«Тело в дело. Сборник романов (ЛП)»

Тело в дело. Сборник романов (ЛП) (fb2) - Тело в дело. Сборник романов (ЛП) [фейк] 1994K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мишель Уэльбек - Ив Энцлер - Роника Блэк - Илья Юрьевич Стогов (Стогoff)

Интимные подробности - 3. (Сборник романов)

1. Тело в дело: История сексуальной революции в 6 миллиардах оргазмов (2011) - Илья Стогоff

2. Монологи вагины / The Vagina Monologues (1996) - Ив Энцлер

3. Клуб “Искушение” / Conquest (2011) - Роника Блэк

4. Платформа / Plateforme (2001) - Мишель Уэльбек

Илья Стогоff

Тело в дело. История сексуальной революции в 6 миллиардах оргазмов.

Двадцатое столетие стало бесконечным каскадом революций. Большинство из них окончились неудачно. Однако как минимум две завершились полной и окончательной победой. Это психоделическая революция и – сексуальная.

Пролог

Главное, чего всегда хотелось человеку, это быть любимым. Ну или хотя бы не «быть любимым», а «чувствовать себя любимым». И именно этого человеку всегда и не хватало.

1

Случай, с которого я хотел бы начать, произошел лет восемь тому назад. Тот вечер начался с самого утра, когда я пришел в редакцию, а там пили красное вино. Город за окном был похож на фильм о последствиях атомной бомбардировки, а может, это просто было такое хреновое лето. Еще были какие-то девушки. Но они мне не нравились.

Потом вино кончилось. Потом я вспомнил, что меня приглашали в крохотный окраинный клубик и обещали, что будет весело. Я решил съездить.

Вечеринку организовывала политическая партия с невнятным названием. Гостей развлекали эротикой. Я зашел внутрь и носом уперся в чумазую сцену. Там пожилая женщина демонстрировала морщинистую грудь. Судя по возрасту, она запросто могла оказаться мамой партийного лидера. Обхватив ладошками длинные плоские сисечки, тетечка приподняла бюст, и оказалось, что под ним, на складчатом животе помадой написано «Добро пожаловать!».

Сам лидер имел карикатурно огромный нос, столь же огромную задницу и по-мефистофелевски загнутые вперед мочки ушей. Я пожал ему руку. Рядом с лидером стояли две гологрудые красотки. Может быть, это были его топлес-менеджеры. Вернее, девушки были не то чтобы красотки… просто одна развлекалась тем, что целиком запихивала в рот здоровенный зеленый огурец, а потом не торопясь доставала его обратно.

Приглашенных поили шампанским. Удивительно, но кое-кто сумел здорово нарезаться. Мне не хотелось шампанского. Уходить тоже не хотелось. Мне хотелось водки и поболтать с барышнями.

Носач нас познакомил. Как оказалось, та девушка, что повыше, являлась главной звездой тогдашнего отечественного порнокинематографа. У нее даже имелась собственная студия. Прежде я слышал о ней, но знаком с девушкой не был. Я выпил водки с колой. Девушка тоже выпила и спросила – не хочу ли я с ней работать?

– Не жуя глотать огурцы?

– Ха-ха-ха! Подумай. Сто двадцать долларов США за эпизод.

– Кто кому платит?

У порнозвезды были маленькие черты лица и отливающий малиновым парик. Она томно выгибала шею и прикрывала веки. Вообще-то меня не трогают такие ужимки (трезвого). После всего пары пива все меняется.

Я выпил еще. Немного скрю-драйвера каждый раз проливалось на мою футболку. Клуб был арендован на всю ночь, а гости разошлись. Помимо партийного лидера и нас с дамами, часам к одиннадцати народу осталось всего несколько человек. Один уверял, будто является филиппинским хилером.

Девушка сидела на краешке сцены. Я смотрел, как она облизывает перепачканные красной икрой пальцы. Глядя мне куда-то в область подбородка, она говорила, что я очень выигрышный типаж: шатен среднего роста. Для нормального порно таких партнеров нужно много, и их постоянно не хватает. В моей голове лопались кока-кольные пузырьки.

Я постоянно подливал водки себе в стакан и все четче понимал: вот оно! Дважды такие предложения не делаются. У девушки были детские… блядские глаза и рот, который… в общем, замечательный рот. Секс с подобной девушкой будет очень особенным.

Разумеется, я стану порностар! У меня будет много… море замечательного секса… после которого никто не станет доставать меня разговорами о том, что я слишком много пью. Я стану получать деньги за секс с роскошным телом этой девушки… и, возможно, еще очень многих других девушек… и вспышки камер папарацци!.. И низ моего живота на обложках видеокассет!..

Наконец-то!

2

Странно звучит, но вообще-то до того вечера порно я не смотрел ни разу в жизни. То есть вообще никогда. Хотя прекрасно понимал, что именно киношки о спаривающихся самцах и самках вида хомо сапиенс наиболее адекватно отражают мир, в котором мы с тобой, дорогой читатель, живем.

Что показывает нам порно? Порно показывает нам, что человек это всего лишь тело. Голое тело с эрегированным членом. И управляют этим телом инстинкты и прочие скрытые силы. Причем, если у тебя есть деньги, то свои инстинкты ты в состоянии удовлетворить ох как неплохо. Порнокинематограф позволит тебе спариться не только с теми, кто рядом, но и (посредством экрана и руки) вообще с кем угодно. Даже с давно умершими людьми, типа Мэрилин Монро. Или с никогда не существовавшими людьми, вроде героев эротических японских манга. Плати, смотри и наслаждайся.

И, тем не менее, лично я порно не смотрел. Не из каких-то там убеждений – просто оно совсем не было мне интересно. Насчет мира я был уверен, что устроен он совсем не так, как показывают мне в этих фильмах, да и человек для меня – это мускулы плюс не половые органы, а что-то совсем из другой области. Так что до той вечеринки в окраинном клубике с порно я сталкивался всего единожды. Дело было так.

Один мой приятель женился на девушке из провинции. Избранница была диво как хороша, и парень из кожи вон лез, чтобы показать: согласившись на его предложение руки и сердца, она не прогадала. Покупал ей золотые украшения. Баловал путевками на иностранные курорты. Водил обедать в какие-то несусветно дорогие места. А когда супруга сказала, что на днях к ним приедут погостить ее родители, засуетился и решил, что в лепешку расшибется, но убедит тестя с тещей, что он – наилучший выбор для их красавицы-дочки.

План был незамысловат. Он встретит гостей на вокзале, на своей машине отвезет домой, а вечером они станут пить чай, болтать и смотреть видеомагнитофон. В те годы (в начале 1990-х) видеомагнитофон был редкостью и имелся далеко не в каждой семье. Заскочив к жене на работу, он изложил ей данный план и спросил, что она по этому поводу думает.

Жена сказала, что план просто отличный.

– Вот только что мы будем смотреть?

– Не знаю. А что бы ты хотела?

– Мне все равно. Может, заскочишь в видеопрокат? Возьмешь что-нибудь? На свое усмотрение, а?

– Хорошо. Конечно, заскочу.

– Или знаешь что? Не надо заскакивать. Я вспомнила: у нас в офисе давно валяется кассета. Вроде бы бесхозная – давай посмотрим ее.

– Давай. А что за фильм?

Жена повернула кассету ребром и прочла название:

– «Корабль».

Вечером все было готово к приему дорогих гостей. Провинциальный папа и толстая провинциальная мама были встречены на вокзале, привезены в до блеска начищенную квартиру и усажены за стол. Наличие в квартире видеомагнитофона тоже произвело на них впечатление. Котировки зятя явно ползли вверх.

В кульминационный момент мой знакомый объявил:

– А теперь все вместе мы станем смотреть фильм. Называется «Корабль».

Вставляя кассету, он зачем-то добавил:

– У нас с вашей дочкой это любимое кино. Каждый вечер смотрим.

На самом деле сеанс нужно было прекращать сразу, как только парень увидел, что фильм идет почему-то без перевода. Но он замешкался, решил, что, может быть, все же это не то, о чем он подумал, и не успел нажать спасительную кнопку STOP. В общем, дело обернулось наихудшим образом из всех возможных.

В первых кадрах на экране действительно появился корабль. Команда которого состояла из отборных мускулистых и пухлогубых пареньков. За первые десять секунд экранного времени пареньки пришвартовали свою посудину к причалу, сошли на берег, скинули кители и тельняшки и предались такому жесткому гей-разврату, что теща едва не грохнулась со стула, а тесть заикался и ходил со вставшими дыбом волосами всю оставшуюся жизнь.

Произвести впечатление на родителей жены этому моему знакомому, конечно, удалось. Но, боюсь, это было не совсем то впечатление, которое он планировал произвести.

3

Этой историей про фильм «Корабль» все мои знания о порнокинематографе на тот момент и исчерпывались. Поэтому, когда порнодива стала говорить, что, может быть, сегодня вечером нам стоит провести тест-драйв, я не спорил, а просто стоял и слушал. Девушка говорила, что без этого карьеры в кино для взрослых у меня все равно не получится. Потому что, а вдруг я некондиционен? Кстати, на сегодняшний вечер у нее никаких планов, так что поехали, а?

Вздрагивая круглыми грудками, она смеялась. Отставив стакан в сторону, я сказал: «Подожди, я позвоню». Отойдя в сторону, я наконец набрал нужный номер. Экран телефона расплывался в моих пьяных глазах.

– Да?

Голос в трубке звучал спокойно и терпеливо. Он был молодцом, этот голос. Он выдержал многое и многое еще выдержит. Голос принадлежал моей беременной жене. Уже пятый месяц подряд обладательница этого терпеливого голоса вынашивала моего ребенка.

Я сказал: «Привет, это я». Жена сказала, что из больницы, где предыдущие две недели она лежала на сохранении, ее выписали. Так что сама она дома, а ужин – на плите.

Когда я вернулся в зал, порноактриса, широко расставив ноги, стояла посреди зала. Ноги были длинные и красивые. Они могли бы отлично смотреться на постере с моим изображением.

– Ну? Едем? Куда ты делся?

– Знаешь… как сказать?.. В общем, нет, не едем… Типа того, что в следующий раз. Ничего, а?

Я растянул губы в улыбке, а потом стянул их обратно. Хмыкнул. Чего уж тут говорить долго?

Ехать до дома на долгой пустой электричке метро было скучно. Всю дорогу до дома в голове крутилась глупая старая песенка: «Все, что нужно человеку, – это любовь». Да, думал я, действительно. Все, что на самом деле нужно человеку, – это любовь.

Глава I

Вильгельм Райх: скрытая угроза

All you need is love! – голосили Beatles в том году. Патлатые британские похабники тянули гласную «а-а» в слове «love», и всем казалось, будто над миром наконец-то встает солнце новой эры.

1

Середина 1960-х была волшебным временем. Оно еще не было полуднем, куда больше оно напоминало серые сумерки перед началом рассвета. Мастурбация по-прежнему расценивалась как признак смертельно опасной болезни. Геи оставались вне закона, а за супружескую измену можно было сесть в тюрьму. Принуждение жены к оральному (а уж тем более анальному) сексу любой суд рассматривал как вполне обоснованную причину для развода. Но песня британцев уже звучала, и от этого людям казалось, будто солнце вот-вот взойдет.

Ключиком, отпирающим любую дверь, в ту прекрасную эпоху являлось короткое слово «секс». В любую предыдущую эпоху эта сторона жизни рассматривалась как что-то не до конца человеческое. Понятно, что человек должен размножаться, и что единственным способом размножения является именно секс. Но говорить об этом и тем более восторгаться этим в приличном обществе не стал бы никто. Половая жизнь – это ведь почти то же самое, что и пищеварение: все это есть, но вряд ли кто-то станет вслух обсуждать поход в туалет после обильного ужина. Британский премьер-министр Уинстон Черчилль как-то сказал, что искренне верит в мудрость Бога, сотворившего наш мир, но никогда не мог понять, почему Он дал людям столь странный способ производства себе подобных?

В разные эпохи люди по-разному смотрели на самих себя. Когда-то считалось, что главное в человеке – это божественная искра, заключенная внутри каждого из нас. Потом стали думать, будто главное в человеке – это его разум, отличающий нас от всех иных живых существ. В гигантских империях древности люди были уверены, что каждый из нас рожден для того, чтобы играть четко определенную ему роль: тот, кто рожден крестьянином, должен пахать, а тот, кто рожден воином, – воевать. После того как империи пали и на их руинах стали возникать современные государства, позиция упростилась: люди просто должны приносить пользу обществу и окружающим. Но никогда прежде никто не заявлял, будто человек – это машина для получения удовольствия. И вот в 1960-х общепринятой стала именно эта точка зрения.

А что годится для получения удовольствия лучше, чем секс и наркотики? Именно поэтому 1960-е стали эпохой двух революций: во-первых, психоделической, а во-вторых, сексуальной. Человек рожден для счастья. То есть для того, чтобы получить максимум удовольствия. Жизнь каждого из нас должна состоять из максимального количества оргазмов, а все, что этому мешает, должно быть запрещено.

В сан-францисском районе Хайт-Эшбери длинноволосые мальчики, лежа на газонах, не спеша вводили свои пенисы между ног точно таким же длинноволосым девочкам, а те смеялись и совсем не чувствовали смущения. И надо всем этим, как гимн нового мира, звучала песня Beatles «Все, что тебе нужно, – это любовь».

2

Победные залпы сексуальной революции прозвучали в США и Франции приблизительно в середине 1960-х. При этом сам-то термин возник почти на полстолетия раньше. Впервые словосочетание «сексуальная революция» употребил австрийский психоаналитик Вильгельм Райх.

На биографии этого человека я бы остановился поподробнее. Райх родился на территории нынешней Западной Украины. Сто лет назад эти земли принадлежали дряхлеющей, но пока все еще крепкой Австро-Венгерской империи. Папа будущего психоаналитика занимался сельскохозяйственным бизнесом и был, как положено, очень авторитарным мужчиной. Разговаривать в семье он разрешал только на приличном немецком языке, а плебейский идиш не мог даже слышать. Жену ревновал ко всему, что шевелится. Детей бил.

Маленький Вильгельм был яркой иллюстрацией к любому учебнику по психоанализу. Если присмотреться внимательно, то найти у него можно все возможные фобии и комплексы. Отца он боялся, брата терпеть не мог, к матери испытывал чересчур горячую для ребенка любовь. До тех самых пор, пока как-то от нечего делать не забрел на сеновал и не обнаружил там обожаемую маму с задранной юбкой, а рядом – молодого местного учителя без брюк.

Пару дней помучившись, он все же решил, что об увиденном стоит рассказать отцу. Тот выслушал историю с каменным лицом, а потом запер детей в спальне, чтобы не мешали, и предложил жене поговорить начистоту. Разговор вышел долгий, и сразу после него мама Вильгельма повесилась. Папа похоронил неверную супругу, но забыть ее не смог, очень скоро слег и тоже умер. Еще через три года умер и брат Вильгельма. Юный Райх остался круглым сиротой.

Какое-то время он пытался управлять фамильной фермой. Но тут началась Первая мировая. Плюнув на сельское хозяйство, Вильгельм записывается в австрийскую армию. Сражался храбро, был удостоен пары медалей. Говорили, что как-то на фронте судьба свела его с молоденьким ефрейтором Адольфом Шикльгрубером, который в те годы еще не сменил фамилию на Гитлер. Впрочем, может быть, и врут. После дембеля Райх поступил в Венский университет на кафедру медицины. И тут с ним произошло событие, изменившее всю его дальнейшую жизнь: в Вене Вильгельм познакомился с профессором Зигмундом Фрейдом.

3

Австро-Венгерская империя, подданным которой был молодой Райх, была могучей державой, да только кто сегодня помнит об этом государстве? Сто лет тому назад оно рассыпалось на части, раскололась на полторы дюжины новых, независимых государств и сегодня воспринимается как что-то совсем допотопное, типа Вавилонии или античного Рима.

Однако в начале ХХ века ничто не предвещало империи столь незавидную судьбу. Австро-Венгрия тогда крепко стояла на ногах. Армия ее состояла из австрийцев, венгры рулили экономикой, славянские подданные пахали землю, ну а за интеллектуальную жизнь отвечали евреи.

Евреев в Австро-Венгрии было чуть ли не десять процентов населения. Многие из них были богаты и получили отличное образование. При этом восточноевропейские евреи все равно оставались подавляемым меньшинством: их не любили ни в Вене, ни в Берлине, ни в Петербурге.

Евреям отказывали в приеме на работу, запрещали заниматься определенными профессиями и жить в определенных городах, а в Одессе, лежавшей по соседству с родиной Райха, их просто убивали во время погромов. Стоит ли удивляться, что книги, которые писали эти люди, были посвящены одному, но очень важному вопросу: что значит быть свободным человеком в нашем нынешнем мире? И что вообще такое человеческая свобода? Как стать свободным и счастливым, если в мире не видно никакого счастья и никакой свободы?

Вариантов было предложено много, на любой вкус. Родоначальники сионизма Герцель и Жаботинский считали, что главная задача евреев – создать собственное государство, в котором евреев никто бы больше не притеснял. Революционеры Маркс и Троцкий шли еще дальше и считали, что в будущем люди станут жить при коммунизме, так что вопрос с государствами рассосется сам собой. А психоаналитики Фрейд и Вильгельм Райх предложили зайти вообще с другой стороны.

Во фрейдовской клинике Райх сперва стал клиническим ассистентом профессора, а позже дорос даже и до кресла вице-директора. Именно на нем лежала обязанность принимать сплошным потоком идущих пациентов. Модный, только-только появившийся фрейдизм казался людям лекарством от всех болезней. В течение дня Райху приходилось разговаривать с десятками людей. И главное, что он видел: эти люди несчастны. Они ведут жизнь, которая им не нравится. Людям хочется чего-то совсем иного, но они не знают, чего.

Несколько лет подряд Райх пытался понять, в чем тут причина. И к середине 1920-х ответ был готов. Райх пришел к выводу, что люди несчастны просто потому, что не умеют получать удовольствие. Потому что счастье (был уверен Вильгельм) – это ведь и есть максимум удовольствий.

Беседуя с пациентами, Райх обнаружил, что большинство из них страдает хронической сексуальной неудовлетворенностью. То есть не получает от секса ну никакого удовольствия. Притом что самого секса в их жизни – хоть отбавляй. Проблема в том, что люди совершенно не умеют им заниматься. Партнера они стеснялись, себя тоже. Чем заниматься в постели, представляли плохо. А уж верхом стыдобы они считали потерять контроль над собой и отдаться потоку наслаждения. Вместо того чтобы испытывать удовольствие, люди изо всех сил ему сопротивлялись.

Типичный половой акт, о котором пациенты-мужчины рассказывали Райху, воспринимался ими как что-то вроде спортивного достижения. Им было важно количество завоеванных женщин и число эякуляций за ночь. Этими победами они подтверждали свой высокий статус самца. Соответственно к партнерше такие любовники относились почти как к спортивному снаряду. Многие говорили доктору, что воспринимают собственный эрегированный член как орудие наказания женщины. И, испытав оргазм, тут же начинали испытывать к партнерше неодолимое отвращение.

Мужчины, с которыми общался Райх, рассматривали потерю контроля во время оргазма, конвульсии и уж тем более непроизвольные выкрики, как что-то «бабское». Многие из них, прожив с женой долгую жизнь и заведя кучу детей, умудрились так ни разу и не поцеловать супругу взасос. А, занимаясь сексом на стороне, любили поговорить в постели или даже выкурить сигаретку-другую. Удовольствие, которое они получали от секса, было поверхностным и чисто рассудочным: еще одна галочка в донжуанском списке. О том, что женщины не испытывали от секса с подобными партнерами и вообще никаких эмоций, можно, наверное, и не говорить, да?

Обследуя таких пациентов, Райх обнаружил интересную штуку. Даже поверхностный осмотр показывал, что страх, который они испытывали перед удовольствием, в буквальном смысле слова сковывал их тела. Мышцы будто деревенели, теряли способность к расслаблению. Смущение перед партнером, зажатость в постели блокирует работу определенных групп мышц. С годами их становится все больше. Человек оказывается словно бы заключенным в панцирь из мертвых, не работающих мускулов и постоянно пребывает в скованном состоянии. К никогда не расслабляющимся мышцам перестает поступать необходимый объем крови, и человека скручивает, будто засыхающее дерево. В конечном итоге такое хроническое мышечное перевозбуждение почти неизбежно приводит к болезням: сердечная недостаточность, язва желудка, ревматизм, рак, смерть. И причиной всего этого – неправильный секс.

Райх был очень прилежным медиком. И, установив симптомы болезни, он тут же принялся искать способы ее лечения. Если неправильный секс ломает и калечит человека, то, может быть, правильный станет, наоборот, лекарством от всех недугов?

Начал он с массажа и гимнастики, которые должны были снять с вечно зажатых мышц напряжение, заставить их вновь нормально работать. «Тело и психика человека неразрывно связаны, – считал Райх. – Психологические проблемы парализуют работу мышц, но этот же закон работает и наоборот: если мы сумеем расслабить зажатую мускулатуру, то избавим человека и от психологических проблем».

Лечение давало чудодейственные результаты. После массажа пациенты становились раскрепощеннее, избавлялись от садистских склонностей, начинали проявлять к партнершам куда большее внимание. Теперь им хотелось не наказать женщину, а окружить ее лаской. Они рассказывали доктору, что в момент интимной близости словно бы окунаются в поток неудержимой нежности, перестают себя контролировать, чувствуют удовольствие, острое, словно приступ. Причем раньше ни о чем подобном они не могли и мечтать.

«Ага! – довольно потирал ладони доктор Райх. – Значит, методика работает!» Развивая успех, он стал заниматься с пациентами групповой терапией. Но если учитель Райха, Зигмунд Фрейд, просто рассаживал желающих в кружок и предлагал поговорить, то Райх занимался с ними мастурбацией. Причем объяснял: делать это нужно без смущения и чувства вины. Испытывать удовольствие в чистом виде и радоваться тому, как стремительно это удовольствие изменяет их жизнь к лучшему.

На то, чтобы отточить методику до полного блеска, у Вильгельма ушло больше десяти лет. К середине 1930-х он считал, что готов поставить исцеление страждущих на поток.

«Лечебная мастурбация, – писал он, – способна творить чудеса. Избавившись от невыносимого мышечного напряжения и научившись испытывать неконтролируемое удовольствие, люди становятся воистину свободны. Общественное мнение больше их не интересует, нормы морали воспринимаются как нелепость. Жизнь предстает перед ними как бесконечное поле возможностей. Моя врачебная практика показывает, что пациенты, которые правильно и часто испытывают оргазм, начинают иначе смотреть даже на свои профессиональные обязанности. Теперь они предпочитают пусть ниже оплачиваемую, но зато более творческую работу. Им просто жаль тратить драгоценную жизнь на что-то, кроме бесконечного удовольствия!»

4

И все бы ничего, но больно уж неподходящим было время для подобных разговоров. В 1933-м к власти в Германии пришел Гитлер. Несколько лет спустя нацисты присоединяют к Германии австрийские земли. Еврейские профессора начинают разбегаться с территории Рейха кто куда. Эйнштейн уезжает в Штаты, Фрейд в Лондон, а Райх решает эмигрировать в Данию.

Туда же вслед за ним переезжает и молоденькая балерина Эльза Линденберг. В темпе оформив развод с оставшейся в Германии супругой, Вильгельм с ходу женится на длинноногой Эльзе. Притом что вообще-то к институту брака он относился скептически. По мнению доктора, узы семьи – это всего лишь попытка обуздать то, что обуздать невозможно. Свободная сексуальная энергия свободных людей все равно разорвет любые ограничения, так к чему и этот балаган с подвенечным платьем и обменом кольцами?

В Дании его карьера впервые дает серьезный сбой. Из страны ему приходится всего через несколько месяцев уехать в соседнюю Швецию. Несколько десятилетий спустя именно эта страна станет ассоциироваться с развеселым «шведским» сексом, но до Второй мировой ни о чем подобном чопорные скандинавы не могли и помыслить. Из Швеции Райх вылетел еще быстрее, чем из Дании. Чувствуя себя как загнанное животное, Райх бежит в Норвегию – медвежий угол Европы. Работать тут ему было очень сложно, жить приходилось, считай, впроголодь, но больше податься было просто некуда.

Зато именно в эти годы Райх окончательно формулирует свой собственный вариант психоанализа. После Фрейда таких вариантов появилось довольно много. Но райховский оказался самым радикальным из всех.

Начал он оттуда же, откуда начинали все, кто честно и беспристрастно смотрел на наш с вами мир. Точно так же, как Будда, Конфуций, святой Августин и Карл Маркс, доктор Райх констатировал факт: через лицо мира проходит трещина. Весь он – будто бы не окончательный вариант, а черновой набросок. Об этом тысячи лет подряд твердили все религии и философии: в реальности, которая нам досталась, нет чего-то очень важного. Того, что только и может сделать людей счастливыми. Каждый из нас живет не той жизнью, которой хотел бы жить. Да и сами мы очень часто поступаем совсем не так, как хотели бы поступать. Подлинный человек скрыт внутри нас и почти невидим. Так что вопрос лишь в том, как этого настоящего «Я» освободить.

Религиозные пророки предлагали свои варианты, философы – свои, а у психоаналитиков имелось собственное решение старинной задачки. Зигмунд Фрейд считал, что люди хоть и сделаны из мяса, но все же являются механизмами. И, как у каждого механизма, у них должна быть кнопка. Нажми – получишь результат. Секс – это как раз и есть такая кнопка.

Вернее, не так. Секс – это не кнопка, а скорее горючее, на котором работает человеческая машина. Но главное даже не это, а то, что нормально поступать в двигатель это горючее не может. Человек – это не просто машина: главное, что мы видим, глядя на него, – это то, что человек – здорово поломанная машина. Сексуальность в людях подавлена. Забита в самый подпол. Ее сигналы перехватываются, любые попытки прорваться наружу блокируются. Человек чувствует, что с ним что-то не так, но, что именно не так, понять не в состоянии.

Вести себя полностью свободно и естественно (то есть спариваться со всеми, с кем хочется) человеку не позволяют мораль, воспитание, религиозные нормы, авторитет семьи, общественное мнение и куча прочих ограничений. И сам-то Фрейд считал, что это в общем-то не плохо, потому что абсолютно раскомплексованный человек ничем не отличался бы от свиньи. А вот Вильгельма Райха такой ответ уже не устраивал. Он как раз очень хотел увидеть, что будет с миром, если убрать все нынешние рамки. Каким он будет, этот свободный и счастливый человек будущего?

Райх по-прежнему сидел в своей нищей Норвегии. Газеты если и писали о нем, то всякие гадости. Иногда у него не было денег, чтобы пообедать, а иногда ему приходилось с охотничьим ружьем в руках защищать двери клиники от возмущенных граждан, приходящих кинуть камень в того, кто пропагандирует столь мерзкую штуку, как онанизм. Не выдержав этой жизни, балерина-жена бросила Вильгельма, но думал доктор не о ней, не об обеде и не об обидчиках, а о том, что рано или поздно мир все равно станет таким, как мечтается ему, Вильгельму Райху. Именно в такие минуты он впервые употребил выражение «сексуальная революция».

Эта революция должна была стать частью общемировой пролетарской революции, которая наконец отменит все запреты и даст окончательную свободу всем, кто так страстно о ней мечтает.

5

К тому времени революции сотрясали мир уже лет двести. Самая первая французская революция 1789 года расколола мир на «до» и «после». Прежде планета была поделена между несколькими громадными империями. Устройство этих империй больше всего напоминало пирамиду. Кто-то один на самом верху, несколько его приближенных на ступеньке пониже, огромная масса подданных в самом низу. Подданные империй верили в Бога и священного императора и заранее знали правила, по которым проживут свои жизни. Родился аристократом – станешь охотиться, ходить в театр и воевать. Родился крестьянином – будешь пахать и молиться. Ничего иного не будет просто потому, что не бывает на свете ничего иного.

Французские революционеры предложили миру совершенно иные правила игры. Их главный принцип был прост: никакого Бога на свете нет. И из этого принципа вытекали уже все остальные. Раз Бога нет, значит, и говорить о том, что королевская власть дарована свыше, тоже бессмысленно. И короля можно запросто отправить на гильотину. А раз даже король – всего лишь один из нас, такой же человек, как и все остальные, значит, люди вообще равны между собой. Все – абсолютно одинаковы. Будто горошинки в банке. Одна горошинка ничем не лучше других. Каждая из них – сама себе господин.

За следующие сто лет похожие революции победили по всему миру. На месте прежних империй возникали новые государства. Их подданные верили уже не в Бога и не в императора, а во что-нибудь попроще. Чаще всего они верили в самих себя. В свой класс, в свою собственную нацию, в мудрый народ, к которому принадлежат, и в каждую отдельную горошинку, из которых этот народ состоит. По французским лекалам революции произошли в США, Германии, Японии, Персии, Турции… Но самая удачная случилась в России.

В 1917-м большевики взяли власть, тоже отменили Бога и принялись строить на руинах прежней Российской империи что-то прежде невиданное. Мир, о котором раньше можно было почитать только в Библии или фантастическом романе. Человек человеку в этом мире должен был стать другом, товарищем и братом. Электрические приборы должны были сделать жизнь простой и беззаботной. Не хватало лишь ягненка, возлежащего рядом со львом, чтобы все убедились: новорожденный СССР – это и есть рай на земле.

За успехами Ленина и компании с интересом следили по всему миру. Так быстро и так решительно построить совершенно невиданное общество – наблюдателям казалось, будто все это чудо. И только Вильгельм Райх считал, что быстроты и решительности русским большевикам явно не хватает. Потому что для того, чтобы мир наконец стал совершенно новым, их революция должна стать, прежде всего, сексуальной.

В мире будущего (был уверен Райх) все будут свободны, сознательны и никто никого не станет подавлять. А как такое будет возможно, если, запираясь в спальнях с женами и подругами, девять мужчин из десяти испытывают лишь один бесконечный психоз? Чтобы построить мир свободы, человек должен стать свободным прежде всего сам. А тут без сексуального образования не обойдешься.

Сексу нужно учиться с самого детства, утверждал Райх. Отменить нужно не государство и не частную собственность, а прежде всего семью, потому что семья – это и есть корень всех проблем. Вся она – авторитарный и вредный институт. Избавившись от бремени семей, жить люди станут большими коммунами, в которых каждый сможет спариться с каждым. А чтобы глупые родители не уродовали будущих строителей нового мира, детей стоит воспитывать отдельно от взрослых, в специальных интернатах. Там будет отменена всякая цензура, всякая религия и всякая мораль. Маленькие люди с рождения приучатся безо всякого чувства вины получать от тела максимум удовольствия и дарить это удовольствие ближнему.

Прежде чем уехать из нацистской Германии, Райх пытался создать при немецкой коммунистической партии особые клиники сексуальной гигиены для рабочих. Там пролетарии могли бесплатно проконсультироваться по сексуальным вопросам или сделать аборт, а если есть желание, то и записаться в кружок лечебного онанизма. Райх ездил с лекциями по стране и объяснял слушателям: даже сама Вселенная, в которой мы обитаем, – это непрекращающийся половой акт. Все в этом мире, включая вулканические извержения и взрывы звезд, приводится в движение живой космической энергией, которая стремится к оргазму. И кстати, если бы удалось построить специальные машины, которые могли бы направить эту энергию в нужное русло, то власть человека над природой оказалась бы безгранична.

– Мы станем хозяевами Вселенной, – объяснял Райх. – Человек сможет управлять погодой, зажигать новые звезды и гасить старые. И все это, испытывая бесконечный оргазм!

Сегодня похожие идеи воспринимаются как что-то само собой разумеющееся. В то, что космос жив и пропитан сексом, верят экологи и члены межправительственных организаций по охране природы. Но восемьдесят лет назад то, что говорил Райх, казалось полным бредом. Доктора очень быстро исключили из немецкой компартии, а нацисты просто жгли его книги на площадях. Даже в Америке, куда Райх эмигрировал перед самой Второй мировой, единомышленников у него не нашлось, и в конце концов Вильгельм умер в американской тюрьме.

Казалось, пророки сексуальной революции потерпели полное поражение.

Но на самом деле так только казалось.

Глава II

Альберт Эйнштейн: храм судьбы

Взгляды Вильгельма Райха при его жизни не пользовались популярностью. От него отвернулись ученики, его одна за другой бросили жены, а его бывший учитель Зигмунд Фрейд если слышал фамилию Райха, то строил брезгливую гримасу.

При этом сам-то психоанализ очень быстро превратился в самую популярную религию столетия. Вернее, если быть совсем точным, в одну из двух самых популярных религий.

1

Оба главных научных открытия ХХ века были совершены с интервалом всего в несколько месяцев. В самом начале 1912-го Альберт Эйнштейн опубликовал наброски к общей теории относительности. А предыдущей осенью Зигмунд Фрейд опубликовал книгу «Тотем и табу», в которой представил наконец публике свой психоаналитический метод во всей красе. Эйнштейн показал, каков мир, в котором мы с вами живем, а Фрейд – каков человек, населяющий этот мир. И вместе их работы стали новым Священным Писанием наступившего века.

Прежде, если человек чего-то не понимал, то ответ всегда искал у священника. Именно религия давала людям ответы на все вопросы. Но последние полтора века мир сотрясала одна революция за другой, и верить в Бога становилось как-то не очень прилично. Тем более что иногда под видом религиозных истин пастве действительно втирали откровенную чушь. Так что образованная публика теперь желала ответов посовременнее и точек зрения понаучнее. За решение этой задачи и взялись Эйнштейн с Фрейдом.

В то время на науку смотрели как на способ сделать мир понятнее. Описать с точки зрения здравого смысла. Религия говорила о чудесах, ангелах, расступающемся море и насыщении тысяч человек пятью хлебами. Разумеется, современный человек лишь брезгливо морщился в ответ. Ну какие чудеса? Какие на фиг ангелы? Современному человеку хотелось не верить в допотопные сказки, а знать, как бывает на самом деле. И вот теперь Эйнштейн брался объяснить, как оно бывает. Именно об этом и говорила его теория относительности.

До Эйнштейна люди считали, будто мир устроен если не просто, то хотя бы понятно. Чаще всего мир представляли как часы: Бог завел их и ушел. И мир теперь тикает себе понемногу, а дело физиков – просто понять, как именно устроена его пружина. Именно из этой картинки исходили Галилей, Кеплер, Ньютон и все остальные. Мир, о котором говорила их физика, можно было хотя бы в общих чертах понять. Но к началу ХХ века физики больше не нуждались в гипотезе Бога. И Эйнштейн первым показал, каков же он, мир, в котором никогда не было Бога.

Вряд ли вы читали хоть одну его книгу или хотя бы даже статью. Написаны они не очень интересным языком и по большей части состоят из зубодробительных формул. Может быть, поэтому-то мало кто понимает, что именно открыл великий физик. Хотя суть его открытия вовсе не сложна. Если сказать одним предложением, то главное, что удалось открыть Эйнштейну, – это то, что бывает как раз то, чего не бывает: полнота пуста, время – это и есть пространство, а космос в конечном итоге есть черная дыра.

Не знаю, в курсе ли вы, но на сегодня главным светилом физики считается британский ученый Стивен Хокинг. Именно он в наши дни продолжает дело Эйнштейна, которое тот не успел закончить. При этом сам Хокинг – инвалид. Его блистательный интеллект скрыт в теле, которое поражено рассеянным склерозом: страшным недугом, лишающим человека возможности распоряжаться собственным организмом. Уже много лет Хокинг неподвижно лежит в инвалидном кресле, и единственный мускул, который еще движется в его теле, это тот, что управляет вращением глаз.

Это, впрочем, и неважно. Мысль Хокинга по-прежнему бодра. Именно он разработал последнюю на сегодня модель мироздания, и именно эта модель считается наиболее адекватной картиной того, как устроена Вселенная. Называется эта модель «Теория струн». Мир устроен вовсе не просто и совсем не прекрасно (как думали в XIX веке). По мнению Хокинга, этот мир является одиннадцатимерной Вселенной, в основе которой лежат не атомы, а свернутые колечком энергоструны, и в самом центре этой Вселенной расположена черная дыра – математическая точка, которая на самом деле является не точкой, а туннелем, ведущим в другую Вселенную, о которой не известно вообще ничего.

Интерес читающей публики к физике очень понятен. Люди считали, что хватит верить в религиозную чушь, пора рассмотреть реальные факты и узнать о нашем мире стопроцентную правду. Пора просто и понятно объяснить, как же устроено то, что мы видим вокруг. И вот ученые предложили им научную картину мироздания. И читающая публика с удивлением обнаружила: эта картина куда более чудовищна и невразумительна, чем любые религиозные мифы.

Понять, что в современной физике основано на расчетах, а что – чистая фантазия, среднему читателю не светит. Все мы вынуждены верить физикам на слово. Схема мира, которую они рисуют, настолько сложна и химерична, что даже представить ее в виде хоть какой-то картинки давно уже невозможно. За тем, к чему мы привыкли, как за нарисованным камином в каморке папы Карло, скрыта жуткая правда о том, как все обстоит на самом деле. А обстоит все так, что прямые кривы, тела есть лишь поле, неподвижное несется, жизнь есть гибель, а о цели и смысле происходящего спрашивать не стоит, ибо у Вселенной не может быть никакой цели и никакого смысла. Причем разработана вся эта концепция инвалидом, который, к сожалению, не может ни рассказать о плодах своих раздумий, ни написать о них и поэтому продиктовал теорию ученикам с помощью особого устройства, способного реагировать на мельчайшие движения его одного пальца и глазных яблок.

Именно этот кошмар, рядом с которым меркнет самое мрачное язычество, считается сегодня научной картиной мира.

2

Фрейд рассказал читателям о том же самом, но зашел немного с другой стороны.

В тот момент, когда он приступил к созданию своего психоанализа, наука о человеческой душе немного напоминала папуаса, которому предложили разобраться в устройстве ноутбука. То есть психиатры со всей дури лупили по устройству булыжником и смотрели: развалится он или не развалится. Лучшим средством от душевных расстройств считалось скрутить пациента смирительной рубашкой и запереть в полной темноте, а через неделю достать оттуда и посмотреть: неужели жив? От того же онанизма лечили прижиганием рук каленым железом. От истерик – обливанием ледяной водой. Кроме того, психиатры пытались использовать в лечебных целях гипноз, электрические разряды и опий. В общем, как вы понимаете, в те годы это была та еще научная дисциплина.

Фрейд тоже пытался начинать с гипноза. Он был уверен, что поведение человека – это внешнее проявление скрытых внутри причин. Вопрос был лишь в том, как узнать, что это за причины? И в этом смысле идея с гипнозом была недурна: усыпить сознание пациента и попробовать напрямую общаться с теми уровнями его личности, которые скрыты где-то ниже сознания. Гипноз в те годы был дико популярным цирковым аттракционом. Правда, нигде, кроме арены цирка, проявить свое искусство гипнотизерам почему-то не удавалось. И тогда Фрейд решил поискать обходные пути. Вглубь человеческого сознания он проникал, анализируя сновидения или предлагая пациенту просто поговорить, ничем себя не стесняя (метод свободных ассоциаций). Так, собственно, и возник психоанализ.

Пациенты приходили к доктору Фрейду, ложились на кушетку и принимались говорить. Все, что придет в голову. Если в голову приходила какая-нибудь гадость, то добрый доктор не возмущался и не хмурился, мол, в приличном обществе о таких вещах говорить не принято, а наоборот, кивал и внимательно слушал:

– Продолжайте, голубчик.

Рано или поздно пациент, сам того не сознавая, проговаривался о подлинных причинах душевного расстройства. Доктор указывал ему: «Вот же оно!» – и исцеленный, тут же выздоровевший человек радостно покидал клинику. И никаких тебе прижиганий или смирительных рубашек.

В первые годы ХХ века Фрейд провел у себя в Вене сотни и тысячи подобных сеансов. И каждый раз, проникая в глубины человеческой личности, видел там одно и то же. Темный подпол, на дне которого копошатся вскормленные человеческим мясом чудовища: страхи, желания, фобии, неудовлетворенные амбиции. Эйнштейну впервые удалось показать, насколько огромна окружающая землю Вселенная, но тот мир, который открыл Фрейд, был еще огромнее и намного более страшным. Оба они (и физик, и психиатр) говорили об одном и том же: то, что вы видите вокруг, – это совсем не то же самое, что есть на самом деле. Настоящая реальность от вас скрыта, но сейчас мы вам ее откроем. Мир есть поле игры жутких невидимых сил. И (наставительно поднимал пальчик доктор Фрейд) речь идет не о силе тяжести и не о какой-нибудь еще физической фигне, а о самой главной силе на свете: о силе сексуального желания.

Именно после Фрейда слово «секс» перестало считаться табу в приличном обществе. Понемногу, сперва незаметно, а потом все более массово, о сексе стали говорить, тему стали обсуждать, умные очкарики стали читать о половой жизни лекции. Да и чего стесняться этих разговоров, если вон, ученые утверждают, что именно сексом мы живем, и движемся, и существуем?

3

Новые идеи ученых очень быстро завоевали популярность. Хотя сказать, что о теориях Эйнштейна или о психоанализе Фрейда в начале века слышал хоть кто-нибудь, кроме узкого кружка их ближайших единомышленников, было бы все же преувеличением. В те годы, как, впрочем, и всегда, рядовые лондонцы, нью-йоркцы и петербуржцы считали, будто мир устроен просто, понятно и имеет вполне определенную цель. Скорее всего, никто из них никогда в жизни не узнал бы о том, что заблуждается, да только после Первой мировой новомодными идеями физиков и психиатров увлеклись деятели искусства. Именно они сделали идеи Эйнштейна и Фрейда достоянием миллионов.

Прежде искусство было таким же простеньким, как и физика Ньютона. Художники рисовали картины, о которых можно было сказать: «Какая красота!» Литераторы писали книжки, в которых добро побеждало зло. Однако новое поколение деятелей искусства работать по этим правилам просто отказалось. Какая может быть красота, если мир – это поле битвы испепеляющих потоков радиации? О какой победе добра может идти речь, если каждый человек – это вопль неудовлетворенных сексуальных желаний?

За предыдущие тысячелетия человек привык смотреть на себя как на любимое дитя Бога. Но если никакого Бога нет, то кто мы вообще такие? А тут еще современная наука утверждает, что все в мире – не больше чем случайная комбинация атомов, подчиняющихся слепым и безжалостным силам. После 1918 года на сцену выходит авангард: искусство, суть которого состояла в том, чтобы показать, что Вселенная жестока, человеческая жизнь бессмысленна, а в конце всех нас ожидает смерть.

Дадаисты, кубисты, сюрреалисты, футуристы… Не проходило и недели, чтобы тогдашние газеты не написали об их очередной скандальной выходке. То на банкете в Полти авангардистская молодежь публично оскорбила писательницу мадам Орель. То на банкете в Сен-Поле они же устроили драку. На свадьбу двух деятелей искусств свидетели пришли в костюме гангстеров. А Маяковский носил желтую кофту и вставлял в петлицу пиджака морковку.

Читаешь сегодня об этих скандалах и не веришь: неужели они все это всерьез? Неужели такие детские шалости действительно вызывали столь громкий резонанс? Не так давно знакомый диджей столичной радиостанции рассказывал мне, как они проводили корпоратив своей станции в дорогущем столичном ресторане «Прага». Для гостей красиво оформили зал, уставили столы красивой посудой. На вечеринку были приглашены в том числе и музыканты группы «Ленинград».

Двое из них накидались быстрее всех и остро захотели в туалет. Но, с другой стороны, отходить от стола с напитками им не хотелось. И ребята решили пописать, просто спрятавшись за занавеску в углу.

Знакомый диджей вспоминал финал вечеринки с улыбкой:

– Официант увидел, что из-под портьеры по полу течет струйка. Удивился и заглянул, что там происходит. А эти два орла испугались и, не прекращая уринировать, выскочили из-за занавески. Короче, в итоге они описали весь стол, умудрившись попасть понемногу на каждую, блин, тарелку. Плюс попали по чуть-чуть на гостей, стоявших у стола. Ну и на этом наш праздник был, ясен пень, окончен.

Даже подобные инциденты в наше время редко прокатывают за полноценный скандал. Музыканты написали на стол – подумаешь, эка невидаль! А вот сто лет назад акции авангардной молодежи будоражили публику всерьез. И я думаю, что дело тут вовсе не в том, что парни рисовали на лицах узоры или словно статуи застывали прямо на улицах в нелепых позах. Публику шокировало вовсе не это, а их вера. Жуткая вера в то, что у мира нет цели, нет смысла, и все на свете закончится полной и непоправимой смертью. Вот это было действительно полным скандалом.

Самым известным произведением того искусства стал не «Черный квадрат» Малевича и не музыкальная пьеса 4 минуты 33 секунды тишины (во время которой пианист, неподвижно и не касаясь клавиш, ровно указанное время сидел за роялем, а потом уходил), а коротенькое кино «Андалузский пес», снятое молодыми Луисом Бунюэлем и Сальвадором Дали.

Премьера фильма состоялась в Париже в 1928 году. Создатели собирались на показ как на войну: Дали взял с собой большую палку, а Бунюэль набрал полные карманы камней. Молодые люди предполагали, что фильм закончится массовой дракой, и им хотелось встретить ее начало во всеоружии.

Зрители расселись, в зале погас свет. На экране появился Бунюэль. Он наточил лезвие бритвы, вышел на балкон, кинул взгляд на ночное небо и разрезал бритвой глазное яблоко девушки, сидящей рядом в кресле. В наступившей тишине было слышно, как кто-то из зрителей уронил зубной протез. Дальше на экране появлялись человеческая рука, изнутри которой выползали муравьи, мужчина, который тащил за собой два рояля с полуразложившимися мертвыми ослами и двумя привязанными к роялям священниками, и женщина, играющая в футбол отрубленными человеческими конечностями.

Многие вещи в этой кинокартине и сегодня смотрятся жутковато. А уж тогда, в Париже, зрителям просто становилось плохо с сердцем. Впрочем, нужно отдать публике должное: до драки в тот вечер дело так и не дошло. Зрители прекрасно поняли, что именно им хотели сказать авторы. Уж коли мир – это слепая игра атомов, физических полей и слепых инстинктов, то описание этого мира просто не может быть другим.

Прежние поколения верили в разумность и объяснимость мира. Но Бунюэль с Сальвадором Дали помнили главное правило наступившей эпохи: Бога нет, а значит, и смысла у мира тоже нет. Вселенная устроена именно так, как показано в фильме «Андалузский пес»: рояль, два дохлых осла, связанный священник и разрезанный бритвой глаз. Объяснение вышло немного затянутым, но короче было нельзя, ведь мир устроен именно так, и никакого другого объяснения не будет.

Лет через тридцать после этой картины американский фантаст Дуглас Адамс написал смешную книжку: «Путеводитель для путешествующих по Галактике автостопом». Там, кроме всего прочего, рассказывается история о том, как люди создали суперкомпьютер, который мог решать любую задачу на свете. То есть вообще любую. И вот, собравшись все вместе, люди пришли к этому компьютеру и попросили ответить на вопрос: в чем смысл жизни? Компьютер сказал, что ему требуется время подумать. И думал после этого тысячи тысяч лет.

Поколения людей сменяли прежние поколения, но каждый из людей продолжал верить: рано или поздно мудрая машина ответит. Этот ответ сделает человеческую жизнь понятной и прекрасной. И вот наступил момент, когда ответ был готов. Люди все вместе собрались перед машиной и замерли в радостном ожидании.

Вздохнув, машина ответила:

– Смысл жизни – это сорок два. Просто сорок два. И не ждите от меня другого ответа.

Наступивший ХХ век играл именно по этим правилам. Если людей спрашивали, зачем они живут, то люди отвечали что-нибудь вроде «сорок два». Просто потому, что не знали никакого другого ответа.

Глава III

Свами Прабхупада: месть сиддхов

Сентябрьским вечером 1965 года в порту Бостона (США) пришвартовалось грузовое судно, ходящее под индийским флагом. На берег сошел пожилой индус в странной одежде. Если говорить честно, то индус был не просто пожилой. Это был старый, почти семидесятилетний, едва держащийся на ногах после крайне тяжелого путешествия человек. В Штаты он прибыл, чтобы обратить белых людей в свою древнюю веру.

Эта идея выглядела полной нелепицей. Именно так к ней и относились все, с кем дядька делился своими планами. Однако всего через несколько лет ученики пожилого индуса появятся в каждом крупном городе мира, от Бразилии до Австралии, причем их общее количество будет измеряться сотнями тысяч человек.

1

Индуса звали Свами Прабхупада. На самом деле это не имя, а скорее почетное прозвище, но для нашего разговора данный факт роли не играет. По основной профессии Свами был мудрецом. У себя в Индии этот человек прожил долгую и насыщенную событиями жизнь. Написал множество книг, выиграл несколько важных философских диспутов. А потом, когда ему было уже к семидесяти, вдруг стал видеть странные сны.

Свами Прабхупаде снилось, что индийские божества хотят дать ему важное задание. Им (божествам) хочется, чтобы индийская вера распространилась по миру как можно шире. Поэтому Свами должен поехать в Америку и всем там о них рассказать.

Первое время от миссии он вежливо отказывался. Но когда стало ясно, что божества не отступят от своего, стал думать, как это лучше всего осуществить. Денег у Прабхупады не было. И взять их было негде. Помочь с кредитом божества были не в состоянии. Против мощи банков вся сила индийских божеств была как легкий ветерок против бетонной стены. Прошло почти полтора года, прежде чем Свами сумел договориться с кем-то из компании «Морские перевозки Скиндия», чтобы те дали ему бесплатный билет на грузовое судно, идущее в Штаты. С собой в поездку он взял зонтик, коробку с книгами и сумму в индийских рупиях, эквивалентную семи долларам США.

Дорога заняла полтора месяца. В пути иногда штормило. Тонконогого Свами здорово тошнило, а кроме того он мерз: зимней одежды у него, ясное дело, тоже не было. В дневнике он писал:

Мой дорогой господин Кришна. Ты проявляешь милосердие к этой никчемной душе, а я и не знаю, зачем Ты отправил меня в эту поездку. Поступай со мной как захочешь, ведь своими силами мне не объяснить жителям Запада, что значат слова «сознание Кришны». Нет, мне это не по силам! Пусть Ты сам поведаешь им о себе, ибо моих сил на это будет явно недостаточно.

Добравшись до Нью-Йорка, семидесятилетний индус просто встал на первом попавшемся перекрестке и стал повторять:

– Харе Кришна! Харе Кришна!

Повторять пришлось довольно долго. Иногда добрые прохожие спрашивали, что означает этот набор звуков? Свами Прабхупада пытался объяснить им основы своей веры, а прохожие в ответ предлагали купить ему сэндвич, а то что-то выглядит он совсем неважнецки. Кроме того, до весны он смог продать четыре экземпляра из привезенных с собой священных писаний.

Как ни странно, но дело все же продвигалось. К весне следующего года у Свами уже имелось несколько учеников. Вместе с ними он сумел зарегистрировать организацию, которая получила название «Международное Общество Сознания Кришны». Название было смешным: ну о каком таком «международном» статусе могли мечтать эти несколько юных американских оболтусов во главе с чокнутым индусом? Единственное, чем они занимались, – это выходили раз в неделю на улицу в пестрых индийских нарядиках и ждали пока Свами не скомандует:

– Запе-вай!

Ребята затягивали свое «Харе Кришна» и, не торопясь, двигали вниз по нью-йоркскому Ист-Сайду. Бывало, что после такой прогулки к ним присоединялись еще несколько человек. Слишком серьезное американское христианство давно надоело жителям США. Им хотелось религии повеселее. И в этом смысле тонконогий Свами со своими песнями и плясками появился очень кстати.

Еще полгода спустя к Обществу сознания Кришны присоединились несколько деятелей культуры. За ними подтянулись длинноволосые девочки-хиппи. За девочками потянулись и мальчики. Прабхупада видел, что дело идет на лад. От радости он вдвое усерднее повторял:

– Харе Кришна! Харе Кришна!

Впрочем, даже при таких темпах на то, чтобы собрать хотя бы несколько тысяч учеников, у него ушло бы десятилетие, а то и два. И тут вмешался случай (или божество Кришна, это уж как вам больше нравится). Побеседовать с мудрецом из Индии как-то заскочил участник самой модной на тот момент рок-группы в мире – Джордж Харрисон из Beatles. Он задал Свами несколько вопросов, а тот дал ему несколько ответов. И в результате Джордж понял, что наконец отыскал смысл жизни. Следующая песня, которую он записал, так и называлась: «Харе Кришна Мантра». А следующий тираж написанных Прабхупадой книг исчислялся уже сотнями тысяч экземпляров. Отныне Общество сознания Кришны могло полностью рассчитывать на имеющиеся в распоряжении Харрисона денежные средства. Так что денег хватало на все.

В получасе езды от Лондона Харрисон прикупил земельный участок, который получил название «Бхактиведанта Мэннор». Там, на площади в 28 гектаров, был построен самый огромный индуистский храм за пределами Индии. Ну и одновременно – штаб-квартира основанного Свами Прабхупадой движения. На территории поместья имеются кришнаитское святилище, кришнаитский театр, кришнаитские магазины, несколько кришнаитских учебных заведений, хлебопекарня, изготавливающая хлеб по старинным рецептам, а также сельскохозяйственная ферма, на которой земля возделывается исключительно с помощью быков. Гонораров Джорджа хватило на любые причуды.

2

Одна из самых известных достопримечательностей Индии, из которой приехал Свами Прабхупада, – это небольшая деревушка Каджурахо, в которой выстроено одиннадцать украшенных рельефами храмов. Храмы дошли в приличном состоянии, а рельефы выполнены на высочайшем художественном уровне. Но суть не в этом, а в том, что изображают рельефы совершенно немыслимые эротические позиции. Здесь, в Каджурахо вы увидите картинки, рядом с которыми любое современное порно выглядит комиксом про Дональда Дака.

Боги и богини Древней Индии показывают все, на что способны. Одна женщина и четверо мужчин. Один мужчина и две женщины. Женщина и осел. Двое мужчин и ослица. Глаза у всех персонажей полуприкрыты. То ли от удовольствия, то ли им просто наплевать. Местная религия великодушно разрешает телу заплетаться в самые причудливые позы, с участием ослов или без участия. Спрятанной внутри тела душе нет никакого дела до того, чем занимается ее внешняя оболочка.

Полюбоваться на спаривающихся богов в Каджурахо приезжает миллион человек в год. Западные туристы с раскрытыми ртами бродят от храма к храму. Почти у каждого на лоб поставлена яркая точка, а на запястье намотаны четки. Индийские боги очень популярны в наше время. Уставшие от христианства европейцы считают, будто язычество неплохо объясняет окружающий мир.

Объяснение звучит, и вправду, связно. Да только картина, которая в результате вырисовывается, вряд ли кого-то обрадует. Потому что суть объяснения сводится к одной-единственной фразе: все, что родилось, – умрет. Каждый рожденный (человек, животное, звезды и морские звезды – вообще все на свете) уже несет в себе собственные похороны. Путь человека – это дорога от полового акта до гниющего трупа. Иного, извини, не дано.

А раз так – будем веселиться, покуда живы! Похотливые богини с полуприкрытыми глазами предлагают человеку жить проще. Смириться с тем, что мир бессмыслен, и получить от этого удовольствие. Родиться, чтобы родить, – а потом умереть. Испытать множество оргазмов – а потом вернуться в перегной, из которого все и родилось. Секс и смерть – два кита, на которых стоит мир. Самые естественные состояния человека.

Странно только, что именно секс и именно смерть всегда казались людям столь оскорбительными.

3

После того как Харрисон присоединился к движению, дела у «Общества сознания Кришны» пошли на лад. Из Нью-Йорка Свами отправил несколько учеников в Сан-Франциско. И очень быстро кришнаиты стали самым заметным религиозным движением Калифорнии. Он съездил в Канаду, и всего через год несколько кришнаитских общин появилось и там. Войдя во вкус, Прабхупада начал активно ездить по миру (теперь уже не на протекающих грузовых посудинах, а самолетами). Сами кришнаиты уверяют, что за следующие восемь лет он облетел вокруг планеты четырнадцать раз, посетил приблизительно сто городов. И везде, где он хоть ненадолго останавливался, с улиц вскоре начинало доноситься:

– Харе Кришна! Харе Кришна!

Странно звучит, но семидесятипятилетний индийский проповедник умудрился побывать даже в суровом брежневском СССР. Он написал письмо в советское Министерство культуры, а те (явно не разобравшись, с кем имеют дело) выслали ему официальное приглашение. Индия в те годы считалась стратегическим партнером Советского Союза. Слоны, точки на лбу, фильмы с Раджем Капуром – советским бюрократам и в голову не могло прийти, будто тонконогий дядька может представлять для СССР какую бы то ни было угрозу.

Прибыв в Москву, Свами попросил разрешения выступить перед студентами МГУ. Однако в этом ему было отказано. Тогда он попробовал затянуть свою песенку про Кришну прямо на Красной площади, однако постовые милиционеры настойчиво попросили его прекратить хулиганить. Официальные лица встречаться с ним тоже отказались. В результате единственным лицом, с которым Прабхупада сумел встретиться, был ученый-востоковед, заведующий отделом Индии в Институте востоковедения Академии наук, Григорий Григорьевич Котовский (сын знаменитого героя Гражданской войны). Сам Прабхупада позже вспоминал, что во время беседы тот особенно напирал на то, что в древних Ведах (священных книгах Индии) было предсказано появление коммунистической партии.

Короче, итогами поездки Свами остался очень недоволен: холодно, чертовски далеко и плюс напрасно потраченное время. Однако уже перед самым вылетом из страны ему представился случай поболтать с молоденьким аспирантом, которого звали Анатолий. Тот говорил по-английски и (в отличие от профессора Котовского) в общих чертах представлял, о чем именно идет речь в Ведах. Десятиминутной беседы со Свами ему оказалось достаточно. После того как учитель улетел из СССР, именно этот парень стал первым советским кришнаитом.

Деятельность Анатолий развил даже более бурную, чем Джордж Харрисон на Западе. Всего через несколько месяцев в Москве и нескольких других городах уже имелись сплоченные кружки верующих в божество по имени Кришна. Состояли они из молодых людей с уровнем образования намного выше среднего: выпускники престижных вузов, молодые ученые, сотрудники столичных НИИ, литераторы. Эти ребята были в состоянии самостоятельно переводить свои священные писания с вымерших языков и вести переписку с иностранными единоверцами.

Первое, что они сделали: наладили распространение кришнаитской литературы. Трудно поверить, но уже к 1982-му по рукам бродило несколько сотен тысяч подпольно отпечатанных книг. Как вы понимаете: если в результате хотя бы один читатель из десяти решал податься в кришнаиты, то хор людей, готовых затянуть «Харе Кришна!», получался довольно внушительный.

Дошло до того, что советский филиал Общества сознания Кришны попробовал получить официальную регистрацию. Собрав положенные документы, ребята записались на прием к чиновнику, отвечающему за подобные вопросы. Когда тот понял, с чем именно они пришли, то волосы у него на лысине встали дыбом. С тех пор как еще в Гражданскую были расстреляны последние остатки дореволюционных сектантов, ни с чем подобным в органы власти советские граждане не обращались ни разу. Поэтому недолго думая чиновник тут же отослал все переданные ему списки членов Общества прямиком в КГБ. А уж те, как водится, решили вопрос радикально.

Кришнаитов в СССР успело появиться такое количество, что Семен Цвигун (тогдашний заместитель председателя КГБ) как-то заявил, что двумя главными угрозами для СССР являются рок-н-ролл и «Харе Кришна». Когда списки движения оказались в распоряжении оперативников, те медлить с арестами не стали. Всего за решетку отправились шестьдесят человек. Трое из них погибли в лагерях. Самое забавное, что обвинение, по которому все они сели, состояло в пропаганде «изуверского, наносящего непоправимый вред здоровью граждан вегетарианства».

4

Общество сознания Кришны стало самой заметной восточной религией из тех, что за последние полвека обосновались на Западе. Хотя вообще таких общинок насчитываются тысячи и десятки тысяч. Одних только разновидностей йоги в одних только США сегодня зарегистрировано больше двух тысяч. А ведь есть еще тибетские буддисты, китайские и вьетнамские даосы, индийские тантристы, японские синтоисты, еврейские каббалисты, батакские шаманы и черт знает кто еще.

С середины 1960-х Индия переживает настоящий туристический бум. Жители европейских и американских столиц толпами валят сюда, чтобы отыскать себе личного гуру и постичь тайны собственной души. Вчерашние таксисты или, скажем, разорившиеся хозяева придорожных кафешек открывают собственную школу духовной мудрости для белых клиентов и тут же становятся миллионерами. Последнее время самым популярным из таких гуру является Сатья Саи Баба, за советом к которому ездят не только Борис Гребенщиков и толстый певец Крылов, но даже и мэры некоторых русских городов, – но сколько таких гуру было до него?

А чтобы клиентам было удобнее, гуру вскоре и сами потянулись поближе к заказчикам. После Прабхупады наиболее заметного успеха в этом бизнесе добился индийский проповедник, взявший себе псевдоним Ошо.

В Штаты он прибыл на пятнадцать лет позже Свами. К тому времени самые лакомые клиенты были уже расхватаны, однако спонсорских взносов Ошо все же хватило на то, чтобы прикупить в Орегоне поместье площадью в четыре раза больше, чем Харрисон купил кришнаитам. Там Ошо основал общину своих приверженцев. Сперва приверженцев было всего несколько сотен. Но к концу 1980-х Ошо сумел увеличить их число чуть ли не до пятидесяти тысяч. И эта публика была уже не такой смирной и улыбчивой, как в «Обществе сознания Кришны».

Древняя мудрость, которой обучал Ошо, состояла в том, что на самом деле нет никакой мудрости. Каждый – сам себе закон. Высвобождай заложенное в тебе божественное семя и делай что хочешь. Кто-то осваивал сексуальные практики. Кто-то просто сутки напролет лежал и таращился в потолок. Когда журналисты спросили одного из жителей общины, в чем состоит их основная идея, тот ответил:

– Жизнь – это кайф, старина. Просто наслаждайся.

Властям штата эта позиция не очень нравилась. После того как один из ловцов кайфа повадился мастурбировать перед окнами местного детского садика, власти попробовали ввести раскрепощенную молодежь хоть в какие-то рамки. В ответ руководство общины заявило, что на ближайших выборах постарается сменить эту фашистскую власть на тех, кто чуть лучше разбирается в древней индийской мудрости. Методы предвыборной борьбы сторонники Ошо выбрали своеобразные. На кухни нескольких местных ресторанов они подбросили смертоносные бациллы. Когда их спросили, зачем они это сделали, те ответили, что, чем меньше местных жителей станет участвовать в выборах, тем выше их собственные шансы на победу.

В результате руководство общины в полном составе отбыло за решетку, а сам Ошо попытался бежать из страны, но был схвачен и тоже сел. Из тюрьмы на волю он передавал малявы, в которых утверждал, что его хотят убить с помощью радиоактивного матраса и травят вредоносными лучами через электрические розетки. Жизнь больше не казалась индийскому мудрецу кайфом.

Однако даже после этой дурацкой истории уровень популярности восточных религиозных учителей совсем не снизился. Европейцы и американцы подозревали, что во всем этом допотопном язычестве скрыта некая очень важная мудрость. Что за всеми этими странными дальневосточными словечками скрывается некий очень существенный для их жизни месседж. И для подобного вывода у них имелись существенные основания. Дело в том, что последние открытия Эйнштейна и Фрейда странным образом подтверждали все то, что пытались донести до них Ошо, Свами Прабхупада и Сатья Саи Баба.

Прежняя картина мира, к которой привык западный человек, была очень уютна. Библия говорила, что Бог, в которого верят христиане, сотворил мир, и этот мир чем-то напоминает пряничный домик, который принято изготавливать на Рождество. Поколения европейцев рождались, жили и умирали с верой в то, что земля лежит в центре мироздания, а человек, обитающий на этой земле, является самым важным из живых существ.

Понятно, что Библия не является трактатом по физике или астрономии. И когда там говорится, что Земля лежит в самом центре мира, то речь идет не о положении нашей планеты относительно соседних звезд, а о чем-то совсем ином. Земля (утверждает Библия) важна лишь тем, что на ней живет человек. А человек важен лишь потому, что Бог считает его Своим любимым ребенком. Однако после Великой Французской революции точка зрения претерпела изменения. Революционеры отменили Бога христиан, и вся картина здорово скособочилась.

Если никакого Бога нет, то и Земля – никакой не центр, а просто каменный шарик, затерянный на периферии Галактики Млечный Путь. Именно об этом говорила новомодная физика Эйнштейна. Раз никакого смысла в создании Вселенной нет и не было, то с какой стати мы должны верить в уникальность собственной планеты? И если библейский рассказ о Боге, который создал Себе любимых детей, – это всего лишь древняя сказка, то с какой стати нам считать, будто человек хоть чем-то отличается от прочих биологических организмов?

Последние открытия Эйнштейна выглядели дико свежими, совсем новыми. Хотя реально это было возвращение чего-то древнего и хищного. Принято думать, будто в древности люди были не в состоянии представить то, насколько огромен окружающий нас мир. Будто людям всегда казалось, что мир возник от силы несколько тысяч лет назад и весь ограничен Солнечной системой. Что лишь современные физики сумели показать безграничность мироздания во времени и пространстве. Это, конечно, неправда. Древние индусы считали, что мир возник даже не шесть – девять миллиардов лет назад (как принято думать в наше время), а в эпоху, начало которой выражается числом со ста восьмью нулями тому назад. Античные греки предполагали, что край Вселенной находится от нас с вами на расстоянии, которое луч света проходит в течение вечности. Язычники вообще любят масштабные числа.

Точно та же история с психологией. Фрейд вовсе не был первым, кто обнаружил внутри человека свору чудовищ. О том, что по ту сторону каждого из нас сокрыт ад, было известно давным-давно. Об этом говорили индийские Упанишады и китайские трактаты по внутренней алхимии. Да и христианские мистики описывали устройство человеческой личности иногда очень похоже на современных психоаналитиков. Суть вовсе не в том, что в древности человек не понимал, насколько сложно он устроен, а в том, что христианство, к которому успели привыкнуть европейцы, объясняло: эта изнанка человеческой психики больше для нас не опасна. Да, конечно, внутри нас есть много всякой дряни. Но Бог, сотворивший человека из ничего, сумеет справиться с ней, ведь это очень могучий и очень добрый Бог.

Эта вера устраивала европейцев очень долго. Но вот к началу ХХ века она перестала их устраивать. Революции отменили христианство, а коли так, то с какой стати всем нам верить в то, что мир устроен разумно? Или в то, что человек может жить свободно от своих внутренних бесов? Эйнштейн и Фрейд первыми попытались описать мир, в котором совсем не осталось Бога, и стоит ли удивляться, если их описание оказалось настолько похожим на древнюю мудрость индусов?

5

А первым, кто обратил внимание на то, как сильно современный психоанализ напоминает индийское язычество, стал еще один ученик Зигмунда Фрейда. Звали его Карл-Густав Юнг.

Лучшую биографию Юнга написал человек, которого звали Джозеф Кемпбелл. Если вы не в курсе, то поясню: это тот самый парень, начитавшись которого Лукас сел за создание эпопеи «Звездные войны». В своей книге Кемпбелл приводит множество интересных фактов, касающихся юнговской юности, но останавливаться на них подробно мы не станем. Сразу перейдем к самому главному.

Большинство первых психоаналитиков были вечно голодными евреями с периферии. А вот швейцарец Карл-Густав родился во вполне буржуазной семье: дед и прадед были медиками, папа – пастором в местной церкви. Уютный дом, размеренная жизнь, любящая мама, хорошее образование. Кто знает, может быть, благодаря именно этим мелким радостям быта, Юнг, единственный из всех учеников Фрейда, отказывался верить, что по ту сторону человеческой личности скрывается черная пропасть сексуальных психозов?

С Фрейдом молоденький Карл-Густав стал сотрудничать лет на семь раньше, чем сексуальный революционер Райх. Зато и разругался с учителем он тоже раньше остальных фрейдистов. Суть их взаимных претензий состояла вот в чем.

Фрейд считал, что под тоненькой скатертью нашего сознания скрывается бескрайнее подсознательное. Мы ничего не знаем о нем, а между тем именно в подсознательном скрыты объяснения наших поступков. Именно там обитает либидо – сексуальная энергия, на которой и работает человеческая личность. Однако Юнг, набравшись смелости, объявил: учитель неправ. Секс – это вовсе не золотой ключик, подходящий к любому замку. Если заглянуть еще глубже, то под уровнем сексуального можно найти куда более важный уровень психики. Там, на самом дне, отдельная человеческая душа освобождается от всего грязного и чувственного и становится частью души мира. Там, в самом фундаменте, словно кирпичики, на которые опирается вся остальная конструкция, лежат так называемые архетипы. Фундаментальные образы, на которых и выстроен окружающий мир. И тот, кто расшифрует их, прикоснется к самым сокровенным тайнам Вселенной.

Юнг утверждал, что человек – это вовсе не отдельная личность, вечно обреченная таскать с собой рюкзак грязного, перепачканного спермой белья. Наша личность – часть вселенского сознания, которое все знает, во всем присутствует и пребывает не в состоянии психоза (как утверждал Фрейд), а, наоборот, в состоянии вечного блаженства и спокойствия. Подсознательное, которое мы носим в себе, – это не порножурнал, а библиотека древних мистических трактатов.

Самое интересное, что дальневосточные религии, типа буддизма или даосизма, действительно говорили о чем-то очень похожем. А коли так, коли и современная наука, и древняя религия подтверждают друг дружку, то к чему и сомневаться – радостно потирал руки ученый. Нужно читать книги древних мудрецов и алхимиков. Только эти книги и способны рассказать, как именно мы устроены.

Внутри каждого из нас скрыт Бог. Так считали восточные язычники. Так же считал и современный психоаналитик Карл-Густав Юнг. Не сексуальный кошмар, о котором говорил Фрейд, а самый натуральный Бог. Откройте его в себе, и станете тоже немножко богом: счастливым, беззаботным, мудрым и наплевательски относящимся к житейским проблемам.

6

Не знаю, обращали ли вы внимание, но всех до единого персонажей фильма «Матрица» зовут именами богов: Морфей, Троица, Локи, Персефона.

Главный герой фильма съел таблетку и оказался в божественном мире. В мире, жителями которого являются одни сплошные боги. И сам он (после того как наконец разобрался в себе) тоже становится богом.

Фильм «Матрица» недаром является самой популярной кинокартиной современного мира. Дело в том, что мир, в котором живешь ты, дорогой читатель, устроен именно так.

Древние восточные религии утверждали, что искать бога вовне – занятие бессмысленное. Единственное место, где бог обитает, – это глубины вашей собственной психики. Чтобы встретить бога, нужно не смотреть по сторонам, а закрыть глаза и прислушаться к тому, что творится внутри тебя.

Так говорили древние язычники. Точно то же самое повторяли и современные психоаналитики. Однако из этого утверждения можно сделать всего один и очень простой вывод. Если бога нет нигде, кроме тебя, значит (правильно!), бог – это и есть ты. Раз бог живет внутри тебя, то значит, единственный бог на свете – это и есть ты сам.

Логично?

Почти двести лет подряд революционеры по всему миру боролись с любыми проявлениями религии. Первое, что делали юные бунтари, взяв власть во Франции, Мексике, Турции, России и Китае, – это принимались жечь и взрывать храмы. Им казалось, что религия только мешает современному человеку стать, наконец, полностью свободным и счастливым. Что, как только последний священник будет повешен на воротах последнего храма, мир наконец станет прост, понятен и открыт для перемен к лучшему. Избавившись от этой химеры, человек сможет наконец получить от жизни настоящее удовольствие.

Однако, отменив христианство, революционеры вовсе не избавились от религии как таковой. Человек вообще так устроен, что не в силах жить без религиозной веры. Хоть что-то в этом смысле ему необходимо. Поэтому, отменив Бога христиан, юные бунтари очень быстро получили вместо Него богов попроще. Дальневосточных идолов Свами Прабхупады. Мировую душу Карла-Густава Юнга. Морфея, Троицу, Локи и Персефону «Матрицы». А главное – божественных себя самих. Прекрасных и лучезарных себя самих.

Именно эта жуткая картина и стала главной религией ХХ века. Именно она и привела мир к той катастрофе, результатами которой сегодня все мы можем полюбоваться, просто выглянув утром в окно.

Глава IV

Герберт Маркузе: новая надежда

Ну ладно: с тем, как устроен мир, все более или менее понятно. Допустим, он устроен абсурдно, местами жесток, лишен смысла – и вообще, вовсе не так приятен, как думали прежде. Суть-то все равно не в этом, а в том, каков же человек, живущий в этом мире. Каков каждый из нас, людей, мечтающих о счастливой жизни и не находящих ее.

Тому, кто хочет узнать, как он выглядит, нужно не умничать, а просто посмотреться в зеркало. К середине ХХ столетия люди устали от бесконечных абстрактных разговоров на тему, каков же он, современный человек. Теперь они мечтали просто отыскать хоть какое-нибудь зеркало, в которое можно было бы заглянуть и узнать, как же, черт возьми, все мы выглядим на самом деле.

1

Увидеть себя со стороны, увидеть и понять наконец, каков же ты в реальности, – штука почти непосильная. Сделать это трудно, почти невозможно. Вернее, невозможной эта задача казалась раньше, до того, как изобрели кино. А в ХХ веке все наконец стало элементарно: ставь камеру, нажимай кнопку START и смотри потом на себя самого со стороны сколько влезет.

Кино – это ведь самое честное из искусств. Это в книжках можно описать то, чего не бывает: шестиногих лошадей, полеты к иным галактикам или добрых капиталистов. Глаз кинообъектива не обманешь: кино регистрирует факт, только факт, и ничего, кроме факта. По крайней мере так было принято считать до самой середины ХХ века.

Первые фильмы братьев Люмьер были, как известно, документальными. И первые фильмы тех, кто продолжил дело знаменитых французских братьев, – тоже. Именно этой особенностью кинематографа очень долго восторгались первые кинокритики. Люди устали от того, что вместо фактов им постоянно подсовывают интерпретации. Людям хотелось голой, беспристрастной истины. И многие надеялись, что именно кино такую истину им наконец даст. Голую, беспристрастную и окончательную.

Нужно признать, что надежда не оправдалась. Показать мир таким, каков он есть, кинематограф так и не сумел. Но вот что касается всего голого, то за этим дело как раз не стало. Первые фильмы эротического содержания стали сниматься всего через несколько лет после того, как Люмьеры засняли свое прибытие поезда. По русским социальным сетям до сих пор кочует почти трехчасовая подборка черно-белого французского и немецкого порно начала века. Душераздирающее зрелище: целлюлитные попы женщин, тощие ребра мужчин, во время полового акта партнеры остаются в приспущенных носках, на некоторых из которых можно разглядеть дырки. Смотрелось все это не возбуждающе, а скорее отталкивающе. Но зато в этих картинках зрители видели истину. Кино показывало им жизнь безо всяких прикрас.

Первые полвека истории кино порно оставалось узкоспециальным жанром. Такие фильмы снимались, смотрелись и приносили своим создателям какой-никакой доход. Но ни о каком широком прокате речь, разумеется, не шла. Порно занимало приблизительно такую же нишу, как сегодня фильмы по технике безопасности: дешевые ролики чисто для служебного пользования. Показывали их в публичных домах или закрытых мужских клубах. Длительность роликов составляла десять – двадцать минут. Звукового сопровождения не было. Роли исполняли не специальные порноактрисы, а обычные проститутки: заплатил даме, а дальше уж как получится. В некоторых сценах видно, что у актеров вдруг исчезает эрекция. В других девушки отказываются выполнять какие-то уж совсем хардкорные трюки или по окончании орального сеанса с отвращением выплевывают сперму на живот партнерам. В общем, кинодокументалистика в чистом виде.

В официальном прокате до 1960-х запрещено было демонстрировать не только гениталии, но даже и полуприкрытую женскую грудь. Верхом неприличия считались демонстрации поцелуев взасос. Фильм студии Эдисона 1906 года с шестиминутным поцелуем (усатый дядька мнет и облизывает очень толстую хохочущую женщину) считался настолько шокирующим, что показывать его прокатчики рисковали только в специально оборудованных кабинках: опускаешь монетку в четверть доллара и триста шестьдесят секунд можешь любоваться на запретное зрелище.

Цензурные нормы чуть смягчились лишь после 1959-го. В результате нескольких судебных процессов было решено, что порнографией не считаются книги и фильмы, имеющие художественную ценность. При этом, что конкретно считать этой самой «ценностью», суды не уточняли. Так что мелкие окологолливудские студии сразу же наладили выпуск дешевых картин, в которых гениталии крупным планом, конечно, не показывали, но при наличии хотя бы щепотки фантазии зритель мог додумать все сам. Американцы называли такие картины «skin flicks», что можно перевести как «фильмы, где все хоть и показывают, но, к сожалению, мельком». Тогда же был разработан и стандарт таких фильмов: сцена мальчик – девочка, сцена мальчик – девочка с более жестким содержанием, сцена девочка – девочка, а в конце обязательно групповая сцена.

Еще десять лет спустя порнография была наконец полностью легализована. Но не в США или какой-то большой европейской стране, а в карликовой черт знает где находящейся Дании. Для тогдашнего читателя газет это было таким же поводом поострить, как сегодня – легализованная в Голландии марихуана. Нет, ну до чего додумались эти чокнутые датчане – качал головой какой-нибудь Джон с американского Среднего Запада и, глядя на свою упитанную американскую жену, пытался выгнать из головы мысль насчет того, что жаль, черт возьми, он не родился датчанином.

Глупо было не попытаться нажить хоть маленький мешочек долларов на интересе к датским киношкам. И прокатчики, разумеется, нажили. В том же году на экраны США вышел документальный фильм «Цензура в Дании». Смотрите, мол, что там у них в Старом Свете творится. Совсем сбрендили, а? По сути, фильм представлял собой нарезку сцен из самой что ни на есть жесткой порнухи, но сопровождаемой занудным закадровым текстом, объясняющим происходящее на экране с точки зрения искусствоведения. То есть зрители платили вроде как не за просмотр сцен разврата, а за повышение собственного, блин, культурного уровня.

На экране крупно показывали датские сиськи, датские задницы, датские члены и белоголовых датских женщин, запихивающих эти члены себе глубоко в рот. Но главное даже не это, а то, что именно фильм «Цензура в Дании» впервые продемонстрировал на большом американском экране проникновение члена в заросшее волосами влагалище. Рубикон был перейден. Кто-то плевался и уходил из зала. Кто-то, наоборот, понимал, что отныне желает смотреть только на это.

2

Человек страстно желал понять, кто же он такой. И вот, посмотрев в беспристрастное зеркало кинематографа, он убедился, что является склонным к половой жизни животным.

Порно ничего не приукрашивало. Показывало все как есть. Вот человек «М», вот человек «Ж». Оставшись наедине, эти голокожие создания тут же начнут запихивать внутрь друг другу выступающие части организма и сладострастно голосить. Больше никакого смысла нет. Да и какой может быть смысл у тела, единственное предназначение которого состоит в том, чтобы приносить хозяину наслаждение?

Люди всегда подозревали, что именно так дело-то и обстоит. Что все эти разговоры о том, что человек создан по Образу и Подобию, не более чем разговоры. И все же увидеть на экране столь обнаженную правду о себе – для многих это оказалось чересчур. Обнаружить, что ты – похотливое животное и что твои собственные фрикции выглядят, может быть, даже более отталкивающе, чем вон у того дядьки с пузиком на экране, – удовольствие то еще.

Ранее порно выглядело довольно жестко. В нем снимались люди с улицы, и выглядели эти люди соответствующе. Иногда на крупных планах видно, что у женщин не хватает коренных зубов, а у мужчин грязные руки. Это тоже было частью той правды, которую порно желало сообщить людям: наш мир вовсе не идеален, и в нем нет Бога и смысла жизни, зато хватает кариеса и грязи под ногтями. Однако смотреть на все это долго люди не желали. Если уж они платили за просмотр голых тел деньги, то людям хотелось, чтобы эти тела выглядели хоть немного поприличнее.

Пусть этот лишенный Бога мир все равно будет немного покрасивее – высказывали пожелание покупатели, и рынок оперативно реагировал на их заявки. Уже в 1953-м издатель Хью Хефнер запустил проект эротического, но очень чистенького журнала под названием Playboy. Сам он был настолько не уверен в том, что продукт дойдет до потребителя, что даже не стал ставить на обложку дебютного выпуска порядковый номер: какой смысл выпускать «номер один», если «номер два», скорее всего, будет запрещен бдительной американской цензурой и изъят полицией? Однако Playboy не запретили. Говорят, изданием Хефнера заинтересовалась мафия, и влиятельные люди перетерли с кем нужно в высших эшелонах. Так что очень скоро журнал Хью превратился в символ наступления новых времен.

Пятидесятые годы стали в США эпохой расцвета гламурной прессы. У нас этот расцвет пришелся на «нулевые», так что, думаю, вы понимаете, о чем идет речь. Яркие странички, такие приятные на ощупь. Разноцветные картинки, глядя на которые никто не усомнится, что жизнь, которую они изображают, является единственно возможной. Полвека назад американцы читали эти журналы с тем же самым упоением, с которым русские читали их всего несколько лет назад. Гламурная пресса стала новым Священным Писанием нынешнего мира. Именно она сообщала читателю, как следует прожить доставшуюся ему жизнь. На что ее стоит потратить.

Хью Хефнер стал главным апостолом этой новой религии. В одной из своих колонок он писал, что с помощью Playboy хотел бы «создать нового человека: свободного, раскрепощенного, открытого миру со всеми его удовольствиями». Мир, о котором он сообщал читателю, был похож на дорогой спортивный автомобиль. Изящно изогнутый и очень дорогой. Если нажимать на правильные педали, то он доставит тебя куда нужно и с подобающим комфортом. Купи машину в кредит, займи удобное положение в водительском кресле и вперед – от удовольствия к удовольствию.

К концу десятилетия тираж Playboy достиг цифры в семь миллионов экземпляров. Притом что с одной копии журнала Хефнер получал до четырех долларов чистой прибыли. На его успех с завистью посматривали конкуренты. В 1974-м владелец крошечного рекламного агентства Ларри Флинт решил не просто рассылать клиентам свой бюллетень, а снабдить издание фотками соответствующего содержания. Потому что прежде его бюллетень адресаты, просто не читая, выкидывали, а теперь-то наверняка полистают, а? Свое издание Флинт назвал Hustler.

Если Хефнер старался держаться в рамках приличия, то для Флинта никаких рамок уже не существовало. В Playboy девушки, конечно, позировали обнаженными, но в целом это было вполне в русле того, что обычно предлагали клиентам закрытые клубы для джентльменов: дорогой коньяк, дорогие спортивные авто, ну и сиськастые куколки-блондинки, которых можно покатать в этом авто, как без этого? А вот Hustler откровенно говорил о том, что давно уже вертелось на устах у очень многих. К черту условности! Человек создан для секса так же, как и все прочие биологические организмы. Выстреливающая из пениса струя обжигающей спермы – вот и весь смысл нашей жизни. Так предадимся же этому делу с полной самоотдачей!

3

После Второй мировой на какое-то время всем показалось, что мода на революции, наконец, прошла. Предыдущие сто пятьдесят лет то тут, то там постоянно что-то громыхало. Прежний мир рушился, вечные империи уходили в прошлое, божества вчерашних дней отменялись, и человечество переходило на совершенно иные правила игры. И вот к 1950-м всем показалось, что перешло, наконец, окончательно.

СССР больше не грозил никому мировой революцией. Красный рейх постепенно становился братом-близнецом тех же США: то же оторванное от подданных меньшинство у власти, тот же сытый и спокойный средний класс, тот же пестрый шоу-бизнес по телику. Ради чего еще в этом замечательном мире могут совершаться революции, понятно не было. Отсутствие войн, битком набитые магазины, возможность удовлетворить любую фантазию (в том числе и сексуальную) плюс полный отказ от каких бы то ни было догм. То, о чем так долго говорили религиозные пророки и писатели-фантасты, наконец свершилось.

Единственным, кто переживал по этому поводу, был немецкий философ Герберт Маркузе. По своим взглядам он был марксист. При этом, как и каждый приличный мыслитель ХХ века, в свое время Маркузе пережил увлечение Фрейдом. Потом это увлечение прошло, но основную мысль Фрейда Герберт запомнил надолго: бензином, на котором работает человеческая машина, является секс. И вот теперь, оглядываясь по сторонам, Маркузе очень тревожился: новый капитализм 1950-х начинал разбавлять этот бензин ослиной мочой.

Что делает человека человеком – спрашивал Маркузе. И сам отвечал на этот вопрос: только то, что отличает его от всех прочих животных. Да, точно так же, как рыбы, кошки, коровы и бурундуки, каждый из нас рождается, ест, стремится к размножению и в конце концов умирает. Но суть не в этом, а в том, что, в отличие от рыб, кошек, коров и бурундуков, в человеке есть «Что-то Еще». То, что только и делает нас человеком.

Смысл истории (продолжал Маркузе) в том, чтобы освободить это Что-то Еще. Сделать, наконец, человека таким, каким он и должен быть. Капитализм плох не тем, что буржуи угнетают пролетариев, а тем, что эта система навсегда тушит горящий внутри человека священный огонь. Именно на то, чтобы высвободить эту искру, и были направлены все революции последних столетий. И вот (констатировал Герберт) революции закончились полным крахом. Обзаведясь тяжелой артиллерией, типа телевизора и журнала Playboy, капитализм, похоже, одержал полную и окончательную победу.

В чем тут проблема? В том, что сегодняшний капитализм смог купить то, что прежде ему не удавалось отобрать. Прежде пролетарий продавал себя в рабство ради куска хлеба, но дух его был свободен. У Чего-то Еще оставалось неприступное убежище в глубине человеческого сердца. Даже самый забитый раб способен мечтать. Даже самый затюканный лузер мог сбежать в райский сад своего воображения и верить, что когда-нибудь мир станет иным. И вот теперь эту последнюю надежду у людей все-таки отобрали. На свете не осталось ничего, чего нельзя было бы купить.

Фрейд объяснял: в самом фундаменте наших личностей скрыта сексуальность. Словно узник в замке, она заточена там, заперта на кучу засовов и опутана пудовыми цепями. Но она рвется наружу, брыкается и сотрясает стены замка. Именно эти землетрясения и делают людей людьми. Мы не можем вести себя как собачки и с кем попало сношаться на улицах (нам не позволяет сделать это культура и воспитание), но зато взамен эта жизненная сила дает нам возможность писать великие книги и сочинять чудесные мелодии. Пока скрытая внутри нас сила рвется наружу, все ОК, однако (констатировал Маркузе) последнее время она что-то перестала рваться. Все выглядит так, будто узнику в камеру передали журнал Playboy, и этого ему оказалось вполне достаточно.

Никому из людей свобода больше не нужна. Потому что свобода – это что-то из совсем другого мира. Что-то, что рвет тебя изнутри и не позволяет сидеть на месте. А если в нынешнем мире у тебя достаточно денег, то к чему тебе какая-то там свобода? Все, что нужно, ты и так купишь. Дом возьмешь в кредит, машину тоже. Тягу к экзотике давно уже удовлетворяют турагентства, отправляющие людей по тысячам стандартных маршрутов, во время которых ты будто и не выходишь из собственного уютного дома. А легкое порно и эротические журналы способны удовлетворить и самые базовые желания: сексуальные.

Плати и потребляй. Зачем тебе какая-то еще свобода?

Год за годом, десятилетие за десятилетием капитализм порабощал человеческие желания и потребности. Он отнимал у людей возможность жить по-человечески, но взамен давал еду, комфорт и о чем там еще вы мечтали? Теперь он полностью удовлетворил и сексуальные потребности человека, но секс (как прекрасно помнил Маркузе) – это основная потребность, потребность всех потребностей. И как только капитализм со всеми своими порнофильмами и гламурными «девушками месяца» на обложке подчинит и эту область тоже, произойдет катастрофа. Человек просто самоуничтожится, как самоликвидируется организм, сожранный изнутри раковыми клетками.

4

Маркузе ездил по свету со своими лекциями и пугал всех, кто соглашался его слушать. Именно он четко обозначил обе основные перспективы нынешнего мира: либо он погибнет в ядерной войне, либо накроется в результате экологической катастрофы.

В конце лекций слушатели обычно интересовались: ну и что же им теперь делать? Маркузе объяснял: отказываться от капиталистического счастья за деньги ради какого-то совсем иного счастья свободных людей. Нужно начать еще одну (может быть, на этот раз самую последнюю) революцию. Под ее знамена пора собирать всех, кто еще не до конца утонул в трясине гипермаркетов, макдоналдсов, мультиплексовых кинотеатров, воскресных сериалов по ТВ и глянцевой прессы.

Да, это будут неприятные ребята: маргиналы, наркоманы, футбольные болельщики, гастарбайтеры, геи, готы и черт знает кто. Но все остальные давно куплены. А значит, почти мертвы. Только эта публика и сможет разнести к едрене-фене нынешнюю загробную цивилизацию всеобщего благосостояния и построить на ее костях подлинный мир свободы и счастья. А иначе: самоуничтожение.

Маркузе поучал:

– Не копи и покупай, а занимайся свободным сексом. Только так ты сделаешь мир лучше.

Слушатели задумывались, чесали репы и задавали лектору последний вопрос:

– Скажите, герр Маркузе, а как будет называться эта революция?

Тот улыбался и отвечал, что, скорее всего, ее назовут сексуальной революцией.

Глава V

Брюс Ли: возвращение джедая

Позже события того вечера постараются восстановить с точностью до секунды. Работники суда и репортеры станут под микроскопом изучать нестыковочки в свидетельских показаниях и оговорки тех, кто участвовал во всем этом лично. Но полностью восстановить ход событий им так и не удалось. И о том, как уж там все происходило, до сих пор ходит неимоверное количество слухов.

А ведь начиналось все вполне себе безобидно. Ничто не предвещало, что вечер закончится так, как он закончился.

1

20 июля 1973 года приблизительно в два часа пополудни к особняку гонконгского актера Брюса Ли, стоявшему на престижной улице Кемберли-роуд, подъехал автомобиль его ближайшего друга и продюсера. Звали мужчину Реймонд Чоу. С Брюсом ему предстояло обсудить последние изменения в сценарии нового фильма. Картина должна была называться «Игры смерти». Уже сутки спустя дурацкое название несостоявшегося боевика будет на все лады склонять бульварная пресса. Но в тот момент это был просто рабочий вариант названия фильма. И ничего больше.

День выдался жарким. Брюс спросил, не хочет ли приятель выпить чего-нибудь прохладительного?

Вопросы были решены быстро. Ли одобрил изменения в сценарии. Реймонд отчитался, как идет подготовка к съемкам. На вечер у них был намечен ужин с кем-то из владельцев гонконгских киностудий. Кроме того, обещал подойти и недавно приехавший из Штатов актер Джордж Лэзенби (один из Джеймсов Бондов). Однако времени до ужина было достаточно, и Брюс решил, что успевает заскочить к актрисе Бетти Тинг Пей. Та жила неподалеку и вроде бы тоже должна была сниматься в «Играх смерти».

В квартиру Бетти Брюс Ли поднялся около 16:00. Это время позже под присягой подтвердили садовник актрисы и двое ее соседей. После этого никто из посторонних живым и в сознании Брюса больше не видел. А показания непосредственных участников событий здорово разнятся между собой. Что именно произошло в квартире актрисы, так навсегда и осталось невыясненным.

Утром следующего дня, делая заявление для прессы, Реймонд Чоу сказал, что в больницу Брюса увезли из его собственного дома. По его словам, актер прогуливался по саду вместе с женой, когда неожиданно почувствовал себя плохо и потерял сознание. Однако уже к вечеру стало ясно: версия Реймонда не прокатила. Слишком много людей своими глазами видели, как женатый Брюс заходил в квартиру молоденькой и симпатичной Бетти.

В том, что между ними существовали романтические отношения, не сомневается никто. Вопрос стоит иначе: продолжались ли еще эти отношения на момент смерти Брюса или же они давно остались в прошлом, и молодых людей теперь связывала лишь общая работа?

Согласно наиболее распространенной версии, Брюс и Бетти стали встречаться где-то за год до рокового вечера. Для Ли это была рядовая интрижка. Добившись своего, отношения он решил прекратить. Однако Бетти относилась к происходящему куда серьезнее. Окончание романа с Брюсом обернулось для нее нервным срывом и госпитализацией в психиатрическую клинику.

Дело принимало дурной оборот. Огласка всей этой истории актеру была ни к чему. Брюс навестил подружку и уверил, что станет иногда к ней заезжать. После этого их связь вроде бы действительно продолжилась. И нюанс, который всю следующую неделю занимал читателей желтой прессы, состоял в том, с какой целью в тот вечер Брюс к ней заехал? Это было свидание? Или речь действительно шла лишь о деловых переговорах?

Масла в огонь подлили медики, проводившие вскрытие тела Брюса Ли. Кто-то из них проболтался насчет того, что в организме актера вроде как найдены следы употребления наркотиков. На самом деле речь шла о небольших дозах препарата на основе конопли, который Ли принимал, как обезболивающее. Однако уже на следующий день гонконгские газеты писали, что Брюс скончался от передозировки «707». Так на местном сленге назывался очень сильный афродизиак, возбуждающее средство.

Картина выходила неприглядная. Женатый мужчина под вечер приходит в гости к молодой красотке, а оттуда его с передозировкой увозят на «скорой». Тело Ли не было одето, и мысль о том, что актер умер во время чересчур интенсивного полового акта, напрашивалась сама собой. Если до смерти Брюс Ли был идеалом для каждого второго молодого американца (и каждого первого молодого китайца), то сразу после гибели его образ здорово потускнел. Выяснялось, что актер был не дурак поэкспериментировать с расширением сознания и принимал целую кучу препаратов. А уж количество его подружек исчислялось и вовсе десятками.

Друзья Брюса все это отрицали. «Если бы он был таким торчком и бабником, как вы утверждаете, то разве оставалось бы у него время на тренировки?» – резонно спрашивали они. Да, с Бетти его действительно связывали отношения, но ни о каких десятках любовниц речь идти не может просто потому, что последние годы вся жизнь Брюса была полностью на виду. И уж тем более этот спортсмен не стал бы злоупотреблять сильнодействующими наркотиками. «Единственное, что было для него по-настоящему важно, – сказал Реймонд Чоу, – это красота его тела. Вряд ли он стал бы уродовать это совершенное произведение природы инъекциями всякой дряни».

Брюс Ли умер вовсе не от передоза афродизиака, а от аллергии – единодушно заявляли на суде свидетели. В квартире Бетти он почти сразу стал жаловаться на головную боль. Девушка дала ему довольно безобидное обезболивающее, и Брюс прилег.

Где-то через час Бетти заглянула в спальню и обнаружила, что он спит. Реймонд прождал своего подопечного еще некоторое время, а потом сказал, что поедет, пожалуй, в ресторан, где должна была состояться их следующая встреча, а Бетти пускай разбудит Брюса, потому что время поджимает. Он сходил в туалет, потом вышел из дому и уехал. Часы показывали полвосьмого.

В течение следующих трех часов Бетти дважды пробовала разбудить Брюса. А в полдесятого перезвонила в ресторан Реймонду. Голос у нее дрожал, девушка говорила, что с Ли что-то не так. Она пробовала разбудить его даже пощечинами, но глаза у Брюса закатились, и он ни на что не реагирует. Реймонд примчался назад в ее квартиру и, бросив один-единственный взгляд на посиневшую звезду, тут же набрал номер «скорой помощи».

Карета прибыла в считаные минуты. Когда медики узнали, кто пациент, лица у них вытянулись. В Гонконге Брюс Ли был не просто звездой – статус его не сильно отличался от божественного. Врач прикоснулся к его руке и констатировал, что пульс практически не прощупывается. В течение десяти минут он пытался вернуть актера в сознание, однако все было бесполезно. Позже более опытные медики высказывались в том смысле, что эти-то потерянные минуты и стали роковыми. В лучшую городскую больницу королевы Елизаветы Брюс был доставлен лишь к одиннадцати вечера. Там все было уже готово для мер реанимации. Однако они не понадобились.

Сюда же, в больницу, примчалась жена Брюса, американка шведского происхождения Линда Ли. Вместе с секретарем актера она сидела перед дверями палаты, когда в 23:10 оттуда вышел врач и сказал два слова:

– Он умер.

Линда, которую отныне станут называть не иначе как «вдова Брюса Ли», молча развернулась и зашагала к машине. Реймонд шел за ней. Перед входом в больницу их уже ждала толпа журналистов.

На секунду задержавшись, Реймонд обвел их взглядом и произнес:

– Брюс больше не с нами.

После чего сел в машину Линды и отвез ее домой. Самому знаменитому спортсмену планеты, человеку, воплощавшему собой понятие «всемогущество», на момент смерти только-только исполнилось тридцать два года.

2

После Второй мировой планета оказалась почти поровну поделена между двумя сверхдержавами. Советские оккупационные войска стояли по всей Восточной Европе, а американские – по всей Восточной Азии. В одной из частей, расквартированных в Корее, в самом конце 1950-х маялся от безделья сержант, которого звали Карлос-Рей Норрис. Друзья обычно называли его Чак.

Папа Карлоса был ирландским выпивохой, а мама происходила из индейцев чероки. До армии Норрис работал грузчиком, однако надежды на будущее связывал не с этой увлекательной профессией, а с мечтой получить когда-нибудь приличное образование. Именно ради того, чтобы скопить денег на университет, Чак и остался сверхсрочно послужить в армии. Служба проходила на военном аэродроме. Три-четыре часа дежурства, а потом занимайся чем хочешь. Кто-то спал, кто-то спал с отзывчивыми кореянками. Приятели Чака повадились навещать местный бар и каждый раз приползали оттуда на рогах. А вот Норрис открыл для себя интересный мир восточных единоборств.

О том, что у китайцев, японцев, корейцев, вьетнамцев и прочих жителей Дальнего Востока имеются собственные системы кулачного боя, прежде слыхали только очкарики-востоковеды. К тамошним «боксерам» принято было относиться снисходительно. Мол, приличные-то народы ведут войны не с помощью пустой руки, а с помощью пулеметов и авиации. Так что моду на дзюдо и карате в США привезли только дембеля, проходившие в тамошних краях военную службу. Так же, кстати, как и моду на эротический тайский массаж, комиксы-манга и зеленый чай. Именно отслужившие на Востоке ребята первыми стали рассказывать всем вокруг, что восточные системы единоборств – это не только возможность вырубить оппонента ударом пальца, но, кроме всего прочего, еще и очень красиво.

С образованием у Чака Норриса как-то не заладилось. После службы в Корее он (как и планировал) подал документы в университет. Однако проучился там всего пару семестров. На руках у Чака уже была семья, которую нужно было как-то кормить. И торчать за партой с молодыми оболтусами, изучая то, к чему у него совсем не лежала душа, он больше не желал. Плюнув на учебу, Норрис сел и стал думать: что дальше? Вернуться в грузчики? Подписать контракт с военными и продолжить службу? Кончилось дело тем, что Норрис открыл школу для тех, кто желал бы изучать карате.

Таких школ в начале 1960-х в США открывалось превеликое множество. Доморощенные сэнсэи выдумывали для своих заведений название позаковыристее (типа «Кулак Парящего Дракона – Пусть Высвобождения Энергии Ци») и дальше без особых проблем собирали бабки с учеников. Главным было создать у окружающих ощущение, что все эти дрыгоножества и рукамашества – это не просто физкультура, а способ прикоснуться к манящей восточной мудрости.

Все, на чем стоял ярлычок «Сделано на Востоке», пользовалось в 1960-х ажиотажным спросом. Махнув рукой на итальянскую пиццу и привычные американские гамбургеры, клерки заказывали бизнес-ланчи в китайских и японских ресторанах. Место религии заняло дальневосточное язычество, а о том, как вести себя в спальне у жены, американцам теперь объясняли преподаватели тантрического секса. И в этом смысле карате, тейквондо и цигун пришлись как нельзя кстати.

То, что продавал своим ученикам Чак Норрис (и продавали сотни других, менее известных сэнсэев), по сути было очень простой штукой. За всеми этими разговорчиками про Шаолиньский монастырь и управление скрытыми энергиями организма скрывалась вполне понятная позиция. Она сводилась к тому, что в современном мире религией может стать обычная физкультура. Чтобы прикоснуться к миру скрытых сил и энергий, нужно не медитировать и не соблюдать пост, а просто хорошенько потренироваться. Делай движения руками и как можно громче кричи «Ки-ййааа!»: и священную мудрость постигнешь, и хулиганам, если понадобится, наваляешь. Простая и всем понятная религия тела.

Уже полвека подряд со всех сторон только и слышались разговоры о том, что наш мир – это сгусток невидимых энергий. И хорошо в этом мире живет тот, кто знает, как этими энергиями управлять. Мир пронизан невидимыми полями: об этом говорили и ученые, и приезжавшие из Индии религиозные пророки. Тысячи самых разных энергий невидимыми реками текут через наш с вами мир. Если ты хочешь оседлать энергию секса, путь тебе в кабинет психоаналитика или к учителям тантры. Если ты хочешь, чтобы энергии правильно протекали через твое жилище, то займись фэн-шуй. Ну а если тебе захочется разобраться с тем, как именно божественные энергии протекают через твое собственное тело, то заплатить придется кому-нибудь вроде бывшего сержанта американской армии Чака Норриса.

Странные движения, не очень понятные, но очень интересные разговоры про путь воина, головокружительные финты ногами… Все это действовало на покупателей безотказно. Первый филиал своей школы Чак открыл всего через год. А через пять лет у него было уже тридцать два таких филиала. Причем, если первое время тренировки стоили $20 в неделю, то очень скоро ценник задрался до уровня $275 за часовую тренировку.

А там, где появились деньги, слава просто не могла не появиться. На новую звезду обратили внимание телевизионщики. Сперва Норрис поучаствовал в нескольких ток-шоу. Потом получил собственное шоу на одном второразрядном канале. Потом к нему потянулись продюсеры с предложением сняться в сериале.

Где-то на съемочной площадке Чак и познакомился с живой легендой единоборств, человеком-драконом по имени Брюс Ли.

3

На биографии Брюса хотелось бы остановиться поподробнее.

Папа будущей легенды был чистокровным китайцем из Гонконга, а мама наполовину немкой. Маленький Брюс родился в США, куда его родители-циркачи приехали на гастроли. Ходят слухи, будто на самом деле у супругов родились двойняшки, и у Брюса вроде бы должен был иметься брат-близнец, да только второй младенец во время родов умер. Проверить эти сведения не представляется возможным: все, что связано с Ли, давным-давно сплелось в клубок мифов и легенд, распутать который лично я не стал бы и пытаться.

Ясно лишь, что маленький Брюс с детства готовился к артистической карьере. Отгастролировав по Штатам, семья вернулась домой, в Гонконг, и там папа стал учить наследника всему, что умел сам: ходить по канату, жонглировать кольцами и бить чечетку. Последнее удавалось Брюсу особенно лихо. Именно чечеточником юный Ли и собирался стать, когда вырастет.

По закону все, рожденные в США, автоматом получают американское гражданство. Поскольку Брюсу подфартило родиться именно там, он с рождения являлся американским гражданином. Поэтому, послав Гонконгу прощальный поцелуй, в девятнадцать лет парень приезжает в Калифорнию. Некоторое время он пробовал учиться, потом плюнул. Стал участвовать в хореографических конкурсах. Один из них выиграл и получил диплом в номинации «Исполнитель ча-ча-ча».

В принципе, профессия танцовщика вполне прокатывала за карьеру. Можно было гастролировать с каким-нибудь театриком, или устроиться танцевать в клуб, или податься в Голливуд. В кино ребята, умеющие красиво двигаться, всегда были востребованы, и, между прочим, именно с хореографии начинали свои карьеры Джон Траволта и Патрик Суэйзи. Однако Брюс решает пойти другим путем. Решив обыграть свою экзотическую, наполовину китайскую внешность, он отправляется изучать танцы совершенно особого вида и начинает посещать ближайшую к дому секцию кун-фу.

Есть что-то очень забавное в том, что человек, символизирующий для всего мира загадочное искусство восточных единоборств, сам-то впервые познакомился с кун-фу не в каком-нибудь загадочном китайском монастыре, а в спортивной школе, которая называлась «Физкультурный центр христианской молодежи Лос-Анджелеса». Позже, когда Брюс стал звездой мирового уровня, его молодые годы были, разумеется, тут же раскрашены кучей экзотичных легенд, в которых фигурировали и таинственные наставники, и древняя восточная мудрость, передаваемая из поколения в поколение. Но сперва то, чем он занимался, было просто танцами. Просто потому, что по сути восточные единоборства и есть всего лишь танцы. Всего лишь красивые движения руками и ногами.

Танцевать в стиле кун-фу у Брюса получалось ничем не хуже, чем танцевать в стиле ча-ча-ча. Дальше его карьера в точности повторяла карьеру Чака Норриса: ток-шоу, телесериалы, большое кино. Всего через несколько лет никому не интересный китаец-эмигрант стал настоящей звездой. Он обедал с голливудскими актерами, политиками и звездами спорта. Завел себе визитки, на которых было написано всего три слова: «Брюс Ли. Суперзвезда». Позировал для обложек таблоидов. Спал с красотками. Купил себе дико дорогой автомобиль ручной сборки, у которого вместо номера была привинчена золотая табличка с именем актера. В общем, вел себя точно так же, как любой нормальный американец, на которого неожиданно свалилось состояние. А люди смотрели на него и видели мудрого гуру из дзен-буддистских притч, который своими загадочными движениями ног способен открыть им тайну насчет того, как именно устроено мироздание.

4

Когда Брюс умер, на похоронах его вдова сказала речь, состоявшую всего из двух фраз:

– Брюс верил, что неважно, где живет человек, на Востоке или на Западе. Он считал, что все, что нам по-настоящему нужно, заключено внутри нашего собственного «Я».

После этого она бросила горсть земли на крышку гроба, заплакала и ушла с кладбища. Мертвое «Я» Брюса Ли закопали в землю.

Трудно сказать, действительно ли при жизни Брюс верил в то, о чем так красиво сказала на похоронах его вдова. Но вел он себя действительно так, будто ничего прекраснее его «Я» на свете не существует. В его гонконгском особняке весь первый этаж был отведен под огромный тренировочный зал. Причем все стены в зале были зеркальными. Отрабатывая очередное танцевальное движение, Брюс всегда видел, как именно оно смотрится со стороны. Он смотрел и не мог налюбоваться на самое прекрасное произведение искусства: самого себя.

В те же годы, когда входили в моду восточные единоборства, свои первые шаги на рынке спортивных услуг делал еще один новичок с большим будущим: бодибилдинг. И здесь наставники уже прямо объясняли ученикам: любоваться собственным совершенством – непременное условие успеха. В «качалках» стены с зеркалами были не менее важны, чем гири и штанги. Смотреть на себя, любоваться собой, восхищаться собственным совершенством, доводить до идеала то, что не смог довести сотворивший тебя Бог, – именно за этим теперь приходили в спортзал юноши, а после появления аэробики и шейпинга за этим же потянулись в спортзал и их подружки.

Именно это и стало главной религией последних десятилетий. Когда-то в древности люди считали, что боги обитают на небесах или в иной реальности. И только теперь им открылась прекрасная истина: боги – это и есть они сами. Прекрасные и совершенные они сами. Храмами этой религии и стали теперь спортзалы.

Наблюдая за своим телом, отражающимся в десятках зеркал, Брюс Ли получал искреннее удовольствие. Чтобы на экране ничто не портило впечатления от его чарующего танца, за два года до смерти он хирургическим путем удалил себе из подмышек потовые железы: сверхлюди не потеют.

Пиком карьеры для него стал контракт с гонконгской студией Golden Harvest. Эти копеечные картины принесли Брюсу целое состояние. Для Штатов такая стилистика считалась все-таки трэшем, любители ее исчислялись единицами. Но в Азии каратистское рубилово собирало буквально миллионы. Никакой разницы между киногероем и актером, играющим этого киногероя, публика замечать не желала. Люди видели на экране непобедимого бойца, которого играл Брюс Ли, и считали, что в жизни Ли и есть этот непобедимый боец. Когда одна из газет опубликовала рассказ консультанта студии, который утверждал, что своими глазами видел, как на тренировках Ли несколько раз валился в нокдауне, для автора статьи дело чуть не кончилось судом Линча. Возмущенные читатели явились громить редакцию и пенделями вбивали в журналиста простую истину: Брюс не может пропустить удар. Потому что он есть непобедимый сверхчеловек.

Когда актер изредка решал прогуляться по Гонконгу пешком, толпа моментально перекрывала движение в целом квартале. Люди собирались тысячами и скандировали:

– Брюс Ли! Брюс Ли!

Они верили, что он не может быть обычным человеком, и сам Брюс с годами тоже в это поверил. Скандалы с его участием становятся рутиной. Вот Ли избил костюмера на студии за то, что тот недостаточно расторопно выполнил его приказ. Вот он полез в драку со зрителем, участвовавшим в телешоу, и расквасил ему нос. Вот он попытался треснуть по физиономии сценариста своего следующего фильма, который (вот тупица!) не понимал, что таких эпизодов в сценарии быть не может.

Несмотря ни на что карьера Брюса упорно ползла вверх. Его импресарио рассматривали предложения сняться вместе с Элвисом Пресли и Софи Лорен. Его гонорарная ставка била все рекорды. Если бы Брюс не умер таким молодым, он точно стал бы самым высокооплачиваемым актером планеты.

Но он умер.

Когда утром 21 июля 1973 года газеты сообщили о его смерти, читатели попросту растерялись. Как это умер? Разве такой человек, как Брюс Ли, может умереть? Может, это рекламный трюк для раскрутки его нового фильма?

В самом начале ХХ века философ Фридрих Ницше написал, наверное, самую известную фразу столетия: «Бог умер!» Это означало, что Бога больше нет, и религия отменяется. Однако жить совсем без божеств оказалось невыносимо, и, утеряв одного-единственного Бога христиан, люди стали верить в сотни божков попроще. Они стали верить в деньги, Родину, инопланетян, но чаще всего теперь они верили в то, что бог скрыт внутри них самих. То есть в то, что каждый из них и есть божество.

Иконой этой веры стали звезды кино и спорта. В самом центре этого иконостаса стояли всего несколько фигур, и одной из них был Брюс Ли. Самый непобедимый и самый тренированный человек планеты.

Причиной смерти Брюса эксперты назвали аллергию на лекарства. Реакция на обезболивающую таблетку, которую дала ему актриса Бетти Тинг, привела к быстротекущему отеку мозга. Врач констатировал, что «мозг Брюса разбух как губка». Очень просто – и очень обидно.

Когда тело артиста увозили из Гонконга в США, проститься с Брюсом вышел весь город. Часовню, где всю ночь накануне отлета простоял гроб, завалили цветами и венками по самую крышу. Вдова и друзья усопшего в голос рыдали. Бронзовый гроб, в котором лежало красивое тело Ли, стоил $41 000. Услуги гримера – еще несколько тысяч. И все равно следы разложения скрыть оказалось невозможно. Все, кто видел Брюса в гробу, отмечали потом, что зрелище произвело на них угнетающее впечатление. Искаженное лицо, скрюченные агонией пальцы, которые медикам так и не удалось распрямить.

Лет через семьдесят после Ницше популярной была шутка, которая звучала так: «Бог умер! Подпись: Ницше. Ницше умер. Подпись: Бог».

И к сказанному добавить нечего.

Глава VI

Психоделическая революция: в поисках потерянного ковчега

А ровно в те годы, когда Брюс Ли снимал свои самые известные картины, на другой стороне планеты происходили события воистину судьбоносные. В Париже в самом конце 1960-х состоялась последняя победоносная революция ХХ века.

1

Начали революцию студенты. Не чумазые пролетарии, на которых с такой надеждой поглядывал Маркс, а чистенькие и улыбчивые отпрыски буржуазных семей. Именно эти хорошо образованные и активные ребята, для которых Джон Леннон давно уже был важнее, чем Владимир Ленин, и стали мотором всех последних революций закончившегося столетия.

В Париже студенты всегда были буйными. Но таких буйных, как в 1968-м, упомнить не могли даже старожилы французской столицы. К весне того года об учебе студенты забыли окончательно. В одном только Нантерском университете (в пригороде Парижа) с января по апрель происходит сорок девять случаев массовых беспорядков. Молодые люди громят офисы американских фирм и захватывают административные здания.

Первомайская демонстрация в Париже заканчивается и вовсе кровавым побоищем. Власти не выдерживают и объявляют о закрытии Нантерского университета. Туда вводят роты республиканской безопасности – CRS. Этот французский ОМОН используется только для подавления беспорядков среди гражданского населения.

Студенты переворачивают полицейские машины и булыжниками бьют окна. Для тихого Парижа такое было в диковинку. Третьего мая пятьсот активистов-леваков были арестованы полицией. Митинги протеста начинаются во всех вузах страны. В Париже толпа из более чем десяти тысяч человек подходит к тюрьме Сантэ, где содержатся заключенные. Перед собой они несут плакат: «Мы – всего лишь кучка хулиганов».

На подавление демонстрации бросаются силы CRS. Облака слезоточивого газа «Си-Эс» накрывают целые кварталы. В результате одна из девушек слепнет. Именно в ответ на этот разгон демонстраций студенты начинают строить баррикады. Стиснутые на пятачке между Сорбонной и бульваром Сен-Жермен, они за несколько часов застроили баррикадами все свободное пространство. Были выломаны все железные ворота, разобраны булыжные мостовые, перевернуто и сожжено 188 автомобилей.

С наступлением темноты CRS бросается на штурм. Четыреста студентов были арестованы, восемьсот ранены, тысячи отравлены газом. Однако, поджигая автомобили и направляя их на шеренги гвардейцев, восставшие прорывались к полицейским фургонам и освобождали товарищей.

Философ Жан-Поль Сартр, раздававший в эти дни листовки в рабочих кварталах, писал о человеке, который еще за пару дней до восстания абсолютно не интересовался политикой. Возвращаясь домой, он наткнулся на пикет CRS и был жестоко отлуплен французскими ментами. На следующий день он уже сидел на баррикадах и отверткой выковыривал из мостовой булыжники. Через два дня он свободно рассуждал о Мао, анархизме и мировой революции…

Восстание разрасталось. Самым модным поступком весны-68 стало пригнать собственную машину для строительства баррикады. Спасаясь от крушащих всё на своем пути полицейских, 10 мая парижский подросток прыгает в Сену и тонет. На одной только улице Гей-Люссак полиция арестовывает полторы тысячи человек.

Как и предсказывал Герберт Маркузе, мотором последней революции стали маргиналы: студенты, наркоманы, геи и эмигранты. Но очень быстро изгоев поддержали и остальные недовольные. К 13 мая парижская революция становится общенациональной. Студентов решают поддержать рабочие организации. Профсоюзы объявляют о начале всеобщей стачки. Для начала работу прекратили десять миллионов человек. Рабочие захватывают авиационные заводы в Нанте, концерн «Ситроен», автогигант «Рено» и судоверфи. Троцкисты, маоисты и анархисты выводят на улицу своих сторонников. Студент-социолог Даниель Кон-Бендит ведет полумиллионную демонстрацию на захват университета Сорбонны. Заодно восставшие оккупировали и здание престижного театра «Одеон».

Над театром вывесили красный флаг, а в зрительском зале организовали мастерскую по производству плакатов – до трехсот вариантов в день. Париж украсили граффити: «Они купили твое счастье – укради его!», «Запрещать запрещается!», «Никогда не работай!», «Если бы Бог существовал, его следовало бы запретить!». На сцене «Одеона» голые девушки выкладывали своими телами слово «АНАРХИЯ». Рядом заседал Комитет по революционным сексуальным действиям.

К июню 1968-го революция охватила всю Францию. Президент де Голль пытался позвонить в Германию, телефонистка отказалась его соединять.

– Но я же президент! – орал он.

– Забастовка не делает исключений, – ответила девушка и повесила трубку.

Король Иордании Хусейн приехал в Канны на кинофестиваль и несколько часов слонялся по городу: не мог найти место для ночлега. Революционеры предлагали сжечь здание фондовой биржи, чтобы «вырвать у капитализма его сердце». В этом не было нужды: биржа тоже не работала.

И плоды этой революции появились сразу же. На захваченных рабочими предприятиях производство не останавливалось, но изменилась капиталистическая система распределения продукции. То, что раньше доставалось лишь акционерам, теперь делили на всех. И оказалось, что одного этого достаточно для того, чтобы превратить Францию в страну среднего класса. Посредники были изгнаны, и цены на товары сразу упали вдвое. Продовольствие рабочие сами бесплатно развозили по домам престарелых, детским приютам и семьям бастующих.

Утром 29 мая члены кабинета министров приехали в резиденцию президента республики и обнаружили, что де Голль исчез. Газеты писали, что революция наконец победила. Власть не нужно даже брать – ее следует просто подобрать.

Как выяснилось позже, на вертолете, всего с одним пилотом, де Голль бежал из страны на французскую военную базу в Баден-Бадене. Во Францию он вернулся, лишь заручившись поддержкой армии на случай полномасштабной гражданской войны.

Вскоре после этого карательные рейды CRS возобновились с невиданной жестокостью. Захваченные рабочими заводы штурмовались по всем правилам военной науки – будто вражеские крепости. Разгон демонстраций полицейские проводили как боевую операцию: стаскивали раненых с носилок, избивали женщин коваными сапогами и не допускали к местам уличных боев Красный Крест. Кровь начала литься нешуточная. Не выдержав, часть профсоюзов объявила о приостановке участия в стачке.

Десятого июня в Париже прошел последний баррикадный бой. После этого специальным декретом все левацкие организации были поставлены вне закона. Четырнадцатого июня силы CRS вышибли революционеров из университетского Латинского квартала.

Красный флаг над «Одеоном» был изодран в клочья. Революция кончилась.

2

Переделать мир к лучшему в тот раз студентам не удалось. Но это было и неважно. Зато они переделали к лучшему свои собственные жизни. В отличие от тех, кто брал Зимний дворец в 1917-м, французские революционеры 1968-го абсолютно не интересовались экономикой. Им было наплевать на производительные силы и производственные отношения. Студенческая революция была совсем иной: сексуальной, рок-н-ролльной, а главное – психоделической. Участвуя в баррикадных боях, студенты стремились не захватить заводы и даже не навалять полиции по первое число, а раскрепостить собственные личности. Уличные беспорядки неплохо годились для этого, хотя куда лучше, конечно, было раскрепощаться с помощью секса и наркотиков.

Способы изменить сознание известны людям столько же, сколько существуют сами люди. Одна из модных в наше время теорий даже гласит, что обезьяны начали превращаться в людей не с помощью труда, а в тот момент, когда случайно наткнулись на растущие в Африке галлюциногенные растения.

Насчет обезьян дело, конечно, темное. Но то, что на свете не существует ни единого, пусть даже совсем примитивного, племени, которое не умело бы пользоваться наркотиками, является научным фактом. В Европе и на Ближнем Востоке сознание предпочитали менять с помощью перебродившего ячменя или винограда. В южной Азии – с помощью конопли или мака. В Азии северной – с помощью мухоморов. А в Новом Свете у индейцев древней Америки имелись для этого свои оригинальные рецепты.

В 1960-х самым модным трендом в Европе и США было все произведенное на манящем и экзотическом Востоке: индийская йога и индийский же гашиш, китайское кун-фу и китайский опиум. Однако не стоит забывать: помимо Востока на карте мира имеется и такая штука, как Запад. А там, на Западе, тоже есть что посмотреть и чему поучиться. Так что нет ничего странного в том, что в 1970-х мода понемногу меняется и вместо индийских фенечек продвинутые ребята начинают носить индейские амулеты.

Человека, который сыграл в этом решающую роль, звали Карлос Кастанеда. Молодые годы этого человека скрыты во мраке даже надежнее, чем юность Свами Прабхупады или Ошо. Толком не известен ни год его рождения, ни страна, где он появился на свет, ни то, чем он занимался в юности. Когда мрак рассеивается, мы видим, что выпускник университета Карлос отправляется в Мексику собирать материалы для диссертации. И встречает там крайне любопытного старичка из местных индейцев. Звали старичка дон Хуан. Тот угостил Кастанеду кактусом пейотль, и в результате Карлос за считаные минуты превратился из умненького аспиранта в девочку Алису и перенесся из Мексики в Страну Чудес.

Первые книги Кастанеды вышли на английском в революционном 1968-м. И вроде бы даже пользовались в Штатах кое-каким спросом. Но его реальная популярность началась с того, что в 1990-м анонимные умельцы перевели его трактаты на русский. У нас в стране Кастанеда стал не просто культовым автором – двадцать лет назад его популярность была выше, чем у Библии и «Властелина колец» вместе взятых. Именно этот латиноамериканский жулик стал пророком русской психоделической революции. Именно по его книгам мои ровесники узнавали о том, как на самом деле устроено мироздание.

Главный труд Кастанеды назывался «Учение дона Хуана». По большому счету, ничего из ряда вон: в 1960-х таких книжек выходило довольно много. Уставшие от христианства европейцы мечтали вернуться в эпоху молодости мира, как поп-дивы предпенсионного возраста мечтают вновь стать семнадцатилетними нимфетками. Людям казалось, что в процессе эволюции, увлекшись технической стороной вопроса, они утеряли что-то крайне важное. Какую-то свежесть, что ли. Восхитительное ощущение того, что ты жив. Им хотелось резвиться и вести себя непосредственно, как дети или животные. А вместо этого они горбились под вековым грузом усталости и, будто старики, едва переставляли ноги.

Может быть, пришла пора отыграть все назад – думали люди. Вернуться в пору юности человечества, а? Заново открыть для себя свет солнца и свежесть росы? А что годится для этого лучше, чем язычество? Древняя вера простых, будто дети, людей?

Индийские кришнаиты и тибетские буддисты стали лишь первой ласточкой возвращающегося язычества. После них языческие общины стали возникать по всему Западному миру. Одновременно с первыми рейвами в Британии на руинах Стоунхенджа впервые за тысячу лет появились наряженные в пестрые костюмчики друиды. В Скандинавии были официально зарегистрированы несколько общин поклонников Одина и Тора, причем последнее время эти люди требуют уже представительства в официальных органах власти. А уж книг на тему, как именно нужно вести себя, чтобы получить благословение древних богов, на западных рынках и вовсе выходило по дюжине в год.

Культ вуду. Культ африканской галлюциногенной лианы. Родноверие. Мода на шаманизм. Однако даже на этом фоне книги Кастанеды здорово выделялись. Во-первых, Карлос утверждал, что все, о чем он пишет, не плод фантазии, а дословно записанное непосредственно от индейцев древнее знание. Заплатите $49.95 за книжку в суперобложке – и вы прикоснетесь к мудрости, которую допотопные тольтеки исповедовали за века до прибытия Колумба, а ваш собственный мир станет так же юн, как молодая тольтекская вселенная. А во-вторых, способ постижения этой мудрости был очень прост. Не нужно годами повторять «Харе Кришна», как советовал Джордж Харрисон. Не стоит совершать дурацкие дзен-буддийские поступки, как рекомендовал Борис Гребенщиков. Нужно просто съесть кусочек кактуса и посмотреть, что получится.

Идея тут проста: настоящий человек – это не тот, которого мы видим в зеркале, а тот, который скрыт под этой маской. Где-то в глубине вашей личной личности скрыто ваше настоящее «Я». Ваша собственная божественная сущность. Она там есть, непременно есть, просто скрыта очень глубоко. Сознание и комплексы блокируют ее, не дают проявиться, скрывают настолько надежно, что каждый из нас даже не подозревает, какая сияющая жемчужина таится внутри его невзрачной ракушки. Так что вопрос сводится лишь к тому, как бы, черт возьми, вырубить сознание, чтобы вытащить эту жемчужинку наружу и хорошенько рассмотреть?

Ответ, который предлагал Кастанеда (и предлагали сотни прочих гуру-шестидесятников), звучал не просто, а очень просто: с помощью наркотиков. К чему тратить годы на медитации и духовные практики, если под рукой есть такая классная штука, как кактус пейотль?

3

ХХ век дал людям много новых вариантов религии. Выяснилось, что религия может быть похожа на карнавал (как у кришнаитов). Или на физкультуру (как у Брюса Ли и прочих китайских единоборцев). Но самым интересным был именно вариант Кастанеды. Он первым показал, что религию, оказывается, можно заваривать, как чай. Разводить водой, как растворимый лимонад. Мистический опыт можно получить, просто отхлебнув из правильной чашки.

Единственная проблема состояла в том, что растительные галлюциногены типа кактуса пейотля – это все-таки дары природы. Растут они вовсе не круглый год, требуют определенной почвы и полива, а главное, содержат кучу примесей, которые могут испортить астронавтам внутреннего космоса все удовольствие. Тот же пейотль вяжет рот хуже любой хурмы, вызывает спазмы гортани, понос и неудержимую рвоту. Поэтому многие химики пробовали получить препараты, расширяющие сознание, искусственным путем.

Первые эксперименты с пейотлем еще в конце XIX века начал американский физиолог Вейр Митчелл. Именно он ввел моду на растительные галлюциногены. Баловаться ими уже в 1920-х пыталась парижская и нью-йоркская богема. Однако конкурировать с абсентом и кокаином (тогда еще очень дешевым) гадкий на вкус мексиканский кактус, конечно, не смог.

В 1924-м американец Эрнст Шпат сумел выделить из кактуса галлюциногенную составляющую. Препарат был назван мескалин. Нужда жевать отвратительные побеги пейотля наконец отпала. Правда, в тот момент на открытие обратили внимание только физиологи, да и те не очень заинтересовались мескалином.

Полтора десятилетия спустя швейцарский химик Альфред Хофман случайно получил похожее на мескалин соединение, которое обозначил кодом LSD-25 (двадцать пятое соединение лизергиновой кислоты). Эффект его превышал эффект от аналогичной дозы мескалина в десять тысяч раз. Это было интересно, но, как применять полученную штуковину, в те годы еще никто не понимал.

Первое время препарат пробовали использовать для лечения неврозов. Однако эффект каждый раз оказывался совсем не тот, на который рассчитывали психиатры. Придя в себя, пациенты каждый раз говорили такое, что казалось, будто в себя они не придут уже больше никогда. Их ощущения были словно бы вычитаны из тибетской «Книги мертвых». Пациентам казалось, будто в момент приема LSD их прежняя личность умерла, перестала существовать. И вместо нее на свет появилась какая-то совсем иная личность. Кокон умер, а к свету выпорхнула бабочка. Лучезарное и счастливое существо, о котором прежде они и не подозревали.

К тому времени психоаналитик Карл-Густав Юнг уже лет двадцать твердил, что в глубинах человеческой личности таится божество. И что тот, кто желает его оттуда вытащить, должен читать именно тибетскую «Книгу мертвых». Но теперь в руках психоаналитиков впервые появилась возможность проверить все эти теории на практике.

4

В России психоделическая революция началась лет на двадцать – тридцать позже, чем в США. Зато по своему размаху она не оставила заокеанской конкурентке ни единого шанса.

В 1990-м в передаче петербургского ТВ «Пятое колесо» музыкант Сергей Курехин сделал заявление, согласно которому Ленин был гриб. Заявление для страны, где еще существовала уголовная статья за антисоветские высказывания, было довольно смелым. И уж стопудово очень смешным. Правда, в те годы лишь немногие посвященные смогли по достоинству оценить курехинскую остроту.

Дело в том, что еще в середине 1980-х некий анонимный знаток Карлоса Кастанеды обнаружил, что в лесах Ленобласти преспокойно растут грибы, самый жиденький отвар которых гарантирует вам могучее мистическое переживание. Что тут началось! Как только не приготовляли в те годы эти magic mashrooms (волшебные грибы). Сушеные и истолченные в порошок грибы для ускоренного употребления. Грибной супчик для девушек. Галлюциногенный соус для настоящих гурманов. Грибы смешивали с молоком, водкой, медом и чаем. Готовили с ними яичницы, салаты и пирожки. А, например, знаменитый гуру шестидесятников Тимоти Лири запихивал их в соковыжималку вместе с апельсинами и пил получившийся коктейль.

Именно взбодрившись грибками, психоделическая революция сделала у нас свои первые шаги. В 1991–1994 годах культура галлюциногенных грибов была тем кодом, по которому модная рейверская молодежь безошибочно вычисляла «своих» даже в самой большой толпе. Отсюда же берется и мода на свитера и футболки с этнической символикой: как известно, поедание мухоморов издавна входило в практику сибирских и индейских шаманов.

Эпоха химических препаратов началась позднее. Зато распространилась куда шире, чем поедание магических поганок.

LSD и прочие психоделики были, конечно, штукой волшебной, но изготавливались они все-таки по вполне определенной химической формуле. Которую в СССР никто и не думал засекречивать. Отыскать формулу препарата можно было в любом учебнике по органической химии. Проблемы наркотиков в Советском Союзе не существовало, и властям не приходило в голову, что хоть кто-то из граждан может попробовать синтезировать препарат.

Какое-то время никто и не пробовал. Максимум на что решались отечественные сорви-головы – это нанюхаться клея или лака для паркета. Сегодня такие развлечения считаются уделом низшей прослойки гопников, но вот лет тридцать назад нюхать химию было, между прочим, удовольствием, вполне годящимся для изысканной публики, типа музыкантов группы «Аквариум» или авангардных кинорежиссеров. Однако время шло, нравы менялись. Рано или поздно должен был наступить момент, когда хоть кто-то рискнул бы посмотреть, что все-таки получится, если соединить ингредиенты, указанные в формуле производства LSD.

Этот момент наступил в 1992-м. С технической точки зрения производство психоделиков по плечу не то что студенту-первокурснику, а даже школьнику, имеющему по химии хоть что-то выше «тройки». Говорят, у нас в стране впервые синтезировать препарат попробовали шутки ради трое оболтусов, учившихся в каком-то городском вузе. Парни маялись от безделья и решили: отчего не попробовать? И попробовали. И выпустили из бутылки джинна, который с тех пор назад в бутылку так и не вернулся.

Что за препарат им удалось произвести, толком неизвестно до сих пор. Кто-то называл его LSD. Кто-то – просто «кислотой». Позже газеты уцепились за западное словечко «экстази». Но это не было ни LSD, ни «экстази». Это была какая-то совсем другая штука. Она была дико концентрированной и давала такой эффект, что за следующие несколько лет мозги выгорели у целого поколения.

Вообще-то LSD и прочую химию принято употреблять в дозах, которые измеряются миллиграммами и долями миллиграммов. Известен факт, когда кто-то из лос-анджелесских хиппи готовил препарат на целую коммуну. Он аккуратненько растворил крупицы порошка в стакане воды, а потом (чисто по инерции) облизал ложку. И в себя не пришел больше никогда. Доза отправила бедолагу в настолько далекое путешествие, что вернуться из него он банально уже не смог. Речь ведь идет об очень сильнодействующих вещах. Идеолог психоделической революции Тимоти Лири утверждал, что если бы смог раздобыть где-нибудь ведро LSD-раствора, то этого количества ему хватило бы, чтобы изменить сознание всех до единого жителей США.

Все это я говорю просто потому, что тогда, в 1992-м, ленинградские умельцы для начала синтезировали сразу небольшой бочонок своего зелья. Литров двадцать. Просто потому, что абсолютно не представляли себе, как именно он действует. И этот бочонок разлетелся среди желающих познакомиться со своим внутренним «Я» за считаные дни. Причем каждый, кто хоть один раз попробовал эту штуку, потом возвращался к ребятам опять.

Делалось все для себя. Ингредиентов не жалели. Сегодня никому и в голову не придет принимать настолько концентрированные препараты. Но тогда никто не знал, что будет, если употреблять эту штуку долго. Никто бы и не поверил, будто это может кончиться чем-то плохим. Бас-гитарист одной из самых известных петербургских рок-групп рассказывал мне, что в те годы работал подопытным кроликом. Химики бесплатно давали ему попробовать новую партию изготовленных «промокашек», просто чтобы посмотреть: помрет он или нет? Они верили, что ничем плохим это кончиться не могло, потому что, съев эту штуку, ты испытывал счастье.

Закончилась эта история плохо для всех участников. Несколько лет спустя умельцев подмяли под себя бандиты, а еще позже все они поумирали или надолго сели в тюрьму, и уж совсем через десять лет эту штуку стали возить из Эстонии, и стоить она стала по $50 за «марку». Но начиналось все будто игра. В 1992 году это еще не было бизнесом. Просто молодые химики случайно натолкнулись на очень забавную штуку.

Те, кто изготавливал препараты, веселились сами и безо всякой платы угощали приятелей. «Кислотой» пропитывалась промокашка из школьной тетради. Сверху наносили еще и рисунок – просто так, потому что забавно. Потом промокашку рвали вот на такусенькие кусочки и заворачивали в золотой фантик. И смешно, и красиво.

Как-то на вечеринке «марками» накормили громадного мраморного дога. Дог колбасился под техно, порывался сесть за руль и поехать к телкам и сходил с ума. А люди смеялись и радовались вместе с ним.

А самым забавным было то, что в 1992 году эта штука еще не была включена в список запрещенных. Употреблять ее можно было вполне легально. Есть «марки» тогда было не преступлением, а веселой шуткой. Это было как детство. Люди радовались, дарили друг другу подарки, брызгались газировкой и отлично себя чувствовали. Да, иногда случались и bad-trip’ы: «плохие путешествия». Это было как если ты вдруг попадал не в Страну Чудес, а в ад. Препараты послушно делали свое дело. Они извлекали из глубин твоей личности то, что там скрывалось. И оказывалось, что это не божественное «Я», а нечто кошмарное.

Пока оно пряталось где-то внутри, ты мог ничего о нем не знать. Но когда препараты извлекали его, отступать было поздно. Эта штука просто заживо пожирала тебя, и спасения не было, ведь ты сам убрал с ее пути все преграды.

5

У Стивена Кинга есть рассказ, который называется «1408». Речь там идет о комнате в отеле, на дверях которой был написан именно этот номер: четырнадцать ноль восемь. Обычная вроде бы комната, но, оставшись там, человек сталкивается с самым страшным, что есть на свете: с самим собой. И больше часа в этой комнате не выдерживал никто. Люди предпочитали маникюрными ножницами вырезать себе глаза, лишь бы этот кошмар закончился.

Приблизительно то же самое происходило с теми, кто принимал психоделики. Они клали под язык «марку» и на полном ходу врезались в то, от чего прежде всю жизнь прятались: собственную личность. Кто-то испытывал счастье. И даже эйфорию. Кто-то мог испытывать эти чувства даже довольно долгое время. Но в самой глубине этой эйфории все равно таился животный ужас. Просто потому, что ничего другого по ту сторону человеческой личности и нет.

Впрочем, все это станет известно позже. А тогда, в 1960-е, психоделическая революция широко шагала по планете. Миллионы людей считали, что, употребляя LSD или куря марихуану, они не делают что-то плохое, а, наоборот, выпускают наружу все то, с чем давно хотели познакомиться.

Обретают себя самих. Свободных, будто боги, самих себя.

Да, иногда из подпола вылезал не ангел, а чудовище. Вред от употребления наркотиков в том ведь и состоял: человек осмеливался открыть двери перед силами, которые не в состоянии ни победить, ни толком контролировать. Для физического здоровья большинство психоделиков безвредны. Ни ломок, ни передозов, ничего из тех неприятных последствий, которыми обычно пугает антинаркотическая пропаганда. И все-таки человека, хоть раз принимавшего LSD, вы сразу узнаете в любой толпе. Просто потому, что, как утверждала любимая Карлом-Густавом Юнгом тибетская «Книга мертвых», чтобы выйти к потустороннему свету, сперва вам понадобится отдать на съедение духам и демонам все свои внутренности.

Гуру психоделической революции считали, что это неизбежный риск. То, что внутри людей живут драконы, известно было давно, вопрос состоял лишь в том, что с ними делать? И ответ, который они предлагали, звучал просто:

– Наслаждаться!

Это ведь только христианство утверждало, будто древний дракон страшен. Весь остальной мир был согласен: дракон – это очень естественно. Бороться с ним, пытаться победить его – значит не принимать мир во всем его многообразии. Пусть духи и демоны едят эти самые внутренности, а мы просто не станем обращать внимания.

До окончательной победы сексуальной революции, предсказанной Вильгельмом Райхом и Гербертом Маркузе, оставался всего один шаг.

Глава VII

Альфред Кинси: последний крестовый поход

И сделать этот шаг помог американский профессор, которого звали Альфред Кинси.

Честно сказать, вот уж от кого от кого, а от Кинси правильного ответа на поставленный вопрос совсем не ждали. Дело в том, что по основной профессии профессор был энтомолог, специалист по насекомым.

Однако, как оказалось, именно взгляд на человека как на крупное, покрытое кожей насекомое и является самым что ни на есть правильным.

1

К моменту, когда профессор Кинси совершил свои главные открытия, ему уже исполнилось пятьдесят. Это был типичный академический очкозавр: лысина, кафедра, куча публикаций в специализированных изданиях. Просто в один прекрасный момент Альфред решил приложить свои знания в той сфере, в которой обычно энтомологи их не прикладывают.

Родители будущего ученого тоже имели отношение к науке. Папа его был профессором-технологом. При этом семья была очень набожной и консервативной. Из таких, знаете: радиоприемник, транслирующий джаз, – агент Сатаны. Или, к примеру: тот, кто хоть раз в жизни подсматривал в окна женского душа, непременно окажется в аду. Христианство начала ХХ века вообще было способно вызвать аллергию у любого, кто беспристрастно бы на него взглянул. Простую истину о том, что Бог – это прежде всего любовь, христиане давным-давно забыли. Так что нет ничего странного в том, что, повзрослев, Альфред отрекся от веры родителей и потом никогда в жизни не посещал храма.

Зато он добился неплохих успехов в учебе. Папа желал, чтобы сын пошел по его стопам и стал бы технологом. Однако сын настоял на своем и поступил-таки на биологический факультет. Папа совершенно справедливо рассудил, что биофак – это то самое место, где извращенцы-преподаватели учат студентов рассматривать половые органы жучков и всяких прочих подопытных лягушек, и сына проклял. А тот не расстроился и с головой окунулся в главную страсть своей жизни. Альфреду хотелось изучать живых существ, и вот теперь он мог сколько душе угодно их изучать.

Универ он закончил с красным дипломом. В аспирантуру поступил в престижный Гарвард. Годам к тридцати Кинси стал в своей области вполне себе признанным авторитетом. Главное, что отличало его работы, – это предельная методичность. Каждую отловленную особь насекомого профессор измерял по двадцати шести показателям и все данные аккуратненько заносил на специальную карточку. Причем этих особей были не сотни, и даже не тысячи, а десятки и сотни тысяч. После того как измерения были закончены, профессор долго и тщательно анализировал данные и только после этого решался опубликовать результаты своей работы.

В Бога профессор Кинси больше не верил. Зато он верил в природу. В то, что все в этом мире устроено красиво и практично. Изучение насекомых здорово укрепило его в этой вере. Каждое создание, которое он булавкой пришпиливал к своей коллекции, было идеально приспособлено к выживанию. Оно умело есть, пить, ползать или летать, побеждать врагов или прятаться от них, а главное – при малейшей возможности тут же размножалось. Это была жизнь в чистом виде, и профессор мог часами завороженно наблюдать эту жизнь через окуляр своего микроскопа.

В двадцать с чем-то лет Кинси получил свою первую ученую степень и сразу же после этого женился. Внешне семья выглядела на редкость счастливой. У них родилось четверо детей, а соседи никогда не слышали, чтобы в доме Кинси кто-либо повышал голос. Но, сравнивая свое собственное поведение с поведением насекомых, которых он изучал, профессор не мог не замечать разницы. Насекомые размножались страстно и целиком сосредотачиваясь на этом интересном занятии. Они никогда не испытывали чувства вины и никому не жаловались на сексуальные психозы. Они вели себя так, чтобы всем вокруг было понятно: секс – это отлично. Просто здорово! А вот люди вели себя совсем иначе.

Прогуливаясь как-то с коллегой по кафедре в садике, Кинси заговорил о том, что половая жизнь человека – штука учеными практически не изученная. Мы отлично знаем, как работает пищеварительная или выделительная система нашего организма. Но вот все, связанное с сексом, является полным табу. Ученым вход в эту область запрещен. В результате мы имеем кучу стереотипов, насчет которых никто не в состоянии сказать, откуда они, черт возьми, появились, и не имеем ни единого научного факта. О размножении тараканов людям известно больше, чем о размножении самих людей.

Коллега согласно кивал головой. А Кинси развивал свою мысль: долг науки развеивать туман невежества везде, где это возможно. Человек смотрит на себя самого как на некое высшее существо. Не такое, как все остальные существа на планете. Но так можно было смотреть на человека раньше, в пору религиозных предрассудков. А поскольку в наши дни гипотеза Бога окончательно отвергнута, то и угол зрения должен быть совсем иным.

Главное, чего всегда хотелось человеку, – это быть любимым. Ну или хотя бы не «быть любимым», а «чувствовать себя любимым». И именно этого главного человеку всегда и не хватало. Прежде наивные люди называли любовь порывом души. Но ведь никакой души нет, человек – это просто тело. И любовь – это не более чем работа желез внутренней секреции. Так что человека можно и нужно изучать как обычное животное. Откинув стыд и священный трепет. В том числе изучению подлежит и его сексуальная жизнь. Хватит экивоков – любовь, о которой вздыхали поэты, – это по сути просто эрекция и работа яичников. Точно такие же, как у насекомых, рыб или лошадей.

– Жалко, что этим перспективным направлением совсем никто не занимается, – вздохнул Кинси.

– Почему бы этим не заняться вам, профессор? – пожал плечами его коллега.

«А действительно, – подумал Кинси. – Почему?»

2

Спустя всего полтора года профессор Кинси впервые прочел пробную лекцию для коллег, в которой обрисовал свои взгляды на проблему.

Он начал с того, что в наше время сфера сексуальных отношений по-прежнему, как и тысячи лет назад, остается практически не исследованной. В этой области царит полное невежество, а причина этого в том, что ученые наивно считают, будто человеческий секс чем-то отличается от секса животных. Но даже самый поверхностный взгляд на устройство наших половых органов показывает: никаких отличий нет. А значит, изучать эту область можно точно так же, как прежде Кинси изучал половую жизнь насекомых.

Коллеги сидели с разинутыми ртами. Большая часть из них перестала подавать руку Кинси сразу после того вечера. Ни о каком выделении средств на извращенские фантазии профессора, разумеется, не могло идти и речи. Это ж надо до такого додуматься: человек не отличается от животного! Подобная мысль могла прийти только в напрочь больную голову. Упрямо сжав челюсти и не обращая внимания на насмешки, Кинси подал заявку в Фонд Рокфеллера, и там все-таки ему выделили средства на проведение исследований.

За работу профессор взялся с той же методичностью, что всегда его отличала. Точно так же, как и в случае с насекомыми, он решил сперва собрать большую коллекцию данных, потом хорошенько ее проанализировать и только потом делать выводы. Бабки, выделенные Фондом, позволили Кинси проанкетировать тысячи людей. Каждый из которых абсолютно добровольно и абсолютно анонимно должен был ответить на множество вопросов, касающихся его интимной жизни.

Во сколько лет у изучаемой особи началась половая жизнь? Насколько она интенсивна? Чего именно касаются сексуальные фантазии? Занимался ли анкетируемый мастурбацией? Если да, то как часто? И что при этом представлял? Имели ли место контакты с партнерами собственного пола? А с партнерами противоположного? А с животными? Если нет, почему? Ну и все в таком же роде.

На проведение исследования и анализ полученных данных ушло больше двенадцати лет. Первый том своих результатов Кинси выпустил в свет только после Второй мировой. Книга называлась «Сексуальное поведение самца человека». Куча таблиц, зубодробительная научная терминология. Вряд ли издатели рассчитывали, что томик станет бестселлером. Однако он стал. И не просто бестселлером, а мегабестселлером, одной из самых известных (и самых спорных) книг ХХ века.

3

У русской группы «Н.О.М.» есть песня, в которой припев звучит так:

Шесть процентов людей

и иных представителей человеческой расы —

педерасты!

Трудно представить, будто петербургское хулиганье из «Н.О.М.» когда-либо читало книги Кинси. Хотя приведенная ими статистика родом как раз оттуда. Именно Кинси первым взялся утверждать, что приблизительно шесть – восемь процентов популяции людей являются чистыми гомосексуалистами.

Для читателей это было как удар с разворота ногой в глаз. Цифры и сведения, которые приводил Кинси, разрушали всю привычную картину мира. Прежде люди верили, что «человек» все-таки звучит гордо. Что, произнося это слово, мы имеем в виду нечто особое… хрупкое и прекрасное. Если на сияющих одеждах человека и есть отдельные пятна (типа гомосексуализма или мастурбации), то их вполне возможно отстирать. А оказалось, что люди – просто грязные и похотливые скоты.

Согласно данным Кинси, первый оргазм человеческий самец получает в возрасте от восьми до тринадцати лет. И дальше тут же начинает удовлетворять себя самостоятельно. Опросы показывали, что до девяноста шести процентов мужчин до брака практиковали мастурбацию. И это бы еще полбеды, но самостоятельно удовлетворяли себя еще и шестьдесят процентов женщин. Причем иногда в том возрасте, когда на деток принято умильно смотреть и называть их ангелочками. Скажем, в его исследовании имелись данные о семилетнем ребенке, который имел семь оргазмов в течение трех часов. Из-под маски ангела явно перло что-то с рогами и копытами.

Ну ладно, допустим, до брака все мы немного не таковы, какими хотели бы быть. Гормональный взрыв, половое созревание и все такое. Но, встретив свою вторую половинку и принеся ей перед алтарем положенные клятвы верности, можно ведь успокоиться, а? Нет, нельзя, отвечали данные Кинси. Опрошенные им люди сообщали, что больше половины состоящих в браке мужчин и четверть женщин к сорока годам имели хотя бы один эпизод секса на стороне. А приблизительно треть мужчин и каждая десятая женщина имели любовников на постоянной основе.

Однако самый большой скандал вызвали данные Кинси, касающиеся однополых связей. На гомосексуализм в то время смотрели как на сложное, но в принципе излечимое заболевание. Единственно возможная норма – это секс с партнером противоположного пола. А если эта норма нарушена, то в дело должен вмешаться врач, а потом еще и прокурор. Гомосексуалистам прописывали контрастные души из холодной воды и кипятка, высоковольтные разряды в определенные участки головного мозга и длительную изоляцию.

Кинси первый предположил, что никаких чисто «гомосексуальных» и «гетеросексуальных» особей в мире не существует. В разных ситуациях, в разные периоды жизни, в разном окружении поведение людей может быть очень разным. Полученные от своих анкетируемых сведения он заносил в огромные сводные таблицы. Графы имели номер от «0» до «6». «Ноль» означал людей, совершенно не интересующихся особями своего пола. «Шестерка» – совершенно не интересующихся противоположным. А остальные цифры – это переходные показатели. И как выяснилось, сексуальная ориентация людей – штука куда сложнее, чем было принято думать.

Опросы показали, что контакты с лицами собственного пола хоть один разок в жизни имели сорок шесть процентов взрослых мужчин. И почти пятнадцать процентов женщин. Приблизительно десять – двенадцать процентов мужчин получили в таблицах Кинси индекс «три» (приблизительно равное число партнеров своего и противоположного пола), а шесть – восемь процентов – индекс «шесть» (чистые гомосексуалисты). То, что прежде считалось редким, из ряда вон выходящим извращением, оказалось довольно распространенным явлением. А тут уж, согласитесь: вряд ли можно считать болезнью то, чем регулярно занимается каждый пятый – седьмой прохожий на улице.

Та же история и с остальными отклонениями от нормы. Свой процентик получили педофилы, зоофилы и сторонники садомазо (этих оказалось и вовсе чуть ли не пятая часть популяции). Норма, которая прежде казалась такой понятной и такой достижимой, вдруг стала выглядеть надуманной и зыбкой. Норма – это ведь штука, которую понимают и которой стараются следовать все. А что толку говорить о какой-то норме, если все до единого люди вокруг представляют собой одно сплошное исключение из правил?

4

Для самого профессора Кинси публикация отчетов закончилась плачевно. Он-то надеялся, что, завершив работу по человеческой сексуальности, сможет вернуться к любимым насекомым. Да только больно уж шумного джинна выпустили из бутылки его книги. Всего через несколько лет после публикации «Сексуальное поведение самца человека» вошла в топ-10 самых опасных книг нашего времени, составленный несколькими церковными организациями США. Гитлеровский «Майн кампф» опередить, правда, не удалось, но результат все равно оказался неплохим. Вот только сам профессор вовсе не был рад такому повороту.

До самой смерти в 1956-м Альфред только и делал, что отбрыкивался от судебных исков да опровергал публикации в желтой прессе. Его обвиняли в том, что он растлевал детей, снимал на пленку половые акты своих аспирантов, имел с женой одного на двоих любовника и все в таком роде. Очки у пожилого профессора лезли от этих обвинений не то что на лоб, а куда-то вообще к затылку. Он тысячный раз подряд пытался объяснить, что занимается не пропагандой разврата и не защитой извращенцев, а чистой наукой. Что его единственной целью было избавить человечество от стереотипов и показать людям правду о них самих.

Затравленный и нерукоподаваемый Кинси умер и, к счастью, не узнал, что некоторое время спустя на Бродвее вышел мюзикл о его жизни под названием «Доктор Секс», а вдогонку еще и голливудский фильм-биография, в котором самого Кинси играет красавчик Лайам Нисон. Ученый умер, а опубликованные им книги о человеческой сексуальности зажили собственной жизнью.

То, что происходило дальше, от самого Кинси уже не зависело. В Библии говорится, что если человек узнает истину, то эта истина тут же сделает его свободным. Из книг Кинси человек узнавал, наконец, о том, каков он. И тут же начинал вести себя в соответствии с этим знанием. Это ведь очень просто: как веришь, так и живешь. Волки объяснили Маугли, что он является волком, и дальше Маугли вел себя как волк. Тарзан верил, что является обезьяной, и вел себя как обезьяна. А молодые люди, выросшие на книгах Кинси, считали, что единственная цель их жизни – это получить от собственных тел как можно больше удовольствия. И начиная с 1960-х получать его бросилось целое поколение молодых американцев.

Книги Кинси выглядели как чистая наука. То есть как истина в последней инстанции. И вот эта истина освободила американскую молодежь. Сперва освободила от джинсов и трусов. Потом от чувства вины. А потом (после появления СПИДа) – часто и от самих тел. Читатели смотрелись в книги пожилого профессора, как в зеркало, и узнавали в них черты собственных лиц. Никакой нормы нет. Делать можно все что пожелаешь. Ограничения придуманы с единственной целью: не дать всем нам получить от тела удовольствие, но несмотря ни на что мы все равно его получим. Если наука в лице Кинси утверждает, что человек – это не просто животное, а что-то хуже, чем животное, то так и станем себя вести.

В каком именно году в США началась сексуальная революция, сказать сложно. В 1964-м все вроде бы было еще тихо, а в 1967-м хиппи сверкали голыми попами уже на половине газонов Калифорнии. Эту революция долго готовили, и вот она наконец произошла. Больше полувека ушло на подпольную работу, зато теперь мосты и телеграф были захвачены одним молниеносным ударом. Можно было утереть пот и осмотреть результаты.

Вильгельм Райх еще в 1920-х провозглашал, что секс без стыда и чувства вины сделает человека полностью счастливым. Стыда у хиппи действительно не было, правда, и совсем счастливыми от этого они тоже не выглядели. В 1930-х Карл-Густав Юнг объявил, что в фундаменте человеческой личности скрыто божественное, и вот теперь сношающиеся на травке Хайт-Эшбери молодые люди вели себя так, будто других богов на свете и вправду нет. В 1950-х гуру психоделии утверждали, что в состоянии выпустить из подпола человеческой души все, что там скрыто. И вот они выпустили.

У сексуальной революции было множество результатов – в том числе и очень позитивных. Нам, живущим сегодня, трудно вспомнить мир, каким он был до начала этой революции, а ведь тот мир часто был чересчур жестким и слишком уж неулыбчивым. В том мире женщина часто полностью принадлежала мужу, который мог, не спрашивая разрешения, использовать ее как спортивный снаряд для собственных секс-гимнастик. И то, что сегодня ситуация уже не такова (или не везде такова), заслуга именно революционеров 1960-х. В том мире любые меньшинства (и уж подавно сексуальные меньшинства) безжалостно подавлялись. Приобними парня на улице – и проснешься уже на тюремных нарах, как Оскар Уайльд в Великобритании или режиссер Параджанов в СССР. И то, что геев сегодня по-прежнему бьют, но хотя бы уже не сажают, заслуга тоже тех, кто полвека назад бегал без трусов по калифорнийской травке. В конце концов, приятно уже то, что сегодня на темы секса можно спокойно говорить (или, скажем, писать об этом книжки и получать за них гонорар). Однако полностью удавшейся сексуальную революцию 1960-х я бы все равно не назвал.

Пророки революции обещали людям счастье. Но где оно, это счастье, а? Секс и вправду очень на него похож. В нем есть удовольствие, а счастье иногда и понимается как очень-очень много удовольствий. Секс заставляет людей скидывать маски и на мгновение становиться настоящими. И это тоже здорово, потому что какое же счастье без такого вот освобождения? А главное, в сексе у тебя всегда есть партнер (ну хорошо: не «всегда», а «почти всегда»). В глазах партнера можно отражаться. Если у тебя кто-то есть, то значит, ты не одинок, а что может отстоять от счастья дальше, чем одиночество? Быть рядом с другим человеком так здорово и так важно для каждого из нас, что люди платят проституткам по $20 в час, лишь бы получить хотя бы иллюзию того, что кто-то есть рядом.

И все равно: секс и счастье не являются словами-синонимами. Секс всего лишь похож на то, что мы всю жизнь ищем. Он не настоящий способный согреть нас огонь, а просто нарисованный в каморке папы Карло камин. В результате сексуальной революции секса у людей стало больше, чем было. И он, этот секс, стал разнообразнее, приятнее, более волнующим и менее стыдным. Но счастья человеку он не принес. Просто потому, что и не мог принести.

5

В каком году началась сексуальная революция, сказать сложно. Но еще сложнее назвать дату ее окончания. Что именно стоит считать последними залпами этого восстания? Появление СПИДа? Переориентацию с безвредного LSD на смертоносный героин? Момент, когда на смену раскрепощенным и вечно укуренным хиппи пришли думающие лишь о карьере яппи? В любом случае, к середине 1970-х о сексуальной революции вспоминали, немного краснея, как о вчерашнем вечере, когда ты перебрал и пытался сплясать перед коллегами прямо на столе.

Девочки, хваставшиеся умением запихать в рот сразу три мужских члена, теперь водили деток в школу и готовили мужьям ужины. Парни, онанировавшие на перекрестках главных улиц Сан-Франциско, устроились на работу и носили теперь приличные костюмы с галстуком. Единственное свидетельство того, что сексуальная революция не сон, а была на самом деле, – это несколько фильмов того времени. Странных, иногда черно-белых, довольно смешных, на сегодняшний взгляд. Зато сохранившихся.

В 1970-м было снято несколько развеселых молодежных порнофильмов. Самый первый из них назывался «Мона: нимфоманка-девственница». Картину даже показывали в кинотеатрах Нью-Йорка и Калифорнии. Сюжет там такой: дочка пообещала маме сохранить девственность до свадьбы. А жених дочки оказался очень уж нетерпеливым. Девушка показывает ему, что можно обойтись вот таким способом. И вот таким. И даже если он приведет с собой двух друзей, выход все равно отыщется, а формальную девственность удастся сохранить. Но когда после всего этого гордая (выполнила обещание!) девушка приходит к маме, то узнает, что та не утерпела и отдалась ее собственному жениху. В финале дамы обнимаются и заливаются слезами. То есть по жанру это выходит вроде как мелодрама.

В том же году вышел фильм, первоначально названный «На вечеринке у Кити». Его скорее можно назвать комедией-буфф. Весь он состоит из не сильно связанных между собой сцен резвежа обожравшейся психоделиками молодежи. Может быть, его и вовсе не стоило бы упоминать, но «Вечеринка» оказалась кинодебютом накачанного и глазастого Сильвестра Сталлоне, который всю картину ходит голый, поигрывает трицепсами и губками, а в момент оргазма картинно закатывает глаза.

А самой странной картиной того года стала «За зеленой дверью». Сюжет здесь закручен настолько, что Дэвид Линч сгрыз бы себе ногти от зависти по самую вторую фалангу. В общих чертах все выглядит так, что заскучавший в придорожном кафе мужчина делится с попутчиками странной историей без начала и без конца о том, как некие анонимные извращенцы похищают красотку Мэрилин Чамберс и дальше все по очереди ее насилуют на сцене подпольного театра. Мальчики, девочки, клоуны, акробаты на трапециях. И все это весело и под музыку.

Что в фильме правда, а что больная фантазия, понять зрителю так и не удается. Ну да и не в этом дело. А в том, что сама Чамберс диво как хороша, а пестрая сперма, капающая ей на лицо, подсвечена в особой психоделической гамме. И все вместе выглядит не просто как фильм с откровенными сценами, а как манифест чего-то прежде невиданного.

На самом деле таких фильмов в начале 1970-х было снято не три, а куда больше. Сегодня все они забыты, никому не интересны и выглядят зачастую глупо.

Из сказанного, правда, есть одно исключение. Ровно через три года после «Моны» и «Зеленой двери» на экраны вышел фильм, ставший эпохой мирового порно.

Глава VIII

Линда Лавлейс: атака клонов

Весной 1972-го порнорежиссер Джеральд Дамиано заканчивал работу над очередным фильмом. В принципе картина была уже готова, но Джеральд решил, что неплохо было бы доснять еще пару эпизодов. С этого все и началось.

1

Одна из сцен должна была сниматься в больнице. Ну, вы понимаете: пациент тяжело болен эрекцией, выдерживать эту муку нет никаких сил. И тут в палату заходит прекрасная как нимфа медсестра. Как ей, такой отзывчивой, не помочь человеку? Сестричка скидывает халатик, и – вперед!

Сниматься в эпизоде должна была какая-то рядовая порноактриса, а может, и не актриса, а просто шлюха, которой по тогдашним расценкам заплатили бы за эпизод долларов семьдесят, а может, сто. Но приятель режиссера уговорил глянуть его жену. Она, мол, умеет делать такое… такое… в общем, сами увидите.

Ну, жену так жену. В назначенный день все было готово к началу съемок. Комнату в доме режиссера Дамиано в темпе оформили под больничную палату, исполнителю главной роли накрутили на его здоровенный член что-то вроде шины. Оператор застыл у камеры, режиссер сказал: «Мотор!» Съемки начались.

О том, что было дальше, актер, игравший пациента, позже рассказывал так:

– Сперва все шло как обычно. В палату зашла девушка, которая играла медсестру. Мы перекинулись парой реплик, и она скинула свой белый халатик. Ну, все понятно: первыми по сценарию всегда идут оральные сцены. Я выставил из-под одеяла свой член, она нагнулась его пососать. И вот тут…

Поймите меня правильно: я в этом деле профи. Член мне сосали, наверное, несколько сотен разных дамочек. И каждая делала это по-своему. Но я никогда не видел такого, как в тот раз. Эта медсестра умудрилась проглотить мой член полностью. Запихать его к себе прямо в горло по самую мошонку. А в нем, между прочим, больше двадцати сантиметров. У режиссера глаза полезли на лоб, оператор впервые в жизни умудрился потерять фокус. А единственное, о чем в тот момент подумал я, это: черт возьми, она отдаст мне все обратно? Потому что, если честно, выглядел ее трюк немного пугающе.

Я думаю, каждый из тех, кто участвовал в тогдашних съемках, понимал, что происходит что-то по-настоящему революционное.

2

Девушку, которая так удивила съемочную бригаду, звали Линда Боримен. Очень типичная история: родилась Линда где-то в провинции и лет до девятнадцати была вполне себе пай-девочкой. Папа клерк, мама домохозяйка, скучные подружки по школе, вечером телик и рано спать. Пастор городка, в котором прошло Линдино детство, говорил потом, что отлично ее помнит. Такая активная и очень позитивная девушка. Он еще постоянно думал, что вот ведь повезет ее мужу.

Мужу Линды и вправду повезло. Правда, не в том смысле, который вкладывал в эти слова благочестивый пастор. С будущим супругом девушка случайно познакомилась в придорожном кафе. И в первый же день согласилась, чтобы он лишил ее невинности. Причем произошло это чуть ли не в туалете того самого кафе. Парень был лет на восемь ее старше, был не дурак выпить и вообще занимался черт знает чем. Еще четыре дня спустя влюбленные зарегистрировали свои отношения и уехали из города. Родители Линды были в ауте. Как видите, девушка и вправду была ох какая активная.

На вопрос, кем он работает, муж Линды обычно многозначительно мычал и произносил слова типа «кинематограф» и «продюсер». На самом деле означало это всего лишь, что парень постоянно крутился вокруг фотографов, занимающихся обнаженкой для второстепенных журнальчиков, да подсовывал нью-йоркским порнорежиссерам свежее «мясо». Причем денег ни за то, ни за другое ему никогда не платили. В общем, отличный выбор для девушки, мечтающей об уютном семейном гнездышке.

Первый раз муж предложил Линде заняться сексом втроем с кем-нибудь из его корешей уже на четвертый день после свадьбы. На протяжении медового месяца в их постели побывал чуть ли не взвод посторонних мужчин. Еще через два месяца Линда первый раз забеременела. Полгода спустя она забеременела еще раз. От кого именно, ни в одном случае сказать с уверенностью она не бралась.

В те годы американские порнорежиссеры квартировали еще не в теплой Калифорнии, как сегодня, а в сумрачном и жестком Нью-Йорке. Мирок был крошечный, все друг друга знали. До женитьбы на Линде ее муж уже пару раз пытался делать карьеру в порно, но не очень удачно. Член у него был маленький, фигура так себе, а поддерживать эрекцию на нужном уровне парень никогда не умел. Но вот теперь, обзаведясь таким козырным тузом, как юная Линда, он решает, что судьба подкинула ему еще один шанс.

В 1971-м он перебирается в Нью-Йорк и начинает водить жену ко всем, кто нужен для карьеры в этом бизнесе. Несколько лет спустя в своих мемуарах Линда писала:

«Порнокинематограф в те годы только-только делал первые шаги. Это напоминало не индустрию, а просто кружок по интересам. Вы с кем-то знакомились, он знакомил вас со следующими людьми, и уже через месяц вы знали всех. Фотографы, снимающие голых девиц, хозяйки публичных домов, владельцы стриптиз-клубов, парни, танцующие в пип-шоу, поставщики фаллоимитаторов в секс-шопы и еще целая куча разнообразных извращенцев».

Супруги не пропускают ни одной вечеринки в нужных домах. И везде муж демонстрирует Линду с самых выигрышных сторон. Как-то в гостях она языком и двумя пальцами довела до оргазма мраморного дога, а потом слизала со стола всю собачью сперму. А на приеме в доме Хью Хефнера, владельца журнала Playboy, муж засунул в анус Линде сжатую в кулак руку чуть ли не по локоть. Линда вспоминала, что она, абсолютно голая, на четвереньках стояла на столе, уставленном закусками, из попы у нее торчала эта самая рука, а разодетые во фраки гости с серьезными лицами смотрели на все это и аплодировали, как будто увидели какой-то цирковой трюк.

Иногда супругам предлагали роли в небольших порнофильмах. Скажем, Линда снялась в фильме «Dogfucker-III». Там актер Эрик Эдвардс спит с ней анально, в то время как губами Линда повторяет этот свой трюк с пенисом собачки. Муж сказал ей, что этот фильм – неплохая ступенька в карьере, потому что исполнитель главной роли вполне себе звезда и, между прочим, как-то снимался в рекламе зубной пасты. Кроме того, за проглоченную собачью сперму им заплатили $250, а для практически бездомных молодоженов это были неплохие деньги.

Однако шагнуть в высшую порнолигу им, несмотря на все усилия, так и не удавалось. До тех самых пор, пока как-то Линдин муж не уговорил режиссера Джеральда Дамиано посмотреть его жену на съемках эпизода в больнице.

3

Вообще-то оральный секс очень долго считался чем-то не до конца эстетичным. Облизывать гениталии тем самым местом, которым остальные люди обычно едят, – даже зрителям нелегальных порнороликов это казалось слегка патологией. Но когда режиссер Дамиано увидел, что умеет делать Линда, он сразу понял, что к черту стереотипы и об этом, конечно же, нужно снимать полнометражное кино.

По-английски оральный секс обычно называют blow-job. Но для того, что умела делать Линда, очень быстро появился особый термин: glo-job. При этом трюке пенис помещался не только во рту, но и дальше, непосредственно в гортани. Выглядело это настолько невероятно, что сценарий будущего фильма Дамиано настрочил за один вечер.

Главная героиня фильма не может испытать оргазм. Она пробует и так и этак – все бесполезно. Все вокруг получают от собственных тел огромное удовольствие, а она не в состоянии. Идея была вполне себе трендовая. Как раз в том же 1972-м были обнародованы данные, согласно которым больше сорока процентов замужних американок не испытывали оргазм ни разу в жизни. Мужчины использовали их, как аппараты для извлечения удовольствия, а до того, испытывают ли удовольствие сами аппараты, дела мужчинам не было.

В общем, девушка обращается к доктору. А тот обнаруживает, что, по капризу природы, ее клитор расположен глубоко-глубоко в горле.

В сценарии, который написал Дамиано, были даже кое-какие шутки. Узнав о причине своих затруднений, девушка расстраивается, а доктор пытается ее утешить:

– Иметь клитор в горле лучше, чем не иметь его вообще.

– Вам легко говорить. А представьте, что ваша мошонка располагалась бы в ухе.

– Ну, тогда бы я мог слышать как кончаю! – отвечает находчивый доктор.

В общем, заканчивается все хорошо. Дальше Линда станет запихивать себе глубоко в рот члены разной длины и толщины и будет получать от этого огромное удовлетворение. Можно было приступать к съемкам.

Для Линды режиссер Дамиано придумал псевдоним Лавлейс. Перед началом съемок он велел ей изменить прическу и сам специально обсуждал с операторами, как лучше поставить камеру, чтобы девушка выглядела бы повыигрышнее. Честно сказать, очень уж симпатичной Линда Лавлейс не была: так, веснушчатая девчонка из соседнего двора. Впрочем, Дамиано обещал: в его фильме она будет великолепна. Муж Линды заранее потирал руки в предвкушении процентов с проката.

Себе он пытался тоже выбить в фильме хотя бы небольшую роль. Однако провалил первые же пробы: несмотря на все усилия Линды эрекции перед камерой у него так и не возникло. В результате парня назначили менеджером с окладом $2.75 в час и велели не отсвечивать. Главную роль получил не он, а актер Гарри Римс.

Начинал Гарри как стенд-ап-комик, но быстро выяснилось, что его основной талант вовсе не в остроумии. В отличие от Линдиного мужа, для того чтобы возбудиться, парню было достаточно взглянуть на картинку с Минни Маус. И эрекцию после этого он мог поддерживать по шесть – восемь часов кряду.

На съемки фильма Римса сперва позвали как постановщика трюков и обещали заплатить $250. Но когда Гарри увидел, на что способна Линда, то предпочел сняться как актер всего за $100. Не поучаствовать в подобном аттракционе он просто не мог.

Бюджет картины составлял $25 000. Эти деньги режиссер Дамиано одолжил у знакомых членов мафии. Те предоставили наличность и павильон для съемок в теплой Флориде. Взамен в титрах один из членов «семьи» по прозвищу «Крепыш» Перейно был указан как продюсер. Двадцать пять тысяч – не ахти какие деньги, но Дамиано выжал из них все, что мог. Нанял хорошего оператора. Отснял восемнадцать половых актов, из которых пятнадцать вошли в картину. Купил несколько песенок для саундтрека (кто в наше время заморачивается насчет саундтрека в порно?). Сами съемки заняли шесть дней, а монтаж – почти три месяца.

К июню 1972-го фильм был полностью готов. Оставалось придумать название. Позже Дамиано рассказывал:

– Рабочим названием было «Шпагоглотательница». Но в последний момент я решил изменить его на «Глубокая глотка». Наши продюсеры возражали, они считали, что это название ничего не скажет зрителю, и вообще, оно недостаточно броское. На что я им ответил: «Не волнуйтесь. Это название скоро станет произносить вся страна!»

4

Тут нужно понимать один нюанс. Прежде эротические кинокартины в США практически никогда не появлялись в широком прокате. Хардкор с крупно показанными гениталиями демонстрировался только во время закрытых показов, где-нибудь в клубах для мужчин или хуже того, в публичных домах. А сладенькие киношки с мелькающими кусочками голых поп и затяжными поцелуями могли заинтересовать разве что тинейджеров. Так что «Глубокая глотка» стала тем самым ледоколом, который прорубил для порнокинематографа окно в мир.

Фильм преподносился как вполне себе серьезная проблемная картина. Феминистки как раз в это время кричали о праве женщин на удовольствие. Хиппи провозглашали эру сексуальной свободы. Французские режиссеры «новой волны» типа Годара обращались к доселе табуированным темам. На этом фоне «Глубокая глотка» выглядела не просто грязной картинкой, а типа художественным манифестом.

Порнодеятели 1960-х пытались вести себя так, будто не просто суют друг дружке пенисы в анус, а именно что проповедуют новую религию раскрепощенного человека. Главная исполнительница фильма «Дьявол в мисс Джонс» говорила в интервью:

– Над этой ролью я работала очень серьезно. В тот момент, когда я сосу кому-нибудь член, я показываю реальную жизнь в ее истинном свете. Мы демонстрируем современному человеку самое сокровенное: то, каким его жизнь выглядит в действительности. Мне кончают на лицо, и каждая капля этой спермы – гвоздь в крышку гроба насквозь фальшивого Голливуда. Так что не думайте, будто я рядовая шлюха с разработанной попой. На самом деле я веду свою собственную борьбу за освобождение.

Премьера «Глубокой глотки» состоялась в кинозале World Theatre, на 49-й улице Манхэттена. Уже в первый день перед кассами обычно полупустого кинотеатра были замечены очереди. Три дня спустя очередь растянулась на целый квартал. Выручка только первой недели проката в полтора раза перекрыла расходы на производство. Еще через день на окошке касс появилось объявление: «Билеты распроданы на три недели вперед».

Успех был ошеломительным. На такое не рассчитывали даже сами создатели картины. Самое странное, что на «Глотку» стали появляться рецензии в мейнстримовой прессе. Не в подпольно отпечатанном проспектике для больных на всю голову ценителей, а в газетах уровня The Washington Post. Порно всего за неделю превратилось из стыдного развлечения для извращенцев во вполне респектабельный досуг для среднего класса. Больше не было ничего странного, если муж (отец семейства) предлагал жене (уважаемой соседями домохозяйке) сходить в кино и посмотреть, как Линда Лавлейс запихивает чужие половые органы себе в пищевод.

Кинокритик Эл Голдстейн опубликовал в журнале Screw восторженную рецензию на фильм. Прежде никому и в голову бы не пришло публиковать рецензии на подобные фильмы. Еще день спустя влиятельная The New-York Times разразилась уже пятистраничным материалом об истерии, связанной с «Глоткой». Рекламный слоган фильма «Как далеко способна зайти девушка, которой хочется?» стал самой модной фразой того лета. Людям казалось, будто эти волшебные слова объясняют вообще все на свете. Больше не надо было мучиться и искать ответы на сложные вопросы. Линда Лавлейс на понятных примерах демонстрировала в чем счастье, и люди просто верили ей.

Газеты писали, что на просмотрах «Глотки» были замечены писатель Трумен Капоте, драматург Норман Мейлер, актер Джек Николсон, телеведущий Джон Карсон и несколько рок-икон. Николсон вроде бы даже приглашал Линду Лавлейс к себе в пентхаус и в присутствии кучи гостей попросил на конкретном примере объяснить, как она это делает.

Самый популярный комик Америки Боб Хоуп сказал в своем субботнем шоу, что тоже собирается сходить на «Глубокую глотку». Дело в том, что он любит фильмы о животных, а из того, что он слышал об этом фильме, у него сложилось мнение, что речь там идет о жирафах. Чопорное, рассчитанное на полных болванов, вечно обходящее острые углы, привычно лакирующее реальность американское ТВ говорит об оральном сексе? Это было что-то невиданное.

Впрочем, длиться весь этот карнавал мог, ясное дело, только до той поры, пока посмотреть фильм не решили также и представители закона. Штат Нью-Йорк на тот момент имел самое беспощадное в стране законодательство относительно массовых мероприятий. Кое-какие фильмы умудрялись обходить запреты, но они делали это тихо, не привлекая внимания. «Глубокая глотка» вести себя тихо не желала. И репрессии не заставили себя ждать.

Верховный судья Нью-Йорка наложил на показ фильма официальный запрет. Он заявил:

– Эту глотку давно пора было перерезать. То, что там демонстрируется, напоминает Содом и Гоморру, окончательно свихнувшихся накануне гибели.

К тому времени картина уже принесла прокатчикам золотые горы. И (надеялись они) принесет еще несколько золотых горок в дальнейшем. Один из владельцев кинотеатров сказал в интервью, что «Глотка» настолько прибыльна, что деньги он не считает, а просто взвешивает.

Сделанный всего за двадцать пять тысяч, фильм в итоге принес создателям больше шестисот миллионов долларов. «Глубокая глотка» стала самой рентабельной картиной всех времен и народов. Так что отказываться от проката никто, разумеется, не собирался. Слегка перемонтировав фильм, дистрибьюторы сразу после запрета вновь выпустили его на экраны.

Тогда власть стала действовать решительнее. В марте 1973-го в кинотеатры, демонстрирующие «Глотку», явились силы полиции. Бобины с пленкой были конфискованы, афиши сорваны, сеансы отменены.

Скандал разгорался нешуточный. Прокатчики постарались превратить весь этот шум в бесплатную рекламную кампанию. Раз фильм запретили в Нью-Йорке, они станут демонстрировать его по всей стране. Каждый сеанс в глубинке оборачивался акциями протеста. В половине американских штатов «Глубокая глотка» была признана аморальной и запрещена к публичному показу. Но, как вы понимаете, свою копеечку прокатчики получали в любом случае.

Общенациональная истерия вокруг фильма достигла пика в тот момент, когда создателей картины попробовали упрятать за решетку. К ответу были привлечены исполнитель главной роли и продюсер.

Газеты писали о процессе прямо на первых полосах. Общее мнение сводилось к тому, что порно – это, конечно, не детский утренник, но борцы с порно выглядят так, что уж лучше верить Линде Лавлейс, чем им. Линда, по крайней мере, симпатичная и умеет показывать трюки. А эти…

– Пора остановить эту грязь, пока она не затопила всю страну! Куда все мы катимся?! – взывал сенатор Чарльз Кинг. Всего через пару лет он сам окажется на скамье подсудимых по обвинению в растрате.

– Это вопиюще! Как нормальные люди могут это смотреть? – удивлялся публицист Рой Кон. Еще до конца десятилетия этот борец за нравственность умрет от СПИДа и сразу после этого выяснится, что всю жизнь он являлся скрытым геем.

Все эти борцы за допотопную нравственность выглядели в блистающем новом мире довольно глупо. Чего, черт возьми, они хотят? Развернуть человечество назад, в сторону чувства вины и сексуальных психозов, от которых оно (человечество) только-только начало избавляться? Люди желали получать от жизни все, и вот они наконец получили эту возможность. Порно показывало человеку, каков он и в чем смысл его жизни. Стаскивая с себя одежду, вместе с ней люди стаскивали также и весь давивший на них груз. К чему вспоминать о таких отживших свое вещах, как нравственность?

5

Для самой Линды Лавлейс, она же Линда Боримен, вся эта шумиха обернулась самой что ни на есть приятной стороной. Наутро после премьеры «Глубокой глотки» она проснулась общенациональной знаменитостью.

У нас в стране ни одна из «взрослых» актрис не могла и мечтать о подобной популярности. Отечественные порностар от Хаи Хаким до Елены Берковой так и остались знаменитостями для очень узкого круга. Да, иногда их показывали центральные телеканалы, но даже в этом случае преподносили девушек лишь как забавных фриков женского пола. Что-то вроде цирковых зверушек оригинального жанра. И, разумеется, об уроках профессионального мастерства в общенациональном эфире не могло идти и речи. А вот в случае с Линдой могло. Еще как могло.

Кем она была до выхода фильма? Глупой девчонкой из провинции, которой ее собственный муж иногда запихивал в попу кулак. А теперь журналисты ведущих изданий страны выстраивались в очередь, чтобы взять у нее интервью. Причем вопросы, которые они задавали, касались не того, приятна ли на вкус сперма собаки, а куда более отвлеченных материй. Типа границ человеческой свободы и раскрепощения сознания.

Словосочетание «Глубокая глотка» быстро переросло рамки порнокино. Во время процесса об импичменте президенту Никсону под псевдонимом «Глубокая глотка» скрывался главный информатор, сливший в прессу компромат на президента. А еще двадцать лет спустя так была названа самая первая серия самого первого сезона сериала X-Files. Какой год подряд ходят слухи о запуске ремейка «Глотки» с кем-то из голливудских звезд, уровня Мэг Райан в главной роли. Копеечный фильм о том, как девушка сосет член, стал чуть ли не главным достижением американской культуры второй половины ХХ столетия. И Линда Лавлейс, сыгравшая роль этой девушки, была данным фактом очень довольна.

С ролью апостола новой эпохи Линда свыклась быстро. Она завела себе колонку в общенациональной газете, выступала на ток-шоу, ездила по стране с лекциями и отвечала на письма, мешками доставляемые ей со всей страны. В основном, конечно, в письмах женщины спрашивали, как сделать так, чтобы, когда проглатываешь член мужа, непроизвольный рвотный рефлекс не испортил всю постельную сцену. Но бывали и другие послания. Феминистки благодарили Линду за то, что она своим творчеством отстаивает право женщин на оргазм (пусть даже такой необычный, как в «Глотке»). Политические обозреватели интересовались ее мнением насчет международного положения. Когда муж Линды додумался выдвинуть ее кандидатуру на выборах президента США, за девушку проголосовало, не хухры-мухры, несколько сотен тысяч человек, которые считали, что уж лучше пусть американский президент знает, как сделать человеку приятное, чем убивает людей во Вьетнаме.

Выглядела Линда абсолютно счастливой. В одном телевизионном шоу она рассказывала:

– Порно – это любовь. Мы все ее ищем, но только мне удалось ее найти. Нигде я не чувствую себя так спокойно, как на съемочной площадке. Здесь меня окружают люди, которых я люблю и которые любят меня. Здесь мой дом и моя семья. Каждый из актеров, который подносит к моему лицу член, в этот миг является моим единственным мужем.

Так продолжалось семь лет подряд. До тех самых пор, пока в 1980-м Линда вдруг неожиданно для всех не оставила мужа, не начала раздавать совсем иные интервью и вообще не запела совсем по-другому.

И это последнее, о чем мне хотелось бы рассказать вам в этой книжке.

Эпилог: империя наносит ответный удар

Вся эта книга была о сосущем голоде, изнутри снедающем человека. О том, что всем нам мучительно хочется чего-то, чего никак не найти в окружающем нас мире.

И вот эта книга подошла к концу.

1

22 апреля 2002 года в госпитале американского города Денвер произошло событие, о котором потом несколько недель писали все американские газеты.

Внешне все выглядело довольно буднично. Пожилой мужчина по имени Лари Марчиано и двое его взрослых детей Доминик и Линдси прибыли в госпиталь и после долгой беседы с врачами объявили, что приняли непростое решение. Они согласились на отключение от дыхательного аппарата жены Лари и матери его детей Линды Марчиано. За три недели до этого Линду сбила машина. Врачи утверждали, что к моменту прибытия в госпиталь миссис Марчиано была по сути уже мертва. Хотя благодаря аппарату вентиляции легких жизнь все еще и поддерживалась в ее искалеченном теле. И вот теперь муж и дети решили прекратить эту иллюзию.

Было произнесено много высокопарных слов о том, что тело Линды устало, измучилось и пора положить конец ее мучениям. Хотя все прекрасно понимали: главная причина – это, конечно, деньги. Платить за дико дорогостоящие аппараты Лари Марчиано было не по карману. Да он и не должен был этого делать: с Линдой за несколько лет до автокатастрофы они оформили развод. А сама пострадавшая не имела за душой ни цента. Последние годы она жила на социальном пособии. Так что аппарат нужно было отключать как можно скорее.

Пожилое, не очень красивое тело. Давно умершая внутри этого тела жизнь. И только суперсложные механизмы, поддерживающие не жизнь, а видимость жизни. Так выглядела не только разведенная мать двоих детей Линда Марчиано. Очень похоже выглядел и весь наш мир.

2

А я как раз в том году первый раз в жизни съездил в Копенгаген (Дания), чтобы попробовать пожить в Христиании, самом известном сквоте в мире.

Сквот – это самовольно захваченное жилье. Дом, который ты просто берешь себе и никому ничего за него не платишь. В датскую столицу мой автобус прибыл рано-рано утром. Для начала я заселился в отель, но сидеть в номере не стал, а выпил эспрессо и пошел прогуляться по набережным. Эспрессо показался мне кислым на вкус. С залива Зунд дул ветер. Замерзнув, я раз в сорок минут заруливал в сонные утренние кафешки и выпивал еще кофе. На датских деньгах была изображена некрасивая местная королева.

Лет тридцать назад неподалеку от центра Копенгагена располагались военные склады. Потом счастливая и богатая Дания решила, что столь огромная армия ей ни к чему. Военные съехали, а освободившуюся территорию прибрали к рукам хиппи, драг-дилеры, педерасты, анархисты, панки, негры, нудисты, растаманы и уличные музыканты. Прямо посреди Копенгагена вырос город будущего: ни законов, ни правительства, человек человеку брат.

Есть такие слова, о смысле которых давным-давно никто не задумывается: и так все ясно. «Счастье» как раз из таких слов. Чего тут может быть непонятного? Счастье – это слово, по значению очень похожее на слово «оргазм». Делать все, что хочу, и чтобы мне за это ничего не было. Удовольствия, удовольствия, удовольствия… и чтобы потом за все за это не отвечать.

Именно под получение максимума удовольствий все здесь и было заточено. Гашиш? Пожалуйста! Свальный блуд? No problems! Скандинавы знают толк в удовольствиях: не случайно выражения «шведский стол» и «шведский секс» родом откуда-то из этих мест. Вопрос «Зачем всем нам жить?» не имеет смысла. Правильный вопрос – это «Как бы нам пожить поприятнее?».

Двадцатое столетие стало бесконечным каскадом революций. Люди восставали против существующего порядка и шли на штурм, чтобы сделать свою жизнь лучше. В смысле, более соответствующей их представлениям о том, какой эта жизнь должна быть. Считается, будто большинство этих революций окончилось неудачно и цели добиться не удалось. Однако как минимум две революции завершились полной и окончательной победой. Это психоделическая революция и – сексуальная.

Когда слово «революция» произносят у нас в стране, то перед глазами сразу встают черно-белые кадры: матросы и солдаты в смешных папахах лезут по ограде Зимнего дворца, орут что-то про Карла Маркса и дружно поют «Марсельезу». В начале ХХ века революции действительно были именно такими. Тогда люди еще верили, что одно-единственное восстание может кардинально изменить жизнь всего общества сразу. Вот выгоним царя и заживем как люди. Вот отменим допотопную химеру религии и будем, наконец, свободны. Но чем дальше, тем понятнее становилось: никакого одного на всех счастья в мире просто нет. Бороться стоит не за какие-то общие цели, а за то, что нужно лично тебе. Оказалось, что мир состоит из миллиардов ничем не обязанных друг дружке атомов. И революции в этом мире стали совсем другими. Например, такими, как в датской Христиании.

Что толку резать буржуев, если конкретно тебя мучает не их эксплуатация, а сексуальные психозы? Зачем бороться за свободу, если твое собственное «Я» так и останется в плену рабских стереотипов? В 1960-х американские и французские президенты бросали на подавление беспорядков армейские части, а длинноволосая молодежь закидывалась LSD, занималась групповым сексом, затягивала «Харе Кришна!» и искренне не понимала: как омоновцы в бронежилетах могут всему этому счастью помешать?

Под словом «свобода» отныне понималось лишь то, что у тебя внутри. То, до чего никогда не дотянуться ни правительству, ни жандармам-держимордам.

3

Осмотр достопримечательностей Христиании не занял у меня много времени: в Христиании нет достопримечательностей. Проходите под деревянной аркой с надписью «Здесь законы ЕС не действуют» и оказываетесь в коммунизме. За сто евро любой желающий может снять здесь жилье любого угодного размера. А чтобы купить гашиша, нужно просто открыть форточку и крикнуть вечно толкущимся на перекрестке камерунцам.

Таксист, который подвозил меня до развеселого района, развернулся и, не задерживаясь, укатил назад в безопасный копенгагенский центр. Считается, что с наступлением сумерек в этот район лучше не соваться. Хотя лично я ничего опасного здесь так и не увидел. Ну трущобы… ну негры в футболках с серпом и молотом… места, в которых я провожу время дома, в Петербурге, не сильно от всего этого отличаются. Я сел в первом попавшемся вегетарианском кафе с липкими столиками и потянулся за сигаретами.

Вокруг говорили по-датски. Язык звучал так, будто кто-то решил поболтать по-английски с чудовищным немецким акцентом. Плюнуть на все? Переехать в Данию насовсем? В те дни, когда у меня нет срочной работы, я поздно просыпаюсь, долго лежу в постели, потом умываюсь, выхожу на кухню и щелкаю кофеваркой. Короткий взгляд в окно: даже летом, когда в Петербурге жара, любоваться там все равно нечем. Даже жара в моей стране – все равно холоднее, чем зима где-нибудь в Бразилии, а наша зима длится восемь месяцев в году, и пусть сейчас девушки на улице ходят с загорелыми голыми ногами – не успеют они и глазом моргнуть, как на ноги придется натянуть чулочки, а сверху еще и джинсы, а если зима выдастся совсем уж серьезной, то, может быть, даже и валенки. Когда у меня нет срочной работы (а последнее время у меня ее почти никогда нет), я поздно просыпаюсь и до сумерек сижу на кухне, а потом приходит вечер, и весь мой стол заставлен пустыми чашками из-под эспрессо, а я все еще смотрю в окно и думаю о том, с чего это меня угораздило родиться в этой стране, чересчур странной даже для меня, русского? Последнее время я думаю об этом все чаще.

Официант принес мне овощной салат и морковный сок. Вегетарианство в Христиании тренд. Есть животных сегодня так же немодно, как лет сто тому назад не принято было пить кровь христианских младенцев. На протяжении ХХ века человек стал, наконец, разумен и ответственен. Он осознал свое место в мире. Это место находится неподалеку даже не от животных, а от растений.

Вегетарианцами в странах Запада являются от трех до десяти процентов населения. То есть где-то десять – двенадцать миллионов человек. Эти люди не очень переживают по поводу того, что процветание их государств основано на выкачивании ресурсов из стран третьего мира, но мысль о страданиях животных не дает им спать спокойно.

Движение за права животных родилось в том же году, когда началась сексуальная революция. В этом, согласитесь, есть логика: если человек – это всего лишь спаривающееся животное, то каждый из нас может чувствовать единство со всеми остальными животными планеты.

Первая идеологиня этого движения Бриджит Брофи писала:

«Люди безжалостно эксплуатируют животных. Мы используем их труд, мы поедаем их и одеваемся в них. Но так же, как уходит в прошлое эксплуатация человека человеком, должна исчезнуть и эксплуатация одним видом (людьми) всех остальных видов животных.

Человек боролся за право жить так, как пожелает, и по ходу освобождал все, на что падал взгляд. Прежде правозащитники боролись против расизма, а феминистки против мужского шовинизма. „Негры – тоже люди!“ – кричали первые. „Женщины имеют те же права, что и мужчины“, – подхватывали вторые. Теперь обнаружился еще один враг: расизм и шовинизм по отношению к животным. Кто сказал, что эти создания хоть чем-то хуже нас?»

Идея состояла в том, что, раз права есть у людей, значит, они должны быть и у остальных животных – просто животные не могут сами о них заявить. И главные из этих прав те же, что и у людей: право на жизнь, право на жизнь без страданий, право на свободу и право на выбор места обитания. Философ Ричард Райдер писал, что мясоперерабатывающие заводы и меховые фабрики – это холокост наших дней.

Осознав задачу, разумные и ответственные борцы за права животных развернули партизанскую борьбу. Всего в мире существует несколько десятков групп борцов, но самая известная из них – это «Фронт освобождения животных». Ее активисты врываются в помещения, где в неволе содержатся животные (от зоопарков до научных лабораторий), и выпускают узников на волю. Те, правда, почти сразу гибнут, но тут уж на войне как на войне.

От защиты отдельных животных очень быстро активисты перешли к защите всей природы в целом. В 1971-м несколько активистов на кораблике «Зеленый мир» взялись пикетировать небольшой островок возле Аляски, на котором американские власти планировали начать какие-то дико вредные испытания. И, как ни странно, добились своего: вместо испытаний островок отвели под птичий заповедник. Воодушевленные успехом, активисты зарегистрировали международную организацию по охране природы. В честь своего суденышка назвали ее Greenpeace («Зеленый мир»).

Прежде никому и в голову не приходило защищать природу. Скорее наоборот: это человек защищался от природы, которая обрушивала на него то цунами, то землетрясения. Но это было давно, в ту эпоху, когда человек еще не понимал, что природа – это его мать. Да, часто жестокая, да, иногда ничего не соображающая, но уж какая есть. К концу столетия человек окончательно убедился, что мир бессмыслен, зато научился получать от этого удовольствие. Спорить с природой в голову никому больше не приходило. Все знали: мы рождаемся лишь для того, чтобы родить, а потом умереть. Испытать множество оргазмов, – а потом вернуться в перегной, из которого все и родилось. И вообще: секс и смерть – два кита, на которых стоит мир. Самые естественные состояния человека.

Год спустя после первой акции «гринписовцев» в Австралии похожая компания объявила себя не просто командой экологов, а политической партией. Еще через год похожая партия возникла в Канаде. Потом в Германии. Потом везде. Именно в Германии такие партии впервые стали называть «зелеными». Популярность их программ сегодня такова, что в наши дни «зеленые» входят в состав большинства правительств Евросоюза, а кое-где даже и формируют эти правительства.

Со стороны это может показаться странным. Со стороны кто-то может подумать, что у людей есть и иные проблемы, помимо охраны зверюшек и воды в черт знает где расположенных озерах. Хотя на самом-то деле все очень логично. Человек больше не желал быть венцом творения. К концу ХХ века выяснилось, что он просто животное. Дышащее, питающееся и размножающееся тело. Такое же, как у живущих рядом с человеком лошадей, собак или кроликов. В этом и состоит программа «зеленых» партий по всему миру: Бога нет, мир не имеет смысла, тело рано или поздно умрет. Единственная цель человеческой жизни – есть, размножаться и умирать. Но уж зато есть следует от пуза, размножаться с удовольствием, а умирать по возможности не создавая проблем окружающим.

4

Политические партии типа немецких «зеленых» понемногу переделывают мир в соответствии со своими представлениями о том, каким этот мир должен быть. Хотя есть на свете места, где эти перемены давно уже случились. Там революции победили давно и безоговорочно. Причем помимо датской Христиании таких мест на планете довольно много.

До того как приехать в Копенгаген, я, к примеру, ездил в Бангкок (Таиланд) и там остановился на знаменитой улице Кхеосан. Знаменита улица в основном тем, что такую концентрацию порока, как здесь, вы вряд ли встретите во всей остальной Азии. Да и в мире у Кхеосан конкурентов немного. Каждая вторая дверь – массажный салон (оральный секс и бутылка пива включены в стоимость). Каждая третья – дансинг, на сцене которого усталые тайские тетки открывают пивные бутылки мышцами влагалища. Воздух пахнет всем тем, о чем лучше не знать сотрудникам Управления по борьбе с наркотиками. Прямо на тротуаре спят смертельно пьяные негры в дредах. Даже в семь утра отовсюду грохочет музыка. Полицейские не заглядывают на Кхеосан даже случайно. В общем, вы представляете.

Отыскав отель поприличнее, я бросил рюкзак на кровать и закурил. Духота и крики с улицы: как я засну? Знаете, когда-то я тоже любил пить водку прямо с утра, вместо чистки зубов. Да только эти времена давно закончились. Последние несколько лет лично для меня прошли тихо: жена, дети, много работы. Такую жизнь я выбрал для себя сам и менять в ней хоть что-то не собирался. То, что было, прошло, и я никогда об этом не жалел. Вот только теперь я (мокрый, усталый, абсолютно один) сидел в своем номере, а снаружи всеми возможными красками переливалась жизнь. Тысячи молодых и красивых оттопыривали, как могли, и в голову сама собой лезла мысль: почему же, черт возьми, я не там, с ними, а один в номере? Жить нужно на полную катушку (уверяла мысль), а поселиться на Кхеосан и не попробовать ни единого удовольствия из тех, что здесь предлагают приезжим, – это как-то не по-мужски.

Главное, чего всегда хотелось человеку, – это быть любимым. Ну или хотя бы не «быть любимым», а «чувствовать себя любимым». Снаружи мир предлагал миллионы вариантов почувствовать рядом теплые человеческие тела. Причем стоить это будет по русским меркам копейки, а делать тайские чаровницы умеют такое, что просто ахнешь… Оставив рюкзак валяться на кровати, я закурил еще одну сигарету и вышел из отеля. Наперерез сразу бросилось с полдюжины проституток и красавчиков леди-боев. Но смотрел я не на них, а на встречавшихся иногда в толпе пожилых европейцев. Седых ветеранов сексреволюции шестидесятых.

Этих типов в Таиланде навалом. В том числе и русских. Жирно накрашенные европейские тетки с небритыми подмышками. Скрюченные артритом старики с безумными глазами. Пенсионеры рок-братства в футболках с рожами Greateful Dead. Главное в любой истории – это ведь не начало, а конец. Когда-то давно эти люди на минутку заскочили на улицу Кхеосан и тоже не смогли усидеть в номере. Им хотелось повеселиться, и вот их веселье, как дежавю, длится уже много лет (десятилетий) подряд.

Прямо перед входом в мою гостиницу на земле лежали несколько тощих длинноволосых стариков. Один спал, широко открыв беззубый рот. Другой, сбиваясь с ритма, барабанил грязными ладонями по маленькому тамбуринчику. На морщинистой шее у него болтались старые бусы. Здесь же бродило несколько бездомных собак. По облысевшим головам у стариков стекали струйки старческого пота.

Каждый вечер – наркотики и анонимный секс. Правда, чем дальше, тем чаще одни только наркотики. Каждое утро – недолгое похмелье, а потом все по новой. Пока ребята были молоды, все это казалось просто шуткой. Но вот некоторым из них уже за шестьдесят, и вырваться из этого круга они не смогут, наверное, уже никогда. Печень и прочие органы работают, конечно, не то что раньше. Но лет десять – пятнадцать можно продолжать еще в том же духе.

А потом придется умирать. Хорошо если это случится быстро и, считай, безболезненно, как получилось с 53-летней Линдой Марчиано. При рождении эту женщину звали Линда Боримен, но миру она стала известна как Линда Лавлейс.

Лет до тридцати девушка куролесила как могла. Получала удовольствие от тела, которое получила при рождении, и дарила удовольствие обладателям мужских тел. Говорила, что заниматься сексом ей нравится, но счастливой при этом почему-то не выглядела. И в тридцать лет резко сменила позицию. Перешла в лагерь воинствующих феминисток. Всерьез взялась за борьбу с порно, которое прежде называла лекарством от всех болезней. Вышла замуж, родила двоих детей, пропала с телеэкранов, нянчилась с внуком, по слухам, полюбила готовить, а мужу в постели так ни разу и не продемонстрировала свой коронный трюк.

Потом, еще двадцать лет спустя, попала под машину. Ударилась головой об асфальт и умерла. Хитроумные медицинские машины поддерживали жизнь в ее веснушчатом теле еще три надели подряд. После чего бывший муж Линды и двое ее детей повернули кранчик, и Линда умерла уже окончательно.

Очень просто. И очень грустно.

5

В общей сложности в датской Христиании я провел пять дней. Хотя уже к концу первого понял, что жить здесь, наверное, не смогу. И дело не в бедности, грязности, опасности или чем-нибудь подобном. Просто я убедился, что не верю в то, что заставило обитателей Христиании поселиться всем вместе.

Их точка зрения понятна. Мир не имеет смысла. Это просто набор атомов, которые по чистой случайности сложились в то, что мы видим вокруг. В ледяном бескрайнем космосе несутся планетки, на некоторых из которых появилась жизнь. А у некоторых живых существ появилась такая диковинка, как сознание. Но все живое рано или поздно станет мертвым. Так что радуйся тому, что пока жив. Пускай доставшееся тело в дело. Реализуй себя самого, ведь больше на свете ничего и нет.

Так думают те, кто живет в Христиании или проводит дни в бесконечном карнавале на Кхеосан-роуд. Так же считают и все остальные люди, которых я встречаю вокруг. Но вот я думаю совсем иначе. Мне кажется, что как раз «ты сам» – это не очень важно. Главная проблема человека (уверен я) состоит в том, что, будучи половинкой, он решил, будто является целым. И для того, чтобы стать наконец счастливым, ему нужно не сосредотачиваться на себе, а, наоборот, посмотреть по сторонам. Попробовать отыскать недостающую половинку. Забыть о себе, махнуть на себя рукой, выкинуть надоевшего самого себя из головы и обнаружить, что без памяти влюблен в кого-то другого. Убедиться, что этот «кто-то другой» намного важнее для тебя, чем ты сам.

Только это может сделать людей счастливыми. А все остальное не может.

Напротив входа в Христианию имелся не очень дорогой бар, который назывался «Моффин». Поскольку в самой Христиании приличного кофе попить было негде, завтракать я приноровился именно тут. Ничего из ряда вон: стойка, столики, в динамиках что-то невнятное. Дома, в Петербурге, я перепосещал чертову прорву похожих мест. Где-то в них я потерял лучшее десятилетие своей жизни. Иногда я пытаюсь отыскать его обратно.

Обычно я заказывал эспрессо и закуривал. Вокруг сидели седоватые датские джентльмены. Рядом с каждым вторым имелась молоденькая филиппинка. Похотливые азиатские глаза. Крошечные сисечки под обтягивающими футболками. Филиппинки были настолько предупредительны, что некоторые прикуривали мужьям сигареты. Жениться на азиатках в Дании модно. С одной стороны, вполне себе жена: сготовит суп, исполнит супружеский долг, постирает носки. А с другой – вроде как маленькая домашняя собачка. Йоркширский терьер, способный принести кофе в постель.

В последний день я опять пришел в «Моффин» и купил кофе. Через несколько часов я буду дома, в Петербурге. Опять вода гранитного цвета и бесцветное небо. Снова дожди, снова люди с плохими зубами и серой кожей. Каждый – сам по себе. Это-то и невыносимо. Цены на газ растут, и денег у всех вокруг за последние годы снова стало много. А вот счастья, как не было, так и нет. Вернее, есть (конечно же, есть!), да только какое-то оно не до конца счастливое. Есть работа, есть деньги, есть какие-никакие друзья, есть развлечения, есть перспективы роста… нет чего-то важного. Чего-то, без чего жизнь – словно по четвертому разу заваренный чай.

Нет кого-то рядом. Хотя бы молчаливой молоденькой филиппинки. Самый простой ответ наверняка являлся и самым правильным. Счастье – это ведь не деньги, не удовольствия, не множественный оргазм с Анджелиной Джоли, а штука вообще из другой оперы. Жить одному, жить ради себя, жить, чтобы вырвать у жизни причитающееся тебе счастье, – все это прямая дорога в сумасшедший дом. Потому что счастье – это просто другие люди. Это просто сидеть вместе и кожей чувствовать рядом тепло другого человека.

Секс очень похож на эту штуку. Он тоже дает тебе чье-то тепло и иллюзию, будто ты не один. Но настоящее счастье от секса все-таки отличается. Потому что сосущий голод любви, изнутри снедающий человека, все равно никуда не денется. Останется с тобой, пока ты его не утолишь. Ну или пока ты жив.

Что делать, если самое важное для человека – это любовь, да только вот не видно никакой любви в окружающем нас мире? На протяжении ХХ века люди предложили несколько вариантов решения этой сложной задачки. О том, в чем состояли эти варианты, я попробовал рассказать в этой книжке. К сожалению, эти ответы оказались неверными. Они были будто ключ, не годящийся к запертой двери. Так что, боюсь, следующему, XXI веку придется все начинать с нуля. Попробовать найти ответы получше.

Допив кофе, я положил на прилавок несколько монеток, натянул на лысую голову капюшон и ушел. Снаружи все еще капал ленивый скандинавский дождь.

Ив

Энцлер

Монологи вагины

ИВ ЭНЦЛЕР знаменитый драматург. Мировую популярность ей принесли поставленные по ее пьесам спектакли «Монологи вагины» (награжден премией Obie Award), «Плавучая Ронта и склеенный человек» и «Отличное тело». Спектакль «Монологи вагины» породил целое движение — «День V»

цель которого — защищать женщин во всем мире от насилия и оказывать поддержку тем, кто от него пострадал. Эта благотворительная организация в настоящий момент работает в 76 странах мира.

Книга «Монологи вагины» — плод разговоров Ив Энцлер с самыми разными женщинами. Молодыми, пожилыми, зрелыми, семейными, разведенными, одинокими, гетеросексуальными, лесбиянками, бисексуалками, белыми, черными. Беседы, начинавшиеся с игровых вопросов вроде «Если вашу вагину одеть, что бы она носила?» или «Если бы ваша вагина могла говорить, что бы она сказала?», заканчивались пронзительными откровениями и удивительными открытиями, из которых и выросла эта легендарная книга.

Провокационность «Монологов», как ни парадоксально, помогает женщинам всего мира наладить уникальные отношения со своим удивительным органом, гордиться его возможностями, наслаждаться его красотами и никому не давать в обиду. Пьеса «Монологи вагины» впервые была представлена публике в 1996 г., в Нью-Йорке. Тогда Ив сама читала со сцены откровенные признания женщин, решившихся заговорить о своей вагине без брезгливости, смущения или неловкого хихиканья.

Спектакль «Монологи вагины» уже несколько лет с успехом идет на российской сцене, в Центре им. Вс. Мейерхольда. Пьеса переведена на 30 языков и демонстрируется в 53 странах мира.

Посвящается Ариэлю,

который сводит с ума мою вагину

и взрывает мое сердце.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Глория СТЕЙНЕМ

Я представитель поколения «там». То есть именно так, изредка и почти шепотом, женщины моей семьи называли все половые органы, наружные и внутренние.

Не то чтобы они не имели представления о таких терминах как «вагина», «половые губы» или «клитор». Наоборот, они ведь получили педагогическое образование и наверняка имели неограниченный доступ к информации.

Они не были закрепощенными, или, как бы сказали они сами, нетерпимыми. Одна из бабушек получала деньги от своей строгой протестантской церкви за то, что писала проповеди, из которых не верила ни одному слову. А потом она делала ставки на скачках и зарабатывала еще больше. Другая была педагогом, суфражисткой и даже начинающим политиком, чем были недовольны многие представители ее еврейского сообщества. Моя же мама, например, работала репортером в прогрессивной газете задолго до моего рождения. В дальнейшем она очень гордилась, что обе ее дочери росли более просвещенными по сравнению с тем, как воспитывали ее. Не помню, чтобы она говорила о женском теле как о чем-то грязном или постыдном, и я очень ей за это благодарна. Дальше вы увидите, что некоторые девочки росли в куда более сложных условиях.

Однако я никогда не слышала точных определений, тем более слов, произносимых с гордостью. К примеру, я ни разу не слышала слова «клитор». Прошли годы, прежде чем я узнала, что женщины обладают единственным в человеческом теле органом, который предназначен исключительно для удовольствия. А если бы такой уникальный орган был в мужском теле? Только представьте, как часто мы бы о нем слышали, и для каких поступков он бы служил оправданием! Поэтому когда я училась говорить, писать, заботиться о своем теле, я узнавала названия всех его важных частей, кроме одной неупомянутой области. Так я оказалась не готова к обидным словам и грязным шуткам в школе, а позже и к утверждению, что мужчины (любовники или врачи) знают о женском теле больше, чем мы сами.

Впервые ощущение самопознания и свободы, которое вы обнаружите на этих страницах, появилось у меня в Индии, где я жила в течение нескольких лет после окончания колледжа. В индуистских храмах и местах поклонения я видела лингам, абстрактный символ пениса. Там же я впервые увидела и йони, символ влагалища в форме двух-или трехвершинного овала, напоминающего цветок. Мне пояснили, что тысячи лет назад йони была более могущественна, чем мужской символ. Истоки поклонения уходят в тантризм, в основе которого лежит убеждение, что мужчина может достигнуть духовного совершенства только через сексуальное и эмоциональное единение с женщиной и ее высшей духовной энергией. Этот принцип был так глубоко и широко распространен, что даже монотеистические религии, которые появились позже и принижали роль женщины, сохранили его в своих устоях, хотя ведущие религиозные лидеры всегда его отрицали и до сих пор считают его ересью.

К примеру, христиане-гностики боготворили Софию как женское начало Святого Духа и считали Марию Магдалину мудрейшей из апостолов Христа. Тантрический буддизм до сих пор учит, что сущность Будды заключена в вульве. Мистики исламского суфизма верят что фана, или наслаждение, достигается только с помощью фраваши, женской сущности. Шехина в иудейском мистицизме — это разновидность Шакти, женского начала Бога. Даже некоторые ответвления католической церкви, прославляя Деву Марию, больше боготворят Мать, чем Сына. Во многих странах Азии и Африки, а также в других частях света, там, где боги до сих пор изображаются как в мужском, так и в женском обличии, алтарь представляет собой Жемчужину в чаше Лотоса или другие символы, олицетворяющие «лингам в йони». Индуистские богини Дурга и Кали являются воплощением сил йони, управляющих рождением и смертью, сотворением и разрушением.

По возвращении домой я поняла, что американские представления о женском теле слишком далеки от культа йони и восточного мировоззрения. Даже сексуальная революция 1960-х привнесла в эту сферу только одно: женщины стали сексуально доступней для мужчин. «Нет» 1950-х просто сменилось на постоянное, готовое на все «да». Это продолжалось вплоть до расцвета феминизма в 1970-х, когда появились разнообразные альтернативы, от традиционных религий до фрейдизма, от двойных стандартов сексуального поведения до единого для патриархальной, политической, религиозной среды контроля над женским телом как над средством воспроизводства.

Первые годы открытий связаны у меня с воспоминаниями о прогулках по Дому Женщин, который организовала Джуди Чикаго в Лос-Анджелесе. Каждой из женщин-художниц была предоставлена комната, и именно там мне впервые открылся символизм нашей культуры. К примеру, форма, которую мы воспринимаем как сердце, своей симметрией больше напоминает влагалище, чем ассиметричный орган, название которого эта форма носит. Возможно, это отголосок символа женского влагалища. Но олицетворяемая им сила была заменена романтикой времени, в котором господствовали мужчины. Сидя в одной из кофеен Нью-Йорка с Бетти Дотсон (вы встретитесь с ней на страницах этой книги), я пыталась вести себя как ни в чем не бывало, пока она шокировала невольных слушателей энергичным описанием мастурбации как способа освобождения. А когда я однажды заглянула в журнал «Ms.», то обнаружила среди прочих шутливых заголовков: «Сейчас 10 вечера. Ты знаешь, где твой клитор?» А когда феминистки стали носить значки и футболки с надписью «CUNT POWER!» («Власть Пизды!»), чтобы вернуть ценность слову «cunt», я смогла прочувствовать возрождение древней силы. В конце концов, индоевропейское слово «cunt» было образовано от обращений к богине Кали «Кунда» или «Кунти», которые имеют общий корень со словами «kin» (род) и «country» (страна).

Эти три десятилетия феминизма были также отмечены сильными волнениями, поскольку открылись новые факты насилия над женским телом: изнасилования, педофилия, унижение лесбиянок, физическая жестокость по отношению к женщинам, сексуальные домогательства, ограничение деторождения, международные преступления, связанные с женским обрезанием. Все эти неизвестные ранее действия были разоблачены, что помогло уберечь многих женщин. Мы обратили свою ярость в энергию созидания, чтобы подавить ответное насилие и залечить душевные травмы. Частью взрывной волны, творческим выплеском энергии, рожденной словами правды, и стали эта книга и спектакль по ней.

Когда я впервые смотрела пьесу, где Ив Энцлер произносила очень личные вещи, рассказанные ею также и во многих интервью и переведенные на язык театра, я думала: «А ведь я все это уже знаю. Мы живем среди этой правды последние тридцать лет». Так и есть. Женщины доверили ей свои самые интимные переживания, от секса до родов, от необъявленной войны против женщин до новой свободы в женской любви. На каждой странице — сила слов, ранее запретных, поэтому и мощь книги в том, что скрыто за словами. Один издатель заплатил Ив аванс за право на публикацию, но потом, тщательно все взвесив, решил оставить деньги автору, только бы она отнесла книгу вместе со всеми словами на «в» в какое-нибудь другое издательство.

Но ценность «Монологов вагины» гораздо глубже, нежели раскапывание прошлого, исполненного негативного опыта. Книга открывает индивидуальный для каждой путь в будущее, с любовью к своему телу. Думаю, что читатели, как мужчины, так и женщины, почерпнут из этих страниц ощущение свободы в восприятии не только себя и друг друга, но и альтернатив патриархальному дуализму «мужчина — женщина», «тело — разум», «секс — духовность», который берет начало в делении нашего тела на «части, о которых говорят» и «части, о которых молчат».

Если вам кажется, что книга со словом «вагина» в заголовке далека от философских и политических вопросов, приведу в пример еще одно мое запоздалое открытие. В 1970-х, проводя исследование в библиотеке Конгресса, я наткнулась на неприметную работу об архитектуре религиозных сооружений. В ней заявлялось, что традиционная архитектура древних мест поклонения копирует очертания женского тела. Причем факт этот подавался как общеизвестный. Например, вход сначала в притвор, а потом уже в храм — это большие и малые половые губы, центральный проход к алтарю — вагина, два изогнутых боковых нефа — яичники, и священное место в центре, алтарь, — это матка, в ней происходит чудо, и мужчина дает начало новой жизни.

Это сравнение было для меня новым и потрясло до глубины души. Конечно, думала я. В главной церемонии патриархальных религий мужчина вбирает в себя энергию йони, силу сотворения, символично порождая новую жизнь. Неудивительно, что главы мировых религий, мужчины, так часто говорят, что человек рождается во грехе: любой из нас рожден женщиной. И только подчиняясь правилам патриархата, мы можем переродиться, очиститься. Неудивительно, что священники обходят нас, разбрызгивая над нашими головами святую воду — подобие продолжающего род семени, дают нам новые имена и обещают перерождение в вечную жизнь. Неудивительно, что духовенство старается держать женщину подальше от алтаря, так же, как нас пытаются лишить возможности контролировать наши собственные силы деторождения. Все эти ритуалы, символичные или реальные, посвящены контролю над силой, заключенной в женском теле.

С тех пор я никогда не чувствовала прежнего отчуждения, входя в храм. Наоборот, я прохожу по нефу, вхожу в «вагину» и представляю, как к алтарю вернутся те священники — и мужчины, и женщины, — которые не будут унижать женскую сексуальность, и развенчают миф об исключительной мужской роли в Сотворении мира, и преумножат священные слова и символы, и возродят идею присутствия Духа Божьего во всех живых созданиях.

Если свержение пятитысячелетнего патриархата кажется чрезмерно глобальной задачей, просто сосредоточьтесь на праздновании отдельных значимых шагов на этом пути.

Я думала об этом, наблюдая, как маленькие девочки рисуют сердечки в блокнотах или ставят сердечко в основании восклицательного знака. Интересно, не потому ли их так влечет этот первобытный знак, что он похож на часть их тела? Я вернулась к этой мысли, беседуя с группой около двадцати шестнадцати-девятнадцатилетних одиноких девушек, которые недавно пришли к осмыслению слов: вагина, губы, клитор. После той беседы эта «магическая связка» стала их любимой. И, что самое важное, обсуждение продолжилось со смехом и спорами. Какой, однако, долгий и благословенный путь избавления от презрительного отношения к «тому месту»!

Хотела бы я, чтобы мои праматери знали, что их тело священно. Я верю, что благодаря яростным и честным словам этой книги будущие бабушки, матери и дочери исцелятся и сделают мир лучше.

ВСТУПЛЕНИЕ

Я не знаю точно, почему была избрана. У меня, например, не было детской мечты стать «Леди Вагиной» (так меня часто называют, иногда очень громко, например, в переполненном обувном отделе). Я и представить не могла, что однажды буду рассуждать о вагинах на ток-шоу в Афинах, нараспев повторять слово «вагина» вместе с тысячами восторженных женщин Балтимора или испытывать тридцать два публичных оргазма за вечер. Такого в моих планах не было. С этой точки зрения у меня вообще было мало общего с персонажами «Монологов вагины». Но они словно захватили меня.

Теперь я понимаю, что всегда была главным кандидатом на эту роль. Я была драматургом. Я была феминисткой. Мой отец унижал меня сексуально, я страдала от домашнего насилия. У меня были эксгибиционистские наклонности. Я была известна своим экстремизмом и больше всего на свете хотела найти обратный путь к собственной вагине.

Я в точности не помню, с чего все началось. Кажется, с беседы с одной пожилой женщиной о ее вагине — она так презрительно говорила о своих половых органах, что шокировала меня. Она заставила меня задуматься о том, что другие женщины думают о своих вагинах. Помню, как я расспрашивала подруг, и они удивляли меня своей открытостью, готовностью делиться своими ощущениями и соображениями. Одна даже сказала, что если вагину одеть, та предпочтет берет. В то время подруга переживала увлечение оральным сексом.

Я не помню, как именно писала эту пьесу. Я просто попала в плен к вагинальным демонам. Я никогда не делала набросков к пьесе, не выстраивала ее сознательно. Она вообще изначально не предназначалась для печати. Я спрашивала у женщин об их вагинах, когда писала другую, «настоящую» пьесу. Но мой гражданский муж Ариэль Орр Джордан (я убеждена, что над ним тоже потрудились вагинальные демоны) убедил меня отнестись к этим материалам всерьез, прочувствовать пьесу и составить план. Но даже после этого «Монологи вагины» не стали частью моего бизнеса.

Я на виду. Я работаю, чтобы оставаться в форме. Я черпаю силы из «мокко фрапуччино». Я стараюсь держаться до последнего. И со мной порой случаются чудеса. Сейчас поясню, что я имею в виду.

Я никогда не была актрисой. Только через три года участия в «Монологах вагины» до меня дошло, что я действительно играю на сцене! Но пока я этого не осознавала, я думала, что просто рассказываю чьи-то очень личные истории, которыми со мной щедро поделились. Я чувствовала, как искренне и порой неистово защищаю всех этих женщин и их истории. Рассказывая, я не могла пошевелиться. Я должна была сидеть на стуле с высокой спинкой и подставкой для ног. Это было похоже на ежевечерний полет на космическом корабле. Я должна была говорить в микрофон даже в таких местах, где меня отлично слышали и без него. Микрофон иногда служил рулем, а иногда и ручкой переключения скорости.

В первые годы я была обязана носить чулки и тяжелые мужские ботинки на сцене. Позже, когда мой режиссер Джо Мантелло разрешил мне их снять, я выступала исключительно босиком.

Я должна была держать в руках пять — восемь карточек в течение всей пьесы, несмотря на то, что помнила текст наизусть. С их помощью создавалось ощущение, что женщины, у которых я брала интервью, незримо присутствуют рядом.

Рассказы вагины нашли меня, как позже находили люди, которые хотели поставить пьесу или привезти ее в свой город. Каждый раз, когда я пыталась написать приемлемый для общественного сознания монолог, ничего не получалось. И еще учтите: у меня нет монологов о менопаузе или смене пола. Я пыталась.

«Монологи вагины» привлекают внимание сами по себе, без рекламы.

За время существования пьесы произошло много всего. Много почти нереального и одновременно совершенно логичного. Вот примеры.

Заголовки газет:

«Девушка стремится „туда“» (Марио Томас

[1]

о «Монологах»).

«Грязные словечки жены мэра» (решение Донны Ганновер

[2]

участвовать в «Монологах»).

Красные боа на главной странице шести лондонских газет на следующий день после «Дня V» в Олд-Вике, и все газетные стойки Британии были похожи на море вагин.

Телевидение:

Кэти Ли Гиффорд

[3]

распевает слово «вагина» вместе с Калистой Флокхарт

[4]

и аудиторией ее студии на передаче «В прямом эфире с Рэгис и Кэти Ли».

Дэвид Леттерман

[5]

пытается произнести «вагина», но не может.

Барбара Уолтерс

[6]

признается на передаче «Точка зрения» что «Монологи» смутили ее своей откровенностью. Но позже она отказалась от своих слов.

«Си-эн-эн» делает десятиминутный спецвыпуск о «Монологах», но не произносит ключевых слов.

В одной из серий родители Дармы и Грега

[7]

покупают билеты на «Монологи».

Вагинослучаи из пьесы:

Гленн Клоуз

[8]

заставляет 2500 человек вскочить с мест, и все вместе они скандируют слово «пизда».

Тове Фельдманштерн

[9]

запрещают ставить «Монологи» в ее прогрессивной школе для девочек, но она все равно сама организует представление.

Женщина-раввин посылает мне булочку хаманташ

[10]

и описывает ее сходство с вагиной.

В Вестлейском университете открылись «Курсы Пизды».

Женщина приносит свою удаленную матку в театр, чтобы я на ней расписалась.

Юноша приглашает меня на ужин к его родителям в Атланте, штат Джоржия, и готовит салат «Вагина». Бобовые побеги в нем изображают волосы на лобке.

Розиэн выступает перед двумя тысячами зрителей в нижнем белье с надписью «Чем пахнет твоя вагина?». Она говорит не по сценарию, импровизирует: «Чем пахнет твоя вагина? ОТВЕТ: Лицом мужа».

Аланис Мориссетт

[11]

и Одра Макдональд

[12]

поют песню пизды.

Женщины и мужчины падают во время шоу в обморок. Это часто случается. И всегда в одном и том же месте.

Люди приносят и присылают вещи в виде вагины: самодельные стеклянные скульптуры, игрушки, лампы, леденцы в форме клитора, декоративные вещицы в форме конуса.

На вечеринке «Дня V» в Лондоне на столе высится огромный торт-вагина, но ее нельзя резать. Сотни изысканных участниц едят розово-лиловый торт-вагину руками. Кусок с клитором выставлен на аукцион, и Танди Ньютон

[13]

покупает его за двести фунтов.

«Монологи вагины» идут в театрах и публикуются более чем в двадцати странах, включая Китай и Турцию.

Организаторам «Дня V» очень сложно найти спонсоров для проекта. Даже фирмы, продающие интимную продукцию, не хотят иметь ничего общего со словом «вагина».

Женщины звонят и заказывают билеты на «Монологи», эти люди говорят: «Хроники вагины». Тогда продавец билетов, панк, отвечает им: «Не можете произнести название — значит, не сможете прийти». Молодая женщина из числа участниц шоу врывается в мою гримерку и говорит, что на самом деле ее дырка не пересохла. Это ложь. Две пожилые израильтянки в Иерусалиме также вбегают в гримерку, обнимают меня и даже не замечают, что я голая. Шестидесятилетний мужчина словно в трансе, без предупреждения заходит в мою гримерку после шоу и объявляет, что наконец-то он «всё понял». Два месяца спустя он приводит подругу, и она говорит мне спасибо. Акушерки берут гримерку штурмом и благодарят за внимание к естественным телесным выделениям. В последнем спектакле «Монологов» играет трансвестит.

Вагина — это чудеса, происшествия, случайности. Они продолжаются. Главное чудо — это «День V», его энергия, динамика. Это катализатор, приближающий день прекращения насилия над женщинами, он рожден «Монологами вагины». Я ездила с гастролями по городам и странам, и сотни женщин ждали меня после шоу, чтобы рассказать о своей жизни. Пьеса каким-то образом высвободила их воспоминания, боль, желание. Каждую ночь я слушала похожие истории: о том, как они были изнасилованы в детстве, в колледже, в зрелом возрасте, как боялись уйти от мужей, которые регулярно избивали их до полусмерти, как они наконец ушли, как с ними занимались сексом их отчимы, братья, кузены, дядья, матери и отцы, когда они сами еще не знали, что такое секс. Я начала сходить с ума: мне словно открылась дверь в другой мир, я узнавала о том, чего не должна была знать, ведь такое знание опасно. Пусть медленно, но я осознала, что самое важное — это остановить насилие над женщинами. Надругательство над женщинами убивает в человеке стремление уважать и защищать жизнь. Этот погибающий мир, если мы его не исправим, убьет нас всех. И не думаю, что я преувеличиваю. Когда вы насилуете, бьете, калечите, уродуете, поджигаете, терроризируете, сводите в могилу, вы разрушаете главную энергию жизни на планете. То, что должно открываться, доверять, впитывать, творить и жить, вы подавляете, оскопляете, уничтожаете. В 1997 году я встретила группу женщин-активисток, в основном из сообщества под названием Feminst.com, и мы организовали «День V». Вагина окутана тайной, и мы вовлечены в эту тайну, мы выступаем, закладываем основу, поддерживаем форму, а остальное делают вагинальные демоны. 14 февраля 1998 года — день рождения первого «Дня V». Двести пятьдесят человек собрались перед залом Хаммерштейн в Нью-Йорке ради нашего первого грандиозного праздника. Принять участие в «Монологах» согласились Вупи Голдберг, Сюзан Сарандон, Гленн Клоуз, Уайнона Райдер, МарисаТомей, Ширли Найт, Льюис Смит, Кэти Наджими, Калиста Флокхарт, Лили Томлин, Хэзел Гудманн, Маргарет Чо, Хана Энцлер-Ривел, БЕТТИ, группы «Klezmer Women» и «Ulali», Иби Сноу, Глория Стейнем, Сорайа Мире и Рози Перец. Этот революционный вечер собрал более ста тысяч долларов и дал старт движению «День V». С тех пор было проведено множество вечеров с участием мировых знаменитостей. В 1999 году в Лондонском театре Олд-Вик в «Дне V» блеснули Кейт Бланшетт, Кейт Уинслет, Мелани Гриффит, Меера Сиал, Джулия Савалха, Джоли Ричардсон, Руби Вакс, Эдди Ридер, Кэти Пакрик, Дани Бер, Наташа Макэлоун, Софи Даль, Джейн Лапотер, Танди Ньютон и Джиллиан Андерсон.

В 2000 году «День V» праздновали в Лос-Анджелесе, Санта-Фе, Сарасоте, Аспене, Чикаго. Через три года его отмечали уже более трехсот колледжей, а в постановке пьесы активно участвовали и студенты, и преподаватели. Представления стали приносить доход, а участники и зрители начали понимать, как важно остановить насилие над женщинами. Доход от «Монологов вагины» для «Дня V» на Бродвее составляет около миллиона долларов. Деньги от всех дальнейших представлений также пойдут на поддержку и развитие нашего движения. Фонд «Дня V» помогает обычным женщинам по всему миру, кое-где члены нашего движения с риском для жизни пытаются защитить других женщин и прекратить насилие. В Афганистане существует Революционная организация женщин Афганистана, работа которой посвящена освобождению женщин от гнета Талибана. При талибском режиме запрещено работать, учиться, обращаться к врачу, выходить из дома без мужского сопровождения. Женщины скрыты под паранджой, но она не спасает от насилия или убийств. Фонд «Дня V» помогает этой организации обучать женщин в нелегальных школах, фиксирует случаи правонарушения, развивает женское движение. В Кении мы поддерживаем «Тасару Нтомонок» (Организацию защиты материнства), часть «Мандеоло», проекта, направленного на запрет ритуала обрезания гениталий у маленьких девочек и введение современной версии ритуала без увечий. Недавно мы приобрели для них красный джип, чтобы члены организации могли ездить по деревням, читать лекции и предотвращать увечья. В Хорватии мы сотрудничаем с Центром женщин — жертв военных действий. С нашей помощью они открывают центр реабилитации жертв насилия в бывшей Югославии. Центр будет также обучать женщин из Косово и Чечни работе с теми, кто подвергся изнасилованию или получил травмы во время войны в этих странах. «День V» сотрудничает с Центром планирования семьи, внедряя в существующие у них программы стратегию предотвращения и прекращения насилия над женщинами. Список можно продолжать до бесконечности. Что удивительно, «День V», также как и «Монологи вагины», появился, потому что должен был появиться. Может, его появлению способствовал телефонный звонок или поручение? Я подозреваю, здесь не обошлось без вагинальных демонов. Что-то возникает помимо нашей воли. Это и волшебство, и реальность одновременно. Необходимо, чтобы мы выступали, обучали, влияли на общественное сознание. Чтобы человеческая раса продолжала свое существование, женщины должны быть защищены, должны ощущать свою силу. Эта идея очевидна, но, как и вагина, она требует к себе внимания и любви, чтобы раскрыться полностью.

МОНОЛОГИ ВАГИНЫ

___

Могу поспорить, вы волнуетесь. Я лично волновалась. Поэтому и взялась за эту книгу. Меня беспокоили вагины. Меня беспокоило, что мы о них думаем, и еще больше — чего мы о них не думаем. Я волновалась за свою вагину. Мне хотелось узнать как можно больше и о других вагинах, нужно было создать сообщество, субкультуру вагин. Вокруг нее столько тайн и загадок, прямо как вокруг Бермудского треугольника. Оттуда не поступает никаких известий.

Начнем с того, что иногда ее не так-то просто найти. Женщины не заглядывают туда по нескольку недель, месяцев, а то и лет. Я брала интервью у одной очень влиятельной бизнес-леди, которая сказала, что слишком занята, у нее нет времени, чтобы зглянуть туда. Ведь чтобы рассмотреть свою вагину, требуется чуть ли не целый день, рассказывала она. Тебе нужно лечь на спину напротив большого зеркала, идеальный вариант — зеркало в полный рост. Важно правильно подобрать позу и освещение: зеркало должно быть освещено под удобным для тебя углом и чуть затемнено. Ты вся скручиваешься. Вытягиваешь шею, выгибаешь спину. Это утомительно. Бизнес-леди сказала, что у нее нет на все это времени. Она занята. Поэтому мне пришло в голову поговорить с женщинами об их вагинах, взять у вагин интервью, которые потом стали их монологами. Я расспросила более двухсот женщин. Я говорила с пожилыми, молодыми, замужними, одинокими, лесбиянками, профессорами из колледжей, актрисами, служащими из крупных корпораций, профессионалками секс-индустрии, негритянками, испанками, азиатками, индианками, белыми женщинами, еврейками. Сначала они говорили неохотно. Были немного смущены. Но стоило им разговориться, и их уже было не остановить. Женщины втайне любят говорить о своих вагинах. Они приходят в восторг, в основном, потому, что раньше их об этом никто не спрашивал. Давайте просто произнесем вслух слово «вагина» или даже «влагалище». В лучшем случае оно звучит как инфекция, или, может, медицинский инструмент. «Быстрее, сестра, принесите мне влагалище!»

«Вагина».

«Вагина». Не важно, сколько раз ты это повторишь, но никогда это слово не будет звучать приятно. Его не хочется произносить. Это абсолютно нелепое, совершенно несексуальное слово. Если его произнести во время любовной игры: «Милый, поласкай мое влагалище», — все закончится, даже не начавшись.

Меня беспокоят вагины. То, как мы их называем, и то, как не называем. В Грейт-Нек ее зовут «киской». Одна местная женщина рассказала мне, что ее мама обычно повторяла: «Дорогая, не одевай трусики под пижаму, пусть киска дышит». В Вестчестере ее называют травкой, в Нью-Джерси — мандой. Ее называют пудреницей, подмашкой, дыркой, вонючкой, пипкой, пилоткой, розанчиком, подружкой, бутончиком, персиком, вертихвосткой, мадам, мундштуком, пиписькой, пирожком, губешками, любопытной Варварой, целкой, пи-пи, лошадкой, пушистой норкой, туземкой, пижамой, щелкой, свежачком, пизденкой, давалкой, красоткой, приманкой, писюлей, баю-бай — в Майами, пюрешкой — в Филадельфии, дурилой — в Бронксе. Вагины беспокоят меня до крайности.

___

Некоторые монологи — это практически дословная запись рассказа какой-нибудь женщины. Другие состоят из интервью с разными женщинами. Кое-какие только начинались как интервью, а потом перетекали в приятную беседу. Этот монолог записан практически слово в слово, но подобная тема возникала почти в каждом интервью и часто оказывалась болезненной.

ВОЛОСЫ

Вы не полюбите вагину, не полюбив волосы. До многих это не доходит. Мой первый и единственный муж ненавидел волосы. Он говорил, что они мешаются и собирают грязь. Он заставлял меня брить вагину. Она выглядела припухшей, беззащитной, как у маленькой девочки. Это его возбуждало. Когда он занимался со мной любовью, моя вагина чувствовала то, что, наверное, ощущает подбородок во время бритья. Довольно болезненно. Похоже на расчесанный комариный укус. Кожа горит. На ней воспаленные красные пупырышки. В один прекрасный момент я отказалась брить ее. А потом муж стал ходить налево. На приеме у семейного психолога он объяснил, что изменяет мне, поскольку я не удовлетворяю его сексуально. Не хочу брить вагину. У психолога был сильный немецкий акцент, она делала долгие паузы между предложениями, вроде как демонстрируя сочувствие. Она спросила, почему я не хочу сделать мужу приятно. Слишком странный способ, сказала я. Без волос я чувствовала себя маленькой. Даже начинала говорить детским голоском. А кожа была до того раздражена, что и смягчающий бальзам не помогал. На что немецкая дама ответила мне, что замужество — это постоянный компромисс. Я спросила: если я буду брить вагину, перестанет ли муж трахаться на стороне. Я спросила, много ли в ее практике было подобных случаев. Она ответила, что своими вопросами я пытаюсь оправдаться. А мне следует смириться, привыкнуть. Она была уверена, что нас с мужем ждет светлое будущее.

В тот раз, когда мы вернулись домой, я позволила мужу самому выбрить мою вагину. Это было ему наградой за поход к психологу. Он пару раз порезал меня, в ванну капнуло немного крови. Но он даже не заметил, так он был счастлив. Позже, когда муж входил в меня, я чувствовала, как в мою обнаженную, припухшую вагину вонзаются его жесткие, колючие волосы. Никакой защиты. Не было моего пушка.

Я поняла, что волосы там не просто так. Они как листья вокруг цветка, лужайка вокруг дома. Нужно любить волосы, чтобы полюбить вагину. Нельзя любить по частям. Кроме того, муж так и не перестал мне изменять.

___

Я задавала женщинам один и тот же вопрос. Потом выбирала лучшие ответы. Хотя, должна вам сказать, не было ни одного ответа, который бы мне не понравился. Я спрашивала женщин:

ЕСЛИ БЫ ВАША ВАГИНА НОСИЛА ОДЕЖДУ, ЧТО БЫ ОНА ВЫБРАЛА?

Берет.

Кожаный пиджак.

Шелковые чулки.

Муфту.

Розовое боа.

Смокинг.

Джинсы.

То, что лучше сидит.

Изумруды.

Вечернее платье.

Блестки.

Только «Армани».

Балетную пачку.

Прозрачное черное белье.

Бальное платье из тафты.

Что-нибудь, что легко отстирывается.

Маскарадную маску.

Сиреневую бархатную пижаму.

Ангорку.

Красный бант.

Горностай и жемчуг.

Огромную шляпу, всю в цветах.

Леопардовую шляпу.

Шелковое кимоно.

Очки.

Спортивные брюки.

Татуировку.

Электрошокер от непрошеных посетителей.

Высокие каблуки.

Кружево и грубые сапоги.

Алые перья, парик и ракушки.

Хлопок.

Фартук.

Бикини.

Макинтош.

ЕСЛИ БЫ ВАША ВАГИНА МОГЛА ГОВОРИТЬ, ЧТО БЫ ОНА СКАЗАЛА?

Помедленнее.

Это ты?

Накорми меня.

Хочу.

Ням-ням.

Да!

Еще раз.

Нет, вот туда.

Лизни меня.

Оставайся дома.

Вот это смело.

А если подумать?

Умоляю, еще!..

Обними меня.

Поиграем?

Не останавливайся.

Еще, еще.

Помнишь меня?

Входи.

Не сейчас.

Ух, мамочки!

Да, да.

Трахни меня.

Ну, входи на свой страх и риск.

О боже.

Господи, спасибо.

Я здесь.

Давай.

Найди меня.

Спасибо.

Бонжур.

Слишком сильно.

Не сдавайся.

Где Брайан?

Так-то лучше.

Да, туда. Туда.

___

Я взяла интервью у нескольких женщин в возрасте от шестидесяти пяти до семидесяти пяти. Их рассказы были наиболее пронзительными. Возможно, дело в том, что никто и никогда не говорил раньше с этими женщинами о вагине. К сожалению, большинство из них знали о своих вагинах до смешного мало. Я лишний раз порадовалась, что мне довелось расти в эпоху феминизма. Одна из женщин (ей было семьдесят два года) никогда не видела свою вагину. Она прикасалась к себе, когда мылась в душе, и никак иначе. Она ни разу в жизни не испытала оргазма. И вот, будучи уже в весьма почтенном возрасте, она решила пройти курс психотерапии. Однажды, по совету врача, она пришла домой, в одиночестве зажгла свечи, приняла ванну, поставила расслабляющую музыку и занялась самопостижением. Ей потребовалось на это больше часа, ведь у нее были больные суставы. Но когда она наконец обнаружила клитор, то расплакалась от счастья. Этот монолог посвящается ей.

ПОТОП

(Монолог читает еврейка с акцентом жительницы Квинса)

Там, внизу? Я туда не заглядывала аж с 1953 года. Нет, Эйзенхауэр тут ни при чем. Нет-нет, просто там как в подвале. Очень влажно и липко. И спускаться туда совсем не хочется. Уж поверьте мне. Вас начнет мутить. Там душно. Тошнотворно. Запах сырости, плесени и прочего. Уфф… Пахнет непереносимо. Запах впитывается в одежду.

Нет, никакой аварии там не было. Ни взрыва, ни пожара, ничего подобного. Все не так страшно. То есть… нет, неважно. Пустяки.

Нет, я не могу обсуждать это с вами. Для чего такой милой девушке, как вы, расспрашивать пожилых женщин о том, что у них «там»? Во времена моей молодости мы об этом не говорили. Что? О господи, ну ладно, хорошо.

Был у меня один приятель, Энди Лефтков. Он был прекрасен, ну, во всяком случае, я так считала. Высокий, как и я. Он мне и вправду нравился. Однажды он пригласил меня на свидание. В машине…

Нет, я не могу рассказывать вам такие вещи. Не могу говорить о том, что у меня «там». Просто знаешь, что что-то есть — и всё. Как подвал. Иногда там что-то шумит. Так гудят трубы, когда в них что-то попадает: насекомые, всякая мелочь. Там сырость. Иногда что-нибудь ломается, и приходится спускаться и устранять протечки. В остальное время дверь закрыта. И о подвале забывают. Это часть дома, но ее не видно, о ней не думаешь. Она просто должна быть, иначе что же это за дом без подвала?

Ах, Энди… Энди Лефтков. Что ж… Энди был очень красив. Отличная партия для девушки. Это так называлось в мое время. Мы были в его машине, новом белом «шеви-бельэйр». Помню, я прямо зациклилась на том, что моим ногам там тесновато. У меня длинные ноги. Коленки доставали до самой приборной доски. Я смотрела на свои большие колени, и вдруг он меня поцеловал в такой необычной манере типа «возьми ее дерзко, как это делают в кино». Я возбудилась, да так сильно, что у меня «оттуда» просто поток хлынул. Я не могла его сдерживать. Это была сила моей страсти, поток жизни, льющийся из меня, прямо через трусики, прямо на сиденье его новой машинки. Я не обмочилась, нет, но запах был. Я-то сама, честно говоря, ничего не чувствовала, но он, Энди, сказал, что пахло скисшим молоком, а на сиденье остались пятна. «Просто вонючка какая-то, а не девчонка», — сказал он. Я хотела объяснить, что поцелуй застал меня врасплох, что обычно такого не бывает. Я пыталась вытереть влажные следы своим платьем. На мне было новое бледно-желтое платье, оно выглядело ужасно с разводами, оставшимися от моего «потопа». Энди отвез меня домой, и с тех пор мы больше ни словечком не перемолвились. Когда я вышла из машины и закрыла за собой дверь, я одновременно закрыла для себя все, что у меня «там». На замок. Никогда больше не отпирала. Еще несколько раз ходила на свидания, но мысль о «потопе» слишком нервировала меня. Я даже никогда не была ни с кем близка.

Но у меня раньше были сны, сумасшедшие сны. Они как наваждения. Что за сны? Берт Рейнольдс. Я не знаю, почему именно он. В жизни мы с ним вообще ни разу не встречались. А вот во сне… Всегда Берт и я. Берт и я. Берт и я. Мы на свидании. Берт и я. В каком-то ресторане, вроде как в Атлантик-Сити, зал просторный, с канделябрами, и все в таком духе. И тысячи официантов в жилетах. Берт дарит мне бутоньерку с орхидеей. Я прикалываю ее к блузке. Мы смеемся. Мы всегда смеемся. Берт и я. Едим креветочный коктейль. Огромные, сказочные креветки. Мы смеемся все заразительнее. Мы очень счастливы вместе. Он заглядывает мне в глаза, притягивает к себе прямо посреди ресторана и только собирается меня поцеловать, как комната начинает дрожать, из-под стола вылетают голуби (уж не знаю, что они там делали), и начинается потоп. Прямо оттуда. Он извергается из меня. Льется и льется. Там плавают рыбки и маленькие лодочки. Весь ресторан заполняется моей влагой, Берт стоит по колено в ней, он ужасно во мне разочарован — я снова опростоволосилась. Он в ужасе наблюдает, как его друзья — Дин, Мартин и другие — проплывают мимо нас в своих смокингах и парадных костюмах.

Теперь я таких снов не вижу. С тех пор как у меня всё «там» вырезали. Удалили матку, трубы, в общем, всё. Доктор оказался такой шутник. Он сказал мне: «Если штука не в деле, ей нечего делать в теле». Потом я узнала, что это был рак. И все, что по этой части, надо было удалить. В любом случае, кому там что нужно? Ведь так? И вообще, по-моему, это дело слишком переоценивают. Мне и без того есть чем заняться. Я люблю выставки собак. Я продаю антиквариат.

Вы спрашиваете, что бы она надела? Ну и вопрос. Что надела бы? Повесила бы большую табличку «Закрыто в связи с потопом».

Что она сказала бы? Я же вам уже пыталась втолковать. Она вообще не разговаривает. Она же не человек, чтобы говорить. Умолкла давным-давно. Теперь она — это просто такое место. Место, куда не заходят. Закрытое и заколоченное. Под домом. Оно «там». Ну, вы довольны? Вы заставили меня говорить, вытащили это из меня. Вы заставили пожилую женщину говорить о том, что у нее «там». Теперь вам лучше?

(Она отворачивается от меня, потом поворачивается обратно.)

Знаете, ведь вы первый человек, с кем я об этом говорю. И мне как будто стало легче.

ФАКТЫ О ВАГИНЕ

В ходе одного судебного процесса о ведьмах в 1593 году некий экзекутор (женатый мужчина), вероятно, впервые для себя обнаружил клитор. Он счел его «соском дьявола» и верным доказательством виновности ведьмы. Это был «маленький кусочек плоти, торчащий как сосок, длиной в полдюйма», и тюремщик «обнаружил его с первого взгляда, хотя он был спрятан, так как находился рядом с таким секретным местом, которое видеть непристойно». Но в конце концов, не желая скрывать столь подозрительный объект, он показал его всем присутствующим. Они не видели раньше ничего подобного. Ведьма была осуждена.

«Женская энциклопедия мифов и тайн»

___

В ходе многих интервью я расспрашивала женщин про менструацию. Их голоса звучали, как нестройный хор, как дикая неистовая песня. Женщины вторили друг другу. Я позволила кровоточащим голосам слиться в один. И утонула в этой крови.

МНЕ БЫЛО ДВЕНАДЦАТЬ. МАМА ДАЛА МНЕ ПОЩЕЧИНУ

Второй класс. Мне было семь лет. Братец рассуждал о «красных днях календаря». Мне не нравился его смех. Я пошла к маме. «Что такое красный день календаря?» — спросила я. «Это праздник, — ответила мама, смутившись. — Красным цветом в календаре выделяют праздники».

Папа подарил мне открытку: «Моей малышке, которая стала большой».

Я была в ужасе. Мама дала мне толстые прокладки. Использованные я должна была выбрасывать в ведро под раковиной на кухне.

Помню, я была среди последних. Мне было тринадцать.

Мы все с нетерпением их ждали.

Я была очень напугана. Я заворачивала использованные прокладки в грубую оберточную бумагу и прятала в темных углах чердака.

Восьмой класс. Мама сказала: «Вот и хорошо».

Сначала в старших классах у меня появлялось лишь по нескольку бурых капель, а потом уже начались настоящие месячные. В это же время стали расти первые волосы под мышками, но не равномерно: с одной стороны уже были, а с другой нет.

Мне было шестнадцать, и я побаивалась.

Мама дала мне таблетку кодеина. У нас были двухъярусные кровати. Я легла внизу. Мама чувствовала себя неловко.

Однажды я пришла домой поздно и юркнула в кровать, не включая свет. А мама обнаружила использованные прокладки и сунула их между простынями.

Мне было двенадцать, я все еще разгуливала по дому в одних трусиках. Не одеваясь. Посмотрела на лестницу. А там оно.

Я посмотрела вниз и увидела кровь.

Седьмой класс, мама обратила внимание на мое белье и вручила мне прокладки.

Мама была очень ласкова: «Сейчас я дам тебе прокладку».

Семья моей подруги Марсии устроила целый праздник по случаю ее первых месячных. Был торжественный ужин.

Мы все ждали начала месячных. Хотели, чтобы они начались поскорее.

Тринадцать лет. Тампонов еще не было. Нужно было следить за одеждой. Я была бедной негритяночкой. Кровь проступила сзади на платье во время церковной службы. Никто не подал виду, но я чувствовала себя виноватой.

Мне было десять с половиной. Грязно-коричневое пятно на трусах.

Она показала мне, как вставлять тампон. Он вошел только наполовину.

Я считала свои месячные необъяснимым явлением.

Мама велела мне пользоваться прокладками. Сказала: никаких тампонов. Нельзя ничего вставлять в твою сладкую дырочку.

Я натолкала в трусы ваты. Рассказала обо всем маме. Она подарила мне бумажную куклу Элизабет Тейлор.

Пятнадцать лет. Мама сказала: «Поздравляю!» — и залепила мне пощечину. Я так и не знала, хорошо это или плохо.

Мои месячные — как жидкая смесь для кекса, пока он еще не испекся. Говорят, индейские женщины сидели на мхе по пять дней. Хотела бы я быть индианкой.

Мне было пятнадцать, я надеялась, что вот-вот они начнутся. Я была высокой и продолжала расти.

Когда я видела белых девочек с тампонами в спортзале, я думала, что это их так наказали.

Увидела красные капли на розовой плитке и воскликнула: «Да!»

Мама была рада за меня.

Пользовалась тампонами без аппликаторов, мне нравилось проталкивать тампон пальцами.

Мне одиннадцать лет, я надела белые брюки. Сквозь них начала проступать кровь.

Думала, что это — дурной сон.

Я не готова.

У меня болит спина.

Я возбудилась.

Двенадцать лет. Я была счастлива. У подруги была спиритическая доска, мы спросили, когда у нас начнутся месячные, а потом я посмотрела вниз и увидела кровь.

Просто посмотрела вниз — и вот, пожалуйста.

Я женщина.

Я была в восторге.

Уже перестала надеяться, что они начнутся.

Я стала по-другому себя ощущать. Стала молчаливой и взрослой. Идеальная вьетнамская женщина: покладистая и работящая, целомудренная, всегда помалкивает.

Девять с половиной. Я была уверена, что умру от потери крови. Скомкала белье и закинула его в угол. Не хотела беспокоить родителей.

Мама дала мне теплой воды с вином, и я уснула.

Я была в своей спальне в маминой квартире. У меня была коллекция комиксов. Мама сказала: «Тебе сейчас нельзя поднимать коробку с комиксами».

Подружки сказали, что кровь будет течь каждый месяц.

Мама время от времени попадала в психушку. Никак не могла свыкнуться с мыслью, что я взрослею.

«Уважаемая мисс Карлинг, пожалуйста, освободите мою дочь от занятий баскетболом в связи с тем, что она только что достигла половой зрелости».

В лагере мне не разрешили принимать ванну во время месячных. Меня обсыпали антисептиком.

Я боялась, что другие почувствуют запах. Боялась, что они скажут, будто я пахну рыбой.

Меня выворачивало, я не могла есть.

Я была очень голодная.

Иногда они ярко-красные.

Я люблю, когда капли падают в унитаз. Как краска.

Иногда они коричневые, это меня раздражает.

Мне было двенадцать. Мама шлепнула меня и принесла красную хлопковую рубашку. Папа пошел за Сангрией.

Основано на интервью с женщиной, прошедшей курс «Моя вагина»

КУРСЫ «МОЯ ВАГИНА»

(Монолог читает женщина с легким британским акцентом)

Моя вагина — это раковина, круглая, розовая, нежная раковина, она открывается и закрывается, закрывается и открывается. Моя вагина — цветок, необычайный тюльпан, с глубокой заостренной чашей, тонким ароматом, нежными, но упругими лепестками.

Я не всегда это знала. Я поняла это на курсах «Моя вагина». Я узнала об этом от женщины, которая ведет семинары: она верит в вагины, видит их истинную суть, помогает женщинам постичь собственные вагины, разглядывая вагины других женщин.

На первом занятии ведущая попросила нас нарисовать наши «уникальные, прекрасные, потрясающие вагины». Именно так она назвала их. Одна беременная женщина нарисовала большой кричащий красный рот, из которого высыпались монетки. Другая женщина, очень худая, нарисовала огромное блюдо с девонширским орнаментом. Я нарисовала огромную черную точку с маленькими волнистыми линиями вокруг. Черная точка символизировала черную дыру в космосе, а волнистые линии обозначали людей, или вещи, или просто атомы, которые в ней теряются. Я всегда считала свою вагину этаким анатомическим пылесосом, случайно всасывающим частицы и предметы из окружающего мира.

Я всегда ощущала вагину независимой от меня самой, вращающейся как звезда в своей галактике, которая в итоге сгорит в газовом облаке или взорвется и разлетится на тысячи маленьких вагин, каждая из которых станет кружить в своей индивидуальной галактике.

Я никогда не думала о своей вагине в практическом или биологическом ключе. Я даже не считала ее частью тела, чем-то, расположенным у меня между ног и неотделимым от меня.

На курсах нас попросили рассмотреть наши вагины с помощью карманного зеркальца. Затем, после тщательного исследования, мы должны были словами описать то, что увидели. Должна признаться, что до того момента все мои знания о вагине ограничивались слухами и домыслами. Я ее никогда толком не видела. Мне никогда не приходило в голову ее изучать. Моя вагина существовала в какой-то абстрактной плоскости. Разглядывать вагину оказалось глупо и неудобно — лежишь при всех на блестящих голубых матах, извернувшись, с зеркальцем в руке. Наверное, так чувствовали себя древние астрономы, склоняясь над примитивными телескопами.

Сначала моя вагина здорово меня встревожила. Как будто ты в первый раз смотришь на распотрошенную рыбу и обнаруживаешь в ней, прямо под чешуей, наполненный кровью сложный мир. Она была такой влажной, такой красной, такой чистой. А больше всего меня удивила ее многослойность. Слой за слоем, а под ними другие слои.

Моя вагина поразила меня. И, когда пришла моя очередь поделиться ощущениями, я не смогла ничего сказать. Я онемела. Я осознала, что именно ведущая семинара назвала «вагинальным чудом». Мне просто хотелось лечь на мат, раздвинуть ноги и бесконечно любоваться своей вагиной.

Зрелище было удивительнее, чем Гранд-Каньон, древний и величественный. Она была невинна и свежа, как ухоженный английский сад. Она была смешной, очень задорной. Я смеялась. Она могла искать и находить, открываться и закрываться. Она как рот. Как утро.

Затем ведущая курсов спросила, кто из присутствующих женщин когда-либо испытывал оргазм. Робко поднялись всего две руки. Я не стала тянуть руку, хотя оргазмы у меня были. Но они были случайны. Они происходили спонтанно. Случались во сне, и я просыпалась от удовольствия. Я часто испытывала их в воде, в основном, в ванне. Однажды это было на Кейп-Коде. Или на лошади, на велосипеде, на беговой дорожке в спортзале. Я не подняла руку, потому что, хоть у меня и бывали оргазмы, я не знала, какому механизму они подчиняются. Как их вызвать. Я считала, что в этом процессе есть какая-то тайна, волшебство. В него не надо вмешиваться. Вмешиваться — неправильно, неестественно, это насилие. Как в Голливуде: когда преподносится готовая формула оргазма, исчезает неожиданность и магия. Но проблема заключалась в том, что эта неожиданность уже покинула меня два года назад. Вот уже долгое время я не испытывала волшебных случайных оргазмов и сходила от этого с ума. Поэтому, собственно, я пришла на курсы.

И вот настал момент, которого я одновременно и боялась, и тайно желала. Женщина, проводившая семинар, попросила нас снова взять зеркальца и попробовать отыскать клитор. И вот мы, женщины, лежим на спине, на матах, и ищем нашу метку, нашу отправную точку, нашу основу. Сама не зная, почему, я вдруг заплакала. Может, потому, что я была в полном замешательстве. А может, я поняла, что пора проститься с мечтами, бесконечными мечтами, подменяющими жизнь, мечтами, что кто-то или что-то сделает все за меня: проведет меня по жизни, сделает выбор, подарит мне оргазмы. Я привыкла жить тайно, подчиняясь волшебству и суевериям. А поиск клитора и этот весь сумасшедший курс на блестящих голубых матах были реальными, слишком реальными. Я запаниковала. Одновременно ко мне пришло прозрение: я нарочно все это время оттягивала поиски клитора, это была простая защитная реакция, ведь на самом деле я ужасно боялась обнаружить, что у меня нет клитора, что я физически неполноценная, фригидная, бесплодная, сломанная, высохшая, едкая, гадкая… О, боже. Я лежала, смотрела на свой клитор, ощупывала его и думала вот о чем: когда мне было десять лет, я потеряла в озере золотое кольцо с изумрудами. Я ныряла на дно снова и снова, но находила только камни, рыбок, пробки от бутылок, слизь. Кольца не было. Я запаниковала. Я знала, что меня ждет наказание. Надо было снять кольцо перед купанием.

Женщина, ведущая семинар, заметила мое смятение, испарину, тяжелое дыхание, и подошла ко мне. Я заявила ей: «Я потеряла свой клитор. Его нет. Не надо было лезть с ним в воду». Она рассмеялась. Мягко коснулась моего лба. Клитор, сказала она, невозможно потерять. Ведь он — это я, моя суть. Он одновременно и дверной звонок на моем доме, и сам дом. Мне не нужно его искать. Я должна быть им. Стать им. Стать моим клитором. Стать клитором. Я ложусь и закрываю глаза. Опускаю зеркало вниз. Наблюдаю, как выплываю из себя. Наблюдаю, как медленно начинаю приближаться к себе и вхожу в себя заново. Как будто я астронавт, вернувшийся в земную атмосферу. Мое возвращение оказалось спокойным: тихим и нежным. Я поднималась и опускалась, опускалась и поднималась. Я вошла в свои же мышцы, кровь, клетки, а потом я просто скользнула в свою вагину. Это вдруг оказалось так легко и удобно. Я была теплой, пульсирующей, готовой, юной и живой. И тогда, все еще с закрытыми глазами, я дотронулась до того, что внезапно стало мной. Сначала я ощутила легкую дрожь, и она остановила меня. Но дрожь переросла в сильную вибрацию, взрыв, все пласты пришли в движение и начали расслаиваться. Вибрация открыла дверь на изначальный уровень света и тишины, а он распахнулся в пространство музыки, цвета, невинности, желания, и я лежала на маленьком голубом мате, ощущая единение, связь со своей вагиной.

Моя вагина — раковина, тюльпан. И моя судьба. Я возвращаюсь, собравшись уйти. Моя вагина, моя вагина, я.

ПОТОМУ ЧТО ОН ЛЮБИЛ НА НЕЕ СМОТРЕТЬ

Вот так я полюбила свою вагину. Мне даже неловко об этом говорить, потому что это был не общепринятый способ. Наверное, это должно было случиться в ванне с солями Мертвого моря, под музыку Эньи — сосредоточенный акт любви с собственным женским естеством. Да, я в курсе. Вагины прекрасны. Наша ненависть к себе — это просто следствие закомплексованности и неприятия, тяжкий осадок патриархальной культуры. Долой условности! Пизда — это сила! Плавали — знаем. Если бы мы выросли в обществе, где эталоном считаются толстые бедра, мы бы тоннами поглощали молочные коктейли и печенье, валяясь на спине и проводя дни за наращиванием объемов. Но я выросла не в таком обществе. Я ненавидела свои бедрa, a вагину ненавидела еще больше. Я считала ее невероятно уродливой. Я была из тех женщин, которые, однажды туда заглянув, жалели об этом всю оставшуюся жизнь. Меня от нее тошнило. И я сочувствовала всем, кому придется иметь с ней дело.

Чтобы выжить, я начала притворяться, что между ног у меня вовсе не влагалище, а что-то другое. Я представляла себе удобные подушки с легкими хлопковыми наволочками, маленькие бархатные диванчики, леопардовые коврики или всякие милые безделушки: шелковые платочки, стеганые прихватки. Я так к этому привыкла, что совсем забыла про существование вагины. Каждый раз, занимаясь сексом с мужчиной, я представляла его внутри норковой муфты или китайской вазы.

Потом я встретила Боба. Боб был самым заурядным из всех, с кем я встречалась. Он был худой, высокий, с не запоминающейся внешностью и в штанах цвета хаки. Боб не любил острую еду и не слушал Принса. Его не возбуждало эротичное белье. Летом он любил проводить время в тени. Он не делился переживаниями. У него не было проблем или затруднений, он даже не был алкоголиком. Он не был особенно смешным, или рациональным, или таинственным. Он не был неприятным или недоступным. Он не был самовлюбленным или харизматичным. Он не гонял на машине. Честно говоря, Боб не мог особо мне понравиться. Я бы его и не заметила, если бы он не поднял мелочь, которую я уронила на пол в гастрономе. Когда он протянул мне монетки и случайно задел мою руку, нас обоих словно током ударило. Я легла с ним в постель. Вот тогда и случилось чудо.

Оказалось, что Боб любил вагины. Он был ценителем. Он любил их на ощупь, на вкус, любил их запах, и, самое главное, ему нравилось, как они выглядели. Ему необходимо было смотреть на них. Перед тем как впервые заняться со мной сексом, он сказал, что должен увидеть меня.

— Я и так здесь. Смотри, — сказала я.

— Нет, ты не понимаешь, — сказал он. — Я хочу видеть, какая ты.

— Включи свет, — предложила я, подумав, что он со странностями и паникует в темноте.

Он включил свет.

А потом сказал:

— Отлично. Я готов. Готов по-настоящему рассмотреть тебя.

— Очень приятно! — я помахала рукой. — Я здесь, рядом.

Тогда он начал раздевать меня.

— Что ты делаешь, Боб? — спросила я.

— Мне нужно тебя видеть, — ответил он.

— Зачем? — не поняла я. — Просто сделай это.

— Я должен видеть, какая ты, — возразил он.

— Что, ты раньше не видел красных кожаных диванов? — сказала я.

Он настаивал. Он не собирался сдаваться. Я была готова провалиться сквозь землю и исчезнуть.

— Это ужасно личное, — сказала я. — Не мог бы ты просто заняться со мной сексом?

— Нет, — сказал он. — Там ты настоящая, какая есть. Я должен это видеть.

Я затаила дыхание. Он смотрел и смотрел. Его голос стал хриплым, лицо переменилось. Он больше не казался заурядным. Он стал похож на голодного зверя.

— Ты такая красивая, — сказал он, — ты и изящная, и сильная, и невинная, и дикая.

— И все это ты увидел там? — спросила я.

Происходящее напоминало гадание по ладони.

— Я увидел это, — сказал он, — и еще много, очень много чего.

Он рассматривал меня почти целый час, как будто изучал карту, наблюдал за луной или глядел мне в глаза — только это была моя вагина. Он был так искренне восторжен, так умиротворен, так погружен в собственные ощущения, что и я, глядя на него, распалилась и потекла. Я начала воспринимать себя его глазами Я почувствовала себя прелестной и восхитительной, как картина великого живописца или водопад. Боб не испугался. Он не почувствовал отвращения. Эмоции переполнили меня, я преисполнилась гордости. И вот тогда полюбила свою вагину. Боб растворился во мне, и я была вместе с ним там, в собственной вагине, а потом мы вместе исчезли.

ФАКТ О ВАГИНЕ

Предназначение клитора ясно. Это единственный орган в теле, созданный исключительно для удовольствия. Клитор — это сплошной нервный узел: 8 000 нервных окончаний, если быть точными. Это наивысшая концентрация нервных окончаний во всем теле. В клиторе их больше, чем на кончиках пальцев, губах, языке, их вдвое… Вдвое! Вдвое больше чем в пенисе. Кому нужен револьвер, если в твоем распоряжении есть автомат!

Из журнала «Женщина»: Интимная география, Натали Ангир

___

В 1993 году, проходя по Манхэттену, мимо газетного киоска, я была поражена фотографией на первой странице «Ньюсдей». Там была изображена группа из шести женщин, недавно вернувшихся из боснийского лагеря. На их лицах были шок и отчаяние, но ужаснее всего было осознавать, что из их душ навсегда ушла частичка нежности и света. Начинаю читать. На следующей странице другая фотография: только что освобожденные молодые женщины встретились со своими матерями и стоят полукругом возле школы. Их много, но никто — ни матери, ни дочери — не в силах смотреть в камеру. Я поняла, что должна поехать туда. Мне нужно было встретиться с этими женщинами. В 1994 году, благодаря моему ангелу-хранителю Лорен Ллойд, я провела два месяца в Хорватии, общаясь с боснийскими беженками. Я брала у них интервью и просто разговаривала с ними в лагерях, кафе, реабилитационных центрах. Потом я еще дважды ездила в Боснию.

Когда я вернулась из этой поездки домой, в Нью-Йорк, я была в бешенстве. Меня возмущало, что в одном только 1993 году от двадцати до семидесяти тысяч женщин были изнасилованы в самом центре Европы, и это считалось нормой, входило в тактику военных действий; никто не пытался этому помешать. Подобное никак не укладывалось у меня в голове. Одна моя знакомая не поняла, чему я удивляюсь. Она сказала, что в США за год насилуют более полумиллиона женщин, а ведь войны (теоретически) у нас нет. Следующий монолог основан на рассказе одной из тех женщин. Хочу поблагодарить ее за то, что поделилась со мной. Я восхищаюсь силой ее духа и преклоняюсь также перед всеми женщинами, пережившими эти дикие зверства на территории бывшей Югославии. Этот отрывок посвящается боснийским женщинам.

МОЯ ВАГИНА — МОЙ ДОМ

Моя вагина была увита зеленью. Была сочным лугом с цветами, мычанием коров, закатным солнцем и моим возлюбленным, нежно щекочущим меня соломинкой.

У меня между ног что-то есть. Не хочу знать, что. Я не прикасаюсь к себе там. Сейчас — нет. Никогда больше. С тех пор больше ни разу.

Моя вагина была болтушкой, не могла ждать, ей столько всего надо было поведать, столько попробовать. Она говорила не переставая, о да. Но потом она умолкла. С тех самых пор, как туда грубой черной ниткой зашили мертвого зверя. Ужасный запах дохлого животного ничем не вытравишь. А щель его рта кровоточит сквозь все мои летние платья.

Моя вагина пела звонкие девичьи песни, песни пастушьих бубенчиков, осенние песни сбора урожая, песни вагины, песни родной деревни. Но все это было до того, как солдаты запихнули в меня толстый ствол винтовки. Стальной стержень, такой ледяной, что сердце останавливается. Я гадала: выстрелят они или просто проткнут меня насквозь, до самого мозга. Потом они вшестером, похожие в своих черных масках на хирургов-маньяков, засовывают в меня бутылки. И черенки от метел.

Вдоль моей вагины текла река, чистая вода, омывающая согретые солнцем камни, струящаяся мимо камня-клитора. Но так было раньше. До того, как моя кожа лопнула, и я захрипела. До того, как часть моей вагины, часть губы, осталась в моей руке; теперь там с одной стороны просто ничего нет.

Моя вагина. Шумная, оживленная деревня на берегу полноводной реки. Моя вагина — мой дом родной.

Всё это было до того, как они насиловали меня по очереди целых семь дней, они пахли дерьмом и копченым мясом, они оставляли во мне свою грязную сперму. Река наполнилась ядом и гноем, весь урожай погиб, умерла вся рыба.

Моя вагина. Шумная, оживленная деревня на берегу полноводной реки.

Они захватили ее. Разорили и сожгли.

Я не прикасаюсь к ней теперь.

Не захожу.

Я теперь живу в другом месте.

Я не знаю, где оно.

ФАКТ О ВАГИНЕ

В XIX веке девочки, которые умели достигать оргазма при мастурбации, считались больными. Их часто пытались лечить или «исправляли недостаток» путем удаления либо прижигания клитора или миниатюрных поясов целомудрия, а иногда даже при помощи стерилизации с хирургическим удалением яичников. В то же время в медицинской литературе отсутствуют ссылки на хирургическое удаление яичек или пениса как средство борьбы с онанизмом у мальчиков. В США клиторэктомия с целью излечения от мастурбации была в последний раз сделана в 1948 году пятилетней девочке.

«Женская энциклопедия мифов и тайн»

ФАКТ О ВАГИНЕ

От восьмидесяти до ста миллионов девочек и молодых женщин во всем мире становятся жертвами варварских обрядов, производимых над гениталиями. В странах, где существуют подобные обычаи, в основном, африканских, около двух миллионов подростков в год с помощью ножа или бритвы подвергаются обрезанию клитора, или удалению его, вместе с полным или частичным сшиванием половых губ кетгутом или шипами растений. Такие операции еще называют женским обрезанием. Африканский специалист Нахид Тубиа проводит простую аналогию: «У мужчины такая процедура была бы равносильна отчуждению большей части пениса, а то и полному его удалению, включая мягкие ткани у основания и часть мошонки».

Нередко у перенесших операцию возникают тяжелые осложнения: судороги, сепсис, кровотечения, трещины уретры, мочевого пузыря, стенок влагалища, сфинктера. В итоге все это приводит к хроническому воспалению матки, возникновению грубых шрамов и спаек, затрудняющих движение, образованию фистул, резким сильным болям, проблемам с деторождением и даже ранней смерти.

Газета «Нью-Йорк Таймс», 12 апреля 1996 г.

МОЯ ВАГИНА В ГНЕВЕ

(Монолог, изначально написанный для Вупи Голдберг)

Моя вагина в гневе. Она зла. Ее разозлили. Она в ярости и хочет высказаться. Ей нужно поговорить обо всем этом дерьме. Ей нужно с кем-то поделиться, да вот хотя бы с вами. Серьезно, что за дела?! Целая армия людей только и думает, как бы надрать мою затраханную, трепетную и любящую вагину. Целыми днями изобретают всякие шизанутые средства и грязные способы подобраться к моей киске. Вагиноненавистники!

Всякую дрянь постоянно пытаются в нас вставить — то заткнут, то выскоблят, то вообще отправят куда подальше. Но моя вагина никуда отправляться не собирается. Ее разозлили, и она остается здесь. К примеру, тампон — что это еще за хрень? Комок гребаной сухой ваты. Что, не могли догадаться и добавить к нему немного смазки? Едва моя вагина его завидит, ее начинает трясти от ужаса. Она говорит: «Ну уж нет!» Она захлопывается. Вагине забота требуется, ее надо познакомить с разными идеями, подготовить почву. Для этого и нужны любовные игры. Убедите мою вагину, соблазните мою вагину, завоюйте ее доверие. А с чертовым куском сухого хлопка это у вас не получится.

Хватит запихивать в меня разную фигню. Хватит вставлять или вливать. Моя вагина не нуждается в очищении. Она и так хорошо пахнет. Нечего ее приукрашивать. Не верь, когда он говорит, что ты пахнешь лепестками роз, — на самом деле киска пахнет киской. А то ишь, взяли манеру: пытаются ее отмыть, заставить пахнуть освежителем воздуха или садом. Все эти освежители: цветочные, ягодные, морские… Я не желаю, чтобы моя киска пахла ягодами или морем. Это как вымыть с мылом рыбу после того, как ее приготовишь. Но мне нравится вкус рыбы! Поэтому я ее и заказываю!

А еще есть эти визиты к гинекологу. Кто их вообще придумал? Должен быть вариант и поприятнее. Зачем эта ужасная бумажная рубаха, которая царапает грудь и хрустит, когда ты ложишься? От этого ты чувствуешь себя смятой и выброшенной бумажкой. Зачем резиновые перчатки? Зачем светить туда фонариком? Зачем эти фашистские стальные подколенники? Эти мерзкие холодные утиные клювы, которые в тебя засовывают? Да что же это?! Моя вагина в бешенстве от таких посещений. За неделю до визита к врачу она уходит в глухую оборону. Она замыкается в себе и ее уже ничем не выманишь. Знакомая история? А они всё твердят: «Придвиньтесь. Расслабьте вагину». Зачем? Чтобы можно было вставить в нее холодное зеркальце? Нет, я не согласна.

Почему бы не взять приятный, изысканный красный бархат, завернуть меня в него, положить меня на мягкое хлопковое покрывало, надеть милые, симпатичные розовые или голубые перчатки, опустить мои ноги на меховые подколенники? Согреть гинекологическое зеркальце. Стоило бы позаботиться о моей вагине.

Но нет, пытки продолжаются: сухой комок гребаного хлопка, холодное зеркальце, стринги. Эти хуже всего. Стринги! Да кому эта пытка вообще в голову пришла? Все время сползают, путаются, застревают в промежности, просто пиздец.

Вагина должна быть расслабленной, свободной, ничем не скованной. Вот почему всякое утягивающее белье так вредно. Нам нужны движение, простор и разговоры, разговоры. Вагинам нужен комфорт. Вы уж ей удружите. Доставьте ей удовольствие. Но нет, как бы не так! Они ненавидят женщин, получающих удовольствие, особенно от секса. Придумайте же приятное мягкое хлопковое белье с мини-вибратором изнутри. Женщины кончали бы в них целыми днями, кончали бы в магазинах, в метро, и их вагины были бы счастливы. Но ведь мужики этого не вынесут. Не вынесут вида возбужденных, пышущих силой, жарких, счастливых вагин.

Если бы моя вагина могла говорить, она бы говорила о себе так же, как это делаю я. Рассказала бы о других вагинах, произвела бы вагинальное впечатление.

Она бы носила только бриллианты от Гарри Винстона, и никакой одежды. Вся была бы усыпана одними бриллиантами.

Моя вагина произвела на свет гигантского младенца. Она думала, что потом еще раз повторит этот подвиг. Но нет. Сейчас она хочет путешествовать, желательно не в шумной компании. Хочет читать, познавать, получать новые впечатления. Она хочет секса. Она любит секс. Она хочет глубины. Жаждет ее. Она хочет доброты. Хочет перемен. Тишины, и свободы, и нежных поцелуев, и теплой влаги и глубоких проникновений. Она хочет шоколада, и доверия, и красоты. Хочет кричать. Перестать злиться. Она хочет хотеть. Хочет. Моя вагина, моя вагина. Она, понимаете ли… Она хочет… всё.

___

Последние десять лет я общалась с женщинами, у которых не было постоянного жилья. С женщинами, которых обычно называют «бомжихами». За это время мы успели с ними сдружиться. Я веду занятия в реабилитационных группах для женщин, подвергавшихся насилию, не понаслышке знающих об инцесте, а также в группах для женщин с алкогольной или наркотической зависимостью. Я снимаю фильмы с их участием, устраиваю совместные ужины, вечеринки. За последние десять лет я взяла интервью у сотен женщин. И только две из них не столкнулись в детстве или ранней юности с насилием либо инцестом. Я вывела теорию, что для большинства пострадавших женщин «дом» был очень страшным местом, откуда они при первой возможности сбегали в приюты, и те становились для них единственным пристанищем, где они ощущали безопасность, защиту, комфорт и поддержку других женщин.

Следующий монолог дословно воспроизводит рассказ одной из женщин. Я встретила ее пять лет назад, именно в приюте. На первый взгляд, рассказ необычный и чересчур жестокий. Но это только видимость. На самом деле он ничуть не страшнее многих других историй, услышанных мной позже. Несчастные женщины страдают от чудовищного сексуального насилия, но это проходит незамеченным. Из-за своего низкого социального положения они не могут рассчитывать на психологическую помощь или другие виды поддержки. Постоянные издевательства, в конце концов, сводят на нет их самооценку, толкают к употреблению наркотиков, занятиям проституцией, приводят к заражению СПИДом, а часто и к смерти. К счастью, у данной конкретной истории другой конец. Эта женщина встретила в приюте другую женщину, и они полюбили друг друга. Любовь спасла их, помогла покинуть приют, и теперь они счастливо живут вместе. Этот фрагмент книги посвящается им, сильным духом. А также многим безвестным женщинам, которые страдают и нуждаются в нашей помощи.

МАЛЕНЬКАЯ ПИПИСЬКА СМОГЛА

(Монолог читает чернокожая женщина с Юга)

Воспоминание:

декабрь 1965, мне пять лет.

Мама громким, угрожающим голосом велит мне перестать чесать свою пипиську. Я испугалась, что снова ее расчесала. Я не притрагиваюсь к себе, даже в ванной. Я боюсь, что через дырочку внутрь попадет вода: она наберется в меня, и я взорвусь. Я приклеиваю на мою пипиську пластырь, чтобы закрыть дырку, но в воде он отклеивается. Я мечтаю о пробке, похожей на затычку для ванной, которая ничего в меня не пропустит. Я сплю, надев под пижаму трое трусов веселой расцветки в сердечки. Я все равно хочу потрогать себя, но не делаю этого.

Воспоминание:

семь лет.

Десятилетний Эдгар Монтан разозлился и изо всех сил пнул меня между ног. Ощущение, как будто внутри меня разом все сломалось. Я ковыляю домой. Я не могу писать. Мама спрашивает, что случилось с моей пиписькой, и, когда я рассказываю, что сделал Эдгар, она орет на меня. Велит, чтобы я никому не позволяла трогать меня там. Я пытаюсь растолковать ей: мама, он не трогал меня, он меня пнул.

Воспоминание:

девять лет.

Я дурачусь на кровати, подпрыгиваю и падаю, и вдруг попадаю своей пиписькой на столбик в спинке кровати. Я пронзительно визжу, звук идет прямо изо рта моей пиписьки. Меня везут в больницу и зашивают там, где она была порвана.

Воспоминание:

десять лет.

Я в доме отца, на втором этаже вечеринка идет полным ходом. Все пьют. Я одна играю внизу и решаю примерить новые белые хлопковые трусики и лифчик, которые мне подарила папина подружка. Неожиданно лучший папин друг, этот здоровяк Альфред, подходит ко мне, стаскивает с меня новые трусики, и засовывает в меня сзади свой большой твердый член. Я кричу. Я брыкаюсь. Я пытаюсь оттолкнуть его, но он уже во мне. Появляется мой папа, у него пистолет, я слышу ужасный грохот, а потом я и Альфред оказываемся все в крови, ее очень много. Мне кажется, что пиписька вообще вот-вот выпадет из меня. Теперь Альфред парализован, остался инвалидом на всю жизнь, а мама на семь лет запретила мне видеться с отцом.

Воспоминание:

двенадцать лет.

Моя пиписька — плохое место. Там вечно что-то болит, пачкается, отрывается и кровоточит. Она притягивает несчастья. Проклятая зона. Я воображаю, что у меня между ног шоссе, и я, маленькая девочка, уезжаю по нему в далекую даль.

Воспоминание:

тринадцать лет.

Наша соседка — шикарная женщина двадцати четырех лет, и я все время глазею на нее. Однажды она приглашает меня к себе в машину. Она спрашивает, нравится ли мне целовать мальчиков, и я говорю, что нет. Тогда она говорит, что хочет мне кое-что показать. Наклоняется и мягко целует меня в губы, а потом просовывает язык в мой рот. Так здорово! Она спрашивает, хочу ли я побывать у нее в гостях, и снова целует меня, потом велит расслабиться и погрузиться в собственные ощущения, позволить нашим языкам чувствовать друг друга. Она спрашивает у моей мамы, могу ли я переночевать у нее, и мама очень польщена, что такая красивая и успешная женщина интересуется мной. Я немного напугана, и в то же время сгораю от нетерпения. У нее потрясающая квартира. Очень светлая. Вся в стиле семидесятых: бусы, мягкие подушки, ароматические лампы. Я сразу же решила, что хочу стать секретаршей, как она, когда вырасту. Она наливает себе водки и спрашивает, что я буду пить. Я говорю: то же, что и она. Она отвечает, что моей маме вряд ли понравилось бы, что я пью водку. А я говорю, что маме вряд ли понравилось бы и то, что я целуюсь с девочками, и тогда эта красивая женщина наливает мне выпить. Потом она переодевается в короткую атласную сорочку шоколадного цвета. Она прекрасна, хотя я всегда считала, что лесбиянки уродливы. Я сказала: «Вы выглядите чудесно», — а она ответила: «Ты тоже». «Но у меня нет красивого белья, только эти белые хлопковые трусики и лифчик», — возразила я. Тогда она медленно надела на меня такую же атласную сорочку. Та была цвета лаванды, едва распустившихся весенних цветов. Алкоголь ударил мне в голову, я расслабилась и была готова ко всему. Когда она мягко уложила меня на кровать, я заметила, что над ней висит портрет обнаженной негритянки с пышной прической. Я испытала оргазм от одного соприкосновения наших тел. Она сделала со мной и с моей пиписькой, которую я всегда считала мерзкой, все возможное и невозможное, и это было потрясающе. Я так распалилась, была так возбуждена. Она сказала: «Твоя не оскверненная мужчинами вагина пахнет так приятно, так свежо, мне бы хотелось навсегда сохранить этот запах». Я уже схожу с ума от возбуждения, но вдруг звонит телефон, и, конечно, это моя мама. Я уверена — она обо всем пронюхала, она всегда подлавливает меня. Беру трубку. Я запыхалась, но стараюсь говорить как обычно. Мама спрашивает: «Что с тобой, ты от кого-то убегала?» Я отвечаю: «Нет, мама, я делала упражнения». Тогда она просит красавицу-секретаршу проследить, чтобы я не общалась с мальчиками, и наша соседка говорит: «Будьте уверены, никаких мальчиков здесь нет».

Позже эта прекрасная женщина учит меня, как обращаться с моей пиписькой. Она велит поиграть с моей киской, наблюдает за мной и учит самым разнообразным способам ублажать себя. Она объясняет, что всегда нужно знать, как доставить себе удовольствие, и тогда не нужно будет зависеть от мужчин. Утром я начала волноваться: а вдруг теперь я стала лесбиянкой, раз влюбилась в нее. Она только смеялась. Больше я ее никогда не видела. Позже я поняла, что она была моим странным, неожиданным, непристойным спасением. Она изменила мою глупую пипиську, открыла ей невиданные горизонты.

___

Проводя семинары в Нью-Йорке, я получила следующее письмо:

«Будучи почетным членом „Клуба Вульвы“, я была бы очень рада видеть и Вас членом нашего клуба. Когда Харриет Лернер двадцать лет назад основала этот клуб, в члены принимали только тех, кто понимал и правильно использовал слово „вульва“ и мог объяснить его суть как можно большему количеству людей, особенно женщин. По-моему, вам самое место среди нас.

С уважением, Джейн Хиршман».

КЛУБ ВУЛЬВЫ

Я всегда была одержима называнием вещей. Давая чему-либо имя, я могу познакомиться с этим предметом поближе. Называя объект, я приручаю его, и он может стать моим другом.

Например, когда я была маленькой, у меня была большая коллекция лягушек: плюшевых лягушек, фарфоровых лягушек, пластмассовых лягушек, лягушек с подсветкой, веселых лягушек на батарейках. У каждой было имя. Мне требовалось какое-то время на знакомство с каждой из них, а потом я могла лягушку и назвать. Я сажала их к себе на кровать и рассматривала при дневном свете, носила с собой в кармане, держала в своей маленькой потной ладошке. Я изучала материал, из которого они сделаны, запах, форму, размер, их характер. А потом они получали имя, что обычно сопровождалось прекрасной церемонией наречения. Я размещала их среди других лягушек, их друзей, надевала на них церемониальные костюмы, украшала блестками или золотыми звездочками, ставила их у лягушачьей часовни и давала им имя.

Сначала я шептала выбранное имя им в ухо: «Ты мой Чертенок-Лягушонок Ватрушка». Я должна была убедиться, что лягушка согласна с именем. Потом я громко произносила имя, чтобы его услышали остальные взволнованные лягушки, ведь многие из них тоже пока еще ждали своих имен. А затем я пела песенку, обычно повторяя новое имя, и лягушки подпевали мне: «Чертенок-Лягушонок Ватрушка, Чертенок-Лягушонок Ватрушка». И мы все пританцовывали под эту песенку.

Я выстраивала лягушек в ряд и танцевала перед ними, подпрыгивая, как лягушка, и издавая разные лягушачьи звуки. При этом на ладони (или обеими руками, в зависимости от размера) я всегда держала лягушку, только что получившую новое имя. Церемония была изнурительная, но очень важная. Всё было бы ничего, если бы она касалась только лягушек, но вскоре мне стало необходимо давать имена всем и вся. Я называла коврики, двери, стулья, лестницы. Например, мой фонарик звался Дэном, в честь воспитателя в детском саду, который вечно лез в мои дела.

В итоге я дала имена всем частям своего тела. Мои руки звали Глэдис. Они были такими полезными и незаменимыми — ну как их еще назвать, если не Глэдис. Я назвала свои плечи Шорти, в честь одного сильного маленького драчуна. Моя грудь — это Бетти. Хотела было назвать ее Вероникой, но передумала. Подобрать имя для вагины оказалось сложнее. Не так просто, как назвать руки. Да, это было сложно. Моя вагина была живой, не так-то просто было определить ее одним словом. Она оставалась безымянной, а значит, неизученной и неприрученной.

У нас была няня Сара Стенли. Она говорила тонким визгливым голосом, от которого я чуть ли не писалась. Однажды, когда я мылась, она сказала, что нужно обязательно вымыть мою «Крошку-Малышку». Не сказать, чтобы это имя мне понравилось. Я даже не сразу поняла, что она имела в виду. Но было в ее голосе что-то не терпящее возражений. Имя прилипло. Да, там у меня Крошка-Малышка. К сожалению, это имя осталось со мной, даже когда я выросла. Своему первому мужчине и будущему мужу я сказала, что Крошка-Малышка немного смущена, но готова, и, если он будет терпелив, она раскроет ему все свои тайны. Думаю, он сперва растерялся, однако он был настолько чутким, что принял это мое чудачество. Позже он стал обращаться к ней по имени: «Крошка-Малышка там? Она готова?» На самом деле ее имя никогда меня не устраивало, поэтому то, что произошло позже, было совсем не удивительно.

Однажды ночью мы с мужем занимались сексом. Он позвал ее: «Иди сюда, моя милая Крошка-Малышка», — но она не откликнулась. Как будто она вдруг куда-то исчезла. «Крошка-Малышка, это я, твой верный поклонник». Ни ответа, ни привета. Теперь уже я позвала ее: «Крошка-Малышка, давай же, выходи. Не подводи меня». Ни слова, ни звука. Крошка была глуха, нема, мертва.

«Крошка-Малышка!»

Ее не было несколько дней, недель, месяцев. Я была в отчаянии. Очень неохотно я рассказала об этом Терезе, моей подруге, которая все свое время проводила в новом женском клубе. Я сказала ей:

— Крошка-Малышка не желает со мной разговаривать. Она не отзывается.

— Кто такая Крошка-Малышка?

— Моя Малышка, — сказала я, — моя Крошка.

— О чем ты говоришь? — спросила она, и ее голос вдруг зазвучал ниже, чем мой.

— Девочка, ты имеешь в виду вульву?

— Вульва? — переспросила я. — А что это?

— Это сложная штучка, — сказала она, — это совершенство.

Вульва. Вульва. Я почувствовала, как во мне словно что-то разомкнулось. Крошка-Малышка — неправильное имя. Я всегда это знала. Я не видела в ней Крошку-Малышку. Я никогда не знала, кем или чем она была, но просто отверстием или губами ее не назвать. Этим же вечером мы дали ей имя. Я и мой муж, Рэнди. Как с лягушками. Одели ее в блестки и сексуальный наряд, подвели к храму Тела, зажгли свечи. Сначала мы тихо шептали ей: «Вульва, вульва», — очень мягко, проверяя, слышит ли она. «Вульва, вульва, ты здесь?» Сладость и согласное шевеление.

«Вульва, вульва, ты существуешь?»

И мы пели песню вульвы, словами которой было не кваканье, а поцелуи. И мы танцевали танец вульвы, но движениями танца были не скачки, а толчки, и все части тела выстроились и наблюдали за церемонией: и Бетти, и Глэдис, и Шорти.

ФАКТ О ВАГИНЕ

В некоторых районах Африки традиция женского обрезания сходит на нет. Например, Аджа Тункара Дьяло Фатимата, главный «хирург» Конакри, столицы Гвинейской Республики, постоянно подвергалась жесткой критике со стороны западных правозащитников. В итоге, несколько лет назад она призналась, что на самом деле никого не «резала». «Я только сжимала клиторы пациенток, чтобы те вскрикнули, — сказала она, — и туго перевязывала их, чтобы при ходьбе казалось, что им больно».

Центр законодательства в сфере репродукции человека

ЧЕМ ПАХНЕТ ВАГИНА?

Планетой Земля.

Мокрым мусором.

Богом.

Водой.

Зарождающимся утром.

Глубиной.

Сладким имбирем.

Потом.

По-разному.

Мускусом.

Мной.

Мне сказали, ничем.

Ананасом.

Потиром.

Духами «Палома Пикассо».

Солью земли и мускусом.

Корицей и клевером.

Розами.

Острым пряным жасминовым лесом, густым-густым-густым лесом.

Влажным мхом.

Вкусной конфеткой.

Тихим океаном.

Чем-то средним между рыбой и лилиями.

Персиками.

Лесной чащей.

Зрелыми фруктами.

Клубничным чаем с киви.

Рыбой.

Небесами.

Уксусом и водой.

Легким сладким ликером.

Сыром.

Океаном.

Сексом.

Губкой.

Началом.

___

Я годами разъезжала с этой пьесой по всей Америке (теперь уже и по миру). Я давно собираюсь создать карту городов, которые я посетила, городов — друзей вагины. За это время я повидала много удивительного. Меня порадовала Оклахома. В Оклахоме сходят с ума по вагинам. Меня поразил Питсбург. В Питсбурге любят вагины. Я была там уже три раза. Когда я приезжаю туда, женщины приходят после спектакля ко мне в гримерку, чтобы рассказать свою историю, предложить какую-нибудь идею, поделиться впечатлениями. Это моя любимая часть гастролей. Мне доводилось слушать совершенно невероятные истории. А рассказывают их так просто, так буднично. Мне постоянно напоминают, как необычна и разнообразна жизнь женщины. Мне также напоминают, насколько женщины одиноки и как их угнетает это одиночество. Так мало людей, с которыми они могут поделиться своими переживаниями, своими сумбурными мыслями. Почему-то их чувства всегда окружены завесой стыдливости. А ведь женщинам безумно важно рассказать свою историю, поделиться ею с другими. От возможности такого диалога зависит, сохранится ли наша женская сущность.

Вспоминаю один вечер после спектакля в Нью-Йорке. Одна молодая вьетнамская женщина поведала мне историю, которая случилась с ней в пять лет. На тот момент она только приехала в Америку и еще не говорила по-английски. Она упала на пожарный гидрант, играя с подружкой, и порвала себе вагину. Так как она не могла толком рассказать, что произошло, то просто спрятала окровавленные трусики под кровать. Мама нашла их и решила, что ее изнасиловали. Маленькая девочка не знала слов «пожарный гидрант» и не сумела объяснить родителям, что произошло на самом деле. Родители обвинили в изнасиловании брата ее лучшей подружки. Девочку срочно отвезли в больницу, и там несколько мужчин стояли вокруг кушетки, разглядывая ее раскрытую, беззащитную вагину. Потом, по дороге домой, она заметила, что папа даже не смотрит в ее сторону. В его глазах она стала использованной, испорченной женщиной. Он так никогда и не смотрел на нее с тех пор.

Или вот, например, история шикарной молодой женщины из Оклахомы. Она подошла ко мне после спектакля вместе со своей мачехой и рассказала, что родилась без вагины, но поняла это, только когда ей было четырнадцать. Они играли с подружкой и сравнивали свои гениталии. Вдруг она обнаружила, что у нее все устроено как-то по-другому, неправильно. Вместе с папой — он всегда был ей роднее и ближе матери — они отправились к гинекологу. После обследования доктор сказал, что у нее на самом деле нет ни влагалища, ни матки. Папа был ужасно расстроен, но пытался скрыть слезы и боль, чтобы не огорчать дочь. По дороге домой он утешал ее, как мог. Сказал: «Не волнуйся, милая. Все будет хорошо. Просто отлично. Мы попросим врачей сделать тебе самую лучшую киску в Америке. И когда у тебя появится муж, он будет знать, что она изготовлена специально для него». Девочка перенесла пластическую операцию и обрела спокойствие и счастье. Прошло еще два спектакля, а на третий она привела своего отца. Меня потрясли их трепетные и теплые отношения.

Потом было выступление в Питсбурге. Одна возбужденная женщина ворвалась ко мне в гримерку и объявила, что обязана как можно скорее пообщаться со мной. Ее настойчивость была до того убедительна, что я позвонила ей сразу по возвращении в Нью-Йорк. Она сказала, что работает массажисткой и хочет поговорить со мной о текстуре вагины. Текстура очень важна! Она сказала, что я ее не уловила. В течение часа она рассказывала о ней так детально, так чувственно и подробно, что в конце беседы я была просто выжата как лимон. Еще она говорила о слове «cunt» (пизда). Я использовала его своей пьесе в негативном, презрительном смысле, а она объяснила, что я не поняла его значения. Она обязана была помочь мне его прочувствовать. Целых полчаса она рассуждала о значении этого слова, и я его переосмыслила. Я написала это для нее.

РЕАБИЛИТАЦИЯ ПИЗДЫ

Я зову ее пиздой. Я возрождаю это слово, «пизда». Мне оно очень нравится. «Пизда». Вслушайтесь. «Пизда». П, п, пи, пи. Пиала, пион, пианино, пир, перед — перед «и»: перед искрой, перед игрой, интрига, истина; потом «з» — звенящее «з», звонкое «з», зеркало, зефир, заря, зов; затем зовущая «д» — дева, дар, дух, дом, даль, диво — да-да-да — сочетание букв «да» дарит, дает, датирует — твердое сильное «д», дрожащее от дикого давления, а потом мягкая, нежная «а» — ангел, аура, аромат, а после «д», «д» и «а» — да, дай, дари, дари мне диво. Пиз-да. «Пизда». Прошепчи, произнеси, прокричи мне «пизда». «Пизда».

___

Я спросила шестилетнюю девочку:

— Если твою вагину одеть, что бы она носила?

— Красные кеды на платформе и кепку козырьком назад.

— Если бы она могла говорить, что она сказала бы?

— Она повторяла бы слова на буквы «в» и «т»: например, такса, вальс.

— Что напоминает твоя вагина?

— Красивый темный персик. Или бриллиант, который я нашла в тайнике, и теперь он мой.

— Что особенного в твоей вагине?

— Я знаю, что где-то глубоко-глубоко внутри нее находится очень умный мозг.

— Чем пахнет твоя вагина?

— Снежинками.

ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ЛЮБИЛА ДЕЛАТЬ ВАГИНЫ СЧАСТЛИВЫМИ

Я люблю вагины. Я люблю женщин. Я не отделяю одно от другого. Женщины платят мне за власть над ними, за свое возбуждение, за свой оргазм. Однако начинала я не с этого. Совсем не с этого. По профессии я юрист. Но ближе к сорока годам меня охватило желание делать женщин счастливыми. Вокруг столько женщин, так и не реализовавших свой потенциал. Столько женщин, не знающих дороги к собственному сексуальному счастью. Сначала это было для меня просто смутной целью, а потом поглотило меня целиком. И у меня отлично получалось, просто блестяще. Я постепенно становилась профессионалкой. Мне начали платить за мое мастерство. Я словно нащупала свой путь, по сравнению с которым налоговое право казалось скучным, будничным и никому не нужным.

Я повелевала этими женщинами, была их госпожой, я надевала вызывающие наряды: кружево, шелк, кожу, — и использовала разные приспособления: кнуты, наручники, веревки, фаллоимитаторы. В налоговом праве ничего подобного не было: ни кнутов, ни возбуждения, кроме того я ненавидела эти строгие синие костюмы. Хотя сейчас я иногда надеваю их на своей новой работе, они отлично подходят для перевоплощений. Особая атмосфера — это важно. В корпоративном праве не было плеток и нарядов. Не было живительных соков. Не было темной, таинственной любовной игры. Не было набухших сосков. Не было сладких губ, и, что самое главное, не было стонов. По крайней мере, тех самых стонов. Они — ключ ко всему, сейчас я это прекрасно понимаю: именно стоны соблазнили меня, это из-за них доставлять женщинам радость стало моим главным увлечением. В детстве я всегда смеялась, когда в кино показывали женщин, издающих во время секса странные стоны. У меня чуть ли не истерика случалась. Я не могла поверить, что эти громкие, неистовые, неконтролируемые звуки исходят из женщин.

Мне самой безумно захотелось научиться стонать. Я тренировалась перед зеркалом, записывала на магнитофон свои стоны, разные по звучанию, тональности, иногда по-оперному драматические, иногда сдержанные, почти подавленные. Но, когда я слушала запись, они всегда звучали фальшиво. Они и были фальшивыми: ведь они были рождены не сексуальными переживаниями, а моим желанием быть сексуальной.

Однажды, когда мне было десять лет, я очень сильно захотела писать. Мы ехали на машине. Я терпела почти час. Когда я наконец оказалась в туалете на грязной маленькой заправке, то испытала такое наслаждение, что аж застонала. Я стонала, пока писала. Я не могла поверить, что это я, что это мой стон звучит на техасской заправке. И тогда я поняла, что стоны связаны с невозможностью получить что-то прямо сейчас, с отсрочкой желаемого. Я осознала, что стон восхитительнее всего, когда спонтанен. Он вырывается из тайного, скрытого внутри уголка, говорящего на своем языке. Сами стоны и есть этот язык.

Я стонала до бесконечности. Многих мужчин это беспокоило. Даже пугало, если честно. Я вела себя слишком громко, и они не могли сконцентрироваться на процессе. Они теряли прицел. Нам не удавалось заниматься любовью в обычных домах — слишком тонкие стены. В доме, где я жила, за мной закрепилась определенная репутация, люди поглядывали на меня в лифте с презрением. Мужчины считали, что я нимфоманка, некоторые называли меня сумасшедшей.

Мне начало казаться, что стонать плохо. Я сделалась тихой и воспитанной. Я научилась подавлять свои стоны, сдерживать их, как чихание. У меня появились головные боли и прочие симптомы стресса. Я почти потеряла надежду, но вдруг открыла для себя отношения с женщинами. Я обнаружила, что большинству женщин нравятся мои стоны. И, что важнее, я поняла, как сильно меня возбуждают стоны других женщин, стоны, вызванные моими манипуляциями. Это стало моей страстью. Моим открытием, ключом ко рту вагины, отпирающим ее голос, ее яростную песню.

Я занималась любовью с молчаливыми женщинами и находила в них этот тайный уголок, этот ключик, и они сами поражались тому, как громко и чувственно могут стонать. Я занималась любовью с другими любительницами стонов, и они открывали в себе более насыщенные, проникновенные интонации. Я стала одержима стонами. Мне нравилось заставлять женщин стонать, руководить ими, как дирижер.

Поиск ритма, источника, обители стона похож на хирургию, на точную науку. Во всяком случае, у меня такое ощущение.

Иногда я находила его сквозь ее джинсы. Иногда я подкрадывалась к нему незаметно, по пути бесшумно обезвреживая возможные сигналы тревоги, проникала туда, где он кроется. Иногда я применяла силу, но не жестокость и подавление, а скорей господство, царственность, говорящую: «Я хочу отвести тебя кое-куда, не волнуйся, ложись и наслаждайся путешествием». Иногда все получалось очень просто. Я обнаруживала ее стон, еще не успев ничего сделать, когда она ела из моих рук салат или цыпленка, приправленного бальзамическим уксусом, прямо на моей кухне, и все было просто и естественно. Иногда я использовала разные секс-игрушки, я их обожаю. Иногда я заставляла женщину саму поймать свой стон и наблюдала за ней. Я терпеливо ждала, пока она раскроется. Меня не обманешь слабыми, первыми явными стонами. Нет, я вела ее дальше, к ее главному стону.

Есть стон клитора, мягкий, скрытый внутри, стон вагины, насыщенный, гортанный, есть и дуэт вагины и клитора. Есть пред-стон, еле различимый звук, почти что стон, в котором звук циркулирует по кругу; абсолютный стон, звучащий насыщенно и четко; беззвучный аристократический стон; изящный стон, похожий на искусственный, артистический смех; стон Грейс Слик — стон рок-звезды; почти религиозный стон, звучащий как намаз; йодль-стон с вершины горы; стон младенца, похожий на агуканье; лающий собачий стон; стон с южным акцентом; свободный бисексуальный стон воина, глубокий, агрессивный и жесткий; есть стон — пулеметная очередь; дзен-стон; мучительный, вьющийся, страстный стон или стон дивы, спетый высоким оперным голосом; страстный стон, от которого сводит пальцы, и, наконец, стон удивления после троекратного оргазма.

Закончив этот отрывок, я дала прочитать его женщине, со слов которой, собственно, его и писала. Но она сказала, что в нем нет ничего общего с ее жизнью. Он ей понравился, но он был не про нее. Ей показалось, что я избегаю говорить о вагинах, что они для меня не часть женского тела, а будто неодушевленная вещь. Даже мое описание стонов преподносило вагину как отдельный предмет, обособленный от женщины, делало их независимыми от вагины. Лесбиянки совершенно по-другому воспринимают вагину. Однако я не смогла уловить, в чем именно разница. Поэтому я снова прислушалась к ее словам.

«Поскольку я лесбиянка, — сказала она, — я должна начать с самого для лесбиянок главного, не завязанного на вопросе полов. Я люблю женщин не потому, что мне не нравятся мужчины. Мужчины вообще не берутся здесь в расчет. Речь идет о проникновении в вагину. Нельзя говорить о лесбийском сексе, не упоминая об этом.

Например, — говорит она, — я занимаюсь сексом с женщиной. Она внутри меня. Я внутри себя. Мы вместе меня трахаем. Во мне четыре пальца, два ее и два моих».

Я изначально не собиралась рассуждать о сексе. Но, с другой стороны, как я могу говорить о вагинах, не рассматривая их в действии? Я беспокоюсь, что пьеса окажется провокационной, что в ней будет эксплуатироваться тема секса. Разве я говорю о вагинах, чтобы возбуждать людей? И разве это плохо? «Мы лесбиянки, — говорила она, — и мы знаем о вагинах все. Мы трогаем их. Лижем их. Играем с ними. Дразним их. Ощущаем запах клитора. Мы ощущаем себя». Я почувствовала, что она смутила меня. Тому было несколько причин — возбуждение, страх, ее любовь к вагинам и то, как ей с ними уютно, а также моя отстраненность и боязнь произнести все это вслух перед вами, перед моей публикой. «Я люблю играть с половыми губами, — рассказывала она, — играть пальцами рук и ног, языком. Я люблю медленно входить между ними, просовывать внутрь три пальца. Но есть и другие полости, другие входы. Есть рот. У меня есть вторая рука, мои пальцы у нее во рту и в ее вагине, все пальцы заняты, она сосет мои пальцы, ее рот сосет мои пальцы, ее вагина сосет мои пальцы. Они сосут вместе, они влажные».

Я поняла, что уже не знаю, что уместно, а что нет. Я даже не знаю, что означает само слово «уместно». И кто это решает. Я столько узнала из ее рассказа. О ней, обо мне. «Потом я погружаюсь в свою влагу, — говорит она, — она может войти в меня. Я ощущаю собственную влагу, позволяю ей погрузить в меня пальцы, в мой рот, в мою вагину, одновременно. Я выталкиваю ее руку из моей пизды. Я трусь своей влагой о ее колено, и она чувствует. Я скольжу вниз по ее ноге, и вот мое лицо оказывается между ее бедер».

Если о вагинах говорить, убьют ли слова ее тайну? Или это еще один миф, чтобы держать вагину в темноте, в незнании, лишенную удовольствий? «Мой язык на ее клиторе. Язык сменяет мои пальцы. Мой язык входит в ее вагину».

Когда произносишь такие слова, ощущаешь грех, опасность, чрезмерную прямоту, излишнюю натуралистичность, неправильность, напряжение, ответственность, силу жизни.

«Мой язык на ее клиторе. Язык сменяет мои пальцы. Мой язык входит в ее вагину».

Важно любить женщин, любить наши вагины, знать их, ощущать, иметь представление о том, кто мы и что нам нужно. Доставлять себе удовольствие, учить любовников доставлять его нам, присутствовать в наших вагинах, громко говорить с ними, говорить об их голоде, боли, одиночестве, радости. Выводить их на свет божий, чтобы их не забыли, не бросили в темноте, чтобы наш центр, наше средоточие, наш мотор, наша мечта не были больше заперты в одиночестве, изуродованы, обездвижены, сломаны, опозорены и спрятаны. «Ты должна говорить о том, как входят в вагину», — сказала она. «Отлично, — ответила я. — Входи».

___

Я выступала с этой пьесой уже два года, когда внезапно осознала, что в ней нет ни одного рассказа о родах. Досадное упущение. Но когда я сказала об этом одному журналисту, он спросил меня: «А при чем тут роды?»

Почти двадцать один год назад я усыновила Дилана, который был почти моим ровесником. В прошлом году у них с его женой, Шивой, родился ребенок. Они попросили меня присутствовать на родах. Думаю, что даже после всех своих исследований я не понимала вагины так, как поняла ее после этих родов. И если раньше я испытывала перед ними трепет, то сейчас, после рождения моей внучки Колетт, я преклоняюсь перед вагинами.

Я БЫЛА В ТОЙ КОМНАТЕ

Посвящается Шиве

Я была там, когда ее вагина открылась.

Мы все были там: ее мама, ее муж

и я.

Там также была медсестра с Украины,

и пока ее рука

в резиновой перчатке

ощупывала вагину,

сама она разговаривала с нами как ни в чем не

бывало, как будто

чинила водопроводный кран.

Я была в комнате, когда у нее начались схватки,

и она

ползала на четвереньках от боли,

и невообразимые стоны сочились прямо из ее пор.

Я по-прежнему была с ней несколько часов спустя,

когда она неожиданно дико закричала,

заслоняясь руками от электрического света.

Я была там, когда ее вагина

из скромной сексуальной норки

превратилась

в шахту археологических раскопок,

священный сосуд,

венецианский канал,

глубокий колодец с застрявшим в нем ребенком,

ждущим вызволения.

Я видела цвета ее вагины. Они менялись.

От фиолетово-синего

до раскаленно-красного

и потом серо-розового.

Я видела кровавые выделения по краям, бело-желтую жидкость, кал, сгустки, выходящие из всех отверстий, усиливающиеся толчки,

видела появившуюся головку ребенка

с черными волосиками,

видела ее прямо за лобковой костью, — вот такое твердокаменное, впечатавшееся в память

воспоминание.

А медсестра все продолжала орудовать

своей скользкой рукой.

Я была там, когда мы с ее мамой, прилагая все

силы, держали ее ноги

во время потуг,

а ее муж считал «Раз, два, три»

и просил ее тужиться еще.

Потом мы смотрели в нее.

И мы не могли отвести взгляда от этого места.

Мы все забыли про вагину.

Иначе как можно объяснить отсутствие благоговейного трепета, отсутствие стремления познать ее?

Я была там, когда доктор

вставил в ее вагину зеркало кэрролловской Алисы,

и вот ее вагина стала

ртом

оперной певицы, поющим во весь голос.

Сначала появляется маленькая головка,

потом высовывается серая ручка,

затем выплывает тельце и

быстро соскальзывает

к нам в руки.

Я снова была там, я повернулась и встретилась с ее

вагиной.

Я стояла и смотрела на нее,

распластанную, беззащитную, искалеченную,

воспаленную, порванную, кровоточащую

прямо на руки доктору,

который спокойно зашивал ее.

И когда я стояла и смотрела на нее, вагина вдруг

превратилась в большое, красное,

пульсирующее сердце.

Сердце способно на самопожертвование.

Вагина тоже.

Сердце может простить и излечиться.

Оно может поменять форму и впустить нас в себя.

Оно может раскрыться и отпустить нас.

Так же и вагина.

Сердце делает для нас все — терпит боль,

пульсирует изо всех сил,

умирает, кровоточит, кровоточит еще сильнее,

и все для того, чтобы мы появились

в этом мире, сложном и прекрасном.

Вагина делает то же самое.

Я была в той комнате.

Я помню.

«ДЕНЬ V»

ИСТОРИЯ «ДНЯ V» и «ИНИЦИАТИВЫ ВУЗОВ»

Карен ОБЕЛЬ, директор «Инициативы вузов»

Я не сама организовала «День V». Я всего лишь год как была в составе директоров сайта Feminist.com, когда на совет была приглашена Ив Энцлер. Ее пригласила Кэти Наджими, она считала, что некоторое цели нашего сайта пересекаются с целью Ив прекратить насилие над женщинами. Кэти была права. Это собрание дало начало «Дню V».

Благотворительный комитет «Дня V» был создан из женщин, пришедших по нашему приглашению, которые, в свою очередь, пригласили своих знакомых и так далее. Первым проектом стал «День V», устроенный в 1998 году. Его целями были запуск движения «День V», поиск спонсоров, а также донесение до широкой общественности информации о необходимости прекратить насилие над женщинами. В 1998 году «День V» представлял собой благотворительную постановку «Монологов вагины» с участием знаменитостей. Она проходила в театре Хаммерштейн в Нью-Йорке. Все билеты были проданы, но на улице все равно толпились сотни людей, надеявшихся попасть внутрь. Каждый хотел стать частью «Дня V», значимого события, навсегда изменившего смысл Дня святого Валентина.

Мне кажется, тон всему задала Гленн Клоуз, на репетиции за день до представления. Я была в кассах, когда услышала, как она консультируется с Ив по поводу вариантов произношения в монологе.

Она спрашивала: «Нужно так — о, о, о, или а, а, а?» Вне контекста вопрос мог показаться странным и даже глупым. Но я слушала Гленн, наблюдала, как она готовится, и осознала, насколько глубоко участники «Дня V» были вовлечены в это событие, и как ясно они представляли себе важность посылов, содержащихся в «Монологах вагины» и движении «Дня V». Зрители тоже поняли это. Мужчины и женщины, студенты и бизнесмены, матери и театральные работники то смеялись, то замирали, молчали, плакали, аплодировали — все воспринимали происходящее на сцене с открытым сердцем, разумом, душой. Когда Гленн Клоуз подошла к кульминации «Реабилитации пизды», она уже ввела зрителей в такой раж, что они просто не могли не откликнуться на ее просьбу присоединиться.

Несмотря на сопротивление некоторых потенциальных спонсоров (ведь у многих людей почему-то нелады со словом «вагина»), событие оказалось невероятно прибыльным и получило положительные отзывы критиков. Газета «Нью-Йорк Таймс» сначала отказалась размещать платную рекламу события, так как сочла название неприемлемым, но позже приняла окончательную версию и назвала событие «самым жарким представлением в городе».

Организационному комитету пришлось много и самоотверженно потрудиться, чтобы первый «День V» прошел удачно. Наша ответственность постоянно возрастала, так как повышались и требования. Я начинала как обычный волонтер, потом стала секретарем комитета, а к премьере была уже техническим директором. В течение года работы над «Днем V» я часто спрашивала себя, почему отдаю так много сил организации, выступающей против насилия над женщинами, но я понимала, что эта цель того стоит. А ведь я, к счастью, не стала жертвой насилия. В течение нескольких месяцев подготовки я приходила домой после ненормированного рабочего дня, во время которого от трех до десяти часов отвечала на электронные письма, составляла и отсылала различные документы, придумывала приглашения, набрасывала схемы расположения зрительских мест и так далее. Я здорово уставала, но никогда еще не чувствовала такого вдохновения и счастья. Каждый день был радостным, на каждый день была намечена важная цель.

Перед началом выступления я сидела в зале вместе с друзьями и семьей, моя мама сидела рядом. В конце представления Ив вышла на сцену и попросила встать тех, кто испытал насилие на себе или знает его жертв. Я встала. Моя мама встала. Почти весь зал поднялся. Тут-то я по-настоящему и начала понимать, зачем нужен «День V».

Несколько недель спустя организационный комитет «Дня V» собрался отпраздновать успех пьесы и обсудить, что можно усовершенствовать. Первый раз за год мы не обсуждали надвигающееся событие. Первый раз за год я слушала, как женщины рассказывали истории насилия из их жизни. А ведь я знала этих женщин как сильных, выдающихся, творческих, самодостаточных и была уверена, что изучила их отлично. Их рассказы поразили меня. Эти женщины с такой самоотдачей работали над постановкой, что за год постоянных встреч ни разу не позволили себе отклониться от общей цели, чтобы привлечь внимание к себе. Но когда они начали говорить, их рассказы о пережитом были так ужасны, что я бы в них не поверила, если бы не слышала все сама.

Я ушла с собрания в полном оцепенении, найдя еще один ответ на вопрос, зачем нужен «День V». Я поняла, что многие из тех, кого я знаю и еще узнаю, пережили насилие и могут поведать истории, похожие на те, которые я услышала тем вечером. Я решила, что сделаю все возможное, чтобы изменить этот мир и искоренить причины и источники насилия над женщинами, предотвратить его разрушительные последствия. Мы начали говорить людям, что эта социальная проблема существует, и это стало первым шагом по ее устранению.

Поэтому организационный комитет «Дня V» поставил цель: к 1999 году донести эту информацию до всех жителей нашей страны. Так родилась идея «День V — Инициатива вузов». Мы решили предложить колледжам и институтам подготовить постановку «Монологов вагины» ко Дню святого Валентина. Доход от этих пьес пойдет в фонды студенческих общин через организации, ведущие борьбу с насилием над женщинами. Я была волонтером — руководителем этого проекта.

Я возлагала на «Инициативу вузов» большие надежды, но не представляла, чего именно ждать, как все пройдет, как достичь задуманного. Я начала со сбора информации о колледжах и университетах США в Интернете. Я бесконечно, ежедневно, в течение многих недель писала письма на женские курсы, театральные факультеты, профессорам, в студенческие активистские организации, медикам, в вузовские театральные кружки, любому, кто, как мне казалось, мог заинтересоваться и ответить. Я писала в каждый вуз из моих бесконечных списков, пока картинки и слова на мониторе компьютера не начинали сливаться. Если мне отвечали, то иногда из любопытства, иногда с подозрением, иногда враждебно, а иногда с энтузиазмом. Некоторые уже слышали о «Монологах вагины», хотя тогда пьеса не имела такой известности, как сейчас. Многих интересовала «Инициатива вузов», но они не верили, что цели действительно достижимы, что участие бесплатно, что нет никакого подвоха.

Когда замысел стал обретать форму, мои адресаты начали сообщать мне о том, что у них получается. Иногда они беспокоились, что участников не хватает, что сложно найти зрителей и что они сталкиваются с критикой и неприятием со стороны тех, кто не видит смысла в проекте или настроен против подобных начинаний. Иногда люди отказывались от «Инициативы» из-за слишком сильного сопротивления со стороны вуза, некоторые переставали верить, что найдут поддержку или средства для воплощения задуманного, другие обнаруживали, что начали пренебрегать личными обязанностями из-за проекта. Кто-то уходил, но практически сразу находилась замена. Иногда мне удавалось убедить людей остаться и бороться. Так произошло с ребятами из моей alma mater, Корнельского университета. Они не отступали и давали представления два года подряд, их постановки имели успех, они получили серьезный опыт. И другие, похожие на эту команду из Корнелла, те, кто держался до конца, писали восторженные письма о вдруг появившихся спонсорах, благожелательных отзывах в прессе, о той радости и силе, которая проснулась в них во время участия в проекте «День V», о гордости за собственную способность справиться с задачей.

В итоге мои адресные рассылки, сайт «Дня V» и «сарафанное радио» сработали и привлекли к проекту «День V — Инициатива вузов 1999» более шестидесяти пяти учебных заведений в США и Канаде. Сначала я была разочарована этой цифрой, но потом поняла, как важно, что эти вузы вообще дали согласие. А самое главное, я осознала, с какой отдачей работали участники. Считаю, что «Инициатива вузов» стала памятным событием в истории «Дня V». Наша деятельность громко освещалась в прессе, в Северной Америке с «Днем V» и «Монологами вагины» познакомились 20 000 человек. Всю неделю накануне Дня святого Валентина я получала от своих адресатов невероятное количество писем с вопросами, когда они могут начать работу над следующей ежегодной программой:

«Всего месяц назад мы узнали о „Дне V“, но смогли поставить пьесу очень быстро. Наш театральный факультет отказался участвовать, поэтому мы привлекли всех желающих: профессоров, нескольких женщин из дружественных организаций, студентов с отделений искусства, права. Должна сказать, что преклоняюсь перед этими женщинами. Они работали на „отлично“. Мы смеялись и плакали, от некоторых рассказов мурашки шли по коже. Их пришло примерно 200 человек, и все были встречены с восторгом. Не думаю, что они знали, чего ожидать, но после шоу многие подходили ко мне и говорили, что обязательно приведут сюда своих знакомых, что многим необходимо нас послушать. Этим все сказано. Мы получили столько положительных отзывов! Наши зрители были очень разные, но такие отзывчивые, готовые помочь, атмосфера в зале была просто замечательная. Жаль, что все закончилось. Мы все с нетерпением ждем следующего года! Мне нужна неделя, чтобы выспаться, и я снова готова работать, планировать. Карен, только скажи!»

(Мишель, УниверситетСеверногоИллинойса, отделениеправо, 19 февраля 1999 года.)

Мы поняли, что просто обязаны в следующем году повторить «Инициативу вузов». Что мы и сделали. Программа «День V — Инициатива вузов 2000» отличалась от предыдущей по трем пунктам: были спонсоры, преподавался курс женского права, и информация о ней разошлась уже по всему миру. Сначала спонсором нашего небольшого, но важного события, состоявшегося в 1999 году, стал журнал «Селф» — он осветил мероприятие в февральском номере, а потом решил стать главным спонсором спецпроекта «Инициативы 2000» «Курс женского права». 6 ноября 1999 года сотни студентов из вузов, принимающих участие в проекте, приехали в Нью-Йорк на занятия под руководством Ив. Ив инструктировала студентов по поводу организации постановки «Монологов вагины», а после они смотрели пьесу с ее участием в театре Вестсайд. Студенты были на неделю погружены в проект «День V» и сдружились с другими участниками «Инициативы вузов». Те, кто принимал участие в курсах женского права, отзывались о занятиях как о лучшем опыте во всем проекте.

Если в 1999 году в «Инициативе вузов» в основном принимали участие женщины из США и Канады, то в 2000 году «День V» значительно расширил свои границы, в движение влились участники со всего мира. К нам присоединились сто пятьдесят вузов от Университета Сан-Франциско, Корнуэльского колледжа искусств в Университете штата Вашингтон, до Оксфордского университета в Англии и Университета Фридриха Шиллера в Германии. Основываясь на цифрах в отчетах вузов-участников, можно утверждать, что мероприятия «Инициативы вузов» в рамках «Дня V» в 2000 году посетили 65 000 человек. Благодаря этим событиям и их освещению в прессе с «Монологами вагины» и «Днем V» познакомилось более пятнадцати миллионов человек по всему миру. Если взять цифры проекта «Инициатива вузов» и добавить число тех, кто праздновал «День V» вместе с «Монологами вагины» по всему миру, то количество людей, так или иначе причастных к проекту «День V», стало за эти три года просто невероятным.

Участники «Инициативы» требуют повторить проект. Поэтому я буду руководить программой третьего по счету «Дня V» 2001 года.

Хотя большинство добровольцев, взявших на себя руководство проектом «Инициатива вузов», — это девушки студенческого возраста, среди них есть и мужчины, профессора, руководители театральных студий. Некоторые участницы — феминистки, другие не имеют каких-то определенных убеждений. Причины у всех разные, но каждый твердо убежден в необходимости проведения «Дня V» в их сообществе. Все вузы ставят одну и ту же пьесу — «Монологи вагины», но каждое мероприятие уникально. У некоторых получаются очень личные камерные чтения, у других — эксцентричные театральные и политические перфомансы. Многие вузы организуют дополнительные встречи со зрителями, информационные центры, развлечения, связанные с темой проекта. Существуют постановки «Диалогов вагины». На сайте проекта есть координаты консультантов из группы поддержки для пострадавших от сексуального насилия. Устраиваются специальные вечеринки и мероприятия по сбору средств. Музыка, живопись, танцы. Университет штата Аризона установил у входа сорокапятифутовую надувную вагину. Технологический институт Рочестера поставил пьесу одновременно на английском и на языке жестов. Вашингтонский университет в Сент-Луисе организовал показ одежды, а стартовал этот проект в Хианнисе, штат Массачусетс, в октябре 1990 года, и был направлен на прекращение насилия над женщинами. Проект предлагал женщинам разместить свои рассказы на футболках, которые потом вывешивались на всеобщее обозрение — получается этакая прачечная для грязного белья человечества. Одновременно с пьесой в Миддлбери проходил Информационный фестиваль феминисток. Университет Небраски в Линкольне установил на средства Ассоциации женских исследований информационный киоск и устроил лотерею с призами от местных ресторанов, массажных салонов, с розыгрышем картин местных художников, а также бесплатный ежегодный экзамен в местном отделении Планирования семьи. В Университете Невады в Лас-Вегасе поставили «Стену „Дня V“» — коллаж с фотографиями участников, историей «Дня V», текстами, открытками-валентинками.

Все эти примеры доказывают, что «Инициативы» отличаются друг от друга так же, как и люди, которые в них участвуют.

Хотя «Инициатива вузов» изначально была создана, чтобы рассказать о целях проекта «День V» максимально широкой аудитории, проект дал более заметные результаты.

Во-первых, для многих молодых женщин и мужчин из числа участников проект стал самым большим и серьезным мероприятием в жизни. Проект требовал значительных усилий: необходимо найти место для его проведения, начальные средства и спонсорскую помощь, организовать прослушивания, отбор участников и руководящей группы, обеспечить рекламу и освещение в прессе, репетиции, сбор пожертвований, собственно показ пьесы, и все это нужно совмещать с учебой. Реже встречаются другие, более серьезные трудности. Вандалы портят и срывают афиши, спонсоры в последний момент отказываются давать средства, боясь испортить свою репутацию, кто-то устраивает погром в месте проведения спектакля и срывает мероприятие, порой даже местные власти бывают настроены враждебно. Постановка «Монологов вагины» в Университете штата Аризона в «День V» в 1999 году послужила ярким примером сопротивления властей: председатель комиссии по образованию Линда Грей предложила отказать фонду программ по исследованиям женских вопросов, организованному тремя университетами Аризоны, в выделении 1,6 млн. долларов. Позже она отозвала свое предложение. В Вашингтонском университете в Сент-Луисе группа студентов распространяла листовки с агитацией против проекта и угрожала сорвать мероприятие. Но глава студенческого комитета перевела угрозы и назревающий бунт в созидательное русло: она пригласила зачинщиков на мероприятие, и они были полностью покорены представлением. После шоу они извинились и признали, что не понимали всей серьезности проблемы насилия над женщинами.

Подобных ситуаций было немало, но участники неизменно одерживали победу над обстоятельствами. Несмотря на сложности в организации «Дня V», а может, и благодаря им, очень многие участницы и участники были вдохновлены собственными успехами, и поэтому постановки получались потрясающими. Многие за всю свою жизнь никогда не имели возможности, желания, сил сделать, «провернуть» то, что эти семнадцати—двадцатилетние женщины смогли за один семестр.

«Уважаемая Карен,

Лично для меня „Инициатива вузов“ стала самым запоминающимся событием из всей студенческой жизни. Во время руководства постановкой „Монологов вагины“ я узнала о себе много такого, о чем и не подозревала раньше.

Работа укрепила мою веру в силу сообщества, я имею в виду прежде всего сплоченное женское сообщество. Я даже не могу описать, что я чувствовала, сидя в зале и наблюдая, как мои еще недавно такие застенчивые актрисы смеются, стонут и плачут о своих вагинах, как они ощущают власть своих слов над окружающими».

(Даниэль, Университет штата Колорадо, 19 мая 2000 года.)

Как сказала в своем письме Даниэль, многие молодые мужчины и женщины, участвуя в «Инициативе вузов», ощутили «силу сплоченного женского сообщества» и необходимость его существования. Это второй значительный и непредвиденный результат «Инициативы вузов». «Монологи вагины» и «День V» дали новому поколению особое понимание феминизма. И, возможно, самое важное последствие: многие участники (агенты, актрисы, помощники, зрители) пришли на проект, осознанно или подсознательно желая излечиться от травмирующих воспоминаний о пережитом сексуальном насилии. Многие из них писали мне о чувстве одиночества, страха, беспомощности, отчаяния, боли, о снижении самооценки, они все были уверены, что им не избавиться от этих ощущений. Так было до их знакомства с «Монологами вагины» и «Днем V». Пьеса и наше движение стали для них лекарством, обеспечившим им выздоровление сегодня и выживание в будущем.

«Карен, мне было просто необходимо написать вам письмо. Хочу сказать, что встреча с вами и с Ив стала на сегодняшний день самым важным и незабываемым событием моей жизни. Вы задали мне некий ориентир, теперь я знаю, какой женщиной я хочу быть. Я вам не рассказала, я вообще редко об этом говорю, но я пережила изнасилование. Я стала частью проекта „День V“, встретила замечательных женщин, которые учили девушек моего возраста взрослеть и становиться сильными, умными, интересными, чувствовать единение. Они размышляли над теми же проблемами, что и я. Они пробудили во мне желание приложить все силы к предотвращению того, что случилось со мной и многими другими молодыми женщинами. Этот проект вернул мне то, что я потеряла, когда спешила позабыть о произошедшем. Я потеряла свое тело. Но теперь я уверена, что найду его».

(Анонимная студентка, 21 октября 1998 года.)

Руководство «Инициативой вузов» в рамках «Дня V» оказалось намного более сложной задачей, чем я предполагала, но и окупилось с лихвой. Я получала от двадцати пяти до семидесяти пяти писем в день. И отвечала на каждое из них. Но это было только частью моих ежедневных обязанностей. Ни над одним проектом я еще не работала с такой самоотдачей. Случались дни, когда, просидев двенадцать изнурительных часов за компьютером, я снова спрашивала себя: «Зачем нужен этот „День V“?» Но вот я получаю очередное письмо от участника «Инициативы», и все снова становится на свои места. Письма сыплются одно за другим, и во многих люди со всего мира, принадлежащие к разным социальным и этническим кругам, говорят, что с помощью «Монологов вагины» и «Дня V» открыли для себя новый способ мышления, научились говорить о своих проблемах, раскрыли в себе новые силы, смогли помочь и другим, и самим себе. Я уверена: прочитав эти письма, каждый из вас поймет, зачем нужен «День V».

ПИСЬМА И ИСТОРИИ

КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ

«Я считаю „День V“ очень важным проектом с большим будущим (да и кто, кстати, считает иначе?). Он побуждает людей, которые в обычной жизни вряд ли задумываются о женских проблемах, сходить на спектакль и вынести оттуда новое знание, проникнуться уважением к женщинам, их жизненному опыту в рамках современного общества. Он вдохновляет участников высказаться перед аудиторией из четырехсот или более зрителей, поделиться с ними очень важными и значимыми вещами, а также самим предпринять что-то, что сделает наш мир лучше, безопаснее, что добавит уважения к женщинам».

(Брайан, Университет Оклахомы)

Коллегам по «Инициативе вузов»

«Хочу, чтобы вы перестали волноваться. У нас всё получилось в прошлом году, мы снова справимся в этом, у нас 8 директоров, 150 участников, 10 мероприятий, включая концерт, выставку, мастер-класс, журнал, лекции и т. д. Это та-а-акое безумие, это та-а-ак сложно осуществить! До 30 ноября у нас нет возможности репетировать. У нас нет средств. Поэтому, пока все только впереди, нам немного страшно. Но у каждой команды свои правила. Не беспокойтесь, если действовать придется иначе, чем в прошлый раз. Во всем есть свои плюсы и минусы. Найдите то, что подходит именно вам. Не загоняйте себя, просто наслаждайтесь процессом. И все получится:). Удачи!»

(Дана, Университет Брауна)

Коллегам по «Инициативе вузов»

«До Дня Благодарения мы проводили прослушивания, к нам пришли сорок женщин, это было потрясающе. Мы выбрали девять из них, и, в принципе, у нас получилась довольно разношерстная команда — они разные по расовой принадлежности, по сексуальной ориентации, возрасту. Репетиции начались, и я уже в восторге. Что касается спонсоров, то все деньги мы получаем от университетских сообществ. Нам повезло: мы получили грант по гуманитарным наукам и можем пустить его на постановки, концерты и тому подобное. Но я также ищу средства на другие политические проекты, которые мы осуществляем. Для этого я связалась с Организацией по исследованию женских вопросов, в планах у меня наладить контакты с факультетами истории Америки, социологии, организациями по правам афро-американцев (один из наших лекторов как раз упоминала о малоимущих чернокожих женщинах) и с любыми другими факультетами, которые могут заинтересоваться нашей темой. Плюс я составляю план бюджета для службы поддержки нашего университета, и они выделят еще несколько сотен долларов на краткосрочные проекты. Также хочу обратиться в феминистский правовой журнал при факультете юриспруденции за финансовой и любой другой помощью. Буду следить за появлением сообществ выпускниц вузов, способных оказать материальную поддержку. Если вы ставите перед собой те же цели, а ваш факультет придерживается либеральных взглядов, советую обратиться в администрацию. Мы обратились к нашему декану, распоряжающемуся определенным денежным фондом, средства из которого распределяются на его усмотрение, хотя, конечно, наш проект немного выходит за рамки допустимого. Если же ваш студенческий клуб не располагает никакими средствами, можете обратиться в сообщества за пределами университета, возможно, вам дадут ссуду в местном Центре планирования семьи. Даже если они не смогут помочь материально, они направят вас в другие организации. Надеюсь, мои советы будут вам полезны!»

(Аника, Йельский университет)

«Просто хочу сказать, что „Монологи вагины“ и празднование „Дня V“ в Линкольне, штат Небраска, это СОБЫТИЕ! Линкольн — очень консервативный город, со стороны кажется, что уж женские проблемы его точно не заинтересуют. Небраска знаменита своей „хаскероманией“: здесь во время университетского футбольного сезона люди ходят на стадион, как в церковь, дважды в неделю, субботним вечером и в воскресенье утром. В этом штате бывший футбольный тренер считается полубогом, баллотируется в сенат и имеет о-очень серьезные шансы на победу. В нашем штате насилие над женщинами — норма. Пару лет назад один из наших „звездных“ футболистов получил предупреждение и был отстранен от игр за преследование своей бывшей подруги. Несмотря на равнодушие местного руководства, пользующегося дурной славой, есть много людей, стремящихся прекратить насилие. Я поражена огромным количеством доброжелательных отзывов, которые я получила, организовав шоу в Линкольне. Спектакль и вправду открывает людям глаза, проникает в умы и сердца!»

(Кэрри, Университет Небраски, Линкольн)

ДВИЖЕНИЕ РАСШИРЯЕТСЯ

«Сначала „Монологи вагины“ были восприняты у нас отрицательно. Но мы получили финансовую поддержку от факультетов. Я забронировал зал на 450 мест, и не думаю, что этого хватит».

(Дэвид, Университет штата Орегон)

«Я пытаюсь наладить работу в нашем сообществе. Я обратилась в несколько приютов и благотворительных организаций, и они очень заинтересовались. Они спросили, чего я от них жду. На этом я пока застряла…»

(Лаура, Университет Пьюджет-Саунд)

«Еще раз хочу вас поблагодарить, за то что разрешили Университету штата Колорадо поставить „Монологи вагины“ в прошлом ноябре. Шоу имело огромный успех, а „вагина“ до сих пор у нас самое модное слово. Все билеты на 80 мест разошлись сразу, позже были даны еще два дополнительных представления. Мы даже нарушили правила пожарной безопасности (тсс!), каждый раз добавляя по 20 мест. Мы заработали столько, что смогли выплатить взятые на постановку кредиты. Мы поставили пьесу раньше срока, и теперь планируем повторить ее ко Дню святого Валентина. На это раз мы выступим дважды, в зале на 650 мест, нашу рекламу спонсируют фирмы со всего нашего когда-то такого консервативного города. Это шоу принесло нам колоссальную пользу! Еще я хочу отметить, что, упростив правила, вы помогли нам донести послание, содержащееся в этом проекте, до сотен людей».

(Даниэль, Университет штата Колорадо)

«Каждую неделю мы выпускали небольшие рекламные проспекты, чтобы люди знали, что день представления приближается. Например, такие: „Как мы говорим о своих телах, если не можем произнести слово ‘вагина’?“ или „Ты сегодня уже сделала свой клитор счастливым?“ или „’День V’ приближается“. Наши постеры куда-то загадочным образом исчезали, потом один из участников наткнулся на изуродованный плакат (тот, что про клитор). Слово „клитор“ было зачеркано, на его месте был нарисован эякулирующий пенис. Я слышала в студгородке перешептывания и нервные смешки: „Вагина?! О господи!“ (смех) „Как мы говорим о своих вагинах?!“ (смех). Думаю, главная задача шоу как раз и заключается в борьбе с невежеством».

(Эман, Калифорнийский университет в Санта-Круз)

«Это был такой сумасшедший, такой воодушевляющий опыт! Даже не знаю, с чего начать. Если объединить тяжелый труд, упорство и любовь, всё получится. У нас прекрасные актрисы — студентки последних курсов, выпускницы и аспирантки, — а также актрисы из других вузов. Мы репетируем как ненормальные, и получаем от этого огромное удовольствие. Я все больше узнаю о „Монологах вагины“ и о женщинах. И это прекрасно».

(Джоан,

Колумбийский университет)

«Дорогая Карен,

Я хочу поделиться тем, насколько глубоко меня потрясли все те женщины, которые приходят в наш Центр женского права и жертвуют своим временем ради постановки „Монологов вагины“. Когда я отвечала на ваше письмо, я и представить не могла, насколько ценный опыт мы приобретем. Я немного беспокоюсь по поводу негативной реакции некоторых студентов, ведь я полностью посвятила себя проекту. Я столько всего хочу вам рассказать, но мне предстоит сделать и организовать еще больше. Кроме того, нужно найти время, чтобы выучить собственную роль, поэтому мне уже пора идти. Пожалуйста, поблагодарите от меня Ив за все, что она нам дала. И вам большое спасибо, организационная работа такая трудная! Кстати, мы скоро распродадим последние билеты, а в нашем зале 300 мест. Это чудесно! Еще одна воительница Вагины».

(Сандреа, Университет Нью-Мексико, Центр

женского

права)

«Карен, в шоу примет участие 31 человек с факультета, среди них и студенты, и преподаватели. Пьеса будет идти на английском с сурдопереводом, ведь примерно 10 % наших студентов плохо слышат или глухие. На сцене минимум декораций, во время большинства монологов на сцене присутствуют две актрисы, одна говорит, другая переводит на язык жестов. В нескольких монологах участвует группа женщин. Это „Что надела бы и что сказала бы ваша вагина?“, „Чем пахнет вагина?“, „Мама дала мне пощечину“ и „Я была в той комнате“. Между монологами на большой экран будет проецироваться статистика случаев насилия, эту информацию мы почерпнули из описания проекта. До шоу и по его окончании в зале будет играть музыка, воспевающая женщин, женское здоровье, женскую сексуальность, женскую силу. До шоу и после него около местных оздоровительных центров будут стоять информационные стенды, будет организована продажа книг, футболок, значков, шоколадок в форме вагины. На входе мы собираемся разместить выставку работ студентки, рисующей вагины».

(Джули, координатор Женского центра, Рочестерский технологический институт)

«Мне очень нужно с вами поделиться! Наша самая крупная местная газета чрезвычайно (и это еще мягко сказано) консервативна. Поэтому я ожидала, что, даже несмотря на личную дружбу журналистов с некоторыми из участников, о нас напишут где-нибудь в самом неприметном уголке на задней полосе. Однако, как недавно обнаружилось: про нас будет статья в воскресном выпуске, и НЕ ПРОСТО заметка, а целая статья довольно большого объема. Еще они обещали один раз НАПЕЧАТАТЬ слово „вагина“! Заметьте, речь идет о Ноксвиле, штат Теннеси! Здесь в магазинах прикрывают обложки журнала „Космополитэн“, потому что фотографии там, мол, слишком вызывающие! Но мы несем в город перемены! Вива „ДеньV“!»

(Линда, Университет Теннеси, Ноксвиль)

«Я только хочу поблагодарить вас, и Ив, и всех остальных, чьих имен я не знаю, за то, что вы дали нам эту возможность. С момента, когда я включилась в проект, я столько узнала о себе! Я научилась пользоваться случаем. Я вообще стала счастливым человеком, ведь я чувствую себя частью чего-то огромного, важного, непобедимого, захватывающего… можно продолжать до бесконечности. На самом деле я именно так и говорю в последнее время минимум по пять раз в день. С уважением».

(Дженна, Университет Карнеги Меллон)

СОБЫТИЯ

«Это какое-то сумасшествие. Мы распродали все билеты за пару часов!»

(Дана, Броуновский университет)

«Мы начинаем сегодня в 3.30.

Вчерашняя репетиция оказалась очень эмоциональной. Женщина, читающая „Пипиську“, сорвалась и около пяти минут всхлипывала: „Моя пиписька — очень плохое место“. Она боялась, что не сможет сыграть сегодня, не расплакавшись. Мы все сказали, что будет, возможно, даже лучше, если она заплачет, этот монолог ОБЯЗАН взбудоражить людей. Самое смешное, что наша репетиция проходила в аудитории, по соседству с которой шла историческая конференция (постколониализм и все такое). Уверена, их шокировали крики Кристы: „ПИЗДА, ПИЗДА! СКАЖИТЕ ЭТО! ПРОИЗНЕСИТЕ! ПИЗДА! ПИЗДА! ПОВТОРИТЕ ЗА МНОЙ! СКАЖИТЕ!“ А потом наши ответные крики, и, позже, мой стон тройного оргазма. Н-да… надеюсь, они его хорошенько расслышали!»

(Мэри, Университет штата Мичиган)

Коллегам по «Инициативе вузов»

«Я просто обязана разослать это письмо группе таких прекрасных вагиноговорящих женщин. Лучше поздно, чем никогда, верно? Я просто хочу сказать, что мы делаем удивительное дело, и каждый раз, когда меня спрашивают: „Зачем ты говоришь о вагинах?“ — я думаю обо всех откликах, которые получила. Я знаю, что сейчас мы только делаем первые шаги по направлению к жизни, в которой внучкам наших дочерей не нужны будут пьесы о вагинах, с ними и без того будут говорить о вагинах и говорить уважительно. Но пока я убеждена, что нам еще долго предстоит сражаться, чтобы остановить насилие и стыд. Счастливого „Дня V“, пусть премьера будет блистательна!»

(Эмми, Вашингтонский университет, Сиэтл)

ЗАПИСКИ РЕЖИССЕРА

«Чем же женщины так особенны? В поисках ответа я набрела на бездонный колодец вариантов».

(Шехина Маунтинуотер)

«С самого начала, когда я с нетерпением ждала информационного пакета по пьесе, и потом, в процессе работы, весь мой опыт доказал, насколько правдива приведенная выше цитата. Путь, который я прошла вместе с пьесой, явил мне бесчисленное множество фигур, характеров, сердец и душ — все, что составляет единую форму, Женщину. Читая сценарий в первый раз, я поразилась честности, точности и силе описания женщин в этих монологах.

Каждая могла пробудить подлинные, искренние эмоции, ведя правдивый рассказ о своей жизни. От грустных историй я плакала, от веселых смеялась, но большинство рассказов вызывали одновременно и смех, и слезы. Передо мной представали настоящие женщины, с реальным опытом, каждая была неповторима… воистину бездонный колодец вариантов.

Время шло, мы репетировали, собрав команду очень разных участниц (и ни одна из них не сошла с дистанции). Мы сами себя организовывали, сами планировали, репетировали. Я все лучше и лучше узнавала каждую из женщин. Некоторые сразу начали вести себя как актрисы, они готовили шоу, ведь это, в принципе, и было шоу. Другие были стопроцентными феминистками, они никогда в жизни не притворялись, они были готовы встать и сражаться за правое дело. Большинство же из нас как бы зависло посередине. Те, кто жил сценой, считали своим долгом сыграть так, чтобы спектакль остановил сексуально насилие. Те, кто ничего не понимал в игре, вдруг абсолютно точно выражали эмоции своих героинь, благодаря страсти и переживаниям, которые пробуждал в них сценарий. Все мы глубже и глубже осознавали этот полный спектр эмоций… бездонный колодец вариантов. Так много женщин, много характеров, много историй… Оказалось невероятно просто прочувствовать каждую героиню и каждую историю, но я открыла еще кое-что, более всего напоминающее мне родной дом. Я открыла бесконечность внутри себя. Частичка каждой из этих женщин присутствовала и в моем сердце, в сердце каждой из нас. Я ощутила внутреннюю связь между нами, поняла, что совершенно незнакомые женщины могут пребывать друг с другом на одной волне. Я поняла, что могу быть и режиссером, и феминисткой, и возлюбленной, и студенткой… все эти ипостаси и составляли меня, женщину. Все мы, все женщины можем быть единым целым, быть воительницами, подругами, быть настолько разными, как нам хочется, быть… бездонным колодцем вариантов. Спасибо за то, что объединили нас для праздника „Дня V“. Желаем получить удовольствие от спектакля!»

(Хилари,

Университет штата

Мичиган)

ЧТО ВАС БОЛЬШЕ ВСЕГО ТРОНУЛО?

«Все шло гладко, люди хотели прийти, должны были прийти, обязаны были прийти. Хотели продолжения! Сами себе бросали вызов, заставляли себя испытывать неудобство, чему-то учились, перебирали чужие жизни. Я наблюдала за зрителями, слушала их, знала, что заставляю их волноваться, знала, что они поняли. Видела, как мои актрисы растут и становятся женщинами, следила за их ростом и перевоплощением».

(Лаура, Университет штата Калифорния, Лонг-Бич)

«Я работала с поразительными женщинами, которые ОТДАВАЛИ, ОТДАВАЛИ, ОТДАВАЛИ! Один из моих учеников с актерского отделения, мужчина, сказал, побывав на представлении, что никогда не ощущал в театре такой ОТДАЧИ! Теперь он действительно понял, что значит это слово. В тот вечер он пережил то, чем я и другие женщины жили последние полгода, работая над проектом. Я трудилась бок о бок с людьми, которые верили в свою миссию, сделали первый шаг вперед и шли дальше, неукоснительно выполняя свои обязательства и, что важнее, поддерживая в себе позитивный настрой и чувство юмора. О чем еще можно просить?»

(Йоланда, Детройтский университет,

колледж Мерси и

Окленд)

«Моя подруга говорила, что не понимает, зачем мы участвуем в „Монологах вагины“, и не видит смысла постоянно обсуждать, что у нас „там“. Однажды она все-таки пришла на представление, а на следующий день сказала мне, что пьеса изменила всю ее жизнь».

(Мариам,

колледж

Карлтон)

«Я люблю ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИСКУССТВА, на основе которого создан „День V“, я страстно желаю покончить с сексуальным насилием (и насилием вообще). Хочу заявить: если я завтра умру, я имею право считать, что в моей жизни был смысл — он появился после участия в этом прекрасном проекте. Впрочем, я, конечно, надеюсь пожить еще, чтобы иметь возможность и дальше участвовать в этом благородном деле».

(Кэрри, Университет Небраски, Линкольн)

«Мне очень понравилось быть частью движения, которое помогает женщинам. Во время подготовки к спектаклю, особенно за несколько недель до представления, я осознала, что могу произносить слово „вагина“ в повседневной жизни. Каждый раз, когда мы встречались с кем-то из участников в студгородке, мы громко и открыто обсуждали, как мы рады быть частью „Монологов ВАГИНЫ“. При встрече с преподавателями, в дружеской беседе с деканами, я могла открыто спросить, собираются ли они на „Монологи ВАГИНЫ“. Везде: в столовой, в местном магазине, в библиотеках, барах, ресторанах, „Монологи“ были моей излюбленной темой для разговора. Благодаря „Инициативе вузов“ я произносила „ВАГИНА“ по крайней мере двенадцать раз на дню в течение двух месяцев, и я смогла принять наконец это слово. Спасибо, Ив!»

(Тайлер, Корнельский университет)

«Я только что вернулась с представления. Это было потрясающе! Пришло так много народу, что мы просили хоть кого-нибудь уйти, но люди будто прилипли к полу, стояли снаружи и пытались заглядывать внутрь на протяжении всей пьесы! Нас было 30 человек, мы организовали постановку за две с половиной недели (включая прослушивания!). Я так боялась, что не все пройдет удачно, но нас приняли на ура. Нам аплодировали стоя! Спасибо, друзья, за все, что вы сделали! Я здесь новичок, никогда ничем не руководила, нигде не играла, а теперь моя жизнь изменилась, у меня есть возможность донести эту чудесную пьесу до огромного количества людей. Зрители расходились в изумлении. А ведь большинство моих „актрис“ не имели ни малейшего опыта, никакого отношения к театру, и это, наверное, самое удивительное. Я даже не знаю, что сказать. Я просто скажу: спокойной ночи и счастливого „Дня V“!»

(Кара,

Вестлейский

университет)

«Карен, привет! Итак, наши студенты дважды за эти выходные выступали на сцене. Было очень много зрителей, и всем понравилось. Пришло немало студентов-мужчин, они были глубоко тронуты и чувствовали себя особенными, так как стали частью сплоченной женской аудитории. Один парень сказал мне, что как будто побывал в женской раздевалке, сидел там и слушал их разговоры. Другой попросил меня передать всем женщинам цветы, но настоял на сохранении анонимности. На его открытках просто было написано: „Женщинам из ‘Монологов вагины’: берегите себя и будьте сильными“. Мило, не так ли?

Многие дамы из числа зрительниц были просто ошеломлены. Среди наших студентов 45 % темнокожих и латиноамериканцев. Многие — первые в своих семьях, кто получает образование. Семьи более 65 % студентов имеют доход меньше 35 000 долларов в год. Я обнаружила, что многие наши студентки интересуются феминистской литературой, мыслят похоже. Большинство в этом колледже ничего не знает о политкорректности. Для этих женщин пьеса стала серьезным опытом. Одна из них позже сказала мне, что книга Ив должна стать женской библией! Я считаю, что пьеса очень важна и для мужчин. Если в принципе существует шанс изменить их отношение к женщинам, их поведение, то возможность прочувствовать эту пьесу как раз и дает им такой шанс. Именно поэтому „Инициатива вузов“ — отличный проект!»

(Тоби, Мэримаунт Манхэттен колледж)

Коллегам по «Инициативе вузов»

«УРА ВОИТЕЛЬНИЦАМ ВАГИНЫ! Я обязана рассказать вам о том, что мы пережили в Университете Нью-Мексико. Это письмо будет длинным, так что, если вы заняты, возможно, есть смысл прочитать его позже. Этот проект изменил мою жизнь, и я хочу поблагодарить за это Карен и Ив. Мы начали подготовку к пьесе шесть недель назад. С того момента у меня и Сандреа не было выходных. Мы собрали труппу из разных по образованию и общественному статусу женщин от 16 до 60, у нас появился режиссер, и мы решили, что дело пошло. Но потом мы столкнулись со многими препятствиями, типично женскими трудностями: от беременности до рака. Две недели назад у нашего режиссера, чудесной женщины, обнаружили рак груди, и ей пришлось отказаться от проекта из-за операции. Операция прошла успешно, и сейчас режиссер идет на поправку. Сандреа и я взяли руководство на себя, я взяла роль „Ив“. Я больше остальных стеснялась выступать перед публикой, во время весеннего предварительного показа спектакля, я была за сценой. Я никогда раньше не выходила к зрителям, но знала, что должна это сделать. За последние две недели я выучила всю пьесу. В прошлую среду в женский центр пришла молодая женщина, она только что была изнасилована двумя студентами. До репетиции оставалось полчаса, но мы с Сандреа знали, что обязаны ей помочь. Ее история стала главной новостью пятницы, и то, как она была освещена в прессе, возмутило всех. В субботу после репетиции, длившейся с 9 до 5, мы провели два с половиной часа с ней и ее друзьями, помогая ей справиться со случившимся. Все они были злы и напуганы, но их любовь и взаимная поддержка были прекрасны. Многие решились поведать свои истории, чтобы та молодая женщина поняла, что не одинока. Это было невероятно. Вчера та женщина пришла на представление — она такая смелая!

Мы продали все билеты еще в пятницу, многим пришлось отказать. Мы решили, что одного показа мало, но кто же мог знать заранее? Шоу получилось потрясающее! Зрители погрузились в него сразу, с самого начала. Они поддерживали нас, дарили свою любовь, — и смеялись там, где нужно! Я была поражена, ведь я никогда не участвовала ни в одной театральной постановке. Прямо перед началом пьесы я молилась и просила Ив быть со мной, помочь мне, и она откликнулась! Позже люди говорили мне, что поверили: они думали, что я и есть Ив. По крайней мере, они были убеждены в этом до того момента, как я произнесла, что 21 год назад усыновила мальчика (а ведь в программке было написано, что я только играю роль Ив). Я была польщена. В спектакле участвовали шесть сурдопереводчиков, и все они были великолепны. Они отдали нам столько времени! У каждой актрисы был переводчик, прямо на сцене, рядом с ней, — это было невероятно! Люди приходили к нам прямо после работы, чтобы помочь с проектом. О да, нам аплодировали стоя и трижды вызывали на бис! Огромное спасибо за вашу любовь и поддержку на протяжении всего проекта. Удачи всем, кто на этой неделе выступает. Мы заработали минимум 2200 долларов для Центра женских исследований и Кризисного центра реабилитации жертв изнасилования в Альбукерке. ВАГИНА!»

(Саммер, Университет Нью-Мексико)

Коллегам по «Инициативе вузов»

«Поздравляю всех! Похоже, у всех „День V“ прошел успешно. В университете штата Аризона прямо перед началом представления собралось столько желающих, что пришлось продавать стоячие места на шоу с 16 до 18.30. В воскресенье мы дали три спектакля. Сначала, в 13.30, бесплатное представление для выпускников, педагогов, спонсоров. В 16.00 мы заработали 1108 долларов, а в 18.30 — 1209 долларов плюс 140 долларов за дополнительные места и 75 долларов пожертвований! Музыкальный гала-концерт принес еще 300 долларов, а выставка 500 долларов. Всего мы заработали 3332 доллара! Эта сумма будет разделена на три части и направлена в Общество борьбы против семейного насилия, Центр помощи жертвам сексуального насилия и „Цветным“, единственному центру помощи жертвам насилия в двуязычных семьях. Перед представлением в 16.00 выяснилось, что о нас уже слышали, и это было здорово! Мы на глаз посчитали людей до и после представления. Треть зрителей стояла (у каждого третьего был стикер, выданный при входе) — это символизировало, что каждая третья женщина подвергается насилию до 18 лет. На их лицах было написано, насколько они поражены! Отличное начало шоу. Люди плакали!

В холле, после каждого шоу, мы устраивали показ одежды. Одна женщина лет сорока вбежала в комнату с футболками, вся в слезах, схватила футболку, символизирующую родительское насилие в детстве, и разрисовала ее, громко всхлипывая. Ей потребовалось 10 минут. Потом она ушла, сказав „Спасибо!“. Именно такие моменты доказывают, что шоу стоит затраченных усилий. Мы все подбадривали женщин, уговаривали поделиться своей историей, не держать ее в себе! Теперь, когда всё позади, я в глубокой депрессии, ведь я столько всего впитала (6 часов работы ежедневно с сентября), а ведь я еще и выпускница и соискательница степени бакалавра! Я не хочу быть ПРОСТО студенткой! Я хочу организовывать концерты и сбор благотворительных средств до конца своей жизни! Еще у кого-нибудь проявились такие же симптомы? Спасибо всем за письма ободрения и поддержки. Спасибо Ив и Карен за эту возможность! Это было невероятно!!!!!!!!!!!!

С любовью и вечной вагинорадостью!»

(Эмми, Университет штата Аризона)

«Привет всем! Я просто хочу пожелать всем удачи. Если вы получили хоть каплю той поддержки, какая была у „Дня V“ в колледже Колорадо, значит, ваши выступления будут грандиозны!!! Мы провели последнее шоу в воскресенье. Мы трижды распродавали все билеты подчистую (более 200 мест).

А теперь рассказ о вагине: в субботу вечером мама, бабушка и сестры Меган пришли на спектакль. Бабушке 80 лет. После представления они все пошли в кафе ужинать. Во время ужина бабушка наклонилась к Меган и сказала: „Милая, в следующий раз я приду со своими подружками, мы будем говорить о наших вагинах. И если кто-то спросит, О ЧЕМ это мы говорим, я скажу: О ПИЗДЕ!“

Так много историй, столько приятных воспоминаний… У нас впереди огромное, интересное, прекрасное и сложное будущее. Удачи всем и счастливого „Дня V“!»

(Дженнифер, колледж Колорадо)

УРА!

«Читать письма Карен очень увлекательно, но лучший способ прочувствовать „День V“ и его цели — это собственно участие в „Монологах“. В студцентре Бланчарда народу набралось под завязку: люди сидели на полу, в проходах, свисали с балкона, аплодируя и крича по окончании каждого монолога. Каждый был в тот вечер на пределе. „Моя вагина — мой дом“ вызвала целое море слез, я не шучу. Плакали актрисы, глядя на зрителей, в зале сидели женщины с мокрыми глазами, да и мужчины то и дело доставали платки, чтобы вытереть лицо. Пожалуй, я никогда не испытывала такой внутренней гордости, как в тот вечер, когда подошла к одиноко стоящему посреди сцены стулу, я была последней с монологом „Я была в той комнате“. Рождение казалось мне таким прекрасным, что я сама захотела подарить жизнь, а ведь раньше роды ассоциировались у меня исключительно со сплошной болью и муками. Не волнуйтесь, мне всего восемнадцать, и у меня еще достаточно времени. В первом ряду, прямо передо мной, сидела и плакала женщина, потом она подошла ко мне и спросила, присутствовала ли я когда-нибудь на родах. Когда я сказала, что нет, она обняла меня и сказала: „Ты рассказала все так, как и происходит на самом деле“. Она сказала, что она акушерка и всегда воспринимала роды как медицинское явление, а теперь она думает, что каждые роды действительно уникальны и прекрасны по-своему. Я так рада, что получила шанс участвовать в „Монологах вагины“ в этом году, надеюсь, что продолжу в следующем. Спасибо Ив за эту прекрасную возможность и спасибо всем, кто работал на износ, чтобы этот праздник состоялся, прошел по всему миру. Счастливого „Дня V“!»

(Пиа, колледж Маунт Холиоук)

«Карен! Бог мой! Наши представления прошли отлично! Ты, наверное, в курсе: меня очень беспокоило студенческое мужское братство. Но среди них затесался наш союзник. Он один из них, но он передавал им все наши послания и помог привести их на шоу. И они пришли! Мы оставили для них первый ряд. И, хотя те грубые, обидные листовки были делом рук троих, пришло восемь человек. Я была в шоке! Я попросила их дождаться меня после шоу, и они стояли передо мной в оцепенении. Они просили прощения со слезами на глазах. Сказали, что не имели представления о масштабах и серьезности проблемы насилия над женщинами. Один сказал (цитирую): „Знаете, я не хотел идти, но теперь рад, что оказался здесь. Я потрясен, пьеса изменила меня“. Конечно, вы можете подумать, что он не был полностью искренен, но мне все-таки кажется, что был. Он пожал мне руку и попросил извиниться за них перед актерами. А ПОТОМ я видела, как один из них положил чек на 20 долларов в ящик для пожертвований! Нереально. Ни протестов, ни жестокости, ни едких замечаний. Я попросила своего парня и еще троих друзей понадежней следить за ними. Мои друзья сказали, что те не могли оторвать глаз от сцены, не разговаривали, не смеялись не к месту. Ура! И это только одна из чудесных историй того вечера. Просто я хочу, чтобы ты знала, как все прошло. Спасибо за мудрые слова (СНОВА!) и за все твои советы. Каждая из участниц хоть раз, но произнесла что-то вроде: „Это самый важный проект из всех, в которых я участвовала“ или „Благодаря проекту я стала другим человеком“. Наш режиссер — одна из самых талантливых и вселяющих вдохновение женщин, наша труппа (19 красивых, страстных женщин) — просто замечательная. Это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО стало самым важным делом из всех, какими я до сих пор занималась. Я изменилась. Мы мудрые, вагиноговорящие женщины и мужчины! Сделанное нами будут помнить. Важно — и ты должна это знать, — что люди уже стали внимательнее к проблемам, о которых мы говорили.

Мне гордо и радостно БЫТЬ СВОЕЙ ВАГИНОЙ».

(Дженн,

Вашингтонский университет, Сент-Луис)

Коллегам по «Инициативе вузов»

«Новый семестр навис над студгородком Ноксвиля, а с ним и „вагинозависимость“, все хотят вагину! Отзывы о нашем шоу были НЕВЕРОЯТНЫ! Зрители хлопали нам стоя, несколько раз вызвав на поклон, — настолько долгой была овация! Больше всего удивило количество мужчин в зале, почти треть от пришедших пятисот человек. Я предполагала, что явятся одни женщины, но, к моей вящей радости, мужчины тоже с удовольствием пришли, чтобы поддержать наши вагины. Я два дня плакала, у меня дрожали колени — и всё это от той исцеляющей силы, которая разлилась по миру благодаря „Дню V“. Сто раз спасибо всем! В тот необыкновенный вечер меня буквально пригвоздила к полу мысль: „А что я делаю сегодня, чтобы остановить насилие?“ Думаю, важно не останавливаться на достигнутом. С нетерпением жду, когда смогу поработать волонтером на нашей местной линии доверия по поводу изнасилований. А какие у вас идеи? Пусть наше движение не замедляет ход! ВИВА ВАГИНА!»

(Линда, Университет Теннеси, Ноксвиль)

«„Монологи вагины“ сотворили с толпой из двух сотен человек невозможное, а для консервативного университета Брэдли это впечатляющая цифра.

Все происходящее внушало благоговейный трепет; когда нам хлопали пять минут без остановки, мы вместо поклона практически пали ниц. Сегодня мы усталые, но гордые. Решить маленькую задачку по спасению мира в День святого Валентина — что может быть лучше?»

(Ванесса, Университет Брэдли)

«Уверена, что моя жизнь или жизни других участниц шоу уже не останутся такими же, как раньше. И мне так нравится ощущать себя единым целым с людьми со всей страны и даже мира, ведь мы заняты одним общим делом. Нам помогало, нас поддерживало знание, что рядом есть умные, страстные, увлеченные женщины и мужчины, готовые выслушать, посмотреть, посоветовать, разделить с тобой любую проблему или радость. Я чувствую себя частью чудесной могущественной силы. Мы на пути к искоренению насилия, которое слишком долго терпели! И от этого на душе чертовски хорошо!»

(Кери,

Университет

Небраски, Линкольн)

«Передо мной отличный пример командной работы, причем не только здесь, в нашем студгородке, но и во всех командах „Инициативы“ по всему миру. Просто невероятно, сколько помощи и поддержки мы получили от Лютеранского университета. И никакой цензуры. Мне больше всего нравилось обучать. Я пыталась донести свою идею до окружающих, и по крайней мере 450 человек прониклись ею за короткий отрезок времени. Много работы? Да. Один мужчина подошел ко мне и сказал: „Алекс, я столько узнал за эти два часа“. Даже если я больше не получу ни одного отзыва о нашем шоу, мне будет достаточно этих слов. Ведь он будет говорить, расскажет друзьям, они задумаются… и, возможно, одно это уже что-то изменит. Я не собираюсь изменить мир за один день, я буду делать это постепенно, на протяжении всей жизни».

(Алекс, Тихоокеанский лютеранский университет)

МАНИФЕСТ «ДНЯ V»

ПОКА НЕ ИСЧЕЗНЕТ НАСИЛИЕ

Присоединяйтесь к движению «День V»!

Вместе мы сможем остановить насилие!

Цель «Дня V» — прекратить насилие над женщинами благодаря информированию общественности через проведение специальных мероприятий и через СМИ. Также необходимо собирать средства для поддержки организаций по защите женщин. «День V» — это организованный способ положить конец насилию над женщинами.

«День V» — это особое видение. Мы видим будущее за цивилизацией, где женщины свободны и живут в безопасности.

«День V» — это особый настрой, это утверждение, что жизнь нужно прожить созидая и преуспевая, а не пытаясь выжить и оправиться от страшных зверств.

«День V» — это катализатор, ускоряющий рост осведомленности общества о проблеме, дающий новые силы для общественной работы, образования, защиты прав.

«День V» — это живой развивающийся процесс: мы провозглашаем День святого Валентина Днем V до тех пор, пока окончательно не прекратится насилие над женщинами, и тогда он станет Днем V-иктории, Днем победы. Всего за три года «День V» собрал и передал общественным организациям более миллиона долларов на борьбу с насилием над женщинами по всему миру.

Первый «День V» был проведен в 1998 году в театре Хаммерштейн в Нью-Йорке с участием Вупи Голдберг, Гленн Клоуз, Сьюзан Сарандон, Калисты Флокхарт. Он собрал 150 тысяч долларов. В 1999 году «День V» прошел в лондонском театре Олд-Вик, были приглашены Танди Ньютон, Кейт Уинслет, Кейт Бланшет, Джиллиан Андерсон и Мелани Гриффит, собрано 275 тысяч долларов в фонд организаций против насилия. Более 60 американских колледжей и университетов отпраздновали «День V», собирая деньги и освещая проблему. В 2000 году «День V» был отпразднован в Лос-Анджелесе, а также в двадцати других городах по всему миру и в 150 колледжах. Более 785 тысяч долларов были переданы в местные, национальные и международные организации, направленные на борьбу с насилием.

ИСТОКИ И СТУКТУРА «ДНЯ V»

«День V» возник в 1998 году как логическое следствие «Монологов вагины». Ив Энцлер выступала с пьесой в больших и маленьких городах по всему миру, и везде видела примеры и слышала ужасные истории насилия над женщинами; сотни женщин рассказывали ей, что пережили изнасилование, инцест, побои в семье, генитальные увечья. Стало ясно, что для устранения такой ситуации необходимо предпринять что-то серьезное, существенное. К Ив присоединилась группа женщин из Нью-Йорка, и вместе они основали «День V» — катализатор, движение, шоу, требующее прекращения насилия над женщинами.

«День V» стал еще одним видом благотворительности, он обосновался скорее в сознании и сердцах людей, чем в каком-то конкретном месте на карте. «День V» не платит за аренду офиса, не отчисляет обычных для организаций налогов, потому что, строго говоря, не является организацией. «День V» оплачивает только услуги независимых консультантов, а вся остальная работа проводится, в основном, волонтерами. Ив Энцлер никогда не получала от «Дня V» денег за свое авторство, игру, организационную деятельность. Благодаря такой постановке дел и отсутствию оплачиваемого штата «День V» может отдавать 85 % заработанных средств в фонды помощи.

ПОЛУЧАТЕЛИ СРЕДСТВ ИЗ ФОНДОВ «ДНЯ V»

«День V» гордится тем, что он является проектом центра «Тайдс». «Тайдс» занимается финансовыми и юридическими вопросами «Дня V», «подготавливает почву для социальных сдвигов с помощью сочетания качественных управленческих услуг и творческих программных мероприятий». Как некоммерческая общественная организация, центр «Тайдс» является доверенным органом для сбора и передачи средств в фонды. В качестве независимой организации центр «Тайдс» предоставляет финансовую поддержку и основные услуги по управлению новым некоммерческим программам и мероприятиям. На данный момент центр «Тайдс» поддерживает более трехсот проектов в сорока штатах США и двадцати странах. «День V» распределяет средства, собранные через пожертвования, продажу билетов, рекламу и мерчендайзинг, на нужды общественных организаций и местных компаний, работа которых направлена на прекращение насилия над женщинами.

Средства от «Дня V» были перечислены в следующие организации: Проект «Анти-Насилие» (Anti-Violence Project, Нью-Йорк), «Руки помощи» (Break the Cycle, Лос-Анджелес), Центр помощи пострадавшим от сексуального насилия (Center Against Sexual Abuse, CASA, Аризона), Равенство сейчас (Equality Now, Нью-Йорк), Feminist.com (Нью-Йорк), «Дом Неба» (Haven House, Лос-Анджелес), Организация по контролю за соблюдением прав человека (Human Rights Watch, Нью-Йорк), Лос-Анджелесская комиссия по выявлению случаев насилия над женщинами (Los Angeles Commission on Assaults Against Women (LACAAW)), Центр по правам геев и лесбиянок (LA Gay and Lesbian Center, Лос-Анджелес), Проект по делам женщин Азии (Newham Asian Women’s Project, Великобритания), «Новая надежда для женщин» (New Hope for Women, Белфаст), Центр планирования семьи (Planned Parenthood, Нью-Йорк), центр «Убежище» (Refuge, Великобритания), «Безопасность» — центр помощи жертвам изнасилования (Safe Place and Rape Crisis Center, Сapacota), приют «Святое пристанище» (Sanctuary, Нью-Йорк), Кризисный центр Санта-Фе (Santa Fe Rape Crisis Center), Временное жилье для женщин, подвергшихся домашнему насилию, и их детей (Sojourn Services for Battered Women & Their Children, Лос-Анджелес), «Черные сестры Саусхолла» (Sout-hall Black Sisters, Великобритания), «Независимый дом женщин» (The Autonomous Women’s House, Загреб, Хорватия), Революционная ассоциация женщин Афганистана (The Revolutionary Association of the Women of Afghanistan (RAWA)), «Помощь женщинам» (Women’s AID, Великобритания), Комиссия по делам женщин-беженок и детей (Women’s Commission for Refugee Women and Children and Madre, Нью-Йорк), «Женщина и закон ислама» (Women Living Under Muslim Law, Франция и Алжир).

«ДЕНЬ V — ВСЕМИРНАЯ ИНИЦИАТИВА 2001»

«День V — Всемирная Инициатива 2001» будет оказывать городам и местным сообществам помощь в проведении мероприятий в честь «Дня V» по всему миру. Мероприятия будут проводиться в такой же форме, как и в предыдущие годы, так как она хорошо себя зарекомендовала. Главным событием станет постановка «Монологов вагины», пьесы, получившей награду «Obie Awards». В каждой постановке примут участие более или менее известные в своем городе женщины, будут собраны деньги в фонд организаций, ведущих работу по борьбе с насилием над женщинами. Где бы ни ставилась пьеса «Монологи вагины», везде она производит сильный эффект, часто коренным образом меняющий жизни людей. Поэтому одна из целей «Дня V» — как можно шире распространить свою идею, одновременно приносящую радость и меняющее сознание людей. Невозможно посмотреть пьесу и остаться равнодушным к ужасным последствиям безразличия общества к проблеме насилия над женщинами, несоблюдения прав человека и к тому, как это может отразиться на любой из нас.

Движение «День V» обладает определенным терапевтическим, очищающим эффектом, основанным на женской способности говорить правду о насилии таким образом, что эта правда скорее прощает и освобождает, чем обвиняет. Расширяя движение «День V» так, чтобы оно охватывало как можно больше регионов и стран, мы получаем возможность использовать этот могущественный проект, чтобы ускорить распространение нашей точки зрения на недопустимость насилия и отсутствие для него места в цивилизованном обществе.

Посетите наш сайт:

Или пишите нам по адресу:

info@vday.org

Box 1818, Grand Central Station,

New York, NY 10016

Нам важен каждый голос. Ваш может оказаться решающим!

Спасибо за ваш вклад в движение «День V»!

Вилла Шали Исполнительный директор проекта

БЛАГОДАРНОСТИ

Рождению этой пьесы и продвижению ее по всему миру помогало множество хороших людей. Я хочу поблагодарить тех смельчаков, которые пригласили меня и пьесу «Монологи вагины» в свои родные города, колледжи, театры. Это Пэт Крамер, Сара Раскин, Джеральд Блэйз Лабида, Хови Баггадонац, Кэрол Айсенберг, Кэтрин Гамон, Линн Хардин, Сюзанна Падок, Робин Херш, Гали Голд. Отдельное спасибо Стиву Тиллеру и Кливу Флауэрсу за шикарную премьеру в Великобритании и Раде Борик за организацию мероприятий в Загребе и за сестринскую поддержку. Благослови Бог великодушных, сильных женщин из Женского центра жертв военных действий в Загребе. Я хочу поблагодарить неординарных людей из театра «HERE» в Нью-Йорке за прекрасную постановку пьесы. Спасибо Рэнди Ролиссону и Барбаре Бусакино за энтузиазм и веру в пьесу, Венди Эванс Джозеф за прекрасные декорации и огромную творческую щедрость, Дэвиду Келли и Хизер Карсон за сексуальное, смелое освещение, Алексу Эвансу и Ким Кефген за терпение и танец «пиписьки», который они исполняли вместе со мной на каждом представлении. Хочу поблагодарить Стивена Певзнера за огромную помощь и за успешный старт проекта, а Роберта Левитана — за веру в нас. Спасибо Мишель Стеклер за бессменное присутствие в зрительном зале, Дону Сама за освещение в прессе, Алисе Соломон, Алексис Грин, Ребекке Мид, Крису Смиту, Венди Вайнер, Mc «The Village Voice» и «Mirabella» за полные любви и уважения отзывы о пьесе. Хочу поблагодарить Глорию Стейнем за прекрасные слова и за поддержку, Бетти Дотсон за любовь к вагинам и за то, что она положила начало всему этому. Благодарю Шарлоту Шиди за уважение ко мне и за борьбу со мной, Марка Кляйна за ежедневную работу, неоценимую помощь и безграничное терпение. Хочу поблагодарить Кэрол Боди за поддержку в годы безденежья, ее пропаганда проложила пьесе путь сквозь человеческий страх и дала ей возможность состояться. Благодарю Виллу Шали за абсолютную веру в меня, за ее талант и за мужество в продвижении пьесы по миру. Спасибо Дэвиду Филипсу, он мой ангел, появляющийся по первому зову. Спасибо Лорен Ллойд за Боснию. Спасибо Нэнси Роуз за ее опытное и мягкое руководство. Отдельное спасибо Мэриэн Шнолл, Салли Фишер, Feminist.com и организационному комитету «Дня V». Благодарю Гари Саншайна за появление в нужное время. Я благодарна моему необыкновенному редактору, Молли Дойл, за то, что она с самого начала была моим верным товарищем, и за защиту прав книги в нескольких издательствах. Спасибо Мэрисью Руччи за понимание и за помощь в воплощении замысла книги. Спасибо Виларду, что не испугался. Спасибо друзьям, которые стали мне благословением: Пауле Ален за прыжки, Бренде Курин за перемены в моей карме, Диане де Вейг, чья щедрость спасла меня, Джеймсу Лисенсу за веру в меня, Марку Матусеку, заставлявшему меня двигаться дальше, Пауле Мазур за большое путешествие, Тиа Стоун за то, что была рядом, Сапфиру за раздвижение границ, Киму Розену, разрешившему мне дышать и умирать. Я благодарю великих женщин: Мишель Макхуг, Дебби Шехтер, Макси Коэн, Джуди Катц, Джуди Коркоран, Джоанну Стейн, Кэти Наджими, Тери Шварц и «Betty girls» за вечную любовь и поддержку. Хочу сказать спасибо моим наставникам: Джоан Вудвард, Ширли Найт, Линн Остин, Тине Тернер. Спасибо моей маме Крис, моей сестре Лауре, Моему брату Куртису за то, что прошли сложный путь, чтобы снова быть вместе. Выражаю признательность сильным, мужественным женщинам из программы SWP, которые постоянно сталкивались с противостоянием и сметали все преграды на своем пути; особенно я благодарна Маритце, Тарусе, Стейси, Илисе, Белинде, Дэниз, Стефании, Эдвине, Джоанне, Беверли и Таване. Спасибо всем женщинам, которые впустили меня в свою интимную жизнь, доверились мне, рассказали свои истории и раскрыли секреты. Пусть эти истории помогут Хану, Кэти, Молли, Адису, Лулу, Эллисон, Оливии, Сэмми, Изабелле и другим ощутить себя свободными и защищенными. Благодарю моего сына Дилана, который научил меня любить, и мою внучку Коко за то, что родилась. И, наконец, я благодарю своего гражданского мужа, Ариэля Орр Джордана, вместе с которым мы задумали этот проект, его доброта и чуткость стали для меня лекарством, стали основой всему.

С момента первой публикации книги в работу над «Монологами вагины» включилось еще немало народа. Спасибо Джой де Менил за проницательность, страсть и внимательность в работе над первым изданием и за то, что заставляла меня писать больше. Хочу поблагодарить Джоржа Лэйна за мягкость, защиту, веру в меня. Спасибо Пэт Митчелл за ее верную дружбу. После первой публикации «Монологов вагины» пьеса была поставлена в экспериментальном театре Вестсайд, премьера состоялась 3 октября 1999 года.

Эта постановка вдохнула в пьесу новую жизнь. Благодарю Дэвида Стоуна, главного режиссера пьесы, за оригинальное видение, упорство и веру в «Монологи вагины», а также за продвижение пьесы по всему миру. Особая благодарность ему за то, что погрузился в движение «День V» с головой и помогал проекту с продажей билетов. Большое спасибо Джо Мантелло за его отличное чутье, ненавязчивое изящное руководство, за то, что научил меня относиться к себе не так серьезно, что убедил меня снять обувь. Благодарю Эбби Эпштейна за вдумчивое, мудрое, деликатное общение с женщинами и за огромную поддержку. Хочу сказать спасибо Нине Эссман за веру в «Монологи вагины», за ее невероятно тяжелую работу, за то, что помогла мне подобрать платье. Спасибо Эрику Шноллу за умный, серьезный и личностный подход к расширению границ нашего сообщества. Спасибо Лой Арсенас за магический вагино-занавес и за умение видеть прекрасное. Благодарю Беверли Эммонс за ошеломительные розовые, красные, фиолетовые лучи, за освещение, которое создало ощущение женственности и агрессивности одновременно. Спасибо Барнаби Харрису за перерывы на сон, за беготню перед началом представления, за его невероятную энергию и за защиту. Благодарю Шаэл Норрис Мансманн за ее любящие руки, за тени для глаз, за вечную борьбу с моей челкой, за ее постоянную заботу и доброту. Спасибо Сьюзан Варго за невероятное мастерство, за возвращающий к жизни массаж и за ее огромное сердце.

Спасибо Мишель Бауэр за вкусное печенье с кленовым сиропом посреди зимы и за то, что смешила меня. Еще немало людей взяли на себя ответственность за сложную жизнь «Монологов вагины» в театре и за его пределами. Хочу поблагодарить Доменик Сак, Жоэль Папе, Джун Гриффин, Роба Коновера, Артура Левиса, Джима Семмельмана, Карен Мур, Анну Хофман, Дэна Маркли, Майка Скиппера, «The Агаса Group», Эрику Дэниэлс, Эму Мерлино, Патрика Карулло, Питера Аскина, Терри Берн, Эрика Осборна, Рассела Оуэна, Сюзанну Эбботт, Роберта Фортьера, Томаса М. Тире-младшего, Мариссу Йо, Кейт Салливан, Чада Района Минза, Чарли Чива, Дональда «Бака» Робертса, Билла Батлера, Дэвида Калоднера, Тони Липпа, Джоша Поллака, Гари Герша, Лари Таубе и Сью Либман. И, конечно же, я благодарю всех актеров, которые великолепно, от всей души играли в «Монологах вагины». Спасибо им за чудесный талант, энтузиазм и желание остановить насилие над женщинами.

ОБ АВТОРЕ

Ив Энцлер — всемирно известный драматург, многие ее работы были поставлены на сцене. Это «Плавучая Ронта и склеенный человек», «Монологи вагины» (награждены премией «Obie Award») и «Отличное тело». Постановки «Монологов вагины», при поддержке проекта «День V» (), собрали 25 миллионов долларов на борьбу с насилием над женщинами и девочками по всему миру. Ив живет в Нью-Йорке.

Примечания

1

Марио Томас — телеведущий и писатель, автор книг «Путеводитель журнала „Playboy“ по барам», «Поваренная книга полуночника» и т. д.

2

Донна Ганновер — актриса и продюсер, звезда сериала «Закон и порядок», бывшая жена мэра Нью-Йорка Рудольфа Джулиани.

3

Кэти Ли Гиффорд — сценарист, певица и актриса, обладательница 11 премий «Эмми».

4

Калиста Флокхарт — актриса, звезда сериала «Элли Макбил».

5

Дэвид Леттерман — актер, телепродюсер, ведущий популярного вечернего ток-шоу.

6

Барбара Джилл Уолтерс — актриса, ведущая новостей, влиятельная персона в мире СМИ.

7

«Дарма и Грег» (1997–2002) — популярный американский комедийный сериал.

8

Гленн Клоуз — актриса, звезда фильмов «Опасные связи», «Роковое влечение», «101 далматинец»; 5 раз номинировалась на «Оскар».

9

Това Фельдманштерн — выдающийся американский педагог.

10

Традиционная еврейская выпечка к празднику Пурим.

11

Аланис Мориссетт — канадско-американская певица, продюсер и актриса.

12

Одра Макдональд — американская актриса и певица, 4 раза номинировалась на премию «Тони».

13

Танди Ньютон — английская актриса американского происхождения, звезда фильмов «Миссия невыполнима 2», «Хроники Риддика»

Рорика Блэк

Искушение

Первая глава

То, что искала Джуд Джагер, найти было легко. То, в чем она действительно нуждалась, найти было сложно. Женщину. Иногда одну, иногда две за вечер. И она давала им то, чего никто не мог дать. Возможность кричать, умолять, плакать. И наконец кончить.

Это был ее выбор, переросший в зависимость, доминирование, без которого она не могла более жить, как без воздуха. Глубоко вздохнув и выдохнув, она вошла в тускло освещенный клуб, чтобы найти себе новую жертву. Темные стены вибрировали, пульсируя от грохочущей музыки, отдаваясь гулом в самом сердце, порождающем всплеск адреналина, и заглушающем стоны удовольствия. Она чувствовала, как внутри нее бурлит кровь, как проходят через все тело электрические разряды, пробуждая животные инстинкты охотника. Здесь не было места пустым разговорам, это было царство томных голодных взглядов и обжигающих прикосновений.

От предвкушения удовольствия по телу пробежала чувственная дрожь. Кто же на этот раз? Очередная знакомая или еще одна невинная девственница? Последних Джуд любила называть «претендентками на потерю невиновности». Не так давно она забавлялась с одной из таких.

Застенчивая, долговязая иностранка, переживающая разрыв отношений. Ей нужно было место, чтобы расслабиться, место, где можно было забыть о морали и разбитом сердце. Она пряталась в одном из дальних уголков клуба, мучимая любопытством. Холодные капли дождя падали с ее волос на обнаженные плечи. Надеясь, что тут ее никто не заметит, в тайне она мечтала об обратном. Страх. Возбуждение. И наконец, страстное желание бушевало внутри нее от вида женских тел, иступлено трущихся друг о друга. Последние остатки невинности покинули ее, уступая место всепоглощающему желанию. Смотреть. Прикасаться. Отдаться.

Никто в этом мире несовершенен. Только не здесь, в месте, где правит похоть.

Многие здесь потеряли свою невинность. Мужчины, женщины. Особенно, женщины, снедаемые любопытством и возбуждением. Примерные жены и матери, домохозяйки, бизнес-леди, учителя воскресных школ. Джуд поимела их всех, выслушав от каждой истории их жизни, особенно в первые минуты знакомства, когда их нервы были на пределе. Они говорили и говорили, пока, наконец, она не припечатывала их к стене горячим долгим поцелуем. После чего они вдруг резко меняли тему беседы, переходя на нее, желая знать ее имя, где она живет, замужем ли она, сколько партнеров у нее было.

Но называть в таком месте свое имя было опасно и, по большей части, бессмысленно. Эти женщины ничего для нее не значили. Они жили совершенно в другом мире.

С помощью жарких поцелуев и томного взгляда Джуд быстро переключала их внимание в нужное русло, страстно шепча на ухо, что хочет с ними сделать, и в подтверждение своих слов начинала целовать их дрожащие руки, ласкать языком внутреннюю сторону их ладоней и покусывать нежную кожу на шее. Ей было достаточно одной секунды, и они были полностью в ее власти, исступленно глядя ей в глаза и испытывая ощущения, которые им до сих пор были неведомы.

Эти же ощущения заставляли их вновь и вновь возвращаться в клуб. Не было места лучше, чтобы осуществить все свои самые сокровенные желания.

Черное здание, одиноко стоящее посреди улицы, манило и притягивало всех желающих осуществить свои грязные фантазии.

Сегодня в клубе было не так многолюдно. Ночь еще только вступала в свои права. Вечернее солнце медленно опускалось за горизонт, тускло освещая каждый ее шаг, но стоило ему только скрыться, как тьма поглощала все вокруг, и сюда стекались толпы страждущих вкусить наслаждение.

Джуд миновала танцпол и, войдя в свою комнату, закрыла за собой дверь. У нее было не так уж много времени, чтобы привести себя в порядок. Она быстро скинула с себя брюки, блузку и нижнее белье. Аккуратно сложив вещи, Джуд положила одежду в сумку и спрятала ее под большую кровать. Ее кожаные брюки и жилет уже лежали на одеяле в ожидании ее. Когда прохладная мягкая кожа коснулась голого тела, Джуд едва сдержалась, чтобы не застонать. Ощущения невероятно возбуждали.

Восстановив дыхание и сосредоточившись на деле, Джуд вошла в приват-комнату. Это была маленькая довольно уютная комната. Каждая ее деталь имела свое назначение начиная от зеркал на потолке, системы освещения и заканчивая шкафом у стены. Попадая в эту комнату, женщины должны были чувствовать себя комфортно и защищено. Когда она впервые вошла сюда, здесь было холодно и грязно. Именно она изменила это место.

Джуд нанесла мужской одеколон на шею и, глядя на свое отражение, провела рукой по волосам. Сжатые челюсти, голодный блеск в глазах. Ничто не имело сейчас значение. Ничто, кроме этого места и этой комнаты.

Решив, что она полностью готова, Джуд вышла из комнаты и направилась в сторону бара, заказать себе напиток. За барной стойкой сидели двое в кожаных одеждах. Стоило ей взглянуть им в глаза, как они тут же отвернулись. Здесь никто не говорил. Просто не смел. Особенно мужчины, которым не позволено было разговаривать с ней и даже смотреть на нее. Бармен был единственным, кто мог смотреть ей в глаза, да и то лишь изредка. Заказав двойную порцию водки, Джуд вновь задумалась, что ей принесет сегодняшняя ночь? Кто сегодня станет ее жертвой?

Выпив свой напиток, Джуд тяжело вздохнула. В зал вошли две женщины. С одной из них она была уже тесно знакома, и сейчас обе направлялись к ней, надеясь на ее внимание.

Однако сегодня и как часто это случалось в последнее время, Джуд не хотелось никуда торопиться. Она ждала, сама не зная кого. Дверь вновь открывалась и в зал входили одни и те же знакомые лица.

Совсем скоро ночь вступит в свои права и здесь станет совсем жарко.

Глава вторая.

Мари Брунель заглушила двигатель своего Шевроле Авео и попыталась немного успокоиться. Ее цель стояла прямо перед ней - черное одиноко стоящее здание, окруженное небольшим забором.

Черт.

Она здесь. Так скоро. Почему дорога заняла так мало времени? Почему она не заблудилась?

Сердце учащенно билось в груди, как это часто бывало, когда ей предстояло общение с людьми, будь то встреча с коллегами по работе в комнате отдыха или простая беседа в очереди на почтовом отделении. Люди заставляли ее нервничать - фобия, не имеющая под собой никаких причин. Хотя нет. Ей было абсолютно безразлично большинство людей, а вот ее коллеги - дело другое. Они часто смотрели на нее (как ей казалось) со странным выражением лица, шептались и посмеивались у нее за спиной, отчего Мари чувствовала себя очень неловко.

И посмотрите на нее сейчас. Где она!? Встречается с ними в каком-то клубе после работы. За городом.

Они

пригласили

ее, умоляли, чтобы она непременно пришла на встречу, что это ОЧЕНЬ интересный и интригующий клуб. Что его обязательно надо посетить. Что это место настолько потрясающе, что она должна … ДОЛЖНА с ними пойти туда. Но ведь она была не такая… не такая как они.

Хотите знать почему она никогда не участвовала в дружеских посиделках после работы?

Потому что она не доверяла самой себе, боялась своих собственных желаний и чувств, которые подавляла в себе каждый день. Именно по этой причине она сейчас сидела в машине и спорила сама с собой.

Мари взглянула на клуб сквозь лобовое стекло. Последние лучи солнца озарили темное здание, окрасив его в мрачные оранжевые оттенки. Кругом стояла абсолютная тишина. Лишь припаркованные машины свидетельствовали о том, что она была здесь не одна. Уличные фонари тускло освещали входное крыльцо. На секунду Мари задержала свой взгляд на одном из них, лихорадочно обдумывая свой следующий шаг.

Ты должна войти внутрь. Просто пообщайся с ними. Выпей один или пару бокалов… успокой нервы. Просто расслабься.

Не могу.

Мари покачала головой.

Сейчас ей хотелось лишь одного - поехать домой, включить телевизор и посмотреть очередное мыльное шоу. Но что тогда она скажет завтра на работе в свое оправдание. Врать она совершенно не умела. Стоит ее коллегам только надавить на нее, и она мгновенно расколется.

К черту всё.

Мари вышла из машины и, перебросив сумочку через плечо, вновь оглядела мрачное здание. Видимо она окончательно потеряла остатки разума, раз решилась войти внутрь. Глубоко дыша через нос, Мари направилась к крыльцу. Ее взгляд снова и снова возвращался к красной кнопке звонка на черной двери и к табличке с одним единственным словом «Искушение». Внутри росло необъяснимое чувство тревоги. Неожиданно дверь открылась, и из здания вышел мужчина, едва не сбив ее с ног. Одетый во все черное, он прошел мимо и растворился в темноте, однако Мари хватило времени, чтобы заметить его бритую голову с черным шипованым ошейником и капельки пота, стекающие по шее. Мужчина остановился на углу здания и закурил.

Заметив в тусклом свете фонаря, что он с интересом рассматривает ее, Мари охватил страх.

Да что, черт возьми, это за место? Это что какая-то шутка?

Неужели ее коллегам нравятся клубы такого рода?

Ее автомобиль, припаркованный на стоянке, так и манил к себе, обещая покой и безопасность в этих пугающих сумерках. Мари даже представила себе, как садится за руль, делает облегченный вздох и заводит двигатель.

Но нет. Предательское чувство вины и отчаянное желание наконец-то завести друзей заставили ее остаться. Мари вытащила визитку из кармана брюк и посмотрела на нее. «Искушение», а внизу адрес и рядом приписка, сделанная рукой Карлы Микер: «Не опаздывай, первый бокал за мой счет!» А это значит, она была именно там, где должна была быть.

Мари положила визитку обратно в карман и вытерла вспотевшую ладонь о штанину. Стоящий неподалеку мужчина затянулся и улыбнулся ей, выдыхая дым через нос.

- Прекрасный вечер, не правда ли? - Сказал он, переступая с ноги на ногу.

- Ммм … гммм.

- Уверены, что вы приехали по нужному адресу? - Спросил он, улыбаясь так, будто знает только одному ему известный секрет.

- Думаю, да.

В ответ мужчина промолчал, продолжая лишь хитро улыбаться. Мари поспешила к двери. Открыв ее, она на последок еще раз взглянула на незнакомца и увидела, как он идет в ее направлении. Внутри все похолодело от страха и, не медля больше ни секунды, Мари быстро вошла в помещение, испугавшись, что он погонится за ней. Музыка обрушилась на нее словно молот, бьющий по наковальне. Не слишком громко, но настолько мощно, что грохот отдавался в самое сердце, проникая под кожу и завладевая ее телом, делая ее практически частью этого клуба.

Слава богу, это чувство длилось лишь пару секунд.

Войдя в глубь, Мари отметила для себя, что огромный зал был полностью озарен черным светом, при том, что вся мебель сияла ярко белым. Особенно бар. Бегло оглядев сидящих за барной стойкой посетителей в кожаных одеждах, Мари поскорее отвела взгляд от любопытных глаз, представляя, как наверное сейчас смеются над ней ее коллеги. Однако оглядевшись вокруг по внимательнее, она вдруг поняла, что здесь не было столиков. Ни одного. Только бар и парочка кресел, распиханных по темных углам зала.

В этот момент мрачные тени, одетые во все черной, отделились от стены и стали медленно двигаться в ее сторону. Горло сдавило от ужаса.

- Этот клуб только для членов, - неожиданно рявкнул бармен.

- Я…, - Мари вытащила визитку. - Я должна здесь кое с кем встретиться. - Дрожащими пальцами она протянула ему карточку.

От сковавшего ее напряжения все чувства обострились до предела. Резко вдохнув, Мари вдруг уловила приятный запах. В клубе было тепло и пахло пивом, на мгновение ей даже подумалось, что здесь не так уж и плохо. Но только на мгновение.

Одна из теней, отделившихся от стены, теперь стояла в непосредственной близости от нее - атлетического телосложения, короткие волосы, зачесанные назад. Невозможно было определить мужчина это или женщина. Все, что Мари видела, - это белые зубы, сверкающие на черном фоне.

- Э-э … привет, - сконфуженно пролепетала она. Тень ничего не ответила, когда к ней присоединилась еще одна в маске Зорро. На этот раз, это оказалась женщина.

Мари ожидала, что они заговорят с ней, но вместо этого, придвинувшись к ней еще ближе, они начали порывисто целовать ее руки. Почувствовав их влажные языки на своих плечах, Мари вздрогнула. Одни настойчивые руки обхватили ее бедра, а другие - попытались проникнуть под блузку.

- О, мой Бог. Что…, - Мари отпихнула обоих. - Что вы делаете? Что, черт возьми, происходит? Что это за место? Здесь какая-то ошибка. - Сердце готово было выскочить из груди от охватившего ее страха и ужаса.

Мари попятилась назад, но ее преследователи и не думали останавливаться, продолжая пытаться забраться к ней под одежду. Мари снова вздрогнула. Где-то глубоко внутри нее, где сейчас царили шок и паника, начало зарождаться что-то темное… дикое…

Заметив, что люди в баре смотрят на них -не просто смотрят, а пожирают глазами, Мари замерла.

- Я действительно думаю…, - начала она, но не смогла закончить. С ней никогда такого не было. Никогда. Не один человек, и уж точно не два, никогда не касался ее таким образом. Она была в ужасе, все происходящее сейчас просто не укладывалось у нее в голове. Ее кожа оживала под их прикосновениями, а глаза были готовы закрыться от удовольствия.

- Она так хороша. Так необычна, - простонал незнакомец.

Тени стонали, пожирая губами ее плечи.

- Очень необычна. Давай возьмем ее сзади…

Реальность происходящего обрушилась на Мари как снежный ком. Она в панике распахнула глаза. Что, черт возьми, она делает? Что с ней случилось?

Ей нужно бежать. И как можно быстрее.

Мари попыталась оттолкнуть от себя незнакомцев. - Мне нужно идти.

Но они не отступали, по прежнему смотря на нее голодными глазами.

- Я должна идти, - повторила она.

Где, черт возьми, Карла и все остальные?

Страх сменился злостью, когда Мари поняла, что ее коллеги просто посмеялись над ней. Но эта шутка им так с рук не сойдет.

Безмолвные тени продолжали тянуться к ней, как к магниту, обвивая ее своими руками. Мари обернулась и увидела дверь, освещенную тусклой табличкой «Выход». Ей хотелось закричать и позвать кого-нибудь на помочь, но в сложившихся обстоятельствах и то, где она находилась, делать это было совершенно бессмысленно. Она уже достаточно выставила себя полной дурочкой.

- Не отпустим, - прошептала тень, потянув ее назад. Их злой смех эхом отозвался внутри Мари. Ей казалось, что она попала в кошмар или один из странных фильмов Стэнли Кубрика. Побег отсюда был невозможен.

О, Боже.

- Nein.

Неожиданно прозвучавший голос был настолько низким и сильным, что полностью заглушил музыку. Смех мгновенно прекратился, а прикосновения исчезли.

- Но она такая…, - попыталась сказать одна из теней.

- Nein!

Властность, с которой было сказано это слово, заставило мужчину и женщину отскочить от Мари, которая, наконец-то, освободившись от навязчивой близости, крепко обняла саму себя, стараясь не думать о неприятных прикосновениях. Вдруг на ее плечо легла чья-то теплая рука. Мари резко обернулась. Как ни странно, ей не терпелось увидеть человека, которому принадлежал этот голос.

От увиденного у нее перехватило дыхание.

Угловатое лицо, четко выраженные скулы, светлые волосы и золотисто-карие глаза, дико смотрящие на нее.

Женщина была одета, как и другие, в черный кожаный жилет и штаны. Упругое тело, загорелая кожа. Незнакомка излучала силу и выглядела чертовски сексуально.

- Пойдем.

Слово было произнесено с небольшим акцентом, и прозвучало так жестко и твердо, что внутри Мари все сжалось, а дыхание перехватило. Прилив крови к плоти был настолько внезапным и подавляющим, что она резко сжала ноги.

О, черт. Я лесбиянка.

Она всегда это чувствовала и знала, но боялась признаться самой себе. Теперь этот факт было невозможно игнорировать. Он завладел ее разумом и телом.

- Я… - но палец на ее губах заставил Мари замолчать.

- Пойдем. - Женщина схватила ее за руку и потянула за собой.

Наконец-то до Мари дошло, что разговоры здесь были под строжайшим запретом, и все без исключения беспрекословно подчинялись этому правилу.

Люди в баре вернулись к своим напиткам, а тех двоих уже и след простыл.

Мари следовала за незнакомкой, даже не пытаясь спорить, сама не зная почему так поступает, но какая-то часть ее чувствовала себя с этой женщиной в безопасности. Осознав нелепость этой мысли Мари едва не рассмеялась вслух.

Они вошли в длинный коридор: две двери слева, две - справа. Мельком взглянув в окно, расположенное на одной из двери, Мари увидела мужчину, привязанного к большому черному кресту, двое других, одетых в черные кожаные брюки, хлестали его плеткой.

Мари нервно передернуло. Женщина сильнее сжала ее руку и завела Мари в комнату, расположенную в конце коридора. Дверь за ними захлопнулась. Незнакомка быстро провела карточкой по электронному замку, после чего над дверью загорелась красная лампочка, очевидно, давая понять другим посетителям, что комната занята. Тревога Мари возрастала с каждой секундой.

В комнате стояла большая кровать, освещенная двумя синими лампами, стоящими на прикроватных тумбочках. Красный и синий. В голову начали лезть странные мысли.

Фиолетовый

.

Красный и синий образуют фиолетовый. Значит, свет в комнате должен быть фиолетовым.

Мари едва не рассмеялась вслух от своих глупых мыслей, но вовремя заставила себя заткнуться.

- Что это за место? - Мари не терпелось узнать, во что она вляпалась.

- Ты знаешь, - ответила женщина.

Немецкий. У нее немецкий акцент.

- Нет, не знаю. Я должна была здесь встретиться с друз…

Они тебе не друзья..

. с коллегами по работе. Вы их здесь не видели? Их должно было быть около шести …

- Давай поговорим о тебе, - перебила ее женщина. - Твоих друзей здесь нет.

- Может быть, они в другой комнате?

Ага. И чем они там по-твоему занимаются? Участвуют в оргии?

Здесь есть другие комнаты? Для больших компаний?

Смех женщины был хриплый и сексуальный.

- Твоих друзей здесь нет.

- Ооо. Тогда я, наверное, должна…

- Но ты здесь.

- Да. Но…

- У тебя есть карточка.

Мари моргнула. - Они дали мне карт…

- Тогда ты там, где должна быть.

Мари просто не знала, что на это ответить. В комнате было уютно и гостеприимно, и это действовало на нее. Пахло чем-то экзотическим, но трудно было определить точно чем именно. Ей действительно не хотелось отсюда уходить. Они были одни. Одни, стоящие в красно-синем свете.

Тебя никто не видит. Никто не узнает. А вдруг все это спланировано? Спланировано и оплачено?

Мари снова начала паниковать.

- Вы с кем-то разговаривали обо мне? Они вам заплатили за этот спектакль?

Женщина непонимающе посмотрела на нее. - Здесь никто не платит. По крайней мере, не деньгами.

Мария нервно засмеялась. - Вы с кем-то разговаривали обо мне?

- Нет.

Мари вспомнила о том человеке, привязанном к кресту. - Вы и меня собираетесь связать? О, Боже. Эта мысль едва ее не убила. Это было так возбуждающе.

Реакция женщины была мгновенной. Она оттолкнулась от двери и коснулась ладонью лица Мари. Ее глаза горели, излучая опасность и желание.

- Я могла бы.

- Я не уверена…

Женщина улыбнулась. - Я знаю.

- Как тебя зовут? - Спросила Мари.

- Здесь у меня нет имени.

- Нет. Я хочу знать твое настоящее имя. - Мари посмотрела женщине в глаза. - Пожалуйста.

- А тебя как зовут? - Сильная уверенная рука нежно коснулась светлых прядей волос и начала мягко поигрывать с ними.

- Мари.

Женщина откинула голову назад и снова засмеялась. Громко. Сексуально. Мари неожиданно захотелось, чтобы на смену этим чувственным прикосновениям рук пришли губы. Видимо, ее порочные мысли были написаны у нее на лице, потому что женщина притянула Мари ближе к себе и улыбнулась, глядя на нее голодными глазами.

- Мари, - произнесла она, пробуя на вкус ее имя, и жестко поцеловала, требовательно завладев ее ртом. Мари застонала - сначала от неожиданности, а потом от удовольствия, чувствуя, как ее тело плавится от желания. Руки вцепились с кожаный жилет. Как же ей было горячо. Ноги подгибались, она беспомощно прижималась к женщине, тая от ее поцелуя. Внутри росло бушующее пламя, погасить которое могла лишь эта незнакомка.

- Ты хочешь меня, - прошептала женщина ей на ухо.

Мари закрыла глаза, сгорая в агонии. - Мммм… - Все, что она сумела выдавить из себя.

Женщина с легкостью прижала Мари к стене и сцепила ее запястья над головой.

- Я хочу, чтобы ты кончила.

Мари подавила вскрик, когда горячие губы обрушились на ее плечи и шею, лаская самые чувствительные места.

Что происходит? Неужели это происходит со мной на самом деле? О, да.

Мари закрыла глаза, полностью отдаваясь во власть ощущениям.

- Я хочу, что бы ты кончила, - сказала незнакомка и, остановившись, посмотрела на за изнемогающую от желания Мари. - Громко и без остатка.

- Что…, - Мари теряла последние остатки самообладания, с огромной скоростью мчась в пропасть и не имея никакой возможности остановиться или затормозить. Все быстрее … и быстрее. Совершенно новые ощущения и эмоции полностью захлестнули ее. - Я не уверена, что готова.

Женщина выпустила одно из запястий Мари и, медленно проведя свободной рукой по шелковой блузке вниз, быстро расстегнула молнию на ее брюках. И прежде чем Мари смогла запротестовать, она погладила пальцами ее пульсирующую плоть.

- Оооо! - Впервые Мари было так хорошо. Невероятно хорошо.

- Ты готова, - сказала женщина и укусила ее за шею. Мари вскрикнула от удовольствия. - Ты такая мокрая. Возбужденная. Тебе хорошо, Мари? Разве это не прекрасно?

Мари кивнула. - Мм … мм.

Незнакомка медленными движениями дразнила ее плотью, то поглаживая, то проникая внутрь.

Отчаянно хватала ртом воздух, Мари полностью отдалась во власть ощущениям, чувствуя на себе пристальный взгляд, но это было последнее, что ее беспокоило в тот момент.

- Скажи мне о чем ты думаешь, - спросила женщина, замедляя движение и делая проникновения более интенсивными и глубокими.

Мари напряженно покачала головой. - Я… Я не уверена.

- Не уверена? - Незнакомка сжала пальцы, захватив в плен самое чувствительное место.

- Я хочу сказать, да. Я… я чувствую себя хорошо. - Мари едва не лишилась чувств. Острое наслаждение и необузданное желание заставило ее почувствовать себя диким животным, которое наконец-то обрело свободу. Она нервно облизала губы, ощущая как от напряжения на лбу проступили капельки пота, как горячо и мокро стало у нее между ног. Она полностью потеряла контроль над своим телом, отдав себя во власть незнакомки.

- Тебе хорошо? - Спросила женщина, очевидно, решив продлить свою сладкую пытку.

- Да.

- А сейчас? - Давление пальцев усилилось, и они медленно проникли в плоть.

Мари охнула и, откинув голову назад, прикусила губу от пронзившего ее удовольствия.

- Да…да!

- Это доставляет тебе удовольствие, Мари? - Пальцы начали двигаться быстрее. - Скажи мне.

- О, Боже, да. - Мари закрыла глаза.

Женщина засмеялась и, поцеловав нежную кожу шеи, снова укусила ее.

- О, твою мать, - прошептала Мари.

- Ты хочешь, чтобы я остановилась? - Спросила незнакомка, слегка целуя девушку в губы.

- Что? Нет, - Мари покачала головой.

- Нет?

- Нет. Не останавливайся.

- Ты хочешь кончить?

- Да.

Хочу больше всего на свете

. - Мари хотела умереть в руках этой женщины, глядя на ее великолепное лицо, сходя с ума от ее ласк. - Хочу.

Женщина долго и внимательно смотрела на Мари. Внутри нее шла борьба, отражавшаяся в ее глазах. Через мгновение, которое Мари показалось вечностью, незнакомка прекратила свои ласки и отстранилась, отчего Мари едва не упала, но вовремя оперлась ладонями о стену.

- Что случилось? Почему…, - ей пришлось прочистить пересохшее горло, чтобы продолжить. - Почему ты остановилась?

Женщина начала двигаться по комнате, не замечая Мари, словно ее здесь не было, и бросать предметы из комода на кровать. Одними из них оказались небольшой фаллос и пара пакетиков презервативов.

- Что происходит?

Мари попыталась выпрямиться, но ноги отказывались повиноваться. Желание все еще бурлило внутри нее.

Женщина снова подошла к ней и опасно посмотрела ей в глаза.

Стоя перед Мари, незнакомка начала снимать с себя кожаный жилет, обнажая полные упругие груди.

Мари стояла, потеряв дар речи, боясь отвести взгляд от гладкой загорелой кожи. Соски незнакомки затвердели и порозовели.

Сила и женственност

ь, подумала Мари. Ее глаза горели от голода, ее кожа жаждала прикосновений, ее сердце было готово выскочить из груди.

- Ты хочешь, чтобы я осталась? - Спросила незнакомка.

Мари кивнула.

- Если ты скажешь «да», то это будет означать твое согласие. Если ты захочешь, чтобы я остановилась, то ты должна сказать «стоп». Других слов не существует. Ты поняла, Мари?

- Да.

- Ты хочешь, чтобы я осталась?

Вот он, ее шанс сбежать. Но даже если бы она захотела, Мари не могла этого сделать. Ее тело плавилось от желания, в голове стучало только одно слово - «да»… «да»… «да». Все, что сейчас имело для нее значение, - была эта женщина - возмутительница ее спокойствия.

Заглянув в глаза таинственной незнакомки, Мари кивнула. - Да.

- Тогда ты прикоснешься ко мне только тогда и только там, где я тебе скажу. - В подтверждение своих слов, женщина взяла Мари за руки и, положив ее ладони себе на груди, нежно погладила себя. - Почувствуй меня, Мари, - прошептала она.

- Я чувствую.

Горячая плоть обожгла ее ладони, когда Мари робко сжала круглые полушария.

- Сделай мне больно. Вот так. - Женщина ущипнула себя за соски. - Попробуй.

Мари не двигалась, боясь шелохнуться, но незнакомка продолжала настаивать.

- Сделай мне больно. Сделай это жестко и грубо.

Справившись с волнением, Мари ущипнула чувствительные соски. Женщина застонала от удовольствия. Ее реакция немедленно отозвалась пульсирующей болью между ног Мари, заставив ее затрепетать от желания.

- Еще, - потребовала женщина. - Немедленно.

Мари повторила, и женщина, засмеявшись, начала покусывать ей шею. - О, да, Мари. Вот так. Сильнее. - Больно укусив мягкую плоть, она снова рассмеялась девушке в ухо. - Ты хоть представляешь, что ты делаешь со мной? - Незнакомка отстранилась. - Знаешь?

- Нет.

Женщина расстегнула кожаные штаны, не сводя с Мари глаз, затем, схватив ее за руку, коснулась ее рукой своей плоти. Она была горячей и мокрой. Женщина вздрогнула от удовольствия и, улыбнувшись, снова прижала Мари к стене, впиваясь ртом в мягкие губы. Поцелуй был жестким и требовательным. Женщина застонала, проникнув языком в сладкий грот. Мари била дрожь, она чувствовала, как сокращается плоть под ее пальцами.

Поцелуй углубился. Казалось, незнакомка вознамерилась окончательно свести ее с ума. Когда она наконец отстранилась, ее дыхание сбилось, на щеках проступил румянец, золотистые глаза горели диким желание, губы приоткрылись. Женщина едва управляла собой.

Но оказалось ей было этого недостаточно, сильнее сжав запястье Мари и стиснув зубы, незнакомка показала Мари, чего именно она от нее хочет.

Женщина снова застонала, широко распахнув глаза, где плескались желание и голод. Ее плоть набухла, бедра интенсивно терлись о руку Мари, которая никогда не видела ничего прекраснее. С ее губ сорвался собственный стон удовольствия, когда она поняла, что ей безумно нравится подводить эту женщину к краю. Но прежде чем Мари смогла в полной мере насладиться своей властью, незнакомка отдернула ее руку и, прижав ее к стене, разорвала на ней блузку.

Мари попыталась заговорить, но женщина заставила ее замолчать, блеснув голодными глазами и припав ртом к ее груди. Она сосала и покусывала девственные соски через лифчик, но Мари этого было мало. Она жаждала большего. Черт, ей просто было необходимо больше. Но прежде, чем она смогла что-либо сделать или сказать, сильные руки сорвали с нее блузку и стянули лямки бюстгальтера с плеч. Мари, отчаянно цепляясь за незнакомку, сдавленно закричала, когда горячий рот накрыл ее сосок.

Господи Иисусе. Боже мой.

Это было просто невероятно. Мари привстала на цыпочки и выгнулась назад, теснее прижимаясь к голодному рту, ласкающему чувствительную частичку ее тела.

Волны удовольствия снова и снова проходили через нее, усиливая пульсирующую боль между ног. Женщина укусила ее за сосок и рассмеялась, от чего Мари едва не упала на ковер. Силы покинули ее, превратив ее тело в послушную глину в руках мастера. Стоять становилось все труднее и труднее. Каждая клеточка горела от удовольствия и возбуждения. Если бы ей не было так хорошо, то происходящее с ней наверняка ужаснуло бы ее.

Но умелые руки быстро прогнали беспокойные мысли прочь. Мари и глазом не успела моргнуть, как оказалась на кровати. Беспомощно она смотрела, как женщина сняла обувь, брюки и трусики. Глаза незнакомки горели опасным огнем, пожирая ее обнаженное тело. Казалось, она готова была съесть ее прямо здесь и сейчас. Но вместо того, чтобы чувствовать себя неловко под голодным взглядом, Мари испытывала … жажду. Она хотела.

Поймав на себе любопытные взгляд, женщина напряглась и замерла, захваченная в плен собственными мыслями. Сдавленно сглотнув, она дико сверкнула глазами.

Боже, что эта женщина задумала со мной сделать

, подумала Мари.

Надев на себя кожаные подвязки и прикрепив к ним фаллос, незнакомка разорвала пакетик с презервативом и надела его на него. Мари заворожено наблюдала, как гладкая тонкая резинка скользит по твердому фаллосу. Затем женщина открыла какую-то бутылочку и смазала фаллос прозрачной смазкой.

Пульс у Мари участился. Уверенные и быстрые движения сильных рук гипнотизировали ее. Ей хотелось, чтобы эти руки касались ее, хотелось любоваться этой женщиной вечно, пока она делает с нею невообразимые вещи. Поняв о чем думает и о чем мечтает, Мари вздрогнула и смутилась. Это было страшное место. Опасное. Захватывающее.

Заметив, что Мари прикрылась одеялом, незнакомка медленно начала приближаться к своей жертве, двигаясь как львица на охоте. Сдернув с девушки покрывало, она накрыла ее тело своим и прошептала на ухо: - Раздвинь ноги, Мари. - И ее рука нежно начала поглаживать внутреннюю часть бедра, обжигая обнаженную кожу.

Мари резко втянула в себя воздух, когда женщина, укусив ее за шею, начала покрывать ее ухо и подбородок нежными поцелуями.

- Откройся для меня, Мари. Почувствуй меня. - Рука двигалась все выше и выше. - Вот так, Мари. - Ловкие пальцы дразнили и сводили с ума. Мари ахнула, когда женщина взяла ее сосок в рот, прижав пальцы к болезненно набухшему клитору.

- Мммм! - Мари выгнулась. Движения пальцев и языка были настолько синхронны, что это медленно убивало ее, заставляя интенсивнее двигать бедрами. Потеряв остатки самоконтроля, Мари раздвинула ноги, открывая и предлагая себя незнакомке.

- Вот так, - прошептала женщина, продолжая покрывать Мари горячими влажными поцелуями, опускаясь все ниже и ниже. - Смотри, Мари, - сказала она и разместилась у нее между ног.

Мари подняла голову и, когда женщина провела языком по ее влажной расщелине, громко застонала, отчаянно пытаясь не забыть, что ей необходимо дышать. Женщина нещадно терзала языком девственный клитор, помогая себе пальцами.

- О, Господи, - простонала Мари, захваченная ощущениями. Движения становились все быстрее и сильнее. Быстрее и сильнее. Мари отчаянно двигала бедрами, сгорая в жидком огне, который наполнил все ее существо. Она до боли нуждалась в этой женщине, желая видеть ее.., чувствовать ее. Незнакомка пробудила в ней такие чувства, о которых она даже не подозревала. Мари словно пробудилась ото сна, освободившись из плена, в котором пребывала долгое время. Она снова увидела свет.

Мари захотелось, чтобы эти ощущения длились вечно. Да, да, именно так. Она кричала и просила, чтобы женщина не останавливалась, требуя еще и еще, что только еще больше заводило незнакомку, которая не прекращала своих сладких пыток.

Мари начала умолять.

- Не останавливайся. Боже. Пожалуйста.

Мари вскрикнула от удивления, когда женщина замедлила свои действия. Желая узнать в чем дело, Мари приподнялась на кровати, чувствуя, как ее тело требует продолжения, сгорая от неудовлетворенного желания.

- Ты такая мокрая, Мари. Очень мокрая.

Мари и без слов прекрасно это знала…, чувствовала…, видела свои соки на лице и губах незнакомки. Эта женщина вылизала ее. В буквальном смысле. Боже, это так чертовски безумно… сексуально. Казалось, лучше уже быть не может, ведь ее язык побывал внутри нее.

Но когда женщина продолжила свои ласки, Мари вновь застонала и исступленно сжала в руках простыни. Ничто более не сдерживало ее. В отчаянии она закрыла глаза и быстрее задвигала бедрами. Она нуждалась в большем. Намного большем.

Неожиданно все прекратилось. Язык, губы, горячее дыхание - все исчезло. Резко распахнув глаза, Мари увидела, что незнакомка приподнялась над ней.

- Пора, - сказала женщина, одной рукой опираясь на кровать, а другой - держа фаллос наготове.

У Мари едва не остановилось сердце, когда она, почувствовав, как он уперся в ее плоть, поняла, что сейчас должно произойти.

- Посмотри на меня, Мари. Посмотри мне в глаза.

Глаза незнакомки по-прежнему горели яростным огнем, она была похожа на хищника, готового растерзать свою добычу. Прижав Мари к кровати, женщина резко вошла в нее, полностью лишив возможности дышать. Мари стонала и извивалась, царапая ногтями обнаженную спину таинственной незнакомки, которая страстно целовала ее шею. Следующий толчок и ненасытные губы завладели ее ртом, шершавый язык дразнил и ласкал, в то время как ее бедра набирали темп, двигаясь все быстрее и быстрее. Мари громко закричала, сгорая в волнах сладкого оргазма.

Вот он - заключительный акт. Завершение.

- Боже, - простонала Мари, падая на подушки. Это было что-то невероятное, восхитительное, всепоглощающее. Эта женщина подарила ей такое мощное удовольствие, о существовании которого она и не представляла. Мари нежно лизнула влажную кожу на шеи незнакомки и, немного осмелев, завладела ее чувственным ртом, схватив за упругие ягодицы и притянув к себе.

- Мне было чертовски хорошо, - сказала она. - О Боже, как же мне было хорошо.

Женщина шумно выдохнула в ответ и, схватив Мари за запястья, завела их ей за голову. Ее рот жадно набросился на мягкую полную грудь, вновь ввергая Мари в океан наслаждения.

- Я… даааа. О, боже, дааа.

Женщина больно укусила ее за сосок и, приподнявшись, снова начала двигаться внутри нее. Мощно. Быстро. Мари задрожала, впитывая в себя волны удовольствия. Она забыла как дышать, полностью отдаваясь и телом и душой этой восхитительной женщине.

- О, Боже, - простонала она, содрогнувшись от затопившего ее наслаждения. Ее голова металась из стороны в сторону, переполненная раскаленными видениями, бедра двигались и раскачивались, требуя еще и еще. Мари не могла насытиться. Ей никогда не будет этого достаточно. Мари страстно прижалась к женщине, желая никогда не расставаться с ней. Ей хотелось поделиться с ней своими чувствами, признание так и рвалось с губ, но Мари понимала, что из этого ничего хорошего не выйдет. Тем не менее, она попыталась выразить свои чувства действием, снова прижавшись к незнакомке и запустив пальцы в ее волосы. В ответ раздался протяжный стон и сдавленное дыхание.

Женщина поцеловала ее. Долго, сладко, горячо. Отстранившись от Мари, незнакомка окинула ее загадочным взглядом и встала с кровати. Наблюдая за ней, Мари уже понимала, что никогда не сможет забыть эту женщину.

Глава третья

Мари. Сладкая Мари. Такая чистая, такая отзывчивая.

Джуд чувствовала ее желание, ее горячую пульсирующую плоть. Она была такой ненасытной, совершенно ненасытной.

Такой женщины Джуд еще никогда не встречала. Она пробудила в ней огонь, охвативший все ее существо, который, однако, не мог согревать ее вечно. Реальность была такова, что для Джуд существовало только здесь и сейчас.

Мучительно застонав, Джуд осторожно вышла из девушки. Задыхаясь, она нежно провела руками по стройным бедрам. Осознав, что Мари олицетворяет для нее нечто особенное, Джуд отчаянно попыталась выжечь ее образ из своего сознания, изо всех сил стараясь забыть о ее губах, запахе, вкусе.

Невозможно

. Она не могла выбросить ее из головы. Мари была слишком хороша, чтобы перестать о ней думать и не желать ее снова.

- Перевернись на живот, - сказала Джуд и посмотрела на девушку.

Когда Мари выполнила ее приказ, Джуд ласково провела кончиком языка по ее бедрам и ягодицам, покусывая и посасывая нежные места, чувствую, как вздрагивает Мари при каждом ее прикосновении. Наслаждаясь такой реакцией, Джуд начала нежно покрывать поцелуями ее спину, обжигая горячим дыханием обнаженную кожу, ласкать языком каждую клеточку ее восхитительного тела, опускаясь к самому сокровенному. Когда ее жадный рот накрыл набухший клитор, Мари дернулась и выгнулась навстречу чувственным ласкам, тихо застонав, словно боясь, что все это может прекратиться. В этот момент Джуд поняла, что может занимать с Мари любовью всю ночь напролет, но даже этого ей будет мало. Одной ночи будет недостаточно - ни ей, ни Мари. Она не могла заставить себя остановиться или замедлиться, и в этом Джуд видела для себя большую опасность. Однако вместо того, чтобы прислушаться к голосу разума, она продолжила дразнить и ласкать возбужденный клитор, наслаждаясь ощущениями и реакцией Мари.

Достигнув предела, Джуд не выдержала и начала яростно вылизывать Мари языком, упиваясь ее соками и сокращающейся плотью. Мари стонала и умоляла, но сладкой пытки казалось не будет конца. Это могло продолжаться всю ночь, но собственное нетерпение и желание угодить Мари, заставили Джуд действовать. Когда она резко вошла в ее плоть, Мари закричала.

- Тебе нравится? - Спросила Джуд, отчаянно желая услышать, что чувствует Мари, когда она внутри нее.

- Даааа, - простонала Мари, скомкав в ладонях простыни.

Джуд закрыла глаза и начала двигаться, вслушиваясь в сладострастные стоны.

- Даа, даа, даа, - кричала Мари.

Но им обеим нужно было больше. Джуд открыла глаза, преисполненная решимости осуществить задуманное. Захватив пальцами напряженный клитор, она усиленно начала качать бедрами.

- Не останавливайся. Не останавливайся, - умоляла Мари, крепко цепляясь руками за простыни.

Джуд трахала ее жестко, быстро, полностью подчинившись зову плоти и отдавшись страсти. Это было безумное, сумасшедшее пиршество, которым невозможно было насытиться.

- Еще, еще, еще, - просила Мари снова и снова, и ее мольбы звучали как музыка. Она яростно насаживала себя на фаллос, исступленно вращая бедрами и отчаянно сжимая руку, ласкающую ее клитор.

Позабыв обо всякой осторожности, перегруженная неиспытанными ранее эмоциями, захваченная зрелищем, Джуд укусила Мари за мочку уха и прошептала: - Ты такая красивая, Мари. Такая сексуальная.

Мари громко вскрикнула и, задрожав, обессилено рухнула на кровать.

Джуд не могла оторвать глаз от ее чувственной красоты, от которой перехватывало дыхание: припухлые от поцелуев губы, тяжело поднимающаяся и опускающаяся спина, бьющаяся на шеи жилка, вены, проступившие на руках.

Время шло, а она все смотрела и смотрела, чувствуя как внутри все переворачивается. Впервые в жизни ей захотелось заговорить.

Мари.

Что в этой женщине было такого особенного?

Мари перевернулась и посмотрела на Джуд своими большими влажными глазами. Красные щеки, следы от засосов и укусов на шеи и груди. А ее глаза. Они горели. Казалось, они прозрели, но мечтали увидеть гораздо больше.

- Кто ты? - Спросила Мари хриплым голосом. - Скажи мне свое имя.

Джуд молчала, все еще не доверяя самой себе.

- Пожалуйста.

В ответ Джуд произнесла единственное, что могла позволить себе сказать в клубе. - Иди сюда.

Притянув Мари за ноги ближе к себе, она закинула ее ноги себе на плечи и глубоко вошла в нее.

Мари выгнула спину, снова вжимая ладони в простыню.

Единственное слово, которое на протяжении всей ночи срывалось с губ таинственной незнакомки, сливаясь с громкими стонами, было ее имя.

- Мари… Мари… Мари…

Глава четвертая

«Тсс. Вот она идет. Вот она идет».

Бросив беглый взгляд на коллег, Мари прошла к своему рабочему месту, сняла с плеча сумочку и обессилено рухнула в кресло. В другой день такое пристальное внимание к ее персоне очень сильно огорчило бы Мари, но сегодня утром она слишком устала, чтобы волноваться о глупых сплетнях.

Сейчас ее волновало только одно - как она вообще здесь оказалась. Мари потерла виски, с трудом вспоминая свое пробуждение на диване. Уставившись на стол, она попыталась сосредоточиться на действительности. В офисе пахло свежезаваренным кофе и теплым попкорном. К горлу подступила тошнота.

Кошмар

. Откуда-то издалека донесся тихий смех. Без сомнения, ее коллегам не терпелось узнать, ходила ли она вчера на встречу.

В «Искушение».

Если бы они только знали. Если бы только

ОНА

знала. Мари до сих пор не верилось в то, что с ней случилось. Неужели она действительно была там и спала с совершенно незнакомой женщиной? Такой властной, такой сексуальной, такой незнакомой? Да. Все это было на самом деле. Каждая клеточка ее тела ныла и болела, перед глазами мелькали воспламеняющие образы двух тел, слившихся в едином порыве. О Боже, это было прекрасно. Даже больше, чем просто хорошо. Это было нечто мощное… всепоглощающее. От чего переворачивалась душа. Мари крепко сжала ноги вместе, почувствовав как запульсировала плоть.

Женщина. Кто она? Как ее звали?

Мари помнила каждое ее слово, произнесенное на другом языке, каждое прикосновение, каждый поцелуй.

Быстро пошевелив мышкой, отчего ее компьютер ожил, Мари зашла на сайт переводов и попыталась набрать слова, которые помнила. Вот только она не знала, как они пишутся. Разочаровано вздохнув, Мари открыла сайт немецкого словаря и начала прокручивать список слов. Вскоре она нашла то, что искала. Незнакомка повторяло это слово несколько раз и оно означало «красивая». У Мари перехватило дыхание.

Красивая. О, Боже, она считает меня красивой,

подумала Мари, возжелав снова увидеть незнакомку.

Она должна найти ее. Никто и никогда не прикасался к ней с такой любовью и нежностью. Никогда. И, конечно, никто не занимался с ней любовью с такой страстью. Мари с трудом помнила, как покинула клуб. Всю ночь она изо всех сил пыталась узнать имя незнакомки, угодить ей, подарить ей в ответ тоже удовольствие, что та дарила ей. Но женщина лишь отталкивала ее прочь, полностью игнорируя ее вопросы, ничего не требуя взамен.

Мари отчаянно искала хоть какую-нибудь информацию о сотрудниках клуба в Интернете, не заботясь о последствиях. Почему она не боялась искать на рабочем компьютере информацию такого откровенного содержания? Потому что сейчас ее волновала лишь одна женщина, а остальные могли идти к черту. Однако единственное, что всплывало на страницах бескрайнего интернета, было название клуба и его адрес.

- Я должна увидеть ее, - тихо прошептала она.

Может позвонить в клуб и спросить … Кого? Вот черт.

- Привет, Мари.

Мари обернулась и увидела улыбающуюся Карлу Микер, облокотившуюся об архивный шкаф.

- Привет, - ответила Мари безучастным голосом. Сейчас она была не расположена вести светскую беседу. И хотя в этом не было ничего особенного, поскольку она всегда была застенчива и неразговорчива, но сегодня все было по-другому. Сегодня она не желала никого видеть и слышать.

- Я просто хотела спросить, как ты провела вчерашний вечер.

Мари еле сдержалась, чтобы не послать Карлу к черту.

Вот сука, еще хватает наглости спрашивать меня об этом.

Быстро свернув экран, Мари сделала вид, что работает, надеясь, что Карла поймет ее «тонкий» намек.

- Я хотела извиниться за то, что так и не смогла оплатить тебе выпивку. Может повторим?

От последнего вопроса по коже Мари побежали мурашки.

Сука, режет по живому

. Прекратив печатать, Мари посмотрела на Карлу. Микер была истинной женщиной, в полном смысле этого слова. Идеальная прическа, макияж и маникюр в любое время дня и ночи. Но Мари была не из пугливых.

- Ну, что скажешь? - Спросила Карла Микер с улыбкой.

Не желая развивать тему и продолжать разговор, Мари пожала печами и спокойно ответила: - Конечно. - Сейчас ее занимал совершенно другой образ - загадочной и дикой блондинки. Крайне удивленная таким ответом, Микер обескуражено посмотрела на своих коллег, которым, очевидно, было безумно интересно узнать все подробности.

Не дождетесь.

- Ну, ладно.

- Да, было бы здорово повторить, - сказала Мари, возвращаясь к работе. - Дай мне знать - когда и где.

Казалось от ее последних слов, Микер потеряла дар речи, чему Мари была несказанно рада. Сейчас ее коллега напоминала большую рыбу, выброшенную на берег и жадно открывающую и закрывающую рот. Это было то еще зрелище.

- Хорошо, - наконец, произнесла Карла.

Мари ликовала, наслаждаясь своей маленькой победой. - Ладно. Увидимся позже.

Стоило Микер только отойти от нее, и Мари услышала, как другие коллеги жадно набросились на нее, желая узнать подробности их краткого разговора.

Придурки. Господи, ну почему я не осталась дома?

Мари уронила голову на руки, мечтая оказаться дома, свернуться калачиком на диване и грезить о новой встрече с незнакомкой. Но одними мечтаниями делу не поможешь. Приподнявшись на стуле, Мари поискала глазами коллег. К ее огромной радости, они уже разошлись. Опустившись снова на стул, она достала из кармана визитную карточку ночного клуба. Глубоко вздохнув, Мари схватила телефон и набрала нужный номер. Сердце бешено стучало в груди, пока она вслушивалась в тихие гудки. Наконец, сработала голосовая почта. Откашлявшись, Мари оставила свое сообщение.

«Привет. Меня зовут Мари. Мари Брунель. Я вчера была в клубе и провела вечер с высокой блондинкой. Кажется она говорила по-немецки. Мне бы хотелось снова увидеться с ней. Не могли бы вы передать ей, чтобы она позвонила мне?»

Быстро пробормотав свой номер мобильного телефона, Мари повесила трубку. От волнения у нее затряслись руки и участился пульс, она чувствовала себя преступником, которого вот-вот поймают на месте преступления.

Наконец, справившись с волнением, Мари облегченно откинулась на спинку стула и стала ждать.

О, нет. А что если она воспользуется автодозвоном и позвонит ей прямо в офис? Черт.

Снова набрав нужный ей номер, Мари оставила второе голосовое сообщение, на этот раз подчеркнув, что звонить ей нужно только на мобильный и , желательно, до пяти, поскольку по вечерам у нее занятия, а вот после семи, ей можно звонить в любое время. Повесив трубку, Мари расстроено вздохнула.

Занятия? Можно подумать они для меня важнее, чем эта женщина. Боже, как по-детски это прозвучало.

Мари уставилась на свой сотовый телефон, всей душой желая, чтобы он зазвонил. Время шло, но ничего не происходило.

Когда мимо ее стола кто-то проходил, Мари усердно делала вид, что работает. Внезапный телефонный звонок заставил девушку подпрыгнуть от неожиданности, но звонившим всего лишь оказался ее коллега по работе.

К четырем тридцати у Мари начали сдавать нервы, она ежеминутно проверяла свою голосовую почту, боясь, что пропустила звонок. Но сообщений не было. Ни одного звонка.

Почему она не звонит? Может она не получила мое сообщение. Может быть, днем клуб не работает. Возможно.

Мари попыталась немного расслабиться.

Ничего страшного, я всегда могу вернуться туда.

Могу ли?

Может сегодня?

Нет, только не сегодня. Дам ей возможность позвонить первой.

Рабочий день подошел к концу и Мари, собрав вещи покинула офис. Подойдя к свой машине, она услышала приглушенные голоса. Повернув голову, Мари увидела трех своих коллег, курящих сигареты и с ухмылкой на лице глядящих на нее.

- Привет, Мари. Как дела?

Однако вместо того, чтобы ответить, Мари проигнорировала вопрос и села в машину. Она терпеть не могла этих трех придурков. Что-то ей подсказывало, что это именно они решили ее вчера разыграть.

- Куда-то спешишь?

Бросив сумку на пассажирское сиденье, Мари взглянула на вечернее солнце.

- Домой. - Ответила она и поправила одежду. Плохая привычка, свидетельствующая о том, что она нервничает.

- Домой? Как банально. У тебя что, нет других дел? - Мужчины тихо рассмеялись.

Мари посмотрела на говорящего. Уэйд.

Чтоб тебе пусто было

. - Моя жизнь меня вполне устраивает, - ответила Мари, однако не так уверенно, как ей бы хотелось.

- Нисколько в этом не сомневаюсь, - сказал Уэйд и, толкнув локтем в бок приятеля, направился в ее сторону. - Все думают, что ты скучная и скромная. Этакая маленькая кроткая стерва.

Обидное слово задело за живое, заставив Мари задрожать от ярости, но она изо всех сил попыталась принять безразличный вид, вот только предательские слезы начали наворачиваться на глазах.

Она ненавидела это в себе. Какой бы сильной и уверенной она себя не чувствовала внутри, тело всегда предавало ее.

Уэйд подошел ближе. - Вот только я так не думаю. Именно я заступился за тебя, Мари. Потому что я знаю тебя. Я знаю, что под этой кроткой внешностью скрывается настоящая львица. - Его последние слова вызвали взрыв смеха со стороны товарищей.

Мари дрожала от гнева и смущения, боясь пошевелиться, готовая вот-вот заплакать. Уэйд протянул руку и коснулся ее лица костяшками пальцев. От близости сигаретного дыма защипало глаза, и Мари, вздрогнув, отпрянула назад. На этот раз, Уэйд рассмеялся вместе со своими приятелями.

- Иди домой, Мари, пока большой плохой волк не съел тебя. - Уэйд повернулся и пошел обратно к своим друзьям, которые продолжали смеяться. Вскоре до Мари долетели его слова сказанные приятелям. - Нет, чуваки. Она не пошла. Готов поспорить на что угодно.

И ты проиграл бы

, подумала Мари и тронулась с места. Всю дорогу до дома она плакала и ругала себя.

Ну, почему я такая слабая? Почему не могу постоять за себя? Почему мой голос всегда дрожит? Почему глаза всегда на мокром месте?

Вернувшись домой, Мари переоделась и занялась уборкой, стараясь отвлечься и избавиться от неприятного осадка на душе, оставшегося после разговора с Уэйдом. Надо было ударить его. Или улыбнуться в ответ. Я должна была хоть что-то сделать, а не молчать и стоять, как идиотка.

Убравшись на кухне и пропылесосив, Мари устроилась на диване и посмотрела на телефон. Никаких звонков. Из головы никак не выходил Уэйд и его издевательства, поэтому Мари решила просто пофантазировать. Она представила себе, как таинственная незнакомка наносит обидчику мощный удар и нежно обнимает ее, предлагая безопасность и свою защиту.

Вот она бы справилась с Уэйдом. Перекинула бы его через колено и хорошенько бы его отшлепала. Хотела бы я это увидеть.

Мари взяла телефон и, сделав глубокий вдох, набрала заветный номер. На этот раз ей ответил мужской голос, да такой грубый, что у нее на мгновение возникло желание повесить трубку.

- Да? Алло?

Мари закрыла глаза и выдохнула. - Привет. Я звонила вам раньше и оставила сообщение. Меня зовут Мари. Я ищу женщину, с которой…, мммм, провела прошлую ночь. Она высокая, светловолосая и …

- Да-да, повесите секунду на трубке.

Мари настолько переволновалась, что, казалось, ее сердце сейчас выскочит из груди. На другом конце провода были слышны приглушенные голоса, но разобрать слова было невозможно. Наконец, ей снова ответили.

- Алло, Мари, не так ли?

- Да.

- Ее здесь нет.

- Ооо. А когда она будет?

- Этого я не знаю, дорогая. У нее свободный график.

- Ммм. А она может мне позвонить?

- Я могу оставить ей сообщение. Но я бы не сильно на это надеялся.

Услышав короткие гудки, Мари тяжело вздохнула и закрыла глаза.

Глава пятая

Войдя в клуб через черный вход, Джуд направилась к себе в комнату, рассекая тяжелый воздух, пропитанный потом и сексом.

Увидев ее в повседневной одежде, многие удивленно оборачивались, кто-то пытался заговорить, но их голодные взгляда и прикосновения совершенно не трогали Джуд. Только не сегодня.

Сегодня она была не в настроении выслушивать жалобы и ублажать очередную слезливую клиентку, которую «не хочет муж».

Джуд уверенно шагала к себе в комнату, игнорируя всех и вся. Оказавшись внутри, она закрыла за собой дверь и, заперев ее, избавилась от одежды. Сейчас ее мало волновали люди, собравшиеся в клубе. Открыв сумку и достав свой кожаный наряд, она попыталась представить человека, в присутствии которого действительно нуждалась. Медленно готовясь к своему выходу, Джуд представляла себе, как молодая женщина входит в клуб, озаренная ореолом света, и уверенно направляется к ней, полностью игнорируя всех присутствующих. Это будет вызов, от которого Джуд не сможет отказаться, и приняв его, она грубо прижмет женщину к стене, заявив на нее свои права. Укус в шею, и страстный вскрик разорвет тишину.

Наваждение никак не желало отпускать Джуд из своих крепких объятий.

Мари.

Ее крики.

Ее тело.

Такая открытая, требовательная, ненасытная. Джуд никак не могла ею надышаться, желая снова и снова. Впервые она позволила кому-то к себе прикоснуться. Впервые она

жаждала

чьих-то прикосновений. Джуд оперлась о комод, вспоминая невинные ласки и прикосновения. Мари смотрела на нее как на богиню, сошедшую на землю. Господи, этот взгляд едва не сломил ее волю. Именно поэтому она заставила ее остановиться.

Она никому не могла позволить взять над ней верх, снова потерять себя, снова забыться. Контроль - вот что имело только значение. Никто более не тронет ее израненное сердце. Одна мысль о том, чтобы снова начать чувствовать, снова открыть свое сердце, приводила Джуд в ужас. Когда-то давно она сумела пережить предательство и боль. Она выжила, и никто и ничто больше не сможет изменить ее решение.

От мрачных мыслей Джуд отвлекли несколько громких ударов в дверь. Джуд оглядела себя с ног до головы. Кожаная одежда облегала ее тело как вторая кожа. Открыв дверь, она увидела плотоядно ухмыляющегося Корда. Грубые завитки волос на груди выглядывали из выреза кожаного жилета, а от запаха водки и пота резало глаза. Они редко встречались и еще реже разговаривали.

- Она звонила несколько раз и оставила пару сообщений.

- Спасибо.

- Ага.

Снова оставшись одна, Джуд присела на кровать. На бумаге неразборчивым подчерком было написано: «

Мари Брунель. Хочет чтобы ты ей позвонила

» и ниже номер. Джуд нежно провела пальцами по листку бумаги, снова вспоминая все, что было с ним связано: невиновность, искренность, трепет, страстные стоны, крики и мольбы. Она снова хотела заняться с ней любовью. Одна мысль о Мари, и ее кровь немедленно вскипела, плоть зажила собственной жизнью, требуя немедленного удовлетворения. Такая мгновенная и откровенная реакция и предательство собственного тела очень огорчила Джуд. Яростно скомкав бумагу, она бросила ее в угол комнаты.

Надо сказать Корду, чтобы игнорировал все ее сообщения.

В конце концов у нее были правила.

А Мари Брунель, намеренно или нет, была ОЧЕНЬ опасна.

Стук в дверь снова отвлек Джуд от размышлений, и она, облегченно вздохнув, открыла дверь.

- Привет. - На пороге стояла невысокая блондинка, одетая в деловой костюм. Насыщенный аромат духов, никакого ареола света, в котором сейчас не было необходимости. В блестящих голодных глазах Джуд видела все, что ей было нужно в тот момент.

- Входи. - Джуд отодвинулась, пропуская блондинку внутрь. Она трахала ее уже несколько раз, грубо прижимая к стене и слушая ее скулящие стоны.

О, да.

Это именно то, что ей было надо. Именно то, что она должна была сделать.

- Где ты меня хочешь? - Женщина бросила на нее кроткий взгляд.

Сжав челюсти, Джуд выкинула из головы все мысли о Мари.

- Везде.

Глава шестая

Мари с нетерпением ждала начало занятий. Она перешла на второй курс обучения испанскому языку. Компания, в которой она работала, потребовала, чтобы ее сотрудники все знали испанский язык. Либо ты знаешь его и остаешься в команде, либо до свиданья. Мари выбрала первое. Конечно, по началу было ужасно трудно, но вскоре она влилась в процесс. По окончании четвертого курса она должна была получить диплом, кроме того, знание испанского всегда могло ей пригодиться.

Первый курс она обучалась заочно и сдала экзамен на отлично. А вот занятия второго курса должны были проходить в университете, и именно это обстоятельство приводило ее в замешательство и заставляло немного нервничать.

Это надо для твоей работы. Все это, того стоит. Всего-то полтора часа, четыре дня в неделю

, убеждала она себя, направляясь на занятия. Мимо нее проходили другие студенты, но Мари, не изменяя себе, смотрела только в пол, избегая любопытных взглядов и праздных приветствий. Всю ночь напролет она прождала звонка, но незнакомка так и не позвонила. Даже во сне Мари продолжала мечтать о ней, и, когда она проснулась, ее еще долго не покидало ощущение, что они обязательно встретятся. Только приняв горячий отрезвляющий душ, она поняла, что это была лишь мечта. Разочарование не покидало ее весь день.

Почему она не позвонила? Она должна была получить мои сообщения.

Но телефон молчал.

Не желая больше глядеть на свой молчащий мобильный, Мари бросила его в сумочку и решила взять дело в свои руки. После занятий она сама поедет в клуб.

А что если незнакомка позвонит мне во время занятия? О Боже.

Дверь с грохотом захлопнулась за Мари, стоило ей войти в большой лекционный зал. Головы всех присутствующих повернулись к ней. Покраснев, Мари опустила глаза и начала пробираться к своему месту. Опустившись на скамью, она быстро достала свой телефон и поставила звонок на беззвучный режим. Положив влажные ладони на стол, Мари заставила себя успокоиться. Если вдруг незнакомка позвонит ей во время занятия, она просто попросится выйти. От одной мысли о звонке у Мари закружилась голова. У нее снова возникло ощущение, что женщина обязательно позвонит.

Возможно сейчас она на работе, но вечером она снова пойдет в клуб. Получит мое сообщение и позвонит. Потом мы встретимся и займемся любовью, истосковавшись друг по другу. Мы признаемся, что не можем жить друг без друга и решим жить вместе в домике у озера. Камин, спокойная водная гладь и лунное небо…

Конечно это была только фантазия. Мари блаженно вздохнула и провела рукой по щеке. Из мира грез ее грубо вырвал вошедший в лекционный зал преподаватель - коренастый мужчина, маленького роста, быстрая походка и беглая речь. Мари достала записную книжку и записала информацию, которую он нацарапал на доске.

Ну и имечко

, подумала Мари.

Некоторые студенты не удержались и отвесили ехидные комментарии, но лектор не придал им никакого значения. Сверкнув вежливой улыбкой, он начал занятие.

Мари едва поспевала записывать за преподавателем, отчаянно листая словарь в поисках нужных слов и словосочетаний. Бегло пробежав взглядом по методическому плану занятий, которые в себя включал второй курс, Мари пришла в ужас. Устные выступления и презентации.

Может, еще не поздно все это бросить и снова перейти на заочное обучение. Черт, нет. Здесь говорится только об очном обучении. Но я должна найти способ избежать устных выступлений. Со словарем я еще могу перевести или сочинить текст, НО ВЫСТУПИТЬ… О Боже. Я должна найти выход.

Мари решила поговорить с преподавателем и узнать у него, обязательны ли в программе устные выступления. Взглянув на преподавательскую трибуну, она нашла его взглядом, однако он стоял не один. От увиденного у Мари остановилось сердце. Рядом с преподавателем стояла женщина. И выглядела она …

О, Боже…

Высокая блондинка, знакомая стрижка… Женщина повернулась…

О, БОЖЕ…

Те же острые скулы.

Мари отчаянно схватилась за край стола. Дыхание участилось, от волнения закружилась голова. Она изо всех сил напрягла слух, силясь понять о чем говорят эти двое.

Черт побери, неужели нельзя говорить громче!

В этот момент лектор обратился к аудитории и представил незнакомку.

О, черт. Она профессор. Профессор Джагер. Декан факультета иностранных языков.

О, Боже. Неужели это происходит со мной на самом деле? Неужели это она?

Когда профессор Джагер заговорила с немецким акцентом, Мари вскрикнула, едва не упав от волнения со скамьи. Попытка заглушить рукой бурный всплеск эмоций оказалась запоздалой, и вся аудитория уставилась на нее, в том числе и профессор Джагер.

Краткий миг они зачарованно смотрели, признавая друг друга. Щеки профессора слегка покраснели, но уже через секунду она отвернулась, и аудитория снова наполнилась звуками студенческой суеты.

Пока профессор Джагер спокойно объясняла аудитории о правилах обучения и методах поощрения, приглашая студентов на кафедру, если у них возникнут трудности, Мари била крупная дрожь. Она не могла оторвать глаз от профессора Джагера.

Черные брюки и туфли, облегающая бежевая блузка, распущенные волосы, ниспадающие на спину, придающие ей более мягкий и профессиональный вид, серьги в виде обруча, обрамляющие лицо. Женщина выглядела просто потрясающе.

Мари пожирала профессора голодными глазами, совершенно позабыв о том, что она в аудитории не одна, и готовая на все лишь бы только поговорить с ней.

Профессор Джагер. Джагер

, повторяла про себя Мари снова и снова, пробуя на вкус и смакуя это прекрасное имя.

Закончив выступление профессор Джагер села за кафедру, скрестив свои длинные ноги, уступая слово преподавателю.

Для Мари время словно остановилось. Она нетерпеливо ждала и считала секунды до окончания занятия, в то время как профессор Джагер спокойно слушала лекцию.

Как можно быть такой спокойной и уравновешенной? Почему она ни разу не взглянула на меня?

Умирая от скуки, Мари начала представлять из встречу. «

Привет? Помнишь меня? Потому что тебя я забыть не могу. Возьми меня с собой. Я твоя целиком и полностью. О Боже, пожалуйста, прикоснись ко мне

».

Забывшись, Мари едва не застонала вслух, но во время спохватилась, обеспокоенная, что ее похотливые намерения и желания слишком шокируют профессора Джагера. Мари мучила жажда, казалось, ее разум и тело уже не принадлежали ей.

Она отвлеченно делала записи в тетради, стараясь как можно реже смотреть на часы. Наконец, не вытерпев, Мари подняла голову в поисках прекрасного профессора, но ее нигде не было - ни за кафедрой, ни у двери. Вообще нигде.

Охваченная паникой, Мари энергично замотала головой, ища объект своего пристального внимания, что не могло остаться незамеченным.

Преподаватель прервал свое выступление и вопросительно посмотрел на нее.

- Проблемы, мисс?

- Нет. - Мари смущенно покраснела и посмотрела на часы. До конца занятия оставалось десять минут, но даже это было для нее слишком долго. - То есть да. Можно мне выйти. Пожалуйста.

Преподаватель обескуражено опустил книгу и медленно кивнул. Поспешно собрав вещи, Мари покинула аудиторию.

Оказавшись в большом коридоре, Мари на мгновение замерла, не зная куда идти дальше, хотя по большому счету это не имело значения. Не важно куда, главное найти. Неуверенность исчезла, и пусть неизвестность пугала, ее охватило непоколебимое желание, потребность и стремление найти женщину своих грез. Мари побежала по коридору, встречая на своем пути других студентов, но профессора Джагера нигде не было.

Учащенно дыша, Мари вышла из здания.

Где же она? Может быть, она уже ушла

. Такой вариант совершенно не устраивал Мари, и она твердо решила продолжить поиски. Лучи вечернего солнца упали на соседнее административное здание. Глубоко вдохнув, Мари направилась прямиком к нему.

В здании было безлюдно и тихо, ее шаги гулким эхом разносились по огромному холлу. Подойдя к стенду с указателями, Мари бегло начала просматривать его, ища заветное имя.

«Профессор Джуд Джагер. Декан факультета иностранных языков».

Джуд

. Мари нежно провела пальцем по выгравированным буквам. Такое сильное и сексуальное имя.

Опустив руку, Мари направилась в нужное крыло.

Нервничала ли она? Несомненно. Более чем когда-либо. Ее поиски были завершены, сокровище - найдено, но что ее ждет впереди? От неизвестности ее начала бить крупная дрожь.

Чем ближе Мари подходила к заветной двери, тем больше адреналина выплескивалось в кровь, вынуждая ее сгорать в агонии.

Джуд сидела за столом, держа в руках небольшую чашку. Подняв глаза, она посмотрела на вошедшую гостью.

- Привет. - Выдохнула Мари, споткнувшись о порог. Нервно проведя рукой по волосам, она спрятала трясущиеся руки в карманы и улыбнулась. - Я рада, что нашла тебя.

Сделав глоток чая, Джуд опустила взгляд на рабочий стол и начала перебирать бумаги.

- Чем я могу вам помочь? - Спросила профессор, не поднимая головы.

В замешательстве Мари нервно начала покусывать нижнюю губу.

- Помочь? Разве ты меня не помнишь?

- Откуда?

Что происходит? Зачем она так говорит? Можно подумать мы никогда не встречались.

Мари сделала еще один шаг вперед. - Помнишь ночной клуб. Помнишь, как мы…

Джуд резко встала и направилась в ее сторону. Когда она склонилась над ней, у Мари едва не остановилось сердце. Дверь с грохотом закрылась.

- Прости, я не хотела говорить так громко. Я просто подумала…

- Что ты подумала? - Прорычала Джуд.

- Я-я не знаю, - пролепетала Мари.

- Ты не знаешь.

- Нет, то есть да. Я звонила тебе и оставила сообщение. Почему ты не позвонила мне?

Джуд засмеялась, отчего Мари почувствовала себя полной идиоткой.

Что, черт возьми, здесь такого смешного?

- Что заставило тебя подумать, что я получила твое сообщение? - Выпустив дверную ручку, Джуд прислонилась к двери и скрестила руки на груди. Такая сексуальная и властная, вот только взгляд выдавал ее усталость.

- Потому что я оставила тебе не одно, а несколько сообщений, и тот мужчина сказал, что обязательно тебе их передаст. Я просто хотела поговорить.

- Зачем?

Пока Мари подбирала нужные слова, Джуд опередила ее.

- Я ни с кем не разговариваю, Мари.

- Ты помнишь меня. - От радости в животе у Мари запорхали бабочки.

- Я ни с кем не разговариваю. Я не свободна. У нас нет ничего общего.

- Но я хочу тебя.

Джуд оттолкнулась от двери. Мари безумно хотелось коснуться ее, снова почувствовать тяжесть ее тела, поцеловать напряженные губы.

- Уходи, Мари.

- Но я…

- Уходи.

- Я могу увидеть тебя снова? Если не здесь, то в клубе?

Джуд недоверчиво посмотрела на Мари. - Ты что меня не слышала? Я ни с кем не встречаюсь.

- Даже в «Искушении». Я приеду туда.

- Нет.

- Да.

- Нет.

- Ты меня не остановишь. - Сердце учащенно билось в груди, словно сама жизнь зависела оттого, увидит ли она Джуд снова или нет. И чтобы убедить себя, что оно еще бьется, Мари была готова как сумасшедшая бороться за свое счастье.

- Зачем ты это делаешь? - Джуд, сощурив глаза, вглядывалась в обезумевшую девушку.

- Потому что я не могу перестать о тебе думать. Ты вдохнула в меня жизнь, заставила почувствовать. - От избытка эмоций Мари отвернулась. Грудь сдавило, слезы были готовы вот-вот брызнуть из глаз. - Я просто не могу остановиться.

В кабинете повисла гнетущая тишина. Джуд стояла так близко, что невозможно было не желать коснуться ее. Мари заглянула ей в глаза, отчаянно желая донести до Джуд то, что чувствует. - Скажи мне, что ты ничего не чувствуешь. Скажи, что ты не думала обо мне, что не хотела меня. Скажи мне, и я уйду. - Слетевшие с губ слова угрожали навсегда погубить ее. Не быть вместе, не иметь возможности снова увидеть Джуд - было для Мари страшнее смерти, но она была готова рискнуть. Если Джуд не хочет ее видеть, то она должна это знать и услышать это от нее самой. Вот только сможет ли она справиться с правдой?

- Скажи мне.

В ответ Мари получила лишь жесткий взгляд и бесстрастное лицо, высеченное словно из камня. Не желая сдаваться, Мари попыталась прикоснуться к Джуд, но та опередила ее, грубо схватив за запястье.

- Позволь мне коснуться тебя, - прошептала Мари.

- Я не могу. - На последнем слове властный голос дрогнул, ознаменовав, что сверхконтроль дал трещину.

Воспользовавшись моментом, Мари протянула вторую руку и ласково коснулась горячей щеки. Джуд вздрогнула и схватила ее за второе запястье, но было уже слишком поздно. Мари увидела то, что хотела увидеть, то, о чем мечтала. И это опьянило ее.

- Джуд…

Тяжело дыша, Джуд прижала Мари к двери, сцепив ее руки над головой.

- Ты хочешь меня.

- Да. Больше всего на свете. Я…

Горячие губы жадно завладели ее ртом, и Мари блаженно застонала. Наконец-то ее мечты сбылись. - Джуд, - выдохнула она, желая большего.

Потеряв голову, Джуд сильнее прижала Мари к двери, углубляя их поцелуй. Ее язык жадно исследовал девственный рот, то погружаясь, то покидая горячий грот. Задрожав в страстной агонии, Джуд раздвинула Мари ноги и погладила ее плоть через трусики. Мари томно застонала в ответ. Прервав поцелуй, Джуд задрала Мари юбку и погрузила в нее два пальца.

- Ты такая мокрая, - прошептала она.

Забыв об осторожности, Мари громко вскрикнула, однако в ту же секунду Джуд прикрыла ей рот рукой, затем, сунув ей в рот другие два пальца и глядя прямо в глаза, тихо приказала: - Соси их. Соси их, пока я ласкаю тебя. - И она начала медленно двигаться внутри Мари, дразня круговыми движениями набухших клитор.

Каждое проникновение порождало новую волну удовольствия, желание освободиться стало настолько невыносимым, что почти превратилось в пытку. Мари до боли нужна была Джуд - ее запах, ее руки, ее губы, ее тело. Едва держась на ногах, Мари снова застонала.

- Ты этого хотела?

Мари энергично кивнула и попыталась сказать еще что-то, но влажные пальцы, замерев на ее губах, остановили ее.

- Тсс. Молчи.

Когда Джуд снова резко вошла в нее, Мари закрыла глаза и приглушенно застонала.

- Тебе нравится. Я чувствую, как ты хочешь меня. - Продолжая двигаться внутри Мари, Джуд прижала к ее губам два пальца и, чувственно облизнув их, начала проникать языком в ее рот. Снова и снова - Ну, давай же. Возьми то, зачем ты пришла сюда. Отдайся мне, Мари.

Как острый кинжал ножа, каждое слово пронзало Мари наслаждением, дышать становилось все труднее и труднее. С неистовым отчаянием она вбирала в себя горячий голодный язык, крепко держа Джуд за голову, боясь, что эта женщина, ворвавшаяся в ее унылую жизнь, как свежий глоток воздуха, всего лишь иллюзия, которая вот-вот рассеется.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Где же насыщение?

Сверкнув голодными глазами хищника, готового, наконец-то, растерзать свою добычу, Джуд схватила Мари за руку и, отдернув ее от двери, толкнула свою жертву на стол на груду бумаг и папок.

- Расслабься.

Задрав юбку еще выше, Джуд схватила Мари за талию и притянула ее бедра ближе к себе. Освободившись от последней преграды, что отделяла ее от самого сокровенного, Джуд опустилась на колени и всосала в себя чувствительную плоть.

Услышав, как вскрикнула и тяжело задышала Мари, Джуд протянула руку и снова погрузила два пальца ей в рот, безмолвно приказывая сосать их.

От их необузданной страсти бумаги со стола летели в разные стороны. Что-то с грохотом упало на пол. Не останавливаясь ни на секунду, Джуд быстро работала ртом и языком. Когда напряжение и наслаждение достигло своего апогея, она резко ввела пальцы глубоко в плоть, даря Мари желанное освобождение.

Пережив сокрушительный оргазм, Мари блаженно плыла по волнам сладострастного удовольствия. Так хорошо ей еще никогда не было…

Но все исчезло - жадный рот, уверенные сильные пальцы, тепло другого тела. Вырванная из мира грез, Мари медленно села на столе.

- Джуд.

Профессор быстро приводила свою одежду в порядок. Ничего не понимая, Мари поспешила сделать то же самое. Поправив одежду, она повернулась к Джуд, чтобы поцеловать ее, но женщина резко отвернулась от нее. Тогда Мари попыталась прикоснуться к ее лицу, но Джуд остановила ее, снова схватив на запястье.

- Что случилось? - Мари заглянула в пустые золотисто-карие глаза, ища там женщину, которая завладела ее сердцем, но ее там уже не было. - Джуд? - Запаниковав, Мари высвободила руку и коснулась любимого лица.

Резко втянув в себя воздух и сжав челюсти, Джуд напряглась, не веря в искренность чувств Мари и не желая ее нежности.

- Пожалуйста, позволь мне коснуться тебя, - прошептала Мари. - Пожалуйста. Это все, чего я хочу.

- Я думала, ты уже получила то, что хотела.

Мари покачала головой. - Еще не все. - Она нежно погладила Джуд по щеке, провела рукой вниз и прижала ладонь к ее плоти, чувствуя сквозь ткань ее обжигающее возбуждение. - Пожалуйста

Но Джуд снова остановила ее, закрыв глаза. Мари долго вглядывалась в застывшее лицо, и, поняв, что проиграла, убрала руку. Когда Джуд снова открыла глаза, у Мари перехватило дыхание от боли, которая плескалась в любимых глазах.

- Я не могу, - прошептала Джуд и попятилась назад. Открыв дверь, она посмотрела на Мари, давая ей понять, что больше ее здесь не хотят видеть.

- Я не хочу уходить, - воскликнула Мари, чувствуя, как на глаза наворачиваются предательские слезы. - Я хочу тебя, Джуд.

- Уходи, Мари. Пожалуйста.

Увидев, что Джуд избегает смотреть ей в глаза, Мари задрожала.

Куда делась та страстная женщина, что мгновение назад сжимала меня в своих объятиях?

Как же ей сейчас хотелось захлопнуть эту ненавистную дверь, обхватить лицо Джуд руками и сказать ей, что она готова ждать ее целую вечность, что хочет прикоснуться к ней, любить ее. Что никто и ничто ее не остановит.

- Ты должна уйти, - повторила Джуд, возвращая Мари к реальности.

Когда она захотела воспротивиться, на столе зазвонил телефон. Повернувшись к Мари спиной, профессор Джагер ответила на звонок, заговорив с кем-то по-немецки. Надев туфли и подойдя к двери, Мари обернулась на последок, но увидев, что Джуд не обращает на нее никакого внимания, тихо вышла из кабинета.

Глава седьмая

Джуд Джагер никогда не любила вспоминать прошлое, но сейчас непрошенные воспоминания нахлынули на нее, унося в когда-то пережитые отношения. Почему именно сейчас? Ответ был прост. Мари. Эта женщина потрясла ее израненную душу, и Джуд не знала, что ей делать и как бороться со своими чувствами и желаниями.

- Черт.

Встав лицом к окну и скрестив руки на груди, она посмотрела сквозь жалюзи на залитую солнцем студенческую парковку.

Молодые парни и девушки с тяжелыми рюкзаками на плечах, медленно плелись, опустив головы, к своим машинам. Несмотря на то, что наступила осень, день сегодня выдался жарким.

Впереди ее еще ждало много дел, но все мысли были только об одной женщине. Мари.

- Привет. Держи свой капучино.

Вздрогнув, Джуд обернулась и разочарованно посмотрела на коллегу. Невероятно, но какая-то часть ее души трепетно мечтала увидеть здесь Мари, которая заявилась к ней несколько дней назад, требуя ее внимания, желая прикоснуться к ней, которая оживила ее душу и превратила ее размеренную жизнь в хаос.

Но это была не Мари, и Джуд поскорее взяла себя в руки. - Спасибо, - улыбнулась она.

- Без сахара. - Франсуа была стройной, высокой брюнеткой с миндалевидными глазами и преподавала в университете французский язык. - Ты в порядке?

Джуд посмотрела вниз и, заметив свои все еще скрещенные руки, расслабилась. - Да. Я в порядке. - Не переставая улыбаться, Джуд предложила Франсую присесть, чем удивила и себя, и ее. - Пожалуйста, садись. - Она жестом указала на один из стульев, стоящих перед ее столом.

Будем надеяться, что небольшая дружеская беседа отвлечет меня от Мари.

Присев на краешек стула, Франсуа пригубила ароматный кофе и скрестила свои худые ноги.

Интересно, как эта женщина выглядит в пылу страсти?

Это всегда была первая мысль, когда Джуд видела привлекательную женщину, и до сих пор в этом не было ничего опасного. Никаких отношений, никакой боли, никаких измен.

Именно так она жила. До этого момента.

Образ обнаженной Франсуа выместила совершенно другая женщина, которую она совсем недавно прижимала прямо к этой двери.

- Джуд?

- Хм?

- Ты уверена, что ты в порядке?

Джуд заставила себя сесть. Сделав глоток капучино, она вдруг поняла, что ей совершенно не хочется пить. - Я в порядке, - повторила она и посмотрела на часы. До начала занятия Мари оставалось десять минут.

Может быть она уже приехала?

И уже в сотый раз за день Джуд посмотрела на открытую дверь. Но в коридоре по-прежнему было тихо.

- Я уже привыкла к твоей отстраненности, но сегодня ты меня просто игнорируешь. - Франсуа улыбнулась.- А если серьезно, Джуд, что происходит? Ты выглядишь немного потерянной.

Как ни странно, именно так себя Джуд и чувствовала. И виной тому, была Мари. Ей казалось, что судьба настигла ее, как когда-то настигла величайшего мастера побега Гарри Гудини. Джуд лихорадочно искала выход, задавалась вопросом, что же поможет ей избежать свою судьбу?

- Джуд?

Я вершитель своей судьбы. Именно я устанавливаю правила. Вот почему я никогда не называю своего имени, вот почему не даю никому прикасаться к себе…

Заметив, что Франсуа удивленно разглядывает ее, выгнув одну бровь, Джуд выругалась про себя.

- Я чувствую себя немного .., - но вместо того, чтобы продолжить, она замолчала, впитывая в себя новую волну образов Мари. Вот они у двери, на столе, ее неумолимо тянущиеся руки, голодный взгляд, жадный рот, тихие стоны…

- Больной?

- Да.

Почему я трахнула ее в своем кабинете? Черт. Я нарушила главное правило. Никогда за пределами клуба. Никогда и никого.

- Может быть, тебе стоит пойти домой. Возьми выходной?

Мельком взглянув на Франсуа, Джуд перевела взгляд на стол, заваленный бумагами. - Я не могу. - От сказанных слов на нее снова нахлынули воспоминания, и Джуд прикрыла глаза. То же самое она сказала тогда Мари.

- Но ведь надо что-то делать. Посмотри на себя, ты выглядишь так, словно собираешься грохнуться в обморок. У тебя еще есть сегодня дела? Я могла бы заменить тебя.

- Мне надо проверить, как проходит занятие по-испанскому, а потом домой. - С одной стороны, Джуд совершенно не хотелось туда идти, тем более зная, что там должна была присутствовать Мари, с другой - это была ее работа, которую она должна была выполнять. Однако с того дня Мари больше не предприняла ни одной попытки увидеться с ней снова. Может быть, она, наконец, понял намек.

А что если мое присутствие, снова заставит ее начать действовать?

Боже, если я так плохо думаю о ней, что думает обо мне Мари?

- Ты уверена?

- Да.

Допив кофе, Франсуа положила руки на колени и внимательно посмотрела на Джуд, которая только сейчас вспомнила, почему никогда не любила подолгу разговаривать с подругой. Франсуа просто обожала докапываться до истины. Тишина, воцарившаяся в кабинете, начала беспокоить Джуд, которая ощущала себя как под микроскопом под пристальным взглядом коллеги.

Джуд на мгновение прикрыла глаза и надела жакет. - В первую неделю начала семестра всегда сложно, - как можно оптимистичнее сказала она.

- Согласна. Не могу поверить, что август уже закончился. Черт, это был кошмарный месяц. По крайней мере, в Фениксе, - ответила Франсуа, по-прежнему не сводя с Джуд глаз.

- Да. - Джуд схватила папки, делая вид, что прибирается на столе.

Тишина была невыносимой.

Одна минута.

Две минуты.

Франсуа была непоколебима.

Джуд продолжала лихорадочно перебирать папки и учебники, представляя и вспоминая, что она делала с Мари на этом столе.

Обрывочные образы сменяли друг друга как в короткометражном старом фильме. Слава богу, Джуд была не из тех, кто часто краснеет. Нервно откашлявшись, она подошла к двери и проверила коридор. Пусто.

Вернувшись на свое место, Джуд осмелилась взглянуть на Франсуа, которая не спешила уходить.

- Кого-то ждешь?

Желая занять рот, Джуд потянулась за капучино. - Хм? Нет.

- Ты уверена? Я могу вернуться позже.

Джуд покачала головой и сделала большой глоток кофе.

Боже, да прекрати уже задавать мне вопросы.

Расстроенная, она порывисто дернула рукой и пролила на свою блузку остатки капучино. Отмахнувшись от помощи Франсуа, Джуд схватила со стола салфетки и усердно начала оттирать одежду от взбитых сливок.

Черт. Впредь надо держать эту дверь закрытой. Закрытой и запертой.

- Джуд.

Немного успокоившись, Джуд посмотрела на обеспокоенную Франсуа.

- Я в порядке, - пробормотала она, чувствуя, как начинают гореть ее щеки.

Только не сейчас!

- Да, я знаю. Ты в порядке, - иронично ответила Франсуа, давая понять, что это еще не конец. - Но, пожалуйста, отдохни немного. - Нежно сжав на прощание запястье Джуд, Франсуа повернулась и вышла из кабинета, оставив растерянную подругу одиноко стоять возле стола с грязной салфеткой в руке.

Выбросив использованную бумагу в ведро, Джуд медленно опустилась на стул. Это было так на нее не похоже. Где ее хваленное самообладание, где ее умение держать себя в руках в любых ситуациях?

Черт!

Ей следует извиниться перед Франсуа, вот только Джуд никак не могла придумать разумное оправдание своему ужасному поведению. Такого с ней еще никогда не случалось. Неудивительно, что Франсуа была обеспокоена.

Ты вела себя как параноидальная идиотка.

Обхватив голову руками, Джуд заставила себя сделать несколько глубоких вдохов.

Все будет хорошо. Ты допустила только одну маленькую ошибку, вот и все.

Накинув на плечо сумочку, Джуд целеустремленно покинула кабинет.

Занятие по испанскому языку уже началось, и она надеялась, что это поможет ей проскользнуть в аудиторию незамеченной. Она не будет искать Мари взглядом, она просто спокойно войдет в класс с гордо поднятой головой, как делала это всегда. Этот день не должен ничем отличаться от всех предыдущих.

Задняя дверь бесшумно отворилась, и Джуд вошла в аудиторию. Несколько студентов повернулись и посмотрели на нее. Заняв свободное место за задним столом, она достала ручку и записную книжку и начала делать заметки, в то время как преподаватель начал свой опрос студентов.

Джуд еще не видела Мари, и всячески запрещала себе искать ее глазами, убеждая себя, что она всего лишь студентка. Но ее хваленному спокойствию пришел конец, когда Джуд услышала, как преподаватель обратился к Мари.

Пробежавшись взглядом по аудитории, Джуд нашла ту, которую искала. К счастью, она была вне ее видимости. Похвалив Мари за правильный ответ, преподаватель продолжил опрос, однако Джуд и не думала отводить взгляд от объекта своего пристального внимания. Мари что-то быстро записывала в своем блокноте. Ее волосы цвета песчаной реки различными оттенками коричневого и золотого переливались под люминесцентными лампами.

Это наполнило Джуд об аромате жасмина смешанного с запахом пота, когда их горячие тела сплелись в танце страсти.

Мари погладила щеку, и Джуд, следуя взглядом за ее рукой, жадно пожирала глазами ее красную блузку и темные брюки.

Интересно, сколько у этой блузки пуговиц? Смогу ли я оторвать их все?

Она вспомнила, как в ту незабываемую ночь ей пришлось одолжить Мари одну из своих футболок.

Интересно, где она сейчас? Может быть она в ней спит?

Мари бессознательно заправила прядь волос за ухо, открывая ее взору стройную шею. Джуд до мельчайшей подробности помнила какова ее кожа на вкус, каким обжигающим было ее горячее дыхание, какими сладострастными были ее громкие крики, какими глазами она смотрела на нее, словно она была богиней, сошедшей на землю, чтобы забрать ее с собой.

Невинная, открытая, чувственная.

Джуд не могла заставить себя отвести взгляд от Мари. Ее тело мгновенно отреагировало на ее присутствие, ее разум плавился от желания обладать ею. Почему? Почему она была настолько не безразлична Мари? Только потому, что она была единственной кому Мари позволила прикоснуться к себе? А возможно причиной всему был ее первый опыт с женщиной?

Женщины и раньше признавались Джуд в любви, но все эти чувства были временными и быстро проходящими. Большинство из них вскоре понимало, что это был всего лишь секс. Никто из них не был столь настойчив и упрям, как Мари. Никто из них до этого времени не пробуждал в ней такую бурю противоречивых чувств, заставляя вспомнить пережитые мгновения счастья и боли. Это удалось сделать только Мари, и теперь Джуд страдала от болезненных и мучительных воспоминаний.

Стремясь заглушить боль и избавиться от страданий, Джуд сосредоточилась на Мари. Красивее и желаннее женщины она еще не встречала. Джуд мечтала заговорить с ней.., зарыться лицом в ее мягкие волосы…

Мари вздрогнула, необъяснимо ощущая знакомое присутствие. Ей даже показалось, что кто-то прошептал ее имя.

Джуд затаила дыхание, поняв, что Мари почувствовала ее жадный взгляд.

Замерев, Мари ждала, что шепот повторится снова, но, не выдержав, она медленно повернула голову и посмотрела назад.

Их взгляды встретились. Пристальный открытый взгляд прожег Джуд насквозь. Она едва не сорвалась с места, чтобы запечатлеть на сладких губах всепоглощающий поцелуй. Удивление в глазах Мари быстро сменилось необузданным диким голодом, взывающим к Джуд: «Приди ко мне. Я хочу тебя».

Чувствуя, что теряет над собой контроль, Джуд попыталась взяьт себя в руки.

Это какое-то безумие. Наваждение. Это просто невозможно. Зачем я заставляю страдать их обоих?

Торопливо встав, Джуд покинула аудиторию.

Я не могу этого сделать. Ни с Мари, ни с кем либо еще. Ведь в итоге все заканчивается только болью и предательством. Я не собираюсь проходить через это снова.

Услышав, как Мари окрикнула ее, Джуд ускорила шаг, не смея оглянуться назад.

Всю дорогу до дома она снова и снова повторяла только одно имя. «Мари».

Глава восьмая

Мари сидела перед телефоном, нервно грызя средний палец.

Позвони ей. Позвони ей…

- Черт! - Схватив трубку, Мари набрала знакомый номер. На часах было десять часов вечера, и она уже три раза звонила по этому номеру, но каждый раз сбрасывала звонок прежде, чем кто-то успевал ответить ей.

Однако на этот раз трубку быстро сняли и ей ответил грубый мужской голос.

- Да? Алло?

- Ээээ, здравствуйте, - неуверенно промямлила Мари. - Могу я поговорить с Джуд, пожалуйста?

На другом конце провода послышался громкий хруст.

- Джуд?

- Да, Джуд Джагер.

- Здесь нет никого с таким именем.

Мари на мгновение задумалась. До этого момента ей и в голову не приходило, что, возможно, те, кто работали или посещали клуб, не знали ее настоящего имени.

- Ооо, ну, она высокая блондинка…

- Она занята.

- Простите?

- Она занята.

- А вы не могли бы передать ей сообщение?

- Послушаете, леди. Вы ведь звонили сюда раньше, не так ли?

- Д-да.

- Я вам не автоответчик.

- Тогда, как … как я могу увидеть ее…

- Вы ее увидите, если она захочет увидеть вас.

- А что если она не захочет?

- И об этом вы тоже узнаете. Приятного вечера.

Услышав короткие гудки, Мари скорчила гримасу и положила трубку.

Я так и знала!

Чтобы увидеть Джуд, она должна была сама пойти в клуб.

Но после их последней встречи, она была уже не так уверенна в счастливом будущем их отношений. Мари запуталась. Страстная и требовательная, холодная и отстраненная. Джуд была такой противоречивой.

Она сказала, что больше не желает меня видеть.

С удвоенной силой Мари набросилась на бедные кутикулы, всей душой желая сейчас быть рядом с Джуд. Однако что-то внутри нее останавливало ее, не давая ей переступить невидимую черту и предупреждая о возможных последствиях своего безрассудного поведения.

Была ли она безрассудной? Нет. Скорее одержимой. Интересно, как бы она себя чувствовала, если бы кто-то вторгся в ее жизнь, постоянно звонил ей и искал с ней встречи? Да, она бы не задумываясь вызвала полицию.

Так почему же она продолжает преследовать Джуд?

Потому что я не могу остановиться. Господи. Кто-нибудь прекратите это безумство.

Мари принялась энергично массировать виски.

Почему, черт возьми, она трахнула меня в своем кабинете, если не хотела меня? Неужели, лишь для того, что избавиться от меня? Она что, трахается со всеми, от кого хочет избавиться?

То, что было тогда между ними, было больше чем просто секс. Джуд хотела ее. Мари чувствовала ее желание в ее прикосновениях, видела его в ее глазах, слышала его в ее голосе.

И сегодня в университете она чувствовала тоже самое. То, как Джуд смотрела на нее. Боже, эта женщина хотела ее прямо там. Такое желание трудно не заметить.

Их тянуло друг другу, но Джуд отчаянно боролась с притяжением.

Мари застонала и направилась в спальню. Если бы только она могла перестать думать о ней. Если бы только …

Раздевшись и забравшись в постель, Мари погасила свет и коснулась себя рукой, изнывая от желания. Даже будучи подростком, она никогда не позволяла себе прикасаться к себе, чтобы освободиться от сладкого мучительного напряжения, сковывающего все тело. Учитывая ее строгое пуританское воспитание, для нее это было чем-то запретным. Это был грех. Ее учили, что девственная плоть самое сокровенное, чем обладает девушка.

Мари никогда не задумывалась об удовольствии, медленно плывя по размеренному тихому течению своей жизни, пока не повстречала Джуд.

Закрыв глаза, она глубоко вздохнула и, расслабившись, начала медленно ласкать себя. Перед глазами всплыл образ Джуд - женщины, которую она мечтала сжать в своих объятиях. Постепенно ускоряя движения, Мари застонала, вспомнив их страстные поцелуи, голодные губы и жадный язык, как ловкие пальцы погрузились внутрь нее, как жадный рот накрыл ее набухшую плоть.

Это было потрясающе.

Она никогда не чувствовала себя такой живой. Электрические разряды пронизывали все ее тело, наполняя жизненной энергией. Никогда. Никогда…

Задыхаясь, Мари начала выкрикивать имя Джуд.

Да. Да. Теперь ты моя. Ты в моих мыслях, в моем теле. И это чертовски прекрасно.

Мари громко вскрикнула и выгнулась навстречу неумолимо надвигающемуся оргазму. Через какое-то время, постепенно возвращаясь к реальности, тяжело дыша, словно только что пробежала стометровку, Мари ясно осознала в чем именно, отказывала себе все это время.

О, Джуд. Где ты была раньше?

Глава девятая

Женщина неистово билась под ней, впиваясь ногтями в спину. Джуд закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на происходящем, но голова продолжала думать о другом. Точнее о другой. Когда же она все-таки заставила себя сфокусировать внимание на лежащей под ней женщине, то увиденное не принесло ей прежнего удовольствия.

Навязчивый сладковатый запах духов вызывал тошноту, чем-то напоминая Джуд ее двоюродную бабушку, которая в последние годы своей жизни, казалось, купалась в духах. Тряхнув головой, Джуд попыталась избавиться от ненужных мыслей.

Согнув колени, она быстрее задвигала бедрами, жестко насаживая незнакомку на фаллоимитатор, желая ускорить ее оргазм. О том, чтобы продолжить развлекаться с ней всю ночь, не могло быть и речи. Только не сегодня и только не с ней.

На сегодня острых ощущений с нее было уже достаточно.

Женщина громко закричала, от чего у Джуд зазвенело в ушах. Взглянув на потную удовлетворенную клиентку, Джуд едва не застонала вслух. Широко расставленные ноги, большие груди, хихикающий рот, размазанная по лицу косметика - эта женщина была похожа на изуродованную куклу Барби, и Джуд, чтобы скрыть отвращение, как можно скорее отвела от нее взгляд.

Пока она снимала с фаллоимитатора презерватив, женщина поднялась с кровати и начала одеваться.

- Это было чертовски великолепно, детка, - пропищала женщина детским голосом, и это в свои сорок пять лет. - Ты со всеми вытворяешь такие вещи или я исключение из правил?

Джуд села на кровать и принялась вытирать фаллоимитатор антисептическими салфетками.

Господи, теперь ее на беседу потянуло. Сейчас будет допытываться, какова она в постели.

- Ты исключение, - спокойно ответила она.

- Как бы мне хотелось, чтобы мой муж трахался точно также. Однако его всегда хватает не надолго.

- Nein. Хватит, - приказным тоном остановила Джуд незнакомку.

Прикрыв рукой рот, женщина улыбнулась. - Хорошо. Я не виню тебя. Я бы тоже не хотела выслушивать все эти…

Джуд резко встала и сорвала трусики-ремешки с бедер, радуясь, что полностью одета.

- Ты свободна, - сказала она, держа дверь открытой.

Обычно, Джуд была намного дружелюбнее с женщинами, в конце концов, их объединяло одно - удовольствие. Но сейчас она обнаружила, что ей совершенно наплевать на эту женщину. Зачем она вообще ее трахнула?

Чтобы забыть…

Привлекательная, доступная, готовая к жесткому сексу. Вот только Джуд нашла ее скучной и предсказуемой.

Кокетливая блондинка с сиськами - всегда легкая добыча. Блондинки с сиськами всегда истошно и пронзительный кричат, выкрикивая что-то вроде этого: «Да! О, мне так хорошо, детка!» Блондинки с сиськами быстро кончают, ломая об ее спину как минимум два накладных ногтя.

Очередная блондинка с сиськами томно улыбнулась ей и, погладив по щеке, привстала на цыпочки, чтобы запечатлеть на ее губах нежный поцелуй. Когда Джуд не ответила на него, женщина подмигнула и покинула комнату.

Очевидно, их краткая встреча тоже не много для нее значила.

Закрыв дверь, Джуд продолжила приводить себя в порядок. Раньше ее никогда не беспокоило ее циничное отношение к клиентам, но сейчас, вытирая лицо и шею влажным полотенцем, Джуд задумалась над своим поведением, понимая, что стало истинной причиной этих изменений в ней. Однако углубляться и продолжать думать об этом было слишком опасно. Она просто будет делать то, что делала раньше. Подумаешь, что кто-то перевернул ее жизнь с ног на голову. Это был еще не конец.

Приведя волосы в порядок и прополоскав рот водкой, Джуд поменяла на постели простыни и взглянула на свое отражение в зеркале. Каких-то две недели назад она была бы счастлива, трахая эту блондинку с сиськами. Черт, да она бы трахнула ее не единожды. Неужели она так изменилась?

Стоическое выражение лица, светлые волосы, подведенные карандашом глаза. Вот только лицо было бледнее обычного. Скорее всего от недостатка солнечного света.

Она так давно не выходила на улицу просто, чтобы погулять. Вся ее жизнь бы сосредоточена на работе и клубе. Остальное могло подождать до тех пор, пока к ней снова не вернется уверенность в собственных силах и умение контролировать себя. Джуд только надеялась, что это произойдет как можно скорее.

Открыв дверь, она выглянула в коридор, прислушиваясь к приглушенным голосам. Стоны, вскрики, смех, свист кнута, рассекающего воздух и кожу. В коридоре было практически пусто, не считая двух тел, слившихся с похотливом порыве.

Джуд ускорила шаг, снова ругая себя за параоидальное поведение. Повернувшись лицом к главному залу, она едва не вскрикнула, заметив стоящую возле двери женщину небольшого роста с каштановыми волосами. На мгновение, ей показалось, что это Мари.

Господи, так и до инфаркта недалеко.

Но не успела Джуд облегченно вздохнуть, как почувствовала на своем плече холодную руку. Дернувшись как от удара, Джуд резко обернулась и увидела Корда, обеспокоенно взирающего на нее.

- Ой, извини, я не хотел тебя напугать. - Сказал Корд, потный как всегда, словно его работа заключалась в том, чтобы в течение нескольких часов стоять возле гриля. - Я подумал, что ты должна знать, что та леди снова звонила.

Джуд, не мигая, смотрела на мужчину, боясь выдать себя и показать свою заинтересованность.

- Она хотела поговорить с тобой и сказала, что собирается прийти к тебе сегодня. - Не получив никакой реакции, Корд поспешил закончить разговор. - Я сказал ей, что я не твой автоответчик. - Он громко рассмеялся над своей шуткой, но, встретив безучастный взгляд, резко замолчал. - Ну, ладно, я пошел. - Развернувшись, Корд направился к барной стойке.

Джуд оцепенело стояла в дверях, сгорая в агонии.

Мари собирается прийти сюда. Она снова звонила. Твою мать.

Сжав челюсти, Джуд приняла единственно на тот момент верное решение и подошла к женщине, стоящей возле двери.

- Привет.

- Привет.

- Не хочешь уединиться со мной и получить желаемое..? Я не кусаюсь.

Женщина нервно рассмеялась.

- Я здесь, чтобы увидеть… - И она показала свою карточку.

Незнакомка оказалась занята, и Джуд поспешно отошла от нее.

Потерпев фиаско, озлобленная она направилась в бар и заказала себе рюмку водки.

Что, черт возьми, ей теперь делать? Сидеть и вертеть всю ночь в руках рюмку, волноваться и ждать очередную знакомую, желающую потрахаться? Это было совсем для нее не свойственно. Последние дни, она предавалась беспорядочным связям, которые помогали ей не думать о…

Джуд отказывалась произносить ее имя.

Почему, черт возьми, это так волнуется и беспокоится? Ну и что, что Мари придет сюда? Ведь она сказала ей забыть ее и двигаться дальше.

Холодная жидкость приятно обожгла горло.

Главные двери то и дело открывались за ней, незнакомцы и незнакомки присаживались за барную стойку, но Джуд не обращала на них никакого внимания, чувствуя на себе пристальный взгляд Корда. Они не в первый раз играли в эту игру «гляделки», но когда его взгляд устремился на дверь, Джуд не выдержала и обернулась.

В зал вошла очередная брюнетка, чье лицо было скрыто в тени.

Это всего лишь уловка Корда. Это не она. Очередная незнакомка, похожая на нее. Успокойся.

Но когда женщина шагнула вперед и заговорила с ней, сердце Джуд пропустило удар.

- Здравствуй, Джуд.

Джуд потребовалось время, чтобы осознать кто перед ней стоит. И когда ей это наконец удалось, она быстро схватила Мари за руку и направилась к выходу, уводя ее от жадных взглядов.

- Я так рада, что ты здесь. Я боялась, что ты не захочешь меня видеть. Спасибо, что…

Достигнув нужной двери, Джуд резко повернулась и грубо прикрыла болтливый рот.

- Не смей произносить мое имя! - Задрожав от гнева, Джуд дернула Мари за руку и, втащив ее в комнату, закрыла за ней дверь.

Ощущая волнами исходящую от Джуд ярость, Мари покачала головой и попыталась объясниться.

- Прости. Я…

- Хватит! - В отчаянии Джуд провела рукой по волосам и ударила себя по бедру. Ей хотелось кричать. Как смеет она приходить сюда без разрешения! Как смеет она настаивать на встрече, ведя себя как влюбленный подросток! Как смеет она называть ее по имени в присутствии других! - Я так зла на тебя, - прорычала она. - Так зла, что ты себе даже не представляешь.

- Я…

- Достаточно, Мари. Хватит уже притворяться невинной и влюбленной овечкой.

- Почему ты сердишься?

В другой бы раз Джуд рассмеялась над этим наивным вопросом, но сейчас она была слишком потрясена и рассержена.

- Почему? А как ты думаешь? Потому что твое представление зашло слишком далеко. - Джуд в отчаянии застонала, не зная, как еще сказать Мари, чтобы она убиралась прочь из ее жизни. Боже, как все было так просто до ее появления.

Мари покраснела, и Джуд на мгновение показалось, что та вот-вот разразиться слезами, но вместо этого, прекрасное лицо исказилось от гнева.

- Ты думаешь, что я обманываю тебя? Что я просто играю с тобой?

- А разве нет?

- Нет!

- Тогда почему?

Мари долго и изумленно смотрела на Джуд. Ее гнев прошел, уступая место апатии. Джуд снова показалось, что Мари вот-вот расплачется, но она сумела подавить зарождающееся в груди чувство вины.

Медленно повернувшись, Мари направилась к двери.

- Что ты делаешь? - Спросила Джуд, теперь сама уже ничего не понимая.

Не ответив, Мари потянулась к дверной ручке, но Джуд не позволила ей открыть дверь, навалившись на нее рукой.

- Я пытаюсь уйти, - сказала Мари, избегая пристального взгляда. В ее тихом ответе слышалось поражение.

Джуд глубоко вдохнула, чувствуя, как реагирует ее тело на эти слова. Страх потери и разочарование поселились в ее сердце.

- Нет, - сказала она, сильнее прижимая ладонь к двери.

Мари наконец посмотрела на Джуд. Ее глаза блестели от непролитых слез.

- Не делай этого, - прошептала она. - Просто позволь мне уйти.

- Я не могу.

- Ты сказала мне, что не хочешь больше меня видеть. Именно это сейчас я и делаю.

- Почему же тогда ты не слушала меня раньше?

- Потому что мне хотелось верить, что на самом деле ты хочешь этого.

Джуд задрожала, из последних сил сдерживая себя.

Мари видела и чувствовала ее борьбу. Она знала, что Джуд хочет ее.

Отпусти ее. Позволь ей уйти, и это все наконец-то закончится.

Но рука казалось прилипла к двери, а сердце продолжало неистово биться в груди. Джуд тяжело дышала, снова и снова убеждая себя отойти от двери.

- Джуд, отпусти меня. Пожалуйста, отпусти меня прежде, чем я упаду в твоих глазах еще больше.

Почувствовав, как горячие слезы обжигают глаза, Мари протянула Джуд ее футболку.

Ткань все еще хранила восхитительный незабываемый запах Мари, отчего боль в груди стала почти невыносимой.

- Мари. -Джуд провела большим пальцем по заплаканным глазам. В ответ Мари задрожала и зажмурилась, словно от боли, чувствуя, как горит ее кожа от желания.

Джуд зачарованно смотрела на Мари, понимая, что окончательно теряет остатки здравого смысла. Теплые губы так и манили ее, снова и снова искушая ее попробовать их на вкус. Опустив руку, Джуд притянула Мари к себе. Ее рот был в дюйме от мечты, когда раздался громкий стук в дверь.

Мари дернулась и попятилась от Джуд, которая разгневанно открыла дверь, ожидая увидеть за ней Корда.

- Привет. - За дверью стояла одна из ее постоянных клиенток, одетая в кожаный жилет и выцветшие джинсы. Ее кривая улыбка и затуманенный взгляд говорили о том, что она была бы не прочь поразвлечься, но Джуд сейчас было абсолютно не до нее.

- Я занята.

Казалось, ее ответ немного удивил женщину, но затем она заметила Мари.

- О. - Ее глаза вернулись к Джуд. - Горел зеленый, поэтому я подумала…

- Лампочка перегорела.

- Хорошо. Я подожду.

Женщина наклонилась чуть вперед, пытаясь переубедить и заманить Джуд в свои объятия. Полностью проигнорировав нежданную гостью, Джуд попыталась закрыть дверь, но в это мгновение между ними протиснулась Мари.

- Простите меня, - пробормотала она и поспешила прочь. Выругавшись про себя, Джуд поспешила за девушкой.

- Подожди. Мари, подожди.

Оказавшись на танцполе, Джуд стремительно поймала Мари за руку. Вокруг громыхала музыка, заглушая смех и сладострастные стоны. Заметив возле бара трех женщин, жадно глядящих на Джуд, Мари освободилась и скрестила руки на груди.

- Ты свободна, - сказала она и отступила от Джуд, как никогда нуждаясь сейчас в дистанции с ней. - Они ждут тебя.

- Пойдем со мной - Джуд предприняла попытку заглянуть Мари в глаза, но та лишь отвернулась от нее.

- Это все чего ты хочешь? Один лишь трах.

Вопрос Мари и ее утверждение породило в груди Джуд нестерпимую боль. Но почему? Ведь это была правда.

Приняв молчание за ответ, Мари повернулась к двери. - Я так и думала.

Подойдя к выходу, она вновь услышала свое имя и обернулась. Возле Джуд стояла другая женщина и тянула ее за руку.

Это был конец.

Глава десятая

Мари все утро только и делала, что отвечала на телефонные звонки. Сегодня был понедельник, и этим было все сказано.

- Спасибо, что подождали, чем я могу вам помочь? - Ответила она, одновременно забивая в компьютере данные о клиенте и радуясь возможности не думать о своих проблемах.

Именно в этот момент придурок номер два склонился над ее кабинкой.

- Привет, Мари. Ты сегодня опоздала.

Действительно, когда она сегодня пришла на работу, часы показывали восемь пятнадцать.

Черт, неужели это все заметили?

Мари едва не застонала вслух. Она никогда не опаздывала и всегда была пунктуальной. Всегда.

Прикрыв микрофон, Мари наклонилась к коллеге, от которого разило дешевым одеколоном и кофе. - До этого я каждое утро приходила на работу в семь пятьдесят восемь. А ты?

Поскольку ее коллега вечно опаздывал, ее встречный вопрос быстро стер масляную улыбку с его лица. - Но факт остается фактом, ты сегодня опоздала, Мари.

Мари внимательно посмотрела на мужчину.

Задница! Интересно, если я тебе врежу, что ты будешь делать? Заорешь? Заплачешь? Обматеришь меня?

- Я просто пытаюсь тебе помочь. - Сказал он и громко чмокнул жевательной резинкой. - Эй, в конце недели мы собираемся где-нибудь посидеть. Может снова пойдем в тот клуб.

Мари не удержалась и громко рассмеялась.

- Что тут смешного?

- Ничего. - Пробормотала она, стараясь заглушить смех большим глотком кофе. - А можно поподробнее. - Мари поднялась со своего стула и посмотрела мужчине прямо в глаза. Ее коллеги еще не привыкли к ее новому образу стервы и, злорадствуя по этому поводу, на этот раз Мари не собиралась давать себя в обиду.

Только не сегодня.

Шагнув ближе к собеседнику, Мари прошептала: - Назови время, большой мальчик. Я знаю нескольких ребят, которые помогут тебе встряхнуть твой мир. - Услышав такие слова от «серой мышки», ее коллега отодвинулся и шокировано моргнул. Мари сложила губы в трубочку и, послав ему воздушный поцелуй, направилась в туалет.

Оказавшись в маленькой кабинке, Мари, наконец-то, дала волю горьким слезам. Ее счастливая жизнь закончилась, еще не успев начаться. Встреча с Джуд оживила ее душу. Жизнь наполнилась красками, на голубом небе засияло солнце, легкие наполнились свежим воздухом, она снова чувствовала. Она была яблоком смоченным в карамельном сиропе, которое со временем становится только слаще и вкуснее.

Оторвав туалетную бумагу, Мари вытерла слезы. Какой наивной дурочкой она была. Все оказалось лишь игрой. Этот проклятый клуб создан лишь для секса и порока, там нет места любви, там одинокие души не обретают друг друга, становясь единым целым. И Джуд была частью этого мира. Ничего кроме секса и удовольствия.

Боже, какая я идиотка.

Ей еще повезло, что она повстречалась именно с Джуд, а не с кем либо еще.

И все же…

Ее глаза. Они излучали страсть и желание. Они обе жаждали друг друга. Но, как оказалось, это была всего лишь похоть и ничего больше. И ей пришлось отступить.

Почему я не могу ее забыть?

Ответ был прост и отрицать его было невозможно, но вот принять его было сложно, особенно, учитывая отношение и поведение Джуд.

Мари чувствовала, что это была больше чем жажда, больше чем страсть…

Дверь открылась, и в туалет вошли две женщины.

- Ты слышала, что сказала Карла?

- О Мари?

- Да, ты можешь в это поверить? Какая же она все-таки сука.

- Не думаю, что она говорила это всерьез.

В раковине зажурчала вода, и Мари приложила ухо к двери, чтобы лучше слышать разговор.

- А я думаю. Я всегда знала, что она сука. Просто она не часто открывала свой рот.

- Ну, не знаю. Мне она всегда казалась немного … грустной.

- Я тебя умоляю.

- Нет, серьезно. Мари кажется грустной и одинокой. Говорят она живет одна с двадцатью пятью кошками или что-то вроде этого.

- Все равно это печально. Ты посмотри на ее гардероб. Она одевается как монашка.

Женщины рассмеялись.

- Мне нравятся ее кардиганы.

- Ты с ума сошла. Они похожи на кардиганы мистера Роджерса.

Снова взрыв смеха.

- Какая же ты сука.

- Подумаешь. Если у тебя есть тело, то ты вправе называться сукой. У меня оно есть. Ты когда-нибудь видела такую классную задницу? Мяу! - Женщина обнажила коготки, как кошка. - Смотри, но не трогай, мальчик.

- Ты отвратительна. - Женщины одновременно наклонились к зеркалу, подправить тушь. - Я думаю, что нам просто трудно понять Мари.

- Ты ее защищаешь, потому что она тебе нравится.

- Заткнись!

- Ты лесбиянка, как и она.

- Она не лесбиянка. Или лесбиянка?

Женщина пожала плечами и провела по губам помадой. - Все возможно. Сегодня она сказала Бобби, что знает некоторых ребят в том клуб, которые перевернут его представление о мире.

- Что?

- Представляешь! Она предложила ему переспать с парнями. В тихом омуте черти водятся.

- Вау. Я думала, что это была шутка.

- Как видишь, нет. Вероятно, именно там она проводит свои вечера.

Мари закрыла глаза и вытерла остатки слез. Когда женщины покинули туалет, она вышла из кабинки и посмотрела на свое отражение в зеркале. Они правы. Она была совершенно обычной и ничем не примечательной. Изношенный кардиган, темно-синяя блузка и скромные отутюженные черные брюки. Рядом с ней никогда не было человека, с которым она могла бы просто поговорить.

Всегда молчаливая, скромная и застенчивая. Такова была ее сущность.

Мэри, Мэри, у неё всё не так как у людей -

В цветнике её не розы, а ракушки из морей.

А в саду колокола из литого серебра.

И скажите, где ещё видели вы сад,

Чтоб красавицы на грядках вырастали в ряд?

Мари вздрогнула, вспомнив ненавистную песенку. Каждый раз, когда кто-то пел ее ей, она все глубже и глубже замыкалась в себе.

Люди завистливы.

Безразличны.

Жестоки.

Грубы.

Красивы и бессердечны.

Люди хищники, всегда готовые наброситься и растерзать слабого.

Мари давно извлекла свой урок, и теперь старалась держаться подальше от кровавых вод. Но голодные хищники всегда были рядом, они снова кружились над ней, учуяв ее запах.

Одиночество - это не выход.

Надо что-то делать.

Хищники должны быть наказаны.

Глава одиннадцатая

Джуд снова опоздала. Это было на нее совершенно не похоже. У нее была совершенная жизнь и не было права на ошибку. Проклиная себя за опоздание, она попыталась открыть дверь в клуб. Кругом стояла кромешная тьма.

Неужели так трудно прикрутить над крыльцом лампочку?!

Но видимо проблема отсутствия света волновала здесь только ее.

Когда она, наконец-то, вошла в клуб, Корд удивленно посмотрел на нее. - На секунду я было подумал, что ты не придешь.

- Может быть, тебе стоит уже перестать думать.

Поставив на поднос отполированный до блеска бокал, Корд вытер руки полотенцем. В задней комнате было душно и темно.

- Ты хочешь сказать мне что-то еще?

Это было забавно. Не многие осмеливались смотреть ей прямо в глаза и разговаривать в ней таким высокомерным тоном. Корд был исключением из правил.

- Нет.

Мужчина расправил плечи. - Хорошо. Эй. - Он указал пальцем на Джуд. - Если тебе больше не хочется приходить сюда, то ты вовсе не обязана это делать.

Джуд уронила сумку. - Что?

- Я все понимаю.

- Что?

Корд вздохнул. - Иногда людям нужны перемены.

У Джуд неприятно засосало под ложечкой.

Что за хрень он несет?

- Мне не нужны.

- Знаешь, иногда людям это просто уже не нужно?

- Мне нужно.

- Я просто хочу сказать, если ты…

- Господи. - Джуд схватила сумку.

- Просто мне кажется, что ты не хочешь здесь быть. И не только я это заметил.

Джуд поспешила к себе комнату.

В главном зале у барной стойки уже собралась толпа зевак, но Джуд даже не удосужилась взглянуть на посетителей, зная, что Корд идет следом за ней.

Она все еще пребывала в шоке от его слов.

Я не хочу быть здесь? С чего он вообще это взял? Вчера ночью она ублажила двух клиенток, да и от желающих у нее не было отбоя. Он что с ума сошел. Катись к черту, Корд.

Остановившись перед дверью, Джуд бросила сумку на пол, продолжая прокручивать в голове его слова. Может быть, она действительно устала от этого? Ведь того удовольствия, что она испытывала раньше, посещая клуб, уже нет.

Прекрати немедленно. Все хорошо. Просто ты уже не можешь получать наслаждение с каждой женщиной.

- Возьми меня!

Джуд изумленно посмотрела на закрытую дверь. Повернув ручку, она вошла в комнату и увидела женщину, лежащую на ее кровати.

Мари.

Джуд пришлось несколько раз моргнуть, чтобы удостовериться, что это не плод ее фантазии. Но прежде чем она успела возмутиться такому неожиданному вторжению, Мари поднялась с кровати. Каштановые волосы ниспадали на плечи, белая рубашка расстегнута, а ее концы затянуты на груди в тугой узел, обнажая живот и черный кружевной бюстгальтер. Ансамбль завершали черная юбка, черные чулки и черные туфли на высоких шпильках, мерцающих при свете. Мари медленно приближалась к Джуд.

- Ты не хочешь, закрыть дверь?

- Что ты здесь делаешь? - Джуд, наконец, удалось справиться с удивлением.

- Закрой дверь, и ты все увидишь. - Не дождавшись ответной реакции, Мари нажала на красную кнопку и закрыла дверь. Потянув Джуд за рубашку, Мари направилась обратно к постели, бросая на нее через плечо страстные взгляды. - Я знаю, тебе интересно, почему я здесь, поскольку ты ясно дала мне понять, что мне тут не место. - Мари указала Джуд на стул, приглашая ее сесть, но та отказалась. - Я долго думала и поняла, кто ты есть на самом деле и что тебя интересует. Секс и ничего больше.

Подойдя к кровати, Мари откинула одеяло. На белых простынях лежали два фаллоимитатора разных размеров, электрический вибратор и бутылочка смазки.

Скинув туфли, Мари заползла на кровать и, встав на колени, посмотрела на Джуд.

- Поэтому я решил приехать сюда сегодня вечером и поблагодарить тебя.

Джуд была в полной растерянности. - За что? - Прошептала она.

- За мое пробуждение.

Мари медленно начала поднимать юбку, обнажая стройные ноги и ничем не прикрытую возбужденную плоть.

- Пожалуйста, присядь, Джуд. Я не хочу, чтобы ты прикасалась ко мне. Я хочу, чтобы ты только смотрела. Я хочу показать тебе, что ты сделала для меня.

Джуд колебалась. Она теряла контроль над ситуацией, и это беспокоило ее. Но вместо того, чтобы остановить Мари, Джуд не могла отвести от нее глаз.

- Это не обман, Джуд. Смотри на меня, смотри, как я прикасаюсь к себе, смотри какая я мокрая. Мне ничего от тебя не нужно. Просто смотри. Смотри, как я трахаю себя. - Мари застонала, сжав пальцами свой возбужденный клитор.

Для Джуд это было уже слишком, и она обессилено рухнула на стул. Запах жасмина и возбужденной плоти пьянил ее, она была готова поклясться, что ощущает на собственных пальцах горячую и скользкую плоть.

- Со мной что-то произошло, Джуд. Я изменилась, когда встретила тебя. Мой клитор набух и так пульсирует. Как же больно. Он хочет, чтобы его ласкали, лизали, сосали. Всегда. А моя кожа .., - Мари погладила себя по груди и вдоль шеи. - Она горит.

Джуд нервно сглотнула и попыталась восстановить дыхание. Маленькие капельки пота медленно стекали по ее лбу, ее собственная плоть мучительно пульсировала между крепко сжатых ног. Сможет ли она принять ее правила игры? Мари была истинным искушением, сможет ли она устоять перед ней?

Я должна попросить ее уйти. Прежде чем, это зайдет слишком далеко.

Но как ее остановить, когда она играет по твоим же правилам?

Что ей сказать? Что ее чувства всколыхнули в ней неприятные воспоминания?

Нет. Она вытерпит эту пытку. Она должна.

Но как же сладко было смотреть на Мари, танцующую как пламя костра, дарящего тепло, но готового обжечь в любой момент.

Это было опасно, восхитительно, притягательно.

Джуд облизала губы.

Мари включила вибратор и прижала его головку к своей возбужденной плоти. Гладкий материал массировал розовые складки, стимулируя набухших клитор.

- Ммммм, - простонала Мари. - Мне так хорошо. - Она медленно задвигала бедрами, ее лицо и шея покраснели от желания. - Я впервые прикоснулась к себе, Джуд. Я поняла, что могу доставить себе такой же удовольствие, какое ты доставляешь мне. Теперь я делаю это каждую ночь. Я ласкаю себя и.., - Мари выгнулась, чувствуя, как напряжена каждая клеточка ее тела. Прижав вибратор к клитору и закрыв глаза, она ввела два пальца внутрь и ускорила темп, качаясь взад и вперед.

Джуд подалась вперед, желая стать ближе к ней, желая прикоснуться к ней.

Открыв глаза, Мари хищно усмехнулась. - … и кончаю. - Сжав в кулак простыни, Мари громко закричала.

Джуд боялась пошевелиться, ее собственное тело и плоть дрожали от возбуждения. Она хотела наброситься на Мари и взять ее, трахнуть ее так, как никого прежде.

Но ее бурный оргазм был настолько интенсивным, настолько красивым, что она не смела нарушить его. Джуд смотрела и впитывала в себя ее освобождение, запоминая каждое мгновение пережитого ею наслаждения.

Немного придя в себя, Мари посмотрела на Джуд.

- Ты видела? - Хрипло спросила она. Ее глаза светились счастьем. - Я знаю, что ты видела, - томно прошептала Мари. - Вот здесь. Почувствую. - Она взяла Джуд за руку и прижала ее к внутренней стороне бедра возле возбужденной плоти.

Джуд резко вдохнула и попыталась переместить руку выше.

- О, нет, - сказала Мари, хрипло рассмеявшись. - Тебе позволено только смотреть.

- Но я не хочу.

- Нет?

- Я хочу прикоснуться к тебе.

- Ты не можешь.

Джуд замерла. Что? Это была ее комната, ее мир, ее правила.

Увидев возмущение Джуд, Мари взяла ее руку и, облизав пальцы, начала посасывать их, посылая электрические разряды через все ее тело прямиком к клитору. Джуд едва сдержалась, чтобы не прикоснуться к себе и не задвигать бедрами. Освободив из сладкого плена свою руку, стараясь сохранить остатки самообладания, Джуд отступила назад.

- Не расстраивайся.

- Это не то слово, которым можно описать чувства, что я сейчас испытываю.

- Прости. Я была неправа, ожидая от тебя чего-то большего…

Джуд коснулась ее губ, заставляя Мари замолчать. Ей было невыносимо слышать, как Мари во всем винит только себя.

Мари нежно поцеловала ее пальцы. - Ты дала мне так много.

- Прекрати благодарить меня.

- Но я хочу.

- Я ничего не делала.

- Нет, сделала. Возможно, для тебя это ничего не значит, но…

- Nein. - Джуд снова коснулась рукой ее рта. - Не говори так.

Мари пошевелила губами, но Джуд сильнее прижала к ним ладонь.

- Никогда больше так не говори.

Мари кивнула, и Джуд убрала руку.

- Ты будешь наблюдать за мной?

Джуд сжала челюсти и кивнула. Как она могла сказать ей нет?

- Присядь рядом со мной, - сказала Мари, призывая Джуд последовать ее примеру и сесть на колени. - Мне потребуется твоя помощь. Ты поможешь мне?

Джуд снова кивнула. Ее кожа горела от вожделения, а плоть увлажнилась, когда она увидела как Мари, смазав небольшой фаллоимитатор, вставила его в себя. Взяв Джуд за руку, Мари положила ее на плоское основание.

- Держи его, пока я двигаюсь, - сказала она, снова берясь за вибратор. - Мне нравится эта штука. Она напоминает мне о нашей первой ночи. Тогда я впервые увидела звезды. Миллионы звезд. - Ее дыхание участилось, и Мари начала двигаться. - Джуд. Посмотри на меня. Посмотри, как мне хорошо.

Мари дернула бедрами, и Джуд, почувствовав интенсивный толчок в руку, застонала, наблюдая, как Мари энергично вращает бедрами. Вибратор приглушенно жужжал, сливаясь с ее страстными стонами. Открыв глаза и сфокусировав взгляд на Джуд, Мари прижала вибратор к клитору.

- Я всегда начинаю именно так, - прохрипела она, задыхаясь. - Сперва я двигаю им вокруг, а потом… потом я прижимаю его здесь и удерживаю на месте. - Мари начала медленно раскачиваться. - Видишь? Вот так. - От удовольствия она прикусила нижнюю губу и застонала. - Напряжение нарастает. Мне становится так хорошо и …

Терпенью Джуд пришел конец. Более не имея сил сдерживать себя, она обхватила лицо Мари ладонями и поцеловала ее, втянув в рот ее соблазнительную сладкую пухлую нижнюю губу. Не теряя времени и не давая Мари возможности запротестовать, Джуд сжала в руке основание фаллоимитатора и медленно задвигала им, постепенно ускоряя темп.

Шумно вдохнув и громко застонав, Мари ответила на поцелуй, спиваясь ногтями в сильную спину и чувствуя, как ее тело начинает сотрясаться в конвульсиях.

Джуд крепко держала Мари в своих объятиях, поглощая ее оргазм, ее запах, ее стоны. Не выдержав, она начала покрывать поцелуями ее щеку, шею, ключицу, слизывая с ее соленой кожи небольшие капельки пота. Мучимая жаждой, она никак не могла напиться. Джуд лизала, сосала и кусала, боясь упустить это удивительное мгновение и быть остановленной.

Каждый раз, когда Мари предпринимала попытку заговорить, Джуд страстно целовала ее. За сорванной рубашкой, наступила очередь кружевного черного лифчика лететь через всю комнату. Полные груди блестели от пота, соски затвердели и дерзко стояли, ожидая и умоляя ее уделить им внимание.

- Ложись, - приказала Джуд, опалив лицо Мари горячим дыханием. Их взгляды встретились, и Джуд увидела в них безумное желание. Оно было такое интенсивное, настолько мощное, что никакая сила в мире не могла с ним сравниться.

- Заставь меня, - бросила вызов Мари.

Опасно зарычав, Джуд легонько толкнула ее в грудь, опрокидывая Мари на спину. Когда она попыталась подняться, Джуд оседлала ее бедра и прижала к кровати.

- Ты не сможешь удержать меня. Разве ты меня слышала? Я хочу прикасаться к тебе.

Плотно удерживая руки Мари над головой, Джуд снова поцеловала ее, требуя безоговорочного послушания, но в ответ лишь получила не менее агрессивный поцелуй. Распаленная борьбой языков за господство и неистовым желанием обладать, Джуд выпрямилась и стянула с себя рубашку.

- О, да. Сними все это с себя, - сказала Мари и потянулась к Джуд, чтобы помочь ей с лифчиком, но та лишь оттолкнула ее.

- Нет.

- Я хочу видеть их, - Мари привстала на локтях. - Сейчас же.

Неуверенная, но заинтригованная, Джуд засмеялась. - Я создала монстра.

В ответ Мари послала ей лукавую улыбку, которая преследовала Джуд последние несколько дней. - Я хочу помочь. - И она снова попыталась прикоснуться к ней, и снова была остановлена.

- Я сказала нет.

На этот раз Мари повиновалась, наблюдая, как Джуд снимает лифчик и бросает его в сторону.

- Ты хочешь почувствовать меня? - Спросила Джуд, схватив Мари за руку.

- Да.

- Как сильно?

- Очень сильно. Я мечтала о тебе.

Когда Джуд коснулась ее груди, обе глубоко вздохнули. Нежный поцелуй перерос в более глубокий, порочный, язык жадно проник в трепетный горячий грот. Мари застонала и ущипнула Джуд за соски, когда услышала над ухом тихий шепот.

- Ты мечтаешь обо мне, Мари?

- Да.

Джуд закрыла глаза и села, наслаждаясь чувственными ласками и игрой дерзких пальчиков.

- Я мечтала об этом. Я мечтала прикоснуться к тебе. Почувствовать тебя, твое лицо… всю тебя.

Джуд открыла глаза, предвкушая острое наслаждение, и медленно задвигала бедрами, ощущая, как горит и пульсирует ее клитор.

- А ты мечтала обо мне? – Спросила Мари.

Джуд замерла, но, увидев в глазах Мари зарождающуюся панику, решила ответить.

- Тебе действительно важно это знать?

- Да.

- Когда-нибудь ты узнаешь.

- Но…

Резко встав с кровати, Джуд расстегнула штаны и стянула их вместе с трусиками. Она не могла сказать Мари правду. Не могла ей сказать о том, что мечтает о ней почти каждую ночь. Главное, что сейчас она была рядом с ней. Ее мечта, ее самая сокровенная фантазия на мгновение стала реальна. Ее признание, ее бесстрашие, ее упорство, ее наивность, ее чувственность. Подойдя к шкафу, Джуд достала фаллоимитатор, который использовала только в крайних случаях, когда не могла устоять перед искушением, самой достигнуть кульминации.

Мари в предвкушении молча сидела на кровати.

Сосредоточившись на застежках, Джуд старалась не думать, что это не просто зов плоти, не просто желание, что за всем этим стоит нечто большее - дикое и необузданное чувство, растущее внутри нее с каждой секундой.

Не думай об этом. Просто живи этим мгновением.

Она должна была овладеть ею, она хотела ее. Джуд оставалось только надеяться, что Мари больше никогда не попросит ее о большем.

Вернувшись к кровати, Джуд снова толкнула Мари на простыни и улыбнулась.

- Что это?

- Держи. – Джуд кинула Мари бутылек со смазкой. – Смажь его.

Выполняя приказ, Мари удивленно и с возбуждением смотрела на большой член, стараясь не задавать лишних вопросов.

- А теперь, - приказала Джуд, - разведи ноги.

Когда Мари повиновалась, Джуд погладила пальцами влажную промежность и замурлыкала. – Ты такая мокрая. – Она медленно ввела два пальца в открытую плоть. – Такая готовая. – Соблазн поиграть с Мари был очень велик, но собственное тело требовало совершенно другого - собственного удовльствия. – Расслабься. – Джуд осторожно вошла в Мари.

- Он такой большой, - выдохнула Мари, постепенно привыкая к ощущениям и заметно расслабляясь.

Джуд медленно начала двигаться, ища нужный ритм, и, когда Мари приподняла бедра ей на встречу, она поняла, что время пришло. – Вставь в меня второй конец.

Исполнив просьбу, Мари заворожено наблюдала за реакцией Джуд.

Когда упругий член полностью заполнил ее, Джуд блаженно застонала, и, не спуская с Мари глаз, начала медленно двигать бедрами.

- Теперь ты довольна, Мари. Ты трахаешь меня. – Облизав губы, Джуд ускорила темп. – Мы связаны с тобой. – Наклонившись, она погладила Мари по раскрасневшейся щеке и поцеловала. Их языки закружились в эротическом танце, питая их тела первобытной страстью.

Чувствуя, как по всему телу огненной лавой растекается горячее удовольствие, Джуд ускорила темп, продолжая мощно качать бедрами.

- Мне нравиться чувствовать тебя.

- И мне.

- Мы трахаемся.

- Да.

- О, Боже. Мы трахаемся.

- Да.

- Я вся твоя. Господи, какая ты красивая.

Мари протянула руку и, погладив Джуд по лицу, ласково опустила руку ей на живот. – Ты такая необузданная, такая сексуальная… Джуд.

- Да.

- Джуд.

- Да.

- О, Боже, Джуд!

- Да, да.

Джуд зачарованно всматривалась на милое, раскрасневшееся лицо Мари, понимая, что никогда больше его не забудет, и взорвалась изнутри, когда блаженная лавина удовольствия буквально разорвала ее на части. Как давно это было. Как давно она не позволяла себе настолько забыться с другим человеком. Но как же чертовски замечательно это было… безумно… воспламеняющее.

Мари. Мари. Мари.

- Мммм, - хрипло простонала Джуд и крепко зажмурилась.

- Джуд. – Позвала Мари, глядя на нее блестящими глазами. Когда Джуд приподнялась на руках и резко вышла из нее, Мари разочарованно вздохнула и непроизвольно качнула бедрами. - Я чувствую, как горит все мое тело, но …

- Но что? – Спросила Джуд, стараясь не смотреть на Мари.

- Но без тебя я чувствую себя такой пустой.

Откашлявшись, Джуд отодвинулась от Мари, нуждаясь в расстоянии, и присела на край кровати. Казалось бы, простые слова, но они вызвали в ней такую бурю чувств, что ей срочно понадобилось взять себя в руки. Джуд устало уронила голову на руки.

Черт. Это ты позволила этому случиться! Это ты позволила ей трахнуть себя! Это ты смотрела ей в глаза!

Прошло несколько секунд, прежде чем она поняла, что делает. Заметив, что Мари обеспокоенно наблюдает за ней, Джуд резко встала.

- Ты в порядке?

- Да.

- Тебе понравилось?

- Да, - ответила Джуд, убирая игрушку обратно в ящик.

Мари облегченно вздохнула. – Мне тоже. Так сильно, что это трудно выразить словами.

- Тогда не говори.

В комнате воцарилось молчание. Джуд боялась посмотреть на Мари, боясь увидеть в ее глазах то, что полностью разрушит ее и без того, слабую защиту.

- Хорошо. Не буду.

Не зная, что еще сказать и не доверяя самой себе в этот момент, Джуд неподвижно стояла возле комода, иррационально водя по нему рукой. Невозможно было отрицать, что на мгновение они стали единым целым. Она разрывалась изнутри на части: одна - хотела прокричать о своих чувствах, другая – бежать как можно дальше.

- Джуд?

И вот этот момент настал. Решение за ней. Что же выбрать?

- Да?

- Ты хочешь, чтобы я ушла?

Выстрел попал прямо в цель. Эмоции взяли верх, и решение было принято. Ответ сорвался с губ, прежде чем Джуд успела осмыслить его.

- Нет.

- Я могу прикоснуться к тебе?

- Нет.

- Даже губами?

- Нет.

В комнате снова наступила тишина.

- Тогда чего ты хочешь?

Задрожав, Джуд глубоко вздохнула. Ответ пришел сам собой.

- Я хочу, чтобы ты снова кончила. Я хочу тебя ртом.

- Ты хочешь это сделать также грязно, как я мечтаю сделать это с тобой?

- Да.

- Откуда такая уверенность?

Джуд повернулась и посмотрела на Мари таким горящим беспощадным взглядом, от которого у нее запылала кожа и забурлила кровь. - Потому что однажды я уже вкусила тебя. Я чувствовала, как твоя плоть набухает и дрожит у меня во рту. Я попробовала на вкус твое горячее желание, твое вожделение. И я хочу испытать это снова.

Мари не верилось, что она это слышит, но голодные светящиеся золотистые глаза, убедили ее в обратном. Сев на край кровати, она быстро сложила за спиной подушки.

- Иди сюда. Садись, - сказала она, указывая Джуд на пол. – На колени.

Ничего не понимая, Джуд не сдвинулась с места.

- Зачем?

- Просто сделай, как я сказала. – Мари поудобнее присела на край кровати и, раздвинув ноги, выжидательно посмотрела на Джуд, одновременно начав ласкать рукой свою промежность, стараясь не касаться наиболее чувствительного места.

Это было самое легкое и сладкое ее поражение. Упав на колени, Джуд застонала от боли и от представшей перед ней красоты.

- Смотри. – Мари откинулась на подушки, которые позволяли ей наблюдать за реакцией Джуд, и, проведя пальчиками по влажным набухшим складкам, начала тереть ноющий клитор. - Ты хочешь прикоснуться ко мне? - Выдохнула она. - Потому что, я чертовски сильно этого хочу.

Джуд закрыла глаза, пытаясь избежать неизбежного.

Она искала в себе силы сказать «нет» и уйти пока не стало слишком поздно. Но зов плоти оказался сильнее, доводов рассудка. Открыв глаза и увидев, как Мари стимулирует себя, массируя клитор все быстрее и быстрее, Джуд поняла, что обречена.

- Лижи меня, - выдохнула Мари. – Лижи меня, пока я прикасаюсь к себе.

Погрузив язык, в скользкую горячую плоть, Джуд не смогла сдержать вожделенный стон. Зашипев от удовольствия, Мари громко рассмеялась от восторга, почувствовав, как дерзкий прожорливый язык облизывает ее пальцы, одновременно требовательно и жадно пытаясь проникнуть внутрь.

- Да, детка. Тебе это нравится?

- Да.

- Ты именно этого хотела?

- Да.

Но Джуд этого было мало. Она не могла насытиться, и чувствовала, что Мари этого тоже недостаточно.

- Убери руку, - хрипло приказала Джуд.

Мари засмеялась. – Пока еще рано.

Джуд зарычала и, наклонившись вперед, проникла языком в защищенную крепость. Мари дернулась и блаженно застонала. Ей нравилось дразнить Джуд, и она откровенно наслаждалась, играя с голодным хищником. Но когда-нибудь всему приходит конец. - Мне нужно больше, - прохрипела Мари и, убрав руку, раздвинула ноги еще шире. – Пожалуйста, вылижи меня.

Джуд была несказанно рада исполнить страстную просьбу.

- О, да! – Закричала Мари, когда проворный язык немилосердно проник в ее вселенную. - Да!

Джуд наслаждалась пиршеством, используя язык.., губы. Она лизала, сосала и снова лизала, поглощая и вбирая в себя саму жизнь.

Мари безумствовала от удовольствия, выгибаясь и извиваясь всем телом.

- Да. О Боже, Джуд. Лежи меня. О, черт! Как мне это нравится. Я больше не могу… Я так близко. О, Боже!

Джуд чувствовала, как дрожит и сокращается под ее языком горячая плоть, как набух и пульсирует возбужденный клитор. Они обе были близки к падению в пропасть, как вдруг…

- Стоп!

Джуд замерла и непонимающе уставилась на Мари, когда та оттолкнула ее. Это что шутка!?

- Господи, это было так близко. Так близко. - Мари села на кровати и обхватила лицо Джуд ладонями. - Это было замечательно.

Джуд изумленно продолжала таращиться на Мари. Ей хотелось закричать и потребовать объяснений такому поведению, но она молчала, не желая выглядеть слабой.., нуждающейся. Джуд иступлено молчала, пока тело корчилось в муках неудовлетворенного желания. Она хотела заставить Мари кончить, заставить ее умолять и плакать от восторга.

- Ты ведь хочешь большего, не так ли? - Спросила Мари, гладя Джуд по щеке. Джуд неподвижно стояла, стараясь не реагировать на дразнящее прикосновение. - Можешь не отвечать. Я вижу это в твоих глазах. В твоих порочных красивых глазах.

Искушение взглянуть на самую желанную женщину на свете было настолько велико, что Джуд не удержалась. Голодный взгляд, румяные щеки, распухшие губы, тяжело вздымающаяся грудь… и чулки, которые так и манили ее стянуть их и покрыть поцелуями каждый участок обнаженной кожи.

- Я говорила тебе, чего хочу, - сказала Джуд.

- Ты хочешь, заставить меня кончить.

- Да.

- Тогда давай начнем сначала.

Джуд сжала челюсти и посмотрела на Мари, которая снова погладила себя между ног. Джуд нервно облизала губы, чувствуя, как усиливается ее голод.

- Нет, - ожесточено ответила она, не сомневаясь, что Мари продолжит свою мучительную игру.

Вот что значит полностью потерять контроль. Вот что значит до боли хотеть кого-то…

- Нет? - Мари встала и, подойдя к Джуд, ласково погладила ее между грудями. Однако Джуд остановила ее, схватив за запястье. - У меня есть другая рука. - Дьявольская игривая улыбка осветила ее лицо.

Джуд схватила Мари за другое запястье.

- Ты забыла про мои губы, Джуд. - Усмехнулась Мари и, поцеловав недотрогу в губы, порывисто прижалась к ней.

Джуд вздрогнула, мгновенно опьяненная запахом жасмина и секса.

- Ты не сможешь удерживать меня вечно, Джуд.

- Смогу. - Джуд крепко продолжала удерживать Мари, не имея сил и желания уворачиваться от мягких поцелуев. Так просто было закрыть глаза и потеряться в ощущениях. Так просто и так страшно.

- Нет, не сможешь, Джуд. И знаешь почему? Потому что на самом деле ты этого не хочешь. - Мари наклонилась и лизнула соленую шею. Джуд оттолкнула ее, но не желая легко сдаваться, Мари ухватилась за сильные предплечья и вонзила острые ногти в гладкую кожу.

- Ты хочешь меня. Также сильно, как я хочу тебя.

- Отпусти меня. - Пригрозила Джуд дрожащим голосом. Слабая попытка избежать неизбежное. Она слишком глубоко увязла в своих чувствах.

- Возьми меня. Возьми меня так, как тебе хочется.

- А если я откажусь?

Закончится ли это безумие? Возможно, но лишь на мгновение. Ведь без Мари дни и ночи заполнятся мучительной пустотой. Но принять ее предложение для Джуд было чистым самоубийством.

- Тогда скажи мне об этом прямо.

Мари уже знала ответ на свой вопрос, она видела и читала Джуд как открытую книгу.

- Ты должна уйти. - Живот скрутило в тугой узел. Неужели это все.

Если бы ты знала, как мне не хочется тебя отпускать.

Слава богу, у нее еще была возможность тайком видеть Мари на воскресных занятиях.

Мари засмеялась. - Хорошо. - Отпустив Джуд, она повернулась к ней спиной и начала собирать игрушки по кровати. Наблюдая за капельками пота, медленно скользящими по ее спине, Джуд облизнула губы, представив как слизывает их языком.

- Это было забавно, не так ли? - Спросила Мари, бросая фаллоимитатор и вибратор в сумочку. - Жалко, что мы не всё успели с тобой попробовать. Я представляла себе, как ты сжимаешь меня в своих руках, заполняя меня изнутри. - Мари покачала головой, продолжая собирать вещи. - Может быть, в следующий раз.

- Зачем ты это делаешь? - Спросила Джуд, не в силах пошевелиться и беспомощно наблюдая за девушкой.

Мари застегнула блузку. - Что ты имеешь в виду? Что я делаю?

- Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

- Я ничего не делаю, Джуд. Я играю по твоим правилам. Я играю с твою же игру. Только и всего … - Подойдя к Джуд, Мари нежно коснулась пальцем ее губ. Джуд еле справилась с желанием взять его в рот и начать сосать. - Не волнуйся, я прекрасно себя контролирую. И я знаю, что тебе это не очень нравится.

Джуд чувствовала себя опустошенной и раздавленной. Как она могла позволить Мари так близко подобраться к себе? Ее слова, как удар ножа, причиняли острую боль. Почему она молчит и ничего не делает? Почему она позволяет ей делать это с собой?

- С другой стороны, я знаю, что тебя это заводит. - Встав перед Джуд, Мари взяла ее за руку и прижала ее к своей влажной промежности. - Тебе нравится прикасаться ко мне, нравиться смотреть, как я кончаю. - Вдавив ладонь в пульсирующую плоть, Мари медленно задвигала ею вперед и назад. - Да. О, да.

Когда Джуд пошевелила пальцами, Мари привстала на цыпочки и прошептала ей на ухо: - Но больше я не доставлю тебе такого удовольствия. - И она начала чувственно качать бедрами. - Тебе не интересно знать, почему?

Джуд сглотнула, но промолчала, чувствуя, как все ее нервные окончания требуют выброса невыносимого мучительного напряжения. Быть так близко, и не иметь возможности прикоснуться к живому огню, прижать Мари к стене и трахать до потери сознания.., кусать.., лизать. Ну, почему все так сложно?

Мари внимательно наблюдала за сменой эмоций на бледном лице. Убрав руку, она хрипло прошептала: - Потому что ты не позволяешь мне прикоснуться к тебе.

Собрав остатки гордости, Джуд, наконец-то, нашла в себе силы и отступила от Мари.

- Я вижу и чувствую твое желание и потребность прикасаться ко мне. Ну так вот, я хочу сделать с тобой тоже самое. И эта жажда убивает меня.

- Ты…

- Я хочу тебя. И теперь ты знаешь, каково это не иметь возможности прикоснуться. Не иметь того, чего ты желаешь больше всего на свете. - Устав от игривого флирта и соблазнительных речей, Мари продолжила более серьезно. - Можешь ничего не говорить. Да, это и не нужно. Я знаю, почему ты не даешь мне прикоснуться к тебе. Я все понимаю и не сержусь на тебя. Только надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Джуд в полной растерянности стояла посреди комнаты и, когда она все-таки нашла в себе силы заговорить, Мари остановила ее. - Если захочешь снова увидеть меня, ты знаешь, где меня найти. Но отныне, мы играем по моим правилам.

Глава двенадцатая

Я спятила. Я совсем сошла с ума.

Мари изо всех сил вцепилась в руль.

Невероятно

. Неужели она это сделала - приехала в клуб и заставила Джуд играть по своим правилам. Безумство, совершенно ей не свойственное, но это сработало. Джуд прикасалась к ней, желала ее, и даже кончила вместе с ней.

О, мой Бог!

Мари открыла форточку и закричала. - Я спятила! - Она засмеялась от восторга, наслаждаясь прохладным осенним ветром.

Господи, как же хорошо.

Ее план сработал, она получила то, что хотела…

Остановившись на красный свет, Мари взглянула на свое отражение в зеркале заднего вида. Огромные выразительные глаза, подведенные черным карандашом, светились от счастья.

Она выиграла первое сражение.

Загорелся зеленый, и Мари тронулась дальше.

Интересно, как себя чувствует Джуд? Когда я уходила у нее был такой потерянный взгляд, но я уверена, что с ней все будет в порядке. Она мастер своего дела и примет новые правила игры. Но вот смогу ли я?

Мари поджала губы и твердо кивнула. Да, она сможет. Она готова. Джуд обязательно позвонит ей, но даже если и нет, то это тоже хорошо. Сегодня у нее был просто умопомрачительный секс. Она всегда сможет найти другую женщину, которая доставит ей столько же удовольствия.

Последняя мысль и собственная завышенная самоуверенность немного испугала Мари. Хватит ли у нее смелости? Сможет ли она найти столь же притягательную и привлекательную женщину, как Джуд? Мари нервно рассмеялась и весь оставшийся путь до дома крепко сжимала руль.

Оказавшись дома, первым делом Мари проверила голосовую почту, в тайне мечтая услышать сообщение от Джуд, в котором та умоляла бы ее вернуться к ней. Но сообщений не было, а ее мобильный телефон молчал.

Мари разочарованно вздохнула.

- Мне нужно выпить.

Скинув туфли и сняв чулки, на дрожащих ногах Мари направилась на кухню. Достав из холодильника когда-то давно открытую бутылку шотландского виски, она сделала большой глоток прямо из горла, в надежде хоть немного расслабиться.

Вздохнув и прислонившись к столешнице, она оглядела маленькую кухню. Тишина и бледно-желтые стены успокаивали ее, но постепенно тихий и уютный дом начал беспокоить и угнетать Мари. Ее снова ждала обыденная рутина: легкий ужин, телевизор и холодная постель. Разве все это может сравниться с Джуд Джагер.

Пустой безмолвный дом словно насмехался над ней.

В памяти всплыли резкие слова коллег о ее одиночестве.

Черт! У меня даже кошки нет, которая бы утешила меня! Боже, как жалко это звучит.

Что она сделала за последние десять лет? Ничего.

Спрятавшись за стенами своего тихого маленького домика, Мари закрылась от всего мира, в надежде, что он оставит ее в покое.

Одна.

Всегда одна.

Оттолкнувшись от стола, Мари направилась прямо к себе в спальню. Быстро раздевшись, она забралась в кровать и иступлено прижала к лицу свою блузку, вдыхая аромат духов Джуд и дрожа от мучительного сладкого желания.

Она мечтала о Джуд каждую ночь. Каждую одинокую ночь.

Как долго она будет страдать по ней? Есть ли лекарство от этой безответной тоски?

Мари коснулась себя рукой, вспоминая дикое необузданное желание, горящее в золотистых глазах. Раздвинув ноги, она погладила свой пульсирующий клитор. Ее тело все еще горело в агонии неудовлетворенного желания, поэтому достичь кульминации для нее было лишь вопросом времени. Мари громко закричала, выгибая спину.

Да, да, да. О, Боже.

Когда она обессилено опустилась на простыни, перед глазами все еще стоял образ Джуд, желающей ей спокойной ночи. Мари мучительно прижала к себе блузку и печально вздохнула.

Достаточно ли ей будет редких встреч с Джуд?

Мари закрыла глаза, уверенная сейчас только в одной вещи.

С этого момента ее жизнь никогда уже не будет прежней.

Глава тринадцатая

Не обращая на великолепие горного пейзажа, окружающего ее, Джуд продолжала мчаться по пустынной дороге, оставляя за собой пыльный след. Каждая клеточка дрожала от напряжения, ничто не могло погасить огонь, бушующий внутри нее. Закончив сегодня пораньше, Джуд приняла единственно верное решение - уйти с работы до того, как у Мари начнется занятие. Она чувствовала, как слаба ее воля перед этой женщиной. Стоит ей только увидеть ее, и она, не задумываясь, сдастся на милость победителя.

И ночи не проходило без того, чтобы Джуд не думала о Мари.

Пойдем со мной. Я хочу снова прикоснуться к тебе. Позволь мне любить тебя, Мари

. Один лишь взгляд, и они бы снова оказались в ее кабинете, вцепившись друг в друга как голодные львицы.

Джуд до сих пор помнила ее слова, сказанные напоследок. Мари установила между ними новые правила, бесстыдно соблазняя и возбуждая ее. Она сводила ее с ума, и Джуд почти ненавидела ее за это.

Ее продолжал преследовать образ Мари, лежащей у нее на кровати и ублажающей себя, приказывающей ей ласкать ее ртом.

Чертовски сексуальная женщина.

Она смело отбросила свою невинность, чтобы получить желаемое. И Джуд безмерно уважала ее за это, даже несмотря на то, что ее целью являлась она сама. Мари желала ее, жаждала к ней прикоснуться. Казалось, ничто и никто не сможет остановить ее. Но Джуд должна была найти способ противостоять ей.

Мысли разбегались в разные стороны. Джуд не о чем не могла думать, ей негде было спрятаться от Мари, ведь она всегда знала, где ее найти.

Заехав на стоянку, Джуд заглушила двигатель.

Но самое главное, ей совершенно не хотелось избегать Мари.

- Черт.

Джуд запуталась в собственных противоречивых чувствах.

Захватив сумку, она вышла из машины и посмотрела на старое невзрачное здание, чем-то напоминающее ей «Искушение», за одним лишь исключением, что оно было выкрашено в желтый цвет и его окружала мертвая пустыня.

Когда она вошла внутрь, над головой зазвенел колокольчик, звон которого был немедленно заглушен громкими звуками повторяющихся ударов и мужскими голосами. Старый боксерский зал, запах пота, протертые коврики и изношенные перчатки всколыхнули в ней давно забытые воспоминания, но Джуд заставила себя подавить их, напомнив себе, что сегодня она здесь совершенно по другой причине.

Она пришла сюда забыться.

Проигнорировав несколько ошеломленных и любопытных взглядов, Джуд прошла внутрь и направилась в сторону женской раздевалки. В маленькой комнате было чисто и свежо, вдоль стены стояли шесть кабинок, скамья, три раковины, а в глубине - две небольших душевых. Быстро переодевшись и сложив вещи в кабинку, Джуд направилась в главный зал. Не обращая внимание на голодные похотливые мужские взгляды, которые, очевидно, спровоцировал ее внешний вид – облегающий спортивный лифчик и баскетбольные шорты, она принялась сосредоточено делать растяжку, размышляя над тем, у кого бы в этом зале ей одолжить спортивную ленту. Учитывая ее намерения и причину, которая привела ее сюда, ее рукам и запястьям требовалась дополнительная защита.

Выполнив серию упражнений, Джуд решила заглянуть в небольшой офис, расположенный между раздевалками. Зал был настолько переполнен желающими выпустить пар, что даже три приоконных кондиционера не спасали от влажной духоты и нехватки кислорода. По мере ее приближения к офису, Джуд все больше и больше обращала на себя мужских взглядов. Когда она уже подходила к двери, к ней подбежал единственный одетый мужчина в этом зале, насквозь пропитанном запахом тестостерона.

- Привет, моя девочка, ты ко мне? - Спросил он, улыбаясь. – А ты большая. Это хорошо.

Джуд растерянно смотрела на мужчину, одетого в полосатые спортивные штаны и темно-зеленую футболку, на груди которой красовался логотип тренажерного зала. У него была загорелая кожа, темные волосы и еле заметный испанский акцент.

- Ты опоздала. Надеюсь, ты уже разогрелась. – Не дожидаясь ответа, мужчина взял ее любительские перчатки и отбросил их в сторону, после чего схватил ее за руки и начал грубо растирать ей пальцы.

Джуд попыталась вырваться, но он не позволил ей это сделать.

- Я не понимаю, - наконец, выдавила она из себя.

Испанец отпустил ее руки и вытащил из кармана рулон белых лент. Джуд изумленно смотрела, как мужчина быстро и умело обматывает лентой ее запястья и пальцы.

- Ничего здесь понимать. Она готова и ждет тебя. - Испанец посмотрел на ее обувь и усмехнулся. - Что это?

- Найк, - раздраженно ответила Джуд. - Она? Кто она?

- Нет, нет, нет. – Мужчина жестом показал ей следовать за ним.

Пройдя в вглубь зала, Джуд взглянула на дальний ринг и то, что она там увидела, заставило ее замедлить шаг. В углу ринга стояла высокая женщина с длинными темными волосами, стянутыми в конский хвост. Накаченный пресс, точеные широкие плечи, длинные, мощные ноги, ее пристальный взгляд замер на Джуд.

- Поднимайся, - позвал ее испанец, махнув рукой.

Возле канатов он снова внимательно оглядел ее руки, а затем резко поднял ее ногу. Джуд тихо выругалась, едва успев ухватиться за канат, чтобы не упасть, но прежде чем она успела возмутиться вслух, мужчина снял с нее кроссовки и направился к незнакомке. Пока трое незнакомцев беседовали между собой, Джуд не спускала глаз с «железной леди». Женщина кивнула и, указав на свои перчатки, повернулась кругом и быстро запрыгала на месте, уставившись на Джуд своими темными глазами и хищно ухмыляясь.

Когда испанец вновь вернулся к ней, в руках у него были боксерские перчатки и обувь.

- Держи, - сказал он и передал Джуд боксерки.

Наконец-то, поняв, что от нее хотят, Джуд едва не задохнулась от гнева. Этот человек хотел, чтобы она боксировала с ЭТОЙ женщиной, при этом надев ее боксерки и перчатки.

- Нет, - возразила Джуд, приехавшая сюда вовсе не за этим.

Мужчина непонимающе нахмурился, продолжая настаивать на своем. – Это твой размер. – Он показал ей обувь и наклонился, очевидно, собираясь надеть их на нее.

- Нет.

- Нет?

- Нет.

Мужчина выпрямился и что-то выкрикнул по-испански. Долго ему ждать не пришлось, подойдя к ним, высокая темноволосая женщина посмотрела на Джуд.

- В чем проблемы?

Джуд глубоко втянула в себя воздух и выпрямилась, стараясь казаться выше.

- Я не хочу боксировать.

- Почему?

- Здесь нечего объяснять.

- А по-моему есть что. – Взгляд темных глаз медленно опустился вниз на грудь Джуд, а потом также медленно поднялся вверх.

- А я так не думаю.

- Сначала ты опоздала, а сейчас струсила.

Джуд едва удержалась от желания хорошенько врезать этой нахалке. - Вы ошибаетесь.

- Я так не думаю. – Женщина быстро усмехнулась, после чего серьезно посмотрела на Джуд. – Тогда проваливай. Ты только тратишь мое время.

Джуд отвернулась, намереваясь уйти. Ей не верилось, что это происходит с ней на самом деле. Она никогда не позволяла себе вспоминать прошлое, даже когда Мари всколыхнула ее чувства, снова заставив сердце сильнее биться в груди. Мари пробудила в ней давно забытые эмоции и ощущения.., тревожные.., пугающие, но даже тогда, она не вспоминала о Николь. Почему это случилось сейчас? Именно здесь, рядом с женщиной, ничем не напоминающей ей ее первую любовь. Ее поведение, ее уверенность, ее дерзость – нашли путь к ее прошлому.

Проваливай, Джуд.

Не трать мое время своими романтическими бреднями и признаниями в любви.

Да что это с тобой?

Переживи это и живи дальше.

Это было весело, только и всего.

Нет, нет

, Джуд затрясла головой. Она пришла сюда не вспоминать прошлое, а убежать от настоящего. Но правда заключалась в том, что в последний раз она была здесь, когда рассталась с Николь. Она должна была предвидеть такой поворот событий. Слишком много связывало ее с этим местом.

Я могу это контролировать.

Джуд заставила себя дышать, жадно глотая удушливый воздух и стараясь успокоиться, но мысли гнали ее в прошлое. Громкий смех на ринге привлек ее внимание. Джуд повернулась и посмотрела на смеющихся. Они явно с кем-то ее перепутали, и ей бы следовало просто развернуться и уйти, но гордость и давно забытые раны, заставили Джуд остаться и дать им то, чего они хотели.

Надев боксерки, она туго затянула шнурки. Заметив ее действия, испанец мгновенно оказался возле нее и помог ей надеть перчатки.

- Она очень быстрая, - сказал он. – Сильна как бык. Очень сильная. А подбородок у нее словно вымощен из камня, а апперкот… - Похлопав по перчаткам, он принялся массировать ей мышцы спины. – Больше двигайся. Не стой на месте, двигайся. Если получишь удар, отступи, и она остановится. Она легко пойдет за тобой. – Надев на ее голову защитный шлем, мужчина взглянул на ее рот и нахмурился. Ей нужна была капа.

Когда он убежал в подсобное помещений, Джуд воспользовалась возможностью и поднялась на ринг. Скрестившись взглядами, женщины пристально изучали друг друга, и даже когда ее наставник вернулся с капой, Джуд не отвела взгляда от соперницы. Покончив с ее экипировкой, мужчина обрушил на нее поток инструкций и советов, большую часть из которых Джуд совершенно не понимала, поскольку не знала испанский, а с капой во рту вдаваться в подробности и расспрашивать его, было чертовски затруднительно.

Заметив, как темноволосая женщина снова ухмыльнулась, Джуд перестала волноваться по пустякам, решив полностью сосредоточиться на бое. Выйдя на середину ринга, Джуд взмахнула рукой, жестом призывая соперницу к бою. Откинув голову и громко рассмеявшись, женщина вышла вперед. Ударив кулаками, бойцы приняли оборонительную стойку.

Джуд нагло улыбнулась, избегая первого быстрого удара, за которым последовал второй, третий… Их танец начался.

Соперники жестко испытывали друг друга, осторожно держа дистанцию, нанося и вовремя блокируя молниеносные удары. Следуя совету тренера, Джуд постоянно двигалась, не позволяя себе открыться и придерживаясь выработанного ею плана, который заключался в том, чтобы держать женщину на расстоянии и постепенно вымотать ее. Это был самый безопасный для нее вариант.

Каждый неудавшийся удар вызывал у «железной леди» разочарование и раздражение. Испанец громко кричал Джуд, чтобы она подняла руки выше, но та игнорировала его, предпочитая дерзко танцевать с дьяволом. Была задета ее гордость. Ей нужно было доказать не только этой женщине, но и самой себе, чего она стоит. Джуд снова помахала сопернице, подначивая ее к атаке.

Испанец что-то громко закричал, на секунду отвлекая внимание Джуд на себя, и в следующее мгновение огромной силы удар пришелся по ее подбородку, резко отбрасывая ее голову в сторону. Адская боль, пронзившая ее голову, заставила Джуд отступить назад и прижать перчатки к вискам. Вокруг все кружилось.

Часто моргая, пытаясь сфокусировать взгляд, Джуд взглянула на соперницу, которая с саркастической ухмылкой стояла и смотрела на нее. Открыв и закрыв рот, надавив на подбородок перчаткой, Джуд осторожно проверила не сломана ли у нее челюсть. Слава богу, она не сильно пострадала. Это был жесткий и неожиданный удар. Такого Джуд совершенно не ожидала. «Железная леди» оказалась ловкой и беспощадной.

Снова выйдя на середину ринга, Джуд приняла боевую стойку и начала атаковать первой. Она обрушила на соперницу шквал быстрых ударов, от которых та легко уворачивалась, нагло улыбаясь в ответ. Видя, что ее атака ни к чему не привела, Джуд решила сосредоточиться на работе ногами. Очередь быстрых ударов, уворот, очередь быстрых ударов, уворот, это заняло время, но ее кулак все-таки достиг цели. Она все ближе и ближе подбиралась к сопернице, которая только оборонялась, не утруждая отвечать ей атакой на атаку. Подойдя ближе, Джуд совершила обманный удар, от которого женщина уверенно увернулась и замахнула рукой, намереваясь нанести Джуд хук.

Заблокировав атаку левой рукой, Джуд нанесла сопернице свой первый удар, пришедшейся ей по нижней челюсти и шеи и потрясший ее на долю секунды. Однако с таким трудом давшийся ей удар не только не сокрушил ее соперницу, но еще больше разозлил, и разъяренная пантера двинулась в атаку. Последовала быстрая и точная серия ударов, заставившая Джуд непрерывно отступать назад. Испанец был прав. Женщина была сильной и быстрой.

Слишком сильной и быстрой для Джуд, но она продолжала держаться, избегая применять запрещенные приемы. Кругом кричали люди, призывая ее остановиться, но она не слушала их, продолжая уклоняться от быстрых и методичных ударов в висок. Как заведенный робот женщина осыпала ее ударами, и Джуд сколько могла, уклонялась от них, стараясь хоть изредка наносить ответные удары, которые тут же блокировались.

Она старалась вложить в каждый удар всю свою силу, но их мощь не шла ни в какое сравнение с сокрушительной силой удара, который снова обрушился на ее нос и правую сторону лица. Спотыкаясь, Джуд добралась до канатов. Ее лицо и легкие горели. Переведя дыхание, пошатываясь, она снова вышла на ринг.

Так просто она отсюда не уйдет. Она не сдастся. Она должна была ударить ее.

Она должна была убить в себе голос из прошлого. Но тяжелые руки, опустившиеся ей на плечи, остановили ее. Развернув ее к себе, испанец снял с нее боксерский шлем и, вытащив капу изо рта, начал беспокойно осматривать ее лицо.

- Что ты делаешь? Ты что с ума сошла? – Зло пробурчал он на испанском языке.

- Я боролась, - ответила Джуд, пытаясь отдышаться и глядя, как он снимает с нее боксерские перчатки.

- Боролась! – Мужчина покачал головой. – Так не борются. Что с тобой?

Джуд облизала опухшие губы и, взяв протянутое полотенце, вытерла им лицо и лоб. Лицо болело, но не сильно, каким-то чудом из носа не пошла кровь, челюсть и зубы ныли, но при всем при этом она чувствовал себя лучше, чем когда либо прежде. Всплеск адреналина закончился, уступая место усталости. Освободившись от перчаток и ленты, Джуд разминая согнула кисти, прекрасно зная, что завтра они будут страшно болеть.

- Больше на ринг я тебя не выпущу. Я не могу подвергать своего бойца такой опасности.

Джуд рассмеялась. – Не было никакой опасности. Кроме того, она сама хотела этого. – Джуд посмотрела в противоположный угол ринга.

Женщина сидела, откинувшись на канаты, пока ее наставник перерезал ленты и осматривал ее лицо и тело. Она все еще не сводила с Джуд злобного взгляда, в котором уже начали зарождаться искорки любопытства.

Они обе хотели этого. В каком-то смысле это было даже … сексуально. Опасный танец, борьба за контроль, постоянное напряжение – все это напоминало ей своего рода прелюдию. Несмотря на усталость, Джуд была бы не против продолжить их сражение, но уже при других обстоятельствах и в более тесном контакте.

Когда она покинула ринг, испанец последовал за ней. - В следующий раз…

- Следующего раза не будет, - ответила Джуд, заходя в раздевалку и направляясь к раковине. Единственное, что свидетельствовало о проведенном ею бое, были опухшие губы и ватный тампон в носу. Холодная вода освежила и остудила лицо, капельки влаги медленно стекали по разгоряченной коже вниз, вызывая приятную дрожь.

- Кто ты? - Раздался голос сзади.

Увидев в зеркале «железную леди», Джуд обернулась. - Никто.

- Ты ведь не мой спарринг-партнер?

- Нет.

- Я тоже так думаю.

- И что же меня выдало?

Женщина засмеялась. - Слишком много промахов.

Джуд подошла к ней вплотную - Я думала, что хорошо боксировала.

Женщина выронила полотенце из рук. – Хорошо… для новичка.

Незнакомка превосходила Джуд по высоте и силе, что само по себе было для нее непривычно.

- Это был смелый поступок. И … очень, очень глупый.

- Это ты так считаешь.

- А этому есть какое-то другое объяснение?

- Ты не знаешь меня и не знаешь, чего я этим хотела добиться. Я бы сказала, – Джуд опустила взгляд на алые губы, - почти не знаешь.

Заключив ее лицо в ладонях, женщина потянула Джуд на себя и страстно поцеловала, разжигая дикую битву за господство между языками. Кожа к коже, тело к телу, казалось, сам воздух воспламенился между ними. Джуд попыталась прижать женщину к стене, но та оказалась сильнее и оттолкнула ее к кабинке. Закрыв на замок дверь в раздевалку, женщина вернулась к Джуд и, схватив ее за спортивный лифчик, неистово потянула его вверх и умело перетянула им ее запястья. Прижав ткань вверху дверцей кабинки, незнакомка жадно припала ртом к ее обнаженной груди, жестко и больно терзая и посасывая ее возбужденные соски.

Не прекращая сопротивляться, Джуд попыталась освободить руки, но только еще больше затянула узел, чем и воспользовалась женщина, опустившись ниже. Стянув с Джуд шорты, она иступлено провела языком по оголенной плоти. Удовольствие… Страх. Борясь с обрушившимся на нее шквалом ощущений, Джуд попыталась оттолкнуть незнакомку, отчаянно желая остановить ее. Но женщина не прекращала, не оставляя Джуд другого выбора, как принять происходящее.

Я должна прекратить это. Я не должна позволять ей прикасаться к себе… О Боже…

Язык иступлено проникал внутрь, губы неистово целовали, а рот безжалостно сосал ее.

Джуд снова попыталась оттолкнуть незнакомку, чувствуя, как растет в ней яростное возмущение. Она должна была вернуть себе контроль. Кое-как освободив руки, Джуд грубо оттолкнула женщину от себя, прижала ее к стене и запустила руку ей в шорты. Найдя набухший от возбуждения клитор, она ожесточенно и глубоко проникла пальцами в горячую плоть, отчего женщина откинула голову и застонала, больно ущипнув Джуд за соски.

Но как бы велико не было ее желание оттолкнуть эти похотливые руки прочь, Джуд не могла позволить себе сейчас рисковать, и это только еще больше заводило ее.

- Ты такая горячая маленькая штучка, - простонала женщина.

- Молчи, - приказала ей Джуд, тяжело дыша.

Женщина рассмеялась и поцеловала Джуд в плечо. – Ты не такая сильная, как я.

Добавив еще один палец, Джуд неумолимо начала тереть большим пальцем ее клитор, стараясь сохранить свое преимущество над этой женщиной.

- А ты хороша. Действительно хороша. Ты мне нравишься.

Последние слова обрушились на Джуд, как гром среди ясного неба.

Ты мне нравишься, Джуд. В чем проблема?

- Не надо.

- Что не надо? - Женщина снова больно сжала возбужденные соски Джуд.

- Говорить.

Незнакомка улыбнулась. - Хорошо.

И их битва снова продолжилась, женщина вновь попыталась оттолкнуть ее прочь и завладеть инициативой, но Джуд не позволила ей. Не прекращая жестко трахать незнакомку, она стянула свободной рукой ее спортивный лифчик и укусила ее за сосок. Женщина громко и иступлено закричала. Грубо схватив Джуд за волосы и сжав их в кулак, она прошептала ей на ухо страстным голосом: - Вот и все, горячая штучка.

Джуд вернулась мыслями в прошлое.

Именно так с ней всегда поступала Николь - прижимала ее к стене и заставляла кончить, не позволяя ей прикасаться к ней. А потом она смеялась и дразнила ее, решая разрешать или не разрешать ей прикасаться к ней.

Что я могу сказать, детка, ты горячая штучка. Я люблю трахать тебя.

Почувствовав, что женщина быстрее задвигала бедрами, Джуд сильнее укусила ее за сосок, одновременно жестко и глубоко проникая в нее.

- Ох! Ах, да!

Незнакомка дико извивалась и выгибалась всем телом, но прежде чем ее оргазм закончился, она с силой оттолкнула Джуд от себя и, прижав ее к другой стене, посмотрела на нее.

- Ну, вот и все. Ты была хороша. И ты знаешь об этом. – Когда ее смех стих, она освободила руку Джуд, которая все еще была внутри нее, и прошептала: - Я такая мокрая.

Высокая, темноволосая и невероятно красивая, женщина была похожа на греческую богиню, пылкую любовницу и опасного война.

Она олицетворяла ее прошлое, с которым давным-давно было покончено.

Ничего не замечая, женщина опустилась перед Джуд на колени. – Моя очередь.

- Нет.

- Ну, же. Хватит дразнить меня. Это не честно. - Женщина погладила ее возбужденную плоть через шорты. – Ты вся мокрая. Я чувствую это. Только не говори мне, что ты не хочешь.

Джуд закрыла глаза, готовясь произнести свой обычный ответ.

Мари.

Мысль о ней наполнила Джуд радостью, это было как яркий луч солнца среди царства тьмы, завладевшего ее душой.

- Не надо.

Женщина замерла. - Что?

Джуд вернула незнакомке ее лифчик и, открыв дверцу кабинки, ответила: - Спасибо за танец. – Сняв боксерки и переодевшись, она схватила свою сумку и покинула раздевалку.

Надев свои кроссовки, Джуд увидела своего временного наставника, беседующего с высокой хорошо сложенной женщиной. Очевидно, это и была настоящий спарринг-партнер. Заметив Джуд, испанец уже было собирался направиться к ней, но ее твердый взгляд остановил его.

Покинув тренажерный зал, Джуд шагнула навстречу вечернему свежему воздуху. С одной стороны ей стало немного лучше, а с другой – намного хуже. Все дорогу она думала о женщине-войне, но стоило ей оказаться дома, как всеми ее мыслями завладела лишь одна женщина, терзающая ее душу и сердце.

Мари.

Глава четырнадцатая

В офисе было непривычно тихо. Мучаясь от безделья, Мари задумчиво рисовала на столе в ожидании звонка, в то время как руки сами так и тянулись к телефону, чтобы позвонить Джуд, однако Мари решила на какое-то время оставить профессора в покое. На кануне вечером, направляясь на занятия, она заметила Джуд, выходящую из здания университета и сосредоточенно направляющуюся к своей машине. Мари с любопытством наблюдала за ней издалека, отмечая малейшие детали: серьезное выражение лица, плотно сжатые губы, глаза скрытые солнцезащитными очками, и сейчас ревниво задавалась вопросом - с кем на встречу так спешила Джуд?

Может быть, у нее было назначено свидание? С кем-то в клубе? Как много их было в эту ночь?

Желая отвлечься от тяжелых мыслей и хоть немного расслабиться, Мари направилась в комнату отдыха, но ее планам не суждено было сбыться. Не успела Мари открыть дверь, как она столкнулась на пороге с Карлой Микер.

- Привет, Мари. – От пристального взгляда коллеги Мари захотелось сжаться в комочек, но она переборола себя и гордо расправила плечи. - Ты великолепно выглядишь.

- Спасибо, - ответила Мари, не желая возвращать комплимент, поскольку, по ее мнению, Карла выглядела как дорогостоящая проститутка.

- Серьезно, мне нравится твой новый гардероб.

Да неужели? Отлично. Может быть, мне стоит снова превратиться в серую мышку?

Мари улыбнулась и подошла к автомату.

- Может, мы все-таки как-нибудь соберемся вместе.

- Хорошо, - ответила Мари, не глядя на собеседницу и ища в кармане брюк монету, чтобы купить себе диетическую колу, когда услышала, как за Карлой закрылась дверь.

- Значит, это ты Мари?

За столиком в углу комнаты, листая журнал, сидела женщина, в которой Мари признала одну из двух женщин, свидетельницей разговора которых стала недавно в туалете.

- Не все ли равно? – Сердце учащенно забилось в груди, и, чтобы не наговорить глупостей, Мари открыла бутылку с колой и начала поспешно пить.

- Меня зовут Бетани.

Мари кивнула.

- Карла была права. Ты и в самом деле выглядишь лучше.

- Действительно? Хочешь сказать, что больше я не похожа на монашку?

Бетани побледнела, а потом резко покраснела. – Ты слышала…

- Я многое здесь слышала о себе.

- Прости. Иногда люди могут быть такими…

- Жестокими?

Женщина кивнула.

- Это способ выживания.

- Я знаю.

Мари пристально изучала Бетани и в итоге нашла ее не такой уж и плохой.

- Боюсь, иногда я бываю несдержанной и позволяю себе говорить гадости.

- Есть такое.

- Правда?

Сделав еще один большой глоток колы, Мари присоединилась к Бетани за столик. - Я слышала ваш разговор в туалете.

- О. Именно этого я всегда и опасалась. – Бетани подняла руку и начала нервно вертеть прядь каштановых волос. – Прости. – Когда она встала и начала собирать со стола мусор, Мари заметила, как дрожат ее руки.

- Ты заступилась за меня, - сказала Мари, поднимаясь.

- Этого оказалось мало.

- По крайней мере, ты попыталась.

- Господи, как я ненавижу это место. Нас окружают кровожадные пираньи, и я боюсь, что именно я стану их новой жертвой.

- Почему ты?

- Потому что это закон выживания. Слабых никто не любит.

Значит не только я ощущаю себя здесь беспомощной и одинокой, не только я несу на своих плечах тяжкий груз вечных насмешек, сплетен и надуманных домыслов.

- Иди сюда. – Мари протянула руки и мягко обняла Бетани. – Все хорошо. Просто пошли их всех к черту, как ты это умеешь делать.

- Я не смогу. У меня не получится.

- Ты сможешь.

- Это ты у нас смелая.

Мари отстранилась и засмеялась. – И вовсе я не смелая.

Бетани вытерла одинокую слезу, скатившуюся по щеке. – Нет, смелая.

- Нет. Мне просто надоело бояться, и я сказала себе «хватит». Больше я никому не позволю отравлять себе жизнь. Пусть продолжают смеяться надо мной, но я буду гордо проходить мимо них с высоко поднятой головой. Я устала прятаться. Эти придурки заслуживают, чтобы их проучили. - Мари улыбнулась. – Согласна?

- Да.

- Если тебе когда-нибудь понадобится хороший и понимающий собеседник…, - не успела Мари закончить предложение, как Бетани потянулась к ней и поцеловала в губы, повергнув ее тем самым в шок. Мари изумленно попятилась назад. – Ты…

- Да. – Бетани возбужденно смотрела на Мари. – И подозреваю, что ты тоже.

- Я - да. Да.

В комнате повисло неловкое молчание, и, пока Мари лихорадочно соображала, что ей еще сказать, дверь открылась, и в комнату вошел Уэйд. Увидев неподвижно стоящих друг против друга девушек, он масляно улыбнулся.

- Мари, Мари…

- Отвали, Уэйд, - резко прервала мужчину Мари, обдав его гневным взглядом.

- Вау. Что за приветствие?

Бетани повернулась к двери. - Мне нужно идти.

- Бетани, не уходи. – У Мари накопилось слишком много вопросов, на которые ей не терпелось узнать ответы.

- Я прервал что-то важной? - Спросил Уэйд с усмешкой, даже не пытаясь быть вежливым.

- Ты прервал наш разговор.

- Это я уже понял. – Мужчина рассмеялся и подошел к автомату с закускам.

- Если вам требуется уединение…, то вам стоит посетить маленькую и тесную кладовку. Всем известно, что…

Бетани побледнела, в то время как Уэйд продолжал преспокойно закидывать себе в рот арахис M & Ms.

- Спасибо за совет, - ответила Мари. - Я удивлена, что ты знаешь об этой комнате, учитывая, что никто в этом офисе по-своему желанию не захочет пойти туда с тобой.

Уэйд изумленно посмотрел на Мари, словно только сейчас увидев в ней достойного противника.

- Ты заблуждаешься, Мари. Я не знаю, кто твой источник, но…

- Это не Карла.

Перестав жевать, Уэйд нахмурился.

- Здесь очень тонкие стены.

- И что же ты слышала…

- Не хочу говорить об этом вслух. Боюсь правда только смутит и навредит тебе, а я превращусь в сплетницу. Поэтому будет лучше, если я промолчу.

- Что ты слышала?

Мари открыла дверь, ожидая, когда ее новая подруга последует за ней.

- Что ты о нем слышала? – Спросила Бетани, когда они оказались в коридоре.

- Ничего хорошего. Очередная грязная офисная сплетня.

Всю дорогу, пока они шли до рабочего места Мари, девушки ощущали на себе любопытные взгляды коллег.

- Спасибо, - прошептала Бетани. – Думаю, он все еще стоит там и переваривает услышанное.

- Уверена, что я еще поплачусь за свою дерзость. - Мари опустилась на стул. – Каждое действие имеет следствие. Сначала, они немного шокированы, но когда шок проходит, их гнев поистине страшен. Их подлость не знает границ.

- Тогда почему ты продолжаешь противостоять им?

- У меня нет выбора. Я больше не буду прятаться. Не могу. Я такая, какая есть.

Бетани снова начала нервно крутить прядь волос. - Я тоже не хочу прятаться, но, на мой взгляд, это слишком личное.

- Тогда не говори ничего. Это твоя жизнь, и только твоя. Не позволяй им запугать себя. – Мари взглянула на телефон и увидела, что для нее есть голосовое сообщение. – Извини, я должна вернуться к работе.

- О, хорошо.

- Увидимся позже.

Убедившись, что на нее никто не смотри, Бетани направилась на свое рабочее место. Как только она ушла, Мари схватила гарнитуру и прослушала голосовую почту. Ее разочарованию не было предела. Это оказалась вовсе не Джуд. Яростно сорвав с себя наушники, Мари обхватила голову руками, проклиная себя.

Спустя какое-то время, глубоко вздохнув, Мари откинулась на спинку стула и оглядела офис. Уэйд злобно кого-то отчитывал, бросая косые взгляды в сторону кабинета Карлы. Забыв о нем, Мари начала размышлять о том, что произошло в комнате отдыха.

Бетани поцеловала ее.

В произошедшее было невозможно поверить, но это случилось на самом деле.

Давление чужих губ, пряный запах духов, испуганный взгляд, ощущение легкого возбуждения, но оно не шло, ни в какое сравнение с тем, что Мари чувствовала рядом с Джуд. Может с ней что-то не так? Бетани была очень привлекательной женщиной. Почему она не замечала ее раньше? Возможно потому, что Бетани была одной из них или, по крайней мере, казалась такой. Интересно, какая она настоящая?

А что если все это уловка?

Запаниковала Мари.

Что если сейчас она вместе с другими пираньями потешается надо мной? О, Боже. Остановись. Прекрати изводить себя.

Мари включила компьютер, возвращаясь к работе. Пора было заканчивать с приступом паранойи, вызванным новыми отношениями с другой женщиной. Надев гарнитуру, она посмотрела на телефон в ожидании звонка, когда рядом неожиданно появилась Бетани.

- Привет. – Поздоровалась Бетани возбужденным голосом и, нервно оглядевшись, положила на стол Мари небольшой сложенный листок бумаги. - Увидимся позже. - И она бросилась прочь, оставляя после себя запах пряных духов.

Умирая от любопытства, Мари развернула листок. Короткое сообщение было написано карандашом: «

Жди меня в кладовке

».

Мари дважды перечитала записку и огляделась вокруг. Никто не обращал на нее внимания, продолжая усердно отвечать на телефонные звонки.

Мари задумчиво покрутила в руках листок бумаги. Что это? Очередная уловка?

Игнорируя признаки помешательства и паранойю, Мари решила действовать.

Это наверное чья-то злая шутка. Мы же не в средней школе, чтобы вести себя как дети, обмениваясь записками и встречаясь тайком.

Мари быстро шла по коридору, во чтобы то не зная докопаться до истины. Она устала от жестоких игр коллег, и пора было наконец узнать имя своего обидчика.

Комната располагалась за углом рядом с туалетами. Не обращая ни на кого внимания, Мари с силой толкнула дверь, замечая в тусклом свете маленькой комнаты Бетани.

- Какого черта? Тебе что не чем заняться, Бетани? Кто заставил тебя так поступить? Уэйд? Микер? Или ты пошла на это по собственной инициативе?

- Что?

- Ты думаешь, я настолько глупа, чтобы купиться на твои дешевые трюки?

- Дешевые трюки?

- Ты думаешь это смешно?

- Нет. Мари, я здесь только из-за тебя.

Привыкнув постепенно к темноте, Мари наконец-то смогла разглядеть лицо Бетани.

- Я хотела остаться с тобой наедине.

Мари сглотнула. - Наедине?

- Да.

- Зачем?

- Потому что ты мне нравишься.

Мари изумленно смотрела на Бетани, не зная что сказать. Ее мания преследования направила ее по ложному пути, заставив плохо думать о женщине, которая нашла ее привлекательной и захотела с ней сблизиться. С другой стороны Мари никогда не думала о таких вещах, особенно на работе.

- И всегда нравилась. Только мне не хватало смелости, чтобы сделать первый шаг. - Бетани нежно коснулась ладонью лица Мари и, наклонившись, снова поцеловала ее, на этот раз вложив в поцелуй всю свою страсть и желание.

Мари робко ответила на проникновенный поцелуй, привыкая к ощущениям. Приятно и страшно одновременно. Желание жгло ее изнутри, угрожая разрушить границы самоконтроля. Осмелев, Мари прижала Бетани к двери и углубила поцелуй, вторгаясь языком в чувственный рот. Дрожа от возбуждения, она нетерпеливо расстегнула Бетани брюки.

- Что ты…

- Шшшш. Позволь мне коснуться тебя. - Прошептала Мари и вожделенно вошла в узкую горячую плоть.

- О, Боже. Мари.

- Тебе хорошо? - Мари укусила Бетани за шею, не прекращая двигать пальцами.

- Да. - Ответила Бетани и потянулась к брюкам Мари, которая оказалась совершенно не готова к такому повороту событий.

- Нет. Только ты.

- Почему?

- Я…, - Мари не знала, что ответить.

Почему я не могу позволить Бетани прикоснуться к себе? Неужели Джуд чувствовала тоже самое?

Но перед ней была не Джуд - все было чужое: чужие прикосновения, чужой запах, чужие звуки.

Зарычав, Мари начала яростно проникать в тугую скользкую плоть, слушая приглушенные стоны Бетани.

- Мари. О, Мари….

Она крепко держала Бетани в своих объятиях, пока та не обмякла и не затихла. Восстановив дыхание, Бетани тихо засмеялась и нежно начала покрывать лицо Мари легкими поцелуями.

- Это была мощно. Никогда не кончала так быстро. - И Бетани попыталась поцеловать ее в губы, но Мари отвернулась.

- Что случилось?

Услышав в голосе Бетани до боли знакомые нотки тревоги и беспокойства, Мари почувствовала себя чудовищем. - Ничего.

- Я могу прикоснуться к тебе?

Господи.

Это было так похоже на то, что у них было с Джуд. Вместо слов утешения, внутри Мари царили пустота и холод. Неужели Джуд чувствовала тоже самое? Неужели она просто не хотела ее? Не хотела ее прикосновений, потому что действительно не желала ее?

Преследуя Джуд, я обманывала саму себя.

- Мари? - Бетани лихорадочно искала глазами искорки зарождающейся между ними близости, которой на самом деле не было.

Видя мучения подруги, Мари не выдержала. - Я в порядке.

- Ты уверена?

- Да, все хорошо. - И чтобы избежать дальнейших вопросов, Мари поцеловала Бетани, отвлекая ее чувственной игрой языков. Когда поцелуй углубился, Мари позволила Бетани расстегнуть ее брюки, заставляя себя расслабиться и просто чувствовать.

Умелые руки и требовательные губы сделали свое дело.

Мари закатила глаза и застонала, зарывшись лицом в шелковистые волосы.

- Я чувствую тебя. Откройся для меня, - прошептала Бетани. - О, да. Тебе это нравится? - Она грубо погрузила пальцы внутрь.

- О, твою мать, - выдохнула Мари, закрыв глаза.

- Кончи для меня. - Бетани жадно поцеловала Мари, проникая в ее рот в такт движениям пальцев. - Я знаю, что ты уже близко. - Она нежно начала водить круговыми движениями по возбужденному клитору.

Удовольствие волнами накатывало на Мари, угрожая полностью сокрушить ее.

- О, Боже мой. О, черт. - Мари интенсивно качала бедрами вцепившись в дверь, как никогда близкая к потери контроля. Сил хватало лишь на то, чтобы оставаться на ногах, но даже в такой момент воспоминания не желали отпускать ее. Ее первая ночь с Джуд навсегда захватила ее разум, душу и тело.

Оргазм был бурный и горький.

- Черт. - Это было любимое слово Мари в последнее время.

Бетани медленно вышла из нее и с придыханием облизала свои пальцы. - Захватывающее зрелище, - прошептала она.

Действительно это было захватывающе и возбуждающе, но больше всего на свете Мари хотелось сейчас уйти, сбежать из этой темной комнаты и поехать к себе домой, где этот безумный, сумасшедший, порочный мир не сможет причинить ей боль.

Бетани обеспокоенно нахмурилась. - Ты в порядке?

Мари застегнула брюки.

- Пожалуйста, скажи мне.

- Мне ничего сказать. Это было … весело.

- Тогда почему ты выглядишь так, словно боишься меня до смерти?

Мари потянулась к двери. - Это трудно объяснить. Не сейчас.

- Мы еще увидимся? Вне работы?

- Я не знаю. - Глаза защипало от предательских слез. - Скорее, нет.

- Почему?

Мари сгорала изнутри.

Как я могу так подло поступать с ней, когда на себе знаю, как это больно?

- Я запуталась, Бетани. Мне кажется, я люблю одного человека.

- Тогда зачем ты это делаешь?

- Я не знаю. Я так запуталась. - Мари успокаивающе коснулась теплой руки Бетани. - Пожалуйста, не принимай это на свой счет. Ты удивительная, красивая. Но я … не могу быть с тобой.

- Могу я позвонить тебе?

- Ты заслуживаешь большего, Бетани. Того, кто освободит твое сердце и завладеет всеми твоими мыслями.

Мари повернула дверную ручку и вышла, оставляя Бетани одну со своими мыслями.

Глава пятнадцатая

Франсуа обеспокоенно смотрела на бледную и замученную Джуд.

- Ты заболела? – Спросила подругу Франсуа, скрестив свои длинные ноги и смакуя горячий кофе.

Джуд покачала головой. – Нет.

- Плохое настроение?

Не желая обсуждать свое эмоциональной состояние, Джуд посмотрела на компьютер, делая вид, что у нее много работы.

Но Франсуа было не так-то просто обмануть. - Ага. Итак, рассказывай, в чем дело? Кризис в личной жизни, умерла любимая кошка или кто-то разбил тебе сердце?

Джуд опалила подругу гневным взглядом.

- Мне все понятно.

- У меня все хорошо.

- Ну, как хочешь. – Франсуа отвела взгляд и резко встала.

- Что случилось? – Спросила Джуд.

- Что случилось?! Да так, ничего. – Франсуа обиженно посмотрела на Джуд. – Послушай, я знаю, как ты бережешь свою личную жизнь и все такое, но я думала, мы подруги, что мы доверяем друг другу. Неужели я заблуждалась?

Джуд сокрушенно выдохнула и потерла лоб. – Присядь. Пожалуйста.

Поколебавшись секунду, Франсуа все-таки села обратно.

- Извини.

- Мне не нужны извинения, Джуд. Я хочу знать, что с тобой происходит. Ты не думала, что я могу помочь тебе?

Джуд рассмеялась.

- Я сказала что-то смешное?

- Нет. Да. – Джуд махнула рукой. – Франсуа, правда так ужасна, что боюсь, ты не захочешь знать, что со мной происходит.

- Испытай меня.

- Ты уверена?

- Господи, Джуд. Да говори уже.

Джуд нервно закусила губу и сплела пальцы. – Даже не знаю с чего начать.

- Кто она? Это из-за нее ты сама не своя.

- Прости?

- Только не увиливай. Скажи мне. Кто она? И если ты скажешь, что это одна из твоих студенток, я тебя побью за такую глупость.

Джуд не могла поверить, что слышит такое от Франсуа.

- Я знаю, что ты лесбиянка, Джуд. Прими это и расскажи мне, наконец, правду.

- Ты знаешь? – Джуд не верила своим ушам. Она никогда не афишировала свои предпочтения ни словом, ни действием.

- Да, я знаю, так же как знаю, что небо - голубое, а кактус - зеленый. Я не дура и не слепая.

- Это что, так очевидно?

- Не волнуйся. Я догадалась об этом, потому что…

- Почему?

- Ты смотришь на мои ноги, когда я скрещиваю их.

Джуд смущенно откашлялась, но глаз не отвела.

- Это нормально. Это естественно. Я упорно тружусь над этими плохими девочками, поэтому я не возражаю.

Джуд нервно рассмеялась. Давно ей не приходилось нервничать из-за женщины, однако в последнее время это случалось с ней довольно часто. Все меняется.

- Она студентка, - тихо прошептала она.

- Джуд, нет.

- Не моя и не первокурсница.

- Ну, слава Богу.

- Ее зовут Мари.

- Мари. Красивое имя. Она хорошенькая?

Джуд кивнула. - Да.

- Вы познакомились в университете?

Джуд снова нервно кашлянула, не зная, как ответить. - Не совсем.

- Так в чем проблема? Она тебе нравится?

- Да. Очень сильно. И в этом проблема. Она мне очень сильно нравится.

Франсуа рассмеялась. – Как это может быть проблемой?

- Мне нравится моя жизнь такая, какая она есть.

- Закрытая, предсказуемая и полная одиночества? Эта жизнь?

- Я не одинока, Франсуа, и никогда не чувствовала себя одинокой. Моя жизнь никогда не была предсказуемой, в ней было достаточно волнений.

- Значит, есть что-то, о чем ты мне никогда не рассказывала.

- Да, есть.

- Okей.

- У меня было много … много… женщин.

Франсуа моргнула. - О. Я и не ожидала, что их будет одна.

- Мне остановиться?

- Нет. Одна из нас все-таки получит желаемое.

Джуд засмеялась. – И это точно буду не я.

Женщины рассмеялись.

- Серьезно, я рада, что ты доверилась мне.

Джуд на какое-то время замолчала, размышляя над тем, как это все-таки хорошо иногда довериться кому-то.

- Мне кажется, что ты беспокоишься понапрасну. Она тебе нравится, но, очевидно, тебе также нравится твоя свобода. Просто будь с ней честна, а двигайся дальше.

- Я пыталась, но она такая упрямая и.., - Джуд облизала губы, вспоминая о Мари. - … я не хочу, чтобы это прекращалось.

- Тогда не отпускай ее. Будь с ней. Живи полной жизнью. Ты заслуживаешь этого, Джуд.

- Я боюсь, что не смогу. – От силы испытываемых в эту минуту эмоций у Джуд сдавило горло, и она снова откашлялась.

- Джуд? Все нормально. Постарайся расслабиться.

- Я не могу. Это … это мучает меня.

- Это заставляет тебя чувствовать.

- Что?

- Мне кажется, тебе нужно просто остановиться и понять, что на самом деле заставляет тебя отталкивать эту женщину. Я не думаю, что дело тут в твоих многочисленных любовницах и любви к свободной жизни. Здесь кроется нечто большее.

Джуд скрестила руки на груди и уставилась в окно.

- Мы так давно знаем друг друга, но я никогда еще не видела тебя такой потерянной. Никогда, Джуд. Кем бы она ни была, она зацепила тебя. И это, очевидно, до смерти тебя пугает.

- Это не так. - Но это была правда. Франсуа попала в самую точку.

- Я вовсе не нападаю на тебя, Джуд. Я твой друг. И мне не все равно. - Франсуа подошла к подруге и коснулась ее руки. – Чтобы тебя не беспокоило, знай, я всегда рядом.

- Прости, - прошептала Джуд, сгорая внутри от нестерпимой боли.

- Иди сюда. – Франсуа нежно обняла подругу.

Когда она начала мягко поглаживать ее волосы и шептать слова утешения, Джуд не выдержала и крепко обняла ее в ответ, чувствуя, как близки слезы. - Я ненавижу чувствовать себя слабой. Я ненавижу плакать.

- Иногда это нужно сделать.

- Нет.

- Джуд, отпусти себя.

- Я не могу. - Но боль была настолько невыносимой, что легкие плавились от ее жара. – Это больно.

- Отпусти боль. Она разъедает тебя изнутри.

Но Джуд не могла позволить себе заплакать перед Франсуа. Это было неприемлемо. Это было слабостью. Она смогла найти в себе силы отойти. - Я должна идти. – Джуд схватила свою сумку и ключи. Франсуа с пониманием смотрела на нее.

- Иди домой, Джуд. Поплачь и тебе станет легче.

- Я постараюсь, - выдавила из себя Джуд.

- Если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти.

Джуд проглотила болезненный ком в горле и кивнула. - Спасибо. - Выйдя из здания, она прямиком направилась к своей машине. И поскольку ни пробежки, ни силовые тренажеры, ни бокс ей не помогали, Джуд решила отправиться в «Искушение», где не была уже целую неделю.

Но поможет ли ей еще одна знакомая незнакомка? Избавит ли это ее от боли? Ведь ничто уже не будет прежним. Уже не будет того волнения, тех чувств, что она испытывала раньше. Она лишилась прежнего огня.

И теперь только Мари могла зажечь его, заставить ее почувствовать страсть, ощутить жажду, однако именно в этом и заключалась для нее опасность. Слезы снова навернулись на глаза, и Джуд осторожно сбавила скорость, задаваясь вопросом, думает ли еще о ней Мари? Она изменилась, сменила гардероб, появилась уверенная походка. Казалось, она совершенно не скучает по Джуд, и не ищет более с ней встреч. Что это? Часть ее новой игры? Может она ждет ее звонка? Но если она ей позвонит, это будет означать, что Мари победила. Нет. Слишком глубоки были ее шрамы. Джуд больше не желала становиться чье-то игрушкой, тем более, когда в игру вмешались настоящие чувства.

Загорелся красный свет, и она остановилась. Домой, где ее ждал только попугай и кипа документов, совершенно не хотелось. Порывшись в сумочке, Джуд достала телефон и позвонила в клуб.

Шел шестой час, и она надеялась, что Корд уже там. Прошло три гудка, прежде чем он ответил на ее звонок.

- Алло?

- Корд.

- Да.

- Кто-нибудь спрашивал меня?

- Когда?

- За последнюю неделю. Кто-нибудь искал меня.

- Например, та женщина? Как там ее зовут? Мари?

- Да, - выдавила из себя Джуд, чувствуя, как теряет свое хваленое самообладание.

- Нет. С тех пор ни разу.

Нет? Ни разу? Мари действительно говорила серьезно. Она хотела, чтобы Джуд сама пришла к ней. – Спасибо.

- Ты собираешься возвращаться?

Джуд повернула налево. - Я не знаю.

- Если она позвонит, я дам тебе знать.

Не в силах ответить, Джуд повесила трубку. Причины ехать в клуб уже не было. Мари туда не придет. И учитывая, что сегодня занятий у нее не было, у Джуд была только одна возможность увидеть ее. Остановившись у заправочной станции, Джуд нашла ее адрес в телефонной книге.

Это было совсем не далеко.

Обдумывая свой следующий шаг, Джуд жадно хватала ртом воздух. Поехать к Мари - это был рискованный и отчаянный поступок. Она поклялась себе, что никогда больше не будет страдать, не будет больше ни за кем бегать. Тогда зачем она сейчас это делает? Она была сломлена, раздавлена и никто этого не замечал. Никто, кроме Мари.

Джуд потерла виски. Что, если Мари переехала? Это было возможно, и от этого на сердце становилось еще больнее. Едва сдерживая слезы, Джуд мелко дрожала, сидя в машине. Что-то надо было решать. Резко нажав на газ, Джуд помчалась к дому Мари.

Это оказался небольшой белый домик с лиловой испанской черепицей на крыше, рядом с которым была припаркована Шевроле Авео.

Остановившись вдоль улицы, Джуд закусила губу, снедаемая неконтролируемой тоской и рвущимися на волю слезами. Глубоко вздохнув и расправив плечи, она вышла из машины и направилась к входной двери. Услышав громкий звонок, Джуд нервно засунула руки в карманы брюк, стараясь взять себя в руки. Секунды ожидания превратились в вечность. Однако Джуд, никогда не показывающая Мари своих слабостей прежде, не собиралась показывать их и сейчас.

Дверь медленно приоткрылась.

- Джуд? – Мари была одета в водолазку цвета лаванды и стильные серые брюки, и Джуд не могла отвести глаз от ее алых губ.

Мари выглядела потрясающе.

- Здравствуй.

Изумленная, Мари растерянно взирала на Джуд. – Что… Я просто удивлена, видеть тебя здесь.

- Прости, я нашла твой адрес и…

- Нет, все хорошо. Это замечательно. Хочешь войти? – Мари распахнула дверь, приглашая Джуд.

- Но сначала ты должна знать, что я … я просто хотела увидеть тебя.

Мари едва справилась с новым потрясением.

- Ты сказала, что я должна прийти к тебе, чтобы увидеть тебя.

- Да. Я помню.

- Ты хочешь меня видеть?

- Я… Джуд, пожалуйста, входи. – Мари схватила профессора за руку и втянула в дом. Заметив, как Джуд дернулась от ее прикосновения, она выпустила ее руку. – Ты в порядке?

Джуд вымученно засмеялась.

- Джуд? – Мари снова коснулась ее.

О, черт.

Вся ее решимость рушилась на глазах.

- Не надо, - прошептала Джуд, отступая от Мари. – Пожалуйста, не прикасайся ко мне.

- Почему?

Джуд встала за диван. – Послушай, я просто хотела увидеть тебя.

Мари обхватила себя руками, ежась, словно от холода. - Хорошо.

- И я здесь, чтобы сказать тебе об этом. Вот и все. – Это была не вся правда, но на большее Джуд была еще не способна.

- Может, присядешь? Или выпьешь что-нибудь?

- Я бы не отказалась от стакана воды. – Джуд нужно было успокоиться. С одной стороны, она была рада узнать, что Мари тоже хотела ее видеть, но с другой – это было слишком мучительно. И то, как Мари смотрела на нее…

Господи

. Какой дурой она была, когда решила, что сможет справиться с этим. – Подожди. Не надо, я лучше пойду.

Когда Джуд повернулась к двери, Мари стремительно перегородила ей дорогу.

- Не уходи.

- Я должна.

- Пожалуйста, не надо. - Мари встала перед Джуд и уперлась ладонями ей в плечи. – Джуд, - тихо сказала она, - пожалуйста, не уходи. Не сейчас. Ведь ты здесь и …, - Мари нежно коснулась любимого лица, чувствуя, как горят от прикосновения ее ладони, и ласково провела большим пальцем по мягким губам. - Что случилось? Ты ушиблись?

- Да.

Ушиблась. На боксерском ринге.

- Как?

- Это не имеет значения.

- Ты с кем-то подралась? В клубе?

- Нет. Я пыталась…, - Джуд снова глубоко вздохнула.

- Пыталась сделать что?

- Я пыталась забыть тебя.

- О. – У Мари от радости заблестели глаза.

- Это был глупый поступок. И он не сработал. – Джуд задрожала. - Ничего не помогает. И я не должна была говорить тебе об этом.

- Почему нет? – Спросила Мари низким возбужденным голосом.

- Потому что.

- Потому что твои чувства тебя пугают? – Мари с придыханием выдохнула, опаляя Джуд своим горячим дыханием.

- Да.

Мари поцеловала ее. Нежно, ласково, едва касаясь губами ее губ. - Ты вся дрожишь. Я заставляю тебя нервничать?

Джуд не ответила, вместо этого она просто вернула поцелуй. Но стоило ей вкусить сладость нежных губ, вдохнуть обволакивающий запах желания, Джуд сдалась и углубила его, вторгаясь и сплетаясь языками в диком танце страсти.

- Ах. Как я скучала по тебе.

Джуд опрокинула Мари на диван.

- Правда?

- О Боже, да.

Это была настоящая музыка для ее ушей, мгновенно завладевшая ее телом.

- Как сильно?

Мари засмеялась. – Ты действительно хочешь это знать?

- Да.

- Хорошо. – Мари взяла Джуд за руку и прижала ее ладонь себе между ног, где уже во всю полыхало пламя. – Войди в меня, – прошептала она, помогая нетерпеливым пальцам проскользнуть внутрь. – Вот сюда. Ты чувствуешь? Чувствуешь, как сильно я скучала по тебе.

Джуд застонала. - Господи, Мари.

- Да.

Она поддалась своему желанию. Когда такая женщина ждет и умоляет тебя не останавливаться, устоять просто невозможно. Реальность превзошла все ее ожидания. Джуд вдруг ясно поняла, чего лишала себя все это время.

- Я хочу тебя. Хочу тебя всю. – С помощью Мари, Джуд стянула с нее водолазку и прильнула в страстном поцелуе к ее губам. Мари ахнула, когда Джуд сжала ее клитор и поцеловала в шею.

Джуд жадно вдыхала запах гладкой кожи и влажных волос. Она уже намеревалась закрыть глаза, чтобы полностью насладиться ощущениями, когда увидела на шее Мари красную отметину. Резко побледнев, Джуд отстранилась.

- Нет, - зарычала она и попятилась назад, натыкаясь на барные стулья и падая на спину. Мари удивленно вскрикнула.

- Что? Боже мой, что случилось? – Мари вскочила с дивана и потянулась к Джуд. - Джуд? Что такое? Что случилось?

Джуд вскочила на ноги и, оттолкнув ее руки, сузила глаза. Шок прошел, сменившись невыносимой болью, от которой нигде, казалось, не было спасенья.

- Джуд! – Закричала обеспокоенно Мари, но та продолжала отталкивать ее, смотря куда угодно, но только не на нее.

Плененная красотой и запахом Мари, Джуд была готова уже сдаться на милость победителю, но эта отметина уничтожила всё. Гонимая демонами прошлого и настоящего, она из последних сил бросилась к двери, когда Мари, наконец, поняла, что так расстроило Джуд.

- О, мой Бог. Боже мой, - тихо пробормотала Мари и побежала за ней, пытаясь опередить ее. – Джуд. Джуд, пожалуйста, послушай. Ничего не было. Ничего! Это была просто… Боже! Черт! Не знаю, как сказать. Это была просто коллега по работе. Она пришла ко мне и мы… Это было всего один раз.

Джуд затравленно не сводила глаз с двери.

- Это было больше, чем поцелуй. – Закричала Джуд и содрогнулась, представив, как к Мари прикасается кто-то другой.

- Это было все один раз. Я ничего к ней не чувствую. Джуд, пожалуйста.

- Я не могу смотреть на тебя, - прошептала Джуд.

Мари обхватила ее лицо руками и мягко повернула к себе. – Джуд, посмотри на меня. Посмотри мне в глаза. Я хочу ТЕБЯ.

Но Джуд ей не верила. Ощутив и прочувствовав вкус к сексу и к женщинам, Мари начала экспериментировать. Это во многом объясняло ее поведение в последнее время и ее уверенность. Джуд не могла винить Мари за это, но, чтобы стать частью этого…

Ни за что!

- Мне надо идти.

- Нет. – На смену страху и волнению пришел гнев. - Почему ты сердишься на меня за двухминутную близость, когда сама каждую ночь спишь с незнакомкой?

- Ты заблуждаешься.

- Неужели?

- Да.

- С двумя?

- Это не так.

Больше нет.

- Твой гнев безоснователен.

- Я и не ожидаю, что ты поймешь. -

Никто не сможет.

Когда-то Джуд нравилась ее свободная сексуальная жизнь, хотя многим ее поведение могло показаться опасным и безответственным. И вот сейчас, когда она на самом деле изменилась, Джуд и не надеялась, что Мари сможет понять ее.

- Вот и правильно, потому что я не понимаю тебя.

- Позволь мне уйти. Отпусти меня прежде чем…, - устав бороться, под натиском бушующих внутри эмоций, Джуд не выдержала и, прижавшись лицом к двери, заплакала.

Мари попыталась повернуть и успокоить ее, но Джуд отказывалась подчиняться, по-прежнему крепко прижимая лоб к деревянной поверхности. Боль была настолько невыносимой, что пробирала до костей, лишая Джуд последних сил и сотрясая ее тело крупной дрожью.

- Джуд. Джуд, иди ко мне. - Мари снова попыталась повернуть ее, но Джуд дернулась от нее, начав иступлено стучать кулаком в дверь. - Прости меня, Джуд. Мне казалось, что на самом деле ты не хочешь быть со мной. Я думала, тебе нужен просто секс.

- Просто…оставь меня в покое.

- Я не могу и не хочу. Ты плачешь. Пожалуйста, дай мне обнять тебя.

- Нет. Не могу. Пожалуйста, дай мне минуту. Оставь меня одну.

Услышав удаляющиеся шаги, Джуд глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, но все было напрасно. Внутри нее накопилось так много противоречивых чувств и желаний, что они разрывали ее на части. Слезы, как напалм жгли глаза и легкие, устремляясь на свободу, и не было сил сдержать их.

Джуд яростно ударила кулаком по двери, когда на нее обрушилась волна пугающих чувств - страх, уязвимость, предательство, на смену которой пришла новая - нежность, любовь, доверие.

- Джуд? Можешь ничего не говорить. Я просто хочу, чтобы ты знала, что я всегда хотела только тебя. - Тихо сказала Мари, возвращаясь в комнату.

Джуд вытерла глаза и, обернувшись, глубоко вздохнула, прислоняясь спиной к двери. Мари выглядела испуганной и взволнованной.

- Единственная причина, почему я так соблазнительно одевалась и ярко красилась в последнее время, потому что я ждала тебя. Но даже желая от тебя большего, я была готова отказаться от своей мечты, только чтобы быть рядом с тобой. Я только надеялась, что когда-нибудь ты позволишь мне прикоснуться к тебе.

Джуд молчала, до глубины души тронутая словами Мари, которая вновь надела водолазку, и теперь смущенно стояла посреди комнаты, заламывая руки от волнения.

Другая бы на ее месте отдала бы душу ради такой женщины, но Джуд панически бежала от таких глубоких чувств. Великолепное тело и желание удовлетворить свои эгоистичные потребности - вот что сейчас ей было нужно.

- Прости, - выдавила, наконец, она из себя.

- Не надо. Все когда-нибудь плачут.

- Только не я, но я хочу извиниться за другое. За то, что так плохо относилась к тебе.

- Ты была честна со мной. Это уже много. Из нас двоих, виновата только я. Это я преследовала тебя. - Мари подошла ближе. - Но мне интересно, почему эта отметина так сильно расстроила тебя.

- Разве это не очевидно?

- Потому, что ты…

- Потому что я эгоистка. - Джуд сделала шаг в сторону Мари.

- Прости?

- Я хочу тебя, Мари. Только для себя. Мне не выносима сама мысль, что ты с кем-то другим.

- Не выносима?

- Нет.

- Но сама ты хочешь свободу?

- Нет. - Джуд бросилась к Мари. - Я хочу только тебя. Я пыталась тебя забыть, но не смогла. И это чуть не убило меня.

- Меня тоже.

Джуд улыбнулась и, коснувшись любимого лица, задрожала. - Мне так страшно.

- Я знаю, - тихо ответила Мари, накрывая ее руку своей. - Я знаю.

- У меня давно никого не было.

- Кто-то обидел тебя в прошлом.

Джуд покачала головой. - Это не важно. Старые раны.

- Я никогда не причиню тебе боль.

Джуд нежно поцеловала Мари. - Ты не можешь этого обещать.

- Могу.

- Нет, но это и не имеет значения.

- Тогда что имеет?

- Это. Прямо здесь, прямо сейчас. - Их поцелуй становился все горячее и горячее. - И ты. Только ты. - Джуд нетерпеливо водила руками по стройной спине в поисках голой кожи. Наконец, стянув водолазку и найдя то, что искала, она громко застонала. - Ты самая лучшая моя фантазия. - Джуд нежно начала покрывать поцелуями обнаженные плечи, одновременно борясь с застежками бюстгальтера. - Я была такой глупой, отрицая очевидное.

- Джуд, - возбужденно выдохнула Мари.

Подхватив Мари на руки, Джуд направилась по коридору, изредка останавливаясь, чтобы восстановить равновесие и поцеловать Мари.

- Сюда.

Джуд осторожно опустила Мари на кровать и прошептала: - Мари.

Когда острые ногти спились ей в спину, Джуд изогнулась, застонав от сладкой боли. Не желая упускать момент, Мари нетерпеливо начала расстегивать ее блузку, не останавливаясь не на секунду и опускаясь все ниже и ниже, одновременно лаская ртом обнаженные участки загорелой кожи. Покончив с застежками, она вновь устремилась вверх и, дразняще облизнув языком порочные губы, больно прикусила зубами нижнюю губу.

- Ты в порядке? Я не слишком агрессивна?

Джуд одобрительно промычала и крепко сжала Мари в объятиях.

- Боже, да. Прекрати волноваться по пустякам.

Мари улыбнулась. - Моя ненасытность не пугает тебя?

- Nein. - Джуд крепче обняла ее, и Мари засмеялась. - Мне нравится твоя ненасытность.

- В таком случае…, - Мари вырвалась из крепких объятий и, подойдя к тумбочке, зажгла две свечи. Раздевшись, она поманила Джуд пальцем.

Дважды уговаривать Джуд не пришлось, подойдя к ней она наклонилась, чтобы снова поцеловать Мари, но та остановила ее. - Подожди.

Не сводя с Джуд глаз, Мари сняла сначала с нее блузку, потом лифчик, брюки и обувь. - Ложись, - приказала она, указав на кровать.

Джуд колебалась.

- Пожалуйста. А потом я вся в твоей власти.

Джуд тихо засмеялась. - Хорошо. - Прохладные простыни приятно остужали кожу, но стоило Мари лечь рядом, как в комнате стало слишком жарко.

- Бьюсь об заклад, тебя мучает вопрос, что же я собираюсь с тобой сделать.

- Угадала.

- Мм. Может я лучше тебе покажу? - Нежные руки игриво поглаживали упругий живот вверх и вниз.

Не в силах оставаться на месте, Джуд всем телом выгнулась на встречу прикосновениям.

- Тебе нравится?

- Да.

- Хорошо. Потому что это еще не все. Я хочу, чтобы тебе было так же хорошо, как мне, когда ты касаешься меня.

Джуд в предвкушении облизала губы. Она хотела Мари. Жаждала ее. Но сможет ли она полностью расслабиться и отдаться ей?

- Все будет хорошо, - прошептала Мари, покрывая легкими поцелуями ее уши, скулы и губы. - Прикоснись к себе. - Взяв Джуд за руки, она положила их ей на грудь, после чего накрыла их своими руками. - Если захочешь, чтобы я остановилась, просто скажи мне об этом. - Мари нежно начала сжимать полные упругие груди.

Джуд засмеялась. - Это лишнее.

- Откуда такая уверенность?

Джуд нежно погладила Мари по волосам. Она была так прекрасна и так полна жизни. - Я хочу тебя, Мари. Всю тебя. Это означает, что я доверяю тебе.

- Замолчи. Еще одно слово, и я потеряю над собой контроль и съем тебя живьем.

- В таком случае …

- О нет, прекрати. - Мари оседлала Джуд и закричала, когда та попыталась защекотать ее. - Остановись! - Воскликнула Мари, заливаясь веселым смехом.

Однако их борьба длилась не долго, спустя несколько секунд, Мари все-таки удалось взять вверх над Джуд, и она победоносно прижала ее руки над головой. - Вот так! - Раскрасневшись и задыхаясь, пробормотала она. - На чем же я остановилась?

- Ты вот-вот собиралась съесть меня.

- О, нет. Не так быстро. - Мари вернула ее руки туда, где они были раньше. - Я прикоснусь к тебе только там, где ты прикоснешься к себе.

Джуд открыла рот, чтобы возразить, но ее опередили.

- Нет, не спорь. - Мари вновь накрыла ее ладони своими и коснулась оголенных участков груди сквозь ее пальцы. - Вот так. Если захочешь большего, просто наведите курсор.

Джуд, не задумываясь, быстро сжала свои соски.

Мари засмеялась.

- Какая вы быстрая, профессор Джагер. - Мари сперва потерла, а затем несильно сжала упругие соски. Джуд зашипела от удовольствия.

- Мне нравятся твои стоны.

- Мне тоже.

Мари медленно облизала длинные пальцы, начиная с кончиков и заканчивая их основанием. Джуд вспомнила, как тоже самое делала с Мари в их первую встречу в «Искушении». Захваченная в плен ощущениями, Джуд не выдержала и страстно поцеловала Мари, которая тут же вскрикнула и больно ущипнула ее за соски. Однако Джуд только сильнее вцепилась ногтями в ее спину, дерзко проникая языком в горячий рот.

Мари вырвалась, тяжело дыша.

- Прикоснись ко мне, - потребовала Джуд. - Сейчас же. - И взяв Мари за руку, прижала ее ладонь там, где пульсировала ее плоть.

- Ты уверена?

Об этом моменте Джуд мечтала много недель. И теперь, когда он настал, пути назад не было. Именно этого хотело ее тело.., ее разум.., ее сердце. Она посмотрела в глаза Мари и кивнула.

- Я умру, если ты этого не сделаешь. - Охваченная пламенем страсти, горящей в глазах Мари, Джуд едва не вспыхнула.

- Любовь моя, - прошептала Мари и раздвинула ладонями ее ноги. Опалив горячим дыханием обнаженную кожу, она прижалась губами к ее трисикам.

Джуд вскрикнула и приподнялась, зарываясь руками в каштановые волосы.

- О, черт, Мари, - пробормотала она, наблюдая за ней и сходя с ума.

- Ты прекрасна. - Мари игриво лизнула языком мягкую ткань, пропитанную соками желания и возбуждения. Джуд закричала, крепко сжав ногами голову своего мучителя, после чего рухнула на кровать.

- Скорее, Мари. Поспеши. А не то боюсь, я сделаю тебе больно. - Вцепившись руками изо всех сил в простыни, Джуд едва сдерживала свою страсть, боясь силы собственного желания.

Мари остановилась и, торопливо стянув трусики, голодными глазами впилась на жаждущую плоть. Прошло какое-то время, показавшееся обеим вечностью, прежде чем она прижалась ртом к пульсирующей, мокрой промежности.

- О, черт. Трахни меня. - От наслаждения Джуд закрыла глаза. Удовольствие было таким всепоглащающим, таким невыносимым, что ей казалось, она сейчас умрет прямо здесь и сейчас. - Трахни меня. - Это было все, что она могла сказать, а когда Мари всосала ее плоть в рот, Джуд едва не заплакала от восторга. Ее разум плавился от наслаждения. Все, что она могла делать в тот момент, это яростно качать бедрами, неистово сжимая в руках шелковистые пряди волос.

- Быстрее. Пожалуйста, быстрее, - умоляла она.

Но Мари не спешила прекращать свою сладкую пытку. Снова и снова она круговыми движениями водила языком по клитору, заставляя Джуд чувствовать себя совершенно беспомощной.

- Мари, - застонала она.

- Да.

- Пожалуйста.

- Вот так? - Мари медленно лизнула клитор, на краткое мгновение проникнув языком внутрь.

- Мммм.

Мари ускорила ритм, глубже и жестче проникая внутрь.

- Да!

Затем она снова остановилась и, взяв ее клитор в рот, начала сперва сосавать его, потом лизать. Сосать. Лизать. Так продолжалось какое-то время, пока Джуд окончательно не утратила над собой контроль.

- Мари, пожалуйста, прямо сейчас!

- Пожалуйста, что? Скажи мне.

- Я хочу больше, - простонала Джуд. - О Боже, больше. Мари, пожалуйста, еще. И не останавливайся. Черт тебя возьми, не останавливайся.

Протяжно застонав, Мари вновь вернулась к тому, на чем остановилась, продолжив лизать и сосать пульсирующую плоть.

Крепко вцепившись в ее волосы, уверенная, что теперь Мари не сможет отойти от нее, Джуд принялась интенсивно двигать бедрами, прижимаясь к голодному рту, словно ее жизнь зависела от этого.

Через мгновение, раздавленная и поверженная сокрушительным оргазмом, Джуд рухнула на кровать, разрываемая на части долгожданным блаженством, чувствуя, как эротический вирус растекается по всему телу. Это было великолепно. О, Боже, как же она соскучилась по истинному наслаждению. Вздохнув полной грудью и чувствуя себя снова живой, Джуд открыла глаза и сосредоточилась на Мари, лежащую между ее ног и с любовью смотрящую на нее. Это была самая прекрасная женщина, которую она когда либо видела.

- Привет, - сказала Мари и улыбнулась.

- Привет.

- На мгновение мне стало страшно.

Джуд засмеялась. - Страшно? Иди сюда.

Мари приподнялась и легла рядом с Джуд, которая, накрыв их обеих одеялом, крепко прижалась к ней и обняла.

- О чем ты думаешь?

- Это было … Джуд, если бы кто-то мог испытать то, что только что испытала я, они бы круглыми сутками выстраивались в очередь, желая попасть в «Искушение».

Джуд засмеялась и игриво укусила Мари за плечо. - Тоже самое испытываю и я, когда вижу твой оргазм. Даже не знаю, как тебе удалось так долго прожить без толпы влюбленных поклонников и поклонниц.

- Мне не нужны толпы влюбленных поклонниц. И не думаю, что когда-нибудь захочу этого.

Джуд нежно погладила Мари по щеке.

- И я не хочу, чтобы они толпами выстраивались у дверей «Искушения».

- Нет?

- Нет. - Джуд поцеловала Мари в губы. - Больше никакого «Искушения».

Обхватив лицо Джуд ладонями, Мари заглянула ей в глаза.

- Все чего я хочу и что мне нужно находится прямо здесь.

- Ты уверена?

- Да.

Глаза Мари наполнились слезами. - Джуд, я не хочу тебя пугать, но…

- Но что?

- Ничего. - Мари вытерла слезы и покачала головой. - Ничего. Я просто рада, что ты здесь. Я так рада, что ты здесь.

Мари поцеловала Джуд, постепенно углубляя их поцелуй, затем, застонав, оседлала ее.

- О, неееет, - шутливо возмутилась Джуд.

- О, дааа. - Мари больно укусила ее нижнюю губу. - Трахни меня. Прямо сейчас. - Когда она немного сместилась вниз, Джуд просунула свою рукой под нее, устремляясь прямо в эпицентр страстей и желаний. Когда ловкие пальцы, уверенно вошли в нее, Мари откинула голову назад и громко застонала. - О, Джуд. О, моя прекрасная Джуд.

Не отрывая глаз от своей прекрасной богини, Мари начала двигать бедрами. - Трахни меня. Трахай меня всю ночь напролет.

Поцеловав ненасытную партнершу, Джуд плотнее прижала Мари к себе и задвигала рукой, стремясь как можно глубже проникнуть внутрь. Тесная, мокрая, раскрасневшаяся от напряжения - Мари была прекрасна. И не было для Джуд места желаннее на земле, чем здесь и сейчас. - Я буду, Мари,- прошептала она, прижимаясь горячими губами к ее шее. - Я буду.

Глава шестнадцатая

Было уже темно, когда Мари подъехала к «Искушению».

Один из фонарей, как и тогда в ее первую ночь в клубе, продолжал трещать и жужжать. Казалось, это было миллион лет назад, но волнение никуда не исчезло. Высокие каблуки громко стучали по асфальту, а кожаная юбка со свистом терлась о ее зад, пока она шла через стоянку.

У входной двери стоял мужчина. Заметив ее, он вежливо улыбнулся и кивнул ей, на что Мари в ответ приветливо помахала ему рукой, даже несмотря на то что незнакомец стоял с голой задницей. Она все еще не могла привыкнуть к эксцентричности и порочности этого заведения, но прежнего страха и смущения уже не было. Они не появились даже тогда, когда она зашла в клуб и увидела своих смеющихся коллег. Вместо того, чтобы разозлиться или в смущении убежать, Мари сардонически ухмыльнулась. Сейчас развлечемся!

- Какого черта вы здесь делаете? - Спросила она, подходя к бару и одним глотком выпивая чужую рюмку текилы.

- Мы? А как насчет тебя?

- Святое дерьмо! Она и в самом деле здесь!

- Полуголая и на шпильках!

Большую часть веселой кампании составляли мужчины.

Мари посмотрела на Корда, который с любопытством наблюдал за ней, и заказала себе еще текилы. Взгляды всех мужчин в зале были прикованы только к ней и ее откровенному наряду, даже Корд не избежал этой участи. Быстро выпив текилу, Мари наконец повернулась к своим коллегам. В дальнем углу зала она заметила Бетани и Карлу Микер, обе пристально наблюдали за ней.

Мари медленно направилась в их сторону, немного удивленная, что видит здесь Бетани.

- Леди, - поприветствовала она их. - Развлекаетесь?

Женщины крепко держались за руки, толи от страха, толи от чего-то еще.

Бетани первая пришла в себя. - Я и понятия не имела, что это за место. Они просто пригласили нас выпить.

- Тогда почему бы нам не заказать что-нибудь? За мой счет?

Карла уставилась на нее, широко раскрыв глаза. Никогда еще Мари не видела ее такой молчаливой.

- Хотя нет. - Мари повернулась к мужчинам, которые судя по всему уже делали ставки, кого из них она выберет.

Боже!

Какими же засранцами и придурками они были. И с этими людьми ей еще предстояло работать.

- Эй, вы! Вам пора уходить, - проворчал Корд, опасаясь неприятностей.

- Подожди минуту. Значит у них есть карточка? - Спросила Мари, снова возвращаясь к бару.

Корд окинул ее угрюмым взглядом и кивнул.

- У одного из них, - подал голос бармен.

- У кого именно?

Уэйд побледнел, когда оба, и Код и бармен, указали на него взглядом.

- Дай мне взглянуть на нее, Уэйд, - потребовала Мари, вплотную подходя к мужчине.

Уэйд отрицательно покачал головой.

В этот момент Корд обогнул стойку бара и ловко вытащил истрепанную, видимо, от частого использования, карточку из его заднего кармана, на обороте которой мелкими буквами было нацарапано одно слово: «Рыцарь».

Мари громко, чтобы перекричать музыку, позвала «Рыцаря», который не замедлил появиться из темноты в образе унисекс. Рядом с ней появилась его приятельница в черной маске «Небо», которая быстро направилась в ее сторону. Вспомнив свою первую ночь в «Искушении», Мари все поняла.

- Моя прелесть, - прошипел Уэйд и попытался поцеловать темную искусительницу, но та лишь оттолкнула его.

- Это не моя карточка, - сказала она. - Это его. - Женщина указала на Уэйда.

«Рыцарь» окинул свою жертву оценивающим взглядом. - О, его, - с придыханием прошептал он, чем вызвал взрыв хохота со стороны коллег Уйэда.

- Он был здесь раньше? - Спросила Мари, пытаясь скрыть свое удивление.

- Да.

- С вами?

«Рыцарь» посмотрел на Корда, стоящего со скрещенными руками. Когда тот кивнул, он ответил: - Да. Ему нравилось быть только со мной. Говорил, что ему нравятся маленькие мужчины.

И снова зал взорвался взрывами хохота. Вернув потрясенному и смущенному Уэйду карточку, Мари посмотрела на его приятелей.

- Как вам шоу? Понравилось? - Спросила она, но ни один из них не смел посмотреть ей в глаза.

Мари благодарно кивнула Корду за помощь и не смогла удержаться от победоносной улыбки.

Я победила! Я вступила с нимb в бой и выиграла!

Мари была очень горда собой.

- Эй, Мари, - позвал ее Корд, когда она вышла в коридор.

Мари обернулась.

- Там два птенчика, что были с ними, хотят остаться.

- Правда?

- Да. Они хотят уединиться в комнате с «Небой».

- Вау.

- Как ты думаешь от них можно ждать неприятностей?

Микер и Бетани. Мари пожала плечами. - Не думаю. Но все же присмотри за блондинкой.

- За куклой с силиконовыми сиськами?

- Да. Она настоящая …

- Сука?

Мари кивнула, на что Корд всплеснул руками и пошел прочь, что-то бормоча про себя.

Остановившись перед заветной дверью, Мари глубоко вдохнула и вошла без стука.

Джуд испуганно вскрикнула, крепко прижимая кожаный жилет к обнаженной груди: - Мари, Господи.

- Извини, горел красный свет, поэтому я вошла, - извинилась Мари, улыбаясь.

- Все нормально. - Джуд с интересом разглядывала Мари, лаская ее жадным взглядом. - Что это на тебе надето?

- О, я просто экспериментирую, - Мари медленно обвела комнату глазами. - Что ты делаешь? - С полок и комода исчезли личные вещи Джуд.

Совладав со своими порочными мыслями и оторвав взгляд от Мари, Джуд посмотрела на коробки, стоящие на полу. - Собираю вещи.

- Съезжаешь?

- Да. И тебе об этом прекрасно известно.

- Неужели? О, должно быть, я забыла. - Мари нравилось подтрунивать над Джуд.

- Я могу тебе чем-то помочь? - Бросив сумки на пол, Джуд вплотную подошла к Мари. Джинсы, темные тяжелые ботинки и черный жилет - это была смертоносная смесь, от которой в животе у Мари запорхали бабочки, а золотистые глаза, горящие диким желанием, напомнили ей об их первой ночи.

- Да, я думаю, ты можешь мне помочь. Я ищу учителя.

- Да?

- Хочу выучить немецкий. У тебя случайно нет кого-нибудь на примете?

- Кое-кто есть.

- Она должна быть красивой, сексуальной, сильной…

Джуд склонила голову ниже, опаляя алые губы горячим дыханием.

- … Светловолосой и …

Не дав Мари договорить, Джуд сжала ее в крепких объятиях и иступлено поцеловала.

Однако Мари не собиралась так просто сдаваться. Увернувшись от требовательных губ, которые тут же жадно набросились на ее шею, она попыталась закончить предложение. - Она должна быть высокой, умной, самонадеянной. И…

Джуд снова поцеловала Мари, одновременно роясь свободной рукой в ее сумочке. Найдя то, что искала, она жестко вдавила Мари в дверь.

- Что ты…?

Не дожидаясь окончания вопроса, Джуд задрала ее короткую юбку и неистово ввела фаллос в горячую плоть. Запрокинув голову назад, Мари громко застонала.

- Джуд!

- Да, детка. Откройся для меня.

- О, Боже. О, Боже. Не останавливайся. - Дрожащими руками Мари, обхватила лицо Джуд ладонями и проникновенно поцеловала, двигая бедрами в такт ее движениям. - Джуд, о черт. - По мере того как их темп нарастал, острые ногти сильнее впивались в напряженную спину и светлые волосы. - Джуд. Джуд. - Кричала Мари, закрывая глаза от удовольствия. - Джуд, Джуд, Джуд! - Наслаждение сокрушительными волнами накатывало на Мари, унося ее все дальше и дальше от берега.

Когда Мари хрипло вскрикнула и обмякла в ее руках, Джуд остановилась.

Тяжело дыша, с сердцами, бьющимися в унисон, они крепко держались друг за друга, впитывая в себя волнительные ощущения, разделенной близости.

Мари нежно лизнула плечо Джуд.

- Джуд? - От нее пахло сексом, потом и мужским одеколоном.

- Да?

- Помнишь, я говорила тебе, что не хочу тебя пугать? - Джуд подняла голову и посмотрела на Мари. - Но сейчас я поняла, что должна сказать тебе.

- Сказать что?

Мари выглядела такой беззащитной, взволнованной и смущенной.

- Я люблю тебя. - Мари не сводила с Джуд глаз. Она видела, что ее слова достигли цели. Золотистые глаза вспыхнули пламенными искрами. - Я люблю тебя, - снова прошептала она и ласково погладила Джуд по лицу. - Тебе страшно?

- Нет, не очень.

Мари облегченно вздохнула и нервно засмеялась. - Хорошо. Я боялась, что ты испугаешься и сбежишь от меня.

Джуд взяла Мари за руку и мягко поцеловала ее. - Я…

- Можешь ничего не говорить. Я просто хочу, чтобы ты знала о моих чувствах.

- Шшшш. - Джуд прижала палец к ее губам. - Я люблю тебя.

- Правда?

- Да.

- Уверена?

Джуд засмеялась. - Да. Но…

- Но что? - Запаниковала Мари.

- Я люблю тебя, Мари, но ты слишком много болтаешь. - Джуд засмеялась и жарко поцеловала ее, крепко сжимая ее ягодицы. - Слишком много.

- О, неужели?

- Да.

Смеясь, Мари оттолкнула Джуд, которая удержав ее за руку попыталась снова поцеловать ее, но Мари удержалась от соблазна. Когда она взяла свою сумочку, Джуд прекратила смеяться.

- Ты уходишь?

- Нет. Но…

- Но что? - Джуд выпрямилась, ее уверенность снова вернулась к ней.

Мари отвернулась и сосредоточенно начала что-то искать в сумочке. Найдя то, что искала, она дьявольски улыбнулась Джуд.

- Но есть кое-что, что я хотела бы сделать, прежде чем мы навсегда покинем это место.

- Действительно. И что же это такое?

- Уверена, что готова это услышать?

- Уверена.

- Если ты захочешь, чтобы я остановилась, ты должна сказать «стоп». Никакие другие…

Джуд снова прижала палец к соблазнительным губам. - Скажи мне уже наконец, чего ты хочешь, Мари. - Ее горячий рот нежно касался приоткрытых губ, готовый в любую секунду наброситься на них. - Не думаю, что я захочу, чтобы ты останавливалась.

Мари подняла наручники и покрутила ими на пальце.

Джуд засмеялась и попыталась схватить их.

- О, нет, - воскликнула Мари. - Я приготовила их для тебя, любовь моя.

- Ты серьезно?

- Абсолютно.

- Ты хочешь заставить меня кончить? - Спросила Джуд низким голосом, насквозь пропитанным желанием.

Бросив сумочку в сторону, Мари двинулась на нее. - О, и не только это…

КОНЕЦ.

Мишель

Уэльбек

Платформа

Мишель Уэльбек (род. 1958) – поэт, эссеист, прозаик, самый полемичный и самый продаваемый во Франции и в Европе автор. На родине его называют культовым писателем и «Карлом Марксом секса». Каждая его книга – бестселлер. Роман «Элементарные частицы» (Les particules elementaires, 1998), переведенный на 26 языков мира, номинировался на Гонкуровскую премию и удостоен «Гран-при» в области литературы и престижной Дублинской премии. Роман «Платформа» (Ptateforme, 2001) получил приз Парижского кинофестиваля 2002 г. «Кинороман» (Cine Roman), присуждаемый за лучшее литературное произведение, на которое следует обратить внимание ведущим кинорежиссерам с целью его экранизации.

Чем гнуснее жизнь человека, тем сильнее он к ней привязывается; он делает ее формой протеста, ежеминутной местью.

Оноре де Бальзак

Часть первая

Тропик Тай

1

Год назад умер мой отец. Существуют теории, будто человек ста­новится

по-настоящему взрослым

со смертью своих родителей; я в это не верю –

по-настоящему взрослым

он не становится никогда.

Во время похорон в голову лезли разные гадкие мысли. Старый хрен умел устраиваться, пожил в свое удовольствие. «Ты трахал девок, дру­жок, – распалял я себя, – ты засовывал моей матери между ног свою здо­ровенную штуку». Само собой, я был на нервах: не каждый день хоро­нишь родных. Я не видел его мертвым, отказался. К сорока годам я уже достаточно насмотрелся на покойников и теперь предпочитаю этого из­бегать. Я и домашних животных потому никогда не заводил.

И не женился тоже. Возможности предоставлялись – хоть отбавляй, но я всякий раз уклонялся. А ведь я люблю женщин. Свое холостяцкое житье воспринимаю скорее с сожалением. Особенно на отдыхе неуют­но. Когда мужчина в определенном возрасте отдыхает один – это насто­раживает: невольно думается, что он эгоист, к тому же, наверное, пороч­ный; и возразить мне тут нечего.

С кладбища я вернулся в дом, где отец прожил последние годы. Про­шла неделя, с тех пор как обнаружили тело. В углах комнат и вдоль шка­фов уже скопилась пыль; в одном месте край окна затянулся паутиной. Время медленно вступало в свои права, а с ним энтропия и все такое. Хо­лодильник оказался пуст. В шкафах на кухне лежали в основном пакети­ки готовых обедов для регулирования веса «Weight Watchers», коробоч­ки ароматизированных протеинов, калорийные палочки. Жуя печенье с магнием, я прошелся по комнатам первого этажа. В котельной немно­го поупражнялся на велотренажере. В свои семьдесят с гаком отец был куда крепче меня физически. Час интенсивной гимнастики ежедневно, бассейн два раза в неделю. По выходным он играл в теннис и выезжал на велосипеде со сверстниками; кое-кто из них пришел проститься с умер­шим. «Мы все на него равнялись!.. – воскликнул пожилой гинеколог. – Он был на десять лет старше, а вверх по двухкилометровому склону ми­нуту форы нам давал».

Ах, отец, сказал я себе, до чего же ты был тщесла­вен! Краем глаза я видел слева другой тренажер – для накачивания прес­са – и гантели. Воображению представился старый болван в шортах, с безнадежным упорством напруживающий мышцы; лицо морщинистое, а в остальном до крайности похоже на мое. Отец, отец, говорил я себе, ты построил свой дом на песке. Я продолжал крутить педали, но дышал уже тяжело, и ляжки побаливали, хотя выше первого уровня я не под­нялся. Перед глазами стояла траурная церемония: я сознавал, что произ­вел прекрасное впечатление. Я узкоплеч, всегда чисто выбрит; годам к тридцати начав лысеть, стригусь с тех пор очень коротко. Костюмы но­шу обычно серые, галстуки неброские и вид имею невеселый. Итак – безволосый, насупленный, очки в тонкой оправе, голова чуть опущена – я слушал весь ассортимент похоронных песнопений и чувствовал себя как рыба в воде – куда непринужденней, чем, скажем, на свадьбе. Поис­тине, похороны – это мое. Я перестал крутить педали, откашлялся. На окрестные луга ложилась ночь. Рядом с бетонной облицовкой котла бу­рело на полу плохо отмытое пятно. Здесь отца нашли с пробитым чере­пом, в шортах и спортивной рубашке «I love New York». По заключению судмедэксперта, смерть наступила за три дня до этого. Приписать ее не­счастному случаю можно было только с большой натяжкой: поскольз­нулся, скажем, в лужице мазута или не знаю чего. Впрочем, пол был со­вершенно сух, а череп пробит в нескольких местах, даже мозг немного вытек – все указывало скорее на убийство. Вечером ко мне должен был заехать капитан Шомон из шербурской жандармерии.

Я возвратился в гостиную и включил телевизор «Sony 16/9» с диагона­лью экрана 82 см, трехмерным звуком и встроенным DVD-проигрывате­лем. На канале TF1 шла «Зена – королева воинов» – один из моих люби­мых сериалов; две мускулистые девицы в латах и кожаных мини-юбках размахивали саблями. «Твоему царствованию, Таграта, приходит конец! – провозглашала брюнетка. – Я Зена, воительница из Западных Степей!» Тут в дверь постучали; я уменьшил звук.

На улице совсем стемнело. Ветер тихо раскачивал деревья, стряхи­вая с мокрых веток дождевые капли. В дверях стояла девушка североаф­риканского типа, лет двадцати пяти. «Меня зовут Айша, – сказала она. – Я убиралась у месье Рено два раза в неделю. Я пришла забрать вещи».

«Что ж… – сказал я, – что ж…» И вместо приглашения войти чуть по­вел рукой. Она вошла, скользнула взглядом по экрану телевизора: вои­тельницы теперь сражались врукопашную у самого кратера вулкана; некоторых лесбиянок подобное зрелище, наверное, возбуждает. «Изви­ните, что беспокою, – сказала Айша, – я на пять минут».

«Вы меня не беспокоите, – ответил я, – меня на самом деле ничего не беспокоит». Она покачала головой, словно бы что-то поняла, и по­смотрела мне в лицо: должно быть, сравнивала с отцом и, возможно, пы­талась через внешнее сходство уловить внутреннее. Затем она разверну­лась и стала подниматься на второй этаж, где помещались спальни. «Не торопитесь, – проговорил я сдавленно, – сколько нужно, столько и ос­тавайтесь». Она не ответила, не замедлила шаг; может быть, она меня да­же и не слышала. Я опустился на диван, обессиленный очной ставкой. Надо было предложить ей снять пальто; обычно, когда люди входят в дом, им предлагают снять пальто. В эту минуту я ощутил, что в комнате жуткий холод – влажный, пронизывающий, как в склепе. Включать ко­тел я не умел, да и пробовать не хотелось; мне следовало уехать сразу по­сле похорон. Я нажал третью кнопку и как раз успел к заключительному туру «Вопросов для чемпиона». Когда Надеж из Валь-Фурре объявляла Жюльену Леперу, что собирается побороться за чемпионское звание в третий раз, на лестнице появилась Айша с легкой дорожной сумкой че­рез плечо. Я выключил телевизор и шагнул к ней. «Жюльен Лепер меня поражает, – сказал я. – Даже когда ему ничего не известно о городе или поселке, откуда кандидат родом, он исхитряется сказать несколько слов о департаменте, о районе, климат хотя бы приблизительно описать, природу. А главное, он знает жизнь: кандидаты для него обычные люди со своими трудностями и радостями. Они ему по-человечески близки. Он умеет разговорить любого без исключения, и тот расскажет вам о своей профессии, семье, о своих пристрастиях – словом, обо всем, что составляет его жизнь. Кандидаты у него, как правило, либо поют в хоре, либо играют в духовом оркестре, участвуют в организации праздников, занимаются разными благотворительными делами. В зале часто сидят их дети. Создается впечатление, что люди счастливы, и оттого сам чув­ствуешь себя счастливее и лучше. Вы не согласны?»

Она посмотрела на меня без тени улыбки; волосы у нее были забра­ны в пучок, лицо почти не накрашено, одета скорее строго – серьезная девушка. Она постояла в нерешительности, потом сказала тихим, хрип­ловатым от робости голосом: «Я очень любила вашего отца». Я не нашел­ся, что ответить: ее слова показались мне странными, но, вполне веро­ятно, искренними. Старик многое мог бы рассказать: он путешествовал, бывал в Колумбии, Кении или где-то там еще; носорогов в бинокль ви­дел. При встречах он только иронизировал, что я, дескать, выбрал чиновничье благополучие. «Тепленькое местечко», – приговаривал он, не скрывая презрения; с родственниками всегда сложно. «Я учусь на медсе­стру, – продолжила Айша, – но, поскольку я ушла от родителей, мне приходится подрабатывать уборкой». Я ломал голову в поисках подобающего ответа: может, следовало ее спросить, сколько стоит жилье в Шербуре? В итоге я предпочел сказать «Н-да…» тоном человека, знаю­щего жизнь. Похоже, ее это удовлетворило, и она направилась к двери. Я приник к стеклу и увидел, как ее «фольксваген-поло» разворачивается на глинистой дороге. На третьем канале шел телефильм из сельской жизни – надо думать, девятнадцатого века – с Чеки Карьо в роли батра­ка. Дочь хозяина – хозяина играл Жан-Пьер Марьель – в перерывах между занятиями фортепьяно позволяла себе некоторые вольности в общении с обольстительным поденщиком. Встречались они в хлеву; я уже погружался в сон, когда Чеки Карьо деловито сорвал с нее трусики из органзы. В последнем кадре, который я увидел, камера скользнула на сбившихся в кучку свиней.

Проснулся я от холода и боли; как видно, я лежал в неудобной позе и теперь не мог повернуть шею. Поднимаясь, я закашлялся: в ледяном воздухе дыхание превращалось в сгустки пара. К моему удивлению, по телевизору шла «Ловись, рыбка» – передача первого канала; стало быть, я просыпался или, по крайней мере, сознание мое прояснялось настолько, что я смог переключить программу – этого я напрочь не помнил. В передаче говорилось о сомах, гигантских рыбах без чешуи, которые из-за потепления климата все чаще встречаются в наших ре­ках; особенно им нравится селиться вблизи атомных электростанций. Репортаж усиленно развеивал расхожие мифы: взрослые сомы и в са­мом деле достигают трех, а то и четырех метров в длину, в Дроме яко­бы даже замечены особи, превышающие пять метров, – это все впол­не правдоподобно. А вот хищными их считают совершенно ошибочно, и на купальщиков они никогда не нападали. Между тем укоренившиеся в народе предрассудки распространяются и на любителей сомовьего лова; обширное племя рыбаков с предубеждением относится к их ма­лочисленному братству. Ловцы сомов болезненно воспринимают пред­взятость и надеются, что эта передача изменит представление о них. Да, конечно, с точки зрения гастрономической похвастаться им не­чем: мясо сома ни в каком виде не пригодно в пищу. Но зато какая ве­ликолепная рыбалка: сравнимая в некотором роде с ловлей щуки, она развивает в вас интеллектуальные и спортивные качества одновремен­но и потому заслуживает большего числа поклонников. Я прошелся по комнате, но нисколько не согрелся – о том, чтобы лечь в постель отца, не могло быть и речи. В конце концов я сходил на второй этаж за по­душками и одеялами и, как мог, устроился на диванчике. На титрах к «Правде о сомах» я выключил телевизор. Стояла глубокая непрогляд­ная ночь и такая же глубокая тишина.

2

Все когда-нибудь кончается, и ночь тоже. Из оцепенения, в котором я пребывал подобно ящерице, меня вывел четкий звонкий голос капитана Шомона. Он извинялся, что не успел зайти накануне. Я предложил ему выпить кофе. Пока грелась вода, он раскрыл на кухонном столе порта­тивный компьютер и подключил принтер. Таким образом, мои показа­ния он сможет сразу распечатать и дать мне на подпись; я одобрительно крякнул. Жандармерия в наши дни перегружена административными хлопотами, и ей, увы, не хватает времени на исполнение своих первейших обязанностей – на уголовные расследования; такое впечатление я вынес из соответствующих телепередач. Он согласился, и даже с жаром. Одним словом, допрос начался в обстановке взаимопонимания и дове­рия. Радостно чирикнули включившиеся «Windows».

Смерть наступила 14 ноября, поздно вечером или ночью. В тот день я был на работе, 15-го тоже. Разумеется, я мог сесть в машину, приехать сюда, убить отца и в ту же ночь вернуться. Что я делал вечером и ночью 14 ноября? Ничего, насколько я помню; ничего примечательного. Во всяком случае, мне ничего не запомнилось, а ведь и недели не прошло. У меня не было постоянной сексуальной партнерши, не было закадыч­ных друзей – оттого и вспомнить нечего. День прошел, и ладно. Я сокру­шенно взглянул на капитана Шомона: мне хотелось ему помочь, подска­зать хотя бы направление поисков. «Сейчас посмотрю в записной книжке», – засуетился я. Я не ожидал в ней что-нибудь увидеть, но, как ни странно, обнаружил записанный на 14-е число номер мобильного те­лефона, а под ним имя: «Корали». Какая еще Корали? Всякая ерунда понаписана.

– Голова совсем дырявая, – констатировал я, виновато улыбаясь. – Не знаю, может, я был на каком-нибудь вернисаже.

– На вернисаже? – Он терпеливо ждал, занеся пальцы над клавиа­турой.

– Да, я работаю в Министерстве культуры. Готовлю документацию по финансированию выставок, иногда концертов.

– Концертов?

– Концертов… современного танца… – Я был близок к отчаянию, сгорал со стыда.

– Короче, работаете на культурном поприще.

– Ну да… Можно сказать и так.

Он смотрел на меня серьезно и доброжелательно. О существовании некоего культурного сектора он представление, пусть смутное, но имел. По роду занятий Шомон встречался с самыми разными людьми, и ничто в жизни общества не осталось ему совсем уж чуждым. Жандармы, они в известном смысле гуманисты.

Дальше беседа потекла по накатанному руслу; мне доводилось ви­деть нечто подобное по телевизору, и я чувствовал себя подготовлен­ным к диалогу. У вашего отца были враги? Насколько мне известно, нет; о друзьях, по правде говоря, мне тоже ничего не известно. Что касается врагов, отец не такая значительная фигура, чтобы их иметь. Кому вы­годна его смерть? Разве что мне. Когда я приезжал к нему в последний раз? Вероятно, в августе. В августе в министерстве делать особенно не­чего, но коллеги вынуждены идти в отпуск из-за детей. Я же остаюсь на работе, наедине с компьютером, а числа 15-го прибавляю денек-другой к выходным и в это время навещаю отца. Хорошие ли у нас были отно­шения? Что сказать? И да и нет. Скорее нет, но я ездил к нему раз или два в год – это уже неплохо.

Он кивнул. Судя по всему, дача показаний подходила к концу, а мне хотелось сказать еще что-нибудь. Я испытывал к капитану необъясни­мую, безотчетную симпатию. Но он уже заправил бумагу в принтер. «Отец много занимался спортом!» – выпалил я. Капитан взглянул на ме­ня выжидающе. «Нет, ничего, – пробормотал я, разводя руками, – я только хотел сказать, что он занимался спортом».

Капитан Шомон до­садливо отмахнулся и запустил печать.

Подписав показания, я проводил его до дверей. «Понимаю, что разо­чаровал вас как свидетель», – сказал я ему. «Свидетели всегда разочаро­вывают», – ответил он.

Некоторое время я обдумывал этот афоризм. Пе­ред нами лежали бесконечно унылые поля. Усаживаясь в свой «Пежо 305», капитан Шомон пообещал сообщать о ходе расследования. В слу­чае смерти прямых родственников по восходящей линии государственным служащим предоставляется трехдневный отпуск. Я вполне мог воз­вращаться не спеша, закупить здешних камамберов, но ничего такого делать не стал и выехал сразу на парижскую автостраду.

Оставшийся свободный день я ходил по турагентствам. Туристичес­кие каталоги нравились мне своей абстрактностью и умением сводить все на свете к череде счастливых мгновений и соответствующих расце­нок; система звездочек, обозначавших степень счастья, на которую вы вправе рассчитывать в том или ином месте, представлялась мне подлин­ной находкой. Сам я не был счастлив, но счастье ценил высоко и все еще мечтал о нем. Английский экономист Маршалл представляет покупате­ля рациональным индивидом, стремящимся максимально удовлетво­рить свои потребности исходя из финансовых возможностей; Веблен анализирует воздействие социальной среды на процесс приобретения (в зависимости от того, желает ли индивид с этой средой идентифици­роваться или, напротив, от нее отмежеваться). Коупленд же при опреде­лении покупательной способности учитывает категорию продукта или услуги (текущая покупка, запланированная покупка, целевая покупка); а вот из модели Бодрийяра–Беккера следует, что потребление само по се­бе есть производство знаков. В глубине души я чувствовал, что модель Маршалла мне ближе.

Вернувшись на работу, я заявил Мари Жанне, что нуждаюсь в отпус­ке. Мари Жанна – это моя коллега, мы вместе готовим документацию к выставкам, вкалываем на благо современной культуры. Ей тридцать пять лет, у нее гладкие светлые волосы и бледно-голубые глаза; о ее лич­ной жизни мне ничего не известно. На служебной лестнице она стоит чуть выше меня, но предпочитает этого не показывать и всячески под­черкивает, что в своем отделе мы работаем сообща. Если нам случается принимать по-настоящему важную персону – представителя Управле­ния изобразительных искусств или члена кабинета министров, – она никогда не забывает упомянуть, что у нас единый коллектив. «А вот и са­мый главный человек в нашем отделе! – произносит она, заходя ко мне в кабинет. – Он жонглирует цифрами и сметами… Без него я как без рук». И смеется; важные посетители тоже смеются, по крайней мере, сча­стливо улыбаются. Улыбаюсь и я – уж как умею. Пытаюсь вообразить се­бя жонглером; но на самом деле тут достаточно владеть простыми ариф­метическими действиями.

Хотя Мари Жанна в буквальном смысле не делает ничего, ее работа сложнее моей: ей необходимо всегда быть в курсе новейших течений, движений, тенденций; взвалив на свои плечи тяжкое бремя ответственности за культурный процесс, она ежеминутно рискует, что ее заподозрят в косности или даже обскурантизме; ограж­дая себя от подобной напасти, она тем самым оберегает и вверенный ей участок. Поэтому она постоянно поддерживает контакты с художника­ми, галерейщиками и редакторами журналов, о которых я понятия не имею; телефонные разговоры с ними наполняют ее радостью, ведь со­временное искусство она любит искренне. Сам я тоже ничего против не­го не имею: я не из тех, кто ставит ремесло превыше всего и жаждет возврата к традиционной живописи; я веду себя сдержанно, как и подобает человеку, чья профессия – управленческий учет. Вопросы эстетики и политики – это не для меня; не моя забота вырабатывать и утверждать новые концепции, новое отношение к миру; я завязал с этим еще в ту по­ру, когда спина моя только начинала горбиться, а лицо грустнеть. Я на­смотрелся выставок, вернисажей и выдающихся перформансов и при­шел к окончательному заключению: искусство не может изменить жизнь. Мою уж точно нет.

Мари Жанна знала, что у меня горе; она встретила меня сочувственно, даже руку на плечо положила. Мою просьбу об отпуске сочла естествен­ной. «Тебе необходимо подвести итоги, Мишель, – рассудила она, – за­глянуть в себя». Я попытался представить себе, как я буду это делать, и подумал, что она, скорее всего, права. «Проект бюджета докончит Сеси­лия, – продолжила она, – я с ней поговорю».

О чем это она и какая та­кая Сесилия? Я огляделся по сторонам, увидел эскиз афиши и вспомнил. Сесилия была толстая рыжая девица, беспрестанно поедавшая шоколад «Кэдбери» и работавшая у нас всего месяца два – то ли по временному соглашению, то ли вообще по программе трудоустройства безработных, короче – мелкая сошка. А известие о смерти отца, действительно, заста­ло меня за подготовкой бюджета выставки «Руки вверх, проказники!», которая должна была открыться в январе в Бур-ла-Рен. Речь шла о засня­тых при помощи телеобъектива зверствах полицейских в департаменте Ивелин; однако зрителям предлагались не просто фотодокументы, а не­кая пространственная, так сказать, театрализованная композиция, к то­му же полная намеков на различные эпизоды сериала «Полиция Лос-Ан­джелеса». Обычному в таких случаях социальному обличению автор предпочел пародию. Словом, любопытный замысел, притом не слиш­ком дорогой и не слишком сложный; даже такая бестолочь, как Сесилия, вполне могла справиться с проектом бюджета.

Обычно после работы я отправлялся на пип-шоу. Это обходилось мне в пятьдесят франков, иногда в шестьдесят, если срабатывало не сразу. Вид курчавых лобков в движении хорошо прочищает мозги. Противоречи­вые тенденции в современном видеоискусстве, бережное отношение к культурной традиции и поощрение новаторства… – все это мигом улету­чивалось из головы под воздействием примитивной магии колыхаю­щихся передков, и я спокойненько опорожнял свои яички. Сесилия же в это время лопала шоколадные пирожные в ближайшей к министерст­ву кондитерской; мотивировки у нас были весьма схожие.

Отдельный кабинет за пятьсот франков я брал редко, только в тех случаях, когда мой дружок совсем сникал, когда я ощущал его каприз­ным, никчемным придатком, вдобавок пахнущим сыром; в такие дни мне требовалось, чтобы девушка взяла его в руки, повосхищалась, пусть неискренне, его мощью и богатством семени. Так или иначе, я возвра­щался домой не позднее половины восьмого. Перво-наперво смотрел «Вопросы для чемпиона», автоматически записывавшиеся на видео, за­тем переходил к новостям. Ситуация с коровьим бешенством меня мало беспокоила – питался я в основном пюре «Муслин» с сыром. Вечерние программы шли своим чередом. Когда имеешь сто двадцать восемь кана­лов, скучать не приходится. Заканчивал я часам к двум турецкой музы­кальной комедией.

Несколько дней я прожил относительно спокойно, а потом мне снова позвонил капитан Шомон. Оказалось, дела продвинулись, и предполагае­мый убийца найден; собственно, уже и не предполагаемый: он сознался. Через два дня они намеревались провести следственный эксперимент. Желаю ли я на нем присутствовать? Да, разумеется, ответил я.

Мари Жанна одобрила мое мужественное решение, сказала что-то об испытании трауром и загадке наследственных связей; она произноси­ла подобающие случаю слова, запас которых невелик, но это и не важно: я чувствовал в них искреннюю теплоту, что было удивительно, но прият­но. До чего же все-таки женщины любвеобильны, думал я, садясь в поезд на Шербур, они даже на службе стремятся установить сердечные отно­шения, им трудно существовать в мире, лишенном эмоций, они в нем чахнут. В этом их слабость и причина многих неприятностей, недаром психологические странички «Мари-Клер» постоянно твердят об одном и том же: необходимо четко разграничивать работу и эмоции; только женщинам это плохо удается, о чем с не меньшим постоянством свиде­тельствуют документальные страницы того же журнала. Когда минова­ли Руан, я стал перебирать в уме подробности дела. Великое открытие капитана Шомона заключалось в том, что Айша имела «интимные отно­шения» с моим отцом. Как часто и насколько интимные? Этого он не знал, но для дальнейшего расследования оно и не понадобилось. Один из братьев Айши признался вскоре, что пришел к отцу и «потребовал объяснений», но разговор принял дурной оборот; потом он ушел, а ста­рик остался лежать на бетонном полу котельной «как неживой».

Следственным экспериментом руководил суровый сухонький челове­чек во фланелевых брюках и темном поло, с лица которого не сходила сар­кастическая усмешка; но капитан Шомон сразу отобрал у него бразды прав­ления. Живой, подвижный, он встречал участников, находил приветливое слово для каждого, разводил всех по местам; он прямо-таки лучился счасть­ем. Подумать только, первое же дело об убийстве он раскрыл менее чем за неделю; в этой жуткой и банальной истории он оказался единственным ге­роем. Айша сидела на стуле сникшая, удрученная, с черным платком на го­лове; она едва взглянула на меня, когда я вошел; на брата не смотрела во­все. Тот сидел между двух жандармов, уперев взгляд в пол. Безмозглое животное – я не испытывал к нему ни малейшего сочувствия. Он поднял голову, встретился со мной взглядом и наверняка понял, кто я. Надо ду­мать, его предупредили о моем приезде: по его примитивному разумению, мне надлежало ему отомстить, отплатить за кровь отца. Между нами уста­новилась особого рода связь; сознавая это, я смотрел ему в лицо, не отводя глаз; я медленно проникался ненавистью, и от этого приятного и сильно­го чувства мне становилось легче дышать. Будь я вооружен, я бы его при­кончил не раздумывая. Убийство подобной гадины не просто не казалось мне преступлением, но представлялось поступком положительным, благо­творным. Жандарм начертил мелом какие-то отметки на полу, и экспери­мент начался. По словам обвиняемого, все произошло очень просто: во время разговора он погорячился и резко толкнул отца; тот упал навзничь и раскроил себе череп об пол; сам же он испугался и убежал.

Разумеется, он лгал, и капитан Шомон без труда вывел его на чистую воду. Осмотр черепа убедительно доказывал, что жертва подверглась из­биению; судя по характеру ушибов, отца били ногами. Его возили лицом по полу так, что один глаз почти вылез из орбиты. «Не помню, – сказал обвиняемый, – я был не в себе».

Глядя на его жилистые руки и тупое злобное лицо, всякий охотно в это верил; он действовал непредумыш­ленно, а когда отец ударился головой об пол, впал в бешенство от вида крови. Простая и убедительная система защиты: он выкрутится на суде, получит несколько лет условно, не более того. Капитан Шомон, удовлетворенный результатами своей деятельности, готовился подвести ито­ги. Я поднялся со стула, подошел к окну. Вечерело, брели на ночлег ов­цы. Они тоже тупые, может, еще тупее, чем брат Айши, но в генах у них агрессивная реакция не запрограммирована. В свой последний вечер они заблеют от страха, у них учащенно забьется сердце, ноги отчаянно задергаются; потом грянет выстрел, жизнь улетучится, а тело превра­тится в мясо. Мы пожали друг другу руки и расстались; капитан Шомон поблагодарил меня за то, что я приехал.

На другой день я встретился с Айшой: агент по недвижимости посо­ветовал мне произвести в доме полную уборку, прежде чем его придут смотреть первые покупатели. Я передал ей ключи, затем она отвезла меня в Шербур – на вокзал. В лесу уже воцарялась зима, над изгородями висел туман. Рядом с Айшой я чувствовал себя напряженно. Она сово­куплялась с моим отцом, что порождало между нами совершенно неуме­стную близость. Поразительная, в общем-то, история: серьезная с виду девушка, да и отец менее всего походил на соблазнителя. Значит, он все-таки обладал некими привлекательными чертами, которых я не сумел разглядеть; в сущности, я и лица-то его не мог как следует вспомнить. Люди живут и друг друга не видят, ходят бок о бок, как коровы в стаде; в лучшем случае бутылку вместе разопьют.

«Фольксваген» Айши остановился на вокзальной площади; понимая, что на прощание надо бы сказать какие-то слова, я протянул: «Н-да…» Прошло еще несколько секунд, потом она заговорила глухим голосом: «Я уеду отсюда. Один знакомый может устроить меня подавальщицей в Па­риже; продолжу учебу там. Все равно в семье меня считают шлюхой». Я понимающе помычал. «В Париже больше народу», – выдавил я наконец. Сколько ни напрягался, ничего другого о Париже придумать не смог. Убо­жество реплики ее не смутило. «Дома меня ничего хорошего не ждет, – продолжала она, сдерживая злость. – Мало того, что они нищие, они еще и кретины. Отец два года назад совершил паломничество в Мекку, и с тех пор с ним говорить невозможно. А братья – того хуже: один другого ту­пее, только и знают что хлещут пастис и воображают себя при этом носи­телями истинной веры; меня же обзывают стервой, потому что я предпо­читаю работать, все лучше, чем выйти за такого же, как они, идиота».

«Да, мусульмане, они вообще-то не очень…» – тут я замялся. Потом взял сумку и открыл дверцу. «Думаю, у вас все наладится», – пробормо­тал я не слишком уверенно.

В эту минуту миграционные потоки предста­вились мне кровеносными сосудами, пронизывающими Европу, а му­сульмане – медленно рассасывающимися сгустками крови. Айша смотрела на меня с сомнением. В раскрытую дверцу врывался холод. Умозрительно я мог испытать влечение к влагалищу мусульманки. Я улыбнулся немного натянуто. В ответ она улыбнулась более искренне. Я неторопливо пожал ей руку, ощутил тепло ее пальцев, почувствовал, как бьется жилка на запястье. Отойдя на несколько метров от машины, я обернулся и помахал ей на прощанье. Под конец все-таки получился ка­кой-то человеческий контакт.

Устраиваясь в комфортабельном вагоне фирменного поезда, я поду­мал, что должен был дать ей денег. Хотя нет, она могла бы меня неправильно понять. И как ни странно, только в эту минуту до меня дошло, что я теперь стану богатым; ну, относительно богатым. Перевод денег с отцовских счетов уже состоялся. Продажу автомобиля я доверил авто­мобильному мастеру, продажу дома – агенту по недвижимости; все ула­дилось само собой. Стоимость имущества определялась законами рын­ка. Разумеется, какая-то возможность торга оставалась: 10 процентов в ту или другую сторону, не больше. Ставка налогообложения тоже тайны не составляла, достаточно заглянуть в прекрасно изданные брошюрки, которые распространяет налоговая служба.

Отец наверняка не раз подумывал лишить меня наследства, но в кон­це концов плюнул, решил, видать, что хлопот много и неизвестно еще, чем они увенчаются (лишить детей наследства непросто, закон сводит возможности к минимуму: маленькие мерзавцы не только отравляют вам жизнь, но еще и пользуются потом всем, что вы накопили ценой изнури­тельных усилий). А главное, говорил он себе, все бессмысленно, и какое ему дело до того, что случится после его смерти. Полагаю, он примерно так рассуждал. Теперь старый черт помер, и мне предстоит продать дом, где он провел последние годы, а также «тойоту-лендкрузер», на которой он привозил упаковки воды «Эвиан» из шербурского гипермаркета. Сам я живу возле Ботанического сада, и зачем мне «тойота-лендкрузер», не знаю. Разве что привозить равиоли с рынка на улице Муффтар. В случае прямого наследования налоги невелики, даже если родственные узы бы­ли не слишком крепки. После всех выплат у меня останется миллиона три – около пятнадцати моих годовых зарплат. Приблизительно за та­кую сумму неквалифицированный рабочий в Западной Европе вкалыва­ет в течение всей трудовой жизни; словом, деньги немалые. Можно за­жить по-человечески; хотя бы попробовать.

Через несколько недель я наверняка получу письмо из банка. Поезд подъезжал к Байе, я уже представлял себе, как сложится разговор. Со­трудник филиала констатирует значительные поступления на мой счет и попросит уделить ему несколько минут – рано или поздно любому че­ловеку может понадобиться посредник в размещении капитала. Я отне­сусь к его предложению настороженно, скажу, что хотел бы вложить деньги самым надежным способом; он выслушает мой ответ – ответ ти­пичный – с легкой улыбкой. Ему прекрасно известно, что новички в большинстве своем предпочитают надежность прибыльности; он с кол­легами частенько над этим посмеивается. Мне следует правильно по­нять его: в вопросах распоряжения имуществом и вполне зрелые люди ведут себя как сущие новички. Он, со своей стороны, желал бы привлечь мое внимание к несколько иному сценарию, оставив мне, разумеется, время на размышление. Почему бы, в самом деле, не вложить две трети состояния под незначительные, но гарантированные проценты? И по­чему не инвестировать оставшуюся треть более рискованным образом, но с возможностью реального увеличения капитала? Я знал, что, пораз­мыслив несколько дней, соглашусь с его доводами. Ободренный моим согласием, он с неподдельным воодушевлением возьмется за подготовку документов; на прощанье мы с жаром пожмем друг другу руки…

Я жил в стране умеренного социализма, где обладание материальны­ми благами неукоснительно охраняется законом, а банковские вклады защищены могущественными государственными гарантиями. Мне не грозило ни разорение, ни злостное банкротство, если, конечно, я не стану выходить за рамки законности. Короче, мне больше не о чем было особенно беспокоиться. Впрочем, я и прежде ни о чем особенно не беспокоился: учился серьезно, хотя блистать не блистал, по окончании института сразу устроился в государственный сектор. Это было в начале 80-х, в эпоху модернизации социализма, когда руководимая незабвен­ным Жаком Лангом

[1]

культура купалась в роскоши и славе; при приеме на работу мне положили приличную зарплату. А потом я состарился, на­блюдая без волнения за чередой политических перемен. Я всегда дер­жался вежливо и учтиво, меня ценили коллеги и начальство, однако тем­пераментом я обладал сдержанным и обзавестись настоящими друзьями не сумел. На Лизье и окрестности стремительно опускалась ночь. Поче­му я никогда не отдавался работе страстно, как Мари Жанна? Почему я вообще ничего в жизни не делал со страстью?

Последующие несколько недель не принесли мне ответа, а утром 23 декабря я взял такси и отправился в аэропорт.

3

И вот теперь я как дурак стоял один в нескольких метрах от окошечка «Нувель фронтьер». Субботнее утро, праздники; аэропорт Руасси, естествен­но, битком набит. Жители Западной Европы, как только выдается у них несколько свободных дней, разом устремляются на другой конец света, облетают пол земного шара – словом, ведут себя так, будто из тюрьмы сбежали. Я их не осуждаю; я сам собираюсь поступить точно так же.

Мои мечты банальны. Как и прочих европейцев, меня тянет путеше­ствовать. Занятие это сопряжено с трудностями: языковой барьер, пло­хая организация общественного транспорта, страх, что тебя облапошат или обокрадут: если называть вещи своими именами, меня тянет путеше­ствовать туристом. Мечты уж какие есть, такие есть; по мне, лучше все­го было бы постоянно чередовать обозначенные в названиях трех ката­логов «Нувель фронтьер» «Увлекательные маршруты», «Красочный отдых» и «Наслаждение вкусом».

Я остановился на «Увлекательных маршрутах», но еще долго колебал­ся между «Ромом и сальсой» (маршрут CUB CO 033, 16 дней/14 ночей, проживание в двухместном номере и 250 фр., доплата за одноместный 1350 фр.) и «Тропиком Тай» (маршрут ТНА СА 066, 15 дней/13 ночей, проживание в двухместном номере 9950 фр., доплата за одноместный 1175 фр.). Вообще-то Таиланд привлекал меня больше, но и Куба имела свои преимущества как одна из последних стран, где сохранилось комму­нистическое правление, причем, скорее всего, ненадолго: в отживающем режиме есть некая политическая экзотика. В конце концов я все-таки вы­брал Таиланд. Надо признать, что неискушенному человеку трудно усто­ять перед умело составленным текстом рекламной брошюры:

Организованный маршрут для любителей приключений: от бамбуковых за­рослей на реке Квай к острову Самуй и далее – через бесподобный перешеек Кра к островам Пхукет и Пхи-Пхи. С холодным рассудком по жарким тропикам.

Ровно в восемь тридцать утра Жак Майо, хлопнув дверью своего дома на бульваре Бланки в XIII округе, садится на мотороллер и пересекает Париж с востока на запад. Конечная цель: офис «Нувель фронтьер» на буль­варе Гренель. Раз в два дня моторизованный хозяин «Нувель фронтьер» в неизменном фантастически пестром галстуке наведывается в несколь­ко своих агентств: «Привожу свежие каталоги, забираю почту, прове­ряю, так сказать, температуру», – поясняет он. Визиты эти подстегива­ют работников: «В последующие дни агентства увеличивают оборот», – говорит Майо с улыбкой. Очарованная им журналистка из «Капиталя» в своей статье не скрывает удивления: кто мог предвидеть в 1967 году, что основанная кучкой оппозиционных студентов маленькая ассоциация так быстро пойдет в гору? Конечно, не толпы демонстрантов, проходив­ших в мае 68-го мимо первой конторы «Нувель фронтьер» на площади Данфер-Рошро в Париже. «Мы оказались в нужном месте – прямо перед телекамерами», – вспоминает Жак Майо, в прошлом бойскаут, левый ка­толик и член Национального студенческого союза. Такой получилась первая рекламная акция фирмы, а название позаимствовали из речи Джона Кеннеди о «новых рубежах» Америки.

Будучи убежденным либералом, Жак Майо в свое время успешно бо­ролся против «Эр Франс» за демонополизацию воздушного транспорта. Экономические журналы пристально следили за развитием его компа­нии, ставшей за тридцать с небольшим лет крупнейшей в туристичес­ком бизнесе Франции. «Нувель фронтьер», родившиеся одновременно с цивилизацией досуга, олицетворяли, вместе с FNAC и «Club Med», но­вое лицо современного капитализма. В 2000 году индустрия туризма впервые вышла на первое место по обороту, опередив все другие отрас­ли мировой экономики. Избранный мною маршрут «Тропик Тай», хотя и не требовал специальной физической подготовки, принадлежал к раз­ряду «приключенческих» и предлагал различные варианты проживания (простое, стандартное, первой категории); число участников ограничи­валось двадцатью, дабы обеспечить сплоченность коллектива. К око­шечку подошли две очаровательные негритянки с рюкзаками за спиной, и я вообразил, что они тоже выбрали «Тропик Тай»; с тем я опустил гла­за и пошел получать билет и путевку. Перелет продолжался немногим более одиннадцати часов.

В наши дни путешествовать на самолете любой компании, независимо от направления, – значит подвергаться бесчисленным унижениям в течение всего полета. Вы вынуждены сидеть, скрючившись на смехо­творно маленьком пространстве, откуда невозможно выбраться, не по­тревожив соседей по ряду, а стюардессы с фальшивыми улыбками сразу огорошивают вас чередой запретов. Когда вы еще только ступили на борт самолета, их первое движение – завладеть вашими личными веща­ми и запереть их в ящики для багажа: теперь вы ни под каким предлогом не получите их до самого приземления. Девицы эти будут придираться к вам всю дорогу, запрещать всякое передвижение и вообще какое-либо действие, кроме предписанных распорядком: дегустация содовой, про­смотр американских видеофильмов, покупка беспошлинных товаров. Постоянное ощущение опасности подпитывается проносящимися в уме картинами авиакатастроф, а вынужденная неподвижность в замкнутом пространстве вызывает сильнейшие стрессы: во время некоторых даль­них перелетов наблюдались даже случаи смерти пассажиров от сердечного приступа. Экипаж со своей стороны исхитряется доводить стрес­совое состояние до критической точки, не позволяя вам бороться с ним привычными средствами: вам не дают курить, читать, а в последнее вре­мя все чаще и чаще – пить. Хорошо еще эти мерзавки вас не обыскивают, а потому, как опытный пассажир, я смог запастись необходимым для вы­живания набором: таблетки Nicopatch по 21 мг, пачка снотворного, бу­тылочка «Южного комфорта». Когда мы пролетали над бывшей Восточ­ной Германией, я забылся глубоким сном.

Меня разбудило ощущение тяжести на плече и чье-то жаркое дыха­ние. Без лишних церемоний я водворил на место своего соседа слева, он тихо заворчал, но глаз не открыл. Это был могучий детина лет тридцати с остриженными под горшок светло-каштановыми волосами; наружность его не показалась мне неприятной или нахальной. Было даже что-то тро­гательное в том, как он закутался в предоставленное авиакомпанией неж­но-голубое одеяло, положив на колени свои мозолистые ручищи. Я подо­брал с полу книжонку, которую он уронил: паршивый английский бестселлер некоего Фредерика Форсайта. Я читал одно творение этого кретина, сплошь состоящее из дифирамбов Маргарет Тэтчер и страши­лок о Советском Союзе, именуемом империей зла. Интересно, чем пробав­ляется он теперь, после падения берлинской стены. Я полистал новейший опус: похоже, роль злодеев отводилась здесь всяким красно-коричневым и сербским националистам – писатель шагал в ногу со време­нем. Что касается его любимого героя, зануды Джейсона Монка, то он вернулся на службу в ЦРУ, заключившим временный союз с чеченской ма­фией. Ну и ну, подумал я, кладя романчик соседу на колени, хорошеньких же нравственных принципов придерживаются авторы современных бестселлеров! В качестве закладки сосед использовал сложенный втрое листок бумаги, в котором я узнал брошюрку «Нувель фронтьер»: итак, я познакомился с первым своим попутчиком. Он мне нравился: славный парень и наверняка куда менее эгоцентричный и нервозный, чем я. Я взглянул на экран, где сообщались сведения о полете: вероятно, мы уже миновали Чечню, если вообще над ней пролетали; температура за бортом минус 53 °С, высота полета 10143 метра, местное время 00:27. Потом цифры на экране сменились картой: мы вошли в воздушное пространст­во Афганистана. За окном, разумеется, ничего, кроме тьмы кромешной. В любом случае талибы в своих грязных лачугах, наверное, уже спали. «Спокойной ночи, талибы, спокойной ночи… Хороших вам снов…» – пробормотал я и проглотил вторую таблетку снотворного.

4

Самолет приземлился около пяти утра в аэропорту Донг-Мыанг. Я с тру­дом продрал глаза. Мой сосед слева уже встал и топтался в очереди на выход. В коридоре по дороге в зал прибытия я потерял его из виду. Но­ги у меня были ватные, язык не ворочался, в ушах стоял отчаянный гул.

Едва автоматические двери выпустили меня наружу, я словно шагнул в жерло вулкана. Градусов тридцать пять, не меньше. Жара в Бангкоке особенная, масляная, наверное, из-за сильно загрязненного воздуха; про­ведя некоторое время на улице, вы ощущаете, будто покрылись тонкой пленкой гари. Первые тридцать секунд я не мог дышать. Я старался не отстать от нашей сопровождающей, которую и разглядеть как следует не успел, заметил только, что она сдержанна и воспитана – впрочем, многие таиландки производят именно такое впечатление. Рюкзак фир­мы «Лау Про Гималайа Треккинг» резал мне плечи – это был самый до­рогой, какой я смог найти в «Бывалом туристе»: гарантия пожизненная. Внушительная штука: стального цвета, с карабинами, особыми фирмен­ными липучками, молниями, функционирующими при температуре минус 65 °С. Содержимое его, увы, было куда скромней: несколько пар шорт, несколько футболок, плавки, специальные ботинки для ходьбы по кораллам (125 фр. в «Бывалом туристе»), несессер со всеми необходимы­ми лекарствами, какие рекомендует «Гид Рутар», портативная видеока­мера JVC HRD-9600 MS с батарейками и запасными кассетами и два аме­риканских бестселлера, купленных в аэропорту наугад.

Автобус «Нувель фронтьер» стоял метрах в ста от входа. Внутри могу­чего шестидесятичетырехместного «Мерседеса М-800» в полную силу ра­ботали кондиционеры: входя в него, вы словно попадали в морозильную камеру. Я устроился у окна слева, в середине салона: перед собой я видел еще дюжину пассажиров, в том числе и соседа по самолету. Рядом со мной никто не сел – похоже, свою первую возможность слиться с коллективом я упустил, зато сохранил все шансы схлопотать хорошенький насморк.

Еще не рассвело, но все шесть рядов автострады, ведущей в Бангкок, уже были запружены автомобилями. По обочинам билдинги из стекла и стали чередовались кое-где с массивными бетонными сооружениями в духе советской архитектуры. Банки, отели, офисы компаний электрон­ной техники, преимущественно японских. После поворота на Чатучак автострада вознеслась над сетью дорог, опоясывающих центр города. На пустырях между светящимися отелями глаз начинал различать скоп­ления домишек, крытых железом. В освещенных неоном ларьках на ко­лесах предлагали суп и рис, дымились жестяные котелки. При выезде на Нью-Петчабури-роуд автобус слегка сбавил скорость. Мы увидели фанта­смагорические очертания дорожной развязки, асфальтовые спирали ко­торой, казалось, висели в небе, озаренные рядами прожекторов из аэро­порта; описав длинную дугу, автобус снова выехал на скоростную магистраль.

Бангкокский «Палас Отель» принадлежал к сети гостиниц, близких к компании «Меркурий», и придерживался схожих принципов в отноше­нии питания и качества обслуживания – все это я почерпнул из брошю­ры, которую подобрал в холле, ожидая, пока ситуация немного прояс­нится. Было начало седьмого утра – полночь в Париже, подумалось мне без всякой связи, – но вокруг уже царило оживление, и ресторан от­крылся для завтрака. Я сел на скамейку, у меня по-прежнему кружилась голова, шумело в ушах, и начинало подташнивать. По выжидательным позам стоявших рядом людей я угадал в них членов нашей группы. Тут были две девицы лет по двадцать пять блядоватого вида, впрочем, непло­хо сложенные и смотревшие на все с презрением. В отличие от них че­та пенсионеров – он из породы живчиков, она поугрюмее – с восхище­нием взирала на внутреннее убранство отеля, состоящее из зеркал, позолоты и люстр. В первые часы жизни коллектива общение в нем но­сит, как правило,

фатический

характер, то есть сводится к

установлению контактов

; этой стадии свойственны употребление банальных фраз и слабая эмоциональная вовлеченность. Как утверждают Эдмундс и Уайт

[2]

, формирование мини-групп отчетливо заметно лишь на первой экскурсии или во время первого совместного завтрака.

Я вздрогнул, чувствуя, что теряю сознание; чтобы как-то приобод­риться, закурил: снотворное оказалось слишком сильным, я от него был сам не свой; более слабые, впрочем, на меня не действовали – положе­ние складывалось безвыходное. Чета пенсионеров топталась на месте, медленно поворачиваясь по кругу; супруг хорохорился и, не находя, кому бы конкретно улыбнуться, обводил улыбкой весь окружающий мир. В предшествующей жизни они, наверно, были мелкими торговцами – ни­чего другого не придумаешь. Услышав свое имя, экскурсанты поочередно подходили к сопровождающей, получали ключи, поднимались в номе­ра – словом, рассеивались. Мы могли позавтракать прямо сейчас, напо­минала тайка звонким поставленным голосом, могли отдохнуть – по же­ланию. В четырнадцать часов – прогулка по

кхлонгам

[3]

, встреча в холле.

Широкое окно моего номера выходило на скоростную магистраль. В половине седьмого утра движение по ней было интенсивным, однако сквозь двойное стекло до меня доносился только слабый гул. Фонари уже погасли, а сталь и стекло еще не засверкали дневным солнцем – го­род был равномерно сер. Я заказал дежурному двойной эспрессо и загло­тал его с эффералганом, долипраном и двойной дозой осциллококсинума, затем лег и попытался закрыть глаза.

Неясные формы с назойливым жужжанием медленно двигались в замкнутом пространстве; может, это были землеройные машины, а мо­жет, гигантские насекомые. Поодаль стоял человек в тюрбане и белых шароварах; в руках он держал короткую турецкую саблю и с большой ос­торожностью проверял остроту клинка. Вдруг воздух сделался красным и вязким, почти жидким; прямо перед глазами у меня потекли капельки конденсата, и я понял, что вижу всю сцену через стекло. Человек лежал теперь на земле, придавленный невидимой силой. Машины – несколь­ко экскаваторов и гусеничный бульдозер – сгрудились вокруг него. Экс­каваторы дружно взмахнули шарнирными лапами и разом обрушили ковши на человека, разрубив его тело на семь или восемь частей; голова же дьявольским образом продолжала жить, бородатое лицо кривилось недоброй усмешкой. Тогда вперед подался бульдозер и раздавил ее, как яйцо; мозг вперемешку с раздробленными костями брызнул на стекло в двух сантиметрах от моего лица.

5

Туризм как поиск смысла с характерным для него игровым общением и богатством обра­зов есть способ постепенного кодированно­го и нетравмирующего постижения внеш­ней чужеродной реальности.

Рашид Амиру

Проснулся я около полудня, в комнате глухо жужжал кондиционер, голо­ва болела немного меньше. Лежа поперек широченной кровати king size, я думал о том, как все сложится дальше. Бесформенная пока еще группа превратится в живое человеческое сообщество; сегодня во второй половине дня мне надо будет начать определяться, а прямо сейчас уже выбрать шорты для прогулки по кхлонгам. Я остановился на модели из синей джинсовой ткани, средней длины, не слишком облегающей, и футболке «Radiohead»; затем сунул в рюкзак кое-какие вещицы. В ванной я с отвращением осмотрел свое отражение в зеркале: натянутое, скован­ное лицо бюрократа трагически контрастировало с костюмом; я выгля­дел ровно тем, кем был на самом деле: сорокалетним чиновником, на пе­риод каникул рядящимся под юнца. Тьфу! Я подошел к окну и раздвинул шторы. С двадцать седьмого этажа открывался поразительный вид. На­лево меловой скалой, разлинованной черными горизонтальными поло­сками окон, наполовину скрытых балконами, высилась громада отеля «Мариотт». Солнце стояло в зените, контрастно оттеняя плоскости. Прямо передо мной сверкало бесчисленными бликами хитроумное со­оружение из конусов и пирамид голубоватого стекла. На горизонте яру­сами ступенчатой пирамиды громоздились гигантские бетонные кубы отеля «Гран Плаза Президент». Справа, за трепещущей зеленой гладью парка Лумпхини, выступала охряная стена и угловые башни Дусит Тха-ни. И надо всем – идеально голубое небо. Я медленно выпил «Сингха Голд», размышляя о том, что все уходит безвозвратно.

Внизу в холле сопровождающая проводила перекличку, раздавая та­лоны на завтрак. Так я узнал, что двух вертихвосток зовут Бабетт и Леа. У Бабетт были светлые вьющиеся волосы: не то чтобы вьющиеся от при­роды – скорее завитые; еще у мерзавки была красивая грудь, отчетливо видная сквозь прозрачную ткань блузки с набивным этническим рисун­ком, полагаю, от «Труа Сюис». Брюки той же материи отличались такой же прозрачностью, сквозь них просвечивали белые кружева трусиков. У черноволосой, тоненькой, как нитка, Леа узость бедер компенсирова­лась выпуклостью ягодиц, подчеркнутой черными «велосипедками» до колен, и агрессивно торчащими под коротенькой канареечной майкой сосками. На щелке пупка блестел малюсенький бриллиант. Я вниматель­но изучил обеих цыпочек с тем, чтобы позабыть о них навсегда.

Раздача талонов продолжалась. Сон – так звали гидшу – выкликала всех по именам, меня от этого с души воротило. Ё-мое, мы ж не в детском саду. Я было обрадовался, когда она назвала пенсионеров по фамилии: «месье и мадам Лоближуа», однако она тут же с лучезарной улыбкой доба­вила: «Жозетт и Рене». Невероятно, но факт. «Меня зовут Рене», – под­твердил супруг, не обращаясь ни к кому конкретно. «Час от часу не лег­че», – буркнул я.

Жена бросила на него усталый взгляд, который следовало понимать как: «Помолчал бы, а то вечно лезешь». Я вдруг сооб­разил, кого он мне напоминает: господина Плюса из рекламы Бальзена. Может, это он и был? Я обратился к его жене: не доводилось ли им в про­шлом сниматься на вторых ролях? Нет, никогда; оказалось, они колбас­ники. Похоже, между прочим. Итак, весельчак наш держал некогда кол­басную лавку (в Кламаре, уточнила супруга), паршивый магазинчик, где отовариваются лишь бедняки, которых он и забавлял своими остротами.

Затем следовали еще две супружеские пары, невыразительные внеш­не и, вероятно, как-то связанные между собой. Может, уже отдыхали вместе? Или познакомились за брекфестом? На этой стадии путешест­вия не разберешь. Начнем с наиболее несимпатичной. Супруг слегка на­поминал Антуана Вештера

[4]

в молодости, если такое можно вообразить, но только шатен, и бородка аккуратно подстрижена; в сущности, он напоминал не столько Антуана Вештера, сколько Робина Гуда, хотя чувст­вовалось в нем и что-то швейцарское. Одним словом, никого он не напо­минал – обыкновенный кретин. Не говоря уже о жене: серьезная, в комбинезончике, добропорядочная молочница. Наверняка эти двое уже произвели на свет себе подобных, подумал я; оставили, небось, ребеноч­ка у бабушки где-нибудь в Лон-ле-Сонье. Вторая пара, постарше, произ­водила более приятное впечатление. Он, тощий, усатый, нервный, представился мне как натуропат и, видя мое невежество, пояснил, что врачует травами и другими натуральными, по возможности, средства­ми. Она, невысокая, сухонькая, работала в социальной сфере, занима­лась в Эльзасе трудоустройством лиц, имеющих судимость; вид у обоих был такой, будто они не трахались уже лет тридцать. Супруг, похоже, расположился побеседовать со мной о пользе натуральных методов лечения; почувствовав, что не вынесу, я отошел и присел на банкетку. Отсюда чета колбасников мешала мне хорошенько рассмотреть трех ос­тавшихся участников группы; мужчина по имени Робер – пятидесяти­летний жлоб с необъяснимо жестким выражением глаз; затем женщина таких же лет, бывалая, с обрамленным черными кудрями недобрым и од­новременно вялым лицом – она звалась Жозианой; и, наконец, женщи­на помоложе, лет двадцати семи, не больше, незаметная – она подобост­растно следовала за Жозианой и именовалась Валери. Ладно, разберемся по ходу дела, время есть, мрачно бухтел я себе под нос по до­роге к автобусу. Я заметил, что Сон, не отрываясь, смотрит на список пас­сажиров. Лицо ее напряглось, губы непроизвольно шептали какие-то слова, в них угадывалось смятение, чуть ли не страх. Оказалось, что нас тринадцать; таиландцы очень суеверны, больше даже, чем китайцы; в нумерации этажей и домов им случается перескакивать с двенадцатого на четырнадцатый, лишь бы избежать числа тринадцать. Я сел на левую сторону в центре салона. Во время групповых поездок экскурсанты, как правило, осваиваются очень быстро: для спокойствия важно только по­раньше занять место и держаться его, можно даже положить на него ка­кие-нибудь свои вещи, словом обжить.

Учитывая, что автобус был на три четверти пуст, я немало удивился, когда Валери села рядом со мной. Двумя рядами дальше Бабетт и Леа на­смешливо зашушукались. Заткнитесь, сучки. Я исподволь разглядывал со­седку: длинные темные волосы, лицо – не знаю, как и сказать, – неброс­кое, в общем; не красавица и не дурнушка. Я напряг свои мыслительные способности и промямлил: «Вам не слишком жарко?» – «Нет, нет, в авто­бусе нормально», – ответила она быстро и без улыбки, видимо испытав облегчение от того, что я начал разговор. А между тем глупее вопроса и придумать невозможно: в автобусе стоял чудовищный холод. «Вы уже бы­вали в Таиланде?» – спросила она, умело поддержав беседу. «Да, один раз». Она замерла в ожидании, приготовясь выслушать интересный рас­сказ. Рассказать ей о моей первой поездке? Лучше не сейчас, потом как-нибудь. «Было хорошо…» – выдавил я из себя наконец, стараясь компенсировать банальность фразы задушевностью тона.

Она удовлетворенно кивнула. Тут я сообразил, что девушка эта нисколько не зависела от Жозианы; покорность была ее натурой, и, может, она как раз искала себе но­вого хозяина; может, Жозиана ей надоела – та, кстати, сидела впереди, через два ряда от нас, с остервенением листала путеводитель «Рутар» и злобно поглядывала в нашу сторону. Просто песня!

Сразу за причалом Пэйаб лодка свернула направо в Кхлонг-Самсен, и мы попали в совершенно иной мир. Люди жили здесь так же, как и сто лет назад. Вдоль канала стояли домишки из тика на сваях; под навесами ду­шилось белье. Женщины глазели на нас из окон, другие, увидев нас, от­рывались от стирки. Между сваями барахтались в воде ребятишки, они махали нам руками. Повсюду буйствовала растительность, пирога наша продиралась сквозь заросли водяных лилий и лотосов; жизнь била клю­чом. Любое свободное пространство на земле, в воздухе или воде мгно­венно заполнялось ящерицами, бабочками, карпами. Хотя приехали мы, как сообщила Сон, в разгар сухого сезона, атмосфера была безна­дежно перенасыщена влагой.

Валери сидела рядом со мной, от нее веяло глубочайшим покоем. Она махала рукой старикам, курившим трубку на балконе, купающейся ребятне, стирающим женщинам, а те отвечали на ее приветствия. Наши экологи тоже расслабились, и даже натуропаты выглядели более умиро­творенными. Нас окружали лишь тихие звуки да улыбки. Валери повер­нулась ко мне. Я чуть было не взял ее за руку, но удержался, сам не знаю почему. Лодка замерла: на короткое мгновение мы погрузились в веч­ность счастливого дня; Леа с Бабетт и те смолкли. Они ловили кайф, как потом, уже на пристани, объяснила Леа.

Во время осмотра храма Утренней Зари я подумал, что надо бы най­ти открытую аптеку и купить «виагру». На обратном пути я узнал, что Ва­лери родом из Бретани – ее родители владели раньше фермой в Трегорруа; сам же я не находил, что ей сказать. У нее было умненькое личико, но мне не хотелось вести умных разговоров. Мне нравился ее нежный голос, прилежный вид, движение ее губ; я представил себе, как горячо у нее во рту и как она с готовностью глотает сперму любящего друга. «Се­годня было хорошо…» – пробормотал я наконец от безысходности. Я отвык от людей – слишком долго жил в одиночестве – и теперь не знал, как подступиться. «Да, хорошо…»– согласилась она без претензий – славная девушка. Тем не менее, когда автобус подъехал к отелю, я ринулся в бар.

После трех коктейлей я пожалел о своем поведении на экскурсии и вы­шел в холл. Было семь часов вечера, из нашей группы никто еще не спу­стился. За четыреста бат желающие могли получить ужин с «традицион­ными тайскими танцами» – встреча в восемь. Валери, конечно, пойдет. Лично я уже имел некоторое представление о традиционных тайских танцах, поскольку три года назад совершил тур «Классический Таиланд, от ‘Розы Севера’ до ‘Города Ангелов’», организованный фирмой «Куони». Неплохой, между прочим, тур, только дороговатый и жуть какой культурный: все участники с высшим образованием. От них не ускольза­ло ничего: ни тридцать две позы Будды в Раттанакосине, ни различия между тайско-бирманским, тайско-кхмерским и собственно тайским сти­лями. Без «Синего гида» я постоянно чувствовал себя смешным и вернул­ся из поездки измученным. Между тем я начинал ощущать настоятель­ное желание потрахаться. В нарастающей нерешительности я кружил по холлу и вдруг увидел надпись «Оздоровительный клуб» с указателем на нижний этаж.

Помимо красных неоновых светильников вход обрамляла гирлянда разноцветных лампочек. Со светящегося белого панно три сирены в бикини с неправдоподобной грудью протягивали входящему бокалы шампанского; на заднем плане вырисовывалась стилизованная Эйфелева башня – словом, концепция интерьера здесь несколько отличалась от «пространства форм» в отелях «Меркурий». Я вошел в бар и заказал бур­бон. За стеклом дюжина девиц повернули головы в мою сторону, некото­рые завлекающе улыбались, некоторые – нет. Из клиентов я был один. Несмотря на малые размеры заведения, девушки носили круглые бляш­ки с номерами. Я сразу выбрал номер семь: во-первых, она была милень­кой, во-вторых, не выглядела чрезмерно увлеченной ни телевизионной программой, ни болтовней с подружкой. Услышав, что ее вызвали, она поднялась, явно довольная. Я угостил ее в баре кока-колой, и мы пошли в комнату. Ее звали Оон, во всяком случае, так я расслышал; приехала она из деревушки поблизости от Чиангмая на севере страны. Ей было девят­надцать.

Мы приняли пенную ванну, после чего я не вытираясь распластался на матрасе, чувствуя, что не пожалею о своем выборе. Оон двигалась ве­ликолепно, гибко; и мыльной пены сделала ровно сколько нужно. Снача­ла она ласкала грудью мои ягодицы; это была ее собственная выдумка, другие так не делали. Ее хорошо намыленная муфта жесткой щеточкой терлась о мои икры. У меня мигом все взыграло, я даже удивился; когда она перевернула меня и стала гладить мне член ногой, я уже думал: конец. Но, резко напружив мышцы, ценой огромных усилий все-таки сдержался.

Она села на меня верхом; я воображал, что меня хватит надолго, но просчитался. Она, хоть и была совсем молоденькой, дело свое знала. Начала она очень нежно, лишь чуть-чуть надавливая на головку, затем опустилась на несколько сантиметров и зажала меня посильней.

– О-о! Ооо! О! О!– закричал я.

Она рассмеялась, наслаждаясь своей властью надо мной, опустилась пониже, стенки влагалища сжимались медленно и сильно; при этом она смотрела мне прямо в глаза и улыбалась. Я кончил задолго до того, как она добралась до основания моего пениса.

Потом мы лежали на кровати, обнявшись, и болтали; она, похоже, не спешила возвращаться в бар. Клиентов туда приходило немного; в этом отеле обычно селились люди немолодые, непримечательные и ко всему охладевшие. Останавливались и французы, но мало кто из них увлекал­ся эротическим массажем. Те, которые ей встречались, были вполне ми­лы, но в основном она имела дело с немцами и австралийцами. Иногда с японцами; японцев она не любила: они со странностями, им обязатель­но хочется либо бить тебя, либо связывать, а то еще сядут и онанируют, глядя на твои туфли; неинтересно, короче, нисколько.

А как я ей понравился? Неплохо, только она надеялась, что я дольше продержусь. «Much need…» – добавила она, легонько теребя пальцами мой пресыщенный член. А в остальном я произвел на нее приятное впе­чатление. «You look quiet…» – сказала она. Тут она немного ошибалась; впрочем, она и вправду меня успокоила. Я дал ей три тысячи бат: цена, по моим воспоминаниям, приличная. По ее реакции я понял, что цена действительно хорошая. «Кроп кхун кхат!» – воскликнула она, улыбаясь во весь рот, и поднесла сложенные ладони ко лбу. Потом проводила ме­ня к выходу, держа за руку; в дверях мы расцеловались в щеки.

Поднимаясь по лестнице, я нос к носу столкнулся с Жозианой, в нере­шительности стоявшей на верхней ступеньке. Она нарядилась в черную вечернюю тунику с золотой каймой, но привлекательней от этого не стала. Повернув ко мне умное внушительное лицо, она смотрела на ме­ня, не мигая. Я заметил, что она и голову помыла. Никто не назвал бы ее дурнушкой; если хотите, она была даже хороша собой – помнится, мне очень нравились ливанки ее типа, – но глаза неизменно оставались злы­ми. Ее легко можно было вообразить спорящей о политике, а вот сост­радающей – нет. Мне нечего было ей сказать. Я опустил голову. Вероят­но немного смутившись, она заговорила первая: «Там что-нибудь интересное внизу?» Она раздражала меня до такой степени, что я чуть не брякнул: «Бар со шлюхами», но потом все-таки соврал, так проще: «Нет, нет, не знаю, что-то вроде салона красоты…»

«Вы манкируете ужином-концертом», – не отставала эта гадина. «Вы тоже…» – парировал я. Она помедлила с ответом, жеманно выдержала паузу. «Ах, знаете, я не любительница таких вещей… – продолжала она, поведя рукой на манер расиновской героини. – Это для туристов…»

Что она хотела этим сказать? Разве все остальное – не для туристов? Я снова еле сдержался, чтобы не съездить ей кулаком по роже. Она стояла по­среди лестницы и загораживала мне проход; пришлось набраться терпе­ния. Автор пламенных необузданных посланий святой Иероним прояв­лял, когда требовали обстоятельства, христианское смирение и оттого был произведен в великие святые и отцы Церкви.

«Традиционные тайские танцы», полагала она, зрелище для Жозетт и Рене, которых она в душе считала мещанами; я с ужасом понял, что она ищет во мне союзника. В самом деле, скоро наша группа двинется в глубь страны, мы поделимся на два лагеря и будем есть за двумя столами; на­стала пора определиться, с кем ты. «Н-да…» – сказал я.

И тут, откуда ни возьмись, на верху лестницы возник Робер. Он хотел спуститься. Я лов­ким движением уступил ему дорогу, поднявшись при этом на несколько ступенек. Перед тем как ускользнуть в ресторан, я обернулся: Жозиана стояла, как вкопанная, и не спускала глаз с Робера, а тот решительно на­правлялся в массажный салон.

Бабетт и Леа хлопотали возле стола с овощами. Я кивнул им сухо в знак того, что их узнал, и положил себе батат. Надо думать, они тоже со­чли тайские танцы

нафталиновыми

. Возвращаясь к своему столу, я обна­ружил, что обе красотки сидят от меня в нескольких метрах. Леа была одета в футболку «Rage against the machine» и облегающие джинсовые бермуды, Бабетт – в бесформенную хламиду из полос цветного шелка и прозрачной ткани между ними. Они оживленно щебетали, обсуждая, как мне показалось, нью-йоркские гостиницы. Не дай бог такую жену. Что если сменить столик? Нет, это было бы вызывающе. Я просто сел за него с другой стороны так, чтобы оказаться к ним спиной, заглотал ужин и пошел к себе в номер.

Только я собрался принять ванну, как туда заявился таракан. Выбрал под­ходящее время, лучше не придумаешь. Скользил по кафелю, черт такой; я стал искать глазами тапок, хотя в душе понимал, что шансов разделать­ся с ним у меня немного. Стоит ли бороться? С тараканами, с хандрой? Даже Оон со своей потрясающе упругой пампушкой ничем не может по­мочь. Мы обречены. Тараканы совокупляются весьма неуклюже и, похо­же, без особой радости, зато делают это часто, и мутация происходит у них очень быстро; мы против них бессильны.

Перед тем как раздеться, я снова вспомнил Оон, воздав должное ей и всем проституткам в Таиланде. Работа у них, между прочим, нелегкая; думаю, им не часто попадаются крепкие юноши сносной наружности, желающие просто по-честному кончить вместе. Про японцев и говорить нечего – я даже вздрогнул при одной мысли о них и взял в руки путево­дитель «Рутар». Бабетт и Леа не смогли бы работать таиландскими про­ститутками, да и недостойны этого. Валери – как знать; что-то угадыва­лось в ней такое, одновременно материнское и чуточку блядское – и то и другое, понятно, домысел; пока она была просто милой девушкой, приветливой, серьезной. Умненькой, кстати. Хм, в самом деле, она мне нравилась. Я аккуратненько потискал свое хозяйство, чтобы потом при­ступить к чтению с легкой душой: даже несколько капель выцедил.

Взявшись подготовить желающих к поездке в Таиланд, «Рутар» на де­ле сеет в вас живейшие сомнения относительно такого путешествия и уже в предисловии считает своим долгом изобличить сексуальный ту­ризм – эту

мерзкую форму эксплуатации

. Авторы брюзжат беспрестанно с единственной целью: отравить ненавистным туристам все радости до последней. Потому что любят они на самом деле только себя самих, ес­ли судить по разным саркастическим замечаниям, которыми усеяна кни­га, как, например: «Ах, милочка, видели бы вы это во времена х-х-хип-пи!..» Неприятнее всего – резкий, холодный, суровый тон, в котором сквозит плохо сдерживаемое негодование: «Мы не ханжи, но Паттайя нам не по душе. Надо же и меру знать». Чуть дальше они обрушиваются на «толстобрюхих западных туристов», красующихся, видите ли, в об­нимку с маленькими тайками; наших «бродяг» от этого «тошнит». Свято­ши пуританские, высоконравственные кретины – вот кто они такие вместе со всеми их «славными друзьями, которые помогли им в работе над книгой» и чьи рожи самодовольно глядят на вас с четвертой страни­цы обложки. Я с досадой швырнул путеводитель через всю комнату и ед­ва не угодил в телевизор «Sony», затем, смирившись с судьбой, открыл «Фирму» Джона Гришэма, американский бестселлер, один из лучших – имеется в виду по раскупаемости. Главный герой – подающий надежды адвокат, блистательный юноша, красавец – работает по девяносто ча­сов в неделю; пакость эта не просто была похабнейшим образом подст­роена под будущий сценарий, но еще и чувствовалось, что автор уже по­думал об актерском составе и писал главную роль для Тома Круза. Супруга героя – тоже баба хоть куда, вот только работает всего восемь­десят часов в неделю; Николь Кидман тут не годилась, эта роль не для курчавых, тут надо, чтоб укладка феном. Слава богу, у них нет детишек – это избавляет нас от лишних душераздирающих сцен. Роман принадле­жит к категории остросюжетных, вернее умеренно остросюжетных: уже со второй главы становится ясно, что руководители фирмы – подле­цы, а также что герой в конце останется жив, как, впрочем, и его жена. Зато по ходу действия автору для нагнетания страстей наверняка при­дется пожертвовать несколькими симпатичными персонажами второго плана; оставалось выяснить, какими именно – что ж, есть ради чего чи­тать. Может, например, отцом героя, у того как раз дела не клеились, не удавалось приспособиться к современному менеджменту; я подозревал, что дни его сочтены.

6

Детство Валери прошло на хуторе Тремеван, расположенном в несколь­ких километрах к северу от Генгана. В 70-е и в начале 80-х правительство и местные власти вознамерились создать в Бретани мощный центр производства свинины, способный конкурировать с Великобританией и Данией. Государство стимулировало развитие интенсивных хозяйств, и молодые фермеры, к числу которых принадлежал отец Валери, получи­ли значительные ссуды в банке «Креди Агриколь». В 1984 году цены на свинину начали резко падать; Валери исполнилось тогда одиннадцать лет. Она была девочкой послушной, немного замкнутой, училась хоро­шо; осенью ей предстояло идти в шестой класс коллежа в Генгане. Ее старший брат успешно сдал выпускные экзамены и записался на подго­товительные курсы при лицее в городе Ренн: он мечтал стать агроно­мом.

Валери запомнилось Рождество 84-го; отец тогда провел целый день с бухгалтером Национальной федерации земледельческих профсоюзов. За праздничным ужином он сидел молча. Во время десерта, после двух бокалов шампанского, заговорил с сыном. «Продолжать мое дело я тебе не советую, – сказал он. – Вот уже двадцать лет, как я встаю затемно и за­канчиваю работу в восемь-девять вечера; мы с твоей матерью отпуска ни разу не имели. А продай я сейчас ферму со всей техникой и хлевами и вложи деньги в гостиничное дело – смогу остаток своих дней загорать на солнышке».

В последующие годы цены на свинину продолжали снижаться. Фер­меры устраивали демонстрации протеста, нередко заканчивавшиеся беспорядками; однажды они вылили на эспланаду перед Инвалидами тонны навозной жижи, в другой раз резали свиней на площади перед Пале-Бурбон. В конце 1986 года правительство приняло постановление о неотложных мерах, направленных на поддержку свиноводства, потом разработало план подъема отрасли. В апреле 1987-ro отец Валери про­дал все хозяйство за четыре с небольшим миллиона франков. На выру­ченные деньги он купил большую квартиру в Сен-Ке-Портриё, куда пере­ехал с семьей, и три однокомнатных в Торремолинос; у него остался миллион, который он вложил в инвестиционные фонды; а кроме того, он смог осуществить свою детскую мечту – приобрел небольшую яхту. Подписывая акт о продаже фермы, он испытывал грусть и горечь одно­временно. Новый хозяин, уроженец Ланьона, двадцатитрехлетний хо­лостяк с сельскохозяйственным образованием, еще верил в планы эко­номического возрождения. Отцу Валери минуло в ту пору сорок восемь, матери – сорок семь; лучшие годы их жизни прошли, считай, впустую. Они жили в стране, где инвестиции в производство не давали никаких реальных преимуществ перед спекулятивными вложениями – теперь он в этом убедился. Сдача внаем однокомнатных квартир сразу же принес­ла ему больше денег, чем годы упорного труда. Оставшись не у дел, он ре­шал кроссворды, ходил на яхте по заливу, рыбачил иногда. Жена поддер­живала его как могла; она освоилась в новой жизни куда быстрее, снова полюбила книги, кино, стала бывать на людях.

Когда продавали ферму, Валери исполнилось четырнадцать лет, она уже начала краситься; в зеркале, висевшем на стене ванной, она регуляр­но наблюдала, как наливается ее грудь. Накануне переезда она долго бродила по хутору. В центральном хлеву оставался еще десяток свиней, они подошли к ней, тихонько похрюкивая. Вечером их должен был за­брать оптовик и через несколько дней забить.

Лето на новом месте протекало необычно. По сравнению с их Тремеваном Сен-Ке-Портриё казался настоящим городом. Валери не могла теперь, выйдя из дома, лечь, как прежде, на траву, унестись мыслями вслед облакам, слушая ропот реки. На улице некоторые мальчики из числа отдыхающих провожали ее долгими взглядами; ей никогда не уда­валось полностью расслабиться. В августе она познакомилась с Беренис, своей будущей одноклассницей: Валери определили в лицей в Сен-Бриё. Беренис была на год старше, она ярко красилась, носила фирменные юбки; у нее было хорошенькое остренькое личико и очень длинные светлые волосы удивительного рыжеватого оттенка. Девочки стали вме­сте ходить на пляж Сен-Маргерит; переодевались в комнате Валери. Од­нажды, сняв лифчик, Валери перехватила взгляд Беренис, устремлен­ный на ее грудь. Она и сама знала, что грудь у нее великолепная, круглая, высокая, такая налитая и плотная, будто искусственная. Беренис протя­нула руку, погладила пальцами сосок. Губы их сблизились, Валери откры­ла рот и зажмурилась, отдаваясь поцелую целиком. Внизу у нее все ув­лажнилось, раньше чем Беренис скользнула рукой ей в трусы. Валери проворно сбросила их, опрокинулась на кровать, раздвинула ноги. Бере­нис опустилась на колени, прильнула туда губами. Валери сводило жи­вот горячими судорогами, ей казалось, что она взмывает в бесконечные пространства поднебесья; никогда прежде она не подозревала о сущест­вовании подобного блаженства.

Они проделывали это снова и снова, каждый день до конца лета. Первый раз после обеда, перед тем как идти на пляж. Потом они отправ­лялись загорать, и, лежа на солнце, Валери чувствовала, как во всем те­ле постепенно нарастает желание; тогда она снимала бюстгальтер, что­бы Беренис могла полюбоваться ее грудью. Затем они чуть ли не бегом возвращались в комнату и опять предавались любви.

С началом занятий, уже в первую неделю, Беренис стала отдаляться от Валери, избегать встреч после уроков: у нее появился парень. Валери спокойно перенесла разрыв – жизнь есть жизнь. У нее вошло в привыч­ку ласкать себя по утрам, как проснется. Всякий раз за несколько минут она доводила себя до оргазма, и от этого легкого и восхитительного уп­ражнения радость сохранялась на целый день. К мальчикам она относи­лась настороженно: купив в привокзальном киоске несколько номеров «Хот видео», она получила представление о том, как устроены их половые органы, и вообще о сексе, однако волосатые мускулистые тела муж­чин внушали ей легкое отвращение, а их кожа казалась толстой и гру­бой. Сморщенная коричневатая мошонка и пенис с красной блестящей головкой выглядели совсем непривлекательно. Тем не менее как-то раз Валери провела вечер в пенпольском кабачке с долговязым блондином из выпускного класса и потом переспала с ним, но особенного удоволь­ствия не почувствовала. В последние два года учебы в лицее она много раз пробовала с другими; соблазнять мальчишек проще простого: надо только надевать короткую юбку, закидывать ногу на ногу и блузку носить с большим вырезом или прозрачную, чтоб видели грудь; приобретен­ный сексуальный опыт не открыл ей ничего нового. Умом она понима­ла, какое блаженное торжество испытывают некоторые женщины, чув­ствуя, как мужской член глубоко проникает в них, но сама ничего подобного не ощущала. Презерватив, понятно, тоже мешал; хлюпанье резинки всякий раз возвращало ее к реальности, когда она уже готова была соскользнуть в головокружительную сладостную бездну. Ко време­ни выпускных экзаменов она почти полностью отказалась от сексуаль­ной жизни.

Прошедшие с тех пор десять лет мало что изменили, с грустью думала Валери, проснувшись в номере отеля «Бангкок Палас». Еще не рас­свело. Она зажгла свет, посмотрела на себя в зеркало. Грудь оставалась упругой, как у семнадцатилетней девочки. И ягодицы нисколечко не об­висли, не ожирели; слов нет, у нее было прекрасное тело. Между тем к завтраку она натянула на себя спортивный хлопчатобумажный свитер и бесформенные бермуды. Выходя из комнаты, еще раз взглянула в зерка­ло: лицо как лицо, симпатичное, но и только; волосы, черные, гладкие, небрежно спадали на плечи, глаза темно-карие, обыкновенные. Она мог­ла бы выглядеть эффектнее, если бы умело пользовалась косметикой, сменила прическу, посещала бы визажиста. Большинство женщин ее возраста непременно уделяют своей внешности несколько часов в неде­лю; ей же казалось, что лучше она от этого не станет. В сущности, у нее просто отсутствовало желание обольщать.

Мы выехали из отеля в семь часов, на улицах уже кипела жизнь. Валери кивнула мне и села рядом, через проход. В автобусе никто не разговари­вал. Серый мегаполис медленно пробуждался; между переполненными ав­тобусами сновали мотороллеры, на них перемещались семьями: муж, жена, иногда ребенок на руках. В кварталах у реки еще лежал туман. Скоро солнце пробьется сквозь утренние облака и начнется жара. Когда минова­ли Нонтхабури, городская застройка стала редеть и мы увидели первые рисовые поля. У дороги, увязнув ногами в грязи, неподвижно стояли буй­волы и провожали глазами автобус, точь-в-точь как наши коровы. В стане экологов заерзали: видно, не терпелось буйволов сфотографировать.

Первую остановку сделали в Канчанабури: описывая этот город, раз­ные справочники, словно сговорившись, употребляют эпитеты «ожив­ленный» и «веселый». «Превосходная отправная точка для осмотра окру­жающей местности», – пишет «Мишлен»; «хороший базовый лагерь», – вторит ему «Рутар». Далее наша программа предусматривала экскурсию на поезде по «дороге смерти», петляющей вдоль берега реки Квай. Я ни­когда не мог толком разобраться, что все-таки произошло на реке Квай, а потому добросовестно слушал объяснения экскурсовода. По счастью, Рене сверял ее рассказ с текстом «Мишлена» и при надобности поправ­лял. В итоге получилось приблизительно следующее: вступив в войну в 1941 году, японцы решили построить железную дорогу, соединяющую Сингапур и Бирму, рассчитывая в дальнейшем вторгнуться в Индию. До­рога эта пролегала через Малайзию и Таиланд. Между прочим, что делали таиландцы во время Второй мировой войны? Ничего особенного! Соблюдали нейтралитет, целомудренно отвечала Сон. Точнее, как пояснил Рене, заключили военное соглашение с Японией, не объявляя, однако, войны союзникам. Мудро. Они и тут проявили свою хваленую изворотливость, позволившую им в течение последних двух с лишним веков существовать между двумя колониальными империями, французской и британской, не уступая ни одной из них и оставаясь единственной стра­ной Юго-Восточной Азии, которая никогда не была колонией.

Короче, в 1942 году началось строительство; в долину реки Квай со­гнали шестьдесят тысяч военнопленных: англичан, австралийцев, ново­зеландцев и американцев, а сверх того «бесчисленное» множество ка­торжников-азиатов. В октябре 1943 года дорогу построили; при этом, не вынеся голода, скверного климата и природной жестокости японцев, погибли шестнадцать тысяч военнопленных. А вскоре авиация союзников разбомбила мост через реку Квай – основной элемент инфраструктуры; использовать железную дорогу стало невозможно. В общем, горы трупов, и все напрасно. С тех пор положение не изменилось: наладить железно­дорожное сообщение между Сингапуром и Дели не удалось и по сей день.

При осмотре музея, открытого в память о невыносимых страданиях во­еннопленных, я испытывал смешанные чувства. Разумеется, думал я, ис­тория весьма прискорбная; но, с другой стороны, во время Второй ми­ровой войны случались вещи и пострашней. Мне невольно приходило на ум, что, окажись эти пленные поляками или русскими, никто б не стал поднимать такую шумиху.

Потом пришлось выдержать еще и посещение кладбища военно­пленных, положивших жизнь и все такое прочее. Белые кресты, все одинаковые, стояли рядами и навевали глубокую тоску. Я вспомнил ме­мориал «Омаха Бич»

[5]

, который тоже не произвел на меня должного впе­чатления: по правде говоря, он показался мне похожим на инсталляцию современного художника. «Здесь, – подумал я тогда, сознавая, что грусть моя недостаточно глубока, – целая куча дураков полегла за демо­кратию». Кладбище на реке Квай намного меньше, теоретически можно было даже посчитать могилы, я начал, но вскоре бросил. «Тут не может быть шестнадцати тысяч», – заключил я вслух. «Совершенно верно, – откликнулся Рене, не отрывавшийся от „Мишлена“. – Погибло около шестнадцати тысяч человек, однако могил всего пятьсот восемьдесят две; здесь покоятся, как их принято называть, – он читал, водя пальцем по строчкам, – пятьсот восемьдесят два мученика за демократию».

В десятилетнем возрасте, сдав норму на третью «звездочку» по лы­жам, я отпраздновал это событие в кондитерской блинами с «Гран Марнье». Гулял в одиночку – поделиться радостью мне было не с кем. Я тог­да, как обычно, гостил у отца в Шамони. Он работал проводником, асом был в альпинизме. И дружбу водил с людьми себе под стать: отважными, мужественными; среди них я чувствовал себя не очень уверенно. Я вооб­ще никогда не чувствовал себя уверенно в мужском обществе. Мне испол­нилось одиннадцать лет, когда девочка впервые показала мне свою киску: удивительный маленький орган с прорезью полюбился мне сразу. Он был почти без волос; девочку, мою ровесницу, звали Мартина. Она долго дер­жала ноги растопыренными, старательно оттягивая трусики, чтобы я мог все как следует разглядеть, но когда я протянул руку, испугалась и убе­жала. Казалось, это случилось совсем недавно; на мой взгляд, я не очень изменился с тех пор. Мое пристрастие к женским пампушкам нисколько не ослабло, пожалуй, оно было последней сохранившейся во мне подлин­но человеческой чертой; насчет всего остального – сомневаюсь.

Когда мы возвратились в автобус, Сон рассказала нам о дальнейших пла­нах. Мы направлялись теперь к месту нашего ночлега, ночлега совер­шенно особенного, подчеркнула она. Никакого телевизора, никакого видео. Никакого электричества – свечи. Вместо ванной – река. Вместо матрасов – циновки. Возвращение к природе. Вечно это возвращение к естественному состоянию сводится ко всякого рода лишениям, отметил я про себя; зато наши экологи – пока ехали на поезде, я волей-неволей выучил, что их зовут Эрик и Сильви, – сгорали от нетерпения. «Фран­цузская кухня вечером, – заключила Сон без видимой связи. – Сейчас кушать тайский. Маленький ресторан. Берег реки».

Дивный уголок. Столы стояли в тени деревьев. В залитом солнцем бассейне у входа плавали лягушки и черепахи. Я долго смотрел на них, снова и снова удивляясь тому, как бурно все размножается в здешнем климате. На глубине сновали какие-то белесые рыбешки. Над ними сре­ди водяных лилий скользили дафнии. На лилии то и дело садились насе­комые. Черепахи наблюдали за всем со свойственным их роду невозму­тимым спокойствием.

Меня окликнула Сон, сказала, что обед уже начался. Я отправился в зал у реки. Нам накрыли два стола, на шесть человек каждый; все места оказались заняты. Я озирался, охваченный легкой паникой; на выручку мне пришел Рене. «Какие проблемы? Идите к нам! – пригласил он широ­ким жестом. – Добавим прибор с краю».

Так я очутился в компании, со­стоящей из супружеских пар: экологи, натуропаты – заодно открылось, что их зовут Альбер и Сюзанна, – и почтенные колбасники. Разделение на группы объяснялось, как я очень скоро убедился, не реальной близо­стью между людьми, а всего лишь необходимостью быстро выбрать мес­то за столом; как нередко случается в экстренных ситуациях, пары ин­стинктивно соединились; в сущности, этот обед представлял собой только первый раунд, во время которого участникам надлежало присмо­треться друг к другу.

Сначала разговор зашел о массажах – натуропатов они интересовали чрезвычайно. Накануне вечером Альбер и Сюзанна предпочли традици­онным тайским танцам великолепный массаж спины. Рене игриво улыб­нулся, но Альбер осадил его взглядом, сразу дав понять, что смешки тут совершенно неуместны. Традиционный тайский массаж, произнес он с пафосом, не имеет ничего общего со всякими гнусностями; это плод ци­вилизации, которая насчитывает сотни, даже тысячи лет, к тому же он полностью согласуется с китайским учением об иглотерапии. Они сами практиковали его у себя в Монбельяре, но, разумеется, не могли срав­ниться с тайскими массажистами в сноровке; прошедшим вечером, за­ключил он, они получили прекрасный урок. Эрик и Сильви слушали их как завороженные. Рене смущенно кашлянул; в самом деле, эротика ни­как не вязалась с четой из Монбельяра. И кто это выдумал, что Франция страна фривольности? Франция страна скуки и угрюмого бюрократизма.

«Мне тоже вчера девушка делала массаж, – робко вставил я, – нача­ла со спины, а закончила яйцами». Поскольку рот у меня в эту минуту был забит орехами кешью, никто, казалось, не разобрал моих слов, кро­ме Сильви, посмотревшей на меня с ужасом. Я отпил глоток пива и без смущения выдержал ее взгляд: сама-то она хоть способна обиходить мужское хозяйство? Это еще требовалось доказать. А пока что я мог спо­койно дожидаться своего кофе.

«Здешние малышки и вправду очень милы», – отозвалась Жозетт, усугубив общее замешательство, и взяла ломтик папайи. Кофе задержи­вался. Чем заняться под конец обеда, если нельзя курить? Я наблюдал, как в душе у всех постепенно зрела досада. Мы с трудом сумели кое-как закруглить разговор общими соображениями о климате.

Мне вспомнилось, как однажды отца сразила депрессия, особенно страшная для такого активного человека; он неподвижно лежал на кро­вати, а друзья альпинисты толпились вокруг, смущенные и беспомощные. По его собственному признанию, он так упорно занимался спор­том, чтобы забыться и ни о чем не думать. И ему это удалось: я уверен, ему удалось прожить жизнь, ни разу всерьез не задумавшись о смысле че­ловеческого существования.

7

В автобусе Сон продолжила объяснения. Мы въезжали в пригранич­ный район, заселенный беженцами из Бирмы – каренами; они не при­чиняли никому вреда. Карены хороший, рассуждала Сон, работящий, дети успешно учатся в школе, никаких проблем. Не то что некоторые северные племена, которых мы не увидим во время нашего путешест­вия и, по ее словам, ничего не потеряем. Особенно это касалось народ­ности акха – похоже, она имела на них зуб. Несмотря на все усилия правительства, акха не желали отказываться от своей традиционной деятельности – разведения мака. Они исповедовали своеобразный анимизм и пожирали собак. Акха плохой, настаивала Сон: умеют толь­ко фрукты собирать и мак выращивать, больше ничего; дети в школах не занимаются. Денег на них потрачено много, а толку чуть. Ни на что не годятся; подытожила она, продемонстрировав несомненную склон­ность к обобщениям.

Когда мы добрались до гостиницы, я стал с любопытством разгляды­вать пресловутых каренов, суетившихся у реки. С близкого расстояния, без автоматов, они совсем не выглядели воинственными, а в слонах сво­их просто души не чаяли. Судя по всему, им доставляло огромное удо­вольствие барахтаться в воде и чистить слоновьи спины. Правда, это были не мятежные карты, а обыкновенные, как раз и бежавшие оттуда, где шли бои, потому что им надоела вся эта возня, борьба за независи­мость в том числе.

У себя в комнате я нашел брошюру, где рассказывалась история гос­тиницы и ее замечательного основателя – Бертрана Ле Моаля, славно­го предшественника нынешних «бродяг», влюбившегося в это место и обосновавшегося здесь в конце 60-х. Упорным трудом с помощью своих друзей каренов он год за годом создавал здесь «экологический рай», куда съезжаются теперь туристы со всего света.

Место и в самом деле великолепное. Домики из тикового дерева, ук­рашенные тонкой резьбой и соединенные утопающими в цветах перехо­дами, нависали над рекой – вы ощущали ногами ее пульс. Река протекала в глубоком ущелье, поросшем непроходимыми джунглями. В ту самую ми­нуту, когда я вышел на террасу, неожиданно воцарилась полнейшая ти­шина. Несколько секунд я не мог понять, в чем дело: оказывается, все птицы разом перестали петь. Джунгли готовились к ночи. Интересно, много ли хищников в этом лесу? Вряд ли; каких-нибудь два-три леопарда, зато змей и пауков, наверное, не счесть. День быстро угасал. Обезьяна, прыгавшая с дерева на дерево на том берегу, громко вскрикнула. Чувство­валось, что ей не по себе и не терпится скорей добраться до своих.

Я возвратился в комнату, зажег свечи. Обстановка самая непритяза­тельная: тиковый стол, две грубые деревянные койки, спальные мешки, циновки. В течение четверти часа я методично натирался средством «Пять из пяти». Река – это, конечно, приятно, но, сами понимаете, мос­китов тучи. Нашлась еще плиточка мелиссы, которую можно было рас­топить – тоже не лишняя предосторожность.

Когда я вышел к ужину, уже совсем стемнело; от домика к домику протянулись гирлянды разноцветных лампочек. Значит, электричество тут все-таки есть, отметил я про себя, просто в комнаты его не провели. Я на минуту остановился, облокотился о перила и засмотрелся на реку; взошедшая луна легла на воду серебристой дорожкой. На другом берегу я различал темный массив джунглей; оттуда время от времени доносил­ся глухой крик неведомой ночной птицы.

Любой коллектив, если он насчитывает хотя бы три человека, имеет тенденцию делиться, судя по всему спонтанно, на два враждующих ла­геря. Ужин подавали на понтонном помосте посреди реки; нам накры­ли два стола. Экологи с натуропатами уже сидели за одним, а бывшие колбасники – в одиночестве за другим. Что послужило поводом для раскола? Может, обеденный разговор о массажах; он, если разобрать­ся, прошел не вполне гладко. Впрочем, уже утром Сюзанна, одетая строго – в блузку и белые льняные брюки, подчеркивавшие сухость ее форм, – прыснула со смеху, увидев на Жозетт платье в цветочек. Сло­вом, размежевание началось. Я трусовато замедлил шаг, пропуская впе­ред Лионеля, моего соседа по самолету, а теперь и по бунгало. Он со­риентировался очень быстро и едва ли осознанно; мне показалось, он руководствовался не личными симпатиями, а своего рода классовой со­лидарностью, или, вернее, общностью образовательного уровня – он работал в «Газ де Франс», то есть принадлежал к категории служащих, а те двое были в прошлом мелкими лавочниками. Рене испытал явное облегчение от того, что мы присоединились к ним. Впрочем, наше ре­шение на данной стадии формирования коллектива ничего определен­ного не означало: выбери мы другой стол, мы бы подчеркнули изоля­цию почтенных колбасников, тогда как тут мы просто восстановили равновесие.

Вслед за нами пришли Бабетт и Леа и без малейших колебаний уст­роились за соседним столом.

Спустя некоторое время – за которое успели подать закуски – на краю площадки появилась Валери и в нерешительности окинула взглядом собравшихся. За соседним столом оставалось два места рядом с Ба­бетт и Леа. Валери помедлила немного, а потом резко направилась к на­шему столу и села слева от меня.

Жозиана одевалась в этот вечер еще дольше обычного; при свечах ей, наверное, пришлось помучиться с косметикой. Черное бархатное, в меру декольтированное платье выглядело недурно. После минутного за­мешательства она выбрала место напротив Валери.

Последним нетвердой походкой явился Робер; он, должно быть, как следует принял перед ужином – я видел его с бутылкой «Меконга» в ру­ках. Подойдя к столу, он тяжело плюхнулся на скамейку слева от Валери. Из леса донесся короткий, но душераздирающий крик: не иначе какой-то зверек распрощался с жизнью.

Сон прошлась между столами, проверяя, все ли в порядке и удобно ли мы устроены. Сама она и шофер ужинали отдельно от нас – такое не слишком демократичное разделение уже за обедом вызвало неодобре­ние Жозианы. На самом деле, я думаю, Сон оно вполне устраивало, да­же если она ничего не имела против нас: как она ни старалась, долгие бе­седы на французском давались ей с трудом.

За соседним столом журчала веселая болтовня о том, как здесь кра­сиво, как приятно оказаться на природе, вдали от цивилизации, о веч­ных ценностях и т. п. «Ага, здесь классно, – поддакнула Леа. – Вы виде­ли? Это настоящие джунгли… Поверить не могу».

У нас обнаружились проблемы с выбором общей темы для разгово­ра. Сидевший напротив меня Лионель невозмутимо жевал и никаких по­пыток наладить беседу не предпринимал. Сам я нервно озирался по сто­ронам. Краем глаза я увидел, как из кухни вышел толстый бородач и резко отчитал официантов: не иначе Бертран Ле Моаль собственной персоной. Пока что самой очевидной его заслугой в моих глазах было то, что он обучил каренов готовить жаркое «дофине». Блюдо удалось на славу: свинина получилась идеально прожаренной, одновременно хрус­тящей и нежной.

– Сюда б немножко красненького, – меланхолично заметил Рене. Жозиана презрительно поджала губы: что она думает о французах, которые в путешествии не могут обойтись без своего «красненького», стало ясно без слов.

Валери довольно неловко заступилась за Рене.

– Тайскую пищу совсем не хочется запивать вином, – сказала она, – французская – другое дело.

Сама она, впрочем, пила только воду.

– Когда едешь за границу, – провозгласила Жозиана, – надо пробовать местные блюда и следовать местным обычаям! Иначе лучше сидеть дома.

– Правильно! – гаркнул Робер, сбив весь ее пафос. Она осеклась и посмотрела на него с ненавистью.

– Здешняя кухня все-таки чуть-чуть островата, – робко вставила Жозетт. – А вас, похоже, это не смущает… – добавила она, обращаясь ко мне и стараясь разрядить атмосферу.

– О нет, обожаю все острое. По мне, чем острей, тем лучше. Я и в Па­риже постоянно ем у китайцев, – поспешно ответил я.

Разговор, таким образом, перешел на китайские рестораны, кото­рых в Париже развелось в последнее время очень много. Валери полага­ла, что лучшего обеда не придумаешь: и совсем недорого, и куда вкуснее, чем во всяких забегаловках быстрого обслуживания, и, вероятно, полезнее. Жозиана не нашла, что возразить: сама она обедала в столовой на работе; а Робер, надо думать, счел эту тему недостойной своего участия. Короче, все шло спокойно до самого десерта.

Скандал разразился за сладким рисом. Подрумяненный, с корицей, он был изготовлен, полагаю, по оригинальному рецепту. Жозиана взяла быка за рога и заговорила о сексуальном туризме. Других слов, кроме «откровенная мерзость», она подобрать не могла. И как только прави­тельство Таиланда допускает подобные вещи, куда смотрит мировое сообщество? Робер слушал ее с кривой усмешкой, не предвещавшей ничего хорошего. Чему же тут удивляться, продолжала она, когда зна­чительная часть этих заведений (иначе как борделями их не назовешь) принадлежит генералам: разврат пользуется могучим покровительс­твом.

– Я сам генерал, – перебил ее Робер. Жозиана застыла с раскрытым ртом, челюсть ее беспомощно отвисла. – Шутка, – хихикнул Робер. – Я даже в армии не служил.

Шутка, похоже, ее нисколько не развеселила. Она собралась с духом и ринулась в атаку с удвоенной силой:

– Постыдно, когда жирные боровы приезжают безнаказанно пользоваться людской нищетой. Несчастные девочки все из беднейших об­ластей, с севера и северо-востока.

– Не все, – возразил Робер, – есть и из Бангкока.

– Это сексуальное рабство! – вопила Жозиана, не слыша его. – Ина­че не скажешь!

Я легонько зевнул. Она бросила на меня мрачный взгляд, но продол­жила, призывая всех в свидетели:

– Вы не находите недопустимой ситуацию, когда любой приезжий может получить молоденькую девушку за кусок хлеба?

– Ну не за кусок хлеба, – скромно вставил я. – Я заплатил три тысячи бат, примерно такая же цена во Франции.

Валери повернула голову и посмотрела на меня с удивлением.

– Многовато, – заметил Робер. – Впрочем, если девица того стои­ла…

Жозиану трясло, я уже начинал за нее беспокоиться.

– А я вам скажу, – визжала она пронзительно, – что меня тошнит, когда толстый боров за деньги заставляет девчонку ублажать его поганый член!

– А я вас не прошу меня сопровождать, мадам, – спокойно ответил он.

Она встала, держа тарелку с рисом дрожащими руками. Разговор за соседним столом оборвался. Я думал, она швырнет пудинг ему в лицо; полагаю, ее удержал страх. Робер смотрел на нее серьезно, мускулы под тенниской напряглись. С ним такие штучки не пройдут, я без труда мог представить себе, как он влепляет ей пощечину. Она резко опустила та­релку на стол, отчего та раскололась на три части; потом развернулась, быстро зашагала прочь в сторону бунгало, исчезла в ночи.

– Тссс… – прошептал Робер.

Затем он поднялся не без изящества, обогнул стол и занял место Жозианы так, чтобы Валери, которая все это время сидела зажатая между ним и мной, могла, если хочет, тоже покинуть стол. Но она не покинула; в это время официант подал кофе. Отпив два глотка, Валери снова по­вернулась ко мне.

– Вы и вправду ходили к девочкам? – спросила она тихо. В вопросе звучало любопытство, явного осуждения я не уловил.

– Не такие уж они бедные, эти девочки, – снова заговорил Робер, – покупают себе мотороллеры и тряпки. Некоторые даже грудь увеличи­вают. Грудь, между прочим, больших денег стоит. Они, правда, еще роди­телям помогают, – добавил он, подумав.

Наши спутники за вторым столом шепотом перебросились нескольки­ми фразами и разошлись – надо полагать, из солидарности. Мы, получа­ется, остались хозяевами положения. Луна светила прямо на нас, по­мост слегка поблескивал.

– Эти маленькие массажистки и в самом деле так хороши? – спросил Рене мечтательно.

– Ах, месье! – воскликнул Робер с театральной напыщенностью, но в общем-то, как мне показалось, искренне. – Они – чудо! Настоящее чу­до! Вы еще не знаете Паттайю. Это курорт такой на восточном побережье, – продолжал он с воодушевлением, – целиком отданный сладост­растию и разврату. Первыми начали американцы во время вьетнамской войны; потом приезжало много англичан и немцев, а теперь можно встретить даже поляков и русских. Там обслуживание на любой вкус: го­мосексуалисты, гетеросексуалы, трансвеститы… Содом и Гоморра вмес­те взятые. Даже лучше, потому что есть еще и лесбиянки.

– Хм… – бывший колбасник размышлял. Его супруга зевнула, изви­нилась и обернулась к мужу, ей хотелось поскорей пойти спать.

– В Таиланде, – подытожил Робер, – каждый может найти для себя чего хочет; и всё – хорошего качества. Вам будут говорить про бразиль­янок или кубинок. Я много путешествовал, господа, путешествовал для собственного удовольствия и скажу не колеблясь: на мой взгляд, тайки – лучшие любовницы в мире.

Сидевшая напротив него Валери слушала внимательно и серьезно. Вскоре она улыбнулась и ушла, а за ней – Жозетт и Рене. Потом поднял­ся Лионель, за весь вечер не произнесший ни слова, и я последовал за ним. Мне не очень хотелось продолжать разговор с Робером. Он остал­ся сидеть в ночи один эдакой аллегорией трезвого мышления, потяги­вая очередную порцию коньяка. Казалось, им владела глубокая много­значительная мысль, если только он не предавался размышлениям о бренности всего сущего, что неизменно производит впечатление глуби­ны и многозначительности. У входа в бунгало я пожелал Лионелю спо­койной ночи. Воздух гудел от насекомых, я был уверен, что не сомкну глаз.

Я открыл дверь и зажег свечу, смирившись с тем, что придется коро­тать ночь за чтением «Фирмы». Москиты устремились ко мне, некото­рые сжигали крылья в пламени свечи, и трупы их тонули в расплавлен­ном воске; но ни один не садился на меня. А ведь я был по самую кожу наполнен вкусной и питательной кровью; однако они разворачивались, не долетев, поскольку натыкались на барьер из запаха диметилпероксида карбида, с чем и поздравляю лабораторию «Рош-Никола», создавшую «Пять из пяти: тропик». Я задул свечу, зажег снова, наблюдая за балетом гнусных крохотных летательных аппаратиков, роившихся вокруг меня. За перегородкой тихо похрапывал Лионель. Я поднялся, положил но­вую пластинку мелиссы и пошел помочиться. В полу ванной комнаты зи­яла круглая дыра, под ней текла река. Слышалось журчание воды, плескались рыбы, а уж что там на глубине – лучше и не думать. Когда я ложился, Лионель принялся с шумом выпускать кишечные газы. Я от ду­ши за него порадовался: «Молодец парень! Как говаривал Мартин Лю­тер, пукать в собственный спальный мешок – ни с чем не сравнимое удо­вольствие!» Мой голос в ночи, смешивающийся с журчанием реки и гулом москитов, звучал странно. Звуки реального мира сами по себе при­чиняют боль. «Имеющий уши да слышит!» – вопил я в темноте.

Лионель перевернулся, глухо заворчал не просыпаясь. Мне ничего не оставалось, как принять еще дозу снотворного.

8

Река несла вниз по течению пучки травы. В джунглях, подернутых утрен­ней дымкой, пробуждались птицы. Прямо на юге, у выхода из долины, вырисовывались вдалеке причудливые контуры бирманских гор. Такие горы, синеватые, округлые и одновременно изрезанные уступами, я уже видел прежде – возможно, в пейзажах итальянских примитивов, когда лицеистом ходил в музей. Никто из группы еще не вставал, и жара еще не началась. Спал я хуже некуда.

После вечернего кризиса за столами установилась атмосфера относи­тельного благодушия. Жозетт и Рене проснулись в хорошей форме, эко­логи же, напротив, едва стояли на ногах и вид имели плачевный. Проле­тарии старшего поколения ценят комфорт и не скрывают этого, но, сталкиваясь с его отсутствием, проявляют гораздо больше выносливос­ти, нежели их дети, будь они хоть трижды экологами. Эрик и Сильви всю ночь не сомкнули глаз; Сильви вдобавок вся покрылась красными волдырями.

– Москиты меня полюбили, – горько усмехнулась она.

– У меня есть крем, снимающий зуд. Хотите? Замечательно помога­ет. Могу принести.

– Благодарю, вы очень любезны, но давайте сначала выпьем кофе.

Кофе подали отвратительный, жидкий, пить невозможно: как вид­но, в этом отношении здесь придерживались американских норм. Эрик с супругой сникли совершенно, мне прямо-таки больно было видеть, как их «экологический рай» трещит по всем швам; правда, я чувствовал, что сегодня мне все будет причинять боль. Я снова посмотрел на юг. «Кажет­ся, Бирма очень красива», – тихо сказал я больше себе самому. Сильви отнеслась к моему высказыванию со всей серьезностью: в Бирме и в са­мом деле красиво, она тоже об этом слышала, однако не поедет туда ни за что. Нельзя поддерживать валютой жесточайшую диктатуру – так ста­новишься ее сообщником. Да, подумал я, валюта. «Права человека – это важный вопрос!» – воскликнула она почти в отчаянии. Когда люди гово­рят о правах человека, у меня всегда создается впечатление, что они дол­донят заученный урок, но тут, похоже, был иной случай.

– Лично я перестал ездить в Испанию после смерти Франко, – заявил Робер, усаживаясь за наш стол. А я и не видел, как он подошел. За ночь он набрался сил и желчности. Он признался, что лег мертвецки пьяным и оттого спал прекрасно. Пока добирался до своего бунгало, не­ сколько раз чуть не сверзился в реку, однако обошлось. «Ин ша Алла»

[6]

, – заключил он звонко.

После этой пародии на завтрак Сильви пошла со мной в бунгало. По до­роге мы встретили Жозиану. Она шагала угрюмая, замкнутая, даже не удостоила нас взглядом; похоже, она не собиралась вставать на путь все­прощения. «На гражданке», как шутил Рене, она, оказывается, препода­вала словесность; это меня нисколько не удивило. Ровно такие же стервозины отбили у меня в свое время охоту заниматься литературой. Я дал Сильви тюбик крема.

– Я вам сейчас же верну, – сказала она.

– Оставьте у себя, скорее всего, мы больше не встретимся с москитами; сдается мне, они не жалуют побережье.

Она поблагодарила, дошла до двери, остановилась в нерешительно­сти, потом обернулась:

– Но не можете же вы все-таки одобрять сексуальную эксплуатацию детей! – произнесла она с тревогой в голосе.

Я ожидал чего-нибудь в этом роде; в ответ я покачал головой и ска­зал устало:

– Детской проституции в Таиланде не так уж много. По-моему, не больше, чем в Европе.

Не зная, верить или нет, она кивнула и вышла.

Я располагал достаточно точной информацией, почерпнутой из лю­бопытной книжонки «The White Book», которую приобрел еще в про­шлое путешествие. Она опубликована без указания автора и издателя не­кой ассоциацией, называемой «Инквизиция–2000». Под видом разоблачения сексуального туризма там приводились все возможные ад­реса по всем странам, при этом информационной части в каждой главе предшествовало пламенное вступление, призывающее к уважению бо­жественного начала в человеке и восстановлению смертной казни для сексуальных извращенцев. Насчет педофилии «Белая книга» не оставля­ла никаких сомнений: она категорически не рекомендовала Таиланд, ко­торый если когда-либо и представлял интерес в этом отношении, то те­перь его полностью утратил. Желающим предлагалось отправиться на Филиппины, а еще лучше в Камбоджу – путешествие рискованное, но того стоит.

Расцвет кхмерского царства приходится на XII век – эпоху строительст­ва Ангкор-Вата. Затем оно начинает понемногу загибаться; основными врагами Таиланда становятся бирманцы. В 1351 году король Раматибоди I основывает город Аюттхая. В 1402 году его сын Раматибоди II завоевы­вает пришедшую в упадок ангкорскую империю. Тридцать шесть прави­телей Аюттхаи один за другим ознаменовывают свое царствование воз­ведением буддийских храмов и дворцов. По описаниям французских и португальских путешественников, в XVI–XVII веках это был самый ве­ликолепный город Азии. Войны с бирманцами между тем продолжа­лись; в 1767 году после пятнадцатимесячной осады Аюттхая пала. Бир­манцы разграбили город, переплавили золотые статуи и оставили после себя одни руины.

Теперь тут царил покой, и легкий ветерок гнал пыль между храмами. От короля Раматибоди мало что осталось, разве только несколько стро­чек в «Мишлене». А вот Будда по-прежнему присутствовал и смысла сво­его не утратил. Бирманцы вывезли тайских мастеров и заставили их строить такие же храмы в сотне километров отсюда. Стремление гос­подствовать существует реально и проявляется в виде истории; само по себе оно непроизводительно. Улыбка Будды витала над руинами. Было три часа дня. Если верить «Мишлену», полному осмотру храмов следова­ло уделить три дня, беглому – один. Мы располагали тремя часами; на­стало время доставать видеокамеры. Я представил себе Шатобриана в Колизее с портативной камерой «Panasonic» в руках: стоит и курит, при­чем, наверное, «Бенсон», а не легкие «Голуаз». Столкнись он с такой ра­дикальной религией, как эта, его взгляды, полагаю, претерпели бы неко­торые изменения; может, он меньше бы восхищался Наполеоном. Ему бы наверняка удался «Гений буддизма».

Жозетт и Рене немного скучали во время экскурсии и, по-моему, топ­тались все время на одном месте. Бабетт и Леа тоже. Зато экологи и на­туропаты, что называется, нашли себя; им представился случай продемонстрировать весь свой впечатляющий арсенал оборудования для фо­тографии. Валери задумчиво бродила по аллеям, где между каменными плитами росла трава. Вот она, культура, думал я; от нее тоскливо и хоро­шо; каждого она отсылает в его собственное небытие. Интересно, как им это удавалось? Как удавалось скульпторам времен Аюттхаи придавать статуям Будды выражение такого лучезарного всепонимания?

После падения Аюттхаи тайское королевство зажило спокойно. Столи­цей сделался Бангкок, к власти пришла династия Рам. В течение двух столетий (и, собственно говоря, до наших дней) государство не вело се­рьезных войн, не страдало от гражданских смут и религиозных противо­стояний; ему удалось избежать колонизации. Оно не знало ни голода, ни крупных эпидемий. В условиях, когда земля плодородна и урожаи обиль­ны, когда не свирепствуют болезни, а в сознании господствуют законы мирной религии, люди размножаются вволю и живут в большинстве своем счастливо. Теперь все изменилось, Таиланд вступил в свободный мир, т. е. в рыночную экономику; пять лет назад случился острейший кризис, в результате которого деньги обесценились вдвое и даже самые процветающие предприятия оказались на грани банкротства. Это было первое драматическое событие в истории страны за два с лишним века.

Один за другим в гробовом молчании мы вернулись к автобусу. Тро­нулись в путь на закате. Из Бангкока нам предстояло ночным поездом выехать в Сураттхани.

9

Сураттхани – 816000 жителей – представлен во всех путеводителях как место, напрочь лишенное достопримечательностей. Через него проле­гают все маршруты, поскольку здесь пересаживаются на паром к остро­ву Самуй, – вот и все, что можно сказать. Между тем здесь живут люди, и город, как отмечает «Мишлен», издавна считается важным центром металлургической промышленности, а с недавних пор тут развивается еще и машиностроение.

Что бы мы делали без машиностроения? Где-то далеко-далеко добы­вают железную руду, доставляют ее сюда на грузовых судах. Производст­во станков по большей части контролируется японскими фирмами. Сборка осуществляется в таких городах, как Сураттхани, по лицензиям NEC, «Дженерал Моторс», «Фухимори»; в результате получаются автобу­сы, железнодорожные вагоны, паромы. Они используются в том числе и для перевозки западных туристов и туристочек, вроде Бабетт и Леа.

Я вполне мог с ними заговорить – мы путешествовали в одной груп­пе; но на роль потенциального любовника я не претендовал, и это рез­ко сужало круг тем для беседы; с другой стороны, коль скоро мы купили одинаковые путевки, контакт в принципе не исключался. Бабетт и Леа, как выяснилось, работали в агентстве по связям с общественностью: ор­ганизовывали мероприятия. Мероприятия? Ну да. С группами актеров в учреждениях, которые желают заниматься меценатством. То-то небось денежки гребут, подумал я. И да и нет. Сейчас инвестиции сократились: все нацелены на «права человека». Но в общем ничего. Я поинтересовал­ся их зарплатой. Хорошая. Могла бы быть и лучше, но все же хорошая. Примерно двадцать окладов рабочего на металлургическом заводе в Су­раттхани. Экономика – загадочная штука.

По прибытии в отель наша группа, полагаю, рассеялась; сам я не стал за­втракать со всеми; коллектив мне порядком надоел. Я задвинул шторы и лег. Как ни странно, я сразу заснул, и приснилась мне молодая арабка, танцевавшая в вагоне метро. На Айшу она не была похожа, так, во вся­ком случае, мне казалось. Она держалась за стойку, как стриптизерша, и постепенно оголяла грудь, прикрытую узкой полоской материи. Нако­нец, улыбнувшись, она обнажила ее полностью: потрясающая грудь, смуглая, крепкая, налитая. Облизнув пальчики, она погладила себе со­ски. Затем протянула руку к моим брюкам, расстегнула ширинку, извлек­ла наружу мое хозяйство и давай теребить. Вокруг стояли люди, на стан­циях одни входили, другие выходили. Она опустилась на четвереньки и задрала мини-юбку– трусов под ней не оказалось. Ее густые черные джунгли манили меня, и я внедрился. Народ)’ в вагоне было много, но никто не обращал на нас внимания. Ничего подобного, конечно, не мог­ло случиться в действительности. Это был сон, смешной сон изголодав­шегося немолодого мужчины.

Проснувшись часов в пять, я увидел на простыне пятна спермы. Пол­люция… н-да, трогательно. Кроме того, к своему живейшему удивлению, я обнаружил, что мое копье по-прежнему торчит; должно быть, дело в климате. На тумбочке брюхом вверх лежал таракан. Отбегался, как ска­зал бы отец. Сам он умер в конце 2000-го и правильно сделал. Его жизнь, таким образом, целиком вписалась в XX век, частицей которого он и был; частицей знаменательной – вот в чем ужас. Я же этот рубеж пере­жил и оказался ни то ни се. Мне шел пятый десяток, вернее, самое его начало; мне, собственно, было сорок; это примерно середина пути. В оп­ределенном смысле смерть отца развязала мне руки; своего последнего слова я еще не сказал.

Наша гостиница стояла на восточном побережье острова Самуй и заме­чательно соответствовала идеалу тропического рая, каким его представ­ляют турагентства в рекламных проспектах. Со всех сторон нас окружа­ли холмы, поросшие лесом. Утопающие в зелени коттеджи амфитеатром спускались к огромному овальному бассейну, на концах которого распо­лагались джакузи. Вплавь можно было добраться до бара на островке в центре бассейна. Еще несколькими метрами ниже начинался белый пес­чаный пляж, а дальше – море. Я настороженно огляделся; издали узнал Лионеля, барахтавшегося в волнах, словно раненый дельфин; затем раз­вернулся и по мостику, перекинутому через бассейн, прошествовал в бар. С наигранной непринужденностью я изучил список предлагаемых кок­тейлей: как раз наступило время продажи со скидками.

Я выбрал «Сингапурский слинг», и в эту минуту появилась Бабетт. «Н-да…» – сказал я. На ней был раздельный купальник, состоящий из об­легающих шорт и широкой полоски бюстгальтера – все в сине-голубых тонах. Ткань исключительно тонкая; такой купальник особенно выиг­рышно смотрится мокрым. «Вы не купаетесь?» – спросила она. «М-м…» – ответил я.

Следом явилась Леа, сексапильная в более классической мане­ре: цельный ярко-красный виниловый купальник с высокими вырезами внизу и рассеченный черными застежками-молниями, открытыми, само собой (одна молния пересекала левую грудь, и из неё торчал сосок). Она кивнула мне и пошла к Бабетт, стоявшей у воды; когда она повернулась ко мне спиной, я в полной мере оценил ее великолепный зад. Куколки поначалу относились ко мне с опаской, но, после того как я заговорил с ними на пароме, пришли к выводу, что я существо безобидное и даже в своем роде занятное. Так оно примерно и было.

Они синхронно прыгнули в воду. Я чуть повернул голову и продол­жал за ними наблюдать. За соседним столиком сидел двойник Робера Ю

[7]

. Намокнув, купальник Бабетт и в самом, деле выглядел эффектно: отчет­ливо выделялись соски и ложбинка между ягодицами; виднелся даже холмик волос на лобке, хотя она и стригла их довольно коротко. Между прочим, в это время люди работали, производили полезные вещи, ино­гда и бесполезные тоже. В общем, производили. А что я произвел за со­рок лет своего существования? Прямо скажем, немного. Я готовил ин­формацию, обеспечивал доступ к ней и ее распространение; иногда еще занимался денежными трансфертами (в небольших масштабах: обычно я оплачивал незначительные счета). Словом, работал в непроизводствен­ной сфере. Без таких, как я, можно запросто обойтись. И все же моя бес­полезность не так бросалась в глаза, как никчемность Бабетт и Леа; я не­заметный рядовой паразит, на работе не надрывался и не пытался делать вид, что надрываюсь.

С наступлением темноты я вернулся в гостиницу и встретил в холле Ли­онеля, обгорелого, но счастливого. Он весь день купался; такая красота ему и во сне не снилась. «Мне пришлось экономить, чтобы скопить на поездку, но я не жалею», – разоткровенничался он, присев на край крес­ла. Он работал в «Газ де Франс», в одном из юго-восточных пригородов Парижа; жил в Жювизи. Ему нередко случалось наведываться в бедные дома, где газовое оборудование не соответствовало норме. Если хозяе­ва, несчастные старики, не могли оплатить переустановку, он вынужден был отключать им газ. «Люди в таких условиях живут… и представить се­бе невозможно. Иногда всяких чудес насмотришься», – продолжал он, покачивая головой. На свое житье он не жаловался. Район, правда, не очень; просто даже опасный район. В некоторые места лучше не совать­ся. Но в целом все ничего. «Ладно, сейчас мы в отпуске», – заключил он и направился в столовую.

Я же прихватил несколько рекламных бро­шюр и пошел читать их к себе в номер. Мне по-прежнему не хотелось ужинать со всеми. Человек в состоянии оценить себя лишь по отноше­нию к другому; оттого и общение с другими невыносимо.

Леа рассказала мне, что остров Самуй не просто тропический рай, но еще и пристанище наркоманов. В полнолуние они закатывают гран­диозные рэйвы на соседнем островке Ланта; туда приезжают даже из Ав­стралии и Германии. «Как в Гоа», – вставил я. «Да что там Гоа, – отреза­ла она. – Гоа – это отстой; за рэйвом теперь надо ехать на Самуй или на Ломбок».

Мне, собственно, ничего такого не требовалось. Я хотел всего-на­всего получить полноценный массаж с качественным сексом. Казалось бы, чего проще; между тем, листая рекламные проспекты, я с нарастаю­щей тоской убеждался, что на Самуе, похоже, иная специализация. Здесь предлагали всяческие иглоукалывания, натирания ароматически­ми маслами, вегетарианскую кухню и китайскую гимнастику; а вот про эротический массаж или бары «go-go» – нигде ни слова. Кроме того, тут во всем ощущался удручающий американский, хуже – калифорнийский дух, нацеленный на «здоровую жизнь» и «медитативную деятельность». В брошюре «Что есть на Самуе» мне попалось письмо читателя – некое­го Гая Хопкинса, называвшего себя «приверженцем здоровой жизни» и регулярно приезжавшего на остров вот уже двадцать лет. «The aura that backpackers spread on the island is unlikely to be erased quickly by upmar­ket tourists»

[8]

, – заключал он; стало быть, дело дрянь. И на поиск развле­чений не отправишься – гостиница стояла в стороне от всего; тут, соб­ственно, все стояло от всего в стороне, поскольку нигде ничего не было. На карте острова не просматривалось явного центра, лишь горсточки бунгало, вроде нашей, вдоль тихих пляжей. Я с ужасом вспомнил, что Самуем восхищался «Рутар». Здесь, дескать, сумели избежать известных отклонений; ну и влип же я. Утешило меня – увы, теоретически – лишь сознание, что в тот вечер я и в самом деле способен был кого-нибудь трахнуть. Мне ничего не оставалось, как взяться за «Фирму»; я переско­чил на двести страниц вперед, потом вернулся на пятьдесят назад и слу­чайно наткнулся на сцену с раздеванием. Интрига уже порядочно про­двинулась: Том Круз переместился на Антильские острова, где разрабатывал (а может, наоборот, разоблачал – неясно по тексту) какую-то систему уклонения от налогов. Короче, он познакомился там с обво­рожительной метиской – девушкой неробкого десятка.

«Мич услышал шуршание материи и увидел, как юбка упала к ногам Эйлен, оставив ее в бикини на завязочках».

Я расстегнул молнию ширинки. Далее следовал странный, психологически труднообъяснимый пассаж.

«Уходи, – шеп­тал ему внутренний голос. – Брось бутылку пива в океан, а юбку на пе­сок. Ноги в руки и дуй домой. Быстро!»

Но Эйлен, по счастью, никто ни­чего такого не нашептывал.

«Плавным движением она завела руку за спину, развязала бюстгальтер, тот соскользнул, обнажив грудь, казавшу­юся теперь еще пышней. – Не подержите? – спросила она, протягивая ему легкую, как перышко, нежную и белую деталь туалета».

Я добросове­стно полировал себя, воображая ночь и метисок в бикини, и в итоге со вздохом удовлетворения кончил в раскрытую книгу. Теперь склеится; ну да ладно, такое второй раз читать не станешь.

С утра пляж был пуст. Сразу после завтрака я искупался; воздух еще не накалился. Скоро солнце поползет по небу вверх, увеличивая риск забо­левания раком кожи у индивидов белой расы. Я рассчитывал пробыть на пляже столько, сколько нужно горничным для уборки моей комнаты, а затем вернуться, лечь в постель и включить на полную мощь кондици­онер; на свободный день я запланировал покой.

Том Круз между тем продолжал терзаться по поводу этой истории с метиской; более того, собрался рассказать все жене (роль просто люби­мой ее не устраивала – в этом, собственно, вся проблема: ей непремен­но хотелось быть самой сексуальной и самой желанной из всех жен­щин). Этот идиот вел себя так, словно и впрямь его браку что-то угрожало.

«Если она сохранит хладнокровие, проявит великодушие, он скажет ей, что глубоко сожалеет, и пообещает, что больше этого не по­вторится. Если же она разрази

тся рыданиями, тогда он станет молить о прощении – на коленях, если потребуется, – и поклянется на Библии, что это никогда не повторится».

В сущности, что в лоб, что по лбу; однако нескончаемые и никому не интересные угрызения совести героя ме­шали развитию действия – драматического как-никак: в дело вмешались ужасные мафиози, ФБР и, может, даже русские. Поначалу его нытье раз­дражало, а потом стало просто вызывать тошноту.

Я попробовал почитать второй американский бестселлер: «Тоталь­ный контроль» Дэвида Г. Бальдуччи, но он оказался еще хуже. На этот раз речь шла не об адвокате, а о сверходаренном юном программисте, вкалы­вавшем по сто десять часов в неделю. Зато жена у него работала адвока­том – по девяносто часов в неделю; у них был ребенок. В роли злодея выступала некая «европейская» компания, пытавшаяся путем мошенни­чества захватить рынок, который по праву должен был принадлежать то­му самому американскому предприятию, где работал герой. Во время пе­реговоров европейские злодеи курили «без малейшего стеснения», буквально отравляя атмосферу, но герой выдержал и этот удар. Я вырыл в песке ямку и похоронил в ней обе книги; оставалось теперь найти, что читать. Жить без чтения опасно: человек вынужден окунаться в реаль­ность, а это рискованно. Когда мне было четырнадцать лет, я заблудился однажды на лыжах в густом тумане; мне пришлось пробираться через ла­винные коридоры. Больше всего мне запомнились низкие свинцовые об­лака и абсолютная тишина в горах. Я знал, что лавина может сорваться в любую минуту от одного моего неловкого движения и даже без видимых причин: от неощутимого повышения температуры или дуновения ветра. Снежная масса подхватит меня, швырнет с высоты нескольких сотен ме­тров к подножью скалистой гряды, где я умру, возможно, мгновенно. И все же я совсем не испытывал страха. Обидно было бы, если бы так слу­чилось, обидно за себя и за других. Я бы предпочел смерть более подго­товленную и торжественную, чтоб была болезнь, церемонии, слезы. От­кровенно говоря, я сильнее всего сожалел, что не познал женщины. В зимние месяцы отец сдавал второй этаж; в том году у него жила чета архитекторов. Их дочери Сильви было, как и мне, четырнадцать лет; похо­же, я ее привлекал, во всяком случае она искала моего общества. Она бы­ла маленькая, грациозная, с черными кудрявыми волосами. Интересно, внизу у нее волосы тоже черные и кудрявые? Вот такие мысли лезли мне в голову, пока я брел по склону горы. С тех пор я часто размышлял об этой своей особенности: когда мне угрожает опасность, пусть даже смертель­ная, я не испытываю никакого волнения, никакого выброса адреналина. Мне неведомы те ощущения, которые привлекают любителей экстремального спорта. Я не отличаюсь храбростью и по возможности избегаю опасности, когда же она встречается, воспринимаю ее с невозмутимос­тью теленка. Не следует искать в этом какого-то глубинного смысла – тут вопрос физиологии, количества гормонов; говорят, иные человеческие особи, с виду такие же, как я, не чувствуют волнения при виде женского тела, от которого я впадал тогда, да и сейчас еще иногда впадаю в состоя­ние экстаза и ничего не могу с собой поделать. Но в большинстве жизнен­ных ситуаций я ощущал в себе пустоту вычищенного пылесоса.

Солнце начинало припекать. На пляже появились Бабетт и Леа, они ус­троились метрах в десяти от меня. Сегодня они были с голой грудью, а в остальном одеты просто – в одинаковых белых бикини. Они, судя по всему, познакомились с какими-то парнями, хотя не думаю, что собира­лись с ними спать: парни были рослые, мускулистые, и все же ничего особенного.

Я поднялся, собрал вещи; Бабетт оставила рядом с купальным поло­тенцем женский журнал «Elle». Обернувшись, я посмотрел на море: по­дружки плескались и шутили с юнцами. Я быстро нагнулся, сунул журнал к себе в сумку и перебрался на другое место.

Море было спокойное, взгляд уносился далеко на восток. По ту сто­рону его, наверное, Камбоджа или Вьетнам. Посередине между берегом и горизонтом маячила яхта; быть может, какие-нибудь миллиардеры ко­ротают время, бороздя далекие моря – монотонно и романтично одно­временно.

Теперь ко мне приближалась Валери, она ступала по самой кромке воды и время от времени шаловливо отпрыгивала в сторону, спасаясь от волны. Я живо приподнял голову и с болью обнаружил, что у нее восхи­тительное тело. В целомудренном раздельном купальнике оно выгляде­ло на редкость привлекательным; грудь плотно заполняла бюстгальтер. Я легонько махнул ей рукой, полагая, что она меня не заметила, но в дей­ствительности она уже направлялась ко мне; женщин не так просто за­стать врасплох.

– Вы читаете «Elle»? – спросила она удивленно и немного насмеш­ливо.

– М-м… – ответил я.

– Можно взглянуть? – и она села рядом со мной. Непринужденно, привычными движениями она пролистала журнал: раскрыла страничку моды, посмотрела начало: «Вам хочется почитать». «Вам надоело сидеть дома»…

– Вчера вечером вы снова ходили в массажный салон? – спросила она, покосившись на меня.

– М-м… нет. Я его не нашел.

Она качнула головой и погрузилась в изучение основного материа­ла: «Запрограммированы ли вы любить его долго?»

– Ну и каков результат? – спросил я, выждав некоторое время.

– У меня никого нет, – ответила она просто.

Эта девушка меня совершенно сбивала с панталыку.

– Я плохо понимаю этот журнал, – продолжала она. – Тут говорят только о моде, о «новых тенденциях»: что пойти посмотреть, что прочитать, за что нужно бороться, новые темы для разговора… Читательницы не могут носить то, что надето на этих манекенах, так почему их долж­ны интересовать новые тенденции? Обычно это женщины в возрасте.

– Вы думаете?

– Я знаю. Моя мать его читает.

– Возможно, журналисты пишут о том, что интересует их самих, а не читательниц.

– Это должно быть экономически нерентабельно; вещи делаются для того, чтобы удовлетворять запросы клиента.

– Так, может, это и удовлетворяет запросы клиента. Она задумалась, потом сказала неуверенно:

– Может, и так…

– Думаете, в шестьдесят лет вы не будете интересоваться новыми тенденциями? – настаивал я.

– Надеюсь, нет, – отвечала она искренне. Я закурил сигарету.

– Если и дальше оставаться на солнце, мне надо намазаться кре­мом, – сообщил я меланхолично.

– Сначала искупаемся! А потом намажетесь. Она вскочила на ноги и потащила меня в воду.

Плавала она хорошо. Что касается меня, не могу сказать, что я пла­ваю: так, держусь чуть-чуть на воде, быстро устаю.

– Вы быстро устаете, – сказала она. – Это оттого, что много курите. Вам надо заниматься спортом. Я за вас возьмусь! – Она сжала мне бицепс. О нет, шептал я про себя, нет.

Наконец она угомонилась и легла загорать, предварительно хоро­шенько вытерев голову. Всклокоченные длинные волосы ее очень кра­сили. Бюстгальтер она снимать не стала, а жаль; мне очень хотелось, чтоб она его сняла. Очень хотелось увидеть ее грудь, прямо тут, немед­ленно.

Она перехватила мой взгляд и чуть-чуть улыбнулась.

– Мишель… – сказала она немного погодя. Я вздрогнул оттого, что она назвала меня по имени. – Почему вы чувствуете себя таким старым? – спросила она, глядя мне прямо в глаза.

И попала в точку; я даже рот раскрыл.

– Можете не отвечать сразу… – милостиво добавила она. – У меня есть для вас книга, – и она достала ее из сумки.

К своему изумлению, я узнал желтую обложку серии «Маска» и про­чел название: «Долина» Агаты Кристи. Я слегка обалдел:

– Агата Кристи?

– И все-таки прочтите. Думаю, вас заинтересует. Я тупо кивнул.

– Обедать не идете? – спросила она минуту спустя. Был уже час дня.

– Нет… Думаю, нет.

– Вам не нравится жизнь в коллективе?

Ответа не требовалось; я улыбнулся. Мы собрали вещи и вместе уш­ли с пляжа. По дороге встретили Лионеля, он бродил словно неприкаян­ный и вид имел уже не такой счастливый, как вчера. Не случайно на от­дыхе редко встречаешь одиноких мужчин. Обычно они держатся напряженно, желая и одновременно не решаясь предаться активным развлечениям. Чаще всего так и остаются ни с чем, реже – окунаются в увеселительные мероприятия с головой. У входа в ресторан я расстался с Валери.

В каждой новелле о Шерлоке Холмсе мы, разумеется, узнаем его харак­терные черты, вместе с тем автор непременно добавляет какую-нибудь новую деталь (кокаин, скрипка, существование старшего брата Майкрофта, пристрастие к итальянской опере, услуга, оказанная некогда царствующим европейским фамилиям, самое первое дело, которое Шерлок распутал еще отроком). Каждая новая вскрытая подробность заставляет подозревать новые тайны, создавая в конечном итоге живой и привлекательный образ: Конан-Дойль сумел сочетать в нужной пропор­ции радость открытия и радость узнавания. Мне всегда казалось, что в от­личие от него Агата Кристи чрезмерно полагается на радость узнава­ния. Описывая Пуаро в начале романа, она как правило ограничивается несколькими штрихами – самыми очевидными приметами персонажа (маниакальное пристрастие к симметрии, лакированные ботинки, скру­пулезная забота о своих усах); при чтении худших ее романов создается даже впечатление, что вступительные фразы она просто целиком переписывает из книги в книгу.

Но «Долина» была интересна не этим. И даже не многозначитель­ной фигурой скульпторши Генриетты – она понадобилась Кристи, что­бы изобразить не просто муки творчества (в одном из эпизодов она уничтожает законченную ценой неимоверных усилий скульптуру, по­скольку видит ее несовершенство), но и ту особую боль, которая знако­ма только художнику: неспособность быть по-настоящему счастливым или несчастным, невозможность в полной мере ощутить ненависть, отча­яние, радость или любовь, постоянное наличие некоего эстетического фильтра между художником и миром. В образ Генриетты писательница вложила много себя самой, и ее искренность не подлежит сомнению. К сожалению, художник, смотрящий на мир со стороны, воспринимаю­щий его двояко, опосредованно и, следовательно, недостаточно остро, как персонаж менее интересен.

Агата Кристи на протяжении всей своей жизни придерживалась глу­боко консервативных убеждений и категорически не принимала идею справедливого распределения доходов. Но именно приверженность консервативным взглядам позволяла ей на практике рисовать безжало­стные портреты английской аристократии, привилегии которой она отстаивала. Ее леди Энкетелл – персонаж гротескный, почти неправдо­подобный, временами пугающий. Писательница с наслаждением созда­вала образ леди, преступившей нормы человеческого поведения, кото­рых придерживаются и простолюдины; она, должно быть, от души веселилась, когда сочиняла фразы вроде следующей: «Так трудно позна­комиться по-настоящему, когда в доме совершено убийство»; но симпа­тии автора, понятно, не на стороне леди Энкетелл. Она с большой теп­лотой рисует Мидж, вынужденную работать продавщицей и проводить выходные в кругу людей, понятия не имеющих о том, что такое работа. Мужественная, деятельная Мидж безнадежно любит Эдварда. Эдвард считает себя неудачником: он ничего не добился в жизни, не смог даже стать писателем; вместо этого кропает полные грустной иронии заметки для журналов, известных лишь библиофилам. Он трижды делал предло­жение Генриетте, но безуспешно. Генриетта любила Джона, восхища­лась его ослепительным обаянием, его силой; однако Джон был женат. Убийство Джона разрушило хрупкое равновесие неосуществленных же­ланий: Эдвард понял наконец, что Генриетта никогда его не полюбит, потому что до Джона ему далеко; сблизиться с Мидж ему не удавалось, и жизнь казалась окончательно загубленной. Начиная с этого места роман становится волнующе странным, похожим на глубокую реку. В сцене, где Мидж спасает Эдварда от самоубийства и он предлагает ей стать его же­ной, Агата Кристи достигает диккенсовских высот.

«Она крепко сжала его в объятиях. Он улыбнулся:

– Ты такая горячая, Мидж… такая горячая…

Вот оно каково, отчаяние, подумала Мидж. Оно леденит, оно – холод и бесконечное одиночество. До этой минуты она никогда не понимала, что отча­яние холодное; она воображала его обжигающим, пылким, бурным. Но нет. Отчаяние – это бездонная пропасть ледяной черноты, невыносимого одино­чества. И грех отчаяния, о котором говорят священники, это грех холодный, состоящий в обрубании живых, горячих человеческих контактов.»

Я закончил чтение часам к девяти; затем встал, подошел к окну. Мо­ре было спокойным, мириады светящихся точек плясали на его глади; легкое сияние окружало лунный диск. Я знал, что сегодня на острове Ланта состоится пресловутый ночной рэйв; Бабетт и Леа наверняка от­правятся туда, и еще добрая часть отдыхающих. Как легко отстраняться от жизни, самому выходить из игры. Когда началась подготовка к вече­ру, когда к гостинице стали подъезжать такси, а в коридорах засуетились курортники, я почувствовал только грусть и облегчение.

10

Перешеек Кра – узкая гористая полоска земли, отделяющая Сиамский залив от Андаманского моря, – в северной части рассечен границей между Таиландом и Бирмой. На широте Ранонга – на самом юге Бир­мы – он сужается до двадцати двух километров; затем постепенно рас­ширяется, образуя полуостров Малакка.

Из сотен островов Андаманского моря только несколько обитаемы, причем ни один из тех, что входят в состав Бирмы, не используется в ту­ристических целях. Напротив, принадлежащие Таиланду острова бухты Пхангнга приносят стране 43 процента ежегодного дохода от туризма. Самый большой из них – Пхукет; курорты начали развиваться здесь с се­редины 80-х годов с использованием преимущественно китайского и французского капитала (компания «Аврора» с самого начала считала Юго-Восточную Азию ключевым направлением своей экспансии). В гла­ве, посвященной Пхукету, «бродяги» достигают вершин ненависти, пош­лого снобизма и агрессивного мазохизма.

«Иные считают, что остров Пхукет на взлете, – заявляют авторы для начала, – мы же полагаем, что он тонет».

«И все же нам не обойти стороной эту жемчужину Индийского океа­на, – продолжают они. – Еще несколько лет назад мы и сами превозно­сили остров: солнце, сказочные пляжи, не жизнь, а мечта. Рискуя внести сумбур в эту ладную симфонию, признаемся: мы Пхукет разлюбили! Патонг-Бич, его самый знаменитый пляж, одет бетоном. Среди клиентов все больше мужчин, растет число баров с проститутками, улыбки поку­паются. Что касается бунгало для туристов, то их обновили с помощью бульдозера и поставили на их месте отели для одиноких пузатых евро­пейцев».

Нам предстояло провести на Патонг-Бич две ночи; в автобус я садил­ся исполненный надежд, вполне готовый сыграть роль одинокого пуза­того европейца. А завершалось наше путешествие тремя свободными днями на Кох Пхи Пхи – острове, традиционно называемом райским.

«Что говорить о Кох Пхи Пхи? – сокрушались авторы путеводителя. – Это все равно что вспоминать о поруганной любви… Хочется сказать что-нибудь хорошее, но ком подступает к горлу».

Иным мазохистам не­достаточно того, что они сами несчастны, им надо отравить жизнь дру­гим. Проехав километров тридцать, автобус остановился для заправки, и я вышвырнул «Рутар» в помойку на бензоколонке. Типичный западный мазохизм, сказал я себе. Еще километра через два я понял, что теперь мне действительно нечего читать; оставшуюся часть пути придется пре­одолевать, не имея перед собой защитного экрана в виде печатной про­дукции. Я огляделся, сердце мое учащенно забилось, внешний мир слов­но бы приблизился ко мне. Валери, сидевшая через проход, опустила спинку кресла и полулежа не то мечтала, не то спала, отвернув лицо к ок­ну. Я попробовал последовать ее примеру. За окном проплывали пейзажи с разнообразной растительностью. Делать нечего, я попросил у Рене его путеводитель «Мишлен»; таким образом я узнал, что плантации ге­веи и латекса играют ведущую роль в экономике региона: Таиланд зани­мает третье место в мире по производству каучука. Стало быть, расти­тельность эта идет на изготовление презервативов и шин; человеческая находчивость заслуживает уважения. Можно людей за многое не лю­бить, но одного у них не отнять: мы имеем дело с весьма

изобретательным

млекопитающим.

После того ужина на реке Квай разделение группы по столам заверши­лось. Валери присоединилась, как она сама выражалась, к лагерю «обы­вателей», Жозиана сошлась с натуропатами, у них обнаружились общие интересы, в частности приверженность медитации. За завтраком я смог, таким образом, наблюдать издали настоящее состязание в безмятеж­ности духа между Альбером и Жозианой. Экологи не сводили с них лю­бознательных глаз – в той дыре, где они жили во Франш-Конте, им, ра­зумеется, многие из медитативных тонкостей были недоступны. А Бабетт и Леа, хоть и столичные штучки, ничего, кроме «супер», сказать не могли: безмятежность – не то, о чем они мечтали в жизни. В целом там подобрался уравновешенный коллектив с двумя естественными лиде­рами противоположного пола, способными к активному сотрудничеству. У нас все складывалось не так удачно. Жозетт и Рене постоянно коммен­тировали меню, здешняя пища им пришлась по вкусу, Жозетт намерева­лась даже взять на вооружение несколько рецептов. Еще они критикова­ли соседний стол, подозревая сидящих за ним в претенциозности и позерстве; этим разговоры и ограничивались, и я, как правило, с нетер­пением ждал десерта.

Я возвратил Рене путеводитель «Мишлен», до Пхукета оставалось ехать четыре часа. Купив в баре бутылку «Меконга», я все четыре часа боролся с чувством стыда, не позволявшим мне достать бутылку из сум­ки и спокойно надраться; победил стыд. У входа в отель нас встречал транспарант: «Привет пожарникам Шазе». «Надо же… – обрадовалась Жозетт, – твоя сестра как раз живет в Шазе». Рене этого не помнил. «Ну как же…» – настаивала она. Забирая ключ от комнаты, я еще услышал, как она сказала: «Поездка по перешейку Кра – это потерянный день», и, увы, была права. Я плюхнулся на широченную кровать и налил себе пол­ный стакан «Меконга», затем другой.

Проснулся я с чудовищной головной болью и долго блевал над уни­тазом. Было пять часов утра: к девочкам идти поздно, к завтраку рано. В ящике тумбочки я обнаружил Библию на английском и книгу про учение Будды.

«Because of their ignorance, – прочитал я, – people are always thinking wrong thoughts and always losing the right viewpoint and, clinging to their egos, they take wrong actions. As a result, they become attached to a delusive existence»

[

9]

.

Я не был уверен, что понимаю все, но последняя фраза великолепно иллюстрировала мое состояние; от этого мне сдела­лось полегче, и я спокойно дождался завтрака. За соседним столом сиде­ла группа американских негров гигантского роста – ни дать ни взять ба­скетбольная команда. Чуть дальше расположились китайцы из Гонконга; их характерная черта – неопрятность, трудно переносимая даже европейцами, а тайских официантов и вовсе повергающая в ужас, который и многолетняя привычка не смогла изгладить. В отличие от таиланд­цев – придирчивых до педантизма чистюль, китайцы едят жадно, хохо­чут с набитым ртом, разбрызгивая слюну и частицы пищи, плюют на пол, сморкаются в пальцы, словом, ведут себя как свиньи. Заметим, что свиньи эти весьма многочисленны.

Погуляв всего несколько минут по улицам Патонг-Бич, я убедился, что здесь, на участке побережья протяженностью в два километра, пред­ставлены все разновидности туристов из цивилизованного мира. На от­резке в десять метров я встретил японцев, итальянцев, немцев, амери­канцев, не говоря уже о скандинавах и богатых латиноамериканцах. Как сказала мне девушка в турагентстве, «все мы одинаковы, всех тянет к солнцу». Я повел себя как образцовый средний клиент: взял напрокат мягкий шезлонг и зонтик от солнца, выпил несколько баночек «спрай­та», окунулся. Море встретило меня ласково. Часам к пяти я вернулся в гостиницу, умеренно удовлетворенный свободным днем и полный реши­мости достигнуть большего. I was attached to a delusive existence

[10]

. Остава­лись еще бары с девочками; прежде чем направиться в соответствую­щий квартал, я прошелся вдоль ресторанов. Возле «Royal Savoey Seafood» заметил американскую парочку, с преувеличенным вниманием разгля­дывавшую омара. «Двое млекопитающих созерцают ракообразное», –подумал я. К ним, расплываясь в улыбке, подскочил официант – вероят­но, желал похвалить свежесть морепродукта. «Трое», – машинально про­должил я. По улице текла и текла толпа: семьи, парочки и такие же, как я, одиночки; все они выглядели исключительно невинно.

Немолодые немцы, когда подвыпьют, любят, собравшись вместе, нето­ропливо затянуть грустные-прегрустные песни. Тайских официантов это чрезвычайно забавляет, они обступают поющих и покрикивают в такт.

Следуя за тремя пятидесятилетними мужчинами, восклицавшими то «Ach!», то “Ja!”, я неожиданно для себя оказался на улице с ночными ба­рами. Девушки в коротеньких юбках ворковали вокруг меня, наперебой стараясь завлечь кто в «Голубые ночи», кто в «Шалунью», в «Классную комнату», в «Мэрилин», в «Венеру»… В конце концов я выбрал «Шалу­нью». Народ еще не собрался – человек десять сидели каждый за отдель­ным столиком, в основном молодые англичане и американцы, лет двад­цати пяти – тридцати. На сцене с десяток девочек медленно извивались в ритме диско-ретро, одни одетые в белые бикини, другие без верха, только полосочка трусов. Им всем было лет по двадцать, у всех была смуглая золотистая кожа и восхитительное гибкое тело. Слева от меня расположился за бутылкой пива «Карлсберг» старый немец с порядоч­ным брюшком, белой бородкой, в очках – я бы сказал, преподаватель университета на пенсии. Он, словно загипнотизированный, смотрел на двигавшиеся у него перед глазами юные тела и сидел так неподвижно, что на мгновение мне показалось, будто он умер.

Потом сцена заволоклась дымом, музыка диско сменилась медлен­ной полинезийской. Девицы сошли со сцены, вместо них появились де­сять других, в цветочных венках на груди и на талии. Девушки медленно кружились, а из-под цветов проглядывала то грудь, то основание ягодиц. Старый немец продолжал не отрываясь смотреть на сцену; он на минуту снял очки и протер стекла: в глазах у него стояли слезы. Он был на вер­ху блаженства.

В принципе, девочки здесь не обслуживали клиентов, вы могли при­гласить их к себе за столик, выпить с ними, поболтать, а потом, заплатив заведению взнос в пятьсот бат и сговорившись о цене, увести в гостини­цу. Ночь стоила, кажется, тысячи четыре или пять бат, что есть пример­но месячная зарплата неквалифицированного рабочего в Таиланде; но Пхукет – это дорогой курорт. Старик немец украдкой поманил одну из девиц в белых мини-трусиках, ожидавшую, когда настанет ее очередь вернуться на сцену. Она подошла сразу и бесцеремонно уселась к нему на колени. Ее молодая крепкая грудь колыхалась на уровне его лица, немец раскраснелся от удовольствия. Я услышал, как она называет его папулей. Заплатив за текилу с лимоном, я вышел смущенный; мне казалось, будто я подглядываю за тем, как старик получает наслаждение – возможно, в последний раз; это было слишком волнующе, слишком интимно.

Прямо рядом с баром я увидел ресторан под открытым небом и завернул туда отведать риса с крабами. Почти за каждым столиком сидели пары – белый мужчина и таиландка; большинство мужчин по виду калифорнийцы, по крайней мере они соответствовали расхожему представлению о калифорнийцах и носили вьетнамки. На самом деле они вполне могли быть австралийцами – их нетрудно спутать; кто б они ни были, все выгля­дели здоровыми, спортивными, сытыми. Они олицетворяли будущее планеты. И в эту минуту, глядя на молодых полнокровных англосаксов, уверенно шагающих по жизни, я понял, что будущее планеты в сексуаль­ном туризме. За соседним столом о чем-то оживленно болтали две пыш­ногрудые тайки лет тридцати; напротив расположились два бритоголо­вых англичанина – этакие каторжане постмодерна – и, не произнося ни слова, тяжело заглатывали пиво. Чуть дальше две пухленькие немки-лесбиянки с коротко остриженными красными волосами и в комбинезончиках услаждали себя обществом пленительной девочки с длинными черными волосами и невинным лицом, одетой в пестрый саронг. Отдель­но от всех восседали два араба, не поймешь из какой страны, голова у каждого была обмотана эдаким кухонным полотенцем, по какому в теле­новостях безошибочно узнается Ясир Арафат. Словом, богатый и отно­сительно богатый люд съехался сюда, следуя непреодолимому ласковому зову азиатской вагины. Самое удивительное, что при первом же взгляде на каждую пару, казалось, можно было угадать, получится у них что-ни­будь или нет. В большинстве случаев девушки скучали, сидели надутые или покорные, косились на соседние столики. Но некоторые все-таки смотрели на своего кавалера в ожидании любви, слушали его, отвечали с живостью; в этом случае можно было вообразить, что они поладят, подружатся или даже что у них возникнет продолжительная связь: как изве­стно, смешанные браки здесь не редкость, особенно с немцами.

Сам я не любил знакомиться с девицами в баре; разговоры тут обыч­но вертятся вокруг качества и стоимости предстоящих сексуальных ус­луг и оставляют тяжелое впечатление. Я предпочитаю массажные сало­ны, где начинают с секса, а после иногда возникает близость, иногда нет. Например, думаешь пригласить ее на ночь в отель, а выясняется, что она к этому вовсе и не стремится; бывает, она разведенная, и дома у нее дети; это печально и хорошо. Доедая рис, я сочинял сюжет приключен­ческого порнофильма под названием «Массажный салон». Сирьен, юная таиландка из северных областей, без памяти влюбилась в американско­го студента Боба, попавшего в салон совершенно случайно – его затащи­ли сюда приятели после попойки. Боб не притронулся к девушке, он только смотрел на нее красивыми светло-голубыми глазами и рассказы­вал ей о своей родине – Северной Каролине или что-нибудь в этом ро­де. Они стали встречаться в свободное от ее работы время, но, увы, им пришлось расстаться: Боб уехал заканчивать Йельский университет. Си­рьен ждала и верила, а пока суд да дело, удовлетворяла прихоти много­численных клиентов. Чистая сердцем, она отменно полировала и соса­ла усатых пузатых французов (роль второго плана для Жерара Жюньо) и обрюзгших лысых немцев (роль второго плана для немецкого актера). Наконец возвращается Боб и хочет вытащить ее из этого ада; но китай­ская мафия решает иначе. Боб обращается за помощью к послу Соеди­ненных Штатов и к президентше гуманитарной ассоциации, борющейся против торговли женщинами (роль второго плана для Джейн Фонды). Учитывая, что в дело вовлечена китайская мафия (упомянуть о триа­дах), поддерживаемая тайскими генералами (вот вам и политический размах, и утверждение ценностей демократии), начинаются, понятно, разборки в Бангкоке, погоня и прочее. В конце концов победа остается за Бобом. В одной из последних сцен Сирьен демонстрирует все свои сексуальные навыки и впервые делает это с искренним чувством. Скром­ная служащая массажного салона, она пересосала бесчисленное множе­ство елдаков в ожидании одного-единственного, Бобова, в котором со­единились все елдаки на свете – тут надобно уточнить по ходу диалога. Две реки наплывают друг на друга: Чао-Прая и Делавэр. Титры. Для ев­ропейского проката я заготовил отдельную рекламу, примерно такую:

«Вам понравился «Музыкальный салон» –

«Массажный» понравится боль­ше».

Впрочем, до этого еще далеко, пока же мне требовалась партнерша.

Я расплатился, встал из-за стола, прошел метров пятьдесят, откло­няя различные предложения, и оказался перед надписью «Кискин рай». Войдя, я в трех шагах от себя увидел Робера и Лионеля, попивающих «ирландский кофе». В глубине зала за стеклом сидели амфитеатром штук пятьдесят девиц с номерками на груди. Ко мне подскочил официант. Ли­онель обернулся, заметил меня и стыдливо потупился. Вслед за ним обернулся Робер и лениво махнул рукой, приглашая присоединиться. Лионель нервно покусывал губы и не знал, куда ему деваться. Официант принял у меня заказ.

– Я человек правых взглядов, – произнес Робер, не знаю к чему. – Но учтите… – и он поднял указательный палец, словно бы от чего-то меня предостерегая.

С самого начала путешествия я заметил, что он воображает, будто я левак, и ожидает удобного случая затеять спор; однако я не собирался попадаться на удочку. Я закурил; он сверлил меня взглядом.

– Счастье – деликатная штука, – произнес он назидательно, – его трудно найти внутри себя и невозможно вовне.

Помолчав несколько секунд, он добавил строгим тоном:

– Шамфор

[11]

.

Лионель смотрел на него с восхищением, Робер, казалось, совер­шенно его очаровал. Изречение, на мой взгляд, спорное: если поменять местами слова «трудно» и «невозможно», мы, пожалуй, подошли бы бли­же к истине; но я не собирался вступать в дискуссию и желал вернуть разговор в обычные рамки туристического общения. А кроме того, я на­чинал чувствовать влечение к номеру 47 – маленькой тоненькой таи­ландке, возможно излишне худой, но с пухлыми губами и милым личи­ком; на ней была красная мини-юбка и черные чулки.

Заметив, что я отвлекся, Робер обернулся к Лионелю.

– Я верю в истину, – сказал он тихо, – в истину и в то, что она может быть доказана.

Слушая его вполуха, я с удивлением узнал, что он математик со сте­пенью и в молодости писал многообещающие работы о группах Ли. Эта информация меня очень заинтересовала: существовала, значит, сфера или область человеческого знания, где он первый отчетливо разглядел истину, реальную, доказуемую.

– Да… – согласился он чуть ли не с сожалением. – Разумеется, позднее все это было продемонстрировано в более общем виде.

Потом он преподавал, в частности на подготовительных курсах; от­дал свои зрелые годы безрадостному занятию – натаскиванию юных идиотов, из которых самые способные мечтали поступить в Высшую школу искусств и ремесел или в Политехническую.

– Впрочем, ученый-математик из меня все равно бы не вышел. Это мало кому дано.

В конце семидесятых он участвовал в работе комиссии министерст­ва по реформе математического образования – чистой воды крети­низм, по его собственному признанию. Теперь ему пятьдесят три; три года назад он вышел на пенсию и пристрастился к сексуальному туризму. Был женат трижды.

– Я расист… – сообщил он бодро. – Я стал расистом… Путешествия, – продолжал он, – непременно порождают в нас расовые предрассудки или же укрепляют их. Что можно сказать о других людях, пока их не знаешь? Разумеется, воображаешь их такими же, как ты сам; а тут понемногу начинаешь осознавать, что в действительности все об­стоит несколько иначе. Западный человек работает, сколько может; зачастую работа ему скучна, противна, но он все равно делает вид, что она его интересует, – это распространенный случай. В пятьдесят лет, устав от преподавания, от математики и всего остального, я решил посмотреть мир. Я тогда в третий раз развелся и в смысле секса уже ни­ каких открытий не ждал. Сначала я поехал в Таиланд, потом сразу – на Мадагаскар. С тех пор я больше никогда не спал ни с одной белой жен­щиной, желания даже не испытывал. Поверьте мне, – добавил он, сжав Лионелю руку, – по-настоящему нежной, податливой, мускулистой и мягкой киски, вы не найдете ни у одной белой женщины: переве­лись окончательно.

Номер 47 заметила, что я на нее настойчиво смотрю; она улыбнулась мне и закинула ногу на ногу, отчего стал виден ярко-красный пояс для чу­лок. Робер между тем продолжал вещать.

– Во времена, когда белые считали себя высшей расой, – говорил он, – расизм опасности не представлял. В XIX веке переселенцы, миссионеры и учителя видели в негре крупное и не очень злобное животное с забавными манерами, что-то вроде хорошо развитой обезьяны. В худшем случае к нему относились как к вьючной скотине, полезной и спо­собной выполнять весьма сложные задачи; в лучшем – усматривали в нем душу, примитивную, неотесанную, однако способную при соответст­вующем воспитании подняться к Богу, а то и к высотам западного разу­ма. Так или иначе, его держали за низшее существо, за «меньшого бра­та», а к низшим человек не испытывает ненависти, самое большее – добродушное презрение. Этот доброжелательный, я бы сказал, гуманис­тический расизм сошел на нет. С той поры как белые признали черных равными себе, стало очевидно, что за этим последует признание их пре­восходства. Понятие равенства в человеке не заложено, – и он снова под­нял указательный палец.

Я уже приготовился выслушать очередную цитату из Ларошфуко или не знаю кого еще – но нет. Лионель наморщил лоб.

– Когда белые ставят себя ниже, – Робер старался, чтоб его правильно поняли, – создается почва для возникновения новой разновидности расизма, основанной на мазохизме: история показывает, что именно она приводит к насилию, расовым войнам и массовому истреб­лению людей. Все антисемиты, к примеру, единодушно наделяют евреев определенного рода превосходством; почитайте антисемитские писания предвоенного времени: в них поразительней всего то, что авторы считают евреев умнее и хитрее себя, приписывают им особые способности в области финансов и небывалую взаимную поддержку внутри общины. А в результате – шесть миллионов трупов.

Я снова взглянул на сорок седьмую: ожидание всегда волнует, хочет­ся растянуть его как можно дольше, но при этом есть риск, что девушку уведет другой. Я поманил официанта.

– Я не еврей! – воскликнул Робер, полагая, что я собираюсь ему воз­разить. В самом деле, я многое мог бы сказать; во-первых, мы все-таки в Таиланде: лица желтой расы всегда воспринимались белыми не как «меньшие братья», а как развитые существа, принадлежащие к другим цивилизациям, отнюдь не примитивным и нередко опасным; кроме того, я мог бы напомнить ему, что мы пришли сюда заниматься любовью и за болтовней только попусту теряем время; собственно, это было моим главным возражением.

Подошел официант, Робер небрежным жестом заказал всем еще по порции.

– I need a girl, – произнес я сдавленно, – the girl forty seven. Официант повернул ко мне взволнованное непонимающее лицо; за соседним столом как раз устроилась группа китайцев, они шумно галдели.

– The girl number four seven! – прокричал я по слогам.

Он наконец понял, расплылся в улыбке, поспешил к установленному перед стеклом микрофону и что-то в него проговорил. Девица встала, спустилась по ступеням и, приглаживая на ходу волосы, направилась к боковому выходу.

– Поначалу расизм, – продолжал Робер, стрельнув глазами в мою сторону, – проявляется в нарастающей антипатии и обострении сопер­ничества между мужскими особями двух различных рас, но одновременно усиливается половое влечение к самкам другой расы. Подлинная суть расовой борьбы, – чеканил Робер, – не в экономике и не в культуре; тут причины грубого биологического свойства: состязание за молодые вла­галища.

Я чувствовал, что сейчас его занесет в дарвинизм, но тут официант возвратился в сопровождении номера 47 – Робер поднял глаза и внима­тельно на нее посмотрел.

– Хороший выбор, – угрюмо заключил он. – У нее вид отменной шлюхи.

Девушка робко улыбнулась. Я сунул руку ей под юбку и погладил яго­дицы, демонстрируя свое покровительство. Она прижалась ко мне.

– И то правда, в моем квартале белые уже не распоряжаются, – вста­вил Лионель, не совсем понятно к чему.

– Вот именно! – оживился Робер. – Вы боитесь, и правильно делае­те. Полагаю, в ближайшие годы в Европе число столкновений на расо­вой почве возрастет, и кончится все это гражданской войной, – он аж захлебывался. – Проблема будет решаться при помощи автомата Калаш­никова.

Он залпом допил коктейль; Лионель уже поглядывал на него с опас­кой.

– Но мне плевать! – Робер стукнул стаканом по столу. – Я западный человек, но я могу жить где хочу, и деньги пока еще в моих руках. Я бы­ вал в Сенегале, в Кении, Танзании, в Кот-д’Ивуаре. Девицы там не такие умелые, как таиландки, не такие ласковые, но сложены недурно и розоч­ки у них благоухают.

Воспоминания нахлынули на него, и он на мгновение замолчал.

– What is your name? – спросил я у сорок седьмой, воспользовавшись паузой.

– I am Sin, – ответила она.

Китайцы за соседним столиком уже выбрали, что хотели, и, гогоча и хихикая, отправились по комнатам; наступила относительная тишина.

– Негритяночки, они становятся на четыре точки и поворачивают­ся к вам задом, – мечтательно продолжал Робер, – щель приоткрывает­ся, а внутри у них все розовое… – заключил он шепотом.

Я поднялся. Лионель посмотрел на меня с благодарностью; он был несомненно рад, что я первый уйду с девицей, поскольку сам стеснялся. Я кивком попрощался с Робером. Горькая усмешка скривила его жесткие черты, он глядел на сидящих в зале и сквозь них дальше, на весь род люд­ской, без приязни. Он раскрылся, во всяком случае возможность такую получил; я чувствовал, что быстро его забуду. Я вдруг увидел перед собой человека сломленного, конченого; мне показалось, что ему уже даже и не хочется заниматься любовью. Жизнь – это медленное приближение к неподвижности, что хорошо заметно на примере французского буль­дога: юркий и неугомонный в молодости, он совершенно апатичен в зрелом возрасте. Робер продвинулся по этому пути далеко; на эрекцию, возможно, он еще был способен, да и то не уверен; сколько ни строй из себя умудренного опытом, ни делай вид, что разобрался в жизни, – она все равно кончается. У нас с ним схожая участь, его поражение – это од­новременно и мое; однако я не ощущал между нами ни малейшего душев­ного родства. Когда нет любви, ничто не трогает душу. Под кожей век плывут, сливаясь, световые пятна: видения, сны. Но только не у тех, кто ждет ночи, – к ним приходит ночь.

Я заплатил официанту две тысячи бат, и он проводил меня до две­рей, ведущих на верхние этажи. Син держала меня за руку; в течение ча­са или двух она будет стараться сделать меня счастливым.

Встретить в массажном салоне девушку, которая занимается любовью с охотой, понятно, большая редкость. Как только мы зашли в комнату, Син опустилась передо мной на колени, стянула с меня брюки и трусы и взя­ла мой банан губами. Он сразу начал твердеть. Она захватила его поглуб­же и языком освободила головку. Я закрыл глаза, уплывая в неведомые да­ли, и чуть было не выстрелил ей в рот. Она проворно отстранилась, разделась, не переставая улыбаться, одежду аккуратно сложила на стул.

«Massage later…» – сказала она, ложась на кровать, и раздвинула ноги.

Я погрузился в нее, я накачивал ее мощными толчками, но вдруг спохва­тился, что забыл надеть презерватив. По отчетам «Врачей мира», треть таиландских проституток ВИЧ-инфицированны. Не то чтобы я содрог­нулся от ужаса, но настроение у меня подпортилось. До чего же бездар­ны все эти компании по борьбе со СПИДом. Дружок мой сбавил прыть. Син забеспокоилась, приподнялась на локтях: «Something wrong?»

«Maybe… a condom,» – сказал я нерешительно. «No problem, no con­dom… I’m OK!», – отвечала она весело и, взяв мошонку одной ру­кой, другой стала поглаживать член.

Я откинулся на спину. Она гла­дила все быстрей и быстрей, вызывая новый прилив крови. Существует же, наверное, медицинский осмотр или что-нибудь такое. Как только я окреп, она оседлала меня и разом опустилась. Я обхватил ее за талию с ощущением собственной неуязвимости. Таз ее заколыхался, она понем­ногу распалялась, я развел ноги в стороны, вонзился глубже. Наслажде­ние было острым, пьянящим; дышать я старался медленно, чтобы доль­ше продержаться; на меня снизошло умиротворение. Прижавшись ко мне, она потерлась лобком о лобок, покрикивая от удовольствия; я гла­дил ее по затылку. В минуту оргазма она замерла, испустила продолжи­тельный стон и рухнула мне на грудь. Я чувствовал, как сокращается ее влагалище. Она испытала второй оргазм, глубокий, утробный. Я непро­извольно сжал ее в своих объятиях и разрешился с криком. Минут десять она лежала неподвижно, уткнувшись лицом мне в грудь; потом встала и предложила принять душ. Вытирала она меня очень нежно, промокая по­лотенцем, как младенца. Потом я сел на диван, угостил ее сигаретой. «We have time, – сказала она, – we have a little time». Я узнал, что ей тридцать два года. Работу свою Син не любила, но муж бросил ее с двумя детьми. «Bad man, – сказала она, – Thai men, bad men».

Я спросил, дружит ли она с девушками из заведения. Она отвечала, что не особенно; большин­ство из них слишком юны и безмозглы, тратят все, что зарабатывают, на одежду и духи. Она не такая, она серьезная, деньги откладывает в банк. Через несколько лет она сможет бросить работу и вернуться в свою де­ревню; родители у нее уже немолодые, им нужна помощь.

Уходя, я дал ей две тысячи бат чаевых; это было смешно, потому что непомерно много. Она взяла деньги недоверчиво и несколько раз покло­нилась мне, сложив ладони на уровне груди. «You good man», – сказала она. Затем нацепила мини-юбку и чулки; бар закрывался только через два часа. Проводив меня до двери, она снова благодарно сложила ладони. «Take care, – добавила она, – be happy».

Я вышел на улицу в задумчивом настроении. На другое утро мы отъезжали в восемь, начинался последний этап путешествия. Интересно, как провела свободный день Валери.

11

«Я купила подарки своим, – ответила она. – Здесь есть великолепные ракушки». Лодка скользила по бирюзовой воде вдоль обрывистых изве­стковых берегов, поросших густыми джунглями; именно таким я пред­ставлял себе Остров сокровищ. «Природа, надо все-таки признать…» – сказал я. Валери повернулась ко мне, ожидая продолжения; волосы у нее были забраны в пучок, а выбившиеся прядки колыхались на ветру. «При­рода все-таки…» – я искал, но не находил слов. Должны бы существовать

школы беседы

, как существуют школы танцев; наверное, я слишком долго занимался бухгалтерией – разучился общаться с людьми. «Вы можете се­бе представить: сегодня тридцать первое декабря», – сказала она спо­койно. Я окинул взглядом безоблачное лазурное небо и бирюзовый оке­ан: нет, я не мог. Человеку, право же, потребовалось незаурядное мужество, чтобы освоить северные широты.

Сон встала и обратилась к группе: «Мы приближаться Кох Пхи-Пхи. Здесь, я говорила, плыть не можно. Вы надевали купальники? Идти но­гами, неглубоко. Идти в воде. Чемоданы нет, чемоданы потом». Мы обо­гнули мыс и с выключенным мотором вошли в полукруглую бухточку с высокими, поросшими лесом берегами. Прозрачные зеленые волны на­катывали на нереально белый песок. Среди леса, на фоне холмов видне­лись деревянные бунгало на сваях, крытые пальмовыми листьями. Все мы на минуту смолкли. «Земной рай», – проговорила Сильви дрожащим от волнения голосом. Если это и было преувеличением, то незначитель­ным. С той разницей, что она не Ева. Да и я не Адам.

Все члены группы один за другим вставали и перешагивали через борт. Я помог Жозетт вылезти из лодки. Она задрала юбку до талии и тя­жело перевалила через край суденышка, снаружи ее подхватил муж; от восторга она смеялась и даже чихала. Я обернулся; моряк-таец, опер­шись о весло, ждал, пока все покинут лодку. Валери сидела, сложив руки на коленях; она взглянула на меня исподлобья, смущенно улыбнулась и сказала: «Я забыла надеть купальник». Я развел руками, выказывая тем самым свою некомпетентность в данном вопросе, затем глупо добавил: «Я могу выйти».

Она досадливо прикусила губу, поднялась и одним дви­жением сняла брюки, оставшись в тонюсеньких кружевных трусиках, совсем не в духе турпоездки. Из-под них торчали волоски, довольно гус­тые, черные. Отворачиваться я не стал, это было бы глупо, но и не рас­сматривал слишком настойчиво. Я вылез из лодки через левый борт и протянул ей руку; она выпрыгнула вслед за мной. Мы оказались по пояс в воде.

Перед тем как отправиться на пляж, Валери еще раз взглянула на оже­релья из ракушек, купленные для племянниц. Окончив институт, ее брат устроился инженером в «Эльф» и, пройдя специальную подготов­ку, уехал через несколько месяцев в свою первую командировку в Вене­суэлу. Год спустя он там женился. Валери полагала, что до женитьбы большого сексуального опыта он не приобрел; по крайней мере, ни од­ной девушки он домой не приводил. Типичный случай для студента-технаря; у них, как правило, не остается времени на увеселения и по­дружек. Редкий досуг заполняется невинными интеллектуальными играми или шахматами в Интернете. Впоследствии, когда они получа­ют диплом и работу, на них обрушиваются разом деньги, профессио­нальные обязанности и секс; если при этом они попадают в тропичес­кую страну, мало кто из них может устоять перед тамошними красотками. Бертран женился на девушке смешанных кровей с велико­лепной фигурой; сколько раз на пляже в Сен-Ке-Портриё, когда они вместе гостили у родителей, Валери испытывала приступы страстного желания к своей невестке. А вот представить себе брата, занимающим­ся любовью, ей не удавалось. Между тем у них было двое детей, и они выглядели вполне счастливой парой. Выбрать подарок для Хуаны не составило труда: она любила украшения, и светлые камни прекрасно смотрелись на ее смуглой коже. Бертрану Валери не купила ничего. Ес­ли у мужчины нет пороков, думала она, очень трудно угадать, что до­ставит ему удовольствие.

Я листал попавшийся мне в гостинице журнал “Phuket Weekly ” и тут уви­дел идущую по пляжу Валери. Чуть дальше группа немцев купалась наги­шом. Поколебавшись минутку, Валери направилась ко мне. Ослепитель­но сверкало солнце; было около полудня. Что ж, мне предстояло сыграть решающую партию. Мимо нас прошествовали Бабетт и Леа, кроме сумо­чек через плечо на них ничего не было. Я и бровью не повел. Валери же, напротив, долго провожала их любопытным и бесцеремонным взглядом. Красоточки расположились поблизости от немцев.

– Пожалуй, пойду, искупаюсь, – сказал я. – Я пойду позднее, – ответила она.

В воду я вошел без малейшего усилия. Она оказалась теплой, про­зрачной, восхитительно спокойной; у самой поверхности плавали мелкие серебристые рыбешки. Дно опускалось полого, в ста метрах от берега я еще мог стоять. Тут я вытащил свой прибор из плавок, за­жмурился и вспомнил, как утром видел Валери в кружевных трусиках, лишь наполовину прикрывавших ее курчавый треугольник. Стрелка прибора резко поползла вверх – уже хорошо; все какая-никакая моти­вация. Ведь надо же стараться жить, вступать в какие-то отношения с людьми; обычно я слишком зажат, это со мной уже давно. Следовало бы, наверное, чем-то занимать себя по вечерам: бадминтон, хоровое пение – мало ли что. Правда, если я и вспоминал каких-нибудь жен­щин, то только тех, с кем спал. Это тоже важно; человек накапливает воспоминания, чтобы умирать было не так одиноко. Нет, у меня все время не те мысли. «Think positive, – в отчаянии уговаривал я себя, – think different». Я медленно поплыл к берегу; через каждые десять гребков я вставал на ноги и глубоко вдыхал, пытаясь расслабиться. Едва я ступил ногой на песок, мне бросилось в глаза, что Валери сняла бюстгальтер. Пока что она лежала на животе, но она обязательно пе­ревернется, это непреложно, как вращение планет. И что же дальше? Я сел на полотенце, чуть сгорбив спину. «Think different», – повторил я про себя. Мне приходилось видеть много женских бюстов, тискать их и вылизывать, и все же я испытал шок. Я и раньше подозревал, что у нее прекрасная грудь, в действительности же все оказалось, гораздо хуже. Я не мог оторвать глаз от сосков и коричневых ореолов; она, ра­зумеется, заметила мой взгляд и все же молчала еще несколько секунд, показавшихся мне бесконечно долгими. Как знать, что у женщин на уме? Они так легко принимают условия игры. Порой, когда, обнажен­ные, они рассматривают себя в зеркало с ног до головы, на их лицах читается такая трезвая холодная оценка собственных возможностей совращения, какая и мужчине не под силу. Короче, я первым отвел глаза.

Прошло какое-то время, не скажу сколько; солнце по-прежнему сто­яло высоко и светило ослепительно ярко. Я сидел, уставившись на пе­сок, белый и мелкий, как пыль.

– Мишель… – проговорила она тихо.

Я резко вскинул голову, будто меня ударили. Ее темно-карие глаза смотрели прямо на меня.

– Чем тайки лучше европеек? – спросила она отчетливо. И я снова не выдержал ее взгляда; ее грудь колыхалась в ритме дыхания; мне даже показалось, что соски немного затвердели. В первую секунду мне хотелось ответить: «Ничем». Потом пришла в голову другая мысль, не слиш­ком, впрочем, удачная.

Тут есть об этом статья, что-то вроде рекламного репортажа… – и я протянул ей «Phuket Weekly».

– «Find your longlife companion… Well educated Thai ladies…», это?

– Да, там дальше интервью.

Улыбающийся Чэм Сэвенези в черном костюме и темном галстуке отвечал на вопросы, которыми задаются читатели («Ten questions you could ask») относительно работы его агентства «Heart to heart».

«

There seems to be, – отмечал Сэвенези, – a nearperfect match between the Western men, who are unappreciated and get no respect in their own countries, and the Thai women, who would be happy to find someone who simply does his job and hopes to come home to a pleasant family life after work. Most Western women do not want such a bor­ing husband.

One easy way to see this, – продолжал он, – is to look at any publication con­taining «personal» ads. The Western women want some one who looks a certain way, and who has certain «social skills», such as dancing and clever conversation, someone who is interesting and exciting and seductive. Now go to my catalogue, and look at what the girls say they want. It’s all pretty simple, really. Over and over they state that they are happy to settle down FOREVER with a man who is willing to hold down a steady job and be a loving and understanding HUSBAND and FATHER. That will get you exact­ly nowhere with an American girl!

Аs Western women, – заключал он с апломбом, – do not appreciate men, as they do not value traditional family life, marriage is not the right thing for them to do. I’m helping modem Western women to avoid what they despise

»

.

[Создается впечатление, что западные мужчины, которых не замечают и не ценят на родине, почти идеально подходят тайским женщинам, которые были бы счастливы встретить человека, желающего просто-напросто работать, а после работы возвращаться домой в приветливую семью. Большинство западных женщин не хотят иметь такого скучного мужа.

Вы легко убедитесь в этом, просмотрев раздел «частных» объявлений в любой газете. Западные женщины ищут мужчину, который выглядел бы определенным образом, имел определенные «социальные навыки»: умел танцевать, поддерживать беседу, быть интересным, зажигательным, соблазнительным. Теперь обратимся к моему каталогу и посмотрим, чего хотят здешние девушки. Все довольно просто. Все они утверждают, что будут счастливы НАВСЕГДА соединиться с мужчиной, который имеет стабильную работу и будет любящим и понимающим МУЖЕМ и ОТЦОМ. Американской девушке такой не подойдет.

Поскольку западные женщины не ценят мужчин и традиционную семейную жизнь, им не следует выходить замуж. Я помогаю современным западным женщинам избавиться от того, что они презирают (англ.).]

– Похоже на правду… – с грустью заметила Валери. – Конечно же, суще­ствует рынок…

– Она отложила журнал и задумалась. Мимо нас прошел Робер; он ша­гал вдоль берега, заложив руки за спину, и мрачно глядел перед собой. Валери резко повернулась и стала смотреть в другую сторону.

– Этот тип мне не нравится, – прошептала она с раздражением.

– Он не глуп, – сказал я; в сущности, он был мне безразличен.

– Не глуп, но он мне не нравится. Старается всех шокировать, производить неприятное впечатление; я этого не люблю. Вы, по крайней мере, пытаетесь приспособиться.

– Вот как? – я взглянул на нее с удивлением.

– Ну да. Чувствуется, конечно, что вам трудно, что вы не созданы для такого рода поездок; но вы делаете над собой усилие. Мне кажется, в душе вы добрый.

Мне бы тут обнять ее, погладить грудь, поцеловать в губы; но я, как кретин, не шевельнулся. Приближался вечер; солнце теперь плыло над пальмами; мы обменивались ничего не значащими фразами.

К новогоднему столу Валери надела очень открытое на груди длинное зеленое платье из легкой, чуть просвечивающей ткани. После ужина на веранде играл оркестр, и чудной старик-певец гнусавым голосом тянул обработки медленного рока Боба Дилана. Бабетт и Леа примкнули к группе немцев, с их стороны до меня долетали звонкие восклицания. Жозетт и Рене танцевали, нежно обнявшись, – миленькие толстячки. Ночь стояла теплая; бабочки облепляли разноцветные фонарики, под­вешенные к балюстраде. Я чувствовал себя подавленным и глушил вис­ки стакан за стаканом.

– То, что говорит этот тип в интервью…

– Да? – Валери подняла на меня глаза; мы сидели рядом на плетеной скамейке. Ее грудь плотно наполняла ракушки лифа. Она накрасила гла­за, распущенные волосы спадали на плечи.

– Я думаю, это в большей степени относится к американкам. С европейками тут не все ясно.

Она с сомнением покачала головой и ничего не ответила. Лучше, ко­нечно, было бы пригласить ее на танец. Я выпил еще виски, откинулся на спинку скамейки, глубоко вздохнул.

Когда я проснулся, зал был почти пуст. Артист еще что-то напевал по-тайски, ударник ему вяло аккомпанировал; никто их не слушал. Нем­цы исчезли, Бабетт и Леа оживленно беседовали с двумя неизвестно от­куда взявшимися итальянцами. Валери ушла. Было три часа утра по ме­стному времени; начался 2001 год. В Париже он официально начнется только через три часа; в Тегеране как раз наступила полночь, а в Токио уже пробило пять. Все многоликое человечество вступало в третье тыся­челетие; лично я сделал это не лучшим образом.

12

Удрученный и пристыженный, я побрел к себе в бунгало; в саду слы­шался смех. На песчаной дорожке я едва не раздавил неподвижно си­дящего лягушонка. Он даже не отскочил, у него полностью отсутство­вал инстинкт самосохранения. Рано или поздно на него кто-нибудь случайно наступит, раскрошит ему позвоночник, и расплющенное тельце смешается с песком. Человек почувствует что-то мягкое под но­гой, выругается, почистит подошву о землю. Я легонько пнул лягушон­ка ногой: он неторопливо переместился ближе к бордюру. Я толкнул его еще раз: он отпрыгнул на относительно безопасную лужайку; воз­можно, мне удалось продлить ему жизнь на несколько часов. Сам я чув­ствовал себя не в лучшем положении, чем он. Я вырос вне семейного кокона или какой-нибудь другой ячейки общества, и некому было бес­покоиться о моей судьбе, поддерживать в беде, восхищаться моими по­хождениями и успехами. Со своей стороны, и я не создал домашнего очага: остался холостяком, детьми не обзавелся; никому не придет в го­лову опереться на мое плечо. Я, как зверь, прожил один и в одиночест­ве умру. В течение нескольких минут я растравлял душу беспочвенной жалостью к самому себе.

С другой стороны, я все-таки создан довольно крепким, и размера я выше среднего в животном мире; я могу рассчитывать на долгую жизнь, как слон или ворон; меня не так просто уничтожить, как эту маленькую амфибию.

Следующие два дня я отсиживался в бунгало. Выходил только изредка и, никем не замеченный, добирался до минимаркета, где покупал фисташ­ки и бутылки «Меконга». Мне страшно было подумать, что я встречусь с Валери за обедом или на пляже. Что-то дается нам легко, что-то кажется непреодолимым. Постепенно все становится непреодолимым; к этому и сводится жизнь.

Второго января после обеда я нашел у себя под дверью анкету агентства «Нувель фронтьер», где требовалось оценить организацию тура. Я заполнил ее тщательно, почти везде поставив галочки в графе «хорошо». И вправду, в определенном смысле все было хорошо. Отпуск сложился нормально. Путешествие прошло на уровне, и приключенчес­кий дух тоже присутствовал в полном соответствии с рекламой. В пункте «личные замечания» я написал следующее четверостишие:

Едва проснувшись, я переношусь

В мир, четко разлинованный на клетки;

Мне наша жизнь знакома наизусть,

Она – анкета, где я ставлю метки.

Третьего утром я собрал чемодан. Увидев меня в лодке, Валери хоте­ла что-то сказать, но удержалась; я отвернулся. Сон распрощалась с нами в аэропорту Пхукета; мы приехали раньше времени, до отлета остава­лось еще три часа. Зарегистрировав билет, я бродил по магазинчиком в холле аэропорта, они были оформлены в виде хижин с тиковыми стой­ками и крышами из пальмовых веток. Ассортимент предлагаемых това­ров сочетал международный стандарт (шарфики «Гермес», духи «Ив Сен-Лоран», сумки «Вюиттон») с изделиями местного производства (ракушки, побрякушки, галстуки таиландского шелка); вся продукция была помечена штрих-кодами. Словом, магазины аэропорта еще жили национальной жизнью, но в сглаженной, приглушенной форме, полно­стью приспособленной к мировым потребительским запросам. Перед тем как покинуть страну, туристы попадали здесь на некую промежуточ­ную территорию, менее интересную, но и менее опасную, чем окружаю­щее пространство. У меня возникло ощущение, что мир в целом стре­мится все больше и больше походить на аэропорт.

Я увидел магазин кораллов, и мне почему-то захотелось купить подарок Мари Жанне; собственно, кроме нее, у меня никого не осталось в целом свете. Ожерелье, брошку? Я копался в ящичке и вдруг в двух шагах от се­бя заметил Валери.

– Пытаюсь выбрать ожерелье, – сказал я после некоторого замеша­тельства.

– Для брюнетки или блондинки? – в ее голосе чувствовалась нотка горечи.

– Блондинки с голубыми глазами.

– Тогда лучше взять светлые кораллы.

– Я протянул посадочный талон девушке за прилавком. Расплачива­ясь, я сказал Валери:

– Это для коллеги.

Прозвучало жалко.

Она метнула на меня странный взгляд, словно не знала, то ли ей уда­рить меня, то ли рассмеяться в лицо; ничего такого она не сделала, а просто вышла вместе со мной из магазина. Большинство членов нашей группы, покончив, как видно, с покупками, сидели на скамейках в холле. Я остановился, набрал полную грудь воздуху и повернулся к Валери.

– Мы могли бы встретиться в Париже… – выпалил я наконец.

– Вы полагаете? – безжалостно парировала она.

Я ничего не ответил, только снова посмотрел на нее.

– Было бы жаль… – пытался объяснить я; впрочем, не уверен, что произнес это вслух.

Валери огляделась, увидела, что на ближайшей к нам скамейке сидят Бабетт и Леа, и с досадой отвернулась. Потом достала из сумки блокнот, вырвала листок и что-то быстро на нем написала. Протягивая листок мне, она хотела сказать какие-то слова, но передумала и ушла в сторону группы. Взглянув на клочок бумаги, я увидел номер мобильного телефо­на и сунул его в карман.

Часть вторая

Конкурентные преимущества

1

Самолет приземлился в Руасси в одиннадцать; багаж я получил очень быстро; в половине первого уже приехал домой. В субботний день мож­но было пройтись по магазинам, поискать чего-нибудь для дома. По ули­це Муффтар гулял ледяной ветер, и ничего не хотелось. Борцы за права животных продавали желтые наклейки. После праздников потребление продуктов питания как правило снижается. Я купил жареного цыплен­ка, две бутылки белого бордо и последний номер «Хот видео». Не слиш­ком изысканно для уик-энда, но, по моим представлениям, большего я не заслуживал. Я съел полцыпленка; обугленная промасленная кожица вызывала легкое отвращение. В самом начале четвертого я позвонил Ва­лери. Она сняла трубку после второго гудка. Да, она свободна вечером; да, согласна поужинать. Я могу зайти за ней в восемь; авеню Рей, возле парка Монсури.

Она открыла дверь в белых спортивных брюках и короткой футболке, сказала: «Я не готова», – и рукой откинула волосы назад. От этого движе­ния грудь ее колыхнулась; она была без лифчика. Я обхватил ее за талию и потянулся к ней лицом. Она приоткрыла губы и сразу же скользнула языком мне в рот. Меня словно током ударило, я едва не потерял созна­ние и возбудился мгновенно. Не отрывая от меня своих бедер, она толк­нула входную дверь, и та с глухим стуком захлопнулась.

Освещенная одной только настольной лампочкой комната казалась огромной. Валери обняла меня за талию и ощупью повела в спальню. Около кровати она поцеловала меня еще раз. Я поднял майку и погладил ей грудь; она прошептала что-то, но я не разобрал слов. Опустившись на колени, я стянул с нее брюки и трусики и приник лицом к сокровенно­му месту. Там все было влажно, открыто и хорошо пахло. Она застонала и опрокинулась на кровать. Я быстро разделся и вошел в нее. Мой агре­гат дрожал и распалялся. «Валери, – сказал я, – я долго не продержусь, я слишком возбужден». Она притянула меня к себе и шепнула в самое ухо: «Кончай…» И в ту же секунду я почувствовал, как сжимаются стенки ее влагалища. Мне казалось, я весь растворился в пространстве и толь­ко член один живет, содрогаясь от небывалого наслаждения. Я извергал­ся долго, многократно и уже под самый конец понял, что кричу. За одно такое мгновение можно и жизнь отдать.

Желтые и голубые рыбки плавали вокруг меня. Я стоял под водой на глубине нескольких метров от залитой солнцем поверхности моря. Неподалеку, возле кораллового рифа, спиной ко мне стояла в воде Ва­лери. Мы оба были без ничего. Я знал, что подобное состояние невесо­мости объясняется большой плотностью воды, но меня удивляло, что я могу дышать. Сделав несколько гребков, я приблизился к Валери. Риф был усеян какими-то фосфоресцирующими серебристыми орга­низмами, имевшими форму звездочек. Я положил одну руку ей на грудь, другую на низ живота. Она прогнулась, прижавшись ко мне яго­дицами.

В таком положении я и проснулся; стояла ночь. Я осторожно раздви­нул Валери ноги и проник в нее. Одновременно, послюнявив пальцы, стал гладить ей бугорок. По ее стонам я догадался, что она уже не спит. Она приподнялась и стала на колени. Я внедрялся все глубже, чувствуя, что она вот-вот кончит; она учащенно дышала. В момент оргазма она вздрогнула и испустила душераздирающий стон; потом замерла, обесси­лев. Я вытянулся рядом с ней. Она расслабилась и обняла меня; мы оба вспотели. «Приятно просыпаться от наслаждения», – сказала она, поло­жив руку мне на грудь.

В следующий раз я открыл глаза уже утром; обнаружил, что лежу в посте­ли один. Я поднялся и вышел из спальни. Соседняя комната оказалась действительно очень большая и с высоким потолком. Над диваном висе­ли книжные полки. Валери не было дома; на столе в кухне лежали хлеб, сыр, масло, конфитюр. Я налил себе чашку кофе и снова лег. Минут че­рез десять вернулась Валери с круассанами и булочками с шоколадом, принесла завтрак в спальню на подносе.

– На улице чертовски холодно, – сказала она, раздеваясь. А я вспом­нил Таиланд.

– Валери… – начал я нерешительно, – что ты во мне нашла? Я не кра­сив и не остроумен; я совсем не понимаю, что во мне привлекательного.

Валери посмотрела на меня и ничего не ответила; она сидела почти голая, в одних трусах.

– Я тебя серьезно спрашиваю, – не отставал я. – Потертый мужик, необщительный, смирившийся уже со своей скучной жизнью. И вдруг появляешься ты, приветливая, ласковая, и даришь мне счастье. Не понимаю. Мне кажется, ты видишь меня не таким, каков я на самом деле. И следовательно, будешь разочарована.

Она улыбнулась, медля с ответом; потом положила руку мне на мо­шонку и приблизила к ней лицо. Я сразу пришел в боевую готовность. Она закрутила прядку волос вокруг основания моей пушки и стала погла­живать ее кончиками пальцев.

– Не знаю… – прошептала она, не прерываясь. – Мне нравится, что ты не уверен в себе. Я очень хотела тебя во время путешествия, с ума сходила, только об этом и думала.

Она взяла мою мошонку в ладонь и сжала; другой рукой размазала малиновый конфитюр по моему члену, а потом стала размашистыми движениями языка тщательно этот конфитюр слизывать. Изнемогая, я предпринял последнюю попытку сдержаться и раздвинул ноги. Она же лизала меня все быстрей, прикасалась губами; когда она пощекотала языком головку, я выплеснулся в ее приоткрытый рот. Она сглотнула, урча, а затем аккуратно собрала губами оставшиеся капли. Волна блаженной расслабленности прокатилась по моему телу, вливаясь в каждую жилку. Валери распрямилась, легла рядом со мной, прижалась.

– В новогоднюю ночь я уже совсем собралась постучаться к тебе в комнату, но потом не решилась. Я была уверена, что между нами ничего не произойдет; самое ужасное, что у меня даже не получалось на тебя разозлиться. В групповых поездках люди активно общаются, но эта близость – искусственная: все прекрасно знают, что больше никогда не увидятся. Сексуальные отношения завязываются крайне редко.

– Ты думаешь?

– Я знаю; проводились специальные опросы. Даже среди тех, кто предпочитает клубный отдых, хотя в этом, собственно, суть проекта. Число отдыхающих в клубах последние десять лет неизменно падает, не­ смотря на тенденцию к снижению цен. Это объясняется единственно тем, что сексуальные отношения во время отпуска сошли на нет. Исклю­чение составляют курорты с преобладанием клиентов-гомосексуалис­тов: Корфу, Ибица.

– Однако ты хорошо осведомлена, – изумился я.

– Ничего удивительного, это моя работа, – и она улыбнулась. – Вот, кстати, и еще одна особенность организованных путешествий: люди там очень мало говорят о своих профессиональных делах. Получается эдакое игровое отступление от обыденной жизни, полностью нацелен­ное на то, что организаторы называют «радостью открытия». Участники игры заключают между собой негласное соглашение избегать в разгово­рах серьезных тем, как, скажем, работа или секс.

– И где же ты работаешь?

– В «Нувель фронтьер».

– Так значит, ты ездила в служебную командировку? Для отчета или чего-нибудь в этом роде?

– Нет, я и в самом деле отдыхала. Конечно, я получила большую скидку, но ездила в отпуск. Я работаю там уже пять лет и впервые путешествовала по их путевке.

Готовя салат из помидоров с моццареллой, Валери рассказывала, как попала в турбизнес. В марте 1990 года за три месяца до окончания школы, она впервые задумалась над тем, где будет учиться дальше и во­обще чем заниматься в жизни. Старший брат тогда закончил Геологи­ческую школу в Нанси, куда в свое время поступил с большим трудом. Его ожидала работа на рудниках или нефтяных скважинах и в любом случае вдали от Франции. Он любил путешествия. Она, пожалуй, тоже; словом, ее выбор пал на училище по туризму. Ей казалось, что она не создана для усердных интеллектуальных занятий, каких требует выс­шая школа.

Очень скоро она поняла, что ошибалась. Уровень ее класса в учили­ще оказался исключительно низким, она без малейших усилий сдавала текущие зачеты и рассчитывала с такой же легкостью получить выпуск­ное свидетельство. Параллельно записалась на курсы, дающие диплом, аналогичный университетскому, в области гуманитарных и обществен­ных наук. После училища поступила в магистратуру по социологии. Но и тут разочаровалась. Вернее, сама по себе специальность ее заинтере­совала, однако методы работы, которым их обучали, оказались диле­тантскими и примитивными до смешного, а теории – пустопорожней болтовней. Она бросила занятия в середине учебного года и устроилась работать в рейнский филиал турфирмы «Куони». Две недели спустя, со­бираясь снять себе квартиру, поняла: клетка захлопнулась, с учебой по­кончено, впереди только работа.

Валери прослужила в турагентстве год, причем весьма успешно.

– Там было совсем нетрудно, – вспоминала она. – Главное – разго­ворить клиента, заинтересоваться им. Люди крайне редко интересуют­ся другими.

Затем руководство компании предложило ей место в парижском офисе. Тут надо было планировать туры, разрабатывать маршруты и экскурсии, договариваться о ценах с гостиницами и другими учрежде­ниями на местах. Она справилась; а еще через полгода откликнулась на объявление в «Нувель фронтьер», предлагавшее аналогичную работу. Тогда и начался взлет ее карьеры. Она попала в команду Жана Ива Фрошо, выпускника Высшей коммерческой школы, ничего не смыс­лившего в туризме. Он сразу оценил Валери и, хотя теоретически был ее начальником, полагался на нее во всем и предоставлял полную сво­боду действий.

– С Жаном Ивом хорошо то, что его честолюбия на двоих хватает. Всякий раз, когда приходилось добиваться повышения по службе или увеличения зарплаты, это делал он. Сейчас он занимает ответственную должность: курирует турпрограммы по всему миру; ну а я по-прежнему его ассистентка.

– Ты, наверное, много зарабатываешь.

– Сорок тысяч в месяц. Теперь надо уже считать в евро: шесть с чем-то тысяч.

Я посмотрел на нее с удивлением:

– Вот не ожидал…

– Это потому, что никогда не видел меня в костюме.

– А у тебя есть костюм?

– Он мне не особенно нужен, я работаю почти исключительно на телефоне. Но при необходимости – да, могу надеть костюм. У меня есть даже пояс для чулок. Как-нибудь покажу, если захочешь.

Только теперь я осознал, хотя еще не до конца поверил, что мы с Вале­ри будем видеться и дальше, и, возможно, мы будем счастливы. Радость оказалась для меня слишком неожиданной, я чуть не заплакал; при­шлось сменить тему.

– Что представляет собой этот Жан Ив?

– Парень как парень. Женат, двое детей. Работает как зверь, на вы­ходные забирает кучу бумаг домой. В общем, нормальный молодой функционер, достаточно умен, достаточно честолюбив; но симпатич­ный, и характер легкий. Мы с ним ладим.

– Не знаю почему, но мне нравится, что ты богата. Это не имеет ни­какого значения, но все-таки приятно.

– Да, правда, я кое-чего добилась, у меня хорошая зарплата, но я пла­чу сорок процентов налогов и десять тысяч в месяц за квартиру. Я не чув­ствую себя так уж уверенно: если завтра моя результативность снизится меня выставят не задумываясь; им не привыкать. Если бы у меня были акции, тогда бы я действительно стала обеспеченным человеком. «Нувель фронтьер» поначалу занимались в основном распродажей горящих путевок. Компания сделалась ведущим туроператором во Франции, бла­годаря новой концепции и удачно найденному соотношению цена/качество; в значительной степени она обязана этим нам с Жаном Ивом. За десять лет ее активы увеличились в двадцать раз; поскольку тридцать процентов акций по-прежнему принадлежат Жаку Майо, своим состоя­нием он, можно сказать, обязан мне.

– Ты его видела?

– Неоднократно; он мне несимпатичен. С виду такой честный, демо­кратичный, в ногу со временем: пестрые галстуки, мотороллер; а по су­ти – подлый безжалостный лицемер. Перед самым Рождеством Жану Иву звонил какой-то «охотник за мозгами», предлагал встретиться; наверное, уже что-нибудь выяснилось; я обещала позвонить, как вернусь.

– Ну так звони, это важно.

– Да… – сказала она с сомнением, от упоминания о Жаке Майо она помрачнела. – Моя личная жизнь – это тоже важно. По правде говоря, я тебя опять хочу.

– Не знаю, смогу ли я сейчас.

– Тогда поцелуй меня туда. Я это люблю.

Она поднялась, сняла трусики и удобно устроилась на диване. Я опустился на колени и, широко раздвинув ее нижние губы, начал легонько полизывать клитор.

– Сильнее…– прошептала она.

Я запустил палец ей в задний проход и поцеловал бутончик, сдавливая его губами.

– Вот так…– сказала она.

Я стал целовать еще крепче, и она кончила неожиданно быстро, содрогнувшись всем телом.

– Иди ко мне… – Я сел на диван. Она свернулась клубочком, положив голову мне на колени.

– Когда я спросила тебя, чем тайки лучше нас, ты мне, собственно говоря, не ответил; ты только показал интервью директора матримони­ального агентства.

– Он там верно написал: многие мужчины боятся современных жен­щин и хотят, чтобы жена занималась только домом и детьми. Таких не­ мало, просто на Западе в этом невозможно признаться; вот они и женятся на азиатках.

– Положим… – она на минутку задумалась. – Но вот ты, например, не такой; тебя совершенно не смущает, что у меня солидная работа, боль­шая зарплата; по-моему, тебе это не важно. Однако же ты не стал ухажи­вать за мной, а отправился в массажный салон. Вот чего я не понимаю. Что в них такого, в этих азиатских девицах? Они любят лучше, чем мы?

Когда она произносила последнюю фразу, голос у нее слегка дрог­нул; я и сам с трудом справился с волнением и не сразу ответил.

– Валери, – сказал я наконец, – я еще никогда не встречал женщи­ны, которая бы занималась любовью так, как ты; начиная со вчерашне­го вечера я ощущаю такое, что и поверить невозможно.

Помолчав, я добавил:

– Ты не понимаешь, но ты исключение. В наши дни мало женщин, которые бы сами получали радость от секса и хотели бы доставлять ее другим. Сейчас соблазнить незнакомую женщину и переспать с ней – целая история. Как подумаешь, сколько нуднейших разговоров при­дется вытерпеть, прежде чем затащишь ее в постель, а любовницей она скорее всего окажется никудышной, да еще прожужжит уши своими проблемами, расскажет обо всех своих прежних мужиках, заодно даст понять, что сам ты не на высоте, и вдобавок заставит тебя прове­сти с ней остаток ночи – как представишь себе все это, понятно станет, почему мужчины готовы платить, лишь бы избежать такой каните­ли. Когда мужчина взрослеет и набирается опыта, он приходит к выводу, что любовь ему ни к чему и проще пойти к девочкам. Но здеш­ние шлюхи – это отбросы общества, к ним не стоит и соваться, и вдо­бавок некогда, работа съедает все время. Большинство в итоге так и живет, а некоторые время от времени позволяют себе немного сексу­ального туризма. Это еще лучший вариант: общение с проституткой – какой-никакой человеческий контакт. Есть такие, которые предпочи­тают онанировать, уставившись в Интернет или под порнокассету. От­стрелялся и успокоился.

– Да, я понимаю… – произнесла она после долгой паузы. – Я пони­маю, что ты хочешь сказать. И ты думаешь, они уже не изменятся? Ни мужчины, ни женщины?

– Я думаю, назад возврата нет. Меняться все будет в другую сторону; женщины станут больше и больше походить на мужчин; сейчас пока у них еще велика потребность обольщать, в отличие от мужчин, которые обольщать не стремятся – им главное трахаться. Обольщение – удел лишь тех, кто не увлечен работой и не имеет других интересов в жизни. По мере того как женщины станут больше заниматься делами, работой, они тоже начнут считать, что проще заплатить за удовольствие, и тоже потянутся к сексуальному туризму. Женщины могут приспосабливаться к мужскому видению мира – хотя бы и через силу, но могут, история это доказала.

– Словом, все катится куда-то не туда.

– Совсем не туда… – согласился я с мрачным удовлетворением.

– Значит, нам повезло.

– Это мне повезло, что я тебя встретил.

– Мне тоже… – сказала она и посмотрела мне в глаза, – мне тоже по­везло. Все мужчины, которых я знаю, – это жуть что такое. Ни один не верит в любовь. Рассказывают тебе сказки про дружбу, общие интересы и прочую ерунду. Я уже до того дошла, что слово «дружба» на дух не пере­ношу, тошнить начинает. Есть еще другая категория: женятся как можно раньше и дальше думают только о карьере. К тебе это, понятно, не отно­сится. С другой стороны, я сразу поняла, что ты не будешь мне заливать про дружбу, до такой пошлости не дойдешь. И я подумала, что, может, мы переспим и, может, у нас получится что-то особенное; могло, конеч­но, и ничего не получиться, даже скорее всего… – она замолчала, вздох­нула с досадой, потом произнесла покорно: – Ладно… позвоню все-таки Жану Иву.

Пока она звонила, я одевался в спальне. «Да, прекрасно отдохну­ла», – услышал я. Немного погодя она воскликнула: «Сколько?» Когда я вернулся в гостиную, она сидела задумавшись и по-прежнему держала трубку в руке; одеваться еще и не начинала.

– Жан Ив виделся с тем типом по набору кадров, – сказала она, – ему предложили сто двадцать тысяч в месяц. Они готовы взять и меня; могут, наверное, дать тысяч восемьдесят. Завтра утром у него встреча, будут обсуждать детали.

– А что за место?

– Отдел досуга в группе «Аврора».

– Это большая фирма?

– В общем, да. Крупнейшая сеть гостиниц в мире.

2

Понять поведение потребителя, опреде­лить круг его интересов, предложить ему нужный товар в нужную минуту и, главное, убедить его в том, что товар полностью со­ответствует его потребностям, – вот о чем мечтает любая фирма.

Жан Луи Барма. «О чем мечтают предприниматели»

Жан Ив проснулся в пять утра, бросил взгляд на спящую жену. Они от­вратительно провели выходные у его родителей – жена не выносила де­ревню. Их десятилетний сын Никола тоже терпеть не мог ездить в Луа­ре, поскольку туда не возьмешь компьютер; дедушку с бабушкой он не любил и говорил, что от них плохо пахнет. Отец и вправду сильно опус­тился, перестал следить за собой, ничем, кроме своих кроликов, не ин­тересовался. Скрашивала поездки только дочь Анжелика: в свои три го­да она еще была способна радоваться каждой корове и курице; но на этот раз она заболела и обе ночи непрерывно плакала. Как только они добрались до дома, проведя три часа в пробках, Одри отправилась раз­влекаться с друзьями. Готовя ужин из быстрозамороженных продуктов, Жан Ив смотрел по телевизору посредственный американский фильм про серийного убийцу-аутиста: в основу сценария лег якобы реальный случай – этот аутист был первым душевнобольным, казненным в штате Небраска за последние шестьдесят с лишним лет. Сын ужинать отказал­ся, он сразу бросился играть в «Total Annihilation», а может, это была «Mortal Kombat II» – Жан Ив их путал. Время от времени он заходил к дочери и пытался ее успокоить, но она продолжала хныкать. Уснула только около часа; Одри еще не было дома.

Вернулась-таки, думал Жан Ив, готовя себе утренний кофе-эспрессо; пока еще возвращается. Работая в адвокатской конторе, клиентами кото­рой были газеты «Либерасьон» и «Монд», Одри вращалась в кругу журна­листов, телеведущих, политических деятелей. Они вели светскую жизнь, постоянно куда-то ходили, порой в довольно странные места, – так, лис­тая однажды какую-то книгу с ее полки, Жан Ив увидел клубную карту ба­ра для фетишистов. Он подозревал, что жена спит с кем-нибудь на сторо­не, по крайней мере между ними давно все кончилось. Оставалось только удивляться, что сам он не завел романа. А ведь он обладал привлекатель­ной наружностью и хорошо это знал: блондин с голубыми глазами – та­кой типаж чаще встречается среди американцев. Он не испытывал ни ма­лейшего желания пофлиртовать, даже если предоставлялся случай, а предоставлялись они не часто: Жан Ив работал по двенадцать-четырнад­цать часов в сутки; на службе, занимая ответственный пост, женщин ви­дел редко. Разумеется, у него была Валери, но он воспринимал ее исклю­чительно как коллегу. Взглянуть на нее по-новому хотя и любопытно, но совершенно бесперспективно; они работали вместе уже пять лет, а такие вещи происходят либо сразу, либо никогда. Он очень уважал Валери за ее организаторские способности и необыкновенную память и понимал, что без нее не достиг бы своего теперешнего положения, а если бы и достиг, то не так быстро. Сегодня ему предстояло сделать, возможно, решающий шаг в своей карьере. Он почистил зубы, тщательно побрился, надел стро­гий костюм. Перед уходом заглянул в комнату дочери: она спала, одетая в пижаму с цыплятами; головка беленькая – вся в него.

Он отправился пешком в спортклуб «Республика», открывавшийся в семь; жили они на улице Фобур-дю-Тампль, в модном районе, который он терпеть не мог. Встреча в «Авроре» была назначена на десять. Ниче­го, один раз может и Одри собрать и проводить детей. Вечером, правда, ему придется в течение получаса выслушивать упреки. Шагая по мокро­му тротуару среди набросанных очистков и пустых коробок, он вдруг по­нял, что ему плевать на упреки. И еще он подумал – впервые так отчет­ливо, – что его брак был ошибкой. Как известно, от появления подобных мыслей до развода проходит в среднем два-три года: такие ре­шения не из легких.

Высокий негр у входа спросил привычно: «Поддерживаем форму, шеф?»

Жан Ив кивнул, протянул ему абонемент, взял полотенце. Он по­знакомился с Одри, когда ему было двадцать три. Два года спустя они по­женились, отчасти из-за того, что она была беременна, но не только по­этому. Она была хороша собой, элегантна, одевалась со вкусом и умела при случае выглядеть весьма соблазнительно. Кроме того, она высказы­вала весьма оригинальные суждения и развитие во Франции юридичес­ких процедур по американскому образцу считала не возвратом в прошлое, а, наоборот, шагом вперед, обеспечивающим лучшую защиту граждан и индивидуальных свобод. Свои мысли она убедительно аргу­ментировала, тем более что недавно вернулась со стажировки в Штатах. Короче, пускала ему пыль в глаза как могла. Удивительно, думал он, до какой степени он всегда был падок на интеллектуалок.

Сначала он в течение получаса упражнялся на разных уровнях тре­нажера «Stairmaster», потом плавал в бассейне, раз двадцать туда и об­ратно. В сауне, где в этот час не было ни души, он, расслабившись, пе­ребирал в голове все, что знал о группе «Аврора». B 1966 году выпускник Высшей школы искусств и ремесел Жерар Пелиссон совме­стно с неким Полем Дюбрюлем основали компанию «Новотель» на средства, собранные среди родственников и друзей. В августе 1967 го­да в Лилле открылась первая гостиница «Новотель»; в ней уже прояви­лись особенности, которые составят в будущем специфику всей сети: стандартизация комнат, расположение на периферии города, точнее возле автострады при въезде, высокий по тем временам уровень ком­форта: гостиницы «Новотель» одними из первых оснастили все номе­ра ванными. Успех, особенно в деловых кругах, не заставил себя ждать: в 1972 году сеть насчитывала уже тридцать пять отелей. Затем последо­вало создание «Ибиса» в 1973 году покупка «Меркурия» в 1975-м и «Софителя» в 1981-м. Одновременно с этим группа начала осторожно ос­ваивать ресторанное дело: выкупила сеть ресторанов «Куртепай» и фирму «Жак Борель интернасьональ», специализирующуюся на кол­лективном питании и питании по талонам. С 1983 года компания ста­ла называться «Авророй». Потом, в 1985 году, были созданы гостиницы «Формула-1» – первые отели без персонала – сенсация в истории гос­тиничного дела. К тому времени, прочно обосновавшись в Африке и на Ближнем Востоке, компания начала внедряться в Юго-Восточную Азию и открыла свой собственный центр обучения – академию «Авроpa». В 1990 году, с приобретением «Мотеля-6», владеющего шестьюстами пятьюдесятью гостиницами на американском континенте, «Аврора» вышла на уровень крупнейших мировых компаний; в 1991 году после­довала удачная покупка акций группы «Вагон-ли». Все эти приобрете­ния стоили больших денег, и в 1993 году «Аврора» пережила кризис: ак­ционеры сочли, что задолженность компании слишком велика, и покупка гостиничной сети «Ле Меридьен» сорвалась. Благодаря уступ­ке части активов и оздоровлению «Еврокара», «Ленотра» и «Казино» Люсьена Баррьера, в 1995 финансовом году ситуация полностью вы­правилась. В январе 1997 года Поль Дюбрюль и Жерар Пелиссон ото­шли от руководства компанией, передоверив его выпускнику Нацио­нальной школы администрации Жану Люку Эспиталье, карьеру которого экономические журналы оценили как «нетипичную». Осно­ватели фирмы остались членами наблюдательного совета. Компания благополучно пережила смену руководства и к концу 2000 года упрочи­ла свой статус мирового лидера, значительно опередив «Мариотт» и «Хайят», занимающие, соответственно, второе и третье места. Среди десяти крупнейших гостиничных сетей в мире числилось девять аме­риканских и одна французская – «Аврора».

В половине десятого Жан Ив припарковал свой автомобиль у цент­рального офиса компании в Эври. В ожидании встречи прошелся по мо­розному воздуху. Ровно в десять его пригласили в кабинет Эрика Легана, исполнительного директора и члена совета директоров, сорокапятилетнего выпускника Высшей школы искусств и ремесел и Стэнфордского университета. Высокий, крепкого сложения, светловолосый, голубогла­зый, он немного походил на Жана Ива, только был старше его десятью годами и держался уверенней.

– Господин Эспиталье примет вас через пятнадцать минут, – начал он. – А пока я объясню вам, о чем, собственно, идет речь. Два месяца назад мы выкупили у группы «Джет тур» сеть гостиниц «Эльдорадор». Она насчитывает всего десяток отелей-клубов, расположенных в странах Магриба, в Черной Африке и на Антильских островах.

– Она убыточна, насколько мне известно.

– Не более, чем отрасль в целом, – усмехнулся он. – Впрочем, вы правы, она одна из самых убыточных. Буду с вами откровенен, мы при­ обрели ее за умеренную цену, но не за бесценок. У нас имелись и конкуренты: многие надеются, что рынок еще возродится. В настоящее время не несет убытков только «Club Med»; скажу вам по секрету, мы подумыва­ли объявить о готовности купить его акции. Но уж больно крупная добы­ча, наши акционеры не согласились бы. И потом это можно было бы расценить как недружественный шаг по отношению к Филиппу Бургиньону, работавшему прежде у нас, – он расплылся в деланной улыбке, словно бы призывая тем самым не воспринимать последнюю фразу все­рьез. – Одним словом, – продолжил он, – мы предлагаем вам возгла­вить сеть клубов отдыха «Эльдорадор». В случае вашего согласия вам предстоит в кратчайшие сроки восстановить баланс, а затем сделать предприятие прибыльным.

– Задача не из легких.

– Мы это понимаем; но думаем, что предлагаемая зарплата достаточ­но привлекательна. Не говоря о возможностях продвижения по службе внутри компании, они неограниченны. Мы работаем в ста сорока двух странах, у нас более ста тридцати тысяч сотрудников. Кроме того, боль­шинство наших руководящих работников довольно быстро становятся акционерами: мы возлагаем большие надежды на такую систему поощре­ния. Для ознакомления с ней я приготовил специальную записку с примерами и цифрами.

– Мне необходимо получить более точную информацию о состоя­нии гостиниц.

– Разумеется, я сейчас же передам вам подробнейшее досье. Покупка «Эльдорадора» была не просто тактическим шагом, мы верим, что у этой структуры есть будущее: географически гостиницы расположены удачно, они в отличном состоянии, потребуется лишь незначительное переустройство. Так, по крайней мере, мне кажется; но у меня нет опы­та работы с курортными комплексами. Мы, естественно, будем согласо­вывать наши действия, но окончательное решение по всем вопросам принимать вам. Если пожелаете избавиться от той или иной гостиницы, а другую, наоборот, приобрести, последнее слово останется за вами. Таков наш принцип работы в «Авроре».

Он задумался, потом продолжил:

– Конечно же, мы выбрали вас не случайно. Ваша деятельность в «Нувель фронтьер» хорошо известна специалистам. В определенном смысле, вы создали школу. Не стремясь предлагать самую низкую цену или самые лучшие условия, вы всякий раз очень точно угадывали сумму, которую клиент готов заплатить за данный уровень комфорта; именно такой философии придерживаемся и мы. И что еще очень важно, вы участвовали в создании марки, имеющей собственное лицо. В «Авроре» нам это не всегда удавалось.

На столе у Легана зазвонил телефон; он ответил коротко, затем под­нялся и повел Жана Ива по длинному коридору, выложенному бежевым кафелем. Жан Люк Эспиталье занимал огромный кабинет, метров двад­цать в длину, не меньше; в левой его части помещался стол мест на пят­надцать, за которым проводились совещания. Эспиталье с улыбкой под­нялся им навстречу. Он был довольно молод – никак не больше сорока пяти, невысокого роста, с залысинами, и выглядел на удивление скром­но, можно сказать, неприметно, словно желал показать, что к собствен­ной значительности относится иронически. Вряд ли этой иронии стоит доверять, подумал Жан Ив; выпускники Национальной школы админис­трации известны своей наигранно-шутливой манерой держаться. Они устроились в креслах за низким столиком, стоявшим перед письменным столом. Прежде чем заговорить, Эспиталье долго смотрел на Жана Ива с какой-то робкой улыбкой.

– Я очень уважаю Жака Майо, – произнес он наконец. – Он создал прекрасное предприятие, очень оригинальное, в высшей степени куль­турное. Такое встречается не часто. Между тем я полагаю – хотя и не желаю, чтобы мои предсказания сбылись, – что французским туроперато­рам надо готовиться к исключительно тяжелому периоду. В ближайшее время – на мой взгляд, это вопрос нескольких месяцев – на рынок ри­нутся английские и немецкие фирмы. Они располагают средствами, в два-три раза превышающими французские, и предлагают туры на 20–30 процентов дешевле при аналогичном или даже лучшем качестве услуг. Конкуренция будет жесткой, жестокой. Говоря яснее, будут жертвы. Я не хочу сказать, что «Нувель фронтьер» окажутся в их числе, нет. Это компания с ярко выраженной индивидуальностью, ее акционеры со­ставляют сплоченный коллектив, она скорее всего устоит. Однако бли­жайшие годы будут трудными для всех. – Он вздохнул, потом продолжил: – «Аврора» находится в несколько ином положении. Мы являемся бесспорным мировым лидером на рынке отелей бизнес-класса, мало подверженном изменениям. Мы почти не задействованы на рынке ту­ризма, неустойчивом и чувствительном к экономическим и политичес­ким колебаниям.

– Именно поэтому меня и удивило приобретение вами «Эльдорадора», – вставил Жан Ив. – Я полагал, что ваше приоритетное направле­ние – это гостиницы для бизнесменов, особенно в Азии.

– Совершенно верно, – спокойно ответил Эспиталье. – К примеру, в одном только Китае существуют колоссальные возможности развития такого типа гостиниц. У нас накоплен огромный опыт, мы знаем, как за это взяться: вообразите себе сеть отелей «Ибис» или «Формула-1» в та­кой огромной стране. При всем при том… как бы вам объяснить? – Он задумался, посмотрел в потолок, повернул голову направо, потом снова перевел взгляд на Жана Ива. – «Аврора» имеет свои маленькие тайны, – произнес он наконец. – Поль Дюбрюль часто повторял, что единствен­ный секрет успеха – вовремя появиться на рынке. Вовремя значит не слишком рано: истинные новаторы редко получают максимальные прибыли от своих изобретений, сравните «Эппл» и «Майкрософт». Но и не слишком поздно. И тут наша скрытность сослужила нам хорошую служ­бу. Если вы развиваетесь незаметно, без шумихи, то, когда ваши конкуренты просыпаются и решают занять свободную, как они рассчитывают, нишу, выясняется вдруг, что они опоздали: вы уже заблокировали все подходы и получили решающее конкурентное преимущество. Наша из­вестность намного меньше нашей реальной значимости; и это, скажем так, было нашей сознательной политикой. – Он снова вздохнул. – Одна­ко время не стоит на месте. Сейчас уже каждый знает, что мы занимаем лидирующее положение в мире. Сейчас не нужно – и даже опасно – де­лать ставку на чрезмерную скрытность. Компания такого уровня, как «Аврора», должна иметь лицо. Гостиницы для деловых людей – это вер­ный бизнес, он гарантирует высокие и постоянные доходы. Но он, как бы это сказать, недостаточно увлекателен. О деловых перемещениях люди говорят редко и неохотно. У нас имелись две возможности создать привлекательный образ в глазах широкой публики: туроператорская де­ятельность и курортные отели. Работа туроператоров дальше от нашей основной специализации, хотя там есть весьма крепкие предприятия, готовые сменить владельцев, и мы чуть было не пошли по этому пути. А потом подвернулся удобный случай с «Эльдорадором», и мы за него ухва­тились.

– Хотелось бы все-таки уточнить вашу цель. Вы заинтересованы в коммерческом успехе или в создании имиджа? – спросил Жан Ив.

– И то и другое… – Эспиталье замялся, заерзал на стуле. – Положе­ние «Авроры» осложняется тем, что ее акционеры разобщены. Из-за это­го в 1994 году поползли слухи, что кто-то, дескать, предложил купить ак­ции компании. Сейчас могу сказать с уверенностью, – в подтверждение своих слов он решительно хлопнул рукой по столу, – что они не имели под собой никаких оснований. Тем более неуместными они были бы те­перь: у нас нет задолженностей, и ни одна компания в мире – я говорю не только о тех, кто занимается гостиничным бизнесом, – не отважится на подобную авантюру. Однако в отличие от, скажем, «Нувель фронтьер» наши акционеры никак не организованы. Поль Дюбрюль и Жерар Пелиссон были, по сути, предпринимателями старого типа – великими предпринимателями, на мой взгляд, одними из величайших в нашем ве­ке. Но они не стремились сохранять контроль над акционерами, что и осложняет сегодня наше положение. Мы с вами знаем, что в иных ситуациях нужны расходы ради престижа: они улучшают стратегические позиции компании, хотя и не приносят немедленной выгоды. Мы знаем также, что иной раз необходимо поддержать убыточный сектор, когда рынок еще не созрел или в случае временного кризиса. Новое поколе­ние акционеров соглашается на это с большим трудом: теория быстрой окупаемости чудовищно испортила умы.

Жан Ив хотел было что-то сказать, но Эспиталье остановил его жес­том.

– Замечу, однако, – продолжал он, – что наши акционеры все-таки не идиоты. Они прекрасно понимают, что такая сеть, как «Эльдорадор», не может сделаться рентабельной за один год, возможно, и за два тоже. Но на третий год они начнут сопоставлять цифры, и выводы не заставят себя ждать. И вот тут – пусть у вас будут распрекраснейшие проекты, су­лящие бездну возможностей, – я уже ничего не смогу поделать.

Наступило продолжительное молчание. Леган сидел неподвижно, опустив голову. Эспиталье задумчиво водил пальцем по подбородку.

– Все ясно, – произнес наконец Жан Ив и еще через несколько се­кунд добавил спокойным деловым тоном: – Я дам вам ответ через три дня.

3

В следующие два месяца я видел Валери очень часто. Собственно говоря, мы виделись каждый день, за исключением одного уик-энда, когда она уезжала к родителям. Жан Ив решил согласиться на предложение «Авро­ры»; Валери решила последовать за ним. Помнится, она прокомментиро­вала это так: «Мои налоги возрастут до 60 процентов».

В самом деле, хо­тя зарплата ее увеличивалась с сорока до семидесяти пяти тысяч франков в месяц, разница, с учетом налогов, оказывалась не такой уж значительной. Она знала, что с марта, когда она перейдет в «Аврору», ей предстоит вкалывать изо всех сил. Пока же все шло хорошо: они объяви­ли в «Нувель фронтьер» о своем уходе и теперь спокойно передавали де­ла. Я советовал Валери откладывать деньги, открыть специальный счет или не знаю что; хотя, по правде говоря, мы совсем не задумывались о та­ких вещах. Весна выдалась поздняя, но мы не огорчались. Когда потом я размышлял об этом счастливом периоде жизни с Валери – как ни стран­но, у меня осталось о нем очень мало воспоминаний, – я пришел к выво­ду, что человек не создан для счастья. Чтобы получить реальную практи­ческую возможность счастья, человек должен был бы преобразиться – трансформироваться физически. Чему уподобить Бога? Во-первых, разу­меется, женскому нижнему «я»; а кроме того, например, пару в турецкой бане. Словом, чему-то такому, в чем мог бы реализоваться дух, потому что материя уже пресыщена наслаждением. Я теперь совершенно убежден, что дух еще не родился, он ждет своего часа, и рождение его будет труд­ным; пока мы имеем о нем неполное и неверное представление. Когда я доводил Валери до оргазма, когда тело ее содрогалось в моих объятиях, меня порой охватывало мгновенное, но пронзительное ощущение, что я поднимаюсь на новый, совершенно иной уровень сознания, где не суще­ствует зла. В минуты, когда ее плоть прорывалась к наслаждению, время останавливалось, а я чувствовал себя богом, повелевающим бурями. И в этом заключалась моя первейшая радость – несомненная, совершенная.

Вторая радость, которую принесла мне Валери, состояла в ее удиви­тельной доброте и мягкости характера. В иные дни, когда она задержи­валась на работе – а со временем она стала задерживаться все дольше и дольше, – я чувствовал, что она издергана и утомлена до предела. Но она никогда не срывала раздражение на мне, ни разу не рассердилась, не закатила истерики, непредсказуемого нервного припадка из тех, что не­редко делают общение с женщинами мучительным. «Я не тщеславна, Мишель, – говорила она. – Мне хорошо с тобой, мне кажется, что ты – мужчина моей жизни, и на самом деле мне больше ничего не нужно. Но увы: я вынуждена добиваться большего. Я – часть системы, мало что да­ющей мне лично и вообще бесполезной; но как выйти из нее, я не знаю. Надо будет обдумать это на досуге, только не представляю, откуда у нас возьмется досуг».

Что до меня, то я работал все меньше; исполнял свои обязанности от и до. Заканчивал так, чтобы, купив еды на ужин, спокойно успеть до­мой к «Вопросам для чемпиона»; ночевал я теперь у Валери. Как ни уди­вительно, Мари Жанну, похоже, не огорчало отсутствие у меня служеб­ного рвения. Сама она любила нашу работу и всегда была готова взвалить на свои плечи дополнительную нагрузку. Мне кажется, больше всего она ждала от меня доброго отношения – а я и был все это время добр, мил, спокоен. Ей очень понравилось коралловое ожерелье, которое я привез ей из Таиланда, она надевала его каждый день. Готовя доку­ментацию к выставкам, она порой бросала на меня странные взгляды, смысл которых оставался мне неясен. Однажды – это было в феврале, в день моего рождения, – она сказала откровенно: «Ты изменился, Ми­шель. Не знаю, в чем именно, но ты выглядишь счастливым».

Она была права; я был счастлив, я это помню. В жизни, понятно, вся­кое случается, нас подстерегает множество проблем, старость, смерть – все так. Однако, вспоминая эти несколько месяцев, могу засвидетельст­вовать: счастье существует.

А вот Жан Ив, безусловно, счастлив не был. Помнится, мы ужинали как-то втроем в итальянском ресторане, точнее в венецианском, короче, в каком-то довольно шикарном месте. Он знал, что из ресторана мы с Ва­лери пойдем домой и будем любить друг друга. Я не находил, что ему ска­зать, все и так было ясно, даже слишком. Ясно было, что жена его не лю­бит, что она, возможно, никого никогда не любила и, вероятно, никого никогда не полюбит. Не повезло ему, вот и все. Человеческие отноше­ния не так сложны, как их расписывают: бывают ситуации неразреши­мые, а вот чтоб действительно сложные – это редко. Ему, понятно, надо было разводиться; дело непростое, но необходимое. Что я мог доба­вить? Мы исчерпали тему, еще не доев закуски.

Затем перешли к будущей работе в «Авроре»: у Жана Ива и Валери уже родились кое-какие идеи относительно возрождения «Эльдорадора», они знали, в каком направлении думать дальше. В своей среде оба считались компетентными специалистами; но они не имели права на ошибку. Провал на новой должности не означал бы конца их карьеры: Жану Иву было тридцать пять лет, Валери – двадцать восемь; им бы поз­волили попробовать еще раз. Однако подобные промахи не забывают­ся, им пришлось бы начинать заново с гораздо более низкого уровня. Все мы жили в обществе, где заинтересованность в работе обусловлива­лась зарплатой, или, шире, – материальной выгодой; такие понятия, как престиж и почет, отошли на второй план. При этом развитая систе­ма перераспределения доходов через налоги позволяла здравствовать всяким паразитам и просто никчемным людям, к которым в некотором роде относился и я. Существовавшая у нас экономика смешанного типа медленно эволюционировала в сторону большего либерализма, посте­пенно преодолевая предубеждение против ссуды под процент и против денег вообще, еще живое в странах с давней католической традицией. Жан Ив с Валери ничего от этого не выигрывали. Некоторые выпускни­ки ВКШ, совсем еще молодые, иные так просто студенты, даже и не ду­мали устраиваться на работу, а сразу пускались в биржевые спекуляции. Подключались к Интернету, оснащали компьютеры новейшими про­граммами наблюдения за рынком. Иногда объединялись в клубы и тогда получали возможность распоряжаться более значительными средства­ми. Так возле своих компьютеров и жили, работали посменно двадцать четыре часа в сутки, никогда не брали отпусков. У них у всех была одна простая цель – к тридцати годам стать миллиардерами.

Жан Ив и Валери принадлежали к поколению, которое еще не мыслило свою жизнь без хождения на службу; и я, их старший това­рищ, в сущности, тоже. Мы все трое намертво увязли в социальной си­стеме, как насекомые в куске янтаря; пути к отступлению нам были от­резаны.

Утром 1 марта Валери и Жан Ив официально приступили к работе в ком­пании «Аврора». На понедельник, 4 марта, было назначено собрание всех, кто имел отношение к проекту «Эльдорадор». Генеральная дирекция зака­зала достаточно известной конторе по изучению социологии поведения, именуемой «Профили», анализ перспектив развития клубов отдыха.

Входя в первый раз в зал заседаний на 23-м этаже, Жан Ив немного волновался. В зале сидели человек двадцать, каждый из которых не один год проработал в «Авроре», и этим коллективом ему теперь пред­стояло руководить. Валери заняла место слева от него. Все воскресенье он провел за изучением личных дел: он знал имя, обязанности и послуж­ной список каждого из присутствующих и все-таки побаивался встречи. Сероватый день вставал над департаментом Эсон, относящимся к числу «проблемных». В свое время Поль Дюбрюль и Жерар Пелиссон решили построить офис компании в Эври

[12]

: земля тут стоила недорого, и совсем рядом проходила автострада, ведущая на юг и в аэропорт Орли; в ту по­ру Эсон был тихим предместьем. Теперь же уровень преступности здесь считался самым высоким по стране. Каждую неделю совершались напа­дения на автобусы, автомобили жандармерии и пожарных; грабежам и хулиганским вылазкам даже не вели точного учета: по некоторым оцен­кам, реальная цифра в пять раз превышала число поданных жалоб. Зда­ние компании круглосуточно охранялось вооруженной бригадой служ­бы безопасности. Внутренняя инструкция рекомендовала служащим после определенного часа не пользоваться общественным транспор­том. Сотрудники, работавшие допоздна и не имевшие личного автомо­биля, вызывали такси – «Аврора» заключила соглашение с парком о льготном тарифе.

Когда в зале появился Линдсей Лагарриг, специалист по социологии по­ведения, Жан Ив обрел уверенность в себе. Социологу было около трид­цати, длинные волосы завязаны на затылке, на лбу залысины; одет в спортивные брюки «Адидас», футболку «Прада», поношенные кроссовки «Найк» – короче, ровно так, как и подобает знатоку человеческого пове­дения. Для начала он раздал собравшимся содержимое своего портфе­ля – тонюсенькие папки, в которых лежали графики со стрелочками и кружочками. Первая страница досье представляла собой ксерокопию за­метки из «Нувель обсерватер», точнее из приложения, посвященного отпускам. Она называлась «Отдыхать иначе».

– В двухтысячном году, – Лагарриг принялся читать статью вслух, – массовый туризм уже исчерпал себя. У нас возникла потребность в путешествии индивидуальном и этически ориентированном.

Первый абзац представлялся чтецу весьма симптоматичным для по­нимания происходящих перемен. Он несколько минут распространялся на эту тему, после чего призвал аудиторию обратить внимание на следу­ющие слова:

– В двухтысячном году перед нами стоит вопрос об уважительном отношении к другим. Мы, благополучные люди, усматриваем в путеше­ствии не просто удовлетворение эгоистических желаний, но своеобраз­ную форму выражения солидарности.

– Сколько этому парню заплатили за исследование? – шепотом спросила Валери у Жана Ива.

– Сто пятьдесят тысяч франков.

– Не может быть. За то, что он зачитает нам ксерокопию дурацкой статейки?

Линдсей Лагарриг между тем, изложив один абзац своими словами, с идиотским пафосом цитировал следующий:

– В двухтысячном году, – декламировал он, – мы уподобляемся ко­чевникам. Мы ездим на поезде, плаваем на теплоходе по рекам и оке­анам: в эпоху скоростей открываем для себя сладость неспешности. Мы растворяемся в безбрежном молчании пустынь; а потом вдруг оку­наемся в водоворот многомиллионных столиц. И с неизменной стра­стью…

– Этика, индивидуальное начало, солидарность, страсть – вот они, ключевые слова! – восклицал он. – В новом контексте не следует удив­ляться, что система клубного отдыха, основанная на эгоистической за­мкнутости и стандартизации запросов, переживает трудный период. Время «Загорелых»

[13]

прошло: сегодня востребованы подлинность, но­визна и дух единения. Популярная недавно модель развлекательного туризма, построенная на пресловутых «Четырех S»: Sea, Sand, Sun… and Sex, – отжила свое. Специалисты в области туризма должны уже сейчас готовиться к пересмотру своей будущей деятельности в свете новых перспектив.

«Поведенец» свое дело знал, он мог бы разглагольствовать в том же духе часами.

– Прошу прощения… – перебил его Жан Ив не без раздражения в голосе.

– Да?.. – социолог обратил к нему чарующую улыбку.

– Я думаю, все без исключения собравшиеся за этим столом знают, что клубы отдыха испытывают сегодня трудности. Мы вовсе не просим вас до бесконечности нам эти трудности описывать, но мы бы хотели ус­лышать от вас, хотя бы в самых общих чертах, о возможных путях реше­ния проблемы.

У Линдсея Лагаррига челюсть отвисла; он никак не ожидал возра­жений.

– Я полагаю, – забормотал он, – что для решения проблемы ее надо сначала выявить и посмотреть, в чем причина.

Еще одна пустая фраза, с досадой подумал Жан Ив; не просто пустая, но в данном случае еще и лживая. Причины коренились в общих тенден­циях социального развития, изменить которые никто не в силах. К ним надо приспосабливаться. А вот как? Об этом «поведенец», судя по всему, не имел ни малейшего представления.

– В общем, вы хотите сказать, что система клубного отдыха устаре­ла, – продолжил Жан Ив.

– Нет, совсем нет… – У социолога почва уходила из-под ног. – Я по­лагаю… я просто полагаю, что надо подумать.

– И за что только тебе, кретину, деньги платят? – тихо прошипел Жан Ив, а потом продолжил вслух: – Что ж, мы постараемся подумать. Благодарю вас, господин Лагарриг, за ваше сообщение. Скорее всего, се­годня вы нам больше не понадобитесь. Предлагаю объявить перерыв на десять минут и выпить по чашке кофе.

Раздосадованный социолог собрал со стола диаграммы. Когда заседание возобновилось, Жан Ив, приготовив свои записи, взял слово:

– Как вам известно, с 1993 по 1997 год «Club Med» пережил самый се­рьезный кризис в своей истории. Многочисленные конкуренты и под­ражатели, копируя основные элементы концепции клуба, но существен­но снижая цены, переманивали клиентов. Каким образом удалось выправить положение? В значительной степени за счет снижения цен. Но руководители «Club Med» не стали равняться на конкурентов, пони­мая, что обладают несомненными преимуществами: давность существо­вания фирмы, репутация и прочее. Проведя целый ряд подробнейших опросов, они выяснили, что их клиенты готовы платить на 20–30 про­центов больше за «марку» и возможность пользоваться, так сказать, пер­воисточником. Так вот, вопрос, над которым я бы предложил вам заду­маться в ближайшее время: возможно ли на рынке клубного отдыха существование иной концепции, кроме той, что предложена «Club Med»? И если да, то можем ли мы сформулировать эту концепцию в общих чер­тах и определить, на каких клиентов она ориентирована? Вопрос непро­стой.

Как вы, наверное, знаете, я работал раньше в «Нувель фронтьер». Мы там тоже создавали клубы отдыха, хотя это и не самое известное на­правление деятельности компании. Они назывались «Ле Паладьен». Примерно в то же время, что и «Club Med», мы тоже столкнулись с труд­ностями, но быстро с ними справились. Почему? Потому что мы круп­нейший туроператор во Франции. Совершив путешествие по стране, ту­ристы в большинстве случаев желали отдохнуть на море. Считается, что наши маршруты трудны и требуют хорошей физической подготовки, это верно. Завоевав в поте лица звание «великих путешественников», клиенты рады почувствовать себя простыми курортниками. И мы реши­ли включить отдых на море в значительную часть маршрутов, что позво­лило увеличить продолжительность туров, а день на море, как вам изве­стно, значительно дешевле, чем день пути. Разумеется, мы отдавали предпочтение собственным гостиницам. Итак, вторая тема, которую я вам предлагаю обдумать: спасение клубов отдыха через сотрудничество с туроператорами. К этому вопросу надо подойти творчески и не огра­ничиваться только теми из них, кто действует на французском рынке. Надо искать. Возможно, имеет смысл установить контакт с туристичес­кими фирмами Северной Европы.

После заседания к Жану Иву подошла миловидная блондинка лет трид­цати. Ее звали Марилиз Ле-Франсуа, она занималась связями с общест­венностью и рекламой.

– Мне очень понравилось ваше выступление, – заметила она. – Вы сказали именно то, что нужно. Мне кажется, люди поняли, в чем их за­дача. Они увидели, что ими кто-то руководит. Теперь мы сможем по-на­стоящему взяться за работу.

4

Задача оказалась не из легких, и они в этом быстро убедились. Большин­ство английских и тем более немецких туроператоров уже имели свои сети клубов отдыха и нисколько не нуждались в сотрудничестве с какой-либо другой компанией. Все попытки кооперации провалились. С другой стороны, «Club Med» создал, как видно, оптимальную концепцию клубов отдыха; за все время его существования никто из конкурентов не сумел предложить что-нибудь реально новое.

Однако недели две спустя у Валери возникла идея. Часов около деся­ти вечера, перед тем как отправиться домой, она пила шоколад, бессиль­но повалившись в кресло, стоявшее посередине кабинета Жана Ива. Оба выглядели измученными; весь день они корпели над балансами клу­бов.

– Послушай, мы, наверное, зря разделяем путешествие и отдых, – сказала она со вздохом.

– Я тебя не совсем понимаю…

– Вспомни «Нувель фронтьер»… Когда выдавался день на пляже в се­редине пути, туристы это очень ценили, даже если в конце маршрута их ожидало пребывание на море. На что больше всего жалуются в турпо­ездках? На то, что приходится без конца менять гостиницы. В идеале хо­рошо бы постоянно чередовать экскурсии и отдых на море: день в поезд­ке, день на пляже и так далее. И каждый вечер возвращаться к себе в гостиницу, в крайнем случае через вечер, если экскурсия двухдневная, но не паковать ежедневно чемоданы, не освобождать номер.

– В клубах отдыха всегда предлагаются экскурсии, и я не убежден, что они пользуются спросом.

– Да, но они предлагаются в дополнение к программе, а французы терпеть не могут дополнительных расходов. Кроме того, экскурсии на­до заказывать на месте: отдыхающие раздумывают, медлят; выбрать не могут и в итоге никуда не едут. Они бы с удовольствием посмотрели но­вые места, но при условии, что за них все решат и подадут готовенькое. И главное, чтоб все было включено в стоимость.

Жан Ив задумался, потом сказал:

– А знаешь, неглупо… Ко всему прочему, это нетрудно наладить: ду­маю, уже летом можно будет, кроме обычного отдыха, предложить но­вую программу. Назвать ее: «Эльдорадор – Новые открытия» или что-нибудь в таком духе.

Прежде чем запустить проект, Жан Ив посоветовался с шефом, но быстро понял, что тот не намерен высказываться ни за, ни против. «Это ваше дело», – сухо ответил Леган. Когда Валери рассказывала мне о сво­ей работе, я понимал, как мало смыслю в деятельности руководящих ка­дров. Тандем, который составили они с Жаном Ивом, уже сам по себе был явлением исключительным. «Нормальным считается, – объясняла мне Валери, – когда ассистентка метит на место своего начальника. И вот начинаются козни, подсиживания: иногда человеку даже выгодно загубить дело, чтобы свалить ответственность на другого». У них в груп­пе обстановка сложилась скорее здоровая, по крайней мере на их места никто не претендовал: большинство считало покупку «Эльдорадора» ошибкой.

Всю вторую половину месяца Валери много работала с Марилиз Ле-Франсуа. Каталоги на лето должны были во что бы то ни стало появить­ся к концу апреля, это крайний срок, даже поздновато. У бывших вла­дельцев «Эльдорадора» реклама была поставлена из рук вон плохо.

– «Отдых с ‘Эльдорадором’ уподобим тем волшебным минутам, ког­да спадает африканская жара и вся деревня собирается вокруг священ­ного дерева послушать рассказы мудрецов…», – прочитала Валери Жану Иву. – Скажи честно, ты веришь хоть одному слову? И тут же фотогра­фии культработников: прыгают в идиотских желтых костюмчиках. Черт-те что.

– А как тебе нравится лозунг: «Эльдорадор – это жизни напор»?

– Не знаю, что тебе и сказать…

– Каталоги стандартной программы уже розданы, тут поздно что-либо менять. Что же касается «Новых открытий», придется начинать с нуля.

– Можно сыграть на контрасте суровых условий и роскоши, – вме­шалась Марилиз. – Мятный чай в пустыне, но на дорогих коврах.

– Ну да, волшебные минуты… – устало протянул Жан Ив. Он тяже­ло поднялся со стула. – Обязательно вставьте куда-нибудь про «волшеб­ные минуты»; как ни странно, это всегда работает. Ладно, я вас оставляю и возвращаюсь к своим фиксированным затратам…

Конечно же, самая неблагодарная часть работы ложилась на него. Валери это хорошо понимала. Сама она мало смыслила в гостиничном деле, хотя какие-то смутные воспоминания о занятиях в училище сохра­нила.

«Эдуард Янг, владелец трехзвездной гостиницы с рестораном, по­ставил своей задачей наилучшее обслуживание клиентов; для удовлетво­рения их запросов он постоянно внедряет новшества. Он знает из опыта, что завтраку необходимо уделить особое внимание; хороший за­втрак – основа сбалансированного питания, он чрезвычайно важен для создания имиджа гостиницы».

Такую контрольную она писала на первом курсе. Эдуард Янг решает провести опрос среди своей клиентуры, разде­лив ее на группы по числу проживающих в номере (холостяки, супруже­ские пары, семьи). В задаче требовалось, проанализировав анкету, вы­числить «Х2», иными словами, ответить на вопрос:

«Влияет ли семейное положение на потребление свежих фруктов за завтраком?»

Порывшись в папках, Валери отыскала-таки учебное задание, подхо­дящее к теперешней ситуации.

«Вы отвечаете за маркетинг в междуна­родном управлении компании ‘Южная Америка’. Эта компания купила в Гваделупе четырехзвездную гостиницу ‘Антильские острова’ на сто де­сять номеров, расположенную на побережье. Гостиница, построенная в 1988 году и в 1996-м отремонтированная, в настоящее время испытыва­ет серьезные трудности. Сорокапятипроцентная заполняемость не обеспечивает необходимого предела безубыточности».

Валери получи­ла тогда за работу 18 баллов из 20 и теперь усматривала в этом добрый знак. В училище подобные задачки казались ей надуманными и не боль­но-то правдоподобными. Могла ли она вообразить себя начальником от­дела маркетинга компании «Южная Африка» или какой-либо другой? Она воспринимала эти задания как интеллектуальную игру, не слишком интересную, но и не слишком трудную. Сейчас все изменилось: на карту была поставлена их карьера.

Она возвращалась с работы такая усталая, что даже не в силах была заниматься любовью, только брала мою дудочку в рот и, посасывая, начинала засыпать. Отдавалась она по утрам. Ее оргазмы сделались ме­нее бурными, более сдержанными, словно бы приглушёнными усталос­тью; я любил ее все сильней и сильней.

К концу апреля каталоги напечатали и разослали в пять тысяч тур­агентств, то есть практически по всей Франции. Теперь предстояло за­няться разработкой экскурсий, чтобы к 1 июля все было готово. В успе­хе всякого рода нововведений молва играла огромную роль: одна несостоявшаяся или плохо организованная экскурсия могла повлечь за собой потерю значительного числа клиентов. Они решили не тратить­ся на большую рекламную кампанию. Любопытно, что Жан Ив, специа­лист по маркетингу, мало верил в рекламу как таковую. «Реклама полез­на, когда нужно изменить имидж, – говорил он, – но нам сейчас не до того. Нам главное все хорошо спланировать и завоевать доверие».

Зато они вложили немалые деньги в информацию для турбюро; новую про­грамму надо было предлагать быстро, естественно и неожиданно. Этим занялась Валери, благо работу турагентств знала не понаслышке. Из прослушанных некогда курсов она хорошо помнила всю цепочку аргу­ментов, которой подобало владеть продавцу путевок (Отличительные особенности – Преимущества – Наглядные примеры – Надежность – Престиж – Новизна – Комфорт – Деньги – Улыбка); помнила она и то, что на деле все обстояло несравненно проще. Но продавали путевки ча­ще всего совсем юные девушки, только закончившие учебу, лучше было разговаривать с ними на том языке, к которому они привыкли. Общаясь с ними, Валери обнаружила, что в училищах все еще преподают класси­фикацию Барма

– (

Покупатель-практик:

целиком сосредоточен на приобретаемом товаре, придает значение количеству, качеству и новизне.

–

До­верчивый покупатель:

слепо полагается на продавца, поскольку ничего не смыслит в товаре.

–

Покупатель-сообщник:

ему важнее всего взаимопонима­ние с продавцом; главное, установить с ним хороший личный контакт.

–

Покупатель рвач:

это манипулятор, он стремится выйти непосредствен­но на поставщика, во всем ищет выгоду для себя.

–

Перспективный покупа­тель:

внимательно присматривается и к продавцу, и к товару; уважите­лен, знает, что ему нужно, легко идет на контакт).

Валери была старше этих девушек лет на пять-шесть; не так давно она начинала в таком же тур­агентстве, а теперь достигла высот, о которых большинство из них и мечтать не смели. Они взирали на нее с глуповатым благоговением.

Возвращаясь с работы, я открывал квартиру Валери своим ключом; дожидаясь ее, изучал вечерами «Курс позитивной философии» Огюста Конта. Мне нравился этот нудный и насыщенный текст; одну и ту же страницу я нередко перечитывал три-четыре раза подряд. Недели за три я дошел до конца пятидесятого урока: «Предварительные замечания о социальной статике, или общая теория устройства человеческих об­ществ». Нужна же мне была какая-нибудь теория, которая помогла бы мне понять мое собственное положение в обществе.

– Ты слишком много работаешь, Валери, – сказал я как-то майским вече­ром, когда она сидела в гостиной на диване, ссутулившись от усталос­ти. – Надо хотя бы извлекать из этого пользу. Ты должна откладывать деньги, иначе они утекут у нас сквозь пальцы.

Она со мной согласилась. На другое утро она отпросилась на два ча­са, и мы вместе отправились открывать счет в банк «Креди агриколь» у Орлеанской заставы. Она написала доверенность на мое имя, а два дня спустя я приехал уже один беседовать с консультантом. Я решил откла­дывать ежемесячно из ее зарплаты двадцать тысяч франков: половину на страховку, половину на покупку квартиры. Жил я теперь практичес­ки все время у нее, держать мою квартиру не имело никакого смысла.

Она сама об этом заговорила в начале июня. Мы тогда почти целый день занимались любовью, в перерывах лежали в постели обнявшись; потом она брала мой член в руку или в рот, потом я снова углублялся в нее; мы оба еще ни разу не кончили, и я легко возбуждался от любого ее прикосновения, а ее влагалище оставалось постоянно влажным. Ей бы­ло хорошо, я это видел; ее глаза излучали покой. Часов в девять она предложила пойти поужинать в итальянский ресторан возле парка Монсури. Еще не совсем стемнело, стоял теплый вечер. После ужина мне на­до было забежать домой, чтобы утром явиться на работу, как подобает, в костюме и галстуке. Официант подал нам два фирменных коктейля.

– Послушай, Мишель, – сказала она, когда он отошел, – может, тебе переехать ко мне? Какой смысл нам и дальше играть в независимость? Или давай снимем вместе новую квартиру, если тебе так больше нравится.

Пожалуй, да: так мне нравилось больше; так я сильнее ощущал, что начинаю все с нуля. У меня не было опыта совместной жизни, у нее, впрочем, тоже. Человек привыкает к одиночеству и к независимости; не факт, что это хорошая привычка. Если я хотел испытать, что такое супружество, то случай представился явно подходящий. Я, разумеется, знал недостатки данной формы существования; знал, что в супружеской паре желание притупляется быстрей. С другой стороны, оно все равно рано или поздно притупляется, таков закон жизни; а тут возможно возникновение союза иного рода – многие, по крайней мере, на это рассчитывают. В тот вечер, однако, желание, которое я испытывал к Валери, притупляться не собиралось. Перед тем как расстаться, я поцеловал ее в губы; она широко открыла рот и полностью отдалась поцелую. Я скользнул руками ей в трусы, обхватил ягодицы. Она отстранилась от меня, оглянулась по сторонам: улица была пустынна. Тогда она опустилась коленями на тротуар, расстегнула мне ширинку и сжала мой член губами. Я прислонился спиной к ограде парка, чувствуя, что вот-вот кончу. Она выпустила пенис изо рта и стала ласкать его двумя пальцами, другой рукой поглаживая мои яйца. Я выплеснулся ей в лицо, она зажмурилась. Мне показалась, что она сейчас разрыдается; этого не случилось, и она слизала сперму, стекавшую у нее по щекам.

На другой же день я занялся объявлениями; жилье хотелось подыс­кать в южной части города, поближе к ее работе. За неделю я нашел то, что нужно: большую четырехкомнатную квартиру на тридцатом этаже Опаловой башни у заставы Шуази. Никогда прежде я не жил в квартире с таким видом на Париж; правда, никогда прежде к этому и не стремил­ся. Когда настало время переезжать, я обнаружил, что не дорожу ни еди­ной вещью в своей квартире. И нет чтобы обрадоваться, ощутить эдакое опьянение независимостью, нет, я даже слегка испугался. Получалось, я за сорок лет не сумел привязаться ни к одному предмету. И было-то у ме­ня всего-навсего два костюма, которые я носил поочередно. Ну еще кни­ги, само собой; но я мог запросто купить их снова, среди них не нашлось ни одной ценной или редкой. Я встречал на своем пути множество жен­щин; ни от одной у меня не сохранилось ни фотографии, ни письма. Не осталось у меня и своих собственных фотографий и никаких воспоми­наний о том, как я выглядел в пятнадцать, двадцать или тридцать лет. Никаких особенных документов: все данные о моей личности легко уме­щались в картонную папку стандартного формата. Неправильно думать, будто каждый человек уникален и неповторим; я, например, не видел в себе никаких следов этой самой уникальности. Люди в большинстве слу­чаев напрасно придают такое значение индивидуальным судьбам и ха­рактерам. Утверждение, что человеческая личность уникальна, не что иное как возвышенный вздор. О своей жизни помнишь немногим более, чем о некогда прочитанном романе, пишет где-то Шопенгауэр. Так оно и есть: немногим более.

5

Во второй половине июня дел у Валери опять прибавилось; работа с да­лекими странами осложняется разницей во времени: теоретически можно оказаться занятым двадцать четыре часа в сутки. Дни становились все жарче, лето выдалось великолепное; только пользоваться им не получалось. После трудового дня я наведывался в ресторанчик «Братья Танг», пробовал научиться азиатской кухне. Это оказалось сложнее, чем я думал; ингредиенты сочетались там в совершенно иных пропорциях, особым способом резались овощи, в общем, я столкнулся с другим миро­воззрением. В итоге решил обойтись кухней итальянской как более до­ступной для меня. Никогда бы не подумал, что буду находить удовольст­вие в стряпне. Вот до чего доводит любовь.

В пятидесятом уроке социологии Огюст Конт опровергает «нелепое метафизическое заблуждение», в силу которого семья представляется подобием общества.

«Домашний союз, – пишет он, – основанный на привязанности и благодарности, предназначен для того, чтобы самим своим существованием непосредственно удовлетворять заложенной в человеке потребности в сочувствии, и не связан с идеей активного и долговременного сотрудничества для достижения какой-либо иной це­ли. Когда же координация деятельности становится единственным обоснованием связи, союз вырождается в простую ассоциацию и в боль­шинстве случаев в скором времени распадается».

У себя в министерстве я по-прежнему работал по минимуму; мне все же пришлось организовать две-три значительные выставки, справился я с ними без труда. Кабинет­ная работа нехитрая, достаточно быть пунктуальным, быстро прини­мать решения и их придерживаться. Я давно понял: не так важно при­нять наилучшее решение; главное, как правило, принять хоть какое-нибудь решение, но быстро, по крайней мере на государственной службе. Я отвергал одни проекты, оставлял другие, руководствуясь весь­ма расплывчатыми критериями, но за десять лет ни разу не попросил до­полнительной информации; и в общем-то не испытывал угрызений сове­сти. В глубине души я не питал особого уважения к мастерам современного искусства. Большинство известных мне художников дейст­вовали совершенно так же, как предприниматели: они отыскивали сво­бодные ниши и старались поскорей их захватить. Подобно предприни­мателям они получали образование в одних и тех же учебных заведениях и формировались по одному образцу. Но были все-таки и различия: в ис­кусстве давали более высокие премии за новации, чем в других облас­тях; кроме того, художники нередко объединялись в стаи и этим отлича­лись от предпринимателей – одиноких волков, окруженных врагами: акционерами, чуть что норовящими сбежать, вышестоящими чиновни­ками, готовыми кинуть их в любую минуту. Рассматривая проекты, кото­рые ложились ко мне на стол, я редко чувствовал у их авторов подлин­ную потребность в самовыражении. В конце июня состоялась выставка Бертрана Бредана, которого я с самого начала настойчиво проталкивал, к изумлению Мари Жанны, привыкшей к пассивности и безразличию с моей стороны, тем более что ей самой творчество этого типа внушало глубочайшее омерзение. Художник не относился к числу молодых, ему было сорок три года, и вид он имел весьма потрепанный – напоминал поэта-пьянчугу в фильме «Жандарм из Сен-Тропеза». Прославился он тем, что набивал женские трусики тухлым мясом и выпускал в выставоч­ном зале мух, которых взращивал на собственных экскрементах. Впро­чем, успеха он не добился: во-первых, не располагал нужными связями; во-вторых, зациклился на всякой мерзости, работал в подустаревшем уже ключе «трэш». Я ощущал в нем какую-то подлинность; не исключаю, правда, что подлинным было его ничтожество. Он выглядел несколько неуравновешенным. Его последняя задумка была еще хуже предыдущих. Или лучше – это как посмотреть. Он снял фильм о том, что происходит с трупами людей, которые завещают свое тело науке, то есть, например, студентам для проведения учебных вскрытий. На демонстрации филь­ма, смешавшись с публикой, несколько студентов медицинского факуль­тета неожиданно подсовывали вам отрезанную руку или вырванный глаз, словом, шутили так, как и подобает юным медикам. Я имел неосто­рожность пригласить на вернисаж Валери, да еще после трудного рабо­чего дня. К моему удивлению, народу в зале собралось много, в том чис­ле весьма влиятельные особы: может, у Бертрана Бредана начинается полоса удач? Валери с трудом выдержала полчаса, после чего попросила меня уйти. Тут как назло перед нами возник студент, держащий на ладо­ни отрезанный пенис с тестикулами и волосками на них. Ее чуть не стошнило, она отвернулась и повлекла меня к выходу. Мы завернули в кафе «Бобур».

Полчаса спустя туда ввалился Бертран Бредан в сопровождении двух-трех знакомых мне девиц и еще каких-то людей, среди которых я уз­нал шефа спонсорского отдела банка. Они расположились за соседним столиком, и мне ничего не оставалось, как пойти поздороваться. Бредан мне искренне обрадовался – я и в самом деле ему серьезно помог. Разго­вор затянулся, Валери подсела к нам. Не помню точно, кто предложил отправиться к «варварам» – в «Bar-Bar» – возможно, сам Бредан. Я согла­сился, совершив тем самым очередную глупость. Попытки большинства секс-клубов включить в свою программу еженедельные вечера садомазо­хизма провалились. В отличие от них «Bar-Bar», изначально предназна­чавшийся для садомазохизма и не предъявлявший, кроме особых случа­ев, жестких требований к одежде, со дня своего открытия пользовался популярностью. Я знал, что садомазохисты – публика весьма специфи­ческая, утратившая всякий интерес к обычному сексу и, соответствен­но, обычным секс-клубам.

У самого входа ерзала в клетке, словно не находя себе места, женщи­на лет пятидесяти с румяным лицом, в наручниках и с кляпом во рту. Приглядевшись, я увидел, что ноги у нее прикреплены железными цепя­ми к прутьям клетки; всей одежды на ней был только корсет из искусст­венной черной кожи, поверх которого свисала большая дряблая грудь. У этой рабыни имелся хозяин, намеревавшийся, по здешним обычаям, продать ее с молотка на один вечер. Похоже, ей тут не слишком нрави­лось; как я понял, она вертелась туда-сюда, пытаясь спрятать свои целлюлитные ягодицы – но напрасно, клетка-то открыта с четырех сторон. Возможно, она таким способом зарабатывала на жизнь: я слышал, что люди продают себя в рабство по тысяче, а то и по две за вечер. Я вооб­разил, что это какая-нибудь мелкая служащая, телефонисточка из собе­са, сводившая таким образом концы с концами. Свободным оказался только один столик у входа в первый зал пыток. Как только мы сели, к нам приблизилась парочка: чернокожая повелительница с голым задом тащила на поводке совершенно лысого пузатого мужчину в тройке. По­равнявшись с нами, Она остановилась и велела ему раздеться. Он пови­новался и оголил довольно большие для мужчины жирные сиськи. Она достала из сумочки два металлических зажима и прицепила их к крас­ным продолговатым сосцам. Мужик скривился от боли. Затем она дерну­ла за поводок, он опустился на четвереньки и поковылял за ней; складки живота у него тряслись, в тусклом освещении тело казалось очень блед­ным. Я заказал виски, Валери – апельсиновый сок. Она упорно глядела в стол, стараясь не замечать всего, что творилось вокруг, в разговоре не участвовала. Маржори и Жеральдина, знакомые девушки из Управления изобразительных искусств, наоборот, выглядели возбужденными. «Сего­дня все очень целомудренно, очень», – разочарованно проворчал Бредан. Он рассказал нам, что в иные вечера тут загоняют иголки в яички или в головку члена; а как-то раз одному типу повелительница клещами выдрала ноготь. Валери передернуло от отвращения.

– По-моему, это ужасная мерзость, – сказала она не в силах больше сдерживаться,

– Почему

мерзость

? – удивилась Жеральдина. – Если участники со­глашаются добровольно, то нет проблем. Договор как договор, не хуже любого другого.

– Не верю, что можно

добровольно согласиться

на унижения и страда­ния. А если и так, то все равно это недопустимо.

Валери заметно нервничала, и я подумывал, не перевести ли мне разговор на палестино-израильский конфликт, а потом вдруг понял, что мне глубоко наплевать на мнение этих девиц; если они перестанут мне звонить – мне же лучше: работы меньше.

– Вообще-то мне все они противны, – сказал я и добавил немного тише: – И вы тоже.

Последней фразы Жеральдина не услышала или сделала вид, что не слышит.

– Если совершеннолетний человек, – сказала она, – желает страдать и изучать мазохистскую составляющую своей сексуальности, я не понимаю, по какому праву кто-то может ему помешать. У нас все-таки де­мократия.

Она тоже нервничала, и я уже чувствовал, что сейчас она перейдет к

правам человека

. При слове

демократия

Бредан взглянул на нее с презре­нием; он обернулся к Валери.

– Вы правы, – сказал он мрачно, – это полнейшая мерзость. Когда я вижу человека, который соглашается, чтобы ему выдирали ногти, чтоб на него испражнялись, и потом еще жрет говно своего палача, я нахожу это мерзким. Но именно мерзость в человеке и интересует меня больше всего.

Прошло несколько секунд, после чего Валери спросила с болью в го­лосе:

– Почему?

– Не знаю, – отвечал Бредан бесхитростно. – Я не верю, что на чело­веке лежит проклятие, потому что вообще не верю ни в какие проклятия и ни в какие благодати. Но мне кажется, что, всматриваясь пристальней в страдания и жестокость, господство и рабство, мы приближаемся к са­мой сути – к природе сексуальности. Вы не согласны?

Он обращался ко мне. Да, я был не согласен. Жестокость свойствен­на человеку издавна, мы встречаем ее у примитивных народов: во време­на первых племенных войн победители сохраняли жизнь некоторым пленникам, чтобы потом заставить их умирать в страшных муках. Эта тенденция сохранилась и дошла до наших дней: когда разражается вой­на, хоть с внешним врагом, хоть гражданская, обычные моральные рам­ки рушатся, и – независимо от расы, национальности, культуры – неиз­менно появляются люди, находящие радость в изуверстве и истязаниях.

Тому есть множество примеров, но только это не имеет ничего общего с истинным сексуальным наслаждением, столь же древним и столь же сильным. Короче, я был не согласен; но, как всегда, понимал, что спо­рить бесполезно.

– Пройдемся? – предложил Бредан, допив пиво.

Я пошел за ним в первый зал пыток, а все остальные за нами. Мы на­ходились в подвале со сводчатым каменным потолком. Музыкальный фон слагался из очень низких органных аккордов, на которые наклады­вались вопли истязаемых. Музыка транслировалась через громадные усилители. Повсюду были красные прожекторы, маски и орудия пыток в специальных подставках; на оборудование, должно быть, угрохали це­лое состояние. В углублении, похожем на альков, висел прикованный мужчина, истощенный и лысый, ноги его были зажаты деревянными ко­лодками на высоте полуметра от пола, а кисти наручниками прикрепле­ны к потолку. Его повелительница, облаченная в черный латекс, сапоги и перчатки, расхаживала вокруг него с хлыстом из тонких ремешков, инкрустированных драгоценными камнями. Сначала она долго хлестала его по ягодицам размашистыми ударами с оттяжкой; мужик этот, совер­шенно голый, повернутый к нам лицом, орал от боли. Вокруг собрались зрители.

– Она, я думаю, на втором уровне, – шепнул мне на ухо Бредан. – Первый – это когда останавливаются при появлении крови.

Член и мошонка у парня болтались в пустоте, длинные и будто свернутые набок. Повелительница обошла его кругом, порылась в сумочке у себя на поясе, извлекла оттуда несколько крючков и всадила их в мошонку; проступили капельки крови. Половые органы она хлестала аккуратней. Тут все было на пределе: зацепившись за крючок, ремешок разорвал бы кожу. Валери отвернулась, прижалась ко мне.

– Пошли, – умоляюще проговорила она, – пошли, я тебе после объ­ясню.

Мы вернулись в бар; все остальные были настолько поглощены зре­лищем, что не обратили на нас внимания.

– Эту бабу, которая его хлестала, я знаю, – сказала Валери вполголо­са. – Я видела ее всего однажды, но не сомневаюсь, что это она… Это Одри, жена Жана Ива.

Затем мы сразу ушли. В такси Валери неподвижно смотрела в одну точку. В лифте она продолжала молчать. И только закрыв за собой дверь квартиры, обернулась ко мне:

– Мишель… ты находишь, что я несовременна?

– Да нет же! Я и сам этого не переношу.

Палачей я еще хоть как-то могу понять, они мне отвратительны, но я знаю, что существуют люди, которым нравится истязать других; с чем я не в состоянии смириться, так это с поведением жертв. Как че­ловек может дойти до того, чтобы предпочитать страдания радости? Не знаю, таких надо перевоспитывать что ли, любить их, учить на­слаждаться.

Я пожал плечами, показывая тем самым, что это выше моего пони­мания – как в последнее время и все остальное в моей жизни. Человек совершает какие-то поступки, он согласен вынести то-то и то-то… Мож­но ли тут сделать какой-то общий вывод, уловить некий смысл? Я молча стал раздеваться. Валери села на кровать рядом со мной. Я чувствовал, что она напряжена и никак не придет в себя.

– Самое страшное, – продолжила она, – что при этом нет никакого физического контакта. Все в перчатках, все пользуются инструментами. Кожа не соприкасается с кожей, ни поцелуя, ни ласки. На мой взгляд, это противоречит самой природе секса.

Она была права, но приверженцы садомазохизма видят, должно быть, в своих действиях апофеоз секса, его высшее проявление. Каждый заму­рован в собственной скорлупе и наслаждается своей уникальностью; это тоже мировоззрение. Во всяком случае, подобные заведения все больше входили в моду. Я с легкостью допускал, что Маржори с Жеральдиной, например, их посещают, а вот представить себе, как они отдаются, ну и вообще занимаются сексом, не мог.

– Все проще, чем кажется, – произнес я наконец. – Сексуальное вле­чение у людей, которые любят друг друга, – это одно; сексуальность у тех, кто не любит, – это другое. Когда человек не может слиться с дру­гим, ему остаются страдания и жестокость.

Валери прижалась ко мне и прошептала:

– Мы живем в странном мире…

Защищенная от окружающей реальности непомерной занятостью на работе, так что ей едва хватало времени заскочить в магазин, отдох­нуть и начать новый день, она в некотором смысле осталась наивной.

– Мне не нравится мир, в котором мы живем, – добавила она.

6

Наши опросы показали, что потребители ждут от нас трех вещей: безопасности, но­вых эмоций и эстетического наслаждения.

Бернар Гильбо

Тридцатого июня из агентств поступили сводки о количестве забронированных мест. Они превзошли все ожидания. «Эльдорадор – Новые открытия» имел успех, он сразу стал распродаваться лучше, нежели традиционная программа, спрос на которую продолжал падать. Валери позволила себе взять недельный отпуск, и мы отправились к ее родителям в Сен-Ке-Портриё. Для жениха, которого везут показывать семье, я чувствовал се­бя староватым – как-никак я был старше ее на тринадцать лет и к тому же в такой роли выступал впервые. Отец Валери встречал нас на вокза­ле в Сен-Бриё. Он расцеловал дочь, долго ее обнимал, видно было, что соскучился. «Ты похудела», – сказал он.

Потом обернулся ко мне, протя­нул руку, не глядя в глаза. Наверное, он тоже чувствовал себя неловко: я работаю в Министерстве культуры, а он – простой крестьянин. Мать оказалась намного разговорчивей, она долго расспрашивала меня обо всем: как я живу, работаю, отдыхаю. Словом, ничего особенно трудного, тем более что Валери сидела со мной рядом и время от времени отвеча­ла за меня; мы с ней переглядывались. Я пытался вообразить, как бы я вел себя за семейным столом, если б у меня были дети, но не мог; я вооб­ще не мог представить себе будущего.

Вечером нам подали настоящий праздничный ужин: омар, седло яг­ненка, несколько сортов сыра, торт с клубникой и кофе. Мне, понятно, хотелось видеть в этом знак того, что меня признали, хотя трапеза, совершенно ясно, готовилась заранее. Разговор поддерживала главным образом Валери, рассказывала о своей новой работе, о которой я знал почти все. Я тем временем разглядывал занавески, побрякушки, семей­ные фотографии в рамках. Я попал в

семью

и испытывал от этого волнение, смешанное с тревогой.

Валери пожелала непременно спать в своей детской комнате. «Луч­ше вам устроиться в комнате для гостей, – возражала ее мать. – В дет­ской вдвоем будет тесно».

Кровать и в самом деле оказалась узковатой, зато я чуть не прослезился, когда, оттянув трусики Валери и поглаживая ее между ног, думал о том, что она спала здесь в тринадцать-четыр­надцать лет. Сколько времени потеряно даром, говорил я себе. Я опустился на колени возле кровати, повернул Валери к себе, снял с нее трусики. Ее влагалище сомкнулось вокруг моего пениса. Я играл с ней, углублялся немного, потом подавался на несколько сантиметров назад, сжимая ладонями ее грудь. Она кончила со сдавленным криком и рассмеялась.

«Ро­дители еще не спят,» – прошептала она. Я вошел в нее снова, сильнее, чтобы кончить самому. Она наблюдала за мной с блестящими глазами и зажала мне рот рукой в ту самую минуту, когда я разрешался с глухим ур­чанием.

Потом я сидел и рассматривал комнату. На полке над «Розовой биб­лиотекой» лежали несколько аккуратно переплетенных тетрадей.

– Это я писала лет в десять-двенадцать. Романы из серии «Пять юных сыщиков и верный пес»

[14]

.

– Как это?

– Неизданные похождения «юных сыщиков», я сочиняла их сама, а персонажей позаимствовала.

Я взял тетрадки: там были «Пять юных сыщиков в космосе», «Пять юных сыщиков в Канаде». Я представил себе замкнутую девочку, фанта­зерку – такой я ее уже не увижу никогда.

Следующие несколько дней мы бездельничали, ходили на пляж. Валери часами лежала на солнце; понемногу силы ее восстанавливались; она ни­когда не работала столько, сколько в последние три месяца. Как-то вече­ром я заговорил с ней об этом. Мы сидели в «Океаническом баре», зака­зали два коктейля.

– Теперь, когда новая программа уже запущена, ты станешь посво­боднее.

– Сначала – да, – она невесело улыбнулась, – но скоро надо будет придумывать что-то новое.

– Зачем? Почему не остановиться?

– Таковы правила игры. Жан Ив объяснил бы тебе принцип капита­лизма: либо ты идешь вперед, либо тебе конец. Разумеется, добившись решающего преимущества над конкурентами, можно отдыхать и не­сколько лет; но нам до этого далеко. Сама схема «Эльдорадор – Новые открытия» недурна, мы сделали тонкий, я бы сказала, хитроумный ход, но в этой схеме нет ничего реально новаторского – просто хорошо сба­лансированная смесь двух ранее существовавших концепций. Конкурен­ты увидят, что дело пошло, и быстро заполнят нишу. Это ведь не сложно сделать; у нас трудность заключалась в том, чтобы раскрутить проект в очень короткий срок. Не сомневаюсь, что «Нувель фронтьер», например, уже следующим летом смогут составить нам конкуренцию. Если мы хотим сохранить преимущество за собой, надо придумывать что-то но­венькое.

– И так без конца?

– Думаю, да. Я существую в системе, знаю свое дело, мне прилично платят. Я приняла условия игры.

Должно быть, я выглядел удрученным; она обняла меня за плечи:

– Пойдем ужинать… Родители нас ждут.

Мы вернулись в Париж в воскресенье вечером. В понедельник утром у Валери и Жана Ива была назначена встреча с Эриком Леганом. От име­ни компании он высказал удовлетворение результатами их деятельнос­ти. Совет директоров единогласно постановил премировать их акция­ми – небывалый случай для сотрудников, проработавших на фирме меньше года.

Вечером мы ужинали втроем в марокканском ресторане на улице Дез Эколь. Жан Ив был плохо выбрит, лицо казалось отекшим, он как-то странно покачивал головой. «По-моему, он начал пить, – сказала мне Валери еще в такси. – Он отвратительно провел отпуск с семьей на ост­рове Ре. Поехал на две недели, но сбежал в конце первой. Говорит, что не может больше выносить друзей своей жены».

В самом деле, с ним творилось что-то неладное: он не притронулся к мясу, зато без конца подливал себе вина.

– Сработало, – усмехнулся он сардонически. – Скоро будем грести деньги лопатой! – Он тряхнул головой, опорожнил стакан, потом сму­щенно поправился: – Простите… Я что-то не то болтаю.

Руки его дрожали, он положил их на стол, выждал, дрожь немного унялась. Потом посмотрел Валери прямо в глаза.

– Ты знаешь, что случилось с Марилиз?

– Марилиз Ле-Франсуа? Нет, я ее не видела. Она больна?

– Не больна, хуже. Она провела три дня в больнице, где ее пичкали транквилизаторами, но она не больна. На нее напали и изнасиловали в поезде, когда она возвращалась с работы в прошлую среду.

Через неделю Марилиз вышла на работу. Сразу чувствовалось, что она пережила тяжелейший стресс; в ней появилась какая-то заторможенность, движения сделались механическими. Она спокойно рассказывала о том, что с ней случилось, слишком спокойно и потому неестественно, говорила ровным голосом, лицо оставалось бесстрастным и неподвижным; она словно бы машинально повторяла свои показания следователю. Кончив работу в 22 часа 15 минут, она не стала ждать такси, а села на поезд в 22 часа 21 минуту, решив, что так доберется быстрее. Народу в вагоне ехало мало. К ней подошли четверо парней и стали говорить оскорбительные вещи. Похожи были на выходцев с Антильских островов. Она попробовала им отвечать, отшучиваться; они ударили ее по лицу так, что она едва не потеряла сознание. Потом двое бросились на нее, повалили на пол. Они насиловали ее грубо, безжалостно, всеми возможными способами. Когда она пыталась кричать, снова били по лицу. Это продолжалось долго – поезд проехал несколько станций; люди выходили, пересаживались от греха подальше в другие вагоны. Парни измывались над ней по очереди, смеялись, оскорбляли, называли шлюхой и блядью. Под конец в вагоне не осталось никого, кроме них. Тогда они начали плевать ей в лицо, потом дружно на нее помочились, ногами затолкали ее под скамейку и преспокойно вышли на Лионском вокзале. Две минуты спустя поезд стал заполняться новыми пассажирами, они вызвали полицию, та явилась немедленно. Комиссар большого удивления не выразил, сказал даже, что она легко отделалась. Такие отморозки, изнасиловав девушку, зачастую ее и приканчивают, загоняют, например, палку с гвоздями во влагалище или в задний проход. Эта линия железной дороги считается неблагополучной.

Руководство «Авроры» выпустило очередную инструкцию, напоми­нающую сотрудникам о необходимости соблюдать меры предосторож­ности и в случае задержки на работе вызывать такси – расходы компа­ния полностью брала на себя. Охрану помещений и автостоянки усилили.

В тот день Валери поставила свою машину на ремонт, и вечером Жан Ив вызвался ее подвезти. Перед тем как уйти, он посмотрел в окно кабинета на беспорядочно разбросанные дома, торговые центры, транспортные развязки, башни. Далеко на горизонте догорал город­ской закат, окрашенный в неестественные сиреневато-зеленые тона.

– Такое впечатление, – сказал он, – будто мы заперты в этом зда­нии, как сытые лошади в загоне, а вокруг джунгли, где рыщут хищники. Я был однажды в Сан-Паулу, там процесс зашел еще дальше. Это уже не город, а огромная урбанизированная территория: бидонвили, гигант­ские здания офисов, шикарные особняки, охраняемые вооруженными до зубов жандармами. Значительная часть жителей – а их двадцать с лишним миллионов – рождаются, живут и умирают, не покидая преде­лов этой территории. По улицам опасно передвигаться даже в автомо­биле: могут напасть, когда ты остановишься на красный свет, или за то­бой может погнаться вдруг банда на мотоциклах с пулеметами и гранатометами. Люди состоятельные перемещаются почти исключи­тельно на вертолетах; посадочные площадки оборудованы на крышах банков и жилых домов. А все, что ниже, улица – во власти бедноты и гангстеров.

Когда они выехали на Южную автостраду, он тихо прибавил:

– Я вот все думаю, и меня все чаще одолевают сомнения: а тот ли мы строим мир?

Несколько дней спустя они снова возвращались вместе. Остановив ма­шину перед нашим домом на авеню Шуази, Жан Ив закурил, помолчал немного, потом повернулся к Валери:

– Мне очень неприятно, но эта история с Марилиз… Врачи сказали, что она может работать, и правда, в определенном смысле она нормаль­на, припадков у нее нет. Но она совершенно безынициативна, будто па­рализована. Когда нужно принять решение, идет советоваться со мной; если меня нет на месте, может ждать часами и за это время пальцем не пошевельнет. Она же наше лицо, на ней связи с общественностью! Нет, так дело не пойдет.

– Но ты же ее не уволишь?

Жан Ив затушил сигарету и долго смотрел через стекло на бульвар; руки крепко сжимали руль. В последнее время он выглядел все более на­пряженным и потерянным; Валери заметила пятна у него на костюме.

– Не знаю, – выдавил он наконец. – Я никогда не сталкивался с та­кой ситуацией. Уволить – нет, это было бы подло; но придется подыс­кать ей другое занятие, где не нужно принимать ответственных решений, постоянно общаться с людьми. И потом, после этого случая у нее появились некоторые расовые предрассудки. Конечно, ее можно по­нять, но в туристическом бизнесе это недопустимо. В рекламе, в катало­гах, во всякой информационной продукции коренные жители всегда предстают людьми гостеприимными, приветливыми, открытыми. Ина­че невозможно: это наша профессиональная обязанность.

На другой же день Жан Ив поговорил с Леганом, тот эмоциям подда­ваться не привык, и неделю спустя Марилиз перевели в бухгалтерию на место ушедшей на пенсию сотрудницы. Оставалось найти ответственно­го за рекламную кампанию «Эльдорадора». Жан Ив и Валери проводили собеседование вместе. Они отсмотрели человек десять и за обедом ста­ли обсуждать кандидатуры.

– Пожалуй, мне приглянулся Нуреддин, – сказала Валери. – Яркая личность, участвовал уже во многих проектах.

– Да, он лучше всех; но мне кажется, он даже слишком талантлив для такой должности. Турагентство – неподходящее для него место; ему бы что-нибудь попрестижнее и связанное с искусством. У нас ему будет скуч­но, он долго не просидит. Нам нужен человек с меньшими запросами. Кроме того, он из семьи арабских иммигрантов, тут тоже могут возник­нуть проблемы. Публику приходится завлекать кичем: восточное госте­приимство, чай с мятой, джигитовка, кочевники… Я замечал, что у та­ких, как он, это не клеится. Французы арабского происхождения вообще часто презирают арабские страны.

– Расовая дискриминация при приеме на работу… – усмехнулась Ва­лери.

Жан Ив разволновался; после возвращения из отпуска он все время нервничал и потерял всякое чувство юмора.

– Глупости! Все так делают! – воскликнул он запальчиво. За сосед­ним столиком обернулись. – Происхождение человека – составная часть личности, этого нельзя не учитывать. Для переговоров на местах я бы, например, не задумываясь взял иммигранта из Туниса или Марок­ко, пусть даже живущего во Франции гораздо меньше, чем Нуреддин. Та­кие люди принадлежат двум мирам одновременно, и в этом их сила. Со­беседнику с ними всегда очень трудно. На родине их уважают, думают: раз они преуспели во Франции, значит, хитрее их не бывает. Как посред­ники они незаменимы. Но на рекламу я бы пригласил Бригит.

– Датчанку?

– Да. Рисовальщица она тоже способная. Настроена антирасистски – говорят, живет с ямайцем. Наивно-глуповата, в восторге от всего мало-мальски экзотического. Детей пока заводить не собирается. Коро­че, по-моему, то, что надо.

Возможно, еще одну причину он не назвал – Валери поняла это несколько дней спустя, заметив, как Бригит кладет руку Жану Иву на плечо.

– Ты права, – согласился он, когда они вместе стояли у кофейного автомата, – в моем личном деле теперь может появиться запись: сексу­альные домогательства… Не волнуйся, это далеко не зайдет, у нее же есть парень.

Валери окинула его взглядом: ему бы волосы подстричь, он совсем перестал за собой следить.

– Я тебя ни в чем не упрекаю, – сказала она.

Интеллектуально он нисколько не сдал, в обстановке и в людях по-прежнему разбирался безошибочно, интуиция в финансовых делах его не подводила; однако выглядел он глубоко несчастным и подавленным.

Подошло время обрабатывать и анализировать анкеты, заполненные ку­рортниками; многие отдыхающие приехали в городки «Эльдорадора» повторно, но в основном те, кто выиграл путевки в лотерею. Причины, по которым старая схема «Эльдорадора» все меньше пользовалась спро­сом, на первый взгляд трудно поддавались определению. Отдыхающих вроде бы все устраивало: и условия проживания, и место, и питание, и развлечения, и занятия спортом, однако ехать второй раз они почему-то не хотели.

В еженедельнике «Туризм» Валери случайно попалось на глаза иссле­дование новых запросов потребителя. Автор опирался на модель Холбрука и Хиршмана: в основе ее лежат эмоции, которые потребитель ис­пытывает по отношению к товару или услуге; выводы не содержали ничего принципиально нового. Сегодняшние потребители представали в статье менее предсказуемыми, более эклектичными, расположенными к филантропии, их поведение – более игровым. Они потребляют не для вида – они так живут; они менее суетны. Они умеренны в пище, следят за здоровьем; с недоверием относятся к чужакам, с опаской смотрят в бу­дущее. Они настаивают на праве менять свои пристрастия из любопыт­ства и склонности к эклектизму; отдают предпочтение надежному, дол­говременному, подлинному. Им небезразличны этические проблемы: солидарность с другими народами и прочее. Все это она читала уже сот­ни раз, социологи и психологи пережевывали жвачку, одни и те же мысли кочевали из статьи в статью, из журнала в журнал. Все это они с Жаном Ивом, собственно, уже учли. Гостиницы «Эльдорадора» были по­строены из природных материалов в стиле традиционной местной ар­хитектуры. Рестораны предлагали сбалансированное меню с обилием сырых овощей и фруктов в духе «критской диеты». Отдыхающие могли заниматься йогой, аутогенной тренировкой, китайской гимнастикой тай-цзи-цзюань. «Аврора» подписала хартию этического туризма и регу­лярно производит отчисления во Всемирный фонд дикой природы. Но, несмотря ни на что, «Эльдорадор» увядал.

– Думаю, люди попросту врут, – заявил Жан Ив, еще раз перечитав сводный отчет по анкетированию. – Пишут, что довольны, ставят га­лочку в графе «хорошо», а в действительности чертовски скучали во вре­мя отпуска, только им стыдно в этом признаться. В конце концов, я возь­му и продам все курорты, которые нельзя приспособить к программе «Открытия», и поставлю на активный отдых: сафари, монгольфьеры, мешуи в пустыне, прогулки на бугре, подводное плавание, рафтинг – все что угодно…

– Неоригинально.

– Да… – понуро согласился он.

– Надо бы провести неделю на одном из курортов – инкогнито, ничего особенного не делать, просто почувствовать обстановку.

– Можно… – протянул Жан Ив; он выпрямился в кресле, взял пачку распечаток. – Давай посмотрим, где самые плохие результаты. – Он быстро листал страницы. – Джерба и Монастир – полная катастрофа. Но с Тунисом, я думаю, мы в любом случае расстанемся. Тут все схвачено, конкуренты готовы снижать цены до баснословно низких. С нашей кли­ентурой нам здесь не выжить.

– У тебя есть покупатели?

– Как ни странно, да – Неккерман. Они рассчитывают на клиентов из Восточной Европы: Чехословакия, Венгрия, Польша… Публика небо­гатая, но Коста-Брава уже переполнена. Они интересуются также на­шим Агадиром и цену предлагают разумную. Я склонен его отдать, там никакого просвета, хоть это и юг Марокко. Мне кажется, курортники всегда будут предпочитать Марракеш.

– В Марракеше, между прочим, результаты плачевные.

– Знаю. Удивительно, что даже в Шарм эль-Шейхе не клеится. А там уж столько привлекательного: красивейшие коралловые острова, про­гулки по Синайской пустыне…

– Да, но это Египет.

– И что с того?

– Думаю, все помнят взрыв в Луксоре в 1997 году. Все-таки пятьдесят восемь человек погибло. Чтоб Шарм эль-Шейх продавался, надо убрать слово «Египет».

– И чем заменить?

– Не знаю. Писать, например, «Красное море».

– ОК, пусть будет «Красное море», – Жан Ив записал и снова при­нялся просматривать сводку. – В Африке все в порядке… По Кубе итоги скверные – вот что непонятно. Кубинская музыка в моде, латиноамери­канский дух тоже, в Санто-Доминго, например, все заполнено, – он по­смотрел описание гостиницы на Кубе. – Отель в Гуардалаваке новый, соответствует спросу. Программа не слишком спортивная и не слишком семейная. «На Кубе вы проведете волшебные ночи в безудержном ритме сальсы…» А результаты снизились на пятнадцать процентов. Я думаю, стоит съездить либо на Кубу, либо в Египет.

– Поехали куда хочешь… – устало ответила Валери. – Тебе в любом случае полезно отдохнуть без жены.

Наступил август; дни стояли знойные, душные, погода то и дело меня­лась: чуть ли не ежедневно налетали грозы, приносили прохладу. Потом снова прояснялось, и столбик термометра опять полз вверх вместе с уровнем загрязнения воздуха. По правде говоря, погода меня мало инте­ресовала. После знакомства с Валери я перестал посещать пип-шоу; ни­что другое в городской жизни не привлекало меня уже много лет. Париж никогда не был для меня «праздником»; с чего бы он стал им теперь? Лет десять-пятнадцать назад, когда я только устроился на работу в Минис­терство культуры, я шатался вечерами по кабачкам и барам – куда от них денешься; в памяти сохранилось лишь ощущение постоянной неловкос­ти. Я не мог ни с кем завязать разговор, мне совершенно нечего было сказать, танцевать я тоже не умел. Тогда-то я и начал потихоньку спи­ваться. Никогда ни при каких обстоятельствах я не жалел о том, что пью; крепкие напитки всегда поддерживали меня. После десятка пор­ций джин-тоника мне даже случалось – откровенно говоря, нечасто, всего четыре или пять раз, – собравшись с духом, уговорить какую-ни­будь бабу лечь со мной в постель. Кончалось это, как правило, крахом, я не мог завестись, и почти сразу засыпал. Потом я узнал, что существует виагра; избыток алкоголя нейтрализовал действие препарата, но, увели­чив дозу, можно было кое-чего добиться. Впрочем, игра не стоила свеч.

Все девицы, которых я встречал до Валери, в подметки не годились тай­ским проституткам; если я что и ощущал, то только в ранней юности с девчонками шестнадцати-семнадцати лет. Женщины из культурной сре­ды, с которыми я общался, – это вообще беда. Их интересовал не секс, а процесс обольщения, и делали они это вычурно, грубо, неестественно и совсем неэротично. В постели они просто ни на что не были способ­ны. Или извольте распалять их фантазию, разыгрывать пошлые спек­такли – от одной мысли о них воротит. Поговорить о сексе они любили, это да; собственно, только о нем и говорили, но непосредственное чув­ство у них напрочь отсутствовало. Мужчины, впрочем, мало чем от них отличались; у французов принято говорить о сексе по каждому поводу и не заниматься им; все это мне всерьез опротивело.

В жизни может случиться разное, но чаще всего не случается ничего. На этот раз в моей жизни действительно произошло событие: я повстречал женщину, с которой был счастлив. Август выдался на удивление спокой­ный. Эспиталье, Леган и прочие боссы «Авроры» ушли в отпуск. Валери и Жан Ив договорились отложить принятие важных решений до воз­вращения с Кубы, куда собирались отправиться в начале сентября; обра­зовалась передышка, период затишья. Жан Ив выглядел получше.

– Наконец-то он стал ходить к девкам, – сообщила мне Валери. – Давно бы так. Пьет меньше, успокоился немного.

– По моим воспоминаниям, здешние проститутки – не бог весть что.

– Эти немного не такие, они знакомятся через Интернет. Молодые, нередко студентки. Клиентов берут мало, выбирают и занимаются этим не только ради денег, Короче, он говорит, что совсем неплохо. Если хо­чешь, можем как-нибудь попробовать. Возьмем бисексуалочку на двоих; я знаю, мужики от этого балдеют; я, в общем, тоже девочек люблю.

Мы тогда не попробовали; но такое предложение в ее устах звучало умопомрачительно. Мне повезло. Она знала, как сделать, чтобы у мужчи­ны всегда сохранялось желание; понятно, полностью его сохранить не­возможно, скажу иначе: она знала, как поддерживать его на уровне, до­статочном для того, чтобы время от времени заниматься любовью, пока не придет всему конец. Тут, собственно, и знать-то особенно нечего, это очень просто, проще простого; но она любила это делать и сама получа­ла удовольствие, она радовалась, когда видела желание в моих глазах. Иногда в ресторане, возвратившись из туалета, она выкладывала на стол свои трусики, а после засовывала руку мне между ног и наслаждалась мо­им возбуждением. Или расстегивала мне ширинку и ублажала меня под прикрытием скатерти. Или утром будила меня фелляцией, протягивала мне чашку кофе и тотчас снова ловила губами мой член, а я ощущал головокружительный прилив благодарности и нежности. Она умела остановиться, не доведя меня до извержения, могла часами удерживать меня на грани. Вся моя жизнь превратилась в игру, игру возбуждающую и приятную, единственную, какая доступна взрослым; я погрузился в мир сладких желаний и бесконечного наслаждения.

7

В конце августа мне позвонил агент по недвижимости из Шербура и со­общил, что нашел покупателя на отцовский дом. Тот просил немного сбавить цену, но зато платил наличными. Я согласился не раздумывая.

Итак, мне предстояло получить миллион с чем-то франков. Я работал тогда над проектом передвижной выставки; авторский замысел состоял в следующем: на огороженной площадке, устланной мозаичными плита­ми, раскладываются игральные карты, а потом туда выпускаются лягуш­ки; на плитах, между прочим, выгравированы имена великих людей: Дю­рер, Эйнштейн, Микеланджело. Затраты сводились в основном к покупке карточных колод – их надо было обновлять довольно часто; время от времени следовало заменять и лягушек. Для вернисажа в Пари­же художник желал приобрести карты таро; для выставок в провинции соглашался на обычные. Я решил в начале сентября на недельку съез­дить на Кубу вместе с Жаном Ивом и Валери; хотел за свои деньги, но Валери сказала, что устроит все за счет компании.

– Я вам не буду мешать работать, – обещал я.

– Мы ничего особенно и не собираемся делать, будем жить как про­стые туристы. Работа совсем не сложная, но очень важная: попробуем разобраться, что там за атмосфера, что не ладится, чего не хватает от­дыхающим для полного счастья. Ты не помешаешь, наоборот, будешь нам только полезен.

В пятницу 5 сентября после обеда мы вылетели в Сантьяго-де-Куба. Жан Ив, разумеется, взял с собой портативный компьютер, но все рав­но выглядел посвежевшим и в своем светло-голубом поло вполне похо­дил на человека, отправляющегося на курорт. Когда самолет взлетел, Валери положила руку мне на колено, закрыла глаза и расслабилась. «Не сомневаюсь, мы что-нибудь придумаем», – сказала она еще перед отъездом.

Дорога от аэропорта до места заняла два с половиной часа. «Вот уже недостаток, – отметила Валери. – Надо узнать, нет ли рейса до Ольгина».

В автобусе перед нами сидели две дамочки лет шестидесяти с серо-голубым перманентом, они щебетали без умолку и то и дело указывали друг другу на разные диковинки за окном: там крестьяне резали сахар­ный тростник, тут гриф парил над лугом, волы брели в стойло… Дамоч­ки, похоже, нацелились интересоваться всем без исключения; с виду та­кие сухонькие, крепенькие; мне подумалось, что клиентками они будут привередливыми. И действительно, когда стали распределять номера, щебетушка А потребовала, чтоб ей вынь да положь предоставили смеж­ную комнату с щебетушкой В. Такого рода услуги не предусматривались программой, юная администраторша не понимала, чего от нее хотят, пришлось вызывать директора курортного городка. Им оказался мужчи­на лет тридцати, с упрямым бараньим лицом и глубокими морщинами на узком лбу; он поразительно напоминал Наги

[15]

. «Сделаем, голубушка, сде­лаем, – отвечал он, разобравшись, в чем конфликт. – Сегодня уже невоз­можно, а завтра освободятся номера, и мы вас переселим».

Носильщик проводил нас к нашему бунгало с видом на пляж, включил кондиционер и, получив доллар на чай, удалился. «Ну вот, – сказала Валери, усаживаясь на постель. – Ресторан самообслужива­ния, шведский стол, «все включено», в том числе снэк-бар и коктейли. С двадцати трех часов открыта дискотека. За дополнительную плату можно получить массаж и освещение кортов ночью».

Задача всех туристических организаций заключается в том, чтобы за обозначенную цену на обозначенный срок сделать людей счастливыми. Задача эта может оказаться простой, а может и вовсе невыполнимой – в зависимости от характера людей, предлагаемых услуг и прочих факторов. Валери сняла брюки и блузку. Я лег на соседнюю кровать. В нашем распоряжении есть постоянный, легко доступный источник наслаждения – половые органы. Бог, как на грех сотворивший нас недолговечными, никчемными, злыми, предусмотрел хоть такую слабую компенсацию. Если бы мы не имели иногда немного радости от секса, что бы представляла собой наша жизнь? Бесполезную борьбу с окостенением суставов и кариесом. Вот уж скука смертная: ткани отвердевают от коллагена, в деснах образуются полости с микробами… Валери раздвинула ляжки над моим лицом. На ней были тонюсенькие сиреневые кружевные трусики. Я оттянул их, послюнявил пальцы и стал поглаживать ей промежность. Она тем временем расстегнула мне брюки и обхватила мой пенис рукой. Потом принялась нежно и неторопливо массировать яйца. Я подложил под голову подушку, чтобы доставать языком до вульвы. В эту самую минуту я увидел горничную, сметавшую песок с террасы. Окно у нас было широко распахнуто, шторы открыты. Горничная поймала мой взгляд и хихикнула. Валери приподнялась и поманила ее рукой. Та замерла в нерешительности, опершись на метлу. Валери встала, шагнула к ней, протянула ей руки. Войдя в комнату, девушка сразу принялась расстегивать халат: под ним не оказалось ничего, кроме белых трусиков; я бы дал ей лет двадцать: кожа очень темная, почти черная, маленькая крепкая грудь, круглые ягодицы. Валери задернула занавески; я встал. Девушку звали Маргарита. Валери взяла ее руку и положила на мой член. Та снова засмеялась и начала массировать его. Валери мигом скинула бюстгальтер и трусы и легла на постель, лаская себя рукой. Маргарита помялась, затем тоже сняла трусы, опустилась на колени между ног Валери, осмотрела ее розочку, потрогала пальцем, приблизила губы и стала лизать. Валери держала одну руку у нее на голове, направляя ее движения, а другой массировала мой конец. Почувствовав, что приближаюсь к финишу, я отстранился и стал поспешно искать презерватив в туалетной сумочке. От возбуждения я никак не мог его найти, а потом надеть; у меня в глазах все помутилось. Голова негритяночки скользила туда-сюда по лобку Валери, а зад равномерно покачивался. Я вошел в нее разом, она раскрылась мне, как спелый плод, тихонько застонала и приподняла таз. И понеслось; голова моя кружилась, все тело сотрясалось от наслаждения. Вечерело, и комната постепенно погружалась в сумерки. Хрипы Валери становились все сильней, они доносились до меня словно издалека, из другого мира. Крепко сжимая Маргаритины бедра, я проникал в нее все глубже, глубже, уже не сдерживаясь вовсе, и кончил в ответ на крик Валери. На секунду или две мне показалось, что я сделался невесомым и парю в воздухе. Потом ощущение тяжести вернулось и вместе с ним безмерная усталость. Я в изнеможении повалился на постель к ним в объятия.

Чуть позже я различил в темноте, как Маргарита одевалась, а Валери рылась в сумочке – искала, чем заплатить. В дверях они поцеловались; на улице уже стояла ночь.

– Я дала ей сорок долларов… – сказала Валери, вытягиваясь со мною рядом. – Столько обычно платят белые. Для нее это месячная зар­плата.

Она зажгла ночник. Китайскими тенями отображались на занавес­ках проходившие мимо окон люди; слышались обрывки разговоров. Я положил руку ей на плечо.

– Потрясающе, – проговорил я с восхищением и изумлением. – Да­же не верится, что такое бывает.

– Да, чувственная девушка. Мне тоже было хорошо.

– Интересная вещь – цена сексуальных услуг, – произнес я в разду­мье, – такое впечатление, что она мало зависит от уровня жизни в стра­не. Понятно, в разных странах все по-разному, но исходная цена везде примерно одинакова: та, которую европейцы и американцы готовы за­платить.

– Может, это и есть рынок?

– Не знаю… – я замотал головой. – Я никогда ничего не понимал в экономике, для меня это темный лес.

Я чудовищно проголодался, а ресторан открывался только в восемь; по­ка массовики тешили отдыхающих «игрой на аперитив», я осушил три «пинаколады». Ощущение наслаждения рассеивалось очень медленно, я все еще витал где-то далеко, откуда организаторы досуга виделись мне похожими на Наги. Нет, по правде говоря, некоторые были и помоло­же, но все какие-то чудные: лысый череп, бородки, косички. Они вопи­ли чудовищно и время от времени отлавливали кого-нибудь из публики и вытаскивали на сцену. Хорошо, я находился на таком расстоянии, где мне это не грозило.

Бармен оказался скотиной, проку от него не было никакого: вся­кий раз, когда я к нему обращался, он презрительно от меня отмахи­вался и отсылал к официантам; шрамы и тугой круглый животик дела­ли его похожим на престарелого тореро. Под облегающими желтыми плавками топорщились гениталии; у него были хорошие физические данные, и он всячески это демонстрировал. С невероятным трудом раздобыв четвертый коктейль, я возвращался на свое место и тут уви­дел, что бармен приблизился к соседнему столику, где разместился сплоченный коллектив пятидесятилетних туристок из Квебека. Я об­ратил на них внимание, еще когда вошел: крепенькие такие квебечки, в теле и при зубах; разговаривали в полный голос; немудрено, что му­жья у них не дотянули до старости. Чувствовалось, что не стоит и пы­таться пролезть перед ними без очереди в буфет или за завтраком уве­сти у них из-под носа мисочку хлопьев. Когда старый фат подошел к ним, они устремили на него влюбленные взоры и на короткое время снова превратились в женщин. А уж он-то красовался-хорохорился, причем руки его, подчеркивая непристойность одеяния, постоянно оказывались на уровне чресел, словно бы он старался сам убедиться, что под плавками у него все на месте. Его красноречивая фигура будо­ражила воображение, дамочек это приводило в восторг: их потрепан­ные тела еще тянулись к жизни. Он замечательно исполнял свою роль, что-то нашептывал старушкам на ухо, называя их на кубинский лад «mi corazon» или «mi amor». Естественно, этим все и ограничится; тореро удовлетворится тем, что в последний раз пробудил трепет в их зачер­ствелых утробах; но в итоге у них, возможно, создастся впечатление о прекрасно проведенном отпуске, они порекомендуют городок своим подружкам, и бармену будет занятие еще лет на двадцать. У меня в го­лове сложился сценарий порнофильма под названием «Распоясавшие­ся старцы». Две банды орудуют на морских курортах: одна состоит из седовласых итальянцев, другая – из престарелых квебечек. Вооружен­ные боевыми цепами и ледорубами, они истязают загорелых обнажен­ных юношей. В конце концов обе банды, понятно, встречаются на па­руснике, принадлежащем «Club Med»; жаждущие крови бабульки с легкостью расправляются с членами экипажа, поочередно изнасило­вав их и выкинув за борт. Завершается фильм грандиозной старческой вакханалией на судне, несущемся без руля и без ветрил прямо к Южно­му полюсу.

Потом наконец пришла Валери: она накрасилась, надела короткое белое просвечивающее платье, и мне снова ее захотелось. В буфете мы встре­тили Жана Ива, непринужденного, расслабленного, даже томного; он поделился с нами первыми впечатлениями. Номер неплох, организация досуга несколько назойлива; он сидел вблизи усилителей и выдержал с трудом. «Еда так себе», – добавил он, с тоской глядя на кусок вареной ку­рицы на тарелке. Отдыхающие, однако, возвращались за добавкой, и по нескольку раз; особенной прожорливостью отличалась публика пожило­го возраста, можно подумать, все послеобеденное время они занимались водным спортом и играми в мяч на пляже. «Они, конечно, едят… – уны­ло прокомментировал Жан Ив. – А что им остается делать?»

После ужина снова разыгрывалось представление с участием публики. В караоке выступила дамочка лет пятидесяти, исполнила «Bang-Bang» Шейлы. Смело с ее стороны, она заслужила аплодисменты. Но в основном участвовали в шоу сами организаторы. Жан-Ив чуть не засыпал; Валери спокойно потягивала коктейль. Я огляделся: за соседними столиками люди, похоже, скучали, но из вежливости аплодировали после каждого номера. Понять причины охлаждения отдыхающих к клубам отдыха, на мой взгляд, было нетрудно. Публика состояла по большей части из людей в возрасте, и счастье, по крайней мере в той форме, в какой его силились навязать аниматоры, было им уже недоступно. Взять Валери, Жан-Ива, даже меня, в конце концов,– на всех нас лежал груз профессиональных обязанностей в «настоящей жизни»; мы занимались серьезными вещами на довольно ответственных должностях, нас обременяли заботы, не говоря уже о налогах, проблемах со здоровьем и прочем. Все это относилось и к большинству сидящих за столиками: тут собрались чиновники, педагоги, врачи, инженеры, бухгалтеры, а также пенсионеры, принадлежавшие в прошлом к одной из перечисленных категорий. Неужели массовики-затейники и в самом деле рассчитывали, что мы с энтузиазмом бросимся на

вечер знакомств

или на

конкурс песни?

Странно предполагать, что в наши годы при нашем образе жизни мы сохраним

чувство праздника.

Все эти развлечения годились разве только детям

до четырнадцати.

Я хотел поделиться своими соображениями с Валери, но тут анима­тор снова взял слово, микрофон он держал слишком близко ко рту и от­того производил чудовищный шум. Он исполнял импровизацию на ма­нер Лагафа, а может, Лорана Баффи, короче, ходил в ластах, а за ним шлепала девица, одетая пингвином и смеявшаяся каждому его слову. Представление завершилось танцами; в первых рядах поднялись не­сколько человек и вяло подергались. Сидевший рядом со мной Жан Ив подавил зевок. «Заглянем на дискотеку?» – предложил он.

В зале было человек пятьдесят, но танцевали, кажется, только сами ор­ганизаторы. Ди-джей чередовал техно и сальсу, на последнюю в конце концов соблазнились несколько пар среднего возраста. Массовик в лас­тах толкался среди танцующих, хлопал в ладоши и вопил: «Caliente! Caliente!»

[16]

; на мой взгляд, он больше мешал, чем воодушевлял. Я присел у стойки бара и заказал пинаколаду. Еще через два коктейля Валери, толкнув меня локтем, указала на Жана Ива. «По-моему, мы можем его оставить…» – шепнула она мне на ухо. Жан Ив разговаривал с красоткой лет тридцати, скорее всего итальянкой. Они сидели рядом, плечом к плечу, и лица их почти соприкасались.

Стояла душная влажная ночь. Валери взяла меня под руку. Гам дискотеки растворился у нас за спиной; слышалось только жужжание раций: это охрана патрулировала территорию. Миновав бассейн, мы свернули в сторону океана и вышли на пустынный пляж. В нескольких метрах от нас волны тихо лизали песок; ниоткуда не доносилось ни звука. Вернувшись в бунгало, я разделся и лег ждать Валери. Она почистила зубы, разделась и легла рядом. Я прижался к ее обнаженному телу. Одну руку положил ей на грудь, другую – на низ живота. Это было так приятно.

8

Проснувшись, я увидел, что лежу в кровати один, голова слегка побаливала. Я поднялся, пошатываясь, закурил; после нескольких затяжек по­чувствовал себя лучше. Натянув брюки, я вышел на террасу, под ногами хрустел песок – видно, его нанесло за ночь ветром. День еще только за­нимался; дымка заволакивала небо. Я прошел несколько метров в сторо­ну моря и увидел Валери. Она ныряла в волну, делала несколько гребков, вставала на ноги, ныряла снова.

Я остановился, затянулся еще раз; дул прохладный ветерок, и я не решался войти в воду. Валери обернулась, заметила меня и, замахав ру­кой, крикнула: «Иди сюда, не бойся!» В эту минуту из-за облаков прогля­нуло солнце и осветило всю ее. Грудь и бедра ослепительно засверкали, в волосах на голове и на лобке заискрилась пена. Я застыл на месте, от­четливо понимая, что эту картину не забуду никогда; вместе с некоторы­ми другими она проплывет перед глазами в последние предсмертные мгновения, если такое и в самом деле бывает.

Окурок обжег мне пальцы; я бросил его на песок, разделся и пошел к морю. Вода оказалась прохладной и очень соленой – настоящая оздо­ровительная процедура. На поверхности воды блестела полоска солнца, уходившая прямо к горизонту; я вдохнул поглубже и нырнул в нее.

Потом мы сидели, закутавшись в полотенца, и смотрели, как над океаном разгорается день. Облака постепенно рассеивались, и солнце шире разливалось по земле. По утрам иногда все кажется таким про­стым. Валери откинула полотенце, подставила тело солнцу. «Не хочется одеваться,» – сказала она. «А ты оденься чуть-чуть,» – посоветовал я. Над морем парила птица, внимательно вглядываясь в воду. «Я люблю пла­вать, люблю заниматься любовью, – сказала Валери. – Но не люблю тан­цевать, не умею развлекаться; я всегда терпеть не могла вечеринки. Раз­ве это нормально?»

Я задумался, потом ответил: «Не знаю… Но сам я устроен точно так же».

Народу к завтраку вышло немного, но Жан Ив уже сидел за чашкой ко­фе с сигаретой в руке: лицо небритое, глаза невыспавшиеся; он помахал нам рукой. Мы сели напротив него.

– Ну как итальянка? – спросила Валери, принимаясь за яичницу.

– Да никак. Стала мне рассказывать, что занимается маркетингом, что поссорилась со своим парнем и поэтому поехала отдыхать одна. Мне надоело, и я ушел спать.

– Ты бы с горничными попробовал… Он хмыкнул и затушил окурок.

– Что у нас сегодня? – спросил я. – Я в том смысле, что планировались «новые открытия».

– Да, да… – Жан Ив скорчил скучающую физиономию. – Откровен­но говоря, с открытиями слабовато. Мы мало что успели наладить. Я впервые имею дело с социалистической страной, а у них, похоже, трудно что-либо сделать экспромтом. Короче, сегодня после обеда какая-то завлекаловка с дельфинами… – Он взял себя в руки и пояснил: – На­сколько я понял, будет представление с дельфинами, а потом можно бу­дет с ними поплавать; наверное, сесть на них верхом или что-нибудь в этом роде.

– Знаю я этот номер, – вмешалась Валери. – Ничего хорошего. Все думают, дельфины такие ласковые, приветливые. Ерунда: они организо­ваны в группы, внутри групп – строгая иерархия, во главе – самец; они довольно агрессивны: между ними случаются смертельные схватки. Я один раз пробовала плавать с дельфинами – так меня самка укусила.

– Ну хорошо, хорошо… – Жан Ив примирительно развел руками. – Словом, сегодня после обеда для желающих – дельфины. Завтра и по­слезавтра – двухдневная экскурсия в Баракоа; должно быть неплохо, так я надеюсь. А потом… – он задумался, – потом всё. Нет, еще в последний день, перед отлетом, обед с лангустами и посещение кладбища в Сантьяго.

В ответ мы промолчали.

– Н-да… – пробормотал Жан Ив расстроенно. – Похоже, с Кубой мы немного напортачили. И вообще, – продолжал он после паузы, – у меня впечатление, что в этом городке что-то не клеится. Скажем, вчера на дискотеке я не видел, чтобы люди активно знакомились, даже моло­дые. Ессо

[17]

, – заключил он и махнул рукой.

– Социолог был прав… – задумчиво произнесла Валери.

– Какой социолог?

– Лагарриг, «поведенец». Он правильно сказал, что времена «Загорелых» остались далеко позади.

Жан Ив допил кофе, сокрушенно покачал головой, даже скривился:

– Вот уж не думал, что буду тосковать по временам «Загорелых».

По дороге на пляж нас обступили продавцы всяких паршивеньких руч­ных поделок; впрочем, ничего страшного, не так уж их было много, и ве­ли они себя не слишком навязчиво; чтоб отделаться от них, достаточно улыбнуться и с сожалением развести руками. Днем кубинцам разреша­лось приходить на пляж для курортников. «Им и продать-то особенно нечего, но они стараются изо всех сил», – объяснила мне Валери.

В этой стране, похоже, никто не мог жить на зарплату. Ничего не ладилось: не хватало бензина, запчастей для машин. У туриста складывалось впечат­ление эдакой патриархальной утопии: крестьяне пахали на волах, езди­ли на телегах… Только это была не утопия и не экологический заповед­ник, а реальный быт страны, отставшей от индустриального века. Куба пока еще экспортировала кое-какие сельскохозяйственные продукты: кофе, какао, сахарный тростник; но промышленное производство практически сошло на нет. Невозможно было купить самые элементарные вещи: мыло, бумагу, шариковые ручки. Хорошо снабжались только мага­зины импортных товаров, где все продавалось на доллары. Кубинцы вы­живали только за счет приработков, то есть за счет туризма. В привиле­гированном положении находились те, кто работал непосредственно в туриндустрии; все прочие тем или иным способом старались раздобыть валюту: приторговывали, оказывали разные услуги.

Я лежал на песке и размышлял. Смуглые мужчины и женщины, шнырявшие между стайками туристов, видели в нас исключительно ходячие кошельки, и ничего больше; правда, то же самое происходило во всех странах третьего мира. Особенность Кубы заключалась именно в катастрофической неспособности наладить производство. В производстве я не смыслил ровным счетом ничего. Я был целиком и полностью приспособлен к веку информации, то есть не приспособлен ни к чему. Валери и Жан-Ив, как и я, умели оперировать информацией и капиталами; они делали это с умом и были востребованы, тогда как я работал рутинным бюрократическим способом. Но никто из нас троих и никто из знакомых мне людей не смог бы, скажем, в случае блокады со стороны других государств наладить изготовление чего бы то ни было. Мы не имели ни малейшего понятия о том, как плавить и обрабатывать металлы или штамповать пластмассовые изделия. Не говоря уже о более современных вещах: оптических волокнах или микропроцессорах. Нас окружали предметы, о которых мы не знали ничего: как они делаются, какие для этого необходимы условия. Размышления мои повергли меня в панику, я испуганно огляделся: передо мной лежали полотенце, солнцезащитные очки, крем для загара, книга Милана Кундеры карманного формата. Бумага, хлопок, стекло: какие сложные машины, какая мудреная технология требуется для их изготовления! Или возьмем купальник Валери: он состоит на 80 процентов из латекса, нa 20 процентов – из полиуретана, производство которых для меня – китайская грамота. Я просунул пальцы под бюстгальтер Валери, под сплетением синтетических волокон нащупал живую плоть. Поглаживая упругую грудь, я почувствовал, как затвердевает сосок. Вот этот процесс мне доступен, это я умею. Солнце начинало припекать. Погрузившись в воду, Валери сняла трусики, обвила ноги вокруг моей талии и легла на спину. Ее вульва раскрылась. Я вошел в нее мягко и заскользил туда-сюда в ритме волн. Это получалось само собой. Я остановился, чуть-чуть не доведя дело до кульминации. Мы вышли обсохнуть на солнце.

Мимо нас прошла пара: высокий негр и девушка с белой-пребелой кожей, нервным лицом, очень коротко остриженная; она разговарива­ла, обернувшись к негру, и громко смеялась. Судя по всему, она была аме­риканка, скажем, журналистка из «Нью-Йорк таймс» или что-нибудь в этом роде. Вообще, если присмотреться, на пляже загорало немало сме­шанных пар. Чуть в стороне от нас двое одутловатых блондинов с гнуса­выми голосами смеялись и шутили с двумя великолепными меднокожими девицами.

– Приводить их в гостиницу запрещено, – сказала Валери, просле­див за моим взглядом. – Но можно снять комнату в ближайшей деревне.

– Я думал, американцам не разрешается приезжать на Кубу.

– В принципе не разрешается; но они едут через Канаду или Мексику. Вообще-то они злятся, что потеряли Кубу. Их можно понять, – протянула она задумчиво. – Если кому и нужен сексуальный туризм, так это им. Сейчас американские фирмы заблокированы, они не могут ничего сюда инвестировать. В конце концов тут восстановится капитализм, это вопрос нескольких лет. Но пока что европейцы получили свободу дейст­вий. Вот почему «Аврора» и не хочет расставаться со здешними гостини­цами, даже если они убыточны: именно сейчас можно обойти конкурен­тов. Куба для нас – уникальная возможность в районе Антильских островов и Карибского моря.

Она помолчала, потом добавила весело:

– Да… вот так мы изъясняемся в профессиональной среде… в мире глобализации.

9

Микроавтобус отправлялся в Баракоа в восемь часов утра; экскурсан­тов – человек пятнадцать. Они уже успели перезнакомиться и без уста­ли восхищались дельфинами. Восторг пенсионеров (они составляли большинство), двух логопедов, отдыхающих вместе, и парочки студен­тов воплощался, понятно, различными лексическими средствами, но мысль сводилась к одному и тому же: бесподобно.

Потом стали обсуждать и сам клуб. Я взглянул на Жана Ива: он сидел один в середине салона, положив рядом с собой на сиденье блокнот и ручку. Наклонив голову и чуть прикрыв глаза, он сосредоточенно при­слушивался. Именно здесь он рассчитывал собрать большой урожай впечатлений и полезных замечаний.

Отдых все, пожалуй, тоже оценивали единодушно. Организаторов сочли симпатичными, а сами развлечения неинтересными. Комнаты нравились, кроме тех, что помещались близко к звукоусилителям – из-за шума. Еду находили сносной.

Никто из присутствующих не занимался утренней гимнастикой, аэробикой, обучением сальсе или испанскому. В конечном счете, боль­ше всего нравился все-таки пляж; к тому же там было тихо. «Развлечения и музыка вызывают отрицательные эмоции», – записал Жан Ив в своем блокноте.

Бунгало одобряли все в один голос, тем более что они располагались вдали от дискотеки. «В следующий раз потребуем бунгало!» – заявил кре­пенький пенсионер, мужчина в расцвете лет с начальственными замаш­ками; как выяснилось, в прошлом он занимался реализацией вин бордо. Студенты с ним согласились. «Дискотека не нужна», – пометил Жан Ив, с сожалением думая о том, сколько денег выброшено зря.

После поворота на Кайо Саэтиа дорога стала заметно портиться. Пош­ли выбоины да трещины, иногда чуть ли не во всю ширину шоссе. Шо­фер беспрестанно вилял, нас трясло и болтало вправо и влево. Отдыха­ющие вскрикивали и смеялись. «Хорошая компания подобралась, – шепнула мне Валери. – «Открытия» тем и удобны, что, в какие отврати­тельные условия туристов ни помести, они воспринимают это как при­ключение. В данном случае допущена ошибка: для такой дороги нужны джипы».

Не доезжая Моа, шофер резко крутанул руль вправо, чтобы объе­хать огромную яму. Автобус занесло, он сел в рытвину. Шофер напрасно жал на газ: колеса пробуксовывали в бурой грязи, и мы не двигались с ме­ста. Он пробовал стронуться несколько раз, но безрезультатно. «Так-так, – хмыкнул виноторговец, скрестив руки на груди, – придется выле­зать и толкать».

Мы вышли из автобуса. Перед нами расстилалась огромная равнина, покрытая растрескавшейся бурой грязью, – гаденькое зрелище. В боль­ших лужах гнила черная вода и торчали по краям сухие белесые стебли. Вдали высился гигантский завод из темного кирпича; две трубы изрыгали густой дым. От завода через пустырь непонятно куда тянулся, петляя, громадный ржавый трубопровод. Стоявший на обочине металлический щит, с которого Че Гевара призывал трудящихся к революционному раз­витию производительных сил, тоже начинал ржаветь. Воздух был про­питан каким-то тошнотворным запахом, шедшим не то от луж, не то от самой глины.

Рытвина оказалась неглубокой, совместными усилиями мы легко сдвинули микроавтобус с места. Рассаживаясь, все поздравляли друг друга с победой. Обедали в ресторане, где подавали дары моря. Жан Ив озабо­ченно просматривал свою записную книжку; к еде так и не притронулся.

– Что касается «Открытий», – заключил он после долгого размышления, – по-моему, неплохо для начала, а вот с клубным отдыхом ума не приложу, что делать.

Валери наблюдала за ним, безмятежно потягивая кофе глясе, словно бы ее это совершенно не касалось.

– Можно, разумеется, выгнать всю команду культработников, – про­должил он, – сэкономим на зарплате.

– Уже хорошо.

– Не слишком ли радикальная мера? – заволновался он.

– Не волнуйся. Все равно массовик в курортном комплексе не про­фессия для молодых. Они тут тупеют и привыкают к безделью, перспектив к тому же никаких. Самое большее, чего можно добиться, – это стать директором городка или ведущим на телевидении.

– Так… Сокращаю зарплату культработников. Заметь, им платят немного. Боюсь, такой меры недостаточно, чтобы конкурировать с немецкими курортами. Смоделирую сегодня на компьютере, но как-то не верится.

В ответ она кивнула с полным безразличием, дескать, «моделируй, хуже не станет». Ее равнодушие удивило даже меня. Правда, мы много за­нимались любовью, а это, как известно, успокаивает: все прочее кажет­ся менее значимым. Зато Жану Иву не терпелось дорваться до своей программы, я даже подумал, что он попросит шофера достать компью­тер из багажника. «Не волнуйся, что-нибудь придумаем», – сказала Вале­ри, похлопывая его по плечу. Это его немного охладило, и он занял свое место в автобусе.

Всю последнюю часть пути пассажиры говорили в основном о Баракоа – конечной цели поездки; похоже, они уже знали о городе все. 28 ок­тября 1492 года здесь бросил якорь Христофор Колумб, его поразило, что бухта имеет форму правильного круга. «Один из самых прекрасных видов, какие только можно себе представить», – записал он в судовом журнале. В этой местности жили тогда индейцы племени тайно. В 1511 году Диего Веласкес основал город Баракоа – первый испанский город в Америке. В течение четырех веков город оставался в полной изоля­ции: подобраться к нему можно было только с моря. В 1963 году соору­жение виадука Фарола позволило проложить дорогу на Гуантанамо.

Мы приехали в четвертом часу; город растянулся вдоль бухты, которая и в самом деле имела идеально круглую форму. Наша группа выразила удовлетворение дружными возгласами восторга. В сущности, любители экскурсий жаждут прежде всего увидеть воочию

подтверждение

того, что вычитали в путеводителях. О таких клиентах можно только мечтать, и Баракоа, отмеченный в «Мишлене» всего одной скромной звездочкой, их не разочаровал. Гостиница «Эль Кастильо» помещалась в старинной испанской крепости высоко над городом. Сверху открывался потрясающий вид; впрочем, не лучше, чем в любом другом городе. Да и вообще, если приглядеться – поганый городишко; убогие серовато-черные дома выглядели до того мрачно, что казались необитаемыми. Я решил остаться возле бассейна, Валери тоже. В гостинице было номеров тридцать, все заняты туристами из Северной Европы, всех их, надо думать, привело сюда одно и то же. Сначала я заметил двух англичанок лет сорока, не худеньких, одна из них носила очки. Их сопровождали два беззаботных метиса не старше двадцати. Юноши чувствовали себя вполне уверенно, болтали и шутили с толстушками, держали их за руки, обнимали за талию. Вот уж точно работенка, на которую я не способен; интересно, что они изобретали, о чем или о ком думали, чтобы вызвать у себя эрекцию. Через какое-то время англичанки поднялись к себе в комнаты, а их кавалеры остались у бассейна; если бы я действительно питал интерес к человеческому роду, я бы мог с ними заговорить, разузнать, что и как. Наверное, достаточно просто правильной мастурбации, наверное, желание можно вызывать чисто механическим путем; надо бы почитать биографии подобных субъектов, но у меня с собой были только «Рассуждения о позитивном разуме». Я листал подглавку под названием «Направленная на удовлетворение социальных нужд народа политика должна стать в первую очередь нравственной» и в это время увидел немку, которая выходила из своего номера в сопровождении здоровенного негра. Она была типичной немкой, какими всегда их воображаешь: длинные светлые волосы, голубые глаза, крепкое тело, большая грудь. Это очень привлекательный тип внешности, беда в том, что он недолговечен, уже лет с тридцати надо готовиться к восстановительным работам: отсасывание жира, силикон и прочее; но пока все было в порядке, она выглядела возбуждающе, парню повезло. Любопытно, платила ли она столько же, сколько англичанки, и вообще, существует ли единый тариф для мужчин, как для женщин; тоже следовало бы поинтересоваться, людей расспросить. Размышления над столькими сложными проблемами меня утомили; я поднялся к себе в номер, заказал коктейль и потягивал его, сидя на балконе. Валери загорала и время от времени окуналась в воду; я решил прилечь в комнате и, уходя с балкона, заметил, что она завела разговор с немкой.

Часов в шесть она зашла меня проведать; я заснул за чтением. Она сняла купальник, приняла душ и вернулась ко мне, обвязав полотенце вокруг талии; волосы ее были чуть влажными.

– Ты скажешь, у меня навязчивая идея, но я спросила у немки, чем негры лучше белых. Поразительно, но факт: белые женщины предпочи­тают спать с африканцами, а белые мужчины – с азиатками. Мне надо знать почему; это важно для нашей работы.

– Некоторым белым мужчинам нравятся негритянки, – заметил я.

– Это реже. Сексуальный туризм распространен в Африке несрав­нимо меньше, чем в Азии. Правда, в Африке вообще меньше туристов.

– И что она тебе ответила?

– Всякие общеизвестные вещи: негры раскрепощены, мужествен­ны, умеют радоваться жизни, веселиться от души, с ними легко.

При всей банальности ответ немки содержал зачатки стройной теории: белые – это вроде как закомплексованные негры, стремящиеся обрести утраченную сексуальную непосредственность. К сожалению, такая логика не объясняла ни мистической притягательности азиатских женщин, ни того, что сексуальные данные белых мужчин, по многочисленным свидетельствам, высоко ценятся в Черной Африке. Тогда я стал разрабатывать теорию более сложную и одновременно более сомнительную; в двух словах она сводилась к следующему. Белые хотят посмуглеть и танцевать негритянские танцы, черные хотят иметь светлую кожу и прямые волосы. Человечество в целом тяготеет к смешению кровей и, шире, к единообразию и реализует это в первую очередь посредством такой элементарной вещи, как секс. Только один человек осуществил это на практике – Майкл Джексон: он не белый и не черный, не молодой, не старый и даже в некотором смысле не мужчина и не женщина. Никто толком не представляет себе его личную жизнь; он вышел за рамки обычных человеческих категорий. Вот почему его можно назвать звездой, самым выдающимся актером, единственным в своем роде. Все прочие – Рудольф Валентине, Грета Гарбо, Марлен Дитрих, Мэрилин Монро, Джеймс Дин, Хамфри Богарт – талантливы, но не более того: они лишь копировали человека, переносили его на экран; Майкл Джексон первый попытался пойти дальше.

Занятная теория, Валери выслушала ее с вниманием; самому же мне она не показалась достаточно убедительной. Если ей следовать, можно ли предположить, что первый

киборг,

то есть первый человек, который согласится имплантировать в свой мозг элементы искусственного интеллекта, станет звездой? Может, и да; только это не имело прямого отношения к нашей теме. Майкл Джексон хоть и звезда, но на секс-символ никак не тянет; стимулировать массовый приток туристов, который бы сделал рентабельными крупные капиталовложения, надо более примитивным способом.

Вскоре Жан-Ив и вся компания вернулись с экскурсии по городу. В местном краеведческом музее основное внимание уделялось тайно – первым здешним жителям. Они вели, насколько известно, мирную жизнь, занимались земледелием и рыболовством; с соседними племенами не конфликтовали; испанцам не составило труда истребить народ, так мало подготовленный к войне. Сегодня от него не осталось ничего, кроме, может быть, неуловимых черточек в наружности отдельных людей; культура их тоже исчезла бесследно, если только вообще существовала. Христианские проповедники, пытавшиеся – большей частью понапрасну – донести до них евангельскую весть, запечатлели их на рисунках: они пашут землю, стряпают на огне, полуобнаженные женщины кормят младенцев грудью. Создается впечатление если не эдема, то, по крайней мере,

замедленного течения истории;

испанцы своим появлением закрутили ее колесо побыстрей. В результате обычного по тем временам конфликта между господствующими колониальными державами Куба в 1898 году обрела независимость и тут же перешла под власть американцев. В начале 1959 года, после многолетней гражданской войны, повстанцы под руководством Фиделя Кастро одержали победу над регулярной армией и вынудили Батисту бежать. Учитывая, что весь мир был разделен тогда на два лагеря, Куба присоединилась к советскому блоку и установила у себя режим марксистского типа. Лишившись материально-технической поддержки после крушения Советского Союза, этот режим угасал. Валери надела коротенькую юбку с разрезом на боку и маленькую черную кружевную кофточку; мы еще успевали выпить перед ужином коктейль.

Все собрались у бассейна и любовались закатом над бухтой. Неподалеку от берега ржавел остов грузового судна. Там-сям застыли на воде суденышки поменьше; все это оставляло впечатление крайнего запустения. С городских улиц не доносилось ни звука; робко зажглись несколько фонарей. За столом с Жан-Ивом сидели понурый мужчина лет шестидесяти с худым, изможденным лицом и другой, значительно моложе первого, лет тридцати, не более; в последнем я узнал управляющего гостиницей. Я видел его несколько раз в течение дня, он суетился между столиков, бегал туда-сюда, проверял, всех ли обслужили; его лицо казалось источенным постоянной беспредметной тревогой. Завидев нас, он вскочил, пододвинул два стула, позвал официанта, убедился, что тот пришел, и поспешил на кухню. Старик же печально глядел на бассейн, на парочки за столами и, похоже, на мир вообще.

– Бедный кубинский народ,– произнес он после долгого молчания.– Им больше нечем торговать, кроме своих тел.

Жан-Ив объяснил нам, что старик – отец управляющего и живет по соседству. Сорок лет назад он участвовал в революции, батальон, в котором он служил, одним из первых примкнул к восстанию Кастро. После войны работал на никелевом заводе в Моа сначала простым рабочим, потом мастером, потом, закончив учебу в университете,– инженером. Как герой революции, он сумел выхлопотать сыну солидную должность в туристической индустрии.

– Мы потерпели поражение…– сказал он глухим голосом,– и мы сами виноваты. Нами руководили очень достойные люди, исключительные люди, идеалисты, ставившие интересы родины выше своих собственных. Я помню, как Че Гевара приехал в наш город на открытие завода по переработке какао; помню его мужественное честное лицо. Никто никогда не мог сказать, что

комманданте

нажился на революции, получил какие-то блага для себя или своей семьи. Также и Камило Сьенфуэгос, и другие наши вожди, и даже Фидель. Фидель, конечно же, любит власть, хочет сам всем распоряжаться; но он бескорыстен, у него нет роскошных вилл и счетов в швейцарских банках. Так вот, Че приехал к нам на завод и произнес речь, призывая кубинцев после вооруженной борьбы за независимость выиграть мирную битву за производство; это было незадолго до его отъезда в Конго. И мы могли выиграть эту битву. Здесь богатейший край, земля плодородна, воды много, все растет в изобилии: кофе, какао, сахарный тростник, экзотические фрукты. В недрах – залежи никелевой руды. С помощью русских у нас построили ультрасовременный завод. Через полгода производительность упала вдвое: рабочие таскали шоколад, и лом, и в плитках, уносили домой, продавали иностранцам. То же самое происходило на всех заводах по всей стране. Если воровать было нечего, они работали из рук вон плохо, ленились, притворялись больными, прогуливали. Я многие годы пытался их образумить, уговаривал трудиться в интересах родины, но все напрасно.

Он смолк; день догорал над Юнке – возвышавшейся над холмами усеченной горой с плоской, как стол, вершиной, удивившей в свое время Колумба. Из ресторана доносилось звяканье посуды. Что может побудить людей выполнять скучную и тяжелую работу? Вот, на мой взгляд, единственный осмысленный вопрос в политике. Из рассказа старика напрашивался удручающий и беспощадный вывод: только деньги; во всяком случае, совершенно очевидно, что революция не создала

нового человека,

способного руководствоваться более альтруистическими мотивами. Кубинское общество, подобно всем другим, оказалось лишь хитроумной системой надувательства, придуманной для того, чтобы позволить некоторым гражданам этих скучных и тяжелых работ избежать. Но здесь система дала сбой, обман раскрылся, и люди уже не надеялись воспользоваться в будущем плодами совместного труда. В результате ничто не функционировало, никто не работал и ничего не производил, а кубинское общество не могло прокормить своих граждан.

Все участники нашей экскурсии поднялись и направились в ресто­ран. Мне хотелось как-то приободрить старика, сказать ему что-нибудь обнадеживающее; но нет, что тут скажешь. Он и сам предчувствовал с го­речью, что скоро на Кубе восстановится капитализм и от его революци­онных мечтаний не останется ничего, кроме ощущения поражения, бес­полезно прожитой жизни и стыда. Его пример не станет образцом для других, у него не найдется последователей, хуже того, грядущие поколе­ния будут вспоминать о нем с отвращением. Он сражался и трудился на­прасно.

За ужином я много выпил и под конец надрался; Валери наблюдала за мной с беспокойством. Танцовщицы, одетые в плиссированные юбки и облегающие пестрые лифы, готовились исполнять сальсу. Мы расположились на террасе. Я приблизительно знал, что хочу сказать Жан-Иву; подходящее ли для этого время? Он выглядел несколько потерянным и расслабленным. Я заказал последний коктейль, закурил и обернулся к нему.

– Ты действительно ищешь новую концепцию, которая бы спасла от разорения твои курорты?

– Разумеется, я для этого сюда приехал.

– Создай такие клубы отдыха, где бы люди занимались любовью. Именно этого им и не хватает. Если во время отпуска у них не случилось любовного приключения, они уезжают неудовлетворенные. Они не осмеливаются в этом признаться, может, даже и не осознают, но в следующий раз выбирают другую фирму.

– Так кто им мешает заниматься любовью? Тут все как будто к этому располагает, это принцип клубов отдыха; я не знаю, почему они этого не делают.

Я отмахнулся от его возражения.

– Я тоже не знаю, не в этом суть; доискиваться до причин явления – занятие бесполезное, даже если предположить, что у всякого явления существуют причины. Факт остается фактом: что-то стряслось такое, что мешает людям западной цивилизации совокупляться; может, это связано с нарциссизмом, с развитым сознанием своей индивидуальности, с культом успеха – не важно. Так или иначе, после двадцати пяти – тридцати лет человек крайне редко вступает в новые сексуальные связи; однако он продолжает испытывать в этом потребность, и потребность эта угасает очень медленно. В результате следующие тридцать лет, почти всю свою взрослую жизнь, он пребывает в постоянной неудовлетворенности.

На стадии алкогольного опьянения, предшествующей полной отключке, случаются иной раз прозрения. Упадок сексуальности в западном мире – явление безусловно социальное, массовое, и напрасно было бы пытаться объяснить его теми или иными индивидуальными психологическими факторами; между тем, взглянув на Жан-Ива, я понял, что он как нельзя лучше иллюстрирует мой тезис, мне даже неловко сделалось. Он не только не занимался любовью, у него даже не было времени попробовать, более того, у него пропало желание, и, что самое скверное, он уже чувствовал, как жизнь угасает в его теле, он словно бы ощущал запах смерти.

– Ну почему… я слышал,– начал он после долгих колебаний,– что клубы свингеров процветают.

– Не очень, то-то и оно. Их открывается много, но вскоре они закрываются за отсутствием клиентов. Реально в Париже пользуются успехом только два клуба: «Крис и Ману» и «2+2», да и те заполнены только в субботу вечером; для десятимиллионного города это мало, в начале девяностых все выглядело совсем иначе. Идея обмена партнерами привлекательна, но она постепенно выходит из моды, потому что люди уже не хотят обмениваться ничем, это не соответствует современному менталитету. На мой взгляд, клубы для пар имеют сегодня столько же шансов выжить, сколько автостоп семидесятых. Единственное, что отвечает духу времени,– это садомазохизм…

Валери вытаращила на меня глаза, полные ужаса, и пихнула ногой. Я взглянул на нее с изумлением и не сразу понял, в чем дело: ну разумеется, я не собирался говорить об Одри; я понимающе кивнул ей. Жан-Ив не заметил паузы.

– Итак,– продолжал я,– с одной стороны – сотни миллионов жителей развитых стран; у них есть все, чего ни пожелают, за исключением одного: сексуального удовлетворения; они его ищут, ищут, не находят и оттого несчастны донельзя. С другой стороны – миллиарды людей, у которых нет ничего; они голодают, умирают молодыми, живут в антисанитарных условиях, им нечего продать, кроме своего тела и своей неиспорченной сексуальности. Чего же тут непонятного, это ясно как день: идеальные условия для обмена. Деньги на этом можно делать немыслимые: что там информатика, биотехнологии, средства массовой информации – тут ни один сектор экономики не идет в сравнение.

Жан-Ив не отвечал; в эту минуту грянула музыка. Красивые танцовщицы улыбались, плиссированные юбки колыхались, обнажая смуглые ляжки; великолепная иллюстрация к моей речи. Я думал, он так ничего и не скажет, будет сидеть переваривать мою мысль. Однако минут через пять он ответил:

– Твоя теория плохо применима к мусульманским странам…

– Ну и ладно, у них оставишь «Эльдорадор – Новые открытия». Можешь даже добавить что-нибудь покруче, вроде горного туризма, экологических экспериментов, выживания в экстремальных условиях, назовешь это «Эльдорадор – Приключение» – будет отлично продаваться во Франции и Англии. А клубы сексуального направления лучше пойдут в странах Средиземноморья и в Германии.

На этот раз он засмеялся.

– Тебе надо было делать карьеру в бизнесе,– сказал он полушутя,– у тебя масса идей.

– Ну, идеи…

У меня кружилась голова, расплывались перед глазами танцовщицы; я залпом допил коктейль.

– Идеи у меня, может, и есть, но я не в состоянии погрузиться в практические расчеты, составить предварительный бюджет. Так что остаются только идеи…

Дальнейшее помню смутно, должно быть, я заснул. Проснулся в своей постели; Валери лежала рядом со мной голая и ровно дышала. Я потянулся за пачкой сигарет и разбудил ее.

– Ты крепко надрался за ужином…

– Да, но то, что я говорил Жан-Иву, это серьезно.

– Мне кажется, он серьезно и воспринял…– она провела пальцами по моему животу.– Кроме того, я думаю, ты прав. На Западе сексуальной свободы больше нет.

– Ты знаешь почему?

– Нет…– Она задумалась.– Нет, пожалуй, не знаю.

Я закурил, устроился поудобнее на подушках и сказал:

– Возьми в рот.

Она удивленно на меня покосилась, но, сжав мои яйца рукой, потянулась к члену губами.

– Вот!– вскричал я торжествующе. Она подняла голову и уставилась на меня с изумлением.

– Видишь, я тебе говорю: «Возьми в рот», и ты берешь, хотя, может, совсем и не хотела.

– Ну да, я об этом не думала, но мне приятно.

– Это меня в тебе и удивляет: ты любишь доставлять удовольствие. Отдавать свое тело, бескорыстно доставлять радость – вот что у нас разучились делать. Люди разучились дарить. И потому, сколько бы они ни старались, они уже не могут воспринимать секс как нечто

естественное.

Они стыдятся своего тела, поскольку оно не соответствует порностандартам, и по этой же причине не испытывают влечения к телу другого. Невозможно заниматься любовью, не умаляя своего «я», не признавая себя, хотя бы на время, зависимым и слабым. Любовная экзальтация и сексуальное влечение имеют одинаковые корни, и то и другое происходит из самоотречения; и там и там, не потеряв себя, ничего не обретешь. Мы стали холодными, рациональными, мы ставим превыше всего свою индивидуальность и свои права; мы стремимся в первую очередь быть ничем не связанными и независимыми; кроме того, мы озабочены здоровьем и гигиеной – тоже не лучшая посылка для секса. В такой ситуации профессионализация секса на Западе неизбежна. Есть еще садомазо. Это царство рассудка; здесь все подчинено четким правилам, все их заранее принимают. Мазохистов интересуют только собственные ощущения, им любопытно знать, какую боль они способны вынести,– это напоминает экстремальный спорт. Садисты – иное дело, у них страсть к разрушению, и они готовы идти до конца: если бы они могли калечить и убивать, они бы это делали.

– Даже вспоминать не хочется. – Ее передернуло. – Тошнит.

– Потому что ты осталась сексуальной по-животному. То есть нормальной, и этим не похожа на других. Организованный садомазохизм со всеми его правилами может привлекать только людей из культурной среды, интеллектуалов, утративших всякий интерес к сексу. Прочим остается одно: порнопродукция с профессиональными исполнителями; а если кому хочется реального секса – то страны третьего мира.

– Понятно…– сказала она и улыбнулась. – Могу я наконец продолжить?

Я откинулся на подушки. Я смутно сознавал, что стою у истоков великого открытия; экономические перспективы не вызывали сомнений: потенциальную клиентуру я оценивал в 80 процентов взрослого населения западных стран; смущало другое: я знал, люди с большим трудом воспринимают простые идеи.

10

Мы завтракали на террасе около бассейна. Когда я допивал кофе, Жан Ив вышел из своего номера с девицей, и я узнал в ней одну из вчераш­них танцовщиц. Это была высокая негритянка с длинными тонкими но­гами, не старше двадцати. Он сначала смутился, потом подошел к наше­му столику и, улыбнувшись краешком губ, представил нам Анхелину.

– Я обдумал твою идею, – заявил он сразу. – Меня немного пугает реакция феминисток.

– Среди наших клиентов будут и женщины, – возразила Валери.

– Ты думаешь?

– О да, уверена… – с горечью сказала она. – Ты погляди вокруг.

Он обвел взглядом столики у бассейна: в самом деле, тут сидело не­мало одиноких туристок с кубинцами; почти столько же, сколько муж­чин-туристов с кубинками. Он что-то спросил у Анхелины по-испански и перевел нам ее ответ:

– Она «хинетера», работает здесь уже три года, клиенты у нее все больше итальянцы и испанцы. Она думает, это потому, что она черная: немцев, англичан и американцев вполне удовлетворяет латиноамериканский тип, для них это уже экзотика. У многих ее друзей-“хинетерос” клиентки в основном англичанки и американки, иногда немки.

Он отпил глоток кофе, задумался, потом спросил:

– Как мы назовем новые клубы? Нужно, чтоб по названию человек их сразу отличил от «Открытий» и «Приключений», чтоб оно отражало суть, но не слишком явно.

– Я думала, может, «Эльдорадор – Афродита»? – сказала Валери.

– «Афродита»… – повторил он задумчиво, – неплохо. Не так пошло, как «Венера», эротично, культурно, экзотично – мне нравится.

Мы уезжали через час. В нескольких метрах от нашего автобуса Жан Ив попрощался с Анхелиной; он выглядел чуточку грустным. Когда он сел в автобус, я обратил внимание, что студенты неодобрительно на него по­косились; виноторговец же не отреагировал никак.

Оставшееся время в Гуардалаваке прошло довольно тускло. Были, понятно, купание, караоке, стрельба из лука; мускулы напрягаются, по­том расслабляются, засыпаешь быстро. Я не сохранил никаких воспоми­наний ни о последних днях нашего пребывания на Кубе, ни о завершаю­щей экскурсии, кроме того что хваленый лангуст оказался жестким, как резина, а кладбище повергло всех в уныние. Между тем там находилась могила Хосе Марти – национального героя, поэта, политического дея­теля, публициста, мыслителя. Мы видели на барельефе его усатое лицо. Гроб, украшенный цветами, покоился в центре круглого углубления ямы, по стенам которого были высечены самые знаменитые изречения великого мужа о национальной независимости, борьбе с тиранией, справедливости. Но ощущения, что дух его витает над этим местом, не создавалось; похоже было, что бедняга помер окончательно. Покойник, заметим, антипатии не вызывал; я был бы не прочь с ним потолковать, поиронизировать немного над его ограниченной гуманистической се­рьезностью; но увы, никаких перспектив: он безвозвратно остался в прошлом. Разве мыслимо, чтоб он поднялся, зажег сердца и повел народ к новым свершениям человеческого духа? Нет, такого представить себе невозможно. Короче, та же печальная картина поражения, что и на мо­гилах всех борцов за народное дело. Мне было весьма неприятно кон­статировать, что, кроме католиков, никто не сумел приемлемым обра­зом обставить завершение жизни. Правда, чтобы сделать смерть прекрасной и трогательной, им пришлось попросту сказать, что ее нет. Вот вам и все аргументы. Ну а тут, за отсутствием воскресшего Христа, надо было явить нам каких-нибудь нимф или пастушек, в общем, немно­го женского тела. Иначе трудно вообразить, как бедолага Хосе резвится на загробных лугах; скорее думалось, что он покрылся пеплом вечной скуки.

По возвращении в Париж мы на другой же день, еще не отоспавшись после перелета, встретились в кабинете Жан-Ива. От этого дня у меня осталось ощущение праздничной феерии, хотя оно и плохо сочеталось с видом огромного пустого здания. В будни здесь работали три тысячи человек, но в ту субботу нас было только трое, не считая охранников. В это время совсем рядом, у торгового центра в Эври, учинили побоище две бандитские группировки, в ход шли ножи, бейсбольные биты, баллончики с серной кислотой; к вечеру стало известно, что в драке погибли семь человек, из них двое случайных прохожих и один жандарм. Это событие будет широко обсуждаться по радио и телевидению, но тогда мы еще ничего не знали. В лихорадочном возбуждении мы вырабатырали платформу будущей программы по разделу мира. Мои идеи могли повлечь за собой миллионные капиталовложения, создание сотен рабочих мест; для меня все это было внове, голова шла кругом. Я бредил вслух, а Жан-Ив слушал меня внимательно и говорил потом Валери, что, раскрепостившись, я способен на прозрения. Короче, я вносил творческое начало, а он принимал решения; так ему представлялось.

Быстрее всего разобрались с арабскими странами. Учитывая особенности их религии, любые проекты, связанные с сексом, там исключались. Туристам, выбирающим эти страны, придется довольствоваться сомнительными радостями «приключения». Безнадежно убыточные Агадир, Монастир и Джербу Жан-Ив в любом случае решил продать. Два оставшиеся направления логично укладывались в рубрику «Приключение». Так, отдыхающих в Марракеше ожидала езда на верблюдах. А в Шарм-Эль-Шейхе курортники могли посмотреть на разноцветных рыб и совершить экскурсию на Синай к месту Неопалимой Купины, где Моисей «наломал дров», по образному выражению одного египтянина, которого я повстречал года три назад во время путешествия на фелуках к Долине Царей.

– О да!– говорил он с пафосом.– Это нагромождение камней впечатляет. Но выводить из него существование

единого Бога!…

Этот здравомыслящий и остроумный человек проникся ко мне симпатией, как видно потому, что я был единственным французом в группе, а он, по неизвестным мне причинам культурного или, может, эмоционального свойства, питал страсть – скорее, правда, платоническую – ко всему французскому. Выбрав меня в собеседники, он скрасил мой отпуск. Ему было лет пятьдесят, очень смуглый, с усиками, одет всегда безупречно. Биохимик по образованию, он сразу по окончании учебы эмигрировал в Англию и там сделал блестящую карьеру в области генной инженерии. Теперь он приехал повидать родные края, любовь к которым не угасла в его сердце, а вот ислам он клеймил безжалостно. Во-первых, твердил он мне, не следует путать древних египтян с арабами.

– Подумать только, в этой стране изобрели всё! – восклицал он, ши­роким жестом руки охватывая долину Нила. – Архитектуру, астроно­мию, математику, земледелие, медицину… – Он немного преувеличивал, но, как восточный человек, жаждал убедить меня немедленно. – С при­ходом ислама все кончилось. Полная интеллектуальная пустота. Мы ста­ли нищими. Нищая вшивая страна. А ну пошли отсюда!.. – Он погрозил мальчишкам, набежавшим клянчить деньги. – Вспомните,

месье

, – Он свободно изъяснялся на пяти иностранных языках: французском, не­мецком, английском, испанском и русском, – что ислам пришел из пус­тыни, где живут лишь скорпионы, верблюды да хищники. Знаете, как я называю мусульман? Гнусы сахарские. Лучшего они не заслуживают. Раз­ве мог бы ислам возникнуть в этом прекрасном краю? – И он снова с вос­хищением указал на долину Нила. – Нет,

месье

. Ислам мог зародиться лишь в бессмысленной пустыне у чумазых бедуинов, которые только и умели, что, извините меня, верблюдов трахать. Обратите внимание,

ме­сье

: чем ближе религия к монотеизму, тем она бесчеловечней, а из всех религий именно ислам навязывает самый радикальный монотеизм. Не успев появиться на свет, он заявляет о себе чередой захватнических войн и кровавых побоищ; и пока он существует, в мире не будет согла­сия. На мусульманской земле никогда не будет места уму и таланту; да, среди арабов были некогда математики, поэты, ученые, но это те, кто ут­ратил веру. Уже первые строчки Корана поражают убогой тавтологией: «Нет Бога, кроме Бога единого» и так далее. Согласитесь, на этом дале­ко не уедешь. Переход к монотеизму есть не взлет на новую ступень аб­стракции, как утверждают некоторые, а падение, возвращение к скот­скому состоянию. Заметьте, что католицизм – религия утонченная, уважаемая мною – очень быстро отошел от изначального монотеизма, ибо знал, что человеческой натуре потребно иное. Через Троицу, культ Девы и святых, через признание роли адских сил и сил небесных (анге­лы – это же восхитительная находка!) он постепенно восстановил под­линный политеизм и только поэтому смог украсить землю бесчисленны­ми шедеврами. Единобожие! Какой абсурд! Бесчеловечный, убийственный!.. Этот бог бесчувствен, кровав, ревнив, ему не следовало высовываться за пределы Синая. Насколько наша египетская религия была, если вдуматься, глубже, человечнее, мудрее… А наши женщины? Как они были прекрасны! Вспомните Клеопатру, пленившую великого Цезаря. Посмотрите, что с ними стало… – он показал на двух проходив­ших мимо особ женского пола с закрытыми лицами, они едва волочили ноги, сгибаясь под тяжестью тюков с товарами. – Мешки какие-то. Бес­форменные кули жира, замотанные в тряпье. Как только они выходят замуж, ни о чем, кроме еды, уже не думают. Жрут, жрут и жрут! – И он раздул щеки в комедийной манере де Фюнеса. – Уж поверьте мне,

месье

, в пустыне родятся только психи и кретины. Назовите мне, кого в вашей благородной западной культуре, которой я восхищаюсь, которую я уважаю, – кого влекло в пустыню? Педерастов, авантюристов и негодяев. Полковник Лоуренс

[18]

? Но это же смешно: декадент, гомосексуалист, по­зер. Или этот ваш омерзительный Анри де Монфред

[19]

, жулик бессовест­ный, аферист. Но не людей благородных, великодушных, здоровых, не тех, кто радел о прогрессе и возвышении человечества.

– Понятно, в Египте делаем «Приключение», – сухо подытожил Жан Ив. Он принес извинения за то, что прервал мой рассказ, но пора было переходить к Кении. С ней случай непростой. – Пожалуй, я бы написал «Приключение», – предложил он, полистав свои записи.

– Жалко, – вздохнула Валери, – кенийские женщины хороши.

– Откуда ты знаешь?

– Ну не только кенийские, все африканки хороши.

– Женщин везде полно. А в Кении есть, кроме того, носороги, зебры, гну, слоны и буйволы. Я предлагаю в Сенегале и в Кот-д’Ивуаре сделать «Афродиту», а в Кении оставить «Приключение». Потом, знаете, бывшая английская колония – это плохо вяжется с эротикой, а для «Приключения» подойдет.

– Женщины в Кот-д’Ивуар хорошо пахнут, – мечтательно заметил я.

– Как это?

– Они пахнут сексом.

– А… – и он прикусил свой фломастер. – Тоже тема для рекламы. «Берег Слоновой Кости – берег дивных ароматов» или что-нибудь в этом роде. А изображена потная взлохмаченная девица в набедренной повязке. Запишем.

– «И сонм невольников нагих, омытых в мирре». Бодлер – наше всё.

– Это не пройдет.

– Знаю.

С другими африканскими странами сложностей не возникло.

– С африканками всегда все просто, – заметил Жан Ив. – Они готовы трахаться бесплатно и даже беременные. Надо только запастись в гостинице презервативами, а то они их не жалуют, – и он подчеркнул два раза в своем блокноте: «презервативы».

Мы быстренько разобрались с Тенерифе. Результаты тут были не ахти, однако, по словам Жана Ива, остров имел стратегическое значе­ние для англоязычных стран. Тут ничего не стоило наладить сносное «приключение» с восхождением на вулкан Тейде и экскурсию на глис­сере на остров Лансароте. Инфраструктура гостиниц опасений не вы­зывала.

Затем, наконец, мы добрались до двух клубов, которые виделись нам гвоздями всей программы: Бока Чика в Санто-Доминго и Гуардалавака на Кубе.

– Хорошо бы поставить кровати «кинг сайз», – предложила Валери.

– Решено, – не задумываясь ответил Жан Ив.

– И джакузи в номерах, – размечтался я.

– Нет, – отрезал Жан Ив. – Будем придерживаться средней категории.

Все улаживалось само собой, без колебаний и сомнений; мы намети­ли также договориться с руководителями городков об упорядочении тарифов на проституцию.

Потом сделали короткий перерыв на обед. В это самое время менее чем в километре от офиса два подростка из рабочего предместья Куртильер бейсбольными битами размозжили голову шестидесятилетней женщине. На закуску я съел скумбрию в белом вине.

– А в Таиланде вы что-нибудь планируете? – поинтересовался я.

– Разумеется, у нас строится гостиница в Краби. Это сейчас самое модное место после Пхукета. Надо ускорить строительство, чтобы за­ кончить все к первому января и устроить торжественное открытие.

Всю вторую половину дня мы обсуждали, какие изменения требуется внести в работу городков. Разумеется, первое и основное – разрешить приводить проституток в номера. Понятно, никаких детских программ; лучше всего было бы запретить проживание в гостиницах детям до шестнадцати. Валери придумала хитроумный ход: за основу взять стоимость одиночного номера, а для пар ввести десятипроцентную скидку, то есть в принципе установить порядок, обратный общепринятому. Не помню кому, кажется мне, пришло в голову провозгласить лозунги «геи с нами» и пустить слух, что в наших клубах до двадцати процентов гомосексуалистов; такого рода информация обычно привлекает геев, а они, как никто, умеют создать эротическую ауру. Дольше всего мы размышляли над слоганом рекламной кампании. Жан-Ив предложил емкий и доходчивый лозунг: «Эльдорадор – Афродита»: не отказывай себе ни в чем!»; но в конце концов большинство голосов получил мой: «Эльдорадор – Афродита»: человек имеет право на удовольствие». Со времени натовской интервенции в Косово понятие права снова стало основополагающим, пояснил Жан-Ив с легкой иронией в голосе; в действительности он говорил серьезно и только что прочитал по этому поводу статью в журнале «Стратежи». Все кампании последнего времени, которые строились на теме права, имели успех, будь то право на нововведение или право на совершенство… Право на удовольствие – это ново, заключил он грустно. Порядком подустав, мы закончили работу, и Жан-Ив забросил нас с Валери в клуб «2+2». В субботу вечером народу там собралось много. Мы познакомились с симпатичной негритянской парой: она была медсестра, он – ударник в джазе, дела у него шли неплохо, он регулярно записывал диски. Надо сказать, он много работал над техникой, собственно говоря – постоянно.

– Так что никакого секрета…– глупо заметил я, но он, как ни странно, согласился; сам того не желая, я затронул глубокие струны в его душе.

– В том-то и секрет, что никакого секрета,– повторил он с жаром.

Мы выпили по стаканчику и направились в комнату. Жером предложил, чтобы мы трахнули Валери вдвоем. Она не возражала, при условии, что сзади буду я: ей казалось, что я смогу войти в нее не так грубо, как Жером. Он кивнул и лег на спину. Николь, одной рукой поддерживая его боеспособность, другой натянула ему презерватив. Задрав Валери юбку до самой талии, я обнаружил, что белья на ней нет. Она проворно оседлала Жерома и прильнула к его груди. Я раздвинул ей ягодицы, смазал чуть-чуть и начал осторожно, отрывистыми толчками внедряться. Когда вошла головка, я почувствовал, как сжались мышцы Валери. Я напрягся и вдохнул поглубже, чтобы не кончить преждевременно. Затем стал понемногу углубляться. И тут она заскользила вперед-назад, прижимаясь лобком к Жерому. Дальше все пошло как по маслу: она застонала протяжно, полностью расслабилась, и я сразу легко проник в нее, уже не встречая сопротивления; пароксизм наступил у нее удивительно быстро. Она замерла, изнемогающая и счастливая. Ощущение не то чтобы острее, объясняла она мне потом, но если все идет удачно, наступает бесподобное мгновение, когда накатывающие с двух сторон горячие волны сливаются и все тело пылает.

Наблюдая за нами, Николь ласкала сама себя и уже сильно возбужденная заняла место Валери. Я едва успел сменить презерватив.

– Со мной можешь не осторожничать,– шепнула она мне на ухо,– я люблю покрепче.

Я так и сделал, закрыв при этом глаза, чтобы целиком сосредоточиться только на самом ощущении. Получалось превосходно, я не мог нарадоваться собственной выдержке. Она тоже кончила довольно быстро с протяжным хриплым криком.

Потом мы с Жеромом болтали, а Николь и Валери, стоя перед нами на коленях, делали нам минет. Жером рассказывал, что еще ездит на гастроли, но с возрастом ему это разонравилось. Его теперь все больше тянет домой, где он может заниматься семьей – у них двое детей – и в одиночку отрабатывать свою технику. Он объяснял мне про новые системы ритма: четыре третьих и семь девятых; откровенно говоря, я мало что понимал. Вдруг посреди фразы он удивленно вскрикнул, закатил глаза и обильно выплеснулся в рот Валери.

– Как она меня поимела!..– приговаривал он, чуть посмеиваясь.

Я тоже чувствовал, что меня надолго не хватит: у Николь был совершенно особенный язык, широкий, мягкий, будто маслом намазанный; она работала им неторопливо, волна наслаждения подкатывала незаметно, но неотвратимо. Я поманил к себе Валери и предложил: пусть Николь возьмет губами головку и не двигается, а все остальное сделает Валери. Николь кивнула, закрыла глаза и приготовилась. Валери тут же занялась моим членом, быстро и ловко орудуя пальцами и языком; она уже полностью восстановила силы. Я насколько мог широко раскинул ноги и руки и закрыл глаза. Ощущение радости нарастало порывами, будто пронзало молниями, и, наконец, накрыло меня целиком; я выпустил семя в рот Николь. Несколько секунд я пребывал в шоке, цветные пятна вспыхивали у меня под ресницами, позднее я понял, что чуть не потерял сознание. Когда я с трудом открыл глаза, Николь все еще держала головку моего пениса во рту. Валери, обняв меня за шею, глядела таинственно и растроганно; она сообщила мне, что я истошно кричал.

Затем они отвезли нас домой. В машине Николь возбудилась снова. Она обнажила грудь, подняла юбку и улеглась на заднем сиденье головой мне на колени. Массируя клитор Николь, я действовал уверенно, решительно, хорошо контролируя ее ощущения; соски ее твердели, а моя рука увлажнялась. Запах ее возбудившейся плоти заполнил машину. Жером вел осторожно, останавливаясь на красный свет; в окно я видел огни на площади Согласия, обелиск, мост Александра III, купол Инвалидов. Я чувствовал себя хорошо, умиротворенно, но при этом еще полным энергии. Кончила она в районе площади Италии. Перед тем как проститься, мы обменялись телефонами.

Расставшись с нами, Жан Ив немного взгрустнул; подъехав к своему до­му на авеню де ла Репюблик, он не спешил выходить из машины. Нерв­ное возбуждение, владевшее им весь день, спало; он знал, что Одри нет дома, и скорее был этому рад. Он увидит ее на минутку только утром, пе­ред тем как она уйдет кататься на роликах; после возвращения из отпус­ка они спали отдельно.

Куда спешить? Он откинулся на сиденье, хотел включить радио, передумал. По улице стайками гуляла молодежь, юноши, девушки; наверное, им было весело, они громко орали. Некоторые пили на ходу пиво из банок. Он мог бы выйти из машины, присоединиться к ним или затеять драку; да мало ли что он мог бы сделать. Но он, разумеется, просто пойдет домой. Он, безусловно, любил свою дочь – так ему казалось; он ощущал с ней некую органическую кровную связь, что и соответствует определению любви. По отношению к сыну он ничего подобного не чувствовал. Возможно даже, тот вовсе и не был его сыном, Жан-Ив до сих пор не знал этого точно. К жене он не испытывал ничего, кроме презрения и отвращения, отвращения слишком сильного – он бы предпочел безразличие. Наверное, поэтому он и медлил с разводом: ждал, когда жажда мести сменится равнодушием; пока же ему хотелось заставить ее платить. А на самом деле платить все равно мне, подумал он вдруг с горечью. Дети останутся на ее попечении, а ему назначат порядочные алименты. Что, если затеять тяжбу, попробовать отсудить детей? Пожалуй, нет, решил он, не стоит. Придется расстаться с Анжеликой. Одному ему будет лучше, можно постараться

устроить свою жизнь

заново, то есть, попросту говоря, найти другую женщину. Ей, гадине, устроиться будет сложнее с двумя детьми на руках. Тем он и утешился: более скверной бабы ему не встретить, в итоге Одри пострадает от развода сильнее, чем он. Она уже не так хороша, как в первые годы их знакомства; она умела держаться, одевалась по моде, но он-то знал, что телом она уже начинала стареть. Ее успехи на адвокатском поприще далеко не столь блестящи, как она сама рассказывала; когда на нее ляжет забота о детях, на работе наверняка возникнут проблемы. Потомство – это обуза, тяжкое бремя, не дающее человеку вздохнуть свободно, а в конечном итоге и убивающее его. Он отыграется, но позже, когда сможет взглянуть на все хладнокровно. Сидя в машине на опустевшей теперь улице, он попытался обрести хладнокровие прямо сейчас.

Стоило ему переступить порог своей квартиры, заботы обрушились на него снова. Жоанна, приходящая няня, развалившись на диване, смо­трела программу MTV. Он не выносил эту вялую пустую девчонку; при виде ее ему всякий раз хотелось надавать ей пощечин, чтобы согнать са­модовольное выражение с ее противной надутой физиономии. Она бы­ла дочерью подруги Одри.

– Все в порядке? – прокричал он. В ответ она небрежно кивнула. – Ты можешь сделать звук потише?

Она поискала глазами пульт управления. Вне себя от злости он вы­ключил телевизор; она посмотрела на него с обидой.

– Как дети? – он продолжал кричать, хотя в квартире наступила полная тишина.

– Спят, наверное. – Она испуганно поджалась.

Он поднялся на второй этаж, заглянул в комнату сына. Никола поко­сился на него отсутствующим взглядом и продолжал играть в «Tomb raider». Анжелика спала, сжав кулачки. Успокоенный, он спустился вниз.

– Вы ее купали?

– Не-а, забыла.

Он прошел на кухню, налил себе воды. Руки у него дрожали. На ра­бочем столе он увидел молоток. Пожалуй, пощечинами Жоанну не проймешь, лучше бы размозжить ей череп. Эта мысль занимала его еще некоторое время, потом сменилась другими, беспорядочно роившими­ся в голове. Уже в прихожей он с ужасом заметил, что все еще держит в руке молоток. Он положил его на маленький столик, достал бумажник, дал девчонке денег на такси. Она взяла их, пробурчав что-то похожее на благодарность. Сам того не ожидая, он захлопнул за ней дверь с такой яростью, что грохот раскатился по всей квартире. Да, жизнь его реши­тельно не клеилась. Бар в гостиной оказался пуст; Одри и за этим не в состоянии была присмотреть. При воспоминании о жене его передерну­ло; он сам удивился силе своей ненависти. На кухне он нашел початую бутылку рома: хоть что-то. Закрывшись у себя в комнате, он набрал по­очередно номера трех девиц, с которыми познакомился по Интернету, и все три раза наткнулся на автоответчик. Ушли, небось, все три тра­хаться для собственного удовольствия. Девицы, конечно же, были со­блазнительные, симпатичные, современные, но стоили две тысячи франков за вечер; в конце концов, это становилось унизительным. Как он дошел до такой жизни? Надо бы завести друзей, бывать в обществе, работать поменьше. Он вспомнил про клубы «Афродита», и впервые ему пришло в голову, что начальство может и не одобрить идею; обществен­ное мнение во Франции порицало сексуальный туризм. Можно было, конечно, представить Легану проект в смягченном виде; но Эспиталье не проведешь, он обладал пугающей проницательностью. А какой дру­гой выход? Ориентируясь на среднего клиента, они не выдерживали конкуренции с «Club Med», и Жан Ив готов был это доказать. Порыв­шись в ящиках письменного стола, он нашел свод корпоративных прин­ципов «Авроры», составленный десять лет назад ее основателями и вы­вешенный во всех гостиницах.

«Дух „Авроры“ – это искусство сочетать традицию и современность, достижения гуманизма и полет фантазии в неустанном поиске совершенства. Работники „Авроры“, мужчины и жен­щины, – носители уникального культурного достояния: умения прини­мать гостей. Они знают национальные обычаи и обряды, благодаря ко­торым жизнь превращается в искусство жить, а самые обычные услуги – в волшебные мгновения. Это их профессия, искусство, талант. Творя прекрасное и делясь им, восстанавливая связь с самым главным, созда­вая пространство наслаждения, „Аврора“ несет по миру аромат Фран­ции».

Он отчетливо увидел, что вся эта тошнотворная дребедень как нельзя лучше подходит для сети хорошо организованных борделей; тут можно попытаться сыграть на пару с немецкими туроператорами. Мно­гие немцы без всяких на то оснований продолжали считать Францию страной галантности и искусства любви. Если крупный немецкий туропе­ратор согласится внести клуб «Афродита» в свой каталог, это поднимет их на новую ступень; такого еще ни одной французской фирме не удава­лось. Он поддерживал контакт с Неккерманом, которому собирался продать клубы в странах Магриба; кроме того, существовала компания ТТЛ, отклонившая их предыдущее предложение, поскольку занимала прочные позиции в нижней части ценовой шкалы; возможно, их заинте­ресует более специализированный проект.

11

Он попробовал связаться с ними прямо в понедельник утром, и удача ему улыбнулась: Готфрид Рембке, председатель совета директоров ТТЛ, собирался в начале следующего месяца во Францию; в один из дней сво­его пребывания в Париже он готов был с ними пообедать. Если бы в ос­тавшееся до встречи время они изложили свой проект письменно, он бы его с удовольствием изучил. Жан Ив пошел сообщить эту новость Ва­лери: она только рот раскрыла. Годовой оборот ТТЛ составлял двадцать пять миллиардов франков, в три раза больше, чем у Неккермана, в шесть раз больше, чем в «Нувель фронтьер»; это был крупнейший в ми­ре туроператор.

Вся неделя ушла на то, чтобы подготовить технико-экономическое обоснование проекта. Значительных капиталовложений он не требовал: обновить кое-что из мебели, отделку помещений изменить, разуме­ется, полностью, сделать интерьер более «эротичным» – в документах они единодушно решили употреблять термин «галантный туризм». Но главное, они ожидали существенного сокращения расходов: не нужно организовывать спортивные мероприятия и развлечения для детей; не нужно выплачивать зарплаты дипломированным патронажным сест­рам, инструкторам по серфингу, специалистам по икебане, эмали или росписи по шелку. Жан Ив прикинул бюджет и с удивлением обнаружил, что с учетом амортизации и всего такого годовая себестоимость клубов снижалась на 25 процентов. Он пересчитал трижды, но результат полу­чался один и тот же. Между тем, он намеревался повысить тарифы на 25 процентов по сравнению с нормой по данной категории, то есть, грубо говоря, приблизиться к стандартам «Club Med». Таким образом, при­быль одним махом возрастала на 50 процентов. «Твой приятель – ге­ний», – сказал он Валери, когда она заглянула к нему в кабинет.

В «Авроре» все последнее время ощущалась нервозность. Побоища, вроде субботнего, случались в Эври не впервые, но итог – семеро убитых – всех ошеломил. Многие сотрудники, особенно те, кто работал на фирме с самого ее основания, жили по соседству. Для них, одновременно с возведением офиса, были сооружены многоквартирные дома; потом некоторые взяли ссуды и построили себе виллы.

– Мне жаль этих людей,– сказала Валери,– искренне жаль. Они все мечтают поселиться на старости лет в каком-нибудь тихом провинциальном городке, а теперь у них возникнут большие проблемы с переездом. Я говорила, например, с телефонисткой: ей осталось до пенсии три года; она хотела бы купить дом в Дордони, откуда сама родом. Но там сейчас вовсю селятся англичане, и потому цены даже на самую жалкую лачугу выросли баснословно. Здесь же цена ее дома рухнула в один день: все узнали, что это опасное предместье; больше чем, за треть стоимости дом не продать. Еще меня поразили секретарши на третьем этаже. Я зашла к ним в половине шестого напечатать одну бумагу; они все что-то искали в Интернете: оказалось, выбирали продукты. Ходить вечером по магазинам они боятся; с работы – прямиком домой, запираются и ждут, когда им доставят заказ.

В последующие недели психоз не ослаб и даже продолжал нарастать. Пресса только и твердила что о зарезанных преподавателях, изнасилованных учительницах, пожарных машинах, взорванных бутылками с «коктейлем Молотова», инвалидах, выброшенных в окно электрички из-за того, что косо взглянули на главаря банды. Газета «Фигаро» с наслаждением нагнетала обстановку; почитать ее, так создавалось впечатление, что мы на пороге гражданской войны. Понятно, начиналась предвыборная кампания; если Лионеля Жоспена и было в чем упрекнуть, то как раз в нерешенной проблеме безопасности. Впрочем, маловероятно, чтобы французы могли снова проголосовать за Жака Ширака: он выглядел таким кретином, что одним своим видом наносил урон престижу страны. Когда этот глуповатый детина, заложив руки за спину, посещал сельскохозяйственную ассоциацию или присутствовал на встрече глав государств, на него было больно смотреть, всем сразу становилось за него неловко. Левое правительство, явно неспособное остановить рост насилия, держалось хорошо: проявляло скромность, соглашалось, что статистика печальна, даже угрожающа, призывало не использовать ее в политических целях, напоминая, что и правые в свое время успехов на этом поприще не добились. Только однажды у них вышел срыв: некто Жак Аттали опубликовал дурацкую статью, где утверждал, что бесчинства молодежи в рабочих поселках есть в действительности «крик о помощи»; что витрины в торговом комплексе Ле Аль и на Елисейских полях «в глазах неимущих выглядят непристойно». Не следовало, мол, забывать и о том, что население предместий – это «пестрая мозаика народов и рас, которые привезли с собой свои традиции и верования, чтобы переплавить их в новую культуру и воссоздать искусство жить сообща». Валери посмотрела на меня с удивлением: впервые я рассмеялся, читая журнал «Экспресс».

– Если Жоспен хочет, чтоб его избрали,– сказал я, протягивая ей статью,– ему следует заткнуть этому писаке рот до второго тура.

– Я смотрю, ты становишься стратегом…

Смех смехом, но общее беспокойство начинало передаваться и мне. Валери теперь снова засиживалась на работе допоздна, раньше девяти, как правило, не возвращалась; я начал подумывать, не обзавестись ли оружием. Вспомнил об одном типе – брате художника, чью выставку я организовывал два года назад. Парень не то чтобы принадлежал к преступному миру, но кое-какими сомнительными делишками иногда занимался. По натуре он был изобретатель, мастер на все руки. Недавно, например, он рассказал брату, что нашел способ изготовлять фальшивые удостоверения личности – а власти-то уверяли нас, что документы нового образца полностью защищены от подделок.

– Даже и не думай,– ответила Валери.– Мне ничего не угрожает: днем я не выхожу из офиса, а вечером всегда возвращаюсь на машине.

– Мало ли, остановишься на светофоре…

– От здания «Авроры» до автострады – всего один светофор. С автострады я съезжаю у заставы Италии и сразу оказываюсь дома. Наш квартал совсем не опасен.

И действительно, в нашем Чайнатауне нападения и грабежи случались крайне редко. Как уж там китайцы управлялись, не знаю: может, у них какая собственная система наблюдения? Нас, во всяком случае, они заприметили, как только мы сюда переехали; по меньшей мере человек двадцать с нами регулярно здоровались. Европейцы селились здесь не часто, в нашем доме они составляли очевидное меньшинство. В подъезде время от времени появлялись рукописные объявления иероглифами, приглашавшие, как я полагаю, на собрания или праздники. Но что за собрания, какие праздники? Можно годами жить среди китайцев и так ничего о них и не узнать.

Я все-таки разыскал брата того художника, он обещал выяснить и два дня спустя перезвонил: есть, дескать, приличный револьвер в хорошем состоянии с порядочным запасом патронов за две тысячи франков. Надо только его регулярно чистить, чтобы в нужный момент он не подвел. Я изложил все это Валери, но она и слушать не захотела.

– Я все равно не смогу выстрелить,– ответила она.

– А если тебе будет грозить смертельная опасность?

Она покачала головой и повторила:

– Нет, это исключено.

Я не стал настаивать.

– Когда я была маленькой,– сказала она как-то в другой раз,– я даже курицу не могла убить.

По правде говоря, я тоже; но мне казалось, что человека застрелить проще.

За себя я, как ни странно, нисколько не боялся. Правда, я почти и не сталкивался с этими

бандами варваров,

если только в обеденный перерыв, когда ходил прогуляться в Ле Аль, но там порядок обеспечивали столько различных служб (жандармерия, полиция, охранники, нанимаемые ассоциацией коммерсантов), что теоретически опасаться было нечего. Я бродил под бдительным присмотром людей в форме и чувствовал себя как зверь в зоопарке Туари. Я не сомневался, что в отсутствие стражей порядка стану легкой добычей, хотя и неинтересной: выглядел я заурядно, одет как среднеоплачиваемый чиновник – вряд ли кто обратит на такого внимание. Меня эти юные выходцы из

опасных слоев

тоже нисколько не привлекали, я их не понимал и понять не стремился, увлечениям их не симпатизировал, ценностей не разделял. Сам бы я и мизинцем не пошевельнул, чтобы приобрести часы «Ролекс», кроссовки «Найк» или новую модель BMW Z3; мне, собственно, никогда не удавалось обнаружить разницу между фирменными товарами и обычными. С точки зрения общества, я был, разумеется, неправ. Я отчетливо сознавал, что принадлежу к меньшинству, а следовательно, заблуждаюсь.

Должно

же, понятно, существовать различие между рубашками «Ив Сен-Лоран» и остальными, между ботинками «Гуччи» и «Андре». Различия этого не замечал я один, вероятно, в силу какой-то своей ущербности, и, значит, гордиться мне было нечем и осуждать мир не за что. Не может же слепой заделаться экспертом по живописи постимпрессионистов. Своей неумышленной слепотой я ставил себя вне реалий современной жизни, реалий весьма существенных, коль скоро они порождают такие страсти и толкают на преступления. Полудикие юнцы инстинктивно тянулись к красоте; их стремления, таким образом, надо признать похвальными и соответствующими социальным нормам; требовалось только найти более адекватный способ их выражения.

Между тем, если вдуматься, Валери и Мари-Жанна, единственные женщины, ощутимо присутствовавшие в моей жизни, проявляли полнейшее безразличие к блузкам «Кензо» и сумочкам «Прада»; насколько мне известно, они покупали вещи, не обращая внимания на этикетку. Жан-Ив, самый высокооплачиваемый человек из всех моих знакомых, отдавал предпочтение поло «Лакост», но делал это в некотором роде машинально, по старинной привычке, не удосуживаясь проверить, не обошел ли его излюбленную фирму какой-нибудь новомодный конкурент. Некоторые сотрудницы в Министерстве культуры, которых я знал в лицо (да и то не очень хорошо, поскольку от встречи до встречи успевал забыть их имя, фамилию, должность и само лицо), покупали

дизайнерскую одежду,

но у молодых никому не известных модельеров, выставлявшихся в одном-единственном бутике в Париже; а случись этим дизайнерам прославиться, министерские дамы расстались бы с ними без сожаления.

«Найк», «Адидас», «Армани», «Вюиттон» обладали, однако, неоспоримым могуществом; при необходимости я мог легко в этом убедиться, открыв розовые страницы «Фигаро». Но кто же именно, кроме юнцов из предместий, обеспечивал этим фирмам успех? Существовали, стало быть, какие-то слои общества, о которых я понятия не имел; если, конечно, речь не идет банальнейшим образом о богатеях из стран третьего мира. Я мало путешествовал, мало жил и потому, совершенно ясно, плохо разбирался в современном мире.

Двадцать седьмого сентября состоялось собрание одиннадцати руководителей курортных городков «Эльдорадор», созванных по такому случаю в Эври. В принципе подобные мероприятия проводились каждый год, чтобы подвести итог летнего сезона и наметить планы на будущее. Но на этот раз собравшихся ожидали серьезные перемены. Три городка переходили в другие руки – контракт с Неккерманом уже подписали. А еще в четырех клубах – тех, что отводились «Афродите»,– руководителям предстояло уволить половину персонала.

Валери на собрании не присутствовала, она встречалась с представителем «Италтрава», знакомила его с новым проектом. По сравнению с Северной Европой итальянский рынок очень раздроблен: «Италтрав» хоть и являлся первым туроператором Италии, его капитал не составлял и десятой доли TUI; тем не менее соглашение с ним помогло бы обеспечить дополнительный приток клиентов.

Она вернулась со встречи около семи часов; Жан-Ив сидел один у себя в кабинете; собрание только что закончилось.

– Как они восприняли?

– Плохо. Я их понимаю – они же чувствуют, что и сами на волоске.

– Ты собираешься менять руководителей?

– Новый проект лучше запускать с новой командой.

Он произнес это совершенно спокойным голосом. Валери взглянула на него с удивлением: в последнее время он стал держаться уверенней и жестче.

–

Я больше не сомневаюсь, что мы на верном пути. В обеденный перерыв я отвел в сторону руководителя курорта Бока Чика, в Санто-Доминго. Решил выяснить всю правду: каким образом он умудряется заполнять гостиницу на девяносто процентов в любое время года? Он смутился, стал выкручиваться, говорить, что у него слаженная команда. В конце концов я его прямо спросил, разрешает ли он отдыхающим приводить в номера девиц; он никак не хотел сознаваться. Боялся наказания. Пришлось сказать ему, что меня это нисколько не шокирует и я даже приветствовал бы такую инициативу. Тогда он признался. Это глупо, объяснял он, что отдыхающие, рискуя попасть в какую-нибудь неприятную историю, снимают комнату в деревне за два километра, без удобств, без горячей воды, когда в гостинице полный комфорт. Я его похвалил и пообещал, что он сохранит свое место, возможно, один из всех.

Стемнело, Жан-Ив зажег лампу на столе, помолчал.

– Из-за остальных я переживать не стану,– продолжал он.– Они все примерно одного склада. Все из аниматоров, вовремя приехали, имели любых баб, каких хотели, ни черта не делали, потом решили, что, став начальниками, будут бить баклуши на солнышке до самой пенсии. Их время прошло. Теперь мне нужны профессионалы.

Валери сидела скрестив ноги и молча на него смотрела.

– Кстати, что там с «Италтравом»?

– Все в порядке. Нет проблем. Он сразу понял, что я называю «галантным туризмом», и даже попробовал со мной позаигрывать… С итальянцами хорошо иметь дело: всегда знаешь, чего от них ждать… Короче, он пообещал внести наши клубы в свой каталог, но предупредил, чтобы мы на многое не рассчитывали: «Италтрав», конечно, крупная фирма, поскольку объединяет множество различных турагентств, но как марка особого веса не имеет. В список он нас внесет, а имя мы должны сделать себе сами.

– Что у нас с Испанией?

– Налажен контакт с «Марсансом». Ситуация схожая, но испанцы более честолюбивы, в последнее время пытаются зацепиться во Франции. Я опасалась, что они увидят в нас конкурентов, однако нет; как они полагают, мы будем друг друга дополнять.– Она задумалась, потом спросила: – А мы-то что делаем во Франции?

– Еще толком не решил… Глупо, конечно, но я боюсь, что пресса развернет кампанию за чистоту нравов. Разумеется, надо бы провести опрос, исследовать рынок, опробовать концепцию…

– Ты же в такие вещи никогда не верил.

– Не верю, это правда…– Он помялся.– В общем, я не склонен особенно раскручиваться во Франции, только через сеть «Авроратур». Реклама в специализированных журналах, вроде «FHM» или «Эхо саванн». Но на первых порах нацеливаться на Северную Европу.

На следующую пятницу была назначена встреча с Готфридом Рембке. Накануне вечером Валери сделала себе расслабляющую маску и легла спать очень рано. В восемь часов, когда я проснулся, она была уже готова. Выглядела умопомрачительно. На ней был черный костюм с очень короткой юбкой, туго обтягивающей зад; под пиджак она надела кружевную сиреневую блузку, облегающую и кое-где просвечивающую, а под блузку – ярко-красный бюстгальтер, оставляющий наполовину открытой высоко поднятую грудь. Когда она села возле кровати, я обнаружил на ней черные чулки и пояс. Губы она накрасила темно-красной помадой с фиолетовым оттенком, волосы забрала в пучок.

– Впечатляет?– спросила она с сарказмом.

– Еще как! Ох уж эти женщины…– вздохнул я.– Умеют себя подать.

– Это у меня официальный наряд соблазнительницы. Но я надела его еще и для тебя; я знала, тебе понравится.

– Вернуть эротику на предприятия и в учреждения…– пробурчал я.

Она подала мне чашку кофе.

До самого ее ухода я только и делал, что смотрел, как она движется, садится, встает. Такой пустяк, но «впечатляло» – слов нет. Когда она клала ногу на ногу, в верхней части ляжки появлялась темная полоса, оттенявшая тонкость нейлонового чулка. Если она скрещивала ноги еще сильней, показывалась полоска черного кружева, а дальше – застежка пояса и белая плоть ляжки и основания ягодиц. Она меняла положение ног – и все исчезало. Наклонялась над столом – и я чувствовал, как трепещет ее грудь. Я мог бы любоваться ею часами. Такая простая, невинная, бесконечно блаженная радость; обещание счастья в чистом виде.

Встреча была назначена на час в ресторане «Лё Дивеллек» на улице Юниверсите; Жан-Ив и Валери приехали на пять минут раньше.

– С чего начнем разговор?– волновалась Валери, вылезая из такси.

– Скажешь, хотим, дескать, открыть бордели для бошей,– Жан-Ив устало улыбнулся.– Да не волнуйся, он сам задаст все вопросы.

Готфрид Рембке появился ровно в час. Они узнали его в ту минуту, как он вошел в ресторан и протянул пальто швейцару. Плотная, солидная фигура, лоснящийся череп, открытый взгляд, крепкое рукопожатие: в нем чувствовалась раскованность и энергия, он как нельзя лучше соответствовал образу крупного предпринимателя, в особенности немецкого. Так и виделось: целый день на ногах, утром встает с постели одним прыжком и полчаса занимается на велотренажере, а потом в новехоньком «мерседесе» катит на службу, слушая по дороге новости экономики.

– Выглядит потрясающе,– пробурчал Жан-Ив и, расплывшись в улыбке, поднялся ему навстречу.

Первые десять минут герр Рембке говорил только о еде. Оказалось, он прекрасно знает Францию, французскую культуру, рестораны, имеет собственный дом в Провансе. «Безупречен»,– повторял про себя Жан-Ив, уставившись в свое консоме из лангустин с кюрасо. «Что ж, пободаемся»,– подумал он еще, опуская ложку в тарелку. Валери держалась превосходно: слушала внимательно, глаза ее восторженно блестели. Поинтересовалась, где именно в Провансе находится дом, часто ли ему удается там отдыхать и т.д. Сама она заказала сальми из крабов с лесными ягодами.

– Итак,– продолжила она тем же тоном,– вас заинтересовал наш проект?

– Видите ли,– начал он основательно и неторопливо,– нам известно, что «галантный туризм»,– произнося эти два слова, он как бы слегка запнулся,– составляет одну из основных мотиваций поездок наших отпускников за границу,

и их можно понять: лучшего отдыха не придумаешь.

Примечательно между тем, что ни одна компания до сих пор всерьез не занималась этим вопросом, если не считать нескольких мелких проектов для гомосексуалистов. Но в целом, как ни удивительно, перед нами совершенно девственный участок.

– Проблема вызывает споры, я думаю, общественное мнение еще не доросло…– вмешался Жан-Ив, сам понимая, что говорит ерунду,– ни на том, ни на другом берегу Рейна,– закончил он и стушевался.

Рембке метнул на него холодный взгляд, словно бы заподозрив его в насмешке; Жан-Ив снова уставился в свою тарелку и дал себе слово молчать до конца обеда. Валери и без него справлялась великолепно.

– Не стоит переносить французские проблемы на Германию,– вставила она, невиннейшим движением кладя ногу на ногу, и Рембке переключил внимание на нее.

– Наши соотечественники,– сказал он,– поневоле предоставленные сами себе, нередко становятся добычей сомнительных посредников. Все, что тут делается,– непрофессионально, и это огромный пробел в нашей работе, который еще предстоит заполнять.

Валери с готовностью согласилась. Официант подал морского окуня с зеленым инжиром. Мельком взглянув на блюдо, Рембке продолжал:

– Ваш проект заинтересовал нас еще и потому, что он полностью опрокидывает традиционное представление о клубах отдыха. То, что было хорошо в семидесятые годы, не отвечает запросам современного потребителя. Взаимоотношения между людьми на Западе затруднены – о чем мы, разумеется, сожалеем,– добавил он и снова взглянул на Валери, а та опустила ногу на пол и улыбнулась.

Когда в четверть седьмого я вернулся с работы, она была уже дома. Я замер от удивления: такое случилось, по-моему, впервые за все время нашей совместной жизни. Не сняв костюма, она сидела на диване, чуть расставив ноги, устремив взгляд в пространство, и, казалось, думала о чем-то очень приятном. Я тогда не понял, что присутствую при своего рода профессиональном оргазме.

– Ну как, удачно?– спросил я.

– Более чем. После обеда я отправилась домой, не заезжая на работу; полагаю, на этой неделе мы и так превзошли себя. Он не просто заинтересовался проектом, но намерен сделать его гвоздем своей программы уже этой зимой. Он готов финансировать издание каталога и специальную рекламную кампанию для немецкой публики. Уверен, что сможет через свои агентства заполнить все ныне существующие клубы; спросил даже, не разрабатываем ли мы еще какие-нибудь проекты. Единственное, что он желает получить взамен,– эксклюзивность на своем рынке: Германия, Австрия, Швейцария, Бенилюкс; он знает, что мы в контакте с Неккерманом. На выходные я заказала номер в центре талассотерапии в Динаре,– добавила она.– Думаю, мне это необходимо. И к моим родителям сможем заглянуть.

Через час мы уже сидели в скоростном поезде, отходящем с вокзала Монпарнас. Очень скоро накопившееся напряжение начало спадать, и она снова стала нормальной, то есть сексуальной и веселой. Последние дома нескончаемых предместий уже остались позади; подъезжая к долине Юрпуа, поезд набрал максимальную скорость. На западе, над элеваторами, догорали, тускнея, красноватые отсветы заката. Мы сидели в вагоне первого класса, разделенном на полукупе; на столиках между нашими креслами уже зажглись желтые лампочки. Через проход от нас дама лет сорока, элегантная блондинка с пучком, просматривала «Мадам Фигаро». Сам я тоже купил «Фигаро» и безуспешно пытался проникнуться интересом к розовым страницам. Я уже несколько лет вынашивал идею, что можно познать мир и ход его развития, абстрагируясь от политики, общественной жизни и культуры; что можно почерпнуть правильное представление об историческом процессе из одной только экономической и биржевой информации. Я ежедневно принуждал себя к чтению розовых страниц «Фигаро», иногда прибавляя к ним еще более тошнотворные публикации в «Эко» или «Трибюн Дефоссе». До сих пор моя гипотеза однозначного подтверждения не находила. Вполне вероятно, что в нудных редакционных статьях и колонках цифр таились важные исторические сведения; но и прямо противоположный вывод тоже не исключался. Безусловно я понял только одно: экономика – чудовищно скучная штука. Оторвав взгляд от заметки, анализировавшей падение индекса Nikkei, я увидел, что Валери снова, как утром, закидывает ногу на ногу и лукаво улыбается. «Схождение миланской биржи в ад», прочитал я еще, откладывая газету. И тут мгновенно почувствовал эрекцию, поскольку обнаружил, что Валери исхитрилась снять трусики. Затем она подсела ко мне вплотную, скинула пиджак и положила его мне на колени. Я покосился вправо: блондинка по-прежнему изучала свой журнал, если точнее,– статью о зимних садах. На ней был костюм с облегающей юбкой, черные чулки; словом, соблазнительная дамочка. Валери скользнула рукой под расстеленный у меня на коленях пиджак и сразу достигла цели; тонкие брюки нисколько не сглаживали остроту ощущений. Уже совсем стемнело. Я сел поглубже и просунул руку ей под блузку, потом дальше – под лифчик, обхватил ладонью ее правую грудь и стал теребить сосок большим и указательным пальцами. Когда мы проезжали Ман, она расстегнула мне ширинку. Рука ее производила совершенно недвусмысленные движения, и соседка, я убежден, прекрасно видела все наши маневры. Когда тебя гладит опытная рука, удержаться, на мой взгляд, невозможно. Вблизи Ренна я со сдавленным криком кончил.

– Пиджак придется отдать в чистку…– спокойно прокомментировала Валери. Соседка посмотрела на нас, не скрывая улыбки.

Я все-таки немного смутился, увидев, что она садится с нами в один автобус, отправляющийся в центр талассотерапии, а Валери – нисколько; напротив, она даже завела с ней разговор о разных лечебных процедурах. Я лично никогда не понимал достоинств грязевых ванн, обливаний, оборачивания водорослями и на другое утро решил ограничиться бассейном. Я лежал на спине, смутно ощущая наличие подводных течений, якобы осуществлявших массаж спины, и тут меня окликнула Валери.

– Вчерашняя дамочка из поезда заигрывала со мной в джакузи…– возбужденно сообщила она.

Я выслушал, не реагируя.

– Она сейчас в турецкой бане одна,– не отставала Валери.

Я накинул халат и последовал за ней. У входа в баню я снял плавки, и мой пенис оттопырил махровую полу халата. Я пропустил Валери вперед; мы окунулись в клубы пара, такого густого, что в двух метрах ничего не видно. Запах эвкалипта действовал одурманивающе. Я замер в горячей белой пустоте, но очень скоро услышал стоны в глубине помещения и, развязав пояс халата, направился туда; кожа моя покрылась капельками пота. Валери стояла перед блондинкой на коленях и, обхватив ее ягодицы руками, лизала ей клитор. Красивая женщина, ничего не скажешь: идеально круглая силиконовая грудь, правильные черты лица, большой чувственный рот. Мне она нисколько не удивилась и сразу безошибочно нащупала мой член. Я зашел сзади и, поглаживая ей грудь, стал тереться головкой о ее мягкую плоть. Она расставила ноги пошире, нагнулась вперед, оперлась руками о стену. Валери порылась в кармане халата и протянула мне презерватив, не переставая другой рукой ублажать блондинку. Я вошел в нее с легкостью, она уже ждала меня, только нагнулась чуть сильнее. В эту минуту я почувствовал, как рука Валери, скользнув у меня между ляжками, сжала мои яйца. Затем она снова прильнула губами к клитору блондинки, а я при каждом движении ощущал прикосновение ее языка. Когда дама кончала с радостным стоном, я напряг мышцы изо всех сил и потом медленно вышел. Пот лился с меня градом, я тяжело дышал и с трудом стоял на ногах; пришлось сесть на скамейку. Все плавало в клубах пара. Над головой я услышал звук поцелуя и поднял глаза: они обнимались, прижавшись друг к другу грудью.

После обеда мы с Валери занимались любовью, потом еще раз вечером. И снова утром. Непривычное для нас неистовство объяснялось просто: мы понимали, что по возвращении в Париж наступит тяжелый период: Валери придется работать до одури, на нее навалятся проблемы, расчеты. Погода стояла теплая, на небе – ни облачка, вряд ли до начала осени нам еще выпадут такие выходные. В воскресенье утром, после любовных игр, мы долго гуляли по пляжу. Я с удивлением осматривал безвкусные здания гостиниц, построенных в неоклассическом стиле. Дойдя до конца пляжа, мы присели на камнях.

– Ваша встреча с немцем, наверное, была очень важной,– сказал я.– Думаю, это начало нового этапа.

– Это в последний раз, Мишель. Если все удастся, дальше заживем спокойно.

Я посмотрел на нее с сомнением и грустью. Я не слишком полагался на такого рода заверения, они напоминали мне заявления политиков – я читал это в книгах по истории – о самой распоследней войне, которая потом приведет к окончательному миру.

– Ты же сама мне объясняла,– сказал я тихо,– что капитализм – это перманентная война, борьба без конца.

– Так-то оно так,– парировала она уверенно,– но не обязательно борются одни и те же люди.

Чайка снялась с места, взмыла ввысь и полетела в сторону океана. Здесь, на краю пляжа, мы были совсем одни. Динар – тихий курорт, по крайней мере, в это время года. К нам подскочил Лабрадор, обнюхал нас и убежал назад, хозяева остались где-то далеко.

– Пойми,– настаивала она,– если все пойдет, как мы рассчитываем, мы распространим проект на многие страны. В одной только Латинской Америке есть Бразилия, Венесуэла, Коста-Рика. Не составит труда открыть клубы в Камеруне, Мозамбике, на Мадагаскаре и Сейшельских островах. В Азии уже сейчас возможностей предостаточно: Китай, Вьетнам, Камбоджа. В два-три года мы станем бесспорными лидерами; никто не осмелится лезть на наш рынок: у нас будет конкурентное преимущество.

Я ничего не ответил, не нашелся; сам же ведь все и придумал. Приливная волна лизала песок и таяла у наших ног.

– И потом,– продолжала она,– на этот раз мы попросим крупный пакет акций. Если мы добьемся успеха, они не смогут отказать. Акционеры в борьбе не участвуют: за них борются другие.

Она замолчала, поглядела на меня в раздумье. Она рассуждала правильно, логично. Поднимался ветер, я почувствовал, что проголодался. В гостинице кормили превосходно: свежайшие дары моря, изысканно приготовленная рыба. Мы пошли назад по мокрому песку.

– У меня есть деньги…– сказал я неожиданно для себя.– Не забывай, что у меня есть деньги.

Она остановилась и посмотрела на меня с удивлением; я и сам немного растерялся.

– Я знаю, теперь не принято жить на содержании у мужчины,– продолжал я смущенно,– но мы не обязаны поступать как все.

Она спокойно посмотрела мне в глаза.

– Когда ты получишь деньги за дом, у тебя будет в общей сложности не более трех миллионов франков…– сказала она.

– Да немного меньше.

– Этого мало; ну, скажем, недостаточно. Надо добавить еще чуть-чуть.– Некоторое время она шла молча, потом, когда мы входили на террасу ресторана, добавила: – Положись на меня…

После обеда, перед самым отъездом, мы заглянули к родителям Валери. Она объяснила им, что ей предстоит много работать и вряд ли она выберется к ним до Рождества. Отец понимающе улыбнулся, а я подумал: она хорошая дочь, внимательная, и любовница чувственная, ласковая, смелая; и матерью, если доведется, будет любящей и разумной. «Ее ступни из золота, а ноги как колонны Иерусалимского храма». Я по-прежнему не понимал, что я все-таки сделал, чем заслужил такую женщину, как Валери. Возможно, ничем. Я констатирую, что мир устроен так-то и так-то, я прихожу к этому эмпирическим путем; ничего иного мне не дано.

12

В конце октября скончался отец Жан-Ива. Одри отказалась ехать на похороны; Жан-Ив и не рассчитывал, что она поедет, просто предложил для порядка. Похороны ожидались скромные: он был единственным ребенком, родственников соберется немного, друзей того меньше. Его отец удостоится некролога в вестнике выпускников Высшей сельскохозяйственной школы тропических культур; и на этом всё: след оборвется; в последнее время он ни с кем не встречался. Жан-Ив никогда не понимал, что заставило отца, выйдя на пенсию, поселиться в этом унылом, чуждом для него захолустье. Наверное, врожденная склонность к мазохизму, в той или иной степени наложившая отпечаток на всю его жизнь. Блистательно окончив институт, он выбрал скучную работу инженера на производстве и увяз в ней. Он всегда мечтал о дочери, но сознательно ограничился одним ребенком – сыном, чтобы, дескать, дать ему лучшее образование; аргумент, впрочем, не слишком убедительный, поскольку зарабатывал он неплохо. С женой его, похоже, связывала не столько любовь, сколько привычка; успехами сына он, надо полагать, гордился, но вслух никогда ничего не высказывал. У него не было хобби, он ничем не увлекался, только кроликов разводил и решал кроссворды в газете «Репюблик дю Сантр-Уэст». Мы склонны подозревать в каждом человеке скрытую страсть, тайну, душевный надлом – и зря; если бы отцу Жан-Ива случилось поведать о своих сокровенных переживаниях, рассказать, в чем ему видится смысл бытия, наверное, он бы только констатировал легкое разочарование. Излюбленная мысль отца, лучше всего характеризующая его жизненный опыт, мысль, которую Жан-Ив слышал чаще всего, укладывалась в одно слово: «Стареем».

Мать оплакивала его смерть, как и подобает вдове – все-таки столько лет прожили вместе,– но не выглядела убитой горем.

– Он очень опустился…– вздыхала она.

Причина смерти осталась, собственно, неясной, казалось, он просто устал от жизни, отчаялся.

– Ему уже ничего не хотелось…– вспоминала мать. Такое вот у нее получилось надгробное слово.

Отсутствие Одри не прошло, разумеется, незамеченным, однако во время церемонии мать вопросов задавать не стала. Ужин был скудным, примитивным – впрочем, она никогда не умела хорошо готовить. Жан-Ив понимал, что она обязательно заведет разговор о его семейных делах. В данной ситуации уклониться от него будет сложно: не включишь же телевизор, как он это делал обычно. Убрав посуду, мать села напротив него, положив локти на стол.

– Как у тебя с женой?

– Да никак…

Он начал рассказывать об их отношениях, и ему самому скучно стало; в конце концов объявил, что собирается разводиться. Мать ненавидела Одри, считала, что та намеренно лишает ее внуков, и отчасти была права, но, с другой стороны, внуки к бабушке не очень-то и рвались. Сложись все иначе, они бы, конечно, к ней привыкли, во всяком случае Анжелика – в три года еще не поздно. Но это – если бы все сложилось иначе, и их жизнь была бы другой, и все такое прочее. Жан-Ив посмотрел на мать: седеющий пучок, суровые черты не располагали к нежности или любви; сама она, насколько он помнил, никогда не была склонна к ласкам; еще труднее вообразить ее в роли чувственной любовницы. Ему пришло в голову, что отец, наверное, всю жизнь чертовски скучал. От этой мысли его передернуло, он даже сжал руками край стола: теперь уже ничего не поправишь, поздно. Он напрягся, пытаясь вспомнить отца веселым, счастливым, искренне радующимся жизни. Кажется, что-то подобное случилось однажды, когда отец объяснял ему, пятилетнему мальчику, как обращаться с механическим конструктором. Отец любил технику, действительно очень любил, и Жан-Ив помнил, как он огорчился, когда узнал, что сын собирается посвятить себя коммерции; неужели и вправду одной любовью к технике можно заполнить жизнь?

На другое утро он прогулялся по саду, в сущности, чужому для него, с этим садом его не связывали воспоминания детства. Кролики беспокойно вертелись в клетках, их еще не кормили; мать, конечно, возиться с ними не станет и сразу же продаст. Получается, кролики больше всех потеряли, больше всех пострадали от смерти отца. Жан-Ив взял пакет с кормом, пригоршнями рассыпал по кормушкам – в память об умершем.

Он уехал рано, перед началом передачи Мишеля Дрюккера, но это не спасло его от нескончаемых пробок, в которых он застрял, не доезжая Фонтенбло. Он включил приемник, послушал одну станцию, другую; выключил. Время от времени поток машин продвигался на несколько метров; слышалось только урчание моторов и удары редких капель дождя о ветровое стекло. Это меланхолическое бессодержательное бездействие отвечало его настроению. Одно приятно, положительную эмоцию он все-таки испытает за эти выходные: не увидит вечером Жоанны; он наконец решился ее выгнать. Новую няню звали Евхаристия, ее порекомендовала соседка; девушка была родом из Дагомеи, серьезная, прилежная, в пятнадцать лет училась уже в предвыпускном «естественнонаучном» классе. Она хотела стать врачом, возможно, педиатром; с детьми управлялась исключительно ловко. Исхитрялась оторвать Никола от компьютерных игр и уложить спать до десяти часов – им с женой такое никогда не удавалось. С Анжеликой обращалась ласково, давала ей полдник, купала, играла с ней; малышка ее обожала.

Домой он добрался в половине одиннадцатого, совершенно разбитый; Одри, насколько он помнил, проводила уикэнд в Милане и собиралась наутро прямо с самолета поехать на работу. После развода она уже не сможет так шиковать, подумал он не без злорадства; понятно, отчего она оттягивает решающий разговор. Впрочем, она, разумеется, не станет разыгрывать возврат любви и прилив нежности, и это можно поставить ей в заслугу.

Евхаристия сидела на диване и читала «Жизнь, способ употребления» Жоржа Перека в карманном издании; дома все было в порядке. Он предложил ей апельсиновый сок, себе налил коньяку. Обычно, когда он возвращался, она рассказывала ему, как прошел день и что она делала с детьми; это занимало несколько минут, потом она уходила. На этот раз, наливая себе вторую рюмку коньяку, он понял, что совсем не слушал ее.

– У меня умер отец…– сказал он, и события последних дней снова всплыли перед глазами. Евхаристия мгновенно замолчала и посмотрела на него в замешательстве; она не знала, как ей себя вести, но очевидно было, что он завладел ее вниманием.

– Мои родители не были счастливы…– сказал он еще, и это соображение его добило: оно словно бы ставило под вопрос его, Жан-Ива, существование, в некотором роде отрицало его право на жизнь. Он родился в результате неудачного, несчастливого, неизвестно зачем возникшего союза.

Он с беспокойством огляделся: очень скоро, через несколько месяцев он навсегда уйдет из этой квартиры, не увидит больше ни этих штор, ни кресел, ничего; от этой мысли все вещи вокруг начали утрачивать материальность, консистенцию. Жан-Ив смотрел на них, как на мебель в витрине закрытого магазина или в каталоге, словом, как на что-то нереальное. Он встал, пошатываясь, подошел к Евхаристии и крепко сжал ее в объятиях. Затем просунул руку под свитер: ее тело было живым, реальным. Тут он опомнился, смутился, замер. Она тоже замерла, перестала сопротивляться. Он посмотрел ей прямо в глаза и поцеловал в губы. Она ответила на поцелуй, толкнулась языком в его язык. Он скользнул рукой дальше, коснулся ее груди.

Они совокупились молча, в спальне; она торопливо разделась и стала коленями на кровать. Кончив, они несколько минут молчали, да и после не говорили об этом. Она снова рассказала ему, как провела день, чем занималась с детьми; потом сообщила, что на ночь остаться не может.

В последующие три недели они повторяли это много раз, собственно говоря, всякий раз, когда она приходила. Он ожидал, что она заговорит о незаконности их отношений: в общем-то, ей было всего пятнадцать, а ему тридцать пять; он годился ей в отцы. Но, похоже, она воспринимала ситуацию иначе. Как же тогда? Да просто

получала удовольствие,–

понял он вдруг и ощутил волнение и благодарность. В результате его брака у него нарушились нормальные представления о мире; он забыл, что некоторым женщинам

случается заниматься любовью для удовольствия.

У Евхаристии он был не первым мужчиной, она уже попробовала годом раньше с мальчиком из выпускного класса, но с тех пор с ним не встречалась; большого опыта она не имела, в частности, ничего не знала об оральном сексе. Во время первой фелляции он сдержался, чтобы не извергнуть ей в рот, но потом очень скоро заметил, что ей это нравится, что ее это забавляет. Довести ее до оргазма ему обычно не составляло труда; сам же он испытывал огромное наслаждение, когда держал в руках ее гибкое, крепкое тело. Она была умна, любознательна, интересовалась его работой, задавала кучу вопросов: словом, делала все, чего не делала Одри. Жизнь большой фирмы была для нее диковинкой, ей хотелось знать, что там происходит; все эти вопросы она не могла бы задать отцу, а тот не смог бы ответить: он работал в больнице. Короче, его отношения с Евхаристией носили

уравновешенный

характер – удивлялся про себя Жан-Ив, снова сравнивая девушку с женой. Хорошо все-таки, что старшим ребенком у него был сын; а то он, глядишь, не избежал бы и инцеста; главное, непонятно,

почему

его нужно избегать.

Три недели спустя Евхаристия сообщила, что у нее появился парень, а потому она предпочитает прервать связь с Жан-Ивом. Увидев, как сильно он огорчился, она сказала, что может иногда делать ему минет. Он, по правде говоря, не понимал, чем это для нее лучше, но ведь он давно забыл, что чувствуют в пятнадцать лет. Вечерами он приходил домой, и они подолгу болтали о том о сем; когда начать, решала Евхаристия; она раздевалась до пояса, он гладил ее грудь, потом прислонялся к стене, а она опускалась перед ним на колени. По его стонам она точно угадывала приближение кульминации. Тогда она отстраняла лицо и ловкими движениями направляла струю то себе на грудь, то в рот. На лице у нее в эти минуты появлялось радостное детское выражение; вспоминая об этом, он с грустью думал, что для нее любовная жизнь только начинается и она еще составит счастье многих мужчин; он просто случайно встретился на ее пути; что ж, ему, можно считать, повезло.

Еще через неделю в субботу, когда Евхаристия, зажмурившись и раскрыв рот, с воодушевлением начала его ласкать, в комнату неожиданно заглянул Никола. Жан-Ив вздрогнул, отвел взгляд, а когда посмотрел на дверь снова, сына там уже не было. Евхаристия ничего не заметила; она просунула руку между его ног и осторожно сжала мошонку. Жан-Ив испытал странное ощущение остановившегося времени, на него словно бы снизошло прозрение, и он явственно увидел тупик. Поколения смешались, родство утратило смысл. Он обхватил Евхаристию за голову и притянул к себе; подсознательно он уже знал, что это у них в последний раз, и хотел насладиться ею. Как только она коснулась его губами, он кончил в несколько приемов, запихнув ей пенис в самое горло и содрогаясь всем телом. Потом она подняла на него глаза; он по-прежнему держал руками ее голову. Она еще минуты две не выпускала пенис изо рта и, закрыв глаза, медленно водила языком по головке. Когда она уходила, он сказал ей, что больше у них ничего такого не будет. Он не смог бы объяснить почему. Конечно, если сын проболтается, связь с няней будет свидетельствовать против Жан-Ива на бракоразводном процессе; но дело не только в этом: он и сам не очень хорошо понимал в чем. Неделю спустя он поведал эту историю мне, при этом постоянно винил себя так, что тяжело было слушать, и просил не говорить Валери. Если честно, я недоумевал и не понимал, в чем, собственно, проблема; я поддакивал ему из любезности, оценивал все «за» и «против», но его исповедь не задела меня за живое, я как будто смотрел ток-шоу Мирей Дюма.

Зато на работе у них все складывалось благополучно, о чем он мне и сообщил с большим удовлетворением. Некоторое время назад возникли осложнения с новым клубом в Таиланде: чтобы оправдать ожидания клиентов, здесь требовалось открыть секс-бар и массажный салон; а включить их в бюджет гостиницы не представлялось возможным. Жан-Ив позвонил Готфриду Рембке. Глава TUI сразу нашел решение: у него имелся партнер в Таиланде – обосновавшийся на Пхукете китайский предприниматель, он брался выстроить рядом с гостиницей такого рода развлекательный комплекс. Рембке был в превосходном настроении, похоже, дела шли хорошо. В начале ноября Жан-Ив получил экземпляр немецкого каталога и увидел, что составители постарались вовсю. На фотографиях местные девушки позировали с обнаженной грудью и в тонюсеньких трусах или прозрачных юбчонках; заснятые на пляже или даже в комнатах, они зазывно улыбались и проводили языком по губам: картина получалась недвусмысленная. Во Франции такое нипочем не издашь, сказал Жан-Ив Валери. И вот что любопытно, размышлял он вслух, мы приближаемся к единой Европе, идея объединения государств все больше укореняется в умах, а законодательство в области нравов нисколько не унифицируется. В Голландии и Германии проституция узаконена и существует легально, во Франции же многие требуют ее запретить и ввести наказания для клиентов, как это делается в Швеции. Валери посмотрела на него с удивлением: он выглядел странно и вообще в последнее время все чаще пускался в неконструктивные беспредметные рассуждения. Она между тем выполняла колоссальную работу, методично, холодно, целенаправленно; нередко ей приходилось принимать решения, не советуясь с ним. Она к этому не привыкла, я чувствовал, как ей трудно, как ее терзают сомнения. Генеральная дирекция не вмешивалась, предоставляла им полную инициативу.

– Они выжидают; хотят посмотреть, добьемся ли мы успеха или шею себе свернем,– пожаловалась она мне однажды, едва сдерживая злость. Она была совершенно права, я не мог ничего возразить; таковы правила игры.

Сам я не понимал, почему секс не может стать объектом рыночной экономики. Существует множество способов добычи денег, честных и бесчестных, требующих затраты серого вещества или мускульной силы. Человек получает деньги благодаря своему уму, таланту, силе, мужеству и даже красоте; иногда просто-напросто благодаря удаче. Чаще всего деньги достаются по наследству, как в моем случае; тут, значит, проблему их добывания решало предыдущее поколение. Очень разным людям удавалось разбогатеть на этой земле: спортсменам высокого класса, гангстерам, художникам, манекенщикам, актерам, предпринимателям и ловким финансистам, реже – инженерам, изобретателям. Одни состояния методично накапливались, другие – дерзко завоевывались. Во всем этом многообразии не просматривается единой логики. Зато критерии выбора в сексе отличаются предельной простотой: они сводятся к молодости и физической красоте. И то, и другое, понятно, имеет цену, но не

беспредельную.

В предшествующие века все обстояло иначе: тогда секс все-таки в первую очередь связывался с воспроизводством. Для поддержания человеческого рода необходимо было отбирать особи здоровые, молодые, сильные физически, а красота воспринималась лишь как материальное воплощение совокупности указанных качеств. Сегодня расклад поменялся: красота по-прежнему видится нам ценностью, но ценность эта самодостаточна и имеет денежное выражение. Если сексу и в самом деле суждено стать товаром, лучше всего, разумеется, выразить его стоимость в денежном эквиваленте как самом универсальном, позволяющем определить точную цену уму, таланту, компетенции и уже обеспечившем стандартизацию мнений, вкусов, образа жизни. Толстосумы, в отличие от аристократов, вовсе не утверждают, что они от рождения непохожи на других людей, утверждают лишь, что они богаче. Деньги абстрактны по своей сути, понятие денег не связано ни с расовой принадлежностью, ни с возрастом, ни с умом, ни с благородством, ни с чем вообще, кроме самих денег. Мои предки-европейцы трудились в поте лица в течение многих веков; они старались покорить мир и преобразить его, в определенном смысле они преуспели. Ими двигала экономическая выгода, любовь к труду, но более всего вера в превосходство своей цивилизации: это они изобрели мечту, прогресс, утопию, будущее. На протяжении всего двадцатого века сознание цивилизаторской миссии постепенно размывалось. Европейцы, по крайней мере некоторые из них, продолжали работать, а то и вкалывать в поте лица, но делали это только из соображений выгоды или из невротической привязанности к своему делу; они утратили ощущение своего естественного права господствовать в мире и направлять ход истории. Благодаря накопленному ранее Европа осталась богатым континентом; но ум и упорство, присущие моим предкам, мне уже не свойственны. Как состоятельный европеец, я мог за меньшие деньги приобрести в других странах пищу, услуги и женщин; как европеец эпохи упадка, в высшей степени эгоистичный и сознающий быстротечность жизни, я не видел причин лишать себя такой возможности. Однако я отдавал себе отчет, что это положение недопустимо, что с такими, как я, обществу не выжить, что такие вообще недостойны жить. Перемены произойдут, они уже происходят, но я, как ни старался, не ощущал их на себе; мной руководило лишь одно неподдельное желание: выбраться из этого дерьма, да поскорей. Ноябрь выдался холодным, хмурым; Огюста Конта я читал мало. Когда Валери не было дома, я в основном занимался тем, что смотрел в окно на бегущие облака. К вечеру скворцы собирались в огромные стаи и выписывали в небе над Жантийи наклонные круги и спирали; мне казалось, в них заключался какой-то тайный смысл, предвестие апокалипсиса.

13

Однажды вечером по дороге с работы я встретил Лионеля; мы не виделись почти год, с той самой поездки в Таиланд. Как ни удивительно, я его сразу узнал. Чудно даже, что он мне так хорошо запомнился, ведь я тогда с ним и тремя фразами не перемолвился.

Он сказал, что у него все в порядке. Кружок плотной черной материи закрывал его правый глаз. Производственная травма, что-то там взорвалось; но все сложилось удачно, его вовремя стали лечить, 50 процентов зрения он сохранит. Я пригласил его выпить стаканчик в кафе возле Пале-Рояля. Интересно, узнал бы я сразу Робера, Жозиану и других тогдашних попутчиков? Вполне возможно. Эта мысль меня удручила; получалось, что моя память постоянно заполняется совершенно ненужной информацией. Я человек и потому, естественно, более всего приспособлен к опознанию и запоминанию себе подобных.

Человеку всего полезнее, человек.

Я не очень ясно понимал, зачем пригласил Лионеля в кафе, не знал, о чем с ним говорить. Для поддержания беседы спросил, не ездил ли он больше в Таиланд. Он не ездил, и не потому, что не хотел, а потому, что не по карману. Видел ли кого-нибудь из группы? Нет, никого. Тогда я рассказал ему, что встретился с Валери, которую он, может быть, помнит, и что мы теперь живем вместе. Он очень за меня порадовался, мы оба тогда ему приглянулись. Сам он мало куда ездит, тот отпуск в Таиланде – одно из лучших воспоминаний в его жизни. Его простота и наивное стремление к счастью меня растрогали. В эту минуту я испытал душевное побуждение, которое и сегодня еще склонен называть

добротой.

Вообще-то я не добр, это качество мне не свойственно. Человечество в целом мне противно, участь других людей, как правило, безразлична, не припомню даже, чтобы я когда-нибудь испытывал

чувство солидарности.

А в тот вечер я сказал Лионелю, что Валери работает в туристической компании, что они собираются открыть новый комплекс в Краби и я могу без труда достать ему путевку на неделю с пятидесятипроцентной скидкой. Я придумал это на ходу, потому что решил сам за него доплатить. Возможно, в какой-то мере меня тянуло порисоваться; но, по-моему, мне искренне захотелось, чтобы он еще раз в жизни, хоть в течение недели, испытал наслаждение в руках опытных тайских проституток.

Когда я рассказал Валери о встрече с ним, она посмотрела на меня с недоумением; она не помнила, кто такой Лионель. В том-то и заключалась его беда: неплохой парень, но никакой индивидуальности, слишком сдержан, неприметен, о нем нечего вспомнить.

– Хорошо, сделаем, если тебе так хочется,– решила Валери.– Ему не придется платить даже пятидесяти процентов; я как раз собиралась тебе сказать: у меня будут бесплатные приглашения на неделю по случаю открытия клуба, оно приурочено к первому января.

На другой день я позвонил Лионелю и сообщил, что ему предоставляется бесплатная путевка; это было уже слишком, он никак не мог поверить, я с трудом уговорил его согласиться.

В тот день одна юная художница приходила показывать мне свои работы. Ее звали Сандра Эксжтовойан или что-то в этом роде, такую фамилию все равно не упомнить; будь я ее агентом, я бы посоветовал ей назваться Сандрой Холлидей. Совсем еще юное создание, в брюках и футболке, внешность самая обычная, лицо, пожалуй, чуть широковато, вьющиеся коротко остриженные волосы; выпускница Школы изящных искусств в Кане. Она пояснила мне, что работает исключительно на своем теле, и полезла в портфель; я наблюдал за ней не без опаски, надеясь, что она не станет показывать мне фотографии пластической операции на пальцах ног или на чем-нибудь еще,– я такого уже вдоволь навидался. Но нет, она протянула мне всего-навсего открытки с отпечатками своей розочки, обмокнутой в краски разных цветов. Я выбрал бирюзовую и сиреневую; пожалел, что не припас фотографий своего удальца,– могли бы обменяться. Миленькие карточки, но, насколько я помнил, Ив Кляйн уже делал подобное более сорока лет назад, а потому мне трудно будет что-либо сказать в защиту ее проекта. Да, да, согласилась она, это так –

упражнения в стиле.

Затем извлекла из картонной папки более сложную композицию, состоящую из двух колесиков различного диаметра, соединенных узкой резиновой лентой; приспособление приводилось в движение маленькой ручкой. На ленте виднелись небольшие выступы, я бы сказал, пирамидальной формы. Я повернул ручку, провел пальцем по двигающейся ленте и ощутил легкое и вполне приятное щекотание.

– Это муляжи моего клитора,– объяснила художница; я отдернул палец.– Я фотографировала его в минуты эрекции с помощью эндоскопа, затем перенесла все в компьютер. Потом в программе 3D восстановила объем, смоделировала и отправила данные на завод.

У меня создалось впечатление, что она не в меру увлекается технической стороной. Я снова крутанул ручку – это получилось машинально.

– Так и хочется потрогать, правда?– обрадовалась она.– Я предполагала еще подсоединить батарейку, чтобы там лампочка загоралась. Как вы думаете?

Я не одобрил: это нарушало простоту замысла. Для современной художницы девушка оказалась вполне симпатичной; я даже подумал, не пригласить ли ее как-нибудь поразвлечься втроем, не сомневаюсь, она бы поладила с Валери. Однако я вовремя спохватился: подобное предложение с моей стороны можно расценить как сексуальное домогательство; я с тоской поглядел на ее изделие.

– Видите ли,– сказал я в итоге,– я занимаюсь в основном финансовой стороной проектов. Что касается эстетики, вам лучше обратиться к мадемуазель Дюрри,– и записал ей на визитной карточке имя и телефон Мари-Жанны: должна же она, наверное, разбираться в клиторах.

Девушка выглядела немного обескураженной, но все-таки протянула мне пакетик с резиновыми пирамидками.

– Я вам их дарю,– сказала она,– мне на заводе много сделали.

Я поблагодарил ее и проводил к выходу. Перед тем как попрощаться, еще спросил, сделаны ли муляжи в натуральную величину.

– Разумеется,– отвечала она,– это входит в концепцию.

В тот же вечер я внимательно изучил клитор Валери. Прежде я его специально не рассматривал; когда я ее ласкал, лизал, я мыслил более общими категориями; мне запомнились позы, ритмы движений; теперь же я долго вглядывался в малюсенький орган, трепыхавшийся у меня перед глазами.

– Что ты там делаешь?– удивилась она, пролежав минут пять с раздвинутыми ногами.

– Создаю эстетическую концепцию,– отвечал я и лизнул ее для успокоения.

Муляжам не хватало, понятно, запаха и вкуса; а в остальном я нашел безусловное сходство. Закончив осмотр, я стал водить по клитору языком. То ли ожидание обострило ее желание, то ли мои движения сделались более точными и целенаправленными – так или иначе, она кончила почти сразу. Если разобраться, подумал я, эта Сандра неплохая художница: ее творчество заставляет вас по-новому взглянуть на мир.

14

Уже к началу декабря у нас не осталось сомнений, что клубы «Афродита» станут событием, возможно даже

историческим.

В туриндустрии ноябрь традиционно самый трудный месяц. В октябре запоздалые туристы еще пытаются захватить остатки курортного сезона; декабрь принимает эстафету благодаря рождественским праздникам; но мало, очень мало кто едет отдыхать в ноябре, разве что пенсионеры, да и то самые осмотрительные и непритязательные. А тут вдруг изо всех клубов стали поступать поразительные данные: новый проект пользовался бешеным успехом, прямо-таки повальное увлечение. Я ужинал с Валери и Жан-Ивом в тот день, когда они узнали первые цифры; они поглядывали на меня как-то странно: результаты превзошли все ожидания; в среднем за месяц их гостиницы на курортах в различных странах оказались заполненными более чем на 95 процентов.

– Н-да, секс…– протянул я нерешительно.– Людям необходим секс, только и всего, но они не осмеливаются в этом признаться.– Было над чем призадуматься; официант подал закуски.

– Вокруг открытия комплекса в Краби творится что-то невероятное…– продолжил Жан-Ив.– Рембке звонил, говорит, все забронировано еще три недели назад. И что интересно, в средствах массовой информации ни звука, ни строчки. Успех тайный; массовый, но конфиденциальный; именно то, к чему мы стремились.

Жан-Ив наконец решился уйти от жены и снять квартиру; ключи ему предстояло получить только 1 января, но он уже повеселел и заметно расслабился. Он был достаточно молод, красив и богат; все это, оказывается, не помогает жить, констатировал я с изумлением, зато, по крайней мере, привлекает внимание. К чему он стремится, зачем так усердно печется о карьере – этого я по-прежнему не понимал. Не думаю, чтобы ради денег: все равно большую их часть съедали налоги, а кроме того, он не любил роскошь. И не из преданности делу или каких-нибудь других альтруистических побуждений: развитие мирового туризма вряд ли можно счесть благородной миссией. Им руководило честолюбие как таковое, оно было его внутренней потребностью, которую я уподоблю скорее потребности созидать, нежели жажде власти или духу соперничества – о его однокашниках из Высшей коммерческой школы я никогда ничего не слышал и не думаю, чтобы он ими интересовался. Одним словом, мотивация вполне достойная, не она ли на протяжении всей истории вела человечество по пути развития цивилизации? Общество воздавало ему должное высокой зарплатой; при других социальных режимах награда выражалась бы в титулах или же в привилегиях, вроде тех, какими обладала

номенклатура;

не думаю, чтобы это повлияло на его деятельность. На самом деле Жан-Ив работал из любви к работе; это так загадочно и так просто.

Пятнадцатого декабря, за две недели до открытия нового комплекса, поступил тревожный сигнал из компании TUI: в Хат-Яй, на самом юге Таиланда, похищен немецкий турист вместе с сопровождавшей его юной тайкой. Местная полиция получила невнятное послание на плохом английском: похитители не выдвигали никаких требований, но сообщали, что молодые люди будут казнены за поведение, не соответствующее законам ислама. В приграничных с Малайзией районах в последние месяцы действительно активизировались исламисты, поддерживаемые Сирией; однако прежде они не похищали людей.

Восемнадцатого декабря прямо на центральной площади города злоумышленники выбросили на ходу из грузовика обнаженные изуродованные трупы немца и таиландки. Девушку забили камнями с неслыханной жестокостью; тело ее распухло до неузнаваемости, кожа полопалась. Немцу перерезали горло и, оскопив его, запихнули половые органы в рот. Информация попала в немецкую прессу, отголоски докатились и до Франции. Газеты не стали печатать фотографии жертв, но они сразу же появились на сайтах в Интернете. Жан-Ив ежедневно звонил в TUI, новости скорее обнадеживали: очень мало кто отказался от путевок, основная масса отпускников планов не поменяла. Премьер-министр Таиланда успокаивал как мог: речь идет, дескать, о случайном эпизоде. Все известные террористические движения и группировки дружно осудили похищение и убийство.

Между тем по прибытии в Бангкок я сразу ощутил напряженность, особенно в районе улицы Сукхумвит, где жили туристы с Ближнего Вос­тока, в большинстве своем из Турции или Египта, но некоторые и из бо­лее суровых стран: Саудовской Аравии или Пакистана. Я заметил, что прохожие поглядывают на них с недоброжелательством. Над входом во многие секс-бары я видел таблички: «Мусульманам вход воспрещен»; хо­зяин одного заведения на улице Патпонг не поскупился на объяснения и вывесил рукописный текст такого содержания: «We respect your Muslim faith: we don’t want you to drink whisky and enjoy Thai girls»

[20]

. Не­счастные туристы-мусульмане, заметим, были ни в чем не виноваты, а в случае теракта рисковали больше других. Когда я посетил Таиланд впер­вые, меня поразило обилие приезжих из арабских стран; на самом деле они устремились сюда ровно по тем же причинам, что и европейцы, с той лишь разницей, что в разврат пускались, пожалуй, с еще большим энтузиазмом. В десять утра они уже сидели за стаканом виски в баре гос­тиницы; в массажные салоны приходили к открытию.

Нарушая законы ислама, они, возможно, испытывали угрызения совести и оттого держа­лись мило и любезно.

Бангкок я нашел все таким же душным, грязным и шумным и все же был рад увидеть его снова. Жан Ив общался с какими-то банкирами и ми­нистерскими чиновниками – я особенно не вникал. Два дня спустя он сообщил нам, что встречи прошли успешно: местные власти проявили исключительную сговорчивость, соглашались на все, лишь бы привлечь инвестиции с Запада. Таиланд уже несколько лет не вылезал из кризиса, биржевые котировки и национальная валюта падали, государственный долг составлял 70 процентов валового внутреннего продукта. «Дела у них настолько паршивые, что им даже не до коррупции, – объяснял Жан Ив. – Я давал на лапу, но самую малость, сущий пустяк по сравне­нию с тем, что приходилось давать пять лет назад».

Утром 31 декабря мы отправились на самолете в Краби. Выйдя из микроавтобуса, я сразу наткнулся на Лионеля, прибывшего накануне. Он был в восторге, в полнейшем восторге, мне с трудом удалось остано­вить поток его благодарностей. Но когда я добрался до своего бунгало, мне открылся такой вид, что я и сам обомлел. Огромный девственный пляж, мельчайший, как пудра, песок. В нескольких десятках метров от берега океан из лазурного делался бирюзовым, чуть дальше – изумруд­ным. Громадные известковые скалы, поросшие сочной зеленью, высту­пали из воды и тянулись до самого горизонта, где растворялись в ярком свете, придавая бухте какое-то нереальное космическое измерение.

– «Пляж» здесь снимали? – спросила Валери.

– Мне кажется, нет – на Кох Пхи-Пхи. Я не видел фильма.

По ее мнению, я ничего не потерял; кроме пейзажей, там нет ниче­го интересного. Я вспомнил, что читал как-то книгу о туристах, ищущих не тронутый цивилизацией остров; в их распоряжении имелась только карта, которую нарисовал им старый путешественник, перед тем как по­кончить с собой в жалкой гостинице на Кхао Сен роуд. Они приехали сначала на Самуй, понятно, изгаженный туристами; оттуда переправи­лись на соседний остров, но и там обнаружили слишком много народу. Потом, наконец, подкупили лодочника, и тот отвез их в заповедник, на остров, закрытый для посетителей. Тут-то и начались неприятности. Первые главы великолепно иллюстрировали безвыходное положение туриста, устремившегося на поиск «нетуристических мест», которые с его появлением перестают быть таковыми, и бедняга вынужден заби­раться все дальше и дальше в погоне за мечтой, теряющей смысл по ме­ре ее осуществления. Занятие столь же безнадежное, как попытка убе­жать от собственной тени; данный парадокс, как сообщила мне Валери, хорошо известен в мире турбизнеса, на языке социологов он называет­ся «double bind»

[21]

.

Описанная ситуация, похоже, не грозила курортникам в городке «Эльдорадор – Афродита»: на необъятном пляже все они сгрудились в одном месте. На первый взгляд, состав отдыхающих соответствовал ожиданиям: много немцев, по виду в основном высокооплачиваемые чиновники и люди свободных профессий. Валери знала и точные цифры: 80 процентов – немцы, 10 процентов – итальянцы, 5 процентов – испанцы и 5 процентов – французы. Неожиданно много приехало супружеских пар

либерального

склада, вроде завсегдатаев мыса Агд: большинство женщин с силиконовой грудью, у многих – цепочки на талии или на щиколотке. Я сразу заметил, что почти все купаются нагишом. Что ж, тем лучше, с такими людьми обычно нет проблем. В отличие от мест, славящихся «туристическим духом», курорты, посещаемые свингерами, где массовость – необходимое условие, никаким парадоксам не подвержены. В мире, где величайшей роскошью считается возможность избегать других людей, добродушную общительность «свободных» немецких пар следует расценивать как завуалированную форму подрывной деятельности, сказал я Валери, пока она снимала бюстгальтер и трусы. Раздевшись, я немного смутился, почувствовав, как поднимается мой член. Валери же раздвинула ноги, преспокойненько подставив свои интимные места солнцу. Расположившаяся в нескольких метрах справа от нас группа немок обсуждала, как мне показалось, статью в «Шпигеле». У одной из них волосы на лобке были выбриты и отчетливо виднелась тонкая прямая щель.

– Смотри, как здорово,– прошептала Валери,– так и хочется сунуть пальчик.

Действительно, здорово; однако слева от нас я видел чету испанцев: у дамы лобок курчавился густыми черными волосами – это мне тоже понравилось. Когда она ложилась, я обратил внимание на ее мясистые полные губы. Несмотря на молодость – я бы не дал ей больше двадцати пяти,– у нее была тяжелая пышная грудь с выпуклыми сосками.

– Повернись-ка на спину,– сказала Валери.

Я покорно перевернулся и закрыл глаза, как будто это что-то меняло. Мой возбужденный пенис тянулся головкой к солнцу. Через минуту я перестал думать о чем-либо и целиком сосредоточился на ощущениях, а ощущать солнечное тепло на слизистой оболочке бесконечно приятно. Я лежал зажмурившись и чувствовал, как струйка масла для загара льется мне на грудь, потом на живот. Пальцы Валери легко касались моей кожи то тут, то там. Воздух наполнился ароматом кокосового масла. Когда она начала смазывать в паху, я поспешно открыл глаза: Валери стояла возле меня на коленях, лицом к испанке, а та приподнялась на локтях, чтобы лучше нас видеть. Я откинул голову назад и устремил взгляд в голубое небо. Валери, обхватив одной рукой мои яйца, засунула средний палец мне в задний проход, а другой рукой методично растирала член. Повернув голову налево, я увидел, что испанка усердно занимается тем же со своим парнем, и снова уставился в небо. Совсем рядом зашуршали шаги по песку, и я опять зажмурился, затем услышал звук поцелуя и шепот. Не знаю, сколько рук и сколько пальцев ласкали меня; а море тихо-тихо плескалось о берег.

С пляжа мы отправились посмотреть досуговый комплекс; смеркалось, зажигались одна за другой разноцветные вывески баров «go-go». На круглой площадке их разместилось штук десять, а в центре – огромный массажный салон. У входа мы встретили Жан-Ива в сопровождении грудастой девицы в длинном платье, светлокожей, похожей на китаянку.

– Как там внутри?– спросила Валери.

– Шикарно. Китч, но роскошный. Фонтаны, тропические растения, водопады, даже греческих богинь понаставили.

Развалившись на мягком диване с парчовой обивкой, мы выбрали девушек. Массаж нам понравился; теплая вода и жидкое мыло растворили остатки кокосового масла. Гибкие девицы мылили нас грудью, ягодицами и ляжками; Валери застонала сразу, и я лишний раз восхитился эротичностью женского тела.

Обсохнув, мы легли на большую круглую кровать, охваченную зеркалами почти по всей окружности. Одна из девиц присосалась к Валери и быстро довела ее до оргазма; я стоял на коленях у нее над головой, вторая девица руками и губами работала с моим пенисом. Почувствовав, что дело у меня идет к развязке, Валери поманила девиц поближе: теперь одна лизала мне мошонку, другая целовалась с Валери – в эту минуту я на них и выплеснулся.

Из гостей на новогоднем банкете присутствовали преимущественно таиландцы, так или иначе связанные с туристическим бизнесом. Из руководства «Авроры» не приехал никто; глава TUI тоже не выбрался, хотя и прислал вместо себя сотрудника, который, судя по всему, не имел никаких полномочий, но бесконечно радовался представившейся возможности отдохнуть. Кормили изысканно блюдами тайской и китайской кухни: хрустящие немы с базиликом и мелиссой, оладьи из батата, карри с креветками в кокосовом молоке, соте из риса с кешью и миндалем, «лакированная» утка. Вина по случаю торжества заказали из Франции. Я поговорил несколько минут с Лионелем – тот млел от счастья. С ним была очаровательная девушка родом из Чиангмая по имени Ким. Он познакомился с ней в первый же вечер в топлес-баре и с тех пор не расставался и не спускал с нее восторженных глаз. Я прекрасно понимал, почему наш недотепа прельстился этим изящным созданием с неправдоподобно тонкой талией; на родине ему такой не встретить. Тайские проститутки – это сказка, подумал я, дар небесный, никак не меньше. Ким немного говорила по-французски. Она даже была в Париже, восхищенно рассказывал Лионель; ее сестра замужем за французом.

– Ах, вот как! И чем же он занимается?– поинтересовался я.

– Врач.– Лионель немного нахмурился.– Конечно, со мной у нее такой жизни не будет.

– Зато у тебя гарантия от безработицы,– приободрил я его.– Таиландцы все мечтают о государственной службе.

Он посмотрел на меня с недоверием. Между тем я говорил сущую правду: слова «государственная служба» оказывали на таиландцев гипнотизирующее воздействие. Правда, в Таиланде все чиновники коррумпированы; они не только имеют гарантированную работу, но еще и богаты. У них есть все.

– Что ж, счастливой ночи,– пожелал я ему и направился в бар.

– Спасибо,– отвечал он, краснея.

Сам не знаю, что это я вздумал играть в

знатока жизни;

видать, старел. Таиландочка внушала мне некоторые опасения: эти девчонки с севера нередко очень красивы, но, к сожалению, слишком хорошо понимают это сами. Проводят целые дни перед зеркалом с полным сознанием того, что их красота сама по себе представляет материальную ценность, и в результате становятся капризными и никчемными. С другой стороны, в отличие от европейской модницы, Ким не могла знать, что Лионель отнюдь не супермен. Основные критерии красоты универсальны – это молодость, отсутствие увечий и общее соответствие нормам данного вида. Критерии дополнительные расплывчаты и относительны; девушке другой культуры в них трудно разобраться. Экзотическая девушка – хороший выбор для Лионеля; пожалуй, наилучший. Короче, я сделал для него что мог. Я сел на скамейку с бокалом «Сент-Эстефа» в руке и стал смотреть на звезды. 2002 год ознаменуется вхождением Франции в европейский валютный союз, а кроме того, чемпионатом мира по футболу, президентскими выборами и другими событиями, широко распропагандированными в средствах массовой информации. Скалы вокруг бухты подсвечивались луной; в полночь, я знал, ожидается фейерверк. Через несколько минут ко мне подошла Валери, села рядом. Я обнял ее и положил голову ей на плечо; я почти не видел ее лица, но ощущал ее запах, осязал кожу. Когда вспыхнул первый залп фейерверка, я разглядел на ней зеленое полупрозрачное платье, то самое, которое она надевала год назад на Кох-Пхи-Пхи; она поцеловала меня в губы; я испытал такое чувство, будто мир перевернулся. Чудесным образом и совершенно незаслуженно мне предоставлялась возможность начать с начала. В жизни крайне редко нам дается шанс исправить прошлое – это противоречит всем законам. Я сжал Валери в объятьях, и мне захотелось плакать.

15

Если не властвует любовь, то как же может править разум? На практике главенствует действие.

Огюст Конт

Лодка скользила по бирюзовым просторам, и мне не нужно было беспокоиться о том, что я сделаю в следующую минуту. Мы выехали очень рано и направлялись к острову Майа, лавируя между выступающими из воды коралловыми рифами и известковыми скалами. Некоторые из них имели форму кольца с лагуной посередине, в которую можно было проплыть по узенькому каналу, проточенному в камне. В лагунах стояла неподвижная изумрудно-зеленая вода. Лодочник глушил мотор. Валери смотрела на меня, мы сидели молча, неподвижно; текли минуты в полной тишине.

На острове Майа он высадил нас в бухточке, окруженной высокой каменной стеной. У подножия скал метров на сто узким серпом протянулся пляж. Солнце стояло высоко, было уже одиннадцать. Лодочник запустил мотор и отчалил в сторону Краби; мы договорились, что он вернется за нами к вечеру. Как только он вышел из бухты, шум мотора стих.

За исключением полового акта, в жизни очень редки мгновения, когда тело наслаждается, исполняется радости просто оттого, что существует на свете; тот день 1 января целиком состоял у меня из таких мгновений. Мне запомнилось одно: ощущение полноты бытия. Наверное, мы купались, обсыхали на солнце, занимались любовью. Не помню, чтобы мы о чем-нибудь говорили или обследовали остров. Но помню запах Валери, вкус соли, высыхавшей у нее на лобке; помню еще, что заснул в ней и проснулся от ее содроганий.

Лодка пришла за нами в пять. Вернувшись в гостиницу, мы сидели на террасе, обращенной к морю; я выпил кампари, Валери – «май тай». В оранжевых лучах заката зубья известковых скал казались почти черными. С пляжа возвращались последние купальщики с полотенцами в руках. Какая-то парочка совокуплялась в воде в нескольких метрах от берега. Заходящее солнце сверкало на золотой крыше пагоды. В тишине несколько раз подряд пробил колокол. По буддийскому обычаю, колокольным звоном в храме отмечаются благодеяния и другие похвальные поступки; какая радостная религия, если она звонит о добрых делах на всю округу!

– Мишель,– сказала Валери после долгого молчания, глядя мне прямо в глаза,– я хочу остаться здесь.

– В каком смысле?

– Поселиться насовсем. Я все обдумала, пока мы плыли назад: это возможно. Надо только, чтобы меня назначили директором городка. У меня есть диплом, знания и опыт.

Я молча смотрел на нее; она взяла меня за руку.

– Но согласишься ли ты бросить работу?

– Да.

Я ответил мгновенно, без колебаний; это было самое простое решение из всех, какие мне когда-либо приходилось принимать.

Мы увидели Жан-Ива, выходящего из массажного салона. Валери махнула ему рукой, и он подсел к нам; она изложила ему свой план.

– Что ж,– сказал он задумчиво,– полагаю, это можно уладить. Руководство «Авроры», конечно, удивится: ты просишь о понижении. Твоя зарплата уменьшится по крайней мере вдвое, но иначе невозможно, несправедливо по отношению к другим.

– Знаю, на зарплату мне наплевать,– ответила она.

Он снова посмотрел на нее, удивленно покачивая головой.

– Если ты так решила… если ты так хочешь… В конце концов, «Эльдорадором» руковожу я,– сказал он таким тоном, будто только сейчас это понял.– Я имею полное право назначать руководителей городков по своему усмотрению.

– Значит, ты согласен?

– Да. Я не могу тебе запретить.

Странно ощущать, что жизнь твоя вдруг полностью меняется; сидишь, ничего особенного не делаешь и чувствуешь, как все переворачивается вверх дном. За ужином я молчал, погруженный в раздумья; Валери забеспокоилась.

– Ты уверен, что хочешь жить здесь? Ты не будешь жалеть, что уехал из Франции?

–

Нет, я ни о чем жалеть не буду.

– Здесь нет никаких развлечений, нет культурной жизни.

Я это понимал; я много размышлял о нашей культуре; она представлялась мне логичной компенсацией нашего несчастливого бытия. Теоретически можно вообразить культуру совсем иного рода, праздничную и лирическую, рожденную в мире счастья; впрочем, это только предположение, к тому же абстрактное и уже не имевшее для меня никакого значения.

– Тут есть TV-5,– отвечал я с безразличием.

Она улыбнулась: канал TV-5, как известно, один из худших в мире.

– Ты уверен, что не будешь скучать?– настаивала она.

Мне доводилось испытывать в жизни страдания, подавленность, страх, но мне никогда не приходилось скучать. Я не имел ничего против бесконечного, глупого повторения одного и того же. Конечно, я не обольщался и понимал, что оно мне и не грозит; я знал, что несчастье могуче, цепко, изобретательно; но однообразие меня не пугало. В детстве я мог часами перебирать на лугу трилистники клевера; за многие годы мне ни разу не попался клевер с четырьмя листиками; но я не огорчался и не испытывал разочарования; я мог бы точно так же пересчитывать травинки; все трилистники казались мне бесконечно одинаковыми и бесконечно красивыми. Однажды, когда мне было двенадцать лет, я взобрался на верхушку опоры высоковольтной линии, расположенной в горах. Пока я карабкался вверх, я не смотрел под ноги. Стоя наверху на площадке, я обнаружил, что спускаться будет очень трудно и опасно. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулись горные хребты, увенчанные вечными снегами. Куда проще было бы остаться на месте или прыгнуть вниз. Меня удержало только одно: я представил себе, как я разобьюсь в лепешку; иначе, наверное, я бы мог бесконечно наслаждаться полетом.

На другой день я познакомился с Андреасом, немцем, жившим здесь уже десять лет. Он был переводчиком, а потому мог работать и тут; раз в год он ездил в Германию на книжную ярмарку во Франкфурте; когда у него возникали вопросы, он задавал их через Интернет. Ему посчастливилось перевести несколько американских бестселлеров, в том числе «Фирму», что обеспечивало ему приличные доходы, а жизнь в Краби недорога. Прежде он почти не встречал здесь туристов и очень удивился неожиданному нашествию соотечественников; отнесся к этому без восторга, но и без неприязни. Его связь с Германией давно ослабла, хотя по роду занятий он постоянно пользовался немецким языком. Он женился в свое время на тайке, с которой познакомился в массажном салоне, и имел от нее двоих детей.

– Трудно ли здесь… э-э… иметь детей?– спросил я. Вопрос прозвучал для меня самого нелепо, словно бы я спрашивал, трудно ли завести собаку. Откровенно говоря, я всегда испытывал некоторое отвращение к детям; они представлялись мне маленькими чудовищами, которые только и делают, что какают и истошно вопят; мысль о ребенке никогда не приходила мне в голову. С другой стороны, большинство супружеских пар, как известно,

производят на свет детей;

не знаю уж, радуются они этому или нет, но жаловаться вслух не осмеливаются. Вообще-то, сказал я себе, обведя взглядом туристический комплекс, на такой территории как раз, пожалуй, и можно растить детей: гуляли бы себе между бунгало, играли бы с какими-нибудь палочками или не знаю с чем.

По словам Андреаса, растить тут детей чрезвычайно просто; в Краби есть школа, в нее можно ходить пешком. Тайские дети не похожи на европейских, они не раздражительные, не капризные. Родителей уважают, чуть ли не боготворят, этому их никто не учит – они впитывают это с молоком матери. Когда он приезжал к своей сестре в Дюссельдорф, поведение племянников приводило его в ужас.

Благотворное воздействие культурной традиции на молодое поколе­ние лишь отчасти развеяло мои сомнения; я успокаивал себя тем, что Ва­лери только двадцать восемь, а потребность в детях обычно одолевает женщин к тридцати пяти; но, впрочем, если нужно, я готов был иметь от нее ребенка: я знал, что такая мысль у нее появится обязательно. В кон­це концов, ребенок – это всего-навсего маленькое животное, правда со зловредными наклонностями – скажем, вроде обезьянки. Из него мож­но даже извлечь какую-нибудь пользу, например, я мог бы научить его иг­рать в «Миль борн»

[22]

. «Миль борн» – моя страсть, и страсть неутоленная: с кем мне играть? Конечно уж, не с коллегами по работе и не с художни­ками, которые приносят мне свои проекты. С Андреасом? Я смерил его взглядом: нет, не подойдет. Но в целом он выглядел человеком серьез­ным и умным; с ним стоило поддерживать отношения.

– Вы хотите остаться здесь… насовсем?– спросил он меня.

– Да, насовсем.

– Так лучше,– кивнул он в ответ.– С Таиландом очень трудно расстаться. Если бы мне сейчас пришлось отсюда уехать, не знаю, как бы я это пережил.

16

Дни пролетели с ужасающей быстротой; пятого мы должны были уезжать. Накануне вечером мы ужинали с Жан-Ивом в ресторане гостиницы. Лионель от приглашения отказался, пошел смотреть на Ким.

– Мне приятно видеть, как она танцует почти обнаженная перед мужчинами, и знать, что потом она будет моей,– сказал он нам. Жан-Ив посмотрел ему вслед.

– Наш газовщик делает успехи… Он уже проявляет склонность к извращениям.

– Не смейся над ним,– возразила Валери.– Я начинаю понимать, что ты в нем находишь,– добавила она, обернувшись ко мне.– Он трогательный парень. Во всяком случае, отпуск у него удался на славу, это точно.

Смеркалось; в домах зажигались огни. Последний луч заката догорал на золоченой кровле пагоды. С тех пор как Валери сообщила Жан-Иву о своем решении, он на эту тему больше не заговаривал – до самого прощального ужина; теперь он заказал бутылку вина.

– Мне будет тебя не хватать,– сказал он.– Все придется делать иначе. Мы работали вместе больше пяти лет. Хорошо ладили, ни разу всерьез не ругались. Я тебе многим обязан.

Стемнело, он говорил все тише и тише, словно бы для себя самого:

– Теперь мы расширим сеть. Бразилия напрашивается сама собой. Еще я думал о Кении: в идеале хорошо бы открыть другой комплекс внутри страны для сафари, а городок на побережье отдать под «Афродиту». Есть возможности и во Вьетнаме.

– Ты не боишься конкуренции?– спросил я.

– Нисколько. Американцы в это дело не сунутся, в Штатах слишком распространены пуританские взгляды. Если я чего и опасался, так это реакции французской прессы, но пока все тихо. Правда, у нас в основном иностранные клиенты, а в Германии и Италии спокойнее относятся к таким вопросам.

Ты станешь величайшим сутенером в мире.

– Почему сутенером?– возразил он.– Мы же не берем проценты с заработка девушек; мы просто не мешаем им работать.

– И потом,– вмешалась Валери,– девушки сами по себе, они не персонал гостиницы.

– В общем, да,– подтвердил Жан-Ив неуверенно,– по крайней мере здесь. Хотя я слышал, что в Санто-Доминго официантки охотно поднимаются в номера.

– Их никто не заставляет.

– Это уж точно.

– Короче,– Валери умиротворяюще повела рукой,– не слушай, что говорят лицемеры. Твое дело обеспечить структуру и

уникальный стиль «

Авроры», и все тут.

Официант принес суп с мелиссой. За соседними столиками сидели немцы и итальянцы с тайками, а также немецкие пары с тайками и без. Разные люди здесь, как видно, легко уживались друг с другом в атмосфере наслаждения; работа директора комплекса представлялась не изнурительной.

– Итак, вы остаетесь здесь…– снова заговорил Жан-Ив: похоже, ему верилось в это с трудом.– Я, конечно же, поражен, то есть отчасти я вас понимаю, но меня удивляет, что люди отказываются от больших денег.

– А зачем мне большие деньги?– произнесла Валери, чеканя каждый слог.– Чтобы покупать сумки фирмы «Прада»? Ездить на выходные в Будапешт? Есть свежие трюфели? Я заработала много денег и даже не помню, на что их потратила: наверное, на подобную ерунду. Ты-то сам знаешь, куда уходят твои деньги?

– М-м…– Он задумался.– Вообще-то я думаю, их в основном тратила Одри.

– Одри идиотка,– безжалостно вмазала ему Валери.– К счастью, ты разводишься. Это самое умное решение, какое ты когда-либо принимал.

– Ты права, она действительно идиотка,– ответил Жан-Ив, не смутившись; он улыбнулся, помялся, потом сказал: – Странная ты все-таки, Валери.

– Я не странная, это мир вокруг странный. Неужели тебе в самом деле хочется купить кабриолет «феррари»? Или домик в Довиле, который все равно разграбят? Или до шестидесяти лет работать по девяносто часов в неделю? Половину зарплаты отдавать в виде налогов на финансирование военной операции в Косово или на программу спасения предместий? Нам здесь нравится! здесь есть все, что нужно для жизни. Единственное, что отличает Запад,– это

фирменные товары.

Если тебе необходимы фирменные товары, оставайся на Западе; если нет, в Таиланде найдешь великолепные подделки.

– Странной мне кажется твоя позиция: ты столько лет работала на западный мир и не верила в его ценности.

– Я хищница,– ответила она спокойно.– Хищница маленькая и беззлобная: мне мало нужно. До сих пор я работала исключительно ради денег; теперь я начну жить. А вот других людей я не понимаю: что, к примеру, мешает тебе поселиться здесь? Женился бы на тайке: они красивы, приветливы и великолепно занимаются любовью. Некоторые даже по-французски немного говорят.

– Ну…– Он снова замялся.– Пока что я предпочитаю менять девушек каждый вечер.

– Это пройдет. И потом, никто не мешает тебе посещать массажные салоны после женитьбы, на то они и существуют.

– Я знаю. Видишь ли… на самом деле мне всегда было трудно принимать жизненно важные решения.

Смущенный своим признанием, он обратился ко мне:

– Мишель, а ты чем будешь здесь заниматься?

Ближе всего к истине был бы ответ «Ничем»; но такое очень трудно объяснить активному человеку.

– Он будет готовить,– ответила за меня Валери. Я посмотрел на нее с удивлением.– Да-да,– настаивала она,– я заметила, тебе нравится готовить, на тебя иногда прямо вдохновение находит. Это очень удачно – я терпеть не могу стряпню; не сомневаюсь, ты здесь увлечешься кулинарией.

Я попробовал курицу с карри и зеленым перцем; что ж, пожалуй, интересно было бы приготовить ее с манго. Жан-Ив задумчиво качал головой. Я взглянул на Валери: хищницей она была умной и упрямой; она выбрала меня, пожелала разделить со мной логово. Принято думать, что человеческие общества зиждутся если не на единой воле всех членов, то, по крайней мере, на консенсусе, который в западных странах некоторые журналисты с четкими политическими позициями называют

соглашательством.

Я сам по натуре соглашатель и никогда не пытался этот консенсус нарушить; существование же

единой воли

представлялось мне сомнительным. По Иммануилу Канту, достоинство человека заключается в том, чтобы подчиняться законам лишь в той мере, в какой он сам осознает себя законодателем,– подобная фантазия в жизни не приходила мне в голову. Я не только не ходил голосовать, но и не видел в выборах ничего, кроме великолепного телевизионного шоу, в котором моими любимыми актерами были, по правде говоря, политологи; особенно меня радовал Жером Жаффре. Работа политиков виделась мне трудной, требующей специальных навыков, изматывающей; я охотно делегировал свои полномочия. В молодости я встречался с разными

активистами,

полагавшими, что надо заставить общество развиваться в том или ином направлении; я не питал к ним ни симпатии, ни уважения. Со временем я стал их остерегаться: в их пристрастии к глобальным проблемам и уверенности, будто общество им что-то должно, угадывалось несомненное лукавство. В чем я лично мог упрекнуть западное общество? Ни в чем особенно, но и горячей привязанности к нему не питал (я вообще все меньше и меньше понимал, как можно испытывать привязанность к идее, к стране, к чему-нибудь, кроме конкретного человека). На Западе дорогая жизнь, холодно и проститутки некачественные. На Западе не разрешают курить в общественных местах и почти невозможно купить наркотики; там много работают, много машин и шума, а безопасность обеспечивается плохо. В общем-то, изъянов немало. Я вдруг ощутил неловкость оттого, что рассматриваю общество как естественную среду – саванну или джунгли,– к которой вынужден приспосабливаться. А что я плоть от плоти этой среды – такой мысли у меня никогда не возникало, будто атрофировалось что-то. С такими индивидами, как я, общество вряд ли выживет; я же мог выжить с женщиной, которую люблю, и постараться сделать ее счастливой. Я снова с благодарностью посмотрел на Валери и в эту минуту услышал справа какой-то щелчок. Прислушавшись, я различил шум мотора, доносящийся со стороны моря, затем он внезапно оборвался. На краю террасы высокая блондинка поднялась во весь рост и громко заорала. Раздался сухой треск автоматной очереди. Блондинка повернулась к нам, хватаясь руками за лицо: пуля угодила ей в глаз, в глазнице зияла кровавая дыра; женщина бесшумно рухнула на пол. Затем я увидел троих мужчин в тюрбанах, они приближались с автоматами наперевес. Затрещала вторая очередь, длиннее первой; вопли смешались со звоном битой посуды. Несколько секунд мы сидели парализованные, мало кто догадался спрятаться под стол. Вскрикнул Жан-Ив, его ранило в руку. И тут я увидел, что Валери медленно сползает со стула и валится на пол. Я бросился к ней, обхватил ее руками. Дальше я уже ничего не видел. В тишине, нарушаемой только звоном стекла, автоматные очереди следовали одна за другой; мне казалось, что это продолжается бесконечно долго. Сильно пахло порохом. Потом снова все стихло. Тогда я заметил, что моя левая рука в крови; наверное, пуля попала Валери в грудь или в горло. Ближайший к нам фонарь был разбит, стояла почти полная тьма. Жан-Ив, лежавший в метре от меня, попробовал подняться, застонал. В это самое мгновение в стороне спортивно-развлекательного комплекса прогремел мощнейший взрыв, сотряс воздух, раскатился по бухте. Мне показалось, что у меня лопнули барабанные перепонки; меня оглушило, но, несмотря на это, через несколько секунд я услышал чудовищные, нечеловеческие, поистине адские крики.

Спасатели приехали из Краби десять минут спустя; они бросились сначала в досуговый центр. Бомба взорвалась в самом большом баре «Неистовые губы» в час наплыва посетителей; ее пронесли в спортивной сумке и оставили возле подиума. Это было мощное самодельное устройство, начиненное динамитом, болтами и гвоздями и приводимое в действие будильником. Взрывной волной снесло тонкие кирпичные перегородки, отделявшие бар от соседних помещений; кое-где не выдержали металлические балки, и крыша держалась на честном слове. Увидев масштабы катастрофы, спасатели первым делом вызвали подмогу. Перед входом в бар корчилась на земле танцовщица в белом бикини, ей оторвало руки по локоть. Неподалеку на груде обломков сидел немец и руками удерживал кишки, вываливавшиеся у него из живота; рядом лежала его жена, ей наполовину срезало грудь. Внутри висел черный дым; пол был скользким от крови, хлеставшей из тел и обрубков тел. Агонизирующие люди с оторванными руками или ногами пытались ползти к выходу, оставляя за собой кровавый след. Кому-то болтами и гвоздями выбило глаза, раздробило кисти, искромсало лицо в клочья. Некоторых словно разорвало изнутри, их внутренние органы и конечности валялись на полу в нескольких метрах от тела.

Когда спасатели вбежали на террасу ресторана, я все еще сжимал Валери в объятиях; тело ее было теплым. В двух метрах от меня лежала женщина с залитым кровью и утыканным осколками стекла лицом. Иные сидели за столиками разинув рот – смерть застигла их врасплох. Я закричал, ко мне подошли два санитара, взяли у меня из рук Валери, бережно положили на носилки. Я попробовал встать, но тут же упал навзничь, стукнувшись затылком об пол. И тогда я отчетливо услышал, как кто-то сказал по-французски:

– Она умерла.

Часть третья

Паттайя Бич

1

Впервые за долгое время я проснулся один. Больница в Краби небольшая, светлая; в то же утро меня посетил врач-француз из организации «Врачи мира»; они прибыли сюда на другой день после взрыва. Доктору на вид лет тридцать, спина чуть сгорблена, выражение лица озабоченное. Он сказал, что я спал трое суток.

– То есть не то чтобы спали,– пояснил он.– Вы выглядели бодрствующим, мы пытались с вами говорить, но только сейчас нам удалось установить с вами контакт.

«Установить контакт»,– повторил я про себя. Он сообщил мне, что последствия взрыва чудовищны: число погибших достигло ста семнадцати; терактов такого масштаба еще не случалось в Азии. Некоторые пострадавшие находились в критическом состоянии, их сочли нетранспортабельными; в их числе Лионель. Ему оторвало обе ноги, осколок металла угодил в живот; шансы остаться в живых крайне малы. Других тяжелораненых перевезли в больницу Бумрунград в Бангкоке. Жан-Ив отделался легко, пуля пробила ему плечевую кость; помощь оказали на месте. У меня же не было вообще ничего, ни царапинки.

– Что касается вашей подруги…– сказал доктор под конец,– ее тело уже доставлено во Францию. Я говорил по телефону с ее родителями: ее похоронят в Бретани.

Он замолчал; наверное, ждал, когда я что-нибудь скажу. Он наблюдал за мной исподволь, и взгляд его делался все более озабоченным.

Около полудня появилась санитарка с завтраком; час спустя она его унесла. Сказала, что я должен начать есть, это совершенно необходимо.

Во второй половине дня меня навестил Жан-Ив. Он тоже как-то странно на меня косился. Говорил в основном о Лионеле; бедняга умирал: вопрос нескольких часов. Лионель много раз звал Ким. Она каким-то чудом осталась цела и невредима и, похоже, быстро утешилась: накануне вечером Жан-Ив видел ее в Краби под ручку с англичанином. Он ни словом не обмолвился об этом Лионелю, но тот, как видно, и не обольщался. «Мне повезло, что я ее встретил»,– говорил он.

– Странно,– добавил Жан-Ив,– он выглядит счастливым.

Когда он уходил, я сообразил, что сам за все время не произнес ни звука; я совершенно не знал, что сказать. Я чувствовал: что-то тут не так, но это чувство было смутным, трудновыразимым. Мне казалось, что лучше всего молчать и ждать, пока все вокруг поймут свою ошибку; просто потерпеть какое-то время.

Прощаясь, Жан-Ив еще раз взглянул на меня и сокрушенно покачал головой. Как выяснилось позже, я, оставшись в палате один, говорил беспрестанно и замолкал, как только кто-нибудь входил.

Еще через несколько дней на санитарном самолете нас перевезли в больницу Бумрунград. Я не очень понимал зачем; думаю, для того, наверное, чтобы нас допросила полиция. Лионель скончался накануне; проходя по коридору, я видел его тело, завернутое в саван.

Таиландские полицейские пришли в сопровождении работника посольства, который выполнял обязанности переводчика; к сожалению, я мало что мог им рассказать. Сдается, больше всего им хотелось узнать, были ли нападавшие арабами или азиатами. Я понимаю, почему их это волновало: важно было установить, добрался ли до Таиланда международный терроризм, или же это дело рук малайских сепаратистов; но я мог только повторить, что все произошло очень быстро и я не успел их разглядеть; как мне показалось, они могли быть и малайцами.

Потом приходили американцы, полагаю – из ЦРУ. Они разговарива­ли резко, неприязненно, так что я сам ощутил себя подозреваемым. При­гласить переводчика они не сочли нужным, а потому многое в их вопро­сах я не понял. Под конец они показали мне фотографии каких-то людей, надо думать международных террористов; я никого из них не узнал.

Жан-Ив заглядывал ко мне часто, садился в ногах. Я сознавал его присутствие, чувствовал от этого некоторое напряжение. Однажды утром, на третий день нашего пребывания в Бангкоке, он протянул мне пачку бумаг – копии газетных статей.

– Руководство «Авроры» прислало вчера по факсу без комментариев,– пояснил он.

Первая статья была из «Нувель обсерватер», она называлась: «Весьма сомнительный клуб» – длинная, на две страницы, очень подробная и проиллюстрированная фотографией из немецкого рекламного каталога. Журналист открыто обвинял группу «Аврора» в поощрении сексуального туризма в странах третьего мира и добавлял, что в данном случае реакцию мусульман можно понять. Ту же мысль развивал в редакционной статье и Жан-Клод Гийбо. Жан-Люк Эспиталье, писал он, заявил журналистам по телефону:

– Группа «Аврора», подписавшая Всемирную хартию этического туризма, категорически не одобряет подобного рода отклонений от норм морали; ответственные понесут наказание.

Далее следовала гневная, но бедная фактами статья Изабель Алонсо в «Журналь дю диманш», озаглавленная «Возврат к рабству». Формулировку подхватывала в своей колонке Франсуаз Жиру: «Как ни прискорбно это говорить, смерть нескольких богачей ничто в сравнении с униженным и рабским положением сотен тысяч женщин в мире». Взрыв в Краби, разумеется, привлек к этой теме всеобщее внимание. «Либерасьон» опубликовала на первой странице фотографию тех, кто остался в живых, в минуту их прибытия на родину, в аэропорт Руасси, и озаглавила статью «Не без вины пострадавшие». Жером Дюпюи в редакционной статье упрекал правительство Таиланда в потворстве проституции, торговле наркотиками и неоднократном нарушении принципов демократии. Что же до «Пари-матч», то там в статье под названием «Резня в Краби»

ночь ужасов

расписывалась во всех подробностях. Им удалось раздобыть фотографии, правда очень плохого качества – черно-белые, переданные по факсу; на них могло быть изображено что угодно, человеческие тела угадывались с трудом. Рядом они поместили исповедь «сексуального туриста», не имевшего никакого отношения к описываемым событиям, путешествовавшего в одиночку и все больше на Филиппины. Жак Ширак немедленно выступил с заявлением, в котором, возмущаясь терактом, клеймил «неприемлемое поведение некоторых наших соотечественников за границей». Ему вторил Лионель Жоспен, напоминая, что сексуальный туризм, даже если в нем участвуют только совершеннолетние, запрещен законодательно. Авторы двух статей, в «Фигаро» и в «Монд», задавались вопросом, как бороться с упомянутым бедствием и какую позицию должно занять мировое сообщество. В последующие дни Жан-Ив попытался дозвониться до Готфрида Рембке; в конце концов ему это удалось. Глава ТТЛ сожалел, искренне сожалел, что так случилось, но ничем помочь не мог. Таиланд так или иначе выпадал из турбизнеса не на один десяток лет. Отголоски разразившейся во Франции полемики докатились и до Германии; мнения там, правда, разделились, но большинство все же осудило сексуальный туризм; в этой ситуации Рембке предпочитал выйти из игры.

2

Как я не понял, зачем меня перевезли в Бангкок, точно так же не знал, почему меня отправили в Париж. Больничный персонал меня не жало­вал, наверное за пассивность; хоть на больничной койке, хоть на смертном одре – человек вынужден постоянно ломать комедию. Мед­работники любят, когда пациент сопротивляется, проявляет недисциплинированность, которую ему, медработнику, надо исхитриться преодолеть, разумеется, для блага больного. А я ничего такого не про­являл. Меня можно было повернуть на бок, сделать укол и через три часа застать ровно в том же положении. В ночь перед отъездом, разы­скивая туалет в больничном коридоре, я врезался в дверь. Наутро ли­цо мое было залито кровью – я разбил себе бровь; пришлось мыть, пе­ревязывать. Самому мне и в голову не пришло позвать медсестру; если честно, то я просто ничего не почувствовал.

Перелет не ознаменовался ничем особенным; я даже курить отвык. У конвейера с багажом я пожал руку Жану Иву; потом взял такси и отпра­вился на авеню де Шуази.

Войдя в квартиру, сразу понял, что находиться в ней не могу и не смогу. Распаковывать чемодан не стал. Я взял целлофановый пакет и стал складывать в него все фотографии Валери, какие только мог найти. В основном они были сделаны у ее родителей в Бретани, на пляже или в саду. Еще мне попалось несколько эротических – эти я снимал дома: мне нравилось смотреть, когда она себя ласкала, у нее красиво получа­лось.

Затем я сел на диван и набрал номер, который мне дали на случай, если я почувствую себя плохо, звонить можно было круглосуточно. Это был пункт психологической помощи, созданный специально для пост­радавших от теракта. Размещался он в одном из корпусов лечебницы Святой Анны.

Многие из тех, кто сюда обратились, и в самом деле пребывали в плачев­ном состоянии: несмотря на мощные дозы транквилизаторов, по ночам их мучили кошмары, они выли, кричали от ужаса, рыдали. Встречая их в коридоре, я всякий раз поражался их перекошенным, обезумевшим лицам; страх в буквальном смысле разъедал их изнутри. И от него не от­делаться до конца жизни, думал я.

Сам я ощущал главным образом бесконечную усталость. С постели вставал лишь затем, чтобы выпить чашку растворимого кофе или по­грызть сухарь; есть здесь не заставляли, лечиться тоже. Серию обсле­дований я все-таки прошел, а через три дня после поступления имел беседу с психиатром; обследования выявили «крайне притупленную реакцию». Я ни на что не жаловался, но действительно чувствовал се­бя крайне, сверх всякой меры «притупленным». Доктор спросил, что я собираюсь делать. Я ответил: «Ждать». Я проявил разумный опти­мизм, сказал, что грусть пройдет и я снова буду счастлив, надо только подождать. Видимо, я его не убедил. Доктор был человеком лет пяти­десяти с полным, жизнерадостным и напрочь лишенным раститель­ности лицом.

Через неделю меня перевели в другую психиатрическую клинику, те­перь уже на более долгий срок. Мне предстояло провести там три с лиш­ним месяца. К своему изумлению, я обнаружил там все того же психиат­ра. Ничего удивительного, объяснил он мне, оказывается, здесь его постоянное место работы. Помощью жертвам теракта он занимался вре­менно, он на ней в некотором роде специализировался: ему уже доводи­лось работать в аналогичном пункте, созданном после взрыва на стан­ции метро Сен-Мишель.

Его манера говорить отличалась от обычной болтовни психиатров, он был сносен. Помнится, он внушал мне, что надо «освободить себя от привязанности»: попахивало буддизмом. Что мне освобождать? Я сам привязанность. Будучи существом эфемерным, я, соответственно своей природе, привязался к тому, что эфемерно, – тезис не нуждался в ком­ментариях. А будь я вечным, добавил я для поддержания беседы, непре­менно привязался бы к чему-нибудь вечному. С теми из пострадавших, кого преследовали кошмары и страх смерти, его метод якобы хорошо срабатывал. «Это не ваши мучения, в действительности вы не страдаете; это призрачная боль, она существует лишь в вашем воображении», – го­ворил он им, и люди в конце концов верили.

Трудно сказать, когда именно я стал понимать, что произошло, со­знание возвращалось короткими вспышками. А потом наступал долгий период – по правде говоря, такие периоды бывают и сейчас, – когда Ва­лери и не думала умирать. Одно время я мог растягивать его до беско­нечности без малейших усилий. Помню, когда впервые возникли труд­ности и я по-настоящему ощутил бремя реальности: это случилось сразу после визита Жана Ива. Встречу с ним я перенес тяжело, он оживлял воспоминания, от которых мне трудно было отмахнуться; прощаясь, я не сказал ему, чтоб он заходил еще.

Приход Мари Жанны, напротив, принес облегчение. Она говорила мало, рассказала, что делается на работе; я сразу объявил ей, что не со­бираюсь возвращаться, потому что переселяюсь в Краби. Она молча кивнула. «Не беспокойся, – сказал я ей, – все будет хорошо». Она посмо­трела на меня с сочувствием; странно, но, кажется, она мне поверила.

Самой тяжелой была, конечно, встреча с родителями Валери; психи­атр, по-видимому, объяснил им, что у меня случаются периоды

непри­ятия действительности

, – в результате мать Валери рыдала почти без ос­тановки, отец тоже чувствовал себя неловко. Они пришли, кроме всего прочего, уладить некоторые практические вопросы, принесли чемодан с моими вещами. Они полагали, что я не собираюсь возвращаться в квартиру в XIII округе. «Разумеется, разумеется, – сказал я, – там видно будет»; и мать Валери снова заплакала.

В больнице жизнь течет сама собой, человеческие потребности в основном все удовлетворены. Я снова стал включать «Вопросы для чемпиона», это единственное, что я смотрел, новости меня теперь не интересовали нисколько. Другие проводили перед телевизором целые дни. Меня это не привлекало: слишком мелькает. Я считал, что если сохранять спокойствие и думать как можно меньше, то все в конце концов уладится.

Однажды апрельским утром я узнал, что, оказывается, и впрямь уладилось и что меня скоро выпишут, каковое обстоятельство я воспринял скорее как осложнение: придется искать комнату в гостинице, в нейтральной среде. Хорошо хоть, у меня были деньги.

– Надо видеть все с лучшей стороны,– сказал я медсестре. Она удивилась: я заговорил с ней впервые.

Против неприятия действительности, объяснил мне психиатр во время нашей последней встречи, не существует конкретного лечения, здесь нарушена не психика, а представление о мире. Все это время он держал меня в клинике только потому, что опасался попыток самоубийства – они нередко случаются, если пациент внезапно осознает реальность; но теперь я вне опасности.

– Ах, вот оно что,– сказал я.

3

Через неделю после выписки я улетел в Бангкок. Определенных планов я не имел. Были бы мы нематериальными, мы бы довольствовались солнцем в небе. В Париже слишком отчетливо выражена смена времен года, она источник постоянной суеты и волнений. В Бангкоке солнце встает в шесть и в шесть садится, а в означенном промежутке движется по неизменной траектории. Говорят, тут бывает период муссонов, но я его ни разу не заставал. Городская суета присутствует, но причины ее мне толком неясны, она – как естественная среда. Здешние жители на­верняка имеют свою судьбу, свою жизнь, насколько позволяет уровень доходов; но я знал о ней не больше, чем о жизни леммингов.

Я остановился в «Амари бульвар»; гостиницу заполняли преимущест­венно японские бизнесмены. Здесь мы в последний раз останавлива­лись с Валери и Жаном Ивом; неудачный выбор. Два дня спустя я пере­брался в отель «Грейс», всего в нескольких десятках метров от первого, но обстановка тут была совсем другой. Кажется, это было последнее ме­сто в Бангкоке, где еще селились сексуальные туристы-арабы. Они ста­рались незаметно скользнуть вдоль стенки и по возможности не высо­вывать носа из гостиницы – здесь имелась дискотека и собственный массажный салон. Изредка их можно было встретить на близлежащих улочках, где продавали кебаб и располагались международные перего­ворные пункты, а дальше – нет. Между прочим, сам того не желая, я при­близился к больнице Бумрунград.

Можно поддерживать в себе жизнь одним только чувством ненависти; многие люди так и делают. Ислам разбил мою жизнь, ислам – подходя­щий объект для ненависти; в течение нескольких дней я старательно проникался ненавистью к мусульманам. Мне это неплохо удавалось; я да­же снова стал следить за международной политикой. Всякий раз, узна­вая, что палестинский террорист, ребенок, беременная палестинка сра­жены пулей в секторе Газа, я радовался, что одним мусульманином на свете стало меньше. Что ж, и вправду, этим можно жить.

Однажды вечером в гостиничном кафе со мной заговорил банкир-иорданец. Этот любезный господин непременно пожелал угостить меня пивом; возможно, его угнетало насильственное затворничество в гостинице. «Я понимаю здешних жителей, я на них не сержусь, – сказал он мне. – Мы сами виноваты. Тут не исламская земля, и непо­нятно, зачем тратить сотни миллионов на строительство мечетей. Не говоря уже о том взрыве… – Заметив, что я его внимательно слушаю, он заказал еще пива и расхрабрился. – К несчастью для мусульман, – продолжал он, – обещанный пророком рай уже существует на земле: есть места, где девушки сладострастно танцуют, ублажая мужчин, где можно опьяняться нектарами под звуки небесной музыки; таких мест штук двадцать в радиусе пятисот метров от гостиницы. Они легко до­ступны; чтобы в них попасть, нет нужды исполнять семь обязаннос­тей мусульманина и вести священную войну, достаточно заплатить не­сколько долларов. А чтобы увидеть их, вовсе не обязательно отправляться в дальнее путешествие – надо просто обзавестись параболической антенной». Он нимало не сомневался, что исламский мир обречен: капитализм восторжествует. Молодые арабы думают только о потреблении да о сексе. Их заветная мечта – американский образ жизни, сколько бы они ни утверждали обратное; их агрессивность – лишь проявление бессильной зависти; к счастью, молодежь все боль­ше отворачивается от ислама. Но сам он для этого уже стар, ему не по­везло, он всю жизнь вынужден был подлаживаться к религии, кото­рую презирал.

Вот и со мной примерно то же: настанет день, когда человечество освободится от ислама, но для меня это будет слишком поздно. Я, соб­ственно, уже не живу; я жил в течение нескольких месяцев, что само по себе неплохо, не каждый может этим похвастаться. Увы, отсутст­вие желания жить не приводит автоматически к возникновению же­лания умереть.

Я увидел иорданца на другой день перед его отлетом в Амман; ему теперь целый год ждать следующего отпуска. Я был скорее рад его отъ­езду, иначе он наверняка затеял бы новую дискуссию, а мне от такой перспективы становилось не по себе: я теперь с трудом выносил ин­теллектуальные разговоры; я больше не стремился понять мир ни да­же просто его познать. Тем не менее наша беседа оставила во мне глу­бокий след; иорданец полностью убедил меня, что ислам обречен; вообще-то, если вдуматься, это и в самом деле очевидно. От этой мыс­ли всю мою ненависть как рукой сняло. И я опять перестал интересо­ваться международной политикой.

4

Бангкок все-таки слишком походил на обычный город, там крутилось слишком много деловых людей, болталось слишком много туристов. Две недели спустя я сел в автобус и уехал в Паттайю. Этим и должно бы­ло кончиться, сказал я себе, но потом подумал: нет, я не прав, детерми­низм здесь ни при чем. Я мог бы провести остаток дней с Валери в Таи­ланде, в Бретани, где угодно. Стареть вообще не здорово; стареть в одиночестве – хуже некуда.

Едва только я поставил чемодан на пыльную площадку автовокзала, я понял, что это и есть моя конечная станция. Старый, иссохший нарко­ман с длинными седыми волосами просил милостыню у турникета, на плече у него сидела большая ящерица. Я дал ему сто бат и зашел выпить пива в «Хайдельберг Хоф» напротив вокзала. На улицах раскачивали бе­драми пузатые и усатые педерасты-немцы в рубашках в цветочек. Возле них три русские девчонки, три жалкие сосалки, развратные донельзя, извивались под орущий гетто-бластер, корчились, чуть по земле не ката­лись. Кто только не повстречался мне на улице за несколько минут: рэп­перы в бейсболках, маргиналы из Голландии, киберпанки с красными волосами, лесбиянки-австриячки с пирсингом. Дальше Паттайи ехать некуда, это клоака, сточная канава, куда сносит все отбросы западного невроза. Будь ты хоть гомо-, хоть гетеросексуален, хоть и то и другое сразу, Паттайя – твой последний шанс, потом остается только отказать­ся от желаний. Отели, естественно, различаются по уровню комфорта и цен, а также по национальному составу проживающих. Две самые боль­шие общины – немецкая и американская (в них растворены австралий­цы и даже новозеландцы). Попадается немало русских, безошибочно узнаваемых по неотесанному виду и гангстерским замашкам. Есть заведе­ние и для французов, называется «Ma maison»; в гостинице всего деся­ток комнат, но ресторан пользуется успехом. Я прожил в ней целую не­делю, пока не обнаружил, что не питаю особого пристрастия к французским сосискам и лягушачьим лапкам, могу обходиться без спут­никовых трансляций чемпионата Франции по футболу, могу не просма­тривать ежедневно раздел культуры в газете «Монд». Мне все равно надо было искать долговременное пристанище. Обычная туристическая виза выдается в Таиланде на месяц; однако чтобы ее продлить, достаточно за­ново пересечь границу. В Паттайе множество агентств предлагают одно­дневную поездку на камбоджийскую границу и обратно: три часа на ми­кроавтобусе, час или два в очереди на таможне, обед на камбоджийской территории (оплата обеда и чаевые таможенникам включены в стои­мость путевки) – и назад. Большинство постоянно проживающих здесь иностранцев проделывают это ежемесячно; получить долгосрочную ви­зу куда трудней.

В Паттайю приезжают не для того, чтобы начать жизнь заново, а для того, чтобы приемлемым образом ее закончить. Если хотите формули­ровку помягче – для того, чтобы взять тайм-аут, сделать длительную ос­тановку, которая может оказаться последней. Именно так выразился один гомосексуалист лет пятидесяти, с которым я познакомился в ир­ландском пабе; большую часть жизни он проработал газетным версталь­щиком и скопил немного денег. Проблемы начались у него лет десять на­зад: он продолжал ходить по вечерам в те же бары, что и обычно, но все чаще возвращался ни с чем. Разумеется, он мог бы получить свое за день­ги, но, если уж на то пошло, предпочитал платить азиатам. На этом мес­те своего рассказа он извинился и выразил надежду, что я не усматриваю в его словах расистского оттенка. Нет, ни в коем случае, я его понимал: унизительно платить человеку и думать, что, будь ты моложе, он бы лю­бил тебя бесплатно; куда проще иметь дело с людьми, не вызывающими у тебя никаких воспоминаний и ассоциаций. Если секс платный, лучше, чтобы он был в какой-то мере недифференцированным. Всем известно, что первое впечатление, которое возникает при встрече с людьми дру­гой расы, – это невозможность их дифференцировать, ощущение, что все лица похожи одно на другое. Если прожить в регионе несколько ме­сяцев, впечатление рассеивается, а жаль – оно в известной мере отража­ет реальность: люди, в сущности, все ужасно схожи между собой. Мож­но, понятно, поделить их на мужчин и женщин; можно при желании провести границу между возрастными категориями, но более подроб­ное членение есть педантизм, навеянный, возможно, скукой. Скучаю­щий индивид любит копаться в нюансах и выстраивать иерархии – это его характерное свойство. По Хатчинсону и Роулинзу, развитие систем иерархического главенства в животном сообществе не обусловлено практической необходимостью или естественным отбором; оно есть не что иное, как способ борьбы с угнетающей скукой природной жизни.

Итак, бывший верстальщик премило доживал свой век, услаждая се­бя за деньги стройными мускулистыми юношами со смуглой кожей. Раз в год он ездил во Францию навестить семью и кое-кого из друзей. Его сексуальная жизнь протекала не так бурно, как можно предположить, рассказывал он мне; он выходил раз или два в неделю, не чаще. В Паттайе он обосновался шесть лет назад; обилие дешевых и изысканных ус­луг приводит, как ни странно, к ослаблению желания. Он всякий раз был уверен, что сможет обработать и пососать прелестных мальчиков, а те ублажат его чувственно и умело. Коль скоро возможностей предо­ставлялось вдоволь, он пользовался ими умеренно и тщательно готовил каждый выход. Из его речи я понял, что во мне он видит гетеросексуаль­ный аналог самому себе, то есть человека, обуянного сексуальным неис­товством первых недель в Паттайе. Я не стал его разубеждать. Он дер­жался приветливо, непременно пожелал сам заплатить за пиво, надавал мне адресов, где можно разместиться на долгий срок. Ему было приятно встретить соотечественника: проживающие здесь голубые были в боль­шинстве своем англичане, он поддерживал с ними хорошие отношения, но время от времени ему хотелось поговорить на родном языке. С фран­цузской общиной, посещающей ресторан «Ma maison», он мало общался; она состояла в основном из зажиточных гетеросексуалов, бывших коло­ниальных чиновников и военных. Если я поселюсь в Паттайе, мы могли бы встречаться иногда вечерком: все чин чином, разумеется; он оставил мне номер своего мобильника. Я его записал, зная, что никогда не по­звоню. Он был симпатичен, любезен, интересен даже, если хотите; про­сто я не желал больше общаться с людьми.

Я снял комнату на Наклуа-роуд, вдали от городской суеты. Тут имелись кондиционер, холодильник, душ, кровать и еще кое-что из мебели; сто­ило все три тысячи бат в месяц, то есть немногим более пятисот фран­ков. Я сообщил новый адрес в свой банк и послал заявление об уходе в Министерство культуры.

У меня осталось очень мало дел в этой жизни. Я купил несколько па­чек бумаги 21х29,7 решил записать кое-что из воспоминаний. Вообще, людям следовало бы чаще это делать перед смертью. Странно думать, что столько народу проживает целую жизнь, не оставив о ней никаких соображений, никаких комментариев – ни словечка. Не то чтобы эти комментарии и соображения были кому-то адресованы или имели ка­кой-то смысл; но все-таки мне кажется, лучше их написать.

5

Прошло полгода, я живу все там же, на Наклуа-роуд; кажется, я скоро за­кончу свою работу. Я скучаю по Валери. Если бы, начиная писать эти страницы, я надеялся смягчить боль потери или сделать ее терпимой, то теперь мог бы с уверенностью сказать: у меня ничего не вышло. Я страдаю от того, что Валери нет со мной, больше прежнего.

На третий месяц моего здесь существования я решил начать ходить в массажные салоны и секс-бары. Не скажу, чтобы меня туда очень тяну­ло, я опасался полного фиаско. Но нет, мой агрегат функционировал нормально, просто ни разу больше я не испытывал удовольствия. Девуш­ки, понятно, ни при чем, они не стали менее нежными и умелыми – это я сделался бесчувственным. Поначалу я продолжал раз в неделю посе­щать массажный салон, вроде как из принципа; потом бросил. Челове­ческих контактов предпочтительнее избегать. Если я не верил в возмож­ность наслаждения для себя, наслаждение могла испытать девушка, тем более что мой бесчувственный прибор мог держаться часами, когда я собственным усилием не прерывал упражнения. А там, глядишь, мне за­хотелось бы доставлять ей наслаждение, у меня появилась бы какая-то цель, а это лишнее. Моя жизнь совершенно пуста, и лучше ей такой ос­таться, потому что, если проберется в нее капля страсти, следом вскоре придет боль.

Моя книга приближается к завершению. Большую часть дня я теперь ле­жу на кровати. Иногда включаю утром кондиционер, а вечером выклю­чаю; между этими двумя действиями не происходит ничего. К жужжа­нию кондиционера я привык, хотя вначале оно меня раздражало; но привык и к жаре, так что мне все равно, включен он или нет.

Я давно перестал покупать французские газеты; думаю, президент­ские выборы уже состоялись. Министерство культуры, небось, худо-бед­но со своими обязанностями справляется. Может быть, Мари Жанна ме­ня иногда вспоминает, когда надо подсчитать бюджет выставки; я не пытался с ней связаться. Не знаю также, что стало с Жаном Ивом; после того как его уволили из «Авроры», он, наверное, работает на более низ­кой должности и, видимо, не связанной с туризмом.

Жизнь, из которой ушла любовь, становится в определенной степени условной и противоестественной. Ты сохраняешь человеческое обли­чье и повадки, но это внешнее; а сердце, как говорится, уже ни к чему не лежит.

Вниз по Наклуа-роуд проносятся мотороллеры, поднимая облака пы­ли. Уже полдень. Проститутки из отдаленных кварталов стягиваются к барам в центре города. Вряд ли я сегодня выйду из дома. Или, может, под вечер – съесть супу в лавчонке на углу.

Когда ты отказался от жизни, последние контакты, которые еще со­храняются, – это с лавочниками. В моем случае они ограничиваются не­сколькими английскими словами. Я не говорю по-тайски, отчего вокруг меня само собой образуется тоскливое безвоздушное пространство. Воз­можно, я никогда по-настоящему не пойму Азию; но это и не важно. В мире можно жить и не понимая его, надо только приспособиться полу­чать пищу, ласки и любовь. В Паттайе пища и ласки стоят дешево по ев­ропейским и даже азиатским меркам. Что касается любви, мне трудно об этом говорить. Я твердо знаю: Валери была счастливым исключением. Она принадлежала к тем людям, которые способны посвятить жизнь счастью другого, сделать это своей целью. Для меня это загадочный фе­номен. В нем секрет счастья, простоты, радости; но я до сих пор не по­нял, как и почему такое может происходить. А если я не понял любовь, что толку стараться понять остальное?

Я до конца своих дней останусь сыном Европы, порождением трево­ги и стыда; я не смогу сказать ничего обнадеживающего. К Западу я не испытываю ненависти, только огромное презрение. Я знаю одно: такие, как мы есть, мы смердим, ибо насквозь пропитаны эгоизмом, мазохиз­мом и смертью. Мы создали систему, в которой жить стало невозможно; и хуже того, мы продолжаем распространять ее на остальной мир.

Наступает вечер, над дверьми пивных баров зажигаются разноцвет­ные гирлянды. Пожилые немцы садятся за столики, кладут толстую лапу на ляжку спутницы. Тревога и стыд знакомы им лучше, чем другим наро­дам, потому им так необходимы эти нежные тела и мягкая освежающая кожа. Лучше, чем другим народам, им знакома жажда самоуничтожения.

В их среде редко встретишь сытый вульгарный прагматизм англо-амери­канских туристов и привычку постоянно сопоставлять услугу и цену. Они редко занимаются гимнастикой, не стремятся поддержать тело в хорошей форме. Обычно они много едят, пьют много пива, жиреют; большинство из них скоро умрет. Многие из них приветливы, любят шу­тить, угощать, рассказывать анекдоты; общение с ними успокаивает и навевает грусть.

Я понял смерть; не думаю, что она причинит мне страдания. Я по­знал ненависть, презрение, уныние и многое другое; я даже познал ко­роткие мгновения любви. От меня не останется ничего, я и не заслужи­ваю того, чтоб от меня что-то осталось; я прожил заурядную во всех отношениях жизнь.

Почему-то я воображаю, что умру посреди ночи, и все-таки немного волнуюсь при мысли о боли, сопровождающей отделение души от тела. Мне трудно представить себе, чтобы жизнь прекратилась совсем безбо­лезненно и незаметно; я знаю, я неправ, но мне трудно убедить себя в об­ратном.

Несколько дней спустя меня обнаружат аборигены; полагаю, доволь­но скоро; в здешних широтах трупы начинают быстро смердеть. Они не будут знать, что со мной делать; возможно, обратятся во французское посольство. Я не нищий, не бродяга, разобраться будет просто. На моем счету останется немало денег; не знаю, кому они достанутся, наверное, государству или, может, каким-нибудь дальним родственникам.

В отличие от других азиатских народов, тайцы не верят в привиде­ния и мало заботятся об участи покойников; чаще всего хоронят их в об­щей могиле. Поскольку я не оставлю специальных указаний, так же по­ступят и со мной. Выпишут свидетельство о смерти и далеко отсюда, во Франции, поставят галочку в книге актов гражданского состояния. Кое-кто из бродячих торговцев, привыкших встречать меня на улице, пока­чает головой. Квартиру мою сдадут другому иностранцу. И меня забудут. Очень быстро.

Примечания

1

Жак Ланг – министр культуры Франции (1981–1986)

2

Популярная серия справочников «Путеводитель бродяги» (

франц.

)

3

Улицы-каналы в Бангкоке

4

Антуан Вештер – лидер французского движения защитников окружающей среды

5

Омаха Бич – закодированное в целях конспирации название побережья Нормандии, где в 1944 году происходила высадка американских войск

6

Волей Аллаха (

араб.

)

7

Робер Ю – лидер французских коммунистов

8

Присутствие шикарной публики не скоро вытравит здоровый туристский дух, царящий на острове (

англ.

)

9

В силу своего невежества люди обычно мыслят неверно, не находят правильной точки зрения и, цепляясь за свое “я”, совершают неверные поступки. В результате они привязаны к иллюзорному бытию (

англ.

)

10

Я был привязан к иллюзорному бытию (

англ.

)

11

Никола де Шамфор (1741–1794)– французский моралист, автор книг «Максимы и мысли», «Характеры и анекдоты»

12

Административный центр департамента Эсон

13

«Загорелые» – фильм о французском туристе, путешествующем по программе «Club Med»

14

Серия приключенческих романов для детей английской писательницы Энид Блайтон

15

Известный французский телеведущий

16

Здесь: Живее! Живее! (

исп.

)

17

Вот (

итал.

)

18

Томас Эдвард Лоуренс, прозванный Лоуренсом Аравийским (1888–1935) – английский офицер и писатель

19

Анри де Монфред (1879–1974) – французский авантюрист и писатель, автор приключенческих романов

20

Мы уважаем вашу мусульманскую веру: мы не хотим, чтобы вы пили виски и наслаждались тайскими девушками (

англ.

)

21

Здесь: порочный круг (

англ.

)

22

Детская настольная игра

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg