«Сердечная терапия»

Сердечная терапия (fb2) - Сердечная терапия 1019K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Людмила Петровна Иванцова

Мила Иванцова Сердечная терапия

Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2012

© Иванцова Л., 2012

© DepositPhotos.com / Yuri Arcurs / PRUDENCIO ALVAREZ CARBALLO, обложка, 2012

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2012

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2012

ISBN 978-966-14-4375-3 (fb2)

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

Электронная версия создана по изданию:

Иванцова М.

И23 Сердечная терапия: роман / Мила Иванцова. – Харьков: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»; Белгород: ООО «Книжный клуб “Клуб семейного досуга”», 2012. – 288 с.

ISBN 978-966-14-3845-2 (Украина)

ISBN 978-5-9910-2051-0 (Россия)

Дожив до тридцати лет, Яна открывает для себя, что она не такая, как все. Казалось бы, она просто умеет слушать, а сама оглянуться не успевает, как чуланчик, где она учит рукоделию, превращается в исповедальню. В этом уютном уголке и встретятся две женщины: у одной из них есть муж – и это ее головная боль, а у другой нет… Но что, если они поменяются ролями? Это будет Янино вмешательство или перст судьбы?

УДК 821.161.2

ББК 84.4УКР-РОС

1

Как только серебристая «тойота» остановилась в осенних сумерках перед светофором, от двойной разделительной полосы к дверце водителя бросилась пара – девушка с микрофоном и высокий парень с камерой на плече. Девушка постучала пальцами в окно и улыбнулась водителю. Стекло медленно поползло вниз, открыв в рамке окна женское лицо. Под светом фонарей оно казалось усталым и немного удивленным. Парень с камерой подошел ближе.

– Скажите, что такое счастье? По вашему мнению, конечно, – звонко произнесла девушка, сунула микрофон в окно и замерла.

Она стояла, наклонившись к респонденту, улыбалась скорее искренне, чем вынужденно-киношно, и ждала ответа. Женщина за рулем, словно не услышав вопроса, рассматривала юную пару, но, казалось, думала о своем.

– Так что вы понимаете под словом «счастье»? – нетерпеливо переспросила девушка, удивленная такой длинной паузой.

Светофор перемигнул, сзади нетерпеливо фафакнул автомобиль. Девушка вздрогнула, отдернула руку с микрофоном, выпрямилась. Стекло плавно поползло вверх, но вдруг остановилось.

– Сколько вам лет? – прозвучал из салона усталый женский голос.

Девушка пожала плечами:

– Двадцать один, а что? – Она оглянулась на оператора, тот продолжал снимать.

– Вот это оно и есть – СЧАСТЬЕ. Счастье – это быть молодым…

Окно закрылось, «тойота» тронулась с места.

– Жека, ну, нормально, а?! – развела руками девушка, отходя вслед за оператором к двойной разделительной полосе.

– Нармальна, Женька! Снято! – засмеялся оператор, снял с плеча камеру, посмотрел на часы. – Все, нечего здесь мерзнуть, завтра завеемся в какой-нибудь супермаркет, где тепло, светло, народ бродит расслабленный, там и поснимаем. Поехали ко мне греться, а?

2

Последние дни осени далеко не так приятны, как, скажем, бабье лето. Большой город уже без листьев, но еще без снега. Ветер треплет за окном кусты и деревья, иногда срывается дождь, потом передумывает и снова прячется в облаках, а те ползут низко, медленно, словно присматриваясь к людям, которые живут в этом городе. Но вообще-то облакам все равно, они несутся дальше, оставляя людей в их суете и вечных проблемах.

Яна смотрела в окно, держа обеими руками керамическую кружку с горячим чаем. Тепло согревало пальцы и, казалось, расходилось по всему телу. Где же она перемерзла? Теперь было больно глотать, ее тело просилось домой, под горячий душ, затем в мягкую пижаму, шерстяные носки и под теплое одеяло. Но она, отпустив своих кружковцев, должна была дождаться посетительницы.

К тридцати годам у Яны был диплом учителя труда и черчения и некоторый опыт работы в школе, которая разочаровала ее большей ориентированностью на отчеты и другую формальную бюрократию, чем на развитие действительно творческих способностей учащихся. По натуре не революционер, она не пыталась что-то изменить в системе, а при первой же возможности пошла другим путем – бросила школу и зарегистрировалась в налоговой как частный предприниматель. Приятельница, которая работала тогда в детском саду старшим методистом, составила ей протекцию в аренде свободного кабинета, и Яна обосновалась в конце коридора в комнате с кладовой. После обеда она проводила там занятия с теми, кто хотел научиться росписи по дереву или плетению разных изделий из бисера, кожи, разноцветных нитей, валянию из цветной шерсти – что сама умела, тому и учила. Кружковцы платили какие-то деньги за науку, а реализатор на Андреевском спуске продавала ее авторские работы, зарабатывая и себе, и Яне свежую копейку.

Но кроме умелых рук, терпения и хорошего вкуса у Яны был еще какой-то странный, непонятный дар. Она и сама не знала, появился он с течением жизни или, может, был в ней всегда, но дремал до поры. Яна умела, как говорила ее приятельница, «выровнять» человека в состоянии жизненной растерянности, депрессии, в тот период, когда руки опускаются и жить не хочется. Собственно, она сначала и не знала, что это умеет. Заметила только, что одна за другой начали приходить «поговорить» не только встревоженные знакомые, но и знакомые знакомых, совершенно чужие люди. Хотя им, похоже, было даже легче открыться постороннему человеку, как попутчику в ночном поезде, которого ты, сойдя на своей станции, больше никогда не увидишь.

Когда визиты посетителей (в большинстве своем – женщин) стали не случайными, а регулярными, Яна даже испугалась: кто она такая, чтобы люди приходили, как на исповедь, в надежде на какую-то помощь и совет от нее? Разве ее собственного опыта хватало, чтобы подняться над чужими ситуациями и их судить? И почему посетителям становится легче после общения с ней? Как это у нее получается? Вопросов было много, ответов мало. Но женщины шли, и отказать, даже когда хотелось, Яна не могла, потому что, упаси Боже, вдруг кто-то из них в своей безысходности после ее отказа бросится на рельсы метрополитена или с балкона? Как тогда жить? И уже редко бывала неделя, чтобы никто не пришел поговорить – то ли впервые, то ли для продолжения беседы. Яна уже назначала время, приходилось вести график и лимитировать «прием», чтоб и кружковцев своих не растерять. Ведь и рукоделье – тоже своего рода профилактика, которая не допустит нервного срыва в случае чего, потому что хобби, считала она, – это как дырочка в пароварке, через которую выходит пар при превышении критического давления в душе.

Уж это она знала наверняка. Пять лет назад, после неожиданной и циничной измены и ухода мужа, она, ко всему, еще и потеряла ребенка. Пожалуй, лишь то, что Яна умела творить руками, удержало ее на краю пропасти. Иногда она думала, что именно после этого, медленно, собственноручно выбравшись из липкого недоверия к людям вообще и к мужчинам в частности, отлежавшись и отревевшись во впадине синусоиды, называемой жизненным путем, она расставила точки над «i» и каким-то образом переродилась. А может, именно после этого и явился ее удивительный дар слушать и незаметно вытягивать из такой же ямы других. Она не знала, как это работает, но это было. Приятельница назвала ее дар «какая-то терапия».

Считать себя психологом, психотерапевтом Яна не осмеливалась, да и не хотела. Какой из нее психолог? Этому долго учатся, читают множество умных книг, перенимают чужой опыт, практикуются с наставниками, имеют на стенах дипломы в рамках и официальное право слушать и помогать. На визит к ней, бездипломной, могла решиться только женщина, которой уже не важно, кто и что будет с ней делать – хоть «бабка», которая станет выкатывать яйцом и шептать молитвы, хоть гадалка, которая раскинет карты и даст надежду, хоть какой-то шаман, который примется бить в бубен над ее головой, выравнивая ритм измученного сердца, – кто угодно, лишь бы выветрились из головы дурные мысли, что жизнь зашла в тупик, а из сердца вылезли бы колючки, которые мучают болью днем и ночью.

Когда-то, подумав о «бабке», Яна вспомнила, что ее покойная бабушка между делом рассказывала о своей матери, которая «что-то умела». Но разве молодежь к такому прислушивается? Вот и ушла бабушка за горизонт, так толком всего и не рассказав. Теперь-то можно, а раньше старались поменьше говорить об этом.

Яна смотрела в окно, погрузившись в свои мысли, как вдруг ее внимание привлекла полоска света от фар – вынырнула из-за угла многоэтажного дома и будто разрезала темный двор детского сада. Легковой автомобиль остановился за забором, метрах в двадцати от окна, в которое смотрела Яна. Фары выключились, но осветился салон машины. Женщина, сидевшая за рулем, достала из сумочки помаду и подкрасила губы. Затем свет погас, женщина вышла, блеснули фары – включилась сигнализация. Яна не очень разбиралась в марках автомобилей, но это явно были не «Жигули». Не к ней ли приехала гостья, звонившая с подачи благодарной бывшей «пациентки»? Но женщина все стояла возле машины. Сверкнул огонек зажигалки, затлела сигарета. Яна шмыгнула носом и посмотрела на часы – было пять минут восьмого. Дама, вышедшая из машины, не слишком походила на отчаявшегося человека. Тот, кто нуждается в помощи, вероятно, бежал бы сюда без опозданий. Конечно, если бы надеялся, что здесь ему чем-то помогут.

Яна пожала плечами, снова подумала о горячем душе и теплом одеяле, но решила подождать еще минут десять, а потом с чистой совестью идти домой. За окном огонек окурка описал дугу и погас на земле. Женский силуэт в светлом пальто медленно двинулся к калитке в заборе детского сада. Яна устало вздохнула. Через пару минут в дверь кабинета постучали.

Все же это была она, новая посетительница. Скептически поджав губы и не скрывая удивления, она рассматривала с порога скромный интерьер кабинета «психотерапевта» и саму хозяйку этой необычной творческой мастерской.

– Чай будете? – спросила Яна вместо приветствия.

Собственно, дама тоже не поздоровалась и не представилась. Она смотрела свысока и выглядела очень уставшей, но при этом была хорошо одета, причесана и накрашена.

– Вы – Яна? – спросила она, снимая кожаные перчатки.

– Да. Как обращаться к вам?

Дама на мгновение задумалась, поправила волосы и сказала:

– Антонина. Отчество не обязательно. Мы долго жили за границей, я так привыкла.

Яна кивнула, встала, включила чайник на соседнем столе, показала рукой на вешалку у двери:

– Можете повесить пальто, у нас не холодно.

Посетительница сняла светлое кашемировое пальто с пушистым меховым воротником и осталась в шоколадного цвета брючном костюме. Еще раз огляделась вокруг, и внимание привлекла выставка плетеных браслетов на стене. Она на секунду задержалась взглядом на разноцветных изделиях, попыталась повесить пальто на крючок, но промахнулась, пальто упало на пол, в кармане приглушенно звякнули ключи. Это не вызвало у дамы никаких эмоций, она, словно во сне, посмотрела на пальто, наклонив голову, пожала плечами, присела возле него и снизу оглянулась на Яну, которая молча наблюдала за этой сценой.

– Вы думаете, наш разговор может что-то изменить в моей жизни?

– Кто знает? – отозвалась Яна.

Антонина взяла пальто, встала и повесила его на крючок.

– Вера Павловна вас хвалила. Но я не думала, что вы… что вы такая молодая.

– А если бы я была старая, вам было бы приятнее? – улыбнулась Яна.

Посетительница хмыкнула, тоже улыбнулась, тряхнула головой, махнула рукой и сказала:

– А кофе у вас нет?

– Есть. Растворимый. Но чай лучше.

– Ну, тогда давайте чай. Курить можно? – И она, не дождавшись ответа, достала из кармана пальто сигареты и зажигалку.

– Ну, если без этого никак, – снова улыбнулась Яна, – но придется открыть форточку.

– Придется открыть форточку, – эхом отозвалась Антонина.

Минут пять спустя Яна уже понимала, в чем ее проблема, но женщина пришла не для того, чтобы кратко обрисовать свою ситуацию. Она говорила и говорила, улетая воспоминаниями в прошлое, в свою молодость, где были у нее разные поклонники и даже роман с перспективным кавказцем, а в итоге она выбрала его… Правда, на вопрос «почему?» до сих пор не могла найти ответ. Может, потому что именно им могла крутить, как хотела. Ее избранник готов был сделать для нее все, только шевельни пальцем, он был счастлив уже тем, что его предпочли другим. А она принимала такое внимание и преданность как должное и удивлялась отсутствию у мужа типично мужских амбиций. Но время идет, и люди меняются. Родился сын, муж упорно преодолевал ступеньку за ступенькой в научной карьере, завоевывая научные степени и звания, а она разрывалась между ребенком, работой инженером и подработками, так как советских «научных» мужа для молодой семьи было мало, а помощи извне ждать не приходилось.

Через некоторое время Антонина задушила окурок в самодельной керамической пепельнице и, залпом допив остывший чай, вернулась в сегодняшний день и взялась проклинать сайт одноклассников в Интернете, где, с ее слов, «процветает блуд» и где ее муж, теперь в совершенно иных чинах, степенях, достатке и с новым самоощущением, в минуты релакса искал своих старых школьных и институтских приятелей и бывших коллег, которые разлетелись по миру и тоже «из старческой сентиментальности» бродили по этому сайту в поисках «таких же старых придурков», чтобы похвастаться достижениями и вспомнить времена молодецкой удали.

Вот именно там, по словам Антонины, и отыскал ее Игорь свою «старую тумбочку» – первую школьную любовь. Он даже сам сгоряча поделился с женой этой находкой:

– Тоня! Нет, ну представь себе, сколько наших тут нашлось! И даже Соня Тютюнникова! Если бы ты знала, как я когда-то был в нее влюблен!

Антонина из-за спины мужа посмотрела на монитор и увидела фото хорошенькой кудрявой девушки в школьной форме, в белом накрахмаленном фартуке, с двумя тяжелыми темными косами и тугими сытыми щечками.

– Отличница, наверное. Хотя в глазах черти водятся, – отметила Антонина, вспомнив, что и у нее была такая форма, и косы были не хуже, разве что волосы не кудрявые. – Но нос тяжеловат, – не удержалась она от чисто женского «комплимента», чтобы мужчина не слишком идеализировал это ретро.

Сначала ничего не шевельнулось в сердце Антонины – какой уж там риск, ведь столько лет прошло! К тому же Соня до сих пор жила во Львове, а они уже давным-давно перебрались в Киев. Но через некоторое время женщина почувствовала неладное. Муж, как и раньше, работал, читал лекции, писал научные статьи, но стал каким-то другим. Порой мечтательное выражение неуместно проплывало по его лицу, иногда он задумывался и не слышал, как Антонина обращается к нему, а временами становился раздражительным и неожиданно упрекал, что она его не любит…

К тому же Антонина заметила, что не раз, когда она заходила в кабинет мужа, оборудованный в маленькой комнате, где раньше жил их сын, Игорь быстро сворачивал открытый на мониторе документ и ловко заменял его другим.

Антонина напряглась. После тридцати лет совместной жизни, когда вроде бы миновал возраст «бес в ребро», когда все вошло в свою колею, – а за годы работы в Германии и Франции они заработали денег, купили приличную четырехкомнатную квартиру, вырастили и поставили на ноги сына, который работал теперь врачом, жил отдельно и навещал родителей, – когда в их жизни началась полоса равновесия, благополучия и некой гармонии, земля под ногами женщины качнулась.

Она уже много лет не работала – не было экономической необходимости тянуть ярмо, как прежде. Антонина заботилась о семье, общалась с несколькими приятельницами, посещала занятия по фитнесу, поддерживала себя в форме, бывала на выставках и спектаклях, в основном с теми же приятельницами. Она, проявив море терпения и настойчивость, «выдавила» из мужа машину для себя и теперь получала удовольствие от езды, сама планировала свое время и самодостаточно наслаждалась сложившейся ситуацией. Как говорили в известном фильме о Проне Прокоповне, сидела-сидела – и высидела!

Однако жизнь ее не была безоблачной. Нельзя сказать, чтобы в первой половине их совместной жизни Антонина слишком ценила Игоря, считала его незаменимым мужчиной. Но она его «растила» и не сомневалась, что Игорь в итоге стал таким международно-заметным ученым именно потому, что она, его жена, прикрыла «тылы» и обеспечила почву для его развития и роста. Вторая половина их супружеской жизни, на которую пришлись зарубежные поездки, другой уровень доходов и отсутствие детских болезней, с одной стороны, радовала своей комфортностью, но с другой – напрягла женщину: Антонину тревожила гипотетическая возможность потерять рукотворное светило, которое сияло рядом. Примеров вокруг было вдоволь – еще относительно молодые профессора охотно меняли надоевших «боевых подруг юности» на молоденьких аспиранток или секретарш и быстро обрастали новыми детьми, имея уже совсем седые или лысые головы.

Но ее опасения не оправдались, хотя ей пришлось пристально следить за мужем. И вот теперь, наконец расслабившись и осознав все плюсы нового периода своей жизни, Антонина неожиданно получает такую «гранату»! Да еще от кого! Если бы это была молодая аспирантка, можно было бы понять, но эта девочка в белом фартуке!

Женское сердце не врет. Однажды Антонина попросила Игоря, просто из любопытства, показать фотографии его одноклассников. Тот согласился, подшучивал над толстыми и лысыми «мальчиками», над «девочками», которые тоже «немного изменились», но на странице Сони оказалось лишь одно фото – то самое, из школьного выпускного альбома. Вдруг мужу позвонил коллега, и он вышел на балкон поговорить с ним. Антонина, заслонив собой экран, оглянулась, мигом схватила «мышку» и выбрала функцию «показать переписку». Последним было сообщение от Игоря о том, что он напишет Соне письмо на э-мейл, поскольку здесь, на сайте, ему общаться неудобно. Сердце женщины забилось так, что она испугалась, не услышит ли муж его стук. Сделала с помощью «мышки» шаг назад, и на экране снова появилась страница Сони Тютюнниковой, с которой та улыбалась ямочкой на тугой щеке и глазами фальшь-отличницы.

Антонина закрылась в ванной. Щеки ее горели, несмотря на умывание холодной водой, руки тряслись, а сердце не успокаивалось. Ей было странно, что она, оказывается, так не хочет терять своего Игоря, того самого, за которого вышла когда-то, удивив всех подруг и поклонников столь странным шагом. Может, не его она боялась потерять, а уравновешенную, налаженную наконец жизнь, свой собственноручно устроенный мир, в котором Игорь, честно говоря, существовал формально, потому что слишком уж мало было у них общего. Разве что взрослый сын и отшлифованный за долгие годы секс, который, по ее мнению, и удержал мужа все эти годы в рамках семьи. Но почему бы жене не дать спутнику жизни то, что он хочет получить от любовницы?

Правда, при этом почему-то не было между ними тепла, взаимопонимания и искренности. В ее понимании это было своего рода работой, «должностными обязанностями», выполняя которые, Антонина взамен и получила вот это равновесие и уверенность в завтрашнем дне. И отсутствие той воспетой в стихах и мелодрамах душевной близости женщина вовсе не считала поводом ломать все, созданное за годы супружества, и с улыбкой отдавать мужа в руки той хитрой сучки в белом фартуке. Вдруг Антонина рассмеялась:

«Э-э! Да наша Соня, видимо, уже килограммов за сто перевалила, раз не решилась ни одной свежей фотки выложить! Старая кривоногая тумбочка! Но как же эта зараза подкатилась к моему гению? На чем сыграла? Как бы мне узнать?»

У нее разболелась голова, будто сдавленная обручем. Антонина улеглась в постель и попросила мужа дать ей таблетку какого-нибудь спазмолитика, тот принес еще и сладкого чаю, посидел на краю кровати и снова пошел за компьютер.

Антонина разрыдалась.

– Конечно, хоть умри тут, никто не расстроится! Высосали из меня все что могли, и гуляй! – ворчала она, всхлипывая. – Выросли! Всем мерси! Все свободны! Гады… Соня ему нужна… Романтик сраный!

Антонина заливалась слезами и не знала, что скажет мужу, если тот появится на пороге спальни, но Игорь не пришел. Работал за компьютером. Или беседовал с Соней? Женщина, истерзанная волнением и слезами, уснула, а утром не поднялась проводить мужа на работу. Полежав некоторое время после того, как щелкнул дверной замок, она бродила по квартире в халате, нерасчесанная, дезориентированная, в полном смятении. В полдень уселась за компьютер с целью завести и свою страничку на том же сайте, отыскать Соню и строго предупредить ее: руки прочь от чужого! Но вдруг заметила клочок бумаги, который выглядывал из-под клавиатуры. На нем было написано: «Пароль Вадик». Антонина замерла, Вадиком звали их сына. А пароль был если не от страницы Игоря на сайте одноклассников, то уж точно от его почтового ящика.

3

Женщина стояла у окна и докуривала уже третью сигарету, пуская дым в форточку. Сначала она рассказывала очень эмоционально, жестикулировала, вставала, ходила, снова садилась, обращалась к Яне за поддержкой, восклицая:

– Нет, ну вы представляете?!

А потом, выпустив пар, подошла к окну, смотрела на ночной город и уже менее эмоционально рассказывала, в какой кошмар превратилась ее жизнь после того, как она получила доступ к электронному почтовому ящику мужа.

– Я каждый день проверяла почту, как наркоман, жаждущий дозы, меня трясло, не могла дождаться, когда муж откроет письмо, пришедшее от «милой Сони» еще в обед, а я видела его в ящике и кусала себя за руку, чтобы не открыть раньше времени. Ведь Игорь придет и увидит, что кто-то рылся в его почте, и изменит пароль к ящику, а заодно и отношение ко мне… А у «милой Сони», кстати, тоже есть муж, хоть и значительно проще Игоря, – конечно, ведь «старая тумбочка» сама делала карьеру, когда же ей было лелеять главу семьи? Но теперь она, хоть и старше меня на два года, куда как интересней: во-первых, она овеяна романтикой первой мальчишеской любви, а во-вторых, не надоела ему за тридцать лет семейной жизни, как собственная жена!

Минуту царит тишина, Антонина будто и не ждет ответа, ни о чем не спрашивает и не заглядывает в глаза Яне, как некоторые другие посетительницы.

– Я ненавижу этот сайт одноклассников! Ненавижу Интернет, его компьютер, я ненавижу эту потрепанную «Джульетту», овладевшую его мыслями! – говорит она Яне, которой не слишком доверяет, как специалисту, однако не может выпустить пар в другом месте – потому что близких подруг так и не нажила.

Она не могла рассказать кому угодно о своем тайном контроле над почтовым романом мужа – мир не без добрых людей, донесут, и последствия будут непредсказуемыми… Но после пережитого стресса и растерянности Антонина выработала собственную стратегию в данной ситуации. Она, как Шахерезада, ежедневно рассказывала мужу «сказки» о различных случаях из жизни каких-то дальних знакомых или родственников, приятелей знакомых и приятелей приятелей. Неозвученной моралью каждой сказки было то, что глупые мужчины в поисках лучшего теряют имеющееся хорошее.

Игорь слушал очень внимательно, выдавая этим небезразличие к теме. Еще год назад он бы не стал тратить время на такую пустую болтовню, а вместо этого смотрел спортивные программы или читал научный вестник, но теперь еще и вопросы по теме задавал. Антонина поняла: он обдумывает возможные перспективы, вырабатывает стратегию и тактику отступления из семьи! Хотя какая уж это семья, когда единственный сын вылетел из гнезда и зажил отдельно, хоть и не создал еще собственной семьи?

«Да-да, если бы этот гений ушел в блуд раньше, он бы, свинья, бросил жену с маленьким ребенком, а сейчас… Он оставляет еще не старую и работоспособную женщину, привыкшую к определенному уровню достатка, доживать век в одиночестве, заботиться о собственном куске хлеба или стрелять глазами по сторонам в поисках достойной замены. Собственно, разве это его остановит? У него – романтика! Крылья развернулись, спина выпрямилась, взгляд, как у орла, – жизнь на старте! И разве его беспокоит, что моей жизни тогда – каюк?» – думала как-то Антонина, сидя на лавочке Днепровской набережной с тлеющей сигаретой в руке. Она наблюдала, как с деревьев слетают в реку последние листья, а в горле першило то ли от табачного дыма, то ли от горьких мыслей.

Именно там она познакомилась с женщиной, которая присела рядом, тоже смотрела на безлюдный пляж и потирала озябшие руки. Они неожиданно разговорились, и новая знакомая дала Антонине номер Яниного мобильного.

– Пойдите! Хуже не станет. А может, попустит. На вас же грустно смотреть, такая красивая женщина, а глаза – как пустота… Похоже, у вас нет близких подруг, а вам бы хоть выговориться. Сходите, Тонечка! Но не думайте, что такие вопросы быстро решаются…

Антонина взяла номер телефона скорее из вежливости, чем действительно веря, что этот визит состоится и поможет, но, когда вновь захлестнула волна отчаяния, женщина позвонила и договорилась с Яной о встрече. Близких подруг у нее и правда не было. Как ни странно, она из-за этого не страдала. Волновать сына такими новостями не решалась. Да и что он скажет, чем поможет? Когда сыновья вырастают, они становятся мужчинами. Самцами, солидарными с представителями своего вида.

Уставшая и нездоровая, Яна понимала, что посетительнице действительно плохо и она рада, что может хотя бы выговориться, понимала также, что женщина может в конце концов спросить, что же ей делать, как действовать в этой ситуации? Но Яна меньше всего хотела давать конкретные советы, ведь это чужая жизнь. Хотя этой можно посоветовать что угодно. Все равно она выйдет, закурит, слегка успокоенная, сядет в свою машину и, конечно, подумает, что «психолог» слишком молода давать советы и вообще никакой она не психолог, а так – самозванка, то есть слушаться ее не обязательно, хотя за визит и заплачены деньги.

Да-да, с некоторых пор люди стали оставлять Яне деньги или какой-нибудь подарок за ее «работу». В первый раз она очень смутилась, потому что столько выслушала исповедей своих знакомых, что одной больше, одной меньше… Какие уж тут деньги? Но люди шли, времени и сил на ковыряние вместе с ними в их проблемах тратилось немало, и некоторые из них умели очень деликатно оставить некую сумму, как говорится, сколько не жалко. Яна в конце концов согласилась с этим, хотя, перейдя на «платные услуги», очень переживала, чтобы не стали ее считать шарлатанкой. Никогда и никого она не зазывала и не искала клиенток, как никогда и не называла цены, вероятно, как те правильные деревенские «бабки», которые говорят: «Сколько дадите. А не дадите, то и так Господь не оставит».

Вдруг заиграла мелодия мобильного. Антонина встала и направилась в угол, где на вешалке грустило ее пальто. Достала из кармана трубку, посмотрела на экран, поджала губы, вздохнула, нажала на кнопочку и, стараясь говорить спокойно, произнесла:

– Слушаю! Что? Волнуешься? Не напрягайся! Да, немного загулялись, все хорошо, ты ужинай без меня, мы тут с подружками шоппинг устроили, так и поели заодно. Да. Пока. Обнимаю.

Она нажала на «сброс», сунула телефон обратно в карман и, вдохнув побольше воздуха, пошла на новый вираж своего монолога:

– Нет, вы слышали? Он, видите ли, волнуется! Да ты бы и рад был, чтобы меня где-нибудь танком переехало и тебе не пришлось бы ничего решать! Его, оказывается, волнует, не случилось ли чего в дороге! Он спрашивает, хватило ли мне денег на шоппинг! Будто я не могу пользоваться его кредитной картой! Его интересует, ужинать ли ему самому и скоро ли я буду! Ненавижу гада! Я ему отомщу! Он у меня запомнит свои романтические сюси-пуси с Соней! Представляете – они общаются уже месяц, а она до сих пор не прислала ему своей свежей фотки! Корова кривоногая! Она говорит, что не умеет прицепить к письму фото! Кто этого в наше время не умеет? Было бы желание! Если бы вы знали, чего мне стоит не написать ей все, что я по этому поводу думаю! Но… тогда я буду кругом виновата, а она – несчастная жертва. И вот я рассказываю ему сказки о том, как дядя Вася закончил в грязи, оставив тетю Нелю, мать моей подруги… Шахерезада, блин! – Антонина в сердцах ударила кулаком в дверь каморки рядом с вешалкой.

Вдруг сценарий встречи выходит из-под контроля – белая дверь кладовки стремительно распахивается, едва не сбивая с ног посетительницу, и в кабинет буквально врывается миловидная, но взволнованная женщина лет тридцати в расстегнутом белом халате. Она даже не извиняется за то, что толкнула дверью Антонину, на мгновение замирает, гневно, но с интересом разглядывая ее, потом бросает взгляд на Яну, которая сидит спиной к окну, укутав плечи шарфом, но от неожиданности тоже подхватывается.

Первой приходит в себя Антонина.

– Что это за белое привидение живет у вас в чулане, Яна?! – обращается она к хозяйке кабинета. – И чего бы я так таращилась? – спрашивает она у нового действующего лица.

– Да вот смотрю, кому это жизнь не мила, хоть удавись, кому это хуже всех?! – отвечает молодая женщина, вызывающе вскинув голову, и делает энергичный жест рукой, словно изображая перед собой большой вопросительный знак.

Антонина вскипает – эта сумасшедшая слышала их разговор, точнее, ее монолог! Вот так сходила выговориться наедине с психологом! Она снова смотрит на Яну, но уже с укором – ничего себе кабинетик психотерапии! А как же тайна исповеди? Яна растерянно молчит, подсознательно или сознательно отпуская ситуацию.

– Ты не очень-то себе позволяй, у меня сын твоего возраста! Должна бы уже знать, что подслушивать неприлично, ты не наивный ребенок!

– Конечно, не наивный. И не ребенок! Я здесь работаю в вечернюю смену. После того, как отстою день на рынке и натаскаюсь ящиков с овощами и фруктами в любую погоду. А вечером мою здесь лестницы и коридоры и помогаю дежурной воспитательнице укладывать детей круглосуточной группы. А потом – с разрешения директора – и сама ложусь спать на одной из свободных детских кроваток, чтобы утром снова идти на работу. Переодеваюсь в этой каморке, где – тоже с разрешения директора – я храню свои вещи и вещи моей дочери, которая учится в школе-интернате.

Антонина и Яна смотрят на женщину, словно парализованные.

– Ну-ну! Мать-одиночка, неспособная позаботиться о собственном ребенке, будет меня учить жизни! Это ваша коллега, Яна? Ассистент? И я должна это выслушивать?! – бурно реагирует Антонина.

– Нет, вы не кривите губы, дамочка, ребенок не в интернате, где начинают свой сомнительный путь обездоленные дети сомнительных родителей, а в республиканской балетной школе-интернате, такая одна в столице, и принимают туда особо одаренных детей.

Выражение лица Антонины из презрительно-недовольного становится скептически-небезразличным, а «гостья» продолжает:

– Мы переехали с мужем и Стасей в Киев, чтобы отдать дочку в балетную школу, это было ее мечтой, но тут напоролись на авантюрную строительную компанию. Вложили все деньги, вырученные за нашу квартиру, в однокомнатную в новостройке, которая теперь так и останется на уровне котлована. Мы думали дождаться сдачи дома, пережить год-два в арендованной квартире – не ленивые, денег бы заработали, в столице с голоду не умрешь, только не ленись! Но эта история со строительной компанией совершенно подкосила мужа. Он начал лечить депрессию водкой, но не закончил – однажды вечером попал под колеса маршрутки…

Женщина стояла, сунув руки в карманы белого халата, и говорила уже не гневно, а на удивление спокойно, издалека глядя в ночное окно.

Антонина, услышав ее последние слова, прижала ладонь ко рту и замерла, а Яна плотнее укуталась в шарф и оперлась плечом о стену.

– Оставшись без мужа, без крыши над головой, с ребенком, которого только устроили в балетную школу, я имела все шансы заныть, спиться, просто сломаться. Жить негде, возвращаться некуда, муж нашел для себя легкий выход, прости его, Господи… Кому мы нужны? Пожалуй, только ответственность за дочку, которая и так настрадалась в начале своей жизни, удержала меня. И вместо того, чтобы жаловаться на жизнь и биться головой об стенку, я поклялась выжить, выстоять, доказать, что я могу и помочь ребенку, и не разувериться, а идти вперед по пути, который мы когда-то выбрали на семейном совете.

Женщина замолчала, еще мгновение смотрела в окно, потом взглянула на Яну и Антонину, на ее лице промелькнуло выражение растерянности и удивления, что она действительно все это рассказала о себе совершенно незнакомым женщинам, да еще вроде бы ставила себя в пример. Она вдруг смутилась и горько улыбнулась:

– Вы не обижайтесь, пожалуйста. И не думайте, что я себя нахваливаю. Простите, что так ворвалась. Я зашла тихонько из коридора переодеться, там еще одна дверь. Обычно в это время здесь уже никого нет, но я услышала ваш рассказ, слишком уж вы громко жаловались на жизнь. Но, как говорила моя бабушка, не видели вы жареного волка! Даже я думаю, что нам с дочкой не хуже всех, по крайней мере, мы при здоровье, а разве мало людей лежат в больницах без надежды выжить? То-то… Конечно, и вам не позавидуешь, можно посочувствовать, но, как говорится, кому суп жидок, а кому жемчуг мелок, уж простите… Пойду я, мне еще работать и работать. Простите. Вырвалось. Собственно, у меня тоже здесь друзей нет, не с кем… да то такое. – Женщина махнула рукой и пошла к выходу.

– Да хоть скажите, как вас зовут? – удивленная скоротечностью событий, спросила Антонина.

– Александра. Простите еще раз! – отозвалась молодая женщина. – А у вас здесь очень красивые изделия, было бы время, ходила бы с радостью в ваш кружок, я тоже кое-что умею, – улыбнулась она Яне. – Я хорошо шью, делала костюмы дочери для выступлений, себе одежду шила, с бисером экспериментирую, может, еще бы чему-то научилась.

– Заходите, буду рада. Просто так заходите, на чай, – ответила, улыбаясь, Яна, а Антонина молча проводила неожиданную гостью взглядом.

4

Александра договорилась с напарницей о выходном в воскресенье, хотя обычно приходилось в этот день работать. Но если по-человечески, всегда можно найти компромисс – она тоже прикрывает чужие тылы, когда надо. И какой прекрасный получился день – они со Стасей поехали в зоопарк, девочка была просто счастлива, щебетала весь день, рассказывая о своих занятиях, о подготовке к новогоднему концерту. Затем на метро отправились на Крещатик, гуляли, любуясь огнями и домами, будто сказочными в ранних сумерках. Вдруг налетела туча и замелькали над головами первые снежинки – реальность приобрела привкус чуда. Стася кружилась с поднятыми руками, ловила на ладони первые снежинки, а мама смотрела на нее и едва сдерживала слезы – какая же она легкая, хрупкая, словно эльф, и незащищенная, как бабочка в большом городе.

Они полюбовались вечерней площадью Независимости, которую теперь все называют Майданом, а потом зашли в Макдоналдс погреться, чего-то съесть и попить горячего. Выбрали столик в укромном уголке, славно посидели, поели, поговорили, вспомнили былое, помечтали о будущем… Внимание Александры время от времени привлекала пара, сидевшая неподалеку и выяснявшая отношения. Молодой мужчина в клетчатом шарфе больше молчал, а эффектная и самоуверенная девушка резким высоким голосом что-то ему выговаривала, упрекала, не очень заботясь о том, что вокруг люди. Александре подумалось: ну почему бы им не радоваться встрече, возможности пообщаться, хорошему зимнему вечеру, и зачем бороться за первенство? Ведь именно такое воинственное впечатление производила девушка, которая, казалось, выдвинула своему визави внушительный список его несоответствий ее идеалам. Но это были чужие дела.

Маме с дочкой не хотелось снова расставаться, но что поделаешь? Стасе нужно было возвращаться в интернат, а Александре – отвезти дочь и ехать в детский сад. Впереди очередная учебная и рабочая неделя, жизнь порознь. Выйдя на улицу, они со ступеней снова залюбовались легкими снежинками, которые сыпались, кружась, с темного неба. Вдруг Александра увидела, что на Стасе нет ее вязаного шарфика – забыли на стуле.

– Я побегу принесу, стой тут! – сказала мама и быстро вошла в кафе.

Когда через полминуты она вернулась на ступени, дочери там не было, а в пяти метрах справа суетились и взволнованно разговаривали люди. Почувствовав неладное, Александра бросилась к ним. Стася уже стояла на ногах, правый бок был в снегу, а левой рукой она прижимала к себе правую руку и оглядывалась, ища мать. Рядом стоял какой-то подросток со скейтом, извинялся, пытался отряхнуть с одежды девочки снег, а его приятель протягивал ей шапочку.

– Стася! Господи, деточка, что случилось? – вскрикнула Александра, подскочив к дочери. – Ты цела? Что с рукой?

Из больших испуганных глаз девочки покатились слезы, и она, всхлипывая, сказала:

– Упала. Рука болит, рука… Хорошо, что ноги целы, хорошо, что ноги… у нас же скоро праздник…

Мать, присев, утешала ее, не зная, что делать дальше, а рядом ребята со скейтами все бубнили:

– Простите, мы не хотели, она выскочила навстречу, простите…

Неизвестно, как бы долго продолжалась эта сцена, где каждый повторял свое, а дело не двигалось, если бы к ним вдруг не подошел мужчина в клетчатом шарфе, сидевший за соседним столиком в кафе.

– Что случилось? Упала, балерина? – Он наклонился к Стасе, потом взглянул на Александру. – Я врач, позволите осмотреть девочку?

– Да, конечно, спасибо! – растерянно ответила мать.

– Давайте зайдем в кафе, там светлее, – предложил мужчина. – Идти можешь? Ноги целы?

– Ноги… Ноги целы, – всхлипывала Стася, испуганно глядя на врача и все еще придерживая одну руку другой.

У свободного столика доктор осторожно снял с девочки куртку, потом кофту, расстегнул манжету блузки, подвернул рукав и осторожными, но ловкими движениями прощупал руку от пальчиков до локтя и выше. Александра держала вещи дочери и смотрела на его манипуляции, как на действо шамана.

– Кажется, перелома нет, вывиха тоже, но, чтобы удостовериться, что нет трещины, я вам советую сделать снимок, нужно поехать в травмпункт.

– Ой, хорошо, что нет! Спасибо, спасибо… А как же… А где же травмпункт, Господи, Боже мой?! – встревоженно воскликнула Александра, и мужчина заметил, что ее руки дрожат.

Она перехватила взгляд врача и крепко вцепилась в Стасину куртку, а потом стала помогать девочке одеваться.

– Благодари дядю, Стася! Что бы мы без него делали? Больно тебе? Уже лучше? – говорила она на ухо дочери, почему-то не решаясь поднять глаза на незнакомца.

– Спасибо! – растерянно улыбнулась врачу девочка и шмыгнула носом.

– Не за что, балерина! – улыбнулся он в ответ.

– А откуда вы знаете, что я балерина? – удивленно наклонила голову набок Стася.

– Не знаю, так, вырвалось. Наверное, ты похожа на балерину. Я это заметил, еще когда ты ела. Слишком ровно спину держала. А что – неужели угадал?

– Угадали! Только я так испугалась… Я больше всего боюсь, чтобы с ногами ничего не случилось, тогда конец моей карьере, – грустно вздохнула Стася. – Правда, с поломанными руками тоже не очень…

– Стася, не отвлекай доктора разговорами, – пожурила ее мать, завязывая шарф. – Спасибо вам еще раз. Если вы знаете, где этот травмпункт, расскажите, пожалуйста, надо же выяснить, что с костями. – Александра взглянула на нежданного консультанта.

– Знаю, это в детской больнице, я сам там работаю, правда, в другом корпусе. Если вы не против, я вас отвезу, у меня в двух кварталах отсюда машина припаркована.

– Нет-нет, это уже будет слишком! Спасибо, мы как-нибудь сами… – стала отказываться Александра.

– Ничего страшного. У меня все равно других планов на сегодняшний вечер уже нет. Зато через несколько лет, когда буду смотреть по телевизору балет, смогу похвастаться перед знакомыми, что когда-то, в начале карьеры знаменитой балерины, я оказал ей помощь, – улыбнулся он. – Вы позволите, мадемуазель?

Стася, все еще прижимая к себе руку, улыбнулась, а потом с неподражаемой грацией склонила голову и, подняв ее, сказала:

– Да. Меня зовут Станислава Стрелецкая. А вас?

– Стася! Боже милостивый! – всплеснула руками мать.

– А мама – Александра, – добавила девочка, глядя прямо в глаза врачу.

– Вот и познакомились, – улыбнулся он. – А я – Вадим Игоревич. Так поехали? Правда, придется пройти метров двести, здесь в центре такая проблема с парковкой, пристраиваюсь, где могу.

– Ну, пойдемте, что уж поделаешь с этой травмированной балериной, спасибо вам, – улыбнулась наконец Александра, накинула ремешок сумки на плечо, обняла Стасю, защищая ее от встречных прохожих, и двинулась вслед за врачом вверх по улице.

Вдруг от конечной остановки, где троллейбусы и маршрутки, спустившись от Софийского собора на Майдан, высаживают пассажиров, к ним навстречу бросилась странная пара – стройная девушка с микрофоном и высокий парень с камерой на плече.

– Простите! Скажите, пожалуйста, что для вас счастье? – энергично выпалила девушка, обратившись к Александре.

Женщина растерянно замерла, потом оглянулась на Стасю, которая все еще придерживала одну руку другой, на Вадима, и смутилась.

– Ну, в нескольких словах. Вот, например, – продолжала девушка, рукой указывая на врача и Стасю, – вы выглядите очень гармоничной семьей.

Стася фыркнула, а Александра смутилась еще больше, и щеки ее вспыхнули. Вадим сделал шаг к микрофону и сказал:

– Счастье – это когда все живы и здоровы, а еще – способны друг друга понять. Извините, мы очень спешим. Удачи! – Он улыбнулся девушке и махнул рукой оператору, чтобы тот заканчивал съемку.

Все трое отправились по Софиевской улице вверх искать машину врача.

– Спасибо, – тихо сказала Александра и на ходу прижала одной рукой к себе Стасю.

5

Яна все же слегла. Она болела редко и не любила этих «периодов упадка», когда и физически и морально чувствуешь себя пересортицей, неспособной ни что-то делать в обычном режиме, ни бодро и креативно мыслить, ибо то жалеешь сама себя, то сердишься из-за того, что так «попала». Хотя, казалось бы, можно никуда не спешить, нежиться в постели, читать книги, пить чай, не требовать от себя порядка в доме и делах – легализованный релакс. Но если бы при этом нос дышал, горло не болело, кашель не раздирал бронхи, не гудела голова от каждого звука, не пекло в глазах от света и малейшего напряжения.

«Вот и вошла в зиму, – думала Яна, закрыв глаза, лежа в свитере под двумя одеялами. – Но, может, оно и к лучшему? Вроде вакцинации, после которой больше не буду болеть…»

В первую ночь высокой температуры ей грезилось нечто странное и страшное, какие-то неизвестные люди, мебель, которая сама гуляла по квартире, как в мультике по сказке Чуковского «Мойдодыр». Кривоногая тумбочка прогуливалась по узким коридорам, а новая клиентка Антонина гневно бросала в нее кастрюли. Затем мизансцена изменилась, Яна увидела заснеженный двор, развалины какого-то дома, а на них танцевала маленькая балерина, будто из старинной музыкальной шкатулки. Вдруг обломки сдвинулись, балерина вскрикнула и упала, а Яна в ужасе проснулась, запутавшись в простыне, потная, и не сразу поняла, кто она, где и что происходит.

Когда болезнь стала постепенно отступать, Яне уже не лежалось. Она садилась в постели, пристраивая на коленях ноутбук, писала ответы на письма своих далеких или близких знакомых, читала разные новости в Интернете, записывала кое-что из собственных мыслей и наблюдений. Не покидали ее голову события последнего рабочего дня – и исповедь Антонины, и неожиданное появление Александры со своей печальной, но не безнадежной историей. Конечно, на ее фоне страдания Антонины уже не казались адскими, а ситуация с бывшей одноклассницей профессора – такой уж неразрешимой. Но и она надеялась найти какой-то выход, и ей не хотелось терять мужа, хоть и не слишком ценила его, пока никто на него не позарился.

Яна зарегистрировалась на сайте одноклассников под чужим именем, чтобы иметь возможность бродить там неузнанной, и начала разбираться, как там все устроено. Ей почему-то захотелось посмотреть на мужа Антонины, а еще – заглянуть в глаза юной Соне, которая теперь проходила под псевдонимом «кривоногая тумбочка». Яна не знала зачем, но ей хотелось визуализировать действующих лиц этой истории. Из женского любопытства через кнопку «поиск» нашла также своих старых знакомых из школы и института, поразглядывала их фотографии. Она смело бродила по чужим страницам под вымышленным именем, не оставляя собственных следов. Был соблазн поискать бывшего мужа, заглянуть за занавес в его сегодняшнюю жизнь – счастлив ли? Но удержалась. Мало было у нее сил после борьбы с болезнью, чтобы мобилизовать их все на смотрины хирургически удаленной части прежней жизни.

Разобравшись со структурой сайта, Яна с особым удовольствием рассматривала выложенные на страницах знакомых черно-белые снимки детских лет, где все были еще такими юными, где у них было столько общего. Снимки за рулем крутой машины или из Египта, Турции, Парижа, Израиля, Таиланда, на фоне пышных экзотических цветов или у известных памятников вызывали улыбку, как неприкрытая реклама чьих-то состояний, статусов и возможностей – «Знай наших!» Но кое-кто пытался поразить еще сильнее: «Наш дом под Манчестером», «Мы с любимым на Мальдивах», «Наше ранчо», «Я в отеле моего мужа», «Мы с мужем в ресторане на ипподроме в Kempton Park», – выкрикивали своим бывшим одноклассникам и землякам девушки, удачно устроившиеся «там», махали лапкой и слали ностальгические поцелуйчики людям из прежней жизни.

За этим занятием время пролетело незаметно, уже около полуночи Яна вспомнила, чего, собственно, хотела от сайта одноклассников. Но вдруг она поняла, что не знает фамилии Антонининого мужа, а без этого ни о каком поиске и речи быть не может. Однако должна же быть какая-то зацепка, что-то крутилось в голове из долгого и эмоционального рассказа Антонины. Яна закрыла глаза, положила на них обе ладони, прижала и замерла. Монолог женщины будто прокручивался на большой скорости, ее силуэт, жестикулируя, двигался по кабинету. Наконец Яна сказала себе «Стоп!» и открыла глаза.

– Вот оно! Соня! Соня Тютюнникова! Львов! – обрадовалась Яна и быстро набрала эти данные в пустой строке поиска на сайте, указав возраст между 52 и 56 годами.

Ответ не заставил себя ждать. Вариантов не было – Соня Тютюнникова была одна-единственная, в школьной форме советских времен, в белом передничке. Юная круглолицая девушка с тугими косами и непослушными кудрями, обрамляющими лицо, игриво улыбалась с черно-белой фотографии. Более поздних снимков до сих пор не было. На мгновение Яна ощутила ту же щемящую боль в груди (а может, малую ее долю), какую должна была чувствовать Антонина, разглядывая это лицо. Удивившись своей реакции, она тряхнула головой, отгоняя чужие переживания, и вдруг увидела на странице юной соблазнительницы кнопку «Друзья», под которой, к своему удивлению, нашла не длинный список бывших поклонников, а только одного.

Игорь Соломатин, стройный мужчина в темных очках, улыбался с цветной фотографии, стоя у Эйфелевой башни. Простым нажатием на фамилию этого «Ромео» Яна попала на его страницу, где почему-то тоже не нашла других фотографий, а друзей было, кроме Сони, только двое – толстые и лысые «мальчики», – что показалось несколько странным в таком многолюдном сообществе бывших однокашников.

Особого впечатления господин профессор, снятый издали, на Яну не произвел. Может, для женщины «слегка за тридцать», рассматривающей мужчину примерно в возрасте ее отца, это естественно. Но он, однозначно, мог быть достаточно интересен для дам его возраста или немного моложе, а что уж говорить о первой любви…

– Та-а-ак, Антонина батьковна… Пасла-пасла столько лет и не углядела… – пробурчала Яна и вдруг почувствовала страшную усталость от блуждания по чужим жизням. – Спать, дорогая, спать! А голова пусть варит в пассивном режиме. И все же что-то мне здесь не нравится, что-то не складывается, не склеивается… Но лучше я подумаю об этом завтра…

6

– Тоня, а Вадик сегодня не звонил? Выходные прошли, от него ни звука. Что, опять заработался? – спросил, оторвавшись от компьютера, профессор Игорь Соломатин, заметив, что жена тихо подошла и стала у него за спиной.

– Утром еще собирался заехать, потом извинился, сказал, что у них с Анжелой свои планы, вот так-то. А ты два дня просидел за компом, хоть бы вывел жену куда-нибудь на людей посмотреть, себя показать, везде я одна… – вздохнула Антонина, заглядывая мужу через плечо: нет ли чего подозрительного на экране монитора?

– Ну, извини, я и сам не рад, но, понимаешь, аспиранты, конференция, еще статью надо было закончить. Но ты вроде куда-то ездила, ты же свободная современная женщина, – засмеялся Игорь и коснулся ее руки.

Антонина резко отшатнулась и сказала:

– Как в том анекдоте: женщина проходила весь вечер перед мужем в противогазе, а на ее вопрос, ничего ли он не заметил, тот удивленно спросил: «А ты что, брови выщипала?» Вот и у нас уже почти так, дорогой профессор!

– А что? Ты действительно брови выщипала, а я не заметил? – снова засмеялся муж, на всякий случай внимательно присматриваясь к жене.

– Нет. Купила новые серьги! Но тебе все равно. Вот заведу любовника – узнаешь! – пригрозила Антонина и направилась к двери.

– Давай, давай, попробуй! Я даже могу дать рекомендации. Кстати, Платонович тебе всегда симпатизировал, – хихикнул Игорь.

– Высоко ценишь боевую подругу! Платонович пусть уже примеряет белые тапки! Или меньше пьет, а то скоро весь свой светлый ум отравит. Жена сбежала, так ты меня за него сватаешь? Кому вы, старые козлы, нужны, кто вам воды подаст? – махнула рукой Антонина и вышла, сдерживая себя, но из коридора все же, оглянувшись, добавила: – Смотри, найду молодого!

Дверь закрылась, Игорь вздохнул и проворчал:

– Может, уже и нашла… Хм… старые козлы… Дожили!

Антонина прикрыла за собой дверь и скрипнула зубами. Дорого ей обходились эти шутки и мнимое спокойствие. Сердце колотилось в груди, и это в последнее время стало делом привычным, как и валидол тайком, и снотворное, когда мысли стучат в голове, будто ночной поезд, а дорогой муж спит рядом, как ангел, получив дозу виртуального адреналина за компьютером от общения с Соней, а телесного в супружеской постели.

Антонина уже готова была к какой-то неожиданной командировке или плохо прикрытому отсутствию мужа здесь, в Киеве, – кто знает эту Соню, возьмет и припрется сюда – оживить осенние гормоны. Покой был утрачен. Но надо сказать, что после визита к Яне, во время которого нарыв был вскрыт, Антонине действительно стало легче. По крайней мере, с тех пор она пыталась смотреть на ситуацию как бы со стороны, может, глазами Яны или даже глазами той женщины, кажется, Александры, которая так неожиданно ворвалась тогда в кабинет и действительно изменила взгляд Антонины на возникшую проблему, на мужа и вообще на собственную жизнь в последние годы.

«Для кого живу, для чего? – спрашивала себя Антонина. – Кому я нужна? У сына своя жизнь, у мужа – наука, а теперь еще и Соня… А из чего состоит моя? Кухня, шоппинг, иногда бассейн, телевизор, женские журналы, изредка выход с приятельницами на кофе, в кино или на какую-нибудь выставку, чтобы чем-то заполнить дни. Кому я нужна? Использовали – и на свалку? А мне как дальше?!»

Она дошла до кухни, дрожащими руками накапала себе сердечных капель, выпила, потом достала из своего тайника сигареты (Игорь был против курения вообще, тем более против курения дома), прихватила сумочку и, накинув короткую дубленку, вышла на улицу. На ступенях подъезда осмотрелась, вздохнула, сняла сигнализацию со своей машины, и та пикнула в ответ. Антонина села на удобное и уже привычное водительское сиденье, опустила окно и закурила.

Машина ее успокаивала, вождение уравновешивало, как и просто сидение в этом ее маленьком мире, который словно оберегал от внешних невзгод. Хотя иногда, чтобы «выпустить пар», она кружила по городу или носилась по загородным автострадам в таком раздраженном состоянии, что вполне могла попасть в аварию, и тогда вряд ли эта металлическая капсула смогла бы ее защитить. Иногда Антонина останавливалась, чтобы оглядеться, и не могла понять, где находится и почему. Так же, задумавшись, бродила она по магазинам или сидела в кафе, забывала там свои вещи, а потом не могла вспомнить, где именно была. Она уже начала опасаться за свою психику, способность мыслить здраво, думала, не лучше ли открыть карты и спровоцировать откровенный разговор с мужем, но последствия были бы непредсказуемыми, и она не решалась.

Выбросила окурок в окно.

Подкрасила губы, глядя в зеркало заднего вида.

Завела двигатель и стала ждать, пока он прогреется.

Включила радиоприемник.

Зазвучала песня их молодости.

Волна эмоций сжала горло.

На глаза накатили слезы.

При теперешних обстоятельствах, когда она совсем не планировала остаться одна, ушедшие времена казались романтичными, а отношения – близкими к безупречным, хотя, наверное, это была идеализация привычного своего, что жалко терять, каким бы оно ни было.

Антонина покружила по городу, и машина будто сама доехала до детского сада, где не так давно она встречалась с Яной, где неожиданно они познакомились с Александрой, – удивительная встреча, странное знакомство. Рассказать кому-то из респектабельных приятельниц, у которых мозг не взвинчен такой ситуацией, – не поймут. Антонине действительно стало легче после того разговора. Потом она еще раз звонила Яне, но та извинилась и сказала, что болеет дома и никого не принимает. Это было, когда Антонина, продержавшись несколько дней, опять открыла электронный почтовый ящик мужа и получила новую порцию чужой романтики…

Она вышла из машины, механически постучала носком сапога по колесам, достала из сумочки сигареты. Воскресным вечером окна детского сада были темны, но Антонине очень хотелось поговорить с Яной (а с кем еще?), хотелось, чтобы живая душа просто молча выслушала ее, разделила ее страдания, обиды и опасения. Порой она чувствовала себя мухой, которую накрыли перевернутым стаканом, – муха бегает по кругу, ища выход, и не находит, и тесно ей, душно и страшно…

Собственно, наличие слушателя мало что могло изменить, но ей хотелось, чтобы кто-то поддержал ее, сказал что-нибудь созвучное ее мыслям – козел, мол, свинья неблагодарная… А лучше бы кто-то сказал, как ей дальше жить, как исправить ситуацию… А еще лучше – как открутить время назад, чтобы не нашлась та Соня, не пересеклись пути Антонининого доморощенного профессора и этой стервы… Разве она такая уж плохая жена? Разве настолько неинтересна как женщина?

Бросив окурок в снег, Антонина разыскала номер Яны в своем мобильном и позвонила. Извинилась, спросила, как здоровье и могут ли они встретиться где-нибудь в кафе и поговорить. Яна сказала, что почти выздоровела, но выходить на холод ей бы не хотелось. Потом, почувствовав растерянность Антонины, помолчала и сказала, что может принять ее дома.

7

Яна смутилась, выкладывая в кухне из Антонининого пакета мандарины, печенье, конфеты и молотый кофе, который мгновенно наполнил небольшое помещение пьянящим ароматом:

– Ой, зачем же вы столько всего принесли? Это же настоящие именины можно устроить! Не надо было!

Антонина улыбнулась, махнула рукой и мотивировала практично:

– Не напрягайтесь! Пока поговорим – съедим. Я и сама замерзла и давно не ела. А вам после болезни тем более не повредит.

Сначала разговор крутился вокруг общих тем, но Яна по своему опыту прекрасно понимала, что ходят к ней чужие люди не для того, чтобы поговорить о погоде, политике или о ее рукоделии. Людям не сиделось дома наедине со своей жгучей проблемой, им нужно было говорить и говорить, так сказать, в терапевтических целях. Это похоже на то, как при отравлении организм исторгает все лишнее и токсичное, обессиливая себя, и тем самым очищается. Тягостные монологи пациенток тоже слишком часто напоминали акты мазохизма – исповедь обычно была как хождение по кругу, женщины ковыряли свои раны, не давая им зажить, без конца задавали вопросы, на которые не было ответов. По крайней мере, в тот момент не было… Так и Антонина – после нескольких общепринятых светских фраз неожиданно сказала:

– Как вы думаете, может, мне тоже кого-то себе завести? Не для жизни, а так… для снятия стресса. Конечно, я тоже не была святой, Игорь у меня не первый, и, честно скажу, были в молодые годы и лучшие претенденты, и потом… даже когда жили во Франции… Но сейчас он – мой депозит, я вложила в него всю свою жизнь… Я твердо решила его не отпускать. Он мне должен! А по нашим глупым законам он может меня просто списать, как хлам. В Европе он платил бы мне алименты до конца жизни за отданные ему годы…

Антонина крутила в руках пачку сигарет, но сдерживала желание курить. Она, похоже, совсем не ожидала ответа от «психолога», а проговаривала вслух то, о чем день и ночь думала, наблюдая за мужем, заглядывая в ненавистные «Одноклассники», роясь в карманах и замирая от мысли о туманности своего будущего.

– Я нахожусь в каком-то ступоре. Мой мозг не идет дальше двух мыслей. Первая – зачем я тогда, тридцать лет назад, вышла именно за него? Вторая – жажда мести. Я улыбаюсь ему, готовлю еду, слушаю его рассказы о работе, аспирантах и всякое такое, конечно, ничего не слышу и не понимаю, потому что в голове стучит одно – «Скоро все это рухнет». И хочу сделать ему так же больно, как он делает мне. Конечно, он не знает, что я в курсе, он думает, что профессор-физик – очень умная единица и может обмануть кого угодно, и не подозревает, какие муки я терплю. Но он также не подозревает, какая жажда мести меня печет. Постоянно. Даже когда мы занимаемся сексом. А мы же им занимаемся, «не пропуская тренировок», хочет он того или нет. Может, он в этот момент представляет в своих объятиях ту сучку в белом переднике, но меня это не волнует. Мы занимаемся этим тридцать лет так, чтобы ни сил, ни желания искать этого на стороне у него не оставалось! – Антонина ударила кулаком по столу и, сама испугавшись такой решимости, посмотрела Яне в глаза, ведь весь монолог она произнесла, глядя на маятник настенных часов, который болтался над кухонным столом туда-сюда, словно смахивая моменты ее жизни, как крошки со стола.

– А вам хорошо с ним… ну, в постели? – вдруг спросила Яна.

– Наверное. Я считаю, что этим удержала его в критическом возрасте около себя. Мы давно привыкли к этому. Привыкли так, что этого не хватает, как… как сигареты, когда ты уже втянулся в курение, – задумчиво сказала Антонина и скривила губы на последнем слове – пожалуй, впервые осознав связь табачной зависимости с фамилией ее конкурентки Сони…[1]

– Значит, все не так плохо. А может… может, ему просто не хватает романтики, каких-то переживаний юности, а не физиологии? Может, ему достаточно просто переписываться с той Соней, так сказать, для души, и ничего вашему браку не грозит? – Яна пожала плечами, пододвигая гостье чашечку кофе и печенье.

– А какая мне разница, что именно тянет его к той кривоногой тумбочке, если он может вдруг развернуться и уйти к ней? Где гарантии, что вслед за этим лирическим ретро она не устроит ему хорошего интима?

Яна помолчала, вспомнив лукавые глаза Сони, силуэт профессора возле Эйфелевой башни, и подумала, что и такой вариант развития событий тоже не исключен, поскольку секс сексом, а когда холодно в доме, одной физиологией не согреешься. Она решила пока не говорить Антонине, что прошлась по сайту и уже визуально представляет себе участников интриги. Ждала ли ее гостья каких-то советов или просто задумалась, рассматривая кофейную гущу на дне чашки, но она молчала.

Яна встала, подошла к окну, посмотрела на вечерний двор, увидела отраженную в стекле фигуру Антонины за столом и, не оборачиваясь, спросила:

– Скажите, а вы его вообще-то любите?

Отраженная фигура медленно подняла голову и внимательно посмотрела Яне в спину.

– О любви, Яночка, я разговаривала с подружками лет тридцать пять назад. Это наивно! А сейчас… Сейчас – он мне должен! – повысила голос гостья. – Я отдала ему жизнь, родила и вырастила сына! И я его никуда не отпущу! Я не собираюсь доживать век одинокой старухой! Не отпущу! Не знаю, как справлюсь с ситуацией, но… все останется, как было! И к тому же я ему отомщу!

Женщины помолчали. Антонина решительно съела бутерброд, Яна долила себе и гостье кофе из пузатой металлической турки. Ей очень хотелось спросить, зачем Антонина уже второй раз приходит к ней, если и сама четко знает, чего хочет, то есть, не стоит на распутье. Наверное, просто еще не придумала, как именно сделать то, чего хочет. Но Яна таких советов не давала. Вопрос чуть не слетел с ее языка, как вдруг гостья сменила тему разговора:

– А как та женщина, которая тогда ворвалась в ваш кабинет? Александра, кажется? Вы с ней видитесь?

– Да, Александра. Простите, действительно неудобно получилось, но она хорошая… Да я же потом слегла, вот уже неделю дома бездельничаю. А она мне звонила, спрашивала, как здоровье, и интересовалась, можно ли как-нибудь привести ко мне дочь, ту балерину. Ей очень интересно, что именно мы делаем на занятиях. Договорились, что, как только выздоровею, непременно и ее чему-то научу. Правда, балерины обычно слишком заняты, чтобы тратить время на другое. Но раз хочет… А почему вы спросили?

– Да что-то не идет она у меня из головы с ее историей. Как подумаю, что им пришлось с ребенком пережить… Так, может, и правда мои проблемы – не проблемы? – Женщина вздохнула, потом снова решительно хлопнула ладонью по столу и продолжила другим тоном: – Но я так… с собой не позволю!

Яна только набрала воздуха, чтобы сказать что-то обнадеживающее, как вдруг Антонина скрестила руки на столе, опустила на них голову и разрыдалась…

Яна гладила ее по плечу и вздыхала. Это были не первые слезы, которые приносили с собой посетительницы. И каждый раз это было искреннее, наболевшее, не театральное. И какие бы двойственные эмоции ни вызвала исповедь этой в целом комфортно устроенной женщины, ее тоже было жалко: мучается человек, хотя чего-то не понимает в своей жизни, не хочет или не может понять.

Антонина рыдала неуемно и долго, видно, накопилось в ней слез за всю жизнь. Рыдала и приговаривала одно и то же:

– Если бы вы знали, как мне страшно… Страшно от мысли, что все рухнет, страшно все начинать сначала, да еще в таком возрасте… Или и не начинать… Поставить на себе крест…

Яна встала и открыла форточку – свежий воздух проясняет мысли. А еще она понимала, что после таких искренних рыданий Антонина может больше к ней не прийти. Скорее всего она просто исчезнет, устыдившись, что позволила себе подобную слабость. Впрочем, Яна держалась отстраненно, старалась быть ненавязчивой. Доктор, в конце концов, воспринимается как существо без пола, без возраста, которое может помочь тебе только ему известным способом. И если для этого придется снять штаны – ну что ж, так тому и быть!

Прощаясь с гостьей, Яна от денег за визит отказалась, поблагодарила за угощение. Что-то подсказывало ей, что больше Антонина не придет. Разве что случится что-то новое, и ей нужно будет выговориться, вычистить измученное нутро. Яна заперла дверь и почувствовала себя совершенно обессиленной – чужие беды иногда прорывались на приватную территорию внутреннего мира «терапевта» так же, как сегодня неожиданно переступила порог ее квартиры Антонина. Посетительница ушла, но еще остался запах ее духов, принесенного ею кофе и не ощутимый носом парализующий аромат чужой беды и неподдельного страха. Яна хотела было снова сесть за компьютер, но какие-то защитные силы организма будто тянули ее к кровати, намекая, что «Одноклассники» и даже немытая посуда подождут, а отдых и сон должны пополнить ее энергетические ресурсы и придать сил.

Яна закуталась в одеяло, закрыла глаза и подумала, что Антонина, которую она восприняла как «просто женщину», примерно возраста ее родителей. Хотела бы она иметь такую мать? Это был новый угол зрения на «пациентку».

Родную мать Яна потеряла в пятнадцать лет. На заводе, где та работала, произошла авария, что-то там взорвалось, несколько человек погибли на месте, еще трое позднее умерли в больнице, кто-то остался инвалидом. Мать погибла во время взрыва. Хоть не мучилась.

Когда перед контрольной по биологии Яну вызвала завуч и велела идти домой, да еще и отправила с ней подружку, девочка почувствовала неладное. Дома запомнила только растерянное лицо отца и соседку тетю Женю, которая обнимала Яну, гладила ее по голове и сквозь слезы что-то говорила, говорила. Яна, на удивление, совсем не плакала. Мать хоронили в закрытом гробу (если там вообще было что хоронить), прощание проходило в клубе завода, четыре гроба стояли рядом, все закрытые. Только фотографии на них, с черной лентой наискосок, отличали один от другого.

Яна не плакала. Видимо, не увидев мать мертвой, не поверила, что ее уже нет. Запомнилось, как утром мать крикнула из окна их хрущевки вдогонку: «Хлеба купи после школы, ладно?» Яна оглянулась, кивнула, помахала рукой и побежала на остановку троллейбуса. Вот и все.

Через полгода отец привел к ним в дом Надежду, неуклюже пошутив, что Надежда дает надежду, а былого, мол, не вернуть, нужно жить. Вот так он поставил Яну перед фактом, что жизнь у них начнется новая и дочка должна это принять. Яна не бунтовала. Она просто зажила своей, параллельной жизнью.

Надежда была года на три-четыре старше отца, то есть на все семь старше покойной матери, но выглядела хорошо, по характеру была бойкой, но не конфликтной, Яну воспитывать не пыталась, не цеплялась к ней, хозяйство вела, как говорят, «ловко» и при всем при том – видно было невооруженным глазом – была очень неравнодушна к отцу. Соседки шептались, что неравнодушна была давно, а звезды стали так, что греха на душу не взяла. А еще – что освободившееся после матери место заняла прочно.

Яна удивлялась тому, как отец слушался новую жену, хотя в паре с матерью обычно командовал он, мать не противилась, но это все равно не делало их жизнь гармоничной. А теперь все было по-другому. У Надежды был сын, значительно старше Яны, уже отслужил армию и недавно женился. Как оказалось, новые родственники имели спланированные перспективы, и в кухне время от времени велись разговоры об эмиграции, но такие вопросы не решаются за раз. Когда отец спросил Яну, согласна ли она ехать в Канаду со всеми, она внимательно посмотрела ему в глаза и сказала, что ей и здесь неплохо и старенькую бабушку она не оставит. Отец виновато развел руками и, пожалуй, даже с облегчением сказал: «Ну, ты взрослая, сама решила. Я там устроюсь – буду помогать деньгами. А вдруг надумаешь к нам – сообщишь».

Тогда Яна уже поступила в институт. Прошло еще некоторое время, и отец, Надежда, ее сын с женой и их маленький сын действительно поднялись на крыло и понеслись за новой жизнью на другой континент. Яна почему-то не запомнила деталей последнего дня. Все, что происходило тогда дома, будто стерлось из ее памяти. Вспоминала только очередь в Борисполе, как взвешивали чемоданы, проверяли билеты и как отец махал ей рукой, уже пройдя таможенный контроль, сделав шаг в новую жизнь. Она удивилась, когда он вытер ладонью слезы. Яна не плакала. Она наблюдала за всем, словно со стороны. Так же вспоминала те события и теперь, вдруг задав себе вопрос, хотела бы она иметь такую мать, как Антонина.

8

Александра, как и раньше, работала в напряженном режиме – днем на рынке, вечером мыла полы в детском саду, там же и ночевала, а утром опять на рынок. Рука у Стаси уже не болела, обошлось без последствий, но Александра все вспоминала пережитый ими испуг и такую неожиданную помощь чужого человека и чувствовала себя в долгу перед ним. Нет, она не настолько разуверилась в людях, чтобы считать такой поступок подвигом – и сама бросилась бы помогать другому в беде, тем более ребенку, – но все же за несколько лет в столице осознала здешний ритм жизни, обособленность людей друг от друга даже при такой плотности населения, а может, именно из-за нее. Город ей казался гигантским муравейником, где, в отличие от муравейника настоящего, не действуют природные законы, логически приводящие к гармонии. Иногда она сравнивала столицу с большим больным организмом или наполовину больным, где здоровые органы едва обеспечивают жизнеспособность системы, тянут на себе груз нездоровых, выполняя их функции, а то и сами теряют силы и сдаются.

Не сказать чтобы она была пессимисткой, но неожиданная искренняя помощь, поддержка, которую оказал им со Стасей в тот вечер абсолютно чужой им человек – доктор Вадим, нашла отклик в ее душе не как подвиг, но как норма со знаком плюс. И хотелось, конечно, его отблагодарить. Но Александра знала, что врачи работают по странному графику, у них какие-то дежурства, да и больница та была огромной, а они тогда были только в травмпункте, где делали рентген и выясняли, целы ли Стасины косточки. Где его теперь искать? Хотя… Вадим написал на клочке бумаги номер своего мобильного, просил звонить «если что», но с рукой все было в порядке, и женщина никак не могла решиться побеспокоить «просто так», да еще и попросить о встрече, чтобы отблагодарить…

Стася однажды поинтересовалась, звонила ли мама врачу или уже потеряла его номер. Александра сказала, что номер у нее до сих пор в кармашке сумки, но как-то неудобно отвлекать занятого человека. Она решила, что поближе к Новому году отпросится с работы, поедет в больницу и просто оставит для Вадима в травмпункте «подарок от Стаси». А там уж его найдут.

Новый год приближался. Как всегда – обычная суета, подготовка к празднику, шарики-гирлянды, елочные базары, рекламный ажиотаж – «Праздник приближается! Праздник приближается!» А ко всему этому в комплекте шел мороз, который за день стояния на работе пробирал до костей продавщиц на рынке, несмотря на меховые шапки, теплые свитера, пуховики, трое штанов и валенки. Первую зиму Александра пыталась «держать фасон», несколько скептически поглядывая на соседок, одетых как капуста, без претензии на моду. Она никогда не была богатой, не имела дорогих брендовых вещей, но еще в юности научилась хорошо шить, со вкусом и чувством меры, поэтому одевалась и недорого, и красиво. В старших классах школы ее дразнили «Шурка-Шанель». А потом и на работе, в отделе кадров картонно-бумажной фабрики, была образцом стиля. Так же одевала Александра с самого детства и Стасю. Она считала, что любая женщина может хорошо выглядеть, если, конечно, захочет. Тетки, закаленные рынком, эту ее черту тоже отметили и хихикали между собой, не столько зло, сколько иронично, прикидывая, сколько времени понадобится, чтобы базар обтесал эту провинциальную «модель».

Александра сопротивлялась «профессиональному стилю» до зимы. Держалась еще и по первому снегу. Но когда легкая простуда перешла в тяжелый бронхит (притом, что негде было и отлежаться с раздирающим грудь кашлем и температурой), тенденции итальянской зимней моды уступили проверенному стилю северных широт. Выручила ее тогда Павловна, соседка, которая неподалеку продавала с мужем колбасы и знала о печальной истории Александры и Стаси. Она забрала ее к себе, сказав, что комната их дочери свободна, пока та в командировке, а переносить бронхит на ногах – так недолго и до пневмонии, а то и до туберкулеза. Александра отказывалась, но слово «туберкулез» прозвучало фатально, и она согласилась. Пять дней лежала и кашляла она в чужой квартире, заваривала и пила травяной чай, ела таблетки и «работала над собой» – внушала, что она здоровая, сильная и выносливая и что победит все болезни. Вот после этого и стала она одеваться «как все». Но в душе ненавидела эту «капустную» неповоротливую одежду, а еще так и не приобщилась к «сугреву» алкоголем, к которому уже привыкли ее коллеги за годы стояния на базарах и таскания там ящиков. Шла вторая зима в столице. Мало что изменилось в их жизни. Но Стася училась, и это было главным. А Александра ждала весны. Ждала ее, как молодой матрос с подводной лодки ждет завершения плавания, чтобы ступить на твердую землю и вдохнуть настоящего, сочного воздуха.

Стася готовилась к школьному новогоднему концерту, а потом на каникулы они собирались в родной городок к дедушке и бабушке, мама – на три выходных дня, а Стася – на целых две недели. Александра спрятала руки в перчатках с обрезанными пальчиками в карманы своего тулупа, потопала ногами и замерла, глядя на то, как напротив в загородке люди выбирали елки. Невольно задумалась о недалеком уже празднике и радовалась возможности съездить домой, побыть вместе с родителями и дочкой. Взгрустнула, подумав, что безвозвратно ушли те времена, когда семья была семьей, Стася еще маленькой, когда собирались они все за большим овальным столом, который и в трудные времена на Новый год не пустовал, говорили простые душевные слова, смеялись, пили шампанское и обменивались подарками. Наверное, это было счастье. Такое обычное, бытовое… А теперь одному Богу известно, что у них со Стасей впереди.

Вдруг внимание женщины привлекло оживление у соседнего прилавка. Она увидела уже знакомую пару – девушку с микрофоном и парня с кинокамерой на плече, они снова опрашивали людей о счастье. На этот раз они прижали к витрине с мандаринами, хурмой, грейпфрутами и другими яркими дарами далеких стран худощавого старичка с профессорской бородкой, в очках и с портфелем в руке. Он сначала удивленно смотрел на напористую парочку, а потом сказал:

– Знаете, молодые люди, возможно, я всю жизнь ждал этого вашего вопроса, потому что имею относительно именно этого понятия собственную теорию. – Он прищурился, улыбнулся и обвел взглядом всех вокруг – и журналистов, и хозяйку палатки, зацепив краем глаза и Александру. – Как профессор филологии считаю, что слово «счастье» имеет в своем корне морфему «час», присущую также слову «часть». И, между прочим, не только в нашем языке. Вот, даже французское слово «bonheur» скрывает в себе «heur», то есть «час», а в целом означает «хороший, добрый час». Вы понимаете, к чему я веду?

Девушка с микрофоном, наклонив голову, слушала профессора. Александра и сама удивленно замерла, ведь только что, вспоминая прошлое, тоже думала о счастье. Какая-то дамочка, которая сначала нервничала, потому что профессор и съемочная группа загородили доступ к прилавку, тоже притихла и прислушивалась. Только продавщица нетерпеливо топала валенками, мол, кому-то здесь о счастье интересно, а мне нужно план делать! Но когда поняла, что тоже может попасть в кадр, декорировала лицо улыбкой.

– Вот я и говорю, – продолжал профессор, – СЧАСТЬЕ не является константой, это эфемерное, временное состояние (вспомним морфему «час»!) Это состояние дается нам извне или достигается нами только на какой-то период, на время, на определенную долю нашей жизни. И говоря, что какой-то человек счастлив, мы должны сознавать, что счастлив он в сей момент или в период, о котором идет речь! Народ мудр. И мудрость свою он зашифровал в словах, засекретив в них свои многовековые наблюдения. Против закона природы не пойдешь. Вы понимаете?

– И что – человек обречен на временное счастье? – удивленно спросила девушка с микрофоном.

– Это, милочка, уже следующий вопрос. А вы меня остановили ради одного. Я вам на него ответил. Счастье – это эпизодическое ощущение невероятной радости, гармонии, удовольствия. Но – только в определенный период человеческого бытия. Будьте здоровы!

Сказав это, профессор давно забытым жестом приподнял шляпу, вежливо наклонил голову, снова установил шляпу на место и отошел от прилавка, будто его там и не было. Девушка с микрофоном пару секунд искала его глазами в человеческом вареве рынка, а затем махнула рукой оператору:

– Жека, выключай! Снято.

К лотку стали подходить новые покупатели, продавщица взялась нахваливать товар, журналисты двинулись к загородке с елками, а Александра снова задумалась. Но вскоре ее вывел из размышлений мужской голос:

– Взвесьте, пожалуйста, пару килограммов мандаринов и штуки четыре лимона.

Александра вздрогнула, подняла взгляд на покупателя и застыла. Перед ней стоял врач Вадим Игоревич. Вадим. Не дождавшись адекватной реакции на свою просьбу, покупатель оторвал взгляд от фруктов, посмотрел на женщину, к которой обращался, и тоже замер.

9

Антонина с медленной элегантностью ходила по залу, держа в руке бокал с красным вином. Иногда она останавливалась и рассматривала картины на стенах и скульптуры. Делилась впечатлениями с приятельницей Кирой, хозяйкой небольшого салона по пошиву вечерних платьев и изготовлению аксессуаров. Она и пригласила Антонину на открытие предрождественской выставки двух французских мастеров. Один из авторов представил киевской публике натюрморты, написанные масляными красками, второй – скульптуру, французский авангард. Их сочетание в общей экспозиции в стенах одной галереи казалось странным. Но организаторами была подведена идейная база: мол, все крутится вокруг потребления пищи – и натюрморты, и странные скульптуры, не менее странным образом причастные к гурманству, да и славный фуршет был устроен для гостей тут же, посему идейный круг замкнулся.

Не сказать чтобы Антонина хорошо разбиралась в искусстве, могла сравнивать и оценивать, но случайный взгляд вряд ли бы это обнаружил – смотрелась она здесь очень органично, как и другие иностранные и местные гости, приглашенные на церемонию открытия. Собственно, интересовала ее не столько выставка, сколько обещанная приятельницей «тусовка» с интересными мужчинами – и нашими, и заезжими. А еще она не могла забыть три года, проведенные во Франции, а затем еще три в Германии, где муж преподавал студентам и работал с аспирантами, а она растила Вадика и беззаботно жила в уютно и разумно устроенном кем-то мире, которого ей так не хватало после возвращения на родину.

Стресс, вызванный романом Игоря с Соней Тютюнниковой, потерял первоначальную силу, и переживания уже не так бередили душу, хотя история эта продолжалась. Однако беседа со странной Яной, психотерапевтом-любителем, а может, и случайное знакомство с Александрой, несколько понизили градус ее страданий, но появилось непреодолимое желание отомстить. Пусть даже профессор Игорь Соломатин ни о чем не узнает, но сам этот факт измены должен был сравнять счет на воображаемом поле битвы. А если бы и узнал? Лучше бы узнал, когда Антонина, например, уже нашла бы себе отличную пару и в виде сюрприза эффектно сообщила бы мужу, что он теперь свободен и может, не скрываясь, уделять максимум внимания своей любимой Соне…

Именно такие мысли с привкусом столь желанной женской душе расплаты крутились в голове Антонины, когда она переводила взгляд со словно наспех выполненных натюрмортов на мужчин, присутствовавших в зале. Большинство из них пришли в сопровождении дам, а то и нескольких сразу. Антонина не могла не отметить, что «наши» дамы намного интереснее «их», европейских, что, собственно, и так ни для кого не секрет.

Вдруг сканирование публики было прервано шепотом Киры:

– Тоня, пойдем пристроимся к какой-нибудь компании, а то так можно проходить два часа без толку. Вон там я вижу несколько знакомых, надо подойти раскланяться. Как тебя представить – супруга профессора или?..

– Скажи просто: моя подруга. Там уж разберемся, – ответила Антонина, посмотрела в ту сторону, куда указала приятельница, и глотнула вина.

Женщины подошли к изысканно сервированному столу, украшенному рождественским венком, свечами и салфетками, выложенными в цвет французского флага – синие, белые, красные. Антонина взяла из стопки плоскую белую тарелку, положила на нее несколько маленьких закусок на шпажках и поменяла пустой бокал на полный. Через пару секунд Кира уже представляла ее небольшому кругу знакомых, и она женским глазом просканировала троих мужчин, двое из которых однозначно были иностранцами. Не сказать чтобы Антонина так мечтала расстаться с родиной, в ее программе-минимум этот пункт пока не значился. Но мужчина для мести должен быть не просто существом мужского пола, это несомненно. Очевидно, воспоминания о годах, проведенных с семьей за границей, где она неплохо чувствовала себя в роли жены хорошо оплачиваемого профессора, и натолкнули ее на разговор с Кирой, у которой были друзья иностранцы и которая практиковала «выходы в люди». Кира тогда двусмысленно улыбнулась, но никаких вопросов не задала. А тут как раз подоспели праздники, а с ними и различные столичные богемные мероприятия.

Антонина незаметно разглядывала двоих иностранцев, попивая вино и прислушиваясь к разговорам, но при этом уже не раз ловила на себе заинтересованный взгляд третьего мужчины, на вид «нашего». Импозантный, высокого роста, с седыми волосами и дорогими часами, которые выглядывали из-под манжеты, этот мужчина, поднося ко рту бокал, раз за разом останавливал взгляд на представленной Кирой приятельнице. Неожиданно Антонину смутило сдерживаемое лукавство, которое угадывалось в его прищуренных глазах, – оно никак не соответствовало мизансцене.

Антонину сначала удивило, а потом стало раздражать назойливое разглядывание, словно она была экспонатом этой выставки, а не гостем. Затем в ней зародилось давно забытое волнение – ведь человек этот вовсе не вызывал отвращения, скорее наоборот, хоть и был стопроцентным «Made in Ukraine», что немного не совпадало с ее планами козырной мести. Но он был единственным, кто ее здесь действительно видел. Для других она, судя по всему, была прозрачной.

Мужчина пил вино, слушал краем уха разговоры и теперь уже не украдкой, а открыто разглядывал Антонину, окидывал ее взглядом с ног до головы, не сдерживая улыбки. При этом он не проронил ни слова. Антонине это по-юношески дерзкое поведение что-то напомнило из прошлого. Ей вдруг одновременно захотелось и развернуться, уйти, и услышать его голос. Или оказаться с ним наедине и спросить, почему он так сверлит ее взглядом. В общем, как-то покультурнее спросить, например, чем она вызвала у него такой интерес… Сердце застучало чаще. Антонина глотнула вина и перевела взгляд на стол, рассматривая красиво разложенные нарезанные фрукты.

И вдруг, словно прочитав ее мысли, этот мужчина обошел круг знакомых, которые говорили об искусстве, Рождестве, каникулах, поездке в горы и о чем-то еще, приблизился с правой стороны к Антонине, взялся за ее локоть – в ее руке дрогнул бокал с вином – и низким голосом сказал ей на ухо:

– Тоня, ты слепая или выделываешься перед иностранцами? Неужели годы меня так изменили? Но я-то тебя узнал!

Антонина сначала уставилась в бокал, в котором волновалось гранатового цвета вино, затем медленно повернулась лицом к мужчине, подняла на него взгляд и увидела, как в глазах незнакомца запрыгали такие знакомые наглые бесенята.

– Тарчинский, чертяка, неужели это ты?! – вырвалось у нее громче, чем следовало бы в таком обществе, но никто, кроме удивленной Киры, этого не заметил – гости, образовав группки, разговаривали, вся эта тусовка гудела, как пчелиный улей, безразличная к каждому в отдельности.

Крепкая мужская рука тут же увлекла озадаченную Антонину в ту сторону зала, где было меньше народу и можно было присесть в кресла.

Роман Тарчинский, знакомый ей со студенческих лет, еще в юные годы обладал особым даром – с ним никогда не было скучно. Никогда и никому. Парень из обычной львовской семьи был гармоничным сочетанием несочетаемых качеств: отличник, сорвиголова, спортсмен, комсомольский активист, ловелас, гуляка и лирик одновременно, который к тому же сам сочинял песни и сам пел их под гитару. Казалось, в его теле живут как минимум три разных человека, и энергия из него перла тройная.

Они учились на разных факультетах львовского политеха, но часто пути их пересекались на спортивных площадках – на тренировках или соревнованиях. Антонина на соревнованиях бегала на разные дистанции и прыгала в высоту, выступая то за факультет, то за институт, а Тарчинский элегантно фехтовал в белом одеянии и маске, завораживая противоположный пол еще и этим, ведь фехтовальщики всегда выглядят так небуднично и романтично.

Тарчинский постоянно создавал вокруг себя мини-торнадо, возле него всегда что-то происходило – смех, музыка, песни, галдеж или «разборки». Дрался он не ради процесса, а «за правду» и «за своих». Пускал в ход кулаки, а не рапиру и не защищал при этом лицо специальной маской. Однако конфликты нередко заканчивались перемирием и общим походом в какую-нибудь забегаловку пить мировую, и противники, выяснив отношения, не обижались на полученные синяки, разбитые кулаки и губы.

Девушкам он нравился. И его сердце вмещало их немало. У него была лидерская харизма, а женщины любят героев, ярких и заметных самцов. Хотя, конечно, в те времена такими терминами никто не оперировал.

Делал он подкаты и к Антонине. Будто мимоходом, жестом, взглядом, шуткой давал понять, что отношения между ними возможны и даже желательны. Но не напирал. И сам был обычно окружен эскортом девушек и парней, и у Антонины была тогда пара, пусть и несколько странная.

Крепкий кавказец, дагестанец Мага (по паспорту Магомет-Муршид-оглы Омаров), мастер спорта по вольной борьбе, влюбился в нее на удивление и его, и ее друзьям. Носил за девушкой сумку, дарил украшения, угощал в ресторанах и кафешках, обещал золотые горы. Он оградил ее от других поклонников, предлагал жениться, но шансов завоевать ее имел немного. Антонина ценила его бойцовские качества, но ей с ним практически не о чем было говорить, а еще она быстро поняла, что менталитет жителей различных горных массивов довольно сильно отличается. Наши гуцулы были ей гораздо более понятны, чем даргинец Мага, готовый сегодня носить ее на своих крепких руках, а завтра закрыть дома, за высоким забором: «Малчи, женсчина!»

Вот в этот период и были они знакомы с Романом. Тот бросал заинтересованные взгляды на Антонину, ведь народная мудрость не врет – «Хороша девка, когда засватана». Раз Мага носится с ней, как с хрупким стеклом, значит, что-то в ней есть! На шутки Романа по поводу своего сурового бодигарда Антонина втыкала ему ответные шпильки и поглядывала свысока, хотя ростом была и ниже. Знала: только шевельни она пальцем, сделай шаг навстречу – и закрутится между ними что-то сумасшедшее. Но серьезное ли? Да и не хотелось чувствовать себя пунктом в длинном списке его побед. Удержать такого коня на поводу непросто. И нужен ли ей парень, к которому всех девушек тянет, как магнитом?

Роман закончил институт на год раньше, чем Антонина, по какой-то молодежной программе съездил в Германию, потом пошел вверх по комсомольской линии и, наконец, оказался в Москве. Мага же неожиданно вернулся в Дагестан – ему сообщили, что его брат погиб, выполняя «интернациональный долг» в Афганистане. И мастер спорта по-мужски решил поддержать родителей и младших сестер. Конечно, он предложил Антонине руку, сердце и билет до Махачкалы. Конечно, она отказалась, оставив себе на память немало подаренных украшений и воспоминания о бурном интиме. Близкие, телесные отношения с Магой остались тайной для ее окружения, хотя приятельницы и перешептывались, строя догадки, но в душу не лезли – не принято было обсуждать такие вещи вслух, разве что с близкими подругами. Но их у Антонины не было.

Жалела ли она о том горячем парне? Нет. Даже удивлялась, как все удачно сложилось – и выяснять отношения не пришлось. Разошлись их пути, чувство долга, ответственность за семью перевесили, и Мага даже сам извинялся, уезжая домой. Хоть и сказал: «Не любишь ты меня. Если бы любила, поехала бы со мной… Но если бы я мог остаться, никому бы не отдал!»

Антонина пожала плечами и вздохнула. Она знала наверняка, что долго бы с ним не выдержала. Тело играло и звенело, а голова и сердце словно наблюдали за этим со стороны. Да и перспектив у парня было немного. Разве что спортивная карьера. А это путь без гарантий, с расчетом на удачу, да и коротка карьера спортсмена…

Мага уехал. Роман Тарчинский растворился в Москве. У этого, безусловно, были перспективы. Но сидеть на бочке с порохом и сторожить его всю жизнь, чтобы не сошел со двора, Антонину не радовало, хоть и знала, что легко могла бы его тогда прибрать к рукам. Но надолго ли?

А на пятом курсе, уже перед самой защитой диплома, после первомайской демонстрации, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, общей энергии группы и солнечного дня, неожиданно для себя она со смехом согласилась на робкое предложение Игоря: «У тебя же нет сейчас парня? Так, может, мы могли бы…»

Они тогда были едва знакомы, не дружили, не общались, разве что виделись на общих научных мероприятиях их факультетов.

А через два месяца, летом, они поженились. Почему? Зачем? Кто знает? Через много лет не могли ответить на этот вопрос ни он, тогда опьяненный таким неожиданным счастьем, ни она, потому что из всех ее поклонников Игорь Соломатин был самым скромным, сдержанным, умным и… перспективным как ученый.

И вот спустя тридцать лет с лишним возникает из небытия Тарчинский, похожий на себя прежнего разве что ростом и чертиками в глазах, уверенно берет ее за локоть, гранатово-прозрачная жидкость дрожит в ее бокале, а через десять минут они сбегают с той выставки, усаживаются в уютном уголке небольшого ресторанчика и не могут наговориться до полуночи.

– Что ты делаешь в жизни, Тоня?

– Я? Я – профессорская жена. Живу за спиной у мужа. Ничего такого собственного не делаю. Значимого. Собираю сливки, которые взбивала много лет. Всем довольна. – Антонина улыбнулась.

– Не верю. Не верю! Чтобы такая женщина, как ты, сидела курицей при мужчине и не имела собственной жизни?!

Антонина многозначительно улыбнулась, из чего собеседник мог бы догадаться, что интерес в ее жизни есть, но это не обсуждается. В действительности же этот вопрос застал ее врасплох. «Что ты делаешь в жизни, Тоня?» А что она действительно делает в этой жизни? Ездит на иномарке. «Шоппингует» – то сама, то со знакомыми. Посещает парикмахерскую – прическа, маникюр. Иногда ходит в театр или на концерт. Бывает, сын приходит на обед или они с Игорем идут куда-нибудь поужинать, правда, редко.

«Что ты делаешь в жизни, Тоня?» Неужели нужно было встретить Романа, чтобы, наконец, задать себе этот вопрос? Ничего она не делает. Такого, о чем можно было бы рассказать или что показать. Проживает день за днем, словно отщелкивая пальцем продырявленный деревянный пряничек на проволоке старых счётов. Бессмысленная и пустая жизнь. В последнее время наполненная горькой ревностью к Соне Тютюнниковой, юной мерзавке в белом передничке…

10

Яна вернулась домой после долгого дня – сначала она провела два занятия по рукоделию – они делали с женщинами новогодние подарки, и для детей, и для подруг. Рукотворные вещи становятся все более популярными, и называют их уже на заграничный манер – «хэнд-мейд». Мягкие игрушки – модные теперь мишки «Тедди», украшения из бисера и валяной шерсти, сделанные собственными руками, единственные и неповторимые, а не штампованные где-то на фабрике, действительно несут в себе теплоту рук и души мастера. Тем более когда они сделаны не на продажу, а прицельно для какого-то человека, с учетом его вкусов, предпочтений, а то и цвета глаз.

Этот процесс, с одной стороны, будоражил творческое воображение, поднимал тонус, менял самоощущение мастериц, а с другой – успокаивал их, и у Яны не было сомнения, что это едва ли не лучшая психотерапия. Арт-терапия.

После занятий еще приходила «пациентка», которая посещала Яну уже не впервые – ситуация в ее семье зависла, решение проблемы с мужем затянулось, женщина страдала, но не решалась взять на себя ответственность за принятие решения. Она в который раз, глядя Яне в глаза, пересказывала все ту же историю, перебирала детали, словно крутила знакомый ролик еще и еще раз, ожидая, что та направит ее, подскажет, как поступить. И, казалось, женщина готова была на любой шаг, лишь бы кто-то сказал, куда идти. Чтобы не решать самой.

Такие «пациенты» ей уже попадались. В своих семейных баталиях они получали «пробоину», через которую терялась необходимая для жизни энергия. Так человек в поисках подпитки становится неким невольным энергетическим вампиром, засасывая в себя большими или меньшими порциями чужие силы, энергию сочувствия или даже энергию гнева. Но Яна уже давно почувствовала, поняла, что должна держать определенную дистанцию, хоть и могла часами выслушивать чужие истории. Врач не обязан болеть сам, чтобы помочь пациенту. И быть донором для каждого – тоже никаких сил не хватит. Хотя она нередко и «подкармливала» людей, зная, где и как пополнить собственную энергию. Незаметно учила этому и тех, кто приходил к ней за помощью.

Человек в отчаянии – как машина с пробитым бензобаком, сколько ни вливай – вытекает. Поэтому очень желательно, чтобы «пациент» понемногу сам заделывал свои дыры, накладывал на них заплатки, врачевал собственными силами раны душевные. И только когда постепенно закрываются пробоины, начинает, капля по капле, накапливаться энергия. И тогда выпрямляется спина, поднимается голова, взгляд отрывается от земли и в глазах появляется блеск. А там уж и возникают правильные решения. Впрочем, неправильных, пожалуй, вообще не бывает.

Ведь сегодняшний ты – это уже не ты вчерашний и еще не ты завтрашний. И сегодняшнее решение – это поступок тебя сегодняшнего. И если ты все-таки что-то сделал, произошло то, что должно было произойти. Сегодня с тобой. И даже если твой поступок – это не сделать ничего, значит, ты еще не созрел для действия. Значит, не сегодня и не здесь. И ты сегодняшний еще не способен на поступок. На решение. И должен растить себя до того состояния, когда сможешь. Потому что, если не решаешь ты, решают за тебя. Если выбираешь не ты, выбирают тебя. И тогда ты играешь в чужую игру по чужим правилам. Сегодня. А может, и завтра. До тех пор, пока не осознаешь себя за рулем собственной жизни.

«Пациентка» все-таки не выдержала. Она, выговариваясь, отвечала на Янины немногочисленные вопросы, которыми та незаметно направляла монолог посетительницы, но в итоге поставила вопрос ребром: «Что же мне делать?!»

Вот этого Яна всегда боялась. Или не боялась, а не хотела. Сознательно не давала советов и не навязывала свои соображения «по поводу». И она опять использовала проверенный ход – задала простой вопрос:

– А что бы вы сами себе посоветовали?

Пауза показалась слишком длинной, какие-то мысли роились в голове бедолаги, но вслух она сказала:

– Можно, я приду к вам через неделю?

– Можно, – ответила Яна, но взглянула на календарь на стене и спохватилась: – А ведь через неделю Новый год! И я еду на праздники в Карпаты.

– Жаль… – чуть слышно прошептала женщина. – Я без вас пропаду…

– Но я же вам не Бог… Давайте вы тем временем попытаетесь записать свои мысли по этому поводу, будто от третьего лица? Как будто я вам что-то советую, например. Я или кто-то другой. Деми Мур. Скарлетт О’Хара. Кто-то, кому вы доверили бы свою историю. Как вам такая идея?

– Но мой муж… Вдруг он прочтет?

– А вы на английском напишите, – улыбнулась Яна, которая знала, что с деньгами у мужа «пациентки» неплохо, а вот с образованием не сложилось.

И вдруг женщина неожиданно рассмеялась, чего за пять встреч с ней ни разу не случалось, и Яна даже встревожилась, все ли с ней в порядке.

– На английском? – Посетительница продолжала смеяться. – Советы себе самой – на английском! От Деми Мур?

– А почему нет? – Яна сдержала свое удивление.

– Да без проблем! А еще я могу и на французском, и польском! – Женщина выдохнула и посмотрела на Яну совсем другими глазами, будто с них упала пелена рабства и отчаяния. – Пока вы будете отдыхать, я вам целый роман напишу! Еще и с иллюстрациями! Я хорошо воспитанная девочка и с хорошим образованием. Будут вам советы!

– Собственно, это должны быть советы вам, – улыбнулась Яна.

– Ну… уж не знаю, что бы мне и кто мог посоветовать, но идея сделать из этого книжку с картинками – это супер! Вы гений, Яночка! Написать, выписать весь этот мусор, разрисовать, а потом сжечь к чертям – и все! Или подарить ему! – Она рубанула ребром ладони воздух.

Яна молчала и улыбалась. Так уже не раз бывало в ее «подпольной практике» – человек в конце концов оживал. И почти каждый раз это случалось неожиданно, ведь каждый проходит свой путь самоочищення, каждый сам ставит себе заплатки. Разве что чье-то терпеливое, практически молчаливое присутствие рядом непонятным образом становится некой терапией для продырявленной жизнью души.

Яна ужинала в кухне и улыбалась, вспоминая свой сегодняшний день. Маленький телевизор на небольшом холодильнике бормотал какие-то предновогодние новости и вволю кормил зрителей рекламой, но Яна не прислушивалась. Она отодвинула тарелку и кружку в сторону, устроила на кухонном столе ноутбук, проверила почту, которая сегодня не принесла ничего, кроме рекламного спама, и зашла на сайт одноклассников.

Она снова разыскала страницы Сони Тютюнниковой и Игоря Соломатина. Ничего на них не изменилось. Ни новых фотографий, ни новых «друзей», никаких свежих «слоганов-статусов». Яна замерла и прищурилась, рассматривая фото Сони. Что-то здесь было не так. Не складывалось в цельную картинку. Не похожи были эти две страницы на аккаунты других «одноклассников», где кипела жизнь, общение. Они казались несколько неживыми, искусственными.

– А что, если?.. – прошептала Яна, потрясенная своей догадкой.

11

Взволнованная Александра стучала каблучками по подземному переходу под Европейской площадью, спеша к зданию филармонии. Она часто дышала и раскраснелась от быстрой ходьбы, ведь через пять минут начинался концерт, а она едва успевала. Было очень неудобно перед Вадимом, который, наверное, уже замерз и устал ждать у входа – этакая провинциальная меломанка! Может, и не надо было принимать его приглашение? Может, зря она поддалась? Это же не на кофе и даже не в кино – в филармонию, а это серьезная музыка, приличные люди в зале; может, дамы будут в вечерних платьях, куда ей до них?

Подобные мысли не давали женщине спать последнюю ночь, она ворочалась на скрипучей детской кровати и думала, правильно ли поступила, когда там, на зимнем базаре, приняла неожиданное предложение врача составить ему компанию на следующий вечер. Все тогда случилось как-то удивительно, стремительно. Сначала эти журналисты с их вопросом о счастье, потом старичок-профессор с соображениями об эпизодичности состояния окрыленности человека, и вдруг появление Вадима перед ее прилавком – врача, о котором она все чаще думала, ведь все-таки намеревалась перед Новым годом хоть как-то отблагодарить его за заботу о Стасе.

Оба тогда растерялись, Александра – застигнутая врасплох на таком непрестижном месте работы, Вадим – от неожиданности и от того, что женщина смутилась. Но он пришел в себя первым и спросил, как чувствует себя Стася, все ли нормально с рукой, будет ли юная балерина участвовать в новогоднем концерте.

Александра ответила, что все в порядке, Стася здорова, что они как раз хотели найти Вадима, чтобы поблагодарить за помощь и поздравить с Новым годом, что концерт в школе будет на этой неделе, как раз перед началом каникул, а потом они собираются на праздники ехать домой. Женщина говорила взволнованно, тем временем автоматически складывая в пакеты «пару килограммов мандаринов и четыре лимона», которые заказал покупатель. А Вадим молча смотрел на нее и улыбался.

«И почему он улыбался? – подумалось ночью Александре. – По-доброму как-то, не обидно улыбался, хотя я, наверное, по-дурацки выглядела там, на базаре…»

А потом Вадим неожиданно предложил провести вместе следующий вечер: у него были билеты на концерт, его пригласил сам пианист, но не с кем было пойти, так что если Александра не согласится, то и он откажется. Это было настолько странно и как-то неуместно в мизансцене зимнего киевского рынка, что Александра вдруг застыла, и протянутые Вадиму пакеты с фруктами зависли в воздухе, а затем медленно опустились на прилавок.

– Куда? – тихо уточнила женщина, и показалось, что это вовсе не она сказала, а прошелестел сквозняк, который вечно гулял между накрытыми только сверху рядами рынка.

– В филармонию, это на Европейской площади, где начинается Владимирский спуск на Подол, знаете?

Александра смотрела на малознакомого мужчину, еще не уверенная, что он не шутит, но почему-то кивнула. Этим она дала утвердительный ответ на вопрос, знает ли, где находится филармония, а вовсе не согласилась пойти туда с Вадимом, но он, довольный, улыбнулся еще шире, положил на прилавок стогривневую купюру, взял свои пакеты и уточнил:

– Буду ждать вас у входа без четверти семь. Завтра.

Александра едва набрала воздуха, чтобы сказать, что ей еще нужно подумать, как упитанная дамочка начала оттеснять Вадима от прилавка и щупать фрукты.

Александра растерянно улыбнулась, кивнула еще раз, быстро сосчитала стоимость покупки и положила Вадиму в ладонь сдачу. Ей стало до слез стыдно за свои перчатки с обрезанными пальчиками, чтобы легче было считать деньги, стыдно за вынужденно-идиотский наряд, за этот базар и до боли горько за свою дурацкую и очень непростую жизнь, казалось, отделенную целой пропастью от жизни молодого доктора Вадима Игоревича, который неожиданно пригласил ее на завтрашний концерт. Спазм сжал горло, к глазам подступили слезы, она кивнула еще раз и отвернулась к своим ящикам и коробкам с фруктами и овощами. Но кончики ее пальцев запомнили тепло ладони Вадима, которое она почувствовала, отдавая ему сдачу.

И вот Александра уже стучала каблучками, двигаясь в направлении старинного здания филармонии, возле которого виднелся силуэт Вадима.

Времени на разговоры не было, они быстро разделись и оставили верхнюю одежду в гардеробе, а потом поднялись по лестнице в концертный зал, уже полный любителей классической музыки. К своему стыду, Александра была здесь впервые, хотя после переезда в Киев поначалу радовалась возможностям большого города и покупала для семьи билеты на театральные представления, водила Стасю в цирк и в кукольный театр, а еще им очень нравился большой естественно-географический музей на Богдана Хмельницкого. Но потом, когда рухнули надежды на собственное жилье в Киеве, ради которого была продана их квартира, когда муж выбрал простейший способ забыть проблемы, когда пришлось им со Стасей освободить арендованную квартиру, потому что нечем было за нее платить, когда домом Александры стал детский сад, им было уже совсем не до театров и концертов. Разве что бывала она на праздничных концертах, на которых ученики балетной школы показывали свое мастерство, чем радовали учителей, родителей и других гостей.

Александра и Вадим уселись на стулья-кресла с белыми деревянными спинками и подлокотниками, свет в зале погас и сконцентрировался на сцене с большим черным роялем. Женщина-конферансье объявила выступление пианиста и скрылась за портьерой. Через мгновение появился пожилой седой мужчина в очках, поклонился слушателям и сел за инструмент. Он поднял руки над клавишами и замер. Александра вдруг остро ощутила этот миг – миг между «до» и «после». Она выпрямила спину, сложила руки поверх небольшой сумочки, которая лежала на коленях. На мгновение она ощутила неловкость из-за отсутствия длинных ногтей и элегантного маникюра, хотя накануне вечером в детсаду она сделала его сама, как умела. Женщина сложила пальцы так, чтобы ногтей не было видно, и спрятала ноги под стул. Она давно не надевала зимой юбку до колена, а сегодня решилась, хотя мороз и хватал за ноги. И наконец-то снова понадобились ее единственные сапоги на высоком каблуке. Все эти мысли пронеслись одна за другой в голове смущенной женщины, но уже через минуту она забыла об условностях – она слилась с музыкой, которая вылетала из большого черного рояля благодаря умелым пальцам седого пианиста.

К сожалению, с ее места не были видны пальцы музыканта, только его голова и плечи. Из-за невозможности следить за процессом рождения звуков Александра хотела закрыть глаза, чтобы ничто не мешало слушать, но подумала, что это не слишком прилично – сидеть, словно ты спишь, и взгляд ее стал бродить по элементам отделки старинного зала. Музыка была легкой, лирической, порой даже игривой, и тогда Александра улыбалась. Впереди белые колонны поддерживали балкон, трубы органа поднимались выше балкона, куда-то чуть ли не под крышу. Лепные цветы нежных оттенков украшали стены и потолок, а огромные хрустальные люстры зависли над головами слушателей… Александра, скосив глаза, посмотрела на Вадима. Тот неподвижно сидел рядом с закрытыми глазами и сплетенными под грудью руками.

«Что я здесь делаю, среди меломанов, рядом с этим человеком, на концерте классической музыки в сердце Киева?» – подумала женщина, вздохнула и тоже закрыла глаза. Звуки музыки вызвали воспоминания о не столь уж давних временах, когда они еще были все вместе там, на родине. Стася была маленькой, они выезжали с соседями на шашлыки к реке, дети купались, играли в догонялки, Стася порхала над травой, как невесомая бабочка… О, какой беспечной и радостной казалась тогда жизнь, несмотря на все ее будничные трудности!

Внезапно музыка оборвалась, а после паузы зазвучала вновь, но уже в другой тональности, в другом настроении – что-то тревожное ощущалось в знакомой уже мелодии, нарастало, беспокоило душу, несло в себе что-то темное и опасное. Александра напряглась, крепко сжала руки. Она, не открывая глаз, хмурилась, и перед ее внутренним взором прокручивался теперь не фильм о беззаботной жизни, а слайд-шоу о временах совсем других.

Большой суетливый город.

Чужая дешевая квартира в спальном районе.

Контора строительной компании.

Незнакомые, неискренне улыбающиеся люди.

Инвестировать в новостройку «на уровне котлована».

Выгоднее, чем покупать уже готовое жилье. Подождать.

Телеэкран. Новости. Крах застройщика.

Удивление, растерянность в глазах мужа.

Двери, двери и снова двери кабинетов учреждений.

Бумаги. Отказы. Отписки. Обещания.

Бутылки из-под дешевого вина за батареей, в тумбочке для обуви.

Тупые, равнодушные, с красными прожилками и тяжелыми веками глаза мужа.

Стасины тихие ночные слезы: «Мамочка, почему папа так?»

Участковый милиционер, молодой, еще не привыкший к такой работе.

Его глаза, как у почтальона военного времени, принесшего плохую весть.

Инвестировать в новостройку «на уровне котлована».

Выгоднее, чем покупать уже готовое жилье. Подождать.

Морг судебно-медицинской экспертизы где-то возле Бабьего Яра.

Кладбище на окраине родного города.

Отчаяние. Пустота.

Музыка раздирала душу. Сколько могла, Александра сдерживала слезы, которые по-предательски подступали к глазам и, плотно зажатые там веками, частично просачивались в нос. Эмоции сдавили горло, внутренние рыдания нарушили ритм дыхания, но так и не вырвались наружу. Женщина сидела тихо и прилагала немалые усилия, чтобы едва знакомый мужчина, сидевший рядом, не заметил того, что с ней происходило. Но в какой-то момент пришлось таки шмыгнуть носом, а потом слезы сами покатились по щекам. Александра медленно наклонила голову, надеясь, что так ее состояние будет не очень заметным, даже если Вадим вдруг откроет глаза и посмотрит на нее.

Звуки бесновались, отражались от стен, колонн и потолка, множились, запутавшись в хрустальных люстрах, падали на слушателей и ударяли в болезненные места. Но вот они стали более спокойными, вновь слились в неубиваемую гармониию, а отголоски грозы постепенно растворились в солнечных лирических нотах. Однако плотина женской выдержки была снесена, слезы неудержимо катились по щекам Александры и капали ей на руки, на сумку. Вдруг она почувствовала, что теплая мужская рука накрыла ее крепко сжатые в кулаки руки.

Через несколько минут музыка стихла. Раздались аплодисменты. Александра открыла глаза. Вадим тоже аплодировал. Женщина резким движением обеими ладонями вытерла слезы, шмыгнула носом и присоединилась к традиционному приветствию пианиста. Это был успех. Седой мужчина стоял, держась левой рукой за край инструмента, а правую приложив к груди, и время от времени кланялся публике. До сцены было недалеко, и Александра с удивлением увидела, что глаза его за очками тоже были заплаканными, а щеки влажными.

Объявили антракт. Публика прогуливалась, разглядывая интерьер, кое-кто даже фотографировался на память о посещении такого старинного здания и замечательном концерте. Многие двинулись в буфет, а Александра стояла у своего места, прятала глаза и старалась успокоить дыхание. Что это на нее нашло – рыдать на людях, да еще в таком заведении? Это все музыка, она взбудоражила душу.

– Может, пойдем в буфет? Вы успели что-нибудь съесть после работы? – спросил Вадим.

– Нет. Не знаю. Не хочется ничего. Извините… Что-то на меня нашло. Так неловко… – Александра подняла взгляд на Вадима, глубоко вздохнула и снова взялась рассматривать органные трубы.

– Слушайте, а может… Если вы не против, конечно…

– Что? – Женщина встревоженно посмотрела в глаза этому малознакомому мужчине, который вдруг стал свидетелем ее неуместной слабости.

– Давайте сбежим отсюда! Во второй части концерта будет другой исполнитель, не знаю, кто такой. Я вообще-то не большой любитель. А билеты мне дал этот самый маэстро. – Вадим указал рукой на сцену. – Собственно… Я в прошлом месяце оперировал его маленькую внучку – врожденный порок сердца. Все закончилось хорошо, ребенок в порядке. Вот он и пригласил…

– Господи! Так вот почему…

– Что?

– Вот почему он так играл, так проникновенно, так тревожно, что аж страшно было… И его слезы…

– Вы тоже заметили? Да, не удержался старик… И действительно, вложил в исполнение столько чувств, все свои переживания за девочку.

– И благодарность вам тоже…

– Наверное, но это моя работа. Можно сказать, будни. Хотя к этому никогда не привыкнешь. Ну да ладно. Так что, Шурочка, бежим? – Он взял Александру за руку и заглянул ей в глаза. Хитрые бесенята прыгали в его глазах, будто он, совсем еще мальчишка, предлагал однокласснице прогулять урок математики.

– Бежим! – кивнула она и повернулась к двери, удивленная таким обращением.

– Только бежим пешком, я сегодня без машины, – извиняющимся тоном сказал Вадим.

– Я тоже! – Александра хмыкнула, и они двинулись к гардеробу.

12

Антонина подходила к новогоднему рубежу с непричесанными мыслями и чувствами. Слишком полярными. Слишком неожиданными по сравнению с мыслями и чувствами прошлого Нового года, когда казалось, что жизнь основательно и бесповоротно вошла наконец в свою комфортную колею – они с Игорем еще далеко не старые, благодаря своей светлой голове он еще долго сможет заниматься наукой: писать статьи, руководить аспирантами, ездить на международные симпозиумы, а она, заслужив комфортабельный покой, будет жить рядом с ним профессорской женой, женщиной, возраст которой трудно определить.

В прошлом году она еще надеялась, что Вадим женится на Анжеле, хотя поначалу ей не очень нравилась эта самостоятельная и горделивая красавица. Но Антонина вдруг поймала себя на том, что девушка чем-то напоминает ее саму в молодости. Она даже улыбнулась, когда впервые осознала это сходство.

«Что ж, – наконец решила потенциальная свекровь, – не худший вариант. Может, возьмет крепко, за что надо, сумеет пережить период профессионального роста мужа, зато уж потом будет пожинать плоды. Конечно, если сумеет удержать и своего не упустит. А Вадик высоко взлетит – это факт. Правда, не в науке, как мечтал отец, а в хирургии. Этим он похож на Игоря – ушел с головой в свое дело».

Чувства Антонины были несколько двойственными: с одной стороны, ей по-матерински немного было жаль сына, которым Анжела, встреченная им когда-то в Египте на отдыхе, вертела, как собака хвостом, а с другой – срабатывала женская солидарность, и она думала, что Вадиму и не помешала бы крепкая женская рука. Но год прошел, свадьба единственного сына не состоялась, более того, не так давно выяснилось, что пара вообще распалась. Вадик весь в работе – больница, чужие дети, операции. Нашел ли он кого-то после Анжелы? Вряд ли… А может, еще сойдутся? Так рассуждала Антонина, разглядывая на стене гостиной коллаж семейных фотографий в большой рамке.

Ее взгляд остановился на фото, где они втроем стояли у Эйфелевой башни. Это было, когда они переехали во Францию из Германии. Мужа пригласили преподавать, а Антонина с сыном отправились вместе с ним. Вроде было это не так и давно, а как все изменилось…

Теперь отчаяние профессорской жены по поводу виртуального романа мужа было уже не таким жгучим, как в первые дни после того, как она узнала о двойной жизни Игоря. Каким-то удивительным образом ей помогла Яна, а еще разорвала круг ее самоедства женщина, которая возникла из чулана, как белый призрак, вначале напугала, разозлила… Все относительно, так относительно в этом мире. Но свое всегда жжет больнее.

Однако наибольший терапевтический эффект произвела на Антонину неожиданная встреча с Романом Тарчинским. Появление этого заводилы, пусть уже и седого, будто окутало ее знакомой атмосферой львовской юности, прибавило скорости знакомой карусели, которая год за годом мчала ее по предначертанному кругу. Они сидели в уютном ресторанчике, вспоминали прошлое, общих знакомых, смеялись, рассказывали, как воспринимали друг друга в те годы, снова смеялись, словно близкие друзья, которые долго не виделись. Не было барьеров, субординации и запрещенных тем. Их объединяли воспоминания об общих знакомых, тренерах, соревнованиях, различных казусах, о городе их молодости и даже о кавказце Маге, который перекрыл когда-то Роману путь к Тонькиному сердцу.

Именно после упоминания о нем, правда, не без помощи хорошего коньяка, тональность разговора несколько изменилась. В приятельском обмене новостями стал улавливаться гендерный интерес, возникли полутона, вынырнули вопросы о личном. Время от времени Антонину окутывали комплименты при сравнении с ней бывшей, которая «так мало изменилась», с другими женщинами, «молодыми, глупыми и корыстными» или со сверстницами, «толстыми, ограниченными и искалеченными бытом». И казалось, что для имевшего обширный жизненный опыт Романа именно Антонина была идеальной женщиной.

Она отмахивалась от его шутливых комплиментарных атак, но, тоже разогретая крепким благородным напитком и воспоминаниями о былом, не могла не согласиться с Романом, ведь, честно говоря, и сама как-то пришла к тем же выводам, сравнивая себя с пустоголовыми яркими блондинками или со своими сверстницами, безвкусно одетыми и отягощенными лишним весом. Поэтому, когда бутылка коньяка опустела, Антонина, еще держа обиду на Игоря, увидела в Тарчинском вполне подходящую кандидатуру как минимум для мести мужу, а может, и для более серьезных планов. Разве кто-нибудь из случайных новых знакомых, скажите на милость, мог так, как Роман, мгновенно оценить все ее плюсы? А если еще воспользоваться бонусом в виде нереализованного в юности мужского интереса, то можно было заполучить этот «объект», вообще не напрягаясь. Антонина пока еще не очень разобралась в хронологии его браков-разводов, но прекрасно поняла, что Тарчинский имеет свой бизнес, поддерживаемый каким-то богатым инвестором, бывает за границей и не бедствует, хотя кризис прокатился и по нему.

Вот как неожиданно все обернулось: пошла присмотреться к иностранцам, а попала в водоворот, который закручивал вокруг себя Роман еще с молодых лет. Такая уж у него была харизма.

После ресторана друг юности отвез Антонину домой на своей машине, хоть она и возражала – муж никогда не садился за руль навеселе. Но Роман пообещал ехать медленно, да и не очень далеко было. Когда, уже у дома, он потянулся поцеловать на прощание Антонину, ей понравился запах его духов, и, все еще под влиянием коньяка и приподнятого настроения, она подставила не щеку, а губы. Поцелуй затянулся. И, похоже, удивил даже самого Романа. После этого Антонина элегантно выпорхнула из машины и, не оглядываясь, застучала каблучками к подъезду. И только когда ее горячая рука коснулась холодной дверной ручки, подумала: «Наверное, надо немного постоять в подъезде, остыть. С такими глазами вряд стоит появляться перед Игорем. Хотя… Сам виноват! Нарвался! Доигрался со своей Соней? Заплатишь мне!»

Но дразнить собак было еще рано, да и бессмысленно. А что с Тарчинским это не конец, а только начало, уже не было никакого сомнения. Ожидая лифт, Антонина посмотрела на часы – без пяти минут одиннадцать. Вспомнила, что выключила мобильный еще в галерее. Включила его. Через минуту пришло четыре сообщения о пропущенных вызовах – три были от Игоря, один – от Яны. Перезванивать обоим не было смысла: Яне поздно, а Игорь – вот он, только нажми нужную кнопку в лифте, и пожалуйста…

Поднимаясь на свой этаж, она смотрела на себя в большое зеркало, которое недавно поселилось в лифте. И для чего оно здесь? Видимо, чтобы по дороге домой или из дома жильцы могли потренировать нужное выражение лица, надеть соответствующую ситуации маску. Антонина выпрямила спину, облизнула и сжала губы, гордо вскинула брови и придала лицу выражение независимого превосходства. Общая картина ее устроила. К такой женщине вряд ли станут цепляться с глупыми вопросами.

Отперла дверь своим ключом. Вошла в полутемный коридор. Свет горел только в кухне. Почувствовала запах каких-то медикаментов. Повесила пальто в шкаф-купе, разулась, почувствовала через тонкие колготки прохладу плитки, прошла в кухню и увидела на столе рюмку и пузырек с сердечными каплями. Хмыкнула.

«Показуху устраивает? Давит на психику? Ну-ну…» Заглянула в кабинет – никого. Приоткрыла дверь в спальню – Игорь лежал под одеялом спиной к ней. Закрыла дверь и пошла в ванную.

Она долго рассматривала себя, обнаженную, в большом зеркале. Для возраста «чуть за пятьдесят» Антонина была в прекрасной форме. Не зря потрачены деньги и время на бассейн, курс массажа, домашний велотренажер. Разве что в солярий можно сходить. Без белья.

Она долго мылась под душем, чувствуя, как в ней перемешивались, будто струи воды, такие разные чувства – обида, жажда мести, жалость к себе, гнев, тревога, новый интерес к Роману, который почему-то всплыл из прошлого именно сейчас, будто брошенный кем-то спасательный круг, а может… может – соблазн, и надо еще взвесить, стоит ли… Но от воспоминания об их поцелуе по телу прокатилась волна желания, и Антонина почувствовала, что она от этого блюда точно не откажется, а куда именно могут завести новые отношения, надо еще прикинуть, но ведь никто в спину не толкает. Тихо вернулась в спальню, устроилась на своей половине супружеской кровати и вскоре заснула глубоким сном. А уже под утро, переворачиваясь с боку на бок, в полусне почувствовала, что Игорь спит, обняв ее рукой.

13

Вадим не спешил возвращаться домой. Его небольшая, но, в общем-то, симпатичная двухкомнатная квартирка, не в центре, зато у метро, в последнее время превратилась в ночлежку, куда молодой врач возвращался исключительно чтобы отоспаться после тяжелых операций и дежурств. С тех пор как уехала Анжела, там стало как-то совсем пусто и неуютно. Хотя раньше она часто звонила на мобильный и упрекала, что работа ему дороже, чем любимая девушка, которая шатается по дому, «как идиотка», «тупо сидит в инете» или вызванивает подружек, чтобы развлечься, где-нибудь «повисеть» с ними. Анжела все чаще предъявляла претензии: зачем ей такой мужчина, которого она почти никогда не видит? Был бы еще, мол, занят каким-то крупным бизнесом, но увлеченно резать младенцев за одну зарплату, не беря взяток, никогда не иметь времени на любимую женщину – это просто абсурд!

Не сказать, что зарплата у Вадима была мизерной, это смотря с чем сравнивать. Правда, «мазерати» он покупать не планировал и на Мальдивы не собирался, хотя и мог бы выбраться раз в год, поставив перед собой такую цель. Но зачем ему эти Мальдивы, если он и там будет постоянно думать о клинике, о новых методиках лечения и оперирования сердечных патологий у детей, которым без вмешательства врачей не выжить?

Все чаще ему казалось, что они с Анжелой существуют в каких-то разных плоскостях, хоть и живут в одной квартире и спят в одной постели. Какого-то конкретного видения их общего будущего девушка не озвучивала, но недовольства своим сегодняшним положением не скрывала. Может, еще не придумала, какое бы новое воплощение Вадима ее устроило, или по-женски чувствовала, что меняться он не будет, и пока просто «пилила его тупой пилой», не выдавая конструктивных идей. А это ее в очередной раз повторенное «резать младенцев» обожгло Вадима и стало тем камешком, который покатился с горы, увлекая за собой целую лавину. Решительные слова были произнесены однажды воскресным вечером в Макдоналдсе на площади Независимости, куда они зашли не поесть, а просто заскочили в туалет, как это делают многие, страдая от нашего несовершенного даже в центре города сервиса. А потом неожиданно остались там выпить кофе и погреться.

Место было шумное, по Анжелиным меркам несимпатичное – «полный отстой», и она не скрывала своего раздражения. Слово за слово – и она снова обрушила на Вадима все свои упреки: «напрасные надежды», недовольство его работой, которая составляла ей, эффектной блондинке, непреодолимую конкуренцию. Вадим тоже все больше уставал от этих отношений и постоянных претензий. Ежедневно, возвращаясь домой, он заранее знал, что его снова в чем-то обвинят. А может, такой был у Анжелы метод манипулирования – привить комплекс вины и пользоваться этим до конца жизни, беспощадно пиля за «плохие поступки», а «хорошее поведение» награждая аппетитным сексом.

Вадим, вообще-то, не считал себя таким уж никудышним, но у него не было сил и желания спорить, он не стремился подбрасывать дрова в огонь Анжелиного хронического недовольства, да и просто не хотел отвлекаться от важных дел и мыслей на это бессмысленное противостояние, так что в основном он занимал пассивную позицию и блондинка выходила победительницей, хоть и не получала полного удовлетворения от односторонних военных действий.

Но постепенно это ее недовольство накопилось, утомило, переполнило обоих, и в очередной раз ею сказанное «режешь младенцев» подействовало на Вадика, как красная тряпка на быка. Не дослушав Анжелин монолог, он неожиданно резко отрубил:

– Не подхожу? Не твой фасон? Я никому не навязываюсь! А детей я не режу. Я их спасаю. Жаль, что ты до сих пор этого не поняла.

Встал, поправил свой клетчатый шарф и направился к выходу.

С тех пор прошло около месяца. Теперь он шел от метро домой по вечернему зимнему городу, грел руки в карманах пальто и думал, как давно уже не блуждал по ночным улицам – все бегом, все на машине… Сегодня, выйдя с работы, он увидел, что выезд его машине наглухо перекрыл какой-то «уазик» с областными номерами. Походил вокруг, поспрашивал людей – никто не знал, чья это машина. Сначала Вадим рассердился – ведь мог опоздать на концерт, но вдруг увидел, что со стоянки выруливает машина знакомого врача, махнул рукой и побежал к нему:

– Подкинете до метро?

Так он стал на сутки пешеходом. Но это того стоило. Прожив такой неожиданно искренний вечер, Вадим шел от метро домой и, глядя на по-новогоднему украшенные витрины, вспоминал прошедший год, подводил итоги. И должен был признать, что более весомыми были результаты на работе, чем в личной жизни. Вспомнился и последний разговор с Анжелой. Накипело. Переполнило. Пролилось через край раздражение ее тупым нежеланием попытаться понять его жизнь и его ценности. Жалел он об этом сейчас? Пожалуй, нет. Но возвращаться в пустую квартиру все равно было неуютно. Вадим улыбнулся, вспомнив, что именно в тот этапный для него день возле Макдоналдса он встретил Александру. Точнее, сначала испуганную хрупкую девочку Стасю, маленькую балерину, которую сбили с ног ребята на скейтах, а потом не менее испуганную ее маму. И ничего он невероятного не видел в том, что вызвался помочь им и отвез в детскую больницу, в травмпункт, дождался там выводов дежурного травматолога, поддержал их, как мог. А Александра почти героя из него сделала!

Вадим снова улыбнулся. Он почему-то всегда невольно улыбался, когда вспоминал их обеих – юную балерину и эту странную женщину, для которой так неорганичны были и торговля на базаре, и проживание в детском саду. Об этом она неожиданно рассказала сама, пока они сидели в небольшом кафе в подземном переходе под Майданом. Зачем? Вроде и не оправдывалась, просто решила сразу расставить точки над «i». С одной стороны, такая открытость несколько удивила Вадима, с другой – встревожила, ведь эта маленькая сильная женщина показалась ему слишком незащищенной в большом городе. Страшно было даже представить себе такую комбинацию. Чего только не случается с людьми в столице!

А на первый взгляд и не скажешь, что человека так закрутила судьба… Симпатичная, воспитанная, с какой-то непровинциальной элегантностью и грацией, Александра, казалось, будто на спор временно играла не свою роль в жизни, настолько не соответствовало то, что он впервые увидел в ней на Майдане и к чему тайком присматривался сегодня в филармонии, тому, что неожиданно предстало перед ним на морозном рынке. Хотя кому, как не кардиохирургу, знать, что главное находится у человека внутри… Как говорил мудрый Лис в истории Сент-Экзюпери о Маленьком Принце: «Самого главного глазами не увидишь. Зорко одно лишь сердце».

Размышляя обо всем этом, он уже хотел свернуть с улицы во двор, когда от автобусной остановки отделилась сутулая мужская фигура и неуверенной походкой двинулась навстречу. Между ними было метров пять, и Вадим нутром почувствовал, что проблем не миновать. Он огляделся – поблизости никого. По улице изредка проезжали машины, но пешеходов не было. Вадим замер, держа руки в карманах пальто, и смотрел на человека, который шел прямо на него. Если сейчас побежать, незнакомец точно его не догонит, он и идет-то с трудом. Но Вадим стоял, как парализованный. Он понимал, что мог бы как-то справиться с одним нетрезвым, если, конечно, не выскочат из подворотни его приятели. Когда-то на военной кафедре, а потом в лагерях их учили основным приемам рукопашного боя. Конечно, какой из него боец, но руки-ноги, наверное, что-то бы вспомнили. Руки… Вот их крайне нежелательно было травмировать – ломать или даже ранить. Ведь от его рук зависели чьи-то жизни.

Все это пронеслось в голове Вадима за несколько секунд, пока мужчина приближался к нему. Он остановился на расстоянии менее метра, качнулся, и Вадим увидел его молодое небритое лицо, мутный взгляд, чуть приоткрытый рот, сдвинутую набок трикотажную спортивную шапочку. Она совсем не подходила к «дутому» пуховику, который делал фигуру громоздкой. Запаха алкоголя не чувствовалось. Вадим докторским глазом определил: «наколотый». Еще не имея представления, как дальше будут развиваться события, врач на всякий случай вынул из кармана одну руку.

Неожиданно мужчина тупо, но доброжелательно улыбнулся и взялся рукой за плечо Вадима:

– Брателло! Слушай, как ты думаешь, кто будет следующим президентом Америки на Марсе?

Врач с облегчением хмыкнул, медленным движением снял чужую руку со своего плеча и сказал:

– Думаю, подошел бы Дункан Маклауд.

Повисла пауза. Прохожий нахмурил брови, и лицо его отразило заторможенную работу мозга.

– Горец? Бессмертный?! – Он взмахнул обеими руками, словно крыльями, хохотнул, вдруг неуклюже скользнул ногами и приземлился пятой точкой на заснеженный тротуар. – Брателло, ты правильный чувак!

В этот момент за спиной Вадима притормозила машина. Стекло передней дверцы поползло вниз.

– Проблемы? – спросил парень, сидевший около водителя.

– Нет, спасибо, все под контролем, – ответил Вадим, глядя сверху вниз на персону, озабоченную будущим человечества.

В машине тихо, но настойчиво зазвучал женский голос, включился и замигал сигнал аварийной остановки, и через мгновение с водительского места вышла стройная девушка в короткой курточке и джинсах. Вслед за ней вышел и парень. В его руках была большая видеокамера. Пара направилась к тротуару. Вадим узнал их и удивленно наблюдал за ними, а наколотый «философ» сидел на снегу, будто не замечая новых действующих лиц.

Парень лихо вскинул камеру на плечо, а в руках у девушки появился микрофон.

– Скажите, а что такое, по-вашему, счастье? – неожиданно спросила она и поднесла микрофон к губам Вадима.

Парень с камерой стоял на расстоянии, а девушка заняла позицию на тротуаре. Но не успел Вадим осознать, что происходит, и сообразить, что бы им ответить, как девушка вскрикнула, качнулась, тоже взмахнула руками, как крыльями, и хлопнулась на снег рядом с «философом».

– Дебил! Ты че дергаешь? – рявкнула она и стукнула наркомана микрофоном по голове так, что шапочка его отлетела в снег. – Жека! Что ты снимаешь?! Дай руку!

Вадим опомнился и сам протянул девушке руку, но «философ» приобнял ее за плечи и миролюбиво пропел:

– Я знаю, что такое СЧАСТЬЕ! Я расскажу!

Девушка взглянула на оператора, махнула ему рукой на камеру, мгновенно уселась грациозней и поднесла микрофон ко рту опрашиваемого:

– Что же такое счастье, по вашему мнению?

– СЧАСТЬЕ… Это не допускать ломки, малая! И еще – чтобы в Америке, наконец, был хороший президент! Особенно на Марсе! – Он вяло помахал рукой оператору, повернулся к девушке и попытался обнять ее обеими руками, но она тут же повторила эффективный прием – «микрофоном по голове», а Вадим наконец помог ей подняться.

– Ну и работа у вас! Я в восторге от вашей решимости, – поаплодировал обоим.

– Всякое бывает. А вы все-таки что-то о счастье скажете или как? – не теряла профессионального азарта девушка, не узнавшая Вадима.

Она сделала пару шагов в сторону, Вадим отошел за ней.

– А что о нем говорить? Оно же не в словах.

– Ну, а как вы, например, определяете, что вы счастливы? – не сдавалась девушка. – Вот нам один старичок вчера сказал, что счастье – состояние временное. Но как-то же оно определяется самим человеком?

– Наверное. Знаете, когда я счастлив, у меня душа улыбается. И, пожалуй, это отражается на лице.

Девушка шевельнула бровями, улыбнулась, опустила микрофон и махнула рукой оператору:

– Жека, снято!

Через минуту эта пара уселась в машину и двинулась дальше.

«И чего это они ночью снуют по городу?» – подумалось Вадиму.

Он посмотрел на «марсианина», который все еще сидел на снегу, раскачиваясь из стороны в сторону, жестикулировал и блаженно улыбался.

– Слышь, может, шел бы ты домой? Помочь подняться? – спросил Вадим.

Но тот лишь отрицательно замахал руками, словно в замедленной киносъемке, и снова погрузился в собственный мир, где ему было хорошо, где царило его собственное счастье. Вадим пожал плечами и свернул с улицы во дворы, направляясь к своему дому. В кармане запикал мобильный. Это была SMS’ка от Александры:

«Спасибо за прекрасный вечер! ☺»

Он прочитал текст, сопровождаемый смайликом, улыбнулся и ускорил шаг.

14

Игорь все же решился за завтраком спросить у жены, как она вчера провела вечер. Собственно, ничего «такого» он не предполагал, знал, что Антонина договаривалась с модельершей Кирой сходить в какую-то галерею на открытие очередной выставки. Он никогда не был против ее выходов «в люди» – пусть хоть чем-то заполняет свою жизнь. Но вчера вечером у него почему-то неожиданно прихватило сердце, и три попытки дозвониться до жены оказались тщетными. Вот это, конечно, было неприятно. Более того, готовя завтрак, Антонина поставила пузырек с корвалолом в аптечку, но ничего не спросила. А могла бы хоть поинтересоваться. Получается, хоть умри здесь, ей все равно… Игорь вздохнул, дождался, пока разговорчивый телевизор на холодильнике сделает паузу и спросил:

– Хорошо развлеклись вчера?

– Отлично! – Антонина, поджав губы, смерила мужа скептическим и неожиданно дерзким взглядом.

В этот момент ей захотелось выпустить в Игоря весь арсенал своей осведомленности о его Соне, усиленный рассказом о вчерашней неожиданной встрече с Романом, о ресторане, коньяке, об их громком хохоте и о долгом вкусном поцелуе на прощание. Но она сдержалась и ничего не сказала.

– Что нового у богемы? Как Кира? – спросил Игорь, ища глазами на столе сахарницу.

– У всех все круто, рождественское настроение, люди умеют веселиться, но почему бы и нет? – сказала уверенным тоном Антонина и повернулась к телевизору, поскольку даже сама испугалась внутреннего взрыва неконтролируемой дерзости, который мог вырваться наружу, но слишком ненадежной соломинкой был пока Тарчинский, чтобы так рисковать.

– Вадик что-то давно не звонил, – изменил направление диалога Игорь.

– Работает! Такой же трудоголик, как и его отец. Вот хорошую девушку упустил, но чему удивляться – не у каждой хватит терпения столько лет служить «звезде», как я, – не поворачивая головы, отозвалась Антонина.

– Тоня… Ты будто обижаешься на меня. Но ты же знаешь, как я тебя люблю. Всю жизнь… – Муж коснулся ладонью ее плеча.

Женщина напряглась и замерла от неожиданности. Не то чтобы Игорь никогда не говорил о своих чувствах к ней, но именно сегодня, когда она знала о Соне, когда горела жаждой мести за свои страдания и когда в ней внезапно вспыхнул интерес к другому мужчине, эти его простые слова показались неискренними и неуместными. Она дернула плечом.

– Устала я. Не надо слов. Что-то я их плохо воспринимаю последнее время.

– Ну, То-о-оня, вот тебе «Доброе утро». – Игорь попытался провести рукой по ее спине, но женщина вдруг хватанула воздуха, сорвалась с места, пронеслась по коридору в спальню, упала на кровать и разрыдалась.

Сколько десятков или сотен раз за время супружеской жизни их споры заканчивались сексом? Хотелось бы назвать это действо «любовью», но в действительности это был именно отчаянный секс, нервный, напряженный. Техничный и отшлифованный выплеск энергии до истощения, разрядка, радикальная мера, как в давние времена кровопускание для помощи больному с повышенным давлением. И это действительно помогало, хотя каждый из участников действа знал сценарий в деталях.

Истощенные, они молча лежали на кровати, Антонина разглядывала потолок, а Игорь, медленно дыша, закрыл глаза и положил ладонь себе на грудь. Разговаривать обоим не хотелось. Неожиданная женская истерика улеглась, и Антонина считала более разумным помолчать, а не выяснять отношения, а Игорь, не зная, какое произнесенное слово может вызвать очередную неожиданную реакцию, просто лежал и прислушивался к ударам сердца. Что-то слегка давило за грудиной, может, и не надо было после вчерашнего…

«Неужели это старость? – Он горько усмехнулся. – И Тоня вот неистовствует – то скандал из ничего, то рыдает… Гормоны? А я, дурак, надеялся ее расшевелить…»

«Улыбается, гад, – подумала Антонина, заметив краем глаза, как шевельнулись губы мужа, – видимо, вспомнил свою кривоногую тумбочку. А может, занимался со мной любовью, а сам, сволочь, мечтал о ней?»

Антонина молча встала, на ходу накинула халат и скрылась в ванной.

Профессор Игорь Соломатин снова уселся за свой компьютер, вздохнул и заглянул в электронный почтовый ящик. Там его ждало письмо от его немецкого коллеги профессора Шульца, который сообщал о том, что готовится к весенней конференции в Японии, и спрашивал, будет ли украинский профессор на ней присутствовать.

Не отвечая коллеге, Игорь прислушался – в ванной все еще журчала вода. Он зашел на сайт одноклассников и удивился, увидев, что ему пришло сообщение. Прочитав его, профессор резко отстранился от экрана, поправил очки и снова медленно приблизил лицо к монитору. Имя автора ему ничего не говорило. Фотографии при этом имени не было. Текст месседжа был коротким, непонятным и волнующим: «Проблема с Соней. Необходимо встретиться!»

15

Александра домыла лестницу в детском саду, вылила грязную воду в унитаз в тесном служебном туалете, поставила к стене швабру, разложила на полу большое старое махровое полотенце, служившее ей половой тряпкой, сняла резиновые перчатки, повесила их на край ведра. Еще один рабочий день подходил к концу, постепенно приближая ее к праздничным выходным, когда они с дочерью поедут в родной городок, райцентр, к родителям Александры, встречать там небольшой семьей Новый год. Наговорятся, отдохнут, отоспятся, а затем Стася останется гостить у дедушки с бабушкой до конца каникул, а ей опять придется возвращаться в Киев. Противоположные чувства бередили Александре душу. И хотелось домой, и трудно было возвращаться в свое прошлое. Тем более что ее родители даже не догадывались, что их проект с новостройкой вылетел в трубу, что после смерти мужа Александре не хватило средств удержаться в съемной квартире, что Стася не только учится в балетной школе, а еще и живет в интернате при ней, а сама их дочка вообще ночует на детских кроватях в детсаду. Со Стасей они договорились не травмировать дедушку с бабушкой, не то чтобы врать, а просто не все им рассказывать. Конечно, негоже было учить ребенка лукавить, но что поделаешь в такой ситуации? Дочка умная, осознает, что они с мамой пока должны терпеливо преодолевать трудности и желательно не нагружать ими стариков. Тем более что все это делалось исключительно ради того, чтобы Стася имела возможность стать балериной.

Конечно, Александра могла бы вернуться домой, свалиться на голову родителям со своим отчаянием, там жить и работать, навещать Стасю раз в месяц и забирать ее домой на каникулы. Но и работу на малой родине надо было еще найти, и зарплата там у всех была мизерной, а главное, в Киеве она имела возможность видеть дочь каждые выходные, а если бы не две работы, то хоть и ежедневно. После пережитых вместе трудностей мама с дочкой стали словно единым целым, были друг для друга и радостью, и поддержкой, и, безусловно, очень страдали бы в разлуке. Было, как было. А дедушке с бабушкой на каникулах показывалась немножко приукрашенная картинка их столичной жизни.

Александра поднялась в комнату-кладовку, чтобы переодеться, и заметила полосу света под дверью Яниной мастерской. Она тихонько постучала.

– Кто там? Заходите! – отозвалась из-за двери Яна.

– Добрый вечер! – Александра переступила порог. – Ты сама? Можно к тебе?

– Конечно можно! Сделать тебе чаю? Вот у меня еще и печенье осталось, девчонки принесли. Представляешь, такая дружная группа сложилась, хоть и небольшая, – все успеваем: и что-то руками создать, и поговорить, и чаю выпить, – улыбнулась Яна.

– Ну, давай, если не торопишься. Я бы сама с радостью ходила на твои курсы, я классно шью, еще умею немного вышивать крестиком, гладью, и разные штуки делаю из бисера. Люблю я эти женские украшения, но не до того сейчас, так уж сложилось. Надо перетерпеть. – Александра виновато улыбнулась, внимательно разглядывая новые работы учениц Яны, разложенные на стеллажах у стены.

– Да я бы тебя с удовольствием научила всему, что сама умею, но вижу, что и некогда тебе, и после двух работ уже и сил нет. Садись, угощайся.

– Ой, я сейчас! У меня лимон есть, хлеб с салом, пара мандаринок. – Александра метнулась в свою каморку так быстро, что Яна не успела ее остановить.

– Ну, раз такое дело, то мои девушки еще принесли в честь Нового года шампанское и коньяк, так шампанское выпили, а коньяк едва начали, можем к твоему лимончику приурочить. – Яна вытащила из ящика стола начатую бутылку.

– Круто! – вскрикнула Александра, вернувшись из каморки. – Французы, пожалуй, застрелились бы, увидев, как их коньяк пьют здесь из пластиковых стаканчиков и закусывают черным хлебом с салом!

Женщины дружно рассмеялись. Через минуту на пластиковой тарелке была разложена закуска, нарезанный кольцами лимончик истекал соком под кристаллами сахара. Женщины уселись, замерли, а затем подняли импровизированные «бокалы».

– За что пьем? – спросила Александра.

– За счастье! – мгновенно отозвалась Яна.

– Точно! А чего нам еще надо? За наше простое женское счастье! Ведь оно вмещает в себя все, что необходимо для хорошей жизни.

– Однозначно! Счастливая женщина светится изнутри, и всем от этого хорошо!

Вместо звона бокалов зашуршали боками белые пластиковые стаканчики, женщины выпили и начали быстренько закусывать чем Бог послал.

– Шурочка, привела бы ты как-нибудь дочку ко мне, хоть в выходной, посидели бы вместе, я персонально для вас провела бы мастер-класс. Бесплатно, просто так, по-дружески. А если что-то хорошее получится, то можно и на реализацию отдать, была бы тебе свежая копейка, – дожевывая лимон вместе с горьковатой кожицей, сказала Яна.

– Спасибо, может, когда-то и будет возможность. Пока собираемся домой, оставлю ее там на каникулы, а сама снова сюда, ведь я по графику работаю. Может, прихвачу коробку с рукоделием, похвастаюсь своим.

– Трудно тебе, – сказала Яна. – И как выдерживаешь? Может, поискала бы другую работу, хоть сидела бы где-нибудь в офисе, не мерзла…

– Посмотрим. Пока так, – тоже вздохнула Александра и задумчиво посмотрела в ночное окно.

Налили еще по одной. Вторую, как водится, выпили за друзей, хотя так уж случилось, что теперь у каждой из них были только знакомые, а такого человека, на которого можно опереться в горе, с кем разделить радость, не было.

– Слышишь, Яна, а та женщина, ну, помнишь, была у тебя, когда я так по-дурацки ворвалась? Она как? Приходила еще? Что с ее мужем?

Яна внимательно посмотрела на гостью, вздохнула и развела руками:

– Знаешь… Такая у меня тут сложилась «практика», аж самой неловко – я ведь не специалист. Так… терпеливый слушатель. Вот и Антонина…

– Да! Антонина! Так что?

– Приходила даже домой ко мне, когда я болела.

– Ого! Видимо, совсем ее скрутило. Так что-то там сдвинулось или как?

– Сдвинулось. Но не к лучшему… Хотя, как знать, что в нашей жизни к лучшему? Допекла ее эта ситуация, и перемкнуло ее на месть.

– Как это? – Александра чуть не подавилась печеньем.

– Решила умножить профессора на ноль, найти ему замену, но не лишь бы что, а чтобы самой комфортно жить дальше, и чтобы муж ее стал локти себе кусать. А если не получится, как хочется, то как минимум тоже пойти в загул и наставить ему рога, но при этом каким-то образом раздавить эту Соню и из принципа сохранить брак.

– Ого! – снова выдохнула Александра. – Доигрался профессор… А ты ей что советуешь?

– Да разве я имею право советовать? Это же ее жизнь, ей и решать. Я даю возможность выговориться, а пока человек часами озвучивает свою ситуацию, то и сам начинает лучше ее понимать, поднимается над ней, видит людей и события будто со стороны. А дальше человеку становится виднее, какого именно он хочет результата. Ведь это не мне, а ему как-то надо будет жить дальше. Но встречаются люди совершенно неспособные принимать решения…

– Знаешь, может, это и неправильно, ведь существует же женская солидарность, но почему-то мне ее профессора даже немного жаль, – сказала Александра. – И тебя тоже жалко – каждый приходит, сливает на твою голову свои проблемы и уходит, а ты остаешься – вся в чужих слезах и соплях…

Яна молча улыбнулась и пожала плечами. Эта малознакомая женщина, попавшая в Киеве в такую передрягу, но так мужественно державшаяся ради будущего своего ребенка, случайно появилась в ее жизни. Яна мало знала об Александре, или Шурочке, как иногда называла она эту молодую женщину, неожиданно оказавшуюся родственной душой. Яне вдруг захотелось рассказать ей больше – и об Антонине, и о профессоре Соломатине, и о своих подозрениях относительно их истории, но неписаный «кодекс слушателя», обязывающий сохранить своего рода «тайну исповеди», заставил ее сдержать порыв, и вместо этого она вдруг задала вопрос, который изменил направление разговора:

– А я вчера видела, как ты бежала к метро, – такая красивая, на каблуках, в юбке, накрашенная! Так спешила, что меня и не заметила! Бежала на свидание?

Щеки Александры вспыхнули – Яна застала ее этим вопросом врасплох.

– Нет, не на свидание… На концерте была, в филармонии, – пояснила, овладев собой, женщина. – Меня пригласили.

– Ничего себе провинциальная уборщица из детсада! В филармонии! Я там единственный раз в жизни была, когда в институте училась. Вот такая я киевлянка! Убила ты меня наповал! – Яна погладила взволнованную гостью по плечу. – Так ты еще и в классической музыке разбираешься? Или друзья есть среди музыкантов?

– Ни то ни другое, – засмеялась Александра и за чаем выложила новой приятельнице короткую историю знакомства с доктором Вадимом.

А может, ей, так же как и другим посетительницам Яны, нужно было выговориться, выразить свои переживания последних дней словами, сказать и самой услышать их, чтобы разобраться…

Когда уже убирали со стола, заиграла мелодия Яниного мобильного. Она взяла трубку, посмотрела на экран, и Александре показалось, что Яна немного смутилась и мгновение колебалась, отвечать или нет.

«Может, что-то личное?» – подумала она и быстро собрала свои пакеты и унесла их в кладовку, прикрыв за собой дверь. Но, как и прошлый раз, ей было хорошо слышно каждое слово: Яна договорилась с кем-то о свидании на завтра.

«Ну что ж – имеет право. Почему бы и нет? – снова подумала Александра. – А что не рассказала о своих сердечных делах за чаем – тоже имеет право, не обязана. А может, и не личное, мало ли у современной женщины может быть дел?»

Но когда Александра вернулась в мастерскую попрощаться с Яной, та, несколько взволнованная, сказала:

– Это не то, что ты подумала. Но это чужие секреты. Может, как-нибудь потом…

16

– Вадик, ты что-то совсем заработался – не заходишь, не звонишь, раньше хоть было понятно, что личная жизнь мешает, – упрекала Антонина сына по мобильному.

– Мам, ну ты опять? Я немного занят, позвоню вечером, хорошо? Или говори быстро, что хотела?

– Я хотела сказать, что мы с отцом встречаем Новый год дома, ну, как два пенсионера – с оливье и перед теликом, поэтому, – если у тебя нет собственных планов, можешь разбавить нашу компанию. Это если коротко.

– Хорошо, я подумаю. Планов и правда пока нет. Может, и завалюсь к вам. Извини, у меня обход, я позвоню позже, о’кей?

– Ну, о’кей, – сказала Антонина, заканчивая разговор.

Не то чтобы ей хотелось возиться у плиты, готовить традиционные новогодние блюда, но интересных приглашений на саму новогоднюю ночь не поступило, к себе звать кого-то не хотелось, да и не было у них здесь настолько близких друзей, чтобы с ними хотелось подводить итоги и начинать пусть условно, но все же новый этап в жизни. Когда-то из Львова они переехали в Киев, потом жили за границей, возвращались сюда и снова бросали столицу. Общались с сотрудниками Игоря, с их женами (первыми, вторыми, третьими…), с соседями, с которыми отношения были почти виртуальными, а настоящих друзей так и не обрели. Кроме того, настроение у Антонины в последние дни было очень нестабильным. То ее, как в юности, затягивало в новое приключение – звонки, SMS’ки от Романа, фейерверк его комплиментов и шуток поднимали тонус, то опять мысли о наглой девчонке в белом фартуке и коварном муже срывали ей «крышу», заставляли колотиться сердце, которое волнами гнало горячую кровь к голове, так что щеки пылали, а в ушах стучало.

Вот, например, сегодня, пока Игорь ездил в институт, она обнаружила в его почте новое письмо от этой стервы – интересуется, какие у него планы на новогодние праздники, не тянет ли его, например, в зимний Львов. Сокрушается, дрянь: мол, понимает, что Игорь не свободен, но пусть бы приехал хоть и с женой, которая тоже местная, может, захочет вспомнить былое. И все-таки мог бы найти часок-другой, чтобы встретиться с ней за кофе. А то, пишет, могла бы пригласить его и с женой на обед…

«Знаем мы этот кофе! – неистовствовала Антонина. – Зараза! Еще на обед нас хочет пригласить! Видели такое?! Увидеть хочет, кто из нас лучше сохранился на этот момент, а кого время не пощадило… Такая любопытная или настолько уверена в своих чарах? А фото, стерва, до сих пор не прислала, так что непонятно, во что превратились те щечки с ямочками и ее тугие косы! Джульетта потрепанная!»

Антонина задыхалась от гнева и то сердито мерила шагами квартиру, то пила сердечные капли, то выходила на балкон покурить, то вновь перечитывала письмо от Сони. А то, чувствуя потерю очередной порции сил, неслась мыслями к Роману, перечитывала его SMS’ки и готова была согласиться на самые неприличные его предложения, чтобы взять реванш и хоть заочно, но отхлестать мужа своими поступками за его «ретроспективу».

Роман был легок на помине. Он вообще словно каким-то чудом улавливал Антонинины посылы «в эфир» и частенько набирал ее номер или присылал SMS’ки именно тогда, когда она активно о нем думала. Собственно, думала она о нем теперь почти постоянно, вот такие устроила себе качели – от гнева до восторга.

Поэтому звонок Романа с предложением поужинать сегодня в ресторане упал на плодородную почву. Он сказал, что через два дня едет в Москву к дочери от первого брака и внукам (как оказалось, у него там было двое мальчишек) и вернется только после праздников. Именно поэтому он вдруг выдвинул предложение встретить Новый год досрочно.

– Почему бы и нет? – не заставила себя уговаривать Антонина, и через три минуты было определено время и место сегодняшней встречи.

«Доиграешься! Ой, доиграешься мне!» – прошипела она, адресуя эти слова мужу, когда разговор был завершен. Антонина вошла в кабинет Игоря. Письмо от Сони она уже давно хитрым маневром вернула в первоначальное, непрочитанное состояние, а теперь только выключила компьютер и критически осмотрела свои ногти.

– Вперед, наводить красоту! – энергично скомандовала сама себе и через несколько минут договорилась по телефону и о маникюре, и о прическе.

17

Небольшую кофейню на Подоле профессор Соломатин даже не сразу нашел. «Надо же – устроить кафе в подвале старого жилого дома! Вход со двора, и приличной вывески, которая бы привлекала посетителей, нет… И кто сюда ходит? Разве это бизнес?» – подумал он, еще раз взглянул на записанный на бумажке адрес, сверился с номером дома и начал спускаться по лестнице.

– Простите, это вы господин Игорь Соломатин? – услышал он сзади женский голос.

– Я-то я, а вот вы – это вы? – Профессор прищурился, настороженно, но с вызовом окидывая взглядом незнакомку. Но вдруг почувствовал, что его подозрительное раздражение неожиданно растворяется в морозном воздухе.

К нему легкой походкой приближалась невысокая молодая женщина в серой короткой шубке и джинсах, заправленных в смешные мохнатые сапоги. Волосы ее прикрывала черная вязаная шапочка, покрытая кружевными снежинками. В руке покачивалась небольшая сумка. Когда она подошла к лестнице, мужчина уже спустился на две ступеньки, и глаза их оказались на одном уровне.

Незнакомая женщина, назначившая профессору свидание, сама казалась взволнованной, растерянной и почему-то смешной, и Игорь вдруг успокоился. Ну чем, собственно, могла ему навредить эта особа возраста его сына? Конечно, довольно странно было то, что поводом для встречи стала Соня Тютюнникова, но никто не заставляет его говорить лишнее. Можно просто угостить ее кофе, выслушать и распрощаться. Что такого может сообщить эта молодая дама зрелому мужчине, даже непонятно каким образом заглянув одним глазом в потайной ящик его жизни?

Через минуту он уже оценил выбранное для встречи место: в длинной прямоугольной комнате без окон, напротив входа, у узкой стены находилась барная стойка с кофейным комбайном, а пять небольших столиков выстроились в ряд слева. Все. Да еще на белых стенах висело штук шесть фотокартин в рамках, подсвеченных специальными лампами над ними – вот и весь интерьер и вся иллюминация заведения. Разве что над хозяйкой и ее кофейной машиной светилось несколько встроенных в потолок лампочек. Игорь довольно хмыкнул и снова с удивлением заметил, что напряжение, которое поселилось в нем со вчерашнего дня, исчезает. Яна поздоровалась с немолодой женщиной за барной стойкой и оглянулась на Игоря:

– Вы кофе пьете? Здесь его очень вкусно готовят.

– Да, пожалуй, выпью «латте», раз уж мы здесь. А вас чем угостить?

– А мне эспрессо со сливками, – улыбнулась Яна хозяйке и стала расстегивать шубку.

– И кто же сюда ходит? – не удержался от вопроса профессор.

– Говорят, свои. Из офисов, что вокруг, народ забегает пошушукаться, или, как я, – раз случайно зашла, теперь знаю, что есть такое место. По крайней мере, не на виду, и никто не мешает.

– Это точно. – Игорь повесил на вешалку Янину шубку, а рядом свое пальто.

Наверное, они попали сюда в такое время, когда все уже напились кофе и в заведении начался своего рода антракт. Никто не мешал говорить, а тихая музыка и журчание мини-фонтанчика на барной стойке уберегали уши хозяйки от чужих секретов.

– Конечно, вы в праве гневаться, ведь я разгадала вашу тайну. Раскрыла вашу игру… И даже не могу извиниться: мол, я не хотела. Ведь именно хотела разобраться в том, что мне показалось странным. Не все пазлы складывались в моей голове в картинку после рассказа вашей жены Антонины, а также после того, как я нашла ваши страницы на сайте одноклассников. Что-то было не так.

– Я вас понимаю, не оправдывайтесь. Но… Но я теперь и сам будто не в своей тарелке. И что теперь делать? Хотел как лучше…

– Я вас тоже понимаю. И то, что мы сидим здесь, а ваша жена об этом не знает, подтверждает мои добрые намерения и небезразличие к этой ситуации. Конечно, я не имела права вмешиваться и тем более раскрывать вам тайну ее «исповеди». Но ваш план сработал против вас!

– Не беспокойтесь. Вы все сделали правильно. Ведь это я заварил кашу – придумал Соню, чтобы оживить отношения… Думал, ревность может разбудить ее чувства… Теперь выгляжу старым дураком, – профессор пожал плечами.

– Ну почему же старым? – вырвалось у Яны, она вдруг смутилась, стала что-то искать в своей сумочке, а щеки ее вспыхнули.

– Спасибо. Дурак, но не такой уж и старый? – засмеялся профессор. – У нас с Тоней сын вашего возраста.

– Нет, немного моложе, – виновато улыбнулась его шутке Яна, – я в курсе – это Вадим. Он врач.

– Да, хороший парень, искренне увлеченный своей работой, я за него рад, хотя когда-то мечтал, чтобы он пошел по моим стопам – в науку. Хороший физик-атомщик, узкий специалист, умеющий соединять теорию и практику, как оказалось, достаточно востребован в современном мире. А может, оно и к лучшему. Я работал в разных странах, бывал на различных атомных станциях…

– А Антонина говорила, что вы преподавали и писали диссертации.

– Ну, и это тоже. В последнее время. Я просто не все рассказывал ей о своих командировках, – улыбнулся профессор, – не хотел волновать. Вот она и думает, что прожила жизнь с физиком-теоретиком… Впрочем, она никогда особенно и не интересовалась, что именно я делаю. Хожу на работу. Получаю зарплату. Езжу на конференции. Приглашают работать за границу, где хорошо платят. Ее это устраивало. Знаете… Мне всю жизнь казалось, что где-то внутри нее есть еще не открытый резервуар тепла, заботы, нежности… Будто спрятанный под саркофагом, как тот печально известный четвертый реактор на Чернобыльской атомной. Почему все так сложилось? Может, это моя вина – не смог достучаться до нее, может, что-то с ней было раньше не так, потому и спрятано ее женское начало в сейф… Но разве можно требовать от человека любви? Предъявлять какие-то претензии… Хотя… Самым удивительным в нашем долгом браке было не это, а сам факт нашего брака. Я до сих пор не понимаю, почему она согласилась. Выбрала меня. Ведь я тогда был никто. Зародыш ученого. Молодой и неопытный…

– Простите, а у вас до Антонины были другие девушки?

Профессор внимательно посмотрел на Яну, и она уже пожалела, что задала такой бестактный вопрос.

– Была одна, но… она об этом не догадывалась. – Он хитро улыбнулся только глазами, по-отечески накрыл своей рукой сложенные на столе «замочком» руки Яны и простодушно рассмеялся, а у молодой женщины в этот миг перехватило дыхание и слезы застыли в глазах, готовые коварно разоблачить ее эмоции.

18

В этот зимний день молодой врач Вадим Соломатин отдыхал дома после ночного дежурства. Он заказал по телефону пиццу, заварил в большой кружке чай и уселся за компьютер. Желание поспать как следует еще не пришло, поэтому можно было побродить по Интернету, отписаться знакомым, скачать несколько новых фильмов. Неожиданно на своей странице в соцсети он нашел сообщение от Анжелиной приятельницы Марты. Оно было странным для его мужской логики: «Вадюха, мы с Анжелкой последние недели классно отрывались, снимая ее стресс. Боюсь, если ты в ближайшее время не сделаешь шаг к примирению, твои шансы упадут до нуля».

Что это? Подружку его «бывшей» действительно беспокоит ее душевное состояние? Водит ее развлекаться по клубам, но при этом хочет их помирить? А зачем это ей? Кажется, раньше Марта не была его поклонницей, по крайней мере, ее бойфренд, который продавал богатым клиентам квадроциклы, производил на девушек большее впечатление, чем простой хирург. А может, это стратегический ход самой Анжелы – с помощью подруги подтолкнуть его к примирению? Или, наоборот, показать, что именно он потерял?

Вадим задумался, оглядывая помещение, которое не так давно утратило следы женского присутствия. Из шкафа исчезли Анжелины вещи – многочисленные безделушки, сувениры, плюшевые игрушки, бижутерия, тапочки с глазами и ушами. Из ванной комнаты исчезли бутылки с лаком для ногтей, куча тюбиков и бутылочек неизвестного назначения, розовый станок для бритья, маникюрный набор, машинка для выпрямления волос, круглая щетка для их закручивания. Исчезли также махровый и шелковый ее халаты, напольные весы и электрическая зубная щетка. Ключи от квартиры он нашел в почтовом ящике, когда вернулся с работы.

Тогда, после ссоры в Макдоналдсе, он повез Александру со Стасей в травмпункт. Они уехали оттуда на такси, а он остался в больнице – домой идти не хотелось. И вот на следующий день, вернувшись с работы, Вадим не обнаружил признаков пребывания в его квартире женщины. Анжела съехала, не оставив даже записки. Положа руку на сердце, Вадим понимал, что для него тяжелее было бы очередное выяснение отношений, чем созерцание оставленного Анжелой условно семейного плацдарма. Он был ей даже благодарен за то, что обошлось без сцен и лишних разговоров.

Вадим разделся, вымыл руки, достал из бара бутылку водки, стоя выпил рюмку, закусил яблоком, лежавшим на столе в плетеной корзинке, и включил телевизор.

Выпуск новостей извещал его соотечественников о тайфунах, пожарах, землетрясениях, столкновениях поездов, военных действиях, массовых отравлениях и политических противостояниях. Что значил на фоне этого глобального планетарного беспорядка крах отношений одной пары, которая за год с лишним так и не склеилась, не срослась в Пару? Единичный случай, который отражал общую дисгармонию мира. Вадиму не хотелось думать, кто из них был прав, кто виноват. Конечно, и он не святой, но в последнее время количество и агрессивность Анжелиных претензий производили противоположный эффект – ему уже ничего не хотелось исправлять, менять в их отношениях, а было одно желание: спрятаться где-то в недосягаемом месте или поставить между ними какой-то фильтр. Сначала он даже подумал, не беременна ли Анжела. Ведь в таком положении женщины нередко становятся раздражительными, капризными и непредсказуемыми. Но нет, она с этим не спешила и старательно избегала нежелательных последствий постельных отношений.

От упоминания о телесном кровь ударила Вадиму в виски, и не только. Разве что ханжа станет утверждать, что молодой здоровый мужчина может быть равнодушным к любовным утехам с красивой девушкой. Со своей девушкой. Конечно, для него это была потеря. Но как врач и как человек с некоторым опытом, Вадим теоретически осознавал также существование сексуальной привязки и манипулирования сексуальным партнером. И даже то, что именно с ним это и произошло… Увы… Но он довольно долго думал, что это все-таки была любовь. «Что же, – проворчал он тогда, впервые за долгое время оставшись один, – будем лечить!» Потом выпил еще рюмку водки, нашел в холодильнике нарезанную буженину и открытую баночку хрена, стоя закусил и пошел спать.

Прошло не так много времени, и вот теперь это сообщение от Марты. Почему и зачем? И хочет ли он вернуться к тем отношениям? Перед его глазами снова возникло перекошенное злобой лицо Анжелы во время их последнего разговора. Лицо ее было знакомым и красивым, когда она спала или улыбалась…

«Но я никогда не буду таким, каким она хочет меня видеть, – подумал Вадим, – и никогда она меня не поймет. Тогда зачем же?»

Он автоматически дожевывал пиццу, прихлебывая чай из кружки, и все смотрел на сообщение. Вдруг заиграла мелодия мобильного. Вадим вздрогнул и почему-то решил, что это, не дождавшись ответа, ему звонит Марта. Он направился в коридор, где мобильный от вибрации уже понемногу продвигался к краю полки, рискуя упасть.

«А может, не отвечать?» – мелькнула мысль, но он взял телефон, взглянул на экран и улыбнулся – это была Александра.

– Добрый день! Не очень отвлекаю?

– Нет, все нормально, я дома после дежурства. Что-то случилось?

– Да нет, все в порядке. Извините, что беспокою, но тут Стася…

– Что Стася? Что-то не так с рукой?

– Нет, все хорошо. Просто сегодня у нее тот концерт, новогодний. И она настаивает, чтобы я передала вам ее приглашение. Вот… Но у вас, наверное, куча дел?

Вадим снова улыбнулся, теперь до ушей, и сказал:

– Как же я могу отказать будущей звезде сцены? Я себе этого никогда не прощу! Говорите, где и во сколько!

19

День как-то сам распланировался и покатился по заснеженному Киеву. Правда, физическое движение добавилось уже позже, а до того Вадим все же успел поспать после ночного дежурства. Снились ему сначала рабочие моменты: прозрачные инкубаторы интенсивной терапии для ослабленных новорожденных, тревога, хватит ли их на всех, а еще – малыши на операционных столах, расположенных по кругу, и волнение от сознания, что стоит он перед ними один, без ассистентов и помощи, а детей не меньше пяти, и отчаяние – что же ему делать и за кого хвататься в первую очередь.

Усилием воли он вынырнул из сна, перевернулся на другой бок, натянул одеяло на голову, чтобы не мешал дневной свет, пробивавшийся с улицы через неплотные шторы. Это сработало – сон изменился, будто Вадим перевернул старую виниловую пластинку на другую сторону, как в детстве. Теперь снилось, что они с Шурочкой идут по городу, но уже не зима, вокруг бушует зелень, они держатся за руки и о чем-то разговаривают. Тем не менее, он знал, что идут они на новогодний концерт Стаси.

«Но какой же новогодний, если вокруг лето?» – снова корректируя свой сон, удивился Вадим.

Звонок мобильного помешал додумать до конца факт несовпадения сезонов, он схватил телефон, кашлянул и, стараясь, чтобы его голос не показался сонным, ответил:

– Слушаю!

Никто не отозвался.

– Слушаю, говорите! – Вадим посмотрел на мобильный и улыбнулся – вырванный из сна, он спутал сигнал будильника с мелодией вызова!

За окном начинало смеркаться. Вадим вскочил с кровати, посмотрел на часы на стене, прикинул, сколько ему нужно времени, чтобы добраться до места, и вдруг подумал, что Александра-то, Шурочка, тоже будет ехать на концерт, вот только неизвестно, откуда.

«Тоже мне, добрый дядя! – Он хлопнул себя по лбу. – Как же это я не предложил где-то ее подхватить, она же будет давиться после работы в маршрутках!»

Через пять минут, несмотря на отказы Александры, Вадим все же договорился, что подъедет за ней к тому детсаду, где они попрощались после концерта. Вадим был поражен тогда ее историей – вот как, оказывается, бывает! Удивлен он был еще и тем, что эта молодая женщина не сломалась, не предала дочкину мечту. А еще оценил ее искренность – не каждый бы решился выложить такую правду малознакомому человеку, который проявляет к тебе интерес.

Поговорив с Шурочкой, Вадим энергично направился в кухню, разговаривая сам с собой:

– Вот и хорошо! И славненько! А теперь – кофе! – Но вдруг он замер, развернулся, пошел в спальню и аккуратно застелил широкую кровать покрывалом.

Шурочка ждала его на тротуаре возле детсада, балансируя на бровке. Вадим издали узнал ее в свете фонаря – в коротенькой дубленке, сегодня уже не в юбке, а в джинсах, но на каблуках, с сумочкой и пакетом в руке, она ходила по краю тротуара и вытаптывала на свежем снегу ниточку следов, поглядывая в противоположную сторону улицы. Он подумал, что мама тоже похожа грацией движений на балерину, хоть была она и не такой хрупкой, как ее дочь. Когда-то его наставник в ординатуре, своей прямотой напоминающий доктора Хауса, сказал о женщинах: «Худая корова – еще не газель!»

«Наверное, грация – это врожденное. Хотя Шурочка не такая худая, как Анжела, но все-таки «газель», это факт, – подумал, притормаживая, Вадим, посмотрел в зеркало заднего вида, не едет ли кто за ним, вдруг увидел в нем свои смеющиеся глаза и хмыкнул: – Улыбается он!»

Они успели проскочить на Подол до того, как город снова залип в ежевечерней тянучке. Снег в Киеве, даже если его не так уж много выпало, мгновенно сужает проезжую часть, и движение становится еще медленнее, особенно в часы пик. Вадим знал маленькие улочки и лавировал по ним, минуя опасные в смысле пробок места.

По дороге говорили ни о чем – как это бывает, когда не знаешь, к какой теме склонить беседу и времени для разговоров не так уж много. Слушали музыку из приемника, говорливые диджеи вели предновогодний концерт по заявкам радиослушателей. Александра с Вадимом единодушно удивлялись тому, что люди передают приветы друг другу через радиоэфир, – разве можно быть уверенным, что их услышат?

Александре было тепло, уютно и легко в машине рядом с этим человеком. И, пугаясь этого, женщина чувствовала, что он становится ей все более интересным и близким. И это можно было понять – молодой киевлянин, врач, с квартирой, машиной и, очевидно, перспективами… Странно было бы не влюбиться в такого, ведь он был еще и симпатичным, и вполне дружелюбным, отзывчивым. Нормальная женская реакция. Но тревожило ее больше всего то, что он проявлял интерес к ней. Ведь на каждый его «плюс» у Александры найдется свой «минус» – не так уж молода, не киевлянка, была замужем, имеет ребенка, нет ни приличной работы, ни хоть какой-то крыши над головой, и перспективы совершенно размыты, кроме одного желания – выучить Стасю… Поэтому и странным казалось Александре внимание Вадима, хоть и не похож он был на тех, кто пошутит с женщиной, попользуется ею и столкнет с дороги. Разные истории слышала она в большом городе и видела по телевизору, но кто же примеряет такие ситуации на себя, особенно когда сердце колотится даже от одного его присутствия рядом, а от взгляда, когда глаза в глаза, сердце словно застревает в горле, а ладони становятся влажными…

Новогодний концерт проходил на Контрактовой площади, в Детском музыкальном театре, а не в стенах балетной школы, и это придавало мероприятию торжественности и делало его более значимым. Встретиться и поговорить со Стасей перед концертом не удалось. Александра с Вадимом оставили верхнюю одежду в гардеробе, прошли в празднично украшенный зал и уселись в третьем ряду. Участники концерта уже были за кулисами, оттуда доносились их шаги и приглушенные голоса. Зал быстро заполнялся зрителями – школьниками, которые не принимали участия в концерте, родителями, учителями. Были даже люди с телевидения с камерой на треноге, и Александра, заметив их в работе, достала из сумочки зеркальце и поправила прическу.

– Красивая, очень красивая! – тихо сказал ей Вадим, а она покраснела и ничего на это не сказала.

Вдруг Александра взмахнула рукой, потянулась в сторону сцены, тихо вскрикнула, прикрыла рот ладонью, а другой рукой стала кому-то махать, пытаясь привлечь внимание.

– Вон она, вон, выглянула между портьерой и стеной, видишь? – шептала счастливая мама.

– Ага, вижу, такая красивая, что-то белое у нее на голове, – только и успел сказать Вадим, как девичья головка скрылась за кулисами, а на сцену, важно вышагивая, вышел юный конферансье.

Конечно, школьный концерт, даже в помещении этого уютного театра, – не спектакль в Киевском оперном, о сцене которого мечтает каждый ученик балетной школы. Но более благодарных и неравнодушных зрителей, чем собравшиеся здесь, не найти! Каждый номер программы, хоть и исполнялся под фонограмму, а не под музыку живого оркестра, сопровождался бурными овациями, а иногда даже на сцену, под ноги юным исполнителям, летели маленькие плюшевые игрушки – такого Вадим не ожидал. Собственно, он тоже пришел не с пустыми руками, в его пакете лежали две подарочные коробочки любимого лакомства всех девушек – кругленьких конфет, покрытых кокосовой стружкой, с орешком внутри. Одна для Стаси, вторая для ее мамы. Был там еще небольшой плюшевый слоненок, которого он успел купить в игрушечном павильоне, когда ехал за Шурочкой. Но Вадиму не хотелось швырять им в Стасю, когда она исполнит свой номер и выйдет кланяться.

«Интересно, кем же она будет в этом белом костюме? – думал он. – Наверное, снежинкой!»

Так и вышло. Конферансье объявил танец Снежинок из балета Чайковского «Щелкунчик», на сцену выбежали девочки на пуантах и в белых пачках, и взволнованная Александра схватила Вадима за руку. Правда, тут же рука ее резко вернулась на колени, а глаза стали неотрывно следить за действом на сцене. Но теперь уже Вадим, продолжая любоваться юными балеринами, которые кружили, замирали и грациозно прыгали на сцене, взял женскую руку в свои ладони и держал так на протяжении всего танца, пока не разразились очередные аплодисменты.

Хрупкие балерины профессионально кланялись публике, украдкой выискивая глазами в зале своих родных. Шурочка снова взмахнула рукой и увидела, как осветилось сдерживаемой улыбкой лицо дочери.

– Она нас увидела! Увидела! – прошептала гордая мать. – Правда замечательные они, скажи?

– Правда замечательные, – подтвердил, любуясь ее сияющим от счастья лицом, Вадим, – но балерина Станислава Стрелецкая вне конкуренции!

Шурочка от неожиданности повернулась к Вадиму и мгновение смотрела на него широко открытыми глазами, а он думал о том, что глаза у нее светло-синие, красивые, но еще и умело подкрашенные – видимо, для него старалась. Они оба все еще хлопали в ладоши, как вдруг Вадиму невыносимо захотелось поцеловать эту женщину в губы, но это было совершенно неуместно. Сдержав свой порыв, он улыбнулся и сказал:

– А что вы так смотрите, мэм? Или есть какие-то возражения?

– Возражений нет, – расплылась в счастливой улыбке Шурочка.

Потом другие девушки танцевали вальс Цветов из того же балета, потом вышла пара старших школьников, но Вадим уже не очень следил за тем, что происходило на сцене, вектор его мыслей теперь был направлен внутрь, на него самого, на его жизнь, на события последних лет. То ли классическая музыка требует переоценки своего жизненного пути, то ли когда, рано или поздно, на этом пути встречаются важные повороты и перекрестки, ты должен их осмыслить, и не важно, где ты в этот момент находишься – за рулем, в ванной или на концерте учеников балетной школы… Вадим действительно будто смотрел сейчас собственный рентгеновский снимок или результат ультразвукового исследования последнего периода своей жизни. И если бы несколько недель назад ему кто-то сказал, что вместо блуждания с Анжелой по ночным клубам он будет радостно аплодировать малышке, которая исполняет балетный номер, он бы не поверил.

Им все же удалось пробраться в служебное помещение, чтобы повидаться со Стасей. Она уже переоделась, но все еще пребывала в приподнятом настроении. Девочка переводила хитрый взгляд с мамы на врача и снова на маму, и было видно, что чужой дядя рядом с родным человеком ее не огорчает, скорее наоборот.

– Классно, что вы пришли! Я очень рада. Я ведь вас приглашала! – прощебетала девочка доктору.

– Ну как же я мог отказаться? Чтобы потом жалеть об этом всю жизнь? – улыбаясь, сказал Вадим.

– И что? Вам понравился концерт? – уже серьезно, по-взрослому спросила его Стася.

– Да. Очень понравился! Я уже сто лет не был в театре, а тем более на балете! А больше всего мне понравилась балерина Станислава Стрелецкая, знаешь такую? – тоже серьезно сказал Вадим.

Стася замерла, а затем приняла условия игры и ответила:

– Да, мы немного знакомы, я ей передам ваши комплименты.

Брови у Александры поползли вверх, глаза округлились, она уже открыла рот, чтобы что-то сказать, как Стася с Вадимом дружно расхохотались.

– Вот уж! И в кого она такая? – развела руками удивленная мама, продолжая любоваться своим ребенком.

Послышался голос воспитательницы, она стала созывать учеников, которые жили в интернате, – уже ждал автобус, чтобы везти обратно в школу их, а также нескольких учителей, костюмы и реквизит. Стася с грустью посмотрела на маму, они обнялись.

– Потерпи, солнышко, послезавтра заберу тебя и махнем к дедушке и бабушке! Будет у тебя целых две недели отдыха!

– Классно! – прижалась к маме Стася.

– Ой, я совсем забыл! – ударил себя по лбу Вадим. – Я же принес кое-что для Станиславы Стрелецкой, не передашь ей?

Стася с любопытством взглянула на него, оторвалась от мамы и сделала к нему шаг, а Вадим протянул ей пакет.

– То есть, это не все ей. – Он сунул руку внутрь и вытащил одну из двух коробочек с конфетами. – Тут кое-что для ее мамы, а остальное – для звезды сцены.

– О! А откуда вы знали, что мы их очень любим? – не сдержала удивления Стася. – Правда, мама редко такие покупает…

Девочка прикусила язык, на мгновение смутилась, но интерес к протянутому ей пакету взял верх, и она заглянула внутрь.

– Что это? Ой, мамочки! Какой же смешной! Это правда мне? Спасибо! – И она закружилась с плюшевым слоненком в руках по узкому театральному коридору.

Ученики и учителя балетной школы уже усаживались в специально заказанный автобус, который стоял у входа в театр. Подходили с костюмами в чехлах последние, среди них Стася, которая смотрела не столько под ноги и на автобус, сколько на снежинки, сказочно мерцавшие под фонарями. Ей уже оставалось сделать несколько шагов до автобуса, как перед нею, словно из-под земли, возникла девушка с микрофоном, за которой стоял молодой мужчина с камерой на плече. Девушка спросила:

– Девочка, а что такое, по-твоему, счастье?

Стася замерла, словно увидела фею. Девушка действительно казалась не очень реальной – стройная, без шапки, на волосах сверкающие снежинки, на воротнике короткой шубки тоже, а еще ногти руки, которая протягивала к Стасе микрофон, были длинными, фиолетовыми и с нарисованными на них снежинками. Девочка прижала к себе чехол с костюмом, в котором только что танцевала партию снежинки, и застыла.

– Ну? Неужели тебе нечего сказать? – улыбнулась ей сказочная леди. – О счастье?

– Счастье? – опомнилась Стася. – Это… Не знаю, наверное, это когда ты долго о чем-то мечтал, старался все сделать для этого и вдруг видишь, что это наконец-то начинает получаться.

– Да-да, молодец! А еще? – подбодрила ее девушка.

– Еще?

Вдруг от автобуса донесся сердитый голос:

– Стрелецкая! Станислава! А ну, бегом сюда! Посмотрите на эту звезду! Она уже дает интервью!

Девочка вздрогнула, посмотрела в сторону автобуса, подняла взгляд на снежную девушку и быстро-быстро сказала:

– А еще счастье, когда мама счастлива! Извините, меня зовут.

Стася легко подбежала к двери автобуса, а девушка махнула рукой оператору:

– Жека, снято!

20

– Опять куда-то собираешься? – Голос мужа заставил вздрогнуть Антонину, которая замерла перед распахнутой дверцей шкафа. Она была хороша в черном кружевном нижнем белье с изысканной красной вышивкой.

– Да… У Киры лишний билет в оперу, – ответила женщина и мгновенно перешла в наступление: – Ты же меня никуда не приглашаешь!

– Я? Да я бы и не против куда-то вместе выйти, можно обсудить. Но ты чаще бываешь в городе, купила бы билеты на свой вкус… А может, вы и меня с собой возьмете? Я бы там перед спектаклем купил билет, или с рук у кого лишний? – неожиданно повел свое наступление в диалоге Игорь, прошел от двери к окну и остановился спиной к жене.

– С нами? – напряглась Антонина, удивленная таким неожиданным допросом и интересом мужа к опере.

– Да. А что? Или я совсем уж лишний в вашей компании? Ты как-то в сердцах угрожала мне, что найдешь кого помоложе мне на замену, так что, может, уже? – Он сделал вид, что внимательно рассматривает цветы на подоконнике, но в стекле, на фоне заоконной темноты, перед ним было растерянное лицо Антонины.

– Ерунду несешь! Зачем я молодому? Отдала вам свою молодость, лучшие годы, а теперь никому не нужна – и сын не позвонит лишний раз, и ты все с наукой своей трахаешься, тебе не до меня, вот и хожу с приятельницей по выставкам и спектаклям, как лесбиянка! – неожиданно грубо ответила Антонина, с одной стороны, смущенная допросом мужа, с другой – разгневанная тем, что ему хватает наглости пытаться ее контролировать, это при его-то интрижке с Соней Тю (про себя Антонина стала называть зазнобу мужа Соней Тю, так как «кривоногая тумбочка» было слишком длинным никнеймом).

– Ну, лесбиянка из тебя никакая, – улыбнулся Игорь. – Во-первых, ты замужем, во-вторых, кажется, у нас до сих пор все в порядке в постели, или я ошибаюсь?

Антонина уперла руки в бока и вдохнула полной грудью. Игорь отметил про себя, что годы ее не портят и сейчас она выглядела очень сексуально, но глаза ее горели холодным гневом. Как же хотелось ей в эту минуту выпалить ему в глаза: «Так чего же ты, сволочь, разводишь лирику с той сучкой, если у нас все в порядке? И сколько лет уже все в порядке, я об этом забочусь, как никто! Чтобы тебя, козла, не тянуло в чужую капусту, чтобы тебе той капусты и дома было вволю, хоть тресни!» Все это мгновенно пронеслось в голове женщины, пробежало световым табло по ее лицу, посыпалось искрами из глаз, и Игорь подумал: а не признаться ли жене прямо сейчас в глупой игре, которую он затеял, чтобы оживить ее чувства к нему? Сгрести бы ее в объятия, извиниться, покаяться, может, еще бы все и наладилось… Но Антонина стояла напротив него в классической позе разгневанной украинской женщины, и взгляд ее был холодным и безжалостным.

«Уже нашла», – вдруг мелькнуло в голове профессора Соломатина и отдалось щемящей болью где-то в груди. Он снова повернулся к окну и стал смотреть на снующие по улицам вечернего заснеженного города машины. Ему вспомнилось недавнее предупреждение Яны о том, что его игра вышла из-под контроля и покатилась по другому сценарию, но карты раскрывать уже не стал.

– Не заводись, Тоня. Шучу я. Собралась, так иди, развейся, – пожал он плечами, не оглядываясь, и крепко сжал пальцами край подоконника.

21

Неожиданный допрос, учиненный обычно не слишком интересовавшимся ее жизнью Игорем, несколько смутил Антонину, но отнюдь не нарушил ее планов на вечер, даже придал им адреналина и куража. Изменить ее планы мог Тарчинский, вот кому всегда с избытком хватало авантюризма!

Антонина оставила машину на парковке возле ресторана и набрала номер мобильного Романа.

– Заходи, я уже внутри, иду тебя встречать, – сказал он и действительно через минуту махал ей рукой от стеклянных дверей трехэтажного здания, украшенного сверкающими гирляндами.

Антонина, играя ключами от машины, сделала несколько шагов ему навстречу по свежему скрипучему снегу.

– Привет! – улыбнулась она Роману.

– Выглядишь все лучше, может, ты ведьма, Тонька? – заглянул ей в глаза Роман и стряхнул снежинки с пушистого воротника ее светлого пальто.

– Все женщины ведьмы, – сверкнула глазами Антонина. – Так мы проходим или будешь держать даму на пороге?

– Проходим! Очень правильное слово! Наверное, все-таки ведьма. – Роман снова с загадочным видом театрально заглянул в глаза женщины.

Он взял даму за руку, провел внутрь, показал через приоткрытую витражную дверь зал, где играла веселая музыка, было много людей и почти все столы были заняты. Антонина не так представляла себе сегодняшнюю встречу и немного расстроилась. Ведь Роман приглашал отпраздновать Новый год, и она ждала романтичной атмосферы, а большой зал был набит народом – это явно был чей-то корпоратив… Сидеть в этом шуме, жевать, глядеть вокруг? К тому же Киев, как говорится, – большая деревня, глазом не моргнешь, как нарвешься на общих знакомых, и вылезет тебе боком этот «поход в оперу»… Антонина замерла, рассматривая зал, как вдруг почувствовала через ткань пальто мужскую руку на талии, и рука эта подталкивала ее в совершенно другом направлении – налево, к лестнице с деревянными резными перилами, ведущей куда-то наверх. Женщина удивленно оглянулась и увидела, что Роман уверенно кивнул, улыбаясь. Сердце ее ухнуло, отдалось эхом где-то в желудке, и уже не было сомнений, что вечер покатится по плану Тарчинского и точно не превратится в банальный ужин в заведении общепита.

Давно, очень давно не чувствовала Антонина, как чужое мужское тело прижимается к ее телу, раскаленному безумной, хоть и молчаливой игрой. Другое тело, не мужа, знакомого за долгие годы до кончиков пальцев. Ее смущала непредсказуемость новых движений, поз, ритмов, реакций Романа на ее собственные движения, позы, ритмы, но поиск новой гармонии и желаемое обоими удовольствие объединяло. Ее руки обнимали еще крепкий торс Романа, пальцы впивались в его спину, а потом вцеплялись в еще густые волосы и то прижимали его голову к груди, то отрывали ее, сдерживая нашествие голодных поцелуев. Действо было бурным, а мужское тело – неизведанно-чужим. Это интриговало, волновало, удовлетворяло женские амбиции и питало жажду мести.

Антонина, сколько себя помнила, никогда в постели не теряла головы. Она вообще не понимала, как это возможно, и считала слова о страсти «без памяти и до потери сознания» литературными эпитетами и метафорами, которые должны были украсить описание всем хорошо известного процесса, когда двое людей по тем или иным причинам на мгновения сливаются в одно целое. Вот и сейчас ее внутренний компьютер мало того что анализировал все происходящее между ею и Романом, так еще и выдавал, словно азбукой Морзе: «Нарвался? Будешь знать! Нарвался? Будешь знать!»

И кровь ударяла ей в виски, и назло Игорю она отметала все запреты, суеверия и комплексы при мысли, что когда-то в юности вот так, наверное, он наслаждался Соней, и именно об этом теперь вспоминал, общаясь с ней, и мечтал, старый романтик, что при первой же возможности именно так «в номерах» при каком-нибудь ресторане будет выплясывать на этой сучке…

Антонина вцеплялась ногтями в горячую потную спину Романа и кусала его за плечи, а он стонал, ошалело мял ее тело, словно хотел раздавить его, и впивался поцелуями в губы, будто стремился высосать ее душу, при этом их тела бились друг о друга, как две гигантские руки в бешеных аплодисментах. Но вот «ладони» ударились в последний раз, сплелись и замерли, обессиленные.

– Если бы не махнул тогда на это рукой, добился тебя, забрал бы с собой в Москву, может, так и прожили бы вместе до сих пор, как ты со своим… А я, видишь, все метался от хорошего к лучшему, – улыбнулся Роман, разливая остаток коньяка по бокалам.

– Не очень-то ты набивался, – хмыкнула Антонина. – Разве это любовь была? Ой, не ври и не выдумывай! Мы же едва знакомы были тогда! Разве что пересекались в коридорах или в раздевалке спорткомплекса. Тебе, о комсомольский лидер, хотелось побед и целых отрядов влюбленных в тебя девушек!

– Как знать, как знать… – снова улыбнулся Роман и поднял бокал. – Разве мог я предположить, что Мага отступится… Кстати, забыл тебе сказать! Я ведь его видел!

– Как? Кого? Магу?! Где?! – От неожиданности все еще красивая женщина, сидевшая в черном кружевном белье с красной вышивкой за круглым столиком с праздничными угощениями, округлила глаза, бокал дрогнул в ее руке, но коньяк удержался в берегах и опустился на дно, оставив узор на выгнутом стекле.

– Да как-то, уже давно, жизнь забросила меня из Москвы в Дагестан, в Махачкалу. Бизнес, дела, проблемы, конкуренты. Союза тогда уже не было, а связи остались, и ментальность наша советская нередко позволяет решать вопросы на личных контактах, тогда как в цивилизованных краях в таких ситуациях давно зашли бы в тупик.

– Ничего не поняла. Ты о Маге расскажи! Что же он делает? – допытывалась Антонина.

– Ишь как загорелась! Аж ревностно мне! – Роман игриво надул губы.

– Говори уже, а то укушу! – Антонина ткнула его кулаком в голое плечо.

– И так весь исцарапанный и покусанный, хорошо, что жены нет, никому ревновать!

– Так! Ты долго будешь дурака валять? Сказал «А», то говори и «Б»! Или нет – не говори. Ничего не хочу слышать. Вот не хочу! Все! Какая мне разница?

– Хочешь, хочешь! Ишь как вспыхнула! Я и не думал, что у тебя действительно были к нему чувства. Уж больно вы разные. Казалось, что он тебе по барабану и ты просто позволяла себя боготворить. А теперь вот какие страсти!

– Дурак ты. Просто любопытно мне. Тридцать лет прошло, другой век на дворе. Разные страны, границы. Интересно стало. Ну и не говори!

– Да особо нечего рассказывать. Он меня даже не сразу узнал. Я не мог понять, к лучшему это для меня или наоборот. Потом признался, кто я. Львов ему напомнил.

– То есть? А что он делает? В спорте? Собственно, он ничего больше и не умел. Поехал тогда семье помочь, поддержать. Мужик! Уважаю.

– Тебя не приглашал или не захотела?

– Сам догадайся, – хитро усмехнулась Антонина.

– Да, пожалуй, ты и рада была, что так вышло. Спрыгнула с пьедестала и не ушиблась, а? – тоже с хитринкой посмотрел ей в глаза Роман. – Так будем пить или смотреть на коньяк?

– За Магу! – Антонина звякнула своим бокалом о Романов.

– За Магу! Хороший он мужик. Мог меня под асфальт закатать, а отпустил.

– Что? – ахнула Антонина, даже забыв закусить.

– Бандит он.

– Кто?

– Бандит. Но не просто урка, а авторитетный бандит. Под ним чуть не весь город ходит. Крышует чужой бизнес, решает вопросы, дружбу водит с бизнесменами, политиками, важными людьми. Этакий дон Корлеоне в своих краях. Богат, если интересно. Очень богат.

– Ничего себе! – прошептала пораженная Антонина. – Ничего себе…

– Да нечему особо удивляться. Разве мало ребят из силовых видов спорта подались в «бурные девяностые» на такие заработки? Факт не новый. А нас жизнь чудом свела. Кстати, спрашивал о тебе, но я мало что мог ему рассказать. Разве что знал от кого-то, что замужем и за границу ездишь. Видел по его глазам, что до сих пор тебя любит. Хочет. Теперь понимаю почему. Ты же, Тонька, ведьма. Бывают ведьмы лесные, а ты – ведьма постельная, – засмеялся Роман, поднялся из-за стола, подошел сзади к Антонине, наклонился, обхватил ее руками и, отыскав ее губы, снова впился в них своими.

Вкус коньяка стал их общим, у Антонины потянуло внизу живота, но, несмотря на это, мысленно она все равно перебирала факты: «Вот жизнь! Мага – крутой мафиози, а я – профессорская жена…»

22

Профессор Игорь Соломатин, не включая свет, вышел из кухни на балкон и смотрел через стекло во двор. Антонина села в машину, завела двигатель, вышла, смела специальной щеткой рассыпчатый снег с заднего стекла, обошла машину, обмела переднее стекло, посмотрела вверх, на окна их квартиры, и снова села за руль. Через тонированное стекло Игорь видел, как в салоне мигнул голубым светом экран мобильного. Через минуту «тойота» жены тронулась.

«Точно нашла… – снова подумал Игорь. – Хотел как лучше, а выходит, сам все испортил… И что дальше?»

Он почувствовал, как нервно дергаются коленные чашечки под брюками и мускулы от плеч до локтей – от холода или от волнения? Холодно и неуютно жилось ему последние годы рядом с женщиной, которую любил всю жизнь и всю жизнь пытался пробудить в ней любовь. И раньше не слишком грел семейный очаг, но с ними был Вадик, они ездили по миру, было что-то общее… А что осталось им обоим теперь, когда даже разговор не клеится? Разве можно жить только воспоминаниями? Воспоминаниями о чем? О том, каким он был счастливым, когда Тоня согласилась стать его женой? Девушка из простой семьи, но красивая и самоуверенная, которая вполне могла составить партию более крутому поклоннику из тех, что вились вокруг нее. Иногда Игорю казалось, что она только для того и согласилась выйти за него, чтобы остаток жизни он чувствовал себя в долгу перед ней. Хотя нет, нет! Это вряд ли. Но почему тогда? Кто знает… А может, это было его ошибкой? Еще тогда, на старте… Впрочем, разве можно любовь всей жизни считать ошибкой? Уже счастье, что любовь была. Хоть и такая однобокая. Другие и этого не испытали. Но как это утомляет…

Игорь переступил порог с балкона в кухню и почувствовал, что действительно замерз. Включил электрочайник, прижал к нему ладони, постоял так минуту, а потом решительно подошел к шкафчику-бару, достал оттуда бутылку хорошего виски, полученного в подарок от шотландского коллеги физика, взял низкий стакан, наполнил его наполовину и решительно выпил.

Чем меньше в бутылке оставалось виски, тем более полярные эмоции овладевали Игорем. Его растерянность от осознания того, что нелепая игра шла не по его правилам, сменилась ступором безысходности, потом ему стало жалко себя несчастного, которого, наверное, никогда и не любили, и даже слезы наворачивались на глаза от осознания этого факта, да что уж греха таить! – они медленно стекали по щекам… Но на дне очередного стакана профессор Соломатин вдруг увидел рациональную идею и озвучил ее себе:

– А может, оно и к лучшему… Видишь, с помощью моей Сони все и выяснилось-то… Кто кому кто. Нашла дурака!

Он, шатаясь, побрел в спальню, прихватив в коридоре с полки свой мобильный. «Позвонить ей? Или не мешать? Не мешать слушать оперу…» – Игорь невесело посмеялся собственной шутке. Он улегся одетым на супружескую постель, и сон уже начал было накрывать его, как где-то внутри появилось ощущение, напоминающее жажду, потребность в чем-то неопределенном, но крайне необходимом. Игорь из последних сил прислушивался к своим ощущениям, пытаясь определить, чего именно ему хочется. Сон брал свое, и уже на его границе мужчина вдруг увидел, словно в тумане, лицо этой чудачки Яны, которую взволновала их история, Антонинина исповедь и ее собственное открытие относительно виртуальной Сони… И, засыпая, он даже почувствовал теплоту ее рук, сложенных на столе «замочком», которые накрыл тогда ладонью.

23

Еще утром Яна забрала из почтового ящика квитанцию на посылку, но добралась до почты уже после работы. Радовали ее эти рождественские дары или нет – она и сама не знала. Два раза в год она получала из Канады коробку или пакет с подарками – перед Новым годом и летом – ко дню рождения.

Конфеты, какая-то косметика, шарфик или перчатки зимой и несколько футболок, пестрых юбок и солнечные очки летом – таким был примерный набор знаков внимания, оказываемых отцом, точнее, его новой семьей, ведь собирали это, несомненно, женские руки – Надеждины или ее невестки.

На этот раз в пакете были черный свитер с яркими полосками, коробка конфет и альбом для фотографий. Она взяла свитер в руки – полезная вещь, особенно учитывая то, что на кухонном столе уже лежал билет на поезд на тридцать первое декабря. Так Яна решила в этом году вопрос празднования Нового года: ночь в поезде, а затем – заснеженные Карпаты, спуски с гор на лыжах, подъемники и снова спуски, новые люди вокруг, новые впечатления. Вот так и праздники пройдут. Полистала фотоальбом. В прозрачные кармашки-страницы были вставлены две фотографии.

«Постарел папа», – подумала Яна, но, к своему удивлению, не прониклась ни возрастными проблемами отца, ни тем, что рядом с ним улыбалось уже трое канадских внуков. Они давно существовали «где-то там», вне ее траекторий.

Прошло более десяти лет после их отъезда, не сказать чтобы в Канаде им жилось беззаботно, но редкие письма приносили Яне известия о том, что семья в конце концов устроилась, все нашли работу, имеют хорошее жилье и в целом довольны. Конечно, если бы она решила ехать следом, поставив отца перед этим фактом, вряд ли бы он возражал. Поэтому обвинять его в чем-то не приходилось. Сама так захотела. Выучилась. Похоронила бабушку. Вышла замуж. Развелась. Вытащила себя за волосы из пропасти депрессии. Может, тогда, в период, когда земля уходила из-под ног, к ней и залетали мысли бросить все и… Но так и не решилась. Тело после преждевременных родов и потери ребенка постепенно восстановилось, боль душевная и разочарование засиделись дольше, но и они сгладились. Жизнь, как ни странно, продолжается после любых испытаний, и ты шаг за шагом движешься вперед, снова учишься ходить, говорить, улыбаться себе и людям.

Отец несколько раз в год присылал рукописные письма (так и не подружился с компьютером и Интернетом, хоть и не такой уж старый, еще нет и шестидесяти), сообщал в нескольких предложениях новости, жаловался на здоровье, спрашивал, чем она занимается и какие у нее планы, но в гости больше не звал. Да Яна и не набивалась. Вспоминала его нерешительное предложение эмигрировать вместе с ними, потом его слезы в Борисполе и понимала, что варианты в ее жизни были, но каждый выбирает свой путь сам. Сам его и проходит.

Хотя, чего греха таить, нелегко ей было плыть по житейскому морю, зарабатывая себе на хлеб руками и выслушиванием десятков чужих историй, пропуская через себя людские боль и неприятности, будто своих ей не хватало. И казалось, что и собственный печальный опыт, женские слезы и семейные драмы с каждой новой историей будто резинкой стирали в ее воображении образ настоящего мужчины. Точнее, стирали веру в существование этого мужчины не где-то в сказках, фильмах и романах, а здесь и сейчас – в реальной жизни, в ее окружении, в ее родном городе, на тропах, которыми она ходит.

И все же Яне нравилось присматриваться к людям. В магазине. На улице. В транспорте. Додумывать их истории. Догадываться об их отношениях. Психологом она была бездипломным, не испорченным многолетним образованием. Была она интуитивным психологом «от Бога», к тому же умела слушать. А еще – создавать вокруг себя некое «поле равновесия и покоя», «поле целебных энергий», как сказала ей одна бывшая пациентка. Как это у нее получалось, трудно объяснить. Может, просто было дано. Дано быть кому-то нужной в трудную минуту. А это уже немало для осознания своего места в жизни.

Обо всем этом думала Яна, рассматривая то свитер, то фотографии большой улыбающейся канадской семьи. Но вдруг накрыла ее волна одиночества и жалости к себе, комок подступил к горлу, в носу закрутило, картинка в глазах расплылась, и Яне неудержимо захотелось почувствовать рядом крепкое мужское плечо, ощутить теплоту добрых рук, увидеть разумные неравнодушные глаза, услышать слова поддержки и любви. А может, самой качать на руках маленькое существо, растить его, беречь и защищать эту «плоть от плоти»…

Яна упала на кровать, обхватила подушку руками и разрыдалась. Плакала она долго и искренне, будто за последние годы накопилось в ней море этой соленой жидкости, которая пошла через край, лишь только Яна позволила себе слабину.

Постепенно рыдания затихали, она обессиленно всхлипывала и чувствовала, как накрывает ее сон. Из последних сил, не вставая с кровати, разделась, сбросила одежду на пол, завернулась в одеяло, скрутилась калачиком и притихла. Перед глазами проплыло лицо отца, каким он был еще в ее школьные годы, мамин портрет на гробе, перевязанный черной лентой, Надеждины умелые руки, неустанно хлопотавшие в кухне, очередь на регистрацию в Борисполе… Все это вылезло из тайников памяти и кружились перед ее внутренним взором.

«Заменить чем-то хорошим! Заменить», – в полудреме посоветовала сама себе Яна и сделала усилие, чтобы отодвинуть подальше эту карусель. И, уже проваливаясь в сон, увидела перед собой доброе спокойное лицо профессора Соломатина, его искреннюю улыбку, а еще будто почувствовала, как его теплая рука накрывает ее сплетенные пальцы. На сердце стало тепло и уютно, Яна расслабилась и поплыла в свои сны.

24

Пока Александра и Вадим смотрели выступления учеников балетной школы, на улице пошел густой пушистый снег. Они добежали до машины, Вадим пикнул сигнализацией, осторожно открыл дверцу и с силой ее захлопнул. Сухой снег скатился на землю. То же он проделал и с дверцей с другой стороны машины. После этого помог Александре усесться, а она еще несколько минут наблюдала за тем, как Вадим, словно волшебной палочкой, обмахивал щеткой окна машины, открывая ей панораму ночной Контрактовой площади в рождественских огнях. Прямо перед ними, за площадью, стоял на постаменте заснеженный Григорий Сковорода с котомкой через плечо. Людей у памятника было немного, не то что днем. Топталась какая-то компания молодежи с гитарой, а еще виднелась неподвижная мужская фигура с цветами в руке. «Место встречи изменить нельзя», – подумала Александра и улыбнулась.

Открылась дверца, Вадим потопал ногами, рукой смахнул снег с головы и быстро нырнул в салон и уселся за руль. Он заметил улыбку Шурочки, и это было приятно, даже если она насмехается над его манерой отряхиваться перед тем, как сесть в машину. Ну, вот он такой. Какой уж есть. Вот такой… Зато настоящий. Не выпендривается, чтобы изображать из себя распальцованного мажора… Ему было приятно ощущение того, что рядом с Шурочкой не нужно становиться на цыпочки, что-то из себя корчить, зарабатывать очки, думать, как ты выглядишь и на сколько баллов тянешь сегодня. Ему нравилось быть собой, улыбаться, шутить, рассматривать ее и Стасю, делать для них обеих что-то приятное, хотелось заботиться о них… А еще его вновь охватило желание поцеловать ее в губы, на которых еще играла легкая улыбка. Необъяснимо тянуло Вадима прикоснуться к этой женщине. Как врач он, конечно, был осведомлен и о межполовой «химии», и о гормонах, и был в курсе теории дедушки Фрейда, не понимал только этой «избранности». Почему с одним человеком тебя «включает» просто так, а для удерживания равновесия с Анжелой, например, приходилось прилагать столько усилий.

Сейчас ситуация, казалось бы, позволяла поддаться волнующему желанию коснуться, поцеловать ее – вдвоем в машине, снаружи падает снег, еще немного – и снова придется выходить сметать его… Но подсознательно Вадим чувствовал, что еще рано, и он снова сдержался.

Завел двигатель. Вздохнул. Поймал на себе удивленный взгляд Шурочки. А дальше его понесло без сценария. Он сказал то, что само вырвалось:

– Я хотел пригласить тебя где-нибудь поужинать… – Пауза, взгляд глаза в глаза. – Но такая погода… Еще заметет нас где-то к черту, пока будем сидеть… – Пауза, сдерживаемая улыбка, серьезный вид. – Так вот, у меня есть предложение, несколько банальное, но гораздо более безопасное… – Пауза, вопрос в глазах сидящей напротив женщины. – Давай сейчас заедем в ближайший супермаркет, возьмем какой-то еды, бутылочку вина и, чтобы не искушать человека за рулем, поедем ко мне ужинать, а?

Александра пару секунд смотрела ему в глаза – без удивления, спокойно, потом пожала плечами и без набора фраз, который мог бы показаться уместно-типичным в данных обстоятельствах, просто сказала:

– Давай.

Квартира Вадима не походила на холостяцкую берлогу, хотя в ней не было следов женского присутствия. Уже не было. Двухкомнатный «хрущ» с современным ремонтом: небольшой коридорчик, первую комнату объединили с крошечной кухней в «студио» – это расширяло пространство. В стене напротив окна дверь в другую комнату. Желто-золотистые шторы, современная мебель в кухне и комнате – без ненужных тяжелых шкафов, комодов и больших столов для традиционных торжеств. Возле дивана с подушками-думочками – стеклянный столик на низких ножках, на стене напротив – плоская панель телевизора, под ней на этажерке – музыкальный центр. Полки с книгами. Современный пол из ламината, без ковров. На кухонном окне пузатый кактус.

В кухне Вадим энергично вынимал пакеты, раскладывал на тарелке уже нарезанные в магазине буженину и колбасу, зелень петрушки. Ловкими движениями открывал железные баночки с кукурузой, оливками, мелкими огурчиками… Хлеб тоже уже оказался нарезанным. Удобная, хоть и небольшая кухня, видимо, не очень была обременена хлопотами хозяина и наблюдала за его движениями десятком блестящих глазок-ручек на дверцах встроенной мебели. Так же удивленно наблюдала издалека за шаманством врача на кухне Шурочка – ее предложение о помощи было решительно отвергнуто:

– На этой кухне двоим делать нечего, разве что толкаться! Отдыхай, можешь включить телевизор, не напрягайся. Ты, наверное, устала за день.

Александра и правда вдруг почувствовала, что страшно устала. Еще в машине подумала, стоит ли соглашаться на продолжение вечера, но в тот момент, когда Вадим задал вопрос, она замерла и просто прислушалась к себе: хочет ли она сама этого? Исчезли вопросы «кто он и кто я?», «зачем ему чужие проблемы?», будто и их накрыло снежной периной. Александра честно ответила себе: «Хочу». Все словесные игры, которые могли бы при данных обстоятельствах вестись взрослыми людьми вокруг возможного продолжения этого зимнего вечера, на самом деле ничего не изменили бы, а просто стали бы элементами неписаного этикета, который в данном случае не стоил лишних слов. Им было спокойно и легко вместе и действительно не хотелось прощаться. И она согласилась. А как уж оно пойдет дальше – на все воля Божья. Давно, очень давно не открывалась ее душа мужчинам. Не было никого из них и близко возле ее тела. Постепенно унималась боль после гибели мужа, но Александра не искала замены, да и не до того было – другие цели были важнее. Выжить. Вырастить и выучить Стасю…

Ужинали при свечах за журнальным столиком.

Сидели рядом на низком диване.

Пили понемногу вино, говорили.

Каждый о своем, но интересном другому.

Будто снова знакомились. Странно.

Тихая музыка не мешала.

Вспоминали о маленьких балеринах.

О грустном говорить не хотелось.

Свечи потрескивали, их огоньки дрожали.

За окном хлопьями валил снег.

Люди его не интересовали.

Вадим встал и прошел в кухню поставить на плиту чайник. Александра тоже поднялась и подошла к окну. Странно, но на улице не было темно. С серого неба словно кто-то горстями сыпал снег, покрывая толстым слоем двор, деревья, машины. Свет от фонарей висел мутно-белыми кругами, и они показались женщине похожими на сахарную вату на палочках, которую продают на Крещатике.

Александра задумалась, прижавшись коленями к теплой батарее. В детстве она любила наблюдать из окон родительской квартиры, как прибывает в городок снежный десант. Раньше снег предвещал безусловную радость – санки, каток, снеговиков, лыжи, снежные бои после уроков… Теперь все было гораздо сложнее. Не знаешь, когда на работе легче, – зимой холодно, летом жарко, и при этом ничего не меняется, и перспектив никаких. А поездка на праздники домой – слишком маленький глоток воздуха: не успеешь расслабиться, как пора возвращаться. Но такова пока их жизнь…

Она почувствовала страшную усталость, а может, это было от вина, хоть и совсем немного его выпила… Она ощутила нереальность происходящего и задала себе вопрос: «Что я здесь делаю?» Но когда она попыталась вернуться в реальность, почувствовала, что за ее спиной стоит Вадим. Его дыхание касалось ее шеи, а через мгновение он молча обнял ее, и, один за другим, поцелуи коснулись женского уха, шеи, щеки…

Они целовались у окна, в теплой комнате со свечами и музыкой, и это делало происходящее праздничным. В отличие от Александры, Вадим вполне сознавал, что происходит, что обнимает не Анжелу, а совершенно другую женщину, и поцелуи были другими, и ощущения, и это разжигало его желание идти до конца, чтобы окончательно зачеркнуть прошлое, заменив его новым. Иным.

– Останешься у меня? – прошептал он, на мгновение оторвавшись от ее уст.

В ответ на него глянули ее большие глаза, а потом исчезли – Александра уперлась лбом ему в шею ниже уха, глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Как только их губы снова встретились, оба вдруг вздрогнули от неожиданно резкого сдвоенного звука – одновременно на плите засвистел чайник и на этажерке заиграл мобильный.

Они молча посмотрели друг на друга, и Александра бросилась в кухню, а Вадим – к телефону. Через несколько секунд он встревоженно посмотрел на женщину, несколькими репликами ответил на звонок, выключил его и… И вдруг Александра увидела перед собой совсем другого человека. Вадим мгновенно посерьезнел, подтянулся, бросил взгляд на стол, на гостью, подошел к ней вплотную, взял за руку:

– Извини. Мне надо ехать в больницу. Проблема там. У моего пациента неожиданное осложнение после операции, кровотечение. Я должен быть там. Прости…

– Да, конечно, я понимаю. Сейчас я соберусь.

– Нет-нет, ты оставайся, пожалуйста! Куда ты поедешь ночью? Я дам тебе запасные ключи – вдруг я не вернусь к утру. Просто запрешь дверь, уходя, здесь метро недалеко. Оставайся. В спальне в шкафу возьми, что нужно. Извини, что так вышло.

Александра удивленно смотрела на Вадима, потом обвела глазами комнату, еще раз тревожно посмотрела ему в глаза, но он уже был не здесь, мысленно находился возле своего маленького пациента. В следующую секунду он оказался в коридоре, быстро, автоматически оделся, звякнули в руках ключи.

– Хорошо, – сказала она, – беги. Тяжелая у тебя работа. А… а сколько ему лет?

– Еще нет и двух суток. Я вернусь. Когда смогу, – уже на ходу крикнул он.

25

Машина завелась без проблем, хотя стоило бы ее немного прогреть, но сейчас было не до того. «Дворники» смахнули с лобового стекла белый, пушистый, еще не отяжелевший снежный слой, фары осветили двор, и через минуту колеса оставили первый след на свежем снегу.

Покрутившись по пустым ночным улочкам, Вадим вскоре выехал на проспект Победы и понесся вперед. Проспект, прямой, будто прочерченный от западной окраины города до площади Победы, а дальше переходивший в раздвоенный бульвар Шевченко, который достигает Крещатика, был почти пустым в этот поздний час. Вадим миновал центральный ЗАГС, повернул направо, сделал петлю и помчался по улице Черновола. Он знал, что каждая минута дорога в этой критической ситуации, поэтому не поехал к светофору, где обычно разворачивался, а, посмотрев в зеркала, резко повернул влево, пересекая двойную осевую. Шлагбаум на въезде на территорию больницы был опущен, но дежурный узнал машину и быстро поднял его.

Вадим включил сигнализацию и стремительным шагом вошел в старинный корпус детской кардиологической клиники, оборудованной по последнему слову современной медицины. Снимая на ходу куртку, он направился к лифту. Знал, что так же подняли по тревоге дежурных анестезиолога и реаниматолога, что уже идет борьба за жизнь маленького человека, мальчика, которому он делал операцию вчера сразу после рождения, используя вместо донорской пуповинную кровь, собранную во время родов. Новый метод, который позволял избежать проблем при переливании младенцу крови взрослого донора, хорошо показал себя на практике, хотя, казалось бы, сколько там той крови? Но эти сто граммов составляли примерно треть общего объема крови новорожденного и были резервом, спасительной дозой во время операции, когда применяется так называемый АИК – аппарат искусственного кровообращения.

Но что же могло случиться после удачно проведенной, хоть и сложной, операции? «Что могло случиться?» – то и дело спрашивал себя врач.

Вадим быстро переоделся и отправился в реанимацию. Перед дверью он наткнулся на испуганный взгляд отца прооперированного мальчика. Мать пока ничего не знает, ведь она еще в роддоме, откуда вчера утром привезли сюда новорожденного.

– Ситуация под контролем, оставайтесь здесь, я сообщу вам, как только будут новые данные, – выпалил Вадим на ходу и, не дожидаясь ответа, уверенным шагом прошел в дверь и направился к кроватке, возле которой кипела работа. Пожилой уже реаниматолог, взглянув на результаты анализов пациента, подошел к Вадиму.

– Внезапно ухудшилась кардиограмма в левых отведениях и появилась тенденция к артериальной гипотензии, – коротко пояснил он.

– Состояние стабильное?

– Пока да, нам удалось поднять давление, но это временно – необходимо устранить причину ишемии миокарда.

Возле ребенка колдовал Андрей, опытный кардиолог, он обследовал маленькое сердечко с помощью ультразвукового аппарата. Светлое пятно монитора отражалось в стеклах его очков, в напряженном взгляде читалось спокойствие и понимание ситуации.

– Привет, Вадим, – сказал он, не отрывая взгляда от изображения на экране. – Похоже, это тромб сдавливает левую коронарную артерию – от этого все проблемы.

– Берите пациента в операционную! – отдал команду Вадим. Выражение его лица изменилось – есть точный диагноз, и сразу все становится на свои места. Мысленно он уже спланировал операцию, и оставалось только действовать. – Операционная сестра на месте?

– Да, операционная уже готова, – отозвался реаниматолог.

– Тогда не медлите.

– Нам нужно десять минут до начала операции.

– Хорошо, я буду в операционной.

Теперь самое время вспомнить все нюансы вчерашней операции. Вадим, идя по коридору к операционной, невольно остановился у окна. Снаружи поднялась настоящая метель, и на мгновение мысленно он вернулся туда, где было уютно и так хорошо еще полчаса назад… Но отражение в ночном окне человека в зеленом хирургическом костюме сразу вернуло Вадима к реальности. Каждая потерянная минута – это увеличение риска для жизни его маленького пациента.

Маска. Хирургическая шапочка.

Стерильная одежда. Перчатки.

Специальные очки с увеличением. Налобный осветитель.

И тебя уже не узнают даже близкие знакомые.

Ты – робот, запрограммированный на быструю, четкую, последовательную и технически безупречную работу; никаких эмоций и посторонних мыслей, весь внешний мир с его проблемами и политическими играми кажется сейчас ничтожным и временно исчезает. Все внимание сосредоточено на этом маленьком человеке, который еще даже не имеет собственного имени, только отчество, и не осознает, сколько людей отдают свои силы и знания для спасения его жизни.

Все готово, операционная сестра профессионально-деловито делает последние приготовления, раскладывает хирургические инструменты. Привычные звуки кардиомонитора отбивают ритм сокращений сердца, чуть слышно шумит аппарат для наркоза – все как всегда. А на дворе глубокая ночь и падает снег.

– Мы готовы начинать, – говорит Вадим анестезиологу.

– Мы также, начинайте.

Скальпель. Пинцет. Салфетка. Ранорасширитель…

И вот оно – недавно собственноручно исправленное сердце с сотней ювелирных швов и вложенной в него частичкой себя. Врожденный порок сердца у этого ребенка был несовместим с жизнью, и еще двадцать лет назад ему бы просто отказали в лечении – не было технических условий и специальных знаний для выполнения такой сложной операции. А теперь, благодаря созданию этого суперсовременного детского кардиохирургического центра, есть возможность спасать детей со сложнейшими проблемами сердца сразу после рождения. И лечение здесь бесплатное. Разве это не счастье – работать здесь?

– Тромб удален, сердце сокращается нормально. Электрокардиограмма восстановилась? – спрашивает Вадим, глядя в монитор.

– Кривые постепенно приходят в норму. Гемодинамика стабильная.

– Заканчиваем операцию.

26

Антонина просыпалась долго. Она уже перешла границу сна и вполне осознала отсутствие мужа рядом; одним глазом взглянула на будильник и снова закрыла его. Женщина томно потянулась и еще на несколько минут нырнула в воспоминания о вчерашних телесных безумствах с Романом. Странно, но никаких картинок перед глазами не возникало, только кожа ее бедер, грудь и губы будто снова чувствовали его шальные поцелуи и прикосновения. Она бессознательно провела под одеялом ладонью по груди, ощутив ее упругость, а второй рукой погладила живот и замерла, снова прокручивая перед мысленным взором вчерашнее.

Сердце ее билось все сильнее, дыхание стало более глубоким, язык облизнул мгновенно пересохшие губы. В животе начала нарастать пульсация, дрогнули плотно сжатые бедра, и Антонина сладко улыбнулась, удивленная таким эффектом только от воспоминаний о вчерашнем. Она, сама себе удивляясь, начала ритмично сжимать и расслаблять ягодицы, чувствовала: еще немного – и случится. Но вдруг услышала, как в коридоре закрылась бронированная входная дверь, а затем металлически щелкнул прокрученный в ней ключ. Женщина замерла.

«Игорь? Куда бы это утром? – подумала она. – Может, Соня явилась новогодним подарком? Ну-ну… Что ж – у каждого свои подарки!»

Еще минут пять она лежала на спине под одеялом, рассматривая тонкую трещину на потолке. Телесные ощущения угасли, не достигнув своего пика.

«Вот гад! Даже это испортил», – вздохнула Антонина, выбралась из-под одеяла и направилась в душ.

27

Мужчина в зимней куртке с накинутым на голову капюшоном и молодая женщина в серой короткой шубке сошлись у входа на нижнюю станцию фуникулера. Мужчина заговорил первым:

– Простите, Яна, я понимаю, вам показалась странной моя просьба о встрече, но раз уж вы в курсе дела… Я взрослый человек, сами знаете, профессор, но чувствую сейчас себя мальчишкой, которого застукали за какой-то ерундой… Нет, не то я говорю… Дело не в том, что мне стыдно или неудобно перед вами, хотя и это тоже. Просто придуманная мною игра пошла не по моим правилам. Я оказался на распутье, не знаю, что делать, как жить дальше, не знаю, что теперь в голове у Тони, хотя, видимо, ничего хорошего… И мне не с кем об этом поговорить… – Игорь вдруг замолчал и посмотрел Яне в глаза. – Спасибо, что пришли!

– Скоро вагон тронется, – сказала Яна и кивнула на синий двуносый вагончик, который на пару со своим братом-близнецом целыми днями гуляет с Подола вверх, к «княжьему городу», и обратно. Все желающие подняться уже заняли свои места.

– Да, конечно, сейчас. – Профессор Соломатин достал бумажник и поспешил к окошку кассы.

В общем-то он даже не представлял, сколько сегодня стоит билет или жетон на фуникулер, ведь никогда не пользовался им как транспортом, разве что лет пять назад катал на нем коллег из Франции. Когда-то, бывало, они с Антониной и еще маленьким Вадиком любили пешеходные прогулки по столице, которую тогда не очень хорошо знали, ведь родным городом был для них Львов. И машины у них тогда не было, да и собственного жилья… Пожалуй, Антонина до сих пор не простила ему, что не захотел принять предложение руководства немецкого университета остаться там работать, а вернулся в Киев. И хотя потом у них уже были здесь все условия для комфортной жизни и не раз выезжали они за границу, но что-то пошло не так. Наверное, не оправдал ее надежд…

Эти мысли стайкой пронеслись в его голове, пока они молча поднимались по склону и смотрели на заснеженные холмы, голые деревья, Подол, купола в «нижнем городе» и серое, затянутое снежными тучами небо. В груди опять что-то сжалось и больно шевельнулось. Игорь тряхнул головой. Яна заметила это движение, отразившееся в стекле, которое было для нее и окном, и зеркалом.

Зачем она согласилась на эту встречу? Чтобы еще раз выслушать историю супругов? Но ей и так все было понятно. И к тому же ее мучили угрызения совести, ведь, разгадав секрет профессора, она рассказала об этом не своей «пациентке», в надежде, что та успокоится и повернется, наконец-то, лицом к мужу, который любил всю жизнь только ее одну. Яна разыскала Игоря Соломатина и фактически нарушила «тайну исповеди». Конечно, ею двигали благие намерения: думала, Игорь откроется жене, покается, пока не поздно, супруги смогут начать диалог и, наконец, примирятся и заживут в любви и согласии…

«Кого ты обманываешь? – вдруг перекрыл угрызения совести внутренний голос. – В какой любви и согласии? Ты действительно веришь, что, узнав правду, Антонина слегка пожурит Игоря, потом кинется к нему в объятия, и они гармонично и счастливо доживут отмеренный им срок? Не ври себе! Уже после первого визита Антонины твои симпатии были на его стороне. И твое открытие их только укрепило. Не каждый мужчина пойдет на такое, чтобы оживить любовь. Чью любовь? Антонины? Кого ты обманываешь?!»

Яна вздрогнула, когда Игорь взял ее за локоть:

– Выходим?

– Да, простите, что-то я задумалась.

– Хотите зайти куда-нибудь на чашечку кофе или прогуляемся?

Яна огляделась. Владимирская горка зимой, в пасмурную погоду ее не влекла. Сидеть в кафе, слушать воспоминания отчаявшегося человека, глядя ему в глаза, тоже не хотелось. Так лучше уж бродить по городу и слушать его монолог…

– Знаете… Если, вы, конечно, не против… Я так давно не была в Софии, – сказала Яна и махнула рукой вперед.

– О! Я наверняка не был там еще дольше. Пойдемте! – оживился Игорь.

«Ну, вот и славненько! – снова напомнил о себе внутренний голос. – В церкви говорить о личном негоже, даже если там теперь музей. Правда, профессор не ради киевской старины вытащил тебя на свидание, проблема у него серьезная: сам спровоцировал жену на адюльтер, так что выплакаться хочет, посоветоваться, а ты его тащишь по историческим местам столицы!»

«А они лечат, эти места! Молчи мне! Пусть походит, успокоится, а там видно будет», – цыкнула на внутренний голос Яна.

«Кого ты обманываешь?! Забыла, как сама стояла там перед резным позолоченным алтарем, смотрела вверх, на мозаичную Марию с поднятыми в молитве руками, глотала слезы и молча просила ее, чтобы послала настоящего, такого, чтобы с ним не страшно было? Кого ты обманываешь?»

– Хотите экскурсию или вам только входные билеты? – спросила их кассирша, и Игорь оглянулся на Яну.

– Входные, – отозвалась та и незаметно вздохнула.

Действительно, давно не проходила она в эту арку под колокольней, не обходила вокруг самого храма, не сидела на лавочке, внутренне настраиваясь перед тем, как войти. Странные были у Яны ощущения даже во дворе Софийского собора, что уж говорить о пребывании внутри! Не то чтобы она была очень набожной, вера ее была в душе. Ни на службы, ни к причастию Яна не ходила, придерживалась мнения, что в общении с высшими силами не так уж важно, откуда именно ты к ним обращаешься. Но Софию она любила еще с детства, с тех пор, как бывали они здесь с мамой. Мама, правда, была атеисткой советского образца, но водила дочь сюда, как в музей. А может, даже не веря в Бога, все же невольно и сама улавливала те неисчерпаемые энергии строения одиннадцатого века и прилегающих к нему территорий.

Тогда, в самый тяжелый период своей жизни, Яна ходила сюда по нескольку раз в неделю. Ходила просто лечиться. Молчать. Думать. Смотреть. Украдкой коснуться стены и замереть с закрытыми глазами. Или, наоборот, широко открыв глаза, всматриваться в огромную мозаичную Марию Оранту в алтарной части, поднять голову и искать вверху, между мозаиками, круглые отверстия в стенах, «голосники» – горлышки заложенных в кладку кувшинов для улучшения акустики. Было это для нее тогда религией или искусством древних мастеров, чьих имен никто не помнит, – не важно. Но София словно пропускала через себя ее горькую кровь и возвращала очищенной. А потом эти ворота для нее закрылись. Яна уже несколько лет не возвращалась на место, ставшее свидетелем ее страданий. Может, она решилась сегодня зайти туда именно потому, что рядом был человек, которому подсознательно доверяла, или наоборот – ради этого человека, которому тоже была так необходима сейчас эта «очистка крови»?

В соборе они молчали. Просто шли рядом, останавливались, все рассматривали и снова перемещались на несколько шагов. Расходились, огибая колонны, вглядывались в изображенные на стенах лица мирян и лики святых и снова сходились. Общались взглядами. Яна преодолела возникший когда-то внутри барьер и смотрела на старинные фрески, мозаики и орнаменты, как на давних знакомых, а иногда незаметно разглядывала профессора. Чувствовала, что и его внутреннее состояние в стенах этого здания меняется. Растерянность и тревога в глазах уступили место изумлению и восхищению, и это делало взрослого человека в возрасте «за пятьдесят» похожим на мальчика, который попал сюда случайно, но не мог не проникнуться атмосферой и не поддаться очарованию красок, фигур, линий.

Еще больше напомнил ей профессор школьника, когда он, хитро оглядевшись, коснулся мраморного саркофага Ярослава Мудрого и шепнул Яне:

– Может, и я помудрею, как думаете?

Она прыснула и прикрыла рот ладонью.

Выйдя из храма, Игорь вдохнул полной грудью морозного воздуха, улыбнулся Яне и начал было благодарить за то, что привела его сюда, но она приложила палец к губам и жестом велела следовать за ней. Они обошли здание, остановились у противоположной, восточной стороны собора, где специально была оставлена часть неоштукатуренной древней стены из камня и кирпичей, замешанных на желтках еще в одиннадцатом веке. Яна с серьезным видом посмотрела сначала на Игоря, потом на кирпичную кладку, подошла к стене и положила на нее обе ладони. Господин профессор через мгновение сделал то же самое. Яна улыбнулась одними уголками губ и закрыла глаза. Игорь скопировал и это и вдруг осознал, что даже приблизительно не представляет, сколько прошло времени с тех пор, как они встретились возле станции фуникулера. За высоким каменным забором гудел и суетился в предновогодних хлопотах большой город, а здесь было нереально тихо и спокойно. А еще – малознакомая молодая женщина стояла рядом, прижав ладони к холодной стене. Она сегодня почему-то просто подарила ему часть своего предпраздничного дня.

«Ну, вот и хорошо, – подумала Яна, приоткрыв один глаз и разглядывая мужчину, замершего рядом с закрытыми глазами. – А теперь – каждому свое».

«Кого ты обманываешь?» – скептически хмыкнул внутренний голос.

28

Вадим к утру не вернулся. Звонить ему Александра не решилась, чтобы не мешать. Вчера ночью, когда он так неожиданно помчался на работу, она даже не успела осознать, что происходит, как-то адекватно отреагировать. Может, и не стоило ей оставаться здесь, в чужой квартире? Кто она ему? Правда, он сам предложил… Как-то уж слишком доверчив, ведь почти не знает ее, а оставил дома, дал запасные ключи… Александра тогда еще некоторое время стояла у окна, смотрела на хлопья снега, который валил с неба, и составляла из кусочков прожитого дня целостную картину. Утром работа на рынке (перед Новым годом было много покупателей, это утомляло, но радовало хорошей выручкой), затем на два вечерних часа ее подменила приятельница из соседнего контейнера, а она поспешила в детсад переодеться перед Стасиным концертом. Вдруг позвонил Вадим с предложением ехать туда на его машине, и вечер закрутился. Кто мог подумать, что он так странно закончится? И как бы все пошло, если бы не звонок из больницы? Как бы они сегодня утром смотрели друг другу в глаза и какими словами прощались бы на пороге?

Когда она осталась ночью одна, сон развеялся. Александра убрала со стола, перемыла посуду, положила продукты в холодильник, вытерла стол в кухне. Опять постояла у окна. Походила по комнате. Приоткрыла дверь в спальню, включила там свет. В небольшой квадратной комнате из мебели были только широкая кровать, две тумбочки по обе стороны от нее, зеркальный шкаф-купе и один стул, на который был брошен мужской махровый халат. На стене в рамках висели черно-белые фотографии с видами каких-то незнакомых Александре улиц и домов. На одной была Эйфелева башня.

Женщина замерла, думая, что же ей делать дальше – укладываться спать здесь или лечь на низком диванчике в гостиной, где они ужинали. Накопившаяся за долгий день усталость давала о себе знать – ее клонило ко сну. Из последних сил Александра вышла в коридорчик, зашла в санузел и увидела там вместо ванной душевую кабину, а рядом стиральную машину. Все было устроено по-современному, компактно и удобно. Она разделась и вошла в высокий полупрозрачный домик. Струи горячей воды обожгли тело, она вскрикнула, сон снова слетел с нее, позволив насладиться неспешным купанием.

Торопливо прощаясь в дверях, Вадим что-то говорил о том, что все необходимое в шкафу, но Александра вспомнила об этом уже потом. Она вытерлась его большим полотенцем и прижала его к лицу, вдыхая запах мужского шампуня или туалетной воды, который заблудился в маленьких петельках махровой ткани. Постояла так несколько минут, пока на глаза не навернулись слезы – то ли от воспоминаний о запахе другого мужчины, то ли от предчувствия новой эпохи в ее жизни.

Будильник, выставленный на ее мобильном, просигналил в полшестого утра. Еще не открывая глаз, Александра ткнулась носом в подушку и еще раз медленно и глубоко вдохнула тот же едва ощутимый запах, который вчера уловила в полотенце. Она улыбнулась, быстро встала, заправила широкую кровать, которой занимала этой ночью разве что четверть, прихватила свою одежду и пошла в гостиную.

Вадим еще не вернулся и не позвонил. Но какие могут быть претензии, если у него такая работа, если от него зависит чья-то жизнь? Она посмотрела на часы. Метро начинает работать с шести. На кухонном столике у плиты она заметила вчера баночку растворимого кофе и решила, что еще успеет в одиночестве выпить кофе в чужой квартире. «Какие только чудеса не случаются в большом городе! – думала Александра. – Хоть бы все хорошо было в больнице, хоть бы хорошо! Бедный ребенок… Такой маленький…»

Жужжал небольшой холодильник, тикали часы на стене, урчала где-то в трубах вода – дом просыпался. Александра стояла с чашкой кофе у окна. Во дворе было еще темно, но снег уже не падал, он разделился надвое – часть покрыла белым ковром землю и все на ней, а часть притаилась в небе до следующего раза. Завтра они со Стасей отправятся домой праздновать Новый год вместе с родителями. Через три дня наступит Новый год. Условный рубеж, за которым, как хочется верить каждому, все изменится.

29

Вечер тридцать первого декабря каждый спланировал и провел по-своему.

Страсти в семье Соломатиных кипели уже несколько дней, и теперь не только Антонина творила громы-молнии и упрекала мужа, но и Игорь, едва ли не впервые в жизни, позволил себе огрызнуться в ответ на шквал ее претензий:

– Успокойся уже! Тебя бы записать на видео, сама бы себя не узнала. Тебе, видно, ничем не угодишь, бесполезно и стараться, если за тридцать лет не удалось. Зачем ты тогда вообще за меня пошла? – высказался он, развернулся и вышел из комнаты.

– О! Вот как мы заговорили! – удивленно бросила вдогонку ему Антонина и чуть не проговорилась, что давно знает о причинах такой смелости мужа, но впереди была новогодняя ночь, и Вадик обещал прийти праздновать с ними, что подтверждало ее версию об отсутствии у сына серьезных отношений с кем-либо. Антонина сдержалась.

Она включила громче телевизор и продолжила накрывать на стол в гостиной, хоть и очень хотелось ей жахнуть об пол все фужеры богемского стекла, привезенные когда-то из Европы…

А еще больше хотелось пока невыполнимого – встретить этот Новый год с Романом. Ей даже было страшно от мысли, что через столько лет ее абсолютно трезвого отношения к мужчинам, в основе которого были логика и расчет, она могла вдруг попасть в зависимость. Всю свою супружескую жизнь она отслеживала, чтобы доморощенный профессор не «прыгнул в гречку», кормила его сексом, как лекарством от блуда, чтобы больше не хотелось, чтобы не заглядывался на других. Можно сказать, сберегла семью, зажила в конце концов сыто и спокойно, но была ли она счастлива все эти годы? Горело ли в ней хоть раз то пламя, которое пересиливает логику? Антонине было тревожно, и она, опять-таки, сердилась на мужа – это же он со своей Соней взбесил ее и толкнул на путь мести! И вот тебе раз – ее голова настолько занята Романом, что ей уже почти не до Сони. Конечно, зло берет, ведь она не кто попало, она Женщина – желанная, вожделенная, страстная! Дорогая женщина!

Правда, в глубине души Антонина чувствовала себя очень неуверенно – слишком мало она знала о Романе, о его работе, бизнесе (говорил, какая-то коммерция), о личной жизни. Разве что о том, что три его брака подряд пришли к одному финалу: и с женой-москвичкой – к общим с нею внукам он и уехал праздновать Новый год, и с бухгалтершей – мимолетный брак людей, объединенных стремительно развивающимся бизнесом в бурные девяностые, брак, породивший большие деньги, но не давший детей, и с красавицей киевлянкой, которая была на двадцать лет его моложе, – этот брак продержался только два года…

«А может, эта идиотская история с Соней спровоцировала всплеск гормонов, и я впервые теряю голову из-за банальных химических реакций? – подумала Антонина и грустно улыбнулась. – Этакий последний всплеск перед старостью? Но не настолько же я глупа, ведь не на сантехника из ЖЭКа положила глаз! Роман, кажется, прочно стоит на ногах, и с ним у меня могут быть неплохие перспективы. Конечно, спешить некуда, надо все взвесить, чтобы не остаться на бобах. Тут моего тоже немало, чтобы разным Соням все оставить!» Женщина внимательно оглядела гостиную и снова зазвенела приборами, сервируя стол на троих.

– Мама, сядь уже, не суетись, я все сделаю! Вот и Стася уже выросла, стала помощницей, отдохни! – Александра забрала из рук матери тарелки и понесла расставлять их на праздничный стол, а Стася прижалась к бабушке.

– Бабушка, как жаль, что ты не была на нашем новогоднем концерте! Он был не в школьном зале, а в Детском музыкальном театре на Подоле! Маме и доктору очень понравилось! – сказала она и тут же прикусила язычок, а бабушка широко раскрыла глаза и молчала, вопросительно поглядывая то на внучку, то на дочь.

– Мама… Ничего такого, что можно бы рассказать. Просто хороший человек, возил нас в травмпункт, когда Стася упала…

– Стася! Где ж ты упала? – ужаснулась бабушка, и разговор изменил направление, но материнское сердце почувствовало, что там, в далеком суетливом городе, который поглотил зятя, что-то начало происходить вокруг ее дочери, и дай Бог, чтобы на благо…

– Девушки, и скоро вы там? Вон гляньте, что по телевизору показывают! – донесся из гостиной голос дедушки. – Стася, беги сюда, солнышко, балерина моя! Иди хоть обниму тебя, так редко видимся.

– Бегу, дедушка! – крикнула девочка и выпорхнула из кухни.

Александра стояла напротив матери с тарелками в руках. Женщины смотрели друг другу в глаза. Мать – внимательно и тревожно, Александра – растерянно, как бывало на этой небольшой кухне еще в школьные годы. Но слов не понадобилось – молодая женщина поставила тарелки на стол и обняла мать.

– Все будет хорошо, мама… Не волнуйся. Все будет хорошо.

Чем ближе Яна подходила к железнодорожному вокзалу, тем меньше у нее оставалось сил. Боль где-то в районе желудка, которая начала беспокоить ее еще дома, нарастала и разливалась по животу. Дома она глотнула «но-шпу», бросила таблетки в сумочку и решила вызвать такси – ехать с сумкой на маршрутке, а потом в метро ей расхотелось.

Сумасшедший вечер тридцать первого декабря! Все носятся по городу, передвигаясь из дому в гости или в ресторан, в клуб или Бог знает куда, чтобы объединиться с кем-то ради совместной, более или менее веселой встречи Нового года. А ей – на вокзал. Но зато завтра у них будет болеть голова, а она будет в Карпатах! Целую неделю в Карпатах!

Третий оператор службы такси принял вызов и велел выходить из дома через десять минут. Стараясь не делать резких движений, Яна прошлась по квартире, полила цветы, выключила свет, повесила маленькую сумочку на плечо, а дорожную взяла в руку и вышла из своего жилища. В такси боль утихла, и Яна с облегчением вздохнула. Но когда она вышла из машины, то даже застонала, и лоб ее покрылся капельками пота.

«Что ж за беда? – сердилась сама на себя Яна. – Да что ж не попускает? Может, и не ехать, раз такое?»

Но ведь она давно мечтала об этой поездке! И решила убить двух зайцев одним выстрелом – и в горы съездить, и избавиться от проблемы с празднованием Нового года, то есть не сидеть дома в одиночестве. И вот на тебе…

Яна медленно двигалась через просторное здание вокзала к выходу на первый путь – счастье, что не нужно было подниматься на эскалаторе, а потом спускаться по лестнице к одному из дальних путей! Сумка становилась все тяжелее, и каждый шаг давался с трудом. Вокзальное радио объявило о прибытии ее поезда, Яна, собрав последние силы, вышла на перрон, поставила сумку, села на нее, охватила обеими руками живот и свернулась в позе эмбриона. Сил подниматься в вагон не было. Да и стоило ли рисковать – ведь ей предстояла долгая ночная дорога…

– Девушка! Девушка! Вы едете? Поезд скоро отправляется! – обратился к ней пожилой проводник. – Новогодний рейс! Не отставайте! Эй, девушка! Вам плохо?

Яна подняла на него глаза, круглое лицо мужчины расплылось, светлые окна вагона за его спиной тоже словно размазались, перрон качнулся, и ее накрыла тьма.

30

Три бокала с мелодичным звоном встретились над праздничным столом. Глаза родных людей тоже встретились. И если Антонина и Игорь смотрели на сына с любовью, то друг друга они вообще старались не замечать. И сын это видел. Он уже года три жил отдельно в купленной в не слишком престижном районе, но недалеко от метро квартире, но все еще прекрасно помнил «домашние нюансы». Только переступив порог, он почувствовал, что празднование будет условным.

Он вырос в полной и респектабельной семье и, в принципе, ни в чем не испытывал нужды. Родители старались для него – условия, развитие, поездки, образование… И он не разочаровал их, оправдал надежды. Поначалу отец надеялся, что сын пойдет в науку, ведь учился он стабильно хорошо, а мама не строила относительно него планов. Однако Вадим определился сам и довольно рано, после того как во Франции, катаясь на лыжах, сломал ногу и попал в больницу. После киевской инфекционной больницы, куда его, еще дошкольника, положили с желтухой, европейская клиника показалась парню космически совершенной, а врачи – просто суперлюдьми. И вот именно таким героем-спасателем несчастных больных представлял себя с тех пор мальчик Вадим Соломатин, и уже никто и ничто не могло сбить его с избранного пути – он шел к своей цели, как, наверное, шла к ней сейчас маленькая балерина Стася.

Вадим улыбнулся, вдруг вспомнив девочку и, конечно, ее маму. Они успели увидеться – Шурочка хотела перед отъездом отдать ключи, а Вадим рад был еще раз встретиться, хоть и мимоходом, даже если ключи ему были и не нужны. Заодно подвез «девушек» на автостанцию и подарил к новогоднему столу «Киевский» торт и полный пакет разных фруктов.

Шурочка действительно была иной, не такой, как Анжела. Засыпая дома в тот день после незапланированной операции, Вадим почувствовал исходящий от подушки едва уловимый запах женщины, которая спала в его постели и с которой у него ничего не было. И это был не Анжелин запах. И характер у Шурочки был совсем другим, она не была ни гонористой, не истеричной. Хотя, судя по тому, что этой женщине пришлось пережить, характер у нее был, а также воля к победе.

Все это пронеслось в голове Вадима легкой волной, когда выпили они шампанского за Новый год. Родители все еще придерживались дипломатического этикета, но поднятые брови и плотно сжатые губы матери не предвещали добра, а третий бокал шампанского мог ослабить тормоза и стать фатальным.

«Как же они похожи с Анжелой! – неожиданно осознал Вадим. – Ого-о… Не зря мне всегда было жаль отца, который вроде ничего плохого и не делал, но ему то и дело выговаривали!» Вадим после этого озарения стал еще внимательнее присматриваться к родителям, угощаясь домашними блюдами и коротко отвечая на вопросы.

– Ты совсем уж заработался, Вадик, – упрекнула его мать. – Я понимаю, работа у тебя непростая, но так и жизнь пройдет. Пора семью создавать, детей заводить…

– Ну, мам… Опять ты… – Вадим посмотрел на нее и перевел взгляд на отца, надеясь, что тот как-то его выручит. Мать все чаще заводила разговоры о том, что пора бы сына отдать «в хорошие руки», будто он вообще какой-то ничейный пес.

– Что «мам»?! Ты не понимаешь, что однажды придешь с работы, посмотришь в зеркало, а там – старик! Ни семьи, ни детей, а жизнь прошла!

– Тоня, ну, ты слишком сгущаешь краски, – заговорил отец, – сегодня в тридцать лет мужчина еще не «старый холостяк», как когда-то считалось, они живут по другой модели, как в Америке, – сначала себя делают, потом семью. Вадик, может, в чем-то и прав, хотя…

– Нечего тут пропагандировать! Мы поженились, когда тебе было двадцать четыре, и вот – вырастила тебе сына, еще успел его успехам порадоваться, а может, и внуков увидим. И, кстати, ты при хорошей жене имел возможность не отвлекаться от своей науки, карьеры и тэ дэ. Только теперь этого не ценишь, все будто само собой произошло, – нервно завела старую песню Антонина, а мужчины обменялись взглядами и застучали приборами по тарелкам.

– Тоня, напрасно ты… Я всегда говорил, если бы не ты… Разве я не ценю… Но согласись, о других жены тоже заботятся, а толку ноль, видно, и тебе не последний дурак достался, – улыбнулся он, попытавшись перевести все в шутку.

– Точно, мам, ну чего ты заводишься, да еще в новогоднюю ночь? – поддержал отца Вадим, вдруг осознав, что эта картина – просто бледная копия того, что могло бы вырасти из его отношений с Анжелой, потому что она стала его грызть чуть ли не с первых дней их совместной жизни.

Антонина молча проглотила эти реплики, велела мужу налить еще шампанского и быстро осушила свой бокал, не дожидаясь тоста. Сын с отцом опять переглянулись, вздохнули и тоже выпили.

Но через несколько минут Антонина снова завелась:

– И чем тебе Анжела не угодила?! Красивая, как из журнала, умная баба, что не так? Больно гордый? Вот бы поженились, ты бы и дальше свое делал, а она бы направляла, она знает, куда надо семью вести. Детей бы завели, был бы солидным человеком: у женатого мужчины другой статус, между прочим, он по чужим постелям не шляется, хотя…

– Тоня, ну зачем ты сама себя накручиваешь? Неужели мы так часто собираемся, чтобы в праздник устраивать здесь сыну трепку, как когда-то на партийных собраниях? Не сложилось с Анжелой, ну так это ему решать, а не тебе…

– Конечно, не мне, но я хотела бы знать, потому что как мать имею право! – Антонина ударила ладонью по столу. – Имею право хотя бы знать, что происходит в жизни моего сына. Если уж муж живет своей жизнью, и я никому не нужна… Может, хоть внуки радовали бы. Ну ничего, раз так, я себе найду занятие… Неблагодарные вы оба!

– Мама, знаешь, я хотел вам кое-что рассказать, но уже вижу, что ни к чему это сегодня. Знаете, я, пожалуй, пойду. – Вадим поднялся и вытер салфеткой губы. – С Новым годом! Годы идут, а ничего не меняется. Вы здесь заплесневели в своей жизни без особых проблем. Все у вас есть, а жизни нет. Если бы вы представляли, что у меня в больнице происходит каждый день, что другие люди преодолевают, чтобы выжить физически и материально… А вы на черт-те что силы переводите. Чего вам не хватает, блин?! А про Анжелу – знаешь, мам… Я все равно не смог бы жить с человеком, который меня не то что не понимает, но и не пытается понять. Прости.

Игорь Соломатин замер, глядя на сына, обычно вежливого и послушного, которого вдруг прорвало на такой монолог. Взрослым сын стал… И сказал то важное, что он за всю жизнь не смог не то что сказать жене, но в чем даже не решился себе честно признаться. Так и прожил жизнь с единственной своей любовью, которая даже не пыталась никогда его понять.

Игорь посмотрел на Антонину. Вряд ли она сейчас готова была к диалогу. Конечно, глупо получилось, зачем он затеял эту историю с Соней? Не сработал его план «ренессанса чувств». Пожалуй, и не было их никогда. Рассказать все честно, когда сын уйдет, или уж молчать? Или написать ей все в письме… А она ответит: «Ну, тогда и не обижайся, что у тебя рога выросли!» И что дальше? Он и сам не знал, чего хотел теперь от Антонины, от их отношений, казалось, только какой-нибудь форс-мажор мог разомкнуть этот круг.

Жена, не глядя на сына, уже вышедшего из-за стола, и на мужа, который сидел, словно онемевший, потянулась к бутылке с коньяком, плеснула его себе в бокал из-под шампанского, одним глотком выпила, встала и молча пошла в спальню. В дверях оглянулась:

– С Новым годом! Хотела как лучше, а получилось как всегда. Меня бы кто попытался тут понять. Но на хрена вам, если есть и получше!

Она театрально хлопнула дверью, а Вадим встревоженно посмотрел на отца:

– Пап, что у вас тут происходит?

Пожалуй, этот вопрос должен был означать «У тебя что – кто-то есть?», но сын не решился так его сформулировать.

– Ничего. Глупая история. Ничего такого. Ты же знаешь, чем для меня всегда была Тоня. Ничего такого, о чем ты подумал. Боюсь, что и мужчины бывают получше, – вздохнул он. – А ты делай, как тебе сердце подсказывает. Не гони лошадей.

– Дурдом! – Вадим пожал плечами. – Ну, ты того… держись. А я пойду, извини. Хоть немного посплю, а то и правда устал. В последние дни оперируем, как в прифронтовом госпитале.

– Иди. Отдохни. Я тобой горжусь, – улыбнулся отец и сжал плечо сына.

Вадим сел в машину и достал мобильный. Был час ночи, и ему очень хотелось услышать голос Шурочки, но звонить он не решился, хотя новогодняя ночь и допускает нарушать правила этикета. Они говорили за час до полуночи – «девушки» праздновали дома, с родителями Александры, тихо, скромно, старомодно. Собственно, и его домашнее празднование тоже было без экстрима, если не считать таковым очередной скандал, устроенный матерью. Прошлый Новый год родители встречали в Египте, а они с Анжелой заказывали столики в ресторане, праздновали с ее друзьями, всем было сытно и весело, но у Вадима за два дня перед этим умер маленький пациент, и веселье казалось ему каким-то искусственным. К сожалению, не всегда усилия хирургов венчает успех. Может, еще и поэтому мчался он недавно ночью на ту повторную операцию и дорогой просил силы небесные, чтобы этот малыш выжил…

Неподалеку, освещая двор, стали взрываться петарды. Вадим вздрогнул. Послышался смех и веселые возгласы – первые компании оставляли праздничные столы и выходили веселиться на заснеженную улицу. Вадим завел двигатель, достал мобильный и написал Шурочке SMS’ку: «Жаль, что мы сейчас не вместе. Буду ждать. О». Это «О» он придумал несколько дней назад, когда хотел написать ей «обнимаю» и вдруг осознал, что можно это нарисовать, – буква «О» показалась ему символом объятий, коротким и понятным. И он заканчивал ею все SMS’ки к Шурочке. Она не переспрашивала. Догадалась? Или решила оставить тайну тайной?

Вдруг в окно постучали. Возле машины стояла девочка лет тринадцати и что-то показывала руками. Он опустил стекло. Девочка протянула ему два елочных украшения – небольшие блестящие шарики:

– Это вам на два счастья!

– То есть? – удивился Вадим.

– Ну, можете один оставить себе, один кому-то подарить. На счастье, – улыбнулась девочка, а за ее спиной, ближе к подъезду, раздался смех.

– А я тебе что взамен? – растерялся Вадим.

– А ничего не надо! Или как хотите, – пожала плечами девочка и заглянула внутрь машины, а позади нее опять кто-то захихикал.

Вадим взглянул вверх – там висел специальный автомобильный контейнер для музыкальных дисков. Он достал один и протянул в окно.

– На вот и тебе подарок! Бартер! – улыбнулся он.

– Музыка? – заинтересованно схватила диск девочка.

– Нет. Аудиокнига, слышала о таком?

– Что ж я – совсем плохо выгляжу? Ясно, что слышала. А что именно?

– Булгаков. «Записки юного врача». Не читала?

– Нет. А «Мастера и Маргариту» я тоже с диска слушала! Спасибо! Вот я выгодно поменялась! А те придурки говорили, что не постучу! С Новым годом! – Она засмеялась и побежала к своим приятелям, размахивая диском.

Машина покатилась по ночному городу, украшенному снегом, огнями, елками и новогодне-политическими бордами, где сытые избранники приветствовали свой терпеливый народ, поздравляли его с Новым годом и Рождеством Христовым. По тротуарам передвигались компании людей, по улицам было немало машин – удивительная новогодняя ночь всегда совершенно не похожа на другие ночи в году.

Вадим направлялся домой, но вдруг на одном из перекрестков круто повернул влево, и машина, как охотничий пес, который взял след, помчалась в больницу. Доктор Соломатин уже представлял себе, как пристраивает один из двух блестящих шариков на прозрачную пластиковую колыбельку своего маленького пациента, у которого до сих пор не было имени. Вадим про себя называл мальчика Славкович, потому что взволнованный отец новорожденного именно так представился ему перед первой операцией – Славка.

31

Ощущение слабости во всем теле.

Боль в боку при напряжении мышц живота.

Запах медикаментов, смешанный с ароматом чистого больничного белья.

Край истертой, но приятной своей натуральностью, тысячу раз стиранной простыни, зажатый в кулаке. Так же она когда-то лежала на больничной койке, сжимая казенное белье и глотая слезы от боли, горя и обиды. Лежала и боялась провести рукой по животу, который после преждевременных родов из уже заметной горки превратился во впадину. Так же тогда пахло медикаментами и кто-то шаркал по линолеуму. Яна сжала зубы, с трудом сглотнула слюну и открыла глаза. Высокий белый потолок. Немаленькая палата. Слева – дверь. Справа – окно без портьеры. Вступает в права утро первого января.

«Новогодняя ночь в операционной – неслабое приключение, – думает Яна, уже окончательно отойдя от наркоза. – Если бы мне хватило сил сесть в поезд, история была бы еще круче, а результат – непредсказуемым. Испортила бы праздник всему вагону…»

К ней подходит пожилая женщина, которая ухаживает за девушкой, лежащей на кровати через проход.

– Дочка, ты как себя чувствуешь? Пришла в себя? Пить хочешь? Правда, нельзя тебе, разве что губы смочить.

– Спасибо, я бы глотнула разок, но у меня ничего нет, – смущенно отвечает Яна.

– Да что мы, воды человеку не нальем? – разводит руками женщина и идет к тумбочке, полностью заставленной баночками, пузырьками и коробочками. – Но ты не пей, только губы, язык смочи, и все.

Яна шевельнулась на кровати, и это движение отдалось в боку болью. Она закрыла глаза и неожиданно улыбнулась – будто на темном экране, возникло лицо дежурного хирурга, который был, кажется, не совсем трезвым в новогоднюю ночь. Он стоял над ней перед операцией, держал в блестящем длинном зажиме сигарету и вкусно затягивался. Уходя в наркотический сон, Яна только успела подумать, как бы веселая новогодняя бригада врачей ничего там у нее внутри не забыла. Теперь образ нависшего над ней врача с сигаретой в таком элегантном держателе уже казался комичным.

«Вот уж вляпалась! Вот уж отпраздновала!» – подумала Яна, как вдруг почувствовала, что кто-то коснулся ее плеча. Добрая женщина протягивала ей пластиковый стаканчик с водой.

– Спасибо! – улыбнулась Яна и осторожно приподнялась, опираясь на локоть.

– Она без газа, тебе с газом пока нельзя. Вижу, уже легче тебе. А то стонала громко всю ночь, а потом вдруг села на кровати, я аж испугалась. Прочитала вслух «Отче наш», легла и заснула.

– «Отче наш»?! – удивилась Яна.

– Ну да, выразительно так прочитала, с душой, а потом упала на подушку и спала до утра и уже почти не стонала.

– Ничего себе! – прошептала Яна, коснулась губами воды, смочила язык, жадно сглотнула слюну, отставила стаканчик, поблагодарила, снова улеглась и закрыла глаза.

Она не ходила в церковь, но еще в детстве бабушка потихоньку учила ее этой молитве. Яна не относилась слишком серьезно к ее наставлениям, но и не возражала, чтобы не обижать бабушку, которая тайком, но твердо верила, что Бог есть, однако не распространялась об этом. Родители церковные службы не посещали, а она с мамой заходила то в Андреевскую церковь, то в Софийский собор – как в музеи, и то не специально, а попутно, когда маршрут их прогулок пролегал мимо этих сооружений. Яне там нравилось, особенно в Софии. Прохлада при любой погоде, тишина, каждый звук эхом отражается от потолка, расписанные высокие стены, странные металлические плиты на полу… И даже этой новогодней ночью, выходя из наркоза, видела она героев фресок Софии: дочери Ярослава Мудрого шли в длинных одеждах одна за другой со свечами в руках, скоморох играл на какой-то старинной дуде, потом мозаичная Богоматерь поднимала над ней свои руки и грустно смотрела прямо в душу, а еще Яна не видела, но четко ощущала рядом взрослого умного мужчину, с которым ей спокойно, надежно и не страшно при любых обстоятельствах.

Все это вспомнилось Яне так явно, что она от неожиданности открыла глаза и посмотрела в окно. На улице уже совсем рассвело, серые тучи нависали над больницей, но не посыпали город снегом, держа его до поры до времени про запас.

Вдруг на ее тумбочке зазвонил мобильный. Это была Александра, звонила из дому, чтобы поздравить с Новым годом.

– Ну ты и учудила! – ужаснулась она. – А кто тебя там навещает? Хоть кто-нибудь знает, где ты?

– Да нет, я только пришла в себя, да и кого мне беспокоить. Через несколько дней, наверное, выпишут, здесь подолгу не держат.

– Ну ты даешь! Я буду в Киеве завтра после обеда, сразу навещу тебя, скажи, что тебе можно, чего хочется. Вон мама пирогов напекла, угощу, настоящие домашние, хоть и не из печи, – не унималась Шурочка.

– Да ты не переживай, от голода не умру. Жаль только, что до Карпат так и не доехала.

– Ты молись, не в поезде тебя скрутило!

– Уже.

– Что «уже»? – не поняла Шурочка.

– Уже помолилась, – улыбнулась Яна.

32

Первое января в семье Соломатиных прошло вяло и без происшествий. Не желая обсуждать новогоднее застолье, супруги практически молча завтракали и обедали, доедая праздничные салаты, время от времени пили кофе и смотрели телевизионные программы. Разве думали когда-нибудь те, кто изобрел и внедрил в массы телевизор, что он станет незаменимой вещью в быту супружеской пары, которой не о чем говорить? Или есть о чем, но нет желания касаться нездоровых и опасных тем?

– Тебе с молоком?

– Да.

«Жители “95-го квартала” поздравляют телезрителей с Новым годом!»

– Подай, пожалуйста, сахар.

– На.

«Елки по городу мчатся! Счастье приносят людям! Елки! Как много счастья! Что же мы с ним делать будем?»

– Может, коньяка?

– Как хочешь.

«Со мною вот что происходит – ко мне мой старый друг не ходит, а ходят в праздной суете разнообразные не те…»

– Я, пожалуй, поеду покатаюсь по городу. Заеду Киру поздравлю, она приглашала.

– Да, конечно. И от меня поздравь.

«Думайте сами, решайте сами – иметь или не иметь…»

– Вадик не звонил?

– Нет. Не начинай.

– Не начинаю.

«Уважаемые телезрители! Мы ведем репортаж с площади Независимости, от главной елки страны…»

Кира предложила пройтись по центру праздничного города, а потом посидеть где-нибудь в кафе. Она была не в настроении – вместе с новогодним поздравлением от одной из своих мастериц получила новость: та вздумала выйти замуж за иностранца, все уже решено, пакуются чемоданы, и через две недели она покидает Киев. А мастерица была – золотые руки: шила и украшения делала и со вкусом, и с чувством меры…

– И что я ей скажу? – сердилась Кира. – Объяснять, что растишь-растишь кадры, выводишь их в люди, платишь приличные деньги, по сравнению со всякими швейными забегаловками, а оно, неблагодарное, так подставляет? Так у них свои приоритеты.

– Свинство, конечно. Но ты же ей не запретишь – девушка устраивает личную жизнь, где-нибудь упадет на кошелек обеспеченному бюргеру и не будет ковыряться с иголками-нитками. Или еще и свой бизнес там откроет попозже. Хоть красивая барышня, молодая? – из женского любопытства спросила Антонина, ковыряя фруктовый салат с мороженым.

– Не сказать чтобы очень молодая, за тридцать, но при фигуре, при глазах. Но меня, знаешь ли, не внешность интересует, а умение руками творить, и чтобы ответственная была, и желательно – без этих бабьих интриг и сплетен. Все же коллектив, хоть и небольшой. И среди клиентов бывают очень заметные люди, чтобы не трепали языками вне работы, где там у кого целлюлит видели или чего лишнего услышали.

– Да, ты молодец, Кира, надо держать фасон! Буквально и фигурально. Ведь, бывало, зайдешь в парикмахерскую, а там эти козы – «бла-бла-бла», не закрывают рот и все какую-то ерунду несут, шутки у них такие идиотские. Почему я должна выслушивать истории их жизни?! Ну, что они сами ограниченные, это понятно, но есть администратор, есть хозяйка салона – почему бы ей не объяснить этим девкам, что все должно делаться в угоду клиенту, а клиент не должен выслушивать их бред, будто он манекен и лишь условно присутствует. Я пока здесь нашла комфортное заведение, не один салон перепробовала. Руки мастера важны, но и обстановка вокруг тебя тоже. Жлобства не терплю.

– Все зависит от уровня салона. Ты права. И от руководства. У меня – если ты допущен не только к ткани, но и к клиенту, – молчи, улыбайся и едва дыши! Слушай его, и кивай, и думай, что нужно сделать, чтобы он ушел счастливый и заплатил нам за это счастье сполна! Вернее, не он, а она, – Кира улыбнулась. – А кое-кто платит даже сверх цены, которую мы назначаем за наряды и украшения. Просто потому что доволен отношением, потому что угадали его сокровенные желания. Супериндивидуальный подход. Вот так! Еще психологом приходится быть! Так что «бла-бла-бла» – это не наш уровень! Но… Этому можно научить. Цыкнуть. Рявкнуть. Поставить на место. Или просто объяснить. Персонал надо воспитывать. А вот если оно безрукое… Бывает с руками, но без вкуса и чувства меры… О-хо-хо… Подвела меня девушка, подвела…

– Сочувствую, но надо подумать, поспрашивать у знакомых, может, кто-то посоветует, Кира. С людьми надо делиться своими проблемами, не знаешь, где выстрелит.

Сказав это, Антонина вдруг подумала: делиться проблемами, с одной стороны, полезно, а с другой… Вот она давно знает Киру, лет семь назад познакомились в ресторане на дне рождения коллеги Игоря. Уже потом муж купил ей помещение под салон, и Кира «вышла из подполья». Чем действительно занимался ее муж, Антонина так и не знала. «Бизнес, коммерция, немного политики», – отвечала приятельница, занятая продвижением своего дела. У Антонины не было сомнения, что этот бизнесмен гуляет и успешно ведет двойную личную жизнь, но Кира, видимо, на это не обращала внимания, получая компенсацию в виде финансовой поддержки ее бизнеса, и сохраняла видимость добропорядочной семьи. Дочь их была замужем за дипломатом, жила за границей, а Кира нашла себя в собственном деле, что вызывало у Антонины легкую зависть. Денег ей хватало, а вот реализовать себя не могла. Хотя отсутствие лишних хлопот тоже можно было считать достоянием и, безусловно, плюсом.

Муж и дочь в начале существования салона прорекламировали Киру в своих кругах, что привело к ней первых состоятельных клиенток. А дальше «цыганское радио» и хорошая реклама сделали свое дело.

При этом Антонина знала, что у Киры есть любовник, солидный мужчина, женатый – то есть отношения были в удовольствие, без далеко идущих планов и взаимных претензий. А Кира знала, что она знает. Но детали не обсуждались, женские сплетни и откровения о личном между ними не практиковались. То ли это было связано с возрастом, то ли не настолько они были близки.

Антонине иногда от отчаяния хотелось поделиться с Кирой этой нелепой историей с Соней Тю, измотавшей ей душу, а потом рассказать о внезапно появившемся из юности Тарчинском, которого Кира видела в галерее. Но просто чтобы поговорить? Зачем? Просить совета? Тем более – зачем? Жить дальше ей, а не Кире. Поэтому, не переставая прокручивать в голове свою ситуацию, Антонина и на этот раз промолчала, даже когда, прочитав за столом очередную SMS’ку от Романа, заметила многозначительную улыбку Киры. Но так уж между ними повелось – лишних вопросов ни одна, ни другая не задавали. Хочет человек поделиться – расскажет сам. А нет – так зачем и спрашивать?

33

Когда в этот раз Антонина уехала на встречу, Игорь почему-то знал, что она отправилась именно к Кире, а не для реализации запланированной мести. Говорят, что интуиция лучше развита у женщин, но каким-то неведомым внутренним прибором Игорь это отсканировал, почувствовал, а потом уж осознал. Как чувствовал и то, что врет, когда сказала, что «с Кирой ходила в театр». Внутренний барометр показал сегодня «хорошую погоду», но это не порадовало Игоря, ведь внутри у него все равно что-то треснуло, надломилось, начало остывать, а следом запустилась реакция просмотра собственной жизни холодным взглядом, отбросив иллюзии. Да, что-то сломалось.

Он уже не был уверен в том, что хотел привлечь внимание Антонины к себе, заставив ее ревновать его к вымышленной Соне, и вообще сомневался, что ему нужно такое выпрошенное у нее внимание. И даже уже не был так уверен, что ему все еще нужна сама Антонина, хотя, казалось, за почти треть века их судьбы сплелись неразрывно. Он всегда так думал. Но теперь словно многолетняя пелена сползала с его глаз, и хотелось выговорить все свои мысли, выразить эмоции по этому поводу кому-то, кто поймет, а может, выписать их на бумаге, перечитать и сжечь, чтобы больше никто никогда не прочитал…

Игорь однажды попытался обсудить это с единственным человеком, который не с его подачи оказался причастным к их с Антониной ситуации – с Яной, но… Наверное, он хороший ученый, известный физик-атомщик, но плохой сценарист. Что-то в тот день снова пошло не по его сценарию, ускользнуло. А потом эти необычно-сказочные ощущения в древнем храме. Странной была Янина терапия. Многих ли своих пациентов водила она в Софию? Впрочем, она сама сказала, что давно там не была… Ему действительно стало легче. Постепенно притупилась душевная боль, без видимых причин улеглось волнение, хотя они так и не поговорили ни об Антонине, ни о Соне, ни о нем самом с его переживаниями, сомнениями и тревогами.

Игорь постоянно возвращался мыслями к этой странной девушке, вернее, молодой женщине, которая, видимо, была чуть старше Вадика, и уже не хотелось ему говорить с ней об Антонине, хотелось просто ходить вместе по городу, возможно, держать ее за руку, сидеть где-то вдвоем, пить кофе и просто молчать. Казалось, что им и слов не нужно будет. Странные, давно забытые чувства просыпались в груди. Но… Кто он ей? «Папаша», который хочет поплакаться в жилетку и пожаловаться на жену, в гневе решившую нарастить ему рога или вообще поставить на нем крест? Хорошая репутация для знакомства с молодой женщиной! Многообещающая…

Игорь тряхнул головой, посидел еще некоторое время, глядя, как за окном сгущаются ранние сумерки, потом взял мобильный и набрал Янин номер. Она собиралась на праздники в Карпаты. Может, и не одна? Но поздравить с Новым годом – это ведь просто вежливый жест…

– В больнице? Как – аппендицит? Так вы в Киеве в больнице или в Карпатах?

– В Киеве, и не переживайте, все хорошо. Ничего страшного, правда…

– Если позволите… Я приеду вас навестить. Может, чего-то привезти?

– Нет! Не позволю. Извините. Еще не хватало – принимать таких солидных гостей в больничной палате! – категорично отказалась Яна.

– Но я не в гости, может, вам что-то нужно… Вот уж сюрприз! Хороши шуточки – новогодний аппендикс!

– Бывает, – улыбнулась Яна. – Но все проходит. Надеюсь, я здесь не надолго.

– Ну хоть разрешите мне вам звонить, – попросил растерявшийся профессор Соломатин.

– Разрешаю! – ответила Яна, заканчивая разговор.

Только сутки назад Яна укладывала чемодан и мечтала о заснеженных горах, о спусках на лыжах, свежем воздухе, новых впечатлениях. Конечно, для нее не было новостью, что не всегда в жизни удается четко следовать собственным планам, но такого облома она уж точно не ожидала. Ну что ж, значит так. Будет что вспомнить. Только не задержаться бы здесь надолго. Вон у соседки температура поднялась, хотя должна бы падать, ведь ее прооперировали на день раньше. Мать волнуется… А за Яну и волноваться некому. Но вот возникли откуда-то чужие люди, почему-то неравнодушные к ней, – Шура, с которой они иногда пересекались в вечерние часы в детсаду и разговаривали о жизни, Игорь, которого она сама «вычислила» на сайте одноклассников, проанализировав рассказ Антонины…

Вдруг под ветхим казенным одеялом, под футболкой, под ее кожей и грудинной костью шевельнулось что-то неясное, будто там прошмыгнул солнечный зайчик, согрел и оживил потаенное, скрытое от всех. Яна почувствовала это, счастливо зажмурилась и одновременно встревожилась. Не первый год выслушивая чужие истории, она понимала, что пропускать их через себя, «включаться» в них самой – нельзя. Врач не должен болеть всеми недугами пациентов, чтобы им помочь. Но почему, почему на этот раз она нарушила свое правило?! Пересекла границу, пошла дальше, чем ее просили, создала «собственные отношения»… Разве имела на это право? Да какое она вообще имеет право на подобную частную практику? Кто она такая? Психотерапевт-самоучка? Впрочем, она никому и не навязывалась. Не рекламировала себя и не выставляла цены за услуги. К ней шли те, кого допекло. Вот и Антонина пришла.

Жалела ли она эту женщину? Хотела ли ей помочь? Смешанные чувства возникли у Яны после первого визита Антонины. Особенно когда на сцене неожиданно появилась еще и Александра. Хотя, конечно, каждому свое болит больше, пусть одному руку отрубили, а второй обжегся каплей горячего масла со сковородки… Но ведь болит! И какой смысл рассказывать Антонине, как выглядит со стороны ее проблема: муж, который через тридцать с лишним лет супружества «виртуально загулял» со своей первой любовью… Как выглядит она сама, перлюстрируя его почту, обезумев от перспективы неожиданно потерять свой «депозит», который считала стабильной гарантией спокойной старости… И поняла ли эта женщина смысл ее вопроса: «А вы его любите?» И могла ли «пациентка» предположить, что после своего рассказа почему-то не вызовет у Яны явной симпатии и желания оказать женскую «коллегиальную поддержку»?

– Раздевайтесь. Расслабьтесь! Врач – существо бесполое! – сказал ей вчера дежурный хирург.

Видимо, и в своей странной практике, где девяносто процентов историй звучало из уст женщин, Яна все же не имела права на лично-женское отношение к пациенту и его проблеме, на которое так часто рассчитывали дамы. «Не имела права…» А разве она имела право докапываться до подробностей чужой истории? Или пусть так: какое она имела право, разобравшись во всем, обратиться не к Антонине, а к Игорю? Вот она – отправная точка ее непрофессионализма, ее вины! Почему, почему, даже когда «Соня» лопнула, как мыльный пузырь, Яна не сообщила об этом профессорской жене, чтобы ее успокоить? Ведь все ее «пациенты» стремятся именно к восстановлению утраченного ими душевного равновесия.

Яна лежала с закрытыми глазами в большой больничной палате и грызла сама себя, докапываясь до честного ответа, выискивая момент, когда именно почувствовала она сначала виртуальную, а затем и реальную симпатию к этому странному однолюбу, который прожил более тридцати лет под оптическим прицелом женской «винтовки», с женой, всегда готовой к войне и твердо знающей, что все мужики козлы, а своего козла надо кормить дома капустой вволю, чтобы его уже тошнило от вида капусты за забором.

Мог ли современный мужчина быть настолько слепым и столь преданным одной женщине? Неужели он за столько лет не почувствовал фальши в их отношениях? Просто верил в то, во что хотел верить, как и большинство ее пациенток-женщин, у которых вдруг открылись глаза и одномоментно рухнул весь их привычный мир, мир их иллюзий…

После такого строгого допроса самой себя Яна уже не сомневалась, что профессор Игорь Соломатин очень и очень ей симпатичен. И как человек, и как мужчина. И как то, чего в ее жизни никогда не может быть.

34

Два коротких выходных дня дома пролетели, как два часа, а утром второго января Александра уже была собрана в дорогу. Стася оставалась еще почти на две недели, но при этом продолжала свои занятия, упражнения, растяжки. Дедушка даже пристроил к стене в гостиной обычной пятиэтажки специальную горизонтальную палку, сделанную из нового длинного черенка для граблей с запахом свежей древесины. Дед специально выбрал его в садово-хозяйственном павильоне на рынке – гладкий, без зазубрин, отшлифовал его наждачной бумагой, хотел даже покрасить или покрыть лаком, но Стася запротестовала, ведь некрашеная древесина была приятней на ощупь. Пока мама собирала вещи, девочка включила магнитофон, стала к своему «станку», выпрямила спинку, подняла голову, приосанилась, отвела руку в сторону и начала делать специальные упражнения, которые в балетной школе уже стали для нее привычными. Дедушка, читая в кресле газету, поглядывал на маленькую балерину, увлеченную своим делом, а бабушка, застыв в дверях, оперлась о косяк и вытерла украдкой слезу.

Александра уговорила родных не провожать ее до автовокзала и обнялась-распрощалась со всеми дома. Сколько той езды? Пятнадцать минут маршруткой – и на месте. Но получилось иначе. Пока Александра топала по снегу ногами и выглядывала с остановки микроавтобус, возле нее остановились синие «Жигули» и из приспущенного окна кто-то неожиданно крикнул:

– Шура, неужели ты?!

Женщина наклонилась, чтобы заглянуть в машину, и увидела своего бывшего одноклассника Василия.

– Ого! Неожиданность! – удивилась она.

– Куда едешь? Опять в столицу? Садись, подброшу хоть до вокзала!

Александра в нерешительности еще раз бросила взгляд вдоль улицы – маршрутки все не было, а ноги уже замерзли. Не то чтобы она очень рада была этой неожиданной встрече, но почему бы не воспользоваться предложением? Вокзал-то недалеко.

– У меня вон сумка, – кивнула на лавочку при остановке женщина.

– Так поставь ее на заднее сиденье! – сказал Василий, не двигаясь с места.

Александра так и сделала, хоть и мелькнула в голове мысль: почему бы Василию ей не помочь? Уже в салоне авто, если можно было так назвать внутренности старых, грязных, со рваной обивкой «Жигулей», она почувствовала, что от одноклассника несет спиртным.

– Ты что, Вась, с ума сошел? Что ж ты гоняешь выпивши?!

– Так Новый год же, Шурка! Это же святое! Не переживай, у нас тут вообще трезвых редко найдешь! Ты думаешь, водитель маршрутки не освежил голову утром после праздников? Ха! – И он хлопнул Александру по колену.

– Придурок ты, Васька! А был же славный парень, рукастый, головастый… – вздохнула Александра и на всякий случай взялась рукой за ручку двери – на поворотах нечищеных улиц машину заносило.

– А что ж ты нашла лучшего, если я был такой славный, а? – завел знакомую песню Василий. – Может, ты мне всю жизнь перекроила тогда, Шурка-Шанель! Не пара я тебе? А чем твой покойничек был лучше? Видишь, как кончил, и стоило ради этого так далеко ехать? А я, видишь, еще жив. Так, может, сделаешь замену футболистов в команде, а, Шурка? Самой же, пожалуй, трудно дочь растить?

– Останови!

– Что?

– Останови, говорю!

– Опять не подхожу? Не тот хвасон? Еще не обтесала тебя жизнь? Думаешь, окрутишь какого-то олигарха на базаре? Да на хрена ты ему? На хрена мы все в том Киеве?! Я там был, попытался. Рабы мы там, вонючие рабы, а не люди!

– А тут ты кто – царь? Останови, говорю! – Александра щелкнула ручкой дверцы.

– Ну и катись! Знаю, где ты там работаешь! На Окружной! – Это донеслось до Александры, когда она уже ступила в снег между проезжей частью и тротуаром и хлопнула дверцей.

Машина сорвалась с места и неровно понеслась вперед. Щеки у Александры горели, сердце колотилось. Она ступила на тротуар, потопала ногами, отряхивая снег, посмотрела, как удаляются синие «Жигули», и вдруг вскрикнула – ведь в руке была лишь небольшая сумочка, а ее дорожная сумка исчезла за углом вместе с машиной Василия.

«Вот так подъехала! – Она прижала пальцы к вискам. – Что ж теперь делать?» Александра посмотрела на часы. До отправления автобуса оставалось еще тридцать минут. Был бы Василий трезвым – вспомнил бы, вернулся, но в таком состоянии, да еще и злой – вряд ли. Александра подняла глаза к серому, отяжелевшему от облаков небу, потом окинула взглядом трех-и пятиэтажные печальные дома, машины, засыпанные снегом, несколько киосков с сигаретами и скромным набором продуктов и напитков на почти пустой улице. Она прошла метров пятнадцать вперед и присела на лавочку при ржавой, еще советских времен, остановке. Взялась за железную трубу, ладонь ощутила через перчатку ее недружественный холод. Женщина устало вздохнула, и неожиданно слезы покатились по ее щекам.

«Вот тебе и любовь! Ну разве не козел? Одинокую женщину обидеть легко…» – она всхлипнула, но вдруг собралась с силами, вытерла глаза, нос, глубоко вдохнула, резко выдохнула и быстро пошла к краю дороги – к остановке приближалась маршрутка. Та самая, на которую она бы села, если бы не Василий.

– До вокзала? – зачем-то уточнила у водителя Александра и вошла внутрь.

На автостанции Александра узнала, с какой платформы будет отъезжать ее автобус, вышла на улицу и стала там его ждать. Сначала хотела позвонить по мобильному кому-нибудь из одноклассников, чей номер был записан в ее телефоне, чтобы попросить позвонить Василию, передать, что она на вокзале, но… Но больно уж глупой была эта ситуация, а чье-то посредничество даже если бы и помогло, то породило бы кучу местечковых домыслов и сплетен о каких-то отношениях между нею и Василием, к которому она никогда никаких чувств не питала. И какой ему нужен доктор, если сам себе вбил в голову эту роковую любовь? С одной стороны, Александра сердилась на одноклассника, с другой – было жаль его, неустроенного и какого-то потерянного в этой жизни. Пьет, перебивается с работы на работу, с семьей не сложилось…

«Но почему я должна его еще и жалеть? – возмутилась она. – Кто бы меня пожалел? Разве женщинам в этой жизни легче? Но как-то держимся. Еще и дети…»

Александра взглянула на часы. Время шло медленно, ноги снова замерзли – и зачем надела в дорогу сапожки на каблуках, в которых ходила с Вадимом в филармонию и на Стасин концерт? Так ей почему-то захотелось. А они были импортные, не на наши морозы. Но в помещение автовокзала не пошла – может, этот чертяка опомнится и примчится отдать сумку?

Подали автобус, женщина огляделась и поднялась в салон.

«Что поделаешь, – вздохнула она, – все равно нужно ехать, завтра утром на работу. А этот герой пусть теперь сам думает, как ей сумку доставить или передать. Не выбросит же он ее? Хорошо хоть документы и деньги в маленькой сумочке. Господи! Там же передача в больницу для Яны! Вот чего действительно жаль. Обещала навестить больную, подкормить домашним. Вот и подкормила…» – Александра еще раз посмотрела в окно, двигатель заревел громче, и автобус, заполненный пассажирами наполовину, тронулся. Александра опять вздохнула, выпрямила ноги, устроила на коленях сумочку, закрыла глаза и стала думать, как жить дальше, ведь Новый год – это такая условная граница, за которой все должно измениться к лучшему. А новогодние праздники – это период всемирной концентрации мечтаний и добрых пожеланий.

Вскоре, уже на выезде из города, вдруг раздался крик водителя:

– Куда ты прешь? Куда ты прешь, урод?!

Александра вздрогнула. Автобус дернулся, начал притормаживать, прижимаясь к обочине, и остановился.

– Что ты машешь, козел?! Что, блин, случилось? – рявкнул водитель кому-то в окно и сам стал размахивать руками.

Встревоженная Александра посмотрела вперед, но с ее места не было видно, что происходит на дороге. Она привстала, глядя на трассу, а затем поднялась и зашагала по проходу к водителю.

– Откройте, пожалуйста, дверь!

– Что вы за цирк тут устраиваете? – сердился водитель. – Зимняя дорога не игрушки! Я людей везу, блин!

– Простите, пожалуйста! – извинилась Александра и спустилась по ступенькам.

Перед ней в снегу стоял Василий, протягивая одной рукой ее большую сумку. Его «Жигули» мигали аварийками в пяти метрах перед носом автобуса.

– Прости.

Женщина вздохнула и молча взяла обеими руками сумку. Василий развел руками, развернулся и пошел к своей машине. Александра подумала, что шел он скорее не как пьяный, а как очень уставший от жизни человек.

– Простите! – еще раз сказала водителю Александра и понесла сумку к своему месту.

35

– Обед в холодильнике! – сказала в приоткрытую дверь кабинета мужа Антонина. – Я еду на массаж, а потом пойду по магазинам. Душа просит чем-то отвлечься. Ты никуда не собираешься?

– Нет, заканчиваю статью, ну, ту, что по результатам совместных с японцами исследований.

– А-а-а. Ну, пиши-пиши, – сказала Антонина, не переступая порога комнаты.

– Ты хоть к ужину вернешься? Может, куда-нибудь сходим? – спросил Игорь, не столько желая совместного выхода, сколько проверяя реакцию жены.

– Не знаю. До ужина еще далеко. Может, и вернусь. А тебе-то что? Ты же все равно дома, я твоих планов не нарушаю. Я в них вообще не вписываюсь! – пошла в наступление Антонина.

Вместо ответа Игорь пожал плечами и развернулся к монитору. Дверь закрылась, а через несколько минут хлопнула и входная, затем щелкнул механизм замка, зажужжал лифт, и все стихло. Игорю сейчас хотелось двух вещей. Или даже трех. Во-первых, стать невидимым и провести ближайшие часы возле Антонины, чтобы все-таки узнать правду и окончательно решить для себя, что же делать дальше. Во-вторых, провести время с сыном, с родным человеком, – просто поговорить с ним о его делах, планах, взглядах на сегодняшнюю жизнь, поделиться чем-то своим, услышать еще что-нибудь от сына о том, о чем тот говорил в новогоднюю ночь, то, чего он сам так и не решился честно себе сказать. Он вдруг почувствовал, что Вадик – это будто он сам, но лучше. «Новая версия», «более продвинутая модель». А еще, то есть, в-третьих, ему хотелось навестить Яну в больнице. Просто сидеть возле нее, разговаривать или молчать, держать за руку и чувствовать, что он кому-то небезразличен и нужен.

Из этих трех желаний реальным сейчас было одно – позвонить сыну и договориться о встрече, хотя велика была вероятность того, что Вадим на работе, отсыпается дома или занят личными делами. Игорь понимал увлечение сына работой, ведь и сам когда-то выбрал интересное ему научное направление, которому верен до сих пор. Когда-то физик-атомщик считался теоретиком, который занимается неизвестно чем. И только после Чернобыля мир осознал, как нужны люди, способные глубоко разбираться в таких сложных и опасных процессах.

Игорь вздохнул и снова углубился в написание статьи. Он ждал приглашения в Японию на конференцию, в программе которой было также посещение атомной электростанции «Фукусима», что было бы для него невероятно интересно как для специалиста. А может, если все хорошо сложится, его пригласят туда и поработать, в длительную командировку. Правда… Правда, Антонина все надеется на возвращение в Европу, а еще намекает, что и в Америке было бы неплохо – новая страна и, конечно, деньги…

Игорь снова вздохнул. Вспоминая их зарубежную жизнь, он теперь уже с трудом представлял новые переезды с женой. Собственно, будут другие стены вокруг них, изменится мизансцена, а изменятся ли отношения между ними? Он снова физически ощутил в груди холод, которым время от времени потягивало из трещины, которая возникла в душе и, казалось, все время увеличивалась.

Антонина в этот день проснулась рано и, пока Игорь спал, пошла проверить почту, посмотреть в Интернете новости, просто побродить по разным сайтам. Это была «официальная версия» ее сидения за компьютером. Действительно, несмотря на то что ее «месть» набирала обороты и ее саму затягивало эмоционально и физически в новые отношения с Романом, все же интерес к событиям на личном фронте мужа ее не оставлял. Как ни странно, несмотря на новогодние праздники, уже дней пять как переписка его с Соней замерла. С одной стороны, можно бы этому порадоваться. А с другой – опытная женщина не могла не почувствовать, что есть в этом что-то неестественное. Ведь «романтические любовники» в последних письмах не ссорились, не прощались надолго, не договорились о других способах связи, не… То есть теперь между ними происходило что-то другое, то, чего Антонина не контролировала.

Вариантов в ее голове было несколько. Во-первых, парочка могла изменить способ связи, прибегнув к общению через другие адреса, через мобильный телефон или скайп, и установить над этим контроль было практически невозможно. Во-вторых, они могли по какой-то причине поссориться и прекратить общение. Но писем, которые бы это подтверждали, в почтовом ящике Игоря не было. Даже в папке «Удаленные». В-третьих, контакты могли перейти из виртуального пространства в реальное, и, если эта корова приперлась в Киев, ситуация осложнялась. Впрочем, Антонина не замечала, чтобы Игорь куда-то надолго исчезал…

Обдумывание этих вариантов разжигало ее женскую фантазию и раздражало. Известно, что больше всего выбивает из равновесия неясность ситуации, которая тебе небезразлична. Ведь, несмотря на появление в ее жизни Тарчинского, она пристально наблюдала за траекторией мужа. Конечно же, хотелось, чтобы Игорь рано или поздно (лучше рано!) поскользнулся, исполняя свои новые танцы вокруг этой кривоногой тумбочки, распластался в глупой позе, почувствовал всю низость и глупость своего положения, и чтобы Соня Тю высмеяла его или вытерла об него ноги, и он, дурачок-профессор, явился бы к Антонине с повинной, посыпая голову пеплом и моля о прощении.

Может, это была несколько гротескная картинка, но как еще, скажите, может видеть обиженная женщина перспективы мужа, способного на такую подлость? Он думал, что она будет просто сидеть и ждать, когда ее подвинут с законного места? Или удовлетворится формальной ролью жены, созерцая его шуры-муры? Ага! Не на ту нарвался!

Примерно так рассуждала Антонина, подъезжая к дому, адрес которого указал ей в SMS’ке Роман. Впервые он пригласил ее к себе, в киевскую квартиру, сказав, что уже вернулся из Москвы, соскучился и имеет к ней серьезный разговор.

В серьезность его намерений Антонина не очень верила. И разве могут у них быть серьезные дела? Если называть вещи своими именами, то любовники и есть любовники. Не больше и не меньше. Пока было именно так.

36

За окном палаты смеркалось, Яна лежала на кровати и пыталась читать чужую книгу, детектив, не отвлекаясь ни на разговоры соседок (их теперь было четверо, а еще четыре кровати большой неуютной палаты пустовали), ни на собственные мысли, которые не давали покоя ни днем ни ночью. Иногда она смотрела на часы – приближалось время посещений. Еще вчера Александра пообещала навестить ее и, уже подъезжая к Киеву на автобусе, сказала, что заедет прямо с автовокзала, а потом уж отправится домой, если можно назвать домом приютивший ее детский сад. А еще неожиданно позвонила Антонина – просто так, поздравить. Она тоже думала, что Яна в Карпатах, и была крайне удивлена, узнав такую новость. Яна напряглась, разговаривая с ней, словно застигнутый врасплох воришка. При этом Антонина заявила, что обязательно ее навестит, но сказала, что сначала уладит одно дело, а потом приедет, поэтому точного времени визита не назвала.

Яне не хотелось, чтобы Александра и Антонина явились одновременно, все же дружеские отношения с Шурочкой – это было одно, а отношения с «пациенткой» Антониной – совсем другое. Хотя… Возможно, именно такая комбинация избавила бы ее от выслушивания откровений госпожи профессорши об Игоре и о реализации ее стратегии мести.

Ночью у Яны поднялась температура, и в раскаленном мозгу крутилось разное, спорили оба ее «Я» – добросовестно-правильное и иронично-циничное, а еще Яну не покидало желание отмотать время назад и каким-то образом вообще избежать той первой встречи с Антониной или хотя бы не совать нос в чужую жизнь, не пытаться понять, что задумал господин профессор… Ей то мерещилась девочка в белом фартуке с косами и тугими щеками, а то возникала Антонина в таком же наряде, грозившая пальцем и с упреком смотревшая на нее…

Яна третий раз перечитывала в книге один абзац и не понимала ни слова. Вдруг дверь палаты открылась и на пороге появилась Шурочка.

– С Новым годом всех! Ну, ты дала! – Улыбаясь, она прошла к Яниной кровати – раскрасневшаяся от мороза, но уже без верхней одежды, хоть и с большой сумкой в руке.

– Привет, Шурочка! Ну зачем ты тянула такую тяжесть? Еще и с дороги! Разве бы я не обошлась?

– Давай, подружка, без формул этикета, я наконец доехала и рада тебя видеть. Вкусненького тебе привезла, диетического – надо силы восстанавливать! – Александра начала выставлять из сумки на тумбочку банку с бульоном, натертую вареную свеклу, домашнюю ряженку и кусочек отварного мяса. – Лучше расскажи, как ты здесь? Как себя чувствуешь? Что врачи говорят? Второе января. Когда домой? Как настроение?

Не успела Шурочка расставить на тумбочке угощения, как в палату заглянула Антонина.

– Ой, у меня сегодня будто день рождения! – улыбнулась Яна. – Заходите! Вот и Шурочка приехала из дому – и сразу ко мне!

– С Новым годом! – Антонина подошла ближе и, оглядываясь, негромко поздоровалась со всеми. – Я могла бы и вчера заехать, но не знала, извините…

Мизансцена обычной районной больницы и палаты на восемь коек несколько удивила женщину, привыкшую к иному обслуживанию, да и вообще нечасто попадавшую в больницу. Яна указала ей рукой на место рядом с Александрой, которая сидела на соседней свободной кровати.

Женщины поздоровались друг с другом, как давние знакомые, хотя после той первой встречи больше не виделись. Обе посмотрели друг на друга не без интереса. Антонина, чувствуя определенный дискомфорт и из-за пребывания в больничной палате, и оттого, что обе молодые женщины были в курсе ее проблемы, присела на кровать и начала выкладывать из пакета угощения – мандарины, бананы, кусочек сыра и нарезку буженины.

– Ой, зачем вы столько? – смутилась больная.

– Вижу, вам Александра домашнего привезла, а я заскочила в «Фуршет», правда, не знаю, что вам можно, извините, не из дому еду. – В этот момент она многозначительно посмотрела на Яну, и у той не осталось сомнения, что дело мести перешло из теоретической плоскости в практическую.

Без сомнения, Антонина даже готова была об этом поговорить, если бы не присутствие Александры. Разве та с ее провинциальным воспитанием и подходом к жизни сможет понять, какой смерч чувств охватил зрелую женщину, под ногами которой покачнулся мир?

«Что ж, будем говорить на общие темы», – подумала она и начала расспрашивать об операции, о врачах и о прогнозах относительно выписки.

– Если хотите, мы дадим кипятильник, сварите ей чаю! – предложила пожилая женщина, которая ухаживала за больной в ряду кроватей напротив.

– Будешь чай, Яночка? – спросила Александра и, не дожидаясь ответа, направилась к подельчивой соседке, а потом взяла у нее же литровую банку и пошла в угол палаты к умывальнику за водой.

Яна, неожиданно оставшись один на один с Антониной, предпочла сейчас бы потерять сознание, уснуть, провалиться сквозь матрас и сетчатую кровать на пол, чтобы не чувствовать себя подлой предательницей перед человеком, доверившим ей свою тайну. Но при этом она отметила изменения в своей пациентке. Нельзя было сказать, что та выглядела хуже, чем при прошлых встречах, – в глазах пылал огонь, женщина явно была в тонусе, хоть и взволнована. Видно было, что ей нужно выговориться, но присутствие Александры и атмосфера этой рядовой клиники, да еще и чужие люди вокруг не позволяли это сделать.

Женщины разговаривали о том о сем, подкармливали Яну, а когда та взялась за чай, Шурочка посмотрела на большие круглые часы на стене и стала собираться. Вдруг из ее дорожной сумки выпала на пол и раскрылась коробка, внутри которой Яна увидела милые ее глазам вещи – бусины, бисер в пакетиках, иглы, ножницы, тесьму, разноцветные нити.

– О! Вижу, ты прихватила себе развлечение! – обрадовалась Яна.

– Да взяла кое-что, хоть и времени здесь нет – много работы.

Александра начала собирать все в коробку, и в руке ее оказалась странная вещь размером в пол-ладони – насыщенных цветов бисер был нашит на выпуклую текстильную основу и представлял собой брошь в виде сказочного льва с гривой, лапами и широкой улыбкой. Яна удивленно подняла брови и протянула открытую ладонь. Мастерица положила на нее зверя и смущенно наблюдала за реакцией специалиста. Антонина тоже склонилась над изделием. Что-то оно ей напомнило – сочность цветов, сказочность формы были похожи на детские рисунки или работы художников-примитивистов.

– Мария Приймаченко? – Яна вдруг удивленно посмотрела на подругу. – Зверь?

– Да, что-то подобное виделось, когда делала. Вдохновилась передачей о ней. Неужели похоже? – удивилась и Александра.

– Колоритно! Супер! А я еще приглашала ее заходить поучиться! – сказала Яна Антонине, на мгновение забыв о своих сложных внутренних отношениях с «пациенткой», которая о них даже не догадывалась.

Антонина тоже взяла на ладонь льва, покрутила его, заглянула на аккуратную изнанку, словно взвесила в руке и приложила к груди. Она одевалась в другом стиле, ее элегантные наряды более сдержанных тонов были совершенно далеки от народного примитивизма, но на бежевом тонком свитере лев заиграл, став ярким красно-оранжево-зеленым пятном, и Антонине это понравилось. Ей вообще в последнее время хотелось перемен – ярких цветов, громкой музыки, быстрой езды…

– Я бы купила такое! – неожиданно сказала она Александре. – Назначьте цену!

Молодая женщина растерялась, посмотрела на Яну, а потом запустила руку в свою коробку и извлекла оттуда еще две подобные броши. Одна представляла собой такого же льва, но он был выполнен уже в желто-сине-красных тонах, а вторая – весеннюю салатово-зеленую птицу с яркими бусинами глаз, тонкими лапками и пальчиками из продолговатого стекляруса. Александра разложила их на простыне на Яниной кровати. Женщины смотрели на броши, а потом удивленно переглянулись между собой. Сзади подошла пожилая женщина, которая эти два дня помогала Яне.

– Славные, – сказала она. – А можно, я дочке покажу? Таня, посмотри, здесь такие красивые штуки принесли!

Александра от неожиданности покраснела и совсем растерялась.

– Стойте! Послушайте! Это же ваш шанс! Моя приятельница держит салон – там шьют вечерние и праздничные платья, делают бижутерию. У них крутые клиенты. Одна работница уволилась, как раз ищут мастерицу со вкусом и с руками! Я поговорю с ней. Если бы вы еще дали показать эти работы… Не знаю, что она там платит, но уж точно не меньше, чем на базаре, так хоть будете в тепле! – Антонина сама обрадовалась такой удаче – и Кире поможет найти мастера, и Александра как-то по-человечески устроилась бы. – А вы шить умеете?

– Да, – кивнула удивленная таким ходом событий женщина. – Я хорошо шью, а броши – это так, шутя сделала, душа просила чего-то яркого. Я не специалист, это скорее хобби… Я не знаю, смогу ли в салоне…

– Не горячитесь! Я еще не гарантирую, что моя идея заинтересует приятельницу, но почему бы не спросить? Только вчера она жаловалась, что осталась без мастера, – сказала Антонина, все еще рассматривая броши и прикладывая их по очереди к груди.

– Ну, Шурочка, если тебя возьмут, придется подарить Антонине брошь за посредничество! – Яна засмеялась и испуганно схватилась за живот, резко заболевший от напряжения.

– Подарю! Конечно, подарю! – отозвалась Александра. – А ты не дергайся, ложись, мы, наверное, тебя уже утомили.

Вдруг зазвонил Янин мобильный, она взяла телефон с тумбочки, посмотрела на экран, затем – взволнованно – на одну и на другую гостью и сбросила звонок, не ответив.

«Ого! У Яны снова секреты», – подумала Александра, вспомнив странные предновогодние звонки приятельнице от какого-то человека, с которым та договаривалась о встрече.

Антонина, тоже поняв, что это личное, перевела взгляд на ночное зимнее заоконье. Пора было прощаться и возвращаться домой, к Игорю, возвращаться и думать, что же делать дальше с этой жизнью – с подпольным романом мужа, с собственным романом с Романом, от воспоминаний о сегодняшних объятиях и поцелуях которого до сих пор горело ее тело. Так горела она тогда во Львове с Магой. Но тот не трогал ее душу, не вздымал в ней волны ревности, так и не коснулся чего-то нетелесного. А тут вдруг такое…

Яна поднялась с кровати и, придерживая правый бок рукой, осторожно пошла к выходу из отделения, чтобы проводить посетительниц.

– Не очень разгуливай тут, по коридорам, еще простудишься! – отговаривала ее Шурочка.

– Я немножко пройдусь с вами, залеживаться нельзя, – отмахнулась Яна и двинулась вперед, чтобы не оставаться наедине с Антониной, чтобы не смотреть ей в глаза, потому что еще и сама не знала, где выход из сложившейся ситуации.

Лифт почему-то не работал, и дежурная санитарка добротного телосложения посоветовала гостям спускаться пешком, а на Яну цыкнула, чтобы та возвращалась в палату, пока дежурный врач ее не увидел. Антонина выгнула брови, удивленная таким обращением с больными в современной клинике, но вдруг возникло дежавю, ощущение из молодости, когда родился сын. Так бывает, когда запах подгоревшего молока выдергивает из памяти взрослого человека яркую ассоциацию с советским детским садом, где редкий день проходил без того, чтобы не пригорела молочная каша. Антонина закрыла глаза, улыбнулась, вздохнула и снова почему-то почувствовала на своем теле отголоски Романовых объятий, а в сердце – отголоски отношений, которые могли бы родиться в юности, но пролежали где-то законсервированными, как тушенка на военном складе, в ожидании времени «Ч».

– Ну, Яночка, ты иди, и мы пошли, день у меня длинным выдался, не рассказать! – улыбнулась Александра и махнула свободной рукой.

– Да, идите. У меня тоже день был некороткий, – Антонина потерла нос, пытаясь сдержать улыбку, и почему-то пожала плечами. – Ну, мы пошли, а вы звоните. Может, надо будет забрать вас, когда выпишут, так без вопросов. Я – женщина свободная.

Яна кивнула, осознавая разницу между Антониной, впервые переступившей порог ее кабинета в детсаду, и этой «свободной женщиной»… Что-то с ней происходило. Несомненно, что-то с ней происходило такое, что давало ей силы подняться над «блудом» мужа, над Соней, над своими страхами перед неопределенностью одинокого будущего… «Но так быстро! – подумала Яна. – В таком возрасте – и такие стремительные перемены! А может, это к лучшему. Правда, для кого? А как это воспримет Игорь?»

Женщины стали спускаться по лестнице, а Яна на минуту замерла в пустом прохладном холле. Ей хотелось побыть одной – уже двое суток не было такой возможности. Палата понемногу заполнялась все новыми и новыми соседками, постоянно шли посетители, бубнили разговорами, журчала вода в умывальнике, тикали настенные часы, все время что-то происходило и отвлекало ее от собственных мыслей. Яна присела на один из четырех стульев, соединенных сзади деревянной планкой в единое целое, как вдруг услышала жужжание лифта. Кабина поднялась на ее этаж, дверь со скрипом отворилась, и в вестибюль ввалилась странная пара – стройная девушка в сапожках на каблуках, в голубом свитере и джинсах, державшая в руке микрофон, и парень в черном джемпере, в черных джинсах, обутый в гриндерсы. На его плече была пристроена большая видеокамера. Очевидно, верхнюю одежду они оставили где-то внизу и обременены были только техникой. Девушка на мгновение зафиксировала свой взгляд на Яне, оглянулась на оператора, тот кивнул, и оба дружно двинулись на нее.

– Скажите, а что такое, по-вашему, счастье? – без традиционных «реверансов» спросила девушка и приблизила микрофон к Яниному лицу.

От неожиданности та на мгновение застыла, но быстро опомнилась и, сознавая некоторую комичность ситуации, ответила:

– Счастье – это когда ты видишь то, что происходит в больницах, только по телевизору в комических сериалах!

– А для вас лично, если абстрагироваться от больницы? Ведь вчера наступил Новый год, как вы представляете свое новое счастье? Чего бы вы хотели? – не сдавалась девушка, а парень с камерой медленно передвигался вокруг них, меняя ракурс съемки.

Яна поняла, что отшутиться не удалось, присмотрелась к упорной парочке повнимательнее и коснулась рукой микрофона. Девушка тряхнула головой и не выпустила из рук свое «средство производства». Яна сплела руки на животе, вздохнула и заговорила, глядя не на камеру, а на самодельную бумажную гирлянду, приклеенную скотчем к серой, крашенной масляной краской стене.

– Если в мешок с черными семечками подсолнечника бросить два белых семечка тыквы, долго возить или носить этот мешок, чтобы семена хорошо перемешались, а затем высыпать его содержимое на пол, каков шанс, что две семечки тыквы окажутся рядом?

Сказав это, Яна замерла, не отрывая взгляда от скромно украшенной стены, а девушка вопросительно посмотрела на оператора. Тот не шелохнулся, продолжая снимать.

– Вы, конечно, поняли, о чем речь. Вот это, пожалуй, оно и есть – счастье встретить СВОЕГО человека. Это силы небесные посылают не многим, разве что избранным. Потому что большинство людей, к сожалению, даже не представляют, как это бывает.

– Но… Но как же можно распознать, ТВОЙ это человек или нет? Есть ли какие-то критерии? А вдруг ты решишь, что твой, а завтра встретишь другого, и он покажется еще более ТВОИМ? Или так: ты узнал свою половинку, а она тебя – нет? Что тогда? Или, например, как отличить ЭТО от простой влюбленности или симпатии?

– Слишком много вопросов, – улыбнулась девушке Яна, – я не Бог. Просто я думаю, что, когда эти два семечка волею судьбы коснутся друг друга, они не смогут этого не почувствовать.

– А что делать остальным? – округлила глаза девушка. – Вообще жить одиноко? Так и человечество вымрет!

– Остальным? – Яна будто проснулась. – Жить. Но, по крайней мере, уважать друг друга. И не калечить. Хотя… Все это слова. Да и из другой оперы. Вы спросили о СЧАСТЬЕ. Я ответила. Извините, я пойду в палату, слабовата еще. Конечно, есть другое счастье – просто когда все здоровы и жизнерадостны. Это тоже немало.

Из дверей отделения выглянула санитарка и погрозила Яне пальцем. Та встала и направилась к ней. Оператор навел камеру на тучную женщину, и она мгновенно одернула халат и замахала обеими руками:

– Еще журналистов мне тут не хватало! Это больница, а не… а не…

– Скажите, а по-вашему, что такое СЧАСТЬЕ? – двинулась на нее девушка.

– Счастье? Ну, вы даете! – воскликнула, кокетливо поправив на голове белую косынку, женщина. – Это и объяснять не надо! Нормальный непьющий мужик дома, желательно, чтобы с руками и не гуляка, нормальные здоровые дети, не босяки и не наркоманы, стабильная работа, чтоб зарплата вовремя, ну и крыша над головой… Господи, да что нашей женщине для счастья надо? Вот все это и немножко ласки. И все! Баба счастлива! А когда она счастлива – то и всем вокруг нее хорошо. Потому что женщина в нашем мире, как ни крути, все на себе держит. Так, слушайте! Не заговаривайте меня здесь! Я, между прочим, на работе! И выговоров мне не надо!

Санитарка приоткрыла дверь, приглашая прооперированную вернуться в отделение, махнула рукой «киношникам» и исчезла вслед за Яной за дверью с закрашенными белой краской стеклами.

Девушка с микрофоном оглянулась и махнула рукой оператору:

– Жека, выключай! Снято.

37

Александра поблагодарила Антонину, попрощалась и вышла из машины, как вдруг подал сигнал мобильный – пришла SMS’ка. Женщина, утомленная насыщенным событиями днем, несла сумку, которая почему-то не стала легче, избавившись от передачи для Яны, и поэтому она решила прочесть сообщение уже в детсаду. Там сегодня вряд ли будут дети, все же новогодние праздники, даже круглосуточную группу, наверное, разобрали. Но несколько окошек светилось – дежурный охранник и дежурная нянечка все равно должны были находиться на службе. Александра остановилась на коврике перед крыльцом, лампочка над ней отбрасывала на снег блестящий полукруг света. Женщина все же не удержалась и достала свободной рукой из кармана мобильный.

«Доехала? Еще остались силы на вечерний новогодний кофе?» – писал Вадим.

Этих самых сил у Александры почти не было, казалось, что утро со Стасиными занятиями у станка, дурацкая история с Василием и сумкой, долгая дорога в автобусе, посещение Яны в больнице, неожиданное предложение Антонины относительно трудоустройства – все это будто были события не одного дня, а целой недели. Конечно, от этой SMS’ки Вадима внутри у нее всколыхнулась теплая волна, и она с удовольствием встретилась бы с ним, но вид у нее был, пожалуй, еще тот. Александра колебалась, глядя на экран мобильного, пока он не погас.

– И почему бы тебе не ответить согласием? – прозвучало у нее за спиной так неожиданно, что Александра вздрогнула.

– Господи! – воскликнула она и уронила на снег тяжелую сумку. – Откуда ты здесь?!

– Поехали ко мне? – Вместо ответа на вопрос Вадим поднял сумку и взял растерянную женщину под руку.

– Прямо сейчас?

– А у тебя сегодня есть еще какие-то дела?

– Нет… Сегодня я выходная. Но… А сумка?

– Сумка едет с нами!

– С нами? – эхом отозвалась Александра и хотела еще что-то спросить, но Вадим опередил ее:

– Как отпраздновали? Как чувствует себя балерина Станислава Стрелецкая?

Женщина расплылась в улыбке, расслабилась и пошла за доктором к выходу из территории детсада.

Его машина стояла за углом соседнего дома. У Александры было немало вопросов к Вадиму: как он очутился здесь в такое время, долго ли ее ждал, да и вообще множество всяких «зачем» и «почему», но… Но что бы изменили при данных обстоятельствах его ответы, какими бы они ни были? Женское сердце приятно колотилось в груди, ее руку держала теплая мужская рука, а тяжелая сумка плыла где-то с другой стороны, так и не добравшись до пункта назначения.

– Ну, как вы отпраздновали? – Вадим улыбнулся Александре с водительского места.

– Нормально. Хорошо встретили, родители не нарадуются Стасей. Они уже старенькие, я – поздний ребенок, поэтому тешатся, что дождались внучку, но грустят, что мы далеко, но… так уж мы решили. – Александра рассматривала ночные улицы Киева, украшенные фонарями, гирляндами и выбеленные негустым снегом.

В машине было тепло, она чувствовала себя уютно и в безопасности. И не было ни сил, ни желания додумывать-гадать, что Вадим придумал, что это будет за вечерний новогодний кофе – что будет, то и будет.

– Ой, я же не спросила, как тот малыш себя чувствует? Я все вспоминала его.

– Славкович? – широко улыбнулся Вадим. – Хорошо! Вцепился за жизнь ого-го как! Крепкий пацан. Я у него был в новогоднюю ночь и сегодня тоже – опасность миновала.

– Слава Богу! – облегченно вздохнула Александра. – Я даже не представляю, как это – такую кроху резать!

– Оперировать, – не отрывая взгляда от дороги, поправил ее Вадим.

– Да. Но страшно. Сколько там того сердечка?

– Сердце – это не такой уж и мелкий орган, а вот сосуды сшивать! Представь: разрезать шланг, а затем сшить его, да так, чтобы вода по нему шла и не сочилась, а? – улыбнулся Вадим.

– Не представляю… Это просто ювелирная работа.

– Хочешь увидеть, как там у нас? В Украине подобной клиники нет. Это космодром. Все по последнему слову науки и техники!

– Но ведь все равно жизнь ребенка зависит и от умения врача?

– Да, и не одного, а целой команды – кардиолога, анестезиолога, хирурга, медицинских сестер очень высокой квалификации, и операционных, и в реанимации…

– Не представляю. Это, пожалуй, как на фронте…

– Да нет, – засмеялся Вадим, – у нас не стреляют, плюс наилучшая аппаратура, лекарства, люди. Хотя напряжение бывает – ого! Все, приехали. – Вадим остановил машину во дворе пятиэтажки, Александра узнала знакомое место.

– А у меня тоже есть немного домашней вкуснятины, – наклонилась к сумке Александра, увидев уже сервированным знакомый стеклянный столик на низких ножках.

– Давай! Гулять так гулять! Новый год с опозданием! Кто меня еще здесь покормит домашними вкусняшками? – запросто согласился Вадим. – Давай так: пока я разложу и расставлю, ты успеешь освежиться с дороги. Если хочешь. Короче, будь как дома! Ты здесь уже немного пожила, все знаешь.

Александра выпрямилась с пластиковыми судочками в руках и растерянно посмотрела на Вадима. Но тот пошел в кухню, вернулся с тарелками, потом отправился туда же, не оглядываясь на гостью, будто все, им сказанное, не подлежало обсуждению. В общем, обстановка была простой и ненапряжной. Хочешь в душ – иди в душ, хочешь есть – садись к столу, все как дома. Шурочка, которая действительно уже «пожила» в этой квартире, заколебалась, решая, как лучше поступить. Но когда увидела, что Вадим ставит на стол высокую зеленую свечу в виде елочки, почувствовала, что за «новогодним» столом ей будет приятнее сидеть свежей, чем окутанной запахами дороги, автобуса и больницы…

– Спасибо. Я быстро, – сказала она, вытащила из сумки что-то из одежды и через секунду закрылась в ванной.

– Полотенце в тумбочке, – крикнул ей вдогонку Вадим и улыбнулся.

В ванной журчала вода, из телевизора на стене гостиной доносились новогодние песни, потрескивала на столе свеча-елка, запах ее смешивался с заманчивыми ароматами еды, поблескивала фольгой неоткрытая бутылка шампанского, а Вадим сидел напротив этого живого натюрморта, уставший после рабочего дня, но счастливый, и улыбался. Ему было спокойно и уютно. И запоздалое празднование Нового года никак его не тяготило. Ведь каждый сам себе или делает, или портит праздник.

Вдруг заиграла мелодия мобильного. Сразу же проснулась тревога за маленьких пациентов, но… Но на экране мигала надпись «АНЖЕЛА». Вадим взглянул в сторону ванной, мгновение колебался, отвечать ли, но все-таки принял вызов.

– С Новым годом! – звонким, нетрезво-веселым голосом поздравила его Анжела, перекрикивая музыку. – Я, как всегда, мешаю? Ты в операционной?

– Нет, я дома. И тебя с Новым годом, – сдержанно ответил Вадим.

– Дома? Это ж надо! Еще скажи, что и Новый год встречал дома, а не в больнице!

– Анжела, к чему это все? Ты что-то хотела?

– Нет! Хотела тебя поздравить. И услышать поздравления в ответ, с пожеланием исполнения желаний!

– Поздравляю. Пусть сбываются!

– Поздравляет он! – вела свою линию девушка. – Выпросила! Спасибо. Как поживаешь? Я вот веселюсь, как видишь. Слышишь?

– Рад за тебя. Значит, все к лучшему, – негромко ответил Вадим, снова взглянув в ту сторону, откуда вот-вот могла появиться Шурочка.

– А что ты так тихо отвечаешь? Ты там не один? Точно! Я не вовремя! – Анжела даже задохнулась от догадки.

Вадим поднялся и вышел в спальню, на ходу включил свет, повернул выключатель на минимум мощности и в полутьме уселся на кровать.

– Ты все сказала?

– Нет! Хотела напомнить, чтобы не забывал поливать кактус на кухне! Или твоя коза пусть поливает! Если долго выдержит такую жизнь! – нервно рассмеялась Анжела.

– Не звони мне больше, слышишь? – повысил голос Вадим и нажал на «сброс».

Когда он перевел взгляд с экрана мобильного на двери, увидел там Александру. Волосы ее были подколоты на затылке, отдельные непослушные влажные пряди спадали на шею, на ней было небольшое ажурное черное платье чуть выше колена, без рукавов, явно вязанное крючком, а ниже платья – босые ноги. Гостья стояла на цыпочках, осознав неуместность своего присутствия, она собиралась тихо выйти. Вадим еще раз пробежался взглядом по ее фигуре, от прически до босых ног и обратно, улыбнулся и протянул к Александре руку ладонью вверх. Она забавно, как птичка, наклонила голову набок, внимательно вглядываясь в Вадима, улыбнулась одними глазами и сделала шаг вперед.

– Есть хочется, – прошептал на ухо Шурочке Вадим, поцеловал ее в шею и снова прижался горячим животом к ее спине. – Кто-то обещал домашних блюд…

– А кто-то два часа назад пригласил меня на кофе и макового зернышка до сих пор не дал, только кулинарную показуху устроил! – оглянулась, не размыкая его объятий, улыбающаяся женщина.

– Так вам, госпожа, принести чего-нибудь в постель или пойдем к столу?

– Эх! Хорошо бы весь стол сюда перетащить, – сказала Шурочка.

– Весь стол? Кхе… Лучше уж я тебя туда отнесу! – решительно произнес Вадим, оперся на локоть и отбросил край одеяла, которым они были укрыты.

Александра автоматически дернула одеяло на себя и замерла.

– Не смотри на меня! – Она нахмурила брови.

Этот жест и эти слова после всего, что минуту назад происходило между ними, были такими по-девичьи непосредственными и целомудренно-искренними, что Вадима накрыло новой волной нежности к этой женщине-девушке, которая, на удивление, была еще и мамой девочки-балерины!

– Не смотрю! – сказал он, закрыл глаза, нырнул под одеяло и снова начал покрывать поцелуями ее тело.

– Да ты же есть просил! – шутливо отбивалась Шурочка.

– Вот видишь, никак не наемся, – простонал Вадим, вынырнул из-под одеяла и припал к ее губам.

Александру опять накрыло волной желания, и опять куда-то исчезли ощущение времени года, суток, звуки и запахи из соседней комнаты, а голод и жажда ненасытно утолялись другим способом, который и изнурял, и наполнял их тела и души новыми силами и энергиями.

38

Уже несколько дней Яна не отвечала на звонки профессора Соломатина, и он волновался. Единственной связью с ней, кроме мобильного, мог быть тот злосчастный сайт одноклассников, куда она впервые написала ему сообщение. Игорь вернулся к этому сообщению, перешел на страницу Яны, без фотографии, где значилось вымышленное имя, и понял, что этот раздел был создан не для «жизни» там и постоянного общения с друзьями, а ради одной какой-то цели. Скорее всего, чтобы уяснить себе настоящую расстановку фигур в его семье. Там не было не только фотографий хозяйки, но и следов ее друзей или родных, пейзажей посещенных стран, не было даже хоть какого-то списка друзей. А из сообщения вверху страницы стало ясно, что хозяйка в последний раз заходила сюда еще в декабре.

Игорь волновался, хоть и разговаривал с Яной уже после операции. Она тогда позволила звонить, но категорически запретила ее посещать. И действительно, кем он был для нее, чтобы носить передачи? И разве она виновата в том, что его мысли бездомным псом блуждают между двумя женщинами – между той, которую любил всю жизнь безответно, но с надеждой, и той, которая сумела это увидеть, разгадать, понять и поразила его своей с ним созвучностью и неравнодушием.

Приближалось православное Рождество. Игорь работал над новой статьей и над докладом для предстоящей международной конференции. Он был рад разомкнуть круг повседневных забот и хотя бы на время изменить ход домашней жизни. Сын после празднования Нового года не появлялся, один раз звонил, сказал, что весь в работе, спросил осторожно, как мама, и удовлетворился общими, ничего не значащими словами, прозвучавшими в ответ. Антонина то исчезала «по делам», то перемещалась по квартире из комнаты в комнату с видом оскорбленной непониманием и пренебрежением дамы. Начать с ней диалог и рассказать об эфемерной Соне Тютюнниковой Игорь не решался. Или уже не видел в этом смысла. «Может, оно и к лучшему, как ни прискорбно это сознавать», – думал он. Очевидно, она всю жизнь ждала от него именно таких поступков – подлости, предательства, интриг… Всю жизнь старалась не допустить, чтобы он «прыгнул в гречку», и готова была поймать его на горячем. Так сильно любила? Вряд ли… Скорее боялась повторить мамину судьбу.

Мысленно Игорь вернулся в родной Львов, где он провел юность, а воспоминание о теще перенесло его в очень скромную двухкомнатную квартиру на первом этаже, где она оказалась вместе с пятнадцатилетней Антониной после развода с мужем. Збоища – северо-западный район города, издавна славился как криминальный. Настороженно и недружелюбно принял он новеньких, а позднее и поклонников этих новеньких… Постоянный запах сырости и плесени в разрисованном и загаженном подъезде, в квартире коридорчик полтора на полтора метра, кухня два на три, две небольшие смежные комнаты. Вечное отсутствие в них солнца из-за деревьев, когда-то посаженных перед окнами, вечное отсутствие улыбки на лице Тониной матери, для которой жизнь словно остановилась – развод выбил почву у нее из-под ног, она поставила на себе крест и просто доживала, сколько было отпущено, хотя на момент их знакомства женщине едва исполнилось сорок пять.

Антонинин отец стремительно женился вторично, усыновил сына жены, но общих детей с ней не завел. Он крепко стоял на ногах еще при Советской власти, так что иногда подбрасывал дочери-студентке деньжат, чем и ограничивалось их нечастое общение. Мать жила, безразличная к окружающему миру, работала бухгалтером в женском коллективе пенсионного фонда и, казалось, поставила на себе крест. Так же без эмоций она встретила сообщение молодых о намерении пожениться и отсидела свадьбу в кафе рядом с бывшим мужем, «потому что так положено». Без особых эмоций отреагировала на появление внука, навещала его пару раз в месяц – приезжала в квартиру, которую снимали в то время молодые. Видимо, осталась бы равнодушной и к их отъезду за границу, если бы дожила до того времени. Но женщина просто угасла. Навсегда.

Может, именно поэтому Антонина и решила держать своего мужа при себе во что бы то ни стало? Не хотела повторить мамину судьбу? А мужчин с тех пор не считала надежными спутниками в жизни? Все это Игорь осознал только теперь, после разговоров с Яной, когда увидел ситуацию глазами жены. Разве мог он, выросший в интеллигентной, дружной, бесконфликтной семье, предположить такую мотивацию долголетия их брака? Хоть и не очень грели его Антонинины чувства, но его необъяснимой любви было достаточно на двоих. К тому же все эти долгие годы, буквально до предновогодних дней, в их спальне почти каждую ночь скрипела-стонала многострадальная супружеская кровать, и Игорь утешался тем, что это хороший признак – такие активные ночи, пусть и в противовес небогатым искренними эмоциями дням.

Игорь пытался оправдать действия Антонины, ее жажду мести, ругал себя за эту вымышленную историю с Соней – стоило ли дразнить быка красной тряпкой? Может, и жили бы до глубокой старости, как привыкли. Но сейчас он чувствовал, что «как раньше» уже не будет. Сваренное яйцо сырым не станет, как ни крути. Он собственноручно запустил реакцию, которую теперь не остановить. Даже если он расскажет жене всю правду, она либо не поверит в это, либо будет считать его полным идиотом… Кто их может понять до конца, этих женщин? Кто знает, как они поступят в следующую секунду? Разве что они сами. В данном случае – это Яна, его «translator», толкователь, человек, который по роду своей странной деятельности оказался где-то между двумя полюсами и чувствует и осознает флюиды обоих.

И вот она исчезла. Ушла в «оффлайн», будто приснилась. А вдруг что-то, не дай Бог, случилось там, в больнице? А может, надоел он ей со своими разговорами и выразительным молчанием, испугалась девушка, почувствовав, что его отношение к ней меняется? Да и зачем он ей – успешный, известный в мире профессор, подкаблучник жены, которой он безразличен? Не таким ли выглядел он в глазах молодой женщины, которая слишком многое понимает из чужих слов и без слов тоже?

Его размышления о новой знакомой резко прервала мелодия мобильного, вселив надежду, что это Яна уловила, почувствовала его мысли или, наконец, увидела список пропущенных звонков и решила откликнуться. Но звонил Вадим.

– Привет! Здоровы?

– Да ничего, шевелимся. Ты там как? Опять пропал. Мать спрашивала…

– А позвонить – никак? Ну-ну… Я-то нормально. Собственно, я как раз по поводу увидеться. Хотел прийти на сочельник, возражений нет?

– Ну, ты скажешь! Какие возражения? Мы тебе всегда рады!

– Ну и хорошо. Только я это… Я не один приду, – сказал Вадим, и отец по его голосу понял, что сын взволнован, но улыбается.

– Ну… Это замечательно. Я уже боюсь и спрашивать, с кем. Неужели с Анжелой помирились?

– Нет. Приду не с Анжелой, – снова улыбнулся Вадим, а отец почему-то почувствовал облегчение – дай Бог, чтобы хоть у сына все наладилось.

– Только… Я чего тебе звоню первому… Я надеюсь на твою поддержку, а?

– Так я всегда… – поспешил заверить сына отец в надежности своего плеча, но уловил наличие скрытой проблемы. – А в чем дело? Боишься, что твоя избранница не понравится матери?

– Есть нюанс. – Вадим сделал паузу и признался отцу: – Она была замужем, и у нее есть ребенок.

Игорь на мгновение замер, не столько не в состоянии дать собственную оценку новости, сколько без иллюзий представляя Антонинину оценку этого факта.

– Замужем?

– Вдова.

– А-а-а…

– Так что? Я могу надеяться, что обойдется без сцен?

– Ну… Я постараюсь. Но ты же знаешь маму…

– Знаю. Поэтому я мог молчать до последнего и жить своей жизнью. Уже не маленький. Но я хочу по-человечески, тем более – Рождество…

– Да, конечно. Так вы с ребенком придете? – спросил Игорь, еще не до конца осознав новость.

– Нет, вдвоем, ребенок сейчас гостит у дедушки с бабушкой. Ну все, я с работы, больше не могу говорить. Тогда до завтра! Пока. Маме привет. Ты там смотри, может, как-то ее подготовь, чтобы без истерик.

– Ладно. Пока!

39

Сегодня Яна наконец-то вернулась в свой кабинет в детском саду. «Отметила» новогодние праздники в больнице, так и не насытилась карпатским воздухом и горными красотами, зато получила на память шрам на животе и лишилась того отростка, который время от времени давал о себе знать еще в школьные годы, но без последствий. Однажды ее даже забрали из школы в больницу, сделали анализ крови, заодно и клизму поставили, а потом посовещались и отпустили домой. Вот, оказывается, когда ему суждено было напомнить о себе!

«Ну и противный! – хмыкнула Яна. – Не мог взбунтоваться, когда я вернусь с гор? Э-хе-хе… Зато теперь по этому поводу можно не беспокоиться!»

Она медленно бродила по кабинету, поливала цветы в вазонах, перебирала на стеллажах изделия ее «курсанток» – среди них попадались очень даже славные работы, и то, что их удавалось реализовывать на Андреевском и в разных «хэнд-мейд» лавочках, само за себя говорило. Яна неожиданно вспомнила удивительные броши Шурочки и улыбнулась. Что-то в них было такое… Не каждый оценит, но Яна сразу почувствовала очень позитивную энергию, сконцентрированную в них. Неожиданный микс народного с современным, текстиля со стеклярусом и бисером; вязания, вышивки и нанизывания. Сочные цвета перекликались с колоритом рисунков полесской художницы Марии Приймаченко, которую ее односельчане считали «немного того», собственно, и сельскую художницу Катерину Белокур когда-то тоже не принимали ее соседи.

«Что же за судьба такая женская? – думала Яна, разглядывая зимний день за окном, голые свечи тополей, типичную безликую девятиэтажку напротив. – Когда Господь посеял в человеке зерно таланта и тот не может противиться силе его роста, оно вырывается такими картинами. Всем от этого должно быть радостно, почему же художника тут же причисляют к юродивым, считают его «не таким»? Вот если бы он пахал землю, как все (хотя и это его не минует, как и другая деревенская работа), – то был бы нормальным, если бы пил-гулял-дрался, то общество поняло бы это и простило, а вот «возвышенность духа», Божий дар, люди не принимают, не прощают, боятся этого, считают чем-то инородным и даже опасным. В городе такому человеку живется еще так-сяк, хотя и здесь творец – существо странное, ну а в деревне…»

Яна вздохнула, села за стол, расставила перед собой коробочки с бисером, и руки сами начали что-то из него творить, нанизывая на тонкую иглу. Она считала себя не художником, а скорее ремесленником. Знала, что ее творчество – только средство, способ контакта с собственным миром и терапия для тех, кто приходит к ней поучиться. Безобидное, безвредное лекарство для души.

За работой ей вспомнилась когда-то прочитанная в статье история Марии Приймаченко и ее сына Федора. Нездоровая, всю жизнь хромая на одну ногу, эта деревенская женщина, видимо, получила свой дар в компенсацию врожденного недуга. Но сельская община словно опасалась ее, будто видела Мария людей насквозь. Она рисовала свой вымышленный мир и даже учила сельских ребятишек рисовать, да и сын Федор в работе с утра до ночи, безотказный помощник любому, но – «не такие» они были. И приехал однажды к ним в деревню российский журналист, фотограф, и влюбился в них обоих и в их картины. Решил, что просто необходимо все это показать людям, вынести на широкую публику, поделиться с миром. И вот развесили они картины матери и сына на широко распахнутых воротах, украсили ими двор по периметру и даже на телегу прицепили несколько. И стали ждать, когда приедет автобус из Иванкова, на котором односельчане возвращались из района.

Приехал. И потопали по улице люди. А журналист с Федором приглашали их: «Заходите! Посмотрите!» Нет. Не идут. Не до того им. «Заходите!» – «Да мы это видели…» – и идут мимо двора дальше…

Так никто и не зашел, и вот уже протопал последний, не оглядываясь.

«Вот так… – вздохнул Федор. – Хорошо, мама из дома не вышла…»

И сжалось у Яны горло от этих воспоминаний, и вытерла она слезы, так же, как в детстве, когда читала книгу о Катерине Белокур, которая всю жизнь, даже в войну, рисовала цветы… Вот такие женщины. Ни личного счастья, ни понимания, а признание пришло где-то на самом краешке жизни, а уж потом-потом оказалось, что произведения их бесценны, и зарубежные художники и знатоки перед ними снимали шляпы… Так и с грузинским художником произошло, с Нико Пиросмани, – был бедным, бездомным, словно юродивый, а оказалось – гений…

Яна еще раз вздохнула и поморгала, чтобы лучше видеть бусинки, которые послушно укладывались каждая на свое место. Она прожила всю жизнь в Киеве, не очень представляла себе деревенский быт и нюансы отношений между соседями, но судьбы тех сельских художниц задевали ее за живое.

«А с чего это на меня вдруг накатили эти мысли? – встрепенулась Яна, откручивая назад ниточку своих размышлений. – А, да! Шурочкины броши! Славные, правда, славные. Но оценит ли их Антонинина гламурная подруга из салона? Ой, хоть бы женщине улыбнулась удача! Она заслужила!»

У Яны и мысли не было и самой проситься в тот салон, хотя многое умела делать руками. Но, во-первых, не так уж хорошо шила, а во-вторых (или это было «во-первых»?), меньше всего хотела она каких-то благодеяний со стороны Антонины…

Ее мысли снова изменили курс и закружились вокруг чужой семейной истории, в которую она вошла без спросу и теперь пыталась усилием воли выйти из нее, хотя уже не могла не думать об Антонине, а особенно об Игоре, который хоть и недолюбленный, но все равно – чужой муж…

40

Неожиданный стук в дверь заставил Яну вздрогнуть, и в правом боку сразу отдалось болью.

– Можно к вам? – На пороге стояла дежурная нянечка.

– Да, заходите, – пригласила ее Яна. – Вы кого-то ищете? Может, Александру? Так ее еще нет.

– Нет, про Александру я в курсе. Она здесь уже не ночует.

– Как это? – от неожиданности округлила глаза Яна.

– Да вот так, как вернулась из дома, больше не ночевала.

– Но… Как же? А ее хоть кто-то видел с тех пор? – заволновалась Яна.

– Да, конечно. Она вечером приходит, моет, как и раньше, но не остается.

– Странно! – пробормотала Яна, чувствуя, что что-то пропустила, пока болела, хоть быстро ее выписали.

Домой из больницы она поехала на такси, воспользоваться предложением Антонины не посмела, а тем более – предложением Игоря. Первой она вежливо пояснила, что заберут ее друзья, а второму ничего не ответила, просто перестала реагировать на звонки.

– Так вы ко мне? – удивилась Яна.

– К вам. – Женщина присела на стул и уставилась в пол. – Здесь у нас трудно хранить секреты, и я знаю, что к вам ходят люди… поговорить. В основном женщины. И что им помогает… – Посетительница бросила недоверчивый взгляд на Яну.

– Да, приходят, кто считает, что ему это нужно, – не стала отпираться Яна.

– Я небогата деньгами. Но, я думаю, может… может, вы бы мне что-то посоветовали…

– Не в деньгах дело, я цену не назначаю, – пожала плечами Яна. – Что-то случилось?

И нянечка заговорила. Рассказала и о двух детях-дошкольниках, и о тесной квартире, где живут с мужем и свекровью, и о том, что достается ей от свекрови – давит морально, а от мужа – порой и физически, и страшно что-то менять, но и жить так уже невмоготу. И перед соседями стыдно, и терпит его выходки молча, чтобы не срамиться, и детей жалко, потому что такое видят, и себя жалко. Так что хоть в петлю лезь…

– И что, он всегда был такой? – спросила Яна.

– Сначала нет. Ведь у него уже была жена, она от него сбежала, теперь я понимаю, почему. Так он еще некоторое время держался, когда привел меня в свой дом. А потом пошли проблемы на работе, и понеслось – там терпит, а тут срывается. И знаете… никто не поверит, что он таким бывает, – на людях приветливый, веселый. А дома будто бес в него вселяется.

– А к матери он как?

– Да по-разному, то ее превозносит, как святую, то орет на нее.

– А вы кому-нибудь жаловались?

– Не я, соседка не выдержала, потому что однажды мне «скорую» вызывали – я так отлетела от его удара, что разбила голову об угол подоконника. Сотрясение мозга было. И швы накладывали на затылке.

– И что? В милицию обращались?

Женщина помолчала и, глядя в окно, сказала:

– Соседка ходила за меня заступаться. Но они сказали, что бытовые споры – это внутреннее дело супругов. Вот когда у меня из спины будет топор торчать, тогда можно и их беспокоить… Так что отфутболили ее, мол, это вообще не ее дело. Какая от них защита? Они, наверное, дома то же самое творят… – Глаза ее налились слезами, женщина, плотно сжав веки, сдержала их, только по одной и прокатилось по каждой щеке.

– Так вы хотите от меня услышать, оставаться ли с этим садистом или бросать его?

Женщина вздохнула и пожала плечами.

– Не знаю. Но я уже сама себя боюсь… – Она снова уставилась в заоконье, где в доме-улье напротив за каждой занавеской, как за кулисами, разыгрывалась своя история, и, возможно, не радостнее только что рассказанной ею. – Я боюсь, что однажды топор будет торчать в его спине.

– А дети?

– Так вот же…

– Раз вы пришли, значит, допекло. Думали, что я здесь колдую и снимаю «порчу»? – невесело усмехнулась Яна.

– Да нет, я расспросила одну женщину, которая долго у вас сидела перед Новым годом. Знала, что не гадаете. Но все же кого-то и попускает… Они находят выход…

– Находят. Если не побоятся. Хотя наипервейшее желание почти у всех – переложить на меня (или еще на кого-то) ответственность за принятие решения. Решения, влияющего на их судьбу… Но «выгребать-то» все равно самим… И обычно каждый все-таки знает, чего хочет. Или, для начала, хотя бы чего НЕ хочет.

Женщина попыталась заглянуть Яне в глаза, но та как раз нанизывала бисер на тонкую иглу, и взгляды их не встретились. Она помолчала еще с минуту.

– Я знаю, чего НЕ хочу. Но мне страшно сделать шаг в никуда. Ведь дети…

Яна ничего не говорила, и женщина продолжила сама:

– Хотя… Если все оставить, как есть, детям тоже легче не будет. Я и так вечно чувствую себя виноватой, что они так живут. И что меня видят такой униженной. Такой идиоткой… Я его ненавижу!

– Он этого не стоит.

– Но как же? Он меня когда-нибудь убьет…

– Он слабее вас. Это не от силы. Это от слабости. Иногда человеку хочется стать другому на голову да еще и потопать по ней каблуками, чтобы чувствовать себя выше в собственных глазах. Это слабые люди.

– Но я его боюсь. Вы бы видели… – Посетительница зажмурилась и помотала головой.

– А вы представьте, что он такой же, но маленький. Сантиметров десять-пятнадцать. Бегает по столу туда-сюда, кричит, ругается, кулаками машет… Страшно? – И Яна провела ладонью вдоль стола, за которым сидела.

Женщина замерла, нахмурилась, уставилась на Яну, потом повела взглядом туда-сюда вдоль столешницы и вдруг хмыкнула раз, потом еще раз и расхохоталась. Смеялась она долго, вытирая кулаками слезы, хлопая себя ладонями по бедрам и задыхаясь от нехватки воздуха. Смех ее казался несколько истеричным, но все же это были не рыдания.

Яна смотрела на нее и понимала, что этой женщине предстоит еще масса испытаний. Но домашний садист в ее глазах уже превратился в мелкого, раздутого от гнева мультяшного персонажа.

41

Антонина как раз вела машину, когда позвонил Игорь и сообщил, что Вадик придет завтра, в сочельник, в гости. И не один.

– Ну… Пусть приходит. Посмотрим, на кого он Анжелу променял. Мог бы и сам матери сказать, а не через посредников-парламентариев!

– Тоня, ну какая тебе разница? Ребенок придет к нам, хочет познакомить… А ты опять в позу… Будь мудрее, а то и вовсе ходить перестанет, – продолжал проводить политику нейтрализации негатива Игорь.

– Мудрее? Ну-ну… Мудрость – это, пожалуй, именно то, чего вы от женщин ждете! Ой, только не надо этой демагогии! И вообще – я за рулем!

– Прости. Я так, чтобы ты была в курсе.

– Я в курсе. Все. – Антонина нажала на «сброс» и вставила телефон в специальный держатель на панели машины.

Она ловко умела управлять и одной рукой, нередко говорила на ходу по мобильному, но когда хотела от кого-то отвязаться – такая мотивация обычно казалась убедительной.

Зимнее холодное солнце закатилось, но светились рекламные вывески, мерцали новогодние гирлянды в витринах, горели фонари над улицами, и от всего этого сверкал вчерашний снег – зима в городе была такой же, как и десятки предыдущих зим, но именно эта могла стать поворотной. Антонина только что простилась с Романом, который уже второй раз заводил речь не о только о львовских воспоминаниях и о своем к ней интересе, но вдруг неожиданно начал планировать будущее. Это тревожило Антонину, ведь не каждый мужчина полезет в петлю в четвертый раз, имея уже достаточно опыта, но, с другой стороны, это ей льстило. Как неглупая женщина, она понимала, что целый табун потенциальных претенденток топочет обычно вокруг холостяка, который не из канавы выбрался, при бизнесе да еще и без вредных привычек. Ей даже показался странным такой его интерес. То, что в постели они ощущали нечто вдохновенно-безумное, так на это не она одна способна, не один уже пал жертвой женского яда. Почему именно ее Роман видит в будущем рядом с собой?

На этот вопрос, заданный как бы в шутку, Роман ответил просто:

– Потому что мы с тобой, Тонька, похожи, будто из одного дерева вырезаны!

– То есть?

– На хрена мне амбициозные блондинки? Я уже это видел. И не в том дело, что дорого обходятся, а в том, что врут тебе в глаза за твои же деньги. Врут, что любят, врут, что ни с кем никогда не было так хорошо… Тьфу!

– А вдруг и я вру? – улыбнулась Антонина, прижимаясь грудью к крепкому горячему торсу Романа.

– Ты тоже врешь, – небольно укусил ее за губу Роман, – но процент твоей лжи меня устраивает. И детей я больше растить не собираюсь. Ни своих, ни чужих. Хочу делать свое дело, ковать деньги, ездить по миру и вкусно провести остаток жизни с человеком, который мне созвучен, а не сидеть на пороховой бочке и щупать каждый день темя, не режутся ли рога… Бросай своего профессора! Не бойся, не пропадет он без тебя. Его быстренько подберет какая-нибудь коза от науки.

– Ты серьезно? – Антонина отодвинулась, чтобы лучше видеть, что выражает его взгляд. – А почему такая горячка? Может, мы бы какое-то время и так…

Роман помолчал, глядя на нее, потом откинулся на подушку и уставился в потолок.

– Не буду врать тебе, что это слепая любовь и что мне невыносимо представлять, как ты вечером ложишься спать с другим. Мне уже давно не сносит крышу из-за женщины. А что касается профессора твоего, так в этой ситуации подлец не он, а я. Мы с тобой. Мне даже немного его жаль. Хотя, пожалуй, и за ним грешки водились за долгую жизнь. – Роман сделал паузу. – Просто мы с тобой, как говорили в мультике про Маугли, «одной крови». А у меня появились планы за рубежом. Раньше я туда катался наскоком, а теперь поеду надолго. Я бы хотел, чтобы мы поехали вместе.

– Куда?

– В Испанию.

– А что ты там делаешь? Я даже не знаю, чем ты вообще занимаешься! Все «коммерция, коммерция…»

– Разным занимаюсь. Была коммерция. Сейчас раскручиваю небольшой отель… Разве плохая перспектива? Мне партнер нужен, человек, который понимает, что к чему, а не кукла в постели, хотя и здесь у нас с тобой просто фейерверк. Но ты, Тонька, просираешь свою жизнь за своим профессором, извини за прямоту. Чем ты занимаешься? Что ТЫ сама делаешь? Кто ТЫ есть?! Я тебя спросил об этом еще в первый день. И видел, как ты растерялась. Ни хрена ты не делаешь! НЕ реализуешься! И тебя это устраивает? Просто сыто существовать? Я же помню, какая ты была. А сейчас ты кто? «Госпожа профессорша». Думай. Решай. Я все сказал.

Антонина ехала по городу в направлении салона-ателье Киры, которая назначила Александре встречу у себя, пригласив и «крестную». Женщина прокручивала в голове неожиданно деловой разговор с Романом в постели. Когда у нее возник план отомстить коварному Игорю за шашни с Соней Тю, разве думала она, что так все обернется, а еще – что этот роман будет развиваться настолько стремительно? Хотя… теоретически все складывалось очень неплохо. Действительно, Роман своей энергией мог зажечь кого угодно. И перспективы, нарисованные им, были заманчивыми. Теоретически. Но Антонина даже приблизительно не могла представить себе, как в реальной жизни, на бытовом уровне, можно разрулить эту ситуацию.

Сначала ей хотелось просто изменить неверному мужу, чтобы сравнять счет. И не важно было, узнает ли он об этом. Потом хотелось причинить ему боль. Взамен на свою. Пусть знает! Воспаленное, испуганное и растерянное ее воображение рисовало все более изысканный способ дать пощечину Игорю. Вот, например, она объявляет, что уходит от него, эффектно разворачивается на каблуках и исчезает, пройдя вместе с солидным иностранцем линию паспортного контроля в Борисполе, а дома отчаявшийся профессор Соломатин не находит себе места, кусает локти и проклинает день, когда нашел на сайте одноклассников свою Соню.

Но эти картинки-слайды были лишь воображаемыми. Сейчас же Роман поставил вопрос ребром. И Антонина испугалась. Ведь еще не известно, как все выйдет на самом деле. Вероятно, он тоже не ангел, раз не ужился с тремя женами. Как отреагирует на ее заявление Игорь (Соня Соней, а тридцать лет с гаком непросто отправить коту под хвост). Как решать банальные бытовые вопросы, например, как делить общее имущество, квартиру? А как сообщить об этом сыну? То-то же…

Мысли Антонины зависли над новой перспективой, словно она уже подняла ногу, чтобы сделать шаг в неизвестное, но засомневалась. Надо все взвесить. До последнего времени ее вообще устраивала ее тихая сытая жизнь. Но Игорь перешел границу. И, собственно, это он, а не она был виноват в том, что корабль их напоролся на айсберг.

«Что ТЫ сама делаешь? Кто ТЫ?» – эхом прозвучал голос Романа в голове Антонины, и она резко нажала на тормоза, едва не проскочив въезд на парковку возле Кириного салона.

42

Разговор Александры с хозяйкой ателье в присутствии Антонины был недолгим. Кира обошлась без панибратства, была корректна, элегантна и сдержанна, уже на старте показав Александре, «ху из ху» в этом заведении. Но ничего обидного ни в ее поведении, ни в словах не было, ведь понятно, что она, как работодатель, вправе предъявлять требования к «персоналу», хотя работа здесь достаточно творческая. Хозяйка принимала в своем небольшом аккуратном кабинете, на стенах которого висели фотографии известных людей в нарядах, сшитых в этом салоне. Лица были всем знакомы, так что посетители сразу понимали степень доверия клиентов к заведению, а соответственно, и уровню салона.

Кира не стала скрывать, что изделия Александры ее действительно заинтересовали, и она даже видела, как ими украсить наряды новой линии весенне-летней коллекции. Она умышленно воздержалась от восторгов и комплиментов в адрес мастерицы, чтобы та не зазналась, даже сказала, что придется еще многому поучиться, но она готова способствовать «творческому росту» своих сотрудников, а ведь в обязанности Александры будет входить не только изготовление аксессуаров, но и пошив одежды. Александра сдержала внутреннюю улыбку и вежливо поблагодарила за высокую оценку ее работ и перспективы творческого роста.

После короткой экскурсии по уже пустому вечером салону женщины вернулись в кабинет.

– Вот, забирайте свои изделия, а если вас устраивают мои условия, после Рождества можете приступать к работе, не важно, что не с первого числа. Поработаете, притретесь, присмотримся друг к другу, – в общем, жизнь покажет, что из этого получится.

Александра посмотрела на двух львов разного цвета и весеннюю птицу, разложенных на столе, и перевела взгляд на Антонину.

– Выбирайте, я же обещала! – сказала она, улыбаясь, а Кира удивленно выгнула брови.

– Что, человек чести? «Обещала…» – сымитировала Антонина интонацию Александры. – Это за мое неожиданное посредничество в трудоустройстве, – пояснила она Кире. – Мне все же нравится лев красный. Спасибо!

И Антонина тут же приколола обновку на грудь.

– Выглядит оригинально. Незаезженно, – внимательно рассматривая изделие уже на «модели», произнесла Кира.

– И вы выбирайте, это от меня в честь нашего знакомства, – улыбнулась ей мастерица.

– Мне? Ну… спасибо, – не скрыла удивления Кира, и взгляд ее забегал между бело-синим с красными точечками львом и салатово-зеленой птицей с яркими глазами. – Возьму птичку. Душа требует весны! Спасибо! Ну что ж, жду вас после Рождества, вот моя визитка, если что – звоните.

– Хорошо, мне бы только разобраться с работой, боюсь, чтобы не заставили две недели отрабатывать.

– Ну, это уж как у вас получится. Но хорошо бы начать побыстрее.

– Вадик, представляешь-представляешь-представляешь? Я нашла такую работу… Ой… Меня аж распирает, так хочется поделиться. – Шурочка набрала номер Вадима, как только распрощалась с Антониной возле салона. – Ты скоро домой? Я где? Где-то возле метро Лукьяновская. А что? К тебе? Как же… Это же больница… Можно? Здесь недалеко? А, точно… Я не подумала. Чем, говоришь? Семнадцатым или маршруткой до проспекта Победы? Больница Охматдет? За воротами впереди справа? Хорошо. Я маякну, когда доберусь. Ой, я аж дрожу от нетерпения! Скоро все изменится… Ну хорошо, я тебе вживую все расскажу, обнимаю!

43

Александра ехала на троллейбусе, поглядывая через разрисованое морозом окно на улицу, и душа ее трепетала в предвкушении перемен. Неужели она и правда вот-вот покинет рынок, неужели будет сидеть наконец в хороших условиях? А главное – работа ее будет заключаться в создании замечательных вещей, и за это еще будут платить деньги! О, когда человеку платят за то, что он с удовольствием делал бы и даром, это счастье! Александра улыбалась своим мыслям – что-то закрутилось в ее жизни, куда-то ее понесло. Господь послал ей Вадима, познакомились они очень необычно – когда Стасю на Майдане сбили с ног ребята на скейтах. Кто бы мог подумать, что пройдет совсем немного времени, и они станут так близки, будто сто лет друг друга знали. Теперь судьба в лице едва знакомой Антонины привела ее в салон Киры. Хоть бы там все сложилось! Работы она не боится, а вот чего не любит – так это всяких интриг и неискренности, а такое в столице не редкость, да еще в женском коллективе… Но зачем напрасно переживать? Везде люди разные. Впишется…

– Дамочка, вы спрашивали Ахмадет? Так выходите, что же вы там застыли? – крикнул ей водитель.

– Спасибо! – спохватилась Александра и вышла из троллейбуса.

Она огляделась. Один широкий проспект устремился вперед, перекинулся мостом через другой, ревевший многорядным движением неподалеку. Несколько высоких зданий виднелись вдали, а прямо перед ней был забор больничного комплекса со странным названием ОХМАТДЕТ[2], который киевляне называют загадочным словом «Ахмадет». За шлагбаумом при воротах – большая территория больницы, а над всем этим как-то неуместно витает домашний аромат сдобной выпечки. Александра принюхалась и опять огляделась.

– Ага. Еще одна приезжая. Осматривается. Нюхает… – вдруг услышала она бормотание неподалеку и оглянулась.

Бомж, похожий на бабая, которым пугают детей, рылся в урне возле остановки, извлекая оттуда стеклянные бутылки, и сердито разговаривал сам с собой.

– Едут, едут… Нюхают здесь… Че тут нюхать? Смог один! Разве что хлебокомбинат покрывает два квартала запахом сдобы… Будто машины от этого меньше воняют… Но от этого, блин, так жрать хочется… Лучше бы машины…

Александра спустилась с небес на землю, еще раз украдкой взглянула на сердитого бомжа и зашагала к шлагбауму.

«За воротами вперед направо», – вспомнила она слова Вадима и вошла на территорию больницы. Место было ей знакомо. Но в прошлый раз они со Стасей и Вадимом въехали сюда на его машине, и ей от волнения было не до разглядывания территории. Сейчас в корпусах светились окна, вдоль дорожек – фонари, а людей видно не было. Александра узнала по описанию корпус кардиохирургической клиники. Это было старинное четырехэтажное здание, хорошо отремонтированное, с новыми широкими окнами, капитальное, прочное, построенное, что называется, на века.

Александра набрала номер мобильного Вадима, тот сказал ей подойти к главному входу, куда он за ней спустится. Приближаясь к корпусу, женщина вдруг увидела справа памятник – бронзовую мужскую фигуру. Она замедлила шаг и сделала небольшой крюк – захотелось узнать, кому памятник. На отполированном гранитном постаменте цилиндрической формы стоял пожилой благообразный стройный человек. Наряд его был несовременным – длинный сюртук, брюки, ботинки, через левое плечо – широкая лента, которая, наверное, означала какую-то высокую царскую награду, на шее у ворота – квадратный крест, на груди – большой старинный круглый орден. Но не одежда и не награды привлекали взгляд, а сама фигура этого человека, его строгое, но спокойное немолодое лицо, издалека освещенное фонарями. В нем угадывались мудрость, уравновешенность и надежность.

«Наверное, он знал что-то такое, чего другие не знали, – подумала Александра. – Но кто же это?» Она опустила взгляд и увидела на заснеженном постаменте надпись: «Терещенко Никола Артемьевич. 1819–1903».

«Ах вот оно что! Это знаменитый киевский меценат Терещенко, на чьи деньги и был построен этот корпус больницы! – вспомнила Александра. – А я не сразу сообразила. Вадим же рассказывал о целом роде сахарозаводчиков Терещенко, которые восемьдесят процентов своих доходов отдавали на благотворительность! Пойди сейчас поищи таких! Вот были люди…» Александра отступила на несколько шагов и снова принялась рассматривать скульптуру с ног до головы.

– Красивый памятник, правда? – неожиданно обнял ее за талию Вадим.

– Ой, ну ты и напугал! – вскрикнула она и осторожно оглянулась на Николу Артемьевича, который, казалось, серьезно, будто экзаменуя, смотрел на молодую пару.

– Я выглядывал тебя в вестибюле, а потом смотрю – ты здесь с Терещенко кокетничаешь, – Вадим сделал притворно-грустное лицо и тоже посмотрел вверх, на усатого покровителя больницы. – Ну, пойдем, покажу тебе, где я тружусь.

За свою жизнь Александра имела некоторый опыт «общения» с больницами. В детстве в родном райцентре лежала однажды весной в больнице с воспалением легких. Первые дни вспоминались размыто, а когда пошла на поправку, то запомнила болезненные уколы, которые делала строгая медсестра стеклянными шприцами со сменными иглами. То ли рука у нее была тяжелая, то ли многоразовые иглы тупые, но Александра до сих пор вздрагивала при мысли о том, с каким треском втыкались те иглы в ее худую испуганную попу. Вспоминала еще скользкую и безвкусную геркулесовую кашу и удивительно высокий и пористый соленый омлет. А еще – как родители передали ей однажды колечко домашней колбасы и яиц-крашенок, и каким все это было вкуснющим. Правда, пока девочка махала родителям в окно и благодарила, половину передачи съели старшие соседки по палате, но и Александре чуток оставили.

Затем ее больничный опыт пополнился пребыванием в родильном отделении. Об этом и вспоминать не хотелось, ведь районные больницы начала XXI века, пожалуй, для заезжих иностранных врачей – каменный век. Ну а местным врачам фильмы о зарубежных клиниках до сих пор кажутся фантастикой. Однако иностранцы туда не просачивались, поэтому жизнь шла для неразбалованных бытовым и медицинским комфортом жителей райцентра и сел привычным скромным образом. Счастьем было поскорее выписаться домой с живым-здоровым ребенком и взять в дальнейшем всю ответственность за него на себя. Но, видимо, люди, работающие там, действительно герои, выкручиваются, как могут.

В Киеве больничный «опыт» Александры был небольшим – морг судебно-медицинской экспертизы, где пришлось опознавать в покойнике своего мужа, травмпункт здесь, в Охматдете, но в другом корпусе, куда их со Стасей привез Вадим, и вот на днях – посещение Яны в тоже довольно скромном, хотя и столичном, хирургическом отделении. Поэтому клиника детской кардиохирургии, куда привел ее Вадим, с порога показалась слишком нетипичной. Старинное здание было внутри отремонтировано на современный манер – в народе это называется «евроремонт». Но то, что потом показал Вадим Александре, поразило ее. Она как будто посетила суперклинику будущего, и то не у нас, а где-то в Америке.

– На первом этаже ведется первичный прием больных, здесь направляют на диагностику. В подвальном этаже, куда спускаются и по лестнице, и на лифте, находится диагностическое отделение с самым современным оборудованием, там делают эхогардиографию, компьютерную и магнитно-резонансную томографию, рентгенологические исследования, – рассказывал Вадим, ведя Александру вдоль кабинетов, заглядывая в них или показывая из коридора через окно новое оборудование.

Она не очень разбиралась в медицинских терминах, да и вообще, ее больше интересовали люди, а не машины, хоть и понимала, что без этих мудреных штук сегодня не обойтись, не поставить правильный диагноз, особенно когда нужно это сделать очень быстро.

Поднялись в отделение, где работал Вадим. Он мимоходом где-то повесил свою и Александрину куртки и повел ее по коридору.

– Вот здесь дети лежат с мамами. Одни ожидают операцию, другие уже воссоединились после реанимации, куда попадает прооперированный ребенок.

Он открыл дверь одной палаты, оттуда повеяло теплым воздухом и таким знакомым каждой маме сладким запахом молочных младенцев. Александра осторожно заглянула внутрь. Напротив двери было два широких окна, в палате шесть коек. Три молодые мамы, которые как раз кормили младенцев, одновременно посмотрели на нее, она кивнула и улыбнулась им, правда, улыбка получилась немного растерянной. Александра представила, сколько волнений пришлось пережить каждой матери из-за своих малышей и как им до сих пор страшно за хрупкую детскую жизнь. Она закрыла дверь и огляделась.

– Пойдем, покажу тебе реанимацию, – взял ее за руку Вадим и увлек за собой. – Только нужно надеть халат и бахилы! Ты, наверное, не в курсе, что операции на сердце не всегда проводятся путем разрезания тела. Иногда оперируют с помощью специальных миниатюрных инструментов-катетеров – их вводят через сосуды бедра аж до сердца. Эндоваскулярные операции. Способ вмешательства выбираем в зависимости от патологии.

Шагая вслед за Вадимом, Александра вдруг осознала, насколько он здесь другой, не такой, как дома, в машине или на концерте. Вот тут он «дома», это его мир, его дело, которое важнее всего остального. Видимо, не случайно он пригласил ее сюда – хотел в самом начале их отношений показать, чем он живет и без чего себя не мыслит. Пускай даже и существует в таком нестабильном графике – операции, дежурства, вызовы из дома… Но разве можно упрекать за это человека, который ежедневно спасает чью-то жизнь, а то и не одну?

– А сколько может продолжаться операция? – тихо спросила она.

– По-разному. От двух часов до… до конца операции. Однажды мы оперировали двадцать два часа.

– Господи… Как же это? Разве это мыслимо?

– А что делать? Бросить и пойти поспать? – улыбнулся Вадим и приобнял Александру одной рукой за плечи, а она скосила глаза на его пальцы и вспомнила, как он вот этими руками утром резал колбасу и намазывал масло на бутерброды, а затем в клинике, наверное, разрезал ткани человеческого тела, чтобы исправить врожденный дефект маленького сердечка…

– Вот, заходи, – пропустил он Александру в небольшую стеклянную комнату, – видишь – слева и справа два помещения реанимации. Медсестры высшей квалификации, а вон и пациенты. Пойдем, покажу тебе своего сегодняшнего.

Вадим пошел вперед, Александра двинулась за ним. Несколько женщин в специальной светло-голубой форме и белых масках не отрывались от своих занятий, почти не обращая на них внимания. Одна стояла у прозрачной кроватки-корытца с младенцем, поправляла трубочку автоматической капельницы, следя за показателями на электронном табло над ребенком, вторая сидела на посту и что-то записывала в журнал, глядя на монитор перед собой, третья ходила между высокими прозрачными кроватками, сверялась с исписанными от руки табличками, сравнивала что-то с журналом, записывала, контролировала состояние пациентов с помощью подключенных к каждому из них приборов. Никаких лишних разговоров, звуков, лишь тихое жужжание аппаратуры, едва уловимый запах медикаментов. Все это вызывало у Александры ощущение нереальности, будто она ненароком оказалась в каком-то ином, космическом измерении человеческого существования, которое жило своей отдельной жизнью, которому были безразличны погода, политика, цены и будничные проблемы тех, кто обитает снаружи, за этими старинными стенами.

– Вот сегодняшний случай: транспозиция магистральных артерий. Ребенка взяли от матери при родах, здесь неподалеку, в роддоме, срочная операция. Мы уже знали о патологии еще до его рождения, следили. Опять собственная пуповинная кровь ребенка заменила донорскую, это уменьшает шок для ребенка, – Вадим опытным глазом взглянул на приборы, оценил состояние пациента, наклонился ниже над ним, а потом оглянулся на Александру, которая замерла на полшага позади. – Извини, я не объяснил, в чем проблема. Ну, если по-простому, то артерии, которые выходят из сердца, будто перепутали местами. Это нарушало кровообращение в организме. И нужно было их отрезать и переставить, как следует. Иначе ребенок погибнет.

Он снова посмотрел на Александру: понятно ли он объяснил. Женщина стояла неподвижно, глядя на ребенка, которому от рождения было чуть больше суток и которому, бедняжке, уже сделали такую сложную операцию! Ребенок лежал на спинке, нижняя часть его тельца была прикрыта белой тканью, к его ручкам, ножкам, головке тянулись различные проводки с датчиками и трубочки с лекарствами, которые дозированно выдавались аппаратами, запрограммированными именно на данный случай. Малыш спал. А может, это была девочка. Впрочем, Александре был безразличен пол ребенка, такая жалость к этому хрупкому беззащитному человеческому существу со свежим шрамом на груди накрыла ее с головой, что слезы сами покатились по щекам.

«А вдруг такая беда случилась бы со Стасей? В том роддоме хоть кто-нибудь догадался бы, что у ребенка такая патология? Она бы просто умерла через несколько часов после рождения…» – думала женщина, не отрывая глаз от малыша, который размеренно дышал и даже понятия не имел, что сегодня, в канун Рождества Христова, он родился дважды.

Вадим взял ее за руку и улыбнулся:

– Ну, чего ты? Все хорошо. Будет теперь здесь под наблюдением, знаешь, сколько людей над ним трудились! И диагносты, и кардиолог, и хирург, и анестезиолог, и медсестры в операционной, и тут вон какой почетный караул стоит! Лишь бы жил! – Вадим сжал руку Александры, она ответила тем же, второй рукой быстро вытерла слезы с щек, шмыгнула носом, еще раз присмотрелась к малышу и пошла к выходу, куда уже направился Вадим.

– Вы – боги! – тихо сказала она Вадиму, как только они вышли в коридор. – Человеку такое не под силу – отрезать от сердца новорожденного артерии, поменять их местами, пришить, и чтобы при этом пациент остался живым!

– И здоровым! – улыбнулся Вадим и вытер обеими ладонями Александрины щеки.

Вдруг к ним подошла медсестра, извинилась и что-то тихо сказала Вадиму. Тот кивнул и посмотрел на часы на стене. Медсестра скрылась за дверью ординаторской.

– Что-то случилось? – заволновалась Александра.

– Ургентная операция, мобилизуют очередную операционную бригаду. Извини, я хотел тебе показать наш крутой конференц-зал, где мы дважды в неделю проводим телемост с подобной клиникой в Америке, а по пятницам обсуждаем все плановые операции на следующую неделю. Там еще можно на экране главного компьютера увидеть в режиме реального времени операцию в каждой из трех операционных, но… – Вадим снова взглянул на часы.

– Не расстраивайся. Я понимаю. На сегодня у меня и так слишком много впечатлений. Иди, работай, а я домой, – Александра теперь смотрела на Вадима совсем другими глазами. – Пойду я… Спасибо тебе. Ой, а я забыла спросить, как тот мальчик, ну, к которому тебя вызвали тогда ночью?

– Славкович? А! Так он же был в той палате, куда ты заглядывала! С ним все хорошо. Не зря я тебя тогда дома бросил. Славкович рулит!

– Все еще Славкович? Так до сих пор и не назвали никак? – улыбнулась Александра.

– Назвали. – Вадим вдруг расплылся в улыбке. – Странные такие… Вадиком назвали. Еще обещали крестным взять, прикинь?

При этих словах Александра уткнулась лбом Вадиму в грудь и дала волю слезам, не смея на людях обнять его крепко-крепко, благодаря от всех матерей спасенных малышей и тех, которые еще не догадываются, кто, возможно, вырвет их ребенка из лап неизбежного.

Когда Александра вышла из корпуса в ночной двор клиники, она уже совсем иначе смотрела на все, что ее окружало, – и на старинное здание, и на фонари и снег, поскрипывающий под ногами… Все будничные страсти, клокочущие вне стен больницы, казались ей сейчас слишком мелкими, чтобы люди действительно могли серьезно из-за них переживать. Она медленно подошла к памятнику Терещенко, еще раз внимательно всмотрелась в его лицо и неожиданно для себя самой перекрестилась.

Вдруг в кармане куртки заиграла мелодия мобильного.

– Шурочка! Вот я дурак! Так ты же не рассказала новости о своей работе! Извини, заговорил тебя, все о своем…

– Это все ерунда, Вадик, пустое! Я дома расскажу, не думай об этом. Все хорошо. Все будет хорошо! Работай спокойно! – сказала она и почувствовала в душе невероятный покой.

44

– Ну, наконец-то вы ответили! Я уже начал переживать. Как вы себя чувствуете? – взволнованно заговорил Игорь Соломатин в трубку.

– Спасибо, все нормально, хорошо, – ответила Яна, изменив данному себе слову не реагировать на звонки и SMS’ки Антонининого мужа.

– Вы уже дома или еще в больнице?

– Дома.

– Может, нужна какая-то помощь? Прошу, не стесняйтесь, если могу быть полезным – я с радостью…

Повисла пауза, и Игорь забеспокоился, правильно ли восприняла Яна его предложение, не слишком ли он навязывается на радостях, что она наконец ответила на его звонок.

А Яне вдруг захотелось опять идти с ним рядом и молчать или сидеть в кафе, смотреть, как он что-то рассказывает, снова почувствовать тепло его руки… Более того, ей захотелось уткнуться лбом ему в грудь и замереть. И чтобы он обнял ее обеими руками, и ей стало бы спокойно и уютно.

«Как у них там сейчас с Антониной? – подумала Яна. – Моя «пациентка» пока не приходила поговорить, а в больнице ей помешала Шурочка. Господь их свел, одновременно лишив Антонину возможности излить свои откровения!»

Игорь молчал, ожидая ответа. Яна слышала его дыхание в трубке и тоже молчала, погруженная в свои мысли, даже как-то забыв, что нужно отреагировать. Но вдруг он решился:

– Яна, если вы уже выходите из дому, могу я вас пригласить на кофе? Где-нибудь просто посидим, поговорим. Обещаю, что не буду вас нагружать нашими семейными проблемами. Разве мало есть других тем, а? Праздники идут, такие хорошие дни, мне бы хотелось вас поздравить… Если, конечно, вы не против.

Яна была не против. Она была очень не против. И единственное, что сейчас ее сдерживало, – это ее странный статус неформального, полулегального психолога, поправшего кодекс чести. Хотя… какой может быть кодекс у подпольного психотерапевта?

– Я не против, – выдохнула она, – только уже не сегодня, давайте завтра. Где-то после обеда, если вас устраивает.

– Хорошо, давайте завтра. Сегодня как раз сын обещал прийти, да еще и не один… Вы же знаете про Вадика? А завтра – очень даже хорошо. Так я вам позвоню? Только… Только не игнорируйте меня, плиз!

– Хорошо, – улыбнулась Яна, – не буду. До завтра!

45

На этот раз Антонина встречалась с Тарчинским в небольшом, почти пустом кафе-подвальчике. Роман выманил ее из дома в канун Рождества «хоть на часок», сказал, что хочет увидеть ее днем, если уж она занята в сочельник. Антонина не стала спрашивать, где и как он планирует провести свой вечер, – пойдет к кому-нибудь в гости или дома уставится на плазменный экран на стене его очень уютной, современного дизайна квартиры. Может, будет сидеть за компьютером, а может, выпьет рюмку и ляжет спать, ни о чем особо не беспокоясь. Не так уж он сентиментален, чтобы переживать из-за своего одиночества в праздничные дни. Хотя… Годы берут свое, и, может, зрелому мужчине хочется, чтобы рядом были близкие люди, дети, внуки… Да они-то есть, но он для них как бы «сбоку припеку», разве что денег им может подкинуть. Вот и ему в ответ так же – улыбаются и благодарят за деньги. А сами неплохо существуют параллельно, без него. Ну а чего ты хотел, если дочь выросла без тебя? Вообще счастье, что хоть внуков тебе показывает!

Не сказать чтобы Антонина очень жалела Тарчинского (саму бы кто пожалел!), но с тех пор, как они встретились, уже не могла о нем не думать. Так уж устроены женщины. А теперь этот приятель из ее молодости напирает с конкретными предложениями и уже ждет от нее каких-то решений.

Собственно, у него все просто: нарисовал себе в голове «план-схему», как в бизнесе, и ждет, примет она его игру или нет. Но он-то сам в любом случае ничего не теряет. Просто может не найти. Не найти такого партнера в бизнесе и в постели, как она. Хотя… Конечно, поискав, найдет. Даже странно, что он так настойчиво ориентирует ее на общее будущее. Может, просто доверяет ей? Но должен понимать, что его планы совместного продвижения вперед – это все же авантюра. А ей для этого придется разрушить все, что собственноручно лепила и удерживала крепкой рукой три десятка лет… А как-то склеится новая жизнь? Конечно, она, как никто, умеет контролировать мужчину, который рядом, и ЕЕ мужчина в канаве не окажется и «в гречку не прыгнет», ведь она всегда начеку… А Роман – лакомый кусок, за ним придется следить и следить!..

Антонина, еще ни на что не решившись, уже четко сознавала, что в совместном будущем с Романом ей расслабляться не придется. Но, может, именно это ее и влекло подсознательно, хотя и пугало. Вон, стерегла одного тихого… Казался таким верным, влюбленным в нее и в работу, и нате вам – возникла Соня Тю! Дать бы ему «по морде чайником» за это, махнуть хвостом, пусть знает… Но и жалко его немного. И его, и себя, и сына, и прожитых вместе лет… И зачем он забрался на тот сайт?

Антонина сидела в машине, погрузившись в размышления, как вдруг в стекло постучали, и тут же дверца открылась.

– Мадам, позвольте пригласить вас на кофе! – торжественно произнес Роман.

– Господи… Я и не заметила, как ты подъехал…

– А я не подъехал, я пешком пришел, у меня тут в двух кварталах была встреча, так удачно припарковался, только съеду – займут место. – Роман засмеялся. – А мне еще туда возвращаться по делам.

– Да, Киев становится для водителей все страшнее.

– Нет, Москва куда как страшней, – улыбнулся Тарчинский и подал Антонине руку. – Киевское движение после нее – это провинциальные катания.

– Не зря ты оттуда сбежал! – хмыкнула Антонина, вышла из машины и включила сигнализацию.

Через час она снова сидела в машине, глядя, как Роман удаляется по тротуару – руки глубоко сунуты в карманы длинного пальто, воротник поднят, шаг уверенный, но не такой стремительный, как обычно. Она и сама не знала, правильно ли поступила, окатив его, торопящегося, холодной водой трезвых доводов. Конечно, сначала ей хотелось досадить своему профессору, но к таким радикальным и таким необдуманным действиям она не была готова. Поэтому когда Роман в кафе вдруг откуда-то достал маленькую коробочку с обручальным кольцом, она сначала замерла, а потом выплеснула в него эмоции, как холодный «душ Шарко»:

– Ты совсем с ума сошел?! Даришь чужой жене кольцо на Рождество! Ты и правда считаешь, что сейчас наденешь мне его на палец, и вопрос решен?! И как, ты думал, я его буду носить при живом муже? Навру, что сама себе купила? Суну ему в сочельник руку с обоими кольцами под нос, расскажу, что любовник прижал к стенке с конкретным предложением, и попрошу развода? Я не знаю, с какими шлюхами ты водился и кого покупал за такие понты, но ты, Роман, не гони лошадей! Я еще не сказала ни «да», ни «нет». Потому что я прожила всю жизнь в одном браке, не прыгала из постели в постель, как ты. – Антонина понизила голос, чтобы в пустом кафе не привлекать к себе внимания официантов. – Не нравится? А на что ты рассчитывал? Может, мне и домой не возвращаться, раз ты такой смелый? Или заедем на твоем джипе за моими вещами? В него много влезет!

– Тоня… Ты просто взбесилась! Ну что ты за невменяемая женщина такая? – заговорил, немного придя в себя после ее атаки Роман. – Я хотел тебя поздравить, что-то подарить… Конечно, я не настаиваю, чтобы ты прямо сейчас дала ответ, но я человек прямой, уже говорил тебе о своих планах, которые могут стать нашими общими.

– А ты не понимаешь, что все не так просто, нет, не понимаешь? – Антонина уже немного успокоилась, но переживала, не переборщила ли с эмоциями, а потом взглянула на часы.

– Понимаю… Уже спешишь?

– Да. Я же говорила – сын придет, приведет свою новую приятельницу знакомиться. Может, у него это серьезно, раз уже и домой пригласил, а у тебя одно на уме… Не обижайся, но ты бы иногда не только о себе думал!

– Ну… Знаешь, если бы мне такую головомойку устроила какая-нибудь из моих жен, я бы не спустил…

– Так я тебе не жена! – Женщина энергично хлопнула в ладоши, официантка вздрогнула и покосилась на них.

– Тонька, вот такая ты была всегда! Кажется – протяни руку и бери. А фиг!

– Забирай коробочку. – Антонина указала глазами на красный бархатный шарик на столе.

– А может…

– Забирай! – тихо, но со сталью в голосе сказала Антонина.

– Ну… Тогда она будет ждать тебя. В спальне. – Роман улыбнулся.

Антонина проводила Романа взглядом, он дошел до перекрестка, вдруг оглянулся, словно чувствовал все это время спиной ее взгляд. Вынул одну руку из кармана, махнул на прощанье и пошел через улицу вместе с другими пешеходами. Антонина сдержанно улыбнулась и глубоко вздохнула.

Роман прошел два квартала пешком, больше не оглядываясь. Под ногами чавкала снежная каша, растоптанная пешеходами на нечищенном после утреннего снега тротуаре. Руки в карманах, поднятый воротник, взгляд под ноги. Что творилось с ним, и сам не очень хорошо понимал. Не сказать, что в этой истории бушевала душа или бесилось тело, не оставляя мозгу права голоса, нет. Хоть и не без того, но не настолько. И самооценка у него тоже была ничего себе, знал, что в сегодняшнем мире зрелый мужчина с набором его достоинств без проблем найдет себе жену под стать, и даже молодую, была бы охота. Да и сам уже имел такой опыт. Так почему же его словно перемкнуло на Антонине? Пусть бы еще была свободна! Как будто мало вокруг разведенных женщин или овдовевших! В тот вечер, когда узнал ее на выставке, он, собственно, и не находился в серьезном поиске. И зачем отправился тогда в галерею? Никогда не ходил на такие мероприятия, а тут испанский компаньон сманил с собой, мол, надо заводить полезные связи, ведь время подумать о дизайнерском решении современного интерьера отеля… Вот и сходил.

Вряд ли это было любовью. И страстью вряд ли стало, хотя их тела звучали в унисон и воспоминания о постельных безумствах каждый раз прогоняли по его телу горячую волну. Видимо, Антонина вынырнула из их совместного прошлого в благоприятный момент, когда Тарчинский вдруг остро ощутил отсутствие рядом человека, который пойдет с ним рука об руку до конца, который нужен не только для того, чтобы подать немощному водички, а чтобы много успеть вместе на этом последнем отрезке пути. Ему нужен был настоящий партнер. Но не в офисе, и не на стройке, и не как соучредитель. Нужен был человек, который был бы с ним одним целым, делил бы все 24 часа в сутки. А он вместо этого имел каких-то случайных девушек в постели и бизнес-партнеров, которым не слишком доверял, и он для них был таким же случайным партнером…

И вот в перерывах между их безупречным сексом и разговорами, оставаясь наедине, Роман все отчетливее понимал, что именно Антонина, как никто другой, сможет «закрыть вакансию» или даже несколько вакансий в его в общем налаженной жизни. При всем положительном имидже его бытия он не понимал до конца, зачем и ради кого он все это делает. Скорее просто по привычке быть на коне, быть первым, заметным, уважаемым. А дальше что?

Так, расставив воображаемые фигуры по шахматной доске своей жизни, он не знал только одного – как убрать с дороги профессора. А как уж тот это переживет, беспокоило Романа меньше всего – каждый борется в этой жизни за себя, за свой кусок хлеба, за женщину, за свою комфортную жизнь. Не то чтобы его грызли угрызения совести, но жаль было Антонину, которая стояла перед необходимостью выбирать способ, как «рубить хвост». В глубине души Роман верил в то, что Антонина согласится на его предложение, хоть уже много лет живет сыто и комфортно. Но разве это жизнь для Антонины? Сытая и стильно одетая тень профессора Соломатина… Как она такой стала? Тьфу!

Роман в сердцах сплюнул себе под ноги, поднял глаза и вдруг увидел перед собой молодую стройную девушку с микрофоном в протянутой к нему руке, а позади нее – парня с видеокамерой на плече.

– Скажите, а что такое, по-вашему, счастье? – спросила девушка изумленного Романа.

– Вы ко мне?

– Да. К вам. – Улыбаясь и смешно наклонив голову набок, она ожидала ответа.

– Счастье? Ну, вы и спросили… – Роман на какое-то время «завис». – Знаете, что я вам скажу… Счастье – это не забывать, каким ты был в молодости! А еще – не забывать, кем и каким ты тогда хотел, мечтал стать! Понятно?

– Вроде да, – обольстительно улыбнулась девушка. – То есть вы хотите сказать, что, если человек не изменяет мечте своей юности, он счастлив, я правильно поняла?

– Да. Хотя это не единственная составляющая счастья. Счастье – это вам не конфета или, например, – Роман огляделся, – например, автомобиль. Все это вещи, предметы. Их кое-как можно определить. А СЧАСТЬЕ – это состояние, когда у тебя разворачивается душа и хочется летать. То ли от осознания себя, то ли от чувства к кому-то. Это так же сложно определить, как… как НЕБО.

Роман поднял глаза и указал пальцем куда-то вверх, а когда опустил взгляд, широко улыбнулся – девушка с микрофоном, приоткрыв рот, рассматривала зимнее серое небо, словно впервые его видела, а оператор еще и снимал его.

Роман свернул на лестницу, ведущую к офисному зданию, а странная парочка так и осталась стоять на тротуаре, задрав головы.

46

Уже довольно давно они жили в Киеве, не столь религиозном, как Львов, а перед этим не один год разъезжали по заграницам. Так что постепенно старые ритуалы семьи Соломатиных забылись, и в конце концов, после того как Вадик переехал жить в свою квартиру, религиозные праздники стали скорее поводом встретиться за столом, чем несли в себе их истинный смысл. Вот и этим вечером Игорь подумал, что сейчас по его родному городу ходят ряженые, устраивают вертепы, провозглашают радостную весть о рождении Христа, колядуют, а они здесь всего лишь за кутьей и ужином будут знакомиться с потенциальной невесткой… Он еще не знал, радоваться тому, что сын довольно быстро нашел замену Анжеле, или вообще не заморачиваться по этому поводу, ведь это его жизнь, ему и решать.

Так рассуждал Игорь Соломатин, молча помогая Антонине выносить из кухни в гостиную еду на дорогих современных дизайнерских тарелках. И только кутья была в глубокой глиняной расписной миске с погруженной в нее деревянной ложкой. А еще традиционный компот из сухофруктов, узвар, Антонина налила в старый керамический кувшин и поставила рядом с миской. С минуту она внимательно рассматривала стол, потом вздохнула, едва заметно махнула рукой и снова ушла в кухню. Игорь услышал, как скрипнула там балконная дверь, а вскоре через открытую форточку в гостиной потянуло с улицы сигаретным дымом.

Совсем холодно стало у них дома. Вроде ничего явного не случилось, а просто никто больше не напрягался, чтобы демонстрировать манеры комильфо. Разве что сегодня для сына они постараются. И сколько еще будет продолжаться этот цирк? Покатилось их общее с горы, как снежный ком когда-то в детстве, – он катится-летит, набирает ход, а ты смотришь, и сердце замирает, и только чудо может его спасти. Но зачем? Чтобы снова катить его вверх и пускать с горки еще раз? А стоит ли?

Александра причесалась перед зеркалом в коридорчике квартиры Вадима, подкрасила губы и заметила, что он, стоя сзади с улыбкой, наблюдает за этим женским ритуальным действом.

– Не волнуйся. Ты им понравишься!

– Да уж не знаю… Каждая мать думает, что ее ребенок достоин наилучшего. А я вряд ли лучшее, что можно было выловить в большом городе, – улыбнулась ему в зеркало Александра, не оглядываясь.

– Я не ребенок. И, собственно, не очень завишу от их оценок. Это моя жизнь! – спокойно, но твердо сказал Вадим, сделал шаг и обнял Александру.

– Ну, смотри. Чтобы потом не жаловался – видели очи, что покупали, ешьте, хоть повылазьте! – Женщина положила теплые ладони на его руки.

– Самого главного глазами не увидишь! – прошептал ей на ухо Вадим.

– Зорко одно только сердце, – дополнила цитату из Сент-Экзюпери Александра.

– Ну что, поехали?

– Сейчас, минутку, только Стасю наберу!

– Ну, давай, я пойду греть машину.

– Ага, я быстро.

Вадим прихватил пакет с подарками и вышел. Александра обулась, накинула куртку, достала из кармана мобильный и послала сигнал в далекий дом, родным людям, которые сегодня усаживались за рождественский стол без нее.

– Стася, детка, как вы там? Не обижайся, солнышко, не смогла я приехать. Вот только с работы. А завтра утром снова… Ты же понимаешь. Но я тебе рассказывала – скоро все изменится! Еще немного, и я пойду на новую работу. Все будет замечательно. Как вы там?

– Да мы не обижаемся. Жаль только, что мы здесь вместе, а ты там сама, – сказала Стася.

– Я… Да я не одна, не переживай. Меня пригласили в гости, – пояснила Александра.

– В гости? – удивилась дочь. – Ух ты! Классно. А к кому это?

– Едем с доктором Вадимом к его родителям, – ответила мать и вдруг увидела в зеркале, как неожиданно вспыхнули ее щеки. – Только ты, наверное, пока не говори бабушке и дедушке, а?

– Ого-о-о! – пропела Стася, и мать мгновенно представила, как та расплылась в улыбке. – Так у тебя замечательная компания! Передавай доктору мои поздравления!

– Конечно, мой мышонок! Ну, вкусной кутьи вам! Я наберу тебя завтра. Будь умничкой! Помогай старикам, поразвлекай их, они так по тебе скучали! Люблю тебя!

– И я тебя! Ты тоже будь умничкой! – засмеялась Стася и поцеловала маму через все разделяющее их пространство.

Мелодично заиграл дверной звонок. Вадим, стоя перед бронированной дверью родительской квартиры, сжал в своей ладони Шурочкины пальцы и подмигнул ей. Открыл им отец – подтянутый и совсем еще не старый. Его добрые глаза улыбались за стеклами очков.

– Коляд, коляд, колядин! Я у батька один! – вдруг запел Вадим и сделал шаг вперед, а отец отступил назад.

Александра тоже сделала шаг вперед и увидела в коридоре просторной, современно отремонтированной квартиры женский силуэт.

– Добрый вечер! – поздоровалась Александра, с первого взгляда отметив сходство отца и сына.

– С праздником! Проходите, пожалуйста! Раздевайтесь! – приветствуя, подал гостье руку хозяин.

– Ущипните меня, может, я сплю? – вдруг раздался громкий женский голос из-за спины хозяина, и перед гостями появилась хозяйка. Мать. Антонина. – Александра, это вы?!

Вадим застыл с пакетом с гостинцами в руках, не понимая, что происходит. Профессор Соломатин понимал еще меньше. Гостья замерла, так и не расстегнув верхнюю пуговицу куртки, и смотрела на хозяйку, округлив глаза. Слова приветствия замерли у нее на губах.

– Мама, я, кажется, предупреждал, что приду не один. Это – Александра, очень хороший и близкий мне человек, – первым опомнился Вадим и представил свою спутницу родителям. – А вы разве знакомы?

– Очень приятно, – отозвался отец.

– Что уж приятно, так это факт! Сюрприз, достойный первого апреля, а не Рождества! – по-простецки уперла руки в бедра всегда соблюдавшая этикет Антонина. – Не далее как вчера я рекомендовала вас моей приятельнице для работы в ее салоне, а сегодня даже не догадывалась, для кого готовила рождественский ужин! И подумать не могла, что так скоро будете сидеть за столом у меня дома, да еще и в таком статусе! Стремительный прогресс!

Александра молчала, она торопливо составляла в голове пазлы-обрывки известной ей информации об этой семье. И то, что слышала тогда из своей каморки из уст самой Антонины, и то, что говорила потом Яна, и то, что Вадим мимоходом рассказывал о своих родителях. Пустые места заполнялись, как в ускоренной киносъемке, и вот она – картинка: известный в научном мире профессор завел себе для души виртуальные отношения с бывшей одноклассницей; Антонина, которая бесится от отчаяния, ходит к Яне изливать душу, горит желанием отомстить мужу, а скорее всего, уже воплощает в жизнь свой план. И она же, проявив сочувствие и добрую волю, протежирует провинциальную мастерицу-бедолагу, рекомендуя ее своей подруге в салон дизайнерской одежды. Вадим, человек, с которым ее свел Господь в тот день, когда Стася упала на Майдане и ушибла руку, – сын этой парочки. Мужчина, который почему-то «включился» в их жизнь и решил для себя, что дальше они должны идти вместе. Мужчина, который ежедневно «чинит» чужие маленькие сердца и которого родители спасенных малышей просят быть крестным…

Счастлива ли она от того, что судьба свела их вместе? Да. Готова ли его потерять? Нет. Только не это!

Александра взяла себя в руки и посмотрела Антонине прямо в глаза. Умом понимала, что для этой обеспеченной женщины она чуть ли не худшее, что мог найти в большом городе ее сын – приезжая, с ребенком, без хоть какого-то собственного угла в столице, продавщица на рынке, которая кроме этого моет полы в детском саду и живет там, – разве это пара для ее Вадима?! Разве это вообще партия? Разве такую невестку ждали в профессорской семье?

Но вдруг в этот миг Александра будто уловила своим женским радаром тень не гнева, а страха, промелькнувшую на лице Антонины (слишком много гостья знала лишнего!), и молодая женщина всем естеством ощутила свою силу и правоту.

– Я удивлена не меньше вас, Антонина! – Улыбаясь, она протянула хозяйке руку для приветствия. – Я очень благодарна вам за протекцию. Вадик, ты даже не представляешь, как все сплелось! Вчерашнюю встречу в салоне, о которой я тебе рассказывала, оказывается, устроила твоя мама!

Вадим и его отец смотрели на женщин, которые пожали друг другу руки, и мало что понимали. Разве то, что Киев – большая деревня.

– Вы все-таки пригласите гостей в дом или так и будем стоять в дверях? – со смехом спросил Вадим и пошел в кухню с пакетом. – А мы вам тортик принесли, фрукты и шампанское!

Отец пошел вслед за сыном, а женщины еще несколько секунд разглядывали друг друга, решая, как себя вести, и не зная, чего друг от друга ждать.

– Пойдемте уж в гостиную! – Антонина вздохнула и натянуто улыбнулась, показывая рукой на широкие двойные двери с витражным стеклом.

За столом мужчины сначала настороженно поглядывали на женщин, но те соблюдали этикет и вели условно-светскую беседу обо всем и ни о чем. Их можно было принять если не за подруг, то за хороших знакомых. После нескольких рюмок первая реакция Антонины на неожиданное появление знакомой ей ранее Александры в статусе потенциальной невесты сына стала казаться мужчинам именно реакцией на неожиданность и отнюдь не следствием неприязни.

Застольная процедура совершалась в обычном порядке: салаты, вино-коньяк, нарезка, «горячее», которым оказалось рагу из телятины, коньяк-вино, охотничьи колбаски, облитые спиртом и подожженные на блюде, голубой огонь над ними. Александра ощущала нереальность происходящего в чужой квартире, среди чужих запутанных отношений, неискренних слов и улыбок. А может, это вино ударило ей в голову после долгого рабочего дня на морозе, но с мечтами о таком уже близком новом будущем, об изменениях к лучшему и в работе, и в личном…

Перед сладким сделали перерыв, отец позвал Вадима в кабинет, чтобы тот посмотрел компьютер, в котором «слетела какая-то программа», а женщины начали сносить грязную посуду в кухню, заменяя ее чистой под десерт.

– Слышишь, – неожиданно перейдя на «ты», тихо заговорила Антонина, – версия нашего знакомства такова: есть общая знакомая. Парикмахерша. Из салона красоты.

– Мы с вами посещаем разные салоны, – улыбнулась Александра и поставила тарелки в мойку.

– Без сомнения, но мужчины в этом не разбираются. А посуду, кстати, у меня моет посудомоечная машина, – указала она пальцем на встроенное чудо техники рядом с мойкой.

– Бог в помощь! – пожала плечами Александра и направилась в гостиную.

Антонину бесили неожиданные спокойствие и уверенность этой особы в ее доме. Казалось бы, должна понимать, что она пришлась не ко двору. Да, жалко ее, но абстрактно пожалеть – это одно, а иметь такую невестку, «без роду, без племени, без кола, без двора», да еще с ребенком… Разве такого она желала сыну? Вот уж поменял… Анжела взяла бы его крепко в руки, и шел бы он по жизни, куда нужно. А эта что? Но и грызться с ней нельзя – надо ж было такому случиться, что они встретились у Яны и Александра теперь знает столько лишнего! Как бы еще не стала шантажировать…

Распрощались по-доброму и даже душевно, Антонина удержалась от лишних вопросов, как ни хотелось ей узнать, все еще живет новоиспеченная претендентка на звание невестки в детсаду или уже перебралась со своим скромным гардеробом и ребенком в квартиру сына. Что ж, как показала жизнь, ребята Соломатины способны на неожиданные сюрпризы…

47

Янин сочельник ничем не отличался от остальных одиноких вечеров, которые уже давно стали привычными. Она не накрывала праздничный стол, никого не ждала, занималась домашними делами и радовалась, что уже не в больнице, а дома. Операция прошла успешно, она быстро поправлялась, а держать людей без необходимости в больницах сейчас не принято. Поэтому, пропустив Новый год, Яна радовалась домашнему Рождеству, которое для нее было слишком символичным, разве что телепередачи напоминали о его традиционном праздновании.

Устав от телевизора, Яна пораньше легла спать с мыслью о том, что завтра встретится с Игорем. Как будто уступила, дала себя уговорить, хотя в действительности сама давно хотела его видеть. Она то объясняла себе, что нельзя лезть в чужой огород, то убеждала себя в том, что семья Антонины и Игоря уже давно лишь иллюзия и только появление несуществующей Сони выявило трухлявость супружеских отношений.

Как бы то ни было, завтра она будет пить кофе с профессором, ну а сегодня, может, в эту самую минуту, они все сидят за праздничным столом – Антонина, Игорь, их взрослый сын Вадик, который привел на смотрины свою девушку; улыбаются, что-то обсуждают, придерживаются ритуала, едят-пьют, а она, Яна, лежит дома под теплым одеялом и пытается побыстрее заснуть, чтобы не думать, что именно принесет ей завтрашний рождественский день, изменит ли что-то в ее жизни или…

Яна уже нырнула в первый сон, как вдруг громкая мелодия мобильного выдернула ее оттуда. Звонила Александра.

– Алло! Шурочка, что случилось? – Яна взглянула на электронное табло будильника, который показывал половину одиннадцатого.

– Яна, – тихо, будто прикрывая ладонью микрофон, заговорила Александра, – Яна, извини, я, наверное, тебя разбудила?

– Есть немножко, но это ничего. Говори, что случилось? – заволновалась Яна.

Она не знала, чего ждать от этого звонка, ведь только сегодня днем Шурочка звонила похвастаться, что почти устроилась в салон Антонининой приятельницы, а еще рассказала, где теперь живет. Так что все как будто складывалось к лучшему.

– Яна… Помнишь, я тебе говорила, что мы должны были сегодня вечером идти к родителям моего доктора?

– Да, говорила – знакомиться. Сочельник – неплохой повод, – улыбнулась Яна.

– Так мы только что вернулись. Я всего на минутку. Даже не знаю, как я это пережила…

– О Господи, да что случилось? Не тяни уже!

– Яна… Его родители… Его мать – это… это Антонина!

– Кто?

– Антонина! Профессорша… Ну, как же ты не понимаешь?!

– Ничего себе! – вмиг окончательно проснулась и сложила в голове всю известную информацию Яна.

– Вот!

– И что она, как? Даже не представляю себе…

– Как тебе сказать… После вчерашней протекции в салоне Киры у нас уже были такие доброжелательные отношения, прямо как у Золушки с дорогой Крестной, а тут такое… Конечно, какая я невестка ее сыну? Но, веришь, у нас с Вадимом все так… так… по-настоящему…

– Верю. Что ты будто оправдываешься? Брось! Но неужели Антонина устроила скандал?

– Нет, сдержалась. Правда, сначала ее от неожиданности понесло. Но она очень быстро соображает и, конечно же, понимает, что я много знаю, а это ей не выгодно.

– Ха! Один-ноль! – хмыкнула Яна.

– Да не знаю, с каким счетом мы расстались, но без драки, – сказала Александра. – А профессор, кстати, мне понравился, славный, хоть и Соню себе завел.

– Нет никакой Сони, – сказала Яна и вздохнула.

– Как нет? Но ведь Антонина… Их переписка…

– Нет. Он ее выдумал.

– Ничего себе! А ты откуда знаешь? – почти прошептала Александра.

– Вычислила. И моя гипотеза подтвердилась.

– Ничего себе… То есть… Получается, что не зря отец Вадика мне понравился, – улыбнулась Александра.

– Мне тоже, – вздохнула Яна.

– Ого! – в очередной раз за этот день удивилась Александра, но скрипнула дверь ванной, и Вадим вошел в гостиную. – Все, не могу больше говорить, спокойной ночи, с Рождеством тебя, обнимаю!

– Спокойной ночи! Да, мир тесен… Обнимаю! – сказала Яна, заканчивая разговор.

Сон пропал совсем. Яна изредка поглядывала на голубые цифры на электронном будильнике, время шло, но спать не хотелось. Теперь в ее сознании сложилась яркая объемная картинка из жизни семьи Соломатиных, и к их рождественскому застолью добавилась еще и Шурочка, которой пришлось балансировать этим вечером между ощущением своей неуместности за этим столом и чувством к сыну Антонины. Да, досталось сегодня бедной женщине… И Антонине тоже – это же какой смерч мыслей пронесся в ее голове, когда она увидела под руку с единственным сыном женщину, случайно подслушавшую ее исповедь…

Что тут скажешь – праздник удался! Интересно, как мужчины все это восприняли? Что ж, может, завтра расскажет об этом господин профессор?

Наконец мысли утомили Яну, они закружились, как снежинки или лепестки цветущих деревьев, которые взлетают от порыва ветра, убаюкали ее и понесли в мечты и воспоминания, которые во сне сплетаются так, что не отличить, что действительно было, о чем мечталось, а что просто приснилось.

48

Рождественское утро было тихим и светлым от снега, выпавшего ночью, хотя солнце еще не появилось. Вадим подвез Александру на работу, довольный, что через неделю ее базарная история завершится навсегда. Он ехал по утреннему городу в больницу и улыбался, сознавая, что удивительным образом, не прилагая никаких усилий, вдруг нашел СВОЮ женщину, женщину, с которой ему было хорошо и днем и ночью. И хотелось, чтобы так было всегда. Все же славно устроен этот мир – невероятным образом пересекаются человеческие пути, словно кто-то там, наверху, выплетает из судеб замысловатые узоры на свой вкус. Кого-то он приводит в твою жизнь, кого-то из нее забирает… Растворилась где-то в ночных клубах Анжела, появилась Александра, которая, оказывается, знакома с его матерью. И даже новую работу для Шурочки подыскала мама – вот уж чудеса! Правда, вчера вечером она не выглядела слишком довольной, но можно понять ее удивление… Конечно, намекая ему о гипотетических внуках, мать вряд ли имела в виду быстрое появление приемного ребенка. С этим уж ей придется как-то смириться. Привыкнет. Она еще не видела Стасю. Эта девочка ей точно понравится! А если нет – что ж, не матери делать выбор, не ей дальше с этим выбором жить… Вот отец молодчина, так непринужденно держался, поддерживал беседу, он явно понравился Шурочке. Да и мать, кажется, потом все же расслабилась, видимо, ее первая реакция была от неожиданности…

Так рассуждал Вадим, несясь в машине по почти пустым в выходной день утренним улицам. Его ждали маленькие пациенты, которые вырастут и не вспомнят его, а вот их родители точно никогда не забудут пережитых здесь волнений. Вадим поймал себя на мысли, что он действительно счастливый человек – с радостью мчится на работу и так же радостно возвращается домой, чтобы обнять Шурочку. Вот еще Стася через неделю приедет, надо будет как-то все ей объяснить, и заживут они все вместе…

Александра тем временем открыла свою «точку», переоделась в промерзшую за ночь в контейнере рабочую одежду, согревая ее своим теплом. Притопывая, она стала выставлять на прилавок ящики с фруктами и овощами. Соседка слева, тоже расставлявшая свой товар, не удержалась от вопроса, почему это их Шанель так светится.

Александра и правда сияла, потому что на душе было тепло и радостно, и никакой мороз не мог побороть предчувствие больших перемен, которые начали происходить в ее жизни. Разве что Антонина захочет теперь помешать ей получить новую работу или даже прибегнет к шантажу, мол, тебе – работа, мне – мой сын… Нет. Нет! Не надо думать о дурном! Жизнь все расставит по своим местам. Все будет хорошо. Вот через неделю вернется Стася, она же, наверное, не будет против таких новостей, ей врач давно приглянулся…

Роман Тарчинский вчера вечером никуда не выходил. Он поблагодарил знакомых за приглашение, но отклонил его, сказав, что будет занят до позднего вечера. На самом же деле он по дороге домой заехал в супермаркет, купил по бутылке хорошего коньяка и вина, мясной нарезки, сыра, оливок, маринованных огурчиков, грибов, фруктов и сладостей и с этим большим пакетом закрылся в своем современном жилище современного одинокого мужчины. Продукты отправились в холодильник, так и не вынутые из пакета, не считая коньяка, нарезанного сыра и оливок, которые расположились на журнальном столике между кожаным диваном и телевизором.

Хозяин откупорил бутылку, пощелкав пультом, выбрав канал «Спорт», увидел, что не прихватил бокал, и сделал глоток прямо из горлышка. Не закусывая, сходил в кухню за бокалом и продолжил пить цивилизованно.

Время от времени переключая каналы, Роман толком не вникал в то, что происходило на телеэкране, потому что мысли спутались. После своего поступка сегодня в кафе, после бурной реакции Антонины на попытку подарить ей кольцо, он не очень представлял себе дальнейшее развитие их отношений. Что ж, он сам виноват, разве не знал, что она замужем, не понимал, что такие вопросы при таких обстоятельствах не решаются «на раз», им же давно не по двадцать лет… Он-то все обдумал, на трезвую голову решил, что именно эта женщина вполне устраивает его как спутница на оставшийся отрезок жизни; ему нужно было только ее согласие, а все остальное как-то утрясется.

Но чем больше Роман пил, тем яснее понимал, что голова головой, а телесного тоже не отнять. Скольких женщин он знал за свою жизнь, но только в Антонине нашел, уже в зрелом возрасте, то, за что готов был бороться. Тело его напрягалось даже от воспоминаний об их близости, словно она была первой и последней его женщиной, Богом или дьяволом данной ему в пару на остаток жизни или чтобы подразнить и оставить его такой вот ничейной половиной.

Чем больше он пил, тем более противоречивые идеи возникали в его голове. От «вызвать проститутку, пусть знает!» до «поехать, разыскать ее и бросить ее профессору в лицо всю правду-матку, и пусть решают!»

Сделав над собой усилие, Роман выключил телевизор и растянулся, не раздеваясь, на кожаном диване. Сон накрыл его мгновенно, и видел он, как трясет за плечи Антонину, требуя ответа и решительных действий, как душит он, вцепившись в горло, какого-то очкарика, видимо, ее мужа, требуя отступиться от жены, как посылает обоих к черту и едет в какой-то ресторан с цыганами, а затем занимается сексом с молодой цыганкой, которая вдруг превращается в Антонину…

Утром у Романа было плохое настроение. В этот выходной день идти ему никуда не хотелось, хотя солнце ломилось в окно, и с неба, и отраженное от снега. Слушая, как где-то внизу, во дворе, кричали чужие дети, катаясь на санках с горки, он решил «лечь на дно» и провести этот день дома, чтобы мысли улеглись. Собственно, ничего страшного и не случилось. Ничего такого… Просто он немного поспешил. Что ж, он подождет.

Антонина выбралась из постели раньше Игоря. Вчерашний день подкинул ей целых два сюрприза – сначала Роман со своим предложением руки и сердца ей, замужней женщине, потом эта Александра в статусе новой подружки (чтобы не сказать невесты) Вадима… Хотя эти переживания отодвинули на задний план авантюру мужа с Соней, когда Игорь пошел в ванную, Антонина быстро проверила его почтовый ящик. Писем от Сони не было. Женщина не знала, радоваться этому или насторожиться. То ли лопнула, как мыльный пузырь, вся их романтика, то ли они нашли новые способы связи и интрижка продолжала развиваться… Чего бы ей сейчас хотелось больше? Учитывая серьезные намерения Романа, предложение ехать с ним, может, оно и лучше было бы – вывести мужа на чистую воду, сделать во всем виноватым, а себя представить несчастной жертвой… Собственно, он и так во всем виноват. Если бы не Соня…

У Антонины еще не было никаких планов на сегодня, поэтому она варила утренний кофе и смотрела одним глазом на экран телевизора, стоящего на холодильнике. Полдня они с Игорем бродили по квартире, стараясь не пересекаться, не делить общее пространство, не разговаривать. Они даже не стали обсуждать вчерашний визит сына. Вместо завтрака Игорь взял в одну руку пиалу с кутьей, во вторую – чашку с кофе и пошел в кабинет к компьютеру, а Антонина погрузилась в перипетии какого-то реалити-шоу. Обедали остатками вчерашнего праздничного ужина вместе, но молча. На экране телевизора какой-то молодой украинский журналист разъезжал на мотоцикле по Индии и рассказывал своим соплеменникам о неизвестной им стороне жизни индусов. Интересно рассказывал. И не стоило его перебивать ничего не значащими репликами супружеского этикета.

Около четырех часов позвонила Кира и предложила Антонине побродить по городу и где-нибудь посидеть. Предложение было более чем уместным, хотя Антонина еще не решила, делиться ли с приятельницей новостью об Александре и Вадике. Было бы чем хвастаться! Она довольно быстро собралась и через полчаса уже ехала в машине.

Игорь облегченно вздохнул. Во-первых, он и сам собирался на встречу с Яной и не знал, что ответить жене, если та вдруг спросит, куда он идет, а во-вторых, на этот раз он снова почувствовал, что ее выход был «не тем». Как он мог это диагностировать – неизвестно, может, собираясь на свидание, жена подсознательно излучала иные флюиды, чем перед встречей с приятельницей? А может, сегодня ему уже было все равно, куда, с кем и зачем она пошла? Ревность отступила, теперь в его голове были мысли только о Яне. Они так давно не виделись! С прошлого года. Какой будет эта встреча? О чем будут говорить? Конечно, он больше не станет жаловаться на Антонину, что уж тут… Он хотел сказать Яне что-то важное, хотел знать, как она к нему относится, спросить или угадать в несказанном, есть ли у него шанс. Хотя, конечно, это выглядит полной ерундой, она только немного старше сына, Вадика… Разве это возможно? Кто он для нее?

Вот с такими вопросами в голове профессор Игорь Соломатин собирался, выходил из дома, ехал по вечерним улицам на Оболонь, к станции метро, где они должны были встретиться с Яной.

49

Большой трехэтажный развлекательный центр стоит, словно длинный корабль, вдоль проспекта и тянется почти от одной станции метро до другой. Сюда стекаются не только жители района, а, благодаря этому самому метро, приезжают люди со всего города, чтобы провести какую-то часть своего свободного времени и оставить там часть своих денег. Для этого здесь есть все: длинные аккуратные улицы бутиков для шоппинга, кинотеатр с несколькими залами, боулинг, ледовый каток, роллердром, развлечения для детей, магазинчики хэнд-мейда, в которых проводятся мастер-классы, харчевни фаст-фуда, пиццерии, заведения японской кухни, небольшие ресторанчики и кафе на разный кошелек.

На парковке возле развлекательного центра Игорю, который вышел из машины и решительно зашагал к входу, преградила дорогу девушка с микрофоном. За ней, с камерой на плече, выбирал подходящий ракурс высокий парень.

– Скажите, а что такое, по вашему мнению, счастье? – обратилась к нему девушка.

– Счастье? – Игорь замер, на мгновение закрыл глаза и улыбнулся. – Счастье словами не определяют. Его ощущают кожей! Всем существом! Счастье – это быть вместе с близкими тебе людьми. Иной раз даже просто молча сидеть с ними рядом. Извините, я спешу.

Игорь обошел девушку, продолжая свой путь, а она пошла искать новых респондентов. Оператор, не получив отмашки об окончании съемки, продолжал снимать, идя за ней.

Игорь с Яной договорились встретиться в большом книжном магазине развлекательного центра, при нем был маленький бар-кафе, прямо среди стеллажей с книгами, на несколько столиков, чтобы читатели могли посидеть за кофе и пирожными. Здесь никогда не было такой толпы, как на территории массового застолья, – ведь не секрет, что книги сегодня не так популярны, как, скажем, сезонные распродажи одежды.

Они встретились у лестницы на второй этаж, где и находился тот книжный магазин, Игорь поддерживал Яну под локоть, помогая ей подняться по ступенькам. Она не возражала. Прошли мимо царства духовной пищи к продавщице пищи материальной, но оказалось, что кофейная машина неожиданно вышла из строя из-за проблем с электричеством, и кафе не работает.

Игорь с Яной еще минут десять покружили между стеллажами с яркими книжками. Глядя на это богатство, Игорь начал рассказывать, каким дефицитом в советские времена были хорошие книги и каким счастьем было покупать их хотя бы за границей, но споткнулся на этой теме, осознав, что об этом Яна, наверное, знала от своих родителей. Она же пробежалась взглядом по полкам с книгами по популярной психологии, также увидела немало книг по рукоделию, но решила не останавливаться, не задерживать Игоря, а вернуться сюда в другой раз.

Они еще немного побродили по новогодним улицам этого города магазинов, разглядывая витрины, которые кричали о скидках, потом посмотрели, как катаются на катке дети и взрослые, дальше увидели большое пространство со столиками, где усаживались посетители столовых фаст-фуда, но там было совсем неуютно для разговора, который волновал обоих своим приближением и непредсказуемостью результата. Вдруг Игорь спросил:

– А как думаете, Яночка, сварят ли нам кофе в японской харчевне? А может, и суши отведаете?

– Спасибо, я не голодна, к тому же еще на диете после больницы. А кофе варят теперь везде, думаю, и здесь не откажут, – улыбнулась она Игорю.

– Что ж, тогда пойдемте, на месте разберемся!

Антонина встретилась с Кирой, и через несколько минут подруги выстроили для себя план времяпрепровождения – новогодние скидки в бутиках мало кого оставляют равнодушными, даже если тебе вроде бы пока ничего не нужно. Но сам процесс блуждания по магазинчикам, перебирания вещей на плечиках, примерка, взаимное оценивание их друг на друге – это целый женский ритуал, тоже своего рода психотерапия и способ выражения себя и перед самой собой, и перед подругой, и перед молоденькими продавщицами или юными ребятами-продавцами, которые в хороших бутиках вышколены, как за рубежом, и будут угождать тебе до последнего.

При этом женщины еще и беседуют между собой. «Клац-клац» – стучат друг о друга потревоженные женскими руками плечики, играет музыка, тонизируя и стимулируя покупать. «Вам помочь?» – заглядывают в глаза продавщицы в униформе, а дамы, вовлеченные в этот процесс, попутно обсуждают свои дела, проблемы и личное… Как у них получается все это одновременно, мужчинам не понять.

И все же Антонина не стала рассказывать Кире о новом статусе своей протеже-рукодельницы. В глубине души она все еще надеялась, что это у Вадима ненадолго, может, поймала женщина дурачка на хороший секс, а пройдет немного времени, и поймет сынок, что провинциалка с базара для него простовата… Антонина промолчала. Чем ей было хвастаться перед Кирой? Что сын нашел себе подружку с ребенком, без приданого, без статуса, хоть и не без талантов? Поэтому разговор их прошел отмелью, не затрагивая волнующих Антонину глубин.

Когда подруги уже удовлетворили первый интерес к охоте на бренды, они перешли в зону отдыха и решали, где бы посидеть. Антонина заметила японский ресторанчик, отделенный стеклянной стеной от заставленного столиками пространства недорогих харчевен. Она кивнула Кире, говорившей по телефону, и сделала несколько шагов к цели, как вдруг ее сердце зашлось, женщина хватанула воздуха и замерла. За столиком у прозрачной, украшенной иероглифами стены сидел ее муж и трепетно держал над столом в своих ладонях женские руки. Самой женщины не было видно за рисунком на стекле.

«Соня? Вот так сюрприз! – пронеслось в голове у Антонины, и, не заботясь о том, что у нее нет плана действий, она сделала еще два решительных шага. – Ну, посмотрим, что вы мне сейчас запоете!» Но только женщина изменила угол зрения на пару за столиком, как ей снова не хватило воздуха и даже на мгновение потемнело в глазах. Напротив Игоря за столиком сидела… Яна!

«Как это? Как же это возможно?! Какая подлость! Какой непрофессионализм! Это просто предательство и последнее свинство!» – стучало в голове у Антонины, она резко развернулась и двинулась в обратном направлении.

– Тоня, с тобой все хорошо? – спросила Кира, закончив разговор. – Ты какая-то… будто чем-то напугана? Может, где-то все же присядем? Это хождение по бутикам и правда утомляет.

– Все в порядке, я вспомнила… мне надо домой, извини. Не получится сегодня посидеть, – сказала Антонина, рыская взглядом вокруг, будто заблудилась.

– Ну, как знаешь… Если так… – протянула подруга и увидела в руке Антонины уже приготовленные ключи от машины. – Точно все хорошо?

– Да. Прости. Не обижайся, о’кей?

Не успела Кира кивнуть, как Антонина уже шла к выходу. Мысли смешались в голове в зловонный коктейль. Чего-чего, а этого она никак не могла ни предвидеть, ни даже вообразить.

«Какая сволочь! Какие ж они оба!.. Ладно бы Игорь, но эта психиатр-недоучка?! И как я вообще могла ей довериться? Кто она такая? Самозванка из детсада! Аморалка! Похитительница чужих мужей! – злилась, уже сидя в машине, Антонина. – Может, это она свела и Александру с Вадиком. Вот так выспрашивает чужие секреты, а потом ими пользуется! Какая сволочь! А этот старый козел – туда же! Молодого тела захотелось? Ну-ну! Я вам этого не прощу! Еще не знаю, что вытворю, но долго меня будете вспоминать! Я вам покажу, как надо мной насмехаться за моей спиной!»

Антонина немного успокоилась и завела двигатель. Она недолго думала, куда ехать. Она это знала наверняка. Как и то, что там ей, несомненно, будут рады. Конечно, за все время общения с Романом она ни словом не обмолвилась о проблемах с мужем, о его виртуальном романе, о Соне Тю и о своих переживаниях по этому поводу. Зачем Роману было знать, что с ней, с Антониной, можно поступить ТАК? Он знал, что она более тридцати лет в браке, сыта и довольна, что ее муж – важная персона в научном мире, профессор международного уровня, смолоду безумно влюбленный в свою Тоню. Она была женщиной, которую можно было желать, как в той песне: «Ах, какая женщина, мне б такую!» И все. Вот такой «лейбл» имела приятельница тех юных лет Романа, а не статус обманутой стареющей жены.

«Что ж, – нажала на педаль газа Антонина, – раз вы так, то и мы так же!» Ее белая машина сорвалась с парковки развлекательного центра и помчалась по прямому, как стрела, проспекту.

50

Она приехала сама. Позвонила по мобильному, когда припарковалась возле его подъезда в квартале новостроек. Хорошо, что не вызвал проститутку, не пошел в загул, остался дома. Плохо, что было неубрано в квартире, что он небрит. Хорошо, что в холодильнике было еще достаточно купленной вчера еды. Плохо, что голос Тонин прозвучал как-то нервно, в нем звенел металл, хотя и маскируемый. Что это предвещало?

– Напомни номер квартиры.

– Набирай код 164В.

– Жди.

Роман увидел из окна, как мигнула фарами ее машина, как Антонина решительной походкой прошла к двери подъезда, и через мгновение в коридоре заиграл свою мелодию домофон. За промежуток времени с этого момента и до звонка в дверь, пока она поднималась на лифте, он успел почистить зубы.

– Коньяк есть? – спросила она с порога, сбросив Роману на руки белое кашемировое пальто с пушистым меховым воротником.

– Уже нет, – ответил тот, внимательно вглядываясь в лицо желанной, но неожиданной гостьи.

– Жаль.

– Водка есть. И «Бехеровка».

– Давай. – Антонина сбросила сапожки и прошла в кухню.

– Водку или «Бехеровку»?

– Все давай! И что-то закусить, я давно из дому. Голодная и злая.

– Да вижу. Садись уж.

Но Антонина не могла сидеть, она прошлась туда-сюда по кухне, затем двинулась в ванную, вымыла руки, вернулась в коридор, вытащила из кармана пальто мобильный и включила беззвучный режим: я вам не мешаю и вы мне не мешайте!

Пока Роман выставлял на стол бутылки, рюмки и раскладывал по тарелкам нарезку, Антонина стояла у окна и смотрела сверху на темный, припорошенный снегом чужой двор.

«Может, больше и не возвращаться домой? Позвонить ему и сказать одно слово – РАЗВОД! И этой сучке позвонить и вжарить как следует, сказать все, что о ней думаю… Или лучше написать SMS’ку с благодарностью за помощь в решении проблемы? Ведь и правда все складывается к лучшему, теперь руки у меня будут развязаны, а совесть чиста… Хотя и зло берет, как подло они… А как же Соня Тю? Неужели эта шустрая барышня и Соню сдвинула с пьедестала? Конечно, какая может быть конкуренция между старой кривоногой тумбочкой и молодым телом! А я эту стерву навещала в больнице! Хорошо еще, не успела исповедаться ей о Романе! А собиралась… Если бы тогда не Александра, то кто знает… Какой изощренный цинизм!» – Антонина сжала край подоконника так, что пальцы побелели, как вдруг почувствовала за спиной Романово дыхание. Оглянулась. Он стоял рядом с двумя небольшими полными рюмками в руках. Антонина взяла из его рук обе и выпила одну за другой. Сначала водку, затем крепкую жидкость с запахом лекарственных трав и медикаментов. Взглянула на Романа. Встретила его удивленный и настороженный взгляд.

Внутри пекло, пекло и от алкоголя, и от гнева, и от страха перед грядущими переменами в ее жизни. Она закрыла глаза, уронила руки вдоль тела и замерла. Через мгновение мужские руки охватили ее, губы впились в ее губы, она почувствовала его небритость, схватила обеими руками за щеки и, закрыв глаза, побежала пальцами по лицу, словно читая шрифт Брайля для слепых. Их поцелуй все длился, даже когда оба уже сбросили с себя одежду и ощутили обнаженной грудью стук другого сердца рядом.

Домой в эту ночь она не поехала. Роману дала согласие и попросила подождать. Совсем немного. Ничего не объясняя. Но детали его не интересовали. Главным был результат – Тоня рубит канаты, еще немного – и они покинут этот заснеженный Киев, который так и не стал обоим родным, и улетят в Испанию. Не впервые Роман кардинально менял свою жизнь. Он знал, что прожито уже больше, чем осталось, и на последнем отрезке пути он видел рядом с собой именно ее, Антонину. Он хотел ее еще тогда, в молодости, хоть и не был влюблен, видимо, хотел потому, что она не захотела его. Потом, спустя годы, жизнь удивительным образом свела его с Магой, и тот не удержался, спросил об Антонине, впрочем, оба тогда потеряли ее из виду. Затем этот профессор, при котором она прокуковала столько лет. Он просто идеальный чувак, зачем такого бросать, зачем менять спокойную сытую жизнь на попытку построить что-то новое с ним, Романом Тарчинским, трижды женатым и трижды разведенным? Но ведь согласилась!

Роман думал об этом всю ночь и даже под утро, когда они оба уже устали от любви, еды, питья и новых ласк на десерт и Антонина заснула. Еще представлял он себе, как закончит оформление отеля, откроет его, как непременно пригласит Магу, чьи деньги, между прочим, тоже были вложены в этот проект, и как встретит он дорогого гостя вместе с женой…

От этих мыслей Роман даже улыбнулся и удовлетворенно вздохнул. Антонина зашевелилась рядом, повернулась к нему спиной, он обнял ее сзади, прижался, натянул одеяло на плечи обоим и блаженно уснул. Все будет классно. Он сможет!

Все же не ехать домой вообще было невозможно. Должен же состояться какой-то решающий разговор, не мешало бы расставить точки над «i» и определить порядок дальнейших действий, разобраться с юридической стороной вопроса. Антонине было трудно представить, как это будет происходить, но она уже стала на тропу бескомпромиссной войны и хотела определенности во всем. Наконец-то слетели маски! Она еще не определилась, как все это будет объяснено сыну, тем более что теперь из-за Александры все как-то сплелось воедино, но это уже был второй вопрос.

Сидя в машине, она достала из кармана пальто мобильный и посмотрела на экран – шесть пропущенных вызовов. Неплохо! Разблокировав телефон, она удивилась тому, что из всех вызовов ни одного не было от Игоря. Четыре от Вадика и два от Яны. Цинизм этой особы поражал!

Антонина завела двигатель и стала ждать, пока он прогреется. Она снова покрутила в руках мобильный и просмотрела пропущенные вызовы. И только теперь увидела, что, кроме них, пришла еще SMS’ка. Она была от Вадима. Неужели у отца не хватило смелости достучаться до нее самому, попросил подмоги у сына?

Антонина открыла сообщение и замерла, с трудом осознавая смысл прочитанного.

«Мама, где ты? Папа умер. Мы в больнице № …»

Буквы расплылись у нее перед глазами, сообщение казалось глупой, неуместной шуткой, жестокой проверкой на доверчивость, чем-то чужеродным, пришедшим из другого измерения…

Антонина машинально проверила исходные данные сообщения. Получено оно было вчера в 22 часа.

– Господи… – прикрыла рот ладонью Антонина.

51

Игорь все же уговорил Яну попробовать блюда японской кухни. Уверил, что это очень здоровая пища, вполне пригодная даже для прооперированных.

– Особенно суп мисо! – показал он пальцем на цветную картинку в меню. – Я распробовал его когда-то в командировке в Корее, там рассказывали, что его непременно дают роженицам, кормящим матерям и больным – для пополнения сил. Вроде ничего особенного, но кунжутное масло, водоросли, морепродукты, паста мисо – все это в сумме и дает такой эффект – ну просто ух!

Профессор улыбнулся Яне, а та, очарованная его неожиданно эмоциональным рассказом, кивнула:

– Ну хорошо, давайте уж ваше «мисо», потому что суши и роллы я пробовала, и не раз, а на супы как-то еще не решалась.

Игорь посмотрел на девушку, сидевшую напротив него за столом, и волна нежности вдруг подхватила его. Ему хотелось заботиться о ней, говорить с ней, бродить по городу, слушать ее рассказы, рассказывать самому, куда-то ездить, что-то открывать для них обоих… А еще захотелось обнять ее, прижать к себе, защитить от всего мира и никогда больше не отпускать…

Но вместо этого он положил меню на край стола, забрал такую же карту из рук Яны, взял ее руки в свои и замер, глядя в глаза этой молодой женщине, которой еще месяц назад вообще не было в его жизни. И не было бы никогда, если бы не Соня Тютюнникова…

Соня… Так звали старшую сестру его львовского соседа, школьного приятеля Жорки. В шестом классе Игорь был в нее тайно влюблен. А Соня тогда уже заканчивала школу. Он шел за ней в тот день, когда Соня с подружками ходили к старому фотографу сниматься на школьный альбом. В белом фартуке, с тугими косами, с ямочкой на щеке и чертиками в глазах – она была прекрасна! У Игоря колотилось сердце, а внизу живота сжималось, когда он думал о ней… Конечно, взрослым девушкам были безразличны такие пацаны, как он, им нравились актеры кино и взрослые ребята-курсанты из Высшего военно-политического училища. Игорь ни с кем не делился своим секретом, даже Жорке не мог рассказать о своих чувствах – тот бы просто высмеял его. «В кого? В Соньку влюбился? Да она глупа как пробка! Мне ли этого не знать?» – сказал бы он, ведь какой младший брат видит в старшей сестре объект восхищения? Но благодаря дружбе с Жоркой отчаявшийся Игорь и смог украсть то черно-белое фото для ее выпускного альбома. А Соне пришлось идти к фотографу и платить за новые отпечатки сохраненного им негатива.

Потом пути их разошлись, семья Тютюнниковых оказалась в Израиле, а с Жоркой он встретился однажды в Германии. Там в пабе, за кружкой пива, Игорь рассказал ему, уже толстому и лысому, о своей первой любви и об украденной фотографии. И тогда же узнал, что Соня несколько лет назад умерла от рака, оставив Игорю на память фотку и имя, которые пригодились в его нелепом плане пробудить беспробудное…

Все эти мысли пронеслись в голове профессора Соломатина за несколько минут, пока он держал Янины руки в своих. Но миловидная официантка в кимоно подошла принять заказ, и лопнули мыльными пузырями воспоминания, Яна забрала свои руки и сложила их на коленях. И не потому, что ей было неприятно, а просто стало неудобно перед юной официанткой лет двадцати, которая спрятала в уголках губ улыбку и нарисовала на лице высшую степень внимания к клиенту.

Так подумал Игорь, заказывая еду и кофе, хотя ему было уже безразлично, кто и что о нем подумает. Сердце его трепетало и билось, как в молодости от мыслей о Соне или позже об Антонине, которая казалась ему недостижимо далекой от его научного мира. И как он тогда решился объясниться? И зачем она согласилась?

Воспоминание о жене поскребло где-то в груди, словно пенопластом по стеклу, и Игорь ощутил физический дискомфорт, но улыбнулся Яне и протянул к ней одну руку ладонью вверх. Яна положила на нее свою.

Время отодвинулось за стеклянные пределы заведения японской кухни, люди за соседними столиками тоже будто растворились и перестали для них существовать, а странная пара сидела в ожидании своего заказа и разговаривала, казалось бы, ни о чем. И им было хорошо.

Потом Игорь учил Яну есть суп мисо: сначала выбирать палочками все, что можно выловить из пиалы, а затем выпивать солоноватый, с запахом йода и кунжутного масла бульон. Рассказывал, что в Японии громко хлебать считается хорошим тоном – так ты демонстрируешь благодарность хозяевам за вкусный обед. Сказал также, что ждет приглашения на научную конференцию в Осаку с посещением атомной станции возле городка Фукусима. И добавил, что мечтает поехать туда вместе с ней.

Палочки замерли в воздухе, не донеся до Яниного рта комочек зеленых водорослей, выловленных в пиале с супом.

– Не шутите так. Вы живете в мире иллюзий, – сдержанно сказала она.

– Я не шучу. Если вы скажете мне, что согласны изменить вашу жизнь, я… я поговорю с Тоней, мы взрослые люди, уже вырастили сына, что еще нас удерживает друг возле друга? Мы сможем культурно попрощаться. – Игорь уставился на круглый красный бумажный фонарик, висевший у окна. – Я так думаю.

– Не знаю, – отозвалась Яна.

– Не знаете, сможем ли мы с женой поставить точку, или не считаете меня достойным быть рядом с вами?

Щеки Яны запылали. «Ну и узел! Это тебе не слушать часами о чужих проблемах и выводить пациента на путь их решения… Теперь ты, дорогуша, нырнула в чужую жизнь, вывозилась в ней по самые уши, да еще и задело тебя за живое! Вот и попробуй теперь рассуждать беспристрастно, трезво, будто ты не внутри всего этого, а снаружи! Хочешь быть с ним? Сможешь пройти через все, что этому предшествует? Сможешь уважать себя, так поступив со своей клиенткой? То-то же! Но вот он рядом, такой надежный, мне с ним спокойно и безопасно, как в детстве. Это плохо? Да, это плохо…» – пронеслось у нее в голове, и Яна потупила глаза.

Она разглядывала что-то на дне той тарелки с японским супом, ее ресницы дрожали, и хотелось ей плакать от тревоги и счастья, от стыда и от желания и самой наконец почувствовать давно забытое или неведомое доселе ощущение СВОЕГО человека рядом.

Профессор Соломатин замер в ожидании ответа, чувствуя себя, как на натянутом над манежем канате или на тропе на краю пропасти. Сердце его трепетало под джемпером, а пальцы вдруг стали холодными.

– Дайте мне два дня, – вдруг выдохнула Яна.

– Два дня? – удивился Игорь.

– Да, два дня. Разве я много прошу?

– Нет, конечно нет. Пусть будет так. Но… Но знайте, мне бы не хотелось вас терять. Я еще не верю, что нашел. Пусть и так странно… Простите меня за всю эту ерунду, и за Соню, и за Антонину, и за мои разговоры о ней – все это останется за чертой, за гранью…

– Не надо об этом. Я здесь и сама нахомутала. Не знаю, как теперь себя уважать…

– Вы все сделали правильно. Это жизнь. Должен вам признаться, что уже сделал один шаг к выяснению отношений с Тоней. Даже не дожидаясь вашего ответа. Я все равно больше не вижу никакого смысла в такой нашей жизни…

Яна не стала уточнять. Игорь не вдавался в детали. Что-то предпринял. Сделал какой-то шаг. Взрослый человек. Это его дела…

Сначала они попрощались на улице возле парковки. Яна не захотела, чтобы Игорь отвез ее домой. На метро ей было вполне удобно. Игорь пошел проводить ее до метро. На полпути к подземному переходу мигала зеленым крестом вывеска аптеки.

– Вы не подождете немного, я сейчас… – неожиданно остановил Игорь Яну и направился туда.

Уже не первый раз за сегодняшний день у него сдавило где-то за грудиной и опять онемела левая рука, но такое случалось и раньше. Теперь помимо этого пекло в груди и отдавало в левое плечо и даже в шею слева. Игорь ускорил шаг, взялся за холодную ручку двери аптеки, оглянулся на удивленную Яну, которая замерла на тротуаре, несколько раз вдохнул морозного воздуха и, словно собираясь нырнуть, вошел в помещение. Яна огляделась – район кипел людьми, гулявшими вечером выходного дня, машинами, которые, как муравьи, вечно двигались куда-то, каждая по своему маршруту, елочными огнями, гирляндами, которые без устали мелькали на витринах и змейками на деревьях, – город переживал праздничные дни, гулял и вообще не очень чувствовал разницу между Новым годом и Рождеством.

Вдруг словно тревожный гул колокола ударил Яне в грудь – взволнованные голоса донеслись до нее от двери аптеки. Она сорвалась с места и бросилась туда.

Игорь, бледный до голубизны, лежал на составленных в ряд стульях, а возле него суетились две сотрудницы аптеки в белых халатах.

– Игорь! Игорь! – начала трясти его за плечо Яна. – Да что же это такое?!

– Вы его знаете? Девушка! Не трогайте больного! Оставьте, слышите! Вы знаете его? – оттаскивала ее за руку худая строгая аптекарша в очках.

– Да, знаю. Что с ним?

– Это сердечный приступ, мы вызвали «скорую», здесь недалеко, может, пришлют инфарктную бригаду. Нужно позвонить родным.

– Да… – совсем растерялась Яна.

Она смотрела на бледного и недвижимого Игоря, и мобильный дрожал в ее руке. Антонина не отвечала. Телефона Вадима у Яны, конечно, не было. Александра! Точно! Вот кому надо позвонить! Она передаст Вадиму, а тот врач, еще и кардиолог! Он все уладит!

Через несколько минут Александра перезвонила, сказала, что Вадим сейчас на операции, ему передадут, как только он закончит.

Подъехала «скорая», больного на носилках перенесли в машину.

– Вы родственница?

– Да.

– Тогда садитесь.

Он держал ее за руку. И в машине, и в больнице, в приемном покое, пока его не увезли в реанимацию. Яну туда не пустили. Она еще раз набрала Антонину – та не ответила. Зато Александра сказала, что уже вызвала такси и скоро приедет и что сообщила Вадиму SMS’кой номер больницы и предупредила очередную медсестру, чтобы та рассказала ему, куда мчаться. Все же он опытный врач, еще и кардиолог, наверняка у него есть связи…

Яна опять сидела в больничном коридоре, только теперь она была не пациенткой, а «родственницей больного». Ощущение дежавю накрыло ее, и, когда заскрипел и со скрежетом остановился лифт, она готова была увидеть парочку журналистов, но из него вышла встревоженная Александра.

– Как он? Есть шансы?

– Не знаю. Никто ничего не говорит.

И вдруг она встала, обняла Александру и заплакала неудержимо, горько и искренне, как давно уже не плакала в своей взрослой жизни. Не плакала она так, даже когда хоронили мать. Тогда она просто в это не поверила. Играла с собой в игру – «мама куда-то уехала». Но теперь, когда, казалось, в ее жизни появился наконец человек, которому ничего от нее не было нужно, который, наоборот, сам хотел окружить ее вниманием и заботой, дарить любовь и радость, почему, почему, за что и зачем отнимать у нее это счастье?! Ее собственное, пусть и украденное счастье?

Чья-то рука протянула ей маленькую пластмассовую рюмку с какой-то жидкостью. Яна несколько раз резко вдохнула и увидела возле себя медсестру, которая сочувственно смотрела на двух встревоженных женщин и протягивала ей успокоительное.

– Выпейте!

– Как он? – впилась в нее глазами Яна.

– Как он? – эхом повторила вопрос Александра.

Медсестра открыла рот, чтобы что-то сказать, но опять скрипнули двери лифта, и из него быстро вышел Вадим в белом халате с курткой в руке. Он замер перед тремя женщинами и внимательно посмотрел медсестре в глаза.

– Как он?

– Вы кто? – спросила медсестра.

– Сын.

– Пройдите, пожалуйста, к врачу. – Она указала рукой на дверь реанимации.

52

Антонина разыскала по мобильному сына.

Они вместе поехали в больницу.

За какие-то деньги их пропустили в морг.

Сын не упрекал и не задавал вопросов.

Тихо плакал, пока она смотрела.

Когда он плакал в последний раз, он, врач?

Антонина не плакала.

Все еще не осознала, что овдовела.

Что бледное тело, которое принадлежало ее мужу, теперь ничье.

Кремацию назначили на послезавтра.

Необходимо выполнить какие-то формальности.

Справка о смерти из больницы.

Свидетельство о смерти в ЗАГСе.

Место на кладбище.

Сообщить в институт. В Академию наук.

Заказать поминальную службу в церкви.

Поминальный обед.

Кира недавно хоронила свекровь, она в курсе.

Вадик сказал, Александра поможет.

И ее подруга Яна.

Яна?!

Антонина, как во сне, села за руль и поехала домой. Она вела автоматически, будто машина сама знала дорогу. Уже возле их дома заиграла мелодия мобильного. Это был Роман. Не было сил делиться с ним такой новостью. Не было сил сложить вместе две киноленты событий, которые произошли одновременно вчера вечером. Почему? Как? Зачем?! Теперь она свободна… Такой ценой! Мобильный замолчал, доиграв мелодию.

Антонина припарковала машину во дворе.

Поднялась на свой этаж, стараясь не смотреть в зеркало.

Вошла в квартиру, где не была со вчерашнего дня.

Походила по комнатам, будто искала каких-то объяснений.

Разделась, разулась, выглянула в окно.

Место, где обычно стояла машина мужа, было припорошено снегом.

Прошла в кабинет, включила компьютер.

Ввела пароль к его почтовому ящику.

Там было два новых непрочитанных письма.

Одно из них от Сони. Второе – по работе.

Антонина молча смотрела на экран, а потом открыла второе. На английском языке в нем сообщалось, что профессор Игорь Соломатин приглашается на научную конференцию в Японию.

Антонина вздохнула, ее взгляд упал на единственное непрочитанное письмо, письмо от Сони.

«Вот я вдова. А эта бесстыжая сучка продолжает писать романтические письма Игорю… Что меня теперь сдерживает? Открою, прочту и выскажу ей все, что о ней думаю…»

Антонина открыла письмо и замерла.

@ @

Знаешь, Тоня, как-то трудно нам стало с тобой говорить последнее время. Поэтому я пишу тебе это письмо. Почему-то я не сомневаюсь, что ты его прочтешь. Ведь ты давно читаешь мои письма и даже бесследно удаляешь особо страстные, не так ли? И это вполне логично, ведь я сам подложил тебе пароль от моей почты.

Антонина округлила глаза, приблизила лицо к монитору и еще раз перечитала последнее предложение. Она побледнела, а потом ее щеки вспыхнули огнем. Она продолжила читать.

Прости меня. Я – старый дурак, хоть и профессор. Когда мне стало совсем холодно в нашем доме, когда я устал любить тебя без взаимности, я придумал эту историю с Соней Тютюнниковой. Надеялся таким образом пробудить твои чувства. Да, теперь я понимаю, что этой выдумкой причинил тебе боль. Яна, к которой ты ходила, чтобы успокоиться и найти выход, оказалась более внимательной и раскрыла мою дилетантскую игру. Она рассказала мне о твоем гневе и страданиях…

Может, именно благодаря этой вымышленной Соне я иначе увидел нашу с тобой жизнь. И теперь я совсем не уверен, что человек, который любит, все-таки может пробудить в другом чувство, которого никогда не было.

Я прошу прощения за причиненную тебе боль и даю тебе в дальнейшем полную свободу действий. Ты и сама не была счастливой. Ведь ты провела столько лет рядом не со своим мужчиной. Правда, я так и не понял зачем.

Антонина сидела перед компьютером и в который раз пробегала глазами это небольшое письмо от уже неживого Игоря. Прокручивала его текст на экране, прокручивала в голове события последних месяцев от того момента, когда узнала о Соне…

– Так не бывает, зачем ты так… – прошептала она, и первые за сегодняшний день слезы покатились по ее щекам.

Снова заиграла мелодия мобильного. Антонина ответила, не глядя на экран.

– Антонина… Это я, Александра. Я очень вам сочувствую… Вадим беспокоится – может, вам лучше не оставаться одной? Мы можем приехать. Или он один. Как скажете. Он на работе, но скоро вернется. Я помогу, сделаю все, что потребуется. Держитесь. Я тоже вдова, я вас понимаю…

«Понимает она… – подумала Антонина и вздохнула. – Если б я сама себя понимала…»

Антонина еще раз взглянула на экран компьютера, потом вокруг себя и представила, что через несколько часов погаснет короткий январский день, и она окажется наедине с ночью.

– Приезжайте. Приезжайте вдвоем. Спасибо.

53

Вчера было Рождество.

Началось с волнений и предчувствий.

Продолжилось вместо кофе супом мисо и ростками надежды.

Закончилось внезапной непоправимой утратой.

Слезами, которые прорвали плотину.

Самоедством и угрызениями совести.

Она, Александра и Вадим, которого Яна видела впервые, провели вместе несколько страшных часов в больнице, где уже никто ничего не мог изменить. И, видимо, не она, а сын Игоря больше тогда нуждался в поддержке и понимании, хотя всем им было тяжело… Еще Антонина куда-то исчезла и не отвечала на телефонные звонки ни домой, ни на мобильный. Яна не знала, как восприняла бы появление в больнице жены Игоря, но ее присутствие там было бы естественным, ведь они – семья. Были семьей… Но Антонину так и не нашли, и уже после полуночи Вадим с Александрой отправились на машине домой, а Яна отказалась от предложения подвезти и шла несколько кварталов пешком с пустой головой и опустошенной душой, разглядывая снег под ногами.

Дома она разделась и выпила две рюмки коньяка. Не закусывая. Забралась под одеяло и провалилась в сон.

Наутро она не знала, как жить дальше вообще и в ближайшие дни в частности, не знала, сможет ли после этой истории снова выслушивать исповеди чужих людей и «выравнивать» чье-то состояние, ослаблять беспокойство и отчаяние… Но она точно знала, куда должна пойти сегодня.

В будний день, в утренние часы морозного дня человек, который первым покупает входной билет в Софийский собор и спешит зайти внутрь, пожалуй, выглядит несколько странно. Но собор, которому уже почти тысяча лет, видел столько всего, что оставался равнодушным к таким странностям.

Яна прошла по металлическим плитам к иконостасу, посмотрела вверх, на мозаичную Марию Оранту с поднятыми руками.

Смотрела на нее молча. Не молилась. Не плакала. Не жаловалась.

На золотом мозаичном фоне сферической стены – перекинутая через грудь золотисто-фиолетовая накидка, покрывавшая голову и плечи Марии. Драпировки синих одежд. Ее тонкие пальцы… Узкий красный пояс и белый платок с вышивкой красным, заткнутый за него.

«Зачем ей этот платочек? – вдруг подумала Яна. – Его видно, пожалуй, только когда Мария поднимает руки…»

Она впервые так внимательно смотрела не в глаза женщины на огромной мозаике, а на этот белый лоскуток, выделявшийся на фоне темных одежд.

«Оберег! – вдруг догадалась она. – Вышитый зашифрованный оберег!»

Ей не хватало воздуха в огромном пустом храме. Яна двинулась влево, по тому же маршруту, которым они не так давно проходили здесь с Игорем. Коснулась рукой мраморного саркофага Ярослава Мудрого, от которого профессор, как он шутливо сказал, хотел набраться мудрости. Вышла из собора наружу. Вдохнула морозный воздух, подняла взгляд на серое небо. Обошла здание собора и остановилась у неоштукатуренной части стены. Положила обе ладони на старинные камни и закрыла глаза.

Сколько она так простояла – не знала. Никто ее не беспокоил, пока мелодия мобильного не выдернула ее обратно в настоящее.

– Добрый день! – прозвучал в трубке усталый женский голос. – Вы Яна? Мне дала ваш номер одна знакомая… Она сказала, что к вам можно прийти… Поговорить… У меня… у меня проблемы… Если бы вы сказали, когда вам удобно и где…

Яна молчала в нерешительности, граничившей с отчаянием. Что могла она сегодня сказать чужой женщине, которая надеялась на ее помощь? Что сейчас и сама подкошена, обессилена и предпочла бы выговориться и выреветься кому-то в плечо? Что вот почти с такого же звонка началась история, в которую она вмешалась и которая так горько закончилась? Что теперь она вообще боится этих чужих историй и себя в них, что чувствует себя виноватой, почти преступницей? Ну как теперь к ней можно идти за помощью?

– Яна? Вы слышите меня? Так куда мне прийти?

– Я… Я не знаю, смогу ли… Я не…

– Прошу! Прошу, выслушайте меня, иначе… Иначе я просто не знаю, что может случиться, – тихо сказал в трубку чужой женский голос.

– Хорошо. Приходите сегодня в пять. – Яна вздохнула и назвала адрес детсада.

Невысокая молодая женщина в черной трикотажной шапочке, в серой короткой шубке и джинсах, заправленных в смешные мохнатые сапоги, оглянулась на стену из старинного кирпича и камня, еще раз коснулась ее рукой, провела ладонью по лицу и медленно пошла к колокольне, ворота под которой выводили в суетливый город и в жизнь, которой женщина должна была жить дальше.

Эпилог

– Скажите, что такое счастье? По вашему мнению, конечно? Что вы понимаете под словом «счастье»?

– Счастье – это быть молодым.

– Счастье – это когда все живы и здоровы, а еще – способны друг друга понять.

– Слово «счастье» имеет в своем корне морфему «час». СЧАСТЬЕ не является константой, это эфемерное, временное состояние. Это состояние дается нам извне или достигается нами только на какой-то период, на время, на определенную долю нашей жизни. И, говоря, что какой-то человек счастлив, мы должны сознавать, что счастлив он в сей момент или в период, о котором идет речь! Счастье – это эпизодическое ощущение невероятной радости, гармонии, удовольствия. Но – только в определенный период человеческого бытия.

– Когда я счастлив, у меня душа улыбается. И, наверное, это отражается на лице.

– Счастье – это когда ты долго о чем-то мечтал, старался для этого, и вдруг видишь, что это наконец-то начинает получаться. А еще счастье, когда мама счастлива!

– Счастье – это когда ты видишь то, что происходит в больницах, только по телевизору в комических сериалах!

– Счастье – это встретить своего человека. Это силы небесные посылают не многим, разве что избранным. Потому что большинство людей, к сожалению, даже не представляют, как это бывает.

– Счастье – это нормальный непьющий мужик дома, желательно, чтобы с руками и не гуляка, нормальные здоровые дети, не босяки и не наркоманы, стабильная работа, чтоб зарплата вовремя, ну и крыша над головой… Господи, да что нашей женщине для счастья надо? Вот все это и немножко ласки. И все! Баба счастлива! А когда она счастлива – то и всем вокруг нее хорошо.

– Счастье, это не забывать, каким ты был в молодости! А еще – не забывать, кем и каким ты хотел, мечтал быть! Счастье – это состояние, когда у тебя разворачивается душа и хочется летать. То ли от осознания себя, то ли от испытываемого к кому-то чувства. Это так же сложно определить, как… как НЕБО.

– Счастье словами не определяют. Его ощущают кожей! Всем существом! Счастье – это быть вместе с близкими тебе людьми. Иной раз даже просто молча сидеть с ними рядом.

– Счастье – это ………………

Сноски

1

Игра слов – «тютюн» на украинском языке означает «табак». (Примеч. автора.)

(обратно)

2

Детская специализированная больница «ОХМАТДЕТ» Министерства Здравоохранения Украины (аббревиатура от «Охрана материнства и детства»).

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg