«Дорога в страну четырёх рек»

Дорога в страну четырёх рек (fb2) - Дорога в страну четырёх рек 828K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юлия Михайловна Сысоева

Юлия Михайловна Сысоева

ДОРОГА В СТРАНУ ЧЕТЫРЁХ РЕК

роман

Предисловие

Когда задумывался сюжет этого романа, я вспомнила один эпизод, связанный с отцом Даниилом. Однажды он, как обычно, работал за компьютером — что-то увлеченно писал. Потом вдруг оторвался от монитора и обернулся ко мне:

— Я за роман взялся. Давай напишем его совместно.

Я удивилась его предложению. Единственное, что он мне рассказал про свою новую задумку, — то, что прототип главного героя Игнатия — он сам.

Этот разговор был скоро забыт, как мимолетный. У отца Даниила не хватило времени, чтобы продолжить работу над романом.

И вот по прошествии лет, когда свою книгу задумала писать уже я, мне вдруг вспомнилась наша беседа. Пересмотрев материалы батюшки, я нашла и эту начатую им работу, совсем короткий отрывок. Было совершенно непонятно, что именно задумывал отец Даниил, но в голове у меня не переставали звучать его слова:

— Давай напишем совместный роман. Знаешь, прототип моего Игнатия — это я сам.

Я еще раз внимательно перечитала отрывок под названием «Дорога в Страну четырех рек» и решила, что вплету его в сюжет своего романа. Игнатий станет одним из моих главных героев, а заголовок, придуманный отцом Даниилом, станет названием всей книги. Так сбудется то, о чем говорил батюшка: наша общая книга, совместный роман…

То, что писал отец Даниил, по стилю сильно отличается от написанного мною. И все же это единое произведение, где герои отца Даниила живут вместе с моими героями.

Глава 1

Узкий коридор. Много коридоров, бесконечный лабиринт. Духота невыносимая — и пыль, всюду мелкая пыль, словно липкий абразив, забивает ноздри, легкие, засыпает глаза. Жанна бежит по бесконечно длинному коридору. Она не знает, куда бежать, но ей ясно одно: отсюда надо выбираться — срочно, во что бы то ни стало. Духота наваливается, дышать становится все труднее, воздух, если эту адскую смесь можно назвать воздухом, становится густым, словно кисель. Он с трудом проникает в гортань и комом сворачивается в легких, заполняя их, как цементная жижа. Жанна понимает, что сейчас умрет и останется здесь навечно, ноги отказываются подчиняться ей… Но надо бежать. Она все время куда-то поворачивает, вот еще один коридор, света почти не видно. Появляются двери, какие-то люки… Жанна в изнеможении пытается ускорить бег, двери бесшумно хлопают у нее за спиной, а те, что впереди, пытаются преградить ей путь, поймать, остановить.

— Дайте света, дайте воздуха! — Жанна кричит из последних сил, но, увы, рот ее раскрывается в безмолвном вопле. Здесь нет звуков, вокруг абсолютно пустая, мертвая тишина. Это какая-то бездна, состоящая из множества уровней. И повсюду эти лабиринты, хаотичными клубками перепутанные между собой. Главное — не оказаться еще ниже, но как выбраться наверх, если нет никаких ориентиров? Кажется, что поднимаешься выше, а на самом деле падаешь. Шеол — призрачная, но реальность…

Жанна совсем выбилась из сил, сегодня она попала на сто десятый уровень, а может быть, на миллион двести тысяч пятый, какая разница. Она не первый раз попадает сюда и всякий раз с ужасом понимает, что у нее нет ключей для выхода из Шеола, нет пароля: она сама не позаботилась, чтобы запастись им там, в той жизни. Где раздобыть его теперь? Мозг взрывается от нахлынувшего ужаса. Жанна летит, она проваливается в открывшийся под ногами люк.

— Нет, только не это! — кричит Жанна, какая-то сила увлекает ее на другой уровень. И там ей будет еще страшнее, чем прежде.

…Мартовское солнце заливало комнату. От его ослепительного света ожил даже незатейливый белесый рисунок на старых обоях грязно-розового цвета. Жанна открыла глаза, на минуту ей показалось, что она проснулась в саду, среди пышно цветущих персиковых деревьев. Но видение, не успев начаться, исчезло. Жанна лежала на своем старом продавленном диване и смотрела на стены в таких до боли знакомых вылинявших обоях.

«Слава Богу, я выбралась оттуда», — подумала Жанна с облегчением. Как бы ей хотелось думать, что это просто очередной ночной кошмар, быть может, даже последний. Надо успокоиться, это всего лишь результат сильного переутомления. Просто она давно не была на природе, на воздухе… Она ведь творческая личность, а у творческой личности всегда особенное, бурное воображение, взять хотя бы Сальвадора Дали. Откуда он брал сюжеты для своих картин? Да все оттуда же — ему подсказывал их мозг, воспаленный от беспрерывного творческого процесса. Жанна от природы одарена не меньше, она тоже должна творить, ваять для потомков, для будущих поколений, для мирового творческого потенциала…

— Нет, все, хватит! Довольно этого бреда! — Жанна почти прокричала это, вскакивая с постели. Она прекрасно знала, что за ее ночными кошмарами стоит Реальность. И ей еще не раз предстоит побывать в этом омерзительном месте, чтобы снова и снова изображать его на своих картинах. Даже не умывшись, Жанна, как была в своей старой трикотажной пижаме, кинулась к мольберту, стоящему посреди комнаты. Ей нужно срочно набросать то, что она видела. Ванна, кофе, сигареты — все это потом. Жанна торопилась, она знала, что, если не сделать этого сию минуту, потом будет поздно.

Глава 2

Да, пожалуй, таких клиентов у Николая — менеджера рекламного агентства еще не было. Он заметно волновался — долго стоял под душем, плескал на себя воду, фыркал… И все думал, какую рекламную стратегию предложить новому клиенту. Требовалось что-то оригинальное и сногсшибательное, но в голову лезла сплошная чепуха, обычные рекламные штампы.

«Петерс на это не клюнет, — думал Николай, намыливая голову. — А клиент крупный, нельзя упускать. Он капризный, несколько агентств с ним пытались работать и не смогли договориться. А тут такая удача — сам пришел, сам попросил полный пакет для своей колдовской конторы».

— Коля! Ты будешь кофе или чай? — послышался из кухни звонкий голос Олечки. — Коля, ты очень долго, мы опоздаем к этому, как его? Петерсу? Тебе гренки поджарить?

— Кофе с гренками, сейчас выхожу, — крикнул Коля сквозь шум воды.

Вот уже два месяца, как Олечка переехала к нему, и Коля был рад этому. Спокойная, сексуальная, красивая и, главное, не стерва, ну что еще надо для полного счастья? Они работали в одном агентстве, целый год словно не видели друг друга, а тут на новогоднем корпоративе, когда все агентство перепилось в хлам, Коля наконец заметил Олечку. Роман с ней развивался стремительно, такого с Колей еще не случалось. Ни с кем прежде он не заводил длительных отношений. Может, девушки ему попадались неинтересные, может, еще причина какая была, но очередная Колина подружка начинала надоедать ему уже через неделю. Он терпеть не мог дамские капризы или дешевые уловки, которые девушки пускали в ход, чтобы заполучить деньги и подарки. И потому предпочитал мимолетные связи, которые ни к чему не обязывали: провели вместе пару-другую приятных вечеров игтак же быстро и непринужденно разбежались. А тут появилась Оля, и Коля потерял голову. Она не была похожа на всех его предыдущих знакомых: не капризная, не алчная, простая и открытая, без ужимок и тошнотворного притворства.

Коля выбрался из ванной, на ходу вытирая голову полотенцем, и пошлепал на кухню, откуда уже доносился упоительный аромат хорошего кофе и поджаренных гренок. Оля была в шелковом халатике, наброшенном на голое тело.

— Ты сама не готова и не одета совсем, — замурлыкал Коля, обнимая Олечку и целуя ее шею и волосы. Руки его уже скользили под халатиком, пробираясь все ниже. Оля захохотала.

— Уйди, противный, мы к колдуну опоздаем. — Девушка играючи отбивалась, делая вид, что пытается вырваться из крепких объятий возлюбленного.

— Колдун подождет, — страстно прошептал Коля, поднимая Ольгу на руки и относя ее в комнату.

Через двадцать минут они пили на кухне разогретый кофе.

— Весна какая на дворе, солнце сияет, — мечтательно произнесла Ольга, глядя через окно куда-то вдаль. Кухня была залита пронзительно ярким мартовским солнцем. — Я так хочу увидеть цветущие персиковые деревья. Давай поедем куда-нибудь в Грецию или на юг Италии? Я устала от Москвы, от этой работы. Каждый день одно и то же: пробки, офис, город, смог. А, Коль, ты меня слышишь? Поехали куда-нибудь, где море и солнце, такое, как сегодня?

— Давай лучше подумаем, как мы этого Петерса пиарить будем, стратегию какую ему предложим. Мне ничего в голову не приходит, чушь одна. А потом и о море можно помечтать.

Оля отпила кофе и, не отводя от окна глаз, задумчиво сказала:

— Колдунов рекламировать мне еще не доводилось, даже не знаю, что мы ему предложим. Наверное, как всегда, как всем… Слушай, Коль, а ты веришь в колдовство? — внезапно спросила Оля. Глаза ее стали серьезными, даже слишком.

— При чем здесь веришь — не веришь? Ты не о том думаешь. Он наш потенциальный клиент, я надеюсь, станет реальным клиентом, а для этого нам надо ему понравиться. Очень сильно понравиться, потому что бабки он платит большие и реальные, он известный на всю страну человек. Помнишь, он в прошлом году вел на АСТВ шоу «Непознанное и невероятное»? Оно имело огромный рейтинг. И реклама во время этого шоу была прайм-таймовая. Скоро с ним запускают новый проект, «Непознанное и невероятное — 2», так говорят. И если наше маленькое агентство его хорошо пропиарит, нам еще долго можно будет почивать на лаврах. Агентство сможет стать уже не маленьким, а крупненьким. Ну, и нам, соответственно, достанутся неплохие бонусы…

— Нет, ну скажи, ты в колдовство веришь? — не унималась Ольга, не желая думать о делах раньше начала рабочего дня.

Они работали вместе, и это, пожалуй, единственное, что не устраивало Олю в отношениях с ее другом. Потому что о работе они говорили круглые сутки, даже во время секса. Ольга пыталась наложить табу на эти разговоры вне офиса, но на Колю это не действовало. Среди ночи он мог начать бегать по комнате и сочинять вслух какой-нибудь дурацкий слоган, чтобы потом разбудить девушку и спросить ее мнение. Коля был очень увлечен рекламным бизнесом, и Оле порой казалось, что на нее он обращает гораздо меньше внимания. В самую пору было приревновать друга к работе.

К колдуну подъехали ровно к десяти, как было назначено мэтром, вернее, его неотразимой секретаршей. В ее визитке готическим шрифтом было написано: «Ведьма Криста».

Коля напряженно продумывал предстоящий разговор, а Олю больше разбирало женское любопытство: общаться с известными на всю страну черными магами ей еще не приходилось. Ей можно было и не напрягаться, за нее все мог сделать Коля, а она должна была только поддакивать, кивать и время от времени вставлять умные фразы. Ольге и самой хватало креативности, и все же Коля превосходил ее в профессионализме многократно.

Колдовская контора располагалась на втором этаже старинного особняка, затерянного в переулках Замоскворечья. Дом этот отличался от типичных московских особняков. Украшенный лепными нетопырями, между которыми парадоксальным образом вклинивались пятиконечные звезды и серпы с молотами, он производил двойственное и даже отталкивающее впечатление.

Машину удалось пристроить у самого входа, табличка у которого гласила: «Стоянка только для клиентов Центра биоэнергии черной магии вуду Карма-морте».

— Ничего себе название забабахали, язык сломаешь. Я бы попроще предложил, но такое, чтобы сразу цепляло. Хотя видно, что и с таким названием у этого Петерса дела идут неплохо, — произнес Коля, разглядывая особняк и бдительную охрану у входа.

— Да уж, нехилое место для офиса, — согласилась Ольга. — Но у него и клиентура соответствующая: депутаты там всякие, артисты, министры. — Петерс — это тебе не какая-нибудь ворожея бабушка Люба, — размышляла она вслух.

Офис колдуна встретил гостей таинственной полутьмой. После яркого солнечного света Николай и Ольга несколько минут не могли привыкнуть к столь мрачной обстановке, чувствуя себя полуслепыми котятами.

Казалось, окна в помещении не были предусмотрены вовсе. Холл больше напоминал большущую залу, сплошь завешанную тяжелыми черными гардинами, создававшими впечатление сакральности и необъятности пространства. Пол был застелен каким-то особо мягким ковролином, практически полностью поглощавшим любые звуки. Ноги утопали в нем, как во мху на болотах.

Откуда-то из темноты выскользнула тонкая и гибкая тень — перед гостями возникла молодая женщина с черными, почти до самого пояса струящимися волосами. Ее туфли на высоченных тонких шпильках таинственно сверкали многочисленными стразами. «Как на этих каблуках она ходит по такому ковролину?» — промелькнула у Ольги мысль. Одета хозяйка офиса была в черное блестящее трико, плотно облегавшее фигуру, от чего казалась обнаженной. В руках она держала маленький блокнотик и ручку.

— Проходите, уважаемые гости, господин маг скоро изволит вас принять. Меня зовут Криста, я секретарь господина Петерса. Впрочем, я уже имела честь вам представиться. Следуйте за мной, — промурлыкала гибкая Криста и, словно по воздуху, поплыла куда-то вглубь помещения.

Ольга и Николай переглянулись и направились за своей провожатой. Вскоре стало понятно, что постороннему человеку из этих хором выбраться невозможно, это был настоящий лабиринт из бесчисленных помещений и коридоров. Было душно, словно здесь никогда не проветривали. А может, воздух в этом месте казался каким-то густым, не таким, как везде. Ольгу охватило смутное беспокойство, а Николай был невозмутим, он все еще обдумывал стратегию предстоящей рекламы столь необычной конторы.

Шли долго — впрочем, время здесь текло каким-то особенным образом.

— Проходите в переговорную, — произнесла Криста, указывая рукой вглубь очередного полутемного пространства, где едва просматривались очертания нескольких кресел.

— Присаживайтесь, господин маг скоро изволит вас принять.

Криста исчезла так же неожиданно, как и появилась.

Николай с Ольгой опять переглянулись.

— Тоже мне переговорная, — пробубнил Николай, садясь в кресло. В ту же секунду он почувствовал, что падает. Или это кресло оказалось таким глубоким? С Ольгой произошло то же самое.

Это было ужасное ощущение — сидеть так, что колени оказались едва ли не выше головы. Еще более ужасно чувствовала себя Ольга: ее короткая и узкая офисная юбка задралась чуть ли не до самого пояса. Ощущение было препротивнейшее.

«Блин, надо было джинсы надеть», — произнесла она, удивившись тому, что думает вслух.

Сидели очень долго, боясь пошевелиться. Непонятно было, где здесь выход и можно ли вообще встать и уйти. Николай попытался было подняться, но кресло, словно болотная трясина, только втянуло в себя его тело еще глубже. Ольга сидела ни жива ни мертва, все думая о том, как бы поправить задравшуюся юбку.

— Кажется, мы попали в историю, — многозначительно произнесла она, в очередной раз пытаясь пошевелиться и хоть немного сменить позу.

— Не каркай, прорвемся, — прошептал Николай, хотя и он был порядком обескуражен.

— А ведь так хорошо начинался сегодняшний день. И какое яркое солнце сейчас светит на улице…

— Оля, прекрати истерику, — ответил Коля. Однако и у него самого голос почти дрожал.

Глава 3

Внезапно часть переговорной осветилась неприятным тускло-желтоватым светом. Ольга с Николаем, все ожидавшие, что в комнату кто-то войдет, вдруг увидели огромных размеров письменный стол, сплошь уставленный магическими атрибутами: черепами и хрустальными шарами. Но самым неожиданным оказалось то, что за столом уже сидел человек, своей неподвижностью напоминавший мумию. По-видимому, он находился там и до появления в комнате гостей, а значит, слышал все их реплики. От этого Ольге с Николаем еще больше стало не по себе.

Вид черного мага был еще более неприятным, чем вся окружающая обстановка. Николая удивило то, что по телевидению медиум выглядел совершенно иначе. Сейчас ему казалось, что перед ними восседает некое человекоподобное чудовище. Голова, обритая наголо, с глубокими черными провалами глазниц, больше напоминала череп мертвеца. Облачен хозяин переговорной был в широкую мантию, наподобие судейских. Огромная брошь, усыпанная изумрудами и бриллиантами, украшала грудь мага, на толстых коротких пальцах громоздились бесчисленные перстни разных цветов и размеров: от самых маленьких до огромных, почти на всю фалангу.

— Итак, уважаемые господа, перейдем к делу, — произнес колдун подобающим ему загробным голосом. — Позвольте представиться: эзотерический парапсихолог, профессор Высшей академии магии, почетный член гильдии испанских колдунов, магистр международного класса — Петерс Лонгус Черный.

Глава 4

На железнодорожных путях, где стояло несколько старых платформ, шныряли с десяток молодых парней и девушек. Яркий свет фонариков то тут, то там выхватывал из темноты ржавые остовы заброшенных вагонов. Ребята шепотом переговаривались, быстро перемещаясь от одной платформы к другой. Наиболее проворные залезали под вагоны, светя фонариками, что-то искали. Несколько человек, быстро переговорив между собой, побежали через подтаявшие мартовские сугробы в сторону дороги, где, мигая аварийками, их дожидались несколько иномарок. Минут через пять еще четыре человека, словно по команде, помчались к шоссе.

— Эй, Крот, сколько кодов взяли?

— Пока только три.

— Блин, что-то не везет сегодня, четвертый никак не возьмем.

— Серый, ты четвертый взял? — обратился парнишка в вязаной шапочке, по имени Егор, к приятелю, усердно ползавшему под платформой с фонариком в зубах.

— Какой, к черту, четвертый, — прохрипел перепачкавшийся в ржавчине Серый. — Жалко, Вальки нет сегодня, она бы уже отыскала, это точно.

— Все, ребят, закругляемся, — подскочил к товарищам Крот. Он только что разговаривал с кем-то по мобильнику и все еще держал трубку возле уха. — Мохитосы обещали четвертый скинуть, как только в Инет выйдем. Четвертая локация на Энтузиастах. Мохитосы сказали, уже все там, одни мы тут топчемся, — возбужденно тараторил Крот.

— Серый, погнали, до конца уровня десять минут осталось! — крикнул Егор и неприлично выругался.

— Погодь, щас, отолью. Ребят, идите, я догоню. Крот, возьми пока четвертый у мохитосов, — крикнул Серый, выключая фонарик и убирая его в задний карман потрепанных джинсов.

— Я с тобой, — отозвался Егор и вприпрыжку помчался за Серым.

В тот же момент он споткнулся в темноте обо что-то мягкое и упал. А когда поднялся, увидел распластавшегося на рельсах мужчину, застывшего в неестественной позе.

— Серый, стой, здесь человек прямо на рельсах! Помоги его отодвинуть, а то электричка идет, — заорал Егор что было сил, хватая лежащего за плечи.

Впереди прямо на них, слепя ярким прожектором, уже летел ночной электропоезд. Подскочивший Серый взялся за ноги мужчины, и вдвоем они отбросили его от путей. В следующую секунду в ужасающей близости с грохотом и воем пронесся железный монстр.

— Нас же чуть не задавило! — Серый ругался на чем свет стоит. — Егор, ты в своем уме, что ты колупаешься с этим бомжом?! Погнали, там Крот ждет! Бросай его… мы всю игру пропустим!

— Серый, он мертвый, надо ментов вызывать.

Глаза Серого налились яростью.

— Ты охренел? Тем более бросай этого трупака. Тебе приключений на свою задницу захотелось? Да нас же сразу в обезьянник! Еще и всю игру сольем. Ты забыл, как прошлый раз джеммеры слили? Их менты сняли — и всех в обезьянник до утра.

— Вы чего здесь возитесь? — навстречу, перепрыгивая через рельсы, бежал разъяренный Крот. — Мохитосы четвертый скинули, я уже в чат вошел. Короче, нам недалеко, на Энтузиастов. Погнали?

— Ментов надо вызывать, — повторил Егор, поправляя съехавшую с головы шапку и доставая мобильник, — здесь мужик мертвый.

— Ты озверел? Валим отсюда по-быстрому, — почти хором заорали Крот и Серый. — Игру слить захотел и к ментам?!

— Да вы сами озверели! Здесь все истоптано нашими следами, и на платформах написаны коды. Да менты вполщелчка вычислят, кто здесь играл! Тогда мы не только игру, но и наших всех сольем, — крикнул Егор, набирая 112 на мобильном.

— Да пошел ты… Сиди здесь, а мы погнали отсюда. Идем, Серый, — прошипел Крот.

— Ладно, Егор, ты его нашел, ты и ментов встречай. Давай, неохота ребят подводить. Мы помчались, — хлопнув Егора по плечу, уже миролюбивее сказал Серый.

— Все равно менты тряханут всех, тут платформа наша рядом, — прокричал вдогонку уходящим приятелям Егор.

Глава 5

Итак, господа, перейдем собственно к делу. Я пригласил вас для взаимовыгодного сотрудничества, но прежде пару вступительных фраз, — произнес колдун, потирая ладони.

— Да-да, очень рады знакомству, надеемся, что сможем быть полезными… — начал было Николай.

— О нет, не надо лукавить, — перебил его Петерс. — Я вижу, что вам не очень понравилось у меня в гостях. К сожалению, люди постоянно лгут и этим портят свою карму. Ложь, извините за емкое выражение, загаживает астрал, а нам, избранным и посвященным, приходится его регулярно чистить. Вот вы сейчас, молодой человек, соврали, что рады знакомству, а я вижу, что вы и ваша спутница испытываете совсем обратные чувства. Не нравится вам у меня, а зря. Вы не понимаете, в какое чудное и прекрасное место вы попали. Но об этом позже.

Вернемся к астралу и карме. Итак, вы соврали, совсем немного — просто для приличия, просто потому, что это ваша работа. Вы ведь очень хотите получить от меня этот заказ, поскольку я великий и известный человек, а вы простые смертные менеджеры малоизвестного агентства. Так вот, совсем небольшая ложь — а единое информационное поле из-за нее уже претерпело изменения. Кстати, ваша подруга очень неловко чувствует себя в этой юбке. — При этих словах лицо колдуна изогнулось в мерзкой похотливой улыбке. Глаза сверкнули нечистым светом и мгновенно потухли.

— Кстати, вы очень подходите друг другу в сексуальном плане, а вот психологически с вашей кармой надо бы поработать, очень много там всякого хлама накопилось.

Как же человек загаживает свою карму? Вот вы соврали сегодня, завтра соврали… Кстати, у вас сегодня был очень неплохой секс. — Рот колдуна опять изогнулся в кривой улыбке, и Ольга почувствовала, что ее начинает тошнить.

— Таким образом, — продолжил вещать колдун, — ваша карма засоряется, и вы меняете свою линию судьбы. Вам кажется, соврать — это мелочь, а оказывается, солгав, вы изменили будущие события своей жизни. Да-да, меняется ваша судьба, и заметьте, далеко не в лучшую сторону. В астральном пространстве стало еще больше мусора, словно вы выбросили пакет из-под сока в окно своего автомобиля. Вы едете дальше и забыли, что сделали минуту назад, ведь у вас под ногами ничего не валяется и вам не мешает. Однако тот самый пакет продолжает лежать на обочине, и, поверьте мне, он обязательно призовет вас на то же место. Рано или поздно вы к нему вернетесь, и тогда вам точно понадобится помощь такого специалиста, как я. Потому как теперь уже жизнь выбросит вас на обочину, как поступили вы с не нужным вам мусором… Карма — это очень хрупкий механизм, и каждый человек, поверьте, сам держит его в своих руках. Люди подчас вообще об этом не задумываются, не понимают, какая это серьезная вещь, а зря.

Вот вы сегодня о чем думали? О том, как бы заполучить вожделенный заказ. Хотя это не главное. А что главное, спросите вы. Главное — то, что не требует отлагательства. Человек получил в руки важнейший механизм, а как распорядиться им, он не знает. Знаем об этом мы, посвященные, больше того, нам известно, как изменить события в ту или иную сторону. Нам дана власть над этим бренным миром. Мы отличаемся от других людей тем, что постоянно подключены к единому информационному пространству и можем черпать оттуда силу, власть и знания. Все остальные живут, как слепые котята, и не знают ничего. Вернее, и знать не хотят. Поели, поспали, поразмножались, поработали… Хотите стать подобными нам?

Колдун усмехнулся, и глаза его в очередной раз вспыхнули злым светом.

— О нет, не подумайте, я не предлагаю вам стать моими учениками. У меня их достаточно. Более того, одними из нас могут стать только способные к этому. Предназначенные для сего избранничества, медиумы по рождению. Но вам я могу приоткрыть кое-какие секреты… Впрочем, это вопрос времени, а сейчас перейдем собственно к делу.

Николай с Ольгой сидели ни живы ни мертвы, не понимая ничего из того, что внушал им медиум. Слова его казались им полным бредом. Они даже забыли о цели своего визита и о том, что несколько минут назад хотели покинуть это странное место, хотели уйти туда, где светило яркое солнце и кушались в лужах мокрые взъерошенные воробьи. Мир, где они жили прежде, исчез, стал иллюзией. Им трудно было понять даже то, кто они и откуда.

— Но перейдем к делу, — вдруг крикнул колдун и вскочил с места.

Николай с Ольгой чуть не подпрыгнули от неожиданности и, пожалуй, вскочили бы, если бы не глубокие кресла, которые не давали пошевелиться.

— Вот полюбуйтесь!

И маг швырнул в лицо Николаю какую-то газету. Это оказалось обычное рекламное издание, одно из тех, что в изобилии бросают в почтовые ящики.

Николай развернул газету.

— Да-да, прочтите, уважаемый, что там написано, — прикрикнул на него колдун. — Все, что там есть, — это фикция и дешевка. Дешевая грязная шлюха, которая стоит у обочины и предлагает себя всем проезжающим. Реклама тоже может быть дешевой шлюхой, поверьте мне.

Николай взглянул на ту страницу, где после объявлений об абортах и кодировании от алкоголизма шла колонка «Оккультные услуги».

«Госпожа Миранда — приворожу любимого, верну неверного мужа, ваш муж сможет заниматься сексом только с вами. Заговор на удачу и на бизнес. Эффект 500% процентов в день обращения. Если не подействует — возвращаем деньги. Номер лицензии…» «Колдунья в пятом поколении — приворот-отворот, эффект в день обращения». «Настоящая деревенская магия. Бабка-знахарка. 70 лет. Уникальный дар».

— Ну и что? Обычные объявления, — произнес обескураженный Коля, который никак не мог понять, что происходит.

— Обычные объявления?! — прокричал колдун в ярости. — Да это порнуха, фикция! Они понятия не имеют о настоящем привороте! У меня серьезная организация, обладающая реальной властью, поэтому, имейте в виду, подобная чушь мне не нужна. Если я заказываю у вас рекламу, я хочу получить настоящий продукт, ане нечто типа того, что вы держите в руках. С этим нужно идти только в одно место — подтираться, не больше.

— А почему вы считаете, что мы предложим вам нечто низкопробное? — спросил Николай, который силился взять себя в руки. — Наше агентство не занимается подобными дешевками, у нас креативные специалисты. Реклама нашего агентства действительно работает, она цепляет, согласитесь, это главное…

— Мы способны превратить ваш продукт в бренд, — продолжил Николай, стараясь говорить увереннее. — Так что вы обратились по адресу. Это будет такой креатив, который сделает вашу фирму легендой.

Кстати, о легенде; именно с нее я предложил бы начать формировать рекламную стратегию. То есть нужна сильная легенда, красивая и фееричная, что-то вроде модного завораживающего фэнтези.

— Стоп. — Петерс резко перебил Николая. — Молодой человек, вы, кажется, не поняли, с кем имеете дело. Мы и так бренд, мое агентство — бренд по определению. Если другие нуждаются в создании некоего искусственного ореола, то это потому, что они сами по себе пустышки, ноль без блестящей обертки. Бренд — это бутафория, не больше. А за мной стоят истинные силы, которые не нуждаются в глянцевых обложках.

— Да, но тогда мы не нужны вам. Мы лишь придумываем приятную глазу упаковку, а ваши истинные силы не нуждаются в ней. Если я вас правильно понял, — попытался поддеть мага Николай.

Колдун засмеялся:

— Настоящая сила вообще не нуждается ни в чем, кроме безотлагательного действа.

— Тогда зачем мы вам?

— Только затем, что каждый должен делать свою работу. Двор метет дворник, хотя в принципе это может каждый. Вот зачем. О нас должны знать. Тот, кто правит миром, тоже нуждается в пиаре. Конечно, его истинные пиар-менеджеры — это мы, посвященные, но распространять информацию о нас должны вы, простые смертные. Так устроен бренный мир.

— Тогда, если о вас должны просто знать, вам достаточно дать объявление, где вы находитесь и чем занимаетесь. — Николай заметно осмелел. Впрочем, ему все меньше хотелось получить заказ от этого колдуна. Больше всего он желал поскорее уйти из этого места. Туда, где много солнца и воздуха, наивные воробьи моют перышки в грязных лужах, тает снег после долгой зимы и бегут ручьи…

— Дать объявление? Это несерьезно для таких людей, как мы.

— Тогда что вы хотите, как вы видите наше сотрудничество? — Голос Николая выдавал усталость.

— А это я должен у вас спросить. Предлагать варианты — ваша работа. Только не вздумайте пропихивать мне какую-нибудь лабуду, как я уже говорил, лукавство и всякого рода притворство чреваты большими неприятностями. Человек накапливает негатив вокруг себя, а потом удивляется, почему с ним происходят те или иные события. Знаете, какая из наших услуг пользуется самым большим спросом? Женщины просят вернуть их неверных мужей. Сами в свое время изгадили себе карму так, что места живого не осталось, а потом к нам: мол, верните гулящего самца. Но извините, за все надо платить, и платить не деньгами…

Разговор окончательно зашел в тупик. У Николая взмокли ладони, он ерзал в трясиноподобном кресле и думал, как завершить оказавшийся бесперспективным разговор. Очевидно было, что на любое его предложение у колдуна найдется масса возражений. Николай уже решил ретироваться по-английски и размышлял, как будет искать выход из лабиринта бесконечных коридоров, как в разговор внезапно вмешалась Ольга.

— Платить, вы сказали? — спросила она, обращаясь к Петерсу. — А чем надо платить?

— О, какая пытливая девочка, — произнес колдун, буравя Ольгу взглядом. — А я-то думал, когда же эта цыпочка заговорит?

Голос его стал приторно-сладким. Николаю показалось даже, что его и Ольгу обволакивает какой-то липкой дрянью, наподобие той, которой мажут полоски для мух.

— А вы верите в колдовство? — продолжил маг и посмотрел на девушку так, словно видел ее насквозь.

Ольга на мгновение лишилась дара речи. Совсем недавно она сама задала этот вопрос Коле, а сейчас ей задавал его колдун — с Ольгиными интонациями! Петерс по-прежнему не сводил с девушки глаз.

— А вы знаете, Оля, — ласково продолжил он, — что у вас есть медиумические способности? Вы никогда не думали о своем особом предназначении? А родимое пятно на своей левой лопатке вы в зеркале видели? То самое, в виде бабочки? Может быть, вы знаете, что это знак? Метка того, кто дает нам власть. — И колдун многозначительно поднял вверх указательный палец. — Такие пятна не появляются просто так — это свидетельство избранничества. Если пройдете посвящение, получите шля Олимпия. Вы получите власть и силу, которые приносят огромное упоение… Подумайте.

И колдун протянул руку в сторону Ольги.

Девушка, как завороженная, встала с кресла:

— Я хочу пройти посвящение, потому что оно дает власть и силу.

Пораженный Николай не узнал ее голос.

— Что здесь происходит?! — закричал он, позабыв о правилах приличия. — Прекратите это шоу, какие медиумические способности?

Ему наконец удалось выбраться из мерзкого кресла, и он рванулся навстречу колдуну.

Дикий хохот сотряс все вокруг. Что было дальше, Николай не помнил: как оказался на улице, как добрался до дома… И главное, он никак не мог понять, почему с ним больше нет его Олечки.

Глава 6

Грозовой вестник

Мощные дождевые струи с шипением хлестали по раскаленному асфальту. Толстые, покрытые бугорками и небритой щетиной ветви тополя с наслаждением расправляли клейкие листья навстречу небесному омовению. Их старые стебли источали острое и насыщенное, как пение скрипки, благоухание. Прохожие старались бегом укрыться в ближайших подворотнях. Лишь один молодой человек с видимым удовольствием стоял под дождем и слушал, как молнии и удары грома создают удивительную светомузыкальную композицию над плавящейся от весеннего жара Москвой. Удивительным образом в небесную симфонию вплеталась музыка, льющаяся из дома с колоннами. Роскошный хор исполнял ораторию Генделя «Мессия»: «Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя…».

Игнатий почувствовал вдруг какой-то незаметный сдвиг в структуре пространства. Некие изменения, слишком могучие, чтобы их можно было сравнить с чем бы то ни было, коснулись его органов чувств. Игнатию показалось, что в него ударила одна из тех небесных стрел, которые пронзали небеса. Его тело и дух словно превратились в воду. Подняв глаза, молодой человек увидел странное существо, как бы сотканное из молний. Оно неслось на запредельной скорости и в то же время — источало необыкновенный покой. Но самым удивительным оказался голос сущности. Было непонятно, поет дух или говорит: звучал очень древний, то ли григорианский, то ли византийский хорал. Грохот небесных тамбуринов вплетался в это вечное славословие Бодрствующего…

Игнатий не помнил, сколько он простоял перед чудесным видением. Прошла то ли секунда, то ли год. Как вдруг утихли все звуки — казалось, тишина воцарилась над Вселенной. В этом всемирном молчании Игнатий услышал слова, обращенные к нему:

— Ты, носящий на себе имя Богоносца, должен искать Страну четырех рек. В ней ты найдешь драгоценный камень, в котором заключена суть твоей жизни. Иди, Господин рассвета открыл для тебя путь.

— Но почему я? Я не готов. Сейчас у меня много дел. Лучше как-нибудь потом… — Игнатий едва нашел в себе силы хоть что-нибудь ответить.

— За тебя просил святой Игнатий, и ты должен идти сейчас же. Все времена сошлись в это мгновение. Да и какое дело может быть сравнимо с бессмертием?

— А если я не захочу, что мне будет?

— Если не захочешь, вода твоя обратится в пыль, сердце будет пронзено черным мечом и все радости обратятся в величайшую беду.

— Но что мне делать? Где дорога в эту страну? Я не встречал упоминаний о ней на картах. И в исторических книгах тоже… Идти туда, не знаю куда, чтобы найти неизвестно что?..

— Посмотри, что у тебя в руках. Возьми и читай. Действуй, и Верховный Властелин будет с тобой.

С этими словами вестник исчез так же внезапно, как и появился. Слух Игнатия снова заполнил привычный пгум большого города. Во время видения у него не было ни малейшего сомнения в реальности происходящего. Но сейчас внутренний голос стал взывать к здравому смыслу.

«Уж не схожу ли я с ума? Вроде и не пил ничего такого, — подумал Игнатий. — Ну ладно, сейчас вернусь домой, глотну коньяка, успокоюсь, приду в себя. А завтра, хоть и не хочется, покажусь врачу».

В тот же момент он ощутил, что держит что-то в руках. Игнатий отказывался верить собственным глазам: это был старинный свиток.

Странный манускрипт

Гроза уже отшумела. Последние дождинки взбивали пузыри на лужах. А Игнатий все еще стоял около тополей, не решаясь потянуть за ленту, опоясывавшую свиток. Воплощение мягкости на ощупь, она в то же время была необычайно прочной. Украшали ее причудливые изображения диковинных цветов. Но самым удивительным был, конечно, пергамент самого свитка: он явно был выделан из кожи каких-то неземных овец. Багряный по краям, в середине он сверкал ослепительной белизной. Казалось, от него исходит некий отсвет…

Наконец Игнатий решился и потянул за конец ленты. Свиток развернулся — внутри он оказался еще чудеснее, чем снаружи. Фон манускрипта был цвета лазурита, вверху страницы то появлялись, то исчезали золотые буквы. Причем весь текст увидеть было нельзя: свиток настойчиво сворачивался, оставляя открытой лишь ту часть, которую следовало прочесть.

Вот что было адресовано Игнатию:

«ВЗЫСКУЮЩИЙ СТРАНЫ ЧЕТЫРЕХ РЕК — ВСТАНЬ И ИДИ. ПУТЬ ТВОЙ ВЕДЕТ НЫНЕ НА ЗАПАД. НАЙДИ НА СКАЛЕ ЗА ГЕРКУЛЕСОВЫМИ СТОЛПАМИ ПУСТЫННИКА ПАВЛА. ОН СКАЖЕТ ТЕБЕ, КАКИЕ ДОЛЖНО НАЙТИ ПРИМЕТЫ, ПО КОТОРЫМ СМОЖЕШЬ ОТЫСКАТЬ ПУТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ МИРА».

Когда Игнатий перечитал написанное трижды, слова исчезли — и на их месте засиял облик пламенного серафима. Но уже через мгновение свиток оказался свернут и завязан лентой. Странное дело: только что бывший шириной с локоть, манускрипт вдруг оказался размером с карманный блокнот и легко поместился в нагрудный карман. Игнатия это не удивило: за последний час произошло столько чудес, что впору было перестать удивляться.

Обманные тропы

Над Москвой вновь засияло вымытое солнце. Нужно было что-то делать, но непонятно, куда идти.

— Как же мне добраться до пустынника? — вслух спросил у себя самого Игнатий.

Ответа на свой вопрос он не получил и медленно пошел в сторону Пятницкой улицы. Повернув сразу за башенкой, чей шпиль как будто указывал на сверхнебесные сферы, он, недолго думая, побрел к виднеющимся вдали главам Климентовской церкви. Но не успел он пройти и половины пути, как около морского ресторанчика его настиг странный молодой человек. Выглядел он весьма необычно: темные волосы покрывал бордовый берет, на плечи было накинуто лиловое пончо. Даже джинсы были не традиционно синие, а какие-то фиолетовые, с красным отливом.

— Привет, братан, — крикнул он, подойдя сзади к Игнатию.

Игнатий слегка растерялся:

— Не имею чести быть знакомым…

— Вот как? Ну, раз считаешь, что мы незнакомы, я представлюсь. Зови меня Ариман.

— И что вам от меня нужно? — спросил Игнатий, желая поскорее отделаться от развязного прохожего.

— Да почти ничего. А тебе от меня нужно многое. Например, слышал я, что нужно тебе попасть к некоему персонажу, который знает то, что тебя интересует. Так вот, я могу продать тебе эту информацию прямо в Москве.

«Вот оно, продолжается», — промелькнула у Игнатия мысль.

— Продать? — переспросил он. — И какая же будет цена?

— Узнаешь, но позже, это пока секрет. Но ты не црогадаешь.

Странный прохожий обхватил Игнатия за плечи и повлек его тесными переулками в сторону Ордынки. Хватка у человека в бордовом пончо была странной: и мягко, и не вырвешься.

Между тем Игнатий все меньше узнавал окрестности. Стены зданий были испещрены граффити вперемешку с непонятными значками и надписями на иврите. Все вместе они сливались в жутковатую фреску, автор которой явно стремился произвести на зрителя тягостное впечатление. Чтобы отвлечься, Игнатий решил посмотреть, который час. С Пятницкой он вроде бы ушел лишь минуту назад, с другой стороны, позади осталось столько улиц и проулков… Но часы Игнатия стояли.

— Да, у нас так. Со временем мы накоротке. Наш правитель — «архонт зона», то есть нынешнего века, — будто подслушал мысли Игнатия Ариман. — Потому и говорят, что в преисподней мука вечная. Не в том смысле, что длится она долго, а потому, что времени там нет вовсе.

За углом дома, к которому Ариман увлекал Игнатия, вдруг засветились огни бара. То ли уже наступил вечер, то ли в этом закоулке он никогда и не заканчивался. В сумеречной мгле окрестные здания расплывались неясными очертаниями, и только вывеска «Валгалла» кричала о себе ярко-багровым цветом.

Бар располагался в подвале старинного дома, в лепнине на фасаде которого нетопыри соседствовали с пятиконечными звездами, серпами и молотами. Вниз вели тринадцать ступеней. Ариман толкнул тяжелую чугунную дверь — и втолкнул Игнатия внутрь;

В зале царил полумрак. Совсем темно здесь не было из-за свечей, горевших разным цветом. Пламя их то вспыхивало сильнее, то угасало, освещая странное убранство помещения. Во всех углах зала и в центре его стояли кадильницы в форме грифонов и драконов, источавшие сладковатый и дурманящий аромат. Еще здесь были столы, покрытые парчовыми скатертями, напомнившими Игнатию церковь: их для чего-то расставили в форме греческой буквы омега.

«Странные хозяева у этого места, — подумал Игнатий. — Даже столы правильно поставить не могут».

— Не странное место, а дорога в странность, — возразил Ариман. — Правда, только в нашу странность. Есть и другая, но о ней лучше не знать. А столы стоят как раз правильно. Если «А» сказал Один, то «Я» скажем мы. Впрочем, давай выпьем. Ведь как говорят персы, любое дело надо обсуждать дважды: на трезвую и на пьяную голову.

Игнатий нехотя присел у одного из стоявших слева столов. Тут же, как по мановению волшебной палочки, на нем возникли две чаши, подножие которых украшали непонятные письмена, напоминавшие скандинавские руны. В чашах плескался напиток золотистого цвета, издававший приятный, хотя и необычный аромат. В качестве закуски подали себя (никакой обслуги не было и в помине) грибы, подозрительно напоминавшие пантерные мухоморы.

Ариман, взяв чашу левой рукой, напыщенно и в то же время фамильярно сказал:

— Ну, для начала давай выпьем за успех нашего предприятия. Да послужит оно для строительства великой башни. И драгоценный изумруд пусть украсит ее венец.

Игнатий не понял из тоста ни слова. Но и спрашивать было бессмысленно: Ариман уже дал понять, что всему свое время. Оставалось ждать дальнейшего развития событий.

Игнатий пригубил из кубка. Дух его в ту же минуту содрогнулся. В голове молоточком застучала запоздалая мысль: бежать отсюда, надо бежать…

Но Ариман видел Игнатия насквозь. И отпускать никуда не собирался. Его лицо скривилось в недоброй усмешке.

— Ты что, сдрейфил? Разве ты слабак, что трусишь перед настоящим делом? Ты же не такой, как все. Мы и условия еще не обсудили, а ты уже лыжи намылил. Так нельзя. Ну, ты кто, вошь на гребешке или повелитель своей судьбы?

Что-то такое было в его интонации… Она завораживала, сулила неведомые прежде соблазны, пробуждала дремавшее где-то в глубине тщеславие: «Ну, ты же можешь попробовать. Тебя не зря так уговаривают, это шанс всех обставить». Эта же интонация заглушала собственный внутренний голос, который просил, умолял Игнатия не слушать Аримана…

Победило страстное желание не быть как все. И Игнатий ответил:

— Я ничего не боюсь. Мне только хотелось бы понять, почему вам понадобился именно я…

— Ну, раз так, — оживился Аримай, — тогда, пожалуй, и можно поговорить о том, почему, зачем и как. Я ведь сразу понял, что ты не какая-нибудь ботва, а серьезный мужик.

Теплая волна удовольствия разлилась в груди у Игнатия после этих слов. Да и кому не приятно, когда его ценят и уважают. Ариман же хорошо разбирался в людях. Он легко поддел Игнатия на крючок самолюбия.

— Да-да, — продолжил Ариман. — Мы всегда говорим, что нужно бороться за свои права. Вот у тебя сколько достоинств! А кто-нибудь о них помнит? Нет, все распоряжаются тобой, как своей собственностью, приказывают… Никакой декларации прав человека и гражданина. Но давай ближе к делу.

Тут он наклонился над столом и таинственно зашептал прямо Игнатию в ухо, хотя никакой нужды в этом не было. Шум от тяжелого рока (играли, кажется, «Раммштайн») был такой, что трудно было слушать даже свои мысли.

— Суть в том, что тебе нужен камень. Нам он тоже нужен. Так почему бы не скооперироваться? Мы знаем, где камень, но попасть туда не можем. Ты же, наоборот, не знаешь, но можешь пробраться куда нужно. Так что давай баш на баш. Ты добываешь нам камень, а мы тебе даем взамен… да что угодно, хоть бессмертие, хоть вечную молодость.

— А вам-то он зачем? — спросил Игнатий.

— Я же сказал, для башни. Без него нельзя прорвать пространство, уже пробовали. А нам надо ворваться в небеса. А хочешь, мы тебя сделаем одним из мастеров башни? Ты даже не представляешь, какие это возможности…

— А как же вода, ставшая пылью, черный меч и так далее? — все еще сомневался Игнатий.

— Да пропаганда это все. Да и не нужна тебе будет вода. Пить будешь лучшие вина. А уж о черном мече и о сердце мы точно сможем позаботиться.

— Ну, если так, то давайте попробуем, но помните, что вам я ничего не обещал. — Игнатий старался оставить себе хоть небольшую лазейкудля отступления.

— Обещал, не обещал, какая разница? Все равно решаешь не ты. Главное — согласие. У них все получится. Ну, пойдем, ты же обещал не трусить, ты же сильный. Пошли, пошли.

И с этими словами Ариман приобнял Игнатия и повел к задней стене зала, на которой висело огромное зеркало, обрамленное золотой, инкрустированной рубинами рамой.

— Вот и дорога в странность, — не без удовольствия сказал он и вдруг резко толкнул Игнатия прямо внутрь зеркальной поверхности:

— В путь!

Полет к бездне

Удар оказался сильным. Игнатий на мгновение потерял сознание. А когда пришел в себя, удивился, что не болят руки и лицо, которые, казалось, должны были порезаться о зеркало.

Место, в котором он очутился вместе с Ариманом, было еще менее уютным, чем недавняя «Валгалла». Какая-то хмарь вместо света. Серо-бурые то ли стены, то ли слои тумана. Время от времени рядом слышался звук лопнувшей гитарной струны. Земля точно мертвая, ни травинки на ней. Да и земля ли это? Ноги стоят твердо, а топнуть или хотя бы провести ботинком черту невозможно. В воздухе — стойкий запах застарелой пыли.

— Какая-то странная у вас странность. Неуютная. Могло бы здесь быть и потеплее, — заметил Игнатий.

— Будет, будет и потеплее, — с недоброй усмешкой ответил Ариман. — Но, собственно, странность такой и должна быть. Тем более что путешествие только начинается.

С этими словами Ариман сплюнул через правое плечо. Слюна зашипела, как кислота на куске мела.

И вот прямо над ними стали проявляться очертания коракла — лодки древних ирландцев, такие Игнатий видел в книжках. В него были запряжены два грифона, чьи бока лоснились, а из алых пастей вился дымок. В глубинах исполинских грудей чудищ застыл рык. Однако, увидев Аримана, они тотчас завозили хвостами, как побитые дворняги…

И на этот раз Жанна очнулась вся в холодном поту. Пижама ее липла к телу, руки тряслись, как в лихорадке. Жанна чувствовала жар, ей казалось, что она только что бредила. За окном опять радужно сиял мартовский день, часы показывали одиннадцать. Жанна оглядела комнату, посреди которой стоял мольберт с не дописанной вчера картиной. На холсте извивались бесконечные пыльные коридоры. С чего начать писать увиденное в сегодняшнем сне? Коракл с двумя грифонами, бар со странным названием «Валгалла», свечи, столы и Ариман в лиловом пончо…

Но больше всего ее поразило новое знакомство: Жанне показалось, что Игнатий — человек, которого она хорошо знает. Или знала прежде… А может быть, он из ее будущего? Но будущего нет, а прошлое уже прошло, возможно, когда-то она знала этого Игнатия, и потому он ей приснился.

Жанна прикрепила ватман к мольберту и начала быстро, крупными штрихами набрасывать грифона.

Глава 7

В следственном комитете при прокуратуре начинался обычный рабочий день.

Шныряли из кабинета в кабинет сотрудники, хлопали двери, пахло только что заваренным кофе, отовсюду доносился запах табака. Сквозь не мытые после зимы окна пробивалось яркое, ничем не утолимое весеннее солнце.

— Когда нам окна мыть будут? — недовольно произнесла Валя, помощник следователя, разливая крепкий кофе по чашкам. — Скоро белого света не видно будет.

— Так это были ребята с ночной игры? — спросил Вася, системный админ, забежавший к следователям на утренний кофеек.

— Ну да, — ответил следователь Константин за Валю.

Валя была сегодня без настроения, и ее лучше было не трогать.

— Как эта игра называется? — продолжал допытываться Вася, размешивая пятую ложку сахара в кружке.

— Да фиг их знает, «Ночные снайперы» вроде, — произнесла как можно равнодушнее Валентина. — Вась, а у тебя не слипнется? Ты хоть бы раз сахару принес к чаю или печенья. Каждый день здесь трешься, а еще ни разу ничем не угостил.

На работе она тщательно скрывала, что была заядлым игроком, и уж тем более никогда не призналась бы, что ребята, нашедшие с субботы на воскресенье труп на путях, — это приятели из ее команды «Строго фиолетово». В тот вечер она пошла в ночной клуб с подругой и теперь благодарила за это судьбу. Иначе ей пришлось бы объяснять свое присутствие там, а афишировать свое увлечение, прямо скажем, странное для человека из органов, она никак не хотела.

— Какие «Ночные снайперы»? «Ночной поиск», Валь, ты же должна знать, — обратился к ней Константин.

— Да мне фиолетово, как они называются, хоть «Ночные бабочки», — огрызнулась Валя. — Сути дела это не меняет, а только прибавляет работы нашей замечательной конторе. Теперь у нас не три трупа, которые якобы по пьяни угодили под электричку, а четыре. И этот последний говорит о том, что трупаки эти на пути не сами притопали. Им помогли, и очень сильно помогли.

— Ну, это ежу понятно. — Костя отхлебнул кофе из чашки. — Судебные эксперты нашли у одного из них дырку в сердце — от тонкого и острого предмета…

— Помогли так помогли, только непонятно, кому понадобились несчастные бомжи. Да еще дырявить их таким способом, — проворчала Валя, включая компьютер. — Вася, у меня комп виснет уже неделю, может, как раз ты мне его сделаешь? А то только кофе пить приходишь. — В ее голосе слышалось явное раздражение.

— Валюха, о чем речь, конечно! Для тебя я сама доброта, щас все наладим, — заискивающе пообещал системщик.

— Ну, может, еще не объединят в одно дело? — спросила Валя, уже обращаясь к Константину.

— Объединят, как пить дать, голову даю на отсечение, — сказал Константин, закуривая очередную сигарету.

Глава 8

Николай проснулся от телефонного звонка. Брать трубку не хотелось, но на том конце были настойчивы.

— Алле, — произнес Коля осипшим голосом.

— Николай Андреич, а что это вас на работе нет уже третий день? — послышался ехидно-недовольный голос начальника.

— Я приболел, — прохрипел Коля в трубку.

— Ну-ну, я заметил, как вы приболели. Вы знаете, что у нас разговор короткий, без церемоний, поэтому считайте себя уволенным за прогулы. Кстати, передайте своей подруге Ольге, что она тоже уволена. За трудовыми книжками можете зайти, когда поправитесь. Всего доброго.

Послышались короткие гудки.

— Да пошел ты! — закричал Коля и бросил мобильник в стену. Трубка жалобно хрустнула и разлетелась на несколько частей. Коля бессильно повалился на диван и застонал.

— Господи, что происходит? Это бред, сон, это просто сон…

Больше всего ему хотелось проснуться утром и увидеть рядом с собой Ольгу. Они поедут вместе на работу и навсегда забудут сон про страшного колдуна.

Глава 9

Несколько месяцев назад.

— Я недоволен тобой, Петерс!

— Но, мой Господин, я делаю все, чтобы быть достойным твоего избранничества. Я твой раб, Господин, тебе поклоняюсь и тебе одному служу. Я ни разу не был неверен тебе.

Тело Петерса пронзила дикая боль, он изогнулся от мучительной судороги. Его рвало так, что ему казалось, он выплюнет на натертые паркетные полы свои собственные кишки. Еще ни разу контакт с Господином не был столь мучителен, как сегодня.

— За что, мой Господин? — прорычал Петерс, валяясь в собственной блевотине.

Он пытался подняться, но ноги скользили, а тело снова и снова пронзала боль такой силы, что Петерс в очередной раз падал лицом прямо в рвотные массы, размазывая их по шикарному паркету. Петерсу уже начинало казаться, что ему пришел конец.

— Пощади, Господин мой, я больше не могу терпеть эту муку, — прохрипел, весь изгибаясь от страшнейшей боли, Петерс.

— Чем ты занимаешься, Петерс? Разве для этого ты подписывал со мной договор?

— Но, мой Господин! Я все делаю по заповедям. Но я теряю силы, мне недостаточно власти! — завопил Петерс, пытаясь встать на колени. Его тело била крупная дрожь, хотя боль несколько отступила и стало немного легче.

— Мне нужны жертвы.

— Но я жертвую!

— Мне нужны человеческие жертвы.

— Но это не так просто.

— Если для тебя это не просто, ты будешь уничтожен. Мне не нужны никчемные рабы.

— Я сделаю все, как скажешь, мой повелитель. — Петерс простер руки к своему владыке. — Но мне нужны для этого силы от моего Господина.

— Ты получишь власть, разве я обманывал тебя когда-либо?

Глава 10

Темная ноябрьская ночь. Огромный костер посередине лесной поляны, казалось, вот-вот взметнется до небес. Пламя было такой силы, что обжигало обнаженные тела женщин, кружившихся в бешеной пляске. Их танец с каждой минутой становился все быстрее. Женщины кричали в трансе, их тела причудливо извивались, распущенные волосы прилипали к мокрой от пота коже. От разгоряченных тел шел пар. Казалось, что участницы шабаша должны были давно упасть от бесконечного кружения, но, напротив, танец продолжал ускоряться. Неподалеку от костра на сооружении, напоминавшем трон или престол, восседала грузная фигура с металлическим жезлом в руках. Перегни, увенчивавшие толстые, похожие на сосиски пальцы, сверкали и переливались в отблесках огня. Обритую голову обрамляло некое подобие короны самого несуразного вида.

Колдун поднял жезл и громовым голосом, перекрикивая вопли ведьм, в бешеном ритме кружащих у костра, рявкнул:

— Наш владыка и повелитель узрит свою жертву!

Женщины как по команде застыли, словно изваяния, приняв самые неестественные позы.

— Наш владыка и повелитель желает узреть свою жертву!

Колдун ударил жезлом о подтаявшую от жара костра землю. Воцарилась гробовая тишина, лишь треск поленьев нарушал ее.

Жезл колдуна стал медленно клониться в сторону одной из ведьм. Никто из них при этом не проронил ни звука и не шелохнулся, словно их всех разбил паралич.

— Итак, владыка повелел узреть жертву, — повторил колдун, но в следующее мгновение со стороны леса послышался треск сухих веток. На поляну, прикрывая глаза рукой от яркого света, буквально вывалился тщедушный мужичок. Темное лицо его обрамляла густая щетина, пряди грязных волос выбивались из-под рваной вязаной шапки, за спиной болтался засаленный до блеска брезентовый вещмешок.

— Ребят, пустите погреться, а то приблудился я, — заплетающимся языком произнес бомж. Покачнувшись на неверных ногах, он попытался разглядеть происходящее на поляне.

Обнаженные ведьмы по-прежнему не двигались. Колдун медленно поднялся с трона и, указывая на все еще щурившегося бомжа, прохрипел:

— Владыка, благодарю тебя за твою превеликую милость! Наш повелитель узрел себе жертву! Слава великому повелителю!

Подойдя к ничего не понимавшему мужику, Петерс ткнул ему жезлом в грудь.

— Царицы мои, у нас начинается брачный пир! Властелин повелел приготовить ему жертву! Возьмите его! — заорал колдун.

Мужик в ужасе замотал головой и отшатнулся, с ужасом бормоча одно и то же:

— Ребят, я тока погреться, замерз весь, заблудился. Ребят, вы чего?

В следующую секунду ведьмы с визгом налетели на бомжа и содрали с него одежду, обнажив жалкое, худое и сморщенное тело.

Ноги несчастного подкосились, рот его широко беззвучно открывался, показывая редкие гнилые зубы.

— Я, я, — стонал бомж, — я тока…

— Жертву! — завопил колдун, снова и снова ударяя жезлом.

В ту же минуту ведьмы подхватили несчастного и водрузили на престол, где недавно восседал Петерс.

Мужик неистово мотал головой и надрывно мычал. Руки и ноги его были крепко связаны, рот заткнут кляпом.

Колдун подошел вплотную и занес над ним руку — блеснула длинная и острая игла, похожая на вязальную спицу.

— Во имя владыки нашего могущественного! — С этими словами Петерс пронзил грудь своей жертвы.

Предсмертные судороги сотрясли тело, затем оно мелко задрожало и резко обмякло.

— Свершилось, совершилось! — завопил Петерс нечеловеческим голосом.

В ту же секунду он упал на землю и забился в конвульсиях.

— Блаженство, какое блаженство, — рычал как зверь колдун, катаясь по земле. Ведьмы окружили его, прикрывая своими телами, и дьявольские пляски продолжились.

— Благодарю тебя, мой повелитель, я чувствую, как силы наливают все мои члены, — будто в оргазме, стонал колдун.

Костер догорал, из леса повеяло холодным, могильным дыханием.

Через несколько часов ночная электричка, словно острым ножом, рассекла бездыханное тело несчастного бездомного, брошенного на полотно железной дороги.

А ранним утром в занимавшемся сером осеннем рассвете на месте происшествия работали криминалисты из следственного комитета. По предварительным данным, смерть наступила в результате несчастного случая. Смертельно пьяный бомж упал на рельсы и не смог подняться. Останки были настолько обезображены, что никому и в голову не пришло проводить специальную экспертизу. Пострадавший был одет и обут, в нескольких метрах от рельсов валялся засаленный брезентовый вещмешок.

Бомж он и есть бомж, никто его и искать не будет. После всех необходимых следственных процедур зароют в казенном могильнике и поминай как звали. Да и как звали, толком никто не знает. Ну поспрашивали у местных бомжей, что в этом районе отираются да на ближайшей оптовке, и выяснили, что «погоняло» у погибшего было Ерофеич, жил он где придется. В холода обретался на теплотрассе, а летом сооружал с другими, такими же, как сам, бедолагами, шалаш недалеко от железки — вот и все, что знали о несчастном. А на кострище в тысяче метров от железнодорожного полотна никто и внимания не обратил. Мало ли кострищ в наших лесах. Вот и все.

Глава 11

У ведьмы Кристы шел прием.

Молодой мужчина приятной внешности в дорогом костюме нервно курил, стряхивая пепел в огромную пепельницу в виде зелено-коричневой жабы. Жаба смотрела на него выпученными черными глазами, словно приглашая к диалогу. Мужчина не сводил глаз с пепельницы, казалось, она была заколдованной, как, впрочем, и все остальное в окружающем интерьере. Чувствовал гость себя некомфортно и подумывал уйти. Зачем он здесь? Андрей (так звали мужчину) уже не раз задавал себе этот вопрос. Но взгляд вновь приковывала к себе жаба, которая всем своим видом говорила: тебе надо, очень надо, ты. пришел, сиди смирно и смотри. И Андрей доставал следующую сигарету…

Криста была похожа на черную пантеру: гибкая, тонкая, в обтягивающем трико, черные волосы струились по плечам и спине. Длинные худые пальцы, унизанные перстнями, двигались, словно в такт некой таинственной мелодии, понятной только ей — запредельной и окутанной таинственным мраком. Ведьма сидела перед хрустальным шаром и сосредоточенно в него вглядывалась.

— Фотографию принесли? — Криста резко вскинула голову и впилась взглядом в Андрея.

Тот вздрогнул от неожиданности и оторвался от жабы.

— Да, конечно. — Он полез во внутренний карман пиджака.

— Давайте ее сюда, — приказала Криста и протянула длинную костлявую руку. Андрею на секунду показалось, что сейчас она превратится в огромную змею и обовьется вокруг шеи. А затем начнет его душить, и Андрей станет задыхаться, хрипеть и биться в предсмертных конвульсиях. Потом он дернется последний раз в смертельной судороге и затихнет навсегда.

— Я жду, — томно произнесла Криста.

— Да, сейчас. — Андрей достал слегка помятую фотографию своей любимой.

Это был обычный портрет. Веселое, молодое, улыбающееся лицо на фоне цветущего жасминового куста. Светлые вьющиеся волосы, милые ямочки на щеках… От фотографии веяло весной, солнцем и чем-то еще — ярким и свежим.

В ту же секунду ледяные пальцы Кристы вырвали фотографию. Андрею показалось, что он ощутил прикосновение мертвеца. От колдуньи и в самом деле веяло могильным холодом и мраком. Казалось, открой она сейчас рот — и оттуда польется смрад мертвечины. Андрею почудилось, что ведьма, как в фильме ужасов, и впрямь покрывается сине-зелеными трупными пятнами. Вот-вот кожа начнет сползать с нее гнилыми лоскутами, обнажая склизкие серые мышцы…

К счастью, через мгновение жуткое видение прошло. Криста по-прежнему восседала на своем троне, усердно делая пассы вокруг хрустального шара, перед которым лежала фотография его возлюбленной.

Андрей снял очки и потер переносицу, затем водрузил их обратно.

«Брр, жуткая все-таки вещь эта чертовщина», — подумал он про себя, а вслух нарочито бодро произнес:

— Вообще-то, я атеист, ни в Бога, ни в черта не верю.

На последних словах Андрей запнулся, словно подавился костью. Уже в следующий миг ему показалось, что он проглотил дурно пахнущую тряпку. Ею мыли когда-то посуду, а потом забыли возле раковины, и она, покрывшись слизью, начала вонять помоями.

Теперь же попала ему в горло и больно давила на кадык. Мерзкая жаба смотрела на него и посмеивалась.

— Чего же ты тогда сюда приперся? — услышал Андрей клокочущий голос.

Глаза его округлились: это не мог быть голос Кристы, она полностью погрузилась в транс. Больше же в кабинете никого не было. Тряпка тем временем медленно сползла по пищеводу и плюхнулась в желудок, зашипела, как таблетка растворимого аспирина, испустив помоечный запашок, и растворилась, оставив после себя болотного цвета тину. Андрея чуть не стошнило.

— Если ты здесь блеванешь, госпожа Криста будет в гневе. Она не любит, когда блюют в ее кабинете, — со злобной улыбкой проклокотала жаба.

Андрею стало совсем худо: видно, он совершенно не в себе, раз с ним разговаривает жаба-пепельница. Лоб его покрылся холодным потом, сердце застучало так, что, казалось, оно уже не в груди, а там, в кармане, из которого молодой человек минуту назад извлек фотографию своей любимой.

Криста, прикрыв глаза, что-то бормотала и мерно, как маятник, раскачивалась взад и вперед. Казалось, она не слышит диалога пепельницы с клиентом.

Тем временем жаба продолжала:

— Значит, говоришь, ни в Бога, ни в черта? А чего ж тебя сюда принесло? Отвечу: пришел любимую девку приворожить. Значит, веришь кое в кого, не верил бы — не пришел. Вера — великая сила, правда, смотря во что верить… Веришь ли, что Криста поможет затащить ее к тебе в койку?

— Я не в койку затащить ее хочу, — возмутился Андрей.

— А куда же, если не в койку? — И жаба засмеялась, обнажив безобразные десны.

— Я люблю ее и хочу быть с ней, только с ней! — крикнул Андрей, схватив пепельницу. Больше всего ему хотелось шарахнуть ее об пол, чтобы она разлетелась вдребезги.

— Спасите, убивают! — завизжала жаба.

— Поставьте пепельницу на место и сядьте, — приказала Криста, выйдя из транса. — Матильда, ты опять поссорилась с клиентом? Будешь себя так вести — займешь место в самом дальнем углу нашего сортира.

— Ой-ой, госпожа, простите, я больше не буду, — пропищала жаба.

Андрей уже поставил ненавистный предмет на стол, жаба молча уставилась на него немигающим взглядом.

— Я уже начала работать с ней, — обратилась к нему Криста. — Девочка у вас непростая… Обычным приворотом здесь не обойтись, и одной фотографии будет недостаточно. Думаю, в ближайшее время я пойму, в чем тут дело, эта тайна будет мне открыта. Но как вы понимаете, сильный приворот будет стоить дороже…

«На бабки разводят, — подумал Андрей, — надо же, как все банально». В тот же момент жаба посмотрела на него таким испепеляющим взглядом, что ему показалось, будто он попал на раскаленную сковороду. Сквозь подошвы кожаных дорогих ботинок он почувствовал сильнейший жар, а подмышки взмокли и дурно запахли.

— Деньги? Не вопрос, — поспешил заверить Андрей.

— Тогда к следующему сеансу мне понадобится прядь ее волос и кровь.

— Кровь? — воскликнул пораженный Андрей. — Но где я ее возьму?!

— Именно кровь, — подтвердила ведьма. — Не думала, что для вас это проблема.

— Да она меня к себе на пушечный выстрел не подпускает, даже руки не дает! Допустим, волосы я возьму с расчески, она ее на своем столе оставляет, когда из офиса уходит, а кровь… Нет, это невозможно, если только она не расшибется где-то поблизости и я не стану оказывать ей первую помощь: Это же бред какой-то!

Криста засмеялась, словно не расслышала его последнюю реплику:

— Ого, вы еще и фантазер! А хотите мы и правда устроим вам романтическое спасение вашей принцессы? Она попадет под машину, кровищи будет — хоть литрами бери.

— Нет, нет, я не хочу причинять ей боль, — поспешил отказаться от жуткой перспективы Андрей. — Да я и сам в обморок падаю от вида крови, мне плохо делается, даже когда берут анализ из пальца… — Он не знал, что еще придумать, только бы отговорить кровожадную Кристу от ее затеи.

Криста покачала головой:

— Ох уж эти мужчины! Поручи принести крови женщине — в лепешку разобьется, но принесет и глазом не моргнет. А с вами начнешь работать — только и слышишь: это не могу, то не могу… Тогда принесите свою сперму — это тоже очень сильное средство. Я прочитаю заклинание, а вы потом добавите в питье. Я надеюсь, уж к ее чашке с кофе у вас есть доступ? Только в чай не добавляйте, а то видно будет. Или в сок с мякотью, тоже незаметно…

— Сперму?

— И это смущает? Или в этом смысле у вас проблемы? — В глазах ведьмы снова сверкнула усмешка.

Жаба на столе давилась от смеха.

— Ой-ой, сейчас живот сведет, не могу больше, — квакала пепельница.

— Матильда, не надо смеяться над клиентами, иначе твое место точно будет в сортире, — пригрозила Криста.

Глава 12

Жанна лежала на диване и смотрела в потолок. Прямо посередине его медленно полз большой серочерный паук. Такой же, как во сне, только там он был размером с лошадь.

«Где грань между сном и реальностью? — думала Жанна. — И что есть реальность на самом деле?» Она больше не думала, что сны — плод ее воспаленного воображения. Скорее уж параллельный мир, в котором она с удручающим постоянством вынуждена бывать.

Вскоре Жанна почувствовала сильный приступ голода. Пришлось вставать и отправляться на кухню. В комнате на мольберте остался почти законченный портрет Игнатия. А рядом стояла картина, на которой текла таинственная река и из густого потустороннего тумана выплывал коракл, запряженный грифонами. Страна призраков… И единственный живой человек в ней — Игнатий. Жанна вчера целый день работала над его портретом, словно отвоевывая у забвения, которое похищает образы сна. Она боялась забыть его облик. Теперь работа была почти готова: Игнатий смотрел на нее добрым, ласковым взглядом. У Жанны было такое чувство, словно он вообще был единственным светлым пятном в ее жизни.

Холодильник был пуст. Он смотрел на хозяйку голым желтоватым нутром и издавал специфический мерзкий душок — тот самый, который заводится в старых холодильниках и который ничем невозможно вывести. Жанна с раздражением захлопнула дверцу.

— Должно же здесь быть что-то съедобное, — возмутилась Жанна вслух, обыскивая пятиметровую кухню. Она нервно открывала жестянки, гремела крышками, заглядывала в шкафчики. Но, увы, кроме горстки гречки и жалких остатков вермишели в пластиковом пакете ничего не нашла. Даже чайная заварка вся вышла. Кофе тоже кончился, она уже не помнила когда. Последнюю сигарету Жанна выкурила вчера…

Она вспомнила, что не выходила на улицу уже неделю, ничего не покупала, почти ничего не ела. Питалась тем, что оставалось на кухне.

Жанна поставила чайник на плиту, выгребла ложкой остатки варенья из банки и бессильно опустилась на табурет:

— Господи! Как я устала от всего этого! Ненавижу эту кухню, эту квартиру, эти проклятые сны…

Она обхватила голову руками и заплакала. Так плачется в детстве, когда кажется, что весь мир против тебя и ты один на один со своей болью и бедой.

Вдруг Жанна вскочила, помчалась в прихожую, достала из сумки кошелек… Но и он был пуст, с трудом мелочью набралось тридцать рублей.

— Надо срочно звонить Женичу, — сказала она. Жанна часто разговаривала сама с собой, это была привычка, выработанная за годы одиночества.

Женич был барыга, толстый одышливый парень, до ужаса жадный. Он скупал картины у художников и ловко перепродавал их на Арбате и других уличных вернисажах. Платил очень мало, однако всегда сразу, никогда ничего не брал на реализацию. Может, именно поэтому многие художники предпочитали иметь с ним дело. Все же деньги сразу — это намного приятнее, чем ждать, пока картины продадутся и посредник соизволит расплатиться за них. К тому же многие из скупщиков не торопились расплачиваться, а всячески Оттягивали выплаты, утаивали и прочее.

Трубку сняли сразу.

— Женич, привет. Это я, Жанна.

— А, привет. Давно тебя не слышно, — произнес очень высокий тенор, почти фальцет.

— Женич, у меня для тебя два натюрморта есть. Возьмешь? — как можно ласковее и даже заискивая произнесла Жанна. С Женичем всегда нужно было заискивать, он это любил.

В трубке послышалось сопение.

«Одьппка у него усилилась, — подумала про себя Жанна, — двести кило как никак. Боров, хоть бы на диету сел».

— Женич, слышишь меня? — Жанна хотела сказать, что ей позарез нужны деньги, но осеклась. Если Женич просекал, что автор сильно нуждается, он платил еще меньше.

— Натюрморты? Натюрмортов у меня много. Сейчас пейзажи спрашивают и мистику всякую, а натюрморты пока нет, — пропыхтел в трубку Женич.

— Ну, Женич! Мои же натюрморты всегда хорошо шли. Именно мои, ты же знаешь, я не малюю вазы с яблоками. У меня фэнтези немного. Второй вообще со старыми музыкальными инструментами, очень интересный. Заедешь посмотришь? — почти умоляла Жанна.

В трубке опять послышалось тяжелое дыхание.

— Интересный, говоришь? Тогда на следующей неделе загляну.

У Жанны упало сердце. До следующей недели она точно не дотянет, у нее даже чая нет.

Был у нее еще один знакомый барыга, но он брал только на реализацию.

Жанна уже хотела было сказать Женичу, что у нее полная квартира нужной ему мистики, но посмотрела в сторону холстов, аккуратно выставленных у стены, и передумала.

«Эти картины не продаются», — подумала Жанна. И не заметила, что сказала это вслух.

— Что ты сказала? Что не продается? — спросил навостривший уши Женич.

— Да ничего, тебе показалось. Я говорю: заезжай раньше, а то я другому продавцу отдам. У меня просили, я тебе первому предложила, потому что тебя давно знаю. Так что давай, сегодня подгребай.

Это сработало: Женич от своей жадности даже не понял, что Жанна блефует. Конечно, как он мог упустить Жанну конкуренту? Он прекрасно знал, как берут ее работы. Только выпендривался для порядка, чтобы она сама не поняла, какую ей нужно просить за картины цену. Но показать свою озабоченность он сразу не мог, только еще сильнее запыхтел в трубку, послышалась возня.

— Ну, сегодня точно не получится, — растягивая слова, важничал Женич. — Давай завтра с утречка, идет?

— Ну, хорошо, идет, но только с утречка. Иначе в обед у меня их уже заберут, — подстраховалась Жанна.

— Идет, заметано. Пока.

— Пока, пока… — произнесла Жанна, положила трубку и в голос закричала: — Как я это все ненавижу, ненавижу!

Она ощущала такое бессилие, словно разгрузила вагон угля. Чтобы заработать хоть что-нибудь, ей каждый раз приходится вот так врать, уламывать, зазывать… И себя Жанна ненавидела в такие минуты.

— Почему нет просто чистого творчества, почему надо так унижаться, лезть из шкуры вон, чтобы получить кусок хлеба?! Надоела эта нищета. У меня нет еды, нет нормальной одежды, последние кроссовки в дырках, свитер истерся до неприличия. Нет ни косметики, ни стиральной машины. Постельное белье давно расползается, диван продавлен. Вся остальная мебель образца шестидесятых тоже давно просится на помойку.

Дыры в зубах не на что залечить. Я мою голову мылом. Меня никто не любит, я забыла, когда последний раз спала с мужчиной, не говоря уже о простом свидании…

«Продать бы эту халупу, — думала Жанна чуть позже, упав на диван и заложив руки за голову. — Любая халупа в Москве стоит денег, даже в пятиэтажке на пятом этаже, даже на пыльной заводской окраине. Продать — и дело с концом. Взять гитару — и вперед, тусить с неформалами по полям и весям. Колесить с автостоперами по дорогам, малевать этюды на природе. А может, лучше купить на вырученные деньги маленькую хижину в горах среди скал и водопадов? И ходить с мольбертом писать небо и орлов, парящих в свободной вышине. Наслаждаться ветром, засыпать под шум дождя и треск поленьев в маленькой закопченной печурке. Или махнуть в Венецию…»

Жанна не заметила, как заснула. Ей вновь снился Игнатий.

Глава 13

Несколько лет назад

Кристина провалила все экзамены. Театральный, вуз, в который она так мечтала попасть, захлопнул перед ней свои двери. Девочка из провинции, она мечтала стать артисткой. Да-да, непременно артисткой, а не бухгалтером или экономистом, как прочила ей мать. Та хотела сделать из единственной дочери самое себя. Всю жизнь проработавшая в бухгалтерии и дослужившаяся до должности главбуха на одном из крупнейших липецких предприятий, властная и принципиальная, она видела свою дочь такой же, какой была сама. Но Кристина и не думала идти по стопам матери, она страстно желала стать артисткой. Со скандалом она покинула родной дом, с уверенностью, что если вернется туда, то только знаменитой, как Гурченко или Мордюкова. Сколько было таких, кто убегал из дома, шел против воли родителей и все равно становился великим и признанным! И с ней, Кристиной, будет так же. Еще девчонкой она грезила видеть свои портреты на плакатах и афишах. Толпы поклонников у ее дома, автографы и интервью, свет софитов и звук фанфар… Но все мечты рухнули. Кристина банально не сдала вступительные.

Декорации сменились в одно мгновение. Казавшаяся бесконечной июльская жара вдруг сменилась холодом, зарядил беспрерывный дождь с порывистым ветром. Кристина, вся промокшая и продрогшая, сидела на перроне и ждала поезд. В кармане у нее лежал плацкартный билет на боковушку возле туалета, купленный на последние деньги. В животе урчало от голода, непокрытые руки покрылись гусиной кожей. Длинные черные волосы, утром аккуратно собранные в хвост, теперь растрепались и свисали мокрыми скользкими прядями. Но Кристина почти ничего не чувствовала и думала только о том, что скажет мать.

Хотя известно что: скажет, что она тысячу раз была права, что дочь ее всегда не слушается и поэтому получает по заслугам. Потом мама позвонит куда надо и кому надо и отправит свою непутевую дочку учиться на бухгалтера. Пять лет Кристина проходит в ненавистный институт, а потом мама устроит ее на свое родное и не менее ненавистное предприятие. И уже сюда Кристина будет ходить долгие и долгие годы, чтобы просиживать в душном кабинете с девяти утра и до шести вечера. Здесь же Кристина превратится в унылую толстую тетку с типично бухгалтерским выражением лица. Мечты были разбиты, да что там — разбита судьба.

От этой мысли Кристине стало еще холоднее. Ею овладело отчаяние. Нет, она не поедет назад в Липецк. Терпеть унижение от матери, видеть ее самодовольное лицо, слышать нотации, какая она, Кристина, никчемная и ни на что не способная?.. Ну нет. Она бросится под поезд, сейчас и здесь. Пусть лучше мать рыдает над ее изуродованным телом, рвет на себе волосы и голосит с соседками о потере единственной дочери, чем будет унижать ее, Кристину, и обвинять в полном ничтожестве…

Кристина уставилась немигающим взглядом на тонкие, блестящие от дождя рельсы, как вдруг из ступора ее вывел вкрадчивый, даже убаюкивающий баритон. Девушка повернула голову и взглянула на обладателя столь приятного голоса. Это был грузный мужчина с небольшой бородкой типа «плевок», закутанный в черный, до самого пола плащ. У него были странные глаза: они притягивали к себе, чтобы больше не отпускать.

«Паук, — подумала про себя Кристина. — И глаза паучьи».

— Такая милая девушка — и хочет броситься под поезд. Ай-яй-яй, — проворковал паук, а потом разразился ехидным смешком.

В следующее мгновение из-под плаща вынырнула толстенная, с большим количеством перстней на пальцах рука. Ручища приблизилась к лицу Кристины, сделала какое-то неуловимое движение…

Кристина, как завороженная, смотрела на незнакомца немигающим взглядом. Он же еще раз провел рукой вдоль ее лица и словно стряхнул на землю что-то невидимое.

Как она оказалась в доме колдуна, Кристина помнила с трудом. Ей очень захотелось с ним пойти. В ту же ночь она оказалась в его постели. Ее больше ничего не удивляло и не смущало, она не задавала вопросов. Через неделю она поняла, что ей выпало высшее предназначение. Она стала ведьмой Кристой — любимой и самой молодой ученицей великого и знаменитого на всю страну черного мага Петерса.

Март, наши дни

У Кристы вновь шел прием. Она уже изрядно устала, когда в кабинет вошел последний посетитель. Это был Андрей. Молодой человек неуверенно топтался у входа и никак не решался ни пройти, ни что-то сказать.

— Присаживайтесь, дорогой Андрей. — Криста сделала царский, полный достоинства жест в сторону кресел. — Вы принесли сперму?

Андрей густо покраснел и еще больше замялся, словно школьник, которого застукали за постыдным занятием в туалете.

— Да-да, у меня получилось, — запинающимся голосом произнес Андрей.

— Давайте ее сюда.

— Сейчас. — Молодой человек стал трясущимися руками расстегивать замок дорогого кожаного портфеля. — Одну минуту, простите… Вот она. — И он протянул колдунье склянку с небольшим количеством белесоватой жидкости.

— И это все? — сморщившись от отвращения, спросила Криста. Она разглядывала баночку на свет: — Свежая?

— Конечно. — Андрей поперхнулся и кашлянул в кулак. Ему нестерпимо захотелось курить, и он уже полез в карман за сигаретами, как вдруг поймал на себе цепкий взгляд старой знакомой — пепельницы. Жаба смотрела на него немигающими глазами и смеялась.

— Долго дрочил? — спросила жаба.

Андрею стало плохо, он судорожно смял пачку сигарет.

— Курите, не стесняйтесь, — сказала ведьма. — Я вас быстро не отпущу, я ведь говорила, что это не простой заговор.

— Курите, курите, — передразнила жаба. — Он от страха пачку раздавил.

— Вы можете взять мои сигареты, — сказала колдунья.

— Нет-нет, спасибо, мне расхотелось, — соврал Андрей. Терпеть издевки жабы-пепельницы, которая начинала вести с ним похабные беседы, не было никаких сил.

«Что вообще со мной такое? Разве здравомыслящий человек пойдет к колдунам для того, чтобы любимая женщина обратила на него внимание? Нет, право, я схожу с ума, — думал Андрей, ерзая в кресле и стараясь не смотреть на жабу-пепельницу. — Все, пойду к психиатру, психоаналитику, куда угодно, только не сюда. В конце концов, можно и забыть эту Олесю! Из сердца вон ее долой. Сколько девушек вокруг, которые с превеликим удовольствием будут со мной, только поманю пальцем».

У него ведь довольно преуспевающая фирма. Пусть подаренная еще более преуспевающим папой, но своя. Он красив и молод, даже очень красив. Он носит дорогие фирменные шмотки, отдыхает на Мальдивах и Канарах в пятизвездочных отелях. У него прекрасная квартира в центре города, под окнами этой чертовой конторы красуется его «порше-кайен». А он, вместо того, чтобы брать от жизни все, сохнет по этой Олесе, девочке из бедной учительской семьи, ботаничке, окончившей МГУ с красным дипломом и теперь сидящей у него в конторе в финансовом отделе. А Наташа, а Кира, а Лариса, а секретарша Анечка? Все они глаз не сводят со своего начальника, млеют от каждого его появления в офисе, когда он пробегает мимо, обдавая их благоухающим потоком дорогого мужского парфюма. И только Олеся не поднимает головы от компьютера, строчит и строчит свои прогнозы и финансовые анализы рынков. Кажется, Луна или Венера доступнее, чем она…

Андрей поднял глаза. Криста уже вошла в транс и что-то бубнила над пузырьком, принесенным Андреем. Андрей опять углубился в свои размышления: «Ну, раз я пришел сюда, надо довести дело до конца, даже если это полный бред, то, что она сейчас делает. Да скорее всего, это бред. Я никогда не верил ни в какую подобную чертовщину, всегда высмеивал людей, которые верят в приметы, заговоры… Да и те, которые ходят по церквям, бьют там свои поклоны, целуют иконы, тоже бредят. Все одно. Нет ничего потустороннего и сверхъестественного. И кто придумал всю эту мишуру? Впрочем, это неплохой бизнес — зарабатывать на суевериях. Что эти знахарки, что чумаки всякие с экстрасенсами, что попы, все одно отродье. Моя фирма торгует ценными бумагами и производными инструментами, а эти приторговывают чудесами. Да, но при этом — что я здесь делаю?»

Андрей хлопнул ладонью по лбу, словно хотел привести себя в чувство.

— Что шумишь? Кристе мешаешь работать своими грязными мыслями, — злобно прошипела жаба, сверля Андрея глазами. — Ты возьми и попробуй: зелье-то работает.

— Ну что ты лезешь ко мне? — произнес Андрей умоляюще-примирительным тоном. — Ну, достала уже, заткнись, наконец, безмозглая скотина! — простонал он, внутренне закипая и из последних сил стараясь не смотреть на жабу, чтобы не вести навязанных ею диалогов.

— Ну вот, опять я разговариваю с жабой, — с досадой произнес Андрей. — Получу это чертово зелье — и все, ноги здесь моей больше не будет. Сработает, не сработает — плевать. Валить отсюда надо, а то так и до психушки недалеко.

— Пятнадцатая психиатрическая на Каширке подойдет? — обрадованно захихикала жаба. — Там один такой, как ты, уже ошивается. Недавно привезли: алкогольная деменция, белая горячка, галлюцинации, поступил в тяжелом состоянии. Пришел на днях к нашему шефу рекламный контракт заключать. — И жаба расхохоталась так, что у Андрея в ушах едва не полопались перепонки.

— Ты смотри, здесь шутки плохи. Если пришел, делай, что говорят, а иначе и правда на Каширку увезут. Или в Белые Столбы — кому что нравится, — продолжала жаба свой гнусный монолог.

Андрею опять стало нехорошо. Ему стало душно, в воздухе запахло застарелой пылью, по всему телу прокатилась волна слабости. Теперь Андрею показалось, что в комнате кроме него, Кристы и проклятой жабы еще кто-то есть. Присмотревшись повнимательнее, он увидел в дальнем углу силуэт молодого человека. Сложив на груди руки, он так же пристально разглядывал Андрея. Парень этот был весьма странно одет — лиловое пончо, штаны с фиолетово-красным отливом… А на голове — берет, наподобие тех, какие носили художники в прошлом веке.

— Имею честь представиться: Ариман, — произнес незнакомец, не вставая с места и не расцепляя рук.

— А-н-ндрей… — Ответить без запинки у владельца фирмы и дорогущего «порше-кайена» отчего-то не получилось.

— Я смотрю, вы совсем запутались в своих мыслях. Люди с путающимися мыслями неблагонадежны — запомните это. И если вы сюда пришли, вы должны играть по нашим правилам. Такова традиция, не нарушайте ее, иначе… — С этими словами молодой человек исчез.

— Архонтом зона, — послышался утробный голос Кристы. — Архонтом зона!

— Я закончила, — почти торжествующе проговорила ведьма и поднялась со своего места. — Вот, возьмите. — И Криста протянула Андрею пузырек с зельем. — Подмешайте ей в кофе или сок, только сок с мякотью, чтобы непрозрачный был. И не забудьте проследить, чтобы выпила она это все сама и до конца.

Глава 14

Подлить зелье в питье Олесе Андрею оказалось очень непросто.

На следующий день он вызвал девушку к себе в кабинет — якобы посмотреть отчеты по рынкам. От одного ее появления у Андрея закружилась голова и взмокли ладони.

«Черт знает что такое. Надо взять себя в руки, наконец. Что я, как девчонка, право», — досадовал на себя Андрей, щелкая мышью и делая вид, что внимательно смотрит на экран монитора.

Она держалась с достоинством, не смущалась при виде начальника, не была скована или, наоборот, развязна, не ерзала и не суетилась. Просто присела на краешек офисного стула и внимательно смотрела на своего босса. Андрей привык к восторженным взглядам дам, кокетливым, заискивающим, зазывающим, обещающим — каким угодно. Тут же просто был взгляд коллеги, не выражающий ничего, кроме заинтересованности в работе.

Олесе невозможно было задать банальный вопрос из разряда «что вы делаете сегодня вечером». И Андрей это прекрасно понимал.

Он сел напротив, нащупал пузырек у себя в кармане. Ему показалось вдруг, что зелье внутри склянки было горячее и даже жгло пальцы.

— Кофе или сок? — спросил Андрей, делая вид, что внимательно смотрит в отчет, а остальное — лишь дань этикету.

— Спасибо, Андрей Анатольевич, ничего не надо, — с вежливой улыбкой произнесла Олеся.

— Ну, раз вы отказываетесь от кофе, то я попрошу принести сок. — И Андрей деловито нажал кнопку селектора.

— Анечка, принеси, пожалуйста, два яблочных сока, — проговорил он, стараясь всем видом не показать, что знает, где секретарь на самом деле. Буквально десять минут назад он лично выпроводил секретаршу из офиса по якобы срочному делу.

— Ой, совсем забыл, я же секретаря на почту отправил, — фальшиво и наигранно произнес Андрей.

Впрочем, Олеся не заметила и этого: она перелистывала бумаги, которые следовало подать начальнику во вторую очередь.

— Я сейчас сам принесу сок, — скороговоркой сказал Андрей и буквально вылетел из-за стола. В холодильнике приемной уже стояла заранее припасенная коробка яблочного сока с мякотью. Андрей быстро нашел два стакана, трясущимися руками вскрыл упаковку. Затем достал склянку с зельем. Крышечка поддалась не сразу, Андрей занервничал, боясь, что в приемную кто-то зайдет. От переживаний он буквально взмок. Наконец, крышка поддалась, и зелье отправилось в стакан с соком, предназначенным для Олеси.

— Вот, пожалуйста, ваш сок, — произнес раскрасневшийся начальник, вернувшись в кабинет и протягивая стакан подчиненной.

— Ой, ну что вы, Андрей Анатольевич, не стоило себя так утруждать, — произнесла Олеся, оторвав взгляд от бумаг. Для приличия она пригубила и отставила стакан в сторону.

Андрей от волнения чуть было не выпил залпом весь свой сок, но остановился, глядя на сотрудницу почти в упор. Она перелистывала бумаги и, казалось, забыла про питье. Андрей заерзал, думая, как заставить ее выпить зелье полностью.

«Не забудьте проследить, чтобы она выпила это все сама и до конца», — крутились у него в голове слова колдуньи.

— Так, а котировки по акциям «Россеверкредитбанка» я не вижу. Олеся, они у вас? — опять наигранно спросил Андрей.

Котировки его давно не волновали, его волновали только сок и зелье, зелье и сок. Он ничего не видел перед собой, кроме стаканчика с зеленовато-бурой жидкостью, которую непременно должна выпить его возлюбленная.

— Нет, Андрей Анатольевич, «Россеверкредитбанк» у вас, посмотрите на третьей странице. Я там выделила, акции упали на полпроцента.

— Ах да, да, вижу, вижу, — пробормотал Андрей, делая вид, что углубился в чтение бумаг.

— Олеся, пейте сок, а то мне неудобно, я свой уже почти выпил, — произнес Андрей, тут же поняв, что большей глупости, чем эта фраза, и придумать было нельзя.

«Дурак, ой, дурак, ну что я несу, — произнес про себя с досадой Андрей. — Нет, ну она тоже хороша, стакан сока выпить не может. И что, мне в глотку ей вливать? А если не выпьет, пропало зелье. Хоть сам пей. Нет, я ее заставлю».

И он почти со злостью посмотрел да девушку.

Олеся даже не подняла глаз в сторону начальника, только проронила тихим голосом:

— Да, да. — Взяв в тонкие пальчики стакан, она сделала еще один маленький глоток и поставила его на место.

Андрей в этот момент чуть не зарычал от злости и досады.

«Черт возьми, ну как ее еще заставить выпить это проклятое зелье?» Он вскочил и зашагал по кабинету.

— Полпроцёнта, полпроцента! — забрал Андрей от отчаяния. — Да вы понимаете, Олеся, что это много? Что мы на них теряем.

— Да, но вы посмотрите, как поднялся «Экономстройбанк», — попыталась возразить внезапно рассвирепевшему боссу Олеся. — А «Россеверкредит» в последнее время постоянно лихорадит. Я предлагаю…

Что предлагала Олеся, Андрей уже не слышал. Он готов был заорать на весь кабинет: «Да выпейте вы, наконец, свой сок и валите отсюда», как вдруг в углу своего кабинета он увидел того самого Аримана, которого вчера повстречал у Кристы. Андрей чуть не упал. Это невероятно. У него еще и галлюцинации начались!

Андрей схватился за голову.

— Возьми себя в руки, не будь тряпкой. Если пропадет зелье, тебе будет плохо, с этим не шутят. Если сам соблазнить девчонку не можешь, то хотя бы сумей напоить ее. — С этими словами Ариман исчез.

— Да-да, сейчас, — забубнил насмерть перепуганный Андрей.

— Что вы сказали? — Олеся вскинула на него встревоженный взгляд.

— А, что? Нет, ничего, вам показалось. Все в порядке, пейте сок. Да, и принесите мне отчет за прошлый и позапрошлый год по «Россеверкредиту», мне интересно взглянуть на их динамику.

Олеся покорно выпила сок и удалилась.

Андрей с облегчением вздохнул. Снял очки, вытер платком пот со лба и, переведя дыхание, с наслаждением закурил.

— Ну ничего себе! Никогда не думал, что такую простую вещь так сложно сделать, — произнес он, потирая переносицу и переводя усталый взгляд в окно.

Глава 15

У него было необычное имя — Игнатий. Ничего другого особенного в нем, пожалуй, не было. Как и многие в наше время, он был крещен, но вся вера его заключалась в посещении службы на Пасху да зажжении свечей в трудные минуты в жизни. Всем остальным Игнатий тоже не слишком выделялся из толпы. Роста среднего. Брюнет, но не жгучий кавказец, а обычный обитатель Волго-Окского междуречья. Историк по образованию, человек неопределенных занятий. Сколько таких в многомиллионном московском муравейнике? Но, соглашаясь с известным утверждением, что нет одинаковых людей, а есть только стертые, как лапти, характеры, скажем, что кое-что уникальное в Игнатии все-таки было.

Желание быть как все, столь часто охватывающее обывателя, не смогло до конца овладеть душой Игнатия. И самым главным в его жизни было смутное ощущение своей инородности по отношению ко всему происходящему. И потому, когда странная музыка воздушных сфер напомнила Игнатию о том, что дом его еще не найден и ему надо идти куда-то очень далеко, чтобы обрести покой, он нимало не сомневался, что это начало тех перемен в его жизни, которых он долго и порой мучительно ждал.

Игнатий проснулся — нет, скорее, очнулся ото сна.

Такой сон он видел впервые. Перед глазами до сих пор стоял ирландский коракл, обжигали огненным дыханием грифоны и маячила хитрая рожа Аримана. Игнатий нащупал на тумбочке очки: с его слабым зрением это было первое, с чего он начинал свой день. Он надел очки и босиком пошлепал на кухню, налил в стакан воды и принялся жадно пить. Во рту у него давно пересохло, еще с того момента, когда он выпил в баре с Ариманом странную, ни на что не похожую жидкость. Игнатию показалось, что он никак не очнется, не выйдет из сна.

«Приснится же такое», — подумал Игнатий, глядя в окно. За окном буйствовало мартовское солнце.

— Наконец-то пришла весна. Солнце-то сегодня какое! И лекции начинаются с третьей пары, можно пока не спешить, — думал вслух Игнатий.

«Взыскующий Страны четырех рек — встань и иди. Путь твой ведет ныне на запад. Найди на скале за геркулесовыми столпами пустынника Павла. Он скажет тебе, какие должно найти приметы, по которым сможешь отыскать пути за пределы мира», — опять возникла в голове фраза из сна. Сон был настолько явным, что никак не хотел забываться, настолько он впечатлил Игнатия.

— Странная фраза: Страна четырех рек… Что бы это могло значить, — продолжал Игнатий размышлять над ночным видением, глядя в окно на залитые сияющим солнцем городские улицы. — А может, ну его, сон этот? Какие-то приметы, какой-то путь за пределы мира… Пойду лучше к лекциям подготовлюсь.

Игнатий вот уже год как преподавал историю в педагогическом университете. Ему нравилось то, чем он занимался, хотя и мать, и отец, и братья его считали, что такое занятие исключительно для блаженных. Мол, дохода оно никакого не приносит, то ли дело бизнес — занятие для настоящего мужчины. Его отец на заре перестройки начинал с простого автосервиса. Теперь у него было семейное предприятие: он и два старших брата Игнатия владели сетью нескольких крупных автосалонов. Отношения с ними давно были напряженными, Игнатия в семье никогда не понимали. Особенно сильно вражда обострилась, когда Игнатий объявил, что будет поступать на исторический факультет МГУ.

— Зачем становиться историком, выбирая нищенскую профессию? Мне нужны продолжатели дела, свои люди! Вся семья занимается хорошо налаженным бизнесом! — кричал тогда отец.

Он орал так, что, казалось, если бы родительский загородный коттедж имел тонкие панельные стены и был расположен где-нибудь между этажами типичного многоквартирного дома, на его крик сбежались бы все соседи. Но ближайшее жилье, к счастью, было как минимум в гектаре от папиного дома, поэтому жаловаться никто не пришел. Только Игнатию пришлось затыкать уши.

— Пошел вон отсюда, историк хренов! — крикнул напоследок отец.

Записав его в иванушки-дурачки, на Игнатии поставили жирный крест. На него махнули рукой, отвернулись и предоставили самому себе. И он был даже рад этому: его больше не дергали и не призывали заняться делом — тем делом, к которому с детства не лежала душа. Он жил один в квартире покойной бабушки и занимался исключительно тем, что ему было интересно. Не важно, что это занятие не приносило огромных денег. Игнатию они были не нужны. На жизнь ему всегда хватало, он был неприхотлив, почти до аскетизма. Он имел одну куртку, один плащ, две пары обуви: зимнюю и летнюю. Ему было все равно, как он выглядит, главное, чтобы в одежде было тепло и удобно. Это был его принцип, который так и не смогли понять братья и отец. Игнатий был посмешищем в семье, а ему было все равно. Пусть смеются: у них своя жизнь, у него — своя, главное, что его оставили в покое.

Игнатий все еще стоял у окна, вникая в смысл пережитого во сне. Ему казалось, что произошедшее очень важно для его будущей жизни. Этот сон словно таил некую разгадку, ключ к нему самому. Он давно хотел понять, почему стал чужим для этого мира. Вот и семья — казалось бы, самые родные и любимые люди — категорически не приемлет его инаковости. Словно он слеплен из другого теста или инопланетный житель. Этот его пожизненный поиск иных сфер, эта жажда свободы от земных оков и его постоянное ощущение родины, которая находится не здесь, а где-то там… Но что же значит сегодняшний сон?.. Игнатий сварил кофе, включил ноутбук и зашел в поисковик.

Глава 16

Андрей держал Олесю в объятиях и неистово, словно в исступлении, целовал ей глаза, волосы, губы. Он сжимал ее все сильнее и сильнее, ласки его становились все более страстными. От этого ее собственное желание становилось нестерпимым, оно жгло каждую клеточку, каждую молекулу тела, становилось невыносимым. Олеся понимала, как сильно хочет отдаться ему. Еще чуть-чуть, вот он берет ее на руки…

— Олеся, проснись! Олеся, ты меня слышишь? Ты идешь на службу? — Мама стояла над дочерью и трясла ее за плечо. Девушка медленно открыла глаза, еще не понимая, где сон, а где явь, и посмотрела на мать мутными, словно в истоме, глазами.

— Да, мамочка, сейчас встану, — пробормотала Олеся, словно сомнамбула.

— Олесенька, мне кажется, ты очень много работаешь. Деньги деньгами, но так нельзя переутомляться, тем более с твоим здоровьем. Я тебя еле добудилась.

— Мам, я плохо спала ночь, — пробубнила Олеся и поплелась в ванную.

Она долго стояла под контрастным душем, чтобы прогнать остатки страстного сна, и пыталась понять, что происходит.

Вот уже вторую ночь ей снился начальник Андрей Анатольевич, да не просто снился, а самым неприличным образом, о чем Олесе и вспомнить было стыдно. Но наваждение терзало ее не только ночью.

В пятницу вечером по заданию своего босса она готовила отчет. Тогда ей в голову и полезли всякие непристойности. Больше всего ей захотелось отдаться начальнику прямо в его кабинете. Мысль была настолько навязчивой, что Олеся никак не могла с ней справиться. Она уткнулась в монитор и попыталась сосредоточиться, но работа не шла.

Как назло, искуситель кружил где-то рядом. Он как будто специально заглянул к ним в отдел, уселся рядом с Мариной — старшим менеджером по стратегическому планированию и стал нарочито громко шутить и смеяться. Он вспоминал свою зимнюю поездку в Куршевель, как он там упал и чуть не сломал ногу во время катания на горных лыжах… Сначала Олесе хотелось просто заткнуть уши, потом она поймала себя на мысли, что ее раздражает то, что ее начальник сидит, развалившись в кресле, и ржет с этой Мариной. А Марина соответственно вся расфуфырилась и что есть силы кокетничала с боссом. Олеся, конечно, стала внушать себе, что ей нет дела до личных отношений начальника с кем бы то ни было… Как в ответ получила целую порцию самых неприличных мыслей по поводу Андрея. Девушка попыталась еще раз углубиться в работу, но мешал веселый голос начальника, который вещал на всю контору о преимуществах Аston Маrtin и об уникальном механизме часов Jaegег.

— Олесенька, как там наш отчет по банкам за прошлый год? — вдруг крикнул Андрей, повернувшись в ее сторону.

Олеся вздрогнула, в глазах у нее помутилось, сердце готово было выскочить из груди.

— Андрей Анатольевич, можно я пойду домой? — только и сумела ответить она. — У меня голова разболелась. Отчет за выходные я сделаю.

— Хорошо^ — невозмутимо произнес Андрей Анатольевич, — идите. Только к понедельнику отчет мне на стол. — Олесе показалось, что последнюю фразу он произнес как-то заискивающе.

«Да, конечно, мне это показалось, — успокаивала себя Олеся. — Он ведь только что кокетничал с Мариной. Просто не успел сменить тон, такое бывает. — К тому же он начальник, может себе позволить, да и пятница, вечер, наверняка у него уже всякие нерабочие планы…»— продолжала свои рассуждения Олеся, выключая компьютер и складывая бумаги в сумку.

И тут на девушку накатила еще и волна ревности. Она увидела, как Андрей удаляется с Мариной, ей стало страшно обидно, в душе заговорила злоба.

«Отчет мне на стол», — вспомнила она последнюю фразу, брошенную боссом. И тут же на ум пришла совершенно развратная фантазия на тему начальника и его стола. Олеся схватилась за голову от ужаса. Из офиса она почти бежала.

На улице стемнело, свежий мартовский ветер немного отрезвил девушку. Олеся полной грудью вдохнула теплый влажный воздух, взглянула на синеющее небо и быстро зашагала к метро, читая про себя «Богородицу». Выйдя из метро, она зашла в храм, куда обычно ходила с родителями. Вечерняя служба уже закончилась, народу почти не было. Пахло ладаном, робко горели, мирно потрескивая, свечи. Олеся подошла к своей любимой иконе «Утоли моя печали», помолилась Богородице. Наваждение вроде бы прошло, растрепанные чувства пришли в норму…

Но ночью все началось сначала. Всю субботу девушка металась как в бреду. Пыталась убирать квартиру, а думала только об Андрее, пробовала доделать отчет, но и с ним ничего не вышло. Субботнюю всенощную службу она простояла в храме как во сне, ничего не слыша и отгоняя от себя одни и те же мысли. Даже ушла она раньше и не пошла на исповедь. Родители остались до конца службы, а Олеся все бродила по скверу возле храма, задумчиво вертя в руках мобильный и думая, под каким бы предлогом позвонить начальнику. Потом звонить она все же передумала и отправилась домой. Родители уже ужинали на кухне и странно переглянулись, когда дочь отказалась от еды. И вот уже вторую ночь Олеся не могла нормально спать.

— Олеся, почему ты так долго? Мы на службу опоздаем. Ты будешь причащаться? Мы с папой собирались, батюшка не любит, когда причастники на службу опаздывают, — беспокойной скороговоркой проговорила за дверью мама.

— Мам, идите с папой вперед, я подойду за вами, — крикнула из-за двери Олеся. Больше всего ей сейчас не хотелось видеться с родителями, вести с ними привычные разговоры, идти вместе в церковь. Ей хотелось побыть одной, но и оставаться наедине со своим наваждением она боялась.

Олеся вышла из ванной. Родители были уже почти одеты.

— Олеся, что происходит? — тихо спросила мама. — С тобой что-то не так, ты в пятницу с работы с такими глазами пришла…

— С какими еще глазами?! — оборвала ее Олеся. Внутри у нее закипало раздражение.

— Такими, Олеся, ты меня не обманешь, я сердцем чую. Дочка, может, ты влюбилась? А? — Мама попыталась заглянуть дочери в глаза. — Я так хочу, чтобы ты наконец вышла замуж, внуков бы нам родила. Ну что с тобой происходит, дочка? — Мама явно не находила себе места от беспокойства.

— Мама, отстань! Какие внуки? Не влюблялась я ни в кого! — негодуя на всех сразу и прежде всего на саму себя, крикнула Олеся, натягивая блузку.

— Ну, может, у тебя кто-то появился? Я же вижу, что ты не такая, как всегда. Я так хочу тебе счастья… — Мама уже чуть не плакала.

— Мам, я прошу тебя: не лезь ко мне в душу, дай одно утро спокойно провести! — почти заорала Олеся.

Такого с ней никогда не случалось, голос на родителей дочь не повышала даже на полтона.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не вмешался отец.

— Лариса, пойдем! — строго сказал он матери. — Опаздываем, а ты тут затеяла… Ты же, Леська, прекрати хамить.

Отец развернулся и вышел на лестничную площадку. Мать посеменила за ним, слышно было, как она стала истерично всхлипывать у лифта. Отец еще долго ей что-то выговаривал.

Олеся упала на диван, обхватив голову руками.

— Господи, ну что происходит? — в отчаянии прошептала она.

Глава 17

Следующего дня Жанна дождалась с трудом. Ей зверски хотелось есть, а еще больше курить. Она сварила остатки вермишели и гречки, приправила их кетчупом, который отыскала в одном из дальних уголков кухни, все это съела и поняла, что искать больше нечего. Надо было ждать, пока появится Женич и купит у нее две картины. К сожалению, больше предложить она ему ничего не могла. Да и эти картины были, что называется, из НЗ. Она берегла их на черный день. В последнее время ведь Жанна увлеклась совсем другим — рисовала свои видения, продавать которые совершенно не собиралась.

Зачем и почему она это делает, Жанна и сама не знала. Сейчас она отдаст барыге свой НЗ, деньги вскоре кончатся, и надо будет вновь что-то придумывать. Но она непременно придумает. В конце концов, если будет совсем невмоготу, продаст квартиру и махнет куда глаза глядят. Жанна была из тех людей, которые никогда ничего не планируют, особенно собственную жизнь. Художница не задумывалась, на что она будет жить дальше. Ее правилом было: будет день — будет пища. Кое-как собрав волю в кулак, Жанна заставила себя работать — дописала портрет молодого человека по имени Игнатий.

«Может, я схожу с ума? — думала Жанна, стоя у мольберта, размышляя над происходящим и смотря в карие глаза Игнатия. — Нет, конечно, настоящий художник должен быть немного не от мира сего, но даже у этого должны быть определенные пределы. Может, в сумасшествии есть даже какой-то смысл, удовольствие, наконец. Мы же не знаем, что это за состояние, может, это состояние истинного блаженства или нирваны. Ты сходишь с ума, все окружающие крутят тебе пальцем у виска, а ты счастлив, блаженствуешь и не знаешь никаких страданий мира сего. Можешь довольствоваться хлебными крошками, бегать босиком по снегу, не стесняться наготы. И тебе абсолютно по фигу общество, мнение людей, плоды цивилизации. Нет, наверное, в этом что-то есть. Состояние высшего блаженства есть умалишенность. И наоборот».

Жанна подошла к зеркалу и стала разглядывать в нем свое бледное, осунувшееся лицо.

— Нет, я точно скоро сойду с ума, — уже вслух продолжала она свой монолог. — Надеюсь, я не стану городской сумасшедшей, которая бегает по площадям и улицам и выкрикивает нечленораздельные фразы. А впрочем, в этом наверняка есть какой-то свой особый кайф. — Жанна усмехнулась.

Вскоре девушка уже не находила себе места. Женич может просто не приехать, забыть или еще что. Его обещания выеденного яйца не стоят. А денег нет, и есть больше нечего. Рвануть на вернисаж самой? Но там надо платить за место, а если работы не продадутся, рассчитываться будет нечем, придется отдать картину за так. А это еще хуже.

Жанна всегда панически боялась заниматься сбытом собственных работ. Во-первых, продажа картин казалась ей чем-то вроде предательства по отношению к выстраданному детищу. Во-вторых, она часто влипала в неприятные истории. Ее откровенно надували, а она совершенно не умела от всего этого защищаться. Она не умела ни торговаться, ни держать цену, ни идти на принцип. Бывали случаи, когда у нее забирали картины, обещая отдать деньги позже, давали ей телефоны для связи… При этом Жанна чувствовала, что ее обманывают, но все равно давала себя облапошить. Конечно, деньги никто не привозил, а телефоны оказывались левыми, несуществующими. Либо отвечала прачечная или похоронное агентство.

К двенадцати дня наконец раздался звонок и долгожданный одышливый фальцет сообщил, что будет у ее подъезда через пять минут. Женич никогда не поднимался к ней в квартиру. Его вес и одышка не позволяли ему преодолеть пять этажей. Художница и посредник всегда встречались у него в машине. Через пять минут Жанна нетерпеливо топталась у своего подъезда, когда во двор, наконец, въехал очень грязный серый «вольво». Это была старая модель, которая напоминала Жанне огромный квадратный чемодан. Впрочем, хозяин был под стать своему авто.

— Привет. Садись. Что там у тебя? — Женич опустил стекло.

Барыга смотрел холсты, чмокал, пыхтел и поминутно вытирал платком пот со лба. Он всегда потел: и зимой и летом. Ладони его были всегда влажные и холодные, и руку Жанна подавала ему с непреодолимым отвращением.

— Ну, не знаю, — пропыхтел Женич. — Я, конечно, возьму, хотя говорю, что натюрморты сейчас не очень идут. Хотя в твоих, ну да, что-то есть, цепляет. Но ты же понимаешь, бизнес есть бизнес. — Женич, как обычно, важничал, неимоверно растягивая слова. — Спрос-то не мы устанавливаем, а покупатель. А покупателю подавай то, что сегодня в моде. Иногда такую безвкусицу берут, а шедевры, бывает, месяцами продаться не могут. И крутись тогда как знаешь, будто вошь на гребешке. Я вот все кручусь, кручусь, а денег на новую машину так и не заработал.

Жанна сидела ни жива ни мертва, слушала привычный бубнеж Женича и боялась, как бы он не отказал ей совсем.

— Я говорю, мистика сейчас пошла. Запредельщину всякую, чертовщину спрашивают, а натюрморты — это прошлый век уже, на любителя.

Жанна отвернулась к окну.

«Если бы ты знал, что у меня этой запредельщины полная квартира, — подумала Жанна, кусая себя за палец. — А может, показать Женичу — пусть берет?»

— Ну ладно, — решился наконец барыга. — Так и быть, я эти натюрморты возьму. На вот, держи. — И он протянул Жанне конверт.

— Сколько здесь?

— Семнадцать. Говорю же, больше не могу, спроса пока нет. Сам, понимаешь, рискую.

— Ну ладно, Женич, давай, пока. — И Жанна пулей выскочила из его машины. Боясь показать свою радость, она сделала вид, что зашла в подъезд, едва дождалась, пока Женич уедет, — и рванула со всех ног в магазин.

— Йес! Живем! — кричала она, перепрыгивая то одну, то другую лужу, пока не поймала на себе разгневанный взгляд какой-то бабульки, которая покрутила ей вслед пальцем у виска.

«Ну вот, теперь я точно похожа на городскую сумасшедшую», — подумала Жанна и радостно перемахнула через еще одну лужу.

Глава 18

Олеся пришла в храм к Херувимской. Всю оставшуюся службу она провела в раздумьях, подходить ли ей к священнику. В этом храме, куда они ходили всей семьей, служил их духовник отец Михаил, добрый и отзывчивый батюшка. Седовласый и согбенный, он напоминал своим видом старца, сошедшего с древней литографии.

Как только неподалеку от их дома открыли храм, отец и мать Олеси стали в него ходить и постепенно воцерковляться. Случилось это около десяти лет назад. Олесе тогда было шестнадцать, и все эти годы она ходила на службы вместе с родителями, живя активной церковной жизнью. Каждую неделю Олеся ходила к батюшке Михаилу на исповедь, за советом, а иногда и просто поплакаться или пожаловаться на что-либо. Батюшка утешал, давал дельные советы, которые всегда оказывались кстати. Мама Олеси вообще души в духовнике не чаяла и ничего не делала без его благословения. Отец относился к этому сдержаннее, тем не менее вся семья уже не мыслила существования без храма и своего любимого духовника, который воспринимался одним из самых близких людей на свете.

Олеся была поздним и долгожданным ребенком. Лариса долгое время не могла родить, возможно, поэтому всю жизнь тряслась над единственной дочерью. К тому же Олеся родилась слабенькой и болезненной. Бывали моменты, когда она оказывалась на грани жизни и смерти, а Лариса — на грани помешательства. Несмотря на свою болезненность, Олеся оказалась очень одаренной. Училась она всегда на одни пятерки, еще в школе в совершенстве выучила английский и немецкий. Легко без взяток и блата поступила в МГУ на один из самых престижных факультетов — экономический, окончила его с красным дипломом… Затем отучилась в аспирантуре, защитила диссертацию. Родители всю жизнь проработали учителями, жила их семья всегда скромно, без изысков. Как только родители вышли на пенсию, Олесе пришлось пойти работать. Сидеть на шее у отца с матерью стало невозможно, да и стыдно бы было. Одно беспокоило Ларису: дочь никак не могла выйти замуж. Она ни с кем не встречалась, и даже, казалось, не собиралась этого делать. Она была так увлечена вначале учебой, затем работой, что ей было не до мальчиков. Ну а время шло, и вопрос о замужестве дочери Ларису стал терзать особенно сильно.

Олеся стояла на Литургии и напряженно думала о том, что с ней происходит в последние дни. Она опять не слышала ни молитв, ни пения хора, ни возгласов священников, полностью уйдя в свои переживания. Перед самым причастием батюшка Михаил вышел доисповедовать тех, кто не успел это сделать накануне. Олеся стояла как вкопанная, но в последний момент, когда священник уже поднял было с аналоя крест и Евангелие и собрался уходить в алтарь, решилась подойти к нему.

Она рассказала ему все, начиная с событий вечера пятницы.

— Да, вот дела, — задумчиво произнес отец Михаил, поглаживая пальцем лежавший на аналое крест.

— Ты вот что — причастись сегодня.

— Но, батюшка, я не готовилась, не читала ничего! — недоуменно воскликнула Олеся.

— В таких случаях благословляется причащаться без подготовки, как болящим. Считай, что у тебя экстренный случай. Это явное нападение бесовское, такое бывает. Все, давай, потом поговорим, а то народ ждет. — И отец Михаил осенил ее крестом.

После причастия Олесе стало легко-легко. Все гадкие мысли ушли, словно растворились или развеялись, как дым. Девушка помирилась с мамой. Все вместе они шли из храма и весело щебетали ни о чем.

— Так хочется чего-нибудь вкусненького, воскресенье как никак, — весело сказала мама. — Олесенька, тебе что приготовить?

— Мне пирожков с капустой и креветочный салат. Хорошо, что сегодня креветки разрешаются, — весело ответила Олеся.

— А мне блинчиков со сметаной, — вмешался папа.

— Ишь какой, потерпи до конца поста. Сметанки он захотел! — пошутила мама, приобняв мужа за плечи.

— Ну тогда хотя бы просто блинчиков, — наигранно капризно произнес папа, по-детски выпятив нижнюю губу.

— Но я не умею постные блинчики делать. Вот пирожки — пожалуйста, а блинчики у меня не получаются, не знаю, как их готовят…

— Мама, папа, а вам не кажется, что мы сейчас напоминаем семейство муми-троллей? Муми-мама, Муми-папа…

— А ты, дочка, кто, Муми-тролль? — поддержал шутку отец.

— Нет, я, скорее, фрекен Снорк, на Муми-тролля я не тяну. — И Олеся засмеялась.

— Ас чего ты взяла, что мы муми-тролли? — спросила мама.

— Да это я просто так, а то вы все о еде да о еде… — Олеся, совсем как в детстве, вприпрыжку шла рядом с родителями и размахивала сумкой.

На улице с каждым днем все сильнее чувствовалась весна. Пахло талым снегом, высоко в темно-голубом небе сияло яркое солнце и плыли лохматые, похожие на огромных нестриженых овец облака. На деревьях набухали почки, по асфальту тут и там неслись звонкие ручьи, а вчерашние огромные сугробы заметно просели и покрылись черно-серыми ледяными кружевами. Все вокруг пело и веселилось, кружило и ликовало. Воробьи радостно мыли перышки в лужах, а нахохлившиеся голуби уже взялись обхаживать своих голубок.

— Ну, вот уже и о еде поговорить нельзя, — пошутил отец. — А что в нашей семье можно обсуждать?

— Ладно, решено, — вмешалась мама. — Готовлю то, что Олеся заказала: пирожки и креветочный салат. Но на первое все будут есть суп. И без возражений!

— Мы не любим суп, — в один голос шутливо заныли папа и Олеся. Им всем было легко и весело.

День пролетел в приятных и легких хлопотах, и даже папа помогал на кухне. Вечером Олеся быстро доделала отчет, ни разу не вспомнив ни про начальника, ни про связанные с ним навязчивые фантазии. Ночью ее не терзали развратные сны, и Олеся сладко проспала до утра, пока ее не разбудила мама: пора было на работу.

Глава 19

Игнатий спешил на лекцию, он, как всегда, опаздывал. Опять засиделся за компьютером. Но на этот раз он не готовился к занятиям, а пытался выяснить, кто же такой пустынник Павел. Сведений про него в Интернете было немного.

«Да и тот ли это человек, который мне нужен? — размышлял Игнатий. — Нет, мне пора возвращаться в реальную действительность. Важнее не сны научиться разгадывать, а контролировать свое время. Я постоянно везде опаздываю, мне кажется, что у меня его много, а оно убегает, как в песок», — не переставал ругать себя молодой человек.

Тем временем к остановке уже подошел нужный Игнатию троллейбус. Игнатий побежал, боясь, что двери закроются прямо перед его носом.

И тут, когда до заветной подножки оставалось всего несколько прыжков, он с кем-то столкнулся.

— Ой! — раздался чей-то возглас.

Игнатий едва поймал падающие очки и водрузил их на переносицу.

— Простите, — сказал он, — переводя дух после пробежки, а заодно и взгляд с уходящего троллейбуса на стоявшего перед ним человека.

Это была девушка среднего роста, одетая в старые джинсы и ветровку из болоньи. Ее коротко стриженные волосы были взлохмачены и торчали в разные стороны. Такую прическу в его школьные годы называли «взрыв на макаронной фабрике».

Девушка со взрывом на голове стояла напротив, вытаращив глаза и открыв рот. Она с таким изумлением смотрела на Игнатия, что ему стало не по себе. Вначале он подумал, что девушка после хорошей дозы наркотика. Но глаза у нее были вполне нормальные, только сильное удивление в них отчего-то не проходило. Тогда Игнатий подумал, что он просто сильно ее стукнул при столкновении.

— Я вас не ушиб? С вами все в порядке? — спросил Игнатий, готовясь запрыгнуть в очередной троллейбус, который, на его счастье, подъезжал к остановке, как Жанна (а это была она) наконец спросила:

— Игнатий? Вас зовут Игнатий?

Игнатий вздрогнул и еще внимательнее стал вглядываться в лицо девушки, пытаясь вспомнить, где он мог с ней встречаться. Но у Игнатия была плохая память на людей. К тому же он работал в университете, и перед ним каждый день проплывали сотни лиц… Он путал студентов, постоянно переспрашивал их фамилии и даже получил в университете кличку Шурик — за сходство с рассеянным героем некогда популярных фильмов Гайдая.

Поняв, что девушка не из круга его знакомых, Игнатий решил, что это просто одна из его студенток.

— Простите, я на лекции спешу. Как вас зовут?

— Жанна, — ответила девушка, по-прежнему не сводя с него глаз.

— Жанна, еще раз простите, я чуть не сбил вас с ног. Думаю, еще увидимся в университете, — сказал Игнатий и помчался догонять отходящий троллейбус. Он влетел в закрывающиеся двери и весело помахал ей рукой.

Жанна еще долго стояла как вкопанная на остановке и смотрела ему вслед.

— Это он, это Игнатий, — шептала она пересохшими губами. — Это он. Не может быть, я написала портрет человека, который существует во сне и наяву…

Жанна все еще стояла посреди тротуара, пока ее снова сильно не толкнули. На этот раз на нее налетела толстуха с авоськами, мгновенно высказавшая все, что она о Жанне думает:

— Господи боже мой! Встанут растопырятся посреди дороги! Не видишь, люди идут?!

Жанна ничего не ответила, а побежала домой. Она забыла, что спешила в магазин, что хотела накупить кучу еды. Девушка ворвалась в квартиру и, не разуваясь, бросилась к мольберту, на котором стоял еще пахнущий маслом портрет незнакомца по имени Игнатий.

— Вот он какой, — произнесла Жанна, глядя на картину. — Только в жизни он в очках, а здесь — без, вот и вся разница.

В тот день Жанна дописала картину с ирландским кораклом и грифонами. В старинной ирландской лодке стояли Игнатий и Ариман. До магазина она добралась только к вечеру, когда совсем стемнело и голод стал невыносимым.

Поздно вечером она сделала себе яичницу с беконом, напилась молока и заснула безмятежным сном младенца. В ту ночь ей ничего не снилось.

Глава 20

Придя на работу и увидев там босса, Олеся с ужасом поняла, что наваждение возвращается.

Первым делом Андрей вызвал ее к себе в кабинет. Взгляд его был откровенно завлекающим.

— Как прошли выходные? — спросил он.

— Спасибо, хорошо, — краснея, ответила Олеся. Ей казалось, что все мысли написаны у нее на лице. Она сидела, опустив глаза, словно школьница в. кабинете директора.

— Как наш отчет, динамика? Анечка, кофе принеси нам и бутерброды, — весело прокричал Андрей по селектору.

Секретарша быстро принесла поднос и так же стремительно удалилась. Андрей сел на краешек стола напротив Олеси.

— Ну что? — неопределенно произнес он и взял Олесину ладонь в свою. У Олеси закружилась голова, казалось, она сейчас потеряет рассудок. Девушка чувствовала себя как завороженная.

Андрей как-то странно посмотрел ей в глаза, потом наклонился к Олесе… Его губы почти коснулись ее губ, она уже чувствовала его возбужденное дыхание.

— Господи, помоги, — успела прошептать Олеся. У нее хватило сил, чтобы резко оттолкнуть Андрея и выскочить из-за стола.

— Простите, — успела крикнуть она, выбегая из кабинета.

Оставшийся день она провела словно в бреду. Ее захлестнул шквал блудных помыслов, касающихся Андрея. Какой-то мерзкий голосок стал нашептывать ей, что, если она сейчас не вернется в кабинет начальника и не отдастся ему прямо там, ей будет очень плохо в дальнейшем. Заглушить демона было невозможно, он буравил мозг, словно червяк. Олеся пыталась читать Иисусову молитву, как учил ее духовник, но в ответ слышала в голове всяческие богохульства и сквернословие. Матерные слова перемежались с прочими непристойностями. То и дело девушка услышала откуда-то слева гадкий смешок, потом опять возникло искушение вернуться в кабинет к боссу.

К счастью, к себе Андрей ее больше не вызывал и к ним в отдел не показывался.

Он метался по своему кабинету и раздумывал, что бы это все значило.

Ему непонятно было, работает зелье или нет. Что-то внутри подсказывало ему, что Олеся сама придет к нему.

— Да, но она убежала, — произнес вслух Андрей и снова начал мерить шагами свой кабинет. — Мне кажется, ни фига оно не работает. Разводилово одно. Ну, я им устрою, если не сработает! Я этого Петерса со всей его шарашкиной конторой выведу на чистую воду. Я его по миру пущу!.. — Андрей был настолько взбешен, что даже не слишком понимал, что говорит.

Олеся дождалась шести вечера и как ошпаренная убежала из офиса, боясь по дороге встретить Андрея. Выйдя на улицу, она достала мобильный и набрала номер отца Михаила. Ой не брал трубку.

«Значит, на службе, — подумала Олеся, — тем лучше, застану его в храме». И она заспешила в церковь.

Отец Михаил действительно служил. И хотя Олеся приехала к самому отпусту, она еле дождалась батюшку из алтаря. Двух женщин священник отпустил быстро и сам подозвал Олесю.

— Ну, как ты сегодня? — с тревогой в голосе спросил он.

— Плохо, батюшка, очень плохо. Я не могу так больше. Еще чуть-чуть, и я не знаю, что будет, — произнесла девушка и заплакала.

— Ну, ну, будет тебе сырость разводить, — постарался утешить ее батюшка. — Знаешь, как некоторых святых блудный бес искушал? А что про нас говорить-то?

— А я не святая, — прошептала Олеся, вытирая слезы.

— А мы должны быть святыми, — строго произнес отец Михаил, — или ты тоже, как все, хочешь с краюшку да в раюшку? Не получится. Господь нас призвал к святости. Так что с сегодняшнего дня ты усиливаешь молитву. Одну кафизму, акафист Богородице и обязательно две главы Евангелия, а лучше больше, поняла?

— Поняла, — прошептала Олеся.

Следующий рабочий день прошел у нее в тяжких страданиях. Олесе казалось, что чем больше она молится, тем больше на нее нападают греховные помыслы. Они уже не оставляли ее, а атаковали без перерыва. А присутствие Андрея стало и вовсе невыносимым.

Вечером Олеся вновь пришла в храм к духовнику. На этот раз он не служил, а исповедовал. Она, как всегда, подошла последней.

— Вот что я тебе посоветую, — сказал отец Михаил, выслушав Олесю. — Думаю, надо тебе с работы уволиться. Поезжай на недельку в монастырь. Как раз сейчас Великий пост, самое время помолиться. Там помолишься, в себя придешь. Иначе, боюсь, ты не справишься. В общем, пиши завтра заявление. Работу с твоей светлой головой ты всегда найдешь, а вот жизнь поломать себе в одно мгновение можно…

Олеся ушла от батюшки в глубоких раздумьях. Она не знала, как объяснить родителям внезапный уход с работы. А посвящать их в произошедшую с ней историю ей совершенно не хотелось. Отец Михаил, словно угадав ее мысли, сам позвонил ей на мобильный:

— Да, вот что, — сказал он, не здороваясь. — Родителей на себя беру. Я Ларисе и Игорю Степановичу сам все объясню.

— Ой, спасибо, батюшка, я как раз думала…

— Не за что. С Богом! — И отец Михаил нажал кнопку отбоя.

Олеся переживала не только из-за работы, но и из-за предстоящей поездки. Мама никогда ее не отпускала пожить в монастыре, считала, что для ее не слишком крепкого здоровья это не полезно. Там ведь послушания, ранний подъем, трапеза более чем скромная, особенно Великим постом…

«Хорошо, что у нас один духовник, — думала Олеся по дороге домой, — не будет скандала, слез, упреков. Мама все равно сделает так, как ей скажет батюшка». Олесе стало легче. Теперь оставалось написать заявление и отнести его Андрею Анатольевичу.

Глава 21

Крисочка, — елейно-бархатным голоском пропел Петерс, просовывая голову, а затем и мешкообразное туловище в кабинет Кристы. — Ты делаешь успехи, детка, потому хочу сделать тебе сюрприз. Я решил подарить тебе ученицу.

Криста вскинула брови и хотела что-то ответить, но колдун не позволил.

— Тсс, — просипел он, приложив указательный палец к губам и состроив сладострастную гримасу. — Олимпия, иди скорее сюда.

В комнату впорхнула Олечка. Одета она была в блестящий балахон, который переливался и искрился, как у циркачки. Ее светлые волосы были распущены, в них были вплетены совершенно не сочетавшиеся с остальным нарядом черные розы.

— Вот, — торжественно произнес Петерс, — твоя первая ученица, прошу любить и жаловать. Думаю, ей стоит поприсутствовать на твоих сеансах, а затем она пройдет инициацию. Надеюсь, ты сможешь подготовить ее к столь великому таинству.

— О, мой господин, это такая великая честь для меня… такое признание с вашей стороны, что вы даете мне ученицу. Надеюсь оправдать ваши ожидания, — с благоговением произнесла Криста, вставая с места и отвешивая Петерсу глубокий поклон.

Маг ответил ей легким кивком и протянул руку Олечке. Та сделала что-то вроде реверанса и поклонилась колдуну и своей новой наставнице.

Внезапно полную умиления сцену прервал стук в дверь. В дверном проеме показалась плешивая голова второго помощника, Диптриха, который писклявым голосом произнес:

— Прошу великодушнейше прощения, но в приемной господина мага дожидается клиент… — Диптрих сделал паузу, словно вспоминая имя. — Андрей Белозерский — требует срочно принять.

Маг выдержал паузу и пафосно ответил:

— Сообщите ему, что госпожа Криста примет его минут через пять, мы сейчас заняты. — И маг сделал многозначительный жест, означавший, что Диптрих должен немедленно удалиться.

— О, господин маг, простите великодушнейше за беспокойство, но клиент немного не в себе: он скандалит и требует вас.

— Это что еще за фокусы? — возмущенно вскинул брови колдун, бросив на Диптриха испепеляющий взгляд.

Второй помощник сильно побледнел, но все же отважился просипеть:

— Клиент требует только вашего высокого присутствия, грозится подать в суд.

Петерс вознегодовал еще больше. Видно было, как ему, не сходя с места, хочется стереть неведомого наглеца в порошок. Но и Олимпию-Олечку пугать раньше времени обратной стороной их теперь уже общей профессии не хотелось. Колдун снизошел до великой милости:

— Ладно, пусть ждет, скажите ему, что скоро мы будем.

Диптрих поклонился так низко,"что его худое, как скелет, тело переломилось пополам, а лоб уткнулся в дорогой персидский ковер. В ту же секунду он исчез.

Разъяренный Андрей метался из утла в угол, когда в приемной бесшумно возник Петерс. Он стоял, как гора, скрестив руки на груди, и грозно смотрел на разбушевавшегося клиента.

— Вы звали меня? — громовым голосом спросил колдун. — Какое у вас дело, что вы в столь поздний час осмелились меня беспокоить?

— Если вы ждете извинений, что я осмелился беспокоить ваше высочество, или как вас там, в столь поздний час, то их вы от меня не дождетесь! — выкрикнул в запале Андрей.

— Вот как? — Колдун вскинул брови. — Мне не нужны ваши извинения, я даже без помощи охраны могу выбросить вас на улицу сию минуту. Но я все же соизволю выслушать вас. Итак, присаживайтесь, как говорят в миру, правды в ногах нет.

— В ногах правды нет, — огрызнулся Андрей и плюхнулся в кресло.

Колдун с важным видом занял свой трон, украшенный резными черепами и руническими надписями.

— Итак?

— Итак, — передразнил интонацию колдуна Андрей, — я заказал в вашей конторе услугу по привороту любимой девушки. Я выполнил все, что просила ваша ведьмочка, как ее, Криста? Прошел унизительную процедуру, выложил кругленькую сумму, а результата не получил! — Более того, — продолжил возмущаться Андрей, — любимая девушка сегодня уволилась из моей компании, и теперь я вовсе не смогу с ней видеться. Так что результат вашей работы не просто нулевой, а отрицательный! Я не за этим приходил к вам!

Закончив свою тираду, Андрей попытался вскочить с места.

— Сядьте и не дергайтесь, — приказал ему Петерс. — Если вы пришли за результатом, вы его получите, рано или поздно. При условии, что будете делать все, что вам говорят.

— А я уже выполнил все, что мне говорили! Но получил обратное! Вы сами убеждаете клиентов в том, что занимаетесь просто-напросто разводом и мухлежом. Это мошенничество! Может, вы не знаете, кто мой отец? Мой отец — Анатолий Белозерский. Мне достаточно ему только намекнуть, и вашу контору в миг все СМИ страны смешают с дерьмом. И я это сделаю, если в ближайшее время не получу нужный результат. Обещаю вам.

Колдун сидел молча, ни один мускул не дрогнул на его каменном, мертвенно-бледном лице, даже когда Андрей произнес свою самую страшную угрозу. Белозерский-младший привык, что имя его могущественного и влиятельного отца, владельца центрального телевизионного канала, трех рейтинговых радиостанций, нескольких влиятельных журналов и газет, у многих вызывает страх и трепет. Перед Анатолием Белозерским склоняли головы великие политики, деятели культуры и науки… Он мог провести мощную предвыборную кампанию президента или мэра, лидера партии, раскрутить никому не известную звезду так, что о ней начинала говорить вся страна, или, наоборот, организовать такой черный пиар, что человек начинал жалеть, что родился. Петерс не был исключением: он тоже понимал, что, несмотря на собственное могущество, в чем-то противостоять медиамагнату Белозерскому он не сможет. Колдун представил себе, какой вал разоблачительных передач и статей в один миг обрушится на его контору. И тогда прощай популярные ток-шоу, целые кинотеатры и стадионы, жаждущие все новых и новых сеансов магии от знаменитого Петерса… Этого допускать было никак нельзя.

Выслушав Андрея, колдун многозначительно скрестил руки на груди. Многочисленные перстни на пальцах блеснули таинственным светом.

— Мы поможем вам, не сомневайтесь, — как можно спокойнее и вкрадчивее начал он. — Должен сказать, что магия — гибкая вещь. Это не услуга сантехника, когда унитаз либо течет, либо нет. Эффект не всегда может проявиться сиюминутно, иногда надо подождать какое-то время. А учитывая то, что девочка уволилась… — Здесь колдун сделал многозначительную паузу. — Если девочка уволилась, могу заверить вас, что заговор действует. Просто она почувствовала к вам влечение и испугалась этого. Вы ведь, насколько я знаю, ее начальник. Скромная девушка, влюбившись в шефа, может элементарно спасовать. Тем более что сами вы не говорили ей о своих чувствах, о своих желаниях. Это элементарная психология, вы должны это понимать.

— Да, я не говорил ей напрямую. Но я дал понять ей, что она мне небезразлична. Я пытался, пытался… — Андрей запнулся.

Маг ухмыльнулся похотливой улыбкой. Его глаза говорили, что он понял, о какой попытке говорит его клиент.

— Да, но тогда получается, что вы сами ее спугнули, своей грубостью и неосторожностью. Получается, что напортачили вы, а не мы. Ведь женщины — существа загадочные, подчас не знаешь, что им может взбрести в голову. Но ничего, вы не отчаивайтесь. Подождите, мы еще поработаем над вашим делом, и вы увидите, как она сама приползет в ваши объятия. — Петерс, заранее предвкушая успех предприятия, потер ладони. — Только не надо бросать дело на полпути, это может быть чревато для вас неприятностями. Дело в том, что заклятия, оборванные на полпути, имеют свойство возвращаться к тому, кто ими воспользовался. И возвращаются они в виде различных болезней, неудач в бизнесе…

— Вы меня запугиваете?

— Ни в коей мере! Я обязан вас предупредить. Более того, насколько я знаю, мой помощник Ариман уже предупреждал вас. Вы же не вняли ему? Врач всегда предупреждает больного о возможных осложнениях в лечении, и никто не возмущается, что лекарства имеют побочный эффект. Никто не бросает лечение, а вы, встретив небольшое препятствие, малодушничаете. Ай-яй-яй. Нехорошо. — И колдун погрозил Андрею толстым указательным пальцем, на котором красовался самый большой и безвкусный перстень.

Андрей, у которого его выпад отнял, кажется, все силы, обреченно согласился:

— Ну, хорошо, подожду еще немного, но только если вы обещаете эффект.

— Будет вам эффект, самый эффектный эффект, не сомневайтесь. — И колдун засмеялся своему каламбуру мелким неприятным смехом.

Массивное тело его заколыхалось. Вдруг Петерс смолк, глаза его стали холодными и злыми.

— Надеюсь, я вам достаточно ясно все объяснил?

— Да, конечно, достаточно ясно. Я зайду через неделю, для меня это очень важно. Вы же сами сказали, что надо доводить дело до конца, — произнес Андрей, вставая с кресла, которое теперь выпустило его из своих объятий.

Колдун не пошевелился, он сидел как застывшая мумия. Его сильно навыкате глаза были наполовину прикрыты темными веками.

— Заходите, — громко ответил Петерс. А когда Андрей ушел, добавил:

— Если живы будете.

Глава 22

«Лекции шли тяжело. Игнатий чувствовал напряжение, он не мог сосредоточиться. Сегодня он совершенно не мог держать аудиторию. Студенты, видя рассеянность преподавателя, постепенно начали расслабляться: шуршали бумажками, хихикали, копались в мобильниках, ерзали и пересаживались с места на место. На галерке уже образовалась веселая компания задорных девчонок, усиленно строивших глазки своим приятелям. Игнатий несколько раз призывал аудиторию к порядку, но, стихнув на несколько минут, шум поднимался снова.

«Что сегодня со мной происходит? — думал Игнатий. — Я совершенно не могу читать лекцию, скоро меня освистают».

— Коллеги, прошу еще немного внимания, — крикнул из последних сил Игнатий, постучав указкой по кафедре. — До конца лекции осталось пятнадцать минут. Я понимаю, что это у вас четвертая пара и вы устали, но имейте уважение друг к другу и к своему преподавателю.

Последние слова он произнес почти в отчаянии. Игнатий окинул аудиторию близоруким взглядом, но вместо понимания увидел скучающие лица, отсутствующие глаза и жующие рты. Ему захотелось все бросить и уйти, хлопнув дверью так, чтобы с потолка посыпалась штукатурка. Но он Сдержал себя. Такое фиаско Игнатий терпел впервые, обычно ему легко удавалось удерживать внимание публики. Хотя читать лекции ему случалось и среди более разболтанной молодежи, уже после первой трети занятия студенты забывали про свои эсэмэски, а после пары буквально засыпали его вопросами. Игнатий получал от этого немыслимое удовольствие, ему нравилось дело, которым он занимался, и он любил предмет, который преподавал.

Но сегодня все было не так. Все пошло наперекосяк с ночи, когда ему приснился то ли сон, то ли явь. Неприятное ощущение от общения с мерзким Ариманом не давало ему покоя. Светозарный юноша, вручивший удивительный свиток, стоял перед глазами. Девушка со взрывом на голове, с которой он столкнулся на остановке, не выходила из ума. Она тоже была продолжением сна, Игнатий это уже понимал. Только вот не мог взять в толк, закончилось сновидение или он все еще находился в его власти. Видимо, эта рассеянная и жующая аудитория ему тоже снится, решил Игнатий. Сейчас смешаются все звуки и краски, а лица превратятся в свиные рыла с рогами и копытами.

Он машинально продолжил читать лекцию и поймал себя на том, что ищет сегодняшнюю незнакомку среди студентов. Что-то подсказывало Игнатию, что встреча с ней — знаковое событие в его жизни. Девушка с растрепанными волосами и странным взглядом еще сыграет в его жизни судьбоносную роль…

— Игнатий Павлович, вам нехорошо? Может, вам воды дать? — послышался где-то рядом участливый голос.

Игнатий вздрогнул. Перёд ним стояла одна из студенток, держа в руках пластиковую бутылку с минеральной водой. Только тогда он с удивлением увидел, что пара закончилась и студенты с шумом покидают аудиторию.

— Что вы сказали? — переспросил Игнатий.

— Я говорю, может, вам нехорошо?

— Нет-нет, все в порядке, я, кажется, задумался.

Тогда студентка прыснула от смеха и помчалась догонять своих подруг.

Глава 23

— Какого черта?! Криста!

— А что я такого сказала? — Криста обиженно пожала плечами.

— Да ты хоть понимаешь, кто его отец?! Нас с потрохами сожрут! Убирать его пока нельзя. Мокруха здесь не поможет.

Петерс метался по комнате, как огромный зверь в клетке. Его мантия развевалась, словно крылья некой птицы. А крючкоообразный нос дополнял сходство с кровожадным коршуном.

Криста полулежала на низкой и невероятно просторной кровати, застеленной черным бельем из тонкого китайского шелка. Ее полупрозрачный пеньюар из дорогущего кружевного шифона слегка прикрывал тело — ровно настолько, чтобы сильнее подчеркнуть наготу. Черные волосы были распущены и струились по молочно-белым плечам.

В ногах, сливаясь по цвету с бельем, тихо мурчал огромных размеров пушистый кот. Криста периодически запускала к нему за ухо руку с длинными, остро отточенными ноготками, нежно перебирая шерстку, — и кот от удовольствия прищуривал глаза, еще громче выражая почтение своей хозяйке. В другой руне ведьма держала бокал с французским вином, периодически отпивая из него аристократическими глотками.

— Не нравится мне все это. Как бы мы ни внушали этому мажору; что заговор действует, рано или поздно он поймет, что это не так. И тогда точно подключится его папанька, этот магнат. Он, конечно, не будет трубить, что мы надурили его сынка, но команда голодных псов-журналюг, жаждущих сенсации, по его команде нападет на нас сразу. И вытащит или состряпает что-нибудь жареное-пареное, что ударит по нашей репутации.

— Вот как? Великий маг боится медиамагната! — И Криста захохотала, запрокинув голову и откинувшись на атласные подушки, чуть не расплескав дорогое вино. — А как насчет того, чтобы навести на него порчу? Или подключить темных духов, Аримана, например? Разве орден в этом не поддержит нас?

— Криста, не будь дурой. Мы не можем выходить за рамки игры, иначе нам самим не поздоровится. Есть определенные законы, которые даже наш повелитель никогда не нарушает, тем более мы.

Маг сел в кресло и налил себе водки.

— Во-первых, орден уже не такой могущественный, как в древности. События двухтысячелетней давности покачнули нашу былую славу и могущество. Сейчас даже такие маги, как я, не имеют того высочайшего посвящения, какое было нормой прежде. Еще несколько столетий назад можно было встретить колдунов, которые могли принимать образ зверя или птицы, убивать одним взглядом, — теперь их не осталось. Люди содрогались от их могущества, они держали в страхе целые державы. Эти духи полностью подчинили себе род человеческий, целые народы, племена и даже цивилизации принадлежали ордену. — Эх, славные были времена, — вздохнул Петерс, опрокинув в себя рюмку водки.

— Врата были сломаны, увы, — продолжил маг. — Мы вынуждены это признать. Но война Денницы не закончена, наступит момент, когда он поглотит этот мир. Й тогда мы будем править новым порядком. Именно мы, посвященные, станем вечными властителями. Орден вновь наберет силу, это будет великая слава, великий звон победы. Последняя битва произойдет в долине Мигиддо, и мы победим. Тогда мы вновь возродимся, обретем истинную силу. Все законы будут изменены. Мир будет покорен нами, и уже никто не сможет нас одолеть. Мы, наконец, насытимся человеческими душами. Великий голод кончится, и это будет триумф. Славный пир, на который мы приглашены уже сейчас.

Глаза мага, с жаром вещавшего о победе сил зла, горели таинственным светом. Но уже через минуту глазницы его вновь потемнели, и лицо его вновь стало походить на застывшую маску мертвеца.

— За триумф! — Криста подняла бокал и залпом выпила остатки вина.

На минуту в комнате воцарилось молчание, тишину нарушал только мурлыкающий кот.

Петерс налил себе еще водки и выпил одним глотком.

— Да, но проблему все же придется решать. Причем заговор усилить больше нельзя. Я сегодня сделал самый сильный приворот, но она, оказывается, христианка, член ордена врага. И в этом вся сложность. Пока не наступила эра заката этого мира и время вечной ночи, мы не имеем над ними полной власти…

— Папочка, давай завтра заниматься этой проблемой. Твоя киска давно ждет тебя, — томно промурлыкала Криста. Она пошевелила бедрами и вытянула худую стройную ножку, давая понять, чего хочет.

— Нет, кисулька, не сегодня. — Петерс с озабоченным видом поднялся с кресла и холодно поцеловал ученицу в лоб. — Мне сегодня предстоит еще встретиться с владыкой и узнать от него, что делать дальше.

— Ну, папочка. — Криста обиженно вытянула губки. — Ты уже забыл, когда последний раз был со своей киской. — И она протянула к магу длинные тонкие руки, желая завлечь его в свои объятия. — Прошлый раз все было так сильно, так страстно. Я хочу страсти, я хочу огня…

— Я сказал — не сейчас. — И Петерс резко высвободился из объятий любовницы. — Дело важнее, не тебе объяснять.

Колдун выпрямился и быстрыми шагами направился к выходу.

Глава 24

Игнатий брел по улицам, не разбирая дороги. Его старые ботинки промокли почти насквозь, но он не чувствовал этого. После обеда заметно похолодало, подул промозглый ветер, и на улицах почти не осталось прохожих. Игнатий не поехал домой на троллейбусе, а решил пройтись, считая свое сегодняшнее состояние во время лекции следствием длительного переутомления. В последнее время он много работал над диссертацией. Плюс лекции в универе, практические занятия со студентами, зачеты, хронический недосып — все это могло негативно сказаться на самочувствии.

Игнатий никогда не обращал внимания на здоровье. Еще подростком он начал страдать сильнейшими головными болями. С годами он научился на них не реагировать, зато стало часто прыгать давление и болеть сердце. Впрочем, все это Игнатия не тревожило. Единственное, чего он боялся, это помрачения рассудка и, как следствие, неадекватного поведения. Он считал, что голова должна быть всегда ясной и работать как отлаженный механизм. А сегодня его рассудок внезапно дал сбой, что совершенно выбило Игнатия из колеи.

Он вроде бы шел по направлению к дому, но через час понял, что идет по незнакомым улицам, совершенно в противоположную сторону. Уже начинало смеркаться, к тому же пошел дождь, напомнивший Игнатию, что у него нет зонта.

Пока Игнатий решал, как поступить дальше, не начать ли срочно искать ближайшую станцию метро, случилось неожиданное — улицы начали принимать знакомые очертания. Игнатий понял, что находится в переулках Остоженки — да-да, там, где начался его вчерашний сон. Молодой человек даже понял, куда именно он идет — к дому с лепными звездами и нетопырями.

Игнатий рассмеялся:

— Теперь остается выяснить одну маленькую вещь: является ли мое теперешнее состояние продолжением сна. Либо, наоборот, это сон был явью и все происходит со мной на самом деле. Бред какой-то…

Игнатий остановился и изо всех сил хлестнул себя по щекам, потом еще раз. Он почувствовал боль, но больше ничего не произошло, так называемый сон не кончался.

— Как бы я хотел оказаться сейчас в своей кровати. Чтобы завтра позавтракать и мирно пойти на лекции, а не бродить здесь по этой слякоти, — произнес вслух Игнатий.

— Всегдашнее желание людей — проснуться в своей кроватке, поесть и делать то, что делают все, как стадо баранов, изо дня в день… — услышал он знакомый голос за спиной.

Игнатий вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Ариман собственной персоной. Все в том же лиловом пончо и странных джинсах, но на этот раз над головой он держал еще и огромный бордовый зонт. Игнатий еще никогда не видел таких зонтов. Что-то в нем было необычное… нечеловеческое. Прошло несколько мгновений, и Игнатий понял, что именно его удивило: зонт был живой…

Ариман тем временем напомнил о себе:

— Хочу еще раз представиться, ваш покорный слуга — Ариман. При этих словах он поклонился. — Давеча, если помните, мы немного общались. О, да вы, дорогой Игнатий, совсем промокли! Пожалуйте ко мне под зонт, нам все равно по пути. Вы ведь ищете дом с лепниной? Особнячок-с, он здесь, неподалеку.

Я как раз туда направляюсь. К тому же нам надо потолковать об одном очень занятном дельце…

Игнатий действительно промок и замерз. Темные улицы продолжал заливать дождь; между струями его еще и гулял промозглый ветер. Поэтому предложение укрыться под зонтом показалось Игнатию весьма заманчивым. Больше того, ему вдруг почудилось, что так он спрячется не только от потоков воды, но и от ветра и холода. Он хотел уже было сделать шаг навстречу Ариману, как вдруг встретился с ним взглядом.

Глаза нового знакомого Игнатия были пусты, словно за человеческим обликом скрывалась черная бездна.

«Это не человек!» — пронеслась в мозгу страшная догадка. В следующее мгновение он услышал спасительный голос:

— Не подходи к нему, беги!

Игнатий сорвался с места и помчался в противоположную сторону. Как добежал до метро, он не помнил, но, лишь оказавшись в его светлой и теплой утробе, Игнатий почувствовал себя в безопасности. Он перевел дух и уже спокойнее пошел к эскалатору.

Глава 25

Год назад

— Привет, Жанусик! — послышался в трубке бодрый знакомый голос, — Не узнала? Конечно, столько лет прошло. Ну что, угадаешь или подсказать?

— Димон! — вскрикнула Жанна.

— Удивлена? — захихикал голос.

— Если честно, то да. Какими судьбами? Как это ты вспомнил про меня?

— Соскучился, вот и позвонил. А ты все там же и так же? — явно иронизируя, спросил Димон.

— А я все там же и так же, — повторила за ним Жанна.

— Слушай, а хочешь я к тебе прямо сейчас приеду, а? Тебе чего захватить, шампусика или «крепыша»? — Димон не собирался ждать особого приглашения.

Повисла неловкая пауза. Жанна пыталась понять, хочет она или нет видеть у себя Димона.

Несколько лет назад они расстались очень нехорошо. Жанна была влюблена в Димку почти до беспамятства еще со школы. Но как обычно бывает, их роман закончился трагедией. Как натура впечатлительная, девушка страшно и долго ее переживала.

Жанна рослав детскомдоме. Когдадевочке было пять лет, ее мать лишили родительских прав. Какое-то время внучку растила престарелая бабушка, но потом, по немощи, была вынуждена отдать ее в детский дом. Мать вскоре скончалась от передозировки наркотиков, а потом умерла и бабушка, оставив Жанне однокомнатную квартиру в хрущевке на пятом этаже.

Когда Жанне исполнилось восемнадцать, она смогла покинуть ненавистный детский дом и переехать сюда. Детдом она и сегодня вспоминала с содроганием, хотя у нее там был близкий человек — директор Нонна Михайловна. Это она заметила художественные способности девочки и добилась того, чтобы живописи ее учили в лучшей в Москве художественной школе. Нонна Михайловна всегда верила в талант воспитанницы и прочила ей большое творческое будущее, за что Жанна была ей очень благодарна.

Вот там-то, в художке, Жанна и встретила свою первую любовь — Димку Шарова. Это был избалованный домашний мальчик, детдомовцы таких ненавидели — за то, что у них есть папа, мама, бабушка, дедушка, любимая собака, собственный мотик, плеер и прочие детские радости.

А Жанна любила Димку класса с седьмого. Вначале она тихо сохла по нему, а в классе одиннадцатом у них закрутилась настоящая любовь. Сразу после школы Жанна поступила в Суриковку и переехала, наконец, в свою собственную однушку — нищенскую, убогую, давно не ремонтированную, но свою собственную. И это было двойное счастье, потому что тогда у нее был еще и Димка. Казалось, это навсегда.

Именно Димке суждено было стать первым мужчиной Жанны. Тогда на все том же видавшем виды продавленном диване они предавались любви и наслаждались друг другом. Тогда они казались себе такими взрослыми, разбирающимися во всех тонкостях жизни. Как вдруг идиллия рухнула как карточный домик.

Димка ушел. Жанна как сейчас помнила тот октябрьский дождь, не перестававший лить вторые сутки подряд, когда Димка явился за своими вещами. Он ничего не собирался объяснять, просто собрал вещи в синюю спортивную сумку и оставил ключи в прихожей. Жанна осталась наедине со своим горем, дав волю слезам, как только за Димкой захлопнулась дверь. Она выла как зверь, каталась по полу, рвала на себе волосы, пока от бессилия не забылась тяжелым кошмарным сном.

Тогда она впервые увидела тот мир, который рисовала по сей день. Но самое первое видение отпечаталось в ее мозгу до мельчайших деталей. Место, в котором она очутилась, было странным. Какая-то хмарь вместо света. Серо-бурые то ли стены, то ли слои тумана. Время от времени рядом слышался звук лопающейся гитарной струны. Земля точно мертвая, ни травинки на ней. Да и земля ли это? Ноги стоят твердо, а топнуть или хотя бы провести ботинком черту невозможно. В воздухе — стойкий запах застарелой пыли…

Жанна очнулась на полу, и ей сразу захотелось написать то место, из которого она только что вернулась. Но сразу решиться на это она не смогла. Путешествия в страну странностей между тем продолжались. Бывали моменты, когда сны оставляли Жанну и она думала, что навсегда, но видения возвращались снова и снова.

Жанна пыталась забыть свою первую любовь, встречаясь с мужчинами из художественной тусовки, отправляясь в поездки автостопом по городам и весям. Этюды, песни под гитару, дреды и фенечки как символы внутреннего поиска… Горечь от предательства поутихла, но любовь не возвращалась, зато путешествия в страну странностей становились все навязчивее и регулярнее. После разрыва с Димкой работы Жанны перестали быть солнечно-радостными; впрочем, картины, полные мрака и темноты, пользовались даже большим успехом.

Однажды Жанна вернулась в свою квартиру после очередной тусовочной поездки. Девушка настолько устала от тяжелой дороги, что бросила в прихожей тяжелый рюкзак и заснула не раздеваясь. В ту ночь ее посетило самое яркое и страшное видение. Она стояла на краю пропасти, в которую с грохотом несся огромный водопад. Но леденила сердце даже не высота — бездна под ногами Жанны была заселена мерзкими духами. Они взывали к ней и манили к себе. Лишь невероятным усилием воли Жанна заставила себя очнуться от этого кошмара.

В то утро косички-дреды были нещадно срезаны и выброшены в мусорное ведро. Жанна встала к мольберту и принялась с поспешностью запечатлевать увиденное. Именно тогда она поняла, что ее сны — гораздо больше, чем просто сны, а отражение жуткой и вполне реально существующей действительности.

Вот уже год как Жанна жила затворнической жизнью. Старые друзья по тусовке были изгнаны из ее жизни вслед за дредами. Теперь она никому не звонила, кроме барыги Женича, никуда не ходила, кроме магазина, уволилась из художественной школы, где подрабатывала уроками живописи. Постепенно ей тоже перестали звонить, приходить и приглашать в поездки. Казалось, о ней всерьез и надолго забыли. И вдруг звонок — первая и до сих пор не забытая любовь.

У Жанны забилось сердце, во рту пересохло. Она сглотнула слюну, не зная, что ответить.

— Алло, Жанусик, ты меня слышишь? Ты там, что, умерла? Ну, короче, я щас приеду. Минут через сорок, о’кей?

Жанна не успела ничего ответить, как в трубке послышались короткие гудки.

Глава 26

— Пощади, владыка! — неистово кричал колдун, ползая по полу. — Пощади! — прохрипел он из последних сил. Очередной удар боли сразил его наповал. Петерсу показалось, что сейчас его живот лопнет и окровавленные кишки вывалятся на паркет, обдавая зловонием всю квартиру. Через секунду он очнулся и понял, что выпачкан собственными фекалиями, что они лезут даже изо рта. Это унижение было ужаснее любой боли и судорог.

А как красиво все начиналось, когда владыка благоволил к нему! Но это было в самом начале, когда он только принял посвящение. Петерс чувствовал упоение властью и силой, силой и властью. Это был полет, это была свобода, но после подписания окончательного договора, того самого, который является последней клятвой и считается точкой невозврата, все изменилось. Теперь встречи с повелителем приносили неимоверную муку и нечеловеческие страдания. Именно нечеловеческие, так как после подписания договора он перестал быть человеком. Он был уже полностью причастен темным духам, человеческим у него оставалось только тело. То тело, пусть уже и многократно поруганное, которое так ненавидит учитель. Потому как оно — творение врага.

— Пощади, — снова прохрипел маг. Его еще раз вырвало, на этот раз кровью, очередная страшная судорога пронзила тело. Но повелитель молчал.

— Прошу тебя… — взмолился обессиленный Петерс. Я ведь выполнил все условия — двенадцать человеческих жертв у твоего алтаря. Но силы мои иссякают. Я не могу сделать элементарный приворот только из-за того, что привораживаемая женщина находится в стане нашего врага.

— Я сыт бомжами и алкоголиками. Ты хотел задобрить меня душами человеческого отрепья? Душами низших отбросов, которые никому не нужны? Разве только нашему сердобольному Врагу, который, как Он говорит, любит всякую душу Своего творения. Но сейчас речь не об этом. Мне нужна последняя, тринадцатая жертва. Только тогда ты получишь власть над последователями Врага.

Воцарилась тишина, боль прошла. Петерс медленно поднялся и, шатаясь, побрел в ванную. Через час, закутавшись в теплый халат, он сидел в кресле перед камином. Его знобило, голова отяжелела, руки и ноги налились свинцом.

— Привет, Петерс, — послышался как всегда бодрый голос Аримана.

— А, это ты дружище? — устало проговорил колдун, приподняв отяжелевшие веки.

— Ты что-то плохо выглядишь, Петерс, — сказал Ариман, устраиваясь в кресле напротив. — У меня к тебе разговорчик серьезный, но ты, похоже, совсем раскис?

Петерс ничего на это не ответил, лишь повел бровью в сторону Аримана. Будь у него хоть немного больше сил, он бы ни за что не позволил разговаривать с собой таким тоном.

— Ты зря игнорируешь меня, Петерс. Разговор касается как раз твоего последнего общения с владыкой. Я принес тебе некоторые наводки, как действовать дальше.

Волю повелителя не исполнить было нельзя. И Петерс заставил себя ответить:

— Да? И что ты хочешь мне сказать? Я весь внимание.

— Тринадцатая жертва! Вот о чем я тебе хочу сказать. Меня послал владыка дать тебе подробные указания.

Петерс напрягся, видно было, как у него заходили желваки на щеках.

— Тринадцатая жертва, Петерс, — и ты получаешь власть над станом Врага. — Ариман захихикал своим мерзким смешком.

— О, Петерс, я вижу, ты боишься этого решающего шага. Знаешь, в чем твоя проблема? В том, что и принося эти двенадцать жертв, ты боялся. Ты выбирал самые отбросы человеческого общества потому, что это просто, доступно, а главное — безопасно. Ты трус, Петерс, жалкий трус. Владыка только по своему долготерпению принял от тебя эти жертвы.

— А как действует не трус? — спросил колдун, устало потирая переносицу.

— Ты меня спрашиваешь? О, Петерс, ты не перестаешь меня удивлять. Находясь на столь великой ступени посвящения, ты не перестаешь малодушествовать. Это позор, полное позорище для тебя лично. Вспомни нашего верного слугу, который, не имея ничего, выточил меч, нанеся на него имя и число имени верховного. И в самый главный и мерзейший праздник врага, когда его верные слуги думают, что празднуют победу над смертью и адом, нанес сокрушительный удар трем его избранникам, причем таким, которые находятся в высшем воинстве врага. Три монаха были в одночасье принесены в жертву. А ты? Оцени то, что делаешь ты…

— Я готов сделать все, что велит мне владыка, — как можно тверже произнес Петерс. — Тринадцатая жертва — ты сказал, что дашь мне разъяснения по этому поводу. Я жду их. — Колдун уже взял себя в руки и, зная, что Ариман специализируется на унижениях, прежде всего стремился прекратить их.

— О, Петерс, браво! — Ариман захлопал в ладоши. — Со мной, помощником своего владыки, с одним из верховных духов, ты разговариваешь как с мальчишкой? Твое дело — слушать и внимать, внимать и слушать, а не показывать свое скудоумие. Но я не буду больше тратить время впустую…

Глава 27

Год назад

Жанна ждала звонка в дверь и все же вздрогнула, когда он раздался. Димон появился через полчаса, даже раньше, чем обещал. У девушки забилось сердце, она вспомнила тот момент, когда Димка уходил. Жанна не хотела новых переживаний по этому поводу. Все эти годы она старалась вычеркнуть его из своей жизни и памяти. Ей это почти удалось. И тут его принесла нелегкая… Зачем? Если бы Димон не бросил трубку, она точно сказала бы ему, чтобы не приезжал, чтобы не смел переступать порог ее маленькой крепости, ее раковины, в которой она прятала свою жизнь и которую берегла, как зеницу ока, от жизненных штормов.

Жанна трясущимися руками повернула дверной замок.

— Привет, — как можно суше произнесла она, всем видом демонстрируя безразличие. — Ну, заходи, коль приехал.

— Жануха! — заверещал Димка, пытаясь обнять ее. — Сколько лет, сколько зим! А ты не изменилась — все такая же, как была тогда, в восемнадцать лет.

— Ты тоже не изменился, — уклоняясь от Димкиных объятий, сказала Жанна и поспешно ушла на кухню.

— Что-то ты неприветлива, а я вкусностей притащил два мешка и бухла, — тарахтел Димон, протискиваясь с пакетами по узкому коридору. — Ну прости, незваный гость хуже татарина, но я к тебе с самыми что ни на есть теплыми чувствами. — Давай забудем былое и выпьем за встречу, — говорил Димка, одновременно выкладывая из пакетов нарезки, закуски, ставя на стол бутылки.

Жанна стояла спиной к окну, скрестив на груди руки, и молча наблюдала, как Димон заполняет ее холодильник и раскладывает снедь на столе.

— «Крепыша» взял, «Мартель ХО», ты, наверное, отродясь такого не пила, а это «Асти», полегче, но тоже хорошая вещь. Нарезочка, колбаска копченая, сыр «Дор-блю». Слушай, Жануха, что ты стоишь как вкопанная? Помоги на стол накрыть! Впрочем, не надо, я и так все здесь помню. На кухне, я смотрю, у тебя ничего не изменилось за десять лет, даже посуда та же.

— А меня все устраивает, — наконец прервала молчание Жанна, нервно поведя плечами.

— Да я не в упрек. Садись за стол, все готово. А рюмки у тебя где? Все, нашел. Жанух, садись, наконец. Начинаем с крепенького, потом пойдем на понижение, — тараторил Димон, разливая коньяк по рюмкам.

У Жанны от запахов такой снеди закружилась голова, но она пока не спешила к столу.

«Может, выгнать его? — думала про себя Жанна, глядя на суетящегося Димку. — Чего приехал как снег на голову? Да еще с кучей жратвы… Может, и правда, соскучился?» Недолго поразмышляв, Жанна все же решила уступить своей гордости и посидеть с Димкой. Тем более что такая еда и тем более коньяк для нее действительно были редкостными деликатесами, она и вспомнить не могла, когда ела подобное.

— Ну, за встречу! — произнес Димон и, не дожидаясь ответа Жанны, залпом опрокинул в себя стопку конька. Потом крякнул, пожевал дольку лимона, не преминул сказать избитое: «После первой и второй перерывчик небольшой»…

— Теперь за тебя, Жанух. — Димон так же резко осушил и вторую рюмку. — Чтобы у тебя было все. Ну, давай приступим к трапезе, я голодный как волк.

Жанна выпила рюмку, пожевала кусочек сыра и, глядя на выпивающего и жадно уплетающего еду Димку, подумала: «Блин, и это ничтожество я когда-то любила. Как меняются взгляды со временем…»

Димка за десять лет сильно изменился: постарел, обрюзг, отрастил пивное брюшко. Вид у него был достаточно потасканный. А ведь ему не было еще и тридцати.

«Да, — продолжала думать Жанна, — и об этом убожестве я плакала».

— Слушай, Дим, а ты что приехал так внезапно? — спросила она, стараясь не показывать своего отвращения к сидевшему напротив типу.

Жанна умела ценить даже мало-мальски хорошее отношение к себе. Она встречала его очень редко, особенно когда жила в детском доме. А тут человек приехал, привез кучу вкусностей, забил ими холодильник. Теперь неделю, а то и две можно в магазин не ходить, смаковать деликатесы…

«Может, он прощения хочет попросить, — думала Жанна, пытаясь посмотреть на гостя другими глазами, — мало ли, может, совесть замучила…» Тут она встретилась с достаточно захмелевшим Димкой взглядом.

«Ну, нет, совесть тут ни при чем, раскаянием тут и не пахнет, — усмехнулась про себя Жанна. — Ладно, посмотрим, что дальше скажет».

Жанна, в тон Димону, залпом осушила вторую рюмку. С непривычки у нее закружилась голова, жар разлился внутри живота, и Жанна поняла, что ей сейчас станет хорошо.

— Ну, расскажи, Жанка, как жива-здорова? — приступил к разговору Димон.

— А что мне рассказывать, ты и так все видишь, ничего особенного. Ты лучше про себя расскажи, я ведь о тебе ничего за это время не слышала.

— Да что я, — Димон махнул рукой, как это делают алкоголики. — Жизнь — дерьмо, можно сказать, полная ж…

— Что так?

— А вот так, не складывается жизнь, не везет мне пока.

— В чем не везет?

— А во всем. Женился — развелся. На работу пошел — уволился, на другую пошел — уволили, на третью пошел — еле ноги унес. А сейчас вот подрабатываю маленько.

— А на какие шиши такое изобилие принес? Я думала, ты как минимум топ-менеджер, — слукавила Жанна, глядя на видавшие виды Димкины джинсы и дешевую китайскую толстовку.

— А это потому, что я не жмот, — важно произнес Димон. — Если у меня есть бабки, я покупаю, что хочу. Хотел тебе приятное сделать. Я ж тебе говорю — подработки разные бывают, сегодня одно дельце прокрутил, и к тебе. Хотя знаешь, Жанка, я к тебе по делу. Беда у меня. — И глаза Димки покраснели и налились слезами.

— Что за беда?

Димка пустил слезу, смахнул ее со щеки, словно застеснявшись, выдержал паузу и произнес:

— Мать у меня заболела — рак. Операция нужна, потом химия и это, как его, облучение.

— Ужас какой, — искренне посочувствовала Жанна. — А врачи что говорят?

— Врачи говорят, что прогноз хороший, вовремя обнаружили. Если все сделать, то жить будет, почти девяносто процентов дают. А если не делать, то умрет через год-полтора в страшных муках. Да вот беда, операция пятьсот тысяч стоит.

— Чего пятьсот тысяч? Долларов, что ли?

— Да нет, рублей, но их у меня нет, а мать спасать надо. И я один у нее. Отец на пенсии, сам еле-еле, а больше у нас никого, ни родственников, ни друзей.

— А что ж ты тогда деликатесов накупил, деньги тратишь? — спросила Жанна.

Димон удивленно посмотрел на нее:

— Слушай, Жанка, ты меня удивляешь! Эта жратва пять тысяч стоит, а мне надо пятьсот. Тут экономь, не экономь — не поможет.

— А что поможет?

— Ты поможешь.

Теперь уже Жанна вытаращила на Димку удивленные глаза:

— Я? Чем я могу помочь? У меня заработки еще более случайные, чем у тебя.

— А мне твои заработки и не нужны, от тебя вообще ничего особо не требуется. Слушай, Жанка, умоляю тебя, помоги мне мать спасти, помрет ведь.

— Так что тебе надо-то?

— План такой: я, типа, возьму в банке кредит на эту сумму. А тебе только всего лишь поручителем выступить.

— Поручителем? Это как?

— Жанка, ты чего, в лесу живешь? Это элементарно, ты, типа, за меня в банке поручаешься, ну, подписываешь бумаги, что давно меня знаешь, что я этот кредит им отдам. Ну, то есть ручаешься за меня. Вот и все. Элементарно, Ватсон.

— Слушай, ну, я не знаю даже, может, ты еще кого-нибудь найдешь, посолиднее, что ли, — запереживала Жанна. — Я боюсь, меня не возьмут к тебе в поручители. У меня вид непредставительный.

— Да не нужен там твой вид, блин, представительный. Им главное — гражданство да прописка московская. У тебя это все есть.

— Ну а отдавать-то ты как кредит собираешься? Ты ж говоришь, что работы у тебя нет нормальной? — задала ему Жанна очень практичный вопрос.

— О, это ваще не проблема. Помнишь Мишку Рогозина, ну одноклассника моего? Мы еще с ним однажды замутили, он тачку отцовскую разбил, так я ему помогал «мазу» придумывать. Сказали, что, мол, угнал кто-то машину. А я ее в заброшенный гараж засунул. Ну, дня через три его отцу менты позвонили и сказали, что, типа, тачка ваша нашлась, только битая немного. Так вот он мне до сих пор благодарен. У него теперь бизнес рыбно-икорный на Камчатке, ну, ты понимаешь, на икре с рыбой люди миллионы заколачивают. Бабки рекой льются. В общем, он мне предложил войти в долю, ну, там, людей нужных найти, с кем надо свести. Короче, через год-полтора я заколочу ляма два как минимум. Кредит через год точно выплачу. Но это через год, такие дела быстро не делаются. А мать оперировать срочно надо, с раком не шутят, он год ждать не станет. — И глаза Димона вновь покраснели.

— Ну, если только ради твоей матери. Если честно, не хотела бы я что-то подписывать, — замялась Жанна, чувствуя в просьбе Димона какой-то подвох.

— Жанусь, ты у меня одна осталась, пожалуйста, помоги ради матери.

С этими словами Димка взял ее ладони в свои и поцеловал пальцы. У Жанны забилось сердце, откуда-то нахлынули старые чувства. Голова кружилась уже не только от выпитого. Димка говорил какие-то ласковые слова, потом остался на ночь… Утром ушел как ни в чем не бывало. А на следующий день они поехали в банк, и Жанна подписала там какие-то бумаги, а какие, и сама не поняла.

Глава 28

Итак, не будем тратить время впустую, все это разговоры в пользу бедных. К тому же мне изрядно надоело тратить на тебя время, — заносчиво проговорил Ариман. — Работаешь, работаешь, а получается, что все старания напрасны, потому что такие, как ты, своими неумелыми действиями все запарывают. Ты, наверное, уже и забыл, что наша задача — приблизить конец этого мира, приблизить наступление великого торжества тьмы над светом. А из-за таких, как ты… — Ариман вдруг замолчал.

Петерсу очень хотелось поскорее закончить тяжелый для него разговор. Он повторил то, что говорил раньше:

— Если наш господин требует тринадцатую жертву, он ее получит.

— Что ж, давай попробуем, — усмехнулся Ариман. — Он по-прежнему сидел в кресле, но стал почти невидим, словно от него осталась одна тень, как и подобает темному духу. — Тринадцатая жертва — это мужчина и женщина, — произнес он торжественно.

— Мужчина и женщина? Значит, это две жертвы! — удивленно воскликнул Петерс.

— Ты будешь со мной спорить? Сиди и внимай тому, что слышишь, — прикрикнул на него Ариман. — Тринадцатая жертва — это мужчина и женщина, которые нужны нашему владыке. Если они не будут уничтожены, они станут одной плотью и по заповеди Врага родят ребенка, который вырастет и приведет к Врагу целый народ. А народец этот живет пока полностью под нашей опекой, ходит во тьме и собирается ходить в ней до скончания века. Что нового для тебя в том, что Враг заповедовал слугам распространить Свое учение по всему миру? Мы во что бы то ни стало должны это предотвратить. Убей их, принеси их в жертву нашему господину. Они не должны встретиться, их ребенок не может появиться на свет. И еще: если женщина успеет стать членом ордена врага, все пропало. Жертву надо принести до того, как она примет крещение.

— Кто же эти мужчина и женщина?

— А это ты уже должен понять сам. На то ты и маг высокого посвящения. — Ариман усмехнулся, и Петерс снова почувствовал себя униженным. — Ты сразу почувствуешь, что это она, едва встретившись с женщиной. Но начать искать ее ты должен уже сегодня. Времени у тебя нет. Я буду так добр, — Ариман снова осклабился, — что постараюсь облегчить тебе работу, устранив мужчину. Мне очень мешает его Ангел Хранитель, о котором сам парень даже не подозревает, но я, как всегда, справлюсь. Твоя же задача — вычислить женщину и принести ее в жертву. Надеюсь, тебе все понятно?

— И еще запомни, — не унимался Ариман. — Они не должны успеть окончательно перейти во вражеский стан. Если это произойдет, мы будем бессильны помешать Врагу в Его промысле. Выполнишь свою миссию — станешь одним из величайших магов на земле. Не успеешь до мерзейшего вражеского праздника — будешь уничтожен. Как видишь, все согласно договору, так что ничего личного, все по закону.

Последние слова Ариман проговорил с видимым удовольствием. А закончив, наконец, свой монолог, окончательно стал невидимым.

Маг сидел неподвижно, прикрыв глаза. Он не знал, что Ариман, как слуга отца лжи, солгал ему, будто, выполнив страшную миссию, колдун получит власть над христианами. Это и впрямь было вожделенной мечтой Петерса. Но только мечтать об этом мог и сам отец лжи…

Петерс еще долго сидел у потухшего камина. Он пытался понять, где искать нужную ему женщину. Приступать к делу надо было немедленно.

Глава 29

Игнатий вернулся домой, напился горячего чая, с головой забрался под одеяло и заснул крепким сном безо всяких сновидений. Таким сном, какой случается после сильного переутомления или длительного недосыпа. Он проспал как минимум десять часов и проснулся от того, что яркое мартовское солнце слепило ему глаза. Игнатий помчался на кухню, чтобы сварить себе кофе и приготовить завтрак. Есть ему хотелось так, как будто он был голоден три дня.

Вчерашние события казались Игнатию далекими и не слишком реальными. Сегодня, глядя на залитый солнцем город и вдыхая чудесный аромат закипавшего в турке кофе, он думал, что и странный сон, и его хождения по улицам — всего лишь наваждение от переутомления. Надо будет подумать, как упорядочить день, чтобы находилось время для отдыха, решил он.

А пока Игнатий пил кофе с жирными сливками и, не отрываясь, смотрел в окно. Там в сизой утренней дымке раскинулся его любимый город. Игнатий жил на двадцать третьем этаже, и из его окон открывалась потрясающая панорама. Он видел дороги, знаменитые московские высотки, свой любимый универ, Останкинскую башню, напоминавшую шприц… Ему с детства казалось, что этот шприц вот-вот проткнет небо и сделает ему укол. Чуть ближе виднелись купола старинного монастыря, и уже совсем рядом — излучина Москвы-реки. Льда на реке уже не было, но судоходство еще не началось. Игнатию очень нравилось смотреть, как начинают бегать по реке трамвайчики, прогулочные катера и длинные баржи, груженные песком.

Эту квартиру он очень любил именно за то, что она находилась на последнем этаже, дававшем возможность любоваться пространством неба реки и города. Здесь, на кухне, были потрясающие закаты, а в комнате, где он спал, удивительные рассветы, приглашающие начать новый день.

Былау Игнатия и еще одна тайна. Он любил бывать на крыше своего дома. Крыша запиралась на большой амбарный замок, но от него у Игнатия были ключи. Однажды за небольшую мзду он купил их у местного дворника-таджика Бахрома. Правда, кроме Игнатия, всегда находились желающие попасть на крышу, особенно в дни праздничных салютов, поэтому замок периодически спиливали или срывали. Тогда Бахром вешал новый замок, а дубликаты ключей передавал Игнатию.

Часто, устав от трудового дня, Игнатий брал с собой бутылку белого вина, немного сыра на блюдечке и отправлялся на крышу. Он смотрел на первые зажигавшиеся над Москвой звезды, как в окнах домов загораются многочисленные огни, мигают светофоры на перекрестке, едет бесконечная вереница машин через мост над Москвой-рекой… В этот момент Игнатий чувствовал себя самым счастливым человеком, причастным некоей тайне. Вот прекрасный город — он лежит перед ним словно на ладони, открытый всем ветрам, под синевато-черным куполом звездного неба. Вот жизнь этого города, огни в окошках, за которыми люди со своими судьбами. Они ужинают, общаются, собираются^спать… А здесь крыша, и она тоже живет своей собственной жизнью, неведомой для тех, кто остался внизу.

Включается мотор лифта, крякает, посвистывает и замолкает. Доносятся запахи с кухонь, воркуют голуби на чердаке, и дует ветер. Свободный, вольный ветер, такой, какого не бывает там, внизу, на улицах города…

Игнатий ложится на черный рубероид, еще теплый от солнца, закладывает руки за голову и смотрит в синеющее небо. В такие моменты хорошо размышлять над смыслом жизни и чувствовать прикосновение к чему-то вечному, что находится там, дальше, гораздо выше этой крыши московской многоэтажки…

Мысленно побывав на любимой крыше, Игнатий подумал, что пора проверить замок и, если его поменяли, сходить за новым ключом к Бахрому. А потом он примется за привычные дела и все забудется — все, что произошло за последние дни. Вот сейчас наконец он выспался — не работал всю ночь напролет над диссертацией, не готовился к лекциям. Одним словом, отдохнул, стряхнул с себя усталость и теперь готов взяться за работу с новыми силами.

Игнатий налил себе еще кофе, сделал бутерброд с сыром и закрыл глаза от удовольствия.

— Хорошо то, что хорошо кончается, — сказал он вслух. — Никаких Ариманов, никакой Страны четырех рек и прочего не существует. От неприятных снов остаются такие же воспоминания. Но и они со временем проходят. У меня защита через два месяца, а я забиваю голову всякой чушью. Надо реально мыслить и быть реалистом.

— Реальность не всегда зависит от человеческого субъективного мнения, как бы человеку этого ни хотелось, — послышался голос совсем рядом.

Игнатий вздрогнул.

— Игнатий, тебе есть над чем задуматься. Твое сердце ищет истину. Ты, носящий на себе имя Богоносца, должен искать Страну четырех рек. В ней ты найдешь драгоценный камень, в котором заключена суть твоей жизни. Иди, Господин рассвета открыл для тебя путь.

— Но почему я? Я не готов. Сейчас у меня много дел. Лучше как-нибудь потом…

— За тебя просил святой Игнатий, и ты должен идти сейчас же. Все времена сошлись в это мгновение. Да и какое дело может быть сравнимо с бессмертием?

— А если я не захочу, что мне будет?

— Если не захочешь, вода твоя обратится в пыль, сердце будет пронзено черным мечом и все радости обратятся в величайшую беду.

— Но что мне делать? Где дорога в эту страну? Я не встречал упоминаний о ней на картах. И в исторических книгах тоже… Идти туда, не знаю куда, чтобы найти неизвестно что?..

— Посмотри, что у тебя в руках. Возьми и читай. Действуй, и Верховный Властелин будет с тобой.

Игнатий стоял у окна и держал в руках Библию.

— Так просто, — улыбнулся про себя Игнатий. Он еще раз потрогал коричневый переплет книги и задумался над услышанным.

«Значит, вот оно как. Путь указывает эта Книга. Никогда бы не подумал, что это так просто. Что идти далеко не нужно, вот она», — размышлял про себя Игнатий.

Глава 30

День начался с неприятного звонка. Звонили из банка, того самого, в котором год назад Димка взял кредит, а Жанна расписалась как его поручитель. Равнодушный голос молодой девушки сообщил, что Шаров Дмитрий Евгеньевич не произвел ни одной выплаты по кредиту и теперь кредитный долг, согласно договору, переходит к поручителю.

ЖанНа была в шоке. Она ходила по квартире взад и вперед, пытаясь осмыслить то, что услышала. На возражение Жанны, что у нее нечем платить, банковская служащая все тем же невозмутимым тоном ответила, что у поручителя имеется в собственности недвижимость в виде квартиры, поэтому поручитель в состоянии в ближайшее время погасить кредит со всеми процентами.

— Господи, ну за что?! — восклицала Жанна, кусая пальцы. — Как он мог так поступить? Он опять меня предал, кинул. Подлец. Как я могла тогда так повестись? Мать его стало жалко. А может, у него что-то случилось, что он не смог выплатить кредит? — На нее нахлынула волна жалости к неудачнику Димке, который ни работу, ни личную жизнь устроить не способен. Жанна бросилась лихорадочно искать телефоны Шарова.

С того дня, как она подписала поручительство, они с Димоном не виделись и не созванивались. Жанна давно уже не переживала по поводу отсутствия контактов с ним, это общение ей уже было не нужно. По своей наивности она быстро забыла, что подписывала в банке бумаги. Димка тогда напел ей, что это, мол, ни к чему не обязывает, пустые банковские формальности. Дескать, за все отвечает тот, кто берет деньги. А дальше шли прибаутки про больную маму, про операцию, про мамино скорое выздоровление и, конечно, про приятеля Мишку, который взял Димона в икорно-рыбный бизнес. После банка они посидели в кафе — скорее так, для приличия, чтобы не разбегаться сразу. Димка продолжал заливать о том, как он теперь заживет, что икорный бизнес беспроигрышный вариант, что он, как только бабла настрижет, отблагодарит и ее, Жанну.

— Я тебе ремонт в квартире сделаю классный, обстановочку замутим, вот увидишь. Потом махнем куда-нибудь, хоть на Канары, а можно на Гоа. Египет дерьмо, в Египет я тебя не повезу. Жанка, прикинь, мир посмотрим, яхту кайфовую снимем, будем на ней кататься, — без устали тарахтел Димка, потягивая пиво из полулитровой кружки.

Жанне он тогда заказал суши-роллы, которые она никогда в жизни не пробовала. Она молча ела диковинную еду, улыбалась и не слишком внимательно слушала бывшего возлюбленного. Жанна и верила, и не верила ему, единственное, чего она никак не могла предположить, — что он ее вот так подло обманет.

«А может, у него что-то случилось? — пыталась ухватиться за соломинку Жанна, которая все еще надеялась на Димкину порядочность. Она лихорадочно листала записную книжку, куда записала его телефоны. — Надо ему позвонить и все выяснить. Это недоразумение какое-то, не может быть, чтобы меня заставили продать собственную квартиру из-за какого-то чужого кредита».

Тогда они вышли из кафе и спокойно расстались. Димка обещал звонить, сообщать о здоровье мамы и успехах на рыбном поприще. Он не стал провожать Жанну до дома — чмокнул ее в щеку и помчался в сторону метро.

— Жануська, пока! До скорого! — крикнул он ей уже через дорогу.

Жанна быстро забыла ту встречу. Димон ей не звонил, она ему тоже, это был ее принцип. К тому же Жанне было ни до кого, она уже начала жить своей странной ночной жизнью.

Оба его телефона были заблокированы.

— Я так и знала, — произнесла Жанна в отчаянии, отшвырнув трубку. — Этот козел опять меня кинул.

Потом она порылась в записной книжке еще и нашла старый домашний номер Шарова. На него она не звонила уже больше десяти лет, с тех пор, как они расстались. Жанна набрала номер. Трубку сняли на удивление быстро.

— Алло, — ответил пожилой женский голос.

Через пять минут Жанну охватило еще большее отчаяние. Оказалось, что мама Димона практически здорова, ей не нужна была никакая операция, а ее ненаглядный сынок дома не появляется. Мама, так же как Жанна до недавнего времени, свято верила, что сын уехал на заработки на далекую Камчатку делать тот самый икорно-рыбный бизнес.

Жанна нажала кнопку отбоя и обхватила руками голову. Она все еще не могла поверить, что Димка конченый подлец, пытаясь утешить себя мыслью, что кредит он действительно собирался выплачивать сам. Просто в силу каких-то обстоятельств не смог это сделать…

«Может, у него что-то случилось, — думала Жанна, — ведь его самого могли кинуть, он такой доверчивый».

— Да, но мне теперь расплачиваться за чужие глупости! — вспомнила она свое главное горе. — Жила себе горя не знала, а теперь нате, платите по счетам, продавайте хату, ступайте на улицу.

Жанна заплакала как ребенок — заплакала не от того даже, что ее так легко и просто обманули, а от того, что она одинока настолько, что ее любой может обвести вокруг пальца. И все только потому, что на этом свете у нее нет ни одной родной души. До сих пор Жанна верила хоть в какую-то общечеловеческую справедливость — и вот получила очередную пощечину от жизни. Просто потому, что была добра и доверчива.

Немного придя в себя, Жанна набрала телефон Женича.

Трубку долго не снимали, и, когда Жанна хотела уже нажать кнопку отбоя, послышался сонный голос:

— Алле, чего надо?

— Женич, ты? — почти заорала Жанна.

— Ну я, мать твою наперевес. Чего трезвонишь так поздно, белены объелась? Ты на часы давно смотрела?

— Прости, Женич, я поздно? — недоумевала обескураженная Жанна, морщась от безысходности.

— Жанка, ты опять с дуба рухнула. Еще как поздно, ночь на дворе. У тебя совсем крышу снесло, творческая личность. Что у тебя опять? Давай быстро.

— Ой, Женич, прости, я разбудила тебя, давай завтра позвоню.

— Да ладно, все равно уже сон перебила. Говори, что у тебя, что за переполох. Если опять натюрморты, то не возьму, те еще не продались. — И Женич демонстративно зевнул в трубку.

— Нет, Женич, не натюрморты. Ты говорил, что мистику спрашивают, так вот у меня мистика. Много, Женич, много мистики.

— Ты, Жанка, мать твою, видать, обдолбалась. Не было у тебя мистики, ты мне все натюрморты впаривала, — пробормотал барыга и уже хотел повесить трубку.

— Я не обдолбалась, — неожиданно резко сказала Жанна. — И если я тебе натюрморты впариваю, это не значит, что у меня ничего другого нет.

Женич тоже не ожидал от нее жесткости в голосе.

— Ладно, Жанка, не дуйся, мы с тобой не первый год вместе щи хлебаем. Что за мистика, выкладывай. Почему молчала?

— Не хотела продавать, вот и молчала.

— А сейчас че, захотела? — И Женич мерзко захихикал.

— Захотела.

— Ладно, завтра я заеду, позырю, что у тебя. Может, и возьму, но ничего не обещаю. Ну, давай, покедова, бабанька. — И Женич нажал отбой.

Жанна еще долго ходила по квартире и не находила себе места. Она ненавидела Женича с его толстым вечно потным телом, ненавидела его ублюдочное выражение «мать твою наперевес». Впрочем, ей ли теперь обо всем этом думать, главное — деньги достать.

Одышливый Женич заявился к Жанне уже утром. Взобравшись на пятый этаж, он практически совершил подвиг, после которого никак не мог отдышаться.

— Жень, может, тебе воды или чая? — услужливо предложила Жанна.

— Водички, водички мне, а можно и водочки, — пропыхтел Женич и плюхнулся на диван. Диван издал громкий жалобный стон — Жанне показалось даже, что ему пришел конец.

— Насчет водочки шучу, я днем не пью. Ну, показывай, показывай, что у тебя, — уже почти отдышавшись, произнес Женич, жадно оглядывая комнату.

Жанна поставила перед барыгой три картины, самые первые.

Женич заерзал на диване, засопел. Потом достал очки, водрузил их на нос и с важным видом принялся смотреть.

— Я не понял, Жанка, а где ты раньше была? На эту ж тему сейчас у всех стоит. Мистика, запредельщина всякая… А, Жанка? Ты че молчала-то?

— Женич, я не поняла, ты берешь или нет? Или я другим звоню, — резко перебила его Жанна, нервы у которой были на пределе.

— Э, ты погоди! «Другим звоню», «другим звоню»! — перешел на фальцет Женич. — Я же еще ничего не сказал, спросил только, что молчала и не продавала. Я же вижу: не вчера ты их написала. — И Женич поднял на нее вопрошающие глаза.

— Так ты берешь или нет? — Жанна совсем выходила из себя.

— Да, беру, беру все три за полтос.

— Что, с дуба рухнул? Какой полтос, сотня, и без разговоров. У меня другие за сто двадцать забирают, — опять соврала Жанна. — Это я тебе еще так, по дружбе, — добавила она, давая понять, что сегодня у нее разговор короткий.

Женич широко раскрыл глаза, а вместе с ними и мокрый рот:

— Жанка, ты меня грабишь! Ты меня без ножа режешь. Да я тебя… Ничего себе по дружбе. — Он вытер пот и еще больше запыхтел, раздумывая. — Ладно, полтос сейчас, остальное через неделю.

— Через два дня, — произнесла Жанна. — И точка.

— Идет, — прошептал Женич, только при условии — ты покажешь, что у тебя еще есть. Я вижу, что это не все.

Жанна открыла еще несколько картин, стоявших у стены.

Женич вскочил с дивана и принялся разглядывать работы.

— Охренеть, охренеть. Сюрреализм офигенный, Сальвадор Дали в юбке! Давай пока никому не показывай, я у тебя все возьму, — бубнил он, смахивая пот, который уже струями катился в глаза.

— Скорее, реалистическое изучение перспективы, — хмыкнула Жанна.

— Не важно. Важно, что это тема, это круто и это берут. А это что за портрет? — спросил Женич, кивая на мольберт.

— Портрет, — произнесла Жанна, пожав плечами.

— На Ван Гога похоже, у тебя дикое смешение стилей, — хмыкнул Женич. — Знакомый, что ли?

— Яне знаю его, — как можно равнодушнее ответила художница. И поспешила тут же добавить: — Он не продается.

— Ты сумасшедшая, точно. Впрочем, все художники немного того. Не боишься кончить, как Ван Гог? Ладно, давай картины, я пошел, портрет все равно не взял бы, не беспокойся. Вот бабло, можешь не пересчитывать, точность — вежливость королей.

— Остальное послезавтра, — напомнила Жанна, выпроваживая потного коммерсанта за дверь.

— Без ножа режешь, без ножа. Ладно, ладно, заметано, — крикнул ей Женич.

— Вот сука, — бубнил Женич, тяжело спускаясь по лестнице. — Кто-то надоумил ее, точно. В ценах разбираться стала, блин. Но эта ее мазня того стоит, главное, чтобы другим не додумалась предложить. Надо напрячься и выкупить у нее остальное.

Глава 31

— Я не ясновидящая, я не прокручиваю в голове картинки и не просматриваю в пси-поле кино о прошлом и будущем. Но мне это и не нужно. Все, что необходимо мне для моей работы, я вижу и знаю и так: Моя главная задача состоит в том, чтобы решить проблему клиента, повлиять на обстоятельства его жизни, а не рассказывать ему его вчерашний день по минутам. Ясновидящая Ванга могла видеть людей и то, что с ними происходило, через время и пространство. Многие ее предсказания сбываются. Но она не могла влиять на ход событий. А я, ведьма, это очень хорошо умею, — в упоении от себя самой вещала Криста на занятии с Олимпией.

Ольга слушала Кристу с раскрытым ртом, ловила каждое слово наставницы. Ей хотелось поскорее научиться всем магическим обрядам, которые так ловко совершала ведьма.

Криста тоже была увлечена занятиями с Ольгой-Олимпией.

— С помощью любовной магии можно: создать обстоятельства в тонком мире, благодаря которым человек встретит свою вторую половинку, или убрать преграды, мешающие ее встретить; наладить отношения в семье, нормализовав утерянные связи или убрав информационные каналы, отвечающие за споры и ссоры; вернуть любовь человека, возобновив связи в паре, установить программу на брак («обряд на брак»); убрать соперника, разорвав все связи любимого человека с ним и поставив программы по их отдалению друг от друга; повысить степень совместимости между людьми (т.е. гармонизировать союз), что очень благоприятно влияет на отношения и переносит их на новый уровень, или, наоборот, в случае с соперником, сделать совместимость максимально отрицательной, чтобы люди не могли быть вместе, — самозабвенно учила Криста.

Ведьма была рада, что у нее, наконец, появилась ученица. Значит, мэтр ее ценит — настолько, что считает ее способной обучать других. Криста решила приложить максимум стараний, дабы оправдать надежды своего покровителя. В то же время ее очень раздражало, что маг беззастенчиво спит с Ольгой. Даже понимая, что ревность — это игра против правил и что маг имеет право спать с любой своей ученицей, Криста мучилась банальной женской ревностью. И ничего не могла с собой поделать.

Мастер один для всех, и нет такой ведьмы их круга, чтобы имела права на него. Это закон. К тому же ревность — страсть низших существ. А они избранные, они высшие, они живут по другим законам. Ведьма старалась держать себя в руках, ведь если мэтр догадается, что Криста ревнует его к Ольге, жестокого наказания не избежать. Поэтому Кристе изо всех сил приходилось изображать из себя не только наставницу, но и чуть ли не лучшую подругу этой самой новенькой Олимпии, которая неизвестно откуда взялась. Впрочем, Криста помнила, что однажды она пришла на переговоры к мастеру с каким-то молодым человеком. Молодой человек непонятно куда делся, а Ольга осталась и превратилась в Олимпию, только потому, что так захотел повелитель.

Про Николая Ольга забыла, словно его никогда в ее жизни не было. И не только про него, она забыла про свою прежнюю работу, подруг, знакомых, даже родителей. Впрочем, она и раньше им редко звонила.

Из родительского дома в Белгороде Ольга уехала в семнадцать лет. В Москве поступила в институт, после окончания пошла работать — с твердой мыслью остаться в столице навсегда. Вначале она жила в студенческом общежитии, потом снимала комнату с двумя приятельницами. Позже сняла комнатушку только для себя, а когда устроилась работать в рекламное агентство, перебралась уже в отдельную квартиру. Когда же она сошлась с Колей и он предложил ей жить вместе, с удовольствием переехала к нему. Коля был москвич со своей жилплощадью, и Ольга очень надеялась, что рано или поздно он позовет ее замуж. К тому же она любила Колю и ей не приходилось мучиться вопросом, насколько цинично жить с мужчиной из-за квартиры и желания получить московскую прописку.

Однако теперь ее совершенно не интересовало, где Коля и что с ним. В ее жизни теперь все было новое: и люди, и вещи, а главное — ей открылся прежде совершенно неизвестный ей мир: магии, таинственных знаний, избранничества. Какое дело было ей теперь для остальных, тех, кто всю жизнь ковыряется в земле, ходит на работу, банально выходит замуж и рожает детей. Да, пока она была всего лишь ученицей, почти ничего не умела, но уже перешла некую черту, за которую простым смертным вход воспрещен. Ей оказали великую честь, признали ее медиумические способности и приняли в орден избранных.

— Мы те, кто вершит историю, меняет судьбы людей, имеет истинную власть над этим миром, — говорил Петерс Ольге в самые первые дни их знакомства. — Недаром те, кто считает себя сильными мира сего, его властителями, обращаются к нам со своими проблемами. Потому что мы — истинные властители и повелители вселенной, а они — так, прах, поставленный над еще более низшим прахом.

Эта речь так вдохновила Ольгу, что овладеть теми знаниями, которыми владел колдун и его помощники, ей захотелось немедленно. Еще две недели назад, сидя в своем офисе и живя с Колей в его квартире, она и не предполагала, как сильно и невероятно может измениться ее жизнь в считанные минуты.

Теперь у Кристы прибавилось забот. Надо было заниматься имиджем новоиспеченной Олимпии, покупать ей соответствующие наряды, водить к стилисту и маникюрше… Какое впечатление может произвести колдунья с короткими ногтями, смешно и подумать. Большая часть клиентуры — женщины, а женщины в первую очередь смотрят на ногти, тем более когда делаешь пассы. Зато Олимпии трехсантиметровые наращенные ногти не понравились, она постоянно ныла, можно ли укоротить их хоть немного. Криста из этого сделала вывод, что с Ольгой надо быть построже, тем более что новенькая уж как-то чересчур сблизилась с мэтром.

Нельзя было сказать, что Криста любила Петерса. В их мире не могло быть и речи о любви или влюбленности.

— Любовь — удел слабых, — эту фразу любил повторять Петерс, говоря, что это один из законов их жизни, жизни избранных.

— Если колдунья допускает в свое сердце любовь или даже намек на любовь, то она перестает быть колдуньей и теряет свои медиумические способности, — продолжал он. — Тот, кто дает силу и власть, тот, кто открывает дары ясновидения и яснослышания, — чужд любви. Этот дух полон жажды, страсти, ненависти, огня, желания, стремления, чего угодно, только не любви в любом ее проявлении.

Ольга же пока ничего не понимала в новых законах и порядках. Она пребывала в состоянии восторженной эйфории. Это злило Кристу, ей казалось, что ее новая и единственная ученица — полная дура, и совсем непонятно, что эзотерического нашел в ней мэтр. Впрочем, у профессора была своя логика, которой он не считал нужным делиться ни с кем. У него всегда было тринадцать учениц, Ольга же оказалась четырнадцатой. Это могло означать либо то, что мэтр планировал избавиться от одной из них, либо что он действительно подарил Олимпию Кристе, как лучшей своей помощнице, имеющей в глазах мэтра особую значимость. Эта мысль больше всего нравилась Кристе и тешила ее самолюбие настолько, что ведьма была готова обходиться с Олимпией ласково и нежно, несмотря на всю ненависть и ревность, которую порой к ней испытывала.

У Кристы по весне прибавилось и основной работы. Женщины как по команде с началом солнечных дней потянулись в агентство — привораживать любимых, возвращать блудных мужей и снимать венцы безбрачия, корректировать отношения и судьбу, привлекать удачу, наводить порчу и устанавливать защиту… Мэтр давно не занимался такой чепухой, переложив ее на плечи своих учениц. Петерс работал над более значимыми вопросами, как он выражался, сложными и запутанными случаями, а также вип-персонами, которые тщательно скрывали от многочисленных папарацци свои визиты к знаменитому колдуну.

Но самого мэтра не радовало, то, что в конторе кипит работа. Он ходил мрачнее тучи: время неумолимо шло, а его главные проблемы не решались. Тринадцатая жертва не давала магу покоя ни днем, ни ночью. Да еще этот клиент с его могущественным папочкой… Маг всецело верил, что тринадцатая жертва откроет новые горизонты, но ее пока нет, а Андрей не сегодня-завтра мог устроить шумиху, равносильную полному краху агентства. Больше того, Петерсу недавно предложили вести новое реалити-шоу на одном из центральных каналов. И каналом этим, как назло, владел отец Андрея!

Мысль об этом повергала колдуна в ступор. Новое реалити-шоу обещало быть грандиозным, беспрецедентным проектом. Предполагалось пригласить всех известных экстрасенсов, магов, знахарей, эзотерике® на своеобразное состязание. А арбитром решено было выбрать Петерса, таким образом, он априори становился главным среди всех. Упускать такую неслыханную удачу и перспективу бешеной славы было нельзя. Но и папик Андрея не упустит возможность опозорить его на весь мир — там же, во время съемок шоу. Если только приворот конторы Петерса не начнет, наконец, работать как следует…

В воскресенье Петерс попытался еще раз повторить приворот, призвав на помощь все подвластные ему темные силы. К вечеру он обессилел так, что еле добрался до своей квартиры. Криста названивала ему весь вечер, но Петерс был не в состоянии даже разговаривать с ней, а тем более вести в ресторан. Ему было не до Кристы, не до ужинов и их продолжения. Дома, словно зверь, он забился под одеяло. Его била крупная дрожь, ломило суставы, и он начинал все острее понимать, что приворот не действует, а самое ужасное — не подействует уже никогда. Все рассыпалось как карточный домик.

Глава 32

Женич не спал. Шел второй час ночи, а он все ворочался на кровати в своей запущенной холостяцкой квартире. У кровати стояла початая бутылка «Курвуазье», огрызки лимонных долек были разбросаны по липкому, давно не вытиравшемуся журнальному столику. Там же скопилось огромное количество разнокалиберных стаканов, рюмок и чашек, таких же грязных и липких, как и сам стол. С тех пор, как от Женича ушла жена, его квартира превратилась в подобие жилья бабушки Федоры из знаменитой сказки Чуковского. Но вечный бардак его нисколько не смущал, сам он не замечал его, а друзей в свое холостяцкое логово никогда не приглашал — с тех самых пор, как жена хлопнула дверью.

Он не спал, потому что думал, как раскрутить Жанну. Сегодня утром, купив у нее три картины и перепродав их за невероятную цену крупному бизнесмену, он понял, что Жанна — та самая золотая курица, которая будет нести очень дорогие золотые яйца. При этом даже не подозревая, обладательницей какого богатства она является.

«Надо устроить ей персональную выставку, устроить рекламу, пригласить журналюг. Пусть фотографируют, пусть напишут. Календарь выпустить перекидной», — думал Женич, ворочаясь с боку на бок и пытаясь все-таки уснуть. От этих мыслей и выпитого коньяка он чувствовал перевозбуждение. Сна как не бывало, ему хотелось срочно звонить знакомым журналистам, фотографам, куда-то бежать, договариваться…

«Вот бы в Манеже выставку устроить или в Доме художника. Но в Манеже персоналку нереально будет, это имя надо иметь и денег уйму. Жанна не Шилов и не Глазунов, но с чего-то надо начинать. Лучше Манеж, пусть не персоналка, а в рамках другой выставки, надо узнать, какие выставки там намечаются в ближайшее время», — думал Женич.

Он слез с кровати и, пыхтя, направился на кухню. Распахнул холодильник, достал колбасу, нарезал хлеб. Налил виски, бросил лед и тяжело опустился на стул, вытирая рукавом рубахи потный лоб. Он часто кусочничал по ночам, от чего беспрестанно набирал вес. Но Женич был настолько слаб характером, что не мог отказать себе в ночной еде, да и днем ел немало. Его организм давно дал трещины и течи, его здоровье, ухудшалось необратимо, но Женича это нисколько не смущало, он продолжал есть и выпивать с аппетитом слона. У него давно не было женщин, и еда с выпивкой стала для него последним и единственным удовольствием в жизни. Конечно, после удовольствия от зарабатывания денег, их он любил, пожалуй, больше, чем еду. Он никогда не задумывался над смыслом жизни, разговоры о высоком и духовном вызывали у него непреодолимую тоску.

Конечно, Женич не всегда был таким толстым и больным. Когда-то он обладал вполне нормальной комплекцией, даже занимался боксом в студенческой сборной. Он был оптимистом, его любили девушки. Со своей бывшей женой он познакомился еще в институте, на знаменитой картошке. Сколько легенд о ней сложено! Студенты выезды на картошку любили — это было романтично, можно было не учиться почти целый месяц. Тепло бабьего лета, песни под гитару у костра, портвейн «Три семерки», купленный вскладчину в ближайшем местном сельпо, свободная любовь где-нибудь на песчаном берегу мелкой быстрой речки… Студенческие годы он считал самыми счастливыми в своей нелегкой жизни. Беззаботность которой кончилась вместе с окончанием института.

В стране начались катаклизмы, рухнул нерушимый Союз. Молодые инженеры уже были никому не нужны, как, впрочем, и не молодые, и такие же учителя и врачи. Огромное количество людей ринулось в мутные воды рыночной экономики. История Женича была похожа на историю Татаринова, главного героя Пелевина из «СР», только, в отличие от главного героя, высоких взлетов у Женича так и не случилось. Он торговал в ларьках и на рынках, терпел унижения, пытался ездить с челноками в Турцию и Польшу, пробовал даже открыть свое дело. Сделать это не удалось, да он и сам не знал, что бы такое ему открыть. К тому же он, как огня, боялся рэкитеров, которые в то время чинили в стране полный беспредел. Маялся, мыкался, часто перебивался случайными заработками, нередко они с женой бедствовали. Потом она ушла, не выдержала. Нашла себе бандита на черном джипе. Скоро его убили, она нашла себе еще кого-то и так далее. Женич вычеркнул ее из своей памяти, она предала его. Женич быстро опустился, стал набирать вес, заработал диабет и гипертонию. Но, несмотря на болезни, продолжал много есть и столько же выпивать.

Как раз в то время, когда ушла жена, Женич уже пробовал торговать, как он выражался, «произведениями искусства». Так и остался в этой нише, не желая больше искать что-то еще. У него появились свои художники, постепенно росла клиентская база. Он давно устал от жизни и не хотел почти ничего нового, разве что заработать еще больше денег или открыть новую звезду. Но все его знакомые художники не были похожи на звезд: талантливые, как правило, оказывались неудачниками и законченными пьяницами, бездарности хотели много денег за свою мазню. И вдруг вчера, увидев новые картины Жанны, Женич понял — это то самое, мечта его жизни, которую он уже собирался похоронить. Жанну можно было раскрутить не хуже Никаса Сафонова. Это было открытие, и это открытие попало именно в его руки. Теперь они станут богатыми и знаменитыми. Он не будет больше ездить на старом «вольво», он не будет жить в этой грязной хибаре. Купит таунхаус в зеленом пригороде или квартиру-студию где-нибудь в тихом старинном переулке. Наймет прислугу, будет ездить на крутейшей тачке. Женич уже представил себя в этой самой машине, как к ним с Жанной бросаются журналисты, умоляя дать интервью, у них постоянно персональные выставки. Работы идут с аукционов, и не только в нашей стране, но и за границей, о них пишут глянцевые журналы и серьезные художественные издания и желтая пресса — они ничем не будут брезговать, ради известности. Женич даже застонал от таких сладостных мыслей, казалось, что в руках у него уже была не синица, а целый журавль.

«Утром позвоню своему человечку в Манежку», — думал Женич, опрокидывая порцию виски в свое нутро.

— Эх, хороша, зараза, — произнес Женич, смачно закусывая бутербродом и наливая себе еще.

— Ну, за Жанку, чтобы нам подфартило, — проговорил он и залпом осушил еще стакан.

Заснул он уже на рассвете, и снились ему сущие ужасы. Он видел картины Жанны, кишащие чудовищами: монстры вылезали из подрамников, словно из окон, и бросались на посетителей выставки. Ему снилась сама Жанна в черном вечернем платье, с длинными смоляными волосами: в руке она держала бокал с вином, которое почему-то дымилось, как жидкий азот. Чудовища с картин кланялись ей в ноги, а она поднимала бокал с вином и пила из него. Потом она стала улыбаться Женичу, и он увидел у нее на зубах брэкеты, которые вскоре исчезли, обнажив звериные клыки. Художница смеялась нечеловеческим смехом, показывая на Женина мизинцем, — и из мизинца тут же вырос огромный коготь; По команде Жанны чудовища бросились на несчастного барыгу и попытались растерзать его. В тот самый момент, когда Женич почувствовал на своей шее клыки, услышал рык и почувствовал у самого лица зловонное дыхание пасти, он очнулся ото сна.

Он вскочил на кровати, потер руками глаза и произнес:

— Надо же чушь какая! Наверное, третью бутылку не надо было открывать.

Женич вспомнил, что собирался позвонить человечку из Манежки. Рука потянулась к телефону. На часах было пятнадцать минут десятого.

Женичу действительно подфартило. Оказалось, что в Манежке через неделю ожидается грандиозная художественная выставка под названием «Мистерика». Как раз на Жанкину тему! И Женичу по знакомству могут выделить целый зал: договор насчет него вчера сорвался и, пока не поздно, зал можно занять. Это была неслыханная удача, словно сама золотая рыбка приплыла лично в руки Женича.

— Гера, за любые деньги, — кричал в трубку барыга. — Я беру этот зал. Слышишь, никому его не отдавай, я беру, беру его! Гера, у меня суперэкспозиция, такого, мать твою наперевес, никто не видел. Это находка, Гера!

Женич выдохнул и повесил трубку. Теперь осталось уговорить Жанку: с ее загонами не факт, что она сразу согласится.

К Жанне он решил поехать лично и незамедлительно, а чтобы она точно согласилась, прихватил с собой обещанные пятьдесят тысяч за картины.

Он буквально взлетел на пятый этаж, забыв про одышку, долго и нервно нажимал на пипку звонка. Звонок тренькал, но не звонил, тогда Женич начал барабанить в дверь:

— Жанка, открой, это я, Женич!

Жанна распахнула дверь. Она была заспанная и в пижаме, волосы ее стояли дыбом и напоминали уже большой взрыв во Вселенной, не то что на макаронной фабрике.

— Женич, ты чего так рано, случилось что? — Жанна протерла глаза и попыталась пригладить растрепанные волосы.

— Да пусти ты, наконец, деньги я тебе привез. — И Женич протиснул свою тушу в крошечную прихожую. Жанна отступила и с удивлением уставилась на него:

— Что это с тобой? Деньги, так быстро, ты же послезавтра обещал?

Но Женич уже деловито прошел в комнату и плюхнулся на диван, прямо на разобранную постель.

Жанне стало неудобно. Белье было старое, застиранное, со стойким сероватым оттенком, к тому же не первой свежести. На наволочке на самом видном месте была дыра.

Коммерсант уловил смущение художницы и поспешил ее успокоить:

— Да не стесняйся ты. У меня такая же постель, мы же с тобой холостяки, два сапога пара. А бардак у меня в квартире еще похуже твоего, приезжай — посмотришь. Вот деньги. — И Женич достал из нагрудного кармана туго скрученную зеленой резинкой пачку.

Жанна стояла как вкопанная и продолжала таращить на Женича удивленные глаза.

— Бери деньги и садись. У меня есть охренительные новости, такое предложение, от которого не отказываются. Считай, Жанка, что ты уже знаменитая. Короче, я для тебя выставку замутил, почти персоналка. Знаешь где? Только не падай — в Манежке! — почти прокричал Женич в восторге от самого себя и хлопнул ладонями по коленкам.

— Чего? — Жанна еще больше вытаращила глаза и пыталась понять, что происходит. Барыгу Женича словно подменили: деньги привез и говорит про какую-то выставку.

— Твои картины пойдут на выставку в Манеж!

— Мои картины?

— Ну а чьи, не дяди Васи же, мать твою. Ты что, на всю голову долбанутая? — вскипел Женич. — Я тебе ясно говорю: в Манежке под твою мистику целый зал дают, там выставка через неделю на эту тему намечается.

— Не может быть, — прошептала Жанна. — У меня имени нет, кто меня в Манежке ждет? Ты шутишь, наверное.

— Блин, дура! — Женич едва совсем не вышел из себя, но вовремя остановился. Главное было Жанну не спугнуть. — Прости, Жан, сорвалось, слушай еще раз…

Когда Женич ушел, Жанна, словно сомнамбула, продолжала ходить по квартире. Она всматривалась то в одну картину, то в другую, пыталась представить, как они будут выглядеть в багетах и как воспримут их посетители выставки. То, что сказал Женич, было, с одной стороны, невероятно, но с другой — отказываться от такого предложения глупо. Был момент, когда Жанна хотела отказаться из принципа и сказать, что эти картины она не продает и не выставляет, но эту мысль мгновенно перебила другая.

Жанна поняла, что это шанс, может быть единственный. Ей надоело жить крысиной жизнью в квартире, подобной крысиной норе. Она ходит в обносках, у нее даже колготок нет, потому что единственная пара джинсов у нее на все случаи жизни. Она устала от постоянного безденежья, от всего, что ее окружает, от времени, которое приходит и уходит, но не приносит с собой ничего, кроме суеты и томления. Да еще этот пресловутый кредит. Когда она вспоминала, как ее обманул Димон, сердце в груди противно сжималось, а к горлу подкатывал ком и наворачивались слезы. Это ее шанс вырваться из порочного круга. Димон взял кредит в пятьсот тысяч, сто она сегодня уже заработала. Если дело пойдет так и дальше, она быстро рассчитается с проклятым банком и еще сама сможет нормально зажить…

Деньги, что принес Женич, казались Жанне баснословными, она еще никогда так удачно не продавала свои работы. Скоро у нее закружилась голова, и Жанна поняла, что уже час дня, а она до сих пор не ела и не пила и ходит в пижаме из угла в угол. Впрочем, углов в квартире давно не осталось, все было заставлено холстами на подрамниках. Жанна даже не считала, сколько у нее скопилось картин. Она принялась считать, потом сбилась со счета, начала заново, пока не рухнула в бессилии на так и не прибранную постель и не поняла, что ей все же надо срочно хотя бы выпить кофе.

В холодильнике Жанна нашла остатки еды, той самой, которую купила неделю назад с прошлой «получки». Это в тот день она встретила на улице Его, незнакомца из сна. Жанна машинально жарила себе последние три яйца и думала о нем, о своем Игнатии. Она уже позабыла про выставку и про то, что заработала сто тысяч, про подставу Димона и звонок из ненавистного банка — она думала о Нем. Жанна погрузилась в мечты.

Ей казалось, что она и Игнатий давно знакомы и любят друг друга. Вот они идут по берегу моря, взявшись за руки, по той самой песчаной кромке, которая поминутно омывается нежными волнами, потом обнимаются и забывают обо всем на свете. Жанна так давно не была влюблена и ни к кому не испытывала по-настоящему теплых чувств, что сейчас ей казалось, будто все это у нее есть или произойдет совсем скоро. Тем временем сковорода стала чадить, и девушка с сожалением подумала, что видение кончилось, не успев начаться. И нет романтической истории, а есть она, ее убогая кухня и подгоревшая яичница. А еще есть эти картины, словно живые, высасывающие из нее все силы. Делающие ее жизнь жалким существованием и заставляющие сноваи снова погружаться в тот мир, о котором она не хотела бы ни знать, ни даже догадываться.

Глава 33

Олеся ехала в монастырь. Отец Михаил обо всем для нее договорился. Позвонил знакомой настоятельнице, чтобы приняла Олесю особенно тепло и не перегружала ее послушаниями. Поговорил с родителями, не разъясняя им подробно ситуацию. Родители скрепя сердце отпустили дочь на недельку, хотя мама, конечно, плакала, провожая Олесю на автобус. Отец был сдержан и молчалив.

Олеся еще ни разу не была в монастыре. Нет, она ездила на экскурсии и в паломничества по святым местам, но, чтобы остаться в стенах монастыря на какое-то время, этого еще не было. Девушку немного страшила неизвестность — в основном из-за того, что она не знала всех монастырских правил и могла попасть впросак. Впрочем, отец Михаил напутствовал ее с теми словами, что все происходящее с ней в последнее время — гораздо страшнее. И Олеся крепилась как могла. На прощание отец Михаил шепнул ей, чтобы она пожила в монастыре до Пасхи. На работу ей пока не надо, а родителям тоже лучше отметить Пасху вдвоем. Батюшка пообещал еще раз поговорить с ними на эту тему.

Автобус выехал за город, Олеся не отрывала взгляд от окна. Она так давно не выбиралась на природу, не видела лес и поле. В последнее время, кроме дома и работы, она не видела ничего. Девушка уже и не помнила, когда была за городом. Стала припоминать — оказалось, в прошлый отпуск летом, когда ездила с друзьями на пикник. У родителей Олеси не было дачи, и все свободное время семья проводила в городе.

За окном проплывали незнакомые деревни, отделенные от дороги огромными, но уже успевшими подтаять серо-коричневыми сугробами. Молчаливый и даже угрюмый лес стоял в нетерпеливом ожидании весны. Он словно ждал приказания свыше, чтобы выйти из спячки, но команды пока не поступало, и деревья грустно качали на ветру голыми ветками.

Олеся смотрела в окно и вспоминала, как уволилась из компании. В тот день шефа не было, и она положила заявление на стол его заму. Олеся считала большой удачей, что ей удалось избежать встречу с боссом. Правда, Андрей вчера весь день названивал ей на мобильный, но Олеся сначала не брала трубку, а потом и совсем отключила телефон, чтобы ничто напоминало ей о том, что она оставила в городе. Девушка хотела избежать каких бы то ни было контактов с прошлым.

Тем временем автобус уносил ее все дальше и дальше от Москвы. Монастырь, в который она ехала, стоял в совершенно диковинной глуши, среди сплошных лесов, болот и темных озер. Олесю должна была встретить машина в городке N от самой игуменьи и довезти ее до монастыря, так как в глухой угол этот даже автобусы не ходили. Девушка предвкушала множество новых впечатлений. И ей начинало казаться, все недавние переживания и не ее вовсе, а она читала книгу об этом или смотрела кино.

Мать София, настоятельница Свято-Никольской женской пустыни, встретила Олесю с радостными объятиями. Сразу проводила гостью на трапезу, а затем провела в комнату в сестринском корпусе. Здесь же проживали еще две паломницы.

— Соседки у тебя хорошие, — пояснила мать София. — Очень славные девочки. И комнатка уютная, светлая. — Ты располагайся, отдыхай, как дома, а то до вечерней службы осталось всего два часа. Полежи с дорожки, а потом в храм. У нас обычно каждый день службы, утром Литургия, но сейчас Великий пост, поэтому Литургия по средам и пятницам — Преждеосвященная и Василия Великого — в субботу-воскресенье. А в другие дни службы постовые, тоже длинные. Кто не на Литургию, тот на полунощницу идет, это совсем рано, в пять утра. А сестры у нас встают и в четыре. Но паломниц мы не заставляем подниматься так рано, они мирские, непривычные, тяжело бывает. Поэтому ты не стесняйся, спи до семи или до восьми. После службы обед, а потом послушания. Вечером служба. А перед сном в девять опять в храме собираемся — правило вечернее и монашеское читаем. Вот и все время в службе Господу проходит, для этого и живем при монастыре. — Ладно, потом разберешься во всем, — закончила свой монолог настоятельница. — Не буду тебя больше забалтывать, отдыхай.

Олеся осталась одна и только теперь почувствовала, как устала. Видимо, сказалась не близкая дорога и волнение накануне. Она всегда плохо спала перед значимыми событиями, а поездка в монастырь для нее была более чем важной.

Кровать в комнате была застелена простым покрывалом, две другие кровати, которые, по словам настоятельницы, занимали паломницы, тоже были идеально прибраны. На тумбочках она не увидела никаких личных вещей, только иконки и пару книжек с молитвословом. Олеся легла на кровать и неожиданно быстро провалилась в сон.

Ей приснился Андрей, он почему-то сидел в клетке для зверей, плакал и протягивал к ней руки. Олесе стало так жаль его, что она побежала искать ключи от этой клетки… Так и продолжался сон с бесконечным поиском отмычек, пока Олесю не разбудил колокол, звонивший к вечерне. Она вздрогнула и соскочила с кровати. В комнате было немного зябко, а из-за того, что на улице стемнело, помещение казалось чужим и унылым.

— Зачем я здесь? — вдруг задала она себе вопрос. — Для чего? Не нужно было сюда приезжать, от себя не убежишь. Я пытаюсь укрыться от проблем в монастыре, но они остаются со мной.

Олеся легко поддалась убеждениям отца Михаила, подумав, что так действительно будет лучше. Но здесь, в монастыре, где сестры в четыре утра идут в храм на молитву, она неожиданно для себя пожалела об этом. От одной мысли, что надо встать в такую рань, когда на улице еще непроглядная темень и бьет крупная дрожь от недосыпания, выходить в промозглый холод, а потом стоять в церкви и пересиливать находящий сон, Олесю даже передернуло.

«Это ужас какой-то, как они здесь живут, — думала Олеся. — Сплошная казенщина, никакого личного пространства».

Наконец, девушка поднялась — уже вовсю звонили к вечерне. Она отыскала в сумке платок и побрела в храм.

Церковь, освещенная множеством лампад, заполнялась темными фигурами. Кто-то ставил свечи, кто-то делал поклоны. Кругом царили тишина и благоговение. Пел хор, женские голоса были очень высокими и какими-то полупрозрачными. Пение хора показалось Олесе непривычным по сравнению с тем, как пели в ее родном храме. Да и все остальное было для нее в диковинку: женщины, и не только монахини, были одеты в основном в черное, в такие же платки, надвинутые по самые брови. Было здесь и несколько деревенских баб в цветных платках и драповых пальто. А больше сего привлекли внимание Олеси мальчик и девочка лет двенадцати, очень худенькие, с одухотворенными бледными личиками, похожие на фарфоровых херувимов.

Олесе было неуютно, она всего боялась, озиралась по сторонам. Послышались возгласы священников, началось каждение. Хор пел стройно, но очень тихо.

«Завтра уеду, — подумала Олеся, переминаясь с ноги на ногу. Она давно перестала следить за ходом службы, которая показалась ей чересчур длинной. — Надо же, как есть хочется». И девушка стала вспоминать блюда, которые мама готовила дома.

«После службы должна быть трапеза, но как же они терпят так долго!» — продолжала думать она.

Голод между тем становился все сильнее, ноги устали и начали ныть. А служба все шла и шла своим чередом. Женщины молились, многие били поклоны, у некоторых в руках были длинные четки. Херувимообразные дети тихо молились в дальнем углу. Олеся пошла искать скамейку, чтобы хоть как-то скоротать время.

«Завтра уеду, не смогу я здесь. Тем более до Пасхи», — решила она уже окончательно.

Эта мысль ее утешила, ведь мучиться осталось немного. И вдруг в голову полезли те самые развратные помыслы. Олесю это ужаснуло, она так радовалась, что за весь день ни разу не вспоминала шефа, разве что он привиделся ей в недолгом дневном сне.

Олесю вновь потянуло к нему, туда, где огни, где шум большого города. А ведь можно всего лишь набрать знакомый номер в мобильном и сказать, что она ждет его. Он примчится на своей большой блестящей машине, и они вместе поедут, поедут… быть может, к нему на дачу. Андрей часто рассказывал в офисе о своем загородном доме. Он остановит машину, подаст ей руку…

— Деточка, вот ты где, — услышала Олеся знакомый голос. Перед ней стояла мать София в черной рясе с крестом, так похожим на священнический. Мать София внимательно посмотрела на девушку своими светло-серыми, словно выцветшими, глазами. Догадывалась ли она, о чем думала Олеся?

— Деточка, идем на трапезу. Служба закончилась. А я тебя искала. Что же ты не подошла ко мне сама? Ну, ладно, ладно, идем, — словно сама с собой говорила монахиня, ведя Олесю за рукав к выходу.

При слове «трапеза» у Олеси сразу поднялось настроение, она воспряла духом и забыла, о чем думала только что.

На ужин в монастырской трапезной подавали тушеную картошку с грибами, соленые огурцы и квашеную капусту. Была еще особым образом приготовленная фасоль и чай с сахаром и печеньем. Олесе это скромное великопостное угощение показалось невероятно вкусным. То ли от того, что она была сильно голодна, то ли потому, что в монастырях,всегда еда вкуснее, даже простая каша кажется изысканнее ресторанных блюд.

Игуменья София усадила гостью рядом с собой и лично предлагала «добавочки». Ей было около шестидесяти. Но выглядела она несколько старше, была небольшого роста и слегка полновата. Известно было, что в миру она была профессором химии и даже имела патент на открытие. Никто не знал, почему она внезапно ушла из науки. О таких вещах монахинь расспрашивать не принято, если только они сами не посчитают нужным рассказать о своем пути. Монах умирает для мира, давая обеты и рождаясь для совсем иной жизни. А значит, его прошлая жизнь не превращается просто в воспоминания, но умирает вместе с ним.

Эта мысль с трудом умещалась в голове у Олеси, ей пока было трудно понять мотивацию людей, вставших на путь монашества. Но она искренне надеялась, что когда-нибудь сможет постичь эту тайну.

Мысль завтра же уехать из монастыря перестала досаждать Олесе. Да и невежливо было бы это по отношению к гостеприимной настоятельнице. Олеся успокоилась. «Будь что будет, — решила она, — пока останусь здесь, надо помолиться немного».

Глава 34

Доедая пережаренную яичницу, Жанна улыбалась, глядя в окно, за которым разгорался еще один солнечный день. Март клонился к своему завершению, и погода была по-настоящему хорошая, весна словно оправдывалась за первые промозглые и ненастные недели. Таял снег, весело неслись ручьи. Все кругом сияло и пело — да, именно сияло и пело.

«Скоро снег сойдет, и наступит настоящая весна — с зеленой травой, разливом рек, лесными запахами, — думала Жанна, прикрывая от удовольствия глаза. — Надоела вся эта мистика, ночные кошмары, весь этот запредельный мир. Распродам все картины и рвану куда глаза глядят, как только сойдет снег. На волю, на пленэр, на свежий воздух. Писать и писать природу, красоту: солнце, небо, лес, поющих птиц, первоцветы в простой банке у открытого окна… Все писать, что вижу и чего не вижу, но только красоту. Долой мрак, он уйдет из моей жизни навсегда!»

Жанна налила себе чаю, отрезала толстый кусок белого батона и, густо намазав его сгущенкой, с видимым удовольствием откусила. Сгущенка была ее лакомством с детства, таким редким в детдоме. Еще меньше Жанна видела там ласки и любви. Зато много было борьбы за выживание, за лучший кусок в столовой, за независимость от сверстников и старших ребят.

Жанна откусила еще кусок от сладкого ломтя и вспомнила бабушку, с которой прожила до пяти или шести лет. Именно она делала девочке такие бутерброды к чаю и жарила яичницу с докторской колбасой. Бабушка была нежная и ласковая. Это единственный светлый кусочек ее детства, который остался в памяти.

— Выставка, — произнесла художница вслух, прищуриваясь от солнца, которым был залит двор ее пятиэтажки. — Неужели я буду выставляться? Никогда бы не подумала, что в жизни может быть такая удача.

Жанна уже давно думала, что ничего хорошего у нее быть не может. Она так сжилась с мыслью о своем одиночестве, ненужности и никчемности, что последние годы просто плыла по течению, позабыв о том, как интересно и насыщенно можно жить.

На следующее утро позвонил Женич и сказал, что через десять минут приедут грузчики и заберут все картины Жанны на выставку. Художница даже испугалась: у нее мелькнула мысль, что Женич задумал кинуть ее таким замысловатым способом. Потом она представила, что банк арестовал ее квартиру. Затем в ее мозгу пронеслись еще более ужасные вещи — что теперь ей придется скитаться на вокзале с бомжами, собирать бутылки на помойке и прочее в том же духе.

Пока она размышляла на эту тему, в дверь позвонили и в узкую прихожую набились люди в оранжевых комбинезонах. Они быстро прошли в комнату и стали деловито выносить те холсты на подрамниках, что стояли вдоль стен. Жанна в панике металась среди рабочих и пыталась что-то говорить или делать замечания.

Комната быстро опустела и теперь казалась огромной, такой, что появилось эхо. Многомесячная пыль, слежавшаяся под картинами, каталась из угла в угол. Каждый звук гулко отражался от стен. Одна-единственная картина — портрет неизвестного юноши все еще стояла на мольберте посреди комнаты. Один из рабочих уже протянул к ней руки, как Жанна, словно кошка, одним прыжком заслонила собой мольберт:

— Эта картина не выставляется, — грозно прорычала она.

— Как? Нам сказано Евгением Евгеньичем, что вывозим все, — произнес оранжевый комбинезон.

— Эта картина не закончена, — соврала Жанна, еще более настойчиво преграждая путь рабочему.

— Девушка, наше дело маленькое, нам сказали — мы вынесли. Звоните начальнику.

— И позвоню, — закричала Жанна, хватая телефонную трубку.

Но трубка зазвонила сама.

— Алло, Жанусик, ну как, погрузили? — раздался взволнованный одышливый голос.

— Женич, мы не договаривались, что портрет выносим!

— Какой портрет?

— Юноши!

— А, этот, Ван Гога? — И трубка хихикнула.

— Не Ван Гога, а Неизвестного!

— Ладно, Жан, что ты опять в пузырь лезешь. Не неси портрет, раз не хочешь. Остальное погрузили?

— Погрузили.

— Ну и отлично, но лучше, если и портрет погрузят.

— Нет, он не выставляется.

— Ну, как знаешь, — устало просипел Женич. — Завтра выставка начинается, ты должна быть на открытии. Потом пресс-конференция с журналистами. Короче, готовься, да и оденься нормально.

— А у меня надеть нечего, — с вызовом ответила Жанна.

— Блин, мать твою, я тебе бабла привез, купи себе что-нибудь, наконец, — беззлобно сказал Женич. — Ладно, пока. Завтра утром я за тобой заезжаю, тогда хотя бы причешись, если надеть нечего.

Через пятнадцать минут опять раздался звонок от Женича.

— Жанка, я тут в оргкомитете сижу, мы совсем не решили, как тебя будем представлять на выставке.

— В смысле? — не поняла Жанна. — Как представлять? Жанна Иванова, как в паспорте.

— Нет, им не нравится Иванова: банально слишком. Надо что-то другое придумать, творческий псевдоним нужен.

— Но есть же художник Иванов, и никому не кажется это банальным, — возразила она.

— То художник Иванов, а то Жанка из хрущевки. Ты подписываешь картины «Ж. И». «И» у тебя почти как «Н», давай назовем тебя Жанна Новая. По-моему, это круто звучит, именно «новая», никому не известная, но новая, таинственная неизвестность, новая веха в живописи, новая струя в искусстве… — Заметано, будешь Новой, — вдохновился собственным креативом коммерсант.

— Нет, не годится, — опять возразила Жанна, уже просто из банального упрямства и чувства противоречия.

Она терпеть не могла, когда ей что-то навязывали, а тем более решали за нее. А тут такая наглость. Ее просто решили переименовать, как вещь, как собачку, как улицу, в конце концов.

— Почему?

— Не нравится, я привыкла к своему имени.

— Жанка, ты точно трахнутая на всю голову. Еще к твоему имени, знаешь, кто привык? Тараканы на кухне. Ты хорошая художница, но креатива в тебе нет, поверь мне, своему продюсеру. Ладно, мы тратим время, тут люди ждут. Итак, заметано — Жанна Новая.

Женич отключился, не дав Жанне сказать больше не слова.

— Мать твою, — прошипела Жанна, которая обычно не сквернословила. — Чушь какая-то! Имя им не нравится, творческий псевдоним подавай.

Жанна осталась одна в опустевшей квартире — только с мольберта на нее смотрел неизвестный юноша. В какой-то момент Жанна решила, что не будет с ним расставаться и возьмет с собой на выставку.

— Ты мне будешь помогать, — произнесла Жанна, глядя в большие карие глаза незнакомца.

Глава 35

Всю ночь Олесю терзали уже ставшие почти привычными фантазии об Андрее. Она металась по кровати, словно в бреду, пока ее соседки, утомленные дневными послушаниями и длинными церковными службами, спали как убитые. Олесе хотелось выйти во двор, подышать влажным лесным воздухом, но она подумала, что двери в корпус наверняка закрывают на ночь.

В комнате было очень душно. Олеся встала и, опершись на подоконник, хотела открыть форточку. Но оказалось, что окна еще не расклеивали с зимы. От этой неудачи Олеся еще больше приуныла. В свете желтоватого фонаря блестели мокрые голые ветви соседнего тополя, слегка покачивающиеся на ветру. Таял снег, была влажная мартовская ночь.

«Уйти бы сейчас прямо туда, в темноту, в лес», — в отчаянии думала Олеся, сжимая руками пульсирующие виски.

За монастырским забором угадывалась черная кромка близлежащего леса.

«Нет, лучше к нему, он приедет за мной на машине и умчит меня вдаль».

В голову лезли самые мерзкие фантазии. Потом Олесе начало казаться, что Андрей действительно где-то совсем рядом, там, за монастырским забором, ждет ее, мерзнет под промозглой изморосью. С большим трудом Олеся заставила себя лечь, пытаясь читать молитву, но слова путались и забывались. И чем сильнее она пыталась молиться, тем упорнее разум сопротивлялся ей. Некая невидимая сила продолжала ввинчивать, словно штопором, в ее воображение моменты острой страсти, казавшиеся особенно сладостными.

Ненадолго Олеся забылась беспокойным и непристойным сном, но вскоре ее разбудил церковный колокол — звонили к заутрене. Девушка вскочила, быстро натянула на себя юбку и тихо выскользнула в коридор. Соседки еще спали.

Олеся выскочила из корпуса. Свежий ветер дул в лицо. Рассвет еще не занимался, влажный белесый туман затянул, словно полупрозрачными кисейными шалями, очертания светлых монастырских корпусов. Галечные дорожки, обрамленные заметно просевшими за эту ночь сугробами, блестели в свете редких желтых фонарей.

Олеся сбежала с крыльца. Громада монастырского собора с тускло освещенными окошками грустно смотрела на нее. Девушка хотела умыться ледяной водой, ей все еще было душно. Ей казалось, что огонь горит во всем ее существе, обжигает и иссушает душу. Олеся голыми руками раскопала один из сугробов, достала горсть снега почище и растерла его по лицу. Снег, подтаявший от весеннего тепла, превратился в жесткую и колючую ледяную массу. Кожа вспыхнула, как от ожога. Олеся бросила остатки снега и помчалась к храму.

В церкви горели свечи, пахло ладаном. В полумраке виднелись с десяток фигур молящихся. Здесь царили покой и умиротворение, только в душе Олеси бушевала буря, пылал неукротимый огонь, который она не в силах была погасить.

Девушка бросилась на колени подле иконы Богородицы и заплакала.

Глава 36

Андрей проснулся с тяжелой головой и отвратительным чувством неудовлетворенности. Он лежал на своей огромной кровати и с тоской вспоминал вчерашний день и сегодняшнюю ночь, часть которой провел в ночном клубе с двумя развязными девицами. Имена их он вспомнить не мог, помнил только, что девицы поминутно вешались ему на шею.

Андрей вылил вчера почти литр коньяка, и домой отвозил его папин шофер Вова: выгрузил сынка босса в спальне, сняв с него ботинки, и удалился. Еще помнил, что одна из девиц, гулявших с ним в клубе, очень настойчиво пыталась поехать с ними и упорно лезла в машину. Но Вова достаточно грубо ее отшил, а Андрей был в таком состоянии, что ему было глубоко безразлично, обиделась девица или нет.

Все, что имел единственный сын крупного медиамагната, было у него от отца. Даже водитель был папин, иногда это обстоятельство бесило Андрея. Он приходил в бешенство, когда его считали мажором, и честно хотел добиваться всего сам. Но все складывалось как-то так, что обстоятельства этого не позволяли.

Два года назад папа прдарил ему прекрасную квартиру в элитарном доме. Потом подарил ему неплохой бизнес, чтобы Андрей был при деле и не болтался без толку. Бизнес, впрочем, Андрею нравился, как и остальные папины подарки. Год назад на день рождения Андрей получил в подарок новенький «порше-кайен» — самый навороченный, какие только были в природе…

Андрей принимал подарки, но одновременно чувствовал от этого некоторую ущербность. Если отец всего добивался в этой жизни сам, по крайней мере поначалу, то Андрею все досталось даром. Он никогда ни к чему не прикладывал особых усилий, даже институт — один из лучших в стране — распахнул свои двери перед ним просто так. От Андрея требовалось учиться по минимуму, чтобы не позорить отца. Впрочем, он учился вполне достойно.

Когда ему была подарена фирма, Андрею несложно было прикладывать к ней немного мозгов, чтобы не спустить ее в унитаз. От природы он был умным мальчиком, и, если бы не папа, возможно, и сам добился бы многого, а так… Казалось, отец словно доказывал ему, что без него Андрей никуда, без него он никто. Так иногда бывает: родители боятся, что их отпрыски могут оказаться умнее, талантливее и успешнее их самих.

— Вова, сукин сын, — произнес Андрей, пытаясь подняться с постели. Голова противно кружилась, руки дрожали.

Андрей кое-как поднялся с кровати и поплелся в ванную. В прихожей он наткнулся на лабрадора Билли, который смиренно сидел и ждал, когда же хозяин соизволит вывести его по большой нужде. Лабрадор тоже был подарком отца. Папа не спрашивал, хочет ли сын собаку и какую именно, но на прошлый Новый год, когда Андрей собирался на какую-то новогоднюю тусовку, приехал отец, уже хорошо подвыпивший, держа в руках черного, слегка дрожащего щенка.

— Подарок тебе, сын! — радостно заорал с порога отец, протягивая толстолапого щенка. — Ну, все, сын, я в Останкино, опаздываю уже. У нас грандиозный корпоратив намечается. — И, развернувшись на каблуках, вышел из квартиры.

Ошарашенный Андрей остался стоять посреди прихожей, а щенок тут же сделал большую лужу на полированном полу.

— Блин, какой, на хрен, щенок! — заорал Андрей вслед отцу.

Он не собирался заводить собаку. Нет, в детстве он хотел щенка, но так и не выпросил у родителей, а теперь вот папа, через двадцать лет, вспомнил о желании сына. Сразу после собаки Андрей мечтал о настоящем футбольном мяче, а потом о велосипеде. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, он сильно захотел скутер. В то время бизнес у отца уже процветал, и Андрюша на день рождения получил настоящий японский скутер «Ямаха», на зависть всему двору. Тогда они жили в добротном сталинском доме на Ленинском проспекте.

А почти сразу после того дня рождения отец ушел от матери. Развод родителей Андрюши не коснулся, его самого в это время закрутила жизнь. Он был красив и богат, девчонки буквально гроздьями вешались на нем, парни отчаянно завидовали. У него было все, о чем многие даже и не мечтали: самые модные шмотки, японская стереосистема, плееры, скутер и даже компьютер, штука по тем временам редчайшая. Но для него не это было главным, он с головой погрузился в любовные приключения.

Со своей первой девчонкой — ее звали Наташка — он испробовал все запретные плоды. Они встречались то у него, то у нее на квартире, пока родители были на работе, или тайно ехали на дачу и упивались своей первой захватывающей любовью. Пожалуй, это был самый романтичный период в жизни Андрея. Дальше все пошло по накатанной. Наташка сменилась Катей, Катя — Галей, а последующим он и вовсе потерял счет.

Девочки его любили, а он их с годами все меньше и меньше. С каждым новым знакомством он всё больше убеждался: все женщины одинаковы, и хотят одного — денег и секса. Некоторые более редкие особи хотят вначале секса, а потом уже денег, но это не имеет принципиального значения. У всех одинаковые приемы, ужимки и капризы. Почти все одинаково заигрывают, одинаково флиртуют и одинаково стонут в постели. Они все похожи, как куклы Барби в магазине. Впрочем, он и сам таких выбирал, Андрей ни за что не стал бы встречаться с девочкой, если у нее чуть кривоватые ноги или не слишком тонкая талия, не самое красивое лицо или неухоженные волосы.

Ровно в восемнадцать лет у Андрея появилась первая машина — «фольксваген-гольф». Но поскольку сын в то время уже учился в престижном вузе, очень скоро отец подарил ему новенькую черную «бэху». Тогда это было очень модно, из всех динамиков и ларьков гремела популярная песня про черный «бумер», а фильм с аналогичным названием был в зените популярности. Молодежь подражала героям картины манерами и одеждой, а спрос на черные ВМW на российском авторынке взлетел в разы. Андрюша гонял на своем бумере, катал в нем своих многочисленных Барби и наслаждался жизнью.

Так в гульбе и кутерьме незаметно пролетели еще пятнадцать лет. Андрею стукнуло тридцать пять, теперь он руководил довольно крупной консалтинговой фирмой. Но по-прежнему менял женщин и машины, носился по тусовкам и модным курортам. Одним словом, продолжал прожигать жизнь, ни в чем себе не отказывая, словно следуя хорошо прижившемуся рекламному слогану: «Бери от жизни все». И он брал.

И вот в его жизни, где все было доступно и все можно было взять, только руку протяни, появилась Олеся. Вначале он и не заметил новенькую сотрудницу, но однажды сердце при виде ее отчего-то екнуло. Ему показалось, что именно она — женщина его мечты.

Она не была похожа на давно надоевших резиновых Барби, она была живая и настоящая. Андрей видел, что Олесю совершенно не интересуют деньги, а если интересуют, то в последнюю очередь.

Кроме того, она была совершенно лишена кокетства и жеманства. С ней бесполезно было флиртовать, она абсолютно не умела этого делать и не велась ни на что подобное. Каждый раз, встречая ее у себя в офисе, Андрею хотелось дотронуться до Олеси, чтобы убедиться, что она не призрак и не сказочное существо, Что в ней было такого, он и сам понять не мог, но ему хотелось быть с ней рядом, говорить или даже просто молчать…

Андрею казалось, что Олеся похожа на некое небесное существо. Если и существуют ангелы, думал он, они обязательно похожи на нее. Он постоянно пытался сблизиться с девушкой, перейти границы деловых отношений, узнать ее поближе, но Олеся его к себе не подпускала. Она ставила между ним и собой невидимый барьер, давая понять, что на работу она ходит только работать. Это очень огорчало Андрея, ведь он привык получать все и сразу без особых усилий.

А через некоторое время он окончательно понял, что безнадежно влюблен. Это случилось за долгие годы, прошедшие после первой любви. Все прочие увлечения были зовом плоти, желанием удовольствий.

Вот уже больше года как он перестал приглашать к себе подруг и проводил вечера в обществе Билли. Андрей даже сбросил десять килограммов веса: то ли от неразделенного чувства, то ли от того, что приходилось совершать утренние пробежки с собакой. Так или иначе, он улучшил свою спортивную форму и стал еще более привлекательным.

Приняв душ, Андрей все же решил вывести лабрадора на прогулку: видно было, что бедняга терпит нужду из последних сил, бросая на хозяина жалобноумоляющие взгляды.

— Ладно, ладно, пойдем, — ворчал Андрей, натягивая куртку. — Не было у бабы забот… так папик подкинул. И откуда ты взялся на мою голову?!

Билли услышал, что Андрей говорит с ним, радостно запрыгал по прихожей.

Хозяин с собакой вышли на улицу, Пес, как ошпаренный, бросился к ближайшим кустам. Андрей присел на лавку, набрал полную грудь влажного весеннего воздуха. Стало чуточку легче. Бегать и прыгать с Билли после вчерашнего бодуна ему совсем не хотелось. Голова по-прежнему гудела, безумно хотелось выпить крепкого кофе. Глаза слипались, рот раздирала зевота, противная тошнота подкатывала к горлу.

Из кустов, весело ломая ветки, с написанным на морде наслаждением от облегчения выскочил Билли. Обнюхав хозяина, он дал понять, что готов отправляться на поиски приключений. Но Андрей был не намерен продолжать прогулку. Пес тут же загрустил и с опущенным хвостом нехотя поплелся в подъезд.

Андрея одолевали тягостные мысли. С одной стороны, он был по-настоящему влюблен в Олесю — влюблен так, как никогда и ни в кого прежде. С другой стороны, он безумно хотел обладать ею, заполучить в собственность, как квартиру или машину. Это была яростная похоть, которая не стихала ни днем, ни ночью и уже не давала ни работать, ни отдыхать. Появилась она, как только Криста приготовила то самое злополучное зелье. Андрей понял, что после этого его отношение к Олесе резко изменилось — на смену желанию чистой и возвышенной любви пришла мерзость. Причем он знал, что если заполучит теперь Олесю и проведет с ней вожделенную ночь, она тут же станет ему глубоко не интересна. Но ведь не такого оборота событий ему хотелось!

Кроме того, Андрей осознавал, что на деле не сможет выполнить те угрозы, которые на днях озвучивал в колдовской конторе. Его отец скептически относился ко всякого рода потусторонним явлениям, не признавал, как говорится, ни Бога, ни черта и ни за что не стал бы помогать сыну в сомнительном деле. Конечно, как человек публичный, Белозерский-старший любил разоблачать шарлатанов, чтобы подчеркнуть свое всемогущество, но Андрей просто не сможет признаться отцу в том, что он ходил в контору оккультных услуг. И для чего? Чтобы приворожить одну из своих сотрудниц, которая дала ему, неотразимому и богатому красавчику, решительный отпор? Признаться в такой глупости значило бы навсегда уронить себя в глазах отца.

Белозерский-старший отказал бы ему и из других соображений, продолжил свои невеселые размышления Андрей. Слишком весомой и заметной фигурой был этот Петерс, чтобы организовывать ему черный пиар. Еще неизвестно, каких весомых и известных фигур он пользовал. Устраивать разоблачительную кампанию колдуну значило бы косвенно выставить дураками и профанами всех тех, кто прибегал к услугам мага. А это уже означает подставить под удар и самого себя.

На это хитрющий стратег Белозерский никогда не пойдет. Кем бы он был сейчас, если бы не умение лавировать в море конкурентной борьбы, а главное — не ссориться с нужными людьми? Уж точно не крупнейшим медиамагнатом. Так что, приходил к горькому для себя выводу Андрей, скорее всего, колдун и его контора останутся без наказания, а сам он — без отмщения.

Сегодня Андрей окончательно понял, что важнейшую в его жизни проблему ему придется решать самому, без помощи могущественного папы и контор оккультных услуг.

— Колдовство — это полная лажа, — произнес Андрей, наливая ароматный кофе из кофе-машины. — Билли, ты понял, что это полный бред, разводилово чистой воды?

Андрей слушал свой голос, обращенный к собаке, и очень хотел, чтобы его слова на самом деле были правдой. Но, увы, в душе он прекрасно понимал, что попал далеко не к шарлатанам.

Пес, услышав свое имя, завилял хвостом и прошел в кухню, сев напротив хозяина.

— Конечно, я забыл тебя покормить, — сказал Андрей и насыпал сухого корма в собачью миску. — Эх, мне бы твои проблемы! Вышел во двор, потом поел. И никаких тебе сердечных мук, да, Билли?

Но пес был уже увлечен едой и не слышал рассуждений хозяина. Андрей сел допивать остывший кофе, но ему хотелось выговориться, и он снова повернулся к питомцу:

— Вот ты скажи, Билли, бывают у собак такие проблемы, как у нас, людей? Не бывают. Разве ты будешь плакать по сучке, которая тебе отказала? Нет, не будешь. А знаешь, какие у людей с этим проблемы, какие трагедии в жизни? Некоторые из окон выбрасываются. Билли, ты меня слушаешь или ты дальше своей миски ничего не видишь? Друг человека, называется, какой ты, на хрен, друг, если даже выслушать не можешь!..

Тут пес, словно вняв мольбам хозяина, оторвался от миски и, стуча когтями по кафельному полу, подошел к Андрею, чтобы ткнуться мордой в его колени.

— А, пришел-таки. Утешить меня хочешь? — произнес Андрей, положив ладонь на теплую голову четвероногого слушателя. — Ну, тогда я тебе дальше вот что скажу.

— Эта Олеська — она классная баба. Таких на свете не бывает, она словно неземная какая-то. Ее деньги совсем не интересуют, ты даже не представляешь, какая она, тебе своими собачьими мозгами не дано до этого допереть…

А дальше Андрей понес полную околесицу, больше похожую на пьяный бред, чем на рассуждения здравомыслящего человека. Билли при этом положил хозяину голову на колени и преданно смотрел в глаза. Так что могло показаться: собака действительно все понимает, очень сочувствует и сопереживает.

— Я в тупике, Билли, я не знаю, как дальше жить. Ты можешь себе представить, что такое не знать, как дальше жить? Не могу я без нее, Билли, не могу!

По щекам Андрея потекли слезы. Билли, словно что-то поняв, оперся передними лапами о колени хозяина и стал лизать его мокрые щеки.

— Фу, Билли, фу! — опомнился наконец Андрей, отодвигая от себя собачью морду. — Ты хороший друг, конечно, но давай без этих слюнявостей. Так, где-то у меня выпить было.

Андрей встал и направился к бару. Нашел там початую бутылку «Хеннесси», разлил остатки по бокалам.

— Выпьешь со мной? — спросил он, обращаясь к собаке.

Потом опрокинул в себя бокал коньяка, пожевал лимон.

— Ты, я вижу, не будешь. Ладно, давай за тебя выпью, — и залпом осушил второй бокал, который поставил было перед собакой.

— Знаешь, Билли, — произнес Андрей, больше всего желая поскорее опьянеть и забыться. — У меня ощущение, что я сделал редкостную гадость. Это хуже, чем если бы я попытался что-то украсть. У меня такое ощущение, что я выпил дряни из туалетного ведра, сожрал содержимое ночной вазы. Теперь ты понимаешь, как мерзко у меня на душе?

Пес вытянул умную морду, склонил ее немного набок.

— Вот именно, поэтому я не знаю, куда жить дальше. Это тупик, то, что я сделал, это тупик, понимаешь, здесь нет вариантов! Я даже думал покончить с собой, может, это единственное, что осталось…

Интонация в голосе хозяина встревожила собаку — Билли заскулил.

— А, ты все понял? Значит, ты не тупая скотина. Ладно, ладно, я подумаю над твоим предложением. Пожалуй, ты прав, покончить с собой — это тоже не выход. Только где тогда выход?

В голосе Андрея снова послышалась невыразимая тоска, пес стал жалобно поскуливать.

— Ты тоже не знаешь, что делать. И я не знаю. — Андрей тяжело вздохнул и выпил содержимое последнего бокала.

Глава 37

Выставка в Манеже под названием «Мистерика» совершенно неожиданно имела ошеломляющий успех.

В день открытия выставки, несмотря на проливной дождь, Манежка кишела телевизионщиками, фото- и просто журналистами. Еще за час до открытия уже выстроилась огромная очередь. Ожидался приезд каких-то высокопоставленных гостей, народ теснился, публика все прибывала и прибывала. Парковок не было, из-за этого у Манежа образовалась огромная пробка, начинавшаяся от Большого Каменного моста и набережных Москва-реки.

Такого ажиотажа вокруг, казалось, рядовой художественной выставки не было давно. Изобразительное искусство давно и многим казалось ретроградным и вымирающим. Куда ему до международных автосалонов или, на худой конец, экономических саммитов. А тут такой успех. Объяснить его можно было только мистической тематикой вернисажа. И не только тематикой: совершенно необъяснимо было, кем именно выставка организована и почему она состоит из работ никому не известных авторов.

К моменту открытия выставки погода заметно ухудшилась. Небо непроницаемым ковром затянули серые тяжелые тучи. Словно и не было вчера настоящего тепла и радостного солнца. Вместе с солнышком исчезли и звонко щебетавшие мартовские птахи. Утро напоминало скорее ноябрьское, таким колючим был дождь и пронизывающим — ветер;

Народ, привыкший к хорошему за вчерашний день, был одет явно не по погоде. В очереди от души ругали метеорологов, в один голос прогнозировавших, что в Москве будет солнечно и ясно, и зябко кутались в легкие плащи и курточки.

Наконец в десять часов двери выставочного зала открылись, и основательно промерзшая толпа тяжело двинулась внутрь Манежа. В ту же минуту задул еще более пронизывающий ледяной ветер, а дождь сменился белой колючей крупой.

В конференц-зале тем временем собралось множество народу. Вести пресс-конференцию должны были глава Союза художников России Иван Вельский и знаменитый черный маг, эзотерический психолог Петерс Лонгус Черный со своей свитой. Были здесь и другие экстрасенсы и маги, художники, чьи картины были представлены на выставке, а также представители телевизионных каналов и многочисленные журналисты.

Жанна проснулась от настойчивого телефонного звонка. Телефон звонил беспрерывно. На какое-то мгновение он замолчал, но, как только Жанна собралась повернуться на другой бок, чтобы вздремнуть еще немного, аппарат ожил вновь.

— Алло, — еле слышно, не открывая глаз, прошептала в трубку Жанна.

— Твою мать! — Трубка буквально взорвалась возле уха от крика Женича. — Какого… — Далее следовали трехэтажные обороты, которые в народе широко используются для выражения особенно сильных эмоций типа негодования или гнева.

— Твою мать, какого… ты спишь? Я тебе вчера сказал, три раза повторил, мать твою наперевес, чтобы ты сегодня к девяти тридцати была в Манеже. Здесь пресс-конференция начинается!

После чего Жанна услышала уж что-то совсем ужасное, в переводе на человеческий язык означавшее, что надо скорее одеваться, так как разгневанный Женич вынужден послать за ней такси.

— Нет, не надо такси, дольше будет. Я сама доеду, к тому же в центре всегда пробки в это время, — пролепетала мгновенно проснувшаяся Жанна.

— Да, пожалуй, не надо, — немного поостыл Женич. — Здесь правда все стоит с девяти. Значит, так: руки в ноги и дуешь сюда. Но до метро такси возьми, а то я тебя знаю, полезешь в троллейбус. В общем, все, давай. Как подъедешь — набери меня, я тебе беджик вынесу. И не вздумай в очередь лезть!

— Там еще и очередь? — недоуменно пробормотала Жанна, но в трубке уже послышались короткие гудки.

После взбучки Жанна мгновенно пришла в себя.

— У меня выставка, первый раз в жизни, а я проспала. Как я могла, как могла! — сокрушалась девушка.

Она металась по квартире, пытаясь понять, что ей надеть, ища хоть одну мало-мальски приличную вещь. Жанна открыла шкаф — из него вывалилась куча скомканного тряпья, весьма непотребного вида.

— Так, на помойку все это. — Жанна в сердцах пнула кучу ногой, но, заметив в ней что-то очень яркое, выудила свой старый и когда-то очень модный финский свитер. Жанна носила его во времена дред и фенечек, когда автостопом колесила с хиппи по стране.

Встряхнув свитер, она подошла к окну: целый и даже не побит молью, пожалуй, единственная пригодная вещь в ее гардеробе. Жанна, не раздумывая, натянула его. За окном тем временем бушевала снежная пурга.

— Вот это да, метель! А ведь вчера весна была! — воскликнула Жанна.

Через пятнадцать минут она как ошпаренная бежала к метро. Наставление Женича сесть в такси она забыла. У нее не было привычки брать машину, и, как это делается, она представляла смутно. А троллейбус Жанна решила не ждать, потому что ей показалось, что бегом она доберется быстрее.

Холодный дождь с мокрым снегом бил девушке в лицо, вода затекала за шиворот, старые кроссовки мгновенно промокли. Шапку Жанна не нашла, в ее бардаке сложно было найти вещь, которая не использовалась более двух недель или не валялась на самом виду. Зонт сломался еще прошлой осенью, да так, что его отказались чинить в мастерской. Денег на новый зонт она не нашла и решила, что прекрасно обойдется курткой с капюшоном. Но и с капюшоном случился конфуз. К куртке он не был пришит, а пристегивался молнией. Молния однажды сломалась, и, пока Жанна собиралась сдать куртку в ремонт, капюшон бесследно пропал. Тогда Жанна решила, что обойдется шапкой, главное, чтобы на голову не капало и не лило, но и шапка две недели назад исчезла. Ну а этот факт Жанну не взволновал вовсе, так как наступила весна и шапка была не нужна по крайней мере до осени.

Жанна вся промокла, у нее беспощадно замерзли уши, а волосы превратились в мокрую мочалку. В этот момент, на ее счастье, подошел троллейбус. Жанна, не раздумывая, запрыгнула в переднюю дверь и обомлела: на переднем сиденье, углубившись в какую-то толстенную книгу, сидел он. Тот самый молодой человек из ее видений, портрет которого она написала совсем недавно и который стоял у нее сейчас на мольберте посреди комнаты. Рядом было свободное место, но Жанна этого не заметила: она во все глаза уставилась на молодого человека. Впрочем, он так был увлечен чтением, что не обратил внимания ни на нее, ни на ее настороженно-удивленный взгляд.

— Игнатий? — тихо позвала она.

Он оторвался от книги и посмотрел на нее сквозь толстые стекла очков.

Лицо показалось ему знакомым. Да это та самая девушка, с которой он на прошлой неделе столкнулся возле троллейбусной остановки! И сегодня она была почти такая же, как тогда.

— Жанна, — протянула руку девушка.

Игнатий робко пожал ее пальцы, они были тонкие и холодные.

Жанна улыбнулась.

— Игнатий, — ответил он. — Впрочем, вы знаете, как меня зовут. Простите, откуда вы узнали мое имя, мы были знакомы?

Игнатий поправил очки и внимательно всмотрелся в ее бледное лицо. За окнами бушевала настоящая снежная буря.

— Нет, мы не были знакомы, но я вас знаю, — сказала Жанна.

Воцарилась пауза, молодые люди по-прежнему пристально смотрели друг на друга. Жанна хотела что-то еще сказать, но ее перебил хриплый динамик: «Метро».

— Ой, нам выходить. — Жанна вскочила и стала продвигаться к дверям.

Метель разыгралась не на шутку. Снежные хлопья засыпали все вокруг.

— Жанна! — крикнул как можно громче Игнатий. — Стойте, подождите!

Он догнал ее:

— Возьмите мою шапку. Вы замерзнете, заболеете.

— А как же вы?

Жанна смотрела на Игнатия и улыбалась. Его темные волосы мгновенно припорошило снегом, снежинки ложились на его длинные ресницы. Он протянул ей вязаную шапочку, такую смешную, с детским помпоном. Жанне стало легко и весело. К метро спешило множество людей, и только двое молодых людей не торопились уходить от снегопада и улыбались, глядя друг на друга.

— Спасибо, — произнесла Жанна, взяла шапку и кое-как водрузила на голову. Я на выставку еду, в Манеж. Я там выставляюсь, приезжайте, — крикнула она уже почти на бегу.

Игнатий хотел спросить еще что-то, но Жанна быстро скрылась в толпе.

«Манеж, выставка», — стучало у него в голове.

Лекции прошли быстро, Игнатий даже не заметил, как пролетело время. Он вышел из здания университета — уже темнело, загорались первые фонари. Ветер так и не стих, он стал еще более холодным и пронизывающим. На улицах города вновь бушевала зима. Игнатий машинально порылся в сумке в поисках шапки, но вспомнил, что отдал ее той самой девушке по имени Жанна.

«Манеж, выставка», — снова пронеслось в голове. Игнатий точно знал, куда ему нужно.

Глава 38

После выпитого коньяка Андрею захотелось прилечь. Сна не было. Он включил телевизор и бессмысленно защелкал пультом. Один канал сменял другой, как картинки в калейдоскопе. Вдруг слух резануло знакомое имя — черный маг Петерс Лонгус Черный.

— А, знакомая скотина, — прошептал Андрей и сделал погромче.

На канале начиналось новое, обещавшее стать грандиозным ток-шоу под названием «Непознанное и невероятное — 2». Задолго до выхода этой программы СМИ трубили, что этот проект займет первое место в рейтингах. И конечно, предрекали аналитики, обгонит долгожителя всех реалити-шоу МАХ-2, где молодые люди несколько лет непрерывно выясняли отношения. Это самое пресловутое МАХ-2 упорно било все рекорды, вопреки скептическим прогнозам, что вот-вот его закроют, что всем надоест смотреть на бесконечные драки и кастрюльные сцены молодых бездельников.

Теперь же создатели МАХ-2 серьезно опасались, что состязание колдунов всех уровней потеснит их позиции. Вся страна прилипнет к телеэкранам, с замиранием сердца наблюдая, как маги всяческих мастей начнут предсказывать будущее, находить пропавших людей и вещи или отыскивать тайные захоронения.

Андрей напряженно наблюдал за начавшимся действом. Вначале все участники собрались в одном зале, ожидая Петерса. После его появления участников и арбитров представили друг другу, еще раз объяснили правила состязания и объявили первое задание.

На экране появилась пожилая женщина с измученным лицом. Она сидела за столом, на котором были разложены фотографии некоего молодого человека. Комментатор пояснил: на снимках — сын этой женщины. Несколько месяцев назад он выпал из окна и разбился. Маги, колдуны, экстрасенсы и прочие чародеи должны определить по представленным фото, что именно произошло с молодым человеком, жив он или мертв и так далее.

Участники шоу выходили к публике по очереди. Кто-то из них раскладывал карты, кто-то шептал над фотографиями невнятные заклинания. Большинство не забывали делать эффектные пассы руками, один маг воскурил благовония и, вдыхая их, закатывал глаза. Среди приехавших на ток-шоу был даже чукотский шаман в национальных одеждах. Всю программу он не расставался со своим бубном, а когда настала его очередь, стал колотить в него, скакать вокруг стола и издавать горловые вопли.

Андрей был сыт этой вакханалией по горло и уже хотел переключить на другой канал, как вновь показали Петерса, который стал комментировать работу магов, находя у каждого множество недочетов и признаков непрофессионализма.

Волхвы-чародеи утверждали совершенно противоположные вещи. Одни говорили, что мальчик жив, но пропал без вести. Другие настаивали, что юноша умер или, как убеждала колдунья по имени Марьяна, покончил с собой.

— Вижу черные круги вокруг его головы, — шептала рыжая Марьяна, сильно накрашенная молодая ясновидящая, которую представили как потомственную ведьму, получившую свой дар от бабушки.

— Вижу, как он падает с высотй, да, он падает с высоты, — словно в экстазе повторяла колдунья. — Он покончил с собой из-за неудавшейся любви. У него была девушка? — обратилась она с вопросом к несчастной матери.

— Да, была, — ответила женщина голосом зомби.

Тут вмешался комментатор:

— Итак, Марьяна подошла ближе всех к разгадке. Она единственная из всех десяти участников не только определила по фотографии, какой смертью умер молодой человек, но и указала причину его смерти.

— Несомненно, в этом поединке побеждает Марьяна, — произнес Петерс, который сидел рядом с комментатором.

Затем показали удивленных скептиков, которые пробормотали что-то невнятное.

— И это «Непознанное и невероятное — 2»! — заорал ведущий в микрофон. — Оставайтесь с нами на канале АСТВ, реклама пройдет быстро.

Андрею стало не по себе.

— Как я мог! Как я мог! — повторял он. — Как я мог повестись на такое мракобесие. На дворе двадцать первый век, а я пошел к колдунам за приворотным зельем!

Андрею стало стыдно перед самим собой, перед Олесей. Он выключил телевизор, с отвращением отшвырнул пульт и, как маленький, забился с головой под одеяло. Хотелось плакать, как в детстве, от обиды и бессилия. Хотя на кого обижаться, если сам оказался глупцом. Андрей пошел на кухню и плеснул в бокал еще коньяка. Залпом выпил, закусил сыром и поймал на себе сочувственный взгляд Билли, который лежал в углу, положив квадратную голову на тяжелые лапы.

— Эх, — махнул Андрей рукой, — все равно ты до конца не поймешь.

На кухне висела еще одна «плазма». Андрей отыскал на грязном столе пульт и вновь включил тот же канал.

Шла реклама. Толстушка в белой блузке восторженно объясняла целевой аудитории, как здорово у нее все отстиралось. «Тогда мы идем к вам», — прозвучал уверенный слоган.

— Вот еще одно безумие, — проворчал Андрей.

Но реклама кончилась, и опять продолжилось ток-шоу.

— Итак, мы переходим к следующему, более сложному уровню, — кричал в микрофон ведущий.

Петерс сидел с довольной ухмылкой и потирал ладони.

— Вот уже два игрока выбыли из нашего поединка. Увы, они показали свою полную несостоятельность. По-прежнему лидирует Марьяна, — комментировал колдун.

— Видимо, он на нее запал, — засмеялся Андрей, отхлебывая коньяк уже прямо из горла.

Билли в ответ на комментарий хозяина одобрительно застучал хвостом по кафельному полу.

— Следующее задание! — проревел ведущий.

Стали показывать сюжет про дом с привидениями, в котором не могут ни спать, ни есть, ни жить несчастные хозяева.

— Даже священники отказались освящать эту нехорошую квартиру, — послышался голос комментатора.

— Мы просили батюшку, а он так и не приехал к нам, — подтверждала хозяйка квартиры.

— В углу сами по себе загорелись тапочки, а у кошки шерсть дыбом встает, когда это все начинается, — доносилось до Андрея.

— Что они несут?! — Андрей вновь выключил телевизор.

В этот момент зазвонил домофон. Андрей поплелся в коридор. Ну да, отец, и, как всегда, без предупреждения. У Андрея окончательно упало настроение, если ему вообще было куда падать. Визиты отца его всегда напрягали, ничего хорошего они не сулили, особенно такие неожиданные. Так в прошлом году он без предупреждения притащил Билли. От отца можно было ожидать всего.

Вошел отец, распростер руки для объятий.

— Ну, привет, сын, давно не виделись. Я вот решил тебя навестить, наслышан про твои вчерашние подвиги в ресторане, — говорил отец, сбросив пальто на руки Андрею таким жестом, как будто это и не его сын был вовсе, а портье.

— Вовчик доложил? — недовольно спросил Андрей, повесив отцовское пальто на плечики и проходя за родителем на кухню.

— Ну а кто еще? Он же тебя вчера в полубессознательном состоянии оттуда эвакуировал. Ну, ладно, ладно, с кем не бывает. Я тоже иногда надираюсь, но в меру, — произнес отец с важным видом, многозначительно подняв указательный палец.

— Виски будешь?

— Буду, конечно. А закуска у тебя есть? Или ладно, давай двойной виски со льдом и воду с газом. — И Андрей почувствовал себя уже официантом.

Медиамагнат Анатолий Белозерский пил исключительно дорогой виски.

Он был человеком с очень высокой самооценкой. И очень любил превозноситься над теми, кто находился рядом, даже если это был единственный сын. Поэтому, узнав, что у Андрея не все благополучно, он сразу отправился выяснить причину этого самого неблагополучия. Не столько для того, чтобы поддержать и приободрить своего отпрыска, сколько для того, чтобы убедиться, что его сын в очередной раз неправильно живет и делает глупости, которых он, Анатолий Белозерский, никогда не допускает. Ну а поставив диагноз другому, так приятно убедиться лишний раз, что у тебя самого все в жизни круто. Андрей прекрасно знал эту склонность отца и заранее внутренне сжался, приготовившись к обороне. Он понимал, что отец никогда не приедет, если у сына все хорошо, по той же самой причине.

Андрей налил отцу виски, плеснул себе еще коньяку и уселся за барной стойкой напротив.

— Ты жениться-то не надумал? — спросил Белозерский-старший, начиная издалека.

— Нет, не надумал. А ты сам-то не надумал? — пытаясь перебить начавшийся отцовский допрос, спросил Андрей.

— О, я-то… — Анатолий Белозерский выпил виски и крякнул. — В моем возрасте уже не женятся.

— Что так? Женятся в любом возрасте.

Анатолий Белозерский, как только расстался с матерью Андрея, а это было двадцать лет назад, всегда был окружен вниманием женщин. Он был весьма недурен собой, а главное при деньгах, причем при очень больших деньгах. Любовницы сменялись у него одна за другой, и с каждым годом молодели. Последние несколько месяцев все желтые газеты и журналы комментировали его появления на светских раутах с девятнадцатилетней фотомоделью жгучей брюнеткой Кариной Теймуразовой. Конечно, ни о какой женитьбе на Карине речи идти не могло. Андрей спросил просто так, лишь бы переключить внимание отца со своей персоны.

Андрей снова щелкнул пультом. На канале АСТВ продолжалось колдовское ток-шоу. Дом с привидениями обследовали все чародеи, и опять лидировала рыжеволосая Марьяна, которая явно импонировала главному арбитру и черному магу Петерсу. Марьяна со свечами в руках покачивалась, словно в трансе, с закрытыми глазами и вещала загробным голосом:

— В этом доме пятьдесят лет назад было совершено убийство. О нем никто не узнал, и теперь душа убитой девушки мстит всем живущим в доме.

— Это была девушка? — переспросил ее ведущий.

— Да, девушка, она была изнасилована и задушена, — не открывая глаз, проговорила ведьма.

— Вот, папа, посмотри, и эта дикость идет по твоему каналу! — воскликнул Андрей.

Выпад его был настолько неожиданным и неприятным для отца, что тот широко раскрыл глаза.

— А чего ты так встрепенулся? — спросил сына Анатолий Белозерский. — Какая разница, что там показывают, это же рейтинг. Это востребовано, причем очень востребовано, это бизнес, это приносит деньги. А деньги, сынок, не пахнут. Или ты у нас стал борцом за моральные устои общества? А? Что-то не похоже на тебя. Знаешь, есть такое выражение, советую тебе его запомнить и зарубить на носу: «Пипл хавает». Вот если «пипл хавает», то не мешай ему хавать. Тогда будет тебе благо. — И отец засмеялся самодовольным неприятным смешком.

Его гордость не знала границ, он презирал людей, особенно не его круга, считая их либо обслуживающим персоналом, либо инструментом для достижения своих целей.

Анатолий Белозерский был человеком горделивого ума. Все, что он не мог понять своим рассудком, он отвергал как абсурд. Он и подобные ему люди рассуждают примерно так: если эта мысль родилась в моей гениальной голове, значит, это хорошая мысль, а раз это хорошая мысль, значит, истинная. Такова простая логика жизни. Медиамагнат привык все отмерять только своим «я». Это был единственный критерий, который он признавал, единственный авторитет. Белозерский был атеистом, он отрицал все, что не мог увидеть или пощупать, но главное было не в этом. Он считал себя богом.

Он часто повторял, что любая религия придумана для того, чтобы человек не превращался в скота и не вставал на четвереньки, потому что по сущности своей человек есть скотина. Поэтому религия нужна для скота, а свободному человеку она не нужна. Свободный человек выше этого, он не станет вставать на четвереньки, ему не нужны страшилки в виде адских картинок с чертями и котлами. Так же как не нужны ему заманчивые пряники в виде басен про рай. Свободный человек рассудителен и рационален.

— Недаром попы называют себя пастырями, — распинался как-то сильно подвыпивший медиамагнат на одной вечеринке, где вдруг вспыхнул спор о церкви и священниках.

Он не делал разницы между христианством, буддизмом, исламом или оккультизмом, все доктрины он считал теми выдумками, которые в той или иной степени порабощают человека. Вернее, не дают скотине окончательно превратиться в животное, удерживая ее в неких рамках. А адепты всех этих доктрин приносят доход тем, кто держит эти доктрины в своих руках. Именно поэтому он, могущественный Анатолий Белозерский, не верит ни в Бога, ни в черта, а верит только в себя и свое «я».

Андрей от выпитого коньяка уже весьма захмелел.

— Мне стыдно, что на канале моего отца показывают эту дикость, — произнес Андрей заплетающимся языком, указывая пультом в сторону телевизора.

— Стыдно? Ему стыдно, понимаешь! — Не привыкший слышать критику в свой адрес медиамагнат был в бешенстве. — А чего это ты вдруг застыдился? Значит, к самому Петерсу ему не стыдно было бегать, а смотреть на Петерса на моем канале ему стыдно.

Глаза Анатолия Белозерского налились яростью.

— Откуда ты знаешь? — прошептал Андрей, медленно опускаясь на стул. Хмель из его головы мгновенно ушел.

— А вот и в точку! — заорал отец и тут же засмеялся гомерическим хохотом. — Вот и в точку, а я-то думал, наврали мне про сынка. Не поверил было, что мой сынок к колдунам ходит.

— Я-то, собственно, за этим и приехал, чтобы выяснить, правда это или нет, — продолжил он уже с явной злостью в голосе. — Это ты меня позоришь на весь свет! Сын известного медиамагната по бабкам бегает — да где это видано?

Андрей был не то что обескуражен — раздавлен. Он давно не чувствовал себя таким ничтожеством, таким жалким глупцом. Он потерпел очередное фиаско. Вначале Олеся, теперь отец унизили его по полной программе.

Впрочем, гнев отца очень быстро сменился торжеством. Он получил порцию свежих доказательств своего величия и превосходства над сыном. За этим, собственно, и ехал.

Глава 39

Олеся стояла на вечерней службе. И снова ее одолевало сильнейшее желание уехать из монастыря завтра же.

«Ни дня больше, ни дня, — твердил в голове назойливый голос. — Мне здесь не место, зачем я сюда приехала? Это ужас какой-то. Бесконечные службы, чужие люди, я здесь совсем одна. А дома родители больные, работу надо искать. Нет, лучше на старую вернуться. Андрей Анатольевич меня возьмет с радостью…»

При мысли об Андрее на Олесю нахлынула новая волна любви — или вожделения, она не могла понять. Щеки ее горели, хотелось к нему, хотелось думать о нем, вспоминать черты его лица. В голову опять полезли всяческие фантазии, от самых невинных, вроде того, что они вдвоем, взявшись за руки, идут по берегу моря, до самых грязных и пошлых, о которых и думать было стыдно.

— Уеду, завтра уеду, — твердила она, как мантру.

Служба закончилась, послушницы гасили свечи.

Народ медленно выходил из храма.

— Олесенька, я тебя везде ищу, пойдем на трапезу. Как твои дела? Освоилась?

Рядом с Олесей стояла мать-игуменья.

— Пойдем, пойдем, — шептала она, беря Олесю за руку и ведя к выходу.

— Матушка София, я уехать хочу, вы меня простите, но я завтра… — Олеся не договорила, настоятельница перебила ее.

— Знаю, знаю. — Вместо того, чтобы спросить «почему» или «что случилось».

Олеся немного опешила, а игуменья продолжила:

— Давай так. Завтра после утренней службы пообедаем, а потом сходишь к нашему монастырскому духовнику, отцу Павлу. Как он тебе скажет, так и сделаешь. Он батюшка старый, опытный, высокой духовной жизни.

Олеся хотела возразить, сказать, что хочет уехать утром, но промолчала. Неудобно было перечить игуменье, которая так об Олесе пеклась и заботилась.

«Ладно, схожу, а потом уеду», — подумала она про себя и немного успокоилась.

Эта ночь прошла так же беспокойно, как и предыдущая. Олеся металась, вскакивала, ей было то душно, то холодно. Она вставала, подходила к окну, за которым выл ветер, всматривалась в темноту. Ей казалось, что где-то там Андрей, с ним случилась беда, он просит помощи. Потом девушка вновь ложилась, и на нее наваливались все те же беспокойные и развратные сны.

Утром она проснулась разбитой и уставшей. Соседок уже не было. Олеся взглянула на часы и поняла, что проспала большую половину службы.

«Все равно сегодня уезжаю, пойду на службу, только чтобы найти настоятельницу», — думала она, медленно одеваясь. Возле умывальника висело небольшое зеркало, Олеся взглянула в него и отпрянула. На нее смотрело одутловатое, с красными отечными веками лицо.

— Ужас какой! На кого я похожа… Нет, домой, домой. И спать, спать…

Олесе безумно хотелось выспаться, но не здесь. Ей хотелось домой, на любимый диванчик, чтобы укрыться своим одеялом и забыть все. Ей казалось, что, как только она окажется у себя дома, все пройдет и забудется, как затянувшийся кошмар.

Олеся поплелась в сторону церкви. Погода совсем испортилась, весна вновь сменилась зимой. Холодный колючий ветер со снегом кидал в лицо охапки обжигающей ледяной крупы. Идти никуда не хотелось, одно было желание — поскорее уехать. Но как уедешь без разрешения матери игуменьи? К тому же место очень глухое, автобусы отсюда не ходят, надо договариваться насчет машины. Олесе казалось, что она в тупике. Просто так ее отсюда не отпустят…

Неподалеку от храма Олеся увидела идущую навстречу мать Софию и внутренне сжалась. Ей предстоит объясняться, оправдываться и просить отправить ее домой. Олеся чувствовала себя обязанной. Ей искренне хотели помочь, ее приютили и приласкали. Она же собирается отплатить за все это черной неблагодарностью. Девушка уже хотела было придумать историю про обострение давней болезни, назвать другие веские причины, по которым ее точно не стали бы задерживать и уговаривать остаться еще…

Не успела Олеся открыть рот, как мать София схватила Олесю за руку и повела к стоящим несколько в стороне деревянным домикам:

— Батюшка ждет уже. Идем скорее.

Олеся даже сразу не поняла, кто кого ждет и что за батюшка, но потом вспомнила, как накануне мать София говорила про духовника — отца Павла.

«Ну, вот, — вздохнула про себя Олеся. — Теперь к батюшке идти, там на обед позовут, а потом начнут уговаривать остаться еще на денек».

Мать София шла так быстро, что Олеся за ней еле поспевала. Игуменья держала руку девушки мертвой хваткой, словно боясь, что та вырвется и убежит.

— Вот келья батюшки, — проговорила игуменья, взбираясь по деревянным ступеням крыльца.

— Молитвами святых отец наших… — Мать София постучала в деревянную, потемневшую от времени дверь.

— Аминь, — послышалось откуда-то изнутри.

Дверь распахнулась, и на пороге в светлом льняном подряснике перед ними предстал старец. Он был совсем небольшого роста, с белой пушистой бородкой и такими же волосами, больше похожими на пух одуванчика.

— Вот, батюшка, Олеся наша, Александра. — И игуменья мгновенно испарилась.

«Айболит», — подумала Олеся, глядя на батюшку и складывая руки для благословения.

— Проходи, детка, присаживайся. — Батюшка указал Олесе на небольшой диванчик с сильно потертой обивкой, сам же разместился в кресле напротив.

Обстановка в его келье была очень скромной, можно сказать убогой. Здесь было две комнатки: спальня, в которой через раскрытую дверь виднелась спинка железной кровати и иконный угол с теплившейся лампадкой, и гостиная с обеденным столом, диванчиком, креслом и деревенской, беленной известью печью, на которой красовался закопченный до черноты чайник. На низеньких оконцах висели застиранные ситцевые занавески, а на подоконниках стояли горшки с цветущей геранью. Стены все были сплошь увешаны иконами, причем не старинными, а простыми бумажными или картонными. На деревянном крашеном полу лежали очень простые, выцветшие от времени домотканые коврики. Вот и вся обстановка.

Батюшка сидел в кресле и улыбался. Его глаза под белыми лохматыми бровями смотрели несколько лукаво. Казалось, он вот-вот подмигнет девушке.

— А я и правда Айболит, — произнес батюшка игриво.

Олеся встрепенулась: она еще не сошла с ума, чтобы высказывать свои мысли вслух. Она только подумала, даже не подумала, просто в ее голове промелькнуло слово: «Айболит». Олеся заерзала на диванчике, ей стало неудобно.

— Я же по мирской профессии врач-ветеринар. Айболит — значит, зверей лечил, пока Господь к людям не призвал. Была у меня жена и дочка, да умерли. Потом принял сан, служил на деревенском приходе, здесь неподалеку. А теперь состарился, одряхлел, вот владыка меня и отправил в монастырь — на покой к сестрам. А сестры ходят за мной, немощным, — произнес батюшка, разговаривая как бы сам с собой. — А игуменья у нас замечательная.

— Ты не торопись уезжать отсюда, — продолжил он. — Поживи малость, помолись. Глядишь, и отпустит тебя. Ты же сегодня собралась бежать отсюда? Не надо, детка. Побудь денек-другой, а там приходи ко мне на исповедь. Там видно будет. Вот тебе книжечка.

Батюшка поднялся и пошаркал в сторону книжной полки. Олеся обратила внимание, что ноги у него обуты в домашние валеночки, а льняной подрясник настолько ветхий, что на спине и на локтях протерся чуть не до дыр.

Отец Павел снял с полки тоненькую синюю брошюрку и протянул Олесе:

— На-ка вот, почитай. Тут есть ответ на твою проблему. — Батюшка указал пальцем на обложку и протянул книжку Олесе.

— Спасибо, — произнесла Олеся в задумчивости, не слишком понимая, что происходит.

— Ступай с Богом. — И отец Павел благословил девушку.

Олеся побрела назад. Тоненькая брошюрка с синей потертой обложкой была зажата в замерзшей руке.

Глава 40

Николай сидел в кабинете заместителя главного врача психиатрической больницы. За окном в бушующем снежном месиве видна была безнадежная автомобильная пробка. С начавшейся метелью по Москве традиционно невозможно было проехать. Маленький и узкий выезд на Каширку, куда выходили больничные окна, практически не двигался. Машины скучивались все плотнее и плотнее, и непонятно было, как и когда они смогут разъехаться.

Николай не отрываясь смотрел на машины внизу, изредка переводя взгляд на падающие с неба снежинки. Ему хотелось туда, на волю. А он сидел здесь, в психбольнице, в нелепой полосатой пижаме и казенных тапках, обколотый какими-то лекарствами, от которых голова была похожа на пустое ведро и плохо соображала.

Замглавврача по лечебной работе доктор медицинских наук Артур Геннадьевич Ромов, строгий мужчина с черными смоляными усами, изучал медкарту Николая. Он долго листал желтоватые страницы, исписанные непонятным подчерком, рассматривал розовые листы, испещренные зигзагами элекгроэнцефалографа.

— Ну, что я могу сказать, молодой человек? Вы вот проситесь домой… — степенно начал свою речь доктор. Артур Геннадьевич всегда говорил с больными, выдерживая многозначительные паузы.

— Да, хочу, чтобы вы меня выписали, — с безысходностью в голосе произнес Николай, уставившись на больничные коричневые тапки. Белой масляной краской на них было написано: «2нарк».

Артур Геннадьевич строго взглянул на него поверх очков и вновь принялся изучать историю болезни.

Николай уставился на летящий за окном снег.

— Вот вы хотите домой, — вновь подал голос доктор, а заключение по вашей энцефалограмме отнюдь не радостное. Читаю: «Определяются значительные диффузные патологические изменения активности мозга, возможно резидуально-органического характера. ЭЭГ содержит выраженные эпилептиформные признаки снижения порога судорожной готовности, с выраженным акцентом изменений эпи-волны, в лобно-височной области правого полушария».

Артур Геннадьевич очень любил производить впечатление на больных непонятными для них медицинскими терминами — ими так легко было огорошить, шокировать, обескуражить. Он произносил их с особым выражением, словно читал Гамлета на сцене. Когда-то он действительно читал Шекспира со сцены — еще в студенческом драмкружке. С тех пор много воды утекло, но Артур Геннадьевич так и продолжал играть роль, теперь уже ведущего психиатра, царя и судии человеческих душ. Он наслаждался своей властью и знанием.

— Продолжать читать?

— Я не понимаю, что вы говорите, — прошептал Николай сдавленным голосом.

— Тогда объясняю подробно. — И Артур Геннадьевич многозначительно захлопнул медкарту Николая. — Вы поступили к нам по скорой в состоянии тяжелого алкогольного делирия, в народе называется «белочка». Мы купировали приступ. Казалось бы, вам стало легче, но проведенное нами обследование показало обратное. Ваше улучшение на фоне проведенной терапии не есть выздоровление. У вас очень Плохие показатели энцефалограммы, а это основа основ, по которой мы судим о состоянии мозговой активности пациентов. Вы слышали о сумеречном сознании?

— Нет, — вяло ответил Николай, понимая, что отпускать его из больницы не собираются. По крайней мере в ближайшее время.

— Тогда объясню. То, что я увидел в результатах вашего обследования, говорит о том, что вы на грани этого страшнейшего явления. В моем случае отпустить вас из больницы, предоставив самому себе, равносильно преступлению. Если говорить о вашем состоянии простыми словами, без медицинской терминологии, вы можете внезапно перестать отдавать себе отчет в своих действиях. Вы можете даже кого-то убить. И произойти это может в любой момент! При развитии сумеречного сознания отмечаются отрешенность пациента от внешнего мира и расстройства ориентации, страх и злоба, бредовые состояния и галлюцинации. В дальнейшем развивается потеря памяти.

— Но у меня этого не было! — воскликнул Николай.

— Молодой человек! — повысил на него голос Артур Геннадьевич. — Я, наверное, в состоянии прогнозировать, что с вами может произойти. Налицо ясная картина. Не было — так будет, в любой момент. Ваш мозг тяжело болен, и вы этого не можете осознать.

— Да, — продолжил лекцию доктор, — в некоторых случаях пациенты, находящиеся в сумеречном сознании, могут совершать действия, которые не несут угрозы окружающим людям. Например, больные могут как бы рефлекторно одеться и выйти из квартиры, сесть в автобус или даже поймать такси. Они могут уехать на большое расстояние от дома, а очнувшись, не осознают, где они находятся и как попали в это место.

— В какой форме это может произойти, никто не может спрогнозировать! — с жаром вещал Артур Геннадьевич. — А вдруг, как я уже сказал, вы убьете кого-либо? И тогда попадете сюда в эту лечебницу уже не на несколько недель или месяцев, а на долгие и долгие годы.

— Но моя девушка в опасности! Ольгу похитил колдун, ее надо спасать! — закричал Коля и осекся.

Но было уже поздно.

— Вашу девушку похитил колдун? — заулыбался психиатр. — А вы не задумывались, что это плод вашей болезненной фантазии, признак заболевания? То, что вы сейчас сказали, лишний раз доказывает это.

— Вы так говорите, потому что ваша цель — упекать людей в психушку, — угрюмо сказал Николай, которому уже нечего было терять.

— Моя цель — лечить людей от психических заболеваний, а не упекать куда-либо, как вы изволили оскорбительно выразиться. К вашему сведению, Ольга Павловна была у меня и лично просила позаботиться о вас. Бедная девушка так переживает из-за вашей болезни. Пожалейте ее.

— Оля! Была здесь?! — Николай вскочил.

— Больной, сядьте на место. Иначе мне придется позвать санитаров, и мы не сможем продолжить наш разговор. — Артур Геннадьевич никогда не называл пациентов по имени, всегда только «вы» и только «больной».

Коля рухнул на стул и начал неистово тереть виски. Ему казалось, что у него опять начинается бред, а из углов кабинета выглядывают смеющиеся рожи и хари.

«Главное — сдержаться и не распсиховаться в кабинете у этого Гиппократа. Иначе он меня здесь сгноит, в овощ превратит. Знаю я, как это делается», — думал Коля, поглядывая по углам, где начиналось какое-то шевеление.

За окном, несмотря на полдень, стемнело, словно приближалась буря. Неистовый ветер колошматил и без того чахлые деревца, посаженные вдоль проезжей части. Машины уже стояли и только гудели, затор не двигался.

— Надо же, что творится. Метель какая в самый разгар весны, — произнес Артур Геннадьевич, бросив взгляд за окно.

— Ольга была здесь — и что она сказала? — Коля уставился на врача и напряженно ждал ответа.

— Она сказала, что вы больны и вам требуется срочная помощь. Что, собственно, и подтверждается вашим состоянием. Вам действительно требуется лечение. Так, что не было никакого похищения, и не было никакого колдуна. — Артур Геннадьевич снял очки и тщательно протер их салфеткой.

— Вы считаете, что я совсем спятил? Напридумывал все? Ее похитил колдун. Мы вместе к нему поехали, должны были подписать договор о рекламе, а потом произошло, произошло, я не помню… Помогите мне спасти Олю!

— Олю спасать не надо, — повторил врач. — А вот вас — надо, чем мы и занимаемся. Никто вашу девушку не похищал, я вам еще раз говорю. Все, больной, свободны. — И Артур Геннадьевич нажал кнопку вызова санитаров.

Как по команде, в кабинет вошел двухметровый детина.

— Антош, отведи во вторую наркологию. Назначения я пришлю чуть позже, — сказал доктор санитару, усаживаясь в свое кресло.

— Колдунов не существует, — напутствовал он Николая.

Глава 41

Олеся вернулась в свою келью, легла на кровать и открыла книжку, которую дал ей батюшка Павел. Незаметно для себя она углубилась в чтение и мысленно перенеслась в давние события, которые происходили в одном знаменитом в истории человечества городе.

В те настолько далекие, что современному человеку и представить себе трудно, времена жил в городе Антиохии знаменитый волхвователь и великий колдун по имени Киприан. Родом он был из Карфагена, происходил от нечестивых родителей и уже в семь лет, когда современные дети идут в первый класс постигать азы математики и чтения, был отдан в обучение чародеям, которые учили его всякой бесовской мудрости. А уже в десять лет-его отдали на гору Олимп, для приготовления к жреческому служению. Уготовано оно ему было еще до рождения, так как он был из жреческого рода.

Олимп славился среди язычников как жилище богов. Там Киприану предстояло научиться множеству высших колдовских премудростей и хитростей. Он, еще будучи в нежном отроческом возрасте, не зная детских забав, постигал различные бесовские превращения: учился изменять свойства воздуха, наводить ветры, производить гром и дождь, возмущать морские волны, причинять вред садам, виноградникам и полям, насылать болезни и язвы на людей. Преуспел он и в прочей пагубе и исполненной зла дьявольской деятельности.

Чтобы видеть бесов с князем тьмы во главе и иметь с ними общение, молодой Киприан накладывал на себя жестокий пост, и только после захода солнца мог позволить себе съесть не хлеб или другую пищу, а дубовые желуди. Когда ему исполнилось всего пятнадцать лет, он брал уроки у семи великих жрецов. Но и на этом его учение не закончилось: он пошел в город Аргос, где служил некоторое время богине Гере, и научался многим обольщениям у ее жреца.

Потом он служил в городе Таврополе, где служил Артемиде, а уже двадцати лет от роду пришел в Египет и в городе Мемфисе обучался еще большему чародейству и волшебству. Но и на этом его обучение не закончилось. В тридцать лет он учился у халдеев астрологии и лишь после этого вернулся в Антиохию. Был он уже великим и могущественным магом, другом и верным рабом адского князя, с коим беседовал лицом к лицу, удостоившись от него высокой чести, как о том он сам позже открыто свидетельствовал.

— Поверьте мне, — говорил он, — что я видел самого князя тьмы, ибо я умилостивил его жертвами; я приветствовал его и говорил с ним и с его старейшинами; он полюбил меня, хвалил мой разум и пред всеми сказал: «Вот новый Замврий, всегда готовый к послушанию и достойный общения с нами! И обещал он мне поставить меня князем, по исхождении моем из тела, а в течение земной жизни — во всем помогать мне; при сем он дал мне полк бесов в услужение. Когда же я уходил от него, он обратился ко мне со словами: «Мужайся, усердный Киприан, встань и сопровождай меня: пусть все старейшины бесовские удивляются тебе». Вследствие сего, и все его князья были внимательны ко мне, видя оказанную мне честь. Внешний вид его был подобен цветку; голова его была увенчана венцом, сделанным (не в действительности, а призрачно) из золота и блестящих камней, вследствие чего и все пространство то освещалось, — а одежда его была изумительна. Когда же он обращался в ту или другую сторону, все место то содрогалось; множество злых духов различных степеней покорно стояли у престола его. Ему и я всего себя отдал тогда в услужение, повинуясь всякому его велению.

Так говорил о себе Киприан уже после своего обращения.

Живя в Антиохии, он много людей совратил, многих погубил отравой и чародейством, а юношей и девиц приносил в жертву бесам. Многих он научил своему пагубному ремеслу: одних — летать по воздуху, других — плавать в ладьях по облакам, а иных ходить по водам. Он был особо почитаем и прославляем всеми язычниками, как главнейший жрец и мудрейший слуга их богов. Многие обращались к нему в своих нуждах, и он помогал им бесовскою силою, которой был исполнен: одним содействовал он в любодеянии, другим во гневе, вражде, мщении, зависти, помогал в торговле и прочих желаниях и успехах.

Олеся оторвалась на минуту от чтения и подумала: «Как знакомо, я раньше и не задумывалась над этим. Хотя столько видела объявлений, призывов, передач, статей на эти темы — «приворожу», «отворожу», «верну любимого», «заговор на удачу в бизнесе» и прочее и прочее. Просто не обращала на это внимания, как будто меня это не могло коснуться, да и не верила она во все это. Думала, что это просто шарлатанство и мошенничество. А тут много веков назад, когда мир был погружен в дикое язычество, а христианство только-только начинало зарождаться, когда не было безумного прогресса, компьютеров, машин, спутников, технологий, некий колдун так же привораживал и отвораживал, заговаривал на бизнес и прочие успехи. Все то, к чему продолжают стремиться современные люди, почитающие себя развитыми, цивилизованными, прогрессивными по сравнению с далекими предками, жившими давным-давно в совершенно неведомом для нас мире».

«Ничего не изменилось, — сделала вывод Олеся. — Что в те времена, что в наши, люди остались прежними. И верят в то же, во что верили тысячи лет назад. И поклоняются тому же, чему поклонялись тысячи лет назад».

И девушка принялась читать дальше.

В то время, когда Киприан уже находился в глубинах ада, был сыном геенны, как участник бесовского наследия вечной гибели, Господь по Своей неизреченной милости к грешникам соизволил взыскать этого, казалось бы, окончательно погибшего человека, извлечь из адских глубин и спасти. Он сделал это, чтобы показать всем людям Свое милосердие, ибо нет греха, могущего победить Его человеколюбие. Спас же Господь Киприана от гибели следующим образом.

В то время в Антиохии жила некая девица по имени Иустина. Эта девушка была дочерью языческих родителей, идольского жреца по имени Едесий. Однажды, сидя у окна в своем доме, она случайно услышала слова спасения от проходившего мимо диакона, по имени Праилия. Он говорил о вочеловечении Господа нашего Иисуса Христа. Эта проповедь глубоко запала в сердце Иустины. Тогда она захотела лучше узнать веру христиан, став тайно ходить в церковь, жадно впитывая все, что там слышала. Вскоре она уверовала во Христа, затем убедила свою мать и привела к вере своего престарелого отца. Видя разум своей дочери, Едесий рассуждал, что идолы, сделанные руками человеческими, не имеют ни души, ни дыхания, а потому никаким образом не могут быть богами. Так, размышляя о сем, он увидел ночью дивный сон, окончательно укрепивший его в христианской вере. Он видел сонм ангелов, среди них был Сам Спаситель, Который сказал ему:

— Приидите ко Мне, и Я дам вам Царствие Небесное.

Встав утром, Едесий пошел с женою и дочерью к христианскому епископу, по имени Онтату, прося его научить их Христовой вере и совершить над ними Святое Крещение. Епископ с радостью совершил над ними таинство, а через некоторое время поставил Едесия пресвитером.

Иустина же возрастала и укреплялась в вере.

Глава 42

Начавшийся еще утром снегопад усилился к вечеру. Игнатий вышел на станции «Охотный Ряд» и направился к Манежу. Мокрый снег мгновенно облепил его, одетого не по погоде и оставшегося без шапки. В какой-то момент Игнатия стали одолевать сомнения, найдет ли он Жанну в огромном выставочном зале, ведь у него нет даже ее телефона. В раздумьях он остановился напротив Иверской часовни, посмотрел по сторонам. Группа туристов, засыпанных снегом, фотографировалась у нулевого километра. Рядом стояли столы с традиционным ассортиментом сувениров для иностранцев: матрешки, шапки-ушанки, буденовки. Атрибутику то и дело заметало снегом, продавцы недовольно смахивали его.

Потом взгляд Игнатия привлекли двери Иверской часовни, из которых поминутно выходили и входили люди. Игнатий направился туда. Он ни разу не был в часовне, ему стало стыдно, что, как историк, он знал все об этом месте, но так ни разу и не побывал там. Теперь Иверская тянула его к себе словно магнитом, его как будто кто-то туда звал…

Поспешно стряхнув с себя снег, Игнатий вошел внутрь. Ему показалось, что он попал в другой мир. Какой — этого он еще не мог понять, но точно такой, из которого не хотелось уходить. Горели свечи, было тихо и почти безлюдно. За свечным ящиком дремала пожилая женщина.

Игнатия поразил Взгляд. Она смотрела на него, смотрела в самое сердце. Взгляд был добрый и строгий одновременно. Строгий — с укоризной, добрый — и ждущий. Игнатий посмотрел на Владычицу и опустил глаза. Он почти не ходил в церковь, для него христианство было интересно лишь с исторической, научной и эстетической точки зрения. Но сейчас ему стало стыдно перед Ней. Он вспомнил свое недавнее видение, которое почти забыл, вернее, заставил себя забыть. Заставил себя вернуться в привычную колею, откинуть все, как ненужную шелуху, списать на переутомление или нездоровый сон. Он отчетливо помнил ход своих мыслей: долой все наваждения и плоды воображения. И теперь Она упрекала его за то, что он мог не внять тем призывам, которые получил на днях.

— Мои знания ничто, — произнес он, обращаясь к Владычице. •— Что приобрел я, имея все эти знания, что дали они мне? Ничего. Вот я весь пред Тобою, и мне нечего скрывать от Тебя, потому что Ты и так все про меня знаешь. И Тот, Кого Ты держишь на руках, все знает. Прошу Тебя, возьми меня за руку и веди, потому что я не знаю, куда идти и зачем. Я наг, глуп и слеп, несмотря на то, что преподаватель и знаю три языка. Это все теряет свой смысл без Тебя и без Него. Прошу Тебя: не оставь меня в неведении, открой мне Тайну. Я чувствую этот зов, но не иду на него. Прости меня за эта Но я знаю, что уже не смогу уйти от этого зова.

Игнатий посмотрел по сторонам и не слишком умело перекрестился. Затем подошел к иконе и увидел в руках Младенца тот самый Свиток.

— Так вот где еще одна подсказка, вот что это за свиток! — воскликнул Игнатий. В ушах зазвучали слова:

«ВЗЫСКУЮЩИЙ СТРАНЫ ЧЕТЫРЕХ РЕК — ВСТАНЬ И ИДИ».

— Взыскующий Страны четырех рек? — переспросил Игнатий, посмотрев на Лик Пречистой.

В этот момент он ощутил, как его довольно резко толкнули в бок. Неприятный старушечий голос, похожий на треск сухой соломы, раздался почти у самого уха:

— Мужчина! Скока можно стоять? Приложились — проходите, не задерживайте.

— А, что? Простите, — вздрогнул Игнатий.

Голос старушки словно опустил молодого человека с небес на землю. Он развернулся и быстро направился к выходу. Ему срочно надо найти Жанну. Он понимал, что чем быстрее ее найдет, тем будет лучше. Игнатий почти бежал к Манежу, больше не замечая ни ветра, бившего в лицо, ни снега, залеплявшего глаза. Он бежал так, как будто за ним гнались.

Очереди на вход уже не было. Игнатий вбежал в здание.

Он не знал, где искать девушку, и потому просто шел из зала в зал, всматриваясь в картины и пытаясь отгадать, где именно ее работы. Вернисаж был ужасен. На картинах в духе Сальвадора Дали или современных триллеров были изображены различные чудовища. Всякая нечисть чередовалась с ночными пейзажами, полнолунием, воющими волками, летающими тенями и даже совершенно непонятной мазней с названиями типа: «Ужас», «Крик», «Черный всадник», «Молчание любви». Сюрреализм чередовался с грубым авангардом, а картины в духе импрессионизма висели рядом с экспрессионизмом и кубизмом. И все это называлось одним словом — «Мистерика». Игнатий смотрел по сторонам, искал Жанну, вглядывался в холсты и недоумевал, как она может здесь выставляться. Потом он засомневался, что она на самом деле художница, может, она работает здесь организатором или гардеробщицей. Почему он вообразил, что она здесь выставляется?

«Пора уходить отсюда», — уже решил Игнатий, как вдруг увидел Жанну. Она стояла в окружении журналистов и телевизионщиков. Рядом с ней, активно жестикулируя, что-то быстро говорил толстяк с маленькими, хитро бегающими глазками. Он перебивал Жанну, она смущалась и запиналась, видно было, что для нее подобное внимание в тягость.

Лицо у девушки было бледное и испуганное, Игнатию стало очень жаль ее. Он хотел было протиснуться ближе, чтобы понять, что именно происходит, как его внимание привлекла одна из картин. То, что было изображено на ней, показалось Игнатию до боли знакомым. Словно недавняя реальность вновь коснулась его сознания. Ирландский коракл и две фигуры, один из которых был не кто иной, как Ариман. У Игнатия по спине побежали мурашки.

«Интересно, откуда Жанна его знает», — подумал Игнатий, разглядывая детали картины. Он все меньше и меньше удивлялся тому необычному, что происходило с ним в последнее время. Тем не менее изображенное на холсте вызывало очень неприятные воспоминания, словно тягостная муть начинала подниматься из глубины души. У Игнатия было такое чувство, словно он чуть было не совершил нечто непоправимое, но вовремя остановился. Называлась картина не менее знакомо — «Обманные тропы». В это время журналисты наконец отстали от Жанны, и она, увидев Игнатия, подскочила к нему.

— Привет! Ты пришел, я так рада! — воскликнула художница.

Игнатий немного смутился. Он всегда смущался, когда девушки начинали обращать на него внимание.

— Привет. Да, вот зашел. У тебя интересные картины.

Он хотел сказать «хорошие, классные», но осекся. Все до одной работы вызывали либо страх, либо отторжение. По крайней мере в изображенную на них реальность точно не хотелось попасть.

— Это картины ада, — словно прочитав его мысль, спокойно пояснила Жанна.

— Ада? — переспросил Игнатий, удивленно уставившись на нее. — А зачем ты рисуешь ад?

— Не знаю. Я вижу это — и пишу, что вижу. — Жанна пожала плечами.

Ее лицо выражало детскую непосредственность, она была словно ребенок, который нарисовал бабайку и не знает, почему он это сделал.

— Значит, ты рисуешь свои страхи?

— Нет, не страхи, скорее какую-то реальность, которая существует где-то там. — Жанна неопределенно махнула рукой. — А ты психоаналитик, что так расспрашиваешь меня?

— Нет, я историк, — улыбнулся Игнатий.

— Какие же истории ты знаешь? — пошутила Жанна.

— Я знаю просто историю, — не принял шутку Игнатий. — А это кто? — спросил он, указывая на Аримана.

— Не знаю, тип какой-то. Я туг никого не знаю, впрочем, с сегодняшнего дня знаю одного. Это ты. Ты тоже оттуда, только ты единственный светлый оттуда.

— Я? И где ты увидела меня?

— А вот здесь, рядом с этим, как ты говоришь, Ариманом. — Жанна еще хотела сказать, что у нее есть портрет Игнатия, но осеклась.

— А ты сам откуда знаешь этого типа? — спросила Жанна, хитро прищурившись.

— Видел один раз. — Игнатий почувствовал тревогу, ему захотелось поскорее уйти отсюда и увести Жанну.

С каждой минутой он понимал, что времени остается все меньше и меньше. Медлить было нельзя. Он оглянулся по сторонам.

— Ты спешишь? — спросила Жанна, которая очень не хотела, чтобы Игнатий так быстро уходил.

— Нет, я не спешу. Пойдем отсюда, вместе пойдем.

— Я не могу пока, Женич сказал, что еще надо дождаться какого-то известного мага, он хотел представить меня ему. Утром мы с ним разминулись, потому что я опоздала на пресс-конференцию и на открытие выставки. Может, ты подождешь, пока я освобожусь? Мы уйдем тогда вместе…

— Кто такой Женич и что за маг?

— Мага не знаю, а Женич — это вон тот жирный. Видишь, с теткой в сиреневом платье разговаривает.

— Он тебе кто?

— Он эту выставку организовал, а вообще он…

Жанна осеклась, она стала понимать, что сейчас начнет сболтнет лишнее. Зачем Игнатию знать, кто такой этот Женич.

— Да не важно, кто он, — добавила она. — Так ты подождешь?

— Нет, идем скорее отсюда.

Игнатий схватил девушку за руку и потащил к выходу.

— Да нет, погоди, я не могу сейчас вот так уйти, — начала сопротивляться Жанна.

Но Игнатий был решителен.

— Эй, Жанка! — послышался визгливый фальцет. — Ты куда?

— Женич, я сейчас вернусь, я на минутку.

— Жанка, у нас еще одна встреча, не уходи никуда! — крикнул Женич, покраснев, как рак, от напряжения.

— Я быстро, — крикнула ему уже на бегу Жанна.

Она понимала, что не в силах сопротивляться Игнатию, да и с магом ей совершенно не хотелось встречаться. Хотя надо было, к этому обязывал ее долг перед Женичем, который устроил ей вот такую сногсшибательную выставку.

Глава 43

Олеся была потрясена прочитанным. Жития святых она всегда воспринимала как некие полусказки. Давно забытые события, стершиеся из памяти людей, приукрашенные и даже придуманные многими поколениями летописцев. Да, они назидательны, поучительны, полезны для души, но понимать их надо не буквально, а иносказательно. Они далеки от окружающей нас действительности.

Сейчас тоненькая брошюрка в затертой обложке с полусказочным повествованием открывалась перед ней как некая новая реальность. Совершенно достоверная история, которая произошла когда-то с двумя людьми: Киприаном и Иустиной. События проносились перед глазами Олеси так, словно она была свидетелем происходящего. И не просто свидетелем, а участником, она начинала осознавать, что описанное в этом повествовании напрямую касается ее самой, что именно здесь кроется разгадка последних малоприятных событий, происходивших"в ее жизни.

Олеся продолжила читать, в то время жил в Антиохии некий юноша, по имени Аглаид, сын богатых и знатных родителей. Он жил роскошно, весь отдаваясь наслаждениям мира. Однажды он увидел Иустину, когда она шла в церковь, и поразился ее красотой. Диавол же сразу внушил ему дурные намерения. Распалившись вожделением, Аглаид всеми способами стал искать расположение и любовь Иустины, решив, что она должна принадлежать только ему. Он выслеживал ее на дороге, по которой Иустина обычно ходила. Встретив, преграждал ей путь, восхвалял ее красоту, признавался в любви, предлагал ей всяческие подарки, усыпал комплиментами. Девушка всячески избегала его и гнушалась, все его слащавые речи, похвалы были ей противны и еще больше отвращали от него ее душу. Она не желала слушать ничего из того, что он ей говорил.

Не останавливаясь в своем намерении, юноша послал к ней с просьбою, чтобы она согласилась стать его женою. Она же отвечала ему: «Жених мой — Христос; Ему я служу и ради Него храню мою чистоту. Он и душу, и тело мое охраняет от всякой скверны». Слыша такой ответ целомудренной девицы, Аглаид еще более распалялся страстью. Не будучи в состоянии обольстить ее, он надумал похитить ее насильно. Собрав на подмогу своих приятелей, он подстерег девушку на пути, по которому она обычно ходила в церковь на молитву, попытался схватить ее, чтобы увести в свой дом. Но Иустина оказала нешуточное сопротивление, бив его по лицу и плевав на него. Услышав ее вопли, соседи выбежали из домов и отняли ее из рук нечестивого юноши. Бесчинники поспешно разбежались, а Аглаид возвратился со стыдом в свой дом.

Не зная, что делать далее, он, с усилением в нем сильной похоти, решился на новое злое дело: пошел к великому волхву и чародею — Киприану, жрецу идольскому и, поведав ему свою скорбь, просил у него помощи, обещая дать ему много золота и серебра. Выслушав Аглаид а, Киприан утешал его, обещая исполнить его желание. «Я, — сказал он, — сделаю так, что сама девица будет искать твоей любви и почувствует к тебе страсть даже более сильную, чем ты к ней». Утешив юношу, Киприан отпустил его обнадеженным.

Затем, взяв книги по своему тайному искусству, он призвал одного из нечистых духов, в коем был уверен, что он скоро может распалить страстью к этому юноше сердце Иустины. Бес охотно пообещал ему исполнить все, горделиво сказав: «Для меня это нетрудное дело. Если и монахов, привыкших к посту, я сбивал с пути. Неужели же не сумею я девицу сию склонить к любви Аглаида? Да что я говорю? Я самым делом скоро покажу свою силу. Вот возьми это снадобье (он подал наполненный чем-то сосуд) и отдай тому юноше: пусть он окропит им дом Иустины, и увидишь, что сказанное мною сбудется». Сказав это, бес исчез.

Киприан призвал Аглаида и послал его окропить тайно из дьявольского сосуда дом Иустины. Когда это было сделано, блудный бес сразу же вошел туда, чтобы уязвить сердце девицы любодеянием, а плоть ее разжечь похотью. Иустина имела обычай каждую ночь возносить молитвы Господу. И вот когда она, по обычаю, вставши в третьем часу ночи, молилась Богу, то ощутила внезапно в своем теле волнение, бурю телесной похоти. В таком волнении и внутренней борьбе она оставалась довольно продолжительное время: ей пришел на память юноша Аглаид, и у нее родились дурные мысли. Девица удивлялась и сама себя стыдилась, ощущая, что кровь ее кипит, как в котле; она теперь помышляла о том, чего всегда гнушалась. Иустина же по благоразумию своему поняла, что эта борьба возникла в ней от диавола; и тотчас обратилась к Богу с теплою молитвою и из глубины сердца взывала ко Христу: «Господи Боже мой, Иисусе Христе! Вот враги мои восстали на меня, приготовили сеть для уловления меня и истощили мою душу. Но я вспомнила в ночи Имя Твое и возвеселилась, и теперь, когда они теснят меня, я прибегаю к Тебе и надеюсь, что враг мой не восторжествует надо мною. Ибо Ты знаешь, Господи Боже мой, что я, Твоя раба, сохранила для Тебя чистоту тела моего и душу мою вручила Тебе. Сохрани же меня, добрый Пастырь, не предай на съедение зверю, ищущему поглотить меня; даруй мне победу на злое вожделение моей плоти».

Долго и усердно помолившись, святая дева посрамила врага. Побежденный ее молитвою, он бежал от нее со стыдом, и снова настало спокойствие в теле и сердце Иустины; пламя вожделения погасло, борьба прекратилась, кипящая кровь успокоилась. Иустина прославила Бога и воспела победную песнь. Бес же возвратился к Киприану с печальною вестью, что он ничего не достиг. Киприан спросил его, почему он не мог победить девицу. Бес, хотя и неохотно, открыл правду: «Я потому не мог одолеть ее, что видел на ней некое знамение, которого устрашился». Тогда Киприан призвал более злобного беса и послал его соблазнить Иустину. Тот пошел и сделал гораздо больше первого, напав на девицу с большею яростью. Но она наложила на себя еще более строгий пост, облеклась во власяницу и усилила молитву. И на этот раз Иустина одержала победу над диаволом, так что бес вынужден был бежать с позором. Он же, подобно первому, ничего не успев, возвратился к Киприану. Тогда Киприан призвал одного из-князей бесовских, поведал ему о слабости посланных бесов, которые не могли победить одной девицы, и просил у него помощи. Тот строго укорял прежних бесов за неискусность их в сем деле и за неуменье воспламенить страсть в сердце девицы. Обнадежив Киприана и обещав иными способами соблазнить девицу, князь бесовский принял вид женщины и вошел к Иустине. Под разными благочестивыми предлогами он пытался убедить Иустину склониться к браку. Приводя примеры даже святых, состоявших в честном браке.

Слушая эти речи, Иустина узнала обольстителя — диавола. Не продолжая беседы, она тотчас прибегла к защите Креста Господня и положила честное его знамение на своем лице, а сердце свое обратила ко Христу, Жениху своему. И диавол тотчас исчез с еще большим позором, чем первые два беса. В большом смущении возвратился к Киприану гордый князь бесовский. Киприан же, узнав, что и он ничего не успел, сказал диаволу: «Ужели и ты, князь сильный и более других искусный в таком деле, не мог победить девицы? Скажи мне, каким оружием она борется с вами и как она делает немощною вашу крепкую силу». Побежденный силою Божией, диавол неохотно сознался: «Мы не можем смотреть на крестное знамение, но бежим от него, потому что оно, как огонь, опаляет нас и прогоняет далеко». Киприан вознегодовал на диавола за то, что он посрамил его и, понося беса, сказал: «Такова-то ваша сила, что и слабая дева побеждает вас!»

Олеся прикрыла глаза, перед ней, словно наяву, пронеслись события многовековой давности, описанные в этом житии. Она поняла, что с ней происходит, и поняла, что ей надо делать. Только молитва и пост могут помочь. Эта простая мысль оказалась открытием.

— Теперь все понятно, — произнесла она вслух, — как же все это страшно! Неужели Андрей пошел на такое? Я никогда не думала, что колдовство — это серьезно. По крайней мере, это меня никогда не касалось, и я никогда не задумывалась над этим. Господи, какая грязь! Зачем Андрей сделал это?

Она поняла, что пока ей не следует никуда уезжать из монастыря. Одна она не справится с этим наваждением. Пока не пройдут эти мысли и эти желания, она никуда не поедет. Если она вернется в Москву, она не выдержит. Ей постоянно хочется к нему, ее мозг буквально пропитан мыслями о нем, так что она и думать больше ни о чем не может, причем самыми гадкими мыслями. Все эти желания обращаются в невыносимую муку, которую одолеть без молитвы будет невозможно. Причем если она сделает это и придет к Андрею, бросится в его объятия, она погубит и себя, и его. Этого нельзя было допустить.

Олеся закрыла брошюру. Звонили к вечерне.

Глава 44

Они выбежали на площадь. Снег прекратился, под ногами хлюпала серая жидкая каша. Было промозгло и сыро.

— Куда мы бежим? — на ходу прокричала Жанна. — Куда ты меня тащишь, меня Женич ждет. Орать будет опять. Игнатий, остановись, послушай меня. Ты можешь послушать меня? Стой! Мне надо на выставку. Меня ждут!

— Тебя ждет этот жирный? — засмеялся Игнатий, крепко держа Жанну за руку.

Жанна попыталась вырваться. В этот момент Игнатий подумал, что поступает нехорошо, и уже хотел было отпустить девушку. Пусть бежит назад. Но что-то опять помешало ему сделать это, он сжал пальцы еще сильнее. Жанна дернулась еще раз и как-то обмякла, словно устала бороться.

— У меня перед ним обязательства. Игнатий, пожалуйста, куда мы бежим?— Жанна поняла, что сегодня они туда уже не вернутся.

«Ну и ладно, и хорошо. Что сделает Женич? Ну покричит, и что?» — подумала она про себя.

Они бежали по переулкам, казалось, не разбирая дороги. Наконец, остановились возле здания консерватории. Уже почти стемнело, зажглись первые желтоватые фонари..

Игнатий перевел дыхание. Он почувствовал некое облегчение, словно они убежали от какой-то опасности. Там, в Манеже, он чувствовал то же самое, как при встрече на улице с Ариманом. И сейчас испытывал такое же облегчение, как когда от Аримана убежал.

Что это было, он не мог понять, как не мог понять и то, почему пришел в Манеж, для чего увел оттуда Жанну, в тот момент, когда у нее были там какие-то важные дела, которые его совершенно не касались. Он нагло вторгся в чужую жизнь, может быть, даже что-то разрушил там. Может, он потом сильно пожалеет о своем безрассудстве…

— Ну, что? Куда теперь пойдем? — спросила Жанна. — Мы так лихо удрали с выставки, и что дальше? Мне даже понравилось, такой драйв.

— Ты такая необычная. Только что ты сопротивлялась и говорила, что тебе срочно надо к твоему толстяку и этому, как его, магу. — Игнатий улыбался, глядя на Жанну.

— Ну, во-первых, толстяк не мой, а маг и подавно. Я вообще не знаю, что это за маг и почему Женич так настаивал на встрече с ним. Ну, скорее всего, потому что он какой-то очень известный и его постоянно показывают по телику. А Женичу сейчас нужен пиар, вот он и старается изо всех сил.

— Значит, я тебе все испортил?

— Так куда пойдем дальше? — ответила Жанна вопросом на вопрос. В этот момент в кармане ее куртки запищал мобильник.

Лицо Жанны изменилось, она поспешно вытащила телефон из кармана и глянула на экран.

— Черт, Женич звонит, они меня там точно потеряли, — озабоченно сказала художница. Она чувствовала себя как нашкодившая школьница.

— Может, тогда вернемся? — робко спросил Игнатий.

— Нет, не вернемся, — решительно отказалась девушка, отключая телефон.

— Тогда пойдем в кафе. Здесь есть очень неплохой подвальчик, тебе точно понравится. К тому же ты наверняка голодная.

— Точно, я голодная. На выставке были только бутерброды и кофе, и то почти все сожрал Женич, — засмеялась Жанна.

Она вспомнила, что последний раз была в кафе больше года назад, как раз в тот злополучный день, когда Димон упросил ее стать поручителем в банке. Вот тогда они обедали или ужинали в японском суши-баре. Суши ей не очень понравились. Впрочем, она тогда и не поняла, что это была за еда, все смотрела на Димона, не отрывая глаз, и вспоминала былое.

Молодые люди спустились в маленький уютный подвальчик. В кафе вкусно пахло и играла ненавязчивая приглушенная музыка. Они сели за столик в самом углу.

— Только чур, я плачу за себя, — выпалила Жанна. — Ты не представляешь, я столько денег заработала вчера. Нет, позавчера… впрочем, не важно. У меня никогда не было столько денег. Женич у меня купил две картины, а потом организовал эту выставку, он сказал, что все оставшиеся картины продаст за очень дорого. Это сумасшедшая сумма. Знаешь, я так рада, я уже давно хочу избавиться от них. Уехать куда-нибудь. Может, даже квартиру продать и начать путешествовать. Как раньше художники путешествовали. Знаешь, я первым делом поехала бы в Венецию. Венеция — это город моей мечты, город вдохновения, — тараторила без умолку Жанна.

Игнатий слушал ее монолог с упоением. Ему казалось, что он встретил совершенно неземное существо, сказочно-фееричное. Ее можно было слушать до бесконечности. Такая открытость, наивность и совершенная бесхитростность и в то же время такая эксцентричность… Жанна все больше ему нравилась.

— Я всегда мечтала поехать туда, взять этюдник и рисовать там все. Воду, каналы, старинные фасады, луну над площадью Сан-Марко. И прилив обязательно.

Знаешь, там ближе к полуночи площадь начинает заливать водой. Вода начинает бить фонтанчиками сквозь отверстия в тротуаре, постепенно всю площадь заливает водой, и в ней отражается ночное небо. Я так хотела бы увидеть это своими глазами. Я бы сняла там маленькую комнатку на самом верхнем этаже, такую, чтобы был выход на балкончик на крыше, увитый зеленым плющом и цветами. Там можно было бы завтракать на рассвете и рисовать крыши Венеции. Сидеть и наслаждаться теплым влажным воздухом…

— Ты так упоительно рассказываешь о Венеции, что не верится, что ты там еще не жила, — произнес Игнатий, открывая меню, которое им принесла улыбчивая официантка. — Только давай договоримся: если я девушку приглашаю в кафе, я за нее плачу. И никаких возражений, пожалуйста. Лучше расскажи еще про Венецию.

Но Жанна так увлеклась своими грезами, что не расслышала Игнатия.

— Здесь очень хорошо готовят, — сказал Игнатий, — ты что будешь?

— Я? Даже не знаю. Может, что и ты? И горячего хочется, лучше супа. Я очень давно не ела суп. Я дома не готовлю, ну, максимум яичницу пожарю или макароны сварю.

— Хорошо, тогда здесь есть куриный бульон. Здесь очень хороший бульон, настоящий, как в детстве. Еще салат «Цезарь», правильный салат с правильным соусом. Ты любишь этот салат?

— Как ты сказал?

— «Цезарь» — салат.

— Нет, никогда не пробовала.

— Тогда берем, тебе понравится, я знаю. И еще тебе понравится бифштекс с жареной картошкой.

— Обожаю жареную картошку, — захлопала Жанна в ладоши. — Это то, что я пробовала, в отличие от этого, как его, ты сказал, салата. Я голодная, как удав, и готова слопать все, что ты мне предложишь.

— Тогда и я голодный, как удав, — засмеялся Игнатий.

С Жанной ему было легко и просто. С ней можно было говорить обо всем, не подбирая слова, не надевая маски и прочую бутафорию, которой запасаются люди, особенно при первом общении. На нее не надо производить впечатление и думать, как ей угодить или развлечь.

— Ты так интересно рассказывала про Венецию, ты там действительно не была?

— Кроме Крыма, я нигде не была. Я просто много читала про Венецию. А в Крым когда-то с неформалами ездила. Кто-то травку курил и просто тусовался, кто-то рисовал. Я тоже траву курила. Но это так, фигня, мне никогда не нравилось, состояние после нее нерабочее, мозги не фурычат. Мы тогда на Демерджи ходили. Весна была, крокусы цвели. Представляешь, такой разноцветный ковер среди скал. У нас денег совсем не было, кончились, и жратвы не было. Были галеты сухие и банка шпрот. Так мы эти шпроты с галетами ели и водой из ручья запивали. Снег таял, ручьи кругом. У меня как раз день рождения был. Я тогда два этюда с крокусами прямо в Алуште продала, есть совсем нечего было. Так мы тогда в пельменную сразу пошли. Наелись до отвала. А картину в Москве коллекционер один купил. Хорошая картина была, солнечная, мне жалко было с ней расставаться. Но увы, жить надо было на что-то. А потом эта шняга началась.

— Какая шняга? — спросил Игнатий, не отрывая глаз от лица Жанны.

— Да вся эта чертовщина-бесовщина. У меня, наверное, крыша поехала.

— Давно?

— Что «давно» — крыша поехала?

— Да не крыша, давно вся эта бесовщина началась?

— Год-полтора, не помню точно. Сны начали сниться. И знаешь, что самое интересное. — Жанна понизила голос и заговорила шепотом. — Самое интересное, что это все правда.

Принесли еду. Жанна набросилась на «Цезаря».

— Ты был прав, это охренительный салат. Ничего подобного никогда не ела.

— Я же говорил, что тебе понравится, — произнес Игнатий, улыбаясь. Он впервые за долгие годы не чувствовал скованности в общении с девушкой. Хотя Жанна больше напоминала не девушку, а угловатого парня-подросжа. Особенно ее прическа — она совершенно не вязалась с представлениями о женственности. Да еще и этот ужасающий тинейджерский сленг…

Игнатий внимательно разглядывал Жанну, пока она уплетала одно блюдо за другим.

У нее была удивительно нежная кожа с молочным оттенком, почти младенческая. Игнатию очень захотелось провести рукой по ее щеке, но позволить себе такую вольность он не мог.

Принесли горячее, и Жанна вновь увлеклась едой.

Глава 45

Петерс сидел в своем кресле. В руке он держал кубок с недопитым вином и не отрывал глаз от огня в камине. Его тяготило присутствие Аримана, он очень хотел, чтобы тот поскорее убрался и оставил его в покое. Но Ариман не торопился этого делать — напротив, ему нравилось мучить и дразнить Петерса.

— Тебя глупая девчонка обвела вокруг пальца, как школяра, — хихикал Ариман.

Петерс не хотел отвечать, но его очень задевали слова этого гадкого духа, вообразившего о себе невесть что. Мелкая сошка, он не удостоен даже княжеского звания, а гонора — как у самого владыки.

— Дело почти сделано, — процедил Петерс сквозь зубы. — Жертва найдена, осталось дело техники. Поймать и отдать ее душу владыке.

Ариман неприятно захохотал.

— Ты глупец, Петерс, я еще раз убеждаюсь, какой ты глупец. Тринадцатая жертва. Я тебе говорил, что мужчина и женщина не должны встретиться, иначе осуществить задуманное будет очень нелегко. Но сегодня они встретились, благодаря твоему разгильдяйству. Если бы ты появился на выставке на полчаса раньше, дело было бы уже сделано. Она была бы в твоих руках, а мужчину я взял бы на себя. Ты выполнил бы договор и получил обещанную власть. А теперь решить эту проблему будет в два раза сложнее. Скоро полнолуние. И твое время будет исчерпано.

— Заткнись! — не выдержал Петерс и запустил кубком в Аримана. Тот ловко увернулся. Кубок со звоном ударился об стену, вино бурым пятном растеклось по дорогим шелковым обоям.

— Это не твое дело, свои проблемы я решаю сам, без твоих подсказок. Советую тебе покинуть помещение и впредь не появляться здесь без приглашения.

Бес только ухмыльнулся.

— С каких это пор ты будешь назначать мне аудиенцию? Я всегда сам решал, когда появляться у тебя, и дальше буду решать это сам. Впрочем, ты сам мне изрядно надоел. — Сказав это, дух тотчас исчез.

Петерс остался один. Он понимал, что действительно упустил жертву. Некто вмешался в события и повернул их против задуманного.

Колдун сидел в темноте, словно изваяние, и думал, как исправить ситуацию.

Наступили сумерки, и Петерса захватили воспоминания.

Петя Иванов всегда был толстым неуклюжим мальчиком, из-за чего стал объектом постоянных насмешек. Его дразнили, придумывая обидные и унизительные клички: Хомяк, Бублик, Жиртрест. Но самым обидным было то, что на уроках физкультуры у него тряслась его полная грудь, от чего жестокие одноклассники прозвали его Петька Сисаков.

Эта кличка осталась с ним до старших классов, даже когда Петя Иванов перестал ходить на уроки физкультуры. Видя, как сын переживает из-за бесконечных унижений, мама Пети выбила ему освобождение от ненавистной для него дисциплины.

Петя замкнулся и ни с кем не общался. У него не было друзей и даже приятелей, никто не хотел дружить с изгоем по кличке Сисаков.

Даже тогда, когда все его сверстники уже повзрослели и начали ходить на свидания, Петя оставался совершенно одиноким. Девушки тоже избегали его, да и сам он не стремился к общению с ними. Зато у него был затертый до дыр эротический журнал, который он. тщательно прятал от мамы. В моменты депрессии он запирался с этим журналом в ванной и давал волю своим фантазиям.

Но даже фантазии у него были нездоровые. Ему хотелось покорять, властвовать и мучить. Мысли о девушках превращались в фантазии о жертвах. Уже будучи студентом мединститута, он нашел закрытый клуб, где собирались приверженцы садо-мазо. Но и оттуда его очень быстро выгнали за нарушение правил, так как садизм Петя проявлял невиданный и желающих общаться с ним не находилось. Это было очередное разочарование. Зато Петя понял, что покорять нужно другим путем.

Желание властвовать над людьми овладевало им все больше и больше. На последних курсах медицинского института он выбрал своей специальностью психиатрию и увлекся изучением гипноза. Тогда он понял, что именно это средство поможет ему достичь желаемой цели. Он с головой погрузился в изучение этого искусства, так что по окончании института у него даже было некоторое имя на данном поприще.

Почти сразу доктор Иванов открыл свой кабинет, благо кооперация и предпринимательство шли в то время по стране семимильными шагами. Были, конечно, и сложности, приходилось переезжать из кабинета в кабинет, выбивать аренду, однажды пришлось выяснять отношения с бандитами, но все это были мелочи по сравнению с тем, какое он получал удовлетворение от своей работы. Он быстро набирал известность, его начали приглашать на местное телевидение, о нем писали в газетах. Запись на прием к нему была уже на месяц, а то и два вперед. Он сделал себе имя, взяв псевдоним Петерс Лонгус. Петя Иванов и тем более Петя Сисаков давно канули в Лету и были преданы забвению.

Но этот успех устраивал его не долго. Надо было идти дальше, искать пути к большей власти над душами людей. Жажда и недовольство достигнутым вновь овладели его существом. Тем более что среди его контингента было немало пьяниц, желающих закодироваться от алкогольной зависимости. Это был никак не его уровень, но куда идти дальше, где новая грань и новая планка, которой надо достичь, Петерс еще не знал. Начались новые душевные муки и смятения, на фоне неудовлетворенности и разочарований его вновь начали терзать приступы садистских фантазий. Жизнь опять катилась под откос.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы однажды к нему не пришел один человек. Этот странный тип записался на прием, но уже в первые минуты гипнотизер понял, что помощь нужна не его клиенту, а ему самому.

Молодой человек вошел в кабинет и, не дождавшись приглашения, сел в кресло. Закинув ногу на ногу, он уставился на Петерса неподвижно-вопросительным взглядом.

Петерс опешил:

— Вы записаны?

— Имею честь представиться — Ариман, — вальяжно произнес молодой человек, кивнув на какой-то старинный манер. Одет он тоже был очень странно: старомодно и несколько небрежно.

Петерс уставился в списки записанных на сегодняшний прием.

— Ариманов? — переспросил Петерс.

— Ариман, — с ноткой вызова поправил его пациент.

— Хорошо, Ариман, что привело вас ко мне? Простите, вы иностранец? — спросил Петерс необычного посетителя еще раз, осмотрев его с ног до головы и подивившись его лиловому пончо.

— Я издалека. И прислан сюда Петерс, чтобы дать тебе возможность обрести власть, о которой ты давно мечтаешь.

Петерс удивленно посмотрел на Аримана. Первой мыслью было, что к нему пришел сумасшедший. Тем более что такое бывало, безумцы часто записывались на прием к гипнотизеру.

— Я не безумец, как вы изволили думать, — произнес Ариман.

Петерс был обескуражен. В следующее мгновение он подумал, что перед ним гипнотизер-конкурент.

Ариман рассмеялся.

— Я был о тебе лучшего мнения, раз был лично отправлен к тебе нашим владыкой. Я послан сюда, чтобы дать тебе власть. И не только власть, а истинное наслаждение от жизни. Ныне ты вновь разочарован в бессмысленности своего бытия. Я могу помочь тебе. Твой путь лежит через тайные знания. Иные называют эти знания оккультизмом, иные — магией или чернокнижием. Но это все один путь, к истинному наслаждению и власти.

— Я материалист, что ты можешь дать мне?

Ариман вновь рассмеялся.

— С глупцами лучше не иметь дел, — произнес он, внезапно прекратив смеяться.

Петерс был разгневан столь наглым и хамским поведением и хотел было выгнать юнца вон. Как вдруг он почувствовал оцепенение во всем теле и не в силах был пошевелиться. Он почувствовал власть над собой. Ариман просто сидел и смотрел на него немигающим взглядом. А Петерс понимал, что сейчас в этот миг с ним могут сделать все что угодно; поставить на колени, заставить ползать и даже лизать ботинки незнакомому посетителю, по имени Ариман.

— Кто ты? — просипел из последних сил Петерс.

— Я дух, всегда привыкший отрицать.

И с основаньем: ничего не надо.

Нет в мире вещи стоящей пощады,

Творенье не годится никуда.

Итак, я то, что ваша мысль связала

С понятьем разрушенья, зла, вреда.

Вот прирожденное мое начало,

Моя среда.

— Что я должен сделать?

— Ничего, кроме послушания.

— И что я получу? — Только теперь оцепенение оставило его. Петерс сидел в кресле и потирал затекшую шею, словно его только что душили.

— А вот это уже и деловой разговор, мне он больше нравится. Ты получишь все. Все, что захочешь. Ты станешь великим и знаменитым магом. Мы тебя всему научим. У нас есть знания, которыми будешь владеть только ты.

У Петерса загорелись глаза, наконец, он услышал то, что хотел услышать.

— Я согласен.

— Ты больше извлечешь сейчас красот

За час короткий, чем за долгий год.

Незримых духов тонкое уменье

Захватит полностью все ощущенья,

Твой слух и нюх, а также вкус, и зренье,

И осязанье — все наперечет.

Готовиться не надо. Духи тут

И тотчас исполнение начнут.

Ариман встал, собираясь уходить. Потом резко повернулся и произнес:

— Да, одна мелкая формальность. Надо подписать договор.

— Договор? — недоуменно переспросил Петерс.

— Да, договор. Мы современные люди, а современные люди все оформляют документально.

— Я согласен.

— Тогда пиши. Только один нюанс. Подписать надо кровью.

Лицо Петерса выражало недоумение.

— Да-да, ты не ослышался.

Кровь, надо знать, совсем особый сок.

Глава 46

Андрей продолжал пить в одиночестве. Когда дома кончились все запасы спиртного, он вышел в ближайший супермаркет, захватив с собой Билли, потому как опять не выгуливал его почти два дня. Набрал бутылок с виски и коньяком, бросил в тележку какую-то еду, уже без разбора, только потому что надо было чем-то закусывать, да и у Билли все кончилось. Самому ему есть не хотелось совершенно, его все время подташнивало. Вид у Андрея был такой жалкий и помятый, что, когда он вытащил банковскую премиум-карточку, продавщица посмотрела на него с подозрением: уж не украл ли он ее.

Выйдя из магазина и вдохнув влажного, напоенного дождем воздуха, Андрей даже подумал, что впору вызывать нарколога, чтобы выводил из запоя. Но эту мысль он быстро отверг, как и все остальные. Ему не хотелось уже ничего, только снова напиться и забыться. Забыть Олесю, забыть этого гнусного колдуна и все, что произошло с ним за последнее время.

Верный Билли смотрел на него несчастными глазами, крутил хвостом, заглядывал в лицо, словно говоря: «Хозяин, не надо, хватит уже». Андрей отмахивался от него: «Отстань, скотина, надоел. Пошел к себе на подстилку. Что ты пристал ко мне? Может, еще нотацию мне прочитаешь?».

Очередная литровая бутылка медленно, но верно опустошалась. Андрей пил почти не закусывая, после чего падал на кровать и подолгу лежал как мертвый.

Однажды он очнулся на кухне на полу. Пошел в душ, ополоснулся холодной водой. Стало легче. Зашел в спальню и запер за собой дверь.

— Надо кончать с этим, — сказал Андрей вслух.

Жизнь больше не имела смысла. Он лежал на кровати и смотрел в потолок. Он уже не пил, просто больше не мог пить. Под потолком мерещилась всякая мерзость: мухи, пауки.

— Уже в глазах рябит, — сказал Андрей, — так и до «белки» недалеко.

— Надо покончить с этим разом, потому что это конец всему. Больше нет смысла здесь существовать. Мучить окружающих и себя своим присутствием. Все прах и суета, все бессмыслица, — бессвязно твердил он сам себе.

Он подошел к окну и распахнул его, посмотрел вниз. В комнату ворвался холодный промозглый ветер, обсыпав лицо и волосы мелкой ледяной крупой. Было темно и страшно.

— Высоко — сразу и быстро. Раз, и все. Только один шаг. Залезть на подоконник, шагнуть — и все сразу прекратится, все эти никчемные страдания, эта ублюдочная жизнь.

Билли, словно предчувствуя что-то, скулил за дверью, пытался скрести по ней когтями, бился в нее своим упругим телом. Андрей не слышал собаку, он смотрел вниз.

На улице сильно похолодало. Только что прошел снег и белым тонким ковром, словно саваном, припорошил почерневшую по весне талую землю. Андрей представил, как его тело лежит внизу и по свежему белому снегу растекается алая кровь. От нее будет идти еле заметный пар, потому что снег холодный, а кровь горячая.

— Нет, — сказал Андрей, глянув еще раз вниз.

В этот момент он почувствовал чье-то присутствие. Андрей обернулся и увидел молодого человека, вольготно развалившегося в кресле. Его лицо он уже один раз видел, на приеме у колдуньи, и тогда подумал, что это один из сотрудников оккультной конторы. Потом Андрей заметил его у себя в кабинете, когда подсовывал проклятое зелье Олесе, и вот теперь опять.

Как он попал в квартиру и почему сидит в его кресле? Как ни странно, этот банальный вопрос даже не пришел ему в голову. Андрей нисколько не удивился присутствию постороннего, словно оно было совершенно в порядке вещей.

Вид молодого человека был весьма неприятен, несмотря на то, что одет он был, как сказали бы стилисты, очень брутально. Странное лиловое пончо, каких Андрей не видел даже на самых экстравагантных тусовках, совершенно не гармонировало с его лицом — мертвенно-бледным, как у Мертвеца. Глаза же вообще не выражали ничего, словно их и не было вовсе, а были темные провалы на месте глазниц. Выражение лица, если эту маску можно было назвать лицом, было как у садиста, предвкушающего скорую расправу над жертвой.

Андрей, взглянув на незваного гостя, подумал, что ему пошло бы не лиловое пончо, а форма карательного отряда СС или плащ вампира Дракулы. Он даже хотел сделать ему такое замечание и уже было открыл рот, чтобы произнести эту фразу, как молодой человек первым заговорил с ним.

— Хоть раз в жизни соверши Достойный мужской поступок, — произнес он с металлом в голосе.

— Что?— переспросил Андрей.

— Мужской поступок, достойный оваций. Ты сидишь на подоконнике. Всего одно движение — и ты докажешь всем, а главное — себе самому, что ты не тухлая тряпка, которую забыли у раковины, а настоящий мужчина. И ты способен сам распоряжаться своей жизнью. Тебе всю жизнь внушали, что ты ничтожество, твой папа старался в первую очередь. Ты всегда был размазней. У тебя до сих пор нет ни чего своего, у тебя все от папина. Даже твой глупый пес, его подарок. Что у тебя есть своего, что ты из себя представляешь? Ничего. Пустое место, пустой звук. Даже женщина, которая тебе понравилась, не обратила на тебя внимание. Или обратила — ровно столько, сколько обращают на пустое место.

Андрею стало больно и досадно от этих слов, словно горсти соли насыпали на его раны, раздавили все его самые «любимые» мозоли. Молодой человек попал в самое яблочко, беспощадно бил по самым болевым точкам. После таких слов колебаний — жить или не жить, оставаться или не оставаться в этом мире — у него больше не было.

— Человек — существо свободное, и своей жизнью он имеет право управлять так, как хочет. Только об этом мало кто знает. Одно из всеобщих заблуждений — это то, что человек не может распоряжаться ни чужой, ни своей собственной жизнью. А это не так, — вдруг сменил тему Ариман, решивший от унижений перейти к философствованию.

— Это почему же? — воскликнул Андрей.

— Бог, когда создал вас, людей, солгал, сказав, что вы свободны. Его слуги называют нас лжецами, а нашего владыку — «отцом лжи». Но отец лжи — сам Бог. А мы как раз всегда говорим правду. Первая Его заповедь для людей была запрет. Подумать только, Он говорит, что вы, дескать, свободны. И тут же ограничивает свободу, налагая запрет. То есть получается, что в Его раю не все можно было делать. Где логика? Нет логики. Только Ева, как мудрая и любознательная женщина, переступила через него. Хотя она всего лишь воспользовалась своим правом на свободу, которую ей якобы дал Творец. Но ваш милосердный Бог жестоко наказал и Еву, и ее мужа Адама за то право на свободу, которое Он сам им якобы дал. Значит, Он лжец, а не мы. — И Ариман громко захохотал.

Потом бес смолк, но уже вскоре продолжил свой монолог:

— Бог, который называет Себя милосердным, всю историю человечества карает Свои создания. Заметь, жестоко карает за непослушание Ему. Он жаждет поклонения, Он всегда хотел, чтобы Его творения ползали перед Ним на коленях и жрали прах земли. Вспомнить хотя бы Всемирный потоп. Бедные Его творения — все, кроме одной семьи, — погибли в водах. И только после этого Бог якобы примиряется с ними. Смешно, не правда ли? Утопил в грязи, растоптал, а потом мир? Нет, наш владыка так никогда не поступает.

— Ну, уж прах, по-моему, заповедано жрать вашей братии, а не людям, — резко перебил его Андрей, который уже возмущался столь наглым и бесцеремонным вторжением в его жизнь.

Но Ариман словно не заметил едкого замечания и продолжил:

— Бог, Который называет Себя Любовью, постоянно втаптывает в грязь Свои творения. «Прах ты и в Прах возвратишься» — разве не так говорит Он им? Скажешь, я не прав? Да-да, Он хочет поклонения и только поклонения, Он обманывает вас, Он жаждет, чтобы вы назвали себя Его рабами! О, где это видано?! И после этого Он говорит, что Он милосердный, что Он дает вам свободу? Нет, Он заключает человечество в темницу духа, делая вас всех покорными рабами, скотиной, которая Преклоняет перед Его всемогуществом свои жалкие колени. Которая ползает в грязи, роется в земле, потому что вынуждена питаться в поте лица и бороться с терниями, которые по повелению Самого же Бога произрастают из земли. Его творения в поте лица добывают себе жалкое пропитание, а дочери Евы в муках производят себе подобных. И при этом Он любит, чтобы Его восхваляли и благодарили, за Его жалкие подачки, за его жалкое снисхождение к этому ходячему праху. Он ставит людям препоны, он мучает, как садист, Свои собственные творения. Что поют люди ему в своих молитвах? Только лишь «помилуй», только лишь «благодарим». Он хочет, чтобы Его жалкие создания благодарили Его за каждый прожитый день и просили от Него пощады. А что за дни у этих созданий? Только скорбь, болезни, мучения, непосильный труд, и это каждый день. И это то, за что надо благодарить!

Ариман вновь захохотал, но тут же продолжил:

— И только мы можем дать истинную свободу. Человек хочет уйти из жизни — вот величайшая и истинная свобода. Он швыряет эту жизнь, эту жалкую подачку своего Бога, Ему в лицо! Возвращает, как возвращают в библиотеку непонравившуюся книгу, ставят ее на полку и говорят: «Не нужна она мне». Человек — звучит гордо! Этот гениальный слоган придумал наш владыка. Потому что наш повелитель никогда не унижает человека, никогда не втаптывает его в грязь. Наоборот, он возвышает его, дает ему понять, что человек — существо высшего порядка, сам себе бог. И ты тоже можешь сам себе быть творцом, участвовать в великих делах без Него, без Его величайшего покровительства. «Без Бога ни до порога», — кричат его слуги. Врут. Наш владыка сказал: «Человек — кузнец своего счастья». Что приятнее звучит? Что наполнено большей свободой, первое выражение или второе? Первое говорит, что человек без его Бога — ничтожество, пустое место, пустой звук. А второе выражение дает ему свободу, говорит, что он сам может ковать свое счастье, сам жить и распоряжаться этой жизнью и сам быть себе богом. Не так ли?

— Вырвись из-под этого вечного ига своего Творца, — убеждал Андрея Ариман. — Возьми себе то, что принадлежит тебе по праву творения, что якобы обещал тебе Бог, но не дал, обманул. А ты возьми, забери и делай, как считаешь нужным.

Ты решил покончить с этим. Правильно. Это самое сильное решение, самое величайшее, за которое положена высшая награда. Почему — это я тебе уже объяснил. Дерзай, и ты не прогадаешь!

Ариман встал и пошел прямо на все еще сидящего на подоконнике Андрея. Малейшего неосторожного движения хватило бы, чтобы Андрей упал вниз. Еще мгновение, и это неизбежно бы случилось. Ариман приближался, и Андрей почувствовал его холодное дыхание. Запах серы и могильный холод ударили ему в лицо. Андрей зажмурился, приготовившись к прыжку.

Глава 47

Жанна и Игнатий еще долго сидели в кафе. Они не могли наговориться, как это бывает у близких людей после долгой разлуки, особенно если эта разлука была наполнена разнообразнейшими событиями. Это была их первая встреча, а они чувствовали себя так, как будто тысячу лет знают друг друга и у них тысячи тем для разговора.

— А ты где живешь? — спрашивала Жанна, не перестававшая жевать.

— За трамвайным кольцом, там где двадцатитрехэтажные дома.

— А, знаю я эти дома, это совсем недалеко от меня. Я живу на третьей остановке в пятиэтажках, знаешь? Их там целый район.

— Это на той остановке, где мы с тобой первый раз встретились? Помнишь, ты налетела на меня со всего размаху? У тебя такой вид был, что я подумал, что ты сумасшедшая.

— А я и есть сумасшедшая, меня многие такой считают. Мой первый парень всегда говорил, что у меня не все дома. — И Жанна, выразительно присвистнув, покрутила пальцем у виска.

— А кто этот первый парень и почему он так думал? Ты вполне нормальная. Просто творческая личность.

— Да Димка, придурок, блин. У меня сейчас из-за него большие неприятности. Хотя мы давно расстались, но он умудрился мне одну проблему подкинуть.

— Что за проблема, если не секрет?

— Не хочу даже говорить, только настроение портить, в кои веки такой замечательный вечер выдался.

Спасибо тебе, что ты меня утащил с этой выставки. Я так сегодня устала. Знаешь, я привыкла сидеть взаперти в четырех стенах. А тут вдруг выставка, куча народу, тэвэшники, журналюги, интервью штук пять было как минимум. У меня голова кругом. А тут еще колдуна жди какого-то. Пришел бы какой-нибудь старый пердун, напыщенный индюк. И слушай его до посинения, поддакивай, головой кивай, улыбайся.

— Ты так смешно выражаешься. Так это твоя первая выставка? — удивился Игнатий.

— Первая, самая что ни на есть первая.

— Странно, я думал, ты постоянно выставляешься. Такое было ощущение, что твои работы давно раскручены и все их знают. Правда, прости, я в современном искусстве полный профан, могу глупость какую-нибудь ляпнуть. Тебе заказать десерт?

— Заказать, конечно! — воскликнула Жанна с совершенно детским восторгом. — Во-первых, я люблю сладкое, во-вторых, с тобой так интересно.

— С тобой тоже очень интересно, — улыбнулся Игнатий. — Удивительно, но мне совершенно не надо под тебя подстраиваться, хотя у меня сложный характер. Меня многие не понимают. Я, наверное, тоже ненормальный, по крайней мере некоторые так считают. Особенно моя семья. Меня мои родные совершенно не понимают, но под них я даже подстроиться не могу.

— У тебя сложные отношения с папой и мамой?

— Не то слово. Еще у меня два брата, они и отец бизнесом занимаются, а я историк, шизик, по их мнению. Ботаник, очкарик и все в том же духе.

— Мне это знакомо, проходила. Меня Димка шизой считал. А родителей у меня не было, в детском доме росла.

— Я бы никогда не подумал. Ты, скорее, напоминаешь богемную девушку из хорошей семьи, которая в знак протеста носит хипповые свитера и растоптанные кроссы.

Жанна засмеялась.

— Растоптанные кроссы — это от безденежья. Не думала, что со стороны я произвожу такое впечатление. У меня мать умерла от наркотиков, отца никогда не было. Была бабушка, с которой я жила до пяти или до шести лет, потом она совсем стала немощная, и меня забрали в детский дом. А вернулась я в квартиру, где мы жили, уже через двенадцать лет. Знаешь, я не узнала эту квартиру — это был какой-то ужас. Мы и раньше не шибко хорошо жили, потому что мать кололась и буянила, а потом, пока меня не было, кто-то эту квартиру сдавал. Я когда вернулась, это была настоящая помойка: вся мебель поломана, холодильник разбит, грязь кругом. Первым делом давай убираться. Потом соседи стали приходить, они нас помнили, особенно бабушку. Бабушка умерла через два года, как меня в детдом забрали. Вот соседи толпой пошли: кто чайник несет, кто тумбочку старую, кто стулья, кто занавески. Притащили холодильник — ЗИЛ, такой горбатый, он у меня до сих пор на кухне стоит. Да у меня все это до сих пор, я так ничего не меняла и не покупала. В общем, устроилась я. Мебель все равно жутко старая была, я ее разрисовала в лубочном стиле, чтобы не так тоскливо было по углам смотреть. Прикольно получилось. Если будешь у меня, посмотришь. Хотя там смотреть нечего. Все равно отстой.

— Я тогда училась в Суриковке, — продолжала Жанна, для которой важно было рассказать о себе Игнатию все. — Мы мотались постоянно с мольбертами на пленэр. Мне в квартире некогда было сидеть. Потом любовь моя заявилась. Димка. Ему с родичами жить надоело. У него мама вся такая правильная, занудная до оскомины, бабка ворчливая, собака противная. Ну, вот он от них и сбежал ко мне. Я уж не знаю, любил ли он меня, но я его страшно любила, до беспамятства…

Она спохватилась, прикрыла рот ладошкой и сказала:

— Ой, прости. Я тебя, наверное, загрузила своим трепом.

— Что ты! — искренне возразил Игнатий. — Мне очень интересно, я никогда не встречал такую девушку, как ты. Рассказывай дальше, для меня это правда важно.

Тем временем принесли десерт: чай и тирамису.

— Попробуй, это очень вкусное пирожное. Или торт, я точно не знаю, как правильно его называть. Но ты такое, может быть, еще не пробовала, — добавил Игнатий, придвигая к Жанне вазочку с десертом.

— Я даже названия такого не слышала. Слушай, у меня сегодня день чудес. Во-первых, меня слушают и не считают шизой, во-вторых, меня кормят чем-то вкуснейшим, чего я никогда и не пробовала. Знаешь, в детдоме самым большим лакомством было пироги и сырники со сгущенкой. Иногда на дни рождения давали кусочек торта, но от него всегда жир застывал на зубах. Но нам все равно казалось это очень вкусным, мы всегда были какие-то голодные, что ли. Гречка, макароны, суп, пюре… Жареная картошка из области невероятного. Я ее только у нашей директрисы пробовала. Она меня иногда к себе домой брала. Если бы не она, не видать мне Суриковки. Наших всех в ПТУ отправляли. Маляр-штукатур, швея-мотористка, повар — это для девочек, а ребятам — слесари-сантехники всякие, сварщики.

Игнатий с нежностью смотрел на Жанну. Ему все больше хотелось ее обнять, она была такая наивная и доверчивая, как большой ребенок. Впрочем, на свои годы она и не выглядела, максимум на шестнадцать-восемнадцать лет. Худая, щуплая, ее кожа отливала какой-то мраморной бледностью. На худом лице горели огромные серые глаза, обрамленные густыми черными ресницами. Она была даже хорошенькой, несмотря на свою угловатость. Руки у нее были тонкие, почти прозрачные, с худыми длинными пальцами, которые все время что-то нервно теребили. Сейчас она крутила в руках чайную ложку, которой периодически брала десерт.

— Как же это вкусно, — растягивая от удовольствия слова, произнесла Жанна. — Когда я вернулась из детдома, я поняла, что совершенно не умею готовить. Я так и не научилась. Я могу сварить макароны, открыть тушенку и все это перемешать. Кстати, вкусно, особенно где-нибудь в походе.

— Я так давно не была нигде. — Жанна все говорила и говорила и не могла остановиться. — Мое затворничество началось года два назад. Я впала в какую-то жуткую депрессию. Впрочем, я впадала в нее и раньше, когда ушел Димка, например. Но тогда меня спасли мои друзья-художники, я их называла «передвижники». Это такие типы, полубродяги-полухиппи. Обычно грязные, с длинными волосами, с гитарами, с мольбертами, мотаются по всей стране автостопом. Непонятно где спят, непонятно что жрут, всегда без денег, как бомжи. Но жизнь у них веселая, насыщенная. Правда, я тогда чуть на травку с ними не подсела, но потом быстро поняла, что это опасно для меня. Мама-то моя от наркоты умерла. Ну, типа, я подумала, что наследственность и все такое. Правда, курить я так и не бросила. А ты куришь?

— Нет, и не курил никогда, — сказал Игнатий, отхлебывая чай.

— Никогда-никогда?

— Даже не пробовал, — ответил Игнатий с улыбкой.

— Ну ты даешь! — воскликнула Жанна почти с восторгом. — Первый раз такого встречаю. А ты не против, если я закурю?

— Нет, конечно, кури.

Жанна щелкнула зажигалкой и затянулась.

— Слушай, я тебя не заморочила своей болтовней? Мне кажется, у меня от моего затворничества крыша поехала. Вот я все и болтаю, давно с людьми не разговаривала. — И Жанна засмеялась.

— Нет, я все жду, когда ты мне расскажешь, как у тебя получилось с картинами твоими. Я так и не понял, зачем ты рисуешь ад?

У Жанны лицо сразу стало серьезным. После такой расслабляющей болтовни ни о чем ей очень не хотелось возвращаться к тяжести текущих дней. Но она чувствовала, что именно Игнатию должна рассказать об этом. Хотя бы потому, что Игнатий тоже был участником ее видений.

Игнатий — одна из загадок, которую сама она не могла разгадать. Жанна написала его портрет по памяти, а оказалось, что он — живой человек, который даже живет неподалеку. Самым простым объяснением было, конечно, то, что они могли где-то пересекаться. И, встретившись с ним, скажем, в том же троллейбусе, она не могла не обратить на него внимание: слишком необычное у Игнатия было лицо. Потом его образ мог отпечататься в подсознании, а потом проявиться в сновидении… Все вроде логично, но как быть с его именем — откуда она его знала? Вопрос оставался вопросом…

Жанна стряхнула пепел в пепельницу.

— Тебе действительно это интересно? Это не очень приятная тема, и я хочу как-то с этим покончить.

Голос девушки изменился, стал более низким. Только что она щебетала, как весенняя птичка, и вдруг стала мрачнее тучи. Видно было, что для нее это действительно болезненный вопрос.

— Ты прости меня. Я дурак, испортил тебе настроение, если тебе неприятно, давай не будем вовсе на эту тему, — сказал Игнатий, очень смутившись. — Просто ты начала сегодня об этом говорить, а потом так и недорассказала. А я такой пень, совершенно не умею чувствовать собеседника.

— Все ты умеешь, — жестко сказала Жанна, последний раз затянулась и загасила окурок в пепельнице. — Именно тебе я хотела рассказать все от и до. Но Пока не говорила главного. Слушай теперь внимательно, от начала и до конца. Может, ты поможешь мне распутать этот клубок и вырваться из этой паутины. Я знаю, что мы с тобой не просто так сегодня встретились, не для того вовсе, чтобы сидеть здесь трепаться о всякой ерунде и есть вкусную еду. У меня есть твой портрет.

— Что ты сказала?

— У меня есть твой портрет, — повторила Жанна и внимательно посмотрела Игнатию в глаза.

Глава 48

Андрей зажмурился и приготовился к прыжку, как вдруг услышал хорошо знакомый ему женский голос:

— Я не отдам его тебе просто так, бесяра!

Андрей чуть не вскрикнул от неожиданности.

Обернувшись, он увидел свою давно умершую бабушку Дусю. Она стояла в комнате напротив Аримана и очень строго смотрела на беса. Лицо ее было значительно моложе, чем тогда, когда маленький Андрюша видел ее последний раз, и седины в волосах не было. Волосы были густые, темно-русого цвета, собранные в тугой тяжелый пучок, как на фотографиях ее молодости.

Ариман, злобно щелкнув зубами, бросился в ее сторону. Андрею показалось, что он сию минуту растерзает светлый образ, но бес отпрянул так, как будто врезался лбом в невидимую стену.

— Пошел вон отсюда, ты его не получишь. Он не твой, — еще раз твердо произнесла бабушка.

— Ну, это мы еще посмотрим, — злобно прошипел Ариман.

Бабушка Дуся его крестила, может быть, она же была и его крестной. Андрей точно этого не знал и никогда этим не интересовался. Он не помнил, как его крестили. Ему было года полтора или два. Но саму бабу Дусю, самую добрую и самую нежную бабушку из далекого детства, помнил очень хорошо.

Она жила в маленьком приморском городке. Ее низенький, утопающий в зелени сада, словно сказочный, домик стоял на горе. Сразу за забором, увитым плющом, начинался крутой горный склон, а с крыши домика открывался потрясающий вид на морскую синеву, уходящую к самому горизонту. Сад, окружавший домик, тоже рос на крутом склоне, со множеством террас и каменных лесенок и тропинок, выложенных тем же горным камнем. Росли в нем диковинные для средней полосы деревья: хурма, смоква, мандарины и персики. Вкус хурмы, которую бабушка присылала зимой, Андрей запомнил на всю жизнь. В саду всюду пели птицы, ворковали горлицы, кричали цикады, и Андрею казалось, что где-то в зарослях бабушка точно скрывает цветик-семицветик, — так она походила на старушку из сказки.

В последнее лето перед первым классом она купила ему ранец и прописи, и Андрей, сидя в старой полуразвалившейся беседке, увитой виноградом, старательно выводил палочки и крючочки. Рядом на столе стояла тарелка с теплыми, только что испеченными пирожками с вишней. Сок из них протекал по бокам и оставлял бордовые пятна на румяных пирожковых бочках. Бабушка наливала Андрею молоко от соседской однорогой коровы, подавала пирожки и ласково улыбалась, глядя, как он уплетает все это с большим аппетитом.

А еще она водила его в церковь. Последний раз Андрей был в храме именно с ней, почти тридцать лет назад. Та церковь стояла на соседней горе, такая голубая, с золочеными маковками куполов. Чтобы дойти до нее, надо было круто спуститься вниз по улочке, на которой они жили, а потом подняться по таким же узким переулкам. Это занимало много времени, бабушка часто останавливалась на подъеме и долго дышала.

Все, что он запомнил из церковной службы, — это робкое тонкоголосое пение, запах ладана, батюшка в блестящих одеждах, с седой бородой и луч солнца, пробивавшийся в мутное оконце под самым куполом и падавший на золоченую чашу в руках священника. Чаша сверкала от солнца, а батюшка, стоя на возвышении, произносил непонятные слова. Затем они подходили с бабушкой к чаше, священник протягивал причастие в ложечке и произносил: «Причащается раб Божий Андрей во оставление грехов и жизнь вечную».

Это Андрей запомнил навсегда, эти слова словно врезались в его детскую память. Они не были похожи на другие привычные и понятные фразы типа: «Андрей иди обедать, борщ остывает», «Помой ручки, опять ты выпачкался, иди умойся», «Спокойной ночи, внучок», «Доброе утро, как спалось?» и так далее. Эти слова были словно из другого мира, как и сама бабушка, как голубая церковь, как священник с золоченой чашей.

Они спускались с горы после службы. Весело светило южное солнце, с моря дул нежный бриз, начинали стрекотать цикады, в высоких кипарисах курлыкали горлицы. А у Андрея в голове крутилась одна фраза: «.. .во оставление грехов и жизнь вечную».

— Бабуля, что такое жизнь вечная? — спросил Андрей, держась за ее руку.

— Жизнь вечная — это то, что ждет нас за порогом смерти, — отвечала бабушка.

— А оставление грехов что такое?

— Грехи — это дела, которыми мы обижаем Бога. А оставление — это значит, что Господь через причастие прощает нам их.

Кончилось лето. Андрею надо были идти в первый класс, его увезли в Москву. В слякотном, грязном и промозглом декабре Андрей, как всегда, ждал посылку с хурмой и грецкими орехами от бабушки, мечтал о лете, о теплом синем море, о низеньком домике на горе, о саде, о беседке под виноградом… Он так хотел увидеть спелую оранжевую хурму с тонкой полупрозрачной шкуркой, подержать в руках светло-коричневые орехи, которые издавали дивный аромат и напоминали о нежности рук бабушки и ворковании горлиц в кипарисах.

Но вместо посылки мама получила телеграмму, из-за которой долго плакала, а потом поспешно собрала вещи и уехала. Андрей не знал, что она уехала хоронить бабушку. Взрослые не сказали ему об этом. Они думали, что ребенку не следует знать о смерти. Эта их ложь была куда хуже, чем сама смерть.

— Жизнь вечная — это то, что ждет нас за порогом смерти, — однажды сквозь сон услышал Андрей голос бабушки. «Она ушла в жизнь вечную», — подумал Андрей.

Когда приехала мама и начала врать что-то про командировку, Андрей ей не поверил, просто промолчал. Но однажды он услышал разговор взрослых, нечаянно подслушал. Мама с папой громким шепотом обсуждали, что после смерти бабушки мамин брат требует раздела имущества, из-за чего придется продавать домик и делить деньги. Дальше Андрей не мог слушать, он зажал уши руками и бросился в детскую. Наплакавшись вволю, он понял, что бабушка ушла навсегда, а с ней и дивный сказочный мир.

Но дети устроены так, что быстро все забывают. И уже следующее лето Андрей весело проводил в подмосковной Малаховке на огромной даче другой бабушки — бабы Шуры. Баба Шура в церковь не ходила, она была коммунисткой, и ничего общего с бабой Дусей у нее не было. Для Андрея наступило другое детство и другая жизнь.

В тот момент, когда Ариман прошипел: «Это мы еще посмотрим», Андрей покачнулся. В голове у него помутилось, в глазах почернело. И он, как подкошенный, рухнул на пол, больно ударившись лбом о паркет.

Очнулся он в полной темноте от жуткого холода. В коридоре жалобно скулила собака. Андрей даже сразу не понял, почему в квартире так холодно. Он сел, осторожно ощупал большую шишку на лбу. На ватных ногах поднялся, закрыл окно и побрел в ванную.

Андрей еще долго стоял под горячим душем. Он трижды почистил зубы, но все равно ему казалось, что тухлая тряпка, которую он проглотил в кабинете колдуньи, так и лежит у него внутри. Вдруг он услышал голос из детства: «Во оставление грехов и жизнь вечную». И повторил эту фразу несколько раз.

— Конечно! — воскликнул Андрей. — Какже я сразу не додумался! Колдовство — грех, тухлая тряпка. От греха мылом не вымоешься и зубы не вычистишь, нужно только одно: чтобы я услышал: «Во оставление грехов и жизнь вечную».

Через час Андрей на огромной скорости гнал свой «кайен» по загородному шоссе. Он знал, куда едет, это почти сто километров от Москвы. Маленькое село, белая церковь на горе и бревенчатый дом рядом. Там служил его одноклассник, бывший Степка — хулиган и балагур, теперь отец Стефан. Отслужив в армии, он ушел учиться в семинарию и стал священником. И многие тогда считали, что он рехнулся, поэтому ушел в попы.

Андрей считал так же. Однажды даже заезжал к нему в деревню по дороге с какой-то загородной тусовки. Заехал из любопытства, посмотрел на бывшего Степку, теперь батюшку с бородой, на его матушку глянул, скромную и стеснительную, и уехал. По дороге то и дело хмыкал.

«Вот странные, — думал тогда Андрей. — В глушь забрались и сидят там, как крысы. Никакой жизни не видят».

Сейчас Андрей летел по ночному шоссе в эту деревню. Тряпка пока лежала внутри и пованивала. Было еще тошно, но уже была надежда. Жизнь не безнадежна. Бабушка своей молитвой вытащила его, когда он уже занес ногу над пропастью ада.

Глава 49

Николай лежал в палате и смотрел в потолок. В голове крутился обрывок песни: «В комнате с белым потолком, с правом на надежду».

«У меня даже права на надежду здесь нет. Ее отобрали, отобрал этот проклятый колдун», — думал Коля в отчаянии.

«Милый доктор с черными усами сделает все, чтобы меня продержать здесь как можно дольше. Неужели Оля была у него и просила меня полечить? Почему она тогда не зашла ко мне? Или хотя бы принесла передачу. У меня ничего нет, даже зубной щетки и бритвы. У всех соседей тумбочки ломятся от домашней снеди. Это на нее совершенно не похоже. Мы же любили друг друга, не может быть. За что?» — вопрошал Коля, разглядывая еле заметные желтоватые разводы на потолке.

Как говорят в фильмах: в этот день ничто не предвещало беды. Коля вспомнил, как несколько лет назад смотрел американский документальный сериал под названием «911». Каждая серия (или почти каждая) начиналась именно с этой фразы. Николай вспомнил тот последний день с Олей, когда ничто не предвещало беды.

С утра светило такое яркое солнце, и настроение было пошлине весенним. Они завтракали, весело варили кофе и даже занимались любовью. На работе все было прекрасно, а поездка к колдуну сулила очень выгодный контракт, который мог принести не только деньги, но и повышение по службе. К тому же была пятница, и Коля рассчитывал с Олей сбежать пораньше с работы. Чтобы вечером пойти в клуб или бар, одним словом, прошвырнуться и развеяться после рабочей недели. Но все рухнуло практически в одно мгновение…

Никто и не предполагал, что переговоры с потенциальным заказчиком могут закончиться катастрофой. Жизнь рухнула в одночасье. Колдун забрал Олю, как коршун похищает маленького птенца. А ведь Коля хотел На ней жениться. Он уже собирался сделать ей предложение и даже купил кольцо, только она еще об этом не знала. Коля все выбирал момент, хотел предложить руку и сердце в романтической обстановке.

Потом она окончательно перебралась бы в его квартиру, уже на правах жены. Через год, а может, через два у них родился бы замечательный ребенок. Коля прервал мечтания, он еще не придумал сценарий для этого романтического момента. Но больше всего ему хотелось вернуться в недавнее счастливое прошлое, отмотать время, как видеопленку, и вернуться в тот день, когда ничто не предвещало беды. Вот они сидят на кухне, залитой весенним солнцем, и он решает никуда не ехать, звонит на фирму и отдает потенциально выгодный заказ другому менеджеру. Пусть другой едет в колдовское логово, а он будет счастлив с Олей.

«Единственный способ выбраться отсюда поскорее, — рассуждал Николай, — это усиленно изображать выздоровление. Ничего не говорить про колдуна, про похищение. В глазах психиатра это мания чистой воды. Здесь, в психушке, каждого второго кто-то преследует, кого-то похитили, кто-то выходит на контакт с инопланетянами. Неужели врач поверит в историю про колдуна? Тем более если Оля действительно сама приходила в больницу и просила помочь. Белая горячка, с кем не бывает. Полечат и выпустят».

«Энцефалограмма плохая, но за это тоже насильно никто держать не будет, — продолжал он свой внутренний монолог. — Главное — вести себя тише воды ниже травы, говорить, что чувствуешь себя хорошо, никаких навязчивых мыслей не имеешь. Мол, с алкоголем твердо решил завязать, да и раньше не злоупотреблял. Просто был сильный стресс на работе, вот не рассчитал дозы, запил, с кем не бывает…»

И только Коля над этим подумал, как ему стало плохо и случилось то, что надолго продлило его пребывание в стенах психиатрической больницы.

В палате было душно, в спертом воздухе смешались человеческие миазмы, запах лекарств и хлорки — классический набор больничных запахов, три в одном. Коля решил приоткрыть хотя бы форточку и встал с кровати. Но у окна, забранного крепкой решеткой, не было даже намека на малейшую щелочку, все задраено, как у иллюминаторов на подлодке.

А за мутным стеклом все так же падали хлопья весеннего снега, ветер раскачивал деревья. По больничному двору, поджав хвост, пробежала дворняга и исчезла за углом. Она была свободна, она не сидела здесь взаперти, у нее не было диагноза, который поставили несчастному Коле. За больничным забором медленно двигались автомобили. Там, за бетонной оградой, люди куда-то ехали, спешили по делам, решали свои проблемы, и им не было никакого дела до обитателей унылых зданий с зарешеченными окнами.

Николаю вдруг стало нечем дышать, казалось, еще чуть-чуть — и он задохнется. Его легкие заполнял удушливый газ, как резервуары заполняет жидкий бетон. Коля схватился за горло, словно его душили, и помчался в коридор. На посту сидела огромных габаритов медсестра в розовой медицинской пижаме.

— Девушка, — завопил Николай дурным голосом. — Откройте окно, я задыхаюсь! Мне нечем дышать, это какой-то газ, мне нечем дышать!

Медсестра окинула его невозмутимым взглядом и пробасила:

— Больной, здесь не санаторий, здесь свежим воздухом не дышат.

— Мне плохо, я задыхаюсь! Откройте окна! — орал Коля.

— Дима, Ленчик, на первый пост. Здесьунасу больного истерика, — проговорила куда-то медсестра, нажав на невидимую кнопку.

Затем она нажала на другую кнопочку и ласково произнесла:

— Артур Геннадьевич, подойдите к нам. У нас здесь истерика с больным Соловьевым.

Вместо свежего воздуха Коля получил укол успокоительного и был водворен обратно в палату. Голова стала тяжелой, словно набитой опилками, как у игрушечного мишки. Руки и ноги его отяжелели, хотелось спать и больше ни о чем не думать.

Пациент Соловьев погрузился в тяжелый и зыбкий сон. Ему снились коридоры, длинные и пыльные лабиринты коридоров, по которым он бессмысленно бродил. Он снова чувствовал невыносимую духоту, да еще бесконечная пыль, словно липкий абразив, забивала ноздри и засыпала глаза. Коля бежал по нескончаемым коридорам, он не знал, куда ему нужно бежать, но понимал, что выбираться надо во что бы то ни стало. Духота наваливалась, дышать стало невозможно. Воздух, если эту адскую смесь вообще можно назвать воздухом, стал густым, словно кисель. Этот кисель с трудом проникал в гортань и комом сворачивался в легких, заполняя их, будто цементная жижа.

Глава 50

— У меня есть твой портрет, — повторила Жанна, затушив сигарету.

— Что значит — мой портрет? — не понял Игнатий.

— Дело в том, что ты — или человек, один в один похожий на тебя, — был героем моего сна. Все, что мне снится, я стараюсь нарисовать. Как правило, пока воспоминания свежи, я встаю и сразу бегу к мольберту, чтобы запечатлеть все, что видела. Получилась целая коллекция картин, которые ты видел на выставке. Ужасных картин, на мой взгляд. Я никогда не хотела изображать ничего подобного. В одном из снов я видела Аримана и тебя. Даже не в одном. Ариман — это злодей. Нет, скорее всего, это злой дух, а вот зачем ему понадобился ты, я не знаю. Я только видела, что ты уплывал с ним на лодке куда-то в туманную страну. Твое лицо я очень хорошо запомнила и сразу его написала. Потом я встретила тебя на остановке и была в шоке, что человек из сна — не выдумка моей больной фантазии, а реально существующее лицо.

— А откуда ты узнала, как меня зовут?

— Точно не знаю, — пожала плечами девушка. — Вначале я написала портрет неизвестного юноши, но потом у меня в голове прозвучало твое имя — Игнатий. — Последнее слово Жанна произнесла с нежностью.

— Так вот, — продолжила художница, — если ты думаешь, что все это выдумки, то ты не прав. К сожалению, это правда, и, по мне, век бы этой правды не знать. Это такие страшные миры, что любой триллер покажется после них доброй детской сказкой.

Я не буду рассказывать всего, ты кое-что видел на картинах. Но есть одна загадка. Когда я туда попадаю, всегда вижу там реку. Но, наверное, я путано объясняю? Ты еще не думаешь, что по мне «дурка» плачет?

— Нет, я тебе верю, — очень серьезно ответил Игнатий.

— Так вот, я знаю, что не могу перейти эту реку. Почему — не знаю, но там есть еще один мир. В который у меня нет доступа, нет ключа, средства для перехода на другую сторону. Что нужно для этого, я точно не знаю. Но словно стена вырастает, не пускает что-то. А мне туда, в Страну четырех рек, очень хочется. Может, это и есть рай? А? Как ты думаешь?

Игнатий вздрогнул.

— Страна четырех рек? Откуда ты знаешь это название? — громко спросил он.

Ему начало казаться, что разговор с Жанной — очередное продолжение его видения. Все опять перемешалось: реальность и запредельный мир. Вернее, между ними стерлись всякие границы.

— Не знаю я! — воскликнула Жанна, которую немного напугала реакция Игнатия. — Появилось откуда-то в голове, и все. Но хватит, хватит! Я хочу с этим покончить. Продам эти жуткие картины, квартиру продам, и в Венецию. Уеду в Венецию.

В словах Жанны слышалось отчаяние.

— Подожди. — Чтобы успокоить девушку, Игнатий взял ее прохладную ладонь в свою. — А скажи, что я делал в твоем сне? Ну, или парень, похожий на меня?

Жанна не стала отнимать руку. Его ладони были сухие и горячие, как будто у Игнатия был жар.

— Не знаю, ты просто там был, — задумчиво ответила девушка. Ей хотелось прижаться к Игнатию, чтобы наконец почувствовать себя в безопасности, под надежной защитой.

— А Ариман, он что делал?

— А вот он меня меньше всего волнует, — поморщилась Жанна. — У меня от него были самые гадкие ощущения. Давай не будем о нем. Да, о тебе во сне было так, что ты должен мне в чем-то помочь, может быть, перейти эту реку. Вот, кажется, и все.

Игнатий задумался. Если бы не его встреча с Ариманом на улице, да еще видение про свиток, он счел бы Жанну полупомешанной фантазеркой. И посоветовал бы ей писать не только картины, но и фантастические рассказы.

Но теперь было о чем задуматься. До недавнего времени он жил исключительно в мире науки, где совершенно не было места даже мыслям о чем-то потустороннем. Если эта область существовала, она его не касалась совершенно. Теперь Кто-то или что-то пытались заставить его задуматься над этим. Да еще встреча с этой необычной девушкой. Все это явно имело какой-то смысл. Над чем конкретно следовало задуматься? Над вечностью? Игнатия звали не в те миры, которые видела Жанна. Это он точно знал. Хотя именно те миры многих интересуют гораздо больше, чем Бог.

«Стоп, — сказал сам себе Игнатий, — что ты сказал? Повтори». Он часто разговаривал сам с собой. И такие моменты обращался к себе на «ты», разговаривая так, словно перед ним был другой человек.

«Интересует гораздо больше, чем Бог», — повторил он последнюю фразу.

— Вот что должно меня интересовать, — сказал он уже вслух. И увидел удивленные глаза Жанны.

— Что должно интересовать? — переспросила она с тревогой.

— Бог должен г интересовать нас в первую очередь, — повторил он уже для Жанны. — Все это не просто так происходит, — продолжил он свою мысль.

— Что значит «не просто так»? — перебила его Жанна. — Я уже думала, что у меня бред, как у сумасшедшей. Что у меня помутился рассудок, поехала крыша, раз я стала это все видеть и рисовать. Ты даже не представляешь, как я хочу с этим покончить. И как я устала…

— Ты устала от того, что живешь в беспрерывном кошмаре, — убежденно сказал Игнатий. — Но прекратить его можно одним способом — начать интересоваться Богом. Жить для Него, что ли. Тогда кошмар уйдет сам собой. А убежать от него в Венецию или еще куда ты не сможешь. Он все равно будет с тобой, станет тебя преследовать, даже если ты откажешься изображать ад на полотнах. Именно поэтому ты хочешь в своих снах перейти реку и оказаться в Стране четырех рек.

— Знаешь, мне кажется, что Страна четырех рек — это вечность. И это есть царство Бога, — сделал открытие Игнатий.

Жанна смотрела на него, вытаращив глаза.

— А ты тоже сумасшедший, как и я. Мы нашли друг друга?

— Нет, мы не сошли с ума, мы нашли истину. — Игнатий был как никогда серьезен. — Если Бог нас зовет, значит, Он дает нам и средства для осуществления этого пути, пути к Нему. Знаешь, я это понял не сию минуту. Но после того, что ты мне рассказала, у меня отпали последние сомнения в правильности моих мыслей. Я открою тебе секрет. И если после этого ты сочтешь меня психом, то можешь встать и уйти.

— Подожди, я была уверена, что это насчет меня ты покрутишь пальцем.у виска, — засмеялась Жанна.

— Ну а теперь моя очередь переживать из-за этого. Дело в том; что я встречал АримаНа наяву — в жизни, на улице. Я гулял, сильно продрог, у меня промокли ноги. .. Кажется, это было в тот вечер, после встречи с тобой на остановке. Да-да, именно тогда. И вот я встретил этого самого Аримана. Что-то подталкивало меня встать вместе с ним под зонт, казалось, там теплее и даже ветер не дует… Я уже шаг навстречу сделал, но, к счастью, взглянул в его глаза. И понял, что не человек это, а самое настоящее воплощение зла. Тут меня такой ужас охватил, что я не помню, как ноги унес.

— Ни фига себе! — воскликнула Жанна.

— Но это еще не все, до истории с зонтом я этого типа в видении видел или во сне.

И Игнатий рассказал про свиток и про дорогу в странность. Жанна слушала его с раскрытым ртом.

— Ну, знаешь, у меня слов нет. Тогда я уже никак это объяснить не могу, массовым помешательством только, — сказала она, закуривая еще одну сигарету.

— Я не верю в массовые помешательства, — задумчиво сказал Игнатий. — Как говорится, с ума поодиночке сходят, а когда два незнакомых человека, находясь в разных местах, видят одно и то же, это уже что-то другое.

— А вот ты мне скажи, — оживилась Жанна. — Он тебе предлагал пойти с ним на какое-то дело, типа, условия обсуждал, куда-то завлечь пытался. Да еще и из кубков вы что-то пили. Вообще, сюжет такой, что специально не придумаешь. Но вот только я не поняла, что он от тебя хотел, зачем всю эту бодягу разводил?

— Жанна, я и сам не понял. Я только предполагать могу, что… — Игнатий вдруг замолчал.

— Ну, не томи, что молчишь? — нетерпеливо поторопила его Жанна.

— Я не знаю, здесь загадки сплошные. Впрочем, я уверен, что они хотели с моей помощью какие-то свои делишки обделывать. А обставить собирались все так, что я пропал без вести, Вот и повел меня Ариман в тот бар. А я убежал от него.

— Ты его круто обломал! — воскликнула Жанна, а потом добавила: — Столько людей без вести пропадает, и с тобой так было бы. И мы не встретились бы никогда.

— Скорее всего, не встретились, — задумчиво проговорил Игнатий. И уже веселее добавил: — А хорошо, что мы встретились!

— Слушай, а мы ведь даже за встречу не выпили, — воскликнула Жанна. — Я сидела и ела, как удав, весь вечер.

— Это можно поправить. Давай закажем по бокалу вина, — предложил Игнатий.

Из кафе они вышли, когда было уже совсем поздно. И еще долго гуляли по ночной Москве. Непогода успокоилась, установилось полное безветрие. Казалось, даже немного потеплело. Впрочем, молодым людям было так хорошо вдвоем, что накрой их сейчас арктический циклон, им все равно не было бы холодно.

Метро уже закрылось, они поймали такси, и Игнатий проводил Жанну до ее дома.

— Запиши мой телефон, пригодится, — сказал Игнатий.

— Давай. — Жанна включила мобильник, который сразу пропищал, сообщая, что у нее пятнадцать непринятых вызовов от Женича.

— Представляешь, мне Женич пятнадцать раз звонил. Ой, что теперь будет! Он меня сожрет.

— Забудь, — сказал Игнатий. — Что ты трясешься из-за этого Женича? Теперь ты ему нужна, а не он тебе. Пусть бегает, он заинтересован получить деньги с твоих картин.

— Ой, и еще два Вызова с неизвестного номера. Странно, кто бы это мог быть? Ладно, я побежала, уже поздно. Если что, я на пятом этаже, двадцатая квартира. — Жанна бросилась было к подъезду, но Игнатий поймал ее за руку.

— Счастливые часов не наблюдают, — сказал он и, набравшись смелости, поцеловал в губы.

Они еще долго стояли у подъезда и целовались, как школьники. Жанна забыла о времени и пространстве. Потом молодые люди еще долго держались за руки, не в силах расстаться, пока, наконец, Жанна не вырвалась и со смехом не побежала к подъезду.

Глава 51

В тот вечер, когда Жанна так неожиданно удрала с выставки, Женичу пришлось изрядно понервничать. Все ждали появления знаменитого колдуна. По этому поводу в Манеж вновь стали подтягиваться журналисты, приехала съемочная группа какого-то новостного канала, Художники опять заняли места у своих картин, не было только Жанны. Женич понимал, что ковать железо по раскрутке нового бренда «Жанна Новая» надо было, пока горячо, но, как назло, она исчезла.

«Сейчас напряженно поработаем, а потом будем пожинать лавры. Чем больше узнают о Жанне, тем лучше, поэтому даем интервью всем и как можно больше», — рассуждал сам с собой коммерсант.

Колдун появился минут через двадцать после исчезновения Жанны и первым делом стал интересоваться ею. Столь чрезмерный интерес к никому не известной художнице показался проницательному Женичу очень подозрительным. У него было собачье чутье на деньги, и он сразу понял, что здесь дело явно не в деньгах. Женич сразу увидел, что колдуна интересуют не столько картины Жанны, хотя он изображал к ним неподдельный интерес и выразил желание купить картину с кораклом за баснословную сумму, сколько сама художница. Женич же сам планировал собирать золотые яйца от раскручиваемой им курочки, и очень испугался, что колдун, как более пронырливый и успешный, уведет у него Жанну.

«Она ведь дура полная, — ругался на чем свет стоит Женич. — В людях совершенно не разбирается, ее сцапают, как лиса петушка в сказке, и унесут в тридевятое царство». Женича охватила тревога, ему казалось, что хитрые лисы уже близко и со всех сторон подбираются к его сокровищу.

«С одной стороны, колдун — известнейший в стране человек, и, если он так интересуется Жанной, то можно с ним как-то скооперироваться в ее раскрутке, — напряженно думал Женич. — С другой стороны, зачем колдуну между ним и художницей лишние посредники? Уберут меня с дороги, как пить дать, уберут».

Но больше всего Женич хотел бы знать, зачем Жанна этому парапсихологу. Это был самый главный вопрос, ответив на который можно было понять, стоит игра с магом свеч или не стоит. Женич очень не любил загадки, тем более когда речь шла не просто о деньгах, пусть очень больших, а о деле, на которое он так многое поставил.

Женич жутко психовал, он то и дело набирал номер Жанны, но она была недоступна. Женич ругался последними словами, потел и нервничал еще больше. У него опять появилась одышка, взмокла спина, ему захотелось принять душ. А Петерс все не уходил и то и дело справлялся, не появилась ли Жанна. Женич вешал ему очередную порцию лапши на уши, что она будет минут через пять, и сам психовал еще больше.

Но окончательно он испугался, когда колдун стал требовать адрес и телефон Жанны: мол, ему нужно с ней встретиться. Женича забила нешуточная дрожь, он твердил магу, что все встречи только через него, ее продюсера, и без него Жанна не желает ни с кем встречаться. Тогда маг стал смотреть на него таким взглядом, что у Женича подкосились ноги: ему показалось, что его гипнотизируют. Взгляд у мага был мерзкий, глаза — паучьи, Женичу даже показалось, что его с ног до головы обмазывают какой-то липкой дрянью. Тут он понял, что ошибочно было рассчитывать на колдуна как на средство продвижения бренда. Этого точно не будет, и нужно хотя бы окончательно не провалиться.

Женич занял круговую оборону: он закрыл глаза, стиснул зубы и стал усиленно внушать самому себе, что ни один гипноз его не берет. Потому как он, Женич, материалист до мозга и костей. Голова у него отчего-то кружилась, сердце готово было выскочить из груди, но Женич держался, как партизан. Лучше умереть, решил он, чем отдать золотую курочку, которую искал столько лет. Неизвестно, чем бы все это закончилось, но подошли телевизионщики с того самого новостного канала и стали брать интервью у знаменитого эзотерика. Затем они переключились на Женича, и он, быстро взяв себя в руки, с упоением рассказал о Жанне Новой — восходящей звезде современного искусства живописи. Когда телевизионщики закончили, Женич увидел, что маг давно исчез, как будто его здесь и не было. Женич тревожно огляделся по сторонам и снова достал телефон. Жанна по-прежнему была недоступна.

— Вот сука! — выругался Женич. — Я тут за нее один отдуваюсь, а она шляется где-то.

Внезапно ему показалось, что Жанне может грозить опасность. Надо бы наведаться к ней домой после закрытия выставки, подумал Женич. А заодно отчитать ее как следует за наглую выходку. Но после тяжелого дня он почувствовал себя таким уставшим и опустошенным, что сил осталось только на три вещи: в душ, выпить и спать.

Женич взял такси и отправился домой. Надо было отдохнуть перед новым трудовым днем. Выставка будет продолжаться еще пять дней, это тоже непросто. Женич смотрел из окна на вечернюю Москву и пытался привести нервы и мысли в порядок. Еще и обдумать тактику раскрутки восходящей звезды нужно…

Сегодняшний день, по мнению Женича, был чрезвычайно продуктивным. Столько интервью ему давать еще не приходилось: телевидение, газеты самые разные… Неподдельный интерес со стороны коллекционеров. Единственный неприятный момент — это колдун. Ну и побег самой Жанки.

«Ладно, — успокаивал себя Женич, — ну его на фиг, этого колдуна, пусть идет лесом. Жанну я ему не отдам, без него прекрасно справимся и раскрутимся. Покупатель он тоже никакой, у него жадность на роже написана. Если и купит одну картину, хорошо. Он не коллекционер, и картины его меньше всего интересуют».

«Я его сразу раскусил. У меня глаз — алмаз, я этих проходимцев насквозь вижу, — разошелся Женич. — Они у меня как на ладони все. Я сразу вижу, будет человек брать картину или нет, возьмет одну или это будет постоянный клиент. А уж таких, которые просто голову морочат, сразу отметаю, время на них не трачу».

Женичу стало приятно от таких мыслей про себя любимого. Он всегда был очень высокого мнения о своих талантах, а главное — очень ценил свою тонкую интуицию. Сказать по правде, интуиция у него действительно была, особенно в том, что касается денег. Но почему-то, несмотря на все его бизнес-жилки, деньги у него никогда не задерживались и больших доходов не было. Зарабатывают ведь хорошо те, кто перед деньгами не имеет особого благоговения, для Женича же деньги были главным в жизни.

И изменить здесь что-либо было выше его сил. Женич знал, что и дальше будет работать с жадными бездарями и талантливыми неудачниками, ездить на старой машине и жить в берлоге. Надежда на счастливый случай в лице Жанны казалась реально осуществимой, но что-то подсказывало ему, что и это предприятие обречено на провал. Хотя ему так не хотелось в это верить. Женич ехал в такси и внушал себе, что с сегодняшнего дня у него начинается совершенно новая жизнь, жизнь-мечта.

— Мечты сбываются, — сказал Женич вслух, поднимаясь на свой этаж.

Глава 52

Андрей гнал по ночному шоссе, потом свернул на проселочную дорогу. Машину начало подбрасывать на кочках и рытвинах, пришлось резко сбавить скорость. Андрей сильно волновался: что он скажет своему однокласснику, теперь уже отцу Стефану. К тому же была глубокая ночь, ему придется будить человека. Но то, что он пережил несколько часов назад, заставляло его забыть о приличиях и предрассудках.

Раньше Андрей и представить себе не мог, что он, богатый и преуспевающий человек, считающий религию утешением для слабых, бедных и немощных, поедет на исповедь к священнику. Кто угодно, только не он. Теперь же он понимал, что именно для него назад дороги нет. Он не сможет вернуться в свою квартиру, куда так нагло наведывается мерзкий Ариман, где он чуть не расстался со своей жизнью, до тех пор, пока не избавится от колдовского наваждения.

«Я чуть было не погиб из-за него, — думал Андрей, осторожно ведя машину по раскисшей дороге и объезжая одну за другой огромные лужи. — Спасибо бабушке. Что же это все-таки было, может, галлюцинация? Ведь не верил я в явления мертвых. Да и в бесов не верил и в ангелов, всегда считал, что это плоды фантазии людей. Мертвые являются, потому что живым хочется быть с близкими людьми, бесы вообще сказки про Бабу-Ягу…» — Тут Андрей осекся, машина сильно чиркнула днищем об какой-то бугор.

— Ну и дорога, как по ней люди ездят? У меня, конечно, не вездеход, но и не пузотерка. И то ехать невозможно! — Андрей выругался.

Кругом была мгла. Дорога из-за недавнего снегопада окончательно превратилась в жидкую кашу, то и дело попадались огромные ямы и рытвины. Машина еле ползла.

— Еще не хватало здесь на брюхо сесть! — сказал Андрей, чувствуя, с какой натугой «кайен» ползет по непролазной грязи. — Где я буду трактор среди ночи искать? Да и пешком по такой дорожке не пройти. — Андрея охватил ужас от одной этой мысли.

Так он проехал еще несколько километров. Оставалось совсем немного. Пересечь поле, а дальше на пригорке должна быть деревня, где живет отец Стефан. Но дорога окончательно превратилась в болото. Колеса то и дело буксовали, наконец, машина увязла окончательно и встала как вкопанная.

— Приехали! — заорал Андрей и в бессильной ярости ударил по рулю. Еще и еще раз он пробовал вытащить машину из трясины, но колеса лишь бессмысленно крутились, наматывая на себя густую грязь. Мотор жалобно выл.

— Бесполезно, придется идти пешком. — Андрей открыл дверь. Иномарка зарылась в грязь по самые пороги. Кругом была темнота, холодный ветер и колючий косой дождь.

— Ну и погодка, лучше не придумаешь. Занесло меня среди ночи. Дурак, какого ляда я сюда поперся, — ругался Андрей, брезгливо опуская ногу в дорогом кожаном ботинке прямо в грязь. Нога моментально провалилась почти по колено.

— Сидел бы дома, — продолжал ругаться Андрей. — Навыдумывал себе непонятно что. Все это галлюцинации, пить надо меньше. А теперь я из-за своей собственной дури сижу в глуши по пояс в грязи среди ночи. Придется идти искать этого Степку, не ночевать же в поле.

Андрей опустил в жижу вторую ногу и с отвращением поморщился: ноги мгновенно промокли, ботинки от налипшей грязи стали тяжеленными. Стало нестерпимо холодно, городская ветровка не спасала от проливного дождя. Андрей поежился и побрел в сторону деревни.

Ноги то и дело увязали, чтобы сделать очередной шаг, их приходилось с силой вытаскивать. Жидкая грязь противно чавкала и норовила оставить Андрея без ботинок. Ему захотелось плакать от беспомощности и от злости на себя за столь безрассудный поступок.

«Может, вернуться в машину и дождаться утра?» — осенила его запоздалая мысль. Но просидеть еще несколько часов в насквозь промокшей одежде и обуви показалось ему невозможным.

— Нет, все же лучше побыстрее разыскать Степу и обогреться у него. Ну и что, что на дворе ночь, я объясню, что это помрачение ума. — Андрей брел, съежившись и засунув руки в карманы, и разговаривал сам с собой.

Его била крупная дрожь. Еще час назад, когда Андрей выезжал из Москвы, он твердо знал, что должен поступить именно так. Это правильный и единственный способ спасти свою жизнь. Ему ни минуты больше не хотелось оставаться в своей квартире. Теперь же, оказавшись в холоде и мраке, он считал свой поступок безумием. В голове бился один вопрос: зачем ему это? Зачем?

Андрей представлял, как хорошо было бы ему лежать сейчас в своей теплой постели. Пожалуй, можно было бы позвать Билли, пес с удовольствием развалился бы на хозяйском ложе. Андрей укрылся бы одеялом потеплее… А сейчас он бредет по раскисшей грязи и не может ни добраться до деревни, ни уехать назад. Ужасная ситуация, а главное — глупая. А ведь ему предстояло среди ночи заявиться в дом к людям, разбудить их. А потом еще рассказать священнику о тех странностях и безумствах, которые с ним произошли.

— Может, все же вернуться в машину? — У Андрея уже зуб на зуб не попадал, ноги увязали в грязи все глубже. — Пересижу как-нибудь до утра, а потом доберусь до деревни, найду тракториста… Заплачу ему тысячу рублей, тысяча для деревенских огромные деньги! Заплачу тысячу, а лучше две, чтобы быстрее было, выдерну машину и уеду домой. А к Степке заходить не буду, чтобы не позориться. Он ничего и не узнает. Мало того, что перед отцом опозорился с походом к колдуну, теперь он меня на посмешище выставит с походом к священнику.

Эти мысли лились в голове Андрея нескончаемым потоком. Пока пробирался через поле, он привел сотни аргументов, почему не надо было сюда ехать и какой он глупец.

— Вот, это самая правильная мысль, — вдруг услышал Андрей знакомый вкрадчивый голос. — Не надо ходить к священнику, это позор. Надо сделать так, чтобы священник даже не узнал, что ты был здесь.

Андрей вздрогнул и обернулся:

— Кто здесь?

Он посмотрел по сторонам, но кругом была кромешная тьма. Впрочем, глаза уже немного привыкли к мраку и различали ленту дороги, уходящую вдаль. Сквозь плотные тучи слабо просвечивала полная луна, свет от нее, по всей видимости, и давал возможность видеть хоть что-то в этой мгле.

— Полнолуние, — сказал Андрей, и звук собственного голоса немного ободрил его. — Говорят, некоторые в полнолуние с ума сходят. Вот и я, наверное, схожу с ума. А это слуховая галлюцинация. Опять Ариман, будь был неладен.

В этот момент Андрей представил себе картину, так явно и ярко нарисовавшуюся перед глазами, что его охватил ужас.

Под окнами на газоне, распластавшись, в луже крови лежит человек. Лицо и руки его заляпаны грязью. Ветер треплет ограждение из красно-белой пластиковой ленты. Стоит милицейская машина и скорая — нет, даже не скорая, а труповозка. Много людей с телекамерами — видимо, съемочная группа с телевидения, толпа зевак. Тело накрывают черным полиэтиленом. Молодая журналистка с покрасневшим от холодного ветра носом вещает в черный микрофон:

— Сегодня около половины двенадцатого вечера из окна одиннадцатого этажа семнадцатиэтажного элитного дома, находящегося по адресу… выпал молодой человек. От полученных травм он скончался на месте. Личность погибшего удалось установить: им оказался сын известного медиамагната Анатолия Белозерского. Тридцатипятилетний Андрей Белозерский проживал в этом доме в собственной квартире. Следствие отрабатывает несколько версий: несчастный случай, самоубийство или предумышленное убийство. Не исключается также заказное убийство, известно, что Андрей Белозерский был владельцем консалтинговой компании…

Андрей с силой зажал уши и чуть не закричал. Ему показалось, что он действительно там лежит.

— Какой ужас, какой ужас, а вдруг я и правда умер? И мне теперь все это мерещится? Ну, видят же люди после смерти освещенные тоннели, а я вот тут бреду в темноте по лужам. А на самом деле я уже умер.

Андрей даже ощупал себя. Тело вроде принадлежало ему, оно мерзло и мокло, значит, на самом деле он не умер. Просто он увидел то, что должно было произойти с ним чуть больше двух часов назад. Эзотерики называют это временным карманом, когда человек видит события, которых он по каким-то причинам смог избежать.

— Почему же я не погиб? — вдруг задал себе вопрос Андрей, устремив глаза в темное небо. Там бледным белесоватым пятном расплывалось мутное пятно луны.

— Бабушка Евдокия, баба Дуся… Если бы она не сказала тогда тех слов, я лежал бы там, на газоне, под окнами своего дома.

Он снова увидел распластанное тело под черным полиэтиленом. Сквозь толпу зевак и журналистов продирается бледный, как полотно, отец. Губы плотно сомкнуты, лицо перекошено. Кто-то из журналистов узнает его и пытается задать вопрос. Отец нервно отталкивает от себя руку с микрофоном и проходит за красно-белое ограждение.

— Эй, вы куда? Туда нельзя, — кричит кто-то из стражей порядка.

— Я отец, — хриплым и незнакомым Андрею голосом говорит Белозерский-старший.

Его пускают к телу, он приподнимает полиэтилен, падает на колени, прямо на мокрую землю, и содрогается от рыданий. Андрей видит его широкую спину, обтянутую дорогой кожаной курткой, и ему становится безумно жалко отца. По его щекам текут слезы. Он никогда не видел, чтобы всегда холодный и циничный Анатолий Белозерский плакал. Молодая журналистка толкает оператора с видеокамерой и громко шепчет ему на ухо: «Снимай, возьми крупный план. Это Анатолий Белозерский. Витя, постарайся лицо взять. Лица, лица не видно».

— Не могу лицо, — отвечает оператор Витя, молодой парнишка, жующий жвачку, с ежиком стриженых светлых волос и покрасневшими от холода пальцами. — Там ограждение, ближе не могу. Все, как смог, лучше не будет, — бубнит оператор, не переставая жевать жвачку.

Андрею стало жутко от такого цинизма. Ему хотелось подбежать к оператору и журналистке и набить им морду. Нет, он только оператора изобьет, девушку бить не будет. У него сжались кулаки, негодование охватило его душу.

— Слава Богу, я жив, — сказал Андрей, вновь подняв глаза к небу.

Он побрел дальше. И увидел еще одну картину.

Дорогой полированный гроб из красного дерева. Траурная церемония. Отец, осунувшийся и посеревший, поддерживает под локоть мать. Они впервые за двадцать лет стоят рядом. Стоило ему умереть, чтобы они хотя бы на время оказались вместе. Мать в кружевной траурной шали, сильно постаревшая, с опухшим от слез лицом. Андрею стало жалко своих родителей. Ему захотелось подойти и обнять их, сказать, что он жив, что самого страшного не произошло, а только могло произойти. Он хотел сказать, что любит их обоих. Он никогда не говорил им этого, и они никогда ему этого не говорили. Андрей всегда считал, что каждый из них живет своей жизнью. Им нет дела до сына, как ему нет дела до них. Ему надо было умереть, чтобы понять, как они любят его и как он любит их.

Рядом мелькают лица его сотрудников. Цветы, много цветов… Вот лицо Карины Теймуразовой, она стоит далеко от отца и косится на мать Андрея, которую отец держит под руку. Карине нет дела до смерти Андрея, она смотрит в сторону своего любовника и боится его потерять. Холодные глаза она прячет под черной вуалью, ей хочется поскорее отсюда уехать.

Опять сотрудники, кто-то из друзей и одноклассников, какие-то родственники, с которыми Андрей давно не виделся. Множество лиц, старательно скрывающих равнодушие под маской скорби. Кто-то банально хочет за поминальный стол. Но Андрею все равно, кто что скрывает, он ищет глазами ее. Олеси нет. Она ничего не знает, ей не смогли сообщить, потому что она уехала и ее телефон вне зоны действия сети. Это потом она приедет на его могилу, положит большой букет кроваво-алых роз, смахнет невидимую слезу и уйдет. Это будет уже после Пасхи, когда наступит настоящее тепло, запоют птицы, начнут распускаться первые ярко-зеленые клейкие листочки, остро пахнущие древесной смолой.

А что же будет с ним самим? И туг Андрей увидел еще более жуткую картину. Казенное здание, серозеленые облупленные стены и лестница, ведущая вниз. Бесконечная лестница, ржавые перила, ступеньки в выбоинах. И пыль, крутом мелкая, как абразив, пыль, которая забивает ноздри и легкие. Дышать с каждым шагом становится все труднее. Андрей задыхается, но спускается по этой лестнице ниже и ниже. Дальше его ждет страшный холод и мрак, вечный мрак, о котором он уже знает. Он идет в Тартар, где всегда холод и мрак и никогда не бывает света.

Андрей вздрогнул от ужаса. Немного придя в себя, осмотрелся вокруг и увидел вдали несколько слабых огоньков. Это была деревня.

Через полчаса Андрей стучал в темные окна домика отца Стефана. Стучать пришлось долго, наконец, в сенях послышались шаги, зажегся свет.

— Кто там? — услышал Андрей хрипловатый со сна голос.

— Это я, Андрей, твой одноклассник. Белозерский.

— Белозерский? — Дверь распахнулась, на пороге в домашнем застиранном подряснике стоял растрепанный Степка, отец Стефан. — Какими судьбами? Среди ночи, случилось что? Проходи в избу скорее, ты промок весь насквозь. Я тебе носки шерстяные достану.

— Прости, машина застряла.

— А, перед нашим полем? Там все застревают. Ничего, завтра вытащим. Иди в избу скорее, что стоишь, как бедный родственник.

Глава 53

Жанна вошла к себе в квартиру. Быстро разделась, умылась и легла спать.

Она чувствовала себя самым счастливым человеком, впервые за много лет. Ей даже казалось, что она влюбилась. Сон не шел, Жанна лежала с открытыми глазами и вспоминала все подробности сегодняшнего вечера. Они целовались с Игнатием — думая об этом, Жанна улыбалась в темноте. Она предвкушала, что может быть дальше, как начнут развиваться их отношения. Думать об этом ей было и страшно, и сладостно, но так хотелось пофантазировать на эту тему. Ей так хотелось любить и быть любимой.

— Как это банально, — сказала самой себе Жанна. — Наверное, нет женщины, которая не хотела бы этого. Неужели счастье наконец-то улыбнулось мне? Даже не верится.

— Нет, не буду обольщаться, — погрустнела она. — Не надо вообще думать на эту тему. Я уже один раз любила и очень сильно обожглась. Теперь надо дуть на воду. Не верю я в то, что меня могут полюбить, я гадкий утенок. Димка никогда не любил меня. Так только, играл со мной, развлекался, спал, и все. А потом подло ушел.

Прежняя обида захлестнула ее. Прежде Жанне казалось, что она многое и навсегда забыла, но сейчас боль вернулась с прежней силой. Она вспоминала тот дождливый осенний день, когда Димка ушел, молча собрав вещи. Ей тогда не хотелось больше жить. А как он обманул ее с кредитом… Даже не подумав о том, сможет ли она выкрутиться.

— Мерзавец, подлец, — с досадой произнесла Жанна. Сколько раз она говорила эти слова в его адрес.

— А Игнатий не такой, — тут же вспомнила она. — Он благородный, он похож на рыцаря или даже на принца.

— Откуда ты знаешь, какой он! — возмущенно возразила она самой себе, поскольку вести диалог с самой собой ей было не в новинку. — Все мужики сво…

Тут она осеклась, про Игнатия ей совершенно не хотелось так думать. Конечно, он не такой, как Димка, он совсем-совсем другой. Но это не значит, что у Жанны с ним что-то получится… И то, что они сегодня целовались у подъезда, тоже ничего не значит. Для мужчины поцелуи подчас ни о чем особом не говорят. Это девушки думают: раз поцеловал, то уже и до венца недалеко. Нет, Жанна стреляный воробей, она на эту удочку не клюнет и на призраки любви не поведется. Она теперь прожженный циник, она не верит в высокие чувства, чистые отношения и прочее из этой оперы. Постепенно ее мысли вернулись к сегодняшней сумасшедшей выставке.

«Столько событий сразу», — думала Жанна. Потом она опять вспомнила лицо Игнатия — в тот момент, когда он появился на выставке, — и в груди приятно защекотало.

Затем она стала думать о Жениче: все же нехорошо было с ним так поступать. Завтра он устроит скандал, и надо будет оправдываться, извиняться, а это очень неприятно. Да, но если бы она не ушла с Игнатием, у нее не случилось бы такого замечательного вечера.

В ее жизни, пожалуй, еще не было ничего подобного. Прежде всего такого общения — искреннего, непринужденного. А ради этого можно и перед Женичем извиниться. В конце концов, выставка будет идти еще несколько дней и можно искупить свою вину ударной работой.

Постепенно мысли стали путаться, Жанна проваливалась в сон. Она еще не заснула, как вдруг услышала странный звук. Вначале сквозь полудрему ей показалось, что во входную дверь скребется собака. Жанна приподнялась на локте и прислушалась. Минуту стояла гробовая тишина, девушка даже подумала, что ей послышалось. Но звук повторился, уже более настойчиво. Жанна в ужасе вскочила с постели, машинально схватив телефон с тумбочки.

Сердце от страха у нее билось так, что стучало в ушах и висках. Кто-то ковырялся в замке и упорно пытался его открыть.

Этот замок стоял в двери с незапамятных времен, ставили его еще при бабушке. И он был настолько старый, что практически пришел в негодность. Чтобы его открыть, недостаточно было повернуть ключ — надо было особым образом и с определенной силой надавить на него и пошевелить вправо-влево. Жанна давно к этому приноровилась и открывала дверь быстро, хотя каждый раз собиралась замок сменить. Но у нее все было как всегда, также как с капюшоном от куртки, с зонтиком или вечно текущим на кухне краном, который если замотать тряпкой, то не слышно, как из него капает. Руки у нее не доходили до всего этого, да и лень было заниматься хозяйством. Замок работал, сама Жанна его открывала, а вот если дать ключи постороннему, он мог дверь и не открыть. Сейчас именно неисправность замка могла спасти ее. Тот, кто его пытался войти внутрь, не знал о его особенностях.

В замке продолжали ковыряться все настойчивее. Первым желанием девушки было закричать, но крик застрял в горле, как в страшном сне.

«Может, это очередной кошмар», — подумала Жанна. По спине покатился холодный пот. Она бесшумно скользнула в прихожую, быстро вошла в ванную и прижалась к стене.

У ее хрущевки была самая обычная планировка. Из крошечной прихожей вела дверь в ванную, совмещенную с уборной, а проходить на кухню надо было через комнату. В ванной давно, опять же с незапамятных времен, не было двери. Ее когда-то снесла с петель пьяная мать. Вешать дверь назад не стал» и вынесли на помойку. Вход в ванную завешивался простой занавеской. Ничего другого Жанне и не надо было. От кого она стала бы запираться в собственной ванной? Сейчас она стояла, вжавшись спиной в стену, и мучительно думала, хорошо это или плохо, что нет двери.

Замок щелкнул еще раз, и дверь распахнулась. В темную прихожую кто-то вошел. Она услышала тяжелое дыхание, взломщик стоял совсем рядом, за тонкой перегородкой между прихожей и ванной. Жанна зажмурила глаза и сама почти перестала дышать. Во рту пересохло, голова закружилась. Некто постоял несколько секунд, которые показались Жанне часами, и двинулся в направлении комнаты.

На этот раз Жанна увидела его силуэт — это был грузный высокий мужчина в длинном плаще. Незнакомец поравнялся со входом в комнату, Жанна на мгновение выглянула из своего убежища. Комнату озарял свет полной луны. В руке у взломщика что-то блеснуло: это была длинная тонкая спица. Девушка едва не закричала от ужаса: она поняла, что ее хотят убить. Что было сил Жанна рванула вон из квартиры, почти скатилась по лестнице с пятого этажа и побежала через дворы в сторону дороги.

Она бежала до тех пор, пока не почувствовала, что задыхается. Жанна остановилась и огляделась по сторонам — за ней никто не гнался. Только теперь она обнаружила, что судорожно сжимает в руке телефон. Аппарат, как всегда, был отключен. Трясущимися руками она попыталась его включить — трубка не включалась. Это был очень старый мобильник, который Жанна купила рублей за пятьсот в ларьке у метро. На какой-то другой у нее не хватило денег. Трубка постоянно глючила, сама собой выключалась и подолгу не хотела работать. Вот и в этот раз кнопка включения западала. Жанна едва не плакала. Она снова и снова нажимала на потертую зеленую кнопочку.

Наконец, телефон включился. Батарея была почти полностью разряжена — Жанна, как всегда забыла зарядить мобильник. Пальцы не слушались, и она с превеликим трудом отыскала среди контактов номер Игнатия. Он долго не отвечал, Жанна была в отчаянии. Где живет Игнатий, она не знала, в квартиру возвращаться было нельзя. Наконец, она услышала знакомый голос.

Глава 54

Андрей прошел в темную избу. Пахло натопленной печкой и еще чем-то неуловимым деревенским, чем всегда пахнет в избах.

Отец Стефан заговорил шепотом:

— Матушка с детьми спят, проходи на кухню. Может, тебя накормить?

— Нет, не могу есть, — ответил Андрей, — мне надо поговорить с тобой. Со мной произошло нечто. — Тут Андрей запнулся, словно размышляя, продолжать ему или нет.

«Может, просто попросить помощи? — заговорило в нем сомнение. — Переночевать, утром вытащить машину и уехать домой. Зачем выкладывать то, что так трудно объяснить?»

И все же Андрей отогнал эту мысль. Он представил, как сложно будет держать в себе все то, что с ним произошло и давило на душу многотонным грузом. Ему казалось, что, если он расскажет Степке все, ничего не утаивая, станет хоть немного легче. В любом случае терять ему уже нечего.

— Я весь внимание, — развел руками его одноклассник.

— Даже не знаю, с чего начать, — произнес Андрей.

— Может, тогда завтра поговорим? А сейчас спать пойдем, я тебе постелю. Горница у нас свободная, — предложил отец Стефан.

— Нет, давай сейчас. С мыслями только соберусь. — Андрей в напряжении потер переносицу. — Я сегодня чуть было не покончил с собой.

— Вот так дела, спаси Господь, — прошептал отец Стефан и перекрестился.

Тихо тикали ходики на стене. Порыв ветра ударил в окно, что-то заскрипело на крыше. Андрей прислушался и, собравшись с мыслями, начал:

— Но если по порядку, началось с того, что я полюбил одну девушку.

Дальше Андрей без утайки рассказал обо всем, что произошло с ним за последнее время. Про колдуна, приворот и то, чем все закончилось.

Отец Стефан молча слушал, лишь изредка качая головой и вздыхая.

— Ну что я могу тебе сказать… — наконец произнес священник. — Тебе надо причаститься. Твой рассказ я могу принять как исповедь, если ты раскаиваешься в содеянном.

— Да-да, я раскаиваюсь. Я хочу избавиться от этого дерьма, я не могу с этим жить. Меня поминутно душит эта тухлая тряпка, я физически ощущаю гниль от нее внутри себя. Ты не представляешь, как это мерзко! — горячо произнес Андрей.

— Представляю, и даже очень. Тогда я у тебя принимаю исповедь?

— Прямо сейчас?

— Да, прямо сейчас, а что медлить? Сегодня Великая Суббота, утром будем служить Литургию. Вот и причастишься, а сейчас я у тебя приму исповедь.

Отец Стефан надел домашнюю требную епитрахиль, прочитал разрешительные молитвы.

Затем он постелил Андрею в горнице:

— Давай ложись. Поспать надо, а то осталось три часа до службы. Даже если не хочется, постарайся уснуть, я тебе советую. Да, вот сухая одежда, переоденься, а свою раскинь у печки.

Отец Стефан уже собрался уходить к себе.

-— Подожди, Степ! — попросил его Андрей. — Еще один вопрос. Скажи, бабушка и этот Ариман — галлюцинации?

Отец Стефан вернулся и сел на кровать рядом с Андреем:

— Как тебе сказать…

— Скажи как есть, меня это очень волнует.

— Не думаю, что это расстройство сознания или галлюцинации. Судя по тому, что ты рассказал, тебе действительно было явление бабушки. Умершие часто молятся за нас Богу, так же как и мы должны молиться за них. Праведники часто вмешиваются в нашу жизнь, пытаясь от чего-то уберечь, умолить Господа помочь нам. Как ты говорил, бабушка твоя была церковным человеком, скорее всего, праведной жизни. И теперь имеет некое дерзновение пред Богом. Чем она и поспешила воспользоваться, видя нависшую над тобой смертельную опасность. К тому же ты говоришь, что она была твоей крестной, а это тоже особая духовная связь между вами. Это таинственная область жизни, мы про нее мало знаем. Но то, что ты спасся по молитвам твоей бабушки, в этом я почти уверен. Никакая это не галлюцинация. Она спасла тебя от страшного греха, который, если бы ты его совершил, не был бы прощен тебе. Теперь ты ей обязан. Пообещай, что будешь теперь всегда молиться за нее.

— Тогда обещаю и тебя прошу: поминай Евдокию, ладно?

— Ладно, буду поминать. Что касается этого, как его, беса…

— Аримана, — подсказал Андрей.

— Не важно, как он себя называет, бес — они есть бес. Прибегнув к их услугам, ты автоматически оказался в их власти. Они сразу расценили тебя как свою добычу, потому и делали с тобой, что хотели. Только не рассчитали, что в это вмешается Господь.

— Так что же, получается, любой человек, прибегающий к такого рода услугам, подпадает под их власть?

— На этот вопрос нет однозначного ответа. Не совсем подпадает, потому как подлинной власти они не имеют. Это Господь попускает им действовать в той или иной степени, по мере отступления человека от Бога. Но в любом случае, если человек прибегает не к Богу, а к темным силам, он оказывается зависимым от них, так как отказывается от помощи Божьей. А эти силы очень и очень жадны до человеческих душ, потому как своих сил не имеют и, как вампиры, жаждут чужой жизни. Знаешь, еще в Ветхом Завете Господь сказал Своему народу следующее: «Когда ты войдешь в землю, которую дает тебе Господь Бог твой, тогда не научись делать мерзости, какие делали народы сии: не должен находиться у тебя приводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых; ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии-то мерзости Господь Бог твой изгоняет их от лица твоего».

Ты только вслушайся, какие страшные слова: мерзок пред Господом делающий это. Думаю, тут есть над чем крепко задуматься. Поэтому бес Ариман тоже не галлюцинация. Все эти их штучки и приемы давно известны — с самого начала человеческой истории. С тех времен, когда они подняли бунт перед Богом, а потом соблазнили Еву и Адама. К сожалению, все старо как мир.

— Я не хочу тебя запугивать, — продолжил отец Стефан, — но, к сожалению, от общения с ними повреждается душа. И чем тяжелее повреждение, тем тяжелее и длительнее лечение и реабилитация, говоря медицинским языком. Бесы долгое время считают таких людей своими, поэтому ты должен быть готов к этому. Но Господь милостив, ты сам сегодня в этом убедился.

Тебе было явлено такое чудо — спасения от гибели! Так что я тебя поздравляю с новым днем рождения.

— Спасибо, — без тени улыбки ответил Андрей. — Действительно, второй день рождения…

— Ну все, давай будем спать. С утра служба длинная — Великая Суббота. А ночью Пасха. Машину вытащим после службы, не волнуйся. Я тебе другую дорогу покажу, здесь еще одна есть, она получше будет.

— Я не волнуюсь, и до Пасхи хочу у вас остаться. А потом мне надо поехать и найти Олесю. Мне надо у нее прощения попросить, — сказал Андрей.

— А ты знаешь, где она? В каком монастыре? — спросил отец Стефан.

— Нет, не знаю.

— А телефон ее родителей есть?

— Есть, только мне они ничего не скажут.

— Ну, тогда мне скажут! — весело произнес отец Стефан, уже выходя из горницы.

— Спасибо тебе, Степан, — с чувством сказал Андрей.

— Да не за что, — ответил, улыбаясь, батюшка. И многозначительно добавил: — Спокойных снов.

Через несколько минут Андрей уже спал. Впервые за много времени его сон был безмятежным, почти младенческим. Проснулся он от того, что отец Стефан тряс его за плечо:

— Вставай, дружище, уже утро. Пора на Литургию.

Андрей открыл глаза и даже не сразу понял, где находится. Отец Стефан, умытый и причесанный, в черном подряснике, уже готов был идти на службу. Из-за тонкой перегородки слышались детские голоса. Андрей вскочил с кровати, влез в батюшкины галоши (его ботинки после вчерашнего были безнадежно испорчены), умылся водой из колодца и помчался в храм вслед за ушедшим священником.

Глава 55

— Жанна? Что случилось? — послышался в трубке встревоженный голос Игнатия.

— Пожалуйста, спаси меня! — закричала Жанна. — Меня хотят убить, он проник в мою квартиру. Забери меня, я на остановке… — Жанна не успела договорить, как мобильник жалобно пискнул и отключился. Батарея разрядилась окончательно.

«Я не успела сказать, где буду его ждать, — подумала Жанна, бегом направляясь к троллейбусной остановке. — Надеюсь, он догадается, что это та самая остановка, где мы первый раз встретились».

Жанна прибавила ходу. Она все время озиралась по сторонам, боясь вновь увидеть страшную фигуру в черном плаще. Ей было холодно, дождь все не кончался, пронизывающий ветер пробирал насквозь. На ней была пижама и тапки. И было удивительно, что они не слетели по дороге, ведь Жанна так быстро бежала, что не чувствовала под собой ног.

Остановка немного защищала от непогоды. Жанна села на скамейку в самом углу и, обхватив руками плечи, стала ждать Игнатия. Он появился минут через десять, которые показались ей вечностью. Увидев бегущего Игнатия, Жанна бросилась ему навстречу.

— Что, что случилось? Ты совсем раздета! — Он снял с себя куртку и укутал ее, как ребенка. Жанну трясло, у нее стучали зубы от холода.

— Бежим скорее ко мне. Дома все расскажешь.

Он обнял ее за плечи, и они побежали. Жил Игнатий всего в десяти минутах ходьбы от дома Жанны. Они заскочили в подъезд, вызвали лифт.

— Бедная, ты вся синяя и дрожишь, — с жалостью смотрел на девушку Игнатий. — Ничего, сейчас поднимемся, и я напою тебя горячим чаем. Расскажи, что произошло?

Жанна, заикаясь, начала рассказывать, как в ее квартиру проник незнакомый человек, в руке которого она увидела остро заточенную спицу.

— Ужас какой! — восклицала Жанна, всхлипывая. — Ну кому я могла понадобиться?! Это все выставка.

— Почему выставка? — спросил Игнатий, открывая дверь и пропуская Жанну в квартиру.

— Ну как почему? Там столько всяких чокнутых сегодня слонялось. Может, это маньяк какой. Выставка сама по себе чокнутая, там ужас что сегодня творилось. Полные залы праздно слоняющихся полудурков и психов.

— А может, это кто-то из конкурентов?

— Да какая, на фиг, конкуренция, кому я нужна со своей мазней! — с негодованием в голосе воскликнула девушка.

— Впрочем, это не так важно, — сказал Игнатий, пытаясь уверенностью в голосе успокоить Жанну. — Главное, что все обошлось и закончилось хорошо. Завтра пойдем в милицию и напишем заявление.

— Какой же ты наивный! Ну какая милиция? Чтобы нас там на смех подняли? Не пойду я в милицию.

— Тогда давай так — утро вечера мудренее. Сейчас ты идешь отогреваться в ванную. Потом мы будем пить чай, и спать. Я себе на кухне постелю, у меня там диван, а завтра решим, как со всем этим быть. Тебе все равно надо как-то домой возвращаться. Если хочешь, мы завтра с тобой вместе на выставку поедем. Как раз суббота, я не работаю.

Жанна отогрелась под горячим душем, вышла на кухню, завернувшись в махровый халат Игнатия.

— Ну вот, ты уже не синяя и не дрожишь. Тебе какой чай, черный или зеленый? Тебя покормить? — Игнатий усиленно хлопотал на кухне, стараясь угодить Жанне.

— А можно кофе сварить? Я так кофе хочу,, надо в себя прийти, — попросила Жанна, усаживаясь на стул у окна. — Ого, как ты высоко живешь. Я никогда на такую высоту не забиралась. И она залюбовалась ночным видом из окна.

— Ты только заметила? Двадцать третий этаж. Все, кто ко мне приходит, восхищаются видами. Я свою квартиру за это и люблю. Тебе бутеры сделать?

— Я с перепугу ничего не заметила, только сейчас. И бутеры буду.

— Ты еще крышу не видела. — Игнатий поставил перед ней тарелку с бутербродами. — Давай кофе попьем, и я тебе покажу нашу крышу. Мне дворник Бахром на днях новые ключи дал. Пойдешь?

— Спрашиваешь! Пойду, конечно! Только я раздетая, дашь мне что-нибудь?

— О чем речь. Я сейчас. — И Игнатий умчался в комнату, но уже через пару минут вернулся. — Ну вот, спортивный костюм, почти новый. Он мне мал, сел после стирки в машине, а тебе в самый раз будет. И кроссы новые. Представляешь, купил себе кроссовки осенью, а они оказались малы, сорокового размера. Я тогда думал, как меня угораздило так ошибиться. У меня самого сорок первый. Вот теперь пригодились, не зря купил. Но тебе, наверное, все равно большие?

— Как раз будут, — произнесла Жанна с полным ртом, забирая кроссовки из рук Игнатия. — У меня тридцать девятый, лапа огромная. Туфли не купишь, только кеды с кроссами. — И она наконец засмеялась.

— Ну, как я тебе? — спросила повеселевшая Жанна, переодевшись.

— Супер.

— Ты обещал крышу. Идем?

— А ты авантюристка, — засмеялся Игнатий, протягивая ей свою куртку: — Надень, там ветер и холодно.

— Эх, скорей бы настоящая весна. Так хочу тепла, поехать рисовать куда-нибудь, так все надоело, — бормотала про себя Жанна.

Они вышли на крышу. Ветер здесь гулял нешуточный. В домах уже почти погасли огни, только дороги были ярко освещены желто-оранжевыми огнями. Дождь прекратился.

— Может, пойдем назад? — спросил Игнатий. — Я боюсь, что ты замерзнешь.

— Нет, здесь так классно! — Жанна словно забыла все, что произошло с ней меньше часа назад. Она подбежала к самому краю и, облокотившись на парапет, стала смотреть вдаль.

— А можно я приду сюда рисовать? — спросила она, обернувшись к Игнатию.

— Ты меня спрашиваешь? Без вопросов.

— Ну, ключи от крыши же у тебя, — с некоторым кокетством произнесла она.

Игнатий приобнял ее за плечи, ему вновь захотелось поцеловать Жанну.

В этот момент поблизости раздался неприятный баритон:

— А вот и наши голубки пришли на крышу. А я думаю, что это их в норке нет?

Игнатий, в первую минуту оторопевший от неожиданности, взял себя в руки и крепко обнял Жанну.

— Ты кто такой? И что тебе от нас нужно? — крикнул Игнатий высокому незнакомцу.

Колдун стоял шагах в десяти от них, скрестив руки на груди. Его черный плащ развевался на ветру как парус. Издали он напоминал огромную хищную птицу, ждущую свою добычу.

— Отдай мне девчонку и можешь катиться на все четыре стороны! — крикнул колдун в ответ.

— А больше ничего не хочешь?

— Это ты мне говоришь, молокосос? Повторяю последний раз. Мне нужна девчонка.

Жанна затряслась от ужаса и побледнела.

— Не бойся, — шепнул ей на ухо Игнатий.

— Я не боюсь, — еле слышно выдавила из себя Жанна.

— Я жду! — грозно повторил маг. Он стоял в том месте, где был единственный выход с крыши.

— Пошел ты знаешь куда! — крикнул ему в ответ Игнатий.

В то же мгновение колдун бросился на молодых людей. Игнатий с силой оттолкнул Жанну в сторону:

— Беги к выходу, я его отвлеку!

Но Жанна, сделав несколько шагов в сторону, остановилась как вкопанная.

Петерс вцепился в Игнатия мертвой хваткой. Прижал к парапету и пытался скинуть с крыши. Завязалась ожесточенная борьба. Жанна заметалась по крыше в поисках кирпича или хотя бы бутылки, чтобы подбежать сзади и ударить злодея. Но крыша, как назло, была абсолютно пуста. Черный рубероид, антенны, провода, разноцветные граффити вперемешку с непристойными надписями — все мелькало перед глазами, словно в калейдоскопе.

Жанну охватила паника. Она хотела закричать, позвать на помощь, но крика опять не было. В какой-то момент ей показалось, что колдун вот-вот одолеет Игнатия и скинет его с крыши. В этот миг случилось, то, чего никак не ожидала ни Жанна, ни колдун, упоенный схваткой и предвкушением близкой победы.

Игнатий как-то по-кошачьи вывернулся, затем сделал еще несколько молниеносных движений, и с силой швырнул колдуна от себя, словно пушинку, стряхнув с себя огромную тушу. Петерс упал навзничь, ударившись о крышу затылком.

— Бежим скорее, — крикнул Игнатий Жанне и, схватив ее за руку, помчался к выходу.

Лифт не вызывался. Кнопка предательски запала.

— Скорее по лестнице. У нас всего несколько минут, пока он не очухался.

Оказавшись на улице, беглецы едва переводили дух.

— Куда мы теперь? — спросила Жанна, задыхаясь.

— Для начала к метро.

— Ты с ума сошел. Метро уже закрылось. Второй или третий час ночи.

— Точно. Я забыл, — сказал Игнатий на бегу и прибавил ходу.

— Подожди, я не могу так быстро. Я задыхаюсь! — закричала Жанна.

Игнатий немного сбавил темп.

Жанне не терпелось спросить:

— Что это было?

— Что конкретно?

— Ну, ты уложил этого монстра. Он же в два раза больше тебя. Я думала, еще чуть-чуть — и он скинет тебя с крыши.

— Я тоже думал, что он скинет меня. Слишком разные весовые категории. Это вообще киборг какой-то, я такого еще не встречал. Как из стали сделан.

— А что это за прием был?

— Прием? А, ну да. Это борьба джиу-джитсу.

— Ты владеешь этой борьбой? — удивленно воскликнула Жанна.

— А ты думала, я стопроцентный ботаник?

— Если честно, да. Я думала, ты ботан. У тебя вид классического ботана в очках.

— Не суди по внешнему виду. Ты же обо мне мало что знаешь. Мои родители были помешаны на том, чтобы дать детям хорошее образование, чтобы дети были всесторонне развиты. Борьбой я занимался много лет, пока не ушел в науку. Сейчас нет времени, очень редко тренируюсь. Но вот видишь, пригодилось. Второй раз в жизни.

— А первый раз?

— Первый раз на меня напали трое хулиганов в нашем дворе. И тоже помогло. Это древняя самурайская борьба, основанная на технике обороны от противников с оружием и без. Есть разные техники, но это долго рассказывать. Сейчас это неважно.

Они подошли к метро. На улице было безлюдно, работал всего один круглосуточный ларек. Ветер трепал надорванный рекламный плакат. У обочины примостился бомбила на раздолбанных «жигулях».

Игнатий подошел к «жигулям».

— Друг, до Перовского парка за двести подбросишь? — спросил Игнатий, наклонившись к окну.

— Садысъ, дарагой, с ветэрком поедэм, — ответил ему голос с сильным кавказским акцентом, явно обрадовавшийся единственным припозднившимся пассажирам.

Глава 56

Андрей стоял у колодца и любовался занимавшимся рассветом.

Сегодня он впервые за последние несколько недель не чувствовал гнетущей тягостной тоски. И протухшей тряпки внутри больше не было. Хотелось жить дальше. Андрей с упоением вдохнул прохладный воздух и пошел к церкви.

Служба была долгой. Последний раз Андрей был в храме с бабушкой. Всю Литургию у Андрея было ощущение, что он переместился с земли на небо. Так радостно ему не было давно, особенно после причастия. Молодой человек вновь услышал заветные слова, которые запали ему когда-то в душу: «.. .во оставление грехов и жизнь вечную». В этот момент он почувствовал, как колдовские чары над ним окончательно рассеиваются — как исчезает дым или утренний туман от лучей восходящего солнца.

После службы отец Стефан повел Андрея обедать. В доме батюшки упоительно пахло выпечкой. Матушка хлопотала на кухне. Дети были уже накормлены и ушли гулять во двор. Уютная комната была залита весенним солнцем. Горшки с цветами, белая кошка, сидящая на подоконнике, яркие ситцевые занавески… Круглый старинный стол на массивных ножках, накрытый скатертью, иконы в углу с теплящейся перед ними лампадкой, аналой и разложенные на нем книги, старые книжные шкафы и часы с кукушкой, чисто выбеленная печь-голландка — все это о чем-то говорило Андрею, все это было родом из детства. Молодому человеку показалось, что он попал в маленький и тихий семейный рай. Он понял, что здесь живут простые и очень счастливые люди.

А ведь совсем недавно он думал, что счастье — в материальном благополучии, дорогих автомобилях и апартаментах, путешествиях и гламурном окружении. Для Андрея в деревне жизни не было, там, по его представлениям, жили примитивные существа из прошлого века, отсталые, темные и забитые. Теперь он смотрел на это все совершенно другими глазами. Ему даже захотелось уехать от московской суеты и самому пожить так: топить печь, смотреть по вечерам на огонь костра, приносить в избу дрова и воду, вдыхать ароматы леса и наслаждаться внешней и внутренней тишиной.

Андрей вспомнил, как вместе со всеми удивлялся поступку Степана, когда тот, окончив престижный МАИ, вдруг ушел в семинарию. Вторая волна обсуждения (и осуждения) прокатилась, когда московские знакомые узнали, что Степан стал священником и уехал жить в деревню. Ладно бы остался в столице, в привычной среде обитания, говорили о нем. Но в глушь-то зачем? Он и топора-то никогда в руках не держал. У родителей его дача была в престижном Переделкине. А там — какие топоры и колодцы? В общем, так и порешили: умом человек тронулся.

Теперь Андрей понимал, зачем уехал из мегаполиса Степан. Нет, не ради того, чтобы жить в избе с печью и ситцевыми занавесками. И не за свежим воздухом или романтикой. Степан уехал за тем, что испытал Андрей часом раньше, когда служили Литургию. За небом, за молитвой, за отсутствием суеты, за благодатной тишиной — не физической, а той, которая иногда наступает в нашем сердце. Человеку, не испытавшему сладость общения с Богом, это невозможно понять. И объяснить это невозможно, пока каждый не откроет это для себя сам.

Сейчас Андрей был счастлив, он испытал эту сладость, которую невозможно променять ни на что на свете. Он сидел за столом, который спешила накрыть матушка. От вида закусок Андрею страшно захотелось есть: манили к себе и свежеиспеченные постные пироги, и квашеная капуста, шел пар от только что сваренной картошки с зеленым луком и укропом, и, кажется, просились на вилку соленые грибы. «Такой простой стол, а с какой любовью и теплом приготовлен, — подумалось Андрею. — Никакой ресторан с устрицами и трюфелями не сравнится с деревенской едой».

Отец Стефан заметил, что Андрей голоден, стал поторапливать матушку.

— Надюша, иди к нам скорее. Не убегут твои кастрюли. — Батюшка прочитал молитву, и все уселись за стол.

— Вот моя половинка, Надюша. Что бы я без нее здесь делал? — произнес отец Стефан, обняв матушку за плечи.

Матушка покраснела и опустила глаза.

— Да ладно, и без меня управился бы, — отшутилась она.

— А ты, Андрей, оставайся на пасхальную службу. Потом разговляться будем вместе. Мы рады будем, — продолжил отец Стефан.

— Ну да, до завтра я остаюсь, — согласился Андрей. — А в воскресенье поеду, к Олесе поеду. Надо найти ее, прощения попросить.

— Найдешь, найдешь, все будет хорошо, Сейчас пообедаем, пойдем к нашему трактористу Валерке. Он твою машину вытащит.

— Надюш, неси наш самоварчик, — попросил батюшка жену. — Будем удивлять нашего гостя. Отец Стефан заметно развеселился.

— Да было бы чем удивлять, — произнесла матушка, удаляясь на кухню. Вернулась она с настоящим юсамоваром — он и в самом деле был редкостным. Такие Андрей видел только на выставках.

— Вот, Андрей, наша традиция. Мы когда в этот дом въехали, то на чердаке среди хлама нашли этот самовар. Почистили, отмыли и на полку поставили — для красоты. А потом думаем, что это у нас самовар простаивает, надо его освоить. Освоили, и это чудо, ты попробуй, какой чай. Совсем другой вкус, нежели с плиты. Самовар шишками топится. А чай у нас на травах, лесных, тоже сами собираем. Мы про городские заварки и забыли давно.

Пока священник разливал чай по чашкам, матушка принесла мед и варенье.

— Вот еще моя гордость — собственный мед. Тоже люди добрые посоветовали ульи завести. Попробовали — понравилось, мед теперь свой, — продолжал монолог отец Стефан.

— Да ладно тебе, — остановила его матушка. — Что ты нашего гостя смущаешь? Расхвастался. Это у нас батюшка всем так говорит. И самовар, и мед у него свои. — И матушка прыснула от смеха.

— Уж и похвастаться нельзя, — возразил отец Стефан. — Может, я Андрея к нам в деревню так зазываю? Летом приезжай, пойдем на рыбалку на глухое озеро. Там и банька есть на берегу. Ухи наварим, попаримся, в озеро поныряем. Грибы прособираем. Знаешь, как здорово? У тебя, пожалуй, такого отдыха еще не было. У тебя, Андрюха, все Канары, да Альпы, а вот ушица да банька — это удовольствие уже другого уровня. Приедешь — поймешь.

— Да, точно, баньки на берегу озера не было. Ну, все, ты меня уговорил. Приеду на твою уху, — сказал Андрей, отхлебывая ароматный чай. — Мне уже и уезжать от тебя не хочется.

— А что? Давай насовсем перебирайся к нам. Здесь изба есть пустая, у меня алтарником будешь. А то я один в алтаре, а матушка на клиросе. Прихожан-то у нас раз-два и обчелся. Только из Москвы вот знакомые приезжают, типа тебя. — Священник говорил так, что непонятно было, шутит он или предлагает серьезно. Скорее всего, шутил.

Андрей улыбался. Ему было хорошо с этими людьми. Он уже давно не чувствовал себя так легко и непринужденно. Чай из самовара, мед с пасеки, бесхитростные разговоры — все оставляло в душе ощущение теплоты.

После обеда пошли за трактористом. Старенькая синяя «Беларусь», задорно фырча, лихо, как игрушку, выдернула «кайен» из грязи. Потом отправились домой отдыхать перед праздничной ночной службой. Приближалась Пасха.

Глава 57

Беглецы быстро уселись на заднее сиденье «жигулей». Внутри машина представляла из себя еще более плачевное зрелище, чем снаружи. Из засаленных дырявых чехлов отвратительными кусками вылезал желтый поролон. В машине нестерпимо воняло: в нос ударяла смесь выхлопных газов, бензина, дрянного табака и еще чего-то специфического, чем всегда пахнут салоны видавших виды авто. Машина натужно ревела и пыхтела, как бы давая понять, что она давно отжила свое и теперь каждая поездка стоит ей невероятных усилий.

Носатый водитель что-то стал напевать на своем языке, затем обратился к пассажирам:

— Дарагой, я закурю, нэ возражаешь?

— Да, конечно, — пробубнил Игнатий.

— Дарагой, я музику включу, нэ возражаешь?

— Включай, — равнодушно произнес Игнатий. Из колонок раздался хриплый голос, вещавший про этап, северный ветер и Владимирский централ.

«Это даже хорошо, что он музыку врубил, можно поговорить спокойно», — подумал про себя Игнатий.

— Я знаю эту сволочь, — сказал Игнатий Жанне.

— Какую?

— Того, кто на нас напал. Эта рожа часто мелькает по телику. Это известный на всю страну черный маг Петерс. Кажется, тот самый, которого ты ждала на выставке. Теперь догадываешься, для чего ты ему была нужна? Я не знаю, почему он охотится именно за тобой. Но лучше было бы, если бы это был маньяк…

— Не может быть! — воскликнула Жанна. Губы у нее задрожали. — Значит, все это из-за выставки, я так и знала. От нее одни проблемы, недаром я не хотела на нее идти, как чувствовала. Хорошо, что ты меня тогда увел оттуда.

— Ничего не бывает случайного.

— Зря мы его не заперли на крыше. Надо было запереть, пока он был в отключке, и вызвать милицию, — сказала Жанна, глядя в мутное окно, за которым мелькали спящие городские кварталы.

Стекла в машине когда-то были тонированные, но пленка от времени вздулась пузырями и порвалась в нескольких местах. Из-за этого через окно почти ничего не было видно.

— Жанна, ты меня удивляешь, — ответил ей Игнатий. — Он же знаменитость, милицию только извинится перед ним, найдя его на крыше. И скорее всего, нам еще и достанется за нападение на такого известного человека. Он скажет, что медитировал на крыше, общался с космическими силами, выходил в астрал, или что-то там еще в его духе. А мы на него напали, избили, ограбили…

— Но мы его не грабили!

— Жанна, не тупи! — строго сказал ей Игнатий. — Кстати, ключи… — Он похлопал себя по карманам куртки. — Похоже, я их там, на крыше, выронил. И от квартиры, и от крыши. Ну когда с Петерсом боролся.

— А мобильник с тобой?

— Нет, мы же думали, что на минутку на крышу идем. Он дома остался, у меня нет привычки носить его с собой все время.

Жанна, которая смертельно устала от беготни и кажущихся бесконечными переживаний, спросила Игнатия:

— А куда мы едем? Почему ты говорил про парк?

— Это, пожалуй, единственное место, где мы будем сейчас в безопасности. Относительной, конечно. В парке есть церковь, в которой работает ночным сторожем один мой студент. Он истинно верующий человек.

— А почему именно церковь? — не унималась Жанна.

— Я когда догадался, что это связано с магией, сразу понял, куда надо бежать. Там колдун вряд ли будет нас доставать, потому что это не их территория. Дорога в Страну четырех рек начинается там.

— Как ты сказал? — переспросила Жанна. — Я уже слышала эту фразу.

— Помнишь, тогда в кафе ты говорила мне, что в твоих снах тебе не хватает ключа? Что у тебя нет доступа в эту страну. Так вот, мы едем туда, где можно этот ключ взять. Тебе надо окреститься. Ключ — это твое крещение.

— Крещение?! Никогда бы не подумала, что оно будет ответом на ту загадку. Но ведь крестятся не для того, чтобы спасти свою шкуру. А по вере, — возразила Жанна.

— Ты права, не для того. Но тебе больше года давали понять, куда надо идти, в твоих видениях. Так что сегодня или никогда…

Водитель тем временем довез их до Перовского парка. Но высадить собирался совсем не с той стороны.

— Приехалы, дарагой, — произнес кавказец, сделав многозначительный жест.

Игнатий стал всматриваться в незнакомую местность. С одной стороны дома и гаражи, с другой — парковая зона.

— Куда ты нас завез?

— Так сюда заказывалы, дарагой.

— Нам церковь нужна. Здесь у парка должна быть церковь.

— Если нужен церков, показывай дорогу — давэзу.

Игнатий совершенно не умел показывать дорогу. Он никогда не водил автомобиль и был никудышним штурманом. Тем не менее они тронулись с места, поехали дальше. Сквозь мутные стекла Игнатий мучительно пытался разглядеть в окрестностях хоть что-то знакомое. Наконец, ему удалось наполовину опустить стекло дверцы, в салон ворвался поток влажного воздуха. Они долго еще петляли, сворачивали в какие-то переулки, выезжали к парковым просекам, но ничего похожего на церковную ограду не было.

— Я понял, церковь с другой стороны парка, — сказал Игнатий. — Но как туда ехать и как объяснить этому аксакалу дорогу, я не знаю.

— Что же тогда делать? — спросила Жанна.

— Пока ничего, может, он нас вывезет. Видишь, как старается.

«Аксакал» от напряжения выключил музыку и перестал курить, он сосредоточенно рулил, вглядываясь в дорогу, освещаемую одной-единственной фарой. Старенький двигатель надрывно ревел, периодически предательски чихая и фыркая и норовя заглохнуть.

— Так, стоп! — крикнул Игнатий бомбиле, который собирался в очередной раз куда-то свернуть. — Все, приехали, выходим! Я знаю, как отсюда идти.

Остановились, Игнатий протянул деньги. Водила недовольно замахал руками:

— Надо бы добавыть, дарагой, долго ехалы.

— Нечего добавлять, бери, как договорились. Ты нас не привез куда надо, — отрезал Игнатий.

На самом деле у него просто больше не было денег. Эти-то оказались в кармане куртки совершенно случайно.

— Парк просили — парк привез, — обиделся водила, убирая две сотни в карман.

Игнатий с Жанной наконец выбрались из вонючего нутра «жигулей». Кругом было все еще темно, ветер трепал мокрые от дождя деревья. Бомбила с рыком, как заправский гонщик, сорвался с места и скрылся за поворотом, оставив после себя густые клубы сизого дыма. Воцарилась тишина.

— Куда мы теперь? — спросила Жанна, с надеждой глядя на Игнатия.

— Здесь идет пешеходная дорожка прямо к церкви. Идти минут двадцать. Там еще железнодорожные пути будут, от них совсем рядом. Идем. Игнатий взял Жанну за руку, и они быстро пошли по асфальтированной дорожке вглубь парка.

Глава 58

Работающих фонарей в парке почти не было. Вначале Игнатию и Жанне показалось, что кругом кромешная тьма, но через некоторое время глаза привыкли и стали различать очертания деревьев и кустарников. К тому же тучи постепенно разошлись — и на небе воцарилась полная луна. Длинные темные тени деревьев причудливо ложились вдоль тропы.

— Я боюсь. Мне страшно, — сказала Жанна и мертвой хваткой вцепилась в Игнатия.

— Не бойся. Тут недалеко. Это так кажется. Нам идти все время по этой дорожке, даже сворачивать никуда не надо.

— Игнатий, там кто-то стоит! — закричала Жанна. Ее затрясло от ужаса. Он идет сюда! — Она остановилась как вкопанная.

— Может, выгуливают собаку, — попытался успокоить ее Игнатий. Он поправил очки и стал всматриваться вдаль.

Темная фигура быстро приближалась к ним. Силуэт угадывался все яснее, это был высокий мужчина в развевающемся на ветру плаще. Сомнений не оставалось, это был Петерс.

— А вот и вы. Думали уйти от меня? — Колдун захохотал. — Вам некуда деваться!

Игнатий оглянулся по сторонам. По краям пешеходной дорожки были навалены сугробы снега, после вчерашнего снегопада они заметно увеличились в размерах.

— Как он нашел нас? — с ужасом шептала Жанна. Она расплакалась бы, но даже на это уже не хватало сил.

— Не важно. — И Игнатий резко дернул ее за руку, рванув прямо через сугроб.

Бежать по снегу было крайне тяжело. Ноги вязли в рыхлом подтаявшем снегу. Жанна чуть не упала, Игнатий вовремя подхватил ее.

Петерс не ожидал столь неожиданного маневра от своих жертв. Он ринулся было за ними, но его грузное тело быстро увязло в весеннем сугробе.

— Скорее, скорее, — торопил Игнатий Жанну, которая в изнеможении переставляла ноги в глубоком снегу.

Они пробирались сквозь чащу деревьев. Ветки больно били по лицу, ноги застревали между выступавшими из земли корнями. Беглецы ничего этого не замечали.

— Здесь есть коллектор, я это место хорошо знаю.

— Откуда?

— Потом скажу.

Вдруг идти стало намного легче, похоже, они снова вышли на тропу, утоптанную множеством ног. Игнатий и Жанна ускорили темп.

— Сейчас будет коллектор. Вот он, — сказал Игнатий.

Показалась темная крышка люка, рядом с которым видно было множество следов. Похоже, коллектор был популярным местом, его услугами пользовалось немало народа. В разные стороны разбегались несколько тропинок, одна из которых вела, очевидно, к железнодорожным путям.

— Помоги крышку приподнять, — попросил Игнатий. — Она не чугунная, легко снимается, но надо вдвоем.

Из темного нутра колодца в нос ударил резкий запах сырости.

— Я туда не полезу, — засопротивлялась Жанна, с ужасом глядя в колодец.

— Мы полезем туда вместе, — твердо сказал ей Игнатий. — Иначе колдун будет здесь через несколько минут и порежет нас на лоскуты или заплатки. Здесь ребята прошлый раз фонарик оставили. — Он уверенно опустил руку в какую-то щель и извлек сверток в полиэтиленовом пакете.

— Нашел! — радостно воскликнул Игнатий и пощелкал выключателем — фонарик работал. — Хорошо, что не отсырел.

— Давай, ты лезешь первая, — скомандовал он Жанне, которая немного приободрилась. — Я посвечу тебе под ноги. Не бойся, я полезу следом и закрою крышку люка. Лесенка тут нормальная, все проверено. Внизу вода течет, но ее должно быть немного, по щиколотку. Что ж, придется потерпеть, сапоги нам точно не оставили.

— Там какашки? — с ужасом спросила Жанна, цепляясь за скользкие металлические перекладины.

— Нет. Это ливневый коллектор. Нет там какашек.

— Это обнадеживает, — пошутила Жанна, которой не хотелось в глазах Игнатия выглядеть полной трусихой.

Игнатий спустился в колодец и закрыл крышку над головой. Внизу действительно журчала вода.

Когда они спустились по лестнице, Игнатий осветил фонариком коллектор изнутри. Он представлял собой достаточно и широкую трубу, почти в рост человека. Стены были покрыты мерзкими черными наростами, кое-где свисали длинные корни пробившихся в подземелье растений. Под ногами тек мутный поток воды, несший мелкий мусор и нечистоты. Дышать было тяжело, воздух, перенасыщенный влагой, казался густым.

— Нам туда.

Луч фонарика выхватил из темноты длинный коридор, уходящий вглубь. Игнатий крепко стиснул руку Жанны, и они медленно двинулись вперед.

— Осторожнее, здесь скользко, — предупредил Игнатий.

— Ты что, диггер? — спросила Жанна и вздрогнула, не узнав свой голос. Каждое слово здесь отдавалось глухим эхом.

— Говори тише, лучше шепотом. Здесь звук заметно усиливается. И наш товарищ колдун может услышать. Нет, не диггер. Ты обо мне действительно мало знаешь. Просто мы с ребятами часто играем в экстремальную игру. Может, ты слышала — «Ночные снайперы»?

— Нет, первый раз слышу про игру. Расскажи, откуда ты знаешь этот подземный ход.

— Мы недавно здесь играли, недели две назад. Поэтому я и парк знаю, и этот коллектор мы облазили вдоль и поперек. Меня мои студенты однажды пригласили на игру, мне понравилось. Собираются несколько команд, человека по четыре в каждой, иногда больше. Два обязательных условия — машина на команду и выход в Интернет. Потому что все задания и координация игры идет через Сеть. Третье условие — наличие мозгов. Я думаю, что студенты позвали меня из корыстных соображений, а именно из-за третьего пункта. Эта игра не только экстремальная, но и интеллектуальная. Надо разгадывать очень сложные задачи, которые требуют не только смекалки и догадливости, но и знаний.

— Как интересно! Я бы тоже пошла, только знаний у меня нет, и я боюсь всяких таких мест. — Ой, крыса! — закричала Жанна и отпрыгнула в сторону.

— Тише ты! — зашипел на нее Игнатий. — Что она тебе сделает, она дохлая.

— Вот видишь, я для игры не гожусь, — с грустью сказала Жанна.

— К сожалению, сейчас нам не до игры. Прошлый раз здесь была одна из локаций.

— Что такое локация?

— Ну, это этап игры, или уровень. Каждый уровень сложнее последующего. А всего 4—5 локаций.

— А что может в них входить?

— Ну вот смотри. Вначале все собираются, для переклички, в определенное время. Обычно это десять часов вечера. Команды получают код доступа на сайт, и там высвечивается первое задание, как правило, в иносказательной форме. Например, это может быть отрывок из художественного произведения, в котором надо разгадать, куда мы едем и кого ищем или еще что-то в этом роде. Это может оказаться флеш-мобом или еще чем-то.

— Что такое флешмоб? — Жанна, похоже, забыла про усталость и даже про Петерса, настолько ей было интересно.

— Ну, это долго рассказывать. Допустим, тебе надо найти человека в толпе. У тебя для этого есть только ряд подсказок. Чем быстрее ты найдешь нужного человека, тем быстрее получишь задание на следующую локацию. Игра же еще и на время идет. И так на каждом уровне: надо разгадать, найти место, найти коды в этом месте, ввести коды на сайте, получить следующую локацию. Вроде все просто. Рассчитано примерно на всю ночь. Обычно игра заканчивается к четырем-пяти утра.

— А локации где бывают? Не только же в коллекторах?

— Осторожно, дохлая кошка, не наступи.

— Фу, гадость, с нее уже шкура слезает, — прошептала Жанна.

— Локации могут быть где угодно. Это заброшенные дома, стройки, высотки, коллекторы, железная дорога. Кстати, прошлый раз, когда мы играли, здесь у нас было почти ЧП. Вначале локация была здесь, а потом на железной дороге. Здесь же недалеко. Так вот, там есть место, где стоят отцепленные платформы. И ребята из параллельной команды нашли на путях труп. Вроде вызывали милицию. Наша команда тогда уже уехала, мы тогда все четыре кода очень быстро взяли, а они никак не могли четвертый найти, пришлось им даже слить четвертый. Это незаконно, но команды иногда так выручают друг друга. Так вот, я про труп…

— Кошмар какой. Не лучше моих снов. Это ужасная игра. Не хотела бы я найти труп, — перебила его Жанна.

— Так вот, знаешь, что потом выяснилось? — не дал ей вернуться к снам Игнатий. — В этой команде одна девочка играет, кажется, Валей зовут. Она работает в следственном комитете, кем — не знаю. И вот она ребятам сказала, что труп оказался не простой — ритуальное убийство. Сейчас ритуальные убийства встречаются часто. Нас тогда тоже в ментовку вызывали, но мы как раз ничего не видели. Тогда всех вызывали, потому что там рядом все было нашими следами истоптано… Да и коды на платформах.

— А теперь за нами охотятся. Тоже для ритуала? — спросила Жанна.

— Не боись, прорвемся, — шутливо ответил Игнатий. — А вот и наши надписи. — И он направил луч фонарика куда-то под потолок, где краской были выведены несколько латинских букв и цифр.

— Это что значит?

— Это пароль был, который надо было взять, потом по нему мы переходили на следующую локацию. Так, здесь развилка, нам направо. Немного осталось. А выйдем уже за железкой, прямо в овраг.

Они шли по коллектору еще какое-то время. Наконец тяжелый спертый воздух сменился более свежим.

— Чувствуешь, подходим к выходу? А ты боялась, — произнес Игнатий и приобнял Жанну. — Ну, пойдем быстрее.

Вскоре они вышли наружу. Труба коллектора заканчивалась в глубоком замусоренном овраге. Жанне и Игнатию пришлось еще карабкаться по скользким грязным склонам оврага, и только потом они выбрались на дорогу.

— А вот и храм виден за поворотом. — И Игнатий радостно указал в сторону видневшихся за деревьями куполов с крестами.

Беглецы подошли к металлической ограде и нажали кнопку домофона на калитке.

Глава 59

Олеся уже привыкла к монастырю, к его распорядку, к сестрам. Она даже удивлялась тому, что первые два дня чувствовала себя здесь ужасно некомфортно и хотела уехать. Шла Страстная неделя, было много служб, все длинные. Но теперь они не были ей в тягость.

Олеся часто заходила в келью к отцу Павлу. Первый раз пришла, когда, прочитав брошюру, принесла ее назад. Батюшка принял девушку очень ласково и долго с ней разговаривал. Олеся стала заходить к нему каждый день. Мать София, видя, что у паломницы в этом появилась потребность, стала давать ей задания. Отнести отцу Павлу что-то или, наоборот, забрать. Старец из кельи почти не выходил, обед сестры носили ему домой. И они же под руки водили его к службе. А в четверг мать София попросила Олесю помочь с генеральной уборкой, чтобы привести в порядок келью батюшки к Пасхе.

Постепенно мучительные мысли об Андрее стали оставлять Олесю. Она много молилась и просила ее избавить от наваждения. И вот наступил тот день, когда она поняла, что его больше нет. Правда, накануне ей приснился страшный сон — что Андрей умер. Она даже батюшке рассказала об этом, а он успокоил: не обращай внимания. Жив он, это только сон. Олеся еще долго не могла успокоиться, но перед пасхальной службой и это беспокойство как рукой сняло.

Отец Павел просил ее не уезжать сразу после Пасхи, а остаться на день-другой.

— Потом уедешь. Успеешь, не торопись, — сказал старец и благословил девушку.

— Родители, наверное, меня уже потеряли, — попыталась возразить Олеся. — Они и так первый раз на Пасху без меня.

— Пусть привыкают, не вечно же ты с ними жить будешь. Рано или поздно покинешь родителей, к мужу уйдешь.

— Ой, батюшка, да какой муж! — воскликнула Олеся. — Я и не думаю об этом, мне и так хорошо.

— Вот когда не думают, тогда получают, — загадочно произнес старец. — Ну, ступай с Богом.

Олеся шла назад по дорожке из желтого щебня, смотрела себе под ноги и думала: «Я думала, батюшка начнет уговаривать в монастыре насовсем остаться, а он вот что сказал».

Девушка подняла голову и увидела на высоком тополе грачей.

— Надо же, грачи прилетели, — проговорила вслух она.— Значит, настоящая весна началась. Да и Пасха уже завтра. Так хорошо.

Андрей впервые в жизни был на пасхальной службе. Раньше он видел ее только по телевизору и с трудом понимал, для чего все это нужно. Вернее, понимал по-своему. Люди собираются ночью, идут со свечами… Да, это, наверное, красиво, они ощущают сакральность или что-то подобное, радость, в конце концов.

Любая служба в храме казалась ему массовкой. Каждый развлекается как может, думал в то время Андрей. У людей много развлечений и хобби, они вносят разнообразие в нашу жизнь, а следовательно, ее украшают. Ну, что ж, чем больше разнообразия — тем лучше, думал Андрей. А карнавал это, маскарадное шествие или крестный ход, какая разница? Это то, что дает зрелища. Вся жизнь — театр? Кто это сказал, Андрей не помнил, но был с этим высказыванием согласен на все сто.

Теперь, впервые переживая пасхальную службу, он понимал, что в его душе происходит что-то совершенно невероятное. Это невероятное было продолжением и развитием того, что он пережил однажды в детстве, услышав слова священника: «.. .во оставление грехов и жизнь вечную». На долгие годы оно было наглухо задавлено и забыто, но жило, как некое семя, дожидающееся своего часа. Чтобы потом, дождавшись, прорасти и развиться.

Андрей начинал понимать, что вся его теория театрального действа рассыпается как карточный домик. Что не все так просто, как он себе объяснял. И уж тем более карнавал в Рио или Венеции и пасхальный крестный ход — явления диаметрально противоположные, а не одно и то же в разных выражениях и формах.

Сейчас он мог сказать о себе одно: его душа ликовала. Он жадно вслушивался в каждое слово, каждый возглас и песнопение. Андрей с упоением вдыхал запах ладана, смотрел на множество горящих свечей, и ему казалось, что в этом маленьком храме, затерянном среди лесов и полей, происходит главное действие на земле. Оно имеет прямое отношение к вечности — к той самой, неведомой и невероятной, необъятной для простого понимания вечной жизни. Что это было, наваждение или открытие истины? Он не знал, не думал над этим. Но понимал, что он наконец прикоснулся к тому, от чего не отказываются и от чего не уходят, — к сладости богопознания и богообщения. И все, что случится в его жизни в дальнейшем, будет происходить с ним посредством того, к чему он сейчас стал причастен.

Теперь не он был хозяином самого себя, как говорил ему недавно бес Ариман: его вел Тот, в Чьих руках держится все. Это осознание было для Андрея самым важным открытием, радостным и обнадеживающим открытием. Так обнадеживается человек, бродивший по пустыне, когда, не зная ни дороги, ни смысла своего пути, вдруг встречает на своем пути надежного проводника.

Уже на рассвете они разговлялись все вместе в маленькой комнатке в притворе храма. К отцу Стефану на Пасху приехало много гостей, в том числе из Москвы. Все подъезды к храму были заставлены машинами. Христосовались, поздравляли друг друга. Люди ликовали и радовались. Затем разошлись и разъехались отдыхать по домам. Андрей вновь заснул в горнице, которую ему любезно предоставил отец Стефан.

Встали поздно. Матушка уже накрыла на стол. Продолжалась пасхальная трапеза. На столе, посапывая, стоял легендарный батюшкин самовар. Дети, два мальчика и девочка, умытые и причесанные, чинно сидели за столом.

— Андрей, мы тебя заждались завтракать, иди скорее к столу. Христос Воскресе, — радостно произнес отец Стефан, увидев своего гостя неловко топчущимся в дверях.

На столе царило изобилие: здесь были и творожная пасха, и традиционные куличи, горячие, только что испеченные оладьи с густой деревенской сметаной, ароматная буженина, салаты, мясные закуски, домашний паштет.

— Воистину воскрес, — произнес Андрей, усаживаясь за стол.

— Во-скре-се, — по слогам повторил батюшка. — Принято говорить «Воскресе».

— Исправлюсь, — весело ответил Андрей.

— Ну что? Ищем твою Олесю? Тебе пора к ней ехать. Думаю, что сразу от меня и поедешь.

— Как? — воскликнул Андрей. — Вот так, в твоих галошах, ехать к девушке?

— Ишь, жених нашелся, — засмеялся батюшка. — Вот в галошах и поедешь, а ты хотел домой заехать и в ботиночки из крокодиловой кожи переобуться?

— Ну, не из крокодиловой, — растерялся Андрей. — Но переодеться-переобуться-то надо.

— Ты кушай, кушай и слушай, — наставительно продолжил отец Стефан. — Пока ты спал, я узнал, где она сейчас. Этот монастырь всего в пятидесяти километрах от нас. Так что за ботиночками из крокодиловой кожи тебе лучше не заезжать. К тому же после Пасхи она должна вернуться в Москву, а это, сам понимаешь, не в твоих интересах.

— Степ, а как ты узнал? — Андрей даже забыл про еду.

— Элементарно, Ватсон, это дело техники. Позвонил ее духовнику отцу Михаилу и все узнал. Так что собирайся и езжай. Только доешь все, а то моя матушка грозная, из-за стола не выпустит.

Матушка, как всегда, прыснула от смеха, прикрыв рот ладошкой.

Глава 60

Они долго жали на кнопку звонка. В темном дворе не было заметно никакого движения. Храм был закрыт, в церковной сторожке, где должен был ночевать смотритель, не горел свет.

— Может, там нет никого? — засомневалась Жанна.

— Гриша должен быть. Он почти постоянно здесь дежурит в последнее время. У него в семье тяжелая ситуация. Родители не поняли и не приняли его приход к вере. Скандалы начались постоянные, особенно со стороны матери. Он мне как-то жаловался, что дома находиться почти невозможно. Гриша туда ездит, конечно, но только днем — помыться, одежду взять, книги. А так он здесь почти все время. На игру только иногда уезжает. Он из нашей команды, кстати, очень толковый парень. Спит, наверное, может, устал.

— Тоже мне, сторож называется, — в сердцах сказала Жанна. — Если дрыхнет, что это за сторож? Может, через забор? — предложила она.

Игнатий стал оглядывать забор, где ограда пониже. Но в окне сторожки наконец вспыхнул свет. Дверь открылась, и заспанный голос крикнул:

— Эй, чего нужно? Кто там ломится среди ночи?

— Гостеприимный мальчик, — язвительно прошептала Жанна.

— Гриш, ты? Это я, Игнатий!

— Игнатий Алексеевич! — Дверь распахнулась, и на дорожку выбежал худенький паренек, на ходу просовывая руки в рукава куртки.

— Какими судьбами, среди ночи? — удивленно спросил Гриша, отпирая калитку и пропуская незваных гостей.

— Знакомься, это Жанна.

— Очень приятно, — пробубнил Гриша, бросив равнодушный взгляд на девушку.

— Можешь нас спрятать до утра?

— Идемте в сторожку.

— Ужас, вы где это были?! — воскликнул Гриша, разглядывая путников на свету.

— Ты не поверишь, мы только что вылезли из коллектора.

— Соскучились по игре или адреналин качали? — засмеялся Гриша, ставя закопченный эмалированный чайник на кривую электроплитку.

— Знаешь, мы адреналин качаем со вчерашнего вечера. И нам уже не до смеха, — произнес Игнатий, усаживая Жанну на старый плюшевый диван.

И Игнатий рассказал все по порядку, начиная со злополучной выставки. Гриша слушал его с раскрытым ртом и вытаращенными глазами.

— Во дела, — произнес, наконец, Гриша, запуская пальцы в растрепанные волосы. — Я думал, такое только в кино бывает.

— Игнатий Алексеевич, да у вас обоих ноги мокрые насквозь, — воскликнул Гриша, спохватившись.

— Слушай, сколько раз я говорил, не называй меня по имени-отчеству.

Но Гриша уже не слушал, а копался в каких-то черных полиэтиленовых мешках, стоявших в углу тесной сторожки.

— Сейчас-сейчас, — бормотал себе под нос Гриша. — Вот носки новые, правда мужские, женских нет. Это у нас пожертвования для бездомных собирают. Как раз вчера принесли. Наденете?

— Наденем, конечно.

— А тапочки тоже есть новые, наденете? — И Гриша потряс перед собой парой клетчатых тапок. — Больше, правда, ничего нет.

— Давай-давай, нам не до жира, быть бы живу, — сказал Игнатий.

— А ведь выставка, про которую вы говорили, аккурат в Страстную Пятницу открылась, — вдруг сделал неожиданный вывод Гриша и пошел снимать вскипевший чайник. — Чай будете с вареньем? — спросил он.

— Спрашиваешь! Конечно, будем, мы замерзли страшно, — чуть не в один голос заявили ночные гости.

После горячего чая измученную Жанну неотвратимо начало клонить ко сну. Она откинулась на спинку дивана и закрыла глаза.

Игнатий накинул на нее лежавший рядом плед. Девушка мгновенно уснула.

— Уморилась, бедняжка, — кивнул Игнатий в сторону Жанны.

— Ну и что думаете делать дальше? — спросил Гриша.

— Ей креститься надо, срочно. Можно это сделать утром?

— До утра несколько часов осталось. В восемь Литургия начнется, сегодня Великая Суббота. Крещение всегда проходит после службы. Но у нас батюшки крестят взрослых после специальных лекций, огласительных бесед. А Жанна совершенно невоцерковленный человек. Одним словом, ничего нельзя обещать, — несколько растерянно ответил Гриша.

— А если священнику объяснить ситуацию? Можно ее крестить до службы? А? Ты можешь спросить? Этот колдун очень опасен, пока Жанна не крещена, он может заполучить над ней власть. И еще неизвестно, чем все может кончиться.

— Я не знаю. — Гриша все так же теребил свои растрепанные волосы. — Давай доживем до утра.

В семь придет отец Игорь, поговорим с ним. Но если Жанна неверующая и хочет креститься ради того, чтобы иметь некую защиту от колдовства, это уже язычество какое-то. Нельзя креститься с подобной мотивацией. Это как бабушки к нам приходят, приносят внуков и говорят, что младенчика надо крестить, чтобы не болел. Или еще лучше объясняют: мол, крещение нужно от сглаза. Мы таким объясняем, что так нельзя, что они должны обещать, что будут воспитывать ребенка в вере. А они сами ничего не понимают и не хотят понимать. Какие же из них будут воспитатели? Некоторые обижаются, уходят искать другой храм, где у них ничего не будут спрашивать. Вот и вы пришли и говорите, что девушку преследует колдун, а девушка некрещеная. Так нельзя, понимаете?

— Гриша, я все понимаю. У нас, наверное, исключительная ситуация, мы не бабушка, принесшая крестить своего внука от сглаза. У нас другие обстоятельства. Но мы, конечно, можем твердо обещать, что будем и воцерковляться, и жить церковной жизнью.

— Тогда, я думаю, вы сможете убедить нашего отца Игоря. Хотя он у нас сама принципиальность. Давайте все же доживем до утра.

Глава 61

Петерс растерянно метался между деревьями. Его жертвы как сквозь землю провалились. Им опять удалось скрыться. Ситуация все больше и больше выходила из-под контроля.

А ведь все очень неплохо начиналось: выставка дала ему надежду на удачу. Ведь именно там он вычислил, кто должен стать тринадцатой жертвой. Казалось, самая трудная загадка разгадана, остальное будет делом техники…

Проникнуть в квартиру, когда она спала, тоже не составляло труда. В тот же вечер, когда Жанна исчезла с выставки, колдун выведал ее адрес. Пока Жанна была с Игнатием в кафе, Петерс осмотрел дверной замок и решил, что откроет его без отмычки с пол-оборота. Кто бы мог подумать, что именно замок разбудит Жанну раньше времени и станет первым препятствием на пути достижения цели.

Охотясь за беглецами, колдун легко вычислял, где они находятся. Но у него не было дара левитации, он не мог, подобно духам и древним магам, быстро перемещаться в пространстве. Сколько раз он просил даровать ему эту способность, напоминал о своем высочайшем посвящении… Но владыка молчал, не давая ответа. Хотя когда-то обещал Петерсу исполнять все его нужды. Сейчас маг как никогда нуждался в этом. Но силы, которым он служил, не хотели помогать ему. Петерс все больше походил на загнанного зверя: он хорошо понимал, что ждет его за невыполнение условий договора. А тринадцатая жертва продолжала ускользать из рук. И он — великий, всеми признанный маг — впервые чувствовал свое бессилие.

Вначале эта дрянь успела выскочить из квартиры. Потом она уже вместе с приятелем удрала с крыши. Он опять вычислил их с помощью магических приемов, нашел и уже почти поймал в пустом парке, как они снова исчезли, как будто под землю провалились.

Грузное тело Петерса с трудом слушалось команд, он не мог передвигаться так быстро, как эти двое. Он ведь был уже достаточно стар, его организм сильно изношен. Да еще лишний вес и отекшие ноги… Петерс чувствовал себя в тупике.

Колдун метался по парку и скрежетал зубами, в ярости сжимая кулаки.

— Они не могли уйти далеко, — убеждал он сам себя. — Куда здесь можно идти, здесь ничего нет, только лес. Проклятье, где они? — орал Петерс.

Петерс сосредоточился еще раз и обратился к внешним силам. Астрал молчал.

— Ну не под землей же их искать! — в ярости вскричал Петерс.

— Именно под землей, — ответили ему наконец голоса. Но он воспринял их ответ как издевку.

Колдун вернулся на пешеходную дорожку и пошел в сторону железной дороги.

— Они не могли далеко уйти, им некуда отсюда бежать, рано или поздно они попадутся мне в руки, — одно и то же повторял маг.

Петерс вышел к железной дороге. Мимо со свистом и скрежетом промчалась ночная электричка. Петерс не пошел по переходу, а двинулся вдоль насыпи. Ему казалось, что его жертвы должны быть где-то здесь, у путей.

Внезапно перед собой он увидел Аримана. Его более чем грозный вид не сулил Петерсу ничего хорошего. Он стоял сложив руки на груди и смотрел на колдуна так, как смотрит директор школы на нашкодившего пятиклассника. Петерсу стало не по себе.

— Приветствую тебя, Петерс! — крикнул Ариман. Петерс сдержанно поклонился.

— Петерс, я вынужден сообщить тебе, что ты проиграл.

Колдун резко побледнел, колени его затряслись. В висках забилась пульсирующая боль.

— Ты упустил тринадцатую жертву.

— Но я их найду! — взмолился Лонгус Черный. — Ты же знаешь, я почти нашел их. Им не уйти, они никуда не денутся…

Ариман покачал головой:

— Твое время истекло, условия договора не были выполнены вовремя. Возможности исчерпаны.

— Но мне осталось совсем чуть-чуть, и они будут у меня в руках! — возразил маг. Он был в отчаянии.

— Не обольщайся, Петерс, они уже ушли, ты их упустил. Сейчас они находятся в стане нашего Врага. Договор не выполнен, а согласно ему ты должен быть уничтожен. Твоя душа переходит во владение нашего владыки. Прости, как обычно, ничего личного.

Петерс рухнул на колени и задрожал:

— Прошу тебя, Ариман! Умоляю, уговори владыку дать мне последний шанс. Я достану их из-под земли, откуда угодно, я принесу ему эту тринадцатую жертву. Только дайте мне еще один шанс, еще немного времени, и владыка получит их! — кричал Петерс в отчаянии.

— Петерс, веди себя достойно, — спокойно произнес Ариман.

Его лица не было видно, вместо него виднелся черный провал. Темный дух был омрачен, и это был знак, означавший конец договору.

— Пришло время расплачиваться по счетам, — сказал Ариман.

Рядом с ним появились еще два духа, они были еще темнее и почти сливались с предрассветной мглой. Луна зашла за облака, и на земле воцарилась почти полная темнота. Силуэты духов были едва видны, и они были ужасны, ибо явились сюда из адских глубин.

— Пощадите, — неистово кричал Петерс. Он упал на землю, ногтями цепляясь за мокрый гравий и оставляя кровавые следы. — Пощадите, дайте шанс?

— Пришли ангелы смерти, которые сопроводят тебя к нашему владыке. Твоя душа теперь полностью принадлежит ему. Твое тело сейчас будет уничтожено.

Через несколько мгновений предрассветную мглу разорвал душераздирающий крик. Потом вновь воцарилась тишина. Природа, словно в ужасе, замерла. Воздух застыл в оцепенении, пока через полчаса его не рассек привычный шум первой электрички. Пришел туман и все покрыл своим холодным молочно-белым покровом.

Занимался рассвет. На востоке всходило огромное кроваво-красное солнце. Остатки утреннего тумана развеивались в нежно-оранжевых лучах начинавшегося нового дня. Возле железнодорожного полотна работали эксперты-криминалисты и следователи из транспортной прокуратуры. Обезображенные фрагменты человеческого тела были разбросаны в радиусе десяти метров.

— Подкинули нам работку, — ворчал криминалист.

— Ладно тебе, работаем. Чем быстрее соберем, тем быстрее свалим, — проговорил следователь.

— Нет, я все понимаю, но такого я еще не видел, — проговорил эксперт.

— В смысле?

— Такое впечатление, что человека взорвали изнутри.

— Что ты хочешь этим сказать? Не глотал же он гранату на ужин, — решил пошутить следак.

— Наверное, не глотал, а вот выглядит все так, как будто человека изнутри разорвало. — Криминалист был совершенно серьезен.

— Так, значит, это не электричка?

— Нет, на самих путях вообще ничего нет. Ближайшие фрагменты лежат в трех метрах от рельс.

— Только этого нам не хватало, — вздохнул следователь. — Что-то зачастили у нас таинственные трупы в этом районе. Да, зачастили, — повторил он, что-то быстро записывая в протокол.

Уже через несколько часов новостные каналы сообщали сенсационную новость о таинственной кончине в районе Перовского лесопарка известного на всю страну черного мага Петерса Лонгуса. Выдвигались различные версии: от заказного убийства до самоубийства и несчастного случая. Журналисты путались в догадках, органы ничего не комментировали в интересах следствия.

Телевизионный проект, который маг начал вести на канале АСТВ, закрыли.

В офисе у мага начались обыски. Кроме криминальной милиции к разбирательствам подключилась налоговая и отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Оказалось, что особняк в центре города был куплен незаконно, за смехотворную цену, и продал особняк сам мэр. Назревал крупный скандал. Особняк срочно передали на баланс города, а фирма оккультных услуг «Карма морте» была ликвидирована ввиду банкротства.

Ведьма Криста исчезла в неизвестном направлении в день гибели Петерса. По одним данным, она скрылась у матери в Липецке, по другим — срочно бежала за границу. Никто не знал, куда она подевалась.

Глава 62

Заплаканная Ольга сидела в кабинете замглавврача психиатрической больницы Артура Геннадьевича.

Она всхлипывала, поминутно вытирая красные от слез глаза. Когда платочек совсем промок, Артур Геннадьевич протянул ей новый:

— Ольга Павловна, очень прошу вас, успокойтесь, не надо так рыдать.

— Спасибо, мне уже лучше, — сказала Ольга и громко высморкалась.

— Ну что я могу сказать? — слегка поморщившись, продолжил свою речь Артур Геннадьевич. — Состояние нашего больного на данный момент не вызывает особых опасений. И если он будет находиться под наблюдением… Однако меня очень насторожило его недавнее обострение. Дело в том, что несколько дней назад он выдал нам картину острого симптоматического психоза.

— Что это значит? — спросила Ольга, еще раз шмыгнув носом.

— Симптоматические психозы — психотические состояния, возникающие при некоторых соматических заболеваниях, — в ответ оседлал своего любимого конька доктор. — Эта группа заболеваний включает инфекционные и неинфекционные болезни, интоксикации. Острые симптоматические психозы, как правило, протекают с явлениями помрачения сознания; протрагированные формы обычно имеют клинические проявления психопатоподобных, депрессивно-параноидальных, галлюцинаторнопараноидальных состояний, а также стойкого психоорганического синдрома. Острые психотические состояния протекают в форме аменции или сумеречного помрачения сознания. А этого в данном случае мы больше всего опасаемся.

— Подумайте, Оленька, — продолжил свой монолог доктор, который теперь хотел предстать в глазах симпатичной молодой женщины не только знающим врачом, но и великим гуманистом. — Нужна ли вам такая ответственность? А ведь его состояние может представлять реальную угрозу в первую очередь для вас. Другими словами, человек, страдающий психозом, видит окружающую действительность искаженной. Развитие острого психоза протекает в сопровождении соответствующих симптомов, которые включают бредовые состояния, визуальные, слуховые и осязательные галлюцинации, расстройства в восприятии себя самого в отношении к окружающей действительности. При всем этом больной человек не осознает своего недуга. Адекватность сознания сокращается, ориентирование в действительности крайне затруднено. Да, вы можете себе представить, что он говорил мне накануне обострения? Он говорил, что вас похитил колдун, что вас надо спасать. А потом в отделении стал кричать, что он задыхается, его душат и так далее.

— Нет, я все равно хочу забрать его, — перебила доктора Ольга. — Если можно под мою ответственность… Если нужно, мы будем приходить наблюдаться. — Знаете, — добавила она, — то, что меня похитил колдун, это правда. Коля не сумасшедший. — И она умоляюще взглянула на врача.

Артур Геннадьевич уставился на нее удивленным взглядом, поправил накрахмаленный воротничок, погладил смоляные усы…

— С ума сходят поодиночке, — пробормотал доктор, вытаскивая сигарету из пачки. — Вы курите, вас угостить? Но вот влюбленные, видимо, бредят вдвоем.

Я, пожалуй, не буду вас больше задерживать. Вы должны отдавать себе отчет в том, что делаете, я вас предупредил. Вы можете его забрать, я сейчас дам добро. На выписку потребуется время, но, пока готовятся документы, вы можете пойти к больному.

Ольга вскочила со стула и запричитала:

— Спасибо, Артур Геннадьевич, спасибо! Вы благороднейший человек, вы не представляете, что для нас сделали.

— Не стоит благодарности. Вы свободны, а у меня много дел, идите к своему Коле.

Ольга побежала к двери.

— Колдунов не существует! — крикнул доктор ей вслед.

Но Ольга уже не слышала последнюю фразу, она как ошпаренная вбежала в отделение к Николаю.

Коля медленно шел по коридору в больничной полосатой пижаме и казенных тапках на босу ногу. Ноги его шаркали, как у старика, а вид был самый поникший и удрученный.

— Коля! — заорала Ольга на весь коридор и бросилась к нему.

Николай обернулся и не поверил своим глазам. Ольга в ту же минуту повисла у него на шее.

— Коля, прости меня, я так виновата! — шептала Ольга, обнимая его крепче и крепче. — Я тебя люблю, это было наваждение, я сама не понимаю, что это было.

— И ты меня прости, — опомнился Коля.

Они взялись за руки и пошли в конец коридора, сели на банкетку.

— Мы сегодня же отсюда уедем, из этого жуткого места. Бедный, ты так страдал. Здесь так воняет. Наверное, тебя ужасно кормили. Кругом психи, — не переставая, причитала Ольга, держа Колю за руку.

— Оля, я тебя очень люблю, выходи за меня замуж, — прошептал Коля, глядя ей в глаза.

— Что, что ты сказал? Как долго я ждала от тебя этих слов! — в восторге воскликнула Ольга. — Но я никогда не думала, что это будет так необычно. Что мне сделают предложение в таком месте!

— Прости, я сделал тебе предложение в дурдоме. Но я не мог больше молчать. Я здесь столько всего передумал. Я понял, как ты мне нужна, разобрался в себе, в своих чувствах. Я не мог больше ждать и решил, что сразу тебе все скажу, как только ты появишься. Хотя знаешь, иногда я думал, что ты никогда не придешь и навсегда останешься там…

— Что ты такое говоришь? Какой дурдом? Это самый прекрасный момент в моей жизни. Мы не будем больше вспоминать весь этот ужас, мы все начнем заново, — произнесла Ольга.

Потом они долго целовались, не в силах оторваться друг от друга, пока молодая ординаторша не принесла им выписку.

— Молодые люди, — обратилась она к влюбленным, — давайте вы продолжите свое замечательное занятие в более подходящем месте. По ее непроницаемому лицу скользнула тень тщательно скрываемой улыбки. Докторша отдала бумаги, развернулась на своих высоченных шпильках и с достоинством удалилась.

Через час Николай и Ольга вышли на улицу и окунулись в бушующую весну. Они бежали, взявшись за руки, прыгали через лужи, как первоклассники, смеялись до упаду, обнимались, потом зашли в ЗАГС и подали заявление. Сияющее весеннее солнце засветило для них еще ярче.

Глава 63

Андрей несся по трассе с огромной скоростью. Он хотел скорее увидеть Олесю, сказать ей самое главное. Он очень волновался, ведь она могла уехать. Возможно и другое — что она просто прогонит его от себя, не захочет видеть. У нее есть полное право на это.

«Пусть прогонит, — думал Андрей, — я заслужил это, чтобы меня прогнали, как шелудивого пса. Я сделал такую мерзость и рассчитываю теперь на снисхождение. Нет, пусть прогонит, пусть обзовет последними словами. Зато я буду знать, что сделал все и теперь моя совесть чиста».

Навигатор показывал дорогу, до цели оставалось совсем немного. Андрей уже свернул на дорогу с синим указателем «Монастырь», как вдруг внезапно затормозил.

— Нет, я не могу к ней ехать, мне стыдно. Разворачиваюсь, еду в Москву и забываю это имя навсегда. Я исповедовал этот грех. Колдовства больше нет. И все.

Андрей уронил голову на руль и вдруг внезапно дал волю слезам. В нем шла борьба: один голос утверждал, что надо ехать. Другой твердил, что Андрей не обязан унижать себя, извиняться и оправдываться.

Минут десять он сидел в машине, не зная, как поступить и как унять поднявшуюся в душе бурю эмоций. Потом все же тронулся и медленно поехал в сторону монастыря. Наконец, показалась высокая кирпичная ограда, металлические ворота с каменной аркой, увенчанной иконой Богородицы и надписью позолоченными буквами «Богородице-Рождественский женский монастырь». Андрей остановил машину у забора, немного отдышался и пошел к монастырю.

Минут пять он ходил по территории, не зная, к кому обратиться и где искать Олесю. Мысль, не вернуться ли назад, все еще не оставляла его. Затем Андрей решил зайти в главный собор.

«Свечку, что ли, поставить», — подумал Андрей. Он чувствовал себя дискомфортно, словно мальчишка, забравшийся в чужой огород, которого могут в любую минуту оттаскать за уши.

В соборе было тихо, пахло ладаном, горели свечи. Царские врата по обычаю первой пасхальной недели были открыты, перед ними на низеньком столике стоял большой артос.

Он купил свечу и поставил ее на ближайший подсвечник. Собрался уже уходить, как вдруг из-за колонны появилась знакомая фигура — это была она. Андрей вздрогнул, и сердце его в трепете забилось. Ему захотелось убежать или спрятаться. Но было уже поздно, она его увидела и пошла навстречу.

— Андрей, Андрей Анатольевич? — удивленно спросила Олеся. — Какими судьбами вы здесь?

— Олеся? Олеся! Я… — Андрей запнулся и не знал, что сказать, с чего начать.

Она стояла прямо перед ним и молча смотрела на него.

— Я сейчас уезжаю домой, извините, меня машина ждет. — И Олеся сделала шаг, чтобы пройти.

— Олеся, я должен сказать, что специально сюда приехал.

— Давайте выйдем и поговорим по дороге, — предложила она. А то меня ждут, неудобно людей подводить.

Молодые люди вышли из собора и пошли по дорожке из желтого щебня.

Андрей молчал.

— Так что вы хотели сказать? — спросила Олеся, когда они подошли к сестринскому корпусу.

— Говори мне, пожалуйста, «ты». Я хотел попросить прощения. За то, что произошло. Прости меня, ради Бога.

— Бог простит. И ты меня прости, — произнесла Олеся и быстро скрылась за дверями корпуса.

Андрей сел на скамейку у дверей корпуса и погрузился в тяжкие раздумья.

«Ну, вот и поговорили, — подумал он. — Она просто очень вежливая и воспитанная, вот и не прогнала меня явно. Но дала понять, чтобы я убирался отсюда. Зачем я приехал?»

Олеси долго не было. Наконец, она вышла — без сумки. Андрей удивился: вроде торопилась уезжать. Олеся подошла к нему. Он вскочил со скамейки.

— Ты не ушел? Я думала, ты уже уехал.

— Тебя жду, — неловко произнес Андрей. Теперь он себя чувствовал себя старшеклассником, который пытается объясниться с девушкой на первом свидании. Он совершенно не знал, что ей говорить и тем более чего от нее ожидать.

— Матушка сказала, что машина сломалась, поэтому я поеду завтра, — сказала Олеся. Опять воцарилась пауза.

— Может, тебя куда проводить? Ты здесь первый раз? Ты же по делу? — спросила она, просто чтобы не молчать.

— Я приехал только к тебе. Хотел попросить прощения, и все. Я сейчас уезжаю, у меня собака дома одна осталась.

— Жаль, — произнесла Олеся. — Я думала, ты останешься здесь ненадолго, здесь хорошо.

Они медленно пошли по дорожке к монастырскому пруду. Лед на пруду уже давно растаял, и в темной неподвижной воде отражались вековые тополя, облюбованные прилетевшими грачами. Разговор не клеился, но и молчание казалось мучительным. Каждый из них словно держал в себе нечто очень важное и не мог сказать об этом другому, боясь быть неправильно понятым.

— Ты меня простила? — спросил Андрей, когда они подошли к пруду.

— О чем ты? Ничего уже нет, все исчезло, как дым. — И Олеся улыбнулась слабой улыбкой.

— Тогда прощай, мне надо в Москву, — сказал Андрей и повернулся, чтобы уйти.

Оставаться здесь не имело смысла. Они не могли найти общий язык, какая-то непреодолимая стена стояла между ними, которая не позволяла даже просто разговаривать. Да и зачем? У них разная жизнь, разная судьба. Они уже никогда не будут вместе, даже деловых отношений у них не будет, она уволилась из его фирмы. Надо ехать, впереди у него жизнь без нее.

К тому же его ждет изголодавшийся пес. Андрей писал эсэмэску своей приходящей домработнице, чтобы зашла выгулять собаку, но та не ответила, и было непонятно, заходила она или нет. Дел много и без собаки. Завтра выходить на работу. А надо еще проведать родителей, заехать к матери и поздравить ее с праздником Пасхи, купить ее любимый торт. Он так редко уделял внимание родителям. Надо бы и отцу Стефану позвонить, пригласить к себе на чашку чая. Ну а к отцу в гости он не ездил, папа сам приезжал к нему. Так у них было заведено. Он пошел по дорожке в сторону ворот.

— Андрей! — крикнула Олеся. — Андрей, подожди!

Он обернулся — она бежала ему навстречу.

— Возьми меня с собой, пожалуйста.

— Конечно, о чем речь, — радостно воскликнул Андрей, — едем вместе!

— Сейчас служба вечерняя пасхальная, она короткая, примерно полчаса. Давай на службе побудем и сразу поедем, — предложила Олеся. — А то нехорошо сразу уезжать. И к батюшке на минутку. Забежим, благословение на дорогу возьмем, и все, можно ехать. А?

— Конечно, как скажешь. — Андрей засиял от счастья.

На службе все сияло красным цветом, пели «Христос Воскресе». Андрей стоял вне себя от радости. Он понимал, что у него сейчас начинается новая жизнь, и она не будет похожа на прошлую. Прошлая кончилась.

— Христос Воскресе! — произнесла Олеся, когда они вышли из храма.

— Воистину Воскресе, — ответил ей Андрей.

Через несколько месяцев

Олеся крутилась перед зеркалом в свадебном платье. Она так долго его выбирала. Она хотела быть самой красивой невестой, и вот ее мечта исполнилась.

— Олеся! — В комнату вошла мама. — Жених заждался, нам пора уже.

Мама тоже была нарядная и сияла как никогда. Уж кто-кто, а она так ждала этого момента!

Андрей хотел шикарную свадьбу, Олеся настаивала на более скромной церемонии. Сошлись на компромиссе. Венчать должен был отец Михаил.

Олеся очень волновалась и никак не могла оторваться от зеркала.

— Мам, я, правда хорошо выгляжу? А прическа, все нормально? — И Олеся еще раз повернулась перед зеркалом.

— Детка, мы на венчание опоздаем. У тебя все прекрасно, я так рада за тебя.

Глава 64

Жанна крестилась в Великую Субботу. Теперь для нее и Игнатия началась та сама дорога в Страну четырех рек, которую они искали. Теперь им предстояло идти этой дорогой вдвоем. Да, они уже знали, что пойдут этой дорогой только вместе.

Заключительная глава

Мощные дождевые струи с шипением хлестали по раскаленному асфальту. Толстые, покрытые бугорками и небритой щетиной ветви тополя с наслаждением расправляли клейкие листья навстречу небесному омовению. Их старые стебли источали острое и насыщенное, как пение скрипки, благоухание. Прохожие старались бегом укрыться в ближайших подворотнях. Только двое молодых людей с видимым удовольствием стояли под дождем и слушали, как молнии и удары грома создают удивительную светомузыкальную композицию над плавящейся от весеннего жара Москвой. Удивительным образом в небесную симфонию вплеталась музыка, льющаяся из дома с колоннами. Роскошный хор исполнял ораторию Генделя «Мессия»: «Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя…»

Они стояли, крепко обнявшись и смотрели ввысь, откуда все еще неслись потоки дождя. Они только что обвенчались, здесь, в розовой церкви, затерявшейся в переулках Замоскворечья. Прохожие спешили укрыться от дождя, и только двое, Игнатий и Жанна, были неимоверно счастливы. Гроза отбушевала. Последние дождинки взбивали пузыри на лужах. Над Москвой вновь засияло вымытое солнце.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg