«Долгий путь домой»

Долгий путь домой (fb2) - Долгий путь домой 1343K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Павлович Самойленко

Александр Самойленко Долгий путь домой. Повесть для кино

От автора

О людях и событиях, чувствах и сюжетах, везении и закономерностях, делающих человека писателем

При необходимости (когда велят издатели) писать «от автора», у меня всегда возникает чувство протеста. От автора читателю в книге – повесть. Всё, что «автор» мог сказать, он сказал в своем произведении. Что еще надо добавлять к сказанному?

Каждый из нас где-то родился-крестился-учился-пригодился. Но, понятное дело, не все стали писателями. Ладно, коли уж «надо», я лучше расскажу о том, что подвигло меня к писательству…

О людях. Моя первая учительница, Нина Петровна, была роскошная блондинка кукольной красоты, с голубыми, чуть навыкате, глазами. Как Мальвина. У нее только не было правой ноги – война… Захода в класс, она садилась, отстегивала протез, мы ждали, когда на её лице появится выражение облегчения и блаженства, и начинался урок. Отдельно стоящая под столом мертвенно-желтоватая нога учительницы не вызывала у нас никаких эмоций, тем более страха. После войны вокруг было полно калек… Мы относились к ней жалостливо, нам все время хотелось как-то уважить нашу училку. И мы подарили ей огромную эмалированную кастрюлю. Под цвет её глаз. По тем временам это была ценнейшая в хозяйстве вещь! Когда мы поставили перед ней на стол это небесно-голубое чудо с белой крышкой, Нина Петровна зарыдала, как на похоронах, упираясь руками в стол, начала приподниматься со стула, и упала на пол – в волнении она забыла пристегнуть протез. Это было шестьдесят лет назад, но потрясение, которое я испытал тогда, остро волнует меня и сегодня. Когда возникает чувство именно такой силы, можно садиться писать. Написанное в этом состоянии не будет фальшью.

О чувствах. Отец привез откуда-то детёныша косули. Он стоял посреди комнаты, широко расставив передние ножки, смотрел на меня большими влажными глазами и тихонько фыркал. Поселили его в усадьбе частного дома Кузьмича – личного шофера отца (он был большим начальником), где мы устроили козлёнку загон. Я каждый божий день ездил к нему – кормил, поил, гладил, сладко страдая от изумления и любви. Он ждал меня… Рос козлик быстро и к следующей весне вымахал в косулю-рогача, но по-прежнему бегал за мной, как телок за маткой. Потом отцу дали новую должность, водителем у него стал другой человек, и ездить к Кузьмичу стало как-то не с руки. Короче говоря, мне сказали, что мой Рогач проломил забор и ушел в горы к сородичам, где он обязательно найдет подругу. Я обрадовался за него. А позже, когда взрослые решили, что такие «мелочи жизни» уже не тронут меня, мне рассказали, что никуда Рогач не ушел. Его выкормили до жирка, зарезали и сожрали. Я по сей день смотрю в его влажные глаза, и острое чувство вины грызёт меня…

О сюжетах. Крещение я принял в зрелом возрасте, будучи членом КПСС. Случилось это действо по настойчивой инициативе… генерала юстиции, прокурора, начальника главного следственного управления Прокуратуры Казахской ССР, ставшего моим крестным. Он очень чувственно отнесся к «мероприятию», истово крестился, даже всплакнул… Много позже меня осенило! Он же сделал это с выгодой для себя… По долгу службы ему приходилось подписывать смертные приговоры и в какой-то миг его жизни ему стало страшно: куда пошлет его святой Петр, когда он предстанет перед вратами царства небесного? И он решил самыми разными способами замаливать свои грехи, вот для чего ему понадобилось привести меня в церковь и окрестить (мол, зачтется). Но, несмотря на это и другие его благодеяния, Всевышний, видимо, не отпустил ему грехи. Крёстный мой сгорел заживо, будто в геенне огненной. Он протянул руку за чайником на газовой плите, и одежда вдруг вспыхнула на нем факелом. Совсем уже жутко мне от того, что именно в это время жена моего крестного находилась в церкви, где молилась за его здравие…

Кому пригодился. Сначала – областной партийной газете. Завотделом информации был поэт Василий Анисимович В., бывший зэк, отсидевший 15 лет в лагерях Гулага по доносу товарища по перу. Его замом был натуральный сын полка, утомительно энергичный Юра Кулибаба. Третьим, разъездным репортером, был я, отпрыск большого партийного начальника. Несмотря на некоторую нашу разношерстность, коллективчик у нас был сбитый и живописный! Зек и сын полка до обеда бомбили область телефонными звонками – забивали полосы новостями. После обеда они уходили «на задание» – пить «партейное» (так назывался любимый советским народом вкусный и дешевый портвейн № 12), а меня оставляли на телефоне «готовить задел на завтра». Вечером, после отъезда редакторши, они приходили в редакцию никакие. Зека Анисимыч читал свои стихи. Сын полка Кулибаба, слушая, плакал солеными слезами в сладкий портвейн. А я шел по вечерней прелестной Алма-Ате домой – уложить на бумагу нечто смутное, малопонятное, но пронзительное до невозможности, что уже терзало меня. В один из дней редакторша велела мне смотаться домой к зэка Анисимычу, узнать – почему он второй день не выходит на работу. Я смотался и узнал… Анисимыч в дворике своей халупки висел в петле на ветке старого дуба и показывал покинутому им миру синий язык.

Еще о людях, событиях и везении. До сих пор не пойму, что такого разглядел во мне большой русский писатель Иван Петрович Шухов, на ту пору 23-х летнем сопляке, но редактор знаменитого литературного журнала «Простор» взял меня в отдел документальной прозы. Знаменитым журнал был потому, что отважно публиковал Платонова, Солженицына, Казакова… Позже Иван Петрович опубликовал «День Шакала» Фридерика Форсайта, о котором Суслов вскричал, что это – руководство по политическому убийству, и журнал разогнали. Оказавшись в «антисоветском» «Просторе», я проворно написал и издал три книжки, напереводил с казахского и уйгурского и пошел к Шухову просить рекомендацию в СП СССР. По пути в его кабинет я узнал, что друг Горького, член горьковского Оргкомитета по созданию Союза пролетарских писателей Иван Шухов рекомендаций в СП никому не давал, не дает, и мне не даст. Но тормозить было поздно, я уже открыл дверь его кабинета… Писатель Шухов рекомендацию мне дал. Она оказалась в его писательской жизни единственной и потому, как уникальный документ, была включена в «Полное собрание сочинений в пяти томах Ивана Шухова». Вот строки из её текста: «С большой душевной охотой рекомендую Сашу Самойленко – молодого, бесспорно, очень одаренного писателя… Мне приятно ставить свою подпись под такой рекомендацией человеку, в творческое будущее которого я глубоко верю»…

О коллегах и событиях. В СП меня приняли в 1976 году, в возрасте 28 лет. Перспективы разворачивались головокружительные! Иван Петрович назначил меня заведующим отделом, руководитель писательской организации Казахстана Ануар Алимжанов послал меня на Всесоюзное совещание молодых писателей, Литфонд выделил бесплатную (!) путевку в Дом творчества «Переделкино»… Ах, как я взлетал к сияющим вершинам писательской славы! Если бы не бесплатное «Переделкино» (воистину, бесплатный сыр бывает только в мышеловке). Именно здесь, в цитадели соцреализма, по моим девственно чистым партийным мозгам был нанесен сокрушительный удар. Дымились крепкие крещенские морозы. «Мастера пера» не высовывали носов на улицу, держались поближе к столовой, буфету и бару… Наличие взаимно непримиримых группировок обнаружилось сразу. Одна была многочисленной, в неё входили преданные делу партии писатели, приравнявшие перо к штыку. В другой бойцов было мало, по численности «батальон четверых» (если вспомнить Леонида Соболева). Но это была очень опасная группировочка. Судите сами. Арсений Тарковский, Андрей Битов, Валентин Ежов и Юз Алешковский… Опасна она была не только для СССР в целом, но и для ревнителя соцреализма Суслова в частности, не говоря уже об обитателях дома творчества. Пользуясь пагубным пристрастием Юза к ненормативной лексике, они под мудрым водительством Арсения Александровича оккупировали барную стойку… По этой причине мои симпатии сразу оказались на их стороне. И – началось моральное разложение молодого таланта. Алешковский тотчас сунул мне свою рукопись: прочитай! Мат оказался не самой главной ценностью текста. Сокрушительно прекрасным был сюжет. Попытаюсь (все-таки 40 лет минуло) изложить его… Намаявшись с гнилой творческой интеллигенцией, особенно с писателями, МВ – Малые Вожди – поручили ученым сконструировать ММ – механическую матку, которая должна была выдавать на гора исключительно преданных делу партии писателей. Оплодотворять ММ решили только бесспорно партийной спермой ГВ – Главного Вождя, которую у него брали пухлыми губками фактурные блондинки в белых халатиках на голое тело. Малым Вождям оставалось только подсчитывать «перед употреблением» железно советские сперматозоиды ГВ… Всё шло прекрасно. Главный Вождь с чувством глубокого удовлетворения делился с партией самым дорогим, медсестры работали в поте лица своего, ММ с довольным урчанием засасывала сперматозоиды с рекомендацией Малых Вождей. Но дальше дело не заладилось. Механическая матка начала исторгать из чрева чёрт знает кого (типа Юза Алешковского). К делу подключился ГЧ – Главный Чекист. Выяснилось, что имеет место предательство. И кто же оказался предатель? Страшно сказать – ГВ, Главный Вождь. Оказалось, что его сперматозоиды – глубоко, на генном уровне, законспирированные враги народа, о чем он, преданный делу партии ленинец, даже не подозревал… «Ну как? – спросил Алешковский, принимая из моих дрожащих рук этот текст. – Понравилось?» «Полный песец!» – прошептал я, озираясь. И тогда он дал мне – «А теперь вот это почитай!» – книгу, которую я потом привез домой, в непорочную Алма-Ату, и уже выступил ее пропагандистом «в узких кругах».

Это были изданные в Париже «очерки литературной жизни» Солженицына «Бодался теленок с дубом»…

О лучшей части моей жизни. Это «часть» – 20 лет из моей 67-летней жизни (пока я еще, благодарение Богу, здравствую). Столько лет я проработал в некогда легендарной «Литературной Газете», в одной команде с Аркадием Ваксбергом, Анатолием Рубиновым, Евгением Богатом, Ольгой Чайковской, Ириной Ришиной… Потом рухнуло всё настоящее – страна, союз писателей, Литературная Газета… Пришло время суррогата и фальшивых ценностей. Все мы оказались в разных странах, из разных народов, с разным будущим. И мы потерялись… Потомки тех, с кем я участвовал от Казахстана во Всесоюзном совещании молодых писателей, написали черной краской на стене моего дома – «Вон отсюда!». Я понял, что с такими людьми жить рядом не надо, забрал семью и уехал в Россию.

А, приехав сюда, обнаружил, что для меня и здесь «иных уж нет, а те далече»…

1

Мощные сосны, березы сомкнулись кронами высоко над головой. Этот пропускающий солнечный свет тоннель уходит вперед и зовёт вдаль и ввысь всякого, вступающего под кроны матёрых деревьев. Вдоль бордюров кисти ландышей, бутоны тюльпанов. Справа и слева цветущие кусты сирени, черемухи. И только поверх этой буйной майской красоты выглядывают верхушки монументальных надгробных памятников, сразу и не разглядишь, что это не парк, а кладбищенская аллея.

Кладбище очень старое, но ухоженное, как пантеон выдающихся предков. Здесь уже нет скорби голого погоста. Это местная мемориальная достопримечательность. Сюда случаются экскурсии. У всякого проходящего по аллее больше музейного любопытства, чем кладбищенской робости. «Ой, гляньте, а это кто? Ну надо же, генерал, адъютант его Превосходительства!»… «А вот, гляди, князь! Да-а, умели похоронить по-людски!»

Во главе любопытствующих экскурсантов семенит, жестикулирует руками, что-то тарахтит экскурсовод – тощий шустрый мужичок – в потасканном костюме, стоптанной обувке, со съехавшим набок галстуком. Это Ефим Моисеевич Ройзман, директор местного краеведческого музея, помешанный на таинствах генеалогии, большой спец по платному восстановлению родословных сиятельных особ.

Мимо этих праздных зевак, будто бы застенчиво прижимаясь к бордюру обочины, движется простенькая похоронная процессия – катафалк и следом за ним куцая вереница людей, во главе которой седой мужчина. Муж хоронит жену. Это гример местного драматического театра Иван Петрович Сидоров, театральная кличка Грим.

Впереди справа возникает – на вколоченном в землю черенке лопаты – указатель. На куске фанеры краской абы как намалевано «Поворот на новостройку». Процессия поворачивает направо… Халтурное «табло» и слово «новостройка» выглядят на мемориальной аллее диковато и смешно. Но скоро всё проясняется. Аллея быстро заканчивается и за крайними деревьями расплескивается во все стороны – до горизонта – частокол крестов и прочих скромных надгробий. Люди невольно останавливаются, замирают, пораженные этим жутким пейзажем огромного голого погоста, сползающего вниз по пологому склону. Это новое кладбище, которое в городе так и прозвали – «новостройка».

– Ужас! Кошмар, что с населением деется! – тихо говорит кто-то в процессии, но фразу в гробовой тишине слышат все, и все дружно вздыхают и сокрушенно качают головами, да-а, вон чё с нами деется!

Для погребения всё готово. Мужики с помочами и лопатами ждут… Рядом с ними распорядитель процедуры. Это знаменитый в местных окрестностях Михалыч, как солидно написано на двери его конторы «координатор-смотритель кладбища». Постояли молча.

Михалыч глянул на Грима, тот кивнул. Начали хоронить. Делалось всё быстро, сноровисто. Заученно.

Все слезы были выплаканы и все нервы сожжены давно. Жену Грима съел рак, и длилось это четыре года. Теперь осталось только закопать.

Сын с отцом, с Гримом, не ладил, а мать… Она давно была живой труп, он уже привык к этому, и стоял отдельно от гроба матери, и от отца в компании своих друзей. Эта компашка и была причиной жестокого разлада отца и сына. Грим исподлобья посматривал на потасканных тёлок, затянутых в леггинсы, выше пояса – топлес, с прическами – разноцветные волосы зачесаны на одну сторону с выстригом вокруг уха. Ну и, конечно, пирсинги где попадя. Сразу и не поймешь, кто они, шлюхи или клоунессы из училища циркового искусства. Парни косили под байкеров, все в коже, татуировках и тех же пирсингах. Сын Грима не отставал от них, и был даже в фаворе, потому что имел в личной собственности Ямаху.

Едва закопали, приладили крест и отступили от свежей могилы на асфальтовую дорожку, шлюхи-клоунессы начали перешептываться, похихикивать. Грим шагнул к ним, ударил сына тяжелым взглядом. Девки, слегка удивившись, мол, ты чё, пахан, дергаешься, заткнулись.

– Шваль, – четко сказал им Грим. Он ненавидел этих хиппующих акселератов. Ткнул пальцем в сына и добавил: – И ты шваль!

Выйдя за кладбищенские ворота, Грим сел на скамью у «офиса» Михалыча – «координатора-смотрителя кладбища». Посидел неподвижно и вдруг вдохнул судорожно, но во всю грудь, будто всплыл на последнем издыхании из удушающей глубины. Можно сказать, облегченно вздохнул. Всё. Не надо больше ходить в больницу, сидеть, маясь, у койки жены. Не надо выносить из-под нее дома, где она прожила еще полгода после выписки из больницы, не надо варить постылые супчики, которые она просила, но не ела. А если осиливала несколько ложек, тотчас начиналась рвота и затем тихий плач. Всё это ушло. Осталось только разобраться с вещичками жены, но соседка, всегда любезная Лизавета Семеновна, обещала всё как надо разобрать и пристроить в комиссионку. Сейчас Лизавета Семеновна хлопотала в его квартире, накрывала поминальный стол. Грим сидел на кладбищенской скамейке, дышал во всю грудь, думал…

Подошел Михалыч, сел рядом. Спросил:

– Налить?

– Нет, – отказался Грим. – Сейчас люди домой придут, помянуть надо. А вот вечером возьму пол-литру, пожарю картошку с колбасой, поглазею в телевизор и вырублюсь до утра. А утром… Это будет уже новый день.

– Утром другое дело. Утром будет уже легче, – с понятием поддержал Михалыч. – Это у всех завсегда так…

Через полгода процессия повторилась. И опять за катафалком шел Грим… Похоронили опять быстро, в закрытом гробу, без лишних слов – сын разбился на своей Ямахе. Приглашать в квартиру на поминки его компашку – «шваль» – Грим не стал, он был убежден, что это они угробили его сына – самим фактом своего существования рядом с ним, жизнью, которой они жили – бездельно, весело и нагло.

– Что за беда такая? – спросил его Михалыч, опять подсев на той же скамейке после похорон.

– На мотоцикле разбился. В фарш! Даже для похорон собрать не смогли. Принял дозу и погнал. Знаешь, на вираже по московской автостраде портрет губернатора на швеллерах стоит? Там под ним еще написано «Мы – вместе!»

– Ну…

– Так вот он в поворот не вписался и головой прямо в швеллер. Компашку его видал? Это они его к дури пристрастили. Суки…

– Да-a, компания гнилая, – согласился Михалыч. – Шваль, можно сказать.

Грим именно так и называл друзей сына, потому вскинул на Михалыча удивленный взгляд.

– Надо же какое совпадение. И я так ему говорил…

Михалыч искоса, незаметно разглядывал Грима, похоже, сострадал. Опять спросил:

– Налить?

– Щас налей. Отойти надо от всего этого. Вечером уж помяну его как надо.

Михалыч зашел в свой «офис». Вернулся со стаканчиком водки и огурцом. Грим врастяжку выпил, закусил. Поблагодарил:

– Вовремя поднёс. На душу легло.

– Слушай, я тебя тут давно заметил, – сказал, как спросил, Михалыч. – Еще до похорон жены. Смотрю, ходишь, ходишь…

– Есть к кому, вот и хожу, – сказал Грим. – Я здесь, так сказать, по течению жизни, всех своих перехоронил. Вот и сын к ним ушел. Здесь у меня жена, теща с тестем, друзья… Теперь я один здесь, а они все там. Вот и хожу, – повторил Грим. – Хоть рядом поселяйся…

– Не спеши, – посоветовал Михалыч. – Поселишься ещё. Это тоже будет. Только вовремя… А так заглядывай, если что. Без похорон, конечно. Посидим…

На сороковом году театрально-гримерной деятельности Грима в театр пришел новый главреж. У него был блестящий, будто мокрый, череп Фантомаса, пузо сытой, вальяжной «творческой личности», фактурный толстый нос, на котором мощно громоздились массивные очки в квадратной роговой оправе. Одет он был в черную рубашку, поверх неё голубой с шармом обвислый пуловер, зеленые вельветоновые джинсы, в кожаную безрукавку и шикарные английского фасона башмаки. Звали его Марк Моисеевич Гонопольский. Титул он имел «Заслуженный деятель искусств Удмуртской АССР». При этом новый главреж был молод и вдохновенно многословен. Не мешкая, он вызвал к себе Грима, кастеляншу, суфлера, гардеробщика и дядю Ваню – швейцара в ливрее, шитой золотой ниткой и с роскошными усами, который уже с полвека каждый вечер встречал зрителей у дверей театра. Все с лицами приговоренных к расстрелу сели рядком в приемной. Первым в кабинет «новой метлы» вошел Грим. Главреж радостно шагнул ему навстречу, положил свою жирную с короткими толстыми пальцами руку на плечо Грима, с фальшивым пафосом поинтересовался:

– Ну, как живут ветераны Мельпомены?

Гриму стало тоскливо. Он всё понял еще в приёмной, увидев скорбные лица «приглашенных товарищей». Сел за приставной столик, выжидательно уставился на заслуженного деятеля искусств Удмуртской АССР. Тот с удовольствием оплыл в кресло главрежа, неожиданно проворно кинул толстую ногу на ногу.

– Наслышан о вашем мастерстве сценического перевоплощения! – Новый начальник любил изъясняться пышно, но всё у него выходило как-то… дураковато, чего он не замечал. – Мне сказали, вы просто бог театрального грима.

Грим пожал плечами, что означало – дело свое знаем.

– Но! – Марк Моисеевич указующе вперил палец с перстнем в потолок. – Театр надо спасать!

– А что с ним случилось? – спросил Грим, начиная злиться на это трепло.

– Как что? зал-то пустует, – сказал, как уличил, главреж. – Вы тут гримируете-гримируете, одеваете-одеваете, монологогизируете, а зал пустой. Понимаете, о чем я?

– «Монологогизируете» – это круто! – похвалил главрежа Грим, произнеся эту вычурную муть по слогам.

– Вот-вот! – не уловил язвительности главреж. – Время париков и накладных носов прошло! Театр надо спасать методом современного, я бы даже сказал, пульсирующего прочтения классики, арт-шоковой подачей всего этого нафталина! – Марк Иосифович потыкал пальцем с перстнем в висящие на стене портреты Шекспира, Островского, Чехова…

– Артисты на сцене должны быть такими же, как и зрители в зале! Время ветхозаветного маскарада ушло! – резюмировал очень довольный собой заслуженный деятель искусств Удмуртской АССР. Грим понял, что жизнь его влетела в крутой поворот и, не вписавшись в вираж современности, рухнула под откос. Куда-то вниз, к чертовой матери рухнула… Он внимательно изучил вдохновенное лицо главрежа, вгляделся в его водянисто-голубоватые, навыкате, глаза. Сказал:

– «Пульсирующее прочтение классики» – это тоже круто! – Грим начал мочить этого придурка. – Но я понимаю ваш творческий метод… Наташа Ростова в бикини, первый бал в ночном клубе, шест многозначительно скользит у нее в юной промежности, грохочет тяжелый рок, Пьер Безухов уже на дозе…

– Ну… если говорить образно, нечто в этом роде… – промямлил ошалевший главреж. Грим весело сказал ему:

– Мудила осознал, что он мудила. Пошёл в ЦК, ЦК не утвердило!

Затем Грим написал заявление об уходе в связи с достижением пенсионного возраста, получил в бухгалтерии расчет. В гримерной кинул в свой древний саквояж усы, бороды, парики, прочий гримерный реквизит. Зашел в костюмерную, взял несколько теперь никому не нужных рубашек-косовороток, пиджачков, жилеток времен Чичикова и дяди Вани, захватил ленинские кепочку и галстук в горошек, сунул в саквояж календари «Исторические личности XX века», «Русская классика: писатели и их герои», по которым он мог любого актера превратить в какого угодно персонажа. Здесь же за дверью пылился стенд «Наши засраки», на котором было и фото Грима. Стенд с шутливым названием был изготовлен к юбилею театра, в связи с которым лучшие люди театрального коллектива получили звание «заслуженный работник культуры», которых тотчас стали называть сокращенно «засраками». Грим забрал свою фотографию и пошел домой. Через время он узнал, что главреж привел в театр, как он выразился, «молодых креативных мастеров Мельпомены», отчего один из старейших актеров повесился непосредственно на сцене. Остальные спились или как-то по-иному незаметно исчезли кто куда.

Первые месяцы он тихо пил и ходил прогуляться. Двигался по улицам, как заговоренный, никого и ничего не замечая, будто был один посреди безлюдного голого пространства. Только вспоминал театр, жену и сына…

Соседка Грима, неизменно любезная Лизавета Семеновна, без промедления начала жалеть Грима.

– Гляжу на вас, аж сердце кровью обливается. Это ж надо, какая у вас дэпрэссия, – говорила через «э» Лизавета Семеновна и сострадала. – Ну прострация прямо! Вам надо немедленно начать новую жизнь!

– Это как? – поразился Грим. – Как можно начать новую жизнь?!

Он находился в гостях у Лизаветы Семеновны. После гибели его сына она частенько зазывала одинокого Грима в гости. Вот и сейчас он сидел у неё, пил чай с вареньем, слушал добродетельную соседку… Бутылка коньяка была уже наполовину пуста, Лизавета Семеновна наполняла его рюмку ненароком, эдак по-домашнему, и научно объясняла, что надо сделать, чтобы начать новую жизнь.

– Вам надо сменить среду обитания. Создать новый социум! Зачем вам теперь трехкомнатная квартира, её же содержать – одна морока для вас, и пенсии-то у нас сами знаете какие. Я вас с хорошими людьми познакомлю, они вам однокомнатную подыщут, получите разницу деньгами и будете жить уютно и в достатке.

Грим задумался… Выпил ещё пару стопок, не замечая, что любезная Елизавета Семеновна примолкла, наблюдая, как созревает, хмелея, клиент.

– Может, вы и правы… Мне надо что-то предпринять, а то я совсем уж… – Грим горестно махнул рукой, тяжело вздохнул и стиснул зубы, чувствуя, как в груди опять возникает колючий ком. Чтобы прогнать слезы, он встрепенулся, излишне решительно, даже азартно, воскликнул:

– А что, давайте попробуем! Похоже, это выход!

– Ну конечно, это выход! – ласково поддержала Лизавета Семеновна и, растроганная, налила Гриму и себе коньячку. – В добрый час! Завтра и начнем…

Хорошие люди, рекомендованные Лизаветой Семеновной, произвели на Грима прекрасное впечатление, они были в строгих костюмах, говорили грамотно, вели себя учтиво. Дело пошло быстро. Они перевезли Грима в однушку, там он подписал все необходимые документы, нотариус тотчас заверил их, горячо поздравил Грима, и исчез. Следом исчезли и хорошие люди, торжественно вручив ему толстую пачку долларов – разницу между ценами его трехкомнатной квартиры на центральном бульваре и однушки. Грим был очень доволен, и постеснялся сразу пересчитать деньги.

Пачка оказалась куклой. Уже утром заявились настоящие, по документам, хозяева однокомнатной квартиры в сопровождении участкового. Грим ткнулся туда-сюда, мол, жулики, обманули! – бесполезно, у них всё везде было схвачено.

Вещи ему велели забрать в ближайшие два дня.

Забирать скарб было некуда… Он взял только документы, гримерский реквизит, пару обуви и одежду. Вышел во двор чужого дома, постоял посреди чужого двора под небом, низким и тяжелым от дождевых туч. И поехал к Михалычу.

– Ничего, будет им кара, – сказал в утешение Михалыч. – На вот, разлей.

Он выудил из-за холодильника пол-литровку, но сам пить не стал, только дождался, пока Грим выпьет свою, а потом и его долю.

– Мне щас нельзя, весна, у людей обострения всякие, работа прёт валом. Так что я при делах.

Утром Михалыч сказал Гриму.

– Значит, так. Находиться у меня постоянно ты не можешь. Днем еще куда ни шло, а ночью менты залетают. Начнут – кто да что, откуда взялся, не отболтаешься. Заметут до выяснения, навесят на тебя, что им удобно, и загремишь, куда отпишут.

Михалыч покидал в торбу электроплитку, лампочку, буханку хлеба, пару банок консервов, бутылку водки, сунул Гриму старый матрас, одеяло.

– Айда за мной, – и привел Грима прямиком к склепу графа Грушницкого.

– Слева обойдешь, там дыра есть. Лезь в нее, внутри будет просторно. Лампочку вкрути, включи плитку. Осмотрись, что к чему. Устраивайся!

Грим, ошалевший от такого поворота дела, затравленно посмотрел на Михалыча.

– Ты что?! Там же это…

– Там ничего нет. Чисто там. Человек до тебя жил, довольный был. Апартаменты мраморные!

– А куда, это… ну, чё там было…

– Когда-то там чё-то и было, конечно. Так двести лет прошло! Квартирант всё прибрал, вымел. Лезь!

– А свет там у него откуда?!

– У кого «у него»? – разозлился Михалыч. – Чё, у тебя крышу совсем снесло?! Патрон в правом верхнем углу, лезь, пока посторонних глаз нет!

Дыра была удобная. Грим легко проник в нее, начал осторожно приподыматься с четверенек и встал во весь рост. Повёл руками туда, сюда – вокруг была пустота. Шажками двинулся вправо, уткнулся в стену, двинулся по ней – угол. От ужаса Грима бил колотун. Он нащупал патрон, дрожащими пальцами вкрутил лампочку… И очутился в идеально чистом, сухом мраморном кубе. В стенах озорно поблескивали искорки кварца. В нижнем углу он увидел вилку и подключил электроплитку. Быстро стало тепло. Провод шел по нижнему шву мраморных плит и убегал вверх. Грим понял, что электричество проведено снаружи, от фонаря на аллее. Он сел, огляделся, лёг, вытянулся во весь рост, вольно раскинул руки. Было тихо, покойно, тепло. И – просторно… Во всяком случае вольнее чем в шестиметровой кухне хрущобы. И Гриму понравилось это прибежище.

Осмотревшись, он, уже спокойный, вылез на свет божий. Сказал Михалычу:

– А что, нормальный апартамент!

– Плохих не держим, – ответил Михалыч, удовлетворенный тем, что Грим не впал в истерику. А то куда было бы его девать, мужик-то хороший.

– Теперь слушай сюда. Уходить будешь вниз по склону, там кусты непролазные, так что никто к тебе снизу не подлезет. Внизу из кустов вылазь сторожко, погляди сначала по сторонам, чтоб не видел никто. Будешь уходить – плитку и лампу выключай. Ко мне почем зря не ходи, позвони сначала. Сотка-то есть?

– Есть, проплатить только надо.

– Ну так проплати. На тебе подъемные, – Михалыч дал Гриму пару тысяч и пошел по своим делам.

В первую ночь Грим заснул на удивление спокойно, быстро. И проснулся с настроением вполне безмятежным. Даже поприветствовал дух графа:

– Доброе утро, ваше сиятельство!

Перед сном он ужинал, запивая сухомятку горячим сладким чайком, листал прихваченные в театральной костюмерной альбомы. Профессионально, глазами гримера, изучал лица исторических личностей и классических литературных героев в исполнении выдающихся артистов, прикидывал, как бы он загримировал именно этого персонажа. Затем звонил Михалычу, докладывал, что у него всё хорошо, и засыпал.

И однажды ночью он проснулся, как от удара. Грима осенило! Он сел, засветил лампу, помял ладонями лицо, разгоняя сон. Раскрыл саквояж… Тональные кремы, кисточки, парики, усы и брови были в порядке, ваяй хоть сейчас. До утра он уже не заснул. Пристроив на коленях зеркало, примерял к своему лицу то усы Сталина, то баки и хохол Фамусова, продумывая подходящую осанку. Репетировал…

…Утром в одну из городских школ вошел летящей походкой Ленин. Охранник шагнул навстречу посетителю, но увидев перед собой вождя мирового пролетариата, обалдел, вытянулся по стойке «смирно». Секретарша в приемной директора сдавлено провопила «А-а-а…», закатила глаза и обмякла в кресле, обморочно откинувшись назад. При этом, как успел заметить Ленин, её пышные груди нацелились в потолок.

– Здгавствуйте, товагищ дигектог! – Грим стремительно преодолел кабинет и энергично потряс уже безвольную к этому мгновению руку директора.

Руководитель педагогического коллектива умер на несколько секунд. Грим даже перепугался, прыснул в стакан воды из диспенсера, сунул под нос директору.

– Выпейте вот. Что ж вы так разволновались?

Директор на ошупь взял стакан, начал судорожно глотать воду. Веки его раскрылись. Грим обнаружил, что зрачки директора съехали к носу, взгляд уперся в дно стакана. Выхлебав воду, он огляделся. Нет, не померещилось, рядом стоял Ленин.

– Э-э-э… Здравствуйте, Владимир Ильич. Очень рад! – очухался наконец директор. – Вы, собственно, э-э-э… это как понимать?

Грим понял, что можно приступать к делу.

– Я к вам из драмтеатра, так сказать, с педагогической инициативой. Исторические личности и литературные персонажи на уроках истории и литературы. Пятиминутка перед уроком. Сначала дети знакомятся как бы с натуральным персонажем, который произносит свой легендарный монолог. Затем настроение подхватывает учитель и ведет урок уже в атмосфере обеспеченного активного внимания аудитории учеников. Допустим… помните у Ленина? – Грим занял общеизвестную монументальную позу вождя, выбросил вперед правую руку с зажатой в кулаке кепочкой: – «Геволюция, о необходимости котогой так долго говогили большевики, свегшилась!»

Зрачки директора уже вернулись на положенное им место, кошмар сменился осознанием открывающихся перспектив происходящего – директор был мужик сообразительный. Он выпрыгнул из кресла, начал молча, но возбужденно бегать по кабинету. И, наконец, подскочил к Гриму-Ленину, восторженно затряс его руку.

– Это… это гениально! Педагогический театр одного актера! Так сказать, историко-литературный катализатор учебного процесса! – Директор уже полностью пришел в себя, даже начал формулировать. – Вы, батенька, позволите мне проявить эту инициативу в инстанциях? Просто гениально!

Грим развел руками, мол, да проявляй, ради бога, мне пофиг. Лишь бы по оплате договориться. Директор понял этот жест Владимира Ильича как одобрение, выметнулся в приемную:

– Галина, всех по истории и литературе немедленно ко мне!

Грим вслед за директором вышел из кабинета. Груди секретарши по-прежнему целились в потолок.

– Что это с ней? – спросил директор.

– Впечатлительная, – уклончиво ответил Грим-Ленин. Директор, однако, был так увлечен своей инициативой, что на сей раз не обратил внимания на фактурность бюста секретарши. По сотке дал команду завучу: немедленно всех по истории и литературе ко мне в кабинет!

Затем была еще одна сцена в директорском кабинете, на этот раз коллективного умопомрачения. Самообладание сохранила только одна учительница истории, прибежавшая с перепугу по директорской команде без очков. Близоруко щурясь, она вглядывалась в расплывающийся облик, и одобрительно произнесла:

– Ну надо же, натуральный Феликс Эдмундович.

Директор пожаловался Владимиру Ильичу:

– Видите, с кем приходиться работать?

Ученики сначала обалдевали, потом выли от восторга, орали:

– У-а-а! Полный улёт! Конкретно Ленин! Круто! Ну, красава!

Но эта реакция была не единственной. Некоторые, отличники, наверное, проявляли любознательность. В одной школе строгий, в «умных» очках, десятиклассник спросил Грима, слегка перепутав от волнения эпохи и личности:

– Владимир Ильич, а вы правда сифилисом болели?

– Да бог с вами! – растерялся Грим, забыв, что он Ленин. – Не было у меня никогда этого…

– А некоторые источники утверждают, что сифилис у вас был! – изобличил Грима-Ленина начитанный юноша.

В другой школе чрезвычайно, до красных пятен на шее, разволновавшись отличной встречи с вождем мирового пролетариата, старшеклассница выкрикнула в лицо Гриму:

– Ладно царя, а детей-то его зачем убили?!

В третьей школе, когда Грим-Ленин выходил из класса, на него налетела егоза второклассница.

– Уа, дедушка Ленин! А вы чё, с того света, что ли?!

Грим вспомнил свое прибежище.

– Ну, нечто в этом роде…

– Ой, как интересно! Всем расскажу! – восхитилась егоза и поскакала дальше по школьному коридору.

Неизменным успехом в школах пользовались Ленин, Сталин, Фамусов с его известным монологом «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!» Тащились дети и от Чацкого, когда Грим гневно восклицал: «А судьи кто?» и заканчивал монолог: «Кричали женщины: ура! И в воздух чепчики бросали!»

Через неделю в некоторых семьях города в ответ на очередное нравоучение родителей их дети вскакивали, занимали театральную позу, пышно декламировали: «В деревню! К тетке! В глушь! В Саратов!» и победоносно удалялись в свою комнату.

– Куда-куда?! У нас же никого нет в Саратове, – говорили растерянные родители.

После первой весьма успешной пятиминутки Грим зашел к директору за гонораром, соображая, как бы поудачнее обсудить эту тему. Но директор сам внес предложение. Платить мало Ленину-Сталину-Фамусову и Чацкому в одном флаконе было как-то неудобно.

– Тысяча вас устроит? – спросил директор Грима, который был бы согласен и на пятьсот.

– Вполне, – быстро ответил Грим, поняв, что директор торговаться не будет. И несколько туманно добавил для благоприятного впечатления.

– Деньги не главное. Главное помочь детям и учителям…

Директор уже имел план организации «Педагогического театра». Он сказал Гриму, что сам обзвонит всех своих коллег и предложил взять эту сумму за основу. То есть, разовый визит в одну школу – одна тыща.

– Дайте ваш телефон, коллеги будут звонить вам. У нас же в городе восемьдесят школ. Театр по тематическому вызову. Гениально!

«Минимум восемьдесят тысяч. Две ходки – сто шестьдесят тысяч», – быстренько посчитал Грим, дал директору номер своей сотки и учтиво поставил условие:

– Только пусть звонят после восьми. Даже ближе к девяти, раньше я занят. Спектакли, знаете ли, репетиции…

На самом деле Грим имел в виду, что в это время людей рядом с его пристанищем уже точно не будет и разговаривать он сможет не таясь.

Длился май…Отныне в склепе графа Грушницкого квартировал известнейший в школьно-педагогических кругах и вполне обеспеченный бич по кличке Грим, что выразилось в его приличных постельных принадлежностях, в одежде и, разумеется, в еде. В склепе появился даже некий интерьер уютного жилища…

К концу месяца звонки из школ прекратились, там начались экзамены, и затем каникулы. Грим это понял по молчанию телефона. И решил явиться к Мыхалычу в образе товарища Сталина, душевно отметить новоселье и вместе подумать, чем ему заняться летом, до начала нового учебного года.

Во втором от края аллеи ряду могил, за кустами сирени возвышалась стела из серого гранита, увенчанная православным крестом, в основании которого эпитафия гласила «Граф Грушницкий…» Крест и буквы были бронзовые, благородно позеленевшие от времени. Любопытные экскурсанты глазели, удивлялись – граф! А фамилия-то! Не то что Гукин или Сидоров какой-то.

Под стелой на глубине трех метров мраморный склеп… В нём снизу вверх к потолку струится кроваво розовый свет, в котором драгоценно посверкивают кристаллы кварца. Исходит он от стоящей в углу «в ногах» вполне современной разогретой до малиновой красноты электроплитки. Тут и вещички – одежка, обувь, посуда… На мраморном полу, на матрасе, под одеялом, силуэт человеческого тела. Жутковатое зрелище. Но вот оно становится смешным, из-под одеяла высовываются не очень чистые ноги, человек чешет пяткой одной ноги другую, и конечности опять втягиваются под одеяло.

Человек в могильном склепе графа Грушницкого… спит. Он спит спокойно, сладко. На его лице благость, наслаждение. Ему снится чудный пасторальный сон…

…Сияющее утро. Между голубым небом и цветущей землей летит он, мальчик. Он скользит, парит в солнечном пространстве на белых крыльях – ангел! Он упоён своим полетом, ему совсем нестрашно. Он смотрит вниз, направляя полет к своим счастливым родителям, которые, молодые и красивые, сидят за столом, стоящим посреди полевых цветов. На столе, покрытом белой скатертью, кувшин с молоком, три кружки, блюдо с пирожками, мёд, самоварчик… Родители призывно машут ему руками, мальчик стремит свой полет вниз, к ним…

Но вот он хмурится, ресницы подрагивают – в сказочный сон, разрушая его, врываются грубые звуки. Они стекают в его тайную обитель откуда-то сверху, будто с небес. Грим морщится – наверху выспренно звучит голос: «Этот наш душевный, исторически обоснованный порыв мы посвящаем истинным патриотам России… мы сохраним и приумножим память о них, их славных самоотверженных династиях… рукотворно и с оружием в руках, не щадя живота своего, созидавших могущество и славу земли русской…»

Жидкие аплодисменты венчают этот фальшиво взволнованный спич. «Мудак какой-то!» – шепотом констатирует Грим, раздосадованный разрушением сна.

Следующий монолог и вовсе напряг Грима. Сверху полилось: «Господи Иисусе Христе… преподобных и богоносных отец наших и всех святых помилуй и упокой души раб твоих…»

Грим проворно встал на четвереньки, навострил ухо кверху, оттуда внутрь его подземного прибежища продолжало стекать заунывно просящее: «…в бесконечный веки рабов твоех представившехся вечная памя-ать!.. Помяни, Господи, души усопших рабов Твоех елико в житии своем… Ты же яко Человеколюбец Бог прости и помилуй, вечные муки избави, душам полезное сотвори…»

Когда просящий упокоения глас иссяк, и установилась тишина, Грим потряс головой, фыркнул, как лошадь, изгоняя наваждение (будто отпевали его) и сторожко, по-звериному, незаметно выскользнул из своего прибежища наружу, на свет божий. Надо было изучить происшествие на предмет опасности для его дальнейшего спокойного проживания в тесноватом, но вполне дружном соседстве с графом Грушницким.

Тут появилась возможность разглядеть Грима поближе… Ему шестьдесят, как говорят, молодой пенсионер. Жилистый, быстрый в движениях. Прическа – благородно седые патлы, длинные волосы собраны на затылке в косичку. Сутулый – всю жизнь он простоял, согнувшись над артистом, гримируя его. Руки длинные, «обезьяньи». Ладони большие, пальцы как клешни – кривоватые, утолщенные в суставах. Сразу видно – сильные, цепкие, поймает за горло – удавит.

Он неслышно и незаметно проскользнул в первый ряд захоронений. По-черепашьи высунул голову за бордюр аллейной дорожки и увидел удаляющихся к кладбищенским воротам людей во главе со священником и человеком во фраке, вокруг которого, как привязанные, шли охранники, тоже в черном, два шкафа-мордоворота. В человеке во фраке он сразу узнал Лядова Матвея Алексеевича – местного олигарха, «владельца газет и пароходов», депутата заксобрания. Лядов бывал в театре на премьерах, торжественных сборищах, всегда сидел на виду в первых рядах, и Грим хорошо запомнил его. В городе его называли Блядов. Сейчас он бережно держал под руку священника в торжественном по случаю поминальной молитвы одеянии и что-то бубнил ему на ухо. Позади этого VIP-тандема семенил уже знакомый нам и Гриму знаток сиятельных родословных Ефим Иосифович Ройзман.

Грим обозрел пространство вокруг и обнаружил прямо напротив своего жилища столбик, увенчанный вывеской с каким-то текстом. Текст гласил: «Мемориальная аллея-пантеон славных граждан, внесших большой вклад в могущество земли русской. Охранный знак установлен по инициативе и на средства губернского дворянского собрания решением городской мэрии. Охраняется государством».

Последние слова произвели на Грима неизгладимое впечатление. Он выпятил нижнюю губу, важно покачал головой, пробормотал:

– Мемориальный ты наш! – имея в виду себя, скользнул в тесный проем между древними могилами и исчез также бесследно, как и появился.

Ослепительно сияло солнце. Лучи пронзали небеса и зеленеющее пространство над землей, струился теплый нежный ветерок, пошевеливая молоденькие листочки. Посреди этого благолепия, на скамейке, теплом и светом наслаждался кладбищенский смотрящий Михалыч. Голый по пояс, босой, раскинув руки по сторонам на спинку скамейки, запрокинув голову лидом к солнцу, он пребывал в полной нирване. На его груди, сквозь седоватую шерсть, проглядывала татуировка храма с тремя куполами. На левом предплечье, выше сердца, грелся на солнышке Сталин. Правое плечо венчал безымянный иконописный лик… Иногда Михалыч скрёб пятерней волосатую грудь и подмышки, при этом раздавался капустный хруст, и сладостно вздыхал. Грим тихонько присел рядом, приветливо молвил:

– Бог в помощь!

– Таскать вам не перетаскать, – весело отшутился Михалыч с намеком на профиль своей работы. Грим весело спросил:

– Шеф, и что это было? – имея в виду проплывшую мимо его пристанища процессию. Михалыч с явным сожалением вынырнул из нирваны, встал, накинул рубашку, поскреб на этот раз череп, поросший рыжеватым ёжиком.

– Это щастье твое подвалило. Пойдем в офис, разговор есть.

«Офис» кладбищенского смотрителя Михалыча находился слегка в стороне от центрального входа на кладбище и представлял собой весьма просторное, основательное помещение, сложенное в два кирпича, будто крепостной пакгауз. В ближней ко входной двери, меньшей по площади половине, размещался кабинет для приема посетителей. Здесь были столы, с большими, в старину их называли амбарными, книгами, сложенными стопками по алфавиту, стеллажом, над которым висела табличка «Архив», фотографиями «продукции» похоронного сервиса – оградки чугунного литья, памятники, плиты-заготовки надгробий и прочие аксессуары… В большей половине офиса, отгороженной от конторы глухой стеной с отдельной входной дверью, были жилые апартаменты Михалыча – с приличной мебелью, телевизором, холодильником, рукомойником. Имелся даже туалет-септик, под который прямо за стеной была вырыта сливная яма.

Применительно к месту обитания Михалыча слова «офис», «кабинет», «апартаменты», «септик» звучали иронично, даже карикатурно. Но Михалыч настаивал именно на этих словах. Говорил назидательно:

– Выражаться надо культурно. С людьми работаем!

Деньги погост давал немалые, и порядок у Михалыча во всех вопросах был идеальный. Депутат Лядов Матвей Алексеевич, публично озвучив социальную инициативу на тему «Все для блага народа!», взял у властей городское кладбище в «доверительное управление». Он жестко зажал в один – свой – кулак всех кормившихся вокруг погребений, выстроил удобную для таких случаев схему действий, даже открыл цех чугунного литья и поставил над этим делом смотрящим Михалыча.

– Молодец, Блядов! – сказали и граждане, и чиновники. И только Михалыч называл Лядова почтительно и по-домашнему – Лексеич. Потому что в лихие 90-е они на пару проходили по одному уголовному делу. Лядов предложил Михалычу всё взять на себя, пообещал быстро вытащить его из зоны, а сам так и прошел свидетелем. Слово свое Лядов сдержал. Через полтора года Михалыч откинулся «за недоказанностью» при кассационном рассмотрении дела в Верховном суде. Лядов нормально отстегнул Михалычу «за понесенные страдания», взял его в свое дело, представил «коллективу» как лучшего друга. А потом поставил смотрящим на городском погосте.

Все головные боли, суета, неизбежные в такие минуты метания граждан по городу кончились. Лядов дал команду начальнику своей службы СБ – и на кладбище прекратился вандализм, здесь перестали появляться бомжи и забулдыги, за что получил благодарность от полиции «за активное содействие в обеспечении общественного порядка».

Теперь людям было достаточно подъехать к Михалычу – индивидуальному предпринимателю «ИП «Вечная память», назвать день, выбрать по деньгам могильное убранство, оставить свой телефон и – всё, дальше процесс тёк как бы сам собой. Михалыч в такие дни был для убитых горем граждан добрым волшебником. Он мог и делал всё. Для слабых здоровьем обеспечивал на похоронах медсестру, находил священника для отпевания, подгонял куда скажут потребный транспорт, заказывал поминки… Люди испытывали огромное облегчение, говорили Михалычу, что сами они никогда бы всё это не провернули, и не скупились на деньги. Михалыч скорбно отвечал: «Если что, я всегда к вашим услугам…» и совал деньги в карман, не считая. Все вышеперечисленные, кого Михалыч обеспечивал заказами, включая священника, тоже платили ему, по пятьсот рублей с носа – за гарантию заказа.

Считал он доход вечером. Деньги «на карандаш» никогда не брал, оборот держал в голове. Расчет по договоренности с Лядовым был простой. В месяц Михалыч должен был отдавать Лексеичу двести тысяч, за которыми приезжал начальник СБ Клычов. Остальное Михалыч мог оставлять себе. «Остальных» денег набегало столько же, особенно весной и осенью, когда люди мёрли особенно шустро. И Михалыч был доволен.

Сели. Михалыч налил в кружки чай, подвинул к Гриму хлеб, колбасу, мёд. Спросил:

– Видал человека во фраке?

– Это которого мордовороты сторожили?

Михалыч не отреагировал на язвительный вопрос Грима.

– Это сам Лядов. Слыхал про такого?

– A-а, это он хрень какую-то нёс про патриотов отечества? – опять легкомысленно уточнил Грим.

– Не кусай руку дающего! – назидательно изрек Михалыч. – Слушай и вникай. Так вот, он учредил губернское дворянское собрание «Предки и Потомки», вот эта аллея, на которой ты квартируешь, теперь как мемориальный памятник, за ней нужен постоянный догляд, уход. Мне на это дело велено специального человека нанять. Я беру тебя. Будешь моим замом по мемориальным вопросам. Новостройкой буду заниматься я лично…

Теперь Грим слушал, помалкивая, вникал в суть столь экзотического предложения. Михалыч важно инструктировал:

– Подпишешь со мной договор трудового найма. Зарплата двадцать тысяч в месяц. Пять будешь платить мне за постой, спанье на диване. Харч пополам. На руки тебе чистыми пятнадцать тыщ. Не хило, да? Так что съезжай от своего графа, перебирайся на диван. Такое вот щастье тебе подвалило. Усёк?

…Они сошлись по взаимной симпатии, Грим и Михалыч. Между скорбными делами беседовали о том о сем. Сиживали молча, помянув очередного ушедшего от Грима. При этом оба примечали, что совпадают друг с другом и в разговорах, и в молчании. Однажды, сразу после Нового года, который Грим встретил в одиночестве, его никто не позвал и никто ему не позвонил, на него накатила тоска смертная. Он взял пару бутылок водки, закуску и поехал к Михалычу. Тот лежал пластом, разбитый радикулитом.

– А я думаю, хоть бы бог падлу какую послал! – радостно простонал Михалыч, приветствуя Грима. – Услышал господь мои молитвы!

– За падлу ответишь! – поздоровался Грим, заставил Михалыча выпить четыре таблетки темпалгина и сто граммов водки, кое-как перекантовал его на живот. Во время массажа Михалыч по-бабьи взвизгивал и тихонько материл Грима, пока, наконец, не примолк. Блаженно и осторожненько, но самостоятельно, перевернулся на спину. Грим разлил, Михалыч сказал тост: «Ну, здравствуй, жопа, новый год!» – и они выпили со взаимным удовольствием от встречи.

Вечером, когда Грим – зам кладбищенского координатора-смотрителя по мемориальным вопросам – собирал в склепе свое имущество для переезда в «офис» на диван, внизу, у основания склона, возник звук мотора… Звук приближался. Грим замер, прислушиваясь. Машин было две. Они остановились прямо у того места, где он, спускаясь в кустах от склепа, выходил из своего прибежища на ровное место. Хлопнули дверцы.

– Четверо, как минимум, – прошептал Грим. Он на всякий случай вылез из склепа, приготовился, если что – смыться поверху в противоположную сторону через кладбищенскую «новостройку». Опять возник звук мотора, подошли еще две машины, и опять хлопнули дверцы… Люди вели себя спокойно, похохатывали, разговаривали друг с другом тихо, о чем – Грим разобрать не мог. Поразмышляв, что бы все это значило, и решив, что происходящее к нему отношения не имеет, он тихонько сполз вниз, поближе к краю кустов. Невидимый с поляны, Грим увидел шикарные джипы, людей в черном, они стояли двумя группами поодаль, метрах в тридцати, друг от друга. Ждали еще кого-то… «Еханый бабай, стрелка!» – сообразил Грим и пополз было вверх от греха подальше. Но шевелиться уже было нельзя, двое, по одному от каждой группы, пошли навстречу друг другу, один нёс вместительный, видно было – тяжелый кейс, остальные начали бдительно озираться по сторонам. Двое сошлись… И в это мгновение лихо подлетела еще одна, явно сторонняя тачка. Из нее, путаясь в длиннополом плаще, выскочил долговязый тип. Увидев его, все нервно сунулись за оружием. «Плащ» крикнул:

– В общаке нет моей доли. Это чё, кидалово? Не по понятием тема идет!

Пошел дерганый диалог:

– Борей?! А ты-то здесь с какой сырости? Ты же знаешь, у схода к тебе отдельный базар…

«Плащ» бросил перед собой распальцовку, заорал:

– Да забил я на такой сходняк! Без моей доли это же мне как предъява! Чё за кидалово?! Или я вхожу как все, или…

Грим явственно услышал клацанье передернутых затворов. В руках людей в черном невесть откуда возникли «калаши».

– Или что, Борей? – ласково спросил старшой. – Ты как вообще сюда попал?

«Плащ» подошел к кейсу, кинул рядом с ним пакет со своей долей, повторил:

– Я сказал: или я вхожу, или…

Человек в черном пинком отшвырнул пакет, повторил вопрос:

– Или что, Борей?

– А-а-а! – завыл Борей, обиженный таким неуважением к его бабкам, и выстрелил в «собеседника». Загремела беспорядочная пальба. Человек в черном схватил кейс, побежал обратно к своей машине, но споткнулся, подстреленный, засеменил в сторону на заплетающихся ногах и повалился лицом в траву. Кейс упал на ребро, подпрыгнул и оказался прямо напротив Грима, ручкой к нему. Бери – не хочу. До кейса было – руку протянуть… Братки, попрятавшись за машинами, увлеченно палили почем зря. Грим зыркнул на поле боя, понял – можно! Высунул руку из кустов, схватил кейс, рывком втянул его под покров непроглядных ветвей и на четвереньках проворно попёр его вверх. Кинул добычу внутрь склепа, скользнул следом и затаился.

Где-то завыла, приближаясь, сирена, волной прокатился рев вертолета, тачки внизу взревели моторами, и – возникла тишина. Грим перевел дух, пошевелился, ощупал добычу. Но внизу опять стало шумно, подлетела полиция. Менты бродили внизу туда-сюда, бубнили – слов было не разобрать. Слышен был голос Михалыча. Его что-то спрашивали, он что-то отвечал. Подошла еще одна машина…

Майский денёк угасал, потихоньку смеркалось. Увидеть Грима в кустах было уже невозможно, и он опять сполз вниз… Теперь он всё видел и слышал. Криминалисты собирали гильзы, разглядывали следы, брали мазки крови. Полицейские озирали пространство вокруг места происшествия, восклицали:

– Это что вообще было?! Куда они все подевались, кровища вон какая и – никого…

– Да может они всех покидали в тачки и смылись…

– А гильз-то, горстями собирай…

В тени холма стало почти темно. Полицейские сошлись к машинам, перекурили, побубнили еще чуток и уехали. Грим, уже не таясь, вернулся в свое прибежище, перевёл дух. Долго сидел в кромешной темноте, соображал: что теперь делать, как быть? Тихий, поставленный на минимум звонок сотки, раздался в склепе, как визг бензопилы. Грим схватил телефон, быстро нажал кнопочку приема, чтобы пресечь звонок, поднес трубку к уху, но не отозвался, молча слушал, сдерживая дыхание. Звонил Михалыч.

– Чё сопишь? Ты живой там?

– Да нормально всё, – театрально спокойно, будто он спал, а Михалыч разбудил его, ответил Грим. – Стреляли…

– Ты мне дурочку не гони, тут шухер такой, а у него «нормально всё»! Слушай сюда! С утра пораньше уходи в город, вечером позвони мне насчет обстановки. Завтра тут такая кутерьма будет, если тебя обнаружат – заметут, как пить дать. Понял?

– Усё понял, шеф, – дурашливо сказал Грим, реально поняв главное: отныне и надолго его доселе безопасное, защищенное прибежище будет самым опасным местом. И еще понял: прижучат вместе с чемоданом, кто бы ни обнаружил его – убьют с удовольствием. Чемодан нужен всем. А он, кто бы ни был, всем теперь не нужен.

Вечер в хвойном бору… Промеж желтоватых, светящихся потёками смолы, сосновых стволов, под высокими кронами холёный газон, на нем накрыта шикарная «поляна» – белые столы, стулья, на столах бутылки, закуски, фрукты… Поодаль дымятся мангалы, голубой дым плывет вверх, к сосновым кронам, ветерок разносит вокруг то запах свежей хвои, то тончайший аромат шашлыков. Публика – кто сидит за столом, прикладывается к бокалам, кто важно перемещается внутри этого роскошного застолья – дорого одетая, степенная, респектабельная. На заднем плане интерьера – особняк а ля «замок»…

Жена губернатора дает прием по случаю своего дня рождения. Событие весьма серьезное, присутствуют супружеские пары всей местной элиты – первые руководители госучреждений, некоторые депутаты, бизнесмены, актеры… Среди них в белом смокинге Матвей Алексеевич Лядов, он прикладывается губами к руке губернаторши, дарит ей нечто в широком длинном кожаном футляре. Она приоткрывает эту тару – внутри бриллиантовое колье. На лиде именинницы вспыхивает восторг, она берет Лядова под руку и ведет его к супругу-губернатору – ритуально поздороваться.

Все в банкетных туалетах, в служебных мундирах только двое, генерал милиции, начальник облУВД Зарембо и генерал юстиции прокурор области Кожевников. Они только что из своих кабинетов, переодеться не было времени. Но наличие в почтенной публике двух генералов придает бомонду шик, сразу видно, что тут собрались не просто «вованы» при деньгах, а руководящий и направляющий истеблишмент. Генералы сидят за столом, вместе с ними губернатор. Они только что хлопнули «для заделья» по вместительной рюмке водки, закусывают по-простому хрусткими огурчиками. Губернатор что-то рассказывает, зыркнув по сторонам, делает перед собой округлый жест растопыренными пальцами и сразу видно, что речь идет о больших грудях… Генералы сидят, подавшись вперед в рассказчику, уши топориком. И внезапно все трое начинают ржать, как кони, на всю благородную округу. Публика реагирует на сей моветон благосклонно – неважно как смеются, важно – кто смеётся!

Губернатор наливает по следующей, приглашает быстренько опрокинуть, у него готов очередной анекдот. На этом, самом интересном, месте у генерала Заребмо звонит сотка. Губернатор даёт отмашку: выключи его на хрен, деваться от них некуда! Генерал смотрит на экран сотки, разводит руками, мол, что поделаешь, наша служба и опасна и трудна, и отходит в сторону. Ему докладывают. Он цепко слушает, спрашивает, бросает рубленые фразы-распоряжения: «Где? На кладбище?! Совсем оборзели!.. Трупы есть? Нет? Семнадцать гильз и ни одного трупа?! Это может быть, да, может с собой увезли… Ищите, стреляют, чтобы убить! Осмотри там все под микроскопом, пусть криминалисты кровь ищут. Кино с камеры вертолета не забудь. Гильзы по базам пробейте… Завтра в десять ко мне. Ночью надо работать, ночью, любовь и убийство понятия круглосуточные, понял? Повторяю, в десять у меня!»

Дожидаясь, когда Зарембо вернется к столу, губернатор скучающе обозрел празднество и обнаружил скромно стоящих в ожидании, когда их заметят, жену и рядом с ней Лядова, которого она держала под руку. Увидев это, губернатор психанул, подошел, буркнул жене:

– Он чо, сам стоять не может? Чо ты в него на людях вцепилась?

Свое любимое «чо» он произносил резко, звонко, как цокает фазан. Губернаторша отшатнулась от Лядова. Губернатор заметил в ее руке кожаный футляр, который именинница пыталась спрятать в складках платья… Лядов бодро зачастил:

– Здравствуйте, Андрей Ильич, рад вас видеть в добром здравии! Благодарю за приглашение…

– Это не я, это она тебя пригласила, – губернатора забавляло, как шестерил Лядов. – Как дела? Всё богатеешь?

– Не хлебом единым живу, Андрей Ильич. Я тут общественную организацию зарегистрировал, так сказать, неправительственное объединение. Губернское дворянское собрание…

На лице губернатора отразилось крайнее изумление. Он даже растерялся.

– Ни хрена себе! Это чо такое?!

Лядов приступил к главному…

– Просматривается экономическая составляющая, перспектива иностранных инвестиций в ваш регион…

– Охренеть! – губернатор с живым любопытством уставился на Лядова. – Иностранные инвестиции, говоришь?!

– Хотел бы доложить подробнее, – попросился на личный прием Лядов, довольный произведенным эффектом. – Есть интересная информация…

– «Экономическая составляющая», «иностранные инвестиции»… – продекламировал, но уже без ехидства, губернатор. Изумление на его лице сменилось задумчивостью. – Ну ты даешь! Инвестиции – это хорошо… – Андрей Ильич пытливо разглядывал Лядова. – Но иностранные инвестиции штука… тонкая. Ладно, давай вместе подумаем.

Лядов стоял как солдат перед генералом. Спросил:

– Когда прибыть?

– А вот завтра часа в три и прибудь. Пойдем-ка со мной!

Губернатор подвел Лядова к столу, сел. Взял с подносика чистую стопку, налил Лядову. Четвертого стула за столом не было, Лядов стоя в полупоклоне, принял стопку из рук губернатора. Прокурор оценивающе наблюдал за происходящим. Сцена привлекла внимание и Зарембо, продолжая разговор по сотке, генерал скосил глаза в их сторону.

Губернатор налил всем, провозгласил пышный тост:

– Вот, товарищи, перед нами живой пример патриотической инициативы соотечественника. Пьем за иностранные инвестиции в экономику нашей области!

Лядов был растроган, залпом опрокинул рюмку. В благодарном смятении чувств он не обратил внимания, что им брезгуют – выпил он в одиночестве. Губернатор только поднял свою рюмку и, полную, поставил обратно на стол. Прокурор к своей рюмке даже не прикоснулся.

– Жду завтра к трем, – закончил приём Лядова губернатор. Лядов быстро, деловито устремился к выходу из губернаторской усадьбы, он был окрылен и полон решимости хорошенько подготовиться к завтрашней аудиенции. «Собутыльники» дружно проводили его взглядом. К столу вернулся Зарембо. Сел, машинально опрокинул стопку водки – выпил, будто воду, закусывать не стал. Генерал был крайне озабочен.

– Ну, чо там у тебя? – спросил губернатор. – Любимый город может спать спокойно?

– Город-то может. Покойникам не спится. Массовая стрельба на кладбище…

– Во блин! – губернатор даже присвистнул. – Это ж надо, до какого святотатства дожили!

– А что, удобно, – задумчиво произнес прокурор. – Шлёпнул – закопал, шлёпнул – закопал. Не отходя от кассы…

В эту ночь вместе с Гримом не сомкнули глаз еще несколько человек, в том числе бизнесмен-миллионер, владелец трех супермаркетов, сети СТО, обменников, учредитель банка, депутат местного заксобрания Матвей Алексеевич Лядов. В начале двенадцатого ему позвонил Клычов – директор частного охранного предприятия, у которого по договору с Лядовым находились в так называемом доверительном управлении все СБ – службы безопасности Лядова. Охранялся бизнес Лядова по хитромудрой схеме, изобретенной Клычовым. На каждом субъекте Матвея Алексеевича, в супермаркетах, в банке, в прочем бизнесе были свои СБ, деятельность которых координировал и контролировал Клычов. Чтобы не светить его рядом с собой, Лядов держал Клычова дистанцированно, поодаль от себя, в маленьком офисе на другом конце города. Телефонная связь была у них персональная и короткая, их номера знали только два человека, Лядов и Клычов. Оба имели всегда при себе специальные трубки, предназначенные только друг для друга. Фактически Клычов был в городе смотрящим Лядова. Именно эта трубка зазвонила у Лядова в начале двенадцатого. Он знал, что Клычов звонить просто так не станет и потому взял трубку сразу. Лядов полагал услышать короткий доклад о благополучном перемещении общака, Клычов, однако, повел себя странно. Он попросил о немедленной встрече. Лядов слегка раздражился.

– Пожар, что ли?!

– Похоже, уже сгорело, – непочтительно буркнул Клычов. – Тема плохая…

Лядову стало нехорошо, слово «сгорело» он понял буквально.

– Ладно, подъезжай.

– Я уже здесь, – как-то отрывисто, зло буркнул Клычов. – У двери стою.

Лядов спустился на первый этаж, где у него располагался кабинет для редких приемов на дому, открыл дверь. Клычов стоял в дверном проеме, привалившись плечом к косяку, вид у него был какой-то потерянный. Лядов испугался, таким растрепанным он своего смотрящего никогда не видел. В кабинете Клычов без спросу, молча налил себе фужер водки, вылил её в горло, глотая жадно, нервно, запил минводой прямо из бутылки, обессилено упал в кресло. Лядов наблюдал за ним, шалея от инстинктивного страха, и, наконец, панически заорал.

– Ну!? Что? Что?!

Клычов собрался с духом, будто ему предстояло сообщить шефу о гибели его детей и внуков.

– Матвей Алексеевич, деньги исчезли. Два миллиона евро. Бесследно.

Новость была до того невероятной, невозможной, что Лядов поначалу просто изумился.

– То есть?! – насмешливо спросил он таким тоном, будто хотел сказать: «Ты чё хрень какую-то несешь? Это как такое может быть?!»

– Деньги исчезли. Бесследно, – повторил Клычов и потянулся к водке. – Испарились.

– Дома бухать будешь! – нервно крикнул Матвей Алексеевич. – Как это испарились?! Покойники, что ли, прибрали, прости господи! – Лядов остановился перед своим смотрящим, склонил голову набок, еще пребывая в иронии. Полы его домашнего халата распахнулись, он стоял перед Клычовым, выпятив своё пивное пузо, расставив тонкие волосатые ноги. Клычов молчал, ждал, когда шеф наконец врубится в тему. И по этому тяжелому молчанию, по скорбной позе смотрящего Лядов медленно осознал простую суть доклада – весь общак схода, два миллиона евро, исчезли. Но поверить в этот кошмар было непросто. Лядов в недоумении пожал плечами, разглядывая сверху вниз затылок сидящего Клычова. Смотрящий, в свою очередь, не смея поднять глаз, пялился в пузо Матвея Алексеевича.

– Так-так-так, мудак-мудак, – пробубнил задумчиво Лядов. Размышляя, он налил Клычову еще водки, запахнул халат. – На-ка вот выпей и давай сначала. Сначала, медленно и по порядку.

Клычов выпил, на этот раз не спеша, не булькая и не дергая кадыком. Сел культурно, перевел дух. Лядов терпеливо ждал, когда его смотрящий сгруппируется. Рассказ последовал простой. На точку прибыли вовремя. Процедура перемещения объекта шла нормально. Откуда-то появился психованный Борей, полез в долю, начал орать… Тут Лядов цепко спросил:

– Откуда Борей узнал место стрелки?

– Есть вопрос, – ответил Клычов, – разберемся, это легко. И продолжил…

Когда долю Борея отвергли, как и решил сход, Борей и его человек начали стрелять. Перестрелка была беспорядочная. Курьер с кейсом побежал обратно к машине, но был подстрелен, упал, кейс был на виду у всех. Борей уехал. Кто-то вызвал полицию.

– Кто? – быстро спросил Лядов.

– Ну не мы же, – с мягкой укоризной ответил Клычов. – Пальба была шумная, кто-то наверняка услышал и позвонил на «ноль два». Я уже пробил эту тему, так и было. И по времени всё совпадает. С центрального туда и вертолет дэпээс был направлен. Наши до приезда полиции уехали. Когда собирались, кейса уже не было… У нас один труп и трое раненых. Всех вывезли, на точке ничего не осталось.

– Кроме денег, – язвительно уточнил Лядов. Смотрящий слегка развел руками, на реплику шефа виновато отмолчался. И закончил доклад:

– Убитого Михалыч упокоит, это как обычно. Ранения легкие, люди залечатся на дому, врачует их Соломоныч, тоже как обычно.

– Убили кого? – спросил Лядов.

– Как раз курьера, когда он с кейсом обратно к машине бежал. Это, похоже, Борея выстрел. Пуля вошла в шею, там кровищи – лужа. Траектория полета идет прямо от Борея. Снайпер хренов…

Замечание про траекторию и снайпера Лядов оставил без внимания. Налил водки, теперь уже себе, выпил маленькими глотками, врастяжку, закурил. Голова начала работать. Заговорил размеренно, веско.

– Раненым дай денег. Скажи, чтобы не трепались. Убитый семейный был? Откуда он вообще?

Услышав, что курьер семьи не имел и родом он из Норильска, Лядов продолжил:

– Это хорошо. Отправь человека с деньгами в Норильск, пусть отдаст его родителям. Пусть скажет, что сын с оказией прислал. Что убили его, говорить не надо. Пусть ждут и поживут всласть. Денег старикам не жалей. Теперь по делу. Михалыч должен себе зама брать, по мемориальной аллее, это мои дела по дворянскому собранию. Отправь к нему на зама своего человека, скажи, я велел. Человек должен быть толковый, с маслом в голове. Пусть смотрит, слушает, любую мелочь по теме докладывает немедленно тебе. Человека отправь прямо сейчас! С точки глаз не спускать, поставь там машину, пусть мужик вроде как с бабой там…

– Матвей Алексеевич, кто же бабу на кладбище возит, – деликатно упрекнул шефа Клычов.

– Гляди-ка, соображать начал! – похвалил Лядов смотрящего, пододвинул к нему фужер. – Ну давай, за успех нашего безнадежного дела! С утра позавтракаем вместе. В девять у Данияра. Сейчас позвони ему, предупреди.

Клычев посмотрел на часы.

– Полвторого уже…

– Ничего, перетерпится. Иди, начинай работать!

Владелец ресторанчика восточной кухни Данияр перестал храпеть, отозвался на звонок сотки сонным мычанием, забурчал что-то по-узбекски. Но, услышав голос Клычова, радостно залопотал:

– Здравствуй, дорогой! Почему забыл меня, почему не заходишь, мой плов не кушаешь. Зачем обижаешь, дорогой…

Услышав, что утром у него будет кушать плов сам Лядов, Данияр пришел в полный восторг:

– Большая радость! Всё будет, как для отца родного, плов будет, шашлык будет, всё будет!

Клычев, зная привычки шефа, посоветовал лопотавшему ресторанщику приготовить и овсяную кашу. Второй звонок он сделал Глазу, выбрав его соглядатаем в качестве зама Михалыча, сказал выйти на улицу, он сейчас подъедет. Отвезти Глаза на кладбище решил лично. Михалыч почтительно сказал:

– Слово Лексеича для нас закон, – гостеприимно осведомился: – Чайку?

Клычев отмахнулся, повел Глаза на место стрелки. По пути обрисовал ситуацию и поставил задачу:

– Похоронная суета меня не интересует. Меня интересует любое движение в этой точке и вверху, на аллее, напротив этой точки. Любое, понял? Человек, машина… Что-то должно обозначиться. Обязательно! Если что – звони немедленно, глаз с объекта не спускай.

– А ночью? – спросил Глаз, озадаченный таким странным поручением.

– Сегодня уж как есть. А дальше на ночь будем привозить сторожевую собаку.

Проводив Клычова, Михалыч пригласил к столу своего новоиспеченного зама.

– Ну, давай знакомиться. Тебя как кличут?

– Глаз я…

– Не понял, глаз в смысле голос или око?

– А что такое око? – спросил Глаз, наблюдая с явным нетерпением, как Михалыч наливает ему водку.

– Да-а, – протянул Михалыч. – Песню слыхал – «очи черные, очи страстные»?

– A-а, это слыхал.

– Ну вот, очи – это глаза, одно око – это один глаз.

– Не-е, это не в тему. У меня фамилия Глазьев! Слушай, а погоняло Око это лучше, чем Глаз, как считаешь?

– Тут и разговору нет, око, конечно, лучше! – поддержал Михалыч, поняв, что этот придурок с такими мозгами ничего и никого не выследит. За разговором о том о сем Михалыч радушно влил в Око два раза по полстакана водки и уложил его на диван спать.

Проснулся разведчик Клычова ближе к девяти утра, окропил глотку соточкой, попил чайку с медом. И начал следить за точками. Когда следить было уже не за кем.

К полуночи Грим решился. Засветить лампочку не хватило духу. Зажег свечу, положил кейс плашмя, открыл… Пачки евро были одинаковы, все в прозрачных целлофановых файлах, перетянутые скотчем. Пачек было сорок штук. Грим вскрыл одну, посчитал… Сто купюр по пятьсот каждая. Пятьдесят тысяч на сорок… Два миллиона евро! Грим осторожно, будто имел дело с миной, закрыл кейс, протяжно вздохнул. Им овладело состояние, которое называется жуть. Очень захотелось немедленно позвонить Михалычу, посоветоваться. Но Грим только посмотрел на сотку и отключил её, задул свечу и заставил себя думать… Он не знал, что надо делать, когда в руки сваливаются два миллиона евро. Но что-то надо было делать. Он опять зажег свечу, в её хилом свете думать стало вроде бы легче. Уселся поудобнее. Опять слегка зацепился ногтем за трещинку в углу плиты основания склепа. Поскрёб ее, поднес свечу, вгляделся… Трещинка была длинная, угол плиты от стены к стене был явно выколот, но притерт плотно. Грим ножом прочистил её, попробовал поддеть. Выколотый кусок чуть поддался, трещинка расширилась. Он заклинил возникшую щелочку зубчиками вилки и ещё раз поддел ножом. Сколотый угол поддался легко, вилка провалилась в щель. Грим просунул в неё пальцы, ухватил скол, отволок его в сторону. Под ним была пустота. Он поднес к ней свечу… Стенки вполне просторного углубления были ровные, кто-то когда-то аккуратно выкопал это углубление. На его дне лежало что-то, завернутое в чистую тряпку, на ощупь округлое. Он осторожно развернул тряпку и увидел череп и несколько крупных костей.

– Ваше сиятельство! – прошептал Грим. – Извините за беспокойство…

Он бережно вынул мощи графа Грушницкого, углубил пространство. Копал ножом, землю ссыпал в торбу. Затем бережно вернул на положенное место мощи и рядом уложил доверху пачки денег. Вошло четырнадцать пачек, семьсот тысяч евро.

– Ну, приглядывай тут, ваше сиятельство, – Грим погладил череп. Вставил на положенное место скол. Вынес подальше, рассыпал горстями по сторонам выкопанную землю и вернулся в склеп.

– Ну, уже легче, – повеселел Грим и занялся второй своей думкой – сколько пачек войдет в торбу Михалыча и в обычный целлофановый мешок. В торбу вошло двадцать пачек, как и планировал Грим, в аккурат миллион. Они вошли легко, и Грим их там и оставил. Напихал в торбу вокруг поклажи свернутые в клубок носки, пару обносок обуви, отчего содержимое торбы стало смахивать на картошку. Ну а шесть пачек, триста тысяч, просторно уместились в целлофановом мешке. Из этих трехсот тысяч Грим оставил себе в карман пять пятисотенных купюр.

Для города у него образовалось две поклажи, торба и мешок, что соответствовало его задумке. Довольный такой расфасовкой, Грим заварил себе чаю и стал ждать утро. До первого света он даже вздремнул слегка и когда очнулся, был уже свеж, деловит, полон решимости.

Было начало пятого. В первом утреннем сумеречном свете тонко звенел беспрерывный зуммер, в котором возникало и басовитое гудение шмелей – тысячи насекомых упоенно собирали черемуховый нектар. Черемуха цвела буйно, сплошь, стеной, и это звенящее облако стекало вниз по склону, от склепа к началу поля, на далеком краю которого чернел лес. Света было еще мало, очертания всего сущего виделись размытыми и Грим вышел из этого черемухового облака, как Ангел во плоти. Одет он был дешево, за гроши, но опрятно, в китайские парусиновые штаны, хэбэшную рубашку, самопальные, под Adidas, белые кроссовки. И все это издали, в первом утреннем свете, виделось как белое ангельское оперение. Сходство нарушалось только двумя предметами, не имеющими ничего общего с образом Ангела по плоти, – грязной потертой торбой и жеваным целлофановым мешком, набитыми валютой.

К Городу была короткая, километра три, и легкая дорога, по асфальтированному шоссе, где можно было, даже несмотря на рань, поймать машину. Но Грим выбрал другой путь, длинный, трудный для ходьбы с поклажей, но дикий, безлюдный. Через поле, лес, железнодорожную насыпь, опять лес и окраинные глухие переулки, петлявшие к центру города, к горке с храмом на её макушке, под оградой которого располагался блошиный рынок. Он хорошо знал этот путь, ходил по нему, когда незачем было спешить, слушал птиц, собирал по ходу грибы. И думал о Марии Владимировне… Но сейчас было не до птиц и грибов. План был совсем другой. Грим подхватил поклажу поудобнее и споро двинул через поле к первому лесу.

Блошиный рынок уже оживал. Люди раскладывали прямо на земле, подстелив рогожу, клеенки, странный товар в надежде на свое маленькое торговое счастье. Было здесь много стариков, особенно бабушек. Под сенью храма пенсионеры и другой бедный люд продавали здесь, себе на прокорм, всякую всячину – древние, помутневшие от времени вазочки, рюмки, ретро шарфики своей забытой молодости, мотки медной проволоки, лудильное олово, старые книги, от сентиментальных романов типа «Сердце, пронзенное любовью» до избранного классиков марсизма-ленинизма.

Выйдя из переулка, Грим бросил взгляд на это скорбное торжище. Она была уже на месте, сидела на складном стульчике, отдыхала после прибытия на свою торговлю. Весь свой товар, термос с чаем, пакет с едой на день, необходимые, если прихватит, лекарства и складной стульчик она таскала вслед за собой на маленькой двухколесной тележке, которой пользуются для своей поклажи пенсионеры.

Продавала Мария Владимировна акварели и вышивки собственного изготовления. Долгие годы она работала учительницей рисования в школе, потом вела кружок изобразительного мастерства в местном Доме пионеров. А когда пионерскую альма матер приватизировали, а Марию Владимировну подвергли сокращению штатов ввиду смены профиля учреждения – в Доме пионеров разместился торговый дом – она оформила пенсию, купила пяльцы, разноцветные мулине, рулоны канвы и ватмана, кисти, акварельные краски и начала борьбу за выживание. Мария Владимировна была женщиной начитанной и слегка изобретательной. Посему она сообразила, что потенциальные покупатели ее продукции – завсегдатаи храма, бредущие в него и обратно через блошиный рынок. Это был верующий бедный люд, как правило, жалостливый, по-старчески сентиментальный, легкий на слезу умиления.

Через пару недель вдохновенного творчества Мария Владимировна развернула на блошином рынке свой художественно-торговый стенд и сразу овладела вниманием масс. На людей с вышивок крестом, гладью глазели умилительные, обязательно улыбающиеся котята, щеночки, хулиганистые цыплята и прочее потешное потомство животного мира. У мирян немедленно возникало острое желание разместить такую прелесть у себя в кухоньке или на стене напротив кровати, чтобы радовать старческий глаз.

На вопрос «Почем?» Мария Владимировна скромно отвечала: «Сколько дадите». Давали до ста рублей за одну вышивку и через пару часов стенд опустел. Мария Владимировна наторговала восемьсот рублей, поразившись такому успешному повороту дела. Были у нее и акварельные пейзажи, но их брали хуже, и ко второй ходке на блошиный рынок она их уже не рисовала. Один из непроданных пейзажей она подарила Ивану Петровичу, то есть Гриму. Он тогда растрогался до сердечного волнения. Потому что для Грима милее Марии Владимировны человека на этом свете не было.

Грим возник перед Марией Владимировной внезапно, бухнул свою поклажу у её ног, облегченно выдохнул

– У-уф-ф!

– Ой, Иван Петрович! – тихо вскрикнула Мария Владимировна, схватившись за сердце. – Как вы меня напугали! Прямо как… черт из табакерки!

– Черти черные, а я в белом, – буркнул Грим, растирая затекшую руку, в которой он пёр торбу. При этом он озирался вокруг, но никто не обращал на него внимания, полагая, что это пришел со своим барахлом еще один искатель торговой удачи.

– Ну, хорошо, ангел из табакерки, – пошутила Мария Владимировна. Она уже пришла в себя после внезапного возникновения Грима, и лицо её светилось радостью встречи, к Ивану Петровичу у нее также имелась симпатия. Гриму, однако, было в данную минуту не до сантиментов.

– Встаньте-ка, Мария Владимировна, – велел своей пассии Грим. Мария Владимировна, не ожидая такого обхождения, растерянно встала. Грим убрал из-под нее стульчик, сноровисто подсунул под Марию Владимировну торбу, кинул на нее подушечку. – Садитесь быстренько!

Она покорно села, растерянная и обиженная командами непохожего на себя Ивана Петровича.

– Твёрдо как-то, неудобно…

– Ничего, надо потерпеть, – Грим бестактно оправил юбку Марии Владимировны вокруг торбы, скрывая её. Затем он шустро установил стенд, развесил на нем вышитых котят и щенят, вывалил на колени Марии Владимировне ее термос, пакеты с едой и лекарствами, она только успела придержать свои вещи руками. Освободив ее мешок, он сунул в него целлофановый пакет с валютой, спрятал его за стендом, кинул сверху клеенку, под которой Мария Владимировна спасалась от дождя. Первое дело было сделано, опасная поклажа для постороннего глаза исчезла. Грим опустился на стульчик Марии Владимировны, придвинулся к ней поближе и еще раз вздохнул, переводя дух.

– Ничего, надо потерпеть – повторил он. – Теперь давайте пить чай, как будто мы пришли и просто сидим и пьем чай…

Мария Владимировна наблюдала за нервной суетой Ивана Петровича молча. Также молча налила чай, себе в чашку, ему в крышку-стакан термоса. И тихо спросила:

– Что случилось, Иван Петрович? Беда?

– Как сказать… – уклончиво произнес Грим. – Эта палка о двух концах. Но пока, на данный момент, беда. Тут дело такое… Машенька, – так ласково, проникновенно Грим впервые назвал Марию Владимировну, даже коснулся ладонью её колена. – Это деньги, Маша. Большие деньги!

– Вы их украли? – строго спросила Мария Владимировна. Грим раздражился, поморщился.

– Ну что вы, в самом деле!? Ничего я не крал! Они мне… ну как бы с неба свалились.

Мария Владимировна подняла глаза к небу, затем перевела задумчивый взгляд на Ивана Петровича.

– Это опасно?

– Найдут – убьют, – конкретно ответил Грим. – Но – не найдут. Значит, не убьют. Короче, делаем так, – он решительно пресек пустой женский разговор на тему «ох-ах». – Мне нужен час. Максимум один час. Сидите, пейте чай, торгуйте. Только никуда не уходите, сидите на деньгах! Книжку возьмите, читайте… – Грим сунул ей книгу, осмотрел созданную им диспозицию и остался доволен. Сидит женщина, продает свое рукоделие, почитывает книжку. Рядом сидят, толкутся такие же. Глазу зацепиться не за что. И он споро двинул к центру Города.

Три обменника Грим оббежал за полчаса, продав в каждом по тысяче евро. Обменники только открылись, в каждом сидела, изнывая от безделия, сонная девка. Трижды повторилось одно и тоже, у него просили паспорт, прогоняли купюры через инфракрасный детектор «Dockesh», проверяя их подлинность. Грим с удовлетворением отметил, что деньги были хорошие, настоящие. И выталкивали ему корытце с рублями, паспортом и чеком. Рубли он кидал, не пересчитывая, в заветный целлофановый мешок, накидав в него по курсу евро сто сорок четыре тысячи «деревянных». Затем в магазине «Всё для путешествий» он купил попросторнее умыкнутого им кейса респектабельный чемодан, серый, прошитый по швам толстой ниткой цвета спелой вишни, на колесиках, с выдвижными ручками, схватил такси.

Лядов подъехал к кафе Данияра «Учкудук», как и назначил, ровно в девять утра. Клычов уже ждал его. По тому, как он тяжело вылезал из машины, шел к двери «Учкудука», смотрящий понял, что шеф пребывает в мрачной озабоченности. Он не ошибся. После отъезда Клычова Лядов до утра не сомкнул глаз. Бродил по кабинету, крутился в кресле, вскакивал, прикладывался к бутылке. Его начала терзать и затем неотступно вцепилась в мозг одна мысль: где и каким боком эти деньги могут вылезти, и чем это ему грозит. А в том, что деньги всплывут, Лядов не сомневался, на то они и деньги… Следом накатилась паника, которая не покидала его по сию минуту. Лядов понимал, что он оказался в некоей клетке.

За столом он посмотрел на овсянку с выражением лица, которое говорило: «Этого дерьма мне еще не хватало!» Сорвал злость на Данияре:

– Диетолог хренов! Плов давай. И водку. Лимон порежь!

Полфужера водки и кислющий лимон несколько взбодрили местного олигарха и депутата заксобрания. Матвей Алексеевич посмотрел на Клычова так, будто обнаружил его рядом с собой только что. Начал с того главного, что терзало его:

– Лучше бы они исчезли бесследно. Но они ведь всплывут, это ж деньги. Большие деньги! Где-то они вылезут. Каким боком? Это ж всему делу конец. Ну и нам с тобой хана будет…

– Это вряд ли, – сказал Клычов, пытаясь успокоить паникующего шефа.

– Что вряд ли?! – психанул Лядов. – Не выпендривайся, излагай конкретно!

– Будем думать логически. Деньги уволок человек, это бесспорно. Кейсы с валютой не летают. Просто этот чел оказался в нужное время в нужном месте, такое бывает. Из наших никто ничего не заметил, потому что была большая суета, этот Борей со стволом, стрельба, вертолет, менты уже подъезжали… Людям надо было делать ноги, а не шарить по кустам. Ситуация мне понятная. Теперь об том шустрике… Кто мог оказаться на кладбище да еще вечером? Бич. Алкаш. Побирушка… Никто другой, только из таких. Это тоже бесспорно. Михалыч сказал мне, что этот сброд, случается, забредает на кладбище. Всегда вечером появляются, после посещения могил. Он их гоняет, но они лезут, бутылки собирают, объедки… Вот такая сволочь нам и нагадила.

Лядов оприходовал еще полфужера водки и занялся пловом.

– И что это значит? – Он несколько успокоился и слушал внимательно. Клычов говорил дело.

– А это значит, что деньги находятся на кладбище. Матвей Алексеевич бросил вилку на стол, медленно отстранился на спинку стула. В нем вспыхнула искорка облегчения, свободы, Лядов словно увидел, что клетка открылась.

– Поясни…

– Ну теперь все просто. Этот мудак уволок кейс подальше на кладбище, конечно, тут же открыл его. Открыл и испугался. Обязательно испугался. Что он сделал дальше? Потащил кейс в город? Исключено. Чтобы алкаш пошел в город с кейсом, полным валюты?! Нет, он его спрятал тут же, где-то среди могил. Может быть, взял одну пачку на обмен. И это хорошо, будем отслеживать именно такие купюры в обменниках. Отследим – получим его паспортные данные. И за бичами будем следить, что начали пить-есть… А когда они всё пропьют-прожрут, он побежит на кладбище за евриками. Так что деньги на кладбище. Быть им больше негде. И я их найду. Теперь все просто, – повторил Клычов, уверенный, что он не ошибается.

– Не ошибаешься? – спросил в великой надежде Лядов. Он желанно расслабился и тотчас начал быстро хмелеть.

– Логически других вариантов нет. По нашей ситуации расклад только такой. Так что концы денег вылезут. Всенепременно. Красиво жить не запретишь! Человека присматривать на кладбище я поставил. Ночью будет дежурить розыскная собака. По бичам и обменникам начнем работать через пару дней, пусть этот чел обозначится.

Лядов наслаждался уверенностью и покоем, как человек, которому удалось, ухватившись за соломинку, выбраться на твердь земную. Ему захотелось безмятежно заснуть.

– Найдешь бабки – коттедж в Заречье твой. Отвези меня к Матильде. Устал я.

Клычов погрузил умиротворенного шефа на заднее сиденье своего джипа, набрал номер, сказал одно слово: «Везу!» и покатил по проспекту. Пока ехали, Лядов лениво скользил взглядом по людям, домам, витринам, ничего не замечая в хмельной полудреме, будто перед глазами у него текла одна сплошная стена.

У дверей офиса «Нирвана» стояла, ожидая своего благодетеля, красота русского калибра – телесно роскошная, рыжая, зеленоглазая Матильда. Лядов начал выбираться из салона машины, но Клычов, не поворачивая головы к шефу, остановил.

– Грустная новость у нас…

Лядов откинулся обратно на сиденье, при этом коротко ругнулся:

– Б…, никакой жизни нет! Что еще?

– Нас постигла невосполнимая утрата. От нас ушел Борей…

– Куда ушел? – не понял поначалу Лядов, но быстро врубился. – Когда успел?!

Против воли Лядова этот его вопрос прозвучал двусмысленно. Непонятно, кому он был адресован, так быстро – едва одна ночь прошла – ушедшему Борею или Клычову, который как тот пострел, который везде поспел. Клычов уловил в этой двусмысленности намек на свою причастность к «невосполнимой утрате». Сохраняя горестный тон, рассказал шефу, что Борей застрелился в три часа ночи в своем гараже. И оставил записку. Клычов процитировал ее – «Это мое решение. Прошу никого не винить. Не трогайте семью».

Второй раз за это утро Лядов испытал облегчение. Он опасался, что Борей будет трепаться по сторонам о случившемся у кладбища и хотел поговорить с Клычовым о том, как бы «построить» этого придурка. А вот надо же, все так удачно построилось само… Однако обсуждать этот момент с Клычовым Матвей Алексеевич не стал – не царское это дело. Только спросил:

– Откуда ты всё это знаешь?

– Работа такая…

– Что значит «не трогайте семью». Он кого имел в виду?

– Ну… просьба у него была такая.

– И ты уважил, да? Ладно… Эх, каких товарищей теряем!

– Есть человек – есть проблема. Нет человека – нет проблемы, – процитировал Клычов товарища Сталина. Говорить шефу, что он лично продиктовал Борею текст записки и проконтролировал самоубийство, он не стал, они работали вместе давно и почти всегда понимали друг друга без лишних слов.

Лядов поразмыслил над изречением вождя народов.

– Хорошо сказано. Мудро! – и в прекрасном расположении духа, на редкость проворно устремился к Матильде.

Без Борея среда обитания Матвея Алексеевича стала значительно чище, приятнее.

Дожидаясь, пока Матильда уволочёт Лядова в свою «Нирвану», Клычов смотрел в его спину, и на лице его возникла гримаса брезгливости. Клычов не уважал Лядова. Шеф во всем и уже давно, с тех пор, как сдал Клычову под охрану всё своё «хозяйство», фактически зависел от него, но как-то подзабыл, перестал учитывать это бесспорное, как дважды два, обстоятельство. Матвей Алексеевич как всякий большой человек и воротила забронзовел – вёл себя с Клычовым по-барски, не упуская случая, язвил, покрикивал. Клычов же держался неизменно учтиво, даже покорно, и Лядов совсем распоясался. Клычов был человеком гордым. Не так чтобы до полной фанаберии, но возить Лядова к бабе – это было слишком! Он давненько давал волю – утешал себя – фантазии на тему «на чем бы кинуть Лядова». Не до полного беспредела, конечно, но так, чтобы Лядов закорчился, заметался, начал умоляюще просить. Теперь Клычов смутно почуял, что этот момент пришел. Он сел в машину, сунул в рот барбариску, прикрыл глаза и обострил свою чуйку… Тотчас внутренний голос спросил его: «А как Блядов узнает, что ты нашел деньги, если ты не скажешь ему об этом?»

– Хороший вопрос! – вслух произнес Клычов и ответил внутреннему голосу: «А никак не узнает. Не скажу, так и не узнает…». Внутренний голос удовлетворенно промолчал – говорить более было не о чём. А Клычов понял, что искать надо самому. Лично. Всех отстранить – только лично. Чтобы Лядов в случае обнаружения денег ничего не узнал. Оставить только ночную собаку, она никому не расскажет, если учует ночью чужого. А Михалыч, услышав собаку, позвонит, как ему и было велено, только Клычову. С обменниками и того проще, в каждом из имеющихся в городе пунктов обмена валюты сидел охранник – чоповец Клычова. Им он прикажет докладывать лично ему.

Через пятьдесят семь минут Грим был у храма. Подъезжать непосредственно к блошиному рынку он не стал.

– Стоишь, ждешь. Я недолго… – Грим протянул таксисту тысячу рублей и поспешил к Марии Владимировне. Водила с наглым любопытством смотрел вслед своему пассажиру. Зрелище было и впрямь живописное: патлатый, с хвостом на затылке мужик, весь в белом, с дорогущим новеньким чемоданом шустро поспешал в сторону храма, оглядываясь по сторонам. И тыщу он сунул эдак небрежно, как какой-то никчемный фантик. «Художник, наверное.

Богомаз. Они все такие… с придурью. Или поп», – предположил водила, учитывая непосредственную близость храма.

Бросив взгляд на шикарный чемодан, Мария Владимировна облегченно вздохнула, но всё же буркнула:

– Час от часу не легче! Я тут извелась вся.

– Всё нормально. Всё у нас идет путём, – Грим продолжал действовать быстро и деловито. Нырнул с чемоданом за стенд, велел Марии Владимировне: – Машенька, прикройте меня сбоку собой, вроде я здесь переодеваюсь.

Мария Владимировна послушно образовала телом угол со стендом, даже расправила по сторонам юбку, будто собралась пуститься в пляс. Грим дернул к себе в образовавшийся закуток торбу, стремительно вывалил её содержимое в чемодан, кинул следом и пакет с валютой. Миллион триста тысяч евро легко уместились в чемодане, который он мгновенно закрыл, поставил на ребро. Когда пачки евро повалились в чрево чемодана, рот у Марии Владимировны открылся, лицо стали круглыми. Грим протянул ей стульчик.

– Теперь садитесь. Вы, простите, где живете?

– Домик у меня, – ответила испуганная Мария Владимировна.

– Я не в этом смысле. Мне нужен адрес. По какому адресу вы живете?

Услышав адрес, Грим продолжил.

– Слушайте меня внимательно. За храмом, во-он там, стоит такси, желтая «Волга». Сейчас я соберу все ваши вещи и – к машине. Вы бегом за мной!

Безо всяких обсуждений, даже не дожидаясь реакции Марии Владимировны, он покидал в торбу её нехитрое имущество, схватил чемодан, торбу, пакет с рублями, сунул подмышку стенд и кинулся к машине. Затравленная видом пачек валюты, властными словами и стремительными делами Грима, Мария Владимировна дернула из-под себя стульчик и устремилась за Иваном Петровичем, как за своим единственным спасением. «Найдут – убьют!» Грим открыл перед ней заднюю дверь. Не дав Машеньке притормозить, ловко впихнул ее в салон, кинул ей на колени пакет с рублями, просунул в салон стенд и велел шоферу:

– Багажник открой!

Водила, поддавшись возникшему у его машины стремительному движению, выметнулся из салона, споро открыл багажник и закрыл его, едва Грим закинул в него торбу.

– Поехали! Грошев переулок, семь!

У своего жилища Мария Владимировна по команде Грима отнесла в дом торбу, стенд, схватила, как велел Иван Петрович, паспорт, торопливо вернулась в машину. Все действия она делала будто загипнотизированная, в режиме погони. Грим, напротив, расслабился. Самая опасная часть его плана была позади. Его и Машеньки, считай, уже не было в городе, добыча покоилась за спиной в багажнике, они сидели в типовом такси, каких в Городе пруд-пруди.

– Паспорт не забыли? – спросил Грим. Она покорно протянула ему свой паспорт.

– Хорошо. Пусть пока будет у вас. Посидите спокойно, отдохните. Теперь уже можно… – Грим погладил Машеньку по плечу. – Замучил я вас с этими… – он не договорил, вспомнив о водителе, который сгорал от любопытства. Если бы можно было вывернуть уши, как локаторы, назад, он бы это сделал. Грим спросил его:

– Как насчет сгонять в Москву и обратно?

– Да легко! Под хорошие деньги довезу за милую душу! – оживился шофер, почуяв жирный заработок, мотнуться в Москву и обратно – это не в городе торкаться.

– Сколько берешь за ходку в оба конца?

– В Москве стоять будем?

– Ну, где-то часик подождешь.

– Пять тыщ пойдет? – с веселой наглецой спросил водила.

– Легко! – сказал Грим. – Давай, ехай. В Москву разгонять тоску! – и сжал ладонь Машеньки, намекая, чтобы она ничего не спрашивала, просто молчала.

Охранники из трех обменников отзвонились Клычову буквально утром. Причем обменники эти располагались на одной улице, недалеко друг от друга. Сразу после открытия пункта обмена валюты, забегал человек, продал две купюры по пятьсот евро. Клычов сразу обратил внимание, что разница была только во времени посещения обменника, человек оббежал их с интервалом в несколько минут. Все трое сообщили одни и те же данные, которые кассирши механически вбили в свои компьютеры. Иван Петрович Сидоров, адрес по месту прописки был один и тот же. Возраст лет шестьдесят, внешность ничем не примечательная, разве что сутулый и волосы на затылке собраны в кисточку. Одет был в дешевку, белые брюки и рубаха. Рубли не пересчитывал, кидал в целлофановый мешок. Вроде как спешил…

– Но вот и всё! – Клычов удовлетворенно хмыкнул, до чего всё оказалось просто! Главное дело сделано. Теперь осталось навестить придурка и забрать у него бабло, где бы он ни прятал кейс. С трупом всё будет тоже просто, Михалыча учить не надо, он пустит его в подкладку в могилу, приготовленную для похорон – не в первый раз. Технология «подкладки» была проста. Могилы для завтрашних похорон копали сегодня. Михалыч выбирал подходящую, говорил землекопам, чтобы рыли на метр глубже положенного, и давал каждому из них по пять тыщ. Догадаться о причине такого заглубления было нетрудно, землекопы и догадывались, но не вникали, даже друг с другом не говорили об этом. Пять тыщ за лишний метр углубления ямы, это же такие легкие деньги – как на дороге нашел. Да и вообще, открывать рот на эту тему они опасались, понимая, что могло выйти себе дороже. Кому же охота самому оказаться в подкладке…

Ночью Михалыч лично сваливал труп в яму, забрасывал его землей до положенных под захоронение двух метров, притрамбовывал. А дальше всё происходило само собой. Ничего не подозревавшие работники кладбищенского погребального агентства под доглядом Михалыча быстренько опускали гроб с легальным покойником и, не мешкая, брались за лопаты. Когда над могилой вырастал холмик, Михалыч звонил Клычову и всегда говорил одно и то же: «Упокоилась старушка. Всё по-людски…». Для подкладки Михалыч выбирал могилу, вырытую только для старого человека, по житейскому опыту знал: горечь утраты мамы-папы, а тем более дедушки-бабушки не бывает неутешной, такие могилы посещаются редко, а скоро и вовсе забываются. Чаще всего люди приезжали к Михалычу, называли номер могилки, фамилию усопшего, просили прибраться там и давали деньги. Так что обнаружение «подкладки» было исключено полностью. Да, человек внезапно исчезал, и это не оставалось незамеченным. Но милиция искала пропавшего в жизни.

Да и то плохо. Конечно, о нелегальных захоронениях в подкладку менты в принципе знали. Но искать пропавших на том свете… Это что же, все кладбища перекапывать?!

2

Таксист юрко выкрутился из Города на трассу. Когда зачумленные пригородные окраины остались позади, он поставил стрелку спидометра на «130» и погнал свою «Волгу» по трассе на Москву. Автострада была широкая, гладкая, прямая. Навстречу справа и слева расплескивались леса с новенькими коттеджными городками, уютными деревеньками, от автострады вглубь лесов вонзались ровнёхонькие просеки. Мария Владимировна по-прежнему не понимала, что с ней происходит, но успокоилась после всей этой жутковатой суеты-беготни Грима с чемоданом денег, и чувствовала себя рядом с Гримом в безопасности. Она ощущала себя в какой-то тайной для нее сказке… До этой минуты вся её жизнь проистекала внутри одного и того же треугольника «домик-блошиный рынок-магазин». Разнообразие внутри этого замкнутого пространства возникало только при болезни, когда надо было сходить к врачу или за пенсией на почту. И теперь она с присущим ей «художественным вкусом» озирала плывущий назад за окном чудесный пейзаж. И дремала. Грим сидел рядом смирно, нежно держал Машеньку за локоток. Он хотел бы сидеть к ней еще ближе, но ему мешал пузатый целлофановый мешок с рублями, который они сжимали бедрами.

Неспокоен был только водила. Он ёрзал, оглядывался на пассажиров. Наконец поставил зеркало заднего вида так, чтобы их было видно обоих. Таксисту хотелось потрепаться абы о чем, лишь бы скоротать дорогу. Грим сразу обратил внимание на эту вертлявость таксиста.

– Слыхали, вчера вечером на кладбище такая стрельба была, жуть! – пригласил к болтовне таксист и через зеркало вперился в «собеседников», ожидая их изумления и вопросов.

– «Стрельба на кладбище»… Какая чушь! – вдруг раздраженно воскликнула Мария Владимировна. – Что вы несётё?!

– Не-е, железно! – таксист с воодушевлением вцепился в тему. – Ребята в гараже говорят, сами слышали.

– А что ваши ребята делали вечером на кладбище?

– спросила Мария Владимировна тоном следователя.

– Скорее всего, сами они там и стреляли! Вы, наверное, тоже с ними там были? – продолжила она крушить водилу. – И тоже стреляли?

Таксист в замешательстве утратил дар речи. Грим был в полном восторге, такой живости от Машеньки он не ожидал. Но возникшая тревога напрягла его. Почему таксист начал именно этот разговор и именно с ними? Совпадение или… Или что? И почему он так настойчиво, изучающе разглядывает их?

– Вы, гражданин, болтать будете в пивной, – добила таксиста Мария Владимировна. – А здесь вы на работе! Закройте рот и следите за дорогой!

Завершил разгром Грим. Приподнялся с сиденья, протянул руку, свернул зеркало заднего вида набок и властно приказал:

– Сразу за развязкой остановишься у «Мира одежды»!

Таксист остановился, где было приказано, молча злобно гонял желваки. Грим вынул из багажника чемодан, не выпуская его из рук, помог Машеньке выбраться из салона.

– Мешок не забудьте! – кинул на сиденье рядом с таксистом, как и обещал, пять тысяч. – Свободен!

И они двинулись к торговому центру. Левой рукой Грим держал Машеньку под руку, правой катил за собой чемодан с миллионом тремястами тысяч евро. Мария Владимировна в правой руке несла мешок, в котором покоились сто сорок тысяч рублей. Она не спрашивала «что-куда-зачем», сказка продолжалась… Только бросила раздраженно, имея в виду таксиста:

– Придурок какой-то! Правильно, что ты от него избавился.

Грим удивился, как легко она перешла на «ты».

Ниже вывески «Мир одежды» тянулся слоган «Красиво жить не запретишь!» В огромном фойе еще безлюдного торгового центра они сделали несколько шагов и замерли, повели носами, жадно принюхиваясь. Вокруг них плавало облако восхитительного аромата горячих пирожков. Дружно нашли глазами вывеску «Закуси и стань добрым!»

– Машенька, давайте станем добрее, – предложил Грим. Мария Владимировна быстро ответила:

– Давно пора! – и, опережая Грима, устремилась к источнику аромата. В витрине под пленкой розовели бутерброды с красной рыбой, что-то еще, на прилавке в глубоком подносе, благоухала под полотняной скатеркой гора пирожков. Мария Владимировна поднесла ладонь к скатерке – ткань источала живое тепло.

За прилавком в позе «чего изволите» стояла буфетчица, вся накрахмаленная, с кардинальным макияжем, общепринятым у провинциальных буфетчиц и официанток. Глаза у неё были быстрые, цепкие. Мария Владимировна ткнула пальцем в пирожки.

– С чем?

– С картошкой, с мясом, с печенью. Только с огня. Рекомендую!

– Ну что, каждого по одному осилим? – спросила Мария Владимировна Грима, и не дожидаясь ответа, скомандовала буфетчице:

– Дайте-ка нам каждому по три в ассортименте. Какао погорячее. И по бутербродику с рыбкой!

Они заняли два стула за круглым столиком на троих. На третий стул Мария Владимировна поставила мешок с деньгами, забыв сомкнуть его сверху. И, глотая слюну в предвкушении еды – с раннего утра они ничего не ели, только нервничали, метались – оба не заметили, как, подавая заказанное, буфетчица стрельнула взглядом в нутро мешка, засекла в нем кучу сваленных абы как рублей. И тотчас приплыла от стойки с двумя рюмками и бутылкой коньяка.

– Под рыбку, – ласково предложила она.

– О-о! Старый конь борозды не портит! – пошутил Грим, имея в виду возраст буфетчицы и свой, и заметил, что Мария Владимировна раздражилась.

– А мы пока еще и не мелко пашем! – многозначительно намекнула буфетчица и еще раз глянула на груду денег в мешке. – Если будете что-то покупать у нас, могу присоветовать, я тут уже сто лет работаю, все знаю.

– Спасибо. Мы сами решим! – ревностно отвергла предложение Мария Владимировна, уязвленная репликой буфетчицы насчет того, что та пока еще не мелко пашет. Грим дождался, когда она возьмет свою рюмку. Сказал:

– Ну что, давайте станем добрее.

Коньяк прокатился по горлу согревающим угольком, семга была свежей, малосольной и прохладной.

Буфетчица знала свое дело – запивать пирожки надо именно горячим какао. Они ели молча, с наслаждением. Иногда посматривали друг на друга и при этом облегченно вздыхали.

Когда буфетчица подошла убрать со стола, Грим протянул ей тысячную:

– Нам через час понадобится машина, вы не могли бы вызвать такси? Сдачи не надо.

– Без проблем! «Мерседес», белый, номер триста пять, водителя зовут Дмитрии, это мой муж. Дожидаться вас будет прямо у дверей. Устроит?

Грим согласно кивнул. Они вышли из закусочной, пересекли холл и начали подниматься на второй этаж. Над лестницей висел очередной озорной слоган «Без одежды не уйдете! Мужчинам – налево! Женщинам – направо!». Буфетчица проводила их взглядом и быстро позвонила какой-то Юльке.

– Юлька, к тебе люди пошли, они с чемоданом. У них мешок денег! Какая тебе разница, что у них в чемодане?! Я тебе говорю, у них денег мешок! Похоже, одеваться будут. Ты там встреть их с уважением. Ага, давай растряси их. С тебя причитается!

У последней ступени на площадке перед отделом одежды Грима и Марию Владимировну встречала сияющая Юлька. За ее спиной, также лучезарно улыбаясь, торчал весь штат отдела в позе «рады стараться!»

– Вы чего тут столпились?! – удивился Грим.

– Сервис! – звонко сообщила Юлька. – Всё для вас! – и на всякий случай добавила: – Покупатель всегда прав!

Тут Мария Владимировна внезапно хватко взяла бразды правления в свои руки, это как-то неприятно удивило Грима. Она по-хозяйски оглядела его так, будто перед ней стоял голый манекен, и поставила задачу Юльке:

– Стиль «респект», «уважаемые люди», понятно? – и скомандовала. – Пошли выбирать!

Под предводительством Марии Владимировны они пошли вдоль линии кронштейнов, на которых висели мужские костюмы. Она указующим перстом выбирала костюм, продавщица выдергивала его на показ, Мария Владимировна оценивающе озирала его и либо кивала, и тогда продавщица галопом оттаскивала вещь в примерочную, либо давала отмашку, и костюм запихивался обратно.

Ровно в десять утра генерал Зарембо вошел в свой кабинет.

– Привет соратникам!

Все были в штатском, только во главе стола, первый к генералу, сидел в форме полковника его зам, начальник убойного отдела Стрельников. Генерал пробежал взглядом по лицам собравшихся, увидел патологоанатома, начальника отдела баз учетных данных, за столом был даже пилот патрульного вертолета и командир дивизиона ДПС. Похвалил полковника:

– Очень хорошо! Если всем есть что сказать, значит… поработали как надо. Ну, кто запевает?

Начал криминалист – пожилой, грузный, явно не выспавшийся:

– На месте происшествия обнаружено семнадцать гильз. Тринадцать – пистолеты Макарова, две – Стечкина и одна – браунинг… – криминалист замолк, сверяясь со своими бумагами.

– Уже интересно! Красиво интригуешь, Устиныч, не успел молвить, уже гильзы разные, пистолетов много… – в голосе генерала слышалось глубокое уважение к Устинычу. В УВД все называли криминалиста Маэстро.

– Кофейку бы, товарищ генерал, года уже не те, чтобы ночами по кладбищу на карачках лазать!

Генерал велел секретарше подать Маэстро чашку кофе, сказал ей:

– Плесни ему там в кофеёк. Для бодрости. Только умеренно плёскай!

– Это другое дело, – смягчился Маэстро. – Идем дальше… Одна гильза– браунинг. Также обнаружена кровь. Крови много, что хорошо. По характеру пятна кровь истекала струей, толчками. Предполагаю ранение в артерию…

Вошла секретарша с большим фаянсовым бокалом. По кабинету распространился тонкий аромат кофе с коньяком. Все алчно нюхнули носами. Маэстро жадно отхлебнул, проникновенно сказал секретарше:

– Наташенька, я тебя люблю!

Генерал с улыбкой пронаблюдал за происходящим, вернул подчиненных к делу.

– Так, что по крови?

Патологоанатом – худющий, сутулый, с всклоченной шевелюрой, тоже сонный – доложил:

– Кровь не мышечная. По характеру сгустков истечение пульсирующее, явно артериальное. Предполагаю, пуля пробила сонную артерию. Спектральный анализ показал наличие в крови масла с пули и пороховой нагар, – продолжил патологоанатом. – Это не Макаров, товарищ генерал. Это браунинг.

Зарембо был явно доволен, как идет дело. Информации было много, пока эпизодической, но, как говорят, с миру по нитке – голому рубаха. Матерое чутье подсказывало генералу, что общая картина нарисуется. Он с шутливой назидательностью сказал полковнику:

– Видишь, я же сказал тебе: ищи труп.

Стрельников с необидной ехидцей ответил:

– Так я, Егор Кузьмич, действовал в соответствии с вашим указанием. Искал… И нашел. Точнее, он сам отыскался. Только труп-то оказался – Федот, да не тот…

– О как! – генерал склонил голову набок, удивленный, глянул на полковника. – У нас, ребята, как в сказке, чем дальше, тем интереснее!

– Еще как интересно, Егор Кузьмич. – Только полковник Стрельников называл Зарембо по имени-отчеству. При всей демократичности начальника УВД для остальных он был все-таки «товарищ генерал».

– Этой же ночью у себя дома застрелился известный бизнесмен Борейкин. И как раз из этого самого браунинга…

– Я там был. Типовое самоубийство, – подал голос взбодренный кофием с коньячком Маэстро. – Записку оставил, попросил никого не винить и семью не беспокоить. Там и этот браунинг нашли. В обойме нет как раз двух патронов, один – выстрел на кладбище, второй – себе в висок.

Зарембо подпёр подбородок ладонью, задумчиво пропел:

– Ой, мороз, моро-оз… – встал, начал прохаживаться по кабинету. – Выходит, поехал на кладбище, там стрельнул кого-то наповал, а потом дома себя. Тоже наповал. Жаль, он на кладбище записку нам не оставил. Нина Сергеевна, ну-ка, давайте информацию по оружию.

Начальник отдела баз учетных данных Нина Сергеевна – фактурная дама, в изящных «золотых» очках – заговорила с возбуждающим мужчин придыханием:

– По базе данных пулегильзотеки зарегистрированного оружия Макаровы не проходят, следовательно, все стволы с места происшествия левые. Анализ особенностей гильз показал – стволов четыре. Гильзы двух из них в нашей базе данных по левому оружию уже проходили. Помните, в прошлом году была стрельба у ресторана «Магнолия»? Так вот те гильзы и эти – идентичны…

– Там еще директор ЧОПа Клычов и его люди засветились, но успели смыться, – напомнил полковник. – Свидетели указали на него, но он отболтался. Потом и алиби у него нашлось. В общем, тогда мы его не дожали…

– Теперь-то дожмешь? – спросил генерал. – Видишь, как тебе пофартило?

– Товарищ генерал, можно сказать? – встрял командир дивизиона ДПС и поднял руку, как ученик на уроке, знающий ответ на вопрос учителя.

– Ну?

– Мы недавно проверку документации проводили по автотранспорту охранных предприятий, так там у Клычова интересная ситуация нарисовалась. У него в ЧОПе шесть машин, но все они у него арендованные. А собственник их Лядов. Понимаете, какой-то чоповец Клычов арендует дорогущие тачки у самого Лядова. И, главное, за копейки! Мы хотели техническое состояние этих машин проверить, так Клычов послал моих людей… к Лядову. Мол, получите разрешение у хозяина машин, тогда и приходите. А к Лядову же не подступишься…

– М-да, к нему просто так не подступишься… – генерал опять стал задумчивый, заходил по кабинету, замычал, уже без слов, мотив «ой, мороз, моро-оз». Перед глазами встала картинка – Лядов опрокидывает стопку из рук губернатора…

– Спасибо, майор, я услышал. Это может пригодиться. Садись! Нина Сергеевна, продолжайте, пожалуйста.

Нина Сергеевна недовольно зыркнула на дэпээсника, мол, пришел тут, мешаешь серьезным людям работать! И продолжила доклад:

– Что касается браунинга, установлено – оружие именное, зарегистрировано на генерала НКВД Борейкина Юрия Ивановича в 1948 году. Награждён лично Берией за особые заслуги – за организацию режима безопасности на Чкаловском урановом горно-обогатительном комбинате в Таджикистане. Застрелившийся Борейкин – внук этого генерала…

Зарембо, пребывая в размышлении, опять задумчиво пропел:

– Ой, моро-оз, моро-оз, не морозь меня… Понятно, дед умер, внучек пистолет припрятал, а отдел регистрации оружия изъять пистолет по форме, как положено, забыл. Итак, суммируем по этим эпизодам… С Борейкиным и дедовским браунингом всё более или менее понятно, хотя покопаться тут есть в чём. Стволов Макарова – четыре, значит, там было как минимум четыре человека. И один из них Клычов…

– Как минимум пять, Егор Кузьмич, – уточнил полковник Стрельников. – Пятый это убитый, у которого ранение в артерию. По пятну крови видно, что он упал далеко в стороне от всей этой катавасии, такое впечатление, что он убегал. Странно это, все палят, а он бежит, и не к своим, не к машине, прятаться, а чёрт-те куда. Так что по гильзам их четыре, а реально их было как минимум пять.

– Допустим, пять. А машин по протекторам две?

– Устиныч говорит – три, – ответил полковник.

– Три машины там было, товарищ генерал, – подал голос Маэстро. – По следам протекторов два тяжелых джипа и одна легковая. Причем легковая остановилась в стороне от джипов. И ушла на такой скорости, что порвала колесами землю…

– Товарищ генерал, я этот момент видел! – пилот вертолета так ретиво соскочил с места, что присутствующие взрогнули. Командир дивизиона ДПС на всякий случай дернул пилота за штаны, тот, падая задом обратно на стул, успел довопить: – Это уже на камере есть!

Генерала развеселил энтузиазм пилота.

– Ничего не поделаешь, авиация рвется в бой! Давайте посмотрим его кино и продолжим думать. Гейтс, готов?

– Я всегда готов! – с апломбом ответил генералу курносый щегол с немыслимой прической, в неожиданно белой рубахе и в болтающейся поверх неё кожаной безрукавке. Это был начальник ЦИТ УВД – компьютерщик не от мира сего, помешанный на таинствах виртуального мира. Ему нравилось, когда его кликали Билл Гейтс. Или – Хакер.

На противоположной от места генерала стене засветился экран, все свернули головы в его сторону. На экране поплыла картинка… Вид сверху, с высоты полета, – убегающая вдаль автострада, на ней вереница машин. Вдруг камера уходит резко вправо и вниз, картинка начинает укрупняться, далеко впереди возникает слева панорама кладбища, а справа три машины, одна из них, мощно набирая скорость, уходит с места происшествия, как раз навстречу вертолету. Среди джипов бегают люди…

– Это я получил ориентировку и пошел туда со снижением, – прокомментировал пилот. – А они, видите, забегали, это они меня увидели…

– Заткнись, – посоветовал пилоту полковник Стрельников. – Тут все всё видят!

– Стоп кино! – скомандовал генерал, когда камера зависла прямо над местом происшествия. И все увидели достаточно четкую картинку: джипы уже разворачиваются на поляне, выезжают на дорогу, двое тащат абы как по земле тело, явный труп.

– Давай дальше!

Картинка оживает, но вдруг исчезает, на экране голое небо. Генерал в ярости смотрит на пилота.

– Что это? Это что такое?! На самом важном месте!

Пилот зачастил, начал показывать руками, как всё было.

– Там, товарищ генерал, склон рядом, меня на него потащило, я боялся винтом его зацепить, ушел вверх на разворот, щас опять картинка будет.

На экране пронеслась панорама кладбища – вертолет стремительно разворачивался – развернулся, завис над местом происшествия. Поляна была пуста, никого и ничего. Далеко впереди, размыто, камера схватила мгновение, – джипы вылетели с проселка на автостраду и затерялись в потоке машин.

В кабинете генерала Зарембо стояла гробовая тишина, все были так ошеломлены, будто на их глазах все вещественные доказательства уже раскрытого преступления бесследно испарились, как мираж. Тишина длилась бы и далее, если бы не подал голос Гейтс.

– Товарищ генерал, по таймеру камеры между кадрами первого и второго подлета к точке прошло всего двадцать секунд. Шустро мужички смылись…

Генерал перевел взгляд на Гейтса, смотрел на него долго и внимательно. Вдруг генерала вроде бы осенило, он нетерпеливо сказал компьютерщику:

– Ну-ка, дай кадр первого подлета и потихоньку прогони вперед!

На экране возникла картинка: машины, фигурки людей, труп…

– Смотрите, что это рядом с трупом? Вот, прямо на краю склона квадратное пятно, видите? Давай потихоньку дальше… Смотрите, они тащат к машине труп, предмет остается на месте. Они уже в машинах, уезжают, предмет на месте. Теперь давай кадр второго подлёта. Смотрите, предмета нет! Что это значит? Куда он подевался, если они уже уезжали?

– Ну… Остановились, забрали предмет и по газам, – не очень уверенно сказал полковник, но его тотчас опроверг башковитый Гейтс.

– У них не было времени останавливаться, бегать за этим предметом туда-сюда, это видно по таймеру камеры.

– Молодец, сынок, – похвалил Гейтса генерал. – Но предмет исчез. Что это значит?

– Это значит, что там был кто-то еще. И пока они стреляли, глазели на вертолет и тащили к машине труп, этот кто-то данный предмет утащил. Спёр! – озаренный догадкой воскликнул полковник.

– И ты молодец! – реабилитировал генерал полковника.

– Хм-м, тоже шустрый оказался! – восхитился Гейтс и продолжил демонстрировать чудеса сообразительности. – Товарищ генерал, а труп-то лицом вверх лежит. Щас я его укрупню… Видите!

– Ну и что? – не понял генерал.

– Умница! – радостно воскликнула начальник отдела баз учетных данных Нина Сергеевна, она сразу ухватила мысль Гейтса. – Отцифруем череп, проведем биометрическую идентификацию по точкам и установим личность этого жмурика. А дальше просто – паспортные данные, прописка, место работы…

– И ты, душа моя, молодец! – растроганно сказал Нине Сергеевне генерал. Он уже взял след и в нем горел азарт погони. – Сколько на это надо времени?

– Если с заходом в туалет, то минут пятнадцать, – по-свойски сообщил Гейтс. Генерал шугнул его:

– Сначала данные по личности трупа, потом туалет. Бегом!

Гейтс, тоже впавший в азарт, стремительно шмыгнул в дверь. Нина Сергеевна вышла следом – степенно, статно, красиво. Все с удовольствием смотрели ей вслед…

Кабинет опустел. Остались двое, генерал Зарембо и полковник Стрельников. Сидели, пили чай, размышляли, поглядывая на экран, на котором мерцало укрупненное лицо трупа. Компьютерный бог УВД не обманул, вскоре в кабинет вошли Гейтс и Нина Сергеевна. Гейтс, довольный собой, важно протянул генералу фотографию. На ней вполне отчетливо был виден большой кейс…

– Вот это тот предмет, с кадра первого подлёта, – победоносно произнес Гейтс.

– Как ты умудрился? – спросил генерал.

– Ну, в общем это просто, увеличил, оцифровал контуры, потом укрупнил уже в сетке контуров… Понимаете?

– Ещё бы, чего тут непонятного! – рассмеялся генерал, ничего не понимая, и спросил:

– А что в чемодане, можешь сказать? – и приготовился уязвить Гейтса, мол, а-а-а, не можешь. Слабак!

– Могу, – спокойно ответил компьютерный бог УВД. – В чемодане предположительно пачки денег. Боковые плоскости кейса неровные, оцифровка показывает, что изнутри его распирают некие предметы, как кирпичики. Короче говоря, кейс набит деньгами.

– Ну, наконец-то я узнал, что ты хоть что-то не можешь, – генерал был восхищен. Неожиданно спросил Гейтса: – У тебя девушка есть?

– Одна девушка – это скучно, – ответил Гейтс как бывалый бабник.

– Во-он как?! В каком смысле скучно?

– В прямом. Одна – это однообразно.

Генерал растерянно посмотрел на Нину Сергеевну, мол, это что ж такое творится с нынешней молодежью?! Нина Сергеевна развела руками, ответила жестом: а что делать, они все сейчас такие! Генерал сокрушенно покачивая головой подошел к шкафу, достал из его боковой стойки бутылку коньяка, коробку конфет и протянул щеглу.

– Прими, сынок, от меня лично. Чисто по-человечески. Ты даже представить не можешь, как ты нас продвинул в этом деле. Ты просто… Билл Гейтс!

Компьютерщик бережно принял презент, сказал сердечно: «Служу России!», чем совершенно растрогал генерала. Нина Сергеевна, тоже растроганная, опять развела руками, что на сей раз означало: ну вот такие они, эти современные щеглы!

– Что есть по нашему жмурику? – спросил генерал.

– А всё есть. – Нина Сергеевна зачитала: – По фото паспорта и военного билета процент биометрической идентификации восемьдесят, это вполне репрезентативный показатель. Дмитрий Журиков, двадцать шесть лет, место рождения – Норильск, местная прописка – Тимирязева, шестнадцать, работает охранником в ЧОПе известного нам Клычова…

– Оп-паньки! – Генерал Зарембо просиял лицом. – Ну, полковник, теперь ты его точно возьмешь! Немедленно ставь за Клычовым наружку, паси его, не спуская глаз. Надеюсь, закопать они этого Журикова еще не успели, только ночь прошла. Вот на трупе ты его и возьмешь… Смотайся на место, посмотри лично, куда этот чемодан мог деться. Что это вообще за чудеса такие?!

– Так я поехал? – спросил полковник.

– Подожди… – генерал подошел к окну, стал весь из себя задумчивый, даже прикрыл глаза. – Чемодан денег… Да-а, это хорошо, когда чемодан, – он притих, похоже, замечтал. И пригрезилось ему… Синий океан ласково пошлепывает его ноги на белом песке берега. Он, в цветастой просторной рубахе, полулежит в кресле под белоснежным зонтиком, прихлебывает пиво. Рядом стоит на коленях жена в кухонном переднике, чистит для него воблу. По правую руку за конторским столом сидит в бикини Нина Сергеевна. Перед ней на столе чемодан, она считает деньги, крутит ручку арифмометра и записывает… Поодаль, в форме и босой, стоит за мангалом полковник Стрельников, жарит шашлык. Впереди, в океане, качается на волнах яхта. Вскрикивают чайки. Смуглый человек в сомбреро и набедренной повязке страстно поёт: «Бессаме, бессаме муча…»

Генерал очнулся, вынырнул из грёз. Не оборачиваясь, от окна сказал полковнику:

– Ты когда этот чемодан найдешь, не спеши оформлять его как вещдок. Сюда его привези. Помозгуем… Бессаме, бессаме муча…

…Буфетчица потихоньку торговала, не спуская глаз с лестницы. Через час с небольшим она смятенно сложила руки на груди и замерла. По мраморной лестнице, как с небес, на неё медленно спускались Они! Он – в сером с синей искрой костюме кроя «фрак», в велюровой иссиня черной рубашке, в рукавах которой драгоценно посверкивали запонки, бабочка и штиблеты были одного цвета – темно-вишневые. С виду это был, несомненно, дантист-ювелир-адвокат. На худой конец частный психотерапевт, врачующий жен олигархов или их истеричных детей.

Она… У нее была внешность супруги очень «уважаемого человека»! В брючном шоколадного цвета костюме, в котором её фигура стала скульптурно точной, заманчивой для мужского взгляда. Блузку лимонного цвета венчал у горла пышный воротник-жабо. По мраморным ступеням цокали каблуки-шпильки шикарных, с плетеным верхом туфель. И на обоих были подобающие каждому шляпы, у него короткополая, стиль «гангстер», у нее – широкополая, впереди слегка ниспадающая на глаза, кокетливо прикрывая томный взор. В интерьере всего этого «респекта» чемодан, еще такой шикарный утром, выглядел полной дешевкой. И в другой руке Грима некстати был большой фирменный пакет, в который они покидали свои старые одежки.

Буфетчица увидела, что мешок с деньгами сильно отощал, но приметила: в нем еще было достаточно денег, чтобы они щедро заплатили её Дмитричу. Забыв о пирожках, она метнулась из-за своего прилавка к двери, распахнула ее перед ними, вдруг сказала:

– Будьте счастливы!

Уже в спины перекрестила Грима и Марию Владимировну. Женским чутьем она безошибочно уловила – мимо нее проплыло счастье. Чужое, конечно. Но всё же…

Прямо у дверей действительно стоял белый «Мерседес». Не просто устаревшей модели – какой-то ветхозаветный, но чистенький, без пятнышка ржавчины. В салоне также было чисто и свежо. Боковые и заднее стекла были тонированы.

Впереди их ждала Москва – быстрая, наглая, алчная. Посему Грим бросил в багажник только пакет с обносками. Усадил свою Машеньку на переднее сиденье, а сам разместился сзади, сокрытый от внешнего мира тонированным стеклами, устроил чемодан у себя на коленях.

Водитель сидел за рулем, ждал, когда скажут куда ехать.

– Дмитрии, в Москву. Нужен крупный филиал Сбербанка.

– Именно в Москве? – учтиво спросил Дмитрии. – В Подольске есть крупный филиал, тут рукой подать. Но – как скажете.

– Подольск? – Грим поразмыслил. А что, почему нет? Москва город огромный, там искать трудно. Но пробить внезапное появление крупного счета «физического лица» можно. Вон, два щегла из Екатеринбурга взломали же счет мэра Нью-Йорка Блумберга! А кому в Городе придет в голову искать эти деньги в Подольске? Да никому. И Грим сказал Дмитричу.

– Хорошее предложение. Давайте в Подольск!

Через полчаса «Мерс» подкатил к подольскому филиалу Сбербанка. Грим попросил Дмитрича подождать их с часок, и зеленоватые стеклянные двери автоматически разъехались перед ними. Внешний вид посетителей произвел на охранника сильное впечатление. Он подошел, услужливо спросил – чем может помочь.

– Мы бы хотели открыть счет в вашем банке, – Грим указал взглядом на чемодан, мол, вот наши деньги. Охранник удивленно обозрел чемодан, мол, ничего себе! И широким жестом пригласил их к двери в глубине холла. По пути буркнул что-то в рацию, и дверь, на которой латунью сияли три буквы «VIP», отворилась перед ними с легким звоном колокольчика.

– Рады вас приветствовать, – приятным, чарующим голосом произнесла дама, скользнув взглядом по чемодану. Грим успел прочитать её бейдж – начальник отдела по обслуживанию VIP-клиентов Инесса Львовна Любимова.

– Благодарим, что вы выбрали именно наш банк! Мы к вашим услугам…

Грим молча, сцепив от накатившей жути зубы, положил чемодан на журнальный столик. Расцепил пряжки, согнал на задок молнию, поднял крышку и кивком головы подозвал Инессу: смотри! Брови Инессы Львовны на мгновение подпрыгнули, рот слегка открылся. Но тотчас изумление на её лице сменилось выражением чрезвычайной почтительности и усердия – предстояла важнейшая работа. Грим, сжавшись внутренне, будто ему предстояло прыгнуть в ледяную воду, ждал вопросов на тему «откуда дровишки?» Только сейчас он с ужасом понял, что все придуманные им версии про внезапное наследство, продажу особняка, выигрыш в лотерею выглядели бы здесь как басня придурка. Но никто ни о чем его не спросил.

– Наталья, накрой нашей гостье чай! – Инесса окатила Марию Владимировну взором радости и радушия. Указала на кресло. – Прошу вас, располагайтесь уютнее. А нам с вами сюда, – она навела пальчик на стальную дверь. Он подхватил чемодан в охапку, шагнул в указанный дверной проем. Инесса Львовна зашла следом и тотчас дверь за ними закрылась, клацнул мощный блокирующий замок. В глухом стальном пространстве за круглым, с дырой в центре, столом сидели истуканами двое молодых мужчин в фирменных банковских костюмах. Но на бейджах у них было написано не «менеджер», a «VIP-секьюрити»…

– Присаживайтесь, пожалуйста, – пригласила Грима Инесса Львовна. – Слушаю вас…

Грим разомкнул губы, начал говорить, но голоса не было.

– Водички бы… – просипел он и покашлял, имитируя першение в горле. Один из секьюрити набулькал ему «Боржоми» в пузатенький хрустальный фужер. Грим обрел дар речи. И внезапно с ним случилось поразительное сценическое перевоплощение, его понесло вполне талантливо и в правильном направлении.

– Мы хотим положить наши сбережения в ваш банк. Возраст, знаете ли… Бизнес надоел, хоромы да брюлики уже не нужны… – Грим молол вальяжно, с ленцой в голосе. – Так что решили пожить, так сказать, беспечно, вольной жизнью…

– Прекрасное решение! – похвалила вышколенная Инесса Львовна. – У вас рубли? Валюта?

– Валюта. Но мы хотим открыть счёт в рублях…

– Это разумно! – опять похвалила Инесса Львовна. – С валютой ситуация, сами видите, непростая, угроза санкций… Нашему банку это, конечно, ничем не грозит, но лучше в рублях. Береженого бог бережет! Хотите изучить наши условия?

– Нет необходимости. Мы уверены, что вы не сделаете нам плохого предложения!

– Разумеется! – Инесса Львовна была в полном восхищении от Грима. – Мы обязательно найдем для вас лучший вариант!

Грим кивнул, мол, а я и не сомневаюсь, и устало промолвил:

– Давайте начнем работать.

Инесса Львовна кивнула истуканам в сторону чемодана и секьюрити принялись за дело. Резинки и целлофановые мешки летели в урну, один мужик подавал в детектор пачки евро, аппарат с шелестом пропускал купюры через свое всевидящее нутро, другой принимал их и складывал в стальной кювет с откинутой прозрачной крышкой. Грим делал вид, что ему скучно, даже начал тихонько насвистывать. Инесса Львовна, напротив, вся была «в процессе», не спускала глаз с контрольных манипуляций секьюрити. Заполнив один кювет, секьюрити захлопнул его, тотчас опломбировал и подставил к детектору вторую ёмкость… Наконец, чемодан опустел. «Dockesh» затих, выдал из своего чрева чек, зеленый глазок индикатора погас. Дело было сделано.

– Миллион триста тысяч, – Инесса Львовна протянула чек Гриму.

– Да, так и должно было быть.

– Прекрасно! Прикажете принять?

– Будьте любезны. Кыш, проклятые! С глаз долой, из сердца вон! – Грим манерно отмахнулся от денег, как от наважденья. Инесса Львовна была в восторге от шутки новоиспеченного дорогого клиента, улыбнулись даже секьюрити.

– Ну что, займемся бумагами? – Грим спешил покинуть стальной бункер. С растущим облегчением он встал, шагнул к блокированной двери. Что, пронесло? Откроется? Замок клацнул, и дверь радушно распахнулась перед ним. Грим театрально воскликнул:

– На свободу с чистой совестью! – и широко шагнул к Машеньке в VIP-апартаменты.

Инесса Львовна задержалась в стальной «камере», перемолвилась с кем-то по сотке. Грим слышал за спиной: «Миллион триста… Да, понимаю… Надеюсь, да. Поняла… Я перезвоню».

– Наше руководство благодарит вас за визит! – вдохновенно сообщила Инесса Львовна. – Для вас хорошая новость: учитывая существенную сумму вклада и его конвертацию в рубли, руководство делает вам индивидуальное предложение. Для вас курс евро шестьдесят рублей, и в этом случае ставка по депозиту десять процентов годовых…

– Что, Машенька, соглашаемся? – непринужденно спросил Грим Машеньку.

– Решай сам, – отмахнулась Мария Владимировна и поднесла ко рту чашку с чаем, мол, не видишь, я серьезным делом занимаюсь, чай пью.

– Вот видите, мы согласны, – обрадовал Грим Инессу Львовну. – Оформляйте договор на меня и выдайте две банковские карточки, мне и Марии Владимировне. Так, Машенька?

Мария Владимировна продолжала пить чай и раздраженно поглядывать на Грима, она не понимала, что он от нее хочет. Инесса Владимировна взяла у них паспорта, села составлять договор.

– Простите, у вас разные фамилии?

– Да. Мы в гражданских отношениях. Вот уже сорок лет… – непринужденно сказал Грим. Мария Владимировна стукнула чашкой о блюдце.

– Еще чего! Ты что, вообще, что ли?!

Инесса Львовна торопливо извинилась:

– Простите, пожалуйста, за вопрос. Для договора это не имеет значения. Еще раз прошу прощения, женское любопытство подвело.

Процедура составления договора с ним и разрешения ей на допуск к счету оказалась пустяшной. Через пару минут им предложили расписаться в документах. Ставя свою подпись, Грим увидел сумму договора – семьдесят восемь миллионов рублей… Всё, бандитские евро – ищи не ищи – бесследно исчезли в недрах Сбербанка России.

Вышли они из банка налегке. Грим одной рукой играючи покачивал пустым чемоданом, другой нежно придерживал Машеньку под локоток. Мария Владимировна несла целлофановый пакет с рублями, изрядно похудевший от затрат. Всё, больше у них ничего не было, никакой тяготы. Ни в руках, ни на сердце. Только Мария Владимировна продолжала настороженно поглядывать на Грима. Она ждала от него объяснений.

По просьбе Грима Дмитрии на своем белом ретро-«Мерседесе» подвез их к городскому автовокзалу. Здесь Грим усадил Марию Владимировну на скамейку, велел ей держать пакет с рублями обеими руками и подался с чемоданом к вокзальному общественному туалету. Войдя в него, он поставил чемодан прямо у входа и нырнул в кабинку. Когда Грим вышел из кабинки, чемодана уже не было.

– Оч-чень хорошо! – обрадовался Грим. – У матросов нет вопросов!

– А чемодан где? – спросила его Мария Владимировна.

– Украли, Машенька! Представляете, я на секунду отвлекся, а его уже нет! – веселился Грим. Мария Владимировна с сарказмом, с тайным намеком на Грима, буркнула:

– Ну да, вор на воре сидит и вором погоняет!

Здесь же они взяли частника и поехали в свой город. Домой.

Михалыч заполошно кинулся к окну своего «офиса» – напротив въезда на центральную аллею остановился БМВ с затемненными до черноты стеклами. Остановился и замер с включенным двигателем. Событие было необычное, какое-то многозначительное – кого черт принес в четвертом часу на кладбище, когда все похоронные хлопоты дня уже закончились, да еще на такой тачке?! И тот, кто был за рулем, вёл себя как-то… нагло, что ли, сидел – ждал, когда к нему подойдут. Михалыч, на ходу натягивая рубашку, вышел из «офиса», постоял, разглядывая «тачку», и осторожно подошел к дверце водителя. Черное стекло опустилось. За рулем опешивший Михалыч обнаружил человека в форме полковника полиции…

– Здравствуйте… гражданин начальник, – суетливо брякнул Михалыч, сразу выдав в себе бывшего зека. Пальцы его шарили по рубашке в поисках невесть куда подевавшихся пуговиц.

– Находись на месте, я сейчас вернусь, – ответил на приветствие полковник и покатил по центральной аллее вглубь кладбища.

– Готов содействовать! – рапортнул Михалыч, но полковник его не услышал. Машина катилась медленно, полковник, опустив все стекла, неторопливо, въедливо смотрел направо, налево, сканируя кладбищенский пленэр. Отметил он и стелу над склепом графа Грушницкого, но без всякого значения, как одну из многих…

Доехав до корявого указателя со стрелкой «новостройка» остановился, удивленный: что за чушь?! Вылез из машины, пошел по направлению стрелки и оторопело замер, как замирали все, пораженный открывшейся панорамой частокола крестов и дешевых памятников, убегавших рядами к горизонту.

– Мать твою… – прошептал в смятении полковник, но тотчас поправился. – Господи, прости грешного! Спаси и сохрани! – и в испуге неумело перекрестился, попятился, затем резко повернулся спиной к жуткому зрелищу и поспешно вернулся к машине.

Обратно, прочь с аллеи, он проехал быстро. Михалыч стоял, где велели, готовый содействовать. Рубашку он застегнул кое-как, наперекосяк.

Полковник приткнул свою «тачку» к кладбищенской стенке. Закрывая пультом дверцы, велел:

– Иди за мной! – и пошел по низине, вдоль кладбищенского холма, к месту происшествия.

Здесь все было истоптано, продавлено протекторами машин. Полковник начал медленно, кадр за кадром, озирать окрестность… Потянулся, шумно вдохнул аромат цветущей черемухи.

– Хорошо тут у тебя, эдем прямо!

Михалыч молчал. Райски хорошо было только полковнику. Михалычу было плохо. В груди у него нарастал кусок льда.

– А я так понял, ты меня знаешь, – проговорил полковник, не отвлекаясь от обзора местности.

– Ну да, по телевизору видал. Вы вроде как начальник по всем убийствам…

– «Начальник по убийствам» – это красиво! Это надо на ум взять, – полковник, не отвлекаясь от своего дела, насмешливо хмыкнул. В том месте, где на кадре аэросъемки лежал труп и рядом с ним предмет типа чемодана, он подошел к самой подошве холма. Гроздья черемухового цвета оказались прямо перед лицом, совсем рядом с носом полковника закопошился в цветках, зло загудел шмель.

– Тебя шмель кусал? – задумчиво спросил он Михалыча, размышляя о чем-то своем.

– Было дело, – осторожно ответил Михалыч.

– Ну и как? – полковник продолжал разглядывать что-то важное только для него. Приподнял рукой ветви, сунулся под них – куда там, склон так зарос – руку не просунешь. Шмель над головой угрожающе загудел, полковник предусмотрительно отстранил лицо.

– Да как… – Михалыч с явной надеждой наблюдал за готовностью шмеля долбануть полковника в шею. – Бьет как шилом. Потом неделю опухоль. И температура.

– «Начальник по убийствам», «бьет как шилом»! – передразнил добродушно полковник. – Красиво излагаешь. Ты книжки писать не пробовал?

– Пробовал. Три уже написал. Сейчас четвертую пишу, называется «Жизнь на кладбище», – обиделся Михалыч. Полковник заржал.

– Да ты классик! Дашь почитать?

Но тут же замолк и забыл о Михалыче. По полю, прямо от его ног, строчкой, убегали к далекому лесу следы… Трава была еще бархатной, сочной, подняться, выпрямиться за ночь не успела, и след был виден четко, ни с чем не перепутаешь. Строчка следов была редкой – человек шел размашисто, быстро и прямо к лесу. Полковник напрягся. Медленно двинулся рядом со следом и метров через двести обнаружил справа от следов смятую траву – человек поставил что-то тяжелое…

– A-а, здесь ты отдыхал, – сказал сам себе полковник. – Ты пёр что-то тяжелое и здесь ты это поставил. Отдохнул и сменил руку!

К Михалычу он вернулся возбужденный, просеменил на цыпочках, будто боялся на что-то наступить. Приказал:

– Иди к себе в контору! О том, что я здесь никому не звони. Смотри, я проверю! Сейчас машина подойдет – проводишь ко мне!

Михалыч проворно пошел прочь. Полковник схватился за сотку.

– Крапивин! Собаку мне, срочно! Что значит какую?! След надо пробить! Срочно, Крапивин, пулей!

Не спуская глаз со строчки следов, полковник сел, вытянул пред собой ноги, расстегнул китель, снял фуражку и прикрыл от довольствия глаза.

– Эдем!

Он блаженствовал в ожидании, сидя спиной к семистам тысячам евро, которые покоились поблизости, вверху на холме, в склепе графа Грушницкого, рядом с его мощами… Даже слегка задремал.

Подлетел милицейский «уазик». Из него выскочили сначала овчарка, следом за ней инструктор-кинолог, которого она почти выволокла из кабины на поводке-шлее. Собака тотчас принялась рыскать, принюхиваться. Полковник энергично встал, отряхнул задницу, надел фуражку.

– Видишь? – спросил он кинолога, показав на строчку следов. – Как думаешь, возьмет след?

– На глаз вроде свежий. Времени сколько прошло?

Полковник прикинул, сказал:

– Часов семнадцать.

Кинолог поставил собаку на след, дал команду. Овчарка слегка замешкалась, но тут же уткнула нос в землю, натянула поводок.

– Взяла, товарищ полковник! Пускать?

– Погоди-погоди! – полковником овладел азарт. – Направление следов куда указывает? Как думаешь, что по этой линии в городе?

– Там… Церковь там, товарищ полковник. Приблизительно такое направление. Тут напрямки километра три…

– Тогда давай так. Мне же за собакой не угнаться, я выдвинусь в тот район, буду там ждать твоего звонка – дашь мне ориентировку. А ты пробивай след. Если что найдешь в лесу, такое тоже может быть, сам не трогай, сразу звони. Понял?

Кинолог кивнул. Полковник возбужденно скомандовал:

– Ну, с Богом. Давай!

Собака след взяла цепко, сразу пошла борзо, сходу вытянув шлею во всю длину. Увидев такую уверенную работу овчарки, полковник, придерживая фуражку рукой, побежал к своей машине.

Михалыч только и увидел, как полковник рысью подлетел к БМВ, запрыгнул в салон и с рёвом умчался в сторону города.

Полковник ждал звонка в машине, держал сотку в руке. Коротая время, без интереса поглядывал на храм, притвор которого был еще открыт в ожидании прихода на вечерню.

Кинолог к удивлению полковника отзвонился быстро.

– Товарищ полковник, я на Блошином рынке!

– А что ты там делаешь?! – от удивления брови у полковника встали домиком.

– Ничего не делаю, вам докладываю, – кинолог еще не отошел от бега, дышал в трубку часто, шумно. – Собака сюда привела. Вот, сидит, показывает конец следа.

Блошиный рынок был совсем рядом. Полковник в полном недоумении пришел на указанное место. Торговое время давно закончилось, он увидел дурацкую картину – голый замусоренный пустырь, на нем собака и скучающий кинолог. В стороне, привалившись спиной к стволу липы, спал, сидя на голой земле, пьяненький старик. Между ног у него лежал «товар» – шурупы, гвозди в консервных банках, бэушные оконные щеколды и две книжки – «Детские стихи» Агнии Барто и «Краткий курс истории ВКП(б)» Сталина. Услышав поблизости голоса, старик разомкнул тяжелые веки. Увидев перед собой чудное видение – полковника полиции, старик взял под козырек, уронил руку и опять уснул.

Полковник вернулся к Михалычу «побеседовать» разочарованный и потому крайне раздраженный. Сразу потребовал показать телефон, сгорая от нетерпения изобличить этого кладбищенского координатора-смотрителя. Осторожный Михалыч, как и было приказано, никому не звонил.

– Молодец! – зло похвалил его полковник и резко, прямо в лоб, спросил:

– За что сидел? Где? Какой срок отмотал?

– В каком смысле? – погнал дурочку Михалыч. Полковник негромко, но властно шлепнул ладонью по столу, пресекая «дурочку».

– Значит, так. Я спрашиваю – ты отвечаешь. Как на духу! Будешь финтить – увезу с собой на официальный допрос. Ну, я спросил!

Михалыч тяжело вздохнул – деваться некуда.

– Хищение в особо крупных… Шло как групповое… Мотал в Карелии. Дали десять, вышел через два года. За отсутствием достаточных доказательств…

– Это как?! – очень удивился полковник.

– Так ошибка следствия была, это же бывает, гражданин начальник, – жалобно сказал Михалыч, выпрашивая сострадание к себе как к жертве правосудия.

– Ошибки бывают. Но не такие, чтобы дали десять, а отпустили через два года. Ладно, с этим разберёмся… Кто еще шел по делу?

– Да я их толком и не помню, они же не моими подельниками были. Я там вообще крайним оказался.

– Кто проходил организатором?

– Ну… подсунули меня. Но я ничего не организовывал.

– Кто? – напирал полковник. – Фамилию назови!

– Лядов его фамилия, – сдал Михалыч своего благодетеля Лексеича. Настроение полковника резко улучшилось, он весело забарабанил пальцами по столу.

– Это который… наш депутат Лядов?

Михалыч молча кивнул. Полковник поразмыслил маленько и неожиданно миролюбиво сказал:

– Слушай, я посмотрел тут… У тебя порядок, чистота везде. Хорошо работаешь.

– Тут плохо нельзя, горе же у людей… – проникновенно произнес Михалыч, уловив в настроении страшного полковника нотку миролюбия. Полковник еще более душевно попросил:

– Ты покажи-ка мне документы по твоему, как бы это назвать… муниципальному предприятию.

Михалыч с готовностью метнулся к столу у стены, взял, согнувшись в поклоне, положил перед ним папку. И спросил:

– Чайку, гражданин начальник?

– А что, давай. А то я сегодня что-то запыхался, – полковник совсем ослабил хватку. Причины такой перемены Михалыч еще не понимал, но возликовал, расстарался с чайком. Даже посмел убрать в сторонку от чашки фуражку полковника.

– Ты гляди, как должность твоя красиво называется, «координатор-смотритель», – полковник прихлебывал чаёк, листал документы… – Сам придумал? У тебя точно дар к слову есть! A-а, так тут доверительное управление? Кому ж доверили кладбище? Ну надо же, какой рыночный прогресс, кладбище в доверительном управлении!

– «Дизайн лайф» фирма называется. Там фамилия учредителя есть… – подсказал Михалыч.

– А, вот… Березкина. Это, значит, шефиня твоя?

– Вроде так.

Полковник полюбопытствовал:

– И кто же она такая, эта Березкина, – глянул в учредительные документы «управляющей компании», – кто она, эта Березкина Елена Борисовна?

Михалыч молчал. Полковник чуть натянул поводок.

– Чего молчишь, давай, колись!

Деваться было некуда. Михалыч сделал вид, что просто задержался с ответом.

– А какие тут секреты, это сестра жены Лядова.

Полковнику стало совсем хорошо. Продолжая свою игру, он сказал Михалычу:

– Ну-ка плесни еще своего чайку! Как говорится, хорошо сидим, а?

– С медком, товарищ полковник! – Михалыча отпустило: он обратился к гостю не по-зековски, подлил ему чаю, пододвинул поближе вазочку с мёдом.

– Значит, сестра жены Лядова… И что же, она сама ведет дело?

– Не-е, я её и в глаза не видел.

– А кто же «доверительно управляет»? – ехидно спросил полковник.

– Да тут, товарищ полковник… – Михалыч еще раз с удовольствием поименовал гостя товарищем. – Тут и управлять-то нечем. Все похоронные дела веду я, а что ж еще тут может быть?

– Ты на лирику не дави, – посоветовал полковник таким тоном, что Михалычу захотелось вернуться к обращению «гражданин начальник». – А документооборот, доходы, налоги, бухучёт? Это чьи вопросы?

– Да какой же бухучет на кладбище, товарищ полковник! – с легкой укоризной произнес Михалыч.

– Деньги не пахнут! – ответил полковник легендарной фразой. Прикинул что-то в уме и продолжил незаметно, исподволь мытарить Михалыча.

– Сколько ж тебе платит эта сестрица жены Лядова?

– Пятнадцать тыщ, – соврал Михалыч. – Ну и премии бывают…

– Ну, блин, чудеса в решете! – изумился полковник. – Премии на кладбище!

– От дохода зависит, товарищ полковник. Чем больше мрут, тем выше доход. Вот, например, весной и осенью доход по полной. А в остальное время стабильно…

Полковник слушал с неподдельным интересом. С чем он только ни сталкивался за свою долгую службу, но вот с кладбищенской кухней – никогда.

– Это почему ж доход максимальный именно весной и осенью?

Михалыч с глубоким знанием дела продолжил просвещать товарища полковника, не замечая, что срывается на зековский сленг.

– Каждый склеивает ласты в свой срок, это уж как ему назначено. Ну, плюс аварии, ЧП всякие. Или замочат кого. Но это редко. А весна и осень – время обострений, люди мрут пачками, тут доход шуршит конкретный!

– Сколько? – быстро спросил полковник.

Михалыч задумчиво пожевал губами, возвел глаза к потолку. Начал темнить:

– Ну, день на день не приходится…

– Сколько ежемесячно? Я жду!

– До трехсот тыщ доходит, – покорно сознался Михалыч. – Да-a, мля, мрут люди.

Полковник искренне подивился:

– Надо же! И всё чистый доход! Так ты один настригаешь триста тысяч в месяц?!

Михалыч застенчиво пожал плечами. Разговор этот очень интересовал полковника.

– И что с этими деньгам происходит?

– Обычное дело… Раскладываю по купюрам, считаю. В конце месяца их забирают.

– Ну хоть за деньгами она приезжает?

– Нет, я ж говорю, что в глаза ее не видел. – Михалыч попытался еще раз вильнуть. – Человек приезжает, я ему отдаю.

– Фамилию человека знаешь?

– Знаю…

– Ну, не тяни резину!

– Клычов его фамилия. Он вроде как весь бизнес Лядова охраняет.

Полковник загадочно смотрел перед собой, сквозь Михалыча. На его лице светилась улыбка человека, очень довольного собой. Он встал, потянулся, разминая тело. Вышел на свежий воздух… Сияло солнце, на все лады голосили птицы, щекотал ноздри нежный запах цветов.

– Хорошо! – полковник потянулся ее раз. – Оч-чень хорошо, гражданка Березкина, гражданка жена Лядова и еже с ними гражданин Лядов!

Полковник вернулся в «офис», сел напротив Михалыча, оценивающе обозрел его как некий бюст. И тоном, не терпящим возражений, подвел итог чаепитию.

– Значит, с тобой дело будет обстоять так. Окажешь полное содействие – не тронем. Понятно?

Михалыч то ли кивнул, то ли поклонился, дескать, что ж тут непонятного, гражданин начальник, куда ж от вас, тварей, денешься.

– К тебе будут приходить мои люди. На всех их вопросы отвечай как на духу. Не бойся, твое дело – сторона, ты здесь человек нанятый, проверяющие тебя спросили, ты им ответил. Повторяю, поможешь расследованию – будешь жить спокойно.

– Готов содействовать, – уныло повторил Михалыч.

– Куда ж ты денешься, координатор ты наш! – пошутил полковник. Михалыч кисло улыбнулся. Полковник сказал, как расщедрился:

– Запиши мою сотку. Если что-то серьезное – звони лично мне.

Когда БМВ тронулся с места, Михалыч хотел помахать рукой, но не осмелился, только поклонился. И буркнул под нос:

– Хрен ты от меня звонка дождешься.

Когда БМВ полковника скрылся из виду, Михалыч, озаренный догадкой, заспешил к склепу графа Грушницкого. Долго стоял напротив в размышлении, наконец, огляделся по сторонам и нырнул во второй ряд захоронений, протиснулся в склеп… Засветил лампочку и воскликнул, пораженный:

– Ты погляди, какой оборотистый оказался! Отоварился, значит!

В склепе, посреди разбросанного скарба, лежал кейс… Михалыч осторожно приподнял пальцем крышку. Кейс был пуст.

– Во-он откуда такой шухер! Надо же, всех на уши поставил! – бурчал Михалыч, выгребая из склепа пожитки Грима. – И, главное, молчком! Ну надо же, какой шустрый!

Михалыч сбегал за тачкой. Кинул в нее сначала кейс, закидал его сверху барахлом. Срезал в склепе лампочку, швырнул внутрь пару пригоршней земли, гнилых листьев и заспешил с тачкой к «новостройке» закапывать улики. По пути лицо его озарялось изумлением и радостью, будто не Грим на рассвете, а он сейчас, в данную минуту, катил перед собой кейс с деньгами.

– Ну молодец, Гримчик! Это ж надо, как конкретно отоварился!

Управившись с уликами, он схватился за телефон. Грим ответил после пятого звонка…

– Привет… – он в супермаркете катил перед собой тележку, они уже въехали в город и закупали продукты.

– Живой? – ехидно осведомился с кладбищенской «новостройки» Михалыч.

– А что? – осторожно спросил Грим, приотстав от Марии Владимировны.

– Что ж ты, лох, чемодан по месту проживания бросил?! Это же для тебя, и для меня тоже, подстава какая!

В трубке возникло тяжелое дыхание Грима, по которому Михалыч понял, что он сокрушил кореша наповал. Грим задышал так, будто пошел в гору. Панически выкрикнул шёпотом:

– Я щас… я приеду щас… уберу.

Михалыч покачал головой, так жалко ему стало Грима.

– Не дергайся, я там все прибрал. Все концы в воду…

Мария Владимировна далеко впереди разглядывала какой-то товар. Радостное сообщение Михалыча вогнало Грима в еще большее напряжение – он вконец околел посреди супермаркета – вспомнил про семьсот тысяч евро под плитой, которые он поручил охранять мощам графа Грушницкого.

– Что ты там прибрал?

– Барахло твое. Ну и чемодан закопал… – Михалыч, беседуя, деловито прибил каблуком свежевскопанный клок земли скраешку неприметной могилки участницы войны.

– И все? Больше ничего? – задал опасный вопрос Грим и поспешил с тележкой к Машеньке, которая уже набрала полную охапку пакетов, и озиралась в поисках Грима.

– А что там еще брать?! – удивился Михалыч, удаляясь от «новостройки». – Ну, лампочку срезал. Ты другое мне скажи… Ты как умудрился это дело провернуть? – задавая этот животрепещущий вопрос, Михалыч проследовал как раз мимо склепа графа Грушницкого. Грим уже успокоился, он понял, что Михалыч семьсот тысяч евро не обнаружил.

– Так получилось… – он продолжал толкать перед собой тележку, одной рукой помогал Машеньке укладывать в неё покупки.

– Это я понял, что всё получилось, тут такой шухер стоит – кошмар! Ты друзей-то милостью своей не обойдешь? – спросил Михалыч, напоминая о себе.

– Ты меня знаешь, – сказал Грим, выкладывая покупки на ленту перед кассиршей. – Тебя, брат, я не обойду.

– Неплохо было бы! – Михалыч уже расположился на своей скамейке перед конторой, намереваясь поподробнее поговорить на эту интересную тему. Но Грим его обрезал.

– Об этом потом. Это не телефонный разговор. Я тут… я через пару минут перезвоню.

Они прошли кассу. Уложили пакеты с покупками в багажник машины. Грим усадил Машеньку в салон и набрал Михалыча. Тот отозвался после первого же звонка. Спросил:

– Слушай, а ты вообще где?

– Я-то? Я… в районе Москвы, – соврал Грим, он остался на улице, у багажника, чтобы Машеньке не был слышен этот разговор.

– Ты гляди, какие масштабы пошли, «в районе Москвы»! – передразнил Грима Михалыч. – И что ты там делаешь?

– Я? Я тут… женюсь.

На этот раз уже Гриму пришлось слушать шумное сопение Михалыча. С этим занятием он сел в машину. Грим, правда, не видел, как Михалыч в смятении схватился рукой за голову, потом начал нервно скрести ногтями свою репу, поросшую жестким ежиком. Только пробормотал в трубку:

– Полный песец! Навар крутой сбил, бесследно смылся, всех на уши поставил. Так еще и женился. Чума!

Грим показал водителю, чтобы ехал, сказал Михалычу, заканчивая разговор:

– Ну всё, остальное при встрече.

– Нет, не все, – удержал его на связи Михалыч. – Слушай в оба уха… Запомни фамилию – Клычов. Он начальник СБ Лядова. У него люди, связи… Ты не кого-нибудь, ты именно их обул, уж не знаю, сколько ты там прихватил. Знай, этот Клычов идет за тобой. И он найдет тебя. Он это умеет. Путай следы, ложись на дно, превращайся в кого угодно. Он идет за тобой, менты идут за ним. Значит, и за тобой тоже. Понял? Сами менты тебя не найдут, у них к тебе никаких концов нет. А у Клычова есть. Так что они прут к тебе двойной тягой. Запомни, фамилия – Клычов. Приметы: лысый. Хромой на левую ногу. Часто трет пальцами мочку уха. Последние три цифры его сотки – пятерки. В конце три пятерки. Понял?

– Я услышал. Спасибо. – Грим отключил телефон, посидел, глядя прямо перед собой, осознавая сказанное Михалычем. И обернувшись с улыбкой к Марии Владимировне, внешне невозмутимый, ласково спросил:

– Ну что, Машенька, домой?

– К вам? – спросила Машенька. Грим представил себя и Машу, сидящими с покупками в графском склепе.

– Нет. Ко мне… некуда. К тебе.

Депутат заксобрания Матвей Алексеевич Лядов в строгом темно-синем костюме, на лацкане которого светился значок депутата, вошел в Белый дом. Трехгранные – дабы всем со всех сторон было видно – часы под куполом первого этажа показывали без пятнадцати три. У входа слева за столом сидел постовой милиционер из спецподразделения охраны особо важных объектов. За его спиной, подальше от входа, чтобы не мозолить глаза оружием, неприметно сидел в сторонке еще один, с автоматом. Сидящий за столом уважительно привстал, пожал протянутую ему депутатскую руку – Лядова здесь знали все. Матвей Алексеевич по-свойски спросил постового:

– Как служба? – провел придирчивый осмотр противоположной голубоватой непрозрачной стены. На первый взгляд это было некое панно, приятное взору своим небесным цветом. При более пристальном рассмотрении обнаруживалось, что это череда уютных киосков, в которых можно было, не выходя из здания, купить всё, кроме мебели и автомашины. Несколько киосков стояли отдельным блоком, над которым располагался рекламный бренд лядовского супермаркета «На здоровье!» с кругленьким портретиком Матвея Алексеевича. Каждый день, ровно в пять в них из городских ресторанов Лядова доставлялась кулинария, чтобы донельзя занятые и усталые чиновники могли купить домой на ужин чего душа желает. Здесь недорого продавали порционно салаты, разную рыбку, отбивные, творожок, молочное, фрукты и прочую снедь для приличных людей. Лядов следил за этой своей бизнес-точкой лично, как никак он был кормильцем администрации губернатора. Женщины были очень довольны.

Первый этаж Белого дома жил многолюдной суетливой жизнью. На нем располагались бюро пропусков, всевозможные технические и подсобные службы, кабинеты приема граждан, вверх и вниз сновали лифты с прозрачными кабинами. Люди перемещались через пространство первого этажа совершенно особенным образом. Все двигались с озабоченными лицами, спешно, наклонившись вперед, будто преодолевая встречный ветер. У всех были папки, прижатые к груди, как самое дорогое. Здесь наблюдался явно завышенный процент одинаково привлекательных женщин. У всех у них были большие груди под полупрозрачными кофточками, фактурные зады, рельефно обтянутые короткими юбками, и высокие каблуки, приподнимающие над землей и подчеркивающие эту телесную роскошь.

Лядов остался удовлетворен осмотром киосков, которые находились у него, как и кладбище, в «доверительном управлении». Эта точка была оформлена на «управляющую компанию» тёти Матвея Алексеевича.

На часах было без пяти три, он двинулся к отдельному лифту, одноместному, с непрозрачной кабинкой, с одной цифрой на пульте – «4». Это был этаж губернатора.

Из лифта Лядов уже с робостью ступил на ласково ворсистый ковролин бледно-лимонного цвета, устилавший всё пространство губернаторского этажа. Здесь еще один постовой, майор, подчеркнуто строгий, с пистолетом, нарочито – чтобы всем было видно – торчащим из нагрудной кобуры, внимательно изучил депутатское удостоверение Лядова, сверился со списком приглашенных к губернатору, по телефону без циферблата сделал звонок секретарше шефа, коротко и очень тихо сказал: «Лядов прибыл».

И кивнул депутату, мол, проходите. Лядов пошел на сомкнутые двери из толстого черного стекла, которые разомкнулись непосредственно перед ним и сомкнулись тотчас за его спиной, едва он пересек невидимый луч скана. Затем он потянул на себя за бронзовую ручку-набалдашник высокую тяжелую, из мореного дерева дверь, которая подалась на удивление легко.

Секретарша поверх очков царственно глянула на Лядова.

– Заходите. Вас ждут.

Лядов преодолел еще две двери тамбура перед губернаторским кабинетом и… одеревенел. Губернатор быстро шел к нему, радостно улыбаясь при этом! Лядов поспешно шагнул навстречу, протянул руку. Губернатор пожимать руку не стал, по-братски обнял Лядова, увлек за собой, повел к стоявшему в дальнем углу шикарному гарнитуру для доверительных бесед – двум креслам белой кожи, между которыми был также белый столик с позолоченной по окружности окантовкой. На нем располагался также круглый хрустальный поднос, в секциях которого ровненькими сегментами лежали курага, изюм, колотые грецкие орехи, фисташки… И тут же стоял кругленький графинчик с коньячком и две кругленькие пузатые рюмочки. Лядов не ожидал такого вдохновляющего поворота дела, помня, как грубо и насмешливо вел себя с ним губернатор вчера на дне рождения своей жены.

– Давай-ка по рюмочке, – предложил губернатор, уже разливая коньяк.

– Неудобно как-то, Андрей Ильич, – замялся для приличия Лядов.

– Расслабься, – губернатор протянул ему рюмку. – Посидим по-человечески, поговорим…

Лядов аккуратненько, двумя пальцами, принял от губернатора рюмку, медленно выпил. В ней оказался не коньяк, а некий животворящий бальзам на неведомых травах. Взглянул на губернатора: не снится ли? Нет, не сон. Это была явь, приятнейшая явь, что и тревожило Лядова. Что за чудо такое, как это понимать?

– Разволновал ты вчера мою жену. Она в этой штучке чуть спать не улеглась, – как-то по-домашнему произнес губернатор, имея в виду бриллиантовое колье, и прозвучало это как большое губернаторское спасибо за «штучку».

– Я же, Андрей Ильич, от чистого сердца! – взволнованно сказал Лядов, будто извинился за доставленное супруге губернатора беспокойство.

– Я, Матвей Алексеевич, понимаю, что от чистого сердца, – успокоил его губернатор и повернул разговор к делу, – потому и решил посоветоваться именно с тобой.

– Я весь внимание! – Лядов подался вперед, выказывая готовность, чувствуя при этом, как бальзам горячит кровь, гонит её к лицу молодым румянцем.

– Через год у нас выборы губернатора, – тихо и раздумчиво произнес Андрей Ильич. – Это разговор между нами…

Вместо заверения в том, что он никогда и нигде не расколется, Лядов вполголоса, с приятной для губернатора досадой, воскликнул:

– Да из кого тут выбирать-то?!

– Э-э, дурное дело нехитрое! У нас же это как делается? сначала там келейно назначат, а потом его здесь через выборы проведут…

Сказав «там», губернатор показал, пальцем за спину, куда-то в сторону своего рабочего кресла. Лядов проводил взглядом губернаторский перст и увидел вдали, над креслом губернатора, портрет президента промеж двух флагов, государственного и областного. Президент смотрел издалека и сверху… Смотрел строго. Лядов не стал вглядываться во взор президента, опасливо перевел глаза на губернатора. Сказал так, будто президент сообщил ему только что:

– Так вас там назначат, потом здесь через выборы и проведут. Больше некого!

Лядов увидел, что губернатору было приятно услышать это. Андрей Ильич побыл в удовольствии от слов Лядова, но, неуспокоенный, продолжил:

– Не скажи… Я два срока проработал назначенным. На выборы идти, конечно, могу. Но теперь самолично. А тут электорат хренов. Понадобится поддержка. А она стоит денег Деньги понадобятся, понимаешь… Надо бизнес, деловых ребят построить. Мне-то высовываться со своими деньгами нельзя, дохлыми кошками закидают, мол, откуда у губернатора большие деньги!

– Сколько? – спросил Лядов, упростив разговор. Он пока не понимал, надо ли ему ввязываться в это дело, и что он с этого будет иметь, если этот… Андрей Ильич изберётся. А если нет?

Губернатору понравился вопрос Лядова, можно было без всяких экивоков переходить к конкретике.

– Для нашего региона на выборную кампанию пары миллионов евро достаточно.

Лядов поразился совпадению – ровно столько было в кейсе, так загадочно исчезнувшем на стрелке у кладбища. Названная губернатором сумма его не напугала, и он решил продемонстрировать личную преданность.

– А зачем нам деловых ребят строить, это я и сам потяну! У меня есть несколько фирм, все люди мои. Из них можно создать видимость клуба поддерживающих вас широких деловых кругов. Тут главное всё выстроить правильно. Я так понимаю, что такое дело надо держать в одних руках…

Губернатора приятно удивила сообразительность Лядова.

– Интересная мысль, – он потихоньку вдохновлялся таким разговором. – Мысль интересная! Может, ты и прав… С этими предпринимателями возни много, заработают три копейки, а вони от них на сто рублей. Кобенятся слишком… Слушай, я тебя с одним московским человеком сведу, большой мастер такие дела проворачивать. Он на тебя выйдет от моего имени. Мутилов его фамилия, запомни. Не бойся его, говори с ним откровенно, как со мной. Он всё выстроит в лучшем виде. Но деньги ему не давай, это только через меня. Что и как с этим вопросом, я потом скажу…

Губернатор замолчал, ожидая, что ответит или, может, спросит что-то Лядов. Тот ответил коротко и ясно, чем опять порадовал хозяина кабинета:

– Я всё понял. Договорились.

Будущий кандидат в губернаторы встал, пошел прогуляться по кабинету. Дошел до портрета президента, уставился на него, сложив руки за спиной… Смотрел долго, даже начал насвистывать. Сцена возникла живописная. Губернатор, посвистывая, бесстрашно разглядывал снизу вверх президента, местный олигарх Лядов, пожёвывая курагу, наблюдал губернатора за этим отважным занятием. Наконец, губернатор оставил президента в покое, вернулся к Лядову.

– Теперь о твоей инициативе, насчет предков-потомков и перспектив иностранных инвестиций. Что-то в твоей идее есть. Красиво выглядит, но пока… призрачно. Ты на данный момент лучше более практическим аспектом займись…

Губернатор достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист, развернул его и протянул Лядову. – Пробей-ка вот эти фамилии на предмет их родословных…

Лядов приготовился углубиться в чтение документа. Но читать было нечего, лист содержал всего три фамилии. Зарембо. Добродеев. Меньшиков… Депутат заксобрания Лядов медленно поднял глаза на губернатора. Глаза у него были ошалевшие. И челюсть слегка отвисла.

– Это же кто… Начальник облУВД, прокурор области и руководитель регионального следственного комитета? Это они?! – Лицо Лядова как-то мгновенно осунулось, стало унылым. Молодецкий кровоток от губернаторского бальзама во всем его теле остановился. Губернатор с легонькой улыбочкой забрал у него лист, вернул его в карман и сказал:

– Да ты не пугайся. Твое дело найти у них классово чуждые нашему обществу корни, а остальное сделает Мутилов. Тут, видишь, ситуация какая… Я регион из дерьма вытаскиваю, экономику развиваю, а они всё трындят мне: надо, мол, экономику вести по закону! А как у нас такое возможно?! Будешь всё делать по закону – снимут за развал работы!

– По закону никак, – согласился Лядов, находясь всё еще в испуге от грозных фамилий, которые, впрочем, и он терпеть не мог. Не всех, конечно, но менты и прокуроры точно достали его до печени.

– Ну! Ты же деловой человек, ты меня понимаешь! А кто законностью в глаза тычет? – губернатор давно точил на них зуб и потому быстро разозлился. – Кто они такие, меня, назначенного президентом, законности учить?! Сидят там в своих норах, компромат на меня пакуют! А в процессе выборов сольют его, законники хреновы! Вот этот Меньшиков, например… Он не последыш ли того петровского Меньшикова, который был вор, алкаш и бабник? А в биографиях у них они все из рабочих и крестьян. Мысль уловил? Пусть твои люди покопаются в их родословных, а Мутилов их потом быстро пролетарского происхождения лишит!

Губернатор говорил тихо, но яростно. Лядов жадно слушал, приобщенный к страстям, кипящим в этих кабинетах. Он уже понял, что дельце это для него не опасное. Чокнутый на генеалогии Ройзман за деньги кого хошь сделает хоть правнуком Геббельса, а потом пусть этот Мутилов суетится.

– Кто у тебя этим вопросом занимается? – спросил губернатор.

– Директор музея Ефим Иосифович Ройзман, он помешанный на родословных.

– A-а, знаю. Этот может! – остался доволен губернатор. – Ты ему побольше заплати. Слушай, а опровергнуть то, что нароет твой Ройзман, можно?

Лядов поразмыслил над этим новым для него вопросом, развел слегка руками и сострил:

– Трудно доказывать, что ты не верблюд!

Губернатор захохотал. Провожая Лядова до двери, сказал ему:

– Изберусь – отблагодарю, останешься доволен. Отдам строить новый аэропорт, в плане дорожные развязки, будут деньги на автостраду федерального значения… Отобьешь свои лимоны за месяц.

Он вышел на площадь перед Белым домом. Здесь сновал по своим мелким надобностям электорат, молодые мамаши выгуливали потомство, шипел фонтан, под легким майским ветерком на ухоженных клумбах трепетали цветы. Лядов искоса глянул на солнце, сощурился. И сказал сам себе:

– Да-a, это тебе не пирожками в Белом доме торговать.

Перед домиком Марии Владимировны, от калитки до крылечка, по сторонам дорожки цвели яблони. Грим проворно перетаскал из машины в дом пакеты с покупками, закрыл за собой дверь и облегченно привалился плечом к дверному косяку. Мария Владимировна прошла в комнату, выложила из сумки в центр стола банковские документы, пакет с остатками рублей, накрыла всё это своей шикарной шляпой.

– Вот именно! – сказал Грим, улыбнувшись. – Дело в шляпе, Машенька!

– Поживем-увидим, – рассудительно ответила она. – Что дальше?

– Дальше? Дальше, Бог даст, будем жить долго и счастливо. Это в среднесрочной перспективе, – весело сказал Грим. – А в данный момент я почищу селедочку, пожарю картошку, а ты отдохни пока…

– Шустрый ты, Ваня, не по годам! – поддела его Мария Владимировна. – Кто же чистит селёдку-картошку в таком облачении! Давай-ка сначала снимем все эти лапсердаки, оденемся по-человечески. Иди в ванную, а я здесь…

…Грим в своем белом китайском ширпотребе чистил картошку, Мария Владимировна в домашнем халате до пят, поглядывая на его кулинарную сноровку, готовила к жарке купленные формовые котлеты. Грим виртуозно нашинковал соломкой картошку, высыпал её в раскаленное масло на сковороде и взялся за селедку.

– Ты, Машенька, теперь на котлетах и на картошке, а я погружаюсь в грязные селедочные работы. Но… ты позволишь мне стопку водочки, с устатку, так сказать?

– Ставлю в известность на будущее, я водку не пью, – Мария Владимировна поставила на стол стопку и бокальчик, протянула ему штопор. – Мне немного вина.

Воодушевленный таким взаимопониманием, Грим метнулся к пакетам, выставил на стол поллитру и бутылку муската. Разлил, поднял рюмку, смущенно откашлялся, соображая, что сказать, приличествующее моменту. Положение спас огромный черный зеленоглазый кот, бесшумно прыгнувший из сада на подоконник открытого настежь окна.

– Прошу знакомиться. Бегемот! – сказала Мария Владимировна. – А это Ваня, – сообщила она Бегемоту. Кот мяукнул, что, скорее всего, означало: поживем-увидим, что ты за Ваня такой!

– Машенька, у меня родился тост, тост-просьба, можно? – вдохновился Грим. – Ситуация получается какая-то… литературная. Он Бегемот, я Ваня, Ваня-дурачок. Согласись, неавторитетно как-то. Называй меня, пожалуйста, Грим. Я же всю жизнь гримером был, меня в театре так и называли, Грим. А я будут звать тебя Машенька.

– Бегемот, это Грим! – сказала коту Мария Владимировна. Кот опять мяукнул, что, на сей раз, наверное, означало: чёрт с тобой, Грим так Грим. Главное, чтобы человек был хороший.

– Почему нет? Грим – это даже красиво! Тем более что, судя по твоей изобретательности, ты отнюдь не Ваня-дурачок. Вот за это и выпьем!

Они поели, выпили еще понемногу. Грим всё разглядывал обиталище Машеньки, в котором было непросторно, но и не тесно. Даже для двоих. Заметив, что Грим уже не ест, она положила перед Гримом банковские документы, карточку и села напротив.

– А теперь расскажи-ка мне, что это всё было? И вообще, ты кто такой?

– Кто я такой… – Грим помолчал, раздумывая над вопросом, действительно, а кто я такой?! И не зная, как и с чего начать, сказал: – Ну, я пенсионер…

– Оч-чень убедительно! – усмехнулась Машенька. – Пенсионер, бегающий по городу с мешком евро! На-ка тебе, пенсионер Грим, еще стопку водки, и давай как на духу. Коли в дом ко мне пришел. Давай-ка, рассказывай по-человечески…

– Я всю жизнь в театре проработал, гримером… – медленно начал Грим, подбирая слова, вспоминая, стараясь говорить только о главном и быть точным. Он говорил о том, как его выгнали из театра за ненадобностью, как потерял жену, сына, квартиру и жил в кладбищенской конторе у знакомого. Упоминать склеп графа Грушницкого он воздержался из боязни совсем перепугать Машеньку. Сказать ей, что он квартировал в могиле совместно с черепом её владельца, это было уже слишком. Рассказал, как зарабатывал в школах на жизнь сценическими образами известных личностей, как уволок из-под носа бандитов два миллиона евро… И еще рассказал, как, случайно увидев её однажды, приходил потом к блошиному рынку, становился поодаль и смотрел, смотрел на неё, не решаясь подойти, заговорить. Больше года, наверное, прошло, пока насмелился, уже невмоготу стало, подошел, вроде как прицениться к её вышивкам.

– Остальное ты знаешь, – Грим кашлянул, глотая возникший в горле ком. – И вот я перед тобой. Извини, если что не так… – Как бы очнувшись после своего рассказа, он робко взглянул на Машеньку. Она, нервно сжав в кулаке ворот халата, смотрела на него с испугом в глазах.

– Для одного человека столько горя… Ничего, поживем вместе, Бог даст, затянется помаленьку. Со временем… Ты мне сейчас вот что скажи. Ты зачем мне допуск к этим деньгам дал? Это как-то странно… Что это значит?!

– Ничего странного, – Грим пожал плечами. – Если мы вместе, то и деньги эти общие. Что тут непонятного?

– Общие деньги это хорошо, – задумчиво сказала она, отведя глаза в сторону. – Когда вместе…

– Ты что, не рада? – спросил Грим.

– Ну почему же, – спокойно сказала она. – Когда есть деньги, жить можно… А где ты прятался, когда на меня смотрел? – вдруг закокетничала она. – В кустах, да? Тайный воздыхатель в кустах! – она засмеялась. – Ладно, давай лучше банковские бумаги посмотрим, что они там написали.

Они сели рядом, плечо к плечу, водрузили на носы очки, склонились над документами. И Грим, едва глянув в них, вскинул брови, вздрогнул. Осторожно, будто приближая палец к разъяренной кобре, показал на графу «Ф.И.О» в её допуске к счету.

– А что они тут написали?!

– Хм-м! Что в моём паспорте указано, то и написали, Мария Владимировна Грушницкая.

Грим схватил со стола её паспорт, дрожащими пальцами раскрыл его, прочитал, перевел взгляд на банковские документы, побегал глазами туда-сюда с паспорта на договор…

– Э-э-э… А там, на кладбище, я видел, тоже такая фамилия есть…

– A-а, так это мой прадед там похоронен, – сообщила Машенька. Грим тупо уставился на Машеньку.

– То есть ты хочешь сказать, ты… ты что, его правнучка? Ты графиня Грушницкая?!

– Ну да! – Она опять раздражилась. – А что тут такого? Какое это имеет значение?!

Грим прошептал:

– Ё-мое… – и конвульсивно хватаясь пальцами за скатерть, упал со стула в беспамятстве. На лицо ему полетели со стола их паспорта, банковские документы. Она поглядела на валяющегося на полу Грима и панически ойкнула.

…Из всех человеческих способностей воспринимать мир к Гриму сначала вернулись обоняние и слух. Он уже лежал головой на подушке, рубашка его была расстёгнута на груди. В комнате воняло нашатырным спиртом и валерианой. Грим вдыхал эту бодрящую его вонь и слушал голоса…

– Мария Владимировна, вы ему нос пальцами зажмите, он сразу очухается!

– Веник, что за варварство! Человеку и так плохо, а ты предлагаешь ещё и дыхания его лишить!

– Не-е, никакого варварства. Мы в бою всегда так делали, если с кем обморок случался. Он сразу рот откроет, начнет дышать полной грудью и очухается. Зажмите ему нос, я вам точно говорю!

– Ну ты гад! – слабым голосом, но вполне отчетливо сказал Грим с еще закрытыми глазами. И добавил угрожающе: – Я вот тебе дверью кое-что зажму, ты у меня знаешь как задышишь полной грудью!

– Очухался! – радостно воскликнула Машенька, приподняла Гриму голову, сунула ему ко рту стаканчик. – Выпей-ка!

На слово «выпей» Грим отреагировал мгновенно.

– Вот это мне сейчас не повредит!

Все еще не размыкая глаз, раскрыл рот, в который Машенька ловко вылила зелье. Грим глотнул, разочарованно скосоротился, в стаканчике были капли валерианы. И открыл глаза. Позади Машеньки, из-за её плеча, на него с любопытством глядел мордатый мужик с торчащими по сторонам большими круглыми ушами. На шее у него болтались, как бублики на шпагате, нанизанные багетки.

– Ты кто? – спросил Грим.

– Я Веник, – радушно ответил мужик, радуясь тому, что Грим очухался.

– Ты откуда взялся?

– А я графине багетки принес, гляжу, а вы здесь на полу лежите. Очень вы графиню напугали!

– Извини ради Бога, – сказал Грим. Она только махнула рукой.

– Экий ты впечатлительный. Ну, вставай потихоньку, я тебе для бодрости водочки налью.

Грим поднялся с пола, постоял, проверяя свою устойчивость, и опустился на стул. Она поставила перед ним стаканчик, на этот раз с водкой. Грим поцеловал ей руку, спросил мужика:

– Будешь?

– Можно. Только мне маленькую, – мужик отчего-то всё время радовался. – А то я и так на ногах не стою.

Грим оглядел его, одетого в заношенные камуфляжные штаны и блеклую от времени тельняшку, и только сейчас обнаружил, что он весь какой-то… переломанный. Правое плечо, подпертое костылем, торчало выше другого. Левой рукой мужик налегал на палочку, упирая её в пах. И левая нога его была кривая, дугой, от бедра до щиколотки, ступня в ортопедическом ботинке смотрела пальцами внутрь… Что не мешало мужику передвигаться довольно бойко. Он выставил здоровую правую ногу с опорным костылем вперед, подтянул к ней остальное тело, сделал еще шаг и ловко сел за стол. Мария Владимировна поставила перед Веником рюмочку и присела рядом с ними. Грим ловко, ровно до краев, плеснул ему из бутылки, поднял свой стаканчик.

– Ну, давай знакомиться. Веник это что значит? Имя такое?!

– Ага! – опять обрадовался мужик. – Это меня батя так назвал!

– Батя, это твой отец что ли?

– Не-е, батя – это наш комбат. Отец меня Вениамином нарёк. А батя сказал, для удобства будешь Веником. Это которым подметают!

Грим уважительно пожал руку мужику.

– Рад познакомиться, Вениамин. Я – Грим.

– А я тут по соседству живу, с матушкой, – вдохновенно затарахтел Веник, – багетки графине делаю. Она в них свои акварельки вставляет и продает. Это мы так кормимся! Ну я пойду, пока меня с рюмки не повело. – Он снял с шеи бечевку с багетками, положил их на стол, начал вставать. Мария Владимировна протянула ему пятьсот рублей. Веник принял их с благодарным поклоном, сунул в карман, и однообразно дергаясь – смотреть было жутковато – как на веревочках кукла марионетка, двинулся к двери.

– Это он когда в Чечне воевал, в спецназе, на пехотную мину наступил… – сказала Машенька. – Так-то он не веселый, куда уж тут веселиться. Это он от контузии после взрыва такой стал, будто радуется всему. Даже когда плачет, вроде как радуется. Таких тут человек двадцать, покалеченных, их батя этот собрал в организацию, что-то они делают. По начальству ходят, просят, письма коллективные куда-то пишут… Ужас.

– Человек двадцать? – уточнил Грим. Поразмыслил о чем-то и сказал задумчиво: – Жалко ребят. А спецназ – это хорошо…

3

Ровно в шесть вечера, сразу после окончания рабочего дня, Клычов подъехал по месту прописки Ивана Петровича Сидорова – того самого человека, который с утра пораньше продал в обменниках четыре купюры евро по пятьсот каждая. Клычов был уверен, что он нашел того, кто непостижимым образом спёр у него из-под носа предыдущим вечерком кейс с двумя миллионами лядовских евро. Теперь осталась самая малость – прижать этого Ваню и забрать деньги. Если отдаст сразу, хрен с ним, пусть живет дальше, надо будет только припугнуть как следует – до ужаса, чтобы до конца дней своих молчал и вздрагивал. А если начнет дурочку ломать, типа о чем речь, мужики вы чё, какие деньги… На этот случай Клычов прихватил пару своих мордоворотов. При таком повороте дела они должны были отвезти этого Ваню на кладбище, на то самое место, и уж там этот Ваня отдал бы всё, сначала деньги, а потом и душу. А они потом отдали бы Ваню Михалычу – в подкладку.

Он терпеливо ждал, наблюдал, кто входит в подъезд… Место прописки этого Вани – пятиэтажная «подкова» с ухоженным внутренним двором – вызвала у Клычова мимолетное недоумение, слишком уж престижный дом для такого… хмыря. Это был так называемый в городе театральный дом. Его прозвали так потому, что отчасти он был похож внешней дугой на сцену, и еще потому, что в этом доме к юбилею областного драмтеатра получила квартиры почти вся театральная труппа.

– Артистом, значит, будешь у нас! – вслух обозвал Ваню Клычов.

Было уже начало восьмого. За время наблюдения в подъезд вошли несколько мужиков, Клычов прикинул, что два их них могли быть тем, кто ему был нужен. Он вышел из машины, махнул рукой своим людям – за мной! – и вошел в подъезд. Квартира номер «35» была на втором этаже. Клычов отметил, что в квартиру ведет стальная дверь, инкрустированная кованым рисунком из бронзового прута, укрепленная двумя мощными замками, против которых обычная болгарка даже с алмазным диском будет бессильна.

– Успел уже! – оценил дверь мордоворот. Клычов поначалу не сообразил, о чем речь.

– Чего успел?!

– Я говорю, ночь только прошла, а он уже вон как… забаррикадировался!

У Клычова ёкнуло под сердцем – что-то тут не так, не могло быть такой квартиры и такой шикарной двери у этого Артиста Вани. Звонок огласил квартиру соловьиной трелью. Внутри по коридору прошаркали тапки, клацнули замки и на пороге, перед Клычовым, нарисовался управляющий лядовским рестораном восточной кухни Данияр, в узбекской тюбетейке, с голым пузом и пиалой чая в руке. Тот самый, у которого Лядов и Клычов встречались утром после этого дикого вечернего ограбления и откуда Лядов подался к своей Матильде. На лице Данияра отразился сначала панический испуг, он меньше всего ожидал увидеть по месту своего жительства начальника СБ самого Лядова и за его спиной двух его бандюганов. Затем испуг сменился выражением бурной радости от столь внезапного появления дорого гостя.

– Бай, дорогой мой, кого аллах прислал! Заходи, чай будем пить, самса кушать!

Клычов смотрел на Данияра злобно. Растерянный, спросил:

– Ты что здесь делаешь?

– Чай пью.

– Кто здесь живет? – Клычов заглянул поверх головы Данияра в квартиру, подумал, может, этот узбек пришел к Артисту чаю попить?

– Не видишь, я здесь живу, семья моя здесь живет, – обиделся Данияр. – Зачем такой вопрос спрашиваешь?! Лучше заходи, дорогой, как к себе домой!

Клычов дал отмашку помощникам, чтобы шли в машину, вошел в гостиную, бросил оценивающий взгляд по сторонам. Квартира кичилась вызывающей азиатской роскошью – хрустальные люстры, ковры, арабская мебель, в сервантах дорогущая, бесполезная для застолья посуда. В дальнем от входа углу гостиной ковры были покрыты атласными узбекскими одеялами, на которых стоял круглый столик с пиалушками и пузатым фарфоровым чайником. Вокруг столика лежали подушки. Здесь пили, как положено, зеленый чай по-узбекски.

Клычов опустился на диван, показал пальцем Данияру на стул напротив себя – садись!

– Где человек, который жил здесь до тебя?

Данияр вскинул плечи к ушам.

– Какой человек?! Никакой человек не знаю! Мне квартиру агентство по недвижимость нашел. Я им заказ сделал, они нашел. Мне показал, мне понравился, я купил. Никакой человек не знаю, я деньги агентство давал. Потом ремонт делал, квартир плохой был, только место хороший, поэтому купил… – объяснил Данияр с обидой в голосе. В самом деле, пришёл тут, чай не пьет, вопросы плохие задает! Прокурором стал, что ли?!

– Договор с агентством покажи!

Данияр покорно достал из серванта папку с документами на квартиру, и все сокрушенно покачивал головой: некрасиво, дорогой, ведешь себя, мы же в одном коллективе работаем, у нас начальник один, Лядов Матвей Алексеевич, хороший человек!

Клычов бегло пролистал договор, все понял. Видеть важнейшего для него человека, знать что-либо о нем узбек не мог, он купил квартиру у агентства «Квартсервис», которое принадлежало Лядову и находилось в управлении его племянника, Лядова Юлия Юрьевича… Клычов подавил в себе приступ бешенства, злобно пробормотал под нос:

– Расплодились, как крысы, работать невозможно. Лядов на Лядове сидит и Лядовым погоняет. Уже друг другу поперек встали…

Данияр сделал вид, что ничего не услышал, поднял глаза к люстре, начал внимательно разглядывать ее хрустальные сосульки. Клычов позвонил своим людям:

– Привези сюда Юлика из «Квартсервиса»! Что значит «не захочет»?! Бери его за жопу и мигом сюда!

Данияр тревожно поглядывал на Клычова, он понял, что его квартира замешана в каком-то нехорошем деле. Клычов сидел молча, нервно постукивал указательным пальцем по столу. Внезапно из кухни донесся, нарастая, восторженный бабий клич:

– Са-амс-са-а! – в гостиную, разруливая бедрами, влетела сияющая узбечка, покачивая перед собой в раззолоченных пальцах подносом с пирамидой самсы.

– Покушай, дорогой, для тебя приготовила, только для тебя такой самса!

Клычова схватил приступ голода, он не ел весь день, всё мотался за этим артистом Ваней. Данияр предостерегающе вскинул руку, затыкая фонтан гостеприимства жены, мол, дура баба, не видишь, не до того! Но Клычов успокоил его:

– Не шуми. Я поем. Весь день кручусь… – и попросил у хозяйки холодного молока.

– Горячий и холодный кушать нельзя, вредно! – озаботилась позолоченная узбечка. – Чай пей, чай это хорошо, когда самса!

– Неси молоко! – властно сказал Данияр. – И платок надень!

Хозяйку как ветром сдуло.

– Платок-то ей в доме зачем? – спросил Клычов, подивившись властности всегда елейного Данияра.

– Разболталась она у вас в России совсем. Женщина, когда на стол подает, в платке должна быть. Волос в еду упадет, как кушать будешь? Противно. И хозяину стыдно!

Клычов разрывал самсу пополам, нетерпеливо ждал, когда из пирожка уйдет раскаленный мясной дух, дул в него, потом совал в рот, заливал холодным молоком и глотал. Данияр деликатно поглядывал, как грубо и жадно ест его нежданный гость, как смотрит при этом в одну точку, напряженно думая. Спросил участливо:

– Что, дорогой, плохо дело?

– Было хорошо. Теперь плохо. Улетела птичка. А ведь в клетке была… – туманно пожаловался Клычов, но тут же осекся, взял себя в руки. – А самса у твоей хозяйки царская!

От двери по квартире полилась соловьиная трель. Следом за ней в гостиную, с помощью клычовских мордоворотов, влетел, падая вперед, управляющий «Квартсервиса» Юлик Юрьевич Лядов. Племянник Лядова был уже на заводном подпитии. Приблатненно взвыл:

– А в чем ваще дело?! Вы чё, не в курсах насчет меня? Да я вас, б…, порву, как Тузик грелку!

– Тузик, сидеть! – тихо произнес Клычов таким зловещим голосом, что Юлик мгновенно присмирел, опустился на краешек стула. И даже ладони положил на колени. Клычов удовлетворенно обозрел племяша Лядова, презрительно хмыкнул.

– Квартиру эту помнишь?

Юлик покрутил по сторонам головой.

– А в чем, собственно, дело?

– Я вопрос задал! Квартиру эту помнишь?

– Ну допустим… – Юлик попытался заерепениться.

– Человека, который в ней жил, куда дел?

– А чё?

Клычов растопыренной ладонью наотмашь снёс Юлика со стула на пол. Это внезапно обрадовало Данияра.

– Вай, молодец Клышов! Он вчера мне деньги не платил! Сам кушал, люди его много кушали, пили, а деньги не платил. Я ему говорю, выручка его дяде идет, надо платить, а он про дядю некрасивый слово сказал. Мне совсем неудобно было, такой семья хороший!

– Что именно сказал-то? Про дядю, – Клычов слегка развеселился.

– Сказал, что он на дядю положил. С каким-то прибором.

– Вот это у нас называется прибор, – Клычов ткнул пальцем Данияра в промежность. – Он тебе сказал, что кладет свой прибор на своего дядю. Понял?

– Не понял, – сказал Данияр. – У нас в Узбекистане на дядю ничего нельзя положить!

– Он тебе всё заплатит. Завтра утром. Я сказал! – Клычов пнул сидящего перед ним на полу Юлика и повторил вопрос:

– Человека, который тут жил, куда дел?

Посидев на полу, Юлик отрезвел. Встал, гордо одернул на себе пиджак, галстук, пригладил прическу. Вполне деловито сказал Клычову:

– Пойдем, выйдем. Тема есть.

Вышли на лестничную площадку. Клычов отправил своих людей в машину. Юлик дождался, пока за ними внизу хлопнет дверь подъезда, подступил к Клычову и неожиданно пылко, заискивающе зачастил:

– Понимаешь, жить-то надо, приходится крутиться. А тут лох попался – полный! Дурачок, гримером в театре работал, чайник, понимаешь? У него жена померла, сын погиб, самого с работы выгнали, ему эта квартира лишняя стала. Нас на него навели, мы ему предложили вместо этой однушку, разницу деньгами. Ну и все…

– Адрес однушки! – выдохнул Клычов, опять взяв след.

– Да я не помню, это ж когда было, – занудил Юлик и всё пытался задушевно обнять Клычова за плечо. Он резко отбросил руку Юлика.

– Адрес!!!

Юлик обреченно назвал адрес. Клычов уже кинулся было вниз по лестнице, быстрее к машине! Но Юлик остановил его.

– Да нет там этого мужика.

Клычов как в стену ударился:

– Как? Почему нет?!

– Там по документам два твоих охранника живут. Мы этого чудика развели, прокатили на дубликатах. Я ж говорю, жить-то как-то надо.

Клычов медленно вернулся к Юлику, растопырил у него перед лицом пальцы, как когти. Пальцы мелко дрожали, готовые впиться в глаза Юлика. Другая рука Клычова скользнула под пиджак за пистолетом.

– Где этот человек?!

Спас племянника Лядова Данияр, подслушивавший разговор в щель двери. Теряя тапки, выскочил на лестничную площадку, повис на когтистой руке Клычова.

– Не надо, дорогой! Здесь не надо! Как я потом буду тут жить! В другое место его вези, там что хочешь делай.

Воспользовавшись заминкой, Юлик, раскидывая по сторонам руки-ноги, рванул по лестнице вниз. Клычов обмяк, задышал нервно, прерывисто. Не чуя ног, оперся на Данияра, который осторожно, как тяжело больного, повел его обратно в квартиру. Здесь он опустил Клычова на диван, снял с него пиджак, расслабил узел галстука. И подал ему полстакана водки. Клычов протяжно вздохнул, отстранил ладонью стакан.

– Хорошо бы… Но не сейчас. Ох, как он мне нужен!

– Вай, ты совсем плохой стал от этот человек. Посмотри на себя, от тебя твой лицо совсем ушел.

Клычов отмахнулся, мол, пошел ты к черту со своей жалостью. Данияр осторожно проговорил:

– Слушай, про этот человек разговор нехороший есть…

Клычов вонзил взгляд в Данияра.

– Какой разговор?

– Этот человек черт, шайтан! Он может быстро в другой человек превращаться.

– Это как?!

– Он, понимаешь, вот только что был обыкновенный русский мужик и р-раз, уже не мужик, а Сталин!

– Ты чё, дурак, что ли?! – спросил Клычов, но слушал цепко, настороженно.

– Это не я дурак, это он шайтан! – обиделся Данияр. – Он в кого хочешь превращается. Р-раз – Сталин. Потом р-раз – Ленин. Даже в тебя может превратиться. Понимаешь, какой человек-черт!

– Тебе кто эту лапшу на уши повесил? – спросил замороченный Клычов. Данияр укоризненно покачал головой, мол, сам дурак. И крикнул в соседнюю комнату:

– Ибнанушка, иди сюда!

Вышла юная луноликая узбечка с круглыми маслянисто-черными глазами овцы, со множеством косичек и висящими на шее большими наушниками.

– Дочка, расскажи, как в вашей школе этот человек превращался.

На лице овцы возникло некоторое оживление.

– О-о, он ваще полный отпад! – изрекла она и замолчала, полагая, что дала исчерпывающий ответ.

– Поподробнее, пожалуйста, – ласково попросил Клычов, раздраженно озирая вскормленную на плове и самсе акселератку по имени Ибнануш. – Мне это очень интересно. Надо же, какой талантливый человек нам попался…

– Я ж говорю, он полный отпад! Директор сказал, что он гений сценического перевоплощения. Они там придумали театр одного актера, театральная пятиминутка перед уроками истории, ну он и показывал нам разных исторических персонажей. Он, когда Дзержинским прикинулся, и сказал его слова: «Если вы не сидите в тюрьме, это не ваша заслуга, а наша недоработка», историчка в десятом гэ в обморок ёхнулась. Клёво было!

– Так ваш директор с ним на связи?

– Ну да, они перезваниваются.

Клычов почуял, что опять вышел на верный след, кровь азартно побежала по его жилам. Невинно спросил:

– А этот гений что, и завтра придет на ваши уроки?

– Не-е, завтра не придет. У нас же каникулы начались. В школе никого нет.

– У директора тоже каникулы?

– Не знаю. Но он пока в школу ходит, дела какие-то подбивает.

– Оч-чень интересно! – задумчиво сказал Клычов. – Надо же, какой мастер нам попался! Спасибо тебе большое, ты умная девочка!

Умная девочка пожала плечами, дескать, а то! И многозначительно посмотрела на отца: видишь, что серьезные люди обо мне думают! А ты говоришь, что я чурка.

Уже на лестничной площадке Клычов, прощаясь с Данияром, невзначай спросил:

– Почему ты дочку так называешь? Такая умная, красивая девочка, а ты – Ибанушка… Нехорошо как-то.

– Почему нехорошо?! – простодушно удивился Данияр. – Ибн Ануш, древнее восточное имя. Очень хорошо!

Клычев сел в свой джип, расслабленно откинулся на спинку, прикрыл глаза. И манерно пропел, гнусавя, на блатной манер:

– А у окна стоял мой чемоданчик, а у окна стоял мой чемоданчик…

По адресу однушки, из которой мастера сценического перевоплощения выкинули на улицу, он все-таки заехал. Дверь открыл его охранник дебильной наружности. Увидав перед собой своего начальника, поддатый дебил выпятил губы, раскинул веером пальцы, воскликнул, налегая на «э»:

– Шэф?! Я не понял, чё-то нэ так?

– Поговорим. Потом…

Унылый Клычов медленно пошел вниз по лестнице, хромая сильнее обычного. В машине долго тёр пальцами мочку уха, пока, наконец, не собрался с мыслями.

– Ладно. Тогда завтра в школу к директору. Я найду тебя. Артист!

Был поздний вечер, часы в кабинете начальника полиции показывали ближе к десяти. Полковник Стрельников докладывал генералу Зарембо. Оба, сняв кители, пили чай, будто это был и не доклад полковника генералу, а добрая вечерняя беседа сослуживцев.

– Егор Кузьмич, у нас в регионе сформировался и успешно действует криминальный спрут!

– Красиво формулируешь, полковник! – язвительно восхитился генерал. – Давай, переходи к щупальцам. И к голове этого чудища.

– Щупальца – это обменники, рестораны, ювелирные и массажные салоны, строительно-монтажные фирмы, торговые площади в Белом доме, даже кладбище! Во всех субъектах управляющими сидят родственники одной головы. А голова – наш знаменитый депутат Лядов. Он же и охраняет всё это, сам себя охраняет. У него есть ЧОП, директором там некий Клычов. Вот данные по нему… Полковник внутренних войск в отставке. Работал в системе КУИС, начальником пермской колонии, оттуда комиссован по состоянию здоровья, получил инвалидность. В этой колонии отбывал срок подельник Лядова, который сейчас рулит кладбищем. Шкурой чую, что все наши глухари закопаны в подкладку на этом кладбище. Так вот, после отставки Лядов пригласил Клычова к себе в бизнес, назначил его директором своего ЧОПа. Все охранники этого ЧОПа из контролеров и зэков пермской колонии, по ряду имеющихся оперативных фактов это настоящая организованная преступная группа. Причем, хорошо вооруженная…

– И что же за инвалидность получил этот Клычов в подчиненной ему колонии? – насмешливо спросил генерал. Полковник слегка вскинул брови – удивился вопросу, это же не самое главное из всего, о чем он доложил?!

– Наши звонили туда. Пермские коллеги сказали, что зэки вроде бы обвалили на Клычова поленницу бревен, когда он проходил мимо, и ему переломало ноги и ребра. Но умысел установлен не был.

– Отсюда вывод: не надо ходить рядом с бревнами! – генерал назидательно воздел указательный палец к потолку. Встал из кресла, обошел свой генеральский стол, сел напротив полковника и положил ладонь на руку Стрельникова, подчеркивая важность того, что он скажет сейчас полковнику.

– Слушай и думай! Вчера вечером Лядов был на дне рождения жены губернатора и подарил ей бриллиантовое колье на сумму более миллиона рублей. Сегодня Лядов был на приеме у губернатора… Наш ноль первый отработал два срока, президентского назначения ему больше не положено, а отставки для участия в выборах ему не дают. Есть решение отпустить его, так сказать, на свободу с чистой совестью. Но он решил идти на выборы самостоятельно.

– Зачем? – невольно вырвалось у полковника.

– Не зачем, а почему, – поправил его генерал. – Потому что боится остаться один на один с прокурором. И руководителем выборного штаба у него будет Лядов. Он же будет финансировать выборную компанию ноль первого. Об этом они сегодня и договорились.

– О как! – брови полковника взлетели домиком. Чрезвычайно заинтересованный таким внезапным поворотом в общем-то банального «лядовского» дела, он откинулся на спинку стула. – Если вы обо всем этом знаете, значит, в дело вмешались высшие силы! – На этот раз палец к потолку воздел полковник. – Я правильно понимаю?

– Правильно. Слушающий да услышит! – изрёк генерал. – Но это не по нашему ведомству, по какому – сам знаешь… Провались он пропадом!

– Кто? – уточник полковник.

– Да оба, и Лядов, и ноль первый! Ведь что измыслил, засранец, собрать генеалогический компромат на руководителей всех силовых структур региона! И в случае, если мы будем препятствовать ему в успехе на выборах, а мы будем, потому что у него рыло ох в каком пуху, он этот компромат сольет в прессу и изберётся на волне народного негодования. Будет косить под жертву карательных репрессий власти. У нас таких любят.

– А Лядову это зачем?!

– Ты можешь посадить Лядова как лидера ОПТ и за организацию убийства этого парнишки из Перми? – задал встречный вопрос генерал.

– Легко, доказательств выше крыши. Плюс экономические преступления, там наши тоже нароют…

– Ну вот тебе и ответ на твой вопрос. Он будет двигать ноль первого в губернаторы, а губернатор потом закрышует Лядова, да еще и прогреет его госзаказами.

– А генеалогический компромат – это что за зверь? – спросил полковник. Генерал иронично оглядел полковника Стрельникова. – А вот мы сейчас на тебе и проверим этого зверя, – и позвонил в ЦИТ. – Слушай, Гейтс, посмотри там в Интернете, чей потомок наш Стрельников. Да-да, на предмет классовой благонадежности. Давай, и мухой ко мне!

Полковник беспокойно заёрзал на стуле.

– А в чем, собственно, дело? Я просто так спросил…

– Чтой-то вам, товарищ полковник, поплохело? – генерал, веселясь, азартно потер ладони. – Сейчас мы пороемся в твоем родословном бельишке и в два счета выявим… Может, ты у нас из неблагонадежных!

Вошел Гейтс. Положил перед генералом лист бумаги с текстом. Сказал разочарованно:

– Полковник безупречен. А жаль.

Генерал пробежал глазами по тексту, бросил на полковника завистливый взгляд.

– Повезло тебе, полковник, тут сказано, что ты можешь гордиться своими предками. Ты у нас потомок стрелков древнерусского войска или из оружейных мастеров…

– А вы из каких будете, товарищ генерал? – спросил загордившийся полковник, чувствуя явно облегчение: пронесло!

– У-у, у меня дела плохи. – Генерал достал из внутреннего кармана кителя сложенный вчетверо лист, развернул его. – Читаю тебе. Только ты, полковник, никому не говори, загрызут ведь! Итак, Зарембо – древний дворянский род, многие были воеводами и епископами. Мало того, мои предки были замешаны в убийстве польского короля. То бишь фамилия моя проистекает от эксплуататоров трудового народа и убивцев. Видишь, какой это зверь, генеалогический компромат!

– Но это же чушь! – взволнованно воскликнул полковник, изумляясь: как генерал полиции может придавать значение такой бредятине. – Это просто бред сивой кобылы!

– Не скажи… – многозначительно заметил генерал. – Это до той поры бред, пока он не упакован как надо и хода ему с умыслом не дадено! А когда пресса разнесет, что силовики региона, все сплошь из князьёв, царедворцев и прочих душителей трудового народа, травят кандидата в губернаторы, который десять лет вел регион по пути социально-экономических успехов, тут такая вонь подымется – до Москвы всё завоняет. И что тогда делать нашему начальству? Разбираться же никто не будет, кто от царского генерала идет, а кто от пролетария. А электорат… Он чью сторону возьмет, потомков графьев-князьёв или того, у кого бабушка прачка была? Вот ведь какая дьявольщина, понимаешь?

Полковнику стало нехорошо от такого глубокомысленного прогноза опасности, таящейся в бреде сивой кобылы. Он жалобно сказал:

– Егор Кузьмич, я мент, я ничего в этом не понимаю, то, что по нашей части положено – я сделаю. А насчет всей этой вони, я… увольте, тут же шею можно свернуть!

– О том и речь! Ты… – генерал навел, как ствол, указательный палец, на полковника. – По сугубо нашей части всё протопчи, стрельба на кладбище, пропажа чемодана, криминальные захоронения… чтобы у нас всё было бумажка к бумажке! СК, ФСБ, прокуратура по своим вопросам тоже всё отработают. Мы сегодня встречались, расписали, что – кому. Я тебе все карты открыл, чтобы ты знал, в каком формате дело находится. С Лядовым и Клычовым работай дистанционно, не спугни. Ситуация с геокомпроматом должны вызреть. Всё. Докладывай лично!

В садах вокруг дома Марии Владимировны пели соловьи. Сквозь яблони в открытое окно было видно, как в темно-синем небе медленно догорает закатная заря благословенного летнего дня. Бегемот, сидя на диване, смотрел телевизор, хвост его нервно подрагивал, как перед прыжком на мышь. Грим и Машенька склонились за столом над большим в кожаном переплете семейным альбомом, разглядывали фотографии рода Грушницких.

– Вот мой прадед, какой бравый, правда?

Со старинного фото на Грима строго смотрел высокий, поджарый, с тонкими чертами лица человек в генеральском мундире с какими-то наградами по всей груди. Позади него на стене угадывался портрет царя. Грима слегка передёрнуло, сегодня на рассвете он держал в руках мощи этого человека, и поручил вот этому графу Грушницкому стеречь деньги… Мария Владимировна заметила, что Грим вздрогнул.

– Ты опять в обморок собрался? Что ты так нервно на него реагируешь?!

– Ты же сама сказала, впечатлительный я, – попробовал отшутиться Грим.

– Фу, всё врешь ты! – фыркнула она, искоса посмотрев на Грима. Бегемот мяукнул и выпрыгнул в окно.

– Видишь, Бегемот тоже так считает. Ничего, всё тайное становится явным…

Грим отмолчался, делая вид, что очень увлечен разглядыванием фотографии, на которой были важный, с пышными бакенбардами мужчина в сюртуке с цепочкой от часов и женщина в богатом, до пят, платье.

– А это мои дедушка с бабушкой. Он в революцию уехал из России. Бабушка осталась, она беременная была, маму мою носила, он ей сказал, что время смутное, в дороге всякое может случиться и ей лучше остаться, родить здесь, а он потом их заберет… Бабушка родила мою маму, ждала-ждала, а дед не появился, исчез бесследно. То ли убили его в дороге, то ли он их бросил – неизвестно. А вот моя мама…

На Грима ласково, с нежной улыбкой смотрела молодая чудной красоты женщина с явными чертами лица Машеньки.

– Боже мой, ты просто копия своей мамы! – воскликнул Грим, уставившись на Машеньку.

– Какая грубая лесть! – отмахнулась Машенька. – Маме здесь тридцать лет, а я пенсионерка. Что, такая я хуже?

– Лучше! Ты лучше! – пылко сказал Грим. – Ты не пенсионерка, ты… графиня!

– Тьфу! – опять фыркнула Машенька. – Что-то заклинило тебя на этом графстве! Вот, смотри, а это мой папа…

Грим увидел портрет полковника КГБ… Задумался. Осторожно произнес:

– Граф, он же и полковник КГБ… Надо же, какой поворот.

– Да-a, это история для нас с мамой загадочная и печальная. – Машенька погладила ладонью портрет отца. – Мы с мамой не знали, что он полковник КГБ. Для нас папа был доктор исторических наук, работал замдиректора в НИИ истории и этнографии. Он часто и надолго уезжал, говорил, что в какие-то экспедиции. А потом нам сказали, что он был резидентом в Европе, работал с русской эмиграцией. Там его раскрыли и убили. Какой-то внук казачьего атамана папу застрелил. К нам генерал приезжал, всё рассказал, привез папины ордена, спрашивал, не надо ли нам чего. И подписку с нас взял о неразглашении, её срок кончился только в прошлом году…

– Да-а. А с мамой что?

– О-ох, – вздохнула Машенька. – Это вообще был такой кошмар… Мама как-то странно отреагировала на эту историю, она на папу, представь себе, обиделась. Всё возмущалась, терзала меня, мол, почему он её обманывал, спрашивала, как я думаю, была ли у него там женщина, а может там у него и дети были. Потом она начала ходить в КГБ с этими вопросами, кричала там, плакала, требовала раскрыть всё. Угрожала им, что, мол, в газету пойдет. И пошла, рассказала там, что она жена кэгэбэшного разведчика, которого убили в Париже, представляешь!?

Из редакции сразу позвонили в КГБ, те приехали и увезли маму в психушку. Мне сказали, чтобы я не волновалась, мол, ничего страшного, просто у мамы психическое расстройство, и ей надо подлечиться. Сказали, что через неделю я могу её навестить, а пока ходить не надо, у мамы сейчас обострение. Я и не пошла. А она там ровно через неделю умерла. Так они её сами похоронили, быстро, вроде как тайком от всех. Меня только к гробу уже на кладбище привезли, показали и закопали… Мне сказали, что подписка о неразглашении на меня тоже распространяется и продолжает действовать. Вроде как дали понять, чтобы я помалкивала…

Она замолчала. Грим, впечатленный услышанным, сидел, нахмурившись. Так, прижавшись плечами друг к другу, они долго молча смотрели в окно, в синюю ночь, в которой самозабвенно перекликались трелями счастливые соловьи…

Поодаль от школы на скамейке сидел человек в круглых, как у черепахи Тортилы, очках, с набок съехавшей на лысине мятой кепочке. Сидел, сжимая ногами потасканный портфельчик и постукивал по ладони свернутой в трубку газетой. Натуральный ботаник. Или провинциальный учитель. Это был Клычов. Он с утра пораньше обосновался на этой скамейке напротив входа в школу в ожидании директора и сейчас, от нечего делать, наблюдал за молодой полной бабёнкой, которая нервно вышагивала туда-сюда у входных дверей в школу. За углом, переминался с ноги на ногу, будто ему было невтерпёж по малой нужде, юный обалдуй. То и дело он, вытягивая, как тощий гусак, шею, выглядывал из-за угла и отрицательно качал головой женщине – директора пока не вижу! Клычов понял, что толстая – мамаша этого прыщеватого акселерата, и сейчас будет сцена дачи взятки за выправленный аттестат.

Директор шагал широко, весело, беспечно, радуясь солнцу, зелени, вообще своей молодой удачной жизни. И, двигаясь так, ударился в полненькую, которая встала перед ним стеной, цепко ухватила его под локоть, что-то зачастила. Директор склонился к ней ухом, согласно кивал, по всему было видно, понимал суть происходящего. У входных дверей они стиснулись плечами и бёдрами, скрывая от любопытствующих свою манипуляцию. Но Клычов увидел, как конверт белой птицей юркнул во внутренний карман пиджака директора. Теперь была его очередь. Он подхватил свой тощий, явно пустой портфельчик, и двинулся в школе. Полненькая была вся в неге от удачи, расслабленная, будто директор школы только что доставил ей большое женское удовольствие.

– Что, взял? – спросил Клычов, прохода мимо. Женщина в ужасе отпрянула от него. В школьном вестибюле он прислушался и пошел на звук шагов директора. В школе не было ни души, только топающий директор и неслышно идущий вслед за ним Клычов. Он поднялся на второй этаж, в середине коридора в открытой двери мелькнула спина директора. В его приемной Клычов постоял немного, прислушиваясь. Услышав, что директор сел в свое кресло, Клычов шагнул в кабинет, натянув на лицо радостную улыбку.

– Приветствую вас, коллега!

Директор как раз вытаскивал из конверта купюры. Увидев прущего на него через кабинет хромого, очкастого, в жёваной кепчонке мужика, он вздрогнул, бросил конверт под стол. Сдавленно просипел:

– Простите, не припомню…

– Мы с вами коллеги, я из соседней области, завуч средней школы, историк, Юрий Сергеевич Брунько, можно просто Юра! – выдал длинной пулеметной очередью Клычов, сел по-свойски – коллеги же! – и опять нажал на гашетку, не давая директору опомниться. – Узнали о вашей идее педагогического театра одного актера! Театрально-психологическая увертюра к уроку истории! Вы новатор в педагогике! Это ноу-хау!

Директор расслабился, откинулся на спинку кресла, продолжая прижимать подошвой к полу конверт. Пошутил, но не без гордости:

– Да-а, пошла слава по Руси великой!

– Еще как пошла! – льстиво продолжил вдохновлять директора Клычов. – Я по обмену опытом, мы бы хотели подхватить ваше… – тут Клычов запнулся, не зная, как назвать всю эту чертовщину с превращением укравшего два миллиона евро в классиков марксизма-ленинизма, но быстро нашелся: – Ваше изобретение! Вы не могли бы дать нам координаты этого мастера, мы бы его подключили к нашей работе.

– Это мой эксклюзив! – ревностно сказал директор.

– Мы не будем вам мешать. Будьте так любезны, сведите с этим мастером, а? Мы готовы заплатить за услугу… – Клычов без обиняков достал портмоне, вынул две пятитысячных купюры и положил их перед директором. – Эксклюзив стоит денег. Понятное дело…

Директору стало совсем хорошо, на полу под башмаком лежали тридцать тысяч, на столе десять тысяч, а день только начинался!

– Запишите номер… Записали? Диктую проверочно. Сошлитесь на меня, скажете, что звоните по моей рекомендации, но – условие, он может сотрудничать с вами только в свободное от нас время!

– Договорились! – Клычов встал, потеряв всякий интерес к директору. На пороге полуобернулся, многозначительно сказал:

– Я, если что, еще загляну…

Он, воодушевленный, вышел из школы. Тут же, на ступенях, развернул бумажку, которую цепко держал в руке, внимательно посмотрел на записанный номер. Его подмывало сейчас же позвонить этому козлу, он даже начал набирать номер, но остановил себя. Надо было продумать, как вести себя, что предпринять, если тот сразу согласится на встречу…

Лядов приехал в офис в начале десятого, чем насторожил секретаршу. Она испуганно глянула на шефа, осторожно напомнила:

– Матвей Алексеевич, у вас же в девять тридцать депутатская комиссия!

Лядов отмахнулся, быстро прошел в кабинет, закрыл за собой дверь. Секретарша в тревоге, но и сгорая от женского любопытства, проскакала на цырлах к двери, прижалась к ней ухом. Услышала клацанье замка – Лядов открыл свой личный сейф и через минуту – замок опять клацнул – закрыл его. Лицо секретарши приняло озадаченное выражение, на вверенной ей территории происходило нечто из ряда вон выходящее, но – что?! Опасаясь, что шеф сейчас выйдет (может он заехал, чтобы взять нечто в своем офисе), она также на цырлах проскакала к своему креслу. И – вздрогнула всем телом – селектор громко скомандовал: «Зайди!» Готовая с утра пораньше к любому повороту событий, она расстегнула на кофточке две верхних пуговички и вошла в кабинет… Лядов сидел за столом, вперившись в одинокий лист бумаги, на котором секретарша молниеносным взглядом увидела одну прерывистую строчку, это были фамилии. Растёгнутых пуговичек он не заметил, Лядов смотрел на фамилии и перед его глазами стоял тот момент встречи с губернатором, когда ноль первый дал ему лист бумаги с четырьмя фамилиями руководителей силовых структур региона. Секретарша стояла перед ним, готовая к любым действиям. Избавившись от наваждения, Лядов поднял на нее глаза.

– Позвони Ройзману и пошли за ним машину, пусть приедет немедленно!

С того самого момента, когда в квартире Ройзмана зазвонил телефон, и жена Сима сказала ему, что его срочно вызывает Лядов, Ефим Моисеевич вел себя так, будто с его семьей и с ним лично происходила катастрофа, и он ничем не мог помочь ни своей Симе, ни двум дочерям, Бэлочке и Розочке.

Директор историко-краеведческого музея и ответсекретарь созданного Лядовым общественного дворянского собрания вылетел из подъезда своей хрущевской пятиэтажки так, будто его вытолкали взашей. И замер, ошеломленный, перед угольночерным, посверкивающим как глыба антрацита на солнце, огромным джипом. Опасаясь прикоснуться к его дверце, Ройзман начал тянуть время, достал из кармана галстук и сунул в него голову, как в петлю. Водитель открыл ему дверцу, насмешливо наблюдая, как этот человечек неловко влезает в необъятное чрево салона.

Из джипа Ройзман вывалился также неловко, засеменил к офису Лядова, по коридору и вовсе побежал мелкими шажками. Секретарша указала ему глазами на дверь, мол, ладно уж, входи, коли позвали, чудо в перьях! Ройзман вошел в кабинет, двигаясь, будто по тонкому льду. Увидев самого Лядова собственной персоной, воссиял, поспешил к нему, поднимая на ходу руку для рукопожатия. Лядов властным жестом пресек этот всплеск подобострастного восторга – молча указал пальцем на стул напротив себя, и в размышлении – как построить разговор – принялся изучающе разглядывать большого специалиста по платному восстановлению родословных сиятельных особ. Обозрев затасканную одежонку Ройзмана и его лицо, на котором было написано, что этот, как его, Ефим Моисеевич, готов броситься ради него на любую амбразуру, Лядов решил начать с гонорара. Достал из ящика и протянул ему купюру в пятьсот евро.

– Чего ты ходишь как… – Лядов брезгливо поморщился. – На вот, оденься поприличнее, ты теперь со мной работаешь, к тебе серьезные люди пойдут, надо соответствовать! – Лядов показал на себя, одетого немыслимо шикарно для директора краеведческого музея.

– Извините, Матвей Алексеевич, не успел надеть парадное, – соврал Ефим Моисеевич и сделал неуловимо стремительное движение кистью руки – Лядов подивился сноровке, с которой Ройзман смахнул со стола купюру, сунул её во внутренний карман пиджака и опять уставился на Лядова, всем своим видом спрашивая: «чего изволите?»

– Ладно, это мелочи. Есть тема… – Лядов подал Ройзману лист бумаги, бросил перед ним на стол ручку. – Пиши… Новиков, Зарембо, Моисеенко. Написал?

Ройзман кивнул, почтительно вернул ручку, склонив голову на бок, оценивающе посмотрел поверх очков на фамилии.

– Я могу спросить, кто эти уважаемые люди?

– Какая тебе разница? Это не твой вопрос! – оборвал его Лядов. – Ты мне вот что скажи… Ты можешь составить родословную этих людей с негативным уклоном?

Ефим Моисеевич еще раз глянул на фамилии, задумчиво поскреб ногтями щеку и презрительно фыркнул.

– Это элементарно.

– Вот и хорошо! – Лядов опять открыл ящик стола, достал из него и положил перед мастером родословных стопку евро.

– Здесь четыре тысячи, по тысяче за фамилию. Мне нужны не просто их родословные, на каждого нужен генеалогический компромат. Убойный. Просёк?

– Прекрасный термин! – восхищенно воскликнул Ефим Моисеевич, кося глазом на стопку купюр. – Это просто научная формула! – и деликатно указал пальцем на деньги. – Разрешите взять?

– Бери-бери, это твое, – Лядов пальцем толкнул деньги поближе к Ройзману. – Отработаешь?

– О-о, для вас с удовольствием! – Ефим Моисеевич также молниеносно отправил деньги в карман. – Сколько вы даете мне времени?

– Сутки на фамилию хватит?

– Это даже много! – Ройзман был полон энтузиазма.

– Значит, через четыре дня должен быть результат, – Лядов глянул в календарь. – Сегодня двадцать пятое, двадцать девятого жду. Каждого на отдельном листе. В одном экземпляре! Только мне! И никому ни слова! Сделаешь – позвони.

– Я всё понял. Я сделаю! – горячо поклялся Ройзман и решил тотчас вдохновить Матвея Алексеевича. – По Новикову уже сейчас могу сказать, что эта фамилия чаще других встречается в преступном мире. Новиковы отбывают наказание за убийства, грабежи, воровство…

Глаза у Лядова вылезли на лоб.

– А ты откуда это знаешь?!

– Это утверждает эксперт по управлению персоналом Борис Хигир, у него по ряду фамилий есть убедительная криминальная статистика, – скромно ответил Ефим Моисеевич. – Если от нее пойти по времени назад, может быть хороший, как вы выразились, генеалогический компромат…

Лядов по новому посмотрел на Ройзмана, покачал головой и впервые обратился к нему на «вы» и по имени-отчеству.

– Вы страшный человек, Ефим Моисеевич.

– Для вас нет, – вдруг произнес Ройзман и спокойно посмотрел прямо в глаза Лядову. – Для вас я полезный человек…

Лядов насторожился, сузив глаза, холодно глянул на этого «полезного человека» и, чтобы скрыть возникшую настороженность, шутливо спросил:

– А про мою фамилию ты что знаешь?

– Да как можно, зачем мне такой вопрос?! – Ефим Моисеевич, возмущенный таким гнусным подозрением, схватился руками за грудь.

– Да не ври ты! – Лядов махнул на него ладонью, как на пролетавшую муху. – Давай, колись!

Ефим Моисеевич выразительно посмотрел на Лядова, пожал плечами, мол, ну смотри, сам виноват.

Протянул ему сложенный вчетверо лист бумаги и пошел вон из кабинета. Лядов с острым любопытством развернул лист, начал читать вслух…

– Прозвище Ляд восходит к старинному нарицательному «ляд» со значением «все плохое, вредное», а также «чёрт» и «тунеядец». В ярославских говорах лядом называют сектантов. В другой версии «холодный, равнодушный человек»…

Ошалевший, он поднял взгляд от бумаги. Ройзмана в кабинете уже не было. Лядов, глядя на дверь, злобно буркнул:

– Ну, гад!

Машенька в садике перед окном занималась цветами. Грим в комнате за столом неторопливо перелистывал семейный альбом Грушницких, вглядывался в лица, задумывался. Бегемот лежал на подоконнике, попеременно посматривая на обоих. Грим взял договор с банком, пробежал по тексту глазами, окликнул Машеньку.

– У тебя калькулятор есть?

– Где-то был, – она отвлеклась от цветов. – Сейчас посмотрю…

Грим взял у нее калькулятор, пригласил сесть рядом.

– Ты проценты считать умеешь?

– Да. А что?

– Мы же с этой беготней не посчитали, десять процентов с суммы вклада это сколько?

Машенька выложила на калькуляторе сумму вклада, начала нажимать кнопочки и вдруг испуганно ойкнула.

– Кошмар какой-то, получается шестьсот пятьдесят тысяч рублей в месяц!

– Да ну! Не может быть, ты пересчитай…

Она с тщанием пересчитала второй раз, совсем испуганная уставилась на Грима.

– Я же говорю – кошмар! Такие деньжищи, даже страшно!

Грим, напротив, приятно удивленный таким наваром, довольный потер ладонями. Развеселился.

– А вот скажите мне, графиня, сколько вам ежемесячно надо денег для полного счастья?

– «Сколько надо» зависит не от суммы, а от желаний человека, – рассудительно ответила графиня. Грим весело приставал:

– Ну вот если у вас разумные желания, сколько вам надо в месяц?

– Если разумные… – графиня сосредоточенно начала подсчитывать… – если бы у меня была пенсия тридцать тысяч, мне этого было бы достаточно для полного счастья!

Грим хмыкнул.

– Да?! Я тоже подсчитывал, мне для полного счастья было бы достаточно двадцать тысяч. Во как достаточно! – Он провел большим пальцем по горлу. – Ваши тридцать и мои двадцать это пятьдесят тысяч на двоих для полного счастья. Но – вчера! А здесь шестьсот пятьдесят тысяч ежемесячно! И это кроме суммы вклада… Действительно, кошмар! И что же мы будем делать с такими деньгами?

Она долго молча и внимательно смотрела на Грима. Потом также молча вышла из дома, села на скамейку у крыльца, всё думая над вопросом Грима. Вышел и Грим, сел рядом с ней… Наконец Машенька ответила:

– Эти деньги для нас как мусор. Нам же их девать некуда. Давай помогать людям.

– Каким людям? – не понял Грим.

– Страждущих много… – Машенька показала на соседскую крышу домика, видневшуюся сквозь ветви яблонь. – Вот, например, Веника видел? У него ногу выправить денег нет…

Ответ графини Грушницкой оказался для него неожиданным.

– Да-a, помогать людям это красиво. Благородно, можно сказать, – легкомысленно съёрничал Грим и тотчас осёкся, напоровшись на взгляд Машеньки. – Извини, это я по глупости брякнул, от больших денег крыша поехала.

– Нам помирать скоро, – Машенька говорила тихо, но твердо. – Что же мы будем, сидеть на этих деньгах как собака на сене? Какой в них смысл? Это же, сам сказал, воровские деньги, они же и были у людей украдены. Вот и надо их людям вернуть. Не вообще людям, а с умом, страждущим…

– Круговорот бабла в природе! – опять брякнул Грим и испуганно заткнул рот ладонью. Машенька укоризненно посмотрела на него.

– Ты говоришь, как цитируешь кого-то. У тебя что, ничего своего не осталось? Совсем одичал в своем театре!

Грима театрально схватил Машеньку за руку, в раскаянии припал к ней губами. Опять помимо воли воскликнул как на сцене:

– Язык мой – враг мой!

Зазвонил его телефон. Грим вытащил трубку из штанов, прижал её к уху, оттопырив мизинец. Его подмывало дурачиться.

– Дзержинский у аппарата!

В трубке затарахтела бодрая скороговорка.

– Рад слышать вас! Я завуч школы из соседнего региона, ваш телефон мне дал директор школы, в которой вы ведете театр одного актера по сценическому перевоплощению…

Грим, несколько озадаченный, отвел трубку от уха. Завуч школы из соседнего региона продолжал тарахтеть, как пулемет.

– Мы хотели бы в новом учебном году наладить с вами сотрудничество, готовы предложить выгодные для вас условия, надо бы встретиться обсудить детали…

– До нового учебного года еще надо дожить, – сказал в трубку Грим, уже настороженный. – Сентябрь-то вон когда…

– Конечно, конечно! Но встретиться, обсудить детали надо сейчас. Где мы увидимся? Я могу подъехать прямо к вам…

– Я перезвоню. – Грим отключил абонента. Посмотрел его номер во входящих звонках. Последние цифры были пятерки. Три пятерки…

Машенька всё поняла по выражению лица Грима. Тревожно спросила:

– Это они?

– Да. Они. – Грим, напряженный, быстро соображал. И сообразил… – Так, Машенька! Страждущим будем помогать, и не только Венику. Мы всех этих спецназовцев хоть на ноги, хоть на уши поставим! Мы поможем им, они помогут нам… Но сейчас надо проделать ряд мероприятий. Собирайся! Форма одежды парадная!

Выходя из дома, он взял их паспорта, сунул в пакет фотоальбом семьи Грушницких.

В офисе Мегафона они купили себе новые сотки, взяли другие номера. В ближайшем кафе Грим усадил Машеньку за чашку кофе. Заскочил в парикмахерскую.

– Плачу двойную таксу! Даю десять минут! Делаешь полубокс, но с пробором!

Старый парикмахер покосился на раннего клиента. За годы его цирюльной практики придурки ему, конечно, попадались, но вот чтобы так угорело, с утра пораньше, за двойную плату менять шикарные патлы на полубокс – такого еще не было.

– Вы уверены? – осторожно уточнил он, смущенный таким радикальным отношением клиента к своей внешности.

– Время пошло! – подстегнул его Грим.

На пол полетели густые патлы…

Увидев Грима, Машенька вскрикнула:

– Господи, спаси!

Перед ней стоял мужчина в шикарном одеянии, но со свежей, какой-то зековской, прической. И с тонкими лихими усиками, которые Грим приклеил под нос в туалете парикмахерской.

– С тобой не соскучишься!

– Я всё время должен быть другим, понимаешь? – объяснил Грим. – Эх, это было бы смешно, если бы не было так грустно! – Он опять изрек цитату и увлёк её по тротуару к краеведческому музею. – Пойдем! Сейчас ты графиня де факто, значит, надо узаконить тебя де юре. А потом я женюсь на тебе, возьму твою фамилию и стану граф Грушницкий… Не возражаешь?

– Ты! Ты!!! – возмутилась Машенька, но тотчас и успокоилась. – Нет, это просто какой-то дурдом!

Справа от двери в обшарпанной деревянной рамке под треснутым стеклом висела вывеска «Областной историко-краеведческий музей», под ней красовалась новенькая – «НПО «Общественное Дворянское Собрание»».

– Видишь? Нам как раз сюда! Прошу, графиня! – Грим отступил в сторону, в почтительном полупоклоне пригласил графиню Грушницкую войти.

Директор находился в музее в полном одиночестве. Он сидел в своем кабинетике перед компьютером, взъерошенный, глубоко задумавшийся. На нем был приталенный, с удлиненными фалдами, искристо черный пиджак а ля смокинг, шелковая белая рубашка, под горлом малиновая бабочка. В этом новеньком, плохо отглаженном облачении Ефим Моисеевич смахивал на дирижера оркестра провинциальной филармонии. В данную минуту он напряженно размышлял, пребывая в позе Мыслителя.

Грим по-хозяйски усадил Машеньку на колченогий стул.

– Прошу, графиня!

Слово «графиня» и респектабельный вид внезапных визитеров заинтересовали директора музея. Он медленно встал со стула, выпрямился по стойке «смирно», уставился на «графиню», затем перевел взгляд на Грима – всё бы ничего, но Ефима Моисеевича сильно смутили зековский постриг и тонкие, можно сказать, блатные, усики посетителя. Грима ничего не смущало, он с ходу наехал на секретаря дворянского собрания, которого приметил у склепа графа Грушницкого, когда батюшка благословлял открытие кладбищенской мемориальной аллеи под патронажем общественного дворянского собрания.

– Насколько мне известно, вы курируете такой исторически значимый объект, как захоронение графа Грушницкого? – тоном контролера спросил Грим.

– Не только… – осторожно сказал Ефим Моисеевич, ему было неуютно от тона, каким говорил Грим, и от его физиономии. Ефим Моисеевич никак не мог определить, кто перед ним, дантист-ювелир-адвокат или пахан. Тут еще у этого подозрительного типа мелодией «Во саду ли, в огороде» зазвонил телефон. Грим посмотрел номер звонившего, последние три цифры были пятерки. Он и Машенька тревожно переглянулись – звонил Клычов – и Грим кинул звонящую сотку в карман.

– У вас телефон звонит, – сказал Ефим Моисеевич, всё больше подозревая посетителя в принадлежности к криминалу.

– Не отвлекайтесь по мелочам! – приказал Грим. – Нас сейчас никто больше не интересует, кроме… – Он раскрыл перед директором музея альбом, указал пальцем на фото графа Грушницкого. – Узнаете?

Ефим Моисеевич глянул на фото – всплеснул руками, кивнул, будто узнал в графе своего старого доброго знакомого, и опять уставился на физиономию Грима, которая пугала его.

– Вижу, узнали? – удовлетворенно сказал Грим и раскрыл перед носом Ройзмана паспорт Машеньки. – Читай! Грушницкая Мария Владимировна! Смекаешь?

Ефим Моисеевич отпрянул от паспорта, как от иглы перед глазами, но прочитал, начал соображать. Грим помог ему. Широким взмахом руки в сторону Машеньки, как бы представляя выход на сцену знаменитого артиста, он провозгласил:

– Графиня Грушницкая, прошу любить и жаловать!

Ефим Моисеевич посмотрел на неё, как на древний манускрипт. Загипнотизированный, вышел из-за стола, приблизился, сдавленно спросил:

– Разрешите поцеловать вашу ручку?

Марию Владимировну и забавляло, и льстило ей, происходящее. Она встала, сделала Ройзману легкий книксен и протянула руку тыльной стороной ладони. Ефим Моисеевич, растроганный встречей с настоящей графиней, припал к её руке. Когда он выпрямился, Машенька и Грим обнаружили на его лице слезы. Это были слезы восторга!

Телефон в кармане Грима опять шаловливо запиликал «Во саду ли, в огороде». На табло в конце номера торчали боками три пятерки.

– Волнуется человек, – сообщил Грим испуганной Машеньке. – Еще бы ему не волноваться…

Пребывая после целования руки графини в возвышенном состоянии, Ефим Моисеевич метнулся к шкафу, выдернул с полки довольно пухлую папку с тесемочками, вернулся к графине.

– Вот! Так сказать, плоды моих изысканий… У меня имеется довольно детальный мартиролог графа Грушницкого. Ярчайшая была личность! По времени, я так понимаю, вы его правнучка?

Машенька кивнула. Грима, однако, содержимое папки в данную минуту не заинтересовало. Он напористо вернул Ефима Моисеевича к цели своего визита.

– Сколько вам надо времени, чтобы подготовить документ о том, что Мария Владимировна прямая кровная правнучка графа?

Из недр пиджака Грима опять полилась треть «Во саду ли, в огороде». Ефим Моисеевич вскинулся на Грима, как докладчик, которого по-хамски прервали на самом важном месте. Тем более что физиономия Грима продолжала его беспокоить.

– А вы кто вообще такой?!

В ответ на вопрос Грим достал из кармана пухлый бумажник, демонстративно отсчитал из него и положил перед Ройзманом сорок тысяч рублей пятитысячными купюрами.

– Понимаю! – уважительно сказал Ефим Моисеевич, отследивший, как купюры перекочёвывали из бумажника «пахана» на его стол. – Так бы сразу и сказали! Ну что, все необходимые свидетельства в наличии, так что, я думаю, часа через три документ будет готов. Вас устраивает?

– Такие сроки нас устраивают, – сказал Грим. – Печать будет?

– Для вас печатей будет две, – заверил Ефим Моисеевич. – Печать музея и печать дворянского собрания!

– Годидзе! – весело сказал Грим. – И сделайте на бланке музея, чтобы всё было авторитетно!

Ефим Моисеевич ловко смел со стола в ящик сорок тысяч.

– Дайте ваш телефон и адрес, когда будет готово, я позвоню и привезу документ лично.

– Не стоит, – отмахнулся Грим. – Через четыре часа Мария Владимировна заедет сама и заберет.

Телефон опять взвыл «Во саду ли, в огороде»…

– Как можно утруждать графиню такой чепухой?! – возмутился Ефим Моисеевич.

– Заедет, прочитает и заберет, – отчеканил Грим. – А вдруг в тексте надо будет что-то уточнить?

– A-а, таки вы правы. Я об этом не подумал. – И Ройзман вдруг нервно запел «Во саду ли, в огороде девица гуляла…»

Выйдя из музея, Грим посмотрел на сотку. Клычов звонил три раза. Затем звонки прекратились.

К частному охранному предприятию с воем подлетела «скорая». Два врача и медсестра, толкаясь плечами в дверях, устремились по коридору за секретаршей, в глазах которой стоял ужас. Клычов, обмякнув в кресле, сидел, запрокинувшись назад. Он постанывал, стискивал руками голову, будто его голый череп разрывала изнутри страшная сила.

– На диван! – приказал врач. Два дюжих охранника споро выдернули шефа из кресла и кинули его, как рулон, на диван. Врач захлопотал над бездыханным директором ЧОПа – пульс, зрачки, давление, нашатырь. Потом пару раз шлепнул пациента по щекам. Клычов разомкнул веки. Глаза его тупо смотрели в одну точку, на кончик носа.

– Смотреть на меня! – приказал врач Клычову и буркнул медсестре: – Магнезию, струйно!

Она стремительно подготовила шприц и всадила Клычову в вену. Он уже смотрел, как было приказано, на врача, но еще бессмысленно.

– Что произошло? – врач обернулся к дверям, в которых торчали рожи дебильных охранников.

– Да он всё кому-то звонил, звонил, а потом вот… ёхнулся!

Врач оглядел рожи коллектива ЧОПа, секретаршу, которая жеманно заламывала руки.

– Да-a, паноптикум тут у вас… Принесите из машины носилки, я его забираю. Надо стационарно исключить гипертонический криз.

В машине, по пути в клинику, Клычов пришел в себя. Схватил врача за руку, страдальчески сказал:

– Я потерял его… Опять потерял. – И тихонько, по-бабьи, завыл.

– Чего потерял-то? – задушевно спросил врач.

– Чемодан… Два миллиона евро… Он артист, понимаешь? Он то просто человек, то р-раз и – Сталин…

– Ничего, – утешил врач. – Подлечим, успокоим. Будешь жить-поживать, потихоньку искать чемодан с евро… Может быть, даже Сталина найдешь.

Ройзман шел с докладом к Лядову. Он уложился в два дня против оговоренных четырех, позвонил Лядову, сказал, что все готово.

– Бегом ко мне! – сказал Лядов.

Было чудное утро. Ефим Моисеевич решил прогуляться, шел неторопливо по проспекту, глазел в витрины, любопытствовал на женщин, иногда одобрительно покачивая головой, щурился на солнышко. Папку с генеалогическим компроматом он крепко прижимал к груди.

Лядов оценил Ройзмана в новом одеянии – в пиджаке а ля смокинг, лакированных туфлях, задержал взгляд на «дирижерской» малиновой бабочке. Бросил насмешливо вместо приветствия:

– Стахановец! Ну, давай посмотрим, что ты там нарыл.

Ефим Моисеевич неторопливо, оттопырив мизинцы, развязал тесемки конторской папки, торжественно положил перед шефом три страницы, сжатые скрепкой. При этом у него был вид победителя. Лядов взял текст осторожно, пугливо держа его подальше от глаз, словно не знал, что это сулит ему – указ о награждении орденом или приговор суда о высшей мере наказания. Начал читать… На лице его, сменяя друг друга, возникали паника, страх, изумление, ужас. Читая, он в какое-то мгновение вскинул глаза на автора генеалогического компромата и тут же уткнулся обратно в текст, но Ефим Моисеевич успел заметить: взор шефа был безумным – Ройзман даже отпрянул на стуле, будто на него замахнулись. И понял – его работа произвела на Лядова неизгладимое впечатление!

Лядов прочитал текст. Положил его перед собой. Опять взял, пошарил взглядом по строчкам, и, наконец, уставился на Ефима Моисеевича.

– Охренеть! Ты… Ты знаешь, кто? Ты хуже киллера! Тот убьет, и делу конец, а ты… Если это озвучить – как человеку потом с этим жить? Лучше пулю в лоб!

Ефим Моисеевич развел руками, невинно промолвил:

– Вы поставили задачу, я её выполнил. А как данные персоны будут жить дальше, это не мой вопрос.

Лядов смотрел на Ройзмана уже с явной опаской.

– Так по-твоему получается, наш начальник полиции – потомок убийцы польского короля?! И вот этот… – Лядов зыркнул в текст. – Его предок торговал на Хитровом рынке ворованными младенцами? И что, это можно доказать?!

Ройзман протестующе выставил перед собой ладонь.

– Матвей Алексеевич, минуточку! Как говорят уважаемые люди, не надо шить мне дело! Я не прокурор, а исследователь исторических хроник! У меня сказано – «не исключено», «весьма вероятно». Тут надо понимать другое. Как видите, это… – Ефим Моисеевич поискал наиболее точное слово, – это как минимум логично. Но главное не в этом. Главное в том, что это невозможно опровергнуть, понимаете? – Ефим Моисеевич многозначительно посмотрел на Лядова. – В этом неуязвимость данных…

– Он мизинцем показал на текст. – Возмущает? Допустим. Ну и что? Кому не нравится – пусть опровергнет. А мы можем поспорить. Как говорится, в споре рождается истина.

– Вот ты и будешь с ними спорить, – мрачно буркнул под нос Лядов, имея в виду руководителей региональных силовых структур. Ефим Моисеевич не расслышал реплики, но переспрашивать не стал. Эта тема была исчерпана и он чуял, что надо сменить её на более невинную.

– Матвей Алексеевич, у нас интересное событие… Мной установлен первый член дворянского собрания, это графиня Грушницкая, правнучка графа Грушницкого, его склеп находится на мемориальной аллее вашего кладбища.

– Что значит моего кладбища?! – озлился Лядов. – Ты выражения выбирай!

– Не дай бог, что вы такое подумали! – деланно возмутился Ройзман. – Я имел ввиду исключительно вашу… руководящую роль в этом важном для населения вопросе.

Последнюю фразу Ефим Моисеевич произнес патетически, чем несколько успокоил Лядов.

– Так насчет графини Грушницкой… Я думаю, это очень даже интересная, можно сказать, важная новость!

– Где ты её выкопал? – спросил Лядов в тон кладбищенской теме, он с трудом выплывал из кошмара, испытанного при чтении генеалогического компромата.

– Что значит «выкопал»?! – мягко возмутился Ефим Моисеевич. – Это её прадедушка закопан. А она сама пришла.

– И что это значит? – тупо спросил Лядов.

– В первую очередь это значит, что ваша идея создания данного энпэо оказалась прозорливой! – грубо польстил Лядову Ефим Моисеевич. – Факт появления графини Грушницкой прямо указывает на то, что вы начали работу по преемственности поколений… Я выдал ей свидетельство, так сказать, узаконил её исторический статус.

Монолог Ефима Моисеевича вызвал у Лядова приятное волнение. Он встал, уперся в стол кулаком, вторую руку простёр вперед.

– Правильно! Именно так! Это движение должно иметь общественную значимость, популярность! Продолжай выявлять потомков!

Они проследовали через блошиный рынок. Машенька была в шикарном одеянии, под руку с респектабельным господином, и никто из завсегдатаев рынка её не узнал, бедный торговый люд только подивился на роскошную даму.

Войдя в храм, едва миновав притвор, они невольно притихли под высоким гулким куполом в лучах солнечного света, струившегося сверху на сусальное золото алтаря, темные иконы и на каменный пол, отшлифованный до тусклого блеска стопами верующих. Справа и слева, источая восковый дух, пылали свечи за здравие и за упокой. Мужчина и женщина степенных лет, стоявшие, прижавшись друг к другу плечами и сомкнув ладони, были сразу замечены. К ним подошел священник, тихо и ласково спросил:

– Я могу помочь вам?

– Нам бы поговорить с вами… батюшка. Можно где-нибудь присесть? – просительно спросила раба Божия Мария. Священник указал на скамью в притворе, движением руки пригласил садиться и сел сам рядом с ними в ожидании. Сел боком, чтобы быть лидом к вошедшим в храм.

– Я настоятель храма, отец Никон. Слушаю вас…

Грим и Машенька, сробев, молчали, не зная, как приступить к разговору о своей требе. Отец Никон незаметно улыбался в бороду, ждал, пока они наберутся духу начать разговор. Машенька слегка пнула Грима, мол, давай, начинай! Грим встрепенулся, неожиданно выпалил разбитным тоном:

– Батюшка, мы тут денег вам… то есть на храм принесли! – и деловито начал щелкать замками своего кейса. Звуки открывшихся замков прозвучали в тиши храма как пистолетные выстрелы. Машенька еще раз пнула Грима, останавливая его, дескать, что ты как торгаш какой-то! Но было поздно, отец Никон неодобрительно нахмурился.

– Для такого дела там есть специальное место, – он указал за притвор в сторону церковной лавки, рядом с которой стояло вместилище для подношений.

– Так они туда не влезут, – простодушно сообщил Грим и достал из кейса пакет размером с кирпич. Увидев пакет, Отец Никон мимолетно, только движением бровей, удивился:

– Да-a, действительно, это туда не влезет, – и слегка повысив голос, позвал:

– Тосенька!

Из глубины храма к батюшке шустро просеменила старушка, молча замерла, не подымая глаз, в полупоклоне.

– Тосенька, отнеси это ко мне, на стол положи, – ласково попросил старушку отец Никон. Тосенька проворно подхватила пакет и так же беззвучно посеменила обратно, скрывшись за колонной. Отец Никон вновь обратил свое внимание на Грима и Машеньку.

– Благодарствуйте за заботу о храме. Я вас слушаю…

Графиня несколько осмелела, подняла на отца Никона взор и решительно сказала, глядя прямо в глаза настоятелю:

– Батюшка, обвенчайте нас. Мы решили!

– Не откажите в любезности! – ляпнул Грим. Отец Никон поморщился, ладонью дал отмашку Гриму: ты бы лучше помолчал, прости Господи! Грима, однако, это не остановило, он спешил взять бразды правления в свои руки. Вынул из кейса и протянул отцу Никону файл с документом, полученным от директора историко-краеведческого музея.

– Разрешите представить, графиня Грушницкая Мария Владимировна! – Грим положил руку на плечо Машеньки, которую она нервно скинула резким движением: нашел, где обниматься! Грима не остановило и это:

– Кровная правнучка графа Грушницкого. Обратите внимание, задокументировано!

Отец Никон бросил короткий взгляд на рабу Божью Марию и углубился в чтение. Читал долго, вдумываясь… Машенька в крайнем волнении и робости сидела, как ученица перед учителем, который проверял её диктант. Грим с любопытством глазел по сторонам, удивлялся благолепию, задерживал взгляд на ликах святых, силился что-то увидеть, разгадать в их неживом взоре.

Закончив чтение, Отец Никон вернул Гриму документ. Грим и Машенька посмотрели на настоятеля, Отец Никон пребывал в крайнем волнении. Он мелко моргал, будто в глаза ему дунуло пылью, губы дрожали. И по щеке его покатилась слеза… Вдруг он встал, пошел, сгорбившись, к алтарю, опустился на колени, сотворил молитву. Из-за колонны за ним наблюдала одним глазом напуганная происходящим старушка Тосенька. Вернулся отец Никон облеченный, сказал даже с легкой веселостью в голосе:

– Чудны дела Твои, Господи! Надо же, явление какое приключилось! Вы правнучка графа Грушницкого, а мой прадед венчал вашего прадедушку. Вот я и разволновался. Но главное в другом… В этом документе, – он показал на кейс Грима, в котором лежало заключение Ройзмана, – о графе Грушницком сказано не все. Он ведь кроме прочих своих усилий во благо государства российского занимался и благотворением. Строил часовни, церковно-приходские школы, направлял в уезды врачей для осмотра и лечения простых людей. Себя в миру держал в скромности, а вот простолюдинам помогал. За это был благословлён самим Патриархом с вручением Святого Евангелия. В наших архивах эти сведения имеются…

Графиня Грушницкая была растрогана, слушала и смотрела при этом на батюшку широко раскрытыми глазами, повлажневшими от такого свалившегося на неё благословенного открытия, связанного с её фамилией.

– Надо же! – удивился Грим и вспомнил, как он гладил череп этого человека в его склепе, дурашливо поручив ему сохранение семисот тысяч евро. Отец Никон осудительно посмотрел на жениха графини. Машенька перехватила этот взгляд священника, сказала ему:

– Батюшка, он человек хороший, только уж больно… шустрый.

Отец Никон, продолжая строго смотреть на Грима, смягчился.

– Ну, это не грех. Только в храме не шустри, – назидательно погрозил Гриму пальцем. И обратился к Машеньке.

– Вот ведь каков промысел Господний! Теперь вам, графиня, продолжать богоугодные усилия вашего славного предка и тем соответствовать благородной фамилии…

– Так мы уже начали! – напомнил настоятелю Грим, имея в виду пакет с деньгами, размером с кирпич. На сей раз отец Никон оставил реплику шустрого Грима без внимания.

– Теперь о вашем венчании… Я так понимаю, в ЗАГСе вы не были?

– Я ей говорил, что надо в ЗАГС, – встрял Грим, – а она сказала, что там противно!

– Ты бы еще про брачный контракт сказал! – разозлилась графиня Грушницкая.

– Ну вот, милые бранятся – только тешатся, – отец Никон разулыбался, примиряя, взял их за руки.

– В ЗАГСе мы, батюшка, не были. И не пойдем мы туда, – сказала Машенька с непреклонностью в голосе. Отец Никон вскинул брови, Машенька поняла это как вопрос.

– Потому что там… контора. Придешь, а тебя сначала в очередь поставят, ждешь, как в сберкассе. Потом дверь налево – регистрация браков, дверь направо – выдача свидетельств о смерти. Недушевно, понимаете?

– Понимаю… Я сам обвенчаю вас, с дорогой душой. Перед Богом вы будете вместе, для вас ведь это главное?

Машенька и Грим дружно кивнули. Отец Никон, удовлетворенный, также ответил им кивком.

– Послезавтра вас устроит? Успеете?

Машенька и Грим переглянулись и опять дружно кивнули.

– Вот и хорошо. После утренней службы, к одиннадцати, и приезжайте.

Ночью Лядову спалось плохо, он всё вспоминал убойный текст, изготовленный Ефимом Моисеевичем. Ворочался, включал бра над головой, пытался что-то читать, нагоняя сон. Даже хлебнул посреди ночи коньяку. Сон не шёл. Матвею Алексеевичу было тревожно. Даже страшно…

В кабинет он приехал с утра пораньше, помятый, мрачный. Пил кофе и тупо, как кролик на удава, смотрел на текст, лежавший перед ним на голом столе. Вздрогнул, когда сотка завибрировала, поползла по полированной столешнице. Звонила секретарша губернатора.

– Матвей Алексеевич, губернатор спрашивает: вы готовы к встрече?

Лядов встрепенулся, собрался с духом.

– Я готов.

– Минуточку… – секретарша переключилась на шефа и вернулась к Лядову. – Андрей Ильич спрашивает, когда вы сможете подъехать?

– Готов хоть сейчас.

– Приезжайте. Вас ждут.

Губернатор с утра был явно тяжёл. Сидел за белым столиком в белом кресле, как в сугробе, цедил из запотевшей бутылки ледяной Боржоми, вытирал влажным полотенцем пот со лба и с шеи. Дышал шумно, фыркал, как конь в стойле. Позвал рукой Лядова, садись, мол. Лядов сел, унюхал перегар, исходивший от губернатора. Заботливо посоветовал:

– Сейчас лучше бы пивка, Андрей Ильич.

– Ясное дело, пивка бы конечно лучше. Но я ж на работе, – пожаловался губернатор. – Я что тебя позвал… Вчера в предбаннике у него был, – он мотнул головой в сторону портрета президента. – Потом посидели с его ребятами, угостил я их после разговора…

Лядов осторожно спросил:

– Я извиняюсь, в предбаннике – это где?

– Это в его администрации. В наших кругах его администрацию предбанником называют. Короче, я сверил с ними часы насчет выборов. Таможня даёт добро.

Лядов беспокойно завозился в кресле, он плохо улавливал двойной смысл слов губернатора. Но надо было соответствовать, и он глубокомысленно произнес:

– Поддержка на уровне такого э-э-э… предбанника– это гарантия успеха!

– Хрен там поддержка! – тоскливо буркнул губернатор. – Ладно хоть разрешили идти на выборы. И обещали не тормозить. Э-эх, под каждой крышей свои мыши…

– Уже неплохо! – быстро переобулся Лядов. Туманно добавил: – Это развязывает нам руки, а, Андрей Ильич…

– Во-от! – губернатор навел на Лядова, как пистолетный ствол, указательный палец. – Тут ты в точку попал! Выборную компанию поведем напропалую, или пан, или пропал! Бабками закидаем! Да-а, пивка бы сейчас… – он причмокнул, потер ладонями лицо, поскреб ногтями щеки. – Ну что, принес?

Лядов протянул губернатору плод изысканий Ефима Моисеевича.

– Получилось? – спросил губернатор.

– Ужас! – ответил Лядов. – Хуже пули в лоб.

– Ладно, поглядим… – но руку за текстом не протянул. Встал, бросил в селектор секретарше: – Лена, скажи Феликсу, пусть запрягает. На аэропорт полетим, – махнул Лядову, мол, иди за мной, и пошел в комнату отдыха к личному лифту. Лядов поспешил следом, засовывая на ходу обратно в папку текст.

Губернатор вышел из своих апартаментов с противоположной центральному входу стороны, опять махнул Лядову: давай за мной, и влез в огромный черный джип с черными стеклами, с номером 001. Лядов нырнул в салон следом, как провалился в черную яму. Джип утробно зарокотал и так мощно рванул с места, что Лядова вжало в спинку кресла. Черным снарядом промчались по еловой аллее в сторону реки… На площадке свистел винтами Robinson R44 Ravel. Пилот в наушниках истуканом сидел за штурвалом. Скосив глаза набок, проследил за посадкой персон, нажатием кнопки замкнул дверь, вопросительно посмотрел на шефа: можно взлетать? Губернатор кивнул. Robinson взвыл, вой перешел в свистящий зуммер. Вертолет неожиданно стремительно рванул вверх и вбок, развернулся над рекой и, легко набирая высоту, помчался над городом на север, в сторону старого, давно заброшенного аэропорта. Лядов ошалел от происходящего с ним. С любопытством, восхищенный, озирал великолепие салона, поглядывал то на губернатора, то в иллюминатор на свой город, казавшийся сверху беспорядочной россыпью спичечных коробков. Лядова переполняло новое, доселе неизведанное им чувство. Он понял, что губернаторский Robinson вознес его в совершенно новые сферы, с высоты которых всё, чем он занимался до этого мгновения, было мелкой, малокалиберной суетой. Даже пропажа двух миллионов евро…

По примеру губернатора он надел наушники. Воющий звон винта исчез, в уши Лядова полилась песня Макаревича «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас…»Лядов, как и губернатор, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Он наслаждался своим новым состоянием – чувством близости ноль первого, своей нужности ему и упоительным чувством могущества. Макаревича сменил Гусев… «Лети, лети, лети не падай, сквозь непогоду и ветра…» Матвей Алексеевич с негой во взоре глянул в иллюминатор. Он летел – высоко, стремительно, плечом к плечу с губернатором! Ах, какое это было сладостное состояние! Лядов опять расслабленно откинулся в кресле. Но тотчас дернулся, сел, как на колу. Из наушников в уши ему брызнул разбитной, с гнусавиной, голос: «Высоко летаешь ты, да, блин, низко падаешь…» Лядов вздрогнул, посмотрел на губернатора. Шеф безмятежно спал.

Robinson с крутым виражом пошел вниз, так круто, что у Лядова кишки кинуло к горлу. Губернатор очнулся, обвел мутным взором салон, Лядова, окрестности в иллюминаторе. Сонный, он неловко, враскорячку, спустился по лесенке на бетонку, по которой гулял полевой ветерок. Лядов вылез следом, подставил лицо ветру. Услышал стрекотанье кузнечиков, перекличку перепелов… От хибарки, торчавшей пупком в конце полосы, к ним наяривал, приподняв зад над сиденьем и, как завзятый гонщик, подавшись вперед, человек. Подъехавший оказался тощим мужичком, в комбинезоне и в затасканной фуражке с эмблемой гражданской авиации. Лихо тормознул, воскликнул радостно:

– С благополучной посадкой, Андрей Ильич! За время моего дежурства происшествий на объекте не было!

– Происшествия скоро будут. Ещё какие будут происшествия! – значительно промолвил губернатор, оглядывая окрестное пространство, как командующий армией перед сражением. Пилот вертолета, Феликс, взгромоздился на велосипед, спросил шефа:

– Андрей Ильич, я мотнусь туда-сюда, разомнусь маленько? – и предупредил мужичка. – Посидеть в кабине можешь. Но без рук! Просто сиди, лови кайф. Нажмешь чё-нибудь – сброшу вниз без парашюта!

Феликс, вихляя по полосе, поехал разминаться. Мужичок полез в кабину Robinsona ловить кайф. Запел дурным голосом:

– Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц, а кошки гуляют по крыше…

– Ну вот, теперь давай почитаем твой опус. В тиши полей, без лишних глаз и ушей, – продекламировал в рифму губернатор и протянул руку за текстом генеалогического компромата на силовиков региона. Начал читать… На лице его отразилась буря чувств. Мстительно и одновременно торжествующе вскричал:

– А-а-а! Я так и думал! А то чую, с гнильцой какой-то они, говорят, смотрят, а у самих камень за пазухой и кукиш в кармане… Теперь с ними все понятно! Дурная кровь! Просочились, гады! Через года, через века, можно сказать, просочились! Как наследственный сифилис!

Губернатор взбодрился, стал весел, решителен. Продолжил, увлеченный темой:

– Ты бабу и в руках не держал, а бледная спирохета – вот она! Что потом кому докажешь? Понимаешь, в чём фокус?

– Да уж… – промямлил Лядов. Он представления не имел, что это за зверь такой – бледная спирохета. Губернатор от возбуждения, предвкушая, как он подложит эту свинью оппонентам, и какой случится с ними грандиозный скандал, даже прошелся туда-сюда по взлетной полосе.

– Слушай, а хорошая работа! И название хорошее – генеалогический компромат. А доказать это можно?

Лядов ждал этого вопроса. Ответил словами Ройзмана:

– Главное не в этом. Главное в том, что это невозможно опровергнуть. – И от себя добавил вопросительно: – Как доказать, что ты не верблюд?

Губернатор захохотал.

– Действительно, это практически невозможно! Главное, кинуть дохлую кошку… А ты молодец! Это очень дохлая кошка. Вонючая! Мутилов обоссытся от восторга!

– Андрей Ильич, тут пока то да сё, одна забавная история приключилась… В дворянское собрание женщина пришла, сказала, что она графиня. Мы проверили, оказалось, правда, графиня Грушницкая собственной персоной, правнучка графа Грушницкого. Выдали ей удостоверяющее свидетельство. Как считаете, нам этот факт сгодится?

Губернатор поразмыслил, к удовольствию Лядова вдохновился и этим фактом.

– Грушницкая… Надо же, на пустом месте и такие движения пошли! Ты, Матвей Алексеевич, данный факт в газеты сбрось, сам интервью дай, пусть разнесут эту историю с графиней. Денег журналюгам кинь. Они за деньги что хошь напишут, надо – до небес вознесут или по стене размажут. Было бы заплачено.

– Сделаем. У меня в прессе всё схвачено, – скромно сообщил Лядов. Заметив, что это неприятно удивило губернатора, который был уверен, что всю прессу в регионе строит только он, Лядов поспешно пояснил: – Я им предоплатой по рекламному договору пару миллионов загнал, теперь они их потихоньку отрабатывают…

– Хм-м, наш пострел везде поспел, – заметил губернатор, но одобрения в его голосе Лядов не услышал. – А насчет графини… Факт нам полезный. Мутилову пример благородных предков и потомков понадобится. Для контраста с этими… ублюдками.

Лядов подобострастно кивал.

– Теперь вот что… – губернатор взял его под руку, отвел подальше от вертолета. – Со следующего года здесь, – он обвел рукой пространство перед собой, – начнется строительство большого аэропорта. Все чартеры и рейсы с азиатского направления из московских портов уйдут сюда. Улавливаешь объемы? Никаких тендеров. По стройке есть решение правительства, финансирование федеральное. Общий объем тебе, конечно, не по зубам, подавишься. Пока я в силе, по поставкам бетона и металла замкну на тебя миллиарда четыре. Освоишь?

– Можно шесть, – не раздумывая сказал Лядов. – Я освою.

– Ну смотри! – губернатор сфотографировал Лядова долгим немигающим взглядом. – Шесть так шесть. И коротко хохотнул: – Поделишься потом. Когда я стану старый, больной и бедный…

Лядов отмолчался. Глядя мимо губернатора, он скользил цепким взглядом по территории аэропорта, уже прикидывая, на чем и как он отмоет свои минимум десять процентов с шести миллиардов рублей. То есть шестьсот миллионов.

Ефим Моисеевич сидел за компьютером. На мониторе светился файл «генеалогического компромата». Спец по выявлению родословных, обложившись научными фолиантами – в груде книг была и «История государства российского» Карамзина, – детализировал, шлифовал свое творение. Лицо Ефима Моисеевича светилось увлеченностью, энергией исследователя. Мастер получал профессиональное удовольствие!

Внезапно на экране возникло странное мерцание, будто в сети проскочил перебой электроэнергии, и файл исчез… Вместо него на мониторе появилось сообщение «Сбой системы. Файл утерян без возможности восстановления». И тут же компьютер задал вопрос «Восстановить? Да? Нет?»

– Это как?! – заговорил сам с собой растерянный Ефим Моисеевич. – Если невозможно восстановить, то зачем это спрашивать? Это же так не бывает…

Растерянность крепла, переходя в панику. Находясь уже в смятении, он пугливо кликнул мышкой «Восстановить». Файл возник как ни в чём не бывало. Ефима Моисеевича посетила страшная догадка: там, в его компьютере кто-то был… Он отпрянул от экрана. В полном смятении выскочил в коридор, споткнулся о швабру уборщицы, елозившей пол. Нервически заорал:

– Что вы здесь трёте, трёте! Здесь некому делать грязь!

– Если вы не будете ходить, так и грязи не будет, – лениво пробурчала директору уборщица, протащила швабру через его ноги и заелозила дальше.

Ефим Моисеевич посмотрел на свои новенькие лакированные туфли, замызганные грязной тряпкой, вернулся в кабинет. Не входя в него, из-за порога опасливо глянул на компьютер. Файл невозмутимо пребывал на экране. Поверх текста находилось сообщение «Файл восстановлен без возможности его использования». Ефим Моисеевич медленно подошел к своему стулу, медленно сел, не сводя глаз с экрана. Покликал разные команды. Файл на них не реагировал, его можно было только закрыть или открыть. Он застрял в компьютере намертво, как арматура в бетоне. Как вещдок…

Компьютерный бог управления полиции Гейтс слил генеалогический компромат в свой компьютер, распечатал его для доклада генералу и заблокировал файл директору музея. Теперь он сидел за своим компьютером и потешался, наблюдая по скайпу за лицом Ефима Моисеевича, которое кривилось от панического ужаса, когда автор генеалогического компромата тыкал курсором команды, пытаясь оживить файл. Навеселившись, Гейтс взял текст и пошел к шефу.

– Ну что, слямзил? – спросил генерал Зарембо.

– Легко, – ответил компьютерный бог полиции. – И слямзил, и психологическое состояние автора визуально изучил. В панике человек.

– Как ты по компьютеру визуально его изучил?! – Этот парень каждый раз изумлял генерала.

– Легко. Включил ему скайп и посмотрел. Кино!

– Всё-таки ты не компьютерный бог, а хакер, – генерал хмыкнул, покачал головой: ну надо же!

– Бог может все! – сказал веселый Гейтс. – Разрешите идти?

4

Они шли из храма, взявшись за руки, по тенистой аллее старых лип. Над городом плыл от храма в небесное пространство колокольный перезвон. Малые колокола звонили к обедне. Мария Владимировна умиротворенно улыбалась, Грим покачивал головой, приговаривал под нос:

– Да-а… Ну надо же…

– Что, натерпелся, шустрый ты наш? – с ехидцей спросила она.

– Есть немножко… Я-то в церкви, если честно, ни разу и не был. Верующих уважаю, Бога поминаю. Всуе, конечно, типа «не дай Бог» или «Господи, спаси и помилуй», а вот так, чтобы по серьезному делу да от души в храм прийти – такого не было.

– Оно и видно, – поддела его Мария Владимировна. И деловито предложила: – Давай-ка, суженый ты наш, где-нибудь перекусим.

Они присели здесь же, под сенью лип, за столиком в летнем кафе. Меню было куцее, но всё, что им требовалось, в нем нашлось. Официантка быстренько принесла блины, сметану, какао. Грим с мольбой во взоре посмотрел на свою Машеньку. Она позвала официантку.

– Дайте-ка нам с утра пораньше сто граммов водки и селедочку.

Грим восхитился.

– Ты тоже выпьешь!?

– С ума сошел, чтобы графиня в одиннадцать утра пила водку и ела селедку?! Это тебе.

Грим, растроганный таким тонким душевным пониманием его состояния, поцеловал ей руку. Машенька оттолкнула его ладонью в лоб.

– Давай, приступай. Тебе можно. Ты же еще не граф, – и подперла кулаком щеку, приготовилась наблюдать, как Грим управляется с графинчиком, стопкой и селедкой. Ей нравилось, как он это делал, как осторожно поднимал рюмку тремя пальцами, оттопырив мизинец, выставлял локоть вровень с плечом и не морщился после глотка, держал паузу перед закуской, пока водка катилась к положенному ей месту. И для более тонкого ощущения момента, блаженно приподнимал брови и прикрывал глаза.

– Классика! – говорила в этот момент Мария Владимировна. – Как в театре!

Позавтракав, они оба примолкли, прислушиваясь к наплывавшему от храма колокольному звону, задумались, как оказалось, об одном и том же.

– Надо людей пригласить, угостить. Свадьба все-таки, – полувопросительно сказал Грим. Машенька хмыкнула:

– Хм-м, надо же, какое родство душ! И я об этом думаю. Только мне и позвать-то некого, я же, как видишь, только с Бегемотом и живу… Разве что Веника пригласить, соседку по торговле с рынка, учителей, с которыми в школе работала… Больше некого.

– Всё как у меня, – вздохнул Грим. – Крутимся среди людей, локтями толкаемся, а позвать по душевному поводу некого. Выпить с кем есть, а радость разделить не с кем. Но не будем о грустном! – Грим повеселел, вдохновился. – У нас ответственное мероприятие! Как говорится, если пьянку невозможно предотвратить, её надо возглавить!

Он попросил официантку принести лист бумаги, ручку. Энергично сказал Машеньке.

– Вношу предложение! Надо составить список приглашенных. Давай так, я называю человека, обсуждаем, в случае консенсуса ты его вносишь в список.

– Ты прямо как на партсобрании, – с иронией заметила Мария Владимировна и приготовилась писать. – Давай, вноси свои предложения.

Грим понизил голос.

– Только вот что… Мы с людьми должны быть осторожны, нам лишние глаза-уши не нужны. Поэтому от соседок по торговле и училок надо держаться подальше. Это же для них будет такое событие как… явление Христа народу. Только представь: ты, оказывается, не нищая пенсионерка, им подобная, а графиня Грушницкая, венчалась в храме и дала свадебный прием с шампанским и икрой. Да у них крыша съедет, они языки по всем углам сотрут. Нам это надо?

Машенька отрицательно замотала головой. Грим одобрительно, как учитель усидчивой ученице, сказал:

– Правильно, не надо. А вот насчет Веника это другой разговор. Пиши: спецназ – семь.

Машенька сначала старательно записала, потом сказала:

– Не поняла…

– Объясняю. Вместе с Веником приглашаем пять-семь спецназовцев под командованием ихнего комбата, бати, значит. Путь все видят, что мы закрышованы… – Заметив, что графиня при этом слове скривила губы, Грим поспешно поправился: – Все увидят, что мы не одиноки…

– A-а, мобилизацию проводишь, – Мария Владимировна оценивающе посмотрела на Грима и почему-то съязвила: – Умён ты не по годам!.. А оружие у них есть?

– Это в наше время не вопрос. Были бы деньги! – авторитетно, как крупный эксперт теневого рынка оружия, ответил Грим. – Записала? Так, спецназ – семь. Поехали дальше… Батюшку позовем?

– А придет? – Машенька встрепенулась, представив за своим свадебным столом отца Никона.

– Куда ж он денется! – ответил он, вспомнив про «кирпич» денег. – Думаю, он там у себя уже на самый верх настучал, что будет венчать кровную графиню, правнучку графа Грушницкого, благословлённого за благодеяния самим Патриархом с вручением Святого Евангелия.

– Это будет хорошо. Красиво! Запишем его. И директора музея надо позвать.

– На фига? – удивился Грим.

– Он смешной, – сказала графиня. – Смотришь на него и – весело.

Грим задумался. Моисеич забавный, конечно, человечек, но директор музея – он же секретарь дворянского собрания, а это Лядов. Опасный Клычов при Лядове… Ну и что, где Ройзман и где Клычов? Предложение Машеньки не показалось ему опасным.

– Ну давай пригласим этого… смешного. Пусть выпьет-закусит. И закажем ему летопись вашего рода. Мы потом книгу издадим, назовем «Графы Грушницкие: от Владимира до Марии».

Мария Владимировна приятно удивилась такой внезапной фантазии Грима. Рассмеялась.

– Книгу про меня?! А что, это мне подходит!

– Да легко! Когда есть деньги, можно иметь всё, и персонального священника, и спецназ с оружием, и книги о себе, любимом! – хорохорился Грим.

– А ты-то чего раздухарился?! Ты-то каким боком будешь в книге о Грушницких?

Грим был счастлив, потому беспечен и не улавливал насмешливости графини.

– Ничего, при таких деньгах я буду там промеж вас обоими боками! – весело пообещал Грим. И, вспомнив, сказал: – А я Михалыча приглашу.

– Это кто?

– Михалыч-то? Это один… арендодатель, – Грим отвёл глаза в сторону. – Я квартировал на его жилплощади. Он хороший человек. «На лицо ужасные, добрые внутри», – дурашливо пропел Грим. – Ну что там у нас получилось? Десять персон? Священник, спецназ, летописец рода Грушницких и – Михалыч. Живописная компания! Можно сказать, кучерявая.

Оба представили одну и ту же потешную картину. Справа и слева от них, одетых как подобает жениху и невесте, за богато сервированным столом, сидят все при параде: священник, вооруженные автоматами спецназовцы, один – с гранатометом, Ефим Моисеевич с фолиантом подмышкой и мрачный Михалыч с испитым лицом давно не бритого арендодателя.

– Ты знаешь, у Веника телевизора нет, – ни с того ни с сего сообщила Мария Владимировна.

– Есть же ещё счастливые люди! – отшутился Грим.

– Я серьезно! У них еще «Рекорд» стоит, чернобелый, помнишь, такие были?

– Вот она, несокрушимая советская электроника! Ладно, давай купим им телевизор. Прямо сейчас купим и заедем, установим. У меня к нему серьезный разговор есть.

Грим, пятясь задом, втащил в домик Веника коробку с телевизором, обернулся лицом в комнату и замер, пораженный убогостью жилища. Такие вещи, выброшенные людьми, он видел только на свалках. В комнатке было сумрачно, сыро и – Грим повел носом, поморщился – пахло плесенью и кислой капустой. В углу, под иконкой, перед мерцавшим «Рекордом», в ободранном кресле, стоявшем углами на кирпичах, спала, сидя, старуха. Веник за столом грыз зачерствелый бублик и масляными глазами разглядывал фигуристых телок в потрепанном гламурном журнале. Застигнутый за таким фривольным занятием, Веник смутился, начал грустно объяснять:

– Багетки не делаю, работы нет, скучно стало. И денег нет. Вот сижу теперь, прессу читаю…

Грим, раздирая верх коробки, глянул на «прессу», рассмеялся.

– Глянь, какую прессу он читает! Ничего, Веник, скоро у тебя такая жизнь пойдет, что не только глядеть на них будешь… Поставим тебя на ноги, будут тебе и работа, и деньги. И телки! – шепнул в самое ухо Венику Грим. – Время багеток кончилось, большие дела тебе предстоят, герой ты наш!

Грим вынес вон «Рекорд», поставил на его место новый телевизор, включил. Заслышав озорную музыку, старуха зашевелилась, открыла глаза. Перекрестилась:

– Господи, помилуй! Венька, глянь-ка, лучшее стал показывать! Ну-ка, ну-ка, а чего она такая черная?

– Бабуля, это негра. Они только черные бывают.

– А справная! Венька, ты гляди, как жопой крутит!

Мария Владимирорвна прыснула, зажала рот ладошкой, готовая расхохотаться. На экране толстая негритянка учила таких же толстых крутить хулахуп. Бабуля, заинтересованная картинкой, оживилась, повеселела.

– Ну-кась, чаю мне дайте!

– Вам, мамаша, с бергамотом? – с ехидной учтивостью спросил Грим. Старуха строго зыркнула на него.

– Чего лаешься в дому, прости Господи! Чаю уже нельзя спросить!

Мария Владимировна, давясь от смеха, взялась поить бабулю чаем, Грим позвал Веника на крыльцо.

– Пойдем, разговор есть. Сотку свою возьми!

На крыльце Веник принялся яростно благодарить Грима за телевизор, порывался поцеловать руку, нервно смеясь, плакал. Грим, тяжко вздохнув, гаркнул:

– Смирно! Слушай мою команду!

Веник мгновенно подобрался, подтянулся, насколько мог сделать это в своем бедственном положении. На лице его отразилось ретивое внимание. Грим скомандовал:

– Звони своему бате, скажи, что у меня есть к нему серьезное финансовое предложение. И передай трубку мне!

Веник упер пах в костылёк, дрожащим пальцем натыкал номер.

– Товарищ майор, это Веник говорит. Тут один важный человек, он насчет финансового предложения вам. Да, он рядом… Передаю ему трубку.

– Здравствуй, майор… – сказал Грим, ожидая ответного приветствия. Трубка молчала. Грим чуть повысил голос. – Майор, я с тобой поздоровался!

– Привет… – отчужденно буркнула трубка.

– Уже неплохо, – язвительно сказал майору Грим.

– По делу говори!

– Докладываю! Я муж графини Грушницкой… – Грим помолчал, оценивая свой новый статус, хмыкнул: а что, красиво, даже убедительно звучит. И продолжил. – Я и графиня приняли решение оказать полную финансовую поддержку в лечении ваших товарищей, пострадавших в боевых действиях. Надо встретиться, обговорить детали. – И не удержался, опять съязвил, но уже добродушно: – Доклад закончил!

Майор долго молчал. Потом коротко, по-военному, спросил, как спрашивает младший по званию старшего:

– Когда и куда прибыть?

– А чего тянуть, – сказал Грим. – Сразу и начинай прибывать. Бумаги, какие есть, возьми, надо определиться по общей сумме. Мы с Веником по соседству, он покажет.

– Выезжаю, – сказал майор.

Веник, опёршись на свой костылёк, стоял посреди проулка, ждал батю. Грим и Мария Владимировна сидели в ожидании у себя дома. На стол уже была выставлена посуда для чая, мед, сушки. Бегемот, чуя некое событие, сидел на подоконнике, наблюдая попеременно за Веником и за хозяевами.

Подъехала машина – старенький «Фольксваген» с проржавевшими порогами и трещиной через все лобовое стекло. Из нее вышли трое, майор и двое сопровождавших его крепыша, все в форме ВДВ. При виде сотоварищей Веник возликовал, начал радостно объяснять бате, куда идти. Майор аккуратно отодвинул его в сторону и шагнул через порог дома графини Грушницкой. Крепыши шли следом, прилипнув сзади к спине своего бати, отчего в проеме двери майор причудился Гриму трехголовым, и он невольно хохотнул. Все цепко обшарили глазами комнату – произвели обзор местности, и настороженно уставились на Грима. В глазах значилось: ты что ли звал? Ну и что дальше?

– Здравствуйте, господа офицеры, – вдруг приветливо сказала графиня, ласково улыбаясь, подала каждому руку. – Прошу за стол к чаю.

Грим подивился столь изящному этикету, так кстати проявленному Машенькой. Гости расслабились, даже слегка смутились, крепыши отлипли от комбата, все уселись за стол. Примостился и сияющий радостью Веник, пожиравший влажными глазами своего батю. Мария Владимировна подала чай, сделал радушный жест рукой.

– Прошу, господа. Рекомендую мёд, очень хорош!

«Господа» сидели, замерев в крайнем напряжении, будто перед стоматологом, вооруженным бормашиной. Установилась нелепая, потешная пауза, как в старой детской игре, после команды «Раз-два-три, на месте, фигура, замри!»

– М-да, – с сарказмом изрёк Грим. – Пауза Станиславского! Так у нас дело не пойдет.

Жестом фокусника он двумя пальцами, за горлышко, выудил из-за ножки стола поллитровку, налил два стограммовых стаканчика. Один поставил перед майором, второй взял себе. У майора ожили глаза, он вопросительно посмотрел на Грима, дескать, и что всё это значит?

– За Родину! – патетически воскликнул Грим и красиво, как нравилось графине, пропустил стаканчик. Майор, услышав тост, навел на Грима изучающий взгляд, встал и выпил свою меру одним мгновенным лихим глотком, чем поразил Марию Владимировну. Грим удовлетворенно хмыкнул и положил перед майором заключение Ефима Моисеевича о кровном наследовании Марией Владимировной титула графа Грушницкого.

– Читай!

Майор, насупившись, начал, читать. Читал медленно, основательно, максимально сосредоточившись на тексте, как читают директиву командования. Крепыши пребывали в состоянии «на месте, фигура, замри». Находясь в боевом охранении, они сверлили глазами Грима, будто ожидая, что после поллитровки он теперь должен выхватить из-под стола пистолет. Грим разглядывал лицо майора… От виска, через щеку, к подбородку тянулся синеватый шрам-рубец, и эта часть лица майора была недвижимой, мимика отражалась только на его правой стороне. Время от времени из глаза, стянутого шрамом, выкатывалась слеза, и тогда майор морщился, промокал её платком.

– Графиня – это я, – сказала Мария Владимировна, когда майор закончил чтение и уставился на неё, как на нечто диковинное. Он много чего и кого повидал на своем веку, удивить его было трудно, но натуральную живую графиню майор ВДВ видел впервые в жизни.

– Документ… – осторожно сказал он. – Ну и что?

Грим разлил по второй.

– За графиню!

Майор опять встал, почтительно поклонился Марии Владимировне. На этот раз выпил культурно – медленно, глоточками, закусил медом. И сказал Гриму:

– К беседе готов!

– Ага, процесс пошел! – Грим протянул майору руку. – Меня зовут Грим, фамилия будет в ближайшее время Грушницкий. Рад познакомиться.

– Артём Бармин. Свои зовут батей, – майор заграбастал руку Грима своей клешнёй – пальцы и ладонь были скрючены внутрь, будто держали шар. – Осколок. Он мимо пролетал, ну я и поймал его, – объяснил майор.

– Ужас! – воскликнула Машенька.

– Не пугай графиню! – строго попросил Грим. – Сколько под твоим началом вот таких… – подбирая слово, Грим кивком головы указал на Веника, – таких страждущих? Уточняю: которых можно выправить.

– На учете нашего совета двенадцать инвалидов с положительной перспективой лечения, – отрапортовал майор. – По всем есть медзаключения, запросы на платное лечение, расценки…

– А у Веника есть положительная перспектива? – спросила Мария Владимировна.

– Он входит в данный список, – майор раскрыл свою папку, начал выкладывать на стол документы. – Имеется переписка с различными госорганами и другими учреждениями по вопросу организации лечения. В установленном порядке каждый имеет очередность, Веника возьмут на лечение через два года. Платное лечение хоть завтра, но все возможные спонсоры от финансовой помощи уклонились.

– Лядов тоже уклонился? – спросил Грим. Майор порылся в кипе бумаг, нашел какой-то документ.

– В ответ на нашу просьбу выделить средства на лечение, господин Лядов к Дню ВДВ прислал на адрес нашего совета гуманитарную помощь, двадцать пакетов гречки, столько же банок мясных консервов, – он заглянул в документ, – говядина тушеная в остром соусе. И десять коробок шоколадных конфет. Просроченных…

– Конфеты вкусные были! – запротестовал Веник. – Бабуля все съела. С кашей! А из тушенки я суп варил. Тоже вкусно!

Глаза Марии Владимировны увлажнились, она шмыгнула носом и вышла из комнаты. Майор и крепыши запаниковали, беспомощно переглянулись. Грим нахмурился, протяжно вздохнул.

– Добрая душа… Кстати, о супе! Мужики, у Веника один бублик остался. Майор, дай бойцам команду, пусть дуют в супермаркет за продуктами для своего боевого товарища. Венька, и ты с ними. Машенька, профинансируй ребят!

Мария Владимировна вошла в комнату с покрасневшими глазами, но и с улыбкой. Протянула Гриму бумажник.

– Я не знаю, сколько надо?

Грим вытащил пятитысячную, подумал, и добавил еще три тысячи.

– Возьмите колбаски разной, красной рыбки, курятину, фрукты… Ну чтобы всё путём было, как у приличных людей. И чай с бергамотом не забудьте, пусть бабуля привыкает!

– Исполняйте! – сказал майор. Крепыши дружно вскочили. Один уже по-свойски, деловито спросил:

– Заправиться можно? А то мы на нуле…

– Можно, залейся под горло, – сказал Грим. – И масло замени, а то из глушака чад идет.

– Да кольца давно запали, – виновато пояснил крепыш. – Ей бы движок перебрать.

– Об этом еще поговорим, – пресёк Грим фантазии крепыша. – Давайте, десантируйтесь. Сдачу не привозите, спустите всё по плану.

Мария Владимировна повеселела, села рядом с Гримом, склонила голову к его плечу. Бегемот, успокаивая хозяйку, устроился у неё на коленях. Грим дождался, пока шустрые крепыши и ковыляющий за ними Веник отъедут, и тепло обратился к майору.

– Давай так, Артем… Картина ясная. Всю эту бумажную мутатень положи обратно в панку. Оставь только расценки на лечение по всем двенадцати ребятам. И – калькулятор к бою! Посчитай и назови общую сумму.

Майор достал из папки чистый лист бумаги, ручку, углубился в подсчеты. Грим одной рукой обнимал за плечи Машеньку, другой прихлебывал чай с медом. Майор, наконец, закончил подсчеты, написал на листе цифру, обвел ее ручкой и уныло посмотрел на Грима. Глаза его вопрошали: откуда ж взяться таким деньжищам!

– Ну что, подбил бабки? – весело спросил Грим. – Теперь то, что вышло, раздели на шестьдесят. Разделил? Что получилось?

– Получилось семьдесят шесть тысяч пятьсот, – сказал майор, не понимающий, что к чему. Но ничего не спрашивал, продолжал выжидающе смотреть на Грима.

– Томить тебя не буду. Это семьдесят тысяч пятьсот евро, – сказал Грим.

– Мы что, арифметикой занимаемся? – слегка психанул майор. – Причем тут евро?!

– А у нас рублей нет, – Грим как бы извиняясь, развел руками, – у нас только евро.

Мария Владимировна посмотрела на Грима.

– Как это?! У нас же… – и осеклась, почувствовав, как Грим стиснул её за плечи. Глаза его крикнули: заткнись!

– Так вы что, оттуда?! – растерянно спросил майор, указав кивком головы на окно. Как раз в том направлении было кладбище. А за ним, подальше, Германия.

– Именно оттуда. Из-за бугра, – потешался Грим. Склеп графа Грушницкого располагался как раз за бугром, заросшим черемухой.

– Нам ваши деньги не нужны! – вдруг гордо сказал майор, резко встал из-за стола. И уже с порога, взволнованный не на шутку, даже оскорбленный, бросил им обоим: – Мы русские ВДВ, наши деды мочили вас, и мы будем… Обойдемся без ваших евро!

Грим, обалдевший от такой реакции майора, растерянно пялился на него. Мария Владимировна, повысив голос, сказала, как и подобает именно графине:

– Господин майор, попрошу в моем доме не… скакать туда-сюда. Сядьте на место! Грим, налей нам. Всем!

Майор посопел у порога, вернулся, покорно сел. Но еще гневный, шумно дышал носом, ноздри его при этом раздувались.

– Ну-ка, еще раз за родину. Стоя! – приказала Мария Владимировна, решительно встала и так лихо опрокинула стопку, что оба, Грим и майор, воскликнули в голос:

– Ого!

– Грим! – приказала графиня. – Не морочь человеку голову. Говори по существу!

– Извини, Артем, – смутился Грим. – Я долго в театре работал, несёт меня, как без тормозов. Извини, брат!

Майор Бармин, еще обиженный, пожал плечами. Пожаловался графине:

– Ну а чего он! По телефону сказал, что оплатит лечение наших ребят, я приехал, а он: графиня, евро, за бугром! Трепло!

– Он не трепло, – успокоила майора Мария Владимировна. – Он хороший. Только уж больно… заводной. – И еще раз настрожила Грима: – Говори главное!

– Всё-всё, перехожу к делу. Слыхал, на кладбище стрельба была? – спросил он майора.

– Ну была…

– Так вот, братки там деньги не поделили, начали шмалять друг в друга. А я, пока они перестреливались, деньги эти у них уволок. Оказалось – все евро. Много…

Майор насмешливо спросил:

– А ты как там оказался?

– Мимо шел! – сказал Грим. – Какая тебе разница, как я там оказался?! Ты главное слушай. Евро. Много евро. Об этих деньгах и речь. На них и будем лечить твоих ребят. Понял?

– Понял… – майор разглядывал Грима, похоже, представлял фантастическую картину: как этот веселый мужик незаметно спёр деньги из-под носа стреляющих друг в друга бандитов. – Ну да, мимо шёл, поглядел на стрельбу, взял деньги и пошел дальше. Что тут непонятного? Конечно, понял… Одно не пойму, а зачем вам надо лечить нашего брата? Вам смываться отсюда надо, куда подальше, пока хозяева денег вас не нашли и не шлёпнули, и жить себе всласть. А вы, значит, в спонсорство решили удариться. Так, что ли?

– Именно так! – Мария Владимировна раздражилась, повысила голос. – Что же вы, майор, такой… недобрый? Они же эти деньги у людей украли, мы и решили людям их вернуть. Вот вы гнилую тушенку у Лядова взяли и промолчали. А мы вам предлагаем вылечить ваших солдат, так вы тут ёрничаете над нами… Не в деньгах счастье, слышали это когда-нибудь?

– Слышал… – тихо сказал майор после долгого молчания. – Только я не понимаю смысла этих слов. Чтобы их понять, надо иметь деньги, а у меня их никогда не было. А когда их нет, как же можно понять, что не в них счастье?

– Толково сказано! – согласился с майором Грим. – Без денег их сущность не поймешь.

– Вот когда ваши ребята вылечатся, начнут жить, как нормальные люди, это и будет ваше счастье, – веско сказала графиня. И добавила обоим: – Может быть, и наше тоже… А на жизнь всласть нам хватит.

– Тут вы правы… – майор поморщился от какой-то своей внутренней боли, вытер покатившуюся по щеке слезу. – От этого я был бы счастлив.

Донеслось громыхание подъехавшей машины, захлопали дверцы, крепыши, возбужденно переговариваясь, начали таскать из багажника в дом Веника пакеты с продуктами.

– Ну что, майор, – Грим встал, сказал решительно. – Вперед, навстречу нашему счастью! Поехали за деньгами. Машенька, дай-ка мне торбу. Ту самую…

– Какая там обстановка? – спросил майор, как перед атакой. – Бойцов брать?

– Обстановка, говоришь? – Грим уже был сосредоточен, настороже. – Приедем – увидим обстановку… «А на кладбище все спокойненько, ни врагов, ни друзей не видать…» – прохрипел он под Высоцкого. – Бойцы там не нужны. Пусть пока посидят у Веника, покушают, чего им Бог послал. И графиню пусть берегут, тут один хромой, лысый следом за мной идет. Волчара…

Мария Владимировна подала Гриму торбу, в глаза ее стоял страх.

– Грим, если ты не вернешься – я тебя убью!

Грим погладил её по голове, как ребенка.

– Мы обязательно вернемся. Поэтому ставлю задачу: приготовь хороший стол, ну там выпить-закусить. Надо будет отметить удачу, сама понимаешь… Будем через час, усталые, но довольные. Железно будем. Всё, время пошло!

Выходя из дома, он незаметно для Машеньки кинул в торбу нож и – в сенцах – огарок свечи…

«Фольксваген», погромыхивая на ухабах улочки, выкатился на асфальт.

– Куда? – спросил майор.

– На кладбище, – сказал Грим, ожидая с любопытством, как майор отреагирует на столь экзотический адрес.

– Ну разумеется! Куда ж еще люди ездят за евро, если не на кладбище!

Выбравшись из города на трассу, майор внезапно дал такого газу, что у Грима брови полезли на лоб.

– Не рассыплется корыто? – спросил он.

– Не-е, стук в клапанах исчез, так что на свежем масле побегает еще.

Майор властно гнал своё «корыто», поглядывая в зеркало заднего вида, словно за ним была погоня. Грим оглянулся, трасса позади была пуста.

– Чего ты смотришь, ждешь кого-то?

– Привычка, – сказал майор. – Автопилот. Оглянись вокруг себя, не пасет ли кто тебя.

Далеко впереди показались растворенные ворота погоста. На площадке перед аркой стояли машины, около одной из них маячил Михалыч, говорил о чем-то с женщиной в черном.

– Сейчас поворот налево будет, поверни и ехай прямо по траве вдоль склона. Не боись, там ровно, – сказал Грим. Однако майор перед поворотом сбросил газ, принял вправо, остановился, вышел из машины.

– Вон же поворот, нам туда, – сказал Грим.

– Подожди, оглядеться надо. Ну-ка, иди сюда…

Грим, недоумевая, вылез из машины, вопросительно уставился на майора. Поведение майора раздражало Грима.

– Чего ты в шпионов играешь?

Майор оставил без внимания вопрос Грима. Спросил:

– После того, как я поверну налево, дальше какие будут действия?

– О, блин, прямо театр боевых действий! – психанул Грим. – Лучше бы я сам пешком через лес сбегал!

– Я спросил, какие будут наши действия после того, как я поверну налево! – властно повторил майор. – Жду ответа!

Грим присмирел, начал послушно рассказывать о «действиях».

– Проедем метров триста, потом остановишься, я скажу где. Там подождешь меня, я сбегаю и вернусь. Давай, поехали, чего резину тянуть!

– Куда сбегаешь? Конкретно докладывай!

– Достал, блин! – возмутился Грим. – Вверх по склону сбегаю, видишь там справа склон кустами заросший? Делов-то на десять минут – туда и обратно!

Майор, продолжая сканировать взглядом панораму «действий», дал волю сарказму.

– Ну да, графиня же сказала, что ты у нас страсть какой заводной!

Он сунулся в салон, достал из бардачка видавший виды командирский бинокль. Расставил ноги, оперся локтями на крышу машины. Смотрел в бинокль долго, медленно переводил окуляры по сторонам. Вдруг навел их в одну точку и замер… Грим топтался рядом, наблюдал за майором, чувствуя, как растет в нем тревога. Спросил шепотом:

– Что ты там увидел?

– Пасут тебя, – тихо сообщил майор. – На, посмотри…

Грим поднес бинокль к глазам. Майор давал наводку.

– Смотри на крайнюю слева девятиэтажку микрорайона. Навел?

Грим кивнул.

– Теперь возьми левый угол дома и считай окна снизу вверх. Пятое окно смотри…

Грим старательно поднимал окуляры снизу вверх. Все окна были открыты, теплый ветерок шевелил шторы. Во втором окне в глубине комнаты двигалась голая женщина с колтуном полотенца на голове. В третьем, положив руки на подоконник, сидела – портретом – старуха. На подоконнике четвёртого стояли цветы. В черном квадрате пятого окна поблескивал мощный ствол подзорной трубы…

– Трубка Левенхук, – сказал майор. – Пятидесятикратная. Имеет цифровую камеру, прибор ночного видения…

Грим отпрянул от окуляров бинокля, будто они раскалились. Посмотрел на майора шалыми глазами.

– Может, она там просто так стоит, может, они ну, это… пейзажи наблюдают?

– Там пейзаж один – похороны! А она тупо вниз смотрит, под склон, в одну точку. Ну-ка, проведи зрительно линию, определи – куда окуляр наведен?

Грим прилип к биноклю, исполняя поручение майора.

– Она туда смотрит, где перестрелка была.

– То есть в точку, где ты деньги у них спёр и исчез. И куда ты должен за ними придти. Тебя ждут, спонсор ты наш! Это Клычов, к бабке не ходи!

– Откуда фамилию эту знаешь?! – вскрикнул Грим, будто перед ним вместо майора возник Клычов собственной персоной.

Майор удивился такому глупому вопросу, хмыкнул:

– Хм-м! Ты же сам сказал: хромой, лысый волчара, идет за тобой следом. А такой в городе один – Клычов! Крышует он бизнес Лядова, а ты про Лядова вопрос мне задал, – терпеливо объяснял майор, наблюдая, как Грим мало-помалу успокаивается. – Я с Клычовым лично знаком. Мои ребята ходили к нему охранниками устраиваться, так он никого из наших не взял. Он берет людей только с зоны, где начальником был. Бывших зеков… Ладно, давай в машину!

Грим с шумным сопением неловко полез в салон. Майор еще долго следил за подзорной трубой. Она упрямо делилась в одну точку. Люди Клычова ждали Грима…

Майор сунул бинокль в бардачок, сел за руль.

– Да-а, едва ужина у графини не лишились!

– А может, пока они увидят, то да сё, мы уже смоемся? – спросил Грим. Майор покачал головой:

– Хороший ты мужик, Грим, но – лох! У них наверняка где-то здесь машина с братками стоит. Мы доехать до точки не успеем, как смотрящий им позвонит и они нас там зажмут… Какие еще есть варианты? Думай!

– Можно в другой раз приехать, – предложил запуганный Грим, которому сейчас больше всего хотелось смыться отсюда, куда глаза глядят. Он даже про деньги забыл.

– В другой раз это когда?! – ехидно спросил майор. – Сейчас мы хоть обстановку знаем, а в другой раз какая она будет? Не-ет, надо забрать сейчас!

– Тогда давай прямо через ворота поезжай по аллее, как я скажу «стоп», тормози и стой, разглядывай старые памятники, вроде как любопытно тебе стало. Аллея эта мемориальная, по ней даже экскурсии водят. Я оттуда смотаюсь туда-сюда. Там совсем рядом…

– А труба? – спросил майор.

– С той стороны деревья все закрывают, им оттуда ничего не видно, – сказал Грим. – Если к тебе подойдет мужик, плотный такой, с ежиком, не напрягайся, это Михалыч, он тут смотритель.

– И что мне с ним делать?

– А ничего, я с ним в дружбе. Он хороший человек, его бояться не надо.

Майор глянул на Грима.

– Ну смотри! – и тронул свой рыдван к воротам.

Они медленно, как и положено на кладбище, миновали ворота, покатили по аллее. Михалыч сопроводил их наблюдающим взглядом. Майор подобрался, поглядывал в зеркало заднего вида на Михалыча, ждал от Грима команду «стоп». Впереди слева показалась, приближаясь, вырастая в свой рост, стела на захоронении графа Грушницкого…

– Стоп! – скомандовал Грим. Выметнулся из машины, пригибаясь, прыгнул через бордюр, нырнул в узкий проход промеж могил и пропал. Майор неторопливо вышел следом, потянулся, начал беспечно глазеть по сторонам, праздно разглядывать основательные, вычурные и монументальные надгробья. Сосредоточился на стеле графа Грушницкого, выказывая большой интерес…

В склепе подрагивал огонек свечи, сатанински металась тень – Грим сноровисто наполнял торбу пачками денег, бормотал мощам прадедушки своей Машеньки:

– Благодарю за сохранность, ваше сиятельство. Не извольте беспокоиться, я Машеньку не обижу, она уже и титул ваш имеет. Графиня!

– Здрасьте…

Многоопытный, всегда сторожкий майор ВДВ Брагин осторожно повернул голову, покосился через плечо, подивившись, как незаметно и бесшумно оказался у него за спиной плотный, с ёжиком мужик в расстегнутой до пупа рубахе, обнажавшей на груди, до пуза, явно зэковскую татуировку.

– Помощь не требуется? – спросил с деланной услужливостью Михалыч. – Может, вам подсказать что…

Человек этот майору сразу не понравился. Брагин изучил телесную живопись на Михалыче, спросил в лоб:

– Срок где тянул?

С лица Михалыча, как корова языком слизала, слетели смирение и услужливость, он скосил голову набок, сощурившись, изучил майора шарящим взглядом.

– Ты, я гляжу, с понятием… В Перми дело было.

– В Перми, значит… – майор помолчал и после паузы сделал второй выстрел.

– У Клычова парился?

Михалыч тоже помолчал, продолжая изучать опасного экскурсанта. Невинно спросил, сделав недоуменное лицо:

– Это кто?

– Конь в пальто, – зарифмовал майор. – Начальник пермской НТК полковник ВэВэ Клычов. Вспомнил?

– Был такой… – промямлил Михалыч, он нервно, будто разом озяб, вздрогнул всем телом, и Сталин на его плече подмигнул майору.

– Не нукай, не запряг! – дожимал майор. – Сейчас с Клычовым общаешься?

Ответа майор не дождался. От стелы голос Левитана громогласно окликнул:

– Товарищ Михалыч!

– Ась? – Михалыч начал мелко креститься. Панически спросил майора:

– Слыхал?

– Говорит и показывает граф Грушницкий! Приказываю проследовать на свое рабочее место! – повелела стела.

– Мля… – Михалыч присел, не прекращая креститься, и покатился на полусогнутых в сторону своей конторы. Заскочил в нее, грохнул за собой дверью.

Грим выскочил на аллею, как черт из табакерки, из заросшего частокола могил. Запрыгнул в машину, обхватил, прижал к себе тяжелую торбу.

– Уф! Всё, майор, гони!

Майор укоризненно покачал головой, сказал насмешливо:

– Ты кореша своего до поноса перепугал. Не обмарался бы твой хороший человек.

– Ничего, подмоется, – Грим повеселел. – Давай, давай, майор, делаем ноги! – Схватился за телефон: – Машенька, у нас всё в порядке, мы скоро будем! – Опять поторопил майора: – Ну чего тянешь, дуй отсюда!

Брагин был озадачен.

– Слушай… Я правильно запомнил, фамилия твоей графини Грушницкая?

– Ну да. А что?

– А во-он там гляди что написано, – майор мотнул головой в сторону стелы. – Там тоже такая фамилия, граф Грушницкий…

– Так это её прадед, – объяснил Грим, будто речь шла о сущей безделице. – Видишь, он граф, она, значит, по наследованию титула, графиня. Ты будешь, наконец, ехать?

Майор завёл двигатель, взялся за рычаг скорости передач, но всё еще тянул резину. Нервничая, спросил:

– Так там что, могила его?

– Ну да. Притом, доложу я тебе, не просто могила – шикарный мраморный склеп!

– Я не понял… – майор оторопел. – И что ты там делал?!

– Я там деньги забрал. А вообще… – Грим помедлил, соображая, как получше объяснить майору. – А вообще я там раньше жил.

– В могиле, что ли?! – уточнил ошалевший майор.

– Не в могиле, а в склепе! – Грим воздел указательный палец. – В мраморном склепе! Почувствуйте разницу! Притом со всеми удобствами, электричество, отопление…

– Ну да, электрифицированная могила с индивидуальным отоплением. И с мешком иностранной валюты… – майор затравленно смотрел на Грима. – Я правильно понял?

Пару километров ехали в гробовом молчании. Теперь майор не гнал, катил рыдван неторопливо, даже осторожно, тупо смотрел на дорогу, пребывая в глубокой задумчивости. Грим, наслаждаясь растущим облегчением, беспечно насвистывал какую-то мелодию и сам себе дирижировал.

– Не свисти, денег не будет! – сказал майор. И, всё еще зачумленный, пробормотал: – Хрень какая-то! Склеп, графиня, евро, Клычов… Бесовщина!

– Не вздумай с графиней об этом говорить, напугаешь хорошую женщину.

– А если спросит?

– Не спросит. Она лишнего не спрашивает. В отличие от некоторых, – съязвил Грим.

У дома Веника майор притормозил.

– Зайду, гляну обстановку.

Грим пошел следом… Сервировку на столе можно было бы назвать «инфаркт для ресторатора», но гастрономический развал ошеломил Грима. На столе громоздились кусками красная и копченая рыба, колбасы, вареные куры, пара бутылок водки, одна уже пустая. В центре стола стояла вместительная сковорода тушенки с картошкой, выеденная от краев к центру боевыми товарищами и бабулей. На стене висела на гвозде гроздь бубликов. При входе майора крепыши встали, поддерживая друг друга.

– Здравия желаем, товарищ майор! А мы тут, батя… поём!

Веник и крепыши были счастливы. Они вдохновенно, каждый в свою степь, пели:

– Есть у меня в запасе гильза от снаряда, в кисете вышитом душистый самосад…

Музыкальное сопровождение обеспечивал Веник – дренькал пальцами абы куда по струнам гитары. В эту разудалую какофонию встревал храп с посвистом – бабуля сладко спала в соседней комнате, заботливо прикрытая пальтецом.

– Солдату лишнего имущества не надо, махнем, не глядя, как на фронте говорят…

– Сокрушили бабулю, – осуждающе сказал майор.

– Это она с непривычки, – радостно завопил Веник. – Всего три стопки выпила, и… вон, отдыхает!

Майор приказал:

– Душевное пение закончить! Всем отдыхать! Убытие через три часа. – И вежливо изъял у Веника гитару.

В дворике, у крыльца дома Марии Владимировны, майор и Грим, по пояс голые, поливали друг друга холодной водой из садовой лейки, крякали, гоготали. Графиня, наблюдая с улыбкой, стояла на крыльце, готовая подать свежие полотенца. Бегемот забрался на яблоню подальше от жуткой опасности – вдруг обольют – бдительно следил сверху вниз за этими придурками.

На пороге комнаты они замерли, пораженные. Стол был сервирован изысканно – дорогая сервизная посуда, серебряные вилки, ножи, высокие хрустальные фужеры и рюмки…

– Одно слово – графиня! – воскликнул восхищенный Грим и сделал попытку ринуться к столу.

– Это ещё родительская посуда, – сказала польщенная Мария Владимировна. – Всё случая не было выставить её на стол. Артем, вы наш гость, прошу во главу стола! Располагайтесь. А мы рядом с вами сядем.

Майор, смущенный таким радушным вниманием, сел, как перед фотографом, выпрямился и замер. Не зная, куда девать руки, сунул их под стол на колени. Грим энергично откупоривал бутылки, в первую очередь схватился за водку.

– Подожди, – остановила его графиня. – Я тут, пока вас не было, вот о чем подумала…

У Грима стало такое выражение лица, будто у него в иссушающий зной отобрали кружку с прохладным пивом.

– Ну присядь же! – досадливо попросила она его. – Артем, сколько надо денег на лечение вашим солдатам? Сколько вы там насчитали?

– Семьдесят шесть тысяч, – отрапортовал майор и пошарил глазами по комнате в поисках своей папки. – Этих… евро. У меня записано.

– Этого мало, – уверенно сказала графиня. Грим в недоумении скосился на неё. Машенька успокаивающе погладила его по руке.

– Вы имели в виду непосредственно лечение, так? – спросила она.

– Ну да, – майор кивнул. Он уже напрягся.

– А младший персонал поощрить? А послеоперационная реабилитация? А лекарства, массажи? А питание? – Мария Владимировна загибала пальцы, начав с мизинца.

– Да зачем это?! – как-то панически запротестовал майор, голос его сделался страдальческим. – Бог с вами, Мария Владимировна, они же все молодые, на них, как на собаке, всё заживет!

– Гениально! – воскликнул Грим, сраженный прозорливостью графини.

– Я тут прикинула… У нас найдется сто тысяч? – спросила его графиня.

– Легко! – ответил Грим, исполненный решимости.

– Ну так неси их сюда! Что же ты тянешь?

– Момент! – Грим, резво метнулся в соседнюю комнатку и с ходу нырнул головой под кровать за торбой. Майор Брагин в полном смятении замер с полуоткрытым ртом, его здоровый глаз пылал черным огнем.

Грим вышел из комнатки, положил перед Брагиным пачки и пустой целлофановый пакет.

– Вот, майор, извольте принять… на лечение ваших боевых товарищей. Здесь сто тысяч евро. От чистого сердца!

Майор уставился на деньги, как на гранату без чеки. Сказал испуганно:

– Вы не беспокойтесь, я отчет представлю… Всё до копейки.

– Ты что, совсем дурак?! – возмутился Грим. – Угробить всех нас хочешь?! Никаких документов! Все чеки, квитанции, счета уничтожать немедленно! У этих денег не должно быть никаких хвостов, понял?

– Понял… – глядя на пачки евро, майор соображал с трудом. – Не беспокойтесь, я не подведу… никаких следов не будет.

Он посмотрел на графиню, на Грима, опять на деньги… Губы его стиснулись в жесткую линию, подбородок мелко задрожал, из обоих глаз выкатились слезы. Майор ВДВ Брагин беззвучно плакал. Лицо его было каменным, только по скулам ходили желваки. Графиня прерывисто вздохнула, зашмыгала.

– Ну что вы, Артем, не надо… Давайте лучше выпьем! Грим, шампанского!

Майор осторожно взял наполненный фужер за тонкую ножку, придерживая его скрюченной ладонью другой руки, как прикрывают огонек свечи, встал, набрал полную грудь воздуха.

– Я… от имени личного состава, а также командования… мы… – слезы опять скатились по его щекам. Графиня, сопереживая, жалостливо всхлипывала. Грим, растроганный, покашливал, хмурился, глаза его тоже были на мокром месте. Он грубовато буркнул:

– Ну вы даете, развели тут плач дуэтом. Завязывайте, а то сейчас будет трио! Артем, кончай ты эти… сопли в сахаре.

Графиня, всхлипывая, покачала головой.

– Ну что за выражения за столом?!

Грим оставил без внимания укор Машеньки, изгоняя массовую растроганность, скомандовал майору:

– Давай выпьем этот лимонад и с ходу хлопнем водки за Родину и боевых товарищей. Ты это хотел сказать?

Майор кивнул. Они торопливо выпили и хлопнули, получилось – запили шампанское водкой. И закусили селедкой.

– Полегчало? – спросил Грим.

– Отпустило, – сказал майор. – Теперь совсем другое дело, – и шмыгнул в унисон с Марией Владимировной.

– Не-е, так не пойдет. Давай еще по одной! – погнал Грим. – За успешное лечение боевых товарищей! Я нормально тостую?

…В распахнутом настежь окне медленно густела синь долгого вечера, розовея снизу от оплывающего за край земли солнца. На столе в старинном канделябре горели свечи, не для освещения – для души. Грим, графиня и майор были хмельны, счастливы, безмятежны. Мария Владимировна, положив ногу на ногу, держа гитару под высокой грудью, пела:

Я ехала домой, Душа было полна Неясным для самой Каким-то новым счастьем…

Грим, подперев голову кулаком, слушал с закрытыми глазами, приподнимал брови, когда Машенька брала высокую ноту. Майор глядел на графиню, как на чудо небесное, восторженно сострадал.

– Душа была полна… Каким-то новым счастьем…

В доме было всё хорошо. Как в храме.

В дверном проёме возникли две фигуры.

– Товарищ майор, к убытию готовы!

Майор встрепенулся, выныривая из блаженного состояния.

– Я тоже… готов. По машинам!

Грим пошел проводить майора. На крыльце придержал его за локоть.

– Артем, тут такое дело… У нас послезавтра венчание, потом надо бы за столом посидеть. Ну, чтоб по-людски всё было. Не подскажешь, где поляну накрыть?

– О как! – Майор проникся важностью вопроса, погрузился в анализ ситуации. – Венчание где?

– У отца Никона, сказал, сам венчать будет.

– Задачу понял. Когда?

– Послезавтра в одиннадцать.

– Понял. – Майор быстро трезвел, стал деловитым, как на штабных учениях. – Насчет поляну накрыть… Есть хорошее место, ресторан восточной кухни, «Учкудук» называется. Там от храма два шага. Красиво, вкусно и недорого. Хозяин узбек, Данияр. Нормальный мужик, я с ним знаком. Организуем в лучшем виде. Поляну на сколько персон накрывать?

– Ну… человек десять будет.

– Не бери в голову! – майор был полон решимости. – Организуем в лучшем виде! Мы для вас хоть…

Грим остановил его.

– Я тебе верю. Давай, Артем, в дальнейшем без заверений, я все эти фити-мити не люблю. Я сразу подозревать начинаю…

– Понял. – Майор сжал здоровую ладонь в кулак, показал большой палец – Это нормально!

– Теперь вот какое дело… – Грим понизил голос и даже оглянулся по сторонам. – Ты можешь узнать, сколько в городе обменников валюты?

– А что тут узнавать, их в городе около двадцати, – сказал майор. – Я предлагал Клычову поставить на каждый пункт охранника из наших ребят-вэдэвэшников, так он от меня отпрыгнул, как черт от ладана. А зачем тебе это?

– У тебя найдется двадцать бойцов, чтобы верные были?

– Вэдэвэшники все верные! – ревниво заметил майор. – Мы же не менты. Надо будет – полк соберу, у нас вон дивизия ВДВ под городом стоит. Ты по делу говори!

– Присядем. – Грим увлек майора на скамейку, сел рядом с ним плечо к плечу, показывая важность разговора. Тихо заговорил:

– Ты же не будешь рассчитываться этими бабками, эти евро светить нельзя, смекаешь? Их надо продать, то есть обменять на рубли. Так я вот что подумал… – Грим помедлил, еще раз анализируя свой замысел. Майор слушал внимательно, он очень заинтересовался темой.

– Ты завтра собери своих ребят, человек двадцать, раздай им эти бабки. Пусть они в парадной форме сбегают по всем обменникам, продадут евро и принесут тебе рубли. Все в одно время одним забегом. Такая вот боевая операция…

Майор пораскинул уже совсем трезвыми мозгами, спросил изумленно:

– Ты когда этот финт измыслил, пока мы водку пили?

– Не-е, раньше, – честно сказал Грим, – когда мы с графиней решили вылечить таких, как Веник. Я тогда и подумал, мы поможем вам, вы прикроете нас. Это же лучше, чем эти бандюги нас найдут и замочат, а ребята твои калеками останутся. Как считаешь?

– Так ты решил внимание этих бандитов с себя на ВДВ переключить?! Ну ты мудёр! – воскликнул восхищенный майор. Помолчал, покачал головой, оценивая изящность коварного замысла Грима, и сказал злорадно и с явным азартом в голосе: – А что, пусть они за нами побегают, во кино будет!

В элитном ателье женской одежды вокруг Марии Владимировны суетились сосредоточенные портнихи, кроили, метали, прямо на ней, хитон из белого батиста. По зеркальному залу плыла нежная мелодия – скрипка и рояль. Поодаль в кресле сидел, нога на ногу, модельер аристократической наружности – холеный знаток и творец женского счастья. Вальяжно откинувшись, он, скривив губы, исподлобья наблюдал за происходящим. Мария Владимировна, окутанная белоснежной тканью, плотно обтекавшей её фигуру, под руками портних быстро превращалась в древнегреческую статую. Модельер был раздражен, перевоплощение графини в мраморную скульптуру ему не нравилось.

– Всем спасибо. Отошли!

Он энергично встал – вытолкнул себя из кресла. Медленно обошел «скульптуру»…

– Не годится! Это же… саван какой-то!

Мария Владимировна, задетая словом «саван», враждебно посмотрела на него.

– Без паники! – приказал творец женского счастья. Он впал в состояние творческого поиска. – У вас высокая шея, грудь, бедра. И это прекрасно. Но! Это нельзя подчеркивать, тем более белым. Это нельзя превращать в рельеф…

– Вам это не нравится, да? – кокетливо спросила Мария Владимировна.

– Дело не в этом. В таком одеянии вы будете… холодная. Как Снежная королева. Вы помните Снежную королеву из мультфильма? – спросил модельер. – Там же гениальное решение её ледяной сущности – рельеф фигуры из снега и льда. Вам это надо?

Мария Владимировна даже напугалась такого сравнения.

– Ужас какой-то!

– Во-от! – торжествующе воскликнул модельер. – Мы пойдем другим путем… Елена, возьми рулон артикул шесть, – он ткнул указательным пальцем, увенчанным перстнем, в рулон на стеллаже. – Вот этот! Елена, ворот глухой, крой свободный, волной вниз… Мария Владимировна, идите за ширму. Вперед! – Он, как капитан Немо, скрестил руки на груди, вдохновленный найденным образом, начал расхаживать по залу в ожидании перевоплощенной графини в ткань артикул шесть. И замер, будто споткнулся, когда заказчица показалась из-за ширмы. Силуэты больших багряно-желтых кленовых листьев, налетая друг на друга, вольно струились по Марии Владимировне от шеи, по рукам, телу и вниз. Шёлк трепетал, подрагивал при каждом движении. И на лице графини вдруг обнаружились и засияли зеленые кошачьи глаза.

– А-а-а! – радостно завопил модельер. – Как вам это?

– Чудесно! – промолвила восхищенная графиня. Творец женского счастья победоносно плюхнулся в кресло, достал из заднего кармана брюк фляжку, приложился к ней.

– Именно чудесно! Даже, можно сказать, талантливо! – похвалил он себя.

Грим дома, в кухонном переднике, крутил фарш на котлеты – наяривал на старомодной мясорубке и, проворачивая ручку, густым басом, под Шаляпина, гудел:

Э-э-э-эх, дубинушка, ухнем, Эх, зеленая сама пойдет, сама пойдет, Подернем, подернем да ухнем…

По городу катился микроавтобус. На его лобовом стекле красовалась эмблема ВДВ. За занавесками просматривались молодые лица спецназовцев в парадной форме. Автобус подкатывал к обменному пункту, приостанавливался. Слышалась команда:

– Первый пошел!

Из автобуса бодро выскакивал боец, скрывался в чреве обменника. А автобус катил дальше…

– Второй пошел!

– Третий пошёл!

И вот автобус второй раз покатился по этому же маршруту. У обменников его ждали бойцы ВДВ. Каждый, запрыгивая в автобус, бросал в ящик из-под снарядов рубли и докладывал: «Первый сдал!», «Второй сдал!»… На приеме сидел старлей, в тетради против фамилий ставил галочки.

Автобус подкатил к пятиэтажке и два бойца поволокли ящик в квартиру майора Брагина.

Клычов сидел в своем кабинете. После больницы, куда его свезла «скорая», когда он в третий раз потерял след придурка, стащившего у него из-под носа два миллиона евро, Клычов осунулся, побледнел. Он вообще как-то слинял всей своей наружностью, даже его лысый череп потускнел и пожелтел, как старый биллиардный шар. Он стал часто смотреться в зеркало, эта резкая перемена внешности пугала его, особенно повсеместная желтизна и тоска во взоре. На столе перед ним возвышалась куча разноцветных, весёленьких для глаза упаковок лекарств. Он вскрывал упаковку, доставал из нее инструкцию по применению, бубнил под нос:

– Противопоказания… гиперчувствительность к тамсулозину… почечная недостаточность… заболевания печени… – нервически отбрасывал бумажку в сторону, доставал следующую и всё начиналось сызнова. – Противопоказания… беременность и лактация… миастения… алкоголизм…

– Суки! – зло бросил он в пустое пространство кабинета. – Мозги лечат, печень калечат. И, главное, беременность… Ну не суки?! – Смахнул лекарства в ящик стола, крутнулся в кресле к сейфу, начал доставать из него бутылку коньяка со стаканчиком на горлышке. В этот момент входная дверь отлетела в сторону, ударилась в стену, с которой на пол полетели дипломы и вымпелы за успехи в работе клычовского ЧОПа. В дверном проеме, держась руками за косяки, бурно, даже затравленно хватал воздух разинутым ртом лупоглазый, с утиным носом зам Клычова по обеспечению охраны обменных пунктов.

– Шеф, чума!

Клычов, перепуганный бурным вторжением, особенно безумным лицом своего зама, не сводя с него глаз, медленно закрыл дверцу сейфа, медленно повернулся в кресле к столу.

– Что?

– Чума, шеф! Войска евро продают!

Клычов нахмурился: зам нёс какую-то чушь. Поднёс пальцы ко лбу, в висках ожили, застучали уже знакомые ему молоточки.

– Я не понял… Какие войска?! Чего ты несёшь?!

Зам неверным шагом пересек кабинет, сел. Выглядел он так, будто только что ему вручили гранату с выдернутой чекой и велели держать покрепче. Сказал, как пожаловался:

– Беспредел, шеф…

Клычов взорвался, заорал:

– Чего ты мне тут… «чума», «беспредел»! Докладывай по форме! – Лицо его исказилось, молоточки в висках застучали быстрее. Злобный окрик шефа несколько успокоил зама, как будто гранату у него забрали.

– Дело, шеф, точно чумовое. Только что, с десяти до полдвенадцатого, во всех двадцати обменниках двадцать десантников, по одному на пункт, продали каждый по пять тысяч евро. Все были в парадной форме, проехали на автобусе. На нем эмблема ВДВ и номерной знак ихней дивизии. Автобус их развёз, потом собрал… Такая вот тема, шеф.

Клычов поставил локти на стол, обхватил голову руками, чтобы молоточки не разнесли череп изнутри. Подышал обессиленно, постанывая от боли в висках. Прошептал:

– Нашелся, гад. Смотри, как закрышевался! Осталось миллион девятьсот… Ладно, тоже неплохо.

Зам, выставив ухо к шефу, прислушивался к его шепоту.

– Я не понял, шеф. Кто закрышевался? У них что, еще евриков навалом? Они, что ли, еще придут? И чо тогда делать?

Клычов поднял глаза на зама. Молоточки в висках колотили, взгляд его был тяжелый, мучительный. Но сквозь сощуренные веки в глазах посверкивал азарт.

– Тебе делать ничего не надо. Главное, он нашелся. Дальше я сам. Иди…

Когда зам вышел, Клычов достал из сейфа коньяк, сделал несколько больших жадных глотков прямо из горлышка. Посидел, ощущая с удовольствием, как захлебываются, стихают в коньяке молоточки. С наслаждением закурил. И поразмыслил вслух:

– Это не дивизия. Это не иначе как майор этот… Брагин, кажется, шустрит. Похоже, снюхались они каким-то образом. Прикупил он майора. Нанял ветеранов, вроде как охрану себе заимел. Ничего, это мы быстро поломаем. Главное, он обозначился. Сам всплыл…

Отец Никон встретил их у входа в храм, проводил из притвора внутрь, в центр храма, совершая каждение. Здесь жарко горели свечи, столб теплого воздуха от них, как струящийся мираж, держал язычки пламени устремленными вверх, к сумрачной зенице купола. Отец Никон был взволнован, воодушевлен светом и радостью обряда. И началось таинство… Спросил он: – Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание… – и, услышав ответы, крестообразно знаменовал строгих, торжественных и прекрасных Грима и Машеньку венцом, и они поочередно с робостью поцеловали образ Спасителя.

– Венчается раба Божия… рабу Божию… во имя Отца и Сына и Святаго Духа… Господи, Боже наш, славою и честию венчай я…

– Мы вас ждем, – с нежной просительностью в голосе сказала графиня отцу Никону на выходе из храма.

– Непременно буду! – заверил он. – Прямо следом за вами. Вот только переоденусь.

Одухотворенные, еще увлеченные венчанием, они, не видя вокруг никого, кроме друг друга, медленно спустились со ступеней храма, пошли, рука об руку. И замерли, ошеломленные… Сразу за воротами, малый дивизионный оркестр ВДВ, блистающий медью инструментов и золотом парадных аксельбантов, грянул ликующий и озорной марш, в котором первым голосом шаловливо ликовала флейта. И кисти дирижера в белых перчатках взлетали крыльями над музыкантами, как пара белоснежных голубей. Вокруг толпились набежавшие отовсюду горожане. Завидев обвенчанных, зеваки – кто с авоськой, кто с ребенком на руках – возбудились, как на стадионе, захлопали, закричали что-то. Пьяненький мужик с чемоданом, в дачной панаме и тапочках, заорал «Горько!» Заметив смятение Грима и Марии Владимировны, майор Брагин подбежал к ним.

– Я доложил командующему дивизией, что́ вы сделали для нас. Он чуть слезу не пустил! Приказал, чтобы всё было с музыкой! Сказал, что лично приедет поздравить.

– Упасть не встать! – воскликнул Грим. – Машенька, у тебя даже свадебный генерал будет!

Он уже пришел в себя, деловито спросил майора:

– Слушай, а что мы будем делать, в кабаке-то всего на десять персон накрыто?

– Не бери в голову! – Майор был весел и решителен. – Я сказал хозяину накрыть на пятнадцать человек. Вы только не волнуйтесь, теперь командую парадом я!

Дорогу от храма к банкетному залу прокладывал играющий на ходу оркестр, дирижер шагал впереди, вздымая оркестровый жезл в такт музыке. Следом, в почетном эскорте воздушных десантников, отсекающих зевак, двигались повенчанные. У растроганной графини на ресницах подрагивали слёзы благодарности и восторга. Майор Брагин перемещался с фланга на фланг, бдительно контролируя торжественное движение свадебной колонны.

У входа в ресторан «Учкудук» героев торжества ожидали приглашенные. Подопечные майора Брагина стояли отдельной группой, все в парадной форме и все – каждый со своим – увечьем. Сгрудились тесно, словно так они поддерживали друг друга. Впереди всех стояли как обычно сияющий Веник, опирающийся пахом на свой костылек, и капитан с черной повязкой через глаз. Ефим Моисеевич, исполненный важности момента, выставив подбородок вперед и вверх, одной рукой держал букет, другой под локоток супругу Симочку. Кладбищенский смотритель-координатор Михалыч был в черном фраке и тем производил двусмысленное впечатление. Стоял поодаль, прижимая к груди букетик белых роз, которых было четыре. На происходящее он смотрел мрачно, из-под бровей. Михалычу было неуютно, все-таки у свадьбы и привычных ему похорон было мало общего, разве что цветы и черные костюмы. Ну еще духовой оркестр… Только музыка здесь была легкомысленная какая-то. Все приглашенные, вытянув шеи и навострив уши, поглядывали в ту сторону, откуда приближалась, нарастала оркестровая музыка.

На проезжей части, у бордюра, за линией декоративных кустов, приткнулся фургон с надписью на боку «ТВ-Регион. Светская хроника». В его салоне, развалившись, с камерой между ног, сидел оператор и ведущая городской светской хроники. Оператор дремал, лениво пожёвывая «Орбит», девица крутила головой во все стороны, прислушивалась, её беспокоила накатывающаяся оркестровая музыка. Наконец она увидела военный оркестр, за ним повенчанных с эскортом бойцов ВДВ и поспешающего следом отца Никона. Лицо ведущей светской хроники исказилось от профессионального азарта, сдавленным шепотом, как команду «Фас!», она выдохнула:

– Эдик!!!

Бесформенный в кресле, Эдик мгновенно сгруппировался, выметнулся из фургона едва не под ноги дирижёру и пошел, пошел перед ним назад на полусогнутых, увековечивая сенсационную процессию. Оркестр повернул с аллеи на площадку перед банкетным залом, на ходу взял в сторону, перестроился в каре вокруг повенчанных и их гостей, продолжая играть. Майор Брагин и отец Никон обнялись, как давно знакомые и близкие друг другу люди, подошли к повенчанным с первыми поздравлениями. Следом с деланной бурной радостью к героям торжества подступили приглашенные. Ведущая светской хроники потеряла самообладание от рухнувшей ей на голову сенсации в лице графини, оркестра, бойцов ВДВ и отца Никона. Она металась с микрофоном, вскрикивая как на пожаре:

– Модератор! Кто модератор мероприятия?

Переступив порог ресторана, гости невольно замешкались, даже оробели – в центре зала сверкал хрусталем и расписным сервизным фарфором круглый стол. На кровавых боках натертых бархоткой до блеска персиков, яблок горело солнце. Внутри стола, в гигантской вазе, покачивались на воде розы. Музыкантам стол был накрыт отдельно, ближе к стене, чтобы не мешать танцам.

Майор Брагин заказал хозяину ресторана сервировать стол под банкет высшей категории, дал задаток две тысячи евро, и Данияр расстарался. Узбек стоял поодаль, в глубине зала, в белоснежной шелковой рубашке и наутюженных белых брюках, разделенных по поясу черным шелковым поясом. Позади него замерли шесть официантов – рослых, ладных фигурами молодых узбеков в праздничных национальных одеждах.

Рассаживались под руководством майора.

– Вам – сюда! Вы – сюда, пожалуйста! Бойцы, садитесь промеж гражданских. Для задушевности!

Во главе стола майор расположил отца Никона, слева от него Грима и Марию Владимировну. Семь мест по правую руку батюшки Брагин зарезервировал пустыми. Глянул в окно, побежал к входной двери, скомандовав на бегу:

– Смир-рна!

К ресторану подкатил восьмиместный микроавтобус цвета «антрацит», с непроницаемыми черными стеклами, приземистый, широкомордый, как БТР. Водитель вылетел из кабины, толкнул вбок дверь и замер по стойке «смирно» за спиной майора, взявшего под козырёк. Командующий дивизией ВДВ, молодой, крепкий генерал, легко, как из самолетного люка при десантировании, выскочил из автобуса и вывел из салона свою роскошную супругу. Рослая, статная во всех местах, рыжеволосая. Одним словом, настоящая генеральша! За ней выскочил полковник, вывел из автобуса свою половину. И она была, как говорится, есть на что посмотреть. На том десантирование не закончилось. Из нутра микроавтобуса возник еще один полковник, и тоже явил миру свою супругу, показав, что «плохих не держим».

Папарацци местного пошиба оператор Эдик, сидел в кустах, азартно снимал происходящее. Ведущая светской хроники дергалась в фургоне, как на электрическом стуле, но подскочить с микрофоном к командованию дивизии ВДВ, да еще укомплектованному женами, не осмеливалась. Майор Брагин повел высоких гостей к входу. Генерал, проходя мимо кустов, из которых выглядывал объектив телекамеры, кивком головы указал на нее майору. Брагин приостановился, сказал в куст:

– Съемки в Вооруженных Силах без согласования с командованием приравниваются к шпионажу. Карается до пятнадцати лет строгого режима!

Глазок камеры исчез, куст заволновался. Оператор Эдик крикнул:

– Я всё сотру! – и дал стрекача.

Теперь стол приобрел законченное совершенство. Слева от Отца Никона сидели очень торжественные Грим и графиня Мария Владимировна, справа от батюшки – генерал и полковники с женами. Замыкал этот фланг майор Брагин с супругой. Затем, по кругу застолья, расположились вперемежку с бойцами ВДВ «для задушевности» чета Ройзманов и одноглазый майор, совсем затравленный блеском происходящего Михалыч и Веник. Один стул, ближний к входной двери, остался пустым – на всякий случай. Вдруг кого занесет?

Оркестр «вполголоса» играл вальс Мендельсона. Официанты под предводительством Данияра разносили шампанское. Отцу Никону Данияр лично подал бокальчик кагора. Настоятель при этом посмотрел на узбека сложным взглядом: впервые в жизни ему, православному, подал вино иноверец, и это вызвало дискомфорт. Но подал умеренную дозу и именно монастырский кагор, что отец Никон одобрил степенным кивком.

Майор Брагин встал, навис над столом, как над картой боевых действий.

– Разрешите начать, товарищ командующий?

– Давай! – Генерал с веселой удалью размашисто махнул рукой, будто скомандовал: «Огонь из всех стволов!»

– Отец Никон, благословите… – учтиво попросил майор. В зале воцарилась торжественная тишина. Настоятель встал, оправил на себе одежду, поднял бокальчик с кагором.

– Чада мои любезные, сегодня у нас богоугодный день! С радостным волнением в сердце взираю я на единство повенчанных рабов божьих Марию и Грима, и защитников отечества нашего. За честь почитаю в сей торжественный момент вручить вам икону Всевышнего нашего… – Отец Никон прошел вокруг стола к повенчанным, держа икону на груди обеими руками, как на крестном ходе. Кое-кто робко, на всякий случай, перекрестился. Особенно сробел при виде иконы Всевышнего Михалыч, втянул голову в плечи, начал мелко и быстро осенять себя. Грим и Мария Владимировна встали, торжественно приняли из рук священника икону, с которой на них скорбно, широко раскрытыми, блестящими от лака, глазами, смотрел Иисус. Отец Никон усадил повенчанных на их места, поцеловал каждого в лоб, и продолжил, теперь уже с вольной улыбкой:

– Всевышний наш, однако, очень занят, он-то у нас один, а нас у него несть числа и заботы его о нас неисчислимы. Посему вручаю вам икону святых Петра и Фавронии, пусть обережёт она ваш союз, ибо чудесен промысел Божий… – зарапортовавшись маленько в своей пышной речи, отец Никон задумался над чудесами божьего промысла. Мимоходом глянул в окно, и его будто окатило ледяной водой. Доселе вдохновенное, растроганное лицо священника стало холодным.

Витражные окна задрожали от мощного рокота мотора, все своротили головы на этот звук. На площадку перед рестораном нагло вкатился и рыкнул черный навороченный джип. Из задней дверцы на асфальт высунулся лакированный штиблет, затем малиновый носок… И из чрева машины возник Лядов. Одет он был дорого и несколько игриво, темно-синий твидовый костюм спортивного кроя, пиджак, голубая вельветоновая рубашка. Из кармашка торчал бутончиком шелковый малиновый платочек. У Лядова была такая фишка – однотонные носки и платочек в нагрудном кармане. Он кончиками пальцев вспушил бутончик, оглядел себя, остался доволен и зашагал к входной двери. Следом засеменил его водила, нёс букет.

Матвей Алексеевич властно пихнул дверь, по-хозяйски шагнул в зал. Прячась за его спину, в зал просочилась светская хроника. Лядов вошел размашисто, имея в виду произвести неизгладимое впечатление. И тормознул, будто ткнулся в невидимую стену. Он не ожидал увидеть то, что обнаружилось перед ним – роскошный стол, во главе его отец Никон, командующий дивизией ВДВ, полковники, все с женами, вдоль стены оркестр… Лядов растерялся. Скрывая замешательство, брякнул:

– О-о, хорошо сидите! – и разухабисто двинул к «президиуму» стола. Шагал улыбаясь, по-свойски, словно его давно ждали, можно сказать, заждались. Следом за ним волочился водила с букетом. Светская хроника осталась у двери. В зале возникло тяжелое молчание. Никто не заметил, что камера в руках оператора, которую он держал небрежно, как ведро, была включена. Лица Данияра, Ефима Моисеевича и Михалыча исказил ужас. Отец Никон был крайне смущен, стоял с бокальчиком, нахмурившись. Только генерал был в прекрасном расположении духа. Зная, что в этом обществе Лядова не уважают, он, подперев кулаком щёку, с ехидным любопытством наблюдал за дискомфортом, которым терзался олигарх-депутат.

Во главе стола места для Лядова не было… Он вынужденно пошел дальше по кругу, за спинами сидевших. Люди не оборачивались к нему лицами.

– Вот дожил, в собственном доме хозяину места нет! – пошутил Лядов, продолжая двигаться по кругу. Наконец свободный стул нашелся. Никогда неизменно уважаемый в разнообразных застольях Матвей Алексеевич не оказывался так близко к входной двери. Это было оскорбительно!

– Ладно, в кругу друзей углов не бывает… – Лядов прятался за шутливый тон, положение его было какое-то дурацкое. – Я, собственно, вот зачем заглянул…

– Послушайте, гражданин, как вас там… – окликнула его графиня. Она произнесла это без возмущения, вполне вежливо, но в напряженной тишине голос её прозвучал так властно, что Лядов мигом заткнулся. – Вы перебили батюшку. Нехорошо это…

– Да Бог ему судья, – тихо сказал отец Никон. – В общем, будьте счастливы… – и понуро побрел к своему месту. Как-то устало опустился на стул, обмяк, прерывисто вздохнул.

– Видишь, Матвей Алексеевич, батюшку обидел! – с коварной задушевностью пожурил Лядова генерал. – Не успел войти – уже согрешил. Ты зачем к нам заглянул?

Лядов, смущенный и разозленный такой реакцией на его появление, потеребил свой малиновый бутончик.

– Ефим Моисеевич проинформировал меня о вашем… мероприятии, и я счёл необходимым…

Все навели на директора музея строгие взгляды. Ефим Моисеевич начал затравленно, как уличённый в разглашении великой тайны, озираться. Незаметно для Лядова сделал удивленное лицо и даже недоумённо пожал плечами, мол, не понимаю, это он о чём?!

– Но я здесь, можно сказать, здесь по поручению губернатора, – продолжил Лядов директивным тоном, из которого следовало: я вас сейчас тут всех построю! И продолжил, как доклад с трибуны:

– На днях мы обсуждали с губернатором ряд вопросов… Я между делом доложил ему об учреждении мной общественного дворянского собрания. Благодаря Ефиму Моисеевичу мы выявили первого члена этого общественного объединения… – Лядов достал из кармана бумажку, прочитал: – Графиня Грушницкая Мария Владимировна. Это вы, если я не ошибаюсь? – он вопросительно посмотрел на Мария Владимировну, как генеральный секретарь на рядового члена партии. – Очень приятно. Будем вместе работать над дальнейшим развитием нашего общественного движения. Надеюсь, вы не будете возражать против вашего назначения председателем нашего собрания?

– А кто меня назначит? – игриво спросила графиня, разволновавшись от возникшего желания занять эту высокую должность.

– Как кто? – удивился Лядов. – Я!

– А зарплата какая будет? – спросил Грим, наблюдая краем глаза, как генерал и полковники озорно переглядываются, потешаются от души.

– Вот это деловой разговор! – повеселел Лядов, не улавливая издевки. – Это мы обсудим… Договоримся! Также губернатор поручил мне осветить это событие в прессе! Так вот, выполняя поручение губернатора, я поздравляю молодых! Освещение в прессе я обеспечу. Да, чуть не забыл… Лично мой подарок молодым – стол за счет заведения.

– Халява! – радостно завопил Веник. Ужас на лице Данияра от явления Лядова сменился горем, он надеялся сделать на этом заказе хорошие деньги. А если за счет заведения, то можно было и без роз, плавающих в вазе. И фрукты можно было не натирать бархоткой. И вообще, зачем отборного барашка у дагестанцев заказал, можно было взять баранину в магазине…

– Отдыхайте! – сказал, как разрешил Лядов. – Пресса, за мной! – И пошел из зала на площадку давать интервью. Про цветы Лядов забыл, всё-таки он крепко растерялся. Водила побрел следом за шефом, держа букет как веник, цветами вниз.

Все проводили его коллективным тяжелым молчанием, перевели взгляды на окно, за которым Лядов приосанился перед телекамерой, занял монументальную позу и начать вещать – про губернатора, дворянское собрание, преемственность поколений…

– С этим надо кончать! – недовольно буркнул Грим и громко продекламировал. – Солнце вышло из-за туч, чтоб рассеять нашу грусть! Ну-ка, любезный, угости нас, чем Бог послал!

Гости оживились, Данияр встрепенулся, дал своему спецназу команду. И под тихую мелодию «Учкудук, три колодца» закружилась карусель из официантов с подносами – на стол несли диковинные узбекские закуски, соусы, самсу. Гости с живейшим интересом поглядывали на поданные блюда, шумно вдыхали поплывший над столом аромат.

– Ну вот, жизнь улучшается! – генерал азартно потер ладонями, с удовольствием откупорил водку. – Под такую закуску не грех встрепенуться. Делай как я!

Все быстренько сделали как он, нагребли в свои тарелки закуску и нетерпеливо уставились на генерала: ну, говори скорей! Генерал и не собирался мешкать.

– Уважаемые, можно сказать, дорогие наши господа Грушницкие! ВДВ поздравляют вас с вашим единением душ и сердец! А также благодарим вас за то участие, которое вы приняли в жизни наших соратников… – генерал посмотрел на отца Никона, который одобрительно кивал: хорошо начал, генерал! Поощренный батюшкой комдив, наддав торжественности в голосе, продолжил:

– От имени и по поручению нашего командования, разрешите вручить вам наши командирские часы с памятной гравировкой.

Оркестр тихонько дал туш. Генерал подошел к ним, протянул каждому футляры зеленого бархата, поцеловал руку графини, обнял Грима. Мария Владимировна расчувствовалась, осторожно открыла футлярчик. На белом атласе лежали золотые часы с эмблемой ВДВ на циферблате.

– Спасибо, – прошептала графиня. Она вся полыхала от удовольствия. И была хороша в своём волнении.

Вместе со всеми отец Никон с удовольствием пригубил свой бокальчик с кагором, поглядывая при этом с завистью, как его «паства», включая жен комсостава дивизии, лихо расправилась с первой рюмкой водки и навалилась на закуски.

Убедившись, что застолье наладилось, Грим кивком головы дал знак майору, и они подошли к Данияру.

– Слушай, а почему этот Блядов сказал, что он здесь у себя дома? – спросил узбека Грим.

– Это его ресторан, – ответил Данияр. – Я здесь только управляю.

– Не, ты понял?! – желчно обратился Грим к майору. – Он тут всё захапал, от кладбища до ресторанов. Мы тут все у него живем и гниём, в его городе! Мы все, получается, блядовцы! – ёрничал Грим, но злость его была сценически искренней.

– Я тебе вот что скажу… – Грим взял Данияра под локоток. – Я с твоим хозяином на одном гектаре срать не сяду. Ты мою мысль понял?

– Ой бай! – восхитился Данияр и замечтал, наверное, представил гектар, посреди которого в полном одиночестве гадит Лядов.

– И никто из нас с ним на гектаре не сядет! – уточнил мысль Грима майор.

– Ой бай! – опять воскликнул Данияр и бросил взгляд на генерала, которого на гектаре тоже не будет рядом с Лядовым. – Я, дорогой, эту мысль понял…

– Поэтому! – с назидательным упором произнес Грим. – Нам за счет заведения твоего хозяина ничего не надо!

По лицу Данияра скользнула радость, но на всякий случай он безнадежным голосом протянул:

– Хозяин сказал… Его слово для меня закон.

– То, что он сказал, это для тебя закон, а для нас оскорбление, понял? – спросил Грим.

– Какой красивый мысль! – Радость полностью овладела Данияром. – Ты хочешь заплатить? Ты гордый человек! Ты был бы настоящий узбек! – польстил Гриму Данияр. – Только ты хозяину не говори… – Данияр сиял, теперь он затраты на стол повесит на хозяина, а оплату банкета наличными положит в карман.

– Он тебе заплатит, сколько скажешь, – Грим указал на майора, и они вернулись за стол, где уже гудело смехом, говором, звоном посуды дружное веселье. Только одноглазый капитан, полностью овладев вниманием Ефима Моисеевича, рассказывал ему:

– Я ему говорю, ты заделай мне стеклянный глаз, чтобы был как настоящий. А он, сука очкастая, спрашивает: зачем тебе эта бутафория, ты щас как Кутузов, а будешь как Азазелло! Представляешь, прямо так и оскорбил, сказал – будешь как Азазелло!

– А зачем вам стеклянный глаз? – поинтересовался быстро окосевший Ефим Моисеевич, с лёгким ужасом глядя на одноглазого капитана и пытаясь отстраниться от него, словно ему явился натуральный Азазелло. – Это такие расходы…

– А я ему, значит, говорю, как зачем, я жениться хочу! Я же не могу жену одним глазом сверлить!

– Тогда, конечно, – согласился Ефим Моисеевич, – когда смотришь за женой в оба глаза, это совсем другое дело!

После заместителей комдива майор дал слово их женам, чем отвлек их от увлекательного занятия. Женщины зыркали на грудь графини и страстно шушукались. Декольте Марии Владимировны было прикрыто до горла чем-то неуловимо розоватым, сумрачно поблескивающим, тяжелым даже на глаз… От этой таинственной штуки супруги комсостава пребывали в неистовстве, шипели друг другу:

– Манишка, что ли, такая, вроде как накладная…

– Может вышивка набойная, с бисером?

– Какая вышивка, ты глянь, какой блеск!

– Бижутерия, что ль?

– Ну да, станет тебе графиня бижутерию на себе таскать!

Все гости с фальшивым волнением тарахтели одно и то же – про любовь, единение душ и счастье в личной жизни. Мария Владимировна была растрогана, простодушно смотрела на всех с сердечным умилением. Грим деловито выпивал, закусывал, с желчной иронией поглядывал на особо скудословных. Оркестранты сидели за отдельным столом, изумляя Данияра своим солдатским аппетитом. Они жевали молча, размеренно, при этом у всех синхронно с челюстями двигались уши. Официанты не успевали убирать пустые блюда и подавать полные. Музыкальное сопровождение обеспечивали только скрипка и флейта, в ползвука наигрывали мелодию «а эта свадьба, свадьба пела и плясала». При этом скрипач и флейтист косили глазами на уставленный закусками стол оркестра.

Застолье наладилось распрекрасное. Все были слегка хмельны, веселы, радушны друг к другу. От армейских анекдотов воздерживались. Майор Брагин был доволен реализацией своего «плана мероприятия». Только вот Михалыч раздражал его. Он еще на кладбище не понравился майору, темный какой-то мужик, скользкий, косит под дурачка, а глаза холодные, колкие. А здесь, за столом, рядом с командованием и графиней, этот мужик вообще был как… обезьяна с гранатой. Хотя Михалыч ничего такого не делал, сидел смирно, тупо глядя в стол, послушно выпивал вместе со всеми, зажёвывал водку баклажанами с чесноком.

– Миха-а-лыч… – с затаённым коварством тихо окликнул его майор.

– Ась? – Михалыч поднял на майора глаза, в которых тот с удовольствием увидел панику.

– Готовься, – вкрадчиво прошептал майор и объявил: – А сейчас слово предоставляется лучшему другу нашего молодожена и спонсора, вот он сидит перед нами, этот лучший друг… Давай!

Все с любопытством уставились на коренастого, с ёжиком, в каком-то подозрительном черном костюме, с мощными кривоватыми руками мужика. Гостям было очень интересно, кто же тут лучший друг супруга графини. Михалыч тяжело, как со штангой на плечах, встал, тяжело посмотрел на веселого майора, что означало «Убью!»

– Ну что я могу сказать…

– Рюмку-то возьми, – ехидно подсказал майор.

– Ну так это… Что я могу сказать… Что здесь говорилось, так я к этому присоединяюсь, согласный я, значит, с этим. Всем, значит, этого, здоровья…

– О! Сержант Петров стрельбу закончил! – доложил гостям веселый майор.

Командный состав добродушно заржал. Михалыч сел, рукавом погребального пиджака вытер испарину со лба, расплёскивая, налил себе воды и, булькая кадыком, оглушил фужер. Вид у него был такой, словно он только что одним махом выкопал могилу. Генерал уловил издёвку над Михалычем. Вдруг тепло сказал ему:

– Молодец, Михалыч, сказал как надо! Нам лирические сопли не нужны, сказал, как и положено в армии, – все как один! Ну-ка, поддержали Михалыча, делай как я! – скомандовал генерал и опрокинул рюмку. Все расторопно выполнили команду комдива. Михалыч приободрился от такой поддержки, еще раз внимательно, но на этот раз победоносно, посмотрел на майора, что означало «Ладно, живи!» Майор смутился, он не ожидал такого удара с фланга да еще от самого комдива, уткнулся в свой блокнот, в замешательстве начал что-то вычеркивать в нем, наверное, выполненные пункты «плана мероприятия». Забормотал:

– Так-так, что у нас дальше по плану… A-а, так у нас дальше вальс! – деланно обрадовался майор. – Товарищи, теперь у нас по плану первый вальс! Грим, Мария Владимировна, ваш выход!

– Какой вальс?! – испугалась графиня. – Я не умею!

– Не боись, – сказал Грим, ударяя на «и». – Я тебя поведу, ты только подчиняйся. Пошли, всё будет хорошо!

Грим вывел Машеньку в центр зала. Дирижер спросил: «Вальс Доги подойдет?» Грим кивнул, шепнул Машеньке:

– Ну, держись за меня покрепче! – и с первыми звуками властно закружил графиню по большому кругу. Она поначалу повисла на Гриме, но быстро приноровилась, попала в темп и даже отстранилась от него, кокетливо изогнулась, прилегла спиной на его руку. Спросила восторженно:

– У меня получается?

В ответ раздались аплодисменты.

– Супер! – радостно заорал Веник.

– Богиня! – мечтательно сказал генерал и покосился на свою жену.

Снаружи, заслоняя лица от солнца, в окна пялились праздные прохожие. На входной двери висела табличка «Проверка. Санэпидстанция».

– Это проверяющие, что ли, танцуют?! – возмущенно спросила толстая баба.

– А чё ж им не танцевать! – забурчала носатая старуха с тонкими синими губами. – Выпили, пожрали на халяву, вот и пляшуть! У нас щас везде так, – авторитетно объяснила она. – Проверяющие куды не при дуть, им сразу покушать-выпить подают. Такса щас такая! Чё ж им не плясать!

В зале, в восторженном головокружении, графиня воскликнула:

– Товарищи, ну что же вы, давайте танцевать вместе! Идите к нам!

– Танцуют все! – театрально скомандовал Грим. – Прошу, господа, на вальс!

Офицерские жены проворно вскочили, потащили за собой мужей, чтобы разглядеть, наконец, вблизи, что это за штуковина такая у графини. Приблизились, обступили, вперились беспардонно. И обомлели. Лица у них стали, как у женщин в ювелирном салоне, где они чумеют, завороженно глядя в никуда и на всё одновременно. На груди графини плавно поднималось и опускалось вместе с бурным от танца её дыханием колье из розовых бриллиантов, отороченных – каждое – витым золотом. Оно было похоже на миниатюрную кольчугу, плавно уплывавшую с груди вверх, к горлу.

– О-о-о, графиня! Какая прелесть!

– Ну что вы, – беспечно отмахнулась Мария Владимировна. – Это же старинная бижутерия, мама сказала, что это еще от прабабушки.

Женщины с дружным осуждением посмотрели на графиню, глаза их говорили: какая бижутерия?! Чего врешь-то?!

Полковники бесцеремонно оттащили жён от Марии Владимировны. Кто-то из них скомандовал дирижеру:

– Давай тангу какую-нибудь, мы вальсам не обучены!

И вальс Доги мгновенно смыла мелодия из фильма «Шербургские зонтики». Полковники и их жены слиплись и, покачивая задами, как бы притираясь друг к другу, зашаркали по паркету. Грим отвел запыхавшуюся от вальса Машеньку на место, по пути изучающе посмотрел на колье.

– Бижутерия, говоришь?

– Мама так сказала. Конечно, бижутерия. Ну не бриллианты же!

Майор подождал немного, пока комсостав дивизии потанцует свою тангу и, сверившись с блокнотом, провозгласил:

– Данияр, всем шампанского! За вальс молодых!

Официанты внесли в зал на подносах фужеры с пенистым шампанским.

– За богиню! – выкрикнул генерал голосом, каким приказывают «В атаку!», и гости осушили колкое вино до дна. И у всех выступили на глазах слезы…

Разъезжались неохотно. Толклись на площадке перед рестораном, обнимались, восторженно благодарили за шикарный стол. Жены комсостава крутились вокруг Марии Владимировны, пищали, ойкали:

– Ой, ну какая прелесть эта ваша штучка!

– И не скажешь, что бижутерь!

Генерал навязчиво предлагал подвезти, спьяну порывался тащить под локти Грима и графиню к своей машине.

– Прошу, куда скажете! Богиня! В любую сторону твоей души! – И командовал жене: – Готовь стол для дорогих гостей! Просим вас к нам, на поросёнка!

– С хреном? – спросил Грим, выдернув локоть из клешни генерала.

– Нам батюшку проводить надо, – графиня также решительно отделалась от генерала. И они пошли к храму втроем, отец Никон и повенчанные. Уже издали Грим обернулся, крикнул генералу:

– Всенепременно будем. На поросёнка!

5

Парадные одежды были брошены абы как в спаленке на кровать. Одетые в домашнее, они молча, прикрыв глаза и обессилено уронив руки вдоль тела, сидели в кухне на диване, перед распахнутым настежь окном. После шумного дня навалились усталость и пустота. У обоих было такое состояние, словно они после сказочного спектакля оказались в постылой, грязной будничной жизни. В квадрате окна, как на картине, тлела, меняя цвета с розового на синий, чистая закатная заря, и на солнце можно было смотреть легко, не напрягая глаз. Колье было небрежно брошено на кухонном столе. Уже потеряв в полумраке четкие очертания, оно лишь слегка мерцало в последнем рассеянном свете из окна, угасая вместе с солнцем.

– Какой-то день сумасшедший, – сказала со вздохом Мария Владимировна, не открывая глаз. – Никаких сил нет…

– Это, графиня, у вас с непривычки. – Грим решил, что надо развеселить графиню. – В таких делах тренировка нужна. Если бы ты почаще венчалась, пила и танцевала, с тебя бы сейчас… как с гуся вода.

Мария Владимировна открыла глаза, покосилась на Грима.

– Трепач!

Он встал с дивана, потянулся. Беспечно предложил:

– А давай чайку покрепче выпьем, с мёдом. Можно даже с коньячком, для неги плоти!

Графиня долго молчала за столом, грела ладони о чашку с чаем. Сидела, опустив глаза. И вдруг сказала:

– Ты знаешь, мне… страшно, – она диковато глянула на дверь, на занавешенное окно. – Как будто дышит кто-то, сопит рядом. Я уже скоро озираться начну!

– Чего?! – изумился Грим. – С какой это стати?

– А вот как ты притащил эти деньги, так и стало страшно.

– Та-ак, будем психотерапевтировать, – Грим придвинулся к Машеньке, бережно взял её руку в свои ладони. – Сейчас ты просто устала. На ночь глядя надо кефир пить, телевизор смотреть, также хорошо сделать очистительную клизму. А не про деньги разговаривать. Погладь вон Бегемота, сразу полегчает, кошки, они же лечебные… Мне тоже бывает страшновато от этих денег. Ты вот когда на пенсию жила, тебе же не было страшно?

– Я еще вышивки продавала! – самолюбиво заметила Мария Владимировна.

– Ну да, ты жила на пенсию и с продажи вышивок, я – на пенсию и гонорар от сценических этюдов в школах. Ты, главное, мысль мою пойми! Когда у человека совсем мало денег, ему не страшно, ему просто тоскливо… – Грим с удовлетворением заметил, что Машенька прислушивается к его словам. – А когда денег много, тут-то человеку и становится страшно.

Короче, выходов два. Или мы привыкаем к нашим большим деньгам, или я отнесу их обратно…

– Точно трепач, – устало повторила графиня. – «Обратно отнесу»… Еще не хватало! Страх, может, и пройдет, а безденежье никогда.

– Понял! Обратно не несу! Давай по стопочке. За консенсус и для совместного тонуса! – не дожидаясь согласия, он проворно налил коньяк в стопочки. – А то у нас с тобой брачная ночь намечается, а ты – «страшно»…

– Бесстыдник! – вспыхнула Машенька. – Я уже и думать про это забыла.

– А я тебе напомню… – и Грим поцеловал её в шею.

Графиня, умиротворенная, уснула сразу. Грим долго лежал без сна, слушал её дыхание, думал, как они будут жить дальше… В квадрате окна желтел лунный свет. В саду заводили свои трели соловьи. Чувствуя приходящий сон, он лег поудобнее, закрыл глаза. И начался тот чудный сон… Сияло утро. Он, мальчик, летит между голубым небом и цветущей землей. Скользит, парит в солнечном пространстве на белых крыльях… Он ангел! Он упоён своим полетом, ему совсем нестрашно. Он смотрит вниз, направляя полет к своим счастливым родителям, которые, молодые и красивые, сидят за столом, стоящим посреди полевых цветов. На столе, покрытом белой скатертью, кувшин с молоком, три кружки, блюдо с пирожками, мёд, самоварчик. Родители призывно машут ему руками, он взмывает ввысь и оттуда стремит свой полет вниз, к ним… Но мама вдруг меняется в лице, простирает к нему руки, кричит: «Ванюша, осторожно! Ко мне, Ванюша!» Что-то чёрное, ширясь, вспухая, закрывает над ним небо, обволакивает его со всех сторон… Уже не отец, а кто-то в чёрном, без лица начинает стрелять в него, раскаленные нити мчатся снизу вверх, прямо в лицо, крылья исчезают, и он падает камнем вниз, стиснутый черным… Мама кричит: «Ванечка, ко мне! Берегись!»

– Мама! – вскрикнул Грим, рывком сел. В углу кровати, уставившись на него зелеными светящимися глазами, злобно шипел, выгнув спину, черный Бегемот. Грим дышал тяжело, постанывая, тупо смотрел перед собой. На часах было начало пятого, в окне голубело прозрачное утро.

– Что? Что с тобой?! – испуганная Машенька гладила его по плечу.

– Фу, вот холера… – Грим потряс головой, избавляясь от наваждения.

– Ты закричал «мама». Тебе мама приснилась?

– Ну да… Мне этот сон уже снился, только он всегда хороший был, – Грим потёр лицо ладонями. – Всегда красивый такой сон был… Я в нем летал высоко на белых крыльях, а она ждала меня на земле, улыбалась… А тут она как закричит: «Осторожно! Ко мне! Берегись!» И кто-то чёрный рядом с ней, лица нет, стреляет в меня… Бред какой-то!

Мария Владимировна истово перекрестилась. Встала, начала решительно одеваться.

– Это не бред. Она предупреждает тебя. Подымайся, надо ехать!

– Куда?! – спросил Грим, пораженный внезапной решимостью графини.

– К маме. Она зовет тебя.

– На тот свет, что ли, ехать?! – нервно спросил он. – Ты что вообще?!

– Не болтай лишнего, родители никогда не зовут детей на тот свет. Собирайся. Такое просто так не снится. Ну, чего лежишь, собирайся!

Мария Владимировна уже была готова к дороге. Покидала что-то в сумку из холодильника, еще раз перекрестилась на подаренные отцом Никоном иконы и встала, ожидая Грима, у двери. Понятливый Бегемот шустро запрыгнул в свою дорожную корзинку. Грим сунул в карман брюк пузатый бумажник, стащил до пола угол одеяла, чтобы как-то прикрыть торбу с евро под кроватью. Взгляд его упал на гримерный саквояж. Он посмотрел на него, поразмыслил, и взял с собой.

– А это зачем?! – спросила Мария Владимировна.

– Ну… – Грим пожал плечами. – Может, придется денег заработать.

– Что-то ты у меня с утра совсем плохой, – заметила Мария Владимировна. – А тебя что, денег мало?!

Проходя через кухню, увидел на столе колье. Поискал глазами, куда бы спрятать его. Опустил колье в кастрюлю, накрыл её крышкой и так и оставил посреди стола. Мария Владимировна молча наблюдала за ним, держа в одной руке пакет с едой, в другой корзинку с Бегемотом. Грим перехватил взгляд Машеньки.

– На всякий случай. В кастрюле-то никто искать не будет. Бижутерь, говоришь…

Мария Владимировна пожала плечами и вышла на крыльцо. Грим буркнул под нос: «Тоже мне, ясновидица!». На пороге он обернулся, приподняв бровь, поглядел на икону. Всевышний смотрел сквозь Грима в ведомое только ему пространство. Грим спросил Его:

– Это что ж такое делается, а?

Всевышний отмолчался. Грим обиделся.

– Ну, удружил ты, нет слов. Благодарствуйте! – театрально раскинул руки, поклонился иконе в пояс и покорно пошел за Машенькой.

Через полтора часа первая утренняя электричка уносила Грима и Машеньку на северо-запад, сквозь глухие смоленские леса, к деревеньке с названием Славяново.

По дороге в школу Клычов заехал в супермаркет, взял бутылку коньяка, лимон, баночку паюсной икры. Машину оставил за углом. Напялил дачную кепчонку, сделал вид простоватого коллеги из соседней области и пошел в школу. На директорском этаже в ожидании аудиенции с директором слонялись молодые женщины, от нечего делать рассматривали на стенах портреты разнообразных классиков. Директор встретил Клычова посреди кабинета с бурным радушием, даже обнял коллегу и, обнимая, ловко перехватил пакет с презентом.

– Балуете вы меня, коллега, прямо неудобно как-то…

– Ничего неудобного, это же всё дары природы, – Клычов сел, стащил с головы кепочку, погладил свою лысину двумя ладонями, словно поправил невидимую шевелюру. – Я смотрю, к вам молодые дамы прямо в очередь стоят. Завидую!

– Комплектация классов идет, это мамаши учеников.

– Ну, мамаши так мамаши… Одно другому не мешает, – пошутил Клычов. – Завидую! Я что к вам заехал… Мастер-то сценического перевоплощения потерялся. Я с ним созвонился, мы договорились встретиться, а он исчез. Я звоню, звоню… Исчез человек, представляете?! Теперь реализация вашего театрально-педагогического проекта в нашем регионе под угрозой срыва. Вы не знаете, куда этот артист подевался?

– О-о, тут такая история! – воскликнул директор таким тоном, будто просил: «А вы что, не видели посадку НЛО?!». – Он поднял над головой указательный палец. – Теперь он нам, простым смертным, недоступен.

– Умер, что ли?! – быстро спросил Клычов, испугавшись: неужели нить оборвалась?!

Директор развеселился.

– Ха, как говорят в Одессе – «шоб я так умер»! Нет, совсем наоборот, он у нас теперь повенчанный супруг графини Грушницкой! Сам отец Никон их венчал, наш олигарх Лядов подарил им свадебный стол и пригласил графиню к себе на работу! А свадебным генералом был командующий дивизией ВДВ! Представляете! Надо же, какой спектакль поставил. Действительно артист!

– Ничего не понимаю… – пробормотал замороченный Клычов. – Это вы про что?!

Веселый директор наслаждался растерянностью коллеги.

– Это всё вчера по телевизору показывали в нашей светской хронике.

– Надо же… – зачумленный диковинной новостью Клычов мучительно соображал: что это всё значит? Какая графиня? Причем здесь комдив?! И Лядов… Он-то здесь каким боком?! – Светская хроника… А я не видел. Вот бы посмотреть…

Тут предприимчивого директора осенило. Он возбужденно выскочил из-за стола.

– Слушайте, а я вам это устрою. Хотите?

– Ещё бы! – как можно спокойнее сказал Клычов. – Любопытно было бы глянуть на эту вашу… светскую хронику.

– Только человеку надо будет заплатить…

– Не вопрос! – Клычов на глазах воодушевлялся, в голосе его проскользнуло нетерпение. – Сколько?

– А это мы сейчас узнаем, – директор проворно набрал номер на своей сотке.

– Эдичка, да, это я… Тут вот какое дело, ты можешь подвезти мне сейчас вчерашний сюжетик из светской хроники? Ну разумеется, гонорар будет. Сколько?

– Очень надо? – вкрадчиво спросил Эдичка.

– Позарез!

– Пять тысяч, – сказал наглый Эдичка.

– Десять тысяч, – сказал директор Клычову.

– Легко! – Клычов достал из кармана и протянул директору две пятитысячных купюры.

Директор цепко схватил деньги.

– Один момент, я сейчас, ТВ тут в двух шагах, – он выметнулся из кабинета и, возбужденный быстрой поживой, прыгая через ступени, поскакал вниз по лестнице. При этом успел одну пятитысячную сунуть во внутренний карман. Оператор тоже не задержался, бежал от телестудии с диском.

Вернувшись в кабинет, директор показал Клычову диск.

– Вот! Можете прямо здесь посмотреть, мне тоже интересно…

Клычов уже пришел в себя, сказал равнодушно:

– Ну, давайте посмотрим…

Директор сунул диск в DVD-проигрыватель. Сначала хрипло завыл Шуфутинский: «Пусть тебе приснится Пальма-де-Майорка, в Каннах или в Ницце ласковый прибой…» и на экране поплыла заставка «Светская хроника. Важные новости нашего города». Пошёл видеоряд… Изворотливый Эдичка, пока стоял за спиной Лядова, всё-таки успел снять общий план – богато сервированный стол, вазу с плавающими розами, лица важных гостей… Заканчивался сюжет монологом Лядова на ступенях ресторана, шеф Клычова говорил о созданном им общественном дворянском собрании, преемственности поколений, углубленном изучении истории родного края и делал при этом жест Ленина на броневике, направляющего массы в светлое будущее.

– Полный песец… – прошептал Клычов. Выражение его лица стало таким, будто он, наконец, собственными глазами увидел посадку НЛО и выходящих из него пришельцев. Но состояния своего не выдал. Спросил с ленцой:

– А где здесь этот, артист наш? Я же его в лицо не видел…

– А вот он, рядом с дамой. Она натуральная графиня!

– Фактурная бабёнка, – изрёк Клычов. Директор стрельнул взглядом в лицо Клычова, его покоробила явно непедагогичная реплика коллеги. Но продолжил комментировать, оставаясь под гипнозом ауры высшего света. – Обратите внимание, какая драгоценность у нее на груди. Сразу видно, старинная, не иначе как от самого графа Грушницкого сохранилась. А вот этот еврейчик – директор нашего музея, он по распоряжению господина Лядова выдал ей документальное свидетельство о том, что она прямая правнучка графа Грушницкого. А он, артист наш, повенчанный супруг графини… – директор тыкал пальцем в экран, говорил с придыханием, тоном заговорщика, раскрывающего все секреты жизни бомонда. – Живут же люди! Вы знаете, – он мечтательно обратился к Клычову, – я бы на его месте взял фамилию графини и был бы Грим Грушницкий. Звучит, а?

Клычов с трудом сохранял спокойствие, видя все эти лица, знакомые ему до тошноты. Разглядел на заднем плане даже торжественного Данияра в батистовой белой рубашке и тюбетейке. Он ошущал себя гнусно обманутым, его подмывало заорать: «Вашу мать!..»

– А почему Грим? – бесстрастно спросил он. – Это что, имя у него такое?

– Ну да, он в нашем театре гримером работал, так и стал Гримом. Вот повезло человеку…

– Да уж… – задумчиво протянул Клычов, переваривая увиденное. Но вот в голове его всё улеглось, осмыслялось. Не сдержавшись, он брякнул: – Это еще неизвестно, кому повезло, – но тут же осёкся. Директор насторожился, опять глянул на коллегу из соседнего региона и опасливо отошел от него к столу. Клычов бодро встал, деловито вытащил диск из проигрывателя.

– Ну, желаю здравствовать. Пойду. Дела у меня…

– Буду рад видеть, – попрощался директор, не понимая, с чего это вдруг так повеселел и заспешил коллега по педагогической деятельности.

Клычов шагнул в приёмную и на пороге упёрся в грудастую даму.

– Хам! – прошипела дама.

– Почему?! – удивился Клычов.

– А потому что без очереди лезете! Моя очередь была! – шипела дама, не отлипая грудью от Клычова.

– Сиськи убери! – скомандовал Клычов. Дама отлипла, залилась краской негодования и теперь уже взвизгнула: – Хам!

В машине Клычов брезгливо, как лягушку, кинул на заднее сиденье кепчонку. С веселой злостью сказал:

– Ну, козлы… Я вам такой бомонд сделаю! – и погнал в музей.

Ефим Моисеевич отрешенно смотрел на экран своего компьютера и горестно качал головой. Клычев попёр напролом.

– Моисеич, как удачно я тебя застал! Тут, понимаешь, дельце какое… Матвей Алексеич дал мне команду графиню охранять, она ж теперь у нас вип-персона! Шеф сказал, у тебя её координаты есть. Черкни адресок…

Ефим Моисеевич был рад услужить Клычову, обычно Ройзман побаивался этого человека.

– С удовольствием! Для вас у меня всегда всё есть! – Он открыл файл «Дворянское собрание», затем страницу «Регистрация членов, Ф.И.О.», на которой была одна строка «графиня Мария Владимировна Грушницкая, дата выдачи свидетельства… адрес… телефон». Клычов стоял за спиной Ефима Мосеевича, сопел в затылок директору музея, пожирал глазами экран,

– Вот, будьте любезны. Как видите, у Ройзмана везде порядок! Распечатать?

– А это можно? – придурился Клычов. – Будьте любезны, мне для работы…

Принтер заурчал и выдал Клычову точные координаты его жертвы.

– Ну, я поеду, – заспешил он. – Мне еще надо объект изучить, составить план мероприятий по охране персоны… – И тут он обратил внимание, что вид у директора музея был какой-то помятый, горестный. – Чего ты, Мойсеич, такой… опущенный?

Не журись, глянь в окно, солнце, цветы, травка, впереди целое лето! Всё у нас будет хоккей, Мойсеич!

Клычов уже дошел до двери, когда Ефим Моисеевич спросил его в спину:

– Я могу с вами посоветоваться?

Клычов вернулся от порога, сел перед скорбным директором музея, оглядел его с насмешливым любопытством:

– Чего, Мойсеич?

– Вы понимаете… я боюсь, – пожаловался Ефим Моисеевич, затравленно озираясь по сторонам. – Это такое дело, я же никому не могу сказать… А вы полковник, опытный человек, вы можете посоветовать…

Клычов, учуяв нечто важное, погладил директора музея по плечу. Спросил как можно задушевнее:

– Кто тебя напугал, Мойсеич? Я ему пасть порву!

Директор музея судорожно вздохнул.

– Почитайте вот это… – он уступил Клычову место за своим компьютером. Клычов сел перед экраном, прочитал: «Генеалогический компромат», воскликнул:

– Ни хрена себе! – и углубился в текст. При этом брови его медленно поднялись и встали домиком. Пока Клычов читал, Ефим Моисеевич нервно ходил по кабинетику, сокрушенно всплёскивал руками.

Клычов прочитал текст несколько раз, встал из-за компьютера. В глубокой задумчивости начал насвистывать «чижик-пыжик, где ты был, на базаре водку пил»…

– Ну и денёк начинается, – пробормотал он. – Просто какой-то день чудес… И кто это написал? А, Мойсеич?

– Я, – уныло сказал Ефим Моисеевич.

– А на хрена ты это написал? – поинтересовался Клычов, предчувствуя, что сейчас нечто тайное для него станет явным.

– Так Лядов попросил… Сказал, что это очень важно!

– Ещё бы! – Клычов, соображая, опять засвистел «чижика».

– А ты хоть знаешь, на каких людей ты сварил это… говно?

– Да мне сначала в голову не пришло, Лядов дал мне эти четыре фамилии, сказал, что нужен фамильный компромат. – Ефим Моисеевич от волнения и страха говорил с сильным еврейским акцентом и упирал на Лядова, как бы указывая, кто главный виновник. – Я их генеалогию изучил, написал и отдал ему. А потом уже подумал: что же это за люди такие? И обнаружил… Вы понимаете, это же кошмар!

– Я понимаю, – сказал Клычов. – Тебя посадят за это, – сообщил он Ефиму Моисеевичу.

– Почему меня?! – возмутился директор музея. – Мне сказали, я сделал. Я маленький человек…

– Потому что ты исполнитель. Как киллер, – объяснил Клычов. – Ты, Мойсеич, информационный киллер. Да еще и еврей! Ну-ка, распечатай, я на бумаге еще раз прочитаю.

– Так я же не могу его распечатать, – сказал Ефим Моисеевич с некоторым возмущением. – Он какой-то мертвый, никаких команд не слышит.

– О как! Ну-ка, отойди, – Клычов сел за компьютер, потыкал клавиши. – Так он у тебя заблокирован. Как вещдок. – Клычов смотрел на Ефима Моисеевича как на полного идиота. Глаза его говорили: ну попал ты, Мойсеич, по полной!

– Что вы имеете в виду?! – в смятении вскрикнул директор музея.

– Я имею в виду, что вы все уже под колпаком. Ты, Лядов, тот, кому он это отнёс… Вас всех уже пасут. Но сидеть, Мойсеич, будешь ты. Как исполнитель компромата, – заверил Клычов.

– Что же делать?! – прошептал Ефим Моисеевич. Клычов, скривив губы, смотрел на директора музея. И тут перед ним возник дающий интервью на ступенях ресторана Лядов в темно-синем твидовом костюме с торчащим бутончиком из кармашка пиджака шелковым малиновым платочком. По лицу Клычова метнулась мстительная усмешка.

– Что делать?… А делать тебе, Мойсеич, надо вот что. Иди в ФСБ и всё расскажи. У тебя такая ситуация, что тут кто раньше прибежал, тому и поверят.

– Вы так думаете? – в глазах Ефима Моисеевича мелькнула искорка надежды.

– «Я так думаю», «ты так думаешь». Тьфу! Ты достал меня, Мойсеич! – Клычов сделал вид, что раздражился. – Думать поздно. Бери компьютер и беги в ФСБ. Давай я тебя подвезу.

– А компьютер зачем?! – Ефима Моисеевича терзали сомнения, и соображал он плохо. Клычов, предвкушая большую подставу Лядову, воодушевил растрепанного Ефима Моисеевича:

– Это же будет вроде как явка с повинной. Ты идешь с чистосердечным признанием, в качестве доказательства отдай им этот файл, расскажи всё как на духу. Они у тебя его заберут и всё, ты вроде как и не писал его…

– А кто тогда писал? – ревниво спросил директор музея. Тут Клычов психанул натурально.

– Ты чудак на букву «м»! Какая тебе разница, кто писал?! Они сами автора назначат! Твое дело отмыться и – на свободу с чистой совестью! Поехали!

Он высадил Ефима Моисеевича поодаль от ФСБ. Директор музея пошел к зданию неверным шагом, диковато посмотрел на вывеску и открыл дверь…

– Ну денёк! Всё в масть! – весело воскликнул Клычов и уехал.

В сумрачном прохладном вестибюле перед турникетом за столом сидел дежурный офицер.

– Это КГБ? – спросил Ефим Моисеевич. Офицер с легкой улыбкой, но изучающе оглядел посетителя. Лицо гражданина было белым, губы пугающе почерневшие. Компьютер гражданин держал перед собой на уровне груди, как бы защищаясь от возможного выстрела в сердце.

– Ну в общем да, – с иронией сказал офицер. Он понял состояние посетителя и не стал объяснять разницу между КГБ и ФСБ. Тем более что её не было.

– Спасибо. Я сейчас, я только… должен подышать. – Ефим Моисеевич побрел обратно к двери. Вышел, сел на скамейку, сгорбившись, уронил голову подбородком на компьютер, стоявший у него ребром на коленях. Офицер внимательно наблюдал за странным посетителем. Он на минуту отвлекся на телефонный звонок. Положив трубку, посмотрел в окно. Посетитель, скорчившись, лежал на асфальте, вокруг него суетились прохожие. Офицер подбежал, приложил пальцы к сонной артерии гражданина.

Ефим Моисеевич был мёртв. Компьютер исчез.

В ФСБ, в просторном, изысканно скромном кабинете, седоватый, интеллигентной внешности, респектабельный человек в штатском, мягким голосом давал распоряжение подчиненному.

– Адрес смерти конкретизировать не надо, пусть укажут только улицу. Компьютер найдите, первоисточник должен быть у нас.

– Сделаем, товарищ генерал. Он у нас на пеленге, как только его включат, мы сразу его засечем.

– Вот и хорошо. – Генерал встал из-за стола, подошел к окну, посмотрел вниз, на скамейку, на которой умер Ефим Моисеевич Ройзман.

– Жаль, изобретательный был фигурант. Таких компиляторов поискать. Он мог бы быть нам полезен… Да, вот еще что. Дело о краже компьютера в полицию не передавайте. Не надо усложнять сюжет.

В этот же день два офицера полиции по пеленгу портативного навигатора подошли к двери одной из городских квартир. Открыл им патлатый, с дебильным лицом юнец. Офицеры молча прошли в квартиру, пооткрывали двери комнат, поискали глазами компьютер. Чтобы убедиться, что это именно тот, вызвали файл «Генеалогический компромат». Забрали компьютер и так же молча ушли. На пороге майор подозвал пальцем юнца и приложил палец к губам, молчи, мол. Ошалевший от страха пацан яростно закивал головой и неожиданно сказал басом:

– Могила!

Свободные машины на стоянке такси были. Клычов сел в стоящую первой желтую «Волгу», назвал шоферу адрес графини.

Свернув с асфальта в переулок под кроны яблонь и вишен, шофер шумно потянул воздух ноздрями, сказал:

– Благодать!

– То ли еще будет! – рассеяно отозвался Клычов, ища глазами «нумер шесть». «Волга» медленно катилась по переулку, приближаясь к его концу. Нужный дом оказался последним справа.

– Развернись и постоим. Подождем человека.

Он вышел из машины, вроде как размяться, подышать свежим воздухом. Прострелил насквозь взглядом переулок. За «нумером шесть» был тупик из непролазных кустов. Справа за забором возвышалась глухая кирпичная стена, похоже, сарая. Следующий слева домик-хибара имел только одно оконце на переулок. Уличного освещения здесь не было.

– Неплохо, очень даже неплохо, – сказал Клычов, по привычке разговаривая сам с собой.

Подошел к калитке, изучил входную в дом хлипкую дверь.

– Хм-м, с такими бабками и такая дверь… Лохи.

– По-моему дома никого нет, – отозвался шофер.

– Почему ты так решил? – спросил Клычов.

– Да как-то… ничо не шевелится. Машину же с окна видать, давно бы вышли.

– Логично, – задумчиво сказал Клычов и сел в машину. – Похоже, накладка вышла. Поехали!

В оконце хибары Веник проводил глазами постоявшую у дома графини и уехавшую машину…

Лес кончился внезапно, как отрезанный. Экспресс вылетел из лесной чащобы на равнину, перестук колес стал тише, движение обманчиво медленнее. Вместо древесных стволов, стеной пролетавших перед глазами, за окном под голубым небом расплеснулись до горизонта поля озимых. Слева, поодаль от железнодорожной насыпи, поблескивала река. На ее берегу мужики без штанов трясли бредень. Грим успел увидеть, как на солнце сверкнула чешуёй рыба. Бегемоту надоела его походная корзинка, теперь он сидел столбиком на коленях хозяйки и, как и они, смотрел в окно. Мария Владимировна улыбалась, зачарованная плывущим навстречу солнечным пространством, одной рукой она гладила кота, другой держалась за Грима. Спросила восторженным шёпотом:

– Узнаешь?

Грим хмурил брови, пожимал плечами, он не узнавал земли, по которой его нёс поезд. Это была другая, чужая земля… Куда делся лес, откуда здесь взялась эта равнина с хлебами?!

– Что-то не помню, – растерянно пробормотал он. – Совсем не помню…

– Ну как же! – глаза Машеньки сияли. – Это же то небо, под которым ты летал во сне! Посмотри, это оно!

Грим покосился на Машеньку.

– Откуда ты это знаешь?! Это совсем другое небо. На земле должны быть цветы, а здесь озимые какие-то, – но по совету Машеньки посмотрел, вгляделся в пейзаж за окном, силясь вспомнить. И опять нахмурился…

По проходу шла проводница. Поравнявшись с ними, остановилась, заинтересованная холеным черным котом.

– Надо же, какой! Барин прямо! – Посмотрела, куда так внимательно глазеет кот, и сказала ему:

– Ну давай пакуйся, красавец, через полчаса конечная.

– Нам до Славяново, – сказал Грим.

– А мы туда не ездим, – сообщила проводница. – Доедете до конечной, а там пешком дойдете… там недалёко, километров пять.

– Не понял, – удивился Грим.

– Чего тут непонятного, – проводница вместе с Бегемотом продолжала глазеть в окно. – Славяново давно оптимизировали. Теперь конечная в райцентре. А там что? Мухосрань…

– Почему Мухосрань?! – обиделся Грим за свою деревню. Проводница перевела взгляд на странного пассажира. В глазах у нее появилась заинтересованность.

– Ну не ездим мы туда, уж шесть лет как. Называется оптимизация. Понятно?

– А как же люди?! – спросила Мария Владимировна. Проводница оживилась, разговор налаживался интересный.

– Какие люди?

– Славяне, – сказал Грим, – которых вы оптимизировали.

Проводница мгновенно созрела для политический дискуссии. Поняв это, Бегемот шмыгнул в корзинку.

– Да у нас щас кого хошь оптимизируют – не почешутся. А вас-то какая нелегкая туда несёт?

Проводница не понравилась Гриму, засаленная какая-то, руки грязные, помада на губах кровавая, наляпана абы как. И нахрапистая, готовая тотчас скандальничать.

– Да мы вот его сопровождаем, – Грим указал на Бегемота, жестко глядя в водянистые глаза проводницы. – Его тамошние кошки пригласили, для улучшения породы. Тыща рэ с кошки. Я ему ассистирую. А гражданка вот эта на кассе…

Мария Владимировна прыснула, едко глянула на проводницу: ну, милая, как он тебя отбрил? Проводница выпрямилась, приняла вид официального лица.

– A-а, юморист, значит? Хе! Ну-ну… Пешкодралом! По шпалам! Пять кэмэ! – мстительно отрубила она. И добавила. – По шпалам… славянин хренов!

В конце перрона поперек рельсов возвышался огромный бетонный блок, на котором было написано «Конечная. Поезд дальше не идет». Как будто при наличии заградительного блока это было непонятно. Они пошли к блоку по замусоренному, скользкому от грязи перрону. Справа от блока, в обход его, была натоптана тропинка.

– Грим, глянь! – Мария Владимировна, остановилась как вкопанная, показывая вперед, поверх блока. Грим посмотрел. Над блоком, с обратной его стороны, на шесте трепетал флаг Российской Федерации.

– Это что?! – изумилась Мария Владимировна. – Вроде как здесь Россия кончается…

– Неизвестно, – поразмыслил Грим, удивленный не меньше Машеньки. – А может, начинается? Пойдем, посмотрим…

Они обошли блок и увидели дрезину. Она стояла, подпертая по ходу движения в Славяново тормозным башмаком. Шест был приварен хомутом к металлическому углу дрезины и на нём и развевался российский триколор.

Грим покачал головой, разулыбался.

– Узнаю земляков-славян! Здесь, Машенька, Россия начинается!

Мария Владимировна поставила корзинку на дощатый пол дрезины. Бегемот резво выскочил на волю, уселся на железной скамье, готовый к продолжению путешествия другим видом транспорта. Вниз от насыпи, в долину, к райцентру, сбегала от дрезины тележная колея.

– Чудеса какие-то, – Мария Владимировна начала расследование. – Тут тележка на рельсах, а тут колея от телеги…

– А вон и телега, во-он, видишь, сюда едет, – присмотрелся Грим. – Сейчас разберемся. Я так понимаю, это персональная электричка славян. А машинист вон он, рядом с телегой топает…

Снизу, от магазина, отделанного белым сайдингом, лошаденка тянула вверх телегу, в аккурат в направлении дрезины. Она брела самостоятельно, без понуканий, словно возницы рядом с ней и вовсе не было. Мужичок тоже топал сам по себе и что-то пел, точнее, горланил. Грим напряг слух. Доносилось что-то знакомое, но что именно, Грим уловить не мог. Наконец тот приблизился, Грим услышал слова и обомлел. Он сразу узнал и песню и того, кто пел. Мужичок самозабвенно орал:

– В кейптаунском порту с пробоиной в борту «Жаннетта» оправляла такелаж!

Грим вскочил на дрезину, раструбом сложил ладони у рта, заорал в ответ:

– Они идут туда, где можно без труда достать себе и женщин, и вина!

Мужичок споткнулся и замер в нелепой позе, как памятник самому себе. Лошаденка, не обращая на него внимания, продолжила свой путь. Грим понял, что сразил мужичка наповал, и радостно прокричал:

– Где пиво пенится, где пить не ленятся, где юбки новые трещат по швам!

Памятник ожил. Мужичок сорвал шляпу с головы, заметался, будто по нему стреляли, и, обгоняя лошаденку, ломанулся вверх по склону, как в атаку, с истошным криком:

– А-а-а-а!

Грим ждал его у дрезины, раскинув для предстоящего объятия руки, подгонял песней:

– У них походочка, как в море лодочка!

Мужичок с разлета, по-обезьяньи, запрыгнул на Грима, обнял руками-ногами и повис, как паук.

– Ванятка! Ёханый бабай! Я как заслышал, сразу понял, что это ты! Ванятка!

Грим, растроганный, держал мужичка под задницу, прижимал его к себе как ребенка.

– Гордик, ну слазь, ну чего ты, Гордик! – Грим дрожащим от волнения голосом сказал Машеньке:

– Друг мой. Мы с детства, с одного горшка… Гордей зовут.

Гордей наконец сполз с Грима. Глаза его были полны слез. И сразу стало понятно, почему он – Гордик. Про таких говорят «маленькая собака до старости щенок». Ростом Гордик был Гриму до плеча, тощий, большеголовый, очкастый. Он отступил назад, встал, умиленно прижав руки к груди. Смотрел на Грима, как на чудо, явившееся с небес, которого Гордик ждал десятилетиями, каждый день. Очки его, старые, чиненые изолентой, с тусклыми стеклами, сидели на утином носу криво, одну дужку заменял шнурок, накинутый на ухо петелькой. На Гордике была соломенная шляпа с высокой тульей, больше похожая на мятую кастрюлю. Затем следовала фуфайка на голое тело, из-под которой на изношенные сапоги нависали просторные, как казацкие шаровары, парусиновые штаны. Мария Владимировна разглядывала Гордика с живейшим веселым любопытством, как человека, который только что раздел огородное пугало. Гордик перехватил этот её взгляд, виновато развел руками и вдруг сказал:

– Да-а, моветон…

Мария Владимировна поперхнулась от изумления.

– Что ты сказал?! – спросил Грим.

– Я сказал «моветон», значит «никуда не годится». В смысле одет я неважно, – небрежно объяснил Гордик. – Это по-французски.

– Ни фига себе! – У Грима открылся рот. Мария Владимировна был в восторге от Гордика. Протянула ему руку, представилась:

– Мария.

Гордик галантно пожал ладонь, заинтересованно оглядел Марию Владимировну, сделал ей комплимент:

– Да-а! Маша, да не наша!

Грим посмеивался, наблюдая за Гордиком. Тут подоспела, приплелась лошаденка, встала рядом с дрезиной и мгновенно задремала. Дно телеги было завалено полными мешками, пакетами, хозяйственными сумками. На каждой поклаже были пришиты полосы белой ткани с надписями «Барсуки», «Оглобли», «Сороки»… На самой маленькой торбочке, пошитой из клеенки, состеганной по швам шпагатом, было написано «Трындычиха».

– Это что?! – спросил Грим. Гордик важно сказал:

– Это адресное обеспечение населения Славяново продуктами питания. Сегодня день закупа! Они кладут список и деньги в свои сумки, а я приезжаю сюда на закуп. Ну-ка помоги перекидать…

Втроём они перетаскали на дрезину содержимое телеги, Гордик метался туда-сюда от телеги к дрезине, командовал – что куда положить и при этом восторженно восклицал:

– Ну Ванятка, а! Это ж натуральное явление Христа народу! – вдруг опять брякнул по-французски: – Полный комильфо! Маня, садитесь поудобнее, сейчас полетим с ветерком! А, Ванятка!

Мария Владимировна, обессиленная от смеха, забралась на дрезину.

– Ну надо же, Маней стала! Тут тебе, Маня, и «моветон», и «комильфо»! Гордей, вы меня просто уморили!

Гор дик, услышав обращение к себе по полному имени, расправил плечи, щелкнул каблуками сапог, бросил подбородок на грудь.

– Всегда в вашем распоряжении, мадам!

Грим с деланной строгостью погрозил Гордику пальцем.

– Ты дурочку не ломай, какая она тебе Маня. Она графиня, понял? Графиня Грушницкая Мария Владимировна! Так что поддай пиетету!

Потрясенный Гордик смятенно посмотрел на «Маню».

– Правда, что ли?!

– Пардон, месье, – ехидно сказала Мария Владимировна. – Именно так, натуральная графиня!

Гордик подобрался, одёрнул на себе фуфайку и на этот раз согнулся в полупоклоне, как вышколенный дворецкий.

– Графиня в наших пампасах… Ну, теперь полный комильфо! – и пошел к лошаденке, бросая восхищенные взгляды на графиню. Достал из внутреннего кармана два куска сахара, ржаную горбушку. Скотинка оживилась, взяла с ладони свой заработок, неожиданно громко захрустела рафинадом. Гордик погладил лошадёнку, поцеловал её в морду. Выудил из штанов сотку, набрал номер.

– Мироныч, я разгрузку закончил. Свисти Изабеллу!

Какой-то Мироныч где-то свистнул. Звук был доступен только лошадиному уху, Изабелла неожиданно шустро развернулась хвостом к дрезине и, кудивлению Грима и Марии Владимировны, резво поскакала вниз, осаживая задом телегу.

– Это у нее борзость такая только по свистку, – объяснил Гор дик, – там Мироныч ей тоже сахару даст. Мы с ним дрессировку такую ей сделали, чтобы она и груз мне сюда возила, и назад бегала. Ну что, погнали? Давай, Ванятка, в две тяги, щас она у нас пулей полетит!

Они взялись за толкач, стронули дрезину с места, но тут Гордик вдруг тормознул «пулю». Навел на гостей задумчивый взор и осторожно спросил:

– Вы надолго?

Грим неопределенно пожал плечами, вопросительно посмотрел на Машеньку. Та, подумав маленько, тоже осторожно спросила Гордика:

– А что?

Гордик проявил решительность.

– Хорошо, поставим вопрос иначе. Проставляться будете?

– А-а-а, вон оно что! – воскликнула Мария Владимировна. – Как это я сразу не подумала! Гордей, мы обязательно будем проставляться. Это, как я понимаю, святое, да? Командуйте, что надо делать.

– Тут, я извиняюсь, от денег зависит… – уклончиво сказал Гордик, отведя глаза в сторону.

– А это без проблем! – лихо сообщил Грим, уже и сам заинтересованный предстоящей деревенской гулянкой. Гордик воспрял, демонстрируя пиетет, обратился к Марне Владимировне:

– Графиня, вас не затруднит подождать нас минут сорок? Мы мигом…

– Как скажете, Гордей. Мы в вашем распоряжении!

После таких слов графини, Гор дик понял, что руки у него развязаны.

– За мной! – скомандовал он Гриму, и они зашагали вниз, к магазину. Под уклон шли легко, размашисто. Грим жадно озирал окрестности, уже что-то припоминая. Далеко справа, вдоль реки, по плавной дуге, ползла, поблескивая окнами вагонов, синяя гусеница поезда, и оттуда ветер приносил тревожащий душу перестук колес «ту-ку-тук, ту-ку-тук». Земля под пронзительно голубым небом позеленела, стала нежной, ласковой и на ней, как брызги солнечных лучей, светились одуванчики. Они шли, разговаривая, но разговор был какой-то дерганый…

– Где же ты был, Ванятка? – спросил Гордик, умиленно поглядывая снизу вверх на друга детства.

– Эх, одним словом не скажешь… Кстати, меня теперь там Гримом зовут, – он неопределенно махнул рукой куда-то туда, в пространство. Гордик насупился, быстро глянул на Грима, как на чужого. После этого долго шагали молча… Гордик буркнул:

– Не понял…

– Так получилось, это долго объяснять. Какая разница, как зовут человека…

Гордик остановился, будто споткнулся. Жалобно, с надеждой в голосе, спросил:

– А в душе ты кто теперь?.. Ты остался Ваняткой?

Грим, растроганный, обнял друга детства, прижал его голову к своей груди и они замерли, постояли молча, справляясь с волнением. При этом ветхая шляпа Гордика смялась в пук соломы.

– Это ничего, – бормотал Грим. – Ничего… Мы сейчас тебе новую шляпу справим. Это всё ничего…

Через время Мария Владимировна, уже с венком одуванчиков на голове, увидела бредущую к дрезине Изабеллу. В телеге возвышались два ящика водки, три коробки пива и гора пакетов. Гордик шествовал, держа Грима за руку, как его ребенок. На голове его красовалась кепка с длинным козырьком, над которым красным было начертано «SUPER GOLF». Теперь Гордик выглядел так, будто своя у него была только кепка для гольфа, а остальное он снял с огородного пугала.

…Дрезина, раскатившись, пошла, побежала ходко, с перестуком колёс, который перекликался с озорным звоном бутылок. Гордик и Грим гнали её в четыре руки и горланили:

– Наш паровоз вперед лети, в коммуне остановка! Иного нет у нас пути, в руках у нас винтовка!

В ногах у Марии Владимировны расположилась живописным натюрмортом гора из ящиков водки и пива, пакетов с торчащими наружу батонами разнообразной колбасы и прочей снедью. На коленях графини в своей корзинке, сидел, прижав уши, Бегемот, ошалевший от Изабеллы, происходящих событий и какофонии звуков. Мария Владимировна любовалась «машинистами» с одного горшка, улыбалась встречному ветру, щурилась на солнце. Все были беспечны, радостны, счастливы…

Вдоль «железки» тянулись к деревне черные, обугленные временем, столбы. Они валились в стороны, как пьяные, и было не понять, кто кого держит, то ли столбы висят на проводах, то ли, наоборот, они еще держат провода.

Впереди, вдалеке, выскочила из леса деревня… Грим дал отмашку, мол, давай отдохнем немного. Дрезина прокатилась по инерции, встала, и в ушах зазвенела тишина. В лесу перекликались, хлопотали птицы, из поднебесья им отвечали жаворонки. Грим, заслонив ладонями глаза от солнца, напрягая зрение, смотрел с недоумением на пока еще далекую родную деревню. Некоторые дома, в основном вдоль просёлка, были покрашены в какие-то блудливо весёленькие цвета. Некоторые и вовсе в стиле «а ля светофор» – каждый венец бревен был красным, зеленым, желтым. Промеж этих «светофоров» чернели, как провалы, брошенные дома, их крыши, крытые толем, были плешивы от клочьев позеленевшего по весне мха. Стены этих нищих, неприкаянных изб были обшиты когда-то горбылём, теперь почерневшим, и листами жести, проржавевшей до сквозных дыр.

– А почему она разноцветная какая-то, – спросил он. – Странно… как павлин ощипанный.

Гордик рассмеялся, ему очень понравилось сравнение деревни с ощипанным павлином.

– А это наши бизьнисьмены хреновы. К нам с большой земли люди наведываться стали, прицениваться, типа дом купить. Ну, наши и кинулись крыши перекрывать, красить, кто во что горазд. Товарный вид, значит, обеспечивать, чтобы цену задрать. А тут олигарх на вертолете прилетел, все наши наделы под земли сельхозназначения скупил… Ничего не могу сказать, хорошо заплатил, все остались довольны. Выставил нам ящик водки на обмыв и улетел. А скоро и поезд к нам отрезали. Тут остальные красить дома не стали, кто ж купит дом на чужой земле! Вот она теперь и красуется, как… павлин ощипанный, – Гордик опять рассмеялся, но на этот раз как-то зло, ожесточенно.

– И что же это за олигарх такой мою деревню купил? – холодно спросил Грим.

– С областного центра он. Блядов его фамилия…

– Его фамилия Лядов, – поправил Грим и посмотрел на Машеньку. Они обменялись взглядами, и лица их напряглись.

– A-а, ну да, Лядов. Только наши сразу «б» к его фамилии приклеили, она ж прям просится! – беспечно объяснил Гордик. – Ну что, прибываем на первый путь?

На деревенском «перроне» – вытоптанной лужайке – стояли бабы с детьми, деды, старухи, ждали свои продовольственные заказы. Были здесь и мужики, они приходили к «поезду» от нечего делать, поглядеть на прибытие поставок. Гордик подал дрезину плавно, тормознул перед самой конурой, в которую он ставил её под замок. Обычно население кидалось гурьбой за своими пакетами-сумками и растаскивало их по домам. С азартным галдежом дернулись к дрезине и в этот раз, но остановились, впали в ступор. На дрезине возвышалась гора ящиков с водкой и пивом, пакеты с дорогим продовольствием и, самое главное, восседавшая над всем этим богатством явно городская женщина с венком из одуванчиков на голове. В толпе кто-то сильно начитанный сказал:

– Нимфа…Ни хрена себе!

На Грима никто особого внимания не обратил, ну мужик и мужик, ничего особенного, может, это кореш какой Гордика. А вот баба, это – да… Какая-то она была не такая. Ну, в общем, не местная баба. Мария Владимировна под обстрелом настороженных, выжидающих взглядов, смутилась, встала, как ученица за партой, робко промолвила:

– Здравствуйте, товарищи…

Товарищи продолжали молча сверлить её глазами. Даже о торбах-сумках своих забыли. Гордик порывисто запрыгнул на дрезину, как командир отряда на тачанку, и обратился к товарищам-землякам:

– Чего как бараны вылупились?! Для тупых поясняю! В родной населенный пункт в лице нашей деревни вернулся мой лучший друг, соответственно, наш земляк Иван Петрович Сидоров. Врубились?

Взгляды медленно переползли с «нимфы» на Грима. Увидев, что население медленно, но выходит из ступора, Гордик продолжил.

– А это его супруга, графиня Мария Владимировна Грушницкая. Рекомендую!

– С дуба падают листья ясеня, ни хрена себе! – опять буркнул грамотный.

– Язык прибери! – Грим поискал глазами грамотного. Население осудительно посмотрело на начитанного, мол, заткнись, умник!

– Теперь главное! – Гордик погрозил пальцем населению. – Это крупное событие в жизни нашего населенного пункта. Потому что у нас же как, все только уезжают… а тут факт обратного демографического процесса!

Грим с веселым изумлением слушал, как друг детства формулирует свое выступление перед местным электоратом, который уже потихоньку роптал, поглядывая на ящики с выпивкой. Видя, что Гордик увлекся анализом второстепенных фактов и тем начал раздражать земляков, Грим радушно воскликнул.

– Посему, братья-славяне, я проставляюсь. От чистого сердца!

Тут наступила всеобщая ясность. Лица братьев-славян просветлели, все заговорили разом.

– Обмыть – это ж совсем другое дело!

– А то втирает нам про какую-то демографию!

– Наш человек! Одно слово – Петрович!

Гордик направил общую бурную радость в деловое русло.

– Значит, так! Бабы, оттащили свои сумки по домам и бегом к сидоровскому отелю. Мужики, выпивку и пакеты туда же! Петруха, Семен, бегом на речку с бредешком, чтоб рыбка к столу была!

Земляки забегали быстро, но организованно, Грим и Машенька едва успели выдернуть из их рук пакеты с купленным лично для себя. Гордик закатил дрезину в конуру, закрыл дверцу и навесил замок.

– Это зачем?! – спросил Грим. Гордик обьяснил:

– От дождя, ржавеет же. И чтобы не угнали.

– Да кто ж и куда её здесь угонит?!

– А вот эти, – Гордик мотнул головой в сторону мужиков. – Они как бухать начинают, всё норовят за последней бутылкой в райцентр сгонять. Поубиваются же… Ихние бабы сами попросили меня на замок её закрывать.

– Слушай, у тебя от этой таратайки второй ключ есть?

– Есть.

– Ты мне дай ключ, – попросил Грим.

– Зачем?!

– Я вечерком графиню покатаю.

– Помочь? – простодушно предложил Гордик.

– Ну не-ет, – Грим усмехнулся. – Катать графиню я буду сам.

– Ну да, ну да, – смутился Гордик. – На ключ. Ну, пойдемте домой! – Гордик услужливо подхватил пакеты и повел их прямиком к какому-то дому… Шагая следом с Машенькой под руку, Грим пригляделся и, разволновавшись, воскликнул сдавленным голосом.

– Это же… Ё-моё, это же наш дом!

– Ну а чей же?! – удивился Гордик. – Только теперь уж не «наш», никого же из ваших не осталось. Теперь это только твой дом.

Подошли к калитке. Свежеокрашенный забор из штакетника стоял ровненько, крепко. И в самой усадьбе был порядок, огород вскопан, теплица натянута, дорожки просыпаны песком. Сам бревенчатый дом был покрашен красиво, в однотонный зеленый цвет. Грим оглядел хозяйство, в нерешительности остановился.

– Здесь живут, что ли?

– Не-ет, – Гордик был доволен произведенным эффектом. – Это я дом в порядке содержу. Тут, понимаешь, такое дело… – Гордик смутился. – К нам рыбаки-грибники приезжают, так я им твой дом на проживание сдаю. Вот и содержу в порядке. Вон, погляди! – Гордик указал на крыльцо, над которым на куске фанеры было написано «Отель Сидоровский». И под этой строкой столбиком «Проживание. Овощи. Яйца. Молоко. Курица под заказ. Доставка продуктов». – Ну это, понимаешь, бизнес такой. Зато дом в полном порядке! С другой стороны я думал: может, объявишься когда…

Грим и Машенька дружно рассмеялись. Графиня сквозь смех сказала Гордику восхищенно:

– Гордей, я от вас просто в восторге! Вы и продукты возите, и отель содержите. Какой вы… предприимчивый.

– Я еще библиотекарем работаю, – солидно сообщил Гордик. Грим и Машенька оборвали смех, поперхнувшись, начали озираться по сторонам в поисках библиотеки.

– Где?!

– Здесь, в местной библиотеке. Зарплата небольшая, книжный фонд небогатый, но работа интересная! – сказал Гордик с напором, несколько вызывающе. Он был исполнен достоинства, показывая, что он тут не только на дрезине гоняет, но читает книги и бегло говорит по-французски.

– Какие книги в вашем библиотечном фонде? – поинтересовалась Мария Владимировна.

– Разные… – Гордик поскучнел. – Есть «Краткий курс партии» товарища Сталина, «Избранное» Черненко, нутам всякие Хэмингуэи, Ремарки… Также имеется актуальная литература.

– Это какая? – поддержала культурный разговор Мария Владимировна.

– «Камасутра», например… – Гордик испытующе посмотрел на графиню. – Не читали?

– Это про что? – спросила она.

– Я принесу вам почитать, – пообещал Гордик. – Для ознакомления.

Грима перегнуло пополам, потянуло в сторону и зашатало, он уже не смеялся, только стонал и ойкал по-бабьи.

– Ой, не могу, ой, Господи, «для ознакомления»!.. И сколько тебе платят? – спросил он, вытирая слезы. Гордик насупился.

– Я же сказал, зарплата небольшая…

– Колись, давай, – Грим постанывал, готовый снова расхохотаться.

– Три тыщи шестьсот. В месяц. Ладно, пошли в дом. – Гордик поднялся на крыльцо, выудил из кармана штанов ключ, открыл дверь.

– Хозяева вперед. Прошу!

В распахнутые окна в дом вливался солнечный свет. В доме было сухо, тепло и чисто. В красном углу стояли по стенам две кровати, шифоньер, ближе к центру комнаты стол и четыре стула. У входа, справа и слева от двери, на тумбочке старенькая, на две конфорки, плита, газовый баллон и ветхозаветный холодильник «Днепр». На кухонном столике стоял таз, в котором была – горкой – чистая посуда.

– Баллон полный. Всё в рабочем состоянии, – докладывал Гордик тоном сдающего с рук на руки ценное имущество. Подошел к холодильнику, воткнул вилку в розетку. «Днепр» вздрогнул, подпрыгнул и хрипло заурчал. Грим стоял у кровати, гладил ладонью спинку-дугу с никелированными шарами.

– Это же моя кровать, Машенька. Представляешь…

Гордик протянул Гриму ключ.

– Вишь, холодильник фурычит! Постельные дела в шифоньере. Ну всё, я пост сдал – ты пост принял. Живите долго и счастливо!

Они вышли на крыльцо. Грим держал ключ на ладони нежно, как цыпленка, смотрел на него с детской улыбкой. Мария Владимировна осталась в доме, захлопотала. Выложила из пакетов в холодильник продукты, бутылки, вынесла на солнце матрасы, подушки и вернулась в дом. В конце усадьбы женщины пластали в тарелки закуски, вытряхивали из банок в миски солонину из своих погребов. С краю еще не накрытого стола сидели на табуретках ребятишки, перед ними высилась горка шоколадных конфет, и перед каждым стояла кружка с молоком. Мелюзга сидела основательно, как хомячки, с размеренным чмоканьем, пожирали конфеты. И все ревниво зыркали, выхватывали друг у друга конфетные обертки, прятали их кто за пазуху, кто в трусики. Поодаль, на табуретке, стояла гармошка, дожидалась своего часа.

– Где графиня-то наша? – звонко крикнула крепкая молодуха. – Поглядела бы, мы тут всё как надо делаем?

– Графиня, вас кличут! – позвал Грим Машеньку. Она вышла на крыльцо, идти к бабам, но тут Петруха бегом вкатил в калитку тачку, полную больших карасей, поверх которых лежали, ворочались три здоровенные шуки-икрянки. Следом, с мокрым бреднем на плече, забежал, подпрыгивая, Семён. Мужики были в трусах и сапогах, околевшие до синевы, с черными от холода трясущимися губами. Обоих до стука зубов бил колотун.

– Па-па-ца-ца, – замычал Петруха.

– В смысле, пацан сказал – пацан сделал, да? – пришел ему на подмогу Гордик. Петруха утвердительно кивнул, на миг перестал трястись и опять заколотился. Грим попросил Машеньку:

– Дай-ка из дома пару стаканов, пока они тут не окочурились.

Мария Владимировна вынесла из дома два граненых – сталинских – стакана. Грим быстренько выхватил из ящика бутылку, одним движением большого пальца свинтил, как гайку с болта, пробку, плеснул по полстакана.

– Полные не наливаю – расплескаете. Вперед!

Мужики вмиг опрокинули водку в горло и протянули Гриму пустые стаканы, не выпуская их из рук. Он разлил бутылку до дна.

– Инъекция нумер два. Погнали!

На этот раз Петруха и Семён выпили с растяжкой. Но стаканы из рук не выпустили, посмотрели на ящик, потом на Грима…

– Хорош! – прикрикнул Гордик. – За столом зальётесь! Давайте бегом в библиотеку, тащите сюда длинный стол. На бегу и согреетесь. Верунчик, – позвал он жену. – Прими рыбу на жарёху!

На крыльце Грим спросил Гордика:

– Мою землю тоже продали?

– Да ты что, без хозяина как можно?! Там же договор купли-продажи надо подписывать, а кто ж с твоей стороны без тебя подпишет? Но тебе предложат продать, не задержатся…

– И кто же это будет?

– Да есть тут у нас один, – Гордик кивнул куда-то в сторону, вдоль проселка. – Стукачок блядовский, он его здесь на зарплате содержит, чтобы приглядывал за землей. Ну и за нами, чтоб не построили чего… Наши промеж себя Сексотом его зовут. Дерьмо мужик. Он сразу к тебе прискачет с предложением продать. – Гордик помолчал. Осторожно спросил:

– Ты продашь землю?

Грим сделал руками известный итальянский жест.

– Вот им! С кучерявым прибором! Это же еще дедовская земля, как же можно?!

– А мы продали, – сказал Гордик и виновато засопел.

– Ну и козлы! – жестко сказал Грим. – Это ж надо, родовую землю продали! А бабки небось пропили, да?

Гор дик продолжал виновато сопеть, похоже было, что он задним числом осознавал это святотатство.

– Так получилось…

Грим осатанел. Заговорил вполголоса, чтобы никто, кроме Гордика, не слышал. Слова летели, как отрубленные:

– Как?! Что получилось?! А ты, хрен моржовый, как такой моветон допустил?! – слово «моветон» Грим произнес издевательски, ядовито. – Книжки читаешь, по-хранцузски шпрехаешь, а мудак! Вы же, считай, родину свою продали! Тут могилы дедовские…

– О чем беседа? – спросила, выглянув в дверной проем Мария Владимировна, глядя подозрительно на лида друзей детства. Ей показалось, как-то не так они разговаривали, не по-доброму.

– О родине беседа у нас, – сказал язвительно Грим, разглядывая Гордика, как нечто незнакомое. Тот сошел с крыльца, как побитый, сел, ссутулившись на ступеньку. Плечи его подрагивали. Мария Владимировна вопросительно посмотрела на Грима: что случилось?!

Объяснять, что случилось, Гриму не пришлось, – у калитки стояла старуха, высокая, худая, вся в черном. Лицо у нее было темное, иконописное и на нём внезапно большие синие глаза. Стояла, оперевшись обеими руками на клюку, похожую на посох. Увидев, что её заметили, она властным взмахом руки позвала их.

– Меня здесь баба Лиза кличут. Так это ты правнучка графа Грушницкого, светлой памяти его?

Мария Владимировна испугалась. Вздрогнула под прямым взглядом льдисто синих глаз старухи.

– Я…

– Как дозналась? – старуха не сводила с неё прямого взгляда.

– Генеалогия… у меня документ, – начала сбивчиво объяснять Мария Владимировна. – В музее фотография прадедушки есть, и у меня дома такая же…

Старуха постояла недвижимо, истово перекрестилась, широко и плавно перенося персты от плеча к плечу. Сказала уверенно:

– Это промысел Господний.

– Что именно? – спросила Мария Владимировна, совсем перепугавшись после слов «промысел Господний». Баба Лиза посмотрела на неё долго, испытующе.

– А то, что ты здесь.

– Я не понимаю… – Мария Владимировна была в смятении, она боялась смотреть в тёмное, каменное лицо старухе и в то же время не могла отвести от него глаз.

– Поймешь. Завтра. Я утром приду за вами. – Старуха перекрестила её, повернулась и пошла прочь. Грим крикнул вслед:

– Баба Лиза, приходите к нам в гости, посидим за столом.

– Приду, – старуха обернулась. – К графине приду.

Солнце катилось к вечеру и уже оперлось краем на верхушки деревьев. Женщины натащили из своих кухонь утварь, стол был тесно заставлен разномастными тарелками с вареной картошкой, салом, колбасой, солеными помидорами, капустой, жареной рыбой и прочей деревенской снедью. Всего было помногу, каждая тарелка с горкой. И промеж них лежали ложки, тоже все разные, и стояли банки с рассолом от солонины – запивать. К застолью всё было готово, но деревенские толклись в стороне, поглядывали на ящики на крыльце, не решаясь взять водку. Грим понял причину застенчивости.

– Петруха, Семен, ну-ка, взяли ящик!

Через мгновение стол ощетинился горлышками бутылок. Деревенские оживились, двинулись к столу. Петруха и Семен ретиво подскочили к крыльцу за вторым ящиком, но Мария Владимировна осадила их.

– Нет-нет, дальше я сама. По мере необходимости…

Наконец расселись, утряслись, притерлись боками-локтями. Грим обошел земляков, налил каждому по полстакана. Всем клал руку на плечо, говорил радушно:

– Очень рад встрече! Дай вам Бог здоровья! Оч-чень рад!

Земляки положили ладони рядом со стаканами, готовые, как бойцы, схватить и метнуть, каждый, свою гранату. Возникла заминка. Кто нетерпеливо сказал:

– По первой тост нужен!

– Можно, я скажу? – неожиданно для всех Мария Владимировна встала, неловко держа стакан под донышко. Деревенские навели удивленные взгляды на графиню, такого загадочного начала застолья они не ожидали.

– Мы повенчаны… – она положила ладонь на плечо Грима, помолчала. Деревенские от таких первых слов графини сробели, некоторые даже поставили свои стаканы обратно на стол. – Мы буквально вчера обвенчались. Он хороший человек. И теперь я знаю, почему он хороший…

– Интересно, почему?! – насмешливо спросил Грим, еще не остывший после разговора с Гордиком.

– А потому что он ваш земляк, а вы все хорошие люди, – сказала Мария Владимировна. Деревенские одобрительно закивали.

– Плохих не держим!

– Яблоко от яблони недалеко падает!

– Горько! – заорал Семен, основательно хмельной от «реанимации» после рыбалки. Деревенские дружно захохотали над Семеном.

– Совсем дурак! – буркнула баба Лиза. – Ты на свадьбе, что ли?!

Она сидела рядом с Марией Владимировной, и за столом опираясь обеими руками на свой посох. Строго спросила графиню.

– Кто венчал?

– Отец Никон, – ответила Мария Владимировна. – Он и на обеде у нас был.

Баба Лиза одобрительно кивнула, перекрестилась при упоминании Отца Никона.

– Знаю такого. Правильный батюшка. Раз такое дело, и я пригублю… – она посмотрела на стакан, осудительно покачала головой.

– Графинюшка, дай-ка рюмку. Это ж куды столько пойла! – старуха брезгливо махнула ладонью, будто отгоняя муху, и едва не опрокинув стакан с водкой. Мария Владимировна сбегала на кухню, принесла стопочку, налила в неё из стакана.

– Это другое дело, это мерно, по-людски, – одобрила баба Лиза и без затруднений опрокинула стопочку, как выливают в рот сладкое лекарство.

И под прозрачным, густо синеющим к вечеру небом, расплеснулось, загудело застолье! Ели по-простецки, прямо из общих тарелок, ложками, руками. Вареных кур рвали на куски, облизывали пальцы. Шутили поддёвками.

– Петруха, ты чо на сало напёр, захрюкаешь ещё!

– Да я сголодался после рыбалки, салом-то быстрее наглотаюсь.

– Не, нормально сидим, а! – одобрил Семён.

– Манюня, ты карасика с хвоста ешь, там костей больше!

– Ты, Ирунчик, тоже гляди не подавись, а то Митька твой только обрадуется!

– Нормально сидим, а! – опять резюмировал Семен.

Куриные ляжки и крылышки отдали в конец стола ребятишкам. Те ели, набивая рты, молча, основательно, как лесорубы после работы, словно перед этим они не проглотили мешок шоколадных конфет.

Изголодавшиеся с пяти утра Грим и Машенька не отставали от гостей. Баба Лиза смотрела на застольную суету хмуро, сдвинув брови, слушала всю эту дребедень, осуждающе покачивала головой. Сказала вполголоса графине:

– Щас налакаются, начнут песни орать. Потом плакать будут. А потом уже драться, кому охота. Нелюди.

– Почему нелюди?! – спросила Мария Владимировна с полным ртом.

– Потому что нехристи! – веско, но непонятно объяснила старуха.

Стаканы у земляков были пусты, при этом бабы не отстали от мужиков. Грим обошел земляков, налил еще раз, но уже поменьше.

– Не будем гнать коней, посидим от души!

Сидеть от души не получалось. Душевный разговор не складывался, земляки ничего путного Гриму не рассказывали и ни о чем его не спрашивали, только быстро выпивали налитую водку, некрасиво ели и грубо подначивали друг друга, от чего им становилось очень весело.

– Шнурок, ты чо всю колбасу захапал, ну-ка дай тарелку!

– Ничо, картошкой обойдёсси!

Деревенские ржали. Грим еще раз, уже хмурый, обошел стол с очередной бутылкой. Обиженный происходящим за столом, с деланным подобострастием воскликнул:

– Дорогу официанту! Мэдам, соблюдайте сервировку, плиз, уберите сиськи из тарелки!

Земляки, довольные, зареготали, начали услужливо подсовывать ему свои стаканы. Петруха запанибрата хлопнул Грима по заду.

– Официант, водочки!

– Нормально сидим, – промямлил Семен и уснул. Все опять заржали. Зная Грима, Мария Владимировна встревоженно смотрела на него. Он вернулся на своё место, долгим взглядом прошелся по сытым, хмельным лицам земляков. Мария Владимировна успокаивающе погладила его по руке.

– Не заводись, они простые такие…

Грим взял гармонь, сел поодаль, неожиданно легко пробежал пальцами по кнопкам. И негромко запел чистым, точно поставленным баритоном:

– Выйду ночью в поле с конём, Ночкой темной тихо пойдем, Мы пойдем с конём по полю вдвоем, Мы пойдем по полю вдвоем…

Он на мгновение примолк, ожидая, что за столом подхватят песню. За столом молчали, глядели на него с любопытством, даже насмешливо. Грим повторил запев, приглашая земляков: – Мы пойдем с конём по полю вдвоем…

Земляки тупо молчали. Замолк и Грим. Установилась гнетущая, тяжелая тишина, в которой неожиданно для слуха зазвенели птицы.

– Что молчите? – спросил Грим, ему было больно. – Чего не запеваете?

До деревенских, наконец, дошло, что от них хочет этот… земляк с водкой.

– Да песня больно скучная, – пренебрежительно сказала Манюня, которая не подавилась карасём. – Занудная. Всё одно и тоже, пойдем, да с конем, да по полю пойдем, опять же с конем. Мы такие не поём.

– Понятно. Я вас конкретно понял… А какие вы поёте? – спросил Грим. Мария Владимировна схватилась ладонями за щеки, ей стало нехорошо от тона, которым спросил Грим. Семён открыл глаза, оживился.

– Мы-то? Мы нормально поём. Щас… – Он выбрался из-за стола, раскинул по сторонам руки, начал вращаться на каблуке, пьяно качаясь. И высоким голосом заорал на манер частушки:

– Юбку новую порвали И подбили правый глаз, Не ругай меня, мамаша, Это было в первый раз.

Деревенские развеселились, заорали разухабисто:

– Пошла барыня в колхоз, Чтоб пасти овец и коз. До того их допасла — Вышла замуж за козла.

Баба Лиза резко встала, ударила посохом по краю стола. Осадила деревенских властным окриком.

– Ну-ка! Где находитесь?! Нехристи поганые, прости Господи!

За столом присмирели – старуху в деревне боялись, считали, что она может напускать порчу. Семен заткнулся на полуслове, шмыгнул на свое место. Грим аккуратно поставил гармонь на табуретку, медленно застегнул лямочку на мехах, подчеркнуто нежно погладил инструмент и сел на свое место.

– Ладно. Коли песня не получилась, тогда поговорим. Задушевно поговорим, а? – то ли предложил, то ли невзначай спросил Грим. Спьяну никто не уловил, что голос у земляка был зловещий. – А как вышло, что вы все свои земельные наделы скопом продали? Расскажите в деталях, так сказать…

Деревенские что-то заподозрили, начали пытливо разглядывать Грима.

– А вам это зачем? – вежливо спросил толстомордый и пузатый мужик.

– Это тебя тут Сексотом кличут? – тоже спросил Грим. Толстомордый дёрнулся, поджался от несправедливо нанесенной обиды.

– Не обижайся, я не со зла спросил, – успокоил его Грим. – Мне для беседы понять надо, кто тут у вас ху… Я, может, тоже родину продать хочу. – Грим широким жестом руки показал на свою усадьбу. – Но надо же прицениться! – Грима несло, он с мстительным наслаждением вошел в роль продавца родины. – Я и спрашиваю, как у вас тут родина продается? Механизьма тут у вас какая?

– Вы, что ли, тоже продать хотите? – осведомился Сексот и начал объяснять «механизьму», но Грим перебил его.

– Это ясно. Ты главное мне скажи, когда родину продаешь, торг уместен? Кстати, у тебя калькулятор, доверенность, оборотные средства с собой?

Сексот растерялся от такого делового напора, начал хлопать себя по карманам.

– Чеши за калькулятором, – велел Грим. – И уже вслед крикнул: – Деньги, документы тоже прихвати, может, мы щас всё обстряпаем и тут же обмоем.

Воодушевленный Сексот наддал ходу. Все дружно проводили его общим шалым взглядом. Грим выставил на стол пару бутылок.

– Петруха, плесни людям, чтобы им ждать было нескучно.

Петруха расстарался. Деревенские сидели тихо, соображали, смутно улавливая что-то… нехорошее.

– Ну что, земляки, – Грим поднял свой стакан. – Продавать мне родину или погодить пока? Как скажете, так я и сделаю.

Земляки молчали в напряженной задумчивости. Грим с веселым злорадством наблюдал за ними. Мария Владимировна сидела каменная, ей было страшно от происходящего. Прибежал Сексот, с папочкой и калькулятором. Соседи по застолью услужливо очистили перед ним от тарелок стол, Сексот разложил свою бухгалтерию, приосанился, стал начальником. Пиджак его, строго застегнутый на все пуговицы, распирали с одной стороны деньги. Грим велел всем «хлопнуть», свой стакан поставил на стол.

– Мне нельзя. У меня сделка!.. Ну, поехали, полпред олигарховский! Ты стартовую цену называй, потом говорить будем.

– Ну… тут с бухты-барахты нельзя, – забормотал Сексот. Он еще не очухался от бега, дышал шумно, с храпом. – Тут как считать, если оптом – одно дело, если посоточно…

– Ты, главное, не мелочись, – подгонял его Грим. – У тебя же прецеденты есть, вон их сколько сидит!

Сексот прошелся взглядом по землякам, он и не подозревал, что они какие-то прецеденты.

– Почем всю землю возьмешь? – приставал Грим, просто пёр нахрапом.

– Ну… если всю оптом… Сто тыщ!

– За сотку? – уточнил Грим с наивом в голосе.

– Ах ты, гад! – заорала Трындычиха. – Нам дали по сорок тыщ, а энтому, слыхали, аж сто тыщ даёт, да и то – за сотку!

За столом поднялся злобный галдеж, пьяные земляки потянулись к Сексоту с кулаками.

Петруха даже смазал его по носу, но легонько – не достал. Грим любовался картиной. Мария Владимировна, со слезами от зажатого хохота, ушла от стола к калитке, плечи ее тряслись. Деревенские решили, что графиня обиделась и плачет от маленькой цены за усадьбу. К ней подошла баба Лиза, графиня что-то шепнула ей, и плечи старухи тоже затряслись. Грим полетел дальше на крыльях сценического перевоплощения. Сложил из трёх пальцев фактурную фигу, навёл её, как пистолетный ствол, на Сексота.

– Накася-выкуси! Сто тыщ за такую землю?! Да ты чё, на ней знаешь, какая картоха растёт! А капуста!

Сексот решил, что приехавший земляк так торгуется, манера у него такая – так торговаться. Сказал:

– Ладно, сто десять тыщ. Больше не могу, хозяин не велел. Бери, это хорошие деньги.

– Так я не понял, за сотку или за весь участок? – напирал Грим.

– Ну, Сексот, погоди! – многообещающе сказал кто-то за столом. Деревенские молча встали за спиной Сексота. Встали тесно, плечом к плечу… Грим испугался.

– Эй, эй, отошли! На самосуд идете! Вас же всех посадят! Ну-ка, выпили-успокоились! Петруха, плесни населению!

Деревенские решили погодить с Сексотом, сели по местам выпить-успокоиться. Грим пошел в дом, по пути качнулся в сторону Машеньки и бабы Лизы. Те, обессиленные от смеха, висели на штакетнике.

– Ну всё. Сейчас будет последний акт марлезонского балета.

В доме он вытряхнул содержимое гримерного саквояжа на стол. Отложил в сторону склянки с клеем, тональной пудрой, пышные рыжеватые усы, густой парик с зачёсом назад, нос с горбинкой, брови, трубку. Пошарился в одежде на гвоздях в сенцах, выбрал плащ-палатку и сапоги грибников-рыбаков. Поставил перед собой зеркало…

…Деревенские горевали за столом, переживали невосполнимую утрату денег. Стаканы были пусты. Сексот, озираясь, что-то писал. Наверное, заявление в милицию.

– Здравствуйте, товарищи колхозники…

Услышав грузинский акцент, колхозники разом глянули на крыльцо. Оттуда к ним на постаменте цвета хаки двигалась голова Сталина. Голова и руки были живые. Женщины сдавленно вскрикнули. Кто-то из мужиков смятенно выдохнул:

– Бля… Сталин!

– Бабка Лиза накликала, – сказал совсем уже пьяный Семен.

– Изыди, ирод! – велела Сталину старуха и начала истово креститься.

Иосиф Виссарионович обошел стол, за которым истуканами торчали одеревеневшие земляки, застывшие кто как, встал спиной к закатному солнцу, чтобы оно светилось над его головой как кумачовый нимб.

– Вы забыли главный лозунг нашей пролетарской революции. Я вам напомню! – сказал товарищ Сталин с всемирно известным грузинским акцентом, пососал трубку, над ней взвился натуральный дымок, даже запахло мёдовым табаком. – Наш главный лозунг был «землю крестьянам, заводы рабочим, воду матросам!». Партия и правительство зачем дали вам землю? Для счастливой жизни дали! А вы что? Почему вы не живете счастливо? Почему землю продали, водку пьете? – голова на постаменте поплыла вдоль стола, вернулась обратно под багровое солнце. Сталин думал, покуривая трубку… – Потому что вы забыли наши идеалы. Вы стали врагами трудового народа! – Голова подплыла со спины к сидящему Сексоту. Сталин постучал чубуком трубки по его затылку. – А вы кто такой? Вы прислужник недобитого капиталиста. Мы вас расстреляем! – Сталин из-под бровей обозрел остальных товарищей колхозников, еще подумал немного и решил. – Впрочем, мы вас всех расстреляем. Я Лаврентию скажу…

Трындычиха с истошным воплем ломанулась в калитку, но застряла в ней матерым задом. Вышиб её на проселок Сексот, забыв бумаги и калькулятор на столе, он бежал, схватившись руками за голову, прикрывал от пули затылок. Остальные метались у калитки, выскакивали из усадьбы в порядке живой очереди. Мария Владимировна и баба Лиза, обессиленные от смеха и переживаний, сидели обмякшие на ступенях крыльца и только хихикали. Сталин избавился от пьедестала – скинул с себя плащ-палатку, налил водки, выпил, сел рядом с ними.

– Усы сними, – попросила Мария Владимировна. – Страшно же!

– Выпутал до полусмерти, – пожаловалась, охая, баба Лиза. – Надо же, артист! Ну, идите в дом отдыхать, я тут велю им стол прибрать. – Она указала Гриму пальцем на невыпитую водку. – Пойло в дом прибери. А то они очухаются, посреди ночи припрутся. Утром приду, как договорились.

В доме было прохладно. В распахнутые со дня окна тянуло из леса, от реки, резкой свежестью. Грим затворил окна, поежился.

– Надо было окна раньше прикрыть.

– Не доглядел, товарищ Сталин! – Мария Владимировна взяла с гвоздя в сенцах какую-то драную брезентуху, накинула на себя. – Зябко!

Грим внезапно вдохновился, просиял.

– А знаешь что, давай печку затопим! Я сейчас…

Он вышел из дома, спустился с крыльца, пошарил под ним. Щепа была на месте. Зашел за дом, и поленница березовых чурок была полна – Гордик обеспечивал заезжим грибникам-рыбакам высокий сервис. Грим принес в дом дрова, вывалил перед печкой, которую он знал, как себя. Сначала смял из газет шар, сунул его в печной зев поближе к вытяжке, приоткрыл поддувало.

– Сейчас пойдет! – сказал он тоном заговорщика. Мария Владимировна примостилась на скамеечке рядом, с любопытством заглядывала в печной зев.

– Дымить будет…

– Не будет. Я её знаю, – Грим увлеченно колдовал с печкой. – Вот гляди, как она сейчас охнет и пойдет…

Газетный шар вспыхнул и быстро сгорел.

– Во, видела, огонь в вытяжку потянуло! Теперь гляди!

Грим сунул в печку еще один газетный шар, прикрыл его щепой, зажег. Огонь опять, на этот раз живее, сунулся в вытяжку, печь выплюнула через кольца на плите струйку дыма и задышала, пошла бойко. Когда щепа занялась, разгорелась, он накидал на неё дровишек, добавил в поддувале тяги и вполне по-хозяйски произнес:

– Всё, мать, сейчас загудит!

Приникнув друг к другу головами, они нетерпеливо, азартно глядели в щель прикрытой дверцы. Огонь вяло валялся внутри, тыкался по стенкам зева, и в один момент печка вдруг охнула, пламя стало упругим, выгнулось в вытяжку, и печь загудела. Они радостно прижались друг к другу.

– Хорошо? – спросил Грим.

– Хорошо, – ответила Мария Владимировна и тоже вполне по-хозяйски спросила. – А дров у нас хватит?

– Дрова есть. Дров хватит, – домовито ответил Грим. – Дом прогреем как надо. Ты на стол собери, налей маленько, я сейчас…

Он принес пару охапок поленцев, сложил их перед печкой, прикрыл поддувало, оставил щель в два пальца. Тяга выровнялась, упругий огонь начал, как положено, лизать нутро печи.

– Чаю надо попить, я на речку за водой.

Он взял ведро, прошел по краю огорода, вышел на задах усадьбы к лозняку, за которым была тропинка к реке. Ноги вспомнили путь, он шел легко, привычно. Наклонившись, кинул вперед ведро, заучено черпнул воды, поставил ведро у ног и поднял голову. Над черным лесом, в черно-синем небе мерцали искристые звезды. В прозрачной ночи неистовствовали соловьи.

Из-за лозняка упруго струился вверх белый дым из печи его дома. У ног тихо шлепала в берег черная речная вода. Грим судорожно набрал в грудь воздуха, проглотил комок в горле. Тыльной стороной ладони провел по глазам. Глаза были мокрые. Он присел на корточки, зачерпывал воду и плескал в лицо, пока от ледяной воды не заломило ладони.

– Ну, Ванятка хренов, – пробормотал Грим. – Вот же, распустил сопли в сахаре…

Сзади кто-то протяжно вздохнул. Он обернулся. Позади него, скорбно опустив голову, сидел пёс, совсем старый, с клочковатой по весне шерстью, с опухшими суставами. Грим позвал его:

– Иди ко мне.

Пёс подошел, сел у ноги. Грим положил ладонь на его голову, погладил. Пёс прижался боком к его колену, что-то пробурчал, затих, и стал смотреть за реку, где поверх леса выплывала луна. Глаза у собаки слезились.

– Ты что, тоже плачешь? – спросил Грим. Пёс ответил тяжелым вздохом. Так они стояли долго, пёс смотрел на реку, на луну, Грим гладил его и глубоко дышал, успокаиваясь. Потом пёс проковылял к краю воды, полакал и сел перед Гримом, спрашивая всем своим видом: ну, как будем жить дальше?

– Значит, так, – уже весело сказал Грим. Имя твое будет Цезарь. Понял? Теперь ты Цезарь! Поживешь хоть с нормальным именем. Пойдем. Будем жить вместе. – Грим взял ведро и пошел к дому. Пёс поковылял следом, Грим увидел, что задняя левая лапа Цезаря перебита и уже ссохлась.

Дома он взял с гвоздя фуфайку, постелил её под крыльцом, принес пару кусков курятины. Сказал Цезарю со сталинским акцентом:

– Захады, дарагой, жыви здэс как хазаин!

Цезарь проворно сжевал мясо, залез под крыльцо, развернулся мордой на выход и разлёгся на фуфайке.

– Маладэц! – сказал Грим. – Красыво жыт не запрэтишь!

Дома на столе стояли открытая банка шпрот, тонко нарезанные батон, копченая колбаска, две полных стопки и початая бутылка коньяка. Грим обозрел стол, сказал с большим уважением:

– Интеллигентно! – и сообщил Машеньке: – Нас теперь здесь трое. Я жилплощадь Цезарю выделил.

– И кто же у нас Цезарь? – спросила Машенька.

– Пёс. По всему правнук моей собаки.

– Это он тебе сказал об этом?

– А мне и говорить не надо, я сам вижу. По масти! Так что мы с ним родственники!

6

Клычов остановил машину у самого поворота в переулок. Был поздний вечер. Но на улице еще можно было разглядеть то, что надо было Клычову. В переулок входили люди, въезжали редкие машины. Клычов всякий раз выходил на середину перекрестка, смотрел– куда двигались прохожие и машины. У нужного ему дома никакого движения не было, и окна в нем были темны. Он посидел в машине еще час, дождался полной темноты и въехал в переулок с выключенными фарами. Развернул джип, закрыл глаза, привыкая к темноте. В доме никого не было, он уверился в этом. В соседней хибаре работал телевизор, на противоположной стороне проулка, за забором, в глубине сада бубнили мужик и баба, похоже, переругивались. А здесь, у дома, было темно и тихо. Клычов бесшумно открыл дверцу, вышел из машины. Захлопывать дверцу не стал, лишь осторожно притворил её. Взял из-под сиденья монтировку, другой рукой поправил на боку под пиджаком кобуру и толкнул калитку… Входная дверь хлюпала под рукой. Он ухмыльнулся, отдавил замок от косяка. Дверь открылась. Он аккуратно, щупая ногой впереди, переступил порог, затворил за собой дверь. Расстегнул кобуру, достал из кармана фонарик. Голубой галогеновый луч порыскал по стенам, пробежал по полу коридорчика. Освещая себе дорогу, Клычов вошел в кухню. Луч мимолетно скользнул по кастрюле на столе. Клычов быстро обшарил фонариком кухню, она его не заинтересовала, и двинулся в комнату. Здесь, на пороге, он прислонился плечом к косяку и начал медленно, педантично изучать лучом комнату, метр за метром, вещь за вещью… Луч скользил по кровати, стене, по окну, шифоньеру, прибегал к ногам Клычова и опять полз к кровати, по стене к окну…

Веник сидел рядом с бабулей перед телевизором, смотрел концерт. На экране в окружении полуголых девок прыгал с ноги на ногу Леонтьев, разодетый в разноцветные тряпки и что-то вопил. На сонном лице Веника отразилось удивление – позади телевизора, по стене, проскользнул некий голубоватый сполох. Он привстал, опираясь на свой костылёк. Сполох голубого луча пробежал по стене еще раз. Веник повёл глазами по его направлению и увидел в окне графини узкий клинок света. Луч шарил, выискивал что-то. Веник схватил сотку…

– Батя, это Веник! Тут у графини в доме кто-то есть! Ага, с фонариком шарится… Не-е, не они. Они уехали, еще рано утром. И кота с собой забрали, я видел. Что, машина? Щас, батя, я щас погляжу, я на связи…

Веник вышел из дома, пригибаясь, поковылял к машине Клычова и, опираясь на костылек, проворно вернулся в дом.

– Батя, машина джип, черный Ауди, номер ноль три тридцать…

Майор Брагин помолчал, осмысливая услышанное. Сказал:

– Я знаю, кто это. – И дал команду. – Я выезжаю! Выходи на улицу. Следи. Если он пойдет к машине, а меня еще нет, – пристань к нему, как пьяный. Болтай, что заблудился, проси отвезти домой. Короче, тяни время. Я успею.

…Брагин гнал свой старенький «Фольксваген» по пустынному проспекту. Он лег грудью на руль, вцепился в него, вглядывался в дорогу так, будто ехал в темноте. Веник стоял у своей калитки, опираясь на костылёк, следил за мелькающим светом в окнах графини, ждал…

…Клычов выключил фонарик, прикрыл глаза, прокручивая в памяти, как кадры, фрагменты комнаты. Кровать, шифоньер, столик с косметикой. Над ним зеркало, в зеркале отражение кровати. Кровать, её отражение в зеркале. Отражение… Он встал на колени, посветил под кровать. Потом подполз на карачках, откинул покрывало. Сунулся под кровать, протянул туда руку и вытащил торбу, набитую доверху пачками евро.

– Оппаньки! Я ж говорю – лохи! Такие бабки – и под кроватью!

Он сел на кровать, поставил рядом с собой торбу, приподнял ее – на вес – рукой.

– Хорошо, но мало… Не все. Но для начала неплохо. Оч-чень даже неплохо.

Фонарик он положил на подушку. Луч уставился в окно, даже высветил бетонную стену на противоположной стороне переулка. Но Клычов этого не заметил.

…Веник продолжал наблюдать, навострил уши, не спускал глаз с окна графини. И поглядывал на въезд в переулок: батя, где ты!

… Брагин гнал по проспекту. Бросил взгляд на часы. Прошептал:

– Веник, я уже рядом. Я сейчас…

…Клычов, спохватившись, выключил фонарик. Развалившись на кровати, продолжил беседовать с собой.

– Остальных здесь, конечно, нет… А где? Где остальные мани-мани? – он включил фонарик, подошел к шифоньеру, открыл правую створку. Здесь было почти пусто, кроме двух пальто и куртки на вешалках, всё просматривалось насквозь.

– А здесь? – вкрадчиво спросил сам себя Клычов. – А здесь у нас, у-у-у, сколько ящичков. – Он начал выдвигать их и совать обратно. Вытащил ящичек с нательными вещами Марии Владимировны. – Ну-ка, ну-ка, поглядим, какие буфера у графини…

На пол полетели бюстгальтеры, трусы. На дне ящичка лежали бумаги. Клычов посветил на них. Это был договор с банком и разрешение на право доступа в счёту. Клычов быстро нашел строку с суммой вклада…

– Во-от они где, наши главные мани-мани! – он закрыл шифоньер, посмотрел на раскиданные им вещи графини. – Надо же, какие сообразительные!

Лохи-то лохи, а догадались в банк сунуть. Суки. – Он зло пнул на полу трусы графини, всё-таки его разозлило, что нашел он малую часть денег. – Ну ничего, тут у нас будет без проблем. Поставим графине утюг на пузо, и у матросов нет вопросов.

Он взял торбу и пошел на выход из дома. В кухне луч фонарика опять скользнул по кастрюле на столе. Клычов задержал на ней взгляд. Странно, нелепо как-то она стояла – одинокая кастрюля посреди голого стола. Он поставил торбу на пол, подошел к столу и просто из любопытства приподнял крышку. В луче фонарика колье замерцало багровым огнем, как мерцают еще раскаленные угольки в прогоревшем костре. Он осторожно, двумя пальцами, выудил из кастрюли диковинные угольки и тут же подхватил вещь всей ладонью. Колье было тяжелым и прохладным, каким и бывает золото.

– Охренеть! – прошептал потрясенный Клычов и начал озираться, как-будто вокруг было полно людей. – Гляди, что у них в кастрюлях валяется! Это мы возьмем! – Он сунул колье во внутренний карман пиджака, и оно стекло туда тугой струей, как змея. – Холодненькое! – поёжился Клычов и хохотнул.

На крыльце он постоял, прислушиваясь. Было темно, тихо, безлюдно. Клычов с удовольствием вдохнул свежий воздух, посмотрел на дверь – возвращать ли замок на место – махнул рукой и пошел к машине. Торбу с деньгами он поставил в багажник, закрыл его ключом, и вернулся к своей дверце, готовый ехать.

– Мужик, закурить не найдется? – громко спросил его Веник. Клычов вздрогнул, прижался спиной и затылком к джипу, напрягая зрение, вгляделся в темноту.

– Мужик, дай покурить, я то я тут по пьяни потерялся…

Клычов разглядел в ночи силуэт. Медленно сунул руку под пиджак, к кобуре.

– Мужик, ну чё ты, я ж говорю – потерялся по пьяни. Домой отвези меня, а? Я сам не дойду… – Веник выставил перед собой костылек. – Вишь, с костылем я. И пьяный…

Клычов увидел наведенный на него ствол и выстрелил. Стечкин с глушителем покнул, как пробка бутылки с теплым пивом. Пьяный взмахнул вверх стволом, потом опёрся на него обеими руками, постоял, сгорбившись, и упал навзничь. Клычов пошарил фонариком вокруг себя, хотел найти гильзу, но ему было не до того. Он быстро сел за руль, отжал педаль тормоза. Джип стронулся с места, медленно покатился по переулку к перекрестку с проспектом. Поравнявшись с пьяным, Клычов притормозил, посветил фонариком. Пуля вошла Венику в горло. Он лежал навзничь, сучил здоровой ногой, и с гримасой улыбки смотрел снизу вверх на Клычова. В мутнеющих глазах Веника было удивление. Вокруг его простреленной шеи набегала черная лужа крови.

– Твою мать, – чертыхнулся Клычов. – Калеку замочил. Тьфу! – Он еще постоял, посмотрел, как конвульсивно дергается нога калеки, и покатил дальше.

…Брагин, едва не опрокинув машину набок, влетел в переулок. Навстречу ему катился джип. Брагин рванул навстречу, ударил по тормозам прямо перед джипом и врубил дальний свет. Клычов притормозил, рукой заслонил глаза от слепящего света. Не давая ему прийти в себя, Брагин выскочил из своего «Фольксвагена», подбежал к джипу, рванул на себя дверцу и сходу ударил Клычова костяшками пальцев в переносицу. В салоне раздался мокрый хруст сломанного огурца. Клычов с булькающим хрипом начал вываливаться из машины на майора. Брагин пихнул его обратно в салон, дёрнул рычаг ручного тормоза, бегом сел в свою машину и погнал к дому графини. На дороге, в свете фар, он увидел лежавшего напротив своей хибарки Веника. Бабуля продолжала смотреть телевизор.

Брагин нахмурился, на его скулах заходили желваки. Он открыл было дверцу, высунул ногу, намереваясь выйти, но остался в машине. Оставаться здесь, вызывать полицию ему было нельзя, тем более что помочь Венику он уже ничем не мог. Брагин посидел за рулём, подумал, оценивая ситуацию, и вернулся к джипу Клычова. Тот дышал, но часто, поверхностно, будто на его груди лежал непомерный груз. Брагин обыскал джип и Клычова. Забрал к себе в машину торбу с деньгами, колье и пистолет. Затем выставил колеса джипа по осевой линии перекрестка прямиком на проспект, усадил Клычова за руль, сунул его руки внутрь баранки. Снял ручной тормоз и подтолкнул машину. Тяжелый джип сдвинулся с места и медленно, помаленьку набирая скорость, покатился под уклон. Брагин ехал сзади, поодаль. Джип выпер на проспект уже на хорошем ходу, пересек его, перескочив через разделительный барьер, и тотчас в него на полном ходу врезался мусоровоз. Брагин понял, что сейчас появятся дэпээсники, которые без труда установят – откуда поперек проспекта возник этот джип, проедут по переулку и обнаружат Веника. Удовлетворённый работой мусоровоза, он спокойно вырулил на проспект и уехал. Майор Брагин понимал, что скоро ему позвонят.

В доме было уютно, тепло, как бывает только от печного духа. Мария Владимировна уже легла, нежилась в ласковом тепле. Грим сидел за столом, любовался графиней, прихлебывал коньячок, присматривал за прогорающей печкой, чтобы вовремя закрыть загнетку.

– Хороню, – повторила Машенька, укладываясь на бок. – Сейчас бы еще метель за окном… «Мело, мело по всей земле во все пределы, свеча горела на столе, свеча горела», – сонно продекламировала она и уснула. Грим, разволновавшись, продолжил:

– «На озаренный потолок ложились тени, скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья…»

Графиня безмятежно спала. Грим пробурчал:

– Ну, блин, я ей про скрещенье ног намекаю, а она к Морфею в объятья. Ладно, как сказал товарищ Сталин, наше дело правое, победа будет за нами!

Он взял со стола кусок колбасы, неслышно вышел на крыльцо, тихонько прикрыл за собой дверь.

– Цезарь, иди ко мне, закуси.

Пёс недовольно забурчал, вылез из-под крыльца, забрался по ступеням к Гриму и с кряхтением лег рядом с ним. Сжал кусок колбасы лапами и начал грызть истертыми зубами. Луна вставала из-за дома, в её рассеянном свечении Грим увидел в конце усадьбы женщин, которые молча и тихо, даже не звякая тарелками, прибирались на столе после гулянки. Видимо, баба Лиза наказала им не шуметь, не беспокоить графьёв. Грим быстро озяб, но продолжал сидеть на крыльце, оттягивал ту минуту знакомого ему удовольствия, когда он, озябший, войдет в теплый дом.

В ночной тишине телефон в кармане зазвонил резко, как-то визгливо. Грим вздрогнул от неожиданности, посмотрел на экран. Звонил майор Брагин.

– Привет, Артём! Да ладно тебе извиняться, дружба – понятие круглосуточное. Мы в моей деревне… Ну да, вроде как свадебное путешествие. Слушаю тебя внимательно…

Бабы у стола побросали работу, навострили уши. Грим встал, пошел в дом.

– Подожди, в дом зайду.

В доме он сел у печки, домашнее тепло сразу проникло под рубашку, начало ласкать тело. Грим повел плечами, наслаждаясь, глянул на свою стопку – остался ли в ней коньяк. Он не спешил. Брагин ждал, когда можно будет продолжить разговор.

– Артём, я весь внимание.

Брагин заговорил… Грим, слушая, начал меняться в лиде, медленно приподнялся со стула, выпрямился. Бросил быстрый взгляд на Машеньку. Графиня безмятежно спала и улыбалась во сне. Может быть, ей снился родственник Грима, Цезарь. Лицо у Грима стало каменным.

– Веника?! Как, почему Веника?!

Брагин продолжал докладывать. Грим стискивал пальцами лоб, морщился от внезапной боли в висках. Машенька завозилась в постели, сонно спросила:

– Веник звонит?

Грим судорожно вздохнул, так дышат, входя в холодную воду.

– Я не понимаю, где он взял адрес Марии Владимировны… Когда похороны? Понял. Ладно, мы будем здесь ждать твоей команды. Ройзман?! Причём здесь Ройзман?! Понял, я звонить не буду. Да, ждем твоего звонка.

– Какие похороны?! – она смотрела на Грима расширившимися глазами. – Это кто звонил?

– Это Артём. Вставай. У нас беда.

Мария Владимировна выметнулась из кровати, накинула на себя поверх ночнушки пиджак Грима. Он дождался, пока она сядет за стол, поставил перед ней стакан холодной воды.

– Звонил майор Брагин. Клычов проник в наш дом, нашел деньги и колье. Веник пытался его задержать. Клычов убил его. Брагин убил Клычова и забрал у него деньги и твою бижутерь. Там сейчас большая суета. Майор сказал, чтобы мы не приезжали, сидели здесь тихо и ждали его звонка.

– Кто такой Клычов? – спросила ошалевшая графиня. Грим психанул:

– Ты, как настоящая женщина, первым задаешь самый глупый вопрос! Какая тебе разница, кто такой Клычов?!

Мария Владимировна, как настоящая женщина, сразу обиделась и заплакала. И обида привела её в чувство.

– Веник… Веничка… Надо ехать!

Грим застонал от досады:

– Сон приснился – едем сюда! Веника убили – едем туда! Ты что такая… ездунья! Повторяю, майор сказал сидеть здесь тихо и ждать его звонка. Он обстановку знает. Выпей воды!

На этот раз, на «ездунью», Мария Владимировна не обиделась. Послушно выпила холодной воды, посидела, соображая, и вдруг, осенённая чем-то, охнула:

– Во-от! Теперь ты понял?

– Что я должен понять?! – пробурчал Грим, он был сосредоточен, напряженно размышлял над случившимся.

– Ты понял, почему мама позвала тебя, и мы поехали к ней сюда? – осенённая графиня вся трепетала от своей догадки.

– Почему?!

– Потому что иначе этот Клычов убил бы нас. Тебя и меня. Твоя мама спасла нас!

Грим тупо уставился на Машеньку, осознавая услышанное, встал, быстро походил по комнате, сел. Теперь он был в смятении.

– Господи, это что же такое?! Это же… правда, что ли? И ты поняла это?!

– А кто тебя сюда привез? – победоносно спросила Машенька. – Ты еще ехать не хотел. Надо будет у бабы Лизы про это спросить.

Грим, ошеломленный чудодейственным совпадением, опять начал ходить по комнате.

– Да, вот еще что… Артём сказал, что днем умер Ройзман. На скамейке у ФСБ.

– Ефим Моисеевич… – Машенька опять заплакала. – Такой хороший… А он почему?

– У бабы Лизы спроси, – зловредно посоветовал Грим, погруженный в происходящий вокруг них кошмар. – Клычов, Ройзман, Веник… И все в один день. Слушай… – он сел рядом с Машенькой. – Где Клычов взял наш домашний адрес? Даже я не знал его, а он узнал!

Она пожала плечами, выпятила губы. Грим настойчиво попросил:

– Ты плечами не пожимай, подумай хорошенько. Ты в последние дни давала кому-нибудь свой адрес?

– А-а-а! – вспомнила Мария Владимировна. – Ну конечно, давала. Когда Ефим Моисеевич вручил мне свидетельство о титуле, он все записал – и адрес, и телефон. А что тут такого?

Грим сокрушенно покачал головой.

– Это мой прокол. Я должен был предупредить тебя, чтобы ты никому не давала наши координаты.

Значит, Клычов взял адрес у него… Но почему Ройзман умер именно у ФСБ?

– Может, мимо шел, и как раз ему плохо стало, – решила помочь Гриму Машенька. Грим в задумчивости поцокал языком.

– Шел именно около ФСБ и именно здесь ему стало плохо. Ну, стало и стало, как говорится, с кем не бывает. Зачем же сразу умирать? А он умер и именно здесь. Совпадение? Нет, что-то здесь не так…

– Это всё вокруг нас заварилось? – спросила Машенька. – Это из-за денег?

– Клычов – да, из-за денег. А Ройзман – нет, тут что-то другое… – Грим встряхнулся, поцеловал Машеньку в макушку. – Ладно, не будем себя накручивать. Приедем в город – разузнаем. Давай ложиться, надо попробовать уснуть. Тебе налить коньяку? А я выпью. Денек такой был…

Телефон он взял с собой, сунул под подушку. Уже в постели она вспомнила:

– Бабуля Веника теперь одна осталась. Как она будет… Позвони Артёму, может, он что-нибудь придумает.

Грим позвонил.

– Тут Мария Владимировна насчет бабули Веника беспокоится.

Майор что-то сказал ему и отключился. Грим сообщил Машеньке:

– К нему племянница с ребенком из Донецка приехала, он поселит её у бабули, сказал, будет там жить и ухаживать за бабкой.

Мария Владимировна воодушевилась.

– Ой, позвони ему, скажи, что мы ей зарплату будем платить. По уходу…

– Он приказал больше не звонить, – остудил её Грим. – Приедем в город – всё решим. Спи!

К удивлению Грима она уснула легко и быстро. Он долго лежал без сна, прокручивал в уме события сумасшедшего дня, думал…

Баба Лиза припозднилась, пришла, когда на часах было уже к девяти. Они увидели, как она подошла к столу, по-хозяйски оглядела – как прибрались бабы. Мария Владимировна позвала её пить чай. Баба Лиза отмахнулась, строго сказала:

– Некогда чаи распивать, пора! Айдате!

За калиткой она как-то многозначительно оглядела их, мотнула головой, приглашая следовать за ней, и, более не оборачиваясь, широким шагом затопала в сапогах по просёлку. Они поспевали следом, Грим заметил, что деревенские украдкой выглядывают из окон – куда это бабка графьёв поволокла?!

Деревня быстро кончилась. После крайних домов, давно брошенных, ветхих, черных и уже кособоких, старуха повела их по дикому полю промеж кустов на взгорок.

– Ну вот и пришли… – сказала она и перекрестилась. Грим не сразу увидел, что оказались они на кладбище, неухоженном, заросшем, затоптанном коровами. Мария Владимировна, обнаружив вокруг себя могилы, вздрогнула. Баба Лиза указала посохом на могилку поодаль.

– Вон туда иди, погляди!

Грим подошёл… На небольшом, в колено высотой, листе нержавейки угадывалась надпись «Сидорова Полина Федоровна…» Это была могила его матери. Мария Владимировна тоже подошла, пугливо прижалась к Гриму плечом. Старуха осталась стоять поодаль, смотрела куда-то в сторону и вверх, вроде как в небо, в котором упоённо звенели жаворонки. Грим дышал тяжело, сдавленно, хмуро глядел на осевший холмик. Огляделся вокруг… Могилка была в стороне от остальных, и вроде бы на кладбище, но в сторонке от других.

– Креста нет, – произнес он.

– А какой ей крест, она же неверующая была, – неожиданно жестко сказала баба Лиза. – Её и не отпевали.

– Почему? – неприязненно спросил Грим, услышав в голосе старухи жесткость.

– А некому было. Здесь батюшки нет. Да и денег ему надо было дать. А кто ж за неё даст?

– Что ж так… не по-людски? – Грим говорил холодно, тон старухи ожесточал его. Старуха смягчилась.

– Да как тебе сказать… она же всю жисть любовь ждала, как какой мужик нарисуется, так – любовь пришла! Ты у неё тоже… дитя любви. А в деревне к таким отношение сам знаешь какое.

– Знаю. Я потому и ушел, – тихо сказал Грим. – Меня эти мужики достали, все в отцы набивались. Пока дело до постели не доходило…

– Я всё это помню, – баба Лиза горестно смотрела на Грима, с состраданием. – Ох, прости Господи. Потому и креста не ставили, и не отпевали. И отчего померла – тоже неизвестно, врачей-то не звали. Малой её пришел к соседям, сказал – мамка не встает…

Грим, невольно оттолкнув от себя графиню, всем телом повернулся к старухе.

– Какой малой?!

– Ой, чего это я, – растерялась старуха. – Совсем плохая стала! Ты ж не в курсе… Она-то после тебя еще одного прижила. Ему уж лет шесть было, когда она померла.

– Где он? – вскрикнул Грим.

– В детдом его свезли. Куда ж его было девать?!

– В какой?

Баба Лиза хмурилась, сопела, она была смущена своей забывчивостью.

– Ну… это дознаться нетрудно. В райцентре бумаги есть.

– Как его звали? Имя какое?

– Петька. Петушок.

– Точно?

– Куды ж точнее! Он такой рыженький уродился, аж красненький, а глазки синенькие. Его и кликали Петушок – золотой гребешок.

– А отчество какое?

– Это ты про того, кто его изладил? – уточнила баба Лиза. – Так Борькина это работа, который из автобазы, с райцентру. Это вся округа знает.

– Значит, Петр Борисович…

– Ага, точно так, Петр Борисович Сидоров. Полина ему вашу фамилию дала. У Борьки же в райцентре семья.

Машенька разволновалась до слез. Сказала возвышенно:

– Гримчик, мы его найдём, обязательно! Это же братик твой! Счастье-то какое! – Мария Владимировна поспешила к бабе Лизе, что-то страстно зашептала ей на ухо. Старуха отстранилась от графини, ошеломленная, спросила Грима:

– Графиня правду говорит? – и указала на могилку. – Это она позвала тебя приехать?

Грим кивнул. Баба Лиза опустилась на колени, где стояла, зашептала:

– Господи, помилуй… спаси и сохрани… укрепи души наши, Господи…

Они помогли ей подняться с колен. Старуха оправила юбку, оперлась на посох, отдышалась.

– Никуда негодная стала. Так и помру, молясь на коленях. Ладно, хоть доброе дело сотворила! Подойди-ка, – ласково позвала она Грима. Он шагнул к ней, удивленный растроганностью старухи.

– Теперь ты знаешь, брат у тебя есть. Годный по матери. Найдешь его?

Глаза Грима были мокрые.

– Найду! – твердо сказал он и пошутил: – Ну вот, а говорят: к бабке не ходи!

– Шебутной ты! – шутливо погрозила кривоватым пальцем баба Лиза. – Это ж надо, как Сталиным придурился! Они все кипятком обоссались, прости Господи! – развеселилась старуха. Услышав от бабы Лизы такое, Грим и Машенька покатились со смеху.

– А касаемо сна твоего…Это мать твоя, Полина, свой грех искупила перед тобой! – уверенно сказала старуха. – Она искупила, а Всевышний донес до тебя её голос. Чудотворен промысел Господний! Ладно, айда дальше…

И опять она, не оборачиваясь, повела их за собой, на этот раз в деревню, к сосновому бору на взгорке. Сосны были все одинаковые – мощные, высоченные, стояли друг против друга ровненько, видно было, что посаженные разом, одними руками. Они вошли в бор, в смолистую прохладу. В центре бора была просторная поляна – теперь пустошь, заросшая сорняком. Грим споткнулся обо что-то.

– Под ноги гляди, – велела старуха. – Пепелище здесь… – Она подошла к какому-то особенному для нее месту, опять опустилась на колени. – Господи, вразуми чад своих… спаси их души грешные… укрепи веру их…

Сотворив молитву, баба Лиза скомандовала:

– Подымайте меня! Не тяни шибко, помаленьку!

Они оглядывали округу. Древняя и чудная она была.

Рукотворная.

– Церква у нас здесь была, – сказала старуха. – Двести лет стояла. В ней еще бабку мою крестили. И мать мою. Потом и меня…

Грим сделал несколько осторожных шагов. Увидел в густом сорняке большие уголья брёвен.

– Сгорела?

– Сожгли. – Баба Лиза поджала губы. – Как лягарх энтот начал скупать наши земли, так она и сгорела. Не иначе он сжёг, ирод! Он бы и деревню спалил, да людей куда ж!

– Почему вы думаете, что это он? – спросила Мария Владимировна.

– А кто ж еще?! – вскинулась баба Лиза. – Она двести лет стояла и хоть бы что, а тут вдруг вспыхнула вся разом, как бензином облитая. Зачем ему церковь на своей земле? Там, где церква – там люди, порядок Божий, приход прирастет. А зачем ему чужие на своей земле? Ему вон одного Сексота хватает! Так что он спалил, он! Больше некому… – старуха надолго замолчала, прикрыла глаза, задремала, что ли. Так, опираясь на посох, не раскрывая глаз, опять заговорила. – А без церквы жизнь какая… Теперь у нас тут крестят, венчают, отпевают абы как. Алкаша какого-то в рясе привезут, он побормочет что-то, потом водкой упиваются. А молиться… Вообще не молятся. И не исповедуются. Нехристи все стали. Так вот и живем… Лет десять уже как. Ты же их вчерась видала, – сказала она графине, мотнув головой в сторону деревни. – Нелюди. Совсем скурвились. Потому что без веры.

Грим и Машенька были потрясены. Блядов скупил все окрестные земли, деревню, вместе с их домами, сжёг церковь… И это именно он расхаживал вокруг их стола, предлагал ей работу в его дворянском собрании, объявил, что дарит им их венчальный обед…

– Ты чего-нибудь про этого лягарха слыхал? – спросила баба Лиза. Грим желчно усмехнулся.

– Да уж наслышан.

– Да-а-а, грехи наши тяжкие, – загоревала старуха. – Ну, ничего, Бог шельму метит. Я его прокляла. Будет ему геенна огненная!.. А ты что вчерась напугалась, когда я спросила тебя про родство с графом Грушницким?

– Не знаю, испугалась почему-то, – застенчиво сказала графиня, и ей опять стало страшно.

– Ну так слушай, тебе надо это знать… – баба Лиза смотрела прямо в лицо графини, у которой потемнели от страха глаза и мелко задрожали руки. – Эту церковь построил твой прадед, граф Грушницкий, вскладчину с купцом первой гильдии Кашиным. У отца Никона документ об этом есть, – сказала старуха, упирая в слове «документ» на «у». – И фотка церкви у него есть. Вот я вчерась и подумала, чудо-то какое, правнучка объявилась…

Грим, затравленный совпадениями, невольно перекрестился, ему тоже стало страшно. Мария Владимировна порывисто схватила бабу Лизу за руки.

– Вы правду говорите? Вы это точно знаете?

– А то! – старуха разулыбалась. – Я ж тебе говорю, у отца Никона бумаги есть. Так что, графинюшка, выпала тебе судьба церкву прадеда заново поставить. Долг твой такой. Если деньги, конечно, есть.

– Деньги есть! – пылко воскликнула Мария Владимировна. Баба Лиза обрадовалась такой волнительности графини, сказала, как приказала: – Ну, коли деньги есть, тогда строй! – И изрекла: – Всем всё зачтется. Всем всё сбудется. Твой-то возражать не будет? – она повела головой в сторону Грима.

– Куда уж тут возражать, – буркнул он и еще раз перекрестился. – Тут бы крыша не съехала!

Гордик слонялся около усадьбы, поджидал своего друга детства, но был настороже, готовый дать ходу, если что пойдет не так. Вчера вечером у него возникло подозрение, что Грим может отлупить его за непатриотичное отношение к родной земле. Но всё пошло как надо. Грим выставил на стол пиво, кинул к нему пакет воблы, батон колбасы и велел позвать мужиков на опохмел. Те появились немедленно – скрытно находились рядом. Грим и Мария Владимировна заспешили к дрезине, чему деревенские оказались очень рады – хоть пивка можно попить спокойно. Грим во все свои силы погнал дрезину на конечную, в райцентр.

У заградительного бетонного блока он сунул под колесо дрезины тормозной башмак, и они по тележной колее Изабеллы заспешили вниз, в поселок.

Межрайонный детдом нашли быстро, здесь и искать-то было негде. Вошли. Грим повел носом, поморщился, в детдоме пахло кислой капустой, грязным туалетом и хлоркой. Директриса сидела в своем кабинете, как большая старая ворона– крашеная пергидролем, носатая, в массивных роговых очках на конце клюва-носа. Одним глазом она косила в какой-то документ на столе, выражение её лица было такое, будто перед ней лежал высочайший указ о присвоении ей звания лучшего директора всех детдомов. Гриму показалось, что вторым глазом она посмотрела на них.

– Разрешите представить, графиня Грушницкая, – начал Грим, рассчитывая на уже знакомый ему эффект. Директриса медленно отвлеклась от «указа», сменила позу на более начальственную. Упёрлась в стол ладонью, выставила в сторону локоть, выпятила пугающе плоскую грудь.

– Допустим…

Грим озадачился. Живая натуральная графиня не произвела на Ворону никакого впечатления. Он несколько засуетился, начал заискивающе:

– Мы, собственно, вот зачем… Тридцать четыре года назад, ну, плюс-минус год, в ваш детдом поступил мальчик Петя шести лет, Пётр Борисович Сидоров. Я его старший брат…

– Допустим…

– Мы потерялись по жизни, а вот сейчас я узнал…

– Дефицит родительского внимания! – констатировала Ворона.

– Да, вы правы. Время такое было. Так вот, я хочу его найти, он же родной мой брат. По матери…

– Время не бывает разным. Разными бывают люди! – директриса победоносно откинулась на спинку кресла.

– Как вы мудро сказали! – льстиво воскликнула Мария Владимировна, помогая Гриму. – Надо записать.

Директриса одарила графиню строгим назидательным взглядом.

– Образование! Можно сказать иначе. Время не проходит, время стоит на месте, это мы проходим мимо времени. Записывайте!

Грим, совсем озадаченный, взял передышку – сменил тему и тон. Сказал сердечно:

– Тихо у вас, детишек что-то не слышно.

– Контингент со вчерашнего дня в лагере труда и отдыха, – сообщила Ворона в стиле отчета о проделанной работе. – У нас там огороды. Весна год кормит.

– A-а, посевная, значит? Ладно, зайдем по-другому… – Грим попёр напролом. Достал портмоне, выложил на стол десять пятитысячных купюр, сделал из них стопочку и двинул ее пальцем к Вороне. – Здесь пятьдесят тысяч. Могу и больше. Мне надо знать, что было с моим братом после детдома.

Директриса отпрянула от денег, но это была не паника, близорукая, она хотела получше их рассмотреть. В увеличенных очками глазах Вороны Грим увидел горячую заинтересованность.

– Надо смотреть в архиве, – промямлила она, не спуская глаз с денег. – Это когда, говорите, было?

Грим подрастил стопочку еще на две пятитысячных.

– Ну так смотрите! Сколько вам надо времени?

– Часа два, – прошептала Ворона, любуясь взяткой.

– Вперед, мадам! – воодушевил её Грим. – Вы же образованная женщина! Встречаемся через два часа. За скоростной поиск – премия.

…Они вышли из детдома. Грим с надеждой в голосе спросил:

– Как думаешь, найдёт?

– Должна… – неуверенно сказала Машенька. – У них в архиве эта информация точно есть.

Грим резко остановился, схватил Машеньку за руку.

– Ты понимаешь, если найдем – это будет настоящий родственник! У меня же никого нет…

– Не просто родственник, родной брат! – дрогнувшим голосом воскликнула Мария Владимировна. – У меня тоже никого нет…

Грим и Машенька задумались, замечтали. Она осторожно заметила:

– Если бы еще хороший человек оказался…

– Вот это было бы неплохо, – согласился Грим. Порылся в бумажнике.

– Заправиться надо.

– Да, съесть чего-нибудь не мешало, а то у меня тут кошки скребут, – она погладила себя по животу.

– Поедим. Я о другом… – он остановил мужика. – Где у вас тут банкомат?

Мужик уставился на них таким бдительным взглядом, будто его спросили о расположении ракетных пусковых установок, но всё же раскрыл военную тайну.

– Вон там, в «Технике».

В магазине «Техника на все случаи жизни» они подошли к банкомату Сбербанка. Грим вставил карточку, набрал код, сумму «100.000» и команду «Выдать». Банкомат ответил «Ждите. Операция выполняется».

– Не даст, – заволновался Грим. – У него столько денег нету, деревня же!

Банкомат выдал пачечку пятитысячных купюр, и на табло появилось «Извините. Банкомат временно не работает».

– Всё выгребли, да? Извиняем. Отдыхай пока! – Грим дурашливо поклонился банкомату. Заметив, что Грим поёжился, Машенька спросила:

– Что, продуло?

– Да есть маленько. Дрезину же пока гонишь – потеешь, вот ветерком и обдуло.

– Что ж вы как дураки её руками гоняете? Ты на нее мотор поставь, – Машенька показала на стеллажи, на которых сомкнутыми рядами стояла армада моторов. У Грима от изумления вытянулось лицо.

– Графиня, это же гениально! А ну, пойдем!

– Милейший, – позвал Грим продавца. – Нам на дрезину нужен движок с передаточным шкивом вращающегося момента. Я понятно изъясняюсь?

– На куда?! – Продавец уставился на Грима, потом перевел взгляд на стеллажи и застыл.

– Он не врубанштейн! – сообщил Грим Машеньке и достал телефон. – Сейчас уладим вопрос…

– Гордик, у кого ты взял дрезину? Митяй? Он в движках смекает? Слушай сюда! Позвони ему и скажи, чтобы он пулей летел в магазин «Техника», это там, где моторы всякие продают. Пулей, понял? Я здесь жду!

Митяй не задержался. Через пару минут к магазину на трескучем мотоцикле подлетел усатый и лысый дед. Он лихо, юзом, припарковался, кинулся в магазин. Был он в деповской робе, кирзачах и танковом шлеме. Поверх робы сверкала заклепками кожаная куртка «а ля байкер».

– Кто тут от Гордика?

Поздоровались. Грим демонстративно уважительно сказал:

– Митяй, тут такое дело, что без тебя никуда. Надо на дрезину Гордика поставить тягу. А то руки уже отрываются. Выбери, какой из них?

Митяй поплыл взглядом по стеллажам, озаботился, засвистел что-то под нос.

– Как покупать будешь, по деньгам или то, что реально надо?

– Конкретный нужен движок. Чтоб таскал только так! – Грим показал большим пальцем, как должен таскать движок. – Митяй, моща нужна такая, чтобы не только колеса крутил, но и зимой снег на железке чистил.

– Это дорого, – Митай поскрёб черными ногтями щетинистую щеку. – Если как говоришь, то вот этот…

– Заверни! – сказал Грим продавцу.

– Нормально! – похвалил Грима Митяй. – Я щас!

Он умчался на своем трескучем козле и тотчас вернулся на другом мотоцикле, с коляской, в которую и погрузили купленный мотор. Далее у них пошел совсем деловой разговор.

– За работу сколько возьмешь? – спросил Грим.

– Это дорого… – Митяй отвел глаза от Грима, начал смотреть в сторону. Он боялся продешевить, но и заламывать цену тоже опасался, чтобы не послали куда подальше. – Суди сам, матерьял, сварка, подгонка, обкатка, тент какой-то надо поставить, то-сё… Ну… тыщ пять. Потянешь?

– Легко, – сказал Грим. – Ты одну позицию забыл.

– Какую?! – слегка испугался Митяй.

– Обмыв.

– Не-е, это я не забыл! – с облегчением сказал Митяй. – Это я… – он потыкал указательным пальцем в воображаемую пятитысячную, имея в виду, что включил обмыв в пять тысяч, но тут же сообразил, что развивать эту тему не надо. – Ну, на обмыв сам смотри, обмыв это ж такое дело…

– Две тысячи, – сказал Грим.

– Это пойдет, – быстро согласился Митяй.

– Расчет когда, сейчас или после работы? – спросил Грим.

– Как же можно сейчас?! – осудительно сказал Митяй. – Щас неинтересно. И опасно… Вот после работы – совсем другое дело! Ты к обмыву подключишься? – с надеждой спросил Митяй.

– Посмотрим… – уклончиво ответил Грим, поглядывая на Машеньку. Та стояла в сторонке, от души потешалась над переговорами.

– Гордик рассчитается. Ну, будь! – попрощался Грим с Митяем. – Счастья в личной жизни!

Митяй остался очень доволен пожеланием Грима.

– Вот это культурно! – и покатил мотоцикл медленно, аккуратненько, словно вёз не мотор, а фаянсовый сервиз.

– Гримчик, вон там пирожки продают, с мясом, – заныла графиня. – Давай купим, сил нет, как хочется.

Пирожки были горячие и вкусные. Мария Владимировна жадно откусила одному попку, начала дуть внутрь, остужая. Даже глаза закрыла от наслаждения.

– Ой, хорошо!

– Сейчас наглотаемся – заворот кишок будет, – сказал Грим с набитым ртом. – Пойдем в детдом, пора уже.

Мария Владимировна глянула на часы.

– Куда «пора»?! У нас еще час времени!

– Пойдем-пойдем, – Грим в нетерпении увлек Машеньку под локоть. – Надо поглядеть, давать ей премию за скорость или нет.

Они медленно шли к детдому, расправляясь с пирожками. У входа Грим сказал:

– Давай здесь доедим, а то там гальюном воняет.

– Моветон! – поморщилась графиня.

– И хлоркой с капустой, – настоял на своем Грим.

…Ворона цепко держала в руках тонкую папочку с выцветшими тесемками.

– Есть? – на крике спросил Грим, рванулся к столу директрисы. Она властно указала им на стулья: сидеть! Они смирно сели. Ворона явно наслаждалась смятением Грима.

– Есть. Но информация минимальная. Ребенок пробыл здесь два месяца и был усыновлен. Редкий случай.

Грим взорвался.

– Да мне по хера, редкий, не редкий! Дай сюда! – он вырвал папку из рук Вороны, впился глазами в «Анкету приёма». С фотки три на четыре на него смотрел мальчик. Лицо у него было страдальческое, даже на старой фотографии было видно, что глаза малыша полны слез.

– Видимо, фотоаппарата испугался, – поставила диагноз слезам Ворона.

– Заткнись! – посоветовал ей Грим. Документы были у него в руках, и он уже никого и ничего не боялся. Читать анкету он пока не стал. Следом шли «Результаты медицинского освидетельствования». Потом «Дневник поведения». На дне папочки, последним документом было «Свидетельство об усыновлении. Копия. Оригинал у Усыновителя». И – фотография… На ней бравый красавец майор в форме бронетанковых войск и молодая белокурая женщина держали на руках, сложенных качелями, Петьку Сидорова. На оборотной стороне фотографии было написано «майор СА Звягинцев Константин Иванович и его зарегистрированная жена Звягинцева Валентина Родионовна усыновляют Петра Борисовича Сидорова. Прилагается к свидетельству об усыновлении».

Руки у Грима мелко дрожали. С трудом удерживая тесёмочки, он завязал их узлом, сунул папку Машеньке.

– Делай ноги!

Марию Владимировну как ветром сдуло, Грим и не ожидал от неё такой воровской прыти.

– Это документ строгой отчетности! Я полицию вызову! – заорала директриса.

Он медленно встал, медленно подошел к Вороне, навис над ней.

– Какая полиция? Я номера купюр переписал. Взятка при исполнении служебных обязанностей! Торговля государственными документами! Давай, вызывай…

Ворона тихо завыла, уронила лицо в ладони. Грим увидел сверху плешивое темя старой женщины. Принюхался, в нос ему ударил перегар.

– А-а-а, вон оно что! Так ты с бодуна?! – злорадно обрадовался Грим. – Так это совсем другое дело! Тогда всё понятно! А я думаю, чего выпендривается, «образование», «время стоит на месте»! И, главное, «записывайте»! На! – он шлёпнул перед ней на стол пятитысячную. – Иди домой, поправься. Лучше пивком, – посоветовал он и пошел к двери.

– Я пиво не пью, – пожаловалась директриса.

– Зря, – заметил Грим. – Хорошо освежает!

Грим еле нашёл графиню. Она отбежала метров на двести, стояла в кустах на противоположной стороне, спиной к детдому, делала вид, что разглядывает красоты райцентра.

– Ну что там? – быстро спросила она и оглянулась по сторонам, готовая продолжить «делать ноги» куда угодно.

– Алкашка, – сказал Грим. – Полный моветон.

– Теперь легко найдем! – Мария Владимировна потыкала пальчиком в папку. – Я думала, что придется идти по его жизни поэтапно, а тут всё будет легко, найдем этого майора и всё! Только Петя теперь не Сидоров. И наверняка не Борисович. Он теперь Пётр Константинович Звягинцев.

…Они опять шли мимо «Техники на все случаи жизни».

– Я сейчас! – Грим заскочил в магазин. Банкомат работал. Он проворно снял еще сто тысяч. Банкомат выдал деньги, опять извинился и умер. В магазине они прикупили продуктов, Грим взял пару бутылок шампанского, и пошли по колее Изабеллы к дрезине.

…На деревенском «перроне» их ждали двое, Цезарь и Гордик. Цезарь оправдывал имя, сидел, не дёргаясь, достойно. Гордик метался, не зная, как уважить Грима.

– Ванятка, мне Митяй сказал… – он бегал вокруг дрезины на полусогнутых. – Это ж прелесть какая! Мы такой аппарат заделаем!

– Комильфо, а, Гордей? – поддела Гордика графиня.

– Со стола убрали? – в лоб спросил Грим. Гордик в панике схватился руками за голову.

– Понятно. – Грим раздражился. – Дуй в три ноги, чтобы всё было убрано, пока мы дойдем.

Когда они вошли в калитку, Гордик заканчивал швырять в тачку банки, рыбью шелуху. Грим подошел, повёл носом.

– И ссали здесь же… Свиньи вы. Я к вам со всей душой, а вы… свиньи. Значит, так. Привези посадочной картошки, сколько сюда надо, рассады, какая есть, и самовар. Всё поставь на стол. Обоссанную землю пролей водой из речки. И вон с глаз долой. Нужен будешь – позвоню. Стой, на вот семь тыщ, пять за работу и две на обмыв. Митяй знает. Библяотекарь!

Гор дика убило именно последнее слово. Услышав его, он рухнул с высот восторга от мотора до этого «библиотекаря», душа его шлепнулась прямо в тачку с пустыми пивными банками.

Не оборачиваясь, они ушли в дом и находились в нём, пока скорбный Гор дик проливал свежей водой землю друга детства, обоссанную земляками. Мария Владимировна налила Цезарю молока, накрошила в него белого хлеба и подрезала колбасы. После еды Цезарь лизнул ей руку и пошел к себе на фуфайку. Вечером топили печь, помянули Веника, Ефима Моисеевича, выпили обе бутылки шампанского за Петю Константиновича Звягинцева. То и дело Грим хватал папку, читал документы.

– Видишь, ребенок нормального развития, физиологических отклонений не обнаружено, и психически адекватен! – с гордостью говорил Грим. – Это и понятно, у нас в роду хиляков и придурков никогда не было. Давай, за Петьку! – и он вздымал, как знамя, стакан с шампанским, выше головы. Пригубив, Мария Владимировна, задумывалась, на лице её появлялась благостная улыбка.

– А ну-ка, дай дневник поведения, – просила она Грима, и он бережно выдавал ей из папки этот документ.

– Смотри, как здесь говорится… Спокоен, усидчив, вдумчив, умеет вести беседу… – со значением читала графиня.

– Значит, умный! – Грим опять хватался за стакан с шампанским. – Весь в старшего брата. Скажи!

– Особенно по части «спокоен» и «усидчив», – поддевала она Грима.

До обеда они сажали картошку, в каждую лунку Грим со знанием дела сыпал щепоть золы из печки, в теплице – свеклу, помидоры, перцы. Пили чай из самовара с медом и баранками. В обед Мария Владимировна нажарила картошки на сале. Грим распластал кусок малосольной сёмги, купленной в райцентре. После обеда они рухнули в постель и проспали до самого вечера. А на закате пошли гулять по шпалам в сторону райцентра и обратно. Звенели птицы. Солнце лежало не верхушках деревьев и уже не слепило. Ветерок нес с собой запахи молодой листвы, уже теплой земли и ольховые пушинки. Оступаясь на ребрах шпал, Мария Владимировна ойкала, хваталась за руку Грима.

– Ой, упаду! Держи меня!

Грим держал графиню крепко.

Они были счастливы.

Рассвет был еще розовый, нежный. Деревня спала без единого звука, будто в ней никого и не было. Земля на вспаханных огородах дышала, избы плыли в парном тумане. Грим, крадучись, вышел в сенцы, выбрал из стоявших в углу удочку покрепче, копнул червей и прошел через лозняк к реке. Вода медленно кружила в омуте мелкий речной сор и пену. Это место он знал и потому сразу взял с собой большое ведро под рыбу. Первым клюнул крупный голавль. Грим, отступая назад от реки, выволок его на берег, кинул в куст. Вторым был карась, здоровенный, толстый, полный икры. Третьим – опять голавль… Дома он на краю стола сноровисто почистил рыбу, обмыл её и понес в дом на сковородку. Учуяв деликатес, Бегемот требовательно заорал, встал у стола на задние лапы: мужик, дай рыбы! Мария Владимировна уже проснулась. Увидев рыбу, всплеснула руками, восхищенная, посмотрела на Грима. Проворно налила ему чаю, пододвинула тарелочку с медом и взялась за жарку. Грим раскрыл настежь окна, дверь, в дом хлынул свежий лесной воздух. Всё они делали без лишних слов, молча, только ласково прикасались друг к другу, когда сновали мимо.

Он втащил в дом лестницу, засветил керосиновую лампу.

– Надо посмотреть, что там, – Грим показал глазами вверх, на люк чердака.

На чердаке было голо и чисто. Только справа от лаза, на расстоянии вытянутой руки, лежал какой-то узел. Грим подтащил его поближе, ощупал. Под тряпкой захрустел толстый целлофан.

– Прими-ка! – он подал Машеньке узел. Она приняла его, опустила на пол и звонко чихнула.

– А пыли!

Он вынес узел на крыльцо, развязал его, отбросил подальше в сторону пыльную, истлевшую от времени тряпку. Развернул целлофан и увидел знакомую ему приемистую жестяную коробку из-под чая. Грим бережно обтёр ее рукавом рубахи и занес в дом.

– Глянь-ка! У нас в ней индийский чай хранился. Он же в жутком дефиците был, так мать, если нарвется на него, накупит пачек и ссыпает потом в эту банку.

– Давай-ка это потом, – Мария Владимировна забрала у Грима коробку, поставила её в шифоньер. – Рыба готова!

Они ели вкусно, с наслаждением. Выуживая изо рта ребро голавля, Грим сказал:

– Жить надо здесь! Ловить рыбу, пить молоко, растить картошку и мыться в бане. Только в бане! Ты когда-нибудь мылась в деревенской бане? Нет?

Ничего, это мы поправим. Я тебя, знаешь, как попарю-помою!

– А как же культурная жизнь?! – Мария Владимировна посмеивалась, слушая Грима. – Театр как же?

Грим ответил, облизывая пальцы и присматривая себе следующий сладкий кусок:

– А-а-а, тебе театр нужен?! Да я тебе такой театр устрою – обхохочешься! Ты только скажи – хочу театр. И будет – будьте любезны! Эй-эй, вы что ж, графиня, мне хвост подсовываете, да еще карася, там же одни кости! Я вот головы возьму, посмакую!

Затем пили чай вприкуску с медом, шумно тянули его, сложив губы дудочкой. Грим даже с блюдца попробовал, поставил его на растопыренные кверху пальцы, но уронил, обжёг кипятком колени, и они расхохотались над своим баловством.

После завтрака Мария Владимировна убрала со стола, протёрла клеенку тряпкой, поставила на стол банку.

– Ну, вот теперь давай посмотрим, что там… – было видно, что она сгорает от любопытства, как ребенок, открывающий пакет новогоднего подарка. Грим обтер пальцы о рубашку, помедлил и осторожно открыл крышку. Банка была полна каких-то бумаг. Сверху лежало свидетельство о смерти матери…

– Это не иначе как Гор дик все материны бумаги прибрал. Вот свидетельство и лежит сверху. Это хорошо, это нам понадобится, когда Петьку искать начнем. На-ка, положи в папку.

Он пока ничего толком не читал – не находил сил, выкладывал на стол какие-то квитанции, чеки, записи. Дошел до мешочка, вроде кисета… Взвесил его на ладони.

– Тяжелое что-то. – Гриму было не по себе. – Что это может быть…

Он растянул шнурочек горловины. На стол выпал орден «Знак Почета» и следом орденская книжка.

– Чей это?!

– Ну не Гордика же! – Мария Владимировна смотрела на Грима настороженно, она чувствовала его страх. – Читай, там написано…

Он раскрыл орденскую книжку, прочитал под нос:

– Награждена Сидорова Полина Федоровна, орден «Знак Почета»…

– Интересно, за что… – Грим совсем растерялся, у него в голове не укладывалась мысль, что у его матери, от которой он сбежал, может быть орден.

– Вспоминай… – Мария Владимировна продолжала внимательно смотреть на Грима, с укоризной слегка покачивала головой. – Кем она была?

– Дояркой, кажется, – Грим напрягал память. – Точно, дояркой.

– Ну вот видишь! «Кажется» ему! – Грвфиня встала, подошла к окну. Сказала задумчиво:

– «Знак Почета» это не халам-балам! У нас в школе, в которой я работала, директор тридцать лет отпахал, когда ему «Знак почета» дали. Это ж сколько ей, простой женщине, надо было работать, чтобы орден такой получить… Она орденоносец, а в деревне только о мужиках её и болтают. Скоты!

Грим принял слова Марии Владимировны и на свой счёт, смутился, пристыженный, опустил голову. Даже лицо ладонью прикрыл. Она вернулась к столу.

– Ладно, давай смотри, что там еще…

Под мешочком с орденом лежали конверты, много конвертов, и все одинаковые. Грим взял первый… На нем рукой матери в строке «Кому» было написано «Ванятке». Остальные графы были пустые. Заполнен был только «Обратный адрес» и «От кого».

Он достал из конверта лист, развернул его, начал читать и голос его тотчас стал глухим и срывающимся… «Дорогой мой Ванятка, – писала ему мать. – Где ты, сынок? Я бы отправила тебе письмо, да не знаю куда. Прости меня, беспутную, не суди строго маму свою, нехорошо это, сынок. Грех это. Ты бы вернулся, Ванятка, я бы тебе оладушков со сметанкой сделала, баньку истопила. Потом мы бы за грибами пошли…»

Грим оторвался от письма. Плакал он безмолвно, сидел с каменным лицом, стиснув зубы, и из глаз скатывались слезы, будто ничего особенного с ним не происходило, а просто он чистил едучий лук и морщился от этого. Он покашлял, сдерживая себя, попросил воды. Мария Владимировна зачерпнула из ведра, молча протянула ему кружку.

– Я это… я пойду, – Грим встал, пряча в пол глаза, быстро прошел к двери. На пороге сказал, не оборачиваясь: – Я пойду баньку затоплю. На вечер. Помыться надо… Ты тут почитай сама, расскажешь потом. А то я… боюсь.

Старую снаружи баньку внутри обшили новым шпунтом, и была она внутри чиста, опрятна. Гордик расстарался, даже свет провел. Видать, заезжие рыбаки-грибники любили попариться, и он включил сидоровскую баню в перечень своих платных услуг. Грим затопил баньку, начал носить от речки воду в бочку у каменки. Носил упрямо, остервенело, пока бочка не стала полной. После этой тяжкой работы он присел на скамеечку у входа, привалился мокрой от пота спиной к бревенчатому срубу, подставил лицо солнцу. В груди, там, где душа, вроде полегчало, комок в горле исчез, и он уже мог дышать свободно.

– Я Петьку найду, мать, я уже начал, – сказал он в небо. – Его хорошие люди взяли, так что он пропасть не мог. Не должен был пропасть.

Сквозь сощуренные от солнца веки он увидел, как в калитку прошмыгнула Верка, жена Гордика, и, озираясь по сторонам, бегом метнулась в дом. В фартуке на животе у неё было что-то завернуто. Почти тотчас она выскочила из дома и также, озираясь, бегом, выскочила из усадьбы. Он только покачал головой, взял с полка кусок хозмыла и пошел к реке. Мылся ледяной водой долго, стоял на берегу, согреваясь, и опять мылился и окатывал себя из ведра. Теперь он был готов вернуться в дом, на глаза Машеньки.

Графиня уже замесила тесто, раскатала сочень и теперь нарезала лапшу. По дому расплывался из кастрюли аромат.

– Верка прибегала, курицу принесла, – сообщила Мария Владимировна. – Я вот лапшу готовлю… Запугал ты землячков до психоза. Дерганая вся, спрашивает, Сталин дома?

– А ты ей что сказала?

– Сказала, Сталин в Кремль уехал.

– А она что?

– А она обрадовалась, говорит, ему там ничо не обломится, в Кремле всё занято. Я там отложила одно письмо, – она показала ножом на край стола, – прочти его. Остальные можно потом…

Грим сел читать… «Здравствуй, Ванятка, я заболела, у меня рак. Откуда взялся, непонятно. Врачи сказали – надо делать операцию. Но я отказалась, Петеньке не с кем будет быть, когда я больнице. Просила наших присмотреть за ним, да они все отбрехались. Решила – пока в силах, буду дома с Петенькой, а потом уж как выйдет. Чай, люди не дадут Петеньке пропасть. Ванятка, ты найди его, братика своего. Живите далее вместе в дому. Я дом и землю на вас отписала, завещание в чайной банке. Нотариус сказал, что вы наследники первой очереди, но я не шибко это поняла. Какая еще есть очередь, вторая, что ли, если на этом свете нас только трое, я да вы. А как помру, будете только вы вдвоем. Придерживайтесь друг друга, мать-то у вас одна. Отцов не ищите, зачем они вам разные? Храни вас Бог…»

– Надо на могилку сходить, прибраться там, – сказал Грим. Мария Владимировна кивнула.

– Я тоже так подумала… Сейчас вот лапши похлебаем и пойдем. Ты пока что взять надо – посмотри. Лопату, грабли, топор. Может, моток проволоки найдешь. От коров.

…Земля была легкая, податливая. Они быстро выдергали с могильного холмика сорняки, Грим оправил его лопатой, вырубил вокруг кусты, забил по углам колья и натянул проволоку. Мария Владимировна отгребла граблями мусор, посадила на могилку кустики полевых цветов, выкопанные по пути на погост.

– Пока так, – сказал он, – потом памятник привезу. А вообще, Михалыча сюда надо, он бы всему кладбищу вид дал.

Брагин позвонил вечером, сказал, что обстановка спокойная и завтра можно приехать. Грим набрал Гордика.

– Когда завтра первая электричка в город? В десять? К девяти выкатывай свою тачку, отвезешь нас к поезду.

Грим и Мария Владимировна подошли к дрезине и обомлели. Гордик в очках комбайнёра, положив руки в крагах на руль, сидел в салоне «Победы», точнее в её кузове, приваренном к станине дрезины. Кузов легковушки был зачищен абразивом, загрунтован и покрашен красной грунтовкой, отчего сооружение было похоже на странную пожарную машину. Сзади, сбоку, на месте крыла, под защитным козырьком поблескивал никелем движок. Справа и слева вперед торчали толстенные оглобли, отчего аппарат одновременно смахивал и на пожарную машину, и на двуствольную пушку.

– Это что торчит?! – спросил про оглобли потрясенный Грим.

– Снегорезы, – небрежно сказал Гордик. – Зимой на них будет монтироваться нож, рельсы чистить.

– А руль на хрена?! – растерянно спросил Грим.

– Руль для дизайна, – объяснил Гордик. – Прошу на посадку.

Внутри салона было три металлических стула, приваренных к полу дрезины, один для машиниста и два для пассажиров. Каждый был снабжен подушкой. Мария Владимировна села, ощутила задом мягкость сиденья.

– Комильфо, Гордей!

Движок завелся с пол-оборота, Гордик прижал шкивок к ремню передачи крутящего момента, и дрезина разбежалась, бойко полетела вперед по ржавым рельсам.

– Будет подпрыгивать маленько, – предупредил он, – но это временно, ребята сказали – надо по путям пройти, протянуть болты.

– Конуру для нее придется укрупнять, – сказал Грим, озираясь в салоне, всё еще изумленный изобретательностью Митяя.

– Это я сделаю. Вот вернусь с вокзала и начну, – Гордик был одномоментно воодушевлен и озабочен. – А то теперь точно угонят!

Его приятно тревожила мысль, что его аппарат могут угнать.

На вокзале Грим сказал Гордику.

– Спасибо, что документы сохранил… Цезаря корми, в холодильнике фарш найдешь, вари ему похлебку погуще. Кстати, чья это собака?

– Сексота, – сказал Гордик. – Он его по старости со двора выгнал.

Возвращались в город налегке. Грим вёз папку с детдомовскими документами младшего братишки и жестяную банку с бумагами мамы. Поклажей Марии Владимировны был Бегемот. Опять летели навстречу озимые поля, посреди них белым на зеленом светились березовые колки, далеко в стороне поблёскивала река. Теперь эта земля была знакома Гриму. Потом поезд вонзился в глухой лес, в глазах замельтешили стволы, в стиснутом пространстве колеса гулко и мерно застучали на стыках рельс.

Грим отвлекся от летящего за окном леса, размышляя над тем, что ждет их в городе. Сказал Машеньке.

– Звонить генералу насчет Петьки я не буду. Надо рассказать про Петьку майору, а он уже подумает, как поступить.

Мария Владимировна удивилась.

– Да?! А почему не генералу? У него же возможностей больше.

– Да ты понимаешь… – Грим помолчал. – По-моему он знает, что у нас есть большие деньги. Он на поросенка не просто так зазывал. От него надо держаться подальше…

У нее вытянулось лицо.

– Да откуда же он может знать про деньги?!

Гриму не хотелось заводить этот разговор сейчас, в поезде, среди людей.

– А чего тут знать, кто же просто так даст инвалидам сто тысяч евро на лечение? – сказал неохотно Грим. Она наоборот увлеклась темой, даже растревожилась.

– Никому ничего не говорили, а все про деньги знают. Не понимаю…

Грим разозлился, но не показал этого. Долго молчал, раздумывая – сказать, нет? Решил сказать.

– Поаккуратнее со словами! Что значит «все знают»? Знают Клычов, полиция, ну и генерал. Клычов знает точно, он на этих деньгах сидел, он за них отвечает и поэтому он их ищет. Полиция не знает, а предполагает. Генерал знает, но умозрительно. Из них только Клычов шел по точному следу, вышел на нас и нашел часть денег… – Грим внимательно посмотрел на графиню. Машеньку. Она прилежно слушала. Никакой обиды Грим не заметил. Теперь, раз уж пошел такой разговор, ему предстояло сказать главное. Обидное, как всякая правда. Но сказать это надо было. – Ты говоришь, «никому ничего не говорили». Не говорили, где деньги лежат? Да, не говорили. А на ключ от дома, где деньги лежат, ты навела. Ты дала Ройзману свой адрес. Ты дала, Клычов его у Ройзмана взял, и вот что из этого вышло. Если бы не Артем…

Мария Владимировна мгновенно превратилась в разъяренную кошку. Она отпрянула от Грима, глаза её сузились, лицо побелело, стало какое-то желтоватое, некрасивое.

– Ты хочешь сказать, что Веника из-за меня убили?!

– Что за моветон, графиня! – холодно съязвил Грим. – Большие деньги любят большую тишину. Зачем надо было говорить старухе, что у тебя есть деньги на строительство церкви? Кстати, у тебя денег нет, деньги есть у нас… Теперь вся деревня будет знать. И Сексот тоже. А он человек Клычова. Сексот настучит Клычову, тот поймет, где мы спрятались. И выйдет на нас. Только теперь он попрёт напролом…

– Это как? – прошептала в смятении Мария Владимировна.

– А это очень просто. Выколотит из нас деньги и убьет. Если, конечно, мусоровоз не раздавил его…

Теперь он сказал всё, что нужно было сказать. Говорил вполголоса, смотрел при этом мимо Машеньки – поглядывал на соседей, слышат, нет?

…Брагин встретил их на вокзале. Поздоровались молча. Майор открыл багажник, показал Гриму торбу с деньгами. Грим пожал ему руку, виновато вздохнул, мол, извини, брат, так получилось… И на кладбище ехали молча. Михалыч посмотрел на их лица и тоже не раскрыл рта. На воинской части кладбища был армейский порядок, одинаковые могилки тянулись справа и слева от пешеходной дорожки шеренгами, как солдаты на плацу. Последним в левом ряду под свежей землей лежал Веник. С фотографии на них смотрел, улыбался бравый, в голубом берете с эмблемой ВДВ солдатик. Было несколько венков, один от сослуживцев, другой от командования дивизии и третий «Внуку Вениамину от бабушки Вари».

– Бабуля была на похоронах? – спросила Мария Владимировна.

– Да куда ей, это мы венок сделали, ну, чтобы по-человечески было, – объяснил майор. – А ей зачем сюда… Мы ей сказали, что Веник уехал на лечение, она выслушала и забыла. У нее же оперативной памяти совершенно нет, она помнит, как замуж выходила, сто раз уже рассказывала, а что вчера было – не помнит.

– Но Веник же не может быть вечно на лечении, – заметила Мария Владимировна.

– Ну так и бабка не может жить вечно, – резковато буркнул Грим, которого с утра не покидало подозрение, что графиня на поверку баба дура.

– А Мойсеич вон там упокоился, – показал куда-то вдаль Михалыч. – Пойдете?

– Пойдем. Но не все, – Грим незаметно толкнул локтем майора. – Артем, ты проводи Марию Владимировну, покажи ей там… А мы с Михалычем тут пока… потолкуем. Машенька, побудь с Артёмом. На обратном пути посмотри на склеп прадеда, может, там что-то подделать надо. Артём, ключ от багажника дай.

Майор всё понял, отдал Гриму ключи от машины и бережно, под локоток, повел графиню к могиле Ефима Моисеевича.

К машине пошли быстро и без лишних слов.

– Иди в контору, я догоню. – Грим открыл багажник, взял в каждую руку по две пачки, локтем захлопнул багажник и пошел в контору.

– Здесь двести тысяч евро, – он положил перед Михалычем деньги. – Это твой гонорар. Спасибо тебе. Если бы не ты, я бы, брат, пропал.

– Да от меня вообще вся эта польза пошла, – пошутил Михалыч, приятно удивленный гонораром. Он просто любовался пачками евро. – Вот если бы я не поселил тебя там, так и бабла бы этого не было. И графиню ты бы не встретил.

– Добавить? – шутливо спросил Грим. Михалыч ответил шуткой.

– В Одессе говорят, денег не бывает хватит. Не надо. Надо будет – скажу. Мне эти деньги во как нужны, – Михалыч чиркнул большим пальцем по горлу. – Позарез.

– О как?! – удивился Грим. – Зачем тебе здесь такие бабки?! – он движением головы показал на могилы за окном.

– Придет час… туманно ответил Михалыч. – Ну, где тебя носило?

– Михалыч, это всё потом… Одно скажу: мы уехали в мою деревню, а Клычов залез в дом и нашел деньги. Веник наш сосед, хотел задержать Клычова, так он, сука, его убил. Но нарвался на майора…

– Жаль солдатика, веселый он был на свадьбе, – сказал Михалыч, Грим, замороченный событиями последних дней, не услышал искренней грусти в его голосе.

– Слушай… Видишь, какая канитель вокруг нас, я таскаюсь с этой торбой, как дурак со ступой. Надо её спрятать где-то… Может, в склеп?

– Место там, конечно, хорошее, – Михалыч задумался, соображая, с хрустом поскреб пятерней затылок. – Путёвое место. Но без надзора всё равно нельзя. Бабки-то сурьезные… Ну-ка, пойдем! – он взял с гвоздя на стене большой ключ, позвал за собой Грима. Поодаль от входа в контору, вдоль кладбищенского забора, стоял сарай-склад с мощными, в два кирпича, стенами. Михалыч отомкнул амбарный замок на распашных воротах, растащил их створы по сторонам. Вдоль одной стены, друг на друге стояли штабелями дешевенькие гробы из горбыля, обитые красным ситцем.

– Это ширпотреб, – объяснил Михалыч. – Типовые. Идут влёт. А вот это – штучная работа!

Вдоль другой стены, от пола к потолку, стоял небольшой штабель, прикрытый от пыли толстым целлофаном. Михалыч сдернул его. Грим увидел пузатые полированные, с бронзовыми ручками, внешне неподъемные гробы. Они стояли друг на друге, переложенные поролоном.

– Эти олигархические. Берут редко, богатые аки мухи не мрут. Ну-ка, возьми вон лесенку.

Они аккуратно спустили сверху вниз шесть гробов, которые к удивлению Грима оказались на вес легкими. Михалыч снял крышку с последнего, стоявшего на полу. Гробовое чрево было ажурно, в складочку, обито белоснежным шелком, в изголовье ждала своего хозяина подушечка с кружевными цветочками.

– Теперь гляди… Пакуем бабло сюда, закрываем, ставим гробьё в обратном порядке. И хрен кто допрёт. Ключ только у меня. Я отпираю, выдаю, запираю. Больше никто. Смекаешь?

Грим, поразмыслив, одобрил схрон.

– Да-а, годится!

– Сервис! – похвалился Михалыч. – Давай, тащи бабки.

Грим принес торбу. Михалыч сбегал за своими пачками.

– Я свои тоже здесь схороню.

Они споро вернули в обратном порядке штучные олигархические гробы, Михалыч накинул на штабель целлофан. Отошли, полюбовались на схрон.

– Общак? – вроде ненароком, вскользь, спросил Михалыч.

Грим хмыкнул.

– Был общак, стал гуманитарный фонд.

– А-а, вернем кровные трудовому народу, – насмешливо сказал Михалыч.

– Чо ты… выёхиваешься? – возмутился Грим. – Вон у этого майора в совете полтора десятка покалеченных в боевых действиях. Они за родину воевали, а теперь инвалидами живут. Короче, мы дали им деньги на лечение, вот из этого, как ты говоришь, общака. Теперь графиня собирается в деревне церковь строить… Она там была, между прочим, прадед её построил, это который граф Грушницкий тут у тебя покоится. А Лядов всю землю там скупил, а церковь сжёг. Теперь она хочет её заново отстроить. Смекаешь, как всё повернулось?

Михалыч смотрел на Грима так, будто определял, не поехала ли у того крыша.

– А я подумал, бабки были ваши – стали наши. А тут вон как пошло! Ну, кино! За такое дело стоять можно, а, Грим?

– Ну так становись рядом, – сказал Грим. – Сколько ж можно суетиться, хернёй всякой заниматься.

– Понял. Это я конкретно понял… Выходи, я запру, – Михалыч начал стаскивать створы ворот.

Мария Владимировна сидела на скамейке у входа в контору, под щебет птиц возвышенно скорбела на солнышке. Майор прогуливался около машины. В конторе Михалыч поставил на плиту чайник, подал на стол, что было к чаю. Грим вернул майору ключи от машины.

– Заныкали? – спросил Брагин. Грим кивнул.

– Уже легче, – сказал майор и позвал Михалыча. – Присядь-ка…

Михалыч присел. Майор положил перед ним Стечкина с глушителем.

– Это ствол Клычова. Ты его прикопай где-нибудь.

Михалыч искоса поглядел на пистолет, потом на майора и опять на пистолет.

– А обойма где?

Майор усмехнулся, положил рядом с пистолетом полную обойму. Михалыч неожиданно ловко заслал обойму на положенное ей место, передернул ствол и выставил предохранитель. Брагин с удивлением следил за сноровкой кладбищенского смотрителя. Михалыч бережно завернул пистолет в полотенце, положил его в пакет.

– Хорошая вещь. Полезная… Не беспокойтесь, у меня не заржавеет.

Майор выудил из кармана и протянул графине колье.

– Это ваше, Мария Владимировна…

– Ой! – она как-то жадно цапнула свою бижутерь с ладони Брагина. – Откуда это у вас?!

– Ты что мать, вообще уже?! – зло поразился Грим.

– А-ах, ну да, – графиня томно поднесла пальцы к вискам. – Столько волнений… Я пойду на воздухе посижу.

Они дружно проводили её глазами. Михалыч налил в кружки чай, сел, по-бабьи подпер ладонью щеку.

– Эх, грехи наши тяжкие…

– Да уж, – майор ёрничал, но добродушно. – Давай, рассказывай, какие новости в вашем большом и дружном коллективе.

Михалыч с деланным недоумением развел руками, стряхнул со стола невидимую крошку.

– Да на кладбище какие ж новости, хороним помаленьку…

– Ты дурочку не гони! Я вот тебе ствол Клычова привез, это новость? Новость! А ты поделиться со мной не хочешь…

– А-а, вы про это?! – воскликнул Михалыч, будто с трудом догадался, что от него хотят. – Ребята рассказывают, он в аварию попал. Они в больничку к нему ходили, вроде как попроведать. Тёмная история…

– А что с ним? – невинно спросил Брагин.

– Да он ехал как-то странно, вроде как поперек улицы… И травма у него непонятная какая-то, ребята говорят, синяки на переносице, маленькие такие, вроде как строчкой. А сотрясение мозга сильное, и позвонок на шее сместился, – Михалыч показал на себе ниже затылка, где у Клычова выскочил позвонок. – Он щас в гипсе, вот так вот и вот так, – Михалыч опять показал для наглядности на свою шею, плечи и верхнюю часть груди.

– А рассказывает что? – спросил майор.

– Ничо не рассказывает, ребята говорят: молчит, не шевелится, только глазами шарит.

– Ничего, отлежится, – Брагин помолчал и добавил. – Главная новость, что живой…

– Это плохо, – машинально брякнул Грим, занятый своими мыслями. Но тут же спохватился, заболтал свой прокол. – Плохо, что в аварию попал. Такой хороший человек. И чтобы сбить тему, спросил майора. – Как там с лечением у ребят?

Майор только покачал головой, что значило: ты язык-то придерживай! И тоже кинулся спасать положение.

– Да ты знаешь, всё так легко сложилось, что даже скучно. Я позвонил в клинику, доложил обстановку. Они как услышали про наличные, сразу человека подогнали. Вечером звонок в дверь, открываю – полковник медицинской службы, говорит, я из коммерческого отдела клиники. Все истории болезни посмотрел, предоплату взял, сказал, чтобы приезжали хоть завтра…

– Так это же хорошо, – Грим даже обрадовался немножко.

– Конечно, хорошо! Пятеро вчера вечером уже отбыли. Сегодня еще четверо едут.

– Хорошо, – соучастливо поддакнул Михалыч, будто это он устроил солдатиков на лечение. – Больничка – это хорошо…

Майор зыркнул на него: заткнись! Михалыч испуганно заткнулся. Брагин продолжил.

– Притом наличными дешевле оказалось, так что деньги остались. И те, что для Веника полагались. Я верну…

Грим устало отмахнулся.

– Не до того, Артем. Поехали.

Грим усадил Марию Владимировну на заднее сиденье, критически оглядел «Фольксваген» майора.

– Надо тачку новую купить, это же… срань господня. Сейчас заедем в одно место, потом поедем тачку брать.

Из машины он набрал какой-то номер.

– Назарбек, да, это я, узнал? Я сейчас подъеду. Нет, сейчас, это очень важно!

…Брагин припарковался у черной стальной двери, над которой висела массивная латунная вывеска «Ювелирный салон «Высшая проба». Справа и слева от двери стены салона были отделаны черным мрамором, окна задрапированы тяжелыми жалюзи. Грим попросил Артема подождать, помог Машеньке выйти из машины.

– Пойдем-ка к моему другу, выясним, что у тебя за бижутерь.

Грим нажал кнопочку на двери. Она тотчас открылась, в проеме стоял молодой человек, квадратный в плечах, в безукоризненном костюме, с тонкими усиками.

– Прошу, Назарбек Рубинович ждет вас.

– Назарбуля!

– Гримуля!

Они порывисто шагнули друг к другу, обнялись. Но Назарбек Рубинович тут же отодвинул Грима в сторону, всплеснул руками.

– Графиня, счастлив видеть вас в моей скромной келье!

– Вы меня знаете?! – графиня просияла от удовольствия.

– Я смотрю телевизор. Светская хроника! – уточнил ювелир. – Вы были прекрасны! Особенно вещица на вашей груди…

– Вот эта? – графиня кокетливо протянула ему колье, полагая заинтересовать его. И ей это удалось. Ювелир напрягся, как кот, увидевший выскочившую из норы мышь. Но Назарбек Рубинович тут же взял себя в руки, на его лице появилось выражение простецкого радушного хозяина.

– Прошу вас, присаживайтесь, прошу. – Он крикнул в дверь. – Эмильчик, чай готов?

– Браток? – спросил Грим.

– Зачем браток?! – Назарбуля сделал вид, что обиделся. – Референт по общим вопросам! Чёрный пояс! Племянник сестры!

– Племянник сестры с черным поясом – это убедительно, – пошутил Грим. – Разрешите, я вас представлю друг другу. Назарбек, это Мария Владимировна, графиня Грушницкая, подруга дней моих суровых. Машенька, рекомендую Назарбека Рубиновича, о ювелирных таинствах знает все, консультировал наши спектакли по театральным копиям исторических драгоценностей. Покажи мастеру вещицу…

Мария Владимировна положила на стол перед мастером свою бижутерь. Назарбек Рубинович медленно отстранился от колье, взгляд его замер на нем, как на таймере мины.

– Эмильчик, чай позже! Закрой салон на перерыв!

По мановению невидимого Эмильчика в кабинете ювелира зажегся мягкий верхний свет, жалюзи на окнах опустились и клацнули замками, дверь в кабинет плавно затворилась и тоже щелкнула замком. Назарбек Рубинович расстелил перед собой на столе черный бархатный коврик, разложил на нем колье, надел на глаза выпуклую сферическую лупу, какой пользуются ювелиры при огранке камней. И засветил над вещицей настольную лампу с узким конусным абажуром. Воцарилось молчание…

– Это ваше? – глухо спросил ювелир, не поднимая глаз от вещицы.

– Ага, – беспечно воскликнула графиня. – Мама сказала, эта бижутерия еще от прадеда моего.

– Как вы это назвали?! – Назарбек Рубинович посмотрел на Марию Владимировну таким взглядом, будто она только что грязно выругалась. – М-да-а, коллизия, однако!

Он бережно перевернул вещицу тыльной стороной кверху, смочил из пузырька томпончик, протер ободок… Встал, взял из шкафа большую тяжёлую книгу, положил её перед графиней и раскрыл на нужной странице.

– Это исторический каталог ювелирных реликвий… Узнаете?

Мария Владимировна с простодушным любопытством зыркнула в каталог.

– Ой, смотрите, тут такая же, как у меня!

– Разрешите поправить вас, это не здесь такая же, как ваша… бижутерь, – Назарбек Рубинович презрительно фыркнул. – Это у вас такая же, как здесь! – он воткнул указательный палец в фотографию колье. Позвольте! – Ювелир довольно бесцеремонно забрал у нее каталог, сел в свое кресло. – У вас на руках работа Фридриха Кехли!

– Это кто? – быстро спросила Мария Владимировна, так спрашивают цену на базаре: почем?

Грим отошел к окну, чтобы со стороны получше видеть свою Машеньку. Она привстала с места, уперлась ладонями в край стола, расставив локти в стороны, и подалась вперед на Назарбека Рубиновича, выставив зад. Грим никогда не видел её такой… нахрапистой. Ювелир, однако, оставался невозмутим.

– Фридрих Кехли был ювелиром императрицы Марии Федоровны, здесь есть оттиск его личной печати. Таких колье он сделал три, это где-то 1900 год. Два находятся в частной коллекции в Европе, точнее, во Франции. Третье у вас. Смею предположить, ваш прадед граф Грушницкий, купил это колье для вашей прабабушки… – видя, что графиня по-прежнему стоит в позе вратаря, готового брать пенальти, он спросил. – Я вас не очень шокировал? Садитесь поудобнее. Чаю? – и добавил, обращаясь уже к Гриму. – Это чудо, дорогой!

– А чудеса только так и происходят, – грустно сказал Грим, ему было нехорошо от происходящего с Машенькой. – Это как спорадический стул…

– Это как? – спросил Назарбек Рубинович и начал улыбаться.

– Ну как тебе объяснить… – Грим помолчал, ожидая, когда Назарчик будет готов хохотать. – Ну вот представь, ты сидишь в кресле в приятном одиночестве, кофий пьешь, конфетку кушаешь, телевизор смотришь, в общем, ни сном ни духом. И вдруг р-раз – и обосрался. Понимаешь, р-раз, и в говне. Вот это называется спорадический стул.

Назарбек Рубинович захохотал так оглушительно, что в дверь сунулся Эмильчик. Убедившись, что ничего особенного по его части не происходит, спросил:

– Чай подавать?

– О, мне дайте чаю, – скомандовала референту возбужденная Мария Владимировна. Эмиль принес чай – три стаканчика на мельхиоровом подносике.

– Мне пока не надо, – сказал Назарбек Рубинович. – Я еще работаю.

Графиня сложила губы дудочкой, шумно потянула из стаканчика, почмокала на вкус.

– Хороший чай… Скажите, а сколько может стоить сейчас такая вещь?

Ювелир пожевал губами.

– Вы хотите продать?

– Нет. Просто интересно… – Мария Владимировна сосредоточенно тянула чай из стаканчика. – Хороший чай. Вкусно пахнет.

– Чай не пахнет. Пахнет знаешь что? – Грим не сел рядом с Машенькой, остался стоять у подоконника. – У чая аромат, а не запах.

– Это неважно! – внезапно психанула графиня на Грима, и опять пристала к ювелиру. – Так сколько это может стоить?

Назарбек Рубинович в задумчивости потер пальцами кончик носа, неопределенно покачал ладонью туда-сюда.

– Ну… Точно не скажу, но примерно… минимум миллион евро.

Мария Владимировна поперхнулась чаем, закашлялась. Просипела сквозь кашель:

– Ничего себе! А если три таких, это три миллиона?!

Ювелир рассмеялся над глупостью графини.

– Не-ет, тут работает не арифметика! Если у вас на руках полная коллекция, особенно такого мастера, как сам Кехли, то тут совсем другие деньги!

Грим с веселой злостью спросил её:

– Ты что хочешь, это продать или те два купить?

– Я ничего не хочу! – она опять окрысилась на Грима. – Мне просто интересно! Что, уже и спросить нельзя?! Назарбек, а вы мождете дать мне документ?

Ювелир опешил.

– Э-э-э… Какой документ?!

– Ну, это, – графиня сделала неопределенный жест руками, будто покрутила перед собой дыню. – Чтобы там было написано всё про этого Кюхлю и что колье мое.

– Кехли, мадам. Запомните, Фридрих Кехли, ювелир императрицы Марии Федоровны! – негодующе сказал Назарбек Рубинович и после многозначительной паузы добавил с легким сарказмом: – Однако надо же, как ему повезло, он стал еще и вашим ювелиром…

– Браво, Назарбуля! – воскликнул Грим и заопладировал. Графиня тупо смотрела на них, не улавливая никаких подтекстов, ей было не до того.

– Так как насчет документа, а?

– Крыша едет не спеша, тихо шифером шурша, – нараспев продекламировал Грим. – Назарбек, видишь, что творится, документ надо дать.

Назарбек Рубинович как-то сразу устал, сел в свое кресло, толкнул пальцами через стол колье к графине.

– Хорошо. Я напишу вам историю этой коллекции, выскажу мотивированное предположение о вашем фамильном праве на эту вещь и… – Он хотел сказать что-то ещё, но остановил себя. – Вот моя визитка, позвоните дня через три.

– И напишите там, – графиня потыкала пальцем в стол, будто заключение ювелира уже лежало перед ней, – у кого те два колье.

– Такие вещи не афишируются. Позвоните через три дня! – Назарбек Рубинович встал, показывая все своим видом, что больше разговаривать с графиней он не будет. Грима обнял на прощание.

– Держись, друг… Так бывает.

Перед тем как выйти на улицу, графиня затолкала колье в бюстгальтер, ребром между грудами. Сев в машину, сказала майору.

– Артем, отвезите меня домой. Бегемот устал.

…В дом они вошли втроем. Увидев бардак, оставленный Клычовым. графиня нервически раскричалась:

– Хам! Он рылся в моихвещах! Зачем раскидывать-то было!

– Я передам Клычову, что ты им недовольна, – сказал Грим. – Приберись тут. Я через пару часов приеду… – Он взял договор с банком. – Артем, поехали машину брать. Вези куда надо.

– Ты там поесть чего-нибудь прикупи! – крикнула ему вслед Машенька.

Майор Брагин подъехал к автосалону. На фоне новых машин его Фольсваген выглядел особенно убого. Артем повел Грима к ряда УАЗов, замер, зачарованный, погладил крыло вездехода с маскировочной, пятнами, раскраской. Грим подозрительно посмотрел на машину.

– Что-то он на козла смахивает.

– Да, это УАЗик, только теперь в него столько иностранного напихано… Он теперь не козел, теперь это УАЗ «Патриот»!

– Да ну на фиг! – отмахнулся Грим. – Ты что, вообще?! Козел он и в Африке козел! Пойдем, вон стоят, нормальный джип возьмем!

Артём упрямо замотал головой, схватил Грима за руку.

– Он мне снится!

– Ну и сны у тебя! – Грим внимательно посмотрел на майора, у которого от волнения начал слезиться исковерканный осколком глаз. – Эй, ты что так разволновался?!

– Да я во сне на нем еду… – Артем умоляюще прижал руки к груди. – Я же к УАЗику привык, я спю и руками его чувствую, понимаешь!

Грим, озадаченный волнением майора спецназа, почесал подбородок, подумал и сказал с ехидной назидательностью:

– Во сне надо руками бабу чувствовать, а не УАЗик. Ладно, как скажешь, тебе ездить.

Продавец уже крутился около них, готовый расхваливать козла с иностранными потрохами.

– Чек выпиши, – сказал ему Грим. Продавец жестом волшебника выудил из фирменного комбинезона чек и протянул его Гриму.

– Этот у тебя демонстрационный, залапанный весь. Мы вон тот возьмем, в пломбах. Жди через двадцать минут с деньгами. Всё, время пошло!

Они подлетели к местному отделению Сбербанка, Грим снял со счета миллион. На обратном пути майор зарулил на АЗС, налил в канистру бензина. Продавец повел Грима к кассе платить и оформлять документы на покупателя Брагина, а Артем, вне себя от радости, метался вокруг УАЗика, совался в салон, в двигатель, в багажник, гладил везде ладонями, словно искал что-то. Грим не выпускал из рук пакет с детдомовскими документами Петьки и банкой с письмами мамы.

…«Фольскваген» припарковали пока у автосалона. По пути домой он набрал продуктов. Майор остался у входа, начал возиться с дверным замком, Грим прошел в спальню. Графиня лежала спиной к двери, подтянув колени к подбородку, и смотрела в стену напротив.

– Как ты? – участливо спросил Грим.

– Устала я до чертиков, день был какой-то… провались всё пропадом.

– Не всё так плохо, – пошутил Грим. – Назарбек ведь тебя очень обрадовал, а?

Она отмолчалась.

– У Артема машина новая, поедем, отметим?

– Еще б я машины с мужиками обмывала! Утром дрезина, днем кладбище, вечером пьянкас мужиками! – она зло посмотрела на Грима. – Бухайте без меня!

– Фу-у, какой моветон, графиня! – насмешливо воскликнул Грим и пошел к двери. По пути грустно сказал: – Покатилось золотое яичко по столу, упало и разбилось…

Поехали к Данияру. Узбек обрадовался, усадил их подальше от кухни, в уединении, лично принес закуски, водку.

– Я же за рулем, – вяло сопротивлялся Артем.

– Зачем за рулем, когда такси есть! – удивился Данияр. – У тебя праздник, машину купил! Поставь её у меня во дворе, покушай, выпей! Завтра заберешь!

Вечером у Данияра были скрипка и пианино. Пока гости не напивались и не уходили в загул, старик и старушка, он на рояле, она на скрипке, играли менуэты, романсы. Грим сидел, прикрыв глаза, слушал Моцарта. Был он в эту минуту сутулый, старый, усталый. Он слушал скрипку, хмурился. Майор спросил:

– Ты что какой-то… загнанный? И Мария Владимировна не в себе.

– Налей, – сказал Грим. Артем налил.

– За тачку, – Грим угрюмо, не чокаясь с Артемом, выпил. Его передернуло. – Надо поесть, весь день во рту ничего не было. Кроме чая на кладбище…

Наблюдательный Данияр принес две пиалы бульона.

– Настоящий шорпа! Попей, дорогой, тебе хорошо станет!

– Налей, – сказал Грим Артему, выпил вторую стопку и принялся за шорпу. Тянул в себя шумно, жадно, пока на лбу не появились капельки пота. Артем прихлебывал осторожно, с ложки, наблюдая, как Грим глотает грячий бульон.

– Горячий же…

– Животворящий! – Грим слегка оживился. – Моцарт и узбекская шорпа в одном флаконе, это элексир жизни! – Он расчистил стол перед собой, достал из пакета панку.

– Артем, включай голову и внимательно слушай… У меня есть брат, младший. Надо его найти.

Артем поперхнулся бульоном, оцепенел, брови его поползли вверх. Грим достал из папки фотографию, на которой майор бронетанковых войск Звягинцев и его жена держали на руках мальчонку.

– Этот пацан Петька, мой брат. Эти люди усыновили его лет тридцать пять назад. Надо найти этого майора. Попроси комдива, пусть пробьет по своим каналам, где он сейчас, этот майор… – Грим выжидающе замолчал. Молчал и Артём. В зале тихо грустила скрипка, голос её стремился вверх, к страданию. Рояль отвечал нежно, успокаивая. Грим в упор смотрел на майора. Артем сосредоточенно разглядывал фотографию, как карту боевых действий.

– Генерал – это не вариант. У меня в Москве есть надежные друзья, бывшие сослуживцы, один уже сам генерал. Надо искать этого Звягинцева через них.

– Найдешь? – спросил Грим.

– Думаю, да. Майоры не пропадают бесследно. Давай вводную!

– Чего давать? – не понял Грим. Артем достал блокнотик, ручку.

– Вводная, это кто, где, что, когда, как… Диктуй.

– Ты лучше спрашивай, я буду отвечать…

Артем четко, по-военному спрашивал, записывал.

Грим перебирал документы, отвечал. Людей в зале прибавилось, стало шумно. Данияр подошел к старикам, сказал им что-то. Старик опустил крышку рояля, старушка положила скрипку и смычок в футляр. Старик взял её под руку, и они пошли к ширме у кухни, там для них был накрыт столик. Старики ели медленно, склонившись над тарелками и держа ладони у рта, чтобы не выронить пишу. Старик при этом следил, как ест старушка, заботливо давил вилкой у нее на тарелке кусочки и протягивал ей стакан с соком. Старушка послушно пила.

Потом Данияр подал старику небольшой пакет, они благодарно поклонились ему и пошли под ручку из ресторана через кухню, чтобы не омрачать своим видом настроение людей в зале. В согбенные их спины, нещадно фальшивя, мужик выл в караоке:

– Не будем прогибаться под изменчивый мир, пусть мир прогнётся под нас!

Ему аплодировали.

Вопросы у майора кончились, он смотрел в блокнот, осмысливая вводную. Грим, пока рылся в документах, расчувствовался, взял письмо матери.

– Вот смотри, что она мне пишет… «Ванятка, ты найди его, братика своего. Живите далее вместе в дому. Я дом и землю на вас отписала, завещание в чайной банке…» Видишь, как… – в глазах Грима стояли слезы.

– Я найду этого майора Звягинцева, – сказал Артем, тоже расстроганный.

Данияр вызвал такси. Они вышли из ресторана, обнявшись за плечи. У машины Артем участливо спросил:

– А что с Марией Владимировной, приболела?

Грим кивнул.

– Еще как приболела! У нее сегодня крышу снесло. – Грим протяжно присвиснул и махнул ладонью в сторону, показывая, как у его Машеньки слетела крыша. – Ох, беда будет, чует моё сердце.

Артем высадил Грима у дома, помог ему дойти до крыльца.

– Спасибо тебе от меня и от ребят за тачку, теперь у нас в совете есть своя машина.

– Нормально! – сказал Грим, примериваясь к преодолению крыльца. – Я на связи.

– Ты пьяный, что ли? – крикнула она из темной спальни.

– А ты сомневаешься? – Грим зажег на кухне свет. На плите стояла грязная сковородка, на столе тарелка с остатками яичницы, крошки, чашка с недопитым чаем. Он насмешливо спросил:

– Как прошел ужин?

Машенька появилась в темном проеме двери, босая, в кособокой комбинации, с колтуном придавленной сбоку прически.

– Мне что теперь, с голоду помирать?!

– Вы не справедливы, графиня, вас приглашали… Были превосходные закуски, бараньи ребрышки на шпажках…

– Фу-у-у! – она с отвращением окатила Грима ледяным взглядом. – Вот это уж точно моветон!

– А нам что, – начал дурачиться Грим. – Мы не графья, нам можно… Извини-подвинься, – он отодвинул её из дверного проема, войдя в спальню, раскрыл настежь окно.

– Как упоительны в России вечера!

– Трепло! – буркнула графиня.

В ночи теплый ветер шелестел молодой листвой, далеко за городом ворочался весенний гром. Грим сел на кровать, раздеваясь, возвышенно продекламировал:

– Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром… – повалился на бок и уснул.

Утром чай пили молча. Графиня налила только себе, сидела за грязным столом в криво накинутом халате с лицом оскорбленной в лучших чувствах. Грим налил себе чай, сел напротив.

– Надо к отцу Никону ехать…

– Зачем? – холодно спросила она после долгой паузы.

– Ты же пообещала в деревне церковь построить, он посоветует, что и как…

– Ну, обещала! – графиня нервно дернулась, будто её уличили во лжи. – Я же не сказала, что завтра построю! А можно спокойно пожить?! Душ принять, по магазинам пройтись! – Она сняла Грима с прицела своих зеленых холодных глаз, приняла гордую осанку. – Я не собираюсь жить бегом!

Грим, склонив голову набок, изучающе смотрел на Машеньку, гонял желваки на скулах.

– Душ принять можно! – сказал он, как на плацу командуют «Смирно!», с грохотом бросил грязную сковородку с плиты в раковину и вышел из дома.

По переулку к проспекту прошагал быстро, зло. Машину ловить не стал, пошел к храму пешком на звон колоколов. После ночного дождя парил асфальт, важно покачивались гроздья сирени, на клумбах из влажной земли торчали факелы тюльпанов. Но Грим всего этого благолепия не видел. Он шел погруженный в себя, сумрачный. Иногда останавливался, горестно покачивал головой, вздыхал и шагал дальше на колокольный звон. Веселые от весны люди обгоняли его, оборачивались и смотрели на него с недоумением, пьяный, что ли, с утра пораньше?!

7

На ступенях храма он поднял голову, ослеп от нестерпимо сияющих куполов, перекрестился и вошел. Прихожан в храме не было, только одна женщина ставила свечку за упокой, и перед иконой Христа Спасителя на коленях как-то бойко молилась бабушка, она поглядывала на икону и быстро-быстро шептала что-то морщинистыми бескровными губами.

Грим поискал глазами – к кому обратиться. Горбунья в черном подметала пол у алтаря. Он пошел к ней, подойдя, увидел в глазах горбуньи страх, Грим напугал её своей решительностью, в храме так не передвигались.

– Мне нужен отец Никон.

– По какой надобности? – детским голосом спросила горбунья, глядя на Грима снизу вверх, она с детства не могла разогнуть спину.

– Он венчал меня и графиню, скажите, что я пришел…

– Там подождите, – пискнула горбунья, указав веником на скамью в притворе у входа.

Грим отошел на указанное место, сел. Бабушка продолжала нашёптывать что-то Всевышнему, женщина ставила уже третью свечку за упокой. С паперти в дверь просунулись головы двух девчонок с наушниками в ушах. Глаза их были выпучены от любопытства. Увидев тёмное и оттого кажущееся бесконечным пространство внутри храма, горящие свечи и пугающе плоский лик Христа, они весело взвизгнули:

– Ой, боженька! – и со смехом поскакали вниз по ступеням.

Отец Никон шел к Гриму с распростертыми руками и радушной улыбкой, он был приятно удивлен появлением в храме повенчанного супруга графини Грушницкой.

– Рад, очень рад! Вы без графини?

– Приболела она… – Грим отвел глаза в сторону.

– Жаль! Что случилось, если не секрет? – участливо спросил отец Никон и взял Грима под локоть.

– Да какой тут секрет, с головой у неё что-то.

Отец Никон сокрушенно вздохнул.

– Жаль, очень жаль, дай Бог ей здоровья, – и вдруг добавил доверительно. – У женщин это бывает. Вы к нам по мирскому делу или… по какой надобности?

– По мирскому, но богоугодному, – ответил Грим и шутливо спросил: – Вот когда церковь строят, это какое дело, мирское?

Священнику это не понравилось, он опять уловил в голосе Грима уже знакомую неприятную ему непокорность, неподобающую в храме. Он давно отвык от того, чтобы с ним разговаривали так, на равных, что ли.

– И кто же это собрался строить церковь? – строго, но с иронией спросил отец Никон.

– Я, – невинно сказал Грим, наблюдая за выражением лица священника. – Что, не похож?

Отец Никон опешил.

– А графиня? Что она?

Грим слегка психанул.

– Батюшка, я к вам с серьезным делом по строительству церкви, а вы меня тут у паперти держите, всё про графиню пытаете! Я же вам сказал, с головой у нее что-то. У вас есть другое место для серьезного разговора?

Отец Никон даже изумился такому напору, хмыкнул.

– Ну, пойдем в другое место. Коли так… – Он взял Грима под руку, повел за алтарь направо, открыл перед ним дверь.

– Вот тебе, раб Божий, место для серъезного разговора.

Грим замешкался на пороге, перед ним был вполне светский кабинет с офисной мебелью, компьютером, креслом руководителя и стульями для посетителей. За креслом, на стене, висела фотография президента и патриарха. В красном углу, в золоченом окладе, светилась в солнечном луче икона Христа.

Отец Никон указал перстом на стул.

– Садись. Говори о деле! – Сам пошел в свое кресло.

– Значит, так… – Грим поразмыслил, как лучше приступить к разговору. – Родом я из деревни Славяново. Там была церковь, баба Лиза, совсем старая она, сказала, что церковь эту построил еще граф Грушницкий. Потом она сгорела… Еще она сказала, что люди без веры совсем оскотинилсь, это, значит, земляки мои оскотинились, понятно, да? – Грим посмотрел на священника, мол, улавливаешь, о чем я? Отец Никон сидел изваянием, чуть подавшись вперед, к Гриму. Лицо его было неподвижно и напряжено, он весь обратился в слух, будто ему открывалась великая тайна. Грим, убедившись, что его слушают, продолжил.

– Еще баба Лиза сказала, что у вас есть документы и даже фото этой церкви. Короче, мы решили эту церковь восстановить. Ну, не восстановить, а заново построить, восстанавливать там нечего, она дотла сгорела.

Отец Никон медленно поднялся из кресла, встал перед иконой, сжав в кулаке крест, молитвенно сложил руки на груди. Так, прикрыв глаза, он стоял долго. Грим молчал, ждал. Наконец, батюшка отворотился от иконы.

– Встань!

Грим встал. Отец Никон остановился напротив, глядя прямо в глаза Гриму сказал торжественно.

– На святое дело идешь, храни тебя Господь! – он осенил Грима святым знамением и трижды поцеловал его с такой сердечностью, что Грим растрогался. – Дело сие не мирское и не просто богоугодное, а святое это дело! Понял, за что взялся?

Грим кивнул, сказал внезапно осипшим голосом:

– Понял. Ясное дело…

– Понял он, – ласково буркнул Отец Никон, сам расстроганный не меньше Грима. – Про графиню больше не спрошу, извини. Захочет – сама придет. Садись, слушай дальше…

Он медленно пошел по кабинету, вдоль стен, вокруг стола.

– Документы и фото той церкви действительно есть. У нас в патриарших архивах всё есть. И про всех… Церковь в твоей деревне не просто сгорела, не по случаю. Её сожгли. Кто – знаем. А тебе ведомо? – спросил он Грима и цепко посмотрел на него.

– Ведомо. Баба Лиза сказала, олигарх Блядов земли наши скупил, а церкву сжег, чтобы людей оттуда отвадить. Она его прокляла…

– Это что, его в народе так зовут, прости Господи? – Отец Никон, явно довольный, рассмеялся. – А она его, значит, прокляла? Благословляю. Так ей и передай. – Он сел в свое кресло, пододвинул к себе телефонный справочник, сотку. – Теперь о деле… Я тебя с верными людьми познакомлю, верь им, они опорой тебе в твоем святом деле будут. – Отец Никон сделал два звонка, пригласил кого-то немедленно приехать. Одному велел захватить с собой альбомы, прайсы, еще какие-то документы. Сказал Гриму: – Через полчаса подъедут. Ты в храме побудешь или здесь подождешь?

– Я, если можно, здесь подожду.

– А помолиться за успех дела не хочешь? – спросил Отец Никон.

– Так вы же уже благословили, – сказал Грим. Отец Никон только осудительно покачал головой.

– Ну ты и, хм-м… В холодильнике компот возьми. У нас хороший компот, монастырский.

Грим налил себе компот, оглядел нутро холодильника, увидел молоко, творог, кусок вареной курицы, черный хлеб в мешочке и, разочарованный, хлопнул дверцей. Он маленькими глоточками пил холодный компот, чувствуя с облегчением, как остывает нутро после ужина с Артемом у Данияра, разглядывал через стеклянные дверцы шкафа старинные церковные фолианты и посматривал на лежавший перед ним телефон. Графиня не звонила…

Дверь неслышно отворилась, вошел батюшка, старый, плешивый, с жидкой белой бородкой и белесыми бровями. Он то ли кивнул, то ли поклонился Гриму, сел на крайний у двери стул, смиренно сложил руки на коленях и стал смотреть прямо перед собой. Вскоре дверь открылась резко, настежь. Широко шагнув кривоватыми ногами через порог, в кабинет вошел большой, кряжистый, лохматый человек в кожаном пиджаке. Кудри на голове были перехвачены через лоб кожаной тесемкой. Руки у него тоже были кривоватые. В темноте, если бы не человечье лицо, его можно было принять за медведя.

– Ё-моё, как гризли! – прошептал Грим.

Вслед за ним появился отец Никон.

– Ну что, рабы Божьи, – весело сказал он. – На святое дело направляю и благославляю вас! Садитесь-ка поближе! Поименно знакомить не буду, сами потом поручкаетесь. Отец Павел, – обратился он к смиренному священнику. – Вот этот человек будет строить в Славяново церковь. Так что езжай с ним, восстанавливай свой приход.

Отец Павел затрясся, в крайнем волнении кинулся к отцу Никону, приложился к его длани. Из глаз священника покатились и застыли на впалых щеках слезы. Настоятель строго сказал:

– Ну чего ты! Тебе от Всевышнего радость снизошла, а ты в слезы! Езжай, собирай паству. Служи истово! – Отец Никон обьяснил Гриму: – Он там священником был, пока церковь не сгорела, так что всё и всех там знает, как и что надо – подскажет. А вот он, – отец Никон указал на человека-медведя, – строит церкви. Фирма у него такая, бригада, материалы, инструмент, всё как надо. Дело наше знает… Ну всё, с Богом. А то у меня служба.

Они вышли втроем из храма. Гризли шагал впереди широко, на каждом шаге плечи его двигались вперед, будто расталкивая что-то на пути. Отец Павел проворно поспевал следом. Грим не спешил, с усмешкой смотрел на своих новоиспеченных знакомых. Гризли подошел к своему мощному «Ренж Роверу», оснащённому по периметру кузова скелетным защитным каркасом, бампером-тараном и лебедкой со стальным тросом. Открыл дверцу, показал пальцем на сиденье отцу Павлу, лезь, мол. Священник с внезапным проворством, в два прыжка с асфальта на высокую ступеньку прыгнул в салон на сиденье и захлопнул за собой дверцу.

– Баро! – Гризли протянул Гриму руку и внезапно лучезарно разулыбался. – Цыган я, Баро значит важный, главный!

Грим хохотнул.

– Ну надо же, Баро! А я наречен Иваном, в миру Грим.

– Годится, – сказал Баро. – Где поговорим?

Поехали к Данияру. Официанты проворно натаскали на стол тарелки с едой для завтрака. Данияр с опаской поглядывал в окно то на громадную машину Баро, то на него самого. Придвинули соседний столик, Баро разложил на нем каталоги, прайсы, карту района деревни Славяново.

– Вношу предложение! – он положил тяжелую черную лапу на каталог. – Строить, какая была, не будем. Вот, посмотри, – он листнул каталог. – Видишь, некрасивая, убогая. Короче, не современная. Ставить надо вот какую! – он раскрыл каталог в нужном месте. – А! Чудо! Не веришь, а придешь помолиться!

Отец Павел протяжно вздохнул, от восторга у него перехватило дыхание. На цветной фотографии в голубое небо вонзался куполом со звонницей небольшой, воздушный на глаз, храм из желтоватых, блистающих лаком, брусьев. Завороженный священник оторвал взгляд от картинки.

– Господин спонсор, разрешите спросить…

Обалдевший от такого обращения, Грим уставился на отца Павла.

– Ты, батюшка, давай как-то попроще… Чего хотел?

– Я извиняюсь, решение ваше твердое? – строго спросил священник, глядя прямо в глаза Гриму. Ответ на этот вопрос заинтересовал и Баро… Грим понял состояние отца Павла, ответил чуть насмешливо.

– Кто же, батюшка, с такими делами шутит?! Даже не сомневайся, будешь трудоустроенный! – и как бы в подтверждение своей решимости спросил Баро: – Когда выезжаем?

– А вот сейчас поедим и поедем, – просто сказал Баро. – Давай, отец Павел, принимайся за трапезу!

– На машине мы там не проедем, – сказал Грим. Баро отмахнулся, только показал пальцем на окно, за которым стоял его «Ренж Ровер». Грим попросил Данияра собрать еду на дорогу. Узбек сунул в пакет и пару бутылок водки.

На трассе вездеход быстро набрал, скорость и пошел мягко, но и стремительно. Отец Павел поглядывал на Баро влюбленными глазами. Грим на заднем сиденье выпил водки, посидел немного, ожидая хмеля, и лег, устроив голову на подлокотник.

– Полушубок там возьми, накройся, – сказал ему Баро.

Завороженный взгляд графини блуждал по стеллажам с бюстгальтерами, над которыми на стене висел призыв «Только для Вас! Летняя коллекция из Франции!» Она медленно, как в картинной галерее, ходила вдоль развала, останавливалась, возвращалась, поводила плечами – было видно, что она мысленно и телесно примеряет, как её груди будут покоиться в этих гипюровых, мягоньких изнутри чашках.

– Вот этот, этот и этот, – сказала она продавщице.

– Берёте все три? – спросила та.

– Да, все три. Жалко, нельзя примерить…

– Да, жалко, – услужливо согласилась с ней продавщица. – Но вы можете приложить перед зеркалом. С вас двенадцать тысяч.

– Без проблем! – небрежно бросила графиня, протянула ей банковскую карточку и начала примерять поверх платья бюстгальтеры. Особенно приглянулся ей бледно розовый, с миниатюрной алой розочкой и зелёным листиком между чашками. Она прямо залюбовалась собой – в бюстгальтере поверх платья, но тут в сумочке зазвонил телефон. Графиня, отвлеченная от увлекательного занятия, досадливо поморщилась. Посмотрела – кто звонит. Номер был незнакомый.

– Слушаю, – раздраженно буркнула она в трубку и вдруг начала меняться в лиде. – Кто? Лядов? Зачем?! – вскрикнула она, растерянная, запутавшись в бретельках бюстгальтера. – На чай? Какой чай?! Да ничего я не боюсь! – сказала испуганная графиня. – Где я? А зачем вам? А-а-а, машина подойдет? Я в салоне женского белья на Гагарина, знаете? Ладно, я сейчас выйду…

Продавщица стояла перед ней в почтительной позе – в городе все знали, кто такой Лядов. Графиня, оглушенная столь внезапным звонком, рассеянно сунула карточку в сумку, запихала туда же пакет с покупкой и медленно пошла через зал к лестнице. Но уже посреди зала она пришла в себя, деловито поискала глазами по сторонам и заскочила в примерочную кабинку в отделе юбок. Здесь графиня быстренько скинула кофточку, старый лифчик, натянула новый бюстгальтер и надела кофточку. Теперь грудь у нее приподнялась, устремилась вперед, и даже обнаружилась линия талии. Но всё портила сумка, с которой Мария Владимировна обычно ходила по магазинам и на рынок. Почти бегом она пересекла зал, подскочила к отделу сумок.

– Вот эту!

Продавщица подала ей сумку из темно-зеленого велюра в форме венецианской гондолы. Графиня сунула в неё свое старье, надела новую сумку на плечо и застучала каблуками вниз по лестнице, слегка ударяя бедром по гондоле. По пути она брызнула из пулевизатора между грудей и в рот.

Прямо напротив выхода из салона женских аксессуаров её ожидала белая «Тойота Камри» с номером «222». Водитель открыл ей заднюю дверцу, галантным жестом попросил прибрать подол юбки. Салон «Тойоты» был кожаный, в полумраке тихо пел Дассен, и пахло клубникой.

Охранник у входа в апартаменты Лядова вскочил, услужливо открыл перед нею двери. Секретарша в приемной прямо вспыхнула бурной радостью.

– Госпожа Грушницкая! Шеф ждет вас, уже два раза спрашивал! Прошу! – она распахнула дверь в кабинет Лядова. – Матвей Алексеевич, встречайте!

Лядов встретил её на середине кабинета, в поклоне поцеловал руку.

– Рад, что вы не отвергли мое приглашение! Очень рад, присаживайтесь, пожалуйста! – он отодвинул стул, помог ей сесть поудобнее за приставным столиком. Сам воцарился в своем президентском кресле и с добрейшей улыбкой начал любоваться графиней.

– Чай? Кофе?

Графиня отрицательно покачала головой, она побаивалась происходящего с ней и была напряжена, настороженно ждала разговора.

– Может быть, капучино?

Графиня неопределенно пожала плечами, мол, ладно уж, выпью я этот ваш капучино, раз вы настаиваете. Лядов нажал кнопочку на столе, торжественно скомандовал секретарше в микрофон:

– Капучино графине Грушницкой! – и с такой же торжественностью объявил: – Скажу вам прямо, вас мне сам Господь Бог послал!

Мария Владимировна растерялась, теперь ей было не столько страшно, сколько любопытно.

– Не буду томить Вас, объясню… – Лядов вышел из-за своего стола, сел напротив Марии Владимировны. Не удержался, стрельнул взглядом на её декольте и начал объяснять. Голос его при этом стал доверительным. – Видите ли, я давно хочу открыть в Европе офис, так сказать, европейское представительство моего бизнеса. Я и с губернатором об этом советовался. Он одобряет идею, в плане привлечения иностранных инвестиций в наш регион, создания совместных предприятий. Но нужен подходящий человек, коммуникабельный, приятный, вызывающий интерес, понимаете? Человек, с которым будут разговаривать…

– А я-то тут причем?! – ляпнула графиня, ошалевшая от такого с ней разговора.

– А притом, что вы эффектная женщина, графиня! На русскую графиню французики косяком пойдут. Ха! Весьма вероятно, во Франции есть потомки вашего рода, которые представят вас в деловых кругах. Ефим Моисеевич говорил мне, что ваши предки иммигрировали во Францию, там много русских сообществ и найти Грушницких вам будет нетрудно.

– Я ничего не понимаю в этих, как их… в инвестициях, – плачущим голосом пожаловалась Мария Владимировна, потрясенная предложением.

– А вам тут ничего не надо понимать, – Лядов через стол погладил её по руке. – Вы будете встречаться с людьми, рассказывать им о себе, о нашем бизнесе, показывать презентационные материалы. Тому, у кого возникнет серьезный интерес, говорите, что я могу устроить ему встречу с губернатором… – Он вернулся на свое место, взял с края стола несколько файловых папок. – Вот, все необходимые бумаги для вас готовы, почитаете и увидите, что ничего сложного в них нет. Встречайтесь, приглашайте к себе на кофе, говорите, слушайте. И сообщайте мне. А мы уж тут сообразим, что к чему…

Мария Владимировна пребывала в сильном волнении. Лядов подал ей фужер минералки, он терпеливо ждал, когда его полпред в Европе придет в чувство. Холодная вода помогла, графиня оживилась, не без кокетства спросила:

– Матвей Алексеевич, как вы меня нашли?

Лядов опять подсел к ней.

– Это пустяки, у Ройзмана же были ваши координаты. Ну, успокоились? – он опять погладил её по руке. И сделал контрольный выстрел.

– Вы, дорогая моя, графиня! Вам надо жить в Париже, а не здесь в переулке на окраине! У вас там род Грушницких! Прошу! – Лядов пригласил её в комнату отдыха, где был сервирован стол. – Вы не завтракали? Я тоже… Давайте помянём Розмана.

Лядов наполнил рюмки. Мария Владимировна выпила за упокой Ефима Маисеевича легко, с удовольствием, водка оказалась ей кстати, она быстро успокаивалась. Лядов понимающе ухмыльнулся. После второй стопки она скушала два бутерброда с малосольной семгой, суфле в шоколаде, и ей стало хорошо. Мария Владимировна была уже радостно взволнована, порывалась деловито спрашивать о том о сём, но Лядов сдерживал её:

– О мелочах позже!

Третью стопку Лядов предложил выпить за успех общего дела и родство душ. Мария Владимировна, раскрасневшись, смеялась, восклицала:

– Что вы со мной делаете!

– Устали, дорогая? – заботливо спросил Лядов, – Понимаю, такие волнения. Отдохните на диване, расслабьтесь. – Он помог ей встать из кресла, проводил до дивана. Мария Владимировна села, пьяная, повалилась со смехом назвничь. Он склонился над ней, положил руку на грудь.

– Ну что, графиня, в Париж?

– Да, – прошептала Мария Владимировна и закрыла глаза…

…Лядов привел себя в порядок, сказал ей:

– Я в кабинете.

Закрыв за собой дверь комнаты отдыха, он, поправляя галстук, весело сказал под нос:

– Графиня, а ничего особенного. Но забавно!

Через время вышла она, села на свое место перед остывшим капучино. Лядов как ни в чём не бывало, спросил на «ты»:

– Паспорт не забыла?

Она достала из сумочки и протянула ему паспорт. Лядов глянул в него, положил поверх файлов с документами.

– Сделаем бизнес-визу, долгоиграющую. В аэропорту тебя встретит человек, он русский, работает там таксистом, отвезет-привезет, поможет с языком. Я ему позвоню. Но язык учи, третий лишний на переговорах не нужен.

– Я бегло говорю, – в некотором смущении сказала Мария Владимировна.

– Бегло – это хорошо, – кивнул Лядов, – но надо, как из пулемета. Там у меня есть трехкомнатная квартира, располагайся. Вот банковская карточка, на ней двадцать тысяч евро. Месяцев на шесть хватит. На себя много не трать, в пределах двух тысяч в месяц, остальное – представительские. Чемодан вещей с собой не тащи, купи там всё, что носят в Париже, только смотри, чтобы скромненько, но со вкусом. Документы изучишь на месте. Освоишься там – я подлечу. Вопросы?

– Я хочу взять с собой Бегемота.

– Кого?!

– Это кот мой, Бегемот зовут.

– Ладно, – рассмеялся Лядов. – Я скажу сделать на него выездные справки. Собирайся. Вылет на днях. Секретарша тебе позвонит и проводит до Шереметьево.

– Вот моя деревня, вот мой дом родной! – продекламировал Баро. Грим протёр глаза, огляделся. Поодаль справа была конечная железнодорожная станция, слева поселок райцентра.

– Ну, господин спонсор, показывай, где дорога на деревню?

– А хрен её знает, – озирась, буркнул сонный Грим.

– Я по ней не ездил…

– Я знаю, я покажу! – маленький отец Павел встал на цыпочки на ступеньке джипа, даже шею вытянул.

– Во-он туда надо!

– Понял! – Баро потянулся, разминая тело после гонки по трассе. – Сейчас бак и канистру под горло зальем и… броня крепка, и танки наши быстры!

Вездеход танком пёр через лес, оставляя после себя чёткую колею. Дважды путь преграждали мощные стволы упавших деревьев. Баро шинковал их бензопилой, растаскивал лебедкой, сдвигал с пути бампером. Грим и отец Павел суетились на подмоге, обрубали ветки, оттаскивали их на обочину.

– Это необязательно, – одобрительно и одновременно снисходительно говорил Баро, орудуя пилой. – Это нам не препятствие.

– Ну как аппарат? – спросил он у дома Грима.

– Зверь! – сказал Грим. – Какой хозяин, такая и машина.

– Нормально! – рассмеялся Баро.

Деревенские вышли на проселок, стояли кто где с разинутыми ртами. Подошли только Гордик и Цезарь. Пёс сел рядом с Гримом, прижался боком и головой к его ноге. Гордик поздоровался несмело, опасливо оглядел Баро и на всякий случай руку ему не подал. Сказал робко:

– Здрастьте… товарищ. – Помолчал, оглядывая с видом знатока вездеход, и спросил в надежде на начало разговора. – Это ваша машина?

Баро насмешливо хмыкнул.

– Нет, это танк отца Павла!

Гордик обиделся. Сказал важно:

– А у меня, между прочим, железнодорожный транспорт. Мотодрезина!

– Очень хорошо, – неожиданно заинтересовался Баро. – Будешь на подхвате, когда что-то по мелочи надо привезти.

– У меня такса, – солидно сообщил Гордик.

– Мотор заберу, – пригрозил Грим. – Принеси ведро картошки, яиц, сальца отрежь. Мигом!

Грим покормил Цезаря, затопил баньку, сбегал на речку за водой. Отец Павел сел чистить картошку, Баро перенес в дом документы, кое-какой инструмент. Крикнул Гриму:

– Давай-ка с устатку примем по сто пятьдесят после дороги, а то в голове гудит. А потом уже как положено, в баньку и за стол.

Грим выставил из шкапчика на стол три старомодных стограммовых стаканчика. Спросил отца Павла:

– Батюшка, у вас в голове не гудит?

– За богоугодное дело не грех! – с неожиданным энтузиазмом воскликнул батюшка и проворно подсел к столу. – А также от сырости!

Баро и Грим рассмеялись, с любопытством поглядев на отца Павла.

– Сейчас я печку затоплю, – сказал Грим. – От сырости!

Парились – душа вон. Баро красный, заросший черным волосом, ревел, требовал:

– А ну навались в четыре руки!

Отец Павел повизгивал по-бабьи, тоненько ухал: «У-у-х, ах-х!», пучил голубые глазёнки и охаживал веником куда попадя ревущего цыгана.

– Батюшка, вы давайте без суеты! – Грим примеривался к волосатой спине Баро. – Вы его вот так вот, опаньки! Опаньки!

Из бани шли босые, завернувшись в чистые простыни, как ангелы во плоти. Впереди блаженно охающий отец Павел, за ним Баро и распаренный, тоже в блаженстве, Грим.

В доме сели за стол. Грим разлил по стаканчикам. Отец Павел изрек пышный и таинственный тост:

– Возблагодарим Всевышнего за наущение премудрое в нашем деле святом!

Гудела печь. На столе уже лежали припасы от Данияра – вареная курица, куски жареной баранины, нарезка сыра, колбасы. На плите, под присмотром Грима, шкворчала картошка на сале. Баро, сидя на табурете в простыне, как патриций, поблескивая золотым перстнем-печаткой, говорил с кем-то по телефону о бульдозере, трейлерах, комплектации проекта номер шесть. Отец Павел, подперев под скулы голову кулачками, слушал распоряжения Баро, как волшебную музыку…

Утром они обнаружили на крыльце бабу Лизу. Она была в праздничном, в белой кофточке и белом платке и оттого слегка стеснялась, но вела себя деловито. Перекрестила их, пожелала «В добрый час!» и сказала Гриму.

– Мы тут с бабами похозяйнуем у тебя, на обед общий борщ будет. Давай деньги на мясо.

Грим дал денег. Баро вручил ему рейку, лопату, колья, сам взял теодолит.

– Ну, пошли место выбирать.

– С воды начните! – сказала баба Лиза. – А то поставите церкву на мокром месте. Или, наоборот, далеко от воды.

– Умно! – подивился на старуху Баро. – А есть кому воду искать?

– Есть, – сказала баба Лиза. – Щас вот баб к варке приставлю и приду. Вы пока в биноклю свою поглядите.

В деревне закрутилась великая кутерьма. Гордик со своей Веркой по приказу бабы Лизы помчались на дрезине в райцентр на рынок, за говядиной и свежим прикладом на борщ. Отец Павел поехал с ними к священнику-соседу поговорить о добрососедстве и местной пастве. Вернулись быстро, уже вчетвером. Священник из райцентра примчался убедиться лично в скором появлении конкурента в деревне Славяново. Гордик и Верка бегом понесли к усадьбе Грима мешки с мясом и свежей капустой. Здесь бабы уже развели огонь под чугуном, принесли в него с речки два ведра воды.

…От райцентра медленно накатывался мощный утробный рёв, он достигал натужной высоты, затихал до слабого рокота и опять ревел.

– Что это? – спросил Грим, прислушавшись.

– Бульдозер, – сказал Баро. – По нашей колее идет, дорогу сюда бьет. Через пару-тройку часов будет здесь.

– Лихо у тебя дело поставлено! – удивился Грим.

Баро глядел в окуляр теодолита, показывал руками – вправо-влево, Грим послушно двигался с рейкой по склону. Баба Лиза принесла с собой завернутые в полотенце палочки. Разулась, взяла палочки в ладони и пошла, босая, большими кругами вокруг Грима, слушать воду. Они следили за ней молча, с явным любопытством. Иногда старуха останавливалась, замирала, прислушиваясь к чему-то, вдруг поворачивала круто в одну сторону, в другую, делала несколько шагов, но тотчас возвращалась. Баро и Грим были заворожены этим таинством. Внезапно баба Лиза как бы очнулась, завернула палочки в полотенце.

– Здесь вода. Там вон тоже есть, но не шибкая, а здесь хорошая вода. Прямо слыхать, как идет! Ну-ка, айдате ко мне, – она протянули им руки. – Опустите меня на землю, надо проверить. Для верности!

Они усадили бабу Лизу на землю. Она оправила вокруг себя юбку, посидела маленько, не двигаясь, и, видимо закончив какое-то дело, обулась, протянула им руки.

– Всё, подымайте! Да не шибко тяните, а то руки повыдергаете!

– Ну что? – нетерпеливо спросил Баро.

– Точно. Здесь вода! – баба Лиза топнула каблуком. – Вот те крест! Да хорошая!

– Как узнали?! – Баро был задет уверенностью старухи.

– Да очень просто. Жопу холодит.

Грим от хохота оскользнулся, повалился на землю. Следом за ним осел и Баро. Мужики ржали до слез, так, что слышно было в деревне. Баба Лиза снисходительно посмотрела на них, как на малых детей.

– Вот теперь столбите место под церкву. Чтобы колодец был поодаль, но и рядом.

У деревенских во дворах всё валилось из рук. Им надо было и прислушиваться к таинственному рёву, наползающему из леса, и глазеть на чёрного человека, который время от времени целился через окуляр в Грима, и принюхиваться к ветерку от его усадьбы, где на треноге в ведерном чугуне булькали на живом огне куски говядины.

– Ну, давай теперь привязку объекта к колодцу сделаем, сюда становись! – велел Баро Гриму, вскинул теодолит на плечо и пошел «стрелять» точку.

Периметр церкви определили быстро, забили колья, натянули шнур.

– Здесь будет стоять! – твердо сказал Баро, как о решенном деле. Отец Павел, его сосед по приходу, баба Лиза, взволнованные моментом, перекрестились трижды. Глядя на них, перекрестился и Грим. Баба Лиза взяла его под локоток, отвела в сторонку.

– Где графиня-то?

– Приболела, – промямлил Грим.

– Ой ли! – старуха быстро глянула ему в глаза. – Ты, милок, мне не ври! Трудно тебе с ней?

Прозорливость старухи поразила Грима.

– А что, видно?!

– Конечно, видать. Самодура она у тебя, – сказала баба Лиза.

– Это как?!

– Не постоянная она. Вспыльчивая, – объяснила старуха. – От неё нервой так и прёт!

– А может во мне дело? – спросил Грим.

– Не-е, – баба Лиза помотала головой. – Даже не сумневайся, у тебя именно от неё вся дерготня идет, я же вижу! А ты… – она оценивающе посмотрела на Грима. – Ты мужик конечно, хм-м… заводной. Одно слово – артист! Но основательный. А об графине так скажу… Об ней не жалей. Толку бы у тебя с ней всё равно не было бы.

– Какого толку? – с горькой насмешкой спросил Грим.

– А никакого. Ладно, айда к столу!

Они уже двинулись было к деревне, но тут из леса вылез огромный бульдозер и, подняв нож, попёр через пустошь прямо на них.

– Вы идите, – сказал Баро. – Я тут ему покажу, что к чему.

– Не-е, зови его к столу, а потом уж идите, делайте что надо, – велела баба Лиза.

Бабы накрыли стол и ушли. Тарелки были налиты, мясо, хлеб и лук нарезаны. Были даже горчица и чеснок, сообразительная Верка в райцентре прикупила. Сели. Отец Павел сотворил трапезную молитву:

– Христе Боже, благослови ястие и питие рабом Твоим, яко свят еси всегда, ныне и присно, и во веки веков!

Перекрестились, приступили хлебать, но баба Лиза остановила трапезу. Сказала Баро:

– Церкву покажи, какая она будет?

Он раскрыл перед старухой альбом. Баба Лиза, пораженная увиденной красотой, растрогалась, зашмыгала носом.

– Помолюсь в ей, тогда уж и помирать можно. Батюшка, ты меня в ей отпевай, красиво будет! – старуха обвела всех восторженным взглядом и вдруг шаловливо спросила:

– Чего не маетесь-то?

Догадливый Баро бросил ложку на стол.

– Еще как маемся!

– Иди вон, в баньке возьми, я там с утра припасла. Баро метнулся в баньку, вышел с поллитрой и веером кружек, надетых ручками на пальцы.

– Лизавета, ты чего паству спаиваешь! – слабо воспротивился отец Павел, не сводя взора с бутылки.

– В данный момент не грех, батюшка, – сказала баба Лиза. – Они люди степенные, меру знают.

– Конечно, мы меру знаем! – клятвенно воскликнул Грим. – Ты что, батюшка, вчера не заметил?

– А что было вчера? – батюшка опасливо поглядел на бабу Лизу.

– Вчера было вчера! – прекратил Баро разговор на эту опасную тему.

Ловко разлил. Дружно чокнулись, закусили мясом с чесноком и навалились на борщ. Бульдозерист хлебал шумно, блаженно постанывал, приговаривал:

– Это я хорошо приехал. Вовремя!

Вечером истопили баньку. Но не парились, грелись, неторопливо мылись после большой потной работы. Укладываясь спать, Баро сказал:

– Завтра вся деревня на уши встанет.

– С чего это?! – спросил уже сонный Грим.

– Увидишь, – пообещал Баро и отключился. Посреди ночи Грим проснулся, ему послышалось, что зазвонил его телефон. Никакого звонка не было. Он вышел из дома, сел рядом с Цезарем, который теперь, по теплу, обосновался на крыльце.

– Не звонит, – сказал Грим. – Самодура…

Пёс буркнул что-то своё и положил голову Гриму на колени.

– Ты так думаешь? – спросил Грим. – Действительно, что я как этот… не привязанный, а визжишь. Я с тобой согласен. Хрен с ней.

Он вернулся в дом, лег и уснул быстро и спокойно.

Рано утром на столе взвыл, запрыгал телефон Баро.

– Твою мать! – разозлился сквозь сон Грим. – Что он у тебя, как… резаная кошка!

Баро черным зверем метнулся к столу.

– Понял. Встречаю! – он начал проворно натягивать брюки, с радостным возбуждением скомандовал Гриму. – Вставай деревню на уши ставить!

Они наскоро поели молока с хлебом и заспешили на склон.

– Гляди, идут!

Теперь гул от леса шёл другой, не бульдозерный – более мягкий, но беспрерывный, нарастающий, будто там, в чащобе, готовился к взлету самолет. Первым из леса выплыл белоснежный, сверкающий никелем, гигантский трейлер МАН, за ним такой же второй, третьим шел тоже белый автобус, замыкал колону подъемный кран. Баро поднял руки над головой, начал давать команды взмахами ладоней, как диспетчер на авианосце. Деревенские, одетые кто во что, очумело выскакивали из дворов на просёлок и застывали здесь с разинутыми ртами.

Баро направил трейлеры на положенные им места, подъемный кран остановился поблизости. Двери автобуса расползлись, и из них на землю посыпалась бригада… узбеков, все в голубых комбинезонах с жёлтенькой эмблемой храма на груди. Высыпались, размяли ноги и, не мешкая, начали ставить большую армейскую палатку, таскать в нее раскладушки, матрасы, мешки с припасами. Рядом на треноге возник большой артельный казан, раскладные стол, стулья. Двое тут же развели под казаном огонь, присели к столу, начали чистить и шинковать лук, морковь. Все двигались слаженно, быстро и без лишних слов. Водители МАНов отцепили трейлеры, установили под ними тормозные лапы-домкраты, попили чай из термосов и уехали – нырнули в лес и бесследно исчезли.

Грим был ошеломлен, следил за происходящим с восхищением. Деревенские осмелели, подтянулись поближе, встали поодаль гурьбой с вытянутыми лицами и открытыми ртами, глядели на узбеков и их стремительные действия, как на цирковой атракцион.

Лук, морковь, куриные ножки полетели в казан, в котором уже потрескивало раскаленное подсолнечное масло. У огня остался один, остальные начали выбрасывать из трейлера и растаскивать по периметру траншеи церковного фундамента металлические листы опалубки и тут же вязать их друг к другу болтами. Баро внимательно наблюдал за процессом, иногда негромко давал распоряжения. Спросил весело Грима:

– Ну как, господин спонсор, стоит деревня на ушах?

Грим занял монументальную позу, ответил с грузинским акцентом по-сталински:

– Надо, товарищ, вовлечь массы в этот созидательный процесс. Поручаю вам обеспечить всенародный энтузиазм!

Баро и строители зареготали, улыбнулись робко и деревенские, на этот раз Сталин был не страшный.

Утром следующего дня пришли два огромных миксера с бетоном, встали друг против друга на противоположных точках фундамента. По сливным желобам попер бетон, рабочие, действуя лопатами, как гребцы на каноэ, погнали его по траншее. Деревенские наблюдали за происходящим уже смело, даже по-хозяйски – бабы с утра пораньше натащили сковороды с яичницей, банки с молоком, расстарались на таз пирожков с картошкой. Баро, указав на эту снедь, доложил Гриму:

– Вот, товарищ Сталин, всенародный энтузиазм обеспечен!

Грим растрогался от такого энтузиазма земляков, у него даже защипало в глазах. Он хотел сказать что-то сердечное, но только махнул рукой.

Он проводил дни на стройке. Все относились к нему учтиво, с почтением, одно слово – спонсор! Ну и, конечно, артист! Грим останавливался у трейлера со строительным лесом, дышал его сладким запахом подолгу, вспоминая себя, смотрел на деревню и её округу, искал в небе жаворонков, стрижей. На душе было легко и радостно. Даже сотку дома на столе забыл и с удовольствием отметил, что ему не хочется сходить в дом за телефоном. Он давно не чувствовал себя так просто и беспечно.

– Ты чего такой? – спросил его Баро.

– Какой «такой»?

– Ну… загадочный какой-то.

– Да ты знаешь… – Грим помолчал, думая, как лучше ответить на вопрос. – У меня последние дни чувство такое, что мне больше ничего и не надо. Брата вот только найду, и всё!

Баро понял. Сказал тепло:

– Так это – главное! Брат, дом, земля, река… – Он широко повел рукой вокруг. – Это же твой родной табор! А всё остальное суета.

Грим, благодарный за понимание, положил руку ему на плечо и облегченно вздохнул во всю грудь.

– Слушай, – вдруг оживился Баро, осенённый какой-то мыслью. – Ты мужик хороший, и дело делаешь богоугодное. Я тебя увековечу!

– Погоди, я живой еще, – отшутился Грим.

– Ты не понял! – Баро был очень взволнован своей идеей. – Я гравировку на латуни закажу, у входа установим. «Церковь построил такой-то»… Ты по паспорту как записан?

– По паспорту я Ванька Сидоров. Не звучит…

– Да, это скучно, – разочаровался Баро, но тотчас опять возбудился. – А ты ради такого дела фамилию смени! Вот хотя бы… по названию деревни! Будешь Грим Славянов. А? «Церковь построил Грим Славянов»… Как? Песня!

Грим задумался.

– А что, в этом что-то есть…

Фантазия Баро была неукротима.

– А еще лучше вот как – «Церковь построил Грим Славянов на личные сбережения»!

– Не-е, тут тормози! – он погрозил Баро пальцем. – Про личные сбережения не надо. Даже не думай! Еще наведёшь на меня братков.

– Не понял. Каких еще братков?!

Грим быстро соображал, как отвадить Баро от мысли о личных сбережениях. Наконец сообразил, сказал, глядя на Баро невинными глазами.

– Ты голову-то включи. Они же как мыслят, братки эти? Они подумают: это ж сколько у него бабок, если он на церковь миллионы отстегнул?! И придут. Понял?

– А-а-а… Ну да, если такой ход мыслей, тогда другое дело. Тогда про личные сбережения не надо.

– Ты с этим делом подожди, – сказал Грим. – Я вот брата найду, мы с ним посоветуемся. Может, напишем, что церковь построили братья такие-то. А, вообще, у меня винегрет какой-то получается… Я по матери Сидоров, родной брат по отцу Звягинцев, а ты мне предлагаешь Славяновым стать. Для таблички!

– Да-а, это конечно… чепуха какая-то, – согласился Баро. – Ладно, определишься – скажешь.

Брагин позвонил вечером, сообщил, что точный адрес Звягинцева найден.

– Мне в город надо, – сказал Грим. – Поеду брата искать.

– У меня там тоже дела на пару дней. Завтра с утра и рванём, – ответил Баро. – А ребята пока стенные блоки начнут монтировать. Вернемся – будем стены на фундамент вязать.

Встретились у Данияра. Брагин протянул Гриму четвертушку листа.

– Вот, генерал-лейтенант Звягинцев, сейчас читает курс лекций по баллистике в Академии Генштаба, тут домашний адрес, улица, дом, квартира. Всё точно! Когда поедешь?

– А прямо сейчас и поеду, – сказал Грим. – Заскочу только переодеться – и вперед!

– Мне тоже в Москву надо, – сказал майор. – Ребят хочу попроведать, они там реабилитируются после операций. И деньги проплатить…

– Ну и поехали на пару, – предложил Грим.

– Я только тачку заправлю и заеду за тобой! – Брагин был воодушевлен и полон решимости. – За ночь дойдем!

– О, раздухарился! – Грим насмешливо раскинул руки. – «За ночь дойдем!» Это тебе что, войсковые учения, чтобы всю ночь в козле трястись?! Возьмем нормальное купе, поужинаем в ресторане, выспимся по-человечески!

Брагин подвез его переодеться. Графини дома не было. Бегемот нежился на подоконнике раскрытого окна, к Гриму никакого интереса не проявил. На краю стола и в кресле лежали пакеты с какими-то дамскими тряпками.

– Чёс по магазинам продолжается! – зло сказал Грим с ударением в слове «магазин» на втором «а». Он быстро побрился, надел свой парадный костюм, туфли, взял пакет с детдомовскими документами Петьки и жестяной банкой и пошел к машине Брагина. На этот раз майор о графине ничего не спросил.

Поехали к Брагину. Майор вышел из подъезда в парадной форме ВДВ.

На Ленинградском вокзале прошли к стоянке такси.

– Мне не к спеху, – сказал Брагин. – Давай я тебя сначала завезу, а потом в клинику поеду.

Грим молча кивнул. Он волновался. С той минуты, когда адрес оказался у него в руках, он ждал и боялся встречи с братом Петькой, с его отчимом генерал-лейтенантом бронетанковых войск Звягинцевым из Академии Генштаба. Уж больно грозно звучали все эти слова. Даже проспект назывался Кутузовский!

– Да ты не робей, – успокаивал его Брагин. – Всё будет нормально. Звягинцеву сказали про тебя…

– Что сказали?! – испуганно спросил Грим.

– Ну… сказали, что приедет человек, привезет фотографию, на которой он еще майор.

Грим нервничал, и оттого сдуру начал наезжать на Брагина.

– Что за хрень?! Зачем это? Я же приехал не для того, чтобы фотографию ему отдать!

Майор остановился, резко придержал Грима за руку.

– Так! Даю вводную! Во-первых, ты прекращаешь дёргаться, как… студентка на экзамене! Во-вторых, он проявил интерес к фотографии, сказал: пусть привозит, значит, ждет тебя. Для начала разговора это уже неплохо. Дальше будешь действовать по обстановке… Соображаешь?

Грим высвободил локоть из клешни майора, буркнул недовольно:

– Допустим…

Брагин осудительно покачал головой, продолжил объяснять, но уже без командного напора.

– Ты пойми, он боевой офицер, герой России, генерал-лейтенант! И вот ты заявляешься к нему и… ну, что ты начнешь говорить? Давай, репетируй!

– Ну как что… – Грим сдвинул брови, задумался. – Скажу, что я брат его сына. Старший брат! Ну и, слово за слово…

– Вот-вот! Аферисты себя так и ведут, начинают ездить по ушам! Слова за слово не будет, он наряд вызовет, тебя в момент скрутят и увезут! Будешь потом там свою историю про братика рассказывать. В письменном виде!

– В обезьянник, что ли? – спросил растерявшийся Грим.

– Если бы! – насмешливо воскликнул Брагин, видя, что он одерживает победу и Грим приходит в чувство. – При таком раскладе тебе в ФСБ экскурсия светит! Ты никогда не был в ФСБ? – ехидно осведомился майор.

– Чего ты… выёхиваешься! – обиделся Грим, видя, как повеселел Брагин. – Еще скажи, что он и шлепнуть может.

– А что, легко! – майору очень понравился вопрос Грима, у него даже глаза заблестели. – Он с одной стороны вояка, а с другой – пожилой человек, старик можно сказать. Как ему прикажешь действовать с авантюристом? Он тебя завалит прямо на пороге, потом напишут, что действовал в пределах необходимой самообороны и всё, нашел брата!

«Вводная» майора вогнала Грима в полную растерянность. Он стоял перед Брагиным беспомощный, ссутулившись, покорный – так просят пощады. Брагин даже смутился, обнял Грима за плечи.

– Ну всё, всё, хватит! Бери себя в руки! Короче, начинай с фотографии, это же сразу даст доверие, понял? Потом легче пойдет…

Майор высадил его на проспекте у подъезда номер шесть и уехал. Здесь не было рекламы, магазинов, кафе. С одной стороны безлюдного тротуара мчалась по проспекту лавина машин, с другой тянулась высокая глухая стена из коричневого гранита, со стальными входными в подъезды дверями. Окна первого этажа были высоко вверху, недосягаемые с тротуара. Грим подошел к подъезду, уставился на пульт.

– Замуровались, как эти… Что тут тыкать-то?! – Он нажал цифры номера квартиры. Пульт тупо молчал. Грим опасливо отошел от двери, начал нервно ходить туда-сюда, не отдаляясь от двери. Он надеялся, что кто-то выйдет или зайдет, и он пройдет в дом в открывшуюся дверь. Чувство у него при этом было противное, будто он воровать пришел.

На пустынном тротуаре он торчал, как пень на поляне. Но особенно хорошо его видела видеокамера, которая глазела сверху вниз, со стены дома. Человек за монитором негромко сказал:

– Группа два, я пульт. Шестой подъезд, объект в костюме. Досмотр пакета.

Слоняясь около подъезда, Грим развернулся топать обратно и наткнулся как на стену на двух улыбчивых мужиков в штатском. Они аккуратно, но цепко взяли его под локти и широким шагом повели к арке. Зажатый с двух сторон и приподнятый над землей, перепуганный Грим семенил на цыпочках и бормотал:

– Вы чё, ребята, вы чё?! Я генералу Звягинцеву фотографию привез!

Услышав про генерала, улыбчивые ребята теснее прижались к объекту, наддали ходу и впихнули Грима в дверь за углом дома. Здесь у него забрали пакет, самого силой усадили на стул. Тот, что сидел за мониторами, открыл пакет, начал осматривать и ощупывать жестяную банку. Осторожно достал её вытянутыми пальцами, поставил на стол. Двое улыбчивых уже не улыбались, настороженно глядели на металлический предмет.

– Что это у вас? – спросил Грима старший.

– Не видишь, что ли, банка. Из-под чая. Мамина!

– Что в банке? – спросил старший, не обращая внимания на нервность объекта.

– Бумаги всякие, мамины письма. Это не ваше дело! – Грим вырвал плечо из цепкой ладони улыбчивого. – Чё вцепился?! Вы вообще кто такие?!

– Здесь режимный объект. Мы смотрящие…

– Не понял, – сказал Грим.

– Ну и хорошо, что не понял. – Старший пробежал пальцами, как слепой, по швам банки. Не обнаружив ничего подозрительного, открыл ее. Также пальцами ошупал сверху бумаги, надавил – нет ли чего под ними. И перевернул банку вверх дном. На стол посыпались мамины письма.

– Всё, шмон закончен? – зло и язвительно спросил Грим.

– Извини, служба. – Старший аккуратно, даже бережно, вернул бумаги в банку. Опустил банку в пакет и отдал Гриму. – Не обижайся, так надо. Сам посуди, крутится человек около режимного объекта с подозрительным предметом… А где фотография?

Грим развязал тесемочки папки, подал старшему фото.

– Вот он, майор еще. А на руках у него Петька сидит, мой младший брат. Мы потерялись, а сейчас вот вроде как нашлись.

Старший с большим уважением, почтительно смотрел на фотографию.

– Петька… хм-м, Петр Константинович, значит, – старший скосил глаза на Грима. – А сейчас, знаешь, где Петька твой сидит?

– В тюрьме, что ли?! – испуганно спросил Грим. Старшой покрутил пальцем у виска.

– Ну ты даешь! В Кремле он сидит!

Грим шумно выдохнул, поскреб в затылке.

– Дела-а… Час от часу не легче.

– Ладно. Генерал сейчас подъедет, иди. Он тебя проводит. – Старший кивком указал подчиненному на дверь и сел за мониторы.

Звягинцев подъехал на черной «Волге» с армейскими номерами. Он легко вышел из машины, и Грим увидел перед собой высокого, с прямой осанкой, седого красавца генерала.

– Изловил кого, Сережа? – поздоровался генерал с охранником. Тот внешне вполне дружески держал Грима под руку, готовый немедленно вцепиться в него пальцами-клешнями.

– Это к вам, Константин Иванович, – охранник слегка подтолкнул Грима к генералу. – Фотографию вам привезли. Вы на ней такой молодой!

Генерал слегка нахмурился.

– Да-да, мне говорили, – он протянул Гриму руку. – Ну, давай фотку!

Грим молча подал фотографию. Генерал надолго уткнулся в неё… Когда он оторвал взгляд от фото и исподлобья посмотрел на Грима, тот увидел в глазах Звягинцева растерянность и испуг.

– Где взял? – спросил генерал осевшим голосом.

– В детдоме, – ответил Грим. – Я старший брат вашего сына. Петра, то есть…

Генерал пошатнулся, прильнул спиной к машине. Долго стоял так, прикрыв глаза, потирал пальцами грудь, там, где сердце. Дыхание у него стало прерывистым и сиплым. Потом глухо сказал Гриму:

– Иди за мной!

В лифте молчали, настороженно разглядывали друг друга, пряча глаза. Генерал открыл дверь, буркнул:

– Заходи! – и пошел по широкому коридору вглубь огромной квартиры. Грим шел следом, озирался: такие хоромы, да еще с «кремлевской» мебелью, он видел первый раз в жизни. Стол на кухне был накрыт. На тарелке лежали таблетки, рядом стоял пузырек. Генерал быстро накапал из пузырька, выпил, по кухне распространился запах сердечных капель. Таблетки он раздраженно скинул с тарелки на стол.

– Домработница приходит, убирает, поесть готовит, – объяснил Звягинцев. – Петька нанял, велел следить за мной. Есть будешь?

– Нет, я это… – энергично отказался Грим.

– Что стоишь, садись! – приказал генерал. – Мне надо по часам есть… – Он поставил перед Гримом тарелку, бросил рядом вилку и снял крышки с двух фаянсовых судков. К запаху сердечных капель примешался аромат горячих котлет и острый дух квашеной капусты.

– Давай, нагребай!

Генерал положил себе три котлеты. Грим взял одну.

– Я сыт. Так, для компании только…

Звягинцев молча положил ему еще две.

– Ой, ой, какие мы… ути-пути! Выпьешь?

Грим пожал плечами, мол, как прикажете. Генерал выставил из буфета на стол два хрустальных напёрстка, отлучился и вернулся с початой поллитрой. Грим с любопытством разглядывал наперстки. Звягинцев перехватил его взгляд.

– Согласен. Это чтобы в глаза закапывать, – и заменил наперстки на два стограммовых стаканчика. – Ну, давай!

– А сердце? – спросил Грим.

– Пей! – раздраженно приказал генерал. – Заботливый ты наш. Братец…

Генерал ломал вилкой котлету на большие куски, отправлял в рот, громко хрустел капустой. Ел просто, быстро, не поднимая головы, как едят в солдатской столовой. Грим жевал и украдкой изучающе поглядывал на отца своего брата.

– Чего зыркаешь? – спросил Звягинцев, не поднимая от тарелки головы. – Давай еще по одной.

Потом расскажешь, откуда ты взялся… как черт из табакерки!

После второй генерала отпустило, он поднял на Грима глаза, помолчал, и вдруг как-то просто, по-домашнему сказал:

– А я сразу заметил, есть у вас что-то общее…

– Мама у нас общая, – напомнил Грим. Прозвучало это вызывающе.

– Ты буром не при! – холодно посоветовал генерал. – Ишь, сразу с главного калибра лупит! Ты не в детский сад за младшим братиком пришел, понял?! А то я тебя сейчас так налажу, жопой вперёд полетишь!

Грим представил свой полет жопой вперед и рассмеялся. Звягинцев тоже хохотнул.

– Красивый полёт, да?

Грим показал большим пальцем.

– Во! Летишь и проветриваешь!

– Что проветриваешь? – не понял генерал.

– Как что, жопу, – удивился Грим несообразительности генерала. И они засмеялись оба – искренне, с облегчением.

– Ты чем занимаешься? – вполне по-свойски спросил генерал.

Грим задумался, а, действительно, чем он занимается? И ответил:

– Я, Константин Иванович, церковь строю.

– Так ты строитель?

– Не-ет… Я финансирую строительство.

– Ты что, олигарх?! – воскликнул генерал и от изумления у него взлетели брови.

– Да какой я олигарх?! Скажете тоже…

– Так это ж они наворуют, нагрешат сначала, а потом церкви строят. А если ты не олигарх, деньги у тебя откуда? Церковь построить не булку хлеба купить…

– Деньги? – Гриму нравился этот Константин Иванович, он уже видел перед собой не генерал-лейтенанта бронетанковых войск, а домашнего старикана, отца своего братишки. И потому ответил как есть. – Деньги я украл.

– Во бля! – выдохнул генерал и развеселился, ему стало совсем интересно. – И много спёр?

– Два миллиона. Евро. – Грим смотрел на Константина Ивановича спокойно, невозмутимо, даже слегка насмешливо, но всё же следил за реакцией генерала. Реакция Гриму нравилась.

– И у кого ж ты их спёр, если конечно не секрет?

– Да какой тут секрет, у братков, – сказал Грим. – У бандитов, значит.

Восхищенный генерал всплеснул руками и ударил ладонями по коленям.

– Врёшь!

– Зачем мне врать? Вот вам крест, – спокойно сказал Грим и в доказательство перекрестился. – Они на кладбище на сходку приехали, там у них что-то не так пошло, и они стрелять друг друга начали, а я рядышком был, в склепе сидел… Ну я чемоданчик ихний под шумок и уволок.

Возбужденный генерал был так увлечен, что пропустил мимо ушей слово «склеп», в котором сидел Грим.

– Ну ты даешь! – в старческих глазах Константина Ивановича сверкал восторг. – Это я уважаю! – Он быстро плеснул в стаканчики. – За тебя!

– Да чего там, – скромно сказал Грим, и его как прорвало. – Я деньги-то спёр, а оказалось, что они мне и не нужны. Ну вот, теперь церковь в своей деревне строю. Еще бойцов спецназа лечу, которые после ранения. Они сейчас здесь, в Склифе…

Генерал притих. Губы его мелко задрожали. Он встал, отошел от Грима подальше, к окну. Смотрел на брата своего Петьки внимательно, проникновенно. Может быть даже по-отцовски. Потом сказал:

– Петька мой раньше такой же был… заводной. Это теперь его в Кремле построили.

– А что он там делает?

– А что там можно делать? Работает.

– Кем?

– Помощником президента.

– Ни фига себе! – изумился Грим и весело ляпнул. – А я думаю, чего бардак такой в стране? А это от Петьки, оказывается всё идёт!

Генерал иронично изогнул брови, сказал добродушно, но и предостерегающе.

– Эй! Ты эти разговорчики кончай! Тебе говорить так не положено, Петька же, как-никак, брат твой!

– Извиняюсь, – смутился Грим. – Больше не повторится. Это у меня, Константин Иванович, язык такой… враг мой.

– У Петьки такой же язык был, – успокоил его генерал. – Он там однажды такое на совещании ляпнул, что начальник ему при всех скотч подарил, с намёком, и велел на совещания с собой брать.

– Ляпнул-то по делу? – спросил Грим.

– Если б не по делу, он бы уже давно улицу подметал. А так он теперь приходит на совещания и скотч перед собой кладет. Всем весело.

– Молодец! – обрадовался за брата Грим. – И президент молодец, умных людей видит!

– Смотри-ка, как ты шустро переобулся! – хохотнул генерал. – Да-a, вы с Петькой точно два сапога пара. Пойдем-ка в кабинет…

Первое, что увидел в кабинете Грим, большую фотографию на стене. Подошел поближе… Это было семейство генерал-лейтенанта Звягинцева, его жена, два внука, сноха и Петька. Брата он узнал сразу, как самого себя.

– Жену я месяц назад схоронил, – тихо сказал генерал, опускаясь с кряхтением в глубокое кресло. – Она Петьке хорошей мамой была… Слушай, что же нам делать? – вдруг беспомощно спросил он.

– А что тут особенного?! – легко сказал Грим. – Позвоните Петьке, скажите, мол, так и так. Пусть приедет, посидим, выпьем, поговорим. Дальше всё ладком пойдет… Жить у вас я не собираюсь, к себе поеду, у меня там материн дом, стройка…

– Ты не понимаешь… – Генерал дышал тяжело, говорил медленно и тихо. – Тебе что, тебе ничего понимать не надо. Тебе брат нужен, и все. А мне, для всех нас, это… Ну-ка сядь рядом.

Грим придвинул стул к креслу генерала, сел. Константин Иванович положил ладонь на руку Грима. Ладонь старика была сухая и холодная.

– Ты, я вижу, мужик бывалый и вроде умный. Слушай меня внимательно. И думай… Мы сорок лет прожили вместе, одной семьей. И ничего о тебе не знали. И ты о нас ничего не знал. Понимаешь? Я ему папа, – генерал повел головой в сторону фотографии на стене, – она мама. Пацанам я дедуля, а они мне внуки. Мы все друг другу родные, понимаешь! А тут ты влетаешь, как снаряд в окно. И, оказывается, Петька нам не родной сын, а приёмыш, внуки – сродные… Узнают – начнут думать, заново присматриваться друг к другу и пойдет отчуждение. В таких делах это всегда бывает, я знаю. И – конец нашей семье. А я этого не хочу. Я хочу дожить в нормальной семье… – старый генерал замолк, тяжко вздохнул, закрыл глаза и так затих, будто вздох этот было последним. Грим испугался.

– Константин Иванович, как вы?!

– Не ори, – отозвался генерал, не открывая глаз. – Не дождешься… ну-ка, сбегай на кухню, накапай мне.

Грим метнулся туда-сюда, вернулся со стаканчиком водки. Генерал приоткрыл глаза, хмыкнул.

– Я тебе сказал накапать, а ты что принес! Грим подался было на кухню, но генерал остановил его.

– Куда понес?! Давай сюда! Это тоже помогает. Сбегай, себе налей!

Грим проворно сбегал, вернулся в кабинет. Стаканчик генерала стоял на краю стола. Он поставил свой рядом, смирно присел, не зная, что делать и говорить дальше. Звягинцев был уже бодрее, следил за Гримом испытующим взглядом.

– Я сказал – ты услышал. И что скажешь?

– Я так не думал, как вы сказали… – озабоченно, даже виновато произнес Грим. – Мама написала, чтобы я брата нашел, ну я и поехал к вам. Я же, понимаете, совсем один, одинокий я… А так-то конечно, у вас семья, это я понимаю. Правильно вы сказали, я для вас вроде как снаряд в окно…

– Во-от… я потому и спросил тебя: что же нам делать…

– Я не знаю, – сказал Грим после долгого молчания. – Решайте сами. Как скажете, так и будет. Я же не враг вам…

– Да ты так не майся, – разволновался генерал. – Я думаю, вот как надо сделать… – Он выбрался из кресла, подошел к сейфу, открыл его.

– Это мой сейф. Личный. Ключ только у меня. Вот он, видишь? – генерал показал Гриму ключ. – Папку с детдомовскими бумагами, банку с письмами вашей мамы, фотографию положим сюда. Клади.

Грим покорно сделал всё, что сказал генерал.

– Теперь напиши номер своего телефона и положи сверху.

Грим написал и положил.

– Теперь так… – генерал закрыл сейф, сел за стол, что-то написал и протянул Гриму. – Читай. Вслух.

Грим прочитал:

– «Пётр, после моей смерти открой сейф, возьми детдомовскую папку, банку с бумагами. Всё прочитай и позвони этому человеку. Он твой родной брат».

– А это, – генерал помахал своей запиской, – и ключ от сейфа я кладу в свой стол. Вот, смотри, я положил. Когда час придет, бумагами в столе будет заниматься Пётр. И он всё увидит, и позвонит тебе. Ты только подожди… Я не обману тебя. Слово генерала. Согласен?

– А куда деваться, – попытался пошутить Грим. – Всё уже в сейфе у вас.

Генерал взял его под руку, подвел к столу.

– Ну, давай. Полечимся! – отозвался на шутку генерал. Они выпили. Непроизвольно разом шагнули друг к другу и обнялись. Грим неловко поцеловал в щеку отца своего брата.

От порога спросил:

– А долго ждать?

– Недолго, – успокоил его генерал. – Два инфаркта уже было.

По пути в Шереметьево графиня заехала к ювелиру. Он был холоден, в офис её не пригласил, встретил в дверях. Быстро глянул на колье на груди графини и протянул файл.

– Вот моё заключение. Раз уж пообещал.

– А цену вы там указали? – спросила графиня.

Он в раздражении скривил губы.

– Кто же такие вещи озвучивает, да еще на бумаге?! Это вопрос другого порядка… – Назарбек Рубинович посмотрел поверх плеча графини на белую «Тойоту» у бордюра и на ее номер.

– Это машина Лядова, – полувопросительно сказал он.

– Да, это я на ней приехала, – небрежно сообщила графиня и с томной усталостью в голосе продолжила. – Матвей Алексеевич предложил мне возглавить его европейский офис. Я дала согласие. Вот лечу в Париж…

– Вот как?! – ювелир заново оглядел графиню. – Я смотрю, вы и кота с собой берете? Шикарный котик! А как же Гримчик?

– Причем здесь Гримчик?! – мгновенно озлилась графиня. – Матвей Алексеевич ему ничего не предложил.

Ювелир, размышляя над чем-то, задумчиво сказал:

– М-да, увидеть Париж и умереть…

– Почему?! – забеспокоилась графиня. – Что значит «умереть»?

– Ай, не обращайте внимания, – спохватился Назарбек Рубинович. – Это я так, к слову. В народе так говорят… – и вдруг стал любезным. – Вы, наверное, захотите повидаться с владельцем двух таких колье? – он мизинцем деликатно указал на грудь графини.

– Хорошо бы! – обрадовалась она. – Интересно было бы… сравнить их.

– Прошу! – Назарбек Рубинович радушным жестом пригласил графиню в свои апартаменты. – Я с удовольствием помогу вам, один момент… – он взял лист бумаги, написал адрес и протянул графине. – Вот телефон, адрес и фамилия этого человека. Пока будете лететь, я позвоню ему. Месье Бонне пришлет за вами машину. А вы из аэропорта сразу к нему!

– Ой, спасибочки! – просияла графиня. – А вы можете о цене с ним договориться?

– Могу, – ювелир мило улыбнулся ей. – Сколько озвучить?

– Вы же тот раз сказали… Миллион евро, да? Скажите ему, что я согласна на миллион!

– Как прикажете! – ласковый Назарбек Рубинович повел графиню под локоток к выходу. – Для вас я готов на всё! Не забывайте, из аэропорта сразу к месье Бонне. Ладушки?

Он, как швейцар, в поклоне открыл ей дверь машины, поддержал под локоток, пока она усаживалась. Вслед удаляющейся «Тойоте» ювелир смотрел долго, прищурившись, и мычал – напевал что-то игривое.

…Графиня Грушницкая летела самолетом первый раз в жизни. Когда «Боинг» мощно взмыл в небо и земля начала падать вниз, удаляться, она с детским восторгом пихнула соседа в бок.

– Ой, поглядите, какое все маленькое стало! Ну надо же!

Сосед по креслу, пузатый француз, покосился на неё, недовольно фыркнул, но тут же на его лице отразилось жадное любопытство – он увидел на груди соседки колье и сунулся к иллюминатору, чтобы разглядеть драгоценность, а заодно и грудь.

– Sur guer mirable! (Какое чудо!)

– Ага, а сейчас уже вообще ничего не видно! – она как ребенок на колесе обозрения забавлялась видом в иллюминаторе. – Чё-то мутное всё стало. Ничего не видать!

Стюардесса повезла по проходу напитки. Графиня взяла себе коньяк. Потом еще один. Спросила стюардессу, как там её Бегемот, но та в ответ лишь пожала плечиками и мило улыбнулась.

…Через четыре часа борт авиакомпании «Эйр Франс» приземлился в аэропорту Шарль-де-Голль. Перепутать графиню с кем-либо было невозможно, на груди её мерцало колье, в руке она несла корзинку с черным котом. Человек в костюме, белой рубашке, с узким галстуком уверенно пошел к ней, пересекая поток прилетевших рейсом из Москвы.

– Госпожа Грушницкая? С благополучным прибытием в столицу мира! – пышно поприветствовал он её. – Я Серж. Месье Бонне поручил мне встретить вас.

– Ой, вы говорите по-русски! – обрадовалась графиня. – А то я тут прилипла к нашим, думаю, что дальше делать?

– Со мной у вас проблем не будет! – Серж, лучезарно улыбаясь, поблёскивая золотым зубом, взял у нее корзинку с Бегемотом. – Прошу за мной!

Она, поспевая за ним, глазела по сторонам. Аэропорт был лёгок, воздушен, ласкал взор гирляндами цветов. То и дело в этом пространстве звучала призывная мелодичная трель, и проникновенный женский голос что-то объявлял.

– Ну что, к шефу? – спросил её в машине Серж. – Он ждет.

Машина, шоссе, погода – всё было шикарно, заманчиво, и её переполняло прекрасное настроение, графине хотелось беседовать о чем-то серьезном, подходящем именно для Парижа.

– Серж, а вы русский?

– Я-то? – Серж отвлекся от дороги, глянул на нее в зеркало заднего вида. – Да я Серега из Пскова. Был здесь на платном тренинге, ну и зацепился… Работаю теперь на месье Бонне. Тут русских вообще, как грязи. И чёрных полно…

– А кем работаете? – приставала графиня, наслаждаясь всем, что с ней происходило.

– Я-то? – опять спросил Серега-Серж из Пскова. Он как будто боялся её вопросов. – Ну, это… Решаю вопросы.

– Я вот тоже приехала решать вопросы, – сообщила графиня и для пущей солидности добавила. – Мой шеф олигарх!

– М-м-м, – промычал Серега Серж. – Извините, дорога сложная. Требует максимум внимания, – и сделал вид, что увлекся дорогой, даже ругнул кого-то. – Чё ж ты, блин, дистанцию не держишь!

Летний Париж был солнечный, чистый, весь в цветах. Серж выбрался из потока машин, свернул в спокойный квартал Сент-Авуа и остановился наулице Блан-Манто у небольшого двухэтажного особняка, увитого лианами кампсиса с алыми бутонами.

– Месье Бонне ждет вас, – повторил он. – Кот побудет здесь. Я ему двери открою, чтобы ветерок был.

– Его Бегемот зовут, – зачем-то сказала Графиня, и, волнуясь, пошла к входной двери.

Месье Бонне, невысокий, коренастый, с залысинами человек, с пугающе мрачным лидом, встретил её в дверях.

– Идите за мной.

Вслед за ним она вошла в сумрачный кабинет, в котором всё было одного цвета, коричневая мебель, коричневая кожа дивана и кресел, коричневые обои. На диване истуканом сидел с чемоданчиком на коленях старик с белой гривой, которая облаком зияла в мрачном кабинете.

– Прошу! – месье Бонне указал на стул за столом напротив его кресла, тоже коричневого. – Мне о вас звонили. Покажите вещь!

Графиня оробела. Села на краешек стула, сняла с шеи колье и положила его перед месье Бонне. Он мельком глянул на колье, сделал знак старику с белой гривой. Старик подошел, раскрыл свой чемоданчик, надел на глаз лупу, несколько раз посветил на колье фонариком, переключая цвета луча. Кивнул месье Бонне, вернулся на диван и замер.

– Я беру эту вещь, – сказал месье Бонне. – Вот чек на миллион евро. На предъявителя. Кофе! – крикнул он куда-то в сторону. Неслышно появился негр в белоснежной рубашке, поставил перед ней большую фарфоровую чашку с кофе. По её пузатому боку, с блюдечка полз спиралью вверх, к губам, китайский золотой дракончик.

– Красивый, – сказала графиня, надеясь, что теперь месье Бонне поговорит с ней, и отхлебнула кофе. – Ой, соленый!

– Так пьют в Таиланде, – сказал месье Бонне. – И в Эфиопии…

Графиня отхлебнула еще раз, самую малость, и вежливо поставила чашку на блюдце.

– Благодарю вас.

– Надо выпить весь! – сказал месье Бонне. – Из уважения ко мне.

– Ну как, выпили кофе? – осведомился у машины Серж.

– Соленый. Тьфу! – сплюнула графиня. – Кошмар!

– Теперь в банк? – спросил Серж.

– Да-да, в банк! – Она кокетливо помахала чеком перед носом Сержа. Графиня была возбуждена, нетерпелива и не обратила внимания на его странный вопрос. Почему он знает, что ей надо в банк?!

– Положите чек в сумку, – посоветовал Серж. – А то… ветром унесет.

Улица была забита машинами. Серж плелся в потоке в самом мертвом крайнем правом ряду и поглядывал в зеркало на графиню. Лицо её отекло, по груди, уже свободной от колье, шли синеватые пятна.

– Пить хочется! Как будто селёдки объелась, – пожаловалась она. Серж немедленно протянул ей бутылку.

– Вот, возьмите, это лимонад. Он вас освежит!

Графиня жадно припала к горлышку, разом выпила полбутылки.

– Вкусный, – сказала она, – миндалём пахнет. – Отдуваясь, опять поднесла бутылку ко рту и захрипела. Серж наблюдал за ней в зеркало заднего вида. Глаза графины стали мутные, помертвели. В машине раздался такой звук, будто графиня Грушницкая полоскала горло. Серж невозмутимо рулил, как будто за спиной у него ничего не происходило. Когда она затихла и повалилась набок, он свернул в боковую улочку, узкую и безлюдную. Углубился в этот каменный коридор и остановил машину так, чтобы задняя дверца со стороны трупа оказалась над канализационным люком…

На выезде из улочки на проспект он выставил корзинку с Бегемотом на тротуар и вернулся к особняку шефа.

– Все в порядке? – спросил у него месье Бонне, принимая от Сержа свой чек на миллион евро.

– Да. Без проблем, – сказал Серж.

– Это тебе за работу. Езжай, отдохни, – сказал месье Бонне, протягивая ему другой чек. И хохотнул. – А соленый кофе – это действительно говно.

Затем месье Бонне встал, подошел к стене. Отодвинул коричневое шелковое панно, набрал на настенном пульте шифр. Часть стены отъехала, обнажив глухую бронированную комнату. Он зажег свет, двинулся к стеллажам и бережно положил на черный бархат фамильное колье Грушницких. Оно было третьим. Теперь коллекция колье ювелира-поставщика Высочайшего Двора Фридриха Кехли была полной и стоила уже десять миллионов евро…

…Пожилая дородная парижанка сидела в кресле, смотрела телевизор и гладила Бегемота. Он лежал у нее на коленях и мурлыкал, выказывая полное довольство. В углу кухни-студии стояли два блюдца, с молоком и кусочками вареной курицы.

Не отъезжая от особняка месье Бонне, Серж вытряс на заднее сиденье содержимое сумки-гондолы графини. Из сумки полетели файлы с документами, ключи, косметика, еще какая-то мелочь. И выпали два конверта. В одном была лядовская «Мастер-карт» с шифрами входа, в другом «Виза-карт» с кодом доступа к счету Грима. Графиня боялась забыть пин-коды и еще дома аккуратно написала их и вложила в конверты с картами.

Серж подрулил к банкомату, попробовал карты в действии. Обе выдали ему, как он и заказал, по тысяче евро. Он запросил данные счетов. На одном было девятнадцать тысяч евро, на другом более миллиона.

– Ни фига себе! – прошептал ошалевший от подвалившей удачи Серега-Серж из Пскова. – Ха, теперь я забил на месье Бонне. В гробу я его видал. В белых тапочках! Это мы завтра продолжим. Завтра мы эти бабочки ух как взлохматим…

Экспресс мчался от Москвы на северо-запад, целясь головой состава в закатное солнце. Земля была зеленой, в окне проплывали перелески, убогие деревеньки, проносились переезды с грязными тракторами за шлагбаумом. Они сидели в вагоне-ресторане напротив друг друга. Грим смотрел в окно, вспоминая разговор с генералом, хмурился, улыбался, пожимал плечами. Брагин молчал, терпеливо ждал, когда Грим заведет разговор о брате.

– Как там ребята? – спросил Грим. Брагин понял, что Грим не хочет говорить о встрече с генералом, о брате.

– А что ребята… Пива попросили. Я сбегал, купил, рыбки взял, хлебца. Мы там в кустах замаскировались, посидели…

– Какую рыбку взял? – рассеянно спросил Грим. Брагин даже руками развел, дескать, какая тебе разница?!

– Ну, допустим скумбрию. Копчёную.

– Это хорошо… – Грим продолжал задумчиво смотреть в окно. – Она к пиву идет…

– Брата нашел? – раздражился Брагин. – Или про рыбу будем говорить?! Типа какая лучше к пиву идет.

Он перевел глаза на майора. Взгляд его был отсутствующим.

– Нашел, – коротко сказал Грим. – Но мы не встретились.

– Жаль… – осторожно заметил Брагин. – Но хорошо, что нашёл.

– Отец его сказал, что надо подождать. – Грим грустно посмотрел на майора. – Подождать надо, Артём. Молча! Генерал так сказал…

Брагин, ничего не понимая, совсем смешался. Промямлил, боясь ляпнуть лишнее:

– Ну что ж, подождать, значит… надо подождать. А как генерал?

– Классный мужик. Котлеты у него вкусные. Мы под них полбутылки выпили. Понял? Идем в купе!

На автостоянке Брагин расписался у сторожа в журнале, сунул ему деньги. Синело раннее утро, прозрачное, свежее, ласковое. Город спал, было оглушительно тихо, только на пустынных перекрестках пощелкивали светофоры. Брагин подвез Грима к домику, они молча пожали друг другу руки и расстались.

Окно, черное изнутри, было закрыто наглухо. Грим отворил калитку, медленно поднялся по ступенькам, вставил в замочную скважину ключ. Шагнул через порог и замер, прислушиваясь. В доме было темно и тихо.

– Кыс-кыс-кыс, – позвал он Бегемота. Кота в доме не было. Грим зажег свет, раскрыл настежь окна в кухне и в комнате, огляделся. Корзинки Бегемота тоже не было. Кровать на половине Машеньки была измята и не заправлена. Он распахнул створки шифоньера. Костюма, который он купил ей перед визитом в банк, не было. В кухне приподнял с кастрюльки на плите крышку и поморщился, сосиски протухли. Грим вынес эту вонь на крыльцо, вернулся в дом и увидел на столе какие-то бумаги. Это была домовая книга, на которой лежала придавленная чашкой записка. Он сел, осторожно, двумя пальцами, вытащил её из-под чашки, и, отстранив от глаз, начал читать вслух…

– «Жарить картошку и бегать от Клычова я не подписывалась. Я тебе графиня или кто? Лядов прекрасный человек, он трудоустроил меня в Париже. Приезжать ко мне не надо. Он сказал, я и родственников там найду. Ты же брата себе нашел. Церковь строй сам, это твоя деревня. Аревуар!»

Он поднял от записки круглые глаза, выдохнул, изумленный:

– Аревуар… Во, бля!

Посидел, ошалевший, тупо глядя в пространство. Начал бормотать, перечитывая:

– Не подписывалась она! Надо же, как на базаре! Лядов… трудоустроил в Париже, хм-м…

Грим встал, заложив руки за спину, походил из кухни в комнату и обратно, сел. Опять взял записку.

– Какая ты графиня? Ты, оказывается, сучка. – Натуральная! Графиня она, хм-м… Торговка с блошиного рынка.

Он машинально листнул домовую книгу. Увидел согнутый пополам лист плотной лощеной бумаги с золочеными вензелями по краям. Это было церковное свидетельство о венчании с печатью храма. Прямо на нём она размашисто написала «Можешь прописаться. Мне этот сарай больше не нужен». Накаленный, Грим вышел на середину кухни, огляделся, словно не понимая, как он здесь оказался. Вдруг нервно притопнул-прихлопнул, как начинают цыганочку с выходом, и голосом зазывалы продекламировал:

– Почтенная публика! В третьем акте нашей паршивой пьески бегство графини с котом! Спешите плакать и смеяться!

Гриму было нехорошо, предметы потеряли очертания, выгибались, как мираж в пустыне, лоб и виски стиснула страшная сила. Такое уже было с ним, когда в могилу опускали гроб с телом его сына. Он тоскливо озирался по сторонам. В раковине грудой лежала грязная посуда. Помойное ведро было доверху забито порванными упаковками от каких-то женских тряпок. На подоконнике в горшке засыхала герань.

Вместе с ним из верхнего угла кухни на этот бедлам смотрел с иконы Всевышний.

– А-а-а! – воскликнул Грим и театрально поклонился. – Это что же получается, я церковь строю, а ты её не вразумил?! Ты куда смотрел, дражайший ты наш… – Он потеряно махнул рукой, обессилено опустился на стул. Продолжая ёрничать, тихо запел, коверкая слова: – Сыпокойно, товарищ, сыпокойно, у нас исчо усё впэреди, пусть шпилькой ночной колокольни б-беда ковыряет, блин, в груди… – песня перешла то ли в мычание, то ли в вой. Грим встрепенулся. – Стоп, тормози! Это уже дурка! Не-ет, мы ведем здоровый образ жизни! Та-ак, какие будут наши действия? Правильно, надо причесать мысли! Это мы сейчас… – он извлек из тумбочки у газовой плиты бутылку, ударом ножа развалил пополам луковицу, посыпал солью черствый кусок черного хлеба. Налил, прицеливаясь, по самый край. Оглядел созданный натюрморт, одобрительно кивнул. Сказал стакану:

– Момент! – набрал номер. – Мыхалыч, ты когда там всех закопаешь? Понял, я к четырем подъеду.

Михалыч, растопырив ноги, согнувшись раком, мылся из колонки под струёй ледяной воды, скрёб ногтями шею, подмышки, голову. Грим подошел сзади, отодвинул его коленом.

– А ну-ка, пусти страждущего! – и сунул голову под струю воды. Застонал. – А-а-а, оживаю!

– Башку застудишь, от менингита помрешь, – мрачно предостерег Михалыч.

– Не помру, а-а-а! – покрикивал под струёй Грим. – У меня простужать нечего, – постучал костяшками пальцев по голове. – Кость одна, насквозь!

– Где ты так… поддурел? – уже в конторе спросил его Михалыч. Грим достал из пакета бутылку, выразительно посмотрел на друга, мол, стаканы давай! Михалыч щелкнул ногтем по бутылке.

– Не хрена было покупать. Глянь! – он поднял край покрывала на кровати. Под ней стояли ящики водки.

– Михалыч, ты ж олигарх! – изумился Грим. – Откуда дровишки?!

– У меня её тут хоть ноги мой. Люди дают, просят помянуть, – сказал Михалыч. – Я её складирую, потом на продажу отправляю. У меня там, в городе, человек для этого есть.

– Как деньжата? – небрежно, будто ему и не надо было, спросил Грим.

– В неприкосновенности. Как в гробу!

– Михалыч, я, собственно, что приехал… – подступился к разговору Грим. – Ты Лядова хорошо знаешь?

– Знаю, – бросил Михалыч. – Я эту падлу хорошо знаю.

– На-ка, вот, почитай… письмо счастья, – Грим протянул ему записку графини. Михалыч неторопливо приладил на нос большие роговые очки, подоткнул их пальцем плотнее к переносице. Грим следил, как Михалыч читает, шевеля губами, мрачнеет на глазах.

– Конкретное кидалово, – сказал Михалыч. – Ну что, дело ясное… Ты об ней больше не думай. Лядов её уже трахнул.

– Да брось ты! – возмутился Грим.

– Зуб даю! – Михалыч дернул большим пальцем по зубу. – Он если с бабой какой начинает работать, обязательно её трахает. У него это как присяга на верность. Так что… и твою трахнул. К бабке не ходи.

– Она же повенчанная, – беспомощно произнес Грим.

– Одно другому не мешает, – рассудительно сказал Михалыч. – Я через это уже прошел… – забыв о Гриме, он плеснул себе в стакан, выпил, не дрогнув лицом, будто обыкновенную воду. – Тут в городе массажный салон есть, «Нирвана» называется, знаешь?

Грим пожал плечами, мол, чёрт его знает, может и есть.

– Так вот там массажисткой работает Матильда. Она Лядова персонально ублажает. Это он её прозвал так, для личного удовольствия. Только она никакая не Матильда. Она Матрена, Мотя, значит. Это жена моя… – Михалыч опустил голову. Когда он поднял глаза, Грим увидел в них страдание и ненависть.

– Она медсестрой была, я в больничке её приглядел, когда чиряки лечил. Ну, одел, обул, отогрел, как положено… А Лядов глаз на нее положил. Ну, ничего не скажу, там у неё было на что посмотреть. И вот когда я на зоне вместо него парился, Клычов ему справку выдал, что я от туберкулеза ласты склеил и меня там, в Перми, закопали, как опасно инфекционного. Лядов, значит, к ней подкатился с соболезнованиями, салон ей открыл, то да сё… Утешил, значит. Вот теперь она его… массажирует. Так что можешь не сомневаться, он твою графиню обязательно оприходовал.

– Я бы на твоем месте убил его! – воскликнул взволнованный рассказом Грим.

– Еще не вечер… – невозмутимо сказал Михалыч, помолчал и вдруг повеселел. – Слушай, мне одна мысль в голову пришла. Шас, подожди… – он мотнулся из конторы, быстро вернулся со свертком в руках, развернул и положил перед Гримом пистолет Клычова.

– «Я бы на твоем месте!» – передразнил его Михалыч. – Вот ты сейчас как раз на моем месте. Убей его!

– Ты что?! – испугался Грим. – Шутишь?

– Конечно, шучу, – серьезно сказал Михалыч, заворачивая пистолет. – Или давай по-другому… Ты его мне закажи. А деньжата, которые в гробу, в гонорар пойдут. А?

Грим, не отрывая взгляда от пистолета, притих, задумался.

– Я не тороплю. Ты подумай… – опять пошутил Михалыч и понес ствол в известный ему схрон. По пути посетовал: – Эх, Мотя не наша и Маша не ваша…

Первый венец из мощных брусьев уже был выставлен по фундаменту церкви. Теперь бригада и крановщик готовились поднимать и вязать на него щитовые стены, собранные на земле. Баро сидел за столом у бригадной палатки, хмуро смотрел на детали разобранной электродрели. Отец Павел пристроился напротив, глядел с удивлением и любопытством на нутро инструмента. Грим, привалившись спиной к штабелю досок, без рубашки, босиком млел на солнышке.

– Ни черта не понимаю, должна работать, а не работает, – чертыхался Баро, обращаясь к батюшке.

– М-да-а, – сочувственно мычал отец Павел. – Надо же, потрохов у нее сколько!

– Слушай, батюшка, ты бы освятил её, может, она бы и заработала, – сказал Баро. Грим тихо хохотнул. Отец Павел, напротив, заинтересовался просьбой, ему никогда не приходилось освящать инструменты, и он задумался: насколько это будет богоугодно.

От деревни, по косогору, к ним шел Сексот. В белой кепочке с кнопочкой на макушке, в новом пиджаке, бриджах пузырями на коленях, в кедах и с папкой подмышкой, он был похож на председателя гаражного кооператива.

– Здрасьте, – Сексот приподнял кепочку. – Что строим?

– Дурак, что ли?! – накинулся на него Баро, расстроенный поломкой дрели. – Не знаешь, что здесь строится?!

– Не надо грубить, – вежливо сказал Сексот. – Я к вам культурно обратился.

У Баро мелькнул в глазах интерес к человеку в белой кепочке с папочкой.

– А ты вообще кто? Представься… культурно!

– Я Кузякин Ефим Сидорович, – представился Сексот, опять приподняв кепочку. – Нахожусь здесь при исполнении.

– Стукачок он клычовский, – сказал Грим, надевая носки. – Приглядывает за землей. Лядов же и здесь всё скупил.

– Не надо меня оскорблять, – опять вежливо сказал Кузякин. – Я не стукачок. Я уполномоченный представитель владельца данных земель по наблюдению за их сохранностью. Могу документ предъявить.

У Баро открылся рот. У Грима поднялись брови. Отец Павел испуганно прошептал:

– Господи спаси!

Стало тихо… Грим, неторопливо надев носки, обулся, сел рядом с Баро, напротив Сексота Кузякина.

– У тебя, Кузякин, должность покрасивше звучит, чем у Муамара Каддафи. Слыхал про такого?

Кузякин, почуяв подвох, напрягся, засопел. Осторожно сказал:

– Слыхал. Но забыл… кто это.

– И правильно. Чего о нём помнить! – Грим пнул Баро под столом, чтобы тот не смеялся. – Он был всего лишь генеральный координатор ливийской Джамахирии. Работёнка так себе. А ты, Кузякин, во-он куда взлетел, «полномочный представитель владельца земель по наблюдению за их сохранностью»… Песня! И надо ж было в деревне такую должность надыбать! Ты прав, при таком статусе, Сексот, это некультурно. Ты у нас теперь будешь Муамар Кузякин. Как тебе?

Кузякин очень обиделся, это было видно по его лицу, но виду не подал – он был при исполнении.

– Электричество у государства воруете, – он кивнул на удочку, накинутую на провода. – Церковь строите, а грешите! – Кузякин попробовал перейти в атаку. – Вы, батюшка, куда ж смотрите? – ехидно спросил он отца Павла. Баро даже растерялся, воскликнул как-то жалобно:

– Ну не сука?!

– Ты, Муамар, батюшку не трогай! – с ехидной задушевностью сказал Грим. – А то этот медведь, – он мотнул головой в сторону Баро, – быстро тебе яйца выкрутит и в уши вставит!

– Ладно, – согласился Кузякин, – пойдем ближе к делу. Сейчас вам зачту… – Он достал из папочки какую-то бумагу, надел очки и начал читать. Так прокуроры читают обвинительное заключение.

– «Возведение капитальных и других объектов долговременного пользования на землях сельхозназначения запрещено». Уяснили? – победно спросил он. – Коровник, свинарник, или сарай там какой, это можно, это постройки временного пользования. А церковь – объект капитальный. Это нельзя. По закону нельзя! – и Кузякин грозно потряс в воздухе листом бумаги. Слова «закон» и «запрещено» придали ему отваги, и Кузякин не заметил, что Баро осатанел, когда вкрадчиво спросил его:

– Знаешь, где церкви нельзя строить?

– Где же? – поинтересовался Кузякин.

– Там, где они есть. А там, где нет, их можно строить. Даже нужно! – Баро смотрел на Кузякина, подрагивая, как голодный медведь на тазик с медом. – Вот здесь была церковь, а какие-то нелюди её спалили. Мы теперь новую строим. Капитально!

– Это по какому закону? – поинтересовался Муамар Кузякин.

– По закону православной русской жизни. Слыхал про такой?

Кузякин задумался. Такой закон ему был неизвестен. Грим с веселым любопытством наблюдал за Сексотом. Решил помочь ему.

– Ты что, не русский что ли, такого закона не знаешь?

Тут Кузякин слетел с гаек, затрясся, заорал:

– А вы… цыгане, узбеки всякие… понаехали тут! Церквы строите, деньги наши зашибаете! Да еще про православие вякаете!

Баро рванулся с места. Грим схватил его за руку.

– Беги, Муамар! Если он вырвется, тебе песец!

Кузякин побежал вниз по косогору, размахивая папочкой, как одним крылом. Отбежав на безопасное расстояние, притормозил, крикнул им:

– Ту сожгли – и этой не будет! – и заскочил в свой дом.

Через несколько минут Кузякин вышел из дома при том же параде, только сменил бриджи на брюки, и нервно зашагал по дороге на станцию. Иногда он вскидывал руку и грозил в небо пальцем.

– Что это было? – спросил Баро.

– То ли еще будет… – сказал Грим, провожая Сексота взглядом. – К Клычову поехал. Так что жди братков.

– А-а-а! – с каким-то радостным злорадством воскликнул Баро. – Братки – это хорошо, это нам привычно. Знать бы только, когда и сколько.

– Это будем знать, – сказал Грим. – Я позвоню одному человеку, он мужик серьезный, все отследит, – и пошел в сторону ото всех. Отойдя подальше, позвонил.

– Артем, здравствуй, брат. Как ты говоришь, даю вводную. Я в деревне, мы здесь церковь строим. А земля оказывается Лядова, одну церковь они здесь уже сожгли. Завтра Клычов с братками приедет стройку нашу жечь и деньги с меня выбивать. Мне надо знать, когда они выедут, сколько их будет и что возьмут с собой. Нет, тебе с ребятами приезжать не надо, мы тут сами… Нас человек двадцать наберется.

В свободное от Лядова время Матильда обслуживала Клычова. Он сидел в своем кабинете по пояс голый, она стояла за его спиной, массажировала ему шею, загривок вокруг шейного позвонка, выбитого майором Брагиным. На чёрном столе стоял шейногрудной корсет из розовой пластмассы, смахивающий на освежёванную верхнюю часть скелета. Матильда елозила ладонями по его хребтине и тупо смотрела в окно. Иногда губы её брезгливо кривились. Клычов постанывал, тоненько охал, но было непонятно – от боли или от удовольствия. Уполномоченный Кузякин сидел напротив шефа. Он возмущенно всплескивал руками, пучил глаза.

– Это куда годится, беспредел такой творить! Я ему документ предъявляю, объяснение делаю, а он меня каким-то муамаром обзывает! А цыган, чёрный такой, лохматый, он начальник стройки, говорит, что он нашего начальника в гробу видал… – Кузякин привирал немножко, но в общем картину рисовал правильную. – Я говорю, есть законные интересы владельца земли, а он мне говорит, что яйца выкрутит и в уши вставит. Совсем незаконопослушный!

При упоминании яиц и ушей Матильда слегка оживилась, перевела овечий взгляд на уши Кузякина, буркнула:

– Не влезут, – и опять уставилась в окно. Клычов хмыкнул. Кузякин реплику не понял, он кипел от негодования и выказывал ретивость.

– Как появится церковь, людишки понаедут, богомольцы всякие, как их потом сковырнешь! Её надо щас, пока она незавершенка, кончать.

– Будем кончать, – сказал Клычов. – Нам этот бедлам там не нужен. На той земле другие дела будут…

Кузякин вдохновился, заговорил с новой силой.

– Он вообще всех нас достал, землячок этот. Позвал деревню в гости, вроде как обмыть свой приезд. Бабы расстарались, стол накрыли. А он дождался, когда люди подопьют, и Сталиным прикинулся. Всех до смерти выпугал, гад!

Клычов встрепенулся, вскинул глаза на Кузякина.

– Повтори!

– Ну, он это, как артист, Сталиным прикинулся, трубку курит, как грузин говорит: Берии скажу, он всех вас расстреляет! Это какое отношение к людям?!

– Он один приехал? – вроде мимоходом спросил Клычов.

– Нет, не один. С бабой. Она такая вся из себя… манерная. – Кузякин покрутил перед собой пальцами, будто обеими руками вкручивал лампочки. – Ходит по деревне, языком чешет, мол, я графиня, у меня денег как грязи, я, мол, легко церковь вам построю…

– Фамилия у нее какая? – Клычов занервничал.

– Фамилия… – Кузякин начал вспоминать. – Она какая-то… плодовая у неё. На «гэ»… Вроде как Грушкина, что ли…

– Грушницкая?

– Точно! – обрадовался Кузякин. – Так и есть, графиня Грушницкая! Это как раз её прадед ту церковь строил, помните, которую, мы это…

– Рот закрой, – сказал Клычов. – Сейчас они где?

– Он там, в деревне, с цыганом с этим, а она не знаю, может здесь, в городе. Точно не скажу.

– Всё, Матильда, спасибо. Помоги нацепить эту хрень!

Матильда развернула за спиной Клычова его доспех. Он всунул в него руки, сцепил на груди липучки, натянул черную водолазку, которая обвисла на розовой пластмассовой шее, и стал похож на индюка.

– На-ка вот, возьми на радостях, – он протянул Матильде пять тысяч. Массажистка сунула купюру в карман, поблагодарила:

– Счастливо вам радоваться! – и, играя задом, вышла из кабинета. Зачарованный Кузякин проводил её до двери прилипчивым взглядом. Клычов, уже оживленный, энергичный, насвистывая «чижика», иронично следил за Кузякиным.

– С тобой, значит, так… За бдительность хвалю. Сейчас езжай домой. Вопрос мы будем решать.

Услышав похвалу, Кузякин зачастил просительным тоном.

– Мне бы это, зарплатку получить, если можно, за два месяца. А то жена говорит, поросят на откорм пора покупать…

Клычов позвонил бухгалтеру, велел выдать Кузякину две зарплаты и премию в размере оклада.

Оставшись один, он походил по кабинету, размышляя и насвистывая. По привычке сказал сам себе:

– Ну что, теперь будем мочить. До упора! – И, потирая ладони, пропел. – Ваше благородие, госпожа удача…

Брагин отзвонился утром следующего дня. Грим пересказал Баро, услышанное от майора:

– Выехали из города. Черный микроавтобус «Фольксваген» и черный джип «Ауди». В автобусе пятеро и шесть канистр бензина. В джипе четверо, Клычов и три братка. У всех стволы.

Баро глянул на часы, сказал Гриму:

– Часа через два будут здесь. Ты мужикам скажи, а я со своими переговорю.

Деревенские обступили Грима, узбеки сомкнулись вокруг Баро. Крановщику он сказал:

– Василии, у тебя внуки… Ты иди в кабину и не высовывайся. Это не твоя война.

Начали обсуждать плохую новость. Сговорились быстро, мужики даже как-то обрадовались, воодушевленные разбежались по домам вооружаться. Вышли, сели у своих калиток с ружьями, ожидая команду «К бою!» Узбеки перенесли в палатку какой-то ящик, примерились к лопатам, какие покрепче. Гордик сделал звонок…

– Митяй, там фраера городские к нам едут церкву сжигать, ты их пропусти сюда и сзади прижми с калашом.

Баро кинулся к Гордику.

– С каким «калашом»?!

– С каким, с нормальным калашом!

Баро вырвал трубку у Гордика.

– Митяй, твою мать, по людям и по машинам не стрелять! Ты же их порежешь с калаша как капусту! Только поверх голов, для испуга, понял? – он зло заорал на мужиков:

– Вы что, охренели?! Посадят же всех!

– А чо патроны зря тратить, – рассудительно сказал Семён.

– «Чо», «чо», через плечо! – нервничал Баро. – Вы голову-то включите! Надо напугать их покруче и выгнать отсюда. Понятно?

– А если они нас конкретно мочить начнут? – спросил Семен. Мужики дружно уставились на Баро, дескать, тогда что?

Баро тяжело вздохнул.

– Ну… Тогда как пойдет. Но вы смотрите, сами раньше не начните. А то они же еще и в пострадавших окажутся. Патроны-то у вас есть?

– Найдутся, – солидно сообщил Гордик.

– Чем снаряжены?

– Дробь. Пятерка. На утку, – доложил Гордик.

– Это другое дело, – успокоился Баро. – Пятеркой по машинам можно. Но не специально!

Оглядев боевые порядки, он сунулся в кабину своего джипа, достал пятизарядное ружье, положил его на передний бампер.

– Вещь! – завистливо заметил Семен.

Ждали долго. Расслабились, начали болтать, даже заспорили насчет своих ружей. Гордик зацепил Грима.

– Товарищ Сталин, а за победу по сто граммов нальешь?

Все заржали. Не суетились только узбеки, безмолвно сидели за столом, невозмутимо пили зеленый чай из термоса.

Заверещал телефон. Гордик схватил трубку.

– Понял, Митяй! – и напряженной скороговоркой, с придыханием, сообщил Баро. – Въехали на нашу грунтовку. Митяй их сзади пасёт. Сейчас будут здесь.

Черные машины вынырнули из леса, подстроились поближе друг к другу и поползли к стройке. Уже видны были эмблемы на радиаторах, «Фольксваген» и «Ауди»…

Отец Павел стоял впереди всех с иконой, губы его шевелились, батюшка шепотом читал молитву.

– Глянь, какой у попа бронежилет! – хохотнул кто-то в автобусе, показывая на икону, но никто не засмеялся, фраера из города увидели, что их ждут по полной программе. По левому флангу стояли мужики с ружьями, смотрели явно вызывающе, можно сказать, нагло. Справа, с лопатами наперевес, расположились невозмутимые узбеки. В центре стоял Баро с пятизарядным ружьем и многообещающей улыбкой. Перед ним еще три узбека держали в руках гранаты, каждый уже вставил палец в чеку. Грим вооружился черенком от лопаты, встал рядом с Баро.

Стояли так – напротив – долго, присматривались друг к другу. Наконец, дверь джипа приоткрылась, высунулась нога, и из салона осторожно вылез Клычов. Потянулся, пощурился на солнце с благостной улыбкой, показывая всем своим видом: хорошо тут у вас, можно я с вами побуду… И весело крикнул:

– Что ж ты, генералиссимус, бабами прикрылся?

Все начали вертеть головами и с удивлением обнаружили поодаль толпу деревенских баб с дрекольем. Они стояли каменные, упёртые, смотрели исподлобья. Некоторые жевали концы платков. Возглавляла их баба Лиза со своим посохом.

– Баба Лиза, уведи женщин! – крикнул в смятении Грим.

– Хрена лысого! – склочно крикнула в ответ Верка с коромыслом. – Мы их щас рвать будем!

Клычов деланно засмеялся, будто бабы с ним шутили, но быстро поперхнулся. Опять спросил Грима – насчет гранат в руках узбеков.

– Учебные?

Грим вопросительно посмотрел на Баро. Баро указал узбеку взглядом на штабель досок. Узбек выдернул чеку и кинул гранату за штабель. Семь секунд все ждали. Клычов даже начал улыбаться. Раздался взрыв, из-за штабеля в небо ударил фонтан земли. Осколки снесли со штабеля верхние доски, звонко вонзились в бок джипа.

– Нет, настоящие… – ответил опешивший Грим. Он и сам не ожидал, что гранаты боевые. Пока все очухивались, узбек деловито вытащил из кармана комбинезона новую гранату и сунул палец в чеку. Клычов, присев на раскоряку от взрыва, заорал:

– Что ж вы, суки, быкуете, я мирно подъехал, а вы гранатами!

– Ты ж не один подъехал, – с ленцой в голосе сказал Баро. – Вас девять человек, в машинах шесть канистр бензина. И у всех стволы.

Клычов испугался.

– Откуда знаешь?!

– А он у нас рентгенолог, – пояснил Грим. – Всё насквозь видит.

Клычов запаниковал. Посмотрел на свои машины с непроницаемыми черными стеклами, перевел затравленный взгляд на Баро. Оборонительные ряды молчали в напряженном ожидании – что будет дальше. Только Верка азартно крикнула:

– Вы им туды, в машину киньте. Поглядим тогда, сколь их!

По рядам прошел одобрительный ропот. Гордик приосанился, мол, вот дает моя Верка!

– Фраера, предлагаю бартер! – крикнул Баро, чтобы всем было слышно. – Вы тихо-мирно сваливаете, а мы чехлим оружие. Решайте. Время пошло…

– Шеф, похоже, валить надо, – крикнул кто-то из автобуса.

– Пойдем, поговорим, – сказал Клычов Гриму. Отошли.

– Мое предложение такое… – Клычов стоял к Гриму боком, смотрел мимо него, куда-то вдаль, но говорил четко, резал каждое слово отдельно. – Ты едешь со мной в город и там отдаешь деньги. Тогда мы сейчас уедем тихо-мирно, как цыган твой сказал. И чёрт с ней, с этой церковью, стройте дальше.

– А если нет? – спросил Грим.

– Ну-у… – Клычов засвистел «чижика». – Тогда мы вас перемочим, церковь спалим, тебя увезем силой, и ты все равно отдашь деньги.

– Зачем так сложно? Я тебе деньги сейчас отдам. Не сходя с места. – Грима понесло по сценической стезе. Он вытащил из кармана бумажник, протянул его Клычову. – На!

Клычов медленно поднял глаза на Грима.

– Спектакль начинаешь… Артист! Я тебе про наши большие деньги говорю, которые ты в банк скинул. Я же твой договор с банком читал. И про торбу с валютой разговор, которая у твоего майора. Скажешь ему, чтобы притаранил.

– А-а-а, – воскликнул Грим и даже хлопнул себя ладонью по лбу. – Вон чего! А я сразу и не врубился… – он изголялся над Клычовым. – Это мне посоветоваться надо. С графиней…

– Кстати о графине… – Клычов с любопытством следил за Гримом. Ему нравился спектакль, играл артист красиво. – Я ей утюг на жопу поставлю, ты деньжата в зубах притащишь. А?

– Не получится, – сочувственно сказал Грим.

– Это почему же?! – весело спросил Клычов. – Жопа у нее большая, еще как получится.

– Тут дело не в размере. Дело в том, что жопа в Париже.

– На наши деньги катается! – осудил графиню Клычов. – Ничего, ты ей позвонишь, нарисуешь обстановку, она мигом свою жопу привезет. И тогда ты точно деньги отдашь!

Краем глаза они заметили в рядах обороны какое-то движение и отвлеклись от разговора. Мужики, дружно размахнувшись, кинули что-то. Промеж машин рвануло, полетели комья земли, полыхнуло дымное пламя. Только осколков на этот раз не было.

– Это что?! – заорал Баро.

– Это толовые шашки, – успокоил Гордик. – Вейд, безопасная.

– На хрена?! – голос Баро сорвался на фальцет.

– Так они вылазить с пистолетами начали, – криком объяснил Гордик. – Ну мы их обратно и загнали. Пусть там смирно сидят.

– Продолжим беседу? – невозмутимо предложил Грим.

– Насчет чего? – Клычов после взрывов был явно не в себе.

– Насчет жопы и денег, – напомнил Грим. – Так вот, жопа не приедет. Денег я не отдам.

– Почему?

– Что-то ты совсем нехороший, – с состраданием сказал Грим. – Потому что она там не катается, а находится в Париже по заданию Матвея Алексеевича.

– Это кто? – быстро спросил Клычов, не сообразив с перепугу, что речь о Лядове. Он стоял, всё еще пригнувшись после взрывов, и вроде как заслонялся Гримом.

– Что-то ты с этими деньгами совсем зачумел, – насмешливо посочувствовал Грим. – Фамилию родного шефа не просекаешь. Я вот тебе сейчас зачту, – он достал из бумажника записку графини. – Слушай, что она пишет…

– «Бегать от Клычова мне надоело. Матвей Алексеевич прекрасный человек, он меня трудоустроил в Париже…» Видишь, получается, что Лядов её от тебя спас. А ты говоришь, жопа…

– Покажи! – Клычов протянул руку за запиской. Грим ткнул ему бумажку под нос.

– Пожалуйста…

Клычов надолго уткнулся в записку. Глаза у него стали безжизненные, стеклянные. Освоив смысл написанного, он в крайнем недоумении пожал плечами, засвистел своего «чижика». Начал ходить туда-сюда, как в кабинете, забормотал:

– Париж… Лядов…Чума какая-то! Он-то здесь каким боком? На хрен она ему сдалась?

– Ты меня спрашиваешь?! – изумился Грим. – Это вы, господа хорошие, сами разбирайтесь. А потом уж, это самое, как говорится… – и Грим сделал лицо незаслуженно обиженного.

– Короче, так… – Клычов нервно выдернул из нагрудной кобуры пистолет, воткнул ствол между лопаток Грима. – Мне по хрена все эти жопы, Лядовы и Парижи. Мне нужны бабки. И ты мне их отдашь. Пошёл! – Он толкнул его стволом в спину. Грим шёл медленно, стремительно соображая, что делать. Все замерли. Только Гордик и Семён переглянулись и вроде как ненароком каждый завели руку за спину. Грим увидел это их движение, понял, что оно значит. Спросил покорно:

– Куда идти-то?

– В машину!

– В какую конкретно?

– Ну твою же мать! – чертыхнулся Клычов. – У него ствол в спине, а он тут… выпендривается!

Грим шел на Гордика, не спуская с него глаз. Гордик пальцем незаметно манил его, давай, давай, еще ближе. Машины уже были сбоку от Грима, он уже проходил мимо них. Клычов ударил его по плечу рукояткой пистолета.

– Куда?! Я сказал – в машину!

– Падай! – крикнул Гордик. Клычов вздрогнул от крика, увидел, как ему на голову, описывая дугу, летят с неба два кирпичика с огоньками бикфордова шнура. Грим упал на несколько мгновений раньше Клычова, успел откатиться в сторону. Клычов заметался на месте, в смятении начал стрелять в небо. Толовые шашки рванули исправно, с комьями земли и чадным пламенем. Комья не успели попадать вниз, как Баро подскочил к лежавшему лицом в землю Клычову и вырвал у него пистолет. Фраера в автобусе забеспокоились о шефе и, видимо, сунулись на выход, потому что мужики дали по машинам залп дробью. Баро пнул Клычова.

– Я сказал – сваливайте! А то всех перебьем!

Грим пошел к мужикам. Клычов, пошатываясь, чумазый от толовой сажи, побрел к машинам. О чем-то они там заговорили… Баро и мужики проворно зарядили ружья. Бабы, воспользовавшись тем, что о них как-то забыли, подошли поближе, встали прямо за спинами своих мужиков, перехватили поудобнее вальки для катки белья, скалки, коромысла.

Наконец фраера приняли решение. Клычов высунулся наружу из двери автобуса с другим пистолетом, повыскакивали и братки, банда ощерилась стволами.

– Завалим каждого, кто дернется! – крикнул Клычов. – Тащите канистры!

Братки выдернули из автобуса канистры, побежали с ними к церкви.

– Вот этого, – Клычов указал на Грима, – в машину. Пока не трогайте, он живой нужен!

Клычов посмотрел на Грима и осклабился. Пятеро побежали с канистрами к стройке. Трое кинулись к Гриму. Баро остановил их, тремя выстрелами прямо под ноги.

– В магазине еще два! Картечь. Порву на куски!

Братки замерли в нелепых позах, раскинули ладони.

– Всё, братан, всё, стоим!

– Грим, беги отсюда! – крикнул Баро. Грим огляделся – куда рвануть. Клычов выстрелил ему в спину. Грим схватился за плечо, пьяно шатнулся в сторону и упал. Клычов начал целиться в Баро. Мужики открыли пальбу по машинам, браткам и канистрам. Дробь выбила пистолет из руки Клычова, он взвыл, прижимая простреленную руку к груди, полез в автобус. Братки, лёжа, прикрываясь канистрами с бензином, начали стрелять куда ни попадя. Узбеки кинули гранаты и попадали на землю. Две закатились под «Ауди». Джип подбросило и завалило набок. Отец Павел, седовласый, в черной рясе, стоял посреди этой баталии и творил молитву. Вдруг он, не выпуская икону из рук, повалился навзничь… От леса к ним мчался Митяй, пригнувшись головой к рулю. Заложив крутой вираж, он соскочил с мотоцикла, выхватил из-за спины автомат, заорал:

– А-а-а, бля-а-а! – и с пояса, чуть присев, ударил длинной очередью прямо над головами братков. – А ну в машину, волки позорные!

Фраера дернулись было вставать, бежать к автобусу. Но тут из-за спин мужиков вырвались бабы… Били страшно – наотмашь, будто рубили дрова, старались попасть по голове. И при этом выли и смеялись. Верка вытащила из автобуса Клычова, лупила его коромыслом поперек спины и при каждом попадании удивлялась – коромысло пружинисто отскакивало с загадочным звуком «Бом-м!».

Митяй дал еще одну очередь.

– Все в автобус! Считаю до трех. Раз, два…

Избитые бабами, с окровавленными лицами, братки, пихая друг друга, полезли в автобус. Втащили за собой Клычова. Стало пронзительно тихо, слышны было только два звука – булькала простреленная канистра, и в небе пел жаворонок.

Автобус уносился, не разбирая дороги. Позади него, на расстоянии, тарахтел на своем мотоцикле Митяй. Когда ему казалось, что братки имеют намерение остановиться, он притормаживал и давал короткую очередь. Автобус опять убыстрял ход. Митяй гнал их, как пастух норовистую корову, кнутом Калашникова.

У Баро в джипе нашлась аптечка. Бабы, как могли, перебинтовали плечо Гриму, из руки узбека плоскогубцами вытащили осколок, залили рану йодом и залепили пластырем. Баро, закатав штанину, выковыривал из ноги дробины. Мрачно ругался на мужиков.

– Это чья работа? Это ты, Семен! Или ты, Гордей? Ну не придурки, а?

– Дробь она ж веером идет, вот так вот, – Семен показал, как дробь идет веером. – А ты поддез под самые стволы, вот и зацепило. Ну чо ты, маленько же!

Недвижимым был только отец Павел. Он лежал с закрытыми глазами, дышал как-то осторожно, всхлипывая, и тихонько охал. Баба Лиза стояла перед ним на коленях, жалостливо спрашивала:

– Что, батюшка? Ну что с тобой, скажи!

Губы отца Павла зашевелились. Баба Лиза приникла к ним ухом.

– Он спрашивает, икона где? Ну-ка, поглядите там…

Нашли, принесли икону. Лик Христов был прострелен.

– Набери Митяя! – велел Баро. Гордик набрал номер, протянул трубку Баро.

– Митяй, ну как, проводил? Добро. Ты давай вот что, нас тут слегка постреляли, ты хирурга быстренько подгони. Скажи ему, что, мол, коллективная производственная травма. И вот еще что. Камаз нужен…

Узбеки выволокли из палатки кровати на солнышко, уложили отца Павла, Грима. Скоро подъехали «Камаз» и «неотложка». Врач и медсестра кинулись к раненым. Из кузова спрыгнули напарники Митяя. Хирург склонился над отцом Павлом, раздвинул ему веки – подивился, батюшка зыркнул на него острым взглядом. Послушал пульс, расстегнул рясу, раздвинул ворот нательной рубашки и вовсе изумился.

– Ну, дела-а!

Пуля, пробив на иконе лик Христовый, угодила в старинный медный – еще кованый – нательный крест батюшки и застряла в нём. На грудине отца Павла расплывался, багровел отёчный синяк. Хирург осторожно вынул из раны крест с пулей в обнимку.

– Батюшку заберу с собой. Рентген грудной клетки нужен, ребра посмотреть. Дай Бог, чтобы компрессионным ушибом обошлось.

По команде медсестры узбеки приподняли батюшку, она сноровисто сделала ему фиксирующую повязку грудины. Отца Павла уложили на носилки и унесли в машину.

Сестра сделала всем необходимые уколы. Обработав огнестрельные ранения, хирург спросил:

– Что ж вы так… технику безопасности нарушаете?

Грим изобразил виноватого, закивал.

– Да-а, организация труда у нас на низком уровне. Вы уж нас полечите, пожалуйста. По месту жительства…

– Ладно, полечу. Только вы помалкивайте. Если прознают, что я левые огнестрелы лечу, – мне конец.

– А что, бывают правые огнестрелы? – спросил Грим. Хирург подумал и засмеялся.

– Руку согнуть в локте можешь?

Грим, морщась от боли, согнул и даже показал известный итальянский жест. Хирург удовлетворенно кивнул.

– А фигу можешь сделать?

Грим свернул и сунул врачу фактурную фигу.

– Молодец. Ранение у тебя сквозное, нервы не задеты. А мясо заживет!

Грим протянул ему две пятитысячных. Хирург был приятно удивлен гонораром.

– Как ты говоришь, правые огнестрелы? Ха! Весёлый ты мужик!

Митяй, его напарники и крановщик Василия быстренько погрузили джип в кузов «Камаза». Баро поманил Митяя к себе.

– Только так, чтобы бесследно!

Митяй успокоил.

– Он у нас до ночи в лесу постоит. А за ночь мы его вхлам раскидаем. На запчасти.

– Как ты думаешь, в райцентре слышно было? – спросил Баро. Митяй помотал головой.

– Не-е, ветер в аккурат оттуда дул. Повезло.

– Слушай, откуда у тебя калаш? – поинтересовался Баро.

– Из депо… – туманно сообщил Митяй и заторопился: – Ну всё, мы поехали.

– А что у вас еще есть в депо?

– В депо всё есть, – задумчиво промолвил Митяй.

– А толовые шашки у мужиков откуда?

– Рыбу глушить, – ответил Митяй.

– Я у тебя не спрашиваю – зачем, – разозлился Баро. – Я спрашиваю – откуда?

– А хрен их знает, – ответил Митяй и пошел к мотоциклу с автоматом за спиной.

– Канистры тоже увези. Чтобы всё было бесследно, – сказал ему вслед Баро.

Уезжали живописным кортежем. Впереди Митяй на мотоцикле, за ним «неотложка». Замыкал колонну «Камаз» с клычовским джипом в кузове. Солнце весело играло на никелированных молдингах джипа.

Бабы и мужики стояли гурьбой вокруг кроватей с ранеными, провожали взглядами кортеж, пока он не втянулся в лес.

– Верунчик, – позвал Грим.

Верка услужливо подскочила к нему.

– Надо бы стол накрыть. За победу. Тебе сколько надо времени, чтобы в магазин смотаться?

– Час, не более! – коротко доложила Верка. Грим дал ей деньги:

– Возьми на всех кур, сколько надо, пожарьте в казане с картошкой, чтобы побыстрее. Водки возьми… по бутылке на двоих. Посчитай, сколько нас тут… Накрывайте у меня. На всех!

Баро дал бригаде свою команду:

– Гильзы, все остальное собрать. Чтобы после вас никто ничего не нашел!

Гордик и Верка побежали к дрезине, взявшись за руки, как дети. Узбеки выстроились в ряд, пошли, наклоняясь за гильзами и прочими вещдоками, по полю боя. Грим взялся позвонить Брагину и только сейчас увидел на экране, что майор звонил уже трижды.

– Артем… Да не голоси ты! Живой я, живой. Мы тут с ними схлестнулись маленько, ну да, постреляли… нет, ничего серьезного. Уехали они… А куда им было деваться, если ребята их автоматом погнали. Ладно, всё уже, успокойся. Я приеду – позвоню.

Грим сделал еще один звонок – Михалычу. Коротко рассказал о случившемся. Потом что-то сказал Михалыч… После разговора Грим задумался.

– Ты чего подгрузился? – спросил его Баро.

– Да вот… Михалыч сказал, что Клычов беспокоить нас больше не будет.

– А кто это?

– Как тебе сказать… Мужик один. Надежный.

Теперь задумался Баро. Предположил:

– Неужели Верка его коромыслом до смерти забила?

Телефон Грима ожил, кто-то звонил ему. Баро насторожился, с тревогой в глазах следил за выражением лида Грима, который терпеливо слушал.

– Я вас понял… Я же говорю, я всё хорошо понял! – раздражился Грим. – Сколько сняли в евро? Дважды? Четыре тысячи по курсу? Откуда? С европейского направления? И тогда вы заблокировали доступ к счету, да? Ну и правильно сделали! Пусть пока так и будет. Да! Я подъеду, и мы всё решим. Да, до встречи!

– Это из банка, – успокоил он Баро. – Мелочи.

Грим лег поудобнее, закрыл глаза.

– Вот так вот, графиня хренова. Финита ля комедия.

Внезапно накатилось теплой ласковой волной облегчение. Такое чувство он испытал лишь однажды, в детстве, когда, переплывая родную реку из последних сил, нащупал ногами противоположный берег. И Грим провалился в сон.

8

Город строился, разрастался. Вместе с ростом населения росло и число покойников. И земельные работы на кладбищенской «новостройке» механизировали. Теперь могилы копал небольшой экскаватор-бульдозер с ковшом и лопатой. Это было быстро, дешево и удобно, особенно зимой, по мерзлому грунту.

Все заказы на завтрашний день бульдозерист выполнил, и на месте его уже не было. Михалыч залез в кабину, подъехал к могиле номер 136, в которой завтра должны были похоронить безродную старушку из дома престарелых. Он опустил ковш в яму, углубил её на метр. Посмотрел на свою работу, остался доволен.

– Нормалёк! – и поехал на бульдозере к конторе. Поставил его лопатой поближе к входной двери и вывернул лопату днищем вверх, как корыто.

Шел девятый час долгого летнего вечера. На кладбище было безлюдно, Михалыч знал, что так будет теперь до утра, часов до восьми, когда люди начнут подъезжать по своим кладбищенским надобностям. В конторе он огляделся, поправил на столе торбу с пачками евро, приподнял и примял полотенце, чтобы под ним не видно было контуров пистолета. И позвонил Клычову.

– Шеф, деньги у меня. Приезжайте. Только на такси, чтобы машиной не маячить.

Клычов, путаясь ногами в дверце, выметнулся из салона машины, придерживая у груди побитую дробью руку, забежал в контору.

– Где?!

Увидев на столе знакомую торбу, ринулся к ней. Михалыч закрыл за ним дверь на ключ, поморщился, от Клычова воняло лекарствами. В корсете, с забинтованной рукой, небритый, выглядел шеф неважно. Только глаза у него сверкали.

– Где взял? Он что, сам принёс?

– Кто? – осторожно спросил Михалыч. Клычов здоровой рукой оглаживал торбу, гладил пальцами пачки.

– Кто-кто, конь в пальто! Майор что, сам принес? – Клычов был не в себе от неожиданной удачи, по лицу его нервной гримасой бегала шалая улыбка. – А-а-а, я понял! Значит, этот козел ему сказал отдать, он тебе принес… Значит, и остальные отдаст! – от радости он говорил, как полоумный. Наконец что-то провернулось в его голове, он уставился на Михалыча. – А почему он бабки тебе принес, а не мне? – и засвистел своего «чижика».

– Кто «конь»? Кто «козёл»? – «погнал дурочку» Михилыч. – Я не понял, шеф, кто что кому сказал?! Какие «остальные»? Он привез – я вам отдаю. А вы вроде как недовольный, что ли?!

– Да нет, Михалыч, я довольный, – Клычов смотрел на Михалыча уже трезво, внимательно. – Я только не пойму, что тут к чему. Как это вообще получается…

– Так это я объясню, – сказал Михалыч и сел напротив шефа, голова которого торчала над торбой с деньгами. – Я вот смотрю на вас, гражданин начальник, и удивляюсь…

Клычов насторожился, подтянул торбу поближе к себе.

– Не понял, ты про что?

– Я тому удивляюсь, что убивают тебя, убивают, а убить не могут… – Михалыч замолчал, начал задумчиво разглядывать Клычова. – Ты на себя погляди, уже в корсете, руки постреляны, а всё живой. Прямо как Кощей Бессмертный!

– А почему ты мне тычешь?! – визгливо вскрикнул Клычов. Он похолодел, сунул здоровую руку под пиджак. Кобура была пуста, он так спешил к деньгам, что не взял пистолет. Михалыч усмехнулся.

– Вот твой ствол, – и сдернул с пистолета полотенце. Клычов увидел свой пистолет, судорожно сглотнул, отшатнулся на стуле.

– Ты не борзей! – ощерился он, затравленно глядя на Стечкина.

– А я не борзею, – спокойно сказал Михалыч. – Я думаю… Солдатика-инвалида ты убил. А за что? Кореша моего подстрелил. А за что?

– Он деньги нашего коллектива взял! – Клычов дернулся со стула на Михалыча. – За это сам знаешь, что полагается!

– Ты не дергайся. Сядь, где сидишь, – Михалыч стволом пистолета указал Клычову на место. Передразнил его. – «Полагается!».. Я когда за Лядова на зоне чалился, мне справка о моей смерти не полагалась. А ты, сука, ему справку дал, что я помер и меня закопали. А он эту справку моей жене показал и под себя её положил… Жизни от тебя, падла, никому нету. Понимаешь, какой расклад у нас с тобой получается?

Клычов сидел, уронив голову на грудь. Михалыч насмешливо спросил:

– Эй, ты уснул, что ли? – И пообещал: – Отоспишься еще. Тебе теперь только и делов, что спать.

– Что ты имеешь в виду? – глухо спросил Клычов.

– А что имею, то и введу, – весело ответил Михалыч. – Вот ты выдал справку, что я умер, а я живой, видишь, живой! А ты щас станешь мертвый, а справку такую никто никогда не выдаст. Потому что все будут думать, что ты живой. Ну-ка, погляди, что над тобой на потолке!

Клычов задрал голову к потолку поглядеть, что там? Михалыч выстрелил. Пуля вошла Клычову под подбородок и застряла в черепе. Михалыч вытащил у него из кармана телефон, подхватил Кычова со спины под руки, выволок через порог к бульдозеру и свалил в лопату. Закрыл дверь на ключ, осмотрелся по сторонам – было безлюдно, тихо. И повез труп к могиле номер 136. Здесь он свалил его в подкладку под завтрашнюю старушку, нагребая ковшом, присыпал, выровнял землицу на дне могилы. Посмотрел на свою работу сверху, из кабины бульдозера.

– Нормалёк!

Отогнал бульдозер дальше по ряду, на место копки следующей могилы, и пошел в контору. Здесь Михалыч сунул торбу с деньгами под кровать, к ящикам с водкой, нашел гильзу. И с телефона Кычова позвонил Лядову.

– Матвей Алексеевич, я нашел деньги, которые тогда на кладбище пропали. Вы в офисе? Лады, я их сейчас привезу. Да, я уже еду. Только чтобы там у вас никого не было Лядов глянул на экран телефона, на лице его отразилось недоумение. Номер высветился клычовский, но голос был какой-то… не его.

Через полчаса Михалыч вошел с пистолетом Клычова в офис Лядова…

В Славяново после взрывов и стрельбы было оглушительно тихо. Деревенские, отметив победу, хмельные и задумчивые смирно сидели за столом в усадьбе Грима, молча переживали моменты боя. Только Верка юлила задом по скамье, возбужденная, пучила глаза.

– А я, главно, кэ-эк вмажу ему по хребтине, а у него там кэ-эк бомкнет, вот так вот «Бом-м!». А я опять кэ-эк вмажу, а сама думаю, чо это такое бомкает, как по тазику!

– Верунчик, заткнись, а? – попросил её Гор дик, и за столом опять становилось тихо, только Цезарь похрустывал куриными косточками, и на реке шлепала в берег вода.

Баба Лиза сидела поодаль от остальных, глядела перед собой на простреленную икону, гладила её старушечьей ладонью и горестно вздыхала.

Узбеки после еды ушли в палатку и завалились спать. Грим и Баро победные сто граммов не пили, врач запретил им после противостолбнячных уколов.

– Уточни-ка, как он сказал? – спросил Баро.

– Сказал, что Клычов нас беспокоить не будет, – повторил Грим.

– Интересно… Почему это не будет? Что он имел в виду? – приставал Баро. – Я-то наоборот подумал, что они оклемаются и опять навалятся.

– Встретиться надо с Михалычем, – сказал Грим. – Поговорить с ним…

– Ну позвони ему!

– Это не телефонный разговор… Да и в банк надо зайти, разобраться там…

– Кстати о банке, – встрепенулся Баро. – Деньги нужны на стройку.

– Ну так поехали! – решительно сказал Грим. – Нога позволяет ехать?

– Да легко! На газ давить – не в футбол играть.

В город они въехали уже в сумерках. Баро едва протиснул свой джип в переулок к домику графини.

Утром служащие банка прильнули к окнам. На площадке для клиентов парковался огромный джип с наворотами гоночного внедорожника. Дополнительное впечатление произвел и появившийся из кабины большой волосатый водитель.

– Сколько сейчас надо денег? – спросил Грим.

– Я тут посчитал по смете, вот, посмотри… – Баро начал открывать на капоте лэптоп.

– Что я тебе, бухгалтер?! – отмахнулся Грим. – Ты мне сумму прописью назови.

– Сейчас надо три миллиона, – сказал Баро. – Как, потянешь?

– Пойдем, потянем! – Грим позвал Баро за собой.

Заведующая отделом VIP-клиентов, пышная, в тонких очках блондинка слегка за тридцать, начала рассыпаться в любезностях, едва Грим переступил порог, и опять начала рассказывать причину, по которой они заблокировали доступ к его счету. При этом она с жадным любопытством поглядывала на Баро, который развалился в кресле, как натуральный медведь.

– Да-да, я еще по телефону всё понял, – остановил её Грим. – Я вообще-то, извиняюсь, сообразительный. Вы всё сделали правильно, за что спасибо. Можно даже сказать, хвалю за бдительность! – у Грима было прекрасное настроение.

Завотделом просияла, как будто ей вручили высокую награду за спасение вклада Грима на пожаре банка.

– Мы готовы выполнить все ваши распоряжения! – при этом она не забывала поглядывать на Баро. Грим перехватил её взгляды, спросил:

– Нравится?

– Колоритный мужчина. Очень! – смело сказала блондинка. Сообразительный Баро немедленно подмигнул ей. Грим увидел и это.

– Тогда, разлюбезные мои, план наших действий такой… Вы, – он посмотрел на банковскую блондинку, – аннулируете те две карточки, которые выдавали на мой счет и даете мне одну, с доступом только для меня. И, будьте любезны, выдать три миллиона рублей… Это для него, – Грим показал большим пальцем через плечо на Баро. – Мы с ним храм строим, он по этому делу большой мастер! Так что вам с ним будет нескучно… Я не очень двусмысленно выразился? – спросил Грим блондинку.

– Восхитительно! – воскликнула она. Баро проворно встал, галантно поклонился.

– Разрешите представиться, Баро. Внук цыганского барона. Специализируюсь на возведении православных храмов.

– Какая прелесть! – блондинка мимолетным движением поправила – всколыхнула ладонями груди под тугой батистовой кофточкой. И очень участливо спросила: – Вы прихрамываете?

Баро приподнял штанину, показав забинтованную лодыжку.

– Вчера прострелили.

– Вы прямо раненый черный медведь! – пылко сказала банковская VIP-блондинка, и взор её стал влажно-туманный.

– А как насчет моих распоряжений? – ехидно осведомился Грим. Завотделом с неохотой отвлеклась от раненого черного медведя.

– Надо договор перезаключить… Нам потребуется час, чтобы всё оформить.

– Мы подождем! – поспешно сообщил Баро. – Чаем не угостите?

У Грима зазвонил телефон. Звонил майор.

– Да, Артём, привет. Нет, только подъехали… Я в банке. Что-то случилось? Ну, хорошо, подъезжай.

Грим пошел к двери. Позвал за собой Баро.

– Идем, дело есть!

– Ты иди, я побуду. Чай попью, – Баро сидел, влипнув в кресло.

– Пошли, я сказал! Напьешься еще. И чаю, и шампанского. С ней…

Брагин подъехал через пару минут. Резко затормозил, быстро выскочил из кабины.

– На, читай! – Артем протянул Гриму местную газету «Эпицентр». По портрету улыбающегося Лядова во всю первую полосу черным шрифтом зияли большие буквы «Смерть олигарха. В своем кабинете убит депутат заксобрания, известный общественный деятель, миллионер Лядов Матвей Алексеевич». Дальше шел текст помельче. «По данным криминалистов смерть наступила от проникающего пулевого ранения в голову предположительно вчера вечером…»

Артем и Баро молчали, ждали, что скажет Грим.

– Хм-м, быстро… – Грим оглядел друзей. – Надо подъехать к Михалычу.

На кладбище всё шло своим чередом. Подползали и втягивались под арку центральной аллеи похоронные процессии, шли люди в черном с граблями, ведрами. Ворота магазина-склада были растворены настежь. Грим вылез из УАЗа, заглянул в контору. В ней никого не было. Взмахом руки позвал друзей и зашел в склад-магазин. Здесь всё было как прежде, и гробы для богатых стояли штабелем у стены, закрытые от пыли плёнкой.

– Ну-ка, снимайте верхние до последнего, – скомандовал он. Артем и Баро без лишних слов приставили к штабелю лесенки, начали спускать гробы. Когда освободился последний, Грим скинул с него крышку. Торбы с деньгами не было. Гроб был гостеприимно пуст. Только в изголовье будущего обитателя лакированной домовины лежал клочок бумаги. Грим развернул его. На бумажке было написано «ку-ку». У Грима от изумления вытянулось лицо.

– Что там? – злорадно спросил Артем. – Адрес, где деньги лежат?

– Здесь написано «ку-ку», – сказал Грим и засмеялся.

– Ворюга он! – гневно воскликнул Артем. – Украл, сука, у друга деньги, еще и кукует!

Грим уже хохотал – до слез.

– Ку-ку, ой, ку-ку не могу!

Глядя на него начал посмеиваться и Баро. Брагин хмурился и злился, не понимая, что смешного в том, что пропал мешок с валютой.

– Мне всё ясно, – сказал Грим, вытирая слезы от смеха. – Поехали, перекусим.

Данияра терзало сложное чувство – то ли скорбеть по безвременно ушедшему хозяину, то ли радоваться приятным посетителям. Поэтому Данияр тяжело вдыхал и одновременно улыбался, приглашая гостей за стол.

– Видал? – Грим показал ему газету.

– Большое горе! Какой шайтан это сделал? – осторожно спросил Данияр. – Я три газеты купил. Но это не всё. Ещё одна беда есть… Что хотите покушать?

– Дай-ка нам рыбки хорошей, жареного мяса с чесноком и по сто граммов, – заказал Грим, потирая ладони. – Какая еще беда у тебя, Даниярчик?

– Товарищ Клычов пропал, – сообщил Данияр, понизив голос и озираясь в пустом ресторане. Грим, Баро и Артем быстро переглянулись.

– Как пропал? – невинно спросил Грим. – Куда может пропасть такой хороший человек?

– Машина пропала, сам пропал. Совсем нету. Нигде! Жена плачет, дети плачут, – Данияр загоревал, но быстро оживился, крикнул по-узбекски на кухню, что подавать гостям. – По всему городу ищут. Исчез товарищ Клычов!

– А что люди говорят? – вроде как ненароком поинтересовался майор.

– В офисе у него говорят, куда-то днем ездил, вернулся без машины. Совсем злой был. Вечером на такси поехал и – всё, исчез.

– Найдется… – сказал майор. – Таксиста спросят, он скажет, куда отвез. Дальше по цепочке пойдут и найдут.

– Нашли уже, сказал, на кладбище отвез. Он там остался, а таксист уехал. Зачем на кладбище на ночь поехал? – опять спросил Данияр.

– Смекаешь, Артем, – Грим поднял стопку. – Человек вечером на такси на кладбище поехал. К Михалычу, значит. И – ку-ку… Ну что, браты, я сильно подозреваю, что жизнь улучшается. Давайте, усугубим по малой!

За мясом он спросил майора.

– Артем, а почему ты до сих пор в деревне моей не был?

– Так ты ж не звал, – растерялся майор.

– И давно мы такие манерные стали? – с сарказмом осведомился Грим.

– Да я что, я хоть сейчас, – засуетился смущенный Артем.

– Вот сейчас и поедем. Поедим и поедем. Даю вводную! – Грим совсем развеселился. – Первым нумером нашей программы будет хороший продмаг, потом трасса, и – вот моя деревня, вот мой дом родной. Утром там на рыбалку пойдем.

Вернулись в банк. Грим сунул в бумажник банковскую карту с новым кодом доступа, отдал Баро три миллиона.

– Тебе, наш раненый черный медведь, вводная такая… Посиди с ней у Данияра. Дальше – кто девушку ужинает, тот её и танцует. Вот тебе ключ. Смотри, чтобы эта белая медведица не загрызла тебя. Я на объект!

Они вышли из банка, сели в УАЗ.

– Куда летим? – спросил за рулем Артем.

– Сначала в продмаг, у меня в деревне шаром покати, – сказал Грим. – Потом по трассе на Псков двести кэмэ. Там скажу, куда дальше…

В кабинете генерала лица у полицейских были грустные, унылые. Сидели молча, не глядя друг на друга. Молчание тяготило всех, но сказать было нечего. Перед генералом на столе лежала газета «Эпицентр» с портретом Лядова.

– М-да-а, – промычал генерал Зарембо, встал, пошел к окну, у которого его посетило чарующее видение с океаном, босым полковником у мангала в парадной форме и Ниной Сергеевной в бикини, считающей деньги в чемодане. Но видение не появилось, и разочарованный генерал вернулся к столу. – Обосрались, бессаме муча, вашу мать…

– По полной, – самокритично ответил полковник Селезнев. Он пребывал в растерянности, недоуменно пожимал плечами, поднимал глаза к потолку. Что-то надо было говорить, и он сказал:

– Обнаружилось два совпадения…

Все дружно перевели взгляды на полковника в надежде, что сейчас начнется какой-то предметный разговор, и пугающе мрачное настроение генерала рассосётся.

– Помните убийство комиссованного солдатика, калеки? Так вот, он и Лядов убиты из одного ствола.

– И что же из этого совпадения следует? – язвительно спросил генерал. – Какой с него толк?

– Надо думать… – промямлил полковник. – Там, рядом с телом солдатика, Клычов в ДТП попал, сказал, голова закружилась. Странно…

– Слушай… – генерал сделал зловещую паузу. – У тебя на это был почти месяц, думать и найти чемодан. Мы же договаривались! – генерал, сдерживая раздражение, перевел дух. – Месяц! И вот ты сидишь тут, как этот…

Сидящие в кабинете устремили взоры на генерала, ожидая узнать, как кто сидит сейчас здесь полковник Селезнев. Но генерал все-таки сдержался.

– Сидишь и предлагаешь думать о каких-то совпадениях! Солдатик месяц назад там, Лядов сегодня здесь… И что?! – Генерал начать яростно тискать ладонью лоб. – Ну а второе какое совпадение?

– Второе… – полковник посмотрел на генерала, опасаясь новой волны сарказма. Но деваться было некуда. – Второе совпадение в том, что вместе с Клычовым пропал кладбищенский смотритель…

– «Вместе» или одновременно? – вкрадчиво спросил генерал. Полковник поправился.

– Одновременно…

– Во-от! – генерал был вне себя. – Формулировать надо точно! «Вместе» это значит, они сбежали вместе, рука об руку. А «одновременно» это совсем другое дело! Вон, по ночной сводке проходит еще два пропавших. Так они что, тоже вместе с Клычовым пропали? – добил генерал полковника.

– Согласен, – хмуро буркнул полковник.

– Уже легче, – слегка насмешливо сказал генерал, но теперь добродушно, без яда. – Та-ак, сказал бедняк… Но всё это надо же как-то… закольцевать. Какие есть версии?

Версий не было. Полковник Стрельников, уткнувшись в стол, дал знак подчиненным, чтобы молчали – предостерегающе помотал головой, мол, не нарывайтесь.

– Тогда версия будет такая… – генерал шлепнул ладонью по столу, что означало: слушай мою команду! – Чемодан с деньгами никто с кладбища не уносил. Он оставался там под контролем смотрителя, и Клычов знал об этом. – Генерал опять поддел полковника. – Значит, ты буквально ходил по этим деньгам и даже не запнулся о чемодан. Вернемся к версии… А сейчас они, воспользовавшись убийством Лядова, скрылись с деньгами. Поэтому! – генерал поднял указательный палец. – Мы имеем два разных дела, исчезновение Клычова и убийство Лядова.

– Это как?! – воскликнул полковник, обалдевший от фантазии генерала. – Солдатик и Лядов убиты из одного ствола! А Клычов в это время…

– А кто тебе сказал, что стрелял Клычов? Почему ты решил, что это его ствол?

– Я чувствую… – тихо отозвался полковник.

– A-а, «буйство глаз и половодье чувств»! – продемонстрировал генерал знание Есенина. – Теперь главное! Клычова нет, Лядова нет, а на нет и суда нет. Действуйте строго процессуально, чтобы в бумагах всё было чики-чики, но без размышлизмов. И без инициативы! Всё. Идите!

Все встрепенулись, толкаясь в дверях, с облегчением заспешили прочь из генеральского кабинета. Полковник Стрельников на пороге обернулся, спросил:

– Без инициативы – это как?

– Стимула же нет, испарился стимул, – объяснил генерал. – Чего же зря ноги бить.

– Вы под стимулом имеете в виду чемодан с деньгами? – решил уточнить полковник.

– А ты что имеешь в виду под инициативой? – ответил вопросом на вопрос генерал.

На въезде в райцентр Грим сказал:

– Надо в больницу подъехать, батюшку проведать.

Отец Павел сидел на скамейке с куском доски на коленях, молотком и плоскогубцами правил свой нательный крест, принявший на себя пулю.

– Врач сказал, кости целы, ушибом обошлось. Могу хоть сейчас домой. Гляди, как новый! – похвалился батюшка крестом. – Выходит, заговорённый я!

– Ну так и поехали с нами, – предложил Грим.

– Не-е, – отказался отец Павел. – Мне еще надо выписку получить. И курицу доесть. Митяй с женой приходили, курочку, кефир принесли, дай Бог им здоровья. За мной завтра утром Гордей приедет, мне на дрезине мягче будет.

Деревенские были очарованы камуфляжным УАЗом и офицером в форме ВДВ. Робко подошли, встали застенчиво. Мужики насмелились поздороваться с майором за руку, все сказали одинаково:

– Здравия желаю, товарищ майор!

Семен даже козырнул и тотчас заработал взыскание.

– Куда ж ты руку тянешь к непокрытой голове, – сказал Брагин. – Если ты без головного убора, поздоровался и встал по стойке «смирно»!

Семен щелкнул каблуками, замер перед Брагиным жердью. Гордик, заискивая перед майором, осудительно покачал головой, мол, что за люди, порядка воинского не знают.

Женщины, которые моложе, смотрели на Брагина с мечтой во взоре и блуждающей улыбкой, когда-то им снились беспокойные сны именно с такими бравыми офицерами. А что лицо у майора кривоватое на одну сторону и глаз поврежденный, это что ж, с лица воды не пить. Да и понятно, на войне пострадал, а не в пьяной драке.

– Это мой брат, – Грим обнял Артема за плечо. – Прошу любить и жаловать.

– На брата не похож, – заподозрила бдительная баба Лиза.

– У нас боевое братство, – сказал Грим. – Мы воюем вместе.

– Где?! – удивилась баба Лиза.

– В городе.

– А-а, тогда ладно, – согласилась старуха.

Грим поискал глазами Верку.

– Верунчик, ты бы нам изладила кастрюлю лапши домашней с курочкой, майора покормить надо. Как следует! На-ка вот, я пару курей привез.

– Я со всей душой! – Верка схватила пакет и кинулась домой ладить лапшу, но Грим, вспомнив что-то, остановил её интересным вопросом.

– Слушайте, а где наш Сексот?

– На чердаке сидит! – звонко сказала Верка.

– А что он там делает?

– Как что, ждет!

– Чего ждет? – спросил Грим.

– Как чего, когда лупить будут! Он же видал, как мы тут его начальника елозили. Вот теперь сидит, ждет, когда его черёд.

Все зловредно хохотнули, Грим понял, что земляки непременно отлупят Кузякина.

– Ладно, лупить будем позже. Сначала лапша!

Опять Грим с наслаждением топил баньку, проветривал дом, ходил к реке смотреть, плещется ли рыба. Вода вошла в берега, стала чистой, медленной. Листва была уже густой, шумливой. Птицы в лесу поутихли, пришло время затаиться и высиживать потомство. Вечер длился долгий, светлый, розовый. Над головой стрижи черными стрелами резали голубую высь.

– Рай у тебя здесь, – сказал Брагин, наблюдая за стрижами. – Так ты что, на Михалыча не грешишь?

Грим присел рядом с ним на скамейку у баньки, с удовольствием вытянул ноги, тоже стал смотреть на стрижей.

– Нет. Не грешу. Клычова и Лядова убрал он. Даже к бабке не ходи.

Брагин медленно поворотил к нему голову, взгляд у него был вопросительный. Грим всё следил за стрижами.

– Ты не знаешь, почему они так летают… как пули?

Брагин ждал ответа. Грим сказал:

– У меня с ним, когда графиня сбежала, разговор был… Михалыч вместо Лядова в тюрьме сидел, а Лядов в это время его жену испортил. С подачи Клычова, который ему справку дал, что Михалыч на зоне от туберкулеза умер. Михалыч сам расскажет тебе, если вы душевно сойдетесь…

– Так ты что, ждешь его? – спросил Брагин.

– Жду, – сказал Грим.

– Там, в городе, сейчас такой шмон идет… Куда же он сбежал?

– А он никуда не сбегал. Он там, на кладбище. Есть там одно местечко, – Грим встал, потянулся. – Пойдем париться, банька готова. – И запел голосом Высоцкого. – А на кладбище всё спакойненько, ни друзей, ни врагов не видать, всё культурненько, всё пристойненько, исключительная благодать!

Провожали Брагина всей деревней. Бабы натащили гостинцев – сала, яиц, сметаны. Все были очень довольны, что они теперь в личном знакомстве с майором ВДВ. Грим поставил в багажник УАЗа ведро с пойманными на зорьке окунями, натянул на него мешок, чтобы в салоне не воняло в дороге рыбой.

– Давай-ка отъедем немного, дельце одно есть…

На краю деревни Грим позвонил Баро.

– Ну что, раненый медведь, зализала она тебе раны? О как! Тогда с выздоровлением души и тела. Ты где сейчас? Только выехал? Артем сейчас тоже выезжает в город, так что вы встретитесь где-то на полдороге. Отдай ему ключ от дома, машины у вас приметные, не разминётесь. Давай, до встречи!

– Всё понял, да? – спросил Грим Артёма. – Ты ключ возьми у него, и это… Я вот что подумал. Организуй в доме ремонт, только без шика, просто чтоб свежее стало. После графини… И переводи в дом свой Совет ветеранов, чего вам в военкомате тесниться. Табличку нормальную закажи, чтобы солидно всё было.

– А жить ты где будешь?!

– Жить я буду здесь. А если приеду на время… У тебя в совете что, контора с утра до вечера пишет?

– Да какая у нас контора! – Артем был обрадован и взволнован предложением Грима. – Мы раз, от силы два раза в месяц собираемся на пару часов обсудить что-то, вот и вся контора.

– Ну и хорошо, значит, мы друг другу не помешаем. Давай, жми на стыковку с Баро!

Гордик привез на своей дрезине отца Павла. Деревенские потребовали, чтобы батюшка показал им крест и застрявшую в нем пулю. Глазели, трогали пальцем, изумлялись такому чудодейственному происшествию. Баба Лиза подала батюшке икону, завёрнутую в чистую холстину. Отец Павел развернул полотенце… Люди смятенно вскрикнули. Пулевое отверстие в лике Христовом исчезло.

Первый ярус церкви был выставлен. Вставлены были и стрельчатые окна. И храм, это было видно отовсюду, устремился вверх, к небу. Люди, прохода мимо, уже замедляли шаг и крестились. Отец Павел начал помалу службу, выслушивал требы первых прихожан. Баро отходил от стройки, задумчиво смотрел на поднимающийся храм. Вроде мимоходом сказал Гриму:

– Надо звонницу монтировать…

– Я в этом деле не понимаю, – Грим подозвал отца Павла. – Батюшка, звонницу будем делать?

Отец Павел просиял.

– Это великое дело! Коли средства позволяют.

– В полмиллиона уложиться можно, – сказал Баро.

– Это нормально, – решил Грим. – Ну а что и как, это за вами. Отец Павел, звон выбираешь лично!

– Храни тебя Господь! – сказал растроганный батюшка.

Грим и Баро сидели у церкви на ветерке, наблюдали, как на западе дотлевает закатная заря и с востока наплывает звездная ночь. В палатке кто-то из узбеков заунывно бормотал:

– Алла… бисмилла…

– Это дуа, молитва у них такая, – тихо сказал Баро. – К аллаху обращается, просит о чем-то.

Грим прислушался. Чужая молитва тревожила его, мольба и страдание были в ней, летевшей в русское небо…

– Больно ему, – сказал Грим.

– А сейчас жизнь такая, – ответил Баро. – Сейчас все, кому больно, в Россию бегут. Я тоже к вам из Молдавии сбежал. Наш табор там стоял, дед хотел женить меня на цыганке, а она мне поперек души была. Ну я и сбежал…

– Ты женат? – спросил Грим.

– Скоро буду женат, – весело сказал Баро. – Я вот эту блондинку в жены возьму! VIP-женщина!

Грим хохотнул.

– А она за тебя пойдет?

– Да она сегодня уже три раза звонила! – похвалился Баро. – Я ей сказал: церковь построю, сюда венчаться привезу. Пусть отец Павел повенчает.

Из леса выползли огни фар. Машина шла осторожно, медленно приближаясь. Грим напрягся.

– Ты ждешь кого-нибудь?

– Я никого не жду, – ответил Баро, достал из джипа свое пятизарядное ружье и две гранаты.

– На. В случае чего выдергивай кольцо, кидай и падай.

Из палатки бесшумно выскользнули узбеки в трусах и майках, но все с лопатами наперевес.

– Дай мне, – один из них забрал у Грима гранаты. – Ты не умеешь.

Они уже были видны в свете фар. Машина остановилась. Хлопнули дверца, крышка багажника. От машины, сгибаясь под тяжестью рюкзака, к ним пошел человек.

– Охренеть! – сказал Баро. – На такси приехал!

– Михалыч, ты? – крикнул Грим.

– Ку-ку, – ответил человек. – Иди, забери. Сколько я могу таскать твои бабки?

Дома за столом Михалыч по-хозяйски отчитался.

– Вот эти, которые ты мне дал, это моё, – он пододвинул к себе поближе свои пачки евро. – А вот это – на! – Михалыч пихнул торбу через стол к Гриму. – Это будет наш общак.

Отчитавшись, Михалыч выставил из рюкзака на стол банки тушенки, рыбных консервов, буханку хлеба и две поллитры.

– Это я у графа Грушницкого прибрался. У него же аппетита уже нет.

Грим, растроганный, с умилением смотрел на Михалыча.

– Чо ты… пялишься, – буркнул Михалыч и засопел, тоже растроганный встречей. – На-ка, заныкай. – Он протянул Гриму пистолет Кычова. – Не дай Бог, пригодится.

Утром Михалыч решительно пошел на стройку.

– Будем знакомы! – он протянул руку Баро, культурно сложив ладонь лодочкой. – Грим сказал, что ты свой в доску… – Михалыч взял паузу, ожидая подтверждения.

– Железно, – подтвердил Баро.

– Тогда у меня к тебе дело, – Михалыч вытащил из кармана свернутую вчетверо газету, развернул её, ткнул пальцем. – Ты можешь поставить мне вот такой дом? Плачу налом, валютой.

Баро посмотрел на рекламу бревенчатых домов.

– Я такой чепухой не занимаюсь. Я храмы строю, – он взялся за сотку. – Погоди, сейчас устроим… Влад, узнал? Тут одному хорошему человеку срочно нужен дом, он по твоей рекламе выбрал серию Балчуг два бэка. Платит сразу, наличкой… Сейчас я ему трубку передам.

Михалыч был потрясен разговором с неким Владом.

– Он сказал, через час отправит трейлер с блоками, завтра утром начнут, через неделю буду жить в доме.

– Ну всё! – Баро забавляла растерянность Михалыча. – Пацан сказал, пацан сделал. Где ставить-то дом будешь?

Михалыч заполошно всплеснул руками.

– Твою мать, об главном не подумал! – и побежал к Гриму советоваться, где лучше поставить дом.

– Вон там ставь, крыльцом на проселок, – Грим показал в конец своей усадьбы. – Огород будет общий, я же не могу один на двадцати сотках корячиться. Урожай пополам.

У Михалыча задрожали губы.

– Грим… я это… я отработаю.

– Совсем дурак, что ли? – возмутился Грим. – Ты уже всё отработал. Забыл?!

– И это… – Михалыч молитвенно сложил руки на груди. – Я Мотю хочу привезти. Не возражаешь? Она же медсестра, медпункт можно открыть…

– А вот это кстати! – обрадовался Грим. – А то плечо некому перевязать. Вези!

Ликующий Михалыч побежал к Баро рассказать, где будет стоять его дом. Грим позвонил Гордику.

– Скажи всем, чтобы шли к дому Сексота. Только без дрынов!

Из дворов начали выбегать люди, ломанулись к дому Кузякина. Грим, глядя на земляков, только покачал головой и заспешил туда же, чтобы не начали лупить уполномоченного. Деревенские сгрудились напротив чердака Кузякина, дружно уставились на чердачную дверцу. Верка прибежала с коромыслом. Михалыч тоже пришел, встал в сторонке, начал наблюдать, что к чему…

– Сексот, слазь! – крикнул Грим.

Чердачная дверца медленно отворилась, в проем высунулся Кузякин. Он был с ружьем.

– Зачем?

– Вы поглядите! – обрадовалась Верка. – Он же с ружьем! Вот я щас за лестницей сбегаю, ты у меня полетишь оттуда… под фанфары!

– С коромыслом тут не развернешься, – мрачно сказал Кузякин. – Тесно тут.

– Ничего, я извернусь! – пообещала Верка.

– Кузякин, слазь, – сказал Грим. – Что ж ты теперь, жить на чердаке будешь?

– Буду. – Уполномоченный затравленно озирал толпу земляков. – Пока шеф не приедет.

– Он не приедет, – подал голос Михалыч. – Его убили.

– Врёшь! – Кузякин, ошалев от новости, вперился в незнакомого мужика.

– Он не врет, – сказал Грим. – На-ка вот, почитай. – Грим нацепил газету «Эпицентр» на край коромысла Верки и подал прессу Кузякину. Деревенские, услышав про убийство шефа Сексота, развернулись на Михалыча с немым вопросом в глазах.

– Лядова, олигарха, убили. Клычов исчез. Но говорят, его тоже убили. Зуб даю! – сказал Михалыч. – В газетке всё написано. Он щас там, на чердаке, как раз про это читает.

Деревенские остановившимися глазами, отупело смотрели на незнакомого мужика, с трудом переваривая сокрушительную новость.

– А ты, мил человек, кто будешь-то? – спросила баба Лиза. Михалыч вопросительно посмотрел на Грима, мол, а кто я?

– Это брат мой, – сказал Грим. – Он жить со мной будет.

– Еще один… – старуха растерялась. – Где ж это вы так расплодились?

– Прочитал, Кузякин? – спросил Грим. – Ну, что скажешь?

– И слава Богу, что их постреляли! – внезапно радостно сказал Кузякин и начал толкать с чердака лестницу. Уже спускаясь, добавил: – Они же фактически кровь народную пили. А народ-то кто? Вот мы и есть народ.

Деревенские опешили от такой резкой перемены, случившейся с Сексотом.

– Быстро переобулся! – заметил Михалыч, изучающе глядя на Кузякина. И спросил: – Так ты, человек с ружьем, лядовский будешь? Ну-ка, дай! – Михалыч вырвал двустволку из рук Сексота, переломил стволы.

– Смотри! – показал Гриму. В стволах были патроны.

– Где ваши документы на проданную землю? – спросил деревенских Грим. Из толпы в первый ряд вывернулась Трындычиха.

– У него! У Сексота бумаги наши!

– Не понял, – удивился Грим.

– А он нам сказал, на хранении у него будут. – Трындычиха замахнулась на Кузякина. – Мы ему по пятьдесят рублей в месяц платим.

У Грима вытянулось лицо.

– За что?!

– Ну за хранение это! Он сказал, кто не будет платить, у того документ потеряется.

Грим, прищурившись, долго смотрел на Кузякина, которому было страшно от этого взгляда. Тихо, но отчётливо, сказал холодным голосом:

– Документы принеси.

Кузякин побрел в дом, вернулся с папкой. Грим развязал тесемки. Папка была полна типовых договоров купли-продажи.

– Ну что, люди… – Грим оглядел земляков. – Давайте теперь так… Лядова, покупателя земли, нет, Клычова, надзирателя его, нет… И бумажек этих тоже не будет.

– Куды ж они денутся? – спросила Трындычиха.

– А мы их сожжем, – сказал Грим. – И земля будет опять ваша.

– В городе хватятся, – подал голос Кузякин. – Они там зарегистрированы.

– Хвататься-то некому, – напомнил Грим. – А кто вдруг хватится, мы ему быстро руки повыкрутим.

– Когда жечь будем? – заинтересованно спросил Гордик. – Можно для верности бензинчиком сбрызнуть…

– А вот как только вы приберётесь во дворах, так и сожжем, – сказал Грим. – Чистоту лично проверю! А то, гляньте, совсем дерьмом заросли. Живете, как эти…

– Типа ленинский субботник? – уточнил Гордик.

– Бревно найдется? – спросил Грим.

Гордик опешил.

– Зачем?!

– Я на субботнике Лениным буду! – Грим выбросил вперед руку, занял стойку Ленина на броневике. Деревенские дружно захохотали.

– Погодите ржать! – заорала Трындычиха. – Так это что выходит, деньги за землю возвращать не надо будет?

Земляки хохотали уже навзрыд.

Черный БМВ с кремлевскими номерами вылетел из потока машин на Кутузовском проспекте и остановился у дома, в котором жил генерал-лейтенант бронетанковых войск Константин Иванович Звягинцев. Справа от подъезда на стене была мемориальная доска с его барельефом, под ней груда еще свежих цветов – доску открыли совсем недавно.

Из машины вышел Звягинцев младший – помощник президента Петр Константинович. Приостановился, мельком глянул на жутковатый для него бронзовый барельеф отца и вошел в дом. Трюмо в коридоре было занавешено черной тканью. В квартире Петр Константинович заглянул на кухню, обошел комнаты, взгляд его был поверхностный, отрешенный – всё это он видел тысячу раз. И в кабинете все было по-прежнему… Он сел за рабочий стол отца, положил ладони на столешницу, посидел, горестно вздохнул. Открыл ящик стола и сразу увидел ключ и под ним исписанный рукой отца лист бумаги. Начал читать… «Пётр, после моей смерти вот этим ключом открой сейф, возьми детдомовскую папку и банку с бумагами. Всё прочитай и позвони этому человеку. Он твой родной брат». Пётр Константинович уткнулся взглядом в противоположную стену, одолевая смысл написанного отцом, еще раз, вслух, прочитал:

– «…твой родной брат»…

Он вышел из-за стола, начал в задумчивости и уже волнуясь, ходить по кабинету.

– Хм-м, брат ждет звонка… Ладно. Поглядим.

Пётр Константинович положил в свой кейс детдомовскую папку, банку с письмами, записку отца с телефоном брата.

Черный БМВ мощно взял с места, влился в поток машин…

Баро учил Грима вальцевать плотницким топором внешний край бруса.

– Тут так делается, шинкуем пилой комль, нарезку всё глубже и глубже к краю, вот так вот! – Баро виртуозно нашинковал край бруса. – Потом снимаешь топором нарезку на глубину пропила…

Грим был в комбинезоне на голое тело, в кирзачах с короткими голенищами и в узбекской тюбетейке. Он был очень увлечен работой, начал азартно снимать топором нашинкованное пилой дерево.

– Куда так глубоко берешь! – страдальчески закричал Баро и забрал у него топор. – Ты же не на дрова рубишь, а храм ставишь! Люди топором всю Россию построили, а ты брус обтесать не можешь!

Грим смотрел на брус мрачно, сопел. Монолог Баро прервал телефонный звонок.

– Да, это я, – сказал Грим. – Кто ты? Петр?! Когда? Через час? Ладно, я жду…

– Не отвлекайся от работы, – сказал Баро, как бригадир подсобнику. – Кого ты там ждешь?

– Брат едет… – Грим запаниковал. – Сказал, что через час будет.

– Через час?! – удивился Баро. – Это он где-то здесь, близко…

– Нет, он из Москвы.

– Из Москвы за час можно только на вертолете! – подсчитал Баро.

– Так он и сказал, что летит… – Грим панически посмотрел на Баро, обессиленный новостью, сел на доски, тотчас быстро встал, не выпуская из рук топора.

– Что ты дёргаешься туда-сюда?! – насмешливо спросил Баро и задумался. – На вертолёте… Хм-м, а кем он у тебя работает?

– Помощник он, – Грим не находил себе места. – Ну надо же, как снег на голову!

– И кому ж он там помогает? – опять насмешливо спросил Баро.

– Президенту. Он помощник президента, – сказал Грим таким голосом, будто спрашивал: чёрт побери, что же теперь делать?!

– И он летит к тебе? – Баро уронил бензопилу себе на ноги и не заметил этого. – Он твой брат?!

– Родной, – сказал Грим. – По матери.

– Твою мать… – остолбенел Баро, как будто его только что накрыла финансовая полиция, потом тоже заметался, заорал на узбеков. – Ну-ка, быстренько прибрались здесь, чтобы в момент чисто было!

Узбеки очень удивились – что за уборка такая в разгар рабочего дня?! Но начали быстро собирать стружку, посуду со стола, даже опилки кинулись подметать. Баро подошел к Гриму, взял его под руку, как тяжелобольного.

– Ты присядь, посиди спокойно. Тебе валидол дать? Я сейчас… – он сбегал к колодцу, вернулся с кружкой ледяной воды. – Вот, попей, голову смочи…

Черный БМВ отъехал от фасадной зоны 14-го корпуса Кремля…

Швы бетонных плит вертолетной площадки простучали под протекторами машины, как стыки рельсов под колесами поезда. Пилот встретил Петра Константиновича у вертолета, доложил о готовности к полёту. В кабине на карте электронного планшета перед пилотом светилась фосфоресцирующая прямая линия между Москвой и деревней Славяново.

Турбовинтовой Ми-8 оторвался от земли, набрал высоту и с крутым виражом пошел на северо-запад России с крейсерской скоростью 220 километров в час.

Они так и сидели на досках, лицами строго на юго-восток, в сторону Москвы. Ждали. Грим был в чьей-то рубашке, натянул поверх комбинезона. Баро прикладывал ладонь к уху, весь обращался в слух. Пока было тихо.

– Я же о нем ничего не знал… Всю жизнь прожил и не знал, что он есть… – говорил урывками Грим, тоже прислушиваясь. – А тут баба Лиза сказала, что когда мать умерла младшего, это его, значит, в детдом сдали. Ну я и начал его искать. Артем с адресом помог…

– Тихо! – вскинулся Баро. – Слышишь, идет!

В пространстве возник тонкий, совсем комариный, звон. Потом в небе на фоне белоснежных полуденных облаков появилась черная точка. Грим встал, поднял к небу руки, закричал:

– Петька, я здесь! Здесь я!

Вертолет завис над церковью, над ним… И спросил:

– Иван, это ты?

Голос, усиленный мощным мегафоном, рухнул с небес, как глас Господний. Грим сорвал с себя рубашку, яростно замахал ею над головой.

– Понял. Сажусь, – громоподобно сказал вертолет. – До полной остановки винтов к машине не подходить!

Винты, наконец, остановились. Открылась дверца, высунулась лесенка, и по ней спустился человек, назвавший его с небес по нареченному имени. Грим медленно, но всё быстрее, пошел, побежал к нему.

– Топор-то брось! – прошипел Баро. Грим выронил топор, бросил на траву рубашку. Баро дал команду бригаде сидеть в палатке без звука. Узбеки стремительно нырнули в нее и застегнулись изнутри.

…Они остановились друг против друга, человек, одетый в «кремлевском стиле» и Грим в комбинезоне, кирзачах и узбекской тюбетейке. Братья, прислушиваясь к своим именам, назвали друг друга, как назвала их мама в письме.

– Ванятка…

– Петенька…

Порывисто обнялись, отстранились друг от друга. Петр Константинович с веселым изумлением оглядел Грима.

– Церковь строишь?

– Не-е, я не строю, – сказал Грим. – Так, учусь топором работать. Балуюсь…

– А то я смотрю, виду у тебя такой… плотницкий.

– Я не строитель, – сказал Грим. – Я финансирую её строительство.

– О как! – подивился веселый Петр Константинович. – Ты олигарх, что ли?

Грим выпятил нижнюю губу и развел руками, что означало: а чёрт его знает, кто я.

– Слушай, мы с тобой точно братовья! – сказал Петр. – Мы ж одинаково кругломордые!

Они опять обнялись, теперь уже крепко, радушно.

– А могила матери далеко? – спросил Петр.

– Нет, тут всё рядом… – Грим показал в сторону деревенского кладбища.

– Пойдем, – сказал Петр. – А то я ненадолго…

Они бок о бок пошли к могиле матери под пристальными взглядами земляков, которые сверлили их взглядами и настороженно поглядывали на вертолет. Такого дива в деревне отродясь не было.

У могильного холмика на брусьях лежал крест, вырезанный из черного мрамора.

– Гравёры сейчас эпитафию на бронзе делают. Как врежут в крест, буду ставить. Батюшка у нас есть, я ему поминальную заказал…

– Ты без меня не ставь, – попросил после долгого молчания Пётр. – Я на субботу-воскресенье с семьей приеду, вместе поставим.

– Это хорошо будет. – Грим взял брата за руку. – Она писала, чтобы мы вместе…

– Я прочитал, – сказал Петр. И вдруг добавил: – А я знал, что я у них не родной. Временами нехорошее такое было чувство… Но ворошить не стал, для них это было бы такое горе…

Грим слушал, молча, внимательно смотрел на брата.

– Ты что, совсем ничего не помнишь?

– Да как тебе сказать… вот смотрю вокруг, что-то такое всплывает перед глазами, а что… не помню. – Ну-ка, пойдем к дому! Найду? Нет?

Пётр пошел от кладбища к проселку. Грим отстал, шел следом. Петр двигался медленно, как бы в темноте, наощупь, и остановился у калитки дома, в котором родился. Неуверенный, посмотрел на Грима: здесь? Грим кивнул. Брат вошел в калитку, уверенно поднялся на крыльцо. Ликующе закричал:

– А вон там река! Она ведь там, да?

Грим обрадовался за брата, у него даже защипало в глазах.

– Точно! Приедешь, мы на рыбалку с тобой пойдем!

У вертолета Петро, прощаясь, спросил:

– А ты один живешь?

– Ну да. – Грим неловко развел руками. Вышло как-то так, будто он извинялся. – Друзья есть, хорошие люди. А так-то один…

Пилот втянул в салон лесенку. Замолотили винты. Пётр высунулся в дверь, крикнул:

– Ты меня жди, я обязательно приеду. Племянников тебе привезу. Будешь их по-отцовски воспитывать. Ты же у нас теперь старший!

Грим отошел подальше от вертолета. Ми-8 заревел, оторвался от земли, устремился в небо. Он долго стоял, следил, как вертолет удаляется, стихает, превращаясь в точку.

У калитки его ждали деревенские. Стояли настырно, ждали объяснений. Он пошел к ним.

– Ну, а это теперь кто? – спросила баба Лиза таким тоном, будто упрекнула: замаял ты нас своими гостями.

Грим, приподняв бровь, насмешливо оглядел земляков.

– А вот это Петька. Брат мой младший. – И добавил ехидно: – Которого вы в детдом сдали.

Упрёк никакого впечатления на деревенских не произвел, будто Грим сказал сущую безделицу.

– Похожие вы. С Полиной оба прям на одно лицо, – сказала старуха. – А чо он на ведролёте летает? Лётчик, что ли?

– Он не лётчик, – задумалась Верка, подозревая что-то. – Лётчиком там другой был. Он не иначе как начальник, если его по воздуху возют.

– Он помощник президента, – сказал Грим с неожиданной для него самого гордостью.

– Этого какого? – спросила Верка и испугалась. – Того самого?!

Долго было очень тихо. Деревенские смотрели на Грима так, будто президентом был он. Наконец, кто-то подал голос.

– Повезло нам…

– Вам-то чем повезло?! – удивился Грим.

– Ну как чем… Может, он нам газ проведет.

– Ну вашу ж мать! – Грим только всплеснул руками. – Что вы за люди такие…

– Россияне мы, – напомнил Гордик и приосанился. На возмущение Грима он никакого внимания не обратил. – Кстати, мы тут подумали, и я решил… Будем двигать тебя в губернаторы! Двойной тягой попрем!

Грим ошалел от такой инициативы земляков.

– Двойной тягой – это как?!

Гор дик, важничая перед земляками, снисходительно объяснил Гриму задуманный политический ход.

– Петруха от власти подмогнёт, а мы от народа надавим… Верное дело!

Деревенские одобрительно закивали. Грим в панике схватился за голову.

– Ну вы те ещё придурки! – и пошел к реке. На берегу он умылся холодной водой, сел, стал смотреть на розовую от заката реку. Вода несла на себе ольховый пух. По его лицу скользнула улыбка. Он пробурчал:

– Землячки хреновы… Это ж надо до такой дури додуматься! Хоть стой, хоть падай. Точно придурки!

2013–2015

Оглавление

От автора

1

2

3

4

5

6

7

8 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg