«17 оргазмов весны. Маша Онегина»

17 оргазмов весны. Маша Онегина (fb2) - 17 оргазмов весны. Маша Онегина 444K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил А Камалеев

17 оргазмов весны. Маша Онегина Михаил Камалеев

© Михаил Камалеев, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

17 оргазмов весны

Disclaimer

Данный текст представляет собой типичный продукт массовой культуры: не раскрывает тайн мироздания, не содержит в себе ответы на вечные вопросы, не сохраняет классические традиции русской литературы и не является образцом высокохудожественного произведения.

Все словесные штампы, вульгарные выражения, опечатки, орфографические, пунктуационные, логические ошибки, а также противоречия здравому смыслу объясняются исключительно глупостью автора, который, тем не менее, никоим образом не хотел оскорбить чьи-либо чувства.

Автор оставляет за собой право нарушать хронологию событий и описывать их в любой удобной для себя последовательности.

Приступая к прочтению данного текста, Вы берете на себя всю ответственность за возможность причинения Вам морального ущерба. Произведение может [но не обязано] содержать ненормативную лексику, описание сцен насилия, употребления алкоголя и наркотиков, а также откровенные сексуальные фрагменты.

Если после прочтения данной книги Вам покажется, что она не стоит тех денег, которые Вы за нее заплатили, возможно, Вас обманули. Тем не менее, это не является основанием для предъявления претензий автору. Вся ответственность лежит на отцах-основателях теории и практики капиталистических отношений. Попробуйте подать иск против Адама Смита.

Пользуясь случаем, автор хотел бы передать привет и огромную благодарность всем людям, которые послужили прототипами героев данного произведения.

Претензии, касающиеся любых аспектов данного текста, не принимаются.

Current mood: все хорошо;)

Current music: The Bloodhound Gang «I Hope You Die»

Часть 1

@@@

«Приличия» в нашем городе – понятие условное. Два полуторалитровых баллона пива с легкостью устраняют любое недовольство хозяина квартиры, к которому ты пришел в гости в полпервого ночи. Лера же была девушкой «неприличной» и принципиальной – из пластиковой посуды не пила. Мы решили не нарываться и вместо пива купили Cinzano. Расточительно, но, как оказалось, того стоило. К тому же, мне с Лерой еще только предстояло познакомиться.

Когда-то мне казалось, что я никогда не буду пользоваться словом «когда-то», чтобы рассказать о себе. Но получается, что только так я и могу начать эту историю.

Когда-то я был настолько самоуверенным, что мог заключать пари практически на любую тему. Порой даже без ставок – так, на интерес.

Ненормальный? – Возможно…

Безумец? – А вот это, пожалуй, точнее!

Я умел заключать пари. Футбол, «Формула-1», бокс, секс, места в хит-парадах, количество выпитого. Я доходил до того, что просто тратил всего себя на выигрыш для кого-то…

Да, это был я. О, Боже!..

В тот раз я тоже поспорил. Просто поспорил. С девушкой по имени Вита.

Я даже не знал ее полного имени. Просто Вита – и все. Может быть, ее звали Виктория, а может быть – Витольда, а может быть и просто Наташа, но ей так хотелось, чтобы ее звали Вита. В общем, я просто с ней спал. Не больше, и не меньше.

Она, конечно, что-то думала по этому поводу, наверное, но меня [мне так кажется до сих пор] это особо не касалось. Я так думаю, что она тоже не очень-то парилась по поводу того, как меня на самом деле зовут. Просто Миша – и все. Может быть, меня и вправду так зовут?

– Миша, дай, пожалуйста, сигарету!

– Может, хватит курить, а? Тебе еще детей рожать!

– От тебя, что ли?

Вот, блин! Как меня задалбливали эти ее приколы! Естественно, детей от нее я иметь не собирался, но все же – зачем так шутить? Впрочем, что еще я мог ожидать от девушки из нашей-то компании?

Короче, кому какое дело, но я же ей проспорил! В общем, она сказала, что мне понравится камин дома у ее подруги. Мне? Какой-то сраный камин? Ха-ха-ха!

Короче, поспорили. Ну и пошли, собственно.

Наверняка вы знаете все эти долбанные девятиэтажки в этих долбанных спальных микрорайонах. Вот-вот! Лера жила как раз в одной из них. Полтора Суздаля в одном доме – прикольно, хоть вешайся!

Впрочем, я сам жил в одном из таких же примерно домов, но все-таки… И вот сейчас мы с Витой шли к Лере смотреть камин.

Мы буквально позавчера наконец-то сдали последний экзамен пятой в нашей жизни сессии и уже третий день праздновали ее окончание. Мы учились на одном курсе, но на разных факультетах. Она изучала самолетостроение, а я – менеджмент, и оба удивлялись бесполезности обучения друг друга. Ну вот, скажите, что такое, в самом деле, сдать «сопромат»?! Да вы хоть в состоянии расшифровать эту абббри… абреввви… Ну, в общем, это сложносоставленное слово, которое что-то значит.

Она еще обижалась: «смеешься, значит, над моим „сопроматом“, да?» «Посмотрим», – говорила, – «что ты будешь нашим детям про это объяснять!»

А я, собственно, и не собирался им ничего объяснять. На хрен мне от нее дети? Я сам-то никак не вырасту.

– О, привет! Come in! – дверь нам открыло полуобнаженное, немного заспанное существо.

О, Боже!!! Если бы моя школьная учительница – «англичанка» ТАК произносила «come in» в ответ на мое бессмысленное бормотание по поводу очередного опоздания… Я бы… Я бы до самой смерти [скорее всего, это была бы ее смерть] оставался ее преданным слугой. Я без тени брезгливости целовал бы ее морщинистые руки и не стесняясь обнимал на улице за талию. По крайней мере, насколько бы смог обхватить.

На пороге стояла Самая Красивая Девушка Нашей Планеты, ради которой я…

– Ну что? Проперся от «кам_ина»? – вдруг откуда-то материализовалась Вита. – Я же говорила! Ну, давай же, проходи!

Осмотреться в квартире мне не дали – мы сразу прошли на кухню. Вита начала что-то рассказывать, а я машинально открыл Cinzano. Лера достала из холодильника какие-то салаты. Мы за что-то выпили, я налил еще. Когда я протянул Лере бокал, она не смогла сдержать ухмылку – мои пальцы дрожали.

Зазвонил телефон, Лера подняла трубку и произнесла всего три слова: «Семь, шесть, четыре». Сначала мне показалось, что все это мне показалось. Потом я подумал, что Лера хочет мне что-то сказать, но при Вите не может сделать это открыто, поэтому она с мобильника незаметно набрала свой домашний номер и специально для меня произнесла какой-то шифр. Как будто кто-то позвонил. Я тупо полез в карман за своим телефоном и посмотрел, какие буквы находятся на кнопочках с цифрами 7, 6 и 4.

Вита что-то говорила, Лера улыбалась…

Минуты через две позвонили в дверь, и я поразился своей собственной глупости. 764 – код на замке входной двери в подъезде. Просто пришел кто-то еще.

@@@

Когда тебе 20 лет и разнообразные вечеринки являются чем-то вроде работы, за которую, правда, не платят, в твоей жизни происходит много увлекательного и непонятного. Так получилось, например, с одним моим приятелем, который на университетском празднике по поводу начала очередного учебного года познакомился с девушкой по имени Настя.

Настя была очень непохожа на наших привычных подруг: одевалась небрежно, но безупречно стильно, мало курила, не морщась и не закусывая пила крепкие напитки, жила одна в собственной квартире и всегда платила сама за себя. Да и вообще производила впечатление патологически самостоятельной, экстремально жесткой и невероятно сексуальной особы, что, как скоро выяснилось, оказалось вовсе не впечатлением. Мой приятель после первой ночи в Настиной квартире, случившейся сразу после их знакомства, рассказывал такие небылицы, что в них верилось с огромнейшим трудом. Впрочем, позже оказалось, что верилось все же без оснований – Настя его просто не подпустила к себе по причине его полной несостоятельности. Много пить, к тому же – все подряд, нехорошо.

Зато почти весь следующий месяц мой приятель трахал Настю так, что вся земля дрожала блаблабла…

@@@

Не знаю как у вас, у меня же иногда бывает такое состояние, когда я не то, чтобы не знаю чем заняться, а просто чувствую, что в бессмысленном течении бесконечного времени вдруг образовалась огромная дыра, но никто [кроме меня] этого не заметил. Эта дыра превращает в себя весь мой организм, максимально концентрируясь в голове. Так, наверное, бывает, когда ветер забывает дышать, а в телефонные провода попадает смертельный для электронных импульсов вирус: странники задыхаются, влюбленные не могут дозвониться друг другу, вся планета останавливается, чтобы сделать маленькую передышку. Видимо, именно в один из таких моментов я был зачат, иначе как объяснить мою повышенную к ним чувствительность?

В тот раз очередной «дырявый час» подловил меня на небольшом бульварчике в самом центре нашего города. Я как раз выбрасывал в урну шестой за последние полчаса окурок и раздумывал над тем, куда бы направиться. Вариантов, собственно, имелось целых два: можно было весело пообщаться с обитательницами общежития пединститута в пяти минутах ходьбы отсюда или же заявиться в кофейню на Бебеля – это тоже пять минут, но в другую сторону. В первом случае меня гарантированно ожидал безвкусный и недолгий секс с одной из будущих учительниц начальных классов. Во втором – брутальная пьянка. «Кофейней» это место уже давно называлось лишь номинально.

Время же меня обыграло, совершив самоубийство и оставив наедине с бесноватым городом. Люди шмыгали, проплывали, проносились и даже пролетали мимо меня, торопясь на важные встречи, спеша выполнить давно просроченные обещания и обрести новые долги. Деревья безучастно кивали головами, как будто приветствуя всех сразу, даже не разобрав лиц, но уже приняв за знакомых. Автомобили срывали голоса, предупреждая зевак о своем приближении. А я стоял, чувствуя, как все это валится бесцельным немаркированным грузом в нескончаемое хранилище событий, произошедших, когда время отдыхало. Как будто мне показали неудавшийся дубль из еще неснятого фильма: без звука, с посторонними людьми в кадре, с актерами, забывшими, что нужно делать, а потом спросили: «Ну что? Как тебе сюжет?»

Какой, к черту, сюжет? Последние дни сентября – самое нелепое время: скоро все изменится, но что именно и когда точно никто не в силах сказать.

В кофейне на Бебеля я вполне предсказуемо встретил того самого моего приятеля. Время уже успело вернуться к исполнению своих обязанностей, и только он один, казалось, об этом сожалел. От всех остальных посетителей мой приятель отличался неприлично трезвым взглядом и содержимым стакана – лед, пузырьки и кока-кола. Впрочем, все прояснилось довольно скоро, минуты не прошло:

– Понимаешь, проснулся я сегодня, она рядом лежит, спит еще. Я посмотрел на нее, понимаешь, и испугался: она как будто не живая. Нет, дышит там, и все такое, но – не человек, понимаешь? И не хочу, и не могу, и страшно.

В общем, от Насти он сбежал. Обычное дело, собственно говоря. Сам он утверждал, что это его стиль – непредсказуемые исчезновения. Я же считаю, что его стиль – предсказуемая глупость. Впрочем, это свое мнение я всегда держу при себе, что всегда позволяло мне поддерживать с приятелем хорошие отношения и регулярно напиваться в его компании до состояния «зеленых соплей».

Представьте же теперь наше состояние, когда в один из первых дней октября Настя стремительно зашла в аудиторию, где мы ждали начала лекции, поднялась на кафедру, просто и абсолютно уверенно произнесла: «Здравствуйте! Меня зовут Анастасия Владимировна, я буду читать у вас курс лекций по…» Честно говоря, я почему-то не очень хорошо помню, как назывался тот предмет. Кажется, что-то юридическое.

На первом же семинаре Настя предельно ясно объяснила, что ни мне, ни моему приятелю сдать ей зачет с первого раза не удастся. Впрочем, с какого бы то ни было еще раза тоже.

Мой приятель впал в поразительно истеричное состояние: он убедил своих родителей срочно организовать его перевод в другой вуз. Те оперативно подсуетились, и уже через две недели я остался один на один с Настей.

Как она и обещала, зачет с первого раза я не сдал. Публично распяв меня на кресте незнания ее предмета, для верности пару раз плюнув в лицо дополнительными вопросами из смежных областей, она объявила мне день и время пересдачи.

Явившись в назначенный час, я даже без какого-либо сочувствия к себе убедился, что кроме меня и Анастасии Владимировны в кабинете никого не оказалось. Она сидела на подоконнике у открытого окна и курила. Курить в здании, конечно же, нельзя, но я думаю, что даже ректору не хватило бы смелости запретить ей делать это. Рукой она указала мне место, на которое я должен был сесть. Я и не думал сопротивляться.

Докурив, она подошла к моему столу и встала прямо напротив меня. В ее правой руке был небольшой пакетик, который она аккуратно надорвала и высыпала содержимое на стол. Я сразу понял, что это кокаин.

Настя быстро разделила порошок на дорожки, наклонилась и вдохнула его через обрезанную трубочку для коктейлей. Я сам никогда не употреблял кокаин, но мне показалось, что Настя училась делать это, наблюдая за Мией Уоллесс. Как-то слишком демонстративно у нее получалось.

Она слизнула остатки порошка с пальца и сказала:

– Встань, иди сюда.

Обогнув стол, я встал прямо перед ней. Настя положила руки мне на плечи и с силой надавила на них так, что мне пришлось опуститься на колени. Затем она села на край стола, задрала юбку и за голову притянула меня к себе, одновременно закинув свои ноги мне на плечи. Нижнего белья, по утверждению моего приятеля, она не носила никогда, не изменив этой традиции и сегодня.

Конечно, я сразу же понял, чего она от меня хочет, но поскольку никакого опыта орального секса у меня тогда не было, я замешкался и никак не мог выйти из ступора. В результате я услышал ее гневное шипение: «Ну же!»

Только кончив два раза, она с силой оттолкнула меня – «уронила Мишку на пол». Встала, оправилась и произнесла, насмешливо глядя сверху вниз:

– Зачетку, надеюсь, не забыл?

@@@

Лера ушла открывать дверь, а Вита, мокро чмокнув меня где-то в районе уха, отправилась инспектировать состояние сантехники в квартире. Я оставался один минуты полторы или немногим больше. По крайней мере, если верить часам, которые магнитом прикреплены к дверце холодильника. Интересно, в чем измеряется скорость мысли? Проводят ли соревнования по этому виду спорта? Если да, то где можно подать заявку на участие?

Хотя, возможно, в том, что за очень короткое время я успеваю подумать о тысяче вещей разом, нет ничего удивительного. Ни у одного человека я никогда не спрашивал, сколько всего он успевает передумать, например, за ту же минуту. А у Виты, кажется, даже нет такого специального мыслительного отделения в мозге. По какой-то прихоти природы оно расположено у нее в одной из мышц языка.

Особенность же моих мыслей – в умении проявляться только в форме вопросительных предложений. Болезнь «почемучки» так и не покинула меня с четырехлетнего возраста. Только если раньше я изливал все свои вопросы, сомнения и страхи на родителей, бабушек и прочих взрослых знакомых, то теперь единственным объектом, удовлетворяющим собственное любопытство, стал я сам. Точнее, не удовлетворяющим. И почему, интересно, я сам не могу ответить на свои же вопросы?

Совершенно не ясно, почему у меня нет никаких стремлений и желаний. И вообще, как они появляются? Что мне нужно сделать, чтобы подобно практически всем моим однокурсникам страстно желать попасть на работу в какую-либо компанию после окончания института? Или, например, поступить в аспирантуру? А нужно мне это?

Хорошо, что никто кроме меня самого не знает, каким я могу быть занудным. Просто, наверное, я ни с кем не общаюсь настолько близко, чтобы это было заметно. Специфика моего окружения – поверхностное общение. Зачем вникать в детали? Вот он – клевый чувак, потому что у него всегда с собой есть трава. А это – классная девка. Почему? Что за вопрос? Ты разве не видишь, что она реально классная?

Это примерно как разбираться в музыке, слушая только радиохиты.

Социологи ломают головы, пытаясь сформулировать, что мы за поколение. Придурки! Мы не поколение, мы – целевая аудитория!

Мы не устраиваем революций, мы берем кредиты на новые мобильные телефоны. Мы не едем на Север, чтобы «год за два», мы берем «два в одном», потому что так дешевле на треть. Я не хочу «увидеть Париж и умереть», я видел Эйфелеву башню со спутника на Google Earth. Мы не закаляемся на морозе, мы пьем энергетические напитки. Мы не поем хором «Все это рок-н-ролл!», у каждого в iPod’e свой плэйлист.

Стоит ли продолжать?

На кухню они зашли все вместе: Лера, Вита и двое гостей. Первый – этот парень, Кирилл, который в прошлом году прославился на весь институт, когда в самый разгар летней сессии залетел в деканат со словами:

– А вы не знаете где Сукин?

– Кто? – переспросила туповатая секретарша.

– Ну Сукин, декан наш!

– Вообще-то он Кобелев…

– Да ну какая разница!

Тогда Кириллу пришлось перевестись на другой факультет, где деканом едва-едва был назначен бывший однокурсник, а ныне основной соперник Кобелева во всем, что только можно себе представить. Тоже, между прочим, выделяющийся фамилией – Бухач. Каждый раз, подписывая Кириллу направления на пересдачу очередного экзамена, Бухач похлопывает его по плечу и с безграничным восторгом произносит одну и ту же фразу:

– Учись, студент! Учись, сукин сын!

Спутницей Кирилла оказалась Настя. Та самая Анастасия Владимировна [ «Весь мир – сплошной Абердин»]. Она посмотрела на меня совершенно безразличным взглядом, но протянула руку как старому знакомому [она со всеми так здоровается]:

– Привет, Миша!

Я понял, что скрывать факт нашего знакомства не стоит, но и афишировать его подробности явно незачем. Интересно, почему она встречается исключительно со студентами? Да, кстати, откуда она знает Виту? Они так мило болтают.

Видимо, настала моя очередь прогуляться в сторону ванной.

Лерина квартира оказалась невероятных размеров; сколько точно в ней комнат я не знаю до сих пор. Как мне рассказали позднее, на самом деле это сразу три квартиры, которые еще при строительстве объединили между собой. Такой, знаете, позднесоветский шик.

На двери, которая ведет в ванную, обнаружился старый, порванный в двух местах, плакат с изображением Кобейна с дулом винтовки во рту. Я недолго постоял, разглядывая счастливое лицо Курта. Повезло все же в жизни человеку.

Самой ванны в ванной комнате не было. Ее заменяла душевая кабина невероятного дизайна и ошеломляющего размера. Резкий контраст со старой, потрескавшейся кафельной плиткой жутковато-зеленого цвета на стенах вызвал у меня какое-то смутное ощущение неправдоподобности. Что-то вроде того, если вдруг увидишь раздавленную временем старушку, лихо рассекающую на скейтборде. В Лериной квартире вообще все было так – дикая смесь времен дефицита на польский мебельный ширпотреб и эпохи разбрасывания нефтяных денег на новинки модной электроники.

Я включил холодную воду и с самоотверженной решительностью подставил голову под струю. Нужно было срочно прийти в себя, сбросить наваждение вереницы неожиданных встреч. К тому же я начал немного пьянеть.

Вдруг вода выключилась, а на мою голову кто-то заботливо накинул полотенце. Я застыл, услышав веселый Лерин голос:

– Вытирайся, моржонок! Весь пол мне забрызгал!

Я медленно повернулся и увидел ее, как-то так небрежно сидящую на стиральной машине. Она ехидно смотрела на меня, чуть склонив голову набок. Взяла меня за футболку, притянула к себе и…

И она меня поцеловала.

Холодные капли воды с моей головы падали в вырез ее платьица и мне казалось, что я чувствую, как они катятся по ее телу все ниже и ниже. Она сильно прижалась ко мне [или все же прижала меня к себе?] и мне стало неловко от того, что от нее не скроется как сильно и часто бьется мое сердце.

Я потянулся к двери, чтобы закрыть на замок, но Лера уверенно перехватила мою руку и, на секунду разъединив наши губы, прошептала: «Не сейчас. Позже…».

– Ты же останешься сегодня? – спросила, отстранившись от меня [мне показалось – через вечность].

– А…..

– О Вите я позабочусь, не волнуйся…

Обычно мне не нравится, когда кто-то принимает решения за меня. Даже если такое происходит, я все равно нахожу способ сделать все по-своему. Но в этот раз я не стал сопротивляться. В конце концов, я находился не на своей территории. «В чужой монастырь…», как говорится…

Впрочем, монастырь происходящее вокруг напоминало меньше всего.

@@@

Когда мы вернулись на кухню, Кирилл заканчивал рассказывать какую-то, видимо, чрезвычайно смешную историю, одновременно разминая пальцами только что забитую травой папиросу. Настя, откинувшись на спинку стула и закрыв глаза, время от времени вздрагивала всем телом, уже не в силах смеяться в голос. Вита с ногами забралась в кресло и, уткнувшись лицом в колени, махала на Кирилла руками, требуя прекратить рассказ.

Лично мне самым забавным во всей этой сцене показалось то, что буквально позавчера Кирилл купил у меня довольно увесистый пакет травы. Теперь же я стоял и решал моральную проблему: насколько прилично принять предложение покурить от человека, с которого ты взял деньги за то, чем он тебя угощает? В конечном итоге я решил, что это нормально – ведь мы случайно здесь встретились.

Вообще, перепродажа травы тогда была для меня единственным источником дохода. Я не относился к этому как к бизнесу: у меня не было постоянных клиентов, да и нередко случалось так, что продать-то было нечего. Несмотря на это, мне хватало денег, чтобы снимать квартиру и не зависеть от родителей, которые считали, что в свободное от учебы время я честно тружусь в некоей аудиторской фирмочке. Вместо телефона офиса я дал родителям номер справочной городского автовокзала, который вечно занят.

Я никак не мог решить, куда мне нужно было сесть: рядом с Настей места не было, находиться рядом с Витой уже не хотелось.

Лера же курила, облокотившись на подоконник. Я стоял возле раковины, откровенно разглядывая Лерину грудь. Зачем она так себя ведет? Если бы я был кем-то другим, я никогда не поверил бы в то, что она сказала мне в ванной. Но в отличие от многих я умею верить в чудеса и всякого рода нелепости, поэтому просто принял все это как факт. А вот что мне делать с этим фактом? Логические выводы и принятие решений – явно не мой конек. Я решил оставить все как есть – и ситуацию с Лерой и свое месторасположение в пространстве. Так и остался стоять возле раковины.

Затянувшись первым, Кирилл вдруг спросил:

– Пойдем завтра на день рождения к Алешке?

– А разве завтра? – удивилась Настя.

– На самом деле уже даже сегодня, – Кирилл кивнул в сторону часов, – Час шестнадцать!

– Мы пойдем. Да, Миша?

Интересно, с чего Вита решила, что кто-то попросил ее раскрыть рот?

– Да. Пойдем. Нас приглашали.

– Жаль, я не смогу. Завтра… сегодня… улетаю в Москву, – Лера всеми силами пыталась изобразить разочарование. – Правда, я еще даже билет не купила…

В Москву? Сегодня? А как же…? Я снова перестал что-либо понимать. Впрочем, и до этого я не мог сказать, что контролирую ситуацию. Но разница в том, что еще буквально десять минут назад мне это нравилось.

– К сестре едешь? Блин… Все время забываю как ее зовут, – Кирилл забарабанил пальцами по коленям, напряженно пытаясь вспомнить имя.

Елки-палки! У меня постоянно создается такое впечатление, что все люди вокруг меня давным-давно знают друг друга. Причем, не только непосредственно друг друга, но и родственников, друзей, бывших одноклассников, коллег, врагов и любовников всех вокруг. Один только я как будто стою в стороне и разглядываю поток проплывающих мимо неизвестных мне лиц и тел. Когда это я проспал всемирную перекличку? Вот откуда, скажите, Кирилл знает что-то о Лериной сестре?

– Рита, – лениво протянула Лера, еле сдерживая ухмылку.

– Точно! – щелкнул пальцами Кирилл и подмигнул Насте. Настя захохотала, явно уловив намек, но уже через секунду стала подпевать Кириллу, который успел вскочить с кресла и начал судорожно размахивать руками в разные стороны: «Маааргаааарииииитаа! Уо-о! Маргарииита!».

Вита рассеянно смеялась, не зная как реагировать. Лера закрыла глаза рукой и, еле сдерживая смех, громко прошептала: «Идиоты!»

Я почувствовал, что начинаю злиться.

Состояние раздражительности, в которое я впадаю с незавидной периодичностью, обычно граничит у меня либо с агрессивностью, либо с полнейшим отрешением от происходящего. Сейчас это был первый вариант. Чтобы ничего не усложнять и не портить никому из собравшихся настроение, я решил насильно перевести себя в вариант номер два.

Я посильнее затянулся папиросой [кстати, еле сдержался, чтобы не закашляться] и достал из морозилки две банки пива. Вита попыталась сказать что-то вроде: «Ты бы не смешивал…», но я откровенно проигнорировал ее старания, а спорить со мной у нее, видимо, не было желания. Лера же только чуть удивленно посмотрела на меня. Впрочем, не удивленно, а так же, как и в ванной – ехидно, чуть склонив голову набок.

@@@

– Ээ-ээй! Мииишааа! Просыпайся! У меня такси через полчаса, я еще хочу увидеть тебя в нормальном состоянии!

Лерин голос настойчиво прорывался сквозь что-то похожее на дымовую завесу. Мне срочно требовалась справка о полученной мною тяжелой контузии. Совершенно необходимо, чтобы в этой справке было написано, что я тяжело болен, что я нетранспортабелен, что я нуждаюсь в постоянном уходе сиделки. Что мне, как кошке, нужно спать 20 часов в сутки. А для гарантии еще желательна наклейка прямо на груди – «Не кантовать!»

Я находился в том самом трудно вообразимом на трезвую голову похмельном состоянии, когда ты можешь проснуться, ты можешь разговаривать, ты можешь даже встать, если «ну уж очень» надо, но вот открыть глаза ты не можешь ни за что. Никакие уговоры, никакие убеждения, никакие угрозы не помогут тебе сделать это. У тебя даже не болит голова, просто не открываются глаза.

Удивительно, но в Лериных интонациях не было никакой злобы, никакого раздражения. Она говорила все это как-то… эээ… терпеливо и даже ласково.

Я заставил себя сесть. Окружающий мир нагло набросился на меня. Он бил меня в живот. Нет, не так. Это вчера я проглотил мир, а теперь он просился обратно. Но я остался непреклонен: проглотил – значит, проглотил.

– Миииишааа! Пойдем в душ, я приведу тебя в порядок.

Это было жестоко – расстрел острыми струями холодной воды прямо в душевой кабине. Жестоко, но как всегда эффективно.

Вот что интересно: она никогда не злится?

Когда мне все же было позволено вылезти из душа и укутаться в теплый халат, я уже мог наблюдать за миром сквозь щелки, которые в обычном состоянии являются моими глазами. Процедура приведения меня в чувство закончилась стаканом апельсинового сока и немного укоризненным [тем самым – ехидным] взглядом.

– Слушай внимательно: я уезжаю на два дня. На два! – для особо тупых [кто, интересно, имелся в виду?] Лера показала количество дней на пальцах, – Я прилечу послезавтра в обед. Можешь встретить меня в аэропорту. Вот ключи, замки открываются очень легко. Тебе придется немного убраться на кухне. В конечном итоге, ты тоже имел к этому отношение. Еда в холодильнике.

Я сидел и ничего не понимал. Я даже не старался. Все происходящее не имело ко мне никакого отношения. Вот сейчас я проснусь, и все останется как прежде: долгие дни, наполненные содержательным бездельем, болтливая идиотка Вита, неожиданные встречи с друзьями, перерастающие в трехдневные запои, ну и далее по списку.

– Все. До встречи, – она быстро поднялась и направилась к выходу.

– И никаких баб, милый! – это было сказано уже на пороге лифта.

Впрочем, просыпаться не очень-то и хотелось.

– Пиздец! – это было первое слово, которое я сказал, едва рухнув обратно на кровать. Это было вообще первое слово, которое я сказал за этот день.

И немедленно заснул. К черту! Подумаю об этом завтра! Т. е., конечно, сегодня, но позже. В общем, «тем, кто ложится спать…»

Часть 2

@@@

Я уже много раз замечал, что совсем не знаю свой родной город. В географическом смысле. Стоит мне оказаться не в центре или не в том районе, где я живу, как мои ноги объявляют о своем суверенитете и отказываются подчиняться мозгу, который в свою очередь и сам моментально убегает на перекур. Я могу пару часов бродить по кругу на расстоянии в полквартала от места, куда мне нужно прибыть. Или десять раз пройти мимо какой-нибудь вывески или здания, которые мне указывают в качестве ориентира.

В хитросплетениях же провинциальных нравов и порядков я всегда разбирался получше большинства многомудрых старожилов. Я прекрасно знаю, какой опасности подвергаюсь, оказавшись один в чужом районе. Несколько раз мне пришлось спасаться стремительным бегством от толпы невзрачно одетых молодых ребят, сверливших меня недобрыми взглядами. Таких называют емким словом «гопники». Кстати, я не считаю подобное бегство проявлением трусости или слабости. А если даже кто-то и думает иначе, то я не собираюсь спорить – у каждого свои представления о мужестве и о личной безопасности.

Но еще лучше, чем местные дворовые реалии, в тот день, когда я проснулся в Лериной квартире, я знал, что просто не могу не пойти на вечеринку к Алешке.

В тот раз Алешка праздновал свой день рождения в каком-то новом клубе, расположенном на территории бывшего оружейного завода. Не стоит, думаю, и говорить, что здание этого флагмана советской промышленности находится вовсе не в центре города, поэтому я поступил вполне разумно [с учетом своего топографического кретинизма] – поехал на такси.

В такси я всегда сажусь на заднее сиденье, справа от водителя. Некоторые мои знакомые считают, что это такая глупая игра в лондонского аристократа, мол, не царское дело – с возницей общаться. Другие думают, что я помешан на собственной безопасности. А один человек вообще говорил мне, что я самый хитрый из его приятелей – ведь с этого места проще всего слинять из машины, не расплатившись.

Отчасти правы лишь первые – я действительно ненавижу общаться с таксистами. Впрочем, эта нелюбовь взаимна, потому что первая фраза, которую я произношу после слова «Здравствуйте!» – это «Выключите радио, пожалуйста!». Симпатии водителей такси меня интересуют меньше всего, поэтому всю дорогу я могу быть предоставлен сам себе – смотреть в окно, курить [еще бы они мне не разрешали!] и думать о приятном. Или не думать, а просто смотреть в окно.

На самом деле все гораздо сложнее и даже, можно сказать, драматичнее. Когда мне было четырнадцать лет, я со своим отцом ехал откуда-то куда-то по совершенно обледенелой дороге. Я счастливо и безмятежно спал, сидя на переднем сидении, отец был за рулем. На каком-то очередном повороте машину занесло так, что все эти хваленые финские шины сорвали свои когти, пытаясь удержать сцепление с дорогой, и нас понесло – машина перевернулась на крышу и проскребла ей пару десятков метров льда. Движение прекратилось лишь на обочине в предусмотрительно наметенном [специально, видимо, для нас] сугробе.

Я же проснулся ровно в тот момент, когда машина уже катилась, перевернувшись на крышу. Ровно в тот момент, когда уже было непонятно, что будет дальше. Когда колеса, еще вращаясь, первый раз в своей судьбе увидели звездное небо и поняли, насколько весь смысл их прошлой жизни был бессмысленным и унизительным – лишь наматывать круги и грызть асфальт.

Я проснулся и увидел… Собственно, не важно. Просто с тех пор я физически не могу сидеть в машинах спереди. Только сзади.

Едва машина выехала за пределы двора Лериного дома, у меня зазвонил телефон. Кто говорит?

– Миша, привет! Это Настя. Ты едешь к Алешке?

– Да, я уже еду. Я на такси.

– О, супер! Заедешь за мной? Знаешь, где я живу?

Я отдал трубку таксисту – не люблю быть посредником в разговорах. Оказалось, что Настя живет на параллельной улице и нам даже не надо менять маршрут.

Обычно, когда я встречаюсь с Настей, я сильно нервничаю и даже побаиваюсь ее. Сейчас же мне было настолько все равно, что я попросту забыл с ней поздороваться. Впрочем, она, кажется, этого даже не заметила – сразу же начала болтать, закурила, громко смеялась над своим же собственным рассказом. Я понял, что «поиграть в Мию Уоллесс» она предпочла еще до выхода из дома, не дожидаясь начала общего веселья.

Вдруг неожиданно она спросила:

– Что тебе сегодня снилось?

Вообще, я очень люблю рассказывать кому-нибудь о своих снах. Мне всегда снится что-нибудь интересное и захватывающее: «героические эпосы неудачника», как я называю все это про себя. Другое дело, что мало кому из моих знакомых нравится слушать мои пространные рассказы о том, чего на самом деле не было. И уж тем более никто из них не просит меня об этом специально. Поэтому Настин вопрос заставил меня вынырнуть из постпохмельного морока, и я начал рассказывать.

Сегодня мне приснился нетипичный для моих ночных приключений сон. Неожиданным и необъяснимым образом я оказался в каком-то совершенно незнакомом месте, на окраине какого-то города, в самом конце огромнейшей очереди на автобусной остановке. Впрочем, очередь была весьма условной: как только подъезжал очередной автобус, толпа начинала буйствовать, люди кричали, толкали друг друга, образовывалась невероятная давка.

Подъезжавшие автобусы были не похожи один на другой. Здесь были и древние, давно подлежащие списанию покосившиеся икарусы, с которых как листья с деревьев сыпалась шелуха желтой краски. Были и огромные двухъярусные туристические красавцы, выглядевшие безгранично спокойными и величественными океаническими лайнерами, которым нет дела до разыгравшегося шторма. Были и малюсенькие маршрутные такси, которые, казалось, еле-еле выдерживали натиск бешеных пассажиров.

Все автобусы почему-то открывали только передние двери, возле которых сразу же случался людской водоворот: кого-то нещадно выталкивали из толпы, кто-то падал, кого-то попросту били. Не было никакой разницы кто рядом с тобой – маленький ребенок, еле передвигающая ноги старуха или двухметровый бугай. Все били, толкали, кусали, материли, пинали и оплевывали всех.

– И что ты делал? – спросила Настя.

Собственно, это и было самым обидным – в этом сне я ничего не делал. Я просто стоял и смотрел на происходящее вокруг безумие. Я не пытался влезть ни в один автобус, потому что не понимал, куда и зачем мне надо ехать. Я не осматривался вокруг, не пытался понять, где я нахожусь и что происходит. Я просто стоял и смотрел на беснующуюся толпу, на людей, которым по неведомой мне причине было крайне необходимо влезть в очередной подъезжающий автобус.

– Наверное, просто начиналась какая-нибудь катастрофа или война, и все хотели уехать в какие-нибудь убежища… Или, я не знаю, бункеры, – рассуждала вслух Настя. Почему-то ее очень впечатлил мой рассказ, теперь она сосредоточенно курила и, казалось, напряженно думала.

Мы немного поговорили о том, что каждый из нас стал бы делать, если бы началась такая же невероятная паника, как в голливудских фильмах-катастрофах. Настя сказала, что она бы не делала ничего – просто сидела и ждала, что будет дальше. Про себя я ей отчаянно не верил, но вслух сказать это не решился.

– Приехали, – хриплым басом известил нас таксист.

Я случайно поймал его взгляд в отражении зеркала заднего вида. Мне показалось, что его злобное раздражение вот-вот превратится во вполне реальные физические действия. Надеюсь, мы больше никогда не встретимся.

Он взял у меня деньги с таким выражением лица, какое бывает у уставшей от жизни матери многодетного семейства, убирающей блевотину за пьяным скотиной-мужем. Когда ей противно, обидно, но ничего лучше у нее в жизни попросту нет.

@@@

Алешка – мой лучший друг и самый известный в нашем городе гей. Настолько известный, что правду о нем знают даже мои родители. Все благодаря Вите, точнее ее умению в самый неподходящий момент завести разговор на пикантные темы. И если раньше Алешка был просто моим одноклассником, с которым мы в детстве целыми днями гоняли мяч во дворе или исследовали закоулки окрестных чердаков и подвалов, то теперь мой папочка называл его не иначе как «твой пидорок». Иногда, выпив за ужином чуть больше положенного, отец смотрел на меня, прищурив свои и так не особо широкие глаза, и говорил: «Надо бы тебя к проктологу сводить. Узнать надо – может, ты сам уже давно заднеприводный, как этот твой пидорок, а?»

Он очень долго не мог успокоиться, когда я снял квартиру и начал жить отдельно. Впрочем, эти его нелепые подозрения меня не раздражали и не обижали, а скорее веселили и были весьма популярной темой для обсуждения с приятелями во время вечеринок.

Два года назад Алешкины родители погибли в чудовищной автокатастрофе где-то под Самарой. Его отец был достаточно успешным бизнесменом, владел сетью автомоек в городе и огромным торговым центром в нашем спальном районе. После его смерти вся родительская собственность, включая доли в бизнесе, была поделена между Алешкой и его старшим братом.

Алешкин брат, очень тяжело пережив смерть родителей, с какой-то необузданной энергией взялся за управление отцовским наследством. Он невероятно быстро стал полноценной заменой отца и заслужил большой авторитет и уважение со стороны партнеров и даже конкурентов.

Алешка же, с превеликим облегчением передавший свой пакет акций под управление брата, остался самым главным богемным тусовщиком в городе. Он постоянно устраивал какие-то невероятные вечеринки, выставки андеграундных художников, уличные флешмобы и провокационные спектакли.

Сегодняшняя вечеринка обещала стать самым грандиозным и дорогим клубным событием города за всю историю его существования. Специально для этого были привезены какие-то чрезвычайно модные диджеи [я совсем-совсем в этом не разбираюсь] из клубов Москвы, Милана и Лондона, а ведущим вечера назначен Павел Воля. Собственно, он и был первым человеком, которого мы увидели.

Это невероятно тощее существо стояло недалеко от входа в клуб и очень нервно общалось с кем-то по телефону. Настя достала сигарету, подмигнула мне и своей фирменной наглой походкой направилась прямиком к нему. На ходу она обернулась и крикнула: «Не теряйся! Я скоро к тебе приду!»

Интересно, с каких пор мы стали близкими друзьями?

Я позвонил Алешке, выяснил, где он находится, и через пару минут уже почти лежал на бесконечно мягком диване в чиллауте с коктейлем в руках. Вокруг толпились какие-то люди, которых я либо не знал совсем, либо знал очень поверхностно. Алешка разрывался между гостями, артистами и ответами на телефонные звонки. На меня у него совершенно не было времени.

И вдруг мне стало очень грустно. Я вспомнил, как в детстве мы праздновали наши дни рождения – дома, за столом, на котором обязательно стоял приготовленный мамой торт, кока-кола и вазочки с мороженым. Как мы разрывали хлопушки, жгли бенгальские огни и все вместе задували свечи. Как родители заставляли нас устраивать чаепития в школе, угощать своих одноклассников печеньем и конфетами.

Мне очень хотелось встать и потихонечку исчезнуть, поехать к Лере, сидеть на ее кухне в полной темноте, курить, пить вино, ждать, когда она вернется, и грустить.

Я никак не могу это объяснить, но почему-то состояние вот такой грусти в одиночестве мне нравится гораздо больше, чем какие-либо другие настроения. При этом нет никаких угрызений совести, чувства вины или сожаления о чем-то. Просто грустно. Наверное, я слишком часто слушаю Radiohead.

– Если ты сейчас выйдешь из чиллаута – тебе пиздец! – я не заметил, как подошла Настя.

Видимо, выражение моего лица было особенно глупым, потому что она очень заразительно рассмеялась.

– Там Вита пришла. Она злая – не передать! У нее такой вот фиговины нет, она не может сюда попасть, – отсмеявшись, пояснила Настя [нам при входе как особым гостям выдали специальные браслеты – пропуск в чиллаут].

– И что мне делать?

Я совершенно искренне не знал, как поступить в этой ситуации. Видеться с Витой абсолютно не хотелось, меньше чем за сутки она вдруг стала далеким-далеким прошлым, чем-то вроде названия детского сада, в который я ходил в детстве. Никаких эмоций, просто малозначительный факт биографии.

– Да ничего не делай. Забей.

Впрочем, из чиллаута можно было не выходить вовсе – здесь был отдельный бар, а на огромной плазменной панели показывалось все, что происходило в основном зале. Насколько я понял, Настя тоже не особо стремилась отсюда уйти, поэтому мы сидели рядом, пили коктейли, здоровались с изредка подходившими к нам знакомыми и разговаривали.

– Ты давно знаешь Леру? – наконец-то я решился задать этот вопрос.

– Ха-ха-ха! Я ждала, когда же ты спросишь об этом!

Настя не стала меня долго мучить и рассказала все, что знала о Лере и ее семье. Оказалось, Настя и Рита [Лерина сестра] учились вместе в университете. Правда, Риту отчислили после четвертого курса, но это не помешало им общаться и дальше. В общем, Настя знала даже больше того, что требовалось мне.

– Ты знаешь, у них отец был какой-то суперчувак в местном ФСБ. Подполковник. Он погиб года четыре назад, его убили в перестрелке. Они сами толком не знают что и как, у него всегда все засекречено было. Ритка говорит, он постоянно отшучивался, когда они его про работу спрашивали.

Настя вообще не переставала курить. Мне кажется, она только за то время, что мы были вместе сегодня, выкурила не меньше пачки.

– После его смерти у них как-то все очень плохо стало. Рита забросила университет, у Леры была жуткая депрессия, а мама у них вообще… Поначалу потихонечку с ума начала сходить, чудила – хвостики себе на голове заплетала, бантики, красилась как малолетка, голая по пляжу ходила. В общем, много чего. Потом пить еще стала. Буянила, когда напивалась. Посуду била, мебель с балкона выкидывала. А потом отравилась.

Я слушал Настин рассказ и не верил в то, что все это правда. Впрочем, я почему-то был уверен, что Настя не могла так жестоко надо мной издеваться. Непостижимым образом ее отношение ко мне изменилось сразу же после моего знакомства с Лерой. А если даже дело было вовсе не во мне, то говорить такие вещи про семью подруги – это не ее стиль.

Она рассказала, что после похорон матери Рита всего за один день собралась и уехала в Москву. Лера осталась одна, и Настя буквально нянчилась с ней долгое время, больше года.

– Ты представляешь, она вообще к жизни не была приспособлена. Не то, что приготовить-постирать, она буквально не могла с утра в школу собраться без контроля. Как с трехлетним ребенком: «вставай, тапочки одень, зубы почисти, иди завтракать», ну и так далее.

Время от времени Рита присылала деньги, очень редко звонила, узнавала как дела, но про себя толком ничего не рассказывала. Потом, примерно через год, когда Лера уже окончила школу, Рита очень неожиданно приехала и забрала сестру с собой.

Оказалось, что к тому времени она уже успела многое сделать. Разыскала давнего друга отца, с которым тот служил еще в Афганистане. Друг в буквальном смысле был обязан отцу Риты жизнью – он так бы и остался гореть в подбитом бронетранспортере, если бы… В общем, это одна из тех историй, которые кажутся такой большой выдумкой киносценаристов, когда ты сидишь на уютном диване и пьешь дорогие коктейли.

Друг отца, как оказалось, сделал неплохую карьеру – сейчас он генерал в московской милиции. И, как подобает нормальному генералу, имеет довольно много интересов в различных бизнесах. Он сразу же предложил Рите работу. Буквально за пару месяцев Рита стала директором очень модного в Москве заведения – какого-то закрытого для простых смертных развлекательного клуба, затем купила квартиру, Mercedes, вышла замуж и даже успела развестись.

Лера, окончив школу, переехала к сестре. Почти два года ничего не делала, развлекалась, путешествовала. И вот сейчас, сразу же после новогодних праздников, вдруг зачем-то приехала обратно в наш город. На все расспросы подруг отвечала какими-то ничего не значащими фразами, уходила от разговоров и в результате все от нее отстали.

– Мне кажется, она просто устала от Ритиной опеки. Рита, между нами, та еще зануда, – Настя умеет вот так, двумя фразами, очень емко описать ситуацию.

Вообще, я очень не люблю фразу «я в шоке». В последнее время все кому не лень пользуются ей, чтобы объяснить все подряд эмоции, которые они испытывают. Банальное удивление от подаренного на день рождения мобильника – «я в шоке». Шампунь удаляет перхоть – «я в шоке». Жена переспала с соседом – «я в шоке». Бритни Спирс приехала с концертами в Петербург – «я в шоке». Поэтому не могу сказать, что я был в шоке от услышанного. Да, я был потрясен, меня переполняли разные чувства, но это, конечно, не шок.

Больше всего меня поразило то, насколько похожи жизненные истории Алешки [моего лучшего друга] и Леры [девушки, в которую я бесповоротно влюбился с самого первого взгляда] – у обоих умерли родители, а вся забота о благополучии в руках старшего брата или сестры.

Да и еще к тому же обоим нравятся мужчины.

@@@

– О, привет-привет! Давно ты здесь?

Таким высокомерным и снисходительным тоном из всех моих знакомых умеет разговаривать только одна девушка, Таня. Сегодня, как обычно, она явилась в окружении всей своей свиты – будущего мужа и трех девиц, которые копировали ее повадки и, казалось, готовы были сделать все, что угодно, если Таня прикажет. Такие компании я видел, пожалуй, только в голливудских молодежных комедиях.

Таня, как и Алешка, – местная золотая молодежь. Это те самые мажоры, которым на восемнадцатилетие дарят Honda Civic со словами: «Ну, ты пока поезди, поучись, через годик купим тебе что-нибудь приличное». Собственно, эти двое и есть все мои связи в этом закрытом для посторонних тесном элитном мирке. Элита в провинциальном городе – это совсем не то, что высший свет в столицах. В нашем городе это максимум полторы сотни семей, каждая из которых принадлежит к тому или иному клану. Монтекки и Капулетти наших дней.

Дружба «элитных» и «простонародных» детей возможна только в случае безусловного признания авторитета и главенства первых. Дружба же между «элитными» – это такое минное поле, карта которого сгорела сразу же после того, как ее нарисовали. Я всегда поражался тому, как Алешка умело разбирается во всех этих хитросплетениях и не позволяет себе ошибаться.

И если с Алешкой я знаком, так сказать, по естественным причинам – мы выросли в одном дворе и учились в одном классе, когда его папа еще не стал богатым, то с Таней совсем другая история.

Мы познакомились в прошлом году в поезде, когда я ездил в Москву по поручению родителей. Для меня [собственно, как и для родителей] поездка в вагоне СВ была неприятной необходимостью, поскольку более дешевых билетов попросту не было – поезд был полностью заполнен. Для Тани тот же самый вагон был просто компромиссом, поскольку на ближайшие авиарейсы все билеты были уже проданы.

Столь же разными были и цели нашей поездки. Я ехал встречать и сопровождать какую-то мамину тетку из далекого Благовещенска, которая [по всей видимости] отправилась в предсмертный вояж по всем родственникам, а мы были первыми в списке. Т. е., задача у меня была примитивная до безобразия – утром приехать, пешочком перейти на соседний [Ярославский] вокзал, подождать четыре часа, встретить тетушку и вместе с ней вечерним поездом вернуться обратно в наш скучный городишко.

Таня же ехала получать британскую визу.

Как только я узнал, что поеду в СВ, в моем воображении сразу же нарисовалась унылая картина многочасового путешествия один на один с каким-нибудь престарелым чиновником областной администрации, который будет называть меня «молодой человек», в одиночку пить коньяк и разглагольствовать о судьбах отечества.

Едва я появился в дверях купе, лицо Таниной мамы, которая приехала провожать единственную дочь, моментально омрачилось. По всей видимости, весь мой внешний вид заставил ее внутренний голос шептать: «Забирай ее! Уводи! Зачем тебе внуки от плебея?» Вероятно, что тот самый престарелый попутчик-импотент, который так страшил меня, был в ее воображении идеальной компанией для Тани на эти полтора десятка часов пути. Ну подумаешь, что мозг дочери опухнет от бесконечного восхваления единственно верного пути построения вертикали власти.

Я не стал мешать прощанию родителя и чада – вышел покурить в тамбур. Когда поезд тронулся, а я вернулся на свое место, Таня, завернувшись в плед, равнодушно смотрела в окно. Из ее наушников мерным наркотическим бредом разливались звуки Champagne Supernova. Что ж, Oasis в плейлисте у гламурной особы – это весьма неплохо.

Первые пару часов пути мы молчали, занимаясь каждый своим делом – она слушала музыку и что-то читала, а я просто лежал на своем месте и даже немного поспал. Затем я решил, что выдержал уже достаточную паузу и теперь можно запросто отправляться за пивом в вагон-ресторан.

Иногда при первом разговоре с незнакомыми людьми я бываю ужасно косноязычен. И этот раз не стал исключением.

– Я собираюсь немного за напитками, в этот, в вагон-ресторан. Ну, пива немножко, наверное. Или что-нибудь будешь там?

Таня удивленно посмотрела на меня, молча открыла свою сумку, достала оттуда бутылку шампанского и поставила ее на стол. Затем, наконец, произнесла:

– Если ты не возражаешь, конечно!

Шампанское, две бутылки вина и почти три литра самодельной «отвертки» [литр водки плюс два литра апельсинового сока] к концу пути заставили меня признать, что хотя я и не могу даже допустить возможности влюбиться в Таню, но собутыльник она отличный. Насмешливые взгляды проводницы, несколько раз нарушавшей наше алкогольное уединение, пролетали мимо цели – о сексе не могло быть и речи. Впрочем, один раз мы все-таки переспали, но это было уже в другой раз.

С тех пор мы изредка общались.

И сегодня, по всей видимости, Настя перестала быть моей единственной компанией. Правда, мне жутко не нравится Танин будущий муж [как-то там его зовут], который несколько месяцев назад по необъяснимой прихоти превратился из блондина в брюнета, но его присутствие, как бы печально это не было, необходимо отнести к категории «издержки».

Танина компания явно не была настроена всю ночь отсиживаться в чиллауте, поэтому уже буквально минут через двадцать мы все-таки переместились на танцпол. Увидев мою растерянность, Настя достаточно сильно стукнула меня по голове и прокричала:

– Я же сказала тебе – забей! Подумаешь – какая-то Вита!

Тут же откуда-то появился Алешка, сначала обнял меня, затем схватил за руку, резко дернул ее вверх и очень громко крикнул прямо в ухо: «Хэй-ей-ей-ей-ей!», повторяя за диджеем.

Я не знаю, что в клубах подмешивают в напитки и распыляют в воздухе, но не может быть, чтобы ничего. Потому что уже много раз, наблюдая сам за собой, я видел совершенно другого человека в том парне, который скачет по танцполу, машет руками, делает какие-то замысловатые движения руками, прыгает и очень громко кричит.

Когда мне было шесть лет, мои родители почему-то очень хотели, чтобы я занимался танцами. Меня отвели на прослушивание в какую-то местную студию [или как там это называется?], где с десяток детей должны были выполнять разные указания преподавателя, своеобразным образом показывая свою способность к танцам. В моем случае прослушивание [или все же «просматривание»?] заняло меньше 5 минут. Педагог отвел мою маму в сторонку и очень просто сказал: «Не буду врать. Может быть, ему лучше на скрипке попробовать? Или на фортепиано?»

Мое счастливое заблуждение о собственных танцевальных способностях продолжалось довольно долго. О том беспощадном вердикте мне рассказали значительно позже, лет в 14. С тех пор у меня жуткий комплекс по этому поводу. Но стоит мне оказаться в клубной толпе, как это предубеждение вдруг почему-то самоликвидируется: часто меня даже приходится останавливать. Успокаивает только одно – после вот этих клубных вечеринок, литров бухла и килограммов дури мало кто помнит, что и как на самом деле было вокруг. Каждый эгоистично озабочен последствиями собственного поведения и восприятия – как, что, сколько, где, с кем? Наверное, именно это и спасает меня от очередных приступов самоуничижения, на этот раз – из-за танцев на вечеринках. Потому что я сам ничего особенного вспомнить не могу, а никто и не рассказывает.

– Пойдем со мной! – Настя, вероятно, даже кричала, но я догадался только по движению губ.

– Куда?

– Пойдем!

Ну что ж, если женщина просит…

За двадцать лет собственной жизни я в первый раз оказался с девушкой в одной кабинке туалета. Да, вот такая у меня скучная жизнь – я не умею трахаться в сортирах. Несколько раз я пытался представить, как это можно сделать – мне кажется, что это жутко неудобно. К тому же, врожденная брезгливость…

Впрочем, все оказалось совсем не так, как я представил себе изначально: Настя довольно нервно извлекла откуда-то пакетик с белым порошком, зеркальце и трубочку для коктейлей.

– Давай, ты первый, – приказала она.

Ох, как бы я хотел, чтобы сейчас на ее месте была Лера. Без зеркальца и порошка. И по фигу на брезгливость.

– Хэй-ей-ей-ей-ей!

– Хэй-ей-ей-ей-ей!

– Хэй-ей! Хэй-ей! Хэй-ей! Хэй-хэй-хэй-хэй!

Лера. Лера. Лера. Лера. Лера. Лера. Лера. Лера.

I know you want me. You know I want you. I know…

Боже, да что на самом деле я знаю о ней?

Несколько часов, проведенных вместе.

Десятки страстных минут.

Это неповторимое первое впечатление. Эта улыбка.

Лера, я хочу тебя защищать! Я знаю, что ты беззащитна! Ты не представляешь насколько сильно это все. Насколько я понимаю, что тебе нужно. Я и есть та нежность, которую ты ищешь. Я – тот самый человек, который утром побежит за сливками, когда ты хочешь кофе. Я буду разговаривать с твоим деканом, когда он не допускает тебя до сессии. Я тот, кто говорит, что двойной чизбургер не вредит твоей фигуре. Я тот человек, которого хотят все твои подруги. Я могу быть больше, чище, слаще, вкуснее, надежнее, откровеннее, романтичнее…

Да, я буду бить их всех. Только пусть они попробуют. Не стоит говорить такие вещи той девушке, которую я люблю. Не думай, что ты достоин ее. Никто не достоин ее. Никто не донкихот, все козлы. Я тоже козел. Но я могу быть тем козлом, который круче донкихота. Ведь никто никогда… Никто никогда… Не любил…

Еще? Давай еще!

А! За Алешку!

Ты мой лучший друг! Да, я влюбился! Первый раз в жизни! Что? Ты? Ты – просто друг, а один раз – не пидорас! Прости, Леха! Просто вырвалось!

Что она делает сейчас? С кем она?

Почему меня так тянет к ней?

Во сколько будет ближайший самолет до Москвы? Сколько у меня с собой денег?

…

…

–.. не против… поедем… у меня дома бардак… представляешь… она не будет против… не спорь… я знаю… спасибо!.. это мы… сколько?.. ха-ха-ха… вообще, он хороший… куда прешь, мудила!.. я видела этот фильм!.. и тут он мне говорит…

@@@

Я точно знаю, как мне можно было бы стать миллионером. Ну, точнее, наверное, все же не миллионером, но просто достаточно богатым человеком. Нужно найти ученого, который исследует человеческий организм в похмельном состоянии, и сдавать ему себя в аренду с почасовой оплатой. Я, конечно, не знаю расценок на этом рынке, но думаю, что максимум за год я смог бы накопить денег на небольшой домик на берегу Средиземного моря.

Впрочем, гораздо более вероятно, что я потратил бы свой гонорар на то, чтобы вычислить, найти и зверски убить того человека, который придумал виброзвонок!

Кто-то очень настойчиво звонил уже в третий или четвертый раз. Где-то на задворках организма еще пульсировали отголоски звуковой волны с Алешкиной вечеринки. Они никак не совпадали с ритмом виброзвонка на моем телефоне. Это несовпадение было настолько раздражающим, что я все-таки ответил. Просто, чтобы не мучить себя дальше.

– Алло!

– Миша, сынок, где ты?

Иногда мне кажется, что если мама не поговорит со мной раз в сутки, то у нее начинается вполне реальная, физическая ломка. Как-то так получилось, что последний раз я разговаривал с ней, стоя перед Лериным подъездом, когда шел сюда в первый раз. А ведь прошло, по всей видимости, уже гораздо больше суток.

Я не стал тратить много сил на объяснения. Просто сказал, что все еще отсыпаюсь после дня рождения дома у друга. Я даже представил себе, как сжались мамины губы, но дольше говорить я уже не мог. Прости, мама!

Второй день подряд начинается с насильственного пробуждения. Пора, наверное, начинать привыкать.

Организм, сука, почувствовал, что мозг откликается на внешние раздражители, и решил добить позывами внутренними. Ему, видите ли, срочно понадобилось в туалет. Говорят, что нельзя долго игнорировать желание своего мочевого пузыря избавиться от балласта. Что-то там с маткой происходит, потом рожать трудно… Боже, что я несу? Мой мозг уже давно превратился в какое-то хранилище никому не нужной информации, которая совершенно не к месту…

Стоп!

Знаете, как это бывает в кино, когда герой фильма вдруг вспоминает какие-то забытые минуты из прошлого? Вот в тот момент со мной произошло то же самое:

– щелк! и вот я пью последнюю рюмку текилы! [черт! они все-таки заставили меня пить текилу!];

– щелк! Настя что-то очень жарко шепчет мне на ухо, я упорно не соглашаюсь, но в конце концов сдаюсь;

– щелк! мы едем… мы! МЫ!

Да, точно! Я же приехал обратно к Лере не один. Настя очень долго упрашивала меня, чтобы поехала она и… Кто?

После туалета я поплелся на кухню за чем-нибудь жидким – отомстить мочевому пузырю. Ответ на вопрос, кто же был тот третий, с кем мы приехали сюда, оказался очень интересным – на кухне в кресле, завернувшись в плед с какими-то китайскими узорами, сидел Павел Воля. Он смотрел мультфильмы, выключив звук, и ел что-то из прозрачной пластиковой емкости.

– Курица с ананасом. Очень вкусно, кстати. Там в холодильнике еще есть, – даже не повернув головы, сообщил он мне.

О! Закуски со вчерашней вечеринки. Дополнение к гонорару? Или это была моя идея забрать все с собой?

– Шампанское будешь? – я решил, что стоя в одних трусах не имеет смысла обращаться даже к незнакомому человеку на «вы». Шампанского, кстати, мы прихватили с собой целых четыре бутылки.

– Неа. Слушай, а может, ты лучше за коньяком сходишь? Просто представляешь это шоу – Павел Воля в местном супермаркете? К тому же, я не знаю где тут что. А я пока Настю разбужу.

Возможно, кстати, это было даже лучше, чем присутствовать при их утренних неловких нежностях. Быть свидетелем таких моментов гораздо хуже, чем участником. Даже когда ты сам познакомился с девушкой в клубе, привез ее к себе, переспал, а наутро обнаружил ее белокурую [да, я предпочитаю блондинок] голову на соседней подушке, всплывающие воспоминания прошедшей ночи иногда заставляют краснеть. А уж когда ты поневоле наблюдаешь, как то же самое происходит с кем-то другим…

Впрочем, конечно, гораздо хуже, если вместе с белокурой головой девушки в твоей постели не окажется тела, которому она принадлежала. Интересно, что бы я стал делать в таком случае? Искать тело? Вызывать милицию? Закапывать голову?

Брррр, что за чушь?

Купив [кроме прочего] две бутылки коньяка, я направился в сторону дома, но подумал, что прошло еще не так много времени, если вдруг они там решили немного «понежиться». Несмотря на обычную воскресную обеденную обстановку [молодые мамы с колясками, владельцы собак с ошалевшими от предоставленной свободы питомцами и всякие разные пенсионеры], пара скамеек на бульварчике возле Лериного дома все же были свободны. Можно спокойно покурить, понаблюдать за прохожими, выпить банку пива.

В нашем городе вообще-то довольно сложно остаться в одиночестве где-либо кроме собственной квартиры. Практически везде обязательно встретится какой-нибудь знакомый, который непременно тебя узнает и захочет поболтать. Поэтому я оказался очень сильно удивлен, когда просидел целых пятнадцать минут никем не потревоженный. Впрочем, ясности в мыслях у меня не прибавилось, а желание как можно скорее увидеть Леру только увеличилось. До ее приезда оставалось чуть меньше суток – очень-очень долго…

Пашу и Настю я обнаружил стоящими около подъезда, рядом неторопливо тарахтело такси. Водитель, нисколько не смущаясь, снимал их на камеру мобильника. Воля, казалось, этого вообще не замечал.

– Где ты ходишь? – раздраженно проговорила Настя, – я тебе уже раз двадцать, наверное, позвонила!

Оказалось, я оставил свой телефон в квартире. Оказалось, что им срочно-срочно нужно куда-то ехать. Оказалось, что наконец-то я могу остаться совершенно один – так, как мне уже давно хотелось.

Обменяв коньяк на ключи от квартиры, я очень быстро попрощался и скоро уже сидел за столом на Лериной кухне, пил шампанское, смотрел в окно и грустил.

Проснулся я там же – за кухонным столом. Сильно затекла шея, совершенно не чувствовалась правая рука. На ней я, вероятно, спал. Бокал, в котором было шампанское, очутился на полу – сначала мне даже показалось, что он не разбился. Впрочем, он и не разбился, просто очень красиво треснул, не разлетевшись на мелкие части.

Часы показывали начало одиннадцатого вечера. Ровно через двенадцать часов мне нужно было выйти из дома, чтобы успеть к прибытию Лериного самолета вовремя.

Я потянулся, закурил, допил остатки шампанского прямо из бутылки и решил сейчас же приступить к уборке.

Пока я мыл посуду, наполнял мусорное ведро недоеденными и засохшими остатками еды, расставлял тарелки и все остальное по местам [на самом деле, я не знал точно, что и где должно стоять – просто предполагал], я никак не мог понять, что же меня так беспокоит.

Только когда я снова уселся в то удобное кресло возле окна, снова закурил и открыл еще одну банку пива, я понял что к чему – мне снова приснился тот же самый сон. Опять была та же автобусная остановка в незнакомом месте, беснующаяся толпа, полная неопределенность в том, куда и зачем мне надо ехать.

Но в этот раз во сне было четкое, очень явное чувство. Или ощущение. Или понимание. Собственно, совершенно не важно, как именно назвать это состояние – в любом случае оно было чрезвычайно неприятным.

Я абсолютно точно знал, что я умер. При этом я знал, что умер совсем недавно и сразу после смерти почему-то попал именно сюда, на эту остановку. И все те люди, которые были рядом, – это такие же недавно умершие.

Но между нами было одно очень важное различие. Они все очень хотели сесть в автобус и уехать, а я нет.

И вот сейчас, когда я уже не спал, я понял [хотя, скорее всего, просто додумал], что эти автобусы могли быть возможностью вернуться обратно в свою жизнь. Воскреснуть.

Но я почему-то совершенно не хотел быть одним из пассажиров. И то самое неприятное чувство, которое преследовало меня, было как раз не из-за того, что я умер, а из-за того, что не хотел обратно. Мне совершенно не хотелось возвращаться назад.

В состоянии какого-то невероятного недоумения я просидел, наверное, около часа. Нельзя сказать, что я ни о чем не думал в это время, но ни одна мысль не оставалась значимой хоть сколько-нибудь. Это состояние напоминает видеоролики, сделанные из сотен фотографий. Вот одна из них возникает на экране, и ты тут же вспоминаешь много всего интересного, связанного с этим периодом твоей жизни, но через пару секунд перед тобой уже другой кадр, а ты едва ли можешь вспомнить, что же было до него…

В конце концов я решил больше не мучить себя, а снова лечь спать. К тому же времени на сон оставалось немного.

Засыпая, я думал о том, что вполне возможно, что смысл моего сна был совсем в другом. Может быть, я не умер, а просто у меня многое изменилось. И я не хотел возвращаться не просто к жизни, а в ту старую жизнь. Жизнь, в которой не было Леры…

Часть 3

@@@

Когда мой бывший одноклассник, который сейчас учится в каком-то английском университете, рассказывал мне, что он потратил на авиабилет из Лондона до Риги чуть больше шести евро, я ему отчаянно не верил. Мое неверие длилось не дольше пары минут, пока он искал этот билет в своей сумке. Судя по затрепанности, билет в качестве подтверждения слов предъявлялся, наверное, уже не первый десяток раз.

С самого раннего детства полеты на самолетах были для меня каким-то невероятным волшебством. Первый раз я стал авиапассажиром уже довольно поздно – в шесть лет. Я очень хорошо помню этот день. Это уже само по себе необычно, потому что вообще-то мои детские воспоминания [лет до семи] ограничены парой-тройкой каких-то смутных эпизодов. Я даже не уверен, что все это реальные события, а не мои фантазии по мотивам просмотра еще черно-белых фотографий того периода.

А вот свой первый полет я помню очень хорошо, включая самые мелкие и, в общем-то, ненужные детали: неестественно-красный цвет газировки, которую разносили во время полета, все время сползающий с головы парик спящей девушки, по всей видимости, очень пьяной и т. д.

Так уж получилось, что в мои детские годы [да-да, те самые «лихие 90-е»] необходимость лететь куда-либо на самолете воспринималась как крайне печальная неизбежность потратить очень крупную сумму денег. Впрочем, и сейчас, несмотря на то, что за один билет из моего города в Москву уже не надо выкладывать половину ежемесячной папиной зарплаты, я все равно воспринимаю перелеты с тем самым детским восторгом почти как новый год [типа «ну наконец-то!!!»]. Мне нравится все, даже то, что местные авиакомпании до сих пор эксплуатируют допотопные Як-40 – этакие летающие икарусы на 36 человек.

И получается, что с одной стороны билет за шесть евро – это бесконечно круто, ведь тогда можно будет летать хоть каждый день, но с другой я абсолютно уверен, что мгновенно исчезнет это волнительное чувство из детства.

Я стоял на крыльце обшарпанного здания местного аэропорта, курил и рассматривал людей, которые так же, как и я, приехали кого-то встречать. Правда, примерно половина публики состояла из таксистов, некоторые из которых уже пытались лениво торговаться со встречающими. До посадки Лериного самолета оставалось меньше десяти минут, солнце ослепительно светило, не было ветра и на очень недолгое время мне показалось, что уже, например, начало апреля, а никак не вторая половина февраля. Впрочем, это впечатление длилось ровно до того момента, пока мой взгляд не набрел на темно-серые горы снега, наваленные вокруг автомобильной стоянки. Настроение моментально спикировало в свое обычное состояние неуверенного [или, скорее, безнадежного] ожидания чего-то хорошего.

Самолет подрулил практически к зданию аэропорта, поэтому не было необходимости ждать, пока пассажиров довезут на автобусе. Лера вышла одной из первых, легко сбежала вниз по трапу и уже очень скоро я наконец-то держал ее руку в своей, а она смешно морщила нос, потому что моя почти подростковая щетина щекотала ее, когда мы поцеловались. Багажа у нее не было, только небольшая легкая сумка, поэтому мы первыми попали под словесный обстрел роты таксистов, которые теперь уже были настроены решительнее, чем защитники Сталинграда.

Всю дорогу до ее дома она рассказывала о том, что рядом с ней в самолете сидел какой-то очень смешной и пугливый дядечка, который очень боялся лететь, о том, что в Москве уже практически нет снега, очень солнечно и тепло, и что она случайно забыла расплатиться за кофе в каком-то ресторанчике, а потом заблудилась где-то в районе Новокузнецкой и три или четыре раза прошла по кругу по каким-то запутанным переулкам. Но она ни слова не сказала о том, зачем вообще она туда ездила и все ли прошло удачно. Впрочем, я и сам не очень-то хотел говорить об этом.

Вообще, я чувствовал себя очень странно. Как будто у меня амнезия и я просто не помню, что Лера мне очень близкий и любимый человек. Просто мне кто-то об этом сказал, а я пытаюсь вспомнить хоть что-нибудь из прошлой жизни, у меня не получается, но по ее поведению и счастливому выражению лица я понимаю, что мне не наврали, что это действительно так, что она все помнит. Но на самом-то деле я знаю, что впервые увидел ее всего два дня назад! Все происходящее вполне могло сойти за какую-нибудь телевизионную передачу с дурацкими и жестокими розыгрышами, в которой мне по ошибке рассказали все секреты.

Но через час, когда я абсолютно голый ходил на кухню за шампанским, которое мы потом пили в постели прямо из бутылки, все странности уже казались мне довольно закономерными. И вообще не могло быть ничего лучше, чем вот так проваляться полжизни вместе, не отвечать на телефонные звонки, смотреть глупые сериалы, складывать окурки в пустые бутылки, придумывать куда бы пойти сегодня вечером, абсолютно точно зная, что никуда мы на самом деле не пойдем, а будем так же валяться, не отвечать на телефонные звонки, смотреть глупые сериалы…

@@@

Проблемы с учебой оказались для меня полной неожиданностью. Как-то само собой, без какого-либо внимания и интереса с моей стороны, оказалось, что уже почти середина апреля, что второй семестр этого учебного года уже перевалил за свой экватор, а я появлялся на занятиях всего четыре раза. А еще, оказывается, для всех студентов третьего курса [т. е., и для меня тоже] реальностью стала промежуточная аттестация – своеобразная репетиция сессии посреди семестра.

Моя же персональная реальность была гораздо более приятной, разнообразной и необременительной: к этому времени я окончательно поселился в Лериной квартире. Все происходящее было очень похоже то ли на медовый месяц, то ли на первые недели после получения многомиллионного наследства.

Правда, с какой-то непонятной мне периодичностью Лера уезжала в Москву на два-три дня, при этом цели ее поездок тоже оставались для меня загадкой. Но мы никогда это не обсуждали. Было понятно, что она совершенно не хочет этих разговоров. Да и, собственно, зачем мне было вникать в такие незначительные детали? В конечном итоге, может получиться, что буквально завтра мы так же быстро охладеем друг к другу, как пару месяцев назад за несколько дней каким-то невероятным образом стали очень близки.

К слову, и в нашем городе у нее тоже постоянно были какие-то дела, в которые она меня не посвящала. Довольно часто она разговаривала с кем-то по телефону, уходя в другую комнату, а иногда куда-то ездила, но не брала меня с собой. Я не придавал этому совершенно никакого значения, потому что вся эта ее деятельность не занимала много времени, а я находил, чем заняться.

Именно в один из таких Лериных отъездов в Москву неприятные новости из университета мне сообщила Настя. Она как обычно позвонила, чтобы выяснить наши планы на субботний вечер, немного расстроилась из-за того, что Леры снова нет, но это не помешало нам встретиться и посидеть в недавно открытом баре на соседней улице. Там-то она и рассказала мне о том, что моя фамилия открывает «почетный список позора», вывешенный в деканате. Получается, что я поставил своеобразный рекорд – у меня нет задолженностей только по одному предмету.

Конечно, радоваться было совершенно нечему, но я не чувствовал совершенно никакого волнения.

Уже довольно давно я обнаружил у себя одну немного странную особенность – я практически всегда понимаю [или угадываю] в каких случаях не стоит переживать и расстраиваться из-за возникающих проблем. Я знаю, какие проблемы решатся сами собой, каким-нибудь случайным образом, без моего вмешательства.

В детстве, когда у меня попросту еще не было проблем, а были какие-то желания, я довольно точно знал, что из моих мечтаний воплотится в жизнь, а что нет. Именно поэтому я крайне редко что-либо просил у родителей. Так выходило, что все складывалось как бы само собой.

Затем, когда я стал старше и начали появляться уже именно проблемы, которые необходимо было решать, прикладывая какие-то усилия, предпринимая какие-то самостоятельные действия, я все равно угадывал в каких случаях стоит напрягаться, а когда не имеет смысла даже просто обращать внимание. Так получилось, например, на вступительных экзаменах в университет [раз уж речь зашла об учебе].

Математика никогда не была в списке школьных предметов, которые я любил. Впрочем, нет вообще ничего, связанного с математикой, чем я мог хотя бы чуть-чуть гордиться. Однако на вступительных экзаменах пришлось-таки сдавать письменную работу по алгебре. Несмотря на это, я совершенно не волновался, да и не готовился особо – каким-то образом чувствовал, что мне просто повезет. Так и вышло.

Экзамен проходил в большой университетской аудитории, в которой каждый следующий ряд располагается выше предыдущего. Взяв билет и заняв свое место, я даже без какого-либо удивления обнаружил, что два задания из трех [как раз те два, которые я не знал] в моем билете точно такие же, что и в билете какого-то «ботаника», который сидел на ряд ниже меня. Списать, сидя на полметра выше, – это уже просто дело техники.

Вот и сейчас, выслушав Настю, я совершенно не расстроился и не испугался. Я чувствовал, что причины для беспокойства нет, что в самое ближайшее время проблема будет решена.

Настю мой рассказ совершенно не впечатлил, а моя уверенность в легком разрешении всех сложностей ее даже разозлила. Она закуривала новую сигарету и собиралась с мыслями, чтобы обрушить на меня новый поток нравоучений, когда виброзвонок моего мобильника заставил все пивные кружки, стоящие рядом, пережить небольшое цунами. Звонила Лера.

Мы разговаривали недолго, всего минуты три или четыре, но последствия этого разговора были для меня очень и очень неприятными. Лера сообщила, что ей придется задержаться у сестры еще на пару недель. Или даже чуть больше. Что ничего страшного не случилось, просто некоторые трудности. Впрочем, даже не трудности, а так – мелкие затруднения. И что она меня очень любит, и что очень-очень сильно скучает, и что будет звонить и писать sms каждый день…

И вот тогда я уже расстроился. Вот это уже была та проблема, которая не могла разрешиться сама собой. Точнее, у нее было вполне определенное решение – необходимо было терпеливо ждать. Но меня это совершенно не устраивало. Зато Настя сразу же снова завела разговор о моих университетских долгах и сказала, что именно сейчас, пока Лера в Москве, у меня есть прекрасная возможность все исправить, ни на что не отвлекаясь.

Она, безусловно, была права. Но самая главная проблема в том, что единственное, от чего я не хотел отвлекаться, – это Лера.

@@@

Алкогольные маршруты временно одинокого мужчины чрезвычайно замысловаты. В этой разрушительной войне сознания с самим собой наверняка присутствует какая-то глубоко скрытая внутренняя логика. Возможно, существуют даже хорошо проработанные планы молниеносного вторжения на территорию противника и детально прорисованные карты местности. Но в любом случае победителями почему-то всегда оказываются кассы баров и супермаркетов.

Двенадцать дней в ожидании Леры я провел так, будто песня «Добрых дел мастер» – это про меня. Местные дворовые алкоголики довольно быстро прониклись ко мне симпатией и не злоупотребляли просьбами «выручить копеечкой». Они прекрасно знали, что пара бутылок пива на их долю обязательно перепадет.

Каждое утро начиналось с клятвенных обещаний самому себе, что сегодня – последний день, что я буду держать себя в руках, что вот эти четыре банки на самом деле последние. И что надо собраться и начать ходить в университет.

Двенадцать бесконечных дней были скорее похожи на двенадцать серий какого-нибудь комикса про человека, которого преследует изощренное наказание богов – невероятная скука. В памяти не оставалось ничего, кроме случайных стоп-кадров невнятного фильма, снятого озабоченным своими комплексами режиссером-идиотом. Память же мобильного телефона заполнялась чьими-то номерами с условными обозначениями типа «igor bar ustrica» или «vitya pivo ulica lenina» [да, я так и не освоил кириллицу в телефоне]. Я придумал специальную систему разграничения контактов – случайные собутыльники записывались с маленькой буквы. Охранники злачных заведений, в которых не протирают столы, потому что местная публика этого даже не замечает, начали здороваться со мной за руку.

Единственное, чего я себе не позволял – случайных девиц в постели. Впрочем, и неслучайных тоже.

Когда постоянно пьешь, реальность начинает напоминать упавшие в воду картинки из журнала «Мурзилка». Вдруг, посреди чернильной мути, проступают с детства знакомые очертания Чебурашки или его странноватых друзей, непонятно чем удолбанных. Каждый день сливается с предыдущими: мобильными звонками, полными грамматических ошибок сообщениями вконтакте, синяками на локтях, невнятными разговорами посреди бульвара, липкими скамейками, забитыми волжским песком кедами, неприятными рукопожатиями бывших друзей. А еще эти любимые футболки цвета британского флага, которые ты каждый день кладешь в стирку, но забываешь постирать. А еще есть мама, которой ты каждый день обещаешь, что приедешь на ужин.

И мама реально страдает. Она же все понимает, просто не хочет говорить. И все равно, что у нее есть еще дети, кроме тебя. Они, кстати, тоже ебут мозг своими звонками, и тоже обещают приехать сегодня на ужин.

Каждое утро ты чувствуешь себя сволочью. Той самой сволочью, из-за которой на Страшном Суде пострадают все без разбора: невинные дети, владимиры владимировичи путины [которым, кстати, как раз самое место в аду], девственные страдалицы из монастырей, которые ни в чем не виноваты, впрочем, какая разница?..

Почему именно я должен отчитываться за всех вокруг? Почему я должен чувствовать себя гадом, когда любая мелкая корпоративная сошка испражняет из себя гораздо больше ненависти ко всему окружающему, чем сам Нерон?

Стоп.

Пора перестать употреблять.

…

@@@

За все время наших довольно нелепых отношений мы с Лерой поругались всего один раз. Ссора была очень короткой, но в буквальном смысле разрушительной: Лера разломала на части купленный в ИКЕА торшер, швырнув его на стеклянный столик, который, к слову, тоже треснул. Я же разбил о стену свой мобильный телефон и оставил на Лериных запястьях довольно сильные и заметные синяки, когда пытался ее успокоить. После этого случилось долгое, растянувшееся почти на два часа, истерическое молчание. Впрочем, закончилось все не менее истерическим примирением: Лера не смогла сдержать смех, когда я зашел в комнату, чтобы все-таки высказать ей пару накопившихся гадостей, но споткнулся о валявшийся на пороге стул, несколько раз скакнул на одной ноге, стукнулся головой о стеллаж с книгами и в результате уперся вытянутыми руками в стену, остановившись в позе арестанта на обыске. Гадости уже вылетели из головы, а сам мой вид, конечно, так и напрашивался на то, чтобы посмеяться.

Сейчас же мы находились на грани новой ссоры. Никому не хотелось выяснения отношений, но и уступать никто не собирался.

Это и был, видимо, именно тот момент, когда двое влюбленных друг в друга людей становятся не просто парой, которую связывают только секс и совместное времяпрепровождение. Или не становятся. В моей жизни это происходило впервые, и я чувствовал себя очень неуверенно. Впрочем, я с большим трудом могу вспомнить ситуации, в которых я чувствовал бы себя на сто процентов уверенным. Моя большая проблема как раз в том, что я постоянно сомневаюсь в правильности и нужности собственных поступков, даже уже совершенных. Я точно не отношусь к тому типу киногероев, которые сначала всю ночь не спят, мучительно размышляя, а с утра начинают действовать, отбросив все сомнения. Это не означает, что я могу бросить начатое дело… Черт, да кого я пытаюсь обмануть?

А еще я не умею принимать решения «здесь и сейчас». Для меня огромной пыткой являются ситуации, когда несколько человек [в том числе и я] садятся и пытаются договориться о чем-либо. Конечно, если речь не идет о выборе фильма, который хотелось бы посмотреть. Решения зреют во мне какое-то время. При этом я не думаю о существующей проблеме специально, просто получается, что в какой-то момент я понимаю, что хочу сделать так, а не иначе.

Впрочем, в данном случае мне не нужно было ничего решать. Все уже было решено, а мое мнение, в общем-то, никого не интересовало. Лера просила меня выполнить одно деликатное поручение, которое мне совершенно не нравилось. При этом рассказывать подробности она совершенно не собиралась, что и являлось основной причиной моей злости. К тому же, это дело предполагало новую, пусть и недолгую, разлуку с ней. А ведь прошло всего четыре дня с тех пор, как она вернулась.

Мне нужно было отправиться в Москву, поехать в какой-то поселок за пределами МКАД, зайти в дом ее друзей [ключи у Леры были], которые уехали куда-то отдыхать, и забрать какую-то папку с очень нужными документами, которую она там случайно оставила. Нелепая сцена из второсортного детектива.

При этом, сделать все нужно было уже завтра. Утром улететь туда, а вечером вернуться.

Сама она отправиться туда не может, потому что [вот сюрприз!] именно завтра в нашем городе у нее оформление сделки по продаже еще одной папиной квартиры. Интересно, что еще я не знаю про нее?

– Почему это не может сделать Рита?

– Потому что я не хочу, чтобы она об этом знала! К тому же, ключи есть только у меня. Пока я их отправлю Рите, пока она туда съездит… И вообще, это не обсуждается! Я не хочу, чтобы она об этом знала.

– А если там кто-то будет?

– Там никого нет, ты не слышишь? Они уехали на целый месяц в Испанию, я их сама провожала. Миша, ну пожалуйста, мне это очень надо!

Было видно, что Лера очень сильно нервничает. Ее обычное полусонное добродушие сменилось стервозной истеричностью. Она была похожа на подростка, которого не пускают в ночной клуб на концерт любимой группы.

Все это мне бесконечно не нравилось. И не только потому, что сама ситуация была какой-то невероятно нелепой. Меня не покидала тревога по поводу того, что эта поездка навсегда изменит наши отношения, что они больше никогда не будут такими легкими и трепетными. Несмотря на все мои чувства к Лере, я очень не хотел, чтобы мы превратились в одну из тех самых как бы семейных пар, которые озабочены тем, что они будут есть на ужин, и вообще все их разговоры вертятся вокруг каких-то мелких бытовых вещей вроде засорившейся раковины.

Или я просто слишком серьезно воспринимаю все это?

В любом напряженном разговоре есть такой момент, когда становится понятно, что катастрофы удалось избежать. Если, конечно, она не случилась раньше. Вообще, надо сказать, сдался я довольно быстро. И как-то незаметно мы уже стали рассчитывать, сколько времени у меня уйдет на то, чтобы добраться от Домодедово до дома ее друзей и обратно, смотрели в интернете расписание электричек и погоду в Москве на завтра. При этом, собственно, я так и не высказал вслух свое согласие. Просто вдруг оказалось, что все уже решено.

@@@

Лера не поехала меня провожать. В основном потому, что я сам этого не хотел.

Она почему-то очень нервничала, казалось, что постоянно о чем-то думала, что, впрочем, не помешало ей этой ночью быть особенно нежной и ненасытной.

Я вообще люблю путешествовать в одиночестве, и мне не очень-то и нравится, когда меня кто-нибудь провожает. Все время возникают какие-то неловкости, когда никто не знает, что же еще сказать. И непонятно, когда уже можно окончательно попрощаться и разойтись в разные стороны. Особенно, если потом ты какое-то время слоняешься бесцельно по зданию аэропорта в ожидании вылета и терзаешь себя мыслью о том, что можно было провести вместе еще пятнадцать минут.

Мне досталось место в самом конце салона и очень повезло с тем, что соседнее кресло было никем не занято. Я неожиданно легко уговорил стюардессу выдать мне пару банок джин-тоника, хотя обычно на утренних рейсах пассажирам алкоголь не предлагают. В целом, учитывая, что в сумке у меня лежала еще не прочитанная последняя часть «Дневников Адриана Моула», следующие два с небольшим часа я провел в очень благодушном настроении. Я совершенно не вспоминал о цели своей поездки, а вчерашний неприятнейший разговор с Лерой казался просто досадным впечатлением от незабытого сна.

К концу полета я все-таки уснул, поэтому все мое недолгое пребывание в Домодедово практически не оставило никаких впечатлений. Огромное количество людей, невероятное обилие магазинчиков и кафе, вальяжно прогуливающиеся стайки милиционеров, уборочные машины – все это было просто декорациями. Мысли мои снова были заняты этим дурацким сном про автобусную остановку, который не давал мне покоя уже долгое время. Иногда даже я попросту боялся засыпать, чувствуя, что это навязчивое наваждение будет снова меня преследовать.

Мой билет позволял мне бесплатно воспользоваться поездом-экспрессом до Павелецкого вокзала – это было очень приятным сюрпризом. Всю эту недолгую поездку [минут сорок, не больше] я пытался сообразить, как мне лучше отправиться сегодня домой – билет в обратную сторону мы не купили, потому что было все-таки не ясно сколько времени займет у меня выполнение Лериной просьбы. Сейчас я все больше склонялся к тому, что нужно будет ехать на вечернем поезде – мне казалось, что так будет надежнее. Тем не менее, я оставил необходимость принять решение на потом.

Утренний час пик в метро уже прошел, поэтому я не испытывал обыкновенной паники, которая обычно начиналась у меня сразу после того, как я проходил через турникеты. К тому же ехать мне предстояло всего четыре станции, до «Киевской», причем без пересадок, по кольцевой. На каждой станции печальный голос нежным бархатом призывал меня и других пассажиров быть «взаимно вежливыми» друг к другу и уступать места беременным женщинам.

Площадь Киевского вокзала встречает каждого выходящего из метро истеричными хриплыми криками «ааавтобус нааа Брянск, нааа Брянск ааавтобус». Их издает женщина, внешний вид которой явно показывает, что основная часть ее заработка уходит на ежевечерние распития дешевого пойла в сомнительных компаниях. Особенно красноречиво эту тайну выдает застарелый, уже пожелтевший, синяк под левым глазом. Солидных размеров мужчины родом с Кавказа, пристально глядя в глаза, вкрадчиво шепчут таинственную мантру, которую разбираешь не с первого раза: «рози рози падишэвли маладой чилавэк за цвитами». Нисколько не смущаясь стоящих рядом служителей правопорядка, в урнах неторопливо копошатся колоритного вида бомжи. Над всем этим витает жирный запах шаурмы, которую делают в добром десятке ларьков, расположенных в ряд один за одним. На другой стороне площади – совершенно другой мир. Гигантский торговый центр с сотнями магазинов, ресторанов и прочих оазисов мелкобуржуазного счастья.

Мне не очень повезло – ближайшая электричка до нужной станции отправлялась лишь через пятьдесят минут. Купив в кассе билет, я решил исследовать окрестности – я очень хотел посмотреть на тот самый Кутузовский проспект, который, по рассказам местных жителей, практически ежедневно перекрывают для беспрепятственного проезда главного обитателя Кремля.

Впрочем, до проспекта я так и не дошел, удовлетворившись недолгой прогулкой по параллельной Большой Дорогомиловской улице и последующим посещением бесплатного туалета в Макдональдсе. Совсем недалеко – Москва-река, на другой стороне которой очень хорошо было видно здание МИДа. Это значит, что там находится Арбат. Я твердо решил прогуляться до него пешком на обратном пути, особенно, если потрачу не так много времени.

Мне предстояло проехать девять остановок, до станции «Лесной Городок». Судя по расписанию, дорога занимает чуть больше получаса. Загрузив в плеер все имеющиеся у меня песни Placebo, я отправился занимать место в электричке. В самом первом вагоне жутко пахло сортиром. Впрочем, это не мешало нескольким бомжам крепко спать, развалившись прямо на сиденьях. Я прошел еще пару вагонов, нашел свободное место возле окна, закрыл глаза и дал себе обещание продержаться и не курить до самого места назначения. Ненавижу курить в тамбурах.

В наушниках Молко расплескивал на всю вселенную тонны трагизма [ «it’s just a song to say goodbye!»], когда кто-то очень грубо пихнул меня в плечо. Это оказался контролер, в глазах которого трагизма было не меньше, чем в песне. Собственно, мне предстояло выходить уже на следующей станции, поэтому после проверки моего билета я встал и направился к выходу.

Черт, я же обещал себе не курить в тамбуре!

@@@

Лесной Городок оказался типичным мелким подмосковным поселком, который разделен на две неравные во всех смыслах части: большую часть территории занимают коттеджи, а основная масса жителей живет в наскоро слепленных новостройках или уродливых трехэтажных бараках неизвестного года застройки. Нужный мне дом находился совсем недалеко от платформы и нашел я его на удивление быстро. За всю дорогу я встретил всего трех человек. Было очевидно, правда, что где-то недалеко бурлит жизнь – в нескольких сотнях метров было слышно оживленное движение на каком-то шоссе.

Пока что все было именно так, как и рассказывала Лера: высокий красный забор, который открывается не только ключом, но и с помощью кода на электронном замке. За забором – довольно широкая тропинка, выложенная тротуарной плиткой, которая огибает дом и ведет прямо к главному входу. Интересно, что входная дверь находилась c задней части дома. Немного поковырявшись с хитрым замком, я вошел внутрь и мгновенно сориентировался. Лерино описание оказалось максимально подробным и точным.

Открыв дверь в нужную комнату, я машинально вздрогнул и сделал шаг назад – в кресле за столом сидел человек. Впрочем, уже буквально через секунду я понял, что это был не совсем человек, а то, что от него осталось. Труп.

На стене за его спиной были видны кровавые брызги, левая часть лица была залита кровью, когда-то светло-голубая футболка тоже изменила свой цвет.

Я почувствовал, как сильно застучало что-то в моих ушах. Мое лицо, наверняка, сразу же стало багровым – так всегда происходит, когда я пугаюсь. И в этот момент я услышал быстрые шаги позади себя, и в ту же секунду что-то очень сильно ударило меня в затылок. Сознание я не потерял, но в глазах потемнело, голова закружилась и я резко рухнул на пол. Почти сразу же я почувствовал, как чьи-то руки схватили меня подмышки и начали поднимать. Я не мог удержать голову в одном положении. Казалось, что она сейчас оторвется и покатится все дальше и дальше отсюда, не желая принимать участия в этом кошмаре.

Темнота в глазах не проходила, но я чувствовал, как меня усаживают в кресло, а руки и ноги приклеивают, наверное, скотчем к, соответственно, ручкам и ножкам.

Постепенно стали проявляться очертания комнаты. Мой взгляд пытался зацепиться за что-то одно, в результате я увидел стоящую передо мной красивую и очень худую девушку, которая спокойно что-то пила из бокала с толстыми стенками. Единственный звук, который я воспринимал, – это постукивание кусочков льда о стекло.

– Здравствуй, Миша! Очень рада тебя видеть. На, выпей мартини. Дима, развяжи ему одну руку!

В поле зрения появился внушительных размеров мужик в черной футболке, абсолютно лысый. Он молча освободил мою руку и отошел в сторону, подперев собой дверной проем. Я почувствовал в руке бокал и автоматически выпил его содержимое. Это действительно был мартини. Или чинзано, я не разбираюсь.

– Хочешь еще?

Я только кивнул.

– Меня зовут Рита, я Лерина сестра. Наверное, ты в курсе, да?

Я решил молчать.

– Ты молодец, очень вовремя приехал. Не бойся, никто тебя больше бить не будет. Нам нужно только твое тело, в смысле – труп.

Она довольно мерзко засмеялась. Вероятно, что кроме мартини в ее организме было что-то еще. Например, кокаин.

– Понимаешь, лично к тебе нет вообще никаких претензий, просто все так удачно складывается. Мне даже жалко. Лера говорит, что ты хороший, только наивный и упрямый, но это ведь можно исправить… А ведь какая картина вырисовывается, а? Молодой, дерзкий, горячий, узнаешь, что Лера тебя жестоко обманула. Да, да, не удивляйся – обманула. Вот эта скотина, – она махнула рукой в сторону трупа, – это Лерин муж. Был.

Она допила остатки мартини, налила себе еще. Потом взглянула на мой бокал, добавила и туда.

– Я тебе все расскажу, ты не переживай. Мне кажется, это важно, чтобы ты узнал все как есть. Так вот. Эта скотина – постоянный клиент моего борделя. У меня, ты, наверное, не знаешь, в Москве есть типа клуб. Бордель на самом деле. Элитный, дорогой. И вот он увидел там один раз Леру. Нет, она не работала, просто постоянно тусовалась там, когда в Москве со мной жила. И вот увидел он ее и с ума сошел. Жениться захотел. Я ее долго уговаривала, но она сдалась. А он такой, нормальный для жизни. Сбитый летчик, но с запасным аэродромом – бабло, дом, две квартиры, машины. И самое главное – никаких родственников. Детдомовец он – ни родителей, никого, и детей нет.

Только теперь я увидел, насколько она была пьяна. Или удолбанна. Или все вместе. Мне очень хотелось курить, но я решил продолжать молчать и вообще ничего не делать. Неожиданно навалилось какое-то необъяснимое спокойствие.

– Вообще, я и сама бы за него пошла, но вот уперся, сука, – подавай Леру и все. А в результате прожили год и началось. То она от него уйдет, то он свалит куда-нибудь с блядями. Причем, сука, у меня же их и брал. Привычка, типа. А она на развод, а он ей в нос брачный контракт. Подписала, дура, как-то раз спьяну от большой любви. А ей по контракту при разводе – хуй. Она ко мне – что делать? Привыкла, знаешь ли, к простой жизни. И я решила, что если бывшей жене ничего, то вдове-то все.

Литровая бутылка уже почти закончилась. Рита посмотрела куда-то поверх моей головы, потом подошла, потянулась, достала сверху еще одну.

– Она взяла и на родину вдруг свалила. Спряталась типа. Дура. Но тут ты очень вовремя появился. Я, правда, про тебя только месяц назад узнала, Настя рассказала. Но я сразу все поняла, что надо делать. Леру долго уговаривала, но не в любви тут, Миша, дело, а в другом. Она же тоже хочет жить хорошо. И чтобы учиться, и чтобы без проблем с деньгами, и чтобы не въебывать как я, идиотка, круглыми сутками на этой блядской работе. Мы сейчас все удачно так сделаем – похороним, поплачем, в наследство вступим, потом продадим все это добро. Тут же миллиона на три имущества. Еще не все пробухал. И уедем мы куда-нибудь в Европу. Университеты. Думаешь, так легко мне было бросить учебу? Дом на берегу, какой-нибудь бизнес непыльный. Так хочу! А ты нам поможешь. Ведь это ты его убил. Из ревности, когда вчера тебе Лера рассказала всю правду. Вспылил, выскочил из квартиры, а оказалось – убийство. А потом и сам застрелился, когда понял, что сделал. Жалко, Миша, но что делать – судьба у тебя такая.

Она допила очередную порцию, потом взглянула на труп Лериного мужа, вздохнула.

– Судьба такая, да. Ладно, давай, Дима.

И резко вышла из комнаты.

Затем все случилось очень быстро: чувство холода около правого виска, когда он приставил пистолет, негромкий звук выстрела.

Никакой «всей жизни перед глазами», никакого «света в конце тоннеля», ничего. Только бесконечный страх и отчаяние.

Ощущения были такими, будто меня только что вырвало.

И очень хотелось заплакать.

@@@

Собственно, я нисколько не удивился, когда обнаружил себя стоящим возле той самой автобусной остановки, которая много раз снилась мне за последнее время.

Так все банально и предсказуемо.

Все та же беснующаяся толпа. Люди, штурмом берущие каждый подъезжающий автобус в надежде отменить собственную смерть.

Я не знаю, что со мной будет дальше. Я не знаю, что буду делать, куда идти. Возможно, все это ненадолго и скоро я отправлюсь куда-то еще. Я не знаю.

Единственное, в чем я абсолютно уверен – я не буду пытаться занять место в автобусе.

(с) 2011, Москва

Маша Онегина

@@@

Семь утра субботы – самое подходящее время, чтобы уйти из дома, если накануне ты узнал, что тебе изменяет жена.

Банальная и пошлая история из любовных романов в мягких обложках: вечером прошлого [такого трудного] дня я застал свою жену в нашей постели с другим мужчиной. С ее коллегой. Тоже, к слову, женатым, да еще и с тремя детьми.

– Какая разница – люблю я его или нет? Дело в том, что я не люблю тебя! – ее слова методично вколачивали в сердце раскаленные гвозди.

– Тогда зачем вот это все, что у нас с тобой?

– Мне так удобно!

Ее испуганная истерика превратилась в агрессивную запредельную откровенность: не было никаких поездок к родителям, никакой работы в офисе по выходным, дни рождения коллег, посиделки с подружками и последняя командировка – просто поводы объяснить свое отсутствие дома. Потому что ей так было удобно.

Мой организм отказывался все это воспринимать. Сначала я перестал слышать то, что она говорит, затем меня вырвало прямо на кровать, где еще час назад она радостно совокуплялась со своим харизматичным бабуином. А после этого я, попросту не слыша ее вопли, заперся в другой комнате и рухнул в полном изнеможении на диван. В первый раз я испытал на себе, как эмоции высасывают из человека жизненные силы – несколько часов я не мог пошевелиться и даже просто закрыть глаза. Я лежал в каком-то необъяснимом оцепенении, уставившись в угол комнаты, где на книжной полке стояла копилка – керамический голубой слон с выпученными глазами, наша первая совместная покупка.

Несколько раз я засыпал на неопределенное время, просыпался, снова проваливался в вязкий неуютный сон, когда слышишь все, что происходит вокруг. Но сон не приносил облегчения, а наоборот – заставлял вытаскивать из памяти самые незначительные странные детали наших отношений в последние месяца три. Теперь все эти [как тогда казалось] глупости приобретали совершенно другой смысл. Тоскливый беспомощный ужас от того, что все в жизни больше не будет таким, как раньше, мешал забыться, перемешивал в голове десятки мелких подробностей, которые, оказывается, были настолько очевидны, что сейчас с трудом удавалось понимать, как можно было не замечать всего этого раньше.

Семь утра субботы – самое подходящее время, чтобы уйти из дома и начать пить, если накануне ты узнал, что тебе изменяет жена.

Продавщица маленького магазина на углу дома, неспешно покручивая фиолетовые кудри, презрительно наблюдает за моими неуверенными попытками определить меню своего алко-завтрака. Все окружающее выглядит так, будто в картридж струйного принтера кто-то забыл залить цветные краски, но тот все равно по заданной программе усиленно печатает фотографии радуги. А еще очень сильно болят глаза. Именно так и бывает, когда хочется плакать, но ты сдерживаешься.

– Литр чинзано, литр очаковского джин-тоника, – наконец решаюсь я. Что ж, попробуем смешать говно с конфетами.

Детские площадки неуютных дворов в провинциальных городах, кажется, именно для того и созданы, чтобы за каких-нибудь полчаса влить в себя сомнительный коктейль из двух литров совершенно несочетаемых друг с другом напитков, параллельно вгоняя в организм еще и содержимое десятка крепких сигарет. Жаль, что еще довольно рано, и рядом нет этой бесконечной вереницы невыспавшихся мамаш с гуртом орущих детей, которых так весело пугать прыжками в лужи и пьяным хохотом.

А еще, оказывается, очень весело блевать в урны на троллейбусных остановках, распугивая добропорядочных граждан, спешащих в свой обязательный потребительский уикенд-вояж, воплями «Мне так удобно! Понимаете? МНЕ ТАК УДОБНО!».

К полудню я был пьян настолько, что, уверен, даже авиационное топливо показалось бы мне легким аперитивом перед ужином, в меню которого лишь радий и полоний.

Впрочем, как оказалось, все только начиналось.

Еще оказалось, что чрезвычайно легко потратить кредитный лимит на банковской карте [размером в пять твоих не таких уж маленьких ежемесячных зарплат] всего за неделю. И что твой бывший одноклассник Сашка, невероятно вонючий одноногий уличный инвалид-попрошайка, которому ты время от времени подбрасываешь сотню-две рублей, – отличный пацан и у него есть дача совсем недалеко за городом.

И что очень увлекательно отвечать на звонки своих родителей, ее родителей, да и вообще на все звонки [всех родителей разом] громким пьяным хоровым воплем: «Отъебись!» И что можно смело посылать нахуй главного редактора журнала, в котором ты работаешь, совершенно не заботясь о том, что ты не сдал вовремя главную статью номера [да, я работал журналистом в одном пафосном местном издании].

Ну а что я мог сделать? Мне так было удобно.

@@@

Семь утра субботы – самое подходящее время, чтобы вернуться домой, если неделю назад ты ушел и начал пить, когда узнал, что тебе изменяет жена.

Пока я сидел на лавочке на той самой детской площадке, где сто шестьдесят восемь часов назад начался мой саморазрушительный алкогольный трип, и пытался найти в себе силы, чтобы все-таки зайти в квартиру с презрительно-отстраненным выражением лица, в голову настойчиво лезли воспоминания о том, как мы познакомились.

Вместо того чтобы думать, что же мне делать дальше со своей семейной жизнью [за неделю пьянства я ни разу не озаботился своим будущим], я вспоминал нашу первую встречу.

Это было почти тринадцать лет назад, в школе, когда я учился в десятом классе, в последние дни сентября. Я, не обращая внимания на ветер, который трепал мои непослушные длинные волосы, равнодушно топал по школьному двору, наступая кедами в лужи. Мне предстоял тяжелый день: вчера я нагло прогулял три урока, сбежав прямо на глазах у своей классной руководительницы, а сегодня меня совершенно точно ожидала очередная двойка – худосочная «химичка» в очках в роговой оправе взяла за правило вызывать меня к доске на каждом уроке. Я же в ответ перестал делать домашние задания по ее предмету.

Одновременно со мной к школьному крыльцу подъехала «девятка» с неместными, незнакомыми, номерами, из нее вышел какой-то мужик в военной форме и совершенно неземной красоты девочка-блондинка в черном коротком платье и точно таких же кедах, как у меня. Когда тебе 15 лет и твоим поведением управляет хаотичный, противоречащий сам себе, набор мыслей и чувств, совпадающие детали гардероба являются гораздо более важным объединяющим фактором, чем что-либо еще. Ну, пожалуй, кроме музыки. Окончательно меня добили часы на ее тоненьком запястье, которые я случайно рассмотрел, пока поднимался за ней по лестнице. На них, кроме стрелок и небольшой точки, обозначающей полдень [впрочем, еще и полночь], не было больше ничего.

Все, что меня волновало еще минуту назад, тут же перестало быть существенным. Самой главной задачей на этот день стало узнать, кто она и в каком классе учится. И почему я не видел ее раньше.

Напрочь убивающая мою репутацию среди учителей дружба со всеми школьными двоечниками и хулиганами сделала свое нужное дело – уже на первой перемене я знал, что учится она в девятом «Б», т. е., на год младше меня, а зовут ее Маша. Маша Онегина, которая всего пару дней назад приехала аж из Владивостока – ее отца-военного перевели преподавать в наше местное военное училище.

Каждый день всей моей последующей жизни был наполнен прекрасным смыслом – быть рядом с ней. Наши нечастые и недолгие разлуки превращались в немыслимые пытки, когда я просто не находил себе места, еле переживая эти бесконечные дни. Все другие события и обстоятельства моей жизни – окончание школы, поступление в университет, игры в прятки с военкоматом, работа, общение с друзьями и родственниками, покупка квартиры, решение каких-то проблем – были только фоном для непрекращающегося бенефиса главной героини моей пьесы. Мы поженились, едва лишь ей исполнилось восемнадцать, и я никогда не жалел об этом. Я настоял на том, чтобы она оставила свою прекрасную фамилию, хотя все наши родители были против, а большинство моих друзей выразили эдакое молчаливое недоумение. Но, как и тогда я был уверен, так и сейчас считаю, что Маша Онегина – это очень круто звучит.

За время, прошедшее с момента нашей первой встречи, из девочки-подростка неземной красоты она превратилась в прекраснейшую взрослую девушку – мечту любого альфа-самца. Иногда, в присущие мне периоды самоуничижения, я просто не мог поверить в то, что она тратит свою жизнь на меня – угрюмого циника не самой приятной наружности.

В двадцать шесть лет она стала директором местного филиала огромной международной компании, а я даже два раза писал о ней большие статьи для журнала, в котором работал. «Паразитируешь на моем успехе!» – шутила она, и это, несомненно, было правдой, потому что ее комментарии по разным важным информационным поводам очень часто были исключительным эксклюзивом, доступным только мне.

Я чувствовал себя самым счастливым мужчиной планеты, не завидовать которому мог разве только Брэд Питт.

И вот сейчас я стоял перед дверью собственной квартиры, держа ключи в руках, и попросту боялся сделать шаг в будущее, которое не предвещало мне ничего хорошего.

@@@

Впрочем, в квартире меня никто и не ждал. Нет, не то, чтобы мое возвращение снова помешало Маше трахаться, а просто никого не было дома. В этот момент я очень пожалел, что у нас нет кошки или хотя бы какого-нибудь хомячка – было бы кому так привычно сказать: «Привет! Я дома!»

Вообще, было такое ощущение, что всю эту неделю, что меня не было, квартира пустовала: пыль, нетронутые продукты в холодильнике, упавшая с вешалки куртка в прихожей, посуда в раковине с засохшими остатками еды. Даже бокал, из которого я пил непосредственно перед уходом, стоял на том же месте. Маша [тот еще «бытовой фашист»!] никогда не допустила бы подобного.

Пока я трусливо отсиживался на той самой детской площадке, затем поднимался по лестнице, а потом еще минуты две стоял перед дверью квартиры, нервно теребя ключи в руке, я ожидал чего угодно: нового скандала, драки, истерики, присутствия ее психопатки-мамы, очередного потока оскорбительных откровений, выстрелов в лицо, в конечном итоге; но никак не этой безразличной пустоты, которая лишний раз демонстрировала мою теперь уже полную ненужность здесь.

Накопившееся нервное напряжение и ожидание катастрофы, очевидно, требовали какого-то выхода, поэтому я минут десять попросту бесцельно шатался по квартире, вслух напевая мелодию еле знакомой песни. Все мои мысли были заняты только тем, чтобы вспомнить текст, название и исполнителя этой самой песни. Впрочем, время от времени я останавливался и громко произносил одну из двух фраз: «Вот сука!» или «Вот блядь!». Весь остальной накопленный за годы словарный запас куда-то испарился.

«В нашей школе стрельба: пиф-паф!

Грустный парень с ружьем отца…»

Вот что это была за песня. Группа тверских алкоголиков с идиотским названием «Пионерлагерь пыльная радуга». Один мой приятель прислал мне ее за пару дней до того, как я сбежал от Маши. Всю эту неделю [точнее, те несколько дней, что сохранялась зарядка] мой плеер играл попеременно всего две песни: вот эту и еще что-то из Blur.

Я моментально успокоился. Все сразу же стало ясно: нужно зарядить и включить телефон. Я как-то не ожидал, что мой алко-тур затянется так надолго, поэтому даже не подумал о том, чтобы взять зарядники для телефона и плеера. Впрочем, я вообще-то и не собирался в продуманное и радостное путешествие с непременным посещением коралловых рифов и гламурненькой тусовочкой на частной яхте где-нибудь недалеко от Мальдивских островов, поэтому, думаю, больше даже ничего объяснять не стоит.

Двести сорок два сообщения. Практически все одинакового содержания: «Этот абонент звонил вам Х раз».

Мама. Папа. Главный редактор моего журнала. Ее мама. Ее папа. Моя бабушка. С десяток наших друзей. Штук двадцать незнакомых номеров. Хотя лидером по количеству смс, конечно, был мой банк, который скрупулезно, исключительно честно соблюдая договор, извещал меня о том, сколько именно и где я потратил…

Ни одного звонка или смс от самой Маши.

НИ ОДНОГО ЗВОНКА ИЛИ СМС ОТ ОНЕГИНОЙ!

Сука!

И блядь.

Впрочем, все это я просмотрел и осознал уже позже: не прошло и десяти секунд после того, как был включен телефон, а мне уже звонила мама.

– Сынок, вы где? – моя, обычно довольно сдержанная, родительница в этот раз совершенно не скрывала своей истерики.

– Давно ли мы с Вами на «Вы», мама?

– Еще и издевается, подонок! Мы вас потеряли с Машей! Вас уже неделю нигде нет!

@@@

Следующие несколько месяцев я прожил с непрекращающимся ощущением нереальности всего, что меня окружало. Все происходящее не имело ко мне никакого отношения. Неизвестно, что больше влияло на никогда не покидающее чувство бесконечно обволакивающего меня тумана: то ли антидепрессанты, прописанные мне каким-то психотерапевтом – другом моей мамы, то ли то, что, несмотря на строжайший запрет, я запивал эти таблетки алкоголем, то ли навязчивая забота всевозможных родственников, которым невозможно было объяснить, что нет никакой необходимости круглосуточно находиться рядом со мной, то ли просто-напросто то, что я беспрерывно курил – две-три пачки сигарет в день стали вполне обычной нормой.

Как выяснилось почти сразу после моего возвращения домой, Маша исчезла навсегда на следующий день после той самой субботы, когда я начал пить. В последний раз она разговаривала по телефону со своей подругой утром в воскресенье – через сутки после того, как я ушел из дома. В понедельник она не появилась в своем офисе.

А примерно через неделю после моего возвращения ее машину нашли почти полностью сгоревшей километрах в двадцати от города. Машино тело так и не было обнаружено, но мы все практически сразу признали, что продолжать поиски бессмысленно, что, в общем-то, и так все понятно. Особенно старался это признать недавно назначенный главный прокурор нашего города, которого, судя по его личному пьяному признанию в разговоре со мной тет-а-тет, «никогда в жизни так не прессовали».

Статус основного подозреваемого с меня сняли буквально в течение суток, потому что мое алиби было железобетонным: банковская карта, мобильный телефон и еще несколько десятков свидетелей моего «непотребного аморального поведения» [так дословно было написано во всяческих протоколах и прочих ментовских документах] верно служили мне надежной защитой даже от истеричных воплей моей тещи, которая орала что-то там в стиле: «Да вы посмотрите на него – сразу же видно, что больной, убийца, псих, наркоман!»

Слишком поздно смерть моей жены показала мне, что измена – это не самое страшное и не самое подлое, на что способны женщины. Никогда в жизни я не был окружен таким вниманием и показушной заботой немногочисленных подруг, редких знакомых женского пола и каких-то бывших однокурсниц, имена которых я никак не мог вспомнить. Даже жена того чувака, с которым Маша трахалась в тот злополучный вечер, проявляла ко мне недвусмысленный интерес.

Я их вполне понимал, проблемы нет: на Машином банковском счете оказалось около четырех миллионов рублей, которые достались, ясное дело, мне. А еще квартира, в которой мы жили. Ну и так, по мелочи – небольшой онлайн-магазин хэндмейда [наш совместный проект], пара гаражей и тридцать тысяч акций «Сбербанка».

@@@

А на дорогостоящую клоунаду с похоронами пустого гроба я не пошел. Не смог.

Пусть это звучит глупо, инфантильно и нелепо, но вот та самая копилка, наша первая совместная покупка – керамический голубой слон с выпученными глазами, от которого я долгое время не мог оторвать взгляд, когда валялся на диване в изнеможении от Машиного предательства, – для меня важнее, чем пафосный памятник на кладбище.

@@@

Новогоднюю ночь я провел в полном одиночестве в купе почти пустого вагона поезда, едущего в Москву. Желание уехать из нашего города появилось у меня уже давно, но окончательное решение я принял в самом конце декабря, когда в очередной раз обнаружил себя уже четвертые сутки валяющимся в кровати перед телевизором в окружении пустых бутылок и банок, набитых окурками. В принципе, мне было все равно куда ехать, лишь бы сбежать из этого болота родственных и дружеских, постоянно пересекающихся между собой, связей. В огромном чужом городе гораздо проще жить в полном одиночестве, не чувствуя себя изгоем: когда тебе надоедает окружение, можно просто снять квартиру в другом районе или начать ходить в другой бар на соседней улице без риска столкнуться с кем-нибудь из старых знакомых. В Москве вообще, в принципе, всем друг на друга наплевать и общение между людьми прекращается просто и без истерик – вы перестаете друг другу звонить и ставить лайки в инстаграме. Никаких претензий, банальная жизненная ситуация.

Именно это и было мне нужно: чтобы меня оставили в покое. Чтобы не лезли ежечасно со своими идиотскими вопросами «Как ты? Все в порядке?»

Тебе, блять, интересно, как я, и все ли у меня, блять, в порядке? Это же легко узнать – давай твою жену убьют через пару дней после того, как ты узнал, что она тебе изменяет! Посмотришь, как это. И каждый второй будет разговаривать с тобой с таким вот наигранно-печальным выражением лица, легонько поглаживая по плечу, мысленно высчитывая, достаточно ли долго он выражает свое сочувствие, и можно ли уже достать из сумки очередной ебаный бизнес-план, рассчитывая хапнуть пару миллионов: «Ну, дружище, несмотря ни на что, жизнь продолжается, надо двигаться дальше, вот у меня тут есть идея шикарная, давай обсудим…»

Да идите вы все нахуй! Двигайтесь дальше! Обсуждайте свои шикарные идеи. Меня оставьте там, где я есть, пожалуйста!

Москва, конечно, не спасла меня окончательно от всего этого шлейфа навязчиво заботливых родственников и знакомых, но предоставила гораздо больше возможностей прятаться от совершенно ненужного мне участия в моей жизни.

Мне в какой-то мере даже нравилось то состояние, в котором я находился: полнейшая отстраненность от происходящего вокруг. И это притом, что я был в центре событий. Как будто я превратился в камеру на съемках фильма – я все видел, слышал, я был там, где нужно было быть в каждый конкретный момент, но решения о том, что правильно, а что нет, принимает режиссер, находящийся где-то не совсем прямо вот рядом, и наблюдающий за картинкой на своем мониторе.

Режиссер же, судя по всему, решил уехать в небольшой внеплановый отпуск, поэтому камера работала самостоятельно и наснимала такого, что буйные ночные фантазии Тарантино по сравнению с этим – примерно как мультики «Гравити Фолз»: отличные, но детские…

@@@

Я снял относительно дешевую, огромную, но практически пустую двухкомнатную квартиру с высоченными потолками совсем недалеко от метро «Перово». По длинному коридору разносилось гулкое эхо, стоило лишь чуть-чуть пошевелиться, а звук упавшей на пол пустой бутылки мгновенно превращался в предсмертные вопли рушащейся многоэтажки. Кран на кухне, видимо, не желавший мириться с моим непрошенным соседством, извергал стоны проснувшегося после недельного запоя чахоточного бомжа. Единственным положительным моментом во всем этом позднесталинском великолепии была гигантская двуспальная кровать, которой я в первый же день заменил кишащее насекомыми подобие дивана с отваливающейся спинкой. Кровать эта, кстати, так ни разу и не стала свидетельницей чьего-либо еще присутствия кроме меня – даже мысли о сексе с кем-нибудь [кроме Онегиной] вызывали во мне кипящее чувство негодования и брезгливости. К тому же, антидепрессанты, как известно, практически полностью подавляют хоть какое-то желание.

Приезжавших изредка навестить меня родственников я всегда предусмотрительно селил в одной и той же гостинице на Большой Дмитровке, ссылаясь на удобство проживания в центре [наглое вранье, конечно же] и паразитируя на собственном ощущении траура и желании переживать свою боль в одиночестве.

Впрочем, каким-то образом мне постоянно удавалось отбиваться от настырного желания родителей и прочих приезжать ко мне. К тому же, безлимитный мобильный тариф и практически ежедневные перетерки в скайпе создавали иллюзию, что я так и продолжаю жить в соседнем с ними районе нашего города.

Целыми днями я ничем не занимался. В смысле, ничем полезным и содержательным. Я либо валялся на своей безразмерной кровати, в стотысячный раз пересматривая одни и те же фильмы и сериалы, либо, не обращая внимания на время суток и погодные условия, шлялся пешком по городу, забираясь иногда в такие дебри, о существовании которых имеет представление не каждый коренной местный житель. Учитывая то, что спал я от силы три-четыре часа в сутки и постоянно пил, бесполезно пытаясь спастись от этой выматывающей бессонницы, каждый взгляд в зеркало обнаруживал на той стороне реальности бледно-серое изможденное лицо с мешками под глазами, впалыми щеками и острыми скулами.

На этой же стороне бытия я постоянно наблюдал самые разные, необъяснимо удивительные, картины и ситуации.

Я видел, как в четыре часа утра на пустом бульваре в районе «Тульской», в полной тишине, под слабым светом уличного фонаря, девушка передает двум мужчинам грудного ребенка, укутанного в какое-то нелепое одеяльце. А затем, мелко дрожа и растирая слезы по лицу, долго смотрит вслед автомобилю, на котором они уехали.

Я видел, как немолодой, отлично одетый мужчина в недешевом ресторане вальяжно и снисходительно провожает своих приятелей со словами: «Я с вами не пойду, у меня здесь еще одна встреча», а затем, когда они исчезают из вида, судорожно доедает все, что осталось на их тарелках.

Я случайно стал свидетелем того, как торгуют фальшивыми паспортами на Казанском вокзале.

В заброшенном и подготовленном к сносу здании где-то на Каширском шоссе я обнаружил целое общежитие спайсокуров – десятка три отвратительно выглядящих тел, забившихся в единственную комнату с целыми окнами. Не уверен, что все они были живы, когда я их видел.

Я видел полчище крыс, нападавших на проходивших мимо собак.

И очень-очень много чего еще…

Удивительно, но за все это время обследования самых злачных московских территорий я ни разу не попал в угрожающую мне ситуацию: никаких наездов, разборок, драк. Юные гопники в спальных районах, сбившиеся в агрессивные стаи и цепляющие всех на своем пути, смотрели сквозь меня своими пустыми глазами. Ночные полицейские патрули уступали мне дорогу. Даже вокзальные бомжи проходили мимо, не пытаясь стрельнуть сигареты и мелочь. Ощущение собственной неуязвимости будоражило, затягивало, заставляя все глубже и глубже погружаться в эту опасную игру. Впрочем, я уверен, что все эти «опасности» существовали лишь в моем уставшем и полуотключенном воображении. Но без придумывания интригующих подробностей и фантомных страхов мои «приключения» оказались бы просто пьяными бесцельными шатаниями по безразличному городу в тщетных попытках найти выход в другую реальность.

Подобные пьяные променады, кроме совершенной бессмысленности, имеют еще один побочный эффект: многочисленные, такие же бессмысленные, краткосрочные знакомства. Сосед по барной стойке в какой-нибудь забегаловке, мужик, которому ты добавил десятку на пиво в очереди в магазине, стайка шумных первокурсниц, впервые прогуливающих лекции, суровая дама, попросившая подтолкнуть машину, заблудившийся в незнакомом районе подслеповатый профессор – все эти одноразовые «друзья на час» заставляют на короткое время вынырнуть из постоянно преследующего тебя липкого морока однообразных мыслей и непрекращающегося пережевывания своих кошмаров. И вот ты уже придумываешь на ходу свою очередную биографию, полную красочных подробностей, совершенно не преследуя цели кого-либо обмануть. Это просто разновидность психотерапии: «навру с три короба, пусть удивляются».

Знакомство с Максом было, на первый взгляд, из той же серии: в половине десятого утра в среду мы были единственными посетителями одного бара в районе Чистых Прудов. Я пил ром с колой, а он водку с тоником. Мы даже не разговаривали, уставившись на большой экран, висящий на стене напротив, который показывал нам сначала Snatch, а потом Rock’n’Rolla, но пару раз, соблюдая негласный алкогольный этикет, приподняли бокалы навстречу друг другу. В районе полудня Макс, несколько пошатываясь, все же подошел ко мне, протянул руку, представляясь, похлопал по плечу, а затем неуверенно вышел, растворившись в хозяйничавшей на бульварах метели.

Я же предпочел остаться внутри, переместившись на удобный диван в углу рядом с розеткой, куда я немедленно воткнул зарядник для телефона. Мерзкий колючий снег и подлый ветер, нападавший на прохожих из многочисленных в этом районе арок, терпеливо ждали меня, но я не торопился на эту встречу. Бар работал круглосуточно, wi-fi был бесплатным и без пароля, а бармены явно любили всякую приятную для меня музыку: небанальный трип-хоп, разудалый девичий панк и ранний период творчества братьев Галлахеров. И, в целом, какая разница, где [ту] пить?

На улице уже начинало темнеть, когда кто-то уверенно поставил на мой столик бутылку джина и насмешливо спросил:

– Давно пьешь?

@@@

Макс был профессиональным мошенником. Безусловно талантливым, на грани гениальности, безупречно обаятельным проходимцем, который каким-то совершенно неясным мне способом заставлял людей верить ему и добровольно отдавать деньги. Даже получив возможность обзавестись легальным бизнесом, Макс выбрал сферу, максимально удаленную от честности и этики: его компания занималась регистрацией и перепродажей фирм-однодневок, оформленных на подставных учредителей.

В начале своей карьеры он разъезжал по провинции, представляясь сотрудником MTV, и проводил фальшивые «кастинги» на роль ведущих разных программ, существовавших лишь в его голове. Кроме денег, которые [конечно же, добровольно] несли ему юные и не очень «соискатели», желавшие попасть на экраны в обход «официальной» процедуры, Макс не брезговал обедами-ужинами, за которые он не платил, бесплатными ночевками, ну и, конечно же, сексом с самыми разными девицами, а иногда и их мамашами. Затем в разное время он был народным целителем и предсказателем будущего, продавцом фальшивых дворянских родословных, организатором различных премий, присваивавших какие-то невероятно нелепые титулы за баснословные деньги, ну и так далее.

К моменту нашего знакомства Макс был уже достаточно обленившимся и устроившим свою бытовую жизнь гедонистом, получавшим удовольствие от неспешного приятного времяпрепровождения, алкоголя и общества наивных дурочек на одну ночь.

Он родился в какой-то деревне в Ярославской области, чего, конечно же, дико стеснялся, не имел никакого образования, кроме средней школы, а в Москве оказался совершенно случайно, во время службы в армии: он служил в воинской части в Наро-Фоминске, где был личным водителем кого-то из начальства.

Даже вырвавшись из своего колхозного ада и навсегда порвав с ним любые связи, Макс так и остался ментальным плебеем. Он постоянно стремился доказать всем вокруг совершенно не понятно что, туманными намеками демонстрировал свою ненавязчивую причастность к чему-то [по его мнению] значительному, небрежно упоминал о знакомствах со знаменитостями. Он, что характерно, прекрасно разбирался в чрезвычайно дорогих вещах: одежде, автомобилях, мобильных телефонах, украшениях, пентхаусах на Лазурном берегу, которые, несмотря на свою относительную обеспеченность, никогда не смог бы себе позволить. Жил он в неоправданно дорогой съемной квартире на Маяковке, стричься ходил в Chop-Chop, территорию за пределами Третьего транспортного презрительно называл «деревней», покупал продукты в «Елисеевском»… В общем-то, выглядело это, безусловно, очень комично и нелепо, но в исполнении Макса во всей этой надменной напыщенности было столько убедительной обаятельности и шарма, присущего настоящим авантюристам, что наблюдение за его жизнью приносило искреннее наслаждение. Все это напоминало бесконечный фильм с Адриано Челентано в главной роли.

Впрочем, Макс не был пустословным мелким разводилой, у него на самом деле было гигантское количество разнообразных знакомств во всевозможных инстанциях и офисах. И иногда у меня складывалось ощущение, что каждый второй из этих знакомых был его должником. Например, он с какой-то невероятной легкостью буквально за неделю и очень скромные деньги сделал мне шенгенскую визу на три года. Он никогда не платил за такси – хозяин одной из транспортных компаний таким образом возвращал Максу очередной, как мне кажется, безразмерный долг. Очень часто его приглашали на разные закрытые вечеринки, недоступные простым смертным. Иногда он брал меня с собой. Правда, этим вылазкам в совершенно чуждый мне мир каждый раз предшествовала капитальная промывка мозгов [моих]: мне говорилось, что «так выглядеть стыдно даже у бабушки на даче под Воронежем», что «в парикмахерскую нужно ходить не в удобном кресле посидеть, а все-таки стричься», что «если уж напялил этот уродский свитер, то хотя бы рукава не растягивай» и всякое многое прочее.

Незаметно и быстро Макс стал неотъемлемой частью моей жизни. Мы довольно часто [пару раз в неделю] проводили вместе время. В остальном же все осталось, как и раньше, просто картинки, мелькающие перед глазами, очень разнообразились. Но ощущение бессмысленности, бесцельности и бесполезности всего происходящего вокруг никуда не делось.

Я, конечно же, очень удивился, когда при очередной встрече Макс вместо обычного ворчания по поводу моего внешнего вида [что-нибудь вроде «тебе почти тридцать лет, а у тебя на футболке Кик Бутовски!»] внезапно произнес:

– Я тебе работу нашел.

Мой организм, за несколько месяцев отвыкший от проявления каких-либо эмоций, пометавшись между яростным возмущением и холодным недоумением, смог выжать из себя лишь довольно нейтральное «зачем?».

– Затем, что хватит тебе пережевывать все это в голове. Невозможно уже на тебя смотреть. Еще немного – и ты выйдешь в окно вслед за очередным окурком. И все равно будешь так же придурочно улыбаться, как сейчас.

– Макс, а тебе-то это все зачем?

– Хер его знает. Сам не пойму. Почему-то не все равно…

@@@

Работать, несмотря на все мои опасения, оказалось на удивление просто и приятно. Офис находился буквально в паре минут ходьбы от «Третьяковской», что уже значительно радовало: дорога от дома до работы занимала всего около получаса. Ежевечерние неспешные прогулки после рабочего дня в самые разные стороны [то до «Добрынинской», то до Арбата через Болотную площадь, то просто бесцельный маршрут вдоль набережной] вполне удовлетворяли мой ненасытный интерес к наблюдению за прохожими и постоянно меняющими внешний облик окрестностями. А на моей визитной карточке после имени и фамилии была указана должность: «SMM-специалист». Впрочем, визитки были мне совершенно без надобности: я практически ни с кем не общался даже в офисе. Не было необходимости. И это меня тоже вполне удовлетворяло.

За пару первых недель пережевав новость о новом, молодом и неженатом сотруднике, небольшой [человек тридцать], преимущественно женский, коллектив благополучно оставил меня в покое. Не так-то просто общаться с вечно молчащим, рассеянно слушающим и показательно безразличным коллегой, особенно если у тебя столько важных дел: невыплаченный кредит на ненужную машину, которую каждое утро необходимо умудриться припарковать где-то недалеко от офиса, беспощадная, никогда не прекращающаяся, корпоративная бойня за очередное повышение и беспросветные одинокие вечера в компании кошки и ленты инстаграма.

Рабочие обязанности были скучны и монотонны, но тем не менее не оставляли много свободного времени на потакание пагубным слабостям и непрекращающееся копание в собственной тоске. Целыми днями я занимался тем, что поддерживал жизнедеятельность многочисленных аккаунтов компании в самых разных социальных сетях: выискивал и адаптировал контент, отвечал на комментарии клиентов, мониторил упоминания бренда в новостных лентах и т. д.

Зарплата, конечно, была условно-приблизительной и едва покрывала ежемесячную дань, которую я перечислял хозяйке квартиры, в которой жил. Впрочем, [спасибо моей покойной жене] я еще долгое время не должен был испытывать потребности в деньгах. К тому же, совсем недавно родители очень удачно продали мою квартиру [жить после всего случившегося я там все равно не собирался никогда], а за пару недель до моего трудоустройства Макс, узнав, что у меня есть акции «Сбербанка», буквально в течение получаса договорился с кем-то об их довольно выгодной продаже.

И вот я, богатый и абсолютно свободный от отношений и какой-либо собственности, целыми днями сидел в своем крохотном уголке опен-спейса, со всех сторон закрытый перегородками, добровольно отстранившись от безудержного карнавала корпоративного блядства, царящего вокруг. С точки зрения психотерапевта [того самого друга моей мамы, который подсадил меня на антидепрессанты], очень положительно отозвавшегося о том, что я вернулся к работе, это называлось «восстановление навыков коммуникации, социальная адаптация после переживания утраты». Что ж, пусть будет так, мне все равно.

@@@

Лето выдалось душным и очень медленным.

Ощущение, что я был кинокамерой на съемках какого-то фильма, никуда не делось. Все происходящее по-прежнему не имело ко мне никакого отношения, но если раньше сюжет, несмотря на всю свою абсурдную бессмысленность, был хотя бы динамичным, то сейчас невидимый режиссер увлекся совершенно другой манерой: долгие нудные общие планы, угнетающая тишина в кадре, вязкое ощущение неотвратимо приближающейся катастрофы. И поскольку выключить или перемотать фильм не было никакой возможности, оставалось только одно желание: чтобы уже скорее случилось хоть что-нибудь!

Я два раза уезжал из Москвы на выходные [в Петербург и Прагу] и оба раза остался жутко разочарован. Дурацкие города с идиотской архитектурой и неоправданной манией величия.

Я зачем-то начал учить испанский язык, но после двух или трех раз перестал ходить на занятия. Не могу рационально объяснить оба поступка: ни зачем начал, ни почему бросил.

Некоторое время я серьезно размышлял о том, чтобы купить квартиру где-нибудь на окраине города или в Подмосковье – имеющихся денег вполне хватило бы даже на бюджетную «двушку». После пары недель почти ежедневных поездок по разным районам с мерзкими типами, которые почему-то называли себя «маклерами», я отказался от этой затеи. Мне не хватало моральных сил устраивать быт.

Я очень много работал. Я докатился до того, что мне выплатили квартальную премию и в полтора раза повысили оклад.

Вершина карьеры! Невероятнейший успех для молодого провинциального журналиста и начинающего алкоголика, планомерно и совершенно сознательно избегающего состояния трезвости. Если когда-нибудь в википедии появится статья про меня, этому эпизоду будет посвящен отдельный [несомненно, самый большой] абзац.

А пил я действительно много и почти постоянно. Я находился в том эйфорическом состоянии, когда каждодневное употребление – это еще не тяжелая и чрезвычайно изматывающая необходимость, основная работа и ненавидимая данность, а очень даже увлекательный и завораживающий процесс. Когда еще не все равно, что пить и чем закусывать, когда ты еще проводишь в алкогольных отделах магазинов продолжительное время, изучая этикетки самых разных напитков, а не идешь привычным коротким маршрутом до нужной полки. И в барах ты пока еще не слышишь в качестве приветствия фразу «Как обычно?», даже не успев занять свое постоянное место за стойкой.

Пользуясь тем, что в мой [самый дальний] закоулок офиса практически никто и никогда не заглядывал, а при необходимости другие сотрудники общались со мной по электронной почте, я начал пить и на работе тоже. Зачем ждать вечера? К тому же, светлый ром, смешанный в легкий коктейль со спрайтом, и с закуской в виде миндальных орехов оставляет лишь еле уловимый [и довольно приятный] запах, который очень легко спутать с дорогим парфюмом.

Я не искал себе оправданий, не придумывал отговорок, не собирался никому ничего объяснять, мне просто нравилось пить.

А еще лето выдалось очень душным и чрезвычайно медленным. Необходима была машина времени, чтобы перескочить через это выматывающее затишье. И, кажется, я ее нашел.

@@@

Впрочем, неотвратимое приближение осени пугало меня гораздо больше, чем повторяющиеся, монотонные, ничем не отличающиеся друг от друга дни этого лета: в сентябре была годовщина Машиных похорон. Вслух это пока не обсуждалось, но я чувствовал, что все от меня ждут каких-то решений и действий по этому поводу. В идеальном варианте эти пресловутые безликие «все» рассчитывали, что в этот день я приеду в наш город, съезжу на кладбище в сопровождении свиты из родственников, а затем будут поминки, нелепые речи, коллективный просмотр фотографий и всякая прочая невообразимо фальшивая чушь, которая не имеет никакого отношения к тому, что случилось год назад.

Причина исчезновения моей жены так и не была установлена, тело не найдено, уголовное дело прекращено, а родственники [в том числе и я] признали ее погибшей при невыясненных обстоятельствах. Мне прислали копию свидетельства о смерти, но я даже не смог открыть конверт.

И мне совершенно не хотелось никуда ехать. И дело не в том, что памятник на кладбище не вызывает у меня даже минимальных эмоций и внутри я не вижу никакой связи между ним и Машей. И не в том, что мне абсолютно не хотелось видеть других Онегиных – тех, что остались живы. Больше всего мучений доставляла возможность встречи с ее истеричной мамашей, заражавшей своей слабоумной психопатией все вокруг в радиусе километра. И причина была даже не в том, что я не хотел снова погружаться в этот бессмысленный и бесконечно мучительный кошмар самокопания, когда ежеминутно в голове возникает вопрос: «а если бы все было по-другому?»

Дело совершенно не в этом. Причина была максимально далека от всех этих, переживаемых, в сущности, усилием воли деталях.

Причина была в том, что я не мог ее простить.

То, что было у нее с тем самым коллегой [и только ли с ним одним?!] – это не мимолетный эпизод, не то, что называют дебильным словом «интрижка», это не одноразовая пьяная случка на загородном корпоративе. Это полноценный роман, «связь», «отношения» [какое бы еще более идиотское слово подобрать?], это целенаправленный и циничный обман.

«Мне так удобно!» – плевала она мне в лицо в тот самый день, когда мы виделись в последний раз. И это было обиднее всего.

Обеспечение удобства – вот, оказывается, какой была моя роль в Машиной жизни. Наивное, ни о чем не догадывающееся прикрытие. Составная часть легенды. Надежный тыл лицемерного комфорта. Необременительное приложение к собственным прихотям, позволяющее сохранять лицо в обществе. Идиот, добровольно и с удовольствием обеспечивающий соответствие социальному статусу [ведь, без сомнений, было «все как у людей»].

Именно поэтому я и не мог простить Машу Онегину.

Осознание и многократное пережевывание этого в собственной голове иногда доводило до приступов какого-то безысходного отчаяния, которые пока что заканчивались едва переносимыми головными болями, от которых не помогали лекарства, и пьяным беспамятством.

И еще мучило то, что я не мог высказать ей свою обиду.

Именно поэтому я не хотел и не собирался ехать на ее поминки. Но и не поехать я не мог – многочисленные объяснения с родителями, родственниками и друзьями выматывали еще больше.

Как это обычно и бывает, если ничего не делать, ситуация разрешается сама собой совершенно неожиданным образом. В один из последних дней августа в мой офисный загончик внезапно нагрянул сам генеральный директор нашей компании, очень странный мужчина неопределенного возраста, которого в офисе за глаза называли Шуриком. У него была смешная подпрыгивающая походка и дурацкая привычка подтягивать свои короткие штаны во время разговора. Казалось, что ему все происходящее жутко неприятно, и он хочет накрыться своими джинсами с головой, лишь бы только не участвовать во всем этом.

– А это ты у нас, кажется, из Энжска? – не здороваясь, спросил он.

– Ну да…

– Вот и отлично. У нас там был один поставщик, с которым мы сейчас уже не работаем, но там осталось столько вопросов по документам. В общем, нужно туда съездить и все порешать. Никто из бухгалтерии не хочет этим заниматься, поэтому я решил поручить это тебе.

– Но…

– Да-да, я знаю, это совсем не твои обязанности, но это моя личная просьба, не рекомендую отказываться. Зайди в бухгалтерию к Лене, она тебе все объяснит и купит билеты. Удачи!

Он ускакал так же стремительно, как и появился. Забавно, что если завтра мы случайно столкнемся с ним в запутанных коридорах нашего офиса, он снова, склонив голову, прищурится и спросит: «А вы у нас, простите, кто? Я, видите ли, забыл…» Сегодня же, по всей видимости, я был вполне идентифицируемым объектом под кодовым названием «парень из Энжска».

Мне ничего не оставалось делать, кроме как топать в бухгалтерию, задыхаться от резкой вони духов бухгалтерши и вникать в проблему. Мы тут же купили мне билеты на поезд туда и обратно. Получалось, что я приеду в родной город за четыре дня до Машиных поминок.

Что ж, это было вполне приемлемым для меня решением проблемы. Я мог совершенно спокойно уехать, не дожидаясь «дня икс», но при этом обвинить меня хоть в чем-нибудь было бы довольно затруднительно.

Я вернулся на свое место, сел в кресло, уставившись в пол, глубоко вздохнул и…

@@@

…и немедленно выпил.

@@@

Родной город встречал дождем и несговорчивыми таксистами.

Я торговался просто из интереса – в любом случае от вокзала до дома моих родителей каждые пятнадцать минут ходит вполне удобная маршрутка, да и багажа у меня не было. Так, легкая сумка. Трусы, коньяк, носки, футболка. Типичный набор одинокого туриста.

Ненавижу ездить в такси. Все эти ватные разговоры про несправедливость жизни и незримых властителей судеб в Кремле. Как будто это я лично засунул тебя в дребезжащую коробку с приклеенным на скотч зеркалом заднего вида. Драйвер, очнись! Оглянись назад – где-то в своей судьбе ты повернул не в ту сторону, хули ты мне-то жалишься, упырь?

– Останови на углу.

– Да чай подвезем до подъезда!

Блять! Я же сказал – тормози на углу, сука!

Лужи, лужи, лужи, трещины в асфальте, сломанный кодовый замок на двери подъезда. Цветочки на подоконниках. Треснутое зеркало в лифте.

Здравствуй, мама!

Ой, сынок, что случилось?

Вот, мамуль, тебе подарок. Знаю, у тебя спина болит – ортопедическая подушка.

Мама, не трогай, ну подумаешь – щетина.

Не ври мне, сын. Что случилось?

Надо отцу позвонить.

Ой, у нас и позавтракать нечем. Картошечки сварить?

И, наконец, главный вопрос: «Ты решил все-таки на поминки приехать?»

Моя детская комната. Все переставлено, но то тут, то там – напоминания. Пыльный пустой аквариум, который я не забрал с собой, потому что Маша не любит рыбок. Постер с Кобейном на невидной от входа стороне шкафа. Даже погремушка-попугай, которую я так любил грызть в детстве. Смешная школьная фотография в новой рамке. Мой первый компьютер. Он уже давно не работает, но никто так и не решится его выбросить. То самое синее одеяло, в которое я так любил «нырять», представляя, что это море.

Чорд.

Я сейчас либо расплачусь.

Либо срочно нужно выпить.

Какое-то несколько напряженное и почти молчаливое чаепитие в компании с мамой, когда каждый избегает важного разговора, быстро настроило меня на рабочий лад. Нужный мне офис находился на другом конце города, поэтому я вполне насладился часовым путешествием на общественном транспорте с пересадкой. Почему-то очень люблю старые дребезжащие трамваи с холодными даже летом пластиковыми сиденьями, на которых сначала жутко неудобно сидеть, а потом невозможно заставить себя встать, даже когда ты уже приехал. Наблюдая из окон трамвая за неспешной жизнью города, в котором я вырос, я снова ощутил свою полную непричастность ко всему происходящему. Уже ставшее таким привычным, но до сих пор удивляющее состояние, когда все не всерьез, все не по-настоящему. Дивный сон коматозника. Трамваи в нашем городе [в отличие от известной песни] ходят кругами, поэтому я позволил себе растянуть удовольствие – проехал десятка полтора лишних остановок, но все равно приехал туда, куда мне и было нужно.

К моему приезду тщательно подготовились, поэтому возня с бумагами заняла всего пару часов, осталось лишь дождаться приезда генерального директора, который должен был что-то там подписать, и получалось, что завтрашний день становился для меня совершенно свободным. С одной стороны, это очень хорошо – я уже почти решился все-таки съездить на кладбище, чтобы просто успокоить родителей. В конечном итоге, постоять минут десять с печальным лицом у памятника – не такая уж и сложная задача. Пусть даже он не имеет никакого отношения к моей погибшей жене. С другой стороны, знакомые улицы и всплывающие в памяти маршруты снова навевали какую-то невыносимую тоску. Хотелось бежать, бежать, бежать без оглядки, спрятаться, укрыться и никогда больше не возвращаться сюда.

Через полчаса блуждания по центру, я остановился возле входа в ресторан, где когда-то так любил обедать. Офис редакции, где я раньше работал, находился за углом, минуты три пешком. В голове даже проскользнуло еле уловимое желание зайти поздороваться с бывшими коллегами, но я тут же выбросил из головы эту нелепую мысль. Я позвонил менеджеру той компании, где был с утра, сказал, что за документами приеду завтра, и открыл дверь в ресторан.

– Двести пятьдесят водки и апельсиновый фреш, – даже не здороваясь, произнес я, едва только ко мне подбежала официантка.

@@@

Конечно, это была совершенно идиотская идея – начинать пить в час дня, особенно когда ресторан стал наполняться обитателями окрестных офисов, стаями прибывающими на бизнес-ланч. О, эти баловни судьбы, везунчики! Мало того, что работают в центре [здесь это особенно важно], так еще могут себе позволить не таскать на работу гречку в пластиковых контейнерах и не стоять в очереди к единственной в офисе микроволновке! Едва ли не самый важный корпоративный ритуал – поход на бизнес-ланч, ежедневный маленький «выход в свет». Томные, едва заметные, кивки головами знакомым, выложенные на всеобщее обозрение айфоны, обсуждение важнейших деловых вопросов таинственным полушепотом, повторяющиеся из раза в раз муки выбора, что взять на десерт – чизкейк или тирамису…

Мое полуденное пьянство кричаще выделялось на фоне благопристойного собрания элиты местного планктона. Почему же вам всем есть дело до того, кто и чем занят за соседними столиками? Неужели всего год назад я тоже был частью этой самопровозглашенной касты? Ужас.

Еще двести пятьдесят!

Пить водку в одиночестве – очень нудное занятие. Для этого определенно нужна компания. Само действие опрокидывания содержимого рюмки внутрь себя просто требует каких-то предварительных [ласк] слов, повода. Вот, например, виски и вермуты – совсем другое дело. Это эгоистичные напитки. Логика процесса совершенно другая. Наверное, именно поэтому уже через полчаса мне все это жутко надоело и я решил уйти.

Бесит, когда в поле зрения нет официанта.

Еще больше бесит этот фашистский закон о запрете курения.

Я даже не успел как следует разогнать в себе привычную злость, как произошло нечто, что навсегда изменило реальность.

Никогда еще в жизни я так быстро не трезвел. Как будто мне рассекли голову и впихнули туда кусок льда. Будто я вынырнул со дна глубокого колодца. Я открыл глаза после длительной глубокой комы. После трехмесячной больничной пытки мне сообщили, что диагноз ошибочный, что у меня нет рака. Кто-то зло со всего размаха ударил мне по яйцам. Я больше не Саманта Кейн, теперь я снова Чарли Балтимор. Полный рехаб.

– ГДЕ. ТЫ. ЭТО. ВЗЯЛА.

Это был не вопрос, это был вопль.

Я держал подошедшую официантку за кулон, который висел у нее на шее. Она, бедняжка, почти стукнулась носом о стол, за которым я сидел. Вообще-то, я хотел сорвать кулон с нее, разорвав цепочку, как бывает в фильмах, но, к сожалению, и это тоже голливудское вранье – не так-то просто это сделать [попробуйте].

С разных концов ресторана к нам уже бежало несколько человек. Мне было все равно.

В своей правой руке я держал тот самый кулон, который почти три года назад подарил Маше Онегиной. Мой личный дизайн [стилизованные буквы М и О], дорогое белое золото, а вместо пробы – ее дата рождения. Собственно, я и схватился за него, чтобы рассмотреть «пробу».

И я не ошибся.

@@@

После пары ударов в лицо [мое], некоторого количества разбитой посуды, перевернутого стола и воткнутой в пиджак охранника вилки [вообще-то, я целился в лицо], мы переместились в кабинет администратора заведения.

Я все так же держал в руке тот самый кулон.

Все-таки я сумел оторвать его. И отдавать уже не собирался.

Полицию решили не вызывать и теперь я рассказывал свою историю: про смерть Маши, про подаренный кулон и про то, что мне чрезвычайно интересно узнать, где же эта девушка-официантка его взяла. В конечном итоге мои извинения были приняты, несколько пятитысячных купюр окончательно погасили ситуацию, а девушка, наконец, рассказала, что украшение ей буквально пару недель назад подарил ее парень.

– Я же Оля Москвина, понимаете? Это мои буквы – «о» и «м».

– Получается, что не твои, – мрачно подвела итог Ирина Александровна, администратор ресторана.

Я пытался сохранять спокойствие, мозгом понимая, что девочка ни в чем не виновата, а уже тем более нет никакой вины других сотрудников ресторана. Внутри же у меня все кипело, в голове пульсировало, мне нужно было что-то делать. Я внезапно выбрался из добровольно натянутого на себя кокона безразличия и отрешенности, жизнь снова обрела некоторый смысл.

– Звони парню своему, дура! – это снова Ирина Александровна.

Спустя несколько минут, едва попрощавшись, я уже вылетел из ресторана и, прыгнув в первое подвернувшееся такси, мчался в какой-то автосервис, где работал этот самый парень официанточки – Игорь.

Ехали мы всего минут пятнадцать, не больше, но мне казалось, что я путешествую поездом «Москва-Владивосток». В голове проносились десятки вариантов дальнейших действий. Я никак не мог остановиться на чем-то одном. Конечно, все это было бесполезно до разговора с Игорем, но чем-то же надо было себя занять. Единственное, что я прекрасно знал – я не буду привлекать к этому делу ментов. Совершенно бессмысленное дело, опять все затянется на долгие месяцы и ни к чему не приведет. Я сам, я все сделаю сам. Я, как-никак, журналист, я умею собирать фактуру, анализировать и делать выводы.

Игорь оказался щупленьким невзрачным пареньком, такой типичный забитый пэтэушник. Хороший будет муж для официанточки Оли – пугливый, добрый, старательный, честный. Он безо всякого выпендрежа рассказал мне, что кулон этот купил за какую-то смешную сумму у соседа-наркомана, добровольно выдал адрес и отказался от денег, которые я пытался ему всучить.

К этому времени я уже решил, что буду делать.

@@@

Привыкнуть можно к чему угодно. Это я знаю абсолютно точно.

Например, уже лет пятнадцать я живу, практически ничего не слыша правым ухом. Глупая случайная подростковая травма, разорванная барабанная перепонка, неудачная операция – и вот я уже давным-давно привык к тому, что все песни, играющие в плеере, звучат у меня где-то в левой половине головы. Привык держать телефонную трубку исключительно у левого уха. И к тому, что не могу участвовать в разговоре, если еду за рулем, с тем, кто сидит справа от меня.

Я с детства привык к тому, что в семье моих родителей не принято вслух обсуждать денежные вопросы. Всегда все решалось как-то урывками, недомолвками. Вообще, недосказанность – это основной принцип этих странных семейных отношений. Это совершенно не мой стиль и в любых других случаях я могу и предпочитаю говорить о деньгах открыто и честно, но как только подобные разговоры возникают среди меня и родителей, я сразу же следую давным-давно принятым правилам игры.

Я привык к тому, что в компании моих сверстников я чаще всего похож на чьего-нибудь младшего брата, которому случайно повезло потусоваться со старшими, и никогда не обращаю внимания на шутки по этому поводу. Кто же виноват, что уже годам к двадцати пяти почти все мои одноклассники превратились в солидных дядек, обсуждающих «взрослые» проблемы, а я все так же ношу нелепые джинсы и полосатые свитшоты с растянутыми рукавами?

Я уверен, что каждый может рассказать пару сотен историй про то, как кто-то там довольно быстро сменил свои привычки, когда изменился уровень доходов или родился ребенок. Или кто-то там бросил курить. Или тот самый «кто-то там» попал в аварию.

А сейчас я сидел на лавке возле какого-то дома в не очень знакомом районе, курил уже черт знает какую сигарету подряд и понимал, что за прошедший год я так и не привык жить без Онегиной.

Я так и не смог научиться… Да ничему!

Я настолько привык к ее милым капризам и слабостям, что стал воспринимать их как нечто само собой разумеющееся.

Меня совершенно не раздражало то, что она всегда путала надписи push и pull на дверях магазинов и ресторанов.

Каждый раз, когда я просыпался посреди ночи уже после ее смерти, я безуспешно и настойчиво пытался нащупать рукой ее ноги, разбросанные на постели в позе «бегущего оленя» и проверить, не замерзла ли она.

Мне нравилось целыми днями шляться с ней по огромным торговым центрам в поисках какой-нибудь нелепой куртки, которую она увидела в каком-нибудь фильме.

Только сейчас я понял, что в своей новой московской квартире я расставил все свои бритвенные принадлежности, шампуни и прочую ванную лабуду именно так, как она любит – лицевой этикеткой [там, где название] вперед.

Все. Я теряю время.

Еще этот дождь размазывает сопли по лицу.

Нет, я не плачу. Это не слезы. Нет.

@@@

Научиться общаться с совершенно незнакомыми пьяницами и торчками очень легко. Их всех [кроме, собственно, болезненной зависимости] объединяют плохая память, совершенно необъяснимая гордость и удивительное умение моментально ориентироваться – нальет тебе этот случайный прохожий или нет. Нужно сразу же начинать разговаривать с ними как со старыми знакомыми [ «Здорово! Как дела? Давненько я тебя не встречал!»] и они тут же признают в тебе старого знакомого. Поэтому, когда я, набрав нужный мне номер, нагло проорал в домофон: «Да открывай уже, заебал!», подъездная дверь моментально открылась, а когда я поднялся на третий этаж, на пороге квартиры стоял очень потрепанный тип маленького роста и неопределенного возраста, который чесал заросший подбородок и щурился, пытаясь меня узнать. Я, не давая опомниться, затащил его в квартиру, закрыл за собой дверь и, доставая из внутреннего кармана куртки бутылку водки [из которой я специально предварительно отпил граммов пятьдесят], утрированным шепотом произнес: «Ну че, твоя дома, нет? Или во двор пойдем?»

Чувак, среагировав лишь на бутылку, неопределенно махнул рукой. Это означало что-то вроде «проходи, все нормально». Тут уже в полный голос я радостно начал безостановочно врать:

– А я, видишь, мимо проезжал, вспомнил, что ты тут живешь! Думаю, зайду по старой памяти, а то я как переехал, так и не виделись! Чо, как живешь? Какие новости?

Квартира была типичным жилищем много лет беспробудно пьющего человека: оборванные и расписанные всякой чушью обои, липкий от грязи пол, покосившаяся мебель, засранная до приступов тошноты плита, треснутое зеркало, валяющиеся по всем углам грязные вещи и пустые бутылки. Мы прошли в комнату, мой только что обретенный «старый приятель» устало рухнул в хлипкое кресло, покрытое обрезком ковра.

– Чо, закусь есть? – спросил я, открывая бутылку.

– Там, – он вяло махнул рукой в сторону кухни.

Тут я заметил на столе неоткрытую бутылку лимонада.

– О, нормально, запьем.

Я разлил водку в принесенные с собой пластиковые стаканчики: ему побольше, себе совсем чуть-чуть. Делать все нужно было очень быстро – неизвестно, сколько времени мы пробудем тут наедине. Мы быстро выпили, я тут же разлил по второй.

Водка пошла чуваку на пользу. Взгляд немного прояснился, появилась способность более или менее внятно разговаривать.

– Я… видишь… с утра вставился… кумарит теперь… и спать не могу…

Ну что ж, пора.

– Ты где, сука, вот это взял? – я потряс перед его лицом Машиным кулоном. Другой рукой, надавив на горло, я прижал его к спинке кресла, чтобы он не мог встать.

Его зрачки резко расширились, он дернул головой вправо-влево, а затем резко крикнул:

– Не мое!

– Узнал, сука? – я резко, но не очень сильно ударил его в скулу.

– Не мое!

– Не пизди, сука! – еще один удар в лицо, на этот раз посильнее.

– Я… Да я… Не брал… Не мое!

Раз, два, три. Стой, хватит пока. Еще забью до потери сознания. Он сжался в кресле, затравленно глядя в коридор.

– ГОВОРИ! УБЬЮ НАХУЙ!

Он попытался встать, но я осадил его чувствительным пинком прямо в подбородок. Хорошие у меня ботинки, подошва тяжелая.

В этот момент в коридоре раздался шум, как будто кто-то упал. Черт! Тут есть кто-то еще. Из квартиры выскочить я уже не успевал. Я еще раз сильно зарядил этому уроду ногой в лицо, он вскрикнул, согнулся пополам, закрыв лицо руками. Я оглянулся по сторонам, схватил стул, резко выдохнул и шагнул в коридор. В полутьме видно было плохо, но кто-то довольно большой явно пытался встать с пола, не очень владея собственными движениями. Я не стал ждать, пока этому телу будет удобно бить меня, размахнулся и со всей дури грохнул ему стулом по спине. Тело обмякло и снова рухнуло на пол.

Я включил свет. На полу лежала массивная женщина, чуть слышно издавая невнятные стоны. В полуметре от нее валялся пистолет. Я подобрал его, и сердце у меня заколотило так, что отдавалось в ушах – боевой, огнестрельный. Но патронов внутри не было. Ну, по крайней мере, не застрелила бы.

Пора было, конечно, отсюда валить. Я попытался перетащить тело в комнату, чтобы не терять из вида, но эта тяжесть оказалась не для меня.

Мой недавний собутыльник все так и сидел, раскачиваясь в кресле и закрывшись руками. Я поднял его голову – верхняя губа была разбита, вся рожа в крови. Для верности я еще раз [не очень сильно] ткнул кулаком ему в челюсть и спокойно повторил, приставив пистолет к его горлу:

– Где ты взял этот кулон?

Из коридора раздавались какие-то булькающие стоны. Я начал терять терпение. Было страшно. Очень страшно.

– Где ты это взял, сука?!

– Это не я! – неожиданно он заговорил быстро и внятно. – Это мы с Серегой подрезали у Витька-барыги. За хмурым ездили, у него там на полке валялось, Серега подрезал, а потом я у него.

– Адрес? Адрес говори!

– Я не знаю адрес. Дом знаю, адрес не знаю. На Краснозаводской, дом с красными воротами, за поворотом, где автобаза. В звонок звонишь, говоришь, что от Скрипки за хмурым, он открывает.

Слишком просто. Так не бывает.

Я еще раз ударил его, он захрипел и шепотом снова затараторил:

– Где автобаза, за поворотом, красные ворота, от Скрипки за хмурым…

Я отшагнул на полметра и с размаху влепил ему ногой в челюсть. Голова дернулась, он закатил глаза и с тяжелым стоном сполз с кресла, снова ударившись головой о подлокотник. Он замер, я ткнул его ногой, он слегка дернулся, но глаза не открыл.

Я выглянул в коридор: бабища все еще валялась на полу, нелепо подергивая одной ногой. Я проверил, закрыта ли входная дверь, заглянул на кухню [ничего интересного там не было] и, переступив через бабищу, пошел вглубь квартиры, в другую комнату. Я искал телефоны – на случай, если они начнут звонить барыге, друзьям или кому угодно еще. Во второй комнате мебели не было вообще: заблеванный матрас на полу и пара выдвижных ящиков от письменного стола. На подоконнике валялась упаковка шприцев, какие-то пустые аптечные пузырьки, старые газеты, пара книг. Телефонов не было. Ногой я попытался отодвинуть матрас, а потом, сморщившись от брезгливости, перевернул его руками. Под матрасом тоже лежали шприцы, какие-то салфетки и шесть патронов. Я собрал их и сунул в карман куртки.

Я вернулся в первую комнату, быстро обшарил полки на стеллаже и снова не нашел ничего, кроме шприцев и каких-то пустых пузырьков. Больше искать было негде.

Я выключил везде свет, прихватил остатки водки и вышел из квартиры, закрыв снаружи дверь на ключ. Что ж, для того, чтобы выйти, им придется ломать дверь. Совершенно бессмысленное дело в их состоянии.

Я быстро прошел по двору, выбросил ключи в мусорный бак на углу дома и свернул налево – там невдалеке виднелось здание школы. Выходить на оживленный проспект с пистолетом в кармане было не очень хорошей идеей.

Сидя на лавке возле пустой хоккейной площадки, я позвонил маме, сказал, что буду поздно, что задерживаюсь по рабочим делам, чтобы меня не ждали и ложились спать [ «Завтра весь день свободный, а уезжаю только вечером», врать – так врать, что уж]. Быстро заглотив остатки водки из бутылки, я закурил и только сейчас взглянул на часы: всего лишь начало восьмого вечера. Время есть.

Ок, гугл, расскажи-ка мне о пистолете Макарова…

@@@

Краснозаводская – это, фактически, уже пригород. Небольшой район, отделенный от города лесополосой протяженностью в километр и небольшой речкой. Унылое место, где на дорогах с трудом видны остатки асфальта, положенного лет сорок назад. Когда я учился в университете, здешние гопники часто устраивали вылазки в центр, проводили облавы возле клубов, где проходили концерты местных групп. На память о тех временах на моей левой ноге навсегда остался шрам от удара заточенной отверткой. Сейчас, спустя десяток лет, те гопники выросли и разъехались по разным местам – кто по тюрьмам, кто по кладбищам, а оставшиеся превратились в беспрестанно поправляющих здоровье боярышником инвалидов. Но до сих пор, если встретить где-то на улице лихого «пацанчика» в полосатой кепке и штанах с лампасами, можно на сто процентов быть уверенным, что он именно с Краснозаводской.

Добродушный таксист, всю дорогу рассказывавший мне о том, что курить – это вредно, остановил машину на перекрестке у автобазы и [как мне показалось – искренне] посоветовал быть осторожнее.

– Может быть, тебя подождать? Тут, знаешь, опасно.

– Нет, спасибо. Я надолго.

И я не ошибся.

Нужный мне дом я нашел практически сразу: второе здание после поворота, ворота красного цвета. Не соврал друг-наркоша. Не совсем типичный, в общем-то, дом для этой местности: не деревянный, а кирпичный забор, насколько можно было разглядеть в сумерках – пластиковые окна.

Странно, но я не испытывал никакой неуверенности. Никаких сомнений. Никаких «а может быть не надо?».

Никакого страха.

А ведь никто не знает, где я нахожусь и что я делаю. Размышлять было некогда – я уже нажал на кнопку звонка.

– Что надо?

– Это Серега. От Скрипки. За хмурым.

– Ты один?

– Да, а ты?

Ответом на мой вопрос было противное пиликание и щелчок замка.

Я вошел в небольшой двор, за которым давно никто не следил – вокруг немногочисленных деревьев своей дикой жизнью существовала высоченная трава. Пройдя несколько метров, я остановился на пороге перед металлической дверью. Что делать-то? Звонка не было видно. Постучать?

Секунд через тридцать, которые я вполне мог бы отсчитать по стуку в своих ушах, разделив на три, зашуршал замок, дверь приоткрылась, звякнула цепочка.

В небольшую щель не было видно ничего.

– Сколько? – вдруг раздалось прямо мне в лицо.

– Два, – первое, что пришло мне на ум.

– Деньги давай.

Я протянул вперед руку на уровне своей груди и выстрелил. Пистолет я уже давно держал за спиной. Раздался хрип, в щель просунулась рука, пытаясь зацепиться за цепочку, а через секунду откуда-то снизу крик: «СУКА!»

Я просунул руку с пистолетом в щель и выстрелил наугад, вниз. Ответа не было. С той стороны двери лишь кто-то тяжело дышал.

Цепочку я снимал долго, не меньше минуты. Не так-то это и удобно делать, находясь снаружи [попробуйте]. Я распахнул дверь и слабый свет уличного фонаря помог увидеть, что после порога внутрь дома ведут три ступеньки, а там лежит довольно массивное тело. Я выстрелил еще раз, тело заорало. Я пытался нащупать какой-нибудь выключатель, но в конце концов просто осветил пространство телефоном.

Выключатель оказался на другой стороне, а Витька-барыга [если, конечно, это он] был здоровенным боровом метра под два ростом и килограммов на сто двадцать с лишним веса. Он валялся на полу, согнувшись пополам, хрипел и сжимал обеими руками себе живот. Я перепрыгнул через него, ударил ногой по голове сзади. Наклонившись, закрыл за собой дверь, повернул ключ, убрал связку в карман, отошел в сторону на пару метров, выставив перед собой пистолет:

– Есть кто еще?

Молчание.

Удар ногой в голову.

– Есть еще кто в доме?

– Нньеетфх…

– Повернись сюда, сука!

Тело пыталось шевелиться, но бесполезно. Я ударил его в спину. Еще раз. И еще. И еще раза три. В результате он перекатился с бока на бок, повернувшись ко мне лицом.

Судя по тому, что я увидел, оба выстрела попали ему в живот.

Я меткий, чо.

– Где ты это взял, тварь? – я сунул ему в лицо кулон с буквами М и О.

– Тбж… прм… счс… пршт… дбил… ты… пнмш… кто… я… ткой…

Сегодня прямо какой-то день ударов ногами в лицо.

– ГДЕ. ТЫ. ЭТО. ВЗЯЛ.

– Пшлнхуй…

Через несколько минут его лицо превратилось в кашу с кетчупом.

– ГДЕ. ТЫ. ЭТО. ВЗЯЛ. СУКА.

@@@

Я с детства много читал. В доме моих родителей нет ни одной книги, на которой не остались бы мои отпечатки пальцев. Та самая «Библиотека мировой литературы» на двести томов была мной освоена полностью еще до того, как я поступил в университет. Я один из тех немногих оставшихся, которые, прочитав скачанную бесплатно книгу в электронном виде, идут в магазин и покупают ее на бумаге, если, конечно, она понравилась. Я в какой-то степени даже жертва литературы – многие мои поступки [даже очень плохие] оправданы тем, что меня научили этому книги.

И возьмите кого угодно из великих и не очень писателей. Если отбросить всю эту напускную обремененность современными для них обстоятельствами, каждый писал лишь о внутренней борьбе человека со зверем внутри.

Ромео во все эти три дня безумного и фатального романа – просто альфа-самец, глава прайда, добивающийся случки с самкой другого прайда в борьбе за территорию.

Печорин [мой герой] – хладнокровный циник, жертвующий более слабым самцом, несмотря на свою внутреннюю приязнь.

Флегматичный Дориан Грей – лишь жертва своих неосознанных гей-страстей.

Да даже тот полковник, хлещущий солдата после бала, всего лишь показывает свою власть ради страсти.

И т. д.

В жизни есть только два определяющих понятия – страсть и месть.

Все остальное – придуманные фантазии

Какая [в жопу] любовь?!

Любовь – лишь небольшая, незначительная часть страсти.

Именно поэтому я не очень удивился, когда забил до смерти этого локального наркобарона. Пока он в очередной раз стонал, скорчившись в ужасе, я успел оглядеться в комнате: на специальных подставочках на стене висела бейсбольная бита. Спасибо.

И это была месть.

Перед смертью он прошептал лишь: «Там, в дальней комнате…»

@@@

Дом был небольшой, всего три комнаты. В одну из них вела металлическая дверь, закрытая на замок. Видимо, это и была та самая [ «дальняя»] комната, про которую мне прохрипел Витька-барыга.

Я еще раз проверил, закрыта ли входная дверь. Переступая через тело, едва сдержал приступ тошноты. Задернул, насколько было можно, все шторы, оставил включенной лишь одну настольную лампу, остальной свет погасил.

К закрытой двери подошел один из ключей из связки. Я четыре раза [до упора] повернул его в замке, достал из кармана пистолет и прислушался. Никаких звуков не было, лишь на улице, совсем рядом, негромко и лениво мяукала кошка, да где-то далеко еле слышны были заезжавшие на автобазу машины. В комнате за дверью было тихо. Я осторожно дернул дверь, она легко и бесшумно начала открываться. Сквозь небольшую щель не было видно совершенно ничего. Абсолютная темнота. Я открыл пошире. И еще немного. Ничего не менялось – темнота, тишина. Я закрыл дверь и осмотрелся вокруг. Никаких выключателей. Я достал телефон, приоткрыл дверь и просунул руку внутрь, одновременно нажимая на кнопку на панели телефона, чтобы включился экран.

Вдруг мне в глаза ударил резкий свет, от неожиданности я дернулся назад, телефон выпал из рук, дверь захлопнулась, а я свалился на пол. В комнате послышалось какое-то шевеление. Я вскочил, снова открыл дверь и с пистолетом в вытянутой руке застыл перед входом в комнату. Лампы, видимо, включались и выключались от фотоэлементов, реагирующих на движение при пересечении порога, потому что сейчас в комнате снова было темно. Я прищурился и осторожно провел рукой вперед-назад. Свет снова включился, я на секунду зажмурился, но когда открыл глаза, увидел всю небольшую комнату целиком.

В этот момент в моей голове произошло землетрясение. Или сверхскоростной полет в космос. Все, что существовало до этого вокруг этой комнаты, моментально испарилось, превратилось в большое и бессмысленное ничто. Я стоял один посреди вакуумной пустоты, простирающейся во все стороны на миллиарды световых лет, а все, что осталось от вселенной, было в этой крошечной [квадратов на 8] комнате.

Прямо передо мной за прочной решеткой, приваренной к стенам, полу и потолку, с небольшой, закрытой на амбарный замок, дверцей посередине, на металлической кровати с пружинами, покрытой одним лишь полосатым тонким матрасом, склонив голову и положив руки на колени [именно так, как заставляют делать детей в детском саду] сидела моя жена. Маша Онегина. Живая. Совершенно голая и невероятно худая. Такие изможденные тела я видел на фотографиях годами морящих себя голодом анорексичек. На руках и ногах очень сильно проступали вены, покрытые дорожками ранок от уколов.

– МАША! – казалось, заорал я, но на самом деле лишь почти беззвучно шевелил вмиг пересохшими губами.

Она медленно подняла голову и посмотрела на меня. Ее глаза, казалось, были затянуты какой-то пеленой. Совершенно безразличный пустой взгляд. Я так и стоял на пороге с вытянутой рукой, направив на нее пистолет. Это тянулось вечность. Или даже две. Мы, разделенные какими-то тремя метрами и целым годом жизни, молча смотрели друг на друга.

– Маша… Ты узнаешь меня?

Она смотрела на меня и молчала. Ее лицо и глаза не выражали ничего. Ни одного признака проявления эмоций, каких-либо реакций, мыслей.

Я наконец-то опустил пистолет и шагнул внутрь комнаты. Свет снова погас. Пока я сообразил, что нужно делать, чтобы опять стало светло, весь исчезнувший недавно мир вернулся на место. И в этом мире нужно было действовать очень быстро: необходимо было найти ключ от решетки, найти одежду для Маши и удирать отсюда, бежать, бежать, бежать, бежать…

Сейчас совершенно не было времени на то, чтобы думать, что же с ней происходило весь этот год, какие ужасы случились с ней в этом месте, насколько глубока и обратима ли ее насильная наркозависимость, сможет ли она когда-нибудь вернуться к нормальной жизни, что нужно делать вообще, чтобы снова официально признать ее живой, посадят ли меня за убийство барыги…

Я судорожно пытался подобрать ключ к замку от решетки из этой огромной связки. Было всего два похожих, но они не подходили. И я не мог понять – то ли это действительно не те ключи, то ли это оттого, что мои руки дрожат, и я не в силах с этим справиться.

– Виктор Алексеевич запрещает мне вспоминать тебя, – вдруг очень медленно и тихим полушепотом заговорила Маша. Она все так же сидела, сложив руки на коленях, и смотрела отсутствующим взглядом куда-то вдаль перед собой.

– Виктор Алексеевич говорит, что ты злой и не любишь меня, а он добрый и обо мне заботится. Он меня кормит, читает мне журналы, показывает картинки и приносит телевизор, чтобы посмотреть футбол вместе со мной, если я хорошо себя веду. А ты меня бросил и не любишь.

У меня дергался глаз, дрожали руки, сердце собиралось покинуть тело через уши.

– Уходи. Ты сейчас опять мне все испортишь. Уходи, пока Виктор Алексеевич тебя не увидел. Он опять меня накажет из-за тебя. Он не даст мне лекарство и мне снова будет плохо. Ты злой. Ты не любишь меня.

Все это она говорила очень медленно, монотонно, без интонаций, еле-еле слышно.

– Машенька… Ты… Я сейчас открою… Я сейчас заберу тебя, мы поедем домой, к твоей маме, я помогу тебе. Сейчас, сейчас, сейчас… Я открою.

– Нет. Уходи. Ты злой. Я болею, мне нужны лекарства, а ты злой и бедный, у тебя нет денег на мои лекарства. А у Виктора Алексеевича есть.

– Маша… Ты сейчас не понимаешь, что происходит. Машенька! Сейчас я тебя заберу, мы поедем домой. Все будет хорошо. Все будет как раньше.

Нужно было найти ключ от замка. Или ножовку. Или пилу, чтобы разрезать этот ебаный замок! Для этого нужно было уйти из комнаты, а я не мог. А она продолжала говорить. Она совершенно не слышала меня, она не смотрела на меня, она говорила что-то такое, что ей прочно вбили в голову за этот год. Она говорила, говорила, говорила.

– Уходи…

– Маша! Посмотри на меня! Посмотри, пожалуйста!

Она чуть дернула головой, но взгляд ее все равно был все так же устремлен куда-то за пределы мира. Я просунул руку сквозь решетку.

– Машенька! Дай мне руку! Подойди ко мне! Маша!

Она даже не шевельнулась.

– Посмотри на меня!

– Уходи. Из-за тебя Виктор Алексеевич опять меня накажет. Он добрый и не хочет меня наказывать, но я часто плохо себя веду. И я болею, мне нужны лекарства, а ты бедный и у тебя на лекарства денег нет.

Я выскочил из комнаты, свет погас, но я не стал включать его снова. Где искать ключ? Где могут быть какие-нибудь инструменты? За полчаса я перерыл две комнаты от пола до потолка, залез во все шкафы, перетряхнул все полки. Я даже обнаружил вход в погреб, которым явно давно никто не пользовался. В нескольких местах я нашел пару десятков пачек денег, кучу наркоты, штук семь мобильных телефонов, несколько упаковок теннисных мячей, запасы валокордина, йода и перекиси водорода, которых хватило бы на год работы небольшой аптеки, игральные карты с порно-картинками, несколько блоков сигарет, целый арсенал перочинных ножей, но нигде не было ни ключей, ни инструментов. Возможно, на улице есть какой-нибудь гараж или сарай [не зря же в связке столько ключей], но я боялся выходить из дома. Я метался по комнатам, чувствовал, что впадаю в истерику, и совершенно не знал, что делать.

Я вернулся в комнату к Маше. Она лежала на боку, сложив вместе руки и обхватив их ногами, глаза были открыты и все так же разглядывали бесконечно далекое нечто, невидимое мне. Снова включенный свет и мое появление опять никак не отразились на ее состоянии – никаких эмоций, никаких реакций.

– Маша! Маша! Машенька! – мои слова падали в бездонную пропасть и оставались без ответа, – Маша! МАША! Ты знаешь, где ключ от этой решетки? Может быть, ты знаешь, где он спрятан?

– Я не знаю. Ты уходи. Ты злой. Ты меня не любишь. Мне нельзя тебя вспоминать. Виктор Алексеевич меня накажет.

– Маша! Перестань! Нет больше твоего Виктора Алексеевича. Я заберу тебя сейчас, ты только скажи, где ключ…

Я внезапно почувствовал себя нехорошо. Навалилась слабость, закружилась голова. Я сел на пол, прислонившись спиной к стене, прямо напротив Маши. Теперь наши лица были на одном уровне, мы смотрели друг на друга. Точнее, я смотрел ей в глаза, а она – в непонятное и далекое нечто.

– Ты представляешь, ведь мы все решили, что ты умерла. Мы тебя похоронили. Я уехал жить в Москву, я и не думал уже, конечно, что мы снова встретимся, а тут, представляешь, так получилось…

Вдруг она закрыла глаза, вновь открыла через пару секунд и снова начала говорить. Теперь уже громче и как-то угрожающе.

– Я тебе еще раз говорю – уходи. Ты злой. Ты бросил меня. Ты меня не любишь. Мне нельзя тебя вспоминать.

Я вскочил, схватился руками за решетку и начал ее раскачивать. Я не знаю, на что я рассчитывал, но ничего не делать я не мог. Внутри все кипело, я разрывался от безвыходности. Нужно, конечно же, выйти на улицу, поискать во дворе что-нибудь, чем разломать замок. Нужно было бежать отсюда, быстрее бежать.

– Машенька! Это неправда! Я не бросал тебя! И я тебя люблю! Сейчас я придумаю что-нибудь, я тебя вытащу отсюда, мы поедем домой и все будет хорошо!

– Нет. Я с тобой не поеду. Мне нельзя. Ты злой и бедный. У тебя нет денег на мои лекарства, а я очень сильно болею. Виктор Алексеевич обо мне заботится, он меня кормит, дает мне лекарства, он добрый. А ты злой. Мне нельзя тебя вспоминать. Мне здесь очень хорошо. Я не поеду с тобой. Ты меня бросил. Ты меня не любишь. Я буду жить здесь, потому что здесь мне хорошо. Виктор Алексеевич обо мне заботится. А ты меня бросил. Я не поеду с тобой. Мне нужны лекарства. А ты бедный. И ты злой. А здесь мне хорошо. Мне здесь удобно. Мне так удобно.

МНЕ.

ТАК.

УДОБНО.

Я нажимал на курок до тех пор, пока у меня не свело руку. Как и почти все за последний год, это было совершенно необъяснимое и бессмысленное действие. В пистолете оставалось всего три патрона, да и первым же выстрелом я попал ей прямо в лоб, после такого не выживают. Тем не менее, я «стрелял» до тех пор, пока не свело руку.

МНЕ.

ТАК.

УДОБНО.

Три слова, которыми год назад она объяснила, почему не бросает меня, хотя и не любит. Всего три слова, которые довели меня до полной потери контроля над собой. Я даже не помню тот момент, когда я начал стрелять – сознание включилось лишь тогда, когда правой руке стало больно.

И теперь я, только что убив свою погибшую год назад жену, стоял в этой маленькой ужасной комнате без окон и даже не видел перед собой ее тела. Я видел лишь проблему: я в доме наркодилера, с оружием в руках, рядом со мной два трупа, на всей мебели мои отпечатки пальцев. И совершенно непонятно, что делать дальше.

А Маша…

А Маша Онегина погибла год назад при невыясненных обстоятельствах. У меня даже есть свидетельство о смерти.

@@@

В полной темноте я шел вдоль леса по обочине дороги, соединяющей Краснозаводскую с остальным городом. Был третий час ночи, все водители автобазы, приняв дежурные сто пятьдесят за ужином, уже давным-давно спали в своих квартирах, поэтому дорога была совершенно пустой. А кроме машин автобазы в эту сторону и так редко кто ездил, а уж тем более в такое время. Такси вызывать я не стал, чтобы не было лишнего свидетеля.

В сумке у меня на плече лежали все найденные в доме барыги деньги [около двадцати тысяч долларов], пара блоков сигарет и несколько бутылок дорогого алкоголя из его бара.

С моста через реку, отделяющую Краснозаводскую от соседнего района, было хорошо видно почти все немногочисленные дома этого нелепого местечка: вот несколько трехэтажных кирпичных бараков, вот здание котельной, а вот и те частные домики, среди которых затерялся и тот, откуда я недавно вышел. Огня еще не было видно. Дом капитальный, кирпичный, сначала дочиста выгорит изнутри, а уж только потом пламя прорвется через окна. Да и никто в этой глуши до утра, когда пора будет разбредаться по своим заветным похмельным местам, и не заметит пожара.

В гараже возле дома я нашел десятилитровую канистру бензина, и еще литров двадцать слил из бака стоявшей там же машины. Возможно, в гараже были и какие-нибудь инструменты, которыми можно было бы сломать замок и открыть решетку в дальней комнате, но уже в любом случае это бессмысленно. К тому же, я нашел ключ от этого замка – он висел на стене, возле которой я сидел, я просто его не увидел сразу, потому что все время смотрел только на Машу.

Все бессмысленно. Все бесполезно.

Всего через несколько часов я поеду по своим рабочим делам, а потом с родителями – на кладбище. Теперь это, наконец, имеет хоть какое-то значение – Маши Онегиной действительно больше нет. И я это знаю лучше всех.

А завтра утром я уже буду в Москве, приеду в офис, напишу заявление об увольнении по собственному желанию, соберу все свои немногочисленные вещи и уеду за пределы моей бескрайней, великой и глупой Родины. У меня шенгенская виза пропадает! А сколько есть безвизовых стран?! И денег у меня – миллионы.

В этом нет никакого смысла. Это просто исполнение желания бежать, бежать, бежать, бежать, бежать, бежать без оглядки, не останавливаясь и не раздумывая. И если остановишься хоть на секунду – навсегда останешься под завалами собственной боли и бесконечной ядовитой тоски, разъедающей изнутри.

@@@

Я не буду просить у тебя прощения, Маша. Разве мертвым не все равно? Я сам так и не смог тебя простить. И никогда не смогу. Давай оставим все как есть: ты будешь трагически погибшей в молодом возрасте красавицей, а я – страдающим и много пьющим вдовцом. Только теперь это будет уже по-настоящему.

Мне так удобно.

(с) 2014, Москва-Самара-Ульяновск

Оглавление

17 оргазмов весны

  Disclaimer

  Часть 1

  Часть 2

  Часть 3

Маша Онегина Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg