«Верка»

Верка (fb2) - Верка 1795K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анатолий Александрович Изотов

Анатолий Изотов Верка

Часть 1

Верка почувствовала, что беременна, в селе Краснополье-Глубокое, где их банду окружили «легавые» и взяли всех, кроме нее и главаря Семена. Сначала спасшиеся бандиты ринулись в Кадиевку – небольшой шахтерский городок, в котором пустовала их незаметная квартира и находился тайник с награбленным добром. Но вовремя обнаружили засаду, ушли в поле и стали проселками пробираться в Ворошиловград, надеясь там отсидеться у дальней родственницы, затем по одному уехать в Харьков и затеряться в большом городе.

Верке хорошо запомнилось то их долгое скитание по донецкой степи, которая особенно прекрасна ранней осенью, когда еще тепло, воздух насыщен медом переспелых груш и наливных яблок, а с картофельных полей доносится приятная сырость свежевскопанного чернозема и едва уловимый запах йода от разлагающейся ботвы.

Первую неделю они прожили на бахче, в балагане пожилого сторожа Петра, и почти не высовывали оттуда носа. Верка была спокойна, а Семен нервничал и хватался за наган, когда ночная тишина нарушалась лаем собак в соседней деревне или слышался скрип колес запоздавшей подводы.

Верка ощущала нутром, что им не миновать ареста, что их бега – это последние деньки ее разгульной воровской жизни перед тюрьмой, а может, и «вышкой» (за три года разбоев и грабежей бывало всякое), поэтому невольно наслаждалась свободой, природой и тишиной. На нее впервые нашло прозрение: человек не должен всю жизнь прятаться и убегать, ему однажды надо остановиться, осмотреться и начать новую жизнь. И она будто действительно остановилась и стала внимательно прислушиваться к биению своего сердца, которое вдруг словно разделилось на две части: одна принадлежала ей, а вторая-тому существу, что еще толком не определилось, но уже настойчиво заявляло о себе переменами в ее мыслях и организме. Верка точно знала, что понесла от Семена, хотя ей иногда приходилось ради дела ложиться в постель с другими. Последний раз такое было в ноябре прошлого года, а сегодня стоял сентябрь, и в течение этих месяцев с ней все было в порядке. Семену она не собиралась сообщать о своем положении: ему не до отцовства – дай Бог сохранить собственную жизнь, да и вряд ли он поверит в то, что ребенок зачат от него. И, хотя он никогда не припоминал Верке ее «сучьи подвиги», ни в чем не упрекал, ни на что не намекал, она знала, что в душе он таит злобу, потому что был ревнивым и, как ей казалось, жестоким, подлым и грубым. Верке нравился Стенька Разин (так называли Семена в воровском мире) – своей удачливостью, безошибочным чутьем, дерзостью, твердостью руки и небывалой мужской силой. Она знала, что Семен жил только настоящим днем, а прошлое вспоминал редко, когда выпивал лишнего. Во время войны он служил в разведке, ходил много раз к немцам в тыл, резал часовых, брал «языка» и так привык убивать, что уже не мог без этого жить, поэтому Победа оказалась для него, по сути, трагедией. Верка немного жалела Семена, но не любила его по-настоящему и не собиралась связывать с ним свою будущую жизнь. А потому все эти годы умело припрятывала от своего сожителя драгоценности, деньги и облигации и теперь могла спокойно «завязать» с воровским делом. Но уйти от Семена было равносильно смертному приговору, поэтому Верка искала надежный путь и подсознательно верила в какое-то чудо, которое даст ей возможность освободиться от своего покровителя. И вот оно случилось в Краснополье-Глубоком – в виде крушения банды и явных признаков ее беременности.

* * *

Рассуждения о разрыве с Семеном вызвали в Веркиной памяти воспоминания, связанные с самым неприятным поступком в ее жизни, о котором она старалась забыть, и одно время, когда налеты их банды были особенно удачны, почти забыла. Дело в том, что в 1947 году она украла большую пачку хлебных карточек у своей двоюродной сестры Ольги, работавшей на шахте бухгалтером и выдававшей эти карточки рабочим. То преступление привело Верку к Семену, а Олечку – за решетку, где она пребывала и по сей день. Верка в душе жалела о содеянном и мечтала когда-нибудь вернуться домой и покаяться, сначала перед родственниками, а потом и перед сестрой.

В балагане дышалось легко, – он насквозь продувался степными ветрами, приносившими дивные ароматы, а из его треугольного входа было видно до одури чистое звездное небо. По вечерам, когда сгущались сумерки, Верка ходила на реку Северский Донец, чтобы искупаться и подышать полной грудью. Во время этих прогулок она все время думала о своей семье в Никитовке и однажды, размечтавшись, забрела в селение под названием Красный Лиман. Увидев огни в окнах низеньких хат, Верка почувствовала такую тоску по родному дому, что едва удержалась, чтобы не постучаться в первопопавшуюся дверь, не рассказать, кто она, и не покаяться в своих грехах. У нее возникла даже мысль о побеге от Семена, которую она быстро постаралась заглушить, как несвоевременную и несостоятельную. Но после того вечера она не просто ждала, а желала ареста.

И еще в балагане Верке снились удивительные сны. В них она жила как наяву, хотя во сне реальность переплеталась с какими-то фантастическими эпизодами, которые были то ли отражением ее сокровенных мыслей, то ли воплощением ее несбывшихся грез, то ли отголосками страха перед предстоящей расплатой за разгульные и, теперь ей было совершенно ясно, неправедные годы.

Как-то Семен громко выругался – Верка испугалась и подумала, что нельзя материться при Коленьке. Она сама не заметила, как определила, что у нее родится сын, и уже дала ему имя, и оно было не случайным: так звали Веркиного двоюродного брата, который приезжал три года назад к ним в Никитовку из Симферополя. Девятиклассница Верка полюбила своего загорелого родственника с первого взгляда, и через неделю ей удалось его соблазнить. Она гордилась своей победой, но Николай уехал и женился на другой. Влюбленная Верка пережила первую в своей жизни трагедию бурно, срывая злость на своих родных и близких. Она убежала из дому и спуталась с ребятами из воровского мира. Видимо, впоследствии она не случайно обокрала Олю и попала в банду Семена.

В первую же ночь в балагане ей приснилось, как Николай сам ведет ее на сеновал (в действительности Верке едва удалось затащить его туда) и жадно целует ее горячие губы. Потом они вместе едут в Ялту на трясучем грузовике, и Верка чувствует, как в ней шевелится их ребенок. Они снимают квартиру в Мисхоре и по утрам ходят на море. Николай куда-то убегает, а Верка остается одна, ложится на желтый песок под ласковое солнышко так близко к воде, что теплые волны лениво окатывают ее ноги, и сладко грезит. Позагорав на солнышке, она потягивается, по-кошачьи изгибает спину и видит сквозь щелки прищуренных глаз бронзовую Русалку с длинными зелеными локонами, которая стоит в воде неподалеку от берега. Русалка живая (бронзовой является лишь ее чешуя), одной рукой она прижимает к груди ребенка, а другой держится за камень, чтобы отхлынувшая волна не унесла ее в море. Верка замечает на левой руке Русалки несколько круглых отверстий и шрамов, похожих на аккуратные швы от газовой сварки, та ловит ее взгляд, снимает металлическую маску – появляется красивое доброе лицо – и говорит:

– Это резвились немецкие хлопчики. Они стреляли в меня из автоматов и даже пуляли мины. Там, – Русалка показывает на свой живот, – до сих пор сидят ржавые осколки, но мне это не мешает любить Петри и рожать от него здоровых детей. И ты родишь сыночка, только смотри, не простуди его, когда будешь возвращаться из тюрьмы! А купать его очень просто: заходишь вместе с ним в море и опускаешь в воду по самые ушки. Он быстро научится плавать и нырять, а коль полюбит воду, то и вода полюбит его и будет дарить ему свою силу…

– А что мне делать с Семеном? – спрашивает Верка.

– Уходи от него поскорее.

– Куда?

– Вон туда.

Верка поворачивает голову – из ее переполненной груди брызжет розовое молоко – и хочет спросить что-то еще, но просыпается и сожалеет, что ей не удалось увидеть то место, куда надо уходить. Она надеется, что Русалка расскажет ей об этом в следующем сне, и с тревогой и нетерпением ждет ночи.

Во вторую ночь Русалка появляется снова, однако молчит (почти как Семен) и с грустью смотрит на гору, откуда должен спуститься Петри. Верка вдруг понимает, что бронзовая фигура одинокой женщины с ребенком символизирует мать-одиночку, которой ей предстоит стать в ближайшем будущем, и догадывается, что Русалка ее сестра, нет, подруга по несчастью и даже больше: ее судьба…

Другой раз ей снится их воровская «малина» – как после удачного ограбления промтоварного склада Верка пришла на вечеринку в белой шубке и кружевных чулках. На нее смотрит Мишка Чернявый – единственный член их банды, который не боится соперничать с Семеном – причмокивает языком и говорит: «Ты самая красивая женщина на свете!» Верка знает, что это сущая правда, и хотя ей всего семнадцать лет, она уже давно ощутила силу своих женских чар. Ну кого могут оставить равнодушными ее белые кудри, черные брови и большие, словно блюдца, голубые глаза, сияющие ослепительными искрами? А как туга и соблазнительна ее грудь, как стройны и аккуратны сильные ноги!

Верка снимает шубку и садится за стол, между Мишкой и Семеном. Ей хочется соблазнить Мишку, – для этого не надо усилий, стоит лишь «не заметить», как его пальцы нежно гладят чулок на ее ноге и медленно скользят вверх. Но во сне у них ничего не получается (хотя в тот реальный вечер все вышло так, как хотела Верка, а их мимолетная любовь стоила Мишке свободы: ревнивый Семен почти открыто сдал его «легавым»).

Иногда она видит во сне Героя Советского Союза Василия Жукова, высокого улыбающегося добряка. Верка была влюблена в него в сорок восьмом году, когда их банда прочно закрепилась в Донецке. Василий занимал небольшой пост в горсовете и ходил на работу пешком через центральный сквер. Однажды Верка спешила по делам и почти натолкнулась на краснозвездную грудь. Она хотела сказать что-то дерзкое, но, подняв голову и увидев доброе лицо, скромно извинилась. На следующий день Верка специально пошла той же тропинкой и снова встретилась с добряком. Теперь у нее сладко замерло сердце, а он улыбнулся ей как старой знакомой, остановился, назвал свое имя и пригласил в лучший в городе ресторан. В то время страна еще баловала своих героев: им выдавались специальные продовольственные талоны, которые хорошо отоваривались в ресторанах, так что в тот вечер Верка погуляла на славу. А потом, тайком от Семена, она стала по ночам прибегать в холостяцкую квартиру Василия. Но Верке снились не их любовные приключения, а то, как они с капитаном Василием Жуковым и его батальоном форсировали Днепр. Во сне Днепр был очень похожим на Северский Донец, который протекал неподалеку. На его высоком берегу стояли немецкие танки и орудия и изо всех стволов вели огонь по штурмующему батальону. Снаряды свистели и шипели, вздымали песок и воду, разрывались рядом с лодками, осколки от их разрывов косили бойцов, те падали в воду, оставшиеся в живых гребли и стреляли, кричали «ура», матерились, выпрыгивали на берег и ползли по крутому откосу к вражеским окопам.

Верка шла впереди всех, рядом с Василием, он крепко сжимал ее руку и все время просил не поднимать голову, а сам стрелял из большого пулемета и улыбался. Потом Семен вручал им звезды Героев Советского Союза вместе с пухлыми пачками спецталонов…

Однако ярче всех Верке снился начальник милиции Коробков Владимир Петрович, которого она назвала Опером. Тогда ее подозревали в причастности к ограблению и убийству кассирши строительного управления. В кабинете, куда привели Верку на допрос, рядом с Опером сидел молоденький капитан. Он настолько точно охарактеризовал задержанную, что в первую минуту его выступления Верка даже испугалась: этот юнец знал о ней почти все. Но неведомым чувством она вдруг уловила во взгляде Опера тоску по настоящей любви и острое желание овладеть ею. Мимолетный страх в ее душе сменился озорным желанием подразнить кудрявого красавца-подполковника. И Верка начала свою игру.

Она отвела от своих преследователей глаза и стала грустно смотреть в окно. Тело ее вздрогнуло – это внутренние слезы подняли в ней скорбь о несправедливом задержании и заодно чуточку всколыхнули ее невинную грудь, а большие глаза стали наливаться реальными слезами, превращая голубые блюдца в море загадочной красоты. Через минуту Верка тихо рыдала и в скорби не обращала внимания на свою правую ногу, на которой чуть больше положенного приподнялась юбка и обнажилась полоска ослепительной кожи. Крупные локоны, свесившиеся на плечо, и обильные слезы, оставлявшие темные пятна на белоснежной блузке, плотно прилегающей к груди, придавали ее печальному облику сходство с кающейся Марией Магдалиной, которую хотелось и пожалеть, и крепко прижать к сердцу. Верка умела дразнить, но знала силу краткости, поэтому скоро опомнилась, поправила одежду, повернулась к своим обидчикам и с дрожью в голосе сказала, что готова понести наказание, хотя не знает за что.

Начальник милиции не был новичком: он, казалось, легко перешагнул через расставленные красавицей сети и повел допрос в соответствии с легендой капитана. Но Верка уже нащупала ключ к своей победе: подполковнику надо было дать повод встретиться с нею еще несколько раз. И она начала навешивать на себя мелкие проступки, уводить его в сторону признаниями в каких-то несуразных грехах, которые потребуют дополнительной проверки, и, значит, дополнительных допросов. А так как Верка была в курсе многих базарных краж, спекуляций, уличных разбоев, вскрытия погребов и ларьков и в лицо знала своих конкурентов, то ей ничего не стоило приписать себя к малонаказуемым делам, о которых было известно милиции, и подставить других под главное обвинение.

Так и вышло: Верку задержали еще на три дня в камере предварительного заключения, и все допросы вел сам Владимир Петрович. Постепенно, шаг за шагом, запутывая его в мелочах и яростно отвергая тяжкое обвинение, играя женскими чарами, делая туманные намеки на любовное вознаграждение за справедливое решение ее судьбы, она все дальше уводила Опера от ограбления кассы, все сильнее будоражила его воображение, распалялась сама и подбрасывала топливо в огонь его тайных грез. К концу пребывания в КПЗ Верка выложила козырную карту: мимоходом вспомнила о том, что весь яичный порошок, который она якобы перепродавала по чуть-чуть завышенным ценам, у нее закупила спекулянтка Волчица (так звали подружку бандита Смурого, давнего конкурента Семена и заклятого Веркиного врага). На самом деле Верка блефовала, так как не знала, была ли Волчица на свободе. Но чутье и рискованная дерзость ее не подвели: подружка Смурого, на которой висело не одно тяжкое преступление, в тот момент находилась в розыске. С этого «воспоминания» подполковник начал склоняться к новой легенде о Верке, основным стержнем которой была ее непричастность к ограблению и убийству кассирши.

Если бы Верка могла анализировать свои действия, то она бы сделала вывод, что ее воровская интуиция помогла ей решить сверхзадачу: убедить милицию в том, что перед ними заурядная спекулянтка, отвести от себя подозрение в тяжком преступлении, очаровать и одурачить грозу бандитов подполковника Коробкова, пустить по ложному следу следствие. У банды Семена появился шанс на время затаиться, а потом еще целый год носиться с грабежами по Донбассу и южным городам Украины.

Оказавшись на свободе, Верка уже не могла остановить свою игру по двум причинам: она полюбила Опера, а тот из преследователя превратился в ее раба и покровителя. Оба они бросились в объятья друг друга как в глубокий омут, и бурная связь подогревалась обоюдной страстью, романтикой и риском. По долгу службы Коробков мог надолго отлучаться от семьи, колесить по городам, посещать питейные и другие сомнительные заведения и ограждать Верку от Семена, чем умело и успешно пользовался. Полгода они жили как во сне, наслаждаясь друг другом, празднуя, казалось, бесконечный праздник любви, молодости и авантюризма. В снах с участием Владимира Петровича было все как наяву: Верка осязала пальцами упругую мягкость его кудрей, которые любила теребить, когда они отдыхали после бурных приливов страсти, ощущала его горячую руку на своей спине, когда они мчалась на трофейном «Виллисе» по полынной степи, чувствовала силу его могучих плеч во время тихого танца в привокзальном ресторане большого города… И неизвестно, чем бы закончился их роман, если бы дезертир, сбежавший с военного корабля, не выстрелил при его задержании прямо в сердце Коробкова…

Через неделю жизни в балагане Семен почуял что-то неладное, и, в подтверждение этого, хмурый Петр сказал, что в окрестностях бродят милиционеры и вот-вот нагрянут сюда. Ночью беглецы покинули свое жилище и до рассвета топали по ухабам. Утром поспали часик в посадке и снова двинулись в путь. Семен петлял, обходил крупные села, делал обманные зигзаги, прятался в зарослях, но чувствовал, что им никак не удается оторваться от погони. В селе Славяно-Сербское Верка зашла в магазин за хлебом и водкой и наткнулась на легавого. Тот не обратил на нее внимания, а она поняла, что кольцо вокруг них сжимается. Узнав о милиционере, Семен оставил Верку на окраине села, а сам отошел километра на два на север, потом под прикрытием узкой посадки возвратился назад. Он ничего не сказал, лишь велел залечь в картофельной ботве и вести наблюдение за дорогой. Полдня прошло спокойно, к обеду Верка устала и вздремнула, а когда проснулась, то увидела мужика с вилами, который резко разговаривал с Семеном. Верка улыбнулась мужику, обняла Семена и сказала, что тяжело быть тайной любовницей своего соседа, достала бутылку водки и попросила за вознаграждение проводить их к дороге, ведущей на Ворошиловград.

В следующий миг раздался глухой удар и послышался лязг наручников, смыкающихся на запястьях Семена. Затем молодой капитан, сослуживец Владимира Петровича, предложил Верке занять место в «воронке», появившемся неизвестно откуда.

* * *

В том, что Верка получила всего восемь лет, была заслуга Семена, который взял всю ее вину на себя и, более того, признался, что сначала соблазнил юную девушку, а затем путем насилия и угроз заставлял ее помогать бандитам. (Позже Верка узнала от надежных людей, что Семен накануне краха банды хотел отправить ее в Липецк, к своей матери, а перед расстрелом просил пощадить их ребенка, значит, догадывался, что она беременна, и, может, в Краснополье-Глубоком специально вывел своих под пули ментов). Не обошлось и без помощи молоденького капитана, сохранившего, видимо, добрую память о своем погибшем начальнике: он поддержал его легенду о непричастности Верки к «мокрому» делу. Через несколько месяцев Верку перевели из тюрьмы в специальную колонию, где она родила мальчика, а вскоре по Божьей воле ее и вовсе освободили. И в общей сложности она отсидела чуть больше года.

Из колонии Верка вышла, можно сказать, полуголой: в легкой хлопчатобумажной курточке, такой же юбке и парусиновых туфлях. Вместе со справкой об освобождении ей выдали две пеленки, пустую бутылочку для молока и скудный дневной паек. Хорошо, что соседки по несчастью собрали ей небольшой узелок, в котором находилась самая большая драгоценность: банка сгущенного молока. Она пешком дошла до железнодорожной станции и села в поезд, идущий на Дебальцево, где им предстояло сделать пересадку. В общем вагоне было холодно и накурено, а когда поезд тронулся, загулял ветер. Верка пыталась защитить собой ребенка от сквозняков, но это ей не удавалось: холодные потоки воздуха постоянно меняли направление и почему-то все время дули на головку сына. Верка чувствовала свое бессилие что-либо изменить и нервничала. Ночью она вздремнула и проснулась от того, что от тела сына исходил жар. Потрогав его лоб и ощутив сухую горячую кожу, Верка впервые испугалась, и это был внутренний страх матери и продолжательницы рода. Она инстинктивно догадалась, что спасение малыша – в ее материнском молоке, которое вытекало из набухших коричневых сосков и просачивалось сквозь ситцевую кофточку. Но Коленька не хотел сосать, и это еще больше расстроило Верку. Она попыталась влить ему в рот молоко насильно – младенец поперхнулся, глотнул, сделал несколько сосательных движений и обмяк – «как тряпочка» – подумала Верка. Только это был ее сын, ее порода, в которую природа заложила силы на выживание, и они должны взять верх над простудой! И эти силы пробудили Коленьку: он начал медленно сосать, потом его губы стали работать все сильнее и увереннее, и вот уже послышалось ритмичное чмоканье, которое неимоверно обрадовало мать. Насосавшись, младенец срыгнул, на несколько минут притих, потом снова ухватил сосок и пил до тех пор, пока не уснул.

В Дебальцево у него опять поднялась температура. Верка снова попыталась влить в его ротик свое целебное молоко, и снова с нескольких попыток ей удалось пробудить в нем аппетит…

Домой они приехали поздно вечером, когда уже никакие ухищрения не помогали заставить ребенка проглотить хотя б капельку молочка. Он слабел с каждой минутой, стал синеть и задыхаться. Пока Веркина мать бегала в больницу, ребенок вовсе перестал дышать, личико его посерело и осунулось. Верка в отчаянии вдохнула ему в грудь свой живой воздух, ребенок встрепенулся, и в следующий миг жизнь навсегда покинула его тельце…

Со смертью Коленьки разорвался последний узел, связывавший Верку с Семеном, пришли пустота и отчаяние. В какой-то миг она вспомнила о припрятанном добре в Кадиевке и начала собираться в путь. Только сердце ее не лежало к этой затее, и она долго не могла решить, что же ей делать. Наконец, после глубоких раздумий Верка поняла, что с награбленными деньгами ей уже никогда не вернуться к нормальной жизни, и приняла твердое решение навсегда забыть о своем сокровище. Ей стало легко, будто с плеч свалилось сто пудов, но оставаться дома она не могла и по совету матери отправилась в Симферополь к бабушке Варе, которая жила одна и просила, чтобы кто-нибудь из родственников побыл с ней до ее смерти или до приезда внучки Лены, учившейся в Москве. Верка много слышала о доброте своей крымской родственницы, и это мнение полностью подтвердилось: бабушка приняла ее с радостью, побеспокоилась о прописке внучки и о трудоустройстве на консервном заводе, на котором сама проработала не один десяток лет.

Верку приняли на завод младшей рабочей, и она начала усердно осваивать новую профессию. В цехе трудилось много молодых девушек, в основном приезжих из соседних сел, и новенькую они встретили радушно. С нею сразу подружилась Катя из поселка Зуя, ввела в курс цеховых отношений, показала танцплощадку, предложила свою помощь и обещала всяческую поддержку.

Через месяц Верку вызвала к себе начальник отдела кадров и предупредила, что ее прописали и приняли на работу только из уважения к ветерану труда бабушке, но за бывшими ворами у них установлено строгое наблюдение, так что ей лучше вести себя скромно и постараться забыть вредные привычки. Сгоряча Верка начала было объяснять кадровичке, что она навсегда покончила с воровской жизнью, но та не захотела слушать ее исповедь и показала на дверь. В цехе Верке захотелось излить душу Катерине, однако чутье вовремя подсказало, что лучше ни с кем этим не делиться. Тогда, наверное, она впервые почувствовала, что куда легче уйти от прошлого самой, чем прошлому – от нее, которое будет еще долго тянуться за ней, как невидимая прочная и липкая паутина – ее ни разорвать, ни стряхнуть одним махом.

Верка была слишком яркой девушкой, чтобы ее не замечали заводские и другие парни, и они с первого дня стали обхаживать очаровательную блондинку. Та не относилась к числу робких и умела вести себя с пристававшими к ней мужчинами, но сейчас боялась заговорить с ними на «родном» языке, который хотела навсегда забыть, поэтому молча отвергала ухаживания и старалась избегать ненужных встреч…

Так, ни с кем не знаясь, Верка прожила до весны, посвящая всю себя работе и учебе, легко и быстро осваивая премудрости консервного производства. Уже через два месяца строгая мастер цеха определила Верку своей помощницей и подала рапорт о повышении ей разряда и зарплаты. Снова возникли трудности в отделе кадров, и снова Верке пришлось выслушивать длинную нотацию о своем прошлом. Но заводу требовались молодые толковые работницы и, несмотря на бдительность кадровиков, перед Веркой открылись широкие возможности продвижения по службе, особенно когда она закончила без отрыва от производства курсы мастеров. Потом Катя уговорила ее поступать на заочное отделение сельскохозяйственного техникума по специальности «виноделие», и Верка стала ходить на подготовительные курсы.

Там она познакомилась с Виктором, студентом четвертого курса сельскохозяйственного института, бывшим фронтовиком, который подрабатывал лаборантом в техникуме и иногда подменял заболевших преподавателей. Узнав, что отец Виктора является самым именитым профессором в сельхозинституте, Верка удивилась: как может сын столь обеспеченного отца работать за гроши? Удивило ее и то, что в день их знакомства Виктор пригласил ее на следующее воскресенье сходить с ним не в ресторан и даже не в кино, а просто погулять по городу.

Верка выбрала из бабушкиного гардероба красивый жакет и туфли на высоком каблуке, припудрила лицо розовой пудрой и явилась на свидание с видом важной дамы, думая, что их прогулка будет короткой и закончится на пешеходной улице, где располагались главные развлекательные заведения города. Виктор пришел к месту встречи в светлых хлопчатобумажных брюках, в которые была заправлена узкая футболка, и обутым в белые парусиновые туфли, что подтверждало его намерение провести большую часть дня на ногах. Они действительно погуляли по Пушкинской улице, потом нырнули в узенькую улочку и оказались в районе частной застройки. Дома были очень похожими на деревенские, с крошечными двориками, в которых цвели абрикосы – с них слетали и падали на каменный тротуар розовые лепестки. У мостика через речку Салгир Виктор остановился и прочитал стихи:

Поклонник муз, поклонник мира, Забыв и славу и любовь, О, скоро вас увижу вновь, Брега веселые Салгира! Приду на склон приморских гор, Воспоминаний тайных полный, — И вновь таврические волны Обрадуют мой жадный взор. Волшебный край, очей отрада! Все живо там: холмы, леса, Янтарь и яхонт винограда, Долин приютная краса, И струй и тополей прохлада… Все чувство путника манит, Когда, в час утра безмятежный, В горах, дорогою прибрежной, Привычный конь его бежит, И зеленеющая влага Пред ним и блещет и шумит Вокруг утесов Аю-Дага…

Прослушав удивительно доступные и волнующие строчки, Верка спросила:

– Кто это написал?

– Пушкин…

– Поэтому ближайшая улица называется его именем?

– Да.

– А это не из «Бахчисарайского фонтана»?

– Конечно, из него!

– Так он сочинил поэму, когда бродил по этим местам?

– Совершенно верно!

– Значит, здесь его посетили тайные мысли?

– Выходит, здесь…

Сначала ей как-то не верилось, что маленькая, грязная от весеннего паводка речушка могла вдохновить великого поэта создать бессмертные строки, те, что Виктор произносил как странную, но очень близкую и проникающую в душу молитву. Неожиданно для самой себя она вспомнила хромоногого учителя литературы, как он на одном из уроков читал строки из «Бахчисарайского фонтана» и что-то рассказывал о пребывании Пушкина в Крыму. Потом ей показалось, будто она находится в другом, романтическом времени, когда на полуострове собирался торговый люд, приезжавший со всех концов света. Будто сквозь прозрачную пелену она увидела на набережной Салгира торговые ряды и палатки, за прилавками которых сидят с важным видом мужчины в белых тюрбанах, а в маленьких кабачках снуют молодые смуглые турчанки и предлагают прохожим душистый плов, обжигающие чебуреки, крепкий кофе и восточные сладости. Среди пестрой толпы бродит молодой курчавый африканец, опьяненный и очарованный запахами пряностей и жареного мяса, экзотикой одежд, разноязычными голосами и, конечно же, черноокими девушками, тем более что одна из них хитро подмигнула поэту, и он воспринял это как намек на тайное, сладостное свидание…

Когда видение исчезло, Верка поняла, что в этом мире существует какая-то неведомая ей сила духа, и Виктор приобщен к ней. Ей стало легко на сердце от открытия нового и чуточку страшно оттого, что она никогда не сможет понять внутренний мир своего ухажера, который понравился ей с первого взгляда и всколыхнул в ее сердце тайные надежды. Но Верка не подала виду и продолжала слушать другие стихи и красивые сказки о Крыме – их Виктор знал необыкновенное множество и рассказывал так, будто сам был участником сказочных событий…

Между тем стало припекать апрельское солнце, Верка сняла жакет – Виктор тут же повесил его на свою руку, потом непроизвольно разулась и пошла босиком по белесой от известкового щебня дороге, испытывая сладкое наслаждение от ее тепла и легких уколов. Вскоре они оказались далеко за городом на высоком холме, откуда была видна синяя гряда Крымских гор, над которой поднималась, словно палатка, плоская вершина Четыр-Дага. Напротив гор просматривалась далекая желтая степь. Теперь Виктор рассказывал о виноградниках, ими он мечтал засадить степное пространство полуострова, только для этого надо вывести специальные сорта винограда. Верка знала: он занимался этой проблемой еще до войны, и поняла, что Виктор говорит ей о сокровенной мечте своей юности, прерванной страшной войной.

– А где ты воевал? – спросила она.

– В Молдавии. Мне хотелось драться за наш Крым, но на войне поле боя выбирают маршалы, а не мы, – смущенно ответил Виктор.

– Воюют там, где больше всего нужно. А шрам на шее – это оттуда?

– Да.

– Расскажи, как тебя ранило.

– По глупости, правда, не моей, а одного ездового. Я получил задание забраться с рацией на колокольню церкви и оттуда корректировать огонь «Катюш».

Мне надо было пройти километра три по лесу, форсировать, то есть пересечь реку Прут, протекавшую по открытой местности, и после садами и огородами подобраться к церкви. Я быстро миновал лес и намеревался сходу проскочить переправу. И, хотя она была нашей и последние сутки не обстреливалась, мне показалось подозрительным это затишье. Не успел я ступить на помост, как откуда ни возьмись появилась телега и попыталась меня обогнать. В этот момент на другом берегу показались легкие немецкие орудия. Я крикнул ездовому: «Гони назад! Впереди немцы!», а он усмехнулся и еще сильнее стегнул коней. Первые снаряды взорвались сзади нас, потом – перед нами, а третий залп накрыл телегу. Меня отбросило на обочину, но удара я не почувствовал. Сгоряча дополз до леса и только там увидел на правой руке кровь – казалось, что она стекает с плеча… Потом потерял сознание и очнулся уже в госпитале, где узнал, что получил осколочное ранение в голову. Мне сделали операцию, и я уже готовился снова на фронт, но война закончилась…

– А как сейчас? – Верка спросила непроизвольно и тут же подумала, что не стоило делать этого.

– Нормально, даже иногда что-то приятно щекочет в затылке.

– Когда меняется погода?

– Точно, а ты откуда знаешь?

– Догадалась.

– Тогда догадайся, в какой школе я учился?

– Название не помню, но знаю: в ней учился сам Менделеев.

– Сущая правда!

– Я сказала наугад, потому что это единственная школа, которую я видела в Симферополе. Еще я прочитала на стене имена школьников, не вернувшихся с фронта. Наверно, среди них есть и твои одноклассники?

– Да, мой лучший друг Вадим… Ты проголодалась?

– Немного.

– Пошли на рынок, там продают отличные караимские пирожки и чебуреки.

– Ничего, что я босиком?

– А что тут такого?

Они спустились с холма и шли еще минут сорок незнакомыми улочками, которые иногда становились настолько узкими, что казались игрушечными.

– Здесь могут разминуться только два осла, – пояснил Виктор, – до войны такой ширины было достаточно, но скоро эту «Хаджиму» придется сносить.

– У нас в Донбассе тоже есть… – Верка хотела сказать «трущобы», но подумала, что оскорбит Виктора, и нашла более мягкое определение: – очень узкие улицы.

– Будет и на ваших улицах праздник! – Виктор произнес известный лозунг, как и положено – патетически, и от этого немого смутился.

На рынке аппетитно пахло жареным луком (Верка подумала, что именно такой запах царил в городе во времена Пушкина), а лица и одежды людей были очень похожими на те, что заполняли рынки Харькова, Донецка или Запорожья два года назад. На минуту ее охватила тревога: вдруг встретятся старые знакомые? Но уверенная походка Виктора, которой он шагал в направлении чебуречной, и его крепкие пальцы, сжимавшие ее локоть, развеяли ее тревогу. Чебуреки продавались большими порциями, стоили совсем дешево и просто таяли во рту. Пообедав, Виктор встал из-за стола и со словами: «Извини, вернусь через полминуты», исчез и действительно скоро появился с двумя стаканами, в которых шипел разовый морс. Поставив стаканы на стол, он сказал:

– Давай выпьем за наше знакомство и за сегодняшнюю прогулку!

– Давай. Правда, я думала, что за знакомство пьют вино.

– Тебе как будущему виноделу предстоит выпить еще не одну бочку крымского вина. Кстати, на одном хорошем винзаводе освобождается вакансия начальника смены, я хотел тебя рекомендовать на эту должность.

– Но я еще не поступила в техникум и в винном деле мало соображаю.

– Я помогу.

– Поступить в техникум, устроиться на завод или сразу освоить виноделие?

– И то, и другое, и третье.

– Хорошо. А теперь мне пора домой.

– Ты где живешь?

– На Молодых подпольщиков.

– А я – на улице Жуковского, это не то чтобы по пути, но можно я тебя провожу?

– Конечно, можно…

* * *

Всю следующую неделю Верка усердно работала и училась, но не забывала о Викторе и о его предложении сменить место работы. Ей и правда хотелось стать виноделом, но она не могла придумать, под каким предлогом уйти с консервного завода, где было не так уж плохо.

В субботу Виктор нашел Верку уже в конце рабочего дня и сообщил, что завтра его отец едет на своей «Победе» в Ялту и мог бы их подбросить туда, а вечером привезти обратно. Верке так захотелось к морю, что она не сдержала своего восторга и воскликнула:

– Я очень соскучилась по морю и с удовольствием поеду!

– А я очень рад, что ты согласилась. Мне нравится Южный берег в любое время года, а купаться в море куда приятней в апреле, чем в августе!

– Я тоже не боюсь холодной воды.

– А потом можно подняться на Ай-Петри, если, конечно, там не будет туч.

– Там, наверное, еще снег, а у меня нет соответствующей одежды.

– Я посмотрю что-нибудь из маминого гардероба: помню, она любила ходить зимой в горы…

* * *

Воскресенье выдалось сырым: над городом висели низкие непроглядные тучи и моросил мелкий-премелкий дождь. Но поездку не отложили и выехали в семь утра, когда еще не рассеялась серая мгла. Федор Петрович, отец Виктора, приветливо поздоровался с Веркой и предложил занять место в машине рядом с собой. Сын поддержал это предложение, добавив, что на переднем сиденье меньше укачивает.

Машина шла легко и уверенно – было видно, что профессор считал себя хозяином на дороге, которую знал как свои пять пальцев. Он сказал, что едет в Массандру по неотложным делам, связанным с оценкой коллекционных вин, тех, что удалось сохранить во время войны, поэтому не сможет уделить девушке должного внимания, но полагается на Виктора: он неплохо знает Южный берег Крыма, в том числе и Ялту, так как провел на ее пляжах не одно школьное лето.

Сразу за Симферополем дорога превратилась в серию непрерывных поворотов и серпантинов. «Победа» теперь больше напоминала катер, быстро плывущий по крутым волнам, и лишь пение тормозов говорило о том, что под колесами простирается шершавый асфальт, а не синяя вода. За селом Перевальное в разрывах туч появились сначала фрагменты темно-синего неба, потом оно стало быстро светлеть и освобождаться от облаков, словно умываясь свежим ветром. На Ангарском перевале небо казалось идеально чистым, и лишь внизу, на севере, по долинам еще стелился густой туман. При спуске с перевала машину качало еще больше, и Верка на секунду почувствовала легкую тошноту, напомнившую ей то состояние, когда она ждала ребенка. Ей стало не по себе, захотелось крикнуть Федору Петровичу, чтобы он остановил машину или открыл настежь окна. Но она собрала всю свою волю в кулак и заставила себя промолчать и вдавить внутрь поднимающийся к горлу сладковатый ком. Ей быстро удалось справиться с собой, и вот она уже снова любовалась скалами, синим лесом с желтовато-серой подстилкой из прошлогодних листьев, и набегающей, словно серый текстиль, узкой горной дорогой. Когда впереди блеснуло море, ей стало и вовсе легко и радостно, и она с благодарностью подумала о благородстве мужчин, которые посадили ее на хорошее место – иначе бы ее точно укачало.

В Ялте было по-летнему тепло. Во все небо ярко полыхало утреннее солнце, чистый воздух казался упругим и звонким, к вечнозеленым кронам растений прибавилась ярко-сочная зелень вновь распустившихся листьев, а многие клумбы уже покрылись весенними цветами. Когда подъехали к морю, то сначала увидели бархатную синеву на горизонте, а у берега вода лениво покачивалась, накатывая крошечные волны на искрящиеся золотом камни. Природа благоухала и радовала глаз.

Федор Петрович высадил молодых людей у набережной в центре города и спешно поехал по своим делам. Виктор сделал несколько движений, похожих на разминку (видимо, у него затекли ноги) и предложил:

– Вера, давай сразу искупаемся!

– Давай. В такую воду так и хочется погрузиться с головой! Тем более что не одни мы желаем поплавать!

На пляже действительно загорало несколько человек в купальных костюмах, и это помогло Верке избавиться от некоторого напряжения, так как ей не хотелось быть белой вороной. Она зашла в раздевалку и вскоре появилась на берегу в темном закрытом купальнике. Виктор явно был поражен красотой ее фигуры – он не мог сдержать своих чувств и с изумлением и восхищением смотрел на нее несколько минут, потом взял за руку и повел к воде.

– Я не привыкла, чтобы меня заводили в море, ты уж извини, – Верка высвободила руку.

– Я только хотел до тебя дотронуться, – просто ответил он, – уж очень ты красивая!

Верка уловила в его словах детскую искренность, и ей показалось, что у него никогда не было женщин. Она даже хотела его об этом спросить, да вовремя спохватилась и, чтобы замять возникшую неловкость, бросилась с разбега в море. Ледяная вода обожгла тело, Верка взвизгнула и пулей выскочила на берег. В раздевалке она хорошенько растерлась полотенцем, быстро оделась и ощутила прилив фантастического, неземного блаженства, будто каждую клеточку ее тела разогревало изнутри яркое горячее солнце…

Тем временем из воды вышел Виктор и тоже приплясывал от холода и чудного прилива тепла, которое можно познать только после обжигающе-ледяной купели. Он почему-то стал рассказывать Верке о том, что знает в море место, где со дна бьет ключ пресной воды, открытый еще Геродотом, и там знойным летом можно утолять жажду. Но Верка будто пропустила его слова и спросила:

– Скажи, пожалуйста, а ты знаешь, где находится Мисхор?

– Примерно в десяти километрах отсюда.

– Может, сходим? – неуверенно спросила Верка.

– Конечно! Но я советую проехать автобусом, потому что ходьба займет часа два, – ответил Виктор.

– Тогда поехали!

– Можно было попросить отца, а впрочем, самим лучше…

Они прошли к автостанции. Ближайший попутный автобус, шедший на Алупку, отправлялся минут через сорок. Верка предложила искупаться еще раз, и они вернулись к морю. Его голубая гладь совершенно изменила свою окраску, превратившись в серебристые мерцающие полоски, которые простирались до самого горизонта, словно кто-то за полчаса накатал на гигантском прокатном стане многокилометровые листы космического металла и расстелил их ровными рядами на плоской поверхности воды. Желание снова ощутить прилив внутреннего тепла был настолько сильным, что, оказавшись на берегу, молодые люди сразу побежали к раздевалкам.

Последствия второго купания в ледяной воде были не менее приятными, чем первого, и теперь, греясь под ласковым солнцем и ощущая теплую волну, поднимающуюся изнутри, Верка поняла: удовольствие от этого купания еще только нарастало, а она уже мечтала о новом погружении в воду. Ее друг, видимо, не был столь восприимчивым и впечатлительным – он просто радовался морю, солнцу и присутствию красивой девушки, в глазах которой светилось глубокое необъяснимое счастье бытия. Это счастье передавалось ему и согревало его сердце…

Автобус шел медленно, едва преодолевая крутые подъемы и повороты, но это не раздражало Верку и даже вызывало чувство умиления, потому что она с наслаждением созерцала необычный, постоянно меняющийся ландшафт, созданный каменистыми горами, гравитацией, ливнями и морским прибоем. Скалы, казалось, только что катились, сталкивались и крушили все на своем пути – повсюду были видны их обломки в виде огромных кубов, бесформенных кусков и острых осколков, – и лишь на минуту застыли над узкой дорогой, чтобы пропустить букашку-автобус, а потом снова полететь вниз, к морю, которое сразу же начнет перемалывать их в щебень и песок.

Созерцая окрестности, Верка понимала: это и есть самое сердце Южного берега Крыма, который ей снился так правдоподобно в балагане. «Наверно, я узнала эти места потому, что о них очень хорошо и вдохновенно рассказывал когда-то Николай», – подумала она…

И вот Верка оказалась в Мисхоре, на реальном берегу, в компании более взрослого, совсем не похожего на юного Колю Подгаецкого, мужчины. Но странно, что фронтовик сразу, по приезде, повел ее к Русалке и тоже много рассказывал о крымской легенде, вдохновившей скульптора Адамсона создать бронзовый образ обманутой девушки, той, что, став матерью, с надеждой смотрит на крутые горы, потому что с них должен спуститься ветреный отец ребенка – ее любимый мужчина.

Скульптура находилась недалеко от берега, однако, чтобы к ней добраться, требовалось побыть в ледяной воде куда больше, чем в предыдущее купание, но Верка, не задумываясь, вошла в воду и вскоре оказалась у цели. Вначале ей показалось, будто Русалка не похожа на женщину в зеленой маске из ее снов, а когда увидела множество аккуратных круглых отверстий на руках и теле Русалки, вспомнила: это ведь следы пуль, которые оставили «немецкие хлопчики». Верка подумала о том, что Николай никогда не рассказывал ей об этих шрамах, и это ее смутило. В следующий миг она вовсе чуть не расплакалась, потому что ребеночек обнимал бронзовую женщину точно так, как маленький Коленька обнимал Верку в тюрьме…

Виктор устремился было за своей подругой, потом развернулся и вышел на берег. Пока Верка знакомилась с Русалкой, он отрешенно смотрел на обрывистые горы, вероятно, вспоминая, как в юности запросто поднимался на них со своими друзьями, однако вскоре повернул голову к морю, увидел Верку и подумал: «Я не видел более красивой девушки, чем Вера…» Когда же она оказалась снова рядом, он вдруг вспомнил, что дома отец обещал ему устроить небольшую экскурсию в винные подвалы Массандры, правда, с оговоркой: если на это у него останется время, – и спросил:

– Вера, у нас есть возможность расколоть отца на замечательную экскурсию. Тебе нравятся массандровские вина?

– Еще бы! (Верка вспомнила аромат сладкого мускатного вина, не зная точно, имеет ли оно отношение к тем винам, о которых спросил Виктор).

– Папа обещал провести нас по винным погребам, в них зреет этот бальзам.

– Раз ты определил меня в виноделы, то мне было бы интересно посмотреть, как делают такое вкусное вино, то есть всю цепочку его изготовления.

– Понимаешь, если говорить точно, то на предприятии «Массандра» вин не делают, их там хранят, создавая наиблагоприятнейшие условия для их облагораживания. Главным «ваятелем» качества вина является время, а оно должно «работать» в тишине, в темноте, при определенной температуре…

– Я думала, это огромное винокуренное предприятие. Подожди, а кто же создает вино, то, что потом облагораживается в погребах?

– Судя по твоему вопросу, я не ошибся, записав тебя в виноделы! «Массандра» охватывает сеть южнобережных совхозов, в которых выращиваются специальные сорта винограда. В этих же совхозах производится сырец, то есть первоначальное вино, вот оно и поставляется в подвалы «Массандры». Там сырец помещают в специальные чаны и выдерживают в течение трех лет. За это время он превращается в настоящее вино, его потом разливают в бутылки и хранят, соблюдая и поддерживая необходимые условия. Так наступает самая долгая жизнь этого чудесного напитка. С каждым годом вино набирает и укрепляет силу вкуса, запаха и цвета.

– И сколько времени оно может храниться?

– Долго. По крайней мере, зреет вино лет семьдесят.

– Ты пробовал, скажем, вино пятидесятилетней выдержки?

– Только на язык, потому что я не переношу сладких напитков.

– А я люблю именно сладкое вино! А когда ты «принимал на язык» этот нектар?

– В позапрошлом году у отца был юбилей, и массандровцы подарили ему бутылку, заложенную в начале двадцатого века.

– Мне действительно хочется узнать об этом вине как можно больше: каков его цвет, запах, густота, и, главное, какого оно вкуса…

– Не думаю, что сегодня нам дадут отведать нечто подобное, но, если мы хотим посетить подвалы, то нам пора возвращаться.

– А что, экскурсия предусматривает снятие пробы?

– Без дегустации вин не обходится ни одно посещение «Массандры», за исключением отца. Но он всегда привозит оттуда хорошую бутылку для мамы.

Обратная дорога показалась Верке намного короче, наверно, потому, что ей не терпелось поскорее спуститься в погреба. От автобусной остановки «Массандра» Виктор повел ее вдоль набережной, потом, пройдя больше километра, свернул налево и пошел по узкой улице, тянувшейся наискосок в направлении гор. Неожиданно Верка почувствовала густой приятный аромат, немного похожий на запах мускатного вина. Она втянула в себя большую порцию воздуха – запах тут же наполнил ее изнутри, как будто вместе с воздухом она хлебнула стакан доброго вина.

– Откуда здесь такой аромат? – спросила она.

– Из массандровских подвалов. Он накапливался здесь не меньше века. Им пропитаны горы, стены домов, стволы деревьев, камни и почва. Иногда мне кажется, что запах поднимается в виде розового тумана высоко в небо и при определенном освещении его можно не только почувствовать, но и увидеть. Сразу вот за этим забором находится вход в штольни. Но чтобы нам туда попасть, сначала мне необходимо зайти на проходную. Подожди меня, пожалуйста, здесь!

Виктор подошел к окошку небольшой будки, ее Верка не сразу заметила, что-то долго объяснял невидимому охраннику, потом возвратился и сказал:

– Нам придется подождать несколько минут.

– Пока не пропитаемся винными парами?

– Надеюсь, это лучше сделать на территории завода. Посмотри на горы! Они здесь огибают долину гигантской подковой, создавая не только барьер северным холодам, но и отражая, подобно линзе, от себя тепло солнечных лучей, концентрируя его на небольшой площади, отчего здесь, на берегу моря, формируется своеобразный микроклимат с сухим воздухом. Это настоящий бальзам для легочников.

– Туберкулезников! Я знаю, что в Ялте их полным-полно.

– Вот, нас уже приглашают, – прервал ее рассуждения Виктор.

Верка увидела женщину в белом халате, которая стояла в проеме узкой двери и махала им рукой.

– Здравствуйте, студенты! – произнесла она грудным голосом. – Меня зовут Ксения. Ты – Виктор, а девушка – Вера. Правильно?

– Да, – разом ответили они.

– Федор Петрович сказал, что вы хотите посвятить себя виноделию. Я не возражаю и даже скажу, что, если бы передо мной возникла сейчас проблема выбора профессии, я бы повторила ту же ошибку, что и двадцать лет назад. Почему ошибку? – спросите вы? Потому что бочки с вином – это мои дети, и я до сих пор не имею настоящих человеческих детенышей. Как ты думаешь, Вера, это правильно?

– Нет, это печально, но вы мне нравитесь.

– А ты – мне. Поэтому мой первый совет: когда станешь баюкать винные бочки, не забудь перед этим родить хотя б одного настоящего ребеночка! А теперь – за мной!

Через секунду они оказались в уютном дворике. Ксения остановилась у диковинного куста и сказала:

– Я посадила сие гранатовое деревце несколько лет назад в честь заложения нового сорта вина. В прошлом году на нем появились первые плоды – это добрая примета. Думаю, что наша новинка удалась. Вы не будете возражать, если мы минуем административное здание и сразу спустимся в подвал? Зачем вам глазеть на графики производственных показателей? Скучно, не правда ли? Хотя нам очень важно знать, какой совхоз, когда и сколько поставил на наш завод такого-то сырца, кто лучше всех трудился в этот месяц на полях… Ведь виноделие начинается с виноградарства. Мы не занимаемся непосредственно селекцией или закупкой саженцев, но финансируем и контролируем эти работы. Мое любимое вино – «Мадера». Этот сорт винограда выведен на небольшом одноименном острове в Атлантическом океане и завезен в Крым в тысяча восемьсот… Простите, я начинаю читать лекцию. Давайте о деле! Так вот, пока зреет мой виноград, я несколько раз посещаю плантации и уже на глаз могу определить, какого качества будет урожай. Нас в первую очередь интересует содержание в винных ягодах сахара, но не только. Из чистых, крупных гроздей получится чистое вкусное вино; если цвет ягод густой – гуще будет аромат вина; если крупные ягоды чередуются с мелкими – жди подвоха при брожении. А когда сусло бродит, я перебираюсь жить в совхоз, хотя это и не моя обязанность, но я никому не доверяю и контролирую процесс сама. Потом сама принимаю сырец – очень важно, в каких цистернах и когда он будет доставлен на завод, как и в какие бочки разлит, своевременно ли будут отобраны первые пробы, и будет ли все записано в журналы. Я не очень запутываю ваши представления о виноделии?

– Нет, – снова одновременно ответили Ксенины слушатели.

– А в каком совхозе выращивают и давят «Мадеру»? – спросил Виктор.

– В Малореченском! Ребята, вы должны поверить мне, что это самый лучший совхоз на Южном берегу Крыма. Там работают и опытные мастера и молодые энтузиасты, и это их рукам, их талантам и стараниям обязаны любители «Мадеры». Представляете, четыре года назад приходит в совхоз юный винодел по имени Владимир Ильич и заявляет, что он собирается совершить революцию в производстве «Мадеры», то есть получить вино тридцатиградусной крепости. Сначала поверить в это было невозможно, но проходит несколько лет – и пожалуйста, приносят мне партию такого вина и начинают вести разговор о его сертификации. С этим Владимир Ильич загнул, но вино, я вам скажу, отменное! Вообще-то, свинство с моей стороны начинать сразу с практики. Вот несколько слов о теории. Наш завод выпускает только крепленые вина. Что такое крепленое вино? Чтобы ответить на этот вопрос, придется снова возвратиться к винограду. Дело в том, что в солнечном Крыму винные ягоды содержат до тридцати процентов сахара. Если такое количество сахара перебродит, то получится не вино, а сивуха. Поэтому, чтобы остановить процесс брожения на оптимальном содержании всех полезных и облагораживающих веществ, запахов и ароматов, в сусло добавляют чистый спирт, то есть вино закрепляют. А остаточный сахар, тот, что не перебродил, придает вину сладость. На любой бутылочной этикетке с нашим вином вы можете прочитать, сколько в нем содержится алкоголя, то есть спирта, и сколько сахара. Учтите: не просто свекольного, а виноградного сахара! Надеюсь, теперь вам понятно, как тщательно надо контролировать процесс производства, чтобы им управлять и получить вино требуемого качества. Это первый цикл. От поля до готового вина он растягивается на четыре года. Если бы не война, то в моей жизни было бы уже пять таких циклов. Но вот мы получили хорошее вино. Часть его продается, чтобы заработать деньги на воспроизводство, зарплату и прочее, а часть, та, что лучшая, закладывается на великое созревание. Наступает второй цикл – я бы сказала, превращения вина в божественный нектар. Вот я, старый винодел, главный технолог завода, но так и не могу рассказать обо всех биохимических процессах, которые происходят в вине при его хранении и которые приводят к появлению в нем фантастических качеств. Наше вино зреет только в стеклянных бутылках, мы их складываем в специальные контейнеры и помещаем в подвальные хранилища. И снова необходимо вести тщательное наблюдение. Для этого закладываются контрольные бутылки, их опробование ведется по строгому графику и особой технологии. Второй цикл скорее предназначен для потомков. Окончания созревания того вина, которое я заложила впервые, мне, пожалуй, не дождаться… Вот теперь можно вернуться к Владимиру Ильичу. По всем канонам среднее содержание спирта в массандровских винах не превышает восемнадцати процентов. А чтоб тридцать – это перегиб! Вино – не ликер и не наливка! Но вот я пробую тридцатиградусный напиток и нахожу, что это вино. Спрашиваю: «Как оно получено?» Отвечает: «Нормальным брожением». Задал мне этот хлопец головоломку! Ладно, не буду вас нагружать своими заботами, лучше представлю вашему вниманию нашу святыню…

И вот взору молодых людей открылась первая галерея, теряющаяся в тусклом свете, отчего она показалась Верке бесконечной. По всей обозримой длине галереи стояли гигантские, в два человеческих роста, бочки. Слева от них проходила узкая дорожка. Воздух был сухим и насыщенным уже известным запахом и казался ватным от тишины, царившей в подземелье. Голос Ксении, продолжавшей свой рассказ, приобрел в этой тишине особую мелодичность.

– Вот это и есть те самые сосуды, в которых проходит первый жизненный цикл нашего вина, – пояснила она, показывая на бочки. – Да, ребятки, вино живет, я это чувствую и здесь, – она похлопала по дубовому боку бочки, – и там, наверху, когда рассматриваю его под микроскопом. Лучшая партия вин из прошлогоднего урожая находится в третьей штольне, она ничем не отличается от этой. А здесь дозревает вино позапрошлого, дождливого лета, оно пойдет в основном на продажу. Несколько бочек содержат купажные вина, то есть приготовленные из одного и того же сорта винограда, собранного с разных плантаций. Бывает, смешиваются сорта совсем непохожие, скажем, белый виноград и черный – это на любителя, но иногда происходит чудо и купажное вино становится марочным. Правда, до второго цикла такие вина, как правило, не доживают. Вижу, Вера удивлена размером бочек?

– Мой дед делал бочки сам, куда меньшие, но это была очень трудная и кропотливая работа, а, глядя на этих гигантов, не могу представить, как можно подогнать для них доски, изогнуть и потом собрать! – выпалила изумленная Верка.

– Наши бочки штучные! На их изготовление пригоден только определенный дуб, у него должен быть ровненький ствол высотой не менее пяти метров, и в полном смысле не иметь ни сучка, ни задоринки. Растут такие дубы в рощах где-то под Рязанью. Их валят асы-лесорубы. Подготовленный комель не распиливается на доски, а расщепляется специальным топором на сегменты. И уже из сегментов собирается гигантский сосуд. Таким образом, бочка имеет необыкновенную прочность, потому что в сегментах, из которых она состоит, сохраняется естественно направленная структура древесных волокон. Так что твоему деду, Верочка, есть чему поучиться. Имеются в нашем подземелье кое-какие проблемы: в новых штольнях весной появляется водичка. Пока мы в них держим краткосрочные вина, но сырой климат здесь недопустим, поэтому ожидания высокого руководства на увеличение количества высококачественных вин с вводом новых хранилищ не оправдались. Теперь подойдем к хранилищу с контейнерами, то есть месту, в котором продолжается второй цикл созревания. По пути мне можно задавать вопросы.

Верка и Виктор не были готовы о чем-то спрашивать и шли молча.

– Вопросы появятся потом, – прокомментировала их молчание Ксения, – значит, я продолжаю свою лекцию. Бутылки с вином хранятся в лежачем положении. Для удобства обслуживания они помещаются в специальные металлические корзины. Эти корзины размещаются в наиболее тихих и спокойных местах и посещаются реже, чем бочки. Сегодня как раз «неприемный» день, поэтому посмотрите вот на эти двери и представьте, что за ними лежит не одна тысяча бутылок.

– А как же все это сохранилось во время войны? Ведь Крым не удалось отстоять, и здесь резвились немцы? – с грустью в голосе спросила Верка.

– Это особая страница в жизни коллекционных вин Массандры. Возможно, я смогу кое-что вспомнить, но позже… Предлагаю закончить осмотр нижней части производства и подняться наверх для реальной дегустации того, о чем вы столько услышали, но что было скрыто от ваших глаз, органов обоняния и осязания деревянными перегородками и каменными стенами. Все же вино делается не для обозрения!

Они вышли на улицу и снова оказались возле гранатового дерева. Глядя на него, Верка вспомнила о хорошей примете, связанной с ним, и спросила:

– Ксения, вы не могли бы рассказать про новое вино, которое отмечено посадкой этого граната?

– Я постараюсь представить вас Василию Мефодьевичу – это его детище, и он сам откроет вам тайну. Хотя на самом деле никакой тайны нет: Мефодьевич пришел к выводу, что Южный берег Крыма является лучшим местом на земле для мускатных виноградников, на их базе можно создавать сказочные вина, – и заразил своей идеей многих виноделов.

Дегустировали вина в уютном кабинете главного технолога. Каждый стаканчик вина Ксения преподносила как самый благодатный и неповторимый – и ее гостям, казалось, что так оно и есть на самом деле. Вскоре Веркины щеки разгорелись румянцем, глаза приобрели особый блеск, а сердце наполнилось благодарностью и светлой завистью к хрупкой красивой женщине, посвятившей свою жизнь такой интересной профессии. Виктор в дегустации вин участвовал символически, зато отведал коньяку и тоже ощущал прилив вдохновенья. Но они опробовали только один сорт вина, «Мадеру», правда, двадцать ее разновидностей – от той, что была заложена год назад, и той, которая пролежала в подвалах пятнадцать лет. Последнее обстоятельство снова вернуло Верку к вопросу о военном периоде «Массандры». Ксения вместо ответа показала на стол, на котором стояли графин с вином и несколько тарелок с закусками, и предложила перейти от дегустации к обеду. Тут обнаружилось, что все сильно проголодались, поэтому предложение было принято единогласно. В графине оказалась купажная «Мадера» трехлетней выдержки – пожалуй, самое вкусное вино, которое пробовала сегодня Верка. Она уже не сдерживала себя и пила и ела в полное удовольствие. Ксения пила наравне с ней и расспрашивала, откуда она родом, как попала в Крым, почему выбрала своей профессией виноделие и прочее. Верка отвечала правду, но в шутливой форме, мол, в десятом классе сбежала из дому, попала в плохую компанию и, чтобы с ней покончить, уехала к тете в Симферополь. Она больше говорила для Виктора, предчувствуя неизбежность более подробного разговора с ним на эту тему. Потом снова заговорили о вине, и Ксения как-то незаметно перешла от предвоенного периода к войне:

– Мое первое вино, прообраз «Мадеры», уже набирало силу, когда стало ясно, что Крым не удержать.

Появилось навязчивое слово «эвакуация», все только и думали о ней, но долгое время никто не хотел в это верить. Однако спрятаться от суровой правды не удалось: однажды на заводе появились люди в военной форме. В тот же день директор собрал совещание и объявил о том, что наиболее ценные коллекции вин будут вывезены в тыл, а подвалы – взорваны. Слово взял майор. Он просто констатировал: отныне все мы мобилизованы на выполнение государственной и военной задачи. Я была назначена ответственной за эвакуацию коллекции, а главный инженер – за обеспечение доступа минерам. Все остальные нам помогали. Мне пришлось срочно осваивать профессии завхоза, конструктора, дипломата, надзирателя, писаря, такелажника и бог знает кого. Я училась просить, уговаривать, убеждать, драться и даже материться. Ведь мне надо было самой разработать конструкцию специальных ящиков для упаковки контейнеров с бутылками, найти мастеров, организовать поиск досок, гвоздей, инструментов и приспособлений по изготовлению тары и ее заполнению. Потом требовалось осмыслить, как доставить груз на пристань, погрузить на корабль, разместить в трюмах, и при этом все тщательно и по форме задокументировать… Я работала в основном с мужчинами, которые сначала ко мне относились как к несерьезному и немощному созданию и не очень уж старались выполнять мои задания. Но время поджимало, я разрывалась на части, не спала сутками, и у меня даже притупилась боль, которая прочно поселилась в сердце после того, как был получен приказ о взрыве штолен. Однако работе моей не было видно конца, а сроки эвакуации надвигались с неумолимой быстротой. Когда я пригрозила подвыпившему плотнику, своевременно не подготовившему доски для тары, трибуналом, он послал меня подальше. Я решила не жаловаться начальству, но, выбрав момент, шепнула плотнику на ухо такое словечко, от которого он оторопел, и тут же врезала ему коленом ниже живота. Он взвыл, замахнулся, но, видимо, понял, что дело приобретает действительно скандальный оборот, и молча принялся за работу. Когда первый раз при погрузке развалился ящик и в море полетели контейнеры с бутылками, я на миг потеряла сознание. В следующее мгновенье очнулась – и подумала о расстреле. Меня не расстреляли, потому что ящик буквально разорвало концом лопнувшего троса, но мне пришлось самой проверять лебедки, стопоры, тормозные устройства, храповики и прочее. Наконец работа на берегу подошла к финишу, и тут прошли слухи о том, что взрывчатку, которой требовалось многие тонны, уже не успеют доставить, поэтому штольни взрывать не будут. Все облегченно вздохнули, но ненадолго: на другой день поступил приказ немедленно выпустить из всех бочек вино в дренажные канавки. На открытие кранов был задействован почти весь заводской персонал. Я стояла возле машины с ящиками, когда увидела пенистую красную реку. В первую секунду мне показалось, что в горах прошел сильный ливень и с гор в море несется окрашенный дождевой поток. Между тем река вздувалась, кипела и бурлила, ее мощная волна сорвала решетку, которой было перегорожено русло ручья, наполнявшегося водой не более двух раз в году, мгновенно захлестнула придорожный кювет, выплеснулась на улицу и, смывая все на своем пути, понеслась к морю. Мое состояние в тот миг трудно описать словами, потому что одновременно наступил шок и прозрение. Я чувствовала, будто мне перерезали вены и из них хлещет кровь (да это проливалась кровь многих тысяч крымских виноделов!), но в сознании, которое не угасало с потерей самого важного жизненного сока, а, напротив, прояснялось, четко вырисовывалось понятие: война. Вот этот монстр ворвался к нам, на наш завод, он разрушает все на своем пути, крушит ценности, ломает семьи, судьбы, души, и противостоять ему можно только военной мощью, душевной силой людей, волей, разумом. Подъезжая к пристани, я увидела, как морские волны вздымают кроваво-красную пену. С пригорка хорошо был виден розовый шлейф, протянувшийся вдоль берега моря на несколько километров. В воздухе стоял густой запах вина, в нем преобладал аромат муската. Потом я слышала от людей, что всплыла отравленная и оглушенная вином рыба… Но моя миссия по сохранению коллекционных вин только начиналась. Наш корабль с гордым названием «Альбатрос» должен был присоединиться к каравану судов, следующих под прикрытием конвоя из Севастополя на Кавказ. Не знаю, какую команду получил наш капитан Сергей Сергеевич (мне уже пришлось с ним повздорить), только мы пропустили караван и вышли в море сами. Трюм с вином охранял работник «Массандры», Печенкин, флегматичный мужчина лет сорока пяти. Он был в гражданской форме, но держал в руках боевой карабин – самое грозное оружие «Альбатроса». Почти сутки плыли спокойно. Потом, уже где-то под Анапой, увидали дымы и услышали грохот канонады. Скоро стало ясно, что конвой, сопровождавший караван, ведет бой с немецкими самолетами. Мне хотелось дать капитану совет развернуться и подождать, а он вел корабль прямо в пекло. И в подтверждение моим мыслям над нами появились два самолета. Они пролетели очень низко – я увидела черные кресты и ощутила гарь выхлопных газов. Самолеты развернулись и пошли в атаку. Первые бомбы упали далеко от нас, я поняла, что со второго круга не миновать прямого попадания, и стала соображать, как запомнить место гибели корабля, чтобы после войны достать со дна драгоценные бутылки. Я даже не допускала мысли о том, что могу погибнуть сама, лишь зорко всматривалась в береговую линию, «зарисовывала» ее в своей памяти и одновременно следила за стервятниками. Они между тем снова приближались к «Альбатросу». Вдруг корабль резко повернул вправо – я ухватилась за канат, чтоб не упасть, и в это время за бортом раздалось несколько мощных взрывов. «Альбатрос» тряхнуло так сильно, что мне показалось, будто зазвенели стекла «моих» бутылок. Самолеты снова атаковали, и снова Сергею Сергеевичу удалось уйти от прямого попадания. Когда эти хищники показались вновь, меня охватила ярость бессилия и злобы затравленного зверя. В тот миг я на всю жизнь возненавидела охоту, потому что нет более жуткого, унизительного и страшного состояния, чем то, которое испытывает безоружное существо, когда в него хладнокровно стреляет человек. Я быстро спустилась в трюм и стала просить Печенкина открыть огонь по немцам. Тот вылупил на меня глаза и тупо ответил: «Не могу покинуть пост!» Я попыталась выхватить у него карабин, но он грубо меня оттолкнул и чуть мягче сказал: «С моей берданкой с ними не справиться, так что примем судьбу такой, какая начертана нам на небесах!» Я поверила, что нас потопят, и поняла, что мое первое решение запомнить место гибели корабля является самым разумным, поэтому снова поднялась на палубу. На сей раз, видимо, немецкие летчики избрали более надежную тактику: самолеты разошлись, сделали два больших круга и полетели на нас с двух сторон. И вот почти над кораблем эти чудовища столкнулись, раздался хлопок, один самолет вспыхнул и рухнул в море, а второй отвалил в сторону, задымился, стал крениться на правое крыло и упал недалеко от берега. Тут только я увидела в небе серебристый парашют и поняла, что это спускается в море летчик. Он приводнился метрах в трехстах от «Альбатроса», почти мгновенно надул резиновую лодку, забрался в нее и стал грести. «Ах ты, сволочь! – пронеслось у меня в голове. – Ты минуту назад безнаказанно охотился за нами, а теперь хочешь безнаказанно уйти? Не выйдет!» Я хотела побежать к Печенкину, но он сам поднялся наверх и, сидя на корточках, целился в гребца. Стрелок из него был никудышный: пули хлопали по волнам вдали от лодки, и она продолжала плыть. Тогда Печенкин лег и сделал еще три выстрела. Немец вдруг вывалился из лодки, ее подхватил ветер и понес в море, а раненый стал махать нам руками. Раздался еще один выстрел, на сей раз самый удачный… А дальше начались наши скитания по чужим хранилищам, продолжавшиеся почти три года. Но мы благополучно вернулись и привезли изрядно потрепанную коллекцию. Ею, кстати, до сих пор занимается Федор Петрович…

* * *

После поездки в Ялту Верка и Виктор стали встречаться почти каждый день. Их тянуло и влекло друг к другу. Им нравилось вместе гулять, молчать, разговаривать. Иногда Верке казалось, что она не пара Виктору, а порой просто его не понимала. Ее радовало и удивляло то, что он ни разу не попытался ее поцеловать, затащить на какую-нибудь вечеринку, завести разговор на щекотливую тему. Он ничего не обещал, не делал никаких нравоучений, когда с Веркиных губ срывалось невзначай какое-нибудь острое словечко, ничего не навязывал, никуда не манил. Он просто был при ней, радовался общению с ней и старался радовать ее. Где-то в глубине души она догадывалась о том, что его поведение определяется чем-то огромным, настоящим, вечным. И хотя она ушла от прошлой жизни, но грубость и насилие, царившие в ней, оставили в ее душе настолько глубокий след, что она все еще не могла воспринимать поступки Виктора как нормальные.

Шло время, и оно, конечно, сближало их, и вместе с этим менялись Веркины мысли и чувства. Она все чаще вздрагивала от прикосновения рук своего нового друга, от его проникновенных взглядов, от головокружительного запаха его волос, когда он склонялся к ней. Верка все реже вспоминала любовные приключения из своей прошлой жизни, и иногда казалось, что ничего такого на самом деле не было – ей просто однажды приснился странный сон. Да разве мог сравниться с Виктором хотя бы один мужчина на свете! Как красивы были его сильные руки, как правдив взгляд карих глаз, как обворожительна его атласная кожа, покрытая плотным загаром! И до чего же интересно, уверенно и вдохновенно рассказывает он о своих проектах разведения виноградников в степи! Верка могла часами слушать о чудесных сортах винограда, которые можно выращивать далеко от Южного берега, о производстве в Джанкойском районе вин и коньяка, о неведомых болезнях, подстерегающих растения, и о других трудностях, что предстоит преодолеть энтузиастам проекта. Иногда Верке становилось страшно при мысли, что такой человек мог быть убит на фронте, но потом, взглянув на живого и невредимого Виктора, она испытывала прилив настоящего счастья, и ей казалось, что он выжил в страшной войне для нее.

Постепенно встречи с Виктором стали главным событием в Веркиной жизни. Она понимала, что и у него нет большего желания, чем быть рядом с нею. Встречаясь, каждый раз они, будто заново открывали друг друга, убеждаясь, что они еще прекраснее, чем были вчера, еще более желанны, чем грезили в своих сладких снах. Однажды Верка поймала себя на том, что за последние месяцы она постоянно улыбается и смеется и наяву и во сне. «Наверно, я по-настоящему люблю и до безумия счастлива, оттого, что любима!» – подумала она.

Иногда Верка улавливала во взглядах и прикосновениях Виктора желание того, к чему стремилась сама, и понимала, что их платонические отношения не могут продолжаться до бесконечности. В то же время ее что-то сдерживало от признания Виктору в любви, и это стало вносить в развитие их радужных отношений некоторый дискомфорт. Верка пыталась понять, в чем дело, но не могла. А тут случилось предвиденное, долгожданное, однако пришедшее как бы невзначай событие: первый поцелуй. Произошло это вечером, когда Виктор, как обычно, пришел к проходной винного завода (на который она все же перешла работать), чтобы встретить ее со второй смены и проводить домой. В этот день Верка узнала о своем зачислении в вечерний техникум на специальность винодела и похвасталась Виктору. Он поздравил ее и хотел поцеловать в щечку, но соприкоснулись их губы, сначала застыв в долгом и протяжном поцелуе, а потом, будто сорвавшаяся лавина, они ринулись навстречу, задыхаясь от радости и счастья, осыпая поцелуями глаза, руки, щеки друг друга. В своем порыве они были похожи на влюбленных школьников, открывших сладость первых поцелуев, и никак не могли насладиться этим открытием. Теперь каждый ждал встречи с еще большим нетерпением и с еще большей радостью предавался чудным прикосновениям. Виктор помимо своей воли стал настойчиво искать близости, а Верка поняла, что для этого ее душа еще не оттаяла от холодной боли прошлой зимы. Наверно, впервые в своей жизни Верка растерялась и не знала, что делать. Она не хотела обидеть Виктора и боялась его оттолкнуть, но и пойти дальше не могла. Она стала плохо спать и постоянно думала, как ей быть. У нее не было сомнений ни в своей, ни в его любви, но она не понимала, что терзает ее душу. Наконец после долгих раздумий ей удалось установить причину: к ней снова подобралось ее прошлое, и оно снова пытается омрачить ее настоящее. «Нет, с этим надо покончить! Я обязана рассказать о себе Виктору все, и если он примет меня такой, какая есть, то исчезнут эти душевные муки, и тогда откроются ворота для моего счастья. А если нет – то, значит, не судьба», – твердо решила она.

В ближайшую субботу, сразу у заводской проходной, Верка сказала Виктору:

– Витя, я должна перед тобой исповедоваться, иначе сойду с ума!

– Вера, милая, мне так хорошо с тобой, мне ничего не надо.

– Нет! – четко и жестко словно отрубила она и, не дожидаясь согласия, начала свой непростой рассказ.

Она ничего не скрывала, не приукрашивала, не оправдывалась и не щадила себя. Иногда ей трудно было подбирать нужные слова, иногда голос ее срывался, иногда ей приходилось сдерживать слезы. Дойдя в своей исповеди до сегодняшнего вечера, она умолкла. Виктор тоже молчал несколько минут, потом просто и даже буднично сказал: «Я люблю тебя, Верочка, еще больше. Выходи за меня замуж!» Верка всхлипнула, обняла своего любимого и разрыдалась громко и безудержно, словно из ее глаз прорвалась река чистых слез…

В октябре они расписались и стали жить у Виктора, в его уютной комнате. Верка быстро освоилась в новой обстановке и усердно усваивала привычки и порядки, установленные строгой Сусанной Георгиевной, мамой Виктора. Простые мелочи, такие, как по утрам говорить друг другу «доброе утро», вместе ужинать, пользоваться ножом и вилкой, часто употреблять слова «спасибо» и «пожалуйста» ей понравились, и через месяц она владела всем этим в совершенстве. Сложнее было наверстывать духовный багаж, пополнение которого требовало большего времени и больших усилий, но Верка отличалась упорством и знала, что рано или поздно осилит и этот пробел. Зато она покорила всех членов новой семьи, куда входила и престарелая сестра отца, тетя Василиса, сообразительностью, остротой ума, природной статью и умением находить со всеми общий язык.

Она не бросила ни работу, ни учебу. В библиотеке профессора было очень много всяких книг, в том числе по виноделию, и они пришлись кстати: Верка читала и штудировала их, опережая учебную программу техникума. Учеба давалась ей легко, а знания, полученные из книг, рассказа Ксении, консультаций Виктора и профессора, помогли ей разобраться в технологическом процессе производства вин и освоить многие премудрости на работе. Экзамены первой зимней сессии она сдала досрочно, получив в это же время назначение на должность заместителя начальника цеха по производству винного спирта. Войдя в отдел кадров, чтобы ознакомиться с приказом, Верка напряглась в ожидании нотаций, но, к удивлению, начальник тепло поздравил ее с новой должностью, объяснил не без похвалы, почему именно на нее пал выбор, рассказал о перспективах завода и вручил на память копию приказа.

У Виктора последняя экзаменационная сессия оказалась затяжной и сложной, однако в честь успехов жены в доме был устроен праздник, – его можно было считать и свадьбой, потому что были приглашены близкие родственники и несколько друзей Виктора. С Веркиной стороны присутствовала только подруга по консервному заводу Катерина. Вечер прошел торжественно и в то же время непринужденно, гости веселились до полуночи и разошлись с песнями. Ночью Виктор сказал:

– Знаешь, Веронька, я уже приступил к дипломной работе, она будет посвящена защите корневой системы степных сортов винограда от специфических болезней. В качестве производственной базы я выбрал виноградники села «Восход» в Красногвардейском районе. Это хозяйство одного из лучших колхозов страны, и там работает главным виноградарем мой фронтовой друг Алексей, он учился в сельхозинституте еще до войны и является, по сути, моим наставником.

– Я бы пригласила его на наш праздник!

– Ты угадала мое желание. Я звонил ему накануне, но он сейчас находится в командировке.

– Я хочу съездить с тобой в этот колхоз.

– Представляешь, там строится настоящий город.

– Расскажи поподробней!

– Лучше один раз увидеть… Впрочем, если коротко, то в этом колхозе реализуется комплексная программа индустриализации сельского хозяйства. Ее решение начинается, как и положено, с производства. Деятельность колхоза, помимо выращивания зерновых, имеет еще несколько крупных направлений: животноводство, виноградарство, полеводство. Люди работают по восемь часов с выходными и получают за свой труд не трудодни, а реальную зарплату. Их условия быта тоже отличаются от жителей обычной деревни повышенным комфортом: колхозники живут в многоэтажных домах с центральным отоплением, водопроводом, ванной, канализацией и так далее. В то же время им выделены приличные участки земли недалеко от поселка, так что они имеют возможность трудиться еще и на собственной даче. Производственная дисциплина в этом колхозе жестче, чем на радиоэлектронном заводе, но колхозники не бегут из колхоза, а стоят в очередь на прием на работу. Сказка? Нет, сущая правда!

– Наверно, не всем нравится жить в крольчатниках, даже если они со сказочными удобствами, – Верка сказала это, вспомнив почему-то тесную камеру и вонючую парашу.

– Конечно. Для таких людей строятся одноэтажные коттеджи. Например, в одном из них получил квартиру Алексей… Но я обязательно покажу тебе «Восход»!

И действительно, после того как муж защитил диплом, Верка взяла короткий отпуск и они отправились в степной Крым. Эта часть полуострова напомнила ей родной Донбасс, отчего она чувствовала себя особенно прекрасно и воспринимала поездку как сказочное путешествие. Ехали они автобусом по трассе Симферополь – Москва до поворота на «Восход», а оставшиеся несколько километров шли пешком. Воздух в утренней степи был еще насыщен ночным запахом трав, от его настоя тело наполнялось упругой силой, голова становилась легкой, а помыслы – радужными и чистыми. Верка ощущала радость перемен, наступивших в ее жизни: ей впервые хотелось постоянства, глубокой и надежной уверенности в себе, той, что исходила от Виктора и передавалась ей. Вероятно, ее муж, так же, как и его отец, умел быть хозяином своей жизни, он, в отличие от Семена, воевал именно за эту жизнь и относился к войне как к суровой необходимости, а не образу жизни. Война не могла стать для него нормой, как бы долго он ни воевал и как бы глубоко ни освоил искусство убивать. Это был мирный человек, с ясной и благородной целью в жизни, умеющий постоять за себя и за своих родных и близких. То, что он пошел по стопам отца, являлось логическим и нормальным продолжением династии крымских виноделов, и не было ничего удивительного в том, что после защиты дипломной работы его оставили в аспирантуре родного института. Теперь он займется научной работой, но материалом для него будут не кабинетные выдумки, а реальные исследования способов выращивания ценных сортов винограда на степных просторах. И кто знает, может, через несколько лет он защитит на этом материале кандидатскую диссертацию…

Мысли о муже, чудная погода и уверенность в себе отзывались веселой песенкой в Веркиной душе, в которой зрела надежда на скорую беременность. Она ждала этого события с нетерпением, потому что ее миссия материнства была прервана, но она должна состояться. Из ее сердца не ушел первый сын, она помнила его, считала себя виноватой перед ним и надеялась, что второй сын будет похожим на него. Наверно, она пыталась сохранить нечто большее, чем память о первенце. Ей иногда казалось, что настоящим отцом Коленьки был Виктор, ее единственный мужчина. Она понимала нелепость подобных мыслей, но сердцем воспринимала ситуацию именно так и ничего с этим поделать не могла. Порой ей хотелось поделиться своими мыслями с Виктором, только она не могла найти слов, чтобы их выразить. Однажды она попыталась вслух поговорить с собой, да где-то остановилась и чуть было не расплакалась от бессилия. На счастье, Верка умела радоваться жизни, природе, работе и особенно любви, и это было главным.

Центр села «Восход» был уже почти построенным и представлял собой прекрасный комплекс, состоящий из дворца культуры, школы, стадиона, больницы, плавательного бассейна, почты, колхозного правления, жилых многоэтажных домов и аккуратных коттеджей. Ровные асфальтированные улицы украшали ряды молодых деревьев грецкого ореха, платанов, акации, серебристых тополей и голубых елей. Повсюду росли кусты сирени и жасмина, перемежающиеся с клумбами ярких цветов. Это селение больше напоминало зеленый уютный городок, чем колхозную усадьбу, но бесконечные картофельные поля, плантации молодых садов и виноградников в округе раскрывали истинное его назначение.

В «Восходе» они прожили больше недели, и это были чудные деньки. Рядом располагались усадьбы еще двух колхозов-гигантов, там у Виктора было немало друзей и единомышленников, которые принимали его с распростертыми объятьями и не скрывали восхищения его молодой, красивой и умной женой. Домой Верка возвращалась окрыленной и по-настоящему счастливой. Вскоре подтвердились ее сладостные предчувствия о беременности. Она с гордостью объявила об этом мужу, тот на целый день превратился в большого радостного ребенка, пел веселые песенки, вальсировал сам с собой, потому что боялся нечаянно толкнуть Верку, выбегал во двор, строил какие-то фигурки в детской песочнице, возвращался в квартиру, снова кружился вокруг жены, а вечером организовал праздничный ужин и выпил не один бокал крепкого коньяку…

На работе Верку ожидал сюрприз: наконец приехал один из ведущих специалистов по производству токайского вина. Пообщавшись с ним неделю, Верка уже не сомневалось, что токайское – это то вино, которому она будет служить так же верно, как массандровская Ксения служит «Мадере». И Верка пустилась в марафонский бег по тесному налаживанию контактов с совхозами, специализирующимися на выращивании винограда «Гаре Левелю» и «Фурминт», засела за книги, рассказывающие о премудростях изготовления редкого в Крыму вина. В техникуме ей посоветовали сделать доклад о своей задумке на кружке виноделов, и она согласилась. Подготовка доклада превратилась для нее в первую научно-исследовательскую работу. Ее пришлось несколько раз переделывать, менять последовательность изложения, сочинять тезисы, дополнять текст таблицами и графиками, придумывать умопомрачительные схемы… Наконец она поняла свою полную несостоятельность в подобной работе и попросила о помощи Виктора. Тот быстро расставил все по своим местам, похвалил жену за столь обширный, глубокий и оригинальный материал и предложил показать готовый доклад отцу. Свекор также нашел сей труд достойным внимания, но попросил недельку времени на более подробное с ним ознакомление. В назначенный срок он положил рядом с Веркиной рукописью почти такой же по объему текст с замечаниями, которые, казалось, невозможно понять, не то, чтобы устранить. Вот только после этого начались настоящие Веркины мытарства. Отступать она не могла, поэтому начала кропотливую работу по освещению и доказательству каждого положения и вывода своего доклада, а для этого пришлось писать письма ученым, специалистам и производственникам, звонить им, встречаться, получать и устранять новые замечания, штудировать известные и незаметные труды, запоминать специальные термины и новые имена, озвучивать сложные цифры, находить главное, отсеивать второстепенное. Когда, казалось, все замечания были устранены, она вновь обратилась к Федору Петровичу и получила в ответ новую порцию замечаний, они, правда, были изложены в форме пожеланий. И снова ей пришлось начинать новый круг, и снова были пожелания, но уже в виде советов, потом были рекомендации, потом последовало заключение: «Доклад достоин диссертационной работы». И только когда Верка выступила на расширенном заседании кружка, ей самой стало ясно, как много надо потрудиться, чтобы сделать успешное сообщение среди специалистов.

Ко времени выхода в декретный отпуск Верку перевели в цех по производству крымских вин, а после назначили заместителем главного технолога завода.

Рожала Верка в городском роддоме, куда ее отвез сам Федор Петрович. Роды проходили долго и мучительно тяжело. Верке казалось, что ее четырехкилограммовый сын пробивался сквозь каждую клеточку ее организма словно пуля, и теперь, когда она очнулась от шока, все тело болело и ныло так сильно, что невозможно было ни пошевелить пальцами, ни повернуть шеи, ни поднять ноги, ни вздохнуть, ни охнуть. Губы ее покрылись свежими струпьями и шелестели, словно сухие листья, а глаза, окруженные черными кольцами, блестели так, будто глазные яблоки были туго обтянуты шелковистым атласом, который вот-вот лопнет, и из глазниц брызнут снопы ослепительных искр. Когда ей подали зеркальце, она испугалась своего заостренного носа и странно слепленных волос, превратившихся из белокурых локонов в серую массу, обрамлявшую измученное лицо множеством беспорядочных косичек. Но больше всего Верку удивило и смутило то, что пожилая медсестра, смачивая ей губы, сказала:

– Похоже, Вера Павловна, тебя вчера расстреливали из крупнокалиберного пулемета, но ты осталась живой, и скоро все пройдет! Кстати, во время родов ты смачно ругалась, как будто в прошлом служила в партизанском отряде.

– Это от дикой боли…

Верка попробовала улыбнуться, но улыбка ей стоила острой боли, – она впервые ощущала столь обширную и чувствительную боль, и эта боль была куда мучительней, чем та, которую однажды причинила ей в тюрьме «Волчица», напав на спящую беременную сокамерницу…

Однако Веркина душа торжествовала и ликовала, словно вдруг свершилось самое великое чудо из чудес на этом свете, то, которое человек ждет всю жизнь. Сквозь телесные муки она ощущала прилив необыкновенного счастья, оно подогревалось сознанием того, что, наконец, все у нее идет как у нормальных людей.

Мальчика они назвали Колей, и теперь жизнь всей семьи закрутилась вокруг ребенка. Купая его, Верка находила в нем много общих черт с ее первенцем. Вначале это ее радовало, а когда она обнаружила на спине мальчика точно такую же родинку, как у Семена, и уловила едва наметившуюся Семенову «косую сажень в плечах» – насторожило. Она не знала, как сообщить об этом Виктору, и от этого сильно переживала. Потом ей кто-то сказал, что родинки появляются и исчезают, это ее на время успокоило и восстановило душевное равновесие. Но вот ей приснилась Русалка и будто поведала великую тайну: теперь все Веркины дети будут похожими на первого ребеночка. И вновь тревожные чувства поселились в душе. Верка не хотела вспоминать свое прошлое, но оно странным образом тянулось за ней и не отпускало ее, и даже ее муж, сильный, горячо любимый, спокойный, рассудительный и смелый мужчина, не мог ей помочь.

Больше всех привязалась к мальчику бабушка Сусанна. Она взяла на себя часть забот о нем, которые постепенно превратились в ее святую обязанность, и это дало Верке возможность вовремя возвратиться на работу. Однажды Верка подумала, что, родив настоящего ребеночка, она как бы выполнила наказ Ксении, но теперь понимала, что это была мизерная часть всего того, что пришло к ней с появлением сына и что Ксения имела в виду.

Наверное, самоутверждение и есть истинное счастье, в какой бы форме оно ни проявлялось, но высшее призвание человека все же заключается в продолжении рода. Это Верка понимала, глядя на то, как изменились ее близкие: свекор и свекровь. Теперь все эти занятые, увлеченные своим профессиональным делом люди искали любую возможность найти время для маленького человечка, не только из-за стремления чем-то ему помочь, но, прежде всего, удовлетворить свое желание прикоснуться к нему, пообщаться с ним, разделить с ним свое время и передать ему что-то свое… Коля быстро набирал вес, рос смышленым, и уже в полтора года разумно общался со взрослыми. Свекровь не могла этому нарадоваться и часто поговаривала, что ее внук умом и характером весь пошел в своего отца Виктора, а богатырская сила досталась ему от деда Федора. Постепенно Верка привыкла к этим словам, и ей уже почти ничего не напоминало в мальчике о Семене.

* * *

Тайны токайского и другого вина, которым увлеклась Верка, «Магарач», раскрывались с трудом, и она стала в душе мечтать о том, чтобы заняться коньяком, по большей части оттого, что хотела помочь своему мужу, – он увлекался именно коньячными сортами винограда, выращиваемого в степном Крыму. Виктор часто ездил в Джанкойский район, в свои любимые колхозы, где виноделие быстро продвигалось вперед: наряду с виноградными плантациями там стали строить винные заводы. Однажды Верка поделилась с мужем своими соображениями, он ее поддержал в том плане, что посоветовал ей переходить мастером в коньячный цех своего завода, оставив должность заместителя главного технолога. Вскоре Верка подала заявление. Директор завода пригласил ее на собеседование и после долгих переговоров предложил ей кресло главного технолога. Пришлось собирать семейный совет, на котором Федор Петрович полностью поддержал решение директора и привел немало доводов в его пользу.

Так, еще не окончив техникум, Верка перешла в ранг ведущих виноделов, и ее жизнь закрутилась в бурной производственной деятельности. Теперь ей приходилось работать по десять часов в день и возвращаться домой поздно вечером. Очень скоро она осознала, что при таком режиме работы ей не избежать потерь в общении с сыном. Бывали такие дни, когда к концу рабочего дня ее сердце разрывалось от нетерпения, от желания быстрее обнять Коленьку, спросить, как его здоровье, узнать, чему новому он научился, похвалить за успехи, пожурить за проказы, а потом запустить руку в его густые волосы и замереть от счастья… После долгих поисков она нашла решение, сулившее ей мизерную отдушину: приходить на работу на два часа раньше и вовремя уходить домой. Действительно, после этой «рокировки» у нее стало чуть больше времени для сына и намного меньше – для сна и для себя, потому что ей иногда приходилось задерживаться на производстве, выезжать в командировки, участвовать в партийно-хозяйственных активах и одновременно готовиться к экзаменам последней экзаменационной сессии. Работая еще заместителем главного технолога завода, Верка ощущала, как постепенно перерастает техникумовскую программу и как ей не хватает более высокого образования. Иногда ей даже казалось, что опытные преподаватели несут какую-нибудь несуразицу, и ей хотелось их поправить, поэтому экзамены ей уже не представлялись столь грозным испытанием. Да и сами преподаватели относились к Вере Павловне более почтительно, чем ко многим другим студентам, и хотя Верка не собиралась использовать это как облегчающее обстоятельство, оно помимо ее воли способствовало душевному спокойствию.

Естественно, возник вопрос и о приеме главного технолога в партию. Верка когда-то была в пионерах, но война прервала ее «партийный» рост. Обеспокоенная этим, она обратилась к парторгу Василию Мироновичу, и тот объяснил, что для школьников, которые в силу оккупации не смогли вступить в комсомол, этот пробел не являлся преступлением. Потом он заговорил о толковом Веркином выступлении на партийном собрании, когда она была еще, по сути, новичком, но хорошо разобралась в ситуации и легко и просто решила одну из наболевших проблем. Беседа их закончилась тем, что Василий Миронович предложил ей свою вескую рекомендацию для вступления в ряды КПСС.

Верка вспомнила то собрание, на котором ей было вначале скучно, потому что заведующий цехом по заготовке тары нудно говорил о поступлении на завод некачественных бочек, об их скоплении на складах, об убытках, которые несет родное предприятие, и о том, что он не знает, как быть. Другие ораторы никаких дельных предложений насчет решения вопроса о бочках не высказывали, и Верке показалось, будто все сознательно запутывают проблему, в то время как ее разрешение лежит на поверхности. Она разозлилась, попросила слова и сказала следующее:

– Товарищи, любому человеку, попавшему впервые на наш завод, покажется, что основная наша работа – катать пустые бочки. Бочкотарой завален двор и все свободные площадки и проходы, бочки стоят многоэтажными пирамидами в цехах и подсобных помещениях, нависают опасными козырьками над конвейерами, угрожая когда-нибудь сорваться, разнести дорогостоящее оборудование и, не дай бог, травмировать людей. Никто не удивится, если наш зам по таре скоро начнет жить и работать в бочке, как Диоген.

Что же делать? Думаю, нам надо организовать мастерскую по ремонту бочкотары. Чем это выгодно? Во-первых, мы избавимся от лишнего хлама, во-вторых, будем меньше зависеть от поставщиков этих самых бочек, в-третьих, поможем совхозам тарой, а они смогут привозить нам более разнообразный ассортимент сырца, и тем мы развяжем себе руки в выпуске ходовых сортов вин, и, в-четвертых, проведем генеральную репетицию по изготовлению собственных бочек. Начальные затраты на организацию ремонтных работ предъявим совхозам-поставщикам. Опытные бондари у нас есть, площадей хватает, а наши ремонтные мастерские оснащены необходимым инструментом… За Веркой взял слово заместитель директора по хозяйственной части и начал возмущаться: как это так, завод завален бочками, а Вера Павловна предлагает увеличить их выпуск! Его поддержали начальник винного цеха и главный механик, он отличался солидной внешностью и громким голосом, поэтому к нему прислушались. Веркину идею начали громить и другие выступающие, но дельных решений никто не предлагал. Наконец слово взял директор и полностью поддержал Верку. Под занавес попросили выслушать мнение пожилого бондаря. Тот начал с признания, что идея об изготовлении своих бочек у него созрела давно, но он не решался ее обнародовать. Потом как будто развернул схему производственной площадки, обстоятельно изложил, куда и как расставить специалистов, какие материалы надо добыть в первую очередь, подсчитал, сколько времени потребуется на подготовительные работы, и назвал сроки, когда появятся первые результаты. После его выступления началось «обратное» движение: Веркино предложение не только поддерживали в общем, но и высказывали свои соображения по конкретным деталям, вносили новые идеи, например, заодно облагородить двор клумбами, заменить забор, украсить ворота и прочее. Видимо, бочки всем изрядно надоели, и теперь, поняв, как можно от них избавиться, все стремились высказать свое выстраданное соображение по улучшению территории завода. Так что с легкой Веркиной руки было принято соответствующее партийное, а потом и производственное решение. Несколько недель спустя склады бочкотары стали редеть, началась планомерная уборка заводской территории, и к весне заводской двор преобразился и посвежел вместе с природой.

Верка подсознательно вспомнила только этот эпизод, потому что оттягивала неприятный разговор с парторгом о своей послевоенной биографии. Она понимала, что рано или поздно такой разговор должен состояться, но не решалась подойти к столь непростой и опасной теме. Виктор, ее муж, сделал все, чтобы защитить жену от позорного прошлого, но в данном случае он был бессилен: в партию принимают на партийном собрании и неизвестно, кто и как растолкует и повернет дело по поводу ее судимости.

Верка успешно сдала государственные экзамены и защитила диплом. Наконец она получила законченное среднее образование и приобрела желаемую специальность, но профессиональное чутье заставляло ее думать о дальнейшей учебе, и уже через неделю она начала наводить справки о том, как поступить на заочное отделение сельскохозяйственного института.

Летом Виктор предложил ей взять двухнедельный отпуск и съездить вместе с сыном и бабушкой в Ялту. Сам он не мог бросить работу, которая заставляла его большую часть времени находиться в Джанкое, поэтому все заботы о подготовке их отдыха были возложены на Федора Петровича. Верке нравилась свекровь и отдых с ней не представлялся ей обременительным, да и Виктору будет спокойнее во всех отношениях.

Самым неожиданным в этой поездке оказалось то, что Федор Петрович нашел им квартиру в Верхнем Мисхоре, почти напротив Русалки. Верка совсем другими глазами смотрела на свою давнюю «знакомую», в то время как во взгляде Русалки осталась прежняя грусть, обреченность матери-одиночки, тайная надежда, непонятная, роковая проницательность и всепрощающая доброта. Счастливая Верка снова почувствовала какую-то трагическую связь между своей судьбой и бронзовой женщиной, и в ее душе поселилась смутная тревога. Верка видела, что ее жизнь развивается по такой спирали, которую раскрутить в обратную сторону может только какая-нибудь нелепая случайность или глобальные события. Впрочем, она понимала: для конкретной человеческой судьбы переломным может оказаться любое обстоятельство, и не делала иллюзий в отношении безоблачного счастья. Но она ощущала конкретное счастье и готова была бороться за него в полную силу. Наиболее коварные обстоятельства создаются людьми, и Верка пробовала анализировать свое окружение. Прежде всего, она начала с анализа самой себя.

Ее рассуждения развивались примерно так: с преступным прошлым покончено навсегда, и пусть какие-то нити еще тянутся оттуда, они не в состоянии спутать Веркины руки и обезглавить душу. С тех пор, как ей стало хватать на жизнь собственного заработка, она регулярно откладывала деньги для Олечки и, когда та освободилась, послала ей достойную сумму. Верка понимала, что этим не искупить своей вины, но это было единственным решением, которое могло реально помочь невинно пострадавшей сестре. Сможет ли сбить ее с толку какой-нибудь посторонний мужчина? Нет! И хотя мужчины по-прежнему не сводили с нее глаз, никто, кроме Вити, ей не нужен. Но могла ли она поручиться за него? Пожалуй, могла, – так говорило ее сердце, так видели ее глаза и так понимал ее разум. Более того, она ощущала любовь Виктора кожей, капельками крови и даже своими белокурыми волосами – их гладил сейчас теплый морской ветер так охотно и страстно, словно разгоряченный муж. И эта любовь была взаимной, ответной, трепетной и незаменимой.

Ее сын, плод их любви, рос крепким и здоровым мальчиком, и его судьба была в ее руках. Свекор и свекровь делали все для благополучия молодой семьи и для своего внука, так что и здесь лежала прочная основа.

Ее радовала и крепнувшая дружба с Катей. До этого у Верки не было подруг, и, вероятно, теперь она наверстывала упущенное. Встречи с умной и быстро делающей партийную карьеру однокурсницей превращались в праздники. Они могли часами беседовать о работе, о мужьях, о виноделии, с удовольствием дегустировали домашние Катины наливки, ходили в кино или просто сидели за крепким чаем. У Кати никак не получалось родить ребенка, она все надеялась забеременеть, и Верка настраивала ее на оптимистический лад, но время шло, надежды не оправдывались, и это обеих сильно беспокоило. Иногда Катя жаловалась на мужа, иногда ругала себя, но никогда не ныла и не срывала на других злость. Она была общественным работником от бога, призванным решать чужие проблемы, а о своих – помалкивала и никогда на них не зацикливалась.

Верку облагораживала работа, она трудилась в поте лица, прилежно училась и быстро совершенствовала свое профессиональное мастерство. Таким образом, оценив свое положение в семье и в обществе, Верка пришла к выводу, что ее тревога больше связана с прошлыми воспоминаниями, навеянными от встречи с Русалкой, чем с настоящим и будущим. Под влиянием этих мыслей постепенно ее душевное состояние выровнялось, и отдых пошел своим чередом.

Но однажды ее удивило другое событие, которое случилось через неделю их пребывания на море. Обычно, когда она заплывала далеко от берега, Коленька оставался на пляже с бабушкой, а в то утро попросился с мамой в воду. Верка с большой охотой взяла сына на руки и стала играть с ним на мелководье. Спустя минуту Коля сделал знак рукой, что хочет поплыть в море, при этом он показал пальчиком на бронзовую женщину. Верка попробовала отвлечь мальчика, но он не унимался и не обращал больше ни на что внимания. Делать нечего – пришлось подплыть к Русалке. Ребенок неимоверно обрадовался, быстро взобрался на бронзовую спину, изобразил наездника, похлопал «лошадку» по боку, потом ловко спрыгнул на каменный постамент, залез под Русалку, погладил ее живот, пробрался под левую руку и принялся «играть» с бронзовым малышом. Было видно, что дети – настоящий ребенок и его металлическое подобие – похожи друг на друга как две капли воды. Верка остолбенела от изумления, а ее сын взялся за руку бронзового ребеночка, привстал и, оказавшись на уровне Русалкиного лица, четко сказал: «Мама». Затем он погладил «мамино» лицо, взглянул на Верку, улыбнулся и тоже сказал: «Мама». В этот момент налетела волна, ударилась о постамент, обдала всех пригоршней брызг и слизнула Коленьку в море. Веркино сердце похолодело и сжалось, она взвизгнула и бросилась к сыну. Но тот не утонул, не барахтался, как слепой кутенок, которого бросил в воду разгневанный хозяин, а спокойно и уверенно держался на воде, погрузившись в нее по самые ушки…

С тех пор они каждый день приходили к Русалке, подолгу купались возле нее, и каждый раз Коленька неимоверно радовался встрече со второй «мамой». Особенно ему нравилось играть с ней и проделывать какие-нибудь фокусы: то скатываться с ее хвоста в воду, то взбираться на голову и зависать на «карнизе», который образовывала прядь бронзовых волос, то, пройдя по ручке малыша, ловко оттолкнуться от нее и прыгнуть в подкатившуюся волну. Постепенно Верка привыкла к его проделкам и заметила, что сходство между живым и бронзовым малышами не такое уж разительное, по крайней мере, ее Коленька выглядел старше. К тому же его круто изогнутые брови говорили об упрямстве, которое не только снимало с него маску детской незащищенности, но и придавало лицу глубинную уверенность в себе, в то время как Русалкин ребенок, казалось, просил о помощи. Зато теперь Верка не сомневалась, что какими-то странными и таинственными путями ее второму сыну передались некоторые черты от Семена, не имевшего к ее ребенку никакого отношения.

Когда море заштормило, Коленька не перестал проситься к Русалке. Как-то Верка глубоко задумалась, и в это время мальчик выскользнул из ее рук прямо во вздыбившуюся волну и исчез в бурлящей пене. Верка на миг растерялась, а, справившись с собой, увидела своего сына, плывущего по высокому гребню к бронзовой скульптуре. Мощные пенистые валы периодически накрывали ее, оставляя на том месте черный бурун. И вдруг Веркин мозг прошила молния озарения: металлическая женщина заманивает мальчика в море, как это делают живые русалки (она даже не подумала о мифических существах)! Да, это зеленое чудовище все сделало так, как говорят в народе: сначала обласкало и очаровало ее любимого сына, потом заколдовало, а сейчас затягивает его в черный водоворот! Там оно защекочет мальчика и унесет в глубину, где он останется на веки вечные… Верка бросилась в воду, волна подняла ее – в это время мальчик опустился в низину между волнами, – и стала яростно грести, но расстояние между ними никак не сокращалось. Когда следующий вал вознес мальчика на гребень, Верка коснулась дна, и едва успела вдохнуть, как волна накрыла ее, развернула, подхватила и поволокла к берегу, потом, словно пушинку, выбросила на каменистый пляж и, скатываясь, снова потащила в море. Верке все же удалось встать и отскочить от новой волны, вздыбившейся на откосе, как обезумевшая лошадь. Не чувствуя боли от ушибов, и не замечая крови на раненых коленях, Верка обернулась к Русалке, собираясь снова побороться с ее черной силой, и сразу же увидела на высоком краешке постамента сына: одной рукой он уверенно держался за бронзовое плечо, другой подавал какие-то знаки.

Но вот рядом с Русалкой из бурлящей пены появился незнакомый мужчина, ловко вскочил на мокрый камень, схватил мальчика и бросился с ним в волны. Полминуты спустя они вынырнули и поплыли, лавируя между пенистыми бурунами. Им предстояло преодолеть совсем небольшое пространство, но для того, чтобы не разбиться о прибрежные камни, следовало забирать левее, они же уходили вправо. Верка случайно оглянулась и увидела, что на берегу собралось много народу. Когда она вновь обернулась к морю, то обнаружила, что к ее сыну пробиваются еще несколько отважных пловцов. Вскоре они достигли цели и выстроились в движущуюся цепь. Казалось, спасатели посовещались и единодушно решили, что надо идти к наиболее опасному участку берега. Не прошло и пятнадцати минут, как вся группа вместе с мальчиком оказалась за скалами, о которые разбивались волны. Верка уже ждала их там, она бросилась к Коленьке, обняла его и крепко прижала к своей груди. Потом увидела Сусанну Георгиевну, та улыбнулась ей и погладила внука по головке так обыденно, будто он только что вылез из теплой ванночки, а не из бушующего ада. Тут Верка вспомнила про спасителей ее сына, отошедших на добрую сотню метров, и побежала за ними вдогонку. Увидев с близкого расстояния широкую спину одного из них, Верка замерла – это была спина Семена! Она машинально бросила взгляд под лопатку, ища треугольный шрам от укола немецкого штыка, и обнаружила знакомый, чуть выпуклый треугольник, выделявшийся особым глянцем на загоревшей коже…

До самого дома свекровь не проронила ни слова о случившемся, и это было особенно неприятно. Верка, пожалуй, впервые видела ее такой. Узкие губы Сусанны Георгиевны ей и раньше не нравились, но они никогда не были так плотно и отвратительно сжаты, и в ее глазах никогда не светилось столь откровенное пренебрежение к Веркиным переживаниям. Правда, дома, после того как женщины осмотрели мальчика и не нашли на его теле ни единой царапины, эта маска исчезла, а потом, за привычными хлопотами над приготовлением обеда, и вовсе сменилась теплой улыбкой. На море они в этот день не пошли, а вечером устроили праздничный ужин то ли на радостях от спасения мальчика, то ли от молчаливого примирения друг с другом, то ли им просто нужна была разрядка.

На следующий день шторм утих, но семейство купалось в другом месте, и сын уже не просился к бронзовой «маме». Однако с тех пор у Верки появился мистический страх перед Русалкой.

В последнюю неделю отпуска она считала дни до его окончания – ей до боли хотелось поскорее прижаться к мужу и рассказать о своих душевных потрясениях, поэтому приезд в Симферополь показался ей долгожданным праздником. Верка всегда радовалась встрече с Виктором, даже после однодневной разлуки, а сейчас, когда они не виделись почти две недели, наступило настоящее пиршество ее расстроенной души. Она подробно рассказала мужу об их сыне, о его природном умении плавать, о его привязанности к бронзовой Русалке, о своем жутком переживании, когда Коленька в шторм кинулся плыть к статуе по бушующему морю, о чуть ли не расстроенных отношениях с матерью, о своем страхе перед коварством зеленого чудовища, о неприятных предчувствиях. Виктор слушал внимательно, но, казалось, ее бурные переживания не находили ответа в его душе. И действительно, он вдруг усмехнулся и сказал:

– Я много занимался так называемой генетикой растений и как-то не распространял науку о наследственности на человека, тем более на себя. Нам кажется, что наши дети, попав в ситуации, в которых мы теряемся, такие же беспомощные, как и мы. Но мы часто ошибаемся, потому что дети лучше усваивают не то, чему их учат родители, а то, чему учит окружающая среда, то есть они быстрее взрослых приспосабливаются к стремительным переменам. Посмотри, как изменился послевоенный Крым, еще недавно обезображенный руинами! Помнишь, когда мы только познакомились, на симферопольских улицах можно было увидеть немало повозок, запряженных лошадьми, а сегодня по главным магистралям мчатся скоростные трамваи и автомобили, над городом проносятся реактивные самолеты, и маленькие граждане вырастают среди этого транспорта и принимают его как должное. Но они не просто воспринимают, они впитывают в себя и отражают в своем поведении компоненты из этого нового, которое только мерещилось нам! Прежде всего, они не боятся скоростей, всполохов электрической дуги, взрывов, резких звуков, звонков и прочее. Современные фильмы о войне приучили их к грохоту орудий, а героизм бойцов внушает не бояться не только врагов, но и смерти. Я думаю, мой сын каким-то образом прошел со мной войну. Например, бросаясь из боя в бой, я случайно выжил в первом, потом кое-какой опыт из него помог мне остаться в живых во втором бою, потом я уловил, что важнее всего в этой войне скорость и быстрота реакции, в идеальном случае сравнимая со скоростью полета пули. Постепенно я привык к боям, как привыкаешь к бурной волне, хотя каждый раз, поднимаясь в атаку, испытывал новый страх, потому что только в бою понимаешь, что помимо опыта, сноровки и всего прочего, на первом месте стоит твоя судьба, и нигде она не решается так ясно и так быстро, как там… – Ты говоришь о каких-то абстрактных вещах! – возразила Верка. – Ну, при чем здесь военные кинофильмы, воспитание героизма, скоростные трамваи и, прости меня, твои прошедшие бои? Там, в жутких волнах, сокрушавших скалы, оказался наш сын, и, поверь, в тот миг я не могла думать ни о чем, кроме как о его спасении. Но даже сейчас, когда худшее позади, я не могу без содрогания вспоминать то страшное видение. Возможно, ты прав в отношении акселерации и особенностей наследственности, способной передавать приобретенные нами навыки и способы защиты от опасности. Только это не снижает процент трагического исхода. Посмотри, сколько детей гибнет под колесами городского транспорта, сколько еще подростков подрывается на минах! Думаешь, потому, что их отцы передали им через гены безумство храбрых? Или потому, что они «забыли» научить их разумной осторожности? Даже если и есть в твоих мыслях намек на истину, он является слабым утешением для матерей. Но в нашем случае заложено нечто иное – и, как мне кажется, роковое. И наследственность, о которой ты говоришь, проявляется каким-то непонятным образом в нашем сыне не только твоя, но и Семена, расстрелянного задолго до того, как мы с тобой познакомились. Прости! Я не хотела тебе говорить, но это меня гложет…

– Человеку должно быть легче, если он понимает причину того, что его беспокоит. Так вот, наш сын унаследовал от меня тяготение к Русалке. Все, что ты рассказала о нем, я прошел в детстве: рано научился плавать и часто, когда мы отдыхали в Мисхоре, убегал от родителей к этой же Русалке. Я не раз подплывал к ней в шторм и прыгал на обнажившиеся скалы, но не разбивался, потому что в миг подлета к их зубцам меня подхватывала набежавшая волна… Коленька начал свои проделки чуть раньше меня, что говорит о более ранней акселерации современных детей! Я смутно догадываюсь и о биологической тайне, связанной с унаследованием некоторых качеств первого ребенка последующими детьми, рожденными женщиной от другого отца, и природу нельзя осуждать. Мое отношение к твоей предыдущей жизни известно, я не могу тебя ни судить, ни прощать, потому что могу только быть благодарным судьбе, пославшей мне тебя. Наверно, в этом я жуткий эгоист: ведь благодаря всему, что привело тебя в Симферополь, и состоялось мое настоящее счастье!

Вдруг Верка поняла смысл того, о чем говорил Виктор: он защищает ее перед Семеном и Русалкой, а возможно, и перед тем невидимым и пока неуловимым роком. До нее дошло и нечто большее: ее, бывшую отпетую воровку, боготворит ученый, благородный счастливый человек, значит, действительно – с прошлым покончено.

И все-таки Верка нашла причину своего беспокойства. Это была мимолетная встреча с давней конкуренткой по воровской жизни «Волчицей». Верка столкнулась с ней лицом к лицу на вокзале, когда провожала на поезд своего молдавского коллегу. Обе они спешили и не заметили друг друга (или сделали вид), но в тот раз Верка выполняла срочную работу, и ей было не до глупых воспоминаний, поэтому в ее душе, казалось, не осталось от той встречи никакого следа. Потом, во время отпуска, ее душу захлестнули новые встряски, связанные с проделками сына и появлением спины со шрамом. Виктору она не могла рассказать об этой спине, потому что в его сознании могли невольно зародиться пустые подозрения. Но Семен ее не пугал, если бы даже и воскрес, и в какой бы роли он ни выступал. Другое дело «Волчица»! У нее с Веркой были давние счеты, не закончившиеся потасовкой в камере.

Но как бы ни занимали Веркину душу тайные тревоги, ее текущая жизнь, в которой на первом месте стояли забота о сыне, любовь мужа и захватывающая работа, постепенно размыла и притупила неприятные мысли. Правда, она затягивала подачу заявления о вступлении в партию, но внешне это связывалось с решением срочных производственных задач и напряженной учебой в институте. До конца года она ни разу не «споткнулась» о неприятные воспоминания.

* * *

В канун Нового года Виктор приболел: его просквозило в автобусе, поэтому они отказались идти на званый ужин и встречали Новый год в семейном кругу. Вечером прямо за столом Виктор потерял сознание. Верка растерялась: за все время их совместной жизни муж ни разу не болел, а тут сразу обморок! Едва взяв себя в руки, она вызвала «скорую помощь» – машина пришла через десять минут, врач осмотрел больного, сделал укол и сказал, что его надо срочно госпитализировать. Верка поехала сопровождать мужа в больницу и всю дорогу надеялась, что он скоро очнется. Ей казалось, это какое-то недоразумение, что оно вот-вот разрешится и они вернутся домой. До утра она просидела в приемном покое. Часов в пять к ней подошел дежурный врач и сказал, что Виктору требуется незамедлительная операция, чтобы удалить из головы осколок, который подступил к жизненно важному центру. Операция рискованная, и для ее проведения необходимо согласие родственников. Верка, не раздумывая, написала и подписала нужные бумаги. Врач взял их и ушел. Вскоре он возвратился и посоветовал ехать домой, так как операция будет длиться несколько часов и ожидание здесь никак не повлияет на ее исход. Через минуту к ней подошла медсестра и предложила карету «скорой помощи», но Верка, представив, что будет ехать в машине без Виктора, от такой услуги отказалась.

Она пошла пешком и впервые за последние четыре года ощутила такую пустоту вокруг, что ей стало страшно. Дома все спали. Верка зашла к сыну, накрыла высунувшуюся из-под одеяла ножку, присела на край кровати и попробовала запланировать дела на два праздничных дня. Но мысли, словно деревянные шарики, бились о череп и отлетали прочь, не задерживаясь ни на секунду в мозгу, в котором всплывали обрывки молитвы: «…Заступница Милосердная, помоги моему мужу Виктору…» Верка пыталась вспомнить, какие еще слова шептала ее мать во время бомбежки, но в памяти была немая тишина, и она незнакомым голосом повторяла снова и снова: «…Заступница Милосердная, помоги моему мужу Виктору…»

В семь утра она не выдержала и позвонила в хирургическое отделение. Ей ответили, что операция еще не закончена. Через час она вскочила и как ошпаренная помчалась в больницу. В приемной ее уже ждал известный хирург, голос которого она слышала по радиостанции РВ 53, а потом несколько раз видела его на партийно-хозяйственных активах. Он взял Веркины руки в свои мягкие ладони и спокойным голосом произнес: «Нам не удалось спасти вашего мужа; проклятая война еще продолжает косить чудных парней…»Верка не помнила, как вышла из больницы. Очнулась она где-то за городом и вдруг ясно поняла: с этой минуты у нее больше нет счастья… Напрасно она пыталась успокоить себя мыслями о воспитании сына, которому посвятит всю свою жизнь, напрасно пыталась думать о работе, о доме – все казалось неуместным в сравнении с потерей Виктора. Глаза ее были сухими, а в сердце то вскипала, то куда-то проваливалась нестерпимая боль. Вдруг ей захотелось умереть, и от этого стало легче. Она оглянулась, подыскивая место собственной смерти, и увидела одинокое дерево – от его ствола отходил сук, похожий на виселицу. Верка сняла шарф, подошла к дереву и попробовала дотянуться до сука. В этот миг ей почудилось, что легкий поток воздуха поднимает ее вверх, а растение шепчет: «Ну, иди, иди же скорее ко мне!» Она бросила шарф и стремглав побежала домой. Там обняла сына и впервые разрыдалась. Коленька испугался и тоже расплакался. Но Верка уже вновь заступила на материнскую вахту: успокоилась сама, успокоила и умыла сына, приготовила ему завтрак. Затем поднялась к свекрови и объявила о смерти Виктора.

Обряд похорон она пережила относительно легко, потому что перманентный стресс притупил восприятие окружающего мира и всех событий, а непроизвольный психический настрой на то, что это надо пережить, помог не сорваться в критические минуты. Душевные муки начались после. Сначала ее преследовала тень Виктора. Он внезапно появлялся у изголовья, когда она ложилась спать, его голос окликал ее на кухне, делал ей какие-то замечания на работе, иногда слышался его смех, иногда он плакал и звал жену на помощь. Верка не боялась покойника, но его постоянное присутствие изматывало душу и сводило с ума. Она похудела, осунулась и таяла на глазах. Тогда ей на помощь пришла тетя Василиса. Как-то вечером она подошла к вдове и сказала: «Верочка, тебе надо сходить в церковь. Бог с ней, с партией! Не бойся, детка, там тебе расскажут, что надо сделать, чтобы успокоилась и его, и твоя душа. Давай я провожу тебя!» И Верка, не задумываясь о предстоящем партийном собрании, на котором ей предстояло сделать сообщение о проделанной за год работе технологической группы завода, в ближайшее воскресенье отправилась в церковь. После свершения нужного обряда тень Виктора действительно рассеялась.

Потом стали проявляться сцены похорон. Теперь Верка вспоминала людей, пришедших на кладбище: кто и как был одет, что говорили выступавшие, кто нес боевые награды Виктора, как рыдала мать, как мелькнула в толпе фигура «Волчицы», как исчезло под крышкой гроба дорогое лицо. Видения эти возникали очень часто, обрывали мысли, мешали сосредотачиваться на каком-нибудь деле, выводили из хрупкого душевного равновесия, которое изредка наступало после нескольких часов крепкого сна. На работе Верка стала раздражительной, иногда в разговоре с сослуживцами повышала голос и принимала какое-нибудь абсурдное решение. С этой проблемой она задумала справиться сама. Ей стало ясно, что избавиться от навязчивых картин можно только одним средством: максимально загрузить голову и руки работой. Процесс этот был тяжелым, требовал терпения, времени, усидчивости. Всему этому Верка, казалось, научилась, на самом же деле надо было не только освоить искусство владеть собой, но и менять образ жизни. Начав психологические занятия с собственной персоны, Верка поняла, что все годы замужества она жила как у Христа за пазухой под благодатным покровом мужа, и вот настал черед самой создавать такой полог. Медленно, шаг за шагом ей удавалось замещать грустные видения реальными образами, и уже через несколько месяцев она вошла в нормальный жизненный ритм и начала интенсивно готовиться к весенней сессии. По мере сдачи экзаменов отступали погребальные сцены, и постепенно они не стали столь остро и болезненно влиять на ее повседневную жизнь.

Однако теперь ее называли новым, непонятным и неприемлемым нарицательным именем: вдова. В этом слове было что-то унизительное, как, например, в словах «нищий», «убогий», «слепой»… Как-то одна женщина, видимо, понимающая толк в психологии, назвала ее Викторовой вдовой, и это сочетание слов показалось ей куда благозвучнее, чем просто «вдова». На самом деле ей просто не хотелось верить в смысл вдовства, слова были лишь причиной выразить протест, хотя бы самой себе.

Постепенно она все же привыкла к своему новому семейному положению и полностью переключилась на воспитание сына: ее жизненный ритм все более приспосабливался и притирался к тому ритму, что определяли детский сад, приготовление еды и уход за мальчиком. Она чуточку оттеснила бабушку от внука, та не прочувствовала душевного перелома в жизни матери-вдовы и начала в ответ строить мелкие козни. Но жизнь учила Верку терпению, и она не шла на обострение, а упорно и старательно искала компромиссные решения, и это ей удавалось, так что в доме царили покой и добрая атмосфера для нормального воспитания ребенка. А Коленька быстро рос и все больше походил на отца. В нем четко улавливались перемены, вызванные переходом из младшей группы детского садика в среднюю, появилось тяготение к книжкам, рисованию, чтению стихов и веселым играм. И все это находило полную поддержку в семье. У мальчика было доброе и, Верка это чувствовала, широкое сердце, и большая его часть была заполнена любовью к маме. И она отвечала сыну взаимностью, и это чувство постоянно нарастало, но не потому, что Верка меньше любила Коленьку при живом отце, а потому, что ей требовалось излить на него свою чистую любовь к Виктору.

* * *

На работе она вошла в привычный темп, потом начала его ускорять, и теперь ей удавалось делать то, что раньше казалось недосягаемым: познавать на молекулярном уровне процессы, которые формировали качество вина, и осваивать новейшее технологическое оборудование. В этой гонке у нее появилась необходимость ознакомиться с трудами иностранных виноделов. Тогда стало ясно: надо завязывать с ними не только журнальные, но и деловые контакты. И она как-то поделилась своими мыслями на эту тему с директором. Тот ответил, что уже нашел среди венгров специалистов, желающих приехать в Крым, и, добавив фразу о наказуемости инициативы, поручил ей готовить производственную часть встречи гостей. Верка попросила его обозначить круг вопросов, – их оказалось бесчисленное множество: разработать программу мероприятий, определить темы докладов и докладчиков, назначить ответственных, выбрать, какие цеха и производства показывать, в какие совхозы свозить, какую организовать культурную программу… Благо, ее избавили от устройства жилья, контактов с органами безопасности и необходимых политических процедур! И закрутилась, завертелась карусель подготовительных работ, репетиций, переговоров, писем, поездок, бесконечных телефонных звонков, встреч с руководителями предприятий, заводов, совхозов.

У Верки в запасе было несколько месяцев, но их, конечно, не хватило, хотя она старалась изо всех сил. И вот совсем неожиданно пришел октябрь, а с ним и время приезда долгожданных гостей. Встретили их на высшем уровне, поселили в лучшую в городе гостиницу, обеспечили всем необходимым. Верка знала заочно всех трех специалистов по именам. Это были мужчины: Антал Балаш, Владимир Беняш и Матиас Блюм, и при встрече почти угадала каждого в лицо. Ей сразу приглянулся черноволосый Антал, директор сельскохозяйственного объединения, потому что напоминал чем-то Виктора, хотя она подумала, что он мог бы быть главным конструктором технологического оборудования. Матиас Блюм был похож на молодого ковбоя, может, потому, что на нем красовалась желтая куртка вместо традиционного костюма. Верка внимательно изучила краткие характеристики каждого специалиста и узнала, что все они не только виноделы. Так, Антал преподавал в Будапештском университете, Матиас учился заочно в академии, а Владимир совмещал должность начальника конструкторского бюро завода с партийной работой. Было подчеркнуто, что он является инструктором по идеологической работе при Центральном Руководстве Венгерской партии трудящихся. Владимир был старше всех по возрасту и являлся руководителем венгерской делегации. При встрече он приветствовал Верку на русском языке, был особенно внимательным к ней и с какой-то неподдельной теплотой относился к СССР.

Вначале Верка боялась гостей: казалось, что представители страны традиционного виноделия стоят на голову выше ее, но в беседах выяснилось, что она может вести с ними нормальный профессиональный разговор и отвечать на многочисленные вопросы. Постепенно она поняла: гости хорошо владеют производством, неплохо ориентируются в мировом и, особенно, в европейском рынке, а вот в вопросах теоретической подготовки явно отстают. У Верки сложилось мнение, что ее заграничные коллеги прошли хорошую школу по возделыванию винограда (это полностью совпадало с ее убеждением: настоящий винодел должен идти именно таким путем), а дальше они специализировались по узким направлениям и достигли виртуозного производственного мастерства. Их высокий профессиональный уровень чувствовался и по вопросам, которые гости задавали советским виноделам, и по тому, как легко они ориентировались в технологических линиях, виноградных лозах, в организации виноделия… Иностранцы побывали в «Восходе», где их встречал Алексей, давний друг Виктора, потом ездили в Джанкой и на южный берег Крыма. Верка всюду их сопровождала, участвовала в званых обедах, увеселительных прогулках, дегустации вин и в хлебосольных пирушках, которые устраивали все, кто принимал иностранную делегацию. Гости были тронуты столь радушным приемом, но больше всего их радовало постоянное присутствие Веры Павловны, покорившей их и своей красотой, и глубокими знаниями науки о вине. Им особенно понравилось ее сообщение о стадиях развития грибков в десертных винах «Гарс Левелю». Не остались гости равнодушными и к исследованиям Виктора, касающимся выработки у степных сортов винограда иммунитета против крымской разновидности филлоксеры – болезни, поражающей корневую систему виноградных кустов, о которых с особым энтузиазмом рассказывала вдова.

Верка еще воспринимала повышенное внимание мужчин через призму замужней женщины и особенно не переживала из-за того, как на нее смотрел из-под тёмных кудрей черноглазый Антал. А он, забыв приличия гостя, пожирал цыганскими очами белокурую красавицу и старался постоянно находиться возле нее. «Председатель колхоза» – так величали наши специалисты Антала – сносно говорил по-русски и свое повышенное внимание к Верке дополнял всякими разговорами. Сначала он расспрашивал ее о вине, затем о Крыме, потом рассказывал о своем посещении французских виноделов, потом делился впечатлениями, которые произвели на него крымские степные просторы, море, крутые скалистые горы. Верка спокойно и внимательно слушала собеседника. Иногда ее охватывало легкое беспокойство, но не от цыганского взгляда, а от поведения специального представителя, который проявлял безразличие к иностранцам, да и ко всему происходящему, что Верка понимала как уловку опытного сыщика. На самом деле пожилой работник первого отдела, не хватавший с неба звезд по службе, просто вкушал прелести пира, пользуясь представившейся возможностью. Он прекрасно понимал: мадьяр-земледелец вряд ли станет заниматься шпионажем во благо проклятых империалистов, а советские граждане, даже если и захотят перебежать на Запад, не имеют никаких шансов на успех; поэтому ни за кем не следил и не собирал какой-либо «политической» информации. Однако чутье подсказывало ему: за Подгаецкой нужен глаз да глаз…

В культурной программе по развлечению иностранцев был запланирован поход в русский драматический театр, где давал концерт самый популярный в то время певец Леонид Осипович Утесов. Верке нравился голос артиста, его исполнительская манера и особенно – содержание произведений, глубоко западавших в сердце. За последние годы она собрала большую стопку граммофонных пластинок с его песнями, которые охотно слушала и при этом всегда вспоминала лицо артиста по чудесному кинофильму своей юности – «Веселые ребята».

На концерт Верка пришла в длинном темно-синем костюме (подарке Виктора), особенно подчеркивающем ее стройную фигуру. Увидев Веру Павловну, Антал обомлел, потом что-то прошептал, видимо, на своем языке, и лишь после этого робко поздоровался. С этой минуты он окончательно опьянел от любви к советской коллеге и уже не управлял собой. Они сидели рядом, что давало Анталу возможность улавливать притягательный аромат, исходивший от пышных волос соседки. От этого запаха кружилась голова, хотелось петь самому нежные и сокровенные песни, но концерт шел своим чередом, так что влюбленному иностранцу приходилось с трудом подчиняться его программе и ритму.

Утесов легко вышел на сцену и сразу запел: «Раскинулось Черное море у крымских родных берегов…» Такие слова известной песни Верка слышала впервые и с волнением впитывала каждую строчку. Леонид Осипович вел концерт сам, много рассказывал забавных и смешных историй и, конечно, пел, пел и пел. Закончил он пение, казалось, неожиданно, хотя прошло полтора часа, и предоставил возможность блеснуть своему оркестру. Изменилось лишь освещение, но лица оркестрантов будто появились впервые на фоне сияющих инструментов. Молодые, задорные и улыбающиеся ребята в голубых костюмах казались все на одно лицо. Солисты часто вставали, красиво жестикулировали трубой или саксофоном, кланялись и снова растворялись в дивном свечении. Многие знакомые мелодии оркестр исполнял в особой аранжировке, отчего они звучали совершенно по-новому и вызывали ощущение неповторимого музыкального праздника.

Затем был двадцатиминутный антракт. В буфете иностранцев обслуживала отдельная официантка, так что гости успели выпить шампанского и немного закусить. Антал предложил тост за удивительных русских женщин, которые умеют хорошо работать, воспитывать детей, с упоением слушать джазовую музыку и оставаться непревзойденными красавицами. Все, конечно, поняли, что тост этот навеян впечатлениями от Веры Павловны. Уловив момент, Антал тихо сказал: «Я люблю вас, Вера, и это так же естественно, как мое дыхание. Я – одинокий мужчина, у меня в Шиофоке есть домик, в Будапеште – квартира, давайте объединим наши судьбы!» Верка вдруг ясно осознала, что Виктор мертв и его больше нет на этом свете, на котором ей еще уготовано прожить свою судьбу. Потом почувствовала, что она тоже одинока, что у нее нет своего дома и что ей небезразличен черноглазый мадьяр. Но она ничего не смогла ему ответить, потому что не знала, как отвечать, ибо не знала, что делать в подобной ситуации. Вернее, она твердо знала, чего нельзя делать, – это было главным.

После антракта пела тонюсеньким голосочком дочь Утесова Эдит: «Прощались мы, светила из-за туч луна, расстались мы, и снова я одна…», ее сменил виртуозный барабанщик и долго рокотал какую-то забубенную мелодию. Его, казалось, специально прервал неожиданным выходом Леонид Осипович. Он объявил, что готов отвечать на вопросы и записки. Зал вдруг загудел, зашевелился, к сцене стали продвигаться ходоки с записочками. Спрашивали о серьезном, пустячном, личном, государственном и прочее, и артист отвечал на все вопросы легко и с юмором. Одна из записок показалась провокационной, потому что в ней интересовались доходом семьи Утесовых. Но артист не смутился и ответил все в том же духе: «Я получаю двадцать пять тысяч в месяц (Верка сразу подумала, что это больше, чем стоит новенькая «Победа»), дочь – треть этой суммы, а ее муж, бухгалтер, – четыреста рублей». Зал разразился смехом и аплодисментами, а когда умолк, Утесов объявил окончание концерта. Певца еще долго не отпускали его поклонники, но все же толпа медленно рассасывалась, вытекая через дверь, ведущую во двор.

Верка и ее гости следовали этим же путем, пробираясь гусиным шагом в тесном строю. Антал крепко держал Веру Павловну за локоть, стараясь как можно чаще прикасаться к ее плечу, но их тела и без того были плотно прижаты друг к другу – Верка ощущала трепетное биение сердца своего соседа и горячее пульсирование крови в его жилах…

Когда они вышли из тесного двора на Пушкинскую улицу, то увидели такую картину: на платформе большого грузовика с опущенными бортами стоит Утесов и обращается к толпе с просьбой успокоиться, так как он будет с этой сцены петь для тех, кто не смог попасть в театр. Теперь уже нельзя было пробиться сквозь гущу людей на соседнюю улицу, где стоял служебный автобус винного завода. В следующую минуту Верка вместе с иностранцами оказалась прижатой к грузовику, и таким образом они непроизвольно придвинулись вплотную к импровизированной сцене, откуда можно было дотронуться до башмаков певца. Он запел, и в теплом вечернем воздухе его песни зазвучали еще очаровательнее и прекраснее, чем в роскошном зале. Уличные слушатели получили в подарок почти весь репертуар, спетый в театре, и сверх того несколько песен по заказу. Кто-то крикнул: «Давайте, пожалуйста, «Гоп со Смыком»!» и Утесов спел почти сорок куплетов этой, как считалось, блатной песни. Антал попросил разъяснить некоторые строчки, Верка повернулась к нему и оказалась грудь в грудь, лицо в лицо с охмелевшим от такого прикосновения мадьяром. Она не отшатнулась, не оттолкнула его от себя, а прижалась еще крепче, почувствовав вдруг, что сама находится во власти необузданных чувств. Это безумие продолжалось несколько мгновений, но оно открыло им молчаливую правду: их влечет друг к другу первобытная страсть. Верка набралась мужества и, будто не замечая щекотливой ситуации, начала объяснять значение жаргонных словечек. Так прошло несколько минут. Положение становилось почти невыносимым, но вот машина медленно тронулась и поехала в направлении железнодорожного вокзала, за ней ринулась многотысячная толпа, иностранцев оттеснили от борта, однако они еще минут десять шли по запруженной людьми ночной улице, пока не достигли перекрестка.

Верка спросила у Антала, понравился ли ему концерт. Он ответил:

– В принципе, да. Я люблю эстрадные песни и эстрадную музыку. Певец этот необычный, поет так душевно и проникновенно, что, кажется, он исполняет песню только для тебя одного. А его выступление на улице превосходит всякие эпитеты. Я понимаю немного русский язык, но сегодня, мне кажется, я заглянул в какие-то неведомые, глубинные источники вашего языка, которые словно слезы радости омыли мою душу. Хотя, как истинный мадьяр, я больше всех музык и песен на свете люблю голос скрипки. Например, концерт Брамса для скрипки с оркестром приводит меня в немой трепет: тело мое цепенеет, а душа трепещет, я испытываю необъяснимое, неописуемое наслаждение. Даже когда перестаю слушать эту музыку наяву, она еще несколько дней звучит в моей душе. Года три назад мои друзья пригласили меня на выступление нашей скрипачки Элизабет Черфальви, она давала праздничный концерт в честь своей победы на конкурсе пианистов и скрипачей в Брюсселе (ей присудили 3-е место). Я с уверенностью могу сказать, что слушал тогда гениальное исполнение «Рондо-каприччиозо» Сен-Санса, и это стало моей новой сверхмелодией. Но слух мой радует и умиляет и концерт для скрипки с оркестром Чайковского, и опера «Князь Игорь»… Я вообще люблю музыку.

– И я обожаю музыку и даже слушала два раза подряд оперу «Запорожец за Дунаем»! Это было, когда в Симферополь приезжал Киевский театр оперы и балета. Меня приводят в трепет украинские песни. Например, если сказать любимой по-русски: «Я проложу к твоему сердцу мостик», то это будет звучать почти обыденно, но если сказать по-украински: «Я до твого сэрдца кладку прокладу», это сразу встрепенет душу грустной романтичной любовью и скажет о том, что она еще не любит того, кто найдет дорогу к ее сердцу, а он любит ее самозабвенно и, скорее всего, уже пережил однажды трагедию быть отвергнутым…

Последний день пребывания иностранцев на винном заводе отмечали большим пикником. Местом его проведения был выбран исток речки Биюк-Карасу, находящийся в Белогорском районе, в сорока километрах от Симферополя. В мероприятии участвовало двадцать пять человек, в основном руководство завода. Для обслуживания гостей были наняты две молоденькие поварихи и одна официантка из привокзального ресторана. Выехали автобусом в восемь часов утра. Погода стояла великолепная, настроение у всех было праздничное, веселое и озорное, тем более, что лишь тронулась машина, как тут же для бодрости начался прием горячительных напитков.

Распоряжался программой увеселительного мероприятия директор завода Александр Иванович. Вырос он в Белогорске, хорошо знал его окрестности и, разумеется, с его подачи было определено место отдыха. Но коренному белогорцу хотелось показать больше, чем свою детскую купель, которой долгие годы служила речка Биюк-Карасу. До войны Александр Иванович окончил исторический факультет Крымского педагогического института, и в двадцатидвухлетнем возрасте облазил с археологами большую часть Крыма. Став после войны виноделом, а потом директором крупного винного завода, в душе он оставался историком и юным натуралистом. Пользуясь правом распорядителя, директор сначала устроил небольшую экскурсию по родному городу и с упоением рассказал гостям о его историческом прошлом. Все узнали, что еще недавно Белогорск носил свое средневековое название: «Карасу-Базар», то есть «Базар на черной воде», на нем торговали невольниками. Дурная слава города продолжалась до середины восемнадцатого столетия, когда Крым был освобожден русскими от турецкого ига. В битве за Карасу-Базар участвовал молодой Суворов, и ему в городе установлен памятник. К нему подъехали в первую очередь. Сие сооружение не претендовало на монумент и представляло собой небольшой бюст, возвышавшийся на тонком, словно каменный столбик, постаменте. Несмотря на это, у его подножья была произнесена пламенная речь и сделано несколько групповых фотографий. Столь славное прошлое крошечного городка, запорошенного до черепичных крыш белой пылью, особенно тронуло сердца иностранцев. Посыпались вопросы о том, где стояли осадные орудия, в какой лощине укрывался запасной полк, решивший судьбу знаменитой баталии, куда складывали головы убитых врагов, в какой лес бежали остатки поверженных турок и татар, откуда был произведен роковой выстрел, лишивший глаза будущего освободителя России от наполеоновских орд (Верке хотелось исправить историческую неточность насчет будущего героя войны с Наполеоном и рокового выстрела, но она понимала, что ситуация вошла в такой вираж, вывести из которого ее может только сам экскурсовод). Александр Иванович действительно блестяще восстановил историческую справедливость, не обидев гостя, задавшего неточный вопрос, и продолжил свой патетический рассказ.

Каждый исторический очерк директора внимательно выслушивался и сопровождался тостом за героев-освободителей, отчего Карасу-Базар стал на глазах обрастать немеркнущими легендами, постепенно затмившими славу Севастополя и Перекопа. В пыльном селении с кривыми узкими улочками и дворами, обнесенными полуразрушенными заборами из желтого ракушечника, откуда иногда доносилось блеяние овец, со скудной растительностью и покосившимися магазинами, оказалось еще немало архитектурных и природных достопримечательностей, на посещение которых потребовались бы месяцы. Видимо, поэтому экскурсовод вовремя остановил осмотр центра родного городка и приказал шоферу автобуса взять курс на его северо-восточную окраину, – там открывался чарующий вид на белую стену, взметнувшуюся над холмистой равниной. По пути остановились еще раз у полуразрушенных крепостных стен, некогда окружавших Карасу-Базар, произнесли последний тост и продолжили путь.

Чем ближе подъезжали к Белой скале, тем выше и величественней становилось это нерукотворное сооружение. Издалека стена казалась гладкой, но скоро стали улавливаться «шрамы», оставленные на ней суровой работой времени: пещеры, промоины, осыпи, трещины и зубцы… Видение было настолько захватывающим, что на его фоне терялись соседние пригорки и все живое вокруг будто замирало под фантомным взглядом каменного исполина. Вдоль скалы протекала речка, на ее берегах примостилась маленькая деревушка. Около самой высокой части обрыва, представлявшей собой треугольный выступ, Александр Иванович остановил автобус и предложил всем выйти наружу. Указывая на стену, он сказал:

– Перед нами Белая скала, или Ак-Кая. Она имеет сбросовое происхождение: когда-то по меридиональному разлому часть равнины сдвинулась вниз, а на зависшем массиве обнажились белые пласты карбонатных пород. Затем под воздействием внешних сил началось формирование того рельефа, который мы видим сейчас. Если продолжить историю об освобождении Крыма, то именно здесь в позапрошлом веке завершилась эпопея присоединения Крымского полуострова к России: почти на этом месте татары дали Потемкину клятву быть нашими верноподданными. Но здесь берет начало куда более древняя история человеческой цивилизации! Видите у подножья скалы пещеры? В них жили те самые первобытные люди, чьи фигуры и физиономии изображены в учебниках всего мира! Пещеры служили надежным укрытием от непогоды и диких зверей, а их окрестности представляли идеальные места для загонной охоты, сбора лесных и степных даров, ловли рыбы, заготовки травы и хвороста, служивших топливом для обогрева жилищ. Пятьдесят тысяч лет назад в степном Крыму было куда холоднее, чем сейчас, поэтому в здешних местах обитали мамонты и шерстистые носороги, мохнатые бизоны и бурые медведи. А влажные ветры приносили сюда дождевые тучи, и они щедро поили водою степь. Равнина покрывалась необозримыми лугами, на них паслись табуны диких лошадей, бродили степные олени, благородные антилопы, сайгаки и несчетные виды иных травоядных. На копытных охотились хищные звери. Достаточно вспомнить саблезубого тигра или гигантского степного волка, чтобы представить, какую угрозу они представляли нашим предкам, не имевшим ни стальных мечей, ни огнестрельного оружия. Археологи обнаруживают в пещерах кости названных мною животных и фрагменты скелетов неандертальцев, орудия древних охотников, обломки примитивной утвари.

Таким образом, в мустьерский период здесь формировался Homo sapiens, то есть человек разумный. Позже подземные жилища облюбовали сарматы, оставившие на их стенах загадочные знаки – тамги. Мы не можем посетить пещеры – у нас просто нет времени, но можем заехать на вершину скалы. Как? – спросите вы. Очень просто: то плоскогорье за селом Вишенное, что венчает Белую скалу, сливается с равниной, и там по Красной балке проходит дорога сносной проходимости.

– Александр Иванович! – обратился к директору Антал, – вы не могли бы рассказать чуть подробнее о наскальных рисунках?

– Дорогой коллега! Это не рисунки, а знаки, что-то наподобие клейма, выжженного на каменных стенах. Ученые предполагают, что так сарматы метили свою недвижимость.

– Наверно, это представляет интерес для юристов, – попробовал вникнуть глубже в проблему Балаш.

– Ровно как и для нас, навсегда разрушивших частную собственность, – ответил Александр Иванович. Ответ показался ему сухим, и, чтобы исправить ситуацию, директор вновь заговорил о природе: – Сейчас мы находимся на границе леса и степи. Это строгая, четкая и понятная линия. Переведите взоры всего на пятьсот метров на юг, и вы увидите вначале одинокие кустарники, потом редкий лесок, которым покрывается самый северный холм волнистого хребта – его название «Бурундучий». А уже на следующей волне деревья уплотняются, превращаясь почти в сплошной зеленый ковер. И чем ближе к югу, тем гуще этот лес, – он, кстати, тянется непрерывно до самого моря. А слева, то есть на сто метров севернее нас, берет начало Таврическая степь. Она плавно переходит в Причерноморскую равнину. Когда-то через эту степь татары совершали набеги на южную Русь и по долинам здешних речек уводили в горы невольников. Крутые склоны хорошо укрывали караваны, но и одновременно служили удобными местами для засады врагов. Особенно интересен в этом отношении соседний каньон, он как бы проламывает горы и вырывается в степь. В честь столь характерного географического явления ближайшее к нам селение получило название «Пролом» – его мы увидим с плоской вершины Ак-Каи.

Автобус быстро промчался по пыльной дороге сквозь село Вишенное и свернул направо. Дорога сузилась и стала круто подниматься в гору. Мотор ревел, визжал и пыхтел, машина медленно продвигалась и сильно раскачивалась. На счастье, путь оказался недлинным: подъем неожиданно кончился, перед глазами разверзлась степь, слева и справа её пересекали глубокие овраги, заросшие терном и кизилом. Через полкилометра овраги исчезли, – степь как бы сбросила с себя последние оковы гористого рельефа, развернула широкие плечи и гордо распростерлась вдаль и вширь. Автобус тоже почувствовал свободу и бодро покатил по каменистой дороге к видневшемуся вдали карьеру. В нем добывали известняк. Породу распиливали на месте залегания, превращая замшелый каменный монолит в новенькие белые кубы, их тут же укладывали на грузовики и увозили куда-то за горизонт.

Комментарий Александра Ивановича был весьма оптимистическим: «В этом карьере берет начало будущая архитектура Крыма! Приезжайте к нам, друзья, скажем, лет через пять, и вы увидите на улицах городов и поселков полуострова прекрасные белые дома, – этот известняк подарит им праздничные покрывала!»

От карьера проехали с километр на юг и остановились неподалеку от самой высокой части Белой скалы. Все вышли на ровную площадку и направились к краю пропасти. Острая грань скалы, снизу казавшаяся аккуратно срезанной гигантским ножом, на самом деле была сильно испещрена глубокими руслами, которые проточила за многие тысячелетия атмосферная влага. На некоторых участках образовались ступеньки, ниши и удобные, почти огороженные площадки – по ним можно было спокойно подойти к краю стены и, держась за какой-нибудь выступ, заглянуть вниз. Это охотно и осторожно делали почти все участники экскурсии. У Верки захватило дух, когда она увидела под собой долину речки, ряды фруктовых деревьев, белые змейки дорог и паутину козьих тропинок. Она перевела взгляд вдаль – там, на юге пробивалась сквозь утреннюю дымку синеватая гряда Крымских гор. Неподалеку блеснул пруд, и это показалось ей счастливой приметой. Взор ее снова устремился к основанию скалы, где отчетливо вырисовывался серый конус осыпи, подпиравший стену, словно каменный контрфорс. Конус не порос травой, значит его «соорудили» недавно. Верка подумала о неведомых ваятелях пейзажа, – скорее всего, это были пришельцы из космоса. Ниже «свежего контрфорса» простирался более пологий склон, заросший травою и усыпанный черными, сорвавшимися сверху, обломками скалы. Их было очень много, и они напоминали примитивные продолговатые сарайчики или скирды позапрошлогодней соломы, поставленные хаотично и небрежно. Светлая лента дороги, тянувшаяся вдоль скалы, огибала эти обломки, и было видно, как вокруг них формировалось причудливое кружево тропинок, покрывавших зеленовато-серый склон. От зигзагов троп глаз вновь устремлялся вдаль и улавливал зеленую долину и две параллельные гряды, венчавшиеся пиками и плоскими вершинами. Над ними легкой кисеей нависали серебристые облака, а выше них синело чистое осеннее небо.

Верка посмотрела на камни, на которые опирались ее ноги, и увидела, что верхняя плоскость Белой скалы, словно кожа человека, была покрыта коричневатым загаром. Она догадалась: в этом месте скала не разрушалась в течение долгих веков, лишь меняла свой цвет под палящими лучами солнца, напористого ветра и воды, в то время как с крутизны постоянно срывались тяжелые куски и мелкий щебень, обнажая белое каменное тело. Теперь можно было рассмотреть и слоистую структуру на свежих изломах отдельных камней, которая, как годовые кольца древесины, свидетельствовала о каких-то периодах роста каждого слоя. От Веркиного зоркого глаза не ускользнули и отпечатки раковин, натолкнувшие ее на мысль, что по таким остаткам можно «читать» историю Земли. Александр Иванович, будто угадав мысли главного технолога, очарованного и завороженного каменным дивом, заговорил именно об этом, и очень просто и доходчиво рассказал про науку о древних организмах: палеонтологию, что верно служит геологам в определении относительного возраста горных пород. Через полчаса гостям было предложено закончить осмотр скалы и продолжить путешествие. Спустившись по уже известной дороге в долину Биюк-Карасу, автобус снова проехал через Белогорск, вышел на феодосийское шоссе и вскоре свернул на юг, туда, где над дорогой возвышались какие-то строения. Директор назвал их «Ласточкиным гнездом» и пояснил, что это больничный комплекс, распложенный на месте прекрасного дворца, построенного в позапрошлом веке специально для Екатерины II, в год ее первого посещения Крыма. Царица провела там несколько ночей и оставила городу великолепный памятник архитектуры. Иностранцы и некоторые симферопольцы намерились выходить, чтобы осмотреть архитектурный шедевр, но автобус помчался дальше, на юг, мимо пирамидальных тополей, а директор вынужден был пояснить, что от величественного дворца, увы, почти ничего не осталось, поэтому лучше скорее взглянуть на памятник природы.

Проехав километров шесть, автобус свернул на грунтовую дорогу, огибавшую село Карасевку, и стал круто завинчиваться вверх. Вскоре и эта дорога исчезла, – машина медленно поползла по каменистой поляне, обрамленной кустами орешника, потом спустилась в узкую лощину, вероятно, отрог большого оврага, и остановилась на ровной, уютной площадке, спрятанной между крутыми скалами и густыми зарослями. Посреди площадки возвышалась свежая поленница дров, рядом стояли ведра, сумки, ящики с бутылками и фруктами, мангал, столики, стульчики и прочие атрибуты лесного бивуака. Поодаль чернело большое кострище, вокруг которого лежали толстые бревна. На одном из них сидел пожилой мужчина и курил длинную трубку. Когда автобус остановился, он встал, не торопясь подошел к Александру Ивановичу, пожал ему руку, улыбнулся и, видимо, привычным жестом подставил ладонь под козырек. Директор тоже улыбнулся, подождал, когда выйдут из автобуса все пассажиры, и сказал:

– Сегодня мы отведаем шашлык, приготовленный по рецепту Терентия Митрофановича, бывшего партизана, а ныне главного водолея, то есть начальника здешних ирригационных сооружений, и егеря по совместительству. Прошу любить и жаловать! Сейчас давайте разомнем ноги, разбредемся по кустикам и через двадцать минут соберемся у стола. Немного подкрепимся и отправимся на пешую прогулку. Я провожу всех желающих в ущелье Карасу-Баши, к истоку речки Биюк-Карасу. По крымским меркам – это настоящая река, потому что она является самой полноводной артерией нашего края, и благодаря этой речушке в засушливые годы воды главной реки Крыма, Салгира, достигают Сиваша.

Выйдя из машины, Верка вдохнула полной грудью прохладный чистый воздух, и у нее слегка закружилась голова. Она впервые после смерти мужа ощутила прилив настоящей раскованной радости, которая приятно наплывала откуда-то изнутри и наполняла трепетной силой ее молодое, здоровое тело. Антал был рядом, и это тоже радовало ее, хотя она держалась с ним строго и не допускала ни вольных жестов, ни разговоров. Единственное, что было выше ее сил, так это игнорировать влюбленность его цыганских глаз. Внимательный наблюдатель заметил бы и в ее глазах нечто подобное и, конечно, растолковал бы это правильно. Не исключено, что таких наблюдателей был полный автобус, и их-то и побаивалась молодая вдова.

Между тем публика окружила низкие столики, плотно уставленные выпивкой и холодными закусками. Полились заздравные речи, стали опустошаться стаканы, ожили руки, застучали вилки, компания очень быстро рассыпалась на отдельные группки, за каждым столом заговорили о своем, лишь изредка подчиняясь общему тосту и почти не прислушиваясь к разговору соседей. Антал предлагал Вере Павловне пить за дружбу и любовь, хвалил крымские вина и русскую закуску, рассказывал короткие анекдоты, много шутил, но по-прежнему не сводил с нее глаз. Верка смачно пила, с удовольствием ела, но не пьянела и не меняла заданной манеры поведения.

На прогулку по ущелью Карасу-Баши отправились не все: кто-то изъявил желание помочь Терентию Митрофановичу готовить шашлык, кто-то решил полежать, кто-то захотел продолжить застолье. На счастье, среди них не оказалось иностранцев, – они еще не утратили интерес к природе и истории Крыма.

Уютная лощина действительно оказалась отрогом широкой балки, по ее тальвегу пролегала едва заметная извилистая тропинка, она вывела кавалькаду к прозрачному ручью, пробивающемуся сквозь поросшие мхом камни. Впереди, за густыми деревьями, слышался шум падающей воды. Неожиданно деревья расступились и глазам открылось узкое ущелье. Из противоположной стены каньона били тонкие струйки, которые дробились на мельчайшие капельки, опускающиеся на каменистое дно легким туманом. Присмотревшись внимательно, Верка увидела, что к отвесной стене примостился желоб, сложенный из хвороста и глины, сквозь который и пробивалась вода. Александр Иванович объяснил, что это старинный водоотводной канал, забирающий воду в верховьях речки. Таким способом обеспечивается плавный уклон, то есть менее крутой, чем речная долина, и это дает возможность подавать воду на поля и огороды, расположенные над речкой, и тем самым обходиться без насосов – их раньше не было и в помине.

Пройдя еще с полкилометра, группа вышла к пещере. Из нее вытекал слабенький поток, вовсе непохожий на исток полноводной реки. Стены обрыва, в котором зияло черное отверстие, были сложены мощными серо-зелеными пластами. Вероятно, подземная вода проточила в наиболее податливом из них глубокий канал и таким образом нашла выход на свободу.

Подождав, когда все подтянутся к пещере, Александр Иванович начал рассказ.

– На тюркском языке это место называется Су-Ухчан-Хоба, что дословно переводится как «Отверстие летящей воды». Сейчас осень, и расход источника достиг своего минимума. Но весной, когда наполнятся водой подземные лабиринты, она будет вырываться из этой пасти полным сечением, реветь как раненый зверь и клубиться словно сизый дым.

– А можно пройти вовнутрь отверстия? – спросил Антал.

– Да. И мы это сделаем. Но сначала я поясню, что и сейчас из этой пещеры поступает в речку Биюк-Карасу не менее десяти тысяч кубометров воды в сутки. Правда, вода рассредоточена по нижним, наиболее мелким каналам и выходит на поверхность неподалеку отсюда в виде изобильных родников. А теперь – выстроились гуськом и за мной!

– Может, надо разуться? – предложила Вера Павловна.

– Не стоит! Хотя в пещере действительно находится небольшое озерцо, но, как будто специально для туристов, по его краю промыт уступ, он сейчас приподнят на метр выше уровня воды. По нему-то мы и будем пробираться.

Александр Иванович проверил, горит ли шахтерская лампа, и осторожно вошел в пещеру. За ним последовали иностранцы, Вера Павловна и все остальные. От каменных сводов веяло сыростью и вековым холодом, который, видимо, никогда не поглощало даже жаркое крымское лето. В пещере стоял полумрак, привыкнув к нему, многие заметили тусклую подсветку с противоположной стороны от входа. В этом странном, полуфантастическом освещении, казалось, застыли чудовища, ими являлись выступы, ниши и глыбы скал, сорвавшиеся некогда со свода пещеры. Гид включил лампу – тени словно ожили, смешались с тенями двигающихся людей, свет отразился в зеркальной глади озерца и заиграл в застывших кристаллах. У кого-то сорвался из-под ноги камень, всколыхнул воду, по стенам побежали красочные блики, каменные чудища, казалось, пустились в пляску, и сразу повеселели лица, растерявшиеся было от первого впечатления подземного мрака. Шагов через двадцать впереди обозначилось большое отверстие.

– Видите, природа будто специально подготовила запасной выход на тот случай, если в пещере внезапно начнется подъем уровня воды, – пояснил Александр Иванович, – правда, выбежать успеют только выпившие, потому что трезвому человеку здешние глыбы ловко дают подножку!

– Давайте искупаемся! – раздался неуверенный женский голосок.

– Открою секрет, – ответил гид. – От этого озера тянутся подземные лабиринты к вершинам Крымских гор. Вот и боюсь, что кто-то захочет срочно оказаться на Четыр-Даге и уплывет туда, а мне надо возвратить всех в целости и сохранности в Симферополь. Но идея заслуживает внимания, и если жаждущей окунуться в ледяную воду привязать за пояс линь, чтоб не убежала, то почему бы и не попробовать?!

– А кто привяжет мне веревку, или этот линь? – спросил все тот же голосок.

– Неужели так не терпится? – спросил гид.

– У меня есть веская причина: мне тридцать лет, и я уже чувствую себя немолодой, а наш источник обладает волшебной силой: если в него окунуться, он возвратит молодость.

– Тогда я окажу услугу: искупаюсь вместе с вами, чтобы выплыть из воды юным пионером!

Раздался веселый громовой смех, казалось, от него вот-вот пошатнутся своды холодной пещеры. Все сразу оживились, посыпались веселые и острые шутки насчет омоложения и женской красоты, кто-то поддержал мысль искупаться, кто-то высказал пожелание скорее возвращаться к костру, чтобы согреться…

Александр Иванович еще рассказал гостям о плотине Тайганского водохранилища – ее заканчивала возводить ПМК «Тайганстрой» и о том, как гигантская чаша станет собирать разрозненную влагу крымских гор, чтоб потом орошать засушливые земли. Видимо, это были его любимые места, потому что, когда возвращались к костру, он не раз останавливался и заострял внимание гостей на фантастических видах ущелья Карасу-Баши и на ступенчатой плотине, перекрывавшей соседнюю долину.

От бивуака веяло ароматом шашлыка и пряностей. Когда подошли поближе, то увидели дымящийся мангал, Терентия Митрофановича с веером шампуров, унизанных аппетитными кубиками мяса, и обильно накрытые столы. На блюдах и тарелках красовались румяные тушки перепелов, пылали, словно жар, ярко-красные раки, золотился балык осетра и копченая скумбрия, блестели перламутром соленые грибочки, брызгали искрами малахита, рубина и янтаря горки винограда, зелени и фруктов. Над всем этим вздымались и парили, словно чудные птицы, разнокалиберные бутылки со спиртными напитками, простенькие бутылочки с крюшоном, вишневым соком и морсом, выше которых могли бы подняться только полосатые арбузы, однако для них уже не нашлось места, и гигантские глянцевые шары уложили в тень орешника, на видном месте. Опытная официантка и поварихи хорошо знали, что если какое-нибудь угощение не выставить на стол, то подвыпившие гости могут его уже не отведать, нарушив тем самым приказ хозяев: потчевать иностранцев досыта всеми яствами.

Вид, блеск, запах и изобилие еды вызывали первобытный аппетит, который усиливался путешествием по холодному подземному лабиринту, прогулкой по горам и лесу в струях чистейшего воздуха. После коротенькой передышки все дружно собрались за столом. Александр Иванович сделал краткое сообщение о том, как прошла встреча с иностранными коллегами и друзьями, какие удалось решить задачи по налаживанию сотрудничества между предприятиями наших стран, какие планы согласованы на ближайшую перспективу, и предложил, как и положено, первый тост за дружбу между венгерским и советским народами.

Ответную речь держал руководитель венгерской делегации Владимир. Он говорил на русском языке. Смысл произнесенного не слишком отличался от того, о чем говорил Александр Иванович, однако нетрудно было заметить у венгерского оратора акцент на дружбу наших партий и на сплочение наших народов в борьбе с империализмом и контрреволюционными силами.

Владимиру долго аплодировали, хотя вряд ли кто придавал серьезное значение этому акценту. Верка даже подумала о его старомодном понимании современного мира, в котором все шире ощущалось стремление многих государств занять свое достойное место в Мировой Социалистической Системе.

Казалось, изобильный стол никогда не опустеет. Конечно, его первоначальная красота была разрушена, и, хотя обслуживающий персонал старался поддерживать определенный порядок, сдержать нарастающий хаос было все труднее и труднее. Это немного смущало Веру Павловну: она знала, что следующее слово предоставлялось ей, и хотела «украсить» свою речь бутылками крымского токайского вина, расставленными на красивом столе. Когда Александр Иванович подал условный знак, Верка попросила официантку Машу быстро и незаметно разместить меж закусок двадцать бутылок, находившихся в ящике, так что изрядно распотрошенный стол обновился и засиял по-новому.

Директор объявил о желании главного технолога произнести речь, и Вера Павловна сказала:

– Дорогие гости, уважаемые коллеги! Итоги деловой встречи венгерских и крымских виноделов уже подвел Александр Иванович. Я бы хотела показать венгерским мастерам, что на нашей земле прижилось их знаменитое вино, – Верка подняла красивую бутылку токайского. – Однако, согласитесь, одного сорта мало! Десятидневная работа с венгерскими коллегами вылилась не только в обмен полезным опытом, но и показала, что перед нами раскрываются широкие возможности создания новых, еще более вкусных, ароматных и благодатных вин, венгерских – в Крыму, а крымских – в Венгрии. Так давайте наполним стаканы токайским нектаром, изготовленным на крымской земле, и осушим их за скорейшую реализацию этой перспективы!

Антал, видимо, ради удовольствия перевел сказанное на венгерский язык, – гости встали и выпили стоя. В следующее мгновение Верка почувствовала крепкое рукопожатие и услыхала длинный комплимент о ее способности говорить коротко и ясно о главном. Ей захотелось еще токайского, и они продолжили его дегустацию, запивая ароматный шашлык сладким вином. Когда прошел первый запал тостов, питья и еды, многие непроизвольно отошли от стола с бутылками и закусками, так что место пиршества расширилось, появились новые стоянки, сиденья и даже лежанки. Верка понимала желание Антала уединиться и сама была не против такого шага, поэтому предложила ему прогуляться по поляне. Она повела гостя к большому бревну, лежавшему на возвышенности. Оттуда хорошо было видно сочетание гор, ущелий, каменных осыпей и леса, и все это казалось неземным ландшафтом, наводившим одновременно радость, загадочную тревогу и легкую грусть. Попутчик положил руку на Веркину талию, но она медленно отвела ее от себя и ответила на его жест тихо и спокойно:

– Антал, мне хорошо с тобой, и я разделяю твое стремление убежать в лес и там дать волю своим чувствам. Только есть одна маленькая загвоздка: я не хочу больше быть преследуемой дичью!

– Мне непонятно, о чем ты говоришь? Разве я тебя преследую?!

– Нет, конечно, нет! Речь идет совсем о другом: мне, советскому человеку, нельзя… вступать в связь с иностранцем, это грозит потерей не только карьеры и работы, но и преследованием.

– Ты уже была преследуема за подобные действия?

– Я уже имела несчастье вступить в противоречие с законом в другой области и заплатила за это тяжкую цену.

– Неприлично расспрашивать тебя, что конкретно ты сделала, хотя я нахожусь в замешательстве.

– Я отбывала срок наказания в колонии строгого режима.

– Что такое колония строгого режима?

– Тюрьма, в которой отсиживаются за тяжкие преступления.

– То, что ты доверяешь мне свое тяжелое прошлое, говорит о том, что я тебе небезразличен. Этим я уже счастлив! Вера, давай попробуем найти способ, как тебе приехать в Венгрию!

– Я не знаю такого способа. Меня не могут послать в вашу страну, даже как специалиста, потому что проклятое прошлое не позволяет мне вступить в ряды КПСС, а приехать иначе просто невозможно. Давай больше не будем мечтать о том, что неосуществимо! Расскажи мне лучше о своей семье, о своих детях.

– Я родился и вырос в маленькой Венгрии, в крошечном городке. Отец мой был садовником и приучил меня любить растения. Я учился в Будапеште, в сельскохозяйственной школе, потом был университет. Сразу после войны женился на своей однокласснице. В сорок седьмом году у нас родились две девочки, но когда им исполнилось по четыре годика, мы с женой расстались. У меня было еще две женитьбы, только ни разу не удалось завести новую семью, потому что я не встретил такую женщину, как ты.

– Но ты жил в реальной обстановке, среди красивых женщин, плавал по Дунаю, ездил по Европе… Неужели в таких фантастически обжитых местах нет настоящих девушек, женщин?

– Об этом я тебе уже сказал: таких женщин, как ты, действительно нет, по крайней мере, я не встречал! Знаешь, с тех пор, как я увидел тебя, вся моя прошлая жизнь кажется мне серым и незначительным существованием. Ты затмила и в то же время раскрасила удивительными красками весь мир. Ты реальная и сказочная женщина, ты – мой самый светлый и прекрасный образ. С тобой я готов и петь, и работать, и растить детей. Я никогда не был романтиком, а сейчас мне видятся радужные сны, я счастлив каждую секунду, потому что могу каждую секунду думать о тебе, потому что столько дней мог наслаждаться твоим сиянием, потому что вопреки всему верю в наше светлое будущее. Я даже не знаю, стоит ли тебе говорить о своей любви, ведь ни одним словом не выразить моих чувств, нет, не чувств, а моего состояния! Вместе с тобой я полюбил всю Вселенную, я уже не представляю этот мир без тебя и вижу в этом мире себя только рядом с тобой. Ты думаешь, меня сжигает страсть? Она разрывает меня на части! Но я готов и вот так просидеть с тобой вечность, потому что даже удовлетворение страсти не сможет удовлетворить мою потребность быть рядом с тобой. Мы не можем уединиться и дать волю чувствам? Что ж, давай будем у всех на виду просто общаться. Мне и это приносит наслаждение…

– Антал, моя юность проходила под бандитский свист, среди грабителей и убийц, я спала с легавыми, ворами, хулиганами и партийными работниками, дралась с бабами в тюрьме, корчилась у параши, рожала в грязной камере, застудила насмерть сына в дырявом вагоне… А ты меня возносишь.

– Твое прошлое – это твоя жизнь, но его можно просто игнорировать, например, у меня это произошло автоматически. По современным понятиям я не являюсь патриотом своей страны, потому что не оказывал фашистам сопротивления. Возможно, та моя нейтральная позиция тоже является преступлением против нынешнего строя.

– Возможно, между криминальным поведением и неверной политической позицией человека в критической ситуации нет существенной разницы, суть не в смысле, а в последствиях. В моем случае последствия таковы, что у меня нет шансов приехать к тебе.

– Значит, ты хотела это сделать? – воскликнул Антал.

– Не знаю. Скажу прямо: ты мне небезразличен. В моем положении вдовы кажется естественным повиснуть на шее мужчины, но я еще никому не вешалась, а с тобой могла бы и хочу остаться. К сожалению, нам пора возвратиться к столу и присоединиться к остальным.

– Но нас все видят, мы ничего не делаем зазорного!

– Пора, Антал.

– Мы даже не поцелуемся?

– Рассуди сам: домой я тебя пригласить не могу, пойти с тобой в гостиницу – тем более. Ты и я находимся не просто на виду, а под бдительным оком. Я сказала, что не хочу быть преследуемой, поэтому ни на какие ухищрения не пойду!

– Можно, я буду писать тебе из Венгрии письма?

– Попробуй! По крайней мере, мне на этот счет никаких инструкций не давали.

– Вера, я не знаю как, но я обязательно встречусь с тобой, чтобы остаться навсегда!

– Я буду только рада!

Они спустились на поляну и подошли к костру, у которого сидели директор, двое иностранцев и еще несколько человек. Терентий Митрофанович рассказывал о том, как немцы уничтожили сразу почти весь их партизанский отряд у села «Счастливое» и как ему удалось уцелеть. Он говорил с волнением и нескрываемой горечью:

– В тот раз фашисты устроили засаду у тайных партизанских складов с продовольствием и боеприпасами. Карателей навели на нас татарские националисты, помогавшие оккупантам. Немецкое командование глубоко продумало операцию и тщательно к ней подготовилось: на Ай-Петри были заранее выведены танки, которые хорошо пристреляли цели, на всех высотках, прилегающих к складам, установили пулеметные гнезда, а в укрытиях засели автоматчики, готовые по сигналу взять склады в двойное кольцо. Фашисты рассчитывали на тотальную ликвидацию отряда. В принципе, так и вышло! Мы ведь не знали, что нас предали, и шли большой группой, чтобы как можно больше набрать запасов и сразу перебазироваться в другой район. Когда начался шквальный артиллерийский огонь, командир дал команду залечь, надеясь таким образом переждать обстрел и спастись. Но снаряды ложились все ближе и косили наших прямо на земле. Следующая команда «Рассеяться!» застала в живых немногих, да ее едва услыхали оглушенные взрывами ребята. А тех, кто пытался уйти, доставали пулеметы MG. Я шел в замыкающей тройке, и мы несколько мгновений видели воочию все происходящее. Что такое ад, не знаю, но то видение было страшнее ада! Снаряды расщепляли вековые буки, дробили скалы, вздымали коричневую землю, возносили в небо тела и куски людей, выбрасывали из погребов ящики, плевались желтым огнем и черным дымом, который через несколько минут закрыл солнце. Потом взрывы добрались до флангов, вмиг разметали нашу группку, и я уже больше никого из своих не увидел. Мне обломком древесины содрало кожу с подбородка, я укрылся за поваленный ствол старого бука и попытался сделать себе перевязку. Вдруг рядом появились немецкие солдаты. Один из них шел прямо на меня, но зацепился за сучок, упал и громко выругался. Соседи по цепи рассмеялись его неловкости, а «мой» немец, видимо, смутился и второпях не стал присматриваться к поваленному дереву. Каратели прошли, а я, увидев за ними зеленые бескозырки татарских добровольцев, понял, что не уйти. Я решил застрелиться, так как эти бестии знали лес не хуже нас, а вести бой, имея четыре патрона, было бессмысленно. Только жажда жизни заставила действовать иначе: я пополз к балке, незамеченным достиг ручья, погрузился в него и стал медленно подниматься вверх по течению. Со стороны разгромленного тайника слышалось короткое тявканье пулеметов и одиночные выстрелы – видимо, каратели добивали раненых. Потом я услыхал лай настоящих собак, встал во весь рост и дал волю ногам. Так мне удалось оторваться от погони и засесть до темноты в укромном месте. Я решил двигаться к Барсучьему камню, что расположен западнее Счастливого, так как там мы заранее назначили встречу со связным из штаба отряда и обозначили тайник, в котором могла лежать записка с указанием иного места встречи. Как бы хорошо я ни знал местность, все же в темноте дал приличный круг и только к рассвету понял, где нахожусь. Вдруг я увидел танк и прилег. Было ясно, что где-то находится часовой, и он мог заметить или услышать меня раньше, чем я его. Я лежал, а мой нос подавал голодному желудку сигналы о том, что неподалеку жарится сало. В другой обстановке я бы подумал о том, как скорее прошмыгнуть и скрыться, а тут ринулся разведывать, кто же это пирует. Пополз на запах и вскоре обнаружил следующее: в расщелине скал тлеют угли, на них аппетитно шкварчит банка, а над всем этим склонился и словно колдует фриц. Рядом расстелена скатерка со снедью, все как в чудной сказке! Чуть выше, на корявом дубке, висит автомат и прорезиненный плащ. Огляделся – поблизости никого, взбодрился и начал действовать. Через минуту выдался удобный момент, я вскочил немцу на спину, закрыл индивидуальным пакетом ему рот и всадил нож в грудь. Потом подбежал к банке, быстро наполнил рот обжигающей ароматной едой и, пока ее пережевывал, снял с убитого сапоги, подсумок с патронами и бушлат. Машинально сгреб и положил в вещмешок «скатерть-самобранку» и только начал переобуваться, как услышал шаги. Быстренько накрыл убитого плащом, схватил автомат и прижался к скале. Подошли два немца, залопотали, стали, видимо, кого-то звать. Когда один из них шагнул к трупу, я дал по любопытному очередь и тут же хотел расстрелять второго. Однако он успел отскочить за выступ и пальнуть по мне, но промахнулся. По топоту шагов, я понял, что он бежит к своим. Надо было драпать самому, да жаль было сапог, которые по виду казались новенькими и моего размера! Пришлось закончить переобувание и только потом думать об отходе. Выходить прямиком из укрытия было рискованно, я попробовал полезть вверх, опираясь ногами о противоположные стены расщелины. Это мне удавалось с трудом – сильно мешали автомат, вещмешок и бушлат. Я продвигался медленно, понимая, что если немцы увидят мою фигуру в просвете скал, то расстреляют ее как в тире. Но враг оказался куда хитрее и догадливее: немец, видимо, только отбежал, потом залег, подполз к расщелине и швырнул в нее гранату! Это я осмыслил после, когда меня вдруг подхватил горячий поток и вынес на вершину скалы, то есть, у заветной цели я оказался гораздо раньше, чем предполагал, правда, с посеченной мелкими осколками задницей. Сгоряча я этого не почувствовал, поднялся и пробежал с полкилометра, потом обнаружил кровь и нырнул в густые заросли кизила. Немного кружилась голова, а все остальное казалось мелочью. В кустах вспомнил, что во время бега дорогу мне освещала сигнальная ракета. Вероятно, по мне стреляли, потому что видел, как пули срезали ветки, но выстрелов не слышал – из-за того, что был оглушен взрывом гранаты. Я знал: каратели пошли новой облавой и наверняка пустили вперед собак, которых я боялся больше всего, поэтому, чуток передохнув, вскочил и бежал до тех пор, пока не упал в полном изнеможении. Очнулся и сразу же ощутил муки голода и жажды. Оказывается, в подсознании были зафиксированы съестные трофеи, наскоро спрятанные в вещмешок и карманы бушлата. Из свертка пахнуло свежим хлебом, коего я не видел уже много месяцев, ломтиками колбасы и сыра, а в одном из карманов бушлата немец носил бутылочку шнапса. Пара глотков огненной жидкости подняла мне настроение, остальное ушло на обработку ран. Еда показалось райской, но у меня хватило сил разделить ее на три части. После несколько дней скитаний по горам я вдруг почувствовал, что достаточно окреп, чтобы начать наступательную борьбу с фашистами, и как будто в унисон моим пожеланиям, увидел своих. Это была штабная группа нашего отряда, поджидавшая в заповедных лесах возвращения товарищей с продовольствием и боеприпасами. Но вернулся я один с горькой вестью и пустыми руками. Зато имел точные данные о местоположении карателей, и мы в ближайшие дни совершили на них дерзкий налет. Нам удалось сжечь две танкетки, уничтожить с десяток фрицев и завладеть небольшим обозом с теплой одеждой и продовольствием. С этого момента мы уже не теряли инициативы, да и немцы, видимо, почувствовав приближение Красной Армии, стали бояться нас. И хотя голод, холод и предательство были самыми коварными врагами в партизанской войне, наши люди выстояли и победили.

Александр Иванович налил в стаканы водки и предложил помянуть павших партизан. Потом все те, кого еще не свалил алкоголь, отправились на предобеденную прогулку. Верка и Антал шли рядом и вдыхали сухой запах орешника. Лес был чистым и приятным, и казалось, что все в нем специально приспособлено и приготовлено для пешей прогулки. Широкая тропинка вилась вдоль оврага, иногда приближалась к нему вплотную, и тогда слышалось мелодичное журчание лесного ручья, иногда выходила на поляну, в центре которой возвышался могучий одинокий дуб, потом снова ныряла в лес, петляла между белыми стволами буков, вдруг упиралась в серую скалу, круто поворачивала и, описав препятствие, легко бежала дальше, в бесконечное царство растительности.

Теперь, когда Антал и Верка открылись друг другу, четко обозначили взаимные чувства, оценили возможности и поняли безнадежность близости, разговор их стал более свободным и раскованным. Антал как будто читал вслух письма, которые будет писать в Крым возлюбленной, в них подробно рассказывал о своих увлечениях, описывал свою квартиру, некоторые детали своего быта, места прогулок по любимому городу Шиофоку, расположенному на южном берегу озера Балатон, дорогу на свою дачу. Потом вдруг переключал рассказ на то, как ему удавалось иногда решать неразрешимые вопросы, как в критической ситуации он продумывал свои неординарные действия, как готовился к свершению главного шага, как упреждал неудачи и как радовался победе. Верка больше молчала, лишь иногда что-то спрашивала, уточняла, смеялась. Она легко вписывалась в ситуацию и в обстоятельства, о которых говорил Антал, а воображение переносило ее в уютный городок и на берег теплого озера, оно почему-то было похоже на Феодосийский залив. И ее собеседник, чувствуя полноту восприятия своего рассказа, млел от счастья и не мог сдерживать новых всплесков эмоций…

Между тем время неумолимо двигалось вперед, и с каждой минутой все четче обозначались признаки завершения пикника: гости уже ничего не ели, в костре догорали головешки, разговоры стали вялыми, а солнце почти касалось вершин ближних гор. Антал, видимо, почувствовав реальное окончание праздника, заговорил вдруг о своих впечатлениях от путешествия по Крыму:

– Понимаешь, Верочка, я никогда не думал увидеть такие места! Здесь, на небольшом клочке земли, сосредоточено много чудес: в небо вздымаются крутые горы, бушует море, волнуются травяные степи, зеленеют кудрявые леса. Здесь бродили мамонты, зарождалась человеческая цивилизация, люди героически сражались за свою землю, отражали набеги, строили города и крепости, становились полководцами и героями, выращивали виноград и добывали камень. Здесь я встретил тебя. Поверь, ты поистине являешься украшением Крыма! Это мнение всей нашей делегации, это я читаю в глазах Александра Ивановича и тех, кто сегодня собрался у костра. Знаешь, Крым чем-то напоминает мне мою малую родину, то есть небольшое пространство в окрестностях городка Шиофок. И, хотя я родился в Капошваре, мое детство и юность прошли именно в Шиофоке. Этот городок примостился бочком, словно загорающий купальщик, к южному берегу озера Балатон. Его улицы и окрестности украшены виноградной лозой, а в ясную погоду с базальтовых холмов видна вершина горы Кёришхедь. Теплые волны Балатона так же ласковы, как волны Черного моря, а воздух мягок, пахуч и свеж. Когда он стекает с гор, что находятся на северном берегу, то приносит запах меда, жареной рыбы и белых слив, а подует с юга – запахнет вином, специями и степью. В сильный ветер с побережья поднимается мелкий песок, иногда он застилает небо, и тогда кажется что ты живешь на краю пустыни Сахары. Наш городок такой же древний, как и многие города Крыма, он возник задолго до прихода в Венгрию древних римлян, которые не могли не заметить этого райского места. Они придали городку свой вид, настроив замков, прекрасных вилл и мест для развлечения, и, конечно, приспособили его к своему образу жизни. При римлянах Шиофок процветал, а при турках служил фортом, так что и моим предкам приходилось воевать против османского ига. Не оставила в покое мой городок и прошедшая война – еще и сегодня можно увидеть ее следы на стенах старинных крепостей, в полях, и оврагах. Теперь я живу в другом месте, но в Шиофоке, на самом его краю, находится моя дача. Летом я приезжаю туда каждый выходной, а иногда и чаще, и по-прежнему наслаждаюсь видом, духом и самой землей этого чудного места. Сейчас в городе интенсивно строятся дома отдыха, санатории, лечебницы, развлекательные заведения. Наблюдая за всем этим, я немножко боюсь индустриального прессинга на нашу природу. Правда, правительство понимает, что Балатон – национальная жемчужина Венгрии и очень осторожно и разумно регулирует строительство. Думаю, индустриализации не избежать, только бы вот не перегнуть!

– А правда, что твоя дача – белый двухэтажный домик, в котором всего четыре комнаты: две внизу и две вверху, обе верхние комнаты имеют балконы, обвитые виноградной лозой, один балкон смотрит на озеро, а другой – на равнину?

– Да, правда! Неужели я уже рассказывал так подробно?

– Нет, я представила себе твою дачу именно такой.

– По-моему, подобное чувство называется телепатией, возможно, это не телепатия, а совсем иное, еще неизученное свойство людей читать не только мысли, но и видеть образы, те, что воспроизводятся в голове другого человека. Давай выпьем за телепатию! Впрочем, в нашем случае имеет место нечто особенное, думаю, прежде всего взаимное притяжение. Расскажи что-нибудь о себе, какое-нибудь событие, а я попробую воспроизвести ту обстановку, в котором оно происходило!

– Хорошо. Было это давно. Я гуляла одна, очарованная любимым временем года и тем, чем оно наполняло округу, и вдруг увидела большую толпу людей, все они смотрели в одну точку, и, казалось, не замечали ничего вокруг. Когда я проследила их взоры, то была поражена и тоже не могла оторвать взгляда от странного видения. Почти час я наблюдала за ним, пока оно не исчезло.

– Я не знаю, что видела ты, но твой рассказ сразу перенес меня в весенний сад, в нем ты наслаждалась чудным запахов цветущих яблонь. Происходило это вечером, когда еще не стемнело, и мир был залит сиреневой субстанцией. Ты шла и не ощущала собственного веса, душа твоя хотела объять этот мир и не могла этого сделать, ты любила все вокруг и одновременно желала улететь ввысь и раствориться в фиолетовых сумерках. На краю сада стояли люди, они смотрели в небо, чуть выше горизонта, где появлялись и светились ярко-красным цветом какие – то предметы. Их было несколько: пять или шесть, предметы передвигались, выстраивались в причудливые линии и фигуры, удалялись и приближались, меняли форму, которая была проста, понятна, притягательна, как красивое тело, но необъяснима. Потом они разом поднялись высоко в небо, стали тускнеть, пока не затерялись среди ярких звезд…

– Твои представления поразительно верны. Да, в период цветения садов я испытываю такую неимоверную радость, что парю над землей. Как раз перед войной у нас буйно цвела вишня. Однажды вечером, когда небо странным образом меняет цвет и все вокруг превращается в фантастическое видение, я выбежала в сад и с полчаса бабочкой порхала по нему, одновременно испытывая глубокое внутреннее счастье и легкую, беспричинную тревогу. Возвращаясь домой, я почувствовала странные перемены во всем мире – они усилили мои переживания, но я по-прежнему не понимала, что произошло. Я поспешила домой, чтобы поскорее лечь в кровать, укрыться с головой, уснуть и проснуться уже светлым утром. Возле дома стояли две или три группы людей. Увидев в одной из них соседку, я подошла и спросила, что случилось. Она не ответила, только перевела взгляд на горизонт. И вдруг мне стали ясны резкие перемены, воцарившиеся в мире: небо освещалось не заревом заходящего солнца, а отблесками больших фигур, зависших над горизонтом. Сначала они показались мне четырехугольниками, потом один из них чуточку наклонился, и явно обозначилась дуга, или полукруг, я стала наблюдать за остальными – они тоже слегка покачивались и тогда просматривались их округлые формы. Менялось и освещение: оно то усиливалось, то блекло, то было кроваво-красным, то приобретало темно-фиолетовые оттенки, то брызгало желтоватыми фонтанчиками, и в соответствии с этим менялась окраска теплого вечера. Фигур было шесть, они выстроились в ровную цепочку, которая иногда передвигалась на север, потом снова зависала, потом возвращалась в прежнее положение. Люди молчали, но вдруг тишину нарушил незнакомый голос, раздавшийся откуда-то сверху: «Это к войне!» В ответ по толпе прошел ропот, потом все затихли. А фантастические светила вдруг поднялись высоко в небо, оставив разноцветный ореол, и быстро рассеялись в бездне…

– Знаешь, Вера, я невольно думаю о том, как ты отбывала наказание в заключении.

– И что же ты видишь?

– Тебя, беременную, и твою обидчицу, задумавшую убить твоего ребенка. События происходили в грязной, вонючей камере, слева горел яркий свет – там находилась дверь. Ты спала, когда на тебя напала женщина с собачьей внешностью и стала бить в живот. От боли и ярости ты закричала пронзительным голосом, вдруг оказалась наверху и стала душить собачью курву. Ее спасли от смерти надзиратели, вбежавшие в камеру, а тебя посадили в карцер.

– Все верно! А та женщина больше походила на матерую волчицу. Давай все же выпьем за телепатию!

Они подошли к столу, налили по полному стакану вина и, не отрывая друг от друга взглядов, осушили их.

Через десять минут начались сборы, – Антал сначала загрустил, потом что-то долго говорил Владимиру. Наконец глаза его озарились радостным светом, и он шепнул Верке: «Мы приглашаем руководство завода в ресторан на прощальный ужин!» Она хотела отказаться, так как уже давно не уделяла должного внимания сыну, но не смогла. Более того, возвратившись домой, Верка позвонила своей подруге Катерине, работавшей теперь в обкоме КПСС, и попросила о встрече…

Ответный ужин был назначен в привокзальном ресторане, – наверно, хорошую рекламу своему заведению сделала официантка Маша, которая, без сомнения, понравилась гостям на пикнике и угодила его организаторам. Этот ресторан представлял собой хороший банкетный зал, посещали его в основном воспитанные и богатые люди. Вход в заведение контролировал крепкий улыбчивый швейцар, ему помогали бравые ребята из милиции, а блюда готовились и преподносились не хуже, чем в центральном ресторане Симферополя.

Войдя в зал, Верка нашла приятной и обворожительной атмосферу, царившую в нем. Продолговатый стол, за который усадили гостей, был украшен яркими осенними цветами и фруктами, и они, казалось, высекали радужные искры и огоньки из светильников, хрустальных бокалов, фарфоровой посуды и блестящих приборов. Чрезвычайно высокие потолки с чудной лепкой создавали парящий простор, на стенах висело несколько оригинальных картин, напоминавших о том, что ресторан расположен в Крыму, а белоснежные плотные шторы хорошо скрывали посетителей от посторонних глаз. В широких проходах между столиками ощущался уют за счет особенного разворота мебели и мелких аксессуаров. Обслуживали их стол две персоны: самый главный метрдотель – роскошный мужчина с благородной сединой и уже знакомая Маша, одетая в изящный форменный костюм. На столе не было никакого излишества, гостям сразу подали запеченную индейку, обложенную золотистым картофелем и зеленью, и началось вначале официальное, а затем – и непринужденное застолье.

Верка и ее возлюбленный, разумеется, сидели рядом, но говорили мало. После нескольких рюмок водки Антал вдруг перешел на таинственный шепот, говоря о тревожных брожениях в его стране, о политической нестабильности, об угрозе раскола в Венгерской партии трудящихся. Верка вспомнила некоторые газетные статьи на эту тему и поначалу встревожилась: ведь информация исходила, что называется, из первых рук! Да только ей не хотелось глубоко вникать в перипетии внутрипартийной жизни маленького государства, которое не сможет поколебать нашу страну, одержавшую десять лет назад невиданную Победу, создавшую Мировую Социалистическую Систему и успешно строящую социализм у себя дома. Она ответила на тревожный шепот собеседника озорной улыбкой, взяла его руку и крепко сжала своими сильными пальцами. Антал понял никчемность и нелепость разговора о политике, когда у них остается всего несколько часов до необозримой во времени разлуки, тоже улыбнулся и пригласил Веру Павловну на танец. Во время танца после короткой паузы Верка спросила:

– Хочешь сюрприз?

– Еще бы!

– Антал, я поняла, что мы не скоро свидимся, а потому не можем расстаться просто так. Я предлагаю рискованную встречу после ужина в доме своей подруги. Она живет на Феодосийском шоссе, то есть на окраине Симферополя, там мы смогли бы побыть два-три часа, потом подруга развезет нас по своим ночлегам… – У ее кавалера перехватило дыхание, он пошатнулся и чуть было не свалился на паркет, а Верка продолжала: – Очнись, милый! Мы ведь должны оговорить план нашего побега, встречи и расставания. За тобой придет машина, она будет запаркована на соседней от гостиницы улице, возьми вот эту схему, там я все нарисовала, записала номер автомобиля, имя водителя и, на всякий случай, адрес дома, где буду тебя ожидать. Понятно, что записку надо проглотить или сжечь, но она не должна оказаться ни в чьих руках! Не должны ничего заподозрить и твои соотечественники. Возвращаться будем по этой же схеме. Перед выходом из отеля ты скажешь дежурной, что не можешь дозвониться домой из номера, поэтому идешь на центральную АТС. Туда тебе действительно надо будет заехать и попробовать заказать телефонный разговор с Венгрией. Думаю, что это бесполезно, но у тебя появится алиби и официальная причина прийти поздно в гостиницу.

– Я шокирован, я не верю происходящему, но я сделаю все правильно, без единого промаха!

– Я знаю, что у тебя это получится, как и все у нас! Только надо очень постараться, надо сильно поверить и напрячь все свои способности. А сейчас танцы, еда и веселье!

Вечер шел своим чередом, на нем было в меру добрых пожеланий, слов благодарностей, шуток, незатейливых и острых анекдотов и даже коротких стихов. Никто, казалось, не замечал представителя спецотдела Ивана Ивановича, а он, наоборот, на сей раз более внимательно присматривался к гостям из дружественной страны, пытаясь связать поступившие сверху сигналы о брожении в рядах венгерских коммунистов с поведением обаятельных мадьяр. Когда все разошлись, Иван Иванович позвонил в гостиницу и, убедившись, что наблюдения за его подопечными и прослушивание их телефонных разговоров продолжается в заданном режиме, попросил докладывать ему немедленно о любых подозрительных действиях иностранцев. Потом стал обдумывать очередной отчет… Через полчаса ему сообщили, что Антал Балаш пытался позвонить в Будапешт, но связи не получилось, и он отправился на главпочтамт. На АТС главпочтамта подтвердили заказ на международный телефонный разговор, который не состоялся из-за отсутствия заказываемого абонента. В три часа ночи Ивана Ивановича разбудил дежуривший в гостинице агент и сообщил о только что возвратившемся с ночной прогулки мадьяре, который был в доску пьян. На вопрос, велись ли наблюдения за Анталом в городе, агент ответил отрицательно. Последнее обстоятельство расстроило отчет Ивана Ивановича, но поправить упущение он никак не мог, поэтому вложил в отчет короткую легенду о небольшой прогулке по ночному Симферополю подвыпившего иностранца, однако ничего не написал, а лишь подумал о возможном причастии к этому женщины…

А Антал действительно пришел в гостиницу пьяным от всего случившегося. После вечера в ресторане он внимательно изучил все инструкции, которые ему написала любимая, и, запомнив их, стал безошибочно действовать. Таким образом, менее чем через час открылась заветная дверь, и он оказался в жарких объятьях женщины, так сладко волновавшей его все эти дни. Но любовников ожидало куда большее счастье, радость и наслаждение, чем могло нарисовать их воображение! Два часа они не выпускали друг друга из своих объятий, не разжимали рук и не давали передышки своим страстям. Теперь эти сто двадцать минут вспыхивали самыми яркими искрами в сознании Антала и вновь и вновь ошеломляли и опьяняли и без того одурманенную его голову. Вера Павловна оказалась богиней любви, той потрясающей женщиной, которая умеет дарить чудо и превращать в высшее блаженство каждый миг. Вначале память Антала хаотично металась от одних сладких воспоминаний к другим, не в силах связать в единый дивный порыв эту краткую ночь. Раздробленные события то выплескивались в страстные диалоги, наполненные чудным смыслом и нежными словами, то воспроизводились в виде волшебных запахов и дурманящих прикосновений, то вырисовывались фантастическими красками и радужными ореолами, что освещали дивные кудри, лицо, губы, глаза. Только под утро он осознал полностью свою причастность к великому счастью, к которому его вела вся прошлая жизнь, а может, и таинственные неведомые силы…

* * *

Верка проводила гостей в Москву почти в полном соответствии с протоколом, но, придя домой, вдруг очутилась в плену странных ощущений, от которых разрыдалась обильными слезами. Вскоре она поняла, что это слезы трудного и таинственного счастья, а может, сожаления об окончании чудного праздника – настоящей награды после долгих месяцев тяжелого вдовства. Стало ясно: ее жизнь перешла в новую фазу, перекинулась в иное, неожиданное русло, в нем катятся совершенно другие, почти незнакомые доселе волны, и ответ, куда они ее вынесут, оставался пугающим и одновременно сладостным абсолютной неизвестностью. И лишь одно было ясным, прозрачным и понятным: в это течение ее занесла большая Любовь. О том, что ей предстоят неимоверные трудности, Верка догадывалась и имела представление об их масштабах, но они ее не пугали, потому что на первом месте стояла Любовь, а все остальное являлось неотъемлемой частью борьбы за нее. Краткая ночь, проведенная с Анталом, словно наградила ее особенными крыльями, которые дали ей возможность вылететь из темницы и снова ощутить себя любимой и любящей женщиной, а значит, жить полноценной жизнью.

И действительно, Верка впервые после трагического ухода Виктора стала ощущать полноту бытия. Ее все радовало: наступившая зима с переменной погодой, каждодневная работа и особенно сын, он уже хорошо читал, успешно осваивал игру на аккордеоне и часто принимал не по возрасту самостоятельные решения.

В душе она трепетно ждала вестей из Венгрии и в декабре получила первую весточку. Она пришла не по почте, а вместе с условиями контракта на поставку нового оборудования для разлива вина. Письмо было запечатано в длинный конверт, по-особенному сложено и написано каллиграфическим почерком. Антал писал рискованно открыто о своей любви, что тревожило и радовало Верку. Она запоем прочитала эти строки, потом внимательно прошлась по некоторым пояснениям к новому оборудованию и затем с тревогой начала вникать в скупые строчки на политическую тему. Улавливая многое из того, что было написано между строк, Верка поняла одно: в Венгрии люди проявляют открытое недовольство социалистическим строем. До этого она не сомневалась: СССР настолько могущественная держава, что под ее крыло стремятся все народы мира, и в ее душе давно восторжествовала гордость за свою Родину. Ее убеждение сильно окрепло под влиянием Виктора, он не был партийным, но относился к истинным патриотам. В своем прошлом Верка винила только себя, а часто, видя бедность и убожество вокруг, считала, что этому способствует немало внешних причин и, безусловно, в первую очередь происки империалистов, которые вынуждают нашу богатую страну тратить большую часть средств на укрепление своей обороноспособности. Поэтому поколебать ее веру в светлые идеалы социализма было не так-то просто. Несколько критичнее были ее взгляды на реальных членов КПСС, особенно заводских чиновников. Многие, по ее глубокому убеждению, просто порочили коммунистическую партию, и Верка не раз думала о необходимости чистки партийных рядов. Видели ли это там, в далекой Венгрии, она не знала, но, скорее всего, недовольство высказывали несознательные, такие же двуличные, ленивые и прочие недоумки, как и у них на заводе. Из коротких фраз Антала о заработках виноделов в Венгрии было ясно, что мадьяры живут лучше, чем граждане СССР. Это вносило в ее рассуждения некоторую сумятицу, и невольно приходила мысль о том, что, возможно, мадьяры бесятся с жиру. Но сердцем, которое почти никогда не ошибалось, она чувствовала глубокую тревогу.

* * *

Прошло полгода. В Веркиной жизни ничего не изменилось, она регулярно получала послания от Антала и была счастлива читать и перечитывать их. Она надеялась на чудо, которое поможет им воссоединиться, и искала всякие юридические зацепки. Но ее ожидало жуткое разочарование: оказывается, еще в 1947 году вышел Указ Президиума Верховного Совета, в соответствии с которым гражданам СССР запрещалось вступать в браки с иностранцами. Правда, она узнала и про маленькую лазейку: если все же выйти замуж за венгра, то можно уехать в Венгрию в качестве советской эмигрантки и жить в этой стране, не подвергаясь преследованиям. Верка часто задумывалась на эту тему и впадала в туман радужных грез, однако ее поджидало приземленное, можно сказать, чисто домашнее, но очень грозное испытание, которое не заглушило ее любовь, но заставило метаться и трепетать душу. Как-то, возвратившись домой, она увидела еще с порога злые глаза свекрови, и сердце ее сжалось от недоброго предчувствия. Сусанна Георгиевна молча протянула ей письмо и сказала: «Прочитай и сама ответь мне немедленно!»

Верка развернула письмо – оно было адресовано Федору Петровичу – и стала читать. С каждой строчкой тело ее будто опускалось в грязную пучину, натыкаясь то на острые зубья льда, то на раскаленные угли. Это было подробное описание ее преступлений в банде Семена с указанием мест и времени их совершения. Письмо сопровождалось смачными отступлениями и даже сценами из ее любовных похождений, жуткими домыслами, нецензурной бранью, оскорблениями, описанием ее тюремного быта, прогнозами, что рано или поздно она обчистит квартиру профессора, частыми вопросами, может ли жить с ней под одной крышей столь уважаемый человек, коммунист, заведующий кафедрой, член парткома института? В конце письма стояла приписка о том, что подобное сообщение отправлено в партийные комитеты сельхозинститута и винного завода.

Верка взглянула на тонкие губы свекрови и коротко ответила:

– Обо всем этом я рассказала Виктору, когда мы встретились, и совесть моя перед ним чиста. Я не думала, что должна говорить о своем прошлом постоянно, потому что покончила с ним навсегда и пыталась о нем забыть. В этом письме есть доля правды о неполных двух годах моих воровских похождений (за них я понесла тяжелую, заслуженную кару), но нет ни единого слова о моей жизни за последние восемь лет, а она была праведной! Я не буду ни в чем ни перед кем оправдываться и понесу свой крест сама, до конца!

Сусанна Георгиевна будто подхватила ее последние слова:

– Тебе придется действительно остаться одной, потому что я лишу тебя материнства!

– Это решать не вам! – грозно ответила Верка.

– Конечно, не мне. Но я докажу на суде, что не могу доверить бывшей воровке воспитание своего внука.

– Зачем вам это? Ведь я достойно воспитываю Колю и правда не заслуживаю вашей немилости!

– Ты не подумала о моем муже, то есть об отце Виктора. Его, заслуженного человека, исключат из партии, и из-за чего? Из-за того, что ты соблазнила моего сына, с его помощью сделала карьеру, не имея права на совместную жизнь с ним, на рождение от него детей, на жизнь в нашей семье.

– Ваш сын был счастлив со мной!

– Зато с тобой несчастны мы!

– Что же я должна была делать?

– Оставаться в своем воровском мире!

– Но это была ошибка молодости, я отсидела за нее в тюрьме, потеряла… – Верка хотела сказать – сына, но вовремя передумала, – юные годы и любовь родных и близких!

– Хороша штучка! Давай представим: какую судьбу готовишь ты своему сыну? Ты уверена, что завтра ему не расскажут о том, кто его мать, такие же «доброжелатели», как автор этого письма? Ты уверена, что об этом не узнают дети в школе и не станут травмировать твоего сына всякими дразнилками, а может, и более серьезными упреками? Ты уверена, что о твоем прошлом не узнают учителя, пионервожатые, комсомольцы? А как ты представляешь профессиональный рост сына, когда его не примут в комсомол, в партию, наконец? Нет, милая, твое прошлое слишком гадко, чтобы оно не смердело на многие километры вокруг! А имеешь ли ты представление о том, какая участь ждет главного технолога крупного винзавода, когда партийному руководству придется разбираться в его воровском прошлом? В лучшем случае тебя уволят по собственному желанию, но не исключено, что ты получишь «волчий билет» и от безденежья начнешь подумывать о прошлой профессии? И снова все тот же вопрос: а что ты будешь делать с сыном? Как видишь, его лучше усыновить нам, порядочным людям. Может, это неправильно с точки зрения, скажем, биологических корней, но правильно со всех других точек зрения, и нам с отцом надо упредить события: самим отказаться от тебя и забрать внука…

Верка слушала эту хорошо продуманную обвинительную речь, не верила своим ушам и едва сдерживала закипающую злость. Потеряв, наконец, самообладание от бесконечных хлестких, словно розги, слов, не отдавая себе отчета, она вдруг резко усадила Сусанну Георгиевну на диван, сдавила сильными руками ее плечи, развернула к себе и воскликнула: «Прекратите!

Прекратите немедленно! Я не заслуживаю ваших обвинений!» – затем отпустила побледневшую свекровь и вышла в свою комнату.

Оставшись одна, Верка стала лихорадочно перебирать в памяти своих «доброжелателей» и очень быстро вычислила «Волчицу». Конечно, это было дело ее рук! Верка даже почувствовала боль, когда та гадюка внезапно набросилась на нее и саданула в живот своей тяжелой ногой. Потом вспомнилась почти лобовая встреча на вокзале и ее мимолетная тень на похоронах Виктора. Да, все это происходило не случайно: «Волчица» долго выслеживала свою жертву и вот вновь нанесла свой жуткий удар. Упредить подобное нападение или защититься от слежки Верка не могла, да и не представляла себе, что такое может случиться, потому что, прежде всего, подспудно верила: если она изменилась в душе, то ей нечего бояться. Но, пожалуй, главным щитом, который надежно прикрывал ее от стрел из прошлой жизни, был Виктор. И только сейчас Верка осознала, насколько тщательно «Волчица» подготавливала свою месть за крах банды «Смурого», за свое заключение, за свою волчью жизнь…

Вскоре Верку вызвали на беседу в партком завода. Василий Миронович не стал искать легких слов и сказал:

– На вас, Вера Павловна, пришла анонимка, и я против своей воли обязан дать ей ход. Но, прежде всего, мне хотелось бы побеседовать с вами.

– Я готова, – спокойно ответила Верка.

– Я просмотрел ваше личное дело, запросил дополнительные материалы, и у меня сложилось впечатление, что тот, кто писал, неплохо вас знает. Более того, вы отбывали наказание по очень плохому, мягко говоря, делу, хотя были втянуты в него насильно матерым бандитом. Правда ли, что вы участвовали в ограблении с убийством?

– Правда, только про убийство я узнала гораздо позже.

– И отцом вашего сына, рожденного в тюрьме, являлся расстрелянный бандит по кличке Стенька Разин?

– Да, сын давно умер, и мне больно об этом вспоминать до сих пор.

– Простите, Вера Павловна, и спасибо за откровенность. Мне жаль, что я ничем не могу вам помочь. Могу только дать совет: поскорее уходите с завода. Конечно, я постараюсь после вашего ухода спустить дело на «тормозах». Криминальное преследование вам не грозит: вы за него понесли наказание, а вот оставаться главным технологом завода вам практически нельзя. Напоследок должен сказать, что такого специалиста, как вы, нам вряд ли удастся найти. Прощайте…

Верка не стала медлить и в этот же день подала заявление с просьбой уволить ее с работы по собственному желанию. Она не решилась зайти в кабинет к директору и попросила секретаршу отнести ему заявление на подпись. Та недоуменно посмотрела на главного технолога, которая по десять раз в день свободно забегала в директорский кабинет, хотела что-то сказать, но, видимо, не решилась, молча взяла листок и исчезла за коричневой дверью. Вскоре она вышла совершенно обескураженная и со слезами на глазах возвратила подписанный документ.

За делами, связанными с увольнением, Верка не заметила, как прошел день, и лишь к вечеру почувствовала тягостную тоску. Она пришла домой совершенно разбитая, но собралась с силами и позвонила Катерине. Та все поняла и быстро приехала к Верке домой.

Она подумала, что подругу уволили из-за недавних событий, связанных с венгром, и поэтому была крайне удивлена, что причина кроется в ее прошлом. Верке пришлось долго и обстоятельно рассказывать о своей послевоенной жизни, об анонимках, о разговоре с парторгом. Под конец она уловила в Катиных глазах укор и стала волноваться, путаться и даже сожалеть о своем признании, только добрая подруга тихо произнесла:

– Верочка, я понимаю, что раньше ты не могла со мной говорить об этом, но, согласись, мы могли бы кое-что упредить.

– Не уверена, – ответила Верка.

– Может, ты и права, – мягко сказала Катя.

– Мне сейчас надо уйти от свекрови.

– А как же Коленька? Ведь они так привязаны друг к другу?

– Сусанна Георгиевна вообще намерена лишить меня материнства на том основании, будто я скрыла от них свое прошлое, пригрелась под их крылом и теперь мечтаю лишь об одном: как бы обокрасть своих благодетелей. Но, главное, она боится, что контакт со мной отрицательно скажется на карьере и репутации ее мужа и на будущем ее внука, поэтому намерена расправиться со мной через суд.

– Виктор знал?

– Да, не рассказав всего, я бы никогда не вышла за него замуж!

– В принципе, ты права, и, если уйдешь, ей будет труднее осуществить свой замысел. Надо только защититься от возможных провокаций с ее стороны. Поэтому переходите скорее ко мне! И, думаю, тебе надо составить подробный список вещей, которые возьмешь с собой.

– Знаешь, когда был жив Виктор, мне казалось, что я защищена от своего прошлого: казалось, было достаточно покончить с ним в душе, чтобы о нем можно было забыть. Но, как видишь, я живу совершенно иной жизнью, а прошлое тянется за мной и в настоящее и в будущее.

– Может, я не должна так говорить, но, думаю, не прошлое тянется за тобой, а его искусственно подтягивают к тебе другие люди. И даже не свекровь (она тоже жертва), а какая-то непонятная мне, партийному работнику, идеология. Но, по большому счету, дело даже не в партии, а в свойствах определенных групп людей, которые всегда выискивают в своих рядах чужаков: одним не могут простить их дворянское происхождение, других, наоборот, отвергают за их холопство, третьих держат на коротком поводке просто за то, что они рыжие. Похоже, это – некая деталь нашего бытия, защитный механизм каждого сообщества живых существ. Правда, нам сейчас от этого не легче! А жить я предлагаю вам у меня. Насчет новой работы надо подумать. На днях я буду в областной библиотеке, могу поговорить о твоем трудоустройстве, скажем, в сельскохозяйственном отделе.

– Меня снова зовет бабушка Варя, она предлагала перейти к ней еще в мае, когда Лена получила квартиру. Но твое предложение сейчас мне ближе по душе. Прости, я даже не спросила, как твой Андрей.

– Ушел к первой жене, пьет беспробудно, я подала на развод. У меня никогда не было настоящего женского счастья. В этом я тебе завидую.

– Я тебя обожаю и завидую твоей великой доброте.

– Завтра я подготовлю для вас две комнаты. В понедельник постараюсь встретиться с адвокатом и, если она согласится, пришлю ее к тебе. Мне пора.

Немного погрустив в одиночестве, Верка почему-то вспомнила Донбасс и подумала, что ей сейчас больше всего не хватает родительского дома, где всегда можно найти укрытие от бурь и гроз. Ей представился одноклассник Паша, от него мать до сих пор передавала в письмах приветы. Павел Егорович теперь работал главным инженером на шахте, вел холостяцкий образ жизни и, по слухам, метил на должность управляющего трестом. Верке стало смешно, когда представила себе, как она явится к нему в гости и скажет: «Ну вот, Павлик, я погуляла по свету, а теперь вспомнила про тебя и решила прибиться к твоей славе!» Потом подумала про Антала, и воображение увело ее из Донбасса в теплую Венгрию, откуда по-прежнему приходили через заводскую корреспонденцию волнующие письма. Правда, теперь, после ухода с завода, она не знала, будут ли доходить их письма по официальной почте, но эта проблема все же казалась ей не такой уж неразрешимой на фоне предстоящих перемен и связанных с этим забот.

Теперь все дни проходили в сборах, в упаковке вещей, в составлении их списка для Сусанны Георгиевны. Верка работала до полного изнеможения и как-то заснула над тюками. Ей приснилось, будто они с Коленькой уже закончили сборы и приехали в Донбасс. Ее мама (теперь уже бабушка Поля) отвела им самую большую комнату с двумя широкими окнами, выходящими в любимый сад, и от этого пела и радовалась душа. Сына решили определить в ту же школу, где училась Верка, а сама она стала работать ламповщицей на шахте у Павлика. Они часто встречались, и эти встречи закончились сватовством. Верка поняла, что все ее помыслы о замужестве с иностранцем – полный бред, и дала Павлику согласие.

Вскоре они пошли в загс, где им назначили регистрацию брака ровно через месяц. Верка обрадовалась, что, наконец, обрела покой, и с нетерпением ждала окончания испытательного срока. Павлик приходил к ней домой, и все говорил и говорил о своей долгой любви к ней. Он клялся, что теперь никогда и никуда ее не отпустит, будет любить их сына, а саму ее – носить на руках, каждый день дарить цветы, новые наряды. Потом вдруг перестал ее навещать и вместо этого прислал письмо, точь-в-точь такое, как показывала Сусанна Георгиевна. К нему прилагалась коротенькая записка: «Вера, после этого я не смогу на тебе жениться, не потому, что не люблю тебя, а потому, что мне нельзя будет оставаться на прежней должности, не говоря уже о росте по службе. Прощай. Павлик». Верка поняла, что ее загнали так глубоко в землю, что уже нет никакого выхода, и решила покончить со всем этим раз и навсегда. Она забежала в ламповую, нашла плавиковую кислоту и выпила ее залпом, словно водку. Тут же начались страшные муки, она кричала от боли и удушья, выхаркивала куски окровавленных легких, металась по мокрой простыне, хрипела и ругала советские законы, проклинала Павлика. Через некоторое время боли утихли, сознание ее погрузилась в забытье, но вскоре она очнулась от холода и мерзкого запаха. Верка открыла глаза, – взор ее уперся в обшарпанный потолок, освещенный тусклой лампочкой. Потом ладонь нащупала жесткое ледяное ложе и краешек простыни, сползшей с холодного тела. Она хотела укрыться, оперлась о локоть и подняла было руку, но локоть провалился в какое-то скользкое отверстие, а кисть упала на глыбу льда. Верку охватил ужас: ее, живую, бросили в ледяной морг, где тело вот-вот окоченеет и покроется инеем. Теперь стала ясна причина отвратительного смрада – это был трупный запах, и назначение скользкого отверстия – в него стекала кровь и прочая жидкость из вскрываемых трупов. Верка взвизгнула от ужаса: сейчас придет патологоанатом и начнет резать ее живьем. Заскрежетал замок, послышались шаги, к ней подошло несколько человек. Она узнала соседского мальчика Сережу, ставшего теперь взрослым мужчиной, и двоюродную сестру Аллу. Остальные были незнакомы. Ей хотелось сказать, чтобы не давали врачам ее резать, но не было сил. Тем временем под команду незнакомой женщины ее перевернули на живот, подстелили простынь, снова положили на спину и понесли вперед ногами к выходу. Когда пахнуло свежим воздухом, Верка пошевелила языком, только слова не произносились, тогда она раскрыла ладонь и сделала несколько движений, которых, к сожалению, никто не заметил. Из разговоров окружавших ее людей она поняла, что ее везут домой, чтобы искупать и похоронить. Мама сама взялась купать дочь в большущем корыте. Верка чувствовала, как под воздействием горячей воды ее тело постепенно оживает, как наливается теплой кровью сердце, как легчают веки и раскрываются глаза, и вот уже показались знакомые очертания комнаты, заплаканное лицо матери и странные голые коленки какого-то юноши. Она улыбнулась, протянула руку и легонько сдавила мамино предплечье, чтобы подать знак, что ее Верка-проказница жива. Мать, увидев раскрытые, улыбающиеся глаза покойницы, отскочила от корыта, испустила дикий вопль и грохнулась на пол. Кто-то вызвал милицию, Верку скрутили сильные ребята, откуда-то появился врач и спокойно уколол ей в вену керосин. Она проснулась в холодном поту, перепуганная, подавленная и разбитая, и полчаса не могла прийти в себя.

Дня через два после кошмарного сна пришла повестка в суд. К ней прилагалось заявление Сусанны Георгиевны с перечнем Веркиных грехов, скопированных с анонимного письма, и подробным списком других отрицательных качеств. Особенный упор делался на ее грубость, склонность к воровству, тюремному жаргону. Весьма лживо выглядела версия о проникновении гражданки Подгаецкой в их семью путем обольщения и обмана Виктора и совсем неубедительно говорилось о неприемлемости воспитания бывшей воровкой своего сына, будущего строителя коммунизма. Свекровь не забыла упомянуть случай в Ялте, когда мать оставила ребенка в бушующем море, где он чуть было не погиб. Завершалось заявление просьбой лишить гражданку Подгаецкую материнства.

В первую минуту Верка по-настоящему сникла – в памяти всплыли подробности допросов, угрозы следователей, тяжкие заседания судов, жуткое время ожидания приговора, пересылка по этапу. Но, прочитав заявление во второй раз, она смогла чуточку приподняться над всем этим, а вникнув глубже в суть, и вовсе оторвалась в какое-то эфирное поднебесье, находящееся гораздо выше земных судилищ.

Первое судебное заседание было назначено на пятое июля, значит, еще было время поработать с адвокатом по имени Ада, миловидно, щупленькой женщиной, больше похожей на школьницу подросткового возраста, чем на надежного защитника. Однако при их беседе в хрупкой девочке обнаружилась железная логика, великолепное знание законов, хорошая память и особый настрой, который исключал поражение. По просьбе Ады Верка подготовила подробную записку о своем знакомстве с Виктором, приложила к ней два письма, полученные от мужа из «Восхода», когда он был там в командировке, сделала копию своих отзывов на рукописный вариант его монографии и справок о состоянии здоровья и успеваемости сына. Получив нужные бумаги, Ада попросила день на их изучение. После второй встречи с ней и беседы в течение трех часов Верка окончательно поверила в своего защитника, хотя не перестала волноваться и переживать.

И все же первое заседание они проиграли. И не потому, что не были подготовлены или сделали что-то не так. Нет, просто доводы Аделаиды Александровны никто не воспринимал, они рассыпались, словно зерна по асфальту, не оставляя никаких следов. Напротив, доводы истца, адвокат которого твердил о черном прошлом гражданки Подгаецкой, судья воспринимал как веские доказательства ее вины. Он сам повторил несколько раз о нарушении ею положения о паспортах – в соответствии с ним обвиняемая не имела права прописываться в большом городе, о каких-то махинациях и лжи, к которым она прибегла для обольщения порядочного человека с целью входа в его семью, о ее дурном влиянии на ребенка.

Второе заседание прошло в том же духе, правда, обвинитель принял во внимание доводы Веркиного адвоката о том, что согласно «Положению о паспортах» ограничения в прописке граждан, освободившихся из заключения, касались лишь Москвы, Ленинграда и столиц Союзных Республик, что, однако, не внесло оптимизма в торжество справедливости.

Третье заседание началось, как и два предыдущих. Минут через двадцать в секретариат принесли записку, прочитав ее, судья сначала объявил перерыв, а потом вовсе отложил заседание на неизвестный срок. Ада удалилась вместе с судьей и, вернувшись, заговорщицки поведала, что в судьбу Веры Павловны вмешались Небесные силы.

Вечером Верка упаковала последние вещи и на следующий день намеревалась уходить на новую квартиру. Лишь присела отдохнуть, как раздался телефонный звонок. Знакомый, но неопознанный мужской голос попросил о встрече по важному делу и предложил ей завтра в девять утра быть у памятника Ленину в привокзальном сквере. Она согласилась и в назначенное время подошла к памятнику. Около него стоял широкоплечий мужчина, в котором Верка сразу узнала Семена. От неожиданности она замерла, а когда очнулась, то ощутила на своем локте горячую ладонь и услышала такие слова:

– Не бойся, я не атаман воровской шайки и не собираюсь приглашать тебя в банду, но мне надо сообщить тебе что-то очень важное. Я не намерен ходить вокруг да около и скажу сразу: тебя хотят послать с особым заданием в одну из стран народной демократии. Я – работник спецслужбы, и мне поручено с тобою переговорить. Надеюсь, ты не потребуешь от меня удостоверение?

Верка пришла в себя и ответила:

– Тебя же расстреляли!?

– Как видишь, нет.

– А что же случилось?

– Потом расскажу. Хотя в двух словах можно обрисовать мою историю так. Взамен расстрела меня, как опытного разведчика, взяли на службу в НКВД и тут же послали на задание без шансов вернуться живым. Я вернулся, потом ходил еще несколько раз, показал себя с хорошей стороны и вот дослужился до полковника особого отдела.

– Это ты спас моего сына в Ялте?

– Да. Я был в отпуске и случайно увидел тебя.

– И ты знаешь мое теперешнее положение?

– Знаю и хочу тебя вывести из него без потерь.

– Как?

– Мне известно о твоей любви к венгру по имени Антал.

– А я думала, об этом знаем только мы!

– Не будь наивной.

– Хорошо, предположим, я согласна поехать в Венгрию. Как я туда поеду? Что я там должна делать, я ведь не знаю ни страны, ни языка?

– Об этом с тобой будут говорить другие!

– Я поеду с сыном?

– Думаю, ему лучше остаться с бабушкой!

– Как? Она ведь подала на меня в суд!

– Предполагаю, что свекровь изменит свое решение. Сейчас тебе надо вернуться домой, а потом – на прежнюю работу. Подумай денек-другой и позвони вот по этому телефону. Отвечу не я, но ты представься и попроси выписать пропуск. Тебе все объяснят и расскажут. До встречи.

На следующий день Верка позвонила по указанному телефону. Ей вежливо ответили и предложили прийти после обеда в здание, что стоит рядом с обкомом партии, в кабинет № 40. При себе иметь паспорт.

В указанном кабинете ее встретила пожилая женщина, взяла паспорт и вскоре вернулась с пропуском. Затем проводила к машине, которая доставила Верку в другое здание, расположенное на улице Кирова. Там потребовали паспорт и пропуск и, после долгого изучения документов, представили человеку в штатском. Товарищ предложил Верке сесть напротив своего стола и сразу начал, как ей показалось, с главного:

– Сейчас, уважаемая Вера Павловна, в Венгрии поднимает голову контрреволюция. Нам нужно знать настроение молодежи, интеллигенции, мелких предпринимателей, инженеров, домохозяек… Ваш коллега и друг господин Антал Балаш не является активным членом Венгерской партии трудящихся, но имеет хорошие отношения с секретарем одной из мелкобуржуазных партий, дружен с лидерами молодежных организаций, пользуется авторитетом на своем предприятии и наверняка знает настроение людей. Мы командируем вас в качестве советского консультанта-технолога на винный завод, который входит в хозяйство Балаша. Там вам предстоит изучать современные технологии виноделия и попутно собирать информацию. Более подробные инструкции получите после оформления заграничного паспорта и визы. До свидания!

Верку смутило то, что чиновник не назвал себя, не стал даже спрашивать, согласна ли она на выполнение задания и куда ей теперь обращаться. Выйдя от него, она попала в «объятья» сухопарого, седого мужчины, который повел ее по узкому коридору в свой кабинет, усадил, раскрыл большой талмуд и начал задавать вопросы, записывать, переспрашивать, снова записывать. Это было похоже на допрос в вежливой форме, хотя она понимала, что обязана пройти через бюрократическое горнило. Так началась ее новая работа.

Первым делом Верка просмотрела газеты за последние месяцы и прочитала все, что пишут о Венгрии. Писали много, противоречиво и в основном о политике. Больше всего фигурировали имена Имре Надя, Матияша Ракоши, Эрне Герё, Михайя Фаркаши, Яноша Кадара. Среди последних событий особо выделялся июльский пленум Центрального Руководства Венгерской партии трудящихся, на котором Ракоши обвиняли чуть ли не в культе личности, по крайней мере, ему приписывались серьезные перегибы в руководстве ВПТ. Но из прочитанного материала нельзя было представить, что же на самом деле происходит в венгерском обществе. А это больше всего волновало Верку.

На следующей неделе ей позвонил с прежней работы сам Александр Иванович и сказал, что ждет не дождется, когда она вновь появится в своем кабинете. Верка обещала прийти в этот же день и действительно пришла. Она заранее написала заявление о приеме на работу, однако директор его порвал и попросил написать заявление на отпуск с момента ее увольнения. Так, без потерь, она была восстановлена в прежней должности.

Вторым человеком, пожелавшим с ней встретиться, был парторг – ему надо было писать характеристику на главного технолога, и он, может, впервые в своей партийной деятельности согласовывал ее с характеризуемым, да еще беспартийным. Разговор вначале не клеился: оба понимали, что и тогда, и сейчас Василий Миронович делал свои шаги под давлением сверху, и хотя действовать по-другому было практически невозможно, тяжелый осадок не проходил. Верка попыталась разрядить атмосферу разговором о работе, но они все же начали осторожно говорить об идеологии, что неизбежно привело их в тупик: надо было или до конца откровенничать, или говорить недоговаривая. Парторгу явно не хотелось находиться в дурацком положении, но он не мог ничего придумать, что вывело бы их из этого круга.

Верка вдруг неожиданно спросила:

– Может, мне подать заявление о приеме в КПСС?

– Это можно будет сделать после вашего возвращения из командировки.

– А если я не вернусь?

– Ну, о чем вы говорите! Вас посылают в Венгрию всего на три месяца, за это время, по сути, ничего не изменится.

– Как знать?

– Я всегда был за то, чтобы принять вас в партию, для чего готов и сейчас дать вам рекомендацию. Просто не все от меня зависит. Мне думается, нам, коммунистам, пора немного скорректировать нормы партийной жизни, скажем, обязательного рассмотрения анонимных писем. Это все тянется со сталинских времен, когда в моде были доносы. Сейчас ситуация изменилась, и нам бы опережать время, а не жить привычками прошлых лет.

– А как вы оцениваете политическую обстановку в Венгрии? Что происходит в стране на самом деле? Может, там скопилось еще больше неувязок, чем у нас, и они будоражат общество?

– По официальным источникам, в Венгрии поднимает голову контрреволюция. А между газетных строк угадывается то, о чем вы только что сказали: скорее всего, запутался клубок экономических противоречий и, само собой разумеется, политической борьбы. Этим пользуется Запад, подстрекает контрреволюционные силы – рядом и Австрия, и Западная Германия…

– Значит, мне предстоит работать в условиях этих противоречий?

– Конечно, но виноградарство и виноделие в Венгрии всегда процветало, в этой сфере дела обстоят лучше.

– Я бы так не сказала: где-то мне попадался материал о серьезном ущемлении венгерских крестьян.

– Бедный крестьянин почти всегда становится жертвой политических пертурбаций. Но там винодельческое производство – почти промышленный сектор, в нем трудится более зажиточный класс…

Потом беседа перешла в русло ее семейных отношений – Верке стало скучно, и она намекнула на окончание аудиенции. Парторг все понял и попрощался.

Следующий разговор состоялся дома с Сусанной Георгиевной. Верка начала его сама и вскоре убедилась: со свекровью кто-то хорошенько побеседовал, и она знает о предстоящей командировке невестки. А потому женщины не стали обсуждать Веркино право на материнство, зато хорошенько поговорили о Коленьке. Так решилась проблема с сыном.

Оформление заграничного паспорта и других документов потребовало не так уж много времени. К сентябрю все было готово, и, как и обещал неизвестный чиновник, ее вызвали на инструктаж. Потом последовало приглашение в областной комитет партии, потом – в Москву, в ЦК КПСС. В конце сентября ей выдали записочку, с которой она пошла в агентство «Интурист» и купила билет на поезд до Будапешта.

Заводчане намекнули главному технологу на сабантуй по случаю отъезда в загранкомандировку, но Верка никак не откликнулась на это предложение, наверно, в душе еще не перегорела горечь вынужденного увольнения. Вечером она встретилась с Катей, и та поддержала ее нежелание праздновать отъезд. Ах, какая же это была чуткая, умная и преданная подруга! Женщины проговорили всю ночь, пожалуй, затронув все грани своей жизни.

* * *

В канун отъезда позвонил Семен, извинился за навязчивость и, как и в первый раз, предложил встретиться, но уже не на улице, а в привокзальном ресторане. Это настроило Верку на противоречивые воспоминания. Едва они сели за столик, как все пришло в норму: перед ней сидел друг, не только спасший Коленьку в бушующем море, но и вытащивший ее из мерзкого болота. Верка, словно извиняясь за свои первоначальные чувства, начала разговор первой:

– Семен, я знаю: ты можешь действительно сделать многое, но меня не оставляет в покое: как все же тебе удалось не только выжить, но и найти свою нишу в этой жизни? Я думала, что Победа сыграла с тобой злую шутку до конца твоих дней.

– Пожалуй, в этом нет ничего особенного. Меня спасли моя профессия разведчика и везение: ко времени нашего ареста правоохранительные органы уже год безуспешно разыскивали похищенное оружие. Произошло это в одном из южных городов. Преступники совершили дерзкое нападение на клуб ДОСААФ, где хранились десятки наганов и тысячи патронов. Сторожа зверски убили, а оружие и боеприпасы бесследно исчезли. Когда меня взяли в оборот по этому делу, я, конечно, легко доказал свою непричастность и на радостях предложил следователю сотрудничество. Мурыжили меня очень долго, но, видимо, сверху оказывали сильное давление на закрытие дела, и моя помощь вселяла некоторые надежды. Примерно через неделю меня вызывают на очередной допрос и посвящают в план. В общем, как нетрудно догадаться, мне надо было внедриться в одну преступную группу, действующую в Ростове-на-Дону. Ребята там подобрались крепкие, умные, хитрые и осторожные, занимались они не воровством, а контрабандой. Имелись сведения, что «ростовчане» готовили группу для перевозки за рубеж крупной партии драгоценностей, и им как раз требовалось малогабаритное оружие.

– Это чем-то напоминает мое нынешнее положение.

– Та ситуация подсказала мне, как тебе помочь, когда на тебя оскалилось твое прошлое.

– Тогда давай более откровенно: ты следил за мной все эти годы?

– Подумай сама: у нас был сын, я искренне любил тебя и хотел, чтобы ты была счастлива. Поэтому, как только мои дела пошли в гору, я отыскал тебя и, убедившись, что ты…

– Чтобы охранять?

– Наверно…

– Где твой дом?

– В Москве. Здесь я по другим делам. Но о тебе, как догадываешься, узнал не случайно.

– А в Ялте?

– Я увидел тебя в Мисхоре совершенно неожиданно, когда отдыхал там с семьей, хотя в день шторма было какое-то мистическое предчувствие, заставившее меня прийти к Русалке.

– У тебя есть дети?

– Трое сыновей.

– А жена? То есть кто она?

– Сотрудница нашего ведомства.

– Она знает… нашу историю?

– Немного.

– Я твой должник на всю жизнь!

– А я – твой!

– Как ты нашел похищенные наганы?

– Никак! Просто я пошел на их поиски совершенно иным путем, чем предлагали оперативники: попробовал внедриться не в ростовскую группу, а к контрабандистам, действующим на границе, их наверняка должны были привлечь «ростовчане». По скудным сведениям, «покупатель» находился где-то на востоке Турции, из чего я сделал вывод о том, что «продавцы» намерены переходить границу в районе старинного городка Ахалцихе, что в Грузии. Местные коллеги помогли мне выйти на проводников, то есть на контрабандистов, и я начал с ними работать. Шесть раз переходил границу, таскал на спине вьюки с контрабандным товаром, десятки раз попадал под пули пограничников, спасал раненых, досконально изучил тропы и мог ходить по ним с закрытыми глазами. От проводников я узнал много полезного, но они долго не посвящали меня в главное: я никогда не знал ни времени, ни места перехода границы, поэтому каждый новый поход за кордон бывал для меня неожиданным. И все же постепенно они стали мне больше доверять, потом поручили водить через границу группы и небольшие караваны и, наконец, стали раскрывать планы действий… Моя тактика оказалась верной, потому что Гурам (так звали закордонного «хозяина») убивал каждого новичка, который доставлял ему товар из СССР, да и «ростовчане» не подпускали к себе посторонних. Одним словом, мне удалось узнать время подхода к границе ростовской банды и послать связного для сообщения своим. Через неделю всех их взяли с поличным, обезвредив, таким образом, опасную группу преступников и возвратив стране большое количество драгоценностей. Правда, выяснилось, что к похищению наганов они никакого отношения не имели, но к этому времени один украденный ствол выстрелил в Курской области, и милиция быстро вышла на след стрелявших. Ими оказались двое братьев, занимавшихся мелким грабежом. Оружие они похитили из жадности, а сторожа убили по глупости…

– Одного этого подвига должно было хватить на твое полное оправдание и принятие тебя снова в разведчики.

– Нет, мало! К тому же это была только первая часть операции. Тебе нетрудно догадаться: работа по взятию «ростовчан» не являлась для меня новинкой, и на ней я, по сути, только восстановил свои боевые навыки. А вот следующий шаг, связанный с пленением Гурама, можно назвать высшим пилотажем диверсанта. Представь, что за полтора года подготовки мне пришлось освоить два языка: грузинский и турецкий, да еще поднатореть в азербайджанском. И это не все. Я изучал Библию и Коран, вникал в историю Востока, вжился в нравы и обычаи восточных турок, проникся их философией, даже научился готовить азиатские блюда! Я уже не говорю о том, что мне пришлось одновременно растить и обучать свою группу и познать премудрости контрабанды. Освоив все это и изучив заочно хоромы Гурама как свои пять пальцев, я выполнил задание на «отлично», к сожалению, потеряв лучшего парня. Потом были другие испытания, но рассказывать о них не стоит. Давай лучше поговорим о твоем сыне. Мне кажется, в нем что-то есть от меня…

Верке не хотелось затрагивать эту тему, и она незаметно перевела беседу на сыновей Семена, о которых он говорил сдержанно, но своей любви к ним скрыть не мог, что позволило закончить их встречу на дружественной нотке.

А вот расставание со своим сыном было очень тяжелым. Верка долго убеждала себя, что ее отъезд равен уходу на работу, что она лишь задержится чуточку дольше положенного срока, а потом вернется и все будет по-старому, но это никак не действовало: слезы подступали к горлу, и ей с трудом приходилось их сдерживать. Выручил Коленька: он сказал, что хочет поиграть в бабушкиной комнате, поцеловал маму и убежал, не дожидаясь ее реакции. Верка поняла это как жест мальчика, который хочет выглядеть благородным мужчиной, и села в поданную машину.

Она смутно помнила, как доехала до столицы, не оставил заметного следа в ее памяти и короткий ночлег в тесном гостиничном номере, зато началась совершенно иная жизнь, когда оказалась одна в двухместном купе поезда «Москва – Будапешт». Здесь все было необычным, чистеньким, аккуратненьким, уютным, удобным. Проводником оказался пожилой венгр, говоривший по-русски почти без акцента (Верка уловила в его произношении некоторые отклонения, схожие с теми, что она слышала у своих венгерских гостей). Сначала он рассказал наизусть памятку для пассажиров международного поезда, потом показал, где находится постельное белье, объяснил, как пройти в ресторан, и предложил свои услуги по доставке чая, вина и закусок в ее купе.

Часть 2

К утру Верка уже мчала по Украине, которая вначале казалась очень знакомой и родной, но постепенно эта страна все больше и больше отличалась от Донбасса. Верке не терпелось увидеть Киев, в нем она еще не бывала, но любила город заочно. Ее мама в молодости жила в Киеве и много рассказывала детям о чудной красоте «матери городов русских», о его широких улицах, церквях, соборах и монастырях, о подземных лабиринтах, о красавце Днепре и о своей счастливой юности. Поезд стоял в Киеве очень долго, и Верка отправилась на прогулку. Она сразу узнала Владимирский собор, который располагался на возвышенности и хорошо был виден с вокзала, и пешком пошла в его направлении, рассматривая с умилением дома, вдыхая особый воздух, пахнущий булочной и осенней рекой, слушая милую украинскую речь и едва сдерживая трепет своего сердца. Кое-где еще сохранились следы бомбежек, кое-где еще остались пристроенные к большим домам времянки, но война не выжгла и не выветрила благодатный дух, исходивший из каждого камня старинного города. Владимирский собор поразил Верку красотой и величием, она не удержалась и вошла внутрь, – душа ее прониклась священной верой в Бога, который проникновенно смотрел с огромных икон, фресок, иконостаса и маленьких иконок. Народу было немного, Верка купила свечу, поставила ее туда, куда повелело ей сердце, и почувствовала, как всю ее наполняет необъяснимая, неземная благодать. Выйдя из собора, она прошла еще несколько кварталов и знакомым путем возвратилась на вокзал.

В поезд она села с праздничным настроением. Проводник заходил к ней в купе несколько раз, приносил пирожное и чай (от вина она отказалась) и сказал, что до самого Будапешта к ней никто не подсядет. Это обрадовало Верку, и она заговорила с венгром, для начала представившись и спросив, где находится город Шиофок. Проводник охотно ответил, что зовут его Милошем, а интересующий ее город лежит в центре Венгрии, славится своей древней историей, виноградниками и хорошими местами для отдыха. Верка призналась, что она – винодел и едет в Венгрию как специалист осваивать новые технологии производства вина. Это внесло теплую искру в их общение, в глазах Милоша исчезла настороженность, в словах появились нотки восхищения. Конечно, он прежде всего наговорил Верке с десяток комплиментов и заверил, что Венгрия примет ее с распростертыми объятьями. Потом спросил с загадочной улыбкой:

– А почему винодел Вера не пьет вина?

– Пью, но сегодня просто не хочу.

– Понимаю. Я, например, не употребляю спиртное на работе, хотя бывает искушение надрызгаться.

– Я от таких порывов далека. Мне нравится дегустировать вина, это, в отличие от вас, я обязана делать на работе. Наверно, минуты алкогольного искушения появляются у вас от неприятных пассажиров?

– В нашем деле пассажир всегда прав! Но действительно бывает: попадется такой зануда, что хоть убегай куда глаза глядят. А водочкой хочется иногда залить, как это говорят у русских, тоску, печаль, дурное настроение. Но с такой пассажиркой, как вы, приятно посидеть даже без выпивки.

– Спасибо. Жизнь сложна и разнообразна, в ней полно хороших и неприятных неожиданностей, но я убедилась в том, что вином можно смягчить горе только один раз. Дальше начинает развиваться худшая ситуация.

– Вы – мудрая женщина!

– У меня по этой части большой жизненный опыт.

– Вы замужем?

– Вдова.

– Такая женщина, как вы, не может долго оставаться в одиночестве.

– У меня есть друг, но в силу некоторых обстоятельств мы не можем воссоединиться.

– Вы так доверчивы!

– Это не лучший, но надежный способ самозащиты.

– Тогда и я буду с вами доверительным: вы не боитесь ехать в Венгрию?

– Нет, потому что не знаю истинного положения вещей.

– У нас сейчас очень неспокойно. Многие люди выражают недовольство тем, что в Венгрии находятся советские войска, что наша страна не может стать нейтральным государством, как, например, Швейцария. Лично мне ваши солдаты не мешают, моя работа меня устраивает, а если произойдет разрыв с вами, то это будет очень плохо, особенно для той части населения, чей доход связан с СССР.

– Я – специалист своего дела, мне тоже не хочется влезать в политику, но и я бы не хотела терять возможность поучиться у лучших виноделов Европы. Я ведь занималась производством токайского вина в Крыму.

– Значит, вы из Крыма!

– Да, это самое прекрасное место на Земле.

– Мне, по правде говоря, не очень нравятся советские вина. Но это потому, что я признаю только вина венгерские.

– Приветствую ваш патриотизм. Так все же – чего мне бояться?

– Ничего не бойтесь!

– Нет, мы договорились быть откровенными.

– Вам могут испортить настроение антисоветские выходки. Вы это заметите сразу, как только мы пересечем границу. Каждому венгру невозможно объяснить, что вы – мирный винодел, в вас видят, независимо от ваших намерений, чуть ли не врага Венгрии. Но это вовсе не означает, что вас начнут пинать ногами. Просто могут оскорбить невниманием, взглядом исподлобья, каким-нибудь неприятным словом. Я задержался у вас, простите, наверное, вам уже пора спать.

На Западной Украине еще попадались хаты с соломенными крышами, но в облике каменных домов уже улавливалось нечто другое, незнакомое, овеянное, вероятно, европейским духом. Львов вообще показался Верке столицей готической архитектуры, а Закарпатье и вовсе – иностранным государством. Поезд теперь вилял и пробирался по крутым ущельям Карпатских гор, покрытых лесами, их уже успела позолотить осень. Среди лиственных деревьев преобладали бук и граб, а среди хвойных – ели. Иногда глубоко внизу кипела горная река, а вверх уходили отвесные стены, потом ущелье раздавалось, превращаясь в широкую долину, заселенную чистыми деревеньками, потом снова подступали каменные стены, и пейзаж, казалось, периодически повторялся.

На станциях менялись лица и одежды людей, украинская речь приобретала неслыханный доселе акцент и, хотя была понятной, но уже не той, которую Верка хорошо знала. Она пыталась уловить тревожные симптомы в настроении людей, однако они вели себя так, как и на всех предыдущих станциях: торопились на поезда, что-то несли, кого-то ожидали, поглощались широкими дверями вокзалов, толпились у справочного бюро, покупали семечки, пирожки, мороженое, фрукты. Иногда ей казалось, что западные украинцы меньше улыбались, но при виде смеющихся парней, одетых в национальные костюмы, это наблюдение разрушилось…

В Чопе началась проверка документов и багажа, затем – долгая процедура перестановки состава с широкой колеи на узкую. Домкраты, поднимающие вагоны, напоминали Верке прессы, которыми в совхозах давили виноград, а рабочие-путейцы – рабочих-виноделов. Милош куда-то исчез, спрашивать было некого, но и так было ясно: их поезд уже находился на венгерской территории. Вот состав тронулся, вот проехали узким мостом через бурную Тису и помчались по холмистой местности. Появился Милош и сообщил:

«В Будапешт мы должны прибыть вовремя, погода в столице прекрасная – начинается, как говорят в России, пора «бабьего лета».

Вскоре поезд вырвался на равнину, и Верка увидела прекрасную ухоженную землю. За окном мелькали сады и виноградники, по широкому шоссе, идущему рядом с железнодорожной насыпью, мчались красивые машины, возникали и исчезали аккуратные домики, чистые деревеньки, уютные полустанки и незнакомые города. Надо всем этим в небе сияло по-летнему яркое солнце, вдали паслись стада домашних животных, люди на вокзалах (не то что у нас!) были одеты в светлые одежды, мирно разговаривали и улыбались. Все это свидетельствовало о спокойной и тихой жизни и никак не напоминало о каких-то народных волнениях и брожениях. Верке хотелось спросить кого-нибудь: где же антисоветские лозунги, где эта пресловутая контрреволюция? Она понимала, что на самом деле все сложнее, но сознание не хотело верить во что-то плохое при виде столь прекрасной страны. А кроме того, в этой стране жил ее любимый, что вообще не увязывалось ни с какими политическими версиями, потому что над всем главенствовала только одна правда: их любовь.

Поезд подбирался все ближе и ближе к центру Венгрии, это ощущалось по все нарастающей плотности населенных пунктов с непонятными для чтения названиями, по атмосфере и оживленности на вокзалах, по пестрым одеждам и лицам людей. Но до Будапешта было еще далеко, – об этом напомнил Милош, посоветовавший госпоже Вере сходить в ресторан, заверив, что обед ничего не будет стоить, специальный заказ обойдется совсем недорого – заплатить за него можно в рублях, и обслуживать ее будут исключительно на русском языке. Кроме того, проводник предложил обменять несколько сот рублей на форинты. Это привлекло Веркино внимание, потому что официально ей разрешили обменять небольшую сумму, только ощутить реально курс иностранной валюты она еще не могла и восприняла предложение проводника без особенного энтузиазма. От ресторана она не отказалась, как из-за любопытства, так и из желания съесть что-нибудь существенное.

В вагоне-ресторане сидело всего две пары, и их обслуживал официант средних лет, одетый в яркий костюм. Он быстро подошел к Верке, положил перед нею красивое меню и собрался было отойти, чтобы дать посетительнице выбрать заказ, однако она спросила:

– Я могу попросить настоящий венгерский гуляш и фужер токайского вина?

– Конечно! Желаемое вами блюдо как раз поспевает. Какой гарнир велите подать?

– Лучше хлеб.

– А булочка, особая венгерская, вас устроит?

– Конечно!

Официант удалился, Верка стала смотреть в окно. Она впервые почувствовала трепетное волнение от скорой встречи с Анталом. Ведь, по сути, она ехала к нему, к своему возлюбленному, коллеге и принимающей стороне, а возможно, и к соратнику по политическим убеждениям и даже союзнику по классовой борьбе. Ей не хотелось задумываться о том, что она не имеет права открываться перед ним, напротив, казалось, он поймет все сам и станет ее помощником. Хотя иногда в глубине души копошился червь сомнений и возникал вопрос: на чьей стороне Антал и не вступил ли в заговор с контрреволюцией? Но эти рассуждения были ничто в сравнении со сладостным предчувствием близости с любимым человеком. И она начинала представлять, как они встретятся, куда поедут, где и как она будет жить. По легенде ее сначала должны поселить на вилле, находящейся на территории советского торгового представительства, в Будапеште, а потом она переедет на квартиру, принадлежащую винодельческому предприятию Антала, но в каком городе или поселке будет находиться эта квартира, ей не сказали. Главное сейчас заключалось в том, что Антал должен встречать ее на вокзале.

Официант принес гуляш, назвав его «сегединским», и вино. Верка была удивлена и обрадована столь огромной, красивой, пахучей и аппетитной порцией. Ела она медленно, с удовольствием и даже с наслаждением. Вино оказалось отменного вкуса, в нем улавливался незнакомый тонкий аромат, повышенная, в сравнении с крымскими сортами, вязкость и меньшая сладость. Она посидела еще минут десять и подозвала официанта, чтобы расплатиться, тот ответил, что обед входит в стоимость билета, но намекнул на чаевые. Это в первый момент смутило гостью, в следующую секунду она нашлась: положила на стол пятьдесят рублей и вышла.

Верка возвратилась в свое купе, села у окна и стала вновь созерцать чудную страну. Большой город еще не обозначился никак, напротив, в пейзаж словно откуда-то из-за горизонта стала врываться широкая степь, чуть-чуть похожая на украинскую равнину где-нибудь под Херсоном. Правда, пейзаж, простирающийся за окном, существенно отличался от нашего, и, прежде всего, аккуратными постройками, чистенькими загонами для скота, асфальтированными дорогами, ровными ирригационными сооружениями и тем, что в каждом квадратном метре земли чувствовалось присутствие хозяйской руки.

Пригороды столицы появлялись постепенно: сначала в виде островков, застроенных трехэтажными домиками, их сменили группы более высоких домов, выстроившихся вдоль дороги, затем потянулась сплошная стена зданий, которая часто прерывалась зелеными бульварами. Но вот показались холмы, увенчанные замками, и широкие улицы, и поезд словно вдруг врезался в центр неимоверно красивого города – такого Верка никогда раньше не видела и даже не представляла. Теперь казалось, что по нему мчит не международный экспресс, а медленно движется обычный трамвай и ему уступают дорогу потоки автомобилей и толпы прохожих. Наконец почувствовалось интенсивное торможение, стали проплывать перроны, входы в тоннели, и вот за поворотом выросло величественное здание вокзала.

Поезд еще не успел остановиться, а Верка уже увидела Антала, затем Владимира и, судя по жестам, еще нескольких встречающих. Едва открылась дверь вагона, как Антал вскочил в него, и вскоре его сияющее лицо показалось в купе. Верка бросилась в его объятья, никого и ничего больше не замечая. Появление Владимира она все же заметила, опомнилась, легонько выскользнула из одних объятий, чтобы тут же попасть в другие. Подошли еще двое мужчин: представитель нашего торгпредства (Верка знала: это ее связной и непосредственный начальник по спецзаданию Сергей Владимирович Антонов) и руководитель советских специалистов, работающих в Венгрии по оказанию технической помощи, Андрей Андреевич Назаров. Соотечественники вежливо поздоровались с Верой Павловной, спросили, приятной ли была дорога, выказали восторг по поводу ее теплой встречи с венгерскими коллегами и предложили помощь в выносе из вагона ее багажа. Чемоданы и сумки были распределены между четырьмя встречающими, и через пару минут Верка ступила на венгерскую землю. Все направились к небольшому автобусу. По пути Андрей Андреевич коротко проинструктировал Верку, как следует вести себя в Венгрии. Она поняла, что во время пребывания в Будапеште ей необходимо ставить лично руководителя в известность обо всех поездках по стране и далеких передвижениях, а по возвращении докладывать, то есть рассказывать обо всем, что увидела, на какую тему велись разговоры с венграми и сопровождающими лицами, и освещать все то, что она посчитает нужным. Так требуют правила пребывания советских граждан за рубежом. Верка внимательно прислушивалась к наставлению и одновременно смотрела в окно на мелькавшие пейзажи чудесного города. Вскоре автобус свернул с широкого проспекта и остановился в небольшом дворике.

– Вот мы и приехали, – сказал Антал и открыл дверцу автобуса.

– Это, Вера Павловна, ваша резиденция, – Андрей Андреевич показал на дверь двухэтажного домика. – Здесь уютно, светло и совсем близко от центра.

– Спасибо! Я сразу приглашаю всех на чай! – искренне предложила Верка.

– Нет, нам с Сергеем Владимировичем пора заняться другими делами, а вас мы передаем коллегам по виноделию. Завтра мы за вами заедем. До свидания! – суховато ответил руководитель.

– До свидания! – мягко произнесла она.

Через минуту Антал открыл дверь и пропустил хозяйку, потом Владимир внес вещи и почти тут же попрощался. Верка не успела опомниться, как почувствовала горячий поцелуй своего любимого, она ответила ему и неожиданно для себя разрыдалась. Антал попытался ее успокоить тем, что разжал объятья и поспешил показать комнаты.

– Подожди, – притянула его к себе, – давай немного посидим, я ведь не просто соскучилась по тебе, я хочу сначала насмотреться в твои глаза, хочу поверить, что все это – правда, хочу расспросить о многом, ну хотя бы о главном, а потом упасть в твои объятья и не расставаться никогда. Я боялась, что меня начнут опекать наши, а они оказались такими тактичными. Просто не верится!

– Это потому, что ты приехала к нам, на мое предприятие, и вашим не положено вмешиваться в наши производственные отношения. Тебя хотели поселить в квартиру на территории торгпредства СССР, а мы настояли на этом коттедже.

– Мне это лестно слушать, на самом деле я привыкла жить скромно.

– Не исключено, что в торгпредстве все комнаты прослушиваются, да и ты была бы ближе к всевидящему оку. Но кому какое дело до нашей любви!

– Тогда все понятно! Показывай скорее квартиру!

– Вот здесь гостиная, напротив – спальня, там – кухня, рядом ванная, за ней – туалет. Наверху еще две комнаты и кладовка, но они пусты. В гостиной есть телефон и, конечно, новенький радиоприемник «Родина». Можешь заказать переговоры даже с Симферополем и слушать Москву, Париж, Лондон…

– Какая роскошь! Хочешь узнать мое заветное желание по жилищу? – неожиданно спросила Верка.

– Пожить на моей даче? – не задумываясь, ответил Антал.

– Точно!

– Угадай, почему я угадал?

– Потому что это и твое желание!

– Ты – истинный телепат! Вообще-то я застолбил почти две недели нашего пребывания в Шиофоке. Но это будет уже в ноябре, когда вода в Балатоне не совсем комфортна для купания.

– Мы обязательно будем купаться в твоем любимом озере днем и ночью, осенью и зимой.

– Верочка, все возможно, но мне скорее хочется тебя поцеловать!

– И мне… Только нам придется подождать, пока я приму душ.

– А я пока приготовлю кофе.

Верка зашла в просторную ванную комнату и чуть не ахнула, увидев посреди огромную, широкую и глубокую купель. Удивило ее также обилие зеркал, шкафчиков и полочек со всякими разными баночками, пузырьками, флакончиками, щеточками и прочими атрибутами ухода за телом, и уж совсем сразил роскошный желтый халат, как будто специально поджидавший ее на никелированной вешалке. Она быстро освоила удобные устройства для подачи и распыления воды, не торопясь совершила ритуал омовения, вытирания и умащения тела мазями и благовониями и вышла из ванной, словно царица из морской пены. Восторженный Антал отложил питие кофе и отнес на руках свою возлюбленную на царское ложе…

Буря их страсти могла бы длиться до бесконечности, если бы к вечеру Антал не предложил поужинать деликатесной гусиной печенью, которую он заготовил заранее, чтобы самому зажарить по всем правилам венгерской кухни и угостить ею дорогую и столь долгожданную женщину.

– Вера, милая, – заговорил, словно оправдываясь, он, – я проголодался и мне хочется сделать для нас праздничное блюдо, поэтому давай я немного похлопочу у плиты, и мы славно поужинаем…

– Я буду хлопотать рядом с тобой. Что это за кушанье?

– Гусиная печень с паприкой. Мы пожарим ее на раскаленной сковородке и съедим, запивая шампанским.

– Затем часик погуляем – я хочу краешком глаза взглянуть на вечерний Будапешт, потом возвратимся сюда и не будем расставаться до самого утра.

– Замечательно. Лучше не придумаешь! Приготовление ужина заняло минут сорок, и вот счастливые влюбленные сели за праздничный стол.

Верка уже не удивлялась великолепной посуде и тому, как изящно и красиво выглядела маленькая гостиная, зато Антал вырос в ее глазах как замечательный мастер сервировки стола, и она не сдержала похвалы его кулинарным способностям, когда отведала угощение. Французское шампанское оказалось прекрасным вином, хотя, как показалось Верке, с ним могли поспорить некоторые коллекции из подвалов винного завода «Новый Свет».

Она поделилась своим впечатлением с Анталом. Он ответил:

– Я должен тебе сказать, что все крымские вина отличает сходство с лучшими сортами мировых вин. Например, «Мадера», которую я пробовал у вас, совершенно точно превосходит свою прародительницу, а ваш «Херес» вообще не имеет равных среди вин этой группы!

– А мне очень понравилось истинное токайское, то, что я пила в вагоне-ресторане.

– Сегодня мы непременно будем дегустировать эксклюзивное токайское вино под названием «Асу»!

– Я такой разновидности не знаю!

– Я виноват перед тобой в том, что у меня не было времени рассказать о нем в СССР. Виноделу такой сорт может показаться неинтересным, потому что это не обычное вино, а некоторая роскошь для любителей очень сладких напитков. Вот представь, что будет со стандартным вином, если в нем подержать перезревший и чуть подсохший виноград?

– Оно наберет сладость, терпкость и густой аромат…

– Совершенно верно! А дальше начинает играть фантазия, например, какой получится букет, если в токайском вине растворить одноименные или иные сорта ягод? Или до какой степени насытить виноградным нектаром вино? Но отец «Асу» оставил строгие рецепты приготовления этого чудного напитка.

– А как его звали?

– Мати Сепши Лацко. Правда, жил мастер в XVII веке.

– Надеюсь, в период моей консультантской программы я смогу посетить Токай?

– Непременно!

– И воздать должное мастеру «Асу»!

– Конечно! Вера, Верочка, какое счастье, что мы встретились вновь! Помнишь, я говорил о ее неизбежности? Наша любовь была написана у нас на роду. Когда я начинаю перебирать в памяти свой жизненный путь, проходивший до встречи с тобой, то нахожу там все время незаполненную нишу. Понимаешь, она, эта ниша, имела такие формы, что в нее могла войти лишь ты и никто другой! У меня были встречи с интересными женщинами, они только касались меня, но не проникали ни в мое сердце, ни в мою кровь, ни в мою плоть, я непроизвольно держал себя закрытым для них, потому что подспудно, сам того не сознавая, ждал тебя, единственную в этом мире…

– Я, в отличие от тебя, была счастлива с мужем, которого уже нет, и меня могло бы сломить горе его потери, но ты пробудил во мне страсть к новой жизни, к новой любви, и я сейчас тоже понимаю нашу встречу как знамение судьбы. У нас говорят: не надо загадывать счастье, а я, наоборот, загадываю его именно с тобой. Конечно, я представляю хрупкость и недолговечность нынешней встречи, но ведь она состоялась, и, возможно, нам суждено сближаться коротенькими шагами. Смотри: первая встреча длилась всего пятнадцать дней, вторая прогнозируется в шесть раз дольше, а третья должна стать вечностью!

– Давай поднимем за это тост!

– Давай!

Антал налил «Асу» и они выпили. Немного помолчав, Верка спросила:

– А когда я увижусь с твоими дочками?

– Очень скоро, в Шиофоке. Мы соберемся там как единая семья. Я уже объявил им о том, что встретил женщину своей мечты и что собираюсь с тобой обвенчаться.

– Я даже не знаю, как их зовут.

– Иоланта и Эржебет.

– Какие чудесные имена! Первое мне легко запомнить: есть опера Чайковского «Иоланта», а вот имя Эржебет никогда не встречала и даже не слышала.

– Если связывать со знаменитостями, то так звали жену Франца Иосифа. Зато я помню имя твоего сына, но еще не спросил о нем, видишь, какой я эгоист? С кем он остался? Ты ведь как-то решила эту проблему?

– Колю опекает бабушка. Я в принципе за него спокойна, просто мне его постоянно не хватает.

– Как мне – тебя!

– Обвенчаться – это здорово. Теперь снова возникает вопрос: как? Тебе не кажется, что сейчас для этого не самое подходящее время? – спросила Верка, и вдруг уловила в своем голосе грусть.

– Мне никогда не казалось неподходящим время для счастья. Я счастлив с тобой, мы счастливы вместе, нам удалась почти невозможная встреча, значит, мы можем планировать венчание. Я понимаю к чему ты клонишь: современная обстановка в Венгрии накаляется с каждой минутой, а мы – о любви.

Мы, которые, по сути, стоим по разные стороны баррикад! – последнюю фразу Антал произнес нарочито громко, словно вызывая Верку на дискуссию.

– Подожди, милый, я приехала на три месяца как винодел, и мне нет дела до обстановки. Хотя как советский человек я обязана увязывать свои действия с политической ситуацией, тем более, когда речь идет о назревающей контрреволюции, – она произнесла последнюю фразу твердо и немного испугалась своей решительности.

– Воленс-ноленс, но мы оба не можем избежать этой темы. Пошли лучше погуляем по Будапешту!

– Нет, я должна разобраться, что к чему, потому что не смогу спокойно жить и работать, будучи либо слепой, либо одураченной, – возразила она.

– Верочка, я приготовил тебе в подарок вечерний костюм. Он висит за ширмой в спальне. Ты надень его, а я пока сварю кофе. Хотя боюсь, что когда увижу тебя в новом одеянии, то не выпью и эту порцию! – прервал начавшийся было политический диалог Антал.

Верка поняла, что не стоит зарываться, взяла себя в руки и раздвинула ширму. В следующий миг она увидела светло-серый костюм, который ей не просто понравился, а просто обворожил. Она надела наряд и подошла к зеркалу. Жакет оказался длинным, с опушками из легкого меха на лацканах и рукавах, что придавало ей элегантность деловой дамы. Юбка плотно облегала бедра, а по длине немного не доходила до щиколоток. И это удивительным образом гармонировало с ее обликом. Рядом стояли светлые туфли, они пришлись ей впору, таким образом завершили вечернее платье. Затем последовал выход в зал, на обозрение любимого мужчины. Антал, увидев Верку, поднялся от изумления, потом шагнул к ней, опустился на колени, обнял ее ноги и прошептал:

– Вера, с тобой не может сравниться ни одна женщина в мире! Считай, что Будапешт, как и я, у твоих ног. Конечно, мы отложим прогулку до завтра…

* * *

Половину следующего дня Верка провела в консульском отделе и в посольстве СССР, куда ее отвозил Сергей Владимирович. Ей пришлось беседовать со многими людьми, все говорили долго и нудно, только по спецзаданию встреча была короткой и деловой. К концу рабочего дня ее пригласили в партком при посольстве, где обязали посещать все открытые партийные собрания и давали десятки ценных наставлений, как держаться с венграми. Верка слушала инструкторов внимательно, а у одного спросила, как быть с явкой на собрание, если она выедет за пределы Будапешта. Мужчина растерялся, начал что-то мямлить о запрете дальних поездок, на что пришлось рассказать ему о своей консультантской работе несколько подробнее, но собеседник никаких выводов из ее рассказа не сделал. Она поняла, что ей придется самой решать эти вопросы, а инструктора стало почему-то жалко.

За час до окончания рабочего дня появился ее шеф по спецзаданию, чтобы отвезти в кассу торгпредства. Получив зарплату, Верка попросила Сергея Владимировича сводить ее в парикмахерскую и помочь заказать прическу. Он ответил:

– Вблизи торгпредства не припоминаю такого заведения. Давайте я отвезу вас в салон красоты, что на спуске Ваци!

– Везите!

– Предлагаю поступить так: вы предварительно подберете нужную прическу, а потом я договорюсь с «Феей», которая осуществит вашу мечту. Вам следует говорить со мною шепотом или вовсе жестами.

– Принимаю!

Это было поистине сказочное путешествие в страну грез. Уже знакомство с проспектом, демонстрирующим украшение женских головок, стало открытием. Верка остановилась на высокой прическе, которая была в меру свободной и строгой – как раз для влюбленной и деловой женщины. Парикмахерша сразу все поняла и принялась колдовать. Напрасно Сергей Владимирович переживал, что, услышав русскую речь, она может отказаться обслуживать Веру Павловну. «Фея» любила свою работу и больше смотрела на шелковистые волосы клиентки, чем прислушивалась к ее словам, к тому же ей представилась возможность сотворить шедевр парикмахерского искусства на голове очаровательной женщины.

Два часа Верка просидела в сиянии зеркал, видя себя со всех сторон во множестве экземпляров и любуясь работой смуглых рук. А те неустанно мыли, стригли, укладывали, сушили, поправляли и взбивали ее локоны. Работа продолжалась до тех пор, пока воистину не было создано чудо. Как раз подошел Сергей Владимирович, он на минуту опешил, потом взял счет и назвал Верке сумму, добавив, что это с учетом чаевых. Она кивнула, протянула ему пачку новеньких купюр и, когда он рассчитался, улыбнулась «Фее». Та ответила легким реверансом, а Верка сказала «кёсёном», то есть по-венгерски «спасибо».

Сергей Владимирович подвел даму к машине, осторожно усадил, бережно доставил домой и сказал на прощание, что его не покидает ощущение, будто он провез по Будапешту драгоценный экспонат.

Антал приехал к Верке примерно час спустя и, прежде всего, осыпал свою возлюбленную комплиментами и огненными поцелуями. Потом рассказал о планах их совместной работы на ближайшую неделю, затем приготовил праздничный ужин. За столом сообщил, что ее знакомство с винодельческим производством Венгрии начнется с посещения генеральной дирекции их отрасли – визит намечен на послезавтра. Завтра он уезжает по делам на север, а у нее, как сказали в Советском торгпредстве, есть тоже небольшая работа.

Уже смеркалось, когда они вышли на улицу, чтобы осуществить вчерашний план прогулки по Будапешту.

– Мы пойдем пешком к главной достопримечательности Будапешта – Дунаю. К реке я поведу тебя по улицам, улочкам, спускам и переходам. Ты читала что-нибудь о нашей столице?

– Мало. В областной библиотеке Симферополя нашла лишь краткую информацию о том, что город состоит из двух частей, разделенных Дунаем, что в нем много исторических памятников, мостов, чудес архитектуры…

– Действительно, Будапешт следует произносить не слитно, а отдельно, как Буда и Пешт. По архитектурно-историческому признаку это два разных больших района, но это неразделимый и единый ансамбль главного города Венгрии. Думаю, скоро ты будешь сама свободно гулять по нашей чудной столице, потому что в ней просто невозможно заблудиться, если понять простые закономерности расположения улиц. И, конечно, в ближайшее время мы осмотрим и посетим многие замки, костелы, театры, музеи, парки, цирки и рестораны. Сначала обязательно сходим в театр оперы и послушаем живой голос Марии Матьяш, потом – живую фортепианную музыку Анни Фишер, потом скрипку Эржебет Черфальви. Но все это будет потом, а сейчас идем гулять. Итак, твоя вилла находится примерно в полукилометре от Западного вокзала, и нам ничего не стоит выйти на улицу Ваци, откуда рукой подать до моста Маргит и одноименного острова посреди Дуная. Прости, я не хотел загружать твою память непривычными для русского человека названиями, но это – основные вехи, достаточно пройти по ним однажды, чтобы, как я уже говорил, без труда понять географию этой части города.

– Первое, чего я не понимаю в географии Будапешта, – неожиданно ответила Верка, – так это почему вокзал называется Западным, если на него приходят поезда с востока?

– Более того, – ответил с улыбкой Антал, – с этого вокзала поезда следуют и в северном направлении! Но так уж сложилось исторически, когда сеть железных дорог была ограниченной, а железнодорожных мостов через Дунай вовсе не существовало. Вот и приходилось поездам, идущим на запад, делать большую петлю, то есть следовать через этот вокзал. Однако я встречал тебя на Восточном вокзале!

– Теперь все ясно! Можно идти.

И они пошли. Верке показалось, будто она погрузилась в великолепный каменный грот с мигающими со всех сторон неоновыми огнями, которые высвечивали причудливые фасады домов, статуи одиноких людей и всадников, фигуры многочисленных прохожих, уютные навесы кафе, крутые ступени на мостовой, островерхие башни замков и широкие окна магазинов. От ее внимательного взора не ускользнуло, что витрины магазинов выглядели куда изобильнее наших и казались более раскрепощенными. Сверху лилась джазовая музыка, издалека доносилась знакомая песня Ива Монтана, где-то звучала скрипка. Воздух был насыщен ароматом свежемолотого кофе и засыхающих осенних цветов. Душа гостьи ликовала, а сердце трепетало то ли от прикосновения горячей руки Антала, то ли от нахлынувшего потока впечатлений. Верка не потеряла нить времени, но оно летело в унисон стремительно меняющимся пейзажам и улицам, хотя шли они медленно и Антал часто останавливался, много рассказывал и пояснял. И вот в этой несущейся красочной лавине Дунай появился совершенно неожиданно, в виде высокой каменной набережной. Почему-то Верка представляла себе берег реки песчаным пляжем, к которому ведет пологая лесенка, а он оказался составляющей частью городской архитектуры. Облокотившись на прохладные железные перила, венчавшие набережную, она уловила приятный запах реки. Судя по плеску волн и прыгающим в них отблескам фонарей, течение в реке было сильным, хотя вода виднелась глубоко и русло вряд ли было заполнено до максимальных отметок. Правый берег отстоял сравнительно недалеко, и Верка подумала, что вода сильно скрадывает расстояние, так как знала, что Дунай в районе Венгрии является широким и полноводным.

– Справа виден остров Маргит, – пояснил Антал, – там находится наш самый знаменитый парк.

– А через какой парк мы прошли только что? – спросила Верка.

– Иштван. Будапешт – это непрерывная цепь зеленых насаждений.

– Да. Я обратила на это внимание сегодня, когда ездила по советским учреждениям.

– Но остров Маргит особенный! Парк на нем возводили еще венгерские короли, сначала в виде охотничьего хозяйства, потому что там водилось много дичи, а потом, по мере разрастания города, остров сам превратился в парковую зону. Фактически это лесопарк, где собраны коллекции деревьев из многих стран мира, имеются диковинные и даже эндемические растения, которые я покажу тебе как-нибудь днем. Но я бы назвал истинными красавцами вековые маргитские дубы. В другой раз мы, конечно, посетим термальные источники, увидим старинные бюветы, крепостные стены, отели… А сейчас лишь немного побродим по великолепным дорожкам и аллеям. Сначала, правда, надо попасть на остров. Для этого мы пройдем вдоль набережной до большого моста Маргит и с него по мостику переберемся уже на сам остров. Еще недавно туда можно было попасть только на плавсредстве.

– И мы пройдем по нему?

– Если ты не очень устала.

– Я могу бродить до изнеможения!

– Тогда пошли! Домой поедем на такси.

Верка бывала на речном острове Хортица в Запорожье и вспомнила, что там дул с Днепра холодный ветер, поэтому невольно запахнула плащ, но, ступив на остров Маргит, не почувствовала перемены в погоде и предположила, что этот чудный уголок согревается теплом земли. Вдыхая вечерний воздух, прислушиваясь к дальней музыке и шуршанию под ногами гравия, присматриваясь к веселым лицам людей, сидящих за столиками кафе, вынесенными из зданий под деревья, на которых еще висели плотным покрывалом листья, она вдруг сделала для себя открытие: в Будапеште люди живут, радуясь жизни и преображая ее красивой и удобной архитектурой, зонами отдыха, музыкой, вином и песнями. Ей показалось, что у этих людей нет и не может быть злых умыслов, направленных на разрушение хорошей социалистической страны и социализма в целом.

– Антал, – тихо сказала она, – мне здесь очень хорошо! Я никогда не представляла, что Венгрия так благодатна.

– Это, наверно, оттого, что я люблю тебя, что ты чувствуешь мою любовь, а она согрета любовью к моей земле.

– Когда ты мне говорил о прелестях Крыма и сравнивал их с прелестями твоей страны, мне казалось, что ты фантазируешь. Наверно, здесь Дунай так же очаровывает человека, как у нас Черное море, и холмы, как наши горы, так же открыто говорят о сложной истории твоей родины.

– Это правда, хотя приравнять две стихии – море и реку – мне не приходило в голову. Я должен, нет, обязан в ближайшие дни сходить с тобой на другой берег Дуная, чтобы показать тебе остров Маргит в «развернутом виде», да и весь Будапешт с высоты Рыбацкого бастиона! Кстати, свет габаритных огней на его башнях мы видели, когда проходили около терм.

– Наверно, у меня не хватает слов, чтобы выразить весь наплыв чувств, я в них просто утонула, и это только на малом острове! А что я буду ощущать, когда увижу большее? Но это здорово: начать изучение незнакомого города ночью, сначала – отдельных его частей, а потом угадать их днем с высоты птичьего полета!

– Я пришел к этой мысли случайно, а ты, моя умница, развила целую теорию. Значит, так и наметим: вечером будем посещать какое-нибудь уютное местечко, а днем – подниматься на смотровую площадку и находить его в панораме города. А пока давай зайдем вот в ту кофейню, мне хочется угостить тебя настоящим венгерским кофе.

– Давай!

– Отлично! Здесь к кофе традиционно ничего не подают, но можно заказать какие-нибудь сладости.

– Пусть будет все, как положено по традиции! Антал шагнул под навес и протянул Верке руку.

Через секунду они очутились в крошечном зале, где стояло всего три столика, накрытых белоснежными скатертями, и лишь за одним из них сидел молодой парень, судя по всему, студент. Они заняли ближний столик. Почти сразу к ним подошла миловидная девушка в белом переднике с кружевами и приняла заказ.

– Кофе надо подождать, – пояснил Антал.

– Я с удовольствием это сделаю и скажу тебе, что в одном нашем журнале я видела репродукцию картины под названием «Шоколадница». Так вот, там изображена девушка, очень похожая на ту, которая будет готовить твой любимый напиток. Знаешь, мне хочется научиться варить кофе по-венгерски специально для тебя!

– Я буду только рад и освою какой-нибудь шедевр русской кулинарии, например пельмени, специально для тебя!

– Для нас!

– Дай мне твою руку! – нежно попросил Антал. Кофе оказался густым, огненно-горячим, мягким и необыкновенно вкусным. Верка пила его маленькими глотками, понимая, что таким способом невозможно обжечь губы. Антал улыбался, выражая тем самым полное согласие с ее ощущениями.

– Милый Антал, – Верка обратилась так к нему впервые, – мне кажется, я попала в сказочную страну, в тот мир, который был то ли мечтой моего детского воображения, то ли возник ниоткуда, словно я шла по полю и вдруг оказалась в волшебном царстве. Я взрослый человек и понимаю сложные нити и лабиринты судьбы, что привели меня в Венгрию, и тем удивительнее это ощущать и сознавать. Значит, мир сказки действительно существует! Только кому-то он кажется привычным и, может, приевшимся, а для меня это – диво!

– Знаешь, Верочка, для меня самая загадочная и самая прекрасная сказка – это встреча с тобой, а мир вокруг стал сказочным после этого уже сам по себе. Но, мне кажется, я перегибаю с возбуждением твоих эмоций: ведь ты только вчера с поезда и, по сути, еще не отдыхала. Поедем домой!

– Хорошо, поедем. Наверно, я не чувствую усталости от эйфории счастья и пребывания на твоей потрясающей земле; на самом деле, конечно, мне пора отдохнуть!

Выйдя из кофейни, Верка ощутила легкую прохладу и подумала, что на дворе октябрь и в это время даже в Крыму случаются холодные вечера. В машине было тепло и уютно, что вызвало сладкую дрему, и она не заметила, как вошла в дом. Антал помог ей раздеться и стал разбирать постель.

Вскоре они лежали рядом и тихо говорили о том, о чем говорят влюбленные после долгой разлуки. Когда Верка легонько зевнула, Антал спросил:

– Ты знаешь хотя б одного венгерского поэта?

– Нет, конечно!

– Тогда, можно, я предложу твоему вниманию стихотворение моего тезки Антала Гидаша?

– Давай, хотя я, честно говоря, никогда не думала, что ты будешь читать мне стихи.

– Вот, слушай:

Ты говоришь, что хочешь спать, Устала… Бог с тобой! Я убаюкаю тебя, Но песенкой такой, Что невесомая твоя, Голубизны небес, Сорочка медленно с тебя Сползет под эту песнь. И на постели расцветешь, Зардевшаяся вся, И обовьешь ветвями рук, И дальше ждать нельзя! Качаемся, качаю я тебя, А ты – меня… Ты звезды глаз в ресницы спрячь, Так много в них огня… За окнами зима, а здесь Весна в цветах по грудь. И, если хочешь спать, Давай попробуем уснуть!

Верка была так удивлена и так глубоко тронута этим необычным стихотворением, что сна как и не бывало, она привстала и попросила прочитать стихи еще раз. Антал выполнил ее просьбу особенно вдохновенно, а она заметила:

– У вас красивая страна, красивая жизнь, красивые стихи про любовь…

* * *

На следующее утро у каждого была масса дел, поэтому встали рано и после легкого завтрака расстались. Верка осталась дома дожидаться, когда за ней придет машина. У нее было полчаса на размышления. Разговаривать со своим связным о политике ей не хотелось: первое впечатление о Венгрии было настолько восторженным, что ее могли неправильно понять. Это было, пожалуй, самым тяжелым заданием ее миссии вообще, так как предстояло собирать и докладывать сведения не только о стране, в которой жил ее любимый человек, но и о нем самом. И хотя такова была цена их встречи, в душе она не могла с этим смириться. Верка надеялась, что на первый раз обойдется просто беседой. Но ее надежды не оправдались: Сергей Владимирович попросил изложить письменно ее первое впечатление о Венгрии. Она подробно описала прогулку по городу, свое впечатление от витрин магазинов, обстановку в кофейне на острове Маргит и о том, что за весь вечер они с Анталом совершенно не касались политики. Отчет получился коротким, написанным почти под диктовку. Прочитав его, связной спросил:

– Куда сегодня поехал ваш шеф Антал?

– В какой-то город на деловую встречу.

– Вы не можете вспомнить название города?

– Боюсь, что могу перепутать. По-моему, что-то вроде Сельди.

– Вот взгляните на карту Венгрии, может, она вам поможет?

Верка стала внимательно изучать карту и вдруг увидела то, что искала: крошечный городок на юго-востоке страны.

– Сегед! – громко сказала она, потом для уверенности показала пальцем на город и повторила еще раз: – Сегед, совершенно верно!

– Допишите, пожалуйста! Это очень важная информация. И не забудьте разузнать как можно подробнее о том, о чем он вам расскажет потом. Я дарю вам эту карту – изучайте по ней Будапешт! А теперь направимся в наше консульство, закажем вам «вид на жительство», по пути заедем в центр города, заодно я вам покажу кое-какие достопримечательности Будапешта.

– Вы уже давно в Венгрии? – спросила Верка.

– С довоенных времен.

– И с тех пор понимаете венгерский язык и разговариваете на нём?

– Я проходил специальные курсы.

– Вот бы мне научиться!

– Думаю, это для вас не составит особого труда, – уверенно сказал шеф.

Во дворе стояла новенькая легковая машина синего цвета со странным хохолком. Сергей Владимирович открыл дверцу и пригласил Верку в салон. Они проехали несколько кварталов и оказались на набережной Дуная. Справа возвышалось, словно остров, выросший из земли, огромное, совершенно необычное сооружение. Казалось, будто нижний его этаж собран из круглых колонн, на которых выстроены площадки, а на них водружены башни с куполами, островерхие башенки, стелы и домики.

– Это здание парламента, – пояснил Сергей Владимирович, – оно построено в начале века, перед закатом династии Габсбургов, и, пожалуй, в нем можно найти сходство с британским парламентом. В любом справочнике можно найти основные параметры этого европейского дива.

– Например?

– Скажем, высота здания почти сто метров, общая длина лестничных пролетов, соединяющих 690 помещений, около двенадцати миль, и, поговаривают, что объем его подвалов в два раза больше видимой части…

– Вы бывали и в Англии?

– Я – потомственный дипломат и объездил многие страны мира, сначала с родителями, а потом и сам. Но сейчас речь не обо мне. Дело в том, что мне поручено работать с вами, а я не могу этого делать, не зная человека и не открыв ему основных своих позиций и принципов.

– Я считала, что дипломат – это тот, кто умеет врать, то есть говорить так, чтобы своими сладкими речами, говоря по-простому, облапошить собеседника.

– В какой-то степени да. Но на самом деле за этим стоит сложная работа, причем, согласованная с высшим руководством страны, поэтому не стоит относиться к дипломатам как к карточным шулерам.

– А в чем состоит нынешняя высшая воля в Венгрии?

– Не дать реставрировать капитализм. Это – в принципе. Но тактически все куда сложнее. Надо распознать контрреволюционные силы, выстроить цепочку противодействующих мер, обеспечить их жизне– и дееспособность и, главное, не допустить сползти ситуации в русло гражданской войны.

– А что вы делали в Будапеште до войны?

– Работал здесь, скажем, в качестве коммерсанта. Так вот, моя позиция – полное доверие к партнеру. Сейчас мы развернемся, проедем по проспекту Народной Республики, он, пожалуй, самый красивый в Будапеште, и выедем на площадь Героев.

Верке уже приходилось пересекать этот проспект и проезжать по нему один-два квартала, и каждый раз у нее захватывало дух при виде домов с яркими стенами и крышами, ажурными балконами, с которых свисали гирлянды цветов, и всевозможными пристройками, казавшимися игрушечными домиками; она любовалась памятниками и дворцами, лепными узорами и колоннами, отполированным гранитом, аккуратными палисадниками, массивными воротами, блестящим асфальтом, дымчатыми плитками булыжника и, конечно, нарядной и красивой публикой на тротуарах…

Теперь все это она вновь увидела не фрагментами, а единым ансамблем. Сергей Владимирович заострил ее внимание на оригинальной восьмиугольной площади 7 Ноября, показал Музей изобразительных искусств и еще некоторые знаменитые здания, потом въехал на стоянку и провел в парк. Немного погуляв и покружив по аккуратным дорожкам и аллеям, они вышли на большую площадь с возвышающейся над нею огромной статуей.

– Надеюсь, вы угадали, кто это подпирает будапештское небо? – спросил Сергей Владимирович.

– Сталина ни с кем не перепутаешь!

– Раньше мы бы вас «обкатывали» не менее полугода, прежде чем выпустили на серьезное задание, а сейчас события развиваются с невероятной быстротой, и нам дорог каждый миг, но особенно важна информация, что называется, из первых рук.

– В рамках доверия я бы хотела вас спросить: где можно увидеть контрреволюционные элементы? – невпопад задала свой наболевший вопрос Верка.

– Давайте сейчас остановимся на площади Сталина и прочитаем некоторые плакаты, приклеенные к постаменту памятника Иосифу Виссарионовичу.

– Я поняла, что это площадь Героев?

– Венгры – молодцы! Чтобы сохранить историческое название места и одновременно возвеличить освободителя Европы от фашизма, они разделили парадную площадь Будапешта на две части: ту, на которой установлен памятник советскому вождю, нарекли площадью имени Сталина, а остальной, большей части, оставили старое название.

Сергей Владимирович свернул в узкую улочку, остановился и предложил пройти метров двести в противоположном от площади направлении. Верка кивнула в знак согласия, партнер подставил ей руку и сказал:

– Я думаю, нам стоит погулять еще немного, а потом как бы невзначай подойти к памятнику.

– Сергей Владимирович, а какая столица вам больше всего нравится? – спросила Верка.

– Ленинград. Я родом оттуда. Но среди европейских, вы это имели в виду, – Вена. Знаю, вы думали, я назову Париж или Лондон?

– Париж!

– Почему-то многие так считают.

– Наверно, это относится к тем, кто знает мир понаслышке, книгам, кино. Я, например, представляла красивейшим городом Париж, потому что много читала о нем в книгах Дюма, Гюго, Ильи Эренбурга, а совсем недавно посмотрела французский фильм «Разбитые мечты». Но со вчерашнего дня думаю, что нет прекраснее города, чем Будапешт.

– Я полностью разделяю ваше мнение о Будапеште. Просто в Вене прошла моя юность, я сердцем знаю и понимаю этот город, у меня есть там «свои» места, которыми я готов любоваться до бесконечности, мне кажется, я слышу, как бьется пульс Вены, ощущаю ее запах, наслаждаюсь вкусом ее колбасок и пирожных. Но мне приятно сопровождать вас по Будапешту, потому что здесь много памятных мест, в которых проходили чудные и тревожные дни моей боевой практики. Ведь до войны в Венгрии было мощное фашистское движение, нам приходилось работать, по сути, на вражеской территории, а с началом войны – Венгрия ведь воевала против Советского Союза – официально вовсе покинуть страну. Я оставался здесь до апреля сорок пятого, находясь, если так можно сказать, в глубоком подполье.

– Я знаю: мадьяры вместе с немцами и румынами оккупировали Крым и, в отличие от румын, не церемонились с местным населением.

– Большая часть венгров поддерживала фашистский режим. Когда наши освобождали Будапешт, то даже дети вносили свой вклад в сопротивление Красной Армии. Еще четыре года назад на восточной окраине города стоял обгоревший дом, который сожгла венгерская школьница. В этом доме шел бой за каждую квартиру, и когда наши парни заняли второй этаж, загнав немцев на чердак, юная мадьярка, пользуясь тем, что ее не трогали бойцы ни с той, ни с другой стороны, облила лестницу бензином и бросила зажигалку. По ее вине погиб целый взвод красноармейцев…

Так, беседуя и вспоминая, Сергей Владимирович незаметно привел Верку назад, к площади Героев. Перед памятником Сталину возвышался огромный щит, на нем был изображен в нелепой позе красноармеец, смываемый потоком воды. Они остановились у этого щита.

– Как вы думаете, Вера Павловна, – спросил ее гид, – могли бы мы в Симферополе или в другом нашем городе увидеть подобную карикатуру на воина-освободителя?

– Пожалуй, нет! – ответила она.

– А теперь вникните в подрисуночный текст. Он написан и по-русски, и по-венгерски.

Увидев русские буквы, Верка широко раскрыла от удивления глаза и прочитала: «Драпай-ка домой, Ванюша, в Венгрии не место Хрюше, а не то дождешься рая в водах бурного Дуная».

– Это не совсем удачный перевод с венгерского, хотя, признаюсь, сохранен основной смысл четверостишия. Пошли, посмотрим, чем нас «порадуют» другие надписи.

Пьедестал вождя действительно представлял собой гигантскую тумбу для афиш, обклеенную сотнями листовок, плакатов и лозунгов. Большинство надписей было сделано на местном языке, но попадались и на русском. При первом знакомстве с русскими текстами Верке показалось, что Сталин, словно священник, является посредником между Венгрией и Советским Союзом, которому люди исповедовали свои чаяния. «Русские, нам не нужна ваша американская помощь!» – гласил один лозунг. «Долой коммунистов! Да здравствует свободная Венгрия!» – призывал другой. «Оккупанты, вон отсюда!» – требовал третий. «Москва – прямо на восток!» – пояснял четвертый. «Мы – за частную собственность!» – декларировал пятый. Некоторые послания вождю были длинными, с обоснованием и объяснением того или иного требования, встречался отборный русский мат, звучали призывы к венграм взяться за оружие, свергнуть памятник тирану. Кроме лозунгов попадались рисунки пятиконечных звезд и фашистской свастики, карикатурные изображения советских солдат, каких-то фантастических морд.

– Сергей Владимирович, – Верка обратилась к нему так громко, что оглянулся какой-то прохожий, – а что пишут на венгерском языке?

– Почти то же самое. Например, здесь требуют от венгерского руководства денонсировать Варшавский договор, здесь – поставить главой правительства Имре Надя, здесь – разобраться с Венгерской партией трудящихся. Ну что, будем переводить остальное?

– Не стоит!

– Я тоже так думаю.

– Куда смотрит власть? – с упреком неизвестно кому спросила Верка.

– Она потеряла контроль над обществом. Это ведь анонимные лозунги, а в студенческой среде открыто говорят о необходимости реставрации капитализма… Теперь предлагаю немного отдохнуть от политики, возвратиться к Дунаю и просто прокатиться вдоль реки!

– Я не против и попросила бы вас проехать по мосту Маргит, чтобы увидеть в дневном освещении то, что так очаровало меня вчера вечером.

– Хорошо, это совсем не трудно, и к тому же мы сможем выехать на правый берег и полюбоваться кварталами другой части города.

Машина быстро проехала по проспекту Народной Республики в обратном направлении, повернула на проспект Ленина, минула Западный вокзал и вскоре въехала на мост, примыкавший к острову. И вот уже стали узнаваемыми многоугольные фигуры парков, так очаровавшие Верку накануне.

Она молча поглощала глазами осенний чудный пейзаж, а Сергей Владимирович давал свои пояснения:

– Остров Маргит похож на амебу и имеет совершенную обтекаемую форму, таковым его сделало течение реки. Вообще рельеф здешней местности, – он, показал на холмы вокруг, – формировался под влиянием сложных геологических процессов и является великолепным творением природы. Потом сие великолепие было украшено руками многих поколений трудолюбивых венгров. Этот клочок суши посреди Дуная уникален, потому что в нем сочетаются благодатные свойства, которые редко встречаются даже порознь. Здесь, на малом пространстве Центральной Европы, мы попадаем почти в средиземноморский климат, из недр островка выплескиваются термальные источники, на его поверхности бушуют целебные травы и шелестят дубовые рощи, покоятся седые руины древних поселений и одновременно кипит жизнь большого столичного города.

– Вероятно, вчера я ощутила все то, о чем вы сказали только что, в виде нахлынувшей со всех сторон благодати. А сегодня ощущения закрепляются зрительно.

– А вы думаете, почему Европа заселена человеком с незапамятных времен? Потому что это благодатный край. Венгрия в этом смысле превосходит многие страны.

– Крым тоже входит в категорию благодатных мест! Но он далеко не так благоустроен, как Венгрия!

– Это правда. Может, заедем на Маргит?

– Нет, давайте посмотрим правый берег, мне хочется многое увидеть! Антал обещал сводить меня в Будайский храм, подняться на Рыбацкий бастион, но когда это случится, неизвестно.

– Хорошо.

Верка хотела запомнить путь, ведущий к Будайскому дворцу, башни которого мелькнули на противоположной стороне Дуная, но машина взяла курс правее, закружила по тесным улицам, вырвалась на широкую магистраль, снова нырнула под какой-то свод, прошла по серпантину, выскочила на проспект, подкатила к вокзалу…

Запутавшись окончательно, она спросила:

– Где мы? Насколько я поняла, мы не возвращались обратно, но я вижу вокзал. Ничего не понимаю!

– Для неопытного путешественника все главные будапештские вокзалы, как негры для белого, похожи между собой, но это только на первый взгляд. На самом деле сходства никакого! Мы проезжаем Южный, а вы запомнили Восточный, потому что на него приехали, и Западный вокзал – вы недалеко от него живете. Все же будапештские вокзалы стоят того, чтобы о них сказать несколько слов. Западный вокзал – это особое сооружение, возведенное в конце прошлого века из стекла и стали, согласитесь, супер даже в наше время! В его конструкции нашла отражение мудрость Эйфеля: остов главного здания – стальная ферма, рассчитанная по той же методике, что знаменитая башня во Франции, статуя Свободы в США, нефтяные вышки на Каспии, может, поэтому он такой же торжественно-величественный, как Эйфелева башня. Для венгров Западный вокзал является национальным историческим и архитектурным памятником. Торжественно-пышный снаружи, он прекрасный и внутри! Я бы советовал вам сходить туда на экскурсию и обязательно посетить привокзальный ресторан, который сохранил еще дух самого знаменитого императора Австро-Венгрии: Франца Иосифа. Представляете, вы сможете посидеть за «одним» столиком с его супругой – красавицей Эржебет! Хотя в нашем понятии «привокзальный ресторан» не ассоциируется с шикарным рестораном.

– Я не знаю архитектурную ценность Симферопольского вокзала – он явно сооружен не из стекла и стали, но ресторан там, по моим меркам, отменный.

– Принимаю ваше мнение к сведению, и если буду в Крыму, то первым делом навещу привокзальный ресторан в Симферополе.

– Мне говорил Антал о несоответствии названия «Западный вокзал» западному направлению поездов. А с «Южного» поезда тоже идут на восток?

– Нет, здесь полное соответствие, хотя, мне кажется, до войны я как-то приезжал на этот вокзал с Востока.

– А если ехать в Шиофок, то, с какого вокзала?

– С «Южного». Я знаю, что в ближайшее время вам предстоит поездка сначала на Балатон, потом в Токай.

– Да.

– И вы волнуетесь. Думаю, напрасно: вас всюду будут сопровождать венгры. Вообще, работа по оказанию технической помощи предусматривает полную опеку над советским консультантом принимающей стороной. Мы подъезжаем к хорошей парковке, и я предлагаю оставить машину здесь, а самим подняться на Будайский холм по серпантину пешком.

– Хорошо. Скажите, пожалуйста, что это за машина, на которой вы сегодня меня везете?

– Чехословацкая «Татра», она странная на вид, потому что особенная по своей концепции: у нее мотор охлаждается воздухом! Эта машина прошла испытания в Африке. Вы знаете чехословацких путешественников Ганзелку и Зигмунда?

– Нет, к своему стыду.

– Человек не может всего знать, и тут нет никакого стыда. Это талантливые испытатели, путешественники, журналисты и писатели. Вот и нам досталась их «Татра»! Теперь пошли вверх, чуточку помолчим и осмотримся!

Верка шла минут двадцать в гору и специально не смотрела на панораму центральной части Будапешта, а когда подняла голову, то у нее перехватило дыхание, так как взору открылся огромный, потрясающий своей праздничной красотой город. Почти рядом под ней искрились на солнце волны Дуная, он был разлинован полосками ажурных мостов, его берега обрамлялись зданиями диковинной архитектуры, с цветными крышами, островерхими башнями и сияющими куполами. Почти перпендикулярно к реке тянулись ряды улиц с многочисленными квадратами площадей, парков и бульваров. Вот она угадала комплекс надстроек Парламента, потом купол церкви Святого Иштвана, мост Маргит и одноименный остров, действительно по очертанию похожий на амебу. Она проследила взором северную часть Будапешта, вдали увидела огромный лесной массив, но так и не «дотянулась» до границы города, теряющегося за горизонтом. Сергей Владимирович перехватил Веркин взгляд и иронично заметил:

– Правда, отсюда остров Маргит похож на амебу с отсеченной головой, потому что через его северную окраину не так давно был проложен мост Арпад, соединивший старый город Обуду с Пешти.

– Я думала, что старый город называется Буда?!

– Есть и такой город, но Будапешт состоит фактически из трех городов: Обуда, Буда и Пешти.

– Даже название венгерской столицы непостижимо, а уж что говорить о познании самого города. Он, наверно, так же многолик, как его жители?

– Но в венграх есть что-то общее, я, например, узнаю их сразу на улицах чужеземных городов.

– Да, пожалуй, и мне кажется что-то одинаковое то ли в их глазах, то ли в выражении лиц, то ли еще в чем. Я точно не могу даже определить, что это за признак…

Дальше они шли по бесконечным ступеням, ведущим к главной башне, чуть похожей на «Ласточкино гнездо» в Ялте. Неподалеку Верка увидела руины и подумала, что неизвестные сооружения были разрушены, скорее всего, бомбами и снарядами прошедшей войны, а не землетрясением, как знаменитый дворец в Крыму. Она заметила выбоины и на каменных бордюрах, и на ступенях, по которым стучали ее каблуки, и уже не сомневалась, что война оставила свои следы не только у нас…

С первой смотровой площадки открывался не просто чарующий вид на храм и город, но и на саму башню: казалось, она отрывалась от земли и возносила в небо того, кто созерцал ее вершину. Сделав полукруг, можно было полюбоваться городским пейзажем правого берега, а поднявшись выше, охватить панораму всего города, и Верка, не жалея сил, не обращая внимания на то, как колотится ее сердце, почти бежала от площадки к площадке и поднималась по крутым ступеням каменной лестницы. Сопровождающий коллега по спецзаданию отстал и не пытался ее удержать, потому что понимал, какие эмоции бушуют в душе молодой женщины, впервые попавшей на Будайский холм. Конечно, потом он расскажет ей историю названия бастиона, объяснит происхождение кладбища у небольшой церкви, пояснит, что символизируют малые башенки, но сейчас надо было дать человеку возможность без посторонней помощи окунуться в мир Великого Очарования. Наверху они встретились, и теперь уже Верка сама с пристрастием расспрашивала своего гида, а он с удовольствием отвечал на ее вопросы. И вдруг неожиданно протянул обрывок листа и сказал:

– Вот мой рабочий телефон в торгпредстве, старайтесь иногда звонить по пустякам, вроде того, как упаковать контейнеры с вином. Но, если потребуется что-то срочное, вставьте в «пустяк» фразу: «По смете все сходится». Листок сжечь, телефон и условный знак запомнить!

– Будет сделано! – ответила Верка.

* * *

На другой день Верка приступила к своей профессиональной работе винодела. В генеральной дирекции, куда ее привез Антал, советскому специалисту был оказан радушный прием. Вначале ее представили первому заместителю генерального директора, он кратко обрисовал состояние виноделия в Венгрии и спросил о планах ее работы. На этот вопрос ответил Антал. Выслушав его, зам предложил собраться для беседы в более широком составе в конференц-зале.

Верка чуть задержалась у главного технолога, а когда вошла в конференц-зал, ее удивило, что присутствующие сидели за столами, накрытыми белыми скатертями, по четыре человека. После короткой вступительной речи зама слово дали ей. В первых фразах приветствия Верка забыла делать паузы для перевода, и, выбившись из ритма, немного смутилась, но быстро исправилась и ее речь полилась словно песня. Вначале она поделилась с венгерскими коллегами своей мечтой производить токайское вино в Крыму, затем перешла к методам исследований «болезней» вин на разных стадиях созревания и в виде тезисов рассказала о положительном опыте выращивания коньячных сортов винограда на севере полуострова. Речь ее можно было сравнить с вдохновенным исполнением гимна собственного сочинения, который прошел через ее сердце. В то же время она излагала свои мысли четко, грамотно и последовательно, и слушатели понимали: перед ними выступает специалист, хорошо знающий свое дело, которому есть что сказать и у которого есть чему поучиться. Ее получасовое сообщение продолжилось настоящей дискуссией, гостье задавали много вопросов, она отвечала и поясняла, слушала мнение коллег, сама задавала вопросы. Профессиональные страсти были в разгаре, когда официанты в белых формах подошли к столикам, незаметно и красиво их сервировали и стали быстро разносить аппетитные блюда. Таким образом, жаркий профессиональный разговор плавно перешел в праздничный обед.

После обеда Антал познакомил Верку с ведущими специалистами генеральной дирекции. Первым делом она побывала у главного технолога Яноша Пирлса, тот угостил ее вином со своего виноградника, – это удивило Верку, потому что у нее, в доме виноделов, никто не выращивал виноград и не делал собственных вин: ни свекор, ни покойный муж, ни она сама. Ей понравился терпкий, полусладкий напиток Яноша, а он, услышав похвалу, не без гордости сообщил, что назвал его в честь своей жены «Догмар». Потом он одобрил Веркину идею культивирования токайских вин на Крымском полуострове, высказав по этому поводу несколько ценных предложений, и выразил надежду на более подробную беседу с ней о винных «болезнях».

Когда они шли по коридору к очередному специалисту, им встретился высокий улыбающийся мужчина, он обнял Антала и, обратившись к Вере Павловне, сказал по-русски:

– Меня зовут Рудольф Хорват, я учился в сельскохозяйственной академии в Москве, люблю русскую литературу, часто употребляю ваши пословицы и поговорки и являюсь активным членом Общества венгеро-советской дружбы. Сейчас занимаю пост директора специализированного совхоза. Приглашаю вас немедленно посетить мое хозяйство, потому что оно самое лучшее в Венгрии. До встречи!

В кабинете куратора по земельным делам Николса Жанеску Верка увидела карту виноградников Венгрии, долго рассматривала ее, расспрашивала хозяина о принципах составления землеустроительного шедевра и высказала мысль о том, что подобную карту не мешало бы иметь виноградарям Крыма. Николс ответил, что в СССР ввиду повышенной засекреченности топографических материалов такую карту составить невозможно.

Начальником отдела по импорту оказалась красивая стройная женщина лет тридцати пяти по имени Зуза Ковач. Она сухо поздоровалась по-русски и коротко рассказала о задачах отдела. Потом, когда начала говорить о географии распространения винной продукции Венгрии в Европе и в мире, перешла на свой язык и попросила Антала переводить. Закончив сообщение, Зуза неожиданно спросила:

– Вера Павловна, я прошла специальные курсы по изучению русского языка и национальных особенностей русской культуры, а какие у вас планы в познании нашего языка и знакомства с нашей культурой?

– Прежде всего я бы хотела научиться говорить по-венгерски. Но моя командировка слишком ограничена.

– По-моему, за пять лет можно изучить китайский язык?

– Но я командирована всего на три месяца!

– Как? Антал, мы ведь подавали заявку на пятилетний срок!

– Я забыл тебе сказать, что в силу потребности специалистов-виноделов дома Веру Павловну отпустили к нам всего на несколько месяцев.

– Жаль, я хотела предложить ей свою помощь в организации посещения будапештской оперы, балета и цирка, и, само собой разумеется, в изучении венгерского языка.

– Ничего, мы с тобой сконцентрируем усилия, и Вера Павловна уже совсем скоро заговорит на венгерском языке, – попытался отшутиться Антал.

Но Зуза, казалось, уже потеряла интерес к данной теме. В ее взгляде появилась насмешливость и надменность, правда, распрощалась она с очаровательной улыбкой.

Верке понравилась эта женщина, потому что в ней чувствовалось что-то необычное, гордое и возвышенное, и, несмотря на кажущийся конфуз, она вышла из кабинета начальника по импорту в приподнятом настроении.

Затем была короткая встреча с руководителями винодельческих хозяйств. Со многими из них ей предстояло работать, поэтому с каждым из представленных директоров или их заместителей она успела немного побеседовать, рассказать о своем заводе, о крымских виноградниках, о желании научиться кое-чему у своих коллег и, возможно, поделиться с ними своим опытом. Так что первое знакомство затянулось до позднего вечера и закончилось великолепным ужином.

Дома Антал не без гордости и со счастливой улыбкой на лице сказал, что она всем понравилась, что виноделы заинтересовались ее методами исследований и что ей будут открыты двери кабинетов высоких чиновников, как в Будапеште, так и на местах, у производителей вин. Верка была достаточно внимательной, чтобы не заметить несколько настороженных взглядов сотрудников генеральной дирекции, и на похвалу своего друга ответила:

– Я не слепая. Даже начальница по импорту вела себя неоднозначно.

– Зуза, в принципе, добрая, но у нее сложная судьба – год назад репрессировали ее мужа, поэтому она не скрывает своего негативного отношения к СССР. Но ты ей понравилась. Вы могли бы с нею подружиться.

– Мне она тоже приглянулась. Плохо, когда не знаешь историю человека, и еще хуже, когда всех советских меряют на один аршин.

– Мы не в состоянии остановить нарастающий протест венгерского народа против нынешнего режима и не можем заставить, как раньше, каждого расцветать в благодатной улыбке при одном воспоминании о вашей стране.

– Я читала десятки воззваний у памятника Сталину, обращенных в принципе к Советскому Союзу, и имею представление о чаяниях венгерского народа или венгерской контрреволюции.

– Мои стопы туда еще не дошли, зато я хорошо знаю, о чем говорит студенческая молодежь.

– И о чем же?

– Сразу хочу тебе сказать: наша молодежная прокоммунистическая организация – Союз молодежи Венгрии – вот-вот развалится. По всей стране образуются многочисленные молодежные кружки иного толка, по существу, началось самостоятельное студенческое движение. Наиболее мощный кружок имени Петёфи пытается объединить разрозненные молодежные организации, среди студентов прорабатывается создание чуть ли независимой партии: Союза студенческой молодежи. И отдельные кружки, и крупные объединения пишут варианты обращения к Правительству Венгрии и особенно к Венгерской партии трудящихся с рядом жестких требований. Понятно, что все они направлены на смену существующего режима. Некоторые формулировки уже получили одобрение в студенческой среде, и молодежь готова их отстаивать любыми средствами.

– В том числе и с оружием в руках?

– Дай бог, чтобы до этого не дошло!

– И что это за требования?

– Например, отмена обязательного изучения в вузах курса марксистско-ленинской философии.

– А еще?

– Послать современное правительство Герё куда подальше и сформировать новое во главе с Имре Нади.

– Чем он так нравится студентам?

– Мы не дети и должны понимать, что студенты находятся под влиянием той части зрелых коммунистов, которые выражают недовольство экономическим положением страны и во всем обвиняют партийно-правительственную верхушку. А это – опытные политики и экономисты, они умеют не только поставить задачи, но и политически верно их сформулировать, психологически оформить, чтобы привлечь на свою сторону самую радикальную часть общества.

– И во главе их стоит Имре Нади?

– По крайней мере, он четко выражает мысли о необходимости реформ.

– В том числе пересмотреть отношения с СССР?

– Современное гнусное руководство Венгрии сформировано по сути ЦК КПСС.

– А нельзя реформировать правительство, не выдвигая лозунгов против СССР вообще и КПСС в частности?

– Дело сложное, потому что некоторые постулаты КПСС – в принципе СССР, привели к современному хаосу в экономике страны и недовольству практически всего венгерского общества.

– Какие?

– Однопартийная система, полная отмена частной собственности – это в нашей стране невозможно без тяжелых потерь, обязательное участие Венгрии в Варшавском договоре и прочее. По-советски исключено быть социалистической страной и одновременно нейтральной. А венгры хотят свободно торговать не только с Востоком, но и с Западом, нам не нужна широкая и однобокая индустриализация, как это навязывает странам СЭВ Советский Союз. И, конечно, никому не хочется иметь чужие, даже самые дружественные войска, на своей территории. Ведь наша армия не дислоцируется в Крыму, на Кавказе, в Центральном Черноземье или на Урале! Так почему ваша армия должна находиться на нашей земле? Речь фактически идет об оккупации Венгрии. Кроме морального воздействия, войска оказывают массу неудобств. Когда мы начнем ездить по загородным дорогам, ты это почувствуешь сама. Но, самое главное, Советский Союз навязал Венгрии ужасное правительство, оно дискредитирует социализм и вызывает гнев народа. Я боюсь, что нынешняя партийно-правительственная верхушка ввергнет страну в какой-нибудь кровавый конфликт.

– Знаешь, Антал, мне трудно понять ваши беды, потому что на фоне нашей страны вы – богачи, у вас такая ухоженная земля, такие красивые города, дома, деревни, такие полнокровные витрины и прилавки магазинов, и так хорошо одеты и веселы люди! Что, есть страны богаче вашей?

– Вера, милая, если мы будем и дальше двигаться по нынешней дорожке, то очень скоро Венгрия превратится в отсталое нищее государство, в страну рабов. А на твой прямой вопрос отвечу тоже прямо: да, граждане многих европейских государств живут достойнее венгров, поляков, восточных немцев, чехов, то есть стран, находящихся в прямой зависимости от идеологии и экономической политики СССР. Здесь я должен тебе раскрыть свое личное понимание того, как влияет форма собственности на производительность и культуру труда, и конечный результат – благосостояние человека. Так сложилось эволюционно, исторически и биологически, что человек – существо стадное и одновременно индивидуальное. И это сочетание делает его человеком, а не бараном или раком-отшельником. Если развивать в нем одну склонность и подавлять другую, то это будет уже не человек, а другое существо. Коммунизм проповедует общественную собственность и тем собирает всех людей в некое стадо, в котором все идут в одном направлении, исповедуют одну идеологию, одинаково одеваются, одинаково едят, одинаково мыслят, имеют всё и не имеют ничего. В таком стаде постепенно теряется индивидуальная ответственность за оберегание старых ценностей и создание новых, теряется стимул духовного развития, зато развивается иждивенчество, стремление не создать что-то вокруг себя – все равно у тебя это отберут, а любой ценой приблизиться к кормушке. И если не применять кнута, то неизбежна деградация…

Дальше Антал развил свое понимание свободы слова, личности, но Верка рассеянно слушала его, так как была расстроена тем, что почувствовала его правоту.

* * *

Первый самостоятельный отчет по спецзаданию Верка писала долго, перечеркивая много раз страницы и выбрасывая скомканные листы. То ей казалось, будто она предает Антала, то изменяет своей Родине, то пишет вовсе несуразицу. В конце концов мысль о том, что они с Анталом вновь встретились именно благодаря этой работе, взяла верх, и она ясно осознала, что обязана сделать ее полезной и своей стране, и своему любимому, и себе. Поэтому начала строить своё сочинение исходя из поставленной перед нею задачи: выявить настроение молодежи. Она попробовала сформулировать и изложить те требования к венгерскому руководству, которые обсуждались в молодежных кружках. Это оказалось почти невозможным: во-первых, надо было вспомнить все, что говорил Антал, во-вторых, Верка не имела специального политического образования и ей с трудом удавалось находить нужные слова и термины, и, в-третьих, ей хотелось, чтобы отчет получился весомым и интересным. Но одно дело хотеть, другое дело – суметь. Она припомнила свою первую научную работу и поняла, что тогда ей помогали многие специалисты, у нее было неограниченное время на подготовку, а сейчас, как на поединке, все надо было решать самой и в неимоверно сжатые сроки. Поэтому Верка снова и снова набрасывала варианты, и каждый раз они ее не устраивали. Так, десятки раз изменяя и шлифуя слова и предложения, к трем часам ночи она смогла создать грубую канву своей необычайной рукописи. С не меньшим трудом ей удалось выделить более-менее внятные заголовки, и только теперь началось заметное продвижение вперед. Ее живой ум и интуиция помогли постепенно расставить по порядку излагаемые мысли и подобрать простые, но верные слова, и вот уже появился вразумительный текст. А когда она догадалась обозначить порядковыми цифрами основные требования к правительству, выдвигаемые молодежью, и брать в скобки собственные комментарии, то ее записка приобрела форму лаконичного и четкого доклада.

Утром она встретилась с Сергеем Владимировичем и с волнением передала ему пакет. Тот спокойно взял материал и поспешил к своей «Татре». Через три часа его машина снова подъехала к Веркиному коттеджу. Шеф выглядел серьёзным и озабоченным, он не стал произносить вступительных слов и спросил:

– По нашим сведениям, в ближайшие дни намечается Всевенгерский съезд студентов. Вы не знаете, Антал собирается в нем участвовать?

– Не знаю, – ответила Верка и поняла, что ее первый доклад был прочитан, нормально воспринят и, скорее всего, оказался важным донесением.

– Постарайтесь выяснить. Вы понимаете, что сегодня молодежь является главной силой в венгерском обществе, и от ее настроения зависит, в какую сторону покатится вал контрреволюции. Ваш венгерский начальник наверняка владеет информацией о подготовке съезда, наверняка знает в лицо главных идеологов молодежного движения, в том числе и тех, кто возглавляет оппозицию в ВПТ. Ваша информация находит подтверждение и по другим каналам.

– А разве это не ясно по лозунгам на статуе Сталина?

– Ясно, но надо отделить простую провокацию от настроения масс, ясно представить масштабы движения, его идеологию, конечную цель. Имейте в виду: мы тоже люди, у нас есть собственные мнения, суждения и ошибки, поэтому нам нужны более полные и достоверные сведения, чтобы анализировать, сопоставлять, делать выводы и передавать в Центр подготовленные и правдивые сведения, и потом принимать правильные оперативные решения на месте.

Верка вдруг поняла, что в разведке, в партии, в правительстве и во всем нашем государстве действует море чиновников, и все они имеют разное мнение, разные амбиции, разный уровень знаний, разную степень заинтересованности и разные подходы к решению той или иной проблемы страны, точно так же, как работники ее родного винного завода по-разному видят и понимают задачи виноделия, наличия бочкотары, уровень зарплаты. Морально-политическое единство советского народа, о котором написано в Конституции СССР, всего лишь утверждение руководящей роли партии, на самом деле все куда сложнее. Но это касается ее страны, а чтоб разобраться в проблемах чужого государства, нужно знать его не хуже, а может, и лучше, чем свое, нужно иметь десятки специальных институтов, ведомств и служб, сотни, а может, и тысячи квалифицированных специалистов, компетентных чиновников, умных и грамотных руководителей, и не менее компетентных осведомителей…

– Хорошо, я сегодня же поговорю с Анталом и доложу вам завтра, – ответила она.

– А как продвигается ваше изучение венгерского языка? – перевел разговор в другое русло Сергей Владимирович.

– Сложно! Я все время хочу сравнить его с русским или украинским языком, но не могу. И только недавно узнала почему венгры смогли сохранить с помощью уникального языка свою нацию, свой народ. Когда они пришли на берега Дуная, у них была возможность ассимилироваться с европейцами, а позже – с турками, но они не сделали этого, не нарушив тем самым, если так можно сказать, эндемичность языка и эндемичность нации.

– А знаете, откуда пришли сюда мадьяры?

– По-моему, с Уральских гор.

– Почти правильно: из приуральских степей.

– Да, вспомнила, Антал мне немного рассказывал про то, как в пору Великого переселения народов хан Арпад вел из этих самых степей венгров в Европу. И говорил он мне об этом в Крыму, когда я однажды упомянула татарское название одного из высокогорных крымских селений «Арпат», или «Арпад».

– Вы – истинный патриот Крыма! Но почему вы точно не знаете название селения?

– Потому что редкая деревня в Крыму сохранила довоенное название, особенно если оно было татарским. То есть на новых картах старое наименование не прочесть, но в разговорной речи люди продолжают называть многие селения по-старому, а выяснять, какая буква стоит в конце слова – «д» или «т» – по-моему, бесполезно.

– Просто удивительно! И наверняка то село называлось «Арпад». А это значит, что предки венгров имели какое-то отношение к тюркским народам. Вот видите, вы косвенно подтвердили исторический факт: венгры пришли в Европу оттуда, где было заметно влияние тюрков.

– Только мне от этого не легче осваивать венгерский язык.

– Я уже говорил: вы очень скоро будете говорить на венгерском как на своем языке.

– Это через сколько лет?

– Думаю, через год-полтора.

– Спасибо на добром слове, к этому времени я уже буду снова в Крыму.

– Еще ничего не ясно. Ваша командировка может быть продлена, как минимум, еще на пять лет! Кстати, как продвигаются ваши дела на винодельческой ниве?

– Замечательно! На завтра намечено утверждение плана моей работы.

– Тогда наше свидание можно считать оконченным. Дайте мне знать, как только что-то прояснится по вопросу о съезде студентов.

– Хорошо. До свидания.

* * *

Верка возвратилась домой и несколько часов шлифовала план работы. Ей хотелось много сделать, много посмотреть и многому научиться, а времени было так мало! Она ужимала и сокращала пункты, вводила корректировки на время их выполнения, несколько раз переписывала черновики, но так и не смогла уложиться в отведенные командировкой сроки. Потом решила, что надо обратиться за помощью к Анталу, отложила работу и начала писать сыну письмо. Она отправляла ему письма каждый день и с нетерпением ждала ответа, хотя понимала, что прошло совсем немного времени, и ее послания еще вряд ли дошли на Родину. Два раза Антал заказывал ей телефонный разговор, теперь напрашивался третий.

Антал пришел поздно ночью, Верка еще не спала. Ее сильно волновал вопрос: как спросить о съезде студентов. Но он почти с порога начал разговор именно об этом:

– Знаешь, Верочка, завтра я еду в Сегед на съезд молодежи. Мне надо будет встать пораньше, потому что необходимо перед началом форума встретиться с некоторыми людьми.

– Это обязательно? – Верка спросила машинально, потому что вольно или невольно уже вступила в игру с любимым человеком.

– Да, я постараюсь протащить в президиум съезда двух-трех надежных лидеров. И если кому-нибудь из них удастся стать председателем, то можно будет повести съезд в нужном направлении, по крайней мере, отстоять резолюцию с более мягкими формулировками.

– А что, уже есть намерения призвать венгерский народ браться за оружие?

– Представь себе, есть! А это – кровопролитие. Ведь совершенно очевидно: большинство студентов будет требовать вывода из Венгрии Советской Армии и изменения существующего строя, что равносильно призыву к вооруженному восстанию.

– Иначе говоря, молодежь будет ратовать за реставрацию капитализма?

– Да, то есть не молодежь, а ее наставники, но в молодежной среде им может быть оказана мощная поддержка, которая, не дай бог, выльется в экстремистские выступления.

– А я хотела попросить тебя помочь составить план моей работы.

– А я думаю, что тебе вообще стоит воздержаться от работы.

– Как это понимать? – недоуменно спросила Верка.

– Я боюсь от тебя уезжать, не то что отпускать тебя на работу. Хорошая моя, кризис в нашем обществе должен вот-вот как-то разрешиться, и тогда мы начнем работать с удвоенной энергией. А сейчас тебе лучше вовсе не появляться на улице без меня.

– Но я не видела недоброжелателей!

– Ты же еще не ходила по улицам сама.

– Да, это так.

– Давай спать.

Они легли, но еще долго разговаривали шепотом о возможных переменах и о тревожном времени и лишь под утро заговорили о любви.

* * *

Верка проснулась, когда Антал уже уехал, быстро собралась, выпила чашку кофе и поспешила в торгпредство. Сергей Владимирович не ожидал ее столь раннего появления и, поздоровавшись, спросил:

– Что-нибудь случилось, Вера Павловна?

– Я хотела сказать, что сегодня Антал уехал на собрание молодежи в Сегед.

– Спасибо за столь ценную информацию.

– Он говорит, что там могут принять резолюцию о вооруженном восстании.

– По некоторым сведениям через границу с Австрией готовится доставка в Венгрию оружия и боеприпасов. В опасениях Антала есть доля правды. Когда он обещал вернуться?

– Я не спросила.

– Ладно, напишите, пожалуйста, короткое донесение насчет съезда, и я провожу вас домой.

– Я уже знаю дорогу и дойду сама!

– Это замечательно! Но вдруг вам придется отклониться от проспекта Народной Республики, скажем, на восток, а не на запад? Как вы тогда будете искать свою виллу?

– Откровенно говоря, еще не знаю, но ваша карта – надежный помощник.

– Ничего, я все равно вас провожу!

Верка почувствовала некоторое сходство в интонациях Сергея Владимировича и Антала и больше не стала возражать.

Они пошли пешком, решив немного прогуляться. На улице Эржебет им стали попадаться группы людей, которые двигались в одном направлении. Это Верку насторожило, и она спросила:

– Что бы это значило?

– Рабочие вышли на демонстрацию. Давайте пройдем немного рядом с ними!

– Я первый раз вижу такое.

– Вон там впереди уже развернули транспаранты: выражается солидарность с венгерскими студентами и высказывается ряд требований наподобие тех, что мы читали на площади имени Сталина.

– Куда они идут?

– К зданию парламента. Там устроят митинг и будут критиковать современный партийно-правительственный курс. Правда, наши главные лица – премьер министр Хегедюш и первый секретарь Центрального руководства Венгерской партии трудящихся Герё – находятся за пределами страны и вряд ли услышат все то, что им было бы полезно послушать.

– А мы пойдем на митинг?

– Мне пора возвращаться, а вас одну я не могу отпустить, поэтому пройдем с ними лишь до улицы Ваци. Давайте возьмемся за руки и молча вольемся в колонну, потом я вам дам знать, когда уходить.

Верка взяла Сергея Владимировича под руку и подвела к демонстрантам. Она ожидала попасть в окружение злобных людей, но на многих лицах видела улыбки, некоторые шли с песнями, некоторые о чем-то оживленно беседовали, некоторые пары шагали в обнимку и даже целовались, одна пожилая женщина несла цветы. Верке показалось, что она попала не на демонстрацию протеста, а на первомайское шествие. Правда, неизвестно, что творилось в голове колонны, где шли рабочие в голубых робах, но, судя по всему, и там не поднимали кулаков и не выкрикивали призывы свергнуть нынешнее руководство Венгрии. Она хотела высказать вслух недоумение, однако вспомнила договор с Сергеем Владимировичем о молчании и попробовала мысленно ответить на свой вопрос его словами: «Это не выступление голодного сброда, скажем, донбасских шахтеров, а мирная демонстрация цивилизованных людей…»

Вскоре ее шеф показал рукой направо, они вышли из колонны и, незаметно отделившись от нее, свернули на другую улицу. Верка решила проверить правильность своей версии ответа на свой же немой вопрос и спросила:

– Сергей Владимирович, вам не кажется, что демонстранты ведут себя несколько необычно для контрреволюционного выступления?

– Простые венгры верят в то, что они могут добиться своих требований цивилизованным путем.

– Значит, никакого контрреволюционного заговора нет?

– Заговор делают не на уличном шествии, а в узком кругу людей, в конкретном случае, заинтересованных в реставрации капитализма. Но революционную ситуацию действительно спровоцировало высшее руководство, неспособное управлять страной, к тому же замаравшее свои пальчики репрессиями. Под маркой критики нынешнего правительства пробивают свои идеи ярые сторонники демонтажа социализма в Венгрии. Жаль, что вы не читаете венгерских газет! Они пестрят упреками нынешнему правительству, дискуссиями о самых невероятных и вполне реальных путях выхода из кризиса. Так что хватает всех и всяких! Мы пришли, сейчас я отвезу вас домой и займусь своими делами. Завтра обязательно встретимся…

* * *

Дома Верка прилегла отдохнуть, почувствовав усталость от странной неопределенности чувств и мыслей. Она попыталась сосредоточиться на проблемах, будоражащих Венгрию. Вдруг ее осенило – сейчас венграм нужен хан Арпад! Ее обрадовала эта мысль как важное открытие, и с нею она задремала. Но сон был тревожным, и она сразу пробудилась, лишь открылась дверь гостиной. До утра они с Анталом не сомкнули глаз, переживая в своих сердцах те события, которые произошли на собрании студентов в Сегеде. Сначала Антал рассказывал о них сдержанно, потом начал распаляться все сильнее и втягивать в дискуссию Верку. Пожалуй, она видела Антала таким впервые и старалась как можно глубже вникать в слова любимого.

– Понимаешь, Верочка, – он старался говорить спокойно, но в его голосе улавливалась раздраженность, – там был окончательно похоронен прокоммунистический Союз молодежи и создан независимый от Венгерской партии труда Союз студенческой молодежи. Резолюция съезда содержит три важных пункта: о выходе Союза из-под опеки ВПТ, о немедленном формировании пакета требований к современному руководству страны и о проведении в двадцатых числах октября Всевенгерского собрания студентов.

Верке не хотелось верить, что студенты могут представлять собой силу, способную всколыхнуть целое государство, поэтому она спросила:

– Но, кроме студентов, есть еще рабочие, военные, пенсионеры, ведь не все поддерживают студентов, правда?

– Вчера на том собрании был Владимир, он пытался образумить молодежь, приводил убедительные факты триумфального шествия по планете Мировой Социалистической Системы, говорил о том, что эта формация еще только-только народилась, что руководство в отдельных странах может делать ошибки, но за МСС будущее, и задача молодежи помочь всем сословиям строить социализм, а не разрушать завоевание старшего поколения. И знаешь, его осмеяли, просто задавили и почти силой вынудили покинуть трибуну. Хотя он говорил мягко, осторожно, благоразумно, я бы сказал – тактично. Я с болью смотрел на него и там, в зале, и потом, в машине, когда мы возвращались в Будапешт. Владимир ведь истинный коммунист, великолепный оратор, чуткий знаток аудитории, но ничего не помогло, его просто не захотели слушать…

– А тебе удалось повлиять на состав президиума? – Верка вспомнила разговор с Анталом накануне съезда.

– Нет, его определили заранее!

– Мне кажется, сейчас не надо пытаться образумить молодежь, наоборот, нужно встать на ее сторону, возглавить, но повести не на баррикады, а на преобразование общества мирным путем.

– Боюсь, Владимира в этом не убедить. Но у тебя светлая голова. Действительно, сейчас самое главное – избежать конфронтации в обществе и при этом не потерять вожжи. Правда, я не знаю, как это сделать!

– Я тоже не знаю, я просто думаю, что сейчас должен объявиться лидер, такой, как хан Арпад, который бы вывел народ из пучины контрреволюции и привел его на благодатную ниву.

– Все говорят об Имре Нади как о вожде, Владимир считает, что это не та личность, которая способна повести за собою нацию, ибо он больше печется о своей карьере. Тем не менее, идеи его реформ притягательны не только для молодежи. Понимаешь, на нашем пути выхода из кризиса есть почти непреодолимая гора – это Советский Союз. Ваше руководство не позволит пробить брешь в социалистическом лагере и не отпустит просто так любую страну ни в стан империализма, ни в стан нейтральных государств. А выход из лап СССР есть главное требование нашего народа. В любом случае любой вождь должен прежде всего подумать об этом. Владимир вчера так и говорил, но был оплеван.

– И все равно, сейчас надо правительству выступить на стороне молодежи, которая выражает волю народа, надо очень много думать, лавировать, вести дипломатическую игру здесь, с нашей страной, с другими государствами…

– Ты права.

– Может, надо как-то успокоить Владимира? – робко спросила Верка.

– Я уже думал. Мне показалось, что после вчерашнего собрания он сильно переживает. Надо отвлечь старину от тяжких мыслей о поражении. Я найду повод пригласить его в гости, устроим небольшую пирушку в честь твоего приезда, вспомним Крым, поговорим о светлом будущем.

– Надо дать ему возможность высказаться о наболевшем, – добавила Верка.

– Конечно! Я понимаю, что мы ничего не изменим в судьбе Венгрии, даже если Владимир проникнется твоей идеей о хорошем вожде и будет ее отстаивать в высших партийных кругах, зато мы хоть немного облегчим его душу.

– Я не против такого шага.

– Так когда соберемся? – спросил Антал.

– Давай в ближайшее воскресенье. Неплохо было бы встретиться и с Матиасом. Скажи, пожалуйста, где он сейчас?

– После поездки в СССР наш любимчик Блюмчик сразу укатил на учебу во Францию и, похоже, не собирается оттуда возвращаться.

* * *

На другой день Верка писала отчет более легко и уверенно, чем в первый раз, и, самое главное, уже не волновалась, когда отдавала его Сергею Владимировичу. Тот приехал к ней на квартиру, попросил приготовить чай и потом долго и внимательно читал донесение, словно изучал Веркин размашистый почерк. Окончив чтение, он сказал:

– Вы представляете, что все это значит?

– Примерно. Знаю точно, что Антал сильно взволнован.

– Есть от чего беспокоиться!

– А в венгерских вузах обучаются наши студенты? – спросила Верка.

– Да. И им следовало бы всем уехать на каникулы в СССР!

– Так отправьте!

– Зачем вызывать панику?

– Что же делать? Неужели ничего нельзя предпринять?

– Наше дело собирать достоверную информацию, а принимать решение должны другие. Конечно, можно немного порассуждать, сделать прогноз, посоветовать воображаемому члену Политбюро нашей партии или нынешнему венгерскому правительству, но не более того.

– И что бы вы посоветовали, скажем, главному советскому идеологу Суслову?

– Поставить вопрос на Политбюро о немедленном вводе дополнительного контингента войск в соседние с Венгрией страны, а на ее территории провести широкомасштабные военные учения.

– Значит, и правда война?!

– Что вы? Акция устрашения. Воевать сегодня с СССР никто не станет, мы можем позволить себе игнорировать любое мнение Запада, Вашингтона, Китая. Но горячие головы некоторых венгров надо остудить, и чем раньше, тем лучше. Нельзя заигрывать с контрреволюцией ни на каком этапе, потому что когда она поднимет голову во весь рост, может произойти непоправимое. Тяжелую болезнь легче предупредить, чем лечить!

– А если эти учения спровоцируют население на вооруженное сопротивление?

– Его легко будет подавить. Поверьте, если не играть в хороших полицейских, а окружить страну хорошо вооруженной, мощной армией, никто не посмеет рыпаться! Этим можно избежать серьезных конфликтов, а главное – человеческих жертв. Конечно, за такими мерами должны последовать серьезные реформы, прежде всего, в нашей стране, чтоб не потерять привлекательность социализма.

– Получается, мы где-то не заметили слабое место, то есть допустили ошибки?

– Да, да, и еще раз да! Главная ошибка в том, что наше население остается бедным, и мы практически навязываем нашим союзникам режим нищеты.

– Но ведь бедность связана прежде всего с формой собственности! (Верка вспомнила высказывание по этому поводу Антала).

– Вы правы. За пару лет НЭП обогатил СССР, по крайней мере, продовольственная проблема была почти разрешена. Вот и сейчас надо искать компромисс, разрешив в нашей стране несколько форм собственности при сохранении социалистического строя. Мне до сих пор жаль, что НЭП в реальной политике повышения благосостояния населения забыт.

– Давайте напишем письмо тому же Суслову?

– Мы говорим о воображаемых путях решения возникших проблем.

– Я все прекрасно понимаю, кроме одного: почему нельзя шагать по очевидно правильному пути?

– Думаю, к этому скоро придут те высокие руководители, кому небезразлична судьба нашего народа и его друзей.

* * *

В воскресенье в назначенный час пришел Владимир. По совету Антала главным блюдом в их пиршестве были русские пельмени. Фарш Верка готовила из трех сортов мяса, а тесто замешивала на муке высокосортной венгерской пшеницы, так что пельмени получились превосходными и пошли очень хорошо под «Московскую» водку. Вначале они вспоминали теплый прием в Крыму, потом долго говорили на профессиональные темы, то есть о виноделии, в котором, казалось, все находили отдушину от современных политических проблем, но в какой-то момент вдруг, словно нарочно, оказались в круговерти нынешней ситуации в стране.

– Меня раздражает требование крестьянской партии о пересмотре налогового законодательства на землю, – начал Антал.

– Примитивность мышления этих болванов очевидна, но бороться с ними труднее всего! – поддержал его Владимир. – Они требуют пересмотра закона в контексте снижения налогового бремени. Это привлекательно, это вызывает почти массовое одобрение. А то, что пострадают целевые государственные программы, в том числе и в нашей отрасли, никого не волнует. Аграрии даже не читают существующих законов, по которым, между прочим, многие предприятия вообще освобождаются от налогов.

– Я знаю: они спят и видят на посту премьера Золтана Тильди.

– Не дождутся!

– А кого же чают увидеть массы? – вмешалась в разговор Верка.

– Массам сильно затуманил голову своими реформами Надь, – ответил Владимир. – Если его допустить к власти, то начнется демонтаж социализма.

– Конечно, начнется, но не демонтаж, а придание социализму человеческого облика, – возразил Антал.

– Эту ахинею я слышал неоднократно на улицах, а теперь ее повторяет мой лучший друг. Ничего, я постараюсь ответить ему просто и доступно. Так вот, лицо социализма делают конкретные люди. Нет возражений?

– Нет.

– Отлично!

– А теперь представь себе, что гениальный конструктор создал новый самолет, превосходящий все мировые аналоги. При его сборке какой-то разгильдяй не затянул до конца гайку. Самолет прошел самые суровые испытания, показал невиданные рекорды полета: скорости, высоты, маневра, но однажды рухнул, потому что разболталась незатянутая гайка. И сразу нашлись люди, усомнившиеся в надежности самолета, потому что завидовали конструктору, и, не разобравшись в причинах, начали ставить вопрос о снятии машины с производства. А дальше – хуже, начали запускать свои машинки, всякие игрушки и прочие поделки. И чтоб никто не усомнился в никчемности прекрасного самолета, пошли поливать грязью все: крылья-де у него были сделаны из бумаги, кресла покрашены не той краской, в салоне – тесновато, маловато зеркал, в туалете не хватало кондиционера. И вот уже к ним стали прислушиваться даже те, кто с восторгом принимал участие в создании замечательной машины.

– Здесь уместно заметить: нерадивого слесаря назначили сами конструкторы, исключив всякую возможность выбора, – вставил короткую фразу Антал. – И потом, неужели есть только один социализм, который навязывает всем СССР? Даже одна и та же симфония звучит по-разному в исполнении разных оркестров!

– Правильно! Изменяется только мастерство исполнения, но партитура остается одной и той же.

– Вот именно: мастерство исполнения, то есть профессионализм, определяет, пойдет на концерт публика или нет. Ей нельзя подавать ни единой фальшивой ноты. А сколько их сфальшивили и в СССР, и в Венгрии, и в Польше…

– Согласен! – Владимир глубоко вздохнул, будто намекая на длинную речь. – Это могли быть тактические ошибки, но они не дают основания менять лицо вместе с головой. В этом мире нет ничего вечного.

И Ленин, делая великую революцию, не раз менял тактику в зависимости от ситуации, и мы должны этому научиться! Слышишь, Антал, научиться, сохранив главное: социализм. Кстати, кто нас обязывал копировать так называемые выборы власти по образцу и подобию СССР? Почему мы сами надеваем на себя хомут, которого нам никто не навязывал? Надо бороться за чистоту рядов партии, тогда будет меньше перекосов, надо мыслить своей головой, сохранять свои ценности, отстаивать свои идеи, убеждать лидеров МСС в правильности своих шагов, не бояться собственного народа, тогда не будет контрреволюционных выступлений.

– Владимир, я не ратую за демонтаж социализма, а вот срочные реформы ему нужны! Но почему-то никто их так четко не формулирует, как Надь!

– Тот, которому ты смотришь в рот, собирается именно разрушить социализм – сначала в Венгрии, потом во всем мире.

– Не думаю, чтобы это было его главной целью. Я понимаю премьера так: он нашел наиболее правильный путь ликвидации неудобств, возникших в салоне нашего прекрасного самолета. А их, согласись, накопилось слишком много, и терпению пассажиров пришел конец. Им надоели одни и те же успокоительные лозунги, надоели репрессии, надоели неэффективные, пустые, я бы сказал, эфемерные методы решения проблем.

– И что же предлагает твой идеал? Снова вернуться к идее создания Отечественного народного фронта, который бы стал оппозицией ВПТ или вовсе контролером ее деятельности? Без сильной партии страна превратится в расшатанную мельницу, и тогда уж точно дорога во власть будет открыта всяким золтанам тильди.

– Бесконтрольность привела к тому, что партийные чиновники безнаказанно жируют, они переродились из партийных работников в партократию. У них, то есть у современного руководства, нет четкой программы выхода из кризиса!

– Не сомневаюсь, что ты начнешь сейчас сыпать цитаты из памфлета Хайя «За что я его не люблю». И правильно сделаешь! Я тоже с восторгом читаю эту вещь. И мне противен собирательный образ партократа Кучеры, который паразитирует на нашем обществе, превращает для тысяч людей прямую дорогу к развитию в сложный лабиринт, ибо только в нем, в мутном потоке непреодолимой бюрократии, он процветает. Хочешь, я сам процитирую некоторые фразы из памфлета?

– Давай!

– «…Произнося слово «социализм», он понимает под этим нечто, что препятствует строительству социализма, но дает жить ему самому… Произнося слово «единство», он имеет в виду себя с горсткой себе подобных, противостоящих действительному единству сотен тысяч людей. Произнося слово «демократия», он подразумевает под этим собственное господство. Для Кучеры ложь – не ложь, убийство – не убийство, право – не право, человек – не человек…»

– Браво! – воскликнул Антал.

– А теперь представим, что будет, если послушаться сторонников Имре Надя и вывести из Венгрии советские войска? На их место незамедлительно придут американские янки или, хуже того, немецкие фрицы. И как ты думаешь, они дадут возможность нам строить социализм? Да янки, как на Окинаве, будут насиловать наших девушек, навязывать свой образ жизни, проповедовать псевдокультуру! Согласен, и Советская Армия – не лучший подарок на венгерской земле, но надо ставить перед советским руководством вопрос о постепенной замене функции его армии по сохранению социализма венгерскими войсками, полицией или другими силами. А твой кумир выступает за ослабление наших вооруженных сил, за ограничение функций МВД, за отмену идеологического воспитания в школах, в институтах, в армии. Он ратует за возврат к частной собственности. А кто ограничивает такой шаг? При сохранении ключевых позиций в руках государства нет никаких препятствий к развитию частного предпринимательства. Так это же мы сами лезем в задницу советских ортодоксов, жестко ограничивая частную собственность и отдавая в руки государства то, что вовсе не выгодно ни венгерскому народу, ни самому государству! Он требует отменить цензуру в печати и на радио, требует свободы слова, митингов, собраний. Какая чушь! Свобода слова это не значит: пишу и говорю, что хочу! Только анархист может думать о неограниченной свободе! Сообщество людей должно иметь определенные законы, определенные правила поведения, которые так или иначе ограничивают свободу действий граждан, чтобы оно, то есть сообщество, могло существовать. Кто нам мешает иметь оппозиционные газеты? Кто мешает путем, скажем, всенародного референдума определить новые правила поведения и рамки свобод? Никто! Только для этого надо работать, мыслить мозгами, находить приемлемые для большинства людей законы, шаги, решения. А в нашем руководстве немало тех, кто слепо подражает старшему брату, потому что они не надеются на поддержку собственного народа. Вот и довели страну до нынешнего состояния! Но ведь любая революция, в том числе и контрреволюция, – это потрясения, ненужные жертвы, шараханье из одной крайности в другую. Здесь нельзя не согласиться с методом Имре Надя: мирным путем демонтировать социализм. Но предположим, мы пойдем по пути, который он навязывает стране. И что это будет? Реставрация капитализма, фашизма? Нет, дорогой мой друг! Как только мы откажемся от коммунистической идеологии, как только государство потеряет ключевые позиции, социализму в нашей стране – крышка! А ведь у нынешнего строя неограниченный потенциал для развития, для повышения благосостояния народа, для процветания страны.

– Опять только высокие словеса! Имре Надь еще несколько лет назад декларировал то, о чем говоришь ты, но он не просто ставил задачи, а предлагал действовать, и именно по пути реформ того уродливого социализма, который привел к массовому недовольству в стране, к репрессиям, экономическому коллапсу, перекосам и прочее. И что? Его отстранили, убрали, исключили из партии, хорошо, что еще не расстреляли.

– Я уже говорил о тактической ошибке!

– Нет, ты говорил об ошибочных реформах Имре Надя! А он, как видишь, не ошибался. И ты сам согласился с сутью его реформ.

– Общепринятые благородные цели одинаковы. А вот платформы – разные.

– При чем здесь платформы, если будет достигнута одна и та же благородная цель: благосостояние Венгрии! – вспылил Антал.

– Деньги можно добыть честным трудом, воровством или вовсе грабежом! Следовательно, одна и та же благородная цель достигается и благородными, и бандитскими методами! А это уже не все равно, – спокойно ответил Владимир.

– А что, сталинский метод руководства, сталинские постулаты о достижении цели любыми средствами, массовые репрессии, физическое уничтожение инакомыслящих, сибирские концлагеря для своего же народа, удушение свободы – это не бандитский метод? Или убийство за торжество идей социализма чище, чем убийство за торжество иных идей? Человеческая жизнь дороже всего, и если течет рекой людская кровь, то никому не нужен даже самый-самый прогрессивный строй! Почему вожди ВКП(б), ВПТ, КПЧ и других коммунистических партий тянутся в хвосте у общества? Почему они не упреждают мудрым предвидением негативных процессов и не замечают перспективных движений? Почему о культе личности Сталина заговорили только после его смерти? Почему великая партия большевиков тридцать лет поджимала хвост, а потом, когда тиран и самодержец умер своей смертью, разразилась разоблачением? И, мне думается, в самый неподходящий момент.

– Ты думаешь, честные коммунисты молчат? – ответил вопросом на вопросы Антала Владимир.

– Многие молчат, потому что уже не могут говорить!

– Я перед ними преклоняюсь. Посмотри мои обращения в Центральное руководство ВПТ о перезахоронении жертв ракошистских репрессий! Вначале я писал один, потом меня поддержали многие коммунисты из райкомов, из аппарата ЦР, общественность. Это мы потребовали провести их погребение «по всем статьям церемониала». Могу представить тебе копии моих писем, что я писал в верхние эшелоны власти, когда работал освобожденным секретарем райкома в Дьёндьёше. Я в них не просто указывал на вопиющие, мягко говоря, недостатки, а предлагал пути решения.

– Знаешь, Владимир, я всегда считал и считаю тебя самым достойным коммунистом, но, согласись, публичное покаяние в деле перезахоронения жертв репрессий не смело Герё с поста генсека, не прибавило чести ни ВПТ, ни гордым венграм, и самое главное – не привело к мудрым реформам.

– Мы упорно и громогласно ставим все эти вопросы перед Центральным Руководством, надо только запастись терпением, и реформы последуют.

– Без Имре Надя не будет реформ! В Венгрии нет личности более популярной, чем он.

– С Имре Надем мы потеряем социализм, ввергнемся в пучину гражданской войны и вступим в военную конфронтацию с СССР!

– Хорошо, тогда скажи, кто должен возглавить партию и правительство, чтобы повести страну по пути ее процветания? Вера говорит, что нам сейчас нужен второй Арпад. Я с ней согласен. Ты можешь назвать имя такого вождя?

– Могу!

– И кто же?

– Их несколько, например, Янош Кадар, Дьёрд Нонн, Ласло Пирош…

– Ты считаешь, что генеральный прокурор Дьёрд Нонн может стать вождем нации?

– Конечно!

– А как же народ отнесется к тому, что он наверняка имел причастность к репрессиям и преследованию инакомыслящих?

– Спроси у народа. А я знаю, что Нонн всегда был справедлив и карал преступников независимо от их политических убеждений. Но не это главное. Суть в том, что он мудр и смел, просчитывает ситуацию на много шагов вперед, предан своему народу, может реально оценить обстановку и принять правильное решение.

– Этих качеств недостаточно. Вождя должны любить массы!

– Это сегодня главный недостаток работы пропагандистского аппарата ЦР. Там еще царит культ личности: повсюду трубят о мудрости одного и не замечают других.

– А как ты вышел на своего школьного друга Ласло Пироша, ведь он министр внутренних дел? Наш народ просто ненавидит МВД!

– Я полностью разделяю высказывания Ласло о путях выхода из кризиса нашей страны, он хороший исполнитель, но его инициативу о перестройке МВД постоянно сдерживает генсек.

– Может, поэтому твой Ласло так нерешителен?

– Скорее всего, потому что мы во многом опаздываем!

– И что, Пирош даст команду на расстрел контрреволюции, если Герё так распорядится?

– Никогда!

– Поэтому он не препятствовал бегству из страны Герё и Хегедюша?

– Во-первых, он не мог им запретить поехать в дружественную Югославию, во-вторых, они не сбежали и на днях возвращаются в Венгрию.

– Но ты согласен, с тем, что Энрё Герё не место на посту Генсека?

– Да.

– А в своем ли кресле сидит премьер-министр Андраш Хегедюш?

– Нет, не в своем!

– Значит, Кадар, Дьёрд Нонн или кто-то другой должен занять сразу два кресла?

– Значит, да.

– Такое в СССР уже проходили!

– Ну и что?

– У нас не пройдет!

– Как знать…

– А что, если большинство венгров против социализма?

– Сегодня, когда страну довели до революционного накала, референдум по этому вопросу неуместен! Сегодня нужны убедительные статьи в газетах, пламенные выступления по радио, громовые речи на улицах, которые должны дойти до масс раньше, чем они станут окончательно неуправляемыми. И мы, истинные коммунисты, будем делать это, какими бы трудными и рискованными ни были наши шаги. Мы готовы пожертвовать собственными жизнями ради спасения социалистической страны.

– Но вспомни реакцию на твое выступление перед студентами в Сегеде?! – громко, почти с криком спросил Антал.

– Там были не массы, а главари, незрелая молодежь и воинственная братия, тем не менее во время своего выступления я видел не одно озаренное лицо. Да, толпой молодежи, разгульно настроенной крушить и громить, управлять трудно, но венгерское общество более разнородно, его можно переубедить! И чем смелее и энергичнее действовать, тем больше будет эффект, тем больше людей пойдет за нами! – уверенно ответил Владимир.

– За кем? За коммунистами? Коммунизм, или его первая фаза социализм, триумфально шествовал по свету на плечах Победы над фашистской Германией и освобождения Красной Армией от фашизма Европы и Азии. Но он начинает пробуксовывать, когда надо решать простые житейские вопросы: повышение благосостояния и расширение свободы граждан. Что-то мы не наблюдаем восторга от жизненного уровня и свобод ни в одной социалистической стране!

– Когда двадцатый век начался двумя самыми страшными войнами, развязанными империалистами, которые за сорок лет выкосили под сотню миллионов человеческих жизней, людям планеты ничего не остается другого, как искать новые общественные формации. И первое социалистическое государство высеклось из пламени, как искра из железного грохота Первой мировой войны, и уже закономерно, что Вторая мировая война породила целую систему социалистических государств.

– Так что, дай бог разгореться Третьей мировой войне, и империализм исчезнет с лица Земли?

– Теоретически да, а практически – наступит конец света. Надо преодолеть все трудности, чтобы мирным путем прийти к этому. Но ошибки делает не только венгерское руководство, поэтому и пробуксовывают реформы во многих странах.

– Да ведь людей не переделаешь, они такие, какие есть!

– Необходимо работать с людьми кропотливо, открыто, честно! – уверенно и мягко, словно нерадивому ученику, ответил на реплику Антала Владимир.

– Я думал, в Сегеде тебе нанесли тяжелое поражение, но ты вышел оттуда еще более закаленным коммунистом. Только венграм это не нужно.

– Не говори за всех венгров! Да, я полон решимости бороться за свои идеи до победного конца…

* * *

Гость ушел, а Антал и Верка долго молчали – видимо, каждый глубоко переживал разговор с Владимиром.

– Мне кажется, что в политическом споре не бывает правых, потому что по-своему каждый прав, – нарушила молчание Верка. – Вообще это похоже на пустую болтовню. Думаю, единственное утешение в том, что мы дали Владимиру высказаться и зарядились чем-то от него сами, но мне легче не стало…

– В дискуссиях погрязла вся Венгрия! Я, в отличие от моего друга, не собираюсь идти в массы, а пытаюсь помочь стране тем, что учу студентов любить науку о растениях. На самом деле я не могу остаться в стороне от студенческого движения, в душе я – за них! Молодые люди это чувствуют, доверяют мне, но пока не требуют моего непосредственного участия в акциях протеста. Хотя сейчас меня позвали в один из столичных институтов на ответственное собрание. На нем должны окончательно утвердить жесткие требования к руководству Венгерской партии трудящихся и добиваться их неукоснительного исполнения.

– Это твой профильный институт?

– Нет, по-русски я бы обозначил этот вуз так: ИПСиТ – институт промышленного строительства и транспорта.

– Можно, я пойду с тобой?

– Там не будет переводчика, а мне бы не хотелось выступать в его роли. Подожди немного, сначала посмотрим, чем кончится это собрание.

– Ладно, я завтра схожу в торгпредство.

– Только прошу тебя, Верочка, не броди одна по улицам! Я переживаю за тебя, за нас, за то, что затянул тебя в свою страну не в лучший час.

– Антал, я счастлива с тобой и в Будапеште не пропаду, вот увидишь! – уверенно ответила она.

* * *

На следующий день Верка быстро написала донесение и позвонила Сергею Владимировичу. Тот приехал через двадцать минут, прочитал короткий текст и сказал:

– Милая «Берта», – он впервые назвал Верку псевдонимом, которым она подписывалась на донесениях, – ситуация начинает выходить из-под контроля. По моим сведениям, такие собрания намечены практически во всех высших и средних учебных заведениях столицы и других городов.

– И, насколько я понимаю, везде собираются выдвинуть одни и те же требования к руководству Венгрии.

– Похоже, дурман контрреволюции развеялся по всей стране. Сегодня в парткоме при нашем посольстве состоится закрытое партийное собрание. Но повестка дня ясна: срочное проведение разъяснительной работы о переходе всего контингента советских людей, находящихся в Венгрии, на особый режим.

– Что это значит?

– Всем сидеть дома и быть готовыми в любую минуту отбыть в СССР. Но – без паники! Вам спасибо за ценную информацию. И постарайтесь не выходить на улицу! Теперь давайте договоримся о встрече вечером. Похоже, собрание в строительном институте затянется допоздна, поэтому я позвоню вам, скажем, в двадцать два часа.

– Думаю, это рано: Антал предупреждал о возможной задержке до утра, впрочем, звоните в любое время.

– Договорились. До встречи.

* * *

Антал пришел в начале двенадцатого, по виду уставший и изможденный, но, выпив кофе, сразу сказал:

– Итак, народ выдвигает правительству требования, состоящие из четырнадцати пунктов, или, как говорят студенты, «четырнадцать статей». Документ должен быть опубликован не позднее чем завтра во всех центральных газетах. Я не конспектировал выступлений, но суть их сводится к образованию нового правительства Венгрии во главе с Имре Надем, к отмене однопартийной системы и срочному проведению выборов в Государственное собрание на демократической основе, то есть с участием в выборах всех партий со свободным выдвижением своих кандидатов. Сюда же добавляются требования о свободе слова на радио и в печати, свободе митингов и собраний, об отказе от обязательного изучения в вузах основ марксизма-ленинизма, об изменении в составе политбюро ВИТ, об отставке Герё и последующем суде над ним, об освобождении из тюрем политзаключенных. Затем излагаются экономические требования: об отказе от планового ведения народного хозяйства, пересмотре системы налогообложения сельхозпроизводителей, о введении института частной собственности и ее охране наравне с государственной собственностью, о повышении ставок, то есть оплаты труда, пенсий, всяких пособий и тому подобное. Что касается СССР, то предлагается отказаться от «братской» дружбы и установить равноправные с ним отношения. Окончательная резолюция, возможно, будет немного отредактирована, но принципиально вряд ли будут внесены какие-то изменения. Под многими из этих пунктов я готов подписаться, по некоторым готов поспорить, некоторые не могу принять. Но это уже не имеет значения, потому что вспыхнула не искра, из которой возгорится пламя, а начался страшный пожар! Кроме газетных публикаций, студенты намерены организовать массовое выступление трудящихся. Главный митинг намечается провести на правой стороне Дуная, около памятника Юзефу Бему. Там на площади поместится много тысяч, и они выразят солидарность с народом Польши, который путем массовых выступлений только что добился смены партийного руководства. Как видишь, наша контрреволюция надеется на поддержку других социалистических стран, и митинг у памятника Бему не случаен: этот польский генерал в прошлом веке возглавил революционную борьбу в Венгрии. А изюминка заключается в том, что возглавить массовое выступление должен не кто иной, как Имре Надь!

– И сколько тысяч собирается выставить молодежь? – спросила Верка.

– Не меньше сорока!

– Я видела только сотню «бузивших», подростков, то есть они не повиновались воспитателям, и то бежала по сердцу дрожь, а представить многотысячную толпу бунтующих людей – страшно.

– Я пойду на площадь, но ты за меня не бойся.

В это время раздался телефонный звонок. Верка взяла трубку и, услышав голос Сергея Владимировича, сказала, что может встретиться с ним в течение часа. Потом обратилась к Анталу:

– Дорогой Антал, звонили из нашего посольства, сейчас ко мне придет дипломатический представитель по какому-то срочному делу.

– Может, в связи с развивающимися событиями вас хотят отправить в СССР? Тогда я – против.

– Скоро узнаю, но ты не уходи, я приму его в гостиной.

– Хорошо.

– Я скоро вернусь.

Верка села писать отчет и к прибытию шефа изложила почти все пункты требований молодежи к руководству Венгрии, не успев даже упомянуть о предстоящем митинге. Хозяйка пригласила Сергея Владимировича в дом, но он предпочел поговорить в беседке. Передав записку, Верка добавила:

– Я по понятным причинам не успела всего написать, поэтому вторую часть отчета могу изложить устно.

– Мне поручено принять от вас информацию в любом виде. Я весь внимание!

Верка подробно рассказала о решении студентов устроить завтра всеобъемлющий митинг на правом берегу Дуная, назвала предполагаемое число его участников и сказала, что Антал собирается присутствовать на этом сборище. Выслушав Верку и просмотрев записку, связной сказал:

– Я должен ехать, но, может, сегодня позвоню еще раз. Вы уж извините, ситуация не терпит отлагательств!

Через час раздался его звонок: Сергей Владимирович снова предложил встретиться в беседке.

Верка вышла на улицу. На дворе было тихо и прохладно; небо, усыпанное звездами, чуть затуманивалось отблеском огней большого города, отчего на нем едва просматривалась расплывчатая полоска Млечного Пути и отдельные звезды. Она начала искать созвездие Орион, которое, как когда-то ей объяснил один звездочет, символизировало воина, подпоясанного ремнем, и загадала, что если быстро его найдет, то события не примут роковой оборот и она пробудет положенный срок в Венгрии. Но искомое созвездие находилось как раз напротив основного зарева, в котором терялись его очертания, и Верка напрасно пыталась сложить из отдельных тусклых звездочек знакомый узор: крошечные светила колебались, перемещались, растворялись, на их месте появлялись какие-то незнакомые точки и исчезали вновь. Она не успела расстроиться – недалеко остановилась машина Сергея Владимировича. Он тихо извинился за столь поздний визит и сказал:

– Вам предлагается завтра пойти на митинг вместе с Анталом. Вблизи вас постоянно будут находиться наши люди, в случае провокации они вам помогут, но, надеемся, все обойдется без их вмешательства. Как стало известно по первым версткам завтрашних газет, ваша письменная и устная информация подтверждается. Мне поручено от имени руководства выразить вам благодарность за оперативную и четкую работу. Вы согласны пойти на митинг?

– Разумеется!

– Выйду с вами на связь после его окончания. Еще раз извините и до завтра!

– До свидания!

* * *

Утром Верка сказала Анталу, что в посольстве СССР уже разработаны мероприятия к отправке некоторых советских специалистов на Родину. Ее это пока не касается, но ей предлагают перебраться в торгпредство, под охрану военных. Антал вначале возмутился, потом задумался и сказал:

– А что, если я увезу тебя в Шиофок?

– Исключено! Я обязана подчиниться нашему руководству, иначе меня выдворят из Венгрии по другим причинам. Пока нет распоряжения о моем переселении, поэтому не стоит опережать события. Ты лучше возьми меня с собой на митинг. Такое, может, я больше никогда не увижу!

– Мне не хотелось бы подвергать тебя опасности, но, думаю, тебе действительно есть смысл посмотреть во все глаза на нашу контрреволюцию.

Ближе к обеду следующего дня Антал принес несколько газет, опубликовавших на первой полосе требования молодежи. Развернув перед Веркой газету «Сабад неп» и показав на статью редакции, комментирующей «Требования…», он начал рассуждать:

– Вера, это печатный орган Центрального Комитета Венгерской партии трудящихся, то есть ваша «Правда», и вот эта газета пишет о том, что «четырнадцать статей» как нельзя лучше соответствуют духу времени, которое требует очищения социализма от коросты прошлых ошибок, от культа личности, порожденного сталинизмом, от искаженных методов правления страной и тому подобное. От себя редакция добавляет, что назрел час незамедлительного свержения современного руководства Венгрии любыми методами, в том числе и насильственными, для чего молодежь необходимо вооружить… Здорово! Итак, мы видим: «Сабад неп» призывает к вооруженному восстанию молодежь и, по сути, благословляет ее на такой шаг! Думаю, что это не понравится министру внутренних дел. Я позвоню Габору Танцошу, секретарю кружка Петёфи, он должен все знать.

Антал разговаривал по телефону минут пятнадцать, после чего воскликнул:

– Мы пропустили важное сообщение: час назад Ласло Пирош запретил демонстрацию и митинг у памятника Бему!

– Значит, мы никуда не пойдем? – спросила Верка.

– По такому случаю я приглашаю тебя в лучший ресторан Будапешта! Правда, ситуация ломается каждую секунду, на всякий случай я оставил номер твоего телефона Габору, если что-то изменится, он сообщит.

– А я уже приготовила туфли на низком каблуке…

– Ничего, можно сменить и обувь, и костюм.

– Так что, празднуем победу над контрреволюцией?

– Нет, но я боялся этого митинга. Выходит, Владимир ошибся, уверяя, что Ласло Пирош никогда не даст приказ стрелять в демонстрантов. А по-другому их не остановить. Может, сегодня в Венгрии начнется гражданская война?!

Как бы в ответ на вопрос Антала резко зазвонил телефон.

– Я думаю, это звонят тебе из кружка Петёфи, – Верка подала ему трубку.

Антал слушал всего две минуты. Не отрывая аппарат от уха, он посмотрел на Верку (ей показалось, что лицо его резко изменилось) и произнес:

– Включи, пожалуйста, радио, сейчас будет выступать министр внутренних дел – митинг разрешен!

Верка включила громкоговоритель – послышался спокойный мужской голос, который звучал уверенно и по-деловому. Антал не делал синхронного перевода – настолько его внимание было сосредоточено на каждом слове министра, а когда тот закончил, сказал:

– Да, Ласло Пирош санкционировал проведение митинга. И еще забыл сказать: Габор Танцош уверяет, что Надь категорически отказался принимать в нем участие.

Верка бросила в сумочку пакетик с набором шоколадных конфет фабрики «Рот Фронт», подаренных ей накануне в торгпредстве, позвонила Сергею Владимировичу и сказала, что выходит на демонстрацию.

На проспекте Народной Республики они сначала влились в разрозненную колонну молодых людей и вместе с ней вскоре оказались в плотном строю демонстрантов. Люди стекались со всех сторон, объединялись в общий пестрый поток, который бурлил, словно могучая река, но медленно и величественно тек по кольцевому проспекту в направлении Западного вокзала. Многие студенты несли государственные флаги с круглыми пустыми отверстиями вместо герба, развернутые транспаранты и портреты, украшенные осенними цветами. На одном из них Верка узнала польского руководителя Владислава Гомулку и догадалась, что это усиливает интернациональное начало митинга. На другом портрете нетрудно было распознать Имре Надя, фотографии которого она видела не раз в газетах. Наверное, студенты несли образы и других вождей, но их лица ничего ей не говорили, а задавать лишние вопросы Анталу ей не хотелось. Все же ее не устраивало созерцать неопознанные тексты на транспарантах, поэтому она полушепотом обратилась к своему возлюбленному:

– Антал, переведи, пожалуйста, что написано на самом большом бело-красно-зеленом полотнище!

Он тихо ответил:

– Сам транспарант символизирует венгерский и польский флаги. Видишь, слева наш стяг примыкает к польскому? Текст на нем гласит: «Венгры и поляки едины в борьбе за свободу!» Рядом трепещутся на ветру полотна с цитатами из требований к нашему правительству – тех, что были сегодня опубликованы в газетах, по-моему, организаторы шествия выстроили их в строгом порядке. Вот на том лозунге с перечеркнутой пятиконечной звездой написано: «Долой советских оккупантов, да здравствует нейтральная Венгрия!», а рядом: «Надь – да, Хегедюш – нет!» А вот «шедевр» географического открытия: «Земля круглая: мы насрали на Запад, а говно приплыло к нам с Востока!»

Между тем колонна миновала Западный вокзал, пересекла проспект Ваци и полилась в направлении Дуная. Здесь демонстрантам пришлось потесниться и минут пятнадцать постоять, так как к ним присоединился организованный поток справа, его по какой-то команде пропустили вперед. Сделав с десяток шагов, снова остановились, теперь пропуская такую же колонну слева. Метров через сто остановились опять, потому что начался «попутный» митинг – он длился не более получаса, но вызвал бурю эмоций, особенно когда взобравшийся на импровизированную сцену усатый молодой человек призывал венгров и поляков объединить свои усилия в вооруженной борьбе против СССР. Колонна тронулась, и вскоре перед Веркой стали проплывать уже знакомые кварталы. Во многих домах были открыты окна, и с них свешивались флаги, плакаты, лозунги. В проемах окон и на балконах виднелись многочисленные фигуры людей, они махали руками, флажками, платками и букетами цветов, что-то кричали, чему-то радовались. Откуда-то доносилась торжественная, похожая на марш музыка, которая отражалась от стен, врывалась в колонну, и демонстранты невольно подстраивали под нее шаг. Верка ощущала себя как на праздничной первомайской демонстрации, поддавшись общему состоянию эйфории, забыв, кто она и зачем здесь. Локоть ее был плотно прижат к руке Антала, они шагали в ногу с бесчисленными шеренгами возбужденных людей, души их трепетали в каком-то первобытном ритме, глаза горели, а сердца, словно мощные насосы, перекачивали горячую кровь, наполнявшую бурной энергией крепкие тела.

Вот мощный поток выплеснулся на мост Маргит – движение демонстрантов замедлилось, Верка оказалась у самых перил и увидела, как величественно и спокойно текут синие волны Дуная, а через секунду почувствовала осенний запах воды, от которого приятно вздрогнуло сердце. Справа виднелась суша, покрытая пестрым осенним лесом и изрезанная желтыми дорожками, – она узнала даже аллею, по которой они с Анталом шли в прекрасный парк. Вокруг ликовала молодежь, и это усиливало праздничное настроение, царившее в стане демонстрантов. Но вот Верке бросилась в глаза группа крепких парней, которые оттесняли от перил застопорившихся демонстрантов, и она впервые почувствовала опасность толпы, напиравшей на них со всех сторон. Это немного отрезвило ее голову и заставило более внимательно осмотреться и заглянуть в глаза соседям по колонне. Слева шел мужчина средних лет в светлом плаще. Он явно был чем-то озабочен и встревожен. Верка проследила его взгляд и увидела, что тот пристально наблюдает за действиями крепких парней. Ей стало ясно: в любой момент может возникнуть какая-нибудь чрезвычайная ситуация, и об этом догадывается не только она. За мужчиной в шеренге шагали девушки, трое из них явно были подружками, они перекидывались короткими фразами, улыбались, и казалось, смотрели на этот мир дивными и наивными глазами. Каждая несла по букетику красных гвоздик, и только это могло свидетельствовать об их причастности к политике. Но беспечные подружки забеспокоились, когда их стали небрежно оттеснять широкоплечие ребята, а одна, поймав Веркин взгляд, выскочила из шеренги и вручила ей букетик цветов, сделав красивый реверанс. Верка мгновенно открыла свою сумочку и поднесла девушке пакетик с деликатесными сладостями. Та приняла подарок, снова сделала легкий реверанс и встала в свою шеренгу. Через минуту три подружки жевали чудные конфеты, изготовленные в стране, так ненавистной их народу. Теперь между взрослой русской женщиной и юными мадьярками установился едва заметный контакт: их явно заинтересовала сначала белокурая красавица, потом ее черноволосый спутник, а Верка всматривалась в наивные лица, пытаясь угадать душевное состояние молодых людей, вставших под флаги контрреволюции. Одновременно она невольно искала в них какую-нибудь опору, как и они – в ней, наверно, и у них прошло первое чувство эйфории от бурного течения широкой реки, в которой, оказывается, имеются опасные водовороты и подводные камни, и, возможно, плечи старших помогут удержаться на плаву в этом небезопасном потоке. За Дунаем демонстранты повернули налево и двинулись вдоль реки. На улице Юзефа Бема колонна начала перестраиваться, расплываться по площади, обтекать памятник, и девушки вскоре затерялись в толпе.

Верка и Антал могли хорошо видеть и слышать выступающих, так как стояли рядом с оцеплением, – его составляли те же парни, что управляли демонстрантами на мосту. Когда на трибуну поднялся плотно сбитый и уверенный в себе мужчина, Антал тихо сказал:

– Это Петер Вереш, лидер Национально-крестьянской партии. Он известный в Венгрии писатель, в прошлом – министр обороны, самая уважаемая личность среди оппозиционеров. Тонкий психолог, умеет говорить, владеет публикой, может очаровывать, убеждать и даже гипнотизировать. Таким не место среди военных, но среди политиканов он – как рыба в воде!

Говорил оратор действительно складно, красиво и по существу. Речь его неоднократно прерывалась бурными аплодисментами. Он призвал венгерский народ покончить со сталинско-ракошистской системой управления страной, с репрессивным режимом, и просил не допустить кровопролития.

Вторыми вышли на трибуну двое студентов: высокий кудрявый юноша и очаровательная девушка. Они, как на эстраде, попеременно зачитывали пункт за пунктом «четырнадцать статей», их звонкие молодые голоса, усиленные громкоговорителями, сказочно повторяло эхо. Молодым людям долго и громко аплодировали, так что, казалось, ликует весь Будапешт.

Студентов сменил представитель Союза демократической молодежи и говорил о значении кружка Петёфи в формировании свободомыслия в Венгрии, без которого невозможно двигаться в развитии социализма.

Далее он подчеркнул, что только политически грамотная интеллигенция может вдохнуть в массы великие силы, которые позволят полностью очистить страну от деспотического режима Ракоши, и заверил, что Союз демократической молодежи полностью поддерживает требования к высшему руководству Венгрии.

Незаметно на трибуне оказалась худенькая девушка, поправила очки и запищала словно котенок, которому наступили на хвост. Говорила она минут пять-семь, но ее выступление несколько раз прерывалось бурей восторга. Когда девушка закончила пищать, поднялся один из организаторов митинга и сказал короткую речь.

– Как ты думаешь, о чем пиликала эта мышка? – спросил Верку Антал и тут же ответил: – Ей непонятно, почему в нашем городе до сих пор стоит памятник тирану Иосифу Сталину, почему его именем названа центральная площадь столицы, почему венгры должны видеть перед глазами это чудовище ежедневно, почему бы его не убрать сегодня же.

За девушкой на трибуну поднялся кто-то из организаторов митинга и довел до сведения, что они подумают над предложением юной студентки и в конце митинга зачитают резолюцию…

Не успел Антал докончить переводить, как на трибуне появился седоволосый красавец и сказал лишь несколько предложений, от которых толпа разразилась бурными возгласами одобрения.

– Это директор машиностроительного завода, – пояснил Антал, – он предлагает свои услуги по обеспечению газосварщиками столь долгожданной акции. А вот и представитель строительной фирмы, он выделяет краны и тягачи и тоже ратует за немедленный демонтаж памятника.

На какое-то время митинг стал неуправляемым. Вперед рвалась молодежь, раздавались призывы с трибуны и из толпы прекратить митинговать здесь и всем двинуться в центр, чтобы прилюдно свергнуть с пьедестала диктатора. Люди дрогнули, толпа забурлила, послышались возгласы: «Вперед, круши коммунистическое зло!», «Вон из Венгрии Сталина!», «Сталину и Советской Армии не место в Венгрии!», «Эй, Иваны, улепетывайте домой вместе со своим вождем!»

Антал едва успевал переводить, а рев нарастал, и уже невозможно было разобрать отдельных слов. Но вот на трибуне снова оказался Петер Вереш, поднял руку и так стоял минут десять, пока не прекратился гул. Он обратился к толпе со следующими словами:

– Братья венгры! Организаторы митинга предлагают дать выступить еще пяти желающим – мы ведь ратуем за демократию – а потом всем участникам отправиться на площадь имени Сталина и сегодня же снести статую.

Послышались возгласы одобрения, толпа несколько успокоилась, и большинство людей осталось стоять на площади.

На трибуне оказался человек неопределенного возраста, в руках у него было несколько листков бумаги. Он говорил медленно и размеренно, поэтому Антал успевал делать синхронный перевод:

– Дамы и господа, я экономист, меня больше интересует не политика, хотя я понимаю, что без нее не обойтись, а те убытки, которые понесет наша страна в результате выполнения требований митингующих о разрыве всяких отношений с СССР, о немедленном выводе с нашей территории советских войск и о нейтралитете Венгрии. Могу вам сказать, что за несколько недель, с тех пор, как начались акции протеста, наше общество выбросило на ветер десятки миллионов форинтов, но это мелочь в сравнении с тем, что нас ожидает! К нам идут поставки из СССР – практически дармового угля, самой дешевой в мире нефти и нефтепродуктов, железа, минеральных удобрений, хлопка и многого другого. Мы на этом строим нашу экономику. Давайте решать свои внутренние проблемы без антисоветских выступлений! Давайте сместим разжиревших чиновников и сменим наше Центральное руководство своими силами! Это мы сами наделали ошибок, а теперь ищем крайнего и все сваливаем на Советский Союз. Виноваты прежде всего мы с вами, потому что допустили к власти Ракоши, а потом Герё и Хегедюша, потому что создали условия для процветания Кучеры, потому что превратились в слепого и худшего подражателя СССР! А между тем внешний товарооборот с Советским Союзом составляет почти десять миллиардов форинтов, кроме того, мы получаем от «старшего брата» льготные кредиты, дефицитные полуфабрикаты и, как я уже говорил, самые дешевые энергоресурсы. Но наше правительство не может этим разумно распорядиться! Вот мы и вышли на площадь, чтобы смести его! Горячие головы требуют большего: вывести незамедлительно советские войска, объявить Венгрию нейтральным государством. Я тоже за эти красивые решения! Да только не сегодня! Надо сначала поднять собственную экономику, пока нам оказывают реальную помощь, создать собственную армию, чтобы суметь защитить социализм, а потом решать неподъемные задачи…

Речь экономиста часто прерывалась репликами из толпы, но он договорил и спокойно покинул трибуну. Следующее слово взял также экономист, который раскрыл, развил и показал преимущества капиталистической модели ведения хозяйства. Закончил он свою речь уверенным заявлением, что Запад окажет Венгрии не меньшую, а куда большую помощь, чем пресловутый СССР, от которого надо поскорее избавиться, и начать это незамедлительно с демонтажа памятника Иосифу Сталину! Его мнение поддержали бурными возгласами и продолжительными овациями.

Веркино сердце дрогнуло, когда на трибуне появился Владимир. Он кратко охарактеризовал международную обстановку, упомянул о постоянном расширении МСС, об ошибках лидеров некоторых социалистических государств, о происках империалистов, которые не дремлют, чтобы воспользоваться этими ошибками, потом остановился на политической и экономической ситуации в Венгрии, дал отрицательную оценку нынешнему руководству, заведшему страну в глубокий кризис, и начал говорить о путях его преодоления. Поддержав в принципе требования к руководству страны, выдвинутые молодежью, Владимир высказался за немедленное проведение чрезвычайного совместного заседания Политбюро Центрального руководства ВПТ, Правительства, Государственного собрания и представителей от народа, которых следует избрать на сегодняшнем митинге, чтобы на этом форуме принять кардинальные решения. Оратор еще не закончил последнюю фразу, как раздались возгласы: «Коммунисты уже десять лет проводят пустые заседания Политбюро, их надо гнать метлой!», «Сначала всех судить, а потом заседать!», «Пусть убираются из Венгрии вместе со Сталиным!», «Долой из Венгрии советских советников!», «Долой оккупантов с венгерской земли!»

Владимир подождал, пока наступило относительное затишье, и легко и спокойно продолжил свою речь.

Он убедительно просил венгерское общество воздержаться от антисоветских выступлений, доказывая, что никто не заставляет венгров повторять ошибки СССР, напротив, призывал выработать разумные и выгодные для Венгрии предложения о равноправном сотрудничестве с Советским Союзом и направить их в Москву от имени всего венгерского народа. Он не исключил, что нынешнее руководство может обратиться к «старшему брату» за военной помощью, чтобы остаться у власти, поэтому надо не откладывать проведения совместного заседания до завтра, а идти на него прямо с митинга.

Реакция на последнюю фразу оказалась неожиданной – раздались возгласы: «Надо немедленно захватить парламент!», «Вперед, на площадь Кошута!», «Вперед, на площадь Сталина!», «Да здравствует Имре Надь!», «Долой коммунистическую тиранию!»

Толпа загудела, закружилась, раскололась, образовались новые колонны, которые стали медленно разворачиваться, расплываться по улицам и двигаться в направлении проспекта Маргит.

Антал и Верка оказались втянутыми в общий людской водоворот и, крепко держась за руки, двигались в его потоке. Они уже не могли выйти из разбушевавшейся стихии, да и не хотели, решив до конца пережить весь этот ураган выхлестнувшихся страстей. Люди спешили, обгоняли друг друга, образовывали какие-то группы, выкрикивали лозунги, кому-то грозили кулаками, истерично смеялись, размахивали руками и притопывали ногами, словно гнались за страшным зверем, который много лет издевался над ними, уводил в лес детей и девушек, пожирал скот, был непобедимым и ненавистным; и вдруг это чудовище испугалось их, поджало хвост и стало убегать, а они с криками и улюлюканьем загоняют его в логово, чтобы там расправиться с ним, потом снять с него шкуру и растоптать ее собственными каблуками.

На мосту Маргит несколько потоков снова слились в единую колонну, и она двинулась тесными рядами на левый берег Дуная, намереваясь продолжить буйное шествие к центру Пешти.

Демонстрантов обгоняли грузовики, на которых восседали крепкие парни, они громко выкрикивали короткие фразы, суть их заключалась в обращении к горожанам не отсиживаться в домах, а собираться на площади имени Сталина и у здания венгерского парламента. По толпе прошел слух, будто восставшие уже завладели оружейным заводом или арсеналом и теперь раздают пистолеты всем желающим участвовать в захвате объектов связи, транспортных предприятий, мостов, вокзалов. К демонстрантам подъезжали открытые машины, приглашая принять участие в штурме того или иного учреждения. Желающие находились в считанные минуты, грузовики наполнялись воинственно настроенной молодежью и уезжали прочь. Когда колонна участников митинга у памятника Бему оказалась на подходе к площади имени Сталина, то ей стали преграждать путь толпы народа, которые высыпали из прилегающих улиц и двигались в том же направлении. Кто-то крикнул в громкоговоритель, чтобы пропустили организованное шествие, – люди приостановились, но напиравшие сзади и с боков рассекли колонну, смешались с демонстрантами, началась давка, послышался женский визг и вопли. Столпотворение предотвратили все те же крепкие парни, сумевшие развести потоки людей, одних приостановить, других направить по полукругу.

Тем, кто хотел прорваться к площади Героев и прилегающей к ней площади имени Сталина, пришлось рассеяться и просачиваться мелкими группами. Некоторым, в том числе Анталу и Верке, это удалось. Пространство непосредственно у статуи было оцеплено, внутри оцепления двигались краны, тягачи, крытые автомобили. На трибуне, которой служил большой грузовик, уже стоял оратор. Его речь, усиленная микрофоном, неслась над толпой, отражалась от стен Музея изобразительных искусств и выставочного зала, возвращалась эхом обратно, снова проносилась над разгоряченными головами, и затихала где-то в деревьях городского парка. «…Нас, венгров, – кричал он, – сплотила любовь к свободе и независимости. Собравшись здесь вместе, мы стали единой и грозной силой! Настал час покончить с коммунистической тиранией, сбросить с себя железные оковы, надетые на нас кровавым сталинским режимом и его приспешниками из Советского Союза. Но, освободив нашу прекрасную землю и наш народ, мы должны быть готовы удержать и защитить свободу и независимость, и я уверен, мы сможем это сделать, потому что свободный народ непобедим…»

На помосте появлялись все новые и новые люди. Кто-то из них призывал не покидать площадь до тех пор, пока не будут выполнены основные требования к руководству Венгрии, кто-то предлагал свой текст ультиматума Правительству СССР о немедленном выводе войск с венгерской территории, иные призывали к оружию, иные предостерегали от опасности браться за него, звучали обращения к Западу, к Востоку, к Имре Надю, к рабочим, студентам, крестьянам, интеллигенции, войскам и органам безопасности…

А тем временем рабочие в белых касках и синих комбинезонах опутывали туловище вождя тросами, подлаживали краны, подгоняли тягачи и орудовали на пьедестале автогенными резаками. Вдруг стотысячная толпа замерла, увидев, как гигантская фигура пошатнулась и стала медленно крениться на правый бок. Вот она завибрировала, и в тот же миг ее бронзовое лицо осветило зарево вечернего заката, – Верке показалось, что по зеленым щекам вождя катятся кровавые слезы и от них струятся и разлетаются в разные стороны, словно от пятиконечных звезд, багровые лучи. Несколько раз статуя приостанавливалась, иногда зависала на пару минут, как будто еще надеялась на помилование, но исполнители приговора все ближе и ближе наклоняли ее к земле. И вот, наконец, оставив на пьедестале железные сапоги, она спокойно легла на мостовую. В тот же миг площадь взревела, как будто в осеннем воздухе загремели раскаты весеннего грома.

– Сейчас 20 часов 32 минуты, сегодня вторник, 23 октября 1956 года, – констатировал Антал.

Глядя на сброшенного наземь титана, трудно было поверить, что еще три года назад его истинную смерть оплакивала огромная сверхдержава и ее послушные сателлиты. Тогда дата его похорон была объявлена нерабочим днем, люди шли толпами на траурные митинги, стояли в почетном карауле, произносили пламенные речи, плакали, скорбели и клялись в верности несгибаемому революционеру, непобедимому генералиссимусу, мудрому вождю, верному ленинцу. И Верка вместе с парторгом отстояла у дорогого портрета свою траурную вахту, и ее захватила стихия всенародного горя, и она глотала горькие слезы, забыв о жутких рассказах политзаключенных и о том, что сама видела в тюрьме. Затем было разоблачение Хрущевым культа личности Сталина, но вначале это воспринималось как скандальное дело, от которого остался неприятный осадок, и лишь со временем она начала понимать роль Сталина в неисчислимых бедах страны.

Пока рабочие прилаживали к поверженной статуе трелевочный трос, один из газосварщиков наклонился над гигантским туловищем, прикрыл свои глаза щитком, и вскоре из-под его руки посыпались желтые искры. Все замерли. Через четверть часа сварщик махнул резаком, и кран поднял высоко в небо отрезанную голову вождя. И снова воздух содрогнулся от вопля стотысячной толпы. Дымящийся фрагмент привязали к груди статуи, затем освободили проход для транспорта, и необычный поезд с гулом, скрежетом и визгом медленно двинулся в направлении проспекта Народной Республики. К поезду стали примыкать потоки людей, словно это была траурная процессия, сопровождающая свистом, смехом, аплодисментами и непечатными словами в последний путь короля всех шутов. На поворотах и выступах поезд замедлял ход, и тогда скрежет металла о камень перерастал в оглушительный вой, из-под туловища снопами вылетали искры, будто оно грозилось отомстить городу за свою обиду опустошительным пожаром. Тягачи остановились у советского посольства, где под бурное одобрение толпы статую отцепили и оставили лежать на земле, чтобы желающие свершили над нею акты надругательства и помитинговали перед закрытыми воротами главного дипломатического представительства СССР в Венгерской Народной Республике.

Верка и Антал снова возвратились на очищенную от статуи площадь. На ней ликовал возбужденный люд, празднуя свержение с пьедестала ненавистного тирана. С наступлением темноты зажглись дуговые прожектора, из усилителей загремела танцевальная музыка. Люди, освещенные голубым мерцающим светом, веселились, поздравляли друг друга, подогревая страсти вином, ромом и другими горячительными напитками, с гордостью поглядывая на высокий пьедестал, увенчанный теперь только парой сапог со срезанными наискосок голенищами. Среди разрозненных групп все чаще раздавались воинственные речи, и все громче и увереннее звучали слова о начавшемся всенародном восстании.

Антал предложил посмотреть, что же происходит на площади имени Кошута у парламента, куда призывали демонстрантов еще с митинга, что проходил на правобережье. Верка не чувствовала ни голода, ни страха, ни усталости, но ей казалось, что в ее организме многие функции омертвели и ее мозг больше не может вмещать этот мерцающий поток людей, это бесконечное волнение, эти перманентные митинги.

– Пошли домой, иначе я сойду с ума! – взмолилась она.

– Хорошо, – ответил Антал.

Часть 3

Дома они почувствовали, насколько проголодались и устали, поэтому, поужинав, тут же легли спать. Но сон не шел. Часа через два им показалось, будто неподалеку раздалось несколько выстрелов. Антал открыл окно – откуда-то доносились автоматные очереди – и стал быстро одеваться.

– Ты куда? – тревожно спросила Верка.

– На улицу, посмотрю.

– Я с тобой!

Они вышли во двор и увидели, как в западной стороне города в небо взлетают крошечные светящиеся жучки и доносятся звуки выстрелов.

– Это пули! – воскликнул Антал. – Скорее всего, на Западном вокзале идет бой.

– Посмотри, пули поднимаются и в других местах! – Верка показала на противоположную сторону неба, и в подтверждение ее словам оттуда послышалась приглушенная стрельба.

Стреляли и в других частях города, и Верке было странно видеть, как беспорядочно и хаотично прыгают по небу желтоватые светлячки. Ей приходилось во время войны не раз слушать канонаду и даже бывать под бомбежкой, но россыпь пуль в небе она наблюдала впервые. Ей представлялось, что пули летают ровно, а они будто не вырывались из стволов с бешеной скоростью, а высыпались в небо снизу вверх из какого-нибудь коробка, взлетали не спеша, виляли, меняли траекторию и даже резко прыгали назад, ударяясь о невидимые преграды. Наблюдая за ними, нельзя было поверить, что это пляшут маленькие смерти, что, может, только что одной из них было пробито человеческое сердце, кто-то в страхе прячется от этих жутких мушек, пригибается и молится о спасении… Ее размышления прервал Антал:

– Надо включить радио и снова позвонить Танцошу или на работу диспетчеру, хотя кто сейчас будет работать! Впрочем, если сегодня смена Евы Авербах, то она точно на месте.

– Ты видел когда-нибудь ночной бой? – спросила Верка, все еще находясь под впечатлением от разлетающихся в небе «светлячков».

– Да, в Шиофоке. Там шли бои много дней и ночей, – ответил Антал, потом включил радио и стал звонить.

Похоже, ему пришлось набирать номера нескольких абонентов, но вот он с кем-то установил контакт и долго объяснялся, не раз называя свое имя, потом еще дольше слушал. Эта процедура повторялась неоднократно. Из радиоприемника тем временем слышалась только музыка. Наконец Антал облизал губы, ставшие вдруг сухими, и стал рассказывать хриплым голосом о том, о чем ему поведали на телефоне:

– Итак, телефонная станция в руках повстанцев! Мне с трудом удалось доказать, кто я такой, поэтому, возможно, меня соединят с журналистом Дюроном, он знает все и уж точно осветит происходящее со всех сторон. А пока дежурная телефонистка с гордостью сообщила о том, что повстанцы вооружились, так как им удалось овладеть оружейными складами, захватить казармы на улице Юлей, разоружить полицейские участки и переманить на свою сторону некоторые воинские части. Сейчас идут бои между подразделениями госбезопасности и студентами, штурмующими главную радиостанцию страны, поэтому создалась небывалая информационная путаница. Пока мы с ней говорили, пришло новое сообщение: повстанцы взяли редакцию газеты «Сабад неп»! Я поздравил с победой телефонистку-патриотку, и в знак признательности она соединила меня с нашим диспетчером. Ева действительно оказалась на дежурстве! Она доложила обстановку: предприятие не работает, охрана на месте, на продукцию винзаводов никто не посягает, хотя на территории уже появлялся отряд молодых людей, вооруженных пистолетами, и слышны перестрелки по всему городу… Подожди, пожалуйста, пять-десять минут, я попробую позвонить еще раз!

Он снова сел «на провод» и полчаса крутил диск телефона, перезванивал, ожидал, уговаривал, упрашивал. Наконец его соединили с нужным абонентом, и он долго и внимательно слушал, изредка задавая вопросы.

Положив трубку, Антал спокойно и немного иронично сказал:

– Ну что, Веронька, правительство фактически не правит страной, а отбивается от восставшего народа. Бои идут возле парламента, на Западном, Восточном и Южном вокзалах, у мостов через Дунай, за склады боеприпасов, и просто на улицах. Итак, сбываются самые худшие прогнозы: контрреволюция переросла в гражданскую войну. Я теперь не отойду от тебя ни на шаг!

– А мне надо как-то связаться с торгпредством или с нашим посольством.

– Звонить бесполезно, а в город я тебя не отпущу!

– Вдруг повстанцы придут сюда, то есть по мою душу?

– Не придут! Я знаю, что им сказать. Ты не бойся!

– Я не боюсь, но, кажется, здесь живет советский человек…

– Дождемся завтра.

– Может, бои идут и за советское посольство?

– Не знаю. Теперь уже дождемся утра. Надеюсь, сейчас не начнется бомбардировка Будапешта вашими самолетами, а восставшим хватит работы и на площадях. Да, а что говорят по будапештскому радио?

– Там звучала только музыка, и я машинально отключила приемник, когда слушала тебя. Сейчас он заработает.

Верка повернула выключатель – послышалась речь венгерского диктора. Антал прибавил громкость и сказал:

– Передают важное сообщение: Постановлением Совета Министров Венгрии запрещается проведение на улицах всяких демонстраций, публичных собраний и митингов. Более того, любые попытки нарушить данное постановление будут пресекаться самыми жесткими методами, вплоть до привлечения для этих целей армии.

– Но повстанцы вооружены. Никто просто так оружие не отдаст. Это не иначе как гражданская война!

– Давай лучше послушаем, что говорят о событиях в Венгрии в СССР!

Верка включила «Родину», которая всегда была настроена на Москву, и услышала великолепную песню «Осенние листья» в исполнении Нечаева, и та перенесла ее на родную землю, где не было стрельбы, многотысячных митингов, горластых ораторов. Потом диктор минут десять говорил о колхознике Сергунове, добившемся рекордных урожаев кукурузы, и по его заявке была исполнена песня о Васе-машинисте. Из следующей рубрики стало ясно: идет передача для работников сельского хозяйства восточных районов страны. Верка дослушала ее до конца, надеясь, что представят кого-нибудь из виноградарей, но не дождалась. Зазвучавший гимн Советского Союза оповестил о том, что настало утро, значит, скоро должны передавать последние известия и обязательно сообщат о положении в Венгрии. Но диктор будто нарочно тянул время и никак не хотел говорить о международных новостях, а осветив их, даже не вспомнил про Венгрию. Затем началась другая передача, за нею последовала третья. Верке показалось, что во всем виновата она, потому что не успела написать донесение Сергею Владимировичу, и там, в Центре, ничего не знают о стотысячном митинге протеста в Будапеште, о низвержении памятника Сталину, о боевых действиях между повстанцами и органами безопасности. Поняв всю нелепость своих угрызений совести, она тихо сказала:

– Как видишь, ничего не сообщают!

– Это в духе информационной политики КПСС: граждане СССР не должны слушать плохих новостей. Пора переключиться на наше радио! – ответил, словно оправдывая ее, Антал.

А по венгерскому радио тем временем неустанно повторяли решение правительства о запрете публичных выступлений. Утром интонация диктора чуть изменилась, – по словам Антала, правительство «сменило пластинку» и преподнесло новый сюрприз: запретило населению появляться на улицах до восьми часов утра. Прошло совсем немного времени, и Антал сообщил о «более приятном» сюрпризе: на улицу нельзя выходить до тринадцати часов…

Верка почувствовала, будто вокруг нее замыкается пространство, и ясно осознала, что при такой тенденции развития запретов ей вряд ли сегодня удастся вырваться из своей квартиры и добраться до торгпредства. Но она не хотела сдаваться, и в ее мозгу быстро перебирались варианты, как выйти на связь с Сергеем Владимировичем. Вдруг Антал воскликнул:

– Вера, запрет отменен! Пошли, посмотрим, что делается на улице, заодно я доведу тебя до вашего посольства.

– Мне надо в торгпредство.

– Это рядом.

Они начали было собираться, как Антал вновь притих у приемника.

– Что там передают? – спросила Верка. – Опять запрещают выходить?

– Снова важное сообщение: ночью заседало Центральное руководство ВПТ, на нем был избран новый состав Политбюро и Секретариата. Похоже, возвращается к активной жизни Янош Кадар. Имре Надь восстановлен в партии, введен в Центральное руководство и назначен премьер-министром. Сейчас он выступит с заявлением.

– Но выстрелы не стихли?!

– Подождем, что скажет новый премьер.

Антал подошел к окну и прислушался к нарастающему гулу. В это время раздался телефонный звонок. Он подбежал к аппарату, взял трубку, поздоровался на русском языке и пригласил к разговору Верку. Звонил Сергей Владимирович, который сообщил, что в город вошли наши воинские части, пока они не встретили особенного сопротивления, но положение резко осложнилось, в связи с чем, попросил принять его у себя дома для неотложного разговора.

Верка обрадовалась весточке, словно она пришла из дому, но, понимая, что это для Антала печальная новость, сказала сдержанным голосом:

– Теперь, дорогой мой, я переведу тебе на эсперанто важное сообщение: в Будапешт вошли советские войска!

– Этого следовало ожидать. Кстати, только что Имре Надь объявил по радио о введении в стране чрезвычайного положения, – ответил взволнованным голосом Антал.

Тем временем гул, доносившийся со стороны Западного вокзала, смешался с орудийными выстрелами, взрывами и стуком пулеметов. Там явно шел настоящий бой. Судя по канонаде, бои шли и в других местах города, так что информация Сергея Владимировича об отсутствии сопротивления нашим войскам явно устарела.

– Вера, на твоей вилле имеется хороший подвал, так что, если бой докатится сюда, спустимся в эту цитадель! – обнадежил ее Антал.

– Конечно…

Почти в ответ воздух сотрясли мощные взрывы, задребезжали стекла, и по сердцу побежала дрожь. Через некоторое время послышались сирены пожарных машин, помчавшихся куда-то на север.

– Похоже, началась война, так что подвал нам действительно пригодится, – продолжила свою незаконченную фразу Верка.

– Похоже, наше правительство сделало то, о чем предупреждал Владимир: оно сейчас объясняет по радио населению, почему руководство страны обратилось с просьбой к СССР о вводе в Будапешт воинских соединений, находящиеся на территории Венгрии в соответствии с Варшавским договором. Теперь всенародное восстание в Венгрии называется кровавым дебошем, неожиданным ударом в спину органам управления. Противно слушать их призывы к ликвидации контрреволюционных банд как к выполнению святого долга перед страной и венгерским народом. Понимаешь, родная моя, никто даже не заикнулся о необходимости суда над Герё, о просчетах правительства, о дискредитации компартии, прежде всего, самими партократами! В обращении к населению говорится о том, что бандиты проникли на предприятия и в учреждения, убили много мирных жителей, солдат в казармах и работников органов безопасности, но никто не раскаивается в репрессиях, в результате которых погибло наверняка больше народу…

* * *

Часа в три в дверь позвонили. «Это ко мне!» – сказала Верка и вышла в коридор.

На пороге стоял Сергей Владимирович, лицо его выражало усталость, и если прибавить к этому помятый, забрызганный масляными пятнами костюм, то нетрудно было догадаться, что гость провел бессонную ночь и побывал в какой-то переделке.

– Здравствуйте, Вера Павловна! – начал он и на миг запнулся. – Должен сообщить вам прискорбную весть: наши части несут большие, страшные потери. Понимаете, армия пришла в город с акцией мирного усмирения дебоширов, бойцам очень долго не разрешали вообще применять оружие, однако когда войска вынуждены были сражаться, оказалось, что они не готовы вести уличные бои! Открытые сверху, словно железные гробы, бронетранспортеры с солдатами идут колоннами по улицам без прикрытия пехоты. Пока они двигались по пустынному городу, все было спокойно. А когда оказались там, где организовано сопротивление, повстанцы стали забрасывать эти «ящики» гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Ребята горят заживо, тех, кто успевает выскочить, расстреливают из пулеметов и автоматов или забивают ногами. Вот ситуация! В тебя палят из сотен стволов, а ты не смей даже прицелиться в противника.

– Сергей Владимирович, похоже, вы не спали всю ночь? – спросила его Верка.

– Похоже, так.

– Вы уже попали под обстрел?

– Я уже побывал в Секешфехерваре, оттуда провел колонну радиосвязи до Будапешта и только что вернулся с улицы Юлей, где идет неравный бой.

– А как Секешфехервар связан с Будапештом?

– Об этом позже. Я приехал к вам за помощью. И ее надо оказать как можно скорее.

– Я готова!

– Вкратце, вот о чем идет речь. На улице Юлей, где подразделения наших войск терпят бедствие, один смышленый командир батальона сумел-таки вывести несколько БТРов из-под огня, снял десант и экипажи, и они спрятались в домах.

– Как-то больно слышать, что наши прячутся!

– Бойцам до девяти утра не разрешали стрелять! В этой обстановке надо было спасать людей. Представьте, что среди своих офицеров командир батальона нашел разведчика, прошедшего Великую Отечественную войну, и дал ему задание «прогуляться» с небольшой группой без выстрелов по чердакам и верхним этажам, с которых повстанцы вели пулеметный огонь. За час отважная пятерка без единого выстрела заставила замолчать пулеметы в нескольких кварталах, чем и воспользовался комбат. Но ему не удалось вывести раненых, даже тогда, когда разрешили открывать ответный огонь. И вот эти беспомощные ребята остались в подвале одного из домов с небольшой группой поддержки. Полчаса назад они еще отстреливались и ждали подкрепления. По рации обещали прорваться к ним на танках. Сколько продержатся осажденные, я не знаю, но там находится около десяти тяжелораненых, есть с обширными ожогами и с оторванными конечностями, если им срочно не помочь, многие погибнут. Я смог пробраться к ним, хотел показать пути отхода, только ничего не вышло, повстанцы жестоко контролируют все ходы и выходы. Я знаю, как проехать к этому дому «огородами» со стороны улицы Езефа, где не стреляют. Метрах в ста от него, с северной стороны, можно поставить транспорт, затем где пешком, где ползком пробраться к задней двери подвала, перенести раненых по одному в машину и отвезти окружным путем в наше посольство. Но закорючка в том, что требуется как минимум две легковушки. Антал у вас?

– Да.

– У него, по-моему, есть своя машина?

– Есть, но она стоит в гараже, который находится, как бы это сказать, в сорока минутах ходьбы отсюда.

– Придется просить его сбегать за машиной и поехать с нами.

– Сейчас я ему все скажу.

Верка зашла в зал и быстро-быстро объяснила Анталу ситуацию. Тот опешил и слушал Верку стоя, словно она была его командиром.

– Пойми, любимый, сейчас некогда взвешивать «за и против», давай сначала заберем раненых, потом будем рассуждать! – мягко, но решительно сказала она.

– Хорошо! – ответил Антал и пошел за ключами и документами.

– Вы можете поспать сорок минут, – предложила гостю Верка.

– Лучше сварите мне кофе покрепче, – ответил он.

– Расскажите, пожалуйста, почему вам не пришлось спать!

– Меня вызвали среди ночи сопровождать специальные машины связи, их надо было провести из Секешфехервара, где расположена наша воинская часть, до Генерального штаба, находящегося в самом центре Будапешта.

– Я уже думала о том, что нашим воинским частям нужны хорошие знатоки города.

– К сожалению, таких людей мало. В дивизии Лашенко для этой цели выделили только одного, да вот позвали меня. А так как ночью стоял густой туман, то потребовалось знание не только столичных улиц, но и окрестных дорог, чтобы добраться до Будапешта.

– Это далеко?

– Километров семьдесят.

– А кто еще ехал с вами, я имею в виду знатока Будапешта?

– Совсем юный сержант по имени Анатолий, думаю, личный шофер генерала. Но парень что надо! Он возил своего начальника еще в Австрии и тут уже год, так что знает дороги Европы как свои пять пальцев. Да и боец оказался крепкий, находчивый и отважный. Нам было приказано сопровождать две передвижные радиостанции РАФ, для чего группу усилили двумя бронетранспортерами. Мы ехали на командирских местах. Наверху, в тех самых открытых «ящиках», – вооруженные солдаты, между ними и нами – стрелок крупнокалиберного пулемета, так что на вид колонна представлялась хорошо защищенной. Сквозь туман пробивались на ощупь, несколько раз менялись с Анатолием ролями ведущих, трижды сбивались с маршрута, один раз вообще поехали, что называется, в обратном направлении. Только к утру достигли окраин Будапешта. На счастье, туман стал рассеиваться, мы проехали мост через Дунай и благополучно добрались до центра. Тут началась чехарда с дорожными знаками, появились завалы, пришлось их объезжать, а перед площадью Сталина уткнулись в настоящую баррикаду, перекрывавшую проезжую часть улицы. Низенькое здание генерального штаба находилось рядом, но оказалось недоступным. Моя машина в это время замыкала колонну. Только мы остановились, как по броне застучали пули. Были хорошо видны вспышки выстрелов и дымки в окнах верхних этажей домов, оттуда вели огонь по БТРам как по мишеням. Пока я соображал, какими улицами объехать препятствие, машину тряхнуло так, что она едва не перевернулась, и в следующую секунду кузов охватило пламя. Мы с водителем выскочили и бросились на тротуар, под кроны деревьев, с брони успели спрыгнуть еще человека три и последовать нашему примеру. В этот миг горящий БТР взорвался, полетели обломки, и все заволокло дымом. Я стал пробираться к голове колонны и почти наткнулся на радиостанцию. Она была изрешечена пулями, рядом стояла вторая, судя по всему, целехонькая. Целым оказался и второй БТР. Вдруг вижу, как его крупнокалиберный пулемет бьет по стреляющим окнам. Снаряды срывают балконы, крошат в щепки рамы и ставни, рассекают стены, опустошают и поджигают квартиры. Подавив огневые точки слева, БТР сдает назад и открывает огонь по окнам, находящимся с противоположной стороны, из которых также ведется огнь. Водитель радиостанции тем временем съезжает на тротуар, пропускает БТР, который двигается к месту взрыва первой машины. За ним следует РАФ, я пользуюсь моментом и вскакиваю на его подножку. У горящих обломков останавливаемся, забираем убитых и раненых, БТР Анатолия разворачивается, мчится к баррикаде, круто сворачивает на тротуар и, ломая деревья, обходит завал. По проторенной дороге следует РАФ и через минуту останавливается перед генеральным штабом. Площадь вокруг здания оказалась окруженной танками, но нас пропустили. Анатолий рассказал мне, что командира его БТР сразила пуля, и тогда вопреки приказу «Не стрелять!» он принял решение открыть ответный огонь, иначе бы повстанцы сожгли все машины.

– Что ему за это будет?

– Как минимум, медаль «За отвагу».

– А как вы нашли раненых на улице Юлей?

– По долгу службы. Кажется, появился наш друг.

Минут через десять Верка уже сидела в машине Антала, которая следовала за черным «Мерседесом» Сергея Владимировича.

На улицах пахло гарью, со всех сторон доносились звуки ожесточенных перестрелок, казалось, они вели кровавую перекличку. «Мерседес» уверенно пересек проспект Народной Республики и завилял по переулкам. Грохот уличных боев то затухал, то подступал к машинам так близко, что был слышен короткий свист пуль, то перемещался влево, то вдруг оказывался справа, то наваливался откуда-то сверху, то кружил по причудливой спирали.

На одном из участков, когда автомобили свернули в очередной переулок, по их следу пальнул крупнокалиберный пулемет, но обе машины остались невредимыми и продолжили свой путь. Разрывы снарядов становились более резкими и оглушительными, пронзительно визжали осколки, стекла машин застилали горьковатые клубы дыма и пары едких газов. «Мерседес» замедлил ход, круто свернул во двор и резко встал. Антал последовал за ним и чуть было не врезался в его задний бампер. За домом слышался рев моторов, крики и беспорядочная стрельба. Сергей Владимирович закрыл машину и двинулся короткими перебежками к арке, приглашая жестом руки следовать за ним. Через две минуты все трое были на улице Юлей и попробовали ее пересечь.

Первое, что увидела Верка, переползая проезжую часть, были дымящиеся остовы бронетранспортеров и серые фигуры мертвых людей, разбросанные, словно муляжи, по искореженному асфальту. Большинство трупов валялось в нелепых позах, некоторые так же, как и машины, дымились, некоторые, казалось, просто легли отдохнуть. Среди обгоревшей техники нетрудно было разглядеть два танка. У того, что находился на мостовой, из люка вырывалось желтое пламя, которое тут же превращалось в черный дым, и он вихрем метался между домами. Другой танк почти упирался в подъезд, его приплюснутая башня была сдвинута, словно шапка, «набекрень», а низко склонившееся к земле орудие походило на огромную сломанную папиросу, отчего стальная громадина напоминала пьяного мужчину, которого не пустили в дом… Над всем этим полыхали здания. Горели в основном верхние этажи и балконы, и лишь у дома напротив огонь бушевал в нижних окнах. Из объятых пламенем квартир обильно сыпались искры, вылетали горящие обломки, валил сизый дым и белый пар, поднимались, кружились и опускались на землю черные хлопья сажи…

Вдруг Верка услышала тревожный голос Сергея Владимировича:

– Это наши танки «Т-54»! Час назад их здесь не было.

– Как не было? – настороженно спросила она.

– И нижний этаж не горел – там находились, то есть отстреливались наши!

– А раненые, где лежали раненые? – снова спросила она.

– Внизу, в подвале. Скорее туда! – скомандовал шеф.

Преодолев открытое пространство, все спрятались в подъезде горящего дома.

– Нам надо сначала проникнуть на первый этаж, может, там еще кто-то прячется, – сказал Сергей Владимирович.

Антал подошел к двери, ведущей в общий коридор, и ударил по ней ногой – та провалилась, и в тот же миг из помещения с ревом вырвалось красное пламя. Он отскочил к противоположной двери и оказался отрезанным бушующим огнем от своих спутников. Верка бросилась на помощь своему любимому – ее обдало пламенем, от которого по кончикам ее пышных кудрей пробежали зеленые язычки, она непроизвольно отпрянула и прыгнула вниз. В этот момент, перемахнув через перила лестницы, спрыгнул и приземлился рядом с ней Антал. Сергей Владимирович едва успел сбежать к ним по ступеням, снял с себя пиджак и хотел накрыть им Веркину голову, но, увидев, что волосы обгорели лишь сверху и дальше пламя не распространилось, мягко улыбнулся. Однако смрад паленого мяса, пахнувший сверху, невозможность преодолеть вырывающийся оттуда огонь подстегнули группу ринуться к подвалу.

Металлическая дверь в него была закрыта, вместо замка из петли торчал кусок проволоки, поэтому отворить ее не составило труда. Несколько секунд спустя тройка оказалась внутри подвала. Огонь, бушевавший на первом этаже, уже прожег подвальное перекрытие в нескольких местах, оттуда падали горящие головешки и пламя озаряло помещение. То, что они увидели, не поддавалось нормальному восприятию: на трубах, проходящих у потолка, висели в ряд вверх ногами советские солдаты. С них стекала кровь, и ее сладковатый запах вызывал тошноту. Прямо перед ними на полу лежал обезглавленный труп, руки его держали отрезанную голову. Судя по темным волосам, черным усикам и смуглым рукам, и труп и голова принадлежали одному и тому же человеку кавказского происхождения. «С ним поступили как с памятником Сталину», – подумала Верка. Ее взор невольно проследил дальше по полу, и она увидела еще два трупа, лица их были обезображены вырезанными на лбу звездами, выколотыми глазами, запекшейся кровью и серыми сгустками глазной жидкости. Антал и Сергей Владимирович стояли, не смея шелохнуться, а Верка быстро пришла в себя, шагнула к подвешенному парнишке, который как будто встрепенулся, и стала его ощупывать в надежде, что он еще жив. Руки ее мгновенно обагрились кровью, капавшей из рассеченного носа подвешенного. Тело парня было действительно еще теплым, – Верка бросила обнадеживающий взгляд на своих спутников, и те мгновенно оказались возле нее. Только снять парня голыми руками не удалось: ноги его были связаны толстой проволокой и ей же прикручены к трубе. Требовался какой-нибудь инструмент, – клещи или хотя б плоскогубцы. Антал огляделся вокруг и обнаружил небольшую стопку арматуры. Орудуя прутьями, он отцепил проволоку от трубы, парня сняли и уложили на пол. Но с ног проволока таким способом не снималась, потому что сильно врезалась в кожу, и нельзя было просунуть под петлю ломик, чтобы не нанести новых ран. Сергей Владимирович приложил свою голову к груди парнишки, прислушался и тихо произнес: «К сожалению, он мертв». Поиск живых среди остальных пятерых повешенных не увенчался успехом. Всех их сняли и положили в один ряд. Сергей Владимирович попытался найти документы – карманы убитых были пусты. Посмотрев по сторонам, он увидел обугленные клочки бумаги и взял один из них – это оказался фрагмент воинской книжки. По обгоревшим носам и подбородкам мертвых солдат нетрудно было догадаться, что их документы палачи использовали как источник огня, которым мучили своих жертв…

И вот все трое непроизвольно встали перед мертвыми. Каждый из живых – двое соотечественников казненных и один брат их палачей – чувствовал свою вину перед жертвами. Не важно было, что советские солдаты пришли на чужую землю для подавления свободы, а палачи отстаивали свободу и независимость своей Родины, – вина была общей, ее нельзя было разложить по полочкам, разделить на составляющие, чтобы кого-то оправдать, а кого-то осудить, как нельзя было ее списать на ошибки правительств СССР и Венгрии, потому что правители были где-то далеко, а обезображенные трупы со следами зверских пыток и издевательств и свидетели, обнаружившие их, стояли здесь…

Вдруг обрушилось еще два пролета, – в подвал ворвалось жаркое пламя, мгновенно заполнило его и вытеснило живых, едва успевших выскочить наружу. Они быстро пересекли улицу и побежали к автомобилям. Бой к этому времени переместился в центральную часть города, но, когда группа была на полпути к машинам, послышался гул моторов в восточной стороне Будапешта (видимо, оттуда подтягивались новые части Советской Армии), и вскоре там «заговорила» артиллерия.

Машины благополучно проехали знакомой дорогой назад, пересекли проспект Народной Республики и остановились в незаметном переулке.

– Отсюда я поеду к себе, – Сергей Владимирович показал на север. – Разрешите мне завтра приехать на виллу, скажем, во второй половине дня. Я предварительно постараюсь позвонить, если не будет нарушена связь.

– Хорошо, – ответила Верка.

– Думаю, нам надо не терять друг друга из виду, – добавил Антал.

– Сейчас бы часик поспать, – с усмешкой ответил Сергей Владимирович…

* * *

Верку также валила с ног усталость. Она представила себе мягкую постель и задремала на сиденье автомобиля. Но лишь закрылись глаза, как жуткие кошмары стали будоражить мозг, – она громко застонала и очнулась. Машина уже стояла во дворе виллы, рядом спал Антал, облокотившись на руль. Верка не стала его тревожить и постаралась уснуть. И это ей удалось. Через два часа она проснулась от холода, Антал уже бодрствовал и даже сказал ей «Доброе утро», хотя часы показывали шестнадцать часов тридцать минут. За окном стоял густой туман, от него тянуло сыростью, и, когда они вышли из машины, тело охватила неприятная дрожь.

Почтовый ящик, куда почтальон регулярно опускал газеты, оказался пустым, из чего было ясно: типографии в этот день не работали. Дома Антал включил радио, по нему передавали сообщение о том, что многие повстанцы откликнулись на призыв правительства сложить оружие, но Верке уже не верилось, что такое возможно. Между тем Антал, не скрывая радости, комментировал речь диктора:

– Представляешь, Верочка, студенты без боя сдали центральный мост через Дунай Ланцхид, освободили радиокомитет, площадь Барош, складывают оружие на захваченных ими заводах и фабриках… Об этом их просил сам Имре Надь, пообещав не привлекать к военно-полевому суду тех, кто это сделает добровольно. И вот видишь, многие его послушали! В восемнадцать часов истекает срок амнистии, надеюсь, к этому времени мы станем свидетелями хороших перемен.

– Я готова разделить твой оптимизм, но то, что мы увидели сегодня, настраивает на грустный лад.

– Да, Имре Надь говорил, что к мирной демонстрации присоединились оголтелые контрреволюционеры. Это неизбежно, когда на ноги поднята вся страна! И отделить сейчас «контру» от искренних сторонников реформ невозможно. Я верю в нашу молодежь. Если студентам не грозят репрессиями, если кровопролитие было случайным или организовано чьими-то злыми силами, если во главе реформ встал их кумир Имре Надь, большинство из них сложит оружие!

– Репрессии будут в любом случае, просто чуть отодвинется время их прихода. И, поверь, в сети попадут в основном не те, что стреляли в солдат госбезопасности и казнили советских воинов, а многие из сторонников искренних реформ.

– Наверно, ты права, но, согласись, в бою погибло бы гораздо больше народа, и среди них – советских ребят.

– Я, наверно, не имею права охлаждать твой оптимизм, я так говорю потому, что лучше тебя знаю пороки людей.

– Я, между прочим, был худшего мнения о Сергее Владимировиче, считая его обычным дипломатом-шпионом. А он оказался смелым и боевым товарищем. Кто этот человек на самом деле?

– Работник советского торгпредства, курирующий надзор за продажей в нашу страну алкогольной продукции Венгрии. Ты разве не знал? – спросила Верка с надеждой поскорее закрыть вопросы на эту тему.

– Конечно, знал, и то, что это твой куратор, но никак не думал о его связи с контингентом ваших войск.

– Он воевал, освобождал Будапешт, наверно, в этом смысле полезен нашей армии.

– Да, Будапешт он знает лучше меня!

– Но ему потребовалась наша помощь, значит, от официальной помощи, как со стороны венгерских, так и советских властей, отказался, а это свидетельствует о его личной инициативе.

– Возможно. Но это настоящий советский офицер, каких я видел во время войны.

– О чем еще говорят по радио?

– Не надо слушать радио, достаточно прислушаться к тому, что раздается с улицы.

Верка вдруг услышала нарастающий гул канонады. Видимо, из-за густого тумана он казался приглушенным, грохот от залпов орудий мягко пружинил о воздух и утопал в какой-то фантастической пучине. Это не были отдельные взрывы или выстрелы, и даже не яростные вспышки боя, – в городе шло крупное сражение. Казалось, со всех сторон Будапешта во всю мощь бьют сотни артиллерийских стволов, снаряды пролетали рядом и разрывались где-то в центре города, их взрывы сливались с выстрелами орудий, гулом моторов, воем сирен пожарных машин, с хлопками крупнокалиберных пулеметов и непрерывными автоматными очередями, напоминавшими барабанную дробь, выбиваемую игрушечными зайчиками. Из окна виллы можно было видеть, как синий туман расцвечивается гирляндами цветных фейерверков и всполохами пожаров. Антал сделал предположение, что огромные пожары бушуют где-то между улицей Ракоци и проспектом Народной Республики, и сказал:

– Ты права, любимая, скорее всего, гражданская война только разгорается.

– Я хочу верить, что это – последний бой!

Верке показалось, что звонит телефон. Она подошла к аппарату, – действительно, от него исходили прерывистые сигналы, и собралась поднять трубку, решив, что звонит Сергей Владимирович, но в последний миг передумала и позвала жестом руки Антала. Он внимательно выслушал, что-то коротко сказал по-венгерски и повесил трубку. Потом обратился к Верке:

– Мне надо срочно прогуляться, я понимаю, что сейчас для этого не самое подходящее время. Но дело не терпит!

– Можно мне пойти с тобой?

– Нет. Я скоро вернусь. Ты не беспокойся, я действительно скоро приду.

Антал быстро оделся, поцеловал подругу и выбежал на улицу.

Оставшись одна, Верка машинально включила радиоприемник «Родина», но вместо привычного голоса московского диктора послышался треск. Она покрутила колесико ручной настройки и вдруг услышала русскую речь, вовсе не похожую на нашу. Нетрудно было догадаться, что это вещала на русском языке какая-то вражеская радиостанция. Говорила женщина о событиях в Венгрии, будто бы вела репортаж с улиц Будапешта. Голос ее казался злым и ехидным. Она «подтвердила» официальную информацию о том, что на призыв Имре Надя сложить оружие до 18 часов 24 октября откликнулась крошечная группа повстанцев, удерживающих какой-то трубный завод на улице Рачаи, да десяток запуганных студентов, из сотни тех, что сутки назад заняли радиокомитет. А сейчас на улицах города идут упорные бои: советские войска и венгерские силы госбезопасности пытаются отбить у повстанцев объекты, захваченные ими накануне. В бою применяются с обеих сторон танки и артиллерия, Будапешт горит. После этих сообщений выступило несколько комментаторов. Один из них пророчил победу венгерского народа, отстаивающего свою свободу и независимость, и неизбежный развал Мировой Социалистической Системы. Второй высказал опасение о полном разрушении Будапешта Советской Армией, а какая-то мадам Бережная указывала венгерскому народу на необходимость обращения в ООН о созыве Совета Безопасности по венгерскому вопросу. Далее мягкий голос сообщил, что Будапешт разбудил провинцию, где готовится восстание. Потом дикторша поведала о том, что в столице Венгрии находятся эмиссары Советского Союза Микоян и Суслов, они настаивают на незамедлительном проведении внеочередного заседания Политбюро Центрального руководства ВПТ, – и оно уже назначено на 25 октября. Затем последовали новые сводки с уличных боев, в которых повстанцы явно одерживали победу, потому что на их сторону перешла регулярная армия Венгрии и отражение советских войск ведется по всем правилам военного искусства…

Между тем возвратился Антал. Взглянув на него, Верка быстро сварила кофе, обняла любимого за плечи и спросила:

– Ты устал?

– Немного.

– Я волновалась за тебя. Чтоб отвлечься, слушала радио. Оказывается, в Будапешт приехали из Москвы Суслов и Микоян и на завтра назначено чрезвычайное заседание Политбюро ВПТ.

– Мне это тоже известно. Повстанцы требуют вывода советских войск, и они готовы на все!

– Итак, идет гражданская война. Что же еще они задумали?

– Ты умная женщина и сразу поняла, что они именно что-то задумали. Понимаешь, мне это сказали по секрету, но намекнули: такого преступления потомки нам не простят, – Антал нервно потер руки и продолжил: – Видишь, как тяжело становиться предателем, хотя какое может быть предательство, если я обращаюсь к тебе, моему самому близкому человеку! Ситуация сложилась так, что в советской школе при посольстве СССР в Венгрии, которая находится за его пределами, остались, по сути, отрезанными от посольства учащиеся. Они живут в интернате и одновременно ходят на занятия. Среди них, кроме советских, есть и венгерские школьники, дети партийных функционеров. Так вот, школа окружена мощными силами контрреволюционеров, на днях ее собираются вовсе заблокировать, а всех детей взять в заложники. Таким образом, угрожая расстрелять детей, повстанцы попробуют вынудить советское правительство вывести из Будапешта, а потом и вовсе из Венгрии свои войска. А как только это произойдет, в заложниках останутся еще венгерские дети, и под дулами, наставленными на них, антикоммунисты попытаются захватить их родителей, чтобы свершить над ними суд. Если школьников не вывести, они могут погибнуть, потому что сейчас практически невозможно усилить охрану школы вашими подразделениями, ибо сразу за этим последует ее штурм.

Верка мгновенно подумала о Коленьке, его она не взяла с собой в Венгрию по совету Семена. Выходит, он второй раз спас ее сыну жизнь. Потом спросила:

– А сколько там ребятишек?

– Никто толком не знает. Говорят, до событий было человек двести. Мы знаем, что некоторых советских забрали под всякими предлогами перепуганные беспорядками родители; венгерские коммунисты, наоборот, постарались «спрятать» под крыло советской школы своих отпрысков. Конечно, это очень важный вопрос, сколько там осталось учащихся. Но, думаю, надо начать с другого: доложить советскому руководству и лично послу СССР Андропову о грозящей опасности. И мне кажется, нам или тебе сначала надо рассказать об этом Сергею Владимировичу.

– Скоро он должен объявиться, – ответила Верка, понимая, что нарушает некоторые правила конспирации.

– Нет, так не годится: дорог каждый час. У тебя есть его телефон?

– Только служебный.

– А сколько сейчас времени?

– Скоро пять утра. Звони!

Антал вышел в соседнюю комнату, а Верка набрала коммутатор торгпредства и попросила срочно соединить ее с Антоновым. Уставший голос что-то прошепелявил и наступила тишина, длившаяся минут пять. Затем раздался треск, сквозь который послышался знакомый голос. Она поздоровалась, назвала зашифрованный код о срочной встрече и повесила трубку.

Антал возвратился, посмотрел подруге в глаза и хитро подмигнул. Верка ответила на его жест:

– Хорошо разговаривать с умным шефом!

– Замечательно. Думаю, он сейчас приедет. А мы пока давай послушаем, что говорит будапештское радио.

А оно захлебывалось от сообщений, в которых говорилось, что у повстанцев отбито немало важных объектов, снята блокада редакции самой главной газеты ВПТ «Сабад неп», освобождено издательство пропартийной газеты «Сикра», то есть «Искра», подавлены практически все пулеметные гнезда на чердаках по улице Ракоци. Но уличные бои не затихали, они то откатывались на окраины города, то снова приближались к центру. Казалось, им не будет конца, поэтому уставшие от напряжения Верка и Антал, как и многие жители Будапешта, ждали успокаивающих действий от правительства.

Сергей Владимирович пришел неожиданно быстро. Выглядел он уставшим, но держался бодро. Верка предложила чай, гость не отказался. Антал развернул карту Будапешта и основательно рассказал ему о намерении захвата школьников повстанцами. Потом сказал, что акция эта уже подготовлена, дети в любую минуту могут оказаться в заложниках, а посему надо торопиться и принимать какие-то меры. Что касается венгров, то среди них имеются противники подобного способа давления на СССР, однако они в меньшинстве и сами без советской помощи ничего сделать не могут. Сергей Владимирович не стал уточнять никаких деталей, поблагодарил за информацию, с удовольствием позавтракал, но засиживаться не стал. Через четыре часа он позвонил и попросил срочно его принять.

Он снова приехал на своем «Мерседесе», сославшись на опасность проезда на машине с дипломатическими номерами, и изложил план действий по спасению школьников. Как оказалось, в интернате осталось 28 советских учащихся пятых-восьмых классов и 7 венгерских ребятишек в возрасте от 11 до 14 лет. Операция должна состоять из трех этапов: первый – вывод ребят за пределы школы, второй – посадка их в кареты «скорой помощи» и проезд до советского посольства, и третий – въезд «скорых» в посольство. Военное сопровождение исключено, но специальная вооруженная группа будет наготове, чтобы прийти на помощь, если случится нечто непредвиденное. С венгерской стороны требуется найти надежного врача и хотя бы трех не менее надежных медицинских сестер или санитаров. Кроме того, нужны документы на одну машину (две с венгерскими номерами в посольстве имеются) и три пропуска на проезд после 15 дня. Еще надо договориться с Центральным госпиталем Будапешта о приеме раненых и заготовить соответствующие бумаги. Нашей стороне необходимо хорошенько проинструктировать ребят о том, как они должны вести себя во время пути, подготовить к тому, что им надо будет сделать фиктивные перевязки «под раненых» и прочее. Дорога от школы до посольства недолгая, но какой она окажется на самом деле, неизвестно. Сергей Владимирович задумался, а потом спросил:

– Вера Павловна, вы не согласились бы быть руководителем и главным исполнителем первого этапа?

– Может, кто из учителей? – спросила в свою очередь Верка.

– Они все перепуганы, а заставить быть храбрыми невозможно, да и не надо.

– Я знаю, что медлить нельзя, поэтому согласна!

– Вам придается в подчинение работник посольства, владеющий венгерским языком. На ответственного руководителя второго этапа – у нас кандидатуры пока нет.

– Это моя святая обязанность! – ответил Антал. – Я также займусь поиском достойных венгров, документов и всего прочего.

– Это надо начать немедленно, – тихо добавил Сергей Владимирович.

– Да, приступим к работе прямо сейчас! Но я хотел вас попросить, чтобы Вера была со мной и на втором этапе операции, так мне будет спокойнее, хотя, может быть, это более рискованный для нее вариант.

– Я тоже хотела вас попросить об этом! – поспешно добавила Верка.

– Хорошо, ребята, за дело! Сейчас я поеду с Верой на разведку, на инструктаж, на ознакомление со школой, с учениками. Да, операция назначена на завтра: ровно в полночь Вера Павловна начнет выводить детей. Сегодня нам надо обернуться завидно, а светового времени – в обрез!

«Мерседес» быстро выехал на кольцевую улицу, потом свернул на проспект Народной Республики, проехал по нему знакомым маршрутом на север и закружил по неизведанным кварталам и паркам. Сергей Владимирович сказал, что этот маршрут наименее опасен. Но завтра, возможно, машины «скорой помощи» выберут иную трассу. Сейчас самое главное – осмотреть то место, куда она должна привести школьников. Остальное знакомство состоится заочно, так как в школу они заехать сегодня не могут: повстанцы не должны ничего заподозрить!

– А как же завтра?

– Наши военные предпримут отвлекающий маневр, и вы пройдете в школу под его прикрытием.

– С напарником?

– Конечно!

– Итак, мы подъехали. Не выходите, пожалуйста, из машины и внимательно осмотрите участок. А я пока открою капот и «повожусь» с мотором. Вам надо будет привести ребят на край вон той аллеи – она почти примыкает к школе. Раньше ночью здесь ярко светили фонари, завтра будет темно. «Скорые» должны подъехать почти впритык к аллее. От школы до начала аллеи вам надо будет пройти полквартала, это самый каверзный отрезок, потому что там могут быть неприятельские посты. Этот путь хорошо знает ваш напарник по имени Родван Берка, но лучше полагаться на себя.

Сергей Владимирович вышел, а Верка стала внимательно изучать местность. Она попыталась найти такие «зарубки», которые были бы приметны и ночью. Фонарный столб, тумба на краю аллеи и угол ближайшего пятиэтажного дома располагались на одной прямой, это не мешало бы проверить и отметить в своей памяти (такому способу запоминать «объекты» учил ее Семен). Остальную панораму ее зрительная память зафиксировала автоматически. Как только возвратился шеф, она попросила его проехать в соответствующем направлении, чтобы уточнить некоторые детали «зарубок», и спросила:

– Какую протяженность имеет аллея от входа до этого места?

– С полкилометра.

– А полквартала?

– Примерно столько же, вторую его половину мы сейчас проедем. Потом я вас заочно познакомлю с учителями, их мы сейчас не можем посвятить в план предстоящей операции по многим причинам. Вам с Родваном придется это делать на месте – соответствующие мандаты уже подготовлены.

– А если они воспротивятся выдавать нам детей?

– Вы должны им доказать и убеждениями, и предписанием!

– Антал, наверно, думает, что мы в школе, – рассудила вслух Верка.

– Он прекрасно понимает всю сложность нашего мероприятия, по-хорошему, такую операцию без настоящей подготовки проводить нельзя, но у нас нет иного выхода, поэтому здесь можно представлять что угодно. Вот мы проезжаем вторую половину вашего маршрута по улице Вагонь, постарайтесь хоть что-то запомнить, остальное я вам покажу на карте. Теперь возвращаемся.

«Мерседес» снова оказался на проспекте Народной Республики, благополучно объехал и обогнул очаги уличных сражений и остановился у Веркиной виллы. Антал «сидел на телефоне», перед ним лежали стопки листков, пухлый телефонный справочник и открытая тетрадь. Поздоровавшись, он доложил следующее:

– Все, что можно сделать сегодня, я сделал. На завтра осталось совсем немного: получить документы и встретиться с тремя медсестрами. На роль врача никого не нашел, буду выступать в ней сам! Как ваши дела?

– Мы тоже почти все выполнили, сейчас поработаем у вас полчасика на кухне и закончим, – ответил Сергей Владимирович.

– Я послушаю радио: давно пора узнать, чем закончились посиделки в Политбюро, – с тоном упрека сказал Антал.

Верка разложила на столе карту, Сергей Владимирович взял карандаш, показал путь, которым они проехали, потом аккуратно отметил предстоящий пеший маршрут и сказал:

– Вера Павловна, попробуйте рассказать все о своем маршруте и пофантазировать, куда и как вы пойдете в случае, если его придется изменить. Предположим, вот на этом перекрестке появляется патруль.

– Рассказать мне по сути нечего. Нас должны вывести из школы на одну из улиц, примыкающих к парку. Мне надо провести незаметно – пока не знаю, как это сделать – ребят к аллее, уходящей вглубь парка в южном направлении. Идти около семисот шагов. Затем еще столько же пройти по аллее до площадки, с нее по правой руке хорошо просматривается пятиэтажный дом. Там я запомнила три предмета, расположенные на одной линии: фонарный столб, тумба для афиш и угол дома. Даже если я не увижу замаскированных машин, то буду знать, что они находятся рядом.

– Это уже очень много! А теперь попробуем изменить маршрут.

– Во-первых, я постараюсь настроить себя и свою компанию пройти молча и точно по намеченному пути, и, во-вторых, думаю, договориться с кем-то из венгерских детей, в случае обращения патруля к «раненым», простонать какую-нибудь фразу типа: «Ой, больно!» или рассказать, как во время обстрела в их квартиру угодил снаряд. Но это очень и очень шаткая надежда. А вот если придется менять маршрут, то мне прежде всего потребуется возвратиться назад. Я бы попробовала прямиком, для этого хороши все средства: например, положить ребят на животы и переползти улицу Вагонь под носом у патруля, – Верка показала на узкий участок.

– Тоже хорошо. Но наша задача усложняется еще и тем, что Берка находится сейчас в командировке и появится только завтра во второй половине дня. Если по каким-то причинам он не успеет приехать в намеченное время, то вы окажетесь без поддержки и переводчика!

– Надеюсь, ребята помогут?

– Советские школьники венгерский язык не изучают – не положено по программе, и наверняка вам не помогут. А вот венгерские дети, те, что учатся в советской школе, неплохо владеют русским языком. Таких всего трое: Золтан, Милош и Йожеф. Остальных привели в школу месяц назад.

– Я постараюсь запомнить эти имена.

– Я вам оставлю небольшую запись с именами остальных детей и учителей, но с собой ее брать нельзя и оставлять здесь – тоже. Кстати, названные венгерские ребята должны хорошо знать прилегающую к школе местность, потому что рядом находится и зоопарк, и Дворец пионеров, и популярные детские площадки. Вот, собственно, и весь инструктаж.

Верка поняла, что в школе в заложниках могут остаться учителя, и спросила уже в другом ракурсе: почему не поручить эту операцию им. Сергей Владимирович ответил жестковатым голосом:

– Слишком велик риск, чтобы доверить такое дело непрофессионалам.

– Только ведь учителей могут казнить? – Верка хотела сказать: как на улице Юлей, – но воздержалась.

– Хорошо, я вам раскрою некоторые наброски дальнейших действий: когда будут выведены из школы дети, в нее незаметно войдет хорошо вооруженная группа из числа наших войск, способная отразить штурм… Мне пора уходить.

– Подождите, сейчас я вас покормлю, да и мне не мешало бы перекусить.

Верка позвала Антала. Он с порога громко объявил:

– Наконец сообщили об окончании внеочередного заседания Центрального руководства Политбюро ВПТ. Его главные итоги таковы: а) Эрнё Герё отстранен; б) его заменил Янош Кадар; в) принято решение о реорганизации руководства Венгрии. От имени правительства по радио сейчас выступает Имре Надь, он говорит о том, что реорганизация будет проходить на основе сплочения самых широких демократических сил. Ожидается выступление с программной речью и Яноша Кадара… И вот еще что. Я долго думал, как это можно: пройти незаметно от глаз патрулей с ватагой школьников по улице, даже если она не освещена? И ответил: никак! Поэтому у меня родилась следующая мысль: надо найти способ пройти видимо, открыто, но не вызвать подозрения, что это школьники. Я вспомнил своего друга из Шиофока, который заведует конной фермой. Кроме всего прочего, в его хозяйстве есть набор цыганских повозок – их часто используют для киносъемок. Так вот, нам надо посадить ребят в эти кибитки и спокойно довезти до парка, а дальше – все по плану с единственным дополнением: гужевой поезд буду возглавлять я. И я уже договорился со своим другом о ездовых, назвав, правда, иную цель и иное место проведения операции.

Он, кстати, сказал, что цыганские кибитки могут быть и в цирке, что поднимает наши шансы на успех. Теперь, господин Антонов, требуется лишь ваше согласие.

– Я с вами согласен. Ваш план намного безопасней, хотя в нем тоже есть немало рискованных моментов, но в случае его срыва остается основной вариант. Загвоздка в том, что я не успеваю его согласовать со своим руководством…

– Берите на себя ответственность! – решительным голосом произнес Антал.

– Мне бы взять часик на размышление, но и здесь – цейтнот! Ладно, Антал, авось нам помогут цыганские кибитки. Только и я принимаю внеплановое решение: я буду ожидать вас в парке в одной из карет «скорой помощи» и сопровождать во время всего пути до посольства. А теперь запишите, пожалуйста, имена всех тех, кому на завтра надо подготовить пропуска!

Когда гость уехал, Антал подошел вплотную к Верке, взял ее голову в свои ладони и грустно сказал:

– Верочка! Я не нашел ни одной медицинской сестры, которая бы осмелилась участвовать в операции, направленной против повстанцев. Люди и не хотят, и боятся.

– А как насчет машины, водителя и документов? – спросила Верка.

– Главный врач госпиталя дал в распоряжение машину и подготовил все бумаги. Водителя я пригласил с нашего завода.

– Мне пришла в голову вот такая идея: я на всякий случай покрашу волосы в черный цвет, вставлю в уши большие серьги и подберу какое-нибудь яркое платье – в темноте меня примут за цыганку.

– Это гениальная идея! Только ты будешь играть сразу несколько ролей: вначале – учительницу, потом – глухонемую цыганку и напоследок – немую медицинскую сестру.

Они еще долго обговаривали те или иные детали предстоящей операции, пока вдруг разом не поймали себя на мысли, что не боятся завтрашней ночи, как профессионалы не боятся новой работы по своему профилю – просто к ней надо более тщательно подготовиться. С этой мыслью они впервые крепко уснули за последние трое суток.

* * *

День 26 октября прошел быстро и по-деловому. В столице по-прежнему шли ожесточенные бои и бушевал огонь восстания в провинции. С утра Антал поехал за документами, а Верка занималась «оформлением» цыганского костюма и приведением своей внешности к задуманному образу. В обед приехал Сергей Владимирович, чтобы ознакомить Верку с некоторыми подробностями и передать пропуска, позволяющие появляться в городе после комендантского часа. Увидев «цыганку», он на минуту лишился дара речи, а придя в себя, сделал комплимент, сказав, что более очаровательную брюнетку не встречал на своем жизненном пути. Потом быстро сообразил, к чему такое преображение, и выразил от себя лично благодарность за находчивость. О предстоящем деле рассказал коротко и ясно:

– Выезд на исходную позицию намечен на 20 часов. Повезу вас я и оставлю в пятидесяти метрах от восточного входа в школу. В 21. 00 в одном из кварталов южнее ее взовьются сразу три красные ракеты и начнется стрельба. По этому сигналу наши часовые, охраняющие школу, выдвинутся к условленному месту и проведут вас внутрь. В вашем распоряжении остается чуть меньше трех часов. Завуч предупрежден и уже проводит подготовительную работу. К сожалению, Берка, ваш напарник, не появился, и вам придется выводить школьников одной. Как обстоят дела с цыганскими кибитками?

– Сейчас придет Антал и все расскажет.

Антал появился через пять минут, бережно разложил на столе бумаги, кипы свежих газет и радостно сообщил:

– С документами все в порядке, с повозками тоже: в 23 часа 50 минут они будут стоять поодаль от главного входа в советскую школу. Возницы – два настоящих цыгана и я – готовы отвезти школьников хоть на край света. «Скорая помощь» выедет из Центрального госпиталя в десять часов вечера и через сорок минут присоединится к кортежу перед площадью Октагон. Вопросы есть?

– Подойдите, пожалуйста, к карте Будапешта и посмотрите, где будут стоять машины «скорой помощи», – попросил Сергей Владимирович.

– Меня уже познакомила Вера, но давайте посмотрим еще раз!

Они внимательно просмотрели все намеченные маршруты, договорились об условных сигналах между собой, а потом Верка пригласила всех на обед.

После обеда все вместе прочитали передовую статью газеты «Сабад неп». Начиналась статья с призыва к гражданам Венгрии восстановить в стране мир и спокойствие, навести на улицах и предприятиях порядок, возобновить нормальную работу и прекратить огонь. Эти призывы сменялись предупреждениями не поддаваться на происки враждебных социализму элементов, которые воспользовались справедливым недовольством народа социально-экономической политикой, проводимой Центральным руководством ВТП и пытаются ввергнуть страну в пучину гражданской войны. Завершалась передовая уверенным тоном, что Венгрия найдет свой правильный путь к построению социализма. Тут же была напечатана другая статья, в ней раскрывалась программа нового правительства под руководством Имре Надя. Ее нельзя было пропустить, и она также была прочитана. Потом пробежались по газетам «Ирадалми уйшаг» и «Непсава», просмотрели передовицу писательской газеты, – та требовала немедленного прекращения огня, амнистии всем повстанцам, принимавшим участие в боевых действиях, создания рабочих советов на предприятиях, отвода советских войск в места их дислоцирования. На дальнейшее чтение времени уже не оставалось, и Сергей Владимирович поспешил домой.

* * *

В назначенный час Верка стояла вблизи советской школы и всматривалась в ночное небо, чтобы увидеть красные ракеты. Стрельба в разных кварталах Будапешта и разноцветные трассы пуль сильно «размазывали» первозданность тишины и неба, поэтому ей казалось, что невозможно будет определить поданные ей знаки. Ракеты взвились неожиданно, одна за другой, и так близко, что было слышно шипение, с которым они прорезали воздух. Тут же земля содрогнулась от мощных залпов орудий, сквозь них послышался свист и гул снарядов, несших разрушение, пожары и смерть куда-то на юго-восток. Едва Верка успела подумать о цене, которую надо заплатить за спасение детей, как перед ней выросла фигура, приблизилась вплотную и легонько подтолкнула вперед. Через несколько минут ее уже вели по длинному, тускло освещенному коридору. Потом открылась широкая дверь, и ночная гостья оказалась в большом освещенном зале. Она невольно бросила взгляд на окна – занавешены ли? – и, убедившись, что да, присела на предложенный стул.

– Меня зовут Вера Григорьевна, – представилась завуч.

– Вера Павловна, – ответила Верка с мягкой улыбкой.

– Очень приятно с вами познакомиться! – раскованно и по-домашнему произнесла Вера Григорьевна. – Формально я должна прочитать ваше предписание, хотя я не только полностью доверяю вам, но и восхищаюсь вашим мужеством.

Верка протянула пакет. Завуч внимательно просмотрела и прочитала документы.

– Все в порядке, – она ответила с надеждой и грустью, потом с минуту рассматривала Веркино лицо.

– Не переживайте, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы спасти детей! – Верка хотела сказать – чтобы доставить их в советское посольство, но вовремя изменила концовку фразы.

– Тогда приступим к делу. Сейчас я позову ребят, думаю, вам надо самой поговорить с ними.

– Непременно! – ответила Верка.

Завуч вышла и тут же возвратилась, пропуская вперед себя школьников. Они выглядели настолько серьезными, что Верке захотелось сказать им что-нибудь веселое. Первое, что она вспомнила, была простая скороговорка, в которую они иногда играли с сыном.

После того, как завуч представила ее детям, Верка обратилась к ним со следующим вопросом:

– Ребята, кто сможет без ошибки быстро сказать: «На дворе трава, на траве дрова, раз дрова, два дрова, три дрова?» – спросила она.

Дети от неожиданности растерялись, потом один мальчик произнес: «На дворе трава, на траве дрова. Раз дрова, два трава, три двора». Раздался громкий смех, а Верка словно подхватила игру и попросила этого же мальчика исправиться и без ошибки повторить за нею: «Корабли лавировали, лавировали и никак не вылавировали». Мальчик (школьники назвали его Алексеем) начал буровить последнее слово, чем вызвал еще больший смех. Теперь смеялись звонко и весело почти все, а Верка, выдержав небольшую паузу, предложила поиграть в игру на проверку внимательности.

– Постройтесь, пожалуйста, в две шеренги одна напротив другой, смотрите друг на друга и на меня. Я буду называть предметы, животных и птиц, спрашивать, летают ли они, и поднимать руки вверх. Если летают, вы должны со мной тоже поднимать руки, если не летают – стоять с опущенными руками. Итак, начали: коровы летают? – громко спросила Верка и подняла руки. Добрая половина ребят подняла руки, и все дружно рассмеялись. А Верка не мешкая задала следующий вопрос: – Голуби летают? – и снова почти половина играющих «поймались», не подняв руки, и снова все рассмеялись…

Назвав еще несколько предметов и видя, как с каждым разом невнимательных становится все меньше и меньше, Верка подняла обе руки вверх и сказала:

– Мне очень приятно, что все вы справились с игрой и проявили свою внимательность. Теперь нам надо решить другую задачу: внимательно выслушать то, о чем я вас сейчас попрошу, и постараться сделать все так, как я объясню. Согласны?

– Согласны! – ответили хором школьники.

– Сегодня нам предстоит перебраться в посольство СССР. Для этого мы с вами сейчас выйдем на улицу и на цыганских повозках проедем до Центрального парка. Потом полкилометра пройдем по аллее пешком и сядем, вернее, ляжем в машины. Но это будут необычные машины: кареты «скорой помощи». В наших маршрутах могут произойти неожиданные изменения, поэтому вы должны четко и беспрекословно выполнять мои команды. Если я скажу прямо на улице: «Ложись!», надо будет незамедлительно всем лечь и замереть. Если скажу: «Стать под деревья!», вы должны так и сделать и замереть. В цыганских повозках обязательно всем притвориться спящими и ни на какие вопросы посторонних, кроме тех людей, которых я покажу, не откликаться. Давайте повторим то, что я сказала.

Верка попросила почти всех рассказать свои обязанности в пути и сама была удивлена, насколько хорошо ребята их запомнили и четко изложили. Потом она проинструктировала, как надо вести себя в машинах, и, оставшись довольная проверкой «знаний», начала разговор с венгерскими ребятами. Она попросила подойти к ней Золтана, Милоша и Йожефа и спросила:

– Кто из вас хорошо знает Центральный парк?

– Я! – ответил Йожеф.

– А пешком от парка до советского посольства можешь пройти?

– Да.

– Я тоже хорошо знаю дорогу от парка до улицы Байза! – ответил Золтан.

– А я умею водить машину и могу проехать этот путь на машине! – вставил веское слово Милош.

– А что скажут венгерские ребята, которые пришли в школу совсем недавно?

– Они все понимают по-русски, а Мария и Сильвестр могут разговаривать, – ответил за них Милош.

– Я горжусь вами, мальчики и девочки! – трепетным голосом сказала Верка. – И знаю, что мы сегодня благополучно приедем в советское посольство. Только давайте еще станем попарно, так, как вам понравится, и каждый пусть запомнит своего партнера.

Верка дождалась, когда ребята построились, предложила парам взяться за руки и дала последний наказ:

– Давайте договоримся, что вот так, парами, мы пойдем по парку, и каждый будет охранять своего напарника и знать каждую минуту, где он находится. Если, например, придется остановиться, спрятаться за деревья, лечь или затихнуть, то потом, когда я дам команду продолжить путь, мы не должны никого потерять, забыть, недосчитаться. Ясно?

– Ясно! – ответил дружный хор.

– Теперь давайте собираться в дорогу! Вопросы есть?

– Все готовы! – ответила за школьников завуч.

– Вера Павловна, меня зовут Настя Попова, можно я возьму с собой мишку? – спросила девочка лет двенадцати.

– Нет, Настенька, я обещаю скоро принести его тебе на новое место. Сейчас нам лучше идти налегке. Вот представь, что тебе надо будет переползать на животе через улицу так, чтобы тебя никто не заметил. А вас с мишкой двое, а двоих легче увидеть, чем одного. Согласна?

– Да!

– Молодчина!

Верка вышла на улицу, – повозки уже стояли в условленном месте. Она возвратилась в школу, попросила Веру Григорьевну контролировать ситуацию в здании, а сама повела школьников. Ребята выходили, как и обещали, молча и попарно, выстроились в колонну и двинулись вслед за Веркой. Через пять минут они уже рассаживались и ложились по своим местам в цыганских кибитках. В первой из них в качестве возницы сидел Антал, рядом с ним примостился бородатый цыган с трубкой в зубах, во второй повозке также находились два цыгана, похожие друг на друга как две капли воды. Верка пересчитала ребят, легко запрыгнула в первую повозку – бородач уступил ей место, и поезд тронулся. Не успели проехать и двухсот метров, как дорогу перегородили вооруженные люди в штатском. Обе повозки остановились и были вмиг окружены. Из отряда отделился человек, вероятно, командир, подошел вплотную к Анталу, осветил его фонариком и начал задавать короткие вопросы. Антал так же коротко отвечал. Верка не понимала языка, но суть диалога была ей ясна до мелочей, тем более что они проигрывали несколько вариантов разговора с патрульными.

Командир: Я вас приветствую, почтенные цыгане! Куда держите путь в столь поздний час?

Антал: Уходим из Ромханя в Секешфехервар. Где-то рядом с нами повстанцы вырезали целый гарнизон оккупантов – советские подозревают в причастности к этому цыган и в отместку уже спалили два наших табора. Надо уходить на юг, вот посмотрим, что делается в Секешфехерваре и, может, подадимся в Хорватию.

Командир: Обе повозки твои?

Антал: Да, мои. Я старший сын в семье и староста табора.

Командир: Что заставляет тебя пробираться по Будапешту ночью? Это очень опасно!

Антал: Днем куда опасней: кругом снайперы, того и гляди перестреляют моих цыганят.

Командир: Как тебя зовут, красавец?

Антал: Никола.

Командир: А твою женушку? – он показал лучом фонарика на Верку и широко улыбнулся. – Она так хороша, что как бы ее у тебя не увели!

Антал: Вера. Ее немного оглушило взрывом, а то б она сама ответила.

Командир: Небось едете без документов?

Антал: Нет, почтенный, мы люди бывалые, и без документиков не ездим.

Командир: Тогда показывай!

Антал долго разворачивал бумаги, а начальник тем временем дал знак одному из подчиненных осмотреть кибитки. Потом взял бумаги, лишь на них взглянул, подозвал молодого парня в очках и показал на печати. Тот минут десять читал, перечитывал, перелистывал и перетасовывал документы, затем что-то тихо сказал.

Командир: Даже если мы вас пропустим, вы все равно не сможете пересечь Будапешт, потому что все мосты через Дунай закрыты!

Антал: Извините, ради бога! У нас есть разрешение на проезд по мосту Маргит, просто я второпях забыл его вам показать. Вот оно!

В этот момент подошел человек, осматривавший кибитки, и сказал, что всего в двух повозках едет пятеро взрослых цыган и тридцать пять цыганят, которые спят вповалку. Командир велел Анталу пройти с ним на КПП, чтобы еще раз внимательно проверить документы.

Верка стала напряженно ждать и машинально обдумывать, что надо делать, если процедура знакомства с документами затянется. Ее мысли прервала появившаяся из темноты машина. Из нее вышло двое, они разговаривали не более пяти минут с патрульным, потом направились к повозкам. Верка прижалась к бородатому цыгану, он понял ее жест и взял в руки вожжи. В этот миг в глаза ей ударил яркий луч света, она невольно зажмурилась и нагнула голову, но пахнущая духами рука вцепилась тонкими пальцами ей в подбородок и что-то приказала. Верка открыла глаза и уставилась в ту точку, где должна была находиться голова светящего. Фонарик «осмотрел» ее лицо, фигуру, платье, одежду и даже обувь, вновь поднялся к лицу.

– Эльнезешт керек![1] – услышала она мягкий женский голос, показавшийся ей знакомым, и не задумываясь ответила:

– Кёсёном!

Свет переключился на цыгана, потом пробежался по второй повозке и возвратился к патрульным.

В этот момент подошел Антал, сел на облучок и прошептал Верке на ухо, что начальник велел пропустить поезд. Она облегченно вздохнула, Антал громко свистнул, что означало для задней повозки «Вперед!», и стегнул лошадей. Без приключений они подъехали к парку, у входа в аллею развернулись, и Верка начала выводить школьников. Никто из них не спал, многие дрожали то ли от холода, то ли от страха, несколько девочек попросились в туалет. Верка отвела их за ближайшие деревья, а когда они вернулись, велела сходить пописать мальчикам. Вскоре колонна была построена. Антал поблагодарил цыган и отпустил повозки. Возвратившись, он тихо сказал:

– Цыганам надо поскорее проскочить этот квартал, – он показал на видневшиеся сквозь деревья дома, – потому что патруль, который проверял наши документы, вот-вот будет здесь.

Колонна едва тронулась, как от ближайшего дерева отделилась человеческая фигура и остановилась в голове у передней повозки. Верка сразу узнала в «привидении» Сергея Владимировича. Он, не поздоровавшись, странным сипловатым голосом сказал:

– Вера, Вера Павловна! Антал, немедленно задержите повозки!

Антал громко свистнул и кинулся догонять цыган, а Верка отвела «привидение» от колонны и спросила:

– Что случилось?

– Много! Повстанцы захватили все «скорые» и уже разослали их по боевым точкам собирать раненых.

– А вы?

– Я умудрился залезть под машину, прослушать все разговоры и скрыться. Если Антал успеет вернуть повозки, поедем на них кратчайшим путем, а нет – придется ползти долгие километры по-пластунски. А вот и Антал!

– Повозки вернулись, надо уезжать, и как можно скорее! – он обратился ко всем сразу, уже не скрывая от школьников опасности промедления.

– Ребята, – скомандовала Верка, – живо в повозки и по своим местам!

Школьники, забыв усталость, дружно помчались к видневшимся на проезжей части улицы кибиткам и через десять минут лежали в них вповалку. Антал занял место возницы, и поезд тронулся. И в ту же секунду на дорогу вышел патруль. Антал осек лошадей, спрыгнул с облучка, подбежал к вознице второй повозки, что-то пробормотал, возвратился на свое место и направил поезд навстречу патрулю. Метрах в тридцати от него лошади замедлили ход, явно намереваясь остановиться, потом вдруг рванули с неистовой силой, свернули вправо и помчались галопом. Сзади раздались приглушенные автоматные очереди, – послышались сухие удары пуль о крышу кибитки. В следующий миг их целая ватага просвистела слева, потом – сверху, потом они начали с визгом рикошетить от мостовой и затихли. Вскоре послышался рокот мотора, еще через минуту на улицу ворвался свет автомобильных фар, который неудержимо приближался к кибиткам. Антал встал во весь рост, громко свистнул, крутанул над головой концами вожжей и дал волю лошадям.

– Слева широкий тротуар, скорее уходи на него! – скомандовал Сергей Владимирович.

– Понял! – мгновенно среагировал Антал и натянул повод.

Повозку сильно качнуло, в следующую секунду она подпрыгнула на бордюре и плавно покатила по тротуару. Вторая повозка проделала тот же путь, и поезд вырвался из света фар. По нему ударили пулеметные очереди, – пули разорвали брезент на передней повозке, в кибитку ворвался холодный воздух и захлопал обрывками лоскутов.

– Теперь притормози, выскакивай снова на проезжую часть и гони под арку!

– Там же двор! – возразил Антал.

– Скорее под арку! – не терпящим возражения голосом отрезал Сергей Владимирович.

Антал вывел повозку на середину улицы в то время, как преследующая их машина въехала на тротуар, чуть было не проскочил арку, что заставило его резко дернуть вожжи и сделать крутой вираж. Задняя повозка вынуждена была забрать еще круче, отчего ее левые колеса приподнялись, и, балансируя в воздухе, она влетела в арку на двух правых колесах.

– Я узнал этот двор. Теперь найду дорогу сам! – радостно сообщил Сергею Владимировичу Антал и что-то крикнул на своем языке погонщику второй повозки.

– Антал, мне надо предупредить наших о том, что вы едете в цыганских кибитках. Притормози у парка, я выпрыгну!

– Лучше сделай это на следующем повороте!

– Хорошо! Я организую подмогу, а ты постарайся не сильно отклоняться от кратчайшего маршрута. Потом я дам о себе знать круговыми движениями фонарика, если увидишь, немедленно остановись!

Вскоре справа показалась черная стена парка, повозка стала поворачивать в его направлении, чуть сбавив ход, Сергей Владимирович легко спрыгнул с нее и, крикнув «С Богом!», растворился в темноте.

– Сколько еще осталось пути? – спросила Верка.

– Километра два, – ответил Антал.

– Меня беспокоит, не ранен ли кто из школьников.

– Сейчас ни спросить, ни перейти в кибитку ты не сможешь, так что моли Бога о том, чтобы скорее преодолеть оставшийся путь!

– Это я и делаю.

Повозки тем временем вышли на прямую улицу, Антал стегнул лошадей, они понеслись галопом. Обрывки брезента уже не хлопали, а вибрировали под напором встречного ветра, из-под копыт летели искры, образуя фантастический шлейф под брюхами лошадей, которые, словно чуя опасность, с каждой секундой ускоряли свой стремительный бег. Через несколько минут позади фургонов показались огни автомобильных фар, их лучи не шарили в беспорядочном поиске по черной стене леса и стеклам многоэтажек, а строго «вцепившись» в гужевой поезд, неотвратимо приближались к нему, явно готовясь передать эстафету гонки пулеметчикам.

– Верочка! Если сейчас не уйти с прямой, нам каюк! До ближайшего перекрестка метров шестьсот! Что будем делать?

Верка в этот момент напрягла свое кошачье зрение, чтобы рассмотреть то, что показалось ей подозрительным: впереди, примерно на том расстоянии, что определил Антал, на дорогу выезжало сразу несколько машин.

– Поворота не избежать! Давай хотя б прижмемся к тротуару, иначе нас расстреляют как зайцев!

Антал начал сбавлять ход, а Веркин глаз вдруг уловил в машинах, перекрывавших им путь, силуэты танков. Еще не осмыслив до конца причину их появления, она крикнула:

– Золотой мой! Только вперед, продержись три минуты, и мы спасены!

Повозка слегка качнулась, и в следующий миг, словно ступив на зеркальный лед, плавно помчалась по прямой линии. Секунду спустя на ее след вышла задняя кибитка, а еще через секунду фары преследователей метнулись за ней, от их зарева посыпались яркие вспышки и замелькали разноцветные полосы, они тут же достигли поезда и высекли на левой обочине дороги множество искр. Вдруг такие же вспышки расцвели впереди, на месте танков, от них побежали зеленые точки снарядов, которые, почти коснувшись передней кибитки, ушли в направлении фар, и те поглотились ярким заревом мощного взрыва. Не сбавляя ход, поезд чуть было не пронесся мимо танков, но Верка вовремя увидела фонарик Сергея Владимировича и велела остановиться. Шеф запрыгнул на повозку и взял командование на себя. Кортеж, не задерживаясь, сразу набрал скорость, промчался еще с километр по улицам и переулкам и наконец въехал в раскрытые ворота советского посольства… Там повозки ожидали врачи, медсестры и санитары, а также многие родители, которые каким-то образом узнали о предстоящей операции по спасению их детей. Люди сразу же бросились к кибиткам, но их властным жестом остановил главврач. Верка тем временем осмотрела и пересчитала ребят. На счастье, все школьники оказались на местах, все были живыми и здоровыми. Сергей Владимирович протянул ей список, она сделала уже «официальную» перекличку и передала детей под опеку главврача…

* * *

Проснувшись почти через сутки после приезда из посольства, Верка не обнаружила рядом с собой Антала и сильно обеспокоилась. Часов в десять утра он явился, принес стопку газет и сообщил о начале вывода советских войск из Будапешта.

– Вот читай, то есть давай вместе просмотрим наши газеты. Здесь, в «Молодежке», говорят о том, что в Нью-Йорке готовятся созвать заседание Совета Безопасности по «венгерскому вопросу». И кто, ты думаешь, его инициировал? Конечно же, США, Англия и Франция. Ах, милые французики, делайте свои великолепные вина и не лезьте, пожалуйста, в чужие дела! С американцами все ясно: главный оплот империализма заинтересован в развале МСС и отозвался незамедлительно на поддержку контрреволюции. Англичане, конечно, смотрят дядюшке Сэму в рот. И наш МИД мгновенно среагировал: направил за океан министра иностранных дел Имре Хорвата, ну что ж, пусть прокатится! Только вот о результатах заседания Совбеза пока ничего не пишут. Переворачиваем страницу и видим потрясающее сообщение: открыт пограничный переход с Австрией Сентготтард, думаю, оттуда посыплются как из рога изобилия оружие, идеологическая литература, диверсанты и прочие атрибуты «помощи»… Давай лучше развернем «Сабад неп»! Тут на первом месте воззвание к венграм-революционерам. Правительство гордится собой, подчеркивая, что оно выполнило требование революционно настроенной молодежи: добилось вывода советских войск и распустило ненавистные народу органы госбезопасности. Для поддержания порядка в стране полномочия госбезопасности передаются национальной гвардии. Исполнив, таким образом, чаяния восставших, оно считает, что нет больше оснований для противостояния, и призывает народ к консолидации. А это что за сообщение? О Господи! Похоже, назревает новый очаг мировой войны: Израиль напал на Египет. Вера, золотце, мир пошатнулся, с ума сошли и европейцы, и арабы, и иудеи… В этой ситуации остается лишь одно: радоваться нашей любви.

– Ты обрушил на меня столько новостей, в том числе и мирового масштаба, а я не могу забыть вчерашней ночи!

– Позавчерашней! Сегодня уже двадцать девятое октября, – уточнил Антал.

– Часов не наблюдают не только счастливые, но и преследуемые!

– Сегодня я второй раз поправляю тебя: не преследуемые, а спасающие детей, хотя, по-человечески, мы всю ночь уходили от погони.

– Всего полтора часа, которые показались тебе целой ночью, милый, я тоже поправляю тебя.

– Ты права. Но я понял той ночью многое из твоей прошлой жизни. И даже почувствовал всей кожей.

– Одна из моих подруг перед оккупацией Крыма вывозила на Кавказ коллекционные массандровские вина. И их безоружное суденышко бомбили немецкие «мессершмитты». Она в той бомбежке почувствовала себя дичью, на которую охотятся вооруженные егеря. Знаешь, я думаю, как только выйдут из Венгрии советские солдаты, за нами начнется охота.

– Пути Господни воистину неисповедимы! Я, по сути, приветствовал революцию, но она пошла наперекосяк, и так же наперекосяк я сейчас отношусь к ней. Только тебя в обиду не дам! На самом деле ты можешь забыть о возможности преследования нас повстанцами, потому что в ночь спасения детей я находился – по вполне официальным источникам – на заседании кружка Петёфи, а ты была здесь!

– Я счастлива, что у меня есть ты!

– А я горжусь тобой! Думаю, с выводом войск люди захотят отдохнуть от революции, и у нас появится возможность съездить в Шиофок. Я еще столько не показал тебе…

– Что нового в городе?

– Я забыл о самом главном: сегодня в магазинах появился свежий хлеб, и на кухне ждет тебя настоящий каравай. Но по-прежнему стреляют.

Тридцатого октября все ожидали окончания стрельбы, но она не прекратилась. Пулеметные перепалки слышались и в центре Будапешта, и где-то на востоке. С утра Антал собрался в город «за булочками», Верка не хотела его отпускать, но в конце концов он ушел. Часов в десять донесся гул канонады, суть которой была непонятна: ведь советские войска ушли, так неужели бои местного значения развернулись до артиллерийских баталий?

Антал возвратился только к обеду и еще с порога заявил:

– Сегодня ночью повстанцы захватили редакцию газеты «Сабад неп», теперь вместо нее будет выходить другая, под названием «Независимая Венгрия». Свежую выпечку я тебе принес, а вот новую газету не достал. Ну да ладно, обойдемся без нее. Следующая новость не лучше! Слышишь канонаду? Это революционные солдаты штурмуют здание горкома партии.

Верка не знала, как реагировать на его сообщение, поэтому спросила о другом:

– А куда делись «наши» цыгане? Их же могут расстрелять, как, впрочем, и нас.

– Нас никто не собирается расстреливать, это во-первых; во-вторых, романо действительно подались в Хорватию.

– А водители?

– Мой – уже дома. О других можно будет узнать у Сергея Владимировича. Наверно, он звонил, но мы с тобой спали как убитые.

– Я ему позвоню сама.

– Давай обедать!

Часов в пять вечера Верка связалась по телефону с торгпредством. Сергей Владимирович отозвался быстро и пообещал незамедлительно приехать. Вскоре действительно его «Татра» появилась во дворе. Он рассказал о сложной международной обстановке, связанной с Суэцким кризисом, и не исключил начала там большой войны. Советский Союз, конечно, не оставит в беде Египет, но лучше бы разрешить ситуацию мирным путем. Что касается Венгрии, то, кажется, с выводом советских войск начинается повальная охота на коммунистов. Сегодня повстанцы буквально расстреливали из пулеметов и танков горком партии и разгромили штаб-квартиру «Общества венгеро-советской дружбы». Советским специалистам и их семьям в целях безопасности рекомендуется покинуть страну.

– Я предложил Вере Павловне уехать со мною в Шиофок! – вырвалось у Антала.

– Нет, это еще хуже, чем оставаться здесь, – твердым голосом ответил Сергей Владимирович.

Верка догадалась о том, что ее миссия разведчицы в Венгрии исчерпана, а остается ли она здесь в качестве советского консультанта, зависит от принимающей стороны, которая должна взять на себя ответственность за ее безопасное пребывание. Понятно, что сегодня ни один венгр даже не заикнется об этом. В глубине ее души теплилась надежда на советскую помощь – не верилось, что наше руководство может допустить истребление венгерских коммунистов, – поэтому она обратилась к Сергею Владимировичу за разъяснением:

– Я бы хотела спросить вас вот о чем: до какой степени Советский Союз будет «уходить» из Венгрии?

– Думаю, до тех пор, пока в стране не начнутся глубокие разрушения основ социализма. Поводом возврата в Будапешт советских войск может послужить необузданный террор против сторонников социализма, необдуманное обращение венгров за помощью к империалистам, нарушение нынешним правительством ранее принятых соглашений с СССР или странами Варшавского договора, и тому подобное. Даже Суэцкий кризис не помешает нашему руководству принять такое решение, хотя на тактические ходы он непременно окажет влияние. Я понимаю, что предел «терпения» касается лично каждого из нас, находящегося в Венгрии, но в большой политике такие моменты учесть практически невозможно. Так что будем надеяться на лучшее.

– Вы мне советуете уехать домой? – снова спросила она, надеясь получить более конкретный ответ.

– Ситуация сейчас складывается не в нашу пользу. По крайней мере, вы должны быть готовы укрыться в стенах нашего посольства.

– Что стало с захваченными в ту ночь водителями?

– Они честно выполнили свою миссию по доставке в госпитали раненых и целыми и невредимыми возвратились домой.

– Могу я вас попросить об одном одолжении?

– Конечно!

– Принесите, пожалуйста, из школы игрушку для девочки Насти Поповой!

– У вас, надеюсь, будет возможность сделать это самой. Мне пора!

Последняя фраза чрезвычайно обрадовала Верку, и она почувствовала необузданный прилив душевных сил.

Едва ушел Сергей Владимирович, как Анталу позвонили.

– Вера, ты не возражаешь, если к нам сегодня придет мой давний друг и единомышленник? – спросил он.

– Конечно, нет! Как его зовут?

– Рудольф Хорват.

– Я его помню. Он хорошо говорит по-русски, потому что закончил Московскую сельскохозяйственную академию.

– Да, я знакомил тебя с ним в генеральной дирекции.

– Он руководит большим хозяйством.

– Совершенно верно!

* * *

Рудольф пришел с красной розой и плоской бутылью коньяка. Он извинился перед Верой Павловной за беспокойство в столь поздний час, объяснив это тем, что Антала невозможно найти на улице Восьмого Марта, по адресу его места жительства.

– А как ты узнал этот телефон? – спросил с задорной улыбкой Антал.

– Шерше ля фам! – ответил Рудольф, при этом хитро подмигнул Верке и добавил: – Мадам, между прочим, собирается вам позвонить в ближайшие дни.

– Я знаю ее: это госпожа Ковач! – вступила в игру Верка.

– Так точно, Вера Павловна, вы очень хорошо прочувствовали характер Зузы.

– Она мне понравилась с первого взгляда. Сейчас я вас оставлю на пять минут одних, чтобы нарезать бекон, а потом мы продолжим разговор об умных женщинах.

Вскоре Верка возвратилась с закуской. Друзья грустно молчали, и она поняла, что тон игривого настроения неуместен. Рудольф поднял голову и обратился к ней:

– Вера Павловна, я сегодня был у горкома партии, два часа спустя после его штурма повстанцами. Мы с Анталом хорошо знали первого секретаря горкома Имре Мезё. Это был замечательный венгр. Так вот, его застрелили в упор, когда он вышел к штурмующим с белым флагом для объявления перемирия. А потом, захватив здание, боевики вытаскивали партийных работников на улицу, вырезали им сердца, отрубали конечности, подвешивали за ноги, обезображивали лица, напяливали на них портреты коммунистических вождей и расстреливали…

– Как в том подвале, – заметила Верка.

– Только в более широких масштабах, – добавил Антал.

– Вам надо спрятаться – по крайней мере, до тех пор, пока вновь сюда не придут советские войска. По совершенно надежной информации, я узнал: из города Темишоары, что в Румынии, на Будапешт вот-вот двинутся тяжелые танки. Через три-четыре дня они будут здесь. Но за это время может произойти непоправимое. Поэтому предлагаю вам с Анталом перебраться ко мне на дачу под Вац. Я, как член революционного комитета предприятия, нахожусь в хороших отношениях с предводителями повстанцев, и у меня не будет проблем с досмотром машины. А уходить вам надо прямо сейчас, потому что мадам Ковач возглавила карательную группу боевиков с названием что-то вроде «Летучей кавалерии» и намерена к вам наведаться.

– Я готов уйти, – ответил Антал, – но Вера только что отказалась ехать под крышу советского посольства.

– Глупости, надо уходить! – решительно произнес гость.

– Рудольф, – обратилась к нему Верка, – огромное вам спасибо за предупреждение и заботу о нас, но ведь все говорят о продвижении к Будапешту более мощной группировки советских войск, и даже наш дипломат этого не отрицал, поэтому подавление венгерской контрреволюции неизбежно. Отсюда вытекает, что охота за коммунистами примет здесь еще более жесткий характер, и я действительно могла бы надежно укрыться в нашем посольстве. Только вот Антала туда не приглашали, а без него я не пойду. Но я не могу принять и ваше предложение, потому что этого не рекомендовал советский дипломат. Придется ожидать своей участи здесь!

– Так что мы остаемся в Будапеште! – подтвердил Веркины слова Антал. – А сейчас я предлагаю посидеть за столом, расслабиться и отведать копченостей, тем более что есть чем их запить.

Рудольф помрачнел, а Верка подумала, что он заботится не только о них, но и о себе.

– Твое приглашение, Антал, на «пир во время чумы» принимается, раскупоривайте свои запасы! – весело произнес гость. – Я действительно хочу есть, да и порядком взвинтил себе нервы.

– Наверно, большинство будапештцев живет сейчас на пределе своих возможностей! – сказал, разливая коньяк, Антал.

– Кому война, а кому мать родна, – есть такая русская пословица, – снова заговорил на больную тему Рудольф. – Зузе, например, очень не хватало этих событий, она сейчас вся в делах, преобразилась душой и телом, ходит гоголем и, похоже, чувствует себя великим полководцем…

В это время раздался телефонный звонок. Антал взял аппарат, посмотрел на Рудольфа, широко улыбнулся и, прикрывая трубку рукой, воскликнул:

– Она легка на помине! Вот звонит и напрашивается в гости. Думаю, надо принять.

– Как Вера Павловна? – спросил Рудольф.

– Не против, – ответила Верка.

– Тогда непременно зови!

Антал поговорил еще минуты две по телефону, потом обратился к Рудольфу:

– Рудик, может, тебе не стоит с ней встречаться именно здесь?

– Напротив, при мне она не посмеет вас обидеть! Коль вы не хотите уезжать, то надо искать пути вашей безопасности под крылом Зузы. Давайте все же выпьем, хотя бы для храбрости.

Друзья успели опорожнить не меньше четверти бутылки, когда во дворе послышалось урчанье мотора. Через пару минут раздался звонок, Верка отворила дверь и впустила гостей. Зузу сопровождал высокий шатен, представившийся на сносном русском языке Ференцем Догмачем. В руке он держал увесистую коричневую сумку, содержимое которой предложил разгрузить в холодильник. Антал повел его на кухню, а Зуза прошла в зал. Одета она была в мужскую полувоенную форму, состоящую из брюк, заправленных в высокие желтые ботинки, и приталенного кителя. Ее красивую фигуру подчеркивал широкий пояс под цвет обуви, на котором висел в кобуре «парабеллум». Пистолет находился не над правой ягодицей, как это было принято в венгерской армии, а на левом боку живота, что могло свидетельствовать о подражании немецкому стилю ношения оружия.

Зуза присела на диван, и Верке показалось, сделала она это для того, чтобы достать сигарету и закурить, но гостья сказала, что сильно проголодалась и попросила разрешения «укусить чего-нибудь» с обеденного стола. Ей тут же было предложено место, поставлена тарелка и поданы приборы. В это время с кухни возвратились Антал и Ференц, они обогатили стол высокими бутылками вина, баночками с паштетом из гусиной печенки, маринованными овощами и сыром. Рудольф налил в рюмки коньяку и предложил тост за встречу. Все дружно выпили и стали жевать. Гости ели особенно усердно: было видно, что они действительно проголодались. Вскоре последовал второй тост. Слово взяла Зуза.

– Господа, – она сделала паузу, посмотрела на Верку и продолжила: – Я предлагаю выпить за свершившуюся революцию и блестящую победу венгерского народа в борьбе с ненавистным коммунистическим режимом. Нам удалось вынудить Советскую Армию покинуть Будапешт, но мы идем дальше: мы требуем полного вывода войск с венгерской земли, и наше правительство во главе с Имре Надем успешно продвигается в этом плане. Сегодня послу СССР господину Андропову были предъявлены жесткие требования, от которых ему не уйти без ясного ответа. Мы не просто победили, мы доказали всему миру, что даже великая держава не в состоянии сломить волю свободолюбивых мадьяр. За нашу победу!

Ференц встал, Антал и Верка последовали его примеру. Потом слово взял Рудольф:

– Я приветствую революцию, только не понимаю, зачем подражать коммунистам в терроре и даже превосходить их?

– В сравнении с тем, что вытворяли при режиме Ракоши-Герё, нынешние акции устрашения – детская игра, – ответила на его вопрос Зуза.

– Но жестокость порождает еще большую жестокость! Тогда чем мы отличаемся от коммунистов? – спросил Рудольф.

– Рудик, давай без истерик! – спокойно сказал Ференц. – Лучше выпьем за великий венгерский народ, вставший единым фронтом на путь борьбы за свою свободу. Мы, венгры, можем проявлять небывалую солидарность, и в этом сила нашего маленького народа!

– Я не менее тебя восхищаюсь единством нации, и как бы ни сложилась моя судьба, моя душа всегда будет трепетать при воспоминании о манифестации 23 октября. Но моя душа будет содрогаться и холодеть от зрелища ужасной казни, которую я видел у здания горкома партии.

– Ты всегда был хлюпиком. Революции без крови не бывает! – уверенно, словно поставив последнюю точку, отрезала Зуза.

Рудольф. На ниве мести еще никогда не прорастали зерна добра!

Зуза. Это суд разгневанного народа, которому безнаказанная власть устроила кровавый террор, попрала его свободу, посягнула на его самостоятельность. Сдерживая этот гнев, можно лишить народ радости отмщенья. Каждый человек имеет право посмотреть в глаза убийце своего отца, брата, сына, мужа, перед тем как тот сам будет казнен!

Рудольф. Это самосуд!

Зуза. А что, надо ждать нового партийного суда? Гнев – как голод, он должен быть утолен порцией пищи каждому конкретному человеку, а не посулами о всеобщем справедливом возмездии, то есть манны небесной неизвестно с каких небес и для кого.

Ференц. В нынешней ситуации отмщенье является одним из компонентов, объединяющих нацию, так что я предлагаю наконец выпить за нашу победу.

Рудольф. Пьем, только мы должны посмотреть правде в глаза: Советский Союз не допустит выхода их своих рядов такой страны, как Венгрия!

Ференц. Ты хочешь сказать, что нашу страну ожидает более мощное вторжение Советской Армии?

Рудольф. А чего ожидать еще?

Ференц. Мы разгромили их в бою, нас поддерживает весь мир!

Рудольф. Западный мир, да. Но все восточно-европейские страны готовы ввести на территорию Венгрии свои войска.

Ференц. Шавки-болгары или какие-нибудь румыны уже не изменят ход данных событий.

Рудольф. Ты ошибаешься! Страны мировой социалистической системы идут против Венгрии единым фронтом. Даже Тито со своими амбициями независимой от МСС Югославии осуждает венгерскую революцию.

Ференц. На нашей стороне большинство государств ООН, нам уже помогают соседние Австрия и Западная Германия, а события на Ближнем Востоке дают нам уникальный шанс для окончательной победы революции в Венгрии. СССР не посмеет развязать новую мировую войну!

Рудольф. Советский Союз не посчитается с вашим мнением.

Зуза. ООН – мощный инструмент международного давления, и с нею нельзя не считаться.

Рудольф. А что, Совет Безопасности уже принял резолюцию по Венгрии?!

Зуза. Примет! Завтра мы устраиваем митинг возле советского посольства, он будет грандиозным, и потребуем не только вывода войск с нашей территории, но и выхода Венгрии из Варшавского договора…

Зуза посмотрела на Верку и обратилась к ней с задорной улыбкой:

– Вера Павловна! А почему б вам не сходить на митинг?

– С удовольствием, – ответила Верка, – тем более, что 23 октября я участвовала в грандиозной манифестации и была на митинге у памятника Бему. Так что могу сравнить, как изменилась обстановка.

– А вы член КПСС? – спросила она тоном допрашивающей.

– Нет, – спокойно ответила Верка.

– Странно… А как же вас пустили за границу?

– Чтобы я, как беспартийный человек, могла побывать на антисоветском митинге.

– Браво! – неподдельно воскликнула Зуза. – Я-то думала, вы сейчас кинетесь на меня с кулаками.

– У тебя же пистолет, а я безоружная.

– Я принимаю твое предложение говорить друг другу «ты» и предлагаю за это выпить на брудершафт. Рудольф, налей нам чего-нибудь покрепче!

Женщины встали, переплели руки, опорожнили стаканы и расцеловались.

– Вот это поцелуй! – прокомментировал Ференц. – Истинная дружба возникает только за столом.

– Знаешь, Вера, – дружелюбным тоном сказала Зуза, – ты мне нравишься, но я думала, что ты заслана к нам с секретной миссией разведчицы, чтобы помешать Венгерской революции. Жаль, что я не смогу покричать вместе с тобой у вашего посольства антисоветские лозунги: завтра мой отряд охраняет Его Преосвятейшее Высочество кардинала Миндсенти, который возвращается в свою прежнюю резиденцию.

– Так возьми ее с собой на торжественную встречу Его Преосвященства! – предложил Рудольф.

– Встреча носит официальный характер, в моем распоряжении будут бронетранспортеры и танки для охраны Его Высочества, но предложение твое интересное, и я подумаю. Однако, надеюсь, мы еще повеселимся часик-другой у моей новой подруги?

– Хоть до утра! – ответила Верка.

Ференц обновил выпивку и закуску, и пир продолжился. Часов в двенадцать Антал включил проигрыватель – начались танцы. Верка танцевала со всеми мужчинами, которые, выпив очередную дозу, приглашали на танец женщин. Ференц рассказывал ей о своих приключениях на воде, потому что увлекался греблей, Рудольф с теплотой вспоминал студенческие годы в Москве, Антал объяснялся в любви. В перерыве между танцами, когда мужчины удалились на перекур, Зуза рассказала Верке свою грустную и трагическую историю молодой вдовы, которую сделали таковой коммунисты.

– Мы с мужем, его звали Геза, полностью приняли социализм и после окончания университета всем сердцем и душой влились в ряды строителей новой жизни. По будням работали, по выходным ходили на воскресники, вечерами засиживались над учебниками, повышая свою профессиональную и политическую грамотность, заботились о стариках, помогали детям, вели агитационную работу среди несознательных граждан. Я задумала вступить в ряды ВПТ, а муж уехал по заданию партии на полгода в провинцию поднимать отстающее хозяйство. По возвращении в Будапешт его пригласили на работу в министерство, где начался быстрый рост молодого агрария по служебной лестнице. Одновременно стало набирать силу предприятие, куда его направляли и которое он теперь курировал, обещая в скором времени превратиться в винодельческий гигант нашей страны. Как-то я заметила, что муж стал приходить с работы грустный, и однажды спросила, в чем дело. Он долго отмалчивался, а потом рассказал, что, видимо, кто-то из его завистников написал в Центральное руководство ВПТ на него донос об усиленном финансировании его подопечного хозяйства, и теперь органы госбезопасности «копают под него дело». Вскоре начались формальные проверки, но никаких документов, подтверждающих повышенные дотации предприятия за счет государственных средств, не нашли. Однако и мужа, и директора преуспевающего хозяйства арестовали, и они навсегда исчезли в застенках служб госбезопасности. Я узнала только месяц назад, что Геза был казнен, но еще до сих пор не знаю, где он захоронен. Не буду тебя напрягать рассказами о своих мытарствах жены врага народа, скажу лишь, что я вступила на путь борьбы против коммунистов не потому, что был невинно убиен любимый муж и отец моих детей, а потому, что прошла круги ада недостойных унижений и своей кожей ощутила всю порочность этого строя. А теперь разреши тебя спросить: почему ты не замужем? И как могли тебя, незамужнюю, направить на работу за границу? Это против ваших правил.

– Я тоже вдова, не казненного коммуниста, а бывшего фронтовика, который умер от ран, полученных на войне. На работу в Венгрию меня направили по настоятельному вызову Антала.

– Ты, судя по всему, действительно хороший специалист, и это спасает тебя от больших неприятностей, но имей в виду: по окончании революции, если ты в ней выживешь, я докопаюсь до истины! Ты и Антал – замечательная пара, но ваше будущее призрачно.

– А какое будущее у тебя?

– Я посвящаю свою жизнь борьбе с коммунизмом. Я не такой талантливый винодел, как ты, зато в революционных пертурбациях чувствую себя как рыба в воде. Скорее всего, в новой Венгрии я займусь политической работой, она будет иметь четкую красную нить: построение справедливого общества на многопартийной основе. Я не наивная девочка и не верю в абсолютные идеалы, но идеи нашей революции, отраженные в требованиях молодежи к руководству страны, для меня незыблемы!

– Мои задачи в этой жизни куда скромнее: благополучие сына, ответная любовь, производство хороших вин. Хотя я понимаю: всего этого не может быть, если не будет стабильности в стране, поэтому полностью разделяю твои идеалы.

– Жаль, что мне не пришлось с тобой поработать вплотную на ниве виноделия! Завтра наш законный кардинал даст указание о снятии с должностей священников, которые пели под дудку коммунистов, и нашим мстителям будут развязаны не только руки, но и души. Боюсь, что тебе будет неуютно оставаться в Венгрии.

– Надеюсь, мне удастся пережить акцию возмездия за пределами нашего посольства.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы оградить тебя от карателей, но сама понимаешь, гарантировать твою безопасность не могу.

– Спасибо, я не забуду этого благородного порыва…

Их диалог прервал Ференц предложением снова сесть за стол. Компания продолжила пир, вино быстро таяло, словно испарялось, а на месте опустошенных бутылок откуда-то появлялись новые, наполненные сосуды. Изрядно захмелевшие венгры все чаще переходили на свой язык, но это не мешало их тесному общению с Веркой. А она, несмотря на залповые дозы алкоголя, не теряла самоконтроля и не выпускала из поля зрения правую руку Зузы, тянувшуюся в порыве дискуссий к «парабеллуму». Далеко за полночь Зуза начала зевать, потом не выдержала и предложила часик поспать, чтобы встать в шесть часов утра. Верка отвела ее в спальню, а когда вернулась в зал, обнаружила, что Рудольф и Ференц мирно похрапывают, улегшись прямо на ковре, а Антал дремлет, сидя в кресле. Ей ничего не оставалось, как завести будильник на нужное время и попробовать лечь рядом с Зузой, умудрившейся развернуться поперек кровати. Она попыталась отодвинуть ноги спящей, та проснулась, подвинулась к стенке, ощупала, на месте ли пистолет, и промычала сонным голосом:

– Ложись рядышком, дорогая Вера, я всегда мечтала о такой подруге, как ты: надежной, сильной, красивой и умной. А еще ты – отважная, отчаянная и проницательная женщина: ты правильно поняла меня, когда так пристально смотрела на мое оружие, потому что я пришла шлепнуть тебя. Не догадываешься, за что?

– Нет! – спокойно ответила Верка, потому что не верила, чтобы ее, как разведчицу, в чем-то заподозрили венгры, или еще хуже – предали свои.

– А мне есть за что отправить тебя на тот свет!

– Разве за то, что я – подданная Советского Союза?

– Хватит играть! Я вычислила тебя в полногрудой цыганке, сидевшей на облучке рядом с возницей в ночь на двадцать седьмое октября. Правда, это удалось сделать задним числом, а тогда мне и в голову не пришло, что какая-то русская виноделица сорвет решение Революционного Совета Венгрии взять в заложники советских школьников. Я должна допросить тебя, выведать, кто есть ты и кто из венгров помогал тебе, чтобы свершить правосудие: их предать нашему суду, а тебя пустить в расход.

– Ференц – твой подручный? – спросила Верка, невольно оттягивая час своей смерти.

– Союзник по борьбе за свободу и независимость Венгрии. Что, боишься быть приконченной в присутствии свидетеля? Или тебе хочется умереть вместе с Анталом?

– А его-то за что?

– Нет, Антал ни при чем, по крайней мере, у него есть солидное алиби: ту ночь он провел у второго секретаря кружка Петёфи. Судя по всему, цыгане, участвующие в похищении школьников, были подкуплены работниками советского посольства, значит, ты – не простой консультант-виноградарь, а советская шпионка, принимавшая непосредственное участие в этой акции. Мне дано право расстрелять тебя или привести на суд революционного трибунала, так что выбирай сама!

Верка не раз стояла на волосок от смерти и, по сути, смерти не боялась. Но тогда она была молодой и бездетной, а сейчас у нее был любимый мужчина и малолетний сын, и при мысли, что один овдовеет, так и не женившись на ней, а другой останется сиротой, у нее холодело сердце. Никогда ей не хотелось так жить, как сейчас! Это желание заставляло мысли бешено метаться по лабиринтам каких-то тайников, в которых был спрятан вариант ее спасения. Она сразу по приезде Зузы почувствовала, что та играет с ней в кошки-мышки, однако до сего момента не верила в свою реальную гибель. Теперь же «дама с косой» находилась в полуметре от нее, сжимая в руке безотказный «парабеллум». Первое, что пришло ей в голову, так это – обезоружить воинственную мадьярку. Она вспомнила, как учил ее Семен выбивать пистолет из руки, наведшей его на тебя: «Сначала надо незаметным движением чуть подать туловище, скажем, вправо, чтобы отклониться от дула, проходящего перпендикулярно твоей груди, потом постараться обескуражить противника, например, сообщением, что сейчас тебя вырвет от страха, и тем расслабить его внимание, потом резко ударить по кисти со стороны максимального отклонения дула, то есть слева, и одновременно отвести влево туловище. Далее следует применить прием захвата и заломления руки»… Когда-то Верка в совершенстве освоила это наставление, что не раз выручало ее из беды. Она уже приготовилась к бою, но в последний момент что-то удержало ее от решительного шага.

Вдруг Верка сообразила: Зуза строит легенду о ней как о шпионке лишь на основании того, что вычислила в ней «полногрудую цыганку», значит, она толком ничего не знает о ее миссии разведчицы. Вряд ли Зуза притворялась, но это, похоже, было ее единственным обвинением, все остальное «притягивалось за уши». «Ну что ж, – подумала Верка, – это дает хоть какой-то шанс на спасение, и грех его не использовать!»

– Не знаю, о какой цыганке ты говоришь, а вот с заложниками советских детей ты перегнула палку. Можешь в меня стрелять, только я, мать, не смогу тебе простить этого даже на том свете! Я была на митинге двадцать третьего октября и была уверена в справедливости вашей революции, по крайней мере, мне были понятны требования, которые вы выдвинули своему руководству. Но, если именем этой самой революции ты собираешься поставить под пули школьников, то ты – преступница, а твоя революция – не более чем кровавый дебош!

– Ого! Из тебя вышел бы неплохой оратор! – ехидно ответила на Веркину тираду Зуза.

– Я это знаю и продолжу! Так вот, ты готова свершить детоубийство и другое, не менее чудовищное преступление: по первому подозрению казнить невиновного человека, либо передать его под трибунал, что равносильно расстрелу. Выходит, во имя того, чтобы стать безнаказанными палачами, ты и твои подручные прикрываетесь революцией, красивыми лозунгами, светлыми идеями, международными организациями, церковью и прочим! Тебе не будет прощения не только от моей души, но и от собственного раскаяния, не то что от Всевышнего. А по большому счету я вообще не боюсь смерти, так что «пли!»

Зуза нарочито рассмеялась, но не стала наводить на Верку пистолет и спросила:

– Если ты не наш враг, то почему тебя понесло срывать планы Революционного Совета? Я еще не убила ни одного человека и стреляла из «парабеллума» всего-то пять раз, но я готова выпустить полную обойму во врага революции.

– Я не знаю, о срыве какого плана идет речь, но если кто-то, похожий на меня, помог предотвратить теракт, направленный против детей, то я горжусь этим человеком, этой женщиной!

– Какие громкие слова! Тебе известно, сколько погибло венгерских детей в период уличных боев, когда мы оборонялись от советских оккупантов?

– Не знаю, но нетрудно догадаться, что гибли и дети, потому что я видела руины пожарищ на улице Юлей. Только я могу тебя заверить, что никто не намеревался специально приносить в жертву детей.

– Чушь собачья! Горе матери не смягчит сознание того, что ее ребенок погиб от пули, выпущенной в него ненамеренно.

– Да, ты права. Но эта общая беда взрослых людей, которые не могут уберечь детей от своих взрослых игр, несущих порой смерть. Я же восхищаюсь женщиной, спасшей, по твоим словам, жизни школьников от их преднамеренного убийства.

– Планировавшееся взятие их в заложники, а не преднамеренное убийство, возможно, спасло бы куда больше жизней и детей, и взрослых. Не считай, Верочка, нас круглыми идиотами и кровожадными убийцами!

– Минуту назад ты говорила о преднамеренном решении Революционного комитета использовать детей в качестве заложников для решения своих революционных задач. Пусть какой-то безумец, политик или военный посчитал заранее, что, подставив под дула невинных школьников, он спасет тысячи людей, в том числе детей, младенцев… Во-первых, изначально идея зиждется на преступной основе, во-вторых, успех такой акции писан вилами по воде: противник может отклониться от предполагаемого вами сценария, не согласиться с вашими требованиями, пойти на определенные жертвы и прочее. В-третьих, вы не представляете, какой международный резонанс вызовет это далеко не гуманное мероприятие, которое СССР наверняка попытается использовать в качестве осуждения Венгерской революции. В-четвертых, я не думаю, что подобное безумие найдет единодушное понимание среди венгров. Уверена, что и у тебя, пришедшей расстрелять меня за срыв этой операции, неспокойно на душе. Так что тебе стоило бы поблагодарить полногрудую цыганку…

– Если вот так рассусоливать, то следует закрыться в своей берлоге, равнодушно смотреть, как варвары топчут твою страну, и покорно ждать своей горькой участи. Нет, мы, венгры, восстали против коммунистического насилия, мы взялись за оружие, чтобы свергнуть тиранов, и наше дело правое.

– Ты уходишь от главной темы, от той красной нити, которой пытаешься опутать меня и затем казнить. Разве я оспариваю ваше правое дело? Разве я агитирую тебя коммунистическими лозунгами?

Разве я халтурный винодел, прибывший в твою страну в качестве оккупанта? Спроси Антала, на какой почве мы познакомились, какие проблемы я решала в Крыму, чем заинтересовала ваших специалистов и какую реальную помощь могу оказать венгерским виноделам. Я понимаю, что посылка в вашу страну даже высококвалифицированных специалистов есть элемент ее оккупации, я не скрываю, что со мною проводилась идеологическая работа, но я очарована вашей страной, независимо от отношения венгров к СССР и СССР к Венгрии. Но я не приемлю терроризм по отношению к детям, и он должен быть чужд революционному движению, поставившему столь высокие цели и идеалы. Так что, скорее всего, мы не найдем с тобой общего языка, то есть твой смертный приговор повиснет на твоей совести, но не на моем раскаянии.

– Хорошо, я отложу и твой арест, и твою казнь при одном условии: ты позволишь мне осмотреть твой гардероб и твои украшения.

– Валяй!

Верка встала, включила свет и раскрыла шкафы, чемоданы, сумки, ящики и ящички. Зуза прошла за ней и начала раздвигать платья, тормошить стопки белья и внимательно все осматривать. У полки с духами она задержалась, долго принюхивалась и сказала:

– Я могла ошибиться в твоей внешности, но на запахи у меня отменная память: в студенческие годы я даже подрабатывала на фабрике по производству косметики тем, что подбирала ароматизирующие добавки. Так вот, у той цыганки улавливались кое-какие оттенки твоих духов.

– Я верю твоим способностям, но давай все же проведем этот следственный эксперимент на трезвый нос. Возможно, ты выдаешь желаемое за действительное.

– Ладно, я согласна с твоими доводами. Давай часик поспим! У меня сегодня зверски трудный день. Знаешь, все, что я говорила тебе… ну, насчет того, что хотела бы иметь такую подругу, как ты, – правда.

* * *

Верка проснулась в полдень. В квартире никого, кроме нее, не было. Кругом виднелись следы вчерашнего пира. У нее шумело в голове и было тяжело на сердце: сказался перебор с алкоголем и сорок минут, проведенные перед дулом «парабеллума». Она увидела бутылку, в ней оставалось немного коньяку, наполнила стакан и машинально его опорожнила. Через несколько минут благодатное тепло уже приятно согревало тело и успокаивало душу. Верка вспомнила, что вот так же по утрам похмелялся Семен, иногда просил выпить с ним, но она всегда отказывалась, потому что не понимала, зачем это делать. Вскоре ей захотелось спать, она вздремнула и проспала до поздней ночи.

После хорошего отдыха ее душевное равновесие восстановилось, на улице не было слышно выстрелов и артиллерийской канонады, и в этой тишине ей захотелось услышать что-нибудь хорошее. Она включила радиоприемник: Москву сильно глушили, зато голоса западных радиостанций говорили чисто. Вскоре ей удалось найти передачу на русском языке. Нетрудно было догадаться, что это вещала «Немецкая волна». Диктор коротко рассказал примерно словами Зузы о триумфальной победе венгерского народа, а потом долго разглагольствовал про небывалый разгул террора в Будапеште, перекинувшийся незамедлительно в провинцию, и, казалось, смаковал те злодеяния, что устроили восставшие венгры коммунистам. Особенно ему удался эпизод казни в маленьком городке многодетной семьи партийного функционера. Сначала на глазах родителей и бабушки утопили четырёх несовершеннолетних детей, а когда их мать сошла с ума и бросилась кусать палачей, те размозжили ей прикладом лицо, потом мертвую связали одной веревкой с мужем и старухой и всех столкнули в омут.

Верке хотелось заткнуть рот ненавистному диктору, но по каким-то причинам она не могла выключить «Родину». Она была в полном сознании, но тело ее вдруг оказалось спутанным прочными нитями, словно червь в коконе, а в ушах звенели слова о том, как благопристойные венгры душили, топили, резали, вешали, сжигали, расстреливали, травили, топтали и запахивали живьем в борозды, словно саранчу, своих сограждан… В какой-то миг ее охватил страх: она сообразила, что Антала нет дома уже больше суток! «Господи! Неужели этому аду не будет конца?» – Верка произнесла эту фразу вслух и почувствовала, как по щекам катятся горячие слезы. Но ее мозг подсказывал: надо собраться с силами и искать выход. Она медленно стала выводить тело из оцепенения, сделала несколько шагов и попробовала позвонить Сергею Владимировичу. Ей удалось набрать нужный номер, – в трубке послышались короткие гудки. Спустя десять минут она позвонила еще раз, – тот же результат. Постепенно силы вернулись к ней, нервы упокоились, и ей в голову пришла новая мысль: позвонить в секретариат кружка Петёфи. Она помнила страницу в телефонном справочнике, ту, что открывал Антал, когда звонил в кружок, и без труда определила номер. Но и он был занят. Верка встала и зашагала по комнате. Вскоре она металась по квартире, словно зверь в клетке, не находя себе места и бессильно заламывая руки. Ожидание неизвестности становилось мучительно невыносимым, она чувствовала, что случилась какая-то беда, и ничего не могла сделать.

Как чудо среди ночи, послышался гул мотора, и минуту спустя раздался звонок. Верка встрепенулась и быстро отворила дверь. На пороге стояла Зуза, а поодаль расхаживали два вооруженных парня.

– Доброе утро, Верочка! – Зуза шагнула к ней с распростертыми объятьями. – Я привезла тебе охрану и весточку от Антала: он уехал в Сегед на поиски своего друга Владимира и обещал к обеду возвратиться.

– Спасибо, милая, ты – добрый гений и настоящий друг! – ответила Верка и прижалась к своей подруге, словно к родной маме.

– Ты измучилась в ожидании, я знаю. Ребята будут меняться каждые шесть часов, они немы и не станут тебя беспокоить. Мне пора. Ничего, если я заскочу завтра?

– Я буду ждать тебя и приготовлю что-нибудь вкусненькое.

– Спасибо, «таинственная цыганка». До свидания.

– До свидания, «чуткий нос». – Верке стало намного легче. Она была рада своим нежным чувствам к венгерской женщине, ворвавшейся так неожиданно и так странно в ее жизнь. Однако смутное предчувствие беды не покидало ее сердце. «Куда исчез Владимир? – спрашивала она себя. – Откуда узнал о его исчезновении Антал? Может, его казнили?» Последнее предположение заставило содрогнуться ее душу, но Верка была уже в форме и приказала себе не паниковать, а дождаться возвращения любимого.

Антал пришел совсем разбитый, отрешенный и пустой. Он обнял Верку и, рыдая, как обиженный мальчик, стал тихо рассказывать о трагической гибели Владимира:

– Его казнили в известной сегедской тюрьме «Чиллаг». До войны там отбывали наказание антифашисты, а после ее узниками были хортистские элементы, потом сидели репрессированные члены ВПТ и всякие инакомыслящие, и вот настал черед настоящих коммунистов. Владимира мучили, били нагайками, закачивали в живот воду, вырывали ногти… Он был повешен в тюремном дворе вместе с группой партийных работников и закопан в братской могиле. Зуза помогла добиться разрешения на его перезахоронение в родном городке, я был на эксгумации и на похоронах. Мне очень плохо, Верочка…

– Я знаю средство: моя любовь и порция коньяку заглушат твою боль.

– Спасибо, чудная моя женщина!

– Только что от меня ушла Зуза.

– Что она здесь делала?

– Поставила во дворе виллы охрану и сообщила о тебе.

– Она оказалась лучшим воплощением революции.

– Я тоже прониклась к ней добрыми чувствами. Она ведь догадывается о моей причастности к вывозу школьников.

– Это опасно! Думаю, надо что-то предпринять.

– По-моему, все улажено.

– Тогда давай помянем Владимира, потом начнем исцелять душу и тело!

* * *

Когда Верка проснулась, было раннее утро третьего ноября. Антал еще крепко спал. Ее насторожила странная тишина. Она долго прислушивалась, пока не догадалась, что в городе не ходят трамваи и автобусы. «Значит, столица бастует», – пронеслось в ее мозгу. На счастье, электроэнергия в дома откуда-то поступала, и приемник сразу зашипел, едва она повернула ручку включения. Сквозь треск и шум ей удалось поймать русскую речь. Похоже, вещала диктор Ольга Высоцкая, которая цитировала важное заявление Советского Правительства по Суэцкому кризису. Верка поняла, что туда могут быть направлены советские добровольцы. О событиях в Венгрии, видимо, уже сообщалось, потому что ей удалось прослушать лишь концовку передачи. «Неужели снова разгорится мировая война? Неужели люди так безумны? – думала Верка. – Ведь совсем недавно треть планеты была охвачена страшным пожаром, в огне которого погибли десятки миллионов, но кому-то снова неймется!

Что же делать? Как защитить и удержать мир? Почему люди не хотят мирного счастья? Почему им непременно надо убивать друг друга? Разве нет других способов жизни на этой земле? По отдельности большинство людей не хотят проливать чужую кровь, но в сообществе они готовят страшное оружие уничтожения друг друга, обучают солдат искусству умерщвления, разрушения и превращения в пепел городов, природы и собственных творений. Нам с любимым так хорошо, а какие-то бумажные и вовсе символические барьеры не дают нам возможности жить вместе. Почему-то явное безумие и явная глупость не могут быть преодолены народами. Мне не нужна ни война в Египте, ни венгерская контрреволюция, но я, так или иначе, втянута в них. Мне не нужна граница между СССР и Венгрией, но я не могу свободно перешагнуть через этот странный рубеж. Неужели люди так и будут жить окруженные безумными препятствиями и преградами? Неужели я чего-то недопонимаю? Или это заложено в особую программу существования человеческого сообщества?..»

Веркины рассуждения прервал телефонный звонок. Она подумала, что ей должен позвонить Сергей Владимирович, и подняла трубку.

– Добрый день, Верочка! – услышала она певучий голос Зузы.

– Доброе утро, Зузочка! – ответила Верка и вдруг высказала ей все, о чем только что рассуждала.

Зуза во многом с ней согласилась, потом призналась, что соскучилась по своей русской подруге, потом пояснила главную причину столь раннего звонка:

– А я хотела сказать, чтобы Антал купил сегодняшние газеты и прочитал там несколько интересных новостей.

– Он спит, а я в такую рань не рискую идти к киоску, да и сегодня там не продают советских газет. Так что не поскупись и расскажи мне, о чем сегодня пишет венгерская пресса.

– Во-первых, публикуется заявление Имре Надя о том, что Венгрия провозглашается нейтральным государством. Представляешь, мы одерживаем одну победу за другой! Моя страна уходит окончательно от тоталитарного коммунистического режима, отныне на нашей земле прекратится то самое безумие, которое волнует и тебя, и миллионы других людей. После окончательной победы я сделаю все, чтобы ты осталась у нас. Ты же этого хочешь, не правда ли?

– Да, хочу! (Верка не смогла скрыть своего заветного желания и поняла, что отныне она душой и сердцем доверяет Зузе).

– Вот и чудесно: нам нужны профессиональные виноградари и прекрасные женщины… Во-вторых, сегодня сам Римский папа Пий XII выразил неимоверную радость всего католического мира в связи с освобождением из коммунистических застенков кардинала Миндсенти. Могу тебе признаться: я счастлива тем, что причастна к его ликованию.

– Зуза, скажи, почему в такой праздник не работает городской транспорт?

– Наш революционный комитет объявил бессрочную забастовку до тех пор, пока последний советский солдат не покинет территорию Венгрии. Извини, Верочка, мне пора работать на революцию. Но можно я приду к тебе завтра вечером?

– Я тоже соскучилась по тебе и буду с нетерпением ждать нашей встречи.

– А что ты приготовишь вкусненького?

– Сюрприз!

– Чао! – пропела Зуза.

– До встречи! – ответила Верка.

* * *

Было около двенадцати ночи, когда Антал подал голос о том, что он ужасно проголодался. Верка давно все заготовила для приготовления обеда и лишь ждала сигнала, чтобы начать хлопоты у плиты. Антал взялся помочь, и вскоре на столе дымилось жареное мясо по-венгерски. Они плотно поужинали и, сидя в полумраке, невольно перешли на разговор о ситуации в стране. Верка рассказала, с каким восторгом расхваливала Зуза победоносное шествие венгерской революции, о ее поддержке мировым сообществом, о радости римского папы Пия XII по поводу освобождения главы венгерской католической церкви.

Антал слушал ее молча, а Верка разоткровенничалась и напоследок сказала:

– Я в чем-то понимаю свою революционную подругу. Коммунисты отняли у нее счастье, унижали ее и довели до отчаяния.

– Знаешь, Верчик, когда я поддерживал революцию, я больше всего боялся твоего непонимания наших идей, а сейчас, когда ты начинаешь понимать Зузу, я не просто боюсь за тебя, я дрожу и молю Бога, чтобы он вразумил тебя. Я насмотрелся, намучился и наслушался про «блага» революции в таком количестве, что мне хватит страха перед ней на всю оставшуюся жизнь. Такая революция ничего хорошего не сулит.

– По-моему, Иосиф Виссарионович говорил: «Лес рубят – щепки летят!»

– Владимир не щепка, а мощный дуб, патриот Венгрии, борец за светлую жизнь ее народа.

– Я понимаю Зузу, потому что люблю ее, жалею ее и восхищаюсь ею. Но это не значит, что мне понятен жуткий террор, развязанный революционерами против коммунистов и милиционеров! – ответила Верка. – А я боялась и боюсь за тебя, за наших детей, за наше будущее.

– Ладно, любимая женщина, давай наберемся храбрости и послушаем радио. Может, скажут что-нибудь путное.

– Я слушала Москву. Похоже, Советский Союз готовится послать добровольцев в Египет.

– А теперь узнаем, что говорит Будапешт.

– Включай!

Антал слушал минут десять, потом неожиданно выключил приемник.

– Что-нибудь случилось? – спросила настороженно Верка.

– Нет, вернее, да. Только что повторяли вечернее выступление кардинала Миндсенти. Он, как и Зуза, говорил о безоговорочной победе венгерской революции, о ее поддержке мировым сообществом, о грядущих выборах. По-моему, его задача спасать тела и души, а не выбирать правительство. Почему же в речи посланника папы отсутствуют главные слова: прекратить террор, насилие, жестокую месть? Молчать – значит соглашаться, поощрять самосуды, изощренные казни…

– Это скоро закончится. То же мировое сообщество, что поддерживает сейчас венгерскую революцию, вскоре осудит террор. Ведь осудили в СССР культ личности Сталина!

– Может, когда-то я это пойму, но сейчас не понимаю.

В это время во дворе виллы мелькнул свет фар, и вскоре послышался звонок.

– Похоже, за нами приехали! – прокомментировал неожиданный и неизвестный визит Антал, широко улыбнулся и пошел открывать дверь.

На пороге стояла Зуза.

– Доброе утро, коллега! Я не помешала вашему сну?

– Нет, мы только что говорили о тебе. Проходи!

– У меня плохие вести: Янош Кадар обратился к Советскому Союзу за военной помощью, и его войска огромной численности двинулись на Будапешт.

– Этого следовало ожидать.

– Мы будем стоять насмерть!

– Теперь уже не устоять. А вот и Вера!

– Доброе утро, дорогая Зуза! – Верка крепко обняла подругу.

– Привет, Верочка! Как я рада тебя видеть! Извини, милая, я на минутку. Пришла проститься, мы может, больше не свидимся, потому что мой отряд первым примет бой с советскими душителями революции. Мне надо с тобой поговорить.

Они прошли в соседнюю комнату, Зуза взяла Верку за плечи и, глядя в глаза, сказала:

– Вот никогда не думала, что последнюю свою просьбу буду излагать русской красавице. Но это так, и просьба моя такова. На юге Венгрии, в местечке Байя, живет моя мама Бланка Жигвач. У нее находятся мои дети: две девочки-близняшки и мальчик. В этом письме, – Зуза протянула небольшой конверт, – лежат их фотографии, записка маме и указан ее адрес. Антал поможет тебе разобраться и найти дом. Если я погибну, а ты останешься в живых, то навестите их, расскажи матушке обо мне и передай ей еще один пакет. В нем немного драгоценностей, доставшихся мне от мужа и пополненных в разное время моей бытности. Я иду с верой в победу революции и никогда не предам ее идеалы. Так и скажи маме. Как хорошо, что у меня есть ты!

– Я люблю тебя, Зуза, и сделаю все, как ты сказала!

– Прощай, Верочка.

– Я верю в нашу скорую встречу!

Зуза быстро выскочила из дома, даже не попрощавшись с Анталом, ее машина взревела мотором и умчалась прочь.

– Антал, дорогой, включи радио!

– Хорошо.

Он включил приемник – послышалась мягкая речь диктора.

– Сейчас будут передавать обращение Имре Надя к нашему народу, – перевел Антал.

Премьер министр говорил спокойно, но даже Верка улавливала в его голосе неуверенность и тревогу.

– Вера, он говорит о том, что венгерские войска приняли бой и дают отпор Советской Армии, стремящейся вероломно свергнуть демократическое правительство Венгрии, которое было избранно законным путем, по воле народа. Надь обращается за помощью в Организацию Объединенных Наций, он просит сделать это незамедлительно…

– Думаешь, завтра начнется Третья мировая война?

– Возможно. По крайней мере, Советский Союз ее не боится.

– Что будем делать?

– Ждать. У нас война не заканчивается вот уже две недели, а погибнуть в малой войне или в мировой – нет никакой разницы.

* * *

Вскоре до Будапешта докатился гул дальнего боя. Он постепенно нарастал, и к обеду стало ясно, что бои идут на северных, южных и восточных подступах к столице. Затем ожесточенные сражения перекинулись к центру, приблизились к Западному вокзалу, снова откатились, потом все перемешалось и слилось в единый раскатистый гром. Вдруг к артиллерийской канонаде присоединился неслыханный доселе рокот, он быстро нарастал, перемещался и исходил откуда-то сверху.

Антал припал к окну, Верка последовала его примеру. Через минуту они увидели, как над городом быстро пролетели реактивные самолеты. За ними в небе показались новые серебристые машины, теперь их можно было не только подробнее рассмотреть, но и сосчитать. Летело девять самолетов, три звена по три машины в каждом. Лишь скрылась одна девятка, как тут же показалась новая. Краснозвездные железные птицы появлялись в строго установленном порядке и проносились над городом с оглушительным рокотом, словно стая горластых коршунов, высматривающих свою добычу. Каждый раз, когда появлялись новые девятки, Веркино сердце замирало от страха: ей казалось, что сейчас они начнут кромсать восставший город, выворачивать наизнанку его сердце и внутренности, заливать огнем, дымом, стенаниями и кровью улицы, площади, мосты, бульвары. Но они методически появлялись в небе, не сбрасывая ни бомб, ни листовок, словно чувствуя, что для жителей города ожидание начала гибельных разрушений страшнее самой смерти. От перманентных взрывов, исходящих из реактивных двигателей и усиленных эхом каменных лабиринтов, дрожала земля, вибрировали и звенели остатками стекол окна, трещали в ушах барабанные перепонки, хотела спрятаться в несусветные тайники перепуганная до мистического ужаса душа. Напряженность нарастала от часа к часу и подавляла волю горожан к сопротивлению. Но, несмотря на оглушающие полеты в небе, бои на земле разгорались с новой силой – их раскатистые громы охватили большую часть двухмиллионного города, и даже непосвященному в военное дело человеку было ясно: вот-вот авиация перейдет от устрашения к смертоносному разрушению.

– Вера, – услышала она вопрошающий голос Антала, – наша столица еще не залечила ран той войны, что же будет с ней после этой бомбардировки?

– Я не верю, любимый мой, не верю, что сейчас на наши головы посыплются советские бомбы!

Она хотела сказать еще что-то, но ее речь прервал легкий звонок в дверь.

– Надо открыть, – почему-то прошептал Антал, – я пойду и открою, кто бы там ни был!

– Думаю, ты прав!

Через минуту щелкнул замок, в комнате появился Сергей Владимирович и сразу, без вступительных слов, обратился к Анталу:

– Друг мой, можно я поговорю с Верой Павловной?

– Да, я пока приготовлю тебе кофе.

– Спасибо.

Сергей Владимирович посмотрел Верке прямо в глаза, – та выдержала его взгляд, и сказал:

– Вера Павловна, я должен отвезти вас в аэропорт!

– В связи с чем? – невольно спросила она.

– Вот-вот наши начнут бомбить укрепления повстанцев. Их по-другому не выбить, потому что они организовали мощную, хорошо продуманную оборону: настроили баррикад, превратили в неприступные крепости производственные здания и сооружения, напичкали дома и чердаки снайперами, хорошо пристреляли танковые и противотанковые орудия, раздали многим жителям гранаты и бутылки с зажигательной смесью, провели глубокую идеологическую обработку населения, сделав особенный упор на страх перед Советами и прочее. Так что возможно применение авиации. Мы поедем сразу на аэродром, оттуда вы полетите в Москву или в Киев, как другие советские специалисты. Делать это надо было намного раньше – уже погибло много советских семей, особенно военных. Жили-то ведь наши не в изолированных кварталах или военных городках, а в обычных квартирах, среди венгров. При этом многие дружили с венгерскими семьями. Советских вырезали, не щадя ни детей, ни женщин…

– Я имею право выбора?

– Конечно. Но я еще раз хочу подчеркнуть следующее: хотя метать бомбы будут только по засеченным укреплениям, промахи неизбежны!

– Вы хотите сказать, что моя вилла не является исключением?

– Она находится недалеко от Западного вокзала, который боевики так просто не отдадут!

– Под виллой имеется хороший подвал с вентиляцией и некоторыми удобствами. К тому же, я запаслась свечами, питьевой водой, консервами, медикаментами…

– В горных районах наши войска уже применяли авиацию и бомбили, между прочим, сверхтяжелыми бомбами.

– Раз я имею право выбора, то отвечаю: нет. Без Антала я добровольно не поеду.

– С ним уехать не получится ни по его статусу, ни по другим соображениям. Я бы мог вам приказать, тем более что уехать к сыну – это в ваших интересах. Более того, я бы предпринял все возможные шаги, чтобы вы вернулись в Венгрию, как только все уляжется.

– Я знаю: события могут обернуться по-разному, и, скорее всего, я уже никогда не смогу вернуться сюда, то есть к Анталу.

– Вы правы: иногда благими намерениями вымощена дорога в ад! Хорошо, я не буду предпринимать никаких действий, хотя это не совсем так: мне придется взять на себя ответственность за вашу безопасность. Если станет известно заранее о начале бомбардировки, я постараюсь предупредить вас.

– Спасибо!

– Моя заслуга минимальна! Открою небольшой секрет: вы на хорошем счету у нашего руководства, поэтому мне легко найти повод для вашего пребывания здесь, по крайней мере, на период военных действий. По моему, пора пить кофе.

Верка принесла кофейные приборы, следом Антал принес ароматный напиток.

– Знаешь, Антал, – обратился к нему гость, – я предложил Вере Павловне эвакуироваться самолетом в Москву. Она отказалась. Мы еще выпьем за это!

* * *

Почти сутки кружились над Будапештом самолеты, но они так и не сбросили на город ни единой бомбы. Зато на него внезапно обрушился ураган артиллерийского огня. Били тяжелые пушки по центральной части города, по автомобильному заводу, по окраинам, по жилым кварталам, в которых, вероятно, засели боевики, и бог весть по каким еще объектам повстанцев. В несколько минут город превратился в кромешный ад. Снаряды гудели, визжали, свистели, ухали и ахали, сливались в единый гул, им вторили тысячи выстрелов и взрывов, которые вскоре превратились в непрерывные, оглушающие раскаты грома. Вначале по отдаленным отзвукам еще можно было догадаться о том, что повстанцы попытаются огрызаться ответным огнем, но постепенно все перемешалось, и уже невозможно было различить, где бухают орудия, где взрываются снаряды, где рокочут крупнокалиберные пулеметы, кто стреляет, а кто отстреливается. Антал какое-то время угадывал места, где наиболее интенсивно рвались снаряды, называя то тринадцатый, то пятнадцатый, то четырнадцатый районы столицы, то мосты, то вокзалы.

Но вот мощные взрывы стали стремительно приближаться к вилле, и он закричал: «Вера, скорее в убежище!» В этот миг за окном раздался оглушительный треск – мгновенно из окон вылетели стекла, и со звоном упала на пол срезанная ими люстра. Верка опомнилась, лежа на ковре, усыпанном блестящими осколками. Рядом сидел Антал, по его щеке обильно текла кровь, он молча открывал рот и что-то показывал своей подруге. Верка поняла: ее оглушило, поэтому и не слышит слов Антала. О взрыве второго снаряда, упавшего во дворе, она догадалась по взметнувшемуся пламени, содроганию пола, приглушенному треску и тому, как Антал с силой увлекает ее в подвал.

Постепенно к Верке стал возвращаться слух, и происходило это совсем необычно: сначала в ушах появился звон, потом сквозь него начали доноситься другие звуки. В подвале было темно, она на ощупь нашла спички, зажгла свечу, потом – вторую. Антал сжимал подбородок, удерживая таким способом кровь. Верка вспомнила, как на занятиях по гражданской обороне ее учили делать пращевидную повязку, достала аптечку и смастерила нечто подобное на голове Антала. Он сразу стал похож на тяжелораненого солдата из какого-то кинофильма, зато кровотечение прекратилось. «Солдат», переставший открывать рот ввиду плотно затянутого подбородка, показал на Веркин лоб. Она вынула из сумочки зеркало, мельком взглянула в него и испугалась: ее лицо было перепачкано кровью. По пламени свечи, отражавшемуся несколькими блестками от кожи, нетрудно было догадаться, что там застряли осколки стекла. Пришлось воспользоваться пинцетом, извлечь их и более тщательно обследовать открытые части лица. Так она обнаружила еще несколько осколков в правой ушной раковине, под глазом и на щеке. Обработав ранки, Верка сделала ватный тампон, смочила его духами и убрала с кожи кровь. Затем развязала пращевидную повязку на голове Антала и внимательно обследовала все ранки на предмет наличия в них стекол. Ранок оказалось две, и обе на подбородке. Первая, особенно глубокая, была, видимо, нанесена крупным осколком, пронесшимся по касательной, во второй застряла щепка, оторвавшаяся от подоконника. Сделав Анталу более основательную перевязку, Верка подумала, что пока они отделались легким испугом. Эта мысль заставила ее невольно прислушаться, но взрывов она не услышала, хотя земля продолжала содрогаться.

«Наверно, подвал имеет мощное перекрытие, а двойной люк обеспечивает хорошую звукоизоляцию, – подумала Верка и вдруг невольно обратилась к Богу: – Господи, хоть бы не применили сверхтяжелых бомб!»

Часа через два интенсивность содроганий земли явно снизилась, видимо, бои откатились от западной части города. Так продолжалось минут пятнадцать. Верка хотела уже подняться наверх, как вдруг земля задрожала с новой силой, как будто рядом началось бурное извержение вулкана. Стены подвала зашатались, пламя свечей резко всколыхнулось, отчего по потолку побежали зловещие тени, в крыше послышался пугающий треск – казалось, кто-то водил по бетону циркулярной пилой с огромными зубьями. Так продолжалось часа три, и каждую секунду обитатели подвала с жутким страхом, от которого мороз бежал по коже, ожидали прямого попадания. На счастье, его не случилось, и ровно в полночь сразу наступила тишина. Подождав еще немного и не ощутив скрежета «циркулярки», Антал и Верка повеселели. Спать им не хотелось, зато голод давал о себе знать. Верка достала свиную тушенку, купленную в торгпредстве, и пока Антал ее открывал, нарезала хлеб и расставила тарелки. Антал взялся за повязку, оттянул от подбородка бинты и сказал:

– Знаешь, Верочка, нам стоит остаться ночевать здесь. А чтоб уснуть, предлагаю выпить по стакану крепкого.

– Я согласна: лучше погибнуть во сне, чем в сознании, особенно когда душа переполнена страхом. Сейчас схожу наверх за бельем, потому что потом будет лень подниматься, а спать на голом матрасе, укрывшись тонким одеялом, не хочется.

– Только будь осторожнее: можно порезаться стеклом.

– Не беспокойся: я вижу во тьме как кошка, – задорно ответила Верка и открыла люк.

Уже на лестнице она почувствовала острый запах гари, а поднявшись в квартиру, увидела, что Будапешт горит. Зарево дальних и близких пожаров было видно из всех окон виллы, иногда к бушующему огню присоединялись вспышки взрывов, орудийной и пулеметной пальбы. Это напоминало ей дальнюю грозу в донецкой степи, когда видны лишь всполохи, но не слышно раскатов грома. На самом деле звуки разрывов и пушечных залпов доносились сюда, и воздух содрогался от их резких волн, но они казались слабеньким подражанием только что закончившегося ада.

– Ну, как там? – спросил Антал, когда она спустилась в спасительное подземелье.

– Много пожаров, пушки по-прежнему палят, но, кажется, не так рьяно.

– Я отведал тушенку – необыкновенно вкусная. Предлагаю вскрыть еще одну баночку и наполнить стаканы…

* * *

К утру основные бои откатились от Будапешта куда-то на северо-запад, а над городом висела густая пелена дыма, пыли и копоти. В квартире царил холод, ощущалась разруха, беспорядок и отчуждение. В доме не было ни газа, ни воды, ни электричества, а гулявший по нему вдоль и поперек ветер нагонял тоску и уныние. На улице не было слышно звуков городского транспорта, вместо них время от времени тарахтели двигатели танков, лязгали гусеницы, вспыхивали и быстро замирали в разных точках города перестрелки. Верка попросила Антала принести из чуланчика мешок каминных дров и развести огонь, а сама принялась убирать битые стекла. Закончив уборку, она сделала жидкое тесто, а когда в камине появились угли, напекла оладий. Завтрак получился простой, но горячий и очень вкусный.

– Надо каким-то образом вырваться на завод, узнать, как там дела, а заодно договориться о ремонте виллы, – сказал Антал.

– А домой? Не надо ли тебе появиться дома? – спросила Верка.

– Надо, но сейчас важнее другое.

– На вилле достаточно занавесить окна. Может, все-таки подождать с выходом в город? Надолго ли затих артиллерийский кошмар?

– Все же, Верочка, следует сходить. Радио молчит, газет нет никаких, а неизвестность изводит!

– Тогда давай оденемся потеплее! – согласилась на прогулку Верка, потому что ей хотелось хоть как-то облегчить муки Антала.

– Это в квартире собачий холод от сквозняков. А на улице лучше, – предположил он.

Первое, что увидели они, выйдя на проспект Ленина, были советские танки, перегородившие улицы. Мостовая сплошь была изуродована воронками, всюду лежали камни, обломки мебели, фрагменты оконных рам, дымящиеся головешки, гильзы от снарядов и патронов, остовы разбитых машин и всяческий мусор. Поодаль половина улицы была завалена кирпичами упавшей стены, за ней зияли черными глазницами сгоревшие дома, ветер поднимал над ними пепел и обгоревшие листы бумаги.

Антал крепко сжал Веркину руку и пошел вперед, стараясь обойти танк. Вдруг перед ними появился советский офицер и что-то спросил по-венгерски.

– Мы идем посмотреть на разрушенный город, – ответил Антал на русском языке, – я видел Будапешт в сорок пятом и хочу сравнить.

– А я одиннадцать лет назад освобождал Будапешт от фашистов, потерял здесь своих друзей, потом два года помогал восстанавливать город. Мне тоже было жаль его разрушать, но люди плохо помнят уроки истории.

– Значит, вам тоже есть с чем сравнивать? – спросил Антал.

– Сейчас еще опасно гулять по городу, хотя основные очаги контрреволюционного мятежа подавлены, – ответил офицер.

– Мы просидели почти сутки в холодном подвале, и нам бы не мешало даже просто размяться.

– Извините! – сказал офицер.

– Если каждые одиннадцать лет разрушать город, то рано или поздно он исчезнет с лица земли, – грустно и как-то похоронно произнес Антал.

– Я не могу дать вам никаких гарантий, давайте надеяться, что это была последняя бомбардировка.

– Меня зовут Вера, – неожиданно вступила в разговор Верка, – я из СССР, а это мой жених Антал.

– А я Александр Родионов. Почему-то мне так и показалось, что вы – русская.

В этот момент по танку звякнула пуля, зажужжала и улетела в небо. Тут же откуда-то сверху донесся хлопок выстрела.

– Ложись! – крикнул Родионов и, не дожидаясь, когда его новые знакомые последуют команде, с силой повалил их на землю.

Вторая пуля чиркнула по асфальту между Веркой и Анталом, взметнув фонтанчик черной крошки.

– За танк! – снова крикнул Родионов. Но он мог и не командовать, так как все трое в мгновенье ока оказались за броней «Т-54». Тем временем башня танка стала медленно поворачиваться в ту сторону, откуда донеслись выстрелы.

– Заткните уши, раскройте рты и не шевелитесь! – почему-то тихо произнес офицер.

От орудийного выстрела содрогнулась земля, душа и тело. Верка почувствовала, как ее обдало горячей волной, которая, казалось, подхватила и приподняла ее над землей. Тут же грянул взрыв тяжелого снаряда. Когда она приподняла голову и открыла глаза, то увидела, как из-под дыма и пыли оседают верхние этажи соседнего дома.

Но вот все стихло, Родионов встал и, показывая на уцелевшие дома, со злостью в голосе сказал:

– Посмотрите, они теперь выбрасывают белые флаги!

Действительно, из окон многих домов стали появляться белые простыни, мелкое постельное белье, полотенца, обрывки светлой материи. По ним можно было определить, в какие квартиры уже поднялись из подвалов люди.

– Ну что, пойдете дальше или вернетесь домой? – спросил Родионов.

– Если позволите, продолжим прогулку, – ответил Антал.

– Идите, только помните: в любую минуту вы можете оказаться под прицелом снайпера или на ваши головы упадет снаряд, обрушится стена, просто свалится кирпич…

Чем ближе они подходили к проспекту Народной Республики, тем больше виднелось развалин и тем горше становилось на душе.

– Знаешь, любимый, я сделала открытие: руины везде одинаковы, что в Донбассе, что в Будапеште, и ничего иного, кроме душевной боли, они не вызывают. Пошли домой!

– Да, пошли. Тем более что здесь действительно опасно…

Антал выбрал другой маршрут, поэтому они уже не встретились со знакомым танкистом. За все время пути до них не донеслось ни единого выстрела или взрыва, тишина поразила их настолько, что показалось, будто час назад в Будапеште взорвался последний снаряд. Дома они взялись наводить порядок и налаживать нормальный быт. Первым делом занавесили одеялом самое большое окно, в которое дул прохладный ветер, в остальные окна вставили картон – сразу стало тише, потом растопили камин, от него комната озарилась светом, и повеяло радостным теплом. Пока Верка придумывала, что приготовить на обед, Антал вспомнил, что приемник может работать от батареи, и попробовал его включить, но, увы, батарея давно села, а позаботиться о ее замене как-то не подумали. Раздосадованный, он снова включил местное радио – оно работало.

– Вера, диктор от имени руководства ВПТ объявил о прекращении полномочий правительства Имре Надя и революционных комитетов и призвал горожан принять активное участие в восстановлении города. Он говорит, что вместе с саперами уже работают аварийные бригады, что на днях во многих кварталах столицы будет восстановлена связь, появится электричество и вода. А вот информация по душе и для желудка: названы места, где развернуты армейские полевые кухни. Две из них находятся недалеко от нас. Разреши, я прямо сейчас сбегаю?

– Благословляю!

Он быстро положил в сумку две небольшие кастрюли, выскочил на улицу и возвратился минут через пятнадцать.

– Вот нам борщ, перловая каша с тушенкой и четвертинка свежайшего хлеба! Ты все это подогрей, а я возьму термос и сбегаю за чаем.

Вскоре Верка и Антал сидели у теплого камина, уплетали за обе щеки простой солдатский обед, радовались жизни и не вспоминали о капельках свинца, выпущенных по ним снайпером, которые оставили в душах смертельный холодок…

К концу обеда в дверь постучали. Верка отодвинула одеяло и посмотрела во двор – там стоял черный «Мерседес» Сергея Владимировича. Она встала и пошла встречать гостя. Тот поздоровался, окинул взглядом квартиру и сказал:

– Слава богу, вы живы и ваше жилье почти не пострадало! Я узнал об артподготовке только тогда, когда ударили первые залпы, поэтому не смог предупредить.

– Мы прятались в подвале. Пригодились все мои навыки по гражданской обороне. Вот теперь я понимаю, что этот предмет надо изучать и в школе, и на производстве, и более тщательно, чем русский язык или математику, потому что знание его помогает выжить в смертельной ситуации, – пояснила Верка.

– Я за то, чтобы в школах ввели дисциплину наподобие «Науки о выживании».

– Поддерживаю тебя двумя руками! – отреагировал Антал. – До войны у нас поощрялось скаутское движение, одной из его задач было обучение элементам выживания.

– Начинать нужно с пионеров! – поправил его гость.

– То есть с юного поколения, – смягчил компромисс Антал.

– Друзья мои, я пришел еще и с официальной миссией. Седьмого ноября в нашем посольстве состоится торжественное собрание и прием в честь тридцать девятой годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции. Мы, то есть Вера Павловна и я, приглашены на него в обязательном порядке. Тебя Антал, пригласят на расширенное торжественное мероприятие, которое состоится чуть позже. Завтра я заеду за Верой Павловной в шестнадцать часов.

– Спасибо! Я буду ждать вас непременно, – ответила Верка и спросила: – Как вам удалось избежать пуль снайперов? Нас сегодня обстреляли возле советского танка.

– Во-первых, я ехал окольными путями, во-вторых, у меня обычные венгерские номера, и, в-третьих, снайперов осталось не так уж много, потому что имеется негласный приказ подавлять их всеми огневыми средствами.

– Мы стали тому свидетелями.

– Давайте выпьем по рюмочке вина за то, что мы остались живы, – предложил Антал.

– Я за рулем, но по такому случаю от одного шкалика не откажусь.

За столом Сергей Владимирович рассказал о том, что практически весь состав правительства Имре Надя арестован и руководство страной теперь находится в руках Яноша Кадара. Взяты под стражу также многие главари контрреволюции.

– В принципе ничего не изменилось, и кровопролитие было напрасным, – сказал Антал с грустью в голосе, – поэтому давайте сначала почтим минутой молчания память всех павших!

Друзья молча выпили вино. Прошла минута. Сергей Владимирович взял слово:

– Так было всегда: одни умирают в кровопролитной войне, другие остаются жить. Предлагаю тост за нас, которым предстоит еще очень много сделать, чтобы такое безумие больше не повторилось.

– Сергей, – обратился к нему Антал, – я хочу у тебя спросить: а будет ли проходить в Будапеште парад советских войск в честь праздника Октябрьской Революции?

– Думаю, он уже состоялся. Итак, до встречи завтра в шестнадцать ноль-ноль!

* * *

Едва уехал один гость, как появился второй – Рудольф. Он с порога попросил временного убежища, хотя б на один день, потому что попытка уйти за границу не увенчалась успехом, а его дом в Будапеште разрушен до основания.

– Оставайся! Что за вопрос? – ответила Верка. – Правда, здесь холодно, но если добудем немного дров, то можно выспаться в тепле.

– Спасибо, Верочка.

– Перекуси пока сухим пайком, потом я попрошу Антала сходить на полевую кухню за ужином, – предложила Верка.

– Что слышно о наших друзьях и знакомых? – спросил гостя Антал.

– Среди погибших могу назвать двух твоих студентов, это Лукач и Родван, год назад они стажировались у меня. Пал смертью храбрых Ференц, Зузкин друг, а ее саму взяли вчера в плен красноармейцы. Случилось это на пограничном переходе Бучу, откуда мы вместе хотели драпать в Австрию. Я шел как мирный гражданин, меня свободно пропустили в город, а она топала со своим вооруженным отрядом. Им не дали сделать ни единого выстрела: скрутили и увели. Я спрятался в разбитом вагончике и отсиделся там до рассвета, а утром обнаружил рядом с моим убежищем брошенный кем-то приличный «Форд». Завел мотор и поехал в направлении Будапешта. Знание русского языка довело меня почти без приключений до столицы. Подъезжаю к дому и вижу вместо него жуткие руины. На счастье, я давно уже вывез семью к отцу – это под Матесалька, километров триста отсюда, до темноты никак не добраться, да и с бензином проблемы. Но мне, как члену бывшего ревкома, надо отсидеться в отцовской деревне, потому что вслед за подавлением контрреволюции начнутся поиски зачинщиков, гонения, чистки и прочее. Вот так все обернулось.

– У тебя хватит бензина, чтоб доехать до своей дачи или до моего гаража? – снова спросил Антал.

– На дачу я не поеду: там меня могут быстро сцапать, а до твоего гаража дотянем.

– Тогда утром поедем ко мне, заскочим в гараж, и, если он невредим, солью тебе бензин из своей машины, потом проведаем мое жилье, и, может, удастся добраться до моего предприятия?

– У меня же нет документов на «Форд»!

– Сгорели?!

– Точно: сгорели!

Все, наверно, впервые за много дней искренне рассмеялись…

* * *

Утром мужчины действительно уехали, а Верка стала готовиться к торжественному собранию в посольстве. Она часа два подбирала гардероб и остановилась на строгом синем костюме. Труднее оказалось с прической, потому что требовались горячая вода и вмешательство парикмахера, которого, по понятным причинам, не было, и его роль пришлось исполнять самой. К обеду она сочла свою внешность удовлетворительной и в этом отношении успокоилась. Но душу царапала иная тревога: ее беспокоила судьба Зузы. Веркин мозг метался в поисках варианта помощи своей венгерской подруге и спасительнице. Теперь, когда она попала в беду, Верка поняла, что не просто любит, а боготворит эту удивительную революционерку. И действительно, в Зузе было все, что так нравилось Верке: красота, сила духа, благородство, цепкий ум, женская слабость, кокетливость, неразгаданная таинственность… Она точно знала: Зуза трепетно ждала от нее искреннего признания своего участия в операции по вывозу детей из школы, и если бы у них имелось больше времени для общения, то такое признание состоялось бы непременно. И вот этой чудной женщине грозит суд или вовсе трибунал. Но как ей помочь, она не знала. Единственное, что ей пришло в голову, так это рассказать все о Зузе Сергею Владимировичу. Постепенно эта мысль стала закрепляться: только с его помощью можно было начать что-то делать. Во-первых, Сергей Владимирович имел связь с нашими войсками и мог помочь найти пленницу, во-вторых, он сам принимал непосредственное участие в спасении школьников и знал, какую роковую роль могла сыграть в этом деле Зуза, в-третьих, она спасала в лице Верки еще и советского разведчика, то есть его коллегу.

К обеду приехал Антал на своей машине и, увидев преображенную подругу, воскликнул:

– Война войной, а ты прекрасна! Я привез немного продуктов и сообщаю, что мой дом и имущество не пострадали, предприятие не разграблено и сотрудники намерены в ближайшее время приступить к работе.

– А что Рудольф? – спросила Верка.

– Уехал. За три бутылки вина советские солдаты залили нам под горлышко два бака бензина.

– Отсюда еще слышны взрывы, а как там?

– То же самое. Но в целом сопротивление контрреволюции подавлено. Повсюду уже работают строительные бригады советских солдат, видели и венгров, участвующих в восстановлении города. Скажи, пожалуйста, в посольстве вас покормят?

– Скорее всего, нет. Но наверняка будет работать буфет, в нем можно поесть и купить что-нибудь вкусненькое.

– В этом случае нам следует перекусить!

– Давай я покормлю тебя, а мне что-то не хочется.

– Волнуешься? Или чем-то озабочена?

– Меня беспокоит судьба Зузы.

– И меня волнует судьба тысяч венгров. Философски все ясно: волей свыше мы оказались в социалистическом лагере. Вход в него стоит форинт, а выхода из него нет ни за какие деньги! Из урока Венгерской революции вытекает следующее: изменить что-то можно лишь в том случае, если переделать всю мировую социалистическую систему, а вернее, его голову – СССР! Пока же Советский Союз представляет собой гигантский непотопляемый линкор под условным названием «Восток», который плывет рядом с таким же непотопляемым американским кораблем – «Запад». Какая-то возможность перехода членов экипажа с «Запада» на «Восток» имеется, с «Востока» нет выхода никуда! – ответил длинным рассуждением Антал.

– Получается, что социализм привлекателен до тех пор, пока в нем видят опору миллионы обездоленных, которым хочется быть обеспеченными всего лишь простой похлебкой. Как только они начинают хотеть большего, им показывают дула орудий. И в этом отношении Венгрия вбила свой гвоздь в гроб такого социализма, потому что танки, кровь и разрушения уже никогда не забудутся! – тоже попыталась рассуждать Верка.

– Как нельзя забыть кровавых злодеяний контрреволюции. Но я бы дополнил твою мысль высказыванием Владимира о том, что советский тип социализма был привнесен в Европу на плечах ее освобождения Красной Армией от фашизма. И очень жаль, что СССР не воспользовался небывалой поддержкой его народами Европы, чтобы экономическими реформами, направленными на обеспечение людей большим, чем простая похлебка, а не танками, поднять свой престиж. Ты не представляешь, с каким энтузиазмом мое поколение начинало строить новую жизнь! А теперь оно практически возглавило контрреволюцию. Владимир был прав: только демократические реформы могут вывести общество из нищеты, кровавых конфликтов и войн.

– Выходит, все мы – советские и венгры – оказались, мягко говоря, не на высоте.

– Выходит, так. Скажи, пожалуйста, в каком костюме ты поедешь на торжественное собрание?

– Конечно, в синем! Он греет меня, словно твой взгляд в Крыму.

– Мне приятно это слышать, а еще больше – видеть тебя в нем!

– Я сейчас буду одеваться.

– А я – традиционно варить кофе.

Когда Верка была уже в парадной форме, Антал сказал:

– Знаешь, что беспокоит меня больше всего?

– То, что и меня: наша судьба после окончания моей командировки.

– Почти что так. Но боюсь конкретно вот чего: после этого торжественного собрания тебя снова начнут уговаривать возвратиться домой.

– Почему?

– Потому что еще долго русским будет опасно работать среди венгров.

– Я не поддаюсь на уговоры!

– Если поступит приказ, ты уже ничего не сможешь сделать.

– Приложу максимум усилий, чтобы остаться. Давай лучше верить в наше счастье!

– Давай! Ты так светло говоришь, что мне становится легче на душе.

– Это потому, что я безумно тебя люблю!

– И от моей беззаветной любви к тебе, славная Вера Павловна.

* * *

Сергей Владимирович приехал точно в назначенное время, с удовольствием выпил кофе, посидел еще пять минут и пригласил Веру Павловну в машину. Ехали тихо незнакомыми улицами, иногда где-то раздавались выстрелы, иногда докатывались отдаленные взрывы, однако вчерашней напряженности уже не чувствовалось. На проспекте Народной Республики было много советских танков, проезжую часть уже расчистили от кирпичей, завалов и сгоревшей техники, так что в центре немного прибавили скорость.

В пути Верка начала разговор о Зузе, понемногу втянула в него Сергея Владимировича и под конец попросила о помощи. Он не ответил то ли потому, что не хотел, то ли потому, что не успел, так как они подъехали к посольству. На КПП долго проверяли документы и тщательно осматривали машину. Но вот подняли шлагбаум, и «Мерседес» проскользнул во двор. Там уже стояло несколько десятков машин, из чего было ясно, что начало собрания не за горами.

В актовом зале присутствовали в основном военные. Сергей Владимирович отыскал глазами одного из них и, показывая на него взглядом, сказал:

– Вера Павловна, это генерал Лашенко. По его заданию я ездил в октябре в Секешфехервар. Оттуда – в Будапешт…

Совсем неожиданно зазвучал гимн Советского Союза, и все встали. Собрание вел секретарь парткома. Он произнес небольшую вступительную речь и предоставил слово послу. На трибуне появился высокий стройный черноволосый мужчина, одетый в темный костюм, который безукоризненно сидел на его широких плечах и придавал всему облику торжественную строгость. Посол не держал в руках никаких конспектов и, глядя сквозь большие очки на зал, начал легко, просто и понятно говорить о международной обстановке, в которой советский народ встречает тридцать девятую годовщину Великой Октябрьской Социалистической Революции. Постепенно он перешел к характеристике современной ситуации в Венгрии. Причем сделал это плавно и почти незаметно, поначалу вставляя в свою речь короткие ремарки, словно ими освещал те или иные обстоятельства, подогревавшие пар венгерского котла. Потом расширял освещенный ранее фрагмент до панорамных масштабов, дополнял его новыми подробностями, такими, как акции иностранных разведывательных служб, ответные шаги нашего правительства, и затем рисовал уже полную картину событий, вплоть до военной операции нашей армии. В его речи не звучали высокопарные слова, но четко прослеживалась последовательность развития политической и социально-экономической обстановки в Венгрии и вокруг нее, приведшей к контрреволюции, и ясно обозначались ее негативные последствия, которые и вынудили страны социалистического содружества подавить ее с применением силы.

Верка внимательно слушала речь высокого дипломата, и иногда у нее складывалось впечатление, будто именно так она излагала в своих донесениях то, что видела, слышала и воспринимала из разговоров с Анталом. Констатация послом того обстоятельства, что сейчас ситуация в Венгрии полностью контролируется Советской Армией и силами, преданными правительству Яноша Кадара, сопровождалась аплодисментами.

Затем он выразил благодарность всем тем, кто принимал участие в наведении порядка и освобождении Венгрии от контрреволюционных элементов, в спасении сотен тысяч венгерских граждан от расправы. Сделав паузу, посол посмотрел в зал и торжественно произнес:

– От имени Советского Правительства и от себя лично выражаю благодарность советским гражданам и венгерским патриотам, которые предотвратили взятие контрреволюционерами в заложники наших школьников. Их интернациональный подвиг отмечен высокими наградами Родины!

При этих словах Сергей Владимирович сжал Веркину руку.

Далее последовал ритуал награждения орденами и медалями СССР отличившихся воинов и гражданских лиц. Ведущий называл фамилию, имя и отчество награждаемого, а посол вручал награды. Первыми выходили на сцену кавалеры орденов Ленина. Им долго аплодировали, некоторые произносили ответные речи, особенно Верку удивил молодой лейтенант – он говорил по-военному короткими фразами, но при этом сумел так заклеймить контрреволюцию и мировой империализм, что будь их представители в зале, то они умерли бы от стыда.

Но вот ведущий взял другой список и громко произнес:

– За проявленное мужество и героизм при защите советских и венгерских школьников… наградить орденом Боевого Красного Знамени Подгаецкую Веру Павловну!

Верка вздрогнула, однако в следующую секунду собралась, встала и спокойно подошла к послу. Она запомнила крепкое рукопожатие и душевную улыбку посла, а когда возвращалась на свое место, то увидела, что зал аплодирует ей стоя.

Во время перерыва Сергей Владимирович сказал:

– Поздравляю вас, Вера Павловна, с высокой наградой!

– Спасибо! Почему вы меня не предупредили?

– Люблю преподносить сюрпризы и в доказательство этому хочу вас обрадовать: посол устраивает торжественный ужин в честь героев, вы на него автоматически приглашены, а перед этим в течение часа Юрий Владимирович будет принимать отдельных товарищей. Советую вам записаться к нему на личную беседу и коротко рассказать о своих проблемах.

– Я согласна.

– Тогда немедля зайдите в секретариат!

Верка с трудом высидела вторую половину собрания и, как только оно закончилось, зашла в приемную посла. Секретарь велел ей подождать и минут через пять пригласил в кабинет. Едва она переступила порог, как навстречу ей поднялся Юрий Владимирович, тепло поприветствовал и пригласил в кресло. Сам он сел напротив и попросил рассказать, как ей удалось узнать о готовящемся захвате школьников.

– Я – винодел, и попала сюда как профессионал по приглашению венгерской стороны. У меня доверительные отношения с моим непосредственным начальником, директором винодельческого предприятия Анталом Балашем. Он читает курс лекций в Будапештском университете и имеет друзей из кружка Петёфи, которые предупредили Балаша о готовящемся террористическом акте. Когда это стало известно мне, я доложила Антонову Сергею Владимировичу, а он организовал операцию по спасению ребят.

– Мне говорили, что вы взяли на себя миссию педагога и цыганской мамы.

– Я должна назвать еще одного человека, благодаря которому операция не была провалена. Это Зуза Ковач. Она возглавляла революционный отряд «Летучая кавалерия», он в ту ночь патрулировал дороги, ведущие из школы. Когда патруль остановил наши «цыганские» повозки с детьми, Зуза узнала меня, но не выдала.

– А кто придумал эти самые цыганские повозки?

– Антал. Он великолепный наездник.

– Без опоры на местных патриотов, одним войском нам не удержать Венгрию. Вы намерены остаться здесь и дальше работать по профессии?

– Да.

– А что вас привело ко мне?

– Меня беспокоит судьба Зузы Ковач. Ее взяли в плен наши солдаты у пограничного перехода Бучу. Она помогла нам, я бы хотела просить вас как-то помочь ей.

– Помилование контрреволюционеров, если они не запятнали себя кровью, есть тоже метод установления доверия между советским и венгерским народами. Вам известно, где она сейчас?

– Нет.

– Представьте, пожалуйста, письменно свои предложения, и мы посмотрим, что можно сделать.

– Можно попросить вас еще об одной помощи?

– Конечно!

– Я командирована сюда всего на три месяца, хотя венгерская сторона запрашивала меня на пять лет. Нельзя ли продлить на этот срок командировку?

– Я могу подписаться под вашей положительной характеристикой и рекомендовать оставить вас на тот срок, который определили венгерские товарищи, но не более чем на пять лет. Насколько мне известно, вы – вдова, а ваш сын – на Родине.

– Да.

– Надеюсь, он скоро приедет сюда и будет учиться в той самой школе.

– Я тоже надеюсь. Спасибо вам, Юрий Владимирович!

– И вам спасибо за хорошую работу.

Верка вышла от посла счастливая и окрыленная, она понимала, что еще ничего не решено, но точно знала: это было то самое важное, что она могла сделать в данной ситуации. Теперь можно успокоить Антала и, как только будет продлен контракт, взять короткий отпуск и привезти сюда Коленьку.

Анатолий Александрович Изотов

Родился летом 1940 года в Калужской области.

Первое и самое яркое путешествие состоялось осенью 1944 года, когда семья переезжала из г. Горшечное в Крым. Мы плелись в товарном вагоне много дней, с длительными остановками, повсюду виднелись горы разбитой военной техники и всякого железа, а на станциях мальчишки высыпали гурьбой из вагонов и старшие катали младших на танковых башнях, которые раскручивали, толкая стволы орудий.

А потом был чудесный осенний Крым. Мы жили с селе Бахчи-Эли (ныне Богатое), что под Белогорском. Но страсть к путешествиям, видимо заложенная в меня предками, манила далеко за его пределы, и я, обследовал вначале ближайшие окрестности, а потом, вплоть до окончания школы, пешком, на велосипеде и на попутном транспорте, – весь Крымский полуостров. И убедился, что это самое прекрасное место на земле. В этом чудном пространстве прошли мои счастливы годы детства и юности.

В Богатом была самая лучшая школа, которая сначала находилась на окраине села в живописном саду, в бывшей церкви Армянского монастыря, а потом мы построили новое здание. В нашей школе работали самые талантливые учителя, и учились самые преданные друзья и самые красивые девчонки. В Богатовской речке я научился плавать, и вскоре вода стала моей праздничной стихией. Переплыв в шестнадцать лет Керченский пролив, я на всю жизнь увлекся преодолением водных преград. (Мой последний серьезный заплыв состоялся в 2000 году, когда я в одиночку переплыл африканскую реку Нигер вблизи города Аджоакуты).

Но юность закончилась, и в 1959 году я поступил в Новочеркасский политехнический институт (НПИ), что бы приобрести специальность инженера-гидрогеолога. За время учебы мне посчастливилось продолжить мое путешествие по Великой стране СССР. После окончания института в 1964 году, проработал почти десять лет в Уч-Кудуке, известном во всем Союзе по песне «Уч-Кудук – три колодца», где обеспечивал дренажные работы на рудниках и карьерах, занимался подземным выщелачиванием урана и добычей пресной воды для питьевых нужд города. Там я прошел высшую производственную практику горного инженера– гидрогеолога и начал заниматься научными исследованиями. Гордостью моей работы стало освоение глубоких месторождений, залегающих в сложных гидрогеологических условиях, и чудесное озеро в Уч-Кудуке на базе дренажных вод, построенное по моему проекту, которое украсило раскаленные пески Кызылкумов и превратило окрестности городка в замечательную зону отдыха.

Потом, как опытный специалист, я был откомандирован в Чехословакию в качестве советского консультанта по оказанию технической помощи горнодобывающему предприятию Гамр, что в Северной Чехии. Моя загранкомандировка растянулась на десять лет.

Начав свою деятельность в Северной Чехии, я понял, что в Уч-Кудуке готовился к освоению именно этих месторождений, поэтому быстро вписался в коллектив чешских специалистов, в производственный и творческий процесс, и начал шаг за шагом успешно решать поставленные задачи. Достаточно сказать, что разработанные с моим чешским коллегой защитные системы рудников от подземных вод обеспечили на десятилетие безаварийную эксплуатацию шахт и деятельность всего горнорудного комплекса. Чешское руководство высоко оценило мою работу, наградив орденом Трудового Красного знамени ЧССР. По чешской тематике я защитил во МГРИ кандидатскую диссертацию. За годы работы в ЧССР я освоил чешский язык, закончил автошколу, и на своем транспорте исколесил вдоль и поперек необыкновенно красивую, приветливую и чрезвычайно разноландшафтную страну.

После Чехословакии проработал более тридцати лет в институте ВИОГЕМ г. Белгород, дослужившись до главного инженера. И, начав свою биографию с путешествия и открытия своей Родины, должен сказать, что по служебным делам, то есть, благодаря своей профессии, я расширил границы познания мира, побывав в таких странах, как Нигерия и Чад в Африке, США (Западная Виржиния и Атланта), Вьетнам, Кампучия, Израиль, в Центральной и Восточной Европе. И каждое место, пройденное мной на этой земле, так или иначе, оставило след в моем литературном творчестве.

В настоящее время работаю в Белгородском Государственном университете в качестве доцента кафедры прикладной геологии и горного дела. Думаю, мне удалось зажечь не одно юное сердце любовью к своей профессии, именуемой горный инженер-гидрогеолог.

Примечания

1

Прошу прощения (венгерск.)

(обратно)

Оглавление

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Анатолий Александрович Изотов Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg