидела себя за то, что после этих слов продолжает стоять на пороге лавки. Как нищенка. Впрочем, почему «как»? Она и есть нищенка, и ей следует смирять свою гордость.

– Может быть, хотя бы на время? – с трудом проговорила она. – Я буду стараться, вы увидите!

– Я и так вижу, – усмехнулась хозяйка. – Ты из благородных, продавщицей никогда не работала. Ищи работу по себе.

Дверь лавки захлопнулась. Ольга медленно побрела по улице. Но дойти ей удалось только до ближайшей уличной скамьи – потом ноги у нее подкосились, и она едва успела присесть.

Как нарочно, скамья стояла напротив кондитерской, в витрине которой были выставлены бесчисленные пирожные.

– Мама, я хочу вон то! – воскликнула маленькая девочка, проходя мимо лавки.

– Солнышко мое, сейчас же купим! – обрадовалась мама.

Дверь кондитерской открылась, выпустив на улицу запахи свежей сдобы, от которых Ольга едва не потеряла сознание. Она поспешно поднялась со скамьи и почти побежала прочь.

Она постаралась проскользнуть в пансион незаметно. Ведь сегодня надо уплатить за комнату, а она не только уплатить не может, но даже пообещать, что сделает это в ближайшее время… Стыд, стыд какой! Закрыть бы поскорее за собою дверь, скрыться от всех, скрыться от этого жгучего стыда…

Но скрыться не получилось. И не только потому, что от стыда не скроешься, но и по более простой причине: едва успев открыть дверь своей комнаты, Ольга потеряла сознание.

Как ни легко стало ее тело за месяц почти полного голода, но звук его падения оказался все же довольно громким.

Первой прибежала на этот звук хозяйка, за ней – Иосиф Шварцман.

– Скорее! – крикнула она ему. – Звоните врачу!

Иосиф бросился было к телефону, висящему в коридоре, но остановился.

– Врачу надо будет заплатить, – сказал он. – У нее есть деньги?

Держа у себя на коленях Ольгину голову, хозяйка потянулась к ее сумочке, открыла… И тут же закрыла снова.

– О боже, что это я! – сказала она. – В чужой сумочке роюсь. Я и так знаю, что денег у нее нет.

– Но что же делать? – растерянно проговорил Иосиф. И тут же лицо его просияло. – Я позову Незнамова! – воскликнул он. – Все-таки сосед. Может быть, хотя бы осмотрит бесплатно.

С Алексеем Незнамовым Иосиф столкнулся в коридоре: тот как раз возвращался с работы.

– Легки на помине! – воскликнул Иосиф. – Вовремя вы.

– А что случилось? – невозмутимо поинтересовался Незнамов.

Невозмутимость была, пожалуй, самым заметным его качеством. Трудно было представить такое событие, которое могло бы ее нарушить.

– Соседка в обморок упала, Ольга Васильцова, – сообщил Иосиф. – Может, у нее с сердцем плохо?

– А где она?

– У себя. То есть на полу. Вы не посмотрите?

Не отвечая, Незнамов пошел по коридору.

Ольга по-прежнему лежала на пороге своей комнаты.

– Я помогу вам ее перенести, – заверил Иосиф.

– Благодарю. В этом нет необходимости, – ответил Незнамов.

– Она умерла?! – с ужасом спросил Шварцман.

По лицу Незнамова впервые мелькнула улыбка.

– Я имею в виду, что сам могу ее поднять, – ответил он.

Перенеся Ольгу на кровать, Незнамов сел рядом на стул, расстегнул пуговицы ее платья, послушал сердцебиение. Потом оттянул ее веки, посмотрел в глаза.

Хозяйка, Иосиф и только что прибежавшая Мария сгрудились у него за спиной.

– Необходим укол, – сказал Незнамов, вставая. – Побудьте с ней, я принесу шприц.

Пока он ходил за шприцем, хозяйка и Мария раздели Ольгу и прикрыли одеялом. Она по-прежнему была неподвижна, как мертвая. И только когда Незнамов ввел лекарство ей в вену, веки у нее дрогнули.

– Что это за лекарство? – почтительно глядя на доктора, спросила хозяйка.

– Это просто глюкоза, – ответил тот. – У нее истощение, физическое и нервное. Сейчас она придет в себя, и ей надо будет поесть. Распорядитесь, чтобы обед принесли сюда. Включите в мой счет.

– Господин Незнамов, вы благородный человек! – с чувством произнесла хозяйка.

– Поскорее, пожалуйста, – поторопил он.

Сознание возвращалось к Ольге медленно, какими-то странными обрывками, похожими на озерца.

Из первого такого озерца смотрели на нее глаза мужчины – внимательно и сочувственно.

Во втором озерце была вода. Увидев ее, Ольга поняла, что ей страшно хочется пить. И сразу же, как только она это поняла, вода оказалась у самых ее губ.

– Пейте, – услышала она. – И не волнуйтесь. Все хорошо.

Это не могло быть правдой. Но это было сказано так, что не поверить было невозможно. И вопреки всему Ольга поверила словам, произнесенным едва знакомым ей голосом.

– Да… – с трудом выговорила она. –

Да-да…

Голова ее приподнялась, поддерживаемая рукой, совсем уж незнакомой, но такой надежной, что хотелось подчиняться каждому движению этой руки.

Ольга и подчинилась. Покачивалась вода в стакане, мерцало в полусознании лицо мужчины над нею, снова покачивалась вода, утоляя жажду…

Вода в колодце покачивалась – так, как будто земля сотрясалась каким-то неведомым существом. Любка даже испугалась: может, кто-нибудь спрятался в колодце, может, не опускать туда ведро? Она огляделась. Вечер, и чистое поле, и облака над этим полем, и кроме нее и Ванги нет никого кругом…

«Что за глупости!» – сердито подумала она и с нарочитым грохотом опустила ведро в воду.

– Ты не сердись на мою сестру, – вдруг услышала Любка. – Она не видит тебя.

Любка оглянулась на Вангу, присевшую рядом с колодцем на траву, покрытую белыми цветами-звездочками, и удивленно спросила:

– Ты чего, Ванга?

– Можно, спрошу тебя? – не глядя в ее сторону, произнесла Ванга.

Вид у нее был такой, что Любка замерла. Ванга явно говорила не с нею. Но с кем же тогда?

– Что мне делать с моими видениями? – спросила Ванга.

Она сама была похожа сейчас на видение; облик ее переменился так, что этого нельзя было не заметить.

Прислушавшись к чему-то – или к кому-то? – Ванга сказала:

– Мне трудно с ними жить. Но раз ты говоришь, что это надо, я постараюсь. – И добавила, снова прислушавшись: – Хорошо. Нарву.

Любка взглянула на ведро, стоящее рядом с нею у колодца. Вода в нем снова заколыхалась.

– Ванга! – воскликнула Любка. – Ты что?! Ты с кем говорила сейчас?

– Это был всадник. – Лицо Ванги дышало спокойствием и счастьем. – Он светился весь, сиял, как ясный месяц. Огромный всадник на огромном белом коне.

– Всадник?.. – растерянно повторила Любка. – А… что он тебе говорил?

– Он сказал, что теперь всегда будет мне помогать. И еще он велел мне нарвать звездной травы. Вот этой, с белыми звездочками, – пояснила она, касаясь рукою травяных звездочек так, словно видела их. – Звездной травы. Сказал, что она поможет мне лечить болезни.

– А у тебя-то самой голова не болит? – опасливо спросила Любка.

– Нет, – улыбнулась Ванга. – Не бойся, голова моя здорова. Просто… Все во мне переменилось.

А что переменилось, как переменилось? Этого Любка понять не могла. Вздохнув, она принялась собирать вместе с Вангой звездную траву, на которую будто бы указал всадник. То и дело Любка поглядывала на небо. Может, гроза собирается, вот сестра и приняла гром за стук копыт?

Но небо было ясным, и таким же ясным было лицо Ванги.

Глава 23

– Войдите, Алексей Сергеевич, – сказала Ольга.

Она не спросила, кто стучится в ее дверь. За время болезни она научилась чувствовать появление Незнамова до того, как видела его на пороге своей комнаты. С чем связано такое «ясновиденье», Ольга старалась не думать: слишком смущали ее подобные размышления.

– Здравствуйте. Как вы себя чувствуете? – спросил он входя.

– Спасибо. Гораздо лучше. Я встану.

– Не спешите вставать, – возразил Незнамов. – Голова закружится – упадете. Это вам ни к чему.

– Алексей Сергеевич, я… – взволнованно начала Ольга. – Я чувствую себя…

– Плохо?

– Я чувствую себя крайне неловко, – закончила она.

– Почему?

– Вы спасли меня от смерти, а теперь…

– Не преувеличивайте, – не дав ей договорить, поморщился Незнамов. – Я оказал вам элементарную врачебную помощь. Это отнюдь не спасение от смерти.

Ольга уже понимала, что он терпеть не может дамских сантиментов. И все-таки…

– …а теперь вы лечите меня бесплатно, – твердо закончила она. – И вдобавок приносите мне еду.

Незнамов в самом деле разворачивал на столе какие-то свертки, источавшие аппетитный запах. Бумага, в которую была завернута еда, употреблялась в лавке из дома напротив.

– Вам необходимо калорийное питание, – холодно заметил Незнамов. – Ольга Андреевна, я привык доводить до логического финала то, за что берусь. Я взялся вас лечить, значит, должен добиться вашего выздоровления. Полного выздоровления, – подчеркнул он. – Если вы будете правильно питаться, оно скоро наступит. И разумеется, если вы не будете торопиться вставать.

– Но ведь я не могу лежать бесконечно! – воскликнула Ольга.

Смущение ее лишь возросло от того, что Незнамов посмотрел ей прямо в глаза внимательными серыми глазами. Что означает его взгляд? Осуждение, быть может? Нет, никогда она не поймет его! А как хотелось бы…

– Вам необходим покой, – сказал он. – Не только физический, но и душевный. А его-то, по моим наблюдениям, у вас и нет. Вы не позволяете себе быть спокойной. Что вас тревожит?

Теперь его взгляд пронизывал ее, казалось, до самого донышка души. Она не хотела рассказывать о своей тревоге, видит бог, не хотела! Но этот взгляд… Невозможно было не то что солгать, но даже утаить что-то под таким взглядом.

– Что я буду делать дальше? – с тоской проговорила Ольга. – Ведь я не могу бесконечно пользоваться вашими благодеяниями. Я должна найти работу. Но я уже искала ее, искала… Безуспешно.

– Насчет моих якобы благодеяний я уже все разъяснил, – сухо сказал Незнамов. – А насчет работы… Ольга Андреевна, я веду прием в клинике нервных заболеваний. Мне нужна ассистентка. Буду очень признателен, если вы согласитесь занять эту должность.

Эти слова, произнесенные будничным тоном, так взволновали Ольгу, что она снова попыталась встать.

– Алексей Сергеевич! – воскликнула она. – Я… Поверьте, я буду стараться изо всех сил!

– Но к этому разговору мы вернемся только после вашего полного выздоровления, – охладил он ее пыл.

– Я благодарна вам безмерно.

Ольга почувствовала слезы у себя на глазах.

– После поговорим, – повторил он. – Теперь вам надо уснуть. И позвольте мне помочь вам.

В чем заключается его помощь, Ольга уже знала: будучи врачом по нервным заболеваниям, Незнамов владел техникой гипноза.

Она откинулась на подушку, он сел на стул рядом с кроватью, положил ладони на ее виски и сказал:

– Закройте глаза. Расслабьтесь. Спокойнее, спокойнее… Вы засыпаете… Засыпаете.

Если бы Ольга могла не починиться его словам, а еще более – силе, исходящей от его рук, от всего его существа, то увидела бы, что взгляд, которым он смотрит на нее, стал совсем другим. Ни хладнокровия не было больше в этом взгляде, ни отстраненности…

Но этого нового взгляда Ольга уже не видела. Она спала.

Глава 24

Алексей Незнамов принимал пациентов в небольшой клинике в центре Софии. Он уже собрался войти в здание, когда к нему подбежала девушка и протянула листовку.

– «Требуем пакта с СССР! Да здравствует союз с СССР!» – прочитал Незнамов. – Вы коммунистка? – поинтересовался он.

– Я патриотка Болгарии! Мы не должны воевать на стороне Гитлера! Царь Борис сотрудничает с фашистами. Это позор и преступление! – быстро выпалила она.

Девушка была молода, красива, и воодушевление лишь усиливало ее юную красоту.

Незнамов пожал плечами, спрятал листовку в карман и вошел в клинику.

Возле его кабинета уже сидел фон Дидерикс из немецкого посольства.

– Извините, что вам пришлось ожидать, – сказал Незнамов. – Через минуту я вас приглашу.

Фон Дидерикс в самом деле вошел в кабинет ровно через минуту, за что и поблагодарил доктора – по-немецки, как он выразился, пунктуального.

– И все же я немного опоздал, – возразил Незнамов. – Меня не извиняет даже то, что это произошло из-за юной красотки, которая задержала меня на улице.

– О, это весьма приятная причина! – улыбнулся фон Дидерикс.

– К сожалению, у нее не было на мой счет никаких приятных планов. Она всего лишь занималась агитацией.

Он кивнул на листовку, лежащую у него на столе. Фон Дидерикс прочитал ее и пожал плечами.

– Да, здесь еще со времен турецкого ига сильны прорусские настроения, – сказал он. – Это традиция. Потому болгары и не понимают очевидной выгоды, которая наступит для их страны, если она станет союзником Германии, как предлагает фюрер. Но со временем они это поймут. Безусловно, поймут.

– Вы думаете, Болгария все-таки вступит в Тройственный союз? – без особого интереса спросил Незнамов.

В окно кабинета было видно, как двое полицейских снимают со стены дома напротив плакат «Да здравствует союз с СССР!», а третий уводит девушку, раздававшую листовки. Незнамов задернул шторы.

– Уверен, что вступит, – кивнул фон Дидерикс. – У царя Бориса просто не будет другого выхода, как стать нашим союзником. А что, вы поддерживаете идею о пакте Болгарии с большевиками?

– Вот уж точно нет, – хмыкнул Незнамов.

– Но ведь это ваши соотечественники, – заметил фон Дидерикс.

– Мои родители покинули Россию именно потому, что к власти пришли большевики, – объяснил Незнамов. – Так что я с десятилетнего возраста противник этой власти. Но в данный момент большевики интересуют меня меньше, чем ваш здоровый сон, – широко улыбнулся он. – Помогли порошки, которые я прописал в прошлый раз?

– Порошки отменные, доктор. – Фон Дидерикс улыбнулся еще шире. – Но ведь вы говорили еще о каких-то процедурах? Я готов! – воскликнул он. – Слухи о том, что вы творите чудеса, подтверждают многие. Я весь в вашей власти!

– Ну, слухи о чудесах всегда бывают сильно преувеличенными, – возразил Незнамов.

– Но ведь это правда, что вы лечите внушением? – поинтересовался фон Дидерикс. – И разве это не чудо?

– Всего лишь лечебный гипноз, – пожал плечами Незнамов. – Релаксация. Никакого чуда.

Глава 25

«А вдруг Ванга сможет сотворить чудо? – со страхом и тоской подумала Любка. – Иисус Христос сотворял же. А Ванга наша… хоть и не Иисус, но все же не такая, как все».

Только чудо могло сейчас помочь отцу, это Любка понимала с того дня, когда в разгар лета он неожиданно вернулся домой, хотя подрядился на работу до самой зимы.

И вот теперь отец лежал на топчане, и из-за занавески, которая скрывала его, доносились только обрывистые слова:

– …дом построить… не успел… конец…

Ванга выглянула оттуда, из-за занавески, и приказала:

– Любка, воды принеси. И чистую тряпицу. Надо его протереть.

Когда Любка пришла с миской воды и расстегнула на лежащем в забытьи отце рубаху, чтобы выполнить сестрино поручение, то не смогла удержать вскрик.

– Что? – тревожно спросила Ванга.

– Язвы у него… – проговорила Любка. – На груди, на шее.

Ванга медленно провела ладонью по отцовской груди. Потом встала и молча вышла.

Когда Любка выскочила на улицу вслед за ней, Ванга стояла, прислонившись к глиняной стене дома.

– Может, звездной травы заварим? – робко спросила Любка. – Василу помогло же.

Отвар звездной травы, которую как будто бы приказал собрать призрачный всадник, в самом деле помог, когда тяжело простудился брат.

– Не надейся, сестричка, – тихо сказала Ванга. – Отец умрет. Завтра, может.

– Как же мы одни будем? – всхлипнула Любка.

– Мы взрослые, – сурово ответила Ванга. – Уже и ты выросла, и Васил с Томе. Вытянул вас отец.

– Все равно… Без защиты останемся, без помощи.

– Бывает, люди и без защиты, и без помощи с самого детства живут.

– Ты про Ольгу свою говоришь? – догадалась Любка.

Ванга почему-то вспоминала свою подругу так часто, как будто та жила где-нибудь рядом и они виделись каждый день.

– Да, – кивнула Ванга. – Вот кому трудно. Но всем бы иметь такой сильный дух.

Если бы Ольга слышала, что говорит о ней ее слепая подруга, то удивилась бы безмерно. Сама она находила в себе сейчас отнюдь не силу, а одну лишь растерянность.

Ольга работала у Алексея Незнамова уже несколько месяцев. И с каждым новым днем, который проводила с ним, понимала, что влюбляется в него все сильнее…

И за все эти месяцы Незнамов не изменился в своем отношении к ней ни на йоту! Его взгляд скользил по ее лицу с такой отстраненностью, словно это было лицо случайной прохожей, и не просто прохожей, а какой-нибудь старухи. И тон, которым он разговаривал с нею, был отмечен теми же сухими врачебными интонациями, что и в дни ее болезни.

«Что ж, – говорила себе Ольга, – зато он дал мне работу. Могла ли я мечтать о большем счастье?»

Но лишь разум говорил ей это, а сердце тут же отвечало: «Могла, могла! Ты мечтала о большем с той самой минуты, когда увидела его глаза, которые смотрели на тебя из твоего полузабытья…»

– Доброе утро, Ольга Андреевна, – услышала она и подумала: «Даже по имени ни разу не назвал! Да, конечно, я для него чужая».

Ольга открывала дверь парадного, чтобы выйти на улицу, а Незнамов спускался по лестнице со второго этажа, где были расположены комнаты жильцов.

– Доброе утро, Алексей Сергеевич, – ответила она.

– Я на срочный визит к больному, – сообщил Незнамов. – Но в клинике буду вовремя. Телефонируйте пациентам, которые записаны на сегодня – удостоверьтесь, что их планы не изменились. А Гайгурова вычеркните из списка. Это к нему я иду на дом: у него ночью был приступ.

– Хорошо, – кивнула Ольга. – Что-нибудь еще?

– Нет, благодарю.

«И не просто чужая, а неприятная ему особа, – думала она, глядя, как Незнамов идет по улице. Голова у нее кружилась, когда она всего-навсего смотрела на него, видела твердую его походку! – Иначе отчего такая холодность?»

Но размышлять об этом слишком долго она не могла. В конце концов, ее чувства к Незнамову – это ее личное дело, а служебных обязанностей никто не отменял. Вздохнув, Ольга направилась к клинике, которая находилась недалеко от пансиона.

Однако печальные размышления не оставляли ее. С ними она вошла в здание клиники, с ними шла по коридору…

Из-за этих своих размышлений Ольга не сразу узнала человека, который стоял под дверью кабинета Незнамова. И только когда он проскользнул в этот кабинет, оставив дверь неплотно закрытой, она поняла, что это Георгий Велчев.

Ольга считала Велчева одним из самых неприятных незнамовских пациентов, хотя, разумеется, неприязни своей никак не выказывала. Она помнила, как, увидев ее в первый день работы – она тогда вышла в коридор, чтобы пригласить его на прием, – Велчев с ухмылкой заметил:

– Надо же, каких красоток каждый раз находит себе доктор! Прежняя его ассистентка уже родила, я думаю. Во всяком случае, когда я был на приеме в прошлый раз, она была на сносях.

Тогда Ольге понадобилось все ее самообладание, чтобы сохранить невозмутимый вид. А сегодня…

Сегодня этот тип орудовал в кабинете Незнамова! Невозможно было считать этот поступок безобидным.

Она бесшумно прошла по коридору и осторожно заглянула в оставленную Велчевым дверную щель.

Велчев быстро и как-то очень умело открывал один за другим ящики письменного стола, вынимал и просматривал лежащие в них бумаги. Бумаги, лежащие на столе, он просматривал тоже, при этом так же умело клал их на прежние места.

Потом он снял трубку телефона и негромко сказал:

– Тридцать пятый дайте. – Вероятно, дождавшись ответа того, кому он звонил, Велчев торопливо проговорил: – Нет. Здесь ничего. Обычные медицинские бумаги. Квартиру проверю, когда он будет на приеме. Мне инструменты надо взять, они у меня дома.

Велчев положил трубку. Ольга отскочила от двери.

Она сидела за столиком уличного кафе и, не отрываясь, смотрела на подъезд доходного дома напротив. Наконец дверь подъезда открылась и на улицу вышел Незнамов. Ольга вскочила и бросилась к нему. Официант бросился было за ней – решил, конечно, что дамочка не собирается расплачиваться за кофе, – но, увидев рядом с ней мужчину, остановился, наблюдая.

– Алексей Сергеевич! – воскликнула Ольга.

Незнамов явно не ожидал увидеть ее здесь: на лице его мелькнуло изумление. Впрочем, обычная невозмутимость вернулась уже к той минуте, когда Ольга подошла к нему.

– В чем дело? – резко спросил он. – Как вы здесь оказались?

– Я посмотрела адрес Гайгурова в его истории болезни, – торопливо объяснила Ольга. – Ведь вы сами сказали, что идете к нему на визит. Но дело не в этом.

– А в чем? – холодно поинтересовался Незнамов.

– В том, что в ваше отсутствие Велчев обыскивал ваш кабинет! – выпалила Ольга.

– Так… – Незнамов почему-то посмотрел вверх, на одно из окон доходного дома. И тут же взял Ольгу под руку. – Давайте-ка пройдемся.

– Я только заплачу за кофе, – сказала она. – Видите, официант обеспокоен.

Незнамов подошел к официанту, расплатился и вернулся к Ольге. Они медленно пошли по улице.

– Вам не обязательно было платить за меня, – сказала Ольга.

Сознание, что она касается его руки, волновало ее так, что говорила она невпопад и глупости.

– Это вам не обязательно расходовать свое жалованье в связи с моими делами, – пожал плечами Незнамов. – Так что Велчев?

Ольга быстро пересказала все, что видела и слышала.

– Он сказал, что инструменты у него дома, – закончила она. – Но что за инструменты? Разве Велчев врач?

Незнамов нахмурился. Вероятно, он погрузился в свои мысли слишком глубоко и поэтому не ответил на Ольгин вопрос.

– Благодарю вас, Ольга Андреевна, – сказал он наконец. – Я и раньше подозревал, что Велчев подослан конкурентами. Вы помогли мне в этом убедиться.

– Какими конкурентами? – удивилась Ольга.

– А вы полагаете, во всей Софии я один лечу нервные расстройства? – усмехнулся Незнамов. – Думаю, Велчев работает на одну крупную клинику, которая рада сожрать каждого, кто отбивает у нее клиентуру.

– Но почему он сказал, что проверит вашу квартиру? – не понимала Ольга. – Неужели борьба за клиентуру позволяет пойти на такое?

– Борьба за деньги позволяет многим людям пойти на все что угодно. – Незнамов улыбнулся холодной улыбкой. – А к вам вот какая просьба: идите в клинику, телефонируйте всем, кто записан на сегодня, и отмените прием.

– Это так серьезно? – помолчав, спросила Ольга.

И тут лицо Незнамова изменилось до неузнаваемости – оно сделалось каким-то бесшабашным, лихой мальчишеский огонек мелькнул в его глазах. Ольга никогда не видела его таким!

– Чтобы выиграть, необходима предприимчивость! – весело сказал он.

И улыбнулся.

Ни одна женщина на свете не сдержала бы при этом ответную улыбку – Ольга была уверена.

– Что же вы станете делать? – глядя на Незнамова именно что с широчайшей и глупейшей, наверное, улыбкой, спросила она.

– Немедленно отправлюсь к своим конкурентам.

– Но зачем?!

Изумление ее было так велико, что прошла даже радость от его неожиданного расположения к ней. Незнамов всегда казался ей более чем разумным человеком. И вдруг такой бессмысленный шаг… Или это только она не видит в подобном поступке смысла? Да, конечно, она ничего не понимает в конкурентной борьбе, и кто она такая, чтобы указывать ему?..

– Я поговорю с ними начистоту, – объяснил Незнамов. – Узнав, что мне известно об их происках, они будут ошеломлены. Это даст хороший результат. – И прежде чем Ольга успела задать еще какой-нибудь глупый вопрос, добавил: – А вы сделайте, пожалуйста, то, о чем я вас попросил, и можете идти домой.

Он коротко наклонил голову, прощаясь, и ушел.

Ольга смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом. Когда она перестала видеть его лицо, его спокойные глаза, перестала слышать его уверенный голос, – только после этого она поняла, что тревога ее не уменьшается, а наоборот, делается сильнее, определеннее, отчетливее.

И что ей делать с этой тревогой, как ее избыть? Ольга не знала.

Глава 26

Как жаль, что окна ее комнаты выходят не на улицу, а в узкий, как пенал, двор дома!

Ольга то и дело выбегала в общий коридор, чтобы посмотреть на улицу оттуда. И все-таки она пропустила тот момент, когда Незнамов вошел в дом, и поняла, что он вернулся, только когда услышала его шаги в коридоре. Шаги были медленные, тяжелые.

Замерев, Ольга стояла у двери своей комнаты. Выглянуть в коридор, выйти ему навстречу?.. Но как он воспримет ее неуместное любопытство?

Шаги стихли. Незнамов вошел в свою комнату. Все Ольгины чувства были обострены настолько, что она расслышала, как на пороге он помедлил, словно запнулся.

Оставив сомнения, она выскользнула из своей комнаты и быстро пошла по коридору.

Ответом на ее стук в его дверь было молчание.

– Алексей Сергеевич, это я! – взволнованным шепотом проговорила Ольга. – Откройте, пожалуйста!

Она знала, что он стоит под дверью. Она не слышала, но чувствовала его. И он не хотел открывать ей, это она чувствовала тоже.

И все-таки дверь открылась.

– Что случилось, Ольга Андреевна? – голос Незнамова звучал спокойно, но как-то глухо. – Почему вы не спите?

– Я только хотела спросить… – взволнованно и растерянно произнесла Ольга. – У вас все в порядке?

Она была так сильно охвачена смятением, что вошла в его комнату без приглашения.

– Конечно, – пожал плечами Незнамов. – А что у меня может быть не в порядке?

Она видела, что он лишь изображает недоумение и что почему-то собирает все силы, чтобы его изобразить. Но не могла же она сообщить ему такие свои наблюдения.

– Нет, ничего… Извините, – пробормотала Ольга. – Доброй ночи.

Он так явно не хочет ее видеть, что не замечать этого просто неприлично. Она пошла к выходу из комнаты.

Но у двери все-таки обернулась. Сама не понимая зачем.

Незнамов медленно опускался на ковер. Силы, которые помогали ему не сделать этого раньше, более не действовали; только теперь Ольга это поняла.

– Что с вами? – воскликнула она, бросаясь к нему.

– Ничего. Идите, идите же…

Голос его звучал теперь уже не просто глухо, а словно из могилы. Не обращая внимания на его требование уйти, Ольга присела перед Незнамовым и тронула его за плечо. Он коротко вскрикнул. Она наконец заметила темное пятно на борту его пиджака.

– Вы ранены? – спросила Ольга.

Растерянность ее сменилась абсолютной собранностью.

– С чего вы взяли? – попытался возразить Незнамов.

– Не стоит обманывать, – сказала Ольга. – Давайте я обработаю рану. Это на боку, вы просто не достанете сами. Не беспокойтесь, я умею оказывать первую помощь.

– Откуда такие навыки?

Наверное, он хотел иронически усмехнуться. И наверное, скрывать боль было уже невозможно – усмешки у него не вышло.

– Работала воспитательницей в детском доме для слепых, – ответила Ольга. – Дети часто ушибались.

Незнамов все-таки улыбнулся. Но уже без всякой иронии – улыбка получилась ясная и немножко жалобная.

– Я не ушибся, – сказал он. – Да я и не ребенок.

– Это как сказать.

Ольга помогла Незнамову дойти до кровати и, когда он сел на постель, расстегнула на нем пиджак. От его рубашки были оторваны обе полы, и ими был наскоро обвязан бок. Повязка набрякла кровью.

– Чем же это вас? – спросила Ольга, ловко снимая ее. – Ножом?

– Нет. Одним… инструментом.

– Я согрею воду, – сказала она. – А вы ложитесь, пожалуйста.

– У меня спиртовка в комнате, – сказал Незнамов. – Согрейте на ней. Не выходите.

Ольга зажгла спиртовку, перелила воду из графина в стерилизатор для шприцев, поставила его на подставку над огнем.

– Я для вас точно так же воду кипятил, – сказал Незнамов.

Ольга обернулась, встретила его внимательный взгляд и тут же отвела свой. Сейчас не время для того, чтобы сердце забилось у нее где-то в горле.

– Да, – кивнула она.

– Бинты в ящике стола. И спирт. И откройте, пожалуйста, окно. Душно.

В комнате вовсе не было душно, но Ольга понимала, что это рана мучает его.

Она открыла окно, подошла к кровати, принялась промывать и обрабатывать его рану. Она понимала, что ему больно, но догадаться об этом можно было только по его расширившимся зрачкам.

Жалость сжимала ее сердце, но ей казалось невозможным показывать свою жалость – так же, наверное, как ему казалось невозможным показывать свою боль.

– Вы могли умереть, – сказала Ольга.

– Это не опасная рана. По касательной прошло.

– Что прошло по касательной?

Собственно, не было необходимости и спрашивать, она и так видела, что рана нанесена каким-то тупым инструментом вроде отвертки. Не получив ответа, она заметила с укоризной:

– Вы много крови потеряли.

– Ничего. – Незнамов улыбнулся. – В Средние века все болезни лечили кровопусканием. Иногда помогало.

– Мы живем не в Средние века.

– Вы думаете?

Бинтуя рану, Ольга случайно опустила взгляд на пол. Туфли Незнамова были в засохшей грязи, комочки ее осыпались на пол. Тут она наконец заметила, что и руки у него тоже грязные.

– Дайте я протру, – поспешно сказала она. – У вас руки…

Она хотела отвести взгляд, но он не дал ей этого сделать. Буквально не дал – заставил смотреть себе в глаза, хотя и непонятно, как у него это получилось: он не сделал ни единого движения.

– Да, – сказал он. – Руки у меня в грязи. И в крови.

Какой ее реакции он ожидал – смущения, смятения, страха?

– Алексей Сергеевич, – глядя в его пронзительные глаза, спросила Ольга, – ваша проблема решена?

– Я его убил, – ответил он. – Велчева. Лучше, чтобы вы об этом знали. Идите, Ольга Андреевна. Спасибо за помощь. – И видя, что она медлит, повторил коротко и зло: – Идите!

– Вы думаете, я донесу на вас?.. – медленно выговорила она.

– Не исключаю.

Выходя из комнаты, Ольга не сдержалась и хлопнула дверью. И тут же открыла ее снова.

Незнамов лежал на кровати не двигаясь. Глаза его были закрыты.

– Извините, – тихо сказала она.

– Это вы меня извините, – не открывая глаз, ответил он. – Простите меня, Оля.

– За что?

– Втянул вас в плохую историю. – И вдруг попросил: – Налейте мне спирта. Гадко на душе.

Она налила спирт в стакан. Он выпил, не глядя на нее, и лег снова, и снова закрыл глаза. Ольга села на край кровати. По-прежнему не открывая глаз, он взял ее руку, поднес к своим губам. И вдруг порывисто сел и обнял Ольгу так крепко, что у нее занялось дыхание.

– Вам нельзя так резко… – пролепетала она.

– Я люблю вас, – тихо сказал он. – Но лучше вам уйти.

– Почему?! – спросила она задыхаясь.

– Вы не поняли? Я убил человека. Только что.

– Он напал на вас?

– Да. Он агент секретной службы. Набросился с отмычкой. Но для вас это не имеет значения.

– А что же имеет?

– Что я его убил. И не надо вам быть со мной.

– Его… не найдут? – тихо спросила Ольга.

– Надеюсь, нет. Он… в лесу. К тому же он не только секретный агент, но и просто уголовник. И задолжал одному серьезному вору.

– То есть на вас не подумают? – уточнила Ольга.

– Оля, – поморщился Незнамов, – еще раз повторяю: дело не в этом. Просто я не тот человек, который имеет право осложнять жизнь такой девушки, как вы.

– Я люблю вас, Алексей Сергеевич, – глядя в его глаза прямым взглядом, сказала Ольга. – И я уверена, вы сделали то, что было нужно.

Это в первый раз ей показалось, что она задыхается в его объятиях. А теперь она поняла, что только в них и дышит.

Часть II

Глава 1

Если бы отец был жив, то Любке, может, не было бы так страшно. Хотя, если рассудить, чем помог бы им отец сейчас, когда все люди кругом, кажется, сошли с ума?

С того дня, как он умер, прошло больше полугода, но Любка помнила тот день так ясно, как будто это было вчера.

Отец лежал на топчане, и глаза его были закрыты. Ванга сидела рядом и держала его руку в своей. Она держала ее так, как не держат руку мертвеца, и только по этому жесту сестры Любка понимала, что отец еще жив.

– Прости меня, Ванга… – вдруг, не открывая глаз, проговорил он. – Если можешь…

– За что ты у меня прощения просишь, папа? – покачала головой Ванга.

– Я тогда попросту рассудил… А попросту нельзя… Домой вернуться… заставил тебя… – С каждым словом выходила из него жизнь. – Счастье твое, любовь… я разрушил, дочка…

– Не надо, папа. – Ванга говорила с таким отчаянием, словно и ее жизнь вот-вот кончится. – Ты не виноват. Такая моя судьба.

– Судьбу нельзя узнать… Ни свою… ни чужую…

– Узнать можно, – задумчиво проговорила Ванга. – Переменить – можно ли?

Отец неожиданно открыл глаза. Они смотрели так ясно, что у Любки мелькнула в голове мысль: может, он выздоровел?

– Прости меня, – сказал отец.

И умер.

За такими невеселыми воспоминаниями Любка не заметила, как добежала до дому.

Еще с улицы она увидела, что к Ванге пришли соседки. На дощатом столе, врытом в землю под зацветающим абрикосовым деревом, стоял кувшин с вином и яблочный пирог.

Гостьи, правда, уже собирались уходить.

– Спасибо, Ванга, – сказала Петка, вставая из-за стола. – И ничего-то у тебя нету, а гостям всегда почет.

– На здоровье, – ответила Ванга. – Я люблю, когда в доме люди.

– Надо б вам крышу подлатать, – оглядывая покосившуюся хибарку, заметила Милана. – Мы с Миланом в апреле строиться начнем, заодно и вам поможем.

И тут лицо Ванги совершенно переменилось: приветливое оживление исчезло с него, все черты застыли.

– Что с тобой? – встревоженно спросила Милана.

– Не будет в апреле стройки, – глухо проговорила Ванга.

– Почему? – удивилась Милана. – Мы уже и деньги собрали на новый дом.

– Война придет. Сюда, к нам. В сорок первом году. В апреле.

– Господи… – быстро перекрестилась Петка.

И сразу же движения женщин стали торопливыми, даже суетливыми.

– Пора нам, Ванга, – быстро проговорила Милана. – Засиделись, а дома работы невпроворот.

Они быстро вышли из двора, даже не поздоровавшись с Любкой.

– Ванга! – воскликнула та, подходя к столу, за которым неподвижно сидела сестра. – А как ты узнала?

– Что?.. – вздрогнула Ванга.

Она словно очнулась от забытья. Лицо ее снова стало оживать.

– Про войну, – сказала Любка. – На базаре что творится, если б ты видела! Люди все подряд метут! Дерутся даже. И все про войну говорят. Знать бы, говорят, когда начнется…

– Это, я думаю, многие знать хотели бы, – задумчиво произнесла Ванга.

Ольга стояла перед зеркалом и пыталась застегнуть жемчужное ожерелье, которое Алексей полгода назад подарил ей на свадьбу. Застежка была замысловатая, и Ольга сердилась: из-за такой ерунды опоздают в ресторан! Живот ее сделался большим как-то сразу, вдруг, и ходит она теперь из-за этого совсем медленно… А фон Дидерикс, пригласивший их сегодня на ужин в честь приезда его друга, это один из самых респектабельных клиентов, благодаря которому едва ли не все немцы, работающие в Софии, посещают кабинет доктора Незнамова. И он может воспринять их опоздание как неучтивость.

– Алеша, помоги, пожалуйста! – громко позвала Ольга.

Квартира, которую они сняли после свадьбы, была не роскошна, но просторна. Алексей ожидал в гостиной, когда жена оденется.

Услышав Ольгин голос, он зашел в спальню.

– Ты почему так волнуешься? – спросил он, застегивая ее ожерелье.

Все-таки плохо, когда муж видит тебя насквозь! Или он просто заметил, что руки у нее дрожат?

– Какие-то дурные предчувствия… – пробормотала Ольга. – Извини.

Алексей притянул жену к себе.

– Что ты, Оленька? – спросил он.

Она вдруг отстранилась и быстро вышла из комнаты.

Когда Алексей пришел вслед за нею в гостиную, Ольга стояла у окна и изо всех сил старалась, чтобы слезы, которые уже поднялись к горлу, не хлынули бы у нее из глаз.

– Оля, объясни мне, что случилось, – сказал Алексей.

Все-таки напрасно она напрягала волю: когда обернулась к мужу, глаза ее из-за слез были похожи на лужицы.

– Алеша, почему ты не доверяешь мне? – спросила она.

Ольга давно уже заметила: единственное, что приводит мужа в растерянность, это ее слезы. А сейчас лицо его сделалось не просто растерянным, но к тому же расстроенным. Она совсем не хотела этого, но раз уж так получилось…

– Ты идешь на что-то опасное, я же вижу, – сказала Ольга.

– Мы, – помолчав, произнес он.

– Что – мы? – не поняла она.

– Мы с тобой идем на что-то опасное.

– Ах, да разве дело в словах! Тебе грозит опасность, вот что важно! Я ее чувствую. А ты не говоришь мне, в чем она состоит.

Алексей посмотрел ей в глаза так, словно в эту минуту решалась его жизнь. И через мгновение Ольга поняла, что так оно и есть…

– Что ж… – наконец произнес он. – Я должен был сказать тебе с самого начала. Вопреки всем инструкциям.

– Каким инструкциям? – не поняла Ольга.

– Я работаю на русскую разведку.

Что угодно ожидала она услышать! Но такое…

– О боже… Но как?.. – растерянно выговорила она.

– Вот так. Я работаю на русскую разведку. Это данность. Что с ней делать, – решай сама.

Алексей вышел из комнаты, оставив жену в остолбенении.

Когда Ольга открыла дверь спальни, он стоял, отвернувшись к зеркалу, возле которого она только что застегивала ожерелье, – так, словно хотел что-то разглядеть в холодной зеркальной глубине.

Конечно, он услышал, что она вошла. Но не обернулся.

– Алеша, мы опаздываем, – спокойно сказала Ольга. – Это неловко. Немцы пунктуальны.

– Мы?.. – не оборачиваясь, спросил он.

– Мы, – повторила она.

Он обернулся стремительно и обнял ее так сильно, что она еле сдержала вскрик. Они замерли, прислушиваясь друг к другу.

– Толкается… – проговорил Алексей.

– Да, – улыбнулась Ольга. – Как рыбка. Вот, опять – слышишь?

– Слышу. – В его голосе нежность соединялась с глубокой тоской. – Эх, Оля!.. Не должен я был…

– Делать мне ребенка?

– С беременной женой я наименее подозрителен, – невесело усмехнулся Алексей. – И наиболее уязвим.

– Пойдем, Алеша, – напомнила Ольга. – Осталось десять минут. Мы как раз успеем дойти до ресторана.

И вдруг она улыбнулась, чуть не прыснула.

– Что? – спросил Алексей.

– Так. Глупости, – смущенно ответила Ольга.

– А все же?

– Знаешь, – сказала она, – я ведь думала… Велчев сказал, что твоя прежняя ассистентка была красавица и что она родила. И я все время думала, что ты скрываешь от меня именно это.

Алексей расхохотался так, как только он умел – с совершенной беззаботностью. Теперь-то Ольга знала цену этой беззаботности…

– Оля! – воскликнул он, отсмеявшись. – Нет, никакому разведчику не понять ход женской мысли! Мне и в голову не могло прийти, о чем ты волнуешься. Ну да, Цветана родила. Но не от меня же! У нее прекрасный муж. Оля, ну хочешь, прямо сейчас к ним пойдем? – предложил он. – Ты сама убедишься. Прямо сейчас!

– Я уже убедилась. – Она быстро поцеловала его. – Пойдем, Алеша.

На улице, по дороге к ресторану, Алексей сказал:

– Дидерикс – ценнейший источник информации. Я должен приложить все усилия, чтобы поддержать его расположение ко мне.

– С этим мы справимся, – кивнула Ольга.

Он благодарно сжал ее руку и добавил:

– В конце концов, мы с тобой дворяне. В глазах фон Дидерикса – хотя и относительная, но ровня ему.

– А где жили твои родители, Алеша? – поинтересовалась Ольга.

– А разве я тебе не говорил? Под Тамбовом, в имении у себя. Что ты задумалась? – заметил он. – Опять дурные предчувствия?

Она тряхнула головой и улыбнулась.

– Нисколько. Мы пришли.

В отличие от сухопарого чопорного фон Дидерикса, его приятель Ханс Грюнлих оказался живчиком-толстячком.

– В первый раз за три дня, что я в Софии, – заявил он в конце ужина, – Вернер привел меня к живым людям!

– По-твоему, до сих пор я водил тебя к покойникам? – оскорбился Дидерикс.

– До сих пор ты таскал меня к каким-то чопорным пруссакам! Ни поболтать, ни выпить с удовольствием. Теперь я люблю Россию. Это ваша заслуга, мадам, – галантно заметил он Ольге. – Русские женщины – само совершенство. А русские мужчины являют собою образчик того, что называется мужской сутью, – добавил он, повернувшись к Алексею.

– Вряд ли, общаясь с нами, вы составили себе правильное впечатление о России, – с улыбкой возразила Ольга. – Ведь мы с мужем покинули ее еще детьми.

– Представляю, как вас обоих тянет на родину, – сказал Грюнлих. – Может, немецкая сентиментальность виновата, но мне вот до сих пор снится, как дед учит меня стрелять из лука. Он жил в Шварцвальде, в деревне. А я приезжал к нему каждое лето из Берлина.

– Да, я тоже вспоминаю, как учился ездить верхом, – кивнул Алексей. – Это было в родительском имении. Но на родину меня нисколько не тянет.

– Отчего же? – удивился Грюнлих.

– Да ведь моей родины больше нет, – объяснил Алексей. – То, во что превратили Россию большевики, родиной я считать не могу. Очень жаль, но это теперь не родное гнездо, а вражеское.

– Вот как? – хмыкнул Грюнлих.

– Если бы я считал иначе, то жил бы сейчас в красном Тамбове, а не в спокойной Болгарии.

– Ну, спокойствие Болгарии – дело относительное, – заметил фон Дидерикс.

– Вы о войне? – спросила Ольга. – Боже, неужели она все-таки будет? Ужасно!

– Не волнуйтесь, – галантно улыбнулся Дидерикс. – К тому времени, когда вы родите, мы ее уже выиграем.

– Ну, это в том случае, если она начнется через месяц-другой, – заметил Алексей. – Беременность у женщин все же короче, чем у слоних.

Засмеялся даже чопорный Дидерикс. А Грюнлих так и вовсе расхохотался до икоты.

– Алексей! – укоризненно воскликнула Ольга. – Ну что ты говоришь?

– А я люблю простые крестьянские шутки, – одобрил Грюнлих. – Ваш муж взял все лучшее из своего деревенского детства. Да, война не за горами, – небрежным тоном посвященного добавил он. – Для нас это очевидно.

Ольга почувствовала: разговор о начале войны не должен сейчас становиться главным. Она не могла объяснить, почему это поняла. Потому же, почему вообще понимала своего мужа.

– А мне из детства снятся только девичьи глупости, – сказала она. – Кукла, любимое платье… Я вообще редко вижу сны. Вероятно, я слишком приземленный человек.

– Просто вы крепко спите, – сказал Дидерикс. – Это счастье, поверьте.

– Кстати о снах! – вспомнил Грюнлих. – Вернер рассказывает о вас чудеса, доктор Незнамов.

– Опять чудеса? – улыбнулся Алексей. – Я начинаю чувствовать себя призраком.

– Не призраком, а чародеем, – уточнил Дидерикс. – Вы избавили меня от бессонницы, которая мучила меня с четырнадцати лет.

– Я жажду присоединиться к кружку ваших почитателей, – объявил Грюнлих. – Сплю в последнее время отвратительно и выгляжу соответственно. Рейхсминистр недавно попенял мне, что я, наверное, слишком увлекаюсь ночными забавами. Вот до чего дошло! – сказал он Дидериксу. И снова обернувшись к Алексею, попросил: – Доктор, вы просто обязаны спасти мою репутацию!

– Почту за честь, – улыбнулся тот.

– Хватит о болезнях, Ханс, – поморщился Дидерикс. – В присутствии красивой женщины хочется выглядеть безупречным.

– Вам это удается, господин фон Дидерикс, – улыбнулась Ольга.

– Здоровье мадам Незнамовой! – заключил Грюнлих.

Фон Дидерикс предложил отвезти их после ресторана домой на прибывшем за ним автомобиле, но Ольга отказалась.

– Вечер чудесный, – объяснила она. – А мне полезны прогулки.

– Тебе ничего не светит, Вернер, друг! – пьяно воскликнул Грюнлих. – Она влюблена в мужа, как кошка.

– Заткнись, Ханс, – ткнул его в бок Дидерикс. – Доброй ночи, друзья.

Машина, увозящая немцев, скрылась за поворотом ночной улицы.

– Спасибо тебе, Оля, – сказал Алексей.

– За что?

– За непринужденность. По-моему, Грюнлих расслабился.

– А кто он такой вообще, ты понял? – спросила она.

– Пока нет, – ответил Алексей. – Но про рейхсминистра он упомянул не ради того, чтобы пустить пыль в глаза. Во всяком случае, не только ради этого. Он может быть хорошо осведомлен.

– О чем? – стараясь скрыть тревогу, спросила Ольга.

– О том, когда Германия намерена напасть на СССР.

Сердце у нее забилось стремительно.

– Все-таки война… – со страхом, которого не в силах была скрыть, произнесла она.

– Да. В этом невозможно сомневаться. – В голосе Алексея страха не было, только сосредоточенность. – И я должен выяснить, когда она начнется.

Некоторое время шли молча.

– Алеша, ведь я ничего не знаю о тебе, – нарушила молчание Ольга. – А после того, что ты мне сегодня сказал… Может быть, вообще все, что я знала о тебе до сих пор, это сплошная… неправда? Я не знаю, – повторила она.

– А ты спроси, – улыбнулся он. – О чем хочешь знать, о том и спроси.

– Да я обо всем хочу. – Ольга тоже улыбнулась, несмотря на тяжесть, лежащую на сердце. – Ты вот рассказывал сегодня, как верхом ездить учился… Мне, знаешь… Все в тебе кажется особенным! – выпалила она.

– Ну, в обучении верховой езде точно ничего особенного не было, – пожал плечами Алексей. – Как и во всем моем детстве. Обычное детство в обычном имении. Я и помню только яркие мелочи: ночное с деревенскими мальчишками, лапта… Мои сознательные воспоминания уже менее отрадны.

– Мои тоже, – вздохнула Ольга. – Мама умерла еще в Константинополе. Папа привез меня в Болгарию и тоже вскоре умер. В гимназии я выучилась на деньги благотворительного общества. Ну, а об университете уже и мечтать было невозможно. Счастье, что мамина болгарская подруга отыскала меня и приняла на работу.

– У меня все примерно так же было, – кивнул Алексей. – Правда, университет я все-таки окончил. В Праге. По «Русской акции» – знаешь такую?

– Нет, – покачала головой Ольга. – А что это?

– Президент Масарик выделил деньги на образование русских эмигрантов, – объяснил он. – Считалось, что мы окончим учебу как раз к тому моменту, когда красные будут разгромлены. И Россия, избавленная от большевиков, получит хороших инженеров, врачей и философов. Но судьба наша сложилась иначе…

– Алеша, можно я спрошу? – поколебавшись, проговорила Ольга.

– Да, – кивнул он.

– Почему ты после всего этого стал…

Она все-таки не могла спросить прямо.

– Русским шпионом, ты хочешь сказать? – уточнил он.

– Я не хочу тебя обидеть…

– Ты меня нисколько не обижаешь. – Улыбка мелькнула у него в глазах. – Причина была философской! – заявил он. – Я увлекся идеями евразийства. Ну, и потом, это ведь я только Грюнлиху заливал про вражеское гнездо. А на самом деле…

Они снова замолчали. На этот раз Алексей первым нарушил молчание.

– Все, в общем, понятно, – сказал он. – Родина есть родина. – И явно желая закончить этот разговор, спросил: – Как ты себя чувствуешь, Оля? Не устала?

Ольга долго притворялась спящей, прислушиваясь к дыханию мужа. И только когда дыхание его стало совершенно ровным и размеренным, она потихоньку выскользнула из-под одеяла и вышла из спальни.

В гостиной она достала из шкафа свой чемодан, а из чемодана – старую бабушкину книгу. Ей и открывать эту книгу вообще-то было не надо… Но все-таки она открыла ее, торопливо перелистала. Да, все так и есть, как она сразу поняла.

Ольга захлопнула книгу. И лицо Ванги вдруг возникло перед нею, и голос ее прозвучал будто наяву.

«Для всех он будет с двойным дном. Даже с тройным. Но не для тебя. Тебя он полюбит всей душой. Он весь будет твой. Только сначала тебе придется увидеть смерть».

– Если так, Ванга, то пусть и смерть, – шепотом, но отчетливо проговорила Ольга. – Я готова.

Глава 2

К утреннему приему готовились молча. Тревога была так осязаема, что Ольга чувствовала ее каждой клеткой своего тела.

Впрочем, Алексей, кажется, никакой тревоги не чувствовал. Или просто, по своему обыкновению, не выказывал ненужных чувств.

Ольга расставила на стеклянном столике флаконы с лекарствами и сказала:

– Нашатырь у нас закончился. Я завтра закажу, но как же сегодняшний прием?

– Сегодня обойдемся. Грюнлиху он не понадобится, – усмехнулся Алексей.

– А мне показалось, он экзальтированный тип, – заметила Ольга.

– Это видимость, – возразил Алексей. – У него железная воля. Иначе он не работал бы в гестапо.

– Он работает в гестапо? – удивилась она. – Откуда ты знаешь?

Алексей не ответил, и Ольга не стала переспрашивать.

– Все же он слишком живчик для такой работы, по-моему, – заметила она. – Может быть, его неправильно оценили. Разве у них не бывает ошибок?

– У них – не бывает. Они друг друга находят безошибочно.

– Кто – они? – не поняла Ольга.

– Такие организации и такие люди. Ну, пора. – Алексей надел докторский халат. – Посмотри, пришел ли он. И приглашай.

Грюнлих вошел вслед за Ольгой в кабинет со словами:

– Добрый день, мой повелитель!

– Рад, что вы в отличном настроении. Но я не повелитель, а обычный врач. Здравствуйте, господин Грюнлих, – сказал Алексей.

– Для вас я просто Ханс! – воскликнул тот. – А что до повелителя… Врач обязан повелевать. Поэтому я и жду от вас повелений!

Он вытянулся в струнку. Все засмеялись.

– Тогда я вам приказываю сесть в это кресло поудобнее и рассказать, что вас беспокоит, – предложил Алексей.

Сам он сел на круглую табуретку напротив кресла, предназначенного для сеансов гипноза.

– Когда мир стоит на пороге больших событий, – заявил Грюнлих, усаживаясь, – невольно чувствуешь себя маленькой деталью огромного механизма.

– Да вы философ, – заметил Алексей. – Но маленькой детали нужен отдых. Расслабьтесь.

Он посчитал Грюнлиху пульс, оттянул веки… Обычный осмотр.

«Отчего тогда моя тревога? – подумала Ольга. – Не понимаю!»

– Аппетит, сон? – спросил Алексей.

– Аппетит зверский, но спать стал плохо, – сообщил Грюнлих. – По-моему, мне не хватает сил для сна, как ни парадоксально это звучит.

– Вы чересчур эмоциональны, – заметил Алексей.

– О да! – воскликнул Грюнлих. – Эмоции кипят во мне, перехлестывают через край! Я буду счастлив, если вы меня загипнотизируете.

Ольга видела, что сеанс гипноза уже начался, что Алексей не столько беседует с Грюнлихом, сколько заговаривает ему зубы.

– Надо прогнать лишние эмоции, – глядя пациенту прямо в глаза, отчетливо произнес он. – Не думайте сейчас ни о чем. Полностью расслабьтесь. Представьте море – ровную, спокойную поверхность… Закройте глаза.

При этих словах он положил ладони на виски Грюнлиха. Тот немного поерзал в кресле, но тут же успокоился. Дыхание его сделалось ровным, глаза закрылись…

– Ничего нет. Ничего вас не волнует, – все тем же убедительным тоном произнес Алексей.

– Ничего… – пробормотал Грюнлих. – Только…

– Это неважно. Ничего.

– Это… важно… – не открывая глаз и едва шевеля языком, возразил Грюнлих.

– Что – это?

Тон Алексея сделался мягким, осторожным. Грюнлих не ответил – он полностью погрузился в сон.

– Вы можете мне ответить, – произнес Алексей.

– На приеме… у рейхсминистра… – пробормотал спящий.

– Вы можете об этом сказать. Говорите. – Слова Алексея прозвучали как приказ. – Что вас взволновало?

– Война. С Россией, – послушно ответил спящий Грюнлих.

– Когда?

– Точная дата еще решается.

– Когда приблизительно?

– В июне. В конце июня.

– Это решено?

– Да.

Прижав ко рту ладонь, чтобы не вскрикнуть, Ольга с ужасом смотрела на мужа. Она видела, что он напряжен до предела – пот выступил у него на лбу. Наверное, ему было трудно и держать Грюнлиха в гипнотическом сне, и добиваться от него при этом внятных ответов.

– Вы крепко спите, – сказал Алексей. По его изменившейся интонации Ольга поняла, что сеанс подходит к концу. – Вам снится море. Гладкая поверхность. Вот чуть-чуть заштормило. Вы начинаете просыпаться…

Ресницы Грюнлиха дрогнули. Он потянулся, что-то пробормотал… Ольга быстро промокнула салфеткой пот на лбу мужа.

– Просыпайтесь! – приказал Алексей.

Грюнлих открыл глаза, удивленно огляделся и спросил:

– Я… спал?

– Вы отлично выспались, Ханс! – весело сказал Алексей. – Ну, что видели во сне?

– Ничего не помню. – Он покрутил головой. – Нет, кажется, припоминаю…

– Что же? – беззаботно поинтересовался Алексей.

– Я плыл по морю. Было приятно. Волны покачивали меня, – сказал Грюнлих.

– Отлично! Вот так, дорогой Ханс, вы и будете теперь спать всегда. Как младенец, – пообещал Алексей.

– Ну, доктор! – Грюнлих даже головой покрутил в изумлении. – А я-то думал, что Дидерикс поет вам чрезмерные дифирамбы. Оказывается, вот как… Я чувствую себя прекрасно! А ведь пришел к вам сонный и злой.

– Вас невозможно представить злым, – возразил Алексей. – Вы жизнерадостный человек.

– Это да, – с удовольствием согласился Грюнлих. – Во мне живет здоровый немецкий дух. Жаль, что я вынужден завтра вернуться в Германию, – сказал он, вставая. – Я был бы самым добросовестным вашим пациентом. – И подмигнув, добавил: – Впрочем, я надеюсь скоро обосноваться в Софии надолго. У меня здесь намечается хорошая должность. Так что ждите клиента!

– Буду искренне рад, – улыбнулся Алексей.

Его лицо изменилось сразу же, как только Грюнлих вышел из кабинета. Он подошел к двери, прислушался к звукам удаляющихся шагов.

– Я думала, с ума сойду, – тихо сказала Ольга.

– Не волнуйся. Тебе нельзя.

Голос его звучал рассеянно: он думал о своем. И что она могла с этим поделать? Только сдерживать в душе тревогу. И все труднее ей было сдерживать ее…

– Что тебя беспокоит? – неожиданно спросил Алексей.

А она-то была уверена, что ему нет сейчас до нее никакого дела!

– Спрашиваешь, как Грюнлиха, – с горечью усмехнулась Ольга.

– Действительно, привычка, – виновато согласился он. – А все-таки почему ты расстроена?

– Я боюсь, Алеша, – жалобно сказала Ольга.

– Боишься Грюнлиха? – удивился он.

«Что тут удивительного?» – подумала Ольга.

А вслух объяснила:

– Когда он сказал о начале войны… Я испугалась, что он сказал это нарочно.

– Что значит нарочно? – не понял Алексей.

– Мне показалось, он только притворяется, что спит. А сам проверяет тебя.

– Не думаю, – пожал плечами Алексей. – Вряд ли он играл. Я бы почувствовал.

– Я боюсь за тебя, Алеша, – жалобно сказала Ольга.

Он быстро обнял ее, прижал к себе.

– Ты просто устала, моя родная. А в твоем положении… Ты говорила, у тебя подруга где-то в деревне? – вдруг спросил он.

– Вангелия?

– Ну да, кажется, Вангелия. А ты не хотела бы ее навестить? Ничего лучше свежего воздуха и приятной компании для тебя сейчас не придумать.

– Поехать к Ванге? – задумчиво проговорила Ольга. – Как странно, что ты это предложил! Именно сейчас…

– Что странного? – Он пожал плечами. И тут же улыбнулся. – Считай это врачебным назначением, от которого тебе как пациентке не отвертеться.

Было решено, что Ольга отправится к Ванге в Струмице уже следующим утром. От этого решения на душе у нее сразу стало легче, и уснула она легко, крепко.

А ночью проснулась от такого острого чувства тревоги, что вся облилась холодным потом.

Ольга села на кровати. Алексей стоял у окна и сквозь щель между шторами смотрел на улицу.

– Что-то случилось, Алеша? – спросила она.

– Ничего. – Он быстро задернул шторы. – Просто не спится.

– Ты что-то скрываешь от меня! Тебе тоже страшно? – не отставала она.

– Почему – тоже? – он сел на кровать, поцеловал Ольгину руку. – И мне не страшно, и тебе не страшно. Вот поедешь в деревню к своей Вангелии и все страхи на природе забудешь.

– А ведь она говорила, что я тебя встречу, – вспомнила Ольга.

– Да? – усмехнулся Алексей. – Именно меня? Фамилию называла?

– Не фамилию… – пробормотала Ольга.

Ей не хотелось говорить про Вангино предсказание о человеке с тройным дном. Может быть, он все-таки сам ей все расскажет?..

– Оленька, не увлекайся деревенской мистикой, – улыбнулся Алексей. – Так ты скоро в домового поверишь. – Он лег в постель, обнял Ольгу. – Спи.

И прижавшись к нему, она сразу уснула.

Глава 3

Когда Ольга подошла к знакомому дому, Вангелия стояла посреди двора, подняв лицо к небу. Лучи весеннего солнца скользили по ее лицу так, словно гладили – губы, щеки, незрячие глаза… Вся она являла собою такой совершенный покой, что Ольга почувствовала, как покой этот вливается и в ее собственную душу.

– Ольга! – Ванга узнала ее так безошибочно, как будто подруга не стояла, глядя на нее, а бежала, громко ее окликая. – Я тебя ждала, и ты пришла! И не одна, – радостно добавила она.

Ее радость сразу же передалась Ольге.

– Ванга, милая! – воскликнула она. – А я уже думала, мы не встретимся.

– Не думай так никогда. – Ванга покачала головой. – Я всегда тебя жду. И всегда встречу. Пойдем в дом. Только осторожно, не споткнись.

Весь день, несмотря на радостную его суматоху, Ольга ждала вечера. Она помнила, как сидели они с Вангой в палисаднике, как сияли над ними звезды, и казалось, что это небо смотрит на них звездными глазами – бережно смотрит, ласково. И ей хотелось снова пережить то ощущение совершенного покоя под небесным взглядом.

– А как ты догадалась, что я не одна? – с любопытством спросила Ольга, когда все это наконец произошло – они с Вангелией остались одни в палисаднике среди уснувших цветов.

«Если есть где-то опоры, на которых держится мир, – подумала она, – то вот здесь, у Ванги. Эти звезды, эти цветы, этот ее спокойный голос…»

– Да разве это тайна? – улыбнулась Ванга. – Жизнь в тебе, ребенок. Это сразу чувствуется. – И сказала уже без улыбки: – Тревожно тебе, Ольга.

– Да, милая, – помолчав, ответила та.

– За мужа боишься?

Вопрос Вангелии прозвучал уже с уверенностью в ответе.

– Его могут арестовать в любую минуту, – помолчав, сказала Ольга.

– Почему?

Ольга не сразу, но все же решилась ответить:

– Он между очень большими силами оказался, Ванга. Между страшными силами. А я… Я измучилась от страха за него! – с тоской добавила она. – И за нашего ребенка.

– Ты не во всем веришь мужу? – спросила Ванга.

Ольга не ожидала такого вопроса. Но ответить на него ей было не трудно.

– Я ему верю безгранично, – сказала она. – Я же люблю его. Но знаю: он что-то от меня скрывает. Это так тяжело сознавать! Ведь мне кажется, что мы с ним одно целое.

– Вы и есть одно целое.

– Ванга… – нерешительно проговорила Ольга. – Ты однажды уже сказала мне, что я Алексея встречу. Что он будет для всех с двойным и тройным дном, но мой будет весь – помнишь? И ведь так и вышло! Может, попробуешь еще раз? – робко попросила она.

– Мне и пробовать не надо, – пожала плечами Ванга. – Я всегда знаю, что с тобой будет.

– И что же?

– Родишь сына. Он будет счастлив.

– А… мы с мужем? – затаив дыхание, спросила Ольга.

Ванга молчала. Рука ее касалась вот-вот готовых распуститься бутонов на розовых кустах, среди которых сидели они с Ольгой на низеньких скамеечках. Если бы Ольга чуть больше верила во всяческую мистику, то сказала бы, что ее подруга разговаривает с этими цветами – у них спрашивает ответа.

– Вам будет тяжело, – наконец сказала Ванга. – Очень тяжело.

– Мы… будем с ним вместе? – не выговорила, а выдохнула Ольга.

– Гибели не будет.

– Но что будет? – упавшим голосом спросила Ольга. – Что нас ждет?

Ванга молчала.

Ответила она на этот вопрос лишь через два дня, провожая ранним утром свою подругу. Ольга спешила к софийскому поезду. Она собиралась погостить в Струмице подольше, но и недели не выдержала: тревога гнала ее обратно в Софию, тяжкая тревога!

– Увидимся ли, Ванга? – сказала она, стоя у калитки.

– Увидимся, – кивнула та. И помолчав, произнесла тем самым голосом, который казался Ольге и пугающим, и ободряющим одновременно: – Ты не погибнешь от чужой руки, Ольга. И кого ты любишь – тоже не погибнет. Если тебе когда-нибудь покажется, что это неправда, вспомни меня.

Любка, вышедшая на порог домика, видела, как помедлила у калитки Вангина подруга. Как будто колебалась, хотела что-то спросить. Но не спросила, а, быстро поцеловав Вангу, открыла калитку и пошла прочь медленной, какой-то горестной походкой.

Любка проснулась ночью, услышав шаги Ванги. Она села на топчане, протерла глаза и увидела, что сестра стоит у распахнутой двери. В этом не было ничего страшного – понятно же, зачем ночью на двор выходят, – но Любка почувствовала тревогу.

– Куда ты, Ванга? – спросила она.

Не ответив, та вышла из дома. Любка быстро перекрестилась на икону и выскочила за ней.

Ванга стояла посреди двора, залитого лунным светом. Казалось, она смотрит на кого-то, никому кроме нее не видимого, и этот неведомый «кто-то» важнее для нее, чем все, что есть в обычной, обыденной жизни. И еще показалось Любке, что она слышит в земле глубокий гул.

– Ванга… – тихо позвала Любка. – Что ты?.. С кем ты?..

Свет, заливающий двор, стал тускнеть. Наверное, луна зашла за облако.

– Не луна, – сказала Ванга – так, будто бы Любка вслух спросила ее об этом. – Это он ускакал.

– Кто?

– Всадник. – Голос Ванги звучал так величаво, что Любке стало страшно. – Он так же высок был, светловолос и прекрасен. И доспехи его сияли, и конь копытами бил. – И тут голос ее переменился снова. То есть не переменился даже – это был теперь не ее голос, а совсем другой, ни на кого, ни на что не похожий. – Скоро все перевернется, – прозвучал из Вангиных уст этот небывалый, не принадлежащий ей голос. – Много людей погибнет, многие убегут. Но ты останешься и будешь рассказывать о живых и мертвых. Не одному человеку будешь ты о них говорить, а всем людям. Не бойся! Я тебе помогу.

Любка замерла, не в силах пошевелиться. Кто говорил сейчас через ее сестру? Тот ли всадник в сияющих доспехах, которого Ванга уже видела однажды у колодца со звездной травой? Другой ли кто-то?..

Этого Любка не знала. Но что с сестрой ее Вангелией совершилась великая перемена – почувствовала всем своим существом.

Глава 4

Что перемена эта ей не почудилась, Любка поняла уже через три дня.

Она бежала по улице к дому и видела, какой страх охватил всех вокруг. Люди словно с цепи сорвались – в каждом дворе увязывали узлы, или заколачивали окна, или заполошно голосили, перебегая туда-сюда в бестолковом ужасе.

Да и как не быть ужасу, когда…

– Ванга! – воскликнула Любка, вбегая с улицы во двор. – Немцы границу перешли! Скоро сюда придут, в Струмице! Надо бежать, прятаться!

Ванга подметала двор. Она не сразу оставила свое занятие. А когда обернулась наконец к сестре, то лишь плечами пожала.

– Куда нам бежать? – спросила она.

– Не знаю… – растерянно ответила Любка.

– Некуда, – отрезала Ванга. – И прятать нам нечего. Ставь воду греться.

– Зачем? – не поняла Любка.

– Стирка у нас. Четверг сегодня, забыла? Грей воду. Я пойду грязное соберу.

Любка открыв рот смотрела, как сестра уходит в дом. На пороге Ванга обернулась и повторила:

– Мы остаемся.

Стирки было не много – какие у них вещи? Ванга уже выжимала последнюю прополосканную простыню, когда за окном послышался грохот тяжелых машин.

– Пришли… – с ужасом проговорила Любка.

Она подошла к окну, чуть-чуть раздвинула занавески.

По улице ехали машины и мотоциклы. И на всех сидели солдаты в незнакомой форме. То есть не сидели они, а один за другим спрыгивали с машин, вбегали во дворы – искали скотину и птицу.

Любка вскрикнула. И не успел еще затихнуть ее вскрик, как дверь распахнулась и точно такой солдат возник на пороге. Он что-то спросил – резко, зло, – но что, Любка не поняла. Наверное, надо было ему ответить, хоть головой помотать, но страх парализовал ее так, что она ни шевельнуться не могла себя заставить, ни слово вымолвить.

Оглядев убогую комнату, солдат, видимо, сообразил, что поживиться здесь нечем. Он вышел, громко хлопнув дверью. Только после этого Любка обернулась к сестре – и увидела, что лицо Ванги стало суровым, каким-то совсем не своим.

– Ванга! – воскликнула Любка. – Убьют нас!

– Не бойся, – таким же суровым, как лицо, голосом сказала Ванга.

– Да как же не бояться?! Не убьют, так дом сожгут…

– Нам с тобой бояться не надо, – повторила Ванга. – Я знаю. И ты знай.

Почти с тем же ужасом, что на немецких солдат, смотрела Любка на ее преображенное, незнакомое лицо.

Люди стали возвращаться в свои дома только через два месяца. А куда деваться? Не жить же в оврагах и лесах вечно.

В том, что немцы пришли навсегда, не сомневался, кажется, никто. Ведь так их много и такая у них силища – кто ж ее победит?

Рыдала у своего дома беременная Милана, на руках у нее заходился криком грудной ребенок.

– Ой, горе, горе! – причитала она. – Из лесу вернулась, а в доме все вверх дном. И Милан мой пропа-ал… Ой, убили его! Нету у меня больше мужа! Куда я денусь с малым дитем да с пузом?!

– А Вангу с Любкой не видала, Милана? – спросила Петка, входя во двор.

Милана перестала плакать.

– Нет, – ответила она. – И в лесу их вроде не было… Надо к ним зайти, узнать!

Во двор Ванги вошли все вместе – Милана, Петка, еще несколько сельчан.

– Ой, страшно в дом входить! – заголосила было снова Милана. – Может, они там мертвые лежат!

Но тут же замолчала. И не потому даже, что на пороге дома появилась Ванга, а потому, что вид ее был непривычен, странен и едва ли не страшен.

Лицо Вангелии словно бы излучало свет.

– Что же вы в страхе таком? – громко, звучно произнесла она. – Не бойтесь. Гитлер не победит в этой войне. Русские его разобьют.

Сосед Радмил, стоящий у Миланы за спиной, негромко спросил:

– Разве русские с Гитлером воюют?

– Да вроде нет, – так же тихо ответил ему кто-то.

– Милана, а ты что плачешь так горько? – спросила тем временем Ванга. – Сына маленького пугаешь. И дочку. Как же она у тебя в таком страхе родится?

– Милан мой пропал! – всхлипнула Милана. Почему Ванга решила, что у нее родится именно дочка, она спрашивать не стала. – Два месяца мы прятались, Ванга, два месяца в горах да в лесу сидели! Вот, решили вернуться. Сколько ж сидеть? Немцы уже никогда не уйдут. Милан первый пошел, хотел посмотреть – как там дома, что творится? И следа его теперь нету… Что мне делать?

Она снова зарыдала.

– Иди ужин готовь, – не обращая внимания на ее слезы, сказала Ванга. – И одежду для Милана. Он домой поздно вернется. Ночью. В одном исподнем. Готовь одежду для него. В овраге он спрятался. Ночью придет, – повторила она.

Растерянность и недоверие были во взглядах соседей. Все молчали, даже Милана перестала плакать, даже ребенок у нее на руках. Что на это скажешь? И как этому поверишь?

Стук в окно был таким осторожным, что Милана не сразу и расслышала его из-за детского плача. А когда расслышала, положила ребенка в колыбель и с опаской отодвинула занавеску, то тут же и ахнула, и распахнула окно.

– М-милан… М-милан… В одном исподнем…

– Чего испугалась? – раздался в ответ сердитый шепот. – Мужа не видала без штанов? Дверь открывай!

– Сейчас! – наконец придя в себя, воскликнула Милана.

– Скажи спасибо, что живой пришел, – тем же сердитым тоном сказал Милан, входя в комнату. – Голодный, как собака.

– Я ужин приготовила, – торопливо проговорила она. – И одежду тебе приготовила. Все, как она велела… Ой, Милан! – воскликнула Милана.

– Кто – она? Чего тебе велели? – раздраженно спросил он. – Совсем ты с разума съехала, что ли? Есть подай! И одеться.

Пока он одевался, Милана трогала его то за плечо, то за локоть, словно не верила, что это и есть ее муж.

– Как я плакала, Милан! – сказала она. – Думала, убили тебя немцы.

– Может, и убили бы, – кивнул он. – Я ж, как в дом вошел, так сразу раздеваться стал – думал, хоть помоюсь после леса. А тут они, немцы. Еле успел в окно выскочить.

В одном исподнем. Они на работу мужчин забирали, по дворам ходили. Ну, а я в овраге спрятался.

– Ты к Ванге заходил? – спросила Милана.

– А она разве дома? Я думал, в лесу, как все, прячется.

– Они с Любкой все два месяца тут прожили. Любка говорит, немцы их дом стороной обходили.

При этих словах Милана опасливо перекрестилась.

– Понятно, что обходили, – пожал плечами Милан. – Взять-то нечего. На что немцам Ванга нищая?

– А ведь это она мне сказала, чтобы я ужин тебе готовила, – сообщила Милана. – И что ты в овраге прячешься, и что ночью в одном исподнем придешь. Ванга все про тебя знала!

– Иди ты! – отмахнулся Милан. – Да я ее в глаза не видел. И меня в овраге никто не видел. Я, когда в окно выскочил, сам не знал, куда бежал. Куда глаза глядели. Как Ванга могла узнать?

– Она такое знает, что никому и в голову не придет, – убежденно произнесла Милана. – Она, Милан, знаешь что сказала? Что русские немцев разобьют. Вот как!

Милан удивленно покачал головой. Верить, не верить? Поди знай!

Вечером, когда Ванга уже стелила постель, Любка спросила:

– Ванга, а почему ты сказала, что русские Гитлера разобьют? Разве они с ним воюют?

– Будут воевать, – коротко ответила Ванга.

«А откуда ты знаешь?» – хотела спросить Любка.

Но поняла, что спрашивать не надо. Нет ответа на вопрос, откуда известно ее сестре, что было и что будет на белом свете. Остается только верить или не верить тому, что говорит Ванга, и ждать, как рассудит сама жизнь.

Любка покосилась на сестру. Лунный свет падал в окно, освещая ее лицо. И спокойным оно казалось в этом свете, и тревожным одновременно.

Глава 5

Сразу вслед за беременной женщиной от толпы, собравшейся во дворе, отделился мужчина.

– Здравствуй, – сказал он, степенно подходя к сидящей на лавочке Ванге. – Вот, Вангелия, задумал новый дом строить. Да засомневался. Война ведь, до стройки ли теперь? А с другой стороны, семья у меня большая, двое внуков родилось, надо строиться. Ты как подскажешь? Да, сахар! – спохватился он. – Я принес. Под подушкой всю ночь держал, как ты велишь. Так что? Строить мне новый дом или нет?

Он положил Ванге на ладонь кусочек сахара, она сжала пальцы… И вдруг бросила сахар на землю.

– На вдовьи деньги дом не строят! – брезгливо отряхивая ладонь, сказала Ванга. – У Цветаны, у вдовы, поросенка ты украл.

Обычно она произносила свои предсказания тихо, чтобы слышал лишь тот, кому они предназначались. Но сейчас ее голос звучал на весь двор, громко и возмущенно.

– Вот ты как?! – завопил посетитель. – Я к ней за делом, а она!.. – Он обернулся к односельчанам, ожидая поддержки. Люди молчали и смотрели мрачно. – Врет она все, люди! – воскликнул он.

– Убирайся, – сказала Ванга. – Вор!

– Врет! – повторил незадачливый посетитель.

Но, еще раз оглянувшись на людей и встретив их угрюмые взгляды – словно бы один осуждающий взгляд, – счел за благо ретироваться.

Он сделал это так поспешно, что едва не сбил с ног входящего во двор сельского старосту. Тот, впрочем, не обратил на это внимания – шагал широко и явно был взволнован.

– Чего собрались? – гаркнул староста, обернувшись к толпе. – Работы нету? А ты чего бездельников тут собираешь? – еще громче заорал он, подойдя к Ванге. – В тюрьму захотела?

– За что ее в тюрьму, господин староста? – испуганно спросила Любка.

– А чтоб не болтала сама не знает что! Из-за нее меня комендант вызывал! Аж из самой Софии звонили ему! Что у вас тут в Струмице, говорят, за тетка выискалась – предсказала, когда Германия на Россию нападет? А?! Откуда ты можешь это знать?!

Ванга пожала плечами.

– Это Бог знает.

– Бо-ог?! – завопил староста. – Я тебе покажу, где Бог, а где ты! Чтоб завтра на общие работы вышла! Нечего тут рассиживаться!

– Как же она выйдет? – ахнула Любка. – Господин староста! Она ж слепая!

– Болтать невесть что – не слепая? Пусть камни потаскает, дурь из головы сразу выйдет! – Он резко развернулся и пошел прочь со двора, бросив через плечо: – Чтоб завтра на работе была. Сам проверю.

Люди молчали, расстроенные и испуганные. А что тут скажешь? С тех пор как в Струмице стали хозяйничать немцы, мостить камнем дорогу для их военных машин не гоняли разве что грудных младенцев. Правда, до слепой Вангелии все-таки дело еще не доходило…

– Ой, Ванга! – запричитала Любка. – За что вдруг горе нам такое?!

– Разве это горе, сестричка? – пожала плечами Ванга. – Пусть бы никогда в жизни у нас большего горя не было. Я пойду со всеми.

Любка замолчала, удивленно глядя на спокойное лицо сестры.

Как ни бодрилась Ванга, но к вечеру, когда работы были окончены и людям наконец позволили идти домой, она еле держалась на ногах. Неудивительно, что она была так обессилена: весь день староста не сводил с нее глаз, и стоило ей присесть рядом с тачкой, нагруженной камнями, как он тут же начинал орать:

– Кто разрешил? В тюрьму хочешь? Гулянка тут тебе? А ну, вставай!

Если бы не Любка и не соседка Цветана, незаметно помогавшие Ванге накладывать в тачку камень, то и непонятно, как выдержала бы она до вечера. Она едва шла теперь между сестрой и соседкой, поддерживаемая ими под руки. Любка то и дело всхлипывала.

– Перестань, Любка, – сказала Ванга. – Все живы, и слава богу. Спасибо тебе, Цветана.

– Кто б благодарил! – махнула рукой соседка. И сообщила с чуть слышной опаской в голосе: – А знаешь, Ванга… Мне ведь сегодня поросенка моего подбросили. В мешке, прямо на крыльцо. Видать, совесть заела злыдня. А может, тебя испугался…

– Чего ее бояться? – снова всхлипнула Любка. – Она ж еле ходит. В тень превратилась на камнях этих проклятых! Ой, господи, помрет моя сестричка, помрет!

Ее причитания заглушил гул моторов. На окраине села показалось несколько автомобилей – таких мощных и словно бы холеных, каких в здешних местах еще не видали.

– Это кто еще по наши души? – испуганно спросила Цветана.

– Это не по наши, – ответил идущий рядом пожилой сельчанин. – Они с военного аэродрома едут.

– Откуда бы ни ехали, только бы от нас подальше, – заключила Любка.

Говорят: «Твои бы слова да Богу в уши». Но эти Любкины слова, видно, попали в уши черту.

Потому что мало у кого на всем белом свете еще оставались сомнения, что именно дьявол руководит делами человека, который ехал мимо Струмице в одном из черных автомобилей…

– Я очень доволен, рейхсфюрер, – сказал этот человек другому, сидящему с ним рядом. – Не предполагал, что переоборудование болгарских аэродромов идет так успешно.

– Это наш долг, мой фюрер, – ответил тот. – В ближайшее время восьмой авиакорпус будет готов поддержать отсюда вторжение двенадцатой полевой армии в Грецию.

– А как называется это село? – вдруг спросил первый.

– Струмице.

– По-моему, была какая-то информация об этой местности, но вот что за информация… – задумчиво проговорил первый.

– О здешней прорицательнице, – подсказал второй. – Нам докладывали по линии «Аненербе» о сельской пророчице, которая якобы предсказала день, когда мы начнем войну с Россией. Не слишком существенно, но любопытно.

– Да! Я вспомнил. Стоит заехать, взглянуть на нее. Это действительно может оказаться любопытным, Генрих, ты прав.

Автомобили развернулись посреди дороги и направились в село.

Глава 6

Ванга и Любка только вошли во двор, когда снова услышали гул автомобильных моторов.

– Господи! – воскликнула Любка, глянув через плетень вдоль улицы. – Сюда едут! Бежим, Ванга!

Она заметалась так, будто можно было куда-нибудь убежать или спрятаться от той черной силы, которая подкатила к их дому…

Ванга стояла посреди двора неподвижно. И когда из остановившихся у плетня машин выскочили и вбежали во двор дюжие солдаты с автоматами, и когда, после того как солдаты быстро обыскали двор и дом, появились два человека в штатском, с виду совсем неказистые, – она не сделала ни шагу и не произнесла ни слова.

Один из этих двоих что-то сказал на незнакомом языке человечку, почтительно семенящему за ним.

– Сейчас с тобой будут говорить, – тут же произнес человечек уже по-болгарски, обращаясь к Ванге.

– Ладно.

Кивнув, она пошла в дом.

– Эй, ты куда? – воскликнул переводчик. – Стой!

– Пусть он зайдет ко мне. Один, – не оборачиваясь, на ходу сказала она.

– Сдурела, что ли, Сурчева?! – прошипел словно из-под земли появившийся староста, подскакивая к Ванге. – Ты хоть знаешь, кто с тобой говорить будет?!

Ванга наконец остановилась, обернулась. И медленно подняв руку, указала на главного из приехавших.

– Он хочет со мной говорить? – произнесла она. – Тогда пусть войдет в дом. – И обратившись к переводчику, добавила: – Ты тоже можешь войти. Будешь переводить для него.

Ванга скрылась в доме, оставив дверь открытой. Все застыли в страхе: что сейчас будет?.. На того, кого называли фюрером, смотреть боялись.

– Что ж, – наконец произнес он после тягостной паузы, – глупо бояться слепой крестьянки.

– А вдруг она сумасшедшая? – предположил его спутник. – Зачем вам оставаться с ней наедине, мой фюрер?

– Она меня заинтриговала, – отрезал тот.

Он подошел к открытой двери. Охранники хотели было войти вместе с ним, но он остановил их. Переводчик поспешил в дом вслед за фюрером, а солдаты встали под дверью и под окнами.

Когда фюрер вошел в комнату, Ванга сидела на лавке у стола. Она не встала и не предложила сесть незваному гостю.

– Встань! – прикрикнул на нее переводчик. – Ты знаешь, кто это? Сам господин Гитлер!

– Я не знаю, как его зовут, – пожала плечами Ванга. – Но знаю: он хочет, чтобы весь мир ему подчинился.

Наверное, ее слова произвели на переводчика сильное впечатление. Он больше не пытался командовать – стал подобен тени и лишь воспроизводил то, что слышал.

– Чтобы весь мир подчинился? – усмехнулся Гитлер, выслушав перевод. – Да. И я уверен, что это так и будет. Очень скоро.

– Нет, – сказала Ванга.

– Что – нет? – спросил Гитлер после того, как переводчик с придыханием ужаса повторил это слово по-немецки.

– Оставь в покое Россию, – вместо ответа сказала Ванга, остановив на его лице свои слепые, со шрамами на веках глаза. – Ты проиграешь эту войну.

Перевод прошелестел едва слышно, как шорох травы.

– Ты не можешь это знать! – в ярости выкрикнул Гитлер.

Дверь тут же распахнулась, и в комнату ворвались охранники. Они бросились было к Ванге, но Гитлер поднял руку, останавливая их, и охранники замерли.

– Не стоит внимания, – сказал он. – Это просто деревенская шарлатанка.

– Я не обманываю тебя, – сказала Ванга. – Я и никого не обманываю, а твое будущее вижу совсем ясно. Я всегда говорю только то, что вижу, ты можешь это проверить.

– Как ты предлагаешь мне проверять?

– Можно по-разному, – пожала плечами она. – Ну, пусть твои люди пойдут на соседнюю улицу. Там есть конюшня, в ней сейчас рожает кобыла.

– Какая кобыла? – удивленно спросил Гитлер.

– Я не знаю, какая, в конюшне их много. Но та, у которой роды как раз сейчас начинаются, родит черного жеребенка с белым пятном на лбу. Пятно будет в виде звезды. Пусть твои люди дождутся, пока она родит.

В комнате воцарилась тишина. Гитлер молчал, глядя на Вангу таким взглядом, что если бы не ее слепота, наверное, она дар речи потеряла бы от страха. Хотя, может, и не потеряла бы…

– Оставайся здесь, – наконец бросил он ей.

И вышел из комнаты. Двое охранников последовали за ним, еще двое остались с Вангой.

Когда Гитлер вышел из дома, Любка попыталась проскользнуть в дверь, но была тут же отброшена обратно солдатами.

– Что с моей сестрой? – в голос зарыдала она. – Ванга слепая! Она никому зла не делает!

– Что случилось, мой фюрер? – встревоженно спросил тот, кого Гитлер называл Генрихом. – На вас лица нет!

– Езжайте, куда она сказала, – не отвечая ему, велел Гитлер начальнику охраны. – Посмотрите, что там за кобыла.

– Какая кобыла? – оторопело спросил Генрих.

– Если она соврала! – по-прежнему ничего не объясняя, процедил Гитлер. – Если только посмела!..

Из машины, на бешеной скорости подлетевшей к конюшне, выскочили солдаты. Вышел переводчик, за ним на не гнущихся от ужаса ногах выбрался староста, которого взяли показывать дорогу. Из конюшни выбежал перепуганный конюх.

– Какая кобыла родила? – спросил у него начальник охраны.

– Да не родила еще… – пробормотал конюх, когда переводчик повторил вопрос по-болгарски. – Начала только.

Все вошли в конюшню и остановились перед денником, в котором стояла серая в яблоках молодая кобыла.

– Вот, господин солдат, – указал на нее конюх.

– Когда она родит? – спросил начальник охраны.

– Да кто ж ее знает? – испуганно ответил конюх. – Может, скоро. А может, и не скоро.

– Мы будем ждать.

Вот уже час, как Гитлер мерил шагами двор. Погода за это время переменилась – стали слышны раскаты далекого грома.

– Мой фюрер, не стоит обращать внимание на ее болтовню, – уговаривал Генрих. – Не каждая сельская баба, которая считает себя прорицательницей…

– Здесь горы! – вдруг с бешеной яростью воскликнул Гитлер. В горах, на которые он указывал, начиналась гроза: они были затянуты тучами, и молнии то и дело разрывали их зловещими проблесками. – Горы! – повторил он, падая на скамью. – Ты понимаешь, что может происходить в такой местности?

– Понимаю, – кивнул Генрих. – Но может и ничего особенного не происходить. Штурмбаннфюрер Ран не нашел в Пиренеях ничего, – добавил он, понизив голос. – Хотя прошел весь путь катаров, и…

– Неважно, – оборвал его Гитлер. – Если Пиренеи оказались пусты, это не значит, что пусты и Балканы.

– Не думаю, мой фюрер, – поморщился Генрих, – что эта – предположим! – прорицательница может указать, где находится чаша Грааля. Что она вам все-таки сказала? – спросил он.

– В данном случае дело не в Граале, – ответил Гитлер. – Она сказала мне крайне неприятные вещи, Генрих. Но вид у нее при этом был уверенный… – Он вскочил со скамьи. – Нет, я не могу так ждать! Я сам поеду в эту проклятую конюшню!

Когда машина, в которую он сел вместе с Генрихом, выезжала со двора, Ванга стояла у окна, и казалось, что она всматривается в темное, прорезанное молниями грозовое небо.

– Он точно такой, как сказала эта баба… – пробормотал начальник охраны. – Черт!

Рядом с кобылой стоял на дрожащих ножках новорожденный жеребенок. Черный с белой звездой во лбу.

– Это плохо? – поинтересовался один из охранников.

– Не знаю! – рявкнул начальник.

И тут дверь конюшни распахнулась. Гитлер стоял на пороге. Невозможно было не заметить, куда направлен его взгляд – на мокрого жеребенка. В конюшне воцарилась мертвая тишина, даже лошади перестали фыркать в своих денниках. Молчание было таким долгим и тягостным, что казалось звенящим. Наконец, так и не произнеся ни слова, Гитлер резко развернулся и вышел.

Генрих задержался только на мгновение.

– Что здесь произошло? – спросил он.

– Рейхсфюрер, только что родился жеребенок. Точно такой, как сказала та баба, – быстро доложил ему начальник охраны.

– Его не подбросили?

– Он родился у меня на глазах.

По лицу Генриха мелькнуло что-то похожее на злое недоумение. Он поспешно вышел вслед за Гитлером.

Когда машина Гитлера вновь подъехала ко двору, гроза уже бушевала в горах. Вершины их были скрыты тучами, в которых сверкали молнии, гром грохотал так, как будто бы в небе гремели взрывы… А дождя все не было, и это почему-то казалось невыносимым – словно бы никак не могла разрешиться какая-то тягость.

Любка тихо плакала в углу оцепленного солдатами двора. Ванги во дворе не было.

Гитлер вышел из машины и широкими шагами пошел к дому. На пороге он оглянулся и сказал:

– Все останьтесь здесь. Со мной – только переводчик.

При этих словах переводчик стал бледнее беленой стены дома. Может быть, он надеялся, что его услуги больше не понадобятся… Но конечно, не посмел ослушаться – отправился в дом вслед за фюрером.

Когда они вошли, Ванга стояла у окна. Молнии сверкали словно бы у нее над головой, и от этого во всем ее облике было что-то фантасмагорическое.

– Откуда ты знала, что жеребенок будет именно такой? – спросил Гитлер.

– Как я тебе объясню, если самой себе объяснить не могу? – пожала плечами Ванга. – Знала, и все.

– А что сейчас тебя расстреляют, тоже знаешь?

– Этого не знаю.

– Жаль! А то успела бы помолиться перед смертью. Или что ты делаешь вместо молитвы?

– Ты напрасно суетишься, – помолчав, сказала Ванга.

Она остановила на Гитлере то, что заменяло ей взгляд. Невозможно было объяснить, что это… Но перед устремленными на него слепыми глазами весь он вдруг как-то сник.

– А если я не пойду войной на Россию? – глухо спросил он. – Что будет тогда?

– Я сказала тебе, что ты проиграешь войну с Россией. Но войну, которую не начал, проиграть нельзя.

– Это софистика! – воскликнул Гитлер.

– Что? – удивленно переспросила Ванга.

– Неважно, – поморщился он. – Хорошо! Поставлю вопрос иначе. Если я не начну войну с Россией, то что будет со мной?

– Ты все равно погибнешь. – Ванга произнесла это так спокойно, как будто речь шла о всем давно известной вещи. – Слишком много на тебе грехов, – тем же спокойным тоном объяснила она. – И вечной жизни у тебя не будет, зря ее для тебя ищут.

– Вечная жизнь возможна! – теперь Гитлер не просто закричал, а завопил как раненый заяц. – Но не для таких, как ты! Не для миллионов человеческих песчинок! Никчемных! Ни на что не годных, кроме как есть и совокупляться! Вечная жизнь – для избранных! И она будет у меня!

Последние его слова заглушил такой удар грома, от которого содрогнулась земля и, казалось, едва устояли стены дома. Окно у Ванги за спиной вспыхнуло сплошным белым сиянием – молнии перечеркнули его.

– Я начну войну с Россией! – исступленно закричал Гитлер. – И выиграю ее! Моя судьба – это мой выбор!

– Твой выбор позади, – помолчав, с прежним спокойствием сказала Ванга. – У тебя его больше нет.

Дверь за вылетевшим из комнаты Гитлером захлопнулась со звуком пушечного выстрела. Переводчик открыл ее снова и выскользнул наружу уже бесшумно. Ванга осталась в комнате одна. Если не считать грозы, сотрясающей стены.

Когда Гитлер выскочил из дома во двор, дождя по-прежнему не было.

– Мы уезжаем, – едва сдерживая клокотание в горле, скомандовал он.

– Мы можем взять эту бабу с собой, – предложил Генрих. И сразу же добавил: – Или расстрелять прямо здесь.

– Не надо! – зло бросил Гитлер.

– Что – не надо? – осторожно поинтересовался Генрих.

– Ничего не надо! – рявкнул Гитлер. – Забыть!

Он быстро пошел к машине. Охранники бросились следом, распахнули перед ним дверцу. Уже садясь в автомобиль, Гитлер остановил взгляд на переводчике. Потом посмотрел на начальника охраны.

– Будет сделано, мой фюрер, – кивнул тот.

В окно отъезжающей машины было видно, как два охранника берут под руки переводчика, слышно было, как тот кричит. Но ни Гитлер, ни усевшийся вместе с ним в машину Генрих уже не обращали на это внимания.

– Вы уверены, что эту бабу не надо… – снова начал было Генрих.

– Уверен, – резко проговорил Гитлер. – Таких, как она, лучше не трогать. Неужели ты этого до сих пор не понял?

Как только двор опустел, Любка бросилась в дом. Стоило Гитлеру уехать, сразу же начался наконец дождь, и Любка была мокрая насквозь.

– Ой, Ванга! – воскликнула она с порога.

И разрыдалась.

– Что ты плачешь, Любка? – спросила Ванга.

Лицо ее не переменилось ни единой чертою. То же мрачное спокойствие было на нем, что и при разговоре с Гитлером.

– Я за тебя так испугалась! – сквозь слезы проговорила Любка. – Думала, он прикажет, и убьют тебя.

– Его мне нечего бояться, – пожала плечами Ванга.

– Как же нечего? – всплеснула руками Любка. – Да это же знаешь кто был? Сам Гитлер!

– Я знала.

– Знала – и не боялась? – не поверила Любка. – Почему, Ванга?

– Он думает, что он хозяин жизни, – объяснила она. – Таких бояться нечего.

– Почему?

– Потому что у жизни нет хозяев. Только глупец этого не понимает.

– Ой, не знаю… – покачала головой Любка. – Может, и так. Только я со страху чуть не померла.

Ванга подошла к окну, распахнула створки. Дождь ворвался в комнату – шумом, свежестью, дальним горным гулом.

Что происходило там, в этих горах, какие там сейчас царили силы? И что знала о них слепая женщина, подставляющая ладони дождевым струям, и какими нитями была она связана и с горами этими, и с дождем, и с тучами в небесах? Вряд ли кто-нибудь на всем белом свете мог это понять.

– О чем ты думаешь, Ванга? – осторожно спросила Любка.

– Об Ольге, – сказала Ванга.

– Почему вдруг о ней? – удивилась Любка.

– Когда мы последний раз виделись, я ей сказала, что ни она, ни ее близкие не погибнут. Но теперь мне тревожно за нее.

«Ну что у нее в голове? – почти сердито подумала Любка. – У самой жизнь на волоске висит, а она – про подругу… Главное, и видится-то с этой своей Ольгой раз в сто лет!»

Но что она могла сказать сестре? Любка давно уже привыкла, что у Вангелии в жизни для всего какие-то свои, особенные резоны.

Глава 7

– Почему ты не спишь? – спросила Ольга. – Что случилось?

На последнем месяце беременности сон ее сделался каким-то поверхностным, некрепким, поэтому она сразу почувствовала, что мужа нет рядом, и сразу же проснулась. А может, просто не давала ей спать июньская жара. Или, может, она ощущала эту тревогу и раньше – еще когда ожидала мужа с работы. Сегодня он вернулся поздно, сказал, что был на важной встрече, но с кем, не сказал.

Сейчас Алексей курил у открытого окна в кухне. Увидев жену, в ночной рубашке стоящую на пороге, он погасил сигарету и сказал, разгоняя дым рукой:

– Зачем ты пришла, Оля? Я накурил здесь.

– Что случилось, Алеша? – повторила она.

– Да ничего нового, – с горечью ответил он. – Немецкая армия победоносно наступает от Бреста по всей территории СССР.

– Но ведь ты не только поэтому, – помолчав, сказала Ольга. И добавила, уже не пытаясь скрыть волнение: – Алеша, я давно хотела тебя спросить… Ведь ты открыл мне только второе дно. Но не третье.

– Ты о чем? – В голосе его послышалось раздражение. – Не понимаю!

– Ванга мне однажды сказала, что мой муж для всех будет человек с двойным дном и даже с тройным, – с некоторым смущением объяснила Ольга.

– Чушь какая-то. Ванга твоя… Пророчица сельского разлива! – хмыкнул Алексей.

– Но от меня, она сказала, у мужа не будет секретов, – закончила Ольга. – Весь он будет мой – так она сказала.

Алексей всмотрелся в ее взволнованное лицо и улыбнулся.

– Вот это правда, – подтвердил он, обнимая жену. – Весь я твой.

– Тогда не таись от меня! – Ольга даже из объятий его высвободилась, пусть ей этого совсем и не хотелось. – Ведь ты не всю правду о себе сказал.

– Почему ты так решила?

Алексей пожал плечами так естественно, что заподозрить его в неискренности было невозможно. Но и обмануть Ольгу невозможно было тоже.

– Потому, например, что твои родители никогда не жили в Тамбовской губернии, – отчеканила она. – То есть, может быть, они там и жили. Но у них не было там имения. Среди дворян Тамбовской губернии нет Незнамовых. И не было никогда.

Она быстро открыла шкаф, достала из него старинную книгу, положила на стол перед мужем.

– Это еще что? – спросил он.

– Гербовник Тамбовской губернии. Мне бабушка подарила. Я его все детство разглядывала, – волнуясь, объяснила Ольга. – Недавно еще раз специально перелистала. Нет там Незнамовых, Алеша, – повторила она.

Он молчал, не глядя на нее. Потом усмехнулся:

– Тебя очень беспокоит мое недворянское происхождение?

– Меня беспокоит, что ты не хочешь быть со мной откровенным. Даже сейчас.

Как ни странно, именно в эту минуту Ольга перестала волноваться. Наверное, недосказанность, которую она чувствовала в отношениях с мужем, могла избыться только словами. Вот такими словами, которые произнесла она сейчас – прямыми, без обиняков.

Она ожидала чего угодно, даже того, что Алексей повернется, ни слова ни говоря, и выйдет, хлопнув дверью. Но он…

– Оля, милая, что я с тобой наделал!

Ольга почувствовала, как руки мужа обхватывают ее колени. Она почти с ужасом смотрела на него, стоящего на коленях перед нею, слышала никогда прежде не слышанные нотки отчаянной рестерянности в его голосе.

– Алеша, ты что?.. – с трудом выговорила она.

– Я же понимаю, как ты из-за меня рискуешь, чем рискуешь!.. Страшная перед тобой вина!

Он коснулся ее колен лбом, плечи его вздрогнули и замерли.

Ольга порывисто наклонилась к нему.

– Алеша, милый, что ты? – воскликнула она. – Какая вина? Мне жизни нет без тебя! Когда я узнала, кто ты… Разве что-нибудь переменилось? Я тебя люблю…

Он поднял глаза. Счастье проступало в них сквозь тоску и отчаяние. И то же счастье было в его руках, когда, поднявшись, он обнял Ольгу, прижал к себе, и счастьем дышали его губы, касаясь ее губ…

– Ну да, не все я тебе сказал, – смущенно кивнул он, когда они перестали целоваться и наконец смогли посмотреть друг другу в глаза. – Есть третье дно! Ишь, как Ванга твоя догадалась… Конечно, никакой я не тамбовский помещик, Оля. В Москве родился, на Пресне. Отец рабочий, мать прачка. Правда, к деду с бабкой летом под Тамбов ездил. Они в деревне жили, крестьяне. А дворянство – это легенда.

– И в Праге ты не учился? – спросила Ольга.

Ей было легко, даже весело почему-то. Правда и любовь, которые были в ее муже, заполнили ее тоже, до самой глубины ее существа, и счастье хлынуло в нее вместе с этой правдой и с этой полной, окончательной его любовью. В таком ощущении бесконечного счастья ей и расспрашивать его хотелось бесконечно – обо всем.

– В Праге учился, – сказал Алексей. – Но только год, по заданию уже, чтобы биографическая достоверность была. А вообще-то я медицинский в Москве еще закончил. Перед разведшколой.

Он неожиданно замолчал. Ольга со страхом заметила, что любовь к ней снова сменяется в его глазах отчаянием.

– Что ты? – спросила она.

– Я не знаю, что мне теперь делать, Оля, – тихо сказал он. – Впервые – не знаю.

– Из-за меня?

– Нет, все-таки не из-за тебя. Сегодня я встречался с… Ну, неважно, с кем. С одним человеком из Москвы. И получил от него задание. Которое выполнить не могу.

– Это опасно?

– Не в том дело. Все опасно. Ничего безопасного в моей жизни давно уже нет. А это задание я не могу выполнить, потому что… Против меня всего оно! – горячо проговорил Алексей. – Мне надо перестать быть собой, чтобы его выполнить.

– Успокойся, Алеша, – сказала Ольга. Она села на табурет и потянула его за руку, чтобы он сел тоже. – Тебе не надо переставать быть собой. В чем состоит это задание?

– Понимаешь, – сказал он, послушно опускаясь на стул напротив жены, – я, конечно, передал в Центр то, что узнал тогда от Грюнлиха. Ну, что война начнется в июне. И меня удивило, что реакции на мое сообщение не было. Я спросил… того, с кем обычно связываюсь здесь, в Софии, что это значит. Он не смог мне ответить. А потом немцы перешли нашу границу… Как это выдержать, Оля? Я все время думал: наверное, я не сумел быть убедительным, наверное…

– Ты не должен себя винить. – Ольга коротко коснулась ладонью его руки. – Ты сделал все, что мог. Не в твоих силах было предотвратить войну. А что сказал тебе человек, с которым ты встречался сегодня? – напомнила она.

– Сказал, что я должен через фон Дидерикса передать в немецкое посольство предложения советского руководства Гитлеру.

– Как?! – ахнула Ольга. – Какие же могут быть предложения? Ведь война!

– Вот именно, – кивнул Алексей. – Мне тоже кажется, что никаких предложений быть уже не может. И тем не менее советское руководство предлагает Гитлеру остановить наступление и объявить случившееся приграничным инцидентом. Далеко зашедшим инцидентом, – зло усмехнулся он. – В обмен на это СССР готов передать Германии Карелию, большую часть Украины и другие советские территории по взаимной договоренности. Вот так вот.

– Этого не может быть! – расширенными глазами глядя на мужа, проговорила Ольга. – Да нет же, это он сам такое придумал, я уверена, этот твой… собеседник! И что ты ему сказал?

– Сказал, что рассматриваю это как провокацию. Что не верю, чтобы руководство СССР могло пойти на такой сговор с Гитлером.

– А он?

– А он мне сказал, что я не в церкви и веры никакой от меня не требуется, а требуется срочно встретиться с Дидериксом и выполнить задание.

– И ты встретился с Дидериксом? – замерев, спросила Ольга.

– Нет. Я не знаю, что мне делать. Впервые – не знаю, – повторил Алексей. – И к тому же…

– К тому же – я? – Ольга выразительно взглянула на свой живот. – То есть – мы?

– Выполню я это задание или нет, в живых меня не оставят, – помолчав, сказал Алексей. – Или немцы, или… свои.

Теперь замолчали оба. Молчание было пронзительным, невыносимым.

– Алеша… – наконец произнесла Ольга. Она сама удивилась тому, как спокойно звучит ее голос. – Я никогда тебе ничего не советовала, ты знаешь. Твоя работа – это не то, в чем я могу подавать тебе советы. Но теперь я все же… Ты должен просто поступить по совести, – глядя ему прямо в глаза, отчетливо произнесла она. – По своей совести, без оглядки на какие бы то ни было обстоятельства. Прости за банальность, но это единственный верный путь. Для тебя – единственный.

Он взял ее руку в свою и быстро сжал. И тут же улыбка – та самая, которую она так любила, беспечная, мальчишеская какая-то, – мелькнула по его лицу.

– Что ты? – Ольга тоже не сдержала улыбку. – Я смешно говорю, да?

– Я не от того совсем, – покачал головой он. – Мне просто интересно: очень ты разочарована?

– Чем? – не поняла Ольга.

– Что я не дворянин.

Ольга рассмеялась так, что почувствовала, как ребенок завертелся у нее в животе.

– И еще! – пока она смеялась, вспомнил Алексей. – Вот скажи мне просто для информации: привили мне правильные манеры или нет? У нас в разведшколе старушка этикет преподавала, дворянка. Вроде она меня хвалила. Но мало ли!

– Привили, привили, – успокоила его Ольга. – Правда, в тамбовских имениях каких-то особенных церемоний я не припоминаю. Но у тебя манеры безупречные. Прирожденный аристократ!

– Ты сняла камень с моей души! – торжественно объявил Алексей.

И все время, пока они целовались, смех, счастливый любовный смех, щекотал им губы.

Глава 8

До родов оставался еще почти месяц, но, накрывая стол к обеду, Ольга чувствовала, как потягивает у нее в животе. Она старалась не обращать на это внимания – на завтра записана на прием, вот врач и скажет о состоянии ее здоровья, и нечего гадать на кофейной гуще.

Алексей задерживался, и это тревожило Ольгу куда больше: он всегда приходил обедать вовремя. Утром, провожая его на работу, она сказала, словно продолжая вчерашний разговор:

– Не волнуйся, ты все решил правильно.

Но сама волновалась теперь и ничего не могла поделать со своим волнением.

Хлопнула входная дверь – Алексей вошел в комнату.

– Наконец-то! – с облегчением воскликнула Ольга. – Я уже два раза суп разогревала.

– Оля, одевайся, – сказал он. – И вещи собери. Только самые необходимые, и поскорее.

Сердце ее провалилось в пустоту, потом забилось стремительно, потом… Потом замерло.

– Что случилось? – спросила она.

Голос звучал спокойно. Да и сама она была спокойна, как ни странно.

– Поскорее, – повторил Алексей. – Расскажу, пока будешь вещи собирать.

Собираться, слушая его рассказ, было трудно: с каждым новым словом все валилось у Ольги из рук.

– Доктор мой дорогой! – воскликнул Грюнлих, входя в кабинет. – Все время вас вспоминаю!

Он был одет в форму гестапо. Что ж, больше маскироваться незачем: немцы хозяйничают в Болгарии, гестаповская форма является признаком большого начальника, и нет необходимости ее прятать – совсем наоборот.

– Что же вас заставило меня вспомнить? – Алексей с трудом заставил себя улыбнуться. – Неужели бессонница?

– Она, доктор, она, проклятая, – подтвердил Грюнлих. – А кроме нее – головные боли. И тик. – Он ткнул пальцем в свое веко. – Видите? Глаз дергается, как будто я психопат.

– Ну уж сразу и психопат! – возразил Алексей. – Вы здоровы как бык. Просто много работаете, я думаю.

– Это да, – кивнул Грюнлих. – В вашей Софии работы хоть отбавляй. В Германии было куда спокойнее.

– Зато, наверное, в Софии карьера пошла в гору, – предположил Алексей.

– Не без того, – самодовольно кивнул Грюнлих. И заметив отсутствие Ольги, поинтересовался: – Супруга уже подарила вам наследника?

– На сносях. Садитесь, Ханс.

Алексей указал на кресло для сеансов гипноза, и Грюнлих с удовольствием уселся в него.

– Можете меня усыпить, – заявил он. – Можете даже в дерево превратить. Только избавьте от всех этих мерзких явлений!

– Сию минуту, – кивнул Алексей.

Все происходило как обычно, он готов был в этом поклясться.

– Мышцы расслаблены, – говорил он, положив ладони на виски Грюнлиха. – Свет становится спокойным, тускнеет. Тепло по всему телу. Пальцы теплые, самые кончики пальцев. Все. Вы спите. Крепко спите.

Только уверившись в том, что гестаповец действительно погрузился в сон, он встал у него за спиной и спросил:

– Чем вы заняты сейчас на работе?

– Болгарскими политэмигрантами, – с готовностью сомнамбулы и сомнамбулическим же тоном ответил Грюнлих.

– Почему вы ими занимаетесь?

– Они переброшены советскими секретными службами из СССР в Болгарию. Специальный отряд войск НКВД.

– Их цель?

Алексей спрашивал коротко, быстро: невозможно было долго держать под контролем тренированную волю Грюнлиха.

Тот отвечал так же коротко и глухо, словно из колодца.

– Разведка.

– Откуда вам это известно?

– Мы взяли одного. Все рассказал. Не сразу. Иголки под ногти не подействовали. Примитивно. Я придумал лучше. Можно сдирать кожу. Каждый день. Не сразу. Понемногу. На третий день начинает говорить.

– Я еле сдержался, чтобы сразу его не задушить, – сказал Алексей, виновато глядя на жену. – И видимо, зря сдержался.

– Почему зря? – с трудом шевеля побелевшими губами, спросила Ольга.

– Потому что он не был под гипнозом. Я его недооценил, понимаешь? Он повернулся, направил на меня пистолет и сказал: «А теперь, доктор, пришло время рассказать, зачем вы задаете пациентам такие интересные вопросы!» Сказал, что он еще в прошлый раз заподозрил… В общем, вариантов поведения у меня не было, – закончил Алексей.

– Ты его убил? – спросила Ольга.

– Да. Притворился, что я деморализован, оправдываться стал… Он расслабился, ну и удалось нажать ему на сонную артерию – нейтрализовать. Он потерял сознание, и я его застрелил. Через подушку. Запер в кабинете. Но все равно его найдут, в лучшем случае через пару часов. Поторопись, Оля, – напомнил Алексей.

– Я сейчас! – спохватилась она.

Но стоило ей вскочить, чтобы взять с верхней полки шкафа распашонки, приготовленные для ребенка, как тянущая боль, о которой она позабыла, когда слушала рассказ мужа, вернулась, только уже с такой силой, что Ольга не могла сдержать вскрик.

Она схватилась за живот, согнулась, потом села на пол. Алексей бросился к ней.

– Ты рожаешь? – спросил он.

– Наверное, – изо всех сил пытаясь сдержать крик, ответила она. – Но почему сразу… так сильно?..

Тут Ольга увидела, что по полу вокруг нее растекается лужица.

– Воды отошли, – сказал Алексей.

– Сейчас, Алеша… – морщась, проговорила она. – Я сейчас встану.

– Не надо. Посиди так.

Он быстро сжал ее руку и вышел из спальни в гостиную.

– «Скорая помощь»? – услышала Ольга. – Будьте добры, пришлите карету, супруга рожает. Моя фамилия Димитров. Поторопитесь, пожалуйста, воды отошли. Мы будем ждать вас возле дома. Запишите адрес.

– Ты назвал соседнюю улицу, – сказала она, когда муж снова появился в дверях спальни.

– Мы пойдем туда.

Он помог Ольге подняться с пола и зачем-то открыл шкаф.

– Вещи в чемодане, – сказала она. – Я все уже собрала.

Но муж был занят не вещами. В глубине шкафа что-то щелкнуло, отодвинулась задняя стенка, и Алексей протянул Ольге конверт.

– Оля, вот тебе деньги, – сказал он. – И твои новые документы. Ты Ружена Димитрова. Домохозяйка. Муж – Цветан Димитров, фармацевт. Это я. Поняла?

– Да, – кивнула Ольга. – Мы поедем вместе?

– Я провожу тебя до кареты «Скорой помощи».

Ольгу так испугала уклончивость его ответа, что от испуга отступила даже боль.

– Алеша, прошу тебя, поедем со мной! – воскликнула она. – Тебе нельзя здесь оставаться!

– Я и не собираюсь здесь оставаться. – Он притянул ее к себе и поцеловал. – Оленька, ну разве я похож на идиота? Я заберу тебя из больницы сам, можешь не сомневаться. Прошла схватка?

– Да, – кивнула Ольга. – Пойдем поскорее.

Они дошли до соседней улицы за минуту до того, как туда подъехала карета «Скорой». Стоя рядом с экипажем, Алексей снова обнял Ольгу и повторил:

– Я заберу тебя из больницы сам. Вас заберу. Не волнуйся, родная.

Они замерли друг у друга в объятиях. Это длилось мгновение, не долее. Алексей почти оттолкнул Ольгу от себя и подсадил на подножку.

Все время, пока карета тряслась по булыжной мостовой, Ольге казалось, что он смотрит ей вслед. Она чувствовала его взгляд, и тревога ее не то чтобы уходила, но все-таки слабела.

Неизвестно, так ли это было бы, если бы она видела, каким сосредоточенным и суровым стало его лицо, когда увозящая жену «Скорая» скрылась за углом, как пошел он обратно к покинутому ими дому, все убыстряя шаг… Не зря он сделал все для того, чтобы она этого не видела!

И как сжигает он в кухонной раковине гору бумаг, незачем ей было видеть. И как смывает пепел уже под частые звонки, а потом и под грохот в дверь. И как врывается в квартиру полиция…

Ничего этого не видела Ольга Незнамова, когда рвался из нее на белый свет ее сын. А видела она, как ни странно, Вангелию. Даже не видела – это слово неправильно обозначало то, как являлась перед нею в те минуты, в те бесконечные часы боли и муки ее подруга. Ванга была рядом, была над нею, была вокруг нее и даже, кажется, внутри у нее было то странное и сильное, что каким-то необъяснимым образом было связано с Вангой.

Глава 9

Во дворе покойного Панде Сурчева, как обычно, стояла толпа. Люди приезжали сюда издалека, чтобы поговорить со слепой Вангелией. Даже те приезжали, кто не верил в ее способность видеть будущее и таинственным образом проникать в самую суть событий, происходящих в жизни неизвестных ей людей. Не верить-то они не верили, а когда входило в их дом горе – болезнь ли, раздор или нищета, – то готовы были ухватиться за соломинку.

В войну же горя хватало у всех, и потому двор Вангелии не пустовал никогда.

День уже клонился к вечеру, когда на пороге дома появилась Любка.

– Все! – сказала она. – Сегодня Ванга больше никого не примет. Устала она.

Толпа недовольно зароптала.

– Я и вчера приходил!.. Зря, что ли, мы из самого Петрича приехали?.. – раздались голоса.

– Возгордилась эта Ванга! – сердито проворчала женщина в дорогой шерстяной юбке.

– Не возгордилась, – возразил ей молодой солдат. – Сказали же, устала она.

На нем была форма болгарской армии. Стоял он уже у самого входа в дом, однако совсем не рассердился от того, что не успел попасть к пророчице.

– Не больно-то и надо… – начала было ворчливая женщина.

Но тут в дверях показалась сама Вангелия. Забыв про спор, солдат засмотрелся на нее.

«Да она молодая еще! – подумал он, вглядываясь в простое, круглое лицо этой женщины. – А я-то думал, раз пророчица, значит, старуха. Сколько ей, интересно? Лет тридцать, наверное. Чтобы красивая – не скажешь, но какая-то… Яснолицая, вот какая!»

Вангелия стояла молча, словно прислушиваясь или даже присматриваясь к толпе.

«Ну, не присматривается она, конечно, – подумал солдат. – Глаза-то не видят».

Но стоило ему об этом подумать, как «взгляд» ее остановился на нем.

– Пусть солдат войдет, – сказала Вангелия.

– Я? – оглядываясь, спросил тот.

– Ты, ты, – улыбнулась она. – Тут других солдат нету.

А чего улыбнулась? Разве он что смешное сказал?

Но объясняться было уже не с кем: Вангелия ушла в дом. Помедлив мгновение, солдат пошел за нею.

– Что ты хочешь узнать? – спросила Вангелия, когда он, озираясь, вошел в комнату.

Бедность соединялась здесь с чистотой. Это показалось ему необычным: он привык, что или бедность, или чистота – вместе их не сложишь.

– Ну, говори скорее, – поторопила она.

– Да! – спохватился солдат. – Брата моего грабители убили. Трое малых детей осталось, у вдовы чахотка. Вот, хочу узнать, что с ними будет. Со вдовой, с детьми…

– Врешь! – отрубила Вангелия.

– Не вру! Кого хочешь спроси. Три месяца, как брат мой погиб!

Солдат изо всех сил постарался, чтобы взгляд у него был правдивым. Хотя зачем? Она ж все равно не видит.

– Врешь, что про братнину семью пришел узнать, – уточнила Вангелия. – Ты другое хочешь… Имена убийц хочешь узнать. Так?

Ничего себе! Как же она догадалась?

– Ну… Да, – смущенно кивнул парень.

– Может быть, я тебе их назову, – сказала Вангелия. – Но только если пообещаешь, что мстить им не станешь. Можешь пообещать?

– Нет, – секунду поколебавшись, твердо ответил он. – Не могу.

– Тогда и незачем тебе знать, кто они, – так же твердо произнесла Вангелия.

– Да почему же?! – вскинулся он.

– Потому что месть – злое дело, – ответила она. – Такое же злое, как убийство. И наказание за месть тебе будет жестокое. Если не для тебя, то для детей твоих, для внуков.

– Но это же несправедливо! – воскликнул парень. – Им убивать можно было, а мне отомстить – нельзя? Почему так?

– Чтоб сильнее болело, – ответила Вангелия. И добавила: – Не расстраивайся. Если мстить не станешь, то своими глазами увидишь, как убийц твоего брата судить будут.

– Правда? – встрепенулся он.

– Правда, – кивнула Вангелия. – Увидишь суд на теми, кто твоего брата убил. Как тебя зовут? – спросила она.

– Димитр Гущеров. Я из Петрича сам.

– Димитр? – почему-то вздрогнула Вангелия.

– Ну да, Димитр. Митко.

– Митко… – повторила она. И велела: – Теперь иди.

У двери Митко обернулся.

– Вангелия, – поколебавшись, спросил он, – а откуда ты все знаешь про меня?

– Я многое даже про чужих людей знаю. А ты мне не чужой.

– Мы ж с тобой не родня! – удивился Митко.

– По крови не родня, – кивнула Вангелия.

– Да я тебя первый раз вижу! – зачем-то добавил он.

Как будто она сама этого не знала.

– Но ты мне не чужой, – повторила Вангелия.

– Что это значит?

Она не ответила. Вздохнув, Митко снова пошел к выходу. И снова обернулся.

– Вангелия, раз ты все про меня знаешь… – сказал он. – Что ж ты мне про мою судьбу ничего не скажешь?

– А твоя судьба простая.

Она пожала плечами. Митко показалось, что усмешка мелькнула на ее губах. Но наверняка он этого сказать не мог – про усмешку. Ничего нельзя было сказать наверняка про эту загадочную женщину…

– Какая же моя судьба? – спросил он.

– Твоя судьба – быть моим мужем.

Ошеломленно, будто на призрак, смотрел Митко Гущеров на Вангелию Сурчеву.

«И правда, загордилась она! – сердито думал он потом, уже шагая по дороге, ведущей из Струмице в Петрич. – Или совесть потеряла. Надо же постороннему парню такое сказать!»

Но с каждым шагом, уводившим от дома Вангелии, пыл его все более сходил на нет. А когда улицы Струмице скрылись за поворотом дороги, Митко и вовсе остановился…

Ванга сидела в палисаднике и пряла шерсть.

«Как это она вечером прядет? Ниток ведь не видно, – подумал Митко. Но тут же сообразил: – Ну да, ей же все равно».

– Вангелия, – негромко сказал он, – это я.

– Я знаю, Митко, – не отрываясь от своей работы, кивнула она; удивления не слышалось в ее голосе. – Ты можешь не говорить, что это ты. Про тебя и так знаю.

– Я… понимаешь… – сбивчиво проговорил Митко. – Я… ну, просить тебя хотел…

Когда совсем стемнело, Любка вышла из дому, оглядела двор – куда это Ванга подевалась? И увидела, как из палисадника быстро вышел какой-то солдат и, перемахнув через изгородь, исчез в темноте.

– Ванга! – встревоженно позвала она. – Ты где?

– Здесь, здесь, – донеслось из палисадника.

– Зачем солдат приходил? – спросила Любка, подходя к сестре.

– Мы с тобой уезжаем, сестричка, – вместо ответа сказала Ванга.

– Куда это? – удивилась Любка.

– В Петрич.

– Почему вдруг в Петрич? – не поняла та.

– Митко меня замуж позвал. А он в Петриче живет.

– Какой Митко? – машинально переспросила Любка. И тут же ахнула: – Ванга! Как – замуж? Ты что?!

– А что? – пожала плечами Ванга. – Вот этот парень, что сейчас приходил, замуж меня берет. – Любка расслышала, что в голосе сестры звучит гордость. – А что, на мне и жениться нельзя?

– Можно, конечно, – пробормотала Любка. – Только… – И найдя причину, воскликнула: – Только ведь он солдат! Ты его и не увидишь.

– Его в запас отпускают, – сказала Ванга. – Через три дня он за нами приедет. В Петриче вся его семья живет, и мы с тобой туда переберемся. За что нам здесь держаться, сестричка? Отец в могиле. Васил по людям батрачит. Томе и вовсе…

Она горестно вздохнула. Брата Томе немцы угнали работать в Германию, и неизвестно было, жив ли он.

– Но, Ванга… – пробормотала Любка. – Как же этот Митко не боится тебя замуж брать? Ведь ты слепая! И старше его, – бесцеремонно добавила она.

– Выходит, не боится, – пожала плечами Ванга. – Митко не из пугливых. Он сильный. Будет нам опорой.

Глава 10

Все труднее было старой Магдалене выходить из дому. После того как от чахотки умерла невестка, вдова убитого старшего сына, Магдалена попросила ее родню забрать внуков: понимала, что ей с ними не справиться. Правда, жена Митко говорила, чтобы дети оставались – мол, они с сестрой будут за ними ухаживать, – но Магдалена этому не верила. Стоило ей поглядеть на эту Вангелию, на которой в одночасье, слова никому не сказав, благословения не попросив, женился ее младший сын, как ей и жить становилось неохота. Как мог Митко до такого додуматься – слепую в дом привести?! Разве они богачи какие, чтобы лишний рот кормить?

А Вангелии этой хоть бы что. Целыми днями бог знает чем занимается – то чистоту в доме да во дворе наводит, то вот… Стоя на крыльце дома, Магдалена едва удержалась от того, чтобы сплюнуть от досады: слепая невестка сажала цветы! Целый палисадник развела возле пристройки, которую сделал Митко, когда привез ее из Струмице. Магдалена и про пристройку ему говорила, что баловство это – жили раньше все в одной комнате, проживут и дальше, – так нет, не послушал. Уж не знает, чем и ублажить женушку молодую! Хотя какая она молодая? Чуть не на десять лет его старше!

Увидев, что мать вышла во двор, Митко подошел к ней. В руках у него был рубанок: он как раз тесал доски, обустраивая ту самую пристройку.

– Дурью мается твоя жена, сынок, – глядя на невестку, в сердцах бросила Магдалена. И добавила, обращаясь уже к Вангелии: – На что тебе цветочки? Ты их все равно не видишь.

– Другие видят, – спокойно ответила та.

Хоть рассердилась бы! Может, Магдалене легче стало бы.

– Ты зачем встала, мама? – спросил Митко. – Ложись.

– Скоро помру, скоро, – сказала она. – Недолго вам ждать!

– Ну что ты говоришь, Магдалена? – укоризненно произнесла Вангелия.

– Что есть, то и говорю. На кого сына оставляю? На слепую жену! Весь Петрич над тобой смеется, Митко.

– Мне до всего Петрича дела нет, – сердито сказал Митко.

Магдалена махнула рукой и ушла в дом. В дверях она столкнулась с Любкой – та несла на двор большой узел со старыми вещами.

– Надо ж было такую грязь развести! – вроде бы ни к кому не обращаясь, сказала она.

Что невестка, то и сестрица ее – чистоплюйки! Почему Магдалена всю жизнь в этом доме живет и никакой грязи не замечает?

Ничего не сказав Любке, она захлопнула за собой дверь.

– Тяжелая у твоей матери жизнь была, Митко, – сказала Ванга. – И здоровья совсем уже не осталось. Надо ее пожалеть.

– Да я жалею, – вздохнул тот. – Ладно, пойду. Сегодня все доделаю – будет у нас своя комната.

– У тебя золотые руки, Митко, – сказала Ванга.

– Я ж всю жизнь строителем хочу стать, – смутившись от ее похвалы, улыбнулся он. – Да все никак не получается. То работу не мог найти, теперь вот война…

– Тебя же в запас отпустили, – насторожилась Ванга.

– В любой день снова призовут.

– Не думай про это, – помолчав, сказала она.

– Я и не думаю.

Когда Митко ушел в пристройку, к Ванге подошла Любка.

– Не этого я ждала! – в сердцах сказала она.

– Ты про что? – спросила Ванга.

– Будто не понимаешь! Я думала, выйдешь замуж, начнется у тебя хорошая жизнь. А здесь вон что.

– Ничего здесь страшного нету, – пожала плечами Ванга. – Комнату нам Митко сделал. Обещает и дом построить.

– Дом – это еще бабка надвое сказала, – сердито возразила Любка. – А пока – горе и только! Свекровь твоя чисто ведьма. Еще и пеняет тебе, что ты слепая.

– Главное, что Митко не пеняет.

– Это да, – согласилась Любка. – Характер у него добрый. И к тебе он вроде бы хорошо относится. – И помолчав, спросила: – А любит он тебя, Ванга?

Это давно уже беспокоило Любку. Как-то не похожи были отношения Ванги и Митко, вроде бы добрые и ровные, на любовь, какая бывает у молодоженов и выражается во всем – во взглядах, мимолетных объятиях и поцелуях.

– Любит, – ответила Ванга. – Как может.

– А ты его? – не отставала Любка.

– Бог его ко мне привел, – помолчав, произнесла Ванга. – И я это знаю, и он знает. Это немало, сестричка. Очень немало!

И вот поди разберись, что это значит. Любка вздохнула. Что ж, Ванга есть Ванга: надо принимать ее такою, какая есть. Если даже не до конца ее понимаешь.

Любка отошла к куче, которую сложила из домашнего старья, и подожгла всю эту грязную ветошь. Ванга снова принялась сажать цветы под окнами пристройки, из которой доносились звуки молотка и рубанка.

Тем временем калитка отворилась и во двор вошла женщина. На вид ей было лет сорок, и во всем ее облике было что-то безнадежно тоскливое – мука какая-то была.

– Ты Вангелия? – спросила она, подходя к Ванге.

Та разогнулась, держа в руках рассаду георгин, и ответила:

– Здравствуй. Я Вангелия. С чем ты пришла?

– С горем, – сказала женщина. – Припадки у меня. На землю падаю, пена изо рта идет. Я слышала, ты у себя в Струмице девку молодую от такой болезни вылечила?

– Вылечила, – кивнула Ванга.

– И что, правда, обыкновенной травой? – недоверчиво переспросила посетительница.

– Каждому свое лекарство, – пожала плечами Ванга.

– А меня можешь вылечить? – с надеждой спросила та.

– Тебе трава не поможет, – сказала Ванга.

И вдруг женщина упала перед ней на колени.

– Помоги, Вангелия! – заголосила она. – Измучилась я, всех измучила!

– Встань. – Голос Ванги звучал спокойно, даже сурово. – Перед Богом на коленях можно стоять. Передо мной не надо.

– Так ведь сил моих больше нету! – всхлипнула женщина. С колен она так и не встала. – Ровно бес в меня вселяется, наизнанку меня выворачивает.

– Нет в тебе никакого беса, – отрезала Ванга.

– А что есть? – с недоумением спросила посетительница.

Ванга протянула руку, положила ей на темя.

– Болезнь, – сказала она через несколько секунд.

Митко давно уже смотрел на все это из окна пристройки. При последних словах своей жены он выскочил во двор и воскликнул:

– Ванга!

– Что тебе?

В ее голосе прозвучало недовольство: зачем муж ее отвлекает?

– Ты еще спрашиваешь! – возмутился Митко. – Бросить пора эти твои предсказания! Зачем они тебе теперь? Ты замужняя! В семье тебе дел нету?

– Уйди, – резко, почти зло сказала Ванга. – Уйди, Митко.

– Да ты что?.. – растерянно проговорил он.

– Уйди! – повторила она. – Не мешай мне. – И повернувшись к женщине, сказала: – Пойдем в дом. Я посмотрю, чем тебе помочь.

«Посмотрю! – подумал Митко, глядя, как его жена ведет чужую женщину в комнату, которую он построил совсем не для этого. – Чем она смотреть-то будет?!»

Ответа на этот вопрос он не знал. Вернее, ответ этот был так пугающе непонятен, что Митко не хотел его искать. Он в досаде отбросил рубанок и сел на крыльцо. Ничего он не мог сделать с той силой, которая – теперь это было окончательно ясно – была в Ванге главной.

Ночью оба не спали – лежали, отодвинувшись друг от друга, и не произносили ни слова. Ванга первой нарушила молчание.

– Не сердись, Митко, – сказала она.

Голос ее был спокоен – ни огорчения, ни хотя бы смущения не было в нем.

– С чего взяла, что я сержусь? – нехотя проговорил Митко.

– Чувствую.

– Хватит, Ванга! – взорвался он. – Не надо нам твоих чувств!

Ванга улыбнулась так, словно рассердился на нее не муж, а несмышленый ребенок.

– Совсем никаких не надо? – спросила она.

– Никаких! – упрямо повторил Митко. – Лишь бы этого всего… – Он неопределенно повел рукой у нее над головою. – Лишь бы этого не было!

– С этим ничего не поделаешь. – Ванга повторила жест мужа так, словно могла его видеть. – Думаешь, мне все это не тяжело? Я ведь одна совсем не бываю. Все время слышу…

– Голоса слышишь? – с опаской спросил Митко.

Он знал, что душевнобольные люди часто слышат голоса, которые что-то им приказывают. Могут приказать взять топор и кого-нибудь зарубить… Этого только не хватало!

– Иногда голоса, – спокойно ответила Ванга. – Иногда голосов не слышу, но все равно они здесь.

– Кто? – затаив дыхание, спросил Митко.

– Люди, – ответила ему жена. – Те, которые умерли. Или которые живы, но сами что-то сказать не могут и через меня сказать хотят. Вот их всех я все время и слышу. Думаешь, легко это?

Она высказала эти невероятные вещи так, что Митко почему-то сразу понял: это правда. Волосы зашевелились у него на голове от ужаса.

– Не дай бог никому такого… – проговорил он. И в ту же минуту жалость – острая, невыносимая – пронзила его сердце. Он притянул жену к себе, обнял и прошептал: – Я ведь думал, выйдешь замуж, пройдет все это у тебя.

– Ничего не поделаешь, – с той суровой интонацией, которая приводила мужа в оторопь, сказала Ванга. – Я знала, что не пройдет. А людей ты отсюда не гони. Пусть приходят. Я в себе все это держать не могу – должна людям говорить, о чем они спрашивают, понимаешь?

– Ничего я не понимаю, – вздохнул Митко. – За что тебя Бог этим наградил? Или не Бог?

Ванга не ответила. Митко снова вздохнул и спросил:

– А если меня опять на войну заберут? Что с тобой будет?

– Не знаю, – пожала плечами Ванга.

– Про других знаешь, а про себя нет? – не поверил он. – Как же так?

– Вот так. Что со мной будет, не знаю. Только чувствую.

– И что же ты чувствуешь?

– Что ты со мной будешь, – улыбнулась Ванга.

– Буду, буду, – проворчал Митко, снова обнимая ее. – Куда я от тебя денусь?

Глава 11

Говорят – «твои бы слова да Богу в уши». Слова Митко в нужные уши не попали: через полгода его снова призвали на войну, которую Болгария вела теперь на стороне немцев.

– Не увидимся мы с тобой больше, сынок, – сказала Магдалена, обнимая его на прощание.

– Ну что ты говоришь, мама? – укоризненно сказал он.

– Я не про тебя – про себя говорю. Не доживу я, пока война эта проклятая кончится. – Магдалена кивнула на стоящую рядом Вангу. – Вот, и она молчит. Знает, что не доживу.

Махнув рукой, Магдалена пошла в дом.

– Возвращайся скорее, Митко, – сказала Любка и тоже ушла со двора.

Митко и Ванга остались одни.

– Не волнуйся за мать, – сказала Ванга. – Мы с Любкой все для нее как для себя сделаем.

– А что тут уже сделаешь? – вздохнул Митко. – Думаешь, доживет она до моего возвращения? Вот видишь, сама молчишь… И про меня молчишь, – добавил он. – Не говоришь, что со мной на войне будет. А почему?

Ванга не ответила. Митко всмотрелся в ее лицо и почувствовал, что его охватывает суеверный ужас. Лицо жены вдруг переменилось – оно словно стало принадлежать какому-то незнакомому человеку. Он не раз видел, как меняется его жена, когда высказывает свои пророчества приходящим к ней людям. Но такого не видел никогда… Даже голос, когда она заговорила, тоже был незнакомый.

– Ты что, Ванга? – еле выговорил Митко. – Что с тобой?

– Берегись воды, Митко, – этим чужим голосом произнесла его жена.

– Воды? – опешил он. – Так меня же не на море призывают. А хоть бы и на море – я плаваю как рыба!

Больше ничего он сказать не успел, потому что увидел, как ноги у его жены подкашиваются, и едва успел подхватить ее, уже падающую.

– Ванга! – воскликнул Митко. – Успокойся же ты, приди в себя!

Он отвел ее на бревна, сложенные в углу двора, посадил на них. Лицо Ванги из белого как мел снова стало обычным, человеческим, знакомым.

– Что со мной было? – пробормотала она, морщась, точно от боли.

А может, и правда от боли – кто знает, что творилось сейчас в ее голове?

– Ну, опять было… это, – ответил жене Митко.

Ванга потерла ладонями виски и спросила:

– Что я тебе сказала?

– Дурость какую-то, – махнул рукой он. – Чтоб я воды боялся.

Она помолчала, потом тихо произнесла:

– Так бойся воды, Митко.

– Да ладно тебе! Не думай ты про это. Про хорошее думай. Вернусь с войны, построю тебе настоящий дом – большой, светлый. И заживем мы с тобой счастливо.

– Смотри же. – Она улыбнулась, но видно было, что нелегко ей далась улыбка. –

Обещал!

Митко грубовато, но любовно приобнял жену, быстро поднялся с бревен и пошел со двора. Он чувствовал, что Ванга провожает его… Чем? Взглядом она провожать не могла, но словно нить какая-то была от нее протянута.

«При чем тут вода?» – мелькнуло у него в голове.

Но спрашивать об этом он не стал.

Ванга подняла руку и перекрестила уходящего на войну мужа.

Когда умирающая Магдалена приоткрыла глаза, невестка сразу спросила:

– Что тебе подать?

Будто увидела, ей-богу! Но у Магдалены уже не было сил этому удивляться. И сердиться на невестку сил не было тоже.

С того дня, как ушел на фронт Митко, прошел год. Зачем она прожила этот год? Магдалена не знала. Да и кто это может знать? Один Бог, да Он не скажет.

– Ничего, – выдохнула она. – Ничего мне уже не надо. Умираю. И не знаю даже, живой ли мой сын…

– Живой, – сказала Ванга.

– Точно знаешь?

– Точно.

– Смотри…

– Что?

– Смотри, сына моего не оставляй. Никогда.

Голос Магдалены был уже едва слышен. Жизнь выходила из нее вместе с каждым словом. Тяжелая, без радости прожитая жизнь…

Ванга взяла ее за руку. И Магдалена почувствовала: то, что мгновение назад казалось тяжким и тягостным – смерть, – вдруг сделалось легким и счастливым.

– Не оставлю, – сказала Ванга. – Никогда его не оставлю.

Магдалена закрыла глаза сама. Ванга только погладила ее холодеющие руки и сложила их у нее на груди.

В ту самую минуту Митко шел через болота. Не один шел, конечно, а вместе с другими такими же измученными зноем и жаждой солдатами, которых война забросила в Грецию, в какую-то непроходимую глушь, неведомо для чего. Фляжка давно была пуста, а пить хотелось нестерпимо. Он не выдержал – опустился на колени и жадно припал к болотной луже.

– Не пей, Митко, – вяло посоветовал шедший рядом с ним солдат. – Вода тут гнилая. Малярию подхватишь.

Но Митко уже не в силах был оторваться от лужи. Пусть гнилая, пусть вонючая – вода!..

Он пил торопливо, жадно, забыв обо всем. Вода колыхалась у самого его лица. Вода…

– Отмучилась Магдалена, – сказала Любка. Они с Вангой возвращались с похорон. – Царство Небесное… Так сына и не дождалась, не узнала даже, живой ли он. Ну да про это и мы не знаем.

– Живой, – сказала Ванга.

Любка недоверчиво посмотрела на нее.

– Так ведь писем давно уже нет. Откуда ты знаешь?

– Живой, – повторила Ванга.

– Разве что ты его на белом свете держишь, – вздохнула Любка.

– Не я, – покачала головой Ванга. – Кому судьба погибнуть, тот погибнет, и никто ему не поможет.

– Думаешь, нельзя судьбу изменить?

– Нельзя. Потому человеку и не дано ее знать.

– Страшно… – поежилась Любка. – Лучше про это совсем не думать!

– И не думай, – кивнула Ванга. – Толку в таких мыслях все равно нет. Живи по совести, а там как Бог даст.

«Сама-то ведь думает, – мелькнуло в голове у Любки. – Или не думает?.. Да, не мыслями это называется – то, что у Ванги в голове».

Глава 12

– Живем, как будто и войны нет! – сердито сказала Любка. – Дом строим…

– А что тебе плохо? – пожала плечами Ванга.

– А то, что есть она, война! Что с того, что из Петрича немцы ушли? Кругом-то они лютуют! Почуяли, что скоро их погонят, – как с цепи сорвались. Люди воюют, а мы тут стройку развели!

Любка расстроенно махнула рукой.

Сейчас-то как раз стройка приостановилась. Из-за Митко – на него снова напал приступ. С тех пор как его списали из армии из-за малярии и он вернулся домой, его по несколько раз в день валила с ног малярийная лихорадка.

Но дом он все-таки взялся строить: обещание есть обещание. Да и мечтал ведь об этом всю жизнь… Ванга и Любка как могли помогали ему. Еще они насколько могли уговаривали его не торопиться – видимо, из-за малярии Митко казалось, что жить ему осталось недолго, и он боялся не успеть со строительством. Так было до тех пор, пока Ванга не сказала мужу, что дом он построит обязательно – это, мол, она знает точно. А после того как Митко побывал в суде, где судили наконец-то пойманных убийц его старшего брата – в точности как предсказала когда-то Ванга, – он доверял предвидениям своей жены безоговорочно.

Но как бы там ни было, а сейчас пришлось сделать перерыв: изнуренный приступом Митко лег отдохнуть.

– Пойду гвоздей из сарая принесу, – сказала Ванга. – Митко проснется – сразу работать начнем.

Она ушла со двора, а Любка села на бревна возле строящегося дома.

– Привет, сестричка! – вдруг донесся с улицы веселый голос.

– Васил! – радостно воскликнула она.

Брат уже заводил коня во двор. С проясневшим от радости лицом Любка бросилась ему навстречу. Васил обладал особенным свойством: радость являлась повсюду вместе с ним.

Но сегодня во всем его облике была не только эта привычная радость, но и что-то еще – непонятное.

– А что это у тебя? – насторожилась Любка. – На войну собрался, что ли?

Она кивнула на притороченный к седлу вещевой мешок.

– На войну, – кивнул Васил. – А куда еще сейчас идти? В Струмице партизанская бригада собирается, – понизив голос, сообщил он. – Вся молодежь туда подалась.

– И я с тобой! – тут же воскликнула Любка. – Мы с Вангой только что про это говорили! И ты…

Словно в ответ на ее слова из-за угла дома показалась Ванга. В руках у нее был ящик с гвоздями. Она шла с задумчивым видом, и понятно было, что разговора Любки с Василом не слышала. И вдруг…

Ванга остановилась так резко, словно наткнулась на препятствие.

– Васил! – воскликнула она.

– Я, сестричка, – отозвался тот. – Здравствуй.

– Васил, не ходи! – в голосе Ванги была не просто тревога, а настоящий ужас. – Нельзя тебе! Нельзя!

Любка и Васил переглянулись.

– Куда мне нельзя? – спросил он, подходя к Ванге.

– На войну нельзя! Не ходи, братик, милый, прошу тебя…

Ванга дрожала так, что гвозди бренчали в ящике.

– Да чего ты вдруг? – Васил обнял ее. – За Любку и то не переживаешь, а за меня…

– Тебе – нельзя! – твердо сказала Ванга. – Любке можно на войну идти, с ней там ничего плохого не сделается. А тебе – нет.

– Да хватит нам немцев бояться! – возмущенно воскликнул Васил. – Их Красная Армия скоро прогонит. А мы поможем.

С каждым его словом из Ванги словно выходила жизнь. Выпал из ее рук ящик. Со звоном разлетелись гвозди.

– Ничего я не могу сделать. Ничего, – чуть слышно проговорила она.

И повернувшись, медленно ушла в дом.

Когда Любка вошла в комнату и принялась торопливо собирать свои вещи, Ванга сидела на табуретке и по щекам ее текли слезы.

– Ну что ты его хоронишь раньше времени! – сердито сказала Любка. И вдруг спросила: – Ванга… Вот ты говоришь, не надо Василу в партизаны идти – погибнет. А если не пойдет? То будет жить?

– Да, – ни на секунду не задумавшись, ответила та.

– Но он же все равно пойдет! – воскликнула Любка. – Ты же его знаешь: что решил, то сделает.

– Да лучше б он ногу сломал! – в сердцах сказала Ванга.

– Любка! – донесся со двора голос Васила. – Быстрей давай!

– Ну все. – Любка быстро поцеловала сестру. – Не бойся за нас.

Когда Любка вышла из дома, Васил, стоя на крыльце, прощался с бледным, только что отошедшим от приступа зятем.

– Ну, Митко, бывай, – сказал он, увидев младшую сестру, показавшуюся на пороге с мешком в руках.

Васил широко шагнул по ступенькам вниз – и вдруг нога его подвернулась, и он кубарем покатился с крыльца.

– Ах ты!.. – закричал он, катаясь по земле от боли.

– О господи… – с ужасом выговорила Любка. – Ногу сломал?!

Васил сел на нижнюю ступеньку, ощупал лодыжку.

– Да вроде нет… – морщась, сказал он. – Подвернул только. Да, точно не сломал. Поехали, Любка!

Чуть заметно прихрамывая, он пошел к плетню. Помог Любке забраться на коня перед собою, сам вскочил в седло…

Ванга вышла из дому, когда конский топот уже раздавался с улицы. Вскоре конь, несущий двух всадников, показался на равнине перед горами.

Ванга остановилась рядом с Митко. Тот обернулся к жене, увидел слезы на ее щеках и, обняв, сказал успокаивающе:

– Ну чего ты плачешь? Васил молодец. И Любка наша молодец. Что ж сидеть, смотреть, как другие немцев погонят? Я и сам бы пошел, если б не малярия проклятая. Скоро война кончится, Ванга, не плачь. Вернутся они скоро!

– Васил не вернется, – чуть слышно сказала Ванга. – Погибнет в двадцать три года.

И слезы, которые она все-таки пыталась сдержать, хлынули из ее слепых глаз потоком.

Ясный осенний свет лился сверху, из-под купола. В церкви было почти тихо, только всхлипывали изредка дети. Но вообще-то и они были охвачены таким страхом, который не позволял нарушать зловещую тишину.

– Какой сегодня день? – спросил Васил у пожилого сельчанина, сидящего рядом с ним на полу.

– Хуже не бывает, – невесело усмехнулся тот. – Черный день сегодня.

– Нет, число, число какое? – переспросил Васил.

– Восьмое октября.

– Надо же! – хмыкнул Васил.

– Что?

– День рождения у меня сегодня. А я и забыл.

– Сколько ж тебе стукнуло?

– Двадцать три.

– Вся жизнь впереди…

Оба замолчали. О том, есть ли у них впереди хотя бы один день жизни, говорить никому не хотелось. С той минуты, когда после ночного взрыва немцы согнали в церковь жителей села, никто не ответил бы на этот вопрос.

– Как ты думаешь, что они собираются делать? – кивнул на запертую дверь Васил.

– А кто их знает? – пожал плечами сельчанин. – Они ж как звери стали. Даже хуже, чем когда война только началась. Чуют, что недолго им осталось…

Васил медленно обвел взглядом сидящих на полу людей. В основном здесь были женщины и дети, из мужчин – разве что старики.

– Ты куда? – спросил сельчанин, увидев, что он встает. – Брось! – дергая Васила за руку, сказал он. – Может, попугают да отпустят. – И понизив голос, добавил: – Мы не выдадим, что ты чужой…

Словно в ответ на его слова, дверь церкви распахнулась. На пороге показался немецкий офицер, за спиной у него стояли автоматчики.

– Партизан взорвал мост возле ваша деревня! – на ломаном болгарском сказал офицер. – Вы все это знаете. Партизана надо наказать. Если нет, мы взорвем эту церковь. И вас всех. Даю час.

Ужас пронесся по церкви. От того, что исходил он не от одного человека, а от сотен, ужас этот был осязаем, как ветер.

– Это сделал я. – Голос Васила прозвучал, казалось, под самым куполом. – Я партизан.

Глиняная миска выпала у Ванги из рук и разлетелась в мелкую крошку.

– Что с тобой? – недовольно спросил Митко. – С утра все из рук валится. Что за день у тебя сегодня?

Он налил себе четвертую рюмку ракии. Раньше Митко выпивал только вечером и рюмки две, не больше, но последнее время стал позволять себе и третью, и вот четвертую – говорил, что это помогает от малярии.

– У Васила сегодня день рождения, – глухо выговорила Ванга. – И его больше нет.

– Ты что говоришь?!

Митко едва рюмку не выронил.

– Я ведь сглазить его хотела, – ровным мертвым голосом сказала Ванга. – Думала: может, ногу сломает, тогда не уйдет? Нет… Бог чужого голоса не слышит.

– Да от Любки вчера только весточка была! – воскликнул Митко. – Все у них хорошо, скоро вернутся!

– Васил не вернется, – проговорила Ванга. – Он мертвый.

– Никто не хоронит партизана! – объявил немецкий офицер. – Или тоже будет расстрелян! Все! Разойтись!

Люди молча стояли перед церковью. Площадь была маленькая, и все видели изуродованное тело, оставшееся на ней после того, как расстрел наконец прервал мучения незнакомого парня, который назвал себя партизаном. Все испытывали сострадание к нему.

Но никто не чувствовал в эти минуты такого неизбывного горя, как слепая женщина, в одиночестве стоящая посреди своего двора, под огромным равнодушным небом.

Глава 13

Будним днем в петричской церкви было пусто. Удивляться этому не приходилось: люди с войны вернулись, дел невпроворот, молиться времени нету… Бог поймет. Для Него, может, работа – лучшая молитва!

Удивляться приходилось скорее тому, что кто-то все-таки молился у иконы святой Петки.

– Господи! – тихо звучал голос стоящей на коленях женщины. – Спаси моего мужа! Он добрый, хороший человек, за что его наказывать? Ведь умрет от выпивки проклятой! Пусть он живет. – Женщина замолчала, словно надеялась услышать ответ. Потом горячо зашептала снова: – Это мне наказание, мне… Но чем же и я виновата, Господи? Мне и так тяжело! – Она взялась руками за голову. – Все у меня здесь, всех я слышу, все про них слышу… Помоги мне, Боже! Мужу моему помоги…

Может, Ванга и надеялась, что, когда она вернется домой, муж встретит ее на крыльце, здоровый и радостный. А может, понимала, что это невозможно: когда она уходила в церковь, Митко уже лыка не вязал после четырех стаканов ракии, выпитых с самого утра…

Теперь, в сумерках, возле дома было тихо и пусто. Люди – сотни людей, каждый день собиравшиеся во дворе, – с ропотом разошлись, узнав, что слепая Вангелия ушла в церковь и сегодня принимать никого больше не будет.

Но когда Ванга вошла во двор, одна фигура все же поднялась со ступенек крыльца и пошла ей навстречу.

– Ванга, милая! – прозвучал женский голос. – Как хорошо, что я тебя нашла!

Через мгновение Ванга и ее гостья уже стояли обнявшись и в голос плакали. Мальчик, стоящий рядом, смотрел на них удивленными серьезными глазами: почему они плачут и почему одновременно с этим смеются? Странно, очень странно!

– Мне прежние твои соседи подсказали, что ты замуж вышла и в Петрич уехала… Ванга, если бы ты знала… Мне так нужен твой совет!

– Пойдем в дом, Ольга, – сказала Ванга, утирая слезы. – И маленький твой с нами пойдет.

– Это Андрей. – Ольга в последний раз всхлипнула. – Мой сын.

– Я не маленький, а большой, – уточнил мальчик.

– Ты не большой, – улыбнулась Ванга. – Но взрослый. Пойдем, пойдем.

Ольга укладывала сына спать за занавеской в алькове.

– Спи, Андрюша, – сказала она. – Мне надо выйти.

– Куда? – спросил он.

– К тете Вангелии. Нам надо поговорить.

– Ты хочешь поговорить с ней про папу? – уточнил мальчик.

– Да, – кивнула Ольга.

– Мама, не уходи. – Его голос дрогнул. – Мне одному грустно.

– Но, сыночек… – начала было Ольга.

«Я в самом деле считаю его взрослым, – мелькнуло у нее в голове. – А он маленький ребенок, к тому же переживший такое, что не каждый взрослый выдержит».

Она вспомнила, как стояла в гардеробном шкафу, прижимая к себе сына, и молилась лишь о том, чтобы ребенок не заплакал и не привлек внимание немцев. Их патруль неожиданно вошел в пансион, хозяйка которого приютила свою давнюю русскую постоялицу после того, как та вышла из родильного дома с младенцем, без мужа и без крыши над головой. И кто мог знать, устроят ли немцев документы болгарки Ружены Димитровой, которые имелись у Ольги, или они решат проверить их по каким-нибудь своим картотекам, и что покажет такая проверка?..

Андрюша не издал тогда, в шкафу, ни звука, а ведь ему было только два года. Да и теперь всего четыре…

Ольга смотрела на сына, не зная, что ему сказать. Вдруг занавеска раздвинулась и в альков заглянул Митко. Вид у него был немного помятый, все-таки утренняя ракия не прошла даром. Но после того как в дом вошел ребенок, он не выпил больше ни капли.

– А давай, парень, я с тобой посижу? – предложил Митко. – Расскажу, как дом строил. И грустно тебе не будет.

– Вы сами дом построили, дядя Митко? – оживился Андрюша. – Такой большой дом – сами?

– А кто же? Конечно, сам, – подтвердил тот.

«Почему у них с Вангой нет детей? – подумала Ольга, глядя, как Митко садится на табуретку рядом с Андрюшиной постелью и какой блеск появляется в глазах ее сына, предвкушающего интересный рассказ. – Митко был бы отличным отцом, это же видно».

Но спросить его об этом она, конечно, не решилась. И потихоньку выскользнула из алькова, задернув за собой занавеску.

Ванга сидела в палисаднике. Она подвинулась, освобождая Ольге место рядом с собою на низенькой скамеечке.

– Ты жива, Ванга! – сказала Ольга, садясь. – Ведь я даже этого о тебе не знала.

– А я знала, что ты жива, – улыбнулась Ванга. – Всю войну знала.

– Неудивительно, что ты знала. – Ольга тоже улыбнулась. – У тебя дар.

– Думаешь, у тебя его нет?

– Да ну, какой у меня дар! – махнула рукой Ольга.

– Может, не дар, – уточнила Ванга. – Но подарок.

– Какой же? И от кого? – не поняла Ольга.

– От Бога, – как о само собой разумеющемся, сказала Ванга. – Он тебе не только разумное сердце подарил. Он тебе дал защищать своих близких. Ты под Божьей защитой, а они – под твоей.

Ольга сразу помрачнела.

– Если бы так! – сказала она. – Но… Мой муж пропал, Ванга. Или даже… Нет! Я не верю, что он погиб. – В ее голосе стала слышна глубокая, тщательно скрываемая тоска. – Но все говорят, что он не мог остаться в живых. Его арестовали в самом начале войны. И с тех пор я ничего о нем не знаю. И никто не знает. Когда Советская Армия вошла в Софию, я сразу же пошла к военному коменданту и все ему рассказала. Что мой муж был советским разведчиком, что он был арестован… Может быть, не надо было об этом рассказывать, но я дошла уже до отчаяния, и мне нужна была помощь. Но…

– Но комендант тебе не помог, – договорила Ванга.

– Может быть, он действительно не знает, где Алексей, а может, просто не хочет мне об этом говорить. Я не знаю, какие резоны у этих людей, я их не понимаю…

Она вдруг осеклась, взглянув на Вангу. Лицо у той совершенно переменилось. И не из-за того, что в разрыве ночных облаков показалась луна…

На лице Ванги появилась такая отрешенность, какой Ольге никогда не приходилось видеть. Она даже представить не могла, что человеческое лицо может быть таким… нездешним. Этот облик подруги был для Ольги нов и страшен.

– Ванга, – испуганно спросила она, – что ты?..

– Смерть, – тихо, но отчетливо выговорила та. – Смерть рядом с тобой.

– Я скоро умру? – ахнула Ольга. – Что же будет с Андрюшей?!

– Ты рядом с мужем, – не обращая внимания на Ольгины слова и даже не глядя на нее, продолжала Ванга. – Его смерть, не твоя. – Ольга коротко вскрикнула, но Ванга не обратила внимания и на это. – Там река, – сказала она. – Река, широкий плес, и сосна на берегу. Тройная сосна на широком плесе. Твой муж умирает. Он в бараке, возле него врачи. Но спасут не они – ты его спасешь. Только ты!

Последние слова Ванга не выговорила, а выкрикнула. И тут силы оставили ее – она начала сползать со скамьи.

Ольга остолбенела. У нее не было сил пошевелить ни рукой, ни ногой.

Ванга лежала неподвижно. Цветы склонились к ее лицу, и от этого оно казалось мертвым.

Ольга наконец пришла в себя и наклонилась над ней.

– Ванга! – воскликнула она. – Очнись, пожалуйста! Это я виновата, зачем тебя растревожила?

Конечно, глаза Ванги открыться не могли, но стало понятно, что жизнь возвращается к ней. Она пошевелилась. Медленно села. Провела ладонью по лбу.

– Слава богу! – выдохнула Ольга. – Принести тебе воды?

– Не надо, – чуть слышно произнесла Ванга. – Не обращай внимания. По-другому это не бывает. Может, и не должно быть по-другому… Что я тебе сказала?

– А ты не помнишь?

– Нет.

– Ты сказала, что мой муж лежит в бараке, где рядом река с широким плесом и тройной сосной на берегу. Что рядом с ним врачи. И что он не умрет, потому что я его спасу. Ванга, – задыхаясь от волнения, произнесла Ольга, – я думаю, это территория какого-нибудь из бывших немецких концлагерей. По всему это так!

– Если ты так думаешь, значит, так и есть, – сказала Ванга. – Ты найдешь своего мужа.

– Я поеду прямо сейчас! – воскликнула Ольга.

– Митко отвезет вас с Андрюшей на станцию, – ничуть не удивившись тому, что подруга собирается ехать ночью, кивнула Ванга. – И еще, Ольга…

– Что, что? – нетерпеливо спросила та.

– Когда найдешь мужа, когда вылечишь его – уезжайте в Россию.

– Как в Россию? – оторопела Ольга. И растерянно проговорила: – Я не знаю, Ванга… Я слишком долго там не была. Это совсем другая страна, чем та, которую я помню. По сути, это чужая страна для меня, не говоря уже об Андрюше. Как нам там придется?

– Трудно придется, – кивнула Ванга. – Но там ты не погибнешь.

– А здесь погибну?

Ванга молчала.

– Почему ты молчишь? – не выдержала Ольга.

– Не хочу на другую твою дорожку заглядывать. Иди по этой, – ответила Ванга. – Уезжай в Россию.

Глава 14

Приближался вечер, а толпа людей во дворе все не уменьшалась.

«Ночевать они тут собрались, что ли? – с тоской подумал Митко. Он сидел один за вкопанным в саду столом и прислушивался к гулу толпы во дворе перед домом. – А что, с них станется. И с Ванги станется еще и ночью их принимать!»

– Я из самой Софии приехала, – донесся со двора женский голос. – Три дня уже жду. Я и не знала, что здесь столько людей!

– Со всей Болгарии к Ванге едут, – ответил мужской голос. – А сахар ты привезла?

– Две ночи под подушкой держала. А зачем ей сахар, не знаешь?

– Говорят, она по нему судьбу узнает.

– Чудо… – вздохнула женщина.

Митко в сердцах махнул рукой и налил себе ракии.

– Чудо… – пробормотал он. – Все чуда хотят! А на что оно? Жить бы да радоваться, и никаких чудес не надо. За что меня Бог наказал?

Он выпил, налил себе еще. Шелестели над головой листья, солнце ласково гладило макушку… Почему не получается жить да радоваться – в своем саду, рядом со своим домом, о котором он столько мечтал? Не знал Митко ответа на этот вопрос. И никто не знал, даже Ванга, наверное.

Ванга же в эти минуты сидела в доме за столом и слушала, что говорит ей солидный, по-городскому одетый мужчина. Точнее, не говорит, а вещает, судя по его виду и тону.

– Я так считаю, – вещал он, – главное – правильно поставить перед собой цель. Вот взять меня. Другие мечутся, рвутся сами не знают куда – и ничего не достигают. А я в свои сорок лет уже начальник департамента, а там и…

– Чего от меня хочешь? – перебила его Ванга.

– Как чего? – удивился тот. – Хочу узнать, как будет развиваться моя карьера.

– Карьера? – усмехнулась Ванга. – Досюда – и хватит.

– В каком смысле – хватит? – опешил посетитель. – Докуда – досюда?

– Уходи, – сердито сказала Ванга.

Не ограничившись словами, она встала, подтолкнула его к двери, а потом и вытолкала из комнаты.

И уже на крыльце крикнула ему вслед:

– Иди, иди! Я тебе не зеркало, чтобы ты собой любовался!

– Хамка! – завопил посетитель, чуть не скатываясь с крыльца. – Я на тебя найду управу!

Из-за дома показался Митко. Он уже нетвердо держался на ногах, но ситуацию оценил сразу же.

– А я и искать никого не буду! – прикрикнул он на разбушевавшегося посетителя. – Сам справлюсь.

– Постойте! – завопил мужчина, когда Митко принялся взашей выталкивать его со двора. – Пусть она хотя бы скажет, что это такое: досюда – и хватит! Что это значит?! Я же не смогу так уехать!

Пока длилась вся эта суматоха, Ванга молча стояла на крыльце. Собравшиеся во дворе люди отвлеклись на скандального посетителя.

– Скоро все изменится, – раздался вдруг голос.

Голос этот был так странен, что люди не сразу поняли, кому он принадлежит. Только скандалист тут же оглянулся на Вангу.

– У меня изменится? У меня? – вскинулся он.

– Молчи! – прикрикнул на него Митко.

Все замерли, глядя на Вангелию. Она возвышалась над людьми, как неподвижный монумент. Лицо ее застыло, голос звучал глухо, слова, слетавшие с ее губ, казались бессвязными. Но все-таки смысл их постепенно угадывался, и он был страшен, этот смысл…

– Через полгода все изменится. Умрет. Через полгода умрет. Главный в Кремле. Все изменится в России. Через полгода Сталин умрет.

Во дворе стояла пронзительная тишина. Никто не знал, можно ли произносить это имя вот так, в связи со словом «смерть». Но именно так оно было произнесено, и страшно было верить словам Ванги, и трудно было не верить…

Глава 15

Женщины укладывались спать. Все они, сокамерницы, происхождения были простого – может, поэтому быстро привыкли к суровой тюремной жизни.

– Вангелия, вот сахар. – Иванка, молодая женщина с бойкими глазами, подошла к нарам в углу. – Еще вчера под матрас положила. Скажешь про меня?

– Скажу, – кивнула Ванга.

Иванка протянула ей кусочек колотого сахара и поскорее отступила на шаг назад, как будто от Вангелии могла ударить в нее молния.

Но молния, конечно, не ударила.

– Вот брат твой пришел, – обычным своим голосом сказала Ванга, сжимая в руке сахар.

– Какой брат? – удивилась Иванка. – Нету у меня брата.

Женщины смотрели на все это, не приближаясь, каждая со своих нар.

– Есть брат, есть, – возразила Ванга. – Отец твой на стороне имел семью, сына имел, совсем маленьким тот умер. Вот он – пришел вместе с твоим отцом. Вот они оба стоят.

Иванка быстро закрутила головой, но никого, конечно, не увидела.

– И мама твоя тоже пришла, – продолжала Вангелия. – Плачет, жалеет тебя. Волнуются они за тебя. Зачем ты поверила Бойко? Он плохой человек.

– Я его люблю… – не с уверенностью, а с каким-то суеверным ужасом произнесла Иванка. – Бойко муж мне!

– Не муж, – отрезала Вангелия. – Никогда на тебе не женится. Врет тебе. Отец твой говорит: бросай его, дочка, из этой ветки свистка не вырежешь. Бойко ворует, а ты из-за него в тюрьме. Мама твоя плачет о тебе. Оставь Бойко. Будешь свободна и счастлива.

Ванга разжала руку, протягивая сахар обратно Иванке. Та испуганно отшатнулась.

– Как ты это про меня узнала?.. – с трудом выговорила она.

– Сахар сказал. Он у тебя под головой полежал и тебя запомнил.

Женщины потрясенно молчали.

– Только сахар так может? – наконец спросила одна из них, пожилая портниха Десислава из Нова Сада.

– Еще вода может, – ответила Вангелия. – Вода очень хорошо и людей запоминает, и их дела.

– Господи, и как тебя сюда заперли-то? – покачала головой Десислава. – Совести у этих начальников нету, так хоть страх бы имели!

– Вангелия, а как ты покойников вызываешь? – с наивным интересом спросила самая молодая из сокамерниц, совсем девчонка по имени Живка.

– А я их не вызываю, – улыбнулась Ванга. – Они сами приходят. Я им как ворота, они через меня в этот мир заходят.

– Прямо сюда? – воскликнула Живка. – К нам?

– Ну да, – кивнула Ванга. – Когда я человека вижу, то и всех его близких, которые умерли, тоже вижу. Они меня спрашивают, как их родной человек живет. И я их могу спросить – они мне отвечают.

При этих словах Десислава опасливо перекрестилась и пробормотала себе под нос:

– Не дай бог таких гостей принимать.

– А как ты видишь, что с людьми было? – не отставала Живка. – И что с ними будет?

– Да как-то само собой, – улыбнулась Вангелия. – Вот человек передо мной стоит – и у меня в голове как будто окошко открывается. Я в это окошко на него смотрю и всю его жизнь вижу. И мне про его жизнь рассказывают.

– Прямо вслух рассказывают? Голосом?

– Да. Только этот голос кроме меня никому не слышен.

– Тяжело это… – покачала головой Иванка.

– Тяжело, – спокойно кивнула Вангелия.

Может, женщины расспрашивали бы ее и дальше, но тут дверь камеры открылась и вошел надзиратель.

– Отбой! – скомандовал он. И обращаясь к Вангелии, добавил: – А ты поменьше болтала бы. Мало тебе, что язык длинный сюда тебя привел?

В голосе его, впрочем, звучала опаска. Кто ее знает, эту Вангелию! Еще наколдует чего-нибудь…

Этот же надзиратель открыл дверь в камеру и утром: не успел еще смениться с дежурства.

– Вангелия Гущерова! – выкликнул он. – Выходи с вещами.

– Куда ее? – ахнула Иванка.

– Кто ж это знает? – вздохнула Десислава.

Ванга не выказала ни малейшего беспокойства. Она собрала свои вещи в мешок и, простившись с подругами по несчастью, с которыми полгода провела в тюрьме, пошла к выходу из камеры.

По коридору тюремного барака надзиратель вел ее молча и только у самого выхода тихо произнес:

– Сталин сегодня умер.

– Я знаю, – не оборачиваясь, ответила Вангелия.

Надзиратель перекрестился.

Глава 16

– Вот и шестнадцать лет твои отпраздновали, родная, – сказала Ванга племяннице. – Не верится! Давно ли мама твоя такая была? В партизаны пошла почти в твои годы…

Печаль пробежала по лицу Ванги. Наверное, вспомнила брата Васила, погибшего в партизанах, – она часто его вспоминала, особенно когда вся семья собиралась на какое-нибудь торжество. Вот как сегодня на день рождения племянницы.

Услышав слова сестры, Любка, вместе с соседками убиравшая после праздника столы в саду, обернулась и прислушалась.

– Тетя Ванга, – спросила племянница, – а зачем ты сегодня за столом всем рассказала, что я вчера с девчонками с уроков убежала?

– Разве я такое рассказывала? – удивилась Ванга.

– Ну конечно! – воскликнула девочка. – И что с уроков я сбежала, и что деньги подружке на мороженое дала…

– А!.. – улыбнулась Ванга. – Наверное, маленькие силы не ко времени меня окликнули.

– Маленькие силы? А где они?

– Они всегда возле меня. Вот, сегодня рассказали мне, как ты вчерашний день провела. А есть еще большие силы. Когда они во мне говорить начинают… Нет, не во мне они, – тут же поправилась Ванга. – Они сами по себе, через меня говорят только. И свои силы я тогда совсем теряю, когда они через меня говорят. Так плохо мне становится, так тоскливо…

– Тетя Ванга… Это большие силы тебе когда-то сказали, что Сталин умрет? – спросила племянница. – Я же помню, как тебя в тюрьму забрали, хоть я и маленькая была. Мама так плакала! Это тебе большие силы подсказали? Тогда, давно?

– Да, – кивнула Ванга.

– А про Курск? – не отставала девочка. – Помнишь, когда к тебе русские приезжали, ты им сказала, что Курск скроется под водой и весь мир будет его оплакивать? Они потом говорили, такого быть не может: они сами в этом городе живут и никакой воды там нету… Это большие силы через тебя сказали, да?

– Наверное, – кивнула Ванга.

– А когда эти большие силы снова придут?

Глаза племянницы горели любопытством.

– Вот этого не знаю. Они не очень часто приходят, – улыбнулась Ванга.

Девочка обвела взглядом палисадник, в котором они стояли вместе с тетей, и недоверчиво проговорила:

– Так маленькие силы, получается, все время здесь?

– Да, – снова кивнула Ванга. И улыбнувшись, предложила: – А хочешь их увидеть?

– Нет! – воскликнула племянница. – Ни за что! – Но тут же, смутившись своего крика, с интересом спросила: – А какие они? Что я увижу?

– Ничего особенного, – пожала плечами Ванга. – Просто светящиеся точки. Знаешь, как светлячки вечером над цветами летают?

– И ты всегда их видишь? Всегда-всегда?

– Да.

– Как же тебе тяжело жить, тетя Ванга! – воскликнула девочка.

Любка, незаметно подошедшая к ним, только вздохнула.

– Что ты вздыхаешь, Оля? – спросил Алексей. – Не притворяйся, я же слышу, что ты не спишь.

Собственно, она и не пыталась притвориться: знала, что это бессмысленно, потому что муж легко распознает такие вещи, а главное, просто не хотела обманывать его даже в мелочах. Их отношения с самого начала не позволяли этого, а с тех пор как Ольга нашла Алексея в лазарете бывшего немецкого концлагеря – сколько она объездила их, пока добралась до того, что стоял у реки с тройной сосной на берегу! – связь между ними стала особенной. Не в области обыденного была теперь эта связь…

И от того, что Ольга это понимала, ей легко далось решение, которое казалось ее мужу тяжелым, даже невозможным.

Это произошло сразу же, как только Алексей поправился настолько, чтобы выдержать дорогу из Болгарии в СССР.

Сначала все было так хорошо, что по утрам Ольга просыпалась с ощущением невозможности происходящего. Неужели она в Москве? И Алеша, и Андрюша – они вместе, и теперь, конечно, навсегда! И Москва, хоть еще и не оправилась от войны, прекрасна, как никакой другой город на свете, и живут они в квартире в Сокольниках, которая, конечно, выглядит казенно-неуютной с этими голыми стенами и бирками на мебели, но ведь все это такая ерунда по сравнению с тем, что им пришлось пережить, и она, Ольга, даже рада, что квартира у них такая… никакая, и можно будет наполнить ее собственными обыкновениями, и Андрюша скоро пойдет в школу, а потом придет зима, и они пойдут на каток, и опять все вместе…

Все эти счастливые мысли роились у Ольги в голове не только по утрам, но и когда она готовила обед, ожидая мужа с работы.

Из-за этих своих мыслей, когда Алексей наконец пришел, она не сразу заметила, что у него что-то случилось. А может, он сам не хотел, чтобы она догадалась… И только когда он невпопад ответил на какой-то Андрюшин вопрос, Ольга расслышала в его голосе подавленность.

– Что случилось, Алеша? – спросила она, отправив сына делать задание по русскому языку.

Андрей занимался с учительницей, которая приходила на дом: все-таки его русский оставлял желать лучшего, и Ольга не хотела, чтобы в школе у него сразу же возникли трудности.

– Давай прогуляемся? – вместо ответа вдруг предложил Алексей.

То, что он рассказал, когда они оказались вдвоем в дальнем углу парка «Сокольники», прозвучало для Ольги как гром среди ясного неба.

– Я уверен в нем как в себе, – сказал Алексей. – Больше, чем в себе! Он пять лет был резидентом в Болгарии, я работал под его началом. Он не может быть шпионом.

– Может быть, это просто недоразумение? – предположила Ольга. – Разберутся и выпустят?

– Арестованы все, с кем я учился в разведшколе, с кем начинал работать в разведке. Это тоже недоразумение? Или они все шпионы?

– Думаю, нет, – сказала Ольга.

– Я тоже так думаю. Точнее, я в этом уверен. Здесь что-то страшное творится, Оля, – произнес Алексей после паузы. – Ты бы слышала, как меня сегодня допрашивали! Как фашисты, только пыток не хватало. Почему меня не уничтожили в гестапо, почему отправили в концлагерь?!

– Но ведь они должны благодарить тебя за это! – возмутилась Ольга. – Если бы ты не выдержал и в гестапо узнали бы, что ты разведчик… Ведь погибло бы столько людей!

– Их неблагодарность меня не угнетает, – поморщился Алексей.

– А что угнетает? – тут же спросила Ольга.

– Мне предложили работать в новой лаборатории. Если спросишь, в какой, я не сумею тебе ответить: всех подробностей мне пока не сообщили.

– Но может быть, это что-то вполне безобидное? – предположила Ольга.

– НКВД не организует безобидных лабораторий, – усмехнулся Алексей. – Исходя из того, что мне все-таки сочли возможным открыть, я делаю вывод, что намечается продолжение исследований, которые вело «Аненербе».

– Что такое «Аненербе»? – спросила Ольга.

– Это была главная научно-исследовательская структура СС. Разработка технологий, позволяющих управлять сознанием.

– Боже мой, но почему ты решил, что Россия собирается вести такие же исследования, какие вели фашисты?! – воскликнула Ольга.

– Потому что архив «Аненербе» теперь в СССР. Двадцать пять вагонов из Берлина привезли. Сегодня мне сказали, что эти исследования представляются весьма перспективными и будут продолжены.

– Но ведь чтобы управлять сознанием… Ведь для этого нужны живые люди?.. – с трудом спросила Ольга.

– Да уж не мыши. И судя по количеству арестованных, человеческого материала достаточно, – сквозь зубы произнес Алексей.

– И ты…

Ольга замолчала, не в силах выговорить то, что заставляло ее холодеть.

– Я не буду в этом участвовать, – ответил на ее непрозвучавший вопрос Алексей.

Ей стало стыдно: как она могла даже предполагать, что он мог бы решить иначе?

Однако о последствиях его решения следовало подумать немедленно.

– Ты не должен погибнуть, – удивляясь спокойствию, с которым она говорит о таких вещах, сказала Ольга. – Это было бы слишком несправедливо – уцелеть в гестапо и погибнуть на родине.

– Да, это глупо, – улыбнулся Алексей. – Но вариантов я для себя не вижу. Оля, Оля!.. – В его голосе прозвучала невыносимая тоска. Как когда-то накануне ареста в Софии. – В какую ловушку я вас заманил!

– А ведь я давно об этом думаю… – медленно проговорила Ольга.

– О ловушке?

– Нет. О том, что ты не предназначен быть разведчиком. Не подумай плохого – в тебе довольно и смелости, и мужества, я это отлично понимаю. Но твое сердце не ожесточено. И я думаю, никогда не ожесточится настолько, чтобы для тебя не имели значения моральные преграды. – Она попыталась поймать его взгляд и спросила: – Что ты молчишь, Алеша? Ведь это так?

Он наконец прямо посмотрел ей в глаза и ответил:

– Так.

– За это я тебя и люблю. Впрочем, мне трудно сказать, за что я тебя люблю! – засмеялась Ольга. – За все. – И тут же лицо ее сделалось серьезным. – Ты должен уйти с этой работы, – решительно сказала она.

– Это невозможно, – возразил Алексей. – С этой работы уходят только… В общем, с этой работы не уходят.

– А если ты заболеешь?

– Интересно, чем? – усмехнулся он. – Корью? Гриппом?

– Это должно быть серьезное нервное заболевание, – сказала Ольга. – Такое, с которым тебя спишут со службы. Болезнь Паркинсона или что-нибудь в том же роде. Ты врач, тебе лучше знать.

– Если даже и спишут, то все равно потом арестуют, – пожал плечами Алексей. – Вопрос времени.

– Главное, чтобы списали, – сказала Ольга. – И мы сразу же уедем в какую-нибудь дальнюю глушь. Россия большая – о нас забудут.

Алексей слушал внимательно и, как ей показалось, удивленно: вероятно, подобная мысль не приходила ему в голову. Но когда Ольга закончила свой страстный монолог, удивление в его глазах сменилось горечью.

– В глушь!.. – с не свойственной ему страстью воскликнул он. – Но ты, Оля!.. Да разве ты для того вернулась на родину, чтобы прозябать в глуши? А Андрюша? Ведь ему надо учиться.

– Мы с Андрюшей будем жить так, как будешь жить ты, – глядя мужу в глаза, твердо произнесла Ольга.

За десять лет, прожитые в сибирской деревне, куда они уехали сразу же, как только Алексея комиссовали со службы, она ни разу не пожалела о таком повороте судьбы. Какое – жалеть!.. Бога она всю жизнь благодарила, что Алексею удалось убедить начальство в своей болезни. Что с того, что муж с его способностями к лечению нервных заболеваний, – чем дольше Ольга с ним жила, тем явственнее понимала, что они уникальны, – работает не в научном институте, а в обычной деревенской больнице? Зато он жив. Что с того, что сын ее закончил не столичную, а сельскую школу? Зато его детство прошло под родительским крылом, а не в интернате для детей врагов народа.

И все-таки именно с сыном было связано сейчас ее волнение, именно из-за него она не спала до самого рассвета.

– Оля, спи, – не открывая глаз, повторил Алексей. – Андрей – взрослый парень. Нагуляется и придет. – Он открыл глаза, сел на кровати, всмотрелся в лицо жены и спросил: – Ну почему ты за него волнуешься?

Он обнял Ольгу, поцеловал в макушку.

– Мне трудно объяснить, – жалобно сказала она, уткнувшись носом ему в грудь. – Конечно, я не о том волнуюсь, что Андрюша поздно загулялся. Меня его будущее волнует.

– Что именно волнует тебя в его будущем? – удивился Алексей. – Он хочет быть военным. Это тебе не нравится?

– Не это… – задумчиво проговорила Ольга.

– Не тревожься, родная моя, – улыбнулся Алексей. – Андрей сильный, ошибки в жизни не сделает.

– Ошибки?.. – повторила Ольга. – Да! Именно это. Я боюсь какой-то его ошибки… Но какой? Сама не понимаю.

Когда Андрей наконец вернулся – влез в окно, чтобы не будить родителей, – Алексей уже спал. Но Ольга не спала, конечно. Выйдя в кухню, она увидела, что сын с аппетитом ест хлеб, запивая его молоком из глиняной крынки.

– Не кусочничай, Андрюша, – сказала она, снимая салфетку со стоящей на столе тарелки. – Вот твой ужин.

– Спасибо, мама, – улыбнулся он. – Ну что ты не спишь?

Ольга залюбовалась сыном. В свои семнадцать лет он стал так похож на ее покойного отца, что при взгляде на него она порою чувствовала себя маленькой девочкой.

– Тебя жду, – ответила Ольга.

– Извини, – весело сказал Андрей. – С Наташкой загулялся!

Сын уплетал картошку с мясом, а Ольга сидела напротив за столом и смотрела на него.

– Андрюша, ты уже точно решил? – вдруг спросила она.

– Насчет Наташки? Точно, – кивнул он. – Я ее люблю. Училище окончу и женюсь. Если дождется, конечно.

– Нет, не про Наташу, а про училище – точно? – переспросила Ольга. – Ты уверен, что хочешь быть военным?

– Уверен, ма, уверен, – кивнул Андрей. – Только еще не знаю, летчиком или подводником. Ну, до выпускного время еще есть. А что? – спросил он, заметив мамину задумчивость.

– Не знаю, Андрюша. – Она покачала головой. – Только вот мне почему-то тревожно, и именно в связи с твоим выбором. Летчиком или подводником…

Андрей уснул мгновенно, только коснулся щекой подушки. Да и Ольга наконец задремала, хотя подспудная тревога не оставляла ее, несмотря на то, что сын был уже дома.

Странные видения проносились у нее перед глазами: темная тень опускалась на дно моря, и от этой тени непонятным образом исходил глухой, едва слышный стук… Потом тень сделалась человеческим лицом, и там, в своем сне, Ольга поняла, что это лицо Вангелии… Ее глаза не были слепы – они были широко открыты, и в них стояла такая скорбь, которую невозможно было выдержать…

Ольга вскрикнула и села на кровати. Раннее летнее солнце просвечивало занавески, лучи его скользили по одеялу… Безмятежность и покой, казалось, насквозь пронизывали дом Незнамовых, его бревенчатые стены.

Но покоя не было в Ольгиной душе.

Алексей сразу же проснулся от ее вскрика.

– Ты что, Оля? – он посмотрел на часы. – Поспи, рано еще.

– Алеша, мне надо поехать в Болгарию, – проговорила она.

– Зачем?

– К Ванге.

Муж помолчал, потом сказал с сочувствием:

– Оля, я понимаю. Детство, юность, подруга… Конечно, ты о ней скучаешь. Но лучше не рисковать. С твоей Ванги, я уверен, глаз не спускают. Таких людей КГБ контролирует, и не только КГБ, может.

– Алеша, я тоже это понимаю, – кивнула Ольга. – Но я должна ее увидеть. Ну, потому что… Сама не могу объяснить. Но это очень важно, я чувствую. Если бы путевку достать! – вздохнула она. – Хотя какая у нас здесь путевка… Тем более мы не в колхозе работаем, а в больнице.

Алексей внимательно посмотрел на жену.

– Ты поедешь, Оля, – сказал он.

Глаза Вангелии – зрячие, каких никогда не могла она видеть у подруги, – снова явились перед Ольгиным мысленным взглядом. Что было в этих глазах? Она не понимала.

Глава 17

– К сожалению, мне нечем вас обнадежить, – сказал врач. – Положение вашего мужа… – Он запнулся и договорил после паузы: – Очень тяжелое.

Ванга стояла в коридоре, дожидаясь, когда в палате, где лежал Митко, закончится консилиум. Вот, закончился…

– Митко умрет, – без вопросительной интонации произнесла она.

Врач помедлил, но все же ответил:

– У него цирроз печени. Давно он злоупотребляет алкоголем?

– В войну пить стал.

– Да… – вздохнул врач. – Почти двадцать лет. Удивляться не приходится.

Ничего больше не говоря, Ванга вошла в палату. Села на кровать, взяла Митко за руку. Он приоткрыл глаза, и на губах его мелькнула то ли улыбка, то ли гримаса страдания.

– Я здесь, Митко, – сказала Ванга. – С тобой.

– Ванга… – чуть слышно произнес он. – Загубил я свою жизнь. Сам загубил.

И снова впал в забытье.

Врач тихо вошел в палату, остановился у кровати и шепотом сказал:

– Ему недолго осталось.

– Знаю. – Ванга встала. – Смерть близко. Домой его заберу.

Дома Митко почувствовал себя лучше. Во всяком случае, он смог поговорить с женой, которая не отходила от него ни на минуту.

– Прости меня, Ванга, – сказал он. – Плохим я тебе мужем был.

– Не думай об этом, Митко.

Ванга погладила его руку. Мозоли у него на ладони стали почти неощутимыми – как будто растворялись сейчас вместе с его жизнью.

– Зачем я пил? – с горестным недоумением проговорил Митко. – Свою жизнь загубил и твою горем залил… Прости.

– Ты прости меня. – В голосе Ванги слышалась не просто горечь, а страшное, неизбывное горе. – Это я тебя краем задела. Не хотела. А ничего не поделаешь.

Митко закрыл глаза. Ванга опустилась на колени и стала молиться, держа мужа за руку. Рука Митко задрожала в агонии, потом обмякла… Ванга вдруг легла на пол рядом с его кроватью и… уснула.

Димитра Гущерова хоронили на третий день после смерти, как положено по христианскому обычаю. Односельчане один за другим подходили прощаться с ним. В комнате у гроба сидела заплаканная Любка, мрачно смотрел в пол брат Томе…

– А Вангелия где? – негромко спросил у Любки односельчанин. – Почему ее нету?

– Не спрашивай, – ответила та.

Ванга спала у кровати, на которой умер ее муж. Она лежала на полу не шевелясь – точно так, как легла в минуту смерти Митко. Когда гроб выносили из дому, когда несли к кладбищу, никто уже не спрашивал, где же вдова. Ее отсутствие на похоронах выглядело так странно и мрачно, что люди боялись спрашивать об этом…

Но едва ли не более странным оказалось ее появление – Ванга пришла на кладбище ровно в то мгновение, когда гроб опускали в могилу.

– Постойте! – воскликнула Любка, увидев идущую к могиле сестру. – Простись с Митко, Ванга!

– Я с ним простилась, – ответила та. – Проводила его, куда ему было назначено. До самого места проводила, которое ему отведено.

Молчание, повисшее над могилой, полно было и величия, и общего страха.

На следующий день люди все-таки собрались во дворе Вангелии. В толпе стоял тихий гул, слышались голоса:

– Не будет сегодня принимать… Не сможет… Да и кто бы смог?

То же самое сказала и Любка, выйдя на крыльцо:

– Не будет Ванга сегодня принимать. Не может она – мужа вчера похоронила.

Люди стояли в молчании. Некоторые начали расходиться. И вдруг на крыльце показалась Ванга. Она была вся в черном, лицо ее скорбно застыло.

– Ванга! – воскликнула Любка. – Ну зачем ты вышла?

– Я приму всех, – сказала та.

«Все-таки люди страшные эгоисты, – подумала Любка. – Хоть бы один сказал: не надо сегодня никого принимать, Ванга, отдохни, побудь одна!»

Любке казалось, что вечер этого дня не наступит никогда. Что снова и снова ее сестра будет выходить из дома и, обводя «взглядом» толпу, говорить что-нибудь вроде:

– Заходи теперь ты. У которой ребенок пропал.

Вот Ванга в очередной раз появилась на крыльце, подняла голову… И этот ее необъяснимый – слепой, но все видящий – взгляд остановился на женщине, стоящей где-то в середине толпы. Внешность ее показалась Любке неуловимо знакомой, но прежде чем она вспомнила, где могла видеть это ясное лицо, эти серьезные серые глаза, – Ванга негромко сказала:

– Ты приехала, Ольга.

– Да, милая, – так же негромко ответила эта женщина.

– Кто это? – зашушукались люди. – Не знаю… Знакомая ее… Теперь Ванга ее примет, а нас из-за нее не успеет…

– Иди в дом, Ольга, – сказала Ванга. И добавила, обращаясь к людям: – Всех, кому на сегодня назначила, приму.

Глава 18

«Как давно мы не сидели с Вангелией в этом палисаднике! – думала Ольга, глядя на огромные летние звезды, которые лежали, казалось, прямо на венчиках цветов. – А чувство такое, будто и не расставались».

Многое было переговорено за сегодняшний вечер. Уже и поплакали они вместе от горя из-за того, что умер муж Ванги, и от радости, что муж Ольги выжил…

– Как я рада тебе, Вангелия, – сказала Ольга. – Я ведь думала, мы больше не увидимся.

– А я знала, что ты приедешь, – улыбнулась Ванга. – Но я тебя и так все время видела.

– А я о тебе часто… думаю? Нет, это другое, – сама себе возразила Ольга. – У меня такое ощущение, будто ты все время со мной. А почему так? Не знаю.

– Почему – тебе и не надо знать, – пожала плечами Ванга. – Бог дал мне тебя беречь – и достаточно. Я ведь, Ольга, иногда знаю, что какого-нибудь человека плохое ждет, а сделать ничего не могу. Тяжело мне это… А про тебя я не только знать могу – беречь тебя могу. Знаешь, какая мне от этого радость?

– Спасибо тебе, – обняв подругу, тихо сказала Ольга. – Ты меня и правда сберегла. Каким-то непонятным образом.

– Что тебя тревожит? – помолчав, спросила Ванга.

– Мне даже признаться стыдно, – смущенно ответила Ольга.

– Не стыдись, – улыбнулась Ванга. – Меня тебе стыдиться нечего.

– Понимаешь, – начала Ольга, – мой сын окончил школу и хочет стать военным…

– Ты не рада?

– Рада. Мой отец был военным, мой муж… Это благородная профессия. Но выбор сына меня тревожит. А почему? Я не понимаю, и от этого тревога моя растет.

Ванга коснулась ладонью розовых бутонов, потом провела по соцветиям герани…

– Это не сын тебя тревожит, – сказала она.

– А кто? – удивилась Ольга.

– Твой внук.

– Да ты что, Ванга! – засмеялась Ольга. – Какой внук? Моему сыну всего семнадцать лет.

– Если твой сын будет под водой, то и внук будет под водой, – сказала Ванга. – Твой внук выберет то же самое, что и твой сын. И если твой сын будет под водой, то внук твой погибнет.

– Я ничего не понимаю… – растерянно проговорила Ольга.

– Тебе и не надо это понимать. – Голос Ванги прозвучал сурово. – Скажи сыну: пусть он будет в небе, а не под водой. Ты запомнила?

Конечно, Ольге хотелось расспросить, что означает это странное пророчество. Но она понимала, что расспрашивать не следует: Вангелия в самом деле сказала все, что Ольге положено было знать.

– Запомнила? – повторила та.

– Да, – кивнула Ольга. И добавила: – Я буду к тебе приезжать!

При этих словах лицо Ванги почему-то стало печальным.

– Думаешь, раз это нелегко устроить, то я и не смогу? – горячо проговорила Ольга. – Смогу, Ванга! Это потребует усилия, но мне без усилия и никогда ничего не давалось. Не знаю, почему, но это так.

– А я знаю, почему, – улыбнулась Ванга. – Ты сильная, вот тебе Бог и дает трудное счастье. Чтобы и слабым людям тоже счастья хватило – полегче. Главное, не уклоняйся от того, что жизнь тебе велит.

– Я и не уклоняюсь, – вглядываясь в лицо подруги, ответила Ольга.

– У тебя все будет хорошо, – сказала Ванга. – Я точно это знаю, и я этому рада. Ты пришла в мою жизнь в самые счастливые мои годы… Тогда, в Доме слепых, помнишь?

– Конечно, помню, – кивнула Ольга.

– После этого в моей жизни счастья уже не было, – тихо сказала Ванга. – Но в тебе мое счастье сохранилось, в тебе оно живет.

«И бережет меня», – подумала Ольга.

Слезы стояли у нее в горле, не давая произнести ни слова. Она не знала, увидит ли еще свою необыкновенную подругу, и сейчас, вот в эту минуту ей почему-то показалось: нет, не увидит больше никогда… Но то, о чем сказала Вангелия – неведомым образом сохранившееся счастье их общей юности, – Ольга ощущала сейчас всем своим существом.

Сын встречал Ольгу у околицы на автобусной остановке: она сообщила о своем приезде телеграммой.

– Как вы без меня? – спросила она, поцеловав Андрея.

– Скучаем, – улыбнулся тот. – А так все в порядке. Папа на работе. У меня выпускной завтра.

– Я помню, – улыбнулась в ответ Ольга. – Спешила к тебе на выпускной.

Они пошли по дороге, ведущей через луга к деревне.

«Где моя родина? – подумала Ольга, глядя на яркую июньскую траву. – Здесь, в Сибири? В России?»

И сразу же вспомнилось, какая радость взметнулась в сердце, когда она увидела Болгарию – радость воспоминаний юности. Слишком необычно обернулась ее жизнь, чтобы ей легко было ответить себе на вопрос о родине…

Но в общем-то ей было сейчас не до отвлеченных размышлений.

– Андрюша, – сказала Ольга, – я хочу тебя попросить: пожалуйста, подай документы в летное училище.

– Почему именно в летное? – удивился он.

– Я не могу объяснить. Но… Выполни мою просьбу. Пожалуйста!

– Ма, да ты не волнуйся! – сказал Андрей. – Разве я против? Даже хорошо, что у тебя такое желание определенное. Я-то ведь все никак решить не мог – в летчики или в подводники. Но раз ты хочешь…

– В летчики! – быстро произнесла Ольга.

– Заметано! – засмеялся сын.

Глава 19

Никто не ожидал, что смерть придет так неожиданно и заберет ее так быстро.

– Ванга, Ванга!.. – плакала Любка, сидя у постели сестры. – Я же тебе говорила: лечись, лечись, рак груди не приговор теперь! Не захотела…

На лице Ванги мелькнула виноватая улыбка.

– Надо же мне из жизни как-нибудь уйти, – чуть слышно проговорила она. – Вот, Бог указал дорогу.

В больничной палате стоял полумрак, только мерцали датчики приборов, к которым подключена была Вангелия, и мерцание это казалось печальным и горестным.

– Тетя Ванга, ну что ты говоришь? – укоризненно произнесла старшая племянница. – Зачем тебе из жизни уходить?

– Восемьдесят пять. Пора. – Ванга обвела взглядом родных, собравшихся в ее палате. – Не ссорьтесь без меня. И не завидуйте мне.

– Да кто ж тебе завидовал? – покачала головой Любка.

– Многие. Думали, если я все знаю, то мне легко жить. А мне это бремя невыносимо было… Никогда не желайте слишком многого, – словно бы невпопад сказала она. – А то не сможете расплатиться.

Она снова закрыла глаза, потом чуть слышно произнесла:

– Подайте мне воды. И хлеба.

– Ты есть хочешь, тетя? – спросила младшая племянница.

– Только хлеба. И помыться.

Племянницы побежали на больничную кухню.

Вангу помыли, переодели в белое, повязали голову новым платком.

– Хорошо. Чистая. Спасибо. – Казалось, не человеческий голос произнес это, а ветер прошелестел в августовской листве за окном. – Теперь кончено…

– Ванга!.. – Любка склонилась над сестрой. – Слышишь меня?

Вряд ли она слышала. Лицо Ванги преобразилось: счастье коснулось его так явственно, что переменились все его черты. Она не разговаривала теперь с живыми – только с теми тенями, что наполняли ее сознание.

– Пришли… Я вас ждала, – не голосом, а, кажется, самим духом своим говорила Ванга. – Папа! Васил! Скоро, скоро… Димитр… Помнишь меня? И ты, Митко, опора моя, кроткий ты человек… Как хорошо!.. Я иду!

К вам иду!

Через несколько часов со всех телеэкранов планеты, на всех языках дикторы сообщили о смерти Вангелии Гущеровой. К Ванге приезжали со всего мира, были среди ее посетителей люди, облеченные властью, предсказания ее касались важных событий в жизни всего человечества. Но журналисты больше всего, конечно, вспоминали о тех ее предсказаниях, которые имели отношение к их странам.

– Сегодня, 11 августа 1996 года, умерла великая болгарская прорицательница Ванга, – звучало в Москве. – Некоторые ее предсказания никем до сих пор не разгаданы. Многие сомневаются даже в том, что они вообще когда-либо были сделаны. Действительно ли, например, Ванга предсказывала, будто Курск скроется под водой и весь мир будет его оплакивать? Такая странная судьба русского степного города кажется маловероятной. Гораздо интереснее те предсказания Ванги, – продолжал московский диктор, – которые сбылись наверняка – например, о том, что советские войска будут введены в Чехословакию, или что президент Джон Кеннеди будет занимать свой пост только один срок. Ванга предсказала также трагическую гибель Индиры Ганди…

Неслись по неведомым орбитам над планетой слова о той, чье сознание и при жизни находилось вне пределов человеческого понимания, и тем более вне этого понимания было оно теперь, когда окончен был земной путь Вангелии…

Той, что несет благую весть.

Эпилог

Ольга не отрываясь смотрела на экран телевизора. Лица у дикторов, весь день сменявших друг друга с сообщениями о трагедии, были грустные, даже мрачные, и понятно было, что это не маска казенного сочувствия, а искренняя скорбь о погибших.

– По плану учений подлодка «Курск» должна была осуществить учебную атаку авианесущей группы кораблей. 12 августа 2000 года в 11 часов 28 минут произошел взрыв торпеды в торпедном аппарате номер четыре.

Вся превратившись в слух – зрение уже подводило ее, и неудивительно, все-таки глубокая старость, – Ольга не сразу поняла, что она уже не одна в комнате.

– Ты, Алеша? – спросила она, наконец услышав шаги у себя за спиной.

– Да, ба.

В голосе внука была та же горечь, что и во всех голосах, звучавших сегодня с экрана и наяву.

– Может быть, кто-нибудь все-таки выжил? – спросила Ольга.

– Конечно. – Теперь в Алешином голосе прозвучала злая ирония. – Выжить-то выжили, только не спасся никто. Потому что наши их спасти не сумели, а чужим не разрешили.

– Вероятно, после этого произошла детонация торпед, находившихся в первом отсеке подводной лодки «Курск», – продолжал диктор.

– Весь мир сочувствует, оплакивает… – с тоской произнес Алеша. – А здесь у начальничков одна забота: ищут, кто вдов нанял, чтобы они расследования потребовали. Разве жена будет просто так из-за смерти мужа переживать? Только за деньги!

Силуэт внука представал перед Ольгой смутным, черты его лица были едва различимы. Но она и так знала, что Алеша – вылитый дед, в память которого его и назвали. И что характер у него в деда и в отца, это Ольга знала тоже.

– А я ведь только теперь понимаю, почему Ванга сказала, чтобы твой папа летчиком стал, а не подводником, – тихо сказала она.

– Ванга сказала, чтобы отец стал летчиком? – удивленно переспросил Алеша.

– Да, – кивнула Ольга. – Она мне сказала: твой внук выберет то же самое, что и твой сын, и если твой сын будет под водой, то внук твой погибнет. Я тогда ничего не поняла, а Ванга мне сказала: тебе и не надо это понимать, просто скажи своему сыну, пусть он будет в небе, а не под водой. И папа твой стал летчиком, и ты вслед за ним…

– Ну, ба, это как-то слишком сложно.

Ольга расслышала, что Алеша улыбнулся.

– Почему же сложно? – пожала плечами она. – Если бы год назад ты закончил не летное училище, а то, где подводников готовят, ты мог бы сейчас быть на «Курске». Который весь мир оплакивает… – задумчиво добавила она.

– Ну, не знаю, – хмыкнул Алеша.

– А я знаю, – твердо сказала Ольга. – Не просто знаю – уверена. Последний раз я была у Ванги, когда твой папа заканчивал школу и собирался поступать в военное училище. И Ванга увидела, что мой будущий внук может погибнуть на «Курске». Я уверена! – повторила она.

– Но как она могла это видеть, раз этого все-таки не случилось? – с любопытством спросил Алеша. – Ну, положим, твоя Ванга знала, что будет. Но ведь будет же – в смысле, по-настоящему произойдет.

– Я думаю, она видела то, что может произойти, – ответила Ольга. – Да, именно так. Мы однажды говорили с ней об этом, я помню. Она сказала: я вижу то, что может произойти, а произойдет или нет, зависит от того, как люди или даже отдельный человек себя поведет.

– Думаешь, это всегда так? – с сомнением спросил Алеша.

– Не знаю, всегда или нет, но в большинстве случаев у человека есть выбор.

– То есть именно от нас зависит, как судьба повернется? – уточнил Алеша.

– Мне кажется, да. И не только наша личная судьба.

– Я всегда говорил, что бабушка у нас философ! – засмеялся внук. – А я у нас человек практический и отчасти ленивый, поэтому оставшиеся три дня отпуска проведу с отцом на рыбалке. Вряд ли в гарнизоне будет такая река, как здесь у нас.

Окончив летное училище, Алеша Незнамов получил назначение в полк, базирующийся в Подмосковье, и перед тем как отправиться на место службы, приехал навестить родных в Сибирь. Казалось, целую вечность предстоит провести вместе, и вот – осталось всего три дня.

– Иди, милый, – сказала Ольга. – Отдыхай, как сердце просит.

– Может, кресло тебе на веранду вынести? – предложил внук.

– Я позже выйду, – отказалась Ольга. – Вечером, когда жара спадет.

Весь день она чувствовала, как растревожена ее душа. Воспоминания о Ванге всколыхнули ее странным образом – прошлое приблизилось, прояснилось, сделалось в Ольгином сознании более отчетливым, чем настоящее. Может быть, это просто иллюзии старости, игры угасающего разума… А может, то, что не в силах постичь обычный человеческий ум и что необъяснимым образом постигала Ванга.

Ольга вышла на веранду ночью. Давно уже спали и сын с невесткой, и Алешка. И дом, стоящий среди деревьев, погружен был в тишину, как в реку.

Огромные августовские звезды сияли над деревьями, над домом, над спящими в нем людьми и над головою единственной неспящей женщины, которая вглядывалась сейчас в эти звезды, и не могла разглядеть их слабыми старческими глазами, и видела их ясно – особенным зрением.

Там, среди этих звезд, видела она душу своей подруги Вангелии.

Той, что несет благую весть.

Оглавление

Пролог

Часть I

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

Часть II

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg