«Начало трудовой деятельности»

Начало трудовой деятельности (fb2) - Начало трудовой деятельности (Человек и история - 3) 611K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Тимофеевич Фомичев

Владимир Фомичев Человек и история Книга третья Начало трудовой деятельности: уральская шахта – смоленский карьер – асфальтобетонный завод на колесах Жанр: мемуары

Меня совсем не беспокоит, Куда поехать и пойти: Секреты жизнь сама откроет В уютном доме и в пути. Искал я мудрость в книгах толстых, В их многотомных погребах… Так время шло, бежали вёрсты С усмешкой хитрой на губах: Не там, мол, ищешь тайны вечной. Так скажем, если не простак – Палач, как мастер дел заплечных, её откроет просто так!

***

Глава 1. Работа

Как молодой специалист по подземной разработке угольных месторождений, я получил направление прямиком в подземелье. Разумеется, подземелье – это не океан с его романтикой, с синим гюйсом или под чёрным флагом джентльмена удачи, а также не голубое небо и место командира лайнера. Подземелье – это чёрное, пыльное и в то же время сырое место с гремучим газом метаном, локальными землетрясениями, называемыми горными ударами, вызывающими обвалы, и многие другие неприятные неожиданности.

В утешение можно сказать, что подобного «романтизма» у шахтёров, лётчиков и моряков весьма предостаточно, если не сказать в изобилии.

Начал я свою карьеру на шахте «Капитальная-2». Правда, я полюбопытствовал у местных: а где находится первая «Капитальная»? На что мне резонно заметили, что лучше бы этого не знать. Оказалось, что на этой шахте, которая находится в Воркуте, произошёл взрыв метана, причём в самую многолюдную пересмену! В результате ДОК комбината несколько дней сколачивал гробы – а их понадобились горы!

«Для начала очень даже впечатляет!» – подумал я и пошёл работать десятником на участок вентиляции по воле главного инженера шахты Петра Ивановича Куватова, резонно считавшего, что именно с этого и нужно начинать постижение горного дела на практике.

Три месяца я измерял интерферометром состав воздушной смеси, а анемометром – скорость вентиляционной струи, и заодно хорошо ознакомился с многокилометровым лабиринтом подземных горных выработок. Они располагались от центрального ствола шахты на юг и на север по 3 км на глубине 1000 м. Добыча угля шла сразу на трёх горизонтах, на крутопадающих пластах, под 60 градусов.

Это только место, площадка, на которой разыгрываются драмы, комедии и даже трагедии с участием моих героев (а они и в самом деле герои). Так что технической конкретики будет самый минимум.

Я работал начальником смены на участке, где добывают уголь. Горно-геологические условия не позволяли сколько-нибудь применить технику, кроме испытанного ОМСП, широко известного всем, кто долбил асфальт, мёрзлую землю и прочее.

Так вот, на одном из этих уступов работали два забойщика с редким сочетанием фамилий – Белоус и Бородатый. Разумеется, ни у кого из них ни усов, ни тем более бороды не было – не промоешь! Белоус был сухощав, но жилист, и славился лучшим крепильщиком. Бородатый был моложе, но мощнее и с очень сильными руками. Отбойный молоток он мог держать в одной вытянутой руке и рубить уголь с такой лёгкостью, что, казалось, это не доставляет ему никакого труда. Если пара неслабых забойщиков делала «уступ» за смену, то эта парочка – два! А так как уголь смены шёл в «общий котёл», то часто возникали недоразумения.

Как-то раз я вышел со второй смены, помылся, зашёл в нарядную, чтобы написать отчёт за смену. Все уже разошлись, и только Александр Бородатый, удобно усевшись, курил. Когда я закончил отчёт и уже собирался уходить, он спросил:

– Ты теперь, горный, куда?

– К себе, а куда же ещё?

– Можно ко мне домой.

– Ну, ты скажешь! Время-то…

***

Глава 2. О Бородатом

– А что время? Ты послухай сюда: у тебя бабы нет – значит, и еды, как для мужика, стало быть, тоже нет. А вот у меня дома это всё имеется. Потом, если я один домой приду, то мне Галя в лучшем случае стакан нальёт и всё. А если я завалюсь с гостем…

– Ага, получим по балде вместе!

– Ничуть не бывало! Ты Галю не знаешь! Ну ладно – пойдём.

И мы пошли. Время действительно было позднее. Транспорт в посёлке был только эксклюзивный. Редкие фонари давали такой же редкий свет. Однако, как тут шутили, ботинки домой сами доведут.

И действительно, вскоре мы были у дома Александра. Этот дом – не какая-нибудь там многоэтажная махина, а одноэтажный барак на несколько квартир, деревянный, тёмно-коричневого цвета (а в ночных сумерках – так и совсем чёрного). Дверь распахнулась, только мы подошли к ней, и не удивительно: жена шахтёра, как и рыбачка, с тревогой ждёт своего супруга и всегда готова встретить, приветить и, конечно, накормить. Галя, увидев мужа, да ещё с гостем, искренне обрадовалась: гость в доме – праздник!

– Это наш «горный», – сказал Александр.

– Так это все знают… проходите!

И действительно, здесь все знали всё. Иначе нельзя. Момент – и мы уже сидели за столом. Если вид этих бараков снаружи был очень непрезентабельный, то здесь, «у Гали» – просто поражала высота возможного комфорта и уюта! На белом или кремовом фоне всевозможных занавесок, штор, накидок, салфеток и скатерти были вышиты представители флоры и фауны – этакое пиршество «прикладного искусства». Да и сама хозяйка была одета не в «ширпотреб».

– За нашего дорогого гостя! Будь здоров! – выпили не чокаясь (не принято).

Хозяйка участия в трапезе не принимала – сидела, опершись рукой о край стола, и внимательно наблюдала за мужиками, за их, казалось, неистребимым аппетитом. И это, по-видимому, ей очень нравилось.

– А ты давно располагаешься в этих хоромах? – полюбопытствовал я.

– Да сразу как женился – годков пять уже будет, наверно.

– Расскажи, как женился, – я разомлел, и захотелось поговорить.

– Да ничего особенного. Я тогда жил в общежитии вдвоём с приятелем, собирался в отпуск на батькивщину. Друг – то ли в шутку, то ли всерьёз – возьми и попроси: «А привези-ка ты мне хохлушку! Они, говорят, хорошо борщи варят».

Когда я уже под материнским оком обжирался этими борщами и галушками, то рассказал о просьбе приятеля, на что мать тут же оживилась: «А ты отвези ему Галю – она девка хорошая и родня нам, хотя очень дальняя». Я, честно говоря, забыл этот разговор – не до того было в родной хате. Однако, когда меня погружали на телегу вместе со всевозможной и обильной снедью, чтобы отвезти на станцию (так как отпуск не «резиновый»), я вдруг обнаружил, что на телеге устраивается вместе с объёмным сундуком и с узелком довольно юная девица. На мой немой вопрос мать тут же затараторила: это же Галя, которую твой друг просил… Тут уж мне ничего не оставалось делать.

Дорога была длинная, и я за это время успел приглядеться к дивчине. Едет из дома – нигде ещё не бывала, – от родненькой мамочки, из благоприятных мест в край суровый. И главное, она ничего не боится или вида не показывает. Тут зауважаешь! Правда, такое поведение можно было объяснить: ребят из деревни брали в армию, а обратно они уже не возвращались. Девчата подрастали, да ещё какие – красавицы! Так что, как говорится, выбора не было.

О том, что мой приятель в больнице, мне сообщили сразу же, как только я появился в общежитии: «Твоего Николая немного помяло в шахте…»

Я показал Гале кровать Николая, зашёл в магазин и отправился в больницу. Николай лежал весь забинтованный и загипсованный. Одна нога его была вытянута и поднята на спинку кровати. Я поздоровался и стал расспрашивать, как его угораздило. Уходя, я сказал:

– А я тебе, Микола, привёз то, что ты просил!

– А-а, горилку с салом! Это само собой…

– А что хохлушку просил – забыл?

– А что – в самом деле привёз? Не знаю, что и делать… ты же видишь, Сашок, что я теперь никакой и впереди всё неопределённо. Так что прости, друг, придумай что-нибудь…

Когда я вернулся в общежитие, то, несмотря на угнетённое настроение от посещения больницы, я был приятно удивлён: как преобразилась кровать Николая! Какой-то невидимый свет озарил этот угол комнаты. Да и сама Галя была наряжена так, что я представил, что очутился на миг в родной хате. Когда это очарование прошло, я рассказал Гале про наше несчастье. Она всё выслушала молча и спокойно.

Но это не было спокойствие от равнодушия, что меня несказанно обрадовало: есть сердце у девочки! А ещё я подумал, что моему другу нет никакого дела до неё, как, впрочем, и ей до него. И с меня свалился какой-то груз ответственности, но тут же навалился другой, который мне сразу же показался очень приятным. На другой же день мы «зарегистрировали брак» – как говорят, «расписались».

Свидетельство о «браке» я предъявил в «жилконтору», место в семейном бараке было – и вот так мы здесь стали жить. Деньги у меня на обзаведение имелись, так что трудностей никаких у нас не было. Было, правда, небольшое недоразумение, больше похожее даже на анекдот. Эта моя женитьба произошла буквально за считанные дни, так что о своей молодице я ничего, собственно, не знал. Все деньги, как это и полагается у шахтёров, я отдал теперь уже своей хозяйке и, уходя на работу, попросил приготовить что-нибудь вкусненькое.

На работе о моей женитьбе уже все знали, так что поглумились надо мной всласть! И всё же это грубое внимание было мне приятнее, чем лицемерное сюсюканье.

– Сашок, барак, в который тебя поселили, не очень старый?

– Да такой малый и новый развалит!

– Ничего, Санёк, придёшь со смены сегодня, а на столе борщ с мясом, ложкой не повернёшь, галушки со сметаной – баба ж у тебя с Хохляндии, кажется, а, Сашок?

– Это ладно! Ты её сразу к порядку приучай: чтобы к обеду всегда стакан наливала! Скажи ей, чтобы пыль промыть после работы.

– Гы-ы!

Но если бы мои «поздравители» узнали, какой «стол» ожидал меня дома, то мне пришлось бы менять не только шахту…

Ассортимент всех кондитерских изделий, которые только нашлись в магазинах посёлка, наличествовал на всём пространстве стола, правда, разложено всё было очень красиво. Голод не тётка – поел. Галя – очевидно, не дождавшись от меня того восторга, на который рассчитывала, – немного смутилась. Чтобы сгладить неловкость, я расхвалил её старания и спросил с надеждой и с долей тревоги: «Слушай, Галя, а вот ты смогла бы борщ сварить?» На что Галя ответила с долей презрения: «Тю! Так то ж деревенская еда, чего там уметь! Конечно, могу!»

У меня потеплело на душе: «Так ты сваришь завтра?» Галя ничего не ответила. Проснулся я от такого родного запаха, что даже подумал: не у мамы ли я ещё?

За обедом я рассказал о «пожеланиях», которые получил на работе, упомянул даже о водке для «промывки». Как же я удивился, когда, придя с работы, увидел на столе бутылку! Я, конечно, поделился этим на работе с мужиками. Лучше бы я этого не делал! Они привели мой пример своим бабам – и те приступили к Гале, прихватив её в магазине за очередной покупкой бутылки.

Они быстро выяснили, в чём тут дело, и очень энергично вразумили мою хозяйку. Всё же я оказался Гале родней, и она, чтобы не раздражать общественность, стала ездить за бутылками в ближайший городок, а я перестал хвастаться на работе. Теперь, когда ездим в отпуск, помимо всякой снеди берём больше горилки, тем более что она значительно приятнее здешней водки.

– А ты, наверное, и не заметил, что пьёшь?

И только тут я обратил внимание, что на столе действительно стояла бутылка «горилки» – кстати, уже вторая.

Было уже неприлично поздно, и пора было прощаться.

Перед уходом я спросил насчёт детей – об их наличии.

– А то как же! – оживилось семейство Бородатого. – У нас их двое: Вовка и Егорка. И оба одного года рождения.

– Близнецы, стало быть?

– Да ни в коем разе! Было начало января, когда появился Егорка. Гале в роддоме вложили в уши, что пока кормишь грудью, то можно не опасаться зачатия нового. Может, оно и так у других, но у нас всё получилось наоборот: мы к концу этого же года принесли из роддома Вовку. Да это очень даже хорошо! Растут вдвоём, дерутся молча, но стоит их только расставить за это по углам – начинают так выть, не приведи господь!

– А почему вы им такие имена выбрали?

– Так я же Александр Егорович, а хозяйку зовут Галина Владимировна.

Я горячо поблагодарил счастливое семейство за обед, какого я и дома никогда не ел, за уют, сердечность и доброту. Сколько времени уже прошло, многое выветрилось из памяти, а этот ночной обед, эти красивые люди, этот оазис доброты и уюта – всё ярко и свежо.

***

Глава 3. Старый знакомец

Когда я отпирал свою дверь, уборщица, проходя мимо, сказала:

– К вам подселили командированного – временно, конечно.

– Все мы здесь временно, в этом тленном мире, – проворчал я, закрывая за собой дверь.

В комнате никого не оказалось – никакого командированного, даже временного. Так прошло несколько дней. Однажды, вернувшись с работы, я увидел на столе толстую папку, на титульном листе которой красовался – о-о, старый знакомец! – угольный комбайн, по виду именно тот, с которым я познакомился ещё в лаборатории, а затем на производственной практике.

Я стал изучать техническую характеристику комбайна. Эта была знакомая мне базовая модель, но модернизированная для крутопадающих пластов. Увлёкшись, я даже не услышал, как вошёл «временный командированный».

– Я смотрю, вы интересуетесь техникой? – и, протянув руку, отрекомендовался: – Виталий.

Познакомились, разговорились. Виталий оказался работником конструкторского бюро Донецкого машиностроительного завода, где производились горные машины, в частности комбайны.

Один экземпляр такого комбайна и привёз Виталий сюда, на Северный Урал, для внедрения в производство, то есть для механизированной добычи угля.

– Что-то я ничего не слышал об этом, – сказал я Виталию.

– Дело в том, что я привёз этот комбайн на шахту № 4, а на вашу шахту запланирован комбайн другой модели.

– И когда поступит к нам это сокровище?

– Трудно сказать, – вздохнул Виталий, – около месяца прошло, как я привёз комбайн, а он до сих пор стоит на шахтном дворе без движения, как брошенный, а тут морозы с каждым днём сатанеют. За механическую часть я не беспокоюсь, а вот электрическая – трудно сказать. Мы её не рассчитывали на рубку льда в Арктике или Антарктике, при таких морозах.

– Но к нам-то когда поступит этот «красавчик» модернизированный? Виталий немного смутился:

– Мы планировали, что я очень быстро внедрю комбайн на шахте № 4, переберусь на шахту «Капитальная-2», и на мой запрос тут же вышлют комбайн для вас. А так как этот вариант пока не сработал и неизвестно, сработает ли в ближайшее время, то перспектива присылки комбайна на эту шахту пока откладывается, если не отложится совсем.

Тут уж возмутился я:

– Как это – «совсем отложится»? А при чём тут мы? Запланировали нам комбайн – извольте нам его и прислать! А уж мы тут «тянуть резину» не будем.

Мы выпили ещё по стаканчику. Виталий заметно погрустнел.

– Понимаешь, мне здесь так обрыдло всё, что если бы не эта канитель, я бы пешком по шпалам побежал домой.

– Слушай, Виталий, – попытался я его утешить, – а ты смог бы этот комбайн с шахты № 4 переоформить на нашу шахту «Капитальная-2»?

Виталий мгновенно протрезвел и с какой-то неистовой надеждой посмотрел на меня:

– Ну, это дело плёвое! А что?

– Пока ничего – во всяком случае, до завтра.

На шахте № 4 я когда-то проходил преддипломную практику. Впрочем, было это совсем недавно. Прошло, может, чуть более года. Да и работал я там не в очистных забоях, а на проходке наклонного ствола, так называемого уклона. В этом забое предпочтительнее было бы работать амфибиям – настолько он был сыр, мягко выражаясь. Вода лилась со всех сторон: сверху, снизу и неизвестно ещё откуда. Верхняя спецодежда была прорезиненная. В ней было очень трудно идти по поверхности до ствола, до рабочего места. В самом забое от воды эта защита почти не срабатывала, то есть была совершенно бесполезной. Так что, несмотря на хорошие заработки, охотников работать в тех условиях было немного. Скорее всего, поэтому мне, как практиканту, и предложили этот «Клондайк».

Практика уже подходила к концу, когда при высадке из клети меня сильно тряхнуло электрическим током и я соскользнул в забой. Хорошо, что он был заполнен водой, и это смягчило моё падение. Я согласился, по просьбе бригады, оформить травму как бытовую, чтобы не портить «показатели», которые могли сильно повлиять на заработки. От постоянной работы в ледяной воде к травме присоединилась сильная простуда. Так что от пребывания на преддипломной практике у меня осталось двоякое впечатление.

На другой день, после разговора с Виталием, конструктором и «внедрителем» комбайна, я явился в кабинет главного инженера Куватова.

– Поговорить надо, Пётр Иванович.

– Говори, я слушаю.

Я начал.

– У меня на участке три лавы.

– Это мне известно.

– Первый пласт, самый мощный, разрабатывается камерным способом только при помощи аммонита. Второй пласт – при помощи врубовой машины и того же аммонита. Третий пласт разрабатывается уступами и в основном отбойными молотками, отчего эта лава и называется молотковой.

Главный инженер нетерпеливо поблагодарил:

– Спасибо за экскурсию! Теперь буду знать.

Я пропустил мимо ушей эту язвительность и продолжал:

– Так вот, Пётр Иванович: почему бы нам эту лаву не сделать комбайновой?

– А отчего ж? Конечно, можно, особенно при наличии такой малости, как комбайн, полное отсутствие которого нам гарантирует горное машиностроение.

Тут Куватов посмотрел на часы. Я предупредил его нетерпение:

– А вот и не так, Пётр Иванович!

И прояснил ситуацию вчерашним разговором с Виталием. Все знали, что главный инженер Куватов, несмотря на свой возраст, раннюю седину, постоянные стрессы (работа такая), был человек «заводной» и поощрял новаторство, если только оно не выходило за рамки разумного.

– Хорошо, я подумаю, – ответил на мой монолог Пётр Иванович.

– Думать надо, – согласился я. – Но как бы на шахте № 4, спохватившись…

– Ладно, ладно, – перебил меня Пётр Иванович. – Иди отдыхай.

Утром резко ударил по нервам телефонный звонок. Голос Куватова кратко проинформировал: машина, кран, бригада монтажников – готовы.

Я кивнул насторожившемуся Виталию: всё в порядке, всё готово. Можно ехать за комбайном.

Вечером я полюбопытствовал у Виталия:

– Там не препятствовали, когда ты забирал комбайн?

– Да нет. Только сторож спросил: куда забираете? На что я ответил: на металлолом. – И, немного помолчав, добавил: – Уныло как-то там.

***

Глава 4. Внедрение

Прав был Виталий, когда заметил, что на шахте № 4 уныло. Во всяком случае, так отнеслись к технике – к его комбайну. Каков же был контраст на шахте «Капитальная-2» – здесь Виталий со своим комбайном оказались в центре постоянного внимания! Виталию приходилось отвечать на многочисленные вопросы, что его очень радовало. Он даже перестал плаксиво вспоминать о своём доме, куда ещё так недавно рвался.

Электромехаником на нашем участке был молодой специалист Юра – такой огненно-рыжий, что все шутили: «От тебя прикуривать можно!».

– В шахте курить запрещено! – отмахивался Юра.

Он, как говорится, обеими руками вцепился в этот комбайн. Лучшие монтажники шахты бережно, словно пушинку или хрустальную посудину, доставили многотонную махину на вентиляционный штрек лавы, где комбайну предстояло показать себя во всей красе своей технической мощи.

Было воскресенье, день повышенной добычи (ДПД). Такие дни очень поощрялись, поскольку стране нужно было очень много угля и шахты угольного треста или бассейна не всегда могли удовлетворить потребности промышленности, а также котельных для отопления жилых домов. Когда я, экипированный для спуска в шахту, выходил из общей нарядной, то услышал много пожеланий, большинство которых было с подначкой: «Ты смотри шахту не завали!». На что я мстительно ответил: «За шахту не бойтесь, а вот углём завалю!»

Конструктора Виталия я в шахту не взял («Зачем тебе там пылиться?). Посадил его в нарядной возле телефона: если что понадобится – я позвоню.

Куватов тоже напутствовал: «Постоянно информируй меня!».

Внутренне я был весь в напряжении, но внешне, как мне казалось, это было совсем незаметно. Всё было готово: лес для крепления, необходимый инструмент под рукой. В бригаде чувствовалось с трудом скрываемое волнение. Для разрядки кто-то спросил:

– А что, теперь нас на другие участки переведут, раз тут комбайн работать будет?

Я успокоил:

– Как бы из других участков сюда людей не пришлось брать! Тут уж бригада хором поддержала:

– Не-не-не, сюда других не надо, сами справимся!

Мы быстро спустили комбайн на «ножку» – верхнюю часть лавы. Я взял в руки пульт, приказав всем оставаться на штреке. С собой взял механика Юрия и Асанова – самого лучшего машиниста врубовой машины, который когда-то был знаком с подобным типом комбайна.

Асанов спросил:

– А ведь эта лава уступами… А для комбайна нужен прямой забой. Надо уступы было бы срубить, лаву выровнять…

– Вот этим, Асанчик, мы сейчас и займёмся с тобой, – ласково утешил я будущего машиниста комбайна.

Я спустил комбайн под первый уступ, завёл его под перекрышу. Всё это делал посредством лебёдки, которая была закреплена на вентиляционном штреке. Потом я нажал кнопку, чтобы включить мотор. Электродвигатель не включился. Я ещё сильнее утопил кнопку – тишина. Юрий всё понял, метнулся на вентиляционный штрек. «Мухой» вернулся обратно. «Фидер» был заблокирован. Я снова нажал кнопку – мотор, взвизгнув, заработал на малых оборотах. Я включил бар – тот вхолостую шумно завертелся. Включил малую «подачу» – и бар с шелестом вгрызся в угольный пласт. Я довёл подачу до «максимальной» и очень быстро снял стружку с первого уступа. Дело пошло!

Механика Юрия, вместе с его ребятами-слесарями, я за ненадобностью отправил на штрек – следить за лебёдкой и электроснабжением. С собой оставил только Асанова, который с восхищением следил за работой этого красавца-комбайна. Бригада быстро и своевременно передвигала костры, пробивала органный щит. Всё шло слаженно, как после долгих репетиций, тренировок, хотя ни того, ни другого и в помине не было, а всё было очень ново и непривычно. Не прошло и полсмены, как лава была выровнена. Асанов в восхищении сказал:

– Молотками так не выровнять!

Я загнал комбайн под перекрышу кармана и теперь лихо прорубил всю лаву полностью. Спустили комбайн, завели его опять под перекрышу, передвинули крепления. Протянув пульт Асанову, я спросил:

– Ну что, теперь справишься сам?

– Справлюсь, справлюсь, – радостно затараторил тот, – я всё понял. Какая могучая машина!

Спустившись на откаточный штрек, я позвонил Куватову:

– Докладываю, Пётр Иванович: всё прошло даже очень удачно.!

Куватов, еле сдерживая волнение, ответил:

– Я уже и так понял, что всё идёт нормально. Свой скип на выдачу перегрузили. Теперь направили ваш уголёк на центральный скип. Ты действительно сегодня завалил углём! Остановись на сегодня. Выводи бригаду, выезжай сам.

Я поднялся по лаве. Вентиляционная струя очистила её от пыли. Лава была закреплена. Пахло свежей древесиной. Я объявил конец смены, и все – уставшие, но очень довольные – потянулись из лавы на откаточный штрек, где, весело переругиваясь, стали усаживаться в оборудованные для перевозки людей вагонетки. Чувствовалась организованная помощь главного инженера.

Как организованно поработали, так же организованно и получили премиальные, которые для нашего участка были в два, а то и в три раза больше, чем на других участках, поскольку и угля мы выдали кратно больше. Конструктор Виталий очень скоро отбыл к себе домой, но не пошёл по шпалам, а поехал в мягком вагоне, к тому же с приличной суммой денег.

***

Глава 5. Культуру – в массы!

Мне выдали из жилищного фонда ИТР ордер на квартиру. О такой роскоши я даже не мечтал! Это было двухкомнатное, малогабаритное и, что самое главное, отдельное жилище. Деньги в мои карманы лились потоком. Я купил себе телевизор «Радий», музыкальный центр «Урал», роскошный раскладной диван и многое другое, необходимое для нормального быта. Сразу же поставили телефон, который стал рвать мне нервы в любое время суток своим резким, как циркулярная пила, звонком. Комсомольское собрание выбрало меня в комитет комсомола, где мне определили сектор культурно-массовой работы. Когда я переспросил, почему не производственный, мне нагло заметили: «А ты и так им занимаешься, на работе». Николай Ветошкин, секретарь комитета комсомола шахты, был членом горкома комсомола, где одним из секретарей работал Пьянков. Скорее всего, именно последний посоветовал Ветошкину загрузить меня культурно-массовой работой. В жизни в то время я во многом шёл по стопам Пьянкова. Заочно закончил в университете отделение по художественному чтению, также заочно учился на режиссёрском отделении. Одним из требований обучения были практические занятия по профилю. Помимо работы в шахте и сна у меня ещё оставалось какое-то свободное время. Вот его я и решил использовать для режиссёрской практики. Тут как раз совпало: культурно-массовый сектор и режиссёрская практика. Нужно было только определить приложение сил: где, когда, на чём и как.

Имея теперь отдельное жильё, видео– и аудиоаппаратуру, я решил кардинально усилить самообразование. Поступил на заочные курсы по изучению немецкого языка. Взял в библиотеке каталог «Грампластинки почтой». Для этой торговой организации выделялись лимиты, и дефицитные модные грампластинки я получал по почте. Меня часто можно было видеть идущим с почты с тяжёлым ящиком в руках.

– Что несёшь? – спрашивали.

– Консервы, прямо из Москвы.

– А что, здесь нельзя купить консервы?

– Таких нет.

Дома я осторожно вскрывал ящики и доставал оттуда грампластинки – так называемые диски-гиганты, на которых были «законсервированы» оперы, симфонии, оперетты, а также хиты эстрады. Чуть менее габаритными были ящики с пластинками уроков немецкого языка. В книжном магазине меня уважали – и вскоре у меня появились собрания сочинений, альбомы репродукций с приличным офсетом. Всё это увлекало, ослабляло психологическое напряжение от опасной работы. Без бахвальства скажу, что опасался я в первую очередь не за свою жизнь или здоровье – тревога и молитва была за людей, вверенных мне по работе. Так или иначе, но на моём большом участке сильных увечий не было. Мелкие, незначительные травмы были не в счёт. Зато мне самому частенько доставалось. Бывали моменты, когда только случай помогал мне избежать трагического исхода.

Перефразируя пословицу «Бережёного Бог бережёт, получалось: я берёг людей, а Бог берёг меня».

Под лозунгом «Культуру – в массы!» на шахте имелся достаточно приличный для неё Дом культуры, а впрочем, типовой проект. Вот этот очаг культуры я и посетил в первую очередь.

Директором Дома культуры была маленькая чёрненькая худенькая женщина средних лет, без претензий на женскую привлекательность, но дело своё она знала, а чего не знала, того старалась не касаться. Не думаю, что Кристина Ароновна (так звали директора Дома культуры) не сразу сообразила, какое «счастье» в моём лице свалилось на её голову. Она ознакомила меня с вверенным ей объектом, с работающими кружками и кружковцами, которые по моей просьбе коротенько показали своё искусство.

– Какая же вы молодец, Кристина Ароновна! – похвалил я директора, когда мы остались одни в её кабинете. Мне и в самом деле понравилась поставленная ею работа.

Кристина Ароновна рассказала, как они провели ноябрьские праздники, познакомила с мероприятиями на оставшееся время года и на год следующий. Я, со своей стороны, предложил, не вмешиваясь в работу Дома культуры, подготовить и провести силами комсомольцев-добровольцев культурные мероприятия. Я брал на себя обязательства разработать сценарии, подобрать исполнителей, определить сроки проведения этих мероприятий, после чего согласовать всё это с директором Дома культуры. Не знаю, насколько хозяйка Дома культуры вдохновилась моими предложениями и соображениями, но дала согласие и выдала как бы карт– бланш на мою деятельность в Доме культуры.

Я предполагал, что она ещё не раз проконсультируется с вышестоящими организациями, «а то как бы чего не вышло не то».

На досуге я написал два сценария. Один на ближайшее время, под названием «Осенний бал», и второй сценарий – «Новогодний бал– маскарад». Параллельно со сценарием я готовил актив исполнителей. Сделать это было нетрудно. Стоило только придумать что-нибудь необычное, весёленькое – как тут же эти исполнители находились и своей активностью заражали, привлекали к делу новых энтузиастов. Я представил оба сценария директору Дома культуры. Она, в свою очередь, не надеясь на мои способности, предложила мне типовые сценарии.

Я их быстро просмотрел и категорически отверг:

– Всё это уже в зубах навязло! Эти угловатые Деды Морозы с их пошлыми приветствиями: «Я пришёл к вам с дальних гор, чтобы видеть вас в упор…»

Кристина Ароновна после консультации со своим руководством на мой счёт получила совет: если сильно не содействовать, то и не препятствовать этому новому веянию в молодёжной политике, особенно в том, что касается проведения культурных мероприятий, – естественно, под наблюдением. До конца календарной осени оставалось чуть более двух недель, так что с проведением «Осеннего бала» нужно было поторапливаться. Этим я и обеспокоил директора.

Я успокоил Кристину Ароновну, заявив, что всю подготовку и проведение этого мероприятия я полностью беру на себя, почти не затрудняя её административно-хозяйственных работников. Потом с присущей мне добротой я попросил Кристину Ароновну, поберечь себя и взять хотя бы небольшой отпуск, так как у неё, на мой взгляд, был очень утомлённый вид.

– Работа не Алитет – в горы не уйдёт, а в нашем профилактории так вкусно и обильно кормят!

Кристина Ароновна даже вздрогнула от такой неожиданной приятной возможности.

И в самом деле в разгар нашей подготовки к «Осеннему балу» я узнал, что директор Дома культуры взяла короткий отпуск и путёвку в профилакторий.

***

Глава 6. Подготовка и проведение

Всё, что я предначертал в своём сценарии, осталось как бы там, на бумаге, в стороне от дела. Подобранные исполнители оказались лицами творческими, и я мог только удивляться, насколько они предвосхищают задуманное мной.

Начнём с афиши. Художник Дома культуры – а это была ещё довольно молодая женщина, которой я предложил свой эскиз афиши, – своим профессиональным взглядом обнаружила во мне дилетанта и на другой день предложила мне «своё видение» анонса мероприятия. Силой воли я скрыл своё восхищение при виде оного шедевра. Я попросил художницу, лицо которой вспыхнуло от удовольствия после моих похвал, сделать ещё несколько таких афиш, чтобы оповестить в них как можно большее количество желающих принять участие в «Осеннем бале». Хотя, как я понял впоследствии, нужды в этом совсем не было: все знали о грядущем празднике.

Киномеханика-радиста я попросил подготовить подборку короткометражных фильмов, желательно весёленьких.

– Съезжу в прокат, подберу, – согласился киномеханик.

– Хорошо бы ещё танцевальную музыку, посовременнее.

– Понимаю, – ухмыльнулся киномеханик-радист, – не под «Во поле берёзонька стояла» любит теперь беситься молодёжь! Всё это есть у меня: рок-н-ролл, буги-вуги, свеженький твист, шейк, так что будьте спокойны: удовлетворим все вкусы!

С танцевальными и вокальными кружковцами я пошептался так, чтобы заманить нерешительных участников «Бала» к розыгрышу призов за лучший танец и исполнение песни.

– Вы, смешавшись со всеми, будете выходить и исполнять танец или песню, соблазняя других, застенчивых.

Баяниста Дома культуры я попросил подобрать аккомпанементы для конкурсов песни и танца. На что тот мне гордо ответил:

– Ещё не сочинили той музыки, которую я не смог бы исполнить даже экспромтом!

Художница Дома культуры, она же руководитель кружка «Палитра», пожаловалась мне, что истратила почти всю бумагу на оформление зала.

Я уточнил, какая ей нужна для этой цели бумага, зашёл в отдел снабжения шахты, где на мой запрос только уточнили, куда доставить.

Электрик Дома культуры с помощью ребят-активистов создал праздничное освещение. В иллюминацию входили десятки метров гирлянд – самодельных, конечно. Лампочки ребята ухитрились окрасить в разные цвета. Был организован роскошный буфет-бар. Отсутствие крепких напитков и пива компенсировалось наличием большого ассортимента вин – сухих, креплёных, игристых и шампанских.

В канун вечера, проходя мимо уборщиц, я услышал:

– Ох, и трудненько придётся нам завтра – вывозить и убирать после сегодняшнего гулянья!

В военных мемуарах я часто читал о том, как после хорошо разработанного плана, после тщательной подготовки была успешно проведена операция.

Примерно так можно было бы сказать о проведении «Осеннего бала– маскарада», особенно если учесть, что это происходило вдалеке не только от столицы, но даже от более-менее крупных городов, то есть в глубочайшей провинции. Отбросив пошлую скромность, но и не раздувая щёки от гордости, признаюсь, что подобных праздников я больше в жизни никогда и нигде не видел.

Итак. Плотную темноту раннего ноябрьского вечера «ожиданно» взорвал ярким электрическим светом Дом культуры. Грянула музыка. Это были не старорежимные гимны и марши, это была «многодецибельная», с бешеным ритмом, который обеспечивала ударная установка, западная музыка. Кто находился в зоне её восприятия, начинал энергичнее двигаться, весело улыбаться, глядя на Дом культуры: «Во дают!».

Внутренности Дома культуры стали быстро заполняться жаждущими чего– то чудесного, необычного. В вестибюле я увидел небольшую толпу людей уважительного возраста. Я подошёл к ним:

– А вы почему не раздеваетесь, не проходите?

Они немного приниженно заговорили в ответ:

– Да мы так, зашли просто – посмотреть на молодёжь. Да мы сейчас уйдём.

На них уже набросились активисты, работавшие в раздевалке, и затормошили, снимая с них шубы, пальто, шапки. Те, ошеломлённые такой атакой, не сопротивлялись. Тут я про себя улыбнулся над их хитростью: «да так, мимо проходили, случайно зашли», так как под верхней одеждой чисто случайно обнаружились нарядные платья, парадные костюмы, а запах нафталина не позволял в этом усомниться!

Когда художница на афише прибавила к «Осеннему балу» слово «маскарад», я снисходительно подумал: а пусть так, для красного словца! И в который раз ошибся!

Трое моих самых активных ребят явились в гусарских мундирах – и где только достали ментики? Ребята, правда, были достаточно габаритные и больше подходили на роль конногвардейцев. А так как они на балу обеспечивали порядок, их физическая мощь являлась весомым аргументом для этой роли. Что, если какой-нибудь малый, не надеясь на буфет, употребит принесённое с собой и начнёт грозно проявлять свою неадекватность к окружающим? Вот тогда-то перед ним и вырастала фигура гусара. Он с холодной вежливостью обращался к нарушителю порядка: «Вы, сударь, своим криком мешаете мне слушать тишину!». Тот собирался ответить, ловя ускользающую мысль, даже оглядывался, ища поддержки, а то и сочувствия у окружающих, но его взгляд снова упирался в других гусар. Убедившись, что это у него не в глазах троится, а грозная реальность, утихомиривался. Когда его провожали до выхода, где предлагали одеться, и объявляли, что ему отказано в дальнейшем пребывании в этом заведении, он чистосердечно раскаивался и обещал вести себя культурно.

Сработал и розыгрыш призов на «лучшее исполнение».

После объявления конкурса после небольшой заминки выходил желающий исполнить танец. Он заказывал музыку, делал несколько танцевальных па, потом заявлял, что одному ему танцевать скучно, и, ходя по кругу, стал выбирать себе партнёршу. Наконец одна из них соглашалась. И они выдавали такой рок-н-ролл, что у пассивных зрителей сердце замирало, а ноги сами начинали ходить ходуном. То же самое происходило и с песнями. Выходит симпатичная девушка, заказывает себе аккомпанемент какой-нибудь модной песенки. Вскоре к ней присоединяется ещё девушка, а то и две. Так это ловко задуманное и срабатывало – вскоре уже не было отбоя от желающих танцевать или спеть.

Пользуясь паузой, кружковцы переоделись в соответствующие костюмы, что вызвало почти экстаз среди публики. И что самое интересное – в ход пошла «Во поле берёзонька стояла», да ещё как! Получился грандиозный массовый хоровод.

В это время в кинозале шёл фестиваль короткометражных фильмов с небольшими перерывами, которые делались, чтобы зритель немного отдышался, посетил буфет и снова был готов хохотать. Залы поменьше тоже не пустовали. Там под интерес (не дети же!) с хрустом катали шары на бильярде, стучали костяшки домино и самые тихие шахматисты и шашисты вдруг взрывались, когда делали плохой ход. Все ставки почти тотчас же относились в буфет. Выигравший приглашал проигравшего: «Идём, я угощаю». На что проигравший раздражался: «Ага, добрый какой! За мои же деньги меня угощать будешь!».

Буфетчице в её очень хлопотливой работе также помогала группа активистов. Особенно восхищала посетителей буфета-бара оригинальная пара. Одетая чуть ли не под графиню девушка в белых перчатках до локтей наливала чай из огромного самовара и красиво укладывала на тарелочки всевозможные сладости. Женщины ревниво не допускали к ней своих спутников и сами делали заказы. А те шли к стойке, где работал бармен, одетый под старорежимного жуликоватого ярославца-полового. Он так ловко работал с бутылками, стаканами, рюмками – ну чистый профессионал! А он и был им, так как работал в местном ресторане.

Так буйно проходило это веселье. Разрешались подобные увеселения только до 23 часов – это максимум. Но так как официальные распорядители регламента на этом празднике не присутствовали, то народ и вовсе забыл о времени, а я, как ответственный за всё происходящее, сделал вид, что мои часы испортились и не показывают точного времени.

Только за полночь утихомирился этот «Осенний бал-маскарад», который был больше всего похож на новогодний. Люди уходили радостные, в предвкушении, что это может повториться на новогодние праздники.

Когда за последними участниками бала затворилась дверь, активистки, подоткнув подолы своих бальных платьев (это я пошутил), а мужской актив – сняв свои фраки (тут я ещё пошутил), принялись за уборку. Они это так слаженно, быстро всё сделали, что казалось, они всю жизнь только этим и занимались. Вся бутафория и бижутерия были сняты и аккуратно уложены в коробки и ящики.

Через короткое время всё было так, будто и не было никакого «Осеннего бала». Все собрались в буфете. Там тоже был порядок: на сдвинутых столах стояли не какие-нибудь кисленькие вина, а настоящие коньяк, водка и закуски, изготовленные в местном ресторане.

За время проведения этого торжества активисты бала ни разу не присели и во рту у них не было даже «маковой росинки». И не потому, что было некогда, а просто об этом никто не думал. Теперь же пили, ели, закусывали молча. Иногда что-то вспоминали, при этом их лица загорались радостными улыбками.

Надя Удовина – учительница местной школы, молодая, мощная – посетовала:

– Я бы ещё выпила стаканчик коньяку, да боюсь до дома не дойду!

Тут вскинулся электрослесарь Серёжа – невысокий, худенький:

– Не беспокойся, Надежда Васильевна, если что – я доведу!

Все восхитились такой самоотверженностью, хотя понимали, что если подобное и случится, то всё будет как раз наоборот.

После грандиозного успеха осеннего бала ещё больший успех имел новогодний бал-маскарад, а также новомодный «Огонёк», проведённый в местном ресторане. Все эти мероприятия положительно сказались на настроении местного (и не только) населения. Не было отбоя от желающих повеселиться, даже из дальних округов. Лично меня, а также активистов, проводивших эти мероприятия, постоянно беспокоили вопросами: чего весёленького ждать впредь? Активисты даже немного возгордились своей славой, популярностью, значимостью.

***

Глава 7. И горькое, и солёное

Всё же при всём при том это был шахтёрский городок. Огромная капитальная шахта являлась градообразующей.

Как-то раз после работы меня пригласили к начальнику шахты – на совещание, как предупредила меня секретарша начальника. В большом кабинете за столом сидели несколько человек. Я всех их знал. Помимо самого начальника шахты здесь присутствовали председатель шахткома, секретарь парткома и секретарь комитета комсомола Николай Ветошкин. Меня пригласили присоединиться к этой небольшой компании. Несмотря на непринуждённость, присутствовала какая-то строгость в речах и разговорах. Мне нетрудно было догадаться, о чём пойдёт речь, поскольку это произошло в районе моего участка – не на самом участке, разумеется, а на участке капитальных работ. В забое, где работала лучшая проходческая бригада бригадира Мавлеева, произошёл несчастный случай. После отпалки включили вентилятор, и первым в забой, как было принято, вошёл сам бригадир Мавлеев. Один шпур, не взорвавшийся вместе со всеми, взорвался с опозданием, именно в тот момент…

Председатель шахткома кратко проинформировал, как прошли похороны. Парторг, почему-то глядя на меня, рассказал, что у товарища Мавлеева осталась многодетная семья – как говорится, мал мала меньше – и что вдове необходима сейчас как психологическая, так и другая помощь по уходу за детьми, по хозяйству. По нашему ходатайству детская поликлиника берёт шефство над детьми Мавлеева.

– А что на это ответишь ты, комсомол?

– Считаю, что комсомол не останется в стороне от этого дела, – ответил я, а Ветошкин энергично затряс головой в знак согласия.

– Когда пойдёшь навещать Мавлеевых, передай вот им эти пакеты с деньгами – не ходить же с пустыми руками!

Мне подали три конверта: от администрации, от шахткома, от парткома. Засовывая конверты в карман, я толкнул под столом ногой Ветошкина: а мы как же?

– Потом пошепчемся, – ответил тот.

Быстро накрыли стол и помянули своего товарища – шахтёра Мавлеева.

Я отобрал несколько активисток, среди которых была школьная учительница. У неё, кстати, училась старшая дочь Мавлеева.

Из фонда комитета комсомола взяли деньги. Активистки веером прошли по магазинам, но в основном по складам этих магазинов, где имелся «дефицит», из которого выбрали игрушки детям, продукты различные, делая в основном упор на что-то вкусненькое, сладенькое. И вот с этим набором мы и заявились в дом к Мавлеевым. Дверь открыла старшая дочь и, увидев свою учительницу, немного смутилась:

– А мама маленького кормит!

– А мы не только к маме, мы к вам ко всем пришли.

В этой семье от большого количества детей, скорее всего, и так тихо не бывало, но тут оживление значительно усилилось.

На шум из дальней комнаты вскоре вышла сама Мавлеева с грудным ребенком на руках. Увидев меня, она остановилась в дверях и спросила:

– С работы?

Я ответил утвердительно. Она, по-видимому, узнала меня.

– А про ваш участок говорят, что там не бывает этого… – она замялась, так как не хотела сказать то страшное слово, которое посетило её семью. Помолчав, она продолжила: – Семья имеется? – И на мой отрицательный ответ посоветовала: – И не надо заводить, а то вот как получается…

В это время к ней подошла трёхлетняя девочка с новой куклой, которая по росту была вровень с ней. Она поставила куклу, а потом отпустила. Кукла упала, издав плаксивый звук.

– Кукла плачет – прокомментировала девочка.

Она подняла и поставила куклу. Та снова издала какой-то звук. Но девочка поняла и объяснила: теперь кукла смеётся.

Из другой комнаты выехал огромный грузовик, который усердно тянул мальчик. Кузов грузовика доверху был нагружен игрушками, коробками с конфетами и печеньем, пакетами с фруктами. Мальчик, пофыркивая, подогнал грузовичок прямо к ногам мамы. Подтянулись и другие дети со своими шефами. Я очень коротко заметил, что нам очень понравилась эта семья и что мы будем приходить в гости очень часто, каждый день. Так что если от нас понадобится какая-нибудь помощь – мы всегда будем рядом.

Я достал из кармана конверты с деньгами и вручил их хозяйке дома. Попрощавшись, мы направились к выходу, но тут вдова, как бы передумав, напутственно сказала мне:

– Я неправду сказала: жениться надо, а то что же – если случится такое, а после себя ничего не останется…

***

Глава 8. А как это по-немецки?

Отношение к изучению немецкого языка, особенно после войны, да ещё на территории, которая была оккупирована немцами, было, мягко выражаясь, самое негативное. А как же иначе? Это был язык врага, фашистов. Учитель немецкого языка обязан был, боясь неистового патриотизма, доказывать, что это язык немецкого народа. И для пущей солидности приводил пример, что на немецком языке разговаривал сам Ленин. Конечно, это мало кого убеждало, но немецкий язык в школах преподавали. Как его преподавали, так и изучали. Когда ученик произносил по-немецки «дер раббе» (ворон), то получался какой-то скрежет. Учителя немецкого языка, сами плохо знавшие язык, не очень-то напрягали своих учеников. Примерно такая же методика преподавания иностранных языков практиковалась даже в высших учебных заведениях. Закрадывалось мнение, что такое отношение к изучению иностранных языков поддерживалось политикой народного образования. Этим как бы минимизировалась возможность слушать по радио «вражьи голоса» на их языках, а что передавалось на русском языке, то основательно глушилось.

Меня же, если ни с детства, то с юности, тянуло к философии. Классическая философия была создана в основном немцами. Когда я начинал знакомиться с трудами Гегеля, Канта, Фейербаха, мне приходилось затрачивать немало усилий на осознание терминологии. Появилась необходимость всё-таки изучить немецкий язык, чтобы знакомиться с трудами философов в подлиннике.

Может показаться странным, но такая возможность у меня появилась, когда я работал на шахте «Капитальная-2» и был загружен как непосредственно работой, так и общественной деятельностью со всевозможными поручениями, обязанностями. И вот как всё это происходило. Я поступил в заочный институт на отделение немецкого языка. Обучение было бесплатное, но вот все пособия – такие как словари, разговорники, уроки на грампластинках – я оплачивал наложенным платежом. Почтовые работники даже кривились на эту мою расточительность:

– Зачем же всё это получать из Москвы, когда здесь есть книжный магазин, есть грампластинки, а то и библиотека, где всё бесплатно?

Началось настоящее изучение немецкого языка. Я вскоре на слух выучил все уроки и мог с тем же акцентом свободно их повторять, понимая смысл и значение. Я даже предвкушал, что смогу свободно общаться на немецком языке с самими немцами. Но где взять немцев? Проблема решилась легко. На одной лаве моего участка работали немцы, причём самые настоящие!

Бригадиром этой бригады был Иван Карлович Бокк. Фамилия знаменита уже тем, что такую же фамилию носил один из немецких фельдмаршалов.

Обходя участок и посещая эту лаву, я как-то стеснялся начать разговор по-немецки. Была ещё одна лава, где в основном работали татары. Я быстро освоил их язык – конечно, на примитивном уровне. И кричал, и ругал татар по-татарски, отчего те были несказанно довольны. Ещё бы – «горный» говорит на их языке! Так или иначе, но я всё-таки решился заговорить с немцами по-немецки. А было это как раз после очередного праздника. Я спросил Ивана Карловича, не отказался бы он сейчас от пары бутылочек пива, чтобы опохмелиться.

Иван Карлович, помогая ставить стойку своим ребятам, улыбнулся и ответил тоже по-немецки, обыграв с чувством юмора два слова: «фляшен, шляфен». Он ответил, что вместо «фляшен» (бутылки) он лучше бы сейчас «шляфен» (поспал бы). Его ответ бригада поддержала дружным хохотом. Потом как-то в разговоре с Иваном Карловичем я посетовал, что у меня нет разговорной практики на немецком языке. На что тот ответил, что он-то меня понимает хорошо, а я его язык, точнее акцент, вряд ли пойму. Однако тут же успокоил меня, сказав, что его жена преподаёт немецкий язык, которым отлично владеет, причём его классическим берлинским акцентом. И что сын его Карл, который учится в шестом классе, также может стать моим собеседником.

В итоге Иван Карлович пригласил меня посещать его дом без всяких церемоний, на что я был ему весьма благодарен и признателен.

Итак, я стал готовиться к визиту к Боккам. Усилил изучение разговорного немецкого, тщательно репетировал подходящие к теме фразы, заимствуя произношение и акцент из уроков, записанных на грампластинках. Запоминал подходящие к случаю идиомы – короче, делал всё, чтобы не опозориться. А так как в гости с пустыми руками не ходят (а я всё-таки считал себя гостем), я посетил магазинчик для начальствующего состава, где приобрёл дефицит в виде коньяка, ликёра, сыра, копчёной колбасы и кофе в зёрнах, а также ещё кое-что, по мелочи. Такие продукты в обычных магазинах – как говорили, «на полках» – не предлагались торговлей для простых покупателей.

Учитывая немецкую пунктуальность, я вышел немножко пораньше, чтобы по пути скорректировать время и появиться у Бокков точно в назначенный час. Нельзя не отметить такое явление: население городка пыталось селиться, как бы сосредотачиваться, по этническому признаку. Народ из Малороссии – а его здесь было немало – переселяли во время войны из угледобывающих районов Украины на Северный Урал целыми шахтёрскими посёлками.

И вот картина, как они обживались здесь. Две стороны улицы вдруг расходились большими полукругами, затем снова сходились, образуя посередине площадь. Но если в европейских городах эти площади были вымощены и служили для больших сборищ в виде фестивалей, парадов, маскарадных шествий, то посередине этой площади находилась огромная глубокая лужа, к которой в летнее время из окружающих её домов, предвкушая удовольствие, с хрюканьем тянулись свиньи. Также гогоча, переваливаясь, радостно хлопая крыльями, шествовали гуси. Никто эту живность не охранял. Утром открывали двери, выпускали их, а перед заходом солнца они сами двигались к своим птичникам и свинарникам.

Несмотря на то, что на строительство домов любого леса было хоть отбавляй, хозяева этой улицы строили себе дома из тонких брёвен, а потом обмазывали снаружи стены глиной и белили. Это так они ностальгировали по своей «батькивщине».

Другое дело обстояло с улицей, на которой селились немцы. Здесь всё было ровненько, чистенько, аккуратно покрашено – в основном в тёплые тона. Дорожки перед домом были утрамбованы битым красным кирпичом. Во всём этом отдавалась дань милому историческому «фатерлянду». Вот в один из таких домов я прибыл точно в срок, назначенный для визита.

Немногочисленная семья Ивана Карловича Бокка была в полном сборе: сам хозяин, его жена фрау Эльза, а также их сын Карл, который в это время выполнял школьные уроки. Работал он, стоя за партой, которая при необходимости могла подниматься или опускаться с помощью подъёмного механизма. Все старались разговаривать по-немецки. Голос Ивана Карловича при этом становился каким-то грубым, сипловатым, неприятным. Зато голос фрау Эльзы имел очень приятный тембр, а акцент схож с тем, на котором были записаны уроки немецкого языка. Это позволяло мне легче воспринимать немецкую речь.

К тому же Эльза Эмильевна преподавала немецкий язык в местной школе и произносила слова чётко, достаточно раздельно. Карл готовил уроки и почти не принимал участия в разговоре. Закончив, он нажал какой-то рычаг – и стол, похожий на конторку, превратился в обыкновенную школьную парту. Правда, не совсем обычную, а передвижную, так как она могла перемещаться на роликах. Карл откатил её на определённое ей место. Затем подошёл к отцу и доложил, что уроки закончил. Отец предложил ему уведомить об этом «муттер», что Карл тут же дисциплинированно исполнил. Фрау Эльза разрешила ему погулять целый час. Карл быстро переоделся, посмотрел на свои наручные часы и вышел на улицу. Он не спеша прошёл до калитки, открыл её, закрыл и исчез. Недалеко от дома имелась лужайка, откуда слышались стук мяча и многоголосые вопли. Вот в эту ватагу и врезался Карл. Я из любопытства проверил пунктуальность младшего Бокка. Спустя без минуты час Карл уже открыл и закрыл за собой калитку, промелькнул за окнами и ровно через час доложил своей «муттер», что его прогулка окончена. Фрау Эльза торжественно объявила, что наступила пора пить кофе. Это была альтернатива русскому чаепитию, особенно у хлебосольных хозяев.

За столом все, не сговариваясь, перешли на русский язык. Голос Ивана Карловича стал сразу приятным, добродушным, в речи его не было даже тени фамильярности. Но было какое-то радушие, что придавало общению прелесть. Фрау Эльза даже добавила Карлу в кофе несколько капель коньяка, чему тот был явно доволен. Я спросил у Карла, если, конечно, не секрет, как его неофициально называют друзья-товарищи. Карл не спеша дожевал кусочек колбасы, запил его глотком кофе, поставил чашку на стол и ответил:

– Карлуха, и, помедлив: – «Бешеный».

– Что ж, – согласился я, – это значительно лучше, как мне кажется, чем Карлхен-тихоня.

Тогда я задал вопрос фрау Эльзе:

– Не очень ли стесняет Карла этот немецкий порядок, строгая дисциплина?

На что фрау Эльза солидно и резонно ответила:

– Это сугубо немецкая дисциплина и является основой воспитания немца. Если исключить её – потеряется самобытность, самоидентичность немецкой нации, особенно когда немцы находятся не в Германии, а далеко от неё, да ещё постоянно живут в окружении других этносов.

Я похвально отнёсся к такому её ответу.

Фрау Эльза, в свою очередь, спросила меня, чему обязано моё внимание к немецкому языку. Я ответил, что уж только не тому, что провёл своё детство на оккупированной немцами территории! Скорее всего, это были Кант, Гегель и другие классики немецкой философии. Я наивно полагал, что наличие в философских текстах многочисленной немецкой терминологии будет понятнее, если прибавить знания немецкого языка. Наметили время моего следующего визита, и я откланялся. Нельзя сказать, что мои посещения с целью совершенствования моего разговорного языка стали регулярными, но всё же они были. Уже выработалась некоторая система.

Так совсем не случайно к моему визиту собиралась небольшая компания из молодых немцев. Общение на немецком языке становилось очень оживлённым, непринуждённым и давало для всех, особенно для меня, большую пользу от такой практики. Одной из таких собеседниц была родственница хозяйки дома фрау Эльзы – фрейлейн Эльза. Она оканчивала школу и так же, как фрау Эльза, собиралась стать учительницей немецкого языка. Поэтому всё это её очень интересовало. Фрейлейн Эльза скрупулёзно и методично относилась к подобным общениям, беседам – ко всему, что могло так или иначе пригодиться ей в будущей специальности.

Объектом для совершенствования навыков в преподавании именно немецкого языка Эльза выбрала почему-то меня. Очевидно, из-за моей безропотности, неистребимого желания совершенствоваться в немецком языке. Польза была обоюдно выгодной и до некоторой степени приятной. Общий интерес почти всегда бывает отличной скрепой и порождает дружбу и даже симпатию.

***

Глава 9. Опасные повороты

С некоторых пор мой участок стал обрастать чуть ли не легендами: что он самый безопасный на шахте, что на нём не бывает не только тяжёлых, но даже лёгких травм. Это было недалеко от истины. Все работавшие на участке знали мою нетерпимость к риску, особенно безрассудному, отчаянному, бесшабашному. Привыкли к тому, что если где-то появлялась нестандартная ситуация, то я непременно буду разруливать её с отобранными для этого самыми ловкими и опытными шахтёрами. А поскольку без риска не обойтись, тем более в сложных тяжёлых горно-геологических условиях, то принимались необходимые меры, чтобы снизить негативные последствия вынужденного риска.

Но была и другая сторона этого дела, которая, если и прошла незамеченной, отнюдь была не менее опасной, хотя, впрочем, только для меня. Вот как это происходило.

СЛУЧАЙ ПЕРВЫЙ

Был уже конец смены, а смена эта была единственной, так как было воскресенье, и сверхурочной. И всё вместе это называлось «день повышенной добычи». Я проверил две лавы – их готовность к работе на следующей неделе. Проверить третью машинную лаву я решил, спускаясь по ней на откаточный штрек.

Врубовая машина стояла в верхней точке лавы, тщательно укрытая прорезиненным брезентом. Это было необходимо, потому что лава была очень сырой, а вода, ручейками стекавшая по ней, была кислотной. Руки людей, работавших в ней, были чёрными и плохо отмывались. Лава была в порядке, закреплена по паспорту. Когда я на пятой точке спускался вниз, то кое-где подшуровывал застрявший уголь. Мелкий уголь и угольная пыль назывались «штыб». А вот соединённая с водой такая смесь – «алакша». Когда я спустился к карману – нижнему уступу лавы, – эта смесь уже плотно забила весь низ лавы. Я с трудом протиснулся под перекрышу кармана. Последний тоже был забит почти доверху, и я быстро пролез в подкарман, где были выгрузные воронки, через которые я мог выбраться на откаточный штрек. Однако все воронки тоже были полностью забиты загустевшей алакшей. Я молниеносно осознал угрозу и рванулся опять вверх, в карман, чтобы выбраться в лаву, но вода подмыла очередную порцию или волну этой мерзкой алакши и та полностью закрыла выход в лаву, так что я оказался в «мешке».

Рассчитывать было не на что – пришлось возвратиться в «подкарман», где ещё оставалось небольшое пространство. Но и оно потихоньку затягивалось. Я начал просчитывать варианты и шансы, которые оставались у меня, чтобы продлить мою жизнедеятельность. Кубатура воздушной смеси для моего дыхания была очень незначительна. Я взял в руки интерферометр и проверил состояние газовой смеси. Она была угрожающей. Из-за отсутствия какой бы то ни было вентиляции стали быстро накапливаться метан и углекислый газ, дышать которыми мои лёгкие никак не смогли бы, несмотря на всё моё желание.

Так что с этой стороны моё положение было хуже некуда. Или, как это будет по-немецки, «полный капут». Были, правда, ещё кое-какие шансы: в «табельной», увидев, что мой жетон не востребован, должны уж если не поднять тревогу, то начать поиски, предупредить дежурного инженера и, если меня не обнаружат, принимать меры. А на принятие этих мер уйдёт значительно больше времени, чем то, которое у меня оставалось для дыхания. Я вполне сознавал, что в данной ситуации проявлять нервозность, а то и истерику, просто глупо.

Я располагал кое-какими познаниями, как вести себя в подобных случаях. Поудобнее устроившись, пока ещё в свободном небольшом пространстве, я всё внимание сосредоточил на дыхании. Начал дышать медленно, неглубоко, как можно дольше задерживая выдох, а вдох делать как можно короче. Всё это должно было помочь избежать мучительного удушья. Никакого страха не было. Тело стала охватывать лёгкая одеревенелость. Мозг начал вести себя, как при засыпании. В голове пронеслась незатейливая мелодия со словами «и мать родная не узнает, какой шахтёру был конец…»

Затем послышался стук проезжавших вагонеток. И опять наступила тишина. Потом что-то зашуршало. Уголь, на котором я сидел, стал сползать вниз, а вместе с ним и я, пока не съехал через воронку и не шлёпнулся на кучу угля, которая наполняла вагонетку. Вот так – иногда чистая случайность спасает кому-нибудь жизнь. На этот раз спасла мне. А получилось так. Молодой парень Волков, насыпщик, выгружал уголь из лавы посредством воронок. Уголь из своей лавы он выгрузил давно и мог бы спокойно уехать к стволу. Но так как он был очень старательный, не в пример другим, то любил, чтобы его рабочее место оставалось чистым, не заваленным углём. Вот и на этот раз, не обращая внимания на нервы машиниста электровоза, желавшего быстрее отвезти вагонетки с углём на скип, Волков тщательно вычистил штрек. Тут он снова проявил свою добросовестность. У него оставался один пустой вагон. Проезжая мимо лавы, он остановился, заглянул в воронку, обнаружил там уголь и выгрузил его, а вместе с углём – и меня. Надо думать, какое это произвело на него впечатление!

Нервы у него были в порядке, а воспитание не оставляло места для мистики, так что он быстро успокоился и посчитал, что это так и должно было быть. Я же, в свою очередь, тоже не пустился в какие-нибудь разъяснения-объяснения. И мы, встав на буфер вагонетки, покатили к стволу.

СЛУЧАЙ ВТОРОЙ

Я шёл по вентиляционному штреку, когда увидел перед собой провал. Понятно, что это был не провал в обычном понимании, а пробитый с нижнего горизонта скат. Так называется горная выработка, служащая в качестве коммуникации с вентиляционного штрека на откаточный штрек, лежащий ниже.

Я заметил, что скат пробили, – это хорошо, а вот что трап не сделали, чтобы перебираться через этот скат, – плохо. Через левую половину этого ската проходил скребковый транспортёр, который тут же стали использовать вместо трапа. Но когда я только попытался воспользоваться этим переходом, транспортёр включили и стали по нему гнать лес. Правда через скат лежала доска, по которой я тут же попытался перейти и ступил на эту доску. Очевидно, эта доска была частью моего будущего гроба. Она перевернулась под моей ногой – и я полетел в скат.

Мне нетрудно было представить, что представляет собой эта горная выработка. Это был каменный колодец метров двести глубиной, только не совсем вертикальный, а круто наклонный. По нему будешь лететь не строго вертикально, а обдирая части своего тела о габариты этого колодца – ската. В конце этого двухсотметрового пути… тут можно поставить многоточие, так как не нужно много фантазии, чтобы представить себе конечный результат. Вот всё это и могло пронестись в моём сознании.

Но оказалось, что мне было не до этого, ибо на какое-то мгновение моё сознание было выключено. Включилось оно, как только я почувствовал, что моё падение остановилось. Где я? Что я? Как я? Сразу возникли в мозгу эти вопросы. Первым ответом было: не шевелиться! В кромешной темноте я начал очень осторожно нащупывать рукой кабель светильника. Нащупал, тихонько подтянул и попытался включить его. Проверить: работает ли? Свет включился. Я начал очень осторожно осматриваться. Ситуация, в которую я попал, была, мягко выражаясь, критической.

Скат вниз был похож на очень грозную пропасть. Нигде не было видно никаких креплений, никаких стоек. Ничто не могло воспрепятствовать быстрому падению. Пролетел я немного, но выбраться самостоятельно обратно наверх без посторонней помощи не представлялось возможным. Ждать же такую помощь сверху не приходилось. Там работал транспортёр. В любой момент вместо помощи оттуда могло сорваться что-нибудь тяжёленькое, увесистое. Тут я полюбопытствовал: а что же меня в этом пустынном скате удерживало?

После проходки ската все временные крепления были выбиты, убраны. По какой-то причине остались две одинокие стойки, причём одна, нижняя, уже болталась и не улетела вниз только потому, что держалась доской, скрепленной со стойкой, которая была ещё закреплена. Край доски, торчавший вверх ската, был расколот – и вот за этот верхний клин доски, очень острый, я и зацепился. Если бы я на этот клин налетел какой-нибудь частью тела – он бы, несомненно, проткнул меня, и, может, даже не пришлось бы долго мучиться, искать пути спасения из создавшегося положения.

Но в жизни бывает один шанс из тысячи: остриё доски прорвало брезент моей куртки, а прошитая нижняя складка задержала дальнейший разрыв одежды, поэтому я и завис над пропастью. На то, сколько эта конструкция могла меня держать, ответа не находилось. Действовать быстро, энергично было бы глупо, но и медлить было нельзя. Каска при падении улетела вниз. Из разбитой головы текла кровь – я это понял, когда почувствовал на губах её металлический солёный привкус. Поскольку каски не было, прикрепить светильник было не к чему. И без света нельзя, и руки освободить надо. Тогда я прикрепил светильник к вороту куртки.

Очень спокойно я освободился от своей спасительницы – доски. Никакого страха не было. Мозг работал очень чётко и быстро нашёл единственный путь к спасению – правда, не очень надёжный, требовавший большую концентрацию, мобилизацию всех физических сил, не давая никаких гарантий на успех. При работе на крутопадающих пластах нередко приходилось какой-то участок – конечно, непродолжительный, ещё не имевший крепления – преодолевать таким способом: горнорабочий ложился на спину, на почву, ногами враспор упирался в кровлю. Перебирая ногами, он таким способом мог сползти вниз, но уж никак не подняться вверх. Вот этим способом спуска вниз я и решил воспользоваться, так как другого выхода в этой ситуации просто не было. Правда, в этом случае дистанция была почти все двести, а не несколько метров. Благословясь и придерживаясь за стойку, я лёг на спину, попробовал ногами враспор упереться в кровлю – получилось. Тогда я, отпустив стойку, медленно и осторожно зашуршал вниз.

Сколько ушло времени на этот мой спуск, я не зафиксировал – нужды не было. Было не до того.

Не выдержи ноги нагрузки, сорвись… но даже об этом думать было некогда и не к чему. Инстинкт самосохранения руководил всем этим действием. Мозг фиксировал только то, что происходило в данный момент. Вот конец ската. Вот полок, под который я пролез, вот проходчики, которые сидели под полком, и, как мне показалось, были немного смущены моим появлением.

– А мы тут гадаем… каска вот прилетела…

– Чем гадать, – перебил я их, – лучше бы трап сделали через скат на вентиляционном штреке.

– Так туда сразу пошли наши ребята – делать трап.

Как бы в подтверждение этого зашуршал и прилетел вместе с угольно– породным мусором отпиленный кусок доски. Я представил, что если бы всё это меня догнало в пути…

– Где аптечка? – спросил я ребят.

Она оказалась у них под рукой. Я свернул кусочек бинта, намочил его перекисью, приложил к ранке, которую искать долго не приходилось, так как там образовалась большая шишка. Потом я натянул на голову подкасник, который как раз был после стирки, и надел каску.

– Ничего, терпимо, – успокоил я себя и окружающих. Мне протянули фляжку с водой, и я смыл кровь с лица.

Одежда моя была тёмно-зелёного цвета, и пятна крови на ней были совершенно незаметны.

– Чтоб об этом ни-ни! – грозно предупредил я.

– Само собой! – с готовностью заверили меня. Шушукались, правда, потом за моей спиной, но огласки не было. По пути домой я зашёл в травмпункт, где выстригли мою ранку, поставили скобки, чем-то заклеили, так как я отказался от их перевязки. Волосы у меня были пушистые и густые, и этой ранки совсем было не видно.

– Как это угораздило? – спросил меня хирург.

– А так: стоял на балконе, курил, что-то сверху упало. Как говорится, жизнь бьёт ключом и всё по голове, – свёл я всё в шутку.

И был ещё случай

В коридоре встретилась кадровик: «Зайди». Я зашёл.

– Тут вот оформляется один на работу…

– Уж не на моё ли место?

– Он рвётся на работу тяжёлую, чтобы как можно больше подзаработать.

– Что ж, это резонное желание.

– Но я хочу предупредить, – продолжила кадровик, – что этот труженик только что из мест лишения свободы. А проще – только что освободился из лагеря. Отбывал очень большой срок. По очень суровым статьям. Не буду я их тут приводить, но я предупредила, а ты смотри сам.

– Мне на молотковую лаву нужен один. Присылайте.

В то время было как-то стеснительно говорить, что я работаю только ради денег – за такие мотивации сразу же аттестовали презрительным словом «рвач». Бригада сидела после смены в нарядной и перекуривала, когда явился этот «рвач», как его впоследствии можно будет называть. Физический облик его, мягко выражаясь, был необычен. Говорить о пропорциональном сложении, даже с натяжкой, было невозможно. Это были какой-то сгусток грубых мышц, большая голова почти без шеи, квадратное лицо, но особенно огромный, на пол-лица, рот с двумя рядами крупных зубов, которые он обнажал, когда раздвигал губы. И нельзя было понять: то ли он улыбается, то ли свирепо скалится. Он протянул мне «направление», и я тут же выписал ему требование на склад – для получения спецодежды и инструмента.

– Завтра на работу в первую смену, – предупредил я его. Когда новый сотрудник вышел, все переглянулись. Кто-то заметил:

– Ему не в лаву надо, а на пиратский бриг, где под чёрным «весёлым Роджером» он был бы очень даже кстати!

– Да уж, не красавец! Ночью такого встретишь – рука сама потянется отдать «додачу».

На следующий день я проконтролировал состояние на двух лавах и собирался это сделать на третьей молотковой лаве. Насыпщик посетовал: что-то уголь идёт плохо.

– Сейчас проверю, в чём дело, – сказал я и полез в лаву снизу вверх. Выждав под перекрышей кармана секундный промежуток, под действительно очень редким потоком угля я «мухой» перелетел под защиту костра и осторожно стал подниматься вверх по лаве. На нижнем уступе как раз и работал новичок. Работал он неумело, коряво. Это можно было судить по забою уступа и даже по стуку работы отбойного молотка.

Отбойный молоток тарахтел, срывался. Забой был неровный, колючий. Тут я сразу выяснил, почему уголь из лавы не идёт на погрузку. Чтобы уголь с верхних уступов не мешал работать нижним, делался полок, который время от времени нужно было перепускать далее вниз. Работавший на нижнем уступе должен был делать это по мере накопления угля. Я пытался привлечь для подобного объяснения новичка. Но он как бы меня вовсе не замечал, продолжая ковырять пласт. Тогда я пережал шланг сжатого воздуха, который шёл к его молотку, и наглядно это всё продемонстрировал.

Отодвинув доски полка, я перепустил уголь из лавы и стал подниматься дальше, к другим работающим. Я попросил бригадира, чтобы он обратил внимание на новенького, показал ему, как нужно рубить пласт, как делать подбой и присечку, чтобы забой был ровный по всей длине уступа. Бригадир потом доложил мне: закончив все свои работы, они спустились на нижний уступ, но этого «работяги» на месте не застали – его и след простыл. Он кое-как «доковырял» свой уступ до конца, но оставил после себя не забой, а свинорой. Они, конечно, привели всё в порядок.

– Кажется, горный, хлебнём мы с этим… – бригадир замялся, но кто-то из бригады подсказал:

– Алакши с дустом!

Почти неделю шла воспитательная работа, пока, как говорится, не прорвало. Прошло уже более половины смены, когда с вентиляционного штрека позвонил газомерщик и предупредил: лава сильно загазована. Метан…

– Ты подожди, не паникуй, сейчас всё устрою, разберусь, в чём дело, – перебил я его.

Я подошёл к лаве. Насыпщик сказал: угля нет. Я пролетел подкарманник, карман и по лаве быстро стал подниматься вверх. Всё оказалось, как было раньше, только ещё ужаснее. Под перекрышей своего уступа сидело это человекоподобное и скалилось.

Я разобрал полок, подождал, пока весь уголь из лавы не ушёл вниз, проверил интерферометром состояние воздуха, хотя и без того свежая струя промыла лаву. Вывернул штуцер из шланга, питавший молоток этого вредителя, и резко приказал: «Марш на-гора!».

После смены я вывесил на доске объявлений, которая висела у нас в нарядной, листок-молнию, где указывалось: «За нарушение правил техники безопасности виновнику объявлялся стопроцентный брак в работе за смену». А проще – как он вроде бы и совсем не работал. Вот это и пытался объяснить бригадир бракоделу, который сидел тут же, как ни в чём не бывало, привычно оскалившись.

Когда до него дошло, наконец, за что и как он наказан, он как-то рыкнул и быстро вышел из нарядной. Я сидел, низко наклонившись над столом, плечом прижимая трубку телефона к уху, и получал информацию из шахты. Свободными руками я чертил эскизы лав, отмечая их состояние на текущее время. Вдруг какой-то непонятный шум заставил меня поднять голову. Перегибаясь через край стола, нависал наш «монстр». В высоко занесённой его руке блестел огромный нож. Только чудо помогло мне среагировать и в доли секунды откинуться от стола, так как в это мгновение нож был всажен по самую рукоять в толстую столешницу.

Скаля зубы и рыча, громила пытался вытащить своё оружие, но в это время его огромный, неестественно выдвинутый вперёд подбородок встретился с моим ударом снизу. Он сразу обмяк и выпустил рукоятку застрявшего ножа. Тут все опомнились, облепили нападавшего, вывели его из нарядной, потом с комбината и повели за террикон – на собеседование.

Когда они возвратились, то сразу обратили внимание на рукоятку ножа, застрявшего в столешнице. Они по очереди пытались вытащить нож, но попытки их были тщетны. Только бригадир, не принимавший участие, улыбался. И когда все отошли, он подытожил:

– Хилота!

Подошёл, взялся за ручку ножа, немного его раскачал и вытащил. Посмотрев на нож, оценил:

– Немецкая штучка! Обращаясь ко мне, он попросил:

– Можно я заберу этот трофей – я собираю коллекцию?

Я согласно кивнул головой. Ребята стали успокаивать меня:

– Мы предупредили этого «ударника», чтобы он нам на глаза больше никогда не попадался!

Я, в свою очередь, успокоил их:

– Да меня не это беспокоит. Просто на душе очень скверно, когда в жизни встречаешь вот такую озверелость.

***

Глава 10. И не только о себе

Чтобы обеспечить постоянный контроль работы своего участка, я стал спускаться в шахту в разные смены, никогда никого заранее не предупреждая. Это, как я полагал, дисциплинирует, не позволяет расслабляться не очень добросовестным работникам. Как-то раз я возвращался домой после ночной смены. Было лето, а на Северном Урале в это время стоят белые ночи. Климат такой. Зимой иногда дня не заметишь, а летом – пожалуйста, белые ночи! Спутником моим оказался десятник с участка вентиляции. Звали его Иван. Характер имел словоохотливый, что всегда бывает кстати в дороге.

Мы в это время проходили мимо огромного кочковатого поля, когда я заметил:

– Это же надо, сколько в нашей стране пустует земли! Взять хотя бы, к примеру, это поле…

Я притормозил свой монолог, видя, как дёрнулся и скривился Иван. Он тоже немного помолчал, потом заговорил:

– Не буду говорить о других полях, их плодородности, но вот это поле и вправду очень удобрено. Нет, не навозом, не какими-то удобрениями, химикалиями, а людьми, вернее, тем, что от них осталось, – трупами. Это поле можно было бы назвать кладбищем, как это и принято… тут он остановился, замялся: – Но здесь это называется «захоронение».

Тут мы подошли к своим домам. Я очень заинтересовался рассказом Ивана и пожелал продолжить нашу беседу завтра. На другой день мы также шли домой вдвоём, и Иван продолжил своё повествование.

В конце войны, а потом и сразу после войны на шахту стала поступать рабочая сила, состоящая из военнопленных – в основном немцев. Но был среди этой рабочей силы довольно большой контингент, служивший во время войны в русской освободительной армии (РОА).

Так вот, немцев в основном использовали на работах в очистных забоях, в лавах, где добывается уголь. Как известно, от угольной пыли можно получить «антракоз». Лёгкие при этом сами освобождаются от пыли при откашливании или посредством ингаляции. Русских же почти всех направляли на проходку штреков по породе, где шпуры бурились «на сухую», образовывая густую породную пыль, вдыхая которую, люди получали «силикоз», проще говоря – цементацию лёгких, а это быстрая и верная смерть. От этих проходчиков требовали рекордной стахановской работы, игнорируя технику безопасности, – всё это вело к высокому травматизму и частой гибели.

Вот это поле и стало очень быстро покрываться бугорками. Зимой в морозы копать ямы было невозможно. Подгоняли компрессор, бурили шпуры, закладывали аммонит, взрывали – вот тебе и яма. Хорони!

Вместо послесловия

Мне ещё много раз приходилось беседовать с Иваном. Он был словоохотлив, многое перевидал, перечувствовал и, что немаловажно, умел излагать свои мысли, рассказать о том, что его волновало, что он считал важным. Я же был его внимательным слушателем, сопереживал его рассказам.

Мне было небезынтересно узнать историю, хотя бы ещё недавнюю, шахты, на которой я работал. К тому же Иван был не только очевидцем тех событий, но и активным их участником. Оказалось, что он из казаков. Волей случая сам попал служить в РОА. Многие тогда и впоследствии пытались скрывать этот факт из-за негативного отношения как к самой армии, так и к тем, кто в ней служил. Их считали предателями Родины. Но когда происходили мои беседы с Иваном, была хрущёвская «оттепель», и отношение к этим людям понемногу менялось.

Иван был призван в армию в 1940 году – как только подошёл его призывной возраст. Службу он проходил в кадровой армии, находившейся на хорошем счету у командования. Во время неразберихи первых месяцев войны эта армия попала в окружение. Очень быстро закончились боеприпасы, и, видя полную безнадёжность сопротивления, командарм сдал армию немцам. Те, в свою очередь, отвели участок, огородили его, окружили пулемётами, а так как было ещё тепло, решили, что этого будет достаточно для содержания большой группы военнопленных.

Нормально кормить этих свалившихся на их голову дармоедов немцы также посчитали лишним. Так что в основном их подкармливали местные сердобольные жители, видя этих исхудавших людей в лохмотьях – бывших их защитников. Приближались холода, дожди, а с ними – простуды, болезни и смерть. Вот в это время к пленным и проявили интерес генералы бывшей царской армии. Им взбрело в голову организовать русскую освободительную армию, которая вместе с немцами должна была освободить Россию от тирании большевизма.

Как говорится, благая цель. Многие слагаемые соединились, и нашлось немало добровольцев: одних жестоко обидела советская власть, другим не захотелось подыхать с голоду в немецком концлагере. Некоторые секретничали: вот получим от немцев оружие – и перейдём к своим. Среди организаторов вербовщиков был царский генерал Краснов. Он в основном делал ставку на казаков, станичников. Им больше всех досталось от большевиков, особенно при тотальном «расказачивании». Впоследствии были попытки некоторых частей РОА перейти к «своим».

Но, как это уже стало практикой, «свои» чаще всего и лучше всего бьют своих. Так что мало кто добирался до «своих». Впрочем, и немцы перестали использовать части РОА на Восточном фронте. Пробовали использовать их на Балканах против славян. Но те их быстро распропагандировали: что же вы, «братушки», воюете против своих единокровных единоверцев-славян? Да к тому же ещё православных, как и вы? Взбунтовалась РОА. Перестала воевать против славян. Тогда в воздухе появились немецкие самолёты, которые высыпали на головы казачков пока что не бомбы, а листовки, в которых недвусмысленно обещали перемешать русских с балканской землёй. Впрочем, этих казаков перемешали с землёй – впоследствии и с землёй русской.

Я полюбопытствовал у Ивана: остался ли кто-нибудь кроме него ещё в живых до сих пор? И он мне назвал несколько фамилий людей, которые, как оказалось, работали на моём участке. Правда, я и сам замечал что-то необычное в этих людях, хлебнувших много лиха в своей жизни. Иван как– то избегал рассказывать лично о себе, но кое о чём поведал. Видимо, его это когда-то очень зацепило.

Пленных немцев содержали и кормили по статусу военнопленных. По отношению к предателям Родины, служившим в РОА, проводилась политика «на уничтожение». К тяжёлым условиям работы добавлялись плохие бытовые условия и полуголодное питание. Вероятно, оттуда и пошла поговорка: «от такой еды сразу не помрёшь, но и на бабу не потянет». Вот иллюстрацию этой поговорки и испытал Иван, причём как раз в расцвете своей молодости.

Молодая женщина, работавшая в столовой, обратила внимание на красавца парня, даже полуголодное существование не могло этого скрыть. Найдя какой-то предлог, она пригласила его к себе в гости.

Так как время было позднее, долго сидеть не стали. Настя – так звали хозяйку – расстелила постель и пригласила Ивана ложиться. Сама, немного задержавшись, тоже легла рядом. Полежали, помолчали, потом Настя, повернувшись к Ивану, обнаружила, что тот лежит, отвернувшись к стенке, и плечи его вздрагивают от удушливых рыданий. Она всё поняла. Ах, как же она вскинулась, запричитала последними словами, на чём свет стоит, ругая себя! Мигом слетев с кровати, Настя включила свет и стала быстро хлопотать, гремя кастрюлями и прочей посудой. Вскоре запахло едой. Иван молча, неторопливо ел, с трудом сдерживая желание съесть всё и сразу.

Настя выпросила у начальства разрешение, чтобы Иван пожил у неё. Там к этому отнеслись снисходительно: скинуть лишние заботы, лишний роток – да пожалуйста! От хорошего ухода и обильного питания Иван стал быстро поправляться, бока его округлились. Несмотря на то, что его мужская сила восстановилась, Настя его к себе не допускала и довела Ивана до того, что тот грубо, почти силой, овладел ею. Услышав в темноте, что Настя всхлипывает, Иван обеспокоенно спросил:

– Ты что это плачешь?

– Да, – ответила Настя, – плачу от радости. Сегодня ты мне подарил праздник!

«Короче, если бы не Настя, на этом поле было бы на один бугорок больше», – подытожил Иван дрогнувшим голосом. Вскоре началась репатриация немцев. На освободившиеся места в очистных забоях стали приходить оставшиеся в живых проходчики. Правда, и на проходке стала налаживаться техника безопасности. При бурении стали применять промывку, чем сильно сократили появление породной пыли, а вместе с ней – и заболевание силикозом.

Глава 11. Зимняя ночь

Здесь нелишне напомнить, что зима на Северном Урале бывает очень морозной и снежной. В таких экстремальных погодных условиях при сильном опьянении на улицу стараются не показываться. Да их туда никто и не пускает – за этим следят их домашние. Даже когда справляют застолья, гостей после этого оставляют на ночлег. И всё же нет-нет, да и случаются тяжёлые обморожения, а то и замерзания. Поэтому и существует неписаный, негласный закон: увидел тяжело опьяневшего человека – проводи его уж если не домой, то куда-нибудь в тёплое место.

Был зимний вечер. После смены я зашёл в профилакторий, где сытно и обильно поужинал. Кормили, как говорится, «на убой». Была при профилактории спальня, так что после работы разморённый едой труженик мог тут же обосноваться в чистой постельке и отдыхать, сколько ему заблагорассудится. После ужина я стал собираться домой. Работники профилактория стали уговаривать меня остаться и не ходить на улицу, так как там сильная пурга, да ещё с большим морозом. Но я воспротивился их уговорам. Спать мне ещё не хотелось, а просто бездельничать я не любил.

Чтобы сократить расстояние, я не пошёл по улице, а двинулся напрямик по узкой тропинке, которая протаптывалась с самого начала зимы. Так что если отступить от неё, то можно было провалиться в снег чуть ли не по пояс, а то и глубже. Различить эту тропинку в белой ночной мгле было невозможно, и передвигаться приходилось наугад. Сбиться с этой тропинки тоже было нельзя, так как ноги сразу же проваливались в глубокий снег, корректируя тем самым направление. Пурга, более похожая на сильный буран, разошлась не на шутку.

Уличное освещение, свет из окон домов – всё, что находилось недалеко слева от тропинки, теперь было плотно занавешено снежной пеленой. Я глубже натянул шапку, укрылся воротником и, низко наклоняясь, с трудом передвигал ноги, преодолевая напор стихии. От движения да после сытного ужина мне было даже жарко. А впрочем, я любил такую экстремальную погоду. Мне было даже радостно преодолевать её. Пурга очень хороша для слуха. Это настоящая зимняя симфония! Какое богатство звуков, и все натуральные, не искусственные, не созданные какими-то музыкальными инструментами!

Но вот мой слух стал различать в этой симфонии какие-то звуки, более похожие на человеческий голос. Я освободил из-под шапки одно ухо, остановился, прислушался. Да, это был человеческий голос, завывающий под стать вьюге, хотя довольно слабый. Слышался он впереди, и я медленно продолжил свой путь, стараясь не сбиться с тропинки. Я сделал несколько шагов и снова остановился. В нескольких шагах от тропинки справа находилось нечто, еле различимое в белой мгле. Именно оттуда и доносился жалобный призыв по-татарски, который я перевёл как «Помогите, спасите, погибаю!»

Я шагнул с тропинки на этот призыв и сразу же утонул по пояс в снегу. С трудом преодолев небольшое расстояние, я добрался до почти засыпанного снегом человека, который почувствовал моё приближение и перестал взывать о помощи, посчитав, что она пришла. Да, помощь действительно пришла – как оказалось, очень даже своевременно. Ещё немного – и голос, уже довольно слабый, угас бы совсем, а снег быстро заровнял, не оставив и следа. Долго я, барахтаясь в этом снежном месиве, тащил к тропинке полузамёрзшего, обезножевшего человека.

Выбравшись на тропинку, я немного постоял, соображая, что делать дальше, но ничего дельного так и не придумал. С большим трудом взвалил на спину отяжелевшее тело. Низко наклонившись, я медленно потащил его, нащупывая ногами тропинку – совершенно невидимую. Я часто останавливался, чтобы хоть немного передохнуть, не освобождаясь от ноши, так как второй раз поднять её я бы уже не смог – не было сил. Так я тащил навязавшегося на мою спину гуляку до улицы. На этой улице жили преимущественно татары, что меня радовало, так как мой «клиент» был татарином.

Он, неплохо устроившись на моей спине и отогревшись, стал что-то рассказывать по-татарски, обдавая меня ещё свежим водочным перегаром. Я втащил его в тёплый подъезд одного из таких домов барачного типа, аккуратно положил на пол. На этот шум из одной квартиры выглянула женщина. Я полюбопытствовал у неё, не их ли это жилец. Та подошла, повернула, осмотрела и заявила: «Ёк!» Я снял мокрую шапку с мокрой головы и с досадой произнёс:

– Я не знаю, что мне с ним делать.

– Нет, не надо ничего делать. Он живёт тут рядом. Я сейчас сбегаю, скажу им.

Я поблагодарил женщину за содействие, надел шапку и вышел на улицу.

Мне показалось, что стало ещё холоднее. И я, теперь уже налегке, бойко потрусил по широкой улице к своему дому.

Прошла зима, пришла весна. Как-то я шёл на работу, когда возле одного из домов какая-то женщина, указывая на меня, громко сказала:

– Это он!

Её переспросили:

– Кто это «он»?

– Кто принёс тогда зимой Хариса, чтоб тот не замёрз.

Ко мне тут же направились несколько татар, предлагая остановиться. У меня, как всегда в таких случаях, в голове пронеслось несколько мыслей, причём все настороженные. Мужики подошли почти вплотную ко мне и заговорили почти все разом:

– Эта, – они указали на женщину, – даже не узнала, кто принёс Хариса.

У меня сразу же мелькнула мысль: наверно, пьяного Хариса сначала обобрали, потом столкнули в сугроб. Я принёс Хариса, денег у Хариса не оказалось – значит, эти деньги «повисли» на мне, за что мне сейчас и придётся держать ответ. В это время к нашей беседе подключился ещё один подошедший. Он протянул мне руку и отрекомендовался:

– Харис. Зухра говорит, что это тот, который зимой….

Тут вмешалась Зухра:

– Он тогда ещё шапку снял, и я запомнила его.

Мне ничего не оставалось делать, как сознаться в своём поступке. Меня поразила резкая перемена в их настроении. Стало казаться, что они встретили самого дорогого уж если не брата, то друга.

Лезли наперебой знакомиться. Некоторые говорили, что они меня давно знают. Короче, через несколько дней я был самым дорогим гостем у них в доме. Такое гостеприимство, радушие редко где встретишь, не говоря уж об изобилии стола! Там я впервые ознакомился с татарскими национальными блюдами. Водка, как говорится, лилась рекой – наливалась по-шахтёрски в большие гранёные с ободком (как их называли, «малинковские») стаканы, причём до краёв и выпивались они сразу. Правда, потом долго, с чувством, с аппетитом закусывали. Всё же если кто за столом ослабевал, крепкие татарки, за столом не присутствовавшие, тут же подхватывали его и уводили или уносили в другую комнату, где он мог красиво лёжа догуливать.

Если он, будучи ещё не в порядке, порывался к столу, его не пускали, а на желание выпить тут же подносили стаканчик водки, но сильно разбавленный водой, как мне показалось. В начале веселья кто-то предупредил – видать, по традиции, – что за столом гость русский и чтобы все говорили по-русски. Но знавший меня гордо заявил: «Да он по– нашему понимает!». Я, чтобы подтвердить это, к месту сказал несколько фраз по-татарски. Мне даже самому показалось, что я превратился, пусть на время, в татарина!

***

Глава 12. Прощай, Северный Урал!

Прошло около четырёх лет моей трудовой (и не только) деятельности на шахте «Капитальная-2» комбината «Губахауголь». Обязательный срок отработки три года молодого специалиста уже прошёл. Я даже его как-то и не заметил. Очень уж напряжённое было это время и до некоторой степени, интересное. Но с каждым годом меня всё чаще начинало волновать, беспокоить, тревожить, интересовать: а что же дальше? Для основных местных жителей такого вопроса, пожалуй, не существовало. У них были дома, квартиры, неплохо оплачиваемая работа, семьи. Если кого– то и волновала дальнейшая жизненная перспектива, так только подрастающее поколение, да и то далеко не всегда. Были и отклонения от этого правила. Некоторые довольно взрослые люди как-то хотели изменить свою жизнь или хотя бы место работы, специальность. Вот несколько примеров.

Мой хороший приятель, трудясь на подземных работах, окончил курсы бухгалтеров, освоил в то время «чудо техники» – арифмометр «Феликс», – и когда появилась вакансия в бухгалтерии, он тут же её занял. Причём сразу как-то округлился, стал более жизнерадостным.

Другой пример. Один горнорабочий выработал подземный стаж, который равнялся десяти годам, окончил курсы шофёров и уволился из шахты, радостно сообщив своим знакомым: отработал я свой срок, остался жив – вот теперь хочу пожить по-настоящему. Но что-то у него не сработало, не получилось. В первый же свой рейс на крутом узком повороте сорвался с машиной в пропасть. Правда, его гибель подтолкнула дорожников расширить этот поворот.

Мой друг Владимир Иванович Пьянков тоже не задержался на подземных работах, так как его пригласили на работу в горком комсомола. Он часто приезжал ко мне в гости – то один, то со своими первым и вторым секретарями. Так что, уютно устроившись, ничем и никем не стесняемые, мы беседовали на разные темы, с полной откровенностью выражая свои взгляды, которые в публичном месте и не со всякими людьми высказывать было непозволительно, а то и небезопасно. Насчёт выпить да закусить у меня был полный достаток. Постоянно имелись деликатесы, которыми снабжал меня спецмагазин. У горкомовских ребят тоже был доступ в подобные магазины, но, обременённые семьями и ограниченные размерами получаемого жалованья, они не могли приобретать деликатесы в желаемом количестве.

Моё положение было не в пример – значительно лучше. Попивая рислинг под записи только что заявившего о себе барда Высоцкого, мы пророчествовали о дальнейшем пути развития, свободомыслии в прогрессивном обществе. Набив оскомину кислым рислингом, переходили на привычную водку. Ею же и венчали «расходную». Понемногу я начинал делать выводы, что люди мечтательные не вполне удовлетворялись сложившейся жизнью. Они чувствовали себя как птицы, которым подрезали крылья, – чувствовали себя несчастными, не могущими взлететь за своей мечтой…

Примерно так, скорее всего, чувствовал себя и мой друг Владимир Пьянков. От безнадёжности он даже женился, чем навсегда похоронил свою мечту стать великим режиссёром. Здесь память услужливо предлагает притчу о двух лягушках, которые попали в горшок со сметаной. Так вот, я был той лягушкой, которая не захотела сразу тонуть, и продолжал барахтаться. Впрочем, если рассуждать справедливо, то у меня было для жизни всё: квартира, хорошая работа – опасная, но интересная, – были высокий оклад, премиальные, «северные» – всё это можно было занести в плюс.

Но были и минусы, да ещё какие! Вот их перечень: запылённый воздух в самой шахте, угольная пыль в очистных забоях, добавляли свою квоту породная пыль от проходки штреков, ядовитые газы после отпалки, кислотная вода, постоянная тревога. Это всё, что касалось подземных работ непосредственно в шахте. На поверхности были свои минусы: двадцатипроцентная нехватка кислорода (как-никак это же горы), удушливый запах от химических заводов, постоянно дымящих терриконов города Губахи, а в результате – быстрое облысение, выпадение зубов, старение кожи, да и множество других негативных моментов.

Несмотря на то, что я уделял очень большое внимание самообразованию, что-то постигал через заочное обучение, всё же этого оказывалось недостаточно для продвижения к намеченной цели. К тому же натура у меня не сумеречная, а любящая солнце, а здесь я месяцами не видел не только солнца, но даже дневного света, как это почти бывало всегда зимой. По радио часто передавали про строительство на Мангышлаке – где-то на Каспии. Меня приводило в восторг обилие там солнца, где по песку было невозможно ходить босиком, чтобы не обжечь ноги. А в самом песке можно было сварить яйца – куриные, конечно.

«Вот брошу этот Север и уеду туда, на юг, на Мангышлак», – тешил я свой организм под завывание пурги за окном. Так я и жил в последнее время с этаким беспокойством в душе, ибо легкомыслием я не страдал. Да, где-то море солнца, а ещё лучше – когда море, солнце и пальмы! Да, можно бросить всё – никто и ничто меня здесь не держит. Но куда ехать? Кто и где меня ждёт? Здесь, на Северном Урале, на этой шахте я кое-что значу, меня знают, я знаю, а там я буду для всех чужой человек с улицы, без всякой «протекции». Самому же аттестовать себя «я хороший», конечно, глупо. Ехать в угольные районы, даже южные, не входило в мои планы.

Другой же специальности у меня не было. С каждым днём я всё больше и больше терзался, не находя приемлемого решения. Подстёгивал меня и пессимизм населения, так как нередки стали перебои со снабжением продовольствием, особенно мясом. Возмущение шахтёров стало массовым и открытым. Участились анекдоты про «лысую свинью хру-хру». Не отставали от них и местные руководители. Они, правда, делали всё для снабжения мясом своего населения. Так в магазинах появились оленина, лосятина, откуда-то много завезли свинины. Над татарами посмеивались: чушка будешь, ашай?

А те хоть бы что – уплетали свинину за обе щеки. Вскоре Хрущёва вытряхнули из кресла и проблемы со снабжением стали решаться. Наступила очередная весна. Стало больше солнца, но моё решение покинуть этот край созрело окончательно.

«Будь что будет», – и я стал готовиться к перемене своей жизни. Отправиться я решил налегке – кроме чемодана, с собой ничего не брать. Собранные деньги наличными и аккредитивами должны были на первое время обеспечить моё существование. Когда я брал деньги с накопительной страховки (а мне приходилось прерывать её досрочно), страховщица, пожалуй, огорчилась этим больше меня:

– Что ж вы, не могли подождать – уже меньше года оставалось?

Узнав, что я уезжаю с Урала насовсем, она в защиту оного сказала мне:

– Урал – он как отец родной. Он и приютит, и накормит, и работу даст.

Последнее для меня оказалось пророческим. На новом месте с работой мне пришлось очень помытариться. Заявление на увольнение я пока не подавал и никому об этом не говорил, но готовился по всем необходимым позициям. Объявил о перерыве своим заочным университетам, учёбу в которых я так впоследствии и не возобновил. Ещё я решил: как только получу расчёт – ни одного часа не задержусь здесь, на этой шахте!

Я, если честно признаться, очень боялся расспросов: что? где? когда? куда? Потому что и сам не знал ответов на эти вопросы. А учитывая мой сентиментальный характер, мне было тяжело даже представить разлуку навсегда с моими друзьями, с которыми я успел пережить много хорошего, а также преодолеть тяжёлые моменты в жизни. Как я ни старался, ни маскировался, но всё же полностью не смог скрыть своего настроения. И многие участливо пытались узнать, в чём дело. Что меня беспокоит: погода, здоровье, а может быть – что ещё хуже, – несчастная любовь? Я как мог успокаивал всех любопытствующих.

– Да так, что-то накатывает, сам не разберусь, не пойму никак.

Но, как всегда случается, сама судьба подтолкнула меня к решительности. Работал на шахте один молодой специалист. Я его хорошо знал, мы были даже приятелями. Дело он знал, был общительный, коммуникабельный. Как-то раз он пожаловался мне:

– Надоело бегать в начальниках смены. Если не будет повышения, я, пожалуй, уволюсь.

– А как тебе мой участок? – спросил я его. – Пошёл бы на него работать?

– Об этом я даже и не мечтаю.

– А справился, если бы назначили тебя на этот участок?

– Ну кто его знает! Во всяком случае, старался бы. А у тебя что? Перспектива на начальника шахты? – вдруг насторожился он.

– Только по приговору суда, как замена смертной казни.

Я посекретничал с Петром Ивановичем Куватовым, взяв предварительно слово о неразглашении скорого моего увольнения, и предложил ему кандидатуру моего приятеля на должность начальника своего участка. Пётр Иванович от неожиданности разволновался, но взял себя в руки и расспрашивать о моём решении не стал. Деликатный был человек.

Чтобы моё увольнение и отъезд совсем уж не выглядели как бегство, я так же по секрету предупредил секретаря комитета комсомола и некоторых комитетчиков. Когда я посчитал, что всё, что нужно и необходимо, я приготовил, то сразу же отнёс в отдел кадров заявление об увольнении. Чтобы избежать ажиотажа, я улучил момент, когда начальник отдела кадров была одна, и попросил освободить меня по собственному желанию, что было указано в заявлении, без лишней шумихи и огласки. Но всё равно, несмотря на мои старания скрыть моё увольнение, шахта «загудела».

Шахта была большая, и каждый день с неё увольнялись и принимались на работу люди, но всё это происходило малозаметно. Я же из-за своей бурной деятельности стал широко известен и донельзя популярен. Ну прямо как известный артист – даже самому часто было неловко от этого! А тут, узнав, что я покидаю их, мне и совсем проходу не давали нигде! Со всех сторон сыпались предложения, советы: надо бы взять отпуск на несколько месяцев, съездить на юг, отдохнуть как следует… Иные даже припугивали: у нас тут один уволился, Васька Корнеев – да ты его, наверно, знаешь, – пожил там немного, на работу даже устроился, а через некоторое время вернулся сюда назад. «Нет, – говорит, – ребята, не смог я там. Всё как-то не так, не по мне, люди там какие-то совсем другие».

Любезные же мне люди моего участка больше молчали, хмурились, да я и сам чувствовал себя перед ними виноватым. Так что испить горькую чашу расставания мне пришлось сполна. Как я ни старался, чтобы моё увольнение прошло как можно незаметнее, – не получилось. А обрекать сам отъезд на массовые проводы – этого я даже представить не хотел! А если бы даже и захотел, то не смог бы. Поэтому, как только я получил расчёт, то сразу же, не заходя в свою бывшую квартиру, поехал на вокзал, где меня ждал мой чемодан, который я отвёз туда накануне вечером.

Короче, действовал «аки тать в нощи». Билет я взял до Москвы. Осмотрюсь там, придумаю, куда двигаться дальше. А поскольку вокзал был далековато от шахты, то знакомых я там не встретил и, устроившись в тёмном уголке зала ожидания, стал ожидать свой поезд. Никогда в жизни у меня не было такого тяжёлого расставания. Само по себе, даже фраза «расстаёмся навсегда» несёт в себе некую обречённость. Правда, никакого уныния не было и в помине. Было только подтверждение решения: так надо. Вот объявили посадку. Я подхватил свой чемодан, вышел на перрон, вошёл в вагон, отыскал своё место и удобно устроился возле окна.

Пассажиров в вагоне было немного, а в купе я был совершенно один. Поезд стоял недолго и быстро тронулся в путь, который здесь, в горах, изобиловал уклонами, закруглениями, поворотами, отчего скорость была невелика. Дорога сопровождалась постоянными толчками, лязгом буферов, скрипом колёс об рельсы. Всё это мешало мне думать, что было весьма кстати, так как думать ни о чём не хотелось. Сказать последнее «прощай, Урал» было ещё довольно рано – пока я ещё находился в самом его чреве. Пассажиры, хотя и немногочисленные, уже почувствовали свободу, а за свободу всегда нелишне, не грешно поднять стаканчик!

Поезд, в котором я ехал, был как бы местный и шёл только до Узловой станции. Но мой вагон прицеплялся к составу поезда, который шёл уже до Москвы, так что пересадка мне не грозила. Я мог спокойно на несколько суток располагаться как дома. Несколько раз меня приглашали присоединиться к образовавшейся компании, и с каждым разом всё настойчивее. Но узнав, что они едут только до Узловой, а некоторые чуть дальше, я игнорировал их приглашения, оберегая свою независимость тем, что мне ехать до Москвы. А это значит, что они мне не ровня. К тому же (что редко со мной бывало) мне не хотелось ни пить, ни есть. От нечего делать стали складываться пошленькие стихи:

Под стук колёс, вагона скрип Мой взгляд без слёз к стеклу прилип. Столбы мельчат и провода, И сизый дым – всё ерунда. Прощай, Северный Урал!

***

Глава 13. Центральная Россия

«Ах, какая ты, Москва, красавица»! – с лёгким акцентом пел румынский певец. Под эту песню я и проснулся в комнате отдыха для транзитных пассажиров на одном из московских вокзалов. Привычка просыпаться заблаговременно очень полезна. Она позволяет – хотя бы мысленно – составить некий предварительный план, чтобы наиболее рационально распределить своё время на ближайший период дня с учётом ситуативной коррекции. Так что, не тратя времени, я начал действовать. Уже поздним вечером, прилично уставший, в той же комнате отдыха, на той же кровати, заправленной постельным бельём с меткой МПС, я итожил результаты своих разведывательных данных.

С самого начала я отказался от всевозможных зазывал на экскурсии, так как в данный момент считал это занятие весьма праздным и оттого бесполезным. Если доведётся стать жителем Москвы – тогда другое дело: можно знакомиться с театрами, музеями, галереями и прочими культурными достопримечательностями. А пока что начну по порядку.

Пункт первый. Можно ли устроиться в Москве на работу? Ответ категорический: лично мне в данный момент никак нельзя. На наивно дилетантский вопрос «а почему?» – насмешливый ответ: «а по кочану – нет московской прописки».

Потом выяснилось, что если бы даже свершилось чудо и в моём паспорте появилась московская прописка, то и тут с моей специальностью «Подземная разработка угольных месторождений» найти место было бы практически невозможно. Огромная россыпь всевозможных министерств и ведомств сама следила за подбором кадров, пополняя свой спрос за счёт настойчивых предложений от неистощимого многообразия разно– профильных учебных заведений. Так что, ознакомившись с московской кухней в московских ресторациях, наслушавшись анекдотов от застольных собеседников, я принял решение: долее не тратить деньги и время и продолжить свой путь далее на запад, в места моей малой Родины и оттого мне более близкие.

А ЧТО ДАЛЬШЕ?

А что дальше? После непродолжительных восторгов от непродолжительных встреч с родными и знакомыми сразу понимаешь, что ты уже теперь здесь просто гость. А как гласит ненавязчивая пословица, гость хорош три дня. По трудовому законодательству существовало правило о непрерывном трудовом стаже. Так что в течение месяца, чтобы этот стаж не прерывался, я должен был устроиться на работу. Вот именно эти заботы и потянули меня на дно – на дно реальности, где основным стимулом жизни был вульгарный кусок хлеба.

Уж что-что, а быть нахлебником у кого бы то ни было я не собирался, так как это противоречило моим жизненным принципам и чувству собственного достоинства. Время переезда и небольшой отдых уже съели часть моего месячного промежутка, а полная неопределённость в трудоустройстве не позволяла расслабляться долее. К тому же и средства мои таяли даже быстрее, чем вешний снег. И вот я уже брожу по тихим улочкам города, с которого я в своё время пытался начать свою жизнь горожанина.

Было несколько безуспешных попыток трудоустроиться, где мне бесцеремонно дали понять, что должности по моей специальности у них нет, а на рабочие специальности «дипломированных» брать запрещается. И вообще, «с улицы» – нужно понимать, без протекции – они людей не берут. И так бродил я несколько дней, перекусывая по пути в местах общепита и стараясь не слишком обременять своих родственников ночлегом. Однажды мой взгляд встретил вывеску «Горком партии» и рядом – «Горком комсомола». О, как я раньше об этом не подумал! Ведь здесь как раз и могут мне помочь!

Повеселев, я вошёл в здание, где меня тут же остановил вопрос:

– А вы куда?

– В горком комсомола.

– А вы к кому? У вас пропуск есть?

Пропуска у меня не было. Сговорились на том, что мне выдали разовый пропуск по предъявлению комсомольского билета.

– Я смотрю, строго у вас здесь! – заискивающе пошутил я.

– Таков порядок, – одёрнули меня. – Горком комсомола на третьем этаже.

Свой визит я решил начать с инструктора по делам молодёжи.

Выслушав меня, хозяин кабинета, очень коммуникабельный, и то стушевался – видимо, моя проблема его сильно напрягла своей непривычностью и неожиданностью. Он поднял трубку телефона, повторно нажал на рычажок, потом, встав из-за стола, вышел из кабинета, бросив: «Я сейчас». Мне не было дела, куда он сходил – в туалет или посовещаться, – но он очень быстро вернулся.

– Идём, – и мы пошли по коридору на территорию горкома партии. Там походили, пока не уткнулись в дверь, на которой была табличка: «Секретарь промышленности Жеребин».

– Вот этот товарищ, про которого я вам сейчас говорил, – отрекомендовал меня инструктор. Тут у него «гора свалилась с плеч», и он вышел.

Пригласив меня присесть, Жеребин предложил мне прояснить ситуацию.

Я в нескольких словах рассказал о проблемах с трудоустройством. На что Жеребин с долей ехидства посетовал, что в городе пока нет ни одной угольной шахты, а то я сразу получил бы хорошее место! Но так как безвыходных положений не бывает, в сложившейся обстановке мне всё– таки можно помочь. Он посмотрел на телефонный справочник на своём столе, набрал один из его номеров и всё очень быстро устроил. То есть дал подвижку моего трудоустройства.

Он начертал на листке блокнота, который потом вырвал и подал мне, несколько слов и расписался. На оборотной стороне написал адрес, по которому я и направился. Резидентура моей будущей работы называлась «Карьероуправление». «Ого! – подумал я благосклонно, – так вот где начнётся моя карьера!»

Это «Карьероуправление» было не в самом городе, а в области, куда я добрался рейсовым автобусом. Переполненный надеждой на лучезарное будущее, я рванулся в кабинет начальника «Карьероуправления», где мой пыл сразу же притушила секретарша:

– Начальник сейчас занят, к нему сейчас нельзя. Что вы хотите? Вы по какому вопросу?

Я показал ей листок с начертаниями от Жеребина – это её сразу как-то расположило к моей персоне.

– Одну минуточку.

И действительно, через минуточку я уже разговаривал с начальником «Карьероуправления».

Видать, Жеребин для них кое-чего значил, а может, и не кое-что. Задав мне несколько вопросов, начальник «Карьероупавления» вызвал начальника отдела кадров:

– Что у нас сейчас есть на данный момент?

– Пока ничего нет. Все ставки заняты. Вот, правда, на карьере, – она назвала номер, – увольняется горный мастер.

– Ну что ж, – сказал начальник «Карьероуправления», – на первый случай, вот, пожалуй, только это можно предложить.

Я, недолго думая, согласился на это безальтернативное в моём положении предложение. Меня быстро оформили, дали направление и адрес. Когда я поинтересовался, каким рейсовым автобусом смогу воспользоваться, чтобы добраться до моего места работы, мне объяснили с долей садизма и злорадства: туда можно добраться только на попутной машине. Но, видя мою растерянность, попытались немного смягчить видимый для меня удар: туда попутки часто ходят.

Так я ещё удалился от города на приличное расстояние.

Водитель попутной машины указал мне на временное здание:

– Вон там их начальство.

Я зашёл в бытовку, где в полумраке курили несколько человек. За столом у телефона сидел, видимо, начальник. Я протянул ему направление и сказал:

– Мне кажется, это к вам.

– Да, ко мне. Мне по поводу тебя уже звонили, – он приказал одному из сидевших: – Иди заводи, сейчас поедем. – А мне сказал: – отвезу тебя на твоё место работы.

– А это ещё куда? – нервно переспросил я.

– Да тут недалеко, – потом прояснил мне ситуацию. – Я начальник здесь. У меня в подчинении пять карьеров. Вот на одном из них ты и будешь работать горным мастером. Я тебя туда сейчас и отвезу – познакомлю.

Фамилия моего начальника была Слепцов, хотя видел он изрядно, то есть нормально. А вот правой руки у него не было совсем, от самого плеча.

Пока мы ехали, Слепцов знакомил меня:

– Дорога к карьеру хорошая, грейдер называется. Без этого нельзя: продукцию постоянно нужно вывозить.

По пути кое-где встречались небольшие чёрно-серые деревеньки. Какой-то средневековой безысходностью веяло от этих мест. Был уже конец лета. Когда мы приехали, наступил вечер, смена закончилась, так как постепенно стихал шум агрегатов.

– Собери людей, – приказал Слепцов какой-то женщине.

Все собрались в бытовке, расселись по скамейкам, и Слепцов представил меня работавшим в этом карьере. Коллектив пялил на меня глаза, как пролетарий на буржуазию, так как одет я был, по их мнению, слишком легкомысленно для их общества и этой обстановки.

После этой «летучки» я легонько тронул Слепцова за рукав. Он обернулся:

– Что ещё?

– А жить-то мне где? – чуть ли не промямлил я, стараясь не показаться навязчивым из-за своей наивности. Кажется, этот вопрос застал Слепцова врасплох – он об этом даже не подумал.

– Тоня, Антонина, – позвал он женщину, собиравшую людей на собрание, которая тоже оказалась горным мастером в этом карьере. – Его, – он указал на меня, – нужно устроить на квартиру к кому-нибудь.

Антонина с готовностью тут же согласилась:

– Это мы сейчас устроим!

Слепцов быстро юркнул в машину, шофёр дал по газам, и начальник пяти карьеров укатил. Антонина довольно кратко обрисовала ситуацию. Здесь, в зоне карьера, кроме нескольких бытовок, других помещений нет. Все работающие в карьере живут недалеко – в посёлке, в своих домах, как и её родственница, которая тоже работала здесь, в карьере, а сейчас уже на пенсии. Живёт она со своей столетней старухой-матерью, так что место в доме есть. И если я не возражаю, то могу остановиться у неё на квартире.

Так как выбор у меня был чрезвычайно ничтожен, я вынужден был согласиться.

Всё это объясняла мне Антонина, пока мы ехали на рабочем автобусе от карьера до посёлка при живейшем участии остальных пассажиров. Беседа происходила вроде бы как в семейном кругу.

– Я вот тут тебе, Дуська, квартиранта привела. Его прислали на карьер мастером, – поздоровавшись со своей родственницей, аттестовала меня Антонина моей будущей квартирной хозяйке.

Не смея долее задерживаться, Антонина откланялась. Обговорили условия. За угол с фанерной перегородкой была назначена сумма, на которую я согласился.

Цена оказалась довольно приемлемой, даже небольшой, хотя я даже приблизительно не знал размера своего будущего жалованья. Ещё мне предложили за определённую доплату здесь же столоваться. На что я тоже согласился, так как получил разъяснения, что других источников поддержания сил организма в посёлке не предусмотрено вульгарным общепитом. Я отсчитал оговоренную сумму и протянул деньги, на что квартирная хозяйка даже смутилась:

– Да это потом, когда поживёшь, с получки и отдашь.

– Берите, берите, я люблю вперёд платить, чтобы не было сомнения, – галантно расшаркался я.

Когда я впоследствии ознакомился с обстановкой, то понял, что вёл себя весьма карикатурно – очень уж это не соответствовало местным обычаям. На «вы» здесь никто ни к кому не обращался, если это не было обращением к толпе. Мало того – обращались друг к другу по именам уменьшительным, как им казалось, приятельским, невзирая на должность, возраст и пол, если только возраст был не запредельно старческим. Тогда совсем отбрасывались всякие имена и обращались: «ты, дед», или «ты, бабка», а так – Васька, Тонька, Нюрка, Ванька, Манька… Всех вполне устраивало такое упрощение нравов.

Приятно было узнать, что оный посёлок одновременно является железнодорожной станцией, с которой можно было добраться до города на пригородном поезде.

Так итожил я своё положение в нанятом углу за фанерной перегородкой. Нет, я не сокрушался, не тосковал по покинутой мной отдельной двухкомнатной квартире, по налаженной работе участка, где я был начальником, где меня уважали, – всё это осталось там, в прошлом. Хотя не прошло и месяца, как я весь был в этом прошлом. Сейчас в моём сознании доминировало любопытство: интересно, что и как будет сейчас и потом. И как это будет, и будет ли? Цель моей жизни осталась прежней, неизменной: стать литератором.

А для этого как раз и нужны такие вот жизненные перипетии, драмы, лишь бы не трагедии, которые я не очень жаловал, но в то же время от которых в этой жизни уйти невозможно. Только их квота бывает чуть меньше, чуть больше. Три основы для жизнедеятельности были налицо: работа, место для пребывания и питания, для сил восстановления. Непосредственность в общении аборигенов меня мало смущала. В этой наивности было что-то трогательное, простодушное. Горделивость, заносчивость презирались, над высокомерием насмехались. Упавшего поднимали и помогали ему. Цивилизацию принимали небольшими порциями, привнося в свой уклад, долго примериваясь.

***

Глава 14. Карьерная работа

Утром я уже собрался и даже успел позавтракать жареной картошкой с салом. С улицы послышался гудок машины.

– Это за тобой машина, – прокомментировала Евдокия Матвеевна, моя квартирная хозяйка. Так я стал обращаться к ней. Хотя она предлагала мне называть её «тётя Дуся». В небольшом автобусе, куда я протиснулся, было полно народа. Это как раз и была моя смена. Всего же карьер работал в две смены с двумя выходными днями – в субботу и воскресенье. Антонина работала во вторую смену. Потом мы менялись с ней, и так каждую неделю. Лето заканчивалось, но дождей пока не было, так что и грязи, свойственной этому времени года, тоже не было.

Рабочие уже знали обо мне как о новом их горном мастере и только лишь для того, чтобы поддержать разговор просто так, от нечего делать, спрашивали кое-что. Доехали быстро. В небольшом зале бытовки стояли три стола. Один большой – общий – и два поменьше – для мастеров. Мне указали на один из них. Это стол нашего мастера. На стене над столом была прикреплена табличка: «Мастер такой-то». На неё сразу же указали, посоветовали сменить на «свою», что я незамедлительно исполнил. Этим я как бы представился им, своим сотрудникам, как я их и назвал, что им немного польстило.

Обращаться ко мне они стали так, как у них принято, – на «ты», – правда, сделали снисхождение: не стали обращаться по имени, а только по отчеству. Поскольку оно у меня было очень ходовое, легко произносимое, то и выглядело это достаточно корректно. Так что после непритязательного знакомства все разошлись по своим местам. Машинисты включили свои агрегаты, учётчики стали учитывать готовую продукцию и отпускать её потребителям, кладовщики – принимать её на свои склады. Я порылся в ящиках стола, ознакомился с их содержимым, с журналами, с прочей документацией, совершенно несложной и понятной.

На площадку перед бытовкой стали подъезжать машины различных автохозяйств или автобаз. В основном это были самосвалы. Часть этих самосвалов вывозила из карьера от экскаватора на переработку, сортировку природную смесь, состоящую из песка, гравия, разноразмерных валунов, остальные же отвозили уже готовую продукцию на склад, а то и прямо в свои строительные организации. Нужда в продукции карьера была весьма великой в народном хозяйстве, в градостроительстве, в дорожном строительстве – в общем, много где.

Уголь, в добыче которого я принимал участие до сих пор, назывался «хлеб промышленности». Как обозначить на плакате продукцию карьеров, пока, видимо, никто не задумывался – во всяком случае, я с этим не был знаком, так что появилась некая возможность для творчества.

Я перебрал несколько вариантов, в том числе «сало», «мясо промышленности», но всё это звучало как-то неубедительно. Да и водители самосвалов постоянно меня отвлекали, то знакомясь со мной, то протягивая путёвки для их отметки. С путевым листом мне протягивали талоны, выполненные на коричневой обёрточной бумаге, где было напечатано: «песок», «гравий различных фракций», «щебень», и всё это в кубометрах. Я отрывал талоны от листов, которые мне протягивал шофёр, как раз на количество рейсов, а остальные возвращал водителю. Тот забирал свои талоны как-то недовольно.

Не вдруг я понял, в чём здесь дело. Точнее, я понял всё, когда писал отчёт о работе за месяц. Правда, я проработал не весь месяц, а только его последнюю декаду, но план с треском не выполнил. Зато уж Антонина выдала чуть ли не двойной месячный план. Все эти показатели вывешивались на стене, на доске показателей. Всегда привыкший ходить в передовиках, я был немало задет таким положением. Заметил, что рабочие моей смены тоже стали недоумевать: в чём дело?

Сконцентрировав всё своё внимание, я стал предельно внимательно наблюдать за поведением окружавших меня людей. Заметил косившиеся на меня подозрительные взгляды, перешёптывание. Как я узнал впоследствии, некоторые стали меня подозревать как засланного определёнными службами для вскрытия всевозможных злоупотреблений. Не один раз натыкался я на шофёров, которые ждали Антонину, хотя путёвку я им отметил. И на мой немой вопрос «в чём дело» они отмалчивались, даже отворачивались. Хорошо, что всё это продолжалось не так долго.

Как-то зашёл ко мне попрощаться бывший мастер, на место которого я поступил. В бытовке как раз никого не было. Мы с ним познакомились, разговорились. Прежде чем попрощаться, он мне пожаловался: ему здесь всё так опротивело и надоело, что он завербовался куда-то в Сибирь, уже получил подъёмные и на днях покидает опротивевший во всех отношениях посёлок. Я рассказал ему о себе – откуда я, как и что. Он как зачарованный выслушал меня, будто бы я ему рассказал ему о каком-то эльдорадо, где я был баловнем судьбы, которая за что-то от меня отвернулась, – и вот я в наказание здесь. Он мельком взглянул на доску показателей, потом на меня и спросил: «А это что такое?».

Я ответил, что затрудняюсь что-либо конкретно сказать, так как сам ничего не понимаю.

Он задал мне несколько наводящих вопросов, и понял:

– Тебе водила протягивает путёвку…

– Да, протягивает.

– Протягивает тебе талоны.

– Да, протягивает.

– Что ты с этими талонами делаешь?

– Беру сколько надо, а остальные отдаю обратно.

– Простота хуже воровства, – заметил мой предшественник и кратко и доходчиво объяснил мне всю ситуацию: – Талоны нужно забирать все, а на количество этих талонов ставить в путёвке количество рейсов – «возов», как они называют. У водилы от количества рейсов зависит зарплата, а у тебя от сданных талонов – план.

– Так вот оно в чём дело!

Вспомнил репризу Тарапуньки и Штепселя, «что в Москве не будет лет пять снега, так как его шофера вывезли за один год», – гадко всё это! Так уж здесь повелось, и не мне здесь это исправлять.

Мне, разумеется, откажут от места за невыполнение плана, ну а Антонину, которая исправила положение дел за меня, хоть поощряй наградой!

Был уже конец смены. Подошёл шофёр, протянул путёвку, положил талоны, посмотрел на меня, как солдат на вошь. Я начал заполнять путевой лист, дошёл до количества рейсов, пересчитал все талоны на листе и поставил нужное количество рейсов, расписался, талоны смахнул в ящик стола. Надо было видеть, как просветлело лицо этого трудяги!

Он что-то шепнул стоявшим у стола Антонины товарищам, и те, как-то вздрогнув, посмотрели в мою сторону. Потом начали подходить по одному, доставая из загашников талоны, которыми даже жадная Антонина пресытилась. Перекормили они её! Ведь и за двойное перевыполнение плана Тоньку, как звали её рабочие, могут крепко пугануть. Она за место своё очень держалась, так как «академий не кончала», а со своими семью классами работала учётчицей, и работала так долго, что за неимением квалифицированных кандидатур её назначили на должность горного мастера. Вот и проявилась её подлая сущность по отношению к своему коллеге. Зная положение дел, она даже не обмолвилась намёком!

В следующем месяце моя смена план выполнила, перевыполнила и вышла в лидеры по карьеру. Мои сотрудники взбодрились. Шоферня уже не стеснялась в выражениях по отношению к Антонине: а баба! Лучше дело иметь с мужиком – всегда проще договориться.

Оказалось, что на этой работе ещё много незадействованных лазеек для улучшения показателей, которые открылись моему свежему взгляду и не носили вопиющей безалаберности в системе: ты мне – я тебе.

***

Глава 15. Адаптация

Моя смена состояла из сотрудников примерно моего возраста, так что не составляло большого труда найти с ними общий язык, а впоследствии стать не только их начальником, но и безоговорочно признанным лидером. Да и я во многих из них находил черты неординарные и даже симпатичные. Вот, например, была среди них машинистка сортировочного агрегата, которую все, как здесь и было принято, называли Людкой. Все девичьи внешние прелести были при ней, но по своему характеру дружила она только с ребятами. Где гуляет компания ребят – там и Людка не отстаёт от них, покуривает, но полностью отказывается от выпивок, да так категорически, что ей даже и не предлагают.

Также Людка полностью отвергает какие бы то ни было поползновения к приставанию с любезностями. Она для всех просто хороший товарищ и друг. Да и по одежде её не отличить от ребят – так же одевается. Во время работы она не курит, не отдыхает, очень сосредоточенна, внимательна. Когда случается небольшой перерыв, приносит мне талоны на отгруженную продукцию и как гонорар получает от меня сигарету. Так что вместе посидим, покурим.

На камнедробилке работал машинистом Мишка – парень старательный, ответственный. Поступают на камнедробилку валуны определённой фракции, и Мишка спокойно их молотит, превращая в щебень.

Но вот вывалился валун неподобающе большой фракции. Мишка тут же останавливает свой агрегат, смотрит на это явление и тут же раздаётся протяжное «ай, ё…», после чего следует нецензурная лексика. Оценив таким образом возможности своего дробильного агрегата, Мишка точно решает, посылать этот валун в челюсти агрегата или откатить в сторону. В это время он очень сосредоточен: включает агрегат, камень медленно ползёт в грозные клацающие челюсти, грохот, хруст, был камень – стал щебень. У Мишки нервы крепкие, он тут же забывает об инциденте, тут же успокаивается, как ни в чём не бывало.

К карьерной технике – к экскаваторам, бульдозерам и прочему техническому оснащению, агрегатам, транспортёрам – я имел отношение опосредованное. Всё это относилось к заботам механиков. Я только следил за техникой безопасности да начислял им зарплату. Кому и сколько, особенно думать не приходилось. Здесь уже были давно отработанные коэффициенты, тарифы, стандарты. А так как в округе работы было очень мало, то люди держались за свои рабочие места и установившаяся зарплата всех устраивала. Прошло немного времени, и меня, как более квалифицированного, признали ответственным по карьеру.

Меня вызывали на совещания, где я один отчитывался за весь карьер, за обе его смены. Тонька безропотно приняла моё начальственное превосходство, хотя я его ни в чём не выказывал. Она вела себя приниженно, что было противно, так как это происходило на глазах у всех.

В выходные дни я, пользуясь пригородным поездом, ездил в город, где сестра с мужем были мне очень рады. Сестра, естественно, по– родственному, а для её мужа это была баня с выпивкой.

Вещи на квартире у меня были только самые необходимые, да ещё семиструнная гитара, бренчать на которой я научился ещё в студенческие годы.

Квартирная хозяйка льстила мне: я ничего так не люблю и не уважаю, как когда кто-нибудь поёт! Мой угол за перегородкой иногда навещала Людка, используя случай покурить. К тому же она оказалась племянницей моей квартирной хозяйки, которая примитивно разжигала мой интерес к Людке. Она как бы мимоходом, как бы между делом рассказывала, как бабы в бане любуются Людкой: вот это девка – всё при ней!

Было и ещё одно явление. В мой закуток приходила другая племянница квартирной хозяйки, которая была к тому же родной дочерью Тоньки.

Она ещё училась в старшем классе, причём училась, по некоторым отзывам, довольно неуспешно. Отзывалась на имя Ольга. Она заходила в мою загородку, садилась на большой сундук, который стоял возле кровати, и могла молча сидеть часами, изредка поглядывая на меня каким-то томным взглядом. Людке, как мне казалось, не нравились ни моя гитара, ни моё пение, а вот Ольга, скорее всего, относилась к этому с некоторым участием. На мои романсы со слезой чувствительно реагировала вздохами. Была уже осень, прохладно, и Ольга приходила в модной куртке. Она садилась на сундук, не снимая эту куртку, – видно, для того, чтобы я налюбовался её красивой курткой.

Проходило время, достаточное для того, чтобы я всё это оценил, – тогда Ольга снимала её и оставалась в кофте, тоже очень красивой и модной. При этом она, немного смущаясь, розовела, но в то же время кокетливо приосанивалась.

Уже давно стояла осень, когда я однажды приехал со второй смены и в сенях застал хозяйку, которая только что откуда-то вернулась. Она, запыхавшаяся, показала на ведро: вот, еле дотащила. Ведро было полно с верхом свёклой или, как её здесь называют, бураками.

Я что-то пробормотал насчёт щей-борщей, но она мне тут же возразила: какие там щи-борщи, это для самогонки!

Проходя на станцию возле железнодорожных путей, я и сам заметил огромные бурты свёклы и картофеля. Оказалось, что в этой округе помимо многочисленных карьеров денно и нощно трудятся несколько спиртзаводов. А эти огромные бурты свёклы и картошки – не что иное, как сырьё для этих спиртзаводов. Сырьё это – перемороженное, перемешанное с грязью, – сгребалось бульдозерами в кучу, а экскаваторами грузилось на самосвалы и увозилось для изготовления сладострастного живительного напитка.

После случая с квартирной хозяйкой, с её ведром со свеклой, её тяжёлой ношей я столкнулся с этой же проблемой, можно сказать, случайно на работе уже во вторую смену. Ко мне шепотком обратились несколько рабочих вместе с шофёром автобуса. Они попросили меня, чтобы я отпустил их на короткое время. На мой вопрос «Куда? Не банк ли грабить?» они признались: «Да нет, бураков для дома набрать».

– На самогонку, значит, – насмешничал я. Я знал, что агрегаты простаивать не будут, работа будет идти – там у них полная взаимозаменяемость, когда им это надо. Разумеется, я разрешил и отпустил их.

Когда они собрались уходить, я, как бы невзначай, попросил их, если можно, привезти свёклы и моей квартирной хозяйке. И они под покровом темноты «ушли на дело».

После работы я вернулся домой. Евдокия Матвеевна уже убирала привезённые ей бурачки. Увидев меня, она смахнула слезу счастья: «Ну, теперь нам самогонки надолго хватит, а то к Покрову дочка приедет с мужем, с внучком – придётся гостей зазывать». Даже мне стало радостно от её радости.

***

Глава 16. Зимний коэффициент трудности

Вот и пришла она, матушка-зима – лихо расправилась с грязью, превратив её в бетонное покрытие, а потом и совсем прикрыла это безобразие стерильно белым толстым слоем снега. Народ максимально возможно утеплился. Первые месяцы моего пребывания в карьере меня как-то радовали: не нужно было спускаться в шахту, в глубокое подземелье, после чего необходимо было тщательно мыться в бане. Не было нужды переодеваться в спецодежду, таскать на себе тяжёлую амуницию: аккумулятор со светильником, самоспасатель, интерферометр. При моей теперешней работе нужды в этом не было.

Но зимние холода внесли некоторые негативы. В шахтном подземелье «зимой и летом одним цветом», то есть температура всегда постоянная, положительная. На бульдозерах сменили ножи на зимние – для большего захвата снега при расчистке.

Как-то раз после очень сильного снегопада в бытовку ввалился бульдозерист. Он когда-то «тянул срок» и там выучился на бульдозериста. А так как время уже прошло и он на воле зарекомендовал себя положительно, то не стеснялся иногда щегольнуть этим и употребить лагерный сленг. Потирая руки, он обратился ко мне: «Отпусти, начальник, на дело – будет спиртик».

Здесь, вокруг деревеньки, жители которой работают на спиртзаводах, понаделали в своих домах бетонные ямы, куда завозят и сливают после выпарки спирта барду, которой они кормят своих свиней. Сейчас путь к этим бетонным ямам перекрыт снегом. Расчищать вручную трудно, долго, трудоёмко – поэтому жители, заслышав рёв бульдозера на их улице, выскакивают из своих домов и нанимают технику для расчистки. Оплата по тарифу: поллитровая бутылка спирта. И не просто спирта, а ректификата. Бульдозерист – человек ушлый, он в этом разбирается. Не дай бог его провести, подсунуть спирт низкого качества! Он потом твой дом будет объезжать стороной, не обращая внимания ни на какие уговоры!

– Что ж, дело общественно полезное, – и я дал разрешение, за что и получил вознаграждение в виде нескольких бутылок спирта ректификата. Меня не мучила жаба зависти и жадности, представляя, сколько бутылок такого спирта собирается под обширным сиденьем бульдозериста. Это его «гешефт» или бизнес – я всегда уважал в людях дух предпринимательства.

Был в эту зиму и ещё один очень интересный случай. Транспортировали готовую продукцию от карьера до строительно-дорожных организаций, предприятий в основном на самосвалах, основу которых составляли большегрузные самосвалы марки «МАЗ». Двигатели их работали на солярке, но иногда казалось, что они работают на топочном мазуте, – такой они извергали чад; густые хлопья окутывали дорогу, и вскоре белоснежный пейзаж покрывался чёрной копотью. Как говорится, ни в какой буран не заблудишься! Наш народ всегда любит новости, новенькое, но ещё не факт, примет ли он это новенькое. А то сначала это новое так «размажет», раскритикует, прежде чем принять и освоить.

Во всяком случае, так было в этот раз. Прислали друзья-чехи свои большегрузные самосвалы марки «Татра». Для работы на них отобрали достаточно опытных, но преимущественно молодых водителей. Самым непривычным в этих «татрах» было воздушное охлаждение вместо привычных радиаторов с водяным охлаждением. В итоге получилось то, что водители этих новых «татр» стали наперебой жаловаться на перегрев моторов. Начальство указало на этот недостаток производителю, и тот немедленно отреагировал.

Как-то в зимний морозный день к бытовке подкатил небольшой легковой автомобиль яркого небесно-голубого цвета. Примерно такого же цвета был комбинезон, облегавший фигуру молодой женщины, которая легко выпорхнула из этого автомобильчика, казавшегося особенно крохотным по сравнению с огромными МАЗами, а теперь уже и с «татрами». Я в это время общался с водителями этих монстров, когда женщина с лёгким акцентом обратилась к нам:

– Скажите, пожалуйста, кто из вас работает на этой машине? – и она указала на «татру».

Я представил ей молодого шофёра, водителя этой машины. Женщина представилась инструктором завода-изготовителя и спросила, какие имеются претензии, жалобы к работе этой машины. Шофёр, как и ожидалось, в свою очередь, назвал: мотор сильно греется, воздушное охлаждение не справляется…

– Это мы сейчас проверим, – даже как-то радостно произнесла женщина– инструктор.

– Пойдём.

Дальнейшее узнали из рассказа молодого водителя, которого прокатила на его собственной машине инструктор завода-изготовителя этой машины.

«“Я поведу машину сама, – сказала она мне и уселась на водительское сиденье. – Показывай, куда ехать”.

Мы стали под погрузку. Я протянул насыпщику талон на щебень. Он отгрузил кубометры, указанные в талоне, – как раз постольку мы и возили в этих машинах. “Всё, можно ехать”, – сказал я.

Она посмотрела на указатель тоннажа и приказала: “Грузите ещё!”. Я снова протянул другой талон насыпщику. Тот выпустил в кузов ещё порцию щебня. Женщина, внимательно смотревшая на указатель тоннажа, даже прикрикнула: “Ещё грузи!”. Добавили ещё порцию.

“Что вы грузите какими-то кошачьими порциями? Ладно, пока хватит. Поехали!”

И тут началось. Обычно МАЗы, получив нагрузку, долго окутывают чёрным облаком пункт погрузки, потом с неистовым рёвом медленно сдвигаются с места и так же из последних сил выбираются на дорогу, где, мало прибавив скорости, так и ползут по дороге длинной вереницей, друг за другом. Здесь же было совсем по-другому. Без всякой раскачки, без излишнего рёва и гари “татра” легко и быстро ушла из-под погрузки, быстро вынеслась на дорогу и без всякого видимого напряжения понеслась вперёд. Очень быстро мы нагнали длинный караван МАЗов. Зимняя дорога после обильных снегопадов имела с двух сторон высокие валы от расчищаемого снега.

Женщина-инструктор, не доезжая до этой тягомотной колонны, резко свернула вправо, пробила, словно грудью, высокий вал спрессованного снега и по ровной снежной целине, которая оказалась не такой уж и глубокой, на огромной скорости обошла эту колонну и в очередной раз, пробившись через снежный вал, вышла на дорогу. Быстро разгрузились и вернулись обратно в карьер.

“Tеперь проверяй мотор”, – приказала женщина-инструктор. Я проверил. Мотор был ледяной». Всё это рассказал бледный после такого рейса молодой шофёр.

***

Глава 17. Предвесенние томления

Февральские снежные заносы, да и мартовские, мало в чём им уступавшие, довели до того, что работы в карьере пришлось приостановить. Правда, дело было не только в этом. В тот период практически сократились дорожно-строительные работы, да и общее строительство связано с сезоном года. Климат есть климат, погода есть погода. Рабочие были отправлены в вынужденный оплачиваемый отпуск. На территории карьера оставались только сторожа. Я был назначен на весь этот период ответственным дежурным. В моём распоряжении был автобус, на котором я посещал объекты, когда мне заблагорассудится, с целью проверки и контроля.

Но там были люди ответственные, и они ненавязчиво предлагали мне не беспокоиться, отдыхать. Как-то шофёр автобуса проинформировал меня, что на станцию приезжает вагон-лавка, заведующий которой был кумом шофёра. Я полюбопытствовал: а что имеется в этом вагоне-лавке? От него получил ответ, от которого у меня чуть слюни не потекли. Постоянное моё меню составляли картофельные супы со свининой или жареная картошка с салом. А тут, в этом вагоне-лавке, – всевозможные деликатесные консервы, разнообразные напитки! Соблазн был так велик, что я не колеблясь согласился посетить этот вагон-лавку – разумеется, эксклюзивно, когда там не будет массовых покупателей.

Фактически всё так и получилось. Кум шофёра был очень рад нашему приходу. Правда, в его заведении было так холодно, что хоть волков гоняй. Электрический нагревательный прибор работал, но и мороз был лютый. Всевозможные консервированные колбасы и ветчины мы пытались хоть как-то немного разогреть.

– Вино и пиво я не стал брать, – оправдывался заведующий лавкой, – иначе все бутылки бы разорвало, а вот водка ледяная, но ничего – пить можно. Водку рекомендуют пить охлаждённой.

«Охлаждённой, но не настолько же!» – мысленно возражал я хозяину лавки. Так что мы хорошо посидели до тех пор, пока не замёрзли снаружи от холода, а изнутри – от ледяных напитков и закусок.

Расплатились, распрощались и разошлись. Хмель от такого холода не лез в голову. Всё же результат от посещения вагона-лавки не замедлил сказаться. Ночью меня стало сильно знобить, а к утру я сильно вспотел. Утром хозяйка предложила завтрак, но я отказался, сославшись на нездоровье. Последовала сочувственная реакция: Евдокия Матвеевна принесла и высыпала на сундук целую горсть таблеток. Таблетки были разноцветные: белые, жёлтые, голубоватые. Я простуженным голосом полюбопытствовал, от каких болезней эти таблетки. На что получил авторитетный ответ: «Это мне наш фельдшер выписывал…»

Тут я вспомнил про свой спирт. Разбавил его тёплой водой и не спеша выпил этот немудрёный «декохт», прогоняя одновременно с простудой и похмельный синдром. Лютые морозы и глубокий снежный покров загнали в дома подпольное население – мышей и крыс. На этот случай в доме были довольно мощная кошка и кот, тоже большой и ленивый.

– Это её сын, – ознакомила меня с кошачьим родословием хозяйка. Я как– то ни разу не видел, чтобы хозяйка специально кормила своих кошек, да и, как оказалось, еды для них было хоть отбавляй, только не ленись охотиться! Как-то раз я вышел в сени и стал свидетелем такой картины: по разным углам сидели крысы в очень напряжённых агрессивных позах. Их глазёнки сверкали, как маленькие стекляшки. В середине этой крысиной группировки находилась кошка. Но это была не вальяжная, спокойная, донельзя миролюбивая кошка. Это был охотник в полной боевой готовности. Ведь не зря же тигры и львы относятся к породе кошачьих. Никто из участников разборки не обратил на меня ни малейшего внимания. Я не стал им мешать – выключил свет и ушёл. Подобные поединки шли всю зиму, и не только в сенях – иногда под полом разыгрывались жаркие схватки с писком, с визгом, стуком о доски пола. Доходило до того, что хозяйка не выдерживала, поднимала половицу, хватала за шиворот лениво дремавшего огромного кота и отправляла его в гущу битвы, грозно напутствуя: иди помогай своей матке!

После таких ночных охотничьих битв кошка, как ни в чём не бывало, спокойно отлёживалась днём, а ночью снова была готова продолжать охоту. Можно было не сомневаться, что крысиное поголовье быстро уменьшалось. Чего доброго, а крыс в этом посёлке было немерено. Были даже негативные последствия от их пребывания. Как-то раз зашёл сосед, а по этикету, заходя в дом, нужно было снимать головной убор. Сосед снял шапку, и я увидел, что одного уха у него нет. Когда он ушёл, то на мой немой вопрос хозяйка ответила: заснул как-то пьяный на полу, а крысы и отгрызли ему ухо. Хорошо, что лежал на боку!

***

Глава 18. Весенний призыв

Было утро, светило солнце. День уже значительно прибавился. Проходя мимо яблони, я увидел на её ветке скворца. Было ещё много снега, по ночам случались морозы.

– Что ж ты, бедолага, так рано прилетел? – сокрушённо посочувствовал я скворцу. – Для тебя же ещё и пищи никакой нет!

Скворец же, нимало не смущаясь от моих причитаний, крутил головой, и вдруг я заметил, что по толстому стволу яблони течёт крупная капля, вся озарённая утренним солнцем, но течёт как-то странно – снизу вверх. Скворец тоже насторожился. Он стал смотреть на эту каплю то одним глазом, то другим, как бы прицеливаясь. Лёгкий взмах крыльев – и эта капля оказалась в клюве скворца.

Он снова уселся на свою ветку. Я заметил ещё каплю, которая так же снизу вверх ползла по толстому стволу яблони. Приглядевшись внимательнее, я понял, в чём дело: под уже горячими лучами солнца начинают оживать самые нетерпеливые насекомые. Подтаявшая вода, окружавшая насекомое, работала как линза, усиливая тепло, заставляя или стимулируя жучков-паучков двигаться.

«Умная птица, – подумал я, глядя на скворца, – такая не пропадёт, корм сама себе найдёт!»

Чем-то эта первая весенняя картина разволновала меня. Всё окружающее – этот посёлок, этот карьер с его обитателями – мне вдруг стало казаться унылым, скучным, донельзя надоевшим.

Так сильно захотелось уж если не лететь, то хотя бы уехать отсюда на том же пригородном поезде. Я давно заметил, что если есть сильное желание, то оно, несомненно, исполнится – нужно только внимательно следить, чтобы не пропустить момент.

Как-то в очередной приезд на выходные дни в город я с мужем моей сестры пил пиво в ближайшем баре. К нашему столику подошёл какой-то мужчина, поздоровался, поставил две полные кружки с пивом на стол, присел, быстро опорожнил одну из них и заговорил с мужем сестры. Оказалось, что они работают в одной организации, которая принадлежала Московской железной дороге.

К тому же наш новый собеседник работал там прорабом. Фамилия у него была довольно распространённая – Козлов. Так что если он полностью представлялся, звучало: «прораб Козлов». То, что я работаю горным мастером в карьере, уже немножко захмелевшего прораба Козлова заинтересовало. По общему согласию мы, вспомнив, что пиво без водки и водка без пива – это деньги на ветер, тут же исправили это положение. А когда мы стали уже сильно «уважать» друг друга, прораб Козлов предложил мне: если я не очень держусь за свою должность горного мастера в карьере, то он мог бы мне предложить мне должность начальника АБЗ.

В конце концов это оказалась должность мастера на асфальтобетонном заводе, но всё было не так просто. Во-первых, это был асфальтобетонный завод на железнодорожных колёсах. А так как инженерная должность на этом заводе была единственная, то получалось, что мастер как раз и являлся начальником асфальтобетонного завода, чуть ли ни с диктаторскими полномочиями: «я сказал – и всё!».

Ещё посидели, поговорили – договорились. Сначала меня судьба отгоняла от города всё дальше и дальше, а теперь начался обратный путь в город.

Хотя прораб Козлов всё это организовывал в достаточно нетрезвом виде, оказалось, что для него никакая выпивка не является помехой в работе, так как и то, и другое уже давно соединились в едином экстазе.

Отнёс я своё заявление об увольнении в «Карьероуправление». Начальник управления, которому я подал заявление, как мне показалось, с большой долей лицемерия посетовал на моё увольнение, выразил сожаление, пробормотав что-то насчёт перспектив моего карьерного роста. Я даже не стал распаляться насчёт моей загородки с сундуком, где я набирался сил после трудового дня. И вообще я постарался уйти по-английски – не прощаясь, не хлопнув за собой дверью.

***

Глава 19. На новом месте

Новая работа встретила меня радушно, если так можно выразиться. В паспорте тут же появился штамп о городской прописке, что в то время было очень даже необходимо – без этого нельзя было шагу ступить. Я был ещё очень молод, а оттого непоседлив. Мне очень быстро надоедало находиться на одном месте, в одном и том же окружении. Звук проходящих поездов, мчащихся по магистралям машин волновал мою душу, манил меня куда-то. И вот судьба, как бы потрафив моим мечтаниям, желаниям, а скорее лишь для того, чтобы наконец развеять мою наивную мечтательность, подтвердила то, что хорошо там, где нас нет.

Короче, я чуть не захлебнулся от восторга, когда прораб Козлов ознакомил меня с моим новым местом работы, а им оказался двуосный вагон. Большие пассажирские вагоны называются четырёхосными – стало быть, этот был в два раза меньше. Половину этого вагончика занимал кабинет с большим столом и мягкой мебелью. Стол украшал телефонный аппарат. За раздвижной дверью находилось небольшое отделение для отдыха, где этот отдых гарантировали широкий мягкий диван и небольшой комод, который содержал в себе спальные принадлежности и ящики для личных вещей. Всё это было теперь в моём полном распоряжении.

Вагон находился на запасном пути станции. И хотя постоянно слышался шум проходящих поездов, мой слух быстро привык к нему. Всё это стало похоже на обычный городской фон. На таких же запасных путях, или, как здесь называли, «в тупике», находился асфальтобетонный завод, начальствовать над работой которого мне и предназначалось, то есть предписывалось регламентом. Завод этот состоял из котельной и битумо-варочного агрегата. В дополнение к этим агрегатам тут же находилась площадка со всевозможными наполнителями, компонентами для изготовления асфальтобетона.

Эта площадка была механизирована транспортёрами, бульдозером и самосвалами. Объекты, где укладывался асфальтобетон, находились под руководством и контролем непосредственно прораба Козлова. Но так было сначала. Видя мою деловую сметку и хватку, прораб Козлов переложил эту свою работу на мои плечи, под мой надзор. А я, как бы в благодарность за моё трудоустройство, прорабу Козлову не мог отказать, как бы честно отрабатывая за его хлопоты и протекцию. Помимо асфальтирования железнодорожных платформ на станциях и вокзалах железнодорожное начальство брало небескорыстные подряды на работы по асфальтированию городских площадей и улиц.

***

Глава 20. Зной бывает не только от солнца

Страшно себе представить труд созидателей египетских пирамид! Скорее всего, даже не сам труд, а экстремальные погодные и климатические условия: беспощадное солнце, раскалённая пустыня… Холодок побежит за ворот при мысли оказаться там, на таком строительстве, особенно в качестве бесправного раба.

А вот как воспринимать такой вариант? Лето, солнце, зной – это как бы свыше, сверху. Снизу же, под ногами – асфальтобетонная масса под двести градусов, ручная укладка и разравнивание этой массы. Сопровождает всё это одуряющий, убийственно тошнотворный запах смеси, пропитанной битумом. Что же касается гуманизма, то в основном на этих работах трудятся женщины, и всё это не в рабовладельческом Египте, а в передовой стране победившего социализма, огромной поступью шагающей к коммунизму. Не секрет, что в это же время в странах обыкновенного вульгарного капитализма подобный труд считался рабским и был запрещён законом, а все подобные работы выполнялись машинами.

Применение лома, лопаты, кирки считалось исключительно чрезвычайным случаем. А вот советский космонавт даже гордился, что открыл переходной люк ломиком! Жутко было даже присутствовать при этом! Но как в апокалипсисе, чей-то голос приказывал мне: смотри! Кардинально что-то изменить в этом процессе не было возможности, да об этом никто и не задумывался. Такой абсурдной была жизненная установка: не бояться трудностей, преодолевать их, гордиться тем, что вы живёте в такой стране, что являетесь первыми строителями коммунизма на планете и даже в космосе!

Правда, я пытался со своей стороны что-то делать: чаще менять отслужившую свой срок старую спецодежду, списывая её по акту и вызывая тем самым недовольство материально ответственных работников. Любопытствовал у рабочих: «Почему не надеваете новую спецодежду, а работаете в старой, списанной?». На что мне хмуро отвечали: «Так она новая, пока не наденешь её».

Мне же по секрету сообщили, что новую спецодежду многие продают на рынке, а доход от этого идёт на пропой души. Так что одно другого стоило.

Работы, связанные с железной дорогой, вокзалами, перронами, и жизнь непосредственно на рельсах, на колёсах, в вагончике быстро отбили охоту к вагонной романтике, к дальним и близким поездкам. Не манила и пасторальная идиллия. Это было как раз то время, когда деревня начала разбегаться. В душе, в мозгу началась переоценка ценностей. Расхотелось читать, писать, сочинять (как говорили, хотя бы в стол), поскольку даже стола своего не было. Правда, мои любимые философия и психология помогли мне понять, что такое духовное опустошение носит временный характер, что такому подвержены натуры творческие, очень требовательные как к себе, так и окружающей жизни.

Всё проходит – пройдёт и это. Пошёл уже второй год, как я сорвался с Северного Урала, ставшего мне привычным, чуть ли не родным.

Осень и зиму я прожил на карьерных работах, весну и лето – на железной дороге. Уже наступала осень, когда меня вызвало начальство и вручило мне наряд на выполнение работ. Оказалось, что, преследуя свои «шкурные» интересы, они взяли подряд на строительство дороги от города С. до станции. Для оправдания этой акции напустили туману: вот в этом дальнем районе находятся наши подшефные совхозы и колхозы.

Я уже немного привык к этой совковой криминалистике. Не стал ни спорить, ни возражать. Это начальству понравилось – оно даже чуть ли не погладило меня по головке. Мне вручили папку со всевозможными сметами, направлениями, письмами к местному начальству. Даже как-то по-приятельски напутствовали: ты сейчас получи командировочные и поезжай в этот город С., а доставку туда асфальтобетонного завода мы сами организуем. Пока суд да дело, ты там и утрясёшь все вопросы по организации работ.

Будь я военным, я бы откозырнул. А так молча взял папку с документацией и вышел.

Такого неожиданного поручения в моей жизни ещё не было. Мозг мой быстро закипел, как чайник со свистком. Правда, свиста в моей голове окружающие не слышали. В бухгалтерии спросили:

– Сколько командировочных выписывать?

– Спросили бы что-нибудь полегче!

Проезд по железной дороге был бесплатный, а сколько, чего, куда и за что мне придётся платить, я даже примерно не мог посчитать. Я был в полной нерешительности, пока не вмешался главбух.

– Да выпишите ему под отчёт… – и он назвал кругленькую сумму. При этом крякнул: – Чтоб дома не журились!

В небольшой старинный город я приехал утром. Дождался начала работы городского исполкома. Там долго, как бы ещё не проснувшись, разглядывали моё командировочное удостоверение. Но, так ничего не поняв, исполкомовец поднял на меня свои вопрошающие очи.

– Так, значит, это вы к нам, собственно, по какому вопросу командированы?

Я как можно понятнее объяснил. Услышав слово «строительство», зампредседателя исполкома немного оживился и приказал стоявшей здесь секретарше, чтобы та вызвала начальника по строительству. Самого начальника на месте не оказалось, так что явился его зам.

Он повёл меня в свой кабинет, где мы, расположившись за столом, разобрались с бумагами, которые я привёз. В это время как раз подошёл и сам начальник. Он, оказывается, был в курсе дела, о котором тут же доложил его зам.

– Честно говоря, – сказал он, – я уже не надеялся, что в этом году будет подвижка с этой дорогой. А если так – что ж, организуем всё, что от нас требуется. А пока организуем вам постой.

Он куда-то позвонил, там ему что-то втолковывали, пока он не прикрикнул: «Без подселения, только отдельный номер!».

Он позвал своего шофёра и приказал: «Отвези в гостиницу и отведи к Ларисе Ивановне. Я ей звонил. Она всё знает и устроит».

Звонок начальника в гостиницу навёл там шорох. Когда я явился туда, мой отдельный номер был уже почти готов. Лариса Ивановна лично сама провела меня в этот номер и осталась довольна, когда я сказал, что мне здесь всё нравится.

– Если что потребуется – обращайтесь, – откланялась Лариса Ивановна.

Когда до исполкомовского начальства дошло, кто и с какой целью посетил их город, там явно взволновались. Да и было отчего. Город получил шанс заиметь асфальтобетонную дорогу.

Да это просто фантастика! В этом древнем городе центральная площадь и главная улица были замощены не менее древним камнем. И если проехать по этакой мостовой, да ещё на телеге – современному человеку мало не покажется! Короче, асфальтовых покрытий я в этом городке нигде не встретил. Ноги мои подобного не касались.

Зампредседателя, который встретил меня первым, не понял меня не потому, что был туп, а только потому, что был ответственным работником за банно-прачечный комбинат, культурные учреждения и образование. Строительство в его компетенцию не входило.

Остальные представители исполкома, начиная с самого председателя, с энтузиазмом включились в работу. Я с большой комиссией исследовал подготовительные работы по устройству основания под асфальтобетонные покрытия. Заметив, мягко выражаясь, моё критическое отношение к качеству работы, которую выполняла местная строительная организация, члены комиссии заволновались. Ещё бы – срывается их мечта, которая, как им уже стало казаться, была так близка! Начальник строительства, который так радушно устроил меня в гостиницу, оправдывался: «Я тут всё сделал в лучшем виде! Так эти пьяные водилы на своих машинах колхозных, тракторы, да и телеги туда же – так всё испохабили. Это ведь от них все ухабы и выбоины!»

Мне, как никому из других членов комиссии, был так понятен горестный речитатив начальника строительства. Всё это тронуло мою душу, и я постарался успокоить всех.

– Перед тем, как я начну укладывать биндер, – щегольнул я термином и тут же объяснил его значение (биндер – это нижний слой асфальтобетонного покрытия), – понадобятся щебень, гравий и песок для выравнивания ухабов, рытвин, выбоин, так как выравнивать всё это биндером – дорогое удовольствие.

Все следили за выражением моего лица, за интонацией голоса, согласно кивали. Начальник строительства даже как-то возбуждённо, чуть ли ни в унисон мне твердил:

– Будет, всё будет! Своевременно всё будет.

Я продолжал:

– Рабочие мои все квалифицированные и будут задействованы только на своих асфальтобетонных работах, а вот для выравнивания полотна дороги и других подсобных работ мне понадобится как минимум несколько десятков подсобных рабочих.

Тут сразу же вступил председатель горисполкома:

– Об этом не беспокойтесь! Сколько рабочей силы понадобится, столько и будет.

Начальник строительства горестно заметил:

– У меня сейчас людей нет, сроки работ на моих объектах горят.

Глава города насмешливо ответил ему:

– Ну на что мне нужны твои рабочие? Обойдёмся без вас.

Я даже был немного взъерошен, когда узнал, какой передовой отряд трудящихся даётся мне для выполнения любых работ, ибо этот контингент состоял из заключённых городской тюрьмы.

– Правда, все они уже расконвоированы, сроки у них остались небольшие, так что беспокоиться нечего, – утешили меня ответственные работники города.

С работниками станции я определил места базирования завода, куда вскоре его пригнали и поставили, а также подключили все коммуникации, спальный вагон как будущую бытовку для рабочих. На другой стороне станции я облюбовал место для своего вагончика, с чем беспрекословно согласились. Обо всём, что я успел здесь сделать, дал подробную телефонограмму своему начальству. Говорят, что в провинциальных городах тоска смертная. Вполне возможно, особенно у бездельников. Мне же тосковать было некогда. Работы было выше головы. Меня приглашали на различные совещания, где шла речь прямо или косвенно о дороге.

После совещания приходилось обедать с деловыми людьми в узком кругу. Так что я поздно являлся в свой отдельный номер в гостинице, очень уставал, и до самого утра никто даже не рискнул бы меня обеспокоить.

Довольно быстро, расторопно пригнали завод; что бы там ни говорили, но порядок на железной дороге существовал: надо – делается и в срок. Также без опозданий прибыли бригады рабочих, которые я тут же разместил в приготовленный комфортный для них вагон. Пригодился и зампредседателя по культуре – не захотел оставаться в стороне от деятельности других его коллег.

Силами работников клуба в одном из купе вагона был оборудован «красный уголок». Каждое утро туда поступали свежие газеты и журналы. На стол (где только взяли!) взгромоздили радиолу. Её окружали стопки грампластинок на любой вкус.

– Всё как у людей! – гордились клубные работники.

– Да уж, вот именно, – соглашались с ними рабочие, не очень-то привыкшие в командировках к таким услугам. Лениво обживаться времени не было. Службы станции сразу же подсоединили завод ко всем коммуникациям – и уже вечером начался разогрев битума, который был сварен ещё там, на месте. Так что уже на другой день с утра закипела настоящая работа.

Присланная из тюрьмы рабочая сила с лозунгом: «Эх, век свободы не видать!» взялась за инструменты, а рабочие завода указывали им, как, куда и сколько. Всё пошло гладко. Тюремный начальник представил мне бригадира – бугра по-ихнему.

– Толковый мужик.

– Отлично, – порадовался я, – он мне понадобится на дороге, а здесь и так всё организованно работает.

На объекте, теперь уже называемом «дорога», ожидали машины со щебнем, гравием, песком. Машины были бортовые, но это было даже удобнее, так как для выравнивания дорожного полотна не всегда требовались большие объёмы материалов.

Для этих работ из тюрьмы были востребованы дополнительные человеческие ресурсы. Я объяснил бригадиру, что и как надо делать. Да, действительно, это был человек очень сообразительный, толковый и достаточно авторитетный для своих, если можно так сказать, сокамерников. Работа на объекте «дорога» закипела в прямом и переносном смысле, так как самосвалы вывалили первые кубометры асфальтобетона, а асфальтовая масса при соприкосновении с достаточно холодной для неё поверхностью кипит. Появились группки любопытствующих местных жителей, привлечённые необыкновенным для них, совершенно незнакомым запахом расплавленного асфальта.

Дорога была разделена на две части: на одной стороне шла работа по укладке, а вторая оставалась свободной – для проезда транспорта и прохода людей. По моему настоянию, где-то наняли и доставили огромный дорожный каток. Катки, которые были в распоряжении завода, обеспечить должную укатку дороги, согласно нормам и правилам дорожного строительства, не могли. Даже видавшие виды мои рабочие уважительно сторонились, когда этот монстр проходил мимо, оставляя за собой зеркальную полосу. С каждым днём становилось всё больше зевак. Начальство также очень много уделяло внимания этому объекту.

У них даже вид, как мне показалось, стал более горделивый. Ещё бы – такая дорога! Знай «наших» теперь! Для многих из них считалось за честь поздороваться со мной за руку.

Когда ветер дул от дороги в сторону города, жители, вдыхая аромат асфальтобетона, уважительно произносили: «С дороги потянуло».

Мне в этой круговерти даже не верилось, что всё заработало так ловко. Погода, глядя на эту суету, тоже расщедрилась: стояла солнечная, не жаркая, достаточно комфортная, тёплая. Для дорожных асфальтобетонных работ лучшего и желать нельзя было. Главное – не было дождей.

Вместе с заводом прибыл и мой вагончик, в который я, не мешкая, перебрался. Не мог же я руководить строительством из гостиничного номера! Я взял за правило, чтобы доступ ко мне был круглосуточным, и это на случай непредвиденных обстоятельств. Телефон в моём вагончике подключили к городской телефонной сети. Так что получилась качественная оперативная связь. Наведывалось (и не раз) моё начальство. По правде говоря, им даже не верилось, что так всё быстро и чётко было налажено, что реально виделись результаты работы.

Солидно выглядел заасфальтированный участок дороги, хотя это был лишь нижний слой. Этот участок облюбовали местные дети. Ещё бы такая ровная большая площадка!

Моё начальство осталось очень довольным.

– Да ты теперь к начальству можешь ногой дверь открывать! – полушутя, полусерьёзно подытожил прораб Козлов.

По общему согласию моих рабочих, с разрешения профсоюза решили работать аккордно, без выходных дней. Подытожили: зимой отдохнём, отваляемся, отопьёмся. Согласилась с этим и тюрьма. Всё же характер выдержали не все.

Когда привезли и раздали аванс, многих (но не всех) сильно качнуло. Правда, это был вечер после рабочего дня. Было уже темно, когда я посетил этот вагон-бытовку. Там, как гласит поговорка, «стоял дым коромыслом». Вагон даже покачивался на своих мягких рессорах от танцев.

– Я испугался, думал, что вагон горит, – зловеще проговорил я, входя в этот вагон. На многих мой приход сильно подействовал, но отрезвил не всех. Одни пытались шутливо объяснить причину своего веселья каким-то там праздником – Днём дорожника.

Но, видя, что я не поддался на их шуточки, замолкали, отодвигаясь куда– то в темноту, в угол. Маша по прозвищу Бульдозер разлила бутылку водки в два стакана и предложила мне выпить. Она тут же влила в себя свой стакан и, видя моё несогласие поддержать компанию, отправила туда же и второй. Затем она сунула руку в трёхлитровую банку маринованных помидоров, выудила из рассола томат и послала его следом за водкой. Закусив таким образом, она стала раскачивать, якобы в танце, своими многопудовыми телесами вагон.

Наиболее трезвые, а то и совсем трезвые, успокоили меня: завтра все будут на работе. По правде говоря, я не нашёлся, что ответить. Ругать сейчас, показывать свою власть, было бы глупо и, главное, бесполезно. Положился на пословицу «утро вечера мудренее».

***

Глава 21. Дорога

Дорога строилась быстро. Чёрно-гладкая река асфальта плавно текла от города с очень пологим уклоном. Даже меня, организатора и руководителя этой стройки, иногда удивляла, до некоторой степени даже поражала чёткая работа всех звеньев и бригад.

Каждый знал своё место, меру ответственности. По вечерам по этой красивой дороге стала прогуливаться «чистая публика» горожан, гоняли, с каждым днём увеличивая скорость, велосипедисты, появились всевозможные самокаты. Не пропускали пока на эту дорогу машины, тракторы, даже противные колхозные телеги. Открыта дорога была для техники, занятой на строительстве этой же дороги. Но вот дорога, преодолев приличное расстояние, дошла до перекрёстка. Камня указателя, как в сказке, здесь не было, и так все знали: направо пойдёшь – на станцию попадёшь, а вот если налево – то попадёшь на колхозно– совхозные просторы.

От перекрёстка, к которому придвинулась наша новая дорога, до самой станции была когда-то мощённая камнем дорога. Но со временем её так запустили, что эту каменную мостовую даже старожилы не все помнили. Итак, как говорят, всё кончается. Причём кончилось всё быстро, как по мановению палочки дирижёра. Начались дожди. Да не просто дожди, а сильные дожди, даже очень сильные, причём обложные, непрекращающиеся. Естественно, продолжать дальнейшую работу стало невозможно, и она была прекращена. Тем не менее отцы города, да и всё население, были довольны: уж очень впечатляющим результат был.

Получилось даже сверх всех мыслимых ожиданий. Быстро и организованно свернули все работы, законсервировали наш передвижной асфальтобетонный завод, все его агрегаты. Оставлена была только вахта для сопровождения завода домой, на своё место стоянки. Рабочие покинули свой вагон-бытовку и уехали домой. Заключённые вернулись в тюрьму для отбывания срока. Я немного задержался для обработки документации, оформления всевозможных актов, «процентовок» и стал свидетелем негативных явлений, связанных с новой дорогой.

Как только по новой дороге открыли движение, так тут же на неё ринулись машины, тракторы, презренные телеги. Но это куда бы ни шло – для этого дорога и была сотворена. А дело всё в том, что грязь просёлочных дорог этими колесницами была обильно перемещена на чёрный лаковый асфальт новой дороги. «Селяви», – подытожил я по-французски и покинул эту станцию с испорченным настроением. Когда я появился на работе, меня пригласили в отдел кадров. Тут, как птички на веточку, уселись мысли: предложат мне, наверное, более высокую должность и, конечно, с более высоким окладом, а может, представят к правительственной награде. Не откажусь, если предоставят отдельную квартиру!

Когда я присел в отделе кадров на предложенный мне стул, начальник отдела кадров, сам кадровый железнодорожник, молча посмотрел на меня с таким видом, как бы собираясь налить мне стаканчик, чтобы вместе выпить.

– Мы посоветовались здесь с нашим начальством, – начал он, – и решили вас уволить. Но, – он поднял палец, – не по собственному желанию, а по сокращению штата.

Я молчал. Начальник отдела кадров продолжал.

– Мы долго думали и нашли вот этот вариант. Дело в том, что все ваши рабочие отправлены в отпуск. Вам же, поскольку вы ещё полгода не проработали, отпуск не полагается. Брать же вам отпуск за свой счёт нет никакого расчёта. Сидеть без дела вы сами не согласитесь, а вот в случае сокращения штата вы получаете компенсацию в размере месячного заработка и спокойно, благородно отдыхаете целый месяц. Так что, если согласны, идите в бухгалтерию, получайте деньги и отдыхайте. По всем отзывам вы себя хорошо зарекомендовали.

Я откланялся, бормоча что-то насчёт родного отца, который сам обо мне лучше не побеспокоился бы. Так что материально на некоторый срок я был обеспечен.

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ КНИГИ

***

Об авторе

Владимир Фомичев родился в апреле 1941 года в деревне Приднепровье (неофициальное название «Тыкали») Краснинского района Смоленской области. Там же на Смоленщине в суровых условиях Великой Отечественной войны и послевоенного времени прошли первые годы жизни.

С раннего детства интересовался литературой, уже в четыре года научился читать и читал всё, что попадалось под руку. Юношеские годы прошли на Северном Урале, где окончил горнопромышленный техникум в городе Кизил. Работал горным мастером на шахте «Вторая капитальная».

Постоянно интересовался литературой, театром, писал сценарии для балов, праздничных вечеров. Заочно учился в Свердловском университете на факультете журналистики, Окончил также заочные курсы иностранных языков (немецкий язык) и заочный факультет режиссёров.

В 1966 году покинул Северный Урал. Дальнейшая жизнь и работа проходит в Москве на АЗЛК, в Лужниках, в НИИ и др.

Литературное творчество привлекало на протяжении всей жизни, но первоначально писалось, что называется, «в стол». С развитием Интернета появилась возможность издания книг в электронном формате. Начиная с 2013 года издана авторская серия из одиннадцати книг под общим названием «50+ Мысли и чувства о жизни».

В настоящее время издается вторая мемуарная серия «Человек и история», где рассказывается о различных жизненных ситуациях, встречах с интересными людьми, переломных моментах в жизни автора на фоне истории страны.

Оглавление

Глава 1. Работа

Глава 2. О Бородатом

Глава 3. Старый знакомец

Глава 4. Внедрение

Глава 5. Культуру – в массы!

Глава 6. Подготовка и проведение

Глава 7. И горькое, и солёное

Глава 8. А как это по-немецки?

Глава 9. Опасные повороты

Глава 10. И не только о себе

Глава 11. Зимняя ночь

Глава 12. Прощай, Северный Урал!

Глава 13. Центральная Россия

Глава 14. Карьерная работа

Глава 15. Адаптация

Глава 16. Зимний коэффициент трудности

Глава 17. Предвесенние томления

Глава 18. Весенний призыв

Глава 19. На новом месте

Глава 20. Зной бывает не только от солнца

Глава 21. Дорога

Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg