«Солнце, сердце и любовь»

Солнце, сердце и любовь (fb2) - Солнце, сердце и любовь 736K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Алексеевич Вощинин

Дмитрий Вощинин Солнце, сердце и любовь

«Судьба мира покоится в тебе»

Шумерская молитва

Часть первая

Ясным ранним утром молодой фараон Эхнатон вышел через анфиладу дворца на широкую залитую солнцем площадку с мраморными колоннами. Вдыхая сухой и прозрачный воздух, он с благоговением простер свои ладони к небу, искрящему солнечное тепло.

– Твои сияющие глаза прекрасны, всесильный Атон! Что может быть лучше добрых, наполненных жизнью лучей!

Атоном он называл золотой диск солнца, который олицетворял в его сердце любовь к жене, своим детям, окружающим и незримым подданным и всему созданному природой земному пространству.

Молодой фараон сам назвал себя Эхнатоном или «Живым духом Атона», хотя имя по династии ему было предначертано – Аменхотеп IV.

После смерти отца случайно выживший в младенчестве по стечению необъяснимых жизненных обстоятельств, Аменхотеп IV получил в наследство невиданную доселе власть над Египтом. Но она вовсе глубоко не занимала его, и только духовное общение с любимым Атоном вызывало в нем неописуемую радость жизни и прилив творческой мысли.

– Каждое око глядит на тебя, мой гордый Атон! И познал Тебя в целом свете один Эхнатон, – продолжал свое приветствие молодой правитель.

Тихие смиренные шаги сзади предупреждали о появлении жреца, который каждое утро объяснял фараону влияние сил неба и земли. Как и все придворные, он знал, что молодой фараон – человек нетрадиционных взглядов и даже не совсем чистых царских кровей.

В облике Эхнатона было, действительно, что-то неземное и загадочное. Его высокая, стройная фигура с громадной вытянутой кверху головой, необычной формы челюстью, выступающим вперед подбородком, выразительными толстыми губами и крупным чревом на фоне неба и яркого утреннего солнца вызывала у придворного подобострастное подчинение и трепетное уважение.

Жрец молчал, ожидая внимания правителя, и лишь когда взор фараона упал на него, негромко произнес:

– Луч пирамид не находит отклика, молчит и Великий Сфинкс… а силы земного огня тревожат дух умерших и живых.

После краткого раздумья Эхнатон произнес:

– Пожалуй, нам не стоит ждать помощи оттуда.

Правитель показал на звездное небо над пирамидами.

– Мы уж давно без внимания… Только дыхание Атона с нами… Он понимает и не оставит нас.

Жрец с чувством выполненного долга поспешил удалиться из поля зрения повелителя. Фараон же, не глядя на удаляющегося жреца, прошелся до балюстрады и двинулся в сторону дворца. А прекрасная Нефертити уже шла ему навстречу:

– Я рада встречать утренний свет вместе с Вами, мой любимый Эхнатон!

Фараон радостно посмотрел на нее.

– Ты же знаешь, дорогая, что свет и тепло восходящего солнца несут божественную искру в каждое человеческое сердце… Через нее мы познаем гармонию небес и ощущаем себя частью вселенной…

– Сегодня мне приснилась богиня Маат. С пером в руках она говорила мне о твоем бессмертии.

– Могущественная и справедливая Маат – сама истина проявления воли живого сердца. В нем свет духа и божественная истина бессмертия – любовь. Словно устремленные к нам доброжелательные руки она рождается от золотых лучей всемогущего Атона.

– Как ты прекрасно сказал, Эхнатон.

– Я задумал построить наполненную солнцем новую столицу Ахет-Атон, и в ней – дворец из белого, похожего на облако камня.

– Ты прав… Стены дворца надо покрыть орнаментными росписями, колонны с капителями в форме папируса и лотоса… Раскрасить и инкрустировать их цветным фаянсом, – мечтательно произнесла Нефертити, – А вокруг посадить цветущие сады… И тогда я возьму себе новое имя: Нефернефруатон.

Эхнатон с умилением посмотрел на свою обожаемую жену.

Было во всем этом духовное единство с ее мыслями, физическая радость очарования и понимания своей любимой половины.

– Великий Эхнатон, нельзя забывать, что на тебя устремлены тысячи глаз, и при всей твоей власти… они не всегда доброжелательны, – продолжала мудрая царица.

– Я знаю, дорогая… Но громадная власть губит сердце… А я хочу провозгласить независимую власть Единого Бога – Атона!

– Но невидимых врагов может уничтожить только сила власти.

– Только мне, фараону, предначертано видеть Священный кристалл и понять книги Тота… Я хочу быть проводником божественного миропорядка… Те, кто этого не понимает, никогда не постигнут истинную власть и могут принести лишь хаос… Без Атона – власть слишком груба, – Он перевел взгляд на жену, – Они, эти многие, как тень сфинкса, похожи на алчное чудовище и пожирателя мертвых – Аммита.

– Ты – фараон и можешь преодолеть все преграды, – восторженно произнесла царица.

– …Я призван научить людей чувствовать в себе частицу Бога.

– Как это правильно и верно, дорогой!

Фараон посмотрел на небо и произнес:

– Только Атон знает, что я – Сын Божий и человеческий.

1

Уже несколько дней Роман Григорьевич задерживался на работе.

Вот и сегодня он проводил спокойным взглядом торопящихся домой сотрудников, оглядел просторный в восточном стиле с арочными проемами и расписными потолками офис. Опустив глаза, он направился к своему зашторенному прозрачной ширмой месту руководителя.

Просторный резной стол, небольшая стенка для документов и широкое окно замыкали пространство этого подобия отдельного кабинета.

Роман Григорьевич выключил кондиционер, молчание которого сразу разрушило строгий распорядок рабочего дня.

Он приоткрыл окно и одиноко сел в массивное кресло. После дневной жары чувствовалось едва заметное дуновение обогревающего душу свежего воздуха с легким запахом цветения цитрусовых.

Перед глазами открывался сад с экзотическими деревьями на фоне безукоризненного газона и разрозненными кустами роз вдоль ограды.

Необычные для русского глаза пальмы, гранатовые, апельсиновые и фиговые деревья с их ажурными листьями за несколько лет жизни в этой стране стали для Романа Григорьевича привычным повседневным пейзажем.

Он достал початую бутылку виски, хрустальный бокал и наполнил его на треть. Огненно-прозрачная жидкость успокоилась в бокале и ловила остатки заходящего солнца. С удовольствием глядя на эти солнечные краски, он добавил содовой. После того, как напиток потерял яркость, он равнодушно взял его в руки и отвел взгляд опять за окно.

Роман Григорьевич сделал глоток и на минуту представил знакомую прохладу осеннего леса, речную рыбалку в тишине заходящего солнца, вечернее чаепитие на веранде, радостные лица любимых внуков.

Глаза отдыхали от повседневных дел, но на душе все-таки было немного тревожно.

Он откинулся глубже в кресло.

Неделю назад пришла телеграмма, что ему присылают замену. Обычно замену ждут, но в этот раз дело было совсем не так: ему намекнули, что пора и на покой. Это было несколько неожиданно, поскольку он всего на два года пережил пенсионный возраст.

Роман Григорьевич раньше не задумывался о своем возрасте, в том числе и в части профессиональной деятельности, грубых ошибок в работе не допускал, не имел даже замечаний. Более того, московское руководство его часто ставило в пример.

Из краткого сообщения следовало, что на его место назначен молодой незнакомый ему сотрудник практически из другой системы.

Времена нынче были непредсказуемы, и здесь вдалеке от столицы трудно было реально оценивать обстановку кадровых вопросов.

«Видно, кому-то понадобилось теплое место для своего родственника или знакомого», – думал про себя Роман Григорьевич.

Не трудно было представить, что новый преемник наверняка не имеет опыта подобной работы.

После определенных политических и экономических потерь, обрушившихся на нашу когда-то процветающую и верящую в незыблемость своих поисков страну, ему было горько ощущать себя с накопленными знаниями не востребованным или оцененным формально и вовсе не по достоинству.

«Руководство могло бы обсудить этот вопрос со мной во время командировки в Москве три месяца назад», – продолжал он рассуждать.

Но в памяти этого периода остались только доброжелательные улыбки и стандартные напутствия. Напрягало в связи с этим отсутствие простого человеческого участия.

Хотя искренность в профессиональных отношениях у нас в моде никогда не была, все-таки такого формализма он раньше не мог себе представить. И сейчас его доставали эти неприятные мысли.

Он вспомнил, как сам первый раз попал заграницу. За спиной был институт, академия, неплохое знание английского. Кругом тогда были добрые старшие товарищи, которые прощали первые ошибки и назидательно учили быть самостоятельным. Теперь он был готов к этому сам, но раздражали, как сейчас принято говорить, «новые» подходы в работе. В отличие известной всем стратегии прошлых лет, поражало отсутствие доступной информации в планах государства. Она распространялась на определенных уровнях организационных структур, и не каждый мог осознать суть задуманного. Бросалось в глаза, что все решали «большие» деньги с далеко не государственным интересом.

Смена курса ставила под сомнение правильность и необходимость всего предшествующего созидательного периода и, в конечном счете, ставила под сомнение и деятельность его быстро пробежавшей жизни.

«Как можно объяснять то, что на его должность ставят человека совершенно неискушенного в этой области?» – невольно отдавалось болью в его голове. Беспокойство гасилась очередным глотком.

Роман Григорьевич, конечно, понимал, что являлся инструментом и исполнителем той большой работы страны и привык доверять руководству. В распоряжении его ведомства ранее присутствовал немалый экономической отдел, постоянная работа которого позволяла корректировать и координировать тактику работы с развивающейся страной. Сейчас отдел был расформирован, хотя остались знающие страну люди, которые руководствовались общепринятыми мировыми тенденциями. Образовались договорные отношения с заинтересованными российскими организациями, на которых и держалась экономическая основа содержания торгового представительства.

Качество работы и значимость представительства снизилась, но по инерции оставались ранее построенные проекты, которые развивались, эксплуатировались и оставляли реальную надежду на будущее. Иностранного же заказчика со временем отучали надеяться на участие в новых проектах. И все же его внимание к сотрудничеству с нашей страной оставалось, хотя и заметно поостыло. Реальные результаты всего этого были наглядны: страна теряла экономическое и политическое влияние в регионе.

Китайское же представительство, как и многих других стран, за счет нашей пассивности набирало силу и захватывало все большие объемы сотрудничества.

Допив виски, Роман Григорьевич закрыл офис и через сад медленно пошел в свою квартиру. Одному сидеть дома ему не хотелось. Бывшие соседи, с которыми он поддерживал дружеские отношения, после очередного сокращения уехали в Санкт-Петербург.

Легко поужинав, он решил прогуляться по многолюдным улицам Замалика. Ноги сами понесли к построенному Эйфелем мосту через Нил. Он миновал шумный от потока машин переход над водным пространством и продолжал свою прогулку, сливаясь с толпой разноликих арабов.

Жизнь здесь кипела практически круглосуточно. За время пребывания в этой стране он смог приглядеться и отмечал своеобразную размеренную жизнь египтян. Казалось бы, малограмотный народ, немного шумно выражающий свои эмоции, но вовсе не забитый, как казалось на первый взгляд. Со временем он стал понимать и ощущать, что этот народ очень непосредственен в своих эмоциях и не желает жить без них. В этих простых арабах заключена громадная сила предков непонятой цивилизации, которая удивляет мир своей величественной загадочностью.

Роман Григорьевич шел, продолжая смотреть вокруг. Поражало мирное сочетание фешенебельных отелей, современных – из стекла и бетона – зданий и многочисленных разношерстных рынков с маленькими лавчонками, наполненными разнообразными порой даже немыслимыми товарами на раскинутых под самое небо импровизированных витринах.

Он не любил богатые лавки и редко заходил в них после отъезда жены. От них веяло каким-то тихим лилейным западным двурушничеством с равнодушными и заискивающими глазами продавцов, сияющими от блеска товаров прилавками, и тихим размеренным шелестом денежных знаков.

Думая о том, что может надолго покинуть эти места, он не без удовольствия шел по улицам с многочисленными развалами одежды, продуктов, овощей.

Народ вокруг был разный, в основном небогатый, но явно довольный своей деятельностью и повседневным бытием. Казалось, в их жестах и действиях наблюдалось отсутствие какой-то логики и надежды на богатое будущее, но этот скоропалительный взгляд возникал лишь от незнания и непонимания их повседневной жизни. Он чувствовал, что эти люди намного ближе к природе, и отмечал в них определенный шарм существования.

Последние события, связанные с политической активностью в стране, когда египтян пытались склонить к другому, «демократическому» миропорядку, показали, что их внутренний уклад далеко не так уж уязвим к навязыванию чужой идеологии. И вовсе не спонтанные неоднократные выходы большого количества людей на площадь Тахрир подтвердили эту активную реакцию и гражданскую позицию народа.

Роман Григорьевич был уверен, что преследующие свои интересы иностранные технологи до конца не осознали глубины самовыражения этой нации.

Именно здесь он начал понимать, что большое количество навязываемой информации серьезно губит душу. Даже дикари, племена которых еще проживают в Африке, при всей своей необразованности и замкнутости проживания, по восприятию жизни и легкости мыслей кажутся намного искренней и свободнее. Мы же в их глазах выглядим потерянными рабами, пытающимися возместить свою внутреннюю пустоту жизненных ощущений поиском материального богатства.

«Зашоренные информационными потоками европейцы давно превратились в рабов удовлетворения собственных потребностей», – улыбался про себя Роман Григорьевич, глядя вокруг.

С особым трепетом Роман Григорьевич относился к останкам древней египетской цивилизации. Его поражал философский и величественный размах сооружений знаменитых пирамид в Гизе, храмовый комплекс Луксора, насыщенный древними знаниями архитектурный ансамбль Александрии и многие другие сооружения в небольших городах, где грациозно сочетаются современные здания и древние строения.

Все это вместе заставляло его чувствовать и размышлять по-иному о вселенной, вечности, о месте человека на земле, смерти и о взаимодействии живого и всего одухотворенного присутствием ушедших.

Одна из мировых жемчужин древней и развивающейся культуры и истории – Каир являл собой непревзойденный колорит живущих в согласии миролюбивых диаспор со множеством унаследованных традиций египтян, арабов и пришедших сюда позднее французов и англичан.

С этими мыслями Роман Григорьевич любил бродить по городу допоздна.

Сегодня он не хотел думать о своей будущей жизни в России. Перестройка не очень благоволила его судьбе. Пришедшие перемены несли больше негатива, и на него свалилось немало неприятностей.

Сын, подающий надежды в молодости, спился, увлекся наркотиками и сделал отца заложником своей слабости и нереализованных амбиций.

Он высылал ему деньги на жизнь и лечение. Но тот постоянно срывался и опять попадал в больницу. Время шло, но надежд на полное излечение не было из-за слабости характера отпрыска.

Его дочь и мать двух любимых внуков перед отъездом заставила разделить имущество и переписать дачу и машину на нее.

Вот почему возвращение в Москву вызывало у него определенную тревогу.

Раньше любые трудности сменялись переменами и надеждами, новыми поисками и положительными эмоциями преодоления.

Сейчас он чувствовал, что с возрастом может потерять эти надежные жизненные ориентиры. Надвигающееся новое в его жизни щемило сердце холодом пока еще не испытанного страха и приближающейся безысходной старости.

2

Время приезда нового руководителя представительства прошло без малого через три недели и промелькнуло для Романа Григорьевича, будто один день. Он сам поехал встречать его в аэропорт.

Известна была только фамилия приезжающего – Ромащук.

Его удивлению не было предела, когда перед ним предстала молодая женщина чуть более тридцати.

Роман Григорьевич помимо неожиданного изумления был сражен нежным, необычно открытым и обволакивающим взглядом. Неописуемый шарм добавляли вьющиеся золотом волосы и черты лица. Они были не совсем правильные и даже в некоторой степени резковатые, но яркие и выразительные. Сочетание взгляда и приглушенной улыбки напоминала классическую и неоднократно воспетую прошлыми веками красоту.

Под впечатлением неожиданной встречи Роман Григорьевич был, как во сне.

«Джоконда», – промелькнуло у него в голове.

– Юлия Борисовна, – протянуло ему руку творение Леонардо.

– Роман Григорьевич, – принял он в свою ладонь теплую нежную руку.

Он сразу заметил в ее глазах радостное впечатление от шумного египетского аэропорта, обилия солнца и жизнеутверждающего света. Одновременно он прочитал и необычно радостное спокойствие и уверенность во взгляде Юлии Борисовны. Вся ее внешность говорила будто она, наконец, прибыла, на место, которого ждала всю свою жизнь. Приятный и благосклонный взгляд встречающего благотворно отразился на ее настроении.

После погрузки багажа долго ехали в пробках до офиса практически в полном молчании, если не считать расспросов о Москве и московской погоде.

Роману Григорьевичу показалось, что он уже видел Юлию Борисовну, когда она была совсем ребенком с пухлыми губами и капризным насупившимся носиком. Он улыбался, как в детстве.

Она с искоркой в глазах встретила эту улыбку, но подчеркнуто сделала вид, что не заметила ее.

Наконец, Роман Григорьевич остановил машину, провел ее по саду в офис.

Он хотел познакомить ее с сотрудниками представительства.

Юлия Борисовна весело вошла в офис, перевела взгляд на его обстановку и остановилась на расписном арабской вязью потолке.

– Как у вас здесь красиво.

– Мы привыкли к этому…

– …Яркие росписи, – продолжала восхищаться гостья.

После непродолжительного знакомства Юлии Борисовны с будущими коллегами Роман Григорьевич повез ее в гостиницу, которая находилась не очень далеко от представительства.

В дороге он завязал разговор:

– Вам еще предстоит многое узнать… я вам покажу… и расскажу, – искренне произнес Роман Григорьевич.

– Спасибо… буду признательна, – с улыбкой младенца откликнулась она, – На потолке и стенах было много странных изображений… какие-то экзотические рисунки.

– Это древнеегипетские символы.

– Они очень привлекательны.

– Они удивительные, – загорелся Роман Григорьевич, – Это древние амулеты и египетский алфавит.

– Они вовсе не похожи на алфавит… Например… птица или змея…

– Священная птица Ибис символизирует знание науки, магии, изобретательство и соответствует латинской букве «А»… А тело змеи или даже веревка – символ судьбы.

– …Никогда не думала, что змея имеет что-то общее с веревкой…

– Она не кусает, а оберегает. Египтяне своеобразно понимали зло… и оно было неотделимо от добра. Поэтому в религиозных обычаях масса амулетов и оберегов. Это и Скарабей, Пряжка, Подушка, Коршун, Золотой Воротник, Лестница, Два пальца, Голова змеи, Ступени, Лягушка…

– Как их много!.. А что-то похожее на глаз или цветок с крыльями?.

– Всевидящее Око Гора… Древние египтяне считали, что этот глаз исцеляет…Тут много таинственного… Цветок лотоса символизирует созидание, возрождение. Крылья – гармония, а перо страуса – один из важнейших атрибутов справедливости. По нему судят поступки человека после смерти… В «Книге мертвых» упоминается о взвешивание сердца человека при переходе в иной мир на «суде богов».

– Почему только сердце?

– Сердце, любящее, трепещущее… считали частичкой солнечного дыхания.

– Интересно…

После паузы Роман Григорьевич продолжил:

– Книга мертвых поразительно интересна… Существует символ БА – нечто похожее на душу человека. Изображался он в виде птицы ястреб с человеческой головой. После смерти БА покидает тело, днем делает благие дела, а ночью возвращается к умершему. Чтобы БА нашел свое тело, на лицо умершего надевают посмертную маску, так как мумифицированное лицо может со временем исказиться… Есть еще и символ КА – духовный астральный двойник человека. Он изображается, как две простертые руки. КА рождается вместе с человеком, и после его смерти продолжает жить.

– …Все так непонятно загадочно…

Роман Григорьевич на минуту задумался.

– Этими языческими символами египтяне пытались осмыслить окружающий мир и природные явления. Они пытались найти наилучший способ собственного существования, пытаясь даже описать и загробную жизнь. Реальную жизнь они представляли в виде дня – от восхода до захода солнца, а загробную олицетворяли с ночью. Процесс смерти у них назывался очень просто – «выходом из дня».

– Не может быть! Как просто!

– Хорошо, что в первый же день вы на все это обратили внимание… и разглядели…

– И вы так подробно… мне рассказали.

– Далеко не все… Эта страна пронизана глубокой философией, до конца не разгаданной и… возможно, более разумной, чем современная.

– Вы так считаете?

– Иногда приходят такие мысли, – задумчиво произнес Роман Григорьевич, когда они подъехали к гостинице.

Он проводил Юлию Борисовну в отель, рассказал как лучше пользоваться его услугами, проверил качество и обстановку номера, помог заказать ужин. Юлия Борисовна, не чувствуя большой уверенности, не стеснялась и спрашивала его обо всем. Потом она решила его проводить к выходу.

Они спустились в вестибюль отеля. Роман Григорьевич, тоже не желающий быстро расставаться, попросил обслугу принести чаю. Они сели за столиком у окна гостиницы и сделали по глотку превосходного местного напитка.

– Вы так интересно рассказывали о «Книге мертвых»… Кажется странным, для какой цели египтяне мумифицировали мертвых?

– Это не может быть простой сказкой… за этим стоит глубокая осмысленная фантазия, либо непонятая истина…

– Сейчас замораживают трупы, чтобы сохранить живую ткань с целью возможного оживления, лечения с применением будущих технологий, – надеясь на то, что он еще посидит с ней в незнакомом месте, продолжила Юлия Борисовна.

Посмотрев доброжелательно на спутницу и также желая продлить общение, он доверил ей свои мысли:

– Сохраняя человеческие тела в виде мумий, египтяне, возможно, понимали, что каждая жизнь неповторима… и хотели как можно дольше сберечь ее…

– Для кого?

– Мумии – самая лучшая информация о прошлом. Надо научиться ее читать… И самое главное быть услышанными.

– Но кем?… И для чего?

– Не знаю… Богом… Космосом… Людьми… Сегодня генетики могут восстановить живую ткань по клетке индивидуума, которая неповторима.

– Так они сохраняли клетку до наших дней?

– Мумия дает возможность жить астральному КА… А значит – и влиять на мир своей мистикой и силой воли.

– Значит, человек не пропадает совсем…

– Именно… Древние знали, что остается генетический код, но называли его по-иному… Этим они символизировали бессмертие… Вы не обратили внимание на своеобразный символ – крест с кругом вверху?

– Да, красивый крестик.

– Это символ вечной жизни, единства мужского и женского начала или овал Исиды и крест Осириса… Крест символ жизни, а круг – сама вечность…

– Похож на наш, но намного изящней.

– Сам по себе христианский крест вышел именно из этого символа…

Он внимательно посмотрел на молодую женщину.

– По легенде, злой Сет подстерег и убил Осириса – бога возрождения. Сет расчленил его тело, разбросал и спрятал в потаенных местах. Жена Осириса Исида нашла и соединила все части тела своего мужа, сделав мумию, чтобы сохранить его душу для людей.

– Странно.

– Согласно египетским преданиям, пока жива мумия, частица души КА живет вместе с ней и влияет на мир.

– Как интересно! – удивленно воскликнула девушка.

– Существует еще одна легенда или скорее давняя быль, – продолжал Роман Григорьевич, – Мумия придворной певицы фараона Эхнатона, знаменитой Анксунамун, перевозилась в начале прошлого века из Европы в США на знаменитом «Титанике».

– И она погибла?

– Естественно, мумия погибла. Но самое интересное в том, что при жизни Анксунамун была знаменита своими предсказаниями. Так вот, она предсказала свой неожиданный конец в темной морской пучине.

– Вот это да!

Юлия Борисовна чуть вздохнула.

– Странно, что египтяне пытались ввести законы жизни в загробный мир.

– Почему странно? Это их взгляды на мир… Они верили в это.

– А во что верим мы?…И стала ли лучше жизнь от нашего неверия ни во что? – задумалась Юлия.

Роман Григорьевич посмотрел на нее с восхищением.

«Она смотрит вперед, словно сфинкс» – промелькнуло у него в голове.

Юлия опять заговорила, глядя в даль:

– Трудно сказать, поняли ли они загробный мир…

– Во всяком случае, они создали это пространство… и были близки к его пониманию.

– Да!.. И как просто!

Роман Григорьевич в запале продолжал:

– Освобождение духа… страх… жертвенность – вот основы их буквы смерти. Они твердо верили в это, когда создавали «Книгу мертвых».

– Наверно, вы правы…

– Ясно одно: египтяне были более гармоничны, воспринимая правильно дух и материю.

Они замолчали и смотрели друг на друга.

– Много впечатлений за один день, – закончил Роман Григорьевич, – Сегодня у вас был день перемены обстановки, перелет… Вы устали…

– Да, конечно… Боюсь что сегодня трудно будет уснуть… Но все так удивительно интересно… вы меня заинтриговали.

– Для удивлений у вас еще все впереди, но после перелета вам надо отдохнуть, – прощаясь, Роман Григорьевич ласково посмотрел на собеседницу.

Она ответила ему приятной улыбкой.

3

На следующий день Роман Григорьевич также собственноручно привез Юлию Борисовну в офис, посадил в свое кресло и долго знакомил с документами, планами, распорядком торгпредства и прочими обязательными инструкциями и требованиями.

Он обратил внимание, что поток малоизвестной информации ее немного перенапряг. Временами она слушала отрешенно, глядя с интересом в окно.

Роман Григорьевич понимал ее состояние, зная, что пейзаж сада помогал немного расслабиться.

– У вас необычный взгляд, Юлия Борисовна, – неожиданно для себя произнес он.

– Вам показалось…

– Не скажите…

– И стоит ли придавать значения взглядам, – чувствуя, что ее наставник уловил отсутствие внимания к делам, произнесла Юлия.

– Возможно… однажды, правда, это было очень давно… я видел что-то подобное…

– Когда же это случилось?

– В начале моей деятельности за границей. Из-за этого моя карьера могла неудачно завершиться. Тогда это было весьма обычно, однако теперь показалось бы даже непонятным и странным.

– Вы удивительно умеете интриговать.

– В нашем офисе появилась новая переводчица, приехала по срочному запросу после окончания института Мориса Тореза… На вид ей было не более 20-ти. Она показалась мне немного невзрачной, даже более того… Но буквально через несколько месяцев она изменилась, словно расцвел оживший яркими красками неказистый зеленый бутон.

– Так бывает у женщин.

– Теперь-то я понимаю… но тогда все было странно и даже удивительно… особенно в развороте будущих событий…

– Каких событий?

– В конце 70-тых для того, чтобы работать заграницей, надо было иметь разрешение, так называемой «инстанции».

– Это что еще такое?

– То есть проверки биографии, родственников, связей с заграницей, моральных качеств и т. д.

Юлия Борисовна с недоумением посмотрела на него.

– У Наташи, так звали эту переводчицу, после года работы это разрешение закончилось. Для переводчиков не женатых, как правило, разрешение давалось на год и не более. Но заменить ее было не кем, и она продолжала работать на стройке в нарушение разрешенных сроков пребывания в стране. Через три месяца все-таки приехала замена – переводчик постарше ее с женой и ребенком.

Наташе надо было оформить выездную визу и срочно отправляться на родину. Оформление визы было поручено мне. Я подготовил все необходимые бумаги и намеревался отвезти их в префектуру.

Неожиданно она, улыбаясь, подошла ко мне с просьбой:

– Роман, давай я сама отвезу документы на визу, тем более хочу, чтобы новый переводчик поработал сегодня самостоятельно.

Предложение не вызвало у меня никаких возражений, тем более, что всегда не хватало времени на эту обязанность, и я охотно согласился… Через несколько дней она сообщила, что благополучно получила визу… И вот накануне ее отъезда, как сейчас помню, это было в выходной день…

Занимаясь дома хозяйством и подготовкой к завтрашнему рабочему дню, я услышал, как под дверь подсунули какие-то бумаги. Обычно в это время приносили газеты, и я спокойно бросил их на диван, увидев среди них небольшой конверт.

Продолжая заниматься своими делами, я спокойно пошел на кухню… Спустя час я сел на диван, открыл конверт и обомлел… Содержание помню почти наизусть:

«Роман, прости меня и не осуждай строго. Когда ты будешь читать это письмо, я уже буду далеко отсюда. Уехала я раньше намеченного срока и в несколько другом направлении. Сообщи обо мне куда надо и не пытайтесь искать: я уже в другой стране.

Еще раз прости.

Наташа»

После этого письменного признания, я долго не мог сообразить, что делать. Потом побежал к начальнику отдела кадров… И тут началось!..Нарушений пребывания в стране было предостаточно: нарушение сроков пребывания в стране, непонятное исчезновение сотрудницы и мое попустительство оформления ее визы в другую страну. Тогда мне казалось, все было, как в кошмарном сне: безрезультатные поиски в аэропорту, возмущение начальства в моей беспечности, собрание коллектива с бурным осуждением моего поведения… И дальше все наворачивалось, как снежный ком… Я не находил себе места и ждал команды разгневанного начальства о досрочном возвращении в Москву… видимо, навсегда.

– Но вы же были не виноваты.

– Это сейчас кажется так, а тогда все было в другом свете… Я только и слышал: «Как вы могли?»… К тому же я был молодым членом партии…

– Наверно, это было не очень хорошо.

– Не знаю, хорошо это было или плохо, только тогда у меня не было никакого желания уезжать из страны.

– Что же ее подвигло к этому ее?

– Как я потом узнал – это была любовь.

– Это возможно… не случайно вы обратили внимание на ее взгляд.

– Да-да… Я с этого именно начал…

– …Начали вы, Роман Григорьевич, не совсем в ту степь… Мои глаза наполнены скорее отсутствием любви.

– Что так? – удивился он.

– Я обрубила все свои любовные связи, включая бывшего мужа…

– Извините, что разбудил ваши воспоминания, но ваш возраст, как мне кажется, неотделим от этого чувства.

– Да?… А себя вы не сбрасывайте со счетов?

– Спасибо, что вселяете надежду… Я, по правде сказать, считал себя переростком в этой области.

– Ну-ну, Роман Григорьевич… Вы еще в хорошей форме и к тому же многие женщины предпочитают зрелые отношения.

Он немного не понял прилагательное «зрелые», но машинально сразу преобразился.

– Интересно, как сложилась судьба этой девушки, – задумчиво произнесла Юлия…

– Не знаю…

– Женщине там хорошо, где ее любимый…

– Любовь, хотя и сильный фактор… Но чувство очень хрупкое…

– Для женщины не такое уж хрупкое.

– Вам видней… Вообще же с некоторых пор меня все больше тревожит другое… Как– то странно, но мне тогда было трудно представить, чтобы воспитанная в духе советского времени молодая девушка в одночасье покинула страну.

– Вам, мужчинам, этого не дано понять.

Роман Григорьевич продолжал, не обращая внимания на слова Юлии:

– В России время от времени возникают волны эмиграции… Жизнь здесь постоянно не удовлетворяла и заставляла искать новые места обитания. Вспомните сколько было недовольных переворотами в 17-том… высылку в 20-тых… нападки на евреев в 70-тых… и малозаметная миграция в 91-ом… И важно, что страна предавала свои идеи, надежды и, в конечном счете, чаяния наиболее продвинутых своих граждан.

– Вы очень глубоко копаете.

– Да это только кажется на первый взгляд… Вспомните Герцена, Тургенева, родоначальника символизма Мережковского, Бунина…

– Ну, это уж вы притянули за уши.

– Возможно… но вы не дослушали конец истории относительно меня… Тогда будут понятны мои рассуждения… Ведь скоро обо мне забыли, и я благополучно продолжал работать.

– Вы везучий, – весело отреагировала Юлия.

– Буквально через две недели также тайно и безвозвратно уезжает на Запад приехавший переводчик с семьей, потом работающий по контракту ведущий специалист-медик из городского госпиталя и еще один специалист с другого контракта… И все они, кроме переводчика, хотели продолжать работать, но «инстанция» не давала добро.

– И вы что же, тоже собрались? – смеясь, отозвалась Юлия.

– Просто люди из КГБ приехали на место, чтобы разобраться в ситуации.

– И что же, разобрались?

– Видимо… Меня и всех окружающих подробно опрашивали и заставили писать объяснения. Я написал честно про себя, что «доверял», «не придал значения» и т. д. и т. п… А многие начали врать и изворачиваться, хотя многое знали и замечали ее связи с иностранцами… Там были «серьезные ребята», сопоставили все по минутам и до мелочей. В результате – полетели головы покрупней. И такая мелкая сошка вроде меня никого уже не интересовала.

– Выходит, вы родились в рубашке.

– Что-то в этом роде… А непосредственный начальник, с которым Наталья работала, был наказан и выслан из страны, также как и работник отдела кадров. Потеряли свои должности и консульские работники… Впоследствии я узнал, что отец Натальи умер от сердечного приступа… Так что тогда это было…совсем не просто.

– Что же все-таки двигало этими людьми?

– Вот вопрос… Думаю, что не только лучшая жизнь, как говорили тогда.

– Я, наверно, тоже бы сбежала, как вы говорите.

– Не спешите с выводами… Нельзя отделять время и ситуацию… Я вам надоел своими воспоминаниями, – задумчиво заключил Роман Григорьевич.

– Так вы не хотите завершить свой рассказ? – игриво заметила Юлия Борисовна.

– Говорить, собственно, нечего. Я сам не знаю конца этой истории.

– Когда-нибудь все будет известно, – весело взглянула она на него.

Роман Григорьевич улыбнулся и как-то необычно посмотрел на свою коллегу.

Он ловил себя на мысли, что какая-то неведомая сила безудержно влекла его к этой неизвестной ему молодой жизни. Он не понимал, что именно, но эти светло-рыжие волосы, яркие глаза или широкие губы манили его все больше и больше. Подобно «Царю Салтану», он чувствовал, как «взыграло в нем ретивое».

Он даже испугался и решил отмахнуться от всего этого.

– На сегодня вам, видимо, достаточно… я отвезу вас домой, – произнес он тихо.

– …Еще есть время… я прогуляюсь по саду, – сказала она, думая, что он последует за ней.

Но Роман Григорьевич намеренно не пошел, сославшись на дела. В окно он видел, как она ходила по саду, внимательно рассматривала деревья и цветы.

Позднее в машине он подчеркивал, что вынужден находиться с ней рядом, отвозить и привозить ее из гостиницы, благодаря необходимой на первых порах опеке из-за незнания страны.

Перед тем, как войти в гостиницу она вновь необычно посмотрела на него.

«До чего же он старомоден, но мил…», – подумала она.

– Завтра выходной… Я вас прошу, покажите мне достопримечательности Каира… вы же их хорошо знаете…

– Принято, – стараясь быть безразличным, сухо ответил он.

– Тогда жду вас в 11.

Она выговорила это, как знающая цену своей власти женщина, и Романа Григорьевича это не обидело.

Юлия Борисовна, конечно, обратила внимание, как загорались его глаза при взгляде на нее и, повинуясь непонятной воле, приняла его благожелательные надежды.

«А что… это может быть и подспорьем при обретении нового статуса и определенных знаний», – почти хладнокровно подумала она.

4

На следующий день они ездили по городу, прогуливались по паркам и площадям, обедали в ресторане с национальной кухней. Вечером Роман Григорьевич предложил посмотреть световое представление в Гизе у подножия Великого Сфинкса.

Приехали на место, когда солнце уже почти спустилось за горизонт.

В облике освещенного огнями загадочного сакрального символа было что-то более сверхъестественного, нежели могла позволить неординарная режиссура спектакля. Рассчитанное на неожиданный ежеминутный успех представление изобиловало световыми красками и таинственными тенями. Могучий голос из глубины веков придавал красочному действу космический смысл. Отражающийся свет на комплексе громадных пирамид представлялся в форме огненных языков пламени. Как это ни странно, Роман Григорьевич незримо ощущал в этом свете кусочек солнечного луча, проникающего в него все глубже и глубже.

Наедине с Юлией на фоне символического сакрального камня и профиля сфинкса он ощущал необычный прилив энергии, которая загадочно и неведомо влекла его к рядом сидящей женщине.

Теперь он окончательно понял, что Великий Сфинкс как бы сам искал его.

Еще в юности этот образ удивил его в стихах Блока.

Шевельнулась безмолвная сказка пустынь, Голова поднялась, высока. Задрожали слова оскорбленных богинь И готовы слететь с языка…

Юлия была неоднозначно похожа на египетскую царицу. С наступлением темноты стало немного прохладно, и Роман Григорьевич предусмотрительно захватил для нее свой красивый теплый свитер. Она с удовольствием его надела и одарила хозяина теплой улыбкой. Время от времени он ловил ее восхищенный взгляд, и эти искры отдавались в его сердце.

Преломилась излучиной гневная бровь, Зарываются когти в песке… Я услышу забытое слово Любовь На забытом, живом языке…

Он вспомнил, что когда первый раз увидел сфинкса в Гизе у подножия пирамид, не мог отделаться от ощущения, что это все виденное находилось в глубине его души уже давным-давно. Сфинкс привлекал несказанно ярко и с новой силой звал, как будто хотел что-то сказать, объяснить.

Странные сны и отголоски этих снов он чувствовал всю свою жизнь, ощущая невообразимую значимость в разгадке прошлого, неотделимого от этой необычной цивилизации.

Как будто все говорило, что цивилизации рождаются и умирают безвозвратно, возрождаясь с новой силой и в новых формах. Но для них отпущен определенный срок, после которого останутся только камни.

Да и камням, свидетелям прошлых величий, тоже отведено конкретное время.

Роман Григорьевич взглянул на свою спутницу, она смотрела вдаль так отрешенно, будто вспомнила о ком-то. Вот опять посмотрела на него, как бы случайно, но смотрела так, будто читала его мысли.

В ушах, вновь прозвучало:

Но готовые врыться в сыпучий песок Выпрямляются лапы его… И опять предо мной – только тайный намек — Нераскрытой мечты торжество.

После представления под впечатлением увиденного пошли к машине.

Луна красовалась ярким вертикальным яйцом. В нежном черном облаке она давала рыжий ореол, который кружил голову. Роман Григорьевич остро ощущал, как чувства натянуто обострились в нем и невольно обнажались в желании.

В машине несколько минут ехали молча.

Юлия первая произнесла:

– Сфинкс смотрит на Восток сказочно загадочно и высокомерно… такой спокойный… уверенный в своем величие…

– Он загадочен. Как и сама природа. Послушайте Федора Тютчева:

Природа – сфинкс. И тем она верней Своим искусом губит человека. Что может статься, никакой от века Загадки нет и не было у ней.

– Вы любите поэзию? – восхищенно посмотрела Юлия Борисовна.

Роман Григорьевич вздохнул.

– Он уверен оттого, что знает истину…

– Какую истину? – весело откликнулась она.

– Основную истину, что время движется не только вперед…

– А мне кажется, сфинкс замер, подчеркивая этим самым какую-то отправную точку.

– Вы необыкновенно проницательны, Юлия Борисовна… Египтяне были очень мудрыми: они знали, что время не всегда идет только вперед. Оно идет по кругу и возвращается в исходное положение через вполне определенное время. Просто сказать, но трудно осознать это… опасное – «вперед»… Да и что это собственно такое?…

– Интересно… опасное «вперед»… Говорят, сфинкс построен четыре тысячи лет до новой эры.

– Древние египтяне вовсе не считали время неопределенным и неизвестным символом. Для них оно было очень просто и ясно и вовсе не терялось в понимании возможностей человеческой жизни или существования бабочки, которая живет несколько дней или часов… Несомненно, что осознание окружающих жизней в мире – это философия высшего восприятия, и она зависит от уровня понимания окружающей природы, которая является одной из истин или базовых аксиом осмысления самого себя.

– Но как связать время, и куда смотрит Сфинкс? – допытывалась Юлия.

– Лев смотрел на созвездие Льва, – почти прошептал Роман Григорьевич.

Юлия не поняла этой фразы, но оттого внимательно смотрела на спутника. Он повернул голову к ней и твердо произнес:

– Сфинкс у трех пирамид в Гизе вовсе не стерегущий человекоподобный образ… Он должен спасти человечество во время апокалипсиса, символически перепрыгнув на другую планету.

После паузы он пояснил:

– Стрела времени превращает сегодня в завтра. Она меняет циклы. Создает приливы и отливы… И Великий Сфинкс, смотрящий на восток, где в дни равноденствия встает солнце – знак времени… Сфинкс знает многое. Его молчание – знак и смысл. Если он заговорит, мир изменится. В библии упомянуто о нем: «Глас вопиющего в пустыне»…

Юлия Борисовна напряженно молчала.

– А вы знаете, что при динозаврах луна была ближе и вращалась медленней? – продолжал Роман Григорьевич, – Она отдаляется и уменьшает период вращения примерно на 4 секунды в год. Значит, раньше полнолуния были ярче и их туманящие голову феерии были эффективней.

– Вы конченый романтик…

Роман Григорьевич, будто не слыша, продолжал:

– Наша галактика имеет ось и также вращается с подобным зодиакальным циклом… Сфинкс обозначает льва и наверняка построен в период знака Льва… По зодиаку за ним идет Дева, потом Весы, Скорпион, Стрелец, Козерог и в настоящее время человечество переходит в стадию Водолея.

– Это вы к чему?

– Сейчас объясню… Полный галактический зодиакальный оборот происходит за 25920 земных лет. Кстати, 25920 дней это средняя продолжительность жизни человека, примерно 71 год… Временной период прохождения каждого знака соответствует 2160 годам… И следовательно Великий Сфинкс сооружен как минимум 12 с половиной тысяч лет назад или 10,5 тысяч лет до Рождества Христова…

– То есть, вы хотите сказать – почти в два раза больше, чем говорит наука?

– Возможно, даже он построен и ранее в преддверии эры Льва… Здесь следует упомянуть стихийное наименование Зодиака… Лев – это знак огня. Мне кажется, это был период рассвета предыдущей цивилизации. По всем признакам на рубеже Дева-Весы на земле произошел какой-то земной коллапс или катаклизм солнечной системы. Известны вековые изменения климата через 1800–1900 лет. Да и ученые подтверждают, что в этот период климат Сахары резко изменился.

– Это какой коллапс?

– Падение крупного астероида или сильное землетрясение, которое повлекло за собой всемирный потоп… Он и погубил прошлую цивилизацию.

– Хотя и верится с трудом… Но не сами вы это придумали?

– Вспомните такие названия, как Атлантида, Лемурия, Сиберборея… Далекие отзвуки древнейшей шумерской цивилизации, которая утверждает о существование еще одной планеты в нашей солнечной системе – Нибиру.

– Да, вы что?

– Шумеры утверждали, что нашу землю навещали похожие на людей существа с этой планеты – анунаки, которые были исполинами от пяти метров и выше… Существует предположение, что именно они создали человека, который в отличие от них тогда жил не более 50 лет… Сами же они жили 300 000 земных лет.

– Это ужасно, – вырвалось у Юлии.

– Вы не представляете всех ужасов, которые могли происходить на нашей планете… В том числе людские жертвоприношения… Да и наш Сфинкс арабы зовут – Абу Хои, что означает – Отец ужасов… В его облике просматривается негроидный тип лица… Сейчас остались одни легенды.

– В этом что-то есть, – задумчиво произнесла Юлия.

– Осколки цивилизаций находят под водой… И кстати, нижняя часть Великого сфинкса имеет следы длительного пребывания в воде…

До 1926 г Великий сфинкс был погребен в песке по горло… Думаю, вряд ли его специально в нем закапывали, а только водная стихия способна сделать песчаный намыв.

– Интересно, – Юлия Борисовна искоса посмотрела на романтика.

Ободренный Роман Григорьевич продолжал вещать свои предположения:

– Наследие шумеров, рассвет египетской цивилизации, с которой практически начинается наша история, приходится на 4500–4000 годы до нашей эры… Странно, но остались фараоны, которые тоже быстро утратили свои уникальные способности… А знаете, что построивший дворец Карнак в Луксоре фараон – Эхнатон – имел рост 4,5 метра, а знаменитая Нефертити была поменьше – 3,5 метра.

– Да, действительно странно, если это так.

– Возможно, это было сделано неземным разумом.

Юлия в раздумье молчала.

– А ведь само Рождество Христово, от которого ведется летоисчисление, приходится на начало знака Стрельца – тоже огненного знака… Какой-то качественно духовный скачек. В XXI-ом веке нам предрекают конец света.

– Да, и календарь майя интересует всех.

– Есть предположения, что планета Нибиру имеет траекторию громадного вытянутого эллипса и она очень редко появляется вблизи известных планет солнечной системы… и место ее между

Марсом и Юпитером… И как ни странно она должна появиться на нашем небе между 2100–2158 годами.

– Ну, вы просто аналитик… и так много знаете.

– А ведь период прошлого катаклизма практически совпадает Козерог-Водолей – тоже, как и Дева-Весы переход стихий «земля-воздух»…

– А вы можете объяснить, почему именно эти четыре знака определяют стихии?

– Конечно, могу. Сначала был огонь, который смешал все вещества, после остывания затвердела земля, потом образовалась воздушная атмосфера. При некоторой стабилизации и понижении температуры из атмосферы вылилось много осадков, в большей степени водных.

– Как у вас просто, – удивилась Юлия.

– А все истинное – просто, только скрыто от торопливых глаз.

Юлия обиженно отвернулась.

– Все эти домыслы слишком примитивны… четыре стихии, а почему не пять или семь.

– Вот видите, как будто специально пропустили шесть.

– Так к слову пришлось, – глядя в окно, буркнула она.

– Интересны по этому поводу мысли Пифагора, который полагал, что первые четыре цифры являются основными в математическом описании окружающего мира. Подобно стихиям один + два + три + четыре в сумме дают мистическую декаду – 10, некий новый уровень числа. Кстати, не буду комментировать, но человечество научилось использовать лишь двоичный код.

– Вы подозрительно все знаете, – засмеялась Юлия.

Роман Григорьевич замолчал, и она повернулась и приблизила к нему лицо.

– Вы лучше молчите, как камень…

Роман Григорьевич, сам не понимая себя, положил ей свободную от руля руку на бедро:

– Юля, вы мне льстите.

Она не отстранилась от руки, но он скромно сам убрал ее.

– Вы наверно, все знаете…

Молча ехали несколько минут, и Роман Григорьевич произнес:

– Существуют две наиболее важные движущие силы в жизни: любовь и смерть… Любовь это вдохновение и конец старого, и начало нового, прежде всего новой жизни физической и духовной…

Юлия Борисовна задумалась и как бы про себя сказала:

– Вы правы… Это рождение и защита от грядущего близкого тебе ребенка.

– У вас есть дети?

– Дочка… Она осталась в Москве с мамой.

При прощании Роман Григорьевич поцеловал Юлии руку и почувствовал, что это было ей приятно.

5

На следующий день Юлия и Роман Григорьевич уже чувствовали некую близость друг к другу. Они чаще улыбались и не редко отвлекались, говоря о делах. Движения Юлии стали необычно привлекательны. Она была осторожна и в то же время неудержимо и стремительно впитывала глазами окружающую новизну.

Роман Григорьевич как бы невзначай заметил, глядя на нее:

– Египтяне почитали кошек.

Она поняла эту фразу, и глаза ее заблестели.

Юлия почувствовала пристальный взгляд Романа Григорьевича, и ей захотелось немного отпарировать:

– А скажите откровенно, – она специально заглянула в его глаза, – Была ли у вас… настоящая любовь?

Роман Григорьевич задумался.

– Любовь… всегда настоящая…

Юлия оценила эту фразу. Она опять загорелась.

– Имеется в виду большая любовь!

– Большая звучит тоже не определенно…

– Не придирайтесь!.. И все-таки, – наступала она.

– Пожалуй, самая неожиданная… она нахлынула внезапно и спонтанно. Как будто небеса повернулись ко мне лицом.

– Это как? – восторженно откликнулась она.

– Я только что вернулся из первой заграничной командировки, знакомился с новым коллективом, где было много молодых людей и девушек. Особенно мне понравилась одна. Стройная, с нежным взглядом, облаченным в строгие крупные очки. Какая-то скрытая энергетика… Смотрела и разговаривала смело и без комплексов. Я же был застенчив, потом положение женатого в то время обязывало внешне не проявлять своих чувств.

– То есть вы были совсем неискушенный птенец… Полагаю, что именно она сама почувствовала себя предметом вашего обожания, – весело подхватила Юлия.

– Мне и в голову не приходило попытаться ухаживать за ней, тем боле, что многие мужчины и не только с нашего отдела обращали на нее внимание.

– Что же могло произойти? – засмеялась Юлия Борисовна.

– А произошло, действительно, что-то сверхъестественное… Мой стол в офисе был рядом со ставшим моим приятелем молодым сотрудником, который был влюблен в другую девушку и долгое время ее добивался. Она часто появлялся в нашей комнате, и явно положительно относилась к его ухаживанию, но воспитание в духе «строгих правил» мешало развитию их отношений. Мне, откровенно говоря, было жаль его и ее… И вот однажды сияющий Александр, так звали соседа, появляется в офисе и радостно говорит мне:

– Она согласна, но говорит, что без подруги не поедет на квартиру. Так что, Роман, выручай!

Я естественно поинтересовался, кто эта самая подруга.

– Я догадалась – это была она?

– Да, Юлия Борисовна, вы, как всегда, удивительно прозорливы… С этого все и началось: сначала неоднократные посещения квартиры Александра, потом встречались уже вдвоем. Для наших встреч я снял квартиру ее знакомой подруги. Было какое-то сумасшедшее время, мы встречались почти каждый день, и эти часы никогда не были в тягость. Более того это была уже необходимость. Причем я почувствовал полную свободу, и ее ответное чувство окрыляло меня.

– То-то я чувствую, как от вас веет свободой любовью, – звонко залилась смехом Юлия.

Роман Григорьевич, словно не слыша ее, продолжал:

– После заграницы у меня появилась собственная машина, которая давала дополнительные возможности для интимного общения… Мы уезжали даже во время работы. Потом были поездки в Суздаль и другие подмосковные города, почти всегда с приключениями.

– Приключения нельзя стереть в памяти, – лукаво заметила Юлия.

– Впечатления остались на всю жизнь… Разбитые русские дороги, порой даже через лес, но машина никогда не подводила… Были трудности с гостиницей: раньше проверяли паспорта и без расписки вместе не селили. Приходилось иногда неожиданно покидать номер и даже ночевать в машине… но все было в радость… Да, в этом было что-то настоящее и необъяснимое…

– Настоящее, – опять задумалась она, – Это правильно… А про гостиницы… если так было, действительно, ужасно… я понимаю… Любовь – это всегда прекрасно!

– Женщина словно набегающая волна: она может быть ласковой и нежной, но и коварно уничтожить, затянув вдали от берега в море.

– У вас, оказывается, большой опыт, Роман Григорьевич, – заключила Юлия.

– О любви можно многое почерпнуть из литературы, – парировал Роман Григорьевич.

– Сегодня все изменилось.

– Это только так кажется… Художественными средствами литературы, как и в жизни всегда были – любовь…страдания и… смерть…

– Ну, причем тут смерть?

– Любовь и смерть всегда вместе… Любовь… рождает и создает… Смерть по-своему обновляет мир.

Юлия задумалась, а Роман Григорьевич продолжал:

– Смерть неразрывно связана с возрождением. Божественная справедливость отделена от милосердия… Интересно, что животные не тревожатся смерти. Жизнь им кажется вечной. Но они чувствуют приближение ухода из жизни когда ослабевают и уже не так противятся этому. Бог отдает сущность старого ради творения нового… Стихия явления смерти – огонь.

– Опять ваши стихии… И что тогда стихия воздуха?

– В ней магия ясновидения и пророчества на уровне тонких взаимосвязей природы… Она ведь на границе между небом и землей.

– А другие?

– Стихия воды олицетворяет выживание на основе интуиции и предвидения… И только стихия земли базируются на использовании своего собственного потенциала.

– Я думаю, что вы, конечно, рождены под знаком земли?

– Да… А вы, Юлия Борисовна?

– По вашей оценке… Я – воздух.

Роман Григорьевич задумчиво посмотрел на нее:

– Очень даже совместимые знаки…

– Вам и это известно… – улыбнулась Юлия.

Роман Григорьевич молчал.

– Но, насколько я понимаю, вы говорили о вечной любви в литературе, – напомнила Юлия, – В школе меня всегда удивляла любовь Обломова к своей хозяйке…

Роман Григорьевич понял укор и задумался.

– Ольга была его настоящая любовь. А сожительница-хозяйка… просто баба, как говаривал сам Обломов… И ведь Ольга… тоже часто вспоминала Илью Ильича…

– Интересная трактовка… У Обломова не было воли, а любовь без воли – это романтизм, мечта…

– А любовь без романтизма – инстинкт, – твердо отрезал Роман Григорьевич, – И мечта рождает волю.

– А помните у Пушкина – «покой и воля»? – продолжал он, – Это спокойствие и уверенность в достижении проявления воли.

– Возможно… но я не согласна с вами… Я где-то читала, что в чуме у северных народов женщина главная, а у мужчины есть только свое небольшое ограниченное место.

– Что же… Это позиция…

– И еще… – Постоянство в любви… это миф…

– Согласен… Слабым женщинам очень хочется этого постоянства… Любовь это серьезная жертва. И за нее нужно каждодневно страдать… Если сомневаетесь, присмотритесь к природе… там любви отведено определенное время… А человек сделал из нее забаву, игрушку, наслаждение, которое его и губит…

– Но в этих словах какая-то агрессия… С возрастом все притупляется… Женщины и живут больше, потому как от природы менее агрессивны.

– Чувства не стареют, стареет только тело… Чувства категория духовная, а тело материально и…смертно… Человеку нельзя быть спокойным… вот в чем противоречие человеческого разума и…вечности…

– О вечности я пока не думаю, – спокойно отреагировала Юлия.

А Роман Григорьевич, как бы не замечая, говорил:

– Как и у солнца у человека есть время восхода и надежды… Стареющий организм не отвергает романтизм, мечту и волю, которая питает надежду любви.

– Ну, опять вы…Роман Григорьевич… вам это не идет, – завершила разговор Юлия.

В эту ночь Роману Григорьевичу приснился необычный сон и словно явь стоял перед глазами все утро: он сидит на пне рядом с зеленым холмиком, усыпанным разноцветными осенними листьями и сочными ягодами земляники и черники. Вдруг в ягодах появляется на редкость красивый зверек, похожий на соболя. Он мудро, долго принюхивается к ягодам и ароматным листьям, но ничего не трогает. Своим поведение он говорит, что знает это место хорошо и приходит сюда не случайно. Заметив застывшую фигуру Романа, он молниеносно убегает.

«Что это могло значить?» – долго размышлял Роман после пробуждения.

Уже в течение дня он успокоился:

«Каждый из нас, проходя по жизненному пути, бросает свою тень на окружающий мир. И мы должны прилагать все наши старания, чтобы это отражение приносило пользу, облегчение и исцеление. Очевидно, что что-то неуловимое распространяется вокруг нас от всего нашего существа, как тонкий аромат цветов, наполняющий собой воздух».

6

Юлия Борисовна не очень волновалась, вступая на работу в новое ведомство. По натуре она была смелой, напористой, прагматичной, независимой и с детства, будучи единственным и любимым ребенком, мечтала покорять не только неизведанные города и страны. Именно эти качества, а вовсе не глубокие знание и культурные корни, движут миром.

Природа так устроена, что первый ребенок наследует больше силы за счет здоровья молодых родителей. Последыши и младшие уже от умудренных родителей вынуждены больше приспосабливаться и искать новые формы выживания.

Она всегда хотела общаться только с руководством. Это был принцип, так как не хотела тратить много времени для самоутверждения.

Роман Григорьевич ей чем-то нравился и напоминал взаимоотношения с любимыми учителями из детства и юности. Хотя по жизни она была строже в выборе доверительных лиц, сейчас она окунулась в его покровительство, безрассудно покоряясь его знаниям и, как бы на время, отвергая свою независимость.

После окончания школы с серебряной медалью Юля в душе не знала, что ее интересует в жизни больше, а разброс желаний был очень велик. Ей хотелось быть на виду при отсутствии явного желания определиться в какой-то профессии. Девичьи мечты видеть себя в образе актрисы и певицы, конечно, имели место, но она разумно оценила определенную зависимость этого поприща.

Юля трезво прогнозировала свою перспективу. Главным было яркое-желание быть впереди или, по крайней мере, не отставать от стремительно бегущей вперед жизни. С институтом она не спешила и пропустила год поступления. По рекомендации знакомого родителей она пошла работать на иностранную торговую фирму.

Работа ей понравилась: кругом были активные, хорошо одетые, подтянутые люди, делающие деньги. Тогда она не понимала, каким образом укрупняется капитал, но инстинктивно чувствовала за ним силу и независимость. Многие обращали внимание на ее неординарную и привлекательную внешность, но те, которые нравились ей, позволяли себе лишь комплименты.

Она быстро определяла направление своих помыслов и устремлялась вперед. Ей захотелось самой заняться бизнесом, и она поступила в Академию внешней торговли. Учиться было легко, интересно и свободно. Она с упоением учила английский. В рамках программы устраивались встречи и презентации на разных уровнях.

На одной такой встрече она познакомилась со своим будущим мужем, достаточно преуспевающим, как ей тогда показалось, бизнесменом. Отношения развивались не бурно: он сам позвонил ей и предложил встретиться. Услышав незнакомый настойчивый голос, Юлия была скорее польщена неожиданным предложением, но со временем не противилась общению. Более того, она со временем увлеклась и ожидала свадьбы. Юлия даже прервала учебу, надеясь на свое будущее беспечное существование в кругу тепла семьи с детьми и любимым человеком.

Ее будущий супруг не скупился на средства и подарки, и вскоре она уже не представляла себя без него. После свадьбы он довольно быстро переменился: стал менее внимательным и, когда появилась дочь, определил жену в домохозяйки. Его дела всегда шли с переменным успехом и с некоторых пор стали ухудшаться. Деньги теперь поступали в семейный бюджет все реже и реже. Начались ссоры. Именно в это период в ее душе определилось некое беспокойство за будущее, и эта тревога со временем возрастала. На руках была маленькая дочка, в воспитание которой к счастью включились родители.

Она поняла, что их брак вовсе не прочный, как ей казался ранее. В эти дни она чувствовала особую замкнутость и одиночество. Проявив твердость, она восстановилась в академии и продолжила учебу. С неплохими результатами Юлия закончила курс внешнеэкономического факультета. Но у нее не было необходимых связей для будущей работы по специальности. Самое неприятное было в том, что она не знала, что нужно в таких случаях делать и где искать поддержки.

С мужем об этом говорить не хотела, а родители ее не понимали и даже осуждали. Ее знакомый преподаватель посодействовал ее устройству в представительство, и она с радостью согласилась на это предложение.

Муж, естественно, сильно возражал, но она была неумолима, чувствуя все наперед в их взаимоотношениях. Она поняла, что разлюбила и возврата к прошлому не хотела.

Встреча с Романом Григорьевичем была довольно банальной, как и ранее со многими окружающими ее коллегами по учебе и работе. Но Юлия сразу почувствовала, что в нем что-то было, чего она еще не испытала. Что это было, она не отдавала полного отчета, и повинуясь старым привычкам, прагматично презирала немного непонятную ей новую романтику взаимоотношений. До этого чувство понимания современных отношений в жизни никогда ее не подводило.

В пылу разговора она смотрела на Романа Григорьевича с улыбкой:

«Неужели этот почти перезрелый мужчина может серьезно надеяться на ее осмысленные чувства» – думала она про себя.

Хотя внутренне она не искала прямого пути к любви, но все же что-то влекло ее к Роману Григорьевичу. Какая-то таинственная связь в ее душе просматривалась, и она чувствовала, что неожиданный порыв возможен, но только лишь порыв. Повинуясь природе, как любая женщина, она, подобно кошке, всегда была готова к этому прыжку.

Первые восприятия жизни Юлии были наполнены громадной всепоглощающей любовью к родителям. Они были для нее самыми добрыми, умными и красивыми людьми на земле. Жизнь была наполнена их вниманием, подарками, праздниками. Детского сада, в котором получили первые уроки жизни большинство ее сверстников, она не знала. И потому школьные годы были немного напряженными. Она неохотно несколько раз отдыхала летом в пионерлагере. Летом была возможность жить на даче за городом.

Юля еще в детстве чувствовала в себе что-то необычное, но относилась к этому довольно странно: у нее не было никакого желания об этом думать. Она всегда отгоняла от себя необычные способности – понимать и видеть то, что не заметно другим. Но она вовсе не выделяла себя среди других. И жизнь ее была очень похожа на жизнь окружающих сверстников. И только позже стала острее чувствовать одиночество.

Тогда она не знала, что те необычные фантазии и видения, которые постоянно преследовали ее, непонятны и малоинтересны для остальных.

Восьмилетней девочкой она неожиданно во сне видит своего скоропостижно скончавшегося дядю. Родственники, которые присутствуют в сновидении, также удивлены его неожиданной смертью, обсуждают и непонятно говорят: «Будем хоронить его „по-черному“.» После пробуждения Юля была удивлена этим сном: ее дядя, прошедший войну в Афгане, такой большой, здоровый и сильный, и вдруг – смерть. Наяву ей кажется это совершенно несовместимым. И потом, что такое хоронить «по-черному»? «Какая-то ерунда» – про себя думала она. Но Юля не может забыть этот сон, и через неделю дядя умирает от сердечного приступа. Тетка вдруг говорит:

– А хоронить его будем по-темному.

«Так вот откуда слово это слово „по-черному“,» – думает про себя Юля.

– А это что обозначает «по-темному»? – спрашивает она тетю.

– Дядя ведь партийный, и потому отпевать будем заочно и предавать земле с церковными обрядами так, чтобы никто не знал.

Подобное явилось вновь уже позднее в ее жизни.

В двадцатилетнем возрасте она вдруг также неожиданно и даже навязчиво почувствовала острую необходимость общения со своей школьной подругой. Их дороги разошлись, и Юля не видела ее около четырех лет после выпускного вечера. И вдруг она никак не может отогнать от себя нестерпимое желание встречи. Юля позвонила, потом зашла к ней и застала ее на пороге сильного стресса похожего на признаки суицида. Ее подруга была, как ей показалось, сильно больна.

– Я ждала тебя, – сказала она, – Мне хотелось повиниться перед тобой: я увела у тебя жениха и не самым честным образом, наговаривая ему всякие неприятные небылицы. И вот теперь уже мой муж бросил меня и не хочет даже видеться со мной.

Юля вспомнила этот школьный роман, которому не очень придала значение, хотя разочарования молодости были.

Они вспомнили этот эпизод и совместные школьные годы, развеселились и даже обе пустили слезу. После этого они начали чаще общаться, и подруга через полгода практически была здорова. Скоро у нее наладилась и семейная жизнь.

Еще очень часто она слышала во сне, как ее называли другим именем, и при этом ощущала радость тепла. Имя было странным и необычным, но удивительно приятно ее сердцу.

«Сунамун» звучало, как из потустороннего мира. И когда Роман Григорьевич рассказал о предсказательнице Акссунамун, вдруг что-то проснулось в ней и уже настойчиво продолжало тревожить. Поэтому рассказы о древнем Египте наводили на нее необычные наваждения, будто она была там и давно знала о том, что говорил Роман Григорьевич.

Позднее она стала понимать, что это что-то ее, индивидуальное, и без чего она уже не представляла себя.

7

Роман Григорьевич с приездом Юлии Борисовны посвежел, помолодел и практически совершенно отстранился от текущих дел. К счастью, они не докучали большими проблемами. Вся предыдущая хандра, если можно ее так назвать, слетела с него необыкновенно быстро. Еще месяц назад он не мог себе представить, что это может с ним произойти.

Он даже забыл писать домой, хотя большой корреспонденции оттуда никогда и не было. Жена после отъезда прошлой осенью была занята своими делами и, занимаясь внуками – детьми дочери, готовила почву к переезду его в Москву.

Имея аналитический склад ума, Роман Григорьевич частенько пытался осмыслить и почувствовать себя в очертаниях окружающего мира, времени, своего возраста и собственной жизни.

Рассказывая Юлии об астрологических зодиакальных созвездиях, он как бы подтверждал свои догадки или скрытые древние разгадки об этом загадочном феномене. Он был уверен, что астрология участвует в судьбе каждого с момента рождения. Ему было ясно, что и зодиакальные периоды оказывают основополагающие воздействия на природу окружающего мира.

Роман Григорьевич чувствовал, что появление в его жизни молодой красивой женщины несло необходимую и желанную новизну. Юлия будто пробуждала его к жизни, к новому, современному ее пониманию.

Когда в очередной раз он вез ее в гостиницу, Юлия неожиданно заметила:

– Вы ездите на весьма скромной машине.

– Нет возможности сменить… да и, собственно, меня это не угнетает.

Юлия Борисовна промолчала. Он же почувствовал упрек:

– Я понимаю, что мы представляем страну, но не время беспокоится об этом.

– Дело не в этом.

– А в чем же?

– Сегодня не время скромничать.

– Откровенно, меня даже раздражает, когда молодые люди ездят на джипах.

– Вы не понимаете их.

– Но в Европе никто так не шикует… И называют нас поэтому нуворишами.

– Я считаю себя русской… А то, как вас называют… это вообще ничто… какая-то эфемерная субстанция.

– Интересно и странно.

– Вы совершенно не понимаете молодежь и новых отношений… Не надо наводить тумана, а быть самим собой и более раскованным… Оглянитесь вокруг и вы поймете, что сегодня в этом красивом слове – «культура» – отсутствует жизнь… скорее она по инерции оправдывает неудачи и покрывшийся плесенью романтизм… Будьте ближе к действительности.

– Неужели я настолько архаичен?

– А как по-вашему понимать поступки людей?…

– Уж не думаете ли вы?…

– Правильно… по их возможностям… а это деньги… окружение, красивые вещи… и вовсе неважно, какими способами они добываются.

– Вы хотите сказать, что надо иметь больше денег независимо от способов их добычи.

– Именно так… А способы добычи – это государственные дела, а не личные…

– Но это примитивно.

– Примитивны ваши иллюзии… Вот вам дают миллион долларов. Вы откажитесь?

– Это как?

Неожиданный вопрос заставил Романа Григорьевича задуматься. А Юлия в запале продолжала:

– Например, вам предлагают взятку?

Он замолчал, а она в порыве продолжала.

– Взяли бы с удовольствием… и даже в скором времени не сожалели бы об этом, – сказала она ему словно назло.

– Не знаю, – выдавил он.

– Просто вы не знаете, что делать с этим миллионом, а многие теперь знают…

– Миллион, конечно, не плохо… Но взятка?

– Дело не в ней… Просто, чтобы быть уверенным в жизни… нужны деньги, связи… возможности… Ведь, если бы бежавший из крепости Дантес не имел свалившегося на его голову богатства, он не был бы графом Монтекристо.

– Пожалуй, вы правы, Юля…я немного старомоден, – стушевался Роман Григорьевич.

– Это, конечно, звучит немного жестко… Не принимайте на свой счет… Но женщины хотят иметь рядом героя, – как бы оправдываясь, улыбалась она.

Роман Григорьевич спокойно отнесся к ее словам, хотя про себя подумал:

«В теперешнем мире деньги могут рождать только деньги».

Он напрягся и начал наступление:

– Деньги – это фетиш, особенно их излишки и тем более заработанные не честным трудом… Они несут в себе незаслуженное торжество лени и разврата перед трудолюбием и справедливостью.

– Как?… Ведь в любом случае они заработаны?

– Вы прекрасно знаете, что бизнес несет в себе противоречие между производителем и посредником, который в современных условиях все ближе к мошенничеству, нежели справедливости.

– Справедливость здесь лишнее слово…

– Я понял вас… Но хочу обратить внимание, что Господь создал нас не для праздности… И потому мне сложно понять, что большое количество денег может сделать человека счастливым.

– Опять эта архаичность… Я говору вовсе не об этом… Я говорю о нашей конкретной жизни.

– Мне просто хотелось сказать, что жизнь, к сожалению, не алгебра…

– Вы просто занудный праведник, а миру нужны победители.

– Трудно спорить с вами, Юлия Борисовна, на победителя я явно не тяну…

– Не обижайтесь… Вы не понимаете главного – ради собственного благосостояния и близких надо суметь переступить все эти догмы: страхи, страдания, сомнения…

– Вы будто оправдываете Раскольникова?

– Все эти сомнения Достоевского… умерли еще в прошлом веке… Остались только успокаивающие сами себя слабаки.

Глаза Юлии горели, в лице ее было что-то неудержимое и ярко привлекательное.

Роман Григорьевич заворожено молчал.

– Возможно, в этом есть зерно… Ведь старухе-процентщице мало кто сочувствует…

– Вот именно… И неисповедимы истоки богатств знаменитых благотворителей Мамонтовых, Рябушинских и Морозовых, – торжественно заключила Юлия.

Опьяненный ее возбуждающей красотой Роман Григорьевич больше не возражал.

8

Многовековая история подтвердила интуицию Эхнатона.

Эпоха его правления в период восемнадцатой династии фараонов стала временем создания удивительных шедевров живописи, скульптуры и архитектуры, оказавших значительное влияние на развитие египетского искусства. Несмотря на свои пацифистские убеждения, нежелание кого бы то ни было преследовать, этот удивительный фараон имел немало врагов, был не понят своими подданными, и даже надолго отвергнут своим временем. Он был человеком какого-то другого, божественного времени, а может быть – и другого мира.

Неизвестна судьба его останков и многих членов его семьи. Случайная находка гробницы сына фараона Тутанхамона как-то неожиданно приблизила нас к этому времени. Но вопросов появилось еще больше в части понимания того периода. Еще более странны и загадочны отдаленные описания внешности Эхнатона, которые не двусмысленно намекают на его тело андрогина.

В своей жизни Эхнатон постоянно пребывал в поисках реформ и преобразований, неоднократно испытывал творческие подъемы. Одним из необычных явлений в его жизни была ярчайшая любовь фараона ко второй жене Киа. Эхнатон искренне верил, что это неожиданное светлое чувство было послано ему божественным всемогущим Атоном. Фараон был счастлив, что молодая и нежная Киа принесла ему радость и новую надежду для дальнейшей творческой жизни. Любовь не просто оказалась сильнее здравого смысла, она захватила фараона всем своим горячим сердцем. Киа родила Эхнатону двух сыновей: Семенкарэ и известного теперь всему миру юного фараона Тутанхамона.

Во всем Египте прекрасную золотовласую Киа величали не иначе, как «Великая возлюбленная супруга», и она была из той же царской семьи Митанни, что и Нефертити. Но несмотря на это многие при дворе считали, что молодая жена фараона была его забавой и уступала по силе воли, незаурядности ума, зрелой красоте и мудрости первой супруге.

Более того, многие из окружения Эхнатона считали эту любовь проявлением темных сил. Не понявшие фараона бывшие сподвижники, включая первую жену и ее дочерей, начали осуждать, противоречить его решениям и, наконец, искать пути устранения его от власти.

Доподлинно неизвестно, но есть много факторов склоняющих нас к тому, что Эхнатон был отравлен в возрасте 45–50 лет и с этого момента власть фараонов, отделяющих простых людей от божественных сил, впервые пошатнулась. За этим первым ударом со временем произошло и разрушение всей незыблемой древней империи.

Какое-то шестое чувство влекло Романа Григорьевича к именно этому фараону. Он не понимал до конца, почему судьба Эхнатона стала ему так близка, и пытался использовать все свои накопленные знания, чтобы понять этого малоизвестного миру правителя.

Роман Григорьевич отдыхал в номере отеля Луксора после утреннего похода в Долину царей на Западном берегу Нила. Его поразило божественное олицетворение царских персон древнего Египта. Порой он с трепетом представлял себя в этой неповторимой эпохе.

«Мы все подвластны времени… Кем бы я мог быть там?… простолюдином, придворным, воином… слугой?»

– Нет, не воином, – улыбнулся он вслух, – Скорее придворным.

В его глазах еще стояли величественные картины выжженной солнцем песчаной дороги в святилище царских захоронений. С противоположной к городу стороны от Нила она была обрамлена возвышающимися вдали обветренными остатками гор. Сами по себе они походили на громадные статуи и пилоны, как будто завлекали сюда своими сказочными монументами богов, фараонов и цариц. Из кажущегося хаотичного рисунка горного массива в воображении легко представлялись образы полубожественных личностей того времени. Они являлись и над строгим пантеоном ячеек комплекса храма Дейр-Эль-Бахри, построенного когда-то правящей Египтом царицы Хатшепсут. Реальные захоронения были разбросаны вблизи этого места в неожиданных местах и глубоко под землей.

После спуска по лестницам в глубокие пещеры открывались и сами гробницы с их красивыми саркофагами, которые подчеркивали необъяснимое великое значение загадочной песчаной местности, способной на тысячелетия сохранить остатки плоти.

Роман Григорьевич явственно почувствовал, что совсем не случайно у него когда-то вызвали неподдельный интерес труды Блаватской, которая рассматривала развитие цивилизации в неразрывной связи с мировой историей, религией и философией. И теперь глядя на мир через призму зарождения цивилизации, ему практически без искажений являлась историческая и метафизическая картина истоков древнеегипетской жизни и культуры.

Психоаналитик Зигмунд Фрейд в своей работе «Моисей и монотеизм» утверждал, что Моисей был адептом монотеистической религии фараона-еретика Эхнатона, а иудаизм – явился результатом атонизма, который впоследствии стал и основой христианства. Молва приписывает Эхнатону авторство молитвы «Отче Наш», использование 12 знаков зодиака, а также придание числу 7 сакрального значения, в том числе разбивку семи нот музыкального звукоряда.

Одним из священнописателем Книги Бытия считают Моисея, который был воспитан при дворе фараона и естественно на египетских традициях.

С большой долей достоверности установлено, что автор «Пролога» жил во время вавилонского плена. Тогда же была написана Тора, но не исключено, что и другим автором. В этих манускриптах ощущается существенное влияние шумерской мифологии, египетской философии и метафизики.

Аллегории Книги Бытия найдены на вавилонских глиняных табличках за много веков до Рождества Христова, а египетские саркофаги принесли доказательства происхождения религиозных доктрин, заимствованных в дальнейшем евреями. Казалось, что последние этим как бы себя возвеличили и одновременно поставили в упрек всем языческим народам.

Каббалистические доктрины пришли к евреям от халдеев. Моисей знал первоначальный и всеобщий язык посвященных, который понимал каждый египетский жрец. «Пятикнижие» – не является подлинными записями Моисея, так как они были лишь копиями или перефразировкой догм и норм поведения египтян задолго до времен Моисея и Аарона, а закон Моисея был лишь копией с египетских источников.

Первоисточник «Кабалы» находится в халдейской «Книге Чисел», ныне находящейся во владении нескольких персидских суфиев.

Еврейский язык считают очень древним, но нигде на памятниках древности о нем нет и следа. Не упоминается о нем даже в Халдее.

Еврейский народ, рассматриваемый как старейший в порядке описания библии, в тот период не знал ничего об арифметике и десятичной системе, которая уже существовала, и следы ее уходят в Индию.

Цифры римские на самом деле исходят от таинственного и загадочного народа этрусков, которые растворились в «туманном» прошлом.

Знание арифметики и алгебры было изначально заимствовано арабами от индусов или арийцев. Арийская цивилизация старше любого другого народа в мире.

Евангелие эбионитов на еврейском языке было навсегда сокрыто от мирского любопытного взора. Известно, что это Евангелие в течение четырех веков признавали еврейские христиане, назареи и эбиониты, которые, впрочем, не признавали божественности Христа. Для них он был обычным Посвященным, и его слова воспринимались лишь как праведные.

Первые полубожественные чистые и духовные Расы человечества обладали «Божьими истинами» и жили по их идеалам. Но эволюция и постепенное погружение в материальность заставила проявлять личный эгоизм. Именно пришедший эгоизм подтолкнул человека злоупотреблять своими знаниями и властью. Он то и открыл дверь в душу человека для проникновения в нее оправдания несправедливости.

Потом уже возникла необходимость постепенно отбирать у человека божественные знания и силы, которые оставались всегда опасным оружием.

Величайшее преступление, которое когда-либо совершено против человечества, произошло в тот день, когда первый жрец придумал милостливую молитву, имея в виду эгоистическую цель. Бога теперь можно было просить в молитвах, благословлять оружие… Именно такое представление о Боге воспитало в человеке себялюбие и лишило его уверенности в своих собственных силах.

Молитва облагораживает только тогда, когда она свободна от какой-либо эгоистичной личной цели.

Современное светское воспитание отстраняет человека от религии. Но с возрастом появляется определенный интерес к библии. Ее черный строгий силуэт стоял и в книжном шкафу у Романа Григорьевича. Всю до конца он ее не осилил, но важные главы первые в свое время его заинтересовали.

«Кто мог первый понять необходимость записать древнюю информацию Книги Бытия о человеке и тем самым прославить себя?» – подумал он.

– Некий первый пиар, – вырвалось у него, – …Хотя истина в молчании… Природа молчит… Бог молчит… Мудрые… много не говорят…

«Загадочны и первые упоминания и поклонения Сатане», – продолжал размышлять Роман Григорьевич.

«Тайная доктрина» Блаватской упоминает о том, что ромбы Гекаты и колеса Люцифера, найденные археологами в Вавилонии, не могли быть использованы в качестве явных доказательств поклонения Сатане.

Халдеи никогда не поклонялись Сатане или идолам, также как и зороастрийцы. Но Блаватская явно подчеркивает, что двойная экзотерическая философия этих символов стала наследием евреев.

Поражают своей правдой жизни стихи халдейского оракула:

«Нет истины в полете вольном птиц, Как нет ее внутри невинной жертвы, Все лишь игра воображения, Основы для корыстного обмана. Беги от этого, коль хочешь рай познать, Где мудрость, справедливость и любовь В едино собраны».

Завораживает простота магических философских заповедей Зороастра:

«Не устремляй познанья своего К земным пределам без конца и края; Не здесь отыщешь истины росток. Ровно ход расчислить не пытайся, Законы, выводя и собирая, светила солнца; Оное светило влекомо вечной волею Отца, Не ради нас, отринь и путь луны; Ей прихотливой движет неизбежность. Не ради нас творят движенья звезд».

Под впечатлением своих раздумий и увиденного накануне Роман Григорьевич понял, что ничего случайного в жизни нет. И одновременно ощутил на себе невидимое око Творца, который двигает беспрестанно фигуры и забывает о человеке только тогда, когда он слишком высокого мнения о себе или не в меру назойлив.

Теперь Роману Григорьевичу доподлинно стало ясно, что иногда очень полезно представить себя в ином времени.

«Время-то бежит вперед очень загадочно. С ним становишься старше, освобождаешься от наносной агрессии, но силы слабеют и, к сожалению, только тогда начинаем понимать себя… Порой смотришь… человек настойчивый, волевой, но… время его навсегда ушло», – размышлял он.

9

В эти последние дни в полюбившейся ему стране Роман Григорьевич совсем по-иному стал смотреть на жизнь, и воспеваемое египтянами солнце стало ближе к нему. А самые яркие его лучи как-то необычно отражались в глазах Юлии. Когда он смотрел на нее, обычно неутомимо-жаркое-солнце вдруг с обновленной силой отдавало ему тепло мягко и нежно.

Из разговоров он узнал, что Юлия закончила Академию внешней торговли.

«Ну вот, а я думал, что она вовсе не в нашей теме», – оправдывал он себя.

Роман Григорьевич до конца не понимал своего состояния и как-то глубоко не задумывался о будущем. Он никогда не изменял своей жене и даже не помышлял об этом, но сейчас все это ушло куда-то вдаль. Ничего его более не интересовало кроме этого неповторимого профиля с рыжими волосами.

По долгу службы, для передачи дел и ознакомления с построенными еще в советский период объектами Роман Григорьевич устроил совместную с Юлией поездку в Наг-Хаммади на юг страны.

На обратном пути накануне сегодняшнего дня они оказались в Луксоре, небольшом городке Верхнего Египта на восточном берегу Нила.

В этом городе находились остатки древнего города Фив, от которого сохранился знаменитый храмовый комплекс в Карнаке – Ипет-Сут, именуемый в древности «Необычайное лучезарное солнце».

Знаменитый и курортный Луксор был наполнен огромным числом туристов. Здесь останавливались крупные теплоходы, в отеле находился прекрасный просторный бассейн и все необходимое для отдыха и развлечений.

После утренней экскурсии и новых впечатлений было приятно находиться в просторном и прохладном номере гостиницы.

Как и многие туристы, Роман Григорьевич с Юлией накануне насладились осмотром достопримечательностей города: могучими вратами, внутренними дворами с бесчисленными колоннами, скульптурами и обелисками.

Храм города представлял вытянутый прямоугольник с массивными стенами. Дорогу к нему обрамляли два ряда сфинксов с головами баранов.

– Почему головы баранов? – спросила Юлия.

– Это храм солнца Амона-Ра. А символом бога Амона является овен или баран, – удовлетворил ее любопытство Роман Григорьевич.

На территорию храмового комплекса во внутренние помещения можно было попасть через украшенные обелисками ворота-пилоны, выполненные в виде высоких и монументальных усеченных башен. От вестибюля к Нилу тянулась двухрядная колоннада двадцати метровой высоты с капителями в форме цветков лотоса. Всюду широта декоративного убранства и нескончаемые колонны, увенчанные цветками папируса или лотоса. Стены с остатками высеченных монументальных рельефных композиций, почетно увековечивающие воинские доблести фараонов. Обращали на себя необычные прорези наподобие окон из необработанных камней и расписные нескончаемые колонны. Поражали громадные, монолитные, колоссальные статуи фараонов. Подчеркивающие неземную силу, их скульптуры имели в обязательном порядке ореолы-капюшоны, как у сфинксов и необычные подпирающие голову от груди узкие бородки. Всюду пышность убранства и барельефные росписи.

Во внутренних помещениях и сумрачных галереях изумляла оригинальная игра светотеней в гармонии с остатками потолка и перекрытий, которая имитировала синеву неба, усеянного когда-то золотыми звездами.

После затемненных помещений выход в громадный зал – святилище Амона – казался встречей с солнцем.

– Как же это было красиво и неповторимо во времена фараонов, – прошептала Юлия.

– Вы читаете мои мысли, – откликнулся Роман Григорьевич, – Здесь мне кажется, что не мы, а они смотрят внимательно на нас.

– Пожалуй.

Между десятым пилоном храма Амона и храмом богини Мут возвышались величественные красивые головы царя и царицы.

– Это фараон Эхнатон, – обратил внимание Роман Григорьевич, – Ему приписывают неземное происхождение.

– Почему?

– Слишком оригинален и необычный провидец.

Юлия остановилась.

– А что это за женщина рядом… Какой яркий профиль!

– Красавица Нефертити.

– Неужели…сама Нефертити?…

– Я много видел обелисков с описанием гармоничной жизни этой семьи…

– Да… Открытая мягкая красота… Мудрая, благостная… Они оба, действительно, очень гармоничны, – с восхищением заключила Юлия, – А много ли у них было детей?

– Пять мудрых дочерей…

– Он видно утопал в женской идиллии? – лукаво улыбнулась Юлия, – А мальчиков, значит, не было?

– Был, – произнес твердо Роман Григорьевич.

– Это как?

– От молодой следующей жены.

– Ну вот… вам и гармония, – пренебрежительно покосилась она.

– Этот мальчик-фараон прожил не долго… Знаменитый Тутанхамон, гробница и останки которого известна всему миру…

– Конечно, я понимаю… Он был фараон.

Немного помолчав, она взглянула ему в глаза:

– А вы, Роман Григорьевич, хотели бы быть фараоном и иметь молодую жену?

Он понял ее намек, даже немного обрадовался, но не нашел, что ответить, и промолчал.

– Вот видите, все мужчины одинаковы во все времена… хотя, возможно, я не понимаю гармонию, – то ли насмешливо, то ли укоризненно тихо произнесла она.

– Вы знаете, Юлия… Понятие гармонии не всегда однозначно, тем более в те времена… Да и сейчас это редко совпадает с общепринятым мнением, – с надеждой в голосе отпарировал он.

– Каждый мужчина должен хотеть быть фараоном, – уверенно сказала она и пошла дальше.

С южной стороны храма Амона они увидели останки Священного озера.

– Красивая, величественная водная гладь, – повернулась Юлия.

– На нем была пристань, к которой причаливали сделанные из кедра священные ладьи.

Роман Григорьевич знал о священных ладьях, которые через Елисейские поля ведут в «Страну мертвых», в последний путь, но не стал говорить об этом.

Сегодня должно было состояться ночное световое представление в Карнаке, подобное Великому Сфинксу в Гизе. Они взяли билеты и решили только завтра утром вылетать в Каир.

После этого Юлия побежала в номер, и Роман Григорьевич тоже решил отдохнуть. Он стоял у окна своего номера и смотрел на шатровые папирусные зонтики, бассейн в виде восьмерки с оригинальным мостиком посредине. Красивый большой теплоход, стоящий на причале у подножия отеля, разбавлял пейзаж райского уголка.

Зазвонил телефон. Это показалось сигналом из другой эпохи. Он осторожно взял трубку.

– Роман Григорьевич, что же вы меня бросили здесь… кругом интересно и непонятно.

Он вышел в фойе отеля и увидел Юлию. Она беседовала с арабом в национальной одежде, который имел здесь специальное место и торговал росписями многочисленных посланий и пожеланий на папирусе.

– Роман Григорьевич, – она подошла ближе к нему, – Я заказала себе торжественное послание от древних египтян со скарабеем или… змеей.

– Не забудьте, чтобы он написал ваше имя на этом манускрипте, – засмеялся он.

Увидев Роман Григорьевича, араб подошел ближе:

– Я могу разбавить пожелание и вашим портретом.

– Извольте, если дама не возражает, – сказал Роман Борисович, глядя на Юлию.

– Не возражаю, – демонстративно ответила она.

Роман Григорьевич пригласил ее в ресторан, но она повела его на улицу.

– Давайте проедемся на этой лошадке, – она показала на старомодную коляску с черным верхом и ярко-красную внутри со странными кистями и балдахинами, похожими на конские хвосты.

Он махнул кучеру. Тут же подъехал старый экипаж.

Они проехались по городу и широкой набережной с постриженными деревьями и пальмами.

Косивший под старину кучер в чалме, белом балахоне и коричневой накидке то и дело подхлестывал необычным длинным хлыстом ленивую лошадку.

Юлия была весела и радовалась каждому оригинальному строению и останкам развалин, которые слились в этом городе воедино с новыми постройками.

После поездки Роман Григорьевич собирался все-таки пообедать, но тут снова подошел молодой араб и предложил прокатиться по Нилу на кораблике-яхте на остров, где росли очень вкусные бананы-малютки.

Услышав предложение, Юлия сразу загорелась поездкой.

Они прошли к берегу и увидели несколько небольших лодок длиной не более 10 метров с мачтами, похожими на колодезных журавлей. В одну из таких шаланд они погрузились и поплыли против течения по Нилу. Команда лодки из двух арабов очень ловко управляла судном, поминутно меняя галсы.

Небольшого роста юнга, как обезьяна, не отрывая рук и ног от мачты, словно ходил перпендикулярно вверх и вниз по гроту, вызывая восхищение у пассажиров. Второй араб сидел на руле и легко поворачивал податливое судно.

Скоро лодка прибыла на небольшой лесистый полуостров. Лодочники показали пассажирам, в какую сторону необходимо идти за бананами, а сами исчезли куда-то. Роман Григорьевич и Юлия не ожидали, что окажутся одни в этой банановой роще. Юлия сразу забеспокоилась, но Роман Григорьевич взял ее твердо за руку, и она ощутила его покровительство.

– Вперед, вот туда, – показал он на дорогу вглубь леса.

Пройдя совсем немного, они увидели большие плетеные столы, на которых, как оказалось, уже лежали небольшие в половину обычной длины желтоватые и совсем зеленые бананы.

– А я думала, что надо будет лезть на деревья, – смеялась Юлия.

Она уже успокоилась от неожиданного одиночества, и теперь было видно, что ей это даже нравилось.

Роман Григорьевич взял спелый банан и передал ей.

Она оборвала кожуру и начала есть, лукаво смотря на него.

– Ну, прям голодная обезьянка, – легко прижав ее руку к себе, отозвался он.

Она смеялась и заразительно молниеносно поглощала плоды.

– Они, действительно, удивительно вкусны!

– Я же предлагал вам покушать в ресторане, – заметил он.

– Здесь намного лучше.

Бананы были нежного вкуса, с незабываемым ароматом, но много их съесть было невозможно.

Они пошли обратно. Казалось, что они были уже здесь не однажды.

Лодочники, как будто зная график посещения рощи, сразу были готовы к отплытию обратно в отель.

Быстро оторвались от берега к середине реки и теперь уже мягко поплыли по течению спокойной водной глади.

Они сидели на корме шаланды по разные стороны рулевого. Солнце ярким красным кругом заканчивало свое движение вниз, и только небольшая кромка неба отделяла его от горизонта воды Нила. Рыжие волосы Юлии впитывали и дополняли радость заката. Роман Григорьевич чувствовал себя счастливым и мысленно сравнивал себя с улыбчивым юнгой, сидящим у мачты.

Когда они входили в отель, араб-художник подбежал к Юлии и подал опус с посвящением. На золотом фоне папируса красовалась царская фигура на троне рядом с грациозной царицей, над головой которой расправила крылья красивая птица.

– Вот это явно Нефертити, – улыбнулся Роман Григорьевич.

– Похожа?

– Видите… В табличке ваше имя: вот большая запятая – буква Ю, лев – Эль, две палочки – И, а птица – А, – пояснил он.

– А рядом кто?

– Не знаю, – робко ответил он и расплатился с арабом.

– Вы это все придумали, – не унималась Юлия.

– Вовсе нет, – опять улыбнулся он.

Она взяла папирус и побежала в номер.

Вечером она появилась вновь, красивая и радостная.

Представление света и теней в Карнаке невозможно ощутить в отсутствие звука, который явно исходил из древнеегипетской жизни. Голос был всегда символом мысли, силы и воли, а здесь он олицетворял власть эпохи. Трибуны были расположены на самом высоком месте, так что храмовый комплекс казался огромным. Возникало ощущение необъятного простора этой древней земли.

Свет, подхлестываемый божественным царским голосом, поочередно освещал храмы и помещения, рассказывая о подвигах того времени. Начертанные на стенах и колоннах барельефы оживали в кратких повествованиях. Впечатление торжественности и присутствие божественных сил привлекало своим неописуемым правдоподобием.

Юлия от неожиданного потрясения часто вздрагивала и опиралась на руку Романа Григорьевича. От этой магии света и звука их сердца не могли стесняться своих чувств. Он ласково и с восхищением смотрел на свою спутницу, и она молчаливо покорялась этому взгляду.

После представления молча шли к отелю. Ресторан был уже закрыт, и Роман Григорьевич предложил зайти в бар. Бармен, радуясь вечерним гостям, усадил их за столик пустого заведения и принес по бокалу красного вина. Приятно пахло свежестью и благовониями.

– Я смотрел на вас при свете ночного Карнака и не ошибся, назвав Нефертити.

– Спасибо… Весьма лестно, – как-то затаенно прошептала Юлия.

– С вами можно чувствовать себя фараоном, – загорелся он.

– Попробуйте…

Эта фраза придала ему силы.

– Юленька, – Он впервые решился назвать ее так, – Вы удивительно прекрасны!

– Я давно не слышала таких слов, – заулыбалась она, порозовевшая от вина.

– Странно… Эти слова так гармоничны рядом с вами.

– А может, это вы в этом виноваты? – прошептала она.

Ее взгляд заставил его трепетать.

– Проводите меня в номер, – тихо, но настойчиво сказала она.

Роман Григорьевич расплатился и пошел за Юлией.

Что-то сверхъестественное и магическое подсказывало ему, что теперь уж вовсе неестественно стесняться своих чувств.

У двери номера она повернулась к нему. Взгляд ее говорил, что она хотела что-то сказать, но не решалась. Лицо было нежно разгоряченное, глаза горели.

И он со страстью поцеловал ее в губы, прижимая к себе.

Она не препятствовала порыву и едва заметно отвечала.

На его счастье пуговицы платья как будто сами быстро освобождались от петель. Тело Юлии отвечало теплом.

Она открыла дверь и, взяв его за руку, почти втащила в номер.

Она не побежала в душ, как это бывает в семейном общении, а распахнула его рубашку и прильнула в груди.

Он почувствовал прилив невообразимых сил и, взяв на руки, понес к кровати. Она сама скинула с себя платье и повиновалась ему во всем.

Он немного волновался, но, почувствовав ее сладкое движение руки на гениталиях, расслабился.

– Роман, вы как ребенок.

«Во истину говорю… Будьте, как дети и войдете в царство Божие», – вдруг вынырнуло из его памяти.

Она была очень смелой, ответно привлекательной и, казалось, направляла и руководила его страстью. Роман Григорьевич ощущал неповторимые минуты блаженства, которые казались вечностью.

«Вот настоящее забвение и бессмертие», – опять мелькнуло в его голове.

В исступлении он сжал ее в объятиях и не хотел больше ничего. Она повиновалась, как кошка в ожидании мягкого поглаживания красивой шерстки. Он ощущал свои настойчивые толчки по слегка сужающимся прорезям ее глаз. Вдруг она закрыла их.

Он вновь прижался к ней.

– Я готов быть с тобой всю жизнь, – прошептал он.

Когда страсть была утолена, он не разжимал рук, продолжая ее нежно обнимать и целовать.

Юлия поджала под себя простынь и прижалась к его руке.

Через некоторое время она тихо произнесла.

– Роман, принесите мне мою сумку… там, на столике.

В желании продолжения ласк, он нехотя повиновался.

Она порылась в сумке.

– Возьмите и вы, – она подала ему салфетку.

Вернувшись в постель, он вновь попытался обнять ее. Она отстранилась.

– Идите к себе, Роман, – посмотрела на него Юлия, – Я уже давно привыкла спать одна…

10

Самолет вылетал в Каир почти в полдень, но Роман Григорьевич не тревожил Юлию. Рано утром он спустился к живописному в форме восьмерки бассейну и с удовольствием выкупался в прохладной воде. Полежал на нежарком солнце. В прекрасном самочувствии он вышел в город и купил цветы.

Когда он постучал в ее номер, дверь открылась не сразу. Волосы ее были немного растрепаны. Извиняясь за беспокойство, он передал цветы.

– Спасибо, – она взяла букет, – Я выйду попозже… Что-то побаливает голова.

Когда она вышла к машине с багажом, цветы она не взяла, то ли случайно, то ли намеренно.

Роман Григорьевич сделал вид, что не обратил на это внимание.

Юлия не была напряжена, но чувствовалось, что она не знает как себя вести. На любое проявление его внимания она реагировала доброжелательно, но мягко, спокойно отводила взгляд.

Роман Григорьевич сидел рядом с Юлией в такси и думал о своеобразии женского поведения.

«А что собственно произошло и что я так переживаю?» – напрягал он себя, – «Возможно, она права… Кто я для нее?.. Муж?.. Любовник?.. Смешно… Скорее ласковый папашка… Да и что, собственно, я могу ей предложить в будущем?…»

Он вспомнил библейский рассказ о сотворении женщины, который в свое время вызвал у него много вопросов из-за известного «ребра». Странно, но «ребро» в древних текстах обозначает обычно сердце или сокровенную сущность тела.

«Важно само осмысление сотворение Евы» – задумался он.

Согласно библии Адам с созданием Евы обрел некую двойственность, которая его не разрушила, а дополнила. Женское начало для него – свое, но некое «другое» собственное «Я», на которое он может взглянуть со стороны. Адам ведет диалог уже с совсем другим человеком – Евой – как с самим собой, и «она будет называться женой, ибо взята от мужа своего».

Язычники в свое время догадывались о первочеловеке-андрогине.

В ветхозаветной религии тайна эта приоткрывается не только в рассказе о сотворении человека. Они же знали, что чистая душа беспола и на ней ничего не растет, в том числе любовь и необходимые ее плоды.

В Эдеме был воплощен идеал взаимоотношений первочеловека в образе истинного духовного союза Адама и Евы. После «грехопадения», когда его полнота была нарушена, человечество было обречено на непонимание собственного «Я» и обретение любви, как двойственного духовного и физического союза мужчины и женщины.

Мужское начало всегда олицетворялось с цифрой один, а женское – с тройкой. Четверка же несла отражение гармонии мужского и женского начала.

Согласно «Кабале», «Дух» – женского рода. Святой Дух Нового Завета есть женская Сила.

Естественно, из сакрального восприятия числа, выпадает «двойка» благодаря своей двойственности и неконкретной библейской определенности. Хотя мир пользуется двоичной системой, но между «да» и «нет» для равновесия появляется «или».

В салоне самолета людей было не очень много. Юлия села к окну, а Роман Григорьевич рядом через кресло, куда положили ручную кладь.

– Расскажите что ни будь объемное, после всего просмотренного – хочется размышлений о жизни… Вы это умеете, – прервала молчание Юлия.

– Спасибо за комплимент, – он одобрительно посмотрел на нее.

– О чем же мне вам рассказать?…

Ему хотелось сказать ей «ты», но он не решился.

– Помните, я говорил, что человек состоит помимо физического тела еще из двух элементов: «КА» и «БА» – некие общие витальные субстанции человека, животного и в некоторой степени даже растений.

Юлия опять с интересом взглянула на него.

– Так, по крайней мере, считали в Древнем Египте.

– Весьма занятно, – улыбнулась она.

«Для нее я могу быть только проповедником, не более», – мелькнуло у него в уме.

– Это не только занятно, но и, как в сказке, поучительно, – продолжал он, – Египтяне называли «БА» – тело птицы и лицо женщины… В отличие от «БА», которое безлично, «КА» является носителем духовных и личностных свойств человека… И поскольку душа бессмертна, «КА» является неким астралом личности… и не пропадает даже после смерти физического тела… Для того, чтобы «КА» мог существовать, в египетских могилах оставляли пищу и воду.

– А что же такое душа?

– Это не просто для понимания… Согласно библии человек сотворен из «праха земного», а «дух» или «дыхание жизни» в нем от Бога. В единстве этих двух понятий явился человек в качестве «живой души». По египетской метафизике «дыхание жизни» олицетворяет «КА».

«Душа живая» или жизненное начало напоминает египетское – «БА», которое тесно связано с телом и в «Прологе» оно названо – «душа крови».

В Новом Завете «душа» в христианском понимании уже духовная реальность.

Апостол Павел использует понятие «ум», обозначая в нем часть души, с которой связано способность к богопознанию или самосознанию.

Современная психология подтверждает глубокую двойственность «души».

С одной стороны личностное начало «я», самосознание, с другой стороны «поток сознания» низшей психики полевой структуры, стремящееся поглотить человеческое-«я».

– Откуда у вас такие знания?

– Читал литературу…

– Я удивляюсь вам… Вам бы быть педагогом…

– Или проповедником, – засмеялся он.

– Заговаривать вы умеете, – посмотрела в окно Юлия, едва сдерживая зевоту.

– Раз просили, слушайте дальше.

– Что же может быть дальше?

– Описание Эдема во второй главе «Бытия» похоже на священную землю. Всякий народ имеет такое предание о земле, на которой жили его предки. И почти всегда это место оказывается не совсем землей, а немного небом, где жили богатыри и полубоги. Есть почти у каждого народа мифологическое-«древо жизни», обычно соединяющее три мира: подземный, земной и небесный.

Господь заповедовал «возделывать и хранить сад Эдема», хотя полубоги и герои обычно воюют и пируют. Бог поручает человеку свое творение и говорит о пребывании его в каком-то особом измерении бытия – не только душой, но и телом. Но в этом совершенном состоянии человеку, как подчеркивает Бог «нехорошо быть одному».

– Теперь я понимаю, к чему вы клоните, – игриво заметила Юлия.

– Вовсе нет… хотя…

– Я же вижу, что вы баловник…

Роман Григорьевич улыбнулся, но продолжал серьезно:

– Дело в том, что у человека на фоне некого бессознательного в ходе психологической эволюции рождалось личностное сознание… Было как минимум четыре этапа этой эволюции, – продолжал он, – Первый – золотой век, когда человек жил в полной и совершенной гармонии с миром и Богом, присутствие которого он чувствовал, но не осознавал своей личности.

Тогда люди по преданиям еще не знали смерти. Переживания смерти всегда предполагают персонализм собственного «Я»… Позднее был серебряный век, когда люди познали смерть. Она для них духовно была очень легка, подобно сну. Это был период, когда произошел распад сознания, и родилась личность, но она еще не утвердилась. Позднее в медный век настает время героев. Личность здесь вполне утвердилась и даже слишком, проявляя свою греховность. Герои по преданию необузданны в своих порывах и очень самолюбивы.

Железный век, с точки зрения древних, начался тогда, когда люди измельчали духовно и потеряли цельность и широту натуры. Люди медного века по преданию перебили друг друга в бесконечных войнах. Падшесть человека железного века проявилась наиболее ярко.

Самолет окутало темным туманом, и он стал слегка вибрировать. Юлия поежилась в кресле и, сжавшись в комочек, прикрыла глаза.

Роман Григорьевич тихо продолжал свою повествовательную речь:

– Слабость – отличительная черта нашего времени. Это отчасти и является результатом громадного увеличения численности людей на земле. Человек теряется от всеобщего потока хаоса и невежества. Осужденный Христом рынок с его «вертепом разбойников» заставляет конкурировать не только вещами, но и идеями, и потому человек обращается все больше к злу и забывает добро. Единственный внутри нас Бог может все это уравновесить. Ведь злые люди это такое же божье творение.

Роман Григорьевич увлекся и продолжал говорить о сегодняшних проблемах общества, которые никто не хочет решать, и каждый пытается только быстрей обогатиться, чтобы оградить себя от общественных забот.

Он в очередной раз посмотрел на Юлию. Глаза ее были закрыты, и он с радостью почувствовал ее ровное дыхание. Во сне она была прекрасна.

Как ребенок, закинув голову на кресло, лицо ее нежное и чистое утопало в раскинутых ветерком вентилятора волосах.

«Вот настоящий ангел…» – подумал он, – «А может и кто-то другой, но… сколько неповторимого счастья она принесла в мою жизнь».

11

На работе время бежало быстро, и неизменно приближался срок отъезда Романа Григорьевича в Москву. Несмотря на то, что он постоянно был рядом с Юлией, их служебные отношения и нарастающее внимание сотрудников к новому начальнику понемногу отрезвляло его от любовных настроений. Приехали из отпусков двое сотрудников и весь коллектив, понимая, что скоро придется работать с Юлией Борисовной, потихоньку подстраивался под новый уклад. Ее приглашали в гости в семьи, знакомились ближе, с удовольствием узнавали о ней все, включая и слабости в профессии.

Через две недели после ее прибытия в страну были именины Юлии Карфагенской. Кто-то случайно как бы в шутку напомнил о недавно прошедшем празднике. Коллектив дружно откликнулся.

Решили отпраздновать это событие на работе.

Накануне Роман Григорьевич по вызову срочно должен был ехать в Хелуан на металлургический завод, находящийся в дальнем пригороде Каира. Надо было бы взять с собой Юлию, но лишать праздника виновницу торжества он не решился и пообещал ей рассказать все подробности.

Роман Григорьевич ехал в машине и только сейчас понял, что это может быть последняя его поездка в этой стране на построенный нашими специалистами еще в 70-е годы объект. В этом районе было также много исторических достопримечательностей, включая более древние поселения династии Аменхотепов. Стало немного грустно.

Дорога временами открывала зеленые просторы Нила.

«Много тысячелетий здесь существовала и процветала жизнь», – думал он, – «Эта местность проникнута истоками философии и неотъемлемой от нее метафизики осмысления жизни на земле».

Роман Григорьевич окунулся в серый пейзаж дороги. За время работы ему часто приходилось быть в пути наедине с автомобилем, который под воздействием смелых маневров и скорости становился предметом уверенности и равновесия в мыслях. С некоторых пор он уже ощущал некоторую необходимость существования в объятиях этих дорожных размышлений.

«Возможно, то же чувство испытывали свободные пираты, двигаясь на быстрых эспаньолах по бескрайнему морю», – мелькнуло у него в голове.

Последнее время железный друг стал и единственным свидетелем романтических похождений. Это напоминало молодость.

Роман Григорьевич любил скорость и ловко управлял машиной, чувствуя при этом прилив сил. И вообще, за рулем он ощущал себя сильным и здоровым, как несколько десятилетий назад.

«Почему Эхнатон так любил желтый диск солнца?» – думал он, вспоминая дорогу в долину фараонов, – «Возможно, в нем он видел надежду… проникающий в его сердце свет и тепло любви… и оттого ощущал себя человеком независимым и счастливым».

Интерес к Эхнатону у Романа Григорьевича был не случаен.

Он чувствовал, что с ним связана весьма конкретная и не случайно срытая от человечества тайна.

«Вот только дальновидные японцы взяли своим символом солнце, и, пожалуй, стали… самой цивилизованной страной, живущей практически на вулкане. Им постоянно тяжело, природа их не балует, а они надеются и находят способы искать новые пути совершенства…», – продолжал размышлять он, – «Важно почувствовать и нести свою индивидуальность в бесконечном множестве душ Вселенной».

Глаза Романа Григорьевича были на дороге, а мысли далеко от вырастающих населенных пунктов и открытых пространств. Улетающие вдаль реальные и воображаемые миражи сливались с прошедшим и настоящим временем.

Приближение знакомых силуэтов завода заставило немного отвлечься.

И только когда он миновал ворота завода и припарковался у административного здания, его мысли вернулись к настоящему.

По истечении несколько часов Роман Григорьевич благополучно решил все дела на стройке, но вернулся, когда рабочий день уже закончился. Он знал, что коллектив сегодня чествовал Юлию и, купив цветы, решил зайти и поздравить.

Она равнодушно взяла букет и поставила их в одну из ваз с начинающими уже засыхать цветами. Глаза ее были немного усталыми, но движения оставались уверенными, не допускающие никаких сомнений.

Роман Григорьевич, оценив этот поступок, сразу сник.

– Вы видно бурно провели свои именины? – вырвалось у него.

– Вовсе нет… Как обычно, – спокойно возразила она.

Боль от ее равнодушия моментально отрезвила его чувства.

Она спокойно холодно смотрела в его глаза, не выказывая своих чувств.

В его же поведении напротив они были нараспашку.

Несмотря ни на что, он, как ребенок, влюблено смотрел на нее.

– Роман, вы удивительный романтик, – произнесла она.

– Вы проницательны… без меры…

– Я, конечно, перебарщиваю, но мне хочется сказать.

– Что сказать? – вспыхнул он.

– Знаете… для глубоких и чувствительных людей жизнь – это трагедия, а для хладнокровных и умных – комедия.

Роман Григорьевич шел домой с прескверным настроением.

«А ведь если бы он прочувствовал мои слова с юмором, потом прижал меня и поцеловал, все могло быть по-другому», – думала Юлия, смотря из окна ему вслед.

Роман Григорьевич привык к своей роли безнадежного ухажера, но до окончательного отъезда как бы по инерции продолжал надеяться на что-то большее.

«Пожалуй, это не случайность, а идущая из глубины безнадежная закономерность» – иногда думала Юлия, глядя, как он страдает.

После ее холодных безразличных взглядов Юлии Роман Григорьевич впадал в депрессию.

Он предоставил Юлии свое место на работе, а сам, будто неприкаянный, сел на место сотрудника, который уехал в отпуск.

Юлия Борисовна подолгу знакомилась с документами и теперь не так уж теперь часто обращалась за помощью к нему. Правда, незнание объектов заставляло ее много и подробно выслушивать о них Романа Григорьевича. Хотя для дела это было необходимо, она решила, что не поедет впредь с ним в командировки в другие города. Это было первое ее самостоятельное решение здесь. Она не понимала, почему пришла такая мысль, но твердо решила ее придерживаться.

Роман Григорьевич это почувствовал, и потому его настроение было постоянно подавленным, как бы соглашаясь с этой безысходностью.

Пробуждаясь с рассветом, окружающая природа застывала в его глазах. Даже теплое раннее утро не могло пересилить печали. Тоска подавляла своей безликой рукой. Ее безответная тишина растворяла все его мысли, проникая в самые дальние уголки расслабленного тела. Даже поездки на машине теперь не приносили удовлетворения. Кругом шумная улица, обгоняющие машины. Но нет никакого желания нажимать на газ. Напротив, хочется ехать все медленнее, даже остановится.

В ушах стояли безжалостные слова:

– Мне, конечно… приятно внимание, но… нет…

«Нет, больше никогда не буду думать о ней!» – отмахивался он.

Он знал, что все равно мысли его вернут к ней. От тоски было горько, но все-таки что-то внутри оставляло надежду.

«Какую?… Собственные заблуждения?…»

А кругом – движение машин, и только струящаяся из магнитолы музыка. Она вовсе не успокаивала, а давила с все большим беспокойством.

Одиночество и безысходность давила безжалостно и настойчиво.

«Как выйти из этой пропасти?… Способ известный… проверенный – забыть!»

Роман Григорьевич это знал по собственному опыту. Но до слез ему этого не хотелось.

Гудки на светофоре заставили вновь ехать вперед.

«Что могло успокоить? Как в далеком детстве… Как легко было там… забыть неприятные моменты, не пересиливая себя… Всего один миг, и голова – на мамином платье. Но всего этого давно уж нет, как и самой мамы…»

Он чувствовал свою слабость и ничего не мог поделать.

«Как быть ослабшему… убеленному сединой… с приливом восторженных чувств?… Ведь разницы в возрасте никакой нет!»

Он повернул зеркало к себе. Глаза в том же безмятежном детстве, только небольшие мешки от мерцающей надежды тревожного сна…

«Опять все выдумал… и теперь надо платить крупной монетой…»

За два дня до отъезда Роман Григорьевич получил письмо из дома. Оно как будто отрезвило его от счастливого забытья. Жена писала о повседневных возрастающих трудностях, не преминула вставить ряд просьб по обязательному привозу определенных вещей и продуктов. А он будто забыл о существовании своей семьи и не задумывался, что он скоро покинет эту страну и не будет каждый день видеть Юлию.

– Спасибо вам, Роман Григорьевич, вы меня не плохо подготовили, и я теперь смогу уверенно работать и даже иметь свой интерес в этом… – говорила она накануне его отъезда.

Говорила она сухо. Он же понимал, что в действительности у нее были сложные отношения к нему. Просто она не могла и скорее не хотела раскрываться.

– Вы знаете, что это я делал искренне и даже, – он немного запнулся, – более того…

– Я знаю… Я все знаю…

– Что же вы знаете? – неожиданно для себя повысил он голос.

– Ну, – она запнулась, – Ваша искренность вся наружу.

– Вы так говорите, как будто осуждаете.

– Вовсе нет.

«Молодость всегда жестока и эгоистична», – подумал он.

Как будто поняв его мысли, она посмотрела на него с обожанием. От этого взгляда он почувствовал какое-то шевеление в глубине своей застоявшейся души.

«Как ему объяснить, что между счастьем и трагедией существует совсем тонкая грань», – холодно молчала Юлия.

Роман Григорьевич почувствовал вдруг этот холод, но наоборот как-то зажегся от этих светло-голубых глаз.

– Нет, не обманывайте меня… я чувствую…

Она же наоборот – опустила свои неповторимые глаза.

– Любое внимание поклонников лелеет женское сердце, – произнесла она и сразу почувствовала фальшь этой фразы.

– Пожалуй, – отвел глаза в сторону Роман Григорьевич.

Он не стал продолжать и повел разговор о текущих делах.

«Только из диалога становится понятным – есть ли любовь или нет…» – оправдывал он свою замкнутость.

Человеку невозможно что-то навязать со стороны, можно убеждать, но все равно он чувствует себя глубже и сравнивает все со своим мироощущением, своим богом внутри. Если же нет воли, нет и места сопротивлению.

Однажды пробки заставили Романа Григорьевича вместе с Юлией съехать на автотрассу. Резко пошел дождь. Встречные машины вихрем проносились мимо. Щетки едва успевали сбивать брызги дождя. Редкие лужи заставляли вздрагивать от неожиданных ударов воды о днище машины.

– Сто шестьдесят, – услышала он тревожный голос Юлии.

Он сбавил скорость.

– Вы сегодня какой-то напряженный.

Роман Григорьевич промолчал.

– О чем-то задумались?

– Да нет, ничего.

– Последнее время вы часто уходите в себя.

– Напротив… Мне хорошо… Я хочу тебя видеть, быть ближе…

Несколько минут ехали молча. Он винил себя за то, что неожиданно вырвалось «ты».

– Вот бы сейчас подъезжать к Москве… – неожиданно заговорил он, – …Там недалеко родительская дача… Могли бы заехать…

– Как ты себе представляешь, если я уеду на выходные от ребенка.

Юлия, поняв его, также произнесла «ты». Тепло этого слова заставило его встрепенуться.

– Можно поехать после работы вечером.

– В пробках мы проедем весь вечер.

– Можем вернуться утром прямо на работу.

– Я сплю дома.

– Извини, я грубо сказал.

– Да… грубо…

– Вы похожи на дьяволенка, – неожиданно выпалил он, переходя опять на «вы».

– Скорее… дьяволицу, – медленно вторила она.

– Я не хотел обидеть, – начал, было он, но Юлия прервала его:

– Да-да… странно, что вы это заметили… я, действительно, чувствую в себе что-то подобное…

– Что же?

– Сама не знаю… Не могу выразить, но чувствую…

– Выходит, чувствую и я.

– Ваш немодный романтизм виной тому, – улыбнулась она.

– …А вы знаете, что кого звали «Белой дьяволицей» в самое романтическое время в России.

– Нет… Да какое-мне дело до этого!

– Я в вас чувствую энергию необычной любви… Именно Зинаида Гиппиус, сподвижница и подруга Блока, обладала этим качеством.

– Возможно, – игриво улыбнулась она, – Вы удивительный пессимист.

– Поймите меня… Не от хорошей жизни.

– Я все знаю и вижу, но не могу… вы поймите меня тоже.

– Интересно, что же для вас я?

– Мужчина никогда до конца не поймет женщину… Да-да… Каждое внимание, каждое ухаживание, каждая любовь вселяет силу и уверенность в женское сердце… В любви мы перерождаемся… Мы себе неподвластны… Вы понимаете?

– Не знаю…

– Для романтиков любовь вечна, а для меня… скоротечна… Всего лишь миг…

Погода за окном продолжала портиться. Ветер крепчал.

Облака летели стремительно, оставляя за собой рваные дыры и немыслимые узоры. Казалось, что земля внимает и радуется, как власть непобедимого ветра властвует и побеждает.

Стрелка спидометра опять поползла вправо. Этот разговор на грани разгула стихии снова сблизил их. Роман держал руки на руле и смотрел на дорогу, а она сидела справа и прятала неуверенный взгляд.

Она не скрывала, что ей было интересно с ним, и даже приятен его старомодный романтизм, свободные оригинальные мысли об окружающем, разговоры о поэзии, музыке.

– «Может, я немного увлеклась?» – услышала она свои раздумья.

Она опять испуганно посмотрела на спидометр.

– Вам пора участвовать в «Формуле-1», – услышал он вновь ее голос и привычное «вы».

Он отпустил педаль газа.

– А тебе не хочется самой сесть за руль? – неожиданно для себя выпалил он, опять упирая на «ты».

– Нет… сейчас не хочется…

– Мне всегда хочется ощущать скорость вместе с… – он немного замялся.

– Да вместе… приятно, – перебила холодно она.

Юлия часто теперь сидела одна в импровизированном кабинете Романа Григорьевича. И ему было теперь трудно запросто войти к ней.

Но его несказанно влекло, и что-то сверху заставляло войти.

Увидев ровный почти равнодушный взгляд, он искал настойчивую малейшую зацепку для отвлеченного от работы разговора.

– Вам покажется странным, но ноги меня сами несут к вам.

– Странные ноги…

– Я сейчас больше вижу много странного в себе сам.

Молчаливый вопросительный взгляд Романа Григорьевича все-таки проявлял интерес в ее глазах.

– Не то, чтобы совсем странно… просто небольшой комплекс… – отвечала она, имея в виду разницу почти в тридцать лет.

Он напрягся и ждал, не понимая чего. Ему был не совсем понятен смысл этих слов в устах этой колдуньи, которая заворожила своим взглядом.

– Вы, Роман, – она немного запнулась, – Вы из другого, ушедшего времени… Как бы вам объяснить… Я не могу объяснить себе любовь… А вот порыв был… своей романтикой вы ее зажгли…

Роман Григорьевич впился глазами в Юлию.

Она сухо продолжала:

– Но вся эта романтика яйца выеденного не стоит…

Он не стал продолжать и настаивать на чем-либо. Это было глупо и неуместно.

Он продолжал ее видеть каждый день. Это было приятно и доставляло радость. Встречаясь взглядом, он все-таки видел надежду. При встрече ее глаза на мгновение теряли будничную скуку и светились неподдельным интересом.

– Я очень рад Вас видеть, – сказал он однажды в порыве.

– Я тоже, – качнула она красивой головкой, – Не рекомендую принимать все так близко к сердцу… К сожалению, не всегда бывает в жизни так, как мы этого хотим.

12

«Любовь беспощадна, как смерть… И эта жертва неотъемлема от жизни…» – говорил себе Роман Григорьевич перед самым отъездом.

Ему захотелось сделать Юлии подарок.

«Дорогой может скомпрометировать, а мелочи всегда раздражают», – рассуждал он.

Он подумал об оригинальных египетских сувенирах, естественно, с художественной оригинальностью.

«Что же можно подобрать? Пожалуй, какую-нибудь брошку или браслет…»

Роман Григорьевич долго выбирал браслет в форме змейки… тонкий, изящный… То, что он был не очень дорогой, сначала его остановило. Но, взглянув на него внимательно, он с удовольствием оценил дизайн и привлекательность.

«Славно. Все-таки романтика искусства не так уж вредна…» – заключил он.

Он подобрал в других магазинах еще несколько вещей, которые, по его мнению, могли ей понравиться.

Буквально за день до отъезда он подошел к Юлии, когда в офисе никого не было:

– Я хотел бы отметить свой отъезд небольшим подарком.

Юлия нежно посмотрела на него. Он протянул ей браслет.

– Спасибо… Какой красивый… Интересная змейка, – отреагировала она.

– Я помню… как в первый день она вас привлекла, – напомнил он.

Юлия молча и с восхищением рассматривала браслет.

– Я приготовил еще… кое-что, – он пошел к столу, чтобы достать другие подарки.

– Нет нет, Роман…Григорьевич, больше ничего не надо… Не обижайтесь… я ничего не возьму.

Чтобы сгладить замешательство, он произнес:

– Подарки… всегда приятно не только вручать, но и выбирать для близкого человека…

– Знаю, – отреагировала она, но браслет не надела.

Роман Григорьевич с надеждой посмотрел на Юлию, а она опустила глаза:

– Вы настоящий и близкий… друг для меня…

Он потух, но неожиданно у него вырвалась фраза Гиппиус из девятнадцатого века:

– Дружба всегда лунная… и только любовь солнечная.

Юлия молчала.

Вечером он решил подарить ей свои стихи. В голове сразу родились рифмы:

Соцветье юности и красоты — Как синь-вода, волшебная дорога. В них искушенья лепестки, Незримой истины тревога. К ней манит ароматный мед исканий Печалей жалящий укус И терпкое вино желаний, Сомнений и раздумий горький вкус.

Роман Григорьевич прочитал, ему понравилось, и он добавил:

Ворвался свежий ветер озорной Поднял опавший желтый лист Он рад забыть сухой покой И обожать, как прирученный лис.

Он понимал, что написанное всегда сильней и когда-то дойдет до цели. Он помнил, как в юности сам, оторванный надолго от дома, ждал письма вдалеке от родных и знакомых. И по истечение времени сухие и невыразительные строки приобретают свою значимую ценность тех незыблемых связей между людьми. В минуты истинной свободы он перечитывал и наслаждался каждой строчкой старых писем. Важно было само внимание, которое было обращено только к нему. Общение через письмо всегда тоньше и чище, чем мимолетный разговор или общение на людях.

Сейчас как-то по-отечески хотелось покровительства и добра, будто погладить по головке ребенка.

В памяти были нежный взгляд голубых глаз и волосы Юлии, будто Магдалины, блудной, страстной, притягивающей, красивой и неотвратимой.

Немного подумав, он написал:

Прекрасны Вы в любом наряде, И меркнет суета в небесном Вашем взгляде. И нежный принц с иной планеты похож на Вас, Головкой одуванчика, голубизною светлых глаз. Как тайный свет с других планет Не обижает твердое, безжалостное «нет». Ведь жизнь всегда права, Когда она бесстрастна и мудра. Безумно хочется в ответ На миг забыть холодные слова.

Но так заканчивать ему не хотелось и, он добавил:

Надежды робкие несут обманы лишь одни. И грезят миражи, а миром правит мысль. Так дай Вам Бог большой любви! В ней, несомненно, главный смысл.

Написанные стихи он передал ей в руки перед самым отъездом в аэропорт. В конверт он вложил адрес своей личной электронной почты, оставляя надежду, хотя и слабую. Ему не хотелось читать и тем более видеть ее реакцию при прочтении.

При прощании она подарила или скорее передала ему на память папирус из Луксора, где их имена были изображены вместе. Рисунок этот поражал своей жизненной сказочностью и гармоничной простотой общения мужчины и женщины.

– Спасибо… Это будет напоминать мне о вас, – Роман Григорьевич покорно взял папирус из рук Юлии.

Провожать она его не поехала, и он мрачно сидел в машине такси.

Дорога стояла колом, а вокруг все летело: фонарные столбы, деревья, кусты, неожиданно вырастающие открытые пространства. Безысходная серость пейзажа растворяла мысли, и улетающие вдаль реальные картины, как миражи, мелькали, но не оставались в глазах.

Шофер гнал в аэропорт и думал о чем-то своем. Восточная музыка с незабываемым пряным ароматом лилась из четырех динамиков автомобиля.

Она манила своей необычной зажигательной радостью, расслабляла душу, и мысли замирали в безнадежном ожидании чуда и неизведанного восторга.

Он ехал в автомобиле один и говорил сам с собой вслух:

– Неужели все… Неужели я уже не смогу ощущать в себе молодость… А ведь по существу она… не имеет возраста… Правда… и костенеет от безысходности.

Роман Григорьевич чувствовал, что навсегда или очень надолго прощается с Юлией. И что дороги их разойдутся и вряд ли совпадут. Он не понимал до конца, что он хотел от нее, но как все влюбленные, хотел только всего хорошего в ее дальнейшей жизни. Хотелось только оставить след, возможно, не совсем яркий, но важный.

«Любовь дает возможность хоть на миг забыть о смерти. Только влюбляясь и когда любишь, вновь ты живешь…» – подумал он.

При встрече мужчины и женщины всегда возникают узы, они разные и неповторимые. Если нет чувств или они не имеют глубины, эти узы рвутся, но следы контакта остаются.

Жизнь, любовь от Адама и Евы началась с откровения, потом им стало «стыдно» и каждый начал замыкаться сам в себе. Мир получил однобокое развитие, человечество не поняло значения «древа жизни» и «добра и зла».

Многие хотят любви, но боятся ее жертвенности. Каждый воспринимает ее по-своему и у каждого она со своим оттенком страсти или восторженности. Страсть в итоге несет удовлетворение, которое после насыщения может поменять вкусы. А восторженная влюбленность, которую больше понимают женщины, несомненно, ближе к духовному.

13

Роман Григорьевич летел на самолете домой. Он понимал, что покидает эту страну почти навсегда, и, если вернется, только по случаю.

Он думал о Юлии, которая осталась там.

Роман Григорьевич глубоко вздохнул и посмотрел в окно иллюминатора.

«А ведь по правде, я испугался и ее, и продолжения отношений…» – думал он, глядя на солнце, сияющее поверх покрывала облаков.

Он вспомнил одно библейское суждение: «В любви человек раздваивается. Хорошо ли это или плохо понять с нашими суждениями невозможно».

Известно, что история человечества началась с грехопадения, когда произошла утрата человеком «своего другого» и обнажило его внутреннее раздвоение. Появилась боязнь собственной неполноценности или, как упоминается в писании, «нагота» и ощущение «другого», от которого захотелось скрыть свое «Я».

Вначале запретный плод вкусила Ева, затем уже и Адам, который сделал выбор более осмысленно. Причем жертвы он не испугался, а она была неожиданной и меняющей всю их жизнь – изгнание из Эдема и потеря бессмертия. Однако у Адама осталась надежда приблизиться своему «Я», к самому Всевышнему. В писании сказано, что человек тем самым начал свое отторжение от Бога, так как акт покаяния предполагает духовную цельность и видение себя со стороны.

«А может, все было проявлением страсти?» – мелькнуло в голове.

Как будто ненароком под впечатлением у Романа Григорьевича вдруг родился экспромт:

Господь для жизни передал Адаму тело. Частицей духа была дополнена материя. Творец с надеждою свое закончил дело, Не объяснив возвышенность мистерии. У «древа жизни», чтоб не остаться одному Господь помог познать Адаму и жену. За «яблоко запрета» восстал он против Самого. И изгнан из Эдема, лишен бессмертья… Но: Что может быть таким прекрасным, Иль безобразным без предела. Как чувственное проявленье страсти В обличье человеческого тела.

Роман Григорьевич каким-то внутренним чутьем понимал, что мужчина рождается для протеста и чего-то нового, непроверенного жизнью, для него слово «да» несет даже некое предательство. Настоящий мужчина начинается со слова «нет».

Женщина же рождается для стабильности и продолжения фундаментальных основ жизни, и потому она начинается после того, как произнесла слово «да». Для нее «нет» некое отрицание того, что у нее заложено природой.

Солнце за окном привлекало, но Роман Григорьевич намеренно отвел глаза:

«В чем же и каково оно мое „Нет?..“» – задумчиво улыбнулся он.

На фоне своих последних переживаний и потерь этот вопрос не казался бессмысленным и голословным.

«А действительно?» – молчал он.

Вспоминая свои поиски профессии, Роман Григорьевич сейчас особенно почувствовал, какие именно критерии вывели его на путь внешнеторгового работника. Как привлекали тогда эти заманчивые просторы престижных поездок за границу, общения с иностранцами. Сейчас, когда за спиной было уже немало лет, он все-таки не мог отчетливо сформулировать причины окончательного выбора профессии. Возможно, проявившийся интерес к изучению английского языка на последнем курсе ВУЗа, хотя в школе он считал себя не очень способным в иностранном. Поработав два года после института в строительстве, он явно чувствовал, что это не для него, хотя материально на первых порах здесь было заманчиво, да и можно было быстро сделать карьеру. Сухие, требовательные, зависимые и даже грубые отношения с рабочими, какая-то материальная пелена взаимоотношений на фоне постоянной гонки производственных результатов, постоянные приписки, необоснованные аккордные наряды и возможность правонарушений вплоть до уголовных. Все это придавало оттенок принудительного труда в поиске существования «от зарплаты до зарплаты».

Однако полученный здесь опыт помог Роману Григорьевичу лучше ориентироваться на строительных объектах в будущем.

В юности он мечтал о науке и, конечно, об открытиях. Его интересовали проблемы мироздания, где в преддверии успешных поисков была масса загадочных вопросов в окружении таинственных и романтических рассуждений. Хотя он и восхищался многими конкретными модными профессиями, но ему явно была не по душе роль активного лидера и руководителя предприятия, о которой мечтали многие его сверстники и призывали многочисленные книги и фильмы. Скорее ему импонировала роль стоящего немного поодаль от радостных возгласов толпы художника. В детстве он интересовался живописью. Попытки рисовать самому показывали полное отсутствие способностей, и посему испытать счастье творчества на этом поприще не пришлось. Возможно, не было случая пройти начальный курс рисования или отсутствие друзей или родственников, сумевших привлечь его к этому. Однако все это не мешало ему восхищаться творчеством художников особенно русских: Перова, Репина, Крамского, Шишкина, Верещагина. Сикстинская мадонна Рафаэля стояла ярко, особняком и со временем помогла ему в полной мере понять мифологические и религиозные образы у Поленова, Васнецова, Нестерова.

В этих картинах была жизнь, истоки культуры и что-то притягательное и необъяснимое, что он видел в родителях, бабушках, дедушках и рассказах о прошлом.

По примеру отца в свое время он мечтал быть математиком, считая эту науку самой привлекательной и первостепенной, поскольку она всегда была на острие теорий или не проведенных исследований и экспериментов. Он понимал, что математически можно описать все, любой процесс, любое движение или теория и именно изящность и правильность математической логики могут открыть путь к совершенству.

«А правильно ли, что судьба отвела меня от этих поисков, мук творчества и радостей приближения к истине?» – часто приходило ему в голову.

Роман Григорьевич откинулся в кресле и вновь посмотрел в окно иллюминатора.

Снежное покрывало облаков создавало впечатление райского безжизненного и необыкновенно привлекательного города, раскинувшегося под самолетом. Далекое яркое солнце усиливало краски неземной картины и ощущение бесконечности пространства и остановки времени за стеклом.

Он прикрыл глаза от солнечных лучей.

На фоне явившейся зрительной мистерии он увидел, как из облаков едва заметно вырисовалась фигура странного четырехкрылого существа с человеческим лицом и удаляющимися в небеса ногами. Фигура проявлялась все ярче. Ее выражающее гнев и торжество лицо стремительно приближалось. И вдруг, как растворившийся мираж, необычное существо молниеносно исчезло, будто не было его вовсе. На слуху остался удаляющийся неприятно низкий звук со странным незаконченным словом: «О-со-рон-нофф…»

Одновременно Роман Григорьевич почувствовал, что с этим миражом невольно приблизился к какой-то грани, за которую нельзя переступить.

За стеклом лишь облака, солнце и тишина.

«Для чего все это?» – пронзило Романа Григорьевича.

Он напряженно открыл глаза. Охвативший его неприятный страх и внутренний холод медленно таял в глазах, и сердце оживало от окружающего тепла.

Будто из глубины необъятной вселенной он ощутил на себе прикосновение и нежный небесной голубизны взгляд стюардессы:

– Мы подлетаем к Москве. Просьба застегнуть ремень.

Роман Григорьевич словно вновь родился. Он огляделся, с трудом понимая, что происходит вокруг. Ровная гладь белых облаков куда-то пропала. В окне иллюминатора был тревожный темно-пепельный обволакивающий туман. Он пристегнулся и почувствовал, что самолет начал снижение.

Закрывать глаза не хотелось. То ли из-за страха промелькнувшего сновидения, то ли от нахлынувшего чувства ностальгии по уходящей из поля его зрения таинственной стране.

Часть вторая

Это нам только кажется, что время бежит. Оно одно знает, как на самом деле мы движемся: линейно, по спирали и движемся ли вообще.

Время – неотъемлемая часть нашей жизни и остается по сей день неразгаданной загадочной интригой. Ньютоновская теория сил тяготения определила функцию времени, как косвенную составляющую ускорения движения. Эйнштейн доказал зависимость времени от высоких скоростей в космическом пространстве. Квантовая механика, основываясь на нелинейности пространства, также не дала пока конкретного определения феномена времени, а только дополнила представление о нем рядом мало понятных астрофизических явлений: кварки, черные дыры, червячные временные переходы, кротовые норы, телепортация материи, квантовое сплетение, темная материя, космические стрелы, пространственно-временная плоскость параллельных миров и т. д.

Современная теория существования вселенной Роджера Пенроуза, использующая закон термодинамики о хаотичности движения частиц при расширении вселенной, связывает время с бесконечностью и определяет его некую цикличность. Интересно утверждение Пензоуза о том, что разум человека «не объемлет и не вписывается в картину мира».

Все это наводит на мысль, что время замкнуто в пространстве, фиксируется в памяти и своими циклами лишь косвенно приоткрывается каждому субъекту. Жизнь благодаря своим впечатлениям зеркально отражается во времени таким образом, что миг ее существования, включая рождение, развитие и отмирание создает некое подобие существования самой вселенной. Об этом говорили и создавали свои календари еще древние инки.

Если бы имеющая только два измерения плоская тень двигалась строго вперед по окружности земли, она обязательно пришла бы в место, откуда вышла. Очевидно, что для тени это явление непостижимо для объяснения. Возможно, каждому отведено конкретное время, а бесконечность времени объединит нас всех своей вечностью.

Знания и культура древности – загадочный и неосознанный до конца человечеством фактор времени существования вселенной. Стареющий со стремительным бегом веков мир незримо сохраняет генетические следы предыдущих поколений, и кажущиеся на первый взгляд забвения вовсе не теряются в «ночи» уходящего времени. Высшие силы способствуют сохранению и осмыслению обновленных современностью образов древности, хотя бытует мнение, что эти образы сохранились лишь благодаря невежеству любопытных.

Предисловие к священной Книге Еноха гласит:

«Ключ затаенных вещей, ключ святилища, священное слово, дающее возвышенный разум и его тайны – есть Свет, Жизнь и Мудрость Вселенские».

В последнее время человечеству показалось, что оно избавилось от множества предрассудков прошлых веков. Но сегодня очевидно, что это избавление заводит нас в определенные тупики. И в связи с этим радует появление новых инструментов анализа прошлого.

С древних веков вплоть до наших дней именно любопытство или любознательность рождало философов. Самые древние из них не оставили никаких записей, но явились легенды и мудрые изречения, подтверждая тот факт, что истины смысла жизни и любви нельзя передать сухими символами знаков, букв или иероглифов.

Сократ подвергал сомнению устоявшиеся мнения, прослыл из-за этого непримиримым спорщиком и даже пошел из-за упрямства и любопытства на сознательную смертную казнь. Информация о нем дошла до нас благодаря Платону, который первый создал школу философии. Платон полагал, что только любовью можно воспитывать и наставлять человека, который должен проявлять интерес к нравственности и стремиться к идеалу. Платону принадлежит идея всеобщего блага, он первый выдвинул идею бессмертия души. Ему приписывают фразу: «Вечное существование – есть Бог». В своих оценках мироздания древние философы полагались на божественное влияние: «Мы должны молиться о благословлении за всех, так как боги знают, что для нас лучше». Платон считал, что правитель должен быть философом, чтобы понимать высшие смыслы власти.

Ему же принадлежит и упоминание об Атлантиде, которая, по его словам, была уничтожена во время сближения Земли с Венерой. Он также первый упомянул, что земля не плоская, но и не шар, а громадный многогранник Современные исследования подтверждают это. На ребрах этих граней земли отмечают выходы больших энергий. Привлекает внимание то, что именно в этих местах были сооружены непонятные на первый взгляд пирамиды. Ученые приходят к выводу, что на самом деле они и гасили энергетические проявления этих аномальных зон земли. Предполагают также, что на верхних частях пирамид, а многие из них сверху усечены, находились устройства фокусировки энергетических потоков для взаимодействия с другими планетами вселенной. Возможно, позднее кто-то специально или случайно убрал эти устройства с пирамид…

Живший в бочке Диоген утверждал, что «Природа дала человеку все, в чем он нуждается». На предложение Александра Македонского выполнить любое желание философа Диоген ответил знаменитой фразой: «Отойди, ты загораживаешь мне солнце!»

Истоки западного философского мышления заложил Аристотель – самый преданный ученик и академический продолжатель идей Платона.

Аристотель считал наиболее важным учение об устройстве государства. Он полагал, что монархия может породить тиранию, аристократия выродиться в олигархию, а политические противоречия – в демократию, которая далеко не идеальная общественная форма существования. Он утверждал, что государственное устройство зависит от уровня запроса и понимания людей о справедливости. По Аристотелю – главная справедливость – взаимопонимание между богатыми и бедными, которая остается актуальной по сей день.

В манускриптах древности, особенно египетских, существует немало божественных романтических образов вселенной, объясняющих картину мира:

– Великий Гоготун – мифический гусь, снесший мировое яйцо, из которого родилось Солнце.

– Сикомор – священное дерево жизни.

– Бес – бог, изображающийся в виде карлика, защищавший от злых духов, покровительствующий пляскам, музыке, торжествам.

– Осороннофрис – великий бог мертвых, которого никогда не видел ни один живой человек.

– Эон – духовное существо, персонифицирующее один из аспектов Абсолюта.

– Абрасакс – космологическое существо, являющееся верховным главой небес и эонов.

– Многообразный символ Вечного Духа, который в различных религиях определялся, как «Нерожденное семя». На санскрите оно звучит – «агнец». Метафорически Дух исчезает или умирает после возрождения семени, которое с этого момента превращается в материю. Отсюда жертва нерожденного или «агнца». Семя «не оживет, если не умрет». Становятся понятны и вполне логичны жертвоприношения языческих религий: принести в жертву материальное живое для возрождения Духа.

Священное слово «Троица» исходит из глубокой древности и обозначает в древнем Египте: Птах – бог восходящего солнца, Секер – бог ночи или ночного солнца и Осирис – бог воскрешения. То же самое гласит Вишну Пурана: «Едина Тьма наполняла Беспредельное Все, ибо Отец, Матерь и Сын еще раз были Одно».

Древние философы не сомневались в одновременном присутствии духа и материи, а только лишь спорили, что из них первично. В отличие от алхимиков, наука отвергала присутствие духа и отдавала предпочтение материи, оставляя суждение о духе в молчании или вовсе его не касаясь. И вдруг, как снег на голову, в 2013 году опытным путем найдена «частица Бога» (бозон Хиггса[1]) – реальная элементарная частица, превратившаяся в массу после прохождение через квантовое поле.

Известный всем философ и математик Пифагор создал свою теорию чисел, истоки которой по преданию узнал у египетских иерофантов. Она в состоянии примирить дух и материю через число 1:

1 х 1: 1 = 1 (материя)

1: Бесконечность = 0 (дух).

Пифагор придавал большое значение первым четырем цифрам 1, 2, 3 и 4, которые в сумме дают число 10.

Известно, что Земля движется по орбите со скоростью около 30 км/сек.

Скорость света 300 000 км/сек. Разница – 10 в четвертой степени подчеркивает важную связь любимых чисел Пифагора.

Знак креста, адаптированный христианами – кабалистический, и изображает противоположения и четверичное равновесие стихий.

Не случайно в астрологии рассматривались именно четыре яркие и невообразимо непохожие стихии: огонь, земля, воздух и вода. Число 10 при всей кажущейся простоте позволяет понимать разные уровни.

Неизвестному древнему оккультисту принадлежит выражение: «При воссоединении Идей с Числами можно манипулировать Идеями и прийти к математике Истины». Истина была тайной жрецов и лежит в основе всех существующих религий.

Странную и мало поддающуюся научному осмыслению астрологию с ее глубокими корнями в виде астролатрии можно сравнить с суеверной древней бабушкой. Со временем у них появилась строго научная дочка – астрономия. То, что дочь должна быть умнее своих прародительниц понятно, но чтобы мудрей – весьма сомнительно.

Кеплер – создатель научной теории планетарного мира, по профессии был астрологом. Небесные тела тогда рассматривались исключительно по принадлежности к металлам: Солнце – золото, Луна – серебро, Меркурий – ртуть, Юпитер – свинец и т. д. Ртуть и золото неотделимы какой-то пока вечной загадкой.

Золотые украшения всегда казались образной частичкой яркого солнца и в древности всегда ассоциировались с божественным светилом. Издревле считалось, что золото – металл богов. Золото защищает от ожогов, болезнетворных бактерий и является определенным эликсиром против любых заболеваний. Исследования показали, что золотая посуда очень полезна для здоровья, и теперь мы знаем, что наночастицы золота борются против практически всех болезнетворных проявлений.

Из глубины веков нам известно поклонение золоту как божественному символу и атрибуту религиозного культа. Культура, природа которой лежит в лексическом корне культа религии, также, хотя в основном метафорически, благоволит этому металлу.

Однако человек неправильно понял влияние золота на свою жизнь.

В быту золото, кроме посуды и украшений, малоприменимо. Для ремесленничества и промышленности больше подходит железо. Золото трудно обрабатывается, его не так много на земле, оно сложнее извлекается и значительно тяжелее.

И то, что в дальнейшем золото стало категорией благосостояния, было определенным заблуждением человечества и, возможно, его главной ошибкой. Человеку всегда хотелось быть похожим на бога и иметь всеобъемлющую власть над миром, но для глубокого осмысления себя и окружающего мира ему не хватало именно божественного духовно-нравственного понимания смысла существования человека на земле.

Древние египтяне были намного мудрей сегодняшних экономистов. Они рассматривали зерно в качестве денежной единицы. Недавно на территории Египта найдено множество черепков, на которых записан объем сданных излишков мешков зерна. Это был своеобразный вексель на получение дополнительных жизненных благ. Интересно, что этот вексель со временем терял свою силу, имея в виду, что зерно – продукт, портящийся за определенный период или уничтожающийся грызунами, и через год количество зерна для возмещения уменьшалось в отличие увеличения денежных средств на современных банковских депозитах. То есть человека имеющего излишки заставляли вкладывать свои деньги в приобретение других предметов и не иметь больших преимущества от оборота излишков.

Бушмены в Намибии живут вдалеке от цивилизации и вовсе не страдают от этого. Они счастливы быть с природой и обожествляют то, что создается солнцем. Цивилизованный мир называет их солнечными людьми.

Не секрет, что сама жизнь в цивилизации заставила человека все больше отдаляться от совершенства назиданий Богов. С каждым годом особенно при отрицании религиозных воззрений, душа человека все настойчивей приобщалась к обманчивым символам «Золотого тельца».

Испанцы тупо переплавляли и предназначенное для культовых обрядов золото древних инков. Они не понимали этих людей и не задумывались об их духовности, мудрости и без сожаления погубили не только народ, но и накопленные веками знания, культуру и укрепившиеся ростки рационального существования человека. Инки глубоко изучили закономерности вселенной, и в их рисунках много места уделено небесным телам. Странно, но там нет планеты Венера и нет Луны, а есть неизвестная планета Нибиру. Инки знали, что никакое золото людей не спасет, и человеческой цивилизации отпущено определенное время на планете Земля. Возможно, они знали, как все же сохранить надежду на существование.

В истории немало примеров варварских жестоких разрушений и завоеваний целых народов. Известные всему миру имена Александра Македонского, Тамерлана, Чингисхана прославились именно этим. Следует отметить, что наставником Македонского был сам Аристотель. И вовсе не случайно, а даже закономерно, что заложенные неведомой или божественной силой вечные ценности жизни именно под воздействием разрушения на время исчезали из поля зрения человечества, а потом появлялись уже в качестве исторических и археологических исследований. Вселенная хранит свои тайны, и после разрушения развитых цивилизаций приходит опять природа, и все начинается снова в поиске оптимального пути существования с ней.

Отсутствие преклонения, послушания человека перед Всевышним было результатом изгнания из рая. Человеческое же желание власти над миром во все времена рождало только злоупотреблением ей. Благодаря отсутствию высокомерия и гордыни, Моисей смог приблизиться к божественному осмыслению истины.

Бум обладания золотом с каждым годом захватывает человека все больше и больше. Сегодня усилия большинства предприимчивых людей направлены на извлечение максимальной прибыли, как правило, в ущерб общественной морали, которая является духовной основой и составляющей роста экономики. То, что большая часть современной экономики вращается вокруг удовлетворения требований человеческого тела, говорит само за себя. Именно гордыня заставила человека использовать золото в качестве разменной монеты экономики.

Для образования золота и других тяжелых металлов во вселенной необходима дополнительная энергия. Видимо, наша планета когда-то была подвержена значительному энергетическому воздействию и получила немалые запасы золотых и драгоценных металлов.

Существует легенда, что прилетевшие на землю пришельцы появились на нашей планете для добычи золота. Они разрабатывали золоторудные шахты и для упрощения тяжелой работы создали живого робота в виде человека. Биоритм его мозга в 18 ГЦ идентичен ритму нашей планеты.

Этому роботу отпустили достаточно короткий период жизни, чтобы злополучное время быстрее стирало то немногое, что может одухотворить биологическая жизнь. Пришельцы, видимо, также не случайно многое предусмотрели в характере человека: его амбиции, непоследовательность и даже агрессивность. Так что зря мы ищем ответных отзывов во вселенной. Они, наверняка знали, что на базе азота, который занимает 78 % атмосферы, при длительном воздействии ультрафиолетовых лучей через озоновую дыру может образоваться «веселящий газ» (оксид диазота). Именно этот газ действует на человека, как алкоголь, вызывая состояние эйфории. Пришельцы не исключали, что люди могут погубить себя сами, испытывая при этом неописуемую радость.

1

Ничего нет в жизни приятней, чем возвращаться домой после длительного отсутствия. Выйти после таможни из аэропорта, ехать по подмосковной дороге и чувствовать приближение родного города, узнавать районы, где некогда жил, и отмечать запомнившиеся только для тебя места знаменательных встреч или расставаний.

Роман Григорьевич любил так, как в детстве и молодые годы, как бы отстраненно глядя на мир со стороны, ездить сидя у окна на поезде или в автобусе в неизвестный пионерлагерь, в незнакомый колхоз на картошку или командировку. Неизвестность была где-то там, впереди, рядом с придорожными одинокими домами, наполненными романтикой перелесками и полями.

Есть в этом элемент обновления: хочется, чтобы окружающий мир показался изменяющимся вместе со временем.

Вспомнил Роман Григорьевич, как он, наполненный радостью обнадеживающей жизни, возвращался из армии, и как видел эту же скрытую в слезах матери радость своего взросления.

Роман Григорьевич понимал и чувствовал несколько другое настроение. Жизнь уже не открывала перспективу большого обновления, но мысли его все-таки оставляли надежду на некую романтику неизведанного и неиспытанного. Прочитанная в разные годы книга или казавшаяся малопривлекательной и однообразной в молодости классическая музыка слышится в зрелые годы совсем по-иному, и становится подобно тонкой лирической мелодии, оставляя некую надежду на счастливый и неповторимый исход.

Роман Григорьевич вспомнил, как первый раз возвращался из длительной командировки на родину. Тогда все было впервые и интересно.

Сначала покупка машины, новая квартира, новая работа и новая любовь.

– Вы долго были за границей? – спросил робко шофер, видя необычные взгляды клиента.

– Почти 8 лет, – машинально произнес Роман Григорьевич.

– Видимо, вы не узнаете ничего… другая страна, – произнес водитель.

– Пожалуй, – произнес Роман Григорьевич, а про себя подумал: «Действительно… а может быть и чужая страна…»

Первое, что отрезвило романтические настроения Романа Григорьевича уже в московской квартире, это пропитанная холодом встреча с женой.

Он как-то совсем забыл о ее существовании, и она была где-то за пределами его восприятия действительности.

– Ну, здравствуй, здравствуй, дорогой…наслышана о твоих подвигах, – нарочито подчеркнуто выговаривала она.

Он довольно равнодушно отреагировал:

– Что тебе еще там наговорили?

– Да уж рассказали… Совсем стыд потерял.

– Что ты имеешь в виду?

– Стоит уехать на два месяца, как ты потерял голову.

– Ну, положим, голову я не терял… Не забывай, что ты, как правило, половину года проводила в Москве, – начал робкое наступление Роман Григорьевич.

Неожиданно для него развивать этот разговор жена не стала.

Чтобы разрядит немного напряженную атмосферу, Роман Григорьевич начал разбирать чемодан и тут с ужасом вспомнил, что ничего не привез жене в подарок.

«Странно, но совершенно вылетело из головы», – молчал он.

Роман Григорьевич лихорадочно продолжал ворошить широкое отделение поклажи. И вдруг, как знак свыше, на глаза попалась прекрасная кофточка-сорочка с ажурными тонкими птичками-колибри.

«Мистика какая-то» – облегченно вздохнул он.

Роман Григорьевич приготовил кофточку в подарок Юлии, но под впечатлением холодного расставания не решился ее вручить.

Он молча протянул ее жене.

– Совсем не ожидала, что ты вспомнишь, – уже мягко и удовлетворенно посмотрела она на мужа.

Она прикинула кофточку на свою фигуру.

«А она ей идет», – молча оглядел он ее, – «Но… на Юлии была бы лучше…»

Роман Григорьевич молча продолжал копаться в чемодане, достал подарки внукам, дочери.

Как и все супруги, они привыкли молча оценивать друг друга. И в этом молчании была какая-то определенная истина. Они понимали друг друга, и тем самым охраняли и не причиняли себе вреда, понимая, что своими выпадами покушались на собственную свободу.

Как мудрая природа молчит, не проявляя видимой агрессии, но неумолимо движется ко всему новому и необходимому для жизни.

Роман Григорьевич в душе был очень рад этому внутреннему молчанию.

Неожиданно пришла в голову Пушкинская фраза:

«Народ безмолвствует, а счастлив ли народ?»

Очень многое скрыто в молчании. Язык не имеет действенной силы при родственности душ. В такой ситуации злоупотребление звуковыми выражениями и эмоциями ведет к непримиримым разногласиям.

Супружеские узы осложняют взаимоотношения еще и тем, что каждый считает другого в некоторой степени частью своей собственности. Оттого восторженность любви стихает, а порой и погибает.

После выгрузки привезенных вещей Роман Григорьевич переоделся и пошел на кухню. Открыл холодильник, выпил стопку водки.

Вошла жена и также в молчании накрыла стол, и они сели обедать.

– Елена живет на даче… Надо в выходные их посетить.

Он приехал в пятницу и потому сразу согласился.

– Наверно… Надо сходить в гараж.

– Машина на ходу…Валерий иногда берет ее.

– А что он не пользуется своей?

– Что ты, не знаешь своего сынка?… Она у него постоянно в ремонте, – подчеркнуто язвительно заметила жена.

Валерий достался ей от первой рано умершей жены Романа Григорьевича. Нельзя сказать, что она не уделяла ему материнского внимания, но после того, как он стал жить самостоятельно, всячески старалась оградить себя от его приобретенных негативных привычек и перекладывала заботы и заморочки на мужа, подчеркивая несносный характер пасынка.

– Кстати, надо заплатить за его квартиру, кажется, за несколько месяцев, – сухо добавила она.

Квартира принадлежала матери Валерия, и она со временем перешла ему, как бы по наследству. После того, как сын часто менял место работы, стало правилом, что именно Роман Григорьевич регулярно оплачивал коммунальные расходы за эту квартиру.

Роман Григорьевич не стал задавать вопросов. Проблемы сына уже долгое время стали для него как бы потребностью и неотъемлемой частью жизни.

– Завтра же и поедем на дачу, – твердо согласился он.

Они молча продолжали обед, после которого жена предложила:

– Пойдем спустимся в универмаг, я присмотрела внукам по паре костюмчиков.

Роман Григорьевич одобрительно посмотрел на жену.

После обеда они оделись и спустились в близлежащий супермаркет.

– А тебя молодит эта рыжая куртка… Выглядишь похудевшим, даже походка стала тверже, – заметила жена.

Роман Григорьевич вспомнил, что именно Юлия посоветовала приобрести эту куртку, когда он примеривал ее. Со свойственной ей нежной улыбкой она произнесла, намекая на рыжий цвет:

– Эта куртка вам очень идет, хотя в ней немного похожи на работника трамвайного депо.

Именно эта принадлежность к трамваю побудила его принять решение о покупке.

«Как же я ее люблю! Когда она безмятежно улыбается… Самое страшное – все больше и больше. Это просто не выносимо…» – пронеслось в его голове.

– Цвет оставляет желать лучшего, – машинально, поддерживая разговор, отпарировал Роман Григорьевич.

– Я думаю, тебе надо подобрать красивые летние брюки.

– Зачем?…Я не буду летом все время ходить в куртке.

– …Вот эти бежевые очень элегантные. Пожалуйста, примерь.

Перебрав несколько штук, выходит из примерочной.

– Не хочу ничего брать: не мои размеры.

– Я пойду в другой отдел, посмотрю что-нибудь себе.

Роман Григорьевич с удовольствием остался один.

«Боже! Что же делать! Ведь знаю, что надо перестать думать о ней, но не могу…»

Он медленно пошел в винный отдел. Жена со множеством покупок присоединилась к нему уже у кассы.

Придя домой, Роман Григорьевич позвонил сыну:

– Привет, сынок…как дела?

– Все в норме, – немного суховато прозвучал ответ.

– Я приехал, совсем… Хотелось бы повидаться…

– Сейчас нет необходимости, – продолжал сын.

– Мама сказала, что у тебя скопилась задолженность по квартире?

– Да… Перечисли тысяч двадцать… счет тебе известен…

– …Постараюсь все сделать на следующей неделе.

– Хорошо.

– Хотелось бы все-таки увидеться, – настаивал отец.

– Да, конечно… я позвоню.

Обычно разговоры с сыном были похожими на сегодняшний диалог, но сейчас Роман Григорьевич почувствовал какое-то неприятное нарочитое отчуждение и решил обязательно встретиться с сыном в ближайшее время.

2

Вечером Роман Григорьевич решил забежать в гараж. Несмотря на перемены последних лет, это место хоть и опустело, но осталось свободным для своеобразного мужского отчуждения. В свое время гараж для автолюбителя был определенной отдушиной от мирской семейной жизни, где свободное время отдавалось своему любимому детищу – машине. Тогда они были отечественные и требовали большого внимания и заботы хозяев. Некоторые увлекались, строили подземные погреба, места длительного обитания, благоустраивали их, и ссылаясь на постоянные ремонты, пропадали от жен и детей в этих гаражах. Сейчас времена изменились, но завсегдатаи остались верными традициям.

Первым, кого встретил там Роман Григорьевич, был его сосед по гаражу и помощник в решении ремонтных работ Федор.

Федор Игнатьевич, как теперь его величали в гаражах, уже несколько лет был на пенсии, купил себе небольшую современную иномарку и сокрушался, что невозможно, «как раньше» залезть в двигатель и трансмиссию или улучшить какую-либо конструкцию.

По привычке он много времени проводил в гараже и из-за отсутствия ремонта машин смотрел часто принесенный из дома телевизор, обсуждая события с приятелями.

С романом Григорьевичем они виделись более года назад в период его отпуска. Было видно, что Федор рад встрече. Манера же общения была прежней: будто расстался с соседом вчера. Он спокойно заявил:

– Что, Григорич, не весел, буйну голову повесил?

– Да как-то все не в масть, Игнатич, – глухо отозвался сосед, открывая дверь гаража.

– Ну, масть – это дело случая… А все же?

– Как то безрадостно живется…

Роман Григорьевич оглядел свою машину и стал вынимать зарядное устройство для аккумулятора.

– Правильно… Надо уделить немного времени для подзарядки. Сразу видно: запасливый хозяин. Не спеши, – глядя как подключаются концы, также спокойно продолжал Федор Игнатьевич. – Вот говоришь, нет радости… Значит душа тоскует… У меня тоже…

– По тебе не скажешь, – отозвался Роман Григорьевич.

– Да виду не подаю.

– Это правильно!

– Главное, Роман Григорьевич, в нашей жизни… как в танке… не бздеть!

– Звучит круто и по-русски.

– Все это не просто… Я ненавижу сейчас все кругом и сегодняшнюю власть с ее растленным образом бесхозяйственности и зла, но… как я понял, этот процесс неотвратимый…

– Почему – неотвратимый?

– Потому как и всех…самого, не радует меня конкретное дело. Теперь стараюсь заработать.

– Так у тебя всегда были золотые руки.

– Руки для дела, которое делали раньше… а сейчас все делают деньги…

– Я понимаю, – Роман Григорьевич вышел навстречу соседу.

– Понимаешь, раньше не задумывался, а сегодня вспоминаю, как в планах страны были количества строек, киловатт, тонн…а теперь у нас только освоение денег или… красивое слово инвестиции.

– И что тебе не нравиться в инвестициях?

– Это же русский лохотрон… Наворуют и через оффшоры нам же впаривают валютные заказы для еще большего мошенничества…

– Уж больно у тебя все мрачно, – попытался возражать Роман Григорьевич.

– Есть, конечно, стратегические иностранные проекты, но они были и раньше…

– Ну вот.

– Просто нынешняя власть убила во мне многое.

– А почему, Федор Игнатьевич, вдруг так?

– Вспомните, Роман Григорьевич, как все начиналось… Говорили… «Мы богатая страна… каждый может стать миллионером»… И мы купились… подумали: «А почему бы и нет?»

– Верно.

– А думать много не надо… Сегодня голова для многих для того, чтобы есть вкусно.

– Это так, – улыбнулся сосед.

– Главное первый продажный шаг… или, как говорил наш главный искуситель… начать… с ударением на первом слоге.

– Почему продажный?

– Потому как был слаб умом и волей и, по-моему, и сегодня не понял, что натворил, подчеркивая свое пренебрежение ко всему, накопленному прошлыми поколениями.

– Да, воля – важный аргумент… тем более в политике.

– А знаешь, Григорич, по мне счастье – это петь свою песню и не важно, что ее даже никто не слушает.

– Глубоко, – задумчиво посмотрел на соседа Роман Григорьевич.

– Вот соловей, скворец или чижик… поет каждую весну… А природу, брат, не обманешь… Как в молодости забитый на дворовом стадионе гол. Казалось бы, кому он нужен и что бы было, если бы не забил? А ведь счастлив по сей день… от этого воспоминания…

Роман Григорьевич уважительным взглядом посмотрел на соседа.

– А я думал, ты опускаешься здесь в гаражах, хотя всегда считал тебя настоящим соловьем своего дела.

– Да, соловей не любит многолюдье… и сам-то… серенький, маленький и незаметный… Сейчас половина России в таком… покое и безволии.

– А молодежь?

– А что молодежь? Она же все понимает… и тянется теперь к тому, что создали совершенно бессознательно… именно мы с вами.

– Я приехал недавно из Египта… Всегда буду помнить Великого сфинкса и его царским божественным взглядом… – неожиданно вырвалось у Романа Григорьевича.

Федор Игнатьевич помолчал, потом произнес.

– Люди не захотели быть богами и сделались рабами.

Он опять сделал паузу.

– А сейчас там вроде революции… Смотришь небось телевизор?

– Да, как ты все правильно чувствуешь… Удивляюсь тебе, как можно отсюда…из гаража… все видеть и ощущать?

– Интуиция, брат…а то, что в тебе – это только ты и сам.

– Глубоко копаешь, Игнатич.

– Еще древние греки знали, что такое демократия… А нас в очередной раз надули…

– Это почему? Это, наверно, не так.

– Нет-нет именно так, как надо.

– Что ты имеешь в виду?

– Григорич, ты же сам знаешь, что такое демократия.

– Конечно.

– Тогда надо начать с понятия гражданин… В Риме гражданином считался человек, имеющим свой дом, который носил оружие и имел право голоса… А сейчас нам говорят: «Оружие – это не для народа»…

– Так и так много оружия на руках.

– Вот именно, только в чьих руках… Не в руках честных, добропорядочных людей… Только рабы не имели такого права… А наша сегодняшняя демократия… просто немыслимо оригинальная.

– Чем же она оригинальна?

– Большинство превратили в неимущих или в лучшем случае малоимущих рабов, а меньшинство провозгласило себя демократами.

– Ах, вот ты о чем…

– Именно о том…

– Тоже самое и о культуре информации и доступе к знании… По мнению демократов, не всем нужно знать все… Многим достаточно дешевого СМИ… Вся страна играет, то в лото, то в миллионеров, а то и просто в лохотрон Якубовича… Помнишь крылатую фразу «Мы сидим, а денежки бегут»… И главное – никаких интересных новых мыслей!

– В древнем Египте высшее знание было доступно только жрецам, – вставил Роман Григорьевич.

– Вот-вот… Отдача малоэффективна… Каждому – свое… Изречение проверенное временем, – усмехнулся Федор Игнатьевич.

Через некоторое время он продолжил.

– Вот по телевизору видим постоянно, как сыщики или, как сегодня модно, «опера» добиваются справедливости и обеспечивают букву закона… таких сериалов… много и все круче и круче… Начали с «разбитых фонарей», а теперь «след»… там все последние достижения криминалистики…И заметь, Григорич, там правда торжествует среди настоящего беспредела…

– Это верно.

– А что на самом деле?… На каждом шагу мошенничество самой полиции, которая думает только о своих проблемах и прибылях… Они практически не замечает граждан… Никто не борется с бандитами, угонщиками машин, нечистоплотными риэлторами… У нас в подъезде половина – азеры… Сначала они снимали квартиры…Те, кто сдали, через некоторое время стали скоропостижно умирать… Других намеренно спаивали и выжили… Люди подписали по пьянке какие-то бумаги… и стали бомжами… Я сходил в полицию… Так мне говорят «Пиши заявление только с обоснованием своих слов».

– Ты молодец, проявил гражданственность.

– Так доказывать, говорю им, должны вы, – завелся Игнатич, – А они в ответ намекнули, что после заявления могу сам быть жертвой… Вот тебе и гражданский долг.

Федор Игнатьевич замолчал, но возмущение вновь пересилило тишину:

– У меня создалось впечатление, что полиция обеспечивает порядок в стране только в части защиты действующей власти… Я не верю, что наши правоохранительные органы могут противостоять не только мошенникам, но и терактам… Работаем в режиме статистов… «План-перехват» – наша любимая отмазка… Власть в основном откупается деньгами. В итоге родственникам погибших лучше всего – они получают компенсацию.

– Для наведения порядка нужно время.

– Григорич…опомнись это же придумали они сами…Пока люди не обратят внимание, никто не шелохнется… Должности покупаются, карьера закрыты для рядового гражданина… Кругом кумовство, деньги и коррупция… Они хуже бесов…

Роман Григорьевич молча безуспешно попробовал завести машину.

– Подожди немного и накинь клемму на положение «стартер», – посоветовал приятель.

– Ты думаешь, я как дятел… всем недоволен? – продолжал Федор Игнатьевич, – …Нет… возможностей много, только не дают ими пользоваться людям… Обидно… везде реформы, а на деле разрушения… За основу взят опыт запада… ждут инвестиций… Будто мы сами полные импотенты… А наши люди образованы не хуже иностранцев и умеют работать…

– Да, образование мы, по крайней мере, получили не плохое.

– О сегодняшнем образовании я уж не говорю… оно развивает многие способности, в том числе и глупость…

Роман Григорьевич молчал, а приятель улыбнулся:

– Я пришел к выводу, что виной всему – это теперешние СМИ, этот неотъемлемый для нашей жизни несправедливый и продажный «пиар», навязчивая реклама, которые оболванивают, угнетают, как теперь говорят, «напрягают».

– Согласен… Агрессия и насилие СМИ и ТВ неоспорима… Но не все же программы такие?

– Ты прав… Некоторые начинают трезветь: «Культура», РБК, «Звезда»… Но в основном наше ТВ заполнено откровенно пошлыми программами… Сначала смех и положительная реакция на глупость, тупость, и главное – тематика ниже пояса.

– Но людям нужна улыбка, смех…

– Я не говорю о развлекательных… Они нужны… Однако достали эти, как я их называю…звездульки и звездаки… все эти самодовольные физиономии постоянно мелькают перед глазами… Ничего не имею против песен, которые исполняют талантливые певцы или красивые молодые певицы… Но, согласись, противоестественно, когда на их месте оказываются мечтательные безголосые подростки или слезливые женоподобные мужчины.

– Это верно… Но ведь их принцип достаточно современный – удивляй, самовыражайся…

– Дело не в этом… Они живут в каком-то своем мире и красуются сами перед собой, устраивая всякие конкурсы, как теперь говорят, кастинги… Не понимая, что развращают людей и прежде всего молодежь тем косвенным злом «легкой и сладкой» жизни… Как в запомнившейся песне из фильма «Последний дюйм», где ребенок познает настоящие ценности реального дела: «Какое-мне дело до всех до вас, а вам до меня»… И заметь… При встрече со звездами на ТВ, как правило, показывают их хоромы, необычную обстановку, как бы призывая: смотрите… завидуйте…

– Но это заработано ими. И все-таки не внешние данные и пиар привлекают.

– …Заработано, но при перекосе экономики и безнравственном обществе, где люди выныривают «из грязи в князи».

– Да ты, Игнатич, педагог, – улыбнулся Роман Григорьевич, включая двигатель машины.

– А то! Актеры теперь перекликаются со стиральным порошком или майонезом. Противно… Все деньги… И ведь не Смоктуновские… Уровень все ниже и ниже.

После очередной попытки машина завелась.

– Аккумулятор еще хороший, да и двигатель работает ровно, – заключил Федор Игнатьевич, – А теперь надо немного проехаться на большой скорости для зарядки.

Роман Григорьевич последовал его совету.

3

Рано утром Роман Григорьевич с женой выехали на дачу к дочери. Ехали молча. Только когда половина пути была позади, жена заметила:

– Ездить, к счастью, ты не разучился.

Хотя Роман Григорьевич не понял глубины этой фразы, он не попытался это выяснить в активном разговоре.

Автомобильные пробки позволили добраться до места только к одиннадцати.

Дочь Лена и все ее домочадцы вставали поздно, и посему прибытие родителей было вовремя и ознаменовалось общим завтраком на веранде.

Особенно восторженно приветствовала дедушку и бабушку и радовалась подаркам шестилетняя внучка Вероника. Четырехгодовалый Артем был более спокоен и сидел у дочери на руках.

Муж дочери, имеющий свой бизнес, уезжал из дому рано и приезжал обычно к обеду. Роман Григорьевич немного недолюбливал его за молчаливость и определенную замкнутость в общении. Он чувствовал, что откровенному общению мешала ментальность нерусского происхождения зятя. Его жена, как ему казалось, просто побаивалась мужа, и потому атмосфера общения с дочерью и внуками без главы семьи сегодня была очень благоприятной.

В доме дочери было несколько человек прислуги. За завтраком подавала Полина, которая очень вежливо и ласково, зная особенности каждого, наливала чай, кофе, раздавала бутерброды и пирожные.

Роман Григорьевич обратил внимание, как она говорила и предлагала варенье, произнося: «Крыжовенное варенье». Это было приятно и как-то по-домашнему и подчеркивало ее истинное русское происхождение.

– Пап, ты правда посвежел, – лукаво произнесла Лена, взглянув на мать.

Роман Григорьевич понял, что жена делилась своими мыслями с ней.

– Ты преувеличиваешь, – отпарировал он.

Лена искренне радовалась родителям и пыталась завязать откровенный разговор.

– Ты, видимо, закончишь работать?… И вы с мамой можете чаще навещать нас.

Роман Григорьевич немного замялся, не ожидая этого вопроса.

– Если ничего не предложат… наверно, придется, – неопределенно отозвался он.

– Но ты еще мог бы поработать, – продолжала жена.

– Вот схожу на следующей неделе на службу… Там будет видно.

– На пенсии тоже неплохо… – настаивала дочь.

Видя, что отец не хочет продолжать эту тему, она заговорила с матерью.

Когда она довольно поздно неожиданно вышла замуж, Роман Григорьевич сразу почувствовал влияние зятя на ее характер и как-то, не понимая до конца почему, перестал смотреть на нее как на родного любимого ребенка. Он чувствовал влияние на нее другого мужчины, и его порой раздражали ее новые непонятные ему меркантильные интересы.

Дети покинули стол и убежали к своим игрушкам. Роман Григорьевич тоже вышел из-за стола и подошел к играющему рядом с собакой младшему внуку. Роман Григорьевич смотрел на четырехгодовалого малыша. Странное чувство овладело им. Он попытался ласково прикоснуться к нему, но виляющий хвост собаки его явно привлекал больше.

«…Насколько он совершенен… он притягивает своей теплотой истины жизни… своей неописуемой привлекательностью… необузданностью, желанием все потрогать… и ощутить наяву… Как я ему завидую…»

Роман Григорьевич взял ребенка за руку, отстраняя собаку, но малыш явно тяготел к животному.

– Тема! Ну, поиграй с дедом… Я так давно тебя не видел, – попытался он привлечь внука.

Как будто почувствовав его раздумья, малыш отстранился. Взгляд его показывал явное нежелание бросать собаку и играть с дедом.

– Я не Тема, а Артем, – объявил малыш.

– Артем – это взрослое имя, а для маленького – Тема.

– Я не малыш, – возражал серьезно внук.

– Папа, он отвык от тебя, – глядя на сына и отца, вставила дочь.

Чувствуя безнадежность своих попыток, Роман Григорьевич отошел в сторону.

«…Ребенок отстраняет руку… Как это верно!.. Какой серьезный взгляд на меня… В глазах его печаль и тоска… Как это все правильно… Кто его научил быть самим собой?… Надо почувствовать себя глубоко порочным, чтобы понять это совершенное существо…» – размышлял он.

– Вам с мамой надо почаще бывать среди внуков, – почувствовав смущение отца, продолжала дочь.

– Когда по приезде ты давал ему игрушку, Артем так радовался, – заметила жена.

– Скорее… он доверялся игрушке…как туземец – красивой тряпке, – печально заключил Роман Григорьевич. Он продолжал думать про себя.

«А ведь когда-то я был таким же… Возможно, когда-то кто-то смотрел также на меня… У младенца самый большой жизненный потенциал… Но когда он будет проявлен?… Ведь когда меня не будет, я об этом знать не буду… Нет… именно поэтому я жить буду… всегда… Бесконечно…»

– Ну что ты поник, отец, сейчас я налью тебе хорошего виски, – зная привычки отца, разрядила его молчаливую замкнутость дочь.

– Ты же знаешь, я сегодня за рулем.

А про себя подумал: «Взрослые такие же, как и дети, но с ними никто не играет, и ошибки не прощают».

Роман Григорьевич вновь вернулся к столу.

Беседа о житейских делах его уже не очень интересовала. Дочь жаловалась на то, что муж практически не бывает дома, и все заботы по быту легли на ее плечи.

«Жалко, что так рано она бросила собственную работу и теперь даже не думала об этом», – молчал Роман Григорьевич.

Потом женщины пошли укладывать спать детей. Спустя полчаса, Роман Григорьевич тоже зашел в детскую и посмотрел на спящего Тему.

«…Как он красив во сне!.. Он в своем мире, двигает руками, ножками, сжимает кулачки во сне… Возможно… ему чудится птица феникс или египетская птица Тау с двумя крылами в виде тройки…»

Вечером Роман Григорьевич завез машину в гараж. Федор Игнатич уже собрался домой, и они направились вместе к своим жилищам.

– Что-то настроение у тебя, Григорич, мне не нравиться.

– Откровенно, и мне тоже.

– Плохо, – твердо заключил Федор Игнатьевич… – Мы уже в зрелом возрасте… Хочу подчеркнуть: именно зрелом.

– Да я знаю.

– Ничего ты не знаешь… Я только недавно вычитал из гороскопов.

– А при чем тут гороскопы?

– Понимаешь, Григорич, все оказывается очень просто… В молодости мы рвемся вперед, не замечая, что вокруг… Ждем необычного.

– Это так, – задумчиво вздохнул Роман Григорьевич.

– Все ждем что-то удивительного впереди…

– Или не ждем… и просто движемся вперед…

– А вот гороскопы нам отвечают на этот вопрос, – настаивал Игнатич.

– Это часть астрологии.

– Возможно, – отпарировал сосед, – …Вот я вычитал в этих самых гороскопах, что каждый семилетний период нашей жизни или, как говорят «по жизни» характеризуется определенным смыслом и даже задачей нам предначертанной.

– Ты прям философ, Игнатич.

– А то!.. Например, первый семилетний срок характеризуется зависимостью от родителей, первыми болезнями, неожиданными сложностями познаниями жизни. Отсюда страхи и неуверенность младенческой жизни. Будто бы слабая свеча, готовая затухнуть от сильного ветра. – После небольшой паузы Федор Игнатьич продолжал, – Второй период объясняет бурный период быстрого роста или отрочества до 14 лет. В это время в противоположность предыдущему периоду налицо уверенная поступь набора жизненных сил и будущей мощи… Будто нарастающие силы из самой земли… Третий период романтический период до 21 года поиск пары, проявлений первой осмысленной любви.

Роман Григорьевич внимательно слушал, и вдруг продолжил:

– А четвертый период обязательно связан с водной стихией, и как бы смывает все предыдущие продвижения.

Потом он произнес фразу, которая показалась собеседнику не очень непонятной:

– Ты знаешь, Игнатьич, астрал в молодости влияет на сознание, потом сознание формирует его.

Федор Игнатьич изумленно посмотрел на него.

– …Знаю только, что следующий период плавный и медленно движущийся, подтверждая уверенность в правильном самодовольном выборе.

– Дело в том, что это очень похоже на первый Зодиакальный период стихий огня, земли, воздуха и воды или соответственно знаки «Овена», «Тельца», «Близнецов» и «Рака».

– Возможно, – неуверенно произнес собеседник.

Теперь уже продолжал Роман Григорьевич:

– Последующий более мудрый виток жизни доброжелательного «Льва», который, впрочем, также подвержен сомнениям. «Лев» очень любит покровительство, чтобы им все восхищались, словно солнечным лучом. «Лев» такой же огонь, как и «Овен», но более доброжелательный, уверенный в своей силе и стойкости… Этот период ведет человека к земной, умудренной и дающей продолжение рода «Деве» – знаку самоутверждения. Период «Девы» особенно важен для мужчин. Именно тогда они набирают мудрость и наибольшую сексуальную силу от 35 до 42 лет.

– Ты будто читаешь гороскоп, – вставил Федор Игнатьевич.

– Период 42–47 лет – воздушный знак «Весы». Это подведение определенных итогов, как бы взвешивание прожитой жизни, осмысление пережитого и первые раздумья о том, что жизнь имеет пределы… И потом водный знак «Скорпиона», подобно «Раку», сглаживает своим водным пространством все предыдущее и готовит нас к новому жизненному витку. Водные знаки обостряют болезни. В «Скорпионе» – особенно у женщин.

Роман Григорьевич задумался.

Он в свои шестьдесят два года находился на третьем витке огненного «Стрельца» и на пороге самого мудрого, уверенного в своих силах знака «Козерога». Однако «Стрелец» не отпускал его своими жгучими переживаниями и сомнениями. Роман Григорьевич чувствовал, что «Козерог» – время сосредоточения духовной работы и выработки ясного взгляда на себя и мир.

Федор Игнатьевич прервал его размышления:

– В семьдесят лет наступает самый странный и загадочный возраст. Это интереснейшее время для тех, кто не погряз в проблемах, болезнях, кто не разучился радоваться жизни.

– «Водолей», отозвался Роман Григорьевич.

– А самый интереснейший период жизни, – продолжал Игнатич, – Если она, конечно, позволит дожить до этого времени, с 77 до 84 лет. Люди в это время любят слушать музыку, пересматривать старинные фотографии, перечитывать книги… Называют случаи, когда вырастают вновь зубы, улучшается зрение.

– Этот возраст «Рыбы», – Роман Григорьевич продолжал с воодушевлением, – Он связан с завершающем зодиакальным циклом… и зарождением нового потенциала. Это – будто заново родиться… В аббревиатуре слов, написанных на кресте – Иисус Назорей Царь Иудейский – на греческом языке складывается в слово «рыба».

– Григорич, Мне кажется…это все есть очевидное и невероятное… Очевидное от разума и впечатлений человека, а…невероятное от Бога.

– Круто ты завернул Федор Игнатьевич.

– Человек не может быть выше Бога… Значит больше слушай свое сердце… Все проходит через него… в нем божественный дух.

– Игнатьич, ты просто провидец… Ведь именно так думали в древнем Египте.

– Да причем тут твой Египет, – весело засмеялся Федор Игнатьевич.

– А ты сам-то веришь в Бога?…

– Скорее чувствую… Но не от него одного все зависит… Дело то не в этом… Каждый человек – это такое глубокое и необъятное существо.

– Это точно.

– И мало кто сам себя знает широко…

– Ну, ты, гигант, Ингнатич…

– …Мы остаемся вне общечеловеческих и достижений разума, и живем своим узким мирком.

– Это проблема всего существования, общественного строя, – задумался Роман Григорьевич.

– Дело вовсе не в общественном строе… В конечном счете все решают люди. Возьмем так называемую социальную сферу… Забота о них нынешних политиков и экономистов… порой похожа на заботу фермера о своих животных, которые должны давать больше молока или будут переработаны на мясо.

– Ты прав, Игнатич… если людей нравственно портят и делят на неслыханно богатых и бессловесных бедных… такая политика продержится не долго… Или люди превратятся в ничтожных существ.

– Согласен, Григорич… Цивилизация… это неплохо, если бы не эта ужасающая коммерциализация.

– …Сейчас все больше людей начинают понимать, что вся энергетика по сравнению с солнцем просто смех… дни потери и издержки производства… Засоренная окружающая среда просто задыхается от этих неразумных издержек.

– Все бы было хорошо, Григорич… но коммерсанты будут все больше покупать площади, освещенные солнцем, и простому человеку помимо бедности грозить к тому же зловещая тьма.

Федор Игнатьевич повернул в сторону своего дома и прощаясь со вздохом произнес:

– И для чего мы все это только говорим друг другу?

– А только для того, чтобы убедиться, что живем мы вовсе не так, как предрекал нам Творец, пожал руку приятелю Роман Григорьевич.

4

В понедельник Роман Григорьевич поехал на прежнее место работы.

Начальник отдела кадров спокойно и доброжелательно встретил его:

– Что вы спешите… Отдохните, у вас длительный отпуск… Что-нибудь придумаем… Я позвоню.

Роман Григорьевич на всякий случай дал свой мобильный.

Через неделю он позвонил сам, но ответ был тот же:

– Не волнуйтесь… Отдыхайте.

Время шло, а вызова все не было.

«А что, собственно, меня так тянет на работу… надо освобождаться от этой зависимости…», – не раз приходило в голову.

Жена не раз намекала, что можно и поменять род деятельности, и найти сносную работу с неплохим заработком, тем более, что ему были знакомы основы модные теперь принципы коммерции.

Роман Григорьевич молчал и не понимал, к чему этот разговор: ее предложения вовсе не привлекали его. Вообще он не знал, как вести себя с ней. Видимых противоречий в отношениях не было, но внутренне он ощущал какое-то напряжение в разговорах с ней и очень обрадовался, когда она решительно объявила, что поедет погостить на дачу к дочери.

И он стал просто ездить на выставки, в места своего детства, юности, и стал получать от этого удовольствие.

Однажды около метро он увидел на мостовой листок рекламы, написанной крупными буквами. Привлекло неизвестное ему слово «груминг».

Какая-то женщина тут же рядом раздавала эту рекламу, он взял листок.

«Фитнес-клуб для собак и кошек „Друг“», – прочитал он машинально.

Реклама обещала беговые дорожки и тренажеры для осанки домашних питомцев, а также точно расшифровывала непонятное заинтересовавшее его слово. Это оказались – стрижка, мытье собак и кошек, обработка ушей и когтей.

В конце рекламы было приложено приглашение на курсы груминга, которые, естественно, были платные.

«А ведь кого-то жизнь заставит обучаться и этому… А может будут и желающие», – немного расслабляясь заулыбался неожиданно он.

Но потом представил свою немыслимую улыбку со стороны и затосковал.

Чтобы как-то отвлечься от навалившейся на него свободы без привычной повседневной занятости, Роман Григорьевич накупил книжек, благо их было теперь великое множество, и читал. Он улавливал в современной литературе крупицы интересного, но их было несравненно мало по сравнению со старыми литературными инструментами.

Характер книжной информации, в том числе и художественной, в последнее время значительно изменился. Дело было даже не в наносном и назойливом самовыражении амбициозных авторов, скорее бросалась в глаза замена основных ориентиров литературы. Там, где раньше были чувства и страсти, появился жесткий напор побеждающей силы в форме многочисленных убийств или откровенного мордобоя. Изучение внутренних переживаний человека практически переместилось в некоторую красочную форму фэнтези и мистики, так теперь назывались фантастические романы. В них практически отсутствовали внутренние переживания людей. Победа доставалась сильным, смелым и настойчивым героям, побеждающим природу.

«А нужна или возможна эта победа?» – думал Роман Григорьевич, – «Да и что такое фантазии?… Несомненно, отказ от ярких человеческих чувств рождает виртуальную завлекалку, куда и ныряет от безысходности современный человек, особенно молодой».

Он много размышлял об этом:

«Природа – божественный организм. И нужно ли нам отказываться от того, что она подарила нам наряду со светом, звуком, запахом, вкусом, осязанием окружающего и малозаметного чувства души?

Зрение… наиболее яркие конкретные краски с ощущением могущества над миром… и, кажется, как может обойтись без них биологическая жизнь. Мы презираем крота или червя… Однако и человек может быть слепым и ничем внутренне не отличаться от зрячих.

Пение птиц, шум леса – более тонкие краски слуха кажутся нам неотъемлемыми от присущего человеку воображения. А создаваемая музыка создает ощущение божественного и дополняет возможности фантазии и мечты.

Осязание и обоняние – еще более тонкие и нежные краски… особенно это ощутимо в любви… Кажется невозможным отсутствие этих чувств для жизни… А вкус – не только жизненное требование, но и ощущение жизненной силы. Ощущение собственного „Я“ – особый божественный дар, хранящий больше загадок, нежели обозначенные заповеди Творца.

Природа, как музыка, приближает нас к божеству, но заставляет страдать. Это философия из глубины веков. Она явственна, когда смотришь картину Виктора Васнецова „Вседержитель“».

Роман Григорьевич любил слушать Баха.

Эти звуки из глубины XVII–XVIII веков казались ему всегда выше материального мира. Сильная духом, она разливалась, словно из рога природного бытия и исходила от куда-то сверху, ложась на душу мягко и независимо.

Вспоминая, как совсем недавно он слышал низкие и призывные звуки вещания муллы перед рассветом, в его воображении рождалось что-то похожее и близкое к музыке Баха.

Он убеждался, что музыка, ее ритмика резонировала с сердцем и рождала понимание и ощущение себя во вселенной.

Во все времена что-то подобное, магическое действовало на человеческую душу. Русское сердце всегда внимало страданиям романса при участии поющей семиструнной гитары.

5

Роман Григорьевич с юности был приучен начинать день с прочитанной газеты, узнавая настроение страны, к которому надо быть готовым. Было приятно, что в свое время в метро или общественном транспорте все также смотрели в газету или профильный журнал.

И сегодня он видел, что рынок заполнен массой журналов и газет. Но большинство из них представляет глянцевую корреспонденцию с фотографиями новоявленных звезд или богатых беззаботных людей в роскошных апартаментах. Было немного неприятно, что читающие их люди не получали необходимую для жизни информацию, а скорее занимали свои глаза, чтобы отвлечься от доморощенных забот. Заметно было, что вчерашние газеты заменили кроссворды и бесплатные рекламные газеты или проспекты. В метро молодые люди предпочитали развлекательные игры на смартфонах или мини-планшетах. В то же время он с удовольствием отмечал, что многие начали читать электронные книги.

В духе времени Роман Григорьевич любил посещать сайты интернета. Он любил серьезные сайты с интересными, продуманными материалами.

Однажды ему попасся сайт издательства «Русская идея». Он машинально просмотрел последние заметки и обратил внимание на биографию руководителя издательства и «председателя Московского отдела Союза русского народа». В ней упоминался факт, что оказавшись в 1975 году в Египте, он отказался сотрудничать с КГБ и нелегально с семьей эмигрировал в Германию, где начал свой путь в союзе немецких журналистов в качестве ответственного секретаря журнала «Посев». Интересно было и то, что он живет в Москве и является вице-президентом Высшего монархического Совета.

Хотя фамилия была другая, по описанию членов семьи и его возрастных данных Роман Григорьевич понял, что это тот самый переводчик, который работал вместе с Натальей и потом также скрылся на западе. Он посмотрел электронный адрес и написал письмо и неожиданно получил положительный ответ от Михаила Викторовича – так звали этого человека – на встречу. Новый знакомый приглашал на вечер в Славянском центре на Ордынке.

Поскольку была договоренность, что Михаил Викторович будет выступать на собрании и Роман Григорьевич сам подойдет к нему, он пришел на встречу, скромно сел в зале и стал ждать начала. Новый посетитель с удовольствием отметил достаточно большое количество людей, пришедших на собрание. Люди разные: много из числа интеллигенции и простых скромных работяг. Лица спокойные с вдумчивыми, уравновешенными взглядами. В фойе продавалась религиозная и монархическая литература. На стенах – монархические знамена. Около президиума хоругвь с образом Николая II.

Собрание началось с молитвы. Многие пели, другие вторили речитативом и крестились. Роман Григорьевич, не зная молитв, скромно сочувственно молчал. Всматриваясь в президиум, он понял, что справа от микрофона был именно тот человек, с которым он должен встретиться.

Тема собрания была посвящена годовщине смерти Кирилла Бережного и Александра Меня. Рассматривался вопрос о ритуальных убийствах сочувствующих и приверженных христианству иудеев и о современной ереси заокеанских политиков. Не были опущены негативные последние политические события, которые явно расходились с мнением СМИ. Их здесь называли не иначе, как пропагандой прихвостней Путинско-Ельцинского режима.

Участники собрания рассматривали организационные вопросы активного участия в предстоящем «русском марше» с хоругвями и знаменами Союза.

Происходящее искренне волновало Романа Григорьевича. Многое он узнал и услышал впервые и с большинством высказываний был согласен.

После собрания Михаил Викторович ответил на вопросы собравшихся и доброжелательно кивнул на приветствие Роману Григорьевичу.

Они зашли в кафе, и Михаил Викторович рассказал о своем выезде в 70-е годы из Египта в Германию:

– Приехав молодым человеком на работу в Египет, я познакомился с немцами, которые жили неподалеку и также работали по контракту. Немецкий у меня был вторым после института. Скоро отношения с немцами переросли в дружеские. С семьей я часто ездил с ними в выходные на пикники или на прогулки в близлежащие города.

Выезд Натальи был для меня тоже неожиданностью. Накануне как раз были праздничные майские дни, и мы ездили с немцами в туристическую поездку в Сахару. После событий с Наташей многих, и в том числе меня, обязали описать последние контакты с ней и связи с иностранцами. Вы же знаете, что об этих связях надо было сообщать заранее. Я, естественно, ничего этого не сделал.

– И что же вы написали? – поинтересовался Роман Григорьевич.

– А что мне было писать?… Что я провел их с немцами?

– Так вы испугались?

– Не то, чтобы испугался… Скорее, мне показалось, что меня не поймут и сделают неправильные выводы… Вечером к нам зашел Клаус с женой… Я им поведал о своих проблемах… Немцы уже знали о событии в советской колонии и предложили помочь перебраться в столицу, а потом оформить визу на запад… Свобода, конечно, манила, но и риск быть пойманным был велик… Я посоветовался с женой и мы решились. Как раз в эти дни выдали месячную зарплату и мы на машине Клауса переехали в Каир и поселились инкогнито в недорогой малоприметной гостинице… Потом нам помогли получить визы в Германию.

Роман Григорьевич вспомнил и свои разговоры с этим самым Клаусом, который был известной фигурой в русской колонии. Он хорошо знал русский язык, активно дружил со многими нашими специалистами. После вышеуказанных событий стало известно, что он вербовал наших граждан для отъезда за рубеж. Возможно, это был вымысел спецслужб, но Роман Григорьевич помнил точно, что после исчезновения наших граждан со стройки, Клаус пропал из Египта и больше он его никогда уже не видел.

– А вы не знаете что-нибудь о дальнейшей судьбе вашей коллеги – Наталье? – посмотрел внимательно он на собеседника.

– Почему… помню…

– Расскажите о ее дальнейшей судьбе, – с надеждой вспыхнул Роман Григорьевич.

– О судьбе сказать много не могу, потому как не знаю… Но мы встречались с ней в Германии спустя год после получения мною гражданства.

– И что вы помните об этой встрече?

– Практически ничего… Это была формальная встреча… Знаю, что она имела уже новое имя Наталья Рей.

– А где она проживает сейчас?

– Не знаю… возможно, в Англии…

Роман Григорьевич почувствовал, что собеседнику что-то явно мешало говорить о подробностях этой встречи. Он постеснялся продолжать разговор на эту тему, догадываясь, что узнать что-либо конкретно о Наталье Рей теперь практически невозможно.

«Да и нужно ли?», – подумал он, – «Главное, бросается в глаза то, что все это было действительно организовано специальными людьми с запада… А, может быть, все это мне кажется…»

– Ну и как же сложилась ваша судьба дальше? – продолжал он.

– Работал в газете, увлекся православием, русской историей до советской власти… имею много трудов по истории этого вопроса… Правда, не всегда отзывы положительные… но убеждений не меняю.

– Это главное… Я вижу как вы можете убеждать собрание… Так вы теперь живете в Москве?

– В 91-ом переехал в Россию, поселился на окраине Москвы, работаю дома, общаюсь с людьми фонда. С 1994 года член Правления Российского христианского демократического движения, Председатель отдела Союза русского народа.

– Я познакомился с вашей деятельностью на сайте, – подтвердил Роман Григорьевич, – Что вы неоднократный участник русских маршей, отрицатель холокоста и подлинных документов Протоколов сиониских мудрецов.

– Вы с этим не согласны? – поинтересовался Михаил Викторович.

– Пожалуй, нет… Многое мне импонирует… Постараюсь хотя бы изредка посещать собрания вашего фонда.

– Приятна ваша позиция.

Роман Григорьевич каким-то внутренним чутьем приметил, что глаза собеседника при повествовании о своей жизни все-таки были какие-то печальные и неудовлетворенные.

– Видимо, вы счастливы, что посвятили себя избавлению России от коммунистических идей, – поинтересовался он.

– Ну, это звучит слишком пафосно… На самом деле немного жалею, что так быстро проходит жизнь, а мир не меняется в лучшую сторону.

– Это вековая проблема, – с легкой улыбкой отреагировал Роман Григорьевич.

Собеседник посмотрел в сторону и продолжал:

– Порой мне кажется, что мой сын явно считает меня неудачником… И сам я не могу его переубедить своим примером и своей жизнью… практически денег больших я не заработал… живу скромно.

– Сейчас время денег, а не глубоких идей.

Роман Григорьевич внимательно продолжал смотреть на собеседника.

«Не думаю, что этот человек может быть неудачником… А у сына, собственно, другая родина…»

– Это обычное сомнение зрелого человека… Подобное бывает и у меня, – заключил он.

Выходя из кафе, они пожали друг другу руки и расстались друзьями.

Идя домой, Роман Григорьевич как обычно размышлял:

«Многие события мы ощущаем и пытаемся осмыслить в силу своего внутреннего мира. Они складываются в исторические картины, которые прагматичны и сухи, а чувства не обманешь и не исказишь. Описания историков не всегда объективны и часто угодливы.

Жизнь – всегда насилие сильных над слабыми. Застой и неразумные действия политиков ведут к реформам и революциям, а это всегда кровь, несправедливость и разрушения. Надо иметь мужество и талант, чтобы двигаться вперед без ущерба нравственности».

6

Ближе к вечеру, возвращаясь домой, Роман Григорьевич решил ехать трамваем: толкаться в многолюдном метро в часы пик не хотелось. В районе Преображенской площади вдруг трамваи встали. Он вышел из вагона. Кругом потоки машин, спешащие равнодушные люди. Только вдалеке купола Преображенского храма немного успокаивали от суеты. Он купил в ларьке банку джин-тоника и долго большими глотками пил, стоя в раздумье.

Минут через двадцать трамвайное движение возобновилось, и Роман Григорьевич вновь вернулся в вагон. Скоро впереди показался Богородский храм. Купола бросали в небо синеву. Глядя на них, Роман Григорьевич вдруг почувствовал прилив сил и необъяснимое желание жизни.

Он обратил внимание, что храм был деревянный, но в нем явственно просматривалась неподдельная прочная сила и красота. Ровные ярко-коричневые венцы несли мощь и подчеркивали прочность нравственных основ прошлых поколений. Что-то глубинное, родное, истинно русское и теплое разлилось в душе. Он не ожидал этих чувств, и от того вспомнилось умиротворение детства: с родительскими ласками и заботами о нем мамы и жившей неподалеку бабушки.

«Мама говорила, что именно в этом храме они с бабушкой крестили меня», – пронзило его.

Какой-то неведомой волной его потянуло к храму. Он встал с удобного сидения и пошел на выход к двери. Выйдя из трамвая, он оказался на пустынной остановке и решительно пошел к воротам храма. Народа почти не было. Он миновал ворота. К сожалению, входная дверь храма была закрыта. Он спросил у проходящего служителя:

– А почему закрыты двери?

– Сегодня все службы прошли и в семь их закрывают, как обычно.

Роман Григорьевич не ожидал такой развязки, но почему-то продолжил движение вглубь территории. Пройдя вдоль здания церкви, он заметил открытую дверь.

Из нее вышла пожилая женщина в темной одежде, видимо, из обслуживающего персонала.

Желание зайти в храм не оставило его, и он, не раздумывая, вошел в церковь. В безлюдной глубине женщина собирала потухшие свечи.

Тишина и отсутствие людей и надвигающая темнота создавали необычное состояние влияния высших сил. Пройдя почти перед алтарем вглубь храма, Роман Григорьевич неторопливо оглядывал иконы. Он искал глазами богородицу. Давным-давно он приходил сюда, и Она на ярком голубом фоне иконы поразила его. Черты лица и яркого взгляда надолго остались в памяти, но время немного стерло тот твердый сакральный лик.

Он тихо двигался по храму, и вдруг взгляд остановился на знакомой красивой иконе. Она же как бы ждала его взгляда и смотрела с благоговением на его ищущие глаза.

– Так вот она Богородица на голубом, – прошептал он.

Он видел страждущий, твердый взгляд, спокойный и ровный. Тепло огня и Ее наполненные истиной жизни глаза по-новому проникали в душу.

В память вновь пришло озарение. Ее черты вселяли уверенность и значимость смысла существования. Он чувствовал незримые укоризненные изменения в Ее облике.

Взгляд был строг и почти без той нежной улыбки, которую он когда-то ранее чувствовал.

Он долго стоял перед иконой. Строгий, уверенный лик. Роман Григорьевич ощущал этот никогда не поддающийся слабости и искушению взгляд.

Он опять задумался:

«Как понятно и проникновенно, что нас разделяет молчание… Видно, в молчании и созерцании душа обретает покой… Молчат ушедшие в неизвестность друзья, близкие… Они всегда рядом… в душе…»

Чувствуя себя незамеченным и боясь, что боковую дверь закроют, Роман Григорьевич вышел также тихо, как и вошел. Он направился к выходу с территории храма.

Параллельно с ним к воротам шел пожилой священник.

– Батюшка, скажите, бывает так, что сами ноги привели сюда…

– Бывает… Это вовсе неслучайно… Возможно, это знак для вас.

– Какой знак?

– Это трудно объяснить, – батюшка говорил не спеша, поглядывая на собеседника, – Жизненный путь тернист и… результаты его остаются в сердце… Оно и несет его следы, которые остаются в памяти…

– Странно, но я довольно редко в своей жизни бывал в церкви, – признался Роман Григорьевич.

– И все-таки ваша душа все помнит… и всегда готова к общению с Богом.

– Вы так думаете?…

– Уверен.

– А каково это общение?

– Надо любить живых, помнить об ушедших, каяться в совершенных грехах и думать о хорошем… Это начертано самой природой и Богом.

Роман Григорьевич задумался и внимательно посмотрел на собеседника, а тот продолжал:

– Только когда мы любим, стараемся быть лучше… Уходят люди, которые нас любили, радовались нашим успехам, переживали, а может быть и осуждали, но главное были не равнодушны к совершенным поступкам.

Роман Григорьевич одобрительно молчал.

– Всегда чувствуешь благодать от стыда за себя, когда даже по истечению лет ставишь себя на место обиженного тобой близкого человека… Тогда любовь побеждает, согревая в нас тепло прошлого… И понимаешь, что кроме любви все – суета сует.

– А какой же все-таки знак может нести сегодняшнее… мое желание зайти сюда?

– …Человек должен жить с мыслью, что он вечен… Жить надо спокойно… уверенно… Вот вам и ответ…

– Пожалуй, звучит убедительно…

– В жизни много скрыто от неуверенного и безвольного взгляда… Человек дитя Бога, но постоянно под искушением дьявола… А сегодня именно дьявол в большинстве случаев откровенный воспитатель современного мира.

– Так чего же ждать… апокалипсиса?

– После грехопадения основная задача человека – изменить понимание окружающего божественного в самом себе…

Они вышли к воротам храма.

– Желаю вам всего доброго, – улыбнулся священник, прощаясь, – Если захотите продолжить разговор, заходите и спросите отца Константина.

Роман Григорьевич ободренным пошел на остановку.

– «Все правильно: жизнь – это не только движение, но и постоянное изменение, – шептал он про себя, – Надо не бояться меняться… и даже не обязательно в лучшую сторону, но непременно меняться… и что такое – лучшая сторона?… чем она отличается от противоположной?…»

Уже в трамвае Роман Григорьевич вспомнил изречения древних египтян:

«Только живое сердце несет от солнца благодать, любовь, покой, умиротворение… Лучи темных сил всегда искушают».

Он вспомнил: в каждом их доме находили своеобразные обереги в виде четырех восковых фигурок богов детей Хора.

После разговора с отцом Константином в памяти Романа Григорьевича всплыли картины его раннего детства, лето в деревне бабушкиных родителей с ласковым названием «Агашкино». Это место под Волоколамском было наполнено удивительным русским самобытным укладом. В памяти ожили непередаваемый аромат чердака от запаха трав и сушеных фруктов, милые ягнята, забавный молоденький бычок Алешка. Оставалось только сожалеть о том, что в начале прошлого века ушли от нас исконно русские православные традиции. Мы лишились красоты и душевного покоя колокольного звона, литургии, церковного хорового пения, несущих жизненный огонь икон, фимиама от алтаря, магии свечей, молитвы наедине со Всевышним.

И пошатнувшаяся сегодня нравственность взаимоотношения полов церковь всегда хранила в таинстве венчания, которое сменилось сегодня сухой регистрацией и легким вальсом Мендельсона. Раньше женитьба сопровождалась хлопотами свах. От этого молодые жили счастливо, познавая друг друга, полагаясь на опыт и заботливое участие родительского ока.

7

В четверг позвонил Роману Григорьевичу брат. Он узнал о его приезде после длительной командировки от родственников. Отношения с братом уже лет пятнадцать были практически разорваны и поддерживались только редкими телефонными переговорами исключительно по житейским вопросам. Не сказать, что между ними были противоречия, но так получилось, что их, как говориться «развела жизнь». Роман Григорьевич часто был за границей, его жена не очень любила общаться с семьей брата.

Иван был старше Романа на семь лет, работал всю жизнь в России и не имел финансовых возможностей, как работающий заграницей его младший брат. Но он был независим и не любил заискивать ни перед кем. После 65-ти Иван ушел на пенсию. Его двое взрослых детей помогали ему и Иван Григорьевич был по-своему доволен своей жизнью и не чувствовал никакого дискомфорта.

– Ну, с приездом на родину, Роман, – азартно говорил он в трубку.

– Спасибо, Ваня.

– Отвык, небось, от родных мест? «лесов, полей и рек»?

– Есть немного…

– У меня предложение к тебе… Мы с женой собрались отдохнуть в Грецию на две-три недельки… А в саду на даче все созрело: малина, клубника, смородина, крыжовник и даже летние яблоки… Искренне тебя прошу… съездили бы вы с женой на пару-тройку дней, а лучше – дней на десять… Поживите российской жизнью… Поешь натуральных ягод и фруктов с родительского сада.

Роман Григорьевич молчал.

– Вспомнишь молодость, сходишь на рыбалку… Небось, не забыл дорогу к речке.

– Не знаю, – тихо отреагировал младший брат.

– А чего тут знать… Езжай хоть завтра… Ключи возьмешь у соседки, Полины Егоровны, она тебя помнит… Быт там на даче у нас налажен… Купишь хлеба, если нужно, молока в деревне… Все остальное найдешь в погребе. На худой конец и другие продукты найдешь в холодильнике.

– Пожалуй, ты прав, – робко согласился Роман.

Дача, о которой говорил Иван, была раньше их общей, родительской, где семьи проводили лето. Как-то само собой она перешла в наследство Ивану. И когда речь заходила о ней, старший брат всегда подчеркивал, что это их общее родительское гнездо, и всегда искренне радовался, когда Роман приобщался и посещал это место. Роман Григорьевич вспомнил, что последний раз он был нам в гостях у брата на шестидесятилетие, которое оставило много тепла и радости воспоминаний детства и юности.

– Хорошо, – уже уверенно подтвердил Роман, – Завтра или послезавтра обязательно поеду.

– Ну, вот и молодец, – искренне обрадовано услышал он голос брата, – Хоть поешь нормальной русской пищи и подышишь воздухом… А мне предстоит теперь потреблять иностранную жратву.

Разговор длился недолго, так как Иван не любил, как он говорил, словоблудье.

Роман Григорьевич позвонил жене. Она не захотела ехать, как она сказала, в эту глушь. На следующий день рано утром Роман Григорьевич отправился в родительское гнездо.

Ехать он решил «на разведку» и, естественно, как в былые времена, на электричке. На вокзальном перроне в сторону области было не много народа, хотя по мере остановок электропоезд быстро заполнялся. Роман Григорьевич сел у окна по ходу поезда. К нему подсел на вид невзрачный невысокого роста парнишка лет двадцати двух-двадцати трех. Вид у него был подчеркнуто провинциальный, но глаза необычно проникновенные и взгляд немного напряженный. Он вошел в вагон с завернутым в бумагу дешевым пирожком, видимо наскоро купленным на платформе. Рука его от локтя почти до плеча была забинтована. Парень сначала смотрел в окно, потом развернул пирожок и начал есть. Было видно, что он с удовольствием съел бы таких пирожков несколько штук, чтобы ощутить сытость.

Роман Григорьевич невольно проникся к пареньку.

– Не москвич? – неожиданно обратился он к нему:

– Нет, – спокойно и уверенно ответил юноша.

– Так куда едете?

– В подмосковный госпиталь на реабилитацию.

Слово реабилитация немного насторожила Романа Григорьевича:

– Так у вас травма?

– Ранение, – отреагировал парень.

– На вас кто-то нападал? – продолжал недоумевать Роман Григорьевич.

Паренек немного помолчал и неохотно продолжил.

– Здесь целая история, дядя, – напряженно посмотрел он в окно.

– Что же за история? – неподдельно заинтересовался собеседник.

Паренек посмотрел на Романа Григорьевича.

– Это ранение я получил на Донбассе…

– В боевых действиях?

– Именно.

Никогда бы не подумал… Так вы с Украины?

– Нет, я живу в Новосибирске… Мне сообщили, что дом моей матери разбомбили… Я сам-то детдомовский, а вот воспитала меня приемная мама с Украины… И когда я пошел в армию по контракту в России, она вернулась на свою родину… Два месяца назад друзья сообщили мне, что дом матери разрушен, и судьба ее неизвестна, – замолчал юноша.

– Как вас зовут? – сочувственно поинтересовался Роман Григорьевич.

– Дима, – как-то по-домашнему прозвучал ответ.

– Так как же, Дима, вы попали в Донбасс?

– Упросил отпуск и взял билет на Донбасс… О матери я ничего не узнал, кроме того, что на месте ее дома увидел громадную воронку… Тогда и решил вступить в ополчение ДНР.

– И это достаточно просто? – не унимался Роман Григорьевич.

– А что… было бы желание… Там еще три отряда, кроме ополчения: Призрак, Русь и Русское православие… Две недели в расположении… и неделя на передовой… Я пришелся ко двору со своими знаниями и был у командира на хорошем счету.

– И теперь вы решили вернуться?

– Да нет, – улыбнулся Дима, – В одном из столкновений нашу группу серьезно накрыло огнем, и от взрывов наше укрытие сравняло с землей… Остальная часть отряда посчитала нас всех убитыми… Отряд был далеко и вынужден был отойти… Командир сообщил о нашей гибели и послал что-то вроде моей похоронки в Новосибирск.

– А вы оказались живы?

– Чудом, – продолжал Дима-боец, – И знаете, дядя, – парень потупился.

– Зови меня Роман, – будто неожиданно вспомнив себя молодым, произнес он.

– Помню момент предсмертный… почти смертельный…

– Интересно…

– Вы не поверите… говорю об этом впервые… Перед глазами вдруг предстало ощущение себя в обличие красивого здорового юноши, который сознательно принимает собственную смерть… Стою я перед жертвенным камнем. Внизу величественные поросшие зеленью окутанные бархатными облаками скалы… И между ними… бездна пропасти… Взгляд в небо и последний вздох… Будто я сознательно и с радостью принимаю свою судьбу, оставаясь чистым и сильным, словно часть природных сил… Необычный удар и непонятная доселе легкость…

– Знаете, Дима, все это очень важно для меня… Спасибо за откровение, – в порыве понимания вздохнул Роман Григорьевич, – И что же дальше?

– А дальше просто… Очнулся в плену, контуженный… ничего не слышу… рука нестерпимо ноет… Кругом наглые и издевательские рожи, удары и плевки в мой адрес… Один из моих товарищей из ополчения, тоже живой, но более тяжелый… Его при мне пристрелили… Я был в российской форме и меня, видимо, планировали обменять… Допрашивали на всех уровнях, даже брали интервью украинские журналисты.

– Допросы жесткие?

– Да, с издевательствами и применением насилия… А что я мог сказать… Сказал, что всех отрядов в составе ДНР было около 4000 ополченцев… Из-за жестоких боев сейчас осталось 600–800 человек… Это была правда… Но и желающих защищать ополчение с каждым днем растет… Этого я не говорил, – как бы извиняясь, объяснял паренек.

– И что сейчас?

– Меня обменяли, отправили в Ростов, потом в Москву, удалили осколки, – он указал на забинтованную руку, – Но она еще плохо слушается и требует длительной тренировки.

– А что близкие?

– Тут еще сложней, – засмущался Дима, – В Новосибирске, как мне сообщили друзья, которые увидели меня в Интернете и по украинскому телевидению, жена меня похоронила, положив в гроб мои вещи, и уехала с ребенком в Белгород к теще… Так что я без имени в настоящий момент… Я созвонился с командиром ополчения по своим каналам… Он был удивлен и рад, что я жив… Предлагал вернуться в Донбасс, и он сам поможет в восстановлении документов.

– И вы готовы вернуться?

– В принципе да… там много друзей, и хочется успеха ДНР.

– А успех возможен?

– Без России будет трудно…

– Неужели так просто можно пробраться в ополчение? – изумленно повторял Роман Григорьевич.

– Вот скоро ждут гуманитарный коридор… с ним вполне можно дойти… командир меня хорошо знает… Но, – Дима опять замялся, – Со мной начали работать ФСБ… Они оплатили операцию в Москве и направили теперь в госпиталь…

– А в чем их интерес?

– Я ведь без имени… Они готовы оформить документы на совершенно нового человека и использовать меня по своему усмотрению.

– Вас что-то настораживает?

– Я хочу воссоединиться с женой… Они сделали запрос, а ее в Новосибирске нет… Мы познакомились еще детдоме… Это самый близкий мне человек… Я сказал, что подпишу контракт только если жена будет рядом… Они смеются: мы ее поженим с тобой по новой фамилии.

– Да…прямо, как в романе, – вздохнул Роман Григорьевич, – Предложения есть, но сегодня без средств и знакомых…

– Это так… Сейчас моя остановка, – заторопился паренек.

Роман Григорьевич вынул из бумажника две тысячи и передал их ему:

– Возьмите, пожалуйста, на первое время… Спасибо за то, что рассказали о себе… Я теперь буду вспоминать и гордиться тем, что познакомился с вами, Дима.

– Спасибо, дядя Роман, – парень взял деньги и выбежал на платформу, махая рукой в окно на прощанье.

Поезд тронулся, и Роман Григорьевич долго сидел, как завороженный. Окружающие его соседи были свидетелями разговора. Некоторые слушали с участием, а один, сидевший рядом с Димой мрачный мужчина поднял глаза и сказал:

– А не думаете, гражданин, что вас просто развели на деньги?

Роман Григорьевич дискутировать не стал. По взглядам соседей понял, что многие прониклись последними словами и даже немного заулыбались.

– Я искренне поверил… Даже если это выдумка, она стоит этих немногих средств, – твердо произнес он.

Всю остальную дорогу люди молчали. Казалось, они думали об этом необычном мальчишке.

«Странные мы, русские, – рассуждал Роман Григорьевич, – Нас научили говорить громкие наполненные высоким смыслом слова, но трудно сказать, способны ли мы практически их понять и оценить с точки зрения простого человека. Ужасно политизированные, зависимые „от царя батюшки“, и главное – верящие в него.

Одни – романтики справедливости, надеющиеся на чудо, светлую жизнь… Другие – неисправимые пессимисты… А жизнь, к сожалению, все больше темнеет… Природа терпит и заставляет быть ближе к ней… к Богу… а мы жмемся к руководству, к власти…»

Он вспомнил слова Юлии.

– Вы, Роман, олицетворяете какой-то приятный, но уходящий воздух прошлого поколения.

Рассуждая, Роман Григорьевич ушел в самого себя:

«Русские любят хвастаться. Они любят хвалить и друг друга.

Когда я слышу бахвальство, всегда думаю:

„Вот настоящий русский“».

Возможно, это хорошо и даже необходимо для самоутверждения и спокойствия собственной воли.

Мы порой ругаем татар, не любим евреев, хотя с удовольствием восхищаемся их успехам на сцене и в науке, и даже, когда они смеются над нами, называя „лохами“ и „совками“. Терпим или безразличны к другим народам, включая грузин, армян, азербайджанцев, но часто оцениваем их в основном как бандитов и мошенников. Русские изначально в силу большой территории всегда жили в окружении народов многих национальностей и практически утратили вкус к национальным чувствам и уже не могут жить своим укладом.

Рабство – после Ивана Грозного, разделившего своих подданных на опричников и холопов, тоже присуще русской душе. Стабильность зависимости удовлетворяет слабого и стоящего на месте, порождая нежелание вмешиваться и сопротивляться».

– Россия… для каждого своя, – неожиданно вслух произнес он.

Ему было ясно, что только смелые и сильные всегда впереди и чаще погибают. Порой они не понимают этого, но чувствуют, что жить можно только так и не иначе.

Жертвование раньше олицетворялось с красотой, молодостью… и эти качества людей всегда были двигателями жизни. Сегодня хитрые и скрытные живут значительно дольше.

Религия язычников основывалась на глубоком понимании жертвоприношения, которое олицетворялось переменами к лучшему.

8

Первое, что бросилось Роману Григорьевичу в глаза, когда он вошел на родительскую дачу, это была огромная стая садовых дроздов, которые своим присутствием заполнили весь сад.

Не замечая вошедшего, они галдели, казалось, жировали и наркотически наслаждались спелыми плодами и ягодами.

Впечатление было так необычно, что Роман Григорьевич даже почувствовал на миг себя словно в сказке в этой природной стае.

Как все ничтожно в сравнении с этой минутой торжества жизни. Мир пернатых так свободен и непосредственен. Ведь они выше нас. Они в воздухе, который разделяет небо и землю.

Он инстинктивно прижался к яблоне и вдруг почувствовал приятное блаженство. Так было естественно и хорошо. Незабываемо хорошо. В прохладе этого дерева была сила проникновения будущих мыслей и какое-то непонятное тепло жизни.

А дрозды клевали и галдели. Они не замечали ничего вокруг, а он будто радовался их пиршеству. Под рябину падали миновавшие жадные клювы обрывки гроздей и отдельные яркие ягоды.

Дача и участок земли были ухожены, но не в обычном образцовом порядке с газонами и постриженными кустами, а чисто по-русски: с огородом и заросшей в тенистых местах травой. После ухода родителей был период, когда сыновья не слишком часто посещали дачу. Но, тем не менее, даже при виде чертогов былого заброшенного дома с присутствующим старомодным хламом, Роман всегда чувствовал здесь определенный шарм юношеских воспоминаний и еще не растерянных надежд.

Видно было, что Иван заботливо относился к родовому гнезду. Да и время, как и сама природа, с которой трудно спорить или возражать что-то подравняла, дополнила и усовершенствовала.

Роман Григорьевич обратил внимание на аккуратно обработанную старую яблоню, антоновку. Несмотря на свои почти пятьдесят лет, посаженная еще отцом яблоня была в яблоках и, видимо, давала неплохие урожаи. Он помнил их изумительный вкус и всегда радовался красоте и твердости этих старинных плодов. Но время все-таки брало свое, ствол практически оголился с одной стороны, и часть сердцевины дерева заметно отслаивалась. Он заметил, что Иван осторожно убрал сгнившие влажные участки, залатал язвы воском словно хирург и скреплял твердые части ствола, применяя льняную ткань и садовый вар.

Эта яблоня была дорога Роману Григорьевичу, как одно из первых растений, посаженных на этой земле. От нее исходило внутреннее тепло старого сильного растения, прикосновение к стволу которого приносило необычное обновление и прилив сил. Был приятен замысел Ивана сохранить дерево, и еще несколько лет ощущать мудрое и ласковое ответное чувство растения.

– Что может быть красивее дерева? – продолжал бормотать Роман Григорьевич, – Деревья инерционны и сильны в жизненном цикле даже в сравнении с нападающими на них гусеницами, которые живут за счет цветов и плодов. Молчаливые здоровые деревья как бы позволяют изредка кусать себя, но весной расцветали с новой силой.

Оголяя деревья от листьев, агрессивные глупые гусеницы лишают себя пищи и привлекают птиц или садоводов с распылителями ядохимикатов и другими уловками по их уничтожению. Агрессия человека к природе также слепа и безрассудна. Гусеницы по сравнению с ним просто добродетельные детские забавы.

Животное бережливо и не тратит силы попусту.

Если ему не удается поймать добычу, он не поддается унынию, а совершенствует свои возможности и таланты.

Зверь убивает только, когда он голоден. Только человек делает это из-за куража, мести и даже удовольствия.

Цепь питания: трава, кузнечик, птица, зверь… человек – можно представить в форме пирамиды. Хищники вверху, их всегда меньше. Человек выше всех.

Его алчность несравнима ни с каким животным.

Роман Григорьевич с удовольствием узнавал до боли знакомые старые вещи и вслух говорил сам с собой:

– Молодец, Иван, оставил до боли знакомое большое блюдо из маминого сервиза с изображением чарующих птиц с человеческими глазами и головами, похожими на Сирина, Алконоста и Гамаюна. Эти яркие экзотические птицы в детстве всегда удивляли Романа и заставляли мечтать. По словам родителей, этот сервиз был подарен им на свадьбу дедом.

На столике в углу стоял отдраенный медный бабушкин самовар.

Он также обратил внимание на заботливо сохраненную прошлую мебель.

– Какой красивый стул. И эта этажерка… Как они удивительно гармонируют с этой верандой…

Роман вспомнил, что эти старомодные в 80-е годы стул с этажеркой дала ему несколько лет назад соседка по этажу. Она купила новый гарнитур и после ремонта хотела избавиться от лишней мебели. Желая похвалиться произведенным ремонтом, она пригласила его в обработанную свежей краской квартиру, которая положительно давила безукоризненной яркой белизной и безликой прозрачностью. В прихожей он обратил внимание на этот добротно обработанный резьбой интересный стул, небрежно испачканный белой краской малярами. Соседка предложила Роману забрать стул вместе с этажеркой. Он взял их и отвез на дачу, где долгое время они стояли в углу веранды и, несмотря на свои потускневшие очертания, издавали какое-то внутреннее тепло. Однажды залюбовавшись осенними цветами, стоящими на этажерке, он почувствовал гармонию между ними. После этого он обработал шкуркой и стоящий рядом стул, удалив краску, и с удовольствием садился только на него. Именно здесь ему часто приходили свежие необычные мысли.

Когда он восстанавливал эту старую мебель, ему показалось, что стул очень радовался уделенному вниманию к нему и потому с каждым днем становился все привлекательнее.

И сейчас Роман Григорьевич сел на стеклянной веранде на этот стул и положил привезенные бутерброды на этажерку. Перед обедом он решил прогуляться по лесу, пройти к реке.

Солнце играло в воде узким треугольником, его искры с яркого неба резвились на поверхности водной глади. Этот солнечный блик ощущался и в воздухе. Прищурив глаза можно было различить даже едва заметные исходящего испарения от воды, которая манила к себе этими волшебными бликами. Зеленая гладь вдоль реки убаюкивала напряженные нервы.

В траве кое-где блестела красная земляника. Он сорвал и съел несколько ягод.

Дорога к дому шла через рощу. Очарование солнечного июля поражала своей ясностью, насыщенностью красок и силой потенциала природы.

Зрительные восприятия дополнялись необыкновенными и свойственными только этому времени года запахами травы и растительности.

Он с восхищением смотрел на яркие листья деревьев. Едва заметный, похожий на звуки серебряных струн порыв теплого ветра, словно волшебный Перун вещал о незыблемости созданной природы.

9

Почти каждое утро Романа Григорьевича будили уверенные шаги сороки по крыше. Первое время они пугали и настораживали, потом их отсутствие даже немного беспокоило: «Видимо, утро еще не наступило» – спросонья думал он.

Он помнил, как в юности в летнем лагере на отрядной прогулке почти рядом с тропинкой увидел красивый белый гриб, потом еще несколько прячущихся собратьев рядом. С восторгом, продолжая завораживающий поиск, он так увлекся загадочных красотой боровиков, что забылся, попав в глухую лесную чащу.

Вспомнив об отряде, он попытался окликнуть ребят, но в ответ слышал лишь свое приглушенное эхо. Было убаюкивающее тихо таинственно и жутко, сердце щемило от страха и тревоги.

Это состояние усиливалось после тщетных попыток идти наугад.

Вдруг он услышал стрекотание сороки, пошел, не задумываясь, на этот призыв. Через некоторое время стрекот повторился, он опять пошел на него.

Потом уже инстинктивно ждал этого звука. Услышав его снова, как бы повинуясь неведомым силам, заворожено шел на него.

Через несколько минут он вышел на лесную дорогу. Немного постоял на распутье: можно было пойти направо или в другую сторону.

Сорочий стрекот позвал налево, и он уверенно двинулся по дороге за ним.

Вскоре он услышал крики ищущих его ребят.

Он повеселел и побежал навстречу.

Его отругала бледная пионервожатая:

– У тебя же был компас, а я ведь объясняла, как и в каком направлении по нему нужно идти, – назидательно и обидно говорила она.

– Так я и по компасу и нашел вас, – выпалил он, тут же вспоминая, что совсем забыл про этот самый компас в кармане.

Тишину прохладного утра нарушило едва заметное движение черно-белой птицы. Мягкое скольжение на расправленных широких крыльях растворяли ее в предрассветном тумане.

Красивая молодая сорока с ярким сине-белым оперением и зеленым хвостом подлетела к сараю. Она важно прошлась по крыше, степенно двигая свое тело, уравновешивающееся чутким и подвижным хвостом.

Стремительно поглощающий сумерки утренний свет проявлял все ярче знакомые предметы, и зоркие глаза птицы с удовлетворением находили их на своем обычном месте. Именно в это время, когда люди видели свои сокровенные сны, сорока с удовольствием облетала все эти знакомые ей до мелочей уголки. Ее влекли к себе незаметные на первый взгляд новые предметы: опавшие в течение дня яблоки и сухие ветки, у входа в сарай – остатки проволоки и пакли.

Она легко перелетела на крышу добротного кирпичного дома, с него было хорошо видна просторная умиротворяющая своим уютом беседка, манящие плодами и прохладой высокие старые деревья и редкие кусты.

Она знала, что хозяева участка не были ревностны к сезонным огородным посадкам, их не раздражала вездесущая многоликая разноперая трава между деревьями, кустами и редкими, слегка запущенными затененными грядками.

Глаз же птицы все это только радовало, напоминая свободные лесные пейзажи.

Гнездо ее было на ветвях соседнего участка, заросшего высоким кустарником, крапивой и густой травой. Людей там не было уже несколько лет. Но обжитой участок рядом всегда ее привлекал. Там, на месте выстроенной совсем недавно беседки было когда-то родительское гнездо, где она жила свои первые месяцы.

Но она не жалела о старом насиженном месте, потому что от природы доверялась всему новому. Свое новое гнездо за забором в зарослях старой сливы она построила с более основательной крышей и входом сбоку, оно было скрыто от посторонних глаз, получилось намного надежнее и походило на неприступную крепость.

Ее взгляд вдруг поймал блеснувшую проволочку. Вот она уже держит ее в клюве и через – минуту рядом с гнездом. Быстро вернувшись, она продолжала утренний обход. Птица продолжала искать привлекающие предметы.

Она вернулась к сараю, потом спланировала на землю и продолжала утренний обход.

– Вот и славно… надо поискать еще… – с удовлетворением застрекотала птица.

Глаза продолжали искать новое, что принесло ей утро.

Степенно прогуливаясь по дорожкам сада, она время от времени скрывалась в высокой траве. По шевелению зелени и изредка поднимающемуся из нее неугомонному хвосту можно было понять, что она приближалась к яме с отбросами. Прежде чем взлететь на крышу, она всегда заканчивала свой обход именно здесь. Там можно было прокормить целую стаю сорок.

Она не спешила, рассматривая куски хлеба, остатки мяса, кожуру овощей.

Казавшаяся неприхотливой в еде, она была разборчива и всегда находила то, что ей хотелось, спокойно и по-хозяйски относилась к ночным посещениям этого места другими здешними обитателями.

Ее зоркий взгляд остановился на остатках заманчиво выделявшегося куриного крылышка наверху.

– Вот странные все-таки эти люди, самое вкусное обязательно выбросят, – довольная собой стрекотнула птица.

Карканье старой вороны сверху заставил насторожиться. В это раннее утро не хотелось видеть других обитателей этого места.

Этот странный человек, часто появляющийся утром, всегда с недоверием и опаской смотрел и даже подглядывал за ней, избегая прямых взглядов.

Она его сторонилась скорее из чувства собственного достоинства, ей очень не нравилось его желание подглядывать. Она всегда опережала его взгляд и перескакивала на другое, неудобное для наблюдения место. В глубине своих мыслей она презирала его, но привыкла терпеть это присутствие. Встреча же глазами было уж слишком неприятна.

Она инстинктивно старалась уходить из поля любого зрения пригибаясь и подпрыгивая боком.

– Ведь…какой самонадеянный, а по жизни, видно, полное… ничтожество, – часто застревало у нее в уме.

Она взяла в клюв заманчивую косточку и отлетела на стоящую невдалеке лавочку. Тщательно оклевав вкусное мясо и подолбив косточку, она оставила ее. После вкусного завтрака она вновь вспорхнула вверх.

Взлетев на крышу дома, она важно прошлась по ней, смело несколько раз садилась на балконный откос, беспокойно поглядывая вверх и через стекло, заглядывая в дом, всем своим видом показывая, кто здесь хозяин.

Птица вовсе не подозревала о том, что кто-то именно сейчас в этот ранний час наблюдает за ней.

Роман Григорьевич смотрел из комнаты на красивую горделивую птицу, ему почему-то было приятна собственная незримость, и в то же время тревога собственной слабости щемила душу. Он любовался этим экзотическим созданием, остро ощущая красоту ее восприятия мира.

– К-тш, к-тш, Чрш-чрш, – о чем-то вещала птица.

В ответ – глухое и короткое «крш».

Видимо, где-то недалеко находился ее приятель.

Утро манило своей девственностью и прохладой. Роман Григорьевич вышел в сад и прошел вдоль дома к беседке. Перед тем как построить эту беседку, еще в молодости, Роману пришлось изрядно попотеть, вырубая корни и непроходимые заросли буйно разросшихся в этом месте крапивы и высоких кустов черноплодной рябины. В этих густых ветвях он нашел скрывавшееся от глаз прочно свитое из мелких сучьев искусно скрепленное глиной, травой и даже в некоторых местах тонкой проволокой сорочье гнездо. Была уже середина лета, гнездо опустело, покинутое птенцами и родителями. Оно оказалось очень прочным, и при разрушении обнаружились куски глины, травы, шерсти, необычных сухих корешков. Перед ним была загадочная гнездо-крепость. Разрушая ее, он чувствовал, совершает насилие.

На самом дне гнезда Роман обнаружил женский браслет. Он сразу вспомнил, как искал вместе со своей подругой это злосчастный браслет.

«Ничего особенного. Стоило жалеть!» – подумал Иван, когда внимательно рассмотрел его.

В памяти осталось раздражение давно покинувшей его подруги: она очень переживала о его пропаже. Она даже поссорилась с Романом из-за этого браслета, полагая, что он спрятал его намеренно, чтобы задержать ее здесь.

После этого случая он начал обращать внимание на мелочность ее поведения, беспричинные капризы и раздражительность.

С этого времени он вдвойне проникся уважением к своей соседке-сороке.

Заметив незадачливого соседа, сорока села на верхушку высокой березы соседнего участка. Хвост, словно дирижерская палочка, выдавал ее беспокойство быть на виду. Но любопытство к окружающему побеждало тревогу. Казалось, она видела все вокруг на обозреваемом ею участке. Роман Григорьевич остановил на ней взгляд, и птица мгновенно спланировала на соседний участок.

10

Через неделю Роман Григорьевич вернулся в Москву. Но буквально на следующий день снова захотелось на природу, в «родные Пенаты». В этот раз он решил поехать на машине.

Он пошел в гараж и издалека увидел знакомую фигуру приятеля. Тот его уже приветствовал, выйдя из бокса.

– Куда пропал, Григорьич… Я уж затосковал… Поговорить не с кем.

– Был на родительской даче, у брата… Ты знаешь, Игнатьич… красота на природе, – вырвалось у Романа Григорьевича.

– Не скажи… Не люблю эти дачи…свою не завел, а у тещи… постоянно что-то надо делать… нет покоя.

– А я вот как раз один… Кругом покой, как на картине у Левитана.

– Мне не понять… Не стал вовремя собственником… и посему восприятие без восторгов…

Роман Григорьевич поделился своими свежими впечатлениями и как вновь потянуло обратно.

– Понимаю… Это другое дело… Созерцание – это высшая философия.

Роман Григорьевич рассказал ему о встрече с молодым парнишкой, воевавшем в Донецке.

Федор Игнатич задумался.

– Ребята эти – настоящие мужики… И если чего добьются, то и нас, россиян, научат многому, – не спеша произносил он каждое слово.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что провозгласили они республику народную… А у нас-то она далеко не такая… Так что вопросов много…

Роман Григорьевич внимательно посмотрел на приятеля, а тот продолжал:

– Вопросы есть, только не к ребятам из Донецка и Луганска… И освобождение Крыма – вовсе не победа политики России…

– А чья же победа? – удивился Роман Григорьевич.

– Все эти завоевания прошли не без участия партии «Русское единство», которая, к твоему сведению, у нас запрещена.

– И что?

– А то, что в мире побеждают люди, которые борются и знают, за что готовы отдать… даже свою жизнь… И так было всегда…

– Ты, Игнатич, просто «гигант мысли… отец русской демократии».

– Не смейся… Мы ругаем американцев, они нас… А все это – дипломатическая шелуха… Политику делают сильные целеустремленные люди, как бы их смешно не обзывали «террористы» или «сепаратисты». – Федор Игнатьич вздохнул: – Придумать можно все, что хочешь, а результат за ними, – заключил он.

После этого разговора Роман Григорьевич с тяжелым сердцем сел в машину, и всю дорогу был погружен в раздумья.

«Живешь как не у себя в стране… Идем мы куда-то… Но пока не ясно, верным ли путем…»

Размышления Романа Григорьевича близки многим русским, среди которых Федор Игнатьевич и множество других с самобытным философским мышлением. Пожалуй, этим мы отличаемся от других национальностей, благодаря широте и необъятности самой России.

А ведь кто-то завоевывал эти просторы земли. Видно, неслабые и вольные были люди. А сегодня мы потихоньку сдаем эти завоевания территорий и все-таки продолжаем даже неплохо жить. Как видно, пока за счет предшествующих поколений.

Страшная ошибка власти – непонимание своей ответственности, которая за счет позитивного отношения к жизни и кротости людей создала временное благосостояние и кажущееся спокойствие.

Современным государством должен руководить ученый или художник, широкий кругозор которого поможет шире смотреть на живущих в нем людей и страну, ее нужды и чаяния.

Владеющий властью или большими средствами должен быть чистым душой, иначе все будет направлено против человека.

А пока государственные деятели опираются на людей, объятых жаждой наживы и власти, или мелких обывателей с корыстными интересами.

Основной тезис «правоты» власти – на этом зиждется экономика. На самом деле всему виной здесь распределение собственности. Еще в прошлом веке было ясно: экономика капитализма – этот тупик, который невозможен без войн, возрастающих противоречий, снижения уровня нравственности, возрастания эгоизма и вражды. Двадцатый век начался надеждой на возрождение, а закончился повторением прошлого.

Россия попыталась уйти от капитализма, но наша непобежденная алчность и зависть отбросила ее назад.

Государство можно рассматривать как Сад Эдема, который Господь заповедовал «возделывать и хранить».

Почти у каждого народа мифологически присутствует легенда о «Древе жизни», которое неотъемлемо связано с понятием добра и зла, познание которых, как говорил Господь, неведомо человеку изгнанного именно из-за этого из Эдема.

А существует ли проблема зла?

В религии зла не существует: есть тайна зла. Практически до конца зло не покорилась никому. Оно – как песок, что просыпается между пальцев или вода, что уходит из рук. Оно всегда не то, чем кажется: оно даже прикидывается и добром. Подделка порой так искусна, что надо быть святым, чтобы не попасться. По свидетельству искушенных монахов, дьявол может принимать образ любого святого, даже самого Христа. Единственно кого он не смеет трогать – это Матерь Божию.

И вот бедный человеческий разум приходит, в конце концов, к выводу, возможно, ложному, но логическому: если зло окружено такой непроницаемой тайной, значит это неспроста. Что-то от нас скрывают, прикрываясь неким очарование зла.

«Я тот, кого любят и не знают», – говорит падший Ангел у Виньи.

У Лермонтова демон романтичный и рядом с добром:

«Один, как прежде, во вселенной, Без упованья и любви…»

В Евангелие сказаны запретные заповеди. И не названы деяния обязательные.

Потому что это не просто и очень индивидуально.

В этом основная истина восприятия и понимания Добра и Зла.

Зло как будто намеренно ускользает от понимания, скрывается порой в широком, доброжелательном добре. Оно скрыто от прямых глаз, но намного сильней добра в нашей жизни.

Философское и этическое учение Эпикура об искусстве восприятия благ самой жизни в противовес поиску истины дает некоторый подход к пониманию элементов зла.

Эпикур и его последователи считали, что «Удовольствие – высшее благо». Именно эти слова были написаны на вратах его школы в Афинах в третьем веке до новой эры. Но при этом эпикурейцы доказывали, что человек должен избегать тех наслаждений, которые несут страдания и неприятности. Они полагали, что удовольствие состоит не в минутном наслаждении, а в ощущении радости в течение всей жизни. Эпикур настаивал на золотом правиле воздержания: не воспрещая роскоши, он считал, что богатство состоит не в обладании большим имуществом и привилегиями, а в том, чтобы иметь скромные потребности. А эти, казалось бы, простые понятия лежат в области раздела материального и духовного в нашей жизни.

Материальный мир настолько давит своей осязаемой действительностью, что невозможно ощутить конкретно духовное. Тонкий духовный мир своей непреодолимой пленкой наглухо скрыт от материи. И то, что мы называем «духовное», и что иногда теплице в нас – всего лишь иллюзия предчувствия и пытливого воображения: оно непостижимо для понимания материального существа и одновременно неотвратимо влечет. Однако внутренний голос подсказывает, что этот реальный субстант существует.

По всей видимости, попав в духовный тонкий мир, существо также не может понять материальное, потому как ничто на него не давит и не заставляет отвлекаться на ощущения зависимости от влияния всестороннего насилия не только от материального тяготения, но и от разноречивых чувств и желаний.

Всякие материальные потери и кажущиеся заблуждения простаков могут оказаться достижениями духовного мира. Материальный мир основан на противоречиях, которые определяют саму жизнь. Именно поэтому понятие жизни связано с материей, а дух, видимо, из представления мира в вечности.

Логика этих рассуждений вполне понятно объясняет зарождение религиозных чувств и ощущений.

Материя подвержена старению, так как она выходит за рамки тонкого мира и находится под воздействием сил массового вещества. Духовная же составляющая любого индивидуума подобно реликтовому свету равномерно и постоянно в рамках существования вселенной. В материальном мире возможно продолжение жизни индивидуума только через остатки генетического кода, который трансформируется в следующих поколениях. Поэтому передача части собственного кода по наследству составляет основу бесконечности жизни в пределах возможности существования той или иной материи. Принципиально возможны любые формы материи. Живая биологическая материя более разнообразна и удобна для эволюции, так как имеет большую инерцию существования, и этим самым сильно тормозит развитие возможных оптимальных процессов эксперимента, спрогнозированного самим Создателем.

Духовное ясновидение происходит от солнца; все нарушения психического состояния, болезни результат воздействия планет и загадочной Луны.

Древние египтяне считали, что дающее жизнь солнце в первую очередь соприкасается с сердцем человека, наделяя его светлым нравственным поведением и чувством любви, а мозг и другие органы подвержены влиянию темных сил. Они полагали, что сердце разумное существо на уровне «Ба».

Известно, что энергия не исчезает, а переходит из одной формы в другую. Всевышний дал Человеку энергию и то, как последний ее расходует, практически отражает его личность. Энергия человека обращена, как на дурные поступки, так и во благо, хотя это условно – ведь Всевышний до конца не вразумил человека о «добре и зле»… и дал лишь заповеди. А в них только поверхностно отражается материальная часть поступка, и до конца не раскрывается духовная суть деяния.

11

Когда уже совсем не ждешь неожиданно пущенную в твою сторону доброжелательную стрелу, вдруг как благодать ее голубая тень на миг коснется твоего сердца. И сразу не поймешь, радоваться или тревожиться новому известию.

Вот уж чего Роман Григорьевич не ожидал, так это звонка от Юлии. Он даже не сообразил сразу, что оставил свои координаты при расставании.

– Роман Григорьевич, я в командировке в Москве и была бы рада вас слышать!

Он молчал от наплыва чувств.

– Забыли, небось, свою знакомую.

– Совсем даже… не забыл, – еле выдавил из себя взволнованный человек.

– Я в Москве до воскресенья.

– Готов приехать куда угодно…

– Вы неисправимы, но… приятно слышать эти слова.

– Называйте, Юлия, дату и время… Я прилечу.

– К себе я не приглашаю…

– Тогда в кафе или ресторане…

– Хорошо бы на Арбате, там много подобных заведений… в четверг, в 16-дцать часов.

– Хорошо…Встретимся у метро… послезавтра…

Нельзя сказать, что Роман Григорьевич не готовился к встрече и не волновался, но в самый последний момент он неожиданно расслабился и повеселел. Он пришел на встречу немного раньше. Улыбаясь, с приятным чувством он увидел Юлию. Она вышла из метро и не сразу заметила его, оглядывая проходящих людей.

Роман Григорьевич с огромной радостью увидел и ощутил всем сердцем, как она похорошела, в ее глазах была уверенность состоявшейся красивой женщины. Ему было приятно видеть ее неравнодушный взгляд, когда она увидела его, идущего навстречу с небольшим букетом.

Юлия была искренне рада встрече. Роман Григорьевич заметил подаренный браслет на ее руке и не удержался от нежного поцелуя в щеку. Первые ее слова ободрили его.

– Роман Григорьевич, мы так мало времени провели вместе в Египте… Я это почувствовала только после вашего отъезда.

– Приятно слышать… я тоже думал об этом.

Обмениваясь воспоминаниями, они вышли по переулку на Арбат.

– Ну, ведите меня в уютное кафе.

Роман Григорьевич осмотрелся, он не очень узнавал знакомую улицу. Бывшее неплохое ранее кафе справа теперь уверенно занял «Макдональс».

Ему виделись кругом недоброжелательные люди, одинокие лавки, торгующие медом, дорогими кондитерскими изделиями, букинистическими книгами и некому ненужными, кроме однодневных туристов, сувенирами.

– Вы знаете, Юлия, Старый Арбат кажется мне сегодня холодным и чужим… Не улица, а коммерческий вызов приезжим… Вы не находите?

Юлия молчала, как бы соглашаясь.

Они прошли немного дальше. Ресторан с названием «Шашлык» подтверждал безвкусие нынешних его богатых хозяев.

– Роман Григорьевич, а вот что нам нужно, – указывая направо на небольшое кафе с экзотическим названием «Босфор», – воскликнула Юлия.

– Юлия, у вас удивительное чутье, – радостно откликнулся Роман Григорьевич, – А то я совсем растерялся.

К обоюдной радости «Босфор» оказался приятным заведением с европейским сервисом.

После заказа легкого ужина, Юлия перешла к вопросам. Как отметил про себя Роман Григорьевич, в ней проснулась деловая леди.

– Несмотря на самостоятельную работу, у меня осталось много производственных пробелов…

– Слушаю внимательно.

– Прежде всего, по заводу Наг-Хаммади… Что же осталось нам от этого объекта?

– Дорогая Юлия… Борисовна, – он взял покровительственный тон, – Вы правильно поняли, что там ничего для нас уже не осталось… Пожалуй, литейное производство, которое не менялось долгие годы… Можно запросить руководство завода, а потом обратиться на Иркутский метзавод по поставке запчастей и возможной модернизации оборудования.

– Но Хелуанский завод тоже не дает нам заявок.

– Все верно… Прежде всего надо убедить руководство завода направить на объект наших специалистов… хотя бы небольшую бригаду… она улучшит работу предприятия и будет подталкивать египтян делать заявки.

– Спасибо за советы.

Конечно, не только дела привлекали Юлию к этой встрече. Ей было приятно его общество и даже может быть более. Она посмотрела на него:

– А помните, Роман Григорьевич, Луксор… Карнак…

– Конечно, – встрепенулся он.

– Я представляла себя тогда в том времени… глядя на статую царицы Нефертити… Прекрасное время!

– Да! – многозначительно откликнулся он.

– Но вы не принимайте все всерьез, – как бы оправдывая свой импровизированный восторг, тихо сказала Юлия, – …Время проходит…

Роман Григорьевич посмотрел в окно.

– А вы знаете, дорогая Юлия, что Эхнатон был счастлив и со своей второй молодой женой.

– Да, вы говорили… Странно, что он расстался со своей любимой царицей, – улыбалась Юлия.

– Там все сложно… Нефертити осталась при дворе…

– Что-то произошло? – задумчиво произнесла она.

– Любовь… Появились двое сыновей. Последним был Тутанхамон. Тот знаменитый молодой фараон – совсем мальчик… Его посмертная маска известна всему миру.

– Странно, – вновь задумалась Юлия.

– Я же вам говорил, любовь беспощадна… порой она сильна, как смерть, – он даже испугался от неожиданности этой фразы.

– Ну, полно, полно, Роман Григорьевич… Вы рассуждаете слишком размашисто…

– Почему?

– То, что возможно для фараона, не для нас смертных.

– Да… Я не фараон, – подчеркнуто обиженно к ее словам выпалил Роман Григорьевич.

– Понимаете, Роман, сегодня время прагматиков, а не романтиков… Были бы вы похожи на фараона, ваш партнер был бы овеян почетом, изобилием достатка и внимания… А минутное любовное увлечение быстро проходит…

– Юлия, я любил бы вас всю жизнь… Вы были бы всегда счастливым ребенком рядом со мной… Такое внимание вряд ли можно найти просто так.

– Ну, прекратите, Роман Григорьевич.

– Я знаю ваше настроение, но… так же невыносимо жить.

– Почему?… Дорогой мой, но вы не знаете, что впереди, и рветесь в открытую дверь… Сейчас не то время.

– А причем тут время?

– Вот вы практически не удел и без перспективы найти свое дело… Я понимаю, вам хочется жить… Вы даже не чувствуете своих лет… Наверно, это хорошо… Но скоро это может почувствовать не только ваш партнер, но и вы сами… Не правда ли?

Юлия не хотела этих слов, но они неожиданно сами лились из уст. Как будто она чувствовало что-то, неведомое ему.

Непонятные ей чувства иногда присутствовали в ее разуме. Подобно детским и девичьим грезам. Египетские фантазии также остались в ее жизни и незримо влияли на ее мироощущения.

Влечению, которое она не отрицала, препятствовало что-то сверхъестественное и непонятное.

– Юлия, поедемте со мной на дачу…

Он хотел рассказать ей о радости общения с природой.

– Нет, – твердо ответила она.

Роман Григорьевич почувствовал это твердое и непреодолимое.

– Вы любите кого-то?

– Пожалуй, нет, – задумчиво произнесла Юлия.

Роман Григорьевич молчал.

– Вы знаете, когда полгода назад мне сообщили, что я буду работать в Египте, мне казалось это заоблачным событием… Вот, что я думаю… то, что впереди… настанет довольно быстро… оно неотвратимо.

– Но надо жить сегодня и радоваться каждому дню.

– Женщины думают несколько по-другому, нежели сильный пол, и особенно когда мужчина заражен бациллой романтики… А что за ней… Все тоже самое… Да и где вы сегодня видите сочувствие этой романтике?

– Что же вас привлекает?

– Сильные, уверенные, перспективные… но после замужества я не хочу терять независимость…

– Любовь разве зависимость?

– Все мужчины собственники… а я хочу свободы… Мне с вами интересно и хорошо, но этого недостаточно, чтобы преодолеть себя.

Роман Григорьевич не нашел что возразить, а Юлия продолжала:

– Я думаю, Нефертити нисколько не переживала связь Эхнатона с молодой женой и осталась при дворе.

– Возможно, она убедила и настроила окружающий двор против действий этого необычного фараона, – задумчиво продолжил Роман Григорьевич.

– Вы думаете, это зависть?… Нет, это проявление уверенности и силы духа, – подхватила Юлия.

– Пожалуй, сегодня значительно меньше известно об Эхнатоне, чем о его первой жене.

– Вот видите…

– Да вы настоящая египетская царица, – пошутил Роман Григорьевич.

Он уже не настаивал на продолжении этой темы. Провожая Юлию на такси, он спокойно поддерживал уже мало интересующую его беседу.

На прощание Юлия подставила свою щеку, и он ее поцеловал, как-то безнадежно.

Она почувствовала эту перемену и, не отстраняясь, прошептала:

– Уныние вам не идет, Роман…

– Наверно… – произнес он, а сам подумал:

«Последняя любовь беспощадна».

Оставшись один, он успокоил себя:

«Рвать цветы грубо и неоправданно жадно. Самое естественное – быть рядом и наслаждаться их запахом».

12

После встречи с Юлией Роман Григорьевич позвонил ей перед отлетом.

Он понял, что ей было приятно слышать его напутственные слова, но после этого как-то немного сник. Уныние, о котором упомянула Юлия, явно не покидало его. Он решил снова наведаться на дачу, благо, что хозяева еще не вернулись.

Он зашел в гараж за машиной. Федор Игнатьевич окликнул его:

– Ты сегодня мне опять не нравишься… хмурый какой-то… печальный… – склонял он к разговору приятеля.

Роман Григорьевич неожиданно для себя заговорил о наболевшем:

– Федор Игнатьевич, а как ты относишься к любви?

– Очень серьезно, – совершенно адекватно отреагировал приятель, – И время ее не прошло для нас.

– Это ты правильно сказал.

– Сказал-то, но… в словах правды нет… У меня было это… совсем недавно… Встречался… и чувствовал даже что-то новое и необычное… Сам будто помолодел… Она вроде нормально реагировала на мои ухаживания.

– И ты ухаживал?

– Старался понравиться… И попытался быть с ней поближе…

– А она?

– Когда делал подарки, нежно целовал и даже обнимал, вроде дозволяла… А как я уж закипел, говорит не надо… А как же… говорю… Ты же понимаешь, Григорьич?

– Конечно, понимаю.

– Тогда, говорит, пошел ты… старый пердун… Вот и вся любовь, Григорич, – безнадежно заключил он.

– У меня тоже самое… но как же жить без любви… Сердце просит. В любви ведь – созидание… А так… жить без надежды… что?

– Не говори, Григорич… Мы для них – отработанный материал… А так только деньги… У меня впечатление, что мы живем только для того, чтобы платить, и не только в этом.

– Да, пожалуй, – отреагировал Роман Григорьевич, – Женщины совсем другие и никогда не поймут нас… Но мне кажется, Игнатьич, ты живешь без оптимизма.

– Ну и ты, Григорич… все равно не похож на Казанову.

– Это ты прав…

– С другой стороны, молодых женщин можно понять… Мы уже не можем доставить им того, что могут 40-50-летние.

– Египтяне считали, что душа беспола, и потому… получается бесполость – итог жизни…

– Возможно, Григорич, но не надо об этом… До меня еще это, слава Богу, не дошло… И тебе не советую… Надо думать о здоровой жизни… без всяких там бесполых душ.

Роман Григорьевич посмотрел на соседа:

– Прав ты, Игнатич, как всегда… Только солнце, сердце и любовь дает человеку истинную свободу в жизни.

– Про сердце согласен: оно на все реагирует… Не случайно врачи советуют беречь его… Я вот уже два года, как бросил курить…

Роман Григорьевич вдруг опять завелся:

– А знаешь, был такой Леонардо Да Винчи… Так он считал, что самое благородное из наслаждений – есть познание истины.

– Ну, это…слишком высоко, – насупился Игнатич, – А скажу я тебе пословицей, правда, английской…

Роман Григорьевич улыбнулся. А Игнатич продолжал наступать:

– Нет ничего более странного, чем сами люди…

– Ты, завернул еще глубже… Я думал, что ты все сводишь к политике или власти…

– Не то чтобы… приходится задумываться, но так глубоко пока не ныряю, – потупился Игнатич.

– А помнишь картину в Третьяковке «Что есть истина?»

– Не помню…

– А не приходило тебе в голову, что человеческий разум – малая частица на планете, и потому более ограничен в сравнении с обширнейшем неорганическим.

– Что за чушь?

– Вовсе не чушь. Сознание и мысль – духовная составляющая вселенной… Мысль камня непонятна для органической скоротечной жизни…

– Что ты имеешь в виду?

– Это другая субстанция. И не менее… а может, и более истинная.

– Ты совсем сошел с ума?

– Возможно. Но настоящую истину не знает человек…

– А кто знает?

– Камень, – твердо сказал Роман.

– Ну, Григорич, без алкоголя мои уши не могут этого стерпеть… Я пошел к себе.

– Ладно, Ингнатич, не обижайся… Как-нибудь выпьем… и продолжим…

– Хочешь, налью, Григорич? У меня ведь все наготове.

– Я ведь за рулем и еду на дачу.

– Давай в следующий раз приходи не к машине, а ко мне в гараж… У меня ведь лучше, чем в каменной квартире.

– Хорошо, приду как-нибудь к тебе отдохнуть.

– Вот это по-нашему, – улыбался Игнатич.

Роман Григорьевич немного пожалел, что так рано поехал на дачу. Дневная жара застала его в дороге. Приехав на место к вечеру, он так же не ощутил желаемой прохлады и расслабления. Хотя время было уже позднее, было светло и спать не хотелось.

Он набрал миску белой смородины, немного клубники, достал привезенную бутылку виски и сыр сулугуни.

Когда стемнело, Роман Григорьевич почувствовал себя прекрасно. Он прошелся по саду, прислонился к яблоне и долго смотрел на прозревшее звездами небо. А оно было загадочно-близким и понятным. Он допоздна сидел в саду на лавочке у дома и слушал тишину.

А неведомо для него также вдалеке молчаливо грустила кукушка.

Роман Григорьевич проснулся с тревогой. Он долго не мог понять и ощутить свое состояние.

Вроде бы все в норме: никаких болей и неудобств в теле, но тревожное беспокойство не проходило.

Он встал, открыл окно. Снова лег, закрыл глаза.

Сон как будто пропал. Часы пробили два. Он ворочался не находя положения тела. Расслабления не было. Издалека ухо уловило писк комара. Через минуту комар уже звенел ближе. Он почувствовал прикосновение на лице и ладонью шлепнул наугад. Тишина…

«Видимо, попал…», – отлегло от напряженных нервов.

Неприятно щемило сердце в груди.

Он опять забылся. Неожиданный крик вновь разбудил его.

«Странный крик», – подумал он, и тут же понял, что это вскрик его самого во сне.

Часы пробили четыре. Не спалось.

Он попытался вспомнить только что посетивший его сон. Скорее те обрывочные картины, миражи своего временного забвения.

Снился Сфинкс… Да, именно тот самый Сфинкс – лев с человеческой головой, лежащий у подножия великих пирамид.

Необычное видение подсказывало, что теперь он готовится снова в небо, чтобы спасти человечество во время апокалипсиса, перепрыгнув на другую планету… Роман Григорьевич теперь всей душой ощутил символику неведомой сакральной фигуры, которая молча вещала:

– Колоссы окружающих меня пирамид подсказывают конкретные сроки биологической жизни на этой планете… ибо всему наступает предел… Предоставленное человечеству время не оправдало надежд… Нет необходимости плодить рабские особи… это бездуховно. Выжившим придется перебираться на другую планету…Эхо земли и дух ее останется в памяти вселенной даже после того, когда ее покинет или будет уничтожен последний живой ее обитатель.

Он опять задремал.

Роман Григорьевич вновь неожиданно проснулся, рука затекла. Он хотел подняться, но не было сил. Заныло сердце.

И только рассвет помог немного прийти в себя. Он медленно поднялся и вышел на воздух. У ограды он услышал писк.

Он подошел ближе и увидел пищащего котенка, который настырно смотрел на него и полз в его сторону настойчиво и смело. Сетка мешала его движению, но он будто не замечал ее, передвигал лапы и двигался из-за этого вверх к небу.

– Что ты хочешь, божья тварь? – прошептал Роман Григорьевич, – Взять себе тебя не могу: сам здесь я временный житель.

Как будто поняв человека, котенок успокоился и побежал в сторону от изгороди.

На следующий день соседка Полина Егоровна поведала ему, что приютила у себя котенка, который сам пришел на участок.

И уже позднее он понял, что и одиночество – своеобразная близость к духу.

Уже утром он нашел в старых книгах толкователь снов и удивился предсказанию. Сон с видением сфинкса – предвестие большой опасности, которой можно избежать, если будут найдены правильные ответы на вопросы, которые беспокоят.

Люди боятся смерти. Они бояться ее сейчас, а не когда-то потом. Потом это – неопределенное и не конкретное, просто где-то далеко. И человек не знает своей смерти: он ее и не узнает даже, возможно, переходя в другое измерение. А увидят ее только окружающие, когда он безмятежно уснет. Это что-то другое, непонятное. Странная игра в кошки-мышки, когда кошка рядом настолько, чтобы замешкаться или убежать в уютную заветную норку.

13

Звонок жены разбудил Романа Григорьевича рано утром:

– Съезди к сыну… Он звонил из больницы… в которой уже был… на Стромынке… Ты знаешь адрес… Он не дозвонился до тебя…

– Хорошо, я выезжаю.

Роман Григорьевич знал, что сын года два назад развелся с женой, и ему не к кому было обратиться кроме отца.

В словах жены прослушивалась явная безнадежность и нежелание участвовать в надвигающихся проблемах с сыном. Роман Григорьевич всегда чувствовал это, но не обижался.

«Это правильно… Я сам… не смог… не нашел подхода…» – сбивчиво думал он, собираясь в дорогу.

В машине он принял решение:

«Пожалуй, надо помириться с женой… она ведь тоже близкий человек… ни в чем не виновата…»

При разговоре с врачом Роман Григорьевич все понял, когда услышал слова «преодоление абстинентного синдрома».

Войдя в палату, он увидел сына с весьма потерянным взглядом. Небритость подчеркивала болезненное состояние и придавала его лицу вид совершенно не молодого человека.

– Спасибо, что быстро приехал.

– Конечно, Валерий… Я разговаривал с врачом… и все знаю…

– Ты поможешь оплатить лечение?

– Да-да, не волнуйся… Надо восстановиться… Но я надеюсь…

– Я не очень надеюсь, – прервал его сын, – Когда кругом эти черномазые шныри с травками… практически суют в карман…

– Сын, ты же не первый раз…

– Я на работе поругался… и хочу уйти… надоели эти наглые и алчные козлы…

– А как же?

– А также, отец, – опять вспыхнул Валерий, – …я решил продать квартиру… и уехать из Москвы.

Роман Григорьевич молчал, не зная, что возразить.

Вообще разговоры с сыном у него не получались. Недопонимание это возникло давно и росло все больше и больше.

– Но ведь надо жить, – скованно вымолвил отец.

– А зачем… жить в этом дерьме?

– Ну-ну, ты ведь молодой человек… все впереди.

– Впереди, – ухмыльнулся сын, – Да эти самонадеянные скоты-манагеры разве дадут жить… у них в глазах только свои корыстные интересы… А научно-технический персонал для них просто дерьмо… Говорят: «если вам что-то не нравиться, наберем приезжих гастарбайтеров с востока»

Роман Григорьевич молчал. Валерий опять не сдержался:

– Обстановка в коллективе ужасная из-за боязни увольнения…

А я открыто сказал, что они все – говно на палочке! – выпалил он.

Роман Григорьевич после длительной паузы в надежде посмотрел на сына:

– Все это можно пережить…

Глаза сына опять приняли болезненный вид.

– Ладно… Вот ключи… Съезди на квартиру, привези… спортивный костюм, пару футболок, рубашек, тапочки, бритву, пасту… посмотри сам, а то я попал сюда неожиданно… по «старой наводке».

– Хорошо… Привезу часа через два… Потом и поговорим.

– Отец, не надо разговоров, – отрезал сын.

Роман Григорьевич вышел из палаты немного сгорбившись.

В квартире сына он понял, что разговоры, правда с более искренними словами, обязательно нужны.

В комнате и на кухне не было беспорядка: посуда вымыта, в холодильнике необходимый запас продуктов, все вещи аккуратно сложены в шкафу.

Роману Григорьевичу часто приходилось жить одному, и он где-то внутри с удовлетворением ощутил свой характер в сыне.

«Видимо, стресс на работе или неожиданное воздействие извне заставило его опять прибегнуть к наркотикам…» – с беспокойством подумал он.

Роман Григорьевич всегда чувствовал много своего родного в поведении сына, и эта внутренняя схожесть в характерах часто обогревала душу.

Он помнил, каким умненьким и подающим надежды был его Вава. Так он назвал себя сам в три года, а потом это имя привилось надолго и несло какой-то непередаваемый шарм. В школе кроме похвал от учителей он не слышал никаких педагогических советов.

Как он радовался, что сын успешно поступил в МГУ на факультет, о котором мечтал… Его приглашали по обмену студентами в другие страны, но Роман Григорьевич его убедил, что надо остаться в родной стране.

«Может, в этом я погорячился?» – промелькнуло в голове.

Потом работа сына в аспирантуре за мизерную зарплату. После женитьбы надо было думать о собственной семье. Роман Григорьевич изредка помогал деньгами, но сын по настоянию жены все-таки принял решение работать в коммерческих структурах с так называемым «прикладным научным направлением».

«А ведь я сам любил науку… Почему стал коммерсантом?… Видимо, не от хорошей жизни…» – мучительно признавался самому себе Роман Григорьевич.

Он прекрасно знал и на собственно примере не в меньшей степени пострадал от бездарных либеральных реформ, но он понимал, что по сравнению с жизненными ценностями и здоровьем все это было ничтожным и маловажным. Теперь он ощущал, как трудно здесь жить с чистой молодой и открытой душой.

«При такой экономической ситуации достанется и реформаторам, и зря они думают, что спасутся со своим награбленным мешком», – успокаивал себя он.

В дверь позвонили. Роман Григорьевич, не удивившись звонку, открыл ее.

На пороге появился с нагловатым взглядом человек лет сорока пяти не русской национальности. Он уверенно смотрел на открывшего дверь.

– А где хозяин квартиры? – язвительно и чуть ласково произнес незнакомец.

– А зачем, собственно, он вам?

– По делу.

– Я его отец, а вы кто?

– Так… Друг…

«Ну, на друга-то ты явно не тянешь», – подумал Роман Григорьевич.

– Я принес и хотел ему передать кое-что… – продолжал гость.

– Ему ничего не надо.

– Ну, это наше дело… И я хотел помочь ему… продать квартиру… нашел выгодного покупателя, – продолжал наступать незнакомец.

– Я думаю, что он поспешил продавать квартиру.

Незнакомец ногой уперся в дверь, и она не могла свободно закрыться.

– Это ты зря, батя, пузыришь…

– Я совладелец квартиры, – соврал Роман Григорьевич, – и объявлений по продаже не давал…

Неприятный человек, нисколько не смутившись, молчал, явно затягивая время.

– Знаю, что объявлений не было, – ухмыльнулся он.

– Тогда в чем дело?

– Подумай, хозяин… Ты не возьмешь нигде такой цены, – настойчиво с чувством своего превосходства, праздновал предвкушаемую победу.

– Не знаю, – опрометчиво ответил Роман Григорьевич.

Он понял, что сделал ошибку, продолжив разговор, но было уже поздно.

– Чо она тебе далась?… Окна выходят на проезжую часть… Шум… пыль.

– Я еще раз говорю… Квартира не продается… Уберите ногу, – резко отодвинул он незнакомца и закрыл дверь.

– Ну, гляди, – услышал он неприятный голос.

Роман Григорьевич собрал вещи в спортивную сумку и спустился вниз к машине. Укладывая сумку в багажник, он вдруг вспомнил, что забыл зубную пасту и щетку. Возвращаться не хотелось.

Напротив через дорогу он увидел аптеку и решил купить там необходимые принадлежности. Он решительно двинулся через дорогу, не переставая думать о предстоящем разговоре с сыном:

«Что же сделать?… Надо как-то убедить… Как сказать, что надежда всегда есть… чтобы было понятно? Как вернуть его к радостям жизни?»

Удар справа резко затормозил его мысли. Он упал, не чувствуя боли, и попытался встать. Силы оставляли его, и он увидел, как ботинок отскочил далеко в сторону.

Роман Григорьевич еще долго лежал неподвижно. Машина, сбившая его, на большой скорости исчезла с дороги. Вокруг собирался народ. Потом он увидел приближающиеся лицо полицейского и сигналы скорой. После этого он ничего не видел и не слышал.

Сознание пришло позже.

Роман Григорьевич, ничего не понимая, лежал на столе и видел только внимательно смотрящий на него многоглазый, словно циклоп операционный светильник.

«Неужели это все… Как просто… И ясно…

«Слава тебе безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король», – откликнулся голос сердца стихами Ахматовой.

Он слабо чувствовал свое распростертое тело, слышал голоса, торопливые прикосновения незнакомых рук к телу и ощутил, как в вену руки вошла игла. И потом убаюкивающая тишина.

Врачи боролись за его жизнь, но повреждения были несовместимы с жизнью.

Громкий голос он уже не слышал:

– Смерть – 4 часа 25 минут!

Эпилог

Перед его взором неожиданно явилась фигура в необычном двойном обличии – человека и четырехкрылой птицы с окончаниями вместо ног в форме угрожающих змей. У человекоподобного тела две пары рук, одна распростерта вдоль крыльев: правая рука держит два ножа, левая – две змеи. Другая пара рук опущена вниз: правая сжимает символ жизни, левая – скипетр. Лицо фигуры с поднятыми руками напоминает бесовски раздраженного и одновременно завораживающего умудренного старика с диковинной головой, рогами и восемью ножами по овалу лица.

«Осороннофрис» – стрелой явилось слово на едва воспринимаемом слуху.

– Ты явился в страну «Мертвых», – услышал он явственно каким-то внутренним слухом, – Тебе не нужны теперь уста и очи, – донес до него твердый наполненный волей проникновенный голос.

Тут же появились две похожие на грифов птицы, и он безучастно почувствовал, как они моментально выклевали глаза и вырвали язык.

Умиротворение рта и слепота принесли радостное подчинение могучей воле.

В сознании оставалось ощущение плавного бесшумного движения в белоснежно-белых облаках. Их легкая прохлада нежно касалась его безвольного тела.

«Елисейские поля» – мелькнуло в последних откликах памяти.

Плавная остановка и тишина. Страха и тревоги нет. Неожиданно он понял, что лишился сердца.

В памяти замкнутой тишины остались последние слова твердого голоса:

– Аммит, отойди… сердце достойно блаженства Райского поля Иару…

Октябрь 2014 года

Примечания

1

Питер Хиггс – 83-летний британский ученый. В 1964 году основал теорию преобразования элементарных частиц в массу.

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

Часть вторая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg