Любовь по Цикенбауму рассказы Игорь Павлович Соколов
© Игорь Павлович Соколов, 2015
© Игорь Павлович Соколов, дизайн обложки, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Вечер на Оке
Когда-то мы умрем и ляжем в Вечность, даже не хочется верить, что это когда-то произойдет… Однако Цикенбаум говорит, что надо выпить водки и позвать девчонок, а его несчастной студентке Стелле опять хочется пива…
– Но где же пива я тебе найду, говорит уже выпивший со мной Цикенбаум, – если очень хочешь, то сходи и попроси у Бога, Бог он добрый, – он всегда и для всех все найдет! И тогда Стелла с нами тоже выпила водки, решив, что бесцеремонно просить у Бога пива…
– А тебе не кажется, что мы все уже давно умерли, – говорю я Цикенбауму, и он неожиданно соглашается. Мы сидим с ним и со Стеллой на берегу Оки и пытаемся сказать что-то очень важное, но у нас не всегда это получается…
– Да разве это так уж важно, живем мы, или уже умерли, говорит вдруг Стелла уже отхлебывая водку прямо из бутылки, – нет, главное, я захотела пива, а вы меня специально споили водкой, чтобы я заснула, а вы наслаждались мной по очереди!
– Ты так смело говоришь, что я уже стыжусь самого себя, – покраснел Цикенбаум, – и вообще, зачем тебе пива, когда есть водка?!
– Это ужасный напиток, с него все время я падаю замертво, – призналась неожиданно Стелла…
– Все мы давно уже мертвые, – говорю я и раздевшись догола, бросаюсь с удовольствием в Оку…
– Неужели нам дано увидеть себя мертвыми?! – неожиданно вслух задумывается Цикенбаум и обнимает Стеллу…
– И зачем нам хотеть опять того, что раньше уже было, – говрит Стелла, опять отхлебывая водку…
– Ты хочешь сказать, что мы раньше уже умирали, – встрепенулся Цикенбаум, обнимая ее..
– Все будет вновь и мы все опять не раз повторимся, – засмеялась Стелла, закусывая водку цветущим цветком одуванчика…
– Так я тебе и поверил, – усмехнулся Цикенбаум…
– А мне, кажется, что там где-то за тьмою прячется Бог, сказал я, выходя из воды…
– т Он как будто тоже сошел с ума, – рассмеялся Стелла, и прыгнув ко мне, обняла меня и упала со мной в траву…
– Так не честно, – сказал Цикенбаум, – оценку-то тебе по философии ставлю я, а не он!
Стелла только отмахнулась от него рукой, продолжая самоупоенно насиловать меня…
– И где ее только этому учили?! – удивился Цикенбаум, но через некоторое время он вообще перестал для нас существовать… Мы удалились с сладкое волшебство проникновения через себя в другую Вселенную…
А Цикенбаум горько плакал, он даже рыдал и тогда, когда мы вернулись обратно на землю и стыдливо отползли друг от друга…
– Меня никто совсем не любит, – всхлипнул профессор Цикебаум, – если только за оценку, а так по настоящему никто! И зачем я живу?!
– А думаешь мы знаем?! – зло усмехнулась Стелла…
– Мы вообще ничего не знаем и не хотим знать, – поддержал ее я…
– Н-да! – вздохнул Цикенбаум, – и почему я такой несчастный?!
– Ну, иди ко мне, я тебя пожалею! – со смехом обняла его Стелла, но он оттолкнул ее от себя, и на какое-то время мы погрузились в великолепное молчание… Солнце уже садилось за лесами, его лучи алым блеском отражались в реке, в ее спокойном и мудром течении… И наши жизни тоже протекали спокойно как волны Оки, уже никогда не возвращаясь назад…
Цикенбаум уже давно доживает свой век в богадельне, Стелла неудачно вышла замуж, спилась и повесилась, а я все еще живу и даже захожу иногда сюда повспоминать наш прошлый вечер на Оке, ведь тогда со мною что-то такое важное было, как и с этими прекрасными и совершенно несчастными беззащитными людьми…
Ночь в горах Карадага
На Крымское побережье быстро опустилась ночь, а мы в это время слушали тишину в отрогах Карадага…
Мы почти доползли до Чертова пальца… Внизу плескалось Черное теплое море… Яркая луна освещала наши задумчивые лица…
– Эх, сюда бы с девчонкой забраться, – мечтательно вздохнул Цикенбаум.
– А я разве не девчонка, – обиделась Стелла.
– Ты изменщица, – усмехнулся Цикенбаум, глядя на нас со Стеллой…
Мы словно в знак согласия с ним слились в долгом поцелуе…
– Вот, скажи, зачем ты ее взял?! – обратился ко мне Цикенбаум.
– Потому что она этого захотела, и потом нам с ней хорошо! – удивился я…
– Вот, так всегда, всегда я один и никому не нужен, – покачал головой Арнольд Давыдович.
– Ну, не преувеличивайте, профессор, – засмеялась Стелла, – уж мне-то известно, сколько вы девчонок охмурили!
– Ну, так уж и охмурил, – и Цикенбаум достал из сумки бутылку водки, которую мы стали пить втроем из стаканчиков, сидя на камнях и вглядываясь в ночное волнующееся море…
– Вот, скажите, профессор, а вы верите в Бессмертие?! – спросила Стелла, прижимаясь ко мне…
– Ну, раз, так красиво кругом, то, конечно существует, – кивнул Цикенбаум…
– Какое простое объяснение! – удивился я…
– Эх, дети мои! – обнял нас душевно Цикенбаум, – мы вечны, потому что можем любить, а Любовь вечное чувство!
– Согласна! – закричала Стелла, и ее крик тут же эхом прокатился по горным ущельям Карадага… И даже посыпались камни, вниз по склону к морю, хотя это Арнольд Давыдович их специально толкнул ногой…
Свет луны холодный и желтый ярко озарял наши мечтательные лица…
– Представляете, – сказал Цикенбаум, мы стоим с вами на той самой тверди коры земной коры, которая существовала еще миллионы лет назад, и здесь когда-то ползали динозавры!
– Да, – согласился я, снова целуя Стеллу…
– И почему они исчезли?! – задумалась Стелла.
– Наверное, потому что они были только промежуточным экспериментом Творца в создании человека! – вздохнул Цикенбаум…
– Значит, мы не исчезнем?! – спросила его Стелла…
– Ну, это не проблема, главное, куда исчезнуть, – улыбнулся Цикенбаум…
– А, что вам известно, куда мы все исчезнем?! – спросил я профессора…
– Неизвестно, но догадываюсь куда, поэтому давайте выпьем за жизнь где бы она не была, и с кем бы нас не сводила, – поднял свой стаканчик Цикенбаум и мы все втроем чокнулись…
– А тебе хочется меня? – шепнул я Стелле…
– Охота! – засмеялась Стелла, и профессор неожиданно быстро исчез за Чертовым Пальцем, а мы со Стеллой слились в сладком и нежном поцелуе…
А потом я проник в ее нежное тело, и плакал от счастья, а Стелла ласково гладила меня по голове и говорила ласковые слова… А на следующий утро мы увидели, выходящего к нам из-за Чертова Пальца Цикенбаума, идущего к в обнимку с известной поэтессой Маргаритой Розовской, после чего мы вчетвером спустились с гор Карадага в Коктебель, где продолжили наше романтическое пиршество…
Незабываемая ночь в Карадаге
Через день мы опять отправились к Чертовому Пальцу, на этот раз вчетвером, я, Цикебаум, Стелла и известная поэтесса Маргарита Розовская… По дороге Маргарита Розовская сломала каблуки на обеих туфельках и поэтому профессору Цикенбауму пришлось ее нести на своих плечах… Правда последнее время поэтесса сидела больше года на японской диете и ничего кроме мидий и креветок с тунцом и икрой летучей мыши не ела, поэтому Цикенбауму было относительно легко. Сначала мы искупались в Лягушачьей бухте и немного погрелись на солнце, а ближе к ночи забрались в горы к Чертовому Пальце, где опять пили водку и мечтательно вздыхая, глядели на море и на лунную дорожку…
– Эх, сейчас бы услышать какой-нибудь волнующий стих, – с улыбкой взглянул на Маргариту Розовскую профессор Цикенбаум.
– Ну, что ж, если вы хотите?!
– Конечно хотим! – закричали мы, и Маргарита несколько раз откашлявшись и будто птичка прочистив себе горлышко, стала нам нараспев читать свои волнующие стихи…
Страсти бушуют как волны в камнях, Морем безумным объят Карадаг, С тьмою кромешною ко мне в Естество Входит со стоном твое Колдовство… Я умираю, но только на миг, — Счастье рождает волнующий крик, Кучкой бакланы дрожат на скале И тоже находят сказку себе… Вечное Пламя в бегущей крови В нас возникает как шум из волны, Куда мы летим все – туда да сюда, Круги оставляя лишь после себя…Цикенбаум неожиданно расплакался и, горячо обняв Маргариту, расцеловал ее…
– Ну, это ж надо, какие прекрасные стихи! – говорил он нам, снова разливая водку по стаканчикам, – за такой талант, как и за сам Карадаг надо обязательно выпить…
И мы выпили, и опять погрузились в нежное молчание… Я целовал Стеллу, Цикенбаум Маргариту… В перерывах мы снова пили водку и снова слушали необыкновенно красивые стихи Маргариты, чье грудное бархатистое меццо-сопрано просто завораживало нас, и мы все плакали, а потом обнимали и целовали ее от восторга, а потом опять разбредались по парам и целовались, я со Стеллой, а профессор с Маргаритой…
– Вот, если бы эта ночь не заканчивалась никогда! – мечтально вздохнул Арнольд Давыдович…
– А она и не закончится никогда, – убежденно сказала Маргарита, – она останется навечно в наших сердцах!…
– Ты говоришь о ночи как о покойнике! – засмеялась Стелла…
– Да, я люблю сравнивать все мертвое с живым, как свет с тьмою! – вздохнула Маргарита…
– Боже, какая она необыкновенная! – и Цикенбаум опять обнял Маргариту…
– Боже, какая она умная, – усмехнулась Стелла…
– Не обращай на нее внимания, она просто завидует твоему таланту! – усмехнулся Цикенбаум, глядя на нас со Стеллой…
– Нет, я не завидую, я даже сочувствую! – улыбнулась Стелла…
– Отчего же?! – удивилась Маргарита…
– Наверное, от того, что все талантливые люди очень одиноки!
– Фи, какая глупость! – поморщился Цикенбаум…
– Нет, она права, – печально поглядела на всех Маргарита…
– И ты хочешь сказать, что тебе и со мной одиноко?! – обиделся Цикенбаум…
– Нет, просто я думаю, что ты никогда не сможешь понять мой внутренний мир!
– Достаточно, того, что я чувствую тебя как женщину! – крикнул Цикенбаум, и его крик эхом прокатился по горным отрогам Карадага…
– Безумец! – вздохнула Маргарита и поцеловала Цикебаума, зажмурив от счастья глаза…
И мы со Стеллой тоже слились в дивном поцелуе…
– Вот, скажи, почему мне так с тобой хорошо?! – обратился к Маргарите Цикенбаум…
– Наверное, потому что я очень чувственная женщина!
– Я тоже очень чувственная женщина! – крикнула Стелла с вызовом…
– Нет, я чувственная! – крикнула Маргарита…
– А я тебе говорю, что я! – крикнула Стелла…
– Эй-эй! Вы только не подеритесь – испугался Цикенбаум….
– И зачем ты взял Стеллу?! – обратился он ко мне…
– А ты зачем взял Маргариту?!! – удивился я…
– Потому что нам с ней хорошо! – крикнул Цикенбаум.
– Вот и нам тоже с ним хорошо! – крикнула за меня Стелла…
– Это просто какое-то безумство, – вздохнул я…
– Кажется на нас так действует Карадаг, – взволнованно прошептал Цикенбаум, – вы не чувствуете, как кружится голова…
– Чувствую! – сказала Маргарита, поеживаясь в его объятиях…
– И я чувствую! – сказал Цикенбаум…
– Кажется, вы просто перепили! – засмеялась Стелла…
– Нет, я сейчас точно отрежу язык этой дерзкой девчонке, – рассердился Цикенбаум…
– Не обращай на него внимания, он, кажется, действительно перепил, – шепнул я Стелле…
– Чего вы там шепчетесь как шпионы! – крикнул Цикенбаум, вырываясь из объятий Маргариты…
– Угомонись, они просто объясняются в любви, – дернула его за руку Маргарита…
– Вот так всегда, одни объясняются в любви, а другие в головокружении, – жалобно поглядел на нее Арнольд Давыдович.
– Не завидуй, мы тоже сейчас будем объясняться с тобой в любви! – притянула его к себе за галстук Маргарита…
– Профессор, а почему у вас галстук одет поверх футболки?! – засмеялась Стелла…
– Чтобы вы не забывали, что я профессор, – обиделся Цикенбаум…
– А если я забуду, то вас кондратий хватит?! – не унималапсь Стелла…
– Слушай, уйми, свою девчонку, а то я не знаю, что с ней сделаю! – топнул ногой профессор…
– Стелла, уймись! – попросил я…
– А если не уймусь, что тогда будет?! – еще громче засмеялась Стелла…
– Кажется, у нее истерика, – вздрогнула Маргарита, и днйствительно через какое-то мгновение Стелла разрыдалась…
– Я же говорил, что на нас Карадаг так действует! – нахмурился Цикенбаум…
Но я его не слушал, а обняв утешал плачущую Стеллу…
– Ну, что с тобой, скажи, – просил я…
– Ничего, отстань! – ревела Стелла, внезапно отбиваясь от меня кулаками…
– Позвольте я ее успокою, – сказала Маргарита и подойдя к Стелле обняла ее и стала что-то шептать на ухо, а потом неожиданно поцеловала в губы…
– Это все Карадаг действует! – прошептал мне Цикенбаум…
– Да уж, – вздохнул я… А потом резко подошел к ним, и оттолкнул Маргариту от Стеллы, – я ее сам как-нибудь успокою!
– Как хотите! – усмехнулась Маргарита и опять бросилась в объятья к Цикенбауму…
– Это просто какая-то сумасшедшая ночь! – улыбнулась на меня сквозь слезы Стелла…
– Я люблю тебя! – прошептал я…
– А я тебя люблю сильнее! – закричала Маргарита…
– Может, мы уже разойдемся по парам, – вежливо кашлянул профессор, к тому же я думаю, что все ценное мы уже друг другу сказали!
– Действительно, кажется, пора расходиться по парам, – заметила Маргарита, еще крепче обнимая Цикенбаума за шею…
– Да, уж, моя дорогая, пойдем, я послушаю твои замечательные стихи, – и они ушли за Чертов Палец…
– Почему ты плакала?! – спросил я Стеллу…
– Потому что я очень много думала о себе!…
– И что ты думала?
– Просто я думала, почему ты до сих пор никак не сделаешь мне предложения!
– Но мы же всегда можем это сделать потом, – задумчиво поглядел я на море…
– Как бы это потом не превратилось вро всегда, – грустно вздохнула Стелла…
– Ну, что ты в самом деле, здесь так здорово, красиво, а ты ищешь проблемы! Кстати, а что тебе шептала Маргарита?!
– Она призналась мне в любви! – неожиданно улыбнулась Стелла…
– В Любви?! – ошарашено выдохнул я…
– Но она же поэтесса, и ей просто по природе необходимо все время в кого-то влюбляться, – простодушно заморгала глазами Стелла…
– Надеюсь, ты в нее не влюбилась?!
– А тебе-то что?!
– Как что, я же люблю тебя!
– Ну, ладно, не обижайся, —нежно обняла меня Стелла, но стоило мне ее поцеловать в шею, а потом в губы, как она вся сразу же обмякла, а я хищным зверем тут же проник в ее сладостное лоно… Она дышала глубоко и часто, и временами шептала: милый, как хорошо мне с тобой…
И снова проваливалась в забытье… А внизу о камни плескались морские волны, и чудилось будто это бывшие до нас здесь люди оплакивают навеки свою светлую и великую Любовь… Мы провели незабываемую ночь на Карадаге, а утром мы со Стеллой были уже не такими близкими и родными как ночью… Что-то изменило ее облик…
А когда они с Маргаритой обнялись, поцеловались и даже расплакались, то мы с Цикенбаумом даже как-то встревожено переглянулись … Что-то действительно с нами со всеми случилось и мы были уже не такими, как были вчера ночью у Чертова Пальца… И обратной дорогой, уже не Цикенбаум, а Стелла несла на себе Маргариту…
– Тебе не кажется, что они как-то странно изменились, – шепнул мне Цикенбаум…
– Да уж, – согласился я с ним, глядя, как Стелла страстно целует сползшую с нее Маргариту… И так всю дорогу они целовались, когда Стелла делала передышку…
– Это все Карадаг! – убежденно прошептал профессор, – это он на нас так действует…
– Не знаю, не знаю, – вздохнул я…
– И о чем вы там шепчетесь? – засмеялись две влюбленные женщины, но мы мудро промолчали…
И так всю дорогу мы с Арнольдом Давыдовичем шли понуро позади них, и молчали, лишь иногда тихо насвистывая себе под нос марш Мендельсона…
Ярко горело солнце, на морских скалах сидели стаи бакланов, дул легкий бриз с моря и вроде бы светлая радость заполняла нас, даже не взирая ни на какие странности, которые в нас пробуждал огромный и величественный Карадаг…
Красавица местного разлива
– Это красавица местного разлива, – шепнул мне Цикенбаум.
– Угу! – кивнул я головой. Мы опять сидели на берегу Оки и пили водку под еще дымящийся шашлычок.
Перед нами сидела необычайная красавица, которая была уже чересчур пьяна и сыпала исключительно ненормативными междометиями…
– У, водка, нах, шашлычок, зае, ваще! – при этом она еще умудрялась пить и закусывать почти одновременно…
– Слушай, – шепнул я Цикенбауму, – неужели у вас такие девы учатся?!
– И не говори, прям, не девы, королевы! – усмехнулся Цикенбаум…
– Вы, чё, там шепчетесь, нах?! – она даже кинула в нас пустой бутылкой, которая просвистела над головой профессора Цикенбаума.
– Ты чего с ума сошла?! – возмутился Арнольд Давыдыч…
– Неча была спаивать, ученый, бля-нах! Или сексу, нах, захотелось?! – с нахальной улыбкой она сорвала с себя платье и, закрыв глаза, целеустремленно растянулась на травке в одних изумрудных стрингах…
– Да уж! Последний курс! – вздохнул смущенно Цикенбаум…
– Неужели она уже на последнем курсе?! – удивился я…
– А, что ты хочешь, сейчас молодежь повсюду деградирует, они кроме общения в инете и в своих аськах ничего не знают! Давай, лучше выпьем! – Цикенбаум с огорчением поглядел на нашу спящую красавицу и разлил водку по стаканчикам, и мы молча чокнулись…
– Да уж! А вот раньше бывало, сидишь с какой-нибудь студенткой, а она тебе «Незнакомку» Блока по памяти читает или Марину Цветаеву! – неожиданно оживился Цикенбаум…
– Мне нравится, что вы больны не мной! – вдруг громко захохотала наша лежащая на травке красавица…
– Так ты все слышала, Элеонора?! – изумился Цикенбаум.
– А то, бля-нах, – икнула девчонка.
– А может, покупаемся?! – предложид я.
– С удовольствием, нах! – и девчонка со смехом нырнула с берега в Оку…
– Как бы не утонула?! – забеспокоился Цикенбаум…
– Так иди, спасай! – усмехнулся я…
– Да, куда мне, я же пьяный! – свернул губы трубочкой Арнольд Давыдыч…
А девчонка между тем не выныривала…
Я мигом сбросил с себя брюки и рубашку и нырнул в воду и почти сразу наткнулся на ее тело, я тут же вытащил ее на берег и стал делать искусственное дыхание, одновременно делая массаж грудной клетки…
– Твой мать! – закричал расстроено Цикенбаум…
Через мгновение она выдохнула из себя воздух с водой и я ее тут же приподнял, подложив под ее голову свое колено…
– Молодец! – обрадовано похлопал меня по плечу Цикенбаум…
Через некоторое время мы сидели у костра и слушали, как Арнольд Давыдыч рассказывает о раскопках древних курганов в Крыму, а Элеонора страстно целовала меня в губы и часто вздыхала как ребенок…
А Цикенбаум все говорил и говорил, и кажется, что таким образом он заговаривал свой стыд и свою одинокую неприкаянность, с какой многие великие ученые заканчивают свою удачную в науке и неудачную в жизни карьеру…
Еще через полчаса мы с Элеонорой чудно слились в одну пламенеющую бездну, в этой бездне исчезло все, – любовь, весна, красота, желания и мы сами, чтобы потом взамен нас пришли сливаться в эту же горящую бездну другие, но в этот миг в кустах цветущей сирени над нами волшебно пели соловьи, волны Оки шептались с берегом, окутанным вечернею дымкой, а одинокий профессор Цикенбаум сидел у костра и сам с собой беседовал о раскопках в Крыму…
В древних заклинаньях Цикенбаума
Странно, но Цикенбауму всегда не хватает женщин, может поэтому он так и суров к студенткам на экзамене, и так неожиданно ласков с ними наедине, когда они сами приходят к нему на пересдачу домой, и жадно впиваются в него юными светящимися глазами, и быстро стягивают с себя юбки, платья, джинсы…
Эстетика любовного исчезновения… Цикенбаум знает эту тему не понаслышке…
Не с одной девчонкой он изливался в небеса своей невидимой любовной энергией, уничтожая на время свое сознания и добиваясь умопомрачительного оргазма…
Арнольд Давыдович знал, как добиться ощущения самого сладкого наслаждения, после которого, по его словам, тебя ждет чувство абсолютной пустоты и покоя…
Так сравнивая волшебное лоно девы с пустым темным и загадочным пространством Вселенной, он с необыкновенной легкостью соблазнял множество девчонок, с которыми часто проводил восхитительные вечера на берегах Оки, в березовых рощах или в раскидистой и высокой дубраве, с шашлыком или барбекю, и почти всегда с мягкой водкой на березовых бруньках и с салом, он умел производить впечатление своими заоблачными стихами, которые так вкрадчиво нашептывал уже по уши влюбившейся в него девчонке, которая была готова с любимым профессором пересечь любое таинственное пространство, ради тех самых чудных ощущений, из которых и складывалась ни с чем несравнимая легкость проникновения, которую Цикенбаум почему-то все время сравнивал с загробным Царством, цитируя иногда по памяти книгу Мертвых, и именно от него она вдруг с удивлением узнавала, что так ее назвал египтолог Лепсиус, но ее истинное название – «Рау ну пэрэт эм хэру», что означает «Главы о выходе к свету дня», и что весь перевод этой книги неверный, искаженный, ибо ни один перевод на свете не может передавать сокровенный смысл того, что знали посвященные египетские жрецы, мы можем, шептал профессор, видеть только часть суда Осириса над умершим, видеть как он, – царь и судья загробного мира сидит на троне с короной и жезлом, и плетью, которые означают власть, могущество и силу, и видеть как Тот и Анубис взвешивают на весах сердце покойного, этот незыблемый символ души не только у древних египтян, но и у многих других народов, и 42 бога всегда сидящие сверху Осириса, дабы явить проявление множества той же самой власти, могущества и силы…
И вот мы слышим, как на суде покойный обращается к Осирису, а затем к каждому из 42 богов, оправдываясь в смертном грехе: «Слава тебе, бог великий, владыка обоюдной правды. Я пришел к тебе, господин мой. Ты привел меня, чтобы созерцать твою красоту. Я знаю тебя, я знаю имя твое, я знаю имена 42 богов, находящихся с тобой в чертоге обоюдной правды, которые живут, подстерегая злых и питаясь их кровью в день отчета перед лицом Благого. Вот я пришел к тебе, владыка правды; я принес правду, я отогнал ложь. Я не творил несправедливого относительно людей. Я не делал зла. Не делал того, что для богов мерзость. Я не убивал. Не уменьшал хлебов в храмах, не убавлял пищи богов, не исторгал заупокойных даров у покойников. Я не уменьшал меры зерна, не убавлял меры длины, не нарушал меры полей, не увеличивал весовых гирь, не подделывал стрелки весов. Я чист, я чист, я чист, я чист.
А при выходе из «чертога обоюдной правды» умерший говорит:
«Нет ко мне обвинения со стороны нынешнего царя… Я явился к вам без греха, без порока, без зла, без свидетеля, против которого я бы сделал что-либо дурное…»…
А вот за всеми этими откровениями следовала волна страстного любовного тока, который вместе с дрожащими губами профессора Цикенбаума пробегал по телу плачущей от счастья девчонки, из-за чего она падала с ним в траву и отдавала ему свое святое чистое тело сначала на земле, потом в священных водах Оки…
И было в этом что-то необыкновенное, тайное, тянущееся к ним из глубины неведомых веков, от всех умерших и ставших давно тенями, но оставивших им свет того великого грядущего, от которого до сих пор исходит страх собственного исчезновения…
Так и я попался на удочку профессора и соединил он меня тогда с устами другой безумной девчонки, и втянула она меня в свои сумасшедшие уста вместе со всеми погребальными заклинаниями из гробниц фараонов, и даже ночью на Оке, где звезды и луна создавали ощущение какого-то странного повторения наших человеческих жизней, и того, что мы называем истиной, правдой, которую все время ищем ит не находим, ибо не можем по настоящему любить и дорожить друг другом, а поэтому все время каемся и повторяем заклинания древних, таких же по сути несчастных людей, и рисуем богов, идолов, и поклоняемся им, и лишь в лоне женщины находим то, за что уже не страшно умереть, дав жизнь тем, кто в ней нуждается, и тому невидимому Мастеру, создавшему нас и наш мир…
Вот так профессор Цикенбаум попался мне как-то раз случайно под руку и стал святым, но вечно неуклюжим по причине своей научной всеядности, из-за которой он прослыл местным безумцем, хотя он знал много языков и таких древних, которых уже не знал никто кроме него, ибо наука, особенно древне-историческая и философическая далеко не всем в этом мире нужна…
А потом эта девчонка назвала себя дочерью Осириса и чуть не откусила мне нос, кажется, она слишком много выпила водки на березовых бруньках и хотела, чтобы Тот и Анубис взвесили на весах мое сердце, но во хмелю спутала мой сосок с сердцем…
Вот так нарвешься на какую-нибудь безумную грешницу, а она на радостях возьмет, да оторвет тебе все твое хозяйство, чтоб принести в жертву древним богам…
Цикенбаум долго смеялся над этим, но мне как пострадавшему было не смешно, и лишь потом, выпив водки, занырнув с девчонкой в Оку, и затаившись с ней на одно сладкое мгновение в камышах, я вернул себя благое расположение духа и звезд мерцающих над нами и Окой…
Мы все умрем, уйдем, но вот сейчас для нас сквозь нас открылась одна правда, а правда в том, что мы почуяли экстаз, а в нем лекарство от ужасного безверья, в котором нет для нас душевного тепла… Аминь!…
Я, Цикенбаум, Стелла и вымирание человечества
– Для чего ты живешь?! – спросил меня как-то Цикенбаум.
– Как ни печально, Арнольд Давыдович, но я не знаю, для чего я живу! – пожал я плечами… Мы опять с ним пили водку на Оке, но уже без дев и без костра… Кругом таял снег, а мы сидели на поваленном дереве и глядели на плывущие льдины в реке…
– И почему весна всегда так неожиданно пробуждает в нас столько странных чувств?! – задумался Цикенбаум.
– Если б я знал, Арнольд Давыдович! – вздохнул я.
– Жаль, что Россия вымирает, и остановить это вымирание, по всей видимости, невозможно! – Цикенбаум выпил водку и даже прослезился.
– И что, мы на самом деле вымираем?! – вздрогнул я.
– А то?! – усмехнулся Цикеннбаум, – вот ты почему не женишься и не заведешь себе детей?!
– А вы, Арнольд Давыдович?!
– Да, что я! – махнул рукой печальный Цикенбаум, – у меня судьба такая…
– Какая, такая?!
– Многогрешная судьба моя, ой, многогрешная!
– А что это вы тут делаете?! – незаметно подошла к нам Стелла.
– Да, вот, хочу вас обвенчать! – засмеялся Цикенбаум.
– Вот уж вас бы с кем-то обвенчать, – засмеялась Стелла и глотнула водку прямо из горлышка бутылки…
– Нет, но у меня никого нет, – возмутился профессор Цикенбаум, – а вы уже какой год встречаетесь!
– А если мы не хотим?! – поддержал я Стеллу.
– А вы через не хочу, Россия-то ведь вымирает, смертность опережает рождаемость!
– А кто это сказал?! – прищурилась на него Стелла.
– Статистика! – покачал головой удрученный Цикенбаум.
– Да, говорят, и Европа тоже вымирает, – хихикнула Стелла.
– Как, в общем, и вся наша цивилизация! – вздохнул Цикенбаум и опять глотнул водки из стаканчика.
– Арнольд Давыдович, вы с колбаской! – протянул я ему бутерброд.
– Ты бы так за Стеллой ухаживал! – нахмурился Цикенбаум.
– А если я не хочу, чтоб кто-то за мной ухаживал! – крикнула Стелла, и приобняв меня, села ко мне на колени.
– И что, вы, все никак не поженитесь?! – покачал головой профессор.
– Ты, что, зациклился, что ли?! – уже перешла на «ты» Стелла.
– Россия ведь вымирает, весь мир вымирает, а вы! – Цикенбаум огорченно взглянул на нас и снова выпил водки. Мы со Стеллой переглянулись и засмеялись.
– Смейтесь, смейтесь, вот, китайцы придут и будет вместо России Китайская народная республика!
– А что, они ребята неплохие, трудолюбивые! – засмеялась Стелла.
– А вы знаете, что убыль российского населения составляет около 3,5% в год, и что уже через 15 лет население России сократится вдвое, – Цикенбаум снова выпил водки и уже прилег на дерево, подложив под голову руки…
– Ну и что из этого?! – Стелла тоже выпила водки и поцеловала меня.
– И что вам совсем детей не хочется?!
– Ну, сначала хотелось, потом перехотелось! – усмехнулась Стелла.
– Эгоисты, самые настоящие эгоисты! – закричал Цикенбаум, чуть приподнявшись и снова плашмя упав на дерево.
– А может, это мы из-за нашего правительства вымираем?! – спросил я профессора.
– Было бы глупо винить в этом наше правительство, – вздохнул Цикенбаум, – ведь в странах Западной Европы вымирание населения тоже происходит, и даже приток мигрантов из Африки и Азии не помогает!
– В общем, скоро все сдохнем! – развеселилась Стелла.
– Эх, девочка, все, абсолютно все свидетельствует о необратимых процессах вымирания человеческой цивилизации! – Цикенбаум неожиданно покачнувшись, упал в сугроб и мы его со Стеллой подняли и снова положили на дерево.
– Ну и вымрем, а вам-то что?! – неожиданно обозлилась на Цикенбаума Стелла…
– А я переживаю! – поднял вверх указательный палец Цикенбаум.
– Вона оно как! – улыбнулся я, попытавшись рассмешить Стеллу.
– Как будто от ваших переживаний что-то изменится, – Стелла прикусила губу и с неприязнью посмотрела на профессора.
– Может, ничего и не изменится, но переживать мне тоже никто не запретит! – обиделся в свою очередь профессор.
– Арнольд Давыдович, может, не будем больше о вымирании! – взмолился я.
– Эх, друзья мои, есть общие процессы внутри цивилизации, которые и ведут наше человечество к вымиранию!
– Может, его чем-нибудь ударить, и тогда может он станет нормальным, – предложила мне Стелла…
– К сожалению, технический процесс в совокупности с интеграцией создал новый тип человека, эгоцентриста, который думает только о себе и своем благе! – повысил голос профессор Цикенбаум.
– Это он о нас! – злорадно захохотала Стелла, обнимая меня за шею.
– Инфантильность большинства людей, неспособность принимать на себя ответственные решения, а также желание насладиться всеми благами цивилизации создали редчайший тип человека, нежелающего продлевать свой род в угоду себе и своим эгоистическим устремлениям! – опять поднял вверх указательный палец профессор, и в это же время Стелла резко вскочила и укусила его палец…
– Дуреха, мне же больно! – закричал профессор.
– А по мне лучше слушать, как вам больно, нежели чем слушать о вымирающем человечестве!
– Водка кончилась! – сказал я подняв над собой пустую бутылку…
– Сейчас резко снизилось количество браков и увеличилось количество разводов, и очень здорово увеличилось количество семей, не имеющих детей! – опять взялся за свое Цикенбаум.
– Он, чокнутый! – всхлипнула Стелла, – он довел меня уже до истерики!
– Да уж, – вздохнул я, обнимая ее.
– Между прочим, большинство молодых людей ведут совершенно беспорядочную половую жизнь, и не желают вступать в брак, хотя Россия-мать вымирает! – крикнул Цикенбаум.
– Ну и что, что она вымирает?! МЫ-то здесь причем?! – крикнула в ответ плачущая Стелла.
– Люди не хотят иметь детей, как по социальным проблемам, – из-за отсутствия жилья, так и по духовным, – из-за отсутствия идеалов и попытки реализовать свое Эго любым другим способом! – продолжил ораторствовать Арнольд Давыдович.
– Он даже не слушает нас! – еще громче всхлипнула Стелла.
– А может, действительно нам пожениться и сделать детей? – я смущенно поглядел ей в глаза…
– И ты туда же?! – с гневом крикнула она…
– Большинство людей интересует только личное благосостояние или рост профессиональной карьеры, через которую они также желают улучшить свое благосостояние! – голос Цикенбаума разносился над рекой как своеобразное дополнение журчанию ручьев и шуму ледохода на реке.
– Как же хорошо ни о чем не думать! – прижалась ко мне Стелла.
– Конечно, подмена истинных ценностей человеческой жизни ложными ярко прослеживается в культуре, и прежде всего в деградации всеобщей культуры, как на эстраде, так и на телевидении и в киноискусстве, где царит легкая и непринужденная обстановка циничной любви и всеобщего маразматического обывательского романтизма… Обсасывание жизни звезд, политиков, их благосостояния, скучные детективные истории и высосанные из пальца мелодрамы, песенки ни о чем, кроме любви в красивой обертке! – Цикенбаум уже явно издевался над нами.
– Арнольд Давыдович, мы хотим тишины! – прикрикнул я на профессора, услышав опять мучительные рыдания Стеллы.
– Кроме этого, технический прогресс в совокупности с человеческим фактором породил цепь постоянно возникающих катастроф на дорогах, на транспорте, и на производстве, которые незаметно ведут к истреблению нашего человеческого рода…
В этот момент Стелла действительно ударила Цикенбаума по голове своей вязанной шапкой, отчего профессор замолчал…
– Да уж, – удивился я тому, как Стела ловко успокоила профессора.
– А может, нам действительно пожениться и сделать детишек?! – с улыбкой поглядела на меня Стелла, и мы, рассмеявшись, обнялись и крепко-крепко поцеловались под громкий крик профессора Цикенбаума: Горько! Горько! – кричал профессор до тех пор, пока у него не сел голос и уже охрипшим голосом он продолжил нам рассказывать, но уже не о вымирании всего человечества, а о его возрождении… Аминь…
Как мы прославились с Цикенбумом
Берег Оки. По реке плывут льдины. Мы стоим с Цикенбаумом и Стеллой на берегу реки и пьем водку.
Цикенбаум. (шепотом) Весна!
Я. (шепотом) Ага!
Цикенбаум подмигнул мне левым глазом.
Стелла. (гладя меня по головке рукой) Какой ты милый!
Цикенбаум (улыбаясь и размахивает радостно руками) Просто ох*еть!
Стелла. (сердито) Профессор, ну, как вам не стыдно!
Цикенбаум. (мне) Она, что, чокнутая?!
Я (сокрушенно) Эх, профессор, профессор!
Цикенбаум. (с удивлением) И ты тоже?!
Стелла. (мне) Кажется, профессор перепил!
Я. Арнольд Давыдович, а вас не тошнит!
Цикенбаум. (с обидой) А может тебе самому два пальчика в рот вставить?!
Стелла (поглаживая нежно меня по голове) Не обращай внимания, он просто пьяный!
Цикенбаум. (с возмущением) Я пьяный?! В хорошую же я компанию попал!
Я. Стыдно, Арнольд Давыдович, очень стыдно и обидно!
Цикенбаум. Да что я такого сделал?!
Стелла. Кажется, вы ругнулись матом!
Цикенбаум. (удивленно) Я?! Матом?!
Стелла. (с ироничной усмешкой) А чем же еще-то?!
Цикенбаум. Мне надо выпить! (глотает водку из бутылки)
Я. (умиротворенно, с улыбкой Стелле) Ничего, он сейчас выпьет, зато потом не будет ругаться матом!
Цикенбаум. (всхлипывая) О, Боже! Куда я попал?!
Стелла. (с презрением) А ведь вроде умный, ведь профессор все-таки!
Я. Он очень добрый! Почти святой! Просто он перепил!
Стелла. Неужели перепил?!
Цикенбаум. (самодовольно) А ты еще сомневаешься!
Я. (шепотом Цикенбауму) Женщинам, вообще, по натуре свойственно юлить!
Цикенбаум. (громко и со смехом) Юлить и мудрить!
Стелла. О чем ты там ему шепчешь?!
Я. Просто пытаюсь образумить!
Цикенбаум. (со смехом) Образумить и поудить!
Стелла. Да, он уже наклюкался как зюзя!
Цикенбаум. (весело) А то!
Я. (Стелле) Однако заметь, что он не ругается матом!
Цикенбаум. А я, что, ругался матом что ли?!
Я. Видишь, он уже успокоился!
Стелла. А ты ему еще выпить дай! Может, он что-то умное скажет!
Цикенбаум. Ладно, я вам и без выпивки скажу!
Я. Арнольд Давыдович, а может не надо!
Цикенбаум. О, Господи! Мне только умная мысль в голову пришла!
Стелла. Опять он что-то нервничает! Может, перепил?!
Цикенбаум. А я думаю, что вы чересчур трезвы!
Стелла. (кричит) А ты, что хочешь?! Всю водку один выпил!
Цикенбаум. Я?! Неужели!
Стелла. (с издевкой) Неужели – в самом деле!
Цикенбаум. (с огорчением) Что-то у нас день сегодня не клеится!
Я. (со вздохом) Надо было больше водки брать!
Цикенбаум. Да уж!
Стелла. Да ладно вам, весна ведь! Льдины плывут!
Цикенбаум. Да, льдины, а у меня в компьютере, между прочим, файлы поплыли!
Я. А это как?!
Цикенбаум. И сам не знаю! Просто комп врубаю, а там файлы плывут!
Стелла. И куда?!
Цикенбаум. На кудыкину гору воровать помидоры!
Стелла. Я же говорю, он перепил!
Цикенбаум. (с возмущением) Ничего больше не хочу слышать!
Стелла. (со смешком) Оно и видно!
Цикенбаум. Я больше не буду ругаться матом! Честное слово! Вы только больше не донимайте меня!
Стелла. (мне) Кажется, ему в последнее время не хватает секса!
Цикенбаум. (с усмешкой) Может, ты со мной хочешь здесь прилечь?!
Стелла. (устало) Водку всю выпил! Матом поругался в свое удовольствие! И хамит!
Цикенбаум. Я не хотел, честное слово! Просто само как-то вырвалось!
Я. Если вы не забыли, Арнольд Давыдович, то в прошлый раз нас из-за вас забрали в милицию!
Цикенбаум. (сердито) В прошлый раз! В прошлый раз! Мы-то живем в настоящем, фигли нам все прошлым-то жить?!
Я. (неуверенно) Вообще, Арнольд Давыдович, кажется, в ваших словах есть какая-то мудрая мысль?!
Цикенбаум. (с улыбкой) Ну, конечно!
И склонившись ко мне, зашептал: Давай, еще за водкой сбегаем!
Я. Очень мудрая мысль, Арнольд Давыдович!
Цикенбаум. А то!
Стелла. (испуганно) Что вы там задумали?!
Цикенбаум. Не бойся, Стелла! Мы сейчас кое-куда сбегаем, и тебе сейчас сразу же хорошо будет!
Стелла. Ну, если будет, то бегите, бегуны!
И мы с Цикенбаумом весело побежали за водкой, правда, Стелла тоже рванула следом за нами… К вечеру мы снова вернулись на берег и так хорошо выпили, что тут же запрыгнули втроем на одну льдину и поплыли… А потом нас с нее снимали какие-то спасатели с вертолетом… И Цикенбаум каждого из них отдельно обнял, расцеловал и пожелал крепкого здоровья… И нас даже показали по телевизору, и мы, в общем, все вместе прославились…
Думаю, что в этом виноваты только две вещи – водка и весна, водка опьянила, а весна увеличила эффект опьянения…
Исчезающие вместе и приходящие обратно
В лесу на Оке было пусто, впрочем, как обычно это бывает по летним вечерам, именно в этом труднодоступном месте, которое открыл для меня Цикенбаум…
Сладко отужинав с девами и всласть навалявшись с ними под кустами и наговорившись о конце света, о новом романе Маруками, а главное напившись крепкой водки на кедровых орешках и закусив ее как следует жирным шашлычком, и еще более сладостно вкусив тела наших юных собутыльниц, мы с Цикенбаумом блаженствовали, мало о чем соображая…
Мы уже устали почти одновременно отползать со своими красавицами под разные кусты или деревья, и теперь просто молча восхищались особой яркостью и цветом раскрасневшихся и уже полностью удовлетворенных дев…
В общем, мы с Арнольдом Давыдовичем блаженствовали… А одна из наших юных созданий даже сказала, что благодаря нам, ее жизнь стала по настоящему завораживающей и цветной!…
Приятно, когда делают такие сладкие комплименты…
Звук ее нежного голоса и блеск глаз из под распушенных длиннющих ресниц меня заворожил так быстро, что я тут же уполз с ней под куст раскидистой сирени, и там мы сладко и нежно ощутили друг друга просто невообразимо фантастическими существами, а потом неожиданно провалились в бездну, упав глубоко в неизвестность на какой-то странный теплый песок…
Вокруг нас шептало прозрачное море и также легко и сказочно шептались пальмы… Я опять проник в ее прелестное тело, а когда очнулся, над нами стоял смеющийся Цикенбаум…
– Арнольд Давыдович, что вы тут делаете?! – возмутился я…
– Извини, я просто слегка занервничал, куда вы пропали, то есть я уже заглядывал за куст, но вас там не было! – улыбнулся загадочно Цикенбаум…
– Стелла, а где мы были?! – спросил я свою возлюбленную…
– Мы были у моря и под пальмами! – не менее загадочно улыбнулась она…
– Кажется, я сошел с ума! – прошептал я, горячо обнимая Стеллу…
– Ну, ладно, не буду вам мешать! – засмеялся Цикенбаум и удалился…
Кругом был тот же самый лес…
За дубравой протекала та же самая Ока, рядом слышались пьяные голоса студенток и профессора Цикенбаума, а нас со Стеллой как-будто не было, то есть мы были, но самым загадочным образом исчезали и снова появлялись то у моря, то у Оки…
Земные пространства будто играли с нами в прятки, а мы все время оставались с ней вдвоем, и это как-то утешало…
– Я всегда хотел быть с тобой! – прошептал я…
– И я тоже хотела быть с тобой, – прошептала Стелла…
– А тебе не кажется, что вообще все бессмысленно?! – спросил я…
– Да, бессмысленно все, кроме нас, мы все время остаемся, гнде бы мы не находились! – улыбнулась Стелла…
– И даже во сне?! – спросил я…
– И даже во сне! – улыбнулась Стелла…
– А что будет потом?! – спросил я…
– А разве это так важно?! – спросила меня в ответ Стелла… И мы обнялись так сильно, потому что хотели остаться друг с другом навсегда, и еще мы хотели, чтобы это почувствовал Он, если Он существует, а то, что мы возникаем и исчезаем одновременно и везде, и возвращаясь постоянно обратно, говорит о том, что Он есть, или есть то, что создает Его также везде… Как и Он… Но создает нас Он или что-то, что создает, и Его, разве это так уж важно…
– А это что-то нас вернет друг другу еще не один раз! – словно угадывая мои мысли прошептала Стелла и проникла в меня своим таинственным и сладким поцелуем…
Воплощение
– Ну, как, хочешь девочку?! – спросил меня профессор Цикенбаум, присаживаясь ко мне на скамейку.
– Это зачем?! – не понял я.
– Ну, разве тебе не хочется наслаждения! —улыбнулся Цикенбаум и похлопал меня по плечу.
– Что значит, наслаждения?! – еще больше робея, спросил я.
– Это значит то, что у тебя ничего и никогда не будет! – обиделся Цикенбаум.
Так мы сидели с ним некоторое время и молчали, а Цикенбаума уже со смехом и шутками окружала толпа молодых студенток… Я знал, что скоро Цикенбаум снова пригласит их на Оку на пикник, и по дороге заговорит о чем-то необыкновенном, например о недавних раскопках в Месопатамии и о находке новой мумии Пташской принцессы и с надеждой посмотрит в мои, всегда удивленные глаза…
– К сожалению, он еще не проникся ни к одной девчонке, – вздохнул Цикенбаум, говоря смеющимся студенткам, – может, вы его соблазните?!
– Ага! – еще громче засмеялись они и набросились на меня, однако я все же сумел отбиться от них и залез на дерево…
– Слезай! – рассердился Цикенбаум.
– Ага, чтоб они меня того самого! – усмехнулся я.
– Не бойся, я им скажу, чтобы они тебя не трогали!
– А если тронут?! – с сомнением поглядел я то на Цикенбаума, то на девчонок…
– Да не тронем! – хором закричали девчонки, и я слез с дерева, а потом подъехал автобус, который заказал Цикенбаум и мы поехали на Оку, на пикник…
Девчонки всю дорогу смеялись, а Цикенбаум опять рассказывал им что-то интересное, но я его не слушал, одна из студенток все же села ко мне на колени и всю дорогу целовалась со мной…
А потом мы лежали с ней в лесу, на берегу Оки в камышах и целовались, а наши тени безумным веером отражались в воде…
– Ты где?! Меня сейчас тут без тебя изнасилуют! – кричал весело Цикенбаум, но мы со Стеллой не откликались, мы были отсюда далеко-далеко, и нам было хорошо-хорошо… Превосходная степень глубокой и тайной страсти проникновения… Незаметно возникающие сумерки, летучие мыши как призраки слетающие с дубов и нежные глаза Стеллы уносили меня из этого мира… Я проник в Стеллу неожиданно и страстно, и прикрыл ее крик поцелуем… А потом мы лежали в траве за камышами и видели, как со склона в воду бросаются змеи и плывут в полусумраке, еще больше волнуя душу… – Ты веришь в знаки?! – спросил я Стеллу…
– Однажды мне приснилось, что я змея, – прошептала Стелла и тут же обвила мою шею руками и прошептала, – а теперь представь себе, что я укушу тебя, и ты умрешь!
– Мне уже страшно! – улыбнулся я…
– Глупый, я на самом деле змея!
– В каком смысле?!
– В прямом, – шепнула она и укусила меня в шею, и я внехапно почувствовал, что умираю…
– За что?! – прошептал я…
– За просто так! – улыбнулась Стелла…
– Но это же не честно! – заплакал я…
– А что в этой жизни честно?! – спросила она…
– Ничего! – с удивлением прошептал я…
– Ну, вот, видишь, ты и сам признал правду, поэтому ты не умрешь!
– А что же тогда со мной будет забеспокоился я…
– Ничего!
– Как это ничего?!
– Ты найдешь себе женщину, женишься, у тебя будут дети и ты их будешь воспитывать, а потом они уже будут воспитывать, и вот тогда ты уже действительно умрешь!
– Какую-то безрадостную картину ты мне нарисовала…
– Я просто пошутила!
– Странные у тебя шутки!
– Ты тоже не спрашивал меня, когда кончал в меня!
– Я не хотел!
– Что же это само у тебя в меня выскочило?!
– Вот именно, что само!
– А отвечать мне!
– Нам! Я решил жениться на тебе!
– Ишь, какой благородный!
– Да, я благородный! – обрадовался я ее словам…
– Вот и засунь свое благородство себе в жопу!
– Боже, мы же любили друг друга! – сокрушенно вздохнул я…
– А теперь представь, что ненавидим! – и Стелла опять нежно поцеловала меня, и я снова возбудился и проник в нее…
– Только не в меня! – прошептала она, но я уже в яркой безумной вспышке изливался в нее…
– О, Господи! – всхлипнула она, и за что мне все это?!
– Ты о чем?!
– Все о том же! Об аборте!
– И много у тебя было абортов!
– Тьма!
– Тьма нерожденных детей! – печально вздохнул я…
– Вот именно!
– Но есть же гормоны!
– И тевтоны тоже есть! – зло усмехнулась она и снова укусила меня в шею…
– Ты вампирша?!
– Я же говорила тебе, что я змея!
– Я хочу на тебе жениться! – вздохнул я…
– А я хочу свободной всю свою жизнь, – также грустно вздохнула Стелла…
А потом мы всю ночь любили друг друга и наше молчание было выше и мудрее наших слов, ибо оно таило в себе возникновение новой жизни, ради которой мы все и существуем на земле…
А через 9 месяцев Стелла родила мне девочку, но так и не стала мне женой…
Ей нравилось быть змеей и кусать меня в шею… Я от души наслаждался ее сладостным телом и мычал во все горло, еще не сознавая, что очень скоро я стану ее мужем и буду с ней делать и воспитывать детей, которые когда-то будут воспитывать и меня…
А тем ранним утром мы окунулись со Стеллой в Оку и снова в воде проникли друг в друга… И тогда в волнах Оки она мне прошептала что-то очень важное, но я не расслышал, а она и сама забыла…
И мы до сих пор пытаемся это что-то вспомнить, ибо оба ощущаем в этом что-то очень и очень важное для себя…
Из чего, я заключил, что есть такие состояния, когда мы можем теряться во времени и ощущать себя как угодно, но забывать самое главное, и это печально….
А может это и хорошо, что мы все время забываем о важном, ибо в этом странной забывчивости есть какое-то полезное зерно! Позабыл, значит, уже дошел до сущности Вечного Разума! А мысль готова преодолеть любую преграду, схватить любую чужую вещь и тотчас же воплотиться в нее!… Аминь!
Почему мы не можем любить весь мир?
– Почему мы не можем любить весь мир?! – вздохнул Цикенбаум, с улыбкой отпивая водку из пластикового стаканчика… В это время пьяная дева обвивала руками его шею и сидела у него на коленях…
– А разве тебе меня мало?! – обиделась дева…
– Ну, что ты, – усмехнулся Цикенбаум, целуя ее взасос…
– И почему мы не можем любить весь мир?! – повторил я фразу Цикенбаума и бросил камушек в Оку…
– Любовь – это болезнь! – вздохнул профессор Цикенбаум, отпустив со вздохос сочные губы девы…
– Она может толкнуть нас на любые необдуманные поступки! – еще тише прошептала дева…
– А может нам поплавать, Арнольд Давыды?! – спросил я…
– Знаешь, я понял, что и на самом деле болен любовью! – уже перестал улыбаться Цикенбаум, – и это чувство меня просто переворачивает наизнанку! – Да, от нее никуда не убежишь! – согласилась дева…
– А зачем, бежать-то?! – засмеялся я…
– Ну, чтобы хоть немного придти в себя! – хитро сощурился Арнольд Давыдович…
– Нет, он просто невыносим! – крикнула дева, еще крепче сжимая в объятиях Цикенбаума…
– Ты это о ком?! – спросили мы хором с Цикенбаумом…
– Да, так, ни о чем! – засмеялась пьяная дева, и неожиданно упав на траву, уснула…
– И разве это любовь, Арнольд Давыдыч?! – спросил я с улыбкой…
– Если сейчас тебя никто не хочет изнасиловать, то это не значит, что тебя никто не любит, – вздохнул Цикенбаум и снова разлил нам водку по стаканчикам…
– Нет, меня просто распирает какое-то необъяснимое любопытство, и как вы их, Арнольд Давыдович, соблазняете?! – выпив водки, я похлопал его по плечу, и даже застыдился своего вопроса…
– А что тут думать, любят меня девчонки и все тут! – развел руками захмелевший Цикенбаум…
– А что, вы боитесь, что рано или поздно эта сказка закончится?!
– Все рано или поздно когда-то заканчивается! – грустно улыбнулся Цикенбаум и покачнувшись, упал к деве в траву…
– И вы, Арнольд Давыдович, боитесь за себя?!
– И за тебя, дорогой, тоже боюсь, – прошептал Цикенбаум…
– А за меня-то чего бояться?! – удивился я…
– Просто некоторые люди не могут по-настоящему любить, – задумался Цикенбаум, – и поэтому от них постоянно исходит какая-то невыносимая тоска!
– Это обо мне что ли?! – обиделся я…
– Да, нет же, я просто так рассуждаю! – закашлялся Цикенбаум…
– Милый, а ты не хочешь проникнуть в меня?! – обняла его проснувшаяся дева…
– А ты можешь встать передо мной на колени, склонить передо мной головку, и прошептать: Возлюбленный мой, пощекочи мне за ушком! – прошептал Цикенбаум…
– Ты, это, серьезно?! – поглядела ему в глаза дева…
– Серьезней чем некуда! – нахмурился Цикенбаум…
– Возлюбленный мой, пощекочи мне за ушком! – прошептала дева, встав передо профессором на колени и склонив перед ним головку…
– Лучше ляжь с ним и занимайся с ним сексом до тех пор, пока он не вытрясет из тебя всю душу! – вдруг крикнул Цикенбаум..
И дева порывисто обняла меня, чмокнула в щеку и тут же снова уснула…
– Так что же нам делать, Арнольд Давыдыч?! – прошептал я…
– Какой ты смешной! – засмеялся Арнольд Давыдович…
– Какой есть! – вздохнул я и грустно поглядел на спящую деву, – а вот, ее жалко!
– Это почему?! – удивился Цикенбаум…
– Она вас любит, и на все готова ради вас, а вы готовы обтереть об нее ноги!
– Но, но, мой друг, я, если хочешь, проверял ее чувства ко мне!
– Но разве можно у пьяной в тютельку женщины проверять чувства?!
– Послушай, но мы же все одинаково пьяны!
– Красивы и развратны! – усмехнулся я…
– Но это спорный вопрос! – загадочно улыбнулся Цикенбаум…
– А почему мы так часто улыбаемся друг другу?! – неожиданно удивился я…
– Наверное, так хочет наш автор, наш творец! – цокнул языком Цикенбаум и взял себе на руки спящую деву и вошел с ней в воды Оки…
– Вы будете купаться?! – спросил я…
– Угу! – кивнул Цикенбаум, и нырнул с девой под воду и тут же вынырнул…
– Ты сумасшедший! – сказала, отплевываясь речной водой пробудившаяся дева…
– Каким придуман, таков и есть! – тихо засмеялся Цикенбаум и стал уходить под воду…
– Помоги! – закричала мне дева, и мы с большим трудом вынесли из Оки опьяневшего профессора…
– А ты его любишь?! – спросил я деву…
– Угу! – кивнула она, отжимая на себе мокрое платье…
– А почему?! – удивился я…
– Потому что он нежный и мудрый!
– Н-да! – тяжело вздохнул я и нырнул в Оку, и долго плавал в ней, скрывая свои слезы, потому что меня никто по-настоящему не любил, и я еще никому по-настоящему не был нужен…
И почему мы не можем любить весь мир?
В темноте с Цикенбаумом
Я подошел к краю обрыва и посмотрел вниз…
– Что там?! – спросил меня тихо Цикенбаум…
– Пытаюсь разглядеть, Арнольд Давыдович, – также тихо прошептал я…
Вокруг царила тьма и даже край обрыва едва угадывался по своим очертания…
Внизу текла странная и совершенно чуждая нам, погруженная во тьму Ока…
– О чем думаешь?! – спросил меня Цикенбаум…
– Не знаю, – вздохнул я…
– И я тоже не знаю, – тяжело вздохнул Цикенбаум…
– А отчего это бывает?! – спросил я…
– Возможно, от недоверия к миру и к его Создателю, – судорожно глотая воздух, вздохнул профессор Цикенбаум…
– Возможно, это еще от печали, – вздохнул я…
– И от нее тоже, не менее глубоко вздохнул Цикенбаум…
– И что же будет?! – прошептал я…
– Ровным счетом ничего, – усмехнулся Цикенбаум и налил мне и себе в одноразовые стаканчики водку…
– Какая теплая! – закашлялся Цикенбаум…
– А за что мы пили?! – спросил я…
– За свое отсутствие, – засмеялся Цикенбаум…
– А разве нас нет?! – удивился я…
– Что-то вроде этого, – загадочно улыбнулся Цикенбаум или мне так показалось, потому что из-за темноты я почти не видел его лица…
– Так, где мы, Арнольд Давыдович?! – спросил я и снова выпивая водку налитую мне Цикенбаумом…
– Мы находимся на самом краю мира, – вздохнул Цикенбаум…
– И что дальше уже некуда, – испуганно вздрогнул я…
– Выходит, что так, но ты особо не расстраивайся, я уже узнавал, что мы будем вместе!
– То есть где вместе?!
– Ну, там! – И Цикенбаум махнул рукой куда-то в темноту…
– А, что это дает?!
– Ничего! – Цикенбаум похлопал меня по плечу, – но ты не расстроаивайся, мы будем вместе!
– А почему мы будем вместе?!
– Потому что я узнавал! – уже с досадой в голосе ответил Цикенбаум…
– А у кого?!
– Ну, у них!
– У кого, у них?! – теряя терпение, выкрикнул я…
– Неважно, у кого, – еще более недовольно пробормотал Цикенбаум…
– А если я вам не верю!
– Неважно!
– Опять неважно?! – я взял его лацканы пиджака и стал трясти, – а что для вас вообще важно?!
– Ничего! – и он снова разлил водку по стаканчикам…
– А как же Стела?! – спросил я…
– Она тоже там будет! —уже весело засмеялся Цикенбаум…
– И она будет меня любить?!
– Как миленькая будет любить! – и Цикенбаум от радости захлопал в ладоши…
– А я вам не верю! – крикнул я…
– Ну, и дурак! Я уже обо всем со всеми договорился! – с досады плюнул Цикенбаум…
– А с кем, со всеми?!
– С тем, с кем надо!
– Возможно, вы разговаривали с дьяволом профессор?!
– А может, ты спятил?!
– Возможно!
– Бедный! Ты, скорее всего, испугался темноты! – вздохнул Цикенбаум…
– Темноты, Вечности и Безмолвия! – прошептал я…
– Вот это уже ближе к истине!
– А что истина, профессор?!
– Нет, ты просто невозможен!
– А разве, вы возможны?!
– Я?! Я, конечно, возможен, если я с тобой говорю и пью водку, то я очень даже возможен!
– А насколько?!
– Ни на сколько! – обидевшись, крикнул Цикенбаум…
– Ну, а все-таки?!
– Я устал от тебя! – зарыдал Цикенбаум…
– Ну, ладно, – немного подумав, вздохнул я, – давай попробуем отгадать где мы?!
– Не помню! – печально прошептал Цикенбаум…
– Мы, что, пьяны, профессор?! – огорчился я, слегка покачиваясь на краю обрыва…
– Что-то вроде этого!
– А вы можете уточнить, насколько мы пьяны?!
– Насколько выпили, настолько и пьяны, – с удивлением ответил Цикенбаум…
– Браво, профессор, вы делаете успехи!
– А что делаешь ты?!
– Не знаю, но точно что-то неопределенное!
– Неопределенное! Неопределенное! Существо ты мое, непревзойденное! – охнул, оседая на край обрыва Цикенбаум…
– Вот мы и определились, – усмехнулся я, присаживаясь к Цикенбауму…
– Да, это лучше, чем стоять, – согласился со мной Цикенбаум…
– А можно я вас просто укушу?! – спросил я…
– Это еще почему?! И за какое-такое место ты меня хочешь укусить?! – возмутился Цикенбаум…
– Не знаю, просто взбрела в голову какая-то ерунда!
– Это у тебя от водки! – сочувственно вздохнул Цикенбаум…
– А как же Стела?! – спросил я…
– Да зачем она тебе, когда у тебя есть я, твой настоящий друг! – неожиданно заколотил себя в грудь кулаком Цикенбаум…
– Значит, настоящий?! – с удивлением переспросил я…
– А какой же еще?! – профессор даже от обиды отвернулся от меня, но тут же снова повернулся и сказал, – я хочу сделать заявление!
– Како-тако заявление?! – вздрогнул я…
– Ну, просто хочу, чтобы ты знал, что… Нет, я не буду тебе этого говорить! – закричал Цикенбаум…
– Вы просто пьяны, профессор!
– Да, я очень пьян! – согласился Цикенбаум…
– Но это же, ни в какие рамки! – закричал я…
– Согласен, мир ужасен! – пробормотал, опустив голову Цикенбаум…
– Профессор, что мы сейчас упадем с обрыва?!
– Ну и что, это же ни капельки не больно! – усмехнулся Цикенбаум…
– А вы, разве, умеете плавать?!
– А то ты не помнишь, как я с девами каждый выходной в Оке время проводил!
– Так это ж когда было?!
– Три дня назад было! – закричал возмущенный Цикенбаум…
– И вы все так досконально помните?!
– Ну, нет, память очень часто отказывает мне, но кое-что я все-таки помню!
– А что вы помните?!
– А вот это уже не твоего ума дело!
– Значит, не моего?!
– Значит, не твоего! – и Цикенбаум неожиданно захохотал…
– Между прочим, мне не смешно, – вздохнул я…
– И мне тоже, – вздохнул уже сочувственно Цикенбаум…
– Надо что-то делать, – задумался я…
– Нет, не надо ничего делать, все само встанет на свои места! – снова похлопал меня по плечу Цикенбаум…
– Я так хочу любить людей! – вздохнул я…
– И я тоже хочу! – вздохнул Цикенбаум…
– Так что же нам мешает?! – вздохнул я…
– Темнота! – еще глубже вздохнул Цикенбаум, – мы ведь ничего не видим, следовательно, мы где-то, но где неизвестно, а этот кроай обрыва говорит нам о том, что за ним ничего нет!
– А как же река, Арнольд Давыдович?!
– Река течет и течет себе на здоровье, но это не означает, что она есть!
То есть как?! – удивился я…
– Просто в мире все возможно, – осторожно прошептал Цикенбаум, и я с ним совершенно неожиданно согласился…
С Цикенбаумом в раю
– Ой, Арнольд Давыдович, девчонок так много, у меня даже глаза разбегаются!
– И не говори! – усмехнулся довольный Цикенбаум…
– А отчего так происходит, Арнольд Давыдович?!
– От везения, друг мой, только от везения!
– От какого – такого везения?!
– От большого везения! – захохотал Цикенбаум…
В темноте на берегу Оки девы обвивали нас своими горячами телами как сладострастные насекомые…
Мы не видели их лиц, а видели только их очертания, но ощущали всем сердцем, кожей их страстное и порывистое дыхание, слышали их едва различимый шепот и тихие всхлипывание в момент безумного оргазма…
Иногда они кричали и этот крик был настолько волнующим, что Цикенбаум плакал и я тоже…
Мы утопали в девах, как в море, их тела мгновенно впускали нас и сладко тянули туда, во тьму исчезновения… И нас уже как будто не было, мы словно растворились в них навсегда…
И так продолжалось всю ночь, пока не рассвело…
На рассвете мы плавали с Цикенбаумом, окруженные со всех сторон улыбающимися от счастья девами…
– Арнольд Давыдович, это сон?! – спросил я…
– Эх, друг мой, разве это имеет какое-то значение?!
– Я не знаю, но мне кажется, что имеет! – прошептал я и тут же в волнах мгновенно проник в возбужденную моим прикосновением деву, она тут же нежно сжала меня своим лоном, и мы исчезли…
– Арнольд Давыдович, я больше так не могу, – плакал я спустя час, – они не давют мне возможности о чем-либо думать!
– А зачем тебе думать?! – сладко вздохнул Цикенбаум, – ты просто тони их лонах, исчезай, и получай наслаждение!!!
– Но это же просто какое-то наваждение, Арнольд Давыдович, ведь так и с ума сойти можно!
– А ты сходи с ума и ничего не бойся!
– А если я не выдержу и умру от такой любви?!
– Глупости! И вообще не мешай мне наслаждаться! – рассмеялся Цикенбаум и тут же исчез в одной из нежных дев…
Так мы и наслаждались в волнах Оки, проникая в сказочные создания весь день, а вечером я опять окликнул Цикенбаума…
– Арнольд Давыдович, вы хоть что-нибудь понимаете?!
– Да, друг мой, я понимаю, что мы должны с вами наслаждаться любовью и ни о чем не думать! – еще более сладко прошептал Цикенбаум, обвитый со всех сторон смеющимися девами…
– А если я хочу думать! – выкрикнул я и безуспешно пытаясь вырваться из страстных объятий безумной девчонки…
– Глупости! – вздохнул Цикенбаум и вскоре зарыдал от счастья, проникая в такую же безумную деву…
– Откуда они взялись на нашу голову, Арнольд Давыдович?! – крикнул я, но тут же замолчал, ощущая превосходный поцелуй райских губ юной девы…
– Ну, вот, – сказал Цикенбаум, уже выйдя на берег и раскупоривая бутылку водки, – теперь можно и выпить…
– А нам можно?! – хором заголосили девы…
– А вам нельзя, а то нам не хватит! – и Цикенбаум кивнул в мой сторону…
Мы выпили с Цикенбаумом водки и быстро заснули на сладостных телах наших дев… Они вздрагивали от любого нашего прикосновения, а мы ласкали их и ни о чем не думали…
– Кажется мы попали в рай, – прошептал Цикенбаум спустя час…
– А для чего нам рай?! – спросил я Цикенбаума…
– Ну, чтобы наслапждаться и ни о чем не думать! – улыбнулся в ответ Цикуенбаум…
– А если мне х*рово, когда я ни о чем не думаю?! – вздохнул я с тоской, глядя на изнеженных нами дев…
– Я не знаю, как тебе помочь, – вздохнул Цикенбаум, но если ты не хочешь быть в раю, ты можешь просто взять и уйти отсюда!
– А как?! – испугался я…
– Просто встать и пойти! – крикнул уже недовольно Цикенбаум…
– А куда?! – крикнул в ответ я и пытаясь освободиться из очередного страстного объятия…
– В любую сторону! – уже тихо прошептал Цикенбаум, и это как-то странно насторожило меня…
– А почему в любую? – спросил я…
– Потому что выход отсюда находиться везде, мы же в центре Вселенной, всего Мироздания! – раздраженно сказал Цикенбаум и снова исчез в прекрасной деве…
– Да уж, – вздохнул я и опять исчез в чудесном наваждении, какое представляла собой огненно рыжая девчонка… Даже между ног ее полыхал ярко-красный костер, каким вырос ее милый кустик… И я снова исчез…
Я исчезал и бредил, иногда разговаривая с Цикенбаумом…
Мне казалось, что я провел в раю целую Вечность, но потом кто-то на нас за что-то рассердился и нас с Цикенбаумом выкинули из рая…
И теперь мы сидим вдвоем у Оки и пьем водку и рассуждаем, черт знает о чем…
– Ну, что добился своего?! – усмехнулся, глядя мне прямо в глаза, Цикенбаум…
– Я ничего не знаю, Арнольд Давыдович, просто вы сами все время что-то говорите-говорите, а у меня уже голова от мыслей болит!
– Это все от того, что ты в раю с девами перестарался! – хитро подмигнул мне Цикенбаум…
– А вы разве не перестарались?! – обиделся я…
– Ладно, давай выпьем за то, что мы уже при жизни побывали там! – улыбнулся Цикенбаум и мы выпили с ним водки, а уже через час нас опять окружили безумные девы, и я до сих пор не понимаю, – мы уже там в раю или еще здесь на земле…
Изящество
– Ты что охренел, писать такое?! – закричал на меня Цикенбаум…
Я даже разволновался как-то и попросил у него от неожиданности прощения…
И Цикенбаум меня простил… Мы опять пили с ним водку у Оки и думали о судьбах человечества… Но главным образом, о девах, которые снова нас страстно зазывали то в волны Оки, то в заросли ив на берегу, но мы пили водку и рассуждали…
Нам очень нравилось пить и рассуждать особенно ночью в мерцании звезд и сиянии луны, висящими над нами самыми странными и загадочными объектами…
– А погодка-то не подкачала, звезды на небе! – заулыбался Цикуенбаум… – Да, Арнольд Давыдыч! – А может там тоже какая-то жизнь?! – задумался Цикенбаум…
– Да, Арнольд Давыдыч!
– И охота тебе мне поддакивать?!
– Да, Арнольд Давыдыч!
– Лучше полюби их! – и Цикенбаум махнул кукой на животрепещущих от наших взглядов дев…
– А за что их любить, Арнольд Давыдыч?!
– Как за что?! – удивился профессор, – за их красоту, нежность, изящество наконец! А в чем их изящество?!
– Их изящество в их трепете, волнении тела и души, это как волны аромата и музыки, – и Цикенбаум зажмурил от счастья глаза и даже заплакал, а через мгновение он уже скрылся в тьме ночи и в волнах Оки с кучей сладострастных дев…
А я опять задумался о судьбах мира, пока меня не обняла прелестная дева, и когда я вдруг почувствовал ее изящество, я понял, что хотел мне сказать Цикенбаум, и сам тоже здорово расплакался… Любите друг друга, особенно за трепет, волнение и это самое бесценное и дорогое изящество… Аминь!…
Невозможность вечно любить
– Что ты делаешь? – закричал на меня Цикенбаум…
– Дев пересчитываю, Арнольд Давыдыч, – робея и краснея, прошептал я…
– А почему?
– Ну, я, вроде как, метафизическое удовольствие испытываю, ведь столько дев вас любит, Арнольд Давыдыч, – еще больше краснея, прошептал я…
– Любит-то любит, – вздохнул Цикенбаум, наливая себе и мне в стаканчики водку, – но почему-то одна заблудшая овца из стада обязательно к тебе сбежать норовит!
– Но ведь только одна, – улыбнулся я…
– И одна и та же Стелла! – с огорчением вздохнул Цикенбаум…
– Но она ведь любит меня, Арнольд Давыдыч, – и я тут же обнял прилегшую ко мне Стеллу, а Цикенбаума облепили со всех сторон его хмельные и сладострастные девы…
– И за что ты его любишь?! – спросил у Стеллы Цикенбаум…
– Потому что так получилось, Арнольд Давыдыч, – вздохнула сочувственно Стелла…
– И потом, Арнольд Давыдыч, вас, вон сколько любит, – еще сочувственнее вздохнул я, выпивая водку…
– Да уж, – вздохнул Цикенбаум, тоже выпивая водку…
– Кажется, в этом есть какой-то смысл, – минутой спустя, заметил он, приобняв сразу двух дев… Третья села ему на закорки и целовала его кудри…
– А вот, вас, Арнольд Давыдыч, почему сразу так много любят?! – поинтересовался я…
– Потому что я гениальный, – вздохнул еще глубже Цикенбаум, прижимая к себе то одну, то другую деву…
– Но я же люблю его, а не вас?! – с вызовом крикнула Стелла…
– Это загадка, – вздохнул Цикенбаум, – а в природе очень много странных и причудливых загадок! Я, к примеру, знал одного красавца, который был влюблен в горбунью!
– И что же он с ней делал?! – спросили мы со Стеллой хором…
– Все, что угодно! – улыбнулся Цикенбаум…
– Так это были вы?! – вдруг закричали со всех сторон ошеломленные девы…
– Ну, не совсем я! – стушевался Цикенбаум, – просто я очень хорошо знал этого человека!
– А мы не верим! – закричали девы и неожиданно набросились на бедного Арнольда Давыдыча, который, впрочем, очень скоро их всех успокоил своими нежными ласками и поцелуями, легкими поглаживаниями и пощипываниями он мгновенно творил чудеса, и все они от него очень быстро сходили с ума, за исключением моей дорогой Стеллы, которая одна была влюблена в меня по самым загадочным причинам…
– Итак, красавец влюбился в горбунью, – через минуту продолжил свой рассказ Цикенбаум, – а потом даже женился на ней… И это еще одна загадка природы!
– А с чем вы это связываете, Арнольд Давыдыч?! – спросила Стелла…
– Любовь зла, полюбишь и козла! – рассмеялся Цикенбаум…
– Очень грубо и не смешно! – возмутилась Стелла…
– Молчи, несчастная! – закричали на нее со всех сторон уже изрядно возбужденные Цикенбаумом девы…
– Но-но, не мешайте мне вести диалог! – заступился за Стеллу Цикенбаум, – извините, я действительно был груб, – извинился он перед Стеллой, – я думаю, это связано с тем, что вы полюбили его, а не меня! Это ревность!
– Но у вас столько дев, куда вам еще?! – улыбнулась Стелла…
– Я и сам не знаю, куда?! – вздохнул, краснея, Цикенбаум, – но я такой ранимый, и такой нежный…
– Да уж, – вздохнул я, еще крепче прижимая к себе Стеллу…
– Заметьте, что он тоже ревнует, – улыбнулся Цикенбаум Стелле…
– Все вы мужики – собственники, – вздохнули хором девы и тут же рассмеялись…
А потом потащили орущего и отбивающегося от них Цикенбаума в Оку, а мы со Стеллой уединились в зарослях ивы и камышей…
– И почему у тебя такое печальное имя, Стелла?! Ведь стелла – это памятник, память по усопшим?! – спросил я, уже проникнув в ее лоно…
– Наверное, чтоб ты помнил о Смерти, даже проникая в меня, – прошептала Стелла, и мы сразу же забылись сладким сном в страстных объятьях, целуя друг друга, порою даже рыдая, мы хотели не просто ощутить себя, но и всю Вселенную, распустившую перед нами со звездами и с рекой свою извечную загадку, в которой столько скрывалось жизней и страстей, что было невозможно понять, почему мы так отчаянно цепляемся друг за друга, проникаем друг в друга и плачем о том, что не можем вечно любить?!…
Сны о Цикенбауме. Сон о пропасти
Люди падали и падали в пропасть, а мы с Цикенбаумом ходили смотреть…
– Сегодня мы увидим очередного смельчака, – глядя на меня, усмехнулся Цикенбаум…
– А почему так происходит, Арнольд Давыдыч?!
– Наверное, потому что все люди торопятся жить! – грустно улыбнулся Цикенбаум…
– Выходит, что они падают в пропасть не по своей воле?! – удивился я…
Ну, почему не по своей?! – возразил Цикенбаум, – просто те которые идут к пропасти медленно, падают в нее из своего любопытства, ну, а те, которые бегут сломя голову, падают осмысленно!
– Профессор, а это нельзя как-то остановить?! – с отчаяньем поглядел я на Цикенбаума…
– А разве можно остановить Жизнь?! Она ведь тоже каждый день движется к Смерти, – вздохнул Цикенбаум…
– Выходит, что мы заложники собственных жизней! – поразился я…
– Мы запложники Неизвестного! – прошептал Цикенбаум…
– А что, он нас слышит?! – прошептал я…
– Похоже на то! – шепнул Цикенебаум…
– А как вы догадались, Арнольд Давыдыч?!
– Есть такая опасная порода служебных собак, – пит-буль -терьеры… Они были выращены в Англии и в Англии же были запрещены!
– А из-за чего, Арнольд Давыдыч?!
– Из-за того, что они за своей спиной все время ощущали присутствие Неизвестного, но поскольку очень боялись его, то часто набрасывались из-за своего страха на первого встречного!
– Выходит, эти собаки были умнее людей?! – удивился я…
– А почему были?! – обиделся Цикенбаум, – они есть и будут существовать! И заметь, что даже в руководстве по их содержанию говорится о том, чтобыникто и никогда не вставал у них за спиной, даже их собственный хозяин!
– Наверное, они путают нас с Неизвестным?! – предположил я…
– Возможно! – с волнением сказал Цикенбаум…
Мимо нас пробежал совсем молодой еще юноша и с диким криком бросился в пропасть…
– Арнольд Давыдыч, почему вы не остановили его?! – спросил я…
– А разве безумие остановишь?! – горько усмехнулся профессор Цикенбаум, – оно ведь царит везде!…
– И мы тоже безумны?!
– А то нет?! – вопросом на вопрос ответил Цикенбаум…
– Так что нам делать?!
– Просто существовать и глядеть, как другие падают в пропасть!
– А что в ней?!
– Этого никто не знает!
– А почему?!
– Ты сегодня задаешь слишком много вопросов!
– Возможно, Арнольд Давыдыч, я хочу понять, почему и для чего мы существуем!
– Этого никому не дано понять! – рассердился неожиданно Цикенбаум…
– Даже вам?! – шепотом спросил я…
– Даже мне! – грустно вздохнул Цикенбаум…
– Но вы же профессор! – с отчаяньем выкрикнул я…
– Тише, он нас слышит, – зашептал Цикенбаум…
– Ну и пусть! – сказал я, глядя вниз в пропасть… Ничего кроме абсолютной темноты я там не увидел…
– Тоже хочешь спрыгнуть?! – спросил меня с грустной улыбкой Цикенбаум…
– Только на подсознательном уровне, – также грустно улыбнулся ему я…
– Вот оно-то нас и губит! Ведь, подсознание это то, что спрятано у нас там, – и Цикенбаум показал указательным пальцем себе на голову, – и следовательно, наше подсознание, – это уже кем-то заранее продуманная и составленная программа…
– Вы хотите сказать, что это Неизвестный, – прошептал я…
– Возможно, – прошептал Цикенбаум…
Мимо нас тут же пронеслась с шумом и криком толпа и бросилась в пропасть…
– Один человек увлек за собой многих, – грустно вздохнул Цикенбаум…
– Как же это происходит, Арнольд Давыдыч?! Выходит, воля одного человека оказывается сильнее воли толпы?!
– Да, именно так! – подтвердил Цикенбаум…
– Ну, почему?! – выкрикнул я…
– А может там, – махнул рукой в пропасть Цикенбаум, – нас не хватает, и поэтому кто-то программирует людей на падение в пропасть!…
– А почему мы с вами туда не падаем, профессор?!
– А потому что нас нет, – глубоко вздохнул Цикенбаум…
– Как это нет?! – встревожился я…
– У нас с вами в отличие от них совсем другая форма существования! – улыбнулся мне Цикенбаум и тут же исчез…
Я еще некоторое время постоял на краю пропасти, поглядел вниз в темноту, сплюнул, стараясь уже не глядеть на пролетающих мимо меня в пропасть отчаянных человечиков, и пошел домой…
Сны о Цикенбауме. Сон о девах
– Когда люди сходят с ума, они обязательно вспоминают о девах, – улыбнулся мне Цикенбаум, окруженный сладострастными девами, приобнявшими его со всех сторон…
– Следовательно, Арнольд Давыдыч, вы сначала сошли с ума, а потом уже окружили себя девами?! – спросил я…
– Ну, допустим, окружил меня девами не я сам, а ты, охальник! – усмехнулся Цикенбаум…
– Арнольд Давыдыч, да как я могу, я что, гипнотизер какой, что ли?!
– Нет, девы это действительно что-то мучительно сладкое! – прошептал Цикенбаум, закрыв глаза и тут же застонав, чувствуя на себе поцелуи возбужденных дев…
– Как вы думаете, Арнольд Давыдыч, они нас слышат?!
– Навряд ли, – улыбнулся Цикенбаум, приоткрыв глаза, – они так страшно меня хотят, что им и в голову ничего теперь не влезет!
– А почему, профессор, мы с вами можем о чем-то рассуждать, ощущая на себе их страстное дыхание?! – прошептал я, уже объятый страстным дыханием Стеллы, мучительно сладко обхватившей меня руками и целующей в шею, а потом в ухо…
– Мы – мыслители и наше призвание – мыслить даже в самых экстремальных условиях своего существования, – задумался над моими словами Цикенбаум…
– А может, мы с вами, профессор, просто бесчувственные твари?! – вздохнул я…
– Ну, почему же, почему?! Ой-ой, как хорошо! – и смеющийся Цикенбаум тут же исчез, растворился в нежно шевелящейся куче сладостных дев…
Стелла тоже жадно всосалась в меня своими пылкими губами, и я сразу же перестал думать… Я просто провалился, как и профессор, в сладкое забытье, уже вскоре громко оглашенное моим безумным криком очень яркого оргазма и не менее диким воплем Стеллы … Тут же закричал и Цикенбаум, впрочем, он и до меня кричал как резанный…
– Арнольд Давыдыч, а почему так с девами хорошо?! – спросил я чуть позже…
– О, Боже мой, прямо как ребенок, да с ними всегда хорошо, а вот, без них абсолютно хреново! – возвысил свой голос профессор…
– Следовательно, мы не можем без дев, – осторожно заметил я…
– Ну, конечно, дорогой мой!
– Арнольд Давыдыч, а для чего мы вообще живем?!
– Чтоб насладиться девами!
– Выходит, что без дев никуда?!
– Выходит, что так! – засмеялся Цикенбаум, опять охая и зажмуривая свои мудрые глаза, уже вполне ослепленные дыханием дев и рождающейся от их дыхания зверской страстью…
– А мне, кажется, профессор, что девы ослепляют нас, чтобы мы никогда не постигли Неизвестного! – прошептал я…
– Неужели тебе плохо со мной?! – обиделась вдруг Стелла, ласково оплетая меня руками и ногами на траве…
– Ну, что ты, – рассмеялся я и снова забылся в ее волшебном лоне…
– Возможно, что ты и прав, – час спустя, прошептал Цикенбаум…
Ночь уже сгустилась над Окой… Луны и звезд на небе не было видно за тучами, а мы с Цикенбаумом снова тонули в сладком забвении с девами, и мимоходом рассуждали о них… И чтобы мы о них не сказали и не подумали, – было правдой и ложью одновременно, ибо истина на земле вообще отсутствовала благодаря опять таки им, – нежным и сладостным созданиям…
– Просто мы пытаемся через них воплотить себя во всю Вселенную, – вздохнул Цикенбаум, и вскоре опять закричал от ощущения яркого оргазма…
Я тоже хотел думать, но не мог, горячо обвитый со всех сторон постанывающей Стеллой, я всем своим сознанием исчезал в ее милом лоне…
О, сколько дев прекрасных на земле?! О, скольким людям они веру возвращали?!
Веру в добрую могучую Любовь, от которой все сердца пылали…
Кто назвал меня страусом?!
Даже не знаю и не помню, кто назвал меня страусом, но определенно помню этот день… Варвара сказала, чтобы я пошел в магазин, а по дороге я встретил Цикенбаума и вместо магазина я поплелся с ним и с кучкой смеющихся дев на Оку…
На берегу мы разожгли костер и девы стали нам жарить шашлыки, а мы с Цикенбаумом стали пить водку… А дальше ничего не помню…
Очнулся я под нежной девой, сидящей на мне и пьющей водку прямо из горла… Я ей хотел было что-то сказать, но неожиданно почувствовал что-то яркое необыкновенное и закричал… Но потом пришла Варвара и забрала меня домой…
Я плакал, отбивался, говорил, что не хочу домой, но Варвара была непреклонна…
Она тащила меня за руку, и я волочился по земле, царапаясь о кусты и травы… Со временем я стал петь арии из оперы «Севильский цирюльник», а Варвара хлопала от восторга в ладоши и обещала меня всего исцеловать, как вернемся домой…
Но потом на дорогое в тумане возник силуэт Цикенбаума, и мы опять сидели с ним у Оки и пили водку, а весело кричащие девы жарили нам шашлыки и прыгали через костер голые… А вскоре я опять очнулся под девой в кустах, сидящей на мне, но теперь она не пила водку, а ела батон белого хлеба и подмигивала мне левым глазом… Неожиданно я почувствовал что-то необыкновенное яркое и закричал, а еще через какое-то время вернулась Варвара и забрала меня…
А через минуту кто-то назвал меня шизиком и я во всем разочаровался… Но снова меня прихватил с собой Цикенбаум и мы опять с ним сидели у Оки и пили водку…
– А что, Арнольд Давыдыч, жизнь-то у вас веселая?!
– Н-да! – поглядел на меня как-то странно Цикенбаум и снова разлил по стаканчикам водку…
– Гляжу, вон, девы у вас шашлык жарят!
– Нда! – Цикенбауму мои вопросы уже стали явно надоедать…
– А что вы делаете на досуге, Арнольд Давыдыч?! – спросил я…
– С девами развлекаюсь! – усмехнулся Цикенбаум и опять разлил водку…
– Ну, да у вас всегда девы! – улыбнулся я…
– Да есть тут одна нехорошая личность! – нахмурился Цикенбаум, – фильм про меня документальный снимает!
– Да, что вы говорите?! – удивился я…
– Да, да, ночью то в Оку за мной и за девами лезет, то в кустах поблизости прячется!
– Ой, как нехорошо! – огорчился я…
– Да уж! – вздохнул Цикенбаум и снова разлил водку по стаканчикам…
– А вы бы ему камеру разбили! – предложил я…
– А у него небьющаяся, какая-то необыкновенная камера!
– И давно он вас так снимает?!
– Да уж более 3 лет!
– Более 3 лет?! – удивился я…
– Да, да, и все на пленку записывает!
– И охота ему?! – еще сильнее удивился я…
– А у него работа почасовая! – злорадно улыбнулся Цикенбаум…
– Так ему еще за это платят?! – удивился я…
– А ты думал как?! Думал, что он по собственному желанию за мной следит!
– А кто ж его нанял?!
– А твоя Варвара и наняла!
– Какая еще такая Варвара?! – удивился я, – у меня же Стелла была!
– Была Стелла, а теперь Варвара у тебя всем верховодит! – усмехнулся Цикенбаум…
Еще через мгновение я очнулся под страстною девой в кустах, на этот раз она весьма аппетитно дожевывала жаренного гуся…
А потом я почувствовал что-то необыкновенное сладкое и закричал от счастья… Но потом пришла какая-то женщина с хмурым лицом, сказала мне, что она Варвара и потащила меня за собой… Я отбивался и плакал, но она была неумолима…
Спустя час на дороге в абсолютном тумане возник Цикенбаум, и мы с ним отправились на Оку пить водку…
Варвара шла за нами следом и что-то нехорошее кричала нам в спину, но смеющиеся девы ее защекотали и она тоже стала идти с ними и весело смеяться…
Что было потом я уже плохо помню, но кто-то точно кого-то назвал страусом…
Я в это мгновенье очнулся под девой в кустах и увидел, что она доедает сочный помидор, а потом было что-то необыкновенное и я закричал…
Кричал очень долго… Вокруг нас уже сбежалась целая толпа зевак, а куда девался Цикенбаум с девами я не знал, а потом меня забрала Варвара, но по дороге нам встретился Цикенбаум с девами, и кто-то меня опять назвал страусом, и с тех пор я пытаюсь что-то вспомнить, но не могу, потому что меня постоянно увлекает с собой Цикенбаум с девами на Оку, а потом забирает Варвара, а в результате я оказываюсь в каком-то замкнутом пространстве, в котором все события как-то странно повторяются, чередуются между собой и перемешиваются, отчего я очень нервничаю и все время пытаюсь что-то вспомнить, но самого главного, того, кто назвал меня страусом, я вспомнить никак не могу, из-за чего я не раз и не два попадал в странные положения с девами Цикенбаума, которые что-то ели и любили меня одновременно, но потом я почему-то оказывался с Варварой, а она меня отправляла зачем-то в магазин и по дороге я почему-то встречался с Цикенбаумом, а он неожиданно сделал вид, что не знает меня, а потом и Варвара куда-то подевалась, а тут еще кто-то опять назвал меня страусом, и с тех пор я вообще потерял покой, потому что мне кажется, что взгляни я в глаза человеку назвавшему меня страусом, как я сразу пойму, отчего со мной что-то не так, и что не так с этим миром…
Люди будьте добры друг к другу, вежливы и учтивы, и помогайте изо всех сил даже таким несчастным как я разобраться с собой и с этим миром, ибо ваша моральная и духовная поддержка может найти свое продолжение и там, далеко, за пределами нашего странного мира…
Прощая всех и забывая себя!
Сегодня было сегодня! Сегодня было хорошо и даже очень отлично. Слегка поев и выпив водки, я сидел на берегу Оки с профессором Цикенбаумом, и глядел на проплывающую мимо нас голую деву.
– Все таки, ноябрь, холодно! – сказал поеживаясь я и выпивая очередной стаканчик с водкой.
– Пустяки! – улыбнулся Цикенбаум, – она просто хочет меня соблазнить!
– А почему? – удивился я.
– Она уже третий раз подряд не может сдать философию! – вздохнул Цикенбаум и чокнувшись с моим пустым стаканчиком, тоже выпил водки.
– Тону! – закричала неожиданно дева, и мы с Цикенбаумом, громко ругаясь, исключительно матом, разделись и нырнув в реку, быстро вытащили на берег голую деву, которая тут же стала душить в своих страстных объятиях пьяного профессора.
– Помоги! – кричал мне Цикенбаум, но я уже одевался у костра и с иронией разглядывал их совокупляющиеся тела. Все было как у животных. Те же инстинкты, страсти, и отсутствие мудрых мыслей приводили меня в странное меланхолическое настроение. Из-за дерева вышла Стелла, и с улыбкой поглядев на меня, побежала совокупляться с каким-то смеющимся и глупым стариком. Я оделся и зажег свечку у костра. Потом прошептал молитву» Отче наш» – «Ежеси на небеси» – «Да святится имя твое» – и мне стало немного легче.
Я еще раз зашел в холодные воды Оки и окунулся, и чувствовал, что мои чувства тают облаками в небе, не оставляя после себя никакого следа!
Это было так четко видно, что я заплакал.
Я прошел мимо совокупляющегося со студенткой – профессора Цикенбаума, мимо Стеллы – совокупляющейся с хохочущим во время оргазма – стариком, и медленно поднялся на холм, с которого было возможно увидеть вдали купол старенькой церкви и помолиться на него, прощая сразу всех и забывая себя! Вот-с!
Я, Цикенбаум, голая дева, Бог, Вечность и несчастье быть собой
Между нами была пустота… Мы с Цикенбаумом стояли во тьме и пили водку – мысленно чокаясь друг с другом на расстоянии… И говорили друг с другом издалека, отчего все время кричали друг другу…
Дул сильный ветер и мы были бессильны… Но мы пили водку и разговаривали криками… Мы боялись идти, ибо сделав шаг, мы тут же куда нибудь провалились – исчезли…
А так мы были живы, пили водку и разговаривали друг с другом криками… Крики очень здорово бодрили нас, давая ощущение безумного полета в Вечность…
Именно о Вечности мы и говорили с Цикенбаумом на каком-то неизвестном нам о расстоянии, ибо мы ничего не видели кроме тьмы и краешка туманной луны, почти полностью скрытой от нас в небе облаками…
Мы ненавидели все, что окружало нас, мы ничего не знали и не помнили, но мы были здесь, и мы пили водку, рассуждая о Боге, которого никогда не видели, и о Вечности, которую тоже совершенно не знали…
Короче, мы были просто пьяными психами, но нам от этого было не легче…
Потом неожиданно между нами возник костер и мы увидели, что нас отделяют друг от друга – глубокий овраг и деревья, и что на дне оврага, у неожиданно вспыхнувшего костра лежит голая дева, освещенная этим чудным костром..
И тогда мы с Цикенбаумом с разных сторон спустились вниз к спящей голой деве… Мы целовали ее, а она спала…
Потом мы дрались из-за нее с Цикенбаумом, а она все равно спала. Мы разбили друг другу морды в кровь, мы орали матом, а она спала, и костер горел, не давая ей ни замерзнуть, ни проснуться…
Под вечер мы опять с Цикенбаумом пили водку и говорили о Боге и о Вечности… Голая дева проснулась и легла между нами, и мы гладили ее нежное тело, но тут же с отвращением глядели друг на друга, порываясь снова завязать драку… Жизнь ничтожна, говорил я профессору Цикенбауму, и он тут же соглашался со мной, а потом орал, чтобы я исчез из его жизни, но я никуда не уходил, я пил водку и также гладил нежно тело голой девы, а она сладко мурлыкала как кошка…
Она была зверьком и это легко объясняло ее животную породу и ее глубокий сон у костра, где мы с Цикенбаумом ловили удивительные мгновения счастья и живого полураспада себя как людей, уже давно потерявших в жизни все необходимые ценности, и снова похоть обуревала нами, и мы дрались, бросая обнаженную деву у костра, мы дрались в глубокой тьме печали и отчаяния, в тьме безверия в Бога и в Вечность, или точнее, в тьме очень страшной и дикой веры в них, которые нас изничтожали по непонятным нам самим причинам…
Вскоре Цикенбаум совокуплялся с этой спящей девой, а я плакал, понимая, что ничего уже не исправлю в своей нелепой жизни… Ибо хотел любить ее один, а вместе одним стадом с Цикенбаумом не мог… А когда я увидел их счастливые лица, я понял, что моего счастья здесь нет и не будет, и ушел во тьму…
Цикенбаум пытался бежать за мной вместе с девой, и дева даже его обогнала и поцеловала меня в губы, но я ударил ее и ушел… Я уже не думал о Боге, понимая, что я разозлил его и теперь буду бороться с таинственной и неповинующейся мне судьбой, но мне было уже все равно…
Я сидел где-то на поваленных деревьях, один во тьме, и пил водку, и думал о том, что эта жизнь – сон, который очень скоро закончится, и при этом я никогда не смогу разгадать тайный смысл этого страшного и непонятного сна! Вот-с!
Я, Цикенбаум, водка, дискуссия о Боге и голая дева
Цикенбаум шел медленно со мною по ручью, вниз к речке. Мы пили водку прямо из горлышка бутылки, передавая ее друг другу, и оживленно рассуждали о Боге. Цикенбаум утверждал, что Бога нет, но определенно кто-то есть, вроде его зама, поэтому на земле все так херово устроено, потому что Бога нет.
Я не соглашался, и говорил, что Бог просто захотел дать нам свободы. Неожиданно на мшистой коряге, возле ручья мы увидели голую деву и ахнули.
Она спала в чем мать родила, а было-то еще холодновато. Мы сняли с себя куртки и накрыли ее, и продолжили дискуссию о Боге. Потом она проснулась и сказала, что мы дураки, потому что мешаем ей спать, но если мы дадим ей водки, то она нас простит.
И мы дали ей тоже выпить из горлышка водки. После чего она полезла целоваться со мной, но я отвернулся, и она тогда обняла профессора Цикенбаума.
Через минуту я услышал их зверский вой, и не оглядываясь вышел из леса по ручью к речке. По речке плыли льдины, и на каждой льдине стояла то одна, то другая голая дева! Их было очень много и это сильно опечалило меня, и тогда сильно борясь с телесной похотью, я прошептал молитву Всевышнему, и вскоре все девы исчезли, и остался я один. Потом из леса выполз голый и плачущий Цикенбаум.
Оказывается, его ограбила та голая дева и еще какой-то мужик, который назвался ее мужем. Мы немного погоревали с ним, и я отдал ему свою куртку, которая скрыла его чресла, и он довольный пошел со мной в соседнее село за новой бутылкой водки.
По дороге мы опять заговорили о Боге, и теперь профессор Цикенбаум был полностью согласен со мной, что Бог есть. На этом наша дискуссия закончилась, пока мы не купили новую водку. Новая водка дала еще больше сил для дискуссий о Боге, но что мы говорили с Цикенбаумом о Боге, я уже не помню! Вот-с!
Я, Цикенбаум и божественная аномалия любви
Цикенбаум сходил с ума, он пил водку в лесу у реки, закусывая ее хвоей растущих поблизости сосен, а я тоже помогал ему в этом безумном деле. Час назад он спрятавшись от безумной жары в воды Осетра, занимался упоительно любовью с одной из студенток, которая уже третий год ходила к нему сдавать один и тот же экзамен, и никак не могла его сдать. За эти три года, она успела уже дважды родить от Цикенбаума двух таких же рыжих и веснушчатых как и он сам, девочек.
Правда, любовался он своими дочками только издали, т. к. студентка была давно уже замужем.
– Жизнь – штука сложная, – вздыхал Цикенбаум и пил водку. Осемененная в очередной раз профессором Цикенбаумом студентка, уже довольная собой и им, возвращалась к своему мужу-рогоносцу.
– А есть ли смысл а нашем существовании, профессор? – спросил я.
На что Цикенбаум только хитро усмехнулся, уж он то знал, для чего жил, неутомимый труженник науки и самой яростной неистовой любви.
– Надо просто чаще любить, это помогает отключиться от нелепвх безумств человечества, и даже от этой жары! – Цикенбаум тут же поморщился, потому что водка, которую он ввпил, была теплая.
– А как же Бог, профессор, он то есть? – спросил я.
– Конечно божественная аномалия проходит через всю нашу жизнь, – задумался Цикенбаум, – и без неё бы не было нас! Статус кво всего сущего – борьба противоречий, и не более того!
– И этого можно не бояться? Ну, что противоречия дорастут до того, что мир вдруг уничтожит сам себя?
– Друг мой, – улыбнулся Цикенбаум, – и какого хрена ты этим забиваешь себе голову?
Будет мир, не будет его, нам-то какое дело. Мы пришли и ушли, мы как вода в реке бежим и бежим себе в одно и то же место, и заметь всегда возвращаемся обратно, в морях испаряемся, а потом с дождем уже снова бежим по реке! Вот-с!
– А, что делать с бессмертием, профессор?
– Надо почаще трахаться и тогда оно всегда будет с тобой! – мечтательно улыбнулся Цикенбаум.
Мы еще долго сидели в тени деревьев у реки и пили водку. А потом на берег пришла Стелла и забрала меня с собой домой… Цикенбаум на прощание помахал нам ручкой, а Стелла поцеловала его в лоб, как ребенка, а может, как покойника, в общем просто поцеловала в лоб, а Цикенбам спросил, – а что, лоб горячий? – А Стелла засмеялась, и ушла со мной… Она думала, что Цикенбаум спятил, но я доказывал ей, что просто стебается… Стёб… Ёп… прошептала Стелла, и повалив меня в кусты, тут же соединилась со мной в блаженном акте любви, и поставила тем самым точку в еще одном моем опусе о профессоре Арнольде Давыдовиче Цикенбауме… Вот-с! Да, я еще забыл договорить, что Цикенбаум считал и говорил не просто о божественной аномалии, а об божественной аномалии любви, т. е. что она нас здорово уродует, из-за чего мы делаемся весьма умными – остроумными шалопаями, порой даже негодяями, но в самом хорошем смысле, и поэтому, я думаю, что профессор прав, и она божественная аномалия любви есть, и с ней надо как-то считаться! Вот-с!
Цикенбаум, или Программная оргия безумного Бога
Цикенбаум носился по лесу, но девушки-студентки всегда догоняли его, и тут же насиловали его с такой невероятной и безумной силой, что он тут же терял сознание, Я сидел на высоком дубе, пил водку, и еще умудрялся снимать эту странную оргию. Иногда я даже разговаривал с Цикенбамом между его безумными соитиями, но разговор по телефону не клеился. Мир был явно кем-то изменён, но еще мало кто об этом догадывался. Так тихо и осторожно я сидел на дубе, пил водку и снимал на камеру случку профессора Цикенбама с его студентками.
Возможно, он обладал гипнозом, потому что все они были не в себе, все его насиловали, хотя он этого как будто и не хотел, это «как будто» даже стало выводить меня из себя. И что за жизнь, – думал я. – И что за секс, – шептал мне по телефону только что трахнутый Цикенбаум. Почему вы профессор не можете прекратить это? – Не знаю, по моему или я, или Бог спятил! А разве Бог может спятить?
– Может, Бог всё может! – заорал Цикенбаум, насилуемый снова ненасытной студенткой, кажется она была 13-ой по счету, чертова дюжина.
Я тут же прекратил снимать оргию, сполз с дуба, скинул с тела профессора обезумевшую студентку и понес его к Оке, где мы снова пили водку, купались и говорили о помутившемся рассудке нашего Бога, ибо если мы спятили, то Бог тоже того самого, ведь мы все в его программе, сказал Цикенбам и я неожиданно с ним согласился!
Цикенбаум в графских калошах
Цикенбаум сидел в калошах, и я сидел в калошах… Мы ели вареники с клюквой, а вокруг нас стайкой бегали голые девицы… И чем больше они бегали, тем сильнее меня раздражал пьяный Цикенбаум… Ну, нет, сидеть в жару, на лугу в калошах, пить теплую водку с горячими варениками и разглядывать весело бегающих голых девиц!
Фу! Ну, не гадость, но как то чудовищно! Жара – горячая водка – сладости – и голые женщина – женщины – бабы – девки – девицы – девчонки – это просто какая то чудовищная смесь, придуманная профессором от скуки, и теперь вообще уже не думающим профессором Арнольд Давыдыч Цикенбаум лежал и ничего не делал, а его уже оседлывали эти самые голые бабы-девицы… Он, видите, решил повспоминать 19 век, и откуда он взял, что графы в жару надевали калоши и пили в 40 градусную жару горячую водку, заедая их варениками с клюквой?
Я ему и говорю, – А вы случаем не охренели, Арнольд Давыдыч?
А, он мычит, собака, любовь у него пьяная, видите-ли в декорациях 19 века!
Меня тоже хотели оприходывать, но я философ, я отбился, и мысленно, и духовно, я им просто сказал, что у меня другая пространственная ориентация! И эти дурехи заржали, точно молодые лошаденки, и тут же наскочили всем табуном на бедного Цикенбаума, профессора, который им всем уже поставил за это «отлично»!
Заговоренная дева, или Мощь вечной Любви
– Нужно быть готовым ко всему, если эти девчонки застанут нас врасплох, то обязательно изнасилуют, – прошептал Цикенбаум, тревожно отпивая водку из пластикового стаканчика…
– Но почему мы должны жить в постоянном страхе?! – вздохнул я, опуская руку в Оку… Вода в Оке была очень теплая и солнце ярко горело, но это почему-то не радовало…
– Страх, как болезнь! Она может толкнуть на любые необдуманные поступки! —
еще тише прошептал профессор.
А может нам куда-нибудь удрать, Арнольд Давыды?! – спросил я…
– Знаешь, я понял, что самая страшная болезнь – это любовь! – уже перестал шептать Цикенбаум, – и, кстати, от нее совершенно бесполезно скрываться! От нее никуда не убежишь!
– Но разве это любовь, Арнольд Давыдыч, если тебя хотят изнасиловать просто из какого-то необъяснимого любопытства?! – всхлипнул я, еще больше боясь за себя и за Цикенбаума…
– Некоторые люди не могут по настоящему любить, – задумался Цикенбаум, – и поэтому от них постоянно исходит самая невыносимая боль – боль, которая заставляет тебя подчиниться их яростному желанию проникнуть в тебя, заставляет встать перед ними на колени, склонить голову, или лечь с ними и заниматься сексом до тех пор, пока они не вытрясут из тебя всю твою душу!
– Так что же нам делать, Арнольд Давыдыч?! – крикнул я…
– Ничего! Просто пей водку и наслаждайся жизнью! – улыбнулся Цикенбаум…
– Ну, а если они все же нас изнасилуют?! – никак не мог успокоиться я…
– Тогда мы просто расслабимся, и постараемся получить удовольствие! – засмеялся профессор и мне неожиданно стало легко, и я тоже стал пить водку, забыв обо всем на свете…
Девчонки прибежали ближе к ночи… Сначала они набросились на Цикенбаума, а потом на меня… По совету Арнольда Давыдыча я даже не пытался сопротивляться…
Страстные, горячие, хмельные и потные девчонки набрасывались на нас как голодные тигрицы… Цикенбаум неожиданно закричал, но я понял, что он закричал в восторге от испытанного им ощущения… Вскоре закричал и я…
Это было похоже на колдовство, одна за другой как безумные лани, они сами набрасывались на нас как на желанных самцов…
И кто только придумал эту колдовскую ночь… Одна, другая, третья, четвертая, десятая, двадцатая… Я уже закрыл от водки и от усталости глаза, смежил веки и забылся сладким сном, но через какое-то время раскрыв глаза, я увидел прыгающую на мне нежную как лесную лань девчонку…
Она извивалась как змея и дрожала как осиновый лист, а по лицу ее текли крупные блестящие слезы, и было чувство, что все, что происходит с ней и со мной, происходит от настоящей любви…
– Не уходи от меня, – прошептал я…
– Ни за что! – прошептала в ответ она, и крепко обвила меня руками…
Уже другие девчонки толкали ее в спину и кричали ей, чтобы она отстала от меня и дала им тоже насладиться моим телом, но она прекрасная фея одним мановением своей волшебной руки отогнала их всех от нас…
– Странно, я никогда не думала, что в кого-то влюблюсь! – прошептала она…
– А вы, что на самом деле все так сексуально голодны?! – прошептал я…
– Да, нет, это все придумал профессор Цикенбаум! Он просто всех нас вчера загипнотизировал и внушил, что мы должны испытать с тобой и с ним великие минуты счастья! И все почему-то поверили ему, но сейчас я понимаю, что эти минуты достались только нам с тобой!
– Да уж! – вздохнул я, обнимая ее…
– Нам надо куда-нибудь отползти, хоть я и отогнала их, но это только на время, такое ощущение, что они получают от профессора какие невидимые сигналы и действуют как заведенные куклы! – она кивнула мне головой в сторону камышей и мы тихо отползли к реке и спрятались за камышами…
– А разве ты сама не была такой же заведенной куклой, когда набросилась на меня?! – спросил я…
– Была, но излечилась благодаря любви! – грустно вздохнула она…
– Ты жалеешь, что влюбилась в меня?!
– Нет, я жалею, что влюбилась при таких странных обстоятельствах! – прижалась она ко мне…
– И тебе горько?!
– Нет, мне стыдно, – и она засмеялась сквозь слезы, горячо целуя меня…
За камышами раздавались крики профессора Цикенбаума и безумных от его магического воздействия девчонок… А нам с моей прекрасной незнакомкой было хорошо вдвоем за камышами, ибо мы впервые за все время полюбили друг друга, и полюбили уже так, как никогда бы никого не полюбили на всем свете…
Ночная тьма со звездами еще сильнее раскрывала наши чувства и мы сладко тонули друг в друге, и плакали от осознания собственного ничтожества, которое выталкивала из нас эту неожиданную и великую мощь вечной Любви…
Что делать с тайной, или Почему…
– Что делать с тайной или почему мне не хватает времени быть самим собой!
– Мне не хватает времени быть самим собой, – пожаловался я Цикенбауму…
– И почему?! – удивился Арнольд Давыдыч…
– Не знаю! Возможно, я даю другим людям повод руководить мной!
– Это как?!
– Ну, вот вчера ко мне пришла Стела и я целый час объяснял ей основные элементы философии Къеркегора!
– Это ж какие-такие элементы?! – рассмеялся Цикенбаум, – два – три слова об элементах, а потом кровать?!
– И все-то вы знаете, Арнольд Давыдыч! – вздохнул я…
– Это все потому, что вы все помешаны на сексе! – улыбнулся Цикенбаум…
– А разве вы не помешаны, Арнольд Давыдыч?! – вздохнул я…
– Ну, нет, – возразил насмешливо Цикенбаум, – у меня день науке посвящен, а вечер и ночь девам на Оке!
– Вот, я и хочу у вас, Арнольд Давыдыч, узнать, как мне обойтись без секса, без Стеллы, без философии Къеркегора?!
– Н-да! Пора пить водку! – неожиданно оживился Цикенбаум, – пой дем на Оку разгонять тоску!
– А я уже разогнал со Стелой!
– Ну, еще разгонишь с нами! – и Цикенбаум похлопав меня по плечу, вдруг взвалил меня себе на спину и потопал c толпой смеющихся дев на Оку…
– Арнольд Давыдыч, отпустите, а не то обижусь! – закричал я…
– Да, вот, фигушки тебе, не отпущу я тебя никуда! – захохотал Циткенбаум и побежал тропинкой, полем, лесом к Оке, а за ним девы и все бесстыдно смеются, а мне стыдно, и опять я чувствую, что не хватает мне времени быть самим собой…
Сказал я еще раз об этом Цикенбауму, а он еще больше развеселился, бежит со мной на спине, да еще меня вверх к небу подбрасывает, подбросит, а потом ловит на вытянутые руки, и как у него только силы на это хватает…
У меня уж все в голове закружилось, а потом, когда с ним на берегу еще водки хватил, вообще отключился… Очнулся я посреди ночи и вижу, что с какой-то таинственной красавицей на лодке по Оке плыву, плыву и люблю ее с такой страстной силой, что плачу, и чем больше я плачу, тем громче смеется моря таинственная незнакомка, а Цикенбаум на берегу вообще от смеха по траве катается…
И думается мне, что это всего лишь сон, но только лодка к берегу пристает, а Цикенбаум опять меня к себе на спину сажает и водкой потчует…
Сижу я у него на спине и пью водку и думаю, отчего я не могу быть самим собой и отчего все люди вдруг с ума посходили, неужто от водки или от какого-то странного и непонятного явления…
Цикенбаум потом мне объяснил, что это происходит, главным образом, от нервов… То есть когда человек о чем-то переживает, ну, к примеру, о себе самом родимом, то чужой смех ему становится так невыносим, что он на этой почве даже свихнуться может и других такими же свихнутыми посчитать…
Разговор с Цикенбаумом меня вроде успокоил, но потом пришла Стелла и я расплакался и признался ей в измене, а Стелла совершенно неожиданно вцепилась в мою незнакомку и долго ее потом топила в Оке, пока на помощь не прибежал Цикенбаум… Еле-еле мы спасли от Стелы мою случайную возлюбленную, ну, а потом как напились водки, так сразу и разошлись по домам…
Иду я со Стеллой, то есть сижу у нее на плечах и думаю опять, отчего я не могу быть самим собой и отчего все люди вдруг с ума посходили, неужто от водки или от какого-то странного и непонятного явления…
Но Стелла мне объяснила, что это происходит, главным образом, от любви… То есть когда человек в кого-то влюбляется, ну, к примеру, в ту самую случайную незнакомку, то весь мир ему становится так чужд, что он на этой почве даже свихнуться может и других своей свихнутостью может заразить… Послушал я ее и как-то даже успокоился и она меня вроде как простила и тут же дома в постели изнасиловала для приличия, а я лежу с ней и думаю, и для чего все это происходит и кто такой умный нас придумал, что я никак не могу быть самим собой, и отчего никак не могу вспомнить и приладить к своей жизни какую-то странную тайну, которую увидел однажды с Цикенбаумом во тьме у Оки, подержал немного в душе и навсегда потерял…
А может кто-то подобрал ее и с тех пор вместе с ней по жизни бродит, и не знает в отличии от меня что с ней делать… И выходит, что везде какая-то несправедливость, вот, ты знаешь, что сч тайной делать, но у тебя ее уже нет, а другой не знает, но она у него есть…
– Так неужели же вся наша жизнь на этих несоответствиях и построена?!
– Возможно, – говорит то ли Цикенбаум, то ли Стелла, а я молчу, с тайной дрожью мучительно прислушиваясь к себе и к окружающему меня пространству…
Как добиться ощущения счастья, по-научному, оргазма
– Общий дом очень многих людей делает врагами, – вздохнул Цикенбаум, выслушав мой рассказ о моей новой жизни в одной квартире со Стеллой и с ее мамой…
– И почему люди так ненавидят друг друга, – всхлипнул я…
– Ничего, ничего, сейчас выпьем водочки и все пройдет, – погладил меня по голове Цикенбаум… Вскоре мы действительно напились на берегу Оки и нас со всех сторон облепили сладострастные девы… Они целовали нас, а мы с Цикенбаумом смеясь, лениво отбивались от них, но тут пришла Стелла и стала кричать на меня, а потом отбросила в сторону от меня всех дев, закинула себе на спину и понесла обратно домой…
– Но я не хочу жить с твоей мамой! – закричал я с отчаяньем глядя на Цикенбаума…
– Она обещала себя вести нормально! Вот увидишь, все будет хорошо! – засмеялась в ответ Стелла…
– Арнольд Давыдыч, спасите меня! – закричал я…
– Бог спасет! Он всех спасает! – улыбнулся Цикенбаум, восторженно обнимая захмелевших и повизгивающих от счастья дев…
А Стелла не просто несла меня на спине к дому, она бежала изо всех сил, успевая еще при этом насвистывать марш Мендельсона…
Флора Робертовна, мать Стеллы, уже с порога изобразила мне искусственную улыбочку и неожиданно больно ущипнула меня за задницу, – Куда убежал, жених! Еще не успел обжениться, а уже бегаешь!
– Ничего, мам, он исправится! – сказала за меня Стелла и зайдя в спальню, сбросила меня со спины в постель… И мы страстно возобладали друг другом, Стелла сладко вздыхала, а Флора Робертовна стояла за дверью и громко пришептывала: Очень хорошо! Так и надо! Просто замечательно! На какое-то мгновенье она даже выглянула из-за двери и подмигнула то ли мне, то ли Стелле… В общем, я не знал, кому она из нас подмигнула, но настроение от этого у меня нисколько не улучшилось… Только испытав наслаждения и прокричав три раза: Окей!, Стелла немного успокоилась, и пошла рассказывать маме о только что испытанных ею ощущениях… Я забыл сказать, что Флора Робертовна работала сексопатологом и приучала всех окружающих, даже своих близких докладывать ей о самом сокровенном… Когда я вышел из спальне, она склонилась тут же над моим ухом и прошептала: Когда вы уйдете от миссионерской позы?! Я тут же покраснев, захотел что-то сказать, но поперхнулся неожиданно неприятным запахом духов своей будущей тещи и сильно закашлялся, аж до слез…
– Смотри дочка, ему даже противно слушать наставления тещи о сексе, а я ведь специалист высшего класса! – и Флора Робертовна так сильно похлопала меня по плечу, что я чуть не упал, но меня вовремя подхватила Стелла…
– Ничего, мама, со временем и он научится доверять тебе самые сокровенные тайны!
– Ни за что! – выкрикнул я, перестав кашлять…
– Вот, видишь, он меня ни во что не ставит, а между прочим о проблемах семейной дисгармонии даже книгу написала! – обиженно поджала губы Флора Робертовна.
– Мама, ну, дай ему время и он исправится! – взмолилась Стелла…
– Ну, что ж посмотрим! – усмехнулась Флора…
– А тут и смотреть нечего, это наше дело, как мы этим занимаемся в постели! – возразил я, прячась за Стеллу…
– Нет, уж, мой дорогой зять, в моем доме и у моей дочери никакой дисгармонии в постели не потерплю! – воскликнула Флора Робертовна, весьма артистично потрясая в воздухе своими наманикюренными пальчиками…
– Стелла, я отказываюсь здесь жить!
– Милый, но мама нам хочет добра и почему бы ей не рассказать о наших проблемах! – улыбнулась, безумно моргая красивыми глазками, Стелла…
– Но у нас нет никаких проблем! – с горечью крикнул я…
– Это только тебе только так кажется, зятек! – ткнула меня в грудь пальцем Флора Робертовна, – мне дочь уже обо всем поведала!
– И о чем ты ей поведала?! – пыхтя от негодования, накинулся я на Стеллу…
– Ты, что ненормальный?! – толкнула меня в бок кулаком Флора Робертовна, – так неуважительно разговаривать со своей будущей женой?!
– Я пошел к Цикенбауму на речку! – двинулся я было к двери, но тут же был оглоушен чем-то твердым и потерял сознание…
Очнувшись, я увидел склонившихся надо мной Стеллу и ее матушку – Флору Робертовну, – а где это я?! – изобразил я на лице искусственное удивление…
– Мама, ну, разве можно так сильно бить по голове?! – рассердилась Стелла…
– Но это же всего лишь тапочек! – удивилась моя солидная теща…
– Он так у меня и до свадьбы не доживет! – сказала Стелла и прижала меня к своей обнаженной груди…
– Кажется, у него появилась эрекция! – метнула на меня свой строго научный взор Флора Робертовна…
– Мама, но какое это имеет отношение к его состоянию?!
– Самое прямое! – громогласно заявила теща, – это означает, что правое полушарие мозга у него не задето, а, значит, детей от него иметь можно!
– А если я не хочу иметь от него ребенка?! – капризно взвизгнула Стелла…
– Ну, тогда будет только секс! Разумееьтсмя, под моим четким руководством! – улыбнулась Флора Робертовна…
– Я пойду к Цикенбауму на речку! – шепнул я, пытаясь привстать и поползти к двери…
– Я твоя жена и я тебя никуда не пущу! – встала передо мной на коленки Стелла…
– А мы еще не расписались! – усмехнулся я…
– А это не важно! – наступила на меня ногой Флора Робертовна…
– А что тогда вообще важно?! – обиженно вздохнул я…
– Важно, чтобы ты относился ко мне как к опытному сексопатологу и сексологу, который научит тебя правильно обращаться с женой в постели, – помахала перед моим носом своим указательным пальчиком Флора Робертовна…
– Стелла, я ненавижу твою мать! – проскрежетал я зубами, и дотрагиваясь рукой до входной двери…
– Ну и зря, я, между прочим, добра вам желаю! – крикнула Флора Робертовна…
– Она ведь нам добра желает! – расплакалась Стелла, обнимая меня…
– А почему мы не можем жить отдельно от нее, Стелла?!
– Потому что она нас научит правильно заниматься сексом! – восторженно со слезами на глазах, прошептала Стелла…
– А если я не хочу, чтоб она нас учила?! – вознегодовал я, сжимая руки в кулаки…
– Тогда я вам найду не менее хорошего и опытного специалиста! – снова вмешалась Флора Робертовна…
– Это ужасно! – расплакался я, – я ничего не хочу, а вы без конца навязываете мне себя и этот кошмарный секс!
– Мама, он секс назвал кошмарным! – расстроилась Стелла, и с плачем прижимаясь к матери…
– Я знала, что он чудовище, но что такое?! – Флора Робертовна даже влепила мне оплеуху, отчего я снова упал и потерял сознание…
Ближе к вечеру Флора Робертовна уложила нас со Стеллой в постель и под ее чутким научным руководством, не спеша и вкрадчиво мы стали учиться обоснованно и правильно добиваться ощущения счастья, по-научному, – оргазма, названному так в честь древних оргий, устраиваемых нашими безумными предками…
Грозит ли нам вулканический апокалипсис, Или Счастье, находящееся в Стелле!
На этот риторический и весьма злободневный вопрос безуспешно пытается ответить множество несчастных ученых… Безуспешно, потому что мы очень мало что знаем о внутреннем строении своей матушки Земли, но как сказал святой Пафнутий, – На все есть воля Божья! Или как лукаво рассмеялся Джек Коук, – Чем больше мы роемся во внутренностях своей планеты, тем больше находим сюрпризов для себя!
Действительно за последнее время вулканическая деятельность на Земле чрезвычайно активизировалась… Последнее извержение вулкана в Чили обещает быть не последним в череде проснувшихся вулканов… Причем многие ученые связывают активизацию вулканической деятельности ни с чем иным как увеличением роста добычи полезных ископаемых… Нефть, газ, уголь, миллионами лет откладывавшиеся в земной коре вполне возможно служили и служат тем самым защитным слоем между огненной магмой и поверхностью планеты… Опустошая же эти самые недра, не роем ли мы себе сами могилу?! – воскликнул я, но мудрый Цикенбаум, как всегда промолчал, с улыбкой поглаживая нежную деву…
– И зачем тебе это?! – минуту спустя, спросил он меня…
– Но как же, мы же должны знать, что будет с нами или с нашими потомками! – вздохнул я…
– И тебе от этого станет легче?! – усмехнулся Цикенбаум…
– Думаю, что нет, – сказал я и тут же ощутил, как мои глаза закрывают чудные ладошки моей Стеллы…
– Он сумасшедший! – рассмеялась Стелла…
– Да! – согласился Цикенбаум, – он чересчур много думает, тем самым вредя себе и всем кому он что-то рассказывает!
– Неужели ты не знаешь, что самое спасительное чувство – это Любовь?! – посмотрела мне в глаза Стелла и тут же страстно поцеловала меня…
– Да я знаю, но…
– Никаких но, – Стелла схватила меня в охапку и унесла в кусты…
И только спустя час я смог снова задуматься о пробуждающихся про всей планете вулканах… Главная опасность состояла в том, что человечество везде настроило кучу атомных электростанций, которые могут послужить тем самым роковым детонатором, который еще больше пробудит вулканов…
– Ты еще не устал размышлять?! – спросила меня Стелла, обнимая меня и целуя в губы… Я пытался что-то сказать, но промычал… За кустами в объятьях другой нежной девы страстно мычал Цикуенбаум… Поэтому дальше размышлять о вулканической деятельности на земле было бесполезно…
– Мы живем сейчас, понимаешь?! – спросила меня Стелла, неся меня на руках в Оку, – а что будет потом это уже не важно…
– Не важно?! – удивился я…
– Да живи сегодняшним днем! – Стелла неожиданно кинула меня в воду и мы поплыли вместе в заросли камышей на острове… И там неожиданно я почувствовал, что никогда и никаких открытий не сделаю, но останусь здесь навсегда, и всегда буду находить счастье в моей Стелле…
Как добиться чудесного?
– Если б я только знал, до чего доводит любовь, я бы убил ее сразу на месте… Чтобы она не касалась меня своими животными ласками, своими плотоядными стонами, и чтобы не водила меня потом как зверя на поводке, показывая своей любьознательной мамочке, какое чудо ей удалось завоевать своим ненасытным лоном!
– Ты так серьезно думаешь о своей Стелле?! – удивился Цикенбаум…
– Да, я так думаю, и буду думать! – мрачно вздохнул я и выпил с ним водки…
– А за что мы чокнулись? – сконфузился профессор…
– За нас, – еще тяжелее вздохнул я…
– Странно, – удивился Цикенбаум, – вы так любили друг друга!
– Да, это была не любовь, а музыка, – всплакнул я, – но потом эта ее мама, эта Флора Робертовна…
– Так что же она сделала с вашей любовью?!
– Она растоптала ее самым безумным и позорным образом! Она обвинила меня в сексуальной дисгармонии!
– А она что, сексопатолог что ли?! – усмехнулся Цикенбаум…
– Ну, конечно, сексопатолог, к тому же самого высшего разряда!
– Н-да! – вздохнул Цикенбаум, – не повезло тебе!
– Она изучает нас, и потом она постоянно издевается и тащит к врачу, то есть к своему знакомому специалисту!
– А вы ей жалуетесь что ли?!
– Да в том то и дело, что не жалуемся, но она допрашивает свою дочь с таким пристрастием, даже по ночам, когда Стелла идет в туалет, она ее тащит к себе в комнату и до утра издевается над ней! А потом бежит ко мне и издевается уже надо мной! И зовет нас к доктору!
– Так чего вы ж терпите-то! – еще больше удивился Цикенбаум, глотнув водки прямо из горлышка бутылки, – взяли бы и съехали куда-нибудь!
– Да я бы съехал, но Стелла боится оставить мать одну! И еще хуже она и на самом деле стала верить, что у нас с ней в постели что-то не так!
– Н-да! Я бы тоже на твоем месте стал подумывать об убийстве или самоубийстве, – задумался Цикенбаум, и неожиданно столкнул меня в Оку…
Полетев с бугра, я шлепнулся в реку в костюме и в галстуке, но вынырнув, испытал наслаждение… В это время на берегу нарисовалась Стелла…
– Ты вернешься домой?! – спросила она меня, даже не удивляясь тому, что я плаваю в одежде…
– О, Стелла, я боюсь, что мои нервишки не выдержат, и я убью, сначала твою маму, потом себя, ну, а напоследок и тебя!
– Псих! – поморщилась Стелла…
– А почему бы вам, не уйти от матери на квартиру, – неожиданно вмешался в наш разговор профессор…
– Она помогает нам в сексе! – внезапно рассердилась на Цикенбаума Стелла…
– Ну, если помогает, то тогда конечно! – рассмеялся Цикенбаум…
– Арнольд Давыдыч, ну, я же говорил вам, что они все там чокнутые, и я сам с ними скоро чокнусь!
– Милый, наша мама не будет больше вмешиваться в нашу жизнь! – взмолилась Стелла, опуская глаза и плача, и прижимая руки ладонями к груди…
– Как ты можешь давать обещания за свою мать, – грустно поглядел я на нее, – разве ты можешь знать, что захочет твоя мать сделать с нами завтра… А вдруг она завтра захочет лечь с нами в постель и попытается соблазнить меня, чтоб показать тебе на мне как это делать?!
– О, Боже! – воскликнула Стела, – как ты только мог так подумать о моей матери!
– Но ей же надо как-то показать совершенство в сексе, а как она его нам покажет, одними только словами?! – усмехнулся я, выплывая из-под коряги…
– Между прочим, в его словах что-то есть, – сощурился с улыбкой Цикенбаум…
– Почему вы все время вмешиваетесь в наши дела?! – возмутилась Стелла…
– А разве твоя мамочка не вмешивается в наши дела?! – спросил я, выбрасывая корягу на берег…
– Аналогия – вещь необыкновенно хорошая в научных спорах! – заметил одобрительно Цикенбаум, – я всегда анализировал людей, особенно в сексе!
– И как вы их анализировали?! – заинтересовалась Стелла…
– Очень просто, обычно я дев кладу на спину, а потом…
– Можете не продолжать, профессор, – покраснела Стелла…
– А ваша матушка что-то подобное вам рассказывала?! – полюбопытствовал профессор…
– Ну, то мать, – вздохнула Стелла, – она даже часто стоит у нашей кровати, чтобы в нужный момент дать научно полезный совет!
– Н-да! Тяжелый клинический случай! – вздохнул глубоко Цикенбаум, – теперь я осознал всю суть вашей семейной драмы!
– А почему сразу драмы, – вспыхнула Стелла, – просто опыт есть у мамы, и она как всякий врач, хочет нам послать свой мяч!
– Интересная интерпретация вашей интимной коллизии! – радостно потер руки Цикенбаум…
– А я, между прочим, весь сырой, – сказал я, выходя из Оки…
– Ты еще и пьяный слишком! – заметила Стелла…
– В последнюю ночь, когда твоя мать осветила нашу оргию фонариком, я пожелал тут же напиться, но мне она не дала! Если ты помнишь, она до утра нам с тобой рассказывала об организации оргий в древнем Риме!
– Ну и что тут такого, – пожала плечами Стелла, – просто моя мама очень много знает и страстно хочет все накопленные ею знания передать нам, своим детям!
– Однако я ей не ребенок, и не ее ребенок я и вообще самостоятельный давно и просто взрослый мужик, мужчина, человек! – поднял я вверх свой указательный палец…
– Он прав! – похлопал меня по плечу Цикенбаум, – по видимому, ваша мама уйдя на пенсию, решила реализовать себя как сексопатолог в вашей семье!
– Ну и что тут такого плохого! – всхлипнула Стелла, – если она нам хочет одного только добра!
– Это друг мой, клиника! – шепнул мне на ухо Цикенбаум…
– Вы ненавидите нас! – крикнула Цикенбауму Стелла, – и поэтому все время настраиваете моего мужа против моей матери!
– Уймись, Стелла! Профессор только что просил меня, да что там, просил, он просто умолял меня помириться с твоей мамой!
– О, Боже, как хорошо, профессор! Простите, что я ошибалась в вас! – захлопала от радости в ладоши Стелла…
– Да, ладно, чего уж там! – сконфузился Цикенбаум, – все мы грешники, а поэтому должны любить друг друга, ну, и прощать!
– Ладно, Стелла, я вернусь домой, но с условием, что твоя мать больше не будет заглядывать к нам в спальню!
– Ну, ты же вроде бы привык! – неожиданно заупрямилась Стелла…
– Ты, что же, хочешь сказать, что мне приятно быть освещенным ее фонариком в самый неподходящий момент нашего с тобой оргазма!
– Ну, почему, неподходящий?! – глупо заулыбалась Стелла, – просто ей очень хочется нам помочь!
– В чем помочь, Стелла?! – закричал я…
– Ну, дорогой друг, ну, что ты так кричишь, – вмешался опять Цикенбаум, – ну, подумаешь, твоя любимая теща посветит на тебя один раз фонариком, ну и что-то полезное скажет своей дочурке, но у нее же кроме вас никого нет, а поэтому вы ей одинаково дороги, а уж, поскольку она еще сексопатолог, то она и хочет вам принести счастье с помощью своего профессионального опыта!
– Молодец, профессор! – Стелла от умиления даже расцеловала его всего…
А я опять нырнул в одежде в Оку, чтобы насладиться тишиной и покоем, и отсутствием всякого нужного смысла…
Я устал ото всех и хотел только одного, – погрузиться в спокойное течение Оки и ни о чем не думать…
Но ко мне неожиданно подплыла Стелла, и мы совокупились с ней прямо в воде, а Флора Робертовна стояла над нами с фонариком и приговаривала: Как прекрасно дети мои, вы все это исполнили, наконец-то я добилась от вас самого чудесного за все это время…
Профессор за ее спиной насвистывал марш Мендельсона, и махал нам обеими руками, часто показывая большим вытянутым пальцем жест: Здорово! Очень здорово, ребята! Очень здорово!…
Я хотел тоже что-то им всем сказать, но Стелла приложила свой палец к моим губам, и я вдруг почувствовал ее всю до самой прелестной глубины и тихо вскрикнул… И рыдал… А все смеялись и радовались… Аминь!…
Цикенбаум. Совесть как предпосылка Бессмертия
Мы сидели с Цикенбаумом у Оки с бутылкой водки, двумя сардельками и батоном хлеба… Отсутствие дев, спокойное течение реки и едва выглядывающее из-за туч солнце склоняли нас к раздумиям и умного разговору…
– Н-да, – вздохнул Цикенбаум проглотив стаканчик водки и закусывая сарделькой с кетчупом, – вот так посидим с тобой и улетим куда-нибудь!
– А куда, Арнольд Давыдыч?! – вздохнул я в тон ему…
– Куда, куда?! Куда Бог пошлет! – сощурился на меня профессор…
– Значит, вы ничего не знаете, Арнольд Давыдыч?! – усмехнулся я…
– Ну, почему не знаю, – обиделся Цикенбаум, снова разливая по стаканчикам водку, – я, например, знаю, что Бог всех нас не просто создал…
– А что еще такое он учудил?! – улыбнулся я…
– Кажется, – и Цикенбаум снова выпил водку, опять кусая сардельку с хлебом…
– Так, что же вам кажется, Арнольд Давыдыч?!
– Кажется, он всех нас загнал в одну ловушку! – улыбнулся загадочно Цикенбаум…
– А зачем?! – удивился я…
– Видишь ли, ловушка имеет свойство захлопываться…
– Ну и что?!
– В то, что в этом что-то есть, но видишь ли, стоит подумать об этом, как мысль тут же ускользает…
– Ну и что?! – зевнул я, тоже отпивая водку и кусая сардельку…
– Увы, но мы не привыкли обращать внимание на очень важные вещи! – вздохнул Цикенбаум, – вот, погляди на это белое пятно в небе! Ты видишь его?!
– Ну и вижу, ну и что?! – вздохнул я, уже теряя терпение…
– В нем что-то есть, но мы это не видим, – грустно поглядел на меня Цикенбаум…
– Жаль, а почему мы не видим, Арнольд Давыдыч?!
– Потому что между нашим миром и другим простирается невидимая граница! Все миры пересекаются в одной точке, но она пока нам не доступна, и может, всегда будет недоступной! Это как человек и пейзаж, между ними постоянное множество невидимых переходов, которые тоже образуют невидимую границу…
– Что-то, Арнольд Давыдыч, я даже не понимаю о чем вы?!
– А тут и понимать нечего, тайна, – она всегда от нас ускользает, и заметь, что она спрятана абсолютно во всем!
– Во всем?! – удивился я…
– Конечно, ведь вся наша жизнь – ловушка, а человек – игрушка! – вздохнул Цикенбаум…
– Так может нам надо, Арнольд Давыдыч, как-то попыться выйти из нее, – вздохнул я с огорчением… Мы снова выпили водку и немного помолчали… На другом берегу Оки удил рыбу одинокий рыбак…
– Ты видишь этого человека?! – спросил меня Цикенбаум…
– Конечно!
– Как ты думаешь, для чего он существует?!
– Ну, как для чего, чтобы жить, любить, детей делать! – засмеялся я…
– А дальше что?! – с вызовом крикнул Цикенбаум…
– Дальше он умрет, – вздохнул я…
– Как и все мы, – заметил Цикенбаум, – умрет в полном незнании, для чего он родился, для чего жил, работал, мучился!
– А дети, Арнольд Давыдыч?!
– Дети тоже умирают, производя других и так до бесконечности ловушка растянута во времени и во Вселенной…
– Поэтому мы и пытаемся вырваться в космос, – задумался я…
– Космос такая же ловушка, – усмехнулся Цикенбаум…
– Ну, почему?!
– Да потому что тот, кто нас создал, он сделал все, чтобы мы всегда пребывали в тайне, в неведенье…
– А для чего?! – удивился я, залпом выпивая новый стаканчик водки…
– Для того, чтобы проверить нас на истинность наших чувств и нашей правды! – загадочно улыбнулся Цикенбаум…
– И зачем ему это?! – недоуменно пожал я плечами…
– Не знаю для чего, только, заметь, что проверку эту никто из не выдерживает, и может быть, поэтому-то и умирает!
– Странно, вы, однако мыслите, Арнольд Давыдыч! А как же быть тогда с совестью нашей! Она нам для чего?!
– Вот ты и приблизился к маленькой разгадке! – улыбнулся Цикенбаум, – ибо наша совесть и есть предпосылка нашего Бессмертия!
– Теперь я кое-что понял! Спасибо! – и я всплакнув, обнял Цикенбаума, а из-за кустов полуобнаженная Стелла показывала мне язык…
И на душе было как сладостно и спокойно, и только Цикенбаум уже не глядя на меня, зашел в Оку прямо в одежде и стоял среди текущих вод как святой, разглядывая то самое странное белое пятно на небе, которое незаметно вырастало принимая форму ангела… Аминь!…
Как безумное забвение Земли
Цикенбаум опять приперся с девами и с водкой… Пришлось мне его немного высечь… Он плакал и просил прощения… Затем девы приводили его в чувства уже в волнах Оки… Он очень громко кричал, чем приводил их в еще больший восторг и трепет…
Я выпил водки и обнаружил за кустами Стеллу…
Я проникал в нее три дня и три ночи, а на третью ночь какой-то гад позвонил мне, и вот, теперь я здесь в абсолютно никчемной реальности с вами, разглядываю одни только холодные гениталии сфотографированных мной и еще кем-то тел, чокаюсь умом и бокалами с людьми, которые никогда так весело не напьются, как мы с Цикенбаумом, и так весело не развлекутся, как он с девам и, а я со своей Стеллой…
Так для чего же я живу, господа?!… Неужели, чтобы разглядывать чьи-то холодные гениталии и сходить с ума с этими никчемными и убогими людьми, которые влюбляются друг в друга только через экраны своих мониторов, пудрят друг другу мозги и еще дарят при этом, друг другу одних электронных пупсиков… Нет, этот мир давно сошел с ума, и уже пора сваливать к Цикенбауму, пока нас не прищучили, и не разделили на части как незамысловатый сайт уже несуществующего мира, который все еще мерцает на экране, как безумное забвение Земли…
Поэтому с Любовью места хватит!
Мест нет! – именно такое объявление увидели мы с Цикенбаумом на холме у Оки… Действительно места свободного не было, все было завалено пустыми бутылками, стаканчиками и тряпками…
– И как можно так набезобразничать, – сокрушенно вздохнул профессор Цикенбаум…
– Арнольд Давыдыч, я думаю, что наша русская нация давно нуждается в хорошей порке! – заметил я присаживаясь с ним на маленький пятачок холма свободный от мусора…
– Хорошего диктатора у нас нет! Вот что плохо! Этому народу нужен только кнут!
– А как же пряник?! – спросил я…
– Ну и пряник тоже! – рассмеялся Цикенбаум, уже выпив со мной водку, – вот, заметь, мы живем только раз, а живем так, что после нас хоть потоп!
– Да уж! – согласившись, вздохнул я…
– И может быть, нас уже не будет, – грустно окинул мусор глазами Цикенбаум, но нашим потомкам-то каково?!
– Н-да! – вздохнул я и мы снова выпили…
– Я ненавижу это государство! – неожиданно мрачно поглядел неа меня Цикенбаум…
– Но, Арнольд Давыдыч, мы-то с вами тоже вчера намусорили!
– Ну, нет, мы же потом убрались! – рассмеялся Цикенбаум…
– Но не до конца! – заметил я…
– Это как не до конца!?! – опешил профессор…
– Кусок соленого огурца мы так и не подобрали! – вздохнул я…
– Но он же сам разложится! – обиделся Цикенбаум…
– Ну, в общем-то да! – согласился я и мы снова выпили…
– И почему я такой несчастный человек?! – вздохнул Цикенбаум…
– Но вас же вон, сколько любят девчонок! – улыбнулся я…
Вокруг нас действительно стояли полуголые улыбающиеся девчонки, готовые мертвой хваткой вцепиться в профессора…
– Я знаю, что они меня любят, но это меня не утешает! – вздохнул Цикенбаум…
– Это еще почему?! – разволновались возбужденные девы, обнимая со всех сторон опешившего Цикенбаума…
– Да, нет, я просто пошутил! – стал оправдываться перед ними Цикенбаум…
– Ничего себе пошутил! – одна из них даже поцеловала его и профессор надолго замолчал… Потом его целовали по очереди другие и он очень страстно мычал… А я сидел рядом, несколько смущаясь такой интимной обстановки…
И вдруг Цикенбаум неожиданно повеселел, и тут же засмеявшись, скомандовал: А, ну-ка, девчонки, айда, убирать холм! И все послушно кинулись за ним убирать холм от чужих объедков и бутылок… И только к вечеру у костра они все страстно с ним соединились… А я опять отошел за кусты и был там мигом проглочен Стеллой…
– Ну, вот, а говорили, что там места нет! – шепнула мне после яркого оргазма Стелла…
– Это был не очень яркий оргазм! – склонилась над нами Флора Робертовна…
– Вот, видишь, как моя мама заботится о нас! – рассмеялась Стелла…
А я глядел на нее как-то странно, чуть-чуть тоскливо, и в то же время восхищенно, и думал о том, что со мною что-то не так, и что с миром тоже что-то не так, но главное, что мы все-таки любим друг друга, а это очень здорово спасает, и от грязи на холме, и от грязи в душе… Поэтому с любовью места хватит!… Аминь!…
Цикенбаум о несовершенстве человечества и о его Бессмертии
Да уж! – именно так Цикенбаум прокомментировал наше с ним питие водки на холме у Оки… Действительно широта окружающенго пространства радовала глаз, и возвышала душу, но меня почему-то грызли кошки из за войны на Украине.
– Арнольд Давыдыч, а вы как относитесь к войне на Украине?
– И слышать ничего не хочу! – поморщился профессор Цикенбаум…
– Но как же так, Арнольд Давыдыч, это все же братоубийственная война! Разве вам безразлично, что брат идет на брата, а на Украине творится бесправие?
– Я тебя умоляю! – прижал руки к сердцу Цикенбаум, – здесь так хорошо и птички поют, а ты о войне вспомнил!
– Но это же истребление наших народов! – разгорячился я…
– Все мы несовершенны как амебы, – задумался Цикенбаум, – и все мы живем одним единым сообществом, но при этом каждый замкнут только на себе! Отсюда и происходят все конфликты, нелепые дрязги, ссоры, связи, превращения, случайности, деление на своих и чужих, одним словом, хаос взбаламученных съеданием сердец!
– Так вы, значит, в сторонке! – покачал я головой…
– А скажи мне, что ты вообще можешь?! Вот ты, а никто другой?!
– Ничего не могу! – прошептал я удивленно…
– Вот о том и речь, что мы с тобой ничего не можем сделать, чтобы всем было хорошо, ибо, когда одним хорошо, тогда другим плохо!
– Да уж! – вздохнул я и выпил с ним еще водки, закусывая лимоном с шоколадкой…
– Наша жизнь уже продумана кем-то до мелочей, – похлопал меня по плечу Цикенбаум, – а наше убожество и несовершенство написано у нас на лицах… И при царе, заметь, были те же губернаторы, те же городские головы, и так же жили себе и не тужили, воровали все и как можно лучше устраивали свои гнездышки, домики… И также нелепо и бессмысленно происходили начтин7ались всме войны, как по заказу свыше невидимых нам сил!
– А сейчас и эти полуфеодальные названия вернулись, как в насмешку! – заметил я…
– Вот, видишь, природа не терпит пустоты! Обязательно напомнит нам, что мы никуда ни к какому прогрессу не движемся, а просто разлагаемся себе на составные части марксизма-ленинизма, как и любого другого морального ананизма!
– Да сейчас об этом уже никто и не вспоминает! – усмехнулся я…
– Мир ничтожен, а войны и революции бесполезны, но люди этого не понять! – вздохнул Цикенбаум, – ничтожество человека опять даст о себе знать, и как говорил Платон, любая демократия заканчивается тиранией, а я бы сказал, что любой мир заканчивается войной!!1 Это в крови у человека делить, присваивать, хвататься за всме, пока не помрешь!
– А, как вы, Арнольд Давыдыч, относитесь к ИГИЛ, это же пещерное дебильное государство, основанное как и фашизм на всеобщем истребленье несогласных и неверных?!
– Я же и говорю о всеобщем несовершенстве! – улыбнулся Цикенбаум…
– А как же Запад?! – спросил я…
– И на Западе такая же цивилизованная анархия, как впрочем, и сформировавшаяся иерархия! – обрадовался чему-то Цикенбаум…
– А чему вы радуетесь тогда! – удивился я…
– Я радуюсь, что человечество не до конца засрало мои мозги! – вытянул в разные стороны руки Цикенбаум, – ты только погляди, какая ширь, а то, что тучки в небе, это даже хорошо!
– Главное, чтоб жары и пожаров не было! – заметил я…
– Главное, чтоб люди меньше делились на своих и врагов, хотя это совершенно невозможно, – вздохнул Цикенбаум, выпивая водку, – ибо мы в ловушке у собственного разума, но кто-то создал этот разум и ловушку в нем?!
– Опять вы загадками говорите! – обиделся я…
– Ну и что! – улыбнулся грустно Цикенебаум, – главное, что мы сейчас с тобой еще раз открыли одну и ту же истину о несовершенстве человеческого создания!
– Вы, Арнольд Давыдыч, ненавидите все человечество?! – с подозрением поглядел я на него…
– Нет, я ненавижу только себя как часть всеобщего несовершенства на земле!
– Давайте лучше о революциях поговорим! – предложил я…
– И дались тебе эти революции! Бог глядит на нас из космоса, а мы колышемся, не в силах побороть его взгляда!
– Так вы верите в Бога?!
– И да, и нет! – вздохнул Цикенбаум, перетирая в руках травинку, – вот и она ни в чем не виновата, а я ее запросто убил! Такая же жестокая бессмысленность и в революциях, как и в войнах! Люди просто не в силах вынести несовершенство окружающего их мира и чаще по молодости устраивают себе революции, но заметь, что никто никогда не выигрывал ни в войнах, ни в революциях! Любая победа это миф, который воздвигают люди на собственных костях и мучениях!
– А что нам тогда делать?! – прошептал я, уже окончательно захмелев и видя перед собой расплывающийся профиль Цикенбаума…
– А ничего не надо делать! – вздохнул Цикенбаум, и тут же улыбнулся, – надо жить, дев любить, водку пить и родить таких же маленьких несовершенных человечиков, ибо там, – показал он указательным пальцем на небеса, – уже все предопределено!
– И что же мы бессмертны?! – спросил я с любопытством…
– Конечно, все мы бессмертны, – выпил водку Цикенбаум и мечтательно поглядел вдаль, – ведь любое несовершенство расплачивается за бессмертие своей красотой…
Неожиданно он расплакался, и я тоже… Мы сидели на холме и плакали, жалея себя и все несчастное человечество, которое веками не могло с самим собою разобраться, ибо смысл был скрыт навеки от него, и эта невидимая глазу стена возлежала всегда между Богом и человеком, между Творцом и его творением… Аминь!…
Таинственное подглядывание
Сегодня опять был кошмар… Он пришел без спросу и я долго журил его за это, а профессор Цикенбаум стоял рядом и мудро молчал… Кажется, он изучал мой кошмар с помощью математических формул, привязывая их к историческому процессу нашей необузданной в своих страстях человеческой массе…
Именно, по этой причине я прогнал кошмар через форточку и впустил на несколько часов нежную Стеллу… Мы со Стеллой наслаждались нежной борьбой наших страстных тел, а профессор Цикенбаум стоял над нами и высчитывал параметры наших взаимных слияний, а также пламенных охов и вздохов…
А потом он мне надоел и я его тоже выгнал, но через дверь…
Профессор нехотя спустился в Оку к сладострастным девам… Те мигом уложили его на ласковые волны реки и потекли с ним в неистовое излучение призрачного экстаза…
Кто-то подглядывал за нами, держа в руках окаменевший стебель древней травы или моллюска, и в его расщелине через дырочку возникала другая сказочная реальность… Меня не было нигде, но я был там, где были все остальные…
Я был в горячем и сладостном лоне Стеллы, и одновременно в кричащем от счастья Цикенбауме с девами… Я был везде и этот фокус, кажется, рождался именно от этого самого окаменевшего стебля или моллюска, через который Неизвестный подглядывал за нами… И это его чудное подглядывание заставляло нас сходить с ума и совокупляться в призрачных полетах снов и звезд, переплетающихся между собой в одно необозримое пространство…
А ближе к полудню я перевел дух и сказал Стелле, чтобы она возвращалась к себе в свою другую потустороннююю реальность… А мы с Цикенбаумом опять сидели у Оки и пили водку… Водка было до ужаса теплая и мы сразу же расплывались… И нас ним в одно мгновение уже не было, но потом этот Неизвестный снова глядел на нас через окаменевшую трубочку моллюска или травы, и все сразу вставало на свои места…
Таким образом, это таинственное подглядывание Неизвестного толкало весь этот мир и нас к бесконечному совокуплению, соединению с собой и со всеми остальными, кто возникал здесь также от таинственного подглядывания, и к медленному возращению в тот же самый тихий и таинственный сон, из которого берут начало все земные реки и потоки жарких семяизвержений, от которых на землю прилетают новые люди – духи… Аминь…
Как я был Цикенбаумом, или Как он жил во мне
Цикенбаум всегда любил что-нибудь врезать, особенно, когда выпивал со мной водку у Оки… Но если рядом были девы, он стеснялся и чаще молчаливо гладил их вздрагивающие и сладостные тела, а потом он уводил их в Оку, где совершал с ними самые сказочные явления…
В жизни Цикенбаум был немного философ, немного мистик, немного любовник-виртуоз… Но у него всегда было так много женщин, что его едва хватало на науку… По этой причине я стал помогать ему и в науке, и, конечно же, с девами…
Я писал за него лекции и планы семинарских занятий, иногда увлеченно заходил в Оку с какой-нибудь прекрасной девой, на которую у Цикенбаума уже не было времени и тоже совершал с ней нечто волшебное… В общем я везде, где мог замещал его…
А однажды я задумался о том, что мы берем взаймы друг у друга наши жизни и мне почему-то стало как-то необычно странно, как будто я сам на миг стал Цикенбаумом… И действительно, через какое-то время Цикенбаум попросил меня выпустить его из себя… Но я не хотел его выпускать… Мне нравилось ощущать себя профессором, особенно в лонах его сладострастных дев…
Тогда Цикенбаум начал мне мстить… Стоило мне только начать читать для студентов одну из его лекций, как он тут же выпускал из меня не очень пристойные выражения… Например, императрицу Екатерину вторую он назвал сначала шлюхой, потом проституткой и так громко при этом рассмеялся, что многие студенты, особенно студентки попадали со своих мест…
Как-то в ректорате он заставил меня соблазнить ректоршу, и провести с ней все зимние каникулы на Гавайях…
Со временем я привык к его несуразностям и поэтому носил с собой что то вроде кляпа, который каждый раз вставлял себе в рот, как он только начинал пытаться что-нибудь этакое сказануть моим ртом…
А потом я все же сжалился над ним и выпустил его из себя… С тех пор мы часто с Цикенбаумом сидим у Оки, пьем водку и любим наших нежных дев, утешаясь также часто Платоновской мыслью о нашем всеобщем Бессмертии…
И если что-то есть, так, значит, будет после…
Кто-то сказал, что жить очень сложно, и я рассмеялся… Ибо я был не там, и вообще я мог быть где угодно, даже во сне с Цикенбаумом я мог проходить проплывать любые перелески и волны сладостного обольщения и дикой необузданной страсти…
Девы появлялись и тут же исчезали… Но мы с Цикенбаумом плыли, летели, не обращая на жизнь никакого внимания… Ибо внимание уже к очень многому нас обязывало, а мы привыкли быть лишь временщиками-метафизиками…
Но, правда, была еще Стелла, которая ко мне чересчур здорово прикипела…
Так, заглядывая иногда в ее похотливые кошачьи глазки, я вдруг задумывался о том, что нас с ней, возможно, скоро не будет, и все сразу вставало на свои места…
Я жил без обязательств, как и без постоянного места своего обитания…
Иногда с Цикенбаумом, на Оке, с водкой и с девами, в волнах и на берегу, за кустами, я спрашивал себя, – А правильно ли я живу и где он, смысл моего существования… Неужели одно полусонное вожделение способно произвести такую бурю страсти и оргазма… После которой ты уже не ты, а совершенно пустое и никчемное существо сослепу пытающееся разглядеть где-то там в небесах своего Бога… Цикенбаум редко смотрит куда-то по сторонам и он по своему счастлив, он и мне говорит, делай как я, ведь жизнь проходит без следа как чудный сон…
И мы пьем, веселимся, и все-равно что-то не так… То есть вроде бы счастье приходит на миг с лоном желанной красавицы и тут же куда-то исчезает…
Словно и не было его, счастья, лона, наслаждения… И ты остаешься один и думаешь… Думать можно о чем угодно, но о чем угодно не хочется, и тогда что-то неожиданно задевает тебя как настороженный взгляд старика из-за дерева, который давно уже живет бомжем, но забрел сюда, на берег Оки и сам не знает, что ему делать… Я говорю, – Старик, не бойся, мы живем ради того, чтобы просто жить, любить и на что-то надеется… А старик смеется в ответ, и я вдруг понимаю, что передо мной стоит сам Бог…
И тогда я спрашиваю его, за что он так жестоко поступил со всеми нами…
А старик смеется, ибо наш Бог давно сошел с ума и очень скоро волна его безумия проглотит целиком все человечество… Вот чего я всегда боюсь…
Но Цикенбаум говорит, – Не ссы! Мы созданы, чтоб сказку сделать былью! И на Бога тоже какая-то управа есть! Так ее еще найти надо, – шепчу я, а меня в волнах Оки обвивает сладостная дева… А Цикенбаум пьет водку и тоже с другой девой бросается в Оку… И так мы все до одного, до одной, вливаемся в бесконечный поток бытия…
Мы все несемся в одну странную и загадочную область… Я говорил об этом не раз Цикенбауму, и он всякий раз соглашался со мной, добавляя, что там тоже есть и Ока, и девы, и водка…
И вот эта чудная последовательность, Ока, девы, водка, как-то странно вытягивает все мое жизненное пространство в причудливый конус желания, хотения, и очень хочется жить, вертеться, потеть в оргазме, в любострастии, или просто считать на небе звезды, одновременно перебирая волосы на лобке затихшей после яркого экстаза девы…
Хочется сделать что-то еще более неожиданное, сказочное, расцеловать ее не просто во все места, а подняться с ней туда, к луне и к звездам на небо, и сделав прелестный пируэт, вдруг опуститься на макушку загадочного Бога, приведя его сначала в полное замешательство, а потом в чувство восторга и самого забавного настроения…
А затем вместе с ним переделать сразу все миры и Вселенные по образу и подобию своему, то есть нашего с ним, с Богом ощущения того, что называется Великой Тайной нашего собственного происхождения…
Но Бог-старик-бомж куда-то уходит, и Цикенбаум в Оке продолжает сладостно постанывать со своими девами, а я словно звезды перебираю волосы на самом сокровенном месте, откуда на свет выползают и появляются такие же странные и внеземные существа, как и я, или как она, моя притихшая после последнего яркого экстаза дева, дева по имени Стелла…
Как памятник в ночи застывает она, ибо в ночи проще всего добиваться сладкого наслаждения, а после молчать задумчивым привидением, дабы еще больше прочувствовать в себе эту чудную последовательность, и Оку, и нежность тел, и холодную обжигающую горло водку, и что-то еще кроме несущегося на волнах страсти Цикенбаума…
И если что-то есть, так, значит, будет после… И с нами, и с мирами, и с Богом, и со всем, что связуется в безумной вспышке счастья… Аминь!…
Изучение Вселенной, обрастающей тайнами
Есть два царства Света и Тьмы, один, в которым живем мы, – люди, и другой, в котором живут наши отражения, призраки…
Мы можем по-разному видеть и слышать, по разному любить, но мы никогда не сможем попасть в Царство Тьмы из царства Света, ибо он пролегает через Смерть… Так говорю вам я, сын Давида, Иаков, видевший и знавший многое…
– Что это за хрень?! – спросил меня профессор Цикенбаум, с интересом разглядывавший кусок старинного пергамента, который я ему дал в руки после пятой рюмки «Перцовки»…
– Это Арнольд Давыдыч, как я полагаю, очень интересный исторический документ, который я нашел на лужайке, где вы вчера веселились со своими студентками…
– Между прочим, – вздохнул Цикенбаум, – это моя вещь, я ее еще три года назад привез с берегов Красного моря, где мы вели раскопки древнего города…
– Интересно, интересно, и что же этот Иаков дальше написал?! – улыбнулся я…
– Это загадка, видишь, край пергамента оторван, – вздохнул Цикенбаум…
– А почему он оказался на лужайке?!
– Видишь ли, я эту вещь всегда и везде таскаю с собой как талисман, а талисман этот всегда держу в кармане брюк, но мои девы вчера от возбуждения порвали на мне брюки, но вот, талисманчик-то мой остался целехонек! – весело засмеялся Цикенбаум…
Вскоре его опять окружили со всех сторон похотливые юные девы, а я, потупив голову, и глядя на Оку, попытался подумать о загадочном Иакове…
Как человек мог проникать в какие-то там Царства Света и Тьмы, и так глубоко мыслить тогда, когда не было компов, инета и вообще связи с Всевышним?!…
Этот вопрос я тут же адресовал профессору Цикенбауму, который в ответ сладостно замычал, обнимая одну из самых прелестных дев…
– Сейчас они скроются в Оке, – вслух подумал я, и словно угадывая мои мысли, любовная парочка действительно скрылась в водах Оки за камышами…
Другие девы пытались наброситься на меня и порвать на мне одежду, но я яростно отбивался от них, а потом мне все надоело, и через некоторое время им меня все же удалость очень ласково и нежно изнасиловать, но я не плакал, а чудесным образом получал наслаждение, совсем забыв о загадочном Иакове…
Потом я вышел из Оки, где мной обладало великое множество сладостных дев и мы с Цимкенбаумом продолжили распитие спиртных напитков…
На этот раз мы пили «Ледяную водку», хотя она была теплой… И мы очень быстро захмелели… Девы пели русскую народную песню «Во поле береза стояла», и мы часа два водили с ними хороводы, а еще играли в ручейки и в бутылочку…
А когда у нас с Цикенбаумом распухли от поцелуев губы, мы опять уткнулись в древний пергамент…
– И все же что он хотел нам сказать, этот самый Иаков?! – спросил я у профессора…
– Это тайна и очень серьезная тайна, – нахмурился Цикенбаум…
– А зачем тайны вообще существуют?! – еще сильнее призадумался я…
– Для того, чтобы лицезреть свое существование как некий эксперимент, – прошептал Цикенбаум сдавленным шепотом, потому что его в этот момент страстно сдавила в объятиях очередная нежная дева…
– Как странно все это, – только задумался я, как на меня опять набросились возбужденные девы… Так мы с Цикенбаумом пили, любили и задавались чудными вопросами о загадках, тайнах и даже об этом древнем куске пергамента…
– Зачем мы живем?! – спросил я Цикенбаума утром…
– Чтобы пить и любить, а еще ломать головы над всякими тайнами! – улыбнулся мне профессор Цикенбаум, и слегка покачав своей серьезно научной головой, отправился в университет, где его ждали уже слегка удовлетворенные им и мною девы, а ваш покорный слуга остался с куском древнего пергамента на берегу Оки изучать по нему Вселенную, все более обрастающую тайнами и загадками… Аминь!…
Жизнь – это чудовищный эксперимент
– Жизнь – это чудовищный эксперимент, – вздохнул Шульц выпивая водку и поглядывая сверху на Оку…
– Это почему?! – с любопытством поглядел на него профессор Цикенбаум…
Но Шульц то ли сделал вид, что его не слышит, то ли на самом деле не слышал его, задумавшись о чем-то своем…
Загадочно выл ветер в голых ветвях берез и я стоял прислушиваясь, рядом…
– И ветер воет, и дев нет, – похлопал я по плечу Цикенбаума, но он отмахнулся от меня…
– И все же дорогой Шульц, объясните нам, почему это вы считаете нашу жизнь чудовищным экспериментом?! – опять спросил Цикенбаум у Шульца…
– Потому что только чудовище могло создать что-то себе подобное и дать ему абсолютную свободу! – криво улыбнулся Шульц, уже выпивая водку из горлышка бутылки…
– Да разве это свобода, если мы ничего не знаем, и так ничего и не узнав, умираем, – грустно взглянул на него Цикенбаум…
– Незнание и есть часть чудовищного плана того, кто нас создал! – злорадно усмехнулся Шульц…
– Выходит, он боится нас, если ограничивает наш кругозор, – задумался я вслух…
– Выходит, что так, – согласился Шульц…
– Это довольно мрачная теория, – вздохнул профессор…
– Другой у меня нет, – пожал плечами Шульц, – и вообще разве вы сами не ощущаете того вакуума, в котором находитесь?!…
– А ему некогда чувствовать ваш ваккум?! – улыбнулась голая дева, неожиданно выпрыгнувшая из-за дуба и обнявшая Цикенбаума…
– Значит, профессор, вы теряетесь в вакууме женских лон?! – загадочно улыбнулся Шульц…
– Что-то типа этого! – сказал я за профессора, который уже тихо стонал за кустами, упав с девой на траву…
– Кажется, мы им мешаем совокупляться, – заметил с волнением Шульц…
– Нисколько, профессор абсолютно лишен комплексов! – улыбнулся я, – и все же в чем вы видите план того чудовища, которое создало нас?!
– Это не чудовище, оно как и мы несчастно и борется с самим с собой, – уже тихо прошептал задумавшийся Шульц…
Профессор Цикенбаум с девой уже кричали от наслаждения, а мы одинокие и неприкаянные сидели и думали черт знает о чем…
– А почему люди так мало задумываются о нем?! – спросил я…
– Возможно, чтоб не сойти с ума, – задумался Шульц…
– И чтобы видеть, и слышать друг друга, и друг в друге исчезать, – прошептал я, ощущая внезапное и чарующее прикосновение своей нежной Стеллы…
– Но вот, и вы уже в потоке бытия, – тяжело вздохнул Шульц и встав, пошел с бугра к Оке, размахивая пустой бутылкой…
– Какой странный человек, – задумалась Стелла, а потом поцеловала меня и я заплакал, мне было жалко всех, и себя, и Стеллу, и Шульца и Цикенбаума с девой, потому что я ощущал нашу несчастную связанность, и только потонув в волшебном лоне Стеллы, и вскрикнув от наслаждения, я забыл о чудовищном плане нашего Создателя…
Лишь под утро снова ощутив ее прелестное лоно, я подумал о том, что оно и есть та самая ловушка, в которую мы попадаем для бесконечного созидания себя своими же живыми силами и подобиями, и мне стало также хорошо, как и плохо, ибо на мгновение я ощутил себя тем самым несчастным Создателем, который постоянно мучается, создав нас, как и мучается от собственного же чудовищного плана, каким часто становится наша странная жизнь…
Жизнь – это очень интересный эксперимент
– Так вы до сих пор утверждаете, что жизнь – это чудовищный эксперимент?! – усмехнулся Цикенбаум, приобняв притихшую от наслаждений деву и попивая со мной водку на бугорке…
– Да, я всегда это буду утверждать! – понуро свесил голову Шульц.
Кажется, что он в этот момент глядел на Оку и на множество обнаженных дев с веселым смехом плавающих в Оке и уже насладившихся нежностями профессора Цикенбаума…
– А может, вы переносите все свои несчастья на свое мировоззрение?! Экстраполируете, так сказать?! – улыбался и подмигивал мне Цикенбаум, покачивая головой в сторону Шульца…
– Нисколько, – Шульц неожиданно рассмеялся и тут же внезапно стал серьезен, – люди никогда не смогут осознать себя теми, кто они есть!
– Это вы уже говорили! – Цикенбаум чокнулся со мной и выпил водки… Дева лежащая с Цикенбаумом слегка похрапывала, создавая тем самым веселое настроение, но Шульц оставался невозмутимо печален…
– А вы никогда не задумывались, почему люди себя редко спрашивают и своем Создателе и о себе самих?! – спросил Шульц Цикенбаума…
– Ну, потому что они и так знают, что вопроса на ответ, то есть ответа на этот вопрос не существует! – вздохнул Цикенбаум…
– Кажется, они сошли с ума! – шепнула, обнявшая меня Стелла…
– Они всегда сходят с ума, сначала от водки и от дев, а потом уже и от своего ума! – иронично заметил я…
– А я думаю, – сказал Шульц, потерев себе переносицу, – что они просто боятся, и страх парализует их мысли! Таким образом, страх и незнание сообща подтверждают всю чудовищность устроенного над нами эксперимента!
– А я, вот, ничего не боюсь и все-равно ничегошеньки не знаю о том, кто нас создал и что ему от нас нужно?! – усмехнулся профессор Цикенбаум…
– Ну, допустим, что ему ничего от нас не нужно, но разве это меняет суть дела?! – почему-то обиженно вздохнул Шульц…
– Это ничего не меняет, – в тон ему вздохнул Цикенбаум, – но в свою очередь, я думаю, что девы и водка искупают всю чудовищность его эксперимента! – и снова заулыбался…
– Вы животное – Цикеннбаум! – выкрикнул Шульц…
– Ну, допустим, животное, но разве вы только что сами не наслаждались с девой в Оке?!
– Даже если я и наслаждался недавно, то потом я даже не сохраняю и памяти об этом! – выпрямился перед Цикенбаумом с гордостью Шульц…
– Ну и зря, наслаждения надо помнить, они даже в памяти помогают нам со многими проблемами! – улыбнулся Цикенбаум…
– И как им не надоест друг другу компостировать мозги! – прошептала Стелла, уже целуя меня…
– М-м-м-м! – промычал я в поцелуе, что означало мое абсолютное согласие с ней…
– Человек всегда ищет тождества со своим Создателем, так как не видя его, он постоянно себе его представляет собой! И возможно, что эта конструкция со временем действительно будет иметь место, – задумался Цикенбаум…
– Вы думаете, что человек станет Богом?! – усмехнулся Шульц…
– А почему бы и нет, – Цикенбаум крепко прижал к себе деву, зарываясь носом в ее светлые пшеничные волосы… Она продолжала сладко похрапывать, веселя нас со Стеллой… А девы внизу в Оке плавали, и тихо стонали, изнывая от желания слиться с профессором…
– Профессор, а вы хотите, чтобы вас все любили?! – спросил Шульц…
– А кто же этого не хочет, голубчик?! – засмеялся Цикенбаум…
И дева, обнимавшая Цикенбаума, проснулась и стала его целовать, одновременно утягивая его вниз с бугра к Оке…
– Вот так люди и теряют разум, и никакие им вопросы становятся не нужны, как и поиски смысла, – грустно прошептал Шульц…
– Да возьми любую из дев и наслаждайся! – крикнул ему обернувшийся на мгновенье Цикенбаум и полетел с девой в Оку, где куча сладострастных дев облепили его со всех сторон…
– И вы туда же! – взглянул на наше совокупление со Стеллой печальный Шульц… Но мы не ответили… Мы просто наслаждались друг другом и Создателем, который прятался в глубинах наших гибких и нежных тел…
– Нет, жизнь все-таки не чудовищный, а очень даже интересный эксперимент, – прошептал Шульц, но тут же умолк, увлекаемый в Оку еще одной сладострастной девой…
Тишина нашей Жизни и Смерти
Мы шли с Цикенбаумом по незнакомой земле и вокруг царила странная тишина…
– А куда мы идем?! – спросил я его…
– А разве это имеет какое-то значение?! – усмехнулся он…
– Арнольд Давыдыч, это вы?!
– Я-то это я, в вот что с тобой?!
– А что со мной?! – испуганно спросил я…
– Да ничего с тобой, просто ты чего-то нервный какой-то?!
– Но мы же ничего не знаем, где мы и зачем мы тут, и людей что-то не видно!
– Ах, ты об этом! Главное, идти, понимаешь, и мы обязательно кого-нибудь найдем! – улыбнулся мне Цикенбаум…
– И дев, и водку?! – усмехнулся я…
– И дев, и водку! – прокричал профессор Цикенбаум, и его крик эхом пролетел по склонам гор и дальше вниз к озерам или морю, которое превратилось в высыхающие озера и светилось уже странным светом…
Меня мучило странное предчувствие и я пытался что-то сказать Цикенбауму, но он был весел, он кричал, смеялся и быстро шел по тропке, которую кто-то протоптал до нас… И так мы с ним шли, но вокруг нас царила только одна странная тишина, и в ней явно что-то было, и я пытался понять что, но Цикенбаум так громко кричал и смеялся, и порой так здорово тормошил меня, что я тоже стал смеяться и кричать, и тормошить его в ответ, и быстро куда-то идти…
Но стоило нам на секунду замолчать, как снова нас окружала одна и та же странная тишина… И весь этот пейзаж, и тишина, – они очень волновали нас и мы то смеялись, то плакали, и снова кричали, смеялись и шли вперед… И с нас стекал градом пот…
А потом откуда ни возьмись нас окружили девы с водкой и мы с Цикенбаумом забылись в сладких наслаждениях…
Но стоило лишь развеяться чарам яркого и ослепительного оргазма, и остыть нашим любвеобильным телам, а девам с нами умолкнуть на какое-то мгновение, как нас снова окутала все та же странная тишина, тишина нашей Жизни и Смерти… Аминь!…
Просто это был вакуум
Просто это был вакуум, из которого не могли выбраться ни я, ни девы, ни тем более профессор Цикенбаум…
И тогда Цикенбаум сказал: Это вакуум!
Но легче от этого никому не стало, так как все и так поняли, что это вакуум, и что этот пейзаж бесконечно растянут, как и материя, из которой мы были все созданы… И поэтому каждый божий день мы все напивались и сношались… И я, и Цикенбаум, и девы…
Водка здесь валялась повсюду под каждым деревом, с которого мы срывали бананы и закусывали ими водку… И под каждым деревом валялась или валилась дева страстно жаждущая проникновения в нее…
И мы проникали во все, что было создано для нашего безумного проникновения… Мы пили водку и проникали жадными взглядами в небо…
Мы обнимали дев и проникали в их ненасытные лона… Но вакуум созданный неизвестным никуда не убирался…
Он и был для нас тем самым пейзажем, в котором мы рождались и умирали, не ведая того, для мы здесь, то есть мы-то понимали, что только для этого безумного проникновения, но в душе мы хотели, желали чего-то еще, что было спрятано от нас этим бесконечным пейзажем… И мы плакали, и тосковали…
Мы напивались и снова сношались, пытаясь что-то еще такое извлечь из наших жадных и ненасытных тел… И наши тела уже едва слушались нас…
Ибо кто в страстном совокуплении, как и в сильном опьянении может быть, то есть оставаться собой… Следовательно, вакуум лишал нас нашего же лица, и мы как куклы в театре исполняли чье-то ненасытное желание пить водку и совокупляться до скончания наших дней, и это было ужасно…
И Цикенбаум признался мне в этом, и мы хотели побыть вдвоем, чтобы обдумать свою долю, но безумные девы бросались на нас и мы пойманные их чудными лонами, снова позабывали о том, что мы в вакууме… И так вакуум съедал нас, оставляя вместо нас те же сношающиеся и безумные тени… И никто из бывших после ничего не мог сказать о нас или вспомнить, ибо он тоже напивался и сношался как мы…
И ему тоже вакуум слепил глаза и закладывал вечной тишиной уши… Но мы с Цикенбаумом возникали здесь снова и снова, как и девы, и водка, и этот странный пейзаж растянутый до бесконечности, ибо где-то внутри Вселенной нарушилось какое-то равновесие, и поэтому мы то исчезали, то возникали, то напивались, то сношались, и этому не было конца, таким образом мы добились бессмертия внутри вакуума, но не могли выйти из него, а поэтому и не понимали для чего все это и кем придумано…
Мы жили, чтобы пить водку и сношаться, и бесконечно задавать себе вопросы, чтобы этими вопросами продолжать растягивать наш пейзаж, как и вакуум из него до бесконечности…
А что будет дальше, так никто и никогда не узнает, и это иногда как-то странно утешает нас с Цикенбаумом, ведь мы повторяющие чью-то судьбу, складываем вместе в одном и том же вакууме одно единое создающееся из ниоткуда в никуда Бессмертие…
Потому что Цикенбаум сказал, и все сразу поняли, что это просто был вакуум… Аминь!…
Падение с Цикенбаумом и восхождение в другую жизнь
– Ну и что ты хочешь?! – спросил меня Цикенбаум… Мы стояли с ним на одной из горных вершин Карадага…
– Если б я знал, что я хочу, – с сомнением вздохнул я…
– Это время твоего незнания, – прошептал Цикенбаум, и взяв меня за руку, шагнул со мной в пропасть… Но мы упали в море и остались живы… Мы выплыли с ним на берег и долго молчали, разглядывая ночные звезды…
– Там может быть, тоже какая-то жизнь, – вздохнул профессор Цикенбаум…
– Да, скорее всего, – согласился я…
– Тебе тяжело?! – спросил он…
– Да!
– А почему?!
– Возможно, потому что я не знаю своего истинного пути, – вздохнул я…
– Хочешь водки?! – спросил Цикенбаум…
Я кивнул головой и мы выпили водки из его фляжки… Теперь мы с ним дремали, соприкасаясь плечами и о чем-то думали…
– Везде одни загадки и тайны, – прошептал Цикенбаум…
– Кому-то хочется, чтобы мы их раскрыли, – прошептал я…
– А зачем?! – удивился Цикенбаум…
– Трудно сказать, – прошептал я и снова выпил водки из его фляжки…
– Порой смотришь на эту жизнь и ничего не понимаешь, – зевнул Цикенбаум…
– Наверное, это потому что мы не знаем стоимости этой жизни, – усмехнулся я…
– А кто ее знает, – усмехнулся в ответ он…
– Тот, кто все это создал, – улыбнулся я…
– Значит, ты уже на пути к разгадке?!
– Только лишь на пути, – вздохнул я и снова выпил водки из его фляжки…
– Эй-эй, ты мне-то оставь, – и Цикенбаум вырвав из моих рук фляжку, залпом выпил все остатки…
– Извини, – прошептал я…
– Да, ничего, – засмеялся Цикенбаум, – это все у тебя от сомнений! Сомсневаешься ты во всем, поэтому и грешишь!
– А разве ты не грешишь?! – спросил я Цикенбаума…
– И я грешу, и сомневаюсь! – вздохнул Цикенбаум…
– А почему ты столкнул меня с этой вершины в море?! – спросил я…
– Чтобы освежиться, – улыбнулся он…
– А если б мы разбились?! – спросил я…
– Значит, такова была бы Его воля!
– Даже так?! – удивился я…
– Даже так! Жалко водка кончилась, – посетовал Цикенбаум…
– Да мы и так с тобой уже хороши, – усмехнулся я…
– Ну, что ж, пошли тогда куда-нибудь, – сказал он и мы обратно полезли в горы…
Камни под нами осыпались и падали в море, но мы все-таки ползли вверх, и было в душе странное ощущение, что мы ползем с ним в небо, к тем самым звездам и к жизням, которые они рождают своим светом…
А еще где-то в темноте мне мерещилась фигура нашего необыкновенного Создателя… И я плакал от жалости к нему и к миру, и Цикенбаум тоже плакал, потому что мы напились водки и были страшно одиноки…
Но потом все это прошло и нас опять на Оке окружила куча сладостных дев, а главное, моя Стелла, которая уже ждала от меня ребенка…
Что будет потом я не знал, я устал задавать себе вопросы и пить водку с Цикенбаумом, я просто жил своей жизнью и радовался маленьких вещам, таким как ласка моей Стеллы, шевеление в ее животике нашей малютки, а еще улыбкам людей, которые любили меня за то, что я такой же как и они, забывчивый и неприкаянный как и все на этом свете…
Было это с нами или не было?!
Нас позвали и мы пошли… Мы даже не поняли, кто нас позвал, но нам с Цикенбаумом было интересно… Было очень темно, и лишь река Ока светилась звездами, и еще мы едва успевали за неизвестным нам типом…
Но когда мы вышли на берег освещенный луной, этот тип скинул с себя плащ и перед нами голая девушка совершенно невероятной красоты…
– О, Боже! – воскликнул Цикенбаум, но девушка не дала ему договорить, как тут же его схватила на руки и унесла в заросли кустов…
Цикенбаум, конечно, кричал, отбивался, но все было бесполезно… Потом раздались его душераздирающие стоны, а тут еще какая-то сова заухала, и кто-то так пронзительно засвистел, что душа у меня ушла в пятки…
Через некоторое время эта дева схватила меня и унесла на руках в другие кусты…
Яркая вспышка пламенной страсти, безумие проникновения, мой сдавленный крик и все…
– Что это было?! – спрашивал я потом Цикенбаума…
– Кажется, ведьма! – тяжело вздохнул Цикенбаум…
– Ну, то, что она ведьма, это я сразу понял, когда она была одета во все мужское и позвала нас тоже мужским голосом…
– Вот-вот, и потом как она все это быстро провернула с нами! – нервно зашагал он вокруг мной, описывая круги…
– И такая волшебная, такая быстрая, прямо как молния! – восхищенно прошептал я…
– А тебе не кажется, что ее кто-то подослал?! – спросил меня неожиданно Цикенбаум…
– А кто?! – насторожился я…
– Ну, хотя бы наш зав кафедры! – усмехнулся Цикенбаум…
– Даже не верится! – вздохнул я…
– Да, ты просто не знаешь, какая это стерва!
– Это она, то есть женщина! – удивился я…
– Конечно, стерва! И знаешь, как она меня зовет?!
– Ну и как?!
– Эротоманом зовет! – вздохнул Цикенбаум…
И я вдруг рассмеялся… Я смеялся, а Цикенбаум плакал, и даже было непонятно, кто сейчас сошел с ума он или я…
– А ты знаешь, эту волшебницу к нам никто и не подсылал, – минутой позже грустно вздохнул Цикенбаум…
– Да, знал я это, Арнольд Давыдович! Только зачем вам понадобилось вспоминать заведующую вашей кафедрой?!
– Да, от умопомрачения, – вздохнул он опять, – ведь сказки-то ведь не всякий день с нами происходят! Вот и лезет в голову чертовщина всякая!
– А может, она придет к нам еще не раз, Арнольд Давыдыч?!
– Не думаю, хотя если только судьба, случай, или сам Господь Бог…
И после этого мы с Цикенбаумом пошли в ночной ресторан и до утра пили водку, и поэтому до сих не можем понять, – было это с нами или не было…
Сеанс ясновидения Цикенбаума
Сидели мы как-то с Цикенбаумом у него дома, и пили водку, сидя на коврике…
– Арнольд Давыдыч, а вы слышали о столкновении галактик?! – спросил я…
– А тебя это так сильно волнует, – рассмеялся профессор…
– Ну, в некотором роде да, – смутился я…
– Столкновение миров и галактик происходит всегда, просто мы это не слышим и не видим, мы живем несколько в другом мире, который имеет иную структуру, – улыбнулся Цикенбаум…
– И для чего она нужна, эта структура?!
– Для того, чтобы мы особо не волновались по поводу того, что происходит там, – махнул рукой уже изрядно захмелевший Цикенбаум…
– М-да, Арнольд Давыдыч, а вот вы, можете увидеть то, что, к примеру происходит у соседей за стеной…
– Конечно, только давай еще по маленькой за ясновидение! – И Цикенбаум чокнулся со мной, смачно закусывая водку запеченным лососем с сыром…
– Ну, Арнольд Давыдыч, и что там, – приготовился я к сеансу ясновидения…
– Ну, во-первых, мою соседку зовут Лола!
– Лола?! – улыбнулся я…
– Да, Лола, и она сейчас решила выйти из квартиры за почтой!
– Ну и что из этого?! – равнодушно зевнул я…
– Да, но она так набралась арманьяка с нотариусом из Лондона, который известил ее о наследстве ее умершего дядюшки, что выпроводив нотариуса, она разделась, потому что ей стало жарко!
– Ну и что из этого, – усмехнулся я, не веря выдумкам Цикенбаума…
– А то, что она, Лола пошла голышом за почтой! – поднял кверху указательный палец Цикенбаум…
– Не верю! – голосом не терпящих возражений крикнул я…
– Ну, ладно, ну, что ты так нервничаешь, – с улыбкой тронул меня за плечо Цикенбаум, – так вот она сейчас вышла за почтой, но дверь ее квартиры захлопнулась и поэтому она решила пойти ко мне… Раздался звонок и мы оба с Цикенбаумом вздрогнули…
– Да, входите! – крикнул Цикенбаум…
Распахнулась дверь и в квартиру Цикенбаума вошла совершенно голая миловидная брюнетка, слегка заспанная и хмельная с всклокоченной причёской.
– У вас гости, Цикенбаум?
– Да, это мой друг, Лола!
– А чем это у тебя так вкусно пахнет? Опять лосося с сыром запекал?!
– И все-то ты знаешь?! Хочешь водочки!
– Запросто! – засмеялась она и села на стул перед нами во всей своей красе…
– И вам не стыдно?! – с замирание сердца спросил я…
– Стыдно, у кого не видно! – засмеялась она и неожиданно приобняв меня, села ко мне на колени…
– И что это вы дома сидите?! – спросила она…
– Да, дождь, вот и девы мои тоже дома сидят, – пожаловался профессор…
– Так пригласил бы их сюда! – усмехнулась Лола…
– Нет, мы уж решили посидеть вдвоем тихо и без шума!
– Значит, устал уже от своих девчонок?! – и Лола игриво ущипнула Цикенбаума, а потом и меня за плечо… Мы еще посидели и выпили, а потом я уснул… Проснулся я в постели с Лолой…
– У нас все было?! – спросил я…
– Конечно, было, теперь ты…
– Только не говори, что я должен на тебе жениться! – перебил ее я…
– Упаси, Боже! Просто ты должен проделать со мной то, что ты проделал в нетрезвом виде!
– А можно, я потом попробую!
– Тебе что стыдно?! – удивилась Лола…
– Нет, просто мне надо немного придти в себя! – смущенно прошептал я, отодвигаясь от нее, но она неожиданно набросилась как огненный вихрь и мы мгновенно соединились…
На следующий день мы с Цикенбаумом провожали Лолу в Шереметьево. Она улетала в Лондон за дядиным наследством… На прощанье мы с ней крепко обнялись и расцеловались…
– Арнольд Давыдыч, – сказал я, когда мы проводили Лолу в Лондон, – как же я восхищен вашим ясновидением!
– Да, не было никакого ясновидения! – улыбнулся мне нахально моргая глазами профессор Цикенбаум, – просто мы договорились с ней! Она ведь давно уже одинока, мужа у нее нет, вот и пообещал я ей помочь!
– М-да! – вздохнул я, – значит, чудес не бывает!
– Да, не переживай ты так, – похлопал меня по плечу профессор, – вам же обоим было хорошо?! Ну и прекрасно! В нашей серой жизни всегда должна присутствовать какая-то доля мистики! И я с ним неожиданно согласился…
Ощущение грядущего прощания
– Кругом темнота! – вздохнул Цикенбаум…
– Все возникает и исчезает! – в тон ему прошептал я…
Мы пили водку на берегу Оки и страдали вместе… У нас уже не было дев, не было счастливых лиц и восторженного настроения, а была какая-то странная печаль…
– О чем думаешь? – спросил Цикенбаум…
– О том, что когда-то нас не станет!
– Ну и что?! – тихо засмеялся Цикенбаум…
– Просто я хочу понять зачем все это и как вообще происходит! – закричал я…
– Ты, что, псих! – Цикенбаум повертел пальцем у виска…
– Нет, я просто захмелел и глубоко задумался!
– А как глубоко?
– Глубже не бывает, – прошептал я…
– Лучше выпей и тебе полегчает! – и мы выпили, но также грустно вздыхали, глядя в темноту…
– А вдруг все возникает из Ничто, а из Него все остальное, – задумался вслух Цикенбаум…
– И поэтому мы есть, хотя нас уже давным-давно и нет…
– Ага! – засмеялся снова Цикенбаум…
Очень скоро мы захмелев, зашли в одежде в холодную Оку…
– Скоро льдом покроется, – прошептал Цикенбаум…
– Да, и все скроется под снегом! Природа словно укрывает нас своим белым саваном, именно поэтому саваны чаще были белые! Еще они обозначали чистоту!
– Что нам делать? – спросил я, когда мы уже вышли из Оки к пылающему костру…
– Пить водку и думать! – вздохнул Цикенбаум…
Мы опять напились и уже шутили, хотя где-то в глубине души мы молча страдали и ощущали это так явственно, будто нас кто-то заколдовал… Неужели, наш таинственный Создатель, уже устав от наших пьяных рож и порочного времяпровождения, хотел нас изничтожить этой самой безмолвной и светлой печалью… И вдруг в небе появилась полная луна… Она вышла из-за туч как яркое божественное откровение, и мы с Цикенбаумом неожиданно заплакали, обняв друг друга, ибо мы почувствовали наше грядущее прощание… Аминь!
Молчание Цикенбаума о нашей загадочной жизни
Цикенбаум ничего не делал, хотя он пил водку совершенно один на берегу Осетра… Я сидел рядом и молчал… Цикенбаум явно ждал от меня какого-то странного вопроса…
– Может я тоже выпью? – неуверенно предложил я и Цикенбаум протянул мне пластиковый стаканчик с водкой, и я выпил…
– Скоро тронется лед! – улыбнулся я и Цикенбаум кивнул головой…
– Что-то случилось, Арнольд Давыдович?! – спросил наконец я, не выдержав его грустного молчания…
– Да, у меня что-то странное на ум приходит, – попытался улыбнуться Цикенбаум…
– Возможно, вы что-то поели?
– Ага! Я съел самого себя! – усмехнулся Цикенбаум…
– И не подавились?
– Нет! Теперь я переварил свое содержимое и могу заново начать жить! – загадочно прошептал Цикенбаум…
– А где ваши девы? – спросил я, озираясь по сторонам…
– Что? Уже соскучился?
– Нет! Просто интересно!
– Девы! Ау! – закричал Цикенбаум, и голые девы неожиданно спрыгнули к нам с деревьев в снег, а потом кинулись обнимать и целовать меня и Цикенбаума…
– К чему стремился, на то и напросился! – крикнул Цикенбаум, уже раздетый девами и поваленный на снег…
Я тоже был повален девами в снег и очень нежно, осторожно изнасилован…
Через некоторое время мы сидели с Цикенбаумом на берегу Осетра и тихо рассуждали о бренности нашей жизни, а девы уже оделись и разожгли поблизости костер, и тоже пили водку… Со временем меня охватила необъяснимая печаль и я заплакал… Девы целовали меня и смеялись, а Цикенбаум около костра пытался даже сплясать «Русскую плясовую», но у него ничего не получалось и он постоянно падал, и чертыхался…
Неожиданно я пришел в себя, и даже смог выйти из этого загадочного пространства, где Цикенбаум и девы вели свое загадочное и отдельное от всего мира, самостоятельное существование…
Потом пошел снег, а мы снова пили водку с Цикенбаумом и рассуждали уже о безумии нашей жизни… Девы снова разделись и повалили нас в снег… Костер продолжал гореть уже самым таинственном образом, потому что в нем не было дров, а девы насиловали нас и смеялись… И что-то в этом было явно не так…
Об этом я позже и спросил Цикенбаума, но он лишь в ответ повертел пальцем у виска, сплюнул, растер в снегу ногой свой слюну и пошел по делам… И девы тоже куда-то исчезли, и у всех была своя загадочная жизнь… Которую объяснить было невозможно… Аминь!
Я, Цикенбаум и несовершенное совершенство
Мы с Цикенбаумом опять сидели у Осетра и глядели на бурные волны убегающие из под моста вдаль и пили водку. Была слегка морозная ночь. Пар шел изо рта, а мы любуясь бурными волнами, рассуждали о жизни…
– Есть ли в жизни такое совершенство, которое бы помогло преодолеть свое неесовершенство? – спросил я Цикенбаума.
– Думаю, есть, – ответил он мне не сразу, что-то вроде несовершенного совершенства, это когда ломанная линия помогает прямой преодолеть препятствие, помогая ей согнуться и пройтись как бы по своей траектории, как и в эжтих волнах, ведь они же не просто так бьются о камни, а с очень огромным смыслом!
– И что же вообще будет, Арнольд Давыдович? – разволновался неожиданно я.
– Ты о чем? – усмехнулся он, продолжая глядеть на волну убегающего в Оку Осетра…
– Я о том, что будет с нами потом?
– Будет много интересного, – уверенно улыбнулся Цикенбаум, – во Вселенной есть силы высшего разума, которые могут синтезировать любые вещества на любом уровне!
– Это уже наука! – разочарованно вздохнул я…
– Не только наука, но и религия, – глотнув водки из бутылки, чему-то своему засмеялся Цикенбаум…
– И наука, и религия обе женского рода, – вздохнул я…
– Н-да, и заметь, что поэтому-то они постоянно и рождают в человеке то самое несовершенное совершенство, благодаря чему мы все обретаем некий полет своих мыслей!
– Неуклюже мы однако летаем, Арнольд Давыдыч!
– Так, идеального полета быть не может вообще! Человек так устроен, что его идеализм всегда рушится под основанием непосильных идей! Ведь человек хочет большего, чем может сам одолеть, почувствовать!
К нам приблизились обнаженные девицы. От их тел шел пар и они сразу же обняли сначала Цикенбаума, а потом и меня.
– Откуда они взялись? – спросил я Цикенбаума…
– Ну, ты же знаешь, что некая Высшая сила делает все для того, чтобы закрыть нам с тобой глаза на окружающий мир и все мироздание…
Однако он не договорил, девушки схватили его и утащили в большой фургон, стоящий возле реки… Вскоре и меня они затащили туда же… Пол фургона был выстелен звериными шкурами, где пьяный Цикенбаум уже слился с одной из смеющихся дев…
– Девы, не трогайте меня! – прошептал я, и тут же одна из них повалила меня на шкуры рядом с Цикенбаумом и оседлала… Через час наш фургон вздрогнул и куда-то поехал от Осетра… Уже задумчивые и тихие, мы с Цикенбаумом, слегка поглаживали удовлетворенных нами дев и пытались что-то вспомнить из нашего предыдущего разговора…
– Так зачем же, Арнольд Давыдыч, нам нужно это несовершенное совершенство? – задумался я…
– Чтобы иметь равновесие между злом и добром!
– И вы верите в это равновесие?
– Конечно! Оно есть не у каждого из нас, но мы все вместе, образуя одну человеческую цивилизацию, и благодаря той самой силе Высшего разума, являем собой это несовершенное совершенство и поэтому-то оно и существует уже помимо нашей с тобой воли! Поэтому-то и происходят войны, борьба за выживание, одни умирают, другие рождаются, все доброе сталкивается постоянно со злым, и, в конце концов мы можем всегда чувствовать и видеть, осознавать это несовершенное совершенство!
Цикенбаум еще хотел мне что-то сказать, но одна дева закрыла ему рот поцелуем, уже улегшись на него, и я тоже вскоре потерялся в другой нежной красавице, и только на следующий день вдруг вспомнил наш разговор, и сбросив с кровати трех резвящихся красавиц, записал все это на бумагу!
Мне с вами тоже было хорошо
Есть вещи, которые сложно понять… Например, вход в иное пространство… Люди привыкли жить настоящим и порой им даже дела нет до того, что с ними будет потом…
Я часто малюю себе разные картины и добиваясь некоторым творческим образом кривизны собственного духовного пространства, вижу то, что не видят остальные… То есть я вижу странное, им я бы сказал, страшно изменяющееся поле, оно и биополе, и магическое, астральное поле, из которое состоят часть основных мыслей о нашей Вселенной…
Цикенбаум говорит, что Вселенная бесконечна, но до него также говорили и античные мыслители… А я говорю, что у Вселенной конец спрятан в ее начале… И Цикенбаум неожиданно соглашается со мной…
Выходит, в чем-то я опережаю Цикенбаума и всех остальных…
И Цикенбаум это подтверждает, поднимая за меня стаканчик с водкой, но все же чересчур захмелев, он выливает часть водки на тающий снег, и я вдруг понимаю, что в некотором смысле и наши мысли также проливаются неизвестно куда, став для нас уже вполне осуществимыми идеями, ибо высказав их, мы их теряем, также как женщин, которыми обладали до этого, ибо обладание так или иначе сулит нам новое разочарование и расставание…
Есть, конечно, и в этом некоторые замечательные исключения из правил, например, моя Стелла… Но чем чаще я ей обладаю, тем навязчивей становится идея обладания ей… Я уже устал от нее и все равно как помешанный залезаю на нее и тычусь в одно и то же место… А Цикенбаум подглядывает за нами и смеется…
Вот так жизнь и проходит, едва успевая запечатлеть наше начало, спрятанное в самом неожиданном конце… Мы смеемся напиваясь водки и обладаем женщинами, чтобы они любили нас и рожали детей, которых мы потом будем тоже любить, и в некотором смысле рожать заново духовно… Мы будто специально совершаем на их глазах ошибки, чтобы они поняли, как свое, так и наше же несовершенство…
Мы улыбаемся невидимому Творцу, а в кармане тайно и весьма неуклюже показываем ему фигу… Мы хотим сношаться где угодно, лишь бы не думать о смерти… И это всего лишь малая толика безумств, на которую мы способны во имя существенного изменения того самого поля, которое даже и без нашей помощи изменяется до неузнаваемости, чтобы мы еще не один раз с Цикенбаумом нажрались водки и задумались о судьбах человечества…
И чтобы еще не один раз Стелла простонала подо мной, ощущая вместе со мной свое исчезновение в далеких и невидимых пространствах Вселенной…
Именно поэтому сейчас, весьма быстро заканчивая свой опус, я готовлюсь к долгому и нежному соитию с ней, ибо чувствую, что затем наступит такой безумный век всеобщих уравнений, что людям будет даже некогда заниматься любовью, ибо за них это будут делать идиотские машины, потому что им будет лень влюбляться, лень соблазнять и раскрывать свою душу…
В общем, будет что-то невообразимое, однако Стелла уже разделась и мне уже пора… А потом и Цикенбаум с водкой придет, и от него никак не отвяжешься, в общем жизнь идет так, как мы этого не хотим и не мыслим, ибо все у нас есть, и в то же время ничего нет… Стелла, что ты делаешь?! Прощайте, мои верные читатели! Мне с вами тоже было хорошо!…
Помогающее выжить либидо Стеллы
Сегодня я точно найду себе приключение! – с этой мыслью я встряхиваю захмелевшего Цикенбаума, взваливавю его себе на спину и проваливаясь в талый снег, несу к нашей черной машинке…
Стелла, единственно трезвый человек и самка в нашем обществе, весьма ответственно сидит за рулем, изучая наше стыдливое и слегка осложненное алкоголем настоящее… Я понимаю, что в постели я докажу ей свое превосходство, но вот, в жизни, в реальной и шумной ее повседневности, фиг с два!
И поэтому улыбаюсь ей стыдливо, и весьма бережно укладываю в багажник профессора Цикенбаума, ибо в прошлый раз его так сильно рвало, что на мойке за чистку автосалона с меня взяли тройную плату…
А на сером байковом одеяльчике и в просторном багажнике профессор Цикенбаум лежит как упитанная и вполне воспитанная собака, и даже не подумаешь, что завтра он будет читать умные лекции, гневно взирая на опаздывающих студентов…
Я сажусь со Стеллой и виновато шуршу своими пальчики у нее под юбкой, пока она ведет наш черный мустанг к окончательной победе разума над нашим своеволием… Ибо город уже при въезде приказывает нам становится очень понятными и серьезными людьми… Поэтому сейчас меня утешает только тихое постанывание Стеллы за рулем, как и громкое сопение профессора Цикенбаума в багажнике…
Я вижу жизнь, и она мне в некотором смысле нравится… Мне нравится, что Стелла не просит убрать мои пальчики с нежной поверхности ее лобка, хотя это ей мешает вести машину, мне нравится, что Цикенбаум напивается до бесчувствия от собственной же тяжести раздумия о Вселенной… А еще мне нравится сношаться со Стеллой, потому что таким образом я все же хоть как-то доказываю ей свое превосходство…
Хотя любое превосходство зверя над зверем весьма обманчиво…
Мы очень хотим верить тому, что заставит нас измениться в этом мире, но сами мы изменяться не хотим, и вот в этом диком и жутком парадоксе ничего хорошего не остается кроме наших попоек с Цикенбаумом и наших горячих и сексуально развитых упражнений со Стеллой… Неожиданно Стелла разворачивает машину и несется обратно в тот же самый лес… Я понимаю, что ее либидо уже достигло высшей отметки своего очарования… И поэтому не мешкая, я раздеваюсь…
До утра я сношаюсь со Стеллой в лесу и в машине на креслах, под глухое и едва разборчивое ворчание старого и очень пьяного профессора…
Вот так либидо Стеллы мне неожиданно помогает мне выжить в этом жутком и пугающем меня мире… который я никогда не просил делать меня своей обязательной и мучимой принадлежностью своего невидимого Эго… или Эроса…
Реальное чудо, или Необъяснимая трансформация Венеры
К полночи все небо заволокла громадная туча. Это было видно благодаря небольшому краешку луны, еще выглядывавшей из-за тучи. Над кладбищем воцарилась беспроглядная тьма.
– Интересненько! – усмехнулся захмелевший профессор Цикенбаум.
– А что именно, Арнольд Давыдыч? – поинтересовался я.
– Интересно то, что интересно! – как-то странно ответил Цикенбаум, и зашагал дальше по тропинке вдаль могил с железными оградами.
– Арнольд Давыдыч, мне уже как-то боязно!
– Помолчи немного и ты все поймешь, – попросил меня Цикенбаум.
Мы шли осторожно на цыпочках, хотя в изрядном подпитии после двух литровых бутылок шотдландского виски, проделывать это нам было не легко.
И было так тихо, что было даже слышно, как профессор тихо сморкается себе в рукав и стыдливо причмокивает губами.
– Здесь, – остановился наконец профессор возле большого дуба, из-за которого он, а потом и я стали глядеть на странную могилу, где над холмом возвышалась фигура обнаженной Венеры, изготовленной из мрамора. Совершенно неожиданно из тела мраморной Венеры выскочила голая, и как 2 капли воды похожая на нее, девушка.
Цикенбаум тут же подошел к ней и поцеловал ее, в ответ она повалила профессора на тропинку возле своего памятника и страстно, и горячо овладела им.. Через некоторое время девушка встала с лежачего и почти бездыханног профессора, поглядела на меня с улыбкой и тут же исчезла, и как мне показалось вошла обратно в мраморное тело обнаженной Венеры.
– Вам было не страшно, Арнольд Давыдыч? – склонился я над телом профессора.
– Идиот! – простонал Цикенбаум и быстро поднявшись, стал стыдливо одеваться.
– Мне кажется, что это было какое-то чудо или затмение мозгов, – прошептал я.
– Нет, это трансформация мифа в реальность! – загадочно кашлянул профессор.
– И давно вы пользуетесь услугами этой интимной трансформации?
– Всю жизнь, – вздохнул тяжело Цикенбаум, – в первый раз она меня изнасиловала еще мальчиком! Мы тогда с пацанами здесь по ночам ходили, развлекались, а она… И профессор не договорив, горько расплакался…
Я хотел было его утешить, но Венера снова живая выскочила из своей мраморной копии и тут же властно оседлала профессора, оттолкну меня от него… Я упал и потерял сознание… Когда я очнулся, профессор опять стыдливо, глядя на меня одевался и что-то бормотал себе под нос…
– Вы сошли с ума, профессор? спросил я…
– Нет, просто прихожу в себя от Венеры!
– Вы знаете, как ее зовут!
А ты сам что ли не видишь кто это? – обиделся профессор…
А вы можете объяснить, почему именно вас она того самого?
– Того самого она хочет только от меня, потому что ей понравилось!
– И что же привидение может тоже испытывать оргазм? – удивился я…
– В этой жизни может быть все! – грустно вздохнул профессор и подойдя к мраморной Венере, погладил ее сначала по голове, а потом по плечам, по животу, и его рука уже спустилась ниже…
– Вы не боитесь, что она снова оживет?
– Нет, ей всегда ватает двух раз!
– А откуда она, пролфессор, оявляется здесь?
– А хер ее знает, – помрачнел профессор, – я из-за нее уже 20 лет ни на ком не женюсь. Гуляю холостяком, только так иногда с какими нибудь девицами побалуюсь, а так, меня все время к ней тянет!
– К трансформации, – прошептал я.
– К какой, на хер, трансформации! – обиделся Цикенбаум.
– Но вы сами сказали, что она вроде как трансформация мифа!
– Да мало ли, что не наговоришь спьяну! – профессор покачнувшись обнял свою мраморную Венеру и заплакал, а я стоял рядом, и жалеючи его, гладил по голове, а он шептал: Венера, приди! Венера, воскресни! Но фигура богини оставалась безучастной к его мольбам. Вскоре с неба полил дождь, и профессор Цикенбаум изнасилованный привидением Венеры, и я, ваш покорный слуга, вернулись обратно к дороге, где нас уже часа два ждал нанятый нами таксист…
Больше Цикенбаум меня никогда на кладбище не приводил и о своей Венере со мной не заговаривал, а жаль, я очень хотел заснять все это на видео, чтобы потом выложить в инет как реальное доказательство чуда и совершенно ничем необъяснимой трансформации богини Венеры в живую нимфу, в общем, все как по мифу… Вот-с!
Цикенбаум, я, студентка и Стелла
Цикенбаум опять лежал в воде на голой студентке… Я пил со Стеллой водку на берегу и смеялся… Нам было весело глядеть, как профессор на речной отмели увлеченно занимался любовью, и конечно же, она не была возвышенной на наших пьяных глазах…
Я хотел сказать Цикенбауму что-то умное, но заслышав его животное урчание, понял, что он все-равно ничего не поймет, и поэтому сказал Стелле: Я знаю, почему ты смеешься, глядя на них! И почему? – спросила она, покраснев до ушей…
– Потому что тебе стыдно, дорогая моя! – А вот и нет! – заспорила моя драгоценная половина… Когда мне надоело с ней спорить, я затащил ее в кусты и там тоже до вечера совокуплялся с нею… Нам было так хорошо, что мы кричали вместе хором, и каждый раз чувствуя, как Бог заполняет нас волшебным светом всей вселенной…
Вечером я, Цикенбаум, его студентка и моя Стелла молча пили водку и ели шашлыки…
Профессор Цикенбаум глядел на костер, его студентка на звезды с луною в небе, а мы со Стеллой глядели друг на друга, потом на них, потом на костер и тут же на небо, и тихо смеялись, даже не понимая отчего…
– Вы смеетесь, потому что вам хорошо, – неожиданно заметил Цикенбаум…
И после его слов нам стало как-то странно грустно…
– А теперь вам стыдно! – прокомментировал наше грустное молчание профессор…
– И чего ты до них доебался? – спросила Цикенбаума студентка, отчего он тут же ее поцеловал в губы и они дружно упали с поваленной березы, на которой сидели, в траву…
Мы со Стеллой зашли в реку… В ночной темной воде было чудно и тепло… Мы поцеловались, и я тут же проник в нее, а она заплакала…
Я целовал ее, а она плакала, а потом вскрикнула и затихла…
Потом мы снова все вместе сидели у костра и пили водку, уже закусывая ее молодыми листочками липы…
И тогда Цикебаум спросил всех нас: А вам не кажется, други мои, что вечность все время повторяется в своем движении и в своих образах?
– А я думала, ее Бог на х*р накручивает и повторяет без конца! – засмеялась студентка, но мы со Стеллой грустно промолчали…
Лишь только под утро, когда профессор Цикенбаум захрапел, а студентка застонала во сне, мы со Стеллой опять зашли в реку, и в лучах рассвета просто сказочно совокупились! Вот-с!…
Ночь. Тишина. Я, Цикенбаум, студентка Варя и Стелла
Ночь, Тишина. Я и Цикенбаум пьем водку, снова посиживая у Оки. У ног Цикебаума лежит и слабо постанывает спящая студентка, которая руками обнимает во сне его туфли.
Туфли Цикенбаума ярко блестят от лунного света.
– Хороший вы, человек, Арнольд Давыдыч! – хлопаю я его по плечу…
– Да и ты тоже вроде ничего, – шепчет, зевая, профессор Цикенбаум…
– А вы ей пятерку поставили?
– Нет, зачет!
– И что же она с вами из-за отметки так напилась?
– Нет, по существу она напилась, потому что влюбилась!
– И почему, вас так все любят, Арнольд Давыдыч?
– А шут его знает, – Цикенбаум отпил из бутылки несколько глотков водки и передал ее мне…
– Жизнь идет, Арнольд Давыдыч, а мы остаемся все такими же, а почему?! – вздыхаю я, отпив тоже из бутылки холодной водки…
– Наверное потому что у Бога все расписано на тыщу лет вперед, а еще потому что все написано одним и тем же подчерком, – улыбается Цикенбаум…
Я тоже неожиданно радуюсь и обнимаю, и очень хорошо понимаю Цикенбаума…
Студентка проснулась и привстав на коленях, целует Цикенбаума в шею, нисколько не смущаясь меня и своего голого тела…
Я грустно вздыхаю… Моя Стелла тоже лежит возле моих ног, но она одета… Ее страсть немного утихомирили годы нашего совместного существования…
А у Цикенбаума постоянно новые юные создания…
Но я ему не завидую… Я чувствую, как он устал и немного постарел… Он еще хочет казаться себе молодым, и я ему, разумеется, в этом легко подыгрываю…
Неожиданно Цикенбаум предлагает целующей его шею студентки выйти за него замуж и она также неожиданно соглашается… Стелла просыпается и мы все вместе пьем водку и радуемся за Цикенбаума и Варю – ее новоиспеченную невесту…
Мы выпиваем водку и поем хором русскую народную песню «Калинка», и под нее Цикенбаум танцует у костра с голой Варей…
Утром, когда мы все проснемся и придем в себя, всем будет очень стыдно, но сейчас всем весело и хорошо, почти также хорошо, как перед концом света, которого мы все никак не дождемся! Вот-с!
Точка вечного хаоса профессора Цикенбаума
Профессор Цикенбаум молча поцеловал Стеллу и нахально поглядел на меня. Мы сидели у костра на берегу Оки и жарили пойманную щуку на железной сетке.
Я вежливо оттолкнул Цикенбаума от Стеллы и сам принялся целовать свою возлюбленную.
Мы были немного пьяны, а потому немного абсурдны.
Цикенбаум охотно делился с юными студентками своими мыслями о защите чувств, особенно очень сильно верующих, то есть немного больных верой в Бога и в бессмертие.
Цикенбаум и себя считал больным, и меня, и Стеллу, и всех лежащих возле него обнаженных студенток.
Всем им хотелось дотянуться до Цикенбаума, поцеловать, а потом оседлать и съесть его всего целиком, и только моя благовоспитанная Стелла желала быть со мной. Да и сам профессор поцеловал ее по ошибке, потому что она сидела между ним и мной со множеством потных, смеющихся, пьяных студенток. Они все страшно вожделели его, и Цикенбаум весьма охотно откликался на их прикосновения, молотя часто свою философскую духовную муру.
Со стороны казалось, что с ее помощью он всем заговаривает зубы, чтоб самому поживиться этими наивными юными душами и телами… Мы со Стеллой отползли в густые заросли дикой малины и тут же соединились в страстном порыве. Арнольд Давыдыч охал где-то неподалеку.
От его громкого оханья в нас просыпалась еще боле сильная страсть, которая закрывала нам глаза и вела все ощущения в одну бесконечную светящуюся и разлетающуюся точку вечного хаоса, из которой мы, собственно говоря, и произошли, чтобы опять оказаться в ней, в этой самой точке…
Именно этой точке вечного хаоса и посвятил свою последнюю научную работу профессор Цикенбаум, и теперь мы, благодаря этой работе, могли осознать и ощутить ее в себе, в своих страстных и в слитых воедино телах…
– Это та самая точка! – прокричала Стелла, уловил бурю нарастающего чувства… Чувство возникало так сильно, что его нельзя было осмыслить и описать… И как это удавалось безумному профессору, это для нас оставалось одной из загадок нашего не вполне полноценного существования! … Вот-с!…
Чтобы мы жили вечно
Шел дождь. Я сидел на камне и думал.
Физически – я весь промок – метафизически я горел.
Среди облаков летали ангелы – и Бог – на них хитро поглядывал – было – ощущалось странное равновесие.
Оно было – и во мне. Я знал – что Бог видел мои рисунки на песке из камней – и уже разгадал все мои символы.
Самый простой – камень – точка в круге камней – человек в Вечности – в ее круге – в круге Бога. Бог и сам спустился на землю складывать из камней символы.
Мы выпили с ним водки и были весьма веселы. Потом приехал грустный Цикенбаум и мы утешили его двумя стаканчиками холодной водки. Вместо закуски Цикенбаум ел жутко обжигающую рот крапиву.
Все было хорошо, пока мы складывали символы. Но потом Цикенбаум стал их настойчиво ломать, поэтому к профессору пришлось применить силу – мы научились с Богом видеть символы в воздухе и рисовать их в небе с помощью туч.
Одна туча напомнила великолепную могучую бабу, из лона которой повысыпалось множество детей – маленьких облачков. На этих облачках сидели ангелы и пели песни.
Они были тоже пьяны и обжорливы, только в отличии от профессора Цикенбаума, они питались не крапивой, а вдохновением. Вдохновения было полно, особенно в наших с Богом небесных рисунках из облаков.
Облака превращались тут же в тучи и на нас летел шумный дождь – ливень – из его капель тут же возникали крошечные люди – они потом рождались из лон наших любимых женщин – детьми.
И все любили друг друга. Пили водку, обнимались. Целовались. Все верили в то, что человек сможет сравняться с Богом, и Бог соглашался с этим.
И нам было странно хорошо и грустно, ибо в следующей минуте все уже ждали чуда, которое бы могло сделать нас еще более счастливыми. Я обернулся от того, что меня целовала жена. Она целовала меня, и я летел в дождь – в Вечность – в свет – который создавал нас заново – чтобы мы жили вечно! Вот-с!
Комментарии к книге «Любовь по Цикенбауму», Игорь Павлович Соколов
Всего 0 комментариев