«Indileto[роман в 22 уровнях]»

Indileto[роман в 22 уровнях] (fb2) - Indileto[роман в 22 уровнях] 636K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Александрович Матвеев

Андрей Матвеев Indileto (роман в двадцати двух уровнях)

Лапидус I

Лапидус долго не мог сесть в троллейбус, а когда сел, то понял, что сделал это зря.

Троллейбус был потным и душным, полным дурного июньского люда. Лапидус стоял на задней площадке, зажатый между резко и неприятно пахнущей теткой и каким–то дачником с большим рюкзаком.

Рюкзак норовил ткнуть Лапидуса в лицо, Лапидус пытался увернуться от него, но это не получалось — рюкзак был таким же вездесущим, как и резкий, неприятный запах, исходивший от тетки. Запах, от которого Лапидусу хотелось крепко зажать пальцами нос. Но если он зажимал пальцами нос, то не мог отпихнуться от рюкзака, а если он отпихивался от рюкзака, то голову сразу же клинило от запаха и Лапидус чувствовал, что падает в обморок.

Было восемь часов утра, дачник явно ехал на дачу, тетка — скорее всего — на работу, а Лапидус ехал просто так.

Ехал он просто так потому, что ехать на самом деле ему было некуда — работы у Лапидуса не было где–то с полгода: из фирмы, в которой он служил менеджером по рекламе, его уволили под Новый год, то есть тридцать первого декабря прошлого года Лапидус уже знал, что работы у него больше нет и надо искать новую.

И он начал искать, но не сразу, потому что искать работу в январе бессмысленно, в январе холодно просто выходить из дома, а не то, что искать работу.

В феврале тоже было холодно, да еще начались ветра. Лапидус смотрел из окна на улицу, понимал, что никуда не пойдет и звонил родителям — чтобы прислали денег.

Родители прислали денег в феврале, прислали и в марте. В апреле наступила весна и стало грязно. В грязь работу найти тоже было нелегко — по крайней мере, Лапидус так и не смог.

А в мае найти ее он и не пытался, потому что в мае у всех в голове одно лето и новые работники никому не нужны. Но Лапидус не стал отчаиваться, он решил дождаться июня и вчера июнь настал.

Так что на самом деле Лапидус ехал не просто так, он ехал искать работу, хотя абсолютно не понимал, как это сделать.

Троллейбус подошел к остановке, и дачник с рюкзаком вышел.

Когда–то давно Лапидус тоже ездил на дачу, и у него тоже был рюкзак. Он доезжал до этой самой остановки и выходил из троллейбуса, вставал в очередь на автобус, садился в автобус, пытаясь держать свой рюкзак так, чтобы не въехать им кому–нибудь в лицо. Но это было давно, когда родители еще жили в Бурге.

Сейчас они в нем не жили и Лапидус на дачу не ездил — дачу продали в тот год, когда родители уезжали.

Троллейбус отошел от остановки, и Лапидус увидел, что освободилось место. Точнее, два. Одно — у окна, второе рядом. Лапидус сел к окну и начал смотреть.

Он смотрел в окно, за окном была ранняя будничная улица. В троллейбусе народа было много, на улице — отчего–то — нет. День обещал быть жарким, небо было безоблачным. Лапидус начал думать о том, на какой остановке ему лучше выйти из троллейбуса.

Лучше всего выйти было в самом центре, потому что по центру было приятно пройтись пешком. Идти, смотреть на людей и думать о чем–нибудь, что абсолютно не связано с поисками работы и с его, Лапидуса, жизнью.

Например, о женщинах.

Или о славе.

Или о тропических островах.

Хотя, в общем–то, все это было одно и то же: что женщины, что слава, что тропические острова.

Лапидус машинально посмотрел на свои колени и подумал, что джинсы уже вытерлись настолько, что скоро в них появятся дырки. В этот момент рядом кто–то сел.

Лапидус скосил глаза налево и обнаружил, что рядом с ним сел мужчина. Мужчина был в светлой рубашке с короткими рукавами и в темных очках. Короткая стрижка, гладко выбритое лицо. Волевой подбородок. Мужчина развернул газету и начал читать.

Лапидус продолжил смотреть в окно. Если бы рядом с ним села женщина, тогда Лапидус не стал бы смотреть в окно, а начал бы думать о том, что эта за женщина. Хотя если бы рядом с ним села та самая тетка, то он не смог бы думать — резкий и неприятный запах, исходивший от нее, не дал бы ему этого сделать. Но тетка вышла через остановку после дачника, а мужчина на соседнем сиденье читал газету.

У Лапидуса всегда было обостренное восприятие запахов. Пота, парфюма, дезодорантов, перегара, чужого человеческого тела. Красок, эмалей, растворителей и разбавителей. Газа, бензина, керосина и ацетона. Дождя, земли, воды. Дерьма, в конце концов. Дерьма и мочи. Поэтому больше всего Лапидус ненавидел общественные туалеты, которые — как их не пытались отмыть — все равно пахли. Поэтому если Лапидусу на улице вдруг очень хотелось помочиться, то он искал какой–нибудь закуток, где мог сделать это спокойно и без насилия над своим обонянием.

Мужчина перевернул газетную страницу. Лапидус задумался над тем, чем от мужчины пахнет и вдруг понял, что ничем. Мужчина в рубашке с короткими рукавами и в черных очках сидел рядом с ним и читал газету, но от мужчины ничем не пахло, а такого быть не могло. Ведь пахло всегда и от всех.

Лапидус обернулся и посмотрел вглубь троллейбуса. Народа в нем стало меньше, троллейбус подходил к центру, минутная стрелка на часах — к двадцати минутам девятого. Ближе к задней площадке Лапидус увидел еще одного мужчину в рубашке с короткими рукавами и в черных очках, который сидел в ряду напротив и тоже читал газету. Мужчина был похож на соседа Лапидуса как близнец.

Лапидус заерзал на своем сиденье, а потом решительно привстал и выжидательно посмотрел на соседа. Сосед даже не взглянул на него, а просто отодвинулся и дал возможность Лапидусу встать и выйти.

Лапидус встал и начал протискиваться к тому месту, где сидел второй мужчина в рубашке с короткими рукавами и в темных очках. В троллейбусе было посвободнее, но еще не так свободно, чтобы Лапидус мог сделать это без труда, Лапидусу проходилось протискиваться и извиняться.

Тут троллейбус вдруг резко затормозил и Лапидуса прижало к спине какой–то дамы, стоявшей в проходе. Дама возмущенно заорала и стукнула Лапидуса локтем в живот. Лапидус, успев уловить носом сладковатый и одновременно приторный запах дамы, отлетел к очередному окну. Троллейбус двинулся дальше, Лапидус открыл глаза и посмотрел на волю.

За окном был длинный зеленый забор, за забором что–то строили. Возле забора шла узкая полоска тротуара, но сейчас она была пуста. И через весь забор шла яркая синяя надпись, сделанная, скорее всего, масляной краской: «INDILETO».

Лапидус смотрел на эту надпись и пытался понять, что она значит. «INDILETO» в одно слово, «индилето», какое–то «лето» с приставкой «инди», но почему надпись на английском языке? Точнее, английскими буквами, еще точнее — латинскими. А слова такого нет, вернее, не должно быть, но оно написано на зеленом заборе синей краской, вот так: «INDILETO».

«INDILETO» было написано на заборе, но что это такое — Лапидус не знал. Минутная стрелка остановилась на двадцати пяти минутах девятого. Лапидус обернулся и увидел, что мужчина в темных очках и в рубашке с короткими рукавами, мужчина номер один, потому что точно такой же мужчина номер два все еще сидел на том самом месте, на котором и сидел до того момента, когда троллейбус вдруг резко затормозил и Лапидуса прижало к спине возмущенно заоравшей дамочки, тоже встал со своего места и сейчас находился за спиной у Лапидуса.

Он находился за спиной у Лапидуса и смотрел Лапидусу в спину.

И по спине Лапидуса поползли мурашки, которые Лапидус попытался стряхнуть, но мурашки не стряхивались.

Мужчина пристально смотрел сквозь очки Лапидусу в спину и мурашки множились, как микробы в рекламных роликах про кариез или про мыло.

Все та же самая дама, которой Лапидус уткнулся в спину, когда троллейбус вдруг внезапно и резко затормозил, посмотрела на Лапидуса и брезгливо сказала на весь троллейбус: — У него падучая!

Ей никто не ответил, но у Лапидуса возникло ощущение, что все смотрят на него и все его осуждают.

По крайней мере, мужчина номер два явно смотрел на Лапидуса сквозь темные очки. Он уже не сидел, он уже тоже стоял в проходе возле задней площадки, ожидая, по всей видимости, когда Лапидус окажется рядом.

Мужчина номер один почти что дышал Лапидусу в затылок. Лапидус втянул воздух носом, вновь почувствовал сладковатый и приторный запах дамочкиных духов, но от мужчины по прежнему ничем не пахло.

Лапидус взглянул в окно, надпись «INDILETO» давно осталась позади.

Лапидус подумал, что слово это рифмуется с «туалета», а так же — что одно и то же — с «клозета». К примеру: «надпись на стене клозета возвещала «индилето».

Надпись была не на стене клозета, а на зеленом заборе, забор давно остался позади, Лапидус почувствовал, что ему стало душно в троллейбусе. И еще — клаустрофобично, если исходить из слова «клаустрофобия», что значит боязнь замкнутого пространства.

Троллейбус, в который Лапидус сел где–то около восьми утра, несомненно был таким замкнутым пространством, и при этом, пространством, в котором происходило что–то странное.

Сначала дачник с рюкзаком и тетка с неприятным запахом, хотя это скорее обыденно, чем странно, но почему именно сегодня с утра, когда Лапидус решил сделать вид, что ему надо ехать в центр искать работу и действительно поехал?

Дачник и тетка вышли, но рядом сел мужчина, мужчина в рубашке с короткими рукавами, мужчина в темных очках, мужчина с короткой стрижкой, мужчина с газетой, в конце концов, мужчина, от которого ничем не пахло, то есть мужчина без запаха.

Это было самым странным, даже более странным, чем непонятная надпись «индилето», по дурацки рифмующаяся с «клозета», а так же «туалета». При этом дама, о спину которой ударился Лапидус, когда троллейбус внезапно затормозил, и которая больно ударила его локтем в живот, заорав так, будто Лапидус прямо в троллейбусе начал ее насиловать, была в шелковом, облегающем туалете, то есть в облегающем, шелковом, розовом платье, а платье, как известно, не только часть туалета, но и само по себе туалет, хотя это совсем не странно.

Странным был мужчина без запаха. Но еще более странным было то, что в конце троллейбуса, на задней площадке, был точно такой же мужчина. Тоже в рубашке с короткими рукавами. Тоже в черных очках. Тоже коротко стриженный. И тоже с газетой. Мужчина номер два, клон, дубль, близнец мужчины номер один. Лапидус пробирался вдоль троллейбуса, чтобы понять, был ли у этого мужчины запах или и в этом он был абсолютно подобен номеру первому. Если бы это оказалось именно так, то странность сегодняшнего троллейбусного утра начинала зашкаливать.

Лапидус решил выйти на ближайшей же остановке и вернуться назад по маршруту троллейбуса до того зеленого забора, на котором была сделана синей краской странная надпись.

Мужчина номер два начал пробираться с задней площадке вперед, по направлению к Лапидусу.

Мужчина номер один тоже продвигался к Лапидусу, но со спины.

Лапидусу стало еще клаустрофобичнее, у него заложило уши и перехватило дыхание.

Троллейбус замедлил ход перед светофором, светофор был на перекрестке, остановка — за ним.

Если загорит красный, то троллейбус остановится, тогда мужчина номер два окажется перед лицом Лапидуса, а мужчина номер один — за его спиной.

Загорел зеленый, троллейбус тронулся, Лапидус ринулся к дверям.

Мужчина номер два стал двигаться быстрее, но на его пути оказалась дама в розовом туалете.

Мужчина номер один выставил ногу — чтобы Лапидус запнулся о нее, когда начнет выходить.

Троллейбус остановился, двери открылись, Лапидус схватился за поручень, подпрыгнул и сиганул на улицу.

— Держите его! — крикнула розовая дама, хотя на самом деле Лапидусу это просто показалось.

«Следующая остановка — центр!» — проговорил гнусаво–металлический голос где–то в троллейбусе и добавил: «Двери закрываются!»

Двери закрылись, у левой половинки стоял мужчина номер два, у правой — мужчина номер один. Они пытались открыть двери, но у них не получалось. Троллейбус тронулся и покинул остановку, Лапидус огляделся по сторонам — была улица, шли люди, клаустрофобии больше не было, на часах было ровно полдевятого. А может, и не ровно, а восемь тридцать одна. Но все равно рано — обычно Лапидус еще спал в это время. Но это обычно, а сегодня все было как–то не так!

Лапидус 2

Лапидус мрачно смотрел, как троллейбус отъезжает от остановки, увозя в себе двух странных мужчин под номерами. Так и хотелось громко скомандовать: на первый, второй — рас–счи–тайсь! Но время ушло вместе с троллейбусом, командовать было некому.

Лапидус хорошо помнил, что надпись на заборе была слева по ходу троллейбуса, а значит, ему надо было просто развернуться и пойти обратно. Восемь тридцать пять, проорала какая–то наглая кукушка у него в левом ухе. Лапидус развернулся и пошел, пытаясь, зачем–то, считать шаги.

Но долго прошагать не удалось, тротуар оказался перегороженным маленьким грузовичком, с которого трое работяг в синих комбинезонах стаскивали здоровенный рекламный щит. — Держи, мать твою! — кричал тот работяга, что был в кепке. — Держу, — отвечал ему второй, повыше и без кепки, а третий суетился молча.

Лапидус остановился и уставился на щит.

На щите была женщина с пулеметом. Более того, на этой женщине крест–накрест были надеты пулеметные ленты. Только вместо патронов — тюбики с губной помадой. Верх дизайнерской мысли и изобретательности. Женщина с пулеметом, стреляющим губной помадой. Здоровущий такой щит, перегородивший дорогу Лапидусу.

Можно, было, конечно, обойти. Но — только можно. Лапидус внезапно подумал, что если день начинается не так, то и дальше все пойдет не так, ведь поехал он в город совсем не для того, чтобы искать надпись на заборе, пусть даже надпись эта обозначала странное слово «INDILETO». В город Лапидус поехал на поиски работы, а значит, что надо опять разворачиваться и шагать в центр. Лапидус развернулся и пошагал.

Он шагал и пытался понять, что означала эта надпись, и что надо было от него этим двум мужчинам в троллейбусе? И кому в голову взбрела гениальная мысль рекламировать губную помаду посредством пулемета и пулеметных лент? И отчего устанавливать этот щит приспичило в тот самый момент, когда Лапидусу — в свою очередь — приспичило выйти из троллейбуса и пойти на поиски надписи на заборе? Ни на один из вопросов ответа не было, зато было июньское утро и солнце уже начинало припекать.

Лапидус поднял голову и увидел, что стрелки на часах мэрии показывали ровно без десяти девять, то есть восемь часов пятьдесят минут. Мэрия была на той стороне улицы, улица была широкой, с движением в шесть рядов — три в одну сторону, три в другую. И под улицей был подземный переход, которым никто из горожан обычно не пользовался, потому что спуститься по ступеням и подняться по ступеням было намного сложнее, чем просто перейти улицу наискосок, лавируя между проносящихся машин и таких же торопливо–ленивых пешеходов, будто играющих с машинами в нерусскую игру под названием «регби».

Только что у них в руках было вместо дынеобразного мяча?

Лапидус встал на краешке тротуара и начал выжидать удобный момент, чтобы и самому броситься на проезжую часть. Но машины шли плотным утренним потоком, так что стой он еще хоть пять минут, хоть десять, поток машин не стал бы меньше, а это означало одно: надо было идти через переход, как бы Лапидусу этого не хотелось. В переходе всегда было темно и сыро, а еще Лапидус подозревал, что в нем по ночам водились не только бомжи, но и огромные, мерзкие крысы. Хорошо хоть, что сейчас была не ночь, а без пяти девять утра, так что ни бомжей, ни крыс можно было не бояться.

И Лапидус начал отсчитывать ступеньки, ведущие под землю. Раз, два, три, четыре, пять, шесть…

Семь, восемь, девять, десять…

Одиннадцать, двенадцать, тринадцать…

Четырнадцатой ступеньки не было, четырнадцатой ступенькой была железная плита, после которой и начинался собственно переход.

Лапидус обернулся, посмотрел с тоской на синее небо, набрал воздуха и ринулся вперед с такой же решимостью, с какой ныряльщик уходит на глубину.

Проплыть надо было метров тридцать — тридцать пять, потом можно было вынырнуть и отдышаться. Переход был, как ему и положено, темным, вот только в сегодняшнее утро еще и абсолютно пустым.

За исключением одного странного смазанного пятна в самом центре, до которого Лапидус добраться пока не успел.

У Лапидуса заложило уши и ему пришлось сглотнуть. Давление выровнялось, отчетливо доносился какой–то тихий гул: то ли звуки улицы сверху, то ли что–то другое. Странное смазанное пятно приблизилось и оказалось бородатым мужчиной, сидевшим у стенки прямо посреди перехода на маленьком раскладном стульчике. Рядом с мужчиной на цементном полу перехода лежал раскрытый футляр от гитары. Гитара лежала на коленях, глаза мужчины были закрыты. Видимо, он спал.

Лапидус решил как можно быстрее проплыть мимо.

— Эй, селянин, — услышал он негромкий окрик в спину, — ты куда это так быстро?

Лапидус не ответил, только еще быстрее заработал ногами.

— Подожди, не спеши, успеешь!

И Лапидус вдруг понял, что он действительно успеет, ибо внезапно опять выпрыгнувшая из левого уха кукушка громогласно провозгласила на весь переход, что сейчас всего девять ноль две. То есть девять часов две минуты.

Бородатый мужчина внимательно посмотрел на Лапидуса, потом взял гитару и дернул струны, «Двадцать два очка…», пропел мужчина низковатым и хриплым голосом, а потом, дернув струны еще раз, вновь повторил: «Двадцать два очка», опять дернул струны, выждал паузу и добавил, только уже не низковатым и хриплым, а голосом высоким и сиплым: «И быстро падающие слова, и еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…»

— Я не читал никаких писем, — отрывисто сказал Лапидус.

Мужчина ничего ответил, мужчина просто продолжил свой странный речитатив:

«Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться, что с того, что мы с тобою меченые…»

— Я — не меченый! — возмущенно сказал Лапидус.

Мужчина перестал играть и внимательно посмотрел на Лапидуса. Он посмотрел на него сначала левым глазом, прищурив правый, потом — наоборот, правым, прищурив левый. — Нет, — сказал мужчина, — не возражай, ты — меченый!

— Чем это я меченый? — недоуменно спросил Лапидус.

— Теми письмами, которые ты прочитал, — рассмеялся мужчина.

Лапидус понял, что перед ним сумасшедший. И еще он понял, что время тут, на самом дне перехода, остановилось, и что ему надо было не останавливаться, а плыть, плыть, плыть, плыть, вот только он уже остановился и оказался на самом дне перехода, рядом с каким–то бородатым безумцем, который несет не просто бред, а уже что–то совсем патологическое.

— Тебя как зовут? — вдруг спросил мужчина, закуривая окурок, который он достал из нагрудного кармана засаленной клетчатой рубахи.

— Лапидус, — машинально ответил Лапидус.

— Это не имя, — возразил ему мужчина, — таких имен не бывает, меня вот тоже зовут не Манго — Манго…

— А тебя как зовут? — спросил Лапидус.

— Манго — Манго, — с хитрецой сказал мужчина, выдыхая дым чуть ли не в лицо Лапидусу, — но ведь ты все равно не поверишь.

— Почему? — удивился Лапидус, — меня зовут Лапидусом, тебя — Манго — Манго, странное, конечно, имя, но ничего, бывает и хуже…

— Это как? — спросил мужчина, вновь взяв гитару в руки.

— Не знаю, — сказал Лапидус, — я конкретно не задумывался, но знаю, что бывает и хуже…

— Ты меченый, — сказал Манго — Манго, — палец мне оторви. Точно меченый!

— Я поплыву, наверное… — тихо промолвил Лапидус.

— Стой, — сказал Манго — Манго, — куда тебе спешить?

— Слушай, а что это за двадцать два очка? — внезапно спросил Лапидус.

— Каких двадцать два очка? — удивился Манго — Манго.

— Ну этих…

— А… — пробурчал Манго — Манго, вновь дернул струны и вновь то ли заговорил, то ли запел: — Двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»…

— Не правильно, — сказал Лапидус, — надпись была синяя, это забор — зеленый.

— Какой еще забор? — недовольным голосом переспросил Манго — Манго, переставая играть.

— Нормальный забор, — ответил Лапидус, — большой и зеленый, а на нем надпись была… Я ехал в троллейбусе, в нем еще было двое одинаковых, они пытались меня поймать, а я смотрел в окно. Мы проезжали мимо забора и я на нем прочитал надпись…

— Какую? — спросил Манго — Манго.

— Я могу только написать, — сказал Лапидус, — она была на иностранном.

— Напиши, — сказал Манго — Манго.

— У меня нечем, — сказал Лапидус.

Манго — Манго отложил гитару, заглянул в футляр, порылся в нем и достал клочок бумаги и толстый огрызок красного карандаша.

— Надо синий, — сказал Лапидус, — иначе я не вспомню.

— Попытайся, — сказал Манго — Манго, — синего у меня нет.

— А песня, — спросил Лапидус?

— Какая песня? — в свою очередь спросил Манго — Манго.

— Которую ты пел… Про двадцать два…

— Это не песня, — серьезно сказал Манго — Манго, — это послание, его надо слушать внимательно и тогда ты сможешь хоть что–то понять…

— В чем? — переспросил Лапидус.

— В жизни, — ответил Манго — Манго и добавил: — Ты вспомнил?

Лапидус взял в правую руку красный карандаш и закрыл глаза. Он представил забор, мимо которого проезжал троллейбус, потом вспомнил, как троллейбус резко затормозил и его прижало к спине дамы, стоявшей в проходе, затем он вспомнил, как дама возмущенно заорала и стукнула его локтем в живот…

Лапидус открыл глаза и посмотрел на Манго — Манго.

— Вспоминай, вспоминай, — сказал тот.

Лапидус вновь закрыл глаза и еще крепче сжал красный карандаш пальцами правой руки, так крепко, что нос его внезапно и отчетливо вспомнил до одурения сладковатый и невыносимо приторный запах дамы, а сам Лапидус вспомнил, как он отлетел к окну. Затем троллейбус двинулся дальше…

Лапидус открыл глаза и посмотрел на клочок бумаги.

Когда он открыл глаза в троллейбусе, то на часах было примерно восемь двадцать пять, и за окном был зеленый забор. Сейчас было девять двадцать пять, если верить кукушке. За забором что–то строили. Лапидус поднес карандаш к бумаге. Возле забора шла узкая полоска тротуара, но она была пуста. Лапидус написал первую букву: «I». Через весь забор шла яркая синяя надпись, скорее всего, масляной краской. Лапидус быстро дописал остальные семь букв: «NDILETO».

— Покажи! — приказным тоном попросил Манго — Манго.

Лапидус протянул ему обратно клочок бумаги и огрызок красного карандаша. — Только это было синей краской, — почему то добавил он извиняющимся голосом, и на зеленом заборе. То есть, забор был покрашен зеленой краской, а надпись сделана синей…

— Понятно, — сказал Манго — Манго, пристально вглядываясь в клочок бумаги, — то же самое слово.

— Какое? — спросил Лапидус.

— Слушай, — тихо проговорил Манго — Манго и вновь взял в руки гитару. — Это очень просто. Слушай и повторяй. Начали! «Двадцать два…»

— Двадцать два! — повторил Лапидус.

«И быстро падающие слова!»

— И быстро падающие слова!

«И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…»

— И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… — монотонно повторял Лапидус.

«Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…»

— Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться… —

«Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»?»

— Понял, — сказал Лапидус, — это слово «индилето», а что оно значит?

— Спеть снова, — спросил Манго — Манго, — если еще не понял? Или хочешь знать последние слова?

— Хочу, — ответил Лапидус.

— Слушай, там все очень просто: «Игра окончена. Я убираюсь!»

— Куда?

— Нет, вы посмотрите на него, — разошелся Манго — Манго, — я же ему говорю, что это не песня, а послание. А в послании никогда и ничего не бывает ясным до конца. А ему все надо знать. Что такое двадцать два, что за письма, что за слово, и кто куда уматывает. Думать надо, думать!

— Понял, — сказал Лапидус, — я буду думать.

— Селянин, — сказал Манго — Манго.

— Кто–кто? — переспросил Лапидус.

— Не кто, а ты! Это ты — селянин, то есть такой… В общем, меченый…

— Я поплыву, — сказал Лапидус.

— Плыви, — сказал ему Манго — Манго, — только спроси хоть, где тебе меня найти.

— А зачем? — удивился Лапидус.

— Надо будет, — уверенно сказал Манго — Манго, — не знаю, зачем, но надо…

— Так где мне тебя найти?

— На реке, когда плывешь вниз из города, то по правому берегу, возле леска…

— Ты мне не понадобишься, — сказал Лапидус, и оттолкнулся ногами от пола.

— Плыви, плыви, — прокричал ему вслед Манго — Манго, — только не забудь! — И он пропел в спину уплывающему Лапидусу: «Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»?»

Лапидус быстро выскочил из перехода и вновь начал отсчитывать ступеньки.

Тринадцать, двенадцать, одиннадцать…

Десять, девять, восемь…

Семь…

На шестой он посмотрел на небо, желая только одного: увидеть его утреннюю невообразимую июньскую голубизну. Вместо голубизны над переходом висела мрачная и черная туча, которая с мгновенья на мгновенье должна была пролиться на землю невозможным еще полчаса назад ливнем. Часы на мэрии пробили девять часов пятнадцать минут. Короткий и мелодичный отсчет каждые четверть часа.

На шестнадцатой минуте десятого из тучи хлынул дождь. Еще через несколько секунд промокший до нитки Лапидус стоял у кромки тротуара и с удивлением смотрел на притормаживающую возле него машину.

Лапидус 3

Лапидус не любил машины, каждая из них была потенциально опасна, ибо никогда нельзя было знать одного: что придет ее водителю в голову. Иногда ночами Лапидусу снился сладостный мир, в котором люди передвигались только пешком, иногда — на лошадях, но главным образом — пешком.

Но то были сны.

Сейчас же была явь. Дождь лил на самом деле, Лапидус уже был не просто промокшим до нитки, он дышал водой, он барахтался в воде, он пытался вынырнуть на поверхность, но вместо поверхности была все та же вода.

Лапидус тонул.

И притормозившая машина оказалась спасательным кругом, надувным жилетом, брошенной во время веревкой.

Дверка открылась, сквозь гул дождя до Лапидуса донеслись звуки музыки: «Приходи ко мне скорей, обними меня покрепче, убежим мы от друзей…»

Последнюю фразу перекрыл раскат июньского грома. Лапидус решился и нырнул внутрь автомобиля. Мотор сразу же взревел, и машина понеслась дальше так стремительно, что Лапидус захлопнул дверку уже на ходу. И только после этого мокрый и взъерошенный Лапидус посмотрел на водителя.

За рулем сидела женщина.

Брюнетка.

В темных очках.

С ярко накрашенными губами.

На улице лил дождь, а она была в больших темных очках — это поразило Лапидуса больше всего.

«В Бурге девять часов двадцать минут, — раздался из приемника сладкий мужской голос, — на улице льет как из ведра, мне жаль вас, жаль вас, одинокие, мокнущие прохожие, ведь мне так уютно сейчас в этой теплой и маленькой студии, я хочу…»

Лапидус так и не узнал, чего хочет сладкий мужской голос в теплой и маленькой студии, потому что женщина в темных очках выключила приемник.

Выключила приемник и добавила газу.

Машина понеслась еще быстрее, и Лапидус подумал, что он первый раз сел в машину просто так: потому что та остановилась.

Он выплыл из перехода, а в переходе он оказался потому, что ему надо было в центр.

В центр он поехал искать работу.

Но вообще–то все началось с троллейбуса, в котором ему встретилась странная парочка.

А в переходе он познакомился с еще более странным типом, который начал загадывать ему загадки.

И не надо забывать про надпись на заборе, на зеленом заборе синей краской, вот так: «INDILETO».

Хотя странный тип утверждал, что краска была не синяя. А потом начался дождь, и Лапидус промок до нитки, а когда Лапидус промок до нитки, то внезапно возле него притормозила машина, за рулем которой оказалась брюнетка в больших темных очках и с ярко накрашенными губами.

Лапидус внимательно посмотрел на женщину. И ему захотелось закричать: милая блондинка с пухлыми, чуть подкрашенными губами, сосредоточенно смотрела на дорогу сквозь лобовое стекло. И никаких очков на ней не было!

Лапидус зажмурился, а потом резко открыл глаза.

За рулем по–прежнему сидела брюнетка в больших темных очках.

Лапидус завыл.

— Пакет! — отрывисто сказала женщина, не отрывая взгляда от дороги.

Лапидус завыл еще громче.

— Где пакет? — голос женщины стал угрожающим, но потом вдруг в нем появилась какая–то томная мягкость: — Ты должен был стоять на этом перекрестке ровно в девять часов шестнадцать минут, у тебя должен быть с собою пакет. Ты должен отдать его мне. Через пять минут после того, как я заберу у тебя пакет, я должна остановить машину. Мы едем уже десять минут. Сейчас девять двадцать шесть, пакет давно должен быть у меня. Где пакет?

— Какой пакет? — каким–то необыкновенно звонким голосом спросил Лапидус.

Женщина резко затормозила и остановила машину. Затем она повернулась к Лапидусу, сняла очки и стала смотреть на Лапидуса пристально и внимательно. Затем она закурила, выдохнула дым Лапидусу в лицо и снова надела очки.

— Где пакет? — опять спросила она, вот только уже растерянным голосом.

— Я сел в троллейбус, — начал быстро–быстро говорить Лапидус, — я сел в троллейбус и поехал искать работу. В нем были двое и еще много человек. А за окном я увидел надпись. Потом троллейбус остановился…

— Пакет, — угрюмым тоном спросила женщина, — у тебя должен быть пакет, ты хочешь, чтобы я тебя обыскала?

— Не хочу, — так же быстро проговорил Лапидус.

— Тогда отдавай пакет!

— У меня нет никакого пакета, — сказал Лапидус, — у меня вообще ничего нет, даже денег.

— Если бы ты отдал мне пакет, то получил бы деньги, много денег, показать?

— Покажи, — отчего–то сказал Лапидус.

Женщина достала с заднего сиденья машины спортивную сумку серого цвета на молнии, расстегнула молнию, раскрыла сумку и сунула Лапидусу в лицо. Сумка была доверху наполнена запечатанными крест–накрест пачками.

— Как в банке, — уважительно сказал Лапидус, глядя на содержимое сумки.

— Отдавай пакет, тогда все — твои!

— Вы меня с кем–то спутали! — так же уважительно сказал Лапидус. — Обознались, наверное, под дождем. Или заехали не туда. У меня никакого пакета нет и не было. А что в нем?

Женщина закурила еще одну сигарету и облокотилась на руль.

Машина стояла, приткнувшись к обочине, дождь все еще лил как из ведра.

— Интересно, — начал рассуждать внезапно для себя самого Лапидус, — что может быть в этом пакете? Наркотики?

— Сумасшедший, — как–то грустно сказала женщина и опять сняла очки.

— Например, кокаин. Говорят, что его нюхают. Хотя я никогда не нюхал кокаина, я даже пиво редко пью…

— А что ты пьешь? — спросила женщина, повернувшись к Лапидусу.

— Чай. Иногда кофе. Люблю томатный сок, только летом.

— Почему только летом?

— Зимой я с него в туалет часто бегаю, — извиняющимся тоном сказал Лапидус.

— В этом пакете — не наркотики, — отрывисто сказала женщина.

— Значит, в этом пакете важные бумаги, — то ли вопросительным, то ли утвердительным тоном сказал Лапидус.

— Может быть, — сказала женщина, — только сейчас уже все равно.

— Почему? — искренне удивился Лапидус.

— Потому что Господь послал мне в это утро тебя. Ты что, всегда такой?

— Какой?

— Такой… Который садится не в ту машину…

— Я вообще ни в какую машину не хотел садиться, я вышел из перехода и начался дождь, — опять очень быстро начал говорить Лапидус, — я промок до нитки, тут вдруг…

Женщина нервно включила приемник. «В Бурге девять часов сорок пять минут утра…», — проговорил нейтральный женский голос, «…слушайте рекламу на нашей волне!». Женщина так же нервно выключила приемник и опять посмотрела на Лапидуса:

— Слушай, я сейчас увезу тебя обратно, понял?

— Понял.

— И высажу там, где тебя подобрала, понял?

— Понял!

— И ты забудешь про меня на всю оставшуюся жизнь, понял?

— Почему? — удивленно спросил Лапидус.

— Потому что ты дурак, — вдруг начала кричать женщина, — кто тебя просил садиться в мою машину, вышел из перехода, промок — ну и иди себе домой, понял?

— Понял, — грустно сказал Лапидус, внезапно почувствовав под ногами асфальт собственного двора.

Мокрый Лапидус возвращался домой.

Двор был пуст, мамаши с колясками и бабульки с кошками отсутствовали.

Только мрачный и небритый сосед из второго подъезда стоял под дождем посреди двора и выгуливал своего Шарика.

Шарик поднял ногу на фонарный столб, Лапидус быстро прошагал мимо и подошел к своему подъезду. Дверь была распахнута и нагло скрипела.

Лапидус вошел в подъезд и нажал кнопку лифта. Лифт не спускался — видимо, застрял. Лапидус пошел пешком по черной лестнице, под ногами валялись использованные шприцы, использованные презервативы, пустые бутылки, пустые сигаретные пачки и засохшее собачье–кошачье–человечье дерьмо. Иногда дерьмо было не засохшим и сильно пахнущим, то есть свежим. Следы того, что недавно здесь кто–то был. Лапидусу стало неуютно.

На стенах можно было читать самые разные надписи. Частью на английском языке, частью на русском, частью на матерном. Оставалось подняться еще на один пролет, как Лапидус все же вступил в свежую кучу. Куча была маленькой, скорее всего — кошачьей. Хотя может быть, что и собачьей. Для человечьей какашки были очень уж странными, разве что у кого–то дисбактериоз. Лапидус выругался — больше всего он не любил оттирать ботинки от дерьма. Ботинки у него были единственные. Одна пара ботинок на осень и на зиму. И на весну тоже. На лето у него были сандалии и старые легкие замшевые туфли, но хотя сегодня и было второе июня, он был не в сандалиях и не в туфлях, а в ботинках.

Когда–то давно они были коричневыми, но это когда–то давно.

Теперь они стали серо–черными, как то самое дерьмо, в которое только что вступил Лапидус. Мягкое, серо–черное и безумно вонючее. Лапидуса чуть не вырвало, но он мужественно попрыгал дальше. На одной ноге пропрыгал целый пролет, с тоской думая о том, что сейчас придется оттирать ботинок от дерьма. Хотя можно не оттирать, а отмыть, и не в ведре, а сразу под краном. Только после этого придется мыть раковину.

С мыслью, о том, что придется мыть раковину, Лапидус достал ключи и начал было открывать дверь, но потом передумал.

— Я не хочу домой, — сказал он женщине, — и я не дурак.

— Кто же ты тогда? — спросила она.

— Лапидус, — ответил Лапидус.

— Это что, имя?

— Имя, — гордо ответил Лапидус, — так меня назвали мама и папа, а вас как зовут?

— Меня? — спросила женщина и вдруг начала смеяться. Она начала смеяться, закашлялась от дыма сигареты, затушила ее, и все смеялась, смеялась, а дождь все шел, все лупил по крыше машины, по капоту, по лобовому стеклу, по боковым стеклам, по багажнику, по дороге, по тротуарам, по стенам и крышам домов, по газонам, по скверам, по паркам, по центру и по пригородам. А в нескольких километрах от того места, где у обочины дороги мокла под дождем машина с брюнеткой за рулем и Лапидусом на переднем пассажирском месте, все еще стоял у пустого перекрестка мужчина под зонтом, держа подмышкой черную неброскую папку с большим белым пакетом внутри. По крайней мере, так казалось Лапидусу.

— Как меня зовут? — переспросила женщина. — А какая тебе разница?

— Я же сказал, как меня зовут, — обиделся Лапидус.

— Хорошо, — ответила женщина, — ты сказал, как тебя зовут, значит и мне надо сказать, как меня зовут, только зачем, все же, тебе знать, как меня зовут?

— Не знаю, — честно ответил Лапидус.

— Эвелина, — внезапно сказала женщина. — Меня зовут Эвелина, повтори по слогам!

— Э–ве–ли-на! — повторил по слогам Лапидус.

— Правильно, — сказала Эвелина, — теперь ты успокоился?

— Да, — сказал Лапидус и внезапно спросил: — Ты очень расстроилась? Может, там все еще ждут?

— Там уже никто не ждет, — проговорила Эвелина, — это день такой, с самого утра… Машина долго не заводилась…

— В троллейбус сел не тот, — добавил Лапидус.

— Выехала из гаража — дождь начался.

— Сумасшедший этот в переходе…

— И ты тут еще, без пакета…

— Нет у меня пакета, — обреченно проговорил Лапидус, — я его никогда и не видел!

— И зря, — сказала Эвелина, — если бы ты его видел, то он был бы у тебя. Так?

— Так, — согласился Лапидус.

— Так, тогда продолжаем…

— Продолжаем, — продолжил Лапидус.

— Если бы он был у тебя…

— Кто — он? — решил уточнить Лапидус.

— Пакет, — недовольная тем, что ее перебивают, сказала Эвелина, — пакет, повтори по слогам…

— Па–кет! — повторил по слогам Лапидус.

— Хорошо получилось, молодец, — похвалила Лапидуса Эвелина и продолжила: — Так вот, если бы он был у тебя…

— Если бы он был у меня… — эхом вторил Лапидус.

— То ты бы отдал его мне ровно через десять минут…

— Ровно через десять минут…

— После того, как сел в машину.

— После того, как сел в машину. Ну и что?

— Ты точно дурак, — рассмеялась Эвелина. — У кого бы сейчас была сумка, знаешь?

— У кого? — переспросил Лапидус.

— У тебя! — и Эвелина внезапно повернула ключ. Машина завелась, тронулась с места и вновь оказалась на дороге.

— Куда мы едем? — встревоженно спросил Лапидус. — Ты хотела отвезти меня обратно!

— Я решила отвезти тебя к себе, — сказала Эвелина, переключая скорость и добавляя газу. — Если ты не хочешь домой, то должна я тебя куда–то же отвезти, а то вымокнешь совсем…

— Дождь кончился, — сказал Лапидус.

Дождь действительно перестал также внезапно, как и начался. Над дорогой, над улицами, над городом опять голубело безмятежное июньское небо.

— Десять часов, — сказала Эвелина, взглянув на часы. — Мы с тобой торчим в этой машине уже сорок с чем–то минут.

— Сорок пять! — въедливо уточнил Лапидус и внезапно добавил: — А к вам я не поеду!

— Почему это? — удивилась Эвелина.

— Я не езжу домой к малознакомым женщинам, — торжественно и неожиданно громко для себя самого возвестил Лапидус.

— Пригнись, — вдруг скомандовала Эвелина и еще увеличила скорость.

— Как это — пригнись!

— Нагни голову, дурак!

Лапидус решил послушаться и начал, вот только как–то очень медленно, наклонять голову, успев при этом посмотреть в окно в сторону Эвелины.

— Быстрее, идиот! — закричала Эвелина, еще увеличивая скорость.

Внезапно в машине опять включилось радио. «Never, never, never…», пропел голос на английском языке. Видимо, это был самый конец песни, потому что внезапно наступила пауза, а потом высокий женский голос затараторил: «Ура, друзья, дождь закончился, над Бургом опять ярко светит солнышко, местное время девять часов пятьдесят минут, в эфире…»

Лапидус так и не узнал, кто это так радостно затараторил в эфире, потому что мотор взревел на полную. — Держись, — крикнула Эвелина, — вцепившись в руль с какой–то яростной и неженской силой, побледневший Лапидус начал соображать, за что бы ему ухватиться покрепче, и вот тут–то он и услышал град рассыпающихся, как орешки по полу, хлопков.

— Что это? — изумленно спросил Лапидус.

— Это по нам стреляют, — нервно ответила Эвелина.

«Да, да, да, — внезапно заворковал все тот же женский голос из так же внезапно вновь включившегося приемника, — такое милое июньское утро, как прекрасен наш город сейчас, такой свежий и зеленый после дождя, какое у нас у всех прекрасное настроение…»

— Ну и влип ты, — сказала Лапидусу Эвелина, опять надевая темные очки.

Лапидус 4

«Лапидус влип!» — радостно подтвердил бодрый женский голос из автомобильного радиоприемника, а потом добавил: «Но несмотря на то, что Лапидус влип, в Бурге все еще самое начало июня, второе число, утро, утро после дождя, не послушать ли нам по этому поводу…»

Лапидус вцепился обеими руками в ремень безопасности, Эвелина гнала машину, по машине по- прежнему стреляли.

— Возьми сумку, — сказала вдруг Эвелина Лапидусу.

— Какую? — поинтересовался бледный Лапидус.

— Сумку с деньгами, с заднего сиденья!

— Мне не повернуться! Я привязан! — прохрипел Лапидус.

— Отстегнись, идиот! — в голосе Эвелины появились металлические нотки, Лапидус подумал, что ему стоило бы остаться в той машине, в которой за рулем сидела пухлогубая блондинка.

— Быстрее, — закричала Эвелина, выворачивая руль влево, — они нас сейчас достанут!

Лапидус не стал размышлять над таинственным словом «они», он отстегнул ремень, кое–как достал с заднего сиденья серую спортивную сумку и вобрал голову в плечи.

«Райская птица…» — донеслось из все еще работающего приемника…

— Взмахнула крылами! — прохрипела Эвелина, выжимая газ до отказа.

— Я достал сумку, — сказал Лапидус.

— Выкинь ее, — потребовала Эвелина.

— Как это — выкинь, — возмутился Лапидус, — а деньги?

— Это что, твои деньги, болван? — возмутилась Эвелина. — Приоткрой дверь и выкинь сумку на дорогу, быстрее!

— Мы же едем, — рассудительно сказал Лапидус.

«Птица райская, птица синяя, чьи глаза в поволоке инея…»

«Полный бред, — сказал довольный голос в приемнике, — представляете, глаза в поволоке из инея? Это так же смешно, как и то, что Лапидус влип, но нам пора продолжать нашу программу, ибо время начинает поджимать, уже десять часов утра, слышите?»

Раздались сигналы точного времени: пи–пи–пи…

— Кидай быстрее, — срывающимся голосом проорала Эвелина.

Лапидус, зажмурив от страха глаза, приоткрыл дверь и швырнул сумку в сторону обочины. Затем захлопнул дверь и почувствовал, что он стал еще более мокрым, чем когда стоял под ливнем, тем самым ливнем, который и загнал его в притормозившую машину, за рулем которой сидела брюнетка в темных очках и с ярко накрашенными губами.

Брюнетка внезапно сбросила скорость и сказала: — Не могу больше!

— Чего? — поинтересовался Лапидус, чувствуя, как сердце норовит проскочить сквозь ребра.

— Что за бред! — продолжила Эвелина.

— Бред? — переспросил Лапидус.

— Столько денег! — вздохнула брюнетка и вдруг резко повернула руль.

— Куда это мы? — спросил Лапидус.

— С глаз долой, — сказала Эвелина, съезжая на малоприметную боковую дорогу.

Лапидус закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья.

«Что, Лапидус, — поинтересовался все тот же женский голос из приемника, — доволен началом дня?»

— Нет! — ответил Лапидус, потом помолчал секунду и добавил: — Абсолютно недоволен!

— С кем это ты? — спросила Эвелина.

— Не знаю, — честно ответил Лапидус, — меня спрашивают, я отвечаю, ты вот отвечаешь, когда тебя спрашивают?

— Когда как, — сказала Эвелина, закуривая очередную сигарету.

— Тогда ответь, — тихо проговорил Лапидус, — кто это был?

— Где был? — переспросила Эвелина.

— Ну, кто стрелял… — уточнил свой вопрос Лапидус.

— По кому стрелял? — Эвелина опять сняла очки и посмотрела на Лапидуса.

— Ну, — сказал Лапидус, — мы ехали ведь…

— Ехали…

— И по нам стали стрелять…

— Стали…

— Так кто стрелял? — опять спросил Лапидус.

— Не знаю, — грубо сказала Эвелина, — наверное те, кому тоже был нужен пакет.

— Господи! — вздохнул Лапидус, — Опять ты про этот пакет, скажи, что хоть в нем было?

— Не знаю, — честно ответила Эвелина, — мне надо было забрать пакет и отдать деньги, я подобрала тебя, так как ты стоял в том самом месте, где должен был стоять человек с пакетом. Но пакета у тебя не оказалось…

— Знаю, знаю, — подхватил Лапидус, — пакета у меня не оказалось, а потом по нам начали стрелять. И мы поехали быстро, очень быстро, так быстро, как я еще никогда не ездил, и ты сказала, чтобы я взял сумку…

«All girls in the world…» — опять взорвался приемник английскими словами.

— Выключи, — попросил Эвелину Лапидус, — голова раскалывается.

Эвелина остановила машину, внимательно посмотрела на Лапидуса и сказала ему: — Выходи!

— Зачем? — искренне удивился Лапидус.

— Выходи, выходи, — повторила Эвелина и добавила: — Приехали!

— Это же лес, — сказал расстроенный Лапидус, — что я тут буду делать?

— Выходи! — угрожающим тоном приказала Эвелина. Лапидус вздохнул и вышел из машины. Эвелина последовала за ним.

Лапидус сделал несколько шагов и вдруг понял, что идти он не может — ноги дрожали, сердце все еще хотело выскочить сквозь ребра. Лапидус посмотрел на небо, голова закружилась, перед глазами поплыли необыкновенно яркие и радужные круги. Лапидус раскрыл рот, вобрал в грудь воздуха и внезапно упал на траву.

Давно уже молчавшая кукушка вылетела из уха и тяжело взлетела на ближайшую ветку.

«Это сосна», — подумал лежащий Лапидус, чувствуя, как веки закрываются, а круги, все такие же яркие и радужные, плывут уже где–то внутри него.

«Это сосна», — еще раз подумал Лапидус и потерял сознание.

И сразу же оказался в том самом подземном переходе, переплывая который он наткнулся на странного человека по имени Манго — Манго. Только теперь переход был пуст. Абсолютно, совершенно, девственно пуст. Холодно светили круглые лампы по стенам, освещая угловатые надписи и беспомощные рисунки.

Самая большая, сделанная черной краской, обозначала странное слово «AUFF». Лапидус догадывался, что слова такого, скорее всего, просто не существует.

Он продолжил свои изыскания, впадая в истеричное состояние то ли гончей, взявшей след, то ли археолога, набредшего на сокровища фараонов.

В переходе было сыро, вязкий воздух першил в горле. Лапидус закашлялся, но осмотр стен не бросил, если слово «AUFF» ничего и не обозначало, то должны быть другие, в которых могло быть зашифровано нечто такое, что пролило бы свет на все события этого утра.

И через несколько метров, чуть наискосок от уже упомянутого «AUFF», Лапидус наткнулся на начертанный красной краской по серому бетону стены глагол «ВЛЯПАЛСЯ».

Это было уже что–то, хотя света в происходящее не добавило.

«Вляпался!» — сказала Эвелина, когда по ним только–только начали стрелять.

«Вляпался!» — подтвердил бодрый женский голос из автомобильного радиоприемника, хотя откуда этот голос мог знать, что, собственно, происходит с Лапидусом в этот самый момент?

«Вляпался, вляпался!» — подумал Лапидус, внимательно разглядывая надпись и опять вспоминая то самое мерзкое ощущение, которое бывает, когда подымаясь по ступеням черного хода, внезапно вступаешь в кошачье–собачье–человечье дерьмо. Или собачье–кошачье–человечье. Или человечье–собачье–кошачье. Все равно, в какой последовательности, главное, что вляпался и надо отмывать ботинки.

Лапидус посмотрел на свои ботинки и подумал, что если бы у него был пакет, то он бы поменял его на сумку с деньгами ни на минуту не задумываясь. Эвелине — пакет, ему, Лапидусу, сумку. Сколько, интересно, в ней было? Сто тысяч, двести, триста? Или больше? Например, миллион? На ботинки в любом случае бы хватило. И тут Лапидус увидел то, что искал.

«INDILETO», было написано на стене под самым потолком. Причем — синей краской, как и на том зеленом заборе. Манго — Манго был не прав, надпись сделана именно синей краской, даже дальтонику ясно. Лапидус пожалел, что у него нет с собой фотоаппарата — задокументировать, оставить на пленке вещественное доказательство. На цветной пленке, естественно, на черно–белой цвет надписи различить нельзя.

— Эй, — услышал он за своей спиной, — ты чего это делаешь?

Лапидус с трудом, но открыл глаза. Эвелина, стоя на коленях, пристально смотрела ему в лицо. — Ты чего это делаешь, — опять спросила Эвелина, — взял да и грохнулся, ноги ослабли?

— Я увидел надпись, — сказал Лапидус.

— Ну и что, — сказала в ответ Эвелина, но потом все же поинтересовалась: — какую это надпись ты увидел?

— Там было написано «INDILETO», синей краской…

— Ты сумасшедший, — сказала Эвелина, — ты всегда такой, с детства?

— Не знаю, — смущенно ответил Лапидус, пытаясь встать и смотря на Эвелину, — только сейчас он смог рассмотреть ее внимательно.

— Чего смотришь? — спросила Эвелина. — Не нагляделся еще?

Лапидус не ответил, он опять закрыл глаза, но подземный переход исчез, будто его никогда и не было. Лапидус открыл глаза — да, все правильно, поляна, сосны, небо, машина, Эвелина, Эвелина, машина, небо, сосны, поляна, поляна…

— Эй, — окрикнула его Эвелина, — смотри, сейчас опять в обморок упадешь!

Лапидус встал и пошел к краю поляны.

Край поляны обрывался, внизу шумела вода.

Лапидус обернулся и посмотрел в центр поляны.

Эвелина уже стояла у машины, дверка со стороны водителя была открыта.

— Ты это… — закричал Лапидус, — вы это… А я! Я‑то как?

Эвелина засмеялась и села в машину. Лапидус побежал, точнее, попытался бежать, но ноги не слушались, он сделал несколько шагов и опять упал на землю.

Он лежал на земле и слушал, как работает включенный двигатель.

— Десять сорок пять, — прокуковала кукушка, сидя на сосновой ветке.

Машина тронулась и начала пятиться в сторону лесной дороги, той самой, по которой они и приехали сюда.

— Эй, — закричал Лапидус и начал ползти в сторону машины, — а я, а меня, что мне тут делать?

— Увидимся! — крикнула ему на прощанье Эвелина через открытое окно, машина развернулась и исчезла среди деревьев.

Лапидус упал лицом в траву, в голове опять поплыли радужные и яркие круги.

Эвелина сняла темные очки и пристально посмотрела в глаза Лапидусу. — Ты меченый, — как–то очень нежно и печально проговорила она, — стоит только на тебя посмотреть, как сразу понимаешь, что ты меченый, откуда ты такой взялся?

— Я вляпался, — ответил Лапидус, отгоняя круги рукой, но они не исчезали.

— Это не то слово, — возразила ему Эвелина, — ведь ты не просто вляпался, ты попался, Лапидус!

— Я всегда жил в зоне неудач, — сказал Лапидус, — я в ней родился и в ней вырос…

— И поэтому ты оказался на этом перекрестке? — спросила Эвелина.

— Шел дождь, — сказал Лапидус, — очень сильный дождь, я промок до нитки, а тут ты остановила машину…

— Тебе не надо было в нее садиться, — жестко сказала Эвелина, а потом добавила: — Хотя кто знает…

Лапидус открыл глаза — солнце припекало, солнце было в зените, если бы кукушка захотела, то она прокуковала бы полдень. Голова у Лапидуса раскалывалась, ему хотелось окунуть ее во что–нибудь очень холодное, например, в холодную проточную воду. Лапидус встал и огляделся.

Он был один, трава, примятая колесами доставившей его сюда машины, уже почти распрямилась. Солнце действительно было в зените, сосны отбрасывали на поляну четкие грифельные тени. Их можно было даже сосчитать, но Лапидус решил этого не делать — и тени, и сосны остались не сосчитанными.

Лапидус почувствовал, что, несмотря на головную боль, он хочет есть. И пить. Вначале даже скорее пить, чем есть. У него с собою ничего не было, он не знал, где он, хотя и знал, как тут оказался. Лапидусу опять захотелось завыть, как тогда, в машине, когда вначале за рулем сидела брюнетка, потом, когда Лапидус закрыл и открыл глаза, то это уже была блондинка.

Лапидус завыл и пошел прочь с поляны. Он подошел к самому краю, сосны остались за спиной, перед ним был обрыв, а под обрывом — берег.

Блондинка опять превратилась в брюнетку, у брюнетки было странное имя — Эвелина. Это Лапидус помнил очень хорошо.

Берег был узким, после весеннего разлива река еще не совсем вошла в берега.

Лапидус вздохнул, поежился, потом опять вздохнул. Обрыв был высоким, а Лапидус боялся высоты. Можно было, конечно, найти пологий спуск, но голова болела все сильнее, и ее хотелось окунуть в воду. Лапидус опять зажмурился и подошел к самому краешку обрыва. Он встал на краешек и осторожно открыл глаза.

Река текла быстро, река шумела, река пела какую–то очень приятную песню, совсем не похожую на те, что доносились из приемника в машине.

«All girls in the world…»

Обрыв был метра два, может быть, два с половиной, но прыгать Лапидусу не хотелось.

Он представил, как он прыгает, и с хрустом и каким–то неприятным скрежетом и треском ломаются его кости.

В багажнике машины явно должна была быть веревка. Белая веревка, смотанная аккуратным мотком. Если бы он догадался попросить ее, то Эвелина навряд ли бы отказала, она дала бы ему веревку, и он смог бы спуститься на берег. Хотя Эвелина могла бы и не оставлять его здесь, на этой поляне, возле обрыва, у берега, около реки…

Лапидусу захотелось плакать.

У него не было веревки, обрыв был высотой не меньше двух метров.

Лапидус закрыл глаза и шагнул вперед.

Он шагнул вперед так далеко, что с головой окунулся в холодную, быстротекущую, зеленоватую воду.

Вынырнул, отфыркался и по–собачьи поплыл к берегу.

На берегу, чуть левее обрыва, он заметил фигуру рыбака, пристально всматривающегося в незаметный Лапидусу поплавок.

Рыбак поднял голову, посмотрел на Лапидуса и замахал ему рукой.

Лапидус, все еще отфыркиваясь от попавшей в рот воды, обречено вздохнул, узнав в рыбаке человека по имени Манго — Манго.

— Странно, — сказал Манго — Манго, когда Лапидус выбрался на берег, — сижу здесь два часа, а все еще не клюет!

Лапидус 5

Лапидус смотрел на Манго — Манго, который — в свою очередь — смотрел на Лапидуса.

Лапидус смотрел на Манго — Манго обреченно, он ожидал здесь, на этом берегу, встретить кого угодно, но только не Манго — Манго.

Манго — Манго смотрел на Лапидуса радостно, потому что еще утром он пообещал Лапидусу, что они встретятся.

Лапидус почувствовал, что ему внезапно стало трудно, практически невозможно дышать, что кто–то схватил его за горло и начал душить.

— Эй, селянин! — закричал Манго — Манго, отбрасывая удочку в сторону, — ты чего это тут затеял?

Лапидус ничего не затеял, он просто широко открывал рот, так широко, как это делала бы рыба, пойманная Манго — Манго и выброшенная на берег.

— Бедолага, — пробурчал Манго — Манго, подойдя к Лапидусу и присев на корточки. Лапидус, скрючившись, лежал на песке и все так же пытался набрать в легкие воздуха. Воздух не набирался, и в голове у Лапидуса повисла какая–то мерзкая гарь.

— Дернуло тебя родиться, селянин! — мирно проговорил Манго — Манго и внезапно сильно ударил Лапидуса по щеке. Голова Лапидуса дернулась, в легких что–то сильно щелкнуло и сразу же начал поступать воздух.

— Заработала машинка, — удовлетворенно кивнул головой Манго — Манго, садясь на песок рядом с Лапидусом, — говорили же тебе, сиди дома и не рыпайся!

— Не говорили! — прохрипел севшим голосом Лапидус.

— Говорили, не говорили, не говорили, говорили, — протянул на мотив какой–то дурацкой песенки Манго — Манго, и вдруг добавил: — Времени–то первый час уже, а я еще на уху не наловил!

Лапидус ничего не ответил, он лежал на спине и смотрел на небо.

По небу плыли облака. Белесые, стертые, растушеванные, почти что прозрачные. Все остальное было нежно–голубым, таким нежно–голубым, что опять стало трудно дышать.

— Не млей, — сказал Манго — Манго, — ты вообще какой–то очень трудный случай.

— Какой это я такой трудный случай? — возмутился Лапидус. — Я просто поехал искать работу, а вляпался черт знает во что!

— И во что это ты вляпался? — хитро прищурив правый глаз, поинтересовался Манго — Манго.

Лапидус глубоко вздохнул, почувствовал, что воздух уже без всякой натуги входит в легкие, выдохнул, почувствовал, что воздух так же легко выходит из легких, еще раз вздохнул и честно начал рассказывать Манго — Манго обо всем, что случилось с ним с того самого момента, как он вынырнул из подземного перехода.

— Полный бред, — сказал Манго — Манго, дослушавши историю Лапидуса до конца. Потом помолчал немного и добавил: — Может, тебе надо было ее трахнуть? — Потом еще помолчал и опять высказался: — Нет, она бы не дала…

— Ты псих! — сказал ему Лапидус.

— Я не псих, — убежденно возразил ему Манго — Манго, — я просто последний нормальный человек в этом безумном мире!

— Потому и играешь в подземном переходе? — спросил Лапидус.

— Могу и здесь сыграть, сказал Манго — Манго, — хочешь?

— Нет, — ответил Лапидус, — я хочу одного, понять, что происходит.

Манго — Манго начал хохотать.

Он громко хохотал и размахивал при этом руками, он бил себя кулаками в грудь, он хлопал Лапидуса по плечу и все хохотал, хохотал, хохо…

Лапидус не на шутку испугался этого хохота. Он попытался зажать Манго — Манго рот рукой, но тот чуть не цапнул его за палец, зубы Манго — Манго громко клацнули возле указательного пальца Лапидуса, и Лапидус отдернул руку.

Белесоватые, стертые, растушеванные, почти прозрачные облака все так же спокойно плыли по нежно–голубому небу.

Наконец, Манго — Манго успокоился и пристально посмотрел на Лапидуса.

— Ты все же псих, — сказал Лапидус Манго — Манго.

— Тебе надо было ее трахнуть, — радостно сказал Манго — Манго, — тогда бы ты не пытался понять, что с тобой происходит.

— Почему это? — спросил Лапидус.

— Потому что этого тебе никогда не понять, — вдруг очень серьезно ответил Манго — Манго, — и незачем стремиться это понять, сел в троллейбус — значит езжай, сел к бабе в машину — трахни ее!

— Они могли меня убить! — сказал печально Лапидус.

— Если могли, значит — убьют, — ответил Манго — Манго.

— Я хочу жить, — так же тихо сказал Лапидус.

— Все хотят, — задумчиво ответил Манго — Манго и добавил: — только зачем?

— Я и так чуть было не повесился, — сказал вдруг честно Лапидус.

— Что–что? — встрепенулся Манго — Манго. Невидимые часы громко пробили половину первого.

— Я и так чуть было не повесился, — отчего–то очень гордо повторил Лапидус.

— А чего ты еще чуть не сделал? — вкрадчивым тоном непонятно откуда взявшегося психотерапевта поинтересовался Манго — Манго.

— Один раз я чуть не выбросился из окна…

— С какого этажа?

— Со второго…

— Это не считается, второй — это даже не этаж, а вот то, что ты чуть не повесился… Почему?

— Потому, — сказал Лапидус и замолчал.

— Ну, ну… — продолжал допытываться Манго — Манго.

— Потому, что был октябрь! — раздраженно ответил Лапидус после небольшой паузы.

— Ну и что, что октябрь? — спросил Манго — Манго.

— Ничего, — все так же раздраженно ответил Лапидус, опять посмотрев в небо и увидев в нем хорошо знакомое окно.

— Плохая погода еще не повод для дерзости. — Начальница, сидящая за столом напротив Лапидуса, то есть к окну спиной, сняла очки и взяла из лежащей на столе пачки сигарету.

Лапидус послушно взял лежащую тут же, на столе, зажигалку и чиркнул. Начальница перегнулась через стол так, что Лапидус чуть было не залез носом в вырез ее платья. В платье, что совершенно естественно, покоились груди. В черном ажурном лифчике — слово бюстгальтер Лапидус не любил. Начальница прикурила и пустила кольцо дыма. — Я не поняла, — продолжила она, — какая связь между погодой и тем, что вы нагрубили клиенту?

— Не знаю, — грустно сказал Лапидус и посмотрел в стеклянную стену. За стеной шел дождь, сумеречный октябрьский дождь. С утра, когда Лапидус пришел на работу, дождя не было. А сейчас были сумерки. Сумерки и дождь за стеклянной стеной. Еще были заметны огни яркой рекламной вывески напротив. Глобус и поперек него самолет. «С нами ты облетишь весь мир!» Лапидус вздохнул. Это была вывеска тех самых клиентов, которым он нагрубил.

— Ну, — как–то очень сурово сказала начальница, что делать будем?

«Вешаться!» — подумал Лапидус, но вслух этого не сказал.

— Идите домой, — сказала начальница, — еще один такой фортель…

Она не договорила, только вновь надела очки и пристально посмотрела на Лапидуса.

— Идите, Лапидус, идите!

Через полчаса Лапидус уже был дома.

Открыл дверь, прошел в прихожую. Закрыл дверь, скинул башмаки и вздохнул с облегчением. Он был дома, а значит, можно было расслабиться и включить телевизор.

По телевизору как раз начались новости. Лапидус сделал звук погромче, а сам пошел на кухню. Голос из телевизора нес всякую ерунду. Про то, что где–то упал самолет, а где–то опять стреляли.

Лапидус ненавидел новости, но смотрел все вечерние выпуски. После новостей начинала болеть голова. Лапидус выпивал таблетку, ждал, пока боль пройдет и начинал ждать нового выпуска. Самолет упал и погибло больше ста человек. Не у нас, где–то в Вест — Индии. Где это? На западе Индии? Или в Западной Индии? А где Западная Индия? Самолет рухнул прямо в океан, а стреляли на каком–то рынке. Убили пять человек, десять ранили. Лапидус так и не понял, где этот рынок, он выключил закипевший чайник и сделал себе бутерброд. Новости закончились, Лапидус выпил чай, съел бутерброд и пошел в душ. Дверь он оставил приоткрытой, а звук телевизора сделал погромче. Сквозь шум льющейся воды раздавались какие–то приглушенные вопли. Лапидус выключил воду и понял, что начался сериал.

В сериале происходила очередная ссора и Лапидус подумал, что надо переключить канал. Но для этого надо было взять пульт. А для этого надо было пройти в комнату. Лапидус взял полотенце и начал вытираться. Ссора в телевизоре продолжалась. — Я не хочу жить, — кричал какой–то неприятный мужской голос. — Ну и не живи, — отвечал ему такой же неприятный женский. — Я застрелюсь! — кричал мужской голос. — У тебя нет ружья и нет пистолета, — кричал ему в ответ женский. У Лапидуса закружилась голова.

Он подумал, что если потеряет сейчас сознание, то может упасть и разбить голову о край ванны. Все будет в крови, и он сам умрет от потери крови. Умрет потому, что его никто не найдет. А не найдет его никто потому, что не будет искать. По крайней мере, сегодня. Может, что и завтра. И послезавтра никто не будет искать. И он истечет кровью.

— Лучше повесься! — взвизгнул женский голос в телевизоре и наступила пауза. Лапидус прислушался, ему захотелось узнать, что будет дальше.

Внезапно он подумал, что начальница сейчас тоже смотрит этот же самый сериал, а перед этим точно так же была в душе.

И намыливала вкусно пахнущим мылом те самые груди, что уютно покоились в черном ажурном лифчике.

Только лифчик перед этим она, естественно, сняла, как сняла и трусики.

Лапидус смутился и покраснел, Манго — Манго с удивлением посмотрел на Лапидуса.

Лапидусу вдруг подумалось, что начальница и Эвелина — одна и та же женщина.

Только Эвелина была брюнеткой в больших темных очках и с ярко накрашенными губами.

Начальница была крашеной блондинкой и сейчас, выйдя из душа, смотрела тот же сериал, что и Лапидус.

Лапидус выключил воду, вытерся, оделся и пошел в комнату.

На экране некто мужского пола теребил в руках веревку. Полуодетая большегрудая красотка мрачно смотрела на своего визави. — Ты неудачник, — сказала она внезапно, — ты неудачник по жизни, от тебя даже в постели никакого толка!

Мужчина бросил веревку и сел на диван. Он плакал, закрыв лицо руками.

Лапидус поднял с пола брошенную веревку и начал обреченно крутить в руках. Для веревки нужен был крюк, а крюка у Лапидуса не было. Да и веревка ему не понравилась — слишком тонкая. И жесткая. У Лапидуса была нежная кожа и все жесткое и грубое вызывало моментальное раздражение. Хотя он обещал начальнице, что повесится.

— Ты слабак, — вдруг крикнула женщина и залепила мужчине пощечину. А потом бросилась ему на шею. — Я люблю тебя, — голосила она, — прости меня, прости!

Лапидус отбросил веревку и залег на диван. На экране шли титры, конец серии, Лапидус взял пульт и переключил канал.

Тропические бабочки обещали тропические наслаждения. Синее безоблачное небо и синяя гладь воды. Зеленые деревья, яркие цветы, яркие тропические бабочки. Октябрь за окном. Глобус и самолет клиентов ярко освещены, так ярко, что хорошо видны даже сквозь темноту и дождь.

Начальнице не понравилось, что он нагрубил их представителю, начальница сделала Лапидусу последнее предупреждение, после чего — если это повторится — его просто уволят.

При этом начальница много курила, то снимала, то надевала очки, а Лапидус чиркал зажигалкой, чтобы хоть как–то, да загладить вину. Ему вдруг стало интересно, что начальница делает сейчас и знает ли она, что он чуть было не повесился — веревка все еще лежала под телевизором. Но сериал закончился, бабочки спорхнули и улетели, Лапидус опять переключил канал.

— Это не считается, — сказал ему Манго — Манго, — вот если бы тебя достали из петли…

Внезапно Лапидусу показалось, что это был голос не Манго — Манго, а голос Бога.

— Это не считается, — сказал голос Лапидусу, — вот если бы тебя достали из петли!

Бог обращался прямо к нему, он звал его, он знал его имя.

Лапидус закрыл глаза и представил заплаканное лицо начальницы, которой сообщили о его — Лапидуса — самоубийстве. Хотя навряд ли эта крашеная блондинка будет плакать. Скорее, заплакала бы Эвелина, сидя за рулем своей машины. Интересно, а какого она, все же, была цвета?

— Синяя машина, — пропел Манго — Манго, встав с песка и опять направляясь к реке. — Синяя машина, в ней едет Эвелина…

— Эй, — крикнул Лапидус, — ты с чего это взял, что машина была синяя?

— В рифму, — сказал Манго — Манго, — раз тебе попалась дамочка с таким странным именем, как Эвелина, то машина должна быть синей. Вот послушай: — Зеленая машина, в ней едет Эвелина… — Нравится?

— Нет, — уверенно сказал Лапидус, смотря на то, как Манго — Манго опять забрасывает удочку в воду, — «зеленая» и Эвелина — как–то не сочетается…

— Тогда так: красная машина, в ней едет Эвелина… Лучше?

— Хуже, — ответил Лапидус, — я вообще не люблю красный цвет!

— Какие цвета еще остаются?

— Черный, — сказал Лапидус.

— Черная машина, в ней едет Эвелина… Похоже на правду?

— Не похоже, — ответил Лапидус, отгоняя рукой припорхнувшую мысль о траурном катафалке, и думая о том, что Манго — Манго прав, и машина действительно должна быть синей.

— То–то и оно, — пробурчал Манго — Манго, смотря за поплавком, — синяя машина, в ней едет Эвелина, на ней большие темные очки…

— А дальше? — спросил Лапидус.

— Откуда я знаю, что будет дальше, — возмутился Манго — Манго, — один Господь это знает, мне–то откуда…

— Ты должен знать, — уверенно сказал Лапидус, — ведь ты еще утром знал, что мы опять встретимся.

— Это не я сказал, — засмеялся в ответ Манго — Манго, подсекая какую–то рыбу.

Лапидус замолчал, пытаясь опять услышать голос, ему хотелось, чтобы голос этот сказал ему, Лапидусу, что–нибудь очень приятное, может быть даже, лестное. Мол, пришло время, сказал бы голос, когда ты, Лапидус, должен сделать выбор. Что такое вся твоя жизнь, как не служение мне? Но есть служение и есть СЛУЖЕНИЕ! Ты один из миллиардов, но я заметил тебя и я хочу тебя приблизить. Ты будешь моим верным слугой, избранным и обласканным. Ты, Лапидус, стоишь на пороге новой жизни, все твое прошлое — всего лишь приближение к ней, час настал, ты слышишь, как приближается твое будущее? Так, скорее всего, сказал бы голос, если бы Лапидус его опять услышал, но услышал он недовольный рык Манго — Манго.

— Уроды, — кричал Манго — Манго, — кретины, идиоты!

— Ты это чего? — громко спросил Лапидус, направляясь к кромке воды.

— Это разве рыба? — так же громко и так же возмущенно спросил в свою очередь у Лапидуса Манго — Манго, показывая ему бьющуюся на песке рыбешку.

— А что это? — поинтересовался Лапидус.

— Сунь ей в рот палец, — продолжал орать Манго — Манго, — тогда узнаешь!

— А зачем это я должен засовывать ей в рот палец? — спросил в свою очередь Лапидус.

— Потому, что это не рыба! — отчетливо выговаривая каждый слог, сказал Манго — Манго. — Это пиранья! Рыба — это окунь, это лещ, минтай, в конце концов. А это — пиранья. То есть, это не рыба, сунь ей в рот палец!

Лапидус подобрал с песка тоненькую веточку и сунул рыбе в рот.

Веточка хрустнула и переломилась.

— А есть их можно? — поинтересовался Лапидус.

— Сам чистить будешь! — сказал Манго — Манго, опять забрасывая удочку в воду.

— У тебя есть часы? — спросил Лапидус.

— Уже без пятнадцати два, — сказал Манго — Манго, — жрать хочется — сил нет!

— Где нож? — спросил Лапидус. — Я буду их чистить!

В этот момент к его ногам шлепнулась еще одна зубастая рыбешка.

— Слава Богу! — сказал Манго — Манго. — Клев пошел!

Лапидус 6

Лапидус потрошил уже двадцатую пиранью, а Манго — Манго все кидал и кидал их на берег.

— Хватит, — сказал, наконец, Лапидус, — вдруг они несъедобны?

— Это мы несъедобны, — ответил Манго — Манго, — а они — съедобны!

Лапидус задумался, а потом проговорил: — Ты не прав, если бы мы были сейчас в воде, то они бы нас съели, если, конечно, это именно пираньи…

— Пираньи, пираньи, — проскороговорил Манго — Манго, — ты что, никогда их не видел?

Лапидус замолчал и бросил очередную чищенную рыбешку в котелок. Котелок стоял на огне. Огонь развел Манго — Манго. На небе опять проплывали облачка — белесые, стертые, растушеванные, почти что прозрачные. Все остальное, как и прежде, было нежно–голубым. «Индилето» — вдруг вспомнил загадочное слово Лапидус.

— Двадцать два, — будто прочитав его мысли, продекламировал, сворачивая удочку, Манго — Манго.

Двадцать две пираньи покоились в котелке. Лапидус помешивал странно пахнущее варево алюминиевой ложкой, которую Манго — Манго извлек из своей котомки. — А вдруг это все же не пираньи? — спросил он Манго — Манго.

Тот пристально посмотрел на Лапидуса и внезапно пропел своим хрипловатым голосом: «Двадцать два очка… И быстро падающие слова, и еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…»

— Я тебя спросил: а вдруг это все же не пираньи? А ты мне не ответил! — возмутился Лапидус.

— Почему это вдруг не пираньи? — спросил Манго — Манго, забирая у Лапидуса ложку и сам пробуя сильно булькающее варево.

— Откуда им здесь взяться, это ведь не Амазонка!

— Эрудит, — сказал Манго — Манго, — тебе надо в телевикторинах участвовать, на деньги, много выиграешь — поделишься!

— Ты опять не ответил, — возмутился Лапидус, — ты вообще надо мной издеваешься! Пираньи, пираньи… Какие это пираньи!

— А ты подумай, — медленно сказал Манго — Манго, — подумай и вспомни!

Лапидус задумался и попытался вспомнить.

Наглая бабочка попыталась сесть на край котелка, но не удержалась и свалилась в кипящую воду.

Манго — Манго выловил ее ложкой и бросил в огонь.

Лапидус посмотрел на начальницу, которая стояла спиной к нему, у аквариума. Аквариум был большим и плоским, таких больших и плоских Лапидус никогда еще не видел.

Мокрая, вареная бабочка скукожилась и превратилась в неопрятный комочек. — Два тридцать, — отчего–то сказал Манго — Манго, в очередной раз помешивая варево.

— Два тридцать, — сказала внезапно начальница, а потом повернулась к Лапидусу: — Я же вас предупреждала!

Лапидус почувствовал, что бледнеет. Руки противно онемели, пальцы как–то странно скрючились. Он попытался пошевелить языком, но не смог.

Начальница вновь повернулась к аквариуму, достала с полочки коробочку с кормом и начала бросать его в воду. К поверхности бросились странные большеротые рыбы и начали пожирать маленьких, красненьких, извивающихся червячков.

Лапидус смотрел на спину начальницы, на ее талию, на плотно обтянутые юбкой ягодицы.

— Попробуй, — сказал Манго — Манго, протягивая Лапидусу вторую алюминиевую ложку, извлеченную все из той же котомки, — на мой взгляд, недурно!

— Обожаю смотреть, как они едят! — нежным голосом почти пропела начальница, бросая в аквариум еще щепотку червячков.

Лапидус почувствовал, что он ее ненавидит.

— Пираньи, пираньи, — проурчал Манго — Манго, выплевывая кости, — а все равно — рыба! А откуда они здесь… Что, сам не знаешь?

— Нам придется расстаться, — равнодушно сказала начальница, отходя от аквариума. Большеротые рыбы за ее спиной дожрали червячков и начали тыкаться мордами в стекло.

Лапидус подумал о том, с каким бы удовольствием сейчас он кинул в этот аквариум каким–нибудь очень тяжелым предметом. Таким, что разбил бы стекло сразу, например, вон той статуэткой, что стояла на большом и черном столе начальницы.

Как–то раз он вошел в ее кабинет без стука уже после шести. Начальница лежала на этом самом столе, широко раздвинув ноги. На начальнице лежал какой–то мужчина. — Ой, — сказал, не подумав, Лапидус, да вдобавок, добавил: — Извините! — а потом аккуратно прикрыл за собой дверь.

— То ли дело — крокодилы, — смачно проговорил Манго — Манго, — вот возьму тебя как–нибудь с собой на охоту…

Лапидус попробовал варево и с непривычки поморщился. Оно было горьким и резковатым, в нем явно чего–то не хватало, скорее всего — съедобного вкуса. Но очень хотелось есть, ведь завтракал Лапидус еще в полвосьмого утра, а сейчас было без пятнадцати три, то есть четырнадцать сорок пять, если верить все той же, непонятно откуда взявшейся наглой кукушке.

— С крокодилами проще, — продолжал размышлять вслух Манго — Манго, — заведет себе какой–нибудь придурок крокодильчика, такого маленького, такого хорошенького, смотрит на него, не нарадуется, а тот растет. День растет, два растет, через полгода уже полванны занимает. Ну — и в унитаз его…

— А рыб этих, — возразил Лапидус, — что, в унитаз нельзя? Они ведь меньше размером, так что их–то проще…

— Проще, — согласился Манго — Манго, — так что все они — из унитаза…

— Пиши заявление, — сказала начальница, — не получается у нас с тобой работа. — И при этом вдруг как–то плотоядно облизнула губы.

— Я дурак, — подумал Лапидус, — дернуло меня тогда ворваться к ней в кабинет, лежала бы себе на столе спокойно и никто бы об этом не знал, а теперь она знает, что я знаю, и поэтому я должен написать заявление и остаться без работы…

Лапидусу захотелось плакать, он чувствовал себя абсолютно, безнадежно беспомощным, таким же беспомощным, как полгода спустя, когда утром второго июня он сядет в машину к женщине по имени Эвелина, которая потребует от него какой–то пакет, про который Лапидус не имел никакого понятия.

— Ешь, ешь, а то не достанется! — подмигнул ему Манго — Манго, наворачивая ложку за ложкой. Лапидус поморщился и начал хлебать.

— Нравятся рыбки? — внезапно спросила начальница у Лапидуса. Лапидус ничего не ответил, только кивнул головой.

— Жалко мне тебя, — сказала вдруг начальница, — я бы тебя, может, и не увольняла, только… Сам понимаешь…

Лапидус еще раз кивнул головой и вдруг опять увидел, как начальница ложится на стол. Сначала она сбросила на пол лежащие на нем бумаги, потом как–то неуклюже взгромоздилась на него, юбка задралась, и Лапидус увидел черные ажурные трусики: начальница любила черный цвет, он это уже понял.

— Ну же, — сказала начальница, — ты чего ждешь?

— Чего я жду? — спросил сам у себя Лапидус. И сам себе ответил: — Ничего!

Начальница начала сама стаскивать с себя трусики, зрелище это было настолько непривлекательным, что Лапидус зажмурил глаза.

— Эй, — услышал он голос Манго — Манго, — чего это с тобой, кто ест рыбу с закрытыми глазами?

— Это не рыба! — возразил Лапидус, открывая глаза. — Это пираньи!

— Пираньи — тоже рыбы! — уверенно сказал Манго — Манго, противореча самому себе.

— Да, — сказала начальница, подмигивая Лапидусу сквозь очки, — они славные у меня рыбешки, мои маленькие пираньюшки!

Лапидус подумал, что если бы она сейчас действительно легла на стол, то его увольнение вполне могло и не состояться. Но стол был в рабочем состоянии, а начальница была в трусиках. Лапидус смотрел на ее коленки, обтянутые дорогими колготками и понимал, что сейчас он пойдет и напишет заявление.

— Мясо они любят, мясо! — сказала грустно начальница и добавила: — А я вот их сегодня червячками кормила!

Лапидус почувствовал жуткий стыд и неудобство за то, что начальница кормила сегодня своих пираньюшек червячками.

Потом он вдруг подумал, что для начальницы нет ничего проще, чем попросить Лапидуса положить сейчас руку на стол. Лапидус положит руку на стол, начальница достанет из своего большого и прекрасного стола остро отточенный нож. Она достанет остро отточенный нож и рубанет Лапидуса по пальцу. Она рубанет Лапидуса по пальцу и палец отлетит в сторону. Палец отлетит в сторону и хлынет кровь. Хлынет кровь и Лапидус закричит благим матом. Лапидус закричит благим матом, а начальница, улыбнувшись, возьмет отрубленный палец и бросит его в аквариум. Она бросит отрубленный палец в аквариум и у пираньюшек начнется пир. У пираньюшек начнется пир — они вцепятся в отрубленный палец Лапидуса и обглодают его дочиста за какие–то мгновения. И тогда начальница простит его.

— Ну, — сказала начальница, улыбнувшись, — иди, пиши заявление!

— Крокодилов ловят так, — увлеченно продолжал рассказывать Манго — Манго, — для начала надо спуститься в канализацию.

— Как это? — спросил, заглатывая очередную ложку варева, Лапидус.

— Очень просто, — ответил Манго — Манго, — поднимаешь канализационный люк, спускаешься и все — ты дома…

— А потом? — спросил Лапидус, зачерпывая еще ложку варева.

— Потом садишься в лодку…

— А лодку где взять?

— Где, где, — передразнил Лапидуса Манго — Манго, — украсть… Ты что, никогда ничего не крал?

Лапидус начал думать о том, крал он что–нибудь когда–нибудь или не крал.

— Ты долго пишешь заявление, — сказала ему начальница, тебе что, продиктовать?

— Не крал, — сказал Лапидус, подумав минуту.

— Ну и дурак, — сказал Манго — Манго, — лодки не украдешь — без крокодила останешься!

— Готово? — спросила начальница, когда Лапидус опять вошел в ее кабинет. Пираньи спокойно плавали в аквариуме, начальница сидела за своим черным столом.

— Готово! — сказал Лапидус, протягивая начальнице заявление.

— Вот и хорошо, — сказала начальница, размашисто ставя на листке свою визу, — счастья тебе, — добавила начальница, подмигивая Лапидусу сквозь очки, — хочешь совет напоследок?

— Ну и что дальше? — спросил Лапидус у Манго — Манго, который, закончив есть, развалился на спине и начал смотреть в небо.

По нему все так же проплывали белесые, стертые, растушеванные, почти что прозрачные облачка.

— Индилето дальше, — засмеялся Манго — Манго, сворачивая самокрутку, а потом вдруг опять то ли завыл, то ли запел: — Лето, ах лето, странное такое индилето…

— А по–русски это как? — поинтересовался Лапидус.

— Что ты все спрашиваешь, — возмутился Манго — Манго, — что, сам не знаешь?

— Сам знаешь, в чем дело, — сказала начальница, — так что мой тебе совет: никогда и никуда не входи без стука, понял?

— Понял, — сказал Лапидус, закрывая за собой дверь и направляясь в дальний конец коридора.

— Не знаю, — сказал Лапидус, — потому и спрашиваю, а ты не отвечаешь, все про каких–то крокодилов ерунду несешь…

— Это не ерунда, — серьезно ответил Манго — Манго, — когда ты плывешь на резиновой лодке по канализации, в одной руке у тебя факел, в другой — копье или острога…

— А что лучше?

— Копье лучше, — так же серьезно сказал Манго — Манго.

— А кто гребет? — поинтересовался въедливо Лапидус.

— Кто гребет, кто гребет… Напарник гребет, если он есть, конечно… Вот в следующий раз тебя с собой возьму, хочешь?

— Не хочу, — ответил Лапидус и вышел из офиса. Начальница с пираньями осталась в том самом кабинете, где в один прекрасный вечер Лапидус случайно обнаружил ее распростертой на большом черном столе, с раздвинутыми ногами и с незнакомым мужчиной, взгромоздившимся на начальницу. Наверное, именно в один из таких вечеров то ли начальница, очень уж сильно брыкающая раздвинутыми ногами, то ли этот незнакомый мужчина, неистово обрабатывающий распростертую начальницу, в общем, кто–то из них случайно задел аквариум, тот покачнулся, потом стал медленно заваливаться на бок, потом грохнулся на пол, стекла разлетелись вдребезги, хлынула вода, пираньюшки запрыгали по серому ковровому покрытию, которым был затянут пол в кабинете начальницы, пара скатилась со стола, одна из рыбешек ухватила начальницу за голую ягодицу, та завопила, незнакомый мужчина, даже не натянув штаны, начал собирать рыбешек на газету, с которой потом их и высыпали в унитаз. Естественно, что руку он обернул носовым платком — на всякий случай. В общем, все почти так, как и рассказывал Манго — Манго: высыпали в унитаз, спустили в воду и пираньи ушли в канализацию.

А потом оказались в реке.

И Манго — Манго наловил их на уху.

Двадцать две штуки.

«Двадцать два очка…. И быстро падающие слова, и еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…»

— Значит, не хочешь, — как–то очень уж медленно проговорил Манго — Манго, смотря куда–то в небо, — а представляешь, как это здорово: в канализации мерзко, душно, влажно, лодка плывет, ты сидишь на носу с факелом и смотришь в воду. Вода на стенах, на потолке, под тобой, гнилая, затхлая, темная вода. И вдруг — глаза… Видишь?

— Что это? — спросил Лапидус, замечая в небе довольно далекую, но неотвратимо приближающуюся точку.

— Я и говорю: глаза! — радостно сказал Манго — Манго, приставляя ладонь козырьком ко лбу и тоже смотря на небо.

— Это не глаза, — сказал Лапидус.

— Это точно не глаза, — сказал внезапно поскучневший Манго — Манго.

— Но что это? — не унимался Лапидус.

Точка внезапно резко увеличилась и теперь можно было хорошо разглядеть, что это такое.

Небольшой и уверенный в себе вертолетик на полном ходу приближался к тому самому месту, где на песке переваривали свой обед Лапидус и Манго — Манго.

Более того, вертолет явно не собирался проследовать мимо, он начал снижаться и заходить на круг.

— Что–то мне это не нравится, — сказал Манго — Манго, приподнимаясь с песка и смотря на вертолет, — что–то тут не то…

В вертолете открылась дверка и в открытом проеме появился человек. На голове у человека был надет черный капюшон. В руках человек что–то держал.

— Бежим, — закричал Манго — Манго, вскакивая с песка и устремляясь к обрыву.

Лапидус побежал за ним, вокруг Лапидуса дзенькало и тенькало, поднимались фонтанчики песка, спина Манго — Манго маячила уже над обрывом.

— Ложись, — закричал вдруг Манго — Манго и замахал Лапидусу руками.

Лапидус прыгнул вперед, поджал под себя ноги, перевернулся, покатился, на что–то наткнулся, подпрыгнул, снова перевернулся…

Вертолет жужжал прямо над ними.

— Беги, — кричал ему Манго — Манго, уже пересекший поляну и петляющий сейчас между теми самыми соснами, в которых вроде бы совсем еще недавно скрылась синяя машина, в которой сидела Эвелина, та самая Эвелина, на которой были надеты большие темные очки.

Лапидус прыжками несся через поляну, петляя из стороны в сторону.

Вертолет снизился еще ниже, тень от деревьев, грифельная, заостренная тень уже накрыла Лапидуса.

Он сделал последний прыжок и упал на молоденькую июньскую траву.

— Да, селянин, — сказал ему участливо Манго — Манго, — интересно бы знать, кого это ты так достал?

Лапидус 7

Лапидус пробирался к Бургу по левому берегу реки.

Все еще было семнадцать часов местного времени, если верить той безмозглой кукушке, что вновь поселилась в левом ухе у Лапидуса.

Манго — Манго остался на поляне, последний раз Лапидус видел его именно в дальней, то есть левой стороне, той самой, где деревья становились чащей. Левобережной чащей на левом берегу реки

Но вся эта левизна абсолютно ничего не значила по сравнению с тем, что Лапидусу приходились ломиться сквозь густые заросли, ветки били в лицо, ветки хлестали его по лицу, ветки лупцевали его тело, сосновые, хвойные, осиновые, березовые, лиственничные ветки, деревья были позади, деревья были впереди, даже сверху — и то были деревья.

Лапидус задыхался, он уже устал, он хотел свернуться клубочком и рухнуть куда–нибудь, точнее, наоборот — сначала рухнуть, потом свернуться, но он продирался сквозь лес, отфыркиваясь, отплевываясь, растирая по лицу грязь и пот.

Ему надо было добраться до дома, забежать в подъезд, впрыгнуть в лифт, выскочить из лифта, открыть дверь и оказаться в своих четырех стенах.

Но для этого надо было добраться до города. Того самого города, который напустил на него свору автомобилей и вертолетов с автоматчиками.

Города, который — судя по всему — просто ненавидел Лапидуса, только вот непонятно, за что.

— Я ведь ничего тебе не сделал, — шептал Лапидус, отводя от лица очередную ветку, ветка противилась и била его по лицу. Лапидус вскрикивал, снова отводил все ту же ветку и опять шептал: — Что за напасть такая, кому и чем я помешал, Господи, скажи мне!

Но ему никто не отвечал, разве что Манго — Манго пробурчал в своем схроне на давно уже оставшейся позади лесной поляне: — С Богом, селянин, дай тебе Бог легкого пути!

Лапидус внезапно запнулся о большой, толстый корень и кубарем покатился вперед, обдирая в кровь руки и лицо.

— Сильно, сильно, — сказал Манго — Манго, — поосторожней бы надо, селянин!

Лапидус ничего не ответил, Лапидус встал на четвереньки и пополз все так же вперед, с удивлением заметив, что он находится на тропинке.

Еще в семнадцать часов местного времени, когда Лапидус начал свой невообразимый бег по пересеченной и заросшей малопроходимой чащобой местности, никакой тропинки не было и в помине.

А сейчас Лапидус полз по ней на четвереньках. Наконец, он остановился и посмотрел вверх, на небо. Небо уверенно просвечивало сквозь кроны, деревья стали реже, можно было разглядеть шедшую со стороны города большую черную тучу.

В семнадцать часов местного времени никаких следов подобной тучи на небе не наблюдалось.

В том краю неба, где находилась туча, отчетливо громыхнуло. Лапидус встал с четверенек и отчего–то вспомнил горьковатый вкус недавно съеденной ухи.

— Извиняй, парень, — сказал Манго — Манго, — больше ничего не было!

Лапидус опять не ответил, туча катила на него неотвратимо, Лапидус чувствовал себя мотыльком, на которого собирается наехать большой каток. Такой, каким раскатывают и утрамбовывают асфальт. Черный, жирный, тошнотворно пахнущий асфальт. Мотылек вьется над ним, каток впечатывает мотылька в горячую и пахнущую массу. Через несколько тысяч лет какой–нибудь сумасшедший археолог или палеонтолог начнет отдирать шкурку Лапидуса от асфальта — мотылек явно представляет научную ценность.

Лапидус, выдирая ноги из горячего асфальта, с удивлением заметил, что тропинка вдруг уперлась в покосившийся деревянный забор. В заборе была калитка, тоже покосившаяся. Замка не было, калитка была приоткрыта.

Лапидус толкнул ее, и она гнусно заскрипела.

Лапидус заплакал.

Он пришел туда, где никогда бы не хотел оказаться опять — на девяносто пять процентов Лапидус был уверен, что это та самая калитка, которая вела во двор дома, где много лет назад маленький Лапидус проводил лето с бабушкой и дедушкой.

Черная асфальтовая туча уже почти что накрыла собой Лапидуса. Опять громыхнуло, только гораздо громче. Лапидус попытался закрыть за собой калитку, она опять так же гнусно скрипнула, но закрыться не захотела. Лапидус вытер слезы и пошел к дому.

Он хорошо помнил, где в свое время бабушка и дедушка хранили ключ: на крыльце под резиновым ковриком. Крыльцо когда–то было покрашено ярко–желтой половой краской. Сейчас она вся потрескалась и облупилась, но резиновый пупырчатый коврик был на том же месте — на предпоследней ступеньке, первая снизу, вторая снизу, третья на которой коврик, четвертая…

Лапидус приподнял коврик и дрожащей рукой взял ключ. Поцарапанные руки горели и саднили, с лицом было не лучше.

Лапидус вставил ключ в замок и начал поворачивать.

Ключ намертво застрял — замок не открывали уже много лет.

Туча висела прямо над Лапидусом, гремело уже беспрерывно, Лапидус вобрал в себя воздуха, напрягся и еще раз повернул ключ.

Ключ с натугой повернулся.

— Давай быстрее, промокнем, — услышал Лапидус за спиной голос бабушки.

Лапидус надавал плечом на дверь и влетел в дом.

Из тучи на землю полил дождь.

В доме было затхло и темно. Лапидус помнил, что направо должен был быть выключатель, он нащупал его, щелкнул, но свет — что совершенно естественно — не зажегся.

Еще направо была дверь в кладовку, где можно было найти фонарь.

Это Лапидус тоже помнил очень хорошо.

Дверь открылась с трудом. Фонарь стоял на той самой полке, на которой Лапидус видел его в последний раз лет восемнадцать назад. Или пятнадцать. Сколько тогда ему было, попытался вспомнить Лапидус. Семь, восемь?

Он взял фонарь с полки.

— Керосин в бидоне, — сказала ему бабушка, только осторожно, не разлей!

— Хорошо, — ответил темноте Лапидус и начал искать бидон. Тот стоял на полу и в нем действительно был керосин.

Лапидус попытался вспомнить, как надо заправлять фонарь. В эту дырочку или в эту? Скорее всего, в эту…

— Я же говорю тебе, осторожней, пожар устроишь! — сердито проговорила бабушка.

Лапидус аккуратно залил в фонарь керосин и поднес спичку к фитилю.

Фонарь загорелся, Лапидус вышел из кладовки в комнату и решил осмотреться.

Дверь еще в одну комнату, лестница на чердак. В то лето Лапидус жил на чердаке, лестница, вроде бы, крепкая, можно подняться и проверить.

Опять громыхнуло, так сильно, что язычок пламени в фонаре начал метаться из стороны в сторону.

Чердачный люк был забит крест накрест досками, оторвать их голыми руками Лапидусу было не под силу.

Лапидус опять ощутил слезы на глазах, ему опять безумно захотелось домой.

— Отдохни, — сказала ему бабушка, — вон кушетка, приляг!

Лапидус увидел, что в углу комнаты действительно стоит старая раздолбанная кушетка, оббитая тканью в стертый цветочек. Кушетка была завалена всяким хламом. Лапидус начал скидывать его на пол: банки, корзинки, старые газеты.

Вместе с газетами в руках у Лапидуса оказался журнал без обложки. Лапидус сбросил газеты на пол, присел на кушетку и подкрутил фитиль у лампы.

— Я тоже пойду отдыхать, — сказала ему бабушка. На улице вновь громыхнуло, Лапидус начал перелистывать журнал, рассматривая картинки.

Внезапно у Лапидуса перехватило дыхание. На пожелтевшей странице четким черным шрифтом было напечатано: «Индилето».

В голове у Лапидуса что–то замкнуло, перед глазами заискрило — видимо, где–то совсем рядом с домом ударила молния.

«И все было так же, как раньше, как много лет назад…» — прочитал Лапидус первую строчку мелко набранного текста.

Раздался еще один раскат грома.

Лапидус продолжил чтение.

«.. — те же высокие корабельные сосны, те же узкие, засыпанные хвоей тропинки, те же рощицы осин и кленов, да и дом, казалось, был тем же — новеньким, недавно построенным, с еще необлупившейся синей краской и чисто промытыми стеклами, хотя и были они запыленными и затянутыми паутиной…»

— Читаешь? — спросила бабушка.

Лапидус кивнул головой и продолжил чтение, хотя шрифт был мелким, а света от фонаря не хватало.

— Ну, читай, читай, грамотей, — пробурчала бабушка, — глаза только не испорти.

«Я шел потрескавшейся садовой дорожкой, — читал Лапидус, — солнце садилось, последние стрекозы и бабочки кружили вокруг меня, да душно пахло какими–то цветами, — как ни старался, я не мог вспомнить их названия, помнилось лишь, что невзрачные, совершенно лишенные запаха днем, они становились украшением сада к вечеру…»

— Это что за цветы? — громко спросил Лапидус.

Бабушка не ответила, на дворе вновь громыхнуло, только чуть тише — видимо, черный каток пошел дальше.

Лапидус попытался вспомнить, что это могли быть за цветы. Он помнил, что были цветы, называвшиеся «анютины глазки.» А еще был «львиный зев». А еще «метиолла». Но все это были для Лапидуса только названия, которые он слышал то ли пятнадцать, то ли восемнадцать лет назад, когда ему было то ли семь, то ли восемь лет.

— Это была метиолла, — сжалившись, сказала бабушка.

Лапидус опять потянулся к журналу.

«…и тогда все — вся наша семья — выходили на открытую веранду, садились в плетеные соломенные кресла и молча глядели в сад, ощущая дурманящий запах этих цветов и слушая, как кричат ночные птицы. На свет же летели бабочки, их было множество…»

Дальше страница была оборвана. Лапидус опять посмотрел на начало и опять прочитал название: «Индилето».

Имя и фамилия автора отсутствовали.

Зато целой было начало следующей страницы.

— Дождь, кстати, почти кончился! — сказала Лапидусу бабушка, когда он вновь начал читать.

«О стекло бьются бабочки, кажется, что именно сегодня их несметное множество…»

Три строчки стерты так, что прочитать их невозможно.

Лапидус поймал глазами очередную строку: «Я листаю старые журналы, старые, старые, более чем пятнадцатилетней давности…»

— Ты помнишь, когда умер дед? — внезапно спросила бабушка.

— Помню, — ответил Лапидус.

— А я?

— Помню, — тем же тоном проговорил Лапидус.

— А зачем ты сюда пришел? — спросила бабушка.

— За мной гонятся, — сказал Лапидус, откладывая журнал.

— Кто?

— Не знаю, но они хотят меня убить…

— Ты не стал дочитывать рассказ?

— Он тут не весь, наверное, мыши обгрызли…

— А за что они хотят тебя убить?

— И этого я не знаю, — сказал Лапидус темноте.

— Ты останешься?

— Мне надо домой, — проговорил тихо Лапидус, — мне надо в город…

— Что там дальше, в журнале? — спросила бабушка.

Лапидус начал читать вслух последние необорванные строчки: «…помню, все я, оказывается, помню — мать и отца, бабушку и дедушку, своего брата, всех, кто стал тенями, что отбрасывает сейчас на стены лампа «летучая мышь».

— Спасибо! — сказала бабушка и добавила: — Мне пора.

— Мне тоже, — ответил Лапидус, бросил журнал на кушетку, взял фонарь и вышел из дома на крыльцо.

На небе не было никаких следов тяжелого черного катка, по небу опять легко плыли облака. Белесые, стертые, растушеванные, почти что прозрачные. Все остальное было нежно–голубым, таким нежно–голубым, что Лапидусу опять стало трудно дышать.

Фонарь бессмысленно горел в руках у Лапидуса. Лапидус посмотрел на него, потом на небо, потом опять на фонарь.

— Сколько времени, — спросил у него Манго — Манго, внезапно оказываясь перед Лапидусом.

Лапидус закрыл глаза, потом открыл, потом снова закрыл.

— Так сколько, — настойчиво спросил Манго — Манго.

— Сколько времени? — спросил Лапидус у кукушки.

— Восемнадцать ноль–ноль, — бодро отрапортовала та.

— Восемнадцать ноль–ноль, — сказал Лапидус и открыл глаза.

Никакого Манго — Манго перед ним не было.

Лапидус сплюнул под ноги, обернулся, посмотрел на дом, на широко открытую дверь, на фонарь, который он все еще держал в руках.

— Ну что ты медлишь, — раздался из дома голос бабушки, — если решил — то действуй, ну, Лапидус!

Лапидус вобрал в легкие воздух, размахнулся и метнул фонарь прямо в открытую дверь. Потом повернулся и, не оборачиваясь, зашагал вперед по тропинке, которая вела прямо от крыльца.

— Молодец, — крикнула ему вдогонку бабушка.

Лапидус не выдержал и обернулся. Дом уже горел, пламя с треском поднималось по стенам к крыше.

«Надо было взять журнал с собой, — подумал Лапидус, — интересно, чем там все закончилось?»

Но потом он вспомнил, что последняя страница тоже была оторвана.

Раздался сильный грохот — это обвалилась крыша.

Лапидус убыстрил шаги.

Потом еще убыстрил.

Потом побежал.

Как–то необычайно легко, дыша ровно и спокойно.

Пламя с треском пожирало остатки дома.

Цветы, если верить бабушке, назывались «метиолла».

А бабочек здесь раньше действительно было много.

То ли пятнадцать, то ли восемнадцать лет назад.

А теперь Лапидуса хотят убить.

Город ненавидит Лапидуса, только вот почему?

— Господи, — опять спросил Лапидус, — что и кому я сделал?

— Беги, — ответил Господь Лапидусу, — беги быстрее, ты думаешь, что они от тебя отстали?

— Не думаю, — ответил Лапидус и побежал быстрее.

Он свернул с тропинки и оказался на проселочной дороге.

— Седьмой час вечера, — напомнила ему кукушка, — все еще второе июня…

Проселочная дорога пересеклась с асфальтовым шоссе, перед Лапидусом замаячили многоэтажки окраин.

Они были залиты июньским солнцем, до сумерек оставалось еще несколько часов.

Лапидус повернул на шоссе и побежал в сторону многоэтажек.

Мимо проносились машины, легковые и грузовые, большие и маленькие, цветные и черно–белые.

Одна из машин вдруг начала как–то угрожающе тормозить, подъезжая к Лапидусу.

У Лапидуса заныло сердце, он понял, что все возвращается и что ему не надо было уходить из заброшенного дома, а надо было оставаться там, с фонарем в руках.

Но дом уже, наверное, сгорел, так что остается одно — резко свернуть с шоссе под откос, в сторону новостроек, многоэтажек, серого бетона и бесчисленных проходных дворов.

Не дожидаясь, когда по тебе в очередной раз начнут стрелять.

В горле опять отрыгнулось странновато–горькой ухой.

Машина, согнавшая Лапидуса с шоссе, набрала скорость и понеслась в центр, прочь от окраин Бурга.

Лапидус 8

Лапидус стоял перед очередным одиноким бетонным забором и больше всего на свете ненавидел Лапидуса.

Лапидус ненавидел Лапидуса за то, что ему надо было сейчас перелезать через этот очередной бетонный забор.

Лапидус ненавидел Лапидуса за то, что перед этим бетонным забором Лапидус перелез еще через два бетонных забора.

Лапидус ненавидел Лапидуса за то, что он вообще вышел сегодня из дома, так как уже давно стало ясно: выходить из дома сегодня не имело никакого смысла, потому что в любом случае он бы сел не в тот троллейбус.

Лапидус посмотрел на забор. Солнце палило, хотя было уже начало восьмого.

Лапидус плюнул под ноги, посмотрел на забор еще раз и полез. Ладони давно были ободраны в кровь, тело ныло и болело с самого леса, с той самой минуты, когда им с Манго — Манго пришлось убегать от пуль.

Лапидус перелез через забор и осмотрелся: это была очередная стройплощадка, земля, глина, песок, бетонные блоки, под забором были земля и глина. Лапидус прыгнул, неудачно приземлился, упал и вскрикнул — сильно ушиб правую ногу.

Он попытался встать, но опять упал.

Лапидус лежал на спине и смотрел в безоблачное вечернее июньское небо.

Этот день нельзя было назвать просто комком или клубком неприятностей — это был апофеоз, апогей, какой–то немыслимый фейерверк неприятностей, вот только было абсолютно непонятно, отчего и почему все они свалились именно на Лапидуса.

То есть когда–то и где–то он что–то сделал не так, но что?

Лапидус этого не понимал, а потому и за это ненавидел Лапидуса.

Он вновь попытался встать, нога болела меньше, Лапидус встал и похромал к виднеющемуся на противоположной стороне стройплощадки недостроенному многоэтажному зданию. Он шел как животное — по наитию, не понимая, почему оказался в этих новостройках, что его гонит и гонит вперед, но он шел, бежал, полз, прыгал, снова шел, карабкался, снова прыгал, снова бежал, пусть даже хромая.

Он не понимал, куда он бежал и не понимал, отчего он это делал.

Хотя было ясно одно — если бы он остановился, то его бы давно уже не было в живых.

Может быть, все дело в начальнице, подумал Лапидус, может, это она еще тогда, в декабре, сглазила его, когда он внезапно вошел в ее кабинет и застал ее на большом и черном столе с широко раздвинутыми ногами. И может, он должен был искупить свою вину, подумал Лапидус, преодолевая очередную то ли канаву, то ли траншею, то ли траншею, то ли канаву. Да, да, искупить свою вину, войти к ней в кабинет и встать на колени. Встать на колени и уткнуться лицом ей в колени. А потом запустить руки под юбку. Нащупать руками колготки и стянуть их, а потом стянуть и трусики — черные и такие же ажурные, как лифчик, в котором она покоила свои груди. Стянуть черные, ажурные трусики и развести ноги. Развести ноги и уткнуться своим лицом в ее межножье.

Лапидус выбрался из очередной то ли траншеи, то ли канавы. До недостроенной многоэтажки оставалось совсем немного, метров пятнадцать. Лапидус захромал дальше, думая о том, насколько густым могло быть межножье начальницы, то есть брила ли она лобок или только подбривала, или же он вообще был густым и кустистым. Если бы тогда Лапидус уткнулся своим лицом в такое густое и кустистое межножье, то ему пришлось бы какое–то время помогать себя руками, чтобы найти ту щель, к которой бы он припал языком. Он бы припал к щели начальницы языком и тогда ничего бы не случилось, подумал Лапидус, что, с него сильно бы убыло, если бы он вылизал начальницу?

Лапидус внезапно почувствовал во рту кисловато–соленый привкус. Начальница устроилась в кресле поудобнее и сама пошире развела ноги. Лобок у нее был аккуратно подстрижен. Лапидус еще плотнее прижался лицом к ее межножью.

— Ты не там ищешь, — услышал он за спиной голос Манго — Манго, — это не причина!

Лапидус отпрянул от начальницы и, все так же прихрамывая, добрался до новостройки.

«Интересно, — подумал он, — а в чем тогда причина? Если бы я тогда сделал это, то я не лишился бы работы. Если бы я не лишился работы, то я бы не начал ее искать. Если бы я не начал ее искать, то сегодня утром я не вышел бы из дома. Если бы я не вышел из дома…»

— То ты все равно бы сел не в тот троллейбус, дурак! — опять раздался голос Манго — Манго за его спиной. Лапидус обернулся, позади была та самая стройплощадка с песком, землей и глиной, с тут и там разбросанными бетонными блоками, с кое–где прорытыми то ли траншеями, то ли канавами, вот только никакого Манго — Манго позади Лапидуса не было.

— Хорошо, — сказал Лапидус, — я ищу не там и не то, но тогда что и где мне искать?

Манго — Манго ничего не ответил, лишь только насвистел в ответ мотивчик песенки про «Индилето», а потом и вовсе исчез, оставив Лапидуса опять одного.

Лапидус повернулся и внезапно его затрясло.

Прямо перед ним, на каком–то мерзком шнуре, висел труп ободранного кота.

Лапидус закричал, эхо подхватило его крик, усилило, бросило в стены и вернуло.

Лапидус все продолжал кричать, а потом опять побежал, не понимая, куда, не понимая, зачем, но чувствуя только одно — с него хватит!

Он пробежал через цокольный этаж, опять оказался на стройплощадке и понял, что дальше бежать ему не дадут.

Куча малолетних бомжей, малолетних придурков, каких–то ободранных, как труп кота, и измызганных существ с улюлюканьем встретила Лапидуса.

В него полетел град камней, Лапидус закрыл лицо руками и начал пятиться.

Он отступал, камни по–прежнему летели в него, существа все так же улюлюкали и наступали.

Лапидус оступился и в очередной раз упал.

— Вот и все, — сказал Манго — Манго, — это, наверное, конец!

— Дяденька, — сказал самый чумазый малыш, подбегая к лежащему на спине и все еще закрывающему лицо руками Лапидусу, — дай на хлебушек!

— На хлебушек дай, дяденька! — потребовали остальные следом, обступая Лапидуса тесным кольцом.

Лапидус заметил, что один из них вертел в воздухе, как пращей, трупом того самого ободранного кота на мерзкого вида шнуре. А может быть, что и другого. «Наверное, они их едят», — подумал Лапидус.

— Он не хочет давать нам денег на хлебушек, — тоненьким девичьим голоском пропищало измазанное грязью с головы до ног существо девичьего пола и внезапно подошло прямо к Лапидусу. Лапидус отвел руки от лица и посмотрел на существо. Существо смотрело на Лапидуса. Своим животным чутьем Лапидус подумал, что сейчас случится что–то мерзкое и безобразное, но этого ему не избежать. Существо ухмыльнулось, а потом вдруг встало над головой Лапидуса и развело ноги.

На лицо Лапидуса хлынула моча.

— Так ему, так! — закричали остальные.

Девочка пописала, удовлетворенно хмыкнула и вдруг пнула Лапидуса ногой.

Остальные подбежали ближе.

— Отстаньте! — закричал Лапидус, — что я вам сделал!

— Дяденька, — как–то серьезно сказал все тот же чумазый малыш, — ты не дал нам денежек на хлеб!

— Не дал! — хором подтвердили остальные.

— А мы голодные, — сказала та самая девочка, что только что помочилась на Лапидуса.

— Голодные! — так же хором подтвердили остальные.

— Мы уже едим кошек! — сказал паренек, вертящий в воздухе труп ободранного кота.

— Едим! — повторил хор.

Лапидус опять закрыл глаза. Ему внезапно действительно захотелось одного: умереть.

Ибо тогда этот день уже точно бы закончился.

Для одного человека этого уже было слишком.

— Терпи, — сказал каким–то очень серьезным голосом Манго — Манго, — это еще не все.

Лапидус открыл глаза и с ужасом увидел, что вся эта орава обступила Лапидуса тесным–претесным кольцом. Мальчики приспустили свои лохмотья и приготовились — в свою очередь — обмочить Лапидуса. По команде. На раз–два–три. Они стояли кольцом, держали ручонками свои маленькие пиписьки и направляли их в его сторону.

— Раз–два–три! — сказала та девчушка, что помочилась на Лапидуса первой.

Лапидусу ничего не оставалось, как начать считать количество струек, падающих на него.

Одна, две, три, четыре, пять…

Он почувствовал, что начал вонять.

«А потом они меня забьют, — подумал Лапидус, — палками! Они меня забьют до смерти, обдерут, как этого кота, и повесят на проволоке…»

— Дурак, — сказал ему Манго — Манго.

— Идиот, — внезапно добавила начальница, натягивая обратно свои черные ажурные трусики и с сожалением поглядывая на Лапидуса, — я даже кончить не смогла!

«Кого бы я хотел сейчас увидеть, — вдруг подумал Лапидус, — так это Эвелину…»

— Конечно, — засмеялся Манго — Манго и внезапно пропел: — Синяя машина, в ней едет Эвелина, на ней большие черные очки…

Лапидус почувствовал, как его опять пнули в бок — больно и безжалостно.

Его животное чутье сообщило, что за этим последует град подобных пинков.

И Лапидус начал звереть.

Он лежал на спине и чувствовал, что затравленному зверю пора пробиваться сквозь кольцо этих, нанюхавшихся клея и прочей пакости, крысят. Ему надо вскочить, разметать, порвать, сожрать, пробиться, убежать.

— Ну что, — сказало то самое маленькое существо, которое первой помочилась на Лапидуса, — может, мы с него штаны снимем?

— Снимем, — заорал хор, — снимем!

Лапидус зарычал и подпрыгнул. Его тело болело, его правая нога плохо двигалась, его ладони и локти были ободраны в кровь, его тело и лицо были залиты мочой. И с него хотели снять штаны. Что они собирались делать дальше — Лапидус мог только догадываться, но он понимал, что ничего хорошего. Они могли кастрировать его, могли изнасиловать и перезаражать всеми теми болезнями, которые носили в себе. Гонореей. Сифилисом. СПИДом. Гепатитом А и гепатитом Б. И прочей мерзостью.

Лапидус зарычал, подпрыгнул и вцепился зубами в плечо близстоящего существа. Существо заорало, остальные бросились на Лапидуса. Лапидус, все так же рыча, кусался и наносил удары. В любом случае он был больше и сильнее, в любом случае они просто застали его врасплох. Он слишком долго бежал сегодня, он слишком устал и потерял много сил. Они загнали его в угол, но он должен вырваться…

— Держи его! — безмолвно вопили существа, визжа, кусаясь, царапаясь и нанося удары.

Лапидус с рыком прорвал круг и вновь бросился бежать. Он опять бежал в сторону той новостройки, в которой наткнулся на труп ободранного кота, все то же чутье подсказывало ему, что бежать надо именно туда. Куча малолетних бомжей, малолетних придурков, ободранных, как труп кота, и измызганных существ все с тем же улюлюканьем преследовала Лапидуса.

Лапидус добежал до цокольного этажа, оказался под бетонными перекрытиями, повернул отчего–то налево, а потом — руководствуясь лишь наитием, лишь все тем же безошибочным животным чутьем — направо, потом опять налево, перепрыгнул через какой–то бетонный блок, опять повернул, где–то рядом шмякнулся брошенный камень, от которого Лапидус увернулся без труда, улюлюканье раздавалось все глуше и глуше, Лапидус побежал быстрее и увидел пролом в стене.

Точнее, не пролом, а прямоугольное отверстие.

И за этим отверстием была улица.

Вечерняя июньская улица на окраине Бурга.

По улице ездили машины и ходили прохожие.

Лапидус вышел на улицу и вдруг почувствовал, что сейчас он потеряет сознание — напряжение стало покидать его, он убежал, он спасся в очередной раз, но что ему делать дальше?

Кольцо обстоятельств сжималось все туже и туже, временами Лапидусу перехватывало горло от недостатка воздуха.

Зона неудач показала свой оскал в полный рот, клыки были очень уж большими, хотя и желтоватыми.

Лапидус сел на обочину дороги и заплакал. Тело болело, руки были ободраны в кровь, правая нога еле двигалась, сам он вонял — хуже некуда. Ему хотелось домой, сбросить с себя всю одежду, принять душ, а потом лечь и лежать. Долго–долго. День, два, три… Лежать и смотреть телевизор, лениво переключая каналы. Смотреть все подряд. А еще — спать. Спать, спать и спать…

Но до дома надо было добраться. И лучше — не пешком. Лучше на чем–то, вот только денег у Лапидуса не было. Лапидус зажмурился, потом вновь открыл глаза — ничего не изменилось, он все так же сидел на обочине дороги на какой–то стремной улочке на самой окраине Бурга. И у него не было денег. И он вонял.

— Вставай, — сказал Манго — Манго, — тебе надо идти.

— Зачем? — устало спросил Лапидус.

— Не знаю, — сказал Манго — Манго, — я сам ничего не понимаю в этом дне, но тебе надо идти…

— Я воняю, — сказал Лапидус.

— Иди тогда под землей, — сказал Манго — Манго.

— Как это? — удивился Лапидус.

— Через канализацию, — встряла в разговор начальница.

— Не хочу, — сказал Лапидус.

— Дурак, — сказал Манго — Манго.

— Идиот! — добавила начальница.

— Я боюсь, — как–то очень тихо проговорил Лапидус, — там крокодилы…

— Это что за бред? — спросила начальница.

— Это не бред, — возразил Манго — Манго, — там действительно могут быть крокодилы…

— Он слишком воняет, чтобы идти по улице! — уверенным голосом заявила начальница.

— Я воняю! — согласился Лапидус.

— Тогда — через канализацию! — вынес вердикт Манго — Манго.

— Я боюсь! — опять заявил Лапидус.

— Он боится! — сказала начальница.

— Возьми с собой что–нибудь тяжелое, а еще лучше — железное. А еще лучше — тяжелое, железное и острое! — посоветовал Манго — Манго.

Лапидус огляделся по сторонам: ничего острого, тяжелого и железного поблизости не было. Лишь улочка на окраине Бурга, уже без машин, только с парочкой случайных прохожих. Все та же новостройка за спиной, с прямоугольным проемом в стене. И поблизости на асфальте — канализационный люк.

Люк был закрыт.

Лапидус встал и пошел обратно в проем. Он помнил, что чуть было не запнулся о что–то, когда выбегал на улицу.

Это что–то лежало буквально у входа, метровый железный ломик. Острое, тяжелое и железное. Лапидус взял ломик в руки и подумал, что сегодняшний день больше всего напоминает ему какую–нибудь компьютерную игру, в которой много уровней, и чтобы перебраться с одного на другой, надо приложить не только собственные усилия — надо еще, чтобы иногда судьба посылала тебе то ли подачки, то ли подарочки в виде вот таких метровых ломиков. Тяжелых, острых и железных.

Лапидус оглянулся — улица была пустой. Судя по цвету неба и местоположению солнца, было что–то около восьми часов вечера.

Он подошел к канализационному люку и попытался открыть его с помощью ломика.

Люк поддался. Лапидус просунул ломик дальше и налег на него всем телом. Люк открылся.

Пахнуло вонью и затхлостью.

«Я и сам воняю не хуже, — подумал Лапидус, начиная спускаться вниз. — Интересно, — промелькнуло у него в голове, когда он был уже в самом низу колодца, — а что они, все же, хотели со мной сделать?»

— Кто это — они? — спросил у него Манго — Манго.

Лапидус ничего не ответил и скрылся в канализации.

Лапидус 9

Лапидус больше всего на свете боялся темноты, а еще Лапидус боялся замкнутого пространства и всяческих гадов.

Темноты в канализации было навалом: она была слева, справа и снизу. Лишь сверху, сквозь не до конца прикрытый Лапидусом люк, пробивались лучи предвечернего июньского солнца. Было пятнадцать минут девятого, то есть двадцать часов пятнадцать минут, и солнце еще не скоро должно было скрыться за горизонтом.

Замкнутого пространства тоже хватало с избытком: канализационный колодец был узким, и пока Лапидус спустился до самого низа, он уже успел почувствовать, как стены колодца начали сжиматься и сдавливать ему спину и грудь. Лапидус начал широко открывать рот, пытаясь дышать как можно глубже — воздух был тяжелым, влажным, спертым, отчетливо аммиачным и отдающим, вдобавок, гнилостным запахом фекалий. Но если не дышать глубоко, широко открывая рот, то стены колодца сожмутся так, что хрустнут и грудь, и спина, вначале грудь, потом спина, хотя, может, что и наоборот, вначале спина, потом грудь, и от Лапидуса ничего не останется, лишь дурацкая кровоточащая лепешка, несколько пуговиц, кусочки материи и все.

А гады были внизу. Лапидус их не видел, но он точно знал, что внизу его уже ждали: Манго — Манго не мог соврать, городская канализация Бурга была полна рептилий, вопрос заключался в другом — что это были за гады и насколько они были голодны.

Лапидус достиг дна колодца и внезапно увидел маленький лучик света.

Маленький, яркий, узкий лучик, светивший на расстоянии не больше метра — полутора от него.

Лапидус вступил в воду, лениво бурлившую по дну канализационной шахты, и пошел к лучику.

Воздух стал еще более тяжелым и влажным, еще более спертым и аммиачным, а от духа фекалий Лапидуса стало выворачивать наизнанку. Он сдержал тошноту и подошел вплотную к лучику.

В небольшой нише, в маленьком углублении в каменной кладке шахты стоял фонарь.

Электрический фонарь в квадратном корпусе.

Квадратная коробочка, в которой был свет.

И Лапидусу стало жутко, он присел на корточки, обхватил голову руками и завыл.

Вой эхом откатился от одной стены шахты, метнулся к другой, снова срикошетил, ударил Лапидуса в грудь, отлетел от груди и исчез в темноте.

Лапидус продолжал выть, и темнота внезапно откликнулась еще более громким воем.

Лапидус прислушался, посмотрел на фонарь и вдруг понял, что это, должно быть, все, конец, день второго июня для него подошел к концу. Его заманили в эту шахту сознательно, его вели именно сюда с самого утра, с того момента, как он сел в троллейбус, а троллейбус оказался не тем.

И потом, когда он выскочил на остановку, избежав встречи с двумя упырями, которые могли зажать его еще в троллейбусе, и после, когда он оказался в подземном переходе, где Манго — Манго спел ему странную песенку, и еще раз после, когда грянул ливень и он сел в случайную машину синего цвета, в которой была Эвелина, та самая Эвелина, которая носила большие темные очки, где ты, Эвелина, подумал Лапидус, сглатывая слезы, какой ты пакет от меня требовала, что было в том пакете, подумал Лапидус и посмотрел на Манго — Манго.

Манго — Манго крутил пальцем у виска. — Ты совсем сбрендил, Лапидус, — сказал Манго — Манго. — Если ты решил, что это уже все, то ты ошибаешься, это еще не все.

— А что делать? — спросил Лапидус, все так же сидя на корточках прямо на дне шахты.

— Идти, — сказал Манго — Манго. — Идти и не выть, помнишь? — И Манго — Манго опять пропел:

— Двадцать два очка… Двадцать два очка… И быстро падающие слова, и еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…!

— Ты безумен! — сказал ему Лапидус.

— Игра окончена, — с усмешкой закончил куплет Манго — Манго, — я убираюсь!

— Так что мне делать? — закричал Лапидус.

Эхо опять срикошетило и вновь исчезло в темноте. Лапидус глубоко вздохнул, встал, взял из ниши фонарь и побрел вперед, оставляя за собой канализационный колодец, по которому спустился каких–нибудь полчаса назад. Лапидус шел и считал шаги, вода под ногами воняла, с каждым шагом становилось чуть глубже, и Лапидус опять начал думать о гадах.

Луч света вырывал из темноты то кусочек левой стены, то дно шахты с мерзкой поверхностью воды, то кусочек правой стены, луч света жил какой–то своей жизнью, а Лапидус брел уже по колено в воде и думал, дойдет ли он до следующего колодца или нет.

Впереди, за стремным и темным поворотом, послышался громкий всплеск — с таким всплеском обычно падает в воду бревно.

Лапидус представил, как здоровущий аллигатор учуял Лапидуса и решил, что пора потрапезничать. То есть, поужинать. Пожрать. Пришла пора сожрать Лапидуса, подумал Лапидус.

Аллигатор плыл не спеша, аллигатор знал, что деваться Лапидусу некуда. Если даже он развернется и пойдет сейчас обратно, побредет, побежит, высоко подымая ноги и вздымая кучу брызг, то деваться ему все равно некуда — аллигатор чуть сильнее взмахнет хвостом и за каких–нибудь пару минут достигнет цели.

Вначале он просто ткнется Лапидусу в промежность и выкусит все гениталии. На сладкое. Лапидус взвоет от боли и потеряет сознание от шока. Лапидус упадет лицом в эту дурно падающую воду, а аллигатор зажмет его челюстями как бревно и утащит на дно. И Лапидус больше ничего не почувствует, потому что будет мертв. Вначале он потеряет сознание от шока, а потом захлебнется. И аллигатор спокойно потрапезничает Лапидусом, у аллигатора будет приятный ужин, а, может быть, что и завтрак — если аллигатор не сожрет Лапидуса в один присест.

Стало еще глубже, вода дошла Лапидусу по грудь, Лапидус оттолкнулся ногами от дна и попробовал плыть. Плыть было неудобно, но можно, Лапидус барахтался, сильно бил ногами, потом решил, что лучше опять брести навстречу собственной смерти.

— Дурак, — сказал ему в спину Манго — Манго, — чего это ты решил, что тебя должны сожрать?

— Ты сам говорил, что здесь аллигаторы, — обиженно ответил Лапидус, подымая фонарь повыше.

— Это не Амазонка, — рассмеялся Манго — Манго, — если они здесь и есть, то их все равно мало. По теории вероятности, ты навряд ли угодишь им на обед…

— На ужин, — сказал Лапидус.

— На ужин, — согласился Манго — Манго, — но все равно — навряд ли. Ты лучше думай, что тебе делать дальше.

— Не знаю, — сказал Лапидус.

— Не везет тебе сегодня, селянин, — ухмыльнулся Манго — Манго, — даже аллигатора встретить не можешь!

— Смеешься, — обиделся Лапидус.

— Грущу, — сказал печально Манго — Манго, — встретил раз в жизни порядочного человека, да и тот — Лапидус…

— Смеешься…. — повторил Лапидус.

— Ты зря родился, — сказал Манго — Манго, — если бы ты не родился, то ничего бы и не случилось…

— Ничего и не случалось, — так же обиженно возразил Лапидус, подымая фонарь еще выше: вода доходила ему уже до плеч.

— Никогда и ничего? — спросил Манго — Манго.

Лапидус задумался.

Наступила тишина.

Лишь шумела вода, лишь какие–то странные звуки раздавались где–то впереди и также отчетливо были слышны позади.

— Меня уволили, — сказал, подумав, Лапидус.

— Ну и что, — возразил Манго — Манго, — это с каждым бывает.

— Я один, — тем же тоном добавил Лапидус.

— Все одни, — сказал Манго — Манго.

— Я не знаю, зачем живу… — внезапно выкрикнул Лапидус.

— Ныряй, — вдруг хриплым, срывающимся голосом закричал Манго — Манго.

Лапидус набрал воздуха и нырнул. Не закрывая глаза, стараясь только не нахлебаться этой мерзкой, вонючей, канализационной воды.

Фонарь продолжал светить и под водой, Лапидус различал туманные тени, одна из которых была очень длинной и очень неприятной.

Лапидус поплыл так быстро, как только мог, тень неслась за ним, тень открыла пасть, тень отчетливо щелкала зубами.

Внезапно Лапидус почувствовал, что дальше плыть нельзя, стало мелко, дно шахты царапало грудь.

Лапидус вскочил и побежал.

Тень выскочила из воды и лязгнула челюстями.

Лапидус побежал еще быстрее, тень проворно ползла за ним.

Лапидус споткнулся и выронил фонарь.

Луч света исчез, но кромешной тьмы больше не было.

В нескольких метрах впереди было светло.

Лапидус подумал, что там очередной колодец и ему надо успеть добежать до него. Там было светло, а значит, колодец был открыт. Лапидусу надо добежать до него, вскарабкаться по скобам наверх и в очередной раз исчезнуть, раствориться, остаться в живых.

Тень была в двух метрах от Лапидуса, Лапидус чувствовал, как челюсти вновь открываются за его спиной.

Шахта резко уткнулась в колодец, и Лапидус прыгнул вверх, стараясь ухватиться за одну из скоб.

Тень достигла ног Лапидуса и тоже решила прыгнуть, но прыжок у Лапидуса получился лучше, хотя ободранные в кровь ладони жутко болели и Лапидус с трудом удержался за скобу.

Он посмотрел вниз, аллигатор недовольно склабился, показывая частокол зубов.

Лапидус посмотрел вверх: люк было открыт больше, чем наполовину, впуская в себя белесо–голубой просвет вечернего июньского неба. Июньского вечернего неба просвет белесовато–голубого оттенка впускал в себя приоткрытый люк.

Лапидус начал быстро карабкаться, аллигатор остался на дне шахты.

— Молодец, — сказал ему Манго — Манго, — временами ты быстро соображаешь.

Лапидус ничего не ответил, Лапидус добрался до люка и теперь ему надо было выбраться наружу.

Люк был приоткрыт, но не открыт. Лапидус ухватился за тяжелый чугунный край и начал двигать. Люк сдвинулся с места, аллигатор растворился в темноте шахты, будто никакого аллигатора никогда и не было.

Лапидус еще поднапрягся и совсем отодвинул люк.

Донесся гул машин, отчетливо раздались голоса.

Мужские и женские вечерние голоса.

Лапидус высунул голову и осмотрелся.

Люк находился на обочине дороги, как и тот самый люк, куда Лапидус забрался час назад. То есть приблизительно в двадцать часов пятнадцать минут, может, в двадцать ноль семь или в двадцать двенадцать. Время относительно, потому что только оно существует. Сейчас двадцать один пятнадцать или двадцать один ноль семь, или двадцать один двенадцать. Прямо рядом с люком стояло несколько столиков, за столиками сидели люди, мужчины и женщины, детей не было, дети уже пошли спать, как спать отправился и голодный аллигатор. Дети же пошли спать сытыми, как и положено детям. Дети пошли спать, а родители гулять. Манго — Манго мог сделать из этого очередную песенку, но Манго — Манго отсутствовал: Лапидус вылез из люка один.

Лапидус встал с колен и еще раз осмотрелся.

Пять столиков, двадцать стульчиков. Тент, под тентом стойка. Пиво, пепси, мороженое, гамбургеры. В животе заурчало, Лапидус обнаружил, что ему патологически хочется жрать. Как тому аллигатору, что тенью метнулся за его ногами. Вот только денег у Лапидуса не было, и был он настолько грязен, что даже при наличии денег ему никто бы ничего не продал.

— Ты замечательно выглядишь, — услышал Лапидус женский голос.

Лапидус вздрогнул и обернулся.

Эвелина смотрела на него из окна все той же синей машины, в которой Лапидус уже вволю накатался с утра.

— Ты откуда такой красивый? — спросила Эвелина, снимая темные очки и подмигивая Лапидусу.

Лапидус вздохнул, Лапидус понял, что ничего не изменилось, он мог скормить себя аллигатору и ничего бы тоже не изменилось, все было запрограммировано с самого утра, с восьми часов, когда он сел не в тот троллейбус.

Ему не стоило сбегать с пустыря — в любом случае ему там ничего не грозило.

Ему не стоило прыгать и вновь сбивать в кровь ладони, пытаясь покрепче ухватиться за металлическую скобу — все было предопределено, все было определено, все было расписано тем, кто всегда расписывает все по пунктам и параграфам. Лапидус должен был залезть в люк, вылезти из люка и тут его должна была ждать Эвелина.

Все начиналось снова, сейчас она его спросит про пакет.

— Ты чего такой несчастный? — спросила Эвелина. — Садиться будешь?

Лапидус покорно собрался сесть на привычное место рядом.

— Эй, — сказала Эвелина, — ты грязный! Куда ты такой?

Лапидус молча закрыл дверь и собрался уходить.

— Снимай штаны, — сказала Эвелина.

— Как это? — спросил Лапидус.

— Снимай штаны, они грязные!

— Трусы тоже, — пробурчал Лапидус.

— И трусы снимай, — сказала Эвелина, опять надевая свои большие темные очки.

— Как это? — спросил Лапидус.

— Руками, — сказала Эвелина и добавила: — Быстрее, ехать надо!

— Как я поеду без трусов? — удивился Лапидус.

— Снимай, — сказала недовольным тоном Эвелина и внезапно наставила на Лапидуса маленький черный пистолетик, — снимай и садись, я кому сказала!

Лапидус покорно стянул штаны и огляделся вокруг. Никто не обращал на него никакого внимания.

— Я же сказала — трусы тоже снимай! — повторила Эвелина, — сиденье запачкаешь. Снимай и выбрасывай!

— А куда мы поедем? — спросил Лапидус, выбрасывая трусы вслед за штанами.

— Куда–нибудь поедем, — сказала Эвелина, — отмоем тебя, постираем, накормим…

— А как я поеду без трусов?

— На машине поедешь, — еще более недовольным тоном сказала Эвелина и вновь направила на Лапидуса все тот же маленький и черный пистолетик, — давай быстрее!

Голый Лапидус сел в машину. Эвелина опять сняла очки и внимательно посмотрела на лапидусовскую промежность.

— Чего он у тебя такой скукоженный? — спросила она, трогаясь с места.

Лапидус не ответил, он сидел голым в синей машине, машина ехала по улице, бегства не получилось, его поймали и вновь куда–то везли.

— На заднем сиденье сумка, — сказала Эвелина, — достань.

Лапидус достал с заднего сиденья большую пляжную сумку.

— Открой, — сказала Эвелина.

Лапидус открыл.

— Там полотенце, — сказала Эвелина.

Лапидус нашел большое пляжное полотенце в цветочках и достал из сумки.

— Прикройся, — сказала Эвелина, делая правый поворот.

Лапидус завернулся в полотенце и ему стало легче, хотя он был все такой же грязный и от него все так же мерзко пахло.

— Ну и воняет же от тебя, — сказала Эвелина, поворачивая влево.

Лапидус открыл окно и начал смотреть на улицу.

— Курить будешь? — спросила Эвелина.

Лапидус кивнул.

— Возьми, — сказала Эвелина, протягивая ему правой рукой пачку сигарет и зажигалку.

Лапидус закурил, вдохнул, выдохнул и снова посмотрел на улицу.

— Полдесятого, — сказала Эвелина, — надо торопиться.

— Куда? — спросил Лапидус.

— Мне звонить должны, — проговорила Эвелина, увеличивая скорость, — ровно в десять, надо успеть.

— А что дальше? — спросил Лапидус.

— Вот в десять и узнаем! — она снова повернула направо и Лапидус с тоской подумал, что лучше всего для него было быть съеденным аллигатором.

Лапидус 10

Лапидус опять бежал по пустырю, по той самой новостройке, и опять прямо перед ним, на каком–то мерзком шнуре, висел труп ободранного кота. Лапидус опять закричал, и эхо вновь подхватило его крик, усилило, бросило в стены и вернуло. Лапидус продолжал кричать, а потом опять побежал, не понимая, куда, не понимая, зачем, но чувствуя только одно — с него хватит!

Куча малолетних бомжей, малолетних придурков, каких–то ободранных, как труп кота, и измызганных существ с улюлюканьем в очередной раз встретила Лапидуса и в очередной раз в него полетел град камней, он опять закрыл лицо руками и опять начал пятиться. Внезапно он споткнулся о бетонный блок, упал и полетел куда–то вниз.

Лапидус вновь начал кричать, крик превратился в эхо, эхо срикошетило и в очередной раз исчезло в темноте. Лапидус глубоко вздохнул.

— Кошмары мучают? — спросила Эвелина.

Лапидус ничего не ответил и посмотрел в окно.

— Ты даже храпел, — сказала Эвелина.

— Куда мы едем? — поинтересовался Лапидус.

— Домой, — ответила Эвелина и повернула направо.

Лапидус посмотрел в окно, улица была знакомой и знакомыми были дома. Если они и ехали домой, то домой к Лапидусу. Ему опять стало душно, с такой скоростью они доберутся до его дома через пять минут.

— Через четыре, — сказала Эвелина, — как раз успеем, в десять должны звонить.

— Куда звонить? — спросил Лапидус.

— Домой, — ответила Эвелина и сбросила скорость.

— Мы едем ко мне домой? — уточнил Лапидус, чувствуя себя еще несчастней, чем час назад.

— К тебе, — подтвердила Эвелина.

— И мне будут звонить?

— Нет, звонить будут мне…

— Но ко мне домой? — уточнил Лапидус.

— Да, звонить будут мне, но к тебе домой…

— У меня дома есть нечего, — угрюмо сказал Лапидус.

Эвелина затормозила. Двери супермаркета вращались, в них входили и из них выходили поздние покупатели.

— Ты чего хочешь? — спросила Эвелина.

— Есть я хочу, все, что угодно! — сказал Лапидус.

— Сиди тихо, я быстро! — сказала Эвелина, взяла сумочку и вышла из машины.

Лапидус посмотрел в окно: Эвелина нырнула в супермаркет. Лапидус хорошо знал, что сейчас она встала на эскалатор и едет на второй этаж: продуктовый отдел был, почему–то, на втором этаже.

На часах было без десяти десять. Если Эвелина выйдет через пять минут, то они успеют к десяти, потому что дом Лапидуса был за углом. Вначале — супермаркет, поворачиваешь за угол — и дом Лапидуса. Только бы работал лифт, и тогда в десять они войдут в квартиру. Вот только зачем?

Лапидус попытался в очередной раз понять, что сегодня происходит и в очередной раз ничего не понял. «Индилето», вспомнил он дурацкое слово из песенки Манго — Манго. Сегодня лето, второе июня, то есть, еще самое его начало. Второго июня, в самом начале лета, он сел в восемь утра не в тот троллейбус и лето стало с приставкой «инди», вот только понять все равно ничего нельзя.

Лапидусу захотелось выйти из машины и размять ноги, он дернул за ручку машины, но она не открылась — Эвелина заперла его снаружи. Можно открыть окно и вылезти, но тогда с него спадет полотенце и он вновь окажется голым. Вот если бы сейчас пошел дождь, такой дождь, как с утра, то это было бы на руку — идет голый человек под дождем, чтобы одежда не мокла, а если одежды нет, то всем на это наплевать, потому что дождь и все бегут, чтобы не намокнуть.

И тут Лапидус понял, что домой к нему им не попасть, он выбросил одежду, а с ней и ключи. И все без толку, и звонок раздастся в пустой квартире.

Из вращающихся дверей супермаркета выпала Эвелина с большим пакетом. Она шла быстро, на часах уже было без шести десять.

— Бесполезно, — сказал Лапидус, когда Эвелина нырнула в машину.

— Что — бесполезно? — спросила Эвелина, заводя мотор.

— Я выбросил ключи от квартиры, — сказал Лапидус, когда машина тронулась с места, — вместе с одеждой.

Эвелина ничего не ответила, только лихо повернула руль влево и машина влетела во двор к Лапидусу.

— Я потерял ключи, — раздраженно повторил Лапидус, — нам нечем открыть дверь.

— Откроем, — сказала Эвелина, тормозя у подъезда Лапидуса так уверенно, будто тормозила здесь несколько раз в день. — Давай быстрее!

Она кинула ему пакет с продуктами, закрыла машину и вошла в подъезд первой. Лапидус, придерживая одной рукой полотенце на бедрах, а другой держа пакет с продуктами, проскользнул вслед за ней в лифт.

— Быстрее, — сказала Эвелина, не поворачиваясь, — не успеваем.

— Я здесь, — сказал Лапидус.

Эвелина нажала кнопку с цифрой «9». Двери лифта закрылись и лифт пополз вверх.

— Лампочку посильнее ввернуть не можете? — насмешливо спросила Эвелина у Лапидуса.

— Не знаю, — ответил Лапидус, — и вообще он редко ходит.

— Если сейчас застрянем, то это все! — сказала Эвелина.

— Почему? — спросил Лапидус.

— Потому, что звонить будут в десять! — сказала Эвелина.

Лифт остановился и двери открылись.

Эвелина достала из своей сумочки какой–то очень длинный ключ и начала открывать дверь.

Эвелина открывала дверь его квартиры, и Лапидус смотрел на это как–то очень спокойно и отстраненно.

Из этой квартиры, между прочим, он вышел еще утром, когда поехал в центр искать работу. Но вместо того, чтобы ее найти, он вляпался в чужой сюжет и сейчас стоял у дверей своей собственной квартиры, ключей от которой у него не было.

Дверь открылась, из двери доносился телефонный звонок. Настойчивый и с непривычным тембром. Эвелина побежала к телефону, Лапидус вошел в прихожую, поставил пакет, закрыл дверь и только потом включил свет.

Напротив него было зеркало и в зеркале отражался Лапидус, каким он стал.

Лапидус посмотрел на Лапидуса, и ему захотелось опять завыть.

Грязное чмо со свалявшимися и забитыми грязью волосами, в пляжном полотенце с аляповатыми цветами на бедрах.

Лапидус скинул полотенце и посмотрел на себя снова.

То же самое чмо, только абсолютно голое.

— Эксгибиционист! — сказала Эвелина, выходя из комнаты.

— Ты успела? — спросил Лапидус.

— Нет, — сказала Эвелина, — и это очень плохо. Они положили трубку прежде, чем я успела ее поднять.

— И что дальше? — спросил Лапидус.

— Не знаю, — сказала Эвелина, — но тебе надо идти в ванну. У тебя есть здесь ванна?

— У меня здесь есть ванна, — сказал Лапидус и внезапно почувствовал, как пол уходит у него из под ног.

— Что с тобой? — спросила Эвелина.

Лапидус рухнул на пол.

— Эй, — сказала Эвелина, — не смей!

Лапидус лежал на полу и пытался что–то сказать, но вместо слов изо рта шло сплошное бульканье.

— Еще этого не хватало! — сказала Эвелина и начала копаться в сумочке. Она вытаскивала из нее какие–то предметы, которые Лапидус, лежа на полу, не мог разглядеть, как не мог он отчетливо разглядеть и саму Эвелину, все было в тумане, ноги, юбка, блузка, руки, которые туманно доставали из туманной сумочки непонятные туманные предметы.

— Свалился ты на мою голову, урод! — пробормотала Эвелина, достав из сумочки ампулу и шприц.

Лапидус попытался что–то сказать, но опять вышло одно бульканье.

Эвелина наполнила шприц и склонилась к Лапидусу.

— Дай руку! — сказала она.

Лапидус замычал.

Эвелина взяла его левую руку и вколола шприц прямо в вену.

Лапидус опять замычал и замотал головой. Эвелина вытащила шприц из вены и сильно ударила Лапидуса по лицу.

Лапидус стукнулся головой об пол и потерял сознание.

Но оно сразу же вернулось, вот только все внезапно стало другим. Туман рассеялся и цвета изменились. Комната стала пурпурной и намного больше. Лапидус попытался опять встать и опять у него ничего не получилось.

— Ползи, — сказала Эвелина.

— Куда? — услышал Лапидус свой собственный голос, вот только был он каким–то очень низким и хрипловатым.

— В ванну ползи! — сказала Эвелина с плохо скрываемой яростью.

Лапидус пополз в ванну, минуя вход в пурпурную комнату, по розовому коридору, к двери серебристо–голубого оттенка.

Эвелина шла за ним и подгоняла пинками, Лапидусу было больно, но он ничего не мог поделать, он полз по коридору к серебристой двери с голубым оттенком, которая в той, другой жизни была матово–белой.

Он вполз в ванную и скукожился на полу в позе эмбриона.

Эвелина открыла воду.

— Залезай! — скомандовала она.

— Не могу! — услышал Лапидус свой голос.

— Идиот! — проговорила Эвелина и начала заталкивать его в ванну.

Он удивился, что она такая сильная. У нее были сильные руки, которые сделали ему больно.

Эвелина намылила губку и начала мыть Лапидуса. Он сидел на дне ванны, а Эвелина мыла его, и Лапидус подумал, что все не так уж и плохо в этой новой жизни, которая началась с того, что он сел не в тот троллейбус.

— В тот, — сказала Эвелина, — в тот самый! — и протянула ему губку. — Помой у себя.

Лапидус посмотрел на нее в недоумении.

— Промежность помой! — громко сказала Эвелина.

Лапидус взял губку, но он тотчас же выпала у него из рук.

— Боже, вот повезло! — сказала Эвелина и начала намыливать ему между ног.

Лапидус почувствовал, как туман в голове рассеивается и цвета становятся прежними. Эвелина намылила ему член, потом яйца, потом стала мылить ему задний проход.

Лапидус довольно замычал.

— Ишь ты, — сказала Эвелина, — что–то чувствует.

Лапидус посмотрел на собственный член и увидел, что тот встает.

— Этого еще не хватало! — сказала Эвелина. — Даже не думай!

Лапидус посмотрел на Эвелину, которая была так близко к нему и у которой был так широко открыт рот. Лапидус попытался улыбнуться и потянуться к ее рту, но у него ничего не вышло.

— Я же тебе сказала! — проговорила Эвелина, выключая воду и беря с вешалки полотенце. — Даже не думай.

Лапидус взял полотенце и вдруг понял, что может вытереться сам.

— Вытирайся! — сказала Эвелина и вышла из ванной.

Лапидус начал вытираться и приходить в себя, его голова, шея, плечи, руки, грудь, бедра, промежность, ноги — все стало приходить в себя, туман ушел окончательно. Лапидус повесил полотенце обратно на вешалку и вышел в коридор.

Эвелина была на кухне и разбирала пакет.

— Оденься! — сказала она, посмотрев на Лапидуса.

Лапидус пошел в комнату, которая из пурпурной стала опять той самой комнатой, в которой жил Лапидус. Он достал из шкафа трусы, натянул и снова пошел на кухню.

— Так–то лучше, — сказала Эвелина. — Есть будешь?

— Буду, — сказал Лапидус.

— Что? — спросила Эвелина.

— А что есть?

— Быстрорастворимая лапша и паштет из морепродуктов.

— Паштет не буду, — сказал Лапидус.

— Почему? — удивилась Эвелина.

— У меня на него аллергия, — ответил Лапидус.

Эвелина протянула ему плошку с быстрорастворимой лапшой, уже залитой кипятком и вонявшей, как Лапидус пятнадцать минут назад.

И в этот момент снова зазвонил телефон.

Эвелина побледнела, отложила банку с паштетом и быстро пошла в комнату.

Лапидус ел невкусную лапшу, но лапша была горячей и это было единственное, что Лапидус ел после давней уже ухи из пираний. Туман исчез не только в голове, но и в желудке. Лапидус посмотрел за окно и увидел, что стало смеркаться.

— Ты куда это? — спросила Эвелина, входя на кухню.

Лапидус обернулся и увидел, что у нее в руках снова все тот же маленький черный пистолетик.

— Ты это чего? — спросил он.

— Отойди от окна! — тихо сказала Эвелина.

— Тебе дозвонились? — вкрадчиво спросил Лапидус, отходя от окна.

— Дозвонились, — сказала Эвелина, — но ничего хорошего в этом тоже нет.

— Почему? — спросил Лапидус.

— Потому что ты им все так же не нравишься! — сказала Эвелина и вновь направила пистолет на Лапидуса.

— Почему я им не нравлюсь? — спросил Лапидус, подходя ближе к Эвелине.

— Потому, что ты так и не отдал пакет, — сказала Эвелина, пристально смотря на Лапидуса и облизывая губы.

Лапидус опять закричал.

— Тише! — грозно сказала Эвелина.

Лапидус упал на пол и начал биться о него головой.

— Перестань! — сказала Эвелина, отбросив пистолет и склонившись над Лапидусом.

Лапидус перестал биться головой об пол, он лежал на полу и с тоской смотрел на Эвелину.

Эвелина усмехнулась, наклонилась еще ниже и вдруг поцеловала Лапидуса.

— Не надо, — сказал Лапидус.

Эвелина встала, потянулась и сняла с себя блузку. Лапидус увидел, что лифчика на ней нет и приятные на вид груди с небольшими острыми сосками смотрят прямо на него.

— Не надо, — еще раз попросил Лапидус, лежа все так же на полу.

Эвелина расстегнула молнию на юбке и стянула ее с себя. Лапидус почувствовал, что краснеет.

— Хочешь дальше? — спросила Эвелина.

— Не хочу! — сказал Лапидус, не понимая, что происходит.

Эвелина отбросила юбку и начала снимать плавки.

— Не надо, — еще громче взмолился Лапидус.

Оставшись голой, Эвелина опять склонилась над Лапидусом и прильнула своим ртом к его рту.

Лапидус чувствовал влажные и мягкие губы, и чувствовал, как он начинает хотеть.

— Они нас убьют, — прошептала Эвелина ему в ухо, — они нас все равно убьют, и тебя, и меня…

— А тебя за что? — спросил Лапидус.

— Я не привезла пакет! — сказала Эвелина и положила Лапидусу руку между ног.

Лапидус вздохнул и расслабился, он лежал на полу и чувствовал, какая у Эвелины приятная грудь.

Эвелина сняла с него трусы и начала рукой гладить член.

— Они нас убьют, — снова сказала она и вдруг засмеялась. — Они нас убьют, меня и тебя, тебя и меня, а если они нас убьют, все равно убьют, то что нам мешает побыть вместе оставшееся время? Иди ко мне… — сказала Эвелина и развела ноги.

Лапидус в недоумении смотрел на нее, он абсолютно не понимал, что ему сейчас надо делать.

— Эй, — сказала Эвелина, — с тобой все в порядке, приятель?

— Нет, — сказал Лапидус, — я забыл, как это делается.

Эвелина начала хохотать, а потом вдруг потянула Лапидуса к себе.

— Значит, так, — сказала она, — вот эту свою штуку тебе надо всунуть сюда!

Лапидус послушно взял рукой член и попытался вставить его Эвелине между ног.

— Глубже, — сказала Эвелина, — не бойся, это, наверное, у тебя от укола память отшибло!

Лапидус всунул член еще глубже и начал потихоньку вспоминать, что надо делать дальше.

Эвелина аккуратненько улеглась на спину и потянула Лапидуса на себя.

— Вот так, — сказала она довольно и начала потихоньку постанывать, — вот так, только не торопись, они нас все равно убьют, но ты не торопись…

Лапидус не торопился, он чувствовал, что все вспомнил правильно, а потому влажное эвелинино межножье жадно захватывает и держит в себе его член, как патронник патрон, как замочная скважина ключ, и тут он услышал, что дверь действительно пытаются открыть.

— Ты чего остановился? — недовольно спросила Эвелина.

— Они идут, — сказал Лапидус.

— Козлы! — выругалась Эвелина и спихнула с себя Лапидуса. — Одевайся!

— Мы не успеем, — прошептал Лапидус.

— Одевайся, болван! — прошептала Эвелина, — Я заблокировала дверь, пока они ее откроют!

Лапидус натянул трусы, Эвелина, уже одетая, открывала кухонное окно.

— Мне надо штаны! — сказал Лапидус.

— Бери быстрее, — проговорила Эвелина, высовываясь в окно, — у тебя веревка есть?

Входная дверь скрипела и урчала, кто–то явно пытался ее открыть.

Лапидус вбежал в комнату, схватил первые попавшиеся штаны и рубаху.

— Веревка, — грозно шипела Эвелина, — у тебя есть веревка?

Лапидус вспомнил про веревку, выпавшую из телевизора, и посмотрел под него. В дверь уже просто начали дубасить, так что убьют их с минуты на минуту. А если он, все же, не вернул ее? Лапидус посмотрел под телевизором — веревка была на месте, свернувшаяся мерзкой пеньковой бухточкой с гадючьим узором на спине.

— Держи, — сказал Лапидус и кинул веревку Эвелине.

Эвелина высунулась из окна еще дальше и попыталась добросить веревку до окна соседнего подъезда. Окно было открыто, как будто специально, и — будто так же специально — веревка зацепилась за длинный металлический штырь.

— Держи! — сказала Эвелина и сунула конец веревки Лапидусу. — Только крепко!

Лапидус ухватился за конец и Эвелина скрылась в окне.

— Эй, — услышал он через минуту и высунулся в окно. Эвелина махала ему рукой, входная дверь зашаталась и заскрипела. — Быстрее! — опять махнула рукой Эвелина.

Лапидус закрыл глаза и вывалился в окно.

Он знал, что если сейчас откроет глаза и посмотрит вниз, то разожмет руки и начнет падать. И убивать его уже никому не придется. Он упадет с девятого этажа и убьется сам.

— Держись! — услышал он голос Эвелины прямо над ухом.

Лапидус открыл глаза, схватился за подоконник и перевалился через него.

Из окна его собственной кухни раздались выстрелы — очень тихие, стреляли с глушителем.

— Бежим, — сказала Эвелина и стала карабкаться по отвесной металлической лестнице, ведущей на чердак. Замок был кем–то заботливо снят.

— Ну, — сказала Эвелина, когда Лапидус вслед за ней влез в чердачный люк, — теперь–то ты понимаешь, во что ты влип?

Большая стрелка на маленьком циферблате эвелениных часов стояла на пятнадцати минутах двенадцатого.

Лапидус 11

Лапидус молча смотрел на крысу.

Крыса, попискивая, смотрела на Лапидуса.

— Ты чего застрял? — нетерпеливо спросила Эвелина.

— Крыса! — кратко ответил Лапидус.

— Крыса? — переспросила Эвелина.

— Крыса! — подтвердил Лапидус и отчего–то добавил: — Большая, злобная, серая крыса!

Внезапно Эвелина начала верещать.

— Замолчи! — сказал Лапидус.

Эвелина перестала верещать, но продолжала кричать, очень пронзительно и противно.

Крыса, все так же попискивая, смотрела на Лапидуса.

— Убей ее! — сказал Лапидус.

— Как? — спросила Эвелина.

— У тебя же есть пистолет! — недовольно проговорил Лапидус.

— Я ее боюсь! — сказала Эвелина.

— Дай его мне! — сказал Лапидус.

— Ты не умеешь! — сказала Эвелина.

— Дай его мне! — сердито повторил Лапидус, понимая, что стрелять он действительно не умеет.

— Возьми! — тихо проговорила Эвелина и протянула Лапидусу свой маленький черный пистолетик.

Лапидус взял его в левую руку и переложил в правую.

— Как? — спросил он у Эвелины.

— Дурак! — сказала Эвелина. — Направь на крысу, сними с предохранителя и нажми на курок.

Крыса попискивала громче и вертела головой, но уходить с дороги не собиралась.

— А где предохранитель? — поинтересовался Лапидус.

— Найди вверху черненькую пимпочку, — велела Эвелина, — нашел?

— Нашел, — ответил Лапидус, крутя пистолетик в руках.

— Теперь нажми! Нажал?

— Нажал, — кивнул головой Лапидус.

— Направь на крысу.

Лапидус направил пистолетик на крысу.

— Прицелься, — сказала Эвелина, — ты целиться умеешь?

— Нет, — ответил Лапидус.

— Все равно прицелься, — раздраженно скомандовала Эвелина, — возьми ее на мушку!

— Что дальше? — как–то сипло спросил Лапидус.

— Стреляй! — скомандовала Эвелина.

Лапидус выстрелил. Пистолетик бабахнул и довольно громко. Крыса еще раз пискнула и исчезла в глубине чердака.

— Эх ты, мухлик, — сказала Эвелина и добавила: — Отдай обратно!

Лапидус безропотно вернул пистолетик, а потом спросил:

— А кто такой мухлик?

— Это такое ласковое прозвище, — сказала Эвелина, — уменьшительное…. От «мудак».

— Я обиделся! — обиделся Лапидус.

— И еще раз мухлик, если обиделся! — Эвелина рассмеялась и зашагала вглубь чердака, обогнав Лапидуса.

Лапидус шагал за ней, с тоской думая о том, что жизнь все больше и больше становится похожа на кучу дерьма. Еще вчера он совсем не собирался ползать по чердакам, не говоря уже о том, чтобы нырять в канализационные трубы. Или быть обоссанным на пустыре. Он хотел одного: найти работу, и — кажется — он ее нашел. Быть мухликом, как назвала его только что Эвелина. Синяя машина, в ней едет Эвелина, на ней большие темные очки…

— Что? — спросил Манго — Манго. — Понравилась песенка?

— Привязалась, — ответил Лапидус.

— Ты с кем это? — поинтересовалась Эвелина, огибая груду какого–то дурно пахнущего старья.

— Ни с кем, — ответил Лапидус.

Эвелина внезапно остановилась и сказала, не поворачиваясь к Лапидусу: — Все, вот тут и тормознем.

Лапидус огляделся. Они забрели в дальний угол чердака, на полу валялись матрацы, бетонная стена была покрыта надписями.

— Что тут? — спросил Лапидус.

— Бомжы живут, — сказала Эвелина, — и детки–конфетки, которых родители достали…

— А где они сейчас? — поинтересовался Лапидус.

— Разбежались, — устало сказала Эвелина, — как крысы! — И добавила: — Ненавижу этот город!

Лапидус сел на матрац и посмотрел на Эвелину снизу вверх. Ее юбка была в грязи и известке, ноги тоже — в известке и грязи. Пистолетик она засунула за пояс юбки.

— Хороша! — сказал Лапидус.

— Урод! — вдруг выдавила из себя Эвелина, а потом наклонилась и со всей силы ударила Лапидуса по лицу.

Лапидус упал на матрац и почувствовал, что из глаз покатились слезы.

— Ты это чего? — спросил он, сглатывая кровь. — Эвелина рассекла ему губу.

Эвелина примерилась и пнула его ногой в бок.

— Эй, — заверещал Лапидус, катясь по матрацу, — ты это чего?

Эвелина пнула его другой ногой и попала в пах. Лапидус завыл и сжался в комок. — Больно! — сказал он, опять сглатывая слезы.

— Козел! — выкрикнула Эвелина. — Мухлик! — добавила она через секунду. — Мудак!

— Ты это чего! — продолжал вопить Лапидус. — Ты меня сама во все это втянула! Я совсем и не хотел садиться к тебе в машину!

— У тебя должен был быть пакет! — сказала Эвелина, обессиленно валясь на матрац рядом с Лапидусом. — Ты его должен был отдать мне, а мне бы за это дали денег. И я бы уехала из этого сучьего города, я бы уехала навсегда, далеко–далеко…

— Куда? — поинтересовался, все еще стирая с лица кровь, Лапидус.

— Куда–нибудь, — ответила Эвелина, — хоть к черту на кулички, хоть к ебаной матери…

— Ты чего ругаешься? — удивился Лапидус.

— А что еще делать? — спросила, в свою очередь сглатывая слезы, Эвелина. — Что еще делать в этом хуевом городе?

— Да, — глубокомысленно протянул Лапидус и уставился на бетонную стену. На стене черной краской была выведена надпись: «ХОЧУ ЕБАТЬСЯ!»

— Ты не понимаешь, — сказала Эвелина, кладя голову Лапидусу на колени и все продолжая сглатывать слезы, — это ад, мы с тобой в аду, Лапидус!

Лапидус посмотрел ниже надписи про «ХОЧУ ЕБАТЬСЯ!». Там шла другая надпись:

«ДВЕ БЛИЗНЯШКИ ПО УТРУ ТРАХАЛИСЬ КАК КЕНГУРУ!»,

а еще ниже было написано:

«ДВЕ БЛИЗНЯШКИ ОДИН ЧЛЕН ОТСОСАЛИ НАСОВСЕМ!»

— Не понимаю, — сказал Лапидус.

— Чего ты не понимаешь? — спросила сквозь слезы Эвелина.

— Что тут написано не понимаю, — уточнил Лапидус, — как это: насовсем?

— Что — насовсем? — поинтересовалась Эвелина.

— Ты прочитала вот это? — спросил Лапидус и показал Эвелине на заинтересовавшую его надпись.

— Вот я и говорю, — сказала Эвелина, — здесь все — дерьмо!

— Где это — здесь? — спросил Лапидус. — На чердаке?

— В этом городе, — сказала Эвелина, — и на чердаке тоже, вот если бы у тебя был пакет, то меня бы здесь уже не было, я бы сейчас сидела в самолете и летела куда–нибудь подальше, например, в Испанию…

— Почему это в Испанию? — спросил Лапидус. — Другого места, что ли, нет…

— Да хоть в Гренландию, — сказала Эвелина, — но все равно — подальше. На самолете! Но не получилось…

— Не понимаю, — опять повторил Лапидус, — как это — насовсем?

— Все же ты настоящий мухлик! — уже нежно сказала Эвелина. — Откусили они его, и все!

— Как это? — удивился Лапидус.

— Очень просто, вкололи себе сначала какой–нибудь дряни, видишь, сколько здесь шприцев разбросано…

— Вижу, — согласился Лапидус.

— Или накурились, — продолжала Эвелина, — или нанюхались… Были здесь по утру две близняшки, сначала они трахались с каким–нибудь юным придурком, скакали, как кенгуру, а потом то ли вкололи себе, то ли накурились, то ли нанюхались, и стали у него сосать…

— Ну и что дальше? — поинтересовался Лапидус.

— Кино началось дальше, — сказала Эвелина, — сосали–сосали и дососались, остался парнишка без члена, пришлось им его положить в коробочку и похоронить…

— Боже! — сказал Лапидус. — Меня сейчас вырвет.

— Меня тоже, — проговорила Эвелина, — меня давно уже от всего этого рвет, и от тебя тоже…

— Ты же меня хотела, — сказал Лапидус, — ты меня даже чуть не трахнула!

— Чуть не считается, — сказала Эвелина, — я даже не кончила, ты что, не помнишь?

— Помню, — грустно сказал Лапидус и закрыл глаза.

Он лежал с закрытыми глазами, и ему казалось, что это уже все, конец. Он так и не выберется с этого чердака, останется на нем навсегда, умрет тут и засохнет, превратится в скелет, который рассыпется со временем на отдельные кости, рассыпется, развалится, распадется, кости, череп, ребра, как в анатомичке. «Бедный, бедный Лапидус! — думал Лапидус. — Дернуло тебя сесть не в тот троллейбус!»

— Ты бы поспал, что ли, — сказала Эвелина, — нам здесь все равно еще торчать.

— Сколько? — спросил Лапидус сквозь дрему.

— Сейчас половина двенадцатого, — посмотрела на часы Эвелина, — минут двадцать у нас есть.

— А что дальше?

— А дальше будем выбираться отсюда…

— Куда?

— Ты спи, спи, — сказала Эвелина, — куда–нибудь да выберемся!

И Лапидус уснул.

— Спишь? — спросил его Манго — Манго.

— Сплю, — сказал Лапидус.

— И что ты видишь во сне? — не унимался Манго — Манго.

— Не скажу, — грубо ответил Лапидус, поворачиваясь на правый бок, чтобы не храпеть.

— Вставай, вставай, — сказала ему бабушка, дед уже заждался.

Лапидус быстренько вылез из–под одеяла и посмотрел в окно. Было раннее июньское утро. Такое же раннее, как и сегодня, второго июня, когда он сел не в тот троллейбус. Да и день был тот же — второе июня. Хотя может, что и третье или четвертое. Лапидус уже не помнил.

— Ты идешь? — спросил его дед.

— Он идет, идет, — подтвердила Эвелина.

— Уже собрался! — сказал Манго — Манго.

Лапидус вышел на крыльцо, утреннее солнце слепило глаза.

— Может, дома останешься? — спросила бабушка. — А то день жарким будет…

— Нет, — мотнул головой Лапидус, — я ведь собрался!

Дед подождал, пока Лапидус спустится с крыльца. В руках у деда было ведро, в ведре лежал совок.

— А это зачем? — спросил Лапидус.

— Надо, — сказал дед, — ну что, идем?

И они пошли.

Вначале — через лес, потом свернули на тропинку, которая вела к узкоколейке. С каждой минутой становилось все жарче и жарче. Громко пели утренние птицы, Лапидус бежал по тропинке за дедом вприпрыжку, стараясь не споткнуться о толстые, узловатые корни.

Вдали раздался гудок.

— Поезд, — сказал дед.

— Поезд, — повторил Лапидус.

— Тебе осталось спать десять минут, — предупредила его Эвелина.

— Не мешай ему! — сказал Манго — Манго.

— Куда он идет, деда? — спросил деда Лапидус.

— На электростанцию, — ответил дед, — он везет торф.

— А зачем? — спросил маленький Лапидус.

— Чтобы был свет, — сказал дед и добавил: — Пошли быстрее, а то скоро совсем жарко станет!

И они вышли на узкоколейку.

Лес остался позади, по одну сторону узкоколейки шла колючая проволока, по другую — большая холмистая пустошь. Над пустошью летали птицы. Лапидус не знал, что это были за птицы, и были ли они в действительности тогда, когда он шел с дедом, перепрыгивая через шпалы, может, птицы сейчас ему снились, а тогда никаких птиц не было, как не было никогда этого чердака и этих надписей на бетонной стене, и этой крысы, в которую он не попал из маленького черного пистолета, и Эвелины, которая дала ему этот пистолетик, чтобы он выстрелил в крысу, которой никогда не было точно так же, как не было и птиц, летавших некогда над холмистой пустошью, что шла по одну сторону от узкоколейки, по которой шли сейчас Лапидус с дедом, которого уже давно не было в живых.

— Пора просыпаться, — сказала Эвелина.

— Еще пять минут, — попросил Лапидус, — я хочу досмотреть сон.

— Пусть спит, — сказал Манго — Манго, — за пять минут ничего не изменится в этом аду!

— Нам еще далеко, — спросил у деда начавший уставать Лапидус.

— Жарко?

— Нет.

— Тогда терпи! — И дед зашагал еще быстрее, а солнце стало палить еще жарче.

— Все! — сказала Эвелина. — Надо вставать!

Лапидус открыл глаза. Дед все так же шагал вдаль по узкоколейке, которой, как и деда, давно уже не было на свете. Зачем они тогда шли? Лапидус этого не помнил, помнил лишь, что было очень жарко и путь был долгим, дед нес ведро с совком, а Лапидус перепрыгивал через шпалы вслед за ним, по одну сторону была — как и во сне — ограда из колючей проволоки, а по другую — большая холмистая пустошь, которая впоследствии превратилась в болото. В этом болоте водились ондатры, это Лапидус тоже вспомнил.

— Проснулся? — спросила Эвелина.

Лапидус молча смотрел на стену.

Надписи на ней изменились, теперь вместо «ХОЧУ ЕБАТЬСЯ!» было написано «ВХОД В АД!», а вместо «ДВЕ БЛИЗНЯШКИ ПО УТРУ ТРАХАЛИСЬ КАК КЕНГУРУ!» и «ДВЕ БЛИЗНЯШКИ ОДИН ЧЛЕН ОТСОСАЛИ НАСОВСЕМ!» можно было прочитать всего два слова: «ОН ИДЕТ!»

— Кто идет? — спросил у Эвелины Лапидус.

— Тут же ясно написано, — раздраженно ответила Эвелина: — Он идет!

— Вот я и спрашиваю: кто это — он!

— Не знаю, — сказала Эвелина, — но надо сматываться!

— А куда? — спросил Лапидус, — в Испанию?

— Если бы был пакет… — все так же раздраженно сказала Эвелина, — тогда можно было бы и в Испанию, а сейчас… Пошли!

Лапидус послушно пошел вслед за Эвелиной, вот только еще раз обернувшись, чтобы посмотреть на стену. Она была бетонная и без всяких надписей, возле стены сидела довольная крыса и потирала лапки.

— Они нас ждут? — спросил Лапидус.

— Не знаю, — не поворачиваясь, ответила Эвелина, — будем надеяться, что нет.

— А на чем мы поедем?

— На машине, — сказала Эвелина.

— А если они ее заминировали?

— Тогда взорвемся! — огрызнулась Эвелина и добавила: — Ты много смотришь телевизор!

— Много! — согласился Лапидус.

— Вот я и говорю, — сказала Эвелина, заворачивая за какой–то угол, где, по всей видимости, должен был быть выход с чердака, — ты слишком много смотришь телевизор, а потому тебе и мерещится всякая чушь…

— Но ведь они могут заминировать машину!

— Могут, — согласилась Эвелина.

— И тогда мы взорвемся!

— Взорвемся, — опять согласилась Эвелина, подходя к выходу.

— Тогда при чем здесь телевизор? — спросил Лапидус.

— Господи, — сказала Эвелина, — как ты меня достал за сегодняшний день, ты бы знал!

— А он еще не кончился? — спросил Лапидус.

— Кто — он? — переспросила Эвелина.

— Сегодняшний день, — уточнил Лапидус.

Эвелина посмотрела на запястье. До полуночи оставалось две минуты, так как ее маленькие наручные часы показывали двадцать три пятьдесят восемь.

— Через две минуты наступит завтра, — сказала Эвелина, выбираясь с чердака на захламленную лестничную площадку то ли соседнего, то ли еще более дальнего подъезда.

— Ты в этом уверена? — спросил Лапидус.

— Уже наступил, — сказала Эвелина, поджидая, пока Лапидус не проделает тот же самый путь, что и она минуту назад.

— Кто наступил? — поинтересовался Лапидус, выбираясь с чердака на захламленную лестничную площадку то ли соседнего, то ли еще более дальнего подъезда.

— Следующий день, — сказала Эвелина. — Третье июня.

— И мы еще живы, — удивленно сказал сам себе Лапидус.

Эвелина нажала кнопку лифта.

Кнопка не зажглась.

— Блядство! — выругалась Эвелина. — Пешком придется!

— Мы еще живы! — опять повторил Лапидус, быстренько сбегая вслед за Эвелиной вниз по лестнице.

— Не топочи так, — приказала она, — а то пока жив, а потом — нет!

— Куда мы сейчас? — спросил Лапидус, когда они уже оказались во дворе, и Эвелина торопливо, отчего–то пригибаясь, как при обстреле, направилась к своей машине.

— Мне надо тебя спрятать, — сказала Эвелина, садясь в машину, — хотя бы до утра. До восьми утра…

— А почему до восьми? — спросил Лапидус.

— Когда все это у тебя началось? В восемь?

— Да, — сказал Лапидус, вчера, второго июня, в восемь утра я сел не в тот троллейбус, там еще…

— Давай быстрее, — оборвала его Эвелина, — а то сегодня никаких восьми утра уже не будет!

— Ну и где ты меня спрячешь? — спросил Лапидус, когда Эвелина уже выехала со двора на улицу.

— Я хочу тебя спрятать у себя на работе, — сказала Эвелина, — больше мне ничего пока не приходит в голову!

— А где у тебя работа? — поинтересовался Лапидус.

— Я работаю на телевидении! — ответила Эвелина, увеличивая скорость.

— Не могу вспомнить, — задумчиво проговорил Лапидус, — никак не могу вспомнить…

— Чего? — недовольно спросила Эвелина.

— Куда мы тогда шли с дедом по узкоколейке…

— Меченый, — сказала Эвелина голосом Манго — Манго, — все же ты, Лапидус, меченый!

Лапидус 12

Лапидус принюхался — из окна машины пахло надвигающейся грозой.

Лапидус посмотрел на Эвелину — она была без очков. Видимо, забыла. Или в квартире, или на чердаке. Лапидус подумал, когда видел ее в последний раз в очках и вспомнил, что это было уже очень давно, еще утром, когда шла гроза и она остановила машину у обочины.

— Дождь пойдет, — сказал Лапидус, мрачно уставясь в лобовое стекло.

— Бензин заканчивается, — ответила ему Эвелина.

— Это плохо… — тем же тоном сказал Лапидус.

— Надо заправиться, — пробормотала Эвелина и повернула машину куда–то влево.

Лапидус опять посмотрел в приоткрытое боковое стекло. Они ехали по ночной молчаливой улице, из окна все так же пахло надвигающейся грозой. Над улицей нависали дома, ровной, утомительной шеренгой, девяти и двенадцатиэтажные однотипные дома, в редких окнах горел свет — три–четыре окна на весь дом.

По некоторым из домов отчетливо пробегали хорошо заметные голубые искры.

Эвелина повернула машину вправо, шеренга домов тоже повернула вправо.

Голубых искр стало больше, они собирались в гроздья и нависали над балконами.

— Какие славные пчелки, — подумал Лапидус, повернул голову в сторону Эвелины и ему опять захотелось кричать: за рулем, сосредоточенно глядя на дорогу, сидела крашеная блондинка с пухлыми, чуть подкрашенными губами. Его бывшая начальница.

Лапидус посмотрел в сторону домов: пчелок становилось все больше и больше, голубые искрящиеся гирлянды, висящие гроздьями над балконами, как мидии или устрицы, ракушки и раковины, собирающие, втягивающие в себя все, что окружало Лапидуса.

— Ненавижу! — сказал Лапидус, глядя на начальницу.

— Успокойся, — ответила Эвелина, делая очередной дежурный поворот.

— Ненавижу, — повторил Лапидус и осклабился.

— У тебя что, крыша поехала? — спокойно сказала Эвелина.

— Это все из–за тебя! — прорычал Лапидус, думая, как бы ему сделать так, чтобы крашеная блондинка навсегда убралась из его жизни.

Искрящиеся голубые гроздья начали спускаться к земле.

— Тебя надо привязать к дереву, — сказал Лапидус, — к большой сосне…

— И что дальше? — так же спокойно спросила Эвелина, глядя на дорогу.

— Тебя когда–нибудь привязывали к сосне? — не унимался Лапидус.

— Можно подумать, — промурлыкала Эвелина, — что тебя привязывали.

— Ненавижу! — закричал Лапидус и попытался вырваться.

Его держали двое, тот, что был постарше, быстренько зажал ему рот рукой.

Лапидус попытался крикнуть снова, но получилось какое–то мерзкое, хриплое бульканье.

— Чего молчишь? — спросила Эвелина.

Лапидус, сидящий рядом с Эвелиной, смотрел на того Лапидуса, которого держали двое. На совсем еще юного Лапидуса, Лапидуса, которому было двенадцать лет. А может, что и десять — точно Лапидус не помнил.

Его держали двое и один из них зажал ему рот рукой.

Машина вновь повернула, искрящиеся голубые гроздья достигли уже самой земли, вот–вот, как должна была начаться гроза.

— Он меня достал, — сказал тот, что постарше, — он меня достает каждый день, ходит за нами, ходит…

— Его надо привязать к дереву, — сказал второй, не такой тощий и со светлыми волосами, — давай, привяжем его к дереву и оставим до вечера.

Лапидус посмотрел на солнце, оно было в зените.

Лапидус посмотрел на начальницу. Начальница кривовато улыбнулась Лапидусу и сказала: — Что, допрыгался?

Голубые искрящиеся гроздья внезапно начали бешено вращаться, сливаясь в один гигантский шар. Прозвучал первый раскат грома.

— Этого еще не хватало, — сказала Эвелина.

Лапидус вновь попытался еще раз прокричать «Ненавижу!», но вместо слов опять получилось хрипловатое бульканье. Можно было, конечно, укусить зажавшую рот руку, но тогда стало бы еще хуже — это Лапидус знал, как знал и то, что эти двое действительно привяжут его к дереву.

Начальница осклабилась и Лапидусу показалось, что изо рта у нее растут клыки — два белых, длинных и очень острых клыка торчали по уголкам рта. Один — в левом углу, другой — в правом, сейчас она наклонится к Лапидусу, нежно обнимет его за шею и прикоснется клыками к горлу.

Из гигантского искрящегося шара ударила молния, вслед за ней прозвучал второй удар грома.

— Влипли, — сказала Эвелина.

— У меня есть идея, — засмеялся тот, что зажимал Лапидусу рот рукой.

Второй ничего не ответил, только хмыкнул.

— Он все хочет, чтобы мы поиграли с ним в индейцев, а что делают индейцы со своими пленниками?

— Что делают индейцы со своими пленниками? — переспросила начальница.

— Ты несешь полный бред, — сказала Эвелина, закрывая окно: на улице начинался дождь.

— Индейцы привязывают пленников к дереву, это первое, — как–то очень торжественно проговорил тот, что зажимал Лапидусу рот рукой.

— Понял? — спросила начальница.

— Странно, — сказала Эвелина, — это уже просто какая–то мистика: мы с тобой второй раз за день попадаем вместе под дождь!

— Вы не индейцы! — хотелось крикнуть Лапидусу. — На вас нет боевой раскраски, вы не носите на голове перья, да и потом: где ваши луки со стрелами?

Белобрысый посмотрел на Лапидуса, хмыкнул и начал ногами распинывать кучу валежника. По спине Лапидуса пробежали мурашки: под кучей были зарыты лук и стрелы, а так же два боевых томагавка, сделанные из маленьких плотницких топориков.

— Я бы с тебя тоже скальп сняла, — почти пропела начальница и внезапно сильно ударила Лапидуса в промежность.

Лапидус попытался закричать, но и в этот раз получилось только все то же хриплое бульканье — рука еще сильнее сжала Лапидусу рот.

— Бензин кончается, — вновь сказала Эвелина, — и дождь, как назло…

— Давайте, давайте, — вновь пропела начальница, — привязывайте его, я помогу!

— У тебя есть тряпка? — спросил Рука Белобрысого. — А то мне держать надоело!

— Есть платок, — ответил Белобрысый и протянул Руке платок.

Лапидуса подтащили к большой, стоявшей чуть на особицу сосне и рука впихнула Лапидусу в рот грязный носовой платок Белобрысого.

— Ремень давай! — скомандовал Рука.

— Нет ремня, — ответил Белобрысый.

Эвелина еще раз повернула машину и вновь мрачно заметила, что бензин кончается.

— Возьмите колготки, — сказала начальница, — они прочные, дорогие…

— Снимай! — сказал Белобрысый.

Лапидус уже ничего не понимал и только смотрел то в окно, за которым вместо пофыркивающих и искрящихся голубых гирлянд мрачно голосила многотонная масса дождя, то на того себя, которого держали у стоящей на особицу сосны Рука и Белобрысый, ожидая, пока начальница не даст им колготки.

Начальница приподняла юбку, но потом — будто передумав — вновь опустила ее.

— Мы его привяжем и уйдем, — сказал Белобрысый, — и он будет стоять у дерева, а по нему поползут муравьи…

— Маленькие и черненькие, — добавил Рука, — а потом к ним присоединятся большие и рыжие. Они будут ползти по нему и покусывать, покусывать, покусывать…

Начальница вдруг резким движением сняла с себя юбку и осталась лишь в блузке и колготках, под которыми просвечивали черные трусики.

— Ты невменяем, Лапидус, — сказала ему Эвелина, — тебе сейчас надо думать о другом…

«Я вообще не думаю!» — подумал Лапидус, чувствуя, как его все сильнее прижимают к дереву.

Начальница стянула с себя колготки и протянула их Белобрысому.

— Вяжи покрепче! — сказал Рука.

— Муравьи, муравьи, — запела вдруг начальница, — не тревожьте вы нас!

— Все, — сказала Эвелина, — встали. И из машины пока не выйти!

— Ну что? — спросил Белобрысый отходя поодаль и любуясь своей работой. — Как думаете, крепко?

Рука поднял с земли лук и выбрал одну из стрел.

— Да, — сказала начальница, — хорошо тебе сейчас будет, Лапидус!

Лапидус чувствовал, как у него на глазах опять навернулись слезы. Он хотел только одного: чтобы старшие его приняли в игру. И они его приняли. Вот только совсем не так, как об этом мечтал Лапидус. Они уже сделали ему больно и скоро сделают еще больнее, его уже привязали к сосне, а в рот засунули вонючий носовой платок. И вот–вот, как в него будут целиться из лука.

— Я что–то придумала, мальчики! — ухмыльнулась и вновь показала клыки начальница. — Расстегните ему штаны!

Белобрысый расстегнул Лапидусу штаны и посмотрел на начальницу.

— Стяни их пониже! — приказала та.

Рука наложил стрелу на тетиву и примерился.

— Надо идти, — сказала Эвелина, — нам нельзя оставаться в машине, они нас догонят!

Белобрысый начал стягивать с Лапидуса трусы, Лапидус брыкался и мычал сквозь заткнутый платком рот.

— Стягивай, стягивай! — командовала начальница. — Сейчас ему станет совсем хорошо!

Белобрысый стянул с Лапидуса трусы и отскочил в сторону.

— Дай их сюда! — проговорила начальница.

— Эй, — сказала Эвелина, — ты что, заснул? Нам пора…

— Мне это понравилось, — проговорила начальница, — про муравейник, только вот где он тут?

— Вот, — подобострастно сказал Рука.

Начальница подошла к муравейнику и положила на него трусы Лапидуса. — Пусть полежат.

— Мы промокнем, — сказал Эвелине Лапидус.

— Если мы не промокнем, — ответила Эвелина, — то мы умрем, ты этого хочешь?

— Не знаю, — сказал Лапидус, — я уже давно ничего не знаю, у меня такое ощущение, что меня привязали к дереву, в меня целятся из лука, а в паху у меня разгуливают и кусаются муравьи! А ведь я хотел только одного — чтобы меня приняли в игру.

— Вот тебя и приняли, — ответила Эвелина, — только игры бывают разные, так что давай, вылазь из машины!

— Ну, — сказала начальница, — беря палку и цепляя ей лапидусовские трусы, — а теперь вот ты это наденешь. Ты это наденешь и они начнут по тебе ползать. Они начнут по тебе ползать и будут тебя нежно–нежно кусать. Тебе это очень понравится…

— Я ее ненавижу, — сказал Лапидус Эвелине.

— Кого — ее? — переспросила она.

— Ее! — ответил Лапидус, — Тебя когда–нибудь кусали муравьи в пах?

— Стрелять–то будем? — спросил уставший натягивать лук Рука.

— Стреляй! — скомандовала начальница.

Тетива дзинькнула и стрела воткнулась в дерево рядом с левым ухом Лапидуса.

Муравьи больно жрали его между ног.

Начальница ухмылялась и показывала клыки.

Дождь лил стеной, дождь шел стеной, стена дождя придавливала к земле Лапидуса и Эвелину, стена дождя смывала с Лапидуса муравьев, стена дождя гнала прочь от дерева Руку и Белобрысого, — Боже! — шептал Лапидус, пробираясь вслед за Эвелиной по колено в воде, — неужели это все происходит со мною в действительности, чем я провинился перед тобой, Боже, что ты устроил мне всю эту веселуху, ведь я просто Лапидус, простой, нормальный Лапидус, я хочу одного — жить, мне не нужны эти приключения, оставь меня в покое, я хочу домой, на диван, в тепло, к своему телевизору, мне больше ничего не надо, Боже, пусть меня все оставят в покое, — бормотал Лапидус, все так же пробираясь вслед за Эвелиной по колено в воде.

Лапидус попытался выплюнуть изо рта вонючий платок и ему это удалось.

Рука и Белобрысый уже скрылись из вида — дождь был сильный и они промокли.

Лапидус тоже промок, но ему от этого стало хорошо, очень хорошо, просто очень хорошо.

Он пошевелил руками — веревка, которой они были связаны, поддалась.

Лапидус начал вращать кистями рук и, наконец, веревка сама развязалась — Лапидус был свободен.

— Сюда, — сказала Эвелина, — давай в этот двор!

Лапидус нырнул вслед за ней, двор был проходным, большим и абсолютно пустым, не считая, правда, понурой помойки да развесистого тополя посредине.

— Я устал, — сказал Лапидус, догоняя Эвелину, — мне надоело все куда–то бежать и бежать, мы что, не можем остановиться?

— Не можем, — ответила Эвелина, — ты разве еще ничего не понял?

— Я хочу лечь, — сказал Лапидус, — мне хочется лечь и лежать, я опять промок до нитки, я бегу куда–то с самого утра, меня все время преследуют кошмары!

— Бедненький, — проговорила Эвелина, — вот подожди, если они нас поймают, то ты ляжешь уже навсегда!

Внезапно дождь начал стихать.

Под козырьком крайнего подъезда сидела одинокая и мокрая дворовая собака, которая беззлобно тявкнула на пробегающих Лапидуса и Эвелину.

— Уже пятнадцать минут первого, — грустно сказала Эвелина, поджидая Лапидуса у выхода из двора, — а нам еще идти и идти!

Лапидус отошел от дерева и огляделся по сторонам. Лук и стрелы лежали там же, где их бросил Рука. Лапидус поднял лук с мокрой земли, поднял одну из стрел, наложил ее на тетиву и прицелился в ту сторону, где исчезли его мучители.

— Я только хотел поиграть! — сказал он, ловя ртом капли дождя, — Я ведь больше ничего не хотел, только чтобы вы взяли меня в игру, а вы!.. — и он отпустил тетиву, стрела со свистом исчезла где–то в дождевой пелене, а Лапидус, натянув мокрые штаны, легкой трусцой побежал в противоположную сторону — подальше от этого перелеска и этого позора, от муравьиной кучи и на особицу стоявшей сосны, грубоватую кору которой он на всю жизнь запомнил своей собственной спиной, там еще был сучок, который впивался ему между лопаток, и чем туже привязывали его к стволу, тем больнее было, хотя все это уже осталось в прошлом, как в прошлом осталось и вчерашнее утро, и уха из пираний, и мерзкое ощущение беспомощности, пережитое им в окружении малолетних придурков, этой злобной, дикой, агрессивной стаи, готовой порвать его на части, такое же мерзкое, как запах фекалий в том канализационном колодце, куда он был вынужден нырнуть, скрываясь от терпкого предвечернего света и где большая бревенчатая тень осклабила зубы так же, как начальница в тот самый момент, когда его трусы были брошены в муравейник, и муравьи, маленькие и черненькие, а так же большие и рыжие, целые полчища муравьев, приготовились десантировать на его еще безволосый — значит, не больше одиннадцати ему было — пах, стройные армейские колонны муравьев, смытые внезапно пошедшим дождем…

— Эй, — услышал внезапно Лапидус, — вы оба, давайте сюда!

— Все, — сказал Лапидус, — они нас достали!

— Это не они, — сказала Эвелина, — они бы не стали нас звать…

— Тогда кто же? — спросил Лапидус.

— Эй, — услышали они повторный окрик, — быстрее шевелите ногами!

На той стороне улицы, прямо напротив выхода из двора, по которому Лапидус с Эвелиной только что совершили очередную безумную пробежку, под большим и ярко–зеленым зонтом стоял Манго — Манго.

Внезапно дом, который они только что миновали, начал крениться.

— Быстрее! — совсем уж истошным голосом завопил Манго — Манго.

Они побежали быстрее, улица была пустынной, дом позади уже не просто кренился, он качался как при землетрясении.

— Бред какой–то! — сказал Лапидус, отпыхиваясь от бега, — такого вообще не может быть, чтобы у нас дома качались…

— Качаются, но не падают! — глубокомысленно заметила Эвелина.

Лапидус обернулся и посмотрел на ту сторону улицы. Дом стоял как ни в чем не бывало, никаким землетрясением и не пахло. Дождь кончился и голубые искры опять стали собираться в гроздья над балконами.

— Вот так встреча, селянин! — сказал Манго — Манго. — Мы опять встретились.

— Чему ты радуешься? — спросила Эвелина. — Я вот с самого утра от него избавиться не могу!

— Двадцать два! — пропел Манго — Манго — Двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»…

— Это и есть тот сумасшедший? — спросила Эвелина у Лапидуса.

— Синяя машина, в ней едет Эвелина… — радостно пропел Манго — Манго.

— В машине бензин кончился, — грустно заметила Эвелина, — пришлось оставить!

— А куда ехали? — спросил Манго — Манго.

— Мне его надо спрятать, — тихо проговорила Эвелина. — я хотела его спрятать у себя на работе, но без машины нам туда не добраться!

— А сколько времени? — поинтересовался Манго — Манго.

— Двадцать минут первого… — посмотрела на часы Эвелина.

— Детское время, — захихикал Манго — Манго, — мы сейчас все спрячемся.

— Где? — тупо поинтересовался Лапидус.

— Идите за мной! — сказал, закрывая зонт, Манго — Манго.

Лапидус 13

Лапидус шел за Манго — Манго и чувствовал шеей петлю.

Петля была веревочная, а веревка — та самая, что лежала когда–то под телевизором. Пеньковая веревка с гадючьим узором на спине.

«Веревка, — вспомнил он грозное шипенье Эвелины, — у тебя есть веревка?»

Манго — Манго поднимался по узкой темной лестнице и держал свободный конец веревки в руках.

На другом конце была петля. И эта петля обнимала шею Лапидуса.

Лестница была очень узкой и очень темной, ступени были старыми и высокими. Лапидус запнулся, и веревка тут же сделала ему больно.

— Куда мы идем? — спросила спину Лапидуса Эвелина.

Веревка сдавила горло еще сильнее, так что Лапидус смог только что–то невнятно хрюкнуть в ответ.

— Куда мы идем? — повторила свой вопрос Эвелина.

«Ноль часов тридцать минут!» — внятно проговорил чей–то незнакомый голос.

— Что это? — испуганно спросил Лапидус, внезапно почувствовав, что веревки больше нет.

— Радио, — ответил Манго — Манго, — просто радио…

— Куда мы идем? — уже с истерическими нотками в голосе вновь спросила Эвелина.

— Уже пришли! — сказал Манго — Манго и внезапно зажегся тусклый, желтоватый свет.

Лапидус посмотрел по сторонам и закрыл глаза. Потом открыл и снова посмотрел по сторонам.

— Что это? — спросила Эвелина.

— Это музей, — ответил Манго — Манго, — я его сторожу…

— Вижу, что музей! — услышал Лапидус собственный голос.

— А почему сюда? — спросила Эвелина.

— А куда еще? — ответил Манго — Манго и добавил: — Сюда и днем никто не ходит, а ночью и подавно…

— А мы пришли! — печально сказал Лапидус.

— Какой славненький! — сказала Эвелина, смотря на ближайшую к себе витрину.

— Я боюсь, — внезапно выговорил Лапидус, — они сейчас разобьют витрины, и нам опять придется бежать…

— Садитесь, садитесь, — сказал Манго — Манго, — куда хотите, туда и садитесь!

— Веревка, — сказал Лапидус, — откуда ты взял эту веревку?

— Какую? — удивился Манго — Манго.

— Ну, — промямлил Лапидус, — когда мы поднимались по лестнице… Помнишь?

— Помню, — сказал Манго — Манго.

— Так вот. Когда мы поднимались по лестнице, ты надел мне ее на шею. Помнишь?

— Не помню, — сказал Манго — Манго, — ты просто бредишь…

— Бедненький, — сказала Эвелина, — ну и денек у тебя выдался!

Лапидус начал хохотать.

— Свет, — сказал он, давясь собственным хохотом, — какой яркий свет!

— У тебя есть что–нибудь выпить? — спросила Эвелина Манго — Манго.

— Вон там, за львами! — ответил Манго — Манго.

Львы! — закричал Лапидус. — Я же сказал: они разобьют витрины!

— За какими львами? — спросила, недоумевая, Эвелина.

— Да вон, — сказал сердито Манго — Манго и показал в дальний угол зала.

— Вижу, — сказала Эвелина, — там два каких–то чучела.

— Это черногривые львы, — сказал со знанием дела Лапидус, — каждую ночь они выходят на охоту.

— Настоящие львы, — подтвердил Манго — Манго, — они действительно выходят на охоту каждую ночь, когда спадает жара.

— Вы оба сбрендили, — заметила, вздохнув, Эвелина, — вам обоим надо срочно выпить!

— Аменхотеп не пьет ночью, — гордо сказал Лапидус, — Аменхотеп ночью готовится к охоте!

— Все, — грустно заметила Эвелина, — он готов…

— Пусть побредит, — ответил Манго — Манго, доставая из маленького холодильника в углу за львами бутылку водки, — нальем сейчас ему водочки — сразу легче станет…

Лапидус посмотрел в сторону горизонта. Дул ветер, с того края, со стороны Великого моря. Дул ветер и нес песок. Сегодня песок был белым, хотя небо — голубым. Небо было голубым, а солнце белесоватым, обжигающе–белесоватым, что и придавало песку белый оттенок.

Загонщики уже были где–то там, впереди, но ни один зверь еще не появлялся перед его глазами. Скоро он начнет скучать и тогда придется что–то делать, чтобы развеять себя от скуки. Хотя может, что охота все же состоится, как это было и в прошлом году, и в позапрошлом, каждый год в одно и то же время он покидал свой дворец в Фивах и удалялся сюда, почти что на край света, к самому началу пустыни Нуб, за которой — Великое море и земли, которых он никогда еще не видел.

— Выпей, — сказала Эвелина и протянула Лапидусу пластиковый стаканчик. Лапидус послушно взял его и опрокинул в рот.

— Пустыня, — сказал Лапидус, — чувствуя, как внутри стало туманно и горячо, — какая красивая пустыня.

— Может, ему еще налить? — спросила Эвелина у Манго — Манго.

— Пока хватит, — сказал Манго — Манго, — время еще есть, посмотрим…

Лапидус клубочком свернулся на надувном матраце, который Манго — Манго вытащил все из того же угла. Он лежал, свернувшись калачиком, и чувствовал, как он безумно, безмерно, бестолково устал.

Как раз в этот момент послышались гортанные крики загонщиков и показались клубы взметенного песка. Лапидус привстал с матраца. Лучники напряглись, группа копейщиков–нубийцев уже рассыпалась впереди, держа копья наперевес. Лапидус начал считать приближающихся львов. Один, второй, третий… Без сомнения, это были львы, никакой иной дичи он не признавал, ведь никакая иная дичь не достойна его охоты. Мясо газели хорошо, если поджарить его на открытом огне, как хорошо и мясо большой антилопы, только убивать их — удел лучников и копейщиков–нубийцев, его дело — охота на львов, и Лапидус взял в руки свой тяжелый, инкрустированный золотом и слоновьей костью лук. Он не говорил ни слова, он давно уже знал, что в любых ситуациях и при любых обстоятельствах первым делом все смотрят на него. Это было забота лучников: смотреть, как приближаются львы, держать свои луки наготове и смотреть на него, пытаясь предугадать, захочет ли сегодня он выпустить свою стрелу первым.

— За этой дверью — будущее твоего царствования, о, Великий! — внезапно сказала ему Эвелина. — Там ждут тебя Боги, которые хотят посмотреть на тебя и научить тебя тому, что должен правитель. Там ждет тебя правда, та правда, которую знают только самые посвященные. Время пришло. Ты должен стать одним из них. Следуй за мной!

— Налей ему еще, — сказала Эвелина Манго — Манго, — что–то он мне не нравится, у него с головой явно не то.

Лапидус прерывисто дышал, глаза его были закрыты. Он лежал на надувном матраце все в той же позе скукоженного эмбриона.

Лапидус натянул лук, потом снова расслабил тетиву, в голове привычно запульсировала кровь, как всегда, когда до цели охоты оставались считанные мгновения. Первый лев уже был на расстоянии полета стрелы, нубийцы–копейщики разорвали цепь, и львы неслись прямо на лагерь. Два самца и три самки, пятеро львов, пятеро царей пустыни Нуб. Лапидус опять натянул лук и прицелился, пускать стрелу было рано, еще одно мгновение, еще одно… Стрела дзинькнула и понеслась навстречу выбранному Лапидусом льву, лев несся навстречу стреле, лучники, стоящие полукругом рядом с фараоном, выпустили свои стрелы, куча стрел и всего пять львов, Лапидус вложил следующую стрелу и снова натянул лук, лев встретился со стрелой и грохнулся на песок с пронзенным горлом.

Гортанные крики нубийцев–копейщиков смешались с пронзительными криками встретившихся с ними загонщиков. Еще два льва упали на песок и вновь вскочили с грозным рыком, один тут же зашатался и рухнул снова, а другой начал кружиться на месте, кружиться, кружиться, кружиться, удар копьем, окровавленное тело льва остается лежать на песке, хвала Тоту, хвала Ра и Озирису, Лапидус доволен, он выпускает третью стрелу, четвертую…

— Буди его, — сказал Манго — Манго Эвелине, — он уже двадцать минут спит, хватит…

— Я не сплю, — проговорил Лапидус, открывая глаза, я просто устал, но мне очень хорошо.

— Ты меченый, — сказал Манго — Манго, — тебе не может быть хорошо, меченым не бывает хорошо…

— Я тоже хочу выпить, — внезапно сказала Эвелина.

— Я не меченый, — сказал тем же тихим голосом Лапидус, — это вы все придумали, я просто поехал искать работу, но сел не в тот троллейбус.

— Так не бывает, — возразил Манго — Манго, — троллейбус он просто троллейбус, а значит — ты меченый!

— Я хочу выпить! — капризно повторила Эвелина. — Я с ним тоже с утра, как сумасшедшая!

Лапидус посмотрел на Эвелину. Она достала из–под своей одежды тыквенный кувшинчик с водой, плеснула воды в каменную чашку, стоящую возле плиты, затем, тоже из–под одежды, достала кусок хлеба и кусок сыра, положила рядом с чашкой, затем отошла на пару шагов назад и начала говорить, обращаясь в сторону.

— О, Великий Бог, — говорила Эвелина, смотря куда–то в сторону. Прости меня, что давно я не заходила в это святилище, что чашка твоя для воды стояла пустой, и ни одного куска свежего хлеба никто не приносил тебе уже много–много месяцев. Но я пришла, о, самый Великий из всех Богов! Никто из них не может соперничать с тобой в могуществе, Анубис, потому что никто из них до конца не властен над смертью.

— Сколько нам еще бежать? — спросил Лапидус у Эвелины.

— Не знаю, — честно ответила та, — наверное, пока не догонят.

— Они догонят, — сказал Манго — Манго, — они всегда догоняют.

— Я хочу в туалет, — сказала Эвелина, — где здесь можно пописать?

— Вон там, — сказал Манго — Манго, — там на выходе есть закуток, найдешь?

— Там темно, — сказала Эвелина, — проводите меня.

Лапидус попытался встать с матраца.

— Лежи, — сказал ему Манго — Манго, — сама дойдет.

— Проводите меня! — повелительным тоном сказала Эвелина, и Лапидус встал с матраца.

— Ты не человек, — сказал Манго — Манго, — ты какой–то зомби, киборг, она сказала, и ты пошел…

— Пошли, — сказала Эвелина, — я очень хочу писать!

Лапидус, еле переставляя ноги, пошел вслед за Эвелиной в сторону выхода из зала.

— Не заблудитесь! — крикнул им вслед Манго — Манго.

— Не заблудимся, — отчего–то хихикнула Эвелина и поддержала за локоть зашатавшегося Лапидуса.

— Куда мы идем? — спросил Лапидус, ничего не понимая.

— Я иду писать, — сказала Эвелина, — а ты со мной, чтобы мне не было страшно!

— Возвращайтесь, — донесся до них голос Манго — Манго.

— Смотри, повелитель! — услышал Лапидус истошный крик одного из лучников. Тот самый лев, в которого попала первая стрела, стрела, пущенная его, Лапидуса, рукой, тот самый большой, самый мускулистый и красивый лев, который, казалось бы, должен уже давно быть мертвым, ведь стрела попала ему в горло и пробила артерию — Лапидус отчетливо видел, как мощной струей хлынула из этого горла кровь, так вот, этот самый лев вдруг вновь оказался на ногах, разбросал кружившихся вокруг него нубийцев–копейщиков, мощным прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от лучников и Лапидуса, отбросил ударом лапы ближайшего к нему стрелка, и несся вперед.

— Здесь нет света, — сказала Эвелина, щелкая выключателем, у тебя есть спички?

Лапидус достал из кармана зажигалку.

— Посвети, — сказала Эвелина, — я сяду.

Лапидус щелкнул зажигалкой, светлый язычок газового пламени чуть не обжег ему лицо.

— Мухлик, — вдруг внезапно очень нежно сказала Эвелина, — какой же ты все же мухлик.

— Что мне дальше делать? — спросил Лапидус.

— Стой и свети, — сказала Эвелина.

— Тогда я увижу, — сказал Лапидус.

— Что ты увидишь? — спросила Эвелина.

— Как ты писаешь, — чуть выговорил Лапидус.

— Ну и что, — сказала Эвелина, задирая юбку и снимая трусики, что, ты никогда не видел как женщины писают?

— Не видел, — сказал Лапидус.

— Даже в детстве? — спросила Эвелина. — Что, ты в детстве никогда не подглядывал?

— Подглядывал, — смущенно сказал Лапидус.

— Ну, значит видел, — сказала Эвелина, садясь на унитаз и добавила: — Подойди ко мне ближе и дай руку…

Лапидус вновь щелкнул зажигалкой и подошел к Эвелине. Та взяла его руку в свою, и тут же Лапидус услышал, как ее струя зажурчала о фаянсовое дно унитаза.

— Ты такой милый, — сказала Эвелина, — иногда я думаю, что могла бы в тебя влюбиться!

И Лапидус услышал голос великого Бога. Где–то в самом верху раздался грохот.

— Ты меня слышишь, Лапидус? — спросил Великий Бог. Запомни этот день и час, я взял тебя под свое покровительство, отныне как бы тяжело тебе не приходилось, у тебя есть защитник, чти меня, и я помогу тебе!

— Мухлик, — опять нежно сказала Эвелина, оперлась на руку Лапидуса и встала с унитаза.

— Подожди, — сказал Лапидус, — я тоже хочу…

— Тебе посветить? — спросила Эвелина.

— Посвети, — сказал Лапидус и протянул ей зажигалку.

Эвелина щелкнула зажигалкой, и Лапидус зажурчал.

— Наверное, я бы даже вышла за тебя замуж… — сказала Эвелина.

— Когда? — внезапно спросил Лапидус.

— Никогда, — ответила Эвелина и добавила: — Я же сказала, наверное… То есть, если бы ты не сел не в тот троллейбус, и мне не пришлось подсаживать тебя в машину в эту жуткую грозу…

— То есть, никогда? — поинтересовался Лапидус, стряхивая оставшиеся капли с головки члена.

— Не в этой жизни, — тихо сказала Эвелина, а потом вдруг добавила: — Слушай, а как ты подглядывал?

— Что — подглядывал? — не понял Лапидус.

— Ну, в детстве…

— Через дырку, — так же тихо ответил Лапидус. — Было плохо видно, так что на самом деле я ничего не видел…

— А что ты хотел увидеть? — спросила Эвелина.

— Сама знаешь, — огрызнулся Лапидус.

— Вот это? — спросила Эвелина и взяла его руку.

Она взяла его руку и положила себе между ног.

Лапидус почувствовал ладонью ее мокрую щелку.

— Помоги мне, Великий Бог! — не сдержавшись, закричал Лапидус, швыряя ненужным уже луком в приближающегося льва.

И тут он увидел, как внезапно откуда–то сзади, из этого месива разъяренных львиных и людских тел, перемешавшихся в один большой клубок, появилось несколько странных тварей. Первая вцепилась льву в гриву, вторая — в горло, третья, увернувшись от лапы, хватанула его зубами за бедро, да так, что фонтаном брызнула кровь. Лев зашатался и рухнул, не добежав каких–то пары локтей до Лапидуса. Твари уже гнали остальных, лучники вновь пускали стрелы, нубийцы махали своими копьями, солнце перевалило за зенит, жара становилась нестерпимой, кровь в висках пульсировала так мощно, что — казалось — еще мгновение, и вены с артериями не выдержат, лопнут, и Лапидус истечет кровью прямо здесь, на самом краю безлюдной пустыни Нуб, на противоположном краю которой — берег Великого моря, за которым еще земли, вот только когда и как сможет он их увидеть?

— Нравится? — спросила Эвелина, обнимая Лапидуса за шею.

— Прямо здесь? — спросил Лапидус.

— Нам опять помешают, — нежно сказала Эвелина, гладя промежность Лапидуса.

— Кто? — спросил Лапидус, так и не найдя в себе сил оторвать ладонь от ее мокрой щелочки.

— Они нам опять помешают, — грустно сказала Эвелина, — но там, в другой жизни, я бы вышла за тебя замуж…

— Я устал, — внезапно проговорил Лапидус, — я так устал!

Он устал, зато охота подошла к концу, тела убитых львов валялись там, где их настигла смерть. Двое лучников погибли на месте, один истекал кровью, как истекали кровью и двое копейщиков–нубийцев. Лапидус стоял перед тем самым огромным львом, который чуть не лишил его жизни, и думал о том, что пройдет пять дней, и он опять окажется в своем дворце, рядом со жрецами и царедворцами, писцами, женами и наложницами. Распорядитель охоты приказал самым сильным лучникам начать снимать со львов шкуры. Лапидус оглянулся и вдруг увидел, что одна из тварей не исчезла, как это сделали остальные — те вдруг взяли и растаяли прямо в воздухе, после того как последний лев грохнулся на песок мертвым.

Оставшаяся же сидела неподалеку, пасть ее была открыта, ярко–красный язык, здоровенные белые клыки. Лапидусу стало не по себе, он посмотрел на небо, на ослепительный диск солнца, паривший над пустыней Нуб, и подумал, что надо бы принести жертву Великому Богу.

— Эй, — послышался голос Манго — Манго, — вы там что, по второму разу?

— Великий Бог! — сказал Лапидус, крепко сжимая Эвелину в объятиях, — прими от меня в жертву эту женщину, ты спас меня, я должен отблагодарить тебя за спасение!

— Дурак! — сказала Эвелина, вырвалась из объятий и сильно ударила Лапидуса кулаком в пах.

Лапидус 14

Лапидус лежал на полу и смотрел вверх.

Вверху белесо светила одинокая невзрачная лампа.

— Время! — сказала Эвелина.

— Что — время? — спросил у нее Манго — Манго.

— Сколько сейчас времени? — так же повелительно спросила Эвелина.

— Час ночи, — прислушавшись, ответил Манго — Манго.

— Откуда ты знаешь? — поинтересовалась Эвелина.

— Тик–так, — проговорил Манго — Манго, — тик–так…

Свет начал неприятно резать Лапидусу глаза, и Лапидус моргнул.

— Не смей, — сердито сказала Эвелина, — лежи спокойно!

— Он и так лежит спокойно, — сказал Манго — Манго, — ты мне только объясни — зачем надо было его связывать?

— Он не связан, — ответила Эвелина, — это тебе кажется!

— Тик–так, — вновь проговорил Манго — Манго, — тик–так…

Лапидус почувствовал, как во рту у него стало сухо и противно. Он лежал на спине и все так же смотрел вверх. Вверху были Эвелина и Манго — Манго. Они были вверху, Лапидус был внизу, а когда он смотрел вверх, то ему хотелось делать то, что было запрещено — Лапидусу хотелось моргать.

— Он моргает! — сказал Манго — Манго.

— Значит, жив! — ответила Эвелина и как–то очень хитро улыбнулась.

Лапидус хорошо знал, что сейчас должно последовать. Точнее, если и не знал, то чувствовал. Он видел это не раз, когда смотрел телевизор — один лежит, двое наклонились над ним, сейчас у одного из двоих в руках окажется марля, пропитанная какой–нибудь специальной жидкостью, смоченная в растворе, марля с запахом. Лапидус принюхался.

— Зачем тебе все это? — внезапно спросил Манго — Манго.

— Что — это? — каким–то очень легкомысленным тоном переспросила Эвелина.

Лапидус почувствовал, что от марли, которую Эвелина держала в руках, действительно пахло. Крепко и терпко. Так крепко и так терпко, что сразу же закружилась голова.

— Чего ты от него добиваешься? — уточнил свой вопрос Манго — Манго.

— Он знает, чего! — сурово проговорила Эвелина и еще ниже склонилась к Лапидусу.

Лапидус закрутил головой. Он знал, что ему любой ценой надо избежать соприкосновения с этим запахом. Что это? Эфир, хлороформ? Неужели ничего приличнее она не нашла? Лапидус еще раз втянул в себя воздух, голова совсем пошла кругом.

— Пакет, — сказала Эвелина, — у него должен быть этот проклятый пакет!

— Пакет, пакет! — передразнил ее Манго — Манго, — а если никакого пакета так и не было?

— Тогда плохо! — сказала Эвелина и добавила: — Тогда очень плохо!

«Хуже, чем есть, не будет!», — подумал Лапидус, в очередной раз пытаясь ускользнуть от марлевого намордника, терпко пахнущего то ли эфиром, то ли хлороформом. Так пахнут подмерзшие листья в конце сентября. Утренние подмерзшие листья. Голова кружится и сердце дает сбой.

«Сердце, — подумал Лапидус, — сейчас я потеряю сознание и они возьмутся за мое сердце. Точнее, не они. Она…»

Она — то есть Эвелина. Женщина–врач со скальпелем в руках. Лапидусу стало весело. Он лежал на спине и смотрел вверх. Вверху были Эвелина и Манго — Манго, сознание у Лапидуса давно отсутствовало, но он, на удивление, воспринимал все намного отчетливее, чем тогда, когда Манго — Манго сказал «тик–так».

— Тик–так, — повторил опять Манго — Манго и добавил: — Уже десять минут второго…

— Ты уверен? — спросила Эвелина.

— Нет, не уверен, — ответил Манго — Манго, — я уверен только в одном: никакого пакета нет, а он — меченый….

— Почему? — тем же тоном спросила Эвелина.

— Потому, что он в это поверил, — сказал Манго — Манго, — он даже не удивился, когда я ему сказал об этом…

— А чего ему было удивляться? — поинтересовалась Эвелина. — Да и что такого ты ему сказал?

— Двадцать два, — пропел Манго — Манго, — двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…

— Не читал я никаких писем! — пробормотал Лапидус.

— Ну да, — сказала Эвелина, — ты и пакета никакого не видел!

— Не видел! — закивал головой Лапидус, со страхом смотря на то, как марлевая повязка опять приближается к его лицу. И опять этот запах. Вкусный запах. То ли эфира, то ли хлороформа. Вкусный и свежий. Как осенние подмороженные листья. Таким запахом умерщвляют бабочек и прочих жуков. То есть, жуков и бабочек. Энтомология, подумал Лапидус, наука о насекомых. Маленький Лапидус любил ловить жуков и бабочек, подумал лежащий на полу Лапидус и опять посмотрел вверх.

Эвелина держала в руках скальпель. У Эвелины, которая держала в руках скальпель, было лицо начальницы — Лапидус опять моргнул и Эвелина снова стала Эвелиной, она не могла быть начальницей хотя бы потому, что у начальницы не было синей машины.

— Двадцать два, — вдруг как–то совершенно оглашенно завопил Манго — Манго…

Эвелина взмахнула скальпелем.

— Подожди, — сказал, оборвав вытье, Манго — Манго, — ты уверена, что это необходимо?

— Мне нужен пакет, — сказала Эвелина, — мне нужен этот пакет любой ценой. Если я не достану этот пакет, то меня убьют, а мне этого не хочется…

— И чего ты сейчас добиваешься? — тем же тоном спросил Манго — Манго.

— Я хочу посмотреть его душу, — сказала Эвелина, — я только взгляну на нее и тогда буду знать точно: был пакет или его на самом деле не было…

Лапидус опять закрутил головой. Так же крутились над летними цветками бабочки, которых ловил маленький Лапидус. Маленький Лапидус шел с сачком по обочине лесной дороги и вспугивал бабочек, они крутились и кружились над цветками, а Лапидус выбирал ту, что посимпатичнее. Маленький Лапидус любил запах эфира, потому что от запаха эфира бабочки успокаивались и падали на дно морилки. Запах эфира напоминал маленькому Лапидусу запах лета, потому что бабочки крутились над цветками летом. Впрочем, как под ногами ползали и жуки. Жуки тоже успокаивались от запаха эфира, как сейчас успокаивался от него большой Лапидус. Он лежал на дне гигантской морилки и его руки и ноги уже почти не подрагивали, еще мгновение–другое, и тогда Эвелине будет несложно сделать скальпелем разрез. Она сделает разрез и Лапидус ничего не почувствует.

— Начнем? — спросила Эвелина у Манго — Манго.

— Он не выдержит, — сказал Манго — Манго, — он не выдержит и умрет, он умрет и ты возьмешь грех на душу, ты хочешь взять грех на душу?

— Я и так грешна, — сказала Эвелина и опять взмахнула скальпелем, а что, ты не грешен?

— Грех греху рознь, — сказал Манго — Манго тем же тоном, что незадолго до этого говорил «тик–так», — если он умрет, то ты возьмешь на себя очень большой грех, тебе это надо?

— Мне нужен пакет! — тем же безумным тоном проговорила Эвелина и провела скальпелем по груди Лапидуса. Сверху вниз, начав чуть ниже горла и добравшись почти до пупка.

Лапидус замотал головой. Иногда бабочкам не нравился запах эфира и они начинали биться о стенки морилки. Как–то раз одной удалось выскользнуть из широкого горлышка, которое маленький Лапидус не успел заткнуть толстой пробкой. В толстую пробку была вставлена медная трубочка. А в трубочке находилась ваточка. Ваточка была пропитана эфиром, хотя иногда — когда эфира не было — маленький Лапидус смачивал ее хлороформом. И эфир, и хлороформ маленький Лапидус добывал у матери. Но в тот раз бабочка выскользнула, почувствовав запах еще до того, как маленький Лапидус заткнул широкое горлышко коричневой пробкой с медной трубочкой.

— Лежи спокойно, — проговорила как–то очень нежно Эвелина, когда большой Лапидус дернулся от прикосновения скальпеля. Лапидус смотрел на Эвелину и, одурманенный то ли эфиром, то ли хлороформом, почувствовал вдруг необычайный прилив нежности к этой женщине со скальпелем в руках. Он даже был готов отдать ей пакет, которого никогда и в глаза не видел. Если он ей нужен, то пусть забирает, подумал Лапидус, мне с ним все равно делать нечего, да и потом — я ведь не знаю, что там внутри.

— Что у него внутри? — поинтересовался Манго — Манго.

— Там должно быть сердце, — сказала Эвелина, вновь берясь за скальпель.

— Сердце, — хмыкнул Манго — Манго, — был Лапидус с сердцем, станет Лапидусом без сердца…

Лапидусу опять стало неуютно, он не хотел остаться без сердца, он уже был готов полюбить Эвелину, как был готов отдать ей этот дурацкий пакет, но без сердца оставаться он не хотел. Бабочка выскользнула из морилки маленького Лапидуса, большой Лапидус лежал на дне своей морилки и хотел того же.

— Не суетись! — проговорила так же нежно Эвелина, собираясь сделать второй разрез.

— Он не выживет, — сказал Манго — Манго, — ты убьешь его и ничего не узнаешь!

— Я должна, — сказала Эвелина, — по крайней мере, я могу отдать его сердце вместо пакета и сказать, что сделала все, что могла!

— Ну, ну, — сказал Манго — Манго, — только ты все равно этим ничего не добьешься!

— Добьюсь! — сказал Эвелина.

— Не добьешься! — ухмыльнулся Манго — Манго.

Лапидус понял, что горлышко морилки скоро закроется. Большой пробкой с медной трубкой. А в трубке — ваточка. Маленький Лапидус тогда просто не успел, бабочка оказалась сообразительней. Большой Лапидус должен успеть, иначе он действительно останется без сердца. Лапидус напрягся и попытался взлететь.

— Куда! — сурово сказала Эвелина, — А ну, не дрыгайся!

Лапидус снова пошевелил руками. Они слушались, надо было успевать.

— Эй, эй! — быстро проговорила Эвелина, — ты это куда собрался?

Лапидус ничего не ответил, он понимал, что если начнет отвечать, то момент будет упущен и ему уже никогда не выбраться из морилки.

— Держи его! — закричала Эвелина Манго — Манго.

— Еще чего! — пробурчал Манго — Манго. — Если держать, то сама держи, я тут наблюдатель, тик–так, не больше…

Лапидус уже оторвался от пола и теперь пытался обнаружить выход из морилки. Дверь была закрыта, а потому выходом быть не могла. Выходом было окно, открытое в июньскую бурговскую ночь. Двадцать минут второго, самая тьма, уже третье июня, один час двадцать минут, если верить Манго — Манго, а значит, скоро начнет светать и тьма рассеется, взойдет солнце и ночным бабочкам надо будет прятаться от света. Маленький Лапидус любил ловить ночных бабочек на свет сильного фонаря, большой Лапидус кружил по комнате над головами Эвелины и Манго — Манго, все ближе и ближе подлетая к окну.

— Держи его! — истерично крикнула Эвелина. — Он сейчас ускользнет навсегда.

— Навсегда не бывает, — рассудочно ответил Манго — Манго, — раз он сел не в тот троллейбус, то вы опять встретитесь!

Лапидус подлетел к окну, одна створка была плотно закрыта, зато вторая — распахнута настежь. Душный аромат эфира, помноженного на хлороформ, начал исчезать под натиском ночного воздуха. Лапидус собрался с силами и выпорхнул в окно.

Эвелина кинула ему вдогонку скальпель. Скальпель попал в закрытую створку, разбитое стекло зазвенело, а Лапидус, сделав разгоночный круг, пошел на снижение — туда, где одинокие городские фонари освещали непогашенным светом пустынную ночную улицу. Одинокие фонари на пустынной городской улице. Лапидус задел один крылом и почувствовал боль от ожога. Его завертело и резко бросило вниз.

«Я так не договаривался!» — подумал Лапидус, пытаясь ухватиться за фонарный столб.

— Пакет, — плакала, сидя на полу, Эвелина, — мне нужен этот пакет!

— Вам всем что–то нужно, — печально проговорил Манго — Манго и внезапно погладил Эвелину по голове.

Лапидус все падал и падал, и уже чувствовал, как вот–вот, да шмякнется о землю. Точнее, об асфальт. Лапидус шмякнется об асфальт и от Лапидуса останется мокрое место. Бабочка упала на асфальт и случайный прохожий наступил на нее своим грубым башмаком на рифленой подошве. Или прохожая. Элегантной туфелькой на подошве тонкой и кожаной. Разницы никакой — Лапидус был, Лапидуса больше нет.

Внезапный порыв ветра подхватил Лапидуса и резко потащил куда–то в сторону.

— Где мне сейчас его искать? — вытирая слезы, спросила Эвелина.

— Там, где он будет, — загадочно ответил Манго — Манго.

— Где это — там? — вновь спросила Эвелина.

— Вначале надо уйти отсюда, — сказал Манго — Манго, — спуститься по лестнице и выйти на улицу, а там видно будет.

Лапидус попытался зацепиться за ближайший куст, но ветер был сильнее, его крутило и кружило, его бросало из стороны в сторону и несло прямо над землей. Небо исчезло, ночное июньское небо, все еще один час, только уже двадцать пять минут, все происходит так быстро, подумал Лапидус, что я не могу успевать за минутами и секундами, они идут быстрее, один час двадцать пять минут и двадцать секунд, ветер внезапно стих и Лапидус больно стукнулся об асфальт.

Он лежал и чувствовал, как грудь просто разрывается от удара. Но он был живым и в груди было сердце, до которого Эвелине не удалось добраться своим острым скальпелем. Скальпель тоже вылетел в окно, разбив при этом стекло. Лапидус полетел в одну сторону, скальпель — в другую. Скальпель упал где–то там, под самыми окнами, ветер отнес Лапидуса далеко в сторону и забросил в этот тоннель, по которому даже сейчас, ночью, проезжали машины.

Лапидус попытался встать на ноги, с большим трудом, но это ему удалось. Сзади резко бибикнули и Лапидус отпрыгнул в сторону. Из окна мимо проезжающей машины в сторону Лапидуса полетел грубый матерный вскрик. Лапидус покачнулся и пошел вперед. Навстречу летела еще одна машина и Лапидусу вновь пришлось отпрыгнуть. «Не бабочка, — подумал он, — кролик, милый такой, белый кролик с черными ушками!»

Лапидус кроликом скакал между взбесившимися ночными машинами. В голове повисла ватная тишина, машины проносились без звука, они пытались поймать Лапидуса, ударить, повалить, проехать по нему колесами, но каким–то чудом ему удавалось оставаться живым, вот только прыжки его становились все дальше и выше, сил оставалось все меньше и меньше, а до выхода из тоннеля был еще не один десяток метров, и их надо было проскакать, пробежать, пройти, проползти, бедный кролик, подумал про себя Лапидус, надо же так вляпаться, сидел бы на лужайке и щипал травку, так нет, дернуло тебя сесть не в тот троллейбус, так что прыгай дальше, прыгай выше, думал Лапидус, выныривая из–под очередной машины и на бегу отталкивая рукой очередной матерный крик, вылетающий из раскрытого окна. Да и вообще, думал Лапидус, все это не может быть на самом деле, это все придумано кем–то, а я просто сижу дома и смотрю телевизор, я не бабочка и не кролик, думал Лапидус, я не могу ни летать, ни прыгать так высоко и так далеко, я лежу дома на своем диване и переключаю каналы, и все это там, Господи, думал Лапидус, ты просто взял да и засунул меня туда, синяя машина, в ней едет Эвелина, не было никакой синей машины, не было никакой Эвелины, была начальница, которая уволила его еще перед самым Новым годом за то, что он случайно зашел к ней в кабинет в тот самый момент, когда она лежала на столе, широко раздвинув ноги, а на ней пыхтел и дергался большой отвратительный слизень, мерзкий, толстый слизень, дрожащий, покряхтывающий слизень, пожирающий межножье начальницы, ее сочный капустный листок, и она уволила его, и тогда Бог поместил его в телевизор, чтобы он не сошел с ума, или чтобы он сошел с ума, какая разница, думал Лапидус, выбираясь из–под последней, чуть было не добившей его насмерть машины, в уме ты или нет, если весь этот мир абсолютно безумен и ты садишься не в тот троллейбус, а когда выходишь из него, то встречаешь странного человека по имени Манго — Манго и странную женщину по имени Эвелина, так была она или не была, подумал Лапидус и внезапно понял, что тоннель с шоссе остался за спиной и он очутился на большой и пустой подземной парковке, в самом конце которой призывно горело жерло открытого лифта.

Спотыкаясь, уже позабыв, что совсем недавно он был быстрым и неутомимым кроликом, бесшабашно выскакивающим из–под машин, Лапидус добрел до жерла. Тусклый желтый свет падал на табло с кнопками, возле нижней стоял минус и цифра 1, затем шел ноль, потом цифра 1, но уже без минуса, а затем шли цифры 2,3,4,5,6,7 и 8. 8 была последней и возле нее была пометка — прямо на пластиковом табло кто–то накарябал черным маркером «главная студия».

— Что это за херня? — спросил сам у себя Лапидус.

— Это не херня, — услышал он знакомый голос, — ты все же добрался до этого долбанного телевидения, Лапидус.

— Какого–какого? — переспросил Лапидус.

— Долбанного. Да вдобавок того, на котором работает Эвелина, — ответил Манго — Манго. — Или работала. В общем, того самого, где она хотела тебя спрятать, но у нее это не получилось.

— И что теперь? — спросил Лапидус.

— Дави на кнопку, — сказал Манго — Манго.

— На какую? — поинтересовался Лапидус.

— На верхнюю! — сказал Манго — Манго.

Лапидус набрал в грудь воздуха и как–то очень медленно, будто долго решаясь, все же взял да нажал кнопку рядом с цифрой 8.

Лапидус 15

Лапидус смотрел, как закрывается дверь лифта и чувствовал, что он опять сделал что–то не то.

С утра он сел не в тот троллейбус, а сейчас зачем–то сел в лифт.

Сел в лифт и нажал кнопку рядом с цифрой 8.

Ровно в один час тридцать минут, то есть, в полвторого ночи.

«Лифт, — думал Лапидус, — лифт, слово из четырех букв, я ненавижу лифты, я боюсь лифтов, я всегда стараюсь подниматься пешком, лифт может застрять, лифт может оборваться и упасть», — думал Лапидус

Лифт мог застрять, лифт мог оборваться и упасть. Лапидус боялся лифтов, впрочем, точно так же, как он боялся и высоты. Лифт поднимался на высоту, с каждым метром подъема Лапидусу становилось все хуже и хуже.

Лифт странно скрипел и дергался, он мог остановиться с минуты на минуту, а мог и не остановиться, Лапидус мог оказаться на восьмом этаже, а мог и не оказаться, все зависело от какой–то ерундовой случайности, впрочем, со вчерашнего утра все зависело только от случайностей, если бы Лапидус не пошел в переход, то не встретил бы Манго — Манго, а если бы он не встретил Манго — Манго, то не услышал бы песенку про двадцать два очка, а если бы он не услышал эту песенку, то…

То Эвелина все равно ожидала бы его в машине, это он знал точно.

Лифт опять дернулся, Лапидус посмотрел в старое мутное зеркало, что висело на противоположной стене.

— Ну что? — спросило отражение Лапидуса у Лапидуса, — Боишься?

— Боюсь, — ответил Лапидус, и добавил: — А что, лифт остановится?

— Остановится! — ответило отражение.

— То есть, — уточнил Лапидус, — он застрянет?

— Застрянет! — подтвердило отражение.

— И что мне тогда делать? — поинтересовался Лапидус.

— Карабкаться! — сказало отражение.

Лапидус знал, что такое «карабкаться». Когда–то давно, когда он еще не жил в этом гребанном Бурге, хотя порою ему казалось, что в Бурге он жил всегда, с самого рождения, может, так оно действительно и было, но только какое–то время Лапидус действительно жил совсем в другом месте и там однажды ему пришлось карабкаться.

Вверх. По отвесной стене. Почти по отвесной. Внизу была вода — с пеной и волнами.

— Тебя занесло, — услышал он голос Эвелины, — откуда там вода?

— Подожди, — сказал Лапидус, внимательно изучая свое отражение, — если чего–то не понимаешь, то вообще помолчи!

— Ну да, — фыркнула Эвелина и обратилась к его отражению: — Чего это он несет? Про воду?

— Пусть несет, — ответило отражение, — а ты вот тут откуда?

— Ниоткуда, — сказала Эвелина и Лапидус пополз дальше.

Он до сих пор не помнил, зачем тогда ему пришла в голову эта идея — начать карабкаться почти по отвесному склону прямо над морем. Но он полез и сразу же начал катиться вниз, он скатывался, хватался пальцами о камни, подтягивался, замирал, распластывался, как ящерица, снова подтягивался, начался дождь, камни намокли, намокли кусты и кустики, море было внизу, в море были камни, Лапидус мог сорваться и упасть, упасть и разбиться, но он полз, пыхтел, карабкался…

— Дурак, — сказала Эвелина.

— Дурак! — подтвердило отражение.

Лифт дернулся еще раз.

— Сейчас он застрянет, — сказала Эвелина отражению, — и тогда он останется здесь.

— Он останется здесь навсегда, — подхватило отражение, — и его никто никогда не найдет!

— Никто и никогда, — почти пропела Эвелина, — и он умрет в этом лифте, его тело ссохнется, плоть отпадет, останется скелет, который будет лежать на полу лифта, белые кости и белый череп с пустыми глазницами…

Лапидус посмотрел вниз, было высоко и было страшно, если он начнет сейчас падать, то действительно разобьется.

— Об острые камни, — сказало отражение, — он мог разбиться об острые камни, но не разбился!

— Это был знак, — засмеялась Эвелина, — он не разбился тогда, значит, он разобьется сейчас!

Лифт вновь дернулся и, наконец, остановился.

— Что, — спросил Лапидус, — выходить?

Никто не ответил, двери лифта открылись.

Лапидус посмотрел в открытые двери и увидел, что там начинается длинный коридор.

Лапидус вздохнул, внезапно ссутулился и вышел.

— Эй, — услышал он довольно резкий оклик, — вы куда?

Лапидус по инерции продолжал шагать вглубь по коридору.

— Эй, — повторился оклик, — я вас спрашиваю, вы куда?

— Туда! — ответил Лапидус и оглянулся.

Почти у самого лифта стояла женщина с папкой в руках.

— Просто так туда не ходят, — сказала женщина.

— А я не просто так, — вдруг отчего–то нагло и развязно ответил Лапидус.

— Тогда как? — поинтересовалась женщина и вдруг добавила: — Вы на пробы?

— На какие пробы? — поинтересовался Лапидус.

— На рекламу, — сказала женщина.

— Нет, я не на пробы, — ответил Лапидус.

— Тогда куда? — продолжала домогаться женщина.

— Я от Эвелины, — как–то тихо, но почему–то очень торжественно выдавил из себя Лапидус.

— А, — сказала женщина, — значит, вы на шоу. Вы на шоу?

— Я на шоу, — так же тихо и так же торжественно проговорил Лапидус.

— Прямо, потом налево, потом прямо, спуститесь на этаж вниз и направо. Повторите!

— Прямо, — повторил Лапидус, — потом налево…

— Правильно, — сказала женщина.

— Потом прямо, — продолжал Лапидус, — потом спуститься на этаж вниз и направо…

— Правильно, — опять кивнула головой женщина и добавила: — Идите!

И Лапидус пошел.

Он пошел прямо по коридору, минуя закрытые двери с табличками и без табличек, потом он увидел, что коридор поворачивает налево и повернул налево.

Лапидус повернул налево и пошел дальше, опять прямо, пока не уперся в лестницу, ведущую вниз.

Лапидус спустился на следующий этаж и повернул направо.

Прямо перед ним были большие двустворчатые двери, над которыми горело красное табло.

Лапидус подошел к дверям, тихонечко открыл одну створку и протиснулся внутрь.

Лапидус протиснулся внутрь и застыл в изумлении.

— Следующий! — услышал Лапидус усиленный динамиками голос. — Кто следующий?

Яркие лампочки в самом центре большого помещения складывались в надпись «Лучший гость».

Лапидусу нравился «Лучший гость», впрочем, как ему нравился и «Красный шар». Иногда «Красный шар» даже нравился Лапидусу больше, только вот в последнее время «Красный шар» почему–то не показывали.

Судя по всему, шла пятая минута шоу, ведущий в клетчатом пиджаке как раз собирался назначить гостя на сегодняшнюю ночь.

В этом было самое интересное: никто никогда не знал, кто появится в студии и насколько он будет лучше, чем предыдущий. А зрители должны были голосовать — стоило только нажать пальцем на правый нижний угол экрана, как он начинал светиться зеленым светом: «да». А на левый нижний — красным: «нет». Лапидус всегда голосовал «да» и правый нижний угол экрана у него дома был грязным. Надо было протереть экран, но для этого надо было быть дома. Лапидус сейчас дома не был.

— Ну кто, кто появится у нас сегодня? — вопрошал ведущий в клетчатом пиджаке. — Ты? Ты? А может быть ты? Где бы вы сейчас не были, знайте: любой из вас может стать моим гостем и тогда ваша судьба изменится. А если вы понравитесь нашим зрителям, если вы наберете самое большое количество очков, то вы получите приз. Приз! Огромный приз! Наиогромнейший приз! Хотите?

Лапидусу всегда очень хотелось получить приз. Но для этого надо было стать гостем. Лапидус стоял у входа в павильон и думал, зайти или нет. И еще он думал о Боге.

Бог действительно был если и не всегда, то везде. Бог мог сделать Лапидуса счастливым в одно мгновение, но мог и не сделать — на это он и был Богом. Лапидус верил в Него и верил Ему, ибо только Бог говорил правду, одну правду, ничего, кроме правды.

— Вы, вы! — услышал Лапидус голос ведущего. — Вы, мужчина!

Лапидус посмотрел на ведущего и подумал, что кому–то вот повезло. Какой–то мужчина сейчас окажется лучшим гостем. Ему же опять не повезло, а значит, что Бог пока его не замечает, надо надеяться, что это только пока. Пока он в зоне неудач, продолжающейся с детства. А может, что и с рождения. Как только родился, так сразу оказался в зоне неудач, был вход, но нет выхода. Может, тот мужчина тоже родился в зоне неудач, но сейчас для него загорелось слово «выход». Большими яркими буквами.

— Странный мужчина, — кричал ведущий, — кажется, он нас не слышит! Надо в него чем–то кинуть! Что у меня под руками? — ведущий огляделся и ничего не увидел. — Ничего! — все так же громко закричал ведущий. — Ну да ладно, мы его и так расшевелим! — Тут ведущий залез во внутренний карман пиджака и достал большой пластмассовый пистолет, стреляющий краской. — На счет три я стреляю, думаю, что тогда наш гость проснется, считаю! Раз, два… Три! — Ведущий нажал на курок, пистолет плюнул краской.

Яркое желтое пятно расплывалось на плече Лапидуса.

Лапидус смотрел на свое плечо и ничего не понимал.

Видимо, Бог все же заметил его, но что ему делать дальше?

— Не медли! — кричал ведущий. — Какой нам странный попался гость! Дамы и господа, я ожидаю чего–то просто невообразимого, такого медленного гостя мне еще не приходилось видеть! Он стоит, запачканный краской, и думает, что ему сделать! А надо–то просто пройти несколько шагов. Ну, давай, давай!

Лапидус подумал и решился.

— Здесь, — закричал ведущий, — он здесь и у него закрыты глаза! Как давно я не видел подобных дуралеев! Открой глаза, милый человек, открой глаза и представься! Как тебя зовут?

Лапидус вспомнил, что у него действительно закрыты глаза, открыл их и осмотрелся. Ничего не было видно, кроме ярко светящих фонарей и залитого светом круга, в котором и был ведущий. Лапидус стоял в этом же круге, а ведущий показывал на него пальцем.

— Проснулся, — кричал ведущий, — он проснулся и открыл глаза! Наш гость наконец–то в студии, может, именно он окажется лучшим гостем, и тогда, кто знает, но может именно тогда этот странный человек, в которого мне пришлось даже пальнуть краской, и получит вашу любовь и титул лучшего гостя года! А этот титул — все вы знаете, что значит этот титул: слава, слава на весь мир! Слава и деньги! Ты хочешь славы? — обратился ведущий к Лапидусу.

— Не знаю, — ответил Лапидус.

— Тогда представься, — сказал ведущий.

— Что? — спросил Лапидус.

— Как тебя зовут? — недовольно спросил ведущий у Лапидуса.

— Лапидус, — ответил Лапидус, уже чувствуя, что последует за этим.

— Не понял, — сказал ведущий. — Лапидус: это имя или фамилия?

— Имя, — ответил Лапидус.

— Отлично! — закричал ведущий, — у нашего сегодняшнего гостя очаровательное имя: Лапидус. Наверное, его фамилия тоже Лапидус, и тогда его надо называть Лапидус Лапидус. А может, у него другая фамилия, но пора переходить к делу! Садись, Лапидус!

Лапидус сел в кресло, стоящее посредине студии. Он знал, что сейчас последует, потому что то, что должно было последовать, происходило в каждом выпуске шоу «Лучший гость». Ведущий начнет его расспрашивать, а точнее говоря — допрашивать. Лапидус будет сидеть в кресле, а ведущий спрашивать. Спрашивать будет ведущий Лапидуса, а Лапидус будет отвечать. Лапидус будет отвечать на вопросы ведущего, а зрители будут смотреть и думать, в какой угол экрана им стоит тыкнуть пальцем. Если в правый нижний — то «да», то есть за Лапидуса. А если в левый нижний, то — нет, что значит: против Лапидуса. Каких–то двадцать минут, а потом шоу закончится и можно будет пойти домой. Вдруг Лапидус понял, что больше всего на свете он хочет сейчас оказаться дома и сидеть на собственном диване напротив экрана. Сидеть и решать, в какой бы угол экрана он тыкнул пальцем сам. То есть, нажал. «Да» или «нет», решать это намного приятнее, чем сидеть здесь, подумал Лапидус.

— Лапидус, Лапидус, — задумчиво проговорил ведущий, — о чем бы тебя спросить, о снах тебя спросить, что ли? Да, Лапидус, давай–ка я тебя спрошу о том, что тебе снилось замечательного в последние дни, ну, отвечай, Лапидус!

Лапидус попытался вспомнить, что ему снилось замечательного в последние дни, и вдруг подумал, что он соображает так медленно, что первые «нет» уже явно появились на его счету. Всегда плохо, когда гость соображает медленно, надо отвечать быстро, но Лапидус не мог ничего вспомнить и тогда сказал первое пришедшее на ум слово.

— Дождь, — сказал Лапидус.

— Как лирично, — обрадовался непонятно чему ведущий. — Нашему герою снился дождь, но почему? Дождя и так хватает на наши головы, хотя сейчас самое начало июня, и все лето еще впереди, да, да, лето все еще впереди, с дождями, и без, но слово сказано, вам решать — «да» или «нет». Решайте!

Лапидус почувствовал, что ему становится жарко. Он был недоволен своим ответом на первый вопрос, он чувствовал, что «нет» становится все больше и больше, а это значило одно: Бог мог одуматься и опять забыть про Лапидуса, уже навсегда.

— Поехали дальше, — закричал ведущий, — мы уже знаем, что последний сон нашего гостя был про дождь, но мы абсолютно не знаем, каких женщин он любит: блондинок, брюнеток, шатенок, русых, рыжих — боже, сколько женщин на свете, но какие из них нравятся нашему гостю, только честно, отвечать надо всегда честно, господин Лапидус!

Это был постоянный вопрос в шоу «Лучший гость» и вопрос очень важный. Обычно тот, кто набирал наибольшее количество «да» за этот вопрос, продолжал участвовать в конкурсе. Лапидусу надо было отвечать, и надо было отвечать быстро.

И самое главное — честно, но если Лапидус ответит честно, то он проиграет.

— Не знаю, — ответил Лапидус и увидел, как вытянулось лицо ведущего.

И Лапидус понял, что проиграл.

— Отвратительно, — закричал ведущий, — как я мог так ошибиться с сегодняшним гостем, дамы и господа! Он не знает, какие женщины ему нравятся, может, он вообще не любит женщин, может, он у нас гомосекусалист? Вы гомосексуалист? — спросил ведущий у Лапидуса.

— Нет, — ответил Лапидус.

— Даже гомосексуалисты любят женщин, — продолжил ведущий, — вот я, например, люблю блондинок. Ты ведь мог сказать, что любишь блондинок?

— Нет, — ответил Лапидус, вспоминая крашенную начальницу.

— А брюнеток?

— Нет, — ответил Лапидус, понимая, что никогда не скажет правды о женщине по имени Эвелина.

— А шатенок?

— Нет, — устало ответил Лапидус, больше всего на свете желая оказаться сейчас дома, по ту сторону экрана.

— Про русых и про рыжих я уже не спрашиваю, — продолжил вопить ведущий, отчаянно размахивая руками. — Наш сегодняшний гость — худший гость, он не любит женщин, я каюсь, что выбрал именно его, дамы и господа, но вам повезло: мы никогда еще не показывали вам такого идиота, как сегодня. Позвольте вас спросить, господин Лапидус, вы идиот?

— Где здесь выход? — спросил Лапидус.

— Он проиграл, — закричал опять ведущий. Мы все ставим ему «нет», напоминаю — левый нижний угол экрана! Тыкайте пальчиком, буравьте ваши телевизоры всей своей пятерней, мы объявляем «нет» господину Лапидусу и называем его «худшим гостем» нашего шоу за все время, что мы в эфире!

«Где здесь вход?» — подумал Лапидус, вставая с кресла и смотря как один за другим гаснут яркие прожектора.

Он чувствовал себя абсолютно пустым внутри и абсолютно никому не нужным.

Бог опять отвернулся от него, выход из зоны неудач оказался наглухо закрытым.

— Где здесь выход? — спросил Лапидус у спины выходящего из студии ведущего.

— Там, — не оборачиваясь, сказал ведущий, махнув рукой в сторону тех самых дверей, куда совсем недавно вошел Лапидус.

Лапидус повернул к дверям и вдруг понял, что ему в них уже никогда не выйти.

В широко раскрытые двери одна за другой молчаливо проскальзывали фигуры в масках и с автоматами в руках.

— Эй, — завопил ведущий, — что здесь происходит?

Лапидус упал на пол и покатился в сторону первого ряда кресел, на которых все еще сидели гости ночного шоу.

Шоу «Лучший гость», каждую ночь в прямом эфире, с полвторого до двух.

Эй, — вопил ведущий, — что вы здесь делаете?

Раздалась первая очередь и ведущий упал на пол, по клетчатому пиджаку — клетка белая, клетка черная — пошли яркие красные разводы.

Лапидус забился под первое попавшееся кресло, подтянул ноги к подбородку и свернулся калачиком.

«Найдут, — подумал Лапидус, — найдут и начнут стрелять…»

Внезапно глаза его начали слезиться, а в горле запершило.

По студии клубами разматывался вонючий белый дым.

Лапидус закашлялся точно так же, как кашляли — надрывно, до рвоты — и сидевшие все еще в креслах гости, и ввалившиеся в двери люди в масках и с автоматами в руках.

Внезапно Лапидус почувствовал, как кто–то крепко схватил его за руку и начал вытаскивать наружу.

Кашель продолжался, отвратительный, надрывный, грозящий кровохарканьем кашель.

— Не туда, — услышал он чей–то странный, искаженный голос, — на, закрой лицо!

В руках у Лапидуса оказалась мокрая тряпка, Лапидус налепил ее на лицо, а потом его потащили прочь от этого дымового безумия, от беспорядочных автоматных выстрелов, от тела ведущего, все еще лежащего на полу в своем клетчатом — клетка белая, клетка черная — пиджаке, запачканном яркими кровавыми разводами.

— В лифт, — услышал он тот же странный, искаженный голос, — быстрее в лифт!

— Господи, — сказала Эвелина уже своим обычным голосом, снимая противогаз, — ну и ночка выпала, мухлик!

Лапидус отнял ото рта мокрую тряпку, перегнулся пополам и начал смачно и долго блевать прямо на грязный, щербатый пол старого раздолбанного лифта, того самого, подниматься на котором Лапидус так боялся каких–то сорок минут назад.

Лапидус 16

Лапидус лежал на спине и смотрел на звезды. Белесые, июньские, с давно забытыми названиями.

— Очухался? — спросила Эвелина.

Лапидус ничего не ответил, трава колола спину и шею, спина и шея болели, как болели и ноги, и руки, и голова.

— Очухался? — еще раз спросила Эвелина.

Лапидус опять ничего не ответил, он лежал на спине и смотрел на звезды.

— Хоть бы спасибо сказал! — проговорила Эвелина.

Лапидус засмеялся. Вначале тихо, потом стал смеяться все громче и громче. Он смеялся и дергался от собственного смеха, все сильнее и сильнее, как лягушка под током.

— Перестань! — сказала Эвелина.

Лапидус перестал смеяться и опять начал смотреть на звезды.

— Ты думаешь, мне это было просто? — спросила Эвелина.

Лапидус опять ничего не ответил, только отчего–то прикусил себе до крови губу.

— Да, да, — уже обиженно продолжила Эвелина, — думаешь, это было просто, найти тебя в этом гадюшнике, успеть вовремя и умудриться вытащить оттуда?

— А зачем? — внезапно спросил Лапидус.

— Что — зачем? — переспросила Эвелина.

— Зачем ты меня вытащила? — отчетливо, выговаривая почти по слогам, спросил Лапидус, все так же лежа на спине и смотря на звезды. — Тебя кто об этом просил?

— Никто! — так же обиженно сказала Эвелина, — Никто меня об этом не просил, об этом никто и никогда не просит…

— Ну и дура! — так же отчетливо проговорил Лапидус. — Оставила бы там и проблем не было…

— У тебя кровь на губе, — сказала Эвелина.

— Я весь в крови, — как–то очень весело ответил Лапидус, — и тут, и тут, и тут…

— Это не кровь, — сказала Эвелина, — кровь только на губе, я же вижу…

— Все равно, я весь в крови! — продолжал настаивать на своем Лапидус.

— Зачем только я тебя вытащила! — как–то очень тихо проговорила Эвелина.

Лапидус опять начал смеяться, но смех его внезапно прервался.

— Ты меня вытащила потому, что тебе нужен пакет, — сказал Лапидус. — Но у меня нет пакета, и никогда не было, ты ошиблась!

— Дерево, — сказала Эвелина, — смотри, какое дерево!

Лапидус посмотрел в ту сторону, куда показывала Эвелина. Там действительно стояло большое дерево. Прямо над ним висел убывающий месяц.

«Скоро новолуние», — отчего–то подумал Лапидус.

— Еще начало третьего, — сказала Эвелина, — у тебя есть почти пять часов.

«Почти пять часов, — подумал Лапидус, — можно забраться на дерево и построить себе дом. Или домик. Маленький домик на дереве, замаскировать ветвями так, чтобы его никто не нашел. Забраться туда и жить».

— Но ты ведь опять сядешь не в тот троллейбус, — сказала Эвелина, — и опять во что–нибудь вляпаешься!

— Не вляпаюсь, — сказал Лапидус, думая о том, как ему лучше забраться на дерево.

— Ты это куда? — спросила Эвелина.

Лапидус ничего не ответил, прихрамывая, он шел к дереву, десять шагов, пятнадцать шагов…

— Эй, — закричала Эвелина, — ты что, решил повеситься?

Лапидус опять ничего не ответил, до дерева оставалось всего ничего, почти столько же шагов, сколько дней до новолуния.

— Перестань, — донесся до него голос Эвелины, — зачем тебе это надо?

«Чтобы спрятаться, — подумал Лапидус, — я всю жизнь любил прятаться, спрячешься — и тебя все оставляют в покое. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Мне надоело бежать, не зная куда и зачем. Я бегу всю жизнь, что–то происходит — и я бегу, они заставляют меня бежать, а я слушаюсь, я не хочу бежать, но я бегу, я бегу с детства и я устал…»

Лапидус уже стоял у самого дерева и смотрел вверх.

Дерево было старым и кривым, старая, кривоватая липа с большими и толстыми ветвями.

— Ну и что ты дальше будешь делать? — спросила запыхавшимся голосом догнавшая его Эвелина.

— Я на него полезу, — сказал Лапидус.

— Зачем? — удивилась Эвелина.

— Я не буду вешаться, — успокоил ее Лапидус, — я не хочу вешаться, я хочу убежать…

— Мы все хотим убежать, — убежденно сказала Эвелина, — но почему на дерево?

Лапидус промолчал, он подошел к самому дереву и положил руки на ствол. Ствол был теплым и шершавым. Лапидус обнял ствол и заплакал.

Лапидус лез вверх и плакал, мартовский ветер бил ему в спину, голые ветви били по лицу, звезд не было видно — небо затянуто тучами, лишь редкие фонари в этом пустом парке, по которому Лапидус кружил вот уже несколько часов, с той самой минуты, как он убежал из школы.

— Ты совсем сбрендил, — сказала Эвелина, обняв Лапидуса за плечи, — что это с тобой?

Лапидус опять ничего не ответил, он только еще сильнее прижался к дереву.

Он убежал из школы, забыв прихватить портфель и шапку, он кружил по парку этим ранним мартовским днем, но холодно ему не было, ему было страшно — до слез, до спазмов в горле.

— Ты это о чем? — спросила Эвелина.

— Я ее любил, — сказал, вытирая слезы, Лапидус.

— Ну и что, — сказала Эвелина, — меня тоже любили, и я любила, это не страшно и совсем не больно…

— Я ее толкнул, — сказал Лапидус, все еще вытирая слезы.

— Боже, — сказала Эвелина, — он ее толкнул, ты же ее не изнасиловал, а?

— Она упала, — сказал Лапидус, еще сильнее прижимаясь к дереву, — она упала и закричала…

— Знаешь, — сказала Эвелина, — если бы ты слышал, как я кричала, когда мне вставляли в первый раз…

— Она кричала, а по голове текла кровь, — сказал Лапидус.

— Что? — переспросила Эвелина.

— Кровь, — повторил Лапидус, — она упала на пол, по ее голове текла кровь и она кричала, а я стоял и смотрел на нее, а потом я понял, что я ее убил.

— Врешь, — сказала Эвелина.

Лапидус опять ничего не ответил. Он стоял и смотрел на то, как по ее голове бежит тоненький ручеек крови, а все, кто стоял рядом, вдруг тоже замолчали и стали отходить от Лапидуса. И Лапидус завыл, он стоял, выл, а потом схватил свое пальто и выскочил из класса, пронесся по коридору, кубарем скатился на первый этаж и выскочил из школы в мартовские сумерки.

— Тебе это примерещилось, — сказала Эвелина, — ты, наверное. был впечатлительным мальчиком…

Впечатлительный мальчик Лапидус выскочил в мартовские сумерки и побежал прочь от здания школы.

— Ну, ну, — сказала Эвелина и внезапно погладила Лапидуса по голове, — ты успокойся, у тебя еще почти пять часов, они пройдут и все закончится…

Здание выходило в парк, в котором днем по аллейкам мамаши прогуливали детишек, а еще в этом парке выгуливали собак.

Лапидус побежал прочь от школы, думая только об одном: он толкнул ее, она упала, она разбила себе голову, сейчас она уже мертва…

— Дурь какая–то, — сказала Эвелина, — с чего это ты взял, что она мертва, просто пробил голову, тебе самому, наверное, тоже пробивали голову?

— Три раза, — сказал Лапидус, один раз трубой и два — кирпичом.

— Ну, — проговорила Эвелина, — а ты еще удивляешься, что ты — Лапидус…

— Я не удивляюсь, — сказал Лапидус, — я не удивляюсь, — очень громко проговорил Лапидус, — я не удивляюсь! — закричал Лапидус и полез на дерево.

— Эй, — крикнула ему вслед Эвелина, — ты зачем полез?

«Не знаю», — подумал Лапидус, добираясь до первой, самой толстой ветки.

Ствол был холодным и обледенелым, но он все равно залез. Если он ее убил, то сейчас его уже ищут. Но самое главное в другом, самое главное в том, что он ее любил. Он ее очень сильно любил, с того самого момента, как она впервые вошла в класс. Так сильно, как никого и никогда. Ему было десять. Ей должно было исполниться десять.

— Смешно, — сказала Эвелина, смотря с земли на то, как Лапидус вскарабкивается на эту старую липу, — ты бы еще что–нибудь вспомнил, как тебе мороженку в пять лет не купили, вспомнишь?

«Она ничего не понимает», — подумал Лапидус, хватаясь за следующую ветку.

— Ну, конечно, — сказала Эвелина, — куда уж мне, я только и могу, что у мужиков отсасывать, слышишь, Лапидус, спускайся лучше на землю!

— Не слезу, — сказал Лапидус, добираясь до развилки. Развилка была удобная и в ней можно было сидеть.

Сидеть и ждать, пока тебя не найдут: родители, милиция, ее родители.

Не найдут и не поведут на суд.

Он ее убил и его должны судить.

— Дурак, — сказала Эвелина, — ты совсем не о том думаешь, скоро рассветет, Лапидус, и пора отсюда ноги делать, я тебя вытащила из этого гадюшника, но что будет дальше?

Лапидус сидел в развилке дерева и смотрел на пробивающиеся сквозь еще юную июньскую листву звезды. Белесые, июньские, с давно забытыми названиями.

Тогда звезд не было, небо было в тучах и дул сильный ветер. Лапидус тер замерзшие уши и ждал, когда за ним придут.

— Эй, — сказала ему Эвелина, — ну и чего ты так расстраиваешься? Ты что, ее на самом деле убил?

«Нет, конечно…, — подумал Лапидус. — Я тогда только думал, что я ее убил, и мне было страшно, на самом деле она пробила себе голову, когда я ее толкнул и она упала, упала и ударилась, ударилась и пробила себе голову, пробила себе голову и потекла кровь…»

— Кровь, — сказала Эвелина, — ты там весь поцарапаешься, Лапидус, и будешь в крови, что мне тогда с тобой делать?

«А ведь я мог замерзнуть, — подумал Лапидус, — я мог замерзнуть и потерять сознание. Упасть с дерева и разбиться. Она разбилась в классе, я — упав с дерева. Она умерла, и я тоже умер. И нас похоронили бы вместе, на пригорке, под этим самым деревом…»

— Ты несешь полный бред, Лапидус! — сказала Эвелина, — Давай, спускайся!

— Не слезу, — ответил Лапидус.

— Давай, спускайся! — опять повторила мать, стоя под деревом. В руках у нее был его портфель и его шапка. — Спускайся, совсем замерзнешь!

— Не слезу, — опять сказал Лапидус, и начал карабкаться еще выше.

— Ты безумен, — сказала Эвелина, — хочешь, я тебе что–то покажу?

— Эй, — сказала мать, — ты меня слышишь?

— Слышу, — сказал Лапидус, и добавил: — Я боюсь…

— Чего? — спросила мать.

— Знаешь, — сказала Эвелина, — что будет, если ты сейчас упадешь?

— Что с ней? — спросил Лапидус.

— Ты упадешь и разобьешься, — продолжила Эвелина, — и тогда мне придется вызывать скорую, а она будет долго ехать, и ты будешь валяться под деревом и стонать от боли…

— Что с ней? — снова спросил Лапидус.

— Спускайся! — сказала мать.

— Не буду, — сказал Лапидус и расцепил руки.

Сугроб был глубоким, трава — мягкой.

— Господи, — сказала Эвелина, — он все же прыгнул!

— Дурак, — сказала мать, — зачем ты туда полез!

Лапидус опять лежал на спине и смотрел на звезды

— Больно? — спросила Эвелина.

— Что с ней? — вновь спросил Лапидус.

— С ней все нормально, — сказала мать, — ей перебинтовали голову и с ней все нормально. А с тобой вот — нет, ты уже третий час на морозе без шапки…

— Ну и что, — сказал Лапидус, — мне не холодно и не больно, мне никак, я какой–то пустой изнутри, она жива?

— Она жива, — сказала мать, — с ней все нормально и она жива, нам надо пойти к ней домой и ты должен извиниться.

— Я не пойду, — сказал Лапидус.

— Почему? — спросила мать.

— Я боюсь, — очень тихо проговорил Лапидус и опять заплакал.

— Ты можешь встать? — спросила Эвелина.

— Могу, — сказал Лапидус, продолжая лежать на спине.

— Вставай, — сказала Эвелина. — уже почти три, тебе надо исчезнуть, я не знаю, где мне тебя спрятать…

— Пойдем, — сказала мать, — это надо, нам надо прийти к ним домой и ты должен извиниться, иначе это просто неприлично…

— Я так хорошо сидел на дереве, — сказал Лапидус.

— Ты упал с дерева, — сказала Эвелина, — тебе надо встать и надо пойти, пойти и исчезнуть, раствориться…

— Где? — спросил Лапидус.

— У них дома, — сказала мать, — они ждут нас у них дома, надень шапку! Ну!

Лапидус послушно надел шапку и пошел вслед за Эвелиной.

— Больно? — опять спросила она.

— Нет, — ответил Лапидус и подумал о том, что только он один знает, как ему больно на самом деле.

— Есть хочешь? — спросила мать.

— Нет, — ответил Лапидус, — я ничего не хочу, я хочу исчезнуть и раствориться!

— Три часа, — сказала Эвелина, — уже ровно три часа ночи, через пять часов все действительно закончится, Лапидус!

— Чем? — ответил он, ковыляя вслед за ней к выходу из парка.

— Он больше не будет, — сказала мать, протягивая ее родителям коробку конфет. Конфеты она достала из сумки — купила заранее, перед тем. как искать Лапидуса, купила и положила в сумку. Лапидус сидел на дереве и думал, что он ее убил. Она была дома с забинтованной головой, лежала в постели и пила чай. Сейчас будет пить чай с конфетами. Шоколадные конфеты в два ряда. Каждая — в отдельной серебристой бумажке. Лапидус запомнил эти конфеты на всю жизнь.

— Чем? — снова спросил Лапидус.

— Помолчи, — сказала Эвелина, — я думаю.

— Он больше не будет, — снова сказала мать, — ну–ка, скажи сам!

Лапидус смотрел на ее родителей и на нее, она лежала в кровати и улыбалась Лапидусу, ее голова была перебинтована, но она не выглядела несчастной, несчастным был Лапидус, который просидел три часа на морозе на дереве, холодным мартовским вечером, под тугими порывами ветра.

— Мы пойдем, — сказала мать, — он действительно больше не будет!

— Знаешь, — сказала Эвелина, — тебе надо просто пересидеть эти пять часов, добраться до этого своего приятеля и затаиться, пять часов пройдут, и все станет по другому…

— Как? — спросил Лапидус.

— Я тебе дам свой телефон, — продолжила Эвелина, — ты мне позвонишь и приедешь…

— Когда? — спросил Лапидус.

— Когда все будет по другому, — сказала Эвелина, — когда–нибудь… Когда–нибудь ты позвонишь и приедешь, и тогда мы с тобой действительно займемся любовью.

— Зачем? — спросил Лапидус.

— А ты не хочешь? — спросила Эвелина, все так же идя впереди Лапидуса к выходу из парка.

— Не знаю, — ответил Лапидус.

— Что — не знаешь? — переспросила мать.

— Не знаю, — опять сказал Лапидус, спускаясь вслед за ней по лестнице.

— То есть, — уточнила мать, — ты не знаешь, будешь ли ты еще или не будешь?

— Не буду, — сказал Лапидус, — я больше никогда ничего не буду.

— Ну и глупо, — сказала мать, — ты ведь не хотел этого…

— Не хотел, — сказал Лапидус.

— Ну и зря, — сказала Эвелина, — я‑то думала, что там действительно что–то было…

— Ничего, — сказал Лапидус, — там ничего не было, она осталась жива, а я три часа проторчал на дереве…

— Ты и сейчас сидел на дереве, — сказала Эвелина, — только не три часа, намного меньше…

— Меньше, — согласился Лапидус, — а сколько?

— Минут двадцать, — сказала Эвелина, — хотя может, и больше, я не смотрела на часы…

— Двадцать минут, — пробормотал Лапидус, — всего двадцать минут…

— Ты знаешь, куда тебе идти? — спросила Эвелина.

— Знаю, — сказал Лапидус, смотря на петляющий спуск к реке.

— А как ты пойдешь, по берегу?

— Я поплыву, — сказал Лапидус, и отчего–то добавил: — На лодке!

— Ну что, — сказала мать, когда они оказались дома, — есть будешь?

— Не буду! — ответил Лапидус, понимая, что отныне в его жизни все будет не так, как до этого дня.

— Телефон, — сказала Эвелина, — как ты меня найдешь?

— Найду, — сказал Лапидус, прыгая в лодку. Чью–то чужую лодку, привязанную возле маленькой пристани, что находилась в самом низу спуска, петляющего к реке.

— Береги себя, Лапидус, — сказала Эвелина.

Лапидус отвязал лодку и оттолкнулся от берега.

— Пакет, — крикнула Эвелина, — Лапидус, может, ты все же скажешь, где пакет?

Лапидус вставил весла в уключины и погреб прочь от убывающего месяца, вниз по течению.

— Помни, — крикнула ему вдогонку Эвелина, — в реке пираньи!

— Я это знаю, — пробурчал себе под нос Лапидус.

Лапидус 17

Лапидус греб вниз по течению.

Взмах одним веслом — раз, взмах другим — два, взмах веслом, взмах другим, вода булькает, вода пузырится, Лапидус ушел от бабушки, думает Лапидус, Лапидус ушел от дедушки, давно уже ушел от них Лапидус, думает Лапидус, взмахивая веслом, одним — раз, другим — два, только какая–то странная вода, маслянистая, слюдянистая, будто не вода это вовсе, а стекло.

Лапидус греб вниз по стеклу. Лодка скользила. За кормой, осклабившись, веселился предрассветный Бург. Лапидус сидел лицом к Бургу и печально улыбался, он махал веслами и с каждым рывком вперед понимал, что ему никогда не вырваться из той самой зоны неудач, в которой он оказался в тот день, когда зашел в кабинет начальницы, хотя этого Лапидусу делать было не надо.

Или надо было остаться в кабинете. — Можно мне тут побыть? — спросил бы Лапидус. — Зачем? — спросила бы начальница. — Мне хочется! — сказал бы Лапидус. — Чего? — спросила бы начальница. Ответа у Лапидуса не было, и он еще сильнее поднажал на весла.

Стеклянная река несла Лапидуса вперед. Он не знал, сколько сейчас времени, судя по всему, был четвертый час утра, где–нибудь половина четвертого, не больше, почти сутки назад он сел не в тот троллейбус, и главное, чего Лапидус никак не мог понять, так это — почему.

Почему все это случилось именно с ним. Почему именно он угораздил в зону неудач, почему именно его уволила начальница, почему именно он сел не в тот троллейбус.

— Почему? — громко спросил Лапидус.

— Греби–греби, селянин! — ответил ему Манго — Манго.

Лапидус грустно улыбнулся. Ему сразу же расхотелось грести, возникло желание бросить весла, лечь на дно лодки и смотреть в небо, предрассветное июньское небо, почти уже рассветное, полное загадочных иероглифов, которые перемещались из одного его края в другой, серые, темные, почти черные, с полчаса назад небо еще было светлым, с остатками звезд и убывающим месяцем, а сейчас все забито иероглифами, которые не прочитать.

— А ты попробуй, — сказал ему Манго — Манго.

Лапидус опять грустно улыбнулся.

— Селянин, — сказал Манго — Манго, — меченый селянин, ты чему удивляешься?

— Тому! — сказал Лапидус, бросив весла.

Лодка закрутилась, потом выровнялась, снова закрутилась, снова выровнялась и тихонько поплыла дальше, вниз по все тому же течению, прочь от осклабившейся огнями пасти Бурга.

— Тому… — передразнил Лапидуса Манго — Манго, — тебе как раз ничему не стоит удивляться, все это могло случиться только с тобой!

— Не понимаю! — сказал Лапидус.

— И не поймешь! — сказал Манго — Манго, отцепился от лодки и нырнул в стеклянные воды реки.

Лапидус снова взялся за весла. Весло левое — взмах, весло правое — взмах, раз весло, два весло, отчего–то ровная гладь реки начала потихоньку горбиться.

— Эй! — возмутился Лапидус. — Ты чего это делаешь!

Река не ответила, только взгорбилась еще сильнее, серые и темные иероглифы стали сплошь черными.

— Ты это чего? — снова крикнул Лапидус.

— Шквал идет, — серьезно произнес Манго — Манго, вновь появляясь у борта лодки.

— Какой на этой реке шквал? — возмутился Лапидус.

— Настоящий, — сказал Манго — Манго, — мало не покажется, ты бы это, к берегу, что ли, греб!

Лапидус вновь схватил весла и попытался — как и советовал Манго — Манго — грести к берегу. Но было уже поздно, стекло треснуло на множество мельчайших осколков, которые начали перемещаться, как в калейдоскопе, один находил на другой, другой на третий, третий на четвертый…

— Греби, греби! — истошно вопил Манго — Манго, бултыхаясь рядом с лодкой.

— Помог бы, — злобно сказал Лапидус.

— Я и так помогаю, — сказал Манго — Манго и вновь отцепился от лодки.

Лапидус пытался повернуть лодку к берегу, но это у него не получалось. Весла начали подозрительно скрипеть, как начала подозрительно скрипеть и сама лодка. Бурга не было видно — на его месте стояла черная стена, стремительно догоняющая Лапидуса.

— Эй, — закричал Лапидус.

В ответ раздался оглушительный удар грома.

«Третий раз, — подумал Лапидус, — в третий раз за сутки собрался дождь. Только такого еще не было…»

Удар грома повторился, левое весло треснуло и переломилось пополам.

«Все, — подумал Лапидус, — бесполезно!»

Он лег на дно лодки и начал смотреть, как стремительно меняются в небе иероглифы. В общем–то, все это было к лучшему, не надо было больше грести, можно было лежать на дне лодки, смотреть на иероглифы и ждать. Ждать, когда лодка перевернется. Лодка перевернется и Лапидус окажется в воде. В не очень теплой июньской воде. И идет шквал. А шквал — это волны. Даже на реке — большие холодные волны, которые накроют Лапидуса с головой. И Лапидус захлебнется, начнет тонуть и пойдет ко дну. Под водой нет шквала, под водой хорошо и уютно, только холодно и невозможно дышать. Но дышать и не надо — легкие уже будут заполнены водой, так что Лапидус будет опускаться на дно и станет утопленником. Был селянином, стал утопленником, был мухликом, стал утопленником, был Лапидусом, стал утопленником, и никакой Манго — Манго ему не поможет.

— Ты это напрасно, — сказал ему Манго — Манго, — ты это чего здесь разлегся, что, боишься?

— Боюсь, — закричал Лапидус и внезапно схватил оставшееся целым правое весло.

— Чего? — спросил Манго — Манго, подныривая под очередную волну.

Дождь шел стеной, но от дождя стало теплее. Лапидус махал своим единственным веслом и кричал.

— Боже, — кричал Лапидус, — за что мне все это, почему именно меня поместил ты в эту лодку, почему именно меня загнал ты в зону неудач, что, больше некого?

Вновь ударил раскат грома, мелькнула и ударилась о берег молния.

— За что? — продолжал вопить Лапидус, без устали работая единственным оставшимся веслом, — за что мне все это! Я и так боюсь, ты слышишь, Боже, я боюсь, вся моя жизнь полна страхов, а ты еще решил подарить мне шквал! За что?

Вновь прогрохотало, лодка металась на волнах, до берега было все так же далеко, как в самом начале ненастья, второе, оставшееся весло, стало потрескивать в руках Лапидуса, как незадолго до этого то, что сломалось, взмах, еще…

— Ну, греби же, — снова крикнул Манго — Манго.

Лапидус греб. Хотя это было бесполезно.

Лапидус греб и выкрикивал какие–то слова, которые глохли и терялись в порывах ветра.

Лапидус ощущал необычайный восторг оттого, что сейчас ему действительно есть чего бояться, он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым.

— Ну–ну, — опять раздался в шквальной темноте голос Манго — Манго, — и с чего это тебе так хорошо?

— Послушай, — проорал в ответ Лапидус, — чего ты ко мне пристал?

— Мне интересно, — сказал Манго — Манго, — мне интересно, что с тобой будет дальше, селянин!

— Ничего хорошего, — сказал Лапидус, — ничего хорошего со мной не будет! Вы все сделали так, чтобы ничего хорошего со мной не произошло.

— Ты уверен? — спросил Манго — Манго.

— Уверен, — горько сказал Лапидус, — вы все наполнили мою жизнь страхом!

— Ты повторяешься, — сказал Манго — Манго, — но ничего конкретного не говоришь, так не считается…

— Не говорю, — возмутился Лапидус, — а зачем? Что толку, если я скажу тебе, что боюсь телефонных будок?

— Это с чего ты их боишься? — удивился Манго — Манго.

— Тебя когда–нибудь дергало током в телефонной будке? — спросил, в свою очередь, Лапидус, — не дергало? А меня постоянно. Начинаешь кому–нибудь звонить, прикладываешь трубку, а тебя — дергает!

— А еще чего? — опять спросил Манго — Манго.

— Что — чего? — поинтересовался Лапидус.

— Ну, чего ты боишься еще?

— Двадцать два, — сказал Лапидус, — двадцать два очка…

— Ты это, — возмутился Манго — Манго, — ты меня не передразнивай, да и вообще — греби, а то лодка перевернется!

— Не перевернется, — сказал Лапидус, взмахивая в очередной раз веслом, — если бы Богу было угодно, то она бы давно перевернулась…

— Богу все равно, — сказал Манго — Манго, — ты что, еще не понял?

— И не хочу, — сказал Лапидус, — это все ты, двадцать два, двадцать два, какие–то письма, которые я прочитал! Не читал я никаких писем!

— Не какие–то, — обиделся Манго — Манго, — а конкретные. Помнишь? Двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»…

— Слушай, — сказал Лапидус, — я не хочу больше идти дальше, я хочу остановиться. Я со вчерашнего утра все куда–то иду и иду, почти не спал, ел в последний раз черт знает когда, а все иду и иду, знаешь, мне это надоело!

— Мне тоже, — сказал Манго — Манго, — но это не от меня зависит, и не от тебя. Мы с тобою меченые — пойми это, наконец…

Лапидус вздохнул и бросил весло. В той стороне, где был Бург, стало потихоньку проясняться. Гроза отступила от Бурга, третья гроза за эти сутки. Сутки, поделенные грозой на три почти равные части. Хотя, впрочем, не равные. Одна была вчерашним утром, вторая — минувшим вечером, третья — под новое утро. Еще про одну он давно забыл.

— Сколько времени? — спросил Лапидус.

— Без пятнадцати четыре, — ответила ему Эвелина.

— А ты откуда взялась? — поинтересовался Лапидус.

— Ниоткуда, — сказала Эвелина, — я просто в тебе, сейчас я в тебе и говорю, сколько времени.

— Ну и сколько же? — опять поинтересовался Лапидус.

— Тебе надо точно?

— Точно! — сказал Лапидус.

— Три часа сорок шесть минут утра, — сообщила точное время Эвелина и замолкла.

— Доволен? — спросил Манго — Манго.

— Чем? — переспросил Лапидус.

— Тем, что у тебя еще есть четыре часа в запасе, до восьми утра…

— Не знаю, — сказал Лапидус и посмотрел в небо. Иероглифов больше не было, шквал сдох так же быстро, как и ожил.

Лодка до половины была заполнена водой, но, хотя и намного медленнее, все так же плыла вниз по течению.

— Спасибо! — сказал Лапидус, посмотрев в небо.

Ответа, естественно, он не дождался, но на ответ Лапидус и не рассчитывал.

«Я живой, — подумал Лапидус, — лодка не перевернулась, и я живой. Я не утопленник, я все еще куда–то плыву. Плыву, бегу, иду, ползу. Самое главное, что я — живой!»

Над водой курился туман. Вода была неподвижна и опять напоминала стекло. С минуты на минуту должно было взойти солнце. Лапидусу надоело сидеть в наполовину заполненной водой лодке и он начал думать, куда бы пристать.

Бург за кормой уже исчез, растворился, стал тенью прошедшей ночи. Лапидус смотрел то на левый берег, то на правый. Места, отчего–то, были знакомые — Лапидус уже был здесь, и совсем недавно, суток не прошло.

— Еще бы, — сказала ему Эвелина, — ты здесь не был. Вспомни!

Лапидус вспомнил.

Он вспомнил, как вчера днем ловил здесь с Манго — Манго пираний и как Манго — Манго варил из этих пираний уху, одна пиранья, две пираньи, три пираньи… Где–то здесь, почти рядом, надо проплыть еще метров двадцать, потом река повернет налево, а вместе с ней повернет и Лапидус. Уже можно не грести, течение само сделает свое дело.

Река повернула налево, вместе с рекой повернул и Лапидус. В этот самый момент над рекой появилась узенькая полоска рассвета, розовая, как ей и положено. Лапидус облегченно вздохнул, можно бояться телефонных будок, можно бояться глянцевых журналов, можно — маленьких зеленых человечков, но хуже всего бояться темноты.

— А почему глянцевых журналов? — спросила его Эвелина.

Лапидус задумался. Лодка тихонько качалась на слабой утренней волне.

— Ну так почему? — вновь спросила Эвелина.

— Они какие–то острые, — сказал, подумав мгновение, Лапидус, — ими можно порезаться.

— А ты что, уже ими резался? — поинтересовалась Эвелина.

— Нет, но я знаю, что ими можно порезаться, потому я их и не читаю.

— А маленькие зеленые человечки?

— Я их не боюсь, — сказал Лапидус, — их другие боятся…

— А темноты?

— Уже рассвело, — сказал Лапидус, — видишь?

— Вижу, — сказала Эвелина.

Лодка внезапно остановилась напротив той самой укромной бухточки, где Лапидус с Манго — Манго вчера днем варили уху. Вода в реке была прозрачной, было видно, как пираньи поднимались к поверхности в поисках завтрака. Лучшим завтраком, конечно, для них был бы Лапидус, но Лапидус понимал это и не собирался лезть в воду. Он снова взял в руки весло и потихоньку начал заворачивать к берегу. Удавалось это с трудом, но удавалось, гребок по одну сторону, переворот весла, гребок по другую, опять переворот, Лапидус ушел от бабушки, Лапидус ушел от дедушки, Лапидус ушел от начальницы, Лапидус ушел от Эвелины, Лапидус ушел от Манго — Манго, Лапидус от всех ушел, а прежде всего, он ушел от Бурга, город остался там, за поворотом, впал в утреннюю кому после ночного безумия, фонари погасли, машины остановились, рассвет, розовая полоса над горизонтом, в небе ни одного иероглифа, все тихо и спокойно, три грозы за какие–то сутки, Лапидус опять взмахнул веслом, лодка продвинулась чуть вперед, теперь весло надо перевернуть, жаль, что второе треснуло и сломалось, греб бы сейчас двумя веслами, быстрее бы пристал к берегу, к тому самому, на котором кто–то совсем недавно жег костер, да не кто–то, скорее всего — Манго — Манго, жег костер и ждал Лапидуса, вымокшего в этой ночной буре, можно, конечно, прыгнуть в воду, до берега всего десять метров, но пираньи поднимаются к поверхности, славные зубастые рыбки, сколько надо таких рыбок, чтобы обглодать Лапидуса до костей, подумал Лапидус, и решил, что не меньше десяти. А может, что и пятнадцати. То есть, или десять крупных, или пятнадцать поменьше.

Лодка была уже прямо напротив все еще дымящегося костра.

Манго — Манго нигде не было видно, только маленькая бухточка, кусочек песчаной косы и дымящиеся уголья костра.

Лапидус еще раз внимательно посмотрел вокруг: правый берег реки, левый берег, заросли тальника и ивы, восходящее солнце, безоблачное, лишенное всех своих зловещих иероглифов небо. И никаких следов Манго — Манго!

Лапидус опять покрепче взял в руки весло и начал подгребать к берегу, осталось десять метров, восемь, семь, дно уже видно, уютное, песчаное дно с маленькими черными ракушками. На ракушках — водоросли, желто–зеленые водоросли на маленьких черных ракушках, но в воду все равно нельзя, надо подгрести к самому берегу, совсем близко, так, чтобы прямо из лодки выпрыгнуть на берег, осталось еще пять метров, над угольями все еще курится дымок, Манго — Манго, наверное, пошел в лес, или спустился дальше по берегу — ловить пираний на завтрак. Лапидус снова опускает весло в воду, еще взмах, еще один, осталось три метра, два, один, лодка скрипнула на песке и остановилась.

Лапидус разогнул онемевшую спину, кое–как встал и шагнул на берег.

Лапидус шагнул на берег и его сразу закачало, он не удержался на ногах, плюхнулся на песок, растянулся на нем и лениво подумал, что он может так и лежать здесь, рядом с рекой, ожидая, пока придет Манго — Манго и скажет ему: — Эй, селянин!

И они начнут чистить рыбу, а потом варить уху, и сядут у котелка, и начнут ее есть, и никакой вертолет не появится со стороны Бурга, потому что уже пятый час утра, и совсем скоро восемь, сутки закончатся и наступит то самое непонятное индилето, о котором ему пел Манго — Манго, который все еще где–то ловит рыбу, так что Лапидусу надо встать и пойти на поиски.

Лапидус встал, голова все еще кружилась, но уже меньше. Лапидус устал, он безумно устал, наконец–то он почувствовал, как устал. Почти сутки без сна, почти без еды, все на ногах и в бегах, надо найти Манго — Манго, надо помочь ему донести рыбу, от костра идут следы, они ведут вначале вдоль берега, но потом резко сворачивают в сторону. Манго — Манго дошел до этого места и начал подниматься по откосу наверх — следы хорошо различимы. Лапидус карабкается вслед следам Манго — Манго и оказывается на той самой поляне, на которую вчера днем его привезла в синей машине женщина в темных очках со странным именем Эвелина, синяя машина, в ней едет Эвелина, на ней большие темные очки, запел Лапидус, думая, куда мог дальше направиться Манго — Манго и пытаясь понять, что это темнеет там, под березами, на той стороне поляны?

Манго — Манго лежал на животе, как–то очень картинно раскинув руки. Он лежал на животе и не шевелился. Лапидус подошел ближе, его немного пугала наступившая тишина, в которой было слышно лишь биение его, Лапидуса, сердца.

Лапидус подошел к Манго — Манго и наклонился.

Манго — Манго лежал на животе, картинно раскинув руки. Его голова была размозжена и из нее все еще текла кровь. Манго — Манго лежал в луже собственной крови и уже никогда не мог бы сказать Лапидусу: — Эй, селянин!

И Лапидус, поняв это, не по–человечьи завыл.

Лапидус 18

Лапидус несся по шоссе в сторону Бурга.

Лапидус быстро–быстро передвигал ноги, хотя это были уже не ноги.

Лапидус несся по шоссе в сторону Бурга, загребая асфальт всеми своими четырьмя лапами.

Мощными, когтистыми, покрытыми серо–бурой шерстью четырьмя волчьими лапами.

Лапидус Лапидус, Люпус Лапидус, серый Лапидус, красный Лапидус, горный Лапидус, песчаный Лапидус, тундровый Лапидус, степной Лапидус, Люпус Лапидус, Лапидус Лапидус.

Шоссе неслось навстречу, по шоссе мчались утренние машины. При виде Лапидуса они тормозили и шарахались в стороны. Лапидус склабился, рычал и также быстро, почти прыжками, продвигался в сторону Бурга.

Сейчас Лапидус весь состоял из ненависти и злости. Ненависть и злость — вот что бежало по его венам, артериям и капиллярным сосудам и сосудикам, ненависть и злость — вот что заставило его встать на четвереньки, обрасти шерстью, осклабить полную желтовато–острых зубов пасть и понестись переходящей в галоп рысью в сторону Бурга.

Он почувствовал разливающуюся по венам ненависть в тот момент, когда беспомощно завыл в сторону восходящего солнца, наткнувшись на лежащий на животе труп Манго — Манго. Славного Манго — Манго, беспомощного Манго — Манго, загадочного Манго — Манго, лежащего сейчас на животе, с размозженной головой и широко раскинутыми руками.

Лапидус не думал о том, кто это сделал и почему. Лапидус просто ничего не соображал в этот момент и выл, выл в сторону восходящего солнца, чувствуя, как ненависть разливается по венам, а к ненависти добавляется злость.

А потом Лапидус упал на молодую июньскую траву рядом с телом Манго — Манго и заплакал.

Лапидус плакал и проклинал Бога.

— За что, — спрашивал Лапидус, — Боже, скажи, за что ты позволил им сделать это?

Бог не отвечал, впрочем, Лапидус давно уже понял, что Бог никогда ничего и никому не отвечает, на то он и Бог. И Лапидус перестал плакать и начал думать, что ему сейчас сделать.

Из ближайшей к обочине машины внезапно высунулся человек с чем–то черным и омерзительным в руках. Люпус Лапидус ухмыльнулся так, как это могут делать только волки. Люпус Лапидус прекрасно знал, что сейчас последует, но ему было не страшно, ему было даже смешно — наивный, он думает, что он сильнее, подумал Люпус Лапидус и прыгнул навстречу машине. Машина взвизгнула, что–то грохнуло, но его челюсти уже плотно сжались, зубы клацнули и впились в человеческую плоть. Мужчина заорал, Лапидус выплюнул откусанную руку и так же быстро, не останавливаясь, понесся дальше по шоссе в сторону Бурга.

А сделать надо было одно — для начала надо было похоронить Манго — Манго. Где–нибудь здесь же, на этой самой поляне, той поляне, по которой вчера они с Манго — Манго убегали от дурных автоматных выстрелов, той поляне, куда его — чуть раньше — привезла Эвелина на синей машине и в черных очках, о, Эвелина, отчего–то с тоской подумал Лапидус, вставая с травы и вновь смотря на беспомощно раскинувшего руки Манго — Манго.

Но для того, чтобы похоронить Манго — Манго, Лапидусу нужно было вырыть яму. А для того, чтобы вырыть яму, надо было найти лопату. Любую — большую, маленькую, острую, тупую, даже совковую, но лопату. На поляне лопаты не было и Лапидус пошел обратно на берег.

Еще из одной машины решили открыть стрельбу, но на этот раз Лапидус не стал останавливаться, ему было некогда, ему надо было скорее в Бург, только в Бурге он мог найти Эвелину, только Эвелина могла сказать ему правду — почему и отчего все получается так, как получается, и Лапидус, в очередной раз угрожающе рыкнув, почти полетел по воздуху, чувствуя, как ненависть и злость все гонят и гонят его вперед.

Берег был пуст, как и в тот момент, когда Лапидус выбрался на него из лодки, все еще болтающейся возле берега. Впрочем, она уже почти затонула, Лапидус взглянул в нее и заметил, что милые рыбки–пираньи плавают там, где еще какой–то час назад были его ноги. Пираньи были, а лопаты не было, как не было ее и нигде на берегу. Судя по солнцу, было около пяти утра, может, без пяти пять, может, без шести, а может, что и пять ноль шесть — в любом случае, что–то около пяти утра, но остававшиеся до восьми три часа уже не радовали.

Манго — Манго убили, а значит и он, Лапидус, может не дожить до восьми. Или не пережить восемь.

То есть, сутки пройдут, новые не наступят.

Бог хорошо знал, что делает, когда заставил Лапидуса сесть не в тот троллейбус. Эксперимент был чистым, впрочем, Бог всегда ставил только чистые эксперименты, по крайней мере, его, Лапидуса, Бог. С самого детства, с того дня, когда они с дедом шли куда–то по старой узкоколейке. А потом дед оставил его рядом с насыпью одного, может, на пятнадцать минут, может, на двадцать. Но именно тогда Лапидус впервые почувствовал этот гнет пустынного и одинокого неба, навалившегося враз на него и заставившего понять всю свою беспомощность. Лапидус сидел рядом с насыпью, деда не было, не было никого, пустынное небо, уходящая вдаль узкоколейка — неужели именно тогда и начался этот эксперимент?

Лапидус устал бежать и решил немного передохнуть. Передохнуть, полакать воды из ручейка, перевести свой волчий дух, а потом понестись дальше. Скоро начнутся пригороды, все почти так, как вчера, но отличия есть. Вчера Лапидус пробирался на двух ногах, сегодня — на четырех лапах. На лапах бежать удобнее, вот только очень хотелось пить, найти ручеек, наклонить морду к воду, открыть пасть, высунуть язык и лакать, лакать, лакать…

Лапидус опять взобрался по береговому пригорку на поляну. Лопаты не было, а хоронить Манго — Манго надо. И яму копать тоже надо — это Лапидус знал хорошо. Но лопаты не было, и Лапидус решил попробовать копать яму суком. Сучьев на поляне было предостаточно, Лапидус выбрал самый, на его взгляд, прочный, березовый, и попробовал снять дерн.

Дерн снимался с трудом, земля была то ли еще не совсем прогревшаяся от долгой весны, то ли наоборот — очень сухая, несмотря на все эти многочисленные ливни, но снять дерн удалось только руками, обдирая в кровь пальцы и ломая ногти, забивая их землей, а рыть землю руками было совсем невозможно, и Лапидус опять ощутил, как злость и ненависть пульсируют в его венах, артериях, капиллярных сосудах и сосудиках, и ему снова захотелось завыть, только уже не от беспомощности, а от злости и ненависти — Манго — Манго лежал рядом, убитый, с размозженным и окровавленным черепом, Милый Манго — Манго, забавный Манго — Манго со своими дурацкими песенками и фразами, а Лапидус не мог его даже похоронить.

— И не надо, — услышал Лапидус голос, очень похожий на голос Манго — Манго.

— Эй, — сказал Лапидус, — кто это?

— Какая тебе разница, — сказал тот же голос, — все равно не поверишь…

— Ты Бог? — спросил Лапидус.

— Нет, — сказал голос, — я не Бог, я просто хочу тебе сказать, что в земле ты меня не похоронишь.

— Но тогда где? — спросил Лапидус.

— Подумай, — сказал голос.

Лапидус втянул ноздрями воздух. Пахло не просто множеством запахов. Пахло миллионом запахов, но для Лапидуса сейчас был важен только один — Лапидус долго бежал, Лапидус хотел пить, Лапидус хотел лакать и лакать воду, а для этого ее надо было найти. И Лапидус нашел тоненькую ниточку, ту самую, единственную, неуловимую ниточку, которая была ему нужна. Ниточку воды. Она вела в сторону от шоссе, в придорожный лес, вначале вверх, потом вниз. Потом опять вверх, потом чуть в сторону и опять вниз, еще ниже, еще. Стало совсем темно, ветви низко шелестели над головой Лапидуса, вода была в маленьком, почти незаметном ручейке, а ручеек брал начало от почти незаметного ключика, и Лапидус остановился, наклонил морду, раскрыл пасть, высунул язык и начал лакать.

Лапидус подумал.

Он подумал раз, подумал другой, подумал третий.

В первый раз он подумал о голосе и решил, что это просто галлюцинации от того, что он, Лапидус, почти сутки не спал и почти ничего все это время не ел, Манго — Манго не было в живых, а значит, это был не голос, это были галлюцинации.

Второй раз Лапидус подумал о том, что все это просто провидение или интуиция, если это не голос Бога — а с чего Бог должен нарушать ход эксперимента и вмешиваться в ход наблюдаемых событий, в беготню этих меченых им зеленой краской людей–людишек, человеков–человечков? — то это просто интуитивное понимание им самим, Лапидусом, того, что надо сделать и чего не надо делать.

По крайней мере, голос точно сказал одно: хоронить Манго — Манго не надо, лопаты у Лапидуса нет, ямы ему не вырыть, а без ямы хоронить Манго — Манго бессмысленно, разве что оттащить в кусты и забросать ветками, но тогда вороны и бродячие собаки быстро доберутся до трупа, а еще есть волки…

«Волки…», — подумал в третий раз Лапидус и отчего–то посмотрел на свои руки. Они как–то странно серели на этом ярком утреннем свету, примерно пять — десять — пять–пятнадцать, скоро Бург начнет просыпаться, интересно, что делает сейчас Эвелина и как ему ее найти? Она сказала, что он ее найдет, но не сказала, как. И Лапидус не знал, как это сделать.

Но теперь он знал, что надо сделать с телом Манго — Манго. Лапидус вспомнил про пираньюшек. Про этих миленьких, не очень больших рыбок, которых так хорошо умел ловить покойный Манго — Манго. Ловить и варить из них уху. Вкусную, наваристую уху из пираньюшек- пираний.

Лапидус взял тело Манго — Манго за ноги и потащил к береговому склону.

Тело Манго — Манго было тяжелым, Лапидус волок его по молодой июньской траве и думал о том, что на месте Манго — Манго мог быть он сам, и сейчас Манго — Манго тащил бы тело Лапидуса к берегу, обливаясь потом — раннее солнце жарило так сильно, что Лапидус был уже мокрым, таким же мокрым, каким был бы Манго — Манго, если бы они поменялись местами и сейчас Манго — Манго тащил бы волоком тело Лапидуса к берегу.

Вот уже край поляны, тут Манго — Манго сделал бы передышку.

Лапидус остановился, бережно положил ноги Манго — Манго на траву и посмотрел с пригорка на речную воду.

Вода бурлила от пираний, у них начался утренний жор.

Люпус Лапидус налакался вдоволь чистой, холодной ключевой воды и растянулся рядом с ручейком. Надо было бежать дальше, надо было стремиться к Бургу, надо было искать Эвелину, но пять минут ничего не решали. Люпус Лапидус, серый Лапидус, красный Лапидус, горный Лапидус, песчаный Лапидус, тундровый Лапидус, степной Лапидус, Люпус Лапидус, Лапидус Лапидус утолил жажду и теперь мог позволить себе отдохнуть.

Лапидус вздохнул, снова взял Манго — Манго за ноги и подтянул его тело к самой кромке берегового обрыва. Можно, было, конечно, просто толкнуть тело, а самому легонько сбежать вниз, не напрягаясь, не утруждая себя, но это было бы столь же отвратительно, как оставить Манго — Манго там, наверху, на поляне. На растерзание воронам и бродячим собакам.

«И волкам…», — вспомнил Лапидус и вновь посмотрел на свои руки. Они уже шерстились, уже мало чем напоминали его прежние, нормальные, человеческие руки, сейчас это были полуруки–полулапы, но Лапидус не стал размышлять о том, что с ним происходит.

Просто злость и ненависть, просто ненависть и злость.

Лапидус взгромоздил тело Манго — Манго себе на плечи и стал аккуратненько спускаться с обрыва.

Хорошо, что обрыв был не крутым.

Хорошо, что Бог довел свой эксперимент до сегодняшнего утра.

Хорошо, что Лапидус сел не в тот троллейбус, подумал про себя в третьем лице Лапидус и почувствовал, что он, наконец–то, на берегу.

Оставалась самая малость, оставалось погрузить тело Манго — Манго в воду и посмотреть, что с ним сделают юркие, зубастые рыбки.

Люпус Лапидус поднялся на все свои четыре лапы и вновь побежал в сторону шоссе, вначале неспешно, а потом — чем ближе и ближе ощущался запах шоссе, переходящий в оглушительно–вонючую и отвратительно–терпкую струю Бурга — все быстрее и быстрее, опять перейдя на рысь, а потом, когда шоссе оказалось рядом, то и на свой летящий, стремительный, абсолютно не волчий галоп.

Лапидус не стал раздевать Манго — Манго, Лапидус подтащил его к самой кромке воде, пираньи уже выпрыгивали из воды, вся вода вокруг просто кишела пираньями, и Лапидус сел на корточки рядом с телом Манго — Манго и начал с ним прощаться.

Лапидус прощался с Манго — Манго и с самим собой, тем, каким он был еще вчера утром, когда сел не в тот троллейбус.

Лапидус прощался со своим Богом, который всю жизнь ставил над Лапидусом эксперимент, поместив Лапидуса в ту зону неудач, в которой Лапидус и жил все эти годы.

Поэтому он и был меченым — наконец–то Лапидус понял, что Манго — Манго имел в виду, когда впервые спел ему свою песенку.

— Двадцать два! — запел Лапидус, вновь беря Манго — Манго за ноги и подтягивая его тело к самой воде.

— И быстро падающие слова! — пел Лапидус, сталкивая тело Манго — Манго в воду ногами вперед, для этого ему пришлось поднапрячься и развернуть тело головой к себе.

— И быстро падающие слова! — пел Лапидус, беря Манго — Манго за плечи и толкая, толкая, толкая в воду.

— И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал! — тихохонько напевал Лапидус, смотря, как тело Манго — Манго, покачиваясь на речной воде, отплывает от берега.

— И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал! — монотонно перешел на речитатив Лапидус, наблюдая как первая из пираний–пираньюшек вцепилась в бок Манго — Манго, а вторая стала объедать ему лицо, вода окрасилась кровью, появилась третья пиранья, четвертая, пятая… Дальше Лапидус сбился со счета.

— Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться, что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»! — допел Лапидус, смотря, как тело Манго — Манго перестает быть телом, а становится белым обглоданным скелетом, который найдет себе упокоение на веки вечные где–нибудь на дне этой самой реки, хотя навряд ли, думал Лапидус, река размоет скелет, разнесет его на части, череп и кости — все это будет по отдельности, но ведь именно этого хотел Манго — Манго, ты этого хотел? — спросил Лапидус.

— Этого, — услышал он тихий, отдаленный голос.

— Ты доволен? — спросил Лапидус.

— Доволен! — ответил голос, и потом, совсем уже тихо, так тихо, что Лапидус еле разобрал, что он говорит, произнес: — Спасибо!

И тут Лапидус снова завыл, только уже не от беспомощности, а все от тех же злости и ненависти. Он выл и катался по песку, катался по песку и сдирал с себя одежду, тело Лапидуса покрывалось шерстью, уже не только руки и ноги, но грудь, и спина, и ягодицы, и шея, и лицо покрылись серо–бурой волчьей шерстью. Лапидус упал на четвереньки и посмотрел, как его передние лапы уверенно стали загребать песок. «Прощай, Манго — Манго!» — подумал Лапидус и начал свой неистовый бег в сторону Бурга.

Ему надо было найти Эвелину.

Люпус Лапидус искал Эвелину, потому что она знала ответ.

Лапидус Лапидус искал Эвелину, потому что она сказала ему: — Мы с тобой еще встретимся, Лапидус!

И Лапидус несся по шоссе в сторону Бурга. Машины визжали, сталкивались, переворачивались, пытались поймать, убить, переехать Лапидуса, но ни одной это не удавалось.

Лапидус несся огромными прыжками, прямо перед ним уже были окраины Бурга.

Те самые окраины, где вчера его чуть не убила стая малолетних бомжей, этих злобных и беспощадных волчат, с которыми он сейчас расправится, как и положено большому, матерому волку.

Лапидус ухмыльнулся, он вспомнил этот пустырь и то, как он лежал на спине под струями мочи, как бежал под градом камней и под улюлюканье, ему надо лишь замедлить бег, свернуть в сторону, перескочить забор и тогда он может оросить свою пасть кровью.

Лапидус опять втянул своим волчьим носом воздух, опять миллион запахов, самый сильный — тот, что с пустыря, но он ему сейчас не нужен, ему нужна Эвелина, ее он должен искать, вынюхивать. выслеживать в этом городе, в котором так много беспощадных и злых людей, чужих людей, несчастных людей, одиноких людей.

Лапидус еще раз втянул в себя воздух.

Он пытался поймать самую тоненькую ниточку, ту, на конце которой где–то сейчас болталась Эвелина.

По началу ему это не удалось, пахло чем угодно, но только не ею, даже запах своей бывшей начальницы смог уловить Лапидус, но Эвелиной не пахло, никак не пахло, как не старался Лапидус, но так и не мог уловить, поймать, удержать в себе ее запах.

И тогда он внезапно остановился, закрутился на месте. Рухнул на брюхо, снова вскочил на все четыре лапы, покрутил своей лобастой волчьей башкой и снова втянул в себя воздух.

Втянул и чуть не завыл от радости.

Тоненькая ниточка была здесь, заноза торчала в волчьих ноздрях Лапидуса, а от занозы разматывался клубок.

Лапидус побежал вслед за клубком, иногда ниточка пропадала, но Лапидус, покружив немного на месте, опять находил ее и клубок вновь начинал разматываться.

Время приближалось к шести, скоро люди пойдут на работу, первые люди на первую работу, Лапидус должен был успеть, ему надо было добраться до Эвелины как можно скорее и тогда он узнает все.

И почему он сел не в тот троллейбус.

И почему убили Манго — Манго.

Хотя на самом деле Лапидус это все уже знал, как знал и то, почему покойный Манго — Манго назвал его меченым. И совсем не этого он хотел от Эвелины.

Лапидус вдруг подумал о том, что не все еще закончено и у него вполне может быть будущее.

То есть, начнутся новые сутки и Бог отстанет от него уже навсегда.

И Лапидус вздохнет с облегчением.

Через два часа, когда пробьет восемь.

Ниточка натянулась, Лапидус остановился и поднял голову. Прямо перед ним был простой девятиэтажный дом, на седьмом этаже которого и жила Эвелина. Из лифта направо, вторая квартира по левой стороне. Номер Лапидус определить не мог, но квартиру он унюхал точно. Как и этаж. Как и сам дом — в этом он не сомневался.

Лапидус вздохнул, поднялся на свои, внезапно опять ставшие человеческими, ноги и вошел в распахнутую еще с ночи дверь подъезда. Лифт был открыт и Лапидус подумал, что больше он не боится лифтов.

Лапидус 19

Лапидус облизнул отчего–то пересохшие губы и нажал кнопку звонка.

Звонок не зазвонил.

Лапидус нажал кнопку снова, результат был тем же.

Лапидус прислушался. Из–за двери раздавался какой–то шум — то ли голоса, то ли музыка. Было начало седьмого утра.

Лапидус постучал в дверь.

Из–за двери по прежнему раздавался какой–то шум и по–прежнему дверь все так же никто не открывал.

Лапидус огляделся по сторонам. Еще три двери, но ему туда не надо. Ему надо войти именно в эту дверь, но для этого надо, чтобы ее открыли изнутри. Или чтобы она открылась сама. На счет раз–два–три.

— Раз–два–три! — сказал Лапидус.

Дверь скрипнула и тихонечко приоткрылась.

Лапидус взялся за ручку и потянул дверь на себя.

«Взломщик, — подумал Лапидус, — открыватель чужих дверей…»

Шум голосов и музыка стали громче. Лапидус вошел в квартиру и аккуратно прикрыл дверь за собой. Замок щелкнул, Лапидус посмотрел на замок и закрыл его на внутреннюю защелку.

Прямо из прихожей одна дверь вела в комнату, другая — на кухню, третья — в ванную. По всей видимости, в ванную.

Из–за двери в ванную пробивался свет и был слышен шум душа.

Из комнаты раздавался шум телевизора.

Лапидус прошел в комнату и огляделся.

Большая разобранная кровать, стол с компьютером, включенный телевизор, кресло, еще одно кресло, стул и шкаф.

На одном из кресел валялись какие–то вещи.

«Взломщик!» — опять подумал Лапидус и опять глубоко втянул ноздрями воздух.

Он уже не был волком, но волчье обоняние осталось. Запах Эвелины стал таким сильным, что у Лапидуса закружилась голова. Терпкий, крепкий, отчасти мускусный и отчего–то очень свежий запах — как проточная вода.

Лапидус представил проточную воду в том самом месте, куда не так давно опустил труп Манго — Манго. В той самой излучине реки, у той самой бухты. Пираньи, наверное, уже сделали свое дело. Или доделывали. Сытный завтрак. Очень сытный. Толстые рыбьи брюшки, набитые мясом Манго — Манго.

Лапидуса затошнило, он удержался и сглотнул.

В телевизоре пошла реклама чипсов. Лапидус опять вспомнил, что не ел со вчерашнего вечера, с того момента, как они с Эвелиной приехали к нему домой. После канализации. Лапидус был весь в дерьме и прочей гадости. Сейчас он тоже был в дерьме, только это дерьмо не пахло. Он был в дерьме и хотел есть. Можно было пройти на кухню и открыть холодильник, там явно что–то бы нашлось. Может, те же чипсы. С красным перцем, с сыром, с беконом, с чем–нибудь еще. И пиво — холодное, лучше не одна, а две бутылки. Две бутылки пива и два пакета чипсов, решил Лапидус и огляделся в поисках того, кому можно было дать заказ.

Никого не было, в ванной все так же шумел душ. Если в этой квартире жила Эвелина, то сейчас она была в ванной. Если же в этой квартире жил кто–то другой, то нюх у Лапидуса ни к черту, но Эвелиной пахло так резко и остро, что ошибиться он не мог.

Реклама чипсов закончилась и началась другая. Женщина стреляла из пулемета, пулемет стрелял тюбиками с помадой. Женщина была похожа на Эвелину, только не на Эвелину–брюнетку, а на Эвелину–блондинку. А Эвелина–блондинка была точь–в–точь его начальница. Лапидус огляделся, пытаясь обнаружить парик и очки, парика не было, но очки лежали рядом с компьютером.

Лапидус подошел к компьютеру и взял очки в руки. Большая оправа с большими стеклами. У начальницы были другие. Маленькая оправа с маленькими стеклами. Или ему так только помнилось — про маленькую оправу с маленькими стеклами.

Лапидус посмотрел на компьютер и отчего–то ткнул в клавиатуру. Экран из черного стал белым, на экране возникло и исчезло лицо Манго — Манго, того самого Манго — Манго, которого сейчас доедали пираньи.

— Эй, — услышал Лапидус голос Эвелины. — Эй, ты что тут делаешь?

Лапидус обернулся. Эвелина стояла в дверях, кутаясь в полотенце.

— Господи! — сказала Эвелина.

— Да, — ответил медленно произнося слова Лапидус, — это я!

— Господи, — еще раз повторила Эвелина, — ты как здесь очутился?

— Где твой пистолет? — спросил Лапидус.

— В сумочке, — ответила Эвелина.

— А сумочка? — тем же тихим тоном спросил Лапидус.

— На кресле, где белье! — испуганно сказала Эвелина.

Лапидус подошел к креслу, к тому, что было рядом с телевизором. Сумочка лежала под лифчиком, лифчик лежал под трусиками, трусики — под юбкой. Реклама с пулеметом закончилась, вновь началась та самая утренняя программа, которая всегда шла в это время. Три часа, с шести и до девяти утра. Двое ведущих, он и она, мальчик и девочка, юноша и девушка, мужчина и женщина. Абсолютно дурацкая программа, в которую можно было позвонить и тебе ответят. Ответят, покажут клипчик, позволят выиграть приз. А еще расскажут про погоду на сегодня и про самые последние новости.

— Дай мне халат, — попросила Эвелина.

— Не дам, — ответил Лапидус, беря с кресла сумочку и щелкая замком. Пистолет был, как и говорила Эвелина, на месте. Маленький черный пистолетик, из которого прошедшей ночью Лапидус стрелял в крысу. Но не попал.

— Почему? — спросила Эвелина.

— Что — почему? — не понял Лапидус.

— Халат, — сказала Эвелина, — почему ты не хочешь дать мне халат?

— Тебе так лучше, — сказал Лапидус, опять облизывая отчего–то пересохшие губы, — ты мне так больше нравишься.

— Перестань, — сказала Эвелина, — это уже не шутки!

— Не шутки, — согласился Лапидус и переложил пистолетик из левой руки в правую.

— Осторожней, — сказала Эвелина, — он заряжен.

— Знаю, — ответил Лапидус и направил пистолетик на Эвелину.

— Эй, — сказала она, — ты это что?

— Пакет, — сказал Лапидус, — мне нужен пакет!

— Внимание, внимание! — раздался бодрый девичий голос из телевизора. — А сейчас наш самый необычный на сегодня конкурс, кто выиграет — тот получит билеты на дискотеку… Дискотека, дискотека…

— Дискотека… — машинально повторил Лапидус.

— Положи пистолет, — попросила Эвелина, подходя ближе к Лапидусу.

Лапидус сел в кресло, то самое, на котором он искал сумочку. Пистолет все так же был направлен на Эвелину.

— Стой, — сказал Лапидус, — стой, где стоишь!

Эвелина остановилась, машинально распахнув полотенце. Лапидус посмотрел на черный курчавый треугольничек между ног и спросил: — Что будет, если я выстрелю прямо туда?

— Куда? — спросила Эвелина.

— Туда, — сказал Лапидус, — тебе между ног!

— Ничего хорошего, — ответила Эвелина, — много крови будет…

— Тогда отдай пакет! — все так же медленно выговаривая слова сказал Лапидус.

— Конкурс, конкурс, — продолжил уже юношеский голос в телевизоре. — Те из вас, кто сейчас находится в какой–нибудь странной ситуации и позвонит нам, позвонит и расскажет о том, что с ним происходит, может выиграть приз. Да, да, билеты на дискотеку с бесплатным пивом и чипсами в придачу, звоните, звоните…

— Звони! — сказал Лапидус.

— Куда? — удивленно спросила Эвелина.

— В телевизор, — сказал Лапидус, — я хочу есть…

— Ну и что? — спросила Эвелина.

— А ты позвони и скажи, что стоишь голая в комнате, а на тебя направлен пистолет. И у тебя требуют пакет. Если ты не отдашь пакет, то тебе выстрелят между ног и попадут прямо в дырку, в твою миленькую, уютную дырочку…

— Откуда ты знаешь? — спросила Эвелина, садясь прямо на пол напротив Лапидус.

— Что — знаю? — переспросил Лапидус.

— Что она маленькая и уютная?

— Я в ней был, — сказал Лапидус, — вчера, я это помню…

— Что ты помнишь еще? — спросила Эвелина.

— Что его убили, — сказал Лапидус.

— Кого — его? — совсем уже тихим голосом спросила Эвелина.

— Манго — Манго, — сказал Лапидус, — ты помнишь Манго — Манго?

— Я помню Манго — Манго, — сказала Эвелина, — но я не знала, что его убили.

— Убили, — сказал Лапидус, — его ударили по голове и он умер.

— Это не я, — сказала Эвелина, — меня там не было.

— Тебя там не было, — согласился Лапидус, — но это все равно ты, а значит, ты позвонишь им сейчас на телевидение, или я выстрелю тебе в пизду!

— Я не люблю этого слова, — сказала Эвелина, — говори лучше: киска!

— Пакет, — сказал Лапидус, — где пакет?

— Киска, — требовательно сказала Эвелина, — скажи правильно: киска!

— Я выстрелю тебе в киску, — послушно сказал Лапидус, — если ты не отдашь мне сейчас же этот идиотский пакет!

— Я лучше позвоню, — сказала Эвелина, — я позвоню и все им скажу, они вызовут милицию и сюда приедет наряд, они заберут тебя и увезут, сумасшедший!

— Сумасшедший, — согласился Лапидус, — я — сумасшедший!

— Господи, — сказала Эвелина, — и откуда ты свалился мне на голову, мухлик?

— Не знаю, — сказал Лапидус, — я ничего не знаю, я только хочу, чтобы все это кончилось!

— Звоните, — заверещал девичий голос в телевизоре, — а пока вы дозваниваетесь к нам, мы вам поставим самый последний хит, удивительную песню «Индилето», вы ее еще не слышали? Что же, слушайте!

— Бред, — сказала Эвелина, глядя в телевизор.

— Бред, — согласился Лапидус, не отводя пистолет от эвелининой киски.

— Убери пистолет, — попросила Эвелина, — он тебе не поможет, ты ведь все равно не выстрелишь!

— Выстрелю, — сказал Лапидус и плотнее прижал палец к спусковому крючку.

— Он на предохранителе! — сказала Эвелина.

— Я его сниму, — сказал Лапидус, вспоминая про черненькую пимпочку, которую надо отжать.

«Двадцать два, — раздался голос Манго — Манго из телевизора, — двадцать два очка…»

— Этого не может быть, — сказала Эвелина.

Лапидус ничего не ответил и посмотрел в экран. В экране шел снег. Самый настоящий снег, только в экране была не зима, а осень. По всей видимости, октябрь. Деревья еще с листвой, но уже покрытой снегом. И дорога с обочинами, тоже покрытыми снегом. А по дороге шел Манго — Манго. Манго — Манго держал в руках гитару, он был в куртке с поднятым воротником, играл на гитаре и пел.

«И еще пятьдесят, — пел Манго — Манго, — за те письма, что ты прочитал…»

— Надень очки! — вдруг сказал Лапидус.

— Что? — не поняла Эвелина.

— Очки, — сказал Лапидус, — я хочу, чтобы ты надела очки!

Эвелина встала с пола и пошла к компьютеру. Внезапно полотенце свалилось с нее и Лапидус смотрел на ее голую спину и такую же голую попу.

На октябрьской дороге, по которой шагал куда–то Манго — Манго появилась большая синяя машина.

«Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…» — на этих словах машина поравнялась с Манго — Манго, из окошка высунулась рука с пистолетом и начала стрелять. Манго — Манго даже не обернулся, он все так же шел по обочине дороге под первым октябрьским снегом, в куртке с поднятым воротником и с гитарой в руках.

— Ты доволен? — спросила Эвелина, поворачиваясь к Лапидусу.

Она стояла перед ним, голая и в очках, и Лапидус подумал, что он действительно доволен.

— А теперь пакет, — сказал Лапидус, — отдай мне, наконец, этот пакет, и я исчезну из твоей жизни…

— Ты не понимаешь, — грустно сказала Эвелина.

— Чего? — поинтересовался Лапидус.

— Ты не понимаешь, что из моей жизни тебе уже не исчезнуть, как и мне из твоей. Мне тоже нужен пакет, но у тебя его нет…

— Нет, — подтвердил Лапидус.

— И тебе нужен пакет…

— Нужен, — сказал Лапидус.

В телевизоре опять загрохотали выстрелы. Манго — Манго начал красиво падать на черную гладь шоссе. На него, в свою очередь, все так же падал первый октябрьский снег. «Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето…» — допел Манго — Манго, уже лежа на асфальте. Машина остановилась, приоткрылась дверца, из нее показалась красивая женская нога. Потом камера показала холеную руку с длинными яркими ногтями. Потом из машины вышла Эвелина, в черных очках и с большим черным пистолетом в руках. Она постояла возле тела Манго — Манго, посмотрела на него, бросила пистолет рядом с телом, сняла очки, повертела в руках, опять надела, села в машину и уехала.

— А пакета у меня нет! — сказала Эвелина.

— Как это — нет? — возмущенно спросил Лапидус.

— Вот так, — сказала Эвелина, — у меня бы он был, если бы ты мне его отдал, но у тебя его нет, правильно?

— Правильно, — сказал Лапидус.

— А значит, нам с тобой друг от друга не избавиться, — сказала Эвелина, — это судьба.

— Не верю, — сказал Лапидус.

— Во что? — спросила Эвелина.

— В судьбу, — сказал Лапидус.

— Ну и зря, — проговорила Эвелина и опять пошла по направлению к Лапидусу.

— Стой! — сказал Лапидус и опять поднял пистолет.

— Дурацкий клип, — сказал юноша в телевизоре. — Тебе он понравился?

— Нет, — ответила его напарница, — я не понимаю, чего народ с ума сходит, может, от того, что его убивают?

— Такие клипы утром смотреть нельзя, — сказал юноша, — после них есть не хочется.

— Чипсы, — сказал Лапидус, — у тебя есть чипсы?

— Есть, — сказала Эвелина.

— А пиво?

— Пиво тоже есть.

— Дай! — попросил Лапидус.

— Убери пистолет, — сказала Эвелина.

— Я не верю, — тем же тоном сказал Лапидус.

— Вот что? — опять переспросила Эвелина.

— В судьбу, — сказал Лапидус, — я хочу жить, я хочу, чтобы все мы жили. Долго и счастливо…

— Мухлик, — сказала Эвелина, — а ему это надо?

— Кому? — спросил Лапидус.

— Богу, — сказала Эвелина и добавила: — Убери пистолет.

— Принеси чипсов и пива, — опять попросил Лапидус.

— Пистолет, — сказала Эвелина, — я тебя прошу…

— Звонок, — радостно закричал юноша в телевизоре, — у нас есть звонок! Говорите! Как вас зовут?

— Эвелина, — сказал голос в телевизоре.

— Замечательное имя, — сказала девушка, — вам понравился клип?

— Не знаю, — сказала Эвелина в телевизоре.

— Ты убрал пистолет? — спросила голая Эвелина в очках.

— Убрал, — сказал Лапидус, кладя пистолет рядом с телевизором. — Где чипсы?

— Так про что вы хотели рассказать? — спросил юноша.

— Ко мне сегодня залез маньяк, — сказала Эвелина в телевизоре, — я принимала душ, а он залез ко мне в квартиру, он сидит сейчас в кресле и требует чипсов и пива.

— Слышишь? — спросил Лапидус.

— Слышу, — сказала Эвелина, — но я им не звонила.

— Тогда кто? — спросил Лапидус.

— Не знаю, — сказала Эвелина, — это кто–то другой, но не я…

— Маньяк, — восторженно завопила девушка из утренней программы, — утренний маньяк, который хочет чипсов и пива, а это значит, что он хочет, чтобы вы выиграли наш конкурс и получили два билета на дискотеку — по билету вам и маньяку. А как зовут маньяка, вы знаете?

— Знаю, — сказала Эвелина в телевизоре, — маньяка зовут Лапидус, у него есть пистолет и он целится в меня, прямо сейчас…

— Врет, — сказала Эвелина, входя в комнату с пивом и чипсами в руках. — Ты в меня уже не целишься.

— Не целюсь, — согласился Лапидус.

— Ты успокоился, — сказала Эвелина.

— Успокоился, — согласился Лапидус.

— Ты сейчас поешь и ляжешь спать, — сказала Эвелина.

— Где? — спросил Лапидус.

— Здесь, — ответила Эвелина, — в моей кровати.

— Сколько сейчас времени? — спросил Лапидус.

— Без пятнадцати семь, — ответила Эвелина.

— В восемь мне надо проснуться, — сказал Лапидус.

— Почему в восемь? — спросила Эвелина.

— Потому, что начнется новая жизнь, — сказал Лапидус. И все будет по–другому, совсем по–другому.

— Еще хочешь? — спросила Эвелина.

— Нет, — сказал Лапидус, — спасибо, только мне телевизор мешать будет.

— Я его выключу, — сказала Эвелина и выключила телевизор.

— Я спать хочу, — сказал Лапидус, чувствуя, как враз потяжелели и начали закрываться его веки.

— Ложись, — сказала Эвелина, — я тебя укрою. Укрыть?

— Да, — сказал Лапидус, — и сними очки.

— Почему? — спросила Эвелина.

— Они нам будут мешать!

— Хорошо, — сказала Эвелина, — до восьми у нас еще есть время.

— Киска, — сказал Лапидус, кладя Эвелине руку между ног, — какая уютная и милая киска!

— Все будет хорошо, Лапидус! — сказала Эвелина, ныряя под одеяло к Лапидусу.

Лапидус 20

— Лапидус! Вставай, Лапидус! — сказал Лапидусу телевизор.

Лапидус открыл глаза.

— Лапидус! — верещал телевизор, — Тебе пора вставать, Лапидус!

— Сколько времени? — спросил сонным голосом Лапидус.

— Без десяти восемь! — ответил телевизор и заткнулся.

Лапидус снова закрыл глаза. Если ему надо вставать, то он все равно встанет. Так же, как он встает каждое утро. Дома, из своей постели.

«Это моя постель?» — подумал Лапидус.

Эта постель была не его, а значит, Лапидус был не дома.

Лапидус окончательно открыл глаза. Не его постель, не его потолок, не его стены. Телевизор тоже не его.

— Не твой! — сказал телевизор голосом утренней девицы. Все той же, что и пятьдесят минут назад.

Лапидус попытался вспомнить, где он. В комнате никого не было, только Лапидус в чужой постели, телевизор, компьютер на столике, два кресла и стул. На одном из кресел валялась женская одежда, на другом — мужская. Мужская одежда была одеждой Лапидуса, женская одежда была одеждой Эвелины — Лапидус вспомнил, где он и приятно потянулся. Он спал всего двадцать минут, а может, что и пятнадцать. Но иногда этого хватает. Эвелина нырнула к нему под одеяло и прижалась к Лапидусу. Лапидус гладил ее киску, киска увлажнилась и впустила в себя Лапидуса. Эвелина что–то шептала, но что — Лапидус не помнил. Он помнил, что ему было хорошо, первый раз хорошо, за много–много времени первый раз так хорошо. Лапидус лежал под Эвелиной и чувствовал себя счастливым. Эвелина двигалась вверх–вниз, Лапидус покорно давал Эвелине то, что ей хотелось. Впрочем, этого хотелось и Лапидусу, хотя больше всего ему хотелось спать. Он кончил почти сразу и Эвелина засмеялась, спи, сказала Эвелина, у нас еще вся жизнь впереди, если, конечно, Бог даст…

Лапидус улыбнулся и уснул, а проснулся от того, что его разбудил телевизор.

В это время ровно сутки назад он уже вышел из дома. Или собрался выходить? Лапидус не помнил, да сейчас ему это было все равно. Это вчера он сел не в тот троллейбус, а сегодня он просто проснулся не в своей постели. Лапидус подумал, что он вышел из зоны неудач, отчего–то опять улыбнулся и выбрался из–под одеяла.

Пол был теплым, сквозь штору пробивалось солнце. «Третье июня!» — вспомнил Лапидус и пошел в душ.

В ванной все пахло Эвелиной, в ванной еще было влажно, в ванной висело мокрое полотенце. Лапидус залез в ванну и включил душ, горячая вода, холодная вода, горячая вода, холодная вода, Лапидус взял флакон с жидким мылом и брызнул себе в ладонь. Мыло пахло то ли клубникой, то ли ежевикой, а значит, что мыло тоже пахло Эвелиной. Лапидус опять улыбнулся. Третье июня начиналось совсем не так, как второе. Лапидус взял мокрое полотенце, накинул его на себя и вышел из ванной.

Телевизор по–прежнему работал, девушка по–прежнему что–то говорила юноше.

— Эй! — говорила девушка. — Какое приятное утро, ты не находишь?

Юноша рассмеялся в ответ и сказал: — В такое утро хочется совершить что–то грандиозное, согласна?

— Согласна, — отвечала девушка, — но что?

— Сейчас нам опять позвонят и скажут, — говорил юноша, — вот сейчас, слышишь, звонок!

Лапидус взял трубку.

— Привет, — сказала ему Эвелина, — ты проснулся?

— Проснулся, — почти промурлыкал Лапидус.

— Все хорошо? — спросила Эвелина.

— Отлично! — сказал Лапидус. — Только я вытерся твоим полотенцем!

— Мухлик! — нежно сказала Эвелина и добавила: — Кажется, я люблю тебя!

Лапидус промолчал.

— Включи компьютер, — сказала Эвелина.

— Включу! — ответил Лапидус.

— И делай все, как надо, ладно?

— Ладно, — ничего не поняв, сказал Лапидус.

— Целую! — сказала Эвелина, в трубке послышались короткие гудки.

— Прекрасная новость! — сказала девушка.

— Восхитительное утро! — добавил юноша.

Лапидус подошел к компьютеру и включил его в сеть.

— А уже девятый час, — раздался за его спиной девичий голос.

— Восемь часов десять минут! — откликнулся юноша.

«Войди в систему!» — прочитал Лапидус надпись, появившуюся на мониторе.

Лапидус ткнул клавишу «enter» и вошел в систему.

На экране появилась Эвелина.

— Еще раз привет! — сказала она ему.

— Привет, — ответил Лапидус и скинул с себя полотенце.

— Ты голый! — сказала Эвелина.

— Голый! — согласился Лапидус.

— Оденься! — велела Эвелина.

— Погода сегодня замечательная, — раздался все тот же девичий голос из телевизора, — это вчера на нас обрушились дожди, да не дожди — грозы…

— Грозы, грозы, грозы… — пропел юноша.

— Вот я и говорю, — сказала девушка, — это вчера были грозы, а сегодня их не будет, только солнце, с самого утра и до позднего вечера!

— Я тебя смущаю? — спросил Лапидус.

— Нам некогда, — сказала Эвелина, — нам надо уезжать.

— Куда? — удивился Лапидус.

— Тебе нравится этот город? — ответила вопросом на вопрос Эвелина.

— Нет, — сказал Лапидус и поморщился.

— Тогда одевайся, чем быстрее — тем лучше!

Лапидус послушно начал одеваться.

— Они одеваются! — говорила девушка юноше. — Они одеваются и сейчас пойдут на улицу…

— Кто куда, — подхватил юноша, — кто на работу, кто — в поисках работы…

Лапидус опять поморщился. Он был уже в штанах и рубашке с короткими рукавами, оставалось застегнуть на рубашке пуговицы.

— Отлично, — сказала Эвелина, — теперь — пакет.

— Какой? — удивился Лапидус.

— Тот самый! — сказала Эвелина.

— Его нет! — сказал Лапидус.

— Он в столе, — сказала Эвелина и подмигнула, — открой второй ящик сверху.

Лапидус застегнул последнюю пуговицу и наклонился к столу. Четыре ящика, первый, второй, третий, четвертый, второй сверху идет сразу после первого. Лапидус открыл ящик и обнаружил, что он забит старыми журналами и какими–то папками с бумагами.

— На самом дне, — сказала Эвелина, — сразу найдешь.

— Может, нам всем поехать за город? — спросила девушка.

— На реку, — подхватил юноша, — давайте–ка, все поедем сегодня за город, на реку…

— Сегодня среда, — сказала девушка, — рабочий день…

— Ну и что? — сказал юноша. — Среда — почти то же, что суббота, так же начинается на «с»

Лапидус засунул руку под эту кипу журналов и папок и нащупал что–то твердое и продолговатое, упакованное в картон.

— Верно, — сказала Эвелина, — это он!

Лапидус достал пакет из ящика. Даже не пакет — что–то в картонной коробке, похожей на коробку из–под видеокассеты. Заклеенный клейкой лентой коричневый картон, никаких надписей.

— В полдевятого будь на улице, — сказала Эвелина, — я заберу тебя на машине и мы сразу поедем, понял?

Лапидус посмотрел на экран монитора. Тот мерцал странным глубоким светом, никакой Эвелины на нем не было.

— Эй! — сказал Лапидус.

— Что — эй? — спросили его из телевизора.

— Вы мне надоели! — сказал Лапидус.

— Выключи! — посоветовала ему девушка.

Лапидус ничего не ответил, он крутил в руках пакет и пытался понять, как тот оказался у него в руках.

— Открой, — сказал юноша.

— Зачем? — спросил Лапидус.

— Интересно, — сказала девушка и добавила: — А тебе интересно?

Лапидус опять посмотрел на монитор компьютера. Тот стал черным, изредка по нему пролетали звездочки.

— Время, — сказал Лапидус, — сколько сейчас времени?

— Восемь пятнадцать, — сказала девушка, — тебя ждут через пятнадцать минут.

— Успею? — спросил Лапидус.

— Успеешь! — сказал юноша.

Лапидус крутил пакет в руках и думал, как его открыть. Пакет был плотно обклеен лентой, так плотно, что Лапидус не мог ее отодрать руками.

— Ножницы, — сказала девушка, — посмотри в столе ножницы.

— Где? — переспросил Лапидус.

— В верхнем ящике, — посоветовал юноша, — скорее всего они там!

Лапидус открыл верхний ящик стола и достал ножницы. Надрезал край пакета и положил ножницы обратно. В пакете лежала видеокассета. Простая бытовая видеокассета, которую Лапидус достал из пакета. Из пакета выпала видеокассета, выпорхнула, вывалилась, вылетела.

На бумажном ярлычке от руки, фломастером, было нацарапано: «Indileto».

— Боже, — сказал Лапидус и ему опять стало тошно.

Утро второго июня напомнило о себе утром третьего июня.

— Не бойся, — сказала девушка, — и торопись!

— Восемь двадцать, — сказал юноша, тебе скоро выходить!

— Я вас выключу! — сказал Лапидус.

— Конечно, — сказала девушка, — только посмей!

— Вы меня достали! — сказал Лапидус.

— Мы его достали! — тем же тоном передразнил его юноша.

Лапидус вставил кассету в видеомагнитофон и переключил телевизор на видео.

У него оставалось десять минут, через десять минут Эвелина должна подъехать за ним на машине. Скорее всего, той самой, большой и синего цвета. И они уедут из Бурга, может быть, что навсегда.

Лапидус нажал «play», пошло черно–белое изображение, будто снятое скрытой камерой.

Троллейбусная остановка, судя по всему, утро. Среднее утро, то есть в районе восьми часов. Не раннее, не позднее, а именно, что среднее. На остановке стоят люди, среди них Лапидус увидел Лапидуса. Лапидус стоял на остановке и готовился сесть в троллейбус. Вот троллейбус появился, вот он начал притормаживать. Лапидус смотрел на то, как Лапидус на экране садится не в тот троллейбус. Лапидусу захотелось взять в руки пулемет и разнести вдребезги телевизор.

Но пулемета под рукой не было, как не было ни автомата, ни маленького эвелининого пистолета, ни даже подводного ружья.

Лапидус представил, как он стреляет в телевизор из подводного ружья. Длинной металлической стрелой из хорошей, качественной стали. Может быть, что титановой. Стрела дзинькает и вонзается в центр экрана. Как раз в самом центре экрана Лапидус сейчас заходит в двери троллейбуса. Стрела попадает в Лапидуса, экран с грохотом разлетается, из телевизора валят искры и дым.

Лапидус смотрел, как двери троллейбуса закрылись и троллейбус отъехал от остановки. Камера переместилась внутрь троллейбуса и Лапидус увидел, как Лапидус пробирается по проходу, увертываясь от очередного рюкзака очередного дачника. А затем Лапидус увидел двух одинаковых мужчин, которые пристально смотрели на Лапидуса.

И тогда Лапидус выстрелил в телевизор.

Экран разлетелся вдребезги, Лапидус облегченно вздохнул.

Все это было вчера, но сейчас все уже по–другому. Лапидус опять подумал, что он выбрался из зоны неудач, а значит, что его Бог про него не забыл. И вообще — пора на улицу, уже почти восемь тридцать.

Лапидус вытащил кассету из магнитофона, засунул обратно в пакет, посмотрел еще раз на постель, в которой ему удалось поспать всего каких–то пятнадцать минут, и вышел из квартиры.

Захлопнул дверь, нажал кнопку лифта, сел в лифт, нажал на копку первого этажа и закрыл глаза.

Лапидус считал то ли этажи, то ли секунды. За сколько секунд лифт проходит один этаж. Лифт шел без остановок, так что у Лапидуса получилась ровно минута, хотя он понимал, что на самом деле все обстояло не так.

Дверь подъезда была широко распахнута. За дверью ослепительно светило солнце.

Лапидус вышел на улицу и осмотрелся. Обычный двор с обычными утренними обитателями. У соседнего подъезда пожилой мужчина выгуливал старого пуделя, пудель посмотрел на Лапидуса и тявкнул.

Лапидус прошел мимо мужчины, завернул за угол и вышел на улицу.

По улице проезжали машины, по тротуару шли люди. Лапидус опять отчего–то улыбнулся, он подумал, что больше никогда не увидит ни этой улицы, ни этих людей. Сейчас подъедет синяя машина, он сядет на переднее сиденье, рядом с Эвелиной, и они поедут прочь — куда глаза глядят, прочь от города, прочь от Бурга. Навсегда. Лапидус покатал во рту это слово, оно ему понравилось, и он решил его не выплевывать, а проглотить. Спустить вниз по пищеводу и уютно разместить в желудке. Навсегда. Пилюля красного цвета. Замечательный и полезный витамин.

Лапидус сглотнул, витамин покатился по пищеводу вниз. Лапидус опять улыбнулся и посмотрел на небо.

Оно было очень синим и очень добрым. Ни одного облачка. Такое небо непременно понравилось бы Манго — Манго, если бы Манго — Манго был жив. Но Манго — Манго убили, минувшей ночью. Лапидус нашел его ранним утром и скормил пираньям. Так что Манго — Манго никогда больше не увидит такого замечательного неба. Лапидус вздохнул и посмотрел на дорогу.

Синей машины не было видно, Лапидус опять вздохнул и сел на корточки у самой обочины. Отчего–то ему вспомнился тот клип, который они с Эвелиной сегодня утром видели по телевизору. Клип, в котором Манго — Манго шел под октябрьским снегом по примерно такой же дороге и пел песню про то, что «Двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»…

«Все это неправда, — подумал Лапидус, — и ничего этого не было. Я вышел из зоны неудач, и я сейчас уеду, я сяду в машину и меня увезут. Прочь из этого ебанного Бурга!»

В конце улицы появилась большая синяя машина, она медленно ехала в сторону Лапидуса.

Лапидус встал с асфальта и вновь улыбнулся, он улыбался все утро, с тех самых пор, как проснулся. Сейчас Эвелина подъедет, машина остановится, откроется дверь и Лапидус сядет рядом с Эвелиной. Кажется, я тебя люблю, сказала Эвелина ему этим утром по телефону.

Машина все так же медленно поравнялась с Лапидусом и притормозила, окошко со стороны водителя было открыто, Лапидус смотрел на Эвелину, серьезно сидящую за рулем. Она была в темных очках и с ярко накрашенными губами. Машина остановилась, Эвелина заглушила мотор и посмотрела в сторону Лапидуса.

— Привет! — сказала она.

— Привет! — ответил Лапидус.

— Пакет! — сказала Эвелина.

— Вот! — сказал Лапидус и протянул ей пакет.

Эвелина высунула руку в окошко и взяла пакет.

— Спасибо! — сказала она Лапидусу.

— Пожалуйста! — отчего–то очень весело ответил Лапидус, смотря сквозь окно машины на то, как Эвелина открыла сумочку, лежащую на сиденье рядом, достала из нее свой маленький черный пистолетик, подняла его правой рукой и направила на Лапидуса.

— Эвелина, — спросил Лапидус, — ты что это делаешь?

— Стреляю! — сказала Эвелина и нажала на спусковой крючок.

Лапидус упал навзничь, даже не успев подумать про то, что вчера утром он сел не в тот троллейбус.

— Эй, — смеясь, проговорила Эвелина, бросая пистолетик обратно на сиденье машины, — Лапидус, вставай! Кажется, действительно начинается это твое индилето…

Лапидус даже не улыбнулся в ответ на ее слова.

Внезапно включившееся в синей машине радио бодро сообщило, что в Бурге уже восемь часов тридцать пять минут утра.

Лапидус подождал, пока машина отъедет от обочины, встал, потер тем же, что и в детстве, жестом разбитые от падения коленки и — по привычке насвистывая уже навязшую за минувшие сутки в зубах песенку покойного Манго — Манго — медленно пошел по улице навстречу с собственным Богом. Он был абсолютно уверен, что тот его уже ждал.

Лапидус 20 (продолжение)

Лапидус вставил кассету в видеомагнитофон и переключил телевизор на видео.

У него оставалось десять минут, через десять минут Эвелина должна подъехать за ним на машине. Скорее всего, той самой, большой и синего цвета. И они уедут из Бурга, может быть, что навсегда.

Лапидус нажал «play», пошло черно–белое изображение, будто снятое скрытой камерой.

Троллейбусная остановка, судя по всему, утро. Среднее утро, то есть в районе восьми часов. Не раннее, не позднее, а именно, что среднее. На остановке стоят люди, среди них Лапидус увидел Лапидуса. Лапидус стоял на остановке и готовился сесть в троллейбус. Вот троллейбус появился, вот он начал притормаживать. Лапидус смотрел на то, как Лапидус на экране садится не в тот троллейбус. Двери троллейбуса закрылись и троллейбус отъехал от остановки. Камера переместилась внутрь троллейбуса, и Лапидус увидел, как Лапидус пробирается по проходу, увертываясь от очередного рюкзака очередного дачника. А затем он увидел двух одинаковых мужчин, которые пристально смотрели на Лапидуса.

Тех самых двух мужчин, с которых все и началось.

То есть, началось вчера, которое — как он был уверен — уже закончилось.

Лапидус нажал «stop», телевизор улыбнулся ему безмятежно–голубым цветом.

— Все кончено! — сказал телевизор.

— Вот сучка! — ответил Лапидус.

Сучка ждала его на улице и тихо посмеивалась. Сучка сидела в машине и держала в руке пистолет. Тот самый маленький и черненький пистолетик, из которого Лапидус стрелял в крысу. Стрелял, но промазал. А теперь она держала его в руке и ждала Лапидуса.

Лапидус должен был выйти из дома, пройти в арку и оказаться на улице. Последние кадры снимающегося кино. — Сучка! — еще раз сказал вслух Лапидус и посмотрел на будильник. Оставалось совсем немного, Эвелина уже явно нервничает, она теребит носовой платок, потому что руки стали потными. Она вытирает их носовым платком — потной рукой плохо держать пистолет, он не так уверенно лежит в руке, можно и промахнуться, а тогда финала не будет.

Но его не будет и так. Лапидус осклабился и щелкнул зубами, тело вспомнило, как было волком, захотелось опять встать на четвереньки и завыть. Только сейчас бы это не помогло: волка–то как раз отстрелят и тогда все действительно подойдет к финалу, ведь подобные ходы задаются заранее.

Лапидус засмеялся. Через одну минуту Эвелина поймет, что что–то не так и тогда сама вмешается в съемочный процесс. Выйдет из машины, прихватив пистолет с собой, и пойдет на поиски Лапидуса.

Но не найдет.

Лапидус подошел к шкафу и открыл левую створку. Там были полки, на которых лежали всякие вещи. Белье и тому подобное. Лапидус опять засмеялся и выбрал себе черные трусики и белый лифчик. В лифчик надо было что–то засунуть, как в левую чашечку, так и в правую. В левую он засунул две пары колготок, а в правую умудрился запихать почту полную пачку прокладок, правая получилась больше, так что в левую чашечку пришлось подложить еще одни трусики, уже красные. Лапидус посмотрел на себя в зеркало и остался доволен, груди получились приятными и не меньше, чем у Эвелины.

Плавки он мог оставить и свои, но в эвелениных ему было комфортнее — если ты решил стать женщиной, то должен стать ей везде. Черные шелковые трусики были Лапидусу маленькими, но он влез в них и посмотрел на свои ноги.

Ноги были грубыми и волосатыми. Волосы можно было сбрить, но это долго, Эвелина могла выйти из машины и сама отправиться на охоту. Если надеть колготки, то придется надевать и туфли, а туфли могли ему не подойти по размеру — это раз. И два: Лапидус никогда в жизни не ходил на каблуках, так что идти быстро у него не получится, по крайней мере, в первый раз.

— В первый раз, в первый раз! — начал напевать Лапидус и открыл правую створку шкафа.

Там висели платья и кофты, блузки и брюки, пиджаки и куртки. На улице было третье июня и день ожидался жарким. Скорее всего, без вчерашних дождей. Лапидусу надо было надеть что–то удобное, что говорило бы всем, что он — женщина, и что позволило бы ему сделать то, что он хотел сделать.

«Двадцать два очка, — отчего–то подумал Лапидус. — Двадцать два, может быть, я и выиграю…»

Он взял черные шелковые брюки и большую бело–красную кофту, брюки тоже были малы, но Лапидус втиснулся в них и опять посмотрелся в зеркало. На удивление, он выглядел очень эротично. Лапидус опять засмеялся: до этого дня он никогда не носил лифчиков и никогда не красился, а краситься придется. Если бы он нашел светлый парик, то было бы проще, он бы просто стал блондинкой, пусть не красивой, пусть даже уродливой, но все равно блондинкой. Но пока он был брюнетом Лапидусом, пусть и с искусственными грудями под большой бело–красной кофтой. Лапидус вздохнул и еще раз посмотрел в шкаф.

Парик лежал на полке, в полиэтиленовом пакете, платинового цвета парик, и Лапидус вновь облегченно вздохнул. Парик тоже был мал, но он напялил его на себя и опять посмотрелся в зеркало: волосы до плеч, кончики подвиты, осталось накрасить губы и надеть черные очки. И еще взять какую–нибудь сумочку, лучше — через плечо. Такая была в прихожей, он заметил ее, когда шел в душ. В прихожей стояло трюмо, на трюмо была косметика и висела сумочка.

Лапидус быстро пошел в прихожую, понимая, что времени у него больше нет. Эвелина уже бьет тревогу, сейчас зазвонит телефон и она спросит: — Ты куда это пропал, мухлик?

Телефон действительно зазвонил, но Лапидус не стал брать трубку. Он стоял у зеркала в прихожей и красил себе губы яркой помадой, самой яркой из тех, что он нашел. Сейчас он — блондинка, и у него должны быть очень яркие губы, яркие и пухлые, такие, какие просто захочется поцеловать. Лапидус сделал губы сердечком и остался доволен. Губы стали яркими и пухлыми, а большие черные очки нашлись в тумбочке рядом с трюмо, такие же, как и те, что были на Эвелине — видимо, сразу купила пару.

— Синяя машина, в ней едет Эвелина, на ней большие черные очки! — тихо пропел Лапидус голосом Манго — Манго и взял сумочку.

Он был готов к тому, чтобы прорываться на волю. Единственное, что бросалось в глаза — у него были босые ноги. Лапидус пошарил глазами по прихожей и наткнулся на пляжные тапки, тоже бело–красные, как и кофта. Лапидус втиснул в них свои ноги и подумал, что на пару часов его хватит, а потом ноги придется обрезать, но за пару часов он должен успеть, да, в конце концов, можно будет походить и босиком — если станет совсем невмоготу.

Телефон опять зазвонил, Лапидус еще раз посмотрелся в зеркало, удовлетворенно хмыкнул и открыл дверь. На площадке никого не было, телефон звонил нагло и настойчиво.

— Сучка! — в очередной раз пробормотал Лапидус и захлопнул за собой дверь.

Потом огляделся и пошел к лифту.

Лифт был на первом этаже и лифт надо было дождаться. Сердце колотилось, от тряпок в лифчике было потно и противно. Голова под париком зачесалась, захотелось содрать его с себя и бросить на пол.

Лапидус поморщился и сел в подошедший лифт. Эвелина не сообразила, что надо выйти из машины и пойти ему навстречу. Или сообразила, но не успела. Она еще может встретить его внизу, и все закончится.

Лифт остановился на первом этаже, двери открылись.

Лапидус вышел на площадку и опять осмотрелся. Никого не было. Лапидус вышел из подъезда и опять осмотрелся. Двор был пустым, только у соседнего подъезда пожилой мужчина выгуливал старого пуделя, пудель посмотрел на Лапидуса и тявкнул.

Лапидус медленно прошел мимо мужчины, завернул в арку и вышел на улицу.

Синяя машина стояла неподалеку, сквозь открытое окно было видно Эвелину. Она нервно курила и ждала Лапидуса.

Лапидус, отчего–то стараясь плавно вихлять бедрами, пошел мимо машины, спина была мокрой от пота, пот был под париком, пот застилал глаза под очками.

Эвелина посмотрела на Лапидус и прикурила очередную сигарету.

Маленькая белая сумочка оттягивала плечо, лифчик начал сбиваться на бок и Лапидусу безумно захотелось побежать.

Но бежать было нельзя, как нельзя было и оборачиваться. Надо было пройти чуть вперед, подойти к обочине и тормознуть какую–нибудь машину: деньги у Лапидуса были, он нашел их в той самой сумочке, которая болталась сейчас у него на левом плече.

Лапидус услышал, как за его спиной хлопнула дверца — это Эвелина, не дождавшись Лапидуса, вышла из машины и сама пошла за ним.

Лапидус подошел к обочине и поднял руку. Первая машина не остановилась, как не остановилась и вторая. Но третья — белая «волга» с затемненными стеклами — плавно притормозила возле Лапидуса.

— Вам куда? — каким–то фальцетным и сладким голосом спросил сидящий за рулем толстяк в яркой клетчатой рубахе с короткими рукавами.

Лапидус очаровательно улыбнулся и назвал адрес того самого дома, в котором до сих пор работала его начальница.

Лапидус 21

Лапидус смотрел то в окно машины, то на толстяка.

За окном был все тот же утренний Бург, что вчера, позавчера и так далее.

Вот только Лапидус был уже не тем, что вчера, позавчера и так далее, а потому смотрел на этот Бург другими глазами.

Глаза были не накрашены, но за такими же темными очками, как у Эвелины, это были точно такие же темные очки, взятые на той же тумбочке и в той же квартире. То есть, очки Эвелины, а значит, Лапидус смотрел на Бург глазами Эвелины, на нем был лифчик Эвелины, плавки Эвелины, брюки Эвелины, кофта Эвелины, губы были накрашены ее губной помадой, а в руках он теребил ее маленькую белую сумочку.

— Как ты себя чувствуешь? — хихикая, спросила Эвелина.

— Сучка! — ответил Лапидус и опять бросил взгляд на толстяка.

Толстяк обливался потом и как–то странно ерзал на своем водительском кресле.

Лапидус улыбнулся и облизнул губы кончиком языка. Толстяк резко притормозил и чуть было не бросил руль.

— Это еще что! — сказала Эвелина.

— Сучка! — вновь ответил Лапидус и по какому–то наитию раскрыл сумочку.

Когда он взял ее в коридоре, перед самым уходом из квартиры, то открывал только для того, чтобы проверить — есть ли деньги. Деньги были и Лапидус закрыл сумочку. Теперь Лапидус открыл сумочку для другого: он почувствовал кожей, что должен сделать то, чтобы сейчас на его месте сделала бы Эвелина, если бы действительно она, а не он, сидела рядом с толстяком.

Нужный предмет в сумочке был. Маленький флакончик с брызгалкой. Лапидус взял флакончик и брызнул себе сначала на правую сторону шеи, потом на левую.

— Молодец, — сказала Эвелина, — догадливый мальчик.

— Я не мальчик, — ответил Лапидус и подмигнул правым глазом сквозь очки.

Еще в сумочке лежал белый носовой платок, пачка презервативов, косметичка с зеркальцем, две сигареты и облатка с какими–то бело–красными таблетками, десять штук, без всякой маркировки.

— Противозачаточные? — поинтересовался Лапидус.

Эвелина не ответила и Лапидус опять посмотрел на толстяка.

Тот вновь рулил и вновь обливался потом. Лапидус стало интересно, что будет, если он сейчас с ним заговорит.

— Сколько времени? — нежным голоском спросил Лапидус.

— Не знаю… — как–то очень нервно ответил толстяк и отчаянно замотал головой.

Лапидус посмотрел на часы, что были на приборной панели между ним и толстяком, и увидел, что они стоят.

Время остановилось, видимо, больше оно не имело смысла.

Точнее, пошло другое время, время Лапидуса.

Лапидус прикинул, сколько сейчас может быть на его собственных часах и решил, что времени ему вполне хватит, тем более, что ехать оставалось совсем немного, минут пять, не больше.

— Сейчас — сюда! — сказал Лапидус толстяку и кивнул головой вправо, где намечался въезд в маленький им темный переулок, как раз с обратной стороны фасада того здания, где до сих пор работала начальница и где когда–то работал Лапидус.

Толстяк повернул и притормозил.

Лапидус опять улыбнулся и внезапно положил руку толстяку на правое колено.

— Эй, — сказал толстяк, — ты это что?

Лапидус вновь облизал губы кончиком языка.

Толстяк задышал совсем часто, как рыба, вытащенная из воды. Та же пиранья, к примеру.

— Какой ты все же молодец! — сказала Эвелина и добавила: — А теперь левее, левее.

Лапидус сдвинул руку левее и накрыл ладонью толстяковскую промежность.

— Денег, что ли, нет? — трепыхающимся голосом спросил толстяк.

— Есть, — совсем уж непотребно–ласковым тоном сказал Лапидус, — деньги есть… — и вдруг сжал ладонь на промежности толстяка так, что тот взвизгнул и растекся по креслу.

Под ладонью что–то взбугрилось, и Лапидус начал нежно растирать это что–то.

— Не надо, — сказал толстяк, — мне на работу ехать…

— Эй, — сказала Эвелина, — не вздумай дать ему телефон, лучше запиши его…

— Сучка! — как–то очень сладко сказал Лапидус и расстегнул молнию на толстяковских штанах.

— Не надо, — опять запричитал толстяк, вцепившись руками в руль, — я опоздаю!

Лапидус гладил вставшую толстяковскую плоть и чему–то странно улыбался.

— Я сейчас кончу, — сказал толстяк, — прямо тебе в руку…

Лапидус опять провел языком по своим губам и начал наклоняться к промежности толстяка.

— Вечером, — запыхтел толстяк, — давай, встретимся вечером!

Лапидус убрал руку и откинулся на спинку своего кресла.

— Дай телефон, — взмолился толстяк и приготовил листок бумаги и ручку.

— Запиши свой, — нежно сказал Лапидус, — я позвоню сама!

Толстяк дрожащей рукой накарябал номер и протянул бумажку Лапидусу.

— Прекрасная обучаемость, — сказала Эвелина, — из тебя получается баба что надо!

Лапидус не ответил, он медленно открыл дверь, выставил сначала одну ногу, потом аккуратно вынес из машины вторую, поправил на плече сумочку, повернулся к толстяку и сказал:

— Позвоню, как смогу, малыш!

Толстяк ничего не ответил, он лежал в своем кресле и походил на дохлую рыбу.

— Ты только жди! — добил его Лапидус и пошел к черному входу в здание.

Было то ли девять, то ли десять, то ли самое начало одиннадцатого — впрочем, Лапидуса это больше не волновало, время осталось во вчера, время уехало не в том троллейбусе.

Черный ход был открыт, из черного хода можно было пройти сразу на третий этаж, тот самый, где и был кабинет начальницы.

Лапидус хотел пройти через черный ход, а выйти — через центральный.

Но прежде, чем выходить, надо было сделать одно дело. Лапидус опять улыбнулся, остановился на площадке второго этажа и подошел к раскрытому окну. За окном был вид на улицу, машина толстяка все еще стояла там, где остановилась три минуты назад. Или две. Время по- прежнему не играло никакой роли, и Лапидусу от этого становилось только веселее.

Лапидус открыл сумочку, достал из нее косметичку и решил подкрасить губы. Перед начальницей надо было предстать как перед начальницей, то есть — без изъянов. Лапидус посмотрелся в зеркальце, подкрасил губы и убрал косметичку обратно в сумочку. За спиной раздались шаги, Лапидус даже не обернулся.

— Ну у тебя и выдержка! — сказала ему восхищенно Эвелина.

— Сучка, — каким–то совершенно нейтральным тоном сказал Лапидус и увидел, как машина толстяка потихоньку стала отъезжать от обочины.

«Я тебе позвоню, — вдруг подумал Лапидус, — может быть, если все пойдет так, как надо!»

— Что ты задумал? — спросила настороженно Эвелина.

Лапидус ничего не ответил и пошел на третий этаж.

До кабинета начальницы надо было миновать восемь дверей. Когда Лапидус работал на этом же этаже, то его дверь была за номером три. Сейчас она была приоткрыта и оттуда раздавались голоса. Лапидус прошел мимо легкой, чуть вихляющей походкой. Грудь больше не сваливалась ни вправо, ни влево, грудь была высокой и привлекательной, Лапидус был ей доволен. Единственное, что мешало — черные штаны и черные плавки сильно резали Лапидусу задницу, но с этим он ничего не мог поделать, разве что идти совсем другой походкой. Не своей, не Лапидуса. То есть той легкой и вихляющей, какой он сейчас и шел.

Кабинет начальницы был под номером девять. То есть, на двери была цифра девять, но за дверью было еще две двери. Одна — девять «а», другая — девять «б». За девять «а» сидел заместитель. А перед как «а», так и «б» еще сидела секретарша. Она должна была бы спросить Лапидуса, к кому это Лапидус идет и зачем.

Лапидус открыл дверь, секретарши не было. Дверь девять «а» была закрыта — заместителя, судя по всему, тоже не было. За девять «б» была начальница, вот только Лапидус точно знал одно: она его не ждала.

— Слушай, — сказала ему встревоженно Эвелина, — может, ты туда не пойдешь, зачем она тебе?

Лапидус ничего не ответил и вошел в кабинет. Начальница стояла у аквариума и кормила рыбок.

Лапидус тихо прикрыл за собой дверь, повернул в ней ключ и опять улыбнулся.

Начальница посмотрела в сторону Лапидуса и сказала: — Вы к кому?

— К вам! — ответил Лапидус и добавил: — Давно не виделись!

— Эй, — сказала начальница, — вы кто?

Лапидус снял парик и помахал им в воздухе.

— Лапидус! — ответил Лапидус.

— Пошел вон! — испуганно сказала начальница и бросилась к двери.

Лапидус перехватил ее в самом центре кабинета и сдавил ей руками шею.

— Не дергайся, — сказал Лапидус, — ты мне сейчас кое–что расскажешь, и я уйду!

— Ты делаешь ей больно, — сказала Эвелина, — она ведь женщина.

— Ты тоже женщина, — ответил Лапидус, — ну и что из этого?

Эвелина ничего не ответила.

Начальница попыталась укусить Лапидуса за руку.

Лапидус ударил ее по лицу и бросил в кресло возле стола.

— Сиди, блядь! — сказал Лапидус и добавил: — Я закрыл дверь на ключ, поняла?

Начальница не ответила.

Лапидус отчего–то включил стоящий в углу телевизор и сделал звук громче. В телевизоре шли новости, Лапидус поморщился и переключил канал. На этом канале два идиота пытались объяснить третьему, как лучше прыгать с парашютом. Идиоты Лапидусу не понравились, и он еще раз нажал на пульт. Шел какой–то клип с неграми и белой девицей, которая подпевала неграм.

— Отлично, — сказал Лапидус и сделал звук погромче, — теперь поговорим.

— Я не буду с тобой разговаривать, — сказала начальница, — и вообще: ты уже должен быть мертвым!

— Что ты говоришь? — спросил Лапидус и подошел к начальнице еще ближе.

— Я тебя пну! — сказала та.

Лапидус опять ударил ее по лицу. Голова начальницы запрокинулась и рот раскрылся.

Лапидус пристально посмотрел на начальницу и вдруг понял, что он сейчас сделает.

Нет, он не будет целовать ее, как не будет засовывать ей в рот свой хуй, хотя это то, чего она от него может ожидать.

Он не будет снимать с нее трусы и елозить в ее межножье своим пальцем, доводя ее до оргазма, как не будет и трахать ее на этом столе, том самом столе, с которого все и началось.

Когда толстый слизняк жрал ее капустный листок.

Тот самый слизняк, что сейчас подвозил Лапидуса и чуть не кончил ему в руку.

Лапидус открыл сумочку и достал облатку с таблетками.

— Осторожней, — сказала Эвелина, — ты хоть знаешь, что это такое?

— Догадываюсь, — ответил Лапидус, зачерпнул стаканом воды из аквариума и начал отщелкивать таблетки себе в руку.

— Не больше пяти! — предупредила его Эвелина.

— Хорошо! — сказал Лапидус и приготовил ровно пять таблеток. Пять бело–красных или пять красно–белых, разницы никакой.

Начальница плотно сжала губы и с ужасом смотрела на Лапидуса.

Лапидус взялся правой рукой за ее нижнюю челюсть и потянул вниз.

— Сломаешь! — закричала Эвелина.

Лапидус ничего не ответил, Лапидус рванул белую холеную блузку и оголил начальнице грудь. Затем он схватил ее за правый сосок и стал его больно выкручивать.

Начальница ослабила сжатые челюсти, ее рот раскрылся и Лапидус кинул в него всю горсть таблеток, все пять штук, пять бело–красных или пять красно–белых.

Начальница стала давиться, Лапидус стал пропихивать таблетки в горло так, как это делают собаке — помогая пальцами таблеткам добраться до корня языка.

Глаза начальницы стали подозрительно наливаться кровью. Лапидус поднес к ее губам стакан с аквариумной водой и начал вливать воду в рот. Чтобы не задохнуться, начальница начала пить, таблетки со свистом проскакивали в пищевод и устремлялись внутрь.

— Лучше бы ты меня выебал! — сказала начальница.

Лапидус опять ничего не ответил, в телевизоре вместо негров появилась милая белая дама, которая пела про ушедшую любовь, которая никогда, никогда, никогда, то есть never, never, never…

Лапидус сел напротив начальницы и стал ждать, сам не зная чего.

Он не мог исключить, что Эвелина опять все подстроила и это были не те таблетки.

И тогда начальница забьется в конвульсиях и испустит дух. И это тоже — один из вариантов финала. Хотя жизнь намного сложнее, чем это можно придумать, так, Господи? — спросил Лапидус у своего Бога.

Бог промолчал, и Лапидус посмотрел на начальницу. Та сидела перед ним с полузакрытыми глазами и дышала так же прерывисто, как и толстяк в машине в тот самый момент, когда Лапидус гладил ему промежность.

— Ну что, — спросил Лапидус, — говорить можешь?

Начальница приоткрыла глаза, улыбнулась и вдруг встала с кресла. Она встала с кресла и начала раздеваться, подергиваясь в ритме песенки про «never, never, never», которая все никак не могла закончиться.

— Кто такая Эвелина? — спросил Лапидус.

— Никогда, — запела начальница, — никогда не повторятся те года…

— Ты будешь отвечать? — спросил сердито Лапидус.

Начальница стояла посреди кабинета и махала своими кружевными трусиками телесного цвета.

— Флаг в руках, — пела она, — и сестра мне поможет, как вчера…

— Она тебе сестра? — спросил Лапидус.

— Никогда, — вновь запричитала начальница, — никогда…

— Она тебе сестра, — сказал убежденно Лапидус, — и это все вы задумали вместе…

— Что — все? — спросила Эвелина.

— Сама знаешь, — сказал Лапидус, — не я это кино затеял…

— Ты, — сказала начальница, вытирая пот с лица собственными трусиками, — зачем ты тогда вошел в кабинет?

Лапидус смотрел на эту безумную женщину и думал, что было бы, если бы он скормил ей все таблетки. Все десять штук.

— Я хочу летать, — заявила ему вдруг начальница и взмахнула руками, будто собираясь оторваться от земли, — хочешь, полетим вместе?

— Соглашайся, — сказала Эвелина, — это единственное, что тебе остается.

— Нет, — ответил Лапидус, — мне еще с тобой надо встретиться.

— Зачем? — удивилась Эвелина.

— Зачем? — переспросил Лапидус. — А зачем ты убила Манго — Манго?

— Это не я, — сказала Эвелина, — так получилось… Понимаешь, это было надо!

— Врешь! — сказал Лапидус.

— Она никогда не врет, — сказала начальница, выхватывая сачком из аквариума пираний и разбрасывая по комнате, — моя сестра всегда говорит правду!

— Правда — это осенние ночи, полные ярких пригоршней звезд… — произнес в ответ чей–то фальцет из телевизора.

— Так ты полетишь со мной? — спросила начальница.

— Нет, — ответил Лапидус, отпинывая ногой очередную прыгающую по паласу пиранью, — у меня еще есть кое–какие дела…

— Это какие же? — спросила Эвелина.

Лапидус взял в руки парик и опять превратился в блондинку.

— Очки, — сказала Эвелина, — у тебя же глаза не накрашены.

— Знаю, — сказал Лапидус и надел все те же большие темные очки.

Начальница стояла у окна и пыталась открыть его.

— Ты куда собрался? — спросила Лапидуса Эвелина.

— За тобой, — сказал Лапидус, — так что встретимся!

Начальница открыла окно, в комнату ворвался жаркий душный воздух и уличный шум Бурга, пираньи уже почти не прыгали по паласу, а лежали на нем странными дохлыми рядками.

— Третье июня, — сказал непонятно кому Лапидус.

— Ну и что? — спросила его Эвелина.

— Третье, — повторил Лапидус и добавил: — а у твоей сестры тоже парик?

— Нет, — сказала Эвелина, — она просто крашенная.

— А ты — нет! — сказал Лапидус и вдруг добавил: — А кто из вас старше?

— Она, — ответила Эвелина, — на пять лет…

— Была старше! — поправил ее Лапидус, выходя из кабинета и вскальзывая в коридор. Коридор был замечательно пуст, и даже его, Лапидуса, бывшая дверь хранила за собой молчание.

Лапидус легонько сбежал по центральной лестнице, вышел во вращающиеся двери и как раз подоспел к тому самому моменту, когда первый случайный прохожий начал кричать при виде рухнувшего на асфальт голого женского тела.

— Какой кошмар! — услышал Лапидус чей–то вздох из быстро собравшейся толпы.

Лапидус поправил на плече маленькую белую сумочку и решительно направился в сторону троллейбусной остановки. До того места, где — по его убеждению — сейчас находилась Эвелина, было всего две остановки на троллейбусе, сегодня было третье июня, а значит, троллейбус не мог оказаться не тем.

За спиной послышалась сирена «скорой помощи» и Лапидус подумал, что если его Бог все же существует, то у начальницы еще есть шанс выкарабкаться. Но это только в том случае, если его Бог существует и если Ему это будет угодно.

Когда же Лапидус садился в троллейбус, то «скорая», включив мигалку, пронеслась мимо на полной скорости.

Лапидус удовлетворенно вздохнул и купил билет.

Лапидус 22

Лапидус крутил билет в руках и думал, что как было бы хорошо, если бы он успел накрасить ногти. Или лучше — сделать ногти накладными, длинными и острыми. Такими, какие называют хищными. «Хищные ногти», подумал Лапидус и еще раз посмотрел на билет.

На билете было шесть цифр. Три первые значили 868, а три последние 976.

Лапидус решил проверить, счастливый попался билет или нет.

Восемь плюс шесть плюс восемь равняется двадцать два.

Двадцать два очка — прямо как в песенке Манго — Манго.

— Девушка, — услышал Лапидус голос сзади, — разрешите пройти!

Лапидус подвинулся и посмотрел в окно. За окном был летний Бург, троллейбус ехал по летней улице, остановка через квартал, потом троллейбус опять тронется с места, а затем Лапидусу выходить.

Девять плюс семь. Это шестнадцать. Счастливый билет тогда, когда сумма трех левых цифр равна сумме трех правых. Или трех первых трем последним.

Вчера утром Лапидус тоже купил билет, но счастливым он не был. Это был не тот билет и не тот троллейбус. Вчерашний троллейбус шел по зоне неудач, но она закончилась.

Надо к шестнадцати прибавить еще шесть. Что получается?

Получается двадцать два.

Опять двадцать два.

Двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»…

Манго — Манго давно был сожран пираньями. Начальница выбросилась с третьего этажа, нажравшись перед этим каких–то странных таблеток. Голое тело начальницы погрузили в «скорую помощь» и увезли под вой сирены. Троллейбус тронулся с места и покатил к той остановке, на которой Лапидусу надо было выходить.

— Вы выходите, девушка? — спросили спину Лапидуса.

— Выхожу! — томно ответил Лапидус, кивнув при этом головой, и открыл сумочку — ему было жаль выбрасывать счастливый билет, и он положил его в кармашек.

Дважды с двадцатью двумя очками в сумочке Лапидус вышел из троллейбуса на улицу.

Нужное ему здание было напротив. Лапидус улыбнулся: он вспомнил, как минувшей ночью побывал здесь на восьмом этаже. Судя по всему, Эвелину надо было искать сейчас там же, искать, найти и… Дальше Лапидус пока ничего не знал, у него с собой было пять таблеток, но Эвелина прекрасно знала, что это за таблетки и никогда бы не стала их пить. Даже если бы ей в горло их запихивали силой. И пистолета у Лапидуса не было. И автомата. И бомбы и пулемета — ничего этого не было, но Лапидуса это не смущало, ему надо было войти в здание и добраться до восьмого этажа, там найти Эвелину, а дальше он что–нибудь придумает.

Лапидус перешел улицу, ему хотелось подпрыгивать и петь. Он помахивал сумочкой, день начался отлично и отлично продолжался: безоблачное небо, яркое солнце, ветерок, так что не жарко. Третье июня, а что касается конкретного времени, то есть часа и минут, то время просто больше не существует, я прав? — спросил Лапидус у Бога.

Бог не ответил, и Лапидус прошел мимо стоянки, что была справа от входа. На стоянке, в самой глубине, он заметил эвелинину машину, ту самую, большую и синюю. Лапидус поправил очки и решительно направился в здание.

За дверями находилась проходная и через турникет можно было пройти, только предъявив пропуск.

Пропуска у Лапидуса не было.

Лапидус подошел к турникету и опять поправил очки.

— Вы куда? — спросил охранник у Лапидуса.

Лапидус открыл сумочку и начал в ней копаться.

— Быстрее! — сказал охранник и добавил: — Девушка, вы создаете очередь!

— Забыла, — сказал тихим голосом Лапидус и опять облизал уголки губ языком.

— Без пропуска нельзя, — сказал охранник, — вы же знаете!

— Знаю! — грустно сказал Лапидус и отошел от турникета.

Восьмой этаж был недоступен, как недоступны были первый, второй и все остальные.

Лапидус вышел на улицу и снял очки. На асфальте лежали резкие тени: солнце было ярким и день был без полутонов. Лапидус решительно повернулся и пошел в сторону стоянки.

Рядом со стоянкой, в маленьком скверике, стояло несколько столиков. Здание телецентра, стоянка, скверик со столиками. Дважды двадцать два очка лежали в сумочке, и Лапидус чувствовал, что Бог опять говорит с ним, пусть и без слов.

Надо сесть за столик и ждать, когда Эвелина выйдет из здания и пойдет к машине.

К большой синей машине, в которую Лапидус впервые сел уже больше суток назад.

— Сучка! — пробормотал себе под нос Лапидус.

Столики стояли в шахматном порядке, Лапидус выбрал тот, который был чуть на отшибе, но откуда были хорошо видны и вход в здание, и стоянка с большой синей машиной.

— Меню? — спросил невзрачный молодой человек в белой рубашке с короткими рукавами и черных бесформенных брюках.

— Меню! — как–то пискляво ответил Лапидус и огляделся.

Кафе было почти пустым, только за соседним столиком сидел усатый и толстощекий мужчина, который пил пиво.

Мужчина пил пиво и смотрел на Лапидуса. Лапидус посмотрел на мужчину пристально сквозь очки, мужчина отвел глаза.

— Меню! — сказал вновь подошедший молодой человек и протянул Лапидусу меню.

— Кофе! — сказал Лапидус, пробежав глазами по строчкам.

— Просто кофе? — уточнил молодой человек.

— Нет, — сказал Лапидус, — с ликером… Вот этим…

И Лапидус показал пальцем на строчку, в которой было напечатано «Kahlue Royal cream».

— Один момент, мадам! — сказал молодой человек и исчез.

— Мадмуазель! — отчего–то сказал ему в спину Лапидус и засмеялся.

— Девушка, — произнес усатый мужчина за соседним столиком, — с вами можно поговорить?

— Нет! — резко ответил Лапидус и добавил: — Я не люблю, когда пьют много пива!

Мужчина заткнулся, а вновь возникший молодой человек поставил перед Лапидусом чашку кофе и маленькую рюмочка ликера.

Лапидус пригубил ликер и поморщился.

— Не нравится? — спросила его бабушка.

— Не знаю, — честно ответил Лапидус, — я вообще не пью ликеры…

— Тогда зачем пробуешь?

— Не знаю, — опять ответил Лапидус, — мне кажется, что так надо…

— Как ты выглядишь, — сказала бабушка, — мне за тебя стыдно!

— Так надо, — опять ответил Лапидус, — мне пришлось…

— Ты был лучше, — сказала бабушка, — мальчик как мальчик…

— Я и сейчас все тот же! — ответил Лапидус и внезапно спросил: — А дед как?

— Ты что, не видишь? — спросила бабушка.

Лапидус внимательно посмотрел вокруг и увидел деда. Он сидел справа и молчал.

— Почему ты молчишь? — спросил Лапидус.

— Он сердится, — сказала бабушка, — ты ведь знаешь, что когда он сердится, то всегда молчит.

— Девушка, — опять раздался пьяненький голос от соседнего столика, — вы с кем это разговариваете?

— Не отвечай! — сказала бабушка.

— Я не отвечаю! — ответил Лапидус и внезапно спросил: — Мороженого хочешь?

Бабушка засмеялась, а дед опять ничего не ответил.

— Молодой человек, — позвал Лапидус официанта, — мороженого с шоколадом…

— Нам не бери, — сказала бабушка, — нам это ни к чему!

Лапидус вздохнул и опять пригубил ликер.

— Пей кофе, — вдруг сказал дед, — он у тебя стынет…

— Мне плохо без вас, — сказал Лапидус, — очень плохо.

— Это к Богу, — сказал дед, — это ты ему скажи!

— Ему, ему, — подтвердила бабушка.

Лапидус снова вздохнул и посмотрел в сторону стоянки. Эвелинина машина все так же была на месте и все так же рядом с ней никого не было.

— Нам пора, — вдруг сказала бабушка, — а ты бы, все же, оделся нормально, Лапидус!

— Вот, вот, — добавил дед, — а то смотреть тошно!

— Не сердитесь, — сказал Лапидус, — так пришлось…

Ответа не было. Усатый мужчина за соседним столиком внимательно смотрел мимо Лапидуса в сторону здания. Лапидус снял очки и посмотрел в том же направлении.

К центральному входу в здание подъезжал большой лимузин с затемненными стеклами. То ли нежно–кремового цвета, то ли цвета слоновьей кости. Со спутниковой тарелкой на крыше, большой шестидверный лимузин, навстречу которому из распахнутых дверей телецентра уже выскочило несколько человек. Лимузин остановился, правая передняя дверца открылась и из нее вышла фигура в костюме. Затем открылась правая средняя дверца и из нее вышла еще одна фигура в костюме, только ростом пониже. У Лапидуса заныло под ложечкой: эти две фигуры напомнили ему двух вчерашних мужчин в троллейбусе, в том самом троллейбусе, который оказался не тем и с которого все началось.

— Ты куда это смотришь? — спросила Лапидуса бабушка.

Лапидус ничего не ответил, он смотрел, как тот мужчина в костюме, что был пониже ростом, торжественно открыл правую заднюю дверцу лимузина и из нее показался кофр с гитарой. Мужчина взял кофр и передал его второму, тому, что был повыше.

Потом из лимузина вышел человек и пошел по направлению к дверям. Мужчина с кофром шел впереди, мужчина пониже и без кофра шел на пару шагов позади.

Лапидус смотрел на неторопливо идущего человека и думал, что издали тот очень похож на Манго — Манго.

Но Манго — Манго был мертв, его тело было съедено пираньями — Лапидус сам положил его в реку.

Человек, похожий на Манго — Манго, исчез в дверях, а тот мужчина, что шел позади, внезапно развернулся и неторопливо направился в сторону стоянки.

— Эй, — снова сказала бабушка, — ты куда все это смотришь, Лапидус?

— Интересно, — ответил Лапидус и допил кофе.

Мужчина в костюме подошел к стоянке и лениво остановился.

Кроме эвелениной машины на стоянке стояли лишь какой–то старый «жигуленок» игриво–желтого цвета да «волга» с «девяткой».

Из своей будки вышел охранник и направился к мужчине.

Мужчина подождал, пока тот подойдет совсем близко, вдруг как–то очень нежно приобнял охранника и повел его обратно к будке. Лапидусу было хорошо видно, что ноги охранника странным образом волочатся по земле.

— Мы пошли, — сказала бабушка, — рады были увидеться!

— Еще встретимся, — сказал Лапидус и подумал, что надо бы еще заказать кофе с этим странным ликером. Как там его? Вроде бы «Kahlue Royal cream»… — Молодой человек! — опять позвал Лапидус официанта.

— Мужчиной ты мне все равно больше нравился! — ворчливо сказал на прощание дед.

— Не обращай внимания, это временно! — сказал Лапидус и внезапно добавил: — Будьте счастливы!

Молодой человек принес Лапидусу еще одну чашку кофе и еще одну рюмочку ликера.

Мужчина в костюме вышел из будки охранника и внимательно посмотрел по сторонам. Видимо, все шло так, как и было задумано: никого не было, за исключением парочки, сидевшей в маленьком кафе в скверике рядом со стоянкой — усатого мужчины и блондинки в красно–белой кофте и темных очках, которые не обращали на стоянку никакого внимания.

Мужчина пошел к «жигуленку» и открыл переднюю дверь со стороны водителя.

— Девушка, — опять услышал Лапидус голос из–за соседнего столика, — может, вас чем–нибудь угостить.

— Я не люблю мужчин! — громко и раздраженно ответил Лапидус.

Усатый поперхнулся пивом и замолк.

Лапидус сделал еще глоток кофе, а потом смочил губы ликером.

Мужчина в «жигуленке» завел мотор, но машина не тронулась с места, а так и продолжала стоять, урча и пофыркивая.

Лапидус подумал о том, что, все же, он будет делать, когда появится Эвелина. Конечно, он может попытаться задержать ее на стоянке и сесть с ней в машину, но что потом?

«Двадцать два очка, — услышал Лапидус знакомый голос Манго — Манго, — И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…»

— Я не читал никаких писем, — сказал Лапидус тем же голосом, что и вчера утром в подземном переходе.

— Это тебе только кажется, — сказал Манго — Манго, — ты подумай хорошенько и поймешь, что читал!

— Не читал, — упрямо ответил Лапидус, — и вообще: откуда ты взялся?

— Из машины, — сказал Манго — Манго, — видишь: вон та, большая и красивая?

Лапидус опять посмотрел в сторону лимузина и увидел, как из дверей здания вышла Эвелина. Она была не одна. С ней был тот самый мужчина, что занес в здание кофр с гитарой. Они о чем–то разговаривали, а потом Эвелина резко провернулась и пошла в сторону стоянки.

— Сейчас что–то будет, — сказал сам себе Лапидус.

— Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»… — вновь раздался голос Манго — Манго.

«Все это неправда, — подумал Лапидус, наблюдая за тем, как Эвелина вошла на стоянку и направилась к своей машине, — все это просто какой–то бред. По крайней мере, все опять происходит не так, как должно происходить!»

Эвелина прошла в ворота и миновала будку охранника.

Лапидус взял рюмку с ликером и сделал еще один глоток.

Усатый мужчина булькал за соседним столиком очередной бутылкой пива.

Игрушечно–желтый «жигуленок» тронулся с места и поехал в сторону Эвелины.

Лапидус поставил рюмку на стол и открыл сумочку. Белую сумочку, которую он взял в прихожей у Эвелины.

Эвелина шла в сторону своей машины, все убыстряя и убыстряя шаги.

Игрушечно–желтый «жигуленок» набрал внезапно скорость и летел прямо на Эвелину.

Лапидус взял из сумочки одну из двух лежащих там сигарет и вспомнил, что у него нет ни спичек, ни зажигалки.

Эвелина внезапно застыла, недоуменно смотря на дурацкий старенький автомобильчик.

Зажигалка была у усатого, но просить ее у него Лапидусу не хотелось.

Официант застыл вполоборота, смотря на то, как «жигуленок» наезжает на женщину, не останавливается и вылетает сквозь открытые ворота стоянки.

— Идиот! — услышал Лапидус вопль усатого.

— Зажигалка, — спокойно сказал Лапидус официанту, — у вас есть зажигалка?

Со стороны здания к стоянке бежали какие–то люди, им мешал отъезжающий лимузин со спутниковой тарелкой на крыше.

Официант дрожащими пальцами щелкнул зажигалкой и поднес огонь к сигарете Лапидуса.

Эвелина лежала на темно–сером асфальте стоянки и еще шевелилась.

Лапидус затянулся и подумал, что Эвелина могла бы курить сигареты покрепче, хотя для женщины эти — в самый раз.

Из здания выскочила парочка в белых халатах и со всех ног устремилась к стоянке.

Из будки выносили безжизненное тело охранника.

Лимузин выехал на дорогу и спокойно покатил по направлению к центру.

Лапидус посмотрел в вазочку с растаявшими остатками мороженого.

— Ну что, доволен? — тихо спросил Лапидус у Манго — Манго.

— Ты когда–то был порядочным человеком, Лапидус! — укоризненно проговорил Манго — Манго.

— Скажи об этом моему Богу! — раздраженно ответил Лапидус и опять снял очки.

Ему и без темных очков было хорошо видно, как Эвелину аккуратно и бережно положили на носилки. Рядом суетилась та самая парочка в белых халатах, что так быстро выскочила из здания — видимо, врач и медсестра. Сейчас Эвелине будут ставить капельницу, а потом погрузят носилки в машину и отправят к сестре.

Лапидус докурил сигарету и отчего–то опять полез в сумочку. Косметичка с зеркальцем, облатка с пятью оставшимися таблетками, еще одна сигарета, пачка презервативов, клочок бумаги с записанным на ней утренним толстяком номером телефона.

— Телефон, — спросил Лапидус у официанта, закрывая сумочку, — мне надо позвонить!

Белый, как его же рубашка, официант, молча показал Лапидусу в сторону стойки, на которой, рядом с работающим телевизором, стоял телефонный аппарат зеленого цвета.

Лапидус встал из–за столика и пошел к стойке.

По телевизору как раз начался выпуск новостей. Лапидус вновь смотрел на то, как тело Эвелины бережно кладут на носилки и несут к машине, а рядом спешат две фигуры в белых халатах.

— Я же тебе сказал, — вновь услышал Лапидус голос Манго — Манго, — что ты когда–то был порядочным человеком, Лапидус.

— Двадцать два… — сказал Лапидус.

— Что — двадцать два? — спросил Манго — Манго.

— На билете сегодня утром. Счастливый билет. Двадцать два слева и двадцать два справа. Значит — все правильно.

— Ты уверен? — как–то очень тихо спросил Манго — Манго.

Лапидус ничего не ответил, Лапидус снял телефонную трубку и набрал номер толстяка.

«Добро не должно пропадать!» — подумал Лапидус о пяти таблетках, слушая, как на той стороне провода раздаются длинные гудки.

Один гудок, второй, третий…

Выпуск новостей закончился сразу же, как машина с Эвелиной исчезла за рамкой кадра.

— Я правильно делаю? — слушая четвертый длинный гудок спросил Лапидус у своего Бога.

Ответа он не услышал, но ему показалось, что Бог довольно улыбнулся в ответ и насмешливо кивнул головой.

«Двадцать второе очко!» — подумал Лапидус, уже собираясь положить трубку, но тут в ней раздался знакомый писклявый голос.

— Алло! — сказал толстяк.

— Это я, — нежно промурлыкал в трубку Лапидус, — твоя утренняя знакомая, ты просил, чтобы я позвонила…

На той стороне телефона раздалось довольное похрюкивание.

— Хочешь, — почти пропел Лапидус, — заезжай за мной, и мы куда–нибудь поедем, поедем, поедем…

— Хочу! — сказал толстяк.

Лапидус допел адрес и направился обратно к столику, думая, что может заказать еще ликера — толстяк все равно заплатит. А потом они поедут. Куда–нибудь. У Лапидуса оставалось еще пять таблеток и их толстяку хватит. Милому толстяку, любителю зеленых листочков.

— Ну что, — спросил его в свою очередь покойный Манго — Манго, — а ты сам–то доволен?

— Доволен, — как–то очень неторопливо и спокойно ответил ему Лапидус, — кажется, оно действительно начинается, это твое индилето!

Официант принес и поставил перед Лапидусом еще одну рюмочку ликера с трудно произносимым названием. Лапидус сказал «спасибо», открыл сумочку и достал из нее последнюю сигарету, так и не выкуренную Эвелиной.

У Лапидуса было время — по его подсчетам, толстяк должен был появиться минут через двадцать.

У Лапидуса было время — он даже успевал еще посмотреть телевизор.

Оглавление

Андрей Матвеев Indileto (роман в двадцати двух уровнях)

  Лапидус I

  Лапидус 2

  Лапидус 3

  Лапидус 4

  Лапидус 5

  Лапидус 6

  Лапидус 7

  Лапидус 8

  Лапидус 9

  Лапидус 10

  Лапидус 11

  Лапидус 12

  Лапидус 13

  Лапидус 14

  Лапидус 15

  Лапидус 16

  Лапидус 17

  Лапидус 18

  Лапидус 19

  Лапидус 20

  Лапидус 21

  Лапидус 22 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg