«Все дело в платье»

Все дело в платье (fb2) - Все дело в платье 1004K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Татьяна Евгеньевна Веденская

Татьяна Веденская Все дело в платье

© Саенко Т., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Все совпадения, очевидные или неявные, с именами, местами, ситуациями, характерами, обстоятельствами и любыми другими составляющими данной книги, являются чистой случайностью и не были запланированы автором.

Глава 1 Что бывает, если забыть рассказать родителям о чем-то важном

Это было вполне обычное утро вполне нормального дня, отличающегося от предыдущего разве что тем, что оно, это утро, было уже осенним. Но даже это разделение было простой формальностью, погода сменилась еще на прошлой неделе, и вместо солнца над городом летающими тарелками зависли тяжелые серые дождевые облака. Мария Андреевна Кошкина[1], симпатичная шатенка с выразительными темными глазами, стояла, задравши голову, посреди школьного двора и вглядывалась в небо, пытаясь определить, пойдет ли дождь. Двор был забит взволнованными родителями, разодетыми по-праздничному учителями и школьниками, равнодушными ко всему, кроме друг друга. Семейство Кошкиных сбилось вместе, за исключением «виновника торжества», Саши Кошкина, направляющего свои стопы на этот раз в седьмой класс. Да сохранит господь учителей! Мама этого семейства, Татьяна Ивановна Кошкина глубоко вздохнула, заметив, что ее сын пытается влезть в окно первого этажа школы, бог его знает зачем.

– Думаешь, будет дождь? – спросила мама Машу, одновременно продолжая следить за передвижениями своего сына. От школьных окон их отделяла целая толпа родителей, учителей, школьников, да еще и президиум, выстроенный из нескольких соединенных между собой столов, с микрофонами на подставках и стопками каких-то бумаг.

– Думаю, уже дождь! – сказала Маша, выставив вперед ладони. На правой ладошке, в самой середине, поблескивала упавшая с неба капля.

– Они же всегда делали линейку в спортзале, – удивленно пробормотал Андрей Владимирович Кошкин, отец Маши и Саши, которого идея попасть под дождь совсем не впечатлила. – Неужели трудно прогноз погоды посмотреть?

– Что ты говоришь, а? – воскликнула мама тоном, в котором раздражение явно превосходило раздражитель.

– А чего я такого сказал? – обиженно бросил ей супруг, но Татьяна Ивановна сарказма не заметила. Саша Кошкин с парочкой одноклассников добились значительных результатов в своем черном деле, забросив сумку с длинным ремнем на школьную решетку, и теперь Саша карабкался по ремню вверх. То, что Татьяна Ивановна кричала на мужа, было связано только с тем, что докричаться до сына с их места было технически невозможно.

– Прогнозы всегда все врут, – фыркнула она возмущенно. – Кто их только смотрит! Неужели недостаточно посмотреть на небо. Нет, я не понимаю, почему там никого нет? Он же сейчас упадет!

– Мама, давай я схожу, – предложила Маша, хотя то, что ее непоседливый брат грохнется с высоты первого этажа, ее нисколько не пугало. Даже радовало.

– Сходи, Маша, сходи, – закивал папа с важным видом, но Татьяна Ивановна чуть не испепелила его взглядом, и папа занервничал: – Не надо? Почему?

– Интересно, это когда Саша слушался Машу? – ехидно уточнила мама, передавая папе сумку. – Тогда уж он, скорее, решит лезть сразу на второй этаж. Или даже на крышу. Вы лучше идите пока ближе ко входу, потому что все равно всем сейчас скажут переходить внутрь. Будет давка.

– В таком случае, не лучше ли Саше залезть в школу через окно? – пожала плечами Маша, задетая за живое маминым комментарием. Да, отношения с братом были так себе, оставляли желать лучшего, как говорится. А какие могут быть отношения у двадцатитрехлетней девушки и ее двенадцатилетнего брата. У них разница в десять лет, каждые из которых Маша была старше его, каждые из которых ее просили последить за братом, уступить брату, отдать брату конфетку, прекратить драться с братом, не ругать брата за то, что тот уничтожил важные бумаги, что разлил шоколадное молоко прямо на дипломный чертеж…

– Так, не начинай! Вот из-за твоего характера у тебя все проблемы. Работу потеряла! – возмутилась мама и тут же резко подалась вперед, так как ее сынок-семиклассник добрался-таки до подоконника. Вторжение было необходимо остановить, и это нужно было делать прямо сейчас.

Маша отступила назад, прикусив губу. Она совсем забыла, что последнее обновление информации для ее родителей – вчерашнее, когда Маша бегала по квартире и кричала, что увольняется из своего архитектурного бюро, проклиная его на веки вечные. Она вычистила шкафы, увезла все чертежи, забрала все файлы и даже стерла с компьютерной заставки групповое фото их коллектива. Трагедия, а в финале – Джульетта выпивает яд и падает замертво. Вот только… Маша не уволилась. Напротив, так уж вышло, что ей не только оставили место, ей даже выделили помощницу. Теперь у Маши был собственный офис, комнатка в здании въездной группы строящегося загородного поселка «Русское раздолье», и собственный секретарь Юля.

Она просто забыла сказать об этом родителям.

– Характер у меня нормальный, – пробормотала Маша, мучительно раздумывая, как объяснить родителям причину своего неувольнения. Мама продралась через кучку родителей, обошла столы президиума, стараясь не привлекать к себе внимания, а затем достигла угла школы, где и происходило это стихийное взятие школы на абордаж. Маша не слышала, что мама сказала Сашке, но тот от одного вида мамы занервничал, чуть не грохнулся и быстро сполз по ремню на грешную землю. После чего мама принялась строго его отчитывать.

– Ничего, дочь, – услышала она голос отца. – Не переживай. В твоем возрасте все можно переиграть. Поступишь в медицинский, как мы и хотели… Все будет хорошо…

– Все будет, да, – прошептала Маша и закрыла глаза на секунду. Именно в этот момент пошел дождь. Он не стал рассусоливать, капать, предупреждая о себе, набирать постепенно обороты. Он обрушился крупными потоками, заливаясь под воротники, проливаясь на портфели и ранцы. Вся линейка, как единый живой организм, подорвалась и потекла широкой человеческой рекой к школьному входу. Маша и Андрей Владимирович отдались воле потока.

– В конце концов, – говорил на ходу отец, – все, что ни делается, – к лучшему. Мы тебе поможем, даже не переживай. Еще ничего не поздно, и многие люди получали второе высшее образование, потому что с первым что-то не сложилось. Мама будет счастлива.

– Да, это точно, – Маша с тоской посмотрела в сторону. – Мама будет счастлива.

Чтобы мама была счастлива, хотели все в семье Кошкиных. Когда мама счастлива – все счастливы. Когда мама счастлива, она готовит вкусные пироги, напевая что-то себе под нос. Она смеется и устраивает посиделки с настольными играми. Она с удовольствием и без возражений выслушивает все папины истории про рыбалку, про походы и то, как какая форель клюет и на какого опарыша. Еще бы папа не стремился сделать маму счастливой! Вот только… Маша не собирается поступать в медицинский и никогда не собиралась. Да, она могла крикнуть об увольнении в сердцах, думая, что ее собственный мир, который она с таким старанием строила, разрушился. Даже если бы он разрушился на самом деле, Маша не смогла бы воплотить мечты родителей в жизнь. Продолжение семейной традиции теперь находилось в ненадежных ручках ее семиклассника-брата.

А Машу даже не уволили.

– Ну, где вас носит? Маша, ты промокла? – Мама встретила их в спортивном зале, не посчитав нужным ответить на вопрос, как она умудрилась попасть туда раньше Маши с папой. Мама всегда была способна на самые невероятные чудеса, и Маша даже хихикнула, представив, как мама при первых признаках дождя отталкивает Сашку в сторону, сносит с петель оконную решетку и по одному забрасывает в школу всех его одноклассников и его самого тоже. А затем расправляет руки и в образе супермена влетает в школьный коридор.

– Мы не промокли, – ответил за Машу папа. – Думаешь, теперь эта линейка затянется еще на час?

– А ты что, куда-то спешишь? – сощурилась мама. Ходить к детям на все праздники, утренники, линейки и собрания было в традициях семейства Кошкиных. Дети – самое важное, и нужно участвовать в их жизни всеми возможными способами, даже когда они об этом не просят.

– Я никуда не спешу, – тут же поднял руки папа. – Я до обеда отпросился.

– Маша, ты потом останься, помоги мне с продуктами, а то у нас дома все кончилось.

– Я… мне нужно будет… – Маша отчаянно подбирала слова, чтобы объяснить, что ее-то как раз никто с работы не отпускал, когда мама нахмурилась и посмотрела на дочь пристальным, тяжелым взглядом.

– Только не говори, что собираешься «откосить» от обеда! Какие у тебя дела? Все твои дела ты сама испортила! Я говорила, что весь этот дизайн – совершенно бессмысленная трата времени. Бегать по всему городу, по каким-то полям и лесам, рисовать картинки – разве это работа? Если бы ты слушалась меня с самого начала, ты бы не попала в такую ситуацию. Ты бы уже заканчивала ординатуру. У папы знакомый получил кафедру дерматовенерологии. Ты хоть понимаешь, как сложно попасть на такую кафедру? А ведь ты же умная девочка и училась всегда хорошо. Если бы не твой характер…

– Мам… – пробормотала Маша, растерянно глядя на вибрирующий телефон. Мама словно не слышала и не замечала ничего вокруг.

– Ничего. Папа прав. Что ни случается – все к лучшему. Теперь только не надо тратить времени. В конце концов, тебе всего двадцать три. Некоторые только из армии возвращаются и поступают. Может быть, придется кое с кем поговорить. Ничего, я все решу. Сейчас, конечно, немного поздновато. Если бы ты уволилась хотя бы в июне, мы бы тебя провели через приемную комиссию. Ничего, можно будет оформить платно. Мы подумаем.

– Мам! – крикнула Маша, так и не ответив на звонок. – Послушай меня.

– Да-да, я слушаю, – ответила мама, глядя куда-то в сторону, туда, где из мокрых столов заново собирали президиум.

– Мне нужно идти, мам, – пробормотала Маша, предчувствуя катастрофу, предотвратить которую была совершенно не в состоянии.

– В туалет? – переспросила мама, перепутав, специально или ненамеренно, слова «идти» и «выйти». – Я с тобой.

– Не в туалет, – покачала головой Маша, пробираясь к выходу из актового зала. Краем глаза она отметила, что Сашка и его неугомонная компания пинают один из рюкзаков, используя его вместо футбольного мяча. Она пробралась сквозь недружелюбную толпу только-только устроившихся на новом месте родителей и выскользнула из двери спортивного зала как раз под звуки голоса директора школы, сообщавшего всем присутствующим, насколько сильно он рад всех тут видеть в этот прекрасный праздничный день, День знаний.

– Маша, остановись. Куда тебя несет! – возмущенно воскликнула мама и схватила дочь за руку. Выхода не было. Приходилось признаваться. Что ж, по крайней мере, не в зале, не при директоре школы.

– Мама, я не говорила, что меня уволили! – бросила Маша в отчаянии. – Я говорила, что хочу уволиться сама.

– И что? – Мама смотрела так, словно не понимала, на каком языке внезапно заговорила ее дочь. – Какая разница?

– Большая разница, мама. Ты меня никогда не слушаешь. Я хотела уволиться, но я не уволилась.

– Нет? Как нет? Ты же… все чертежи увезла.

– Да, увезла. Они у меня на работе лежат, – грустно пробормотала Маша, но Татьяна Ивановна все еще отказывалась верить.

– Ты же так плакала, Маша!

– Мам, я все время плачу, разве нет? – улыбнулась Маша. – И что?

– Ты не уволилась? – Мама, кажется, даже побледнела, отчего Маше стало окончательно не по себе. Конечно, нужно было еще вчера позвонить маме, успокоить ее, рассказать ей все, но проблема была в том, что Маша вчера была так занята, так занята всем, что произошло. Тем, как резко и неожиданно развернулась ее жизнь. Целый мир сначала перевернулся с ног на голову, а затем с такой же, если не с большей скоростью, встал обратно на свое место. И Маша просто забыла…

– Мам, мне нужно ехать на работу, понимаешь? – аккуратно добавила дочь, но Татьяна Ивановна вздрогнула, словно ей в сердце воткнули нож.

– В это твое бюро?

– Меня повысили, мам. У меня теперь целое свое направление в «Русском раздолье», я буду заниматься ландшафтным парком, который я рисовала и проектировала.

– Повысили, господи! – мама прикрыла рот рукой. Маше было жалко разбивать мамины мечты. – Значит, тебя повысили. Я… мне надо присесть.

– Конечно-конечно, – закивала Маша, усаживая маму на скамейку в коридоре. Из спортивного зала школы доносились обрывки официальных речей, Машин папа выскользнул из зала, заподозрив неладное, и теперь он сидел рядом с мамой, его взгляд на Машу был полон боли и неодобрения.

– Но это же далеко!

– Меня возят на машине, – отбивалась Маша.

– И сколько с тебя за это берут?

– Мне повысили зарплату. На самом деле, мне ее уже месяца два как повысили.

– Ей повысили зарплату! – воскликнула мама так, словно речь шла о признаках неминуемого конца света.

– Тише, Танечка, тише, – успокаивал жену Машин папа. – Ничего страшного. В конце концов, мы же как-то уже сжились с этим.

– Я надеялась… я не переставала верить, Андрюша. Что же это, за что?

– Ты говоришь так, словно я занимаюсь чем-то непотребным, – осмелилась слабо возразить Маша, но ее мама только выразительно отмахнулась от дочери.

– Я ничего не хочу знать про твою работу. Мне все равно, какая она там. Мои мечты, мои планы ты разбила. Я вдруг подумала, что все возможно. Поверила в чудо. А теперь, значит, получается, ты всю жизнь будешь рисовать свои картинки. Подбирать цвета для занавесок.

– Это не так. Это не то, чем я занимаюсь! – тут уж Маша не сдержалась. – Как насчет моих планов, того, о чем я мечтаю?

– Какие у тебя там могут быть мечты? Начертить треугольный дом? Мы – врачи, мы спасаем людей, занимаемся реальными вещами. Ладно, что там. Ты никогда никого не слушала, Маша.

– Если так, то в этом я пошла в тебя, мама. Ты никого никогда не слушаешь! – воскликнула Маша. – Даже если бы я попыталась что-то тебе объяснить, рассказать…

– Девочки, не ссорьтесь. В конце концов, сегодня праздник! – папа улыбался примирительно. Мама посмотрела на Машу долгим взглядом, а затем вдохнула полной грудью.

– Ладно, Маша, перестань. Не обижайся, не ссориться же нам теперь из-за того, что тебя НЕ уволили. И потом, ты всегда делаешь, что хочешь.

– Это не так! – попыталась вклиниться Маша, но мама отвернулась к отцу.

– Это все – твое воспитание. Всегда ей все позволял.

– Таня! – растерянно развел руками папа.

– Надеюсь, ты не пожалеешь о таком своем либерализме! – гордо бросила мужу Татьяна Ивановна и протянула руку Марии. – Пойдем, я провожу тебя, Маша.

Маша безвольно поплелась за мамой, и только при выходе из школьных дверей поняла, какую катастрофическую ошибку совершила. Да лучше бы она сбежала через окно, воспользовавшись идеей своего младшего брата с ремнем от портфеля. Лучше бы она сделала вид, что ей нужно в этот туалет, и выпрыгнула бы там из форточки. Потому что теперь – и безо всяких шансов на то, чтобы отмотать все назад, – Маша была вынуждена объясняться по другому поводу. Ее забывчивость простиралась куда дальше, чем она думала. И не только о том, что ее НЕ уволили, Маша забыла рассказать родителям.

– Маша, а что ЭТОТ ЧЕЛОВЕК делает тут? – зазвенел мамин голос рядом с Машиным ухом. Еще бы, ведь перед школой, рядом с блестящим от дождя черным джипом стоял Николай Гончаров, высокий широкоплечий мужчина с острым и умным взглядом. Он был одет в дорогой костюм – двубортный пиджак глубокого синего цвета, идеально сочетающийся со светлой рубашкой в голубую полоску и галстуком в тон пиджаку. Брюки были холодного оливкового оттенка, но сочетались с пиджаком идеально. Николай держал над головой широкий мужской зонт, в другой его руке – красная тряпка для Машиной мамы – огромный букет красных роз. Да уж, Маша забыла сказать маме, что они с Николаем Гончаровым не только помирились, но и…

– Мама, Николай приехал за мной, – затараторила Маша. – Он меня отвезет в поселок.

– А веник зачем? В качестве бонуса? – хмыкнула мама, решительно направляясь к Николаю, который, наивный, доброжелательно улыбался приближающейся делегации. Такой высокий и сильный, но Маша всерьез испугалась за него. Ведь, как ни крути, а она забыла сказать маме, что они с Николаем помирились. Да и когда бы ей это сделать? Еще вчера Маша бегала по квартире и кричала, что увольняется, что мама может забыть о Николае Гончарове. Хотя как можно забыть того, кого видела всего один раз и ничего о нем не знаешь!

– Добрый день! – воскликнул Николай, бросаясь вперед к Татьяне Ивановне, чтобы закрыть ее зонтиком от дождя. – Прекрасная погода, не правда ли?

– Неправда, – отрезала мама. – Вы – Машин шофер?

– Шофер? – нахмурился Николай, бросая суровый взгляд на Машу.

– Мама, я тебе потом все объясню! – попыталась вмешаться Маша, но было поздно. Николай был не из тех людей, с которыми можно было просто так шутить. И уж точно не из тех, кого стоило называть шофером. Не так давно Маша не знала о Николае Гончарове почти ничего, кроме того, что он – главный заказчик их архитектурного бюро, что он крайне жесткий человек, с которым нужно вести себя очень осторожно. За глаза в их фирме Николая Гончарова звали Доном Корлеоне, отчасти за отдаленное внешнее сходство с молодым Аль Пачино, а отчасти за слухи о темном происхождении капиталов его холдинга. Все это знала Маша, но ни о чем этом не имела никакого понятия Машина мама. Для нее Николай Гончаров – взрослый мужчина, с которым она застала свою дочь в постели. Взрослый мужчина, взявшийся, как черт из табакерки, неизвестно откуда в то время, как мама с папой и Сашкой уезжали в отпуск. Черт из табакерки, который довел ее любимую дочь до слез.

– Чего тут объяснять? – вспылила Татьяна Ивановна. – У вас в поселке что, шоферов не хватает, что присылают кого попало? Николай, да? Я не успела расслышать вашего полного имени, поскольку вы так быстро убежали из спальни моей дочери.

– Зовите меня просто, Николай Николаевич, – сказал Гончаров тихо. – А вы, я так понимаю, Татьяна Ивановна, верно? Я правильно запомнил ваше имя?

– Правильно запомнили, но могли бы и не трудиться. Вам мое имя ни к чему.

– В этом я с вами категорически не согласен, Татьяна Ивановна, – добавил Николай вкрадчивым голосом. Глаза его опасно блестели, и Маша таращилась, как могла, чтобы остановить его взглядом. Но, как говорится, нашла коса на камень.

– Отчего же? – притворно удивилась мама. – Не думаю, что нам придется много общаться.

– Тут как получится. Или, вернее, как захочет Мария Андреевна. Я, во всяком случае, хочу, чтобы между нами сложились самые приятные и комфортные отношения, – пожал плечами этот самоуверенный негодяй в красивом пиджаке. Мама хлопала глазами, не в силах скрыть удивление. Что он себе позволяет!

– Комфортные отношения нам ни к чему. Мне кажется, Мария Андреевна вчера все сказала предельно ясно! – процедила мама, пытаясь прожечь взглядом дыру на синей ткани пиджака.

– Тут я с вами полностью согласен, – заявил Николай и, к полнейшей маминой неожиданности, широко улыбнулся. – Мария Андреевна была предельно ясна, когда дала согласие стать моей женой. Так что общаться нам придется. Нехорошо ссориться с ее будущим мужем. Вы не согласны?

– С ее будущим… кем? – Татьяна Ивановна так и осталась стоять с открытым ртом, и слова, которые всегда находились у нее с такой легкостью и на любой жизненный случай, на этот раз не нашлись. А Николай Гончаров, воспользовавшись моментом и этой внезапно возникшей тишиной, сделал несколько шагов вперед, обошел маму, взял Машу за руку и притянул к себе. Папа в полнейшем шоке смотрел на то, как Николай Гончаров вручил пунцовой от смущения Маше огромный букет ярко-красных роз, а затем – о небеса! – притянул к себе, обнял и поцеловал прямо в губы.

– Я скучал, а ты? – спросил он, глядя на Машу. – А ты?

– Я тоже, – кивнула Маша, бросая осторожные взгляды в сторону все еще не пришедшей в себя мамы, на всякий случай прикрываясь букетом как щитом. – Мама, папа, простите меня, пожалуйста. Все произошло так быстро, что я просто не успела обо всем подумать. Да, мама, да. Николай сделал мне предложение.

– Но… когда? – с трудом выдавила из себя Татьяна Ивановна, мир которой если и не рушился на глазах, то претерпевал совершенно фантастические изменения.

– Вчера!

– И ты согласилась? – изумленно переспросила Татьяна Ивановна.

– Вас это так удивляет? – Николай склонил голову и примирительно улыбнулся. – Я совсем не так плох, как может показаться на первый взгляд.

– Если бы у меня еще было хоть что-то, кроме этого самого первого взгляда! – ворчливо пробормотала Татьяна Ивановна. – Маша, я не понимаю. Почему ты нам ничего не сказала?

– Да, Мария Андреевна! – повторил Николай строго, но в глазах его плясали смешинки. – Почему ты никому ничего не сказала?

Маша перевела взгляд с мамы на папу, с папы на Николая и вернула его обратно, к маме. Она не совсем знала, как объяснить это даже самой себе. И поэтому она решила сказать правду.

– Я забыла! – пробормотала она, краснея от стыда.

– Вот так! – воскликнула мама и с вызовом посмотрела на Николая, который нахмурился и принялся изучать Машу долгим внимательным взглядом.

– Я имею в виду, что я просто забыла сказать! Я вчера так устала, и все произошло так быстро. И так много всего. Я просто уснула – Маша и сама могла слышать, как жалко и неубедительно звучат ее оправдания.

– А утром? Утром ты же проснулась, да? Ты же завтракала. Ты же не забыла намазать джем на хлеб, верно? Тебе не пришло в голову, когда ты пила чай, сказать что-нибудь из серии «Дорогие родители, я не увольняюсь с работы и, кстати, я выхожу замуж, – мамин голос звенел от возмущения. – За мужчину, которого вы видели один раз в жизни и о котором ничего не знаете». Нет, я многое от тебя ожидала, но такое я и представить себе не могла.

– Да уж, Мария Андреевна, – пробормотал Николай. – Когда дело касается вас, просто не знаешь, чего и ждать.

Глава 2 История с пирамидой, или Что бывает, когда оба твоих родителя – врачи

Медицинская династия семейства Кошкиных протянулась сквозь три поколения, и, если бы Маша не была такой упрямицей, то уже зацепила бы и четвертое. Конечно, оставалась определенная надежда, что Саша Кошкин продолжит семейную традицию, но на него Татьяна Ивановна пока больших надежд не возлагала. Кто знает, что может вырасти из мальчика, главной мечтой которого является сомнительный прыжок с одной крыши гаража на другую и который тратит все свободное время, изучая новые трюки со своим велосипедом. Одной зеленки на его коленки перевели, наверное, ведро. Нет, Саша пока был темная лошадка, а Маша больше вообще не участвовала в скачках. Оставалось только учиться смирению, что было совершенно не в характере Татьяны Ивановны.

А теперь еще и это. Жених, понимаете ли!

Татьяна Ивановна смотрела на чужого возмутительно взрослого мужчину, сидящего за ее семейным столом, и старательно сдерживалась, чтобы не разораться и не начать швыряться тарелками. Это было невообразимо! Ее девочка, еще вчера влюбленная в какую-то смазливую фотографию, мечтающая о настоящей любви и о новой мягкой игрушке, решила выйти замуж? И не за смазливую фотографию и пустые, набитые розовой ватой мечты, а за вполне реального, слегка небритого, со вкусом и дорого одетого мужчину – как раз такого, от которого лучше бы держаться подальше.

– Значит, ваша сфера – бизнес? – Татьяна Ивановна вздрогнула, услышав вежливый голос мужа, и принялась снова помешивать борщ в большой блестящей кастрюле. Идея пригласить этого типа к ним домой принадлежала не ей, а супругу, но теперь Татьяна Ивановна была готова признать, что идея была не так уж и плоха. Держи друзей близко, врагов еще ближе, а женихов своих молоденьких дочерей прямо рядом с тарелкой супа. То есть борща.

– Я владею бизнесом, – поправил отца Николай. – Поэтому, скорее, я занимаюсь вопросами управления.

– Строительный бизнес, – уточнил Андрей Владимирович, поглядывая на сидящую рядом Машу. Та была тише воды, ниже травы и явно чувствовала себя не в своей тарелке. Казалось, что ее будущее замужество было для нее такой же неожиданностью, как и для ее родителей.

– В том числе и строительный, да, – кивнул Гончаров. – Наш холдинг занимается разными направлениями, но я сейчас почти полностью сконцентрировался на «Русском раздолье».

– Раздолье? – переспросил отец, и Маша тут же очнулась. Это была знакомая тема, в рамках которой было вполне комфортно.

– «Русское раздолье», папа, это наш поселок, который мы строим. И проектируем. Помнишь, я рассказывала тебе про парк, который мы пытаемся «пробить» через управу области?

– Не мы, а ты, – улыбнулся Гончаров и тут же, к возмущению Татьяны Ивановны, положил свою большую ладонь на Машину коленку. – Ваша дочь совершила невозможное, но, кажется, мы действительно получим государственную поддержку проекта ландшафтного парка. Она умудрилась найти аргументы против вырубки леса, с которыми не смогли поспорить даже депутаты.

– Никогда не думала, что моя дочь способна на подобное, – процедила Татьяна Ивановна, размешивая борщ так яростно, будто планировала сделать из него суп-пюре. Рука возмутителя спокойствия все еще вольготно лежала на коленке ее дочери, и Татьяна Ивановна изо всех сил пыталась держать себя в руках.

– Ваша дочь способна на многое, – заверил ее «этот тип», как называла его про себя Татьяна Ивановна.

– Она всегда была упрямицей, – улыбнулся Андрей Владимирович, за что тут же получил обжигающий взгляд от супруги. Однако он его проигнорировал. Иногда он мог быть удивительно нечувствительным к намекам.

– Упрямица – это не то слово, – рассмеялся Гончаров.

– А как вы познакомились? – спросила, не выдержав, Татьяна Ивановна.

– Мама! Мы же работаем вместе! – воскликнула Маша.

– Да, да, да, – отмахнулась мама. – Согласитесь, ваша… новость для нас была шокирующей. Вам не кажется, что все происходит слишком быстро? Сколько времени вы друг друга знаете? Сколько вам лет, Николай? Вы были женаты? У вас есть дети?

– Мама! – почти закричала Маша, но Николай невозмутимо подцепил из хлебной корзинки кусочек хлеба и принялся намазывать на него масло.

– Законный интерес, – пробормотал он. – Итак, отвечая по порядку, скажу, что я очень рад, что все происходит быстро. Возможно, в других обстоятельствах и с другой девушкой мне нужно было бы больше времени, но Маша – это настоящий бриллиант, и я не могу дождаться дня, когда я смогу назвать ее своей женой.

– Да уж, бриллиант! – фыркнула Татьяна Ивановна, которую вся эта пламенная речь только еще больше разозлила.

– Мне тридцать два года, вполне подходящий возраст. Женат я не был, детей у меня нет.

– Подходящий для чего? – язвительно поинтересовалась Татьяна Ивановна. – Вы хоть знаете, сколько Маше лет?

– Мама!

– Нет, пусть он скажет! – Татьяна Ивановна отбросила кухонное полотенце на поверхность рядом с кухонной раковиной и развернулась к Николаю. Повисла неприятная пауза, в ходе которой Маша отчаянно пыталась подсказать Николаю свой возраст, но сделать это под бдительным наблюдением матери было не так-то просто.

– Татьяна Ивановна… – начал было Николай, но та резко подняла руку.

– Не надо. Вы даже не знаете ее возраста, а уже решили жениться. Это все совершенно неприемлемо, и я понимаю Машу, она слишком молода, у нее в голове ветер гуляет. Но вы-то ведь взрослый мужчина. Маше всего двадцать три года! Какую жизнь вы для нее выбрали? Посадите дома? Вы старше ее почти на десять лет! Вам не кажется, что это слишком много? Почему бы вам не выбрать кого-то более подходящего вам по возрасту и по статусу?

– Мама, пожалуйста, перестань, – прошептала Маша, сдерживая слезы. Это была плохая идея рассказать им о свадьбе. Нужно было подождать, может быть, месяц, два, три. Или вообще, рассказать им о свадьбе уже после свадьбы. Познакомить их с детьми, а потом уже с мужем. Жить на два дома, делать вид, что ты все еще не замужем, – даже это сейчас казалось Маше легче, чем то, что происходило в их кухне.

– Таня, наливай борщ уже! – вклинился в разговор Андрей Владимирович, и эта фраза, такая абсурдная для раскаленной атмосферы кухни, привела всех в чувство.

– Спасибо, но я, пожалуй, сыт, – пробормотал Гончаров, поднимаясь с места. – Было очень приятно познакомиться. Надеюсь, не в последний раз.

– Коля, пожалуйста… – пробормотала Маша, но Гончаров посмотрел на нее так, что она сразу замолчала.

– Маша, проводишь меня? – скорее приказал, чем попросил он, и Маша тут же подскочила с места и побежала за Гончаровым в прихожую. Он шел быстро, но спокойно, а уже перед выходом остановился так неожиданно, что Маша буквально влетела в него. Он подхватил ее и помог удержаться на ногах.

– Ты редко смотришь, куда идешь, да? – улыбнулся он, нежно глядя на Машу.

– Они… не специально. Они просто очень удивлены, вот и все. Я… я поговорю с ними. Я постараюсь убедить их, что так нельзя. Нужно… как-то объяснить… – тараторила она.

– Маша, Маша, Маша! – Николай притянул ее к себе, взял за подбородок и заставил приподнять лицо. Его взгляд был очень серьезным. – Я понимаю, слышишь? Я все понимаю.

– Ты… не обижаешься? – спросила она взволнованно.

– Я просто не собираюсь сидеть и выслушивать это все. Они привыкнут – со временем.

– А если нет? – спросила вдруг Маша. Тогда Гончаров взял Машину головку в две ладони, приблизил ее к себе, прикоснулся к ее губам сначала нежно, едва-едва прикасаясь, а затем поцеловал, захватив ее губы властно. Его руки удерживали Машу так, что она не могла даже вздохнуть. Она приоткрыла губы навстречу поцелую, и тут же Николай просунул язык внутрь, жадно, по-хозяйски заскользил по ее зубкам, коснулся ее языка. Его поцелуй был долгим, неторопливым и умелым. Машино сердце билось, как сумасшедшее, от одной мысли о том, что сейчас в коридор может выйти кто-то из родителей, но ее жениху на это было совершенно наплевать. Он обхватил Машу и прижал к себе, продолжая целовать, не отпуская, пока не почувствовал, как ее тело смягчилось и перестало сопротивляться, подчинившись его воле.

– Все будет хорошо, – прошептал он, но взгляд его оставался опасно серьезным. – В любом случае ты – моя. Ты понимаешь это? Скажи мне «да».

– Да, – Маша улыбнулась, приподнялась на цыпочки и поцеловала Николая в губы.

– Шалишь? – Николай взялся за ручку входной двери. – Я сейчас уеду, а ты побудь с родителями. Можешь сегодня не приезжать на работу. Между прочим, твоя мама затронула интересный вопрос.

– Какой? – спросила Маша, невольно любуясь мужчиной, о котором она совсем недавно даже не мечтала. Гончаров вышел на лестничную площадку и нажал кнопку вызова лифта. Где-то внизу механизм отозвался на это и покорно зажужжал.

– О том, какую жизнь я хочу для тебя после свадьбы.

– А как насчет того, какую жизнь я сама хочу? Разве это не мне решать? – возмутилась Маша, но Николай на это ничего не ответил и только посмотрел каким-то странно сочувствующим взглядом, значения которого Маша не поняла и вовсе. – Что?

– Ничего, – покачал головой он. Пришел лифт, избавляя его от необходимости что-либо объяснять. Николай зашел в него, а Маша подбежала и посмотрела с нескрываемым волнением.

– Ты чего-то недоговариваешь! – воскликнула она. Николай вздохнул и на несколько секунд задержался, не нажимая кнопку.

– Маша, освободи, пожалуйста, вечер пятницы, – сказал он обманчиво нейтральным тоном.

– Зачем?

– Мы пойдем в ресторан.

– Просто в ресторан? – сощурилась Маша.

– Да, просто пойдем в ресторан, – кивнул Николай. – Знакомиться с моей семьей.

И он нажал кнопку, оставив Машу переваривать информацию. Она совершенно забыла о том, что к ее жениху прилагается вся могущественная семья Гончаровых. Откровенно говоря, она вообще ни о чем не подумала.

– Маша, не стой на площадке, тебя продует! – Мама смотрела на Машу так, словно проблема сквозняка была единственной, о которой следовало беспокоиться. Маша обернулась к матери, будто впервые видела ее. Когда в мечтах Маша представляла себе, как будет выглядеть ее личное счастье, ее маленький «кошкин» рай, она ни разу не представляла себе маму, спрашивающую о сквозняке, вместо того, чтобы спросить о том, что действительно важно.

– Мама, он ушел!

– Я вижу, – невозмутимо ответила Татьяна Ивановна. – Идем обедать.

– Я не хочу обедать, – замотала головой Маша. – Я ничего не хочу. Почему нельзя было поговорить с ним по-человечески? Неужели так нужно было устраивать этот цирк?

– Неужели мы обязаны поставить в курс всех наших проблем весь дом? Зайди в квартиру, и мы поговорим, Маша, – мама говорила таким ласковым, таким ровным тоном, как если бы она разговаривала с террористом, держащим в руках кнопку от бомбы. Татьяна Ивановна и вправду боялась, что Маша сейчас сядет в лифт и убежит, и выкинет что-то еще. Поженится прямо завтра или передумает и решит жить каким-нибудь ужасным гражданским браком. Кто знает, что придет в эту милую головку?

– О чем, мама? – пробормотала Маша, чувствуя себя совершенно обессиленной. – О том, что он мне не подходит по возрасту?

– А ты считаешь, подходит? У нас с твоим отцом разница всего в один год, и ты знаешь, мы никогда не испытывали этой разницы поколений. Этот твой Николай – это же взрослый мужчина. Ты никогда не имела дела с такими.

– Мам, я никогда не имела дела ни с какими. Я его люблю!

– Ну вот. А я все думала, когда же я услышу это, – бросила Татьяна Ивановна так, будто Маша сказала какую-то несусветную глупость. – Да у тебя нет даже малейшего представления о том, что такое любовь. Идем домой, борщ остыл!

И Татьяна Ивановна развернулась, ушла обратно, уверенная в том, что Маша последует за ней. В первую минуту Маша хотела остаться. Из чистого упрямства она хотела так и остаться стоять посреди общего холла, в тапочках, в футболке, замерзая от вполне ощутимого сквозняка. Но делать это без единого зрителя было совершенно бессмысленно, к тому же Маша проголодалась. И устала. И не знала, что думать. Вчера, когда Николай сделал ей предложение на глазах у всего офиса, Маша чувствовала себя самой счастливой девочкой на свете. Но это было вчера, а сегодня все стало таким сложным. Разве настоящая любовь должна быть сложной? Столько вопросов без ответа!

– Когда это ты успела его полюбить? Еще вчера ты кричала, что знать его не хочешь? – ехидствует мама.

– А кто такой был этот Роберт, куда он делся? – задумчиво спрашивает папа.

– А ты не задумывалась, почему этот Николай в свои тридцать два не был женат? А? Разве это нормально? – щурится мама.

– И потом, для чего такая спешка? Вы же даже не встречались? Он что, боится, что если ты узнаешь его поближе, то передумаешь? Может быть, поэтому он не был женат? – предполагает она. Маша сидит на табурете напротив полной тарелки кроваво-красного борща и молчит. Она ни на кого не смотрит, исследуя самым подробным образом линии на своих ладонях.

– И где вы собираетесь жить?

– Я не знаю. У него, наверное.

– Да? Отдельно, значит? Но ты же даже готовить не умеешь! У тебя же в комнате полнейший кавардак, Машка. Да он тебя просто выгонит!

– Не выгонит, – возразила Машка, которой, надо признать, до этого и в голову не приходило связать свою нелюбовь к уборке и потенциальное будущее своего брака. Для нее любовь все еще оставалась понятием исключительно приятным и дальше поцелуев не шла.

– Ты что, беременна? Он поэтому на тебе женится? – продолжала мама, оглядывая дочь с подозрением, выдающим в ней врача. – Мы же говорили с тобой о контрацепции, я тебе все подробно рассказывала. Ты не можешь винить меня ни в чем. Маша, почему ты молчишь?

– А что мне сказать?

– А ты проверяла его на СПИД?

– Мама!

– А он не мошенник? Ты уверена, что он – тот, за кого себя выдает? – этот вопрос уже задал папа.

Но мама его перебила:

– Сейчас столько разных венерических заболеваний ходит, ни от чего нельзя защититься. Вот у меня студентка со второго курса пришла, рассказала, что ее подруга, тоже со второго курса, подцепила хламидиоз. Так она даже не сказала своему парню, что подцепила хламидиоз. Знаешь, почему? Боялась, что он ее бросит. При том, что подцепила она его именно от этого парня. А потом они разошлись, и подруга начала встречаться с другим. И парень ее сменил несколько девушек. В итоге мы рассчитали пирамиду, она охватывает почти весь факультет. Не только второкурсников!

– Какую пирамиду? – спросила Маша, чувствуя, что еще немного, и она начнет биться головой об стол.

– Как какую? – возмутилась мама. – Инфекционную!

– Мама, почему ты мне это говоришь?

– Почему? А как я могу молчать? Ты моя дочь, ты связалась неизвестно с кем, я за тебя волнуюсь. Неужели так сложно понять?

– Да, мам, – устало пробормотала Маша. – Мне очень сложно понять тебя. Я выхожу замуж. Николай – очень хороший человек. Без хламидиоза.

– Как ты можешь быть уверена? – бросила мама.

– Я уверена. Чего ты хочешь? Мама, скажи мне прямо, чего ты от меня хочешь? ЧЕГО ВЫ ВСЕ ОТ МЕНЯ ХОТИТЕ? – Маша закричала, вскочила и бросилась к себе в комнату. Мама побежала за ней, но Маша была моложе и быстрее, она захлопнула дверь, защелкнула замок и прижалась затылком к дверному полотну.

– Машка, открой! Ты чего там задумала?

– Оставьте вы меня все в покое!

– Таня, оставь ее в покое, – голос отца звучал глухо, как из бочки. Маша закрыла глаза. На столе, среди кучи бумажек, завибрировал ее телефон. Она осторожно вытянула шею и бросила взгляд на экран. Николай. Его упрямое лицо, напряженные скулы, сомкнутые губы – Маша сфотографировала его, когда они гуляли по окрестным лесам вокруг поселка и разговаривали о жизни. Редкий момент. Гончаров пытался научить Машу водить машину, но справиться с тяжелой «Нивой» Маша не смогла. Зато… он признался ей в том, что она ему нравится. Зачем он звонит? Задать еще миллион вопросов, на которые Маша не сможет найти ответы? Вот это и есть Настоящие Отношения, вот это и есть взрослая жизнь. У нее есть не только любимый человек, у нее будут конфликты, и выяснения отношений, и заламывания рук, и мамины обиды, папины нервы, смешки младшего брата. Может быть, предложить Николаю поселиться на необитаемом острове? Может быть, он согласится ТАК видеть ее будущее?

– Маша, ты там что делаешь? – мама принялась стучать в дверь. Мария огляделась вокруг, затем нерешительно подошла к столу, расчистила место и включила компьютер.

– Работаю, – крикнула она.

– Что? – не поверила мама. Тогда Маша встала, подошла к двери, открыла ее так неожиданно, что маме пришлось отпрыгнуть назад. Без звука Маша развернулась и уселась на свое компьютерное кресло. Она загрузила планы поселка «Русское раздолье» и принялась рассматривать карту, которую ей любезно переслали из управы еще до того, как любимый мужчина сделал Маше предложение и все полетело вверх тормашками. Карта была необычной, технической, с расположением электрических сетей, кабелей, с геодезическими разметками и обозначением границ разных зон. Маше было необходимо тщательно сверить эту карту с имеющимися в ее распоряжении планами поселка и в особенности будущего ландшафтного парка, чтобы исключить опасность того, что парк зацепит что-нибудь недопустимое, какие-нибудь важные стратегические провода связи, какие-нибудь коммуникации или иные проблемные объекты.

– Ты всерьез хочешь меня убедить, что сейчас будешь работать? – спросила мама после того, как простояла за Машиной спиной битых пять минут. Маша кивнула, не оборачиваясь. Забавно, что именно работа оказалась единственным, что смогло успокоить Машу и вернуть ей уверенность в себе. Ее парк, дорожки, проложенные ею на бумаге, фонари, расставленные ею в специальной программе, зоны, размеченные ею в соответствии со всеми новейшими тенденциями в парковой архитектуре. Суждено ли ей когда-нибудь увидеть эти дорожки под своими ногами? Каким будет их поселок, когда его перенесут с бумаги на тело земли? Депутат их области радостно кричал на всех углах о том, что готов помогать с муниципальным парком, но на деле он просто зарабатывал таким образом дополнительные баллы у населения и еще немножко усмирял негодующих, коих хватало вокруг всего этого дела с поселком «Русское раздолье». У таких строек всегда масса недоброжелателей, особенно среди местных жителей. Чем еще их умасливать, как не обещанием красивого парка с кафетериями, аттракционами и сахарной ватой. Вот только Маша собиралась сделать все возможное, чтобы обещания воплотились в жизнь. Такие были ее планы.

– Маша, я просто не хочу, чтобы ты потом была несчастна, – сказала мама, присаживаясь рядом на стуле. Она некоторое время смотрела на картинки райского места, где в графике реализуются все человеческие мечты – милые домики с треугольными крышами, дым из труб, смеющиеся дети, слетающие с горки на санях. Русская мечта, доведенная до компьютерного совершенства умелой и талантливой рукой ее упрямой дочери.

– Я знаю, мама.

– Когда ты сама станешь матерью, ты меня поймешь.

– Думаешь? – грустно вздохнула Маша. – Ты не хочешь, чтобы я была несчастна потом, но делаешь меня несчастной сейчас.

– Ты так это воспринимаешь? – огорчилась мама.

– А как еще мне это воспринимать? Ты поругалась с моим женихом. Завтра я поеду знакомиться с его родителями, а потом ты возьмешь и поругаешься с ними. А что, если я им не понравлюсь? К кому я приду с этим? Ты же скажешь мне, что ты меня предупреждала, мам! – Маша продолжала смотреть в экран, но глаза ее наполнились слезами. – Я совсем не так представляла себе любовь.

– Но ты действительно считаешь, что это – любовь?

– Ты совсем его не знаешь.

– Ты тоже, малышка, вот в чем дело, – тихо добавил папа, который, как оказалось, стоял в дверях. – Ты можешь пообещать нам с мамой, что эта свадьба… она хотя бы не завтра состоится, ладно? Дай себе время немного лучше узнать этого Николая.

– Почему вы думаете, что я изменю свое отношение к Коле?

– Ты уже изменила… к Роберту, – напомнила мама. – Разве нет? И не смотри на меня так, словно ты забыла, кто такой Роберт.

– Я не забыла, – пробормотала Маша и устало закрыла лицо руками. Роберта Левинского, главного архитектора их архитектурного бюро, она помнила очень хорошо. Его лицо, его тихий проникновенный голос, его манеру держаться так, словно он наследный принц маленькой европейской державы. Его улыбку, ободряющую и теплую. Маша влюбилась в Роберта Левинского с той минуты, когда пересекла порог их фирмы. Она могла тогда часами смотреть на его фотографию и мечтать об эмпиреях, не имея представления о том, кто такой и каков на самом деле красивый, тактичный, прекрасно воспитанный и, несомненно, на редкость красивый мужчина – Роберт Левинский. В том-то и дело, что она не забыла, как Роберт Левинский подставил ее, чуть не разрушив и ее карьеру, и ее чувства, и ее достоинство. Все, чтобы прикрыть собственный позор. Оказалось, что Маша была влюблена в образ рыцаря, внутри доспехов которого была пустота. Но может ли мама быть права в том, что, ошибившись однажды, Маша может влипнуть снова, поверить в то, чего на самом деле не существует?

Может ли Николай Гончаров оказаться таким же, как Роберт? В конце концов, разве не смотрит она теперь так же на фотографию Николая? Что, если мама права? В это Маша отказывалась верить, ее душа восставала против самой идеи того, что Николай Гончаров способен на подлость. Но… что, если? Маша вздрогнула, услышав, как снова зазвонил ее телефон. Николай? Нет, хвала небесам. Это звонят из офиса, Юля, Машина новоиспеченная помощница. Маша обернулась – усталая после всех пережитых эмоций.

– Свадьба состоится не завтра. Папа, это я тебе обещаю.

Глава 3 Что нужно, чтобы узнать кого-то получше

Маша ждала утра, как манны небесной, и каково же было ее разочарование, когда вместо Гончарова за ней приехал его шофер на другой машине. Значит, они все же официально поссорились, без сомнений. Маша сидела на заднем сиденье и дулась, не в силах справиться с раздражением. Куда там, все кругом обижаются. У всех кругом мнение. Советами забросали так, что из-под них не выбраться. А Гончаров-то почему на нее обижается? На родителей ее – понятно, было за что обидеться, но она-то при чем? С другой стороны, подумаешь, спросили они его про разницу в возрасте. И что теперь? Машины с водителями присылать? Маша хотела было набрать номер Николая и высказать ему все, что думает о таких формах мести, но вовремя вспомнила, что вчера, вообще-то, не ответила на звонок своего вспыльчивого жениха.

На три звонка, если быть точной.

А она просто не знала, что ему сказать. Она была занята, выслушивала всякую чушь про инфекционные пирамиды. Разве может представить себе Николай, каково это – быть дочерью двух почетных врачей России? Каково это, когда ты кашлянула или чихнула, тебе измеряют пульс, давление, смотрят склеры глаз, измеряют температуру, стетоскопом прослушивают легкие на предмет хрипов, просвечивают горло специальной лампочкой так, что никакой красноте не укрыться – и так каждый раз. Это если у тебя ОРВИ. Если же ты умудрилась порезаться на улице, тут все уже по полной программе. Стерилизация, антибиотики, прививки от столбняка. Повторные проверки. Просто удивительно, как Сашка выживает с его вечно разбитыми коленками. Видимо, как мама говорит, «зараза к заразе» не пристает.

– Николай Николаевич ничего мне не передавал? – спросила наконец Маша после долгих и мучительных колебаний. Любопытство всегда одерживало верх над представлениями о том, как следует себя вести.

– Нет, Мария Андреевна. Во всяком случае, мне он ничего не говорил. Можно позвонить в офис, – заботливо предложил шофер, но Маша покачала головой. Пришлось сидеть и битых два часа гадать, будет или не будет Николай на месте, когда они проскребутся сквозь утренний автостояк, как именовал пробку шофер, который почти все свои высказывания сдабривал перцем пошлости. Когда машина подобралась по тонким веткам загородных шоссе до ворот поселка «Русское раздолье», Маша уже устала волноваться и ждать.

– Открывай ворота! – крикнул шофер, останавливаясь около будочки на въезде. – Чего сидите, как с девками в сауне.

– А почем ты знаешь, что нет? – ехидно спросил сонный охранник, явно досиживающий остатки ночной смены. Огромное поле, по которому Маша в свое время так неудачно перлась пешком по грязи, теперь значительно преобразилось. Компания Гончарова взяла от летнего сезона все, что можно, и почти на каждом шагу приходилось объезжать трактора, кучи с песком или щебнем. Первые линейки домов, лубочно-показательные, совершенно неестественные на фоне всеобщей грязи и строительства, стояли в квадратиках аккуратно скошенной газонной травы. Около новенького здания офиса, куда вот-вот должны были переехать все менеджеры и сотрудники поселка, разместилась также казавшаяся тут странной, ни к селу ни к городу, детская площадка. Откуда взяться детям, когда тут только-только дороги асфальтом покрыли, да и то пока техническим, чтобы через год все равно переделать заново. Большегрузы с бревнами, пеноблоками, бетономешалки, огромные круглые кузова с дизельным топливом – чего только не разбивало техническую дорогу в лоскуты.

Зарождающийся рай выглядел не слишком-то привлекательно, но это было куда лучше, чем то, что Маша помнила в самом начале. Однако самое главное происходило не тут, под асфальтовыми катками и монтажными кранами. Реальный бизнес решался на бумаге.

– Маша, привет! – из обнесенного белым сайдингом домика – старого офиса, из которого они собирались переезжать, выбежала Юля. – А я тебя жду. Звонил…

– Николай? – воскликнула Маша с недостойной поспешностью. Юля помотала головой.

– Звонил этот мужик из управы. Просил новые планы переслать, а у меня – только старые есть. Новые – это с разметкой по электричеству?

– Я тебе все сейчас переброшу, – кивнула Маша и нехотя, потихонечку, но перешла в деловой режим, в котором и пребывала до самого обеда. Нет, Николай так и не появился, и Маша была уже близка к тому, чтобы набрать его чертов номер. Перед обедом в кабинет Маши постучалась Юля.

– Маша, там это… Роберт приехал.

– Роберт? – вздрогнула Мария. – Зачем?

– Ну, как сказать… Он у нас как бы главный архитектор поселка, понимаешь, – Юля закатила глаза и глубоко вздохнула. – Вот и приехал.

– Я имею в виду, а почему не предупредил?

– А должен был? – раздался голос из-за двери.

Маша тут же покраснела и вытаращилась на Юлю, всерьез усомнившись в правильности решения взять Юлю в помощники. Нет, Юля была хорошим чертежником, она четко и правильно выполняла все поручения и имела инженерное образование помимо дизайнерского, что делало ее в поселке почти незаменимой. Но что касалось человеческого общения, такие вещи, как такт, субординация и чувство правильного момента, были Юле совершенно незнакомы. Честно говоря, когда Мария объявила о своем выборе помощницы, в их архитектурном бюро удивились все, включая Степочку, лучшего друга Маши, программиста, Бориса Яковлевича Щучку – ее тогдашнего реального, а теперь чисто номинального босса. Да и сама Маша была удивлена, но не тем, что взяла с собой Юлю, а тем, каким сильным бывает порой чувство вины. Ведь именно из-за него-то Маша Юлю и наняла. Из-за того, что почти все лето Маша считала Юлю негодяйкой, чуть не разрушившей Машину карьеру, в то время как негодяем был Роберт Левинский.

– Роберт! – с фальшивой радостью воскликнула Маша, беспомощно наблюдая за тем, как высокая стройная фигура Роберта материализуется у нее в кабинете. Он держался, как всегда, с достоинством и выдержкой. Темно-серые зауженные брюки, идеально чистые, сияющие коричневые ботинки. В руках такого же оттенка кожаный портфель и тонкая трость зонта. Маша уже успела забыть, каким «Шерлоком Холмсом» может быть ее Роберт. – Какой сюрприз!

– Думаешь? – он улыбнулся примиряющей улыбкой. – Я ненавижу сюрпризы. Я звонил вам сюда, но ваш секретарь, по-видимому, не считает нужным передавать информацию руководству.

– Я – руководство! – улыбнулась Маша и расправила плечи.

– Вот именно, – кивнул Роберт. – Поэтому-то я к тебе, с докладом.

– Да ты что, это как-то даже неправильно, – растерялась Маша. – Может быть, тебе Юля может помочь? Ты хотел объект осмотреть? Она тебе все покажет и все расскажет.

– Хотите верьте, хотите нет, но у меня есть кое-какие вопросы, на которые, я боюсь, только вы, Мария Андреевна, можете ответить. Хотя мне и очень неудобно отвлекать вас от дел, – и он развел руками, словно демонстрируя собственное бессилие. Даже сейчас, когда Маша прекрасно знала, как мало соответствует эта прекрасная упаковка внутреннему содержимому, она невольно реагировала на выверенный стиль, на безупречную вежливость и эту странную манеру себя вести. Принц в изгнании. Да уж, было во что влюбиться.

– Раз так… – пробормотала Юля. – Ты мне выслала чертежи?

– Да, выслала, – кивнула Маша, и Юля убежала к себе. Роберт снял тонкий белый свитер и остался в плотной рубашке цвета мокрого асфальта. Он набросил свитер на плечи, затем раскрыл портфель и стал передавать Маше чертежи и планы коммуникаций, согласованные с инженерными службами.

– Ты не поверишь, но я даже от газовиков все забрал!

Загородный рай напрямую зависел от того, в каких отношениях строительная компания находится с местными энергопроводящими службами. Сколько поселков стояло огороженными красивыми заборами, с домами и местами под спортивные площадки, но мертвыми, так и не оживленными прикосновением газового огня.

– Это просто отличная новость. Особенно для Семеныча! – обрадовалась Маша.

– Семеныча? – Роберт склонил голову в удивлении.

– Наш прораб, – пояснила Маша. Планы были нужны еще вчера. Но и сегодня было не поздно.

– У вашего Дона Корлеоне хорошие связи, – улыбнулся Роберт. – Покажешь мне, где поставили насосы?

Они вышли вместе, Маша подцепила с вешалки ключи от их общей «Нивы», протянула их Роберту. Это было так странно – сидеть с ним рядом в тряской машине, знать о том, что случилось на самом деле, но делать вид, что ничего не случилось, ничего не произошло. Он – главный архитектор, Маша – куратор на объекте. Чисто профессиональные отношения. Смотрим насосы. Сравниваем извилистые траншеи, залитые грунтовой водой, с запланированными на бумаге.

– Маша, почему ты меня не выдала? – спросил Роберт, стоя около новеньких модельных домиков, чудесно пахнущих свежеоструганным бревном. Маша замерла, она не знала, что ответить на этот вопрос, хотя и пыталась представить себе этот разговор много раз. Черт знает, сколько раз. И – черт знает, почему она его не выдала.

– Ерн… Мы обязательно должны это обсуждать? – Она отвернулась и пошла ближе к высокому двухэтажному дому, совсем недавно законченному строителями. Роберт последовал за ней, ему все равно нужно было осмотреть строение. Лично Маше именно этот дом нравился больше всего, а уж за время работы над проектом и парком Маша насмотрелась на домики – большие и маленькие, нарисованные и реально стоящие в каком-нибудь поселке, деревянные и каменные, безвкусные и изящные, дорогие и попроще. Этот был как раз таким, в каком Маша хотела бы жить сама.

– Я думаю, я должен тебе дать объяснение. Это как минимум, – прошептал Роберт, подойдя почти вплотную к Маше. Так близко, что она снова почувствовала аромат дорогой туалетной воды, который не так давно сводил ее с ума. Она даже чуть было не купила себе такую, просто чтобы стояла дома, чтобы иногда можно было распылить по воздуху немножко воспоминаний. Можно ли быть такой дурой?!

– Ты мне ничего не должен, – Маша отступила в глубь просторной гостиной, и звук ее шагов гулко прокатился по пустой комнате.

– Это не так. Я обязан тебе карьерой. Я хотел бы знать, почему ты меня не выдала, – Роберт стоял на месте.

– Я тоже хотела бы знать почему? Почему ты решил спалить меня, Роберт? – все-таки Маша не сдержалась, и ее кулачки сжались сами собой. – Ты же удалил все файлы!

– Я сделал это, да, – кивнул Роберт. – Я просто не знал, как еще поступить. Это была… глупость, наверное.

– Глупость? – чуть не задохнулась от возмущения Маша. – Ты уничтожаешь проект, над которым я работала полгода, по которому у меня видеопрезентация была готова: трехмерная графика, виды, ракурсы. Меня размазывают по стене. Я – растеряша года, я потеряла целый проект. Меня почти уволили. А ты говоришь мне, что это была глупость?

– Нет, Маша, нет. Это была подлость, – грустно покачал головой Роберт. От такого заявления Маша буквально потерялась. Что сказать человеку, полностью признающему свою вину?

– Что ж, я даже не буду спорить!

– Глупостью было то, что я решил использовать работу Аделы, – добавил Роберт. – В какой-то степени я хотел, чтобы ее проект жил, понимаешь? Она относилась к нему так… легко. Отбросила в сторону, и все. Адела – она никогда не задумывается о карьере.

– Адела Юханнсон, – пробормотала Маша.

– Как ты узнала о ней? – пораженно спросил Роберт. – Ты никогда не интересовалась шведской архитектурой.

– Это не важно. Я увидела ее фотографию на заставке твоего компьютера. Мне показался знакомым… стиль.

– Да, стиль. Ее неповторимый стиль. Чудовищная глупость. Я понял это, когда уже было поздно. Я не хотел подставлять тебя. Маша, ты должна мне поверить, я собирался сделать все, что можно, чтобы тебя не уволили. Это смотрелось так естественно. У тебя всегда был кавардак в делах.

– Не в делах! – возмутилась Маша. – На столе, да, может быть. Но не в делах.

– Я знаю это… теперь.

– Что ж…

– Скажи, почему ты помиловала меня? – попросил Роберт, и на секунду Маша почувствовала то, что было раньше. То, как загоралась она от одного звука этого тихого вкрадчивого голоса. Его естественное, природное обаяние и достоинство так легко принять за симпатию. Трудно поверить, но точно так же Роберт улыбается, протягивая таксисту деньги за проезд.

– Все, что разрушилось, уже разрушилось к тому моменту, – пожала плечами Маша. – Я не видела смысла разрушать что-то еще.

– Это все? – удивился Роберт.

– А еще – ты действительно сделал все, чтобы спасти меня. Вот только… – Маша прикусила губу. – А что бы ты делал, если бы Щучка не стал давать мне никакого второго шанса? Что, если бы на том совещании, когда я потеряла все файлы, он просто выкинул бы меня на улицу, Роберт? Ты бы просто забыл обо мне, верно? Ну, может быть, немного огорчился.

– Маша! – воскликнул он, но Маша только замотала головой и пошла к выходу. Ей больше не хотелось разговаривать, слишком все это было противно. Она уже забыла, какими унизительными были первые недели, как металась она, чтобы восстановить потерянную работу.

– Я бы никогда не смогла так спокойно столкнуть человека в пропасть! – крикнула Маша, стоя на крыльце. Роберт выскочил за ней, схватил ее за руку, попытался удержать, но Маша вырвалась и отвернулась. Она смотрела вдаль, на поле, по которому, как луноходы, медленно катились трактора.

– Я знаю, Маша. Потому-то ты этого и не сделала, да? Я приехал сказать, что я ценю это. Очень ценю. Моя работа для меня – это все. Но если ты скажешь, я напишу заявление об уходе сегодня же.

– Я бы не стала просить тебя… – Маша растерялась, она не ожидала такого поворота. В какой-то степени она уже смирилась с тем, что случилось. Кто старое помянет, тому глаз вон.

– Я знаю, ты не стала бы, – Роберт взял Машины руки в свои. – Ты слишком добра, слишком хороша, и я не видел этого, и теперь я сполна наказан. Наказан тем, что ты тут, а не там, со мной. И больше не смотришь на меня восхищенными глазами, в которых столько жизни, столько огня.

– Роберт, не надо, – прошептала Маша, отступая назад. Если бы не ограждение крыльца, она бы грохнулась в грязь, что было бы не в первый раз, если уж быть до конца честной.

– Нет, надо. Я прекрасно знаю, чего я лишился, поверь. Я хочу, чтобы и ты знала – я восхищаюсь тобой. И тем, что ты делаешь, всей этой историей с парком. Я уверен, что ты его поставишь, и потом, спустя годы, люди будут гулять по нему, даже не представляя, как много ты для этого сделала.

– Почему? – возмутилась Маша, невольно улыбнувшись. – Вдруг они вывесят табличку?

– Гранитную? – усмехнулся Роберт.

– Да, такую, где был бы мой профиль. И напишут что-нибудь типа «здесь была Кошкина».

– Кто знает, – кивнул он.

– Нет, не повесят. Скорее уж, повесят того депутата, которого я сейчас уговариваю разрешить этот парк в принципе.

– Думаешь, у тебя это получится?

– Честно? – Маша облокотилась на перила крыльца и задумчиво посмотрела Роберту в глаза. – Не уверена. Кругом столько лжи, и каждый отслеживает только собственный интерес. Каждый хочет получить как можно больше славы, а вот выделять деньги на парк не хочет. Никто не хочет заниматься рутиной, собирать подписи, решать вопросы, от которых кто-то обязательно окажется в проигрыше. Потому что всем не угодишь.

– Это в точку. Всем не угодишь, – кивнул Роберт. – Маша, я еще приехал, чтобы сказать, что… что…

На секунду Маше показалось, что сейчас Роберт признается ей в любви. Ее голубая мечта, и даже обстоятельства вполне романтичные, не хуже, чем она могла нафантазировать, лежа в своей постели и обнимая плюшевого медведя. Кругом лес, над ними – тяжелые небеса, полные слез, но от теплой земли тянется туманная дымка. Как же не нужно ей было теперь его признание.

– Не надо ничего говорить.

– Нет, надо. Ты всегда можешь на меня рассчитывать, Маша. Если что-то понадобится. Что угодно. Даже просто поговорить. Я совершил ошибку, но я ее не повторю. Ты мне веришь? Хоть немножко? Ведь ошибку может совершить каждый.

– Ошибку может совершить каждый, – согласилась Маша.

– Я помогу тебе с парком. У меня есть кое-какие связи. Скажи, в чем вопрос, и мы все решим.

– Все решим? – рассмеялась Маша. – Ладно, я буду иметь в виду. Сейчас, если честно, все идет по обозначенному плану. И я собираюсь встречаться с архитектором из Сочи как раз сегодня вечером.

– И ты собираешься выйти замуж за нашего Дона Корлеоне? – Роберт буквально огорошил Машу этим вопросом, настолько странным и неуместным он был. Повисла пауза. Маша лихорадочно пыталась придумать ответ, которым она одновременно дала бы понять, что, во-первых, это не его, Роберта, собачье дело, за кого Маша выходит замуж. А во-вторых, да, собирается. И чего тут странного? Почему все ее переспрашивают так, словно она совершает прыжок с самолета без парашюта? Почему никто не поздравляет ее и не спрашивает, где она собирается провести медовый месяц?

Да потому что никто не может поверить, что Николай Гончаров решил взять в жены какую-то невзрачную, совершенно обычную, мало чем примечательную девушку. Потому что – зачем она ему?

– Маша, я только хочу быть уверен, что ты будешь счастлива. Ты заслуживаешь счастья, понимаешь?

– Нам пора возвращаться. – Маша отвернулась, так и не придумав ничего лучше.

– Не обижайся. Я хочу быть уверен, что твое решение не случайно.

– Почему? Зачем тебе это? На что это повлияет?

– На многое, – сказал он тоном, который Маше совсем не понравился. Роберт сделал шаг вперед, и Маша испугалась, потому что ей показалось, что сейчас Роберт попытается ее поцеловать. Она отступила и сделала вид, что ищет телефон, что ей срочно нужно проверить что-то в почте. Роберт насмешливо смотрел на ее нелепые движения, а затем кивнул.

– Поехали назад. Не стоит задерживаться, у тебя и без меня полно дел. – И он отвернулся, пошел обратно к «Ниве». Что, если он реально попытался бы ее поцеловать? Этого только не хватало – поцелуев Роберта. И вовсе не потому, что Маша не уверена в своих чувствах. В них она уверена, как в том, что за ночью настанет день. На сто процентов. На двести. Вот только почему Николай не позвонил ей за весь день ни разу? Не важно. Маша развернулась и решительно села в машину.

Николай не звонил, потому что злился на нее. Почитай, что весь день только и делал, что злился. За то, что Маша забыла рассказать родителям об их помолвке. Какая невеста ЗАБЫВАЕТ о таком? И за то, что она не ответила на его звонок. На три его звонка. И за то, что прямо сейчас он уже битый час наблюдал издалека, как его верная и любящая невеста эмоционально разговаривает о чем-то с Робертом, с ТЕМ САМЫМ Робертом, в которого была так долго влюблена и с которым, по ее же собственным словам, все было кончено.

Кончено, как же! Он прямо видел своими глазами, как они бегали то в дом, то из дома. Но когда Гончаров увидел, как Роберт хватает Машу за руки и практически прижимает к себе, что-то взорвалось у Николая внутри, и холодное бешенство заставило его развернуться и уйти, не досматривая этот фарс до конца. Даже если они только прощались, даже если это ничего не значило. Маша была слишком юной, слишком наивной и романтичной, чтобы Николай решился выдать ей полный карт-бланш. Доверие – валюта, на которой легко прогореть. Он не мог, не хотел и не планировал так рисковать. Эта девушка – она зацепила его за живое, она была другая, совсем не такая, как все, с кем Николай привык иметь дело за все годы. А видел он немало, и улыбок, и откровенных приглашений в постель, и любви, построенной на товарно-денежных отношениях. Он знал людей, а Маша – нет.

Что затеял этот слизняк Роберт? Маша улыбается и что-то долго с воодушевлением втолковывает этому чертову архитектору, считая его вполне безобидным. Она всех считает безобидными. Она даже самого Николая считала безобидным, белым и пушистым. Но он не был таким. Говоря по правде, он никому, кроме Маши Кошкиной, даже не казался таким. Николай хорошо знал, что в этой ситуации ему следует что-то предпринять, чтобы защитить свои интересы, защитить свою тревожную любовь. Как и чем оградить себя и свою невесту от любого потенциального риска – об этом следовало подумать. Одно ясно точно – Николай Гончаров был не из тех людей, которые стали бы терпеть что-то подобное.

Глава 4 Призрак Роберта

Поселок проявлялся на земле, как фотография – в проявителе на старой пленке. Поле блестело после дождя, и все казалось немного ярче, чем было на самом деле из-за этой влажности. Темные кучи выкопанной земли темнели сильнее на обочинах еще не везде уложенных дорог. Нескошенная трава на пустующих участках благоухала, а там, где стройка уже началась, суетились строители в синих форменных комбинезонах. Ближе к новому офису, отделанному светло-бежевым камнем, строительство шло полным ходом. Там рождалась первая очередь домиков, дуплексов и линеечек по пять-шесть квартир, ее строили с поразительной скоростью, чтобы было чем пускать пыль в глаза потенциальным покупателям. Прошли те времена, когда было достаточно повесить на забор красивый плакат с описанием будущего счастья, народ нынче пошел недоверчивый да опасливый, и это чувствовалось в том, с какими лицами они ходили по поселку, какими вопросами пытали менеджеров по продажам. Все спешили жить – здесь и сейчас, и если и соглашались ждать, то только ради того, чтобы получить за свои деньги больше, чем они на самом деле стоили.

Маша ждала Гончарова весь день, но он появился только под вечер, сухо напомнил Маше про пятничный ужин, сослался на дела и уехал. Ах да, еще он спросил, не было ли чего важного, о чем он должен знать.

– Что ты имеешь в виду? – переспросила Маша, смутно чувствуя себя виноватой в том, что не стала рассказывать Гончарову о Роберте. Она говорила себе, что просто не хочет нервировать своего жениха. М-м-м… жениха. Это слово так странно было произносить, даже про себя. Итак, она просто не хотела его нервировать. Так и запишем.

– Тебе дозвонился архитектор из Сочи? – уточнил Гончаров, рассматривая Машу пристально, внимательно, будто с каким-то подозрением. Или это ей только показалось?

– Да, конечно. Мы уже назначили встречу на следующую неделю.

– Кто это мы? – спросил Николай, заставив Машу напрячься.

– Мы – я и Жанна.

– Жанна? – отчего-то опешил Николай.

– Архитектор из Сочи, – пожала плечами Маша. – Ты же про нее спрашивал?

Николай помолчал несколько минут, затем кивнул.

– Больше ничего?

– Как это ничего? – возмутилась Маша, чувствуя, как начинает закипать оттого, насколько сухо и профессионально ведет себя с нею ее так называемый жених. Даже не поцеловал ни разу! – Да полно всего. Нужно изменить план внешнего забора.

– Это еще зачем?

– Понимаешь, мы заранее запланировали дополнительные входы в парк, но ведь с внешней стороны вход в парк будет совершенно свободным, а это значит… Войти сможет кто угодно!

– Да-да, я понял, заходи, кто хочешь, бери, что хочешь. Ладно, это легко. Просто убираем ворота с внутренней стороны, и все.

– И все? – возмутилась Маша. – То есть жителям «Раздолья» придется идти через весь поселок, выходить из него, идти до дороги и только потом оказываться в моем парке?

– А что? Хорошая прогулка, – уперся Гончаров просто потому, что до сих пор злился. Маша так и не сказала ему, что Левинский приезжал к ней. Почему не сказала? Скрывает что-то? Старая любовь так и не прошла до конца?

– Прогулка? Пойдем, пройдемся и прогуляемся – пять километров! – Маша окончательно взорвалась, но Николай, чуть прихрамывая, пересек помещение и вышел из кабинета. Маша так и осталась стоять там, одна, безо всякого представления о том, что же только что произошло. Ей запретят сделать дополнительный выход? Какой абсурд! И что насчет сегодняшнего вечера? Они не собираются проводить его вместе, как она поняла. Хотя понять Николая было совсем не так просто. Мог он настолько взбеситься из-за того, что Маша забыла рассказать родителям об их помолвке? И если да, то что это говорит о его характере? Ничего хорошего, на самом деле.

– Маша, тебе там звонят, – заглянула в кабинет Юля.

– Что? – обернулась к ней Маша.

– Ты мобильник у меня на столе оставила, – пробормотала Юля, а затем подошла ближе. – Ты в порядке? Что-то случилось?

– Я… я не знаю, – растерялась Маша. – А кто звонил?

– Я не посмотрела, – покачала головой Юля и протянула Маше телефон. Звонил Степочка, ее старый друг, тот самый, кто в свое время помог только что окончившей институт Маше устроиться в архитектурное бюро. Сколько было надежд, сколько всего хотелось достичь, покорить. А теперь Маша чувствовала себя старой мудрой черепахой Тортиллой. Очень грустной черепахой. Маша набрала Степочкин номер.

– Ты где? – тут же спросил он. Степка вообще все разговоры начинал с этого вопроса, словно ему, сидящему в своей операторской в окружении проводов и серверных блоков, было экстремально важно отметить географическое положение человека, с которым он собирался разговаривать.

– Я в печали, – ответила Маша честно.

– Понятно. Что ж, нормальное чувство, если выходишь замуж за Гончарова. Я так думаю.

– Ты не одобряешь? – удивилась Маша.

– Если бы мое мнение что-то значило… – пространно ответил Степочка. – Ты пойдешь с нами вечером играть в «Мафию»?

– Ой, это же сегодня? В принципе… почему бы и нет. Я только завтра занята, потому что у меня ужин с родителями Гончарова, а я не думала даже, что они у него есть, – пожаловалась Маша. – Он же совершенно взрослый мужчина, понимаешь. Откуда я знала, что мне придется производить впечатление на его маму? Или папу? Или бог его знает еще кого! Я не уверена, что в состоянии справиться с самим Гончаровым.

– Машка, ты скажи, ты реально собираешься за него замуж? – тихо и вкрадчиво уточнил Степочка.

– Ты тоже считаешь это глупостью?

– А я не одинок?

– Что такого неправильного в Николае? – взмахнула руками Маша.

– Так, давай по порядку. Насколько я помню, все наши сотрудники прячутся, когда в офис приезжает Гончаров. Потому что он может уничтожить любого одним щелчком пальца. Он известен как крайне жесткий бизнесмен, который всегда получает то, чего хочет. Ведь не так же просто его называют Доном Корлеоне. Я так понимаю, сейчас он хочет тебя.

– Да ты целый поиск провел, да? Он не просто хочет меня, он берет меня в жены. В жены, Степ! – возразила Маша. – Что в этом плохого?

– А мы пока не знаем. В том-то и дело, что мы пока не знаем всего. У него были жены до тебя?

– Вроде нет, – пожала плечами Мария. – Но я не знаю точно.

– Это – вторая причина. Ты почти не знаешь его, а он – тебя. А я тебя знаю хорошо и скажу тебе прямо – я обеспокоен. Он старше тебя на десять лет!

– Теперь ты звучишь в точности как моя мама, – фыркнула Маша.

– Так ты едешь играть в «Мафию»? Или у тебя и твоего жениха есть другие планы? – Степочка сам не знал, на какую больную мозоль только что наступил. Никаких планов на вечер у Маши не было, а Гончаров уехал с поля, даже не поцеловав ее ни разу. Вообще, он вел себя именно как жесткий работодатель, а не как влюбленный мужчина, и это пугало Машу. А что, если родители правы?

Именно из-за всего этого в восьмом часу вечера Мария Кошкина уселась за большим круглым столом в одном московском кафе, окруженная старыми друзьями, готовая отстаивать честь мирных граждан, если потребуется. Или биться до последнего патрона, если доведется попасть в ряды криминалитета. И надо было признать, впервые с тех пор, как Маша встретила Николая Гончарова, ей удалось снова почувствовать себя самой собой – молодой, беспечной девчонкой, мечтающей о безоблачном будущем.

– Город засыпает, – сказала Соня, Машина одноклассница, которая в свое время помогала Маше отбиваться от бушующего гнева родительского – когда те узнали, что не быть Маше Кошкиной даже терапевтом. – Просыпается мафия. Мафия открывает глаза, знакомится.

В первом раунде Маше досталась роль мирного жителя, и с наступлением ночи она покорно закрывала глаза и скучала, думая о том, что вся эта история с предложением руки и сердца – сложная и запутанная. Если у них с Гончаровым любовь – то где он? Почему не звонит?

Во втором раунде Маша тоже была мирной, но не обычной, а комиссаром. Это более интересно. Следить за людьми, задавать им вопросы, притворяться неизвестно кем, чтобы потом, ночью, проверить тех, кто показался ей подозрительным… Маша вычислила одного члена мафии, но споткнулась на остальных двоих. Криминальные личности, Степочка и Ромик, паренек, живший в том же доме, что и Степочка, только в другом подъезде, вычислили Машу, и мафия победила. Степка хохотал, «мирные» изображали возмущение и высказывали Маше претензии за то, что она не «вскрылась» еще до того, как ее «грохнули».

Только после этого Маша вспомнила, что поставила телефон в бесшумный режим на время игры. Она сделала так совершенно автоматически, привычка – вторая натура. Телефон лежал на дне рюкзака, и Маша даже подумала оставить все как есть, не доставать его, не смотреть на то, сколько уже времени и, тем более, кто звонил. Но надежда на то, что Николай сменил гнев на милость, не оставляла ее.

– Машка, ты идешь? – крикнул Ромик, когда Маша копалась в своем объемном рюкзаке, выискивая скользкий аппарат.

– Машка разозлилась, что она все время мирная, – усмехнулся Степочка. – Невеста мафиози не может быть комиссаром, да, Маш.

– Отстань ты! – возмутилась Маша, глядя на пустой экран. Ни одного пропущенного вызова. Настроение моментально ухудшилось, и захотелось оказаться где-то в другом месте, чтобы всех этих людей рядом не было. Просто остаться наедине с самой собой, не отвечать ни на чьи вопросы, ни на чьи едкие комментарии. Заплакать. Проплакать всю ночь. Попробовать представить свою жизнь без Николая Гончарова. Маша нажала на кнопку отключения, сердце гулко ухнуло и заколотилось чаще – на те несколько секунд, что телефон умирал, раскручивая сигнал отключения на темном экране. Прожить остаток вечера, не думая о том, что Николай не звонит, – это стоило того, чтобы отключить телефон.

– Что, пропал? – спросил вдруг Степочка, с сочувствием глядя на Машу. Она вздрогнула и на секунду задержала дыхание, чтобы не расплакаться. – Хочешь, я тебе коктейль куплю?

– Коктейль? Зачем? – опешила Маша. Степка покачал головой, протянул Маше карту, вложил ее в руки со всей возможной аккуратностью, чтобы, не дай бог, не дать кому-то увидеть. Маша посидела несколько секунд, прижимая карту к коленке, а затем аккуратно перевернула – буквально на мгновение – и замерла, стараясь подавить сердцебиение. Хорошо, что она уже была раскрасневшейся от волнения, и можно было все списать на это.

Потому что она была главой мафии.

– Держи свой «Секс на пляже», – усмехнулся Степочка, протягивая Маше высокий бокал с какой-то бело-сливочной жидкостью. Это была Пина колада, но Степочке это было скучно, поэтому он принялся шутить про то, что мирные граждане в их городе что-то стали слишком много пить.

– Такая нынче в нашем городе политическая обстановка, – пробормотала Маша, пытаясь взять себя в руки. Не так уж и часто ей удавалось поиграть «мафией», и это было волнительно и отвлекало – здорово отвлекало от всего остального.

– Каждый народ заслуживает своего правителя, – усмехнулась Сонечка и посмотрела пристально на Машу. – Ты мафия, Кошкина?

– Я – нет, – покачала головой она. – Я просто горожанка с разбитым сердцем, к тому же пьющая. – И она демонстративно отпила из бокала чуть ли не половину. Сонечка отвернулась и принялась задавать тот же самый вопрос Степе, Ромке и другим ребятам за столом. Маша наблюдала за реакциями, пытаясь вычислить, кто кого уже заподозрил и в чем и насколько их подозрения не беспочвенные.

Игра в «Мафию» всегда больше объединяла тех, кому предстояло врать и укрываться. На некоторое время люди, объединенные красной меткой в их карте, становились ближе друг другу, начинали понимать друг друга с полуслова, защищать друг друга от нападок других. Порой ценой собственной жизни – игровой, конечно.

– Город засыпает, – объявила Сонечка, но на этот раз, даже закрывая глаза, Маша продолжала игру, и, когда пришло время, ее глаза открылись и загорелись опасным блеском. Пришло время убивать.

Они заигрались. Не в первый раз. И, в конце концов, все они уже давно не дети. Кое-кто уже сам женат. К примеру, Сонечка даже успела развестись к своим двадцати трем годам. Так что, если уж у тебя в паспорте стоит штамп о разводе, ты можешь засидеться в кафе до двенадцати с лишним часов. Маша пила «коктейли пряные» и не ждала новостей. Она играла в новую для нее игру, которой она не дала никакого названия. Она пыталась делать вид, что никакого Гончарова нет на свете и никогда не было. И что она совершенно одна, одинока и свободна, никогда не попадала в ловушку притягательного взгляда темных глаз. Телефон был отключен, и можно было дышать свободнее, не ожидая звонка каждую секунду.

Любовь оказалась чертовски болезненной штукой, и Маша только-только начинала понимать это. Все прошлые ее страдания и «страсти по Роберту» теперь казались картонными, как потемкинские деревни. Она никогда не испытывала такого физического страха, что ей не позвонят. Ужаса настолько ощутимого, что для противостояния ему ей пришлось отключить телефон и отключиться самой – посредством коктейлей.

Чего еще он мог хотеть от тебя? Что между вами общего? Ты совсем его не знаешь!

Маша добиралась до дома пешком. Степа хотел проводить ее, но ночь была тепла, и Маша совсем не хотела домой. К тому же коктейли сделали ее куда смелее, чем обычно, и Степа отступил, зевая. Маша брела по тротуару, проходя мимо темных окон своего длинного дома, пересчитывая подъезды, вспоминая момент, когда оставшиеся члены «Мафии» – она и мальчик Дима, которого она почти не знала, вскочили и принялись вопить от радости. Они победили, они обманули всех. Все поверили в Машину честность. Дима старательно отводил от нее подозрения, а она, в свою очередь, путала оставшихся жителей их города. Лжецы победили Рыцарей, и вкус победы еще ощущался на губах, как память мышц после долгого хохота.

– Ты хотя бы понимаешь, что я пережил? – услышала Маша, проходя мимо арки, пробивающей их дом насквозь прямо по центру. Маша чуть не споткнулась, услышав голос. Ей показалось, что это Николай, но откуда бы ему взяться тут посреди ночи? Маша остановилась, а затем неуверенно пошла дальше на неустойчивых ногах. Вот же дожила, допилась, всюду ей теперь Гончаров мерещится.

– И куда ты направляешься, скажи на милость! – на этот раз голос был совершенно четким и ясным.

– Николай? – пробормотала Маша, озираясь по сторонам. Через секунду или две, к ее изумлению, возник Гончаров собственной персоной. – Откуда ты тут взялся?

– Допустим, из машины, – сухо ответил он, и в темноте его глаза опасно блеснули. – Гораздо интереснее то, что ты делаешь тут одна посреди ночи. И в таком состоянии.

– Я иду домой! – громко заявила Маша. – Я ни в каком таком состоянии.

– Это я уже заметил. Ни в каком таком состоянии ты не должна ходить по улице одна даже днем. Где ты была?

– Какая разница? – возмутилась Маша. – А ты? Где ты был?

– В каком смысле? Я работал, был в офисе. Маша, если ты мне немедленно не объяснишь, где ты была, то я… то я…

– Что ты? Еще больше НЕ будешь мне звонить? Снова сделаешь вид, что меня не существует? – и Маша фыркнула, развернулась и направилась в сторону дома.

– Ты отключила телефон! Что я должен был думать? Может быть, ты была с кем-то и не хотела, чтобы я тебе помешал? – Николай схватил Машу за рукав ее тонкой ветровки в белый горошек, но Маша вырвалась и повернулась к нему.

– Я отключила телефон, потому что больше не могла этого терпеть.

– Терпеть чего? – прорычал он. – Это не ты, а я тут торчу уже третий час. Тебя не было дома до часу ночи. Это нормально?

– У меня есть алиби! – выпалила Маша. – Я была главной мафиози. И еще доктором. И комиссаром. А, чего тебе объяснять!

– Что? – Гончаров стоял, буквально поверженный объяснением, которое ему дала Маша. – Я не понял ни слова. Какое, к черту, алиби?

– Я играла в «Мафию» с друзьями. Мы собираемся по четвергам в одном кафе. Не каждую неделю, – последнее Маша сказала извиняющимся тоном, хотя до этого она и обещала себе больше ни за что не спрашивать ни у кого ни на что разрешения. И ничьих больше звонков не ждать.

– Что это? Что это за «Мафия»? – нахмурился Николай.

– Господи, только не говори мне, что не знаешь, что такое «Мафия»! – воскликнула Маша, широко взмахнув обеими руками. Николай Гончаров таращился на Машу в полнейшем непонимании.

– Поверь мне, Машенька, я знаю, что такое мафия. Даже больше, чем я хотел бы знать. Я пережил наезд люберецкой братвы в середине девяностых и, между прочим, могу сказать, с этим не шутят и не играют.

– Господи, Николай, о чем ты? – теперь уже Маша таращилась на него. – Я об игре в «Мафию». Ну как же? Город засыпает, просыпается Дон Корлеоне.

– Так, я понимаю, что нормального объяснения я не получу, верно? – нахмурился он.

– Да это оно и есть! – всплеснула руками Маша.

– Ты была с Робертом? Просто признайся, что ты все еще любишь его, и мы покончим со всем раз и навсегда, – выпалил Николай зло, а его пальцы больно сжали Машино предплечье. Так, что она даже вскрикнула.

– Роберт? При чем здесь Роберт-то?

– Я видел вас сегодня. Ты с ним провела почти час в шоу-рум! – в голосе Гончарова отчетливо зазвучала боль.

– А я думала, ты нас не видел, – растерянно добавила Маша и, только сказав, поняла, как нелепо прозвучала эта фраза. – В смысле, я не знала, что… В общем…

– Хватит, Маша.

– Послушай, ты на меня из-за Роберта разозлился? – внезапно дошло до Маши. – Боже мой, из-за Роберта. Это просто смешно!

– Не знаю, не знаю, – съязвил Николай. – У нас с тобой очень разное чувство юмора.

– Ты решил, что я изменяю тебе с Робертом? В шоу-рум?

– Я решил, что ты изменяешь мне с Робертом все последние три часа! – рявкнул Николай. – Выпиваешь к тому же.

– Да это все Степка со своей Пина коладой! – возмутилась Маша. Странным образом при упоминании имени Степочки выражение лица Николая смягчилось, и он посмотрел на Машу добрее.

– Так где тебя носило, Маша? – спросил он еще раз. – Что это за игры в «Мафию!?

– Я просто поверить не могу, что ты не знаешь этой игры.

– Нет, – сухо кивнул он. – Только то, какие проблемы бывают от настоящей.

– Это просто такая игра, – рассмеялась Маша. – В нее играют от восьми до пятнадцати человек.

– А вас сколько было? – поинтересовался Николай куда более мягким тоном. Он вдруг заметил, что от ночного холода Машу бьет мелкая дрожь. Он взял ее руки в свои ладони и сжал их вместе. – Ты совсем замерзла, а?

– Есть немного. Я думала, будет теплее. Когда я выходила…

– Когда ты выходила, в тебе говорила Пина колада. Так сколько вас было?

– Ты мне веришь, да? – обрадовалась Маша. – Сегодня нас было тринадцать. Вообще должно было быть двенадцать, но приперся Ромка. Хотя до пятнадцати человек играть можно, просто больше ролей вводится. Доктор, священник, можно еще проститутку добавить.

– Проститутку? Надеюсь, ты не была проституткой. Мне не нравится эта игра.

– О, какие глупости. Во-первых, сегодня проститутки не было. Это уже когда совсем много народу. А потом, проститутка просто ночью кого-нибудь спасает.

– Признаюсь честно, Маша, ты не проясняешь вещи, а скорее запутываешь их еще больше. Проститутки никого никогда еще не спасали. Ни ночью, ни днем.

– Николай!

– Ладно-ладно! Зачем ты телефон отключила?

Гончаров поднес Машины ладони к своим губам и поцеловал кончики пальцев. Маша почувствовала себя одновременно и счастливой, и безумно усталой.

– Чтобы не ждать твоего звонка, – прошептала она после долгой паузы. Когда они с Николаем смотрели друг другу в глаза, с Машей происходило что-то необъяснимое, как будто она попадала на самый пик горы Эверест, и дыхание заходилось от восторга и отсутствия кислорода, и становилось страшно до жути и хорошо до ужаса. И хотелось смотреть, не отрываясь, часами. Гончаров не сводил с Маши глаз, но вдруг он отпустил ее руки и обхватил ее за талию, притянув к себе. Его губы прикоснулись к ее губам. Он умел целоваться так, что Маша чувствовала полный паралич воли. Движения его губ, его языка околдовывали, и она теряла голову, почти теряла сознание, ощущая трепет в каждой клетке. Дрожала, как лист, но не могла понять, от холода или от жара.

– Я хотел позвонить. Я так злился на тебя. Почему вы сидели в шоу-рум так долго? О чем вы говорили?

– Мы… – Маша раскрыла глаза, моментально протрезвев. Николай ничего не знает о том, как Роберт подставил Машу, стерев все файлы из ее компьютера. И о проекте Аделы Юханнсон тоже ничего не знает. Если она скажет хоть слово, Николай уничтожит Роберта навсегда. Маша не знала почему, но она точно не хотела этого.

– Что – вы? – Николай сжал губами нижнюю губку, заставив Машу вскрикнуть. – Укушу, слышишь?

– Роберт хотел посмотреть, как идет строительство, и я все ему показывала, – Маша постаралась вложить в голос столько безразличия, сколько в ней было. Самое обидное, ей ведь не было совершенно никакого дела до Роберта Левинского. Она больше ничего не чувствовала к нему, кроме сочувствия. Но она не могла открыть этого Николаю, не открывая всего остального.

– И это все? – удивился Николай, внимательно глядя на Машино лицо.

– В конце концов, это же его проект. – Маша чувствовала, что фальшивит, но другого объяснения у нее не было. Николай молчал, затем он поднес ладонь к нежному лицу своей непокорной и совсем юной подруги. Она что-то скрыла от него. Почему?

– Поедем ко мне? – предложил он вместо всех вопросов. Он разберется со всем остальным после.

– К тебе? – заволновалась Маша. – Прямо сейчас?

– Нет, завтра днем. Маша!

– Но… что же я скажу родителям? Они ждут.

– Скажи, что ты со мной. Думаю, после часу ночи уже ничего объяснять не надо. Но для их спокойствия напиши им сообщение.

– И ты считаешь, это должно их успокоить? – рассмеялась Маша, с облегчением понимая, что вопрос с Робертом решен, по крайней мере на какое-то время. – Ладно, напишу. Хотя… это возмутительно и неприлично.

– Провести ночь со своим женихом? – делано возмутился Николай.

– Когда ты так говоришь, мне кажется, что я попала в Зазеркалье. Женихом, – Маша играла с этим словом, как с мятной конфетой.

– Да, с женихом, – Николай склонился и поцеловал Машу в нос. И добавил: – Который будет делать с тобой возмутительные и неприличные вещи. Если ты позволишь ему. – И Николай удержал Машу в своих руках, словно зная, что от его слов у нее закружится голова. Он обнял ее за талию и повел к машине. – Позволишь?

– Даже если бы я попыталась сопротивляться, – прошептала Маша, краснея. Николай заботливо открыл перед Машей дверь автомобиля и помог ей устроиться. В салоне было тепло и пахло тонким приятным ароматом автомобильной кожи. Николай завел двигатель, а затем улыбнулся, глядя на совершенно растерянную раскрасневшуюся Машу.

– Значит, сегодня ты не была проституткой и не спасала горожан по ночам? Это хорошо. Интересная какая игра. А в чем ее суть? Что нужно делать, чтобы выиграть?

– Эгхм, – закашлялась Маша. Затем она повернулась к Николаю и ответила на поставленный вопрос с самым невинным видом, на который только была способна: – Чтобы выиграть, нужно врать. Да, врать – и врать как можно лучше.

Глава 5 Золушка без тыквы

Николай Гончаров переехал в дом в Большом Афанасьевском не так давно, около года назад, главным образом из-за того, что ему очень подходило место. Отсюда было близко до всего, кроме, конечно, «Русского раздолья», до которого, откуда ни стартуй, будет далеко. То, что Маша Кошкина, невеста Николая, никогда не была здесь, могло бы показаться странным кому-то, кто не знал их историю. Но Маша была невестой без году неделя, и о жизни своего будущего мужа имела представление весьма смутное. Она хорошо знала его как строгого босса, а еще – она отлично знала, как восхитительно он умеет целоваться.

И что он – ее первый мужчина.

Когда внедорожник Гончарова заехал в красиво освещенный дворик дома в Афанасьевском, Машин рот открылся сам собой. В мягком ночном полумраке дом казался игрушечным, выстроенным специально для того, чтобы чьей-то заботливой рукой вставить в просторные оконные проемы кукол Барби и Кенов, улыбающихся и беззаботных, с длинными ногами, с коктейлями в руках. Песочного цвета камень, летящие вверх линии огромных окон, а чуть в сторону, дальше по переулку – умное лицо на торце дома. Булгаков, портрет во всю стену. Маша смотрела во все глаза, и эта мысль, острая и до сих пор не беспокоившая ее по-настоящему, теперь вдруг заставила Машу разнервничаться.

Она действительно ничего о Николае Гончарове не знает.

Этот дом для очень богатых. Тишина подземной парковки, натуральное дерево, которым отделали лифты, мрамор приквартирных холлов, все это заставляло задуматься и посмотреть на происходящее по-новому. Машин будущий муж богат. Что она собирается делать с этим? За двадцать три года жизни Маша ни разу не встречала миллионеров, не имела с ними дела, не знала, как обращаться с ними. До этого дня или, вернее, до этой ночи, Маша и Николая Гончарова миллионером не считала. Умом – да, она знала, что он из богатой семьи, из клана Гончаровых. Это не было тайной, но это не было и чем-то реальным, нет. Не таким реальным, как его непослушные темные волосы, падающие на лицо, когда он склонялся над Машей, глядя на нее плотоядно, жадно, с первобытным желанием обладать – всецело и без границ. Она хотела, чтобы он обладал ею, просто она не знала, насколько многим он уже обладает.

Теперь она увидела то, о чем говорил Степка, о чем подозревали родители. Гончаров был из какого-то другого мира, о котором Маша не имела ни малейшего представления.

– Ты устала? Ты выглядишь расстроенно, – прошептал Николай, проведя нежно пальцем по Машиному лицу.

– Серьезно? – попыталась пошутить она. – Это в два часа ночи-то? Откуда усталость?

– Нет, даже не усталость. Что-то еще, – Николай изучающе посмотрел ей в глаза, и Маша тут же отвела взгляд.

– Я никогда у тебя не была.

– Я знаю и считаю это просто неправильным. В конце концов, ты же будешь жить здесь со мной, верно?

– Да? – Маша замерла перед дверью в квартиру, обдумывая эту странную, совершенно новую для нее мысль. Вот это поворот. Ее сознание никогда не заглядывало дальше поцелуя и свадебного букета. Да она, оказывается, вообще ни о чем не подумала серьезно. Николай некоторое время сверлил Машу недоверчивым взглядом, а затем расхохотался и принялся искать в карманах ключи.

– Ты – самое удивительное существо на свете. Я бы хотел читать твои мысли, потому что иногда я действительно не понимаю, о чем ты думаешь и что происходит в твоей милой головке.

– Обычные мысли, – пожала плечами Маша, пытаясь справиться с дрожью в ногах. Она зашла в просторный холл, выстеленный тонкой ковровой дорожкой с ненавязчивым рисунком. На одной стене висело роскошное высоченное зеркало, в котором отражались и теплые, цвета слоновой кости стены с картинами в толстых рамах, и упругие, перетянутые дорогой тканью пуфы, и вешалка с резными деталями. Дорогая, достойная классика, на фоне которой Маша смотрелась словно наложенная фотошопом. В зеркале она была испуганной, бледной, с кругами под глазами. Как она оказалась здесь, в этой просторной квартире, даже воздух которой кажется ей каким-то другим? Может быть, его очищают и озонируют каким-нибудь специальным образом? Может быть, все эти богачи на самом деле дышат другим воздухом? Неожиданно даже для самой себя Маша громко чихнула. Аллергия на элитный образ жизни?

– О, наверное, строительная пыль. Мы не так давно переехали.

– Мы? – удивилась Маша.

– Я, – поправился Николай.

– Мы, Николай Второй? – ухмыльнулась Маша.

– Ну, если учесть, что моего отца звали Николаем… Знаешь, сколько ни убираем, все равно чувствуется. Ты как? – Николай наклонился и заглянул Маше в глаза.

– Не знаю. Я не чувствую пыли. Я… такое странное чувство. Я не думала, что буду жить где-то еще, кроме моего дома.

– Мне кажется, твоя комната маловата для нас двоих, – рассмеялся Николай. – Даже если поменять кровать. Да и родители твои будут возражать.

– Родители будут возражать в любом случае.

– Ты голодна?

– В два часа ночи? – удивилась Маша. Голод был последним, о чем она бы подумала, но, если говорить по правде, она была голодна. За всю игру в «Мафию» она не съела ни крошки, только пила коктейли. Теперь от их опьяняющего воздействия не осталось и следа, и Маша дрожала от волнения, оказавшись наедине с этим красивым серьезным мужчиной, который называл себя ее женихом и собирался забрать ее себе навсегда. Он старше ее на десять лет. Она никогда не любила никого, кроме него. Он – наверняка любил других женщин. Еще одна вещь, о которой Маша никогда не думала. Что, если у него кто-то был даже тогда, когда он начал встречаться с Машей? Да и не встречались они по-настоящему. Они виделись на работе, целовались в машине, несколько раз обедали и ужинали в каких-то ресторанах. Она не знает ни одного друга своего жениха. Она не знает его семьи. Клана Гончаровых, с которым ей предстоит завтра познакомиться.

И тут паническая атака накрыла Машу с головой. Она почувствовала, как ноги становятся совершенно ватными, а голова кружится. Она опустилась на низкий пуфик в прихожей, прижав колени к груди и обняв их так, словно пыталась свернуться в клубок.

– Маша, что с тобой такое? – растерялся Николай, а Маша чувствовала, как ей даже дышать удается с трудом, и какой-то ком в горле, и страшно, и кажется, что она запуталась и потерялась, и совершила какую-то непоправимую ошибку. Она просто не может, не может ни с кем из них знакомиться. У нее нет никакого опыта. Даже одежды приличной нет. Так и прийти в ветровке с горохами, в кедах, в джинсовой юбке? Даже у Золушки была крестная фея.

– Так, вот, держи. Пей! – Маша почувствовала, как к ее губам прикоснулось что-то прохладное. Стакан воды. Да, то, что надо. Николай смотрел на нее, обеспокоенный и огорченный. Маша сделала несколько глотков, хотя они и дались ей нелегко – горло все еще сдавливали непонятные слезы, норовившие прорваться наружу. Николай не спрашивал больше ни о чем. Тонкая ветровка в горошек полетела на пол первой. Затем он поднял Машу на руки и понес по длинному коридору мимо каких-то дверей, мимо мерцающего ночника – в просторную, погруженную в сумрак спальню. Маша обхватила его за шею и вдохнула сложный мужской запах, такой умопомрачительный и такой знакомый, он немного успокоил ее. Николай вел себя так, словно каким-то образом сумел-таки прочитать мысли своей девушки. Он нежно уложил Машу на большую постель – не соврал, минимум раза в четыре больше Машиной кроватки – и нежно накрыл ее легким, но теплым одеялом. Он вел себя так, словно ухаживал за пациенткой с простудой. Не хватало только чая с медом. Это показалось Маше смешным.

– Ты мне еще температуру померь, – прошептала она, слабо улыбнувшись.

– Между прочим, я на миллиметр от того, чтобы вызвать врача. Скажи, какая муха тебя укусила? Что тебя так расстроило? Так, подожди, я принесу тебе… У меня есть кое-что… – И Николай скрылся. Лежать было намного спокойнее, чем сидеть на пуфике. Маша подтянула ноги к груди и свернулась калачиком. Николай оставил включенной лампу на прикроватном столике, и Маша принялась осторожно рассматривать помещение, в котором, как сказал Николай, им предстояло жить вместе. Стоило ей подумать про это «жить вместе», как Маше снова становилось не по себе. Спальня была сравнительно небольшой – в отношении квартиры в целом, и тоже выполненной в классическом стиле. Дорого, но не броско. Ничего кричащего, ничего нелепого. Такой же мягкий бежевый цвет, ковер под кроватью сияет чистотой. В шкафах книги, рядом с креслом высокий торшер. На круглом столике навалены книги. Это было так в духе Николая, он был кем угодно, но только не новатором. Его трудно было представить с электронной книгой. Каждый элемент мебели на своем месте, все подчинено идее удобства и простоты, в такой спальне могло спать уже десятое поколение Гончаровых, но ведь он только сюда переехал. Кровать стояла около глухой стены, так, чтобы свет от огромного – от потолка до пола – окна не потревожил сна обитателей спальни. Рядом с дверью в комнату Маша заметила еще одну дверь, а чуть ближе к окну – еще одну. Их назначения Маша не поняла. Одна, допустим, ведет в ванную. А другая? В туалет? Раздельный санузел в спальне? Это было бы более чем странно.

– Так, вот сыр, хлеб и немного ветчины. Все остальное нужно готовить, а я, признаться, не большой мастак в этом деле. Даже кофе сам себе не сделаю, если честно. Ну, бери и ешь. Не стесняйся. Господи, Маша, ну теперь-то в чем дело? – Николай беспомощно смотрел на то, как Машины глаза наполняются слезами, а губы снова начинают дрожать.

– Ничего, – пробормотала она, с трудом удерживаясь от того, чтобы не разрыдаться. Где тут был стакан с простой водой? Ей нужно попить. И пописать, черт. Она же не знает, куда идти. Все эти двери. Маше захотелось домой.

– Ага, я прямо вижу, как у нас все в порядке! – зло пробормотал Николай, доставая из кармана платок. Он присел на кровать к Маше и промокнул ее глаза, но результат был ровно обратным – Маша расплакалась окончательно. Уткнувшись в знакомое плечо, вдыхая запах, который Маше так нравился, она вздрагивала и хлюпала, а Николай прижимал ее к себе и похлопывал по спине, просто не зная, что еще он может сделать для девушки, рыдающей в его кровати безо всякой причины.

– Ну-ну, малышка, не надо, ну, успокойся. Я здесь, с тобой, все в порядке.

– Не-ет! – простонала Маша, вытирая слезы кулаком.

– Нет? – удивился Николай. – Не в порядке? Но что?

– Все! – замотала головой Маша.

– Вообще все? – тут же нахмурился он. – Это что, все-таки чертов Роберт?

– Что? – Маша отпрянула и посмотрела на Николая в полном изумлении. – При чем тут Роберт? Ты посмотри на меня! Я ведь… я не умею готовить. Я вообще ничего не умею. У меня дома в постели лежит плюшевый медведь. И вообще, вот я даже не представляю, зачем тут у тебя две лишние двери. Одна – ванная, а другая?

– Другая – это шкаф, гардеробная, – ответил Николай, невольно улыбаясь. Маша некоторое время сидела, обижаясь на то, что была такой глупой и сама не додумалась.

– Господи, я ведь знала! Я забыла про эти чертовы гардеробные, а ведь я дизайнер. Но ведь у нормальных людей в спальнях только одна дверь – выход. Она же – вход.

– Боже мой, ты из-за этого переживаешь? Что ты не справишься?

– Я обязательно не справлюсь, – заверила его она, и глаза снова наполнились слезами. – Я даже дома только маме помогала на стол накрывать. Я умею только пельмени варить.

– Машенька, да какое мне дело до того, умеешь ли ты готовить!

– Честно? – всхлипнула Маша.

– Честно, – кивнул он.

– А до чего тебе есть дело? – завелась она. – Вот именно! Что ты вообще во мне нашел? Я же – самая обычная.

– В тебе нет ничего обычного. Даже на миллиметр, – заверил ее Николай. И склонился ближе, положил одну ладонь на сцепленные на коленках ручки, нежно, но твердо разорвал их хватку. Он взял Машины руки в свои, поцеловал ее в тыльную сторону сначала одной ладони, затем другой, отвел руки в стороны, положил Машу на спину, лицом вверх и удержал в таком положении на несколько секунд, любуясь ее нежным, раскрасневшимся, заплаканным лицом.

– Ты нежная, хрупкая, честная, – шептал он, продолжая подниматься выше по Машиному запястью. Он поцеловал изгиб руки. – Если, конечно, не играешь в «Мафию», потому что там, если я понял правильно, чтобы победить, нужно врать.

– Я вру хорошо, – пробормотала Маша, глубоко дыша.

Николай улыбнулся озорной, коварной улыбкой.

– Это потому ты так думаешь, что не играла в «Мафию» со мной. Как-нибудь сыграем, – и он завел ее руки за голову и отпустил их, словно зная, что они там и останутся покорно лежать. Машин взгляд был прикован к горящим глазам Николая, ее грудь вздымалась с каждым вздохом, ее губы приоткрылись сами собой, надеясь на поцелуй. Паники больше не было, по крайней мере сейчас, в эту минуту, в этой полуночной тишине. Николай склонился и подцепил пальцами край Машиной блузки. Не торопясь, он расстегнул сначала нижнюю пуговку, затем следующую, следующую, продвигаясь вверх невыносимо медленно – пока, наконец, его ладони не оказались в непосредственной близости от Машиной груди.

– Тебе лучше или хуже? – спросил он, дурачась. – А то я не понимаю. Ты так дышишь, словно тебе не хватает воздуха.

– Зато ты совершенно спокоен. Как будто ничего не чувствуешь, – возмущенно бросила Маша, но Николай тихонько рассмеялся.

– Что угодно, но только не спокоен, – и он расстегнул последнюю пуговицу, двумя пальцами развел в стороны ткань блузки и судорожно вдохнул, увидев открывшуюся картину. От каждого Машиного вдоха сквозь простую материю бюстгальтера отчетливо проступали контуры напрягшихся сосков. Николай прикоснулся большим пальцем к кончику этого напряженного холмика, и Маша ахнула от того, каким сильным жаром ответило ее тело на этот простой жест.

– Иногда мне кажется, что ты – это сон, – пробормотала она, невольно выгибаясь навстречу его рукам. Николай нежно провел ладонями по ее плечам, оголяя их, стягивая с них бретельки. Он опустил бюстгальтер ниже, еще ниже, пока упругие холмики не вынырнули наружу.

– Надеюсь, что мы не проснемся. Ты прекрасна, ты такая юная, что я и сам боюсь упасть в обморок.

– От старости? – Маша улыбнулась, наслаждаясь новым, таким непривычно острым чувством собственной наготы. Это было словно между глазами Николая и ее телом проходил невидимый разряд, и от каждого взгляда по всему телу Марии пробегали горячие волны, обещавшие что-то волшебное.

– Ты меня дразнишь? Или ты сомневаешься, что я могу с тобой справиться? – улыбнулся Николай, и вдруг резко наклонился вниз и захватил один сосок губами. Он нежно провел языком вверх и вниз, затем очертил круг и еще один, пока Маша не издала грудной стон, потянувшись к Николаю обеими руками. Он воспользовался моментом, обхватил ее под спину, притянул к себе и расстегнул лифчик, отбросил его в сторону.

– Не отпускай меня, никогда не отпускай, – прошептала Маша, напуганная мыслью, что только в руках этого человека она чувствует себя хорошо и защищенно. Вот ее жизнь, и она во власти этого не разгаданного ею мужчины. Но можно ли надеяться на счастье? Не делает ли она шаг в пропасть? Поздно, слишком поздно. Машино тело уже предало ее, как предавало всегда, если речь шла о Николае Гончарове. Она потянула вверх его рубашку, стащила ее с него, не расстегивая. Но стоило ему поднести руки к ее ногам в джинсовой юбке, как щеки Маши покрылись румянцем и ее смелость улетучилась.

– Боишься?

– Я не знаю. Я ничего не знаю, не понимаю. Как я тут оказалась? – дрожа всем телом, Маша позволила Николаю задрать юбку. Она попыталась свести вместе ноги, но он не дал ей этого сделать.

– Ты тут, потому что я влюблен в тебя, – пробормотал он, стягивая Машины трусики вниз. – Ты здесь, потому что это именно то место, где ты и должна быть. Моя постель. Я хочу смотреть на тебя, позволь мне. Мне так нравится, как меняется выражение твоего лица, – Николай положил ладони на внутреннюю поверхность Машиных бедер и с усилием надавил на них, раздвигая в стороны. Маша подчинилась, стараясь не думать ни о чем, оставаясь здесь и сейчас, в этом моменте. Это было совсем непросто.

– Когда ты так делаешь, мне кажется, я совершаю преступление, – призналась она и натянула одеяло так, чтобы спрятать лицо. Николай остановился, лег рядом с почти обнаженной девушкой и глубоко вздохнул.

– Я не хочу, чтобы тебе было плохо.

– Я знаю, – кивнула Маша, выглядывая из-под одеяла.

– Ничего ты не знаешь, – недовольно пробормотал Николай. – Я хочу, чтобы тебе было очень хорошо. Мне недостаточно того, чтобы ты верила, что я не чудовище. Разве ты не понимаешь? Ты должна верить мне.

– Я понимаю, я… это сложно.

– Почему? Объясни, что изменилось? Несколько дней назад ты не боялась ни черта, ни бога. Помнишь?

– Я помню, – прошептала Маша.

– Ну и что же теперь не так?

– Все хорошо. Мне просто кажется…

– Ну что тебе кажется, ты расскажешь мне? – Николай смотрел на Машу, но его рука в этот момент вдруг зажила совершенно отдельной жизнью. Она проскользнула между Машиных ног, бесцеремонно и властно, нимало не беспокоясь о том, как внезапно одеревенело тело девушки. Ее глаза заметались в панике, когда сильные пальцы проникли внутрь, а Николай продолжал смотреть Маше в глаза так, словно ничего подобного он и не думал вытворять. – Что же ты молчишь?

– Я… ты…

– Разве только если ты разлюбила меня, малышка. Я понимаю, я взрослый, ты для меня слишком молода, почти ребенок.

– Я не ребенок! – прошептала Маша, изумленно хлопая глазами, в то время как пальцы Николая чертили мягкие круги вокруг самой чувствительной частички Машиного тела. Как он вообще может говорить… в такой момент.

– Ты не представляешь, как мне нравится это, – и желание прорвалось сквозь его голос, изменяя его тембр, понижая его, добавляя хрипоты. Маша почувствовала облегчение оттого, что ее могущественный герой тоже не в состоянии контролировать свои реакции. Она посмотрела прямо ему в глаза и вдруг развела ноги в стороны, открывшись его рукам и предоставив им полный доступ. Во взгляде ее появилась упрямая решимость.

– И я никогда не разлюблю тебя.

– Никогда? – довольно улыбнулся Николай, продолжая играть с Машиным телом. Восхитительная игра.

– Скорее, ты бросишь меня.

– Что? – Николай замер, побледнев, будто ему стало физически больно от ее слов. – Когда я давал тебе повод сомневаться во мне?

– Ты сам – один сплошной повод, – выдохнула Маша, поднимаясь. Юбка опустилась вниз, но Николай хищно улыбнулся, расстегнул молнию и снял юбку через голову, оставляя Машу совершенно обнаженной. Она покраснела, тут же потеряв большую часть своей смелости.

– Почему ты сомневаешься во мне? Расскажи!

– Потому что! – выпалила она, безвольно наблюдая за тем, как Гончаров подхватывает ее и усаживает к себе на колени. Даже сквозь его джинсы она почувствовала, как крепок его член, и от мысли о том, что вот-вот произойдет, смелость покинула Машу окончательно.

– Такая возмутительная несправедливость. Я бегал за тобой, как щенок, с тех самых пор, как увидел.

– Ну и что?! Пройдет совсем немного времени, и я наскучу тебе. Так происходит всегда. Все они правы. Мы совсем не знаем друг друга, не подходим друг другу. Это – чисто физическое. Это проходит. Уходит… – Машин голос затухал и становился тише, по мере того, как она осознавала, что Николай больше не обнимает ее, и его руки покинули ее, он сидит, пораженный и, кажется, оскорбленный, рядом, но так далеко.

– Кто это – они? Кто такие эти они, с кем ты уже успела обсудить меня, мои чувства, мои планы, мое знание жизни и мое знание тебя?

– Николай! – Маша всплеснула руками и без сил упала на кровать. Все было неправильно, все было не так.

– И почему ты доверяешь им больше, чем нам? Это твои родители, я так понимаю? Друзья, которых я не знаю.

– Вот именно, Николай. Друзья, которых не знаешь ты, друзья, которых не знаю я. Я никого не знаю. Мои родители боятся за меня. А если бы ты был на их месте, что бы ты сказал? Благословляю, женитесь? Я же никто в твоем мире. Над тобой будут смеяться, ты же не станешь отрицать этого.

– Почему же, стану! И отрицаю. С чего ты взяла, что знаешь, что и кто сделает.

– Да потому что они будут правы. Надо мной уже смеялись, и ты прекрасно знаешь это! Ведь, в конце концов, разве ты собирался делать мне предложение? Разве были у тебя такие планы? Нет! Ты просто не смог смотреть, как все в нашем офисе смеются надо мной, презирают меня, потому что я – не кто иная, как просто твоя любовница. Что было, между прочим, чистейшей правдой.

– Ты считаешь, я поэтому так поступил? – тихо спросил Николай. – Чтобы над тобой не смеялись? Как честный человек? – последнее он почти выплюнул, так он был разозлен.

– Именно! Как честный человек. А теперь уже назад не отступишь, потому что ты же всегда держишь свое слово. Даже если для этого придется жениться на девушке, которую ты поцеловал несколько раз и, да, лишил девственности. Это же тоже важно для вас, для мужчин.

– Не настолько, чтобы жениться!

– Не настолько? Значит, ты хочешь убедить меня, что в тот день с самого утра ты готовился сделать мне предложение? Продумал все, взвесил все «за» и «против». Кольцо купил, шпагу начистил, колено побрил?

– Что? – сощурился Николай.

– А завтра над нами будут смеяться твои родители и твои друзья, и все они спросят, зачем тебе это надо – жениться на непонятно откуда взявшейся Золушке, о которой в вашем королевстве никогда и не слышали. Скажешь, нет? Скажешь, твоя мать примет меня с распростертыми объятиями? И не скажет, что в тебе говорит не разум, а… не важно. Да она решит, что я – какая-нибудь жуткая охотница за деньгами.

– Она примет тебя, – процедил Гончаров. Конечно, он не собирался делать ей предложение. Это было необдуманное, поспешное решение, совершенно не в его духе, но он ни на секунду не пожалел о нем. Вот только сейчас он понятия не имел, как доказать это упрямой красотке, такой обманчиво нежной, но за долю секунды превратившейся в фурию. И слепая злость закипела, поднялась до самого горла, мешая дышать.

– Возможно, да, примет, в конце концов. Ради тебя. Ты же – Дон Корлеоне. Ты делаешь все, что захочешь. А сейчас ты хочешь меня. Кто скажет тебе нет?

– Похоже, что ты, – тихо пробормотал он, и вдруг он сделал то, чего Маша никак не ожидала. И что напугало ее до чертиков. Николай вдруг стянул с кровати одеяло и завернул в него Машу на манер, как заворачиваются в полотенца, когда ходят в баню. Маша с ужасом наблюдала, как Николай собирает ее вещи по постели, поднимает с пола отброшенную туда юбку. Кровь отлила от лица. Что она наделала! Она что, только что порвала помолвку, о которой уже объявила родителям? Зачем? Почему она не промолчала? Почему довела дело до того, что Николай Гончаров, этот упрямый, непробиваемый, неотразимый мужчина, о котором она думала весь день, чьих звонков она ждала весь день – спокойно кинул ей ее вещи и велел собираться. Она сказала ему «нет»?

Да, именно это она и сделала. Сказала ему «нет», глупая дура. Потому что… черт его знает почему. Потому что испугалась. И этого дома, от обилия мрамора в котором чувствуешь себя как в мавзолее, и того, насколько быстро все происходит, и того, что ведь, если говорить совершенно честно, у них с Гончаровым не было ни одного толкового свидания. Обеды в перерывах на работе не в счет. Так она и со Степочкой обедала.

Да, в этом и было все дело. В самом страшном сне Маша не хотела выходить замуж за человека, который делает это из жалости или под влиянием момента. Ее тело рыдало, мечтая о руках, которые Маша сама оттолкнула. Она натянула юбку, колготки, бюстгальтер – все с неловкой поспешностью и так, чтобы не сталкиваться взглядом с Николаем. Свадьбы не будет. Пусть лучше над ней смеются сейчас, чем она будет потом рыдать всю жизнь.

Глава 6 Лучшие друзья девушки

Катастрофа – это когда дома рушатся и уплывают в неизвестном направлении, уносимые непобедимыми водами цунами. Катастрофа – это когда заболевает кто-то из близких. Катастрофа – это когда война. А у тебя, в твоей уютной комнатке, где из-за стеклопакетов виднеется плачущий и утирающий слезы желтыми осенними листьями парк, какие у тебя могут быть катастрофы? Почему ты не пошла на работу? Почему ты приехала посреди ночи? Где тебя носило, мы звонили Степе, но никто не ответил. Наверное, все уже спали. Нам было неудобно.

Татьяна Ивановна стояла около двери в Машину комнату в растерянности. Впервые за долгие годы она не знала точно, как ей следует поступить. Маша приехала даже не поздно – рано. Одна, без жениха и, кажется, на такси. Татьяна Ивановна не видела, только слышала, как та входила в квартиру с поспешностью человека, боящегося быть застуканным. Никаких прощаний, никаких поцелуев и приглушенных смешков, бормотания, словом, ничего того, чего мама ожидала, хоть и не одобряла. Но о том, что случилась, по словам самой Маши, катастрофа, Татьяна Ивановна узнала только утром, когда Маша отказалась вставать.

– В каком это смысле ты никуда не пойдешь? – опешила Татьяна Ивановна, стоя напротив запертой двери с часами в руках. – Ты и так уже опоздала. Думаешь, если у тебя жених – директор вашего этого поселка, можно опаздывать на работу?

В ответ на эти слова Татьяна Ивановна услышала какие-то странные звуки, словно кто-то наступил на голубя, и он барахтается, пытается вырваться, хлопает крылышками и булькает от напряжения. Татьяна Ивановна попробовала дверь – еще раз совершенно напрасно, хотя это было не в традициях дочери – запираться.

– Ты что, не одна там? – заподозрила Татьяна Ивановна, после чего звуки стали куда более определенными. Маша рыдала. – Что случилось? Ты заболела? Тебя обидели?

– Мама, оставь меня в покое, пожалуйста, – голос дочери звучал слабо, сдавленно. Слова явно давались ей с трудом.

– Я не могу оставить тебя в покое, пока ты не объяснишь мне, что произошло! – воскликнула Татьяна Ивановна возмущенно. Это было правдой, никогда еще Машина мама не уходила, так и не разузнав, в чем, собственно, дело. И Маша прекрасно знала об этом.

– Ничего! Ничего особенного не произошло! – выкрикнула Маша зло.

– Впусти меня, – потребовала мама, почувствовав, что диалог между ними начался. Маша некоторое время не подавала никаких признаков жизни, а затем ее дверь вдруг распахнулась, и мама попала внутрь, в царство слез. Маша стояла на пороге, в слезах, в пижаме, в состоянии маловменяемом.

– Что? Что ты хочешь? – крикнула она. – Чтобы я сказала тебе, что ты была права?

– В чем именно я была права? – удивилась мама, рассматривая беспорядочно разбросанные вещи, рюкзак валяется на полу, а телефон… – Маша, разве можно так обращаться с техникой?

– Мама, ты можешь просто уйти? – попросила Маша, бросив короткий, полный боли взгляд на разбитый в мелкие щепки «яблочный» телефон.

– Зачем ты его разнесла-то? – потрясенно спросила мама. – Он разве не рабочий?

– Рабочий, – покорно повторила Маша. – Плевать. Заплачу.

Татьяна Ивановна подошла к Машиной кровати, присела на край и некоторое время молчала, просто не зная, что сказать. Маша так и стояла перед ней, в своей смешной детской пижамке, кулаки сжаты, губы дрожат, а из глаз текут слезы. Лицо отекшее, красное, плачет, видать, не первый час. Во сколько она пришла? Татьяна Ивановна не отметила специально время, и теперь жалела об этом.

– Вы поругались с Николаем?

– Мы не поругались, – прошептала Маша.

– Нет? А что тогда? Господи, Машенька, я просто не понимаю, что ты тогда тут устроила?

– Мы с ним РАЗОШЛИСЬ! – выкрикнула Маша и бросилась на кровать, уткнулась носом в подушку, не в силах смотреть на то, как меняется выражение маминого лица, как вместо удивления на нем появляется растерянность, затем жалость и какое-то неудобство. Так вот, значит, в чем она была права. Но…

– Когда же вы успели? Он бросил тебя? Маша, ничего. Это не катастрофа. Вот если война…

– Я знаю, знаю, не начинай. Руки-ноги целы, голова на месте, а остальное пройдет. Так, да? – Маша так и лежала ничком, уткнувшись в подушку, и ее слова звучали глухо, мама едва разбирала их.

– Твой Николай – богатый взрослый мужчина, к тому же из тех, кто прекрасно знает, чего хочет. Не стоило на него всерьез рассчитывать. Я сразу как-то поняла, что он тебе только голову морочит. Слишком все как-то быстро. Наверное, он все это говорил, просто чтобы усыпить твою бдительность.

– Мама, ты о чем? – Маша поднялась и посмотрела на маму взглядом, полным возмущения.

– Машенька, деточка. Ну бросил – и бросил. Черт с ним, забудь. Не стоит он твоих слез, поверь. И такая разница в возрасте к тому же. Даже этот твой Роберт, в которого ты была влюблена, он тебе подходил намного лучше. И профессия более человеческая. Бизнесмены эти – от них же одни беды. Я вот читала статью недавно, как один такой бизнесмен свою жену убил, чтобы детей забрать. Так что, может быть, это и к лучшему, что он тебя бросил.

– А он меня не бросал! – сказала, как выплюнула, Маша. – Это я его бросила. Наговорила ему всего. И про разницу в возрасте, и про поспешность, и про то, что не верю ему. И никто не поверит. И про эти ваши… социальные круги.

– Ты его бросила? – поразилась мама.

– Я не хотела. Я не знаю, что на меня нашло, мама. Я испугалась. Ты сказала, что я о нем ничего не знаю, и я испугалась. Ведь это правда. Он пригласил меня к себе домой, а там дом из мрамора. И подземная парковка. И Бульварное кольцо рядом. Я – его невеста, а ничего не знаю ни о нем, ни о его жизни. Только вот… разве ж это означает, что он – плохой человек? Или что он не любит меня? Нет!

– Маша, Маша, Маша, успокойся и не кричи на меня.

– А на кого мне кричать? – спросила Маша, глядя на маму глазами, полными чего-то такого, чего никогда раньше мама в ней не замечала. Маша встала и отошла к окну, где бессмысленно провожала взглядом текущие по утренней улице машины. Тугая, переливающаяся огнями ближнего света река, в глубине которой Маша непроизвольно выискивала знакомые контуры темного внедорожника, который за ней не пришел. Маша разбила телефон под утро после того, как от ожидания звонка или сообщения от Гончарова буквально чуть на стенку не полезла. Она пыталась отключать аппарат, в надежде после этого уснуть хоть ненадолго, но тут же думала о том, что ОН, может быть, именно сейчас звонит и слушает, как механическая женщина сообщает ему, что «абонент недоступен», и Маше становилось физически страшно.

Она включала аппарат и исступленно ждала, испепеляя взглядом экран, – чего угодно. Сообщения, что ей кто-то звонил, но не дозвонился. Сообщения от него. Но ничего не приходило, и Маша снова оказывалась в самом начале своего круга, своего ада, с которым она никогда не сталкивалась до этой ночи. Ждать звонка. Не дожидаться, оставаясь один на один с самой собой в тишине комнаты. Да, она разбила телефон. Сначала она хотела просто вынуть батарейку, но в ее аппарате это было технически невозможно. К тому же что за польза была бы от того, что она вытащила бы батарейку. Ведь ее с таким же успехом можно было бы вставить назад.

Нет, Маша швырнула телефон на стол, одновременно желая ему провалиться в ад. Но от этого он не разлетелся. Крепкая – зараза басурманская. Тогда Маша стукнула по телефону книжкой – с тем же нулевым эффектом. Тогда она нашла у себя в столе тяжелый металлический дырокол и принялась колотить по аппарату со всей отчаянной яростью, которая скопилась у нее внутри за эту долгую мучительную ночь. Она била по своим глупым мечтам, по трусости своей, по наивности и по тому, какое отчаяние охватывает ее при мысли, что Николай Гончаров исчез из ее жизни навсегда.

– Значит, ты на работу не пойдешь? – спросила мама и заметила, как вздрогнула Маша, как согнулись ее плечики. Медленно Маша повернулась к маме и замотала головой:

– Не сегодня.

– Ничего страшного. Хочешь, я выпишу тебе больничный? Посидишь дома недельку, придешь в себя?

– Да, да. Это было бы просто отлично! – как же она обрадовалась тому, что нашелся способ не идти на работу, где пришлось бы ждать и надеяться. Да, Маша ничего не могла с собой поделать, она продолжала ждать и никак не могла перестать надеяться. Пока что не могла. Слишком быстро все закончилось, слишком глупо.

Воспоминания терзали ее. В ту злосчастную ночь она и опомниться не успела, как они с Гончаровым уже стояли друг напротив друга в его огромной, с выходом на патио, кухне.

Они вели себя, как два незнакомца, случайно вынужденные вместе коротать время в ожидании вызова на отложенный рейс. Гончаров был невозмутимо спокоен и холоден, вежлив и беспощаден. Он казался Маше пришельцем из другой галактики – в длинных домашних брюках и мягкой фланелевой водолазке с длинным рукавом – он двигался по кухне грациозно, и даже легкая его хромота этого не портила.

– Воды? – спросил он, наливая себе полный стакан. Маша помотала головой, все еще не веря в то, что произошло. В то, что она сама только что сделала. В то, против чего он не возразил. Только теперь, стоя в этой ледяной кухне, Маша начала догадываться, что все, чего хотела она – это чтобы Гончаров успокоил ее и разубедил. Но все стало только хуже, и она чувствовала себя такой лишней и нелепой в роскошной обстановке его квартиры. И джинсовая юбка, и ветровка в горошек, купленная на распродаже и которую она любила и даже считала себе к лицу, – все казалось таким дешевым и неуместным. В какой-то момент единственное, чего захотелось Маше, – это поскорее уйти.

– Ты не мог бы вызвать мне такси? – попросила она глухим голосом, направляя абсолютно все свои силы на то, чтобы не расплакаться. Насколько же это трудно – просто уйти от мужчины, которого ты любишь. Уйти в ночь.

– Такси? – Маша помнила, как он вздрогнул, словно она залепила ему пощечину. Затем он помедлил, словно изучая ее как неведомое существо. А потом кивнул. Он достал планшет, нашел какой-то телефон и принялся звонить в службу такси. Все спали, дело шло к рассвету, и увозить белую, как снег, девушку из квартиры с Афанасьевского переулка никто не хотел. Впрочем, машина нашлась. Маша хотела оплатить ее сама, но Гончаров ей не дал. Он оплатил все авансом, по карте. Маше оставалось только уехать.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил он на прощание, и это был мостик, маленькая возможность остановить это безумие, вернуть все вспять. Маша подняла голову и с отчаянием посмотрела на Николая, запутавшись в себе и в том, как ей следует поступить. Умолять его не отпускать ее? Она так молода и напугана, она никогда не любила, ей так больно. Она никогда не расставалась ни с кем.

– А ты? – переспросила она без звука, одними губами.

– Да ведь я уже все тебе сказал. Что изменится, если я начну повторять то, что тебя уже однажды не убедило? – в его голосе была горечь. В домофон позвонили, и Маша увидела, как в видеоэкране появилось изображение. Таксист стоял напротив решетки забора и звонил в переговорное устройство. Дом охранялся, как крепость, и даже к подъезду нельзя было подойти просто так, без приглашения. В Машином доме, в подъезде, собирались подростки со всех окрестных дворов. Чтобы проникнуть к ним в дом, было достаточно набрать комбинацию, выцарапанную на стене заботливыми тусовщиками. Весь дом знал о том, что подъезд открыт и что это небезопасно, но весь дом плевать хотел. Когда-нибудь кто-нибудь дозвонится до компании, обслуживающей домофон, найдет время, силы и деньги, чтобы заменить комбинацию, да еще потом довести до сведения жильцов содержимое новой. Когда-нибудь.

– Мне пора, – пробормотала Маша, смутно чувствуя, что поступает правильно. Это ощущение пропало, уже когда она села в машину. Оно испарилось окончательно, когда машина тронулась с места. Она даже не могла вспомнить, из-за чего она так испугалась. Теперь, стоя у своего окна, глядя на мокрые деревья парка, Маша поверить не могла, что своими руками разбила свое счастье, свою первую любовь. Из-за чего? Из-за того, что они плохо знали друг друга? Разве нужно ей было знать что-то еще, кроме того, как сильны руки Николая, как страстны его объятия, как восхитительны его поцелуи, как волнительны его смутные обещания и томительно-прекрасны его прикосновения.

Разве нужно знать что-то еще?

Выходит, что нужно. Мама нарисовала больничный и позвонила Степочке, не зная, да и не желая знать никого больше с Машиной работы. Маша села в электричку и уехала «болеть» к их общим знакомым на дачу, под Истрой. Переболеть было необходимо, а где это может получиться лучше всего, как не на свежем воздухе, не в тишине лесов и полей. Вдалеке от цивилизации с ее цифровыми капканами, мобильными ловушками и электронными уловками. Сколько нужно, чтобы юная особа пришла в себя после разлетевшихся в пыль мечтаний? Столько, сколько нужно.

Через две недели бледная, пропитанная свежим воздухом и тонной книжек, найденных на чердаке дома, Маша вернулась домой. В книжках писали о такой любви, в сравнении с которой Машина была еле заметной тенью. К ногам возлюбленных там бросали города, на возлюбленных женились против их воли, ради них шли на убийства и на край света. Маша читала их как противоядие, но становилось только хуже. От классики тянуло в сон. Единственный толк от этого добровольного двухнедельного заточения – теперь Маше удавалось держать себя в руках значительно лучше. И она снова стала спать по ночам, хотя аппетит так пока и не вернулся.

В понедельник Маша приехала в поселок, взяв такси от крайней станции метро. Она не была уверена, работает она еще в компании Гончарова или уже выброшена на улицу. И, по большому счету, это не так уж сильно ее интересовало. Куда больше ее пугала встреча с самим Николаем. Она боялась его прямого обвиняющего взгляда, того, каким он смотрел на нее, когда она уезжала из его роскошной квартиры.

Еще больше Маша боялась, что Гончаров посмотрит на нее равнодушно, как на незнакомку. В конце концов, кто сказал, что их разрыв причинил ему больше страданий, чем порез на пальце.

– Ты выздоровела? – Юля долго молчала, изумленно разглядывая обострившиеся черты Машиного похудевшего лица. Маша усмехнулась с иронией. Она не болела, но выглядела так, словно перенесла чуму. Хорошо, что она снова стала спать по ночам, но она вовсе не была уверена, что сможет как ни в чем не бывало вести себя, если прямо сейчас наткнется на Гончарова. Сегодня утром она едва справилась с дрожью в руках, когда вставляла SIM-карту в новый телефон. Вызовов было много, и каждый раз читая новое сообщение о звонившем ей абоненте, Маша вздрагивала от волнения. Звонили и писали все: Степочка, знавший цену ее «болезни», Соня, Юля, ее помощница, оставшаяся на работе без руководства. Звонила архитектор из Сочи, сообщить, что в отсутствие самой Маши они решили продолжить разработки в духе имеющихся в их распоряжении предварительных планов. Звонил Роберт Левинский – восемь раз, почти в одно и то же время, с разницей в сутки. Чего он хотел? Маша нахмурилась.

– Да, я выздоровела, – пробормотала она, вздохнув. – Более-менее.

– А что с тобой было? Грипп? – сама того не ведая, Юля дала Маше все, что нужно, чтобы отвечать на вопросы. У нее был грипп, тяжелая форма. Нет, она не заразная. Пришлось уезжать, лечиться. Да, спасибо, мне уже значительно лучше. Да, к сожалению, осень совсем рано пришла. Такой год. Дожди. Гончарова не было видно, и как бы сильно Маше ни хотелось спросить о нем, она не стала делать этого. Если открыть эту дверь, вопросы польются и в ее сторону, а как отвечать на них, Маша не была уверена. Любовь прошла? Завяли помидоры? Помолвка? Какая помолвка? Если бы еще в свое время Гончаров не объявил о помолвке на весь офис!

– Чего хотел Левинский? Он мне, кажется, звонил больше всех. Что за пожар?

– О, пожар – не то слово. Ты же пропала!

– Я не…

– Ну а что, не пропала? Трудно было телефон с собой взять? Из управы звонили почитай что каждый день. Вынь да положь им предварительный план. Я не знала, давать им или нет то, что было.

– Да ведь там почти ничего не готово! – возмутилась Маша. – Мы с ними договаривались встречаться поэтапно, и не раньше, чем в конце сентября.

– Что, по их разумению, наступило еще неделю назад, – вставила Юля. – Вот я их на Роберта и переключала. А что мне оставалось? Кто еще был в курсе дел с парком?

Маша вздохнула и кивнула, потому что больше ничего не оставалось. Роберт не уволился, конечно. Да и могла ли Маша этого ждать, когда она сама дала ему разрешение остаться? Кроме того, работать с Робертом было лучше, чем с каким-нибудь новым неизвестным типом. В конце концов, Маша прекрасно знала, чего ей ожидать от Роберта. Профессиональной работы, творческого подхода. Предательства, если это будет в его интересах.

С этим можно жить, это можно держать под контролем.

– Ну, хорошо, все правильно. Молодец, что переключала на него.

– Уф, прямо легче стало. А то я чувствовала между вами какую-то напряженность, думала, может, не должна была, – заулыбалась Юля. Тут Маша услышала – уже в третий раз – как хлопнула входная дверь их офиса. Маша вздрогнула, волна адреналина в третий раз пролетела по ее венам, сбивая дыхание и мешая думать. Маша испытала почти непреодолимое желание выглянуть в холл и посмотреть, кто пришел. Может быть, Гончаров? Маша и боялась, и хотела его увидеть. Это было просто выше ее сил. Не нужно ей было приезжать.

– Что с тобой? – обеспокоенно спросила Юля. – Ты побледнела. Может быть, ты выписалась раньше времени? Сейчас такие гриппы подлые ходят, только и ждешь что осложнения. Лучше уж долечиться полностью. Я однажды болела гриппом на ногах, так я думала – умру. Меня стошнило в метро, представляешь?

– Что? – Маша с ужасом поняла, что не услышала ни слова из того, что ей говорила ее помощница Юля. Говорливая какая оказалась, кто бы мог подумать. А ведь раньше в офисе Юля все больше молчала. Кажется, Юля заметила, что Маша ее не слушала. Заметила и обиделась. Отвернулась к столу, принялась перебирать бумажки. Эх, Юля, знала бы ты, чем я болела.

– Тебе нужно ехать в управу, – сухо бросила та.

– Юль, – прошептала Маша. – Ты не могла бы мне кофейку сделать, у меня что-то голова кружится.

– Кружится? – Юля оттаяла мгновенно, как это бывает с людьми, не избалованными вниманием. – Давай я тебе еще чего-нибудь поесть соображу. Господи, кто ж там все ходит и дверь не закрывает. Сквозняк же!

Юля вышла из кабинета, оставив дверь нараспашку, и Маша увидела, что в холле перед открытым входом в дом толчется парочка рабочих, а входная дверь заблокирована кирпичом, чтобы не закрывалась.

– Семеныч, ты ошалел. У нас по кабинету ветер гуляет!

– А я чего могу сделать? Вы же сами требуете скорейшего переезда. Мы мебеля таскаем по приказу свыше.

– Свыше? – ухмыльнулась Маша, подойдя ближе. – От господа бога?

– Мария Андреевна? Вы вернулись?

– У нее был тяжелый грипп, – вступилась Юля раньше, чем Маша успела что-то сказать. Семеныч просветил Машу долгим рентгеновским взглядом, от которого Маше стало не по себе, а затем отвернулся.

– У Николаича тоже грипп, получается. Видимо, от вас и подхватил, – пробурчал он. Маша растерянно посмотрела на него, а затем на Юлю. Та пожала плечами.

– Гончаров тоже пропал. Прислал письмо, что его тут временно будет заменять Щучка. Представляешь? Щучка нас за это ненавидит, чихает все время. Говорит, что тут у нас воздух слишком чистый и что у него аллергия на него. Ты что-нибудь об этом знаешь?

– Гончаров… что? – Маша невольно побледнела и вцепилась в край стола. Юля же пожала плечами и посмотрела на Машу совершенно определенным взглядом, по которому стало совершенно ясно, что Юле ничего не известно. Ни Юле, ни прорабу Семенычу, никому.

Никто ничего не знал ни о разрыве с невестой, ни о местонахождении Гончарова, что, в общем-то, было вполне в его стиле. Когда это он делился с окружающими тем, что его волновало? Да и волновало ли. Маша разжала пальцы и заставила себя дышать равномерно. Сама виновата. Решила, все решила сама. Вот и получай. В ту ночь, усадив Машу в такси, сам он словно растворился в воздухе, оставив проект, которым до недавнего времени интересовался так живо. Теперь, похоже, ему до поселка и дела не было.

Как и до Марии Андреевны Кошкиной.

Глава 7 Прогноз на похолодание

Планы парка лежали на большом столе, изготовленном явно из ценных пород дерева. Вся обстановка в кабинете депутата местной областной администрации намекала на то, что дела в этой области идут более чем неплохо. Свежий ремонт, светлые сливочные стены, прекрасные шкафы-стеллажи с книгами, кресла для гостей, кожаные диваны, так и зовущие сделать перерыв и отдохнуть. В углу напротив упакованного в стеклопакет окна – большой аквариум «на полном самообеспечении», сквозь подводные джунгли которого проплывали разнокалиберные рыбки всяческих расцветок. Маша искренне надеялась, что это были не пираньи, столь модные нынче среди сильных мира сего. Ей вовсе не улыбалось наблюдать за рыбьим боем, хватало в ее жизни и других проблем.

– Кошкина, я не понимаю, как ты можешь не знать о планах Гончарова? – недовольный, даже возмущенный голос Бориса Яковлевича Щучки настиг Машу, и снова она оказалась перед дилеммой, которую она не знала, как решать. Гончаров уехал, куда бы он там ни уехал, в то же утро, что Маша решила «заболеть», но, как выяснилось, он не счел нужным дать никаких объяснений. Никаких и никому.

– Я просто не знаю, – пробормотала Маша, стряхивая невидимые пылинки с рукава своего серого делового пиджака. – Он мне не сказал.

– Но что он сказал относительно своего возвращения? – продолжал пытать ее Щучка, пока их областной депутат Иван Генрихович Ратько шастал неизвестно где, оставив их одних, без присмотра, в своем роскошном кабинете. Слуга народа не видел никакой проблемы в том, чтобы заставить их с Щучкой ждать столько, сколько потребуется. Маша не исключала того, что господин Ратько просто уехал пообедать и прямо сейчас ждет подзадержавшуюся порцию хорошо прожаренного стейка.

Хотя нет, Ратько бы взял прожарку «с кровью». Кажется, это называется very rare.

– Он вам позвонит, – заверила Маша Щучку не потому, что знала о планах Гончарова, а просто, чтобы отвязаться. Проблема заключалась в том, что все сотрудники обеих контор и архитектурного бюро в Москве или, проще говоря, в городе, и тут, «на поле», были совершенно уверены, что двухнедельные отсутствия Гончарова и Кошкиной связаны между собой самым непосредственным образом, что они просто взяли некоторое время «для себя». В Машину «байку» про грипп никто не поверил, кроме разве что Юли. Поговаривали, что парочка ездила в Таиланд, что это был своего рода предварительный медовый месяц – кого сейчас таким удивишь?

– Позвонит? Когда? Когда я ему весь поселок выстрою? Мне вчера пришлось самому показывать дома потенциальным покупателям! Я вообще не работаю с покупателями. У меня, между прочим, свое дело стоит! – возопил Щучка, разведя руки в стороны. В такие моменты он начинал напоминать Маше маньяка-убийцу, Джокера, из фильмов про супергероя. Он тоже улыбался и шутил перед тем, как нанести удар.

– Вы могли не соглашаться, – слабо отбивалась Маша.

– Не соглашаться? Отказать Гончарову? Ты в своем уме? – и Щучка посмотрел на Машу как на буйнопомешанную. Его можно было понять, контракт с «Русским раздольем» был очень, очень жирным. На деле – самым жирным за всю историю существования архитектурного бюро господина Щучки. Еще бы он не согласился поруководить в отсутствие Николая! Кто же откажет Гончарову! Маша побелела, вспомнив, с какой отчаянной злостью смотрел на нее Николай, когда она сказала – случайно – именно эту фразу.

– Я не отвечаю за его планы, – добавила Маша, проклиная себя за дурацкую слабость. Еще неделю назад Маша хотела рассказать всем о том, что помолвка между нею и Гончаровым разорвана. Что, да, она сошла с ума и отказала Гончарову. Она не думала, не понимала до конца, что делала. Не осознавала, как говорят, последствий. Ей просто не хотелось, чтобы Николай и все вокруг считали, что он берет ее из жалости, а она идет за него из жадности. Она не собиралась, в страшном сне не думала, что этим самым она «откажет» ему.

Она сама не знала, чего хотела.

Факты же были таковы, что, уезжая, Гончаров «забыл» упомянуть о их с Машей разрыве, а сама Маша молчала, продолжая тешить себя глупой надеждой, что Гончаров вернется и что все наладится – как-нибудь. Тешила себя этой надеждой всю неделю. Но Гончаров не возвращался.

– Его секретарь сказала, чтобы мы продолжали все в соответствии с разработанными планами. Ты можешь мне прояснить, что происходит? Почему я разговариваю с какой-то секретаршей? Он вообще где? Он запретил тебе говорить? Он что, готовится к свадьбе?

– Это уже чересчур! – воскликнула Маша. – Это не ваше дело.

– Пока я сижу на этом чертовом поле, все это – мое дело. Я устал ездить сюда каждый день. У меня офис в центре, я хожу до него пешком. Я по утрам в бассейн не успеваю. У меня спина начала болеть, слышишь, Кошкина?

– Купите мазь, – бросила она. Когда неделю назад она приехала на поле, то была уверена, что самым сложным для нее будет – встретиться взглядами с Гончаровым. Оказалось, что НЕ встретиться было в сто раз хуже. Маша огляделась, пытаясь держать себя в руках. Это было непросто. Самообладание никогда не было сильной Машиной чертой. – Где вообще носит этого депутата? Какого черта мы должны тут торчать? У меня тоже, между прочим, могут быть дела.

– Какие у тебя могут быть дела, когда Гончарова нет? – прыснул ядом Щучка и холодно улыбнулся. Это было за всеми пределами Машиного терпения. Она подскочила и, раскрасневшаяся, возмущенная, уставилась на Бориса Яковлевича.

– А вы, значит, считаете, что я сижу тут только для того, чтобы кресло заполнять? Потому что Гончаров так велел? Кто ж его ослушается, верно? Так вот, уважаемый Борис Яковлевич, мы расстались. Расстались с Гончаровым, слышите вы? И я не знаю, где ваш разлюбезный Гончаров. Я понятия не имею, где он, потому что мы расстались. Разошлись! Повторить по буквам? Все! Мы не вместе. Финита. Можете придержать свои пошлости при себе. Я здесь – потому что я работаю над этим проектом, и ни по каким больше причинам. Я занимаюсь этим поселком. И, так уж вышло, этим дурацким парком тоже я занимаюсь, уже не знаю зачем. Кому это только нужно!

– Нам! Это нужно всем нам!

Маша резко развернулась и чуть не опрокинула кресло, рядом с которым она стояла. В дверях кабинета «нарисовался» депутат, и его круглое ухоженное лицо с зачесанными назад седыми волосами было взволнованно. Что именно он слышал, осталось за кадром. Может быть, что даже и все. В любом случае его появление дало Щучке возможность прийти в себя после поистине неожиданного Машиного заявления. Он молча переводил взгляд с пышущей жаром Маши на сытого Ратько, переваривая только что услышанное.

– Иван Генрихович, – пробормотала Маша, радуясь уже тому, что сильнее покраснеть она уже не может. – Мы не слышали, как вы зашли.

– Это я понял, – улыбнулся депутат. У него была добрая, располагающая улыбка, отработанная долгими часами практики. Его работа всегда зависела от того, насколько хорошее впечатление он сумеет произвести – на людей, на избирателей, на своих «доверителей» разной степени важности и высоты полета. – Простите ли вы меня, Мария Андреевна, за опоздание? Меня задержали в мэрии.

– Ну, с мэрией я тягаться не могу.

– Между прочим, частично меня задержали как раз из-за нашего с вами «дурацкого парка»! – Иван Генрихович улыбнулся, повторив в точности сказанную Машей фразу. – Но я рад, что так вышло. Потому что теперь уж я стою пред вами с самыми свежими новостями. Хотя я и хотел бы, чтобы новости были получше. Ну, что есть – то и есть.

– Что-то не так? – нахмурилась Маша, а Ратько прошел за свой дорогой и красивый стол, склонился над планами парка, которые с такой любовью и вниманием разрабатывались коллективом людей. И Жанной, архитекторшей из города Сочи, привнесшей в парк лоск и логичность самого высокого уровня, и Робертом, добавившим к этому щепотку авторского стиля, и Машей, разложившей эти идеи в виде красивых, понятных картинок. Визуализация была ее специальностью и ее самым любимым делом. Уже сейчас Маша могла бы «погулять» по трехмерной модели парка в компьютерном мире. Уже сейчас она могла представить, сколько счастья этот парк принесет людям. Что же пошло не так? Невольно и безо всяких на то оснований Маша предположила, что все дело в Гончарове, но он тут был ни при чем.

– Выяснилось, что у нас имеется большая проблема со статусом этих земель, – поведал Ратько, разводя руками. – Леса первой категории очень тяжело перевести в другие категории, вот в чем дело. Они же являются легкими города.

– Легкими города? Да ведь эти леса стояли под вырубку! – возмутилась Маша, буквально не веря своим ушам. – Ведь они уже были признаны непригодными из-за жучка!

– Были признаны, да, – кивнул Ратько. – Но вот только после наших с вами усилий, после этих вот планов, – и он ткнул пальцем в Машины картинки, – наверху решили перепроверить первоначальное постановление о вырубке. Потому что, как вы изволите видеть, Мария Андреевна, для мертвого леса тут у вас слишком зелено.

– Мы же учитывали имеющуюся ситуацию! Мы провели прореживающую вырубку, это все есть в документах лесничества. Вы не звонили им?

– Больше того, мы запросили у них заключение, так они написали, что лесная зона восстановлена и жизнеспособна.

– Что?

– Между прочим, насколько я понимаю, это более-менее соответствует действительности. Весь сухостой вырублен, здоровые деревья отсортированы. Нет, вы только не подумайте, что я не на вашей стороне, Мария Андреевна. Я говорил им в мэрии, что парк – это общественное благо. И что мы консультировались с населением. Но они требуют официального перевода этой части леса в земли общего пользования. Мы не можем поставить парк в лесу.

– Иными словами, – пробормотала Маша, – все пропало?

– Ну… – вздохнул Ратько. У Маши замерло сердце. Как можно было быть такой счастливой и столько всего потерять за такой короткий срок! – Технически эти земли находятся под контролем группы компаний Гончарова, верно?

– Верно. Только строить на них ничего нельзя, да? – переспросила Маша.

– Значит, либо мы оставляем все, как есть, либо…

– Либо? – Вдруг Маша отчетливо услышала намек на возможность сохранения проекта. Или ей это только померещилось?

– Либо нужно проводить публичные слушания, уговаривать людей подписывать петиции, обращаться к вышестоящим организациям. Заключения от лесников я получу, это не проблема. Но воля народа должна быть выражена более четко, тогда мы сможем вывести кусок леса в землю рекреационного назначения.

– Рекреационного?

– Ну да, предназначенного для отдыха, – вступил в разговор Борис Яковлевич. Он так долго молчал, что Маша почти забыла про его присутствие. – А это вообще возможно?

– Вообще возможно, при определенных усилиях. Сразу скажу – больших усилиях. Но… вы имеете мою поддержку. Я уверен, что все получится! – и Ратько улыбнулся. Маша знала, до какой степени профессионализма доведено это умение нравиться людям в таких функционерах, как Ратько, но ничего не могла с собой поделать. Улыбнулась в ответ и подала руку для рукопожатия. И потом, Иван Генрихович был на их стороне, и это следовало ценить. Пусть у него были свои причины, пусть он лишь хотел поднять свой персональный рейтинг перед предстоявшими когда-нибудь выборами. Пусть его не волнует по-настоящему, кто будет гулять по нарисованным ими дорожкам, не интересует, сколько счастья и детского смеха будет от такого парка. Маша знала об этом, она сама выросла в доме напротив парка «Сокольники» – вечно шумного, выбрасывающего брызги веселья и искры восторга за пределы высокого кованого забора. Она ходила туда кататься на роликах, она гуляла по ярмарочным рядам, пробуя пряники и мед, она лазала со Степкой и Соней по веревочным канатам канатного парка.

– Мария Андреевна немедленно займется проработкой вопроса, – встрял Щучка снова. На этот раз его тон снова принял свойственные ему начальственные нотки. Управлять людьми и руководить процессами давно уже стало его второй натурой, отчасти именно поэтому он так растерянно чувствовал себя в обществе Николая Гончарова, человека, который не привык к отказам и неподчинению – и по характеру, и по праву рождения. «Значит, они расстались. Неудивительно. С самого начала было загадкой, что такой человек, как Николай Гончаров, нашел в Машке Кошкиной», – подумал про себя Щучка, а вслух спросил:

– Он бросил тебя?

Этот вопрос был неприятен. Именно поэтому Мария никому ни о чем не рассказывала. Но теперь неизбежно возникнут не только вопросы, но и сплетни, домыслы. И она – совершенно одна – прямо в центре скандала, в который попала, как кур во щи. Маша проигнорировала заданный ей вопрос и уселась в автомобиль, дверцу в который Щучка любезно перед ней распахнул. Она уже всерьез задумывалась о том, чтобы пойти в автошколу, а то возят ее все, кому не лень. Вопросы задают, смотрят, как на Новгородский кремль.

– Не ваше дело.

– А я не удивлен. В кои-то веки перед тобой забрезжил шанс, так ты умудрилась тут же его упустить. Это нормально. Чего еще можно ожидать от человека, у которого из компьютера пропадают файлы – как концы в воду?

– Ничего передо мной не забрезжило, – возмутилась Маша. – И вообще, вы ничего не знаете. Никто меня не бросал.

Маша пожалела о сказанном через секунду после того, как фраза выпала из ее рта прямо в уши изумленному Щучке. Он замер на секунду, а затем недоверчиво улыбнулся.

– Врешь! – бросил он после некоторых раздумий.

– Ничего я не вру.

– Тогда что? Ты его бросила? – Маша поежилась под колючим, полным подозрений взглядом Щучки. Сейчас он ее порвет. Сейчас он ей все скажет про то, как бросать генеральных заказчиков, как обвинять их в чем-то и уезжать на такси из их роскошных кондиционированных квартир в центре Москвы. Сейчас он выкинет ее из автомобиля прямо на ходу, не останавливаясь.

– Ну, допустим, я, – прошептала Маша. – Я не понимаю, какое это имеет отношение к моей работе. Нам нужно созвать публичные слушания.

– Слушай, а ты на самом деле такая дура или притворяешься? – поинтересовался Щучка обманчиво вежливым тоном. Ответа он не получил, да и не ожидал. В молчании они доехали до поля, где Щучка ушел страдать в свой временный кабинет в новеньком офисе въездной группы «Раздолья», а Маша пошла искать Юлю. Сплетня была обеспечена. Большая жирная сплетня, размазывающая Машино честное имя и деловую репутацию в тонкое месиво на свежем поселковом асфальте. Хотя – чего там скрывать – ее репутация рассыпалась, как вампир в лучах солнечного света, в тот день, когда Гончаров впервые заметил ее существование на этой земле. В тот самый миг судьба Маши Кошкиной была предрешена. Так пусть хотя бы все знают, что она сама бросила Самого Гончарова.

Хотя, положа руку на сердце, разве бросила она его?!

– Вот ты где! – с облегчением выдохнула Юля, заметив, как Машина сгорбленная фигура появляется в дверном проеме их старого «строительного» офиса. – А я уже собиралась звонить. Как все прошло в администрации?

– Плохо, – покачала головой Маша. – Если мы хотим сохранить парк, нам придется официально перевести кусок леса в рекреационные земли. А я понятия не имею, как это делать. Определенно, придется объявлять публичные слушания. Нужно звонить Роберту, может быть, он подскажет…

– А ему не надо звонить.

– Почему? – опешила Маша.

– Потому что Роберт уже и так здесь, – раздался голос из глубины офиса, и Маша с удивлением заметила, как заблестели Юлины глаза. – И его поят чаем уже второй час.

Роберт Левинский сидел на расшатанном стуле около Юлиного рабочего стола, который, в честь такого случая и явно благодаря серьезным усилиям с Юлиной стороны, превратился в чайный. Мисочки с конфетами и печеньями стояли рядом с прозрачным электрическим чайником, утащенным из приемной офиса.

– Не боишься, что менеджеры тебя анафеме предадут? – хмыкнула Маша, глядя на то, как Роберт с уморительным видом отправлял себе в рот очередное печенье. Странно, всего несколько недель назад Маша считала – с полным на то основанием – Роберта своим врагом. А теперь она почувствовала облегчение от того, что она не одна в этом водовороте эмоций и невыполнимых задач. Да, она знала, на что способен Роберт Левинский. На предательство. На интересные решения сложных вопросов. На первоклассные чертежи. На хороший совет в области мировых тенденций. На то, чтобы найти прекрасного архитектора из Сочи.

– Если бы я боялся проклятий, пошел бы в семинаристы, а не в архитекторы. Каждый раз, когда по твоему проекту возводят дом, кто-то остается страшно недоволен. Помню, как однажды мы строили целый жилой комплекс в Питере и перегородили вид на набережную Невы. Думаю, до сих пор нас проклинают. Но ведь мы не в Риме живем, и вид из окна не является у нас объектом права собственности. Ладно, Мария Андреевна, идите к нам чай пить, пока ваши менеджеры не отобрали у нас сладкие остатки.

– А давайте! – улыбнулась Маша, и Юля поспешно вытащила ее чашку из шкафчика. К огромному облегчению, Роберт действительно был знаком с проблемой «протаскиваний» решений по смене статуса земель и хотя бы знал, с чего им следует начинать. Втроем они склонились над несколькими листами бумаги и принялись «рожать» план действий, исходя из существующих реалий.

– Мы им парк не сдадим, – пообещал Роберт. – Уверен, Гончаров тоже присоединится, когда вернется. В конце концов, наличие этого парка в интересах нашего «Раздолья». Одно дело – просто поселок с домиками и дорожками. Совсем другое дело, если рядом есть целый Парк Горького.

– Парк Сладкого! – усмехнулась Юля, разворачивая конфетку, и Маша снова отчетливо ощутила, что что-то не так. То ли глаза у Юли горели ярче обычного, то ли она, вопреки обыкновению, навела красоту и даже губы накрасила. Может ли такое быть, чтобы она прямо при Маше строила глазки Роберту? Потому что именно это она и делала, к полнейшему изумлению Марии. Впрочем, ей могло и показаться. Даже если и так – в этом не было бы ничего странного. Роберт был чертовски привлекателен, умел одеваться и вести себя как настоящий джентльмен, хотя, как и многие ему подобные, джентльменом не являлся. Но Юле-то откуда знать об этом?

– А когда Гончаров вернется, кстати? – спросил Роберт, продолжая беззаботно смеяться. Маша чуть не подавилась чаем.

– Уверена, мы можем начать и без него, – только и нашлась что сказать Маша. Улыбка затухла, и Роберт посмотрел на Машу с беспокойством.

– Что-то случилось?

– С чего ты взял? – делано рассмеялась Маша.

– С того, что ты исчезла на две недели, и он исчез на две недели. Я не хочу показаться грубым или сунуть свой нос в чужие дела, но все же… Ты в порядке? – в этом вопросе было так много той человеческой близости и искреннего участия, от которых Маша в свое время сходила с ума. Трудно поверить, как можно ошибаться в людях. Но она умеет ошибаться по полной программе. Разве нет?

– Я в порядке, но я понятия не имею, когда вернется Гончаров. Может быть, никогда? – улыбнулась Маша, внутренне холодея от этой перспективы. Что, если смутно угадывающееся в утреннем сумраке лицо, взволнованное, но твердое, – это все, что останется в ее памяти? Что, если Маша больше никогда не увидит Николая? Какая досада! Мария так и не перестала думать о нем чуть ли не каждую минуту.

И когда темный внедорожник возник на горизонте, пересекая гнутые линии уже уложенных поселковых дорог, Машино сердце стукнуло и ухнуло куда-то вниз. Электрический разряд пробежал по ее телу, и она невольно прилипла к окну, пытаясь убедить себя, что это еще, может быть, и не его машина. Но это была его машина, и за рулем сидел его водитель, и к тому же Маша помнила номера.

Она старалась вести себя естественно, но это было так трудно, потому что, против всякой логики, Маше казалось, что стоит им с Николаем увидеть друг друга снова, как история, оборвавшаяся так нелепо, будет продолжена.

– Неужели Гончаров? – воскликнула Юля, подходя к окну. Роберт отставил в сторону чашку и тоже приблизился в ожидании интересного.

– Было бы странно, если бы он просто бросил поселок, которым занимается уже два года, – пробормотала Маша.

– Он может себе позволить любую странность, верно? – улыбнулся Роберт и приблизился вплотную, чтобы тоже разглядеть происходящее. К сожалению, ни один из них не учел того простого факта, что если им хорошо видно, то и их тоже видно – будьте-нате. Гончаров вышел из автомобиля, глядя прямо на окно, в котором торчали три любопытствующие персоны. Маша вздрогнула от того, каким холодом окатил их Николай. Наверное, он заметил их еще через автомобильное окно. Заметил их… с Робертом. Господи, какая нелепость! Ну почему он не мог увидеть ее стоящей рядом с Щучкой! Даже если бы она обнималась и целовалась с Борисом Яковлевичем, это было бы лучше, чем стоять рядом с Робертом. Чертов Роберт, ну почему!!!

– А он загорел, вам не кажется? Ого, а с кем это он? – голос Юли заставил Машу буквально подпрыгнуть на месте. С кем это он? Юля была права, и Гончаров приперся на поле не один. Из галантно раскрытой Николаем двери заднего сиденья выпорхнула высокая стройная и тоже, вот черт, загорелая девица лет двадцати пяти. Она стояла на своих высоченных шпильках и оглядывала «Раздолье» так, словно только что купила его или просто получила от Гончарова в дар за что-нибудь… о чем Маша и думать не хотела. Вот, значит, чем он был занят, пока Маша рыдала на даче! Вот ради кого она била телефон! Маша даже не заметила, как ее кулаки сжались в бессильной ярости. И с единственной мыслью – «да чтоб я еще хоть одну слезинку» – Маша развернулась к столу и заехала по миске с печеньем. Как и почему она сделала так – и сама не поняла. Кажется, ее рука в тот момент зажила отдельной от Маши жизнью. Результат – пластиковая миска слетела со стола и упала на пол, печенья рассыпались вокруг нее, а в комнате воцарилась полнейшая тишина. Маша посмотрела на Юлю, потом на Роберта, а затем обратно на Юлю.

– И нечего пить чай в рабочее время! – выпалила она и вылетела за дверь. Юля растерянно посмотрела ей вслед:

– Какая муха ее укусила?

Глава 8 Муха по имени Ольга Чезганова

Она была красива. Как же, черт возьми, можно быть такой красивой! Маша смотрела на эту птицу-лебедь, плывущую по их офису, как по лазурному венецианскому Гранд-каналу, и все головы поворачивались, и все разговоры останавливались. Она вызывала у мужчин паралич воли, а у женщин ядотечение и острые приступы ненависти к самим себе. У Маши Кошкиной, во всяком случае, от ядотечения даже губа треснула.

«Я уродливая старая коряга», – думалось Маше каждый раз, когда принцесса-лебедь проплывала мимо нее. Хотя принцесса была старше Маши. Но какая разница, сколько тебе лет, когда на тебе тако-о-о-е платье! «Я – угловатая неуклюжая колода, способная только бегать по полю в кедах», – думалось Маше. Эта и еще миллион вещей преследовали ее теперь, главной из них была: «Гончаров больше никогда не посмотрит в мою сторону». Конечно, не посмотрит. Какой дурак бы на его месте оторвал взгляд от принцессы хоть на секунду?

Хотя Гончаров вел себя в присутствии лебеди куда свободнее. Впрочем, это было объяснимо. Он сам в каком-то смысле был принцем, пусть и без того слащавого налета романтики, которым обычно покрывают карамельные фигурки принцев. Нет, Гончаров был принцем, в королевстве которого все под контролем. Он властвовал умело и рука его была тверда. Он не был эталонно красив, но привлекал чем-то первобытным, этим неуловимым ощущением того, что уж он-то мамонта завалит обязательно. За его спиной хотелось укрываться, для него хотелось разводить огонь в очаге. Но ему этого не требовалось, ибо, как и у любого нормального принца, для этих целей у Гончарова имелись профессионалы, нанятые им в качестве Золушек. Принцессу же звали Ольгой Дмитриевной Чезгановой, как ее представил Гончаров, и приехала она не иначе как с инспекцией по своему будущему королевству.

И – в этом Маша была глубоко убеждена – чтобы показать Маше Кошкиной ее место. Ее жалкое место в жизни. Брысь под лавку, Кошкина.

– Ольга Дмитриевна будет заменять меня на поле, – заявил Гончаров со всей возможной непринужденностью, собрав в холле нового здания въездной группы всех, кто в тот момент находился в «Раздолье». – У нее все те же самые полномочия, что и у меня, так что, если нужно принять какое-то решение, можете обращаться к ней. Ее кабинет будет прямо рядом с моим. Вопросы есть?

– А нас? Нас переведут в главное здание? – глупые менеджеры по продажам закудахтали, как выводок кур, мечтающих о новом комфортабельном курятнике. Маша стояла, спрятавшись за спинами рабочих, не желая и не имея сил смотреть Гончарову в глаза. Изнывая от презрения к себе и осознания собственной ничтожности. «Ее кабинет будет прямо рядом с моим». А волосы у принцессы тоже черные, но, в отличие от Машиных, они ухоженные, блестят неестественно, будто их натирали воском тысячи невидимых фей. Ольга Дмитриевна улыбалась доброжелательно, но не заискивающе, с достоинством. Маша подумала: «Господи, как она держится на таких огромных шпилендрах? Это же невозможно! Это – как постоянно ходить на мысочках по канату!»

– Ольга Дмитриевна уже управляла аналогичными проектами. По большому счету, нам очень повезло, что она согласилась возглавить наше «Раздолье», – заявил Гончаров, и все без исключения мужчины закивали головами, как стадо пингвинов.

– Повезло, как же, – прошипела Юля Маше на ухо, закипая от ревности. – Принесло на нашу голову. А ты чего стоишь? Ты же вроде его невеста?

– Мы расстались, – пробормотала Маша, радуясь тому, что сейчас, посреди толпы и шума, Юля не сможет завалить ее вопросами.

– То-то я смотрю, ты позеленела, – кивнула Юля, испепеляя взглядом незнакомку, а та между делом принялась знакомиться с людьми. Маша никак не могла справиться с ощущением, что она каким-то неведомым образом, через шкаф, не иначе, попала в свою версию Нарнии или, скорее, внутрь сериала «Аббатство Даунтон». И именно сейчас в аббатство прибыла молодая Герцогиня, она стоит у входа в огромный особняк, прямая, словно проглотила черенок от швабры, и милостиво кивает выстроенной перед ней прислуге.

Семеныч, их прораб, церемонно представился – на правах старшего. Дворецкий. Батлер. Менеджеры сделали неуклюжие книксены. Рабочие просто стояли без движения на задних планах, дабы своей простотой не смутить молодую аристократку. Маша и не заметила, как Ольга Дмитриевна оказалась рядом с нею, Юлей и Робертом Левинским. Спасибо Роберту за его аристократичный вид, Герцогиня тут же распознала в нем своего.

– Вы, должно быть, тот архитектор, который все тут спроектировал. Я ознакомилась с генеральным планом, у меня есть ряд вопросов, – заявила Ольга Дмитриевна тоном, не допускающим и тени сомнений, что ее претензии будут удовлетворены, а вопросы отвечены. В этом она напомнила Маше самого Гончарова. Все сильные мира сего свято уверены в непоколебимости своих позиций.

– Я буду рад ответить вам на них, – промурлыкал Роберт, глядя на Ольгу Дмитриевну преданным взглядом и улыбаясь своей самой обворожительной улыбкой. Кажется, в этот момент он забыл о самом существовании Юли и, уж тем более, какой-то там Маши Кошкиной. Наивный! Неужели и во второй раз он решит перебежать дорогу Гончарову? Впрочем, Николай на Ольгу Дмитриевну и Роберта не смотрел, углубившись в разговор о каких-то тракторах. Повезло Роберту. Маша подумала, что, раз уж официальная часть представления закончена, то и ей не помешает по-тихому ретироваться. В конце концов, она-то не генеральный архитектор. Она – простой дизайнер, занимается визуализацией, красивые картинки в компьютере рисует. Зачем ей представляться…

– А вот это – Мария Андреевна Кошкина, – услышала она голос Гончарова, когда ей почти уже удалось скрыться в дверях. – Она пробила парк для нашего поселка.

– Да-да, конечно! – и Ольга Дмитриевна, вот проклятие, хищно улыбнулась и повернулась к Кошкиной. Маша, растерявшись, переводила взгляд с Николая на его новую пассию. Даже просто стоя рядом с нею, проигрывала. Нельзя показываться мужчине, которого ты любишь, рядом с женщинами, чьи глаза такого безобразного глубокого океанского синего оттенка. И госпожа Чезганова действительно загорелая. А какой маникюр, тонкие ободки белоснежного лака, пальцы длинные, теплые. Пожимает Машину ледяную руку. – Приятно познакомиться. Хотелось бы посмотреть на последние материалы по парку. Вы поразительно многого добились.

– Я… вовсе нет… – Маша всем телом чувствовала взгляд Гончарова. Как она могла уйти от него? Какой он красивый в простых темных джинсах и тонком свитере, рукава которого подняты чуть выше, к локтям. Темная полоска волос перерезается широким кожаным ремешком его часов – дорогих, швейцарских, с миллионом каких-то функций.

– Почему же нет? Отличное конкурентное преимущество для поселка, нужно обязательно использовать его в рекламе. – Герцогиня покачала головой и отвернулась, не дав Маше возможности объяснить, что и с парком Маша тоже их подвела и что с ним вовсе не так все просто. Что парка, возможно, вообще не будет. Но Ольга Дмитриевна уже отошла от Маши, оставляя только тонкий след изысканных духов, аромата которых Маша в жизни не нюхала. Красивая женщина, в красивом платье. Красивый изгиб шеи. Красивые жесты, умение себя держать. Конечно, между ними – между Машей и Гончаровым – не было и единого шанса стать настоящей парой. Они из разных миров. Он должен быть с такой, как эта Чезганова Ольга Дмитриевна.

Провались она пропадом, длинная Гусеница.

Маша выскользнула из холла, пробежала до двери в техническое помещение. Санузел располагался с другой стороны и, чтобы в него попасть, пришлось бы пройти мимо Гончарова, а на сегодня Маша уже достигла предела, который могла бы вынести ее душа. Ждать его все эти дни, глупо надеяться на призрачный шанс, на то, что они смогут объясниться, что, возможно, все еще не кончено. И все это в то самое время, как Гончаров кувыркался на курорте с Ольгой Дмитриевной? Да уж, время лечит, но Гончаров отлично знал, куда именно приложить пластырь.

Он забыл ее так легко! Да было ли что-то? Не померещилась ли Маше вся эта история с замужеством, с помолвкой?

Маша закрыла за собой дверь, осмотрелась, куда бы присесть, но садиться было некуда – она стояла посреди ведер, швабр, стопок салфеток и туалетной бумаги. Тогда Маша просто подошла к стене, прислонилась лбом к холодному кафелю. Она бы уехала домой прямо сейчас, не дожидаясь продолжения. Даже если бы это стоило ей работы. Она все равно не была уверена, что будет в состоянии выжить тут теперь, после всего, что произошло.

Но уехать домой было не на чем, ее водитель должен был приехать не раньше чем через два часа.

Именно поэтому вечером, когда Маша все-таки добралась до своей комнаты, она принялась перекапывать интернет на предмет того, что пообещала маме никогда не делать. Она решилась на то, чтобы записаться в автошколу.

– Ты с ума сошла? Меня в гроб решила вогнать? – кричала на нее Татьяна Ивановна, когда выяснила, куда это дочь ходит по вечерам.

– Все водят машины, мама! – возмущению Машиному не было предела.

– Все водят и все врезаются! – нападала мама. – Я запрещаю!

– Ты не можешь мне запретить, – мотала упрямой головой Маша.

– Я знала. Я чувствовала, что чем-то подобным все это и кончится. Сначала это «я хочу рисовать». Потом ты отказываешься от медицины и занимаешься невесть чем. А теперь что, будешь подвергать свою и чужие жизни ежедневному риску? Женщина не должна водить! – мама кричала, папа тихо отсиживался в уголке, открещиваясь от проблемы имитацией высокого давления. Ему и самому в свое время и под теми же самыми предлогами запретили водить. Похоронил мечту. Сашка сидел на полу в коридоре и мотал на ус. Он-то уж точно, как только дорастет до нужного возраста, сразу же получит права – и автомобильные, и мотоциклетные. Так что сейчас для него было что-то вроде тест-драйва. Что ждет его, когда придет время?!

– Что за шовинизм?

– Нет ничего плохого в шовинизме, когда речь идет о жизни моей дочери. И потом, у тебя же есть шофер – от этой твоей так называемой работы. Чем он плох?

– А что, если я завтра решу поменять мою так называемую работу? – кричала Маша. – А ты, мама, не смотрела статистику? Между прочим, женщины водят безопаснее, чем мужчины, реже рискуют и не лихачат. И это, между прочим, общеизвестный факт. Ты же любишь статистику.

– Ты в гроб меня вгонишь! – мама с шумом опустила руки. – Андрей, ну что же ты молчишь? Скажи ей, что мы ей ни копейки не дадим. Чтобы даже и не думала!

– Даже и не думай, дочка, – попугаем повторял Андрей Владимирович, но в его устах это звучало как-то незло и даже обнадеживающе.

– Мне не нужны ваши деньги, – шепнула Маша, пригибаясь от ужаса.

– Что? – и мама замолчала, потрясенная. – Вот, значит, как ты заговорила. Думаешь, все дело в деньгах?

– Мама, я просто хожу в автошколу. Я просто… просто должна что-то сделать. Что-то поменять. – Маша бормотала себе под нос, не надеясь на понимание. Когда речь шла о семейной безопасности, мама становилась просто фурией, и переубедить ее Маша даже не планировала. Она ее просто информировала. Это было сложно объяснить, но для Маши это решение – заняться получением прав – стало чем-то вроде веревки, за которую она уцепилась, когда ее почти уже засосало в водоворот. Деньги у нее были. Живя с родителями, все это время получая более чем хорошую зарплату, Маша скопила достаточно, чтобы не только закончить автошколу, но и купить какую-нибудь небольшую подержанную машинку. Что-то маленькое, красненькое, в чем она была бы совсем одна. Никаких разговоров, никаких косых взглядов. Музыка по своему выбору. До этого пока еще было далеко – как до звезды. Пока что на Машу кричала мама, кричал и инструктор из автошколы. Но он, как выяснилось, кричал на всех. Наверное, это очень страшно, каждый день выезжать на дорогу с такими, как Маша, зная, что от катастрофы тебя отделяют только две дополнительные педали…

Садясь за руль учебного авто, Маша испытывала одновременно и восторг щенка, которого впервые вывели погулять в парк, и ужас загнанной в угол мыши. Добавлял жару в полыхающее пламя их преподаватель теории. Теории у него имелись, это точно. В первый же день, когда усталая и измотанная пробками Маша вошла в учебный зал, то ее и других учеников встретил сияющий от непонятного счастья, источником которого, возможно, являлся алкоголь, преподаватель.

– Добро пожаловать в нашу школу! – продекламировал он и широко развел руки в стороны, отчего тут же стал похож на Щучку. Или, вернее, на коварно улыбающегося маньяка. – Приветствую вас, будущие убийцы на дорогах.

– Что? – пронеслось над залом возмущенное.

– А что? – тут же ответил преподаватель с ехидцей. – Согласно простой статистике, среди сидящих тут уже есть те, кто сядет за руль пьяными, те, кто не справится с управлением, кто не уступит дорогу пешеходу. Итак, первое, что вам нужно усвоить прежде, чем вы удобно расположитесь на водительском сиденье: все ошибки на дорогах превращаются в годы, проведенные в тюрьме. Кто-нибудь когда-нибудь был в тюрьме? Не стесняемся, поднимаем руку…

После такого начала, продолжение просто не могло не стать «увлекательным» и «познавательным», но Маша продолжала вгрызаться в автомобильный мир с яростью человека, которому нечего терять, кроме своих цепей. Ольга Дмитриевна Чезганова оказалась не только красивой, но и ухоженной настолько, что ее можно было фотографировать на обложки журналов, даже не выставляя специальный свет. И уж точно безо всякой ретуши в фотошопе.

Ольга Дмитриевна Чезганова оказалась еще и довольно-таки приятным человеком. Это перенести было особенно тяжело.

К такому повороту событий Маша оказалась категорически не готова. Каждое утро Ольга Дмитриевна приезжала на гончаровском внедорожнике, с ним или без него, здоровалась с народом, расспрашивала Семеныча о здоровье его детей, о наличии которых Маша не знала. Ольга Дмитриевна интересовалась ситуацией вокруг постоянных задержек бетона, она помогла Юле решить вопрос с офисом и ускорила переезд. Она ввела в офисе постоянные закупки чая, кофе, горячих обедов для рабочих – всего того, о чем Гончаров даже и не задумывался.

Она приветливо улыбалась Маше Кошкиной, хотя было совершенно очевидно, что Маша Кошкина уклоняется от общения с Ольгой Дмитриевной и всячески избегает встреч. Чезганова была исключительно мила и доброжелательна. Дошло до того, что она похвалила Машину прическу. Прямо так и сказала:

– Какой у вас насыщенный цвет, какие прямые гладкие волосы. А мне приходится все время пользоваться выпрямителем! – и сокрушенно вздохнула. Это было до того странно, что впервые Маша заподозрила весьма странный, но напрашивающийся факт. А что, если Гончаров вообще не стал рассказывать этой чудесной черноволосой фее с синими глазами, что у него когда-то был роман с Машей?

«Именно так, именно так», – думала Маша, яростно выкручивая руль, в сотый раз пытаясь всунуть толстобокий учебный «Хёндай» в жесткие границы парковочного места, обозначенные беспристрастными гибкими стойками.

– Ну вот, Кошкина, опять ты, считай, в стену врезалась. Как так можно? – горевал инструктор, вынимая из-под машины сбитые стойки. Маша извинялась, а сама лихорадочно соображала. Значит, он даже не счел нужным упомянуть об их романе. Ничего себе! Вот он, мир богатых. Живой человек для них – червяк. Гончаров вел себя с Машей странно. Смотрел на нее чуть ли не с вызовом, но за прошедшие недели не сказал ей, наверное, и пары слов. Все шушукался со своей длинноногой Гусеницей. Нет, Маше становилось все тяжелее и тяжелее ненавидеть Ольгу. А ненавидеть ее хотелось.

– Как я могу увидеть, что там стена, если мне эти ваши палки даже не видно.

– А ты попробуй обернуться! – ворчал инструктор.

– Как же я обернусь? – поражалась Маша. – Я же должна смотреть на руль.

– Зачем, господи, зачем тебе смотреть на руль, Кошкина? Ты боишься, что его у тебя прямо на ходу украдут? Ты смотри туда, куда твоя машина едет. А в данный конкретный момент твоя машина едет прямо на стену.

– На палку.

– Которая символизирует стену. Или ты хочешь, чтобы я тебе дал поэкспериментировать с реальной стеной? А ты готова нам потом новый «Хёндай» купить?

– Ну, поставьте вы палки пошире, – взмолилась Маша, но инструктор был непробиваем. Он, кажется, в полной мере разделял убеждение Машиной мамы о том, как и кому следует водить. Впрочем, учил он честно, тюрьмой не пугал, хотя и любил разбавлять процесс обучения долгими разговорами с философским подтекстом.

– Почему вы, Мария Андреевна, волосы не закалываете? Они же вам в рот лезут, в глаза. Не понимаю я вашего брата, барышень, – сетовал он, – ходите на ходулях, волосы отращиваете так, что из них сети рыбацкие сплести можно, ногти красите. Вот зачем ногти красить? – и он автоматически подруливал за Машу, чтобы та не вываливалась из своей полосы на встречную. Это оказалось не так просто – ехать по прямой.

– Чем же вам ногти-то не угодили? – рассмеялась Маша, вспоминая длинные, возмутительно идеальные коготки Ольги Дмитриевны.

– Не знаю. Иногда у меня появляется ощущение, что вы были бы все совершенно счастливы, если выглядели совершенно одинаково, – пожал плечами инструктор. – Тогда бы не пришлось выяснять, чьи волосы длиннее, а чьи короче. Ходили бы вы все на одинаковых шпильках, все синеглазые, худые, как палки, и мы бы вас путали. Вот был бы рай, а?

– Я не хочу выглядеть как кто-то. Я – это я, – возразила Маша, невольно поймав себя на том, что выглядеть как Ольга Дмитриевна она очень даже согласилась бы. Но так, чтобы сама Ольга Дмитриевна при этом аннигилировалась, исчезла бы, просто бы не существовала никогда.

Эта мысль не давала Маше покоя и после очередного занятия. Ведь ясно же, что Гончаров перевернул листок с их историей. Или выбросил весь блокнот. Или даже оставил его валяться в прихожей, чтобы в случае чего поверх их истории записать чей-нибудь адрес и телефон. Зачем Маша сравнивает себя с его новой пассией, отчего все силы тратит на мечты о том, чтобы Ольга Дмитриевна исчезла?

Нужно пережить и двигаться дальше. Эта мысль, мелькнув в сознании, тут же оставила кровавый след, как будто Машино сердце порезалось об острый край листа. Она вздрогнула, огляделась по сторонам, словно на секунду полностью потеряла ориентацию во времени и пространстве.

Гончарова больше не будет. Неужели мир остается стоять на месте? Но ведь с тех пор, как Гончаров вернулся на просторы «Раздолья», прошло больше двух недель, и ровным счетом ничего не произошло. Кроме разве случайно замеченных Машей «тех самых» долгих, тяжелых взглядов Николая, когда он считал, что Маша не видит.

Или он просто в задумчивости смотрел на стену, под которой сидела/стояла/проходила Маша.

– Вполне возможно, я все сама себе придумала! – пожаловалась Маша парикмахерше Зарине, у которой всегда ровняла кончики волос. Она зашла в парикмахерскую утром в четверг, чтобы вечером пойти со Степочкой играть в «Мафию», а еще потому, что ей нужно было ехать договариваться о помещении для проведения публичных слушаний и у нее образовалась пара свободных часов.

– А какая разница? Мужика-то нет? Увели, верно? – бросила Зарина, продолжая жевать жвачку. В ее мире все было просто и понятно, и иногда Маше казалось, что так было бы действительно лучше – упростить все до одной-двух формул. Мужики – козлы, бабы – дуры. В гусином паштете из «Пятерочки» и в помине нет ничего от гуся. Прической можно решить если не все, то многое. Если бы Маша умела пришпиливать такие вот ярлыки к любым жизненным ситуациям, можно было бы не переживать. Впрочем, главное, Зарина была первоклассным парикмахером. Это было главным в их отношениях.

– Я не знаю, как сказать. Может, и увели. Только сначала я его вроде как бросила, – задумчиво пояснила Маша, отдавая голову под теплые струи.

– Короче, сейчас он спит с другой, да? – уточнила Зарина, которая сама была давно и счастливо замужем. Этот простой факт, а также абсолютная уверенность в том, что на все вопросы можно найти простой ответ и эффективное решение, делали ее вполне неплохим психологом для большинства замороченных клиенток.

– Спит? – с болью переспросила Маша. – Этого я не знаю. Работают вместе. Уезжают и приезжают вместе, почти всегда, надо сказать. Что это значит?

– Это значит, милая моя, что тебе надо делать ноги. На черта тебе сдался этот мужик? Только годы потратишь, а все равно никакого толку. Тебе нужно брать свою жизнь в свои руки.

– Нужно что-то менять, – кивнула в совершенном согласии Маша.

– Эй, осторожно! Воду на пол льешь же! Слушай, а давай тебя перестрижем? У меня одна клиентка, как мужика меняет, тут же стрижку другую делает. А?

– Надо подумать, – пробормотала Маша, прикусив губу. – Я не меняла мужика. Я…

– Чего тут думать? Ты говоришь, у Гусеницы его тоже длинные волосы? Может быть, он так решил заменить тебя.

– Глупость какая! – воскликнула Маша, но мысль эта неожиданно оказалась вполне приятной. Что, если он выбрал эту черноволосую Гусеницу, потому что она отдаленно – очень отдаленно, – но напоминала Гончарову о Маше?

– Ничего не глупость. А ты сделай короткую стрижку. Под эту… как ее… Кристин Стюарт.

– Это которая Белла? – ухмыльнулась Маша. – Так у нее же длинные волосы.

– Только не сейчас. Она постриглась. Да я сейчас найду! – заверила ее парикмахерша и принялась показывать ей картинки из интернета. Результатом этого просмотра стало то, чего Маша никак не могла ожидать. Ни от себя, ни от современной индустрии красоты.

Глава 9 Побочный эффект пирогов

Только бы не увидела мама. Эта мысль жгла Машу, но ужас ситуации был в том, что мама все равно увидит. Не сейчас, так вечером. Как могла она «развестись» на уговоры Заринки! Зачем? Чего и кому она хотела доказать тем, что срезала две трети своих длинных волос, без которых теперь чувствовала себя почти голой. Даже хуже – не голой, а вообще в чьем-то чужом теле. Мама убьет ее. Она вообще на себя теперь не похожа.

Зарина оторвалась, что называется, по полной. Давно хотела, как она сказала. Маша всегда выглядела скучно, она сказала. Так скучно, что челюсти сводило от желания зевнуть. Так она сказала. И что-то про то, что хоть раз в жизни нужно меняться, и меняться кардинально.

– Господи, спаси и сохрани! – вот и все, что смогла сказать Маша, когда увидела окончательный вариант в большом зеркале салона красоты. И тут же пожалела, что согласилась – и на перемены, и на эксперимент, заключавшийся в том, чтобы довериться парикмахерше, ее чувству стиля и пониманию красоты.

– Ничего и не господи, – рассмеялась Зарина, разглядывая результат трудов своих. – Лучше, чем в «Модном приговоре».

– Приговор налицо, это факт. Расстрелять. – Маша осторожно покачала головой из стороны в сторону, словно боясь, что ее новая прическа может просто свалиться с головы, если тряхнуть ею слишком сильно. Но прическа осталась на месте, как и сделанный Зариной макияж. И из зеркала на Машу смотрела незнакомка, о которой не было известно ровным счетом ничего.

– Неужели тебе не нравится? – удивилась Зарина, подправляя выбившийся локон, хотя делать это было бессмысленно, ибо все волосы были уложены в идеальном «художественном беспорядке».

– Нравится или нет, я бы тут даже не измеряла такими категориями, – пробормотала Маша. – Кто это?

– Это ты! – кивнула Зарина. – Ты можешь быть и такой.

Это была действительно новость. Средней длины, до плеч, стрижка была настоящим «взрывом на макаронной фабрике», но он, этот взрыв, каким-то непостижимым образом подходил Маше. Она была словно сошедшая со страниц журнала звезда, пойманная папарацци на выходе из ночного клуба, где она веселилась с вечера до утра. Немного усталая, растрепанная, с огромными, подведенными темным карандашом глазами, бледная, хлопающая пушистыми ресницами – рыжеволосая красавица с затаившимися среди этого пожара светлыми прядями. Это была кто угодно, но только не Мария Кошкина. Юная Николь Кидман. Милла Йовович с пистолетом в руке, держащая под прицелом весь мир. Дрянная девчонка, дочь лесного разбойника.

– Меня не пустят домой! – простонала Маша, но незнакомка в зеркале задорно тряхнула вызывающе яркими, блестящими в электрических лучах локонами.

– Половина дела – это макияж. Смоешь, и все кончится. Да и волосы можно перекрасить обратно, если уж на то пошло, – заверила ее Зарина, но эта идея Маше тоже не понравилась. Она не знала, что именно она чувствует, глядя на рыжую, смелую красотку в зеркале. Страх, смущение, удовольствие, чисто женское восхищение тем, как из привычной куколки вдруг вышла яркая бабочка.

– Какие нынче краски делают – обалдеть! – Маша покрутилась у зеркала, с ужасом понимая, что эта хулиганка ей нравится. Она никогда не была хулиганкой, за единственным исключением – когда она оставалась наедине с Гончаровым. В его руках она вдруг теряла контроль, и это было восхитительно. Будто с нее слетали какие-то оковы, скотч, которым ее перемотали, пытаясь удержать в рамках.

– Это хорошие краски, они не портят волос и долго держат блеск. Дорогие только. Но стоят того, да? – Зарина улыбалась. – Ведь нравится?

– Нравится, да, – нехотя призналась Маша.

– Значит, оставляем? Походишь рыжей, бесстыжей? – и обе девушки расхохотались. Настроение Маши улучшилось, она чувствовала себя так, словно с такими волосами может горы свернуть.

– Оставляем! – весело воскликнула Маша, невольно подлаживаясь под непривычный стиль. Девчонка в зеркале не стала бы грустить из-за ерунды.

– Еще увидишь, как твой этот Гончаров к тебе на коленях приползет, – бросила Зарина, и настроение вдруг истончилось.

– Ничего он не приползет, – покачала головой Маша. – Он только еще раз убедится, что ему повезло, что он вовремя от меня избавился. Знаешь, какой он серьезный?! Ему все это не нужно.

– Откуда ты знаешь? – возмутилась Зарина. – Серьезные мужчины – самые легкие, между прочим. Они за своей серьезностью всегда скрывают нежность и мягкость. Достаточно долго пристально смотреть им в глаза и улыбаться, и все. Они ломаются, начинают улыбаться в ответ, говорить о жизни. Пара правильных комплиментов, и можно подсекать.

– Только не Гончаров.

– Именно твой Гончаров. Это с весельчаками-балагурами шансов мало, они в себе уверены и все такое. А с серьезными легче, потому что к ним все боятся подобраться.

– Гончаров безмерно в себе уверен. И не без оснований, между прочим.

– Слушай, а почему вы разошлись? – Зарина задала вопрос, на который Маша и сама искала ответ.

– Наверное, потому что мы никогда по-настоящему и не сходились, понимаешь? – пробормотала Маша, надевая свою ветровку в горошек. Даже привычная одежда смотрелась по-новому в сочетании со светло-рыжим пожаром, с яркостью обведенных тенями глаз.

– Нет, я не понимаю. Вы переспали?

– И это, по-твоему, меняет все? – спросила Маша, горько улыбаясь. Зарина не знала, что Гончаров стал первым мужчиной для Маши. Так уж получилось, и Маша была уверена, что львиная доля всего последующего – и защита ее доброго имени, и предложение руки и сердца – была следствием этого простого факта. Как честный человек… Гончаров был честным человеком?

Новая прическа была как кусок динамита, притороченный прямо к голове, нестабильный, грозящий взрывом в любую минуту. По дороге в областную школу, где планировали провести слушания, по дороге на работу Маша последовательно приходила в ужас при виде своего отражения в зеркале, пугалась того, что скажет мама, поражалась тому, как много можно изменить с помощью туши, краски и карандаша. Хотела улететь на другой конец света, где будет солнце, тепло и никаких знакомых с их изумленными взглядами, перешептываниями за спиной.

– Ничего себе! – ахнула Юля, когда Маша появилась на пороге их общего кабинета в новом здании. – Ты куда нашу Машу дела, о инопланетянка?

– Она улетела и не обещала вернуться, – ухмыльнулась та, довольная произведенным эффектом, а еще больше тем, что гончаровского внедорожника не было на поле. Даже несмотря на то, что ей хотелось увидеть его реакцию. Пустые глупые мысли. По крайней мере, теперь она не похожа ни на одну из миллиона длинноволосых девушек в платьях-футлярах, с коктейльными бокалами в руках.

– С ума сойти! А кто это с тобой сотворил? Я тоже хочу. Нет, я решительно отказываюсь оставаться в своем теле. Ты заключила сделку с дьяволом?

– Определенно, – кивнула Маша. – И вот договор. Слушания пройдут через две недели. Нам нужно начать обходить людей, собирать их предварительные мнения, согласия. Нужно сделать брошюру, рассказывающую о том, для чего нужен перевод земель в другую категорию.

– Если ты будешь вот такая ходить по домам в деревнях, люди будут вызывать экзорциста, – рассмеялась Юля.

– Ничего, возьмем подпись и с него. Что у нас с новыми листовками для покупателей?

День пролетел с турбоскоростью, заваливая обеих девушек работой.

– Нас просили сделать новые виды для 3D-презентации на сайте. Срочно!

– Значит, срочно? – нахмурилась Маша. – А я почему об этом ничего не знаю?

– Гхм… я оставляла записку… – забубнила Юля, но Маша уже не слушала. Она встала и потянулась за ветровкой. Проблема с Юлей была в том, что она постоянно забывала что-то передать, забывала перезвонить клиентам. Она хорошо чертила, работала с эскизами, выполняла поручения. Но как секретарь она была – так себе.

– А моя машина на поле или нет? – уточнила Маша, уже стоя в дверях. Юлино лицо порозовело от смущения.

– Я отпустила водителя до вечера. Он поехал за бумагой.

– Господи! – Маша закатила глаза, но делать было нечего. Она отправилась в старое здание, где в их кабинете вскоре должны были расположиться технические службы, но пока там оставались их вещи – уже почти ненужные резиновые сапоги, их каски, коробки со старыми материалами, макет поселка, которые нужно было разобрать и перенести в новое здание. Там же в шкафу лежал и фотоаппарат с широкоформатной линзой, которым в последнее время редко пользовались.

Маша прошла мимо чернорабочих, сбившихся в стайку около белого домика на перекур. Они проводили Машу удивленными взглядами, пожар на ее голове ни для кого не остался незамеченным. Маша только передернула плечами и потопала по лестнице наверх. Она открыла дверь в их старый кабинет и изумленно застыла.

Около окна, погруженный в глубокую задумчивость, стоял Николай Гончаров.

Маша смотрела на его сильные плечи, его руки в карманах, упрямую строгую выправку, обычно свойственную спортсменам или профессиональным военным. Никогда не подумаешь, что при ходьбе этот мужчина будет прихрамывать – последствие глупой истории на охоте. А вот в то, что он любит охоту и вполне способен застрелить животное, поверить можно, и даже с легкостью. Погруженный в свои мысли, Гончаров не услышал, как открылась дверь. Он смотрел на поселок, на дома, прорезающиеся из земли, как молочные зубки у годовалого младенца. Маша стояла, не шевелясь, и даже, кажется, не дыша, всерьез боясь привлечь к себе внимание слишком громким биением сердца. Отойти на безопасное расстояние, уйти вниз по лестнице, прикрыть дверь, воссоздав преграду между ними.

Но в деревянных домах почему-то всегда скрипучие полы. Он обернулся, когда Маша уже почти отошла к лестнице.

– Кто там? – спросил он, подслеповато прищурившись, вглядываясь в полумрак после яркого света. А затем, изумленно: – Маша?

– Извините, я не знала, что вы тут, – пробормотала она и заметила, как что-то странное блеснуло в его глазах. Он рассматривал Машу так, словно пытался разгадать ее код шифрования.

– Мы разве перешли обратно на «вы»? – спросил он излишне жестким тоном. И посмотрел так сурово, что Маша растерялась. Зарина считает, что суровые мужчины «легче всего», но что, если за этой суровостью скрывается только еще больше непрошибаемой суровости?

– Я… мне нужен фотоаппарат, – Маша предпочла уклониться от вопроса, куда более личного, чем предполагали их трудовые отношения. Они перешли на «ты», а потом была война и ядерная зима, и долгие часы тишины, и Ольга Дмитриевна Чезганова. Определенно, для Маши оставаться на «вы» было легче и понятнее.

– Интересная прическа. Я даже не сразу узнал… вас, – пробормотал он, продолжая просвечивать Машу рентгеновским взглядом.

– Готовимся к Хеллоуину, – ответила Маша с вызовом и сама поразилась до глубины души. Такая дерзость, не иначе, как эта прическа влияет и на ее способность соображать.

– Серьезно?

– Не хватает только костюма и метлы, и я улечу, – ответила она, подходя к шкафу, где лежал фотоаппарат. Ну почему они поставили шкаф так близко к Гончарову! Маша всей кожей ощущала эту уже забытую близость, невольно вдыхала запах знакомого одеколона, особенный запах, сводивший ее с ума.

– Зачем фотоаппарат? – спросил Николай после невыносимо долгой паузы.

– Нужно сделать новые фото и видео для презентации на сайте. Распоряжение Ольги Дмитриевны, – последнее Маша сказала с вызовом и тут же пожалела об этом. Не стоит показывать своих чувств, их нужно запрятать подальше. Гончаров вздрогнул, и в его глазах промелькнуло удивление.

– Ольга? Ах да. Что ты… что вы думаете о ней? – спросил он зачем-то, и тоже с вызовом.

– Ольга Дмитриевна – профессионал высокого класса, – тут же отрапортовала Маша, старательно отводя взгляд в сторону.

– Тебе идет рыжий, – неожиданно бросил Гончаров, и Машино тело ответило на эту простую фразу взрывом, электрической бурей. Зачем он это делает?

– Мне нужно… нужно… – Маша попятилась назад, вцепившись в фотоаппарат, как в спасательный круг.

– Идти? – помог ей Гончаров, глядя на нее без тени улыбки. – Зачем?

– Фотографировать, – ответ прозвучал глупо.

Гончаров сделал шаг навстречу, и Маша испугалась, что может уронить дорогостоящий аппарат, так дрожали руки.

– Все поле?

– Да, все поле. Пока еще солнечно.

– Пока еще солнечно, – повторил он. – Хочешь, я покатаю тебя по полю?

– Я… лучше сама, – слова застревали в горле, и Маша была готова заплакать. Хорошо, что у нее маскировка и сквозь ее макияж не так-то просто разглядеть ее настоящую. Тушь тоже может быть камуфляжем, забавно. Маша вылетела из комнаты, из последних сил держа себя в руках. Странным образом, в этом ей помогала злость.

– Маша! – услышала она громкий голос за спиной. Уже стоя на лестнице, она обернулась, посмотрела на Гончарова с вызовом.

– Что? Чего изволите, Николай Николаевич?

– Зачем ты так? – спросил он тихо, поморщившись как от боли. – Мы… нам нужно поговорить.

– Поговорить? – Маша смотрела на него, задрав голову, снизу вверх, и было непросто держаться независимо и с достоинством, когда высокий, полный напряжения и силы мужчина смотрит на тебя оттуда, сверху. – О чем же нам говорить? Публичные слушания по лесу назначены, помещение мы арендовали. Красивые картинки для покупателей готовы. Собираемся заменить презентацию. Могу составить письменный отчет и передать его… Ольге Дмитриевне.

И тут Маша развернулась и убежала, буквально слетев по ступенькам вниз. Возмущение так и жгло ее изнутри. Сколько должно было пройти времени, прежде чем он решил, что им нужно поговорить? Год? А если бы она не зашла в свой старый кабинет? Тогда два? Что вообще Гончаров делал в ее старом кабинете, разглядывая перекопанное поле? Из ее кабинета, между прочим, открывается не самый лучший вид.

Маша шлепала по усталой, осенней траве, снимая виды поселка и делая длинные медленные видео, приближаясь к уже построенным домам. Пересняла со всех возможных сторон выставочные домики, те, где будущая жизнь будущих счастливых обладателей домов в «Русском раздолье» была смоделирована, продемонстрирована, обещана им в красиво расставленных искусственных цветах, в картинах по стенам, в авторских кухнях, на поверку оказывавшихся бутафорией.

«Нам нужно поговорить»! Да иди ты к черту, Гончаров. И к своей чертовой Ольге Дмитриевне. Только не хватало теперь говорить!

Маша с ожесточенным упрямством уходила все дальше, подбиралась к общему забору поселка, перепрыгивая через глубокие озера грязи, перемазывая и утяжеляя подошвы многострадальных кед липкими комьями земли. Ей было все равно, она была готова сбежать хоть на край света, лишь бы быть уверенной, что Гончаров не смотрит на нее из окон офиса, не станет смущать ее тем, что никогда не сбудется. Время разговоров прошло. Теперь время кидать камнями… или как там говорят. Кинуть бы камнем в Гончарова!

Маша заметила машину, кружащую по полю, и первым ее желанием было спрятаться за ближайшим кустом, пока ее не заметили. Но машина, их общая «Нива», развернулась и уверенно направилась прямо в Машину сторону, бежать было поздно. Неужели Гончаров решил продолжить их странную беседу? Но из машины выскочила разъяренная Юля.

– Ты почему не берешь трубку? – затараторила она. – Я обзвонилась, то занято, то абонент недоступен, то просто эти дурацкие гудки. Я знаю, на поле телефон плохо ловит, но не настолько же.

– Я его забыла, наверное, – растерялась Маша. Так и было, она оставила его в старом офисе. Слишком поспешно сбегала, как преступник из ограбленного банка. Чего боялась? Что Гончаров бросится вслед? Наивная рыжая дурочка.

– Ты все сфотографировала? – спросила Юля, чуть успокоившись. Но, судя по трепыханию ее небольшой, почти плоской груди, что-то внутри билось и просилось наружу.

– На три презентации хватит, – буркнула Маша, просматривая сделанные фотографии на маленьком экране. – А у тебя-то чего стряслось? Тебя прямо трясет.

– Так заметно, да? – огорчилась Юля. – Да это все… Ольга эта!

– Ольга? – моментально оживилась Маша.

– Вернее, Роберт, – покачала головой Юля. – Ты же знаешь, да?

– О чем? Что он тебе нравится? Да, знаю, – кивнула Маша, улыбнувшись. – Роберт всем нравится, только проблема в том, что сам Роберт больше всего любит самого Роберта. Если бы он мог, он бы, наверное, сам с собой жил.

– Мне, между прочим, нужен совет!

Все последние недели влюбленная Юля старательно подкармливала Роберта Левинского пирожками якобы своего приготовления, что было полнейшей неправдой, ибо готовить Юля не умела. Соответственно, ею было принято решение покупать пироги, выдавая их за свои. Невинная шалость. Пироги Юля покупала в очень странном месте, в трапезной старообрядческой церкви на площади Ильича, недалеко от места, где жила. Старообрядцы пекли круглый год, и пекли хорошо. Пироги со сливой, ежевичные, абрикосовые, яркие плетенки с творогом и округлые кулебяки с рыбой. Не только пирогами славилась старообрядческая трапезная, там были и картошечка жареная с корочкой, и хрустящие куриные ножки, и гренки, натертые чесноком. У старообрядцев столовался весь район, включая актеров из киностудии неподалеку – так вкусно они готовили. Но не тащить же на работу судок с соляночкой. Поэтому пироги. Юля переживала, что, когда начнется пост, пирогов с мясом не будет, а Роберту они, кажется, пришлись по вкусу. Маша смеялась над Юлиными ухищрениями, над ее слепой уверенностью в эффективности дороги, проложенной к сердцу через желудок. Роберт, впрочем, пироги ел. И к тому же кто Маша, чтобы осуждать. Не она ли бегала вокруг Роберта с его любимым кофе в надежде на то же самое. В призрачной надежде.

– Страна Советов развалилась в восьмидесятых, – пробурчала Маша, порядком уставшая от своего недобровольного участия в кулинарном совращении Роберта Левинского.

– Чего ты такая злющая? Тебе не идет! – обиженно бросила Юля.

– Мне не идет платиновый блонд, это да, – ответила Маша резко. – Но я же и не перекрашиваюсь в него. А быть злой мне вполне идет. И я повторю в сотый раз, осторожнее с Робертом. Он сладко стелет, да жестко…

– Спать? – Юля прыснула в кулак. – А ты что, спала? На жестком?

– Дура! – фыркнула Маша, но тоже не сдержалась и рассмеялась.

– Между прочим, как выясняется, не один только Роберт нравится Роберту, – возмущенно воскликнула Юля.

– Что? Неужели свершилось чудо, и наш герцог пригласил тебя на свидание?

– Ага, пригласил. Билеты принес на концерт, в Большой театр, между прочим. Прилетает какая-то итальянская опера, будет там голосить.

– Роберт тебя позвал на оперу? – вытаращилась Маша, ибо, как хотите, а этого она не ожидала.

– Пригласил, да, – буркнула та. – Но не меня.

– А кого? – опешила Маша. Юля демонстративно вернулась в «Ниву», завела мотор, принялась щелкать пальцем по датчикам, словом, тянула паузу. Интрига была брошена, и Маша поспешила запрыгнуть в грязный внедорожник. Тогда Юля повернулась к ней и зачастила:

– Я уже неделю как замечала. То они чай вместе пьют, то кофе. То он ей половинку пирога отдал, вишневого…

– Который ты как бы пекла.

– Ну а что? – с вызовом переспросила Юля. – Главное, куда твой Гончаров смотрит!

– Он вовсе и не мой Гончаров… постой. Так он что, Ольгу Дмитриевну пригласил сегодня в Большой? – вытаращилась Маша, и все, что случилось сегодня в ее старом кабинете, вдруг предстало перед ней в новом свете. Что, если мадам Гусеница осмелилась заставить Гончарова ревновать? Что бы он сделал при таком раскладе?

– Не только пригласил. Он ее забирает из дома, чтобы, цитирую, посидеть, кофейку попить перед спектаклем.

– Ты уверена? – нахмурилась Маша. Все же одно дело принять у другого мужчины половинку пирога с вишней и совершенно другое – поехать с ним в оперу, разрешить ему за собой заехать.

– Уверена ли я? «Заезжай в Большой Афанасьевский, я предупрежу охрану»! Ее слова, не мои.

– Большой Афанасьевский? – Маша побледнела. Наверное, они с Гончаровым поругались. Наверное, она, эта чертова Гусеница, специально пытается вызвать у него ревность и поэтому согласилась ехать в театр с первым подвернувшимся кандидатом. Но разве важно это, если они живут вместе. ЖИВУТ! Маша отвернулась, прикусила губу, пытаясь справиться с навернувшимися слезами. Дурацкая идея – в такой день накрасить глаза. Все размажется, когда столько раз за день хочется плакать.

– Чего мне делать-то? – Юля потребовала от Маши ответа.

– Радуйся, – прошептала она. – Роберт – подарок сомнительный. Поверь, тебе просто повезло.

– Да не хочу я, чтобы мне так везло! – обиделась Юля. – Я хочу замуж. За Роберта.

– Что ж, тогда убей Гусеницу, – буркнула Маша, выпрыгивая из автомобиля. Она побежала в корпус, влетела внутрь, желая только одного – закрыться в туалете или в техпомещении и прийти в себя, взять свои чувства под контроль. Гончаров был так мил, говорил с Машей, улыбался, предлагал покатать по полю. Почти что сделал шаг навстречу. Почему? Почему сегодня? Конечно, именно поэтому!

Маша сейчас все бы дала за мгновение одиночества. Как назло, в холле офиса въездной группы толпилось море людей. Менеджеры, клиенты, секретарь на телефоне, кто-то еще, кто просто пришел выпить чаю. Маша огляделась, дернулась направо, в сторону техпомещения, и тут же уперлась в Гончарова. Собственной персоной.

– Сфотографировала все? – спросил он, с подозрением разглядывая ту бурю эмоций, что отражалась на Машином лице. Она кивнула, отвернулась, попыталась пройти, но Гончаров удержал ее за предплечье. Он прикоснулся к ней впервые с той злополучной ночи, когда Маша уехала на такси в свою персональную преисподнюю. – Маша, что случилось? На тебе лица нет!

– Лицо на месте, не переживайте, – она почти грубила, не контролируя того, сколько сарказма попадало в ее голос. – Презентация будет через несколько часов.

– Почему ты делаешь вид, что ничего не понимаешь? Мне наплевать на презентацию.

– Зачем же ВЫ тогда спрашиваете, гражданин начальник? И, пожалуйста, давайте держаться в рамках субординации. Мы с ВАМИ на брудершафт не пили. А если даже и пили – все равно.

– Мария! Что за чертовщина? – нахмурился Гончаров, сделал шаг вперед и сжал обе ее руки в своих ладонях. Это было уже чересчур, и Маша вдруг почувствовала, как слезы в ее глазах высыхают, как дождь, упавший по недоразумению на выжженную пустыню.

– Хотите отомстить? Не любите оперу? Считаете, людьми можно швыряться, как фантиками от конфет?

– Да о чем ты, леший тебя побери! – Гончаров склонился и взял Машу за подбородок, но в этот момент Маша заметила, как из своего кабинета, величественная, дружелюбная и грациозная, выходит Гусеница – Ольга Дмитриевна. Только не хватало, чтоб Гончарову удалось добиться своего! Он хочет заставить Гусеницу ревновать? Только не с Машиной помощью.

– Играйте в свои игры, а я буду играть в свои, – сказала Маша громко и четко, а затем дернулась, освобождая руки от ослабшей хватки. Через несколько секунд Маша уже металась по своему офису, собирая бумаги, перебрасывая фотографии и видео на переносной диск. Юля с недоумением следила за сумасшедше быстрыми движениями своей начальницы.

– За тобой словно скоро КГБ придет, – хмыкнула она.

– Меня ждут. Мне пора, – ответила Маша сухо. Ее нигде не ждали. Во всяком случае, не в ближайшие два часа. Вечером ее будут ждать друзья, и будет смех, и пять раз подряд заваренный чайник с зеленым чаем, и «Мафия», и, может быть, временное забытье. Но сейчас все, чего Маша хотела, – это убраться из офиса и больше не видеть Гончарова. О, как же она заблуждалась!

Глава 10 Что бывает, когда пытаешься сказать правду там, где это не принято

Бросать вызов обществу – дело непростое, особенно когда ты никогда раньше этого не делала. Особенно когда обществу на это в целом совершенно наплевать. Рыжеволосые девушки с упрямо поднятыми подбородками – не такое уж редкое явление на улицах Москвы, и люди шли мимо спокойно, занимаясь своими делами, утыкаясь в свои телефоны, смеясь над сообщениями в социальных сетях. Маша стояла в вагоне метро и смотрела на усталую рыжеволосую девушку с растрепанными волосами. Теперь усилия поставить точку в череде неудач таким нелепым способом казались ей смешными и бесполезными.

Хотя прическа все еще нравилась ей, все еще делала ее смелее и бесшабашнее, чем она была на самом деле.

– Выходите на следующей? – спросила Машу пожилая женщина с короткими волосами, одновременно наступая на Машу так, словно той вообще не стояло впереди. Маша подпрыгнула, ойкнула и обернулась к бабе.

– Не выхожу, – крикнула она обиженно.

– А чего растопырилась тут? – отбрила ее баба, двигаясь вперед четырьмя пакетами с неизвестно чем – но очень тяжелым.

– Господи, неужели обязательно нужно вот так? – Маша закатила глаза и отошла чуть в сторону, и баба, несказанно довольная, подперла дверь и добрые две минуты читала надпись «нет выхода» с таким вниманием, словно это было новое неопубликованное сочинение какого-нибудь Акунина. Маша смотрела на бабу, не сводя глаз. Расталкивать людей, говорить им гадости, постоянно ждать удара в ответ – откуда это взялось у современных москвичей? Почему, чтобы проехать в час пик в метро, нужно иметь железные нервы? Маша вспомнила, как одна мамина знакомая из клиники рассказывала, как закупилась успокоительным сиропом – очень выгодно, сразу три большие упаковки. Две покупаешь, третья идет в подарок. Выпил дозу из дозировочной крышечки – и все, свободен. Никакие глупые наглые бабы в метро тебя не достанут.

Тоже, что ли, прикупить по акции? Маша хихикнула, думая о том, что помимо травушки-муравушки сушеной-успокоительной в бутылочке имеется приличное количество успокоительного спирта. Если ежедневно «успокаиваться» таким манером, потом придется лечиться от алкоголизма.

– Станция «Новослободская», переход на станцию «Менделеевская» Серпуховско-Тимирязевской линии. – Девушка уже заканчивала объявлять станцию, когда Маша очнулась и рванула к выходу. Она забыла, что едет не домой, да и вообще, как-то утратила былой навык передвижения по метрополитену на автопилоте. Вот она, езда на работу с персональным водителем, – моментально отрываешься от действительности. Двери вагона «осторожно закрылись» прямо за Машиной спиной, щелкнув зубами прямо по ее рюкзаку. Водителя Маша не дождалась, уговорила Юлю подбросить до дороги, уезжала поспешно, каждую минуту боясь, что Гончаров догонит. Черт его знает, что за вожжа ему под хвост попала, но сегодня он сказал Маше больше слов, чем за последние две недели, вместе взятые. Да и слова были все какие-то нерабочие. «Что с тобой» да «нам надо поговорить». Спасение утопающих в омуте безответной любви – бегство из омута. Так Маша оказалась в метро.

Она пришла в кафе первой, на час с лишним раньше назначенного времени. Можно было, конечно, заехать домой, переодеться и переобуться, ибо даже после реанимационных мероприятий Машины кеды так и не пришли в себя. Да, от тяжелых комьев грязи удалось избавиться, но кеды были мокрыми и грязными. Ну и что. Нет, только не домой. Не к маме и ее расспросам о том, «как же так?» и «что ты с собой сделала?». И «ты хоть понимаешь, на кого теперь похожа?»!

– Будете что-нибудь заказывать? – спросила девушка-официантка, бросая меню на большой, человек на десять минимум, стол. Мафиозная тусовка всегда сидела за этим столом, куда, при желании, можно было втиснуть еще пять-шесть стульев. Больше шестнадцати старались не играть, ибо тогда мафия превращалась в какую-то госдуму. Все кричали, размахивали руками, забывали, что говорил предыдущий оратор. Иногда могли даже подраться.

– Мне кофе пока, пожалуйста, – кивнула Маша, с выразительным видом доставая из рюкзака пачку бумаг и планшет. Девушка-официантка вздохнула, понимая, что «рыжая Лилу» пришла, чтобы остаться. Кафе, где раз в неделю собиралась мафиозная тусовка, было как раз «заточено» под такие встречи. Настольные игры, языковые клубы, детективные квесты – все виды развлечений для тех, у кого и в этот вечер тоже нет свидания. Маша активировала доступ в Интернет и принялась просматривать и отбирать фотографии с сегодняшней съемки, и время потекло быстрее. Она не успела заметить, как в кафе начали стекаться их люди. Катя, девочка из института иностранных языков, высокая, как каланча, и в огромных очках. Павлик, журналист, уверенный в собственной гениальности на том основании, что был не принят в свое время в литературный институт. Катина знакомая Даша, переводчица технических текстов, девушка исключительно замкнутая, ни с кем за пределами «Мафии» не общавшаяся. Она приезжала, кажется, из Бибирева, играла мастерски. Последним, как всегда, приперся Степочка, растрепанный, в засаленной футболке, выглядывающей из-под ворота такого же засаленного свитера, небритый.

– О, Александр Родионович Бородач! – рассмеялся Павлик, увидев Степочку. – Ты что, все еще считаешь это трехдневной щетиной? Уж скорее двухнедельная тогда. Придаешь себе сексуальности? Может, лучше начать мыться? Как тебя на работе-то терпят?

– Я в охране не служу, а выгляжу я в соответствии с модой, – буркнул Степочка, подсаживаясь к Маше. И, как все прежде него, вытаращился на нее с преувеличенным изумлением. – Маша, ты что, мутируешь? Тебе вкололи Т-вирус[2]?

– В соответствии с модой? – переспросила Маша, намеренно игнорируя его вопрос. – Это из каких же журналов ты свой стиль почерпнул?

– Программисты обязаны выглядеть так, словно они только что вылезли из бункера, где прятались от ядерной зимы.

– Ага, и засиделись, забыли про время, да? – рассмеялся Павлик.

– А как еще тогда доказать начальству, что ты убиваешься за компьютером.

– Играя в «Доту», – подлила масла в огонь Даша. – Серьезно, Маша, что тебя клюнуло, что ты так радикально подошла к вопросу?

– А что, плохо? – спросила Маша, невольно начиная нервничать. Не сильно, совсем немножко. Гул голосов показал, что нет, не плохо и даже наоборот, неожиданно, но точно не плохо. Модно, стильно, молодежно. Особенно для девочки, которая никогда даже татуировки хной бы себе не сделала.

– Почему? – возмутилась Мария. – Я бы легко сделала татуировку хной, она же стирается. Тоже мне проблема.

– Но ее бы УВИДЕЛИ, – ерничал Степочка. – Люди бы подумали, что ты ПЛОХАЯ. А ты всегда была хорошей девочкой. До того, как перекрасилась в этот, как бы сказали поэты… Цвет осеннего пожара! Пончик будешь? Ребята, у кого карты?

– А вы новичков принимаете в игру? – спросил кто-то, чей голос Маша еле вычислила сквозь шум и гам, заполнявший эфир. Еще смеясь, она обернулась в сторону входа, куда уже смотрели Соня, Павлик и Степочка. Там, около прохода к барной стойке, стоял Гончаров Николай Николаевич – или его призрак, потому что объяснить его появление вживую Маше никак не удавалось. Он стоял прямо, небрежно облокотившись на деревянные перила, отделявшие большой стол от остального пространства кафе. Он был в той же одежде, в которой они с Машей столь содержательно поговорили, глядя на строящийся поселок. Он не был дома. Она тоже не поехала домой. Откуда он тут взялся? Нет-нет, не в этом дело. Зачем он тут появился – вот вопрос дня. Ответившему – приз.

– Народ, сколько нас? – спросил Павлик несколько растерянно, озадаченный возникшей тишиной. – Да без проблем. Только купите себе напиток, просто так тут сидеть не разрешают.

– Я куплю, – кивнул Николай, глядя на Машу, и та порадовалась, что рядом с нею не было свободного места. По правую руку от нее сидела Соня, по левую – Степочка. Николай прошел к столу и выбрал место почти напротив Маши.

– Решили поиграть? – спросил Степочка несколько грубее, чем было уместно. – Скучно стало жить?

– Даже не представляете насколько, – кивнул Николай, холодно улыбнувшись. – Одна моя знакомая столько рассказывала про эти ваши игры, что я просто не смог удержаться. Давно хотел попробовать. Только правил я не знаю, вы уж меня сориентируйте.

– Вас как зовут-то? – спросила Даша, и ее резко перебил Степочка:

– Николаем Николаевичем его зовут.

– Можно просто Николаем, – кивнул Гончаров.

– Николаевичем, – упрямо прибавил Степочка. – В вашем возрасте уже положено так.

– Вы считаете? – темные глаза Гончарова сузились, взгляд сфокусировался на Степе, мышцы лица напряглись. Маша гадала, как, какими неведомыми путями мог Гончаров узнать, где она, да еще так быстро. Ответ был очевиден. Юлечка. Сдала, помощница. Может, он ее пытал? Значит, решил все-таки отомстить своей Гусенице по полной программе. Интересно, а вдруг и весь их роман был не больше этой мести – с самого начала? От этой мысли ей стало холодно и неуютно и захотелось бежать.

– Я считаю, что это нечестно, вы же занимаетесь большим бизнесом, а это значит, умеете врать лучше любого из нас. Какие вам правила! Да вы вмиг нас всех обманете. Вы знаете, как зовут Николая Николаевича за глаза? – продолжал глумиться Степочка, видимо, решив отомстить за все Машины слезы, что пролились на его засаленный свитер. Дожди, почти цунами. И только все как-то стало нормализовываться…

– Дон Корлеоне, – пробормотала Маша, кивнув. – Никто не поверит вам, если вы скажете, что вы просто мирный горожанин.

– Что, если я и есть – мирный горожанин? – спросил Николай, фокусируясь на Машиных глазах, на ее полыхающем от волнения лице.

– Давайте играть, – возмутился ничего не понимающий Павлик. Даша достала колоду специальных карт, где вместо тузов были нарисованы кровожадные лица мафии, в качестве короля выступал так называемый комиссар, а дамой была проститутка. Первое желание Маши – уйти – отступило, и ей стало интересно, что же затеял Николай, ради чего столько труда, поиски, этот нежданный визит. Чего он хочет? Не сидеть в одиночестве, пока его свободолюбивая, неразборчивая в связях Гусеница слушает оперу?

– Давайте сыграем, – кивнула Даша, встречая взгляд Николая во всеоружии. Карты легли на стол, одна за другой, но Николай посмотрел на свою раньше всей остальной группы, и пришлось пересдавать.

– Но почему я не должен был этого делать? – удивился он.

– Потому что в этой игре все будут пытаться понять, кто вы на самом деле. И ваша первая реакция тоже важна, – терпеливо объяснил Павлик. – Потому что если вы – мафия, то это может отразиться на вашем лице.

– А, понятно, – кивнул Николай, и карты раздали снова. Маша сидела, положив ладонь на свою карту, а сердце билось так, словно она уже увидела ее, и там был «Крестный отец, босс мафии». Николай вел себя свободно, словно и в самом деле просто пришел поиграть. Он смеялся над шутками Павлика, заказал всем кофе с кексами, чем тут же очаровал официантку, которая терпеть не могла все эти «групповухи» за их многочасовое высасывание одной чашки кофе и распитие одной бутылки воды на троих. Николай привык «наводить мосты» с нужными людьми, умел находить нужные слова. В непринужденной манере он расспросил Павлика о том, что тот ожидает и прогнозирует в отношении котировок валют. Ведь как у журналиста, у него, определенно, есть какая-нибудь инсайдерская информация. Павлик расцвел и зарядил рассказывать про свое видение экономического положения России в текущий момент.

– Нет! Не разрешайте Павлику говорить! – взмолилась Соня. – Если вы не хотите, конечно, чтобы мирные горожане стали кончать с собой добровольно.

– А между прочим, – подала голос Маша, – если так, то тогда Дон Корлеоне, определенно, мафия. Кому еще это на руку? Только мафиози.

– Разумный аргумент! – согласился Степочка.

– Только если я заранее знал об эффекте, который качественная аналитика производит на жителей города, – и Николай поднял обе руки вверх, показывая, что он сдается. Павлик надулся, но обижался он не на Гончарова, а на остальных. Маша сидела, тихо наблюдая за происходящим. Ей выпала мирная карта, но в данный конкретный момент это волновало ее, как убегающего от урагана волнует цена на нефть. Она дождалась паузы в разговоре и вступила в бой. Поиграем?

– Мы еще никого не опросили, – сказала Маша. – Скажи, Паша, ты мирный?

– Я? – вытаращился Паша и закивал своей уже лысеющей головой. Дурацкие гены от рано полысевшего отца к лысеющему сыну. – Конечно, я мирный. Я же журналист, мы никогда не вступаем в конфликты, мы только наблюдаем. Наша работа – нести людям информацию.

– Да ты нас просто потряс! А главное, как ново, как свежо! – фыркнула Даша. – А ты, Маша, ты мирная?

– Я не очень мирная, – пробормотала Маша, склонив голову набок. – Я устала быть мирной и принимать все за чистую монету. Мы живем в слишком циничном мире, чтобы хоть кому-то верить.

– Она практически призналась! – воскликнула Катя, сверля Машу взглядом из-под своих огромных очков.

– Ни в чем я не призналась. Я не мафия, но это не значит, что я позволю играть собой ради чьего-нибудь удовольствия. И хотя мой мир старомоден, я лучше останусь в нем.

– Не мафия, конечно! – фыркнула Катя. – Я вот не мафия. А Машка прямо дрожит, когда ее спрашиваешь. Я знаю, как ты реагируешь, когда тебе нечего прятать. Ты спокойна, как удав.

– Ну, убейте меня, – пожала плечами Маша.

– Ага, не надо делать вид, что тебе все равно, потому что мы все тут не первый день замужем и знаем, что это – самая лучшая стратегия. Убейте меня – и вы пожалеете, что убили мирного.

– Думайте, что хотите, только мне действительно все равно. Я устала от игр, – и Маша посмотрела на Гончарова. – Предлагаю убить Дона Корлеоне.

– Что? – вытаращился на нее Николай с нехорошей улыбкой на лице. – Ты хочешь моей смерти?

– Я хочу, чтобы ты сказал правду. Ты же мафия, да? – спросила Маша без тени улыбки. Все за столом замолчали, давая Николаю возможность защитить себя, и только несколько человек понимали, что происходит за столом. По крайней мере, думали, что понимают. Николай помолчал несколько секунд, словно повторяя в голове уже заготовленный заранее монолог, а затем кивнул, встряхнув свои жесткие, упрямые волосы. Он потянулся вперед, поставил оба локтя на стол так, чтобы приблизиться к Маше насколько возможно, и склонил голову в ту же сторону, что была склонена и ее голова.

– Я не знаю, чем я заслужил твои подозрения. Честно, не знаю. Я никогда не имел отношения к мафии, хотя, возможно, ты могла слышать какие-то сплетни. Я не считал нужным пресекать сплетни, потому что, во-первых, это бесполезно, а во-вторых, некоторые из них играли мне на руку. К примеру, вот я прихрамываю. И многие думали, что это – пуля, эхо девяностых, бандитские разборки. А ты знаешь правду, да, Маша?

– Ты знаешь? – спросила Соня.

– Вы хромаете? – спросила Катя. – Я не заметила.

– Я не знаю правду, – покачала головой Маша. – Только не в случае с вами. Я знаю только то, что вы говорите. Но вы могли и соврать, разве нет? Вы так хорошо умеете врать, а правда всегда проще, не такая таинственная. Из правды имиджа не сделаешь. Может быть, это и была пуля, эхо девяностых? Может быть, сейчас вы говорите, что вы – мирный горожанин, но сами скрываете карту мафии.

– Я не умею врать, – Николай нахмурился. – С чего ты… с чего вы взяли? Во всяком случае, сейчас я говорю правду.

– Но никто этого не узнает, пока вы не откроете вашу карту, понимаете?

– Я всегда держал эту карту открытой! – Николай вскочил, а потом сел обратно на стул. – Это с тобой… с вами все непонятно. Может быть, вы – мафия.

– Я – мафия? – расхохоталась Маша. – Да это бред!

– Почему бред? Возможно, вы внедрились в наш мирный город под покровом ночи, возможно, даже против своей воли, чтобы войти в доверие главному горожанину и выведать у него страшную тайну? Возможно такое? И вот, вы уже почти у цели, но для этого вам нужно остаться наедине с главным горожанином, который вам противен, потому что он – как Циклоп.

– Одноглазый? – влезла Даша.

– Старый, страшный, одноглазый циклоп, пристал к вам со своей скучной жизнью. И принцесса мафии сбегает, потому что не может совладать со своими чувствами, оставляя циклопа в одиночестве. Пусть он сам разбирается со своими проблемами, пусть решает, что сказать своей циклоповой матери, как объяснить ситуацию своим циклопьим друзьям.

– Циклоп никогда не был страшным и старым! – возмутилась Маша, но ее одернул начитанный, эрудированный Павлик:

– Циклоп, может, и не был старым, но точно был страшным. Существует поверье, что миф о страшных одноглазых существах возник после того, как в древности люди нашли череп карликового слона. Так уж вышло, что оба глаза у этих животных залегали в одной глазнице, так что на черепе остался только один паз для глаз. Вот и подумали, что это был одноглазый человек.

– Вот спасибо за такую содержательную лекцию, – фыркнула Даша. – Особенно учитывая тот факт, что она для нас не имеет смысла. Еще расскажи, что циклопы были кузнецами Зевса, ковали тому штуки, из которых потом вылетали молнии. Мы все тут читали мифы, между прочим.

– Я не читал, – возразил Степочка. – И для меня тут уже слишком много информации. Так что я согласен, давайте убьем Дона Корлеоне.

– Карликовый слон! – повторил Николай. – Карликовый слон, господи.

– Я не верю тебе, – прошептала Маша. – Это какой-то бред.

– А я не слишком-то верю тебе. Мать циклопа считает, что всем нужны только его деньги.

– А что думает об этом новая девушка циклопа? – спросила Маша. Николай посмотрел на нее задумчиво, напряженно – так, что Маше от его взгляда стало вдруг не по себе. Он что, решил, что она в ту ночь не осталась у него, потому что… он был неприятен ей? Какая глупость, он не мог так подумать. Она обожала его, только о нем и думала, она просто испугалась того, что все меняется, и меняется слишком быстро и слишком сильно. Все было похоже на сказку, а Маша не верила в сказки.

– Давайте убьем Корлеоне, – согласилась Соня. Кто-то закивал, все согласились с тем, что для обсуждения в первом раунде они и так уже потратили слишком много времени. Николай смотрел вокруг растерянно, будто не желая «погибать».

– Значит, все уже решено? Убить нельзя помиловать. И что же дальше, Мария Андреевна?

– Я не знаю! Откуда я-то знаю? Может быть, тебе стоит поехать в оперу? В Большой театр прилетели итальянцы, – всплеснула руками Маша. Она окончательно запуталась.

– Что за ерунда с этой оперой, в конце концов? – воскликнул Гончаров. – Иногда мне кажется, что ты просто бредишь.

– Иногда мне и самой так кажется.

– Ну что, голосуем? – вмешался Павлик, желая продолжать игру. Руки поднялись вверх – лес рук. Против только сам Гончаров. Все «убили» Дона Корлеоне, усилия Маши и Степочки были ненапрасны. Дон Корлеоне улыбнулся, перевернул карту, на которой был изображен упитанный «мирный горожанин», и бросил ее на стол.

– И что мне делать теперь? – спросил он у Маши. – Когда ты убиваешь меня уже во второй раз, между прочим.

– Ты напрасно приехал, Николай. Я не знаю… что ты хочешь от меня?

– Правды.

– Но я никогда тебя и не обманывала.

– Да? Тогда тебя подводит память. Ты обещала, что выйдешь за меня замуж.

– Это было до того, как ты завел себе другую.

– Может быть, мы выйдем и все-таки поговорим? Или ты предпочитаешь, чтобы мы так и продолжали делать вид, что мы играем в игры?

– Э! Народ, вы не можете просто так выйти из игры, когда она уже началась! Алло! Машка, это нечестно, – возмутились в один голос Катя, Даша и Павлик. Тогда Николай повернулся обратно к столу и сказал своим сильным, четким, хорошо поставленным голосом, проявляя при этом поразительную эрудированность, что «Город засыпает, просыпается мафия». Маша вытаращилась на него, но он только усмехнулся:

– А тебе что, особенное приглашение требуется? Засыпает город. Закрывайте глазки, Мария Андреевна.

Маша закрыла глаза, одновременно захлопнув и рот. Ничего себе, как раскомандовался! А еще говорил, будто ничего не знает про «Мафию». Да на нем пробы некуда ставить, сразу видны все его «криминальные связи».

– Итак, город спит. Просыпается мафия, – продолжил Николай. – Хорошо, мафия проснулась. Мафия выбирает жертву. Хорошо. Мафия выбрала жертву. Город просыпается. Просыпаются все, кроме… Марии Андреевны.

– Что? – вытаращилась на него Маша.

– А что? – повторил за ней Гончаров с той же интонацией. – Теперь мы оба выбыли из игры, разве нет?

– Ну… да, – кивнула Маша.

– Пойдем, нам нужно поговорить.

– Ты всегда добиваешься всего, чего ни пожелаешь? – спросила Маша, чувствуя, что сопротивляться его натиску у нее уже не получается. Она хочет услышать то, что он ей скажет. Она ждала этого разговора столько времени, что теперь у нее просто нет сил развернуться и уйти. Даже если понимает, что верить ему нельзя.

– Думал, что всегда, пока не встретил тебя! – ответил он, протягивая Маше руку. Она не приняла ее, но вышла из-за стола и пошла к выходу. Через минуту оба они, и Маша, и Николай скрылись за дверями кафе. Вся остальная «мафиозная братия» осталась сидеть в некотором изумлении, молча допивая купленный Гончаровым кофе.

– Думаете, они вернутся? – спросил Павлик.

– Сомневаюсь, – мрачно помотал головой Степочка. – И, между прочим, для справки, этот чертов Дон Корлеоне нарушил правила.

– В смысле? – повернулись к нему остальные.

– А в том смысле, что я не убивал Машку. Мы вышибли Пашеньку, вообще-то. Этот Гончаров взял и все изменил.

– Ты дурак? – воскликнула красная от злости Катя. – Ты же спалился, Степочка. Блин, я уже сто лет не была мафией, я хотела поиграть. Ну и что, что он вышиб Машку. Играли б дальше. Нет, ты форменный придурок, тебе только мирным быть.

– Да наплевать, – ответил Степочка с досадой и махнул рукой.

Глава 11 Чего можно добиться с помощью правильно подобранного цвета

Центр города бурлил, растекаясь людскими потоками по всем переулочкам. Человеческое цунами начиналось около пяти вечера и не кончалось до девяти. Каждый, кто шел на своих двоих, стремился попасть в метро, все, кто передвигались на четырех колесах, стремились на Садовое. Маша и Николай стояли посреди узкого тротуара и смотрели друг на друга, наплевав на то, что людской поток вынужденно делился на два рукава, чтобы обойти их. Они оба молчали, но их взгляды были красноречивее слов. Машино лицо полыхало от возмущения и обиды. Николай сжимал губы, тяжело дышал, словно изо всех сил пытаясь удержать внутри себя разъяренного быка, готового броситься на тореадора.

– С чего ты взяла, что у меня есть кто-то еще? – спросил он первым, и Маша распахнула глаза еще шире.

– С чего я взяла? С того, что у тебя есть девушка! – крикнула она.

– Никого у меня нет! – возразил Николай.

– Почему тогда ты меня бросил? – возмутилась Маша, и тут уже глаза Николая расширились и стали размером с чайные блюдца.

– Я тебя бросил? Ты сказала, что между нами нет ничего общего, что у нас нет будущего. Ты бросила меня!

– Встали тут! – крикнула на них обоих какая-то сварливая бабка и замахнулась на Машу палочкой для ходьбы. Оба они, и Маша, и Николай, посмотрели на бабку так, будто она только что материализовалась на до этого пустом тротуаре. – Чего смотрите?

– Извините, – пискнула Маша и отошла в сторону, где тут же получила в плечо от другого пешехода, дородного мужика.

– Пойдем в машину, – проговорил Николай, хмурясь. – Тут нас затопчут.

– Никуда я с тобой не пойду, – фыркнула Маша, но Николай поступил просто. Он взял ее за руку, притянул к себе и потащил куда-то сквозь бурлящую человеческую речку. Оказалось, что его внедорожник стоял на «аварийке» буквально на соседнем перекрестке, в месте, где оставлять машины никак нельзя. Стоял, перегородив еще две машины. Маша бы не смогла и минуты высидеть, если бы ее машина осталась в таком месте. Да по нему эвакуаторы плачут! Но Николаю это, кажется, было совершенно безразлично. Во-первых, он не сомневался, что никто и ни при каких обстоятельствах его машину не эвакуирует. Не посмеет. А во-вторых, плевать ему было на машину.

– Садись! – скомандовал он, распахивая перед Машей дверцу. Маша стояла, испытывая крайне двойственные чувства. С одной стороны, не об этом ли она мечтала тоскливыми одинокими ночами. Николай стоял рядом и хотел помириться. С другой стороны, может ли она ему верить? В прошлый раз, когда у нее случилась маленькая паническая атака, он выставил ее из своего дома в Большом Афанасьевском, выставил ее из своей жизни. А потом вообще поселил в Большом Афанасьевском черную королеву, свою бесстыжую Гусеницу, которая прямо сейчас наслаждается итальянской оперой в обществе Левинского. Какова цена его слов, чего стоят эти якобы изумленные взгляды, этот такой натуральный с виду шок от ее слов. Она его бросила! Что за чушь!

– Куда ты хочешь меня увезти? – спросила Маша, глядя на уютный полумрак автомобильного салона. Искушение было велико. Николай стоял слишком близко, взгляд его был повелевающим, держал ее за руку и каждым своим движением напоминал о том, что было между ними.

– Я не увезу тебя в лес, если ты об этом. Только если сама попросишь.

– Я каждый день езжу в лес, этим меня не напугать, – усмехнулась Маша. Она все еще медлила, и тогда Николай вдруг просто поднял ее на руки и усадил на сиденье рядом с водительским. Маша не успела даже ахнуть, как двери закрылись – предусмотрительный Гончаров нажал на центральный замок, и маленький черный штырек на двери уехал вниз. Попалась птичка.

– С тобой тяжело, – пожаловался Гончаров.

– Ты ведешь себя, как маньяк, – ответила Маша и гордо задрала подбородок. Николай смотрел на нее внимательно, изучающе, надеясь найти ответы, которые невозможно получить, просто спросив.

– Почему ты решила вдруг перекрасить волосы? – спросил он, в конце концов.

– Какой странный вопрос! Ради этого ты приехал сюда? Ради этого учился играть в мафию?

– С чего ты взяла, что я учился? – спросил Николай, отведя взгляд. Маша усмехнулась.

– Это совершенно логично. Ты едешь на встречу, где все будут играть в эту игру, ты не знаешь правил. Что ты сделаешь? Ты прочитаешь о них в Интернете.

– А вот и не угадала, – Николай посмотрел на Машу с вызовом. – Я прирожденный мафиози. И я ничего не читал. Я загрузил обучающий ролик. Через видео всегда проще понять, чем если читать о чем-то. К твоему сведению, ваша теплая компания играет в непрофессиональную мафию.

– Неужели? И как ты сделал этот вывод? – ухмыльнулась Маша. – В профессиональной мафии людей убивают по-настоящему?

– В профессиональной мафии люди, которых «убили», неважно, днем или ночью, не вскрывают своих карт. Они могут признаться, что они – мафия, могут соврать, что они – мирные. Игра продолжается, пока за столом остается хотя бы один игрок, но знает об этом только ведущий.

– Я покрасила волосы, потому что больше не могла так! – пробормотала Маша, глядя в окно. – Я не знала, что еще я могу изменить. В моей жизни, кажется, почти ничего от меня не зависит.

– Я так и подумал, когда увидел тебя сегодня, – кивнул Николай.

– И что? А до этого ты меня не видел? И почему ты все время говоришь, что у тебя никого нет, когда ты свою новую девушку мне буквально под нос суешь! Признаться, я слышала, что у богатых людей свои причуды. Но не до такой же степени!

– Да ты о ком? Об Ольге, что ли? – переспросил Николай, и Маша заметила, как улыбка проявляется на его губах, как фотография на поляроидном снимке.

– Что? – выкрикнула Маша, злясь все больше. – Сейчас ты скажешь мне, что вас не связывает ничего, кроме работы?

– Не скажу, – покачал головой Николай.

– Еще бы! Особенно если я знаю, что вы живете вместе. Высокие, высокие отношения!

– Мы не живем вместе, – возразил Николай, и Маша замолчала, всплеснув руками. Она замотала головой и захотела вдруг выйти из машины. Никогда ей не добиться от него правды, никогда. Не стоило и надеяться. Его просто привлекла ее новая стрижка. Понятно, объяснимо. Хотя – нет. Ничего она не понимает.

– Мы не живем вместе, – продолжил Гончаров, – уже лет десять, наверное. С тех пор, как Оля уехала учиться в Англию. А это было уже чуть не десять лет назад.

– Так вы давно знакомы? Ты не отрицаешь?

– О, нет, не отрицаю, – рассмеялся он. – Пару лет мы, действительно, даже жили вместе. А так, мы частенько проводили вместе лето. Но ведь это нормально, разве нет?

– Нормально? – вытаращилась Маша.

– Ну, учитывая, что Оля – моя сестра. С чего ты взяла, что мы живем вместе?

– Что? Твоя… кто? Нет, постой, не может быть! – замотала головой Маша.

– Может! Больше того, именно так и есть. А, я понял, в чем дело. Оля живет в том же комплексе, что и я. Мы в этом доме владеем двумя квартирами, если уж на то пошло. Мы всегда держимся вместе. Семья, слышала про такое слово?

– Сестра… Но… Она же Чезганова!

– По бывшему мужу. Ей, кстати, говорили, что не стоит менять такую фамилию, как Гончарова. Чезганова! – и Николай скривился, показывая свое отношение к фамилии Ольги.

– Но… Ольга же Дмитриевна.

– Ну да, дядька мой, Дмитрий Гончаров. Брат отца моего. Если бы ты меня не бросила, я бы тебя с ними всеми обязательно познакомил. А так, между прочим, мне пришлось приходить на обед одному и объясняться, куда делась моя невеста. А объяснить это я и сам не мог. Ольга считала, что ты хотела только моих денег.

– Ты говорил с нею обо мне? – изумилась Маша, и Николай отвернулся, явно жалея, что это признание вырвалось из его уст. Но через несколько мгновений он повернулся к Маше и холодно добавил:

– Я говорил с ней всю ночь. Я не знал, что мне делать. Ты так молода, что иногда мне кажется, что я просто разрушаю твою жизнь. Я и сейчас не знаю, что мне делать, если честно. После того как ты с таким демонстративным видом принялась игнорировать меня.

– Я? – и снова пришел черед Маши удивляться. Они словно играли в какую-то странную игру, и на что бы ни обижался один, выяснялось, что второй обижается на то же самое. – Да это ты ни слова мне не сказал. Ни единого слова. Я… Я… Знаешь, так и есть! – кивнула Маша. – Ты разрушил мою жизнь. Не всю жизнь, не волнуйся. Но… не важно. Не важно.

Слова кончились, остались одни только междометия, и Маша принялась дергать ручку двери, но та не поддалась. Тогда она ухватилась кончиками пальцев в пимпочку на двери и попыталась вытянуть ее наверх. Закончить это Николай ей не дал. Он схватил ее за руки, заставил Машу развернуться и посмотреть в глаза. Затем Николай медленно, не сводя взгляда с темных Машиных глаз, склонился к ней и почти поцеловал ее, остановившись буквально в паре миллиметров от ее лица. Он был так близко, что Маша чувствовала его дыхание на своей коже. Николай отпустил ее руки и запустил пальцы ей в волосы. Он держал ее за голову и смотрел с такой хищной жадностью, что Маша даже испугалась немного. Но уже секундой позже губы Николая «напали» на ее рот и принялись терзать его, забирать себе каждую губку отдельно и обе вместе. Его поцелуй был горячим и безжалостным, его подбородок, колючий и жесткий, заставлял вздрагивать от легкой боли. Николай закрыл глаза и сжал Машину головку нежно, но так крепко, будто боялся, что она может исчезнуть сразу после поцелуя. Он простонал, когда почувствовал, как ее рот раскрылся под его напором. Этот тихий сигнал капитуляции, белый флаг, запрокинутое назад лицо, текущие из ее глаз слезы.

– Что не так? – спросил Николай, когда почувствовал вдруг соленый привкус на губах. – Больно? Прости.

– Нет-нет, – замотала головой Маша и, боясь, что Николай может остановиться, протянула к нему руки, обняла его за плечи и посмотрела на него полными слез глазами. Он понял ее и глубоко вдохнул. Он поцеловал ее снова, на этот раз нежнее, медленнее, не закрывая глаз.

– Ты похожа на пушистую лису, ты знаешь это? Тебе идет этот цвет, – прошептал он, зацепляя с каждым словом ее губы своими губами. – Почему мы расстались, я так и не смог понять.

– Я тоже, – кивнула она, боясь поверить тому, что происходило прямо здесь и сейчас.

– Ты… ты любишь меня?

– А ты?

– Я первый спросил, – хитро улыбнулся он. Маша посмотрела вперед сквозь автомобильное стекло, в переулке столпились, сигналя красными огнями, усталые измотанные автомобили. Сколько всего произошло с ними прямо здесь, в этой машине.

– Я так и не смогла тебя забыть, – ответила Маша. Николай серьезно кивнул.

– Спасибо и на этом. Я думаю о тебе каждый день. Сегодня я увидел, что ты попрощалась со мной. Я думал, ты сделала это давно, когда оставила меня. Но женщина всегда меняет прическу, когда она решила выкинуть мужчину из своего сердца. Впрочем, может быть, я ошибаюсь? Может быть, ты решила выкинуть из своего сердца не меня?

– Не тебя? – переспросила Маша, не веря своим ушам.

– Не нужно. Долой подозрения! – Николай хлопнул в ладоши. – Ты голодна? В этом вашем кафе было поразительно мало еды. Твои друзья-мафиози питаются кофеином, я так понимаю. Поедем, поедим?

– Подожди, подожди, подожди! Какие подозрения? – нахмурилась Маша, но из Николая уже было и слова лишнего клещами не вытянуть. Он улыбался, говорил о сортах белых вин, о том, что знает одно хорошее местечко, где прекрасно готовят палтуса, а это, между прочим, не такой уж и простой процесс. Палтус – рыба капризная, особенно океанский палтус. Недобросовестные рестораторы заменяют палтуса всякой нечистью, считая, что под сливочным соусом никто не заметит разницы, но она огромна. Разница.

– Я совсем не хочу есть, – покачала головой Маша, раздумывая над вопросом, который Николай озвучил чуть раньше. Что им делать? В его голосе, сквозь наигранно легкую интонацию проступала паника. Почему они расстались? Он думал, что Маша его не любит, что она никогда его не любила.

– Не хочешь? А чего ты хочешь? Пить? Только не кофе, Машенька, столько кофе вредно, особенно на ночь. Ты не будешь спать до утра! – пригрозил он, и Маша вздрогнула, будто ее пронзило током.

– А я и не хочу.

– Чего? Спать? – опешил Николай.

– Да! Отвези меня домой! – скомандовала Маша, улыбнувшись во весь рот. Николай побледнел.

– Домой? Но… Еще немножко. Я не могу отпустить тебя.

– Отвези меня домой! Немедленно! – повторила Маша. – Отвези меня к себе домой!

Николай замер, прикусил верхнюю губу и посмотрел на Машу внимательно, с каким-то шальным восторгом.

– Ко мне? Ты уверена? – спросил он, и Маша медленно кивнула. Николай оставался недвижимым, словно пытаясь осмыслить услышанное и увиденное. Затем его губы раскрылись, он начал было говорить что-то, но остановился и покачал головой. Затем хищно облизнулся и кивнул. Через мгновение они уже продирались сквозь пробку.

– Ну что такое? Откуда столько машин! – возмущался Николай, продвигаясь в час по чайной ложке.

– Это Москва, мой дорогой Дон, и тут проще ездить на метро.

– Я помню, как ты дразнила меня тем, что я сто лет не был в метро, – рассмеялся Николай, и Маша кивнула.

– Ты не был нигде – ни в троллейбусах, ни в трамваях. А пробовал ли ты когда-нибудь шаурму?

– Шаурма? Что это? Курорт?

– Издеваешься? Это особенный вид массажа, его делают тем, кто ездит на трамваях. После десяти поездок одна шаурма делается бесплатно.

– Да что ты говоришь! – расхохотался Николай. Они болтали, игриво перебрасываясь словами, и делали вид, что ничего, ничего не происходит. Они просто едут, просто говорят о всякой ерунде, и ни один из них не показывал того, что было очевидно. Они едут, чтобы заняться любовью, чтобы продолжить с того места, где все оборвалось в прошлый раз. Машу сотрясало живое, бегущее по крови землетрясение каждый раз, когда она думала об этом. Они едут, чтобы заняться любовью. Бах! Взрывная волна от мысли разлетается по телу. Она решилась, и все остальное не важно. Она хочет его, и ей все равно, чем это кончится. Николай рядом, они едут, чтобы заняться любовью. Эта мысль расплавляет воздух, и он становится обжигающим, густым, как в турецкой паровой бане. Они будут одни. Николай тут, рядом, и его спокойствие такое обманчивое.

– Я хочу тебя, – прошептала Маша, когда их автомобиль проезжал по тоннелю под Ленинградским шоссе. Николай не ожидал этого, он вдавил педаль газа в пол, и машина прыгнула вперед так, что чуть не влетела в ползущую перед ней «Шкоду». Николай тут же справился с собой, ударил по тормозам, выровнял траекторию движения и повернулся к Маше, сдвинув брови.

– Смерти моей хочешь?

– Я сказала, чего хочу, – выдохнула она.

– Сейчас я остановлю машину и возьму тебя прямо тут. И пусть весь мир подождет! – пригрозил Николай.

– Не думай, что я остановлю тебя, – улыбнулась Маша. Николай сжал руль в руках и простонал.

– Ты, Машенька, заставила меня жить без тебя, и у меня руки чешутся наподдать тебе. Зли меня, зли. Ты правда хочешь этого?

– Я только этого и хочу.

– И моя квартира не вызовет у тебя той паники? В прошлый раз тебе там совсем не понравилось, – Гончаров крутился по мелким улочкам московского центра с поспешностью, веселившей Машу.

– Твоя квартира производит удручающее впечатление. Тут, в машине, я еще могу чувствовать себя человеком, а там я определенно понимаю, что ты – инопланетянин, прилетел с другой планеты прямо со своим контуром выживания.

– Ты только даешь мне новые аргументы, почему я должен не выпускать тебя из этого автомобиля.

– Маньяк.

– Ты даже не представляешь, насколько ты хороша! Буквально сводишь с ума, – и Николай рассмеялся легко и счастливо. От этой улыбки Маша загоралась спичкой. Поцеловать бы его… прямо в эту чудесную улыбку. Маша даже не заметила, как они добрались до дома, вызывавшего столько противоречивых воспоминаний.

– Значит, Гусеница… То есть Ольга Дмитриевна – она твоя сестра? А она не придет? Что ты о нас говорил? Что она сказала?

– Ну вот, я так и знал, – нахмурился Гончаров. – Стоит нам заехать на парковку, как ты снова задаешь вопросы, которые лишены какого-либо смысла. Оля не зайдет ко мне. Она живет вообще в другом крыле.

– Это радует.

– Вот мама…

– Что? – вытаращилась Маша, окончательно перепугавшись. Николай рассмеялся.

– Мама сейчас в Испании. Она ненавидит осень, улетает еще до того, как начинаются дожди. Знаешь, как перелетные птицы. Она улетает на юг, но возвращается на Новый год, на мой день рождения.

– Твой день рождения?

– Ты же понимаешь, что я был рожден в определенный день, как и все остальные смертные, верно? Эта версия с инопланетянами, она ведь не главная? – улыбнулся Николай, и Маше тут же стало стыдно за то, как мало она, на самом деле, знает про человека, из-за которого ею было пролито столько слез.

– А я вот родилась летом, и мой день рождения уже тю-тю, – она развела руками, стараясь подавить дрожь в коленях. Николай остановился на полупустой парковке, вышел из машины, обошел ее, чуть прихрамывая – Маше нравилась даже эта деталь, это несовершенство в мужчине, которого она находила таким совершенным, и открыл перед девушкой дверь.

– Прошу вас, мисс! – он протянул Маше руку. Всю дорогу они не прикасались друг к другу, оттягивая этот момент, боясь, что снова что-то может пойти не так. Маша вложила руку в большущую теплую ладонь Николая. – Добро пожаловать в пещеру Циклопа.

– Скорее, в покои крестного отца! – заметила Маша, подходя к лифту.

– Неужели этот образ никогда не исчезнет? Ведь я рассказал тебе, как раздробил себе пятку? Что еще может сделать мужчина, чтобы его перестали считать гангстером?

– Мужчина может многое, но если женщине нравится считать его гангстером, этого он изменить не сможет.

– Думаешь, я опасен?

– Уверена в этом, – кивнула она задорно, как вдруг Николай развернул Машу к себе, крепко схватил ее за талию и поднял вверх так, что ноги оторвались от пола. Не успела она и пикнуть, как он шагнул вперед, швырнул Машу внутрь раскрытого лифта, прижал ее к зеркальной стене.

– Тише, тише, девочка моя, теперь я тебя не выпущу. Ты права, я опасен, – он шептал, как безумный, просовывая руки прямо Маше под водолазку. – Рыжая, бесстыжая. – Поцелуй был сильным, не допускающим сопротивления, но Маша и не собиралась его оказывать. Николай раздвинул ей ноги коленом, прижал ее ногой еще плотнее к стене.

– Ты сломаешь лифт! – пискнула Маша, но в ответ услышала только смех. Жадные, бесцеремонные руки ощупывали ее тело, прикасались к бедрам, сжимали груди. – Тут висит видеокамера? Коля?

– Коля? – рассмеялся он. – Интересно, куда делся Дон Корлеоне? – Лифт остановился, и двери раскрылись, но Николай продолжал удерживать Машу, глядя победно на ее смятение. Тогда Маша вдохнула поглубже и тоже решилась – просунула руки ему под рубашку. От восторга у Маши перехватило дыхание, она почувствовала под ладонями сильное, упругое спортивное тело, почувствовала биение сердца.

– Мария Андреевна! – воскликнул Николай, изумленно глядя на Машу. – Что вы себе позволяете! Как вам не стыдно?

– Я же теперь рыжая, вы сами сказали, – пожала плечами Маша.

Гончаров помедлил, но все же отпустил Машу на волю, совсем чуть-чуть, недалеко. Он перехватил ее ладонь, запустил свои пальцы между ее и крепко сжал.

– Идем, – шепнул он, потянув девушку за собой. Через секунду они оказались в его квартире, и мягкий полумрак просторного холла был как сигнал к действию. Двери закрылись за ними с тихим щелчком, и они остались наедине. Шутки были отброшены вместе с Машиной ветровкой в горошек. Николай спешил, словно всерьез боялся, что все снова оборвется, что он опять останется в одиночестве размышлять о том, что же пошло не так. Но все, что испугало Машу в прошлый раз, теперь ничего не значило, а после всего, что она пережила, перечувствовала за последние недели, она боялась того же самого, что и Гончаров. Маша подняла руки вверх, позволив Николаю стянуть водолазку. После этого она осталась почти без всего, и Николай замер, желая наглядеться на нежную полуобнаженную девушку с перепуганными глазами на пол-лица.

– Ты восхитительно хороша!

– Кто бы мог подумать, что на тебя произведет такое впечатление рыжий цвет, – прошептала Маша неуверенно. Николай завел руки за ее спину и расстегнул бюстгальтер. Тонкие бретельки покорно слетели с Машиных плеч, Николай взял ее за запястья и поднял их, прижал Машины руки к стене, не желая дать ей даже шанс прикрыться от него. Он наклонился, провел губами по ее шее, по плечам, поднялся и поцеловал ее в губы.

– Это не имеет никакого отношения к твоим волосам, – прошептал он. – Просто я люблю тебя.

Глава 12 Лучшее снотворное

Сердце хочет того, чего хочет сердце. Логика и разум замолкают, когда говорит тело. В двадцать три этот голос громче летнего грома, мощнее, чем взрыв, ярче, чем световое лазерное шоу. Волю тела не переменить, не обмануть, не заглушить вином. Нет ничего прекраснее ночи с любимым, нет ничего страшнее безответной любви. После всех этих недель, проведенных в выжигающей пустыне одиночества, Машино тело никак не могло насытиться – не верило в то, что источник не собирается никуда исчезать.

Николай подхватил Машу и на руках отнес в спальню, где царил полнейший кавардак. Постель не была заправлена, повсюду валялись бумаги, распечатанные и расчерканные размашистыми неразборчивыми каракулями, вышедшими из-под руки Николая. На прикроватном столике стояли пустые чашки, на полу лежали раскрытыми несколько книг. На ковре у кровати валялись рубашки и, о боже, носки!

– Никогда не думала, что ты тоже можешь разбрасывать носки! Ты что, не пускал сюда уборщицу? – рассмеялась Маша. – Охраняешь тут какую-нибудь страшную коммерческую тайну.

– Конечно! И сейчас я тебя трахну прямо на этой тайне, – пригрозил Николай, сбрасывая бумаги на пол вместе с одеялом. – Если ты, конечно, не возражаешь.

– А если я возражаю? – поинтересовалась Маша с улыбкой, позволяя уложить себя на кровать. Была какая-то первобытная стихия в том, насколько полно контролировал все Гончаров. Он не давал Маше ничего решать. Даже ходить – нет, ты не будешь, моя девочка, потому что сегодня я буду носить тебя на руках. Туда, куда захочу.

– Тебе удобно? – поинтересовался Николай заботливо, присаживаясь на край кровати. – Не холодно? Я могу прибавить отопление, потому что я не планирую давать тебе прикрываться одеялом. Я хочу смотреть на тебя, а иначе я могу усомниться в том, что ты действительно здесь. Признаться, я в последнее время проводил тут, дома, не так много времени. После того, что произошло… Я плохо спал по ночам.

Николай говорил тихим, даже обыденным тоном, а у Маши от его слов появился ком в горле, она сглотнула слезы. С ней творилось то же самое, ей даже пришлось просить у матери какую-нибудь таблетку, чтобы уснуть, после чего мама принялась бить тревогу и читать лекции. Под мерный шум маминых претензий Маша начала засыпать снова. Николай потянулся к молнии на ее джинсах, медленно потянул ее вниз, глядя при этом прямо Маше в глаза, и ее тело немедленно отозвалось, она неосознанно сжала бедра, невольно защищаясь от того, что последует потом. Николай нахмурился и замер.

– Боишься? – спросил он, убирая руки. – Боишься меня? Почему?

– Не боюсь, – покачала головой Маша. – Это просто так, ерунда.

– Скажи мне! – потребовал он, продолжая сидеть неподвижно.

– Я не знаю, как сказать.

– Скажи, как есть. У тебя что-то произошло? Ты… у тебя кто-то есть?

– Что? – ахнула Маша и тут же села на постели, изумленно глядя на Николая. – Как ты мог такое подумать? У меня никого нет, никогда не было – кроме тебя. Ты же знаешь.

– Я не знаю, что я знаю. – Гончаров, расстроенный чем-то, покачал головой и посмотрел в окно, на тихий и пустой город. Ночи превращали Москву в город-призрак, и в маленьких переулках в это время почти не было людей и машин.

– Я так скучала, я была так несчастна. И сейчас я боюсь, но не тебя, а того, что со мной будет.

– Не понимаю, – повернулся к ней Николай. – Что с тобой будет?

– Я не хочу проходить через все это снова, – прошептала Маша. – То, что будет после того, как ты снова посадишь меня в такси. Сидеть и думать, почему так, и что пошло не так, и в чем моя вина, что сделала не так. Откуда эта ледяная стена молчания. – Николай раскрыл рот, но Маша сделала выразительный жест рукой, как бы приказывая ему замолчать. – Но это неважно. Все, что будет потом, неважно. Я не хочу тратить время на то, чтобы говорить о том, что было раньше и что будет потом. Я хочу тебя! – и Маша дрожащими от волнения руками стянула джинсы и отшвырнула их на пол. Движения были неловкими, неумелыми, и теперь, сидя на огромной кровати в одних трусах, Маша чувствовала себя птенцом, выпавшим из родного гнезда. Огромный холодный мир, большой, широкоплечий мужчина с красивыми темными глазами испепеляет ее жадным взглядом.

И вот его мнимое спокойствие разламывается напополам, и он облизывает пересохшие губы, подносит руку к Машиному плечу, сжимает его и надавливает так, что Маша вынуждена откинуться назад. Она падает назад, на постель, и замирает в ожидании продолжения. Маше больше не холодно, напротив, ей жарко и тяжело дышать. Николай осторожно стягивает трусики вниз и отбрасывает их к джинсам. Теперь преимущество на его стороне, он остается одетым, а Маша совершенно обнажена, но преимущество это мнимое. Николай дышит глубоко, вдыхая рвано, неравномерно, в то время как его рука совершает путешествие от Машиных плеч вниз, к ее груди, к окрепшим темным соскам и дальше вниз по горячей бархатной коже. Его терпения хватает буквально на полминуты, после чего он со всей поспешностью стаскивает рубашку, бросает на пол скомканные брюки. Маша смеется.

– А я думала, ты будешь дразниться до утра, Дон Корлеоне!

– Увидишь, глупая, что я сделаю с тобой до утра, – пригрозил Николай, и Маша вздрогнула от скрытой угрозы в его словах. Такой многообещающей угрозы. Маша продолжала улыбаться, глядя на то, как Николай сбрасывает с себя последние детали одежды, но улыбка перешла в изумление, когда Маша увидела стоящий, как кол, член, напряженный и полностью готовый к атаке. Николай с наслаждением смотрел, как меняется выражение Машиного лица. Затем, не говоря ни слова, он склонился к ней и сильными, не допускающими возражений движениями рук раздвинул ее ноги в стороны. Маша вскрикнула, но Николай не обратил внимания на ее слабый протест. Его лицо потемнело, взгляд стал тяжелым и острым, опасным, как оголенный провод. Николай прижал Машу своим телом к кровати, чуть оставив места, приподнявшись на локтях.

– Ты тяжелый, – прошептала Маша, извиваясь и пытаясь выбраться из-под мужского тела.

– Наивная, ты думаешь, я тебя выпущу – теперь? – улыбнулся он и склонился к Машиному лицу, целуя ее сначала в губы, а затем проведя языком по ее нижней губе, по подбородку, по шейке. Одновременно Маша почувствовала, как твердый, почти каменный член упирается ей между ног, ища заветный вход. – Расслабься, девочка.

– Будет больно? – спросила Маша, невольно пугаясь того, что сейчас будет. Он слишком большой, как он поместится – там? Она помнила, что как-то это получалось, но теперь ей казалось, что это просто невозможно.

– Хочешь, я остановлюсь? – спросил Николай, вздыхая. Маша замотала головой и подалась бедрами вперед. Все, что угодно, но только не это. Не останавливайся. Не уходи. Не оставляй меня хотя бы сегодня, не в эту ночь. Я постараюсь, я буду смирной, буду терпеть. Маша вскрикнула, когда до предела напряженный член прорвался внутрь и заполнил ее тело. Николай старался действовать медленно и осторожно, но держать себя в руках было почти невозможно. Сам вид нежной перепуганной девочки, лежащей под ним с раздвинутыми в стороны длинными ножками вызывал такую бурю внутри, требовал всего самого мужского, что было в его природе.

– Ты такая тугая, такая сладкая, – простонал он, и эти слова мгновенно вызвали ответный пожар там, где продолжалось сражение полов. Ее тело хотело быть захваченным, Маше так нравилась эта грубая сила, и, в конце концов, она перестала сопротивляться и бояться, она уже приняла свою участь и с упоением отвечала на осторожные движения Николая встречным движением бедер.

– Тебе хорошо? – спросила она, задыхаясь от нежности. Николай смотрел на Машу, не сводя глаз, скользил взглядом по ее лицу, по плечам, смотрел на то, как его тело овладевает ею, как его член наносит один за другим ритмичные удары, вбиваясь все глубже внутрь ее тела.

– Ты шутишь? – прошептал он. – Тебе не больно? Ты в порядке?

– Мне… мне нравится, – призналась Маша, кивая головой, а затем счастливо рассмеялась. – Я не знаю, как он там помещается – такой огромный.

– Ох, ты дошутишься, – простонал Николай и нанес пару сильнейших ударов. Маша вскрикнула, но не уклонилась, а, напротив, встретила их максимальным упором. Николай оперся на локоть, а ладонь другой руки он поднес к Машиной груди и нежно положил ее так, что вся грудка оказалась под нею. Николай легонько сжал ее, затем его пальцы нащупали сосок, темную, напряженную до болезненности кнопку, и он принялся играть ею, наслаждаясь невольными стонами, сорвавшимися с Машиных губ. Эта игра так понравилась ему, что Николай даже остановился, стараясь сдержаться, чтобы не кончить прямо в эту минуту. Но его неподвижность Машу расстроила.

– Что… что не так? – спросила она, раскрывая опьяненные, полные наслаждения глаза.

– У тебя сейчас такое лицо, что так бы и смотрел. Вот какой я хочу, чтобы ты была всегда, голой, распростертой подо мной на моей постели. Можешь остаться тут насовсем?

– Не думаю, что смогу ходить после такого, – рассмеялась Маша, обезоружив Николая. Он обрушил на нее всю свою мужскую силу, уже не сдерживаясь, даже желая, чтоб нежная плоть ее пострадала, чтобы запомнила это вторжение. Николай нашел губами Машины губы, его поцелуй был таким же яростным и страстным, что и движение его бедер. Маша потерялась в этом коктейле эмоций, растворилась в чарующей пульсации между ног, отдаваясь призыву, зарождавшемуся в глубине ее тела. Николай жадно обнимал ее, шарил руками по ее телу, по ягодицам, удерживая ее тело как можно ближе к себе. Затем, напротив, он привстал, покинув Машу на секунду.

– Перевернись, девочка. Ложись на животик, – прошептал он ей, и Маша тут же покорно исполнила просьбу. Николай занял позицию между ее ног, приподнимая ее попку руками, сгибая ее ноги в коленях, чтобы ее восхитительная раскрытая женская сущность оказалась прямо перед ним, перед его членом. Тогда он ворвался в нее снова, одновременно прикасаясь пальцами к чувствительному бугорку между ее ног. Маша застонала и «пропала» в водовороте ощущений. Николай засмеялся.

– Как ты хорошо меня чувствуешь, конфетка, – прошептал он, склоняясь над ней. – Ты сейчас вся на мне. Что скажешь?

– Не останавливайся, пожалуйста, – попросила она, почти плача от слишком сильных чувств.

– И не собирался, – успокоил ее он. Его умелые пальцы отлично знали, чего хочет Машино тело, и он давал ему стимуляцию. Теперь он брал Машу с полным погружением, без малейшей жалости или послабления, но она только просила еще. Это было как опьяняющий танец, известный им обоим от рождения. Еще немного, еще круг-другой вокруг ярких и обжигающих языков пламени, и вот сопротивляться неизбежному стало уже невозможно. Николай видел, что Маша «улетела» и почти обмякла в его руках. Ее губы шевелились, словно она продолжала непонятный разговор, но ее тело напряглось, а там, между ног, все стало невероятно горячим.

– Давай, ты моя самая вкусная девочка на свете, уже можно, – прошептал он, прижимая Машу к себе, надавливая пальцами на пульсирующий напряженный клитор. Маша простонала и задрожала, хватаясь руками за спинку кровати, чтобы не упасть. Николай нанес еще несколько ударов и замер, удерживал Машу на себе все то время, что продолжалась эта долгожданная волна их общего оргазма. Затем, когда все уже закончилось, он нежно отцепил ее пальцы от спинки и помог ей лечь на подушки, но оставался внутри ее. Маша лежала, нежная, теплая, совершенно сонная и улыбалась. Когда их тела все же разъединились, Маша недовольно поморщила носик, и Николай поцеловал в самый его кончик.

– Машенька, ты как? – спросил Николай совсем другим тоном, заботливым, взволнованным. – Мы тебя нигде не повредили? Я просто не мог удержаться. Ты слишком хороша, моя маленькая.

– Ты был просто как животное, – сонно пробормотала Маша, продолжая улыбаться.

– Это поэтому ты не хочешь на меня смотреть? Ну, Машенька, открой глазки.

– М-м-м, животное. Пушистый кот. Я хочу спать, – капризничала Маша.

– Пушистый кот? – расхохотался Николай. – Да уж, все не так страшно, как я хотел думать. Придется тогда вскоре повторить. Эй, ты что, спишь? Ну вот, приехали. А поговорить?

– Поговори, – предложила Маша сквозь сон. После этой бури, в которой она еле выстояла, она чувствовала себя восхитительно уставшей. Каждая частичка ее тела была счастлива, и последняя ясная мысль в ее голове была о том, что Николай ее обнимает. И что он, кажется, тоже доволен.

Затем она уснула. Так хорошо Маша не спала уже давным-давно. Что-то без сомнения правильное случилось с нею, и сон был глубокий и крепкий, как в детстве, когда мама не могла добудиться ее и за целый час. Было хорошо и спокойно, хотя Маша совершенно не привыкла ни к этому месту, ни к странному ощущению, когда кто-то еще лежит рядом с нею. Николай обнимал ее жадно, крепко, прикасаясь горячими ладонями к ее обнаженному, бесстыдному телу, с наслаждением накрывая ими Машины груди, целовал ее в шею, в основание спины, в плечи, он прикасался оголенным телом к ее ягодицам, отчего его член начинал твердеть.

Николай проснулся первым и некоторое время поражался тому, что его спящую красавицу невозможно разбудить даже совершенно возмутительными действиями. Он щекотал ее, завладев кончиком ее светящихся рыжих волос, но она только прятала лицо в подушку. Тогда он принимался проводить пальцем вдоль позвоночника – без малейшего результата. Он перевернулся, развернул Машу за плечи и принялся за ее груди, поднимая соски шаловливой игрой своего языка, но Маша упорно оставалась – или притворялась – спящей. Тогда Николай тряхнул головой, решив идти на крайние меры. Только прорвавшись внутрь ее нежного спящего тела, он почувствовал, как оно удивленно просыпается и пытается оказать сопротивление. Не тут-то было. Николай овладел Машей быстро, бурно, не допуская никаких возражений. Довел ее до оргазма еще до того, как Маша окончательно проснулась.

– Ничего себе, – прошептала она, глядя в подернутые желанием глаза. – Ты занимался этим всю ночь?

– Ты невозможна, принцесса египетская. Откуда эти вопросы появляются в твоей голове? Это все твои новые волосы, не иначе. Как ты это себе представляешь? Как бы я занимался этим всю ночь без тебя?

– Я представляю себе это… очень по-разному, – прошептала Маша.

– Ага, под твой храп, – кивнул Николай, поднимаясь с кровати. Даже спиной он чувствовал Машино возмущение. В конце концов, она запустила в него подушкой.

– Я не храплю. Скажи, что ты все это выдумал! Признавайся немедленно.

– Признаюсь. Ты спишь, как убитая. И это, между прочим, даже немного обидно. Особенно когда я лежу рядом, готовый на все, чтобы доставить девушке удовольствие.

– Удовольствие доставлено, тут спору нет, – и Маша улыбнулась во все тридцать два зуба.

– Вот такую я тебя люблю, – обрадовался Николай. – Впрочем, я тебя любую люблю. Ты голодна? Я лично должен подкрепиться, и немедленно. Что тебе предложить, моя рыжая-бесстыжая подруга. Только не одевайся, пожалуйста.

– Почему? – вытаращилась на него Маша, только было собравшаяся замотаться в простыню.

– Я хочу, чтобы ты была голая.

– Все время?

– Если можно, – кивнул он. – Ну, что ты будешь на завтрак? Могу предложить яичницу из двух яиц или яичницу из трех яиц, или из четырех яиц, или…

– Я примерно поняла меню. А можно кофе?

– Я забыл, что имею дело с кофеманом. Конечно, сию секунду.

– Ты хочешь, чтоб я голая лежала тут или голая сидела там, с тобой? – уточнила Маша, насмехаясь над «извращенной» фантазией Гончарова.

– Определенно, пойдем, будешь сидеть голой на моих стульях. Тогда потом, каждый раз, когда я буду в кухне, это воспоминание скрасит мой день, если тебя вдруг не окажется рядом. Хотя я надеюсь, что ты всерьез рассмотришь мое предложение больше никогда никуда не выходить из моей квартиры.

– Хотела бы я, чтобы это было возможно! – грустно покачала головой Маша.

– Но кто нам помешает? – нахмурился Гончаров. Маша прошла вперед по коридору, заглядывая в двери в поисках кухни. Николаю пришлось потратить несколько секунд, чтобы взять себя в руки – картина округлой голой попки, удаляющейся от него по его же коридору, взорвала его изнутри. Николай догнал Машу только в кухне, на первом этаже.

– Роскошная квартира, ничего не скажешь.

– Вот и я о том же! – с выражением кивнул он, следя за тем, как Маша раскрывает холодильник, рассматривает его содержимое, потягиваясь вверх на цыпочках. Пожалуй, оставить ее голой было не самой хорошей идеей. Держать себя в руках – невыносимо сложная задача.

– Я только не нашла душ. Туалет нашла, а душ – нет.

– Я тебе говорил в прошлый раз, душ есть прямо в спальне, вернее, не душ, а полноценная ванна, – сказал Николай, включая плиту. – Еще один душ в конце коридора на первом этаже. И еще два в детской и в гостевой комнате.

– В детской? – удивилась Маша. – Я думала, дети для тебя – нечто из рекламы памперсов.

– Ну, это просто потому, что я не подумал об этом хорошенько.

– Моя мама, наверное, прямо сейчас уже начинает поисково-спасательные работы, ищет добровольцев, чтобы брать штурмом твой дом, – посетовала Маша.

– У нас тут прекрасная охрана, и ей потребуется слишком много добровольцев, чтобы подобраться к нам на последний этаж.

– Мама найдет, как нас достать, – заверила его Маша. Каждый из них шутил и смеялся, но оба понимали, что с каждой минутой, с каждым глотком свежезаваренного кофе, с каждым поцелуем и даже во время ожесточенного секса на кухонном столе – их время утекает, и скоро им придется отвечать на вопросы, которые отталкивали от себя со всей силы.

– Я мог бы взять отпуск. Я не хочу возвращаться туда, – прошептал Николай, когда оба они стояли, подставляя лица теплым струям воды. Маша уткнулась ему в грудь и тихо целовала его, стараясь не пропустить ни одного миллиметра. Весь прошлый вечер, все утро было похоже на сон. Что, если она так и не проснулась, что, если все ей только пригрезилось? Маша испуганно посмотрела на Николая, когда тот взял ее за подбородок и настойчиво приподнял ее лицо.

– Что мы будем делать дальше, котенок?

– Я не знаю, – расстроенно пробормотала она. – Что ты хочешь, чтобы я сделала?

– Честно? – спросил Гончаров, моментально став серьезным. – Я хочу, чтобы ты ушла с работы, вышла за меня замуж и рожала мне детей. Можно это устроить?

– Уйти с работы? Почему? – удивилась Маша.

– Ты не готова? – голос Николая похолодел.

– Я этого не сказала, я просто не поняла почему. Что я буду делать дома? Особенно когда ты уедешь на работу. А парк? А… все остальное?

– Что остальное? – холодно поинтересовался Николай. Перед его мысленным взором промелькнуло воспоминание о том, как Маша кокетничала с Робертом на крыльце их выставочного дома и как потом она лгала ему. Он знал, что Маша что-то скрыла тогда, чего-то не рассказала ему, но теперь это было неважно. Он хотел ее, даже если она и любила Роберта, это ничего не меняло. Он хотел ее и не был готов отказаться от нее второй раз. Ему было безразлично, что подумает сестра, уверенная, что Маше Кошкиной нужны только деньги. Он только хотел, чтобы Маша больше никогда не уходила. И чтобы она никогда не встречалась с Робертом. Но сказать ей означало бы раскрыть все свои карты. А к этому Гончаров совсем не был расположен.

Он тоже умел играть в «Мафию».

– Так что скажешь? – спросил он, дав Маше немного прийти в себя.

– Если честно, я просто не знаю, чего сказать. Коля, ты сам себя слышишь? Ты хочешь, чтобы я бросила всю свою жизнь и заменила ее на совершенно мне неизвестную. Хочешь решать такие вещи за меня?

– Да. Почему нет, ведь я же твой муж.

– А мои друзья? Что, если кто-то из них тебе не понравится, ты просто запретишь мне с ними разговаривать? Запрешь тут?

– Тут почти триста метров, – фальшиво порадовался Николай. – Потом, с чего бы мне быть недовольным? Чем могут мне помешать твои друзья? Я просто не хочу, чтобы ты занималась поселком. Не хочу, чтобы моя жена работала.

– Но… ведь я не попугай, чтобы сажать меня в клетку и учить, что говорить! – Маша вскочила, и внезапно ее нагота стала ей невыносимо мешать.

– Я не сказал, что…

– Я внимательно слушала и услышала все, что ты сказал. И вот мой ответ! – Маша завернулась в покрывало с дивана, стоявшего в гостиной рядом с кухней. – Хочешь, чтобы мы оставались вместе – уважай меня и мои чувства. Я этого заслуживаю, и ты должен это помнить. Я – живой человек, и мне нельзя просто дать команду. Если ты не согласен – можешь опять вызвать такси!

– Маша, остановись! – Николай побледнел. – Ты не так меня поняла. Прости меня за то такси, я сам не знаю, что на меня нашло. Я решил, что ты не хочешь меня, не любишь меня.

– Я люблю тебя! Слышите, господин Гончаров, я вас люблю! – выкрикнула Маша с обидой. – Но я не останусь, если вы хотите, чтобы я была у вас вместо домашней зверушки. Я хочу за вас замуж, но я не хочу жениться прямо сейчас. Нужно какое-то время, чтобы узнать друг друга. Пока что я знаю только некоторую специфическую часть вашей личности и вашего… м-м-м… прекрасного тела, но мне нужно больше. И вообще.

– Маша, остановись. Я тебя понял. Я согласен.

– В конце концов, если ты не научишься меня хоть немного слышать и хоть немного мне доверять, все это все равно никуда не приведет! – продолжала Маша, не слушая Николая.

– Алло! Я же сказал – хорошо.

– И вообще, ты еще меня в Лас-Вегас отвези, чтобы нас поженили еще до вечера. А потом прикуй к кровати.

– А что, отличная идея!

– Коля! – возмущенно всплеснула руками Маша. От этого жеста плед, намотанный на ее тело, упал на пол, и она осталась снова в чем ее родила Татьяна Ивановна.

– Опа! – улыбнулся Николай, делая шаг вперед.

– Стой!

– Маша, Маша, я понял. Мы не женимся, и ты продолжаешь работать. Я же сказал, если это совершенно необходимо, чтобы удержать тебя – я согласен. Но могу я услышать чуть больше об этой… как ты сказала… специфической части моей личности. И особенно тела.

– Ты… правда согласен? – переспросила Маша, не веря своим ушам. Тогда Гончаров подошел к ней, подхватил ее и забросил ее к себе на плечо, действуя самым бесцеремонным образом. Он прошел в коридор, похлопывая и поглаживая визжащую и болтающую ногами Машу по попе.

– Ну, вот как еще, скажи, тебе что-нибудь объяснить!

Глава 13 Что делать, когда приходится отвечать за собственные глупости

От этой встречи Маша не ждала ничего хорошего, и именно поэтому оттягивала ее, как могла. Чего хорошего ждать от встречи их родителей. Два комплекта людей, столь непохожих друг на друга, столь разного образа жизни и положения, что было непонятно, о чем вообще они могут говорить. Кроме того, не рано ли? Времени прошло – всего ничего, и Маше хотелось, чтобы все оставалось неизменным. Работа, на которую они ехали вместе, поцелуи украдкой в кабинете старого офиса, обед в ресторанчике неподалеку. Вежливый, напряженный интерес Ольги Дмитриевны, которая старательно и небезуспешно делала вид, что ничего не замечает – так велел ей брат. Ночевки в Большом Афанасьевском, теплые, даже душные, с целым калейдоскопом странных чувств и необъяснимых желаний. Гончаров хотел бы, чтобы она осталась и жила с ним, но Маше казалось, что их с Гончаровым примирение – хрупкая фигурка из разноцветного муранского стекла. Только одно неверное движение – и все полетит к чертовой матери. И разлетится на тысячу осколков, которые потом даже самый талантливый мастер не склеит.

– Думаешь, стоит повесить штору в гостиной? Там выход на террасу, мне всегда нравилось, что я вижу столик и стулья, кусочек города… Но что ты думаешь? Какой цвет тебе бы понравился? – Гончаров задавал такие вопросы постоянно, смущая этим Машу и заставляя беспокоиться о будущем, в то время как она бы предпочла жить настоящим.

– Я не живу здесь, как я могу решать! – возмущалась она. – Я же не спрашиваю тебя, стоит ли мне… стоит ли мне…

– Кровать поменять? – улыбался Гончаров.

– Коля! – возмущалась Маша, а он смеялся. Он даже не сомневался, что все будет теперь хорошо. Как можно быть столь уверенным в таких ненадежных вещах. Один раз все уже чуть было не разрушилось, и теперь Маша сидела в кровати, замотанная в одеяло, замерев посредине гончаровской спальни, и старательно уговаривала себя не торопить события. Все так хорошо, да, и они так счастливы! Иногда, просыпаясь, Маша не сразу понимала, где она и как тут оказалась. Потом вспоминала, что она у Гончарова, и улыбка растягивала ее губы. Нет, так не пойдет. Нельзя, нельзя, потом будет невыносимо больно. Кто знает, что будет? Даже гадалки врут и говорят пустыми, равно подходящими ко всем фразами.

Николай принес и оставил на тумбочке воду во влажной прохладной бутылке и яблоко, которое было таким сочным и темно-красным, что напоминало сказочный фрукт, которым отравили Спящую красавицу. Но осенью, под звуки дождя, Маша была готова спать без остановки и безо всякого колдовства. Она потянулась и взяла яблоко в руку, понюхала, откусила кусочек и принялась жевать. В комнате было тепло, темно и тихо. Сам Николай, кажется, был в кабинете. Его громкий низкий голос слышался глухо, как из бочки. Он разговаривал с кем-то по телефону. Может быть, бронировал столик для сегодняшнего вечера? Если бы это зависело от Маши, они бы никогда не стали знакомить родителей. Чего хорошего ждать? Что они все несказанно обрадуются друг другу и захлопают от такой радости в ладоши? Такие встречи никогда не проходят легко. Сейчас, пока мама и папа Николая еще не знали Маши лично, они могли быть сколь угодно против их союза, но Николай бы не стал их слушать, ведь они не знали Маши. Сегодня у них появится официальный повод быть официально против. Официальное знакомство с родителями. Господи, сохрани!

За окнами по утрам становилось все темнее, и зарядили дожди. За последние две недели осень стала окончательной, не подлежащей обжалованию, и в квартире Гончарова как-то сами собой осели Машина теплая куртка, лишняя пара низких полусапожек, которые они с Гончаровым купили следующим утром после того, когда Машины кеды непоправимо промокли. Маша поднялась, не сбрасывая с себя одеяла, и пошла в ванную комнату. Бежевые стены с ненавязчивым рисунком, на деревянной скамеечке небрежно брошенный валяется ее махровый халат с Микки-Маусом. Как он сюда попал? Она вроде не привозила его. Сунула, наверное, случайно, когда собирала вещи для выходного в загородном клубе, куда они ездили на прошлой неделе. Николай хотел посмотреть, как там, в этом клубе, была организована система бронирования, и заодно поваляться на шкурах у камина. Это он так назвал их поездку – шкурно-каминная. Маша вздохнула, достала из стаканчика около зеркала зубную щетку и принялась чистить зубы, поддерживая одеяло одной рукой.

«Я здесь не живу, я здесь бываю», – повторила она про себя. В гардеробной на стихийно образовавшейся «ее полке» лежало несколько футболок и джинсов, свитер, два новых платья, купленных Гончаровым, «просто, чтобы посмотреть, угадал ли я с размером». Интересно, что о них думает домработница. Она как раз две недели назад вернулась из отпуска, и чистота, так поразившая Машу в ее первый приезд, снова воссияла. Чистота – включая Машины идеально выглаженные и уложенные в стопочки вещи. Маша покраснела при мысли о том, что кто-то чужой, не она и не мама, трогал ее вещи. Но что поделаешь! И Маша продолжила чистить зубы с таким ожесточением, словно пыталась отчистить все лишнее перед вечерней встречей, от которой она не ждала ничего хорошего.

– Нет, я рада, что вы помирились, – задумчиво пробормотала Татьяна Ивановна, когда они с Машей собирались в ресторан. В честь намечающегося вечера было решено, что Маша работать не будет. Потратит весь день на то, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок. Отдохнуть, конечно. Маша нервничала как раз оттого, что понятия не имела, как привести себя в такой порядок, который бы впечатлил мать Николая.

– Это просто ужин, ничего особенного, – пропищала Маша. – Не стоит заставлять их отвечать на двести вопросов. Не будешь?

– И что он согласен на тебе жениться даже после того, как вы стали жить вот так, – тоже очень мило, – продолжила Татьяна Ивановна строго.

– Мы не собираемся жениться! – в сотый раз повторила Маша. – Во всяком случае, пока.

– Но почему? Я так и не поняла почему. Ты говоришь, что ты не хочешь торопить события, но я не понимаю почему. Я слышу слова, но смысла у них нет. Может, ты мне что-то недоговариваешь? Он все-таки отказывается? Между прочим, я тебя предупреждала, что мужчины не готовы жениться на девушках, которые и так совершенно доступны.

– Мама! – воскликнула Маша, покраснев от этих простых и таких жестоких в своей нелепой правдивости слов. Она доступна? Да, она совершенно доступна для Николая Гончарова. Но если он будет готов оставить ее из-за этого, пусть так и будет. Потому что тогда все пустое и не имеет никакого значения. Меньше всего Маша собиралась ловить Гончарова в ловушку собственной неприступности, потерянной девственности или в какую-то еще. Она просто хотела просыпаться с ним рядом. Хотела быть там же, где и сейчас, следующей весной, когда листья возродятся вновь, и их поселок, вырастающий прямо на глазах, зазеленеет снова подрастающими кленами и липами.

– Что, «мама»? Ну вот что ты от меня хочешь? Зачем я вообще должна знакомиться с его родителями, если вы не собираетесь жениться и даже не живете вместе! По твоим словам, ночевать где-то по шесть раз в неделю – это не жить? Что мне с тобой делать! – Татьяна Ивановна всплеснула руками и бросила непослушную сережку на стол. Она ненавидела наряжаться, как и многие в ее профессии – с годами срастаешься с белым халатом, с шапочкой, отменяющей необходимость в какой бы то ни было прическе, со стетоскопом, заменяющим бриллиантовое колье.

– Я просто не хочу, чтобы мы женились так быстро. Ты же сама говорила, что я его совсем не знаю, и что нам не следует жениться вот так, с бухты-барахты.

– Я говорила? Не помню! – пожала плечами мама.

– Говорила, – упрямо повторила Маша, поднимая сережку. Она помогла маме надеть их – старинные, еще бабушкины, папиной мамы, с изумрудами, сережки были тяжелыми, но очень шли Татьяне Ивановне, придавая ей какой-то особенный лоск – на старинный манер. – Красота.

– Ну, значит, я сказала тебе ерунду. Эх, Маша, Маша. Ты у меня всегда была максималисткой. Женитесь, раз уж так.

– Можно, мы сначала просто поужинаем? – спросила Маша, внутренне содрогаясь от предстоящего вечера. Папа уже ждал их обеих, невозмутимо читая «Неврологический вестник». Его спокойствие только еще больше завело Татьяну Ивановну.

– Андрей! – воскликнула она тем самым, не предвещавшим ничего хорошего тоном. – Ты бы не мог хоть немного мне помочь и обуться самостоятельно? Почему я всегда должна напоминать тебе обо всем?

– Я не знаю, – пожал плечами папа, сохраняя спокойствие. – Вероятно, ты уверена, что, если не напомнить мне надеть ботинки, я пойду по улице босым. В одних носках, так ты считаешь, вероятно.

– Папа, не надо, – взмолилась Маша, пугаясь одной перспективы того, что родители примутся ворчать друг на друга.

– А почему я не еду? – вылетел из комнаты Сашка, младшенький, и Маша закатила глаза.

– Да, Машенька, почему мы должны оставлять Сашу одного? Почему не взять его с собой? В конце концов, твой Николай приведет же свою сестру! – возмутилась мама.

– Мама, да потому что! – теперь Маша была на грани полноценной паники. – Сашка притащит какую-нибудь гадость, чтобы подложить Коле на тарелку. Как тогда, когда Коля у нас обедал.

– Я только хотел его повеселить, – парировал Саша невозмутимо.

– Повеселить? Что именно ты считаешь веселым: то, что пластмассовый таракан вообще плавает в супе, или то, как Коля подавился им? – Маша сузила глаза и почти шипела. Этот эпизод был возмутителен, в кои-то веки Маша решилась последовать маминым настояниям и привести Николая в дом снова – и тут же была «награждена» за это. Мама отвернулась и поджала губы.

– Все равно, оставлять Сашу одного я не хочу.

– Ему тринадцать! Он вполне может посидеть дома один В ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ!!! – вспылила Маша. – Мне в тринадцать вообще приходилось его из садика забирать!

– Я ничего не натворю, – милостиво пообещал Сашка, хитро поглядывая на маму. – Если мне скажут пароль от WiFi.

– Чтобы ты просидел за компьютером всю ночь? Делай уроки, – попыталась было остаться непреклонной мама, но Сашка, подлец, тут же состроил такой невинный вид, что обоим родителям вовсе расхотелось его покидать. После некоторого обмена междометиями и обещаниями пароль от интернет-сети был Сашке выдан. Даже в лифте мама продолжала выкрикивать сыну инструкции и запреты, пока Андрей Владимирович не спросил с интересом, как лифтовой диспетчер должен проверить весь свет и не лить воду.

– Все шутишь! – сурово пробормотала мама и замолчала. Маша смотрела на свое отражение в лифтовом зеркале. Рыжий цвет чуть потускнел – и слава богу, хоть мама будет ее меньше пилить. Маша не стала сильно красить лицо, чтобы не выглядеть вульгарно при родителях Николая. Теплый бордовый цвет ее платья-туники смотрелся как надо: не вызывающе, но и не слишком скромно. Пай-девочка в школьной черной юбке – это было бы тоже ужасно. Интересный, необычный покрой подчеркивал Машину стройную фигуру, открывал ее ноги в плотных матовых колготках. Это платье Маше тоже купил Николай, тоже – только чтобы посмотреть, угадал ли размер, но сейчас Маша была ему искренне благодарна. На руках – французский маникюр, в руках – маленькая сумочка-клатч, в которой, собственно, почти ничего не лежало, кроме телефона, паспорта и ключей. Но сумочка была совершенно необходима, чтобы куда-то девать руки.

– А куда мы едем, кстати? – спросил отец уже после того, как все члены эпохальной «встречи на Эльбе» расселись в такси. Маша продиктовала адрес – самый центр, на Никольской улице, но ответить на вопрос отца не смогла. Николай ничего не сказал, кроме того, что это будет тихий семейный вечер в одном укромном ресторанчике. Кухня? Разная. Повар – француз, но это ничего не значит. Правда, борща не подадут, но многие другие вещи – пожалуйста. Европейская кухня, морепродукты, мясо.

Ресторан – оказавшийся одним из лучших московских – заставил Машу поежиться. Классические французские интерьеры, бежевые кожаные диванчики – натуральная кожа, тонкие подлокотники с позолотой, скатерти сияют неестественной белизной. Потолки так высоки, что невольно начинаешь задаваться вопросом, что они, хозяева ресторана, делают, чтобы почистить хрустальные кристаллы, из которых состоят роскошные люстры. Стены покрыты бежевой штукатуркой под лаком, барельефы и лепнина больше подошли бы музею античности. Среди всего этого великолепия и простора – шумные, разогретые шампанским, разодетые по моде люди, стреляющие глазками друг в друга в поисках знакомых и случайно забежавших звезд. За одним из столиков у стены Маша заметила знакомое лицо. Это был, кажется, телеведущий с одного из центральных каналов. Николая она не видела, но он был здесь. По его распоряжению ее и родителей встречал прямой, как палка, державшийся барином официант. Кто знает, сколько чаевых он получает за один вечер? Может быть, он и не олигарх, но вполне может зарабатывать больше всех врачей в маминой клинике. Не говоря уже о папиной кафедре неврологии.

– Господи, Маша, сколько же тут может ужин стоить! – прошептала мама, бледнея. Ее изумрудные сережки тут смотрелись, как дешевая бижутерия. – Мы с папой собирались сами за себя платить, ты понимаешь ведь, да? Но как же мы расплатимся тут?

– Можно заложить квартиру, – брякнул папа, и теперь мама покраснела.

– Прошу за мной, – церемонно произнес официант или кто уж он там был, и мама нехотя, словно против своей воли, двинулась за ним. Оказалось, Николай с сестрой сидели в чем-то наподобие отдельного кабинета, не отгороженном полностью, но имеющем отдельную зону из двух бежевых стенок.

– Машенька, здравствуй. Татьяна Ивановна, Андрей Владимирович, – Николай кивнул так, словно все они вдруг попали внутрь экранизации «Войны и мира». Даже руку завел за спину, отчего Маша запаниковала еще больше.

– Добрый вечер, Николай, – кивнула Машина мама в ответ. – Андрей, скажи что-нибудь!

– Хорошая погода, не правда ли? – автоматически выдал папа, и Ольга Дмитриевна улыбнулась.

– Николай, что ты развел формальности? – спросила она, поднимаясь с места. – Я – Ольга, сестра этого разбойника, который напрашивается вам в зятья.

– Очень приятно, – ответила Татьяна Ивановна, с облегчением пожимая предложенную ей руку. До этого дня Маша игнорировала Ольгу Чезганову, продолжая по привычке именовать ее Гусеницей и Герцогиней – про себя, конечно. Но тут вдруг Маша испытала нечто вроде даже благодарности. Кажется, Ольга Дмитриевна поняла, насколько растеряны Кошкины.

– Прошу вас, зовите меня Ольгой, – предложила она, улыбаясь так тепло, как Маша даже не знала, что она умеет.

– Красивое место, – пробормотала Татьяна Ивановна, усаживаясь в кресло. – Андрюша, позвони Саше, спроси, как у него дела.

– Может быть, лучше сразу соседям? – спросил Машин папа, улыбаясь. В отличие от супруги, он держался весьма раскованно.

– Почему – соседям? – переполошилась мама.

– Ну, если они скажут, что наша квартира на месте…

– Ну тебя! – махнула мама рукой и улыбнулась, словно извиняясь за нелепое поведение мужа. Однако его шутливый тон был куда уместнее ее формального, и Ольга Чезганова, почувствовав союзника, принялась обмениваться фразами с Машиным отцом. Николай переводил взгляд с сестры на Кошкина-старшего и улыбался.

– Кажется, все неплохо.

– Неплохо? – вытаращилась на него Маша. – А где твои родители?

– Они будут с минуты на минуту, – пообещал Николай. – Мама звонила, они застряли в пробке на Садовом.

– Да? А мы проехали совершенно нормально, – заметила Татьяна Ивановна едко. – И тоже по Садовому.

– Так бывает, – кивнула Ольга. – С одной стороны пробка, а в других частях – тишина и покой. Пробки, они как закон бутерброда. Всегда в них попадаешь. Во всяком случае, если на дороге есть пробка, я ее обязательно «поймаю». Странно, да? И, напротив, если я позвоню и заранее предупрежу, что пробка и что я задержусь, то пролечу за минуту и потом буду сидеть и ждать в одиночестве.

– Дорожная карма, – кивнула Маша. В этот момент случилось сразу два события. Первое, это то, что их официант подошел к столику с бутылкой красного вина и разлил ее по бокалам. Чуть помедлив, Маша подняла бокал и чуть отпила, чтобы попробовать вкус. Вино было сухим и не слишком понравилось Маше, но сообщить об этом она не успела, да и не стала бы, чтобы не показаться глупой или, еще хуже, снобом. Вино ей не нравится! Маша поднесла бокал к губам снова, чтобы распробовать то, что, может быть, ускользнуло от ее неискушенного вкуса. Сначала нужно понюхать вино, вдохнуть аромат.

– Интересно, что вы там планируете найти! – раздался вдруг задорный голос откуда-то сбоку, с Николаевой стороны. И случилось второе событие: со стороны общего зала к ним приблизились родители Николая и его дядя Дмитрий. Маша этого не знала, естественно. Она вынырнула из бокала, подскочила и тут же пролила половину вина себе на платье-тунику. Она растерялась. Меньше всего она хотела, чтобы первый взгляд на нее был брошен в тот момент, когда она засунула нос в бокал. Зачем вообще она стала пить это вино? Но в тот момент Маша только стояла с бокалом в руках, таращась на родителей Николая. Его мать – высокого роста изящная черноволосая женщина, смотрела на Машу словно сверху вниз, улыбаясь холодно, одними только кончиками губ. Эта улыбка – такой же точно Николай «одаривал» всех, кто причинял ему расстройство. Отец Николая держал мать под руку. Он был чуть ниже ее, коренастый, с острым, умным взглядом карих глаз. Третий, дядя Николая, смутил и спутал Машу больше всех, так как она не поняла, кто стоит перед нею.

– Здравствуйте, – пролепетала Маша неприятно надломившимся голосом, пытаясь понять, что же ей делать с бокалом. И как вести себя теперь, когда на платье «сидит» пятно от вина. Паника брала верх, хотя Маша сражалась яростно. Официант подошел к ним, держа в руках поднос с парой пустых бокалов. И тут случилось третье, совершенно уже неожиданное событие. Маша вдруг взяла и непонятно с чего допила содержимое бокала залпом, до дна, а затем отставила бокал на поднос официанта.

– Маша! – воскликнула Татьяна Ивановна голосом, полным негодования.

– Ты не сильно облилась? – спросил Николай, намеренно игнорируя только что случившееся, так, словно этого вообще не произошло.

– Нет-нет, нормально, – Маша помотала головой, пытаясь понять – силясь понять, – что заставило ее вдруг опрокинуть этот дурацкий бокал на глазах у всей гончаровской семьи. Мать Николая смотрела на Машу так, словно та только что сделала сальто над столом, но она держала себя в руках. Зато отец Николая сдерживаться не стал.

– Ого, Колька, твоя невеста любит выпить. Этим надо воспользоваться! – и хохотнул, усаживаясь рядом с Машей. – Я – Колин отец, тоже Николай, – и «тоже Николай», веселый, в хорошей форме мужчина средних лет вдруг взял и ущипнул Машу за щеку. Маша подпрыгнула, а отец Николая засмеялся.

– Это мы уже поняли, – сказала Татьяна Ивановна сухо. – Но вы ошибаетесь, Маша вовсе не пьет, Маша, что на тебя нашло?

– А это – моя мама, Анна Викентьевна, – сказал Николай, переводя тему. – Между прочим, это ее любимый ресторан.

– Один из, – ответила она, неопределенно взмахнув рукой.

– Очень приятно, – пискнула Маша.

– Взаимно, – холодно кивнула ей мать Николая.

– Татьяна Ивановна, Андрей Владимирович, познакомьтесь и с моим дядькой, Дмитрием Александровичем, – продолжал Николай, устраивая новый раунд представлений, как только кто-то пытался затеять разговор о чем-то неподходящем. В конечном счете Маша все же пришла в себя, если это словосочетание вообще можно было применить к ее состоянию. Она осела в кресло, положила руки на деревянные резные подлокотники и замерла, стараясь сосредоточиться на том, чтобы дышать, кивать и улыбаться. И молить Всевышнего, чтобы вопросов к ней ни у кого больше не возникло. Что на нее нашло? Да все вот это на нее нашло! Французские интерьеры на нее нашли, классическая музыка, телеведущий с федерального канала за соседним столиком. Но обстановка за столом потихоньку налаживалась.

– Тут чудесные десерты, – щебетала Ольга, разряжая атмосферу. – И кое-что еще, что, как я понимаю, Маша очень любит.

– Что? Я? Что я люблю? – подала голос Маша, проклиная все на свете и то, что совершенно перестала следить за разговором.

– Ой, я забегаю вперед. Коля просил меня… ну, не важно. Будет сюрприз!

– Как же можно устроить сюрприз, если ты все почти разболтала? – проворчал Николай, впрочем, улыбаясь. – Хотя, почему бы не начать. Я боюсь спросить, но – вино всем налили?

– Мне не нужно! – моментально среагировала Маша, но ее ответ только вызвал взрыв улыбок за столом и даже хохот Николая Александровича, отца. Маше принесли чистый бокал, и снова напротив нее, как кара небесная, возник полный бокал. Не пить, не пить до конца. Только пригублять. Маша посмотрела на маму, та сверлила дочь карающим взглядом.

– Я хочу поблагодарить всех за то, что нашли время выбраться и согласились провести с нами вечер в тихом семейном кругу.

– Нам было очень приятно получить ваше приглашение, – неожиданно уместно выступил Машин папа. – Мы давно хотели познакомиться с вашими родными.

– Да! – кивнула Маша, и вдруг кусок подходящей к случаю фразы возник у нее в сознании. – И теперь я вижу, откуда Николай унаследовал такую чудну́ю внешность.

– Ты считаешь, что у меня чудна́я внешность? – удивился Николай, и Маша поняла, что она перепутала ударения.

– Чу́дная, конечно же, чу́дная. Я это хотела сказать! – затараторила Маша, бледнея. Что за проклятие? Почему она позорится, почему было не промолчать? Идиотка.

– Очень мило, – процедила мать Николая, отпивая чуть-чуть из бокала. Маша решила вообще не трогать вина. Мало ли, может, это алкоголь на нее так действует, что она ударения путает. Да еще в такой момент!

– Продолжу! – улыбнулся Николай. – Теперь, когда все в сборе, я хочу сделать кое-что, что давно должен был сделать, и на этот раз я хочу сделать это правильно.

– Что? Ничего не надо делать! – пробормотала Маша, желая единственно, чтобы этот вечер, так ужасно начавшийся, поскорее закончился. Но тут вдруг в их части ресторана погас свет, и официанты, числом пять человек, внесли свечи, горящие, как в церкви, на изящных и наверняка тяжелых металлических подсвечниках. Николай встал и подошел к Маше.

– Дорогая Маша. Мария. Я хорошо помню день, когда впервые увидел тебя, – сказал он, а пламя от множества свечей играло и меняло его лицо, делая его загадочным и странным, будто новым и чужим. – Ты была в офисе, на тебе было светлое платье. Кажется, даже не светлое, а совсем белое, как будто свадебное. Я подумал – вот это да, какая прекрасная невеста! Почему не моя? И тут ты посмотрела на меня, да так строго, что прямо ужас. И спросила, кого я ищу. А мне, знаешь, сразу вдруг захотелось сказать, что я ищу тебя. Но в тот момент ты бы меня неправильно поняла, – и Николай рассмеялся.

– Все ясно, дело в платье! – улыбнулась Ольга, но Николай на нее даже не посмотрел. Он смотрел на Машу, прямо ей в глаза, и от его взгляда по всему телу побежали искры, задрожали руки.

– И вот, ты стоишь здесь, рядом со мной, и я хочу сказать, что каждая минута, проведенная рядом с тобой, – это как кататься на карусели.

– Страшно? – спросил отец Николая, рассмеявшись. – Знаете, Колька, вообще-то, аттракционов боялся в детстве.

– Это потому, что ты мне в пять лет сказал, что не снимешь меня с цепочечной карусели, пока я тебе стих не расскажу весь, на память, – Николай тоже рассмеялся. – Я тот стих до сих пор помню. Но, отвечая на твой вопрос, скажу: влюбиться – это и страшно, и весело, и дух захватывает, и постоянно боишься, что все может кончиться. Вот тогда будет страшно, потому что ты остаешься один.

– Да у тебя вышла целая речь!

– Помолчи ты, – зашипела на Николая Александровича его жена.

– И вот, в кругу своей семьи, рядом с вами, Татьяна Ивановна, Андрей Владимирович, я хочу сказать тебе, Маша, Машенька, что я люблю тебя. Очень сильно. И хочу, чтобы ты стала моей женой. Не прямо сейчас! – Николай шутливо поднял руки вверх. – Но в отдаленном будущем, скажи, ты согласишься стать моей женой?

Маша ошеломленно наблюдала за тем, как Николай достал из кармана бархатную коробочку, а затем, о боже, он сделал пару шагов в сторону, прихрамывая, тяжело опустился на одно колено – так нелепо и по-рыцарски – и протянул ей кольцо. Все замерли, восхищенные и немного растерянные от неожиданности, и только официанты в ливреях стояли невозмутимо, как манекены. Маша вспомнила день, когда они с Николаем поссорились. Что она тогда сказала? Что он не собирался делать ей предложения, что он сделал его случайно, под влиянием минуты. Значит, он решил это исправить. Ему важно то, что она говорит, он помнит ее слова. Сердце Машино билось так, что она испугалась, что оно выпрыгнет у нее из груди. Банально звучит, но чувство было подлинным, и это было почти больно, почти страшно, почти возможно – чтобы сердце выпрыгнуло из груди. Он ее любит. Он так сказал. А она?

– Ну, что скажешь? – и Николай улыбнулся, немного взволнованно, словно боялся услышать что-то, кроме «да». От Маши всего можно ожидать. Сколько усилий пришлось приложить, чтобы она признала, что они вместе если не живут, то часто ночуют. Маша стояла, ошарашенная, с раскрытым ртом, будто потерявшая дар речи, но затем едва заметно улыбка подхватила сначала кончики ее губ, а затем и весь рот, ее румяные щечки, добралась до ее глаз, и они засияли.

– Ну, конечно, да! – прошептала она. – В отдаленном будущем.

– Ура! – захлопала в ладоши Ольга, решившая на целый вечер остаться душой компании. Николай вынул из коробочки кольцо, тяжелое, из белого золота, с большим бриллиантом в центре и россыпью бриллиантов поменьше, выстилающих изящный золотой изгиб кольца. Маша поразилась, насколько хорошо кольцо «село» у нее на пальце.

– Ты знал размер? – спросила она хитро.

– Мне любовь подсказала. Любовь и твое кольцо, что ты снимаешь перед тем, как идти в душ.

– Ах, какие ненужные интимные подробности, – фыркнула Татьяна Ивановна, краснея. Она никак не могла привыкнуть к этому. Ее дочь выросла. Ее дочь принимает душ в чужой квартире, выходит замуж.

– Вставайте же, а то будет травма колена, – перебил жену Андрей Владимирович, который, в силу многолетнего страдания от артрита, смотреть не мог на человека, травмирующего сустав, пусть даже и по такому чудесному поводу.

– Господи, папа! – возмутилась Маша, а Ольга и Анна Ви… Ве… Маша с ужасом поняла, что не помнит отчества смеющейся мамы Николая. Обе женщины синхронно закатили глаза. Жених – теперь уже официальный – поднялся с трудом и с помощью дяди Дмитрия.

– Да уж, нога затекла, – сказал он извиняющимся тоном.

– А ты рассказывал своим теще и тестю, как ты себе ногу прострелил? Это такая история, – заявил вдруг отец, и Николай задвигался значительно резвее.

– Хватит разговоров. Ну, подавайте уже нам лобстеров! – скомандовал Николай, и официанты со свечами невозмутимо удалились.

– Лобстеров? – переспросила Маша, с ужасом понимая, что испытания, выпавшие на ее долю, еще только начались. Лобстеры-шмобстеры. Да она понятия не имеет, как их есть. Огромные твари, как их чистить?

– А что, вы не любите лобстеров? – удивленно переспросила Анна Ви… Ве… вот черт.

– Я? Почему? Нет, я, отчего же… Я просто не… Кажется, их не едят с красным вином, – и Маша снова понесла какую-то чушь.

– А между прочим, Маша однажды сказала мне, что мои мозоли на руках оттого, что я постоянно ем лобстеров, – рассказал Николай, смеясь. Маша вежливо улыбнулась, кивая. Но про себя чертыхнулась. Определенно, у ее жениха слишком хорошая память.

Глава 14 Красивая жизнь и ее последствия

Есть лобстеров – целое искусство, и, к сожалению, Николай Гончаров был настроен решительно, он хотел лично обучить этому искусству Машу Кошкину, свою невесту. Морское чудовище терракотового цвета было принесено вместе с соусом, листиками салата, мисочкой с лимонной водой – мыть пальцы.

– Это очень просто! – заверил Машу Гончаров, а затем принялся колдовать, отрывая от чудовища лапки, пронзая их какой-то специальной тонкой вилочкой, которую, увидь она ее отдельно, Маша сочла бы рабочим инструментом стоматолога.

– Вкусно? – спросила Ольга, уплетая своего лобстера. – Я люблю их, ничего не могу с собой поделать. Понимаю, любить лобстеров – это совершенно для нуворишей, и все же…

– Почему же для нуворишей? – удивился Андрей Владимирович. – Мне вот тоже нравится, а у меня не то что состояния – даже машины нет.

– Да, но это мама была против. А я вот скоро буду сдавать на права! – усмехнулась Маша, а мама только фыркнула и уткнулась в своего лобстера.

– Надрезаем спинку тонким ножом. Мясо выскользнет само, – продолжал вести свою просветительскую деятельность Гончаров, скармливая Маше кусочки как своего, так и ее лобстера.

– По-моему, на вкус он такой же точно, как креветка, – фыркнула мама, а отец Николая заинтересовался тем фактом, что родители его будущей невестки – врачи. Так уж бывает, как только выясняется, что среди присутствующих на вечеринке людей есть профессиональный врач, всем резко хочется у него проконсультироваться. Впрочем, Андрей Владимирович не возражал – вопросы были по его части, тут он чувствовал себя в своей среде, как рыба в воде. Да, да, невролог. Невралгия тревожит? И суставы? Конечно, мы тоже с этим боремся. Ездили в Карловы Вары, в грязи валялись. Ага, как поросята. Нет, особенно не помогло. Уколы приходится назначать все равно. Что? Спина? Можно посмотреть? Тут? Ну, а почему нет?

Не прошло и десяти минут, как все старшее поколение мужчин сбилось в стайку на одной стороне стола, и, под коньячок, отставив лобстеров, принялись осматривать, обсуждать и ставить диагнозы. Оказалось, что дядя Дмитрий давно страдает болью в колене, причем страдание это умножается тем, что боль эта категорически не дает ему играть в любимый им теннис.

– Ну не люблю я плавать! – жаловался он. – Что это за спорт, где весь вопрос в том, сколько ты бассейнов проплыл? Мне скучно и грустно. И потом, я там один, и это тоже, знаете ли, неприятно. Вдруг чего случится, я пойду ко дну, и никто даже не заметит. Выловят потом, на следующий день, уже синего.

– Фу, папа, какие ужасные вещи ты говоришь! – возмутилась Ольга Дмитриевна.

– Я вот только не понимаю, почему вы в бассейне один? Ночью, что ли, ходите? – встряла мама, сломавшая, наконец, хребет своему лобстеру. – А где же служащие? А другие посетители? У нас в бассейне около дома вообще не продохнуть, поэтому Андрюша туда и не ходит, хотя ему тоже плавание показано. Лучшая реабилитация для позвоночника. А вообще, мы все сами виноваты в своих бедах. Валяемся на диванах.

– Папа говорит о домашнем бассейне, – нахмурилась Ольга Дмитриевна. – Знаешь, папа, я теперь скажу Зое, чтобы она слила этот бассейн к чертовой матери и никогда тебя больше туда не пускала. Раз у тебя такая фобия.

– О! – только и смогла пробормотать мама и обиженно уткнулась взглядом в распростертое нутро поверженного лобстера. Андрей же Владимирович, как ни в чем не бывало, поднял со стола рюмочку и продолжил обсуждать мази, припарки и процедуры.

Маша усмехнулась.

– Что, моя любовь, тебя так рассмешило? – спросил Николай. Маша склонила голову и облизнула губы.

– Теперь меня рассмешило то, что ты называешь меня «моя любовь». Прямо Марк Дарси.

– Кто такой Марк Дарси? Еще один твой поклонник, о котором я не знаю? Дизайнер?

– Что? – расхохоталась Маша. – Твоя ревность буквально поражает.

– Только ревность? – обиделся Николай. – А мое умение разделывать лобстера? Смотри, никаких мозолей!

– Я вот подумала, артрит – современная форма коммунизма. Уравнивает все социальные классы.

– Да, пожалуй, – кивнул Николай и незаметно подал знак официанту, чтобы тот начинал убирать со стола. Впереди еще был мильфёй, десерт, который, Николай знал, Маша любила больше других. В этом и заключалась задумка – показать Маше, что Николай знает ее и что напрасны все Машины страхи относительно того, сколь недолго они знакомы, как велика разница между ними – в любом смысле этого слова. Однако кое-чего он о Маше все-таки не знал.

Вечер закончился поздно, почти к полуночи, и родители с обеих сторон причитали, что завтра рано вставать, что рабочий день уже почти начался, а им еще до дому добираться. Маша светилась от счастья, и Ольга заметила (о чем не преминула поделиться с Колей), как Маша украдкой, время от времени бросает взгляд на кольцо.

– Видишь, – сказала Ольга тихо. – Я была права. Кольцо многое значит.

– Кольцо, но не цена кольца, – парировал Николай.

– Одно не идет без другого. Думаешь, она смотрела бы так зачарованно на простое кольцо из… я не знаю, из серебра?

– Уверена, что все люди продажны? – нахмурился Николай. – А мне показалось, что Маша тебе нравится.

– Маша – красивая юная девушка, и да, я не думаю, что она осознанно готовит захват компании.

– И ни на кого не работает, да? – уточнил Николай без тени улыбки.

– Однако не думай, что твоя святая Мария равнодушна к деньгам.

– Не меряй по себе. И потом, если уж на то пошло, на кого мне еще тратить деньги? – спросил Николай холодно.

– Просто будь осторожен, братец. Помни, что она пока что все-таки не твоя семья. Мы – да.

– Ты не волнуйся, я сумею о себе позаботиться. – Николай отвернулся, раздраженный донельзя Ольгиной прагматичностью, хотя ведь знал, чего от нее ожидать. Ольга всегда знала, чего хочет, умела ждать и умела нападать, и никогда не показывала своих чувств. Иногда Николаю казалось, что Ольга была бы куда уместнее его на посту руководителя их холдинга, но Ольга не хотела работать слишком уж много. Она любила себя в компании, а не компанию. Маша помахала Николаю рукой, показывая, что их машина приехала. Они возвращались домой на такси, папу, Андрея Владимировича, серьезно штормило после употребленного коньяка, но Николай Александрович, Гончаров-старший, поддерживал его до конца, пожимал ему руку, договаривался созвониться и назначить встречу в клинике – нужно же все-таки сделать этот чертов рентген.

– Маша, поехали со мной, а? – попросил Гончаров, отчего-то испытывая неприятную тревогу. Не то чтобы Ольгины слова подействовали на него, просто ему не хотелось сегодня оставаться одному.

– Я не могу. Мне нужно проводить родителей до дома. Ты видишь, как твой отец напоил моего папу.

– Это еще вопрос, кто кого напоил, – усмехнулся Гончаров. – Ладно, давай так. Я поеду за вами, и когда ты убедишься, что твои родители устроились и спят, мы поедем домой.

– Что с тобой? Ты выглядишь как-то… не так. – Машины брови чуть приподнялись от удивления. – Такой взволнованный.

– Не каждый день я обручаюсь.

– Не каждый? – переспросила она. – Раз в неделю? Ладно, поехали за нами, там решим. Но имей в виду, после такого испытания единственное, чего я хочу, – это спать.

– Ничего себе! – расхохотался Гончаров. – Не успели мы обручиться, как ты отказываешь мне в любви. Теперь я хочу тебя еще сильнее.

– Маньяк, – и Маша открыла дверцу такси. Там, совершенно недовольная задержкой, сидела мама. Ее распирало от вопросов, и ей не терпелось вывалить их все на Машину голову. Почему ты выпила этот бокал? С ума сошла? Ты назвала Николай чудны́м? Что за ерунда с этими лобстерами? Ты уверена, что хочешь породниться с этими снобами, которые плавают по ночам в собственном бассейне и боятся в нем утонуть?

– Они не плавают по ночам, – поправила маму Маша. – Он не сказал, что по ночам.

– Да уж, важная деталь! – фыркнула мама и только тут заметила, что Маша то и дело оглядывается назад. Мама повернула голову и увидела машину и Николая, сидящего на переднем пассажирском сиденье. Мама кисло улыбнулась. – Ты что, собираешься к нему?

– Ну да, – кивнула Маша, чувствуя себя невыносимо усталой, измотанной. Говоря правду, она бы с удовольствием осталась дома, но почему-то чувствовала, что именно сегодня Николай нуждается в ней больше, чем она – в отдыхе. Они обручены. Они все-таки поженятся. И, кажется, его семья приняла их не так уж плохо. Отцы вообще подружились на почве артритов, вот ведь чудеса. Поменяв платье, почистив наскоро зубы, побросав в пакет кое-какие вещи и бумаги, Маша выскользнула из своего дома напротив парка «Сокольники» и нырнула в гончаровский автомобиль.

Она мечтала об отдыхе и даже почти получила его. Дома, в Большом Афанасьевском, Николай за руку притащил Машу в спальню, усадил в кресло – вместо того чтобы, как Маша и ожидала, уложить на кровати – и удалился в ванную комнату с самым таинственным видом. Он набрал теплую ванну, добавив туда Машину пену, дававшую миллион пузырей. Николай зажег свечи и достал из шкафчика любимое Машино масло для тела, легкое, ароматное, с тонкими нотками мандарина и ванили.

– Сейчас будет главная часть нашего вечера, – улыбался он, наблюдая за чуть бледным, усталым лицом своей невесты. – Ты знаешь, я ведь еще и массаж умею делать.

– В тебе просто море достоинств, но зачем же ты все это время скрывал их?

– Потому что, откровенно говоря, предпочитаю, чтобы массаж делали мне. НО… – и он поднял в воздух обе руки, – сегодня твой вечер, и я собираюсь сделать все возможное… что такое… ты побледнела? Я сказал что-то не то?

Маша замотала головой, и сама не понимая, что именно не так. Внезапно закружилась голова, и она была вынуждена осесть на деревянную скамеечку в ванной, чтобы не упасть.

– Ух… что такое? – пробормотала она, стараясь дышать полной грудью. – Ты не мог бы выйти на секундочку.

– Никуда я не пойду. Что такое? Ты можешь сказать мне? Где болит? – Николай присел рядом, но Маша замотала головой.

– Мне нужно… нужно. Выйди, ну же! На минуточку!

– Но, Маша…

– Да что же это, я и в туалет не могу сходить? – возмутилась Маша, и только после этого Николая удалось выдворить из помещения. Маша же подтянула колени, обняла свои ноги, закрыла глаза и попыталась вдохнуть. Голова продолжала кружиться, к тому же было как-то странно нехорошо. Через несколько секунд она поняла, в чем дело, и бросилась к унитазу. Ее тошнило. Что это? Ее не тошнило с тех пор как… да никогда ее не тошнило. Что за ерунда!

– Так, дело серьезное! – Маша обернулась и с ужасом увидела, что Николай опять торчит в ванной, но сил жаловаться у нее не было. – Я вызываю «Скорую».

– «Скорую»? – вытаращилась Маша. – Нет, я не хочу ни в какую больницу. Мне плохо!

– Логика железная! – выкрикнул Николай, помогая Маше встать и добраться до раковины. – Мне плохо, поэтому я не поеду в больницу.

– Я не поеду, – повторила Маша, но тут с нею случился новый приступ. Николай стоял и беспомощно наблюдал за тем, что происходит. Он и сам побледнел так, словно ему тоже стало плохо, но это – от страха. – Позвони маме.

– Маме? Зачем? Она уже спит, наверное. Она ничего не понимает в таких делах, она же не врач.

– Врач! Она – врач! – простонала Маша.

– Да нет же, она… А, ты о своей маме, – дошло до Николая. Маша сидела на полу, бросив на колени полотенце. Заполненная пеной ванна стояла, так и не понадобившись.

– Ох, снова! – и Маша чуть не заплакала от досады. Ну надо же было в этот момент оказаться тут, с Николаем. Осталась бы дома, сейчас бы мама…

– Что? Да, да! – голос Николая заглушал звук льющейся воды. – Вырвало два, нет, постойте, три раза. Голова? Маша, у тебя кружится голова? – Маша кивнула, сил говорить не было. – Да, говорит, кружится. Усталость? Ну, конечно. Что? Сидит на полу. Поднять? И куда посадить? Что? На холодном? У нас теплый пол. Не понял. Беременна?

В теплом влажном воздухе, наполненном ароматом мандаринов и ванили, повисла пауза. Маша выпрямила спину и с ужасом смотрела на распахнутые глаза Николая. Беременна? Она?

– Теоретически, наверное, может, – медленно кивнул Николай. Его голос теперь звучал совершенно иначе. – Что? Привезти? Не знаю, ей плохо. В машине может же стать еще хуже. Да. Могу вызвать. Конечно, я могу вызвать кого угодно. И вы подъедете?

Вечер, закончившийся так хорошо в ресторане, получил неожиданное продолжение, которого Маша совсем не просила. Николай отбросил телефон и подсел к Маше на пол.

– Твоя мама сказала, что ты беременна, – пробормотал он, глядя на девушку совершенно новым взглядом. Так смотрят картину в старом доме, знакомую, привычную, красивую, конечно, но не вызывающую тем не менее истерик, когда вдруг выясняется, что картина эта написана рукой великого Ренуара.

– Моя мама-то откуда знает? – пробормотала Маша, пугаясь того, что, как это часто случалось, мама могла оказаться права. – Может быть, она добавляла ко всему этому такие слова, как «возможно» или «есть такая вероятность»?

– Маша, а что, если ты беременна? – прошептал Николай, и глаза его сверкнули. – Что ты чувствуешь? – и он вдобавок ко всему взял и положил руку на Машин живот, совсем как это делали в голливудских фильмах. Маша не чувствовала ничего, кроме новой панической атаки. Это называется: будем делать все постепенно? Обручение – год, свадьба – год или даже два. Окончание проекта парка в «Русском раздолье», а уж потом беременность, материнство, старость, внуки. Господи, вся жизнь пробежала перед глазами! Так, кажется, пишут в книгах. Не пробежала, пролетела.

– Маша, скажи что-нибудь, – Николай обнимал, растирал Машины плечи. – Я вызвал врача из нашей частной клиники. Твоя мама сказала, что тоже сейчас подъедет.

– Зачем? – простонала Маша. – Мне уже лучше.

– Хорошо, что стало лучше. Но рисковать ребенком нельзя, – улыбнулся Николай.

Маша изумленно посмотрела на него.

– Ты так говоришь, будто хочешь этого – и хочешь прямо немедленно.

– Ну, а почему нет? – удивился Николай. – Разве ты не хочешь ребенка?

– Я не знаю. Я просто не знаю! – воскликнула Маша со злостью.

– Все хотят ребенка, это нормально, – так же агрессивно ответил он. – А ты – нет. Разве это не странно?

– Считаешь меня странной? – чуть не расплакалась Маша. – Мы только сегодня познакомились с твоими родителями, а я уже беременна. Ни времени, чтобы узнать друг друга, ни возможности что-то спланировать.

– Ты не хочешь сидеть дома, да? Хочешь ездить за границу, отдыхать, тусоваться с друзьями?

– Да я даже не думала ни о чем этом, понимаешь? – Маша слышала свой голос, но не узнавала его. В горле першило, она пыталась откашляться.

– Хорошо, но если это уже случилось, что теперь? Можешь ты подумать об этом теперь? – холодно спросил Николай. Маша видела, что ее слова вызывают совершенно обратный эффект, и вместо понимания, кажется, начинается новый конфликт. Раньше чем Маша успела ответить на вопрос, в домофон позвонили. Приехал доктор, и Николай вышел, оставив Машу сидеть в ванной. Ей стало лучше, больше не тошнило, но все еще чувствовалась слабость в теле и это странное першение в горле.

Может она подумать о ребенке? Маша помнила, как родился Сашка, и в их доме напротив Сокольников все изменилось навсегда. Не то чтобы родители стали относиться к Маше хуже – нет, она никогда бы не сказала так. Мама всегда была заботлива, внимательна, иногда даже сверх меры. Да и Сашка был смешным, смешливым карапузом, разбойником и шалуном – с самого начала. Характер, видно, тоже рождается на свет. Маша играла с братом, меняла ему подгузники, забирала из садика, делала с ним уроки, пока ее авторитета еще хватало на то, чтобы усадить его за письменный стол. Они ругались, выясняли отношения, забирали без спросу вещи друг у друга, но утешали друг друга, когда кто-то разбивал коленку.

Маша любила братца и ни за что бы не хотела, чтобы их семейная ситуация была другой. Но родить ребенка – об этом она не задумывалась. Разве что в каких-нибудь розовых мечтах о Роберте, в которых их идеально счастливая семья обедала за большим столом, подозрительно похожим на тот стол, что стоял дома у родителей. И Маша, в мечтах сказочно красивая, улыбаясь, поглаживала по голове сына, разговаривала с дочерью. Это – если Маше удавалось домечтать до этого места, не уснув. Обычно она засыпала вскоре после свадьбы.

– Маша, мы зайдем? – спросил Николай, и Маша заставила себя подняться.

– Я сейчас выйду! – крикнула она и подошла к зеркалу. Действительно, бледная, как смерть. Маша достала из стаканчика свою зубную щетку (нет-нет, она не живет здесь) и наспех почистила зубы. Освежившись и умывшись, Маша почувствовала себя чуть лучше.

– Ты скоро? Ты в порядке? – беспокоился Николай, но Маша уже открыла дверь и зашла в спальню. Там ее ждали Николай и незнакомый мужчина в светло-синей форменной одежде, в уличной обуви, с колпаком на голове и с чемоданчиком в руках.

– Вот, Маша, – сказал Николай, махнув в ее сторону, словно в комнате было еще с десяток бледных девиц, и можно было запутаться.

– Ну, рассказывайте, – сказал мужчина.

– Вы со «Скорой»? – на всякий случай уточнила Маша неприятно хриплым голосом.

– Вы всегда так хрипите? – тут же спросил доктор.

– Она может быть беременна, – вклинился Николай.

– Это мы выясним. Вы можете прилечь? – заверил его врач, и от этой конкретности Маше стало окончательно не по себе. Получается, если бы она была нормальной девушкой, она должна была бы обрадоваться новости о беременности. Все женщины радуются такому. Ну, почти все, за исключением тех, кто не планировал этого. Эти-то как раз могут испытывать отчаяние. Маша, определенно, не в отчаянии. Напугана – да, взволнована – тоже, хрипит опять же. Но не в отчаянии. Уже неплохо.

– Что вы будете делать? Укол? – спросила Маша испуганно. Врач улыбнулся и покачал головой.

– Не волнуйтесь, я только посмотрю живот. Когда у вас были последние месячные?

– Я… так, где-то три недели назад, – прикинула Маша, пока врач аккуратно мял ее живот. Больно не было, и это радовало. Николай стоял в дверном проеме и смотрел на происходящее с такой серьезностью, как будто решалась судьба целого государства. Наследник. Господи. Он хочет наследника. Маша вспомнила все дурацкие истории из любовных романов, где виконт или наследный принц всегда хотел наследника и всегда получал его – мальчика. А что, если у Маши родится девочка? Черт, надо остановиться, иначе она начнет паниковать из-за самых призрачных страхов.

– А почему вы решили, что беременны? – уточнил доктор со всей возможной вежливостью. Маша посмотрела на Николая.

– Вот – он так сказал. Я вообще ничего не решала.

– Ага, – хмыкнул доктор и пометил что-то в блокноте. – Откройте рот.

Маша послушно распахнула рот, и мужчина принялся рассматривать что-то, освещая себе путь среди слизистых специальным фонариком.

– Ну как? – спросил Николай, когда осмотр полости рта закончился. Маша хрипло рассмеялась.

– Думаешь, беременность будет видна прямо из горла?

– Маша, ну что с тобой? – возмутился Николай. – Не будь ребенком.

– Я не могу быть ребенком, если я жду ребенка? Верно? – парировала Маша довольно обиженным тоном. Николай фыркнул, но в дальнейшую полемику вступать не стал, вместо этого посмотрел на врача. Тот старательно игнорировал его взгляд.

– Давайте сделаем тест, а затем уже я вам сделаю укол.

– А ей можно уколы – в таком положении? – сразу заволновался Николай. В дверь снова позвонили, и он был вынужден развернуться. Слова врача нагнали его в коридоре:

– Я не думаю, что Мария Андреевна беременна. Но, как я сказал, мы сейчас сделаем экспресс-тест.

Приехала мама. Они с врачом обсудили ситуацию, употребляя слова и выражения, делающие весь разговор непереводимым для простых смертных. Впрочем, смысл кое-каких слов был Маше понятен. «Асфиксия», «начавшийся отек гортани», «первичная реакция», «антигистаминные препараты» и «никогда раньше ничего подобного».

– Правда, она никогда раньше и лобстеров не пробовала, – пояснила мама извиняющимся голосом, а доктор с пониманием кивнул. – У нас в доме их не подают, знаете ли. – И Татьяна Ивановна бросила на будущего потенциального зятя взгляд, полный возмущения.

– Что такое? При чем тут лобстеры? – растерялся Николай, глядя на то, как Маше делают укол в попу.

– У девочки их непереносимость, аллергия. Пищевая реакция, – пояснила мама.

– На лобстеров? – вытаращился Николай.

– Между прочим, далеко не такой редкий случай, – кивнул врач. – Морепродукты исключительно аллергичны. Но мы вовремя сделали укол, так что не волнуйтесь. Отек спадет через пару часов.

И доктор закрыл свой чемоданчик. Николай расплатился, а когда вернулся в комнату, Маша уже стояла одетая, рядом со своей матерью. Растерянно переводя взгляд с одной женщины на другую, Гончаров нахмурился.

– Уходишь? Почему?

– Маше нужно оставаться под присмотром медика, – пояснила мама, но Николай знал, видел это в Машиных глазах – дело не в этом.

– Останься, – попросил он.

– Мне… мне нужно подумать.

– Я не хочу… Я знаю, я не должен был так реагировать. Я просто так обрадовался, что… Я решил, что ты беременна.

– Я не беременна, я просто напугана. Это не значит, что я против. Просто нужно время, понимаешь? Не все сразу, не все сегодня. Я… я приеду завтра, хорошо? – Маша потянулась и поцеловала Николая в губы. – Я не обиделась и надеюсь, ты тоже.

– Нет, – пробормотал Николай, притягивая Машу к себе. Татьяна Ивановна демонстративно отвернулась, делая вид, что все эти шуры-муры происходят не на ее глазах.

– Мне просто нужно отдохнуть, – шепнула Маша и выскользнула из рук.

Глава 15 Ключ от квартиры, где деньги лежат

С приходом зимы желание вставать из постели исчезало почти полностью, и этот рывок от большой кровати в гончаровской спальне до прохладной, несмотря на теплый пол, ванной был почти подвигом. Подобные подвиги Маше приходилось теперь совершать каждый день, после того, как на Москву упал снег. В этом году позже, чем обычно, первый снег появился только в декабре, но тем болезненнее была эта перемена. Снега выпало сразу много, целых девять сантиметров, если верить метеорологам, и одним махом усталые, но еще зеленые газоны окрасились в белый цвет, а москвичи нацепили шапки и подняли воротники у своих пальто. Откуда бы ни дул ветер, это был ветер северный – ледяной, кусачий, бесцеремонный тиран, дающий пощечины бегущим по дорогам людям.

Вставать в доме Николая было особенно тяжело, ибо рядом лежал змей-искуситель, готовый в любую минуту отменить и работу, и весь день, объявив какой-нибудь выходной в честь особенно удачной яичницы-глазуньи.

– Но разве тебе самому не нужно на работу? – смеялась Маша, разглядывая своего взрослого серьезного жениха, переворачивающего кухню вверх дном ради двух тарелок с завтраком.

– Ну ее, – качал головой Николай. По необъяснимым причинам из них двоих именно Маша была более привязана душой к тому, что происходило на их поле. Ее тянуло туда, и ей так нравился вид на зимний поселок сейчас, когда все канавы и траншеи присыпало белым и остались только красивые дорожки и заборчики, новенькие домики, таунхаусы и дуплексы в уже отстроенной первой очереди поселка, теплый свет в окнах. Канадская технология позволяла лепить домики, как горячие пирожки, и к Новому году в первых домах уже собирались давать ключи.

– У меня встреча с рекламщиками, Коля. Мне нужно попасть на поле. – Маша сидела, завернувшись в плед, на высоком стуле и болтала ногами в ожидании завтрака.

– Рекламщики? Что, Ольга решила усилить воздействие на несчастную целевую аудиторию? Неужели продажи ее не устраивают? – покачал головой Николай.

– Зимний блок рекламы отличается от летнего, но мы собираемся сделать нечто новое к весне. Кроме этого, я хотела заехать в контору, взять документы по земле под парк. Ольга просила завезти.

– Гхм, а они уже готовы? – удивился Николай. – Так быстро?

– Регистрация протокола идет месяц, – пожала плечами Маша. Слушания в деревне прошли «на ура», и это, между прочим, не без помощи Маши Кошкиной. Весь ноябрь она потратила на то, чтобы сделать ознакомительные материалы, обойти жителей деревни, еще раз поговорить с людьми, опросить их мнение. Результат – слушания вышли гладкими и ровными, как вода в горном озере. Никто не бросил камня, не пустил по воде кругов, даже ветер не подул. На все слушания ушло всего два часа.

– Ох, откуда в тебе столько желания работать, не понимаю.

– Слушай, а давай устроим в поселке праздник в связи с выдачей первых ключей, – ответила Маша, игнорируя вопрос о своих амбициях. – Ты понимаешь, я езжу мимо, вижу столько незаконченных поселков с домами, как обломками недолеченных зубов, – там масса людей заплатила деньги, чтобы не получить ничего. Все вокруг боятся, что строительство за городом будет долгостроем.

– Любой, кто приедет к нам на поле, поймет, что «Русское раздолье» – живой поселок.

– Любой, кто приедет, – согласилась Маша. – Но есть же те, кто не доедет.

– Так они и праздник твой не увидят, – пожал плечами Николай. – Только лишние деньги потратим, а бюджет уже и так весь выбран. Ольга будет против.

– Не думаю. Ты посмотри на это с другой стороны. Если устроить все правильно, с лентами, подарками, банкетом в офисе, пригласить пару правильных журналистов, то информация о том, что «Русское раздолье» открыло зимний сезон для своих жителей, попадет в газеты, интернет-порталы, на всякие-разные сайты, рекламирующие недвижимость. Главное, подготовить эту пиар-площадку.

– Пиар-площадку? Ох, не нравится мне эта осведомленность, – вздохнул Николай. – Ты слишком много общаешься с моей сестрой. Амбициозная жена, которая только спит и видит, как убежать на работу, – это не моя мечта.

– Да, я знаю, твоя мечта – безынициативная жена, сидящая дома с десятью детьми.

– Между прочим, я никогда не считал тебя безынициативной. Но сидеть дома с детьми – так ли уж это плохо? Я не против, чтобы у тебя были какие-то занятия для себя.

– Фитнес, шопинг, мопинг?

– Мопинг? Это что еще за зверь? – рассмеялся Николай. Он поставил перед Машей тарелку, чмокнул ее в нос, а затем и в губы, ясно давая понять, что не собирается снова ругаться по поводу их жизненных планов, да еще и с утра пораньше. Благополучная личная жизнь, как выяснилось, состояла из постоянных споров и выяснения если не отношений, то планов, представлений о мире, добре, зле и о том, кто и что должен и, главное, НЕ должен в семейной жизни. Машины представления обо всем рождались из примера ее собственных родителей, где мама была кем-то вроде королевы-пчелы, командовала папой, решала все вопросы, начиная с того, куда поехать на лето, заканчивая тем, стоит ли покупать машину. Ну, и немного, совсем малое количество Машиных представлений о семье было получено в ходе прочтения романов и просмотра фильмов о любви. Однако эти представления сильно расходились друг с другом, часто заканчивались на том, чтобы принести что-то в жертву, спасти кого-нибудь или совершить какое-нибудь подходящее случаю геройство. И даже сама Маша, имеющая теперь опыт этой самой личной жизни, понимала – романы создавались только для того, чтобы читать и откладывать в сторону. К реальной жизни они имеют крайне отдаленное отношение.

– Ладно, не будем. Скажи лучше, ты совсем не одобряешь мою идею с ключами? – спросила Маша примирительно, отламывая кусочек хлеба. Николай хитро улыбнулся.

– На самом деле, идея хорошая. Я поговорю с Олей. А ты – тебе придется рассмотреть другую идею с ключами.

– Какую? Только не говори, что мы переносим сроки их выдачи. У нас же все почти готово. Мы говорили – к Новому году! – тут же завелась Маша.

– Нет-нет, ничего мы не переносим. Маша, я настаиваю, чтобы у тебя были ключи от моей квартиры. Ты приезжаешь сюда только со мной, никогда сама. Если я хочу увидеть тебя дома, я должен сам тебя привезти, иначе ты уезжаешь в Сокольники.

– Там мой дом, – пробормотала Маша, вздыхая. Предчувствовала же, что у Николая что-то припрятано в рукаве.

– Там дом твоих родителей, – нахмурился Николай. – Я не понимаю, что плохого в том, чтобы у тебя были ключи. Вот сегодня – я уеду на встречу с банкиром и приеду только часов в десять, и я мечтаю, чтобы, когда я открою дверь, тут горел свет во всех комнатах и чтобы я нашел тебя в одной из них.

– Я выключаю за собой свет! – пискнула Маша, хотя это и было не так. Она боялась темноты и размера их двухуровневой квартиры и втихаря оставляла свет. Николай уже почти перестал ворчать по этому поводу.

– Я дам тебе ключи, и ты их возьмешь. Это будет маленький праздник для меня. Маша, да все твои вещи здесь!

– Не все! – возмутилась она. Хотя в последний раз, когда она ночевала дома, а это было дней пять назад, она не смогла найти запасного бюстгальтера – все они были уже перевезены. И ее компьютер теперь стоял в гостевой комнате, плавно превращавшейся в Машин кабинет.

– Ты возьмешь ключи? – строго спросил Николай, чувствуя слабину и брешь в Машиной борьбе за независимость. Маша улыбнулась и кивнула, тогда Николай решил брать быка за рога. – И нам нужно назначить дату свадьбы.

– Что? Уже? – испугалась Маша.

– Не могу понять, тебя пугает сам факт того, что ты станешь моей женой или ты боишься свадьбы, белого платья и всего такого?

– Господи, точно, это же будет целое дело. Гости, букет и все такое. Целоваться и участвовать в конкурсах! Твой папка снова будет щипать меня за щеку.

– Значит, тебя пугает свадьба. Я бы предложил тебе пожениться тайно и никого не звать, но, боюсь, этого нам не простят никогда. Причем как твои родители, так и мои. Ладно, Маша, не надо паники. Нам надо только назначить дату и сообщить о ней родителям. Им и этого будет пока достаточно. Скажем, весной, в мае?

– Ага, кто в мае женится, потом всю жизнь мается, – хихикнула Маша.

– Что за глупости? Ну, хорошо, июнь? Можно провести церемонию на природе. Я знаю одно место в Италии, там, где мамин любимый горнолыжный курорт. Мы поедем туда на Рождество, так что сама увидишь. Исключительно красивое место: горы, природа просто ошеломительная. Можно построить террасу. Ладно, это детали.

– В Италии? – нахмурилась Маша. – С каких это пор русские загсы стали располагаться в итальянских горах? И потом, ты же не любишь заграницу!

– Маша, не смеши меня. Я хочу, чтобы наша свадьба стала незабываемой. Можно, конечно, пожениться тут, но ради такого случая я все-таки предпочту Италию, особенно учитывая то, как моя семья ее любит. Мама вряд ли поедет в Сочи. Впрочем, если ты придумаешь чего-нибудь поинтереснее… Я открыт для предложений. Ты доела свою яичницу?

– Я не хочу. Нет аппетита.

– Тошнит? – усмехнулся Николай. – Вроде лобстеров я тебе не подавал. Ладненько, давай собираться. Договорим по дороге. Значит, решено? Вечером водитель привезет тебя сюда?

– Ладно, – с неохотой пробормотала Маша.

– Привезет тебя домой, – добавил Николай, сознательно выделяя слово «домой».

Итак, они живут вместе, и это – состоявшийся факт. Всю дорогу до «Раздолья» Маша раздумывала об этом. Она не брала ключей до этого вовсе не потому, что не хотела. Ей нравилась квартира – да кому она не понравится-то? Нравилось пить кофе по утрам, просыпаться вместе в их огромной кровати, читать книги, сидя в удобном кресле в их библиотеке, нравилось ждать Николая, пока он работал в кабинете. Нравилось гулять по улицам тихого московского центра. Не было ни единой причины, говорившей против подобного развития событий. Они живут вместе, они собираются пожениться в июне. Пожениться в Италии. Нет, Маша вовсе не была против всего этого. Какая Золушка будет против планов своего принца на их счастливое будущее? Она просто боялась, как говорится, сглазить. Все было слишком хорошо, даже с учетом того, как много они спорили и ругались.

– Ты сегодня какая-то странная, – пробормотала Юля, глядя на то, как Маша битый час смотрит в окно на уже законченную часть поселка и улыбается.

– Мы назначили дату свадьбы, – поделилась Маша и заулыбалась еще шире.

Юля хмыкнула и кивнула.

– Осторожно, рот порвется, – бросила она. – Да ладно, поздравляю, поздравляю. Значит, мадам Гончарова?

– Господи, еще одна вещь, о которой я вообще не подумала! – воскликнула Маша. – Что со мной не так? Я боюсь самой мысли о детях, боюсь свадьбы и всего, что с ней связано, вдобавок к этому я даже не пыталась представить, каково это будет, стать Машей Гончаровой. Я всю жизнь была Кошкиной. Хотя…

– Что? – оторвала взгляд от бумаг Юля, и Маша тут же вспомнила, что Юля была давно и безнадежно влюблена в Роберта Левинского, под чьей фамилией в свое время мечтала ходить и Маша. Как странно, ведь про его фамилию Маша мечтала, она представляла, как их будут называть супругами, как она будет приходить, скажем, в офис и на проходной показывать пропуск. Маша Левинская.

– Ничего, – покачала головой Маша. Не Юле же об этом рассказывать. Достаточно с нее и того, что Роберт смотрит на нее, словно не замечая. Как он в ее присутствии разговаривает по телефону с Ольгой Чезгановой! Кто бы мог подумать! Роберт Левинский и двоюродная сестра Николая Гончарова Ольга. Впрочем, если вдуматься, в этом не было ничего странного. Ольга была во всех смыслах отличной партией. Она была не только из хорошей семьи, не только уважала и понимала многое в архитектуре, не только была богата и влиятельна, но еще – и это следовало признать – была красива и умела держаться, как королева. Вместе они с Робертом составляли красивейшую пару. Его чисто английский, бог весть откуда взявшийся лоск и ее царственная манера. Просто Диана и Доди. Виктория и Дэвид Бекхэм. Впрочем, нет, на футболиста Роберт не был похож.

– Так, что у нас по программе? – спросила Маша у Юли, и та кивнула на пачку бумаг на Машином столе. Весь остаток дня прошел в трудах праведных, встречах с рекламщиками, разборе полетов по прошлой рекламной кампании, спорах о будущих концепциях и планах. Часам к шести Маша добралась до городского офиса их архитектурного бюро, откуда в свое время ее забрал к себе Гончаров. Маше нужно было взять документы на земли под парк, но когда она вошла в здание, прошла турникеты охраны, завернула в коридор, за которым открывался вид на просторное, высокое, со стеклянными потолками помещение, сердце ее странно защемило. Ностальгия? Машина взрослая жизнь начиналась здесь, за одним из этих серых столиков, разбивающих помещение, как клеточки – шахматную доску. Она была пешкой в этом кубике, мечтала, чтобы ей позволили сделать ход. Сейчас у входа ее ждет автомобиль, она занимается продвижением в жизнь проекта целого городского парка. Вернее, загородного парка, хотя, если судить по тому, сколько именно жителей будет в их «Русском раздолье», поселок смело можно назвать маленьким городком.

– Маша? Какими судьбами? – сверху, с лестницы, на Машу смотрел Борис Яковлевич Щучка, страшный кошмар, пугавший ее раньше до такой степени, что, если ей удавалось увидеть его там, на лестнице, первой, Маша бросалась под лестницу, вжималась в стену, чтобы остаться незамеченной. – Слышал, вы назначили дату свадьбы? Поздравляю! Я всегда знал, что ты далеко пойдешь.

– Я приехала за бумагами по парку, – сухо пробормотала Маша, в сознании которой «пойти далеко» и «удачно выйти замуж» были очень разные понятия. Как построить дом и выиграть в лотерею. Везение, слепое везение – а ей хотелось складывать кирпичи, как дядюшке Тыкве. Ей хотелось заниматься чем-то стоящим.

– Да, да, да. Парк. Бог с ним. Хочешь, пообедаем? Я угощаю? – это предложение поразило Машу так, что если бы Щучка прямо сейчас сорвал бы с себя всю одежду, Маша и то удивилась бы меньше.

– Пообедать? Со мной? – изумленно переспросила она, надеясь, что просто ослышалась.

– Конечно. Тут неподалеку отличный открыли ресторанчик с суши. Ты любишь суши?

– Ой, нет. Суши – это же морепродукты? – улыбнулась Маша, чувствуя себя нехорошо при одной мысли о еде. – У меня аллергия на лобстеров. Бог знает, на что еще.

– Аллергия на лобстеров – это прямо высший класс! – расхохотался Щучка. – Прямо в яблочко.

– Я бы так не сказала, – обиделась Маша. – Мне даже врача вызывали, между прочим. Делали укол этого… антигистаминного.

– Да что ты! – продолжал глумиться Щучка. – Ну, сочувствую. Это же так сложно – исключить аллерген. В твоем случае просто невыполнимая задача. Лобстеры – они повсюду.

– Смеетесь? – фыркнула Маша, но Щучка заверил ее, что он просто шутит – по-дружески, ибо они же с Машей всегда были друзьями. А между друзьями какие обиды! Он сбежал вниз по лесенке, похлопал Машу по плечу, отчего ей стало совсем не по себе, а потом, к ее облегчению, убежал на какую-то «срочную встречу», договорившись быть на созвоне. Никогда до этого они с Щучкой на созвоне не были. Как только он ушел, из глубины коридора на свет выполз Степочка, стоявший там «до времени» с грязной чашкой в руках.

– Ты теперь принадлежишь к касте «высших», это факт. Никогда не видел, чтобы Щучка так распинался, – усмехнулся он. – Лобстеров предлагал?

– Дались вам всем эти лобстеры! – возмутилась Маша. – Меня тошнит от них. И от Щучки – особенно его любезность еще более ядовитая, чем улыбка убийцы.

– У меня лобстеров нет, но есть «Доширак». Могу предложить.

– Предложи, – улыбнулась Маша и радостно поскакала за Степочкой в цитадель безделья и неги – в серверную. Они сидели, болтали, заваривая быстрые китайские макароны, смеялись над прошлой «Мафией», где Гончаров, объединившись со Степочкой в преступный союз, обманул всех и вся.

– Твой жених – тот еще криминал, – признал Степа, и в его устах это был комплимент. Маша рассмеялась, стараясь справиться с приступом дурноты, который накатил на нее. Странно. Отчего бы? У этого «Доширака», запах, конечно, не очень. Химикалии, из которых на уроке химии в школе можно было бы взрывчатку сделать. Но ведь не лобстер.

– Что ж это такое со мной? – спросила Маша, вдыхая глубоко и резко выдыхая.

– Мать, ты дура, да? – рассмеялся Степочка, и Маша побелела от подозрения, которое в этот раз подтвердилось. Через полчаса, сидя в Степиной серверной, Маша выяснила, что она беременна. На этот раз никакой аллергии. Две полоски – в лучшем виде. Свадьба в июне? Сколько же тогда будет месяцев? Шесть? Нет, пожалуй, уже семь. Маша лихорадочно подсчитывала сроки.

Глава 16 Ошибочка вышла

Девяносто девять и девять процентов, что в ее теле живет ребенок. Похоже на сюжет из фильма ужасов. По крайней мере, страшно так же, как и при просмотре «Чужого». Маша стоит на улице, смотрит, как машины месят колесами жидкую снежную кашу. Снег тут, в центре, темно-серого, ближе к хаки, цвета. Теперь все по-настоящему. Она должна была догадаться, когда ей становилось дурно при виде яичницы, могла предположить что-то подобное, когда прикосновения Николая к ее груди стали скорее болезненны, чем приятны – такими чувствительными стали ее соски. Все реально, и внутри у нее кто-то живет. Можно ли уже считать его кем-то? Ну, не чем-то же в любом случае. Он, скорее всего, размером с семечку, но это уже человек.

– Мария Андреевна, вас проводить? – голос заставил Машу обернуться. Ее водитель стоял на тротуаре и смотрел на Машу с беспокойством. Водитель был надежным, старым, проверенным, преданным клану Гончаровых. У него была жена и трое детей, а теперь еще и домик в «Раздолье» – в рассрочку без процентов, со скидкой и по цене строительства. Потому что свой.

– Что? Нет, не нужно, поезжайте домой. Я хочу подышать воздухом, – сказала Маша, причем чистую правду. Холодный воздух казался ей вкуснее теплого, того, что в квартире, словно тут, на ледяном ветру, кислороду было больше. Она дышит за двоих. Сколько кислороду нужно семечке?

– До завтра, – пробормотал водитель, все еще стоя на месте. Что-то в решительном взгляде Марии Андреевны мешало ему уехать, он словно предчувствовал что-то, но не мог понять, что именно. Мужчины не слишком сильны в предчувствиях. Женщины – иногда тоже. Маша не догадывалась о том, что происходит с ее телом. Ни на секунду, ни сном ни духом. Слепа, глуха, глупа. Что ты скажешь теперь, Машенька? Придется ведь сказать Гончарову.

Тут Маша улыбнулась, вспомнив прошлый раз, когда она была беременной – предположительно. Он бегал по дому и кричал, что беременность – это самое важное на свете. Он определенно, захочет ребенка. А теперь, стоя у калитки во двор в Большом Афанасьевском, Маша поняла, что тоже хочет ребенка. Боится, конечно. В ужасе, в панике, с испариной на лбу, боится до тошноты, но – хочет. Это – настоящее. Все, что было до этого, было только игрой солнечных лучей на светлых стенах, призрачными мечтами, принимающими форму облаков. И эта разница между подлинным и всякой ерундистикой стала совершенно очевидной для Маши, словно для нее вдруг открылся третий глаз, позволяющий смотреть не на, а сквозь вещи. Рентген для беременных.

– Добрый вечер, – поздоровалась Маша с охранниками, спящими за пластиковым окошком в своей аскетичной келье. Диван, телевизор, два стула, журнал, чтобы записывать посетителей, которым, впрочем, почти никогда не пользовались. Друзья и родственники проживавших тут, в этом элитном доме, в гробу видали охранников с их журналами, и не то что паспорта, фамилии отказывались называть, да еще возмущались. Кто его знает, кого принесет в такой дом. Спросишь вот так паспорт у какой-нибудь шишки, и выкинут с работы, да еще с волчьим билетом, что потом ни на одно приличное место не устроишься. Боялись.

– Добрый вечер, проходите, – кивнул охранник, строго, но отнюдь не враждебно, а просто показывая значимость свою. Это была, кажется, новая пассия владельца пентхауса на двух уровнях. Добро пожаловать! Паспорта и фамилии теперь спрашивали только у разносчиков пиццы и ремонтных рабочих. Девушка ни к той, ни к другой категории не относилась. И хотя охранник не понимал, что именно нашел владелец пентхауса в этой, в общем, довольно обычной девушке – разве что ее молодость, вопросов ей он не задавал.

Маша прошла к лифту через мраморный холл и нажала кнопку. Лифт открылся мгновенно, так тихо, что Маша даже не сразу заметила это – словно в прострации, она смотрела в какую-то условную точку на стене, думая о том, как именно скажет Николаю о своей беременности, какие слова для этого подберет, какую одежду наденет. Только когда двери с той же бесшумностью начали закрываться, Маша встрепенулась и зашла внутрь. Зеркало отразило бледную, перепуганную женщину в шапке не в цвет пальто. Маша не умела одеваться, и хуже всего дело обстояло именно с верхней одеждой зимой. Во-первых, не было у нее никогда выбора из десяти шапок и двадцати шарфов. Темная шапка, светлая шапка и вот эта – светло-голубая. Все, других шапок не было.

Николай много раз намекал, что надо бы Маше заняться своим гардеробом. Мол, его жена не может таскаться везде в джинсах и кедах, что пальтишко с капюшоном – вещь, конечно, хорошая, но… И за этими «но» вставала вся Машина дальнейшая жизнь. Она больше не Маша Кошкина, взбалмошная и своевольная дочь врачей, устраивающая беспорядок в комнате и отдающая свои грязные вещи маме, чтобы та постирала. Она – невеста Николая Гончарова, успешного бизнесмена из богатой семьи, и он, конечно, ожидает от нее соответствия. Сможет она? И в чем именно это соответствие должно выражаться? Ведь не только в одежде. Господи, она же будет матерью! Это значит, она должна будет воспитывать настоящего человека – сама воспитывать. А ведь ей совершенно ничего об этом неизвестно.

– Я не смогу! – выдохнула она, выходя из лифта, но что-то внутри тут же ответило ей: «Тебе придется измениться». Маша нашла себя стоящей перед дверью в квартиру, словно она забыла, что нужно делать дальше. Ей вдруг даже показалось на секунду, что она приехала сюда по ошибке, перепутала адреса, совсем заработалась, и вместо отчего дома приперлась сюда. Что теперь? Звонить? Нет же, глупая, его нет дома. У тебя ключи. Он дал тебе ключи, они лежат в твоем рюкзаке за спиной, в отделении, где валяется проездной, который ты теперь используешь так редко. А между прочим, наши люди в булочную на такси не ездят.

Ладно, успокоимся. Маша достала ключи – их было два, один от калитки на улице, другой от квартиры. Еще – домофон и какой-то специальный жетон, чтобы открывались ворота на паркинг, но это ей ни к чему, она машину не водит. «Пока не водит», – с удовольствием подумала Маша. Все в семье Гончаровых при автомобилях. Николай вообще постоянно ездит без водителя, хотя он у него есть. Никакая мама не запретит Маше водить, если ее муж будет «за». Ее муж… Что такое? Маша повернула ключ, повернула его в замке – аж два раза, но дверь и не подумала открываться.

– Что за ерунда? – сказала она вслух, озадаченно глядя на замок. Попробовав еще – с тем же результатом, Маша бросила рюкзак на пол и склонила голову в задумчивости. Дверь не открывалась. Определенно она что-то делает не так, и закрывает все вместо того, чтобы открывать. Но ведь так все ключи работают: в одну сторону крутишь – они открывают, в другую сторону крутишь – закрывают. Она покрутила в обе стороны, и результат был одинаков. Чертовщина. Маша достала из рюкзака телефон.

– Алло! – сказала она прежде, чем металлический голос ответил ей, что абонент недоступен в данный момент. Ну, естественно. Абонент недоступен. Чертов абонент, у него тут беременная невеста застряла перед чертовой дверью в его чертовом доме, потому что он сам, чертов абонент, просил ее быть вечером в его чертовой квартире, а теперь его нет, он недоступен.

– Не слишком ли много чертей? – спросила Маша саму себя. Ведь, в самом деле, Николай не виноват в том, что его глупая женщина не может справиться с замком. Видимо, нужно подумать и найти какой-то фокус. Он не может быть слишком сложным, не может быть заморочек, которые требовали бы секретного кода или отпечатка пальцев. Маша сама сто раз видела, как Николай открывает эту дверь. Он просто крутил ключ. Ничего он больше не делал – просто крутил ключ, и дверь открывалась. А теперь не открывается. Маша кинула ключи на пол и закрыла лицо руками. Слезы так и просились на глаза, злые слезы. Попадись ей сейчас Николай, она бы в него ключами швырнула и уехала бы. Что ей делать? Сидеть? Ждать у моря погоды? Она позвонила еще раз, но абонент остался таким же недоступным. Маше предложили оставить сообщение, но она побоялась – наговорит еще каких-нибудь глупостей. В таком-то состоянии она на многое способна. Маша взобралась на подоконник в холле и подтянула ноги. За окном уже стемнело, и улицу было видно лишь частично, там, где горели фонари. Вид из окна был сказочным. Мягкий снежок тихо падал на асфальт, вечерние прохожие поспешно топали по своим делам, с трудом расходясь на узеньких тротуарчиках, машины медленно уплывали вдаль, проезжая мимо строгого Булгакова на большой торцевой стене, беспокойного, словно желающего что-то сказать. Сверху, над ним, сидел черный кот.

У Маши заняло около сорока минут изучить улицу, дома и стены досконально, потом еще полчаса она играла с телефоном, смотрела смешные видео, читала новости и даже курсы валют – от окончательной скуки. Абонент не появился, наверное, он ужинал с банкиром в бункере. Вот ведь олигархи-аллигаторы недоступные. Машин телефон, непривычный к такой нагрузке, умер, когда Маша смотрела ролик, где мужчина арабской внешности бежал со всех ног по большой автомагистрали, догоняя сбежавшего от него верблюда. Верблюд шпарил, что есть мочи, и если уж на то пошло, Маша поставила бы на верблюда, но мужчина верил в себя, знал, чего хочет и не замечал препятствий. Если бы сейчас там был олимпийский комитет, мужик выиграл бы все золото мира во всех категориях, связанных с бегом.

– Ладно, это какой-то бред! – сказала Маша громко, поежившись от собственного голоса, отдававшегося эхом от стен. За полтора часа, что она просидела на подоконнике, на их этаж никто не пришел. Вот она, элита – всего пара квартир на пролет, но и в них, считай, никто не живет. Умирать будешь, никого не дозовешься. Охранников разве. Маша встала, пытаясь навскидку определить, сколько сейчас должно быть времени. Часов у нее не было – счастливая. Хотя, по правде, просто привыкла, что время живет в телефоне, на ярком табло в автомобиле, на каждом столбе в городе, в больших круглых часах в офисе. Не поздно ли еще ехать к родителям? Что поделать, не сидеть же ей тут до утра. Кто знает, когда вернется блудный жених, чья дверь отказалась впускать Машу в дом.

Она прошла мимо удивленного охранника, гордо подняв голову. Хотелось бы, конечно, спросить, можно ли воспользоваться их служебным туалетом, но Маша предпочла пройтись немного пешком и зайти в кафе неподалеку.

– До свидания, – охранник проводил ее суровым взглядом, как и положено человеку при исполнении. Маша вышла на улицу, снова вдохнула холодный воздух, но на этот раз он показался ей куда холоднее и менее вкусным. Она замерзла в этом чертовом холле…

– Маша? – голос, который окликнул ее, показался смутно знакомым, и Маша обернулась в изумлении.

– Роберт? Что ты тут делаешь? – Роберт Левинский собственной персоной выходил из дома в Большом Афанасьевском, как всегда, красивый, как всегда, одетый по погоде, уместно и стильно. Длинное, чуть выше колена, пальто из мягкой темно-серой шерсти, шарф чуть проглядывает ярким изумрудным пятном из-под воротника, в руках портфель, руки в черных перчатках из тонкой кожи. Ботинки сияют. Как ему это удается?

– Я… уже ухожу. – Он запнулся лишь на мгновенье, но Маша поняла, что он шел из квартиры Ольги. Да-да, она же тоже живет здесь, и ее дверь, уж конечно, не захлопнулась перед носом Роберта. Такие вещи случаются только с Машей.

– Я тоже, – пробормотала она, отведя взгляд. Она не очень-то хорошо умела врать и скрывать свои чувства, если не считать игр в «Мафию», конечно, и Роберт тут же понял, что Маша расстроена. Вот, еще один пробел, который предстоит устранить. Нужно научиться держать лицо, когда хочется уронить его в ладони и разреветься.

– Что случилось? – спросил Роберт, подходя ближе. – А где Николай? Я хотел сказать, Николай Николаевич.

– Он… его нет, он занят. На работе.

– Да? А ты куда едешь? Тебя проводить? – спросил Роберт, предлагая Маше руку. Ох уж эта пресловутая Робертова галантность, будь она неладна, всех она с ума сводит. Впрочем, ничего плохого в хороших манерах нет. Маша приняла руку. Она даже захотела, чтобы именно в этот момент ворота во дворе дома раскрылись бы, и перед ними возник бы гончаровский кроссовер, и он сам – сидящий за рулем, изумленный и взбешенный. Маша с Робертом? Как? Почему? О, это было бы достаточным возмездием за подлую дверь-неоткрывайку.

– Я пойду до метро, – сказала Маша неопределенно.

– А где же твой водитель? – удивился Роберт, и Маша растерялась, не зная, что сказать. – Скажи, в чем дело? Я могу помочь? Ты встречаешься тут с Николаем… с Гончаровым?

– Не-а, – замотала головой Маша. И тут то ли из-за того, как все нелепо выходило, то ли от излишней чувствительности, которую все приписывают беременным, но Маша заплакала. Такой поворот окончательно утвердил Роберта Левинского в предположении, что с Машей все вовсе не в порядке, но что с этим делать, он не совсем понимал. Выяснив подробности драмы с дверью, он выдвинул два предложения – пойти с Машей и попробовать открыть дверь вместе, а также пойти к Ольге и подождать Гончарова у нее. Оба предложения были отметены Машей как неприемлемые.

– Но почему? – переспросил Роберт, искренне недоумевая.

– Да потому что! – крикнула Маша, хотя вроде орать и не собиралась. Нервы. – Что, если он передумал и сменил замки?

– Глупость какая-то, я уверен, это не так.

– Не так? Ну так пусть он мне сам это объяснит. Завтра. Или послезавтра. Или через недельку, я посмотрю в своем календаре, когда у меня будет время. – Машу несло, как бумажный кораблик по наклонной улице в половодье, того и гляди смоет в ближайшую решетку для ливневой воды. Роберт покачал головой и предложил не кипятиться.

– Почему? Почему бы мне не кипятиться? – спросила Маша.

– Потому что ты – не чай, – резонно ответил Роберт. – Так, ты вся дрожишь.

– Ничего я не дрожу.

– Пойдем в кафе, выпьем чаю и ты НЕ будешь дрожать так, – примирительно рассмеялся Роберт. Когда они оба, вдвоем, вошли в кафе, это было, в общем-то, довольно странно. Их усадили за маленький – единственный свободный – столик в кафешке. Официантка бросила им одно меню на двоих, но, поскольку Маша и думать не могла ни о какой еде, кроме шоколадного торта, выбор был прост.

– Принесите торт и два чая. Один зеленый, другой с бергамотом, – попросил Роберт. – У вас есть молочный улун?

– Да, конечно, – кивнула официантка и ушла, забрав столь дефицитное меню.

– Ты помнишь, какой я люблю чай, – сказала Маша утвердительно, но Роберт только пожал плечами.

– Это не так сложно, когда работаешь с человеком так долго, как мы с тобой. Ну что, ты успокоилась немного? Мы сейчас спросим, может быть, у них тут найдется зарядка для твоего телефона. У тебя же обычный яблочный аппарат, да?

– Да, самый обычный, – кивнула Маша. Однако зарядки для телефона в кафе не нашлось. Наплевать. Маша решила, что, раз уж вечер окончательно испорчен, она поедет домой к маме. В любом случае. Сегодня она не хотела ни о чем рассказывать Гончарову, так она была зла. Особенно о том, что он скоро станет отцом. Перебьется. Пусть ему дверь рассказывает.

– Как ты вообще поживаешь? – спросил Роберт с улыбкой, глядя на то, с какой скоростью поглощает Мария Андреевна Кошкина шоколадный торт. – Счастлива? Я слышал, вы назначили дату?

– Я не понимаю! Мы назначили ее сегодня утром. Сегодня! Как все об этом узнали?

– Я лично – от Щучки.

– А, ясно. Ему небось Николай сам донес. Поделился радостью, – мрачно кивнула Маша.

– Значит, с делами покончено? Будешь строить семью? – спросил он, вызвав яростный протест.

– С чего бы? Я не собираюсь ничего бросать. Парк я доделаю, это точно. И рекламная концепция на весну сейчас как раз разрабатывается. Кто знает… Семья – это хорошо, но это еще не все! Я вообще не думаю, что моя жизнь сильно изменится после этой свадьбы. – Маша и сама чувствовала, что несет полный бред. Ее жизнь не изменится? Ха! Да она меняется прямо сейчас, пока Маша пьет чай. Растет, преображается. Ничто не будет прежним.

– Ты знаешь, я не должен был бы тебе этого рассказывать, – пробормотал вдруг Роберт, отодвинув чашку остро пахнущего чая с бергамотом в сторону. – Это вообще не мое дело. Гончаров, возможно, сам тебе все расскажет, когда появится ясность.

– Расскажет о чем? – нахмурилась Маша.

– Я лучше помолчу. Просто… спроси своего Николая о… нет, правда, это не мое дело, – и красивое, тонкое лицо Роберта отразило такие муки и сомнения, что Маша похолодела.

– Расскажи ты. Я никому не скажу.

– Не в этом дело. Я не этого боюсь, понимаешь? Я бы не хотел быть тем, кто приносит дурные вести. В конце концов, я уже доставил тебе немало беспокойства в прошлом. Я рад, что все обошлось, и, на самом деле, бизнес – жесткая игра. Что ж поделать.

– Ты меня пугаешь.

– Вот именно этого-то я и не хочу, – вздохнул Роберт и улыбнулся, но грустно, а не радостно, так, как улыбаются, сообщая о том, что в анализе крови много лейкоцитов. Может быть, ничего страшного, но и хорошего ничего.

– Ты уже это сделал. Лучше будет, если ты перестанешь рассказывать мне тут про мораль и объяснишь, в чем дело. У Гончарова кто-то есть? Другая?

– Что? – вытаращился Роберт, а затем расхохотался. – Нет-нет, ты меня неправильно поняла, Маша. Дело не в ваших отношениях. Я уверен, что он любит тебя так, как ты того заслуживаешь. Ладно. В конце концов, у меня есть перед тобой определенный долг – в том самом моральном смысле, над которым ты посмеиваешься. Я благодарен тебе за все, что ты сделала. И за то, что ты НЕ сделала. Так что слушай.

Глава 17 «Ходют тут всякие, а потом ложки пропадают»

Ольга Дмитриевна Чезганова, действительно, была невестой хоть куда. Однако не для Роберта же! Нет, конечно, Роберт ей нравился, но она бы ни за что не назвала эти отношения чем-то серьезным. В конце концов, он-то лучшим женихом не был. Да, молод, да хорош собой и не без таланта. Но замужество – это не только то, что происходит в спальне, но и то, о чем пишут в банковских выписках. Хватало и того, что Колька-олух удумал жениться на непонятно ком, да еще всех их притащил знакомиться, словно они – одного поля ягоды. Не то что поле, между ними лежит видовая, классовая, какая угодно пропасть. Но – нужно улыбаться. Николай Гончаров – это сила, а с силой не стоит бороться, силой нужно учиться управлять. Что Ольга и делала. Иногда – прямо при Роберте Левинском, словно он был безмолвное и бессловесное существо, неспособное даже понять, о чем говорят, пока он чертит трехмерный план бизнес-центра. Но он – понимал.

– Ты хочешь сказать… не совсем уверена, что я поняла, – хмурилась Маша, пытаясь осознать то, что услышала только что. – Она же всегда так поддерживала меня, помогала. Созванивалась с нужными людьми.

– Да, помогала, – кивнул Роберт, отпивая из чашки темную, слишком крепко заварившуюся бергамотовую жидкость. – Ее планы совпадали с твоими – до определенных пределов. Но с самого начала у нее была другая цель. Это как бесплатно доехать на попутной машине, понимаешь? Ты думала, что она едет в Питер, а ей на самом деле нужно продать парк под новый гольф-корт.

– Кто вообще играет в гольф? – всплеснула руками Маша, да так, что чуть не опрокинула их крошечный столик.

– Ты удивишься, но очень большое количество людей, причем именно таких, кто в состоянии заплатить пятнадцать тысяч долларов только за членство в клубе. В Москве и окрестностях только один-единственный гольф-клуб, до него далеко, не доедешь. Да и устарел он во многом. Все наши толстосумы уже прошли восемнадцать лунок его поля по тысяче раз каждую, во всех сочетаниях и при любой погоде.

– Я не понимаю. Столько любителей гольфа?

– Дело не в этом, Маша. Ведь гольф – это только вершина айсберга. Гольф-клуб – это связующее звено, но там же будут и беговые дорожки, и бассейны, и фитнес-центры с теннисными кортами, и всесезонные всякие-разные симуляторы, и оздоровительные центры, где можно будет подтянуть лицо за бешеные деньги. Элитный комплекс. Бешеные деньги. И ты преподнесла им его на блюдечке, переведя землю именно в ту категорию, что нужна для организации такого санатория.

Маша замолчала, перебирая в голове аргументы, которые могли быть противопоставлены этой стройной линии, такой же изящной и выверенной, как длинное гибкое тело Гусеницы. Неужели человек может быть таким двуличным? Ольга улыбалась на ужине и вела себя как сестра, которой у Маши никогда не было. Так, кажется, говорят в слезных сериалах? А сама, значит, ковала цепь из предательств? Коварные планы спустить все Машины труды в унитаз, а на пустыре из ее разбитой мечты разбить поле для гольфа? Поле, на которое никогда и ни за какие коврижки не пустят ни одного жителя из окрестных деревень? Один аргумент все же нашелся.

– Николай ей никогда не позволит! – воскликнула Маша в отчаянии.

– Ты правда веришь в это?

– Если это не так, если он знает обо всем и одобряет идею с парком – это означает только то, что я понятия не имею, что это за человек. Это значит, он врал мне в лицо, подбадривал, посылал все это оформлять, всех уговаривать. Для чего? Для того чтобы сделать очередной закрытый клуб для избранных. Он знает, как ненавижу я такие схемы! Если он такой, тогда… тогда… – голос ее задрожал, и договорить она не смогла. Тогда она не может выйти за него замуж. Это было чудовищно.

– Маша, я не предлагаю тебе верить мне на слово. Я вообще не уверен, что должен был все это тебе говорить. Видишь ли, я сам услышал об этом только сегодня. Возможно, все это еще не решено. И переговоры…

– Ты уверен, что переговоры будут у Щучки?

– Она так и сказала. «Мы приедем к Щучке к двенадцати».

– Но почему там? Может быть, ты что-то неправильно понял? – спросила Маша с надеждой.

– Может быть. Хотя вряд ли. Переговоры будут у нас, потому что мы, скорее всего, будем разрабатывать проект загородного гольф-клуба, понимаешь? Щучка, скорее всего, тоже все знает. Так что, рано или поздно, ты тоже все равно все узнала бы, правильно? Лучше от меня сегодня, чем от чужих людей, когда ваш лес обнесут забором и поставят табличку «Частная территория, проход запрещен».

– Какой кошмар! – выдохнула Маша, хватаясь за телефон, но он все еще оставался бесполезным куском пластика.

– Не звони ему, – пробормотал Роберт обеспокоенно и положил руку на Машину ладонь. – Обдумай все. Не действуй сгоряча.

Маша замерла, чувствуя теплоту его руки. Когда-то она любила Роберта, а сейчас она только испытывает какую-то светлую грусть оттого, как сложно все в жизни и как много неправильных, но неизбежных выборов всем приходится делать.

– Как же поступить? – спросила она так просто и беззащитно, что Роберт закашлялся от щемящего ощущения, от кома в горле. Мир несправедлив. И к ней, и к нему. Ольга никогда не пойдет за него. Может быть, это и к лучшему. Никогда раньше такая мысль не приходила Роберту в голову, но сейчас, глядя на то, как блестят Машины полные слез глаза, он вдруг подумал, что строить семью и рожать детей с такой женщиной, как Ольга Чезганова, не самое лучшее для него будущее. Что деньги не имеют такого уж огромного значения, чтобы жениться на ледяном калькуляторе, который умеет обманывать и предавать с теплой, сочувственной улыбкой на прекрасном ухоженном лице.

– Маша, ты любишь Николая?

– Да, – тихо, почти беззвучно выдохнула она.

– Попрощайся с парком. Выбери то, что для тебя действительно важно. Теперь у тебя есть время, чтобы подготовиться и успокоиться.

– Благодаря тебе.

– Используй его с умом. Давай я отвезу тебя домой, – и Роберт бросил на стол несколько купюр. В такси Маша сидела молча, так глубоко погруженная в себя, что Роберт начал беспокоиться. Водитель, полный, в возрасте мужчина со всеми признаками гипертонии, постоянно норовил закурить, и Роберту пришлось несколько раз остановить его в грубой форме, но даже этого Маша не замечала, задумавшись о своем.

– Мы приехали! – тихо прошептал Роберт, потормошив Машу за плечо. – Ты как?

– Нормально, – ответила она неожиданно спокойным, ровным тоном. И улыбнулась.

– Уф, хорошо. А то ты меня уже начала беспокоить. Нельзя вот так уходить в себя, хоть бы табличку повесила, когда вернешься, – и Роберт улыбнулся в ответ. Маша подала ему руку и вылезла из автомобиля, продолжая изображать спокойствие и самоконтроль. На самом деле это оказалось не так уж сложно. Было достаточно представить, что она играет в «Мафию», и что она – мафия, и нужно вести себя очень, очень тихо, чтобы никто не заподозрил неладного. И улыбаться. Она улыбалась, когда они с Робертом прощались у подъезда, улыбалась, поднимаясь по ступеням к лифту, улыбалась, здороваясь с выходящей из лифта соседкой – та шла в парк, чтобы выгулять перед сном свою маленькую собачку по имени Лола. Маша подумала – вот, а в нашем парке выгуливать будут только олигархов. И улыбнулась самой себе в лифтовом зеркале.

Маша разулась, не наклоняясь, цепляя и стаскивая теплые ботинки носком за пятку и отбрасывая их в разные стороны – сделала как раз так, как ненавидела Татьяна Ивановна, но сейчас Маша об этом даже не вспомнила, ее голова была занята другим. Она бросила на кушетку пальто и голубую шапку, не подозревая, что дома ее ждет сюрприз. На кухне, на стуле, где обычно сидела Маша, сейчас восседал Николай Гончаров. К этому Маша оказалась не готова, и реакция ее была соответствующей – малоадекватной, если честно. Лишь войдя в кухню, она уставилась на Николая как на привидение, а затем развернулась и направилась обратно ко входу.

– Ты куда? – удивленно воскликнула мама, а Николай бросился за Машей. Та искала на полу ботинки, проклиная эту свою привычку разбрасывать их где попало.

– Стой, остановись, – отчеканил Николай. – Дай мне объяснить.

– Не надо, – пробормотала Маша, имея в виду, конечно же, парк. Она так сильно ушла в мысли о том, что поведал ей Роберт, что посиделка на подоконнике в холле у лифта в доме в Большом Афанасьевском выпала из памяти как досадный, но несущественный момент. Стараясь не смотреть на Николая, Маша вытащила из угла один ботинок и натянула его на ногу. Она не думала, куда пойдет, не думала о том, насколько нелепо смотрится, хромая в одном ботинке, даже не думала о том, что рядом с ней стоит отец ее будущего ребенка. Парадокс – но об этом она забыла тоже. Парк рядом с «Русским раздольем» долгое время был ее ребенком, она растила его, пеленала в нужные бумаги, искала ему друзей среди местных жителей, ходила на родительские собрания. В каком-то смысле она чувствовала, что ее осиротили.

– Маша, я не виноват. Я не знал, честное слово. Я обнаружил это, только когда приехал. И сразу позвонил тебе, но твой телефон был отключен. Где ты была? Охранник сказал, что ты ушла буквально за десять минут до моего прихода. Я оббегал все улицы.

– Зачем? – изумилась Маша, искренне недоумевая.

– Чтобы забрать тебя домой, – ответил не менее удивленный Гончаров, вырывая пальто из Машиных рук. – Ты какая-то странная, Маша. Пожалуйста, остановись и посмотри на меня. Какая муха тебя укусила? Ну, подожди! – и он схватил Машу за руки. О да, конечно, он был сильнее – кто бы сомневался. В проходе, ближе к кухне, столпилась вся Машина семья, даже Сашка-подлец с интересом смотрел за шоу, разворачивающимся около их двери.

– Меня укусила муха! Да! – крикнула Маша, пытаясь вырваться. Гончаров стащил рюкзак с ее плеча, отобрал его у Маши и бросил на пол.

– Уборщица закрыла дверь на верхний замок. Черт ее знает почему! Я спросил у нее, она сказала, что в холле у лифтов какие-то люди сверлили что-то и коммутировали какие-то кабели в распределительном щитке.

– И что? – перебила его Маша, начиная понимать, что происходит и о чем идет речь. Гончаров ничего не знает о парке. Вернее, о том, что Маша знает о парке. А вдруг… Машу вдруг пронзила мысль, заставившая на все посмотреть по-новому. Что, если Гончаров тоже ничего не знает о том, что происходит с парком? Что, если это все – происки Гусеницы? Это было бы вполне в ее стиле, доплести интригу до точки, когда все действующие лица попадут в паутину. Не Гусеница она, а паучиха. Но – как проверить? Как узнать точно?

– Машенька, это просто дурацкое стечение обстоятельств, – простонал Николай, притягивая Машу к себе. – Я никогда, слышишь, НИКОГДА не закрываю дверь на верхний замок. Уборщица почему-то испугалась, что нас могут ограбить! Вот и решила защититься.

– Это ей вполне удалось, – парировала Маша умеренно-обиженным тоном, одновременно лихорадочно раскручивая в голове разные сценарии развития событий. Спросить напрямую? Прямо здесь, прямо сейчас? Этого хотелось до того сильно, что сводило челюсти, но Маша включила «Мафиози» и заставила себя признать, что этот план весьма уязвим. Она выложит все козыри, раскроет себя, достоверной информации получить же не сможет. Допустим, Николай про парк не знает.

Нет. Допустим, Николай про парк знает. И знает давно. Что это значит? А то, что он наверняка имеет в рукаве какую-то меченую карту, какое-то готовое объяснение для Маши, своей невесты. Возможно, даже его объяснение согласовано с Гусеницей, с его сестрой, и она добровольно и без проблем позволяет свалить всю вину на нее. Что тогда? А тогда, произнеси Маша хоть слово, Николай вытаращит глаза и примется возмущаться, кричать, звонить Гусенице с требованием пояснить, какого хрена, и какого черта, и какого лешего, и вообще – как она могла и доколе, и что за самоуправство. То есть он поведет себя точно так же, как если бы он на самом деле не знал о том, что происходит с парком.

И Маше никак не вычислить разницы между реальным возмущением и спектаклем. В конце концов, она-то видела, как Николай играет в «Мафию». Врет он мастерски, недаром он – бизнесмен высшего уровня.

– Я могу ее уволить, если хочешь, – предложил Николай, сохраняя в голосе умоляющие нотки.

– Уволить? – переспросила Маша, ухватившись за слово, вырванное из контекста. Повторять и переспрашивать было умно и безопасно, она часто так делала в игре, чтобы скрыть свои истинные мотивы и реакции. Сейчас ей это было нужно, как никогда.

– Да, уволить. В конце концов, она же тоже раньше никогда не запирала дверь на верхний замок. Она должна была мне позвонить вместо того, чтобы держать мою невесту у запертой двери. Ты долго просидела?

– Я… нет, не уверена. Я не смотрела на часы.

– Господи, как это ужасно. Бедная моя девочка, куда ты подевалась? – Николай чувствовал, что дорожка к примирению уже протоптана, нужно только не упустить достигнутое. Маша решила подыграть ему. Когда врешь, лучше всего перемешивать ложь с правдой. Все, как делает Гусеница. Помогает с парком, сочувствует, поддерживает во всем, а потом – маленькая деталь – отбирает все и выкидывает тебя, как ненужный мусор.

– Я сидела в кафе, пила чай. Я замерзла, – сказала Маша, умолчав лишь о том, с кем именно она там была.

– Черт, как я не подумал, – расстроился Николай.

И Маша запоздало усмехнулась про себя, да, если бы он «подумал», скандал был бы такой, что от кафе не осталось бы камня на камне.

– Не надо никого увольнять, пожалуйста. Просто – скажи, чтобы больше не запирала замок, ладно? – Маша была настроена исключительно миролюбиво, и, в конце концов, Николай был прощен милостиво и великодушно. Маша позволила ему забрать себя домой, не возражала против того, чтобы его рука лежала на Машином колене всю дорогу обратно. Маша целовалась, улыбалась и смеялась над рассказом Николая о том, как он сам уперся в закрытую дверь. А так как он никогда не запирает дверь на верхний замок, ему не сразу удалось вспомнить, какой именно ключ на его огромной связке отпирает этот чертов замок. И как он бегал потом по улицам, пытаясь представить, куда могла подеваться Маша. И как он потом вломился к Машиным родителям, которые его, конечно же, совершенно не ждали.

– Да уж, вышла история, – проворчала Маша, отсмеявшись. – Может, после такого забьем на все и останемся завтра дома?

– Ты ли это? Тебя ли я слышу, мой маленький трудоголик? – Николай пораженно оглядел Машу. – Ты мне чего-то недоговариваешь? Ты плохо себя чувствуешь? Ты не просто замерзла, но еще и простыла?

– Возможно, – кивнула Маша. Определенно, она кое о чем недоговаривала. О Роберте – раз. О том, что она беременна, – два. И о том, что у нее теперь был план, согласно которому она надеялась вывести Николая на чистую воду. Вернее, она надеялась, что его не понадобится на нее выводить по причине невиновности. Однако план у нее теперь был.

Глава 18 Про то, как лечиться при плохом самочувствии

Утро выдалось солнечным, и, если смотреть сквозь окна вверх и на секунду намеренно забыть о том, что ты в Москве, и что на дворе декабрь, можно было вообразить себя где угодно. На лазурном берегу Озернинского водохранилища, в Крыму, на пляже или толстым рыжим котом, нежащимся на горячей алюминиевой крыше. Маша лежала в трусах и майке, прямо поверх одеяла – так, чтобы лучи солнца попадали прямо на ее тело – и жмурилась от удовольствия. Николай, наверное, увеличил температуру, потому что в комнате было просто откровенно жарко. Роскошь, такая уместная посреди русской зимы.

– Ты сбиваешь меня с рабочего ритма, когда лежишь вот так! – возмущенно бросил Николай, пройдя мимо кровати.

– Я на плоту, я плыву в открытый океан, – отбрила его Маша, и принялась синхронно размахивать руками, имитируя плавание. – Кругом соленая вода и акулы, а я не умею плавать.

– А я кто? Акула? – усмехнулся Николай. – Я же тоже – кругом. Возьмешь меня на борт?

– Конечно! – радостно воскликнула Маша и тут же поднялась и уселась на пятки. – Запрыгивай. Только тут, в океане, твой костюм неуместен. Тут тебе придется раздеться… полностью.

– Ты невозможна, ты это знаешь? – спросил Николай, изображая безысходность и закатывая глаза к потолку.

– Я невозможно прекрасна, весела и вся твоя. Не уходи! – попросила Маша, и это была ее последняя попытка остановить то, что происходит. Ей очень хотелось остановить этот летящий поезд и сойти, но рельсы проложили над отвесной пропастью. Маше было ужасно стыдно и плохо от мысли, что она скрыла факт беременности. Если бы он остался… тогда бы она сказала ему все. Если бы он не уходил с такой поспешностью, с недовольным лицом.

– Жаль, но не сегодня. Правда, у меня важная встреча. Я могу вернуться к обеду, я думаю. Поедим вместе? Только ты лежи и не вставай, тебе нужно лежать и пить больше жидкости.

– Да? – удивилась Маша, а затем кивнула. Ах, она же осталась дома под предлогом тяжелой, но крайне непродолжительной болезни, от которой она планирует оправиться к половине двенадцатого. – Ладно. Ты привезешь обед? Во сколько?

– Давай часика в три-четыре. Идет? – и Николай застегнул пуговку на рукаве. Затем он склонился и поцеловал Машу – очень, очень нежно, словно с каким-то скрытым смыслом, с сожалением, которое он пытался спрятать за нежностью. Впрочем, это могло Маше и показаться – в силу того, что она знала, куда он идет. Знание – сила, которой можно убить. Но она совсем не хотела убивать.

– Идет, – прошептала она, отпуская Николая, и вдруг ей стало страшно. Он не уходил, его уносило в глубину событий, в которых они оба могли утонуть. Он был как герой Лео, художник, исчезающий в темной глубине жестокого океана. Вернись!

Но дверь захлопнулась, и Маша осталась одна. Пробежав в кухню на нижнем этаже, Маша забралась на подоконник и изогнулась – только так ей было видно кусочек дорожки, по которой с подземной парковки выезжали автомобили. Внедорожник Гончарова проплыл по заснеженной улице через восемь минут. Мог бы и быстрее, но Николай всегда тщательно все проверял перед выездом – давление в колесах, какие-то еще данные в бортовом компьютере. Безопасность прежде всего. Маша соскользнула с подоконника и включила кофейник. Затем подумала немного и выключила его. Отныне никакого кофе, только чай. И не черный, не зеленый – вчера был последний чайничек. Только травяные чаи, следующий молочный улун она выпьет теперь только через девять месяцев. Ей нужно заботиться о здоровье.

Позавтракав обстоятельно и с пользой приготовленной еще накануне овсянкой, в которую Маша бросила горсть замороженной малины, Маша вернулась в спальню и раскрыла дверь в гардеробную. Сколько ее вещей теперь поселилось на темных, тяжелых деревянных вешалках. Ее обувь – и новая, и старая, вычищенная, натертая кремами, стояла на металлических сетчатых полочках и призывала выбрать ее. Маша не стала изощряться, достала с полки очередные джинсы, столь ненавидимые Гончаровым, а также водолазку, тонкую вязаную жилетку поверх нее, платок на шею и темную шапочку с завернутыми полями. Пойдет. Тепло, а как на нее посмотрят все эти важные шишки на переговорах, которые вот-вот должны были начаться у Щучки – неважно. Главное, чтобы на них не оказалось Николая.

Если он там будет, не имеет никакого значения, что он скажет потом. Потому что это будет означать, что все ему было известно. От этой мысли на Машу снова накатил страх. Может быть, Роберт прав? Ведь она любит Николая, им так хорошо вместе, она готова умереть при одной мысли о расставании с ним. Маша не стала даже думать о том, что она будет делать, если Николай окажется на переговорах рядом со своей сестрой. Маша начинала задыхаться, стоило ей только начать думать об этом.

Его там не будет. Не будет. А ведь я беременна. Я останусь одна? Невозможно, он не позволит. Он объявит мне войну, он захочет отобрать моего ребенка. Я слышала о таком, такие истории постоянно показывают по телевизору, о таком рассказывают в газетах. Олигарх украл ребенка и не разрешает с ним видеться. Женщина в сто тридцатый раз подает в суд. Нет, об этом я пока думать не стану. Я не стану этой женщиной, Николай не станет…

Но ты не знаешь, чего станет делать Николай, а чего – нет. Ты даже не знаешь, будет ли он там, на переговорах.

– Степочка, привет, – прощебетала Маша в трубку самым непринужденным тоном, на который только была способна. – Как жизнь? Все пьешь свой чай-кофей?

– Чего надо? – мрачно уточнил он, явно не желая отвлекаться от того, чем занимался. Игра? «Call of duty»?[3] Труба зовет?

– Увидеть тебя хочу. Нужно мне с тобой обсудить кое-что важное, – посерьезнела Маша. – Можешь мне помочь?

– Например?

– Можно, я приеду и у тебя посижу, чтобы меня никто не видел? – эта просьба заставила-таки Степочку оторваться от экрана компьютера и даже оглядеться вокруг, словно он испугался скрытых камер.

– Зачем?

– Я хочу устроить сюрприз, – пояснила Маша, не вдаваясь в детали. Объяснение Степочке вовсе не понравилось, ибо кому в их офисе Маша могла устраивать сюрпризы, было непонятно. Да и цели этих сюрпризов были сомнительными и так и не раскрытыми ему до конца. Однако Степочка согласился – по дружбе.

– На моем месте так бы поступил каждый. Но ты имей в виду, что ты будешь у меня в долгу, и я, возможно, когда-нибудь потребую долг обратно! – проговорил он со всей возможной важностью, на манер «крестного отца».

– Хорошо, хорошо!

– И возможно, раньше, чем ты думаешь, – добавил он, доигрывая роль до конца.

– Я привезу тебе сигару, – предложила Маша.

– Идет, – моментально согласился Степочка. – Только кубинскую. Я буду хранить ее на особый случай. Вот только на какой? Например, когда какой-нибудь системный администратор станет президентом.

– Не выкурить ее тебе, братец, – посочувствовала Маша. Дело было сделано, но, когда Маша отключила связь, она заметила, как дрожат у нее руки. Остановись, глупая. Чего ты добиваешься? Правды?

Ровно в половине первого Маша заходила в здание их архитектурного бюро. Если верить Роберту – о боже, что за глупость, как она может верить Роберту! Но если ему верить, переговоры уже должны были начаться. Что это были за переговоры – бог весть. Может быть, какие-то важные, знаковые, с принятием стратегических решений и составлением далеко идущих планов, а может, рутинное обсуждение текущих моментов. Главное – не столкнуться ни с кем из участников в коридорах.

Тогда сюрприза не получится.

– Ты быстро! – восхитился Степочка, глядя на то, как Маша заскакивает к нему в серверную и сбрасывает пальто. – От кого прячешься? От ФБР? Они идут за тобой по пятам?

– Примерно, – кивнула Маша, выглядывая из приоткрытой двери наружу, на пустой коридор и кусочек общего зала со стеклянными потолками. – Слушай, Степа, для тебя есть простое, но крайне важное дело. Ты, пожалуйста, пойди сейчас в зал и спроси Жанну, можно ли зайти к Щучке по делу.

– По какому делу? Какие у меня могут быть с Щучкой дела? – спросил Степа так, словно и не работал в Щучкином бюро.

– Не знаю. Скажи, вопрос по оборудованию. Ты же постоянно просишь новое оборудование. Ты просишь, он ничего тебе не дает. Вот и попросишь еще раз. Хотя, я не думаю, что он тебя примет. Скорее всего, Жанна скажет, что у него сейчас переговоры. И тогда ты спросишь, давно ли начались. Понял?

– Ты просто Мата Хари какая-то, только без танцев.

– Иди в баню, – и Маша швырнула в друга смятой салфеткой. Степочка хохотнул и вышел из серверной. Через невыносимо долгие четыре минуты он вернулся обратно с шоколадкой в руках.

– Ты что, ходил покупать батончик? – прошипела Маша, брызгая ядом. – Пока я тебя жду…

– Шоколадка – тебе, – обиженно бросил Степка. – Я должен был как-то отвлечь Жанну. Ты что, не помнишь, что запоминаются только последние действия? Теперь, если Жанну спросят, что я хотел, когда подходил к ней, она скажет, что я только хотел взять шоколадку. Сечешь?

– И этот человек называл меня Матой Хари! – всплеснула руками Маша. – Ну что?

– Переговоры, – кивнул Степа. – В большой переговорной рядом с Щучкиным кабинетом. Начали где-то минут двадцать назад.

– А с кем?

– А ты мне этого не поручала! – возмутился Степа, откусывая кусок шоколада.

– Это же мне?! – обмолвилась было Маша, но махнула рукой и отвернулась. Пора. Пробил час. Другого шанса не будет. И все же, тут, всего в нескольких десятках метров, отделяющих Машу от правды, она вдруг поняла, что совсем ее не хочет. Перехотела. Нет, какое ей дело до этого парка? Ну и ладно, гольф – тоже хорошая игра. Можно сделать вид, что все так и было задумано. Она может бросить работу, Николай это ей предлагал.

Маша прошла мимо кабинета Роберта – быстро и стараясь не столкнуться ни с кем взглядом. Никто бы не удивился ей тут. В конце концов, она все еще работала на Щучку, пусть и формально, а ее жених был крупнейшим заказчиком в их бюро. Маша быстро взлетела по лестнице, так никем и не замеченная, подошла к дверям, за которыми располагалась переговорная, и остановилась, пытаясь справиться с сумасшедшим сердцебиением. Зачем она туда идет?

Она положила руку на дверную ручку. Еще несколько ударов сердца. Она нажала на ручку двери, и от того, что творило ее сердце, стало больно и тяжело дышать. Маша распахнула дверь переговорной и сделала шаг вперед. В мягком искусственном свете, за огромным овальным столом сидели улыбающийся своей фирменной улыбкой маньяка-убийцы Щучка, Гусеница в вызывающе коротком платье с золотой вышивкой, какой-то незнакомый мужчина с сигаретой в руке. И это при том, что курить у них в офисе категорически запрещалось. Сигарета не пахла, наверное, электронная, но мужчина затянулся и выпустил изо рта облако пара.

Рядом с ним сидел Николай. Никаких сомнений больше не осталось, Николай сидел рядом с мужчиной, а перед ними лежали планы того, что весьма напоминало гольф-клуб. Маша замерла и, кажется, вообще перестала дышать. Теперь она пожалела, что не продумала заранее, что делать в случае, если Николай будет на переговорах. Потому что он был здесь, смотрел на Машу изумленно и расстроенно. Кажется, он даже побледнел. Это было неважно.

– Мария? – первым пришел в себя Щучка. – Что ты тут делаешь? Николай сказал, ты приболела. Это не заразно?

– К вам не пристанет, – заверила его Маша, проходя внутрь. Она подошла к столу – никто ей не помешал – и взяла в руки планы чего-то под названием Istra Elite Sport&Health Center. – А почему все по-английски? Николай, ты же так ненавидишь все английское? Хотя о чем я, это же гольф-клуб, в нем нет ничего русского по определению.

– Как ты сюда попала? – спросил Николай после долгой и мучительной паузы. – Кто тебе сказал?

– Мне приснилось, что ты меня предашь, – прошептала она и бросила бумаги на стол. – Я испугалась, что этот сон может стать явью.

– Кто тебе сказал? – еще громче спросил он.

– Коля, успокойся! – Гусеница вскочила и вышла из-за стола.

– Успокоиться? Ты ей сказала? Так ты решила «решить вопрос»? Оля, я тебе говорил, что против всей этой затеи, но ты продавила решение через совет директоров. Маша, я ничего не смог сделать, это было не в моей власти. Я не владею землей, корпорация…

– Ты не смог даже поговорить со мной? – уточнила Маша мертвенно-спокойным голосом.

– Я собирался, – ответил Николай очень тихо. – Я не хотел расстраивать тебя.

– И я должна в это верить?

– Постой, но это правда! – возмущенно парировал он. Маша сделала пару шагов назад, чтобы уклониться от Николая, спешащего к ней.

– Может быть. Или, возможно, ты не стал сообщать мне, чтобы я не устроила ничего ненужного. Не пошла к людям, не сообщила им о том, как ты решил их всех кинуть! Не написала депутату…

– Депутату? – голос Гусеницы был полон яда и сарказма. – Ты что, в самом деле не понимаешь, почему наш многоуважаемый депутат был таким сговорчивым и настроенным нам помогать? Да он первый предложил не тратить ресурс на что-то совершенно бесполезное, как общественный парк.

– Бесполезное? – вытаращилась на нее Маша.

– Конечно! Послушай, Маша, я желаю тебе добра, – этого Маша ждала от Гусеницы меньше всего. – Николай, правда, пытался сопротивляться, хотя даже он признал, что владеть загородным клубом намного логичнее и выгоднее, чем владеть каким-то парком. Ты что, планируешь зарабатывать на каруселях? Серьезно, Маша, подумай сама. Ты же теперь – член нашей семьи, ты скоро тоже будешь Гончаровой, и это значит, что ты должна научиться думать, как мы, действовать, как мы. Разве добились бы мы того, что имеем, если бы строили парки? Маша, ну же! Ты же неглупая девушка, ты должна понимать, что мы тут не благотворительная организация.

– Оля, прекрати. Не трогай ее, – закричал Николай. – Ты только сделаешь хуже.

– Она не может сделать хуже, Коля, – ответила Маша, сглатывая подкативший ком. – Никак не сможет, Коля, потому что ей никак не переплюнуть тебя.

– Маша!

– Не трогай меня. Я не знаю, как я оказалась здесь, но я никак не могу стать Гончаровой. Потому что я никогда не смогу мыслить и действовать вот так, как вы. Я хочу строить парки. Я прожила всю жизнь напротив одного из них, и самое лучшее, что было в моем детстве, было там. Я училась кататься на велосипеде – там, в парке. Я каталась на каруселях и кормила брата сахарной ватой, пока к его лицу не прилипли все тополиные пушинки в парке, и он не стал похож на йети. Мы с друзьями катались в парке на роликах и лазали по веревочному парку. Там устраивали концерты, пекли пироги. Мы сжигали там чучело Масленицы, встречали Новые года и Рождество. Я слепила, наверное, сотню снежных баб в этом парке и построила с добрый десяток крепостей. Если бы я собиралась жить в «Русском раздолье», новый парк стал бы для моих детей таким местом. А что у них будет теперь? Дороги, по которым ездят машины? Двухметровые кованые заборы, на которые все намотают пленку, чтобы скрыться от чужих глаз? Так все делают в наших загородных поселках? Я знаю, что будет дальше. Вы не построите парк, а потом вы не построите детский центр, который обещаете. Школы не будет, детского сада не будет, а если и будут, то тоже – элитные, за бешеные деньги. Вместо магазинов и кафе вы достроите еще десяток домов на продажу, потому что это просто выгоднее. Вопрос простых чисел. Вполне возможно, что эти дома будут уже не теми милыми особнячками, что строятся сейчас. Вы поставите монстров по пятнадцать этажей, и все те, кто надеялся жить в милом и уютном поселке, будут чувствовать то же самое, что я сейчас чувствую. Что завтра почувствуют жители деревни, когда узнают о вашем англоязычном центре здоровья и счастья для олигархов. Все будут несчастны и злы, и никому до этого не будет дела. В таком я участвовать не хочу. И становиться частью такой семьи тоже не стану.

– Маша, Маша! – прошептал Николай, бледный и неподвижный. Маша замолчала и посмотрела на него, даже не пытаясь скрыть отчаяния. Затем она развернулась и вышла из переговорной.

Глава 19 Традиционная для 26 % женщин

Решение пришло спонтанно, почти в ту же минуту, что за Машей закрылась дверь переговорной. Она слетела вниз по лестнице, побежала по коридору, завернула в женский туалет – единственное место, где ее точно не достанет Николай Гончаров. А чтобы он не достал, стало сейчас самым главным, жизненно важным обстоятельством, от которого зависело буквально все. Стоит ей сейчас увидеть его, дать ему говорить, напеть ей что-нибудь в уши, как тем сиренам, что убивали моряков, как она сломается. Вся ее твердость – прозрачный лед над талой водой, надави посильнее, и растрескается, провалится в море сомнений и растворится в мечтах о счастливой жизни. Что же теперь будет?

Она станет матерью. Эта мысль обожгла, как нечаянное прикосновение к раскаленной плите. Матерью-одиночкой. Да-да, вот то, чем Маша станет. Вернее, кем. Какой театр абсурда, какой жалкий финал комедийной пьесы! Мама убьет ее и побежит к Гончарову вымаливать для нее прощения. Отец – тот поймет, наверное, он всегда лучше понимал Машу. Но и он поднимет удивленно брови и спросит таким спокойным, но саркастическим тоном, в котором написаны его любимые «Трое в лодке, не считая собаки»:

– Из-за парка? Серьезно? Думаешь, парк оценит такую жертву?

– Маша, ты здесь? – голос принадлежал Николаю. Он что, припрется в женский туалет? Впрочем, с него станется. Он способен на все, а ведь он даже не знает еще о том, что Маша беременна. Никто не знает… кроме Степочки. Маша подняла ноги так, чтобы их нельзя было увидеть, заглянув под дверь кабинки. Она сидела на прикрытом крышкой унитазе, как птица на насесте, подтянув ноги к носу – тихо-тихо, не шевелясь. – Маша, ответь, пожалуйста.

– Да она убежала, наверное, – второй голос принадлежал Гусенице. Маша сжала губы, а кулаки сжались сами собой. Нужно во что бы то ни стало сохранить тайну о ребенке от Гончарова. Как? Черт его знает! Нужно подумать. Нужно понять, сколько времени понадобится Николаю Гончарову, чтобы забыть Машу. Да, забыть. Конечно, он сможет. Маша вспомнила, как холодно Николай держался после их первой ссоры, как смотрел не на Машу, а сквозь нее, даже не желая объясниться. Если она теперь просто исчезнет со всех его радаров, он не станет возиться. Просто продолжит жить.

Маша сидела в туалете, пока какое-то внутреннее чувство не сказало ей, что Гончарова уже, наверное, нет в офисе. Она дождалась, пока в трех соседних кабинках никого не будет, вышла из своего укрытия, подошла к умывальнику и долго брызгала на горячее и красное от слез лицо холодную воду. Потом она выскользнула в коридор и быстро, еще до того, как кто-то обратил на нее внимание, дошла до серверной. Люди продолжали работать, понятия не имея о том, какая драма разворачивалась в двух шагах от них.

– Ты хочешь что? – вытаращился Степочка, когда Маша озвучила свой план.

– Я не желаю иметь ничего общего с этим человеком, – пробормотала Маша твердо.

– У тебя с этим, как ты выразилась, человеком общий ребенок. Ты не можешь просто так взять и выкинуть его из своей жизни.

– Зато он сможет, – прошептала Маша, бледнея. – Если он меня не найдет, он успокоится и перестанет меня искать. Если он перестанет меня искать, то никогда не узнает, что я была беременна, если он не узнает, что я беременна, то не сможет отобрать у меня ребенка.

– Ну, ты так до чего хочешь договоришься! – рассмеялся Степочка, но рассмеялся невесело. – И, по-моему, это все не очень-то справедливо по отношению к ребенку. У нас и так почти тридцать процентов матерей растят детей без отцов. Видишь, я посмотрел! – и Степочка показал Маше статью из Сети. – Правда, подсчеты усложняются тем, что одни и те же женщины рожают несколько детей. И детей из неполных семей получается больше, чем их родителей. Идиотизм, но они как-то вводят коэффициенты…

– Зачем ты мне это рассказываешь? Я прекрасно понимаю, на что иду. Мир, как видишь, не слишком-то справедлив, – развела руками Маша.

Скрепя сердце, но Степочка согласился помочь. Хороший друг проверяется именно в такие моменты. Он довез Машу до своей квартиры и там выдержал целый бой со своими родителями, объясняя им, что Маша будет теперь жить с ним.

– Я не понимаю! – кричала его мама. – Маша же всегда была твоей подружкой. В смысле, вы никогда… о господи, я не хочу даже продолжать этот разговор. Маша, что же это? Вы решили пожениться?

– Нет, тетя Света, мы не решили жениться. Мы пока… просто так поживем.

– Как в песне, – всплеснула руками мама Степы. – Некоторые женятся, а вы, значит, «так». Степа, мне это не нравится. Совсем не нравится. А что мама Машина, она в курсе?

Машина мама была в курсе, но только крайне ограниченной информации. Маша встретилась с мамой в ресторанчике рядом с парком «Сокольники», она не хотела идти домой из-за параноидальной уверенности, что Гончаров ее тогда найдет.

– Маша, он звонил три раза. Он говорил с отцом. Не отводи глаза, ты не понимаешь, что нельзя вот так рубить сплеча? – говорила мама, поглядывая с жалостью на несчастную, но упорно скрывающую это дочь. Но Маша всегда была упрямицей. Все ее отец: разрешал дочери все, спускал с рук. Николай Гончаров маме нравился, хотя то, как он поступил с парком, и было нехорошо. С другой стороны…

– Он ничего не сказал мне. Я бегала, оформляла бумажки, уговаривала людей. Я жила этим парком, делала все, верила.

– Но, может быть, он не знал? А потом, когда узнал, не смог ничего поделать? Там же решения принимаются на заседаниях этих… ну, советах директоров.

– Он тебе все уши прожужжал, да? – улыбнулась Маша. – Мама, он мог остановить меня. Мог хотя бы попытаться бороться. Ладно, неважно. Я не смогу верить ему, понимаешь, мам?

– Не понимаю я ничего. Николай не плохой человек.

– Я знаю, мама. Но вот ты с папой живешь, и ты знаешь, что он в какие-то самые важные моменты жизни не предаст тебя. Я не знаю… Не скроет, что у тебя отбирают дачу.

– Я ненавижу дачи, – фыркнула мама.

– Не купит машину без твоего ведома и разрешения. И ты тоже – не купишь. Вы вместе, вы уважаете друг друга, вы принимаете вместе решения. А от Николая я теперь не знаю, чего ожидать. Он будет улыбаться, а сам все решит, как ему удобно. Понимаешь?

– Ох, девочка моя, как же ты не понимаешь! Семейная жизнь – она куда сложнее этих простых схем. Все люди, рано или поздно, выкидывают какие-то фортели. И что, сразу разводиться? Ладно, ты по-прежнему не желаешь возвращаться домой?

– Я просто не хочу никаких объяснений, – пояснила Маша. – Дай мне время. Месяц или два. Потом я вернусь.

– Думаешь, он перестанет тебя искать? – спросила мама грустно. Маша ничего не ответила, но мама и сама понимала, что такое вполне возможно. Мужчины переменчивы, непостоянны и быстры на эмоции. Сегодня этот красивый и успешный мужчина безутешно страдает, умоляет помочь найти Машу, а завтра он появится в свете с новой длинноволосой красоткой. Жизнь есть жизнь. Если бы это зависело от Татьяны Ивановны, она бы посоветовала дочери не дурить и, вместо того чтобы бежать от Николая Гончарова, броситься со всех ног ему навстречу. Хороших мужчин, на самом деле, так мало.

– Я тебе позвоню, – пообещала Маша, поцеловав маму на прощание. Она не сказала маме, где именно она остановилась, что она живет совсем рядом, причем живет на правах девушки Степы, оставляя его мать в неведении относительно своих настоящих мотивов. Также Маша укрыла от Татьяны Ивановны весьма важную информацию о том, что она скоро станет бабушкой, подозревая, что эта информация вызовет бурю и цунами, и спокойной жизни Маше не видать. С упорством маньяка обрывала Маша все шансы на примирение и с удивлением отмечала в себе какую-то новую, странную жесткость, которая только росла с каждым годом. Ведь, как ни крути, если бы Николай хотел, по-настоящему хотел бы, он бы ее нашел. Ведь не так уж хорошо она спряталась.

Значит, не слишком-то и искал. Что и требовалось доказать. Маша проводила дни, лежа на кровати и рассматривая потолок в запущенной комнате, полной проводов, микросхем и какой-то еще ерунды рядом с паяльником на стареньком письменном столе. Степина мама работала с утра до вечера, Степа тоже, и Машу по-настоящему никто не трогал, позволяя ей скатываться сколь угодно далеко в депрессию. Маша начала смотреть сериал про какую-то деревенскую девушку, приехавшую в город на заработки, попавшую под чары женатого мужчины, живущего, конечно же, со стервозной, конечно же, невыносимой женой. Он терпеть ее не мог, но и развестись не смел – у жены был могущественный отец. Когда этот женатый принц бросил свою провинциальную Золушку, Маша рыдала чуть ли не два часа подряд, да так горько, словно не кино посмотрела, а кто-то умер.

Так, в странном монотонном забытьи, Маша прожила весь остаток декабря. Вставал вопрос – где праздновать Новый год, если праздновать его Маше совершенно не хотелось. Она понимала, не приехать домой на праздник будет очень, очень жестоко. Подумаешь, что она сказала маме! Подумаешь, месяц еще не прошел! Маша скучала так сильно, что мечтала увидеть даже своего младшего братца. А это – показатель. И, кроме того, чем она рисковала? Разве станет Николай тратить свой Новый год на бесполезный шпионаж? Наверняка он уже остыл, внял доводам разума, Гусеницы и всей своей семьи о ненужности подобного мезальянса, о том, что «все, что ни делается, – к лучшему». Наверняка он собирается встречать Новый год в какой-нибудь теплой стране, под пальмой. Зачем торчать тут, на холоде, когда можно прокутить небольшую долю тех денег, что они выручат на украденном парке.

Около восьми часов новогоднего вечера, завершив нарезку салатов, почистив селедку и замариновав огромный шмат свиного окорока вместе с тремя подругами тети Светы, Степиной мамы, Маша решительно пошла в комнату и раскрыла шкаф.

– Я пойду к своим, – сообщила она сидящему за компьютером Степе.

– Да ты что?! – ахнул он и обернулся, не веря своим ушам. – Ты вернешь мне комнату? Ты уезжаешь?

– Ты мог бы не радоваться так уж явно, – фыркнула Маша, доставая из шкафа кое-какие вещи. – Вообще-то, я хотела уйти только на праздник. А что тебе не нравится? Я убираюсь тут у тебя, готовлю обеды…

– Пересказываешь маме содержание мучительных российских сериалов, – подхватил Степочка. – Гладишь белье. Просто Золушка до встречи с принцем. И как я потом должен буду ей объяснить, что ты не собираешься стать ее дочерью, которой у нее никогда не было? Ты слишком хороша для нее! Она просто расстреляет меня, если я на тебе не женюсь.

– Степка, дурак! Ладно, я посмотрю, чего там как… Может быть, уже можно выходить из подполья. – Маша бежала домой так, словно пыталась выиграть кросс. Дома будет тепло и будет вкусно пахнуть, на полу будут валяться лизуны, на которых так легко споткнуться. Впрочем, у Сашки уже прошел период особой любви к склизким омерзительным игрушкам. Дома будет мама. И маленькая тень этого непобедимого «а вдруг», в надежде на которое Маша боялась признаться даже самой себе. Что, если… В конце концов, может быть, он не знал…

– Маша! Господи, доченька, а я боялся, ты так и не придешь. Мы тут с ума сходим! – широкая улыбка Андрея Владимировича была как растопленная деревенская печка. Тепло, как же тепло.

– Как ты себя чувствуешь? Ты похудела! – строго заметила мама, словно процесс потери веса был уголовно наказуемым в их доме.

– Ничего. Это меня штаны так худят, – ответила Маша, невольно улыбаясь. Конечно, в доме был накрыт стол и расставлены тарелки. Конечно, Николая не было – глупо было и надеяться. Маша ужасно хотела, но боялась спросить, искал ли он ее, спрашивал ли. Звонил ли еще после того, в самом начале? Но вместо этого Маша подошла к Сашке и стала играть в какую-то дурацкую игру со второго джойстика. Вот так она соскучилась по брату!

– Подожди! Не иди туда, там зомбяк! – кричал Сашка, беспомощно глядя на преждевременную кончину сестриного персонажа – уже в пятый раз. – Ты что, не слышишь меня? Я сказал же, не выходи. Сиди в баре!

– Там никого не было! А в баре начиналась драка! – возмущалась Маша в ответ. Через два часа игры они с братом успели разругаться в пыль, помириться и поругаться снова. Игра продолжалась даже после того, как возмущенная мама потребовала, чтобы они немедленно шли за стол.

– Еще секундочку! – крикнула Маша, стреляя очередью по группе компьютерных тварей вампирской наружности.

– Еще секундочку, и вы продолжите играть уже в следующем году, – невозмутимо заметил Андрей Владимирович. – Как хотите, а я пойду. Салаты не ждут. А мать сделала такой холодец! Ням-ням. Как раз такой, Маша, как ты любишь.

– Пошли, – бросил ей брат, вскакивая со стула. Маша замешкалась, пытаясь взять под контроль приступ дурноты, вызванный словом «холодец». Она уже знала, что далеко не все такие приступы заканчиваются реальными проблемами. Большинство проходит, если подышать и выпить воды. Почему, интересно, ее ребенку не нравится холодец? Вот мелкий жулик, размером-то всего с орех… На следующей неделе Маша записалась на ультразвуковое исследование. Все это время она тянула с ним, боясь, что, вдобавок ко всем ее проблемам, она услышит что-то ужасное про ребенка. Лишь бы с ним все было хорошо.

– Здравствуй, Маша! – вдруг услышала она и обернулась так резко, что чуть не вывернула себе шею. – Я – Дубровский.

– Коля? – Маша смотрела на Гончарова, совершенно ошалев от этой совершенно невозможной, антинаучной материализации его в дверном проеме комнаты ее брата. – Как ты тут оказался?

– Самое важное, что ты тут. Где ты была? Как же ты могла так сбежать? Ты должна была дать мне хотя бы объясниться! – взгляд Гончарова потемнел. Мимо него по коридору проскользнула мама, ее взгляд был взволнованным и виноватым. Сразу стало понятно, кто предатель. Мафия!

– Знаешь, я тут смотрю один сериал дурацкий. Так там все отрицательные персонажи постоянно говорят вот эту фразу: «Я все объясню» и еще «это совсем не то, что ты подумала». Забавно, да? А на самом деле это именно то, что она подумала. И объяснять нечего.

– Ты должна меня простить, Маша, – пробормотал Николай, а затем он зашел в комнату, где, кроме них, никого не было. И закрыл дверь. Маша не стала возражать, она присела на краешек кровати брата и посмотрела на Николая.

– Почему я должна?

– Потому что… я виноват и не собираюсь оправдываться. Я столько пережил за этот месяц! Без тебя… Знаешь, в первый момент я только хотел знать, как ты все выяснила. Я не мог понять, я так много не понимал про тебя. Мне казалось, ты меня не любишь. Я боялся, что ты все еще любишь Роберта своего омерзительного.

– Не такой уж он и омерзительный. Просто человек, – пробормотала Маша. – Но я не любила его по-настоящему, наверное, ни дня.

– Маша, ты должна простить меня, потому что ты простила его.

– Что? – вытаращилась на него Маша. – О чем ты? Кого я простила?

– Роберта. Я все знаю, он мне все рассказал. Я ведь довольно быстро выяснил, кто рассказал тебе о парке. Роберт и Оля разошлись, кстати.

– Я знаю.

– По его инициативе, что было самым странным. Оля уволила его.

– Все-таки уволила?! – вздохнула с огорчением Маша.

– Да. Я, наверное, ничего не понимаю в людях. Как ты смогла простить его? Он украл чужой проект, выдал его за свой, он стер все файлы, над которыми ты работала несколько месяцев, только чтобы защитить себя от увольнения и позора. Вместо этого он подставил тебя. Ты чуть не потеряла все.

– Он сам тебе так сказал?

– Он рассказал мне все. Конечно, ты его любила! Куда сильнее, чем меня.

– Он совершил всего одну ошибку. Он всегда жил только своей работой. И он пытался защитить меня от увольнения.

– Разве этого достаточно?

– А разве не то же самое сделал ты? Уничтожил результат моей работы за год? И даже не удосужился мне об этом сказать? – нахмурилась Маша. – Разве это как-то отличается от того, что сделал Роберт? Отчего ты судишь его, но так милосерден к себе?

– Ты права, Маша. Права. Но ведь я тоже совершил только одну ошибку. И я не могу жить без тебя. Я не собирался тебе врать, я только искал подходящий момент.

– После свадьбы? – фыркнула Маша.

– Или после годовщины? – улыбнулся Николай.

– Или после того, как я выйду на пенсию? – хмыкнула Маша.

– Прошу тебя… Я не знаю, как сказать, чтобы не прозвучать банальным героем «мыльных опер».

– Я полюбила «мыльные оперы».

– Я люблю тебя. Очень, очень сильно люблю тебя. И если для того, чтобы быть с тобой, нужно отказаться от моей семьи с их амбициозными планами – я так и сделаю. Я… я уже так и сделал.

– О чем ты? – смутилась Маша.

– Я ушел из проекта «Раздолье». И из других проектов ушел. То есть я собирался уйти.

– Ах, собирался, – процедила Маша. Все это – пустые слова.

– Когда я сказал отцу и дядьке, что не буду вести дела так, как хочет Оля, они ругались, как черти. У Ольги очень хорошая коммерческая жилка, знаешь ли. Но тут, ты совершенно права, речь идет о том, что мы формируем будущее и этого места, и этих людей. Неважно, что на парке заработаешь меньше. Ведь можно заработать на другой инфраструктуре. Можно сделать проект парка с историческим уклоном, делать там исторические реконструкции, подписать соглашение с Министерством образования, сделать что-то вроде нового Коломенского. Там ведь, как оказалось, в свое время была усадьба одного графа. Можно было бы восстановить русский быт. Проводить фестивали.

– Для чего ты мне это рассказываешь?

– Проект загородного клуба остановлен. Мы вернулись к первоначальной концепции парка. Только с этим условием я продолжил работать над девелоперскими проектами за городом.

– Ты это серьезно?

– Считай это свадебным подарком, – улыбнулся он. – Если, конечно, ты меня любишь и все еще хочешь за меня замуж.

– Я… я очень тебя люблю, – еле выдохнула Маша, но еще раньше, чем она успела договорить, Николай закрыл ей рот поцелуем. Только оказавшись в его объятиях, Маша призналась себе, наконец, что просто не смогла бы жить без этого мужчины, что простила бы ему все, что угодно, лишь бы вдохнуть этот знакомый запах, почувствовать его колкую щетину на своих щеках.

– Идите за стол, до Нового года осталось пять минут! – закричала мама так, что и Николай, и Маша подпрыгнули на месте, и тут же бросили целоваться, поспешили в кухню, где их уже ждал полностью накрытый стол, разложенные по тарелкам салаты, бутербродики с маслом и красной икрой, холодец, рядом с которым заботливо разместили горчичку и домашний самодельный хрен.

– Маша, мы все вам положили. Мы не могли больше ждать! – и мама поспешно принялась откручивать алюминиевую проволоку с пробки от шампанского. Николай тут же снова подскочил с места.

– Позвольте мне, – попросил он тоном, не допускающим возражений, и Татьяна Ивановна покорно отдала ему бутылку. Он открыл ее буквально за одну минуту, мастерски выпустив пробку так, чтобы ни капли шампанского не пролилось на пол.

– Вот странно! – рассмеялась Маша, счастливое лицо которой походило на лампу искусственного света. Она сияла.

– Что странно? – полюбопытствовал Николай, разливая шампанское по бокалам.

– Я думала, ты ничего никогда не делаешь сам. Ведь для шампанского всегда есть официанты.

– Ты многого еще обо мне не знаешь, моя принцесса, – заверил ее Николай, поднеся бутылку к ее бокалу. Маша положила ладонь на его поверхность и покачала головой.

– Ты обо мне тоже, поверь, – сказала она и улыбнулась. Николай посмотрел на нее растерянно и безо всякого понимания. Машина мама поняла все куда быстрее.

– Маша, ты что, беременна? – воскликнула она, вскакивая из-за стола.

– Маша? – спросил Гончаров, интонация пошла вверх вместе с бровями.

– Что? – ответила она, улыбаясь. – И икру я тоже не буду, и холодец.

– МАША!!! – крикнул Николай, отставляя бокал в сторону. – Говори прямо, ты что, посмела скрыть от меня ТАКОЕ???

– Я всегда говорила, что отлично играю в «Мафию»! – заявила та, протягивая руку к минералке. Немая сцена неожиданно оказалась дополнена возникшей вдруг паузой в телевизионной передаче. Тишина на несколько секунд вдруг стала совершенно полной, а затем вдруг в этой тишине ударили куранты. Начался Новый год.

Эпилог

– Ты что, не понимаешь, мама? – чуть не рыдала Маша, глядя в глаза Татьяны Ивановны. – Все дело в этом свадебном платье. Оно так сделано, что я в нем и трех шагов не пройду!

– Но ты же сама выбирала. А я тебе говорила, что такое платье не подходит для зимнего сезона, – резонно возражала мама, разглядывая чудесное белое атласное платье с воздушной органзой, расшитой вручную. Прозрачная, дымчатая ткань слоилась и ложилась нежными волнами, подчеркивая изящество худеньких плеч, гибкость рук, тонкость талии. – Но тебя же не переубедишь! Ты же хочешь выглядеть как принцесса.

– Я хочу, чтобы Коля… – Маша запнулась, не зная, как выразить словами все то, что она чувствовала в этот день, о чем думала весь последний месяц, прислушиваясь к изменениям, происходящим внутри ее тела. Да, она чувствовала себя, как Золушка, нечаянно попавшая в сказку. Николай вернулся и больше не отходил от Маши ни на шаг. Он был настолько рад неожиданному известию о Машиной беременности, что готов был ее на руках носить. А после того, как они с Машей посетили врача и вместе посмотрели на то, как бьется маленькое сердце их ребенка, Гончаров окончательно ополоумел и решил, что выражение «носить невесту на руках» требует буквального понимания. Он боялся, что Маша поскользнется, боялся пускать ее одну в лифт, не переносил того, как лихо она поднимается и спускается по ступенькам в офисе уже ожившего, стучащего молотками, гудящего грузовичками со строительными материалами поселка «Русское раздолье». Первая очередь жителей уже вовсю овладевала своими домами. Кое-кто из самых смелых даже организовал что-то наподобие гриль-пати, вечеринки на морозе, которая плавно перекочевала в офис – все-таки минус двадцать по Цельсию ощущается даже после нескольких бутылочек горячительного.

Суеты было много, но для Маши самым главным, конечно, стало возрождение парка из пепла загородного клуба. Ольга Чезганова, конечно, чувств своих не показала. Узнав о Машиной беременности, она сразу же провела реорганизацию своего мнения, после чего сообщила, что всегда была против идеи клуба и что все карты «их» парка спутал депутат – жадная свинья. Маша не возражала. Депутат так депутат, лишь бы с парком все было хорошо. А раз Ольга взялась за парк, он был обречен на успех. По всему их шоссе, от самой Москвы теперь висели баннеры рекламы, где вместо домиков и цен на них говорилось о прелестях единственного в Подмосковье поселка с прекрасным благоустроенным парком, зонами релаксации, активного спортивного отдыха, дорожками для бега, сценой для организации летних концертов и т. д. и т. п.

– Бизнес должен быть социально ответственным, – говорила Ольга в интервью одному крупному порталу недвижимости. – Наш поселок ориентирован не на миллиардеров с яхтами, мы создаем комфортную среду для всех категорий жителей. Ориентируемся мы прежде всего на людей с детьми, на большие русские семьи, которые будут хранить и создавать традиции для будущих поколений.

– Как она умеет языком чесать! – фыркала Татьяна Ивановна, которая все еще не могла простить Ольге то, как по ее милости Маша чуть не осталась матерью-одиночкой.

– Говорить она умеет. Знаешь, мам, самое странное, она ведет себя со мной так, словно ничего и не было. Словно она не использовала мой труд в своих целях, не пыталась отговорить Николая от женитьбы на мне, словно не кричала она на меня в тот день на переговорах, что, если я хочу стать частью их семьи, должна научиться мыслить по-новому, искать везде выгоду и забыть про совесть. Удивительно, но она обнимает меня так, словно я ей ближе родной сестры. Уверена, она хочет, чтобы я попросила ее быть нашей свидетельницей на свадьбе.

– А ты?

– А я вообще не уверена, что хочу видеть ее на своей свадьбе. То, как она выкинула Роберта из бюро… За что? Только за то, что он поступил по совести? Не знаю.

– Маша, но ты не можешь начинать семейную жизнь с того, чтобы не позвать сестру своего мужа на свадьбу, верно?

– Да, – грустно вздохнула Маша. – Не могу. Пусть приходит, чертова Гусеница.

– Маша!

– Что? – вытаращилась та. – Но, когда я буду кидать букет, я его швырну так далеко от нее, что у нее не будет и малейшего шанса выйти замуж.

– Ох! – только и смогла выдавить из себя мама сквозь хохот.

Свадьбу назначили на начало марта. Так у них оставалось хоть немного времени, чтобы подготовиться. Маша, правда, было заикнулась о свадьбе в Италии или где-нибудь, где хоть немножко теплее, и где можно будет пройти от лимузина до церкви, не натягивая при этом шубы и валенок. Но Гончаров, до этого так мечтавший о горах итальянских, теперь уперся – не сдвинешь. Беременным девушкам летать на самолетах не годится. Никаких перелетов, ни за что, и наплевать на то, что говорят врачи. Мало ли. Лучше бы вообще лежала дома и ела клубнику. А то ходит, понимаешь, ходит – прямо ногами по улицам, никакого чувства самосохранения. А вдруг чего? Да, Гончаров был готов обложить Машу мягкой ватой и не выпускать из дома до самых родов или даже позже. И только категорические вопли их семейного доктора, что такая стратегия вредна и опасна, убедили Гончарова чуть-чуть ослабить хватку.

Но свадьбу назначили на начало марта в Москве. Регистрация брака и венчание в храме Святителя Николая в Толмачах, торжественный обед в загородном имении у отца и матери Николая, медовый месяц где-то под Сочи, где у друзей семьи Гончаровых имелся чуть ли не замок на море. Ехать, конечно, на машине. Летать беременным… смотри выше, ни за что и ни при каких обстоятельствах. При одной мысли обо всем этом у Маши начинала кружиться голова – хотя это могло быть и следствием беременности. И конечно, как и всем Золушкам, ей было просто необходимо стать принцессой – в день своей собственной свадьбы. Вот она и выбрала, вопреки советам умной, опытной Татьяны Ивановны, это роскошное, многослойное платье, подол которого, как мантия королев, тянулся за тобой, создавая ощущение, что ты не идешь, а плывешь по земле.

Но не в начале же марта!

Прогноз погоды, улыбчивая девушка в ярком оранжевом платье, сообщил, что в день Машиной свадьбы ожидается метель. И как прикажете плыть в платье из органзы и атласа сквозь метель? В день свадьбы Маша смотрела в окно и буквально умирала от отчаяния. Улицы замело, дороги были скользкими, и вся идея жениться в такой день начинала казаться аферой.

– Я обязательно упаду! – причитала Маша, заламывая руки. – Я выроню кольцо. У меня же пальцы будут как деревянные. Такой холод!

– Машуля, ты не на улице женишься, в церкви будет тепло. Там отопление, там свечи, там…

– Мама, может быть, нам перенести свадьбу?

– На лето? – смеялась мама, подавая приехавшей к ним девушке-визажистке расчески и баллончик с лаком. – Сошьем тебе мешок, чтобы туда твой живот положить. А что? Скажем, такая мода.

– Почему ты надо мной смеешься?! – возмущалась Маша, пытаясь сдержать слезы. Не хватает еще размазать весь макияж, который наносили, почитай, целый час. – Не жалко тебе меня?

– Жалко? – ахнула мама. – Ты выходишь замуж за достойного мужчину, которого любишь, который тебя просто обожает. Ты в шикарном платье, которое делает тебя похожей на английскую королеву. Нет, английская королева не ты.

– Нет? Спасибо, что сказала, а то я как раз было почти поверила и уже собиралась издать указ, запрещающий холодную погоду, – фыркнула Маша, закрывая и открывая глаза по команде визажистки. Та не сдержалась и тихонько рассмеялась.

– Ты сейчас как Кейт Миддлтон, такая же красивая и нежная. Честно, деточка, ты сказочно хороша.

– Ага. Хороша я буду, когда споткнусь об этот бесконечный подол и упаду в снег.

– Уверена, у Кейт были точно такие же мысли, – тихонько пробормотала визажистка. – Я смотрела трансляцию королевской свадьбы, и у Кейт тоже было платье с очень длинным подолом. Ее сестра помогала ей, держала подол, когда их фотографировали.

– Если я попрошу брата подержать мне подол, он дернет за него, чтобы на всех фотографиях в замедленной съемке было видно, как я лечу вниз. Миллиметр за миллиметром. Это же так весело!

– Во-первых, Саша никогда бы не стал, – пробормотала мама неуверенно. – А во-вторых, именно поэтому он будет постоянно под присмотром тети Кати, которую я уже проинструктировала. Ты лучше поговори еще раз со Степочкой своим, чтобы он хотя бы побрился. А то явится на твою свадьбу в своем застиранном свитере и с планшетом в руках, и будет целую свадьбу смотреть свои глупые ролики.

– Нам пора, – крикнул папа, постучав аккуратно в дверь собственной спальни, на этот день переделанную в будуар для невесты. От этих слов сердце Машино глухо стукнуло, а затем забилось с сумасшедшей скоростью. «Сейчас я покраснею и умру», – подумала она, и, словно в ответ на ее страхи, визажистка подошла к ней и принялась снова пудрить ее щеки.

– Просто прекрасно! – ахнула мама, когда работа была закончена.

– Деточка, ты… такая… – папа прослезился, когда увидел свою дочку в роскошном белом платье, протягивающую ему дрожащую ручку. – Ты – самая красивая невеста на свете.

– Главное, папа, чтобы я не упала. Там метель. Если я упаду, я буду – самая дурацкая запутавшаяся в собственном платье невеста.

– Все будет хорошо, – заверил ее отец и подал ей руку, взял ее под локоть так крепко, чтобы удержать на любом повороте, защитить от любого падения, поддержать при любой трудности на ее пути. Ведь разве не в этом и состоит долг отца? По крайней мере, до тех пор, пока под торжественные звуки свадебного марша он не проведет свою красавицу дочь по длинному проходу в церкви, заполненному их друзьями, родственниками, настоящими и будущими, детьми и старушками, взрослыми мужчинами в строгих костюмах, женщинами в роскошных платьях. Мимо цветов, стоящих в высоких вазах, мимо подсвечников, уставленных множеством горящих свечей. Потом, в конце этого пути он, отец, вложит руку своей девочки в большие, сильные ладони этого мужчины, которого она выбрала в спутники свои, и работа его как отца будет закончена. Можно будет отойти в сторону и полюбоваться на нее. Какой чудесной выросла его маленькая дочь, которую он водил в художественную школу. Андрей Владимирович встал рядом со своей женой и смотрел на Машу, не отрываясь. Вот она, чьи мысли, сомнения и теории он выслушивал, кому помогал делать уроки, чьи мечты он помогал воплощать в жизнь.

– Согласны ли вы, Николай Николаевич, взять в жены Марию Андреевну? – спросил священник. Пауза длилась не больше доли секунды.

– Да, – ответил Николай с серьезным и очень торжественным выражением лица. И посмотрел на Машу полным восхищения и восторга взглядом.

– Согласны ли вы, Мария Андреевна, взять в мужья Николая Николаевича?

– Да, согласна, – тут же ответила Маша, сияя от счастья.

– В знак верности и любви обменяйтесь кольцами, – пробасил священник, и Машей снова овладел странный ужас, и какой-то голос внутри ее головы принялся нашептывать, что, конечно же, она сейчас уронит кольцо. Маша стояла, не шевелясь, пока Николай неторопливо и спокойно надевал кольцо на ее палец. Затем настал ее черед. О, как это было трудно, успокоиться, взять себя в руки, просто дышать глубоко, размеренно, пытаясь унять дрожь. Маша бросила короткий, полный паники взгляд на Николая, и он ободряюще улыбнулся. Тогда Маша решилась. Двумя пальцами, очень осторожно, она взяла кольцо в руки и – это было подобно хирургической операции, она даже не дышала в этот момент – поднесла его к руке Николая. В какой-то момент она действительно чуть не уронила кольцо. Просто потому, что слишком боялась этого. Но руки не подвели. Кольцо мягко проскользнуло по пальцу, остановившись на долю секунды на костяшке пальца, но затем продвинулось дальше и – да, заняло свое положенное место. Маша выдохнула с облегчением, а Николай даже подхватил ее за локоть, так как испугался, что у нее может закружиться голова.

– Объявляю вас мужем и женой. Можете поцеловать невесту, – сказал священник, улыбаясь. Все было позади, и Маша отдалась поцелую, наплевав на то, что все смотрят, все аплодируют, фотографируют, снимают на видео, оценивают, обмениваются мнениями о молодых. Единственное, о чем могла думать Маша в тот момент, это то, что вот, теперь она уже не Маша Кошкина, а Мария Андреевна Гончарова, замужняя женщина в объятиях самого лучшего мужа на свете. И впереди у них – светлое будущее. Ну, и немного весенней слякоти, чуточку утренних недомоганий, страх перед родами, бессонные ночи с их маленькой дочкой в руках – словом, всего понемногу. Впереди у них была вся жизнь!

Примечания

1

Начало истории о Маше можно прочесть в романе «Такая странная любовь».

(обратно)

2

Т-в и р у с – вызывающий мутацию вирус, с помощью которого создавались суперсолдаты в фильмах серии «Обитель зла», где главную роль сыграла Милла Йовович.

(обратно)

3

Call of duty – серия компьютерных игр-стрелялок от первого лица.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Что бывает, если забыть рассказать родителям о чем-то важном

Глава 2 История с пирамидой, или Что бывает, когда оба твоих родителя – врачи

Глава 3 Что нужно, чтобы узнать кого-то получше

Глава 4 Призрак Роберта

Глава 5 Золушка без тыквы

Глава 6 Лучшие друзья девушки

Глава 7 Прогноз на похолодание

Глава 8 Муха по имени Ольга Чезганова

Глава 9 Побочный эффект пирогов

Глава 10 Что бывает, когда пытаешься сказать правду там, где это не принято

Глава 11 Чего можно добиться с помощью правильно подобранного цвета

Глава 12 Лучшее снотворное

Глава 13 Что делать, когда приходится отвечать за собственные глупости

Глава 14 Красивая жизнь и ее последствия

Глава 15 Ключ от квартиры, где деньги лежат

Глава 16 Ошибочка вышла

Глава 17 «Ходют тут всякие, а потом ложки пропадают»

Глава 18 Про то, как лечиться при плохом самочувствии

Глава 19 Традиционная для 26 % женщин

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg