«Точка возврата»

Точка возврата (fb2) - Точка возврата 1467K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мария Ильина

Мария Ильина Точка возврата

Глава 1 Гость. Июнь 2012

Валерки, как назло, не было дома. Вот всегда так! Когда он нужен, его нет. Работа, больные на первом месте. А я?! Будто дома сидеть – значит отдыхать. Хозяйство, ребенок двухмесячный – это пустяки. Мол, все женщины справляются. Про всех не знаю, не скажу. А лично мне это верчение невыносимо, от него любые крылья отвалятся, даже пчелиные. Мне уже страшно становится, что останусь пленницей своего мини-улья. Заблужусь в трех буквах «к» (киндер, кирхе, кюхе). И потом: как же моя работа? Не осталось ни времени, ни сил, ни желания. За три длиннющих месяца ни одного даже самого жалкого наброска. Способности иссякли или их не было вовсе? Баловство одно?

Эти мысли донимали Ладу почти непрерывно. Своей назойливостью и очевидностью…

А тут муж еще «подарочек» преподнес! Дедушка из Казахстана приезжает. И, разумеется, к ним как к ближайшим родственникам. Сын его, Валеркин отец, год назад умер, остались только они. И что ему вдруг приспичило? Позвонил с вокзала: «Встречайте, хочу на внука и правнука перед смертью взглянуть!» Хорошо сказано – «взглянуть», будто фотку из альбома вынуть. Интересно, что он собой представляет?

Лада с остервенением терла пол шваброй. И кто только придумал, что надо убирать каждый день! Звонок в дверь. Кинулась открывать. Поскользнулась на мокром полу, зацепила ногой ведро, в тапку брызнула грязная вода.

Ну вот, дождалась! Лада щелкнула замком, не потрудившись натянуть улыбку. Вошел сухой, жесткий, рослый старик. Рассохшаяся деревянная скульптура из парка – леший. Лицо морщинистое, словно кора, белый пушок на голове, будто плесень. Ни старческой дряблости, ни обвислости. Глазки маленькие, живые, светятся, как у хищника. Возраст? От шестидесяти до упора. Первым делом наследил на паркете (и это летом, в сухую погоду, будто нарочно грязь искал!), молча плюхнулся на пуфик, прислонил потную голову к стене, чтобы отдышаться. Видно, еле ходит. На полу пыльная спортивная сумка с надписью «Олимпиада-80». Надо же, сохранилась… Лады тогда еще на свете не было! Прихожая почему-то стала тесной и душной, веселые золотые звездочки на обоях поблекли, будто застеснялись своего праздничного новогоднего вида. Запах чужой, резкий заставил внутренне сжаться. Дед зашевелился, заскрипел, закашлял.

– Здравствуйте, Петр Константинович, очень рада вас видеть! – выдавила из себя заготовленную фразу и почувствовала, что убедительно врать не получается. Хоть тресни.

– Ты, значит, Лада, Ладушка! Умница, красавица, художница, – промелькнула усмешка, кривая, как зарубка на коре. – Маленькая, рыженькая, веснушчатая… Когда говорят «красавица», я крупную, фигуристую женщину представляю, а не такую «кнопку».

Лада просто ошалела от этой наглости:

– Ну, знаете ли! Он ухмыльнулся:

– Не сердись на старика! Мне восемьдесят два стукнуло. Сейчас не скажу, потом не успею.

Лада за спиной стиснула кулачки.

– Вот тапочки! Проходите, посмотрите, как мы живем, – сказала как можно суше.

Он громко зашаркал по паркету, облапал обои грязными руками, оскорбительно равнодушно пробежал взглядом кругом.

– Трехкомнатная квартира в Москве, да еще окна выходят в парк – и так хорошо, остальное мелочи.

Заглянул в гостиную, между прочим, оформленную под грот (ветки, цветы, картины), усмехнулся:

– Подожди, через годик сынишка подрастет, доберется до этих палок. Лада поняла, что очередь дошла до ее работы «Закат над лесом».

– Что за мазня! Лужа кетчупа в салате из огурцов! Ах, это твоя, что ли? Прости, склероз, все забываю, что внук с художницей связался. А кроме меня, кто тебе еще правду скажет!

– Ну, знаете ли! – повторила Лада, как попугай, и злясь уже на себя.

На нее накатывало бешенство, а он хранил спокойствие, словно буддийский монах, глазки – маленькие стеклянные шарики – отливали холодом. В родном доме вдруг стало страшно. Наглый захватчик! Ну, Валерка, ну, подложил свинью! С таким чудовищем жить в одной квартире, может быть, целый месяц! Отчаянно захотелось, чтобы дед уехал, исчез, провалился сквозь землю прямо сейчас.

Старик оттеснил Ладу. Прошел на кухню и кинул грязную сумку на стол.

– Вот ванная, помойте руки! Он презрительно стиснул рот.

– Я рук не мою, от мыла кожа сохнет. Потом привычки нет. В моем доме уже лет сто, как нет воды.

– Ка к та к? Посмотрел, будто на дуру.

– Я же в Зверостане живу, забыла? Или Валерка не говорил? Ах, внучок, внучок, не встретил деда!

Про Казахстан Ладе, конечно, рассказывали, но она не особо слушала эти байки. Подумаешь, окраина, скучная, серая, далекая. Люди везде одинаковые. Тогда она еще верила, что цивилизация вездесуща, а прогресс всесилен, как божество. Хотя уже был случай убедиться в обратном, но то ведь пустяк, шутка природы. Где-то месяц назад взяла домработницу – таджичку, ясное дело, чтобы сэкономить. Такую не забудешь: одета пестро и как попало, растерянна, покорна до раболепия. Черты лица правильные, черные волосы вьются змеями – восточная красавица из сказок «Тысячи и одной ночи». Тупость, медлительность и неуклюжесть в каждом взгляде и движении. Это уже не Шахерезада, а дикарь Пятница. Два дня Лада прилежно объясняла очевидные вещи, чувствуя, что сама бы сделала гораздо быстрее и лучше. На третий решила, что красотка уже опытная, поставила в микроволновку пирог, велела следить за ним и убрать, когда запищит, а сама отправилась с малышом в поликлинику. Запах гари почувствовала еще в машине. Из открытых настежь окон валил дым. Первая мысль о пожаре. Какое счастье, что ребенок здесь! Сунула малыша мужу, кинулась к подъезду, взлетела на этаж, толкнула дверь – та подозрительно приоткрыта, едкий дым щиплет глаза, ничего не видно, под ногами скользит что-то твердое, оказывается, стеклянная миска с обугленными останками пирога. Лада глянула на прожженный паркет и задохнулась от смеха, кашля и крика. Домработница что-то лепетала, хлопая длинными черными ресницами. До Лады с трудом дошло: горящий предмет испокон веков выносят на порог хижины. Это – импринт, все остальное неважно. Стой дикаркой она рассталась сразу же, но вот опять гость из прошлого, этого так просто не выгонишь.

Старик презрительно оглядел скромненькую встроенную кухню в стиле hi-tech.

– Евроремонт, что ли?

– Нет, конечно. Но материалы современные! Ладе нравилась ее кухня.

– К чему вся эта дребедень? Баловство одно! Или мужнины деньги покоя не дают?

Брезгливо убрал со стола торт и скривился:

– Такое не ем, поросячья еда! И посуду фарфоровую убери, не признаю ее, хлипкая. Недолговечная!

Тут же на стол шлепнулся неряшливый газетный сверток. Звякнула нержавеющая миска. Старик нашарил в кармане складной нож из тех, что даже во времена Ладиного детства казались неопределенно старыми, и принялся терзать копченую ржаво-коричневую рыбу на засаленной газете.

Ошметки летели на новые светло-голубые обои в беззащитных серебристых блестках.

Настенные часы в виде кошачьей морды уныло опустили усы. Половина четвертого. Валерка придет не раньше чем через полтора часа. Лада не выдержала и закричала с предательскими слезами в голосе:

– Как вам не стыдно мусорить, это безобразие!

Всегда не любила рыбу, а сейчас просто ненавидела. Старый хрыч невозмутимо улыбался.

– Ох, уж эти бабы! Одни капризы да истерики! Подумаешь, рыба ей не нравится! Не ешь! Я уже не в том возрасте, чтоб с вашей сестрой заигрывать.

Лада горько пожалела о том, что не умеет неистово и самозабвенно ругаться. Не получается – и все тут. Слишком много думает, спонтанности нет. Выходит жалко, как у обессилевшего ребенка. Валера всегда смягчался в такие минуты. Прижимал к себе, большой и сильный. Настоящий слоненок. Она тотчас разозлилась на себя за нежность к мужу: ведь это он во всем виноват, родственные чувства, видите ли, взыграли ни с того ни с сего! Еще раз взглянула на старика, сосредоточенно жующего рыбу беззубым ртом, и ринулась в ванную.

Лада очень долго мыла руки, несколько раз намыливала, взбивала пену. Точно хотела избавиться от запаха рыбы, затхлости, грязи и зла. Какое может быть зло?! Все это мистика, заигравшееся воображение. Вытерла слезы, умылась, лицо без косметики до смешного детское: вздернутый носик, большие глаза, прямо Алиса из мультика. А ей уже двадцать пять, совсем взрослая. Выключила кран. Ворвался детский писк и впервые принес облегчение. Обычно, что греха таить, когда слышала, все внутри сжималось: опять впереди марафон, конец передышке.

Лада подбежала к кроватке, подхватила, прижала малыша к груди. Маленький, хрупкий, беспомощный… Смотрит радостно, внимательно, взгляд уже научился удерживать, улыбнулся, неумело растягивая губки.

– Артошка, Артемий! Солнышко мое! Тут за спиной проскрежетал кашель.

– Дай правнука-то подержать! – и протянул свои коряги. – Ты не бойся, я руки сполоснул после рыбы.

– Вы, должно быть, простужены, заразите ребенка.

– Ну, это ты загнула, Ладка! – отрезал дед. – Никакая хворь меня со времен войны не берет. А кашель – это от курева.

– Ну, ладно, только на минуточку! – тревожно почему-то стало, будто навсегда забирали ее маленького птенчика.

Глава 2 Все не так. Назад в прошлое

Петр Константинович отдал Ладе младенца в голубых бархатных ползунках, подумал неприязненно: «Чистенький, сытый и пахнет как-то не так, как должны пахнуть дети. И это единственное, что я оставил после себя». Почему-то внука Валерия он не брал в расчет.

Слишком уж все здесь его раздражало: и душная от обилия финтифлюшек квартира, и эта глупая заносчивая девка.

– Пойду пройдусь, – бросил в сторону Лады.

Невестка с ребенком на руках стояла, отвернувшись, и будто не слышала. Еле передвигая ноги, он спустился по лестнице, добрался до ближайшей скамейки во дворе, осторожно уселся и закурил.

«Разве таким я был? Джигит, черт побери! А что осталось? Доходяга, мерзну при двадцати пяти градусах тепла».

Петр Константинович, поежившись, застегнул куртку, плюнул под ноги, усмехнулся. Все не так, и небо недостаточно синее, с какой-то молочной белесостью. Молоко Петр Константинович не переваривал, в рот не брал, даже в голод. «Нет, и все!» – прошептал, как заклинание, и тут же ощутил крохотный мгновенный импульс энергии, словно тоненький ручеек в песке появился и сразу иссяк. Обрубки тополей скупо, будто по карточкам, выдавали ошметки пуха. Издалека выплыло размытое поблекшее воспоминание, может быть, самое первое.

Увидел себя словно со стороны: крохотный несмышленыш барахтается в нежных, ватных сугробах, светит счастливое, сказочное солнце, он, как щенок, прыгает за пушистыми комочками, смеется. Старик поймал пушинку негнущимися пальцами, помял. «Не то! И мир не настоящий, слишком яркий, аж глаз режет, прямо Диснейленд какой-то».

Все эти олухи, разряженные, сытые дети, пестрые детские площадки, беспечно оставленные велосипеды… Благополучие, прущее из всех щелей, бесило, он сам не понимал, почему. Может быть, слишком сросся с иссушенным солнцем городом, где прожил больше полувека. Пропыленные, поблекшие строения, вокруг ни деревца, ни скамейки – ничего, что могло бы сгодиться на металлолом или на топливо. Да, нет даже мусорных баков, ведра выносят в яму на пустыре, пока не заполнится, потом зарывают бульдозером. А дома? Вроде те же пятиэтажки советских времен, только там это распадающиеся остовы, сорок лет не знавшие ремонта. Он представил себе потрескавшиеся стены, подвал, заполненный водой, сочащиеся сквозь щели струйки из прорванных давным-давно труб и огромное болото под окном. Инкубатор для комаров, вашу мать! А сосед-зверек еще ухитряется мыть там машину. Да, милые мои, для вас это небылицы, фантастика! Он усмехнулся, вспомнив удивленную Ладину физиономию, когда та услышала, что у него в квартире не работает водопровод (в принципе, никогда!). Да-да, там много еще чего нет, главное, нет простой радостной беспечности. Там человек – охотник. И никаких изнеженных птичек, собачек! Это вы с ними сюсюкаете, а там их едят. Представьте себе, двадцать первый век и собачатина на закуску, невероятно! Да, вот такая Кзыл-Орда! Даже название дикое, как степное войско. И он совершил дикий поступок, однажды выйдя из поезда на случайной остановке и оставшись там навсегда.

Петр Константинович оживился и со злым озорством взглянул вокруг. Там ни одно живое существо ближе, чем на выстрел, не подойдет, а тут нате вам – жирные голуби так и шастают под ногами, лениво подбирают семечки. Он присмотрелся, вопреки всему улыбнулся, полез в карман за остатками бутерброда и осторожно, не веря самому себе, начал крошить птицам хлеб.

Петр Константинович ни сыну, ни внуку никогда не рассказывал, что родился и вырос в Москве, и не в этом Измайловском захолустье, а в центре, на улице Герцена, в пяти минутах ходьбы от Кремля. Да и зачем об этом говорить, если никто не спрашивал. Для всех он – старый казах, коричневый, как копченая рыба. Какие тут, к чертовой бабушке московские корни! Отрубил их когда-то, раз и навсегда. Но неясность, тревога оставались, нужно разобраться. Пятьдесят лет откладывал, а тут весной почувствовал, что времени больше нет. И вот рванул в столицу, заодно и родственничков повидать перед дорогой в никуда. Старик неторопливо закурил еще одну сигарету и вернулся к воспоминаниям, которые последнее время были сильнее реальности.

Ноябрь, 1941 год. Москва. Холодная, полутемная, тесная комната, крашеные облезлые стены, железная кровать, ширма, заклеенное крест-накрест окно. Массивное дореволюционное зеркало торчало среди убогой обстановки, как что-то чужеродное. Рама с чудными завитушками, отец говорил: «Стиль модерн!» До чего же неподходящее название для отжившего старья! Левке зеркало не нравилось: занимало слишком много места, да и глядеться в него – чисто бабское занятие. Разве что сейчас, когда никто не видит. Вообще-то любоваться особенно нечем: морда ободранная, в синяках, сам худющий, бледный, отцовский свитер висит, как мешок. Совсем незаметно рельефа мышц. Хотя тело ого-го, не зря же тренируется каждый день. Мать ворчала: «Лучше бы уроки делал с таким прилежанием!» Вот еще! Мальчишка хмыкнул и начал рассматривать свою гордость – солдатские штаны цвета хаки. Отец подарил. Папка – настоящий офицер, три войны прошел. А мать все с пустяками пристает, командовать пытается, да и отца совсем извела. Все ей не так: коммуналка противная, комната убогая, денег мало, мужа рядом нет. «Не понимает она!» – повторил папкины слова Левка. Чего конкретно мама не понимает, сын не мог сказать, но чувствовал, что чего-то большого и важного. Может, поэтому и не пишет отец? Как ушел на войну – ни слуху ни духу. Мать, хоть тресни, не признает, что Левка уже взрослый, все кудахчет наседкой, будто он все еще тот малыш с карточки на комоде. Презрительный взгляд скользнул по желтовато-коричневой отретушированной фотографии.

Молодая женщина с кудряшками, темные губки бантиком, круглые, кукольные глаза, улыбающийся дитенок хватает ее за руку. Здесь ему семь месяцев. «Уже стоит, необыкновенно, чудесно!» – передразнил Левка. А теперь что? Только и слышно: «Непослушный, неуправляемый, упрямый, как осел!» Отец – другое дело, говорил с сыном всегда, как со взрослым. На рыбалку брал за город или летом в поход на велосипедах, вот это да! Еще рассказывал о том, как воевал в гражданскую. Левка мечтал о подвигах, видел себя солдатом (о таком писали в газете), в одиночку освобождающим захваченный фашистами дом. Раз, два! Бросает гранаты. Левка размахнулся и треснул кулаком по шкафу, зазвенела фарфоровая чернильница. Два толстых медведя сидят за пеньком, как за столом, и жрут малину здоровыми ложками. Берешься за темно-красную глыбку, поднимаешь крышку, а там чернила. Шик! Но мать пользоваться не разрешает, убрала повыше, и пусть пылится. Тьфу ты! Никто его не понимает, в школе та же история. Все двойки, тройки, только по математике «хорошо». Ошибок нет, но писать с нажимом, красиво, как девчонка, он не умеет и не хочет. Вот еще, не дождетесь! Настоящий герой сам решает, что делать, а не ходит на задних лапах, как дрессированная мышь. Вот и сейчас репродуктор надрывается: «Граждане, воздушная тревога!» Но он ведь не трус, чтобы бежать! Дома сидит, храбрость тренирует.

Левка воодушевился от собственной смелости, вскочил, сделал размашистый шаг, споткнулся о корзину с картошкой и стукнулся головой о косяк, громко заматерившись. Тут дошло: во всей квартире никого, ходи, сколько хочешь. Тут же забыл про ушибленный лоб, выбежал в коридор, ловко проскочил между тазов и корыт и вошел в кухню. В стотысячный раз удивился, зачем людям столько барахла. Для настоящей жизни нужны конь, шашка, винтовка – и вперед, в атаку! Ну, еще, пожалуй, нож – отцовский подарок – единственная на самом деле необходимая вещь, которая была у него. Тотчас принялся вываливать содержимое карманов. На ободранном столе с прожженными от сковородок кругами оказались нож, папиросы, спички, кулечек с самодельным порохом. Левка закурил спокойно, не таясь, как взрослый, стряхнул пепел в общую жестянку. Вонючий дым смешался с кухонной затхлостью и керосиновыми испарениями. За окном виднелся двор-колодец, снег доходил до окон первого этажа. А учителка говорит, что дворы-колодцы только в Ленинграде. Врет! Все взрослые врут, считают его маленьким. «Эх, я еще им покажу!» Мысленно он уже несся галопом на вороном коне, пригибался к потной, разгоряченной лошадиной шее, уворачиваясь от пуль. Бешеную скачку оборвал стук в дверь. Левка и не подумал идти открывать, быстро затушил папиросу, начал запихивать вещи в карман. Стук повторился, потом что-то звякнуло. «Ну, надо же! Чего так быстро вернулись? Теперь начнут распекать, матери нажалуются. Лучше не попадаться на глаза». Мальчишка заметался по кухне, налетел на большую, как бочка, липкую керосинку, с трудом сдержался, чтобы не вскрикнуть. Юркнул в закуток у раковины за ветхую, замызганную шторку. Лязгнул замок, загрохотал перевернутый таз, послышалась приглушенная ругань. Незнакомые голоса зашипели:

– Точно, никого?

– Я сам видел: все ушли.

«Это он здорово заметил! Я дошел с соседской бабкой Нюрой до входа в метро, потом отстал, затерялся в толпе. Ха-ха! Старуха не мать, бегать не будет».

– Которая дверь, говоришь? Эта? – где-то скрипнуло, щелкнуло.

До Левки начало доходить: «Что-то не так! Неужели воры? И комнату выбрали самую богатую, макаровскую. Шмоток у них навалом, ткани в отрезах, чесучовые костюмы, крепдешиновые платья и даже тюль на окнах».

Мысли кружились быстро и бестолково. Сердце прыгало, как резиновый мячик. Вот он, момент для подвига! Но чего-то не хватало. Был бы зритель, Левка вошел бы в свой особый раж, бросился на грабителей, а там хоть не рассветай. Запала не было, в голову лезли скучные мысли: «Стоит сунуться, пришлепнут, как цыпленка, терять им нечего. Даже убежать не сможешь, на стреме наверняка стоит третий!» Занавеска вздрогнула от судорожного вздоха, Левка отшатнулся, прижался к холодной, засиженной тараканами стене. «Да, затаиться! Но если чего, так просто не дамся!» Скользкие пальцы с трудом открыли перочинный нож. Время словно застыло в мертвой, угрожающей тишине. Снова послышались шаги, шуршание, голоса: «Да скорей же! Не жмись к стенке, дурак, а то тебя к ней поставят!»

Скрипнула входная дверь. Через минуту Левка на цыпочках вышел из укрытия. Макаровская комната была открыта, он заглянул внутрь. Ну и тарарам! Все перевернуто, выкинуто, шкафы открыты. Он не заметил, как оказался у стола. Тряпки, газеты, бумажки… Поверх этой кучи – огромные женские панталоны с кружевами. Левка усмехнулся, потянул за край. Лежащий под ними стакан скатился на пол, звякнула ложка. Он наклонился, поднял. Та самая, серебряная, что тетка Наташа клала в чай «для лечения». Ему стало весело, что бандиты не заметили на видном месте, а он нашел.

Тут из рупора гаркнуло: «Граждане, опасность воздушного нападения миновала!»

Левка вздрогнул и выбежал из разоренной комнаты, ложка сама собой оказалась в кармане. Вскочил в валенки, схватил пальто, шапку – скорей вниз по лестнице, одеваясь на ходу.

Наступали быстрые ноябрьские сумерки, на небе – темные киты аэростатов. Пустой двор холоден до жути. Переминаясь с ноги на ногу, думал, куда бы пойти. Вспомнил про ложку, сунул руку в карман штанов: «Так и есть! Неужели украл? А если отец узнает?!» Дернулся было вернуть, шагнул бежать назад, но тут же остановился. «Нет, застукают! Тогда точно решат, что вор! Ну и влип! Нужно спрятать, а остальное потом!» Левка высмотрел место – щель в изъеденной осколками стене. «В конце концов, я ее всего лишь нашел». Перед тем как завернуть находку в грязный носовой платок, рассмотрел красивые листочки на черенке и написанные завитушками буквы «С» и «Т».

Глава 3 Муха в паутине

Старик скрипуче усмехнулся, ткнул сучковатым скрюченным пальцем в Ладины картины: «Ты, значит, любительница пауков и тараканов? Ну, рассказывай, как в нашу семью попала!»

Лада смотрела на притаившегося в засаде мохнатого птицееда и молчала. В глаза бросались неточности, недостатки и пыль. Это коварная тварь плела паутину ее первой любви, кривой дорожкой подводила к знакомству с Валерием.

– До чего же у тебя подробные козявки, прямо живые!

В точку попал, хитрый старый хрыч! Не так уж ты прост, как хочешь казаться.

Насекомые пришли к Ладе от Алекса. «Наше детище!» – гордилась она когда-то. Неужели их объединяли лишь эти претенциозные поделки? Страшно подумать! Картинки, конечно, прикольные, выделяются на общем фоне, а вблизи вызывают легкую дрожь отвращения. Пора бы их убрать. За ними так и маячит нескладный силуэт и отсутствующий взгляд Алекса – гения Ладиной юности. Оригинал, блин, с двумя косичками и в непременной жилетке с множеством карманов, цепочек и брелков. Лада попалась на эту блесну, как безмозглая рыбешка, и начала его доставать любовными истериками. Стена равнодушия оказалась абсолютно неприступной, ни одной даже маленькой бреши. Но она не сдавалась, проводила дни и ночи в холодной, ободранной мастерской. Там пахло красками, пылью, мышами и затхлостью. Однажды попыталась оживить берлогу: немного прибрала, пожарила картошку к его приходу. Он разозлился, обозвал захватчицей и отобрал ключи. Даже есть не стал, отвернулся и молчал весь вечер. Она не понимала, чем его обидела. Вспоминала рассказы о свободолюбии мужчин, недоумевала, терзалась и все сильней боялась потерять этого мерзавца, гениального, загадочного, не такого, как все.

Она начала постоянно мерзнуть, не могла есть, сильно похудела, но вместо того, чтобы заняться собой, перелопачивала груды книг о жизни насекомых, прилежно изображала этих мерзких чудищ, но до Алекса ей было далеко. Мама ругалась, плакала. Увещевала, молилась, уговорила сходить к знахарке, чтобы снять порчу. Девчонка все надеялась, что сможет его переделать или, на худой конец, приручить. Надо же, укротительница пауков! Тайком, по памяти, воссоздавала его картины, по-своему прорабатывая тему. Эти тараканы и сейчас глядят со стен. Алекс не становился ближе, напротив, все глубже уходил в себя, а она нервничала, дергалась. Даже подруга Наташка, помешанная на любви и романтике, советовала поскорее порвать с сукиным сыном. Ладе оставалось лишь отшучиваться: «Чемодан без ручки, нести тяжело, а бросить жалко!» Разве можно бросить одинокого заброшенного человека без помощи и поддержки?! Поглощенный искусством, он не сумеет жить самостоятельно! Почему только она не задумывалась, как он дожил до тридцати девяти лет? Так не могло тянуться вечно, развязка неотвратимо приближалась.

В один злополучный день Лада особенно долго простояла под дверью его мастерской, слышала, чуяла, что Алекс дома, барабанила кулаком по хлипкой двери в облупившейся коричневой краске (звонка не было, чтобы не отвлекал). Старая пыльная проводка паутиной нависла над головой, как на картинах Алекса. Окурки, плевки, грязь под ногами – мерзко, отвратительно! Дверь скрипнула, трусливо приоткрылась, высунулась засаленная голова с двумя крысиными хвостиками. Непонятная застывшая гримаса, губы шевелятся, будто бормочут заговор.

Лада вся в слезах ворвалась в прихожую, оттолкнула его и кинулась в единственную комнату.

– Что ты там прячешь? Может, у тебя другая? Ты будешь со мной считаться?!

«Конечно, нет!» – сама же и ответила. На потрескавшемся темно-сером потолке покачивалась унылая тусклая груша – «лампочка Ильича». Серый дневной свет почти не пробивался сквозь годами не мытые окна. Вроде все, как обычно… Она шагнула вперед. Алекс преградил дорогу и забормотал что-то странное:

– Это они тебя прислали, признавайся! Недаром «жигули» зеленые под окном пять дней стоят, лучи ледяные направляют, заморозить пытаются! Не выйдет!

Он весь трясся, отступал на негнущихся, словно деревянных, ногах, лицо – как маска. Вздрогнул, обернулся, будто на оклик, и задел мольберт. Ей открылся «шедевр», над которым он трудился последний год и никому не показывал. Замерла в изумлении – такой слабой работы никак не ожидала. Не смея верить глазам, пролепетала, как дура:

– Это твоя?

Хотя какие уж тут сомнения, его почерк! Протянула руку, чтобы поднять картину.

– Не смей! – Алекс метнулся, схватил ее за локоть. Засучил рукав и стал что-то высматривать, щурясь в темноте.

– К свету! К свету! – потащил к окну, со звоном распахнул ставни. Промозглый, сырой ветер полез под свитер. Лада вдохнула запах талого снега, дрожа от холода и страха. Алекс с видом инквизитора вглядывался в ее плечо. Наглое мартовское солнце вдруг рванулось из-за туч и резануло по глазам, он отпрянул.

– Так я и знал! Тот же изгиб! Ты и есть та ведьма! Меня не проведешь! Сгинь! – в ужасе оттолкнул ее и начал мелко креститься.

Лада стояла в полном замешательстве. Что с ним? Крыша поехала или играет? Сквозь стук зубов протолкнула слова:

– Пожалуйста, успокойся!

Сделала крохотный шажок к нему, но этого оказалось достаточно. Он вскочил на подоконник с криком:

– Не смей!

Их разделяли каких-то полтора метра, в страхе за него бросилась, чтобы удержать, споткнулась о картину, упала. Когда встала, его больше не было…

«Я виновата! Это он из-за меня прыгнул! Вдруг погиб?!» Ни плакать, ни кричать не было сил, навалилась серая, обморочная тяжесть. Кадр застыл на несколько долгих секунд. Вниз взглянуть не решалась, воображение рисовало картины одна ужаснее другой, все-таки третий этаж, высоко. С лежащего на полу холста человеческими глазами косился паук.

«Надо действовать, вызвать скорую! – уговаривала себя, как ребенка. – Посмотри, что с ним! Ну же, трусиха!» Лада судорожно вцепилась в ободранный, шершавый подоконник, медленно наклонилась, преодолевая головокружение, глянула и ничего не могла понять. Круглая клумба в черной расклякшей грязи, островки серого колючего снега. Щуплая, карикатурная, вымазанная в грязи фигурка, цепляясь за низенькую оградку, пыталась встать.

– Жив! Жив!

Не отрывая от него глаз, по мобильному набрала 03.

Медленно, шатаясь, как старуха, Лада спустилась по лестнице, встала рядом с ним и не решалась заговорить. Твердила себе, как заклинание: «Я его люблю!» Но верилось с трудом, что-то главное перегорело, прошло.

То ли скорая приехала мгновенно, то ли она потеряла счет времени. Белые халаты, синие чемоданчики, запах лекарств… Беглый осмотр, затем обследование в «травме». Ничего, кроме ушибов и синяков. Но впереди – психушка.

– Ну и ну! – возмущалась Лада. – А как же права человека?! А они ей:

– Опасен для себя и окружающих!

Это же надо так сказать! Буквоеды, бюрократы! Повернулась к Алексу за поддержкой и осеклась. Он, замерев в странной позе, разговаривал сам с собой…

И Лада сдалась. Пусть увозят.

Навалилась страшная усталость. Спать, спать! С трудом добралась до дома…

Встреча с лечащим врачом на следующий день с двух до четырех. Лада долго плелась вдоль высокой серой стены. На душе было тревожно, муторно, будто предстоит черту переступить, а за ней – разлука и что-то еще запредельно страшное. Шла, словно в тюрьму. Ну и козел этот Алекс! Столько лет водил за нос, а оказывается, и не злодей вовсе, просто псих. Охрана придирчиво проверила документы. И, наконец, пропустила.

Добро пожаловать в дурдом! Огромная, ухоженная территория, чистые, несмотря на весеннюю слякоть, дорожки, ведущие к нежно-розовым зданиям корпусов. По бокам круглые, почти как на Арбате, фонари. Навстречу группа в одинаковой одежде, с лопатами и метлами, прямо семь гномов-рудокопов. Сказочное, игрушечное благообразие настораживало.

Люди приближались. Лада вгляделась и вздрогнула: одинаковые, мертвые лица.

Так и есть, залечили! Неужели и Алекса это ждет?! Здесь всех причешут под одну гребенку, убьют неповторимость, талант. Спасти! Ее переполняла воинственность, спина выпрямилась, голова поднялась, ветер трепал волосы, как флаг. Не отдам Алекса, ни за что! Надо сначала объясниться с врачом, если не получится, пойти к начальству. Да хоть к Господу Богу! А если и ее схватят и заодно запрут здесь? Лада глотнула подступивший к горлу ком и вошла в светло-зеленый коридор, словно в клетку к дракону. Все та же неживая чистота, ряд горшков с пластмассовой зеленью вдоль стен, как колючая проволока.

Остановилась перед табличкой: «Лугов Валерий Юрьевич, врач-психиатр».

Разглядывала длинненькие листочки бутафорской пальмы. Ни пылинки! Чувствовала себя маленькой, слабой и одинокой в этом дистиллированном помещении. Коснулась ручки влажными пальцами, пытаясь настроиться на разговор. Представила себе старика с остренькой седой бородкой, в круглых очках и с бегающим взглядом.

Лада робко постучала, приоткрывая дверь. Протиснулась в кабинет.

– Здравствуйте! Валерий Юрьевич?

– Да. Присаживайтесь! – на нее смотрел парень богатырского сложения, с коротко стриженными черными волосами. Простое открытое лицо, умный спокойный взгляд, слегка вопросительная, дружелюбная улыбка.

Глава 4 Оплошность

1952 год. Нигде ни кусочка, ни самого завалящего обрывочка тени. Левка поспешил вылезти из нагретого, как духовка, автомобиля, пока окончательно не изжарился. Под ненасытным июньским солнцем, казалось, плавились черные глянцевые бока «победы», даже его собственное отражение дрожало, будто подтекающий пломбир.

«Эх, махнуть бы за мороженым! Но приказано ждать здесь, на Моховой. У Сергея Юрьевича дочка диплом получает, между прочим, с отличием».

Из открытых окон университетского здания доносились звуки праздничного оркестра.

«Зайти бы туда, в тенек, в прохладу. Эх, не стоит и думать!»

Начальник разгильдяйства не выносил. Когда Левку брал, строго предупредил: «Шофер – тот же солдат, с машиной единый механизм, одно целое. Так что изволь соответствовать! Хоть ты и сын погибшего товарища, нянчиться не буду! Знаю, что драчун, так это отставить! Работа, работа и еще раз работа!» Левка представил себе сильного крепкого старика лет шестидесяти, который вроде робота на негнущихся ногах вышагивал по кабинету и говорил резко, прямо топором рубил.

«Неужели с ним дружил мой отец?» Левка принялся в очередной раз вспоминать, или большей частью выдумывать, давно умершего родителя. Парень, копируя движения начальника, прогуливался взад-вперед по раскаленному асфальту и курил. Еще немного – и подошвы задымятся. Кремлевские башни напоминали обмякший от жары пряничный домик. Олень на капоте искрился светом и резал глаза, как сварка. Отойдя от машины шагов на десять, он задержался в крохотном кусочке тени, вздохнул с наслаждением и зажмурился. Когда открыл глаза, увидел пацаненка лет восьми, который крутился у оставленной без присмотра «победы». Грязный, ободранный, коленки в корках и синяках, морда расцарапанная, сам худенький, жилистый, пыльные вихры торчат, словно рожки, прямо чертенок. Да еще кривляется, заглядывая в боковое зеркало.

– А ну, лапу от капота убери, обожжешься!

Мальчишка хотел было дунуть что есть мочи, но, увидев озорные искорки в глазах дяди-шофера, передумал. Сбиваясь и задыхаясь от волнения, выпалил:

– Можно, я чуть-чуть посмотрю? Я машины жуть как люблю! Даже читал, что у них внутри! Ей-богу, не вру! Вырасту – механиком стану или даже изобретателем, вот!

Не встречая сопротивления, он совсем расхрабрился:

– А за рулем я ни разу не сидел! Можно? Чуток? Самую малость? – пацан показал пальцами размер горошины.

Поймав насмешливый дядькин взгляд на обкусанных с черными краями ногтях, принялся тереть руки о еще более грязные шорты.

Левка рассмеялся:

– А зовут тебя как?

– Васькой!

– Ну, так и быть, Василий, валяй! – он приоткрыл водительскую дверь. – Ничего не крути, не нажимай! – Левку забавлял собственный учительский тон.

Сам еще недавно был таким же, только никто не сделал ему похожего подарка. И упущение необходимо исправить. Пусть парень насладится… Звук клаксона оборвал возвращенную детству радость.

Левка вздрогнул, обернулся: из университетской калитки показался Сан Саныч Ситников – ближайший помощник начальника. Он подскакивал и мелко семенил, одной рукой поддерживая брюки, а другой – массивные черные очки в роговой оправе. Смехотворно огромные на беленькой крысиной мордочке с тоненькими черными усиками и непомерными верхними резцами. «Гибрид суслика и очковой змеи!» – величали его за глаза с Левкиной подачи.

«Тьфу ты! Черт несет этого подхалима! Только и умеет, что начальству задницу лизать», – не успел Левка довести до конца мысль, как Ситников перешел в атаку.

– Ай-ай-ай! Что же вы делаете?! Вредительством занимаетесь! Государственную машину хулиганам всяким даете! Поиграть!!! – он с брезгливостью сцапал Ваську за воротник и потянул, будто демонстрируя вещественное доказательство. Потом Суслик сделал паузу, передохнул и продолжил:

– Да тебя, шалопая, только из-за покойного отца держат. Сергей Юрьевич – добрейшая душа! – он закатил глаза в холуйском экстазе, усики мелко задрожали. – Из грязи тебя, дурака, тянет, а ты! – Сан Саныч попытался сделать выразительный жест, ослабил хватку, мальчишка вывернулся и задал стрекача. Суслик кинулся было за упущенной добычей, но Левка преградил дорогу. Ситников принялся оттеснять его слабыми белыми лапками.

Левка отреагировал мгновенно, очки звякнули об асфальт. Когда накатывала яростная удаль, все мысли разом отключались, он дрался истово, исступленно, как одержимый. Ох, этот слепой раж, сколько из-за него было проблем! Буквально все считали своим долгом поучать «хулигана». Все-все! От матери и учителя до последней бабки во дворе, которая на бледное: «Здрасте» – отвечала потоком нотаций: «В коллективе жить не умеешь, отрываешься!» Не то чтобы он специально отрывался, просто оказывался заметен, как бракованное зерно в тарелке каши.

Но эти нудные нравоучения были ничем в сравнении с головокружительной радостью победы, когда самая отъявленная шпана боялась с ним связываться: мол, припадочный! Ну его!

Держа за грудки потрепанного противника, Левка вздохнул и успокоился. До чего же забавный этот Суслик дрожащий, с фингалом под глазом и опустившимися стрелками усов. Левка было рассмеялся, но смешок застрял в горле и вышел жалким кашлем.

Сергей Юрьевич стоял в двух шагах от них, его приподнятое настроение еще до конца не выветрилось, но суровел он на глазах. Левка обреченно разжал руки. Ситников липкой жижей вытек из его объятий, смешно подпрыгивая, отбежал в сторону и замер, преданно глядя в глаза начальнику.

– Что за бардак развели! Я вас спрашиваю?! – цедил сквозь зубы Сергей Юрьевич. – Подвести меня под монастырь пытаетесь? Дескать, Бондарь ближайших оболтусов организовать не может. Смогу!

Левка шкурой ощутил – сможет! Ситников, поправляя узел на жеваном галстуке, попытался что-то вякнуть, но, встретившись взглядом с начальником, подавился собственным ядом и замолчал. Напряжение накаляло воздух сильнее солнца. Никто не заметил, как дочь шефа Антонина оказалась у отца за спиной.

Левка знал ее в основном понаслышке, слишком уж она была занятая (студентка, активистка). К тому же Сергей Юрьевич старался домашним машину не давать, «чтобы не поощрять барство». Хотя, конечно, это не всегда удавалось. Левка подавил улыбку, разглядев нежно-голубое крепдешиновое платье девушки. В поисках «подходящей тряпочки» для торжественного наряда они с Натальей Савельевной (женой начальника) объехали с десяток комиссионок. Потом, на обратной дороге, хозяйка, развернув на коленях сверток, с восхищением тыкала ему в нос импортную материю. Он чудом не сбил пешехода, тряпку возненавидел, но крепко запомнил.

Девушка в пышном платье, с букетом белых пионов, казалась далекой, холодной, будто стояла не на том же раскаленном тротуаре, а парила в воздухе. Золотистые перышки волос и отстраненный взгляд делали ее похожей на барышню-революционерку из какой-то пыльной книжки.

Преданно взглянув на Антонину, Суслик принялся тараторить с приторной сладостью в голосе, особенно широко улыбаясь и сверкая грызуньими зубами. Эх, пересолил! Взгляд начальниковой дочери вдруг сделался суровым, как у отца.

– Довольно, Александр! Вы заслуживаете самого строгого порицания! – она бойко сыпала мертвыми, газетными словами, которые Левке трудно было запомнить. Чтобы получше расчихвостить незадачливого поклонника, Антонина стала выгораживать Левку.

– Тошка! Ты что? Зачем хулигана оправдываешь? Тебе бы прямиком в адвокаты! Выйдет толк! – отец восхищенно улыбался, готовый простить провинившегося шофера, будто этого требовал будущий дочкин успех. Потом для порядка заметил:

– Ладно уж, пока не буду наказывать драчуна, но под твою ответственность.

Антонина почувствовала, что заигралась, впервые по-настоящему заметила Левку, скользнула по нему презрительным взглядом, но давать задний ход не решилась.

– Ладно, займусь его перевоспитанием.

И гордо посмотрела вдаль поверх Левкиной головы на Кремль.

Дождь скреб по подоконнику, как крысиные лапки. Левка повернулся на бок. Скрипели продавленные пружины, за ширмой всхрапывала мать. Он замер в неудобной позе, про себя матеря весь мир и это мерзкое, темное, октябрьское утро. «Ну, что за жизнь такая! Спать не спится, а шуметь не смей, лежи себе, как мумия в саркофаге! Ну, была не была, поздравлю сегодня с днем рождения Антонину Сергеевну», – скорчил рожу, представляя, как произносит это имя и отчество. Аж челюсть свело! Тьфу ты! Антошка она, Тошка – маленькая комнатная болонка на вышитой подушке! Кукла, краля!

Вот уже несколько месяцев ему не терпелось доказать, что она не права, стащить с пьедестала на землю и просто обнять, как обычную девчонку, разорвать дорогие тряпки. Левка напрягся весь, сел на кровати, поморщился от визга пружин.

«Среднюю дурешку уговорить – пара пустяков. Они сами за мной бегают, в глаза заглядывают. Одна баба постарше как-то сказала: "Энергетика в тебе есть!" Слово какое-то чудное, с газетных передовиц. Но слово словом, а суть одна: парень хоть куда. Только она этого не понимает!»

С Антониной с самого начала все пошло не так, она только и делала, что поучала, воспитывала. Ни от кого другого он бы подобного не потерпел. А тут, нате вам, слушал скромно, как ягненок, а на себя злился, аж кипел весь.

Девка смеет так разговаривать с ним, с мужчиной! Это же ни в какие ворота! И сделать ничего не получается, хоть в лепешку разбейся! А она все лезет в голову без спросу, захватчица!

Он встал, пошел на кухню умываться; вода – холодная, ржавая – заплясала тонкой струйкой по обколотой эмалированной мойке. Заглянул в обломок зеркала, прилаженный к прокопченной стене. «До чего же помятая рожа! Тоже мне, герой-любовник!»

Левка включил примус, засвистел обросший накипью чайник. Мысли вновь побежали по привычному кругу. Принялся лихорадочно перебирать в памяти свои достоинства, как бедняк монетки перед покупкой. «Ну, сильный, ловкий», – воодушевившись, поиграл мускулами, стул жалобно скрипнул и начал припадать на одну ножку. «А как Петьке-зазнайке врезал! Ишь, вообразил себя главным! Сам ведь трус, сморчок! Меня так никто не назовет. Если драться, то, хоть убейте, на волос не сдвинусь! Слабых не трогаю, не по – пацански это! Только не поймет краля, не оценит. Скажет: "Хулиганство, безобразие!" И рожу скривит».

Попробовал взглянуть на себя ее глазами: ничего утешительного! Расхристанный придурок с папиросой в зубах. Вечно лохматый, грубые лапы в машинном масле – прямо карикатура из журнала «Крокодил»! А она возвышенная, загадочная. Неужели нечем с ней тягаться?! Конечно, Левка много и запоем читал, правда, неряшливо, без разбору. Если книга цепляла, тут, как с дракой, – до конца! Герои становились родными, авторы же только раздражали, одним своим существованием говоря, что все написанное – вранье. Левка специально не запоминал их имен. Ну, как тут блеснешь эрудицией!

Он все больше нервничал. «Пойду поздравлю! Все-таки у нее день рождения. Я же не трус! Отошьет, ну и хрен с ней!» Левка начал думать о подарке и тут вспомнил про серебряную ложку, ту самую, что появилась у него в сорок первом. Она много лет лежала в ящике в самом дальнем углу. Сколько раз можно было загнать ее на рынке, купить что-нибудь. Но от одной такой мысли становилось противно, будто он и впрямь вор. «Подарить – другое дело!» Левка вприпрыжку кинулся в комнату, мать еще спала, зажигать свет не решился, все-таки пять минут седьмого. Резко дернул нижний ящик стола, засунул руку как можно глубже. «Вот она! Нащупал!» Он включил ночник, развернул ветхую тряпку, выглянул почерневший черенок. «Черт! Еще чистить придется, а все, как назло, уже начали вставать». Мать окликнула:

– Который час?

– Рано еще, спи! – судорожно прикрыл сверток газетой. «Сейчас буду бриться в комнате, возьму воду, мыло, зубной порошок, почищу, пока мать окончательно не проснулась». Левка лихорадочно оттирал черноту негнущимися холодными пальцами, чувствуя себя вором и замирая от страха. За ширмой взвизгнули пружины. Сунул ложку в карман, схватил бритву и от души хватил себя по щеке. Первое, что увидела заспанная мать, – окровавленное лицо сына. Она вскрикнула, раскудахталась. Едва уняв кровь и ругаясь про себя десятиэтажным матом, он выскочил в промозглое серое утро.

День не заладился, все шло незадачливо, муторно. Ближе к вечеру, когда Сергей Юрьевич собрался ехать домой, Левка выдавил из себя:

– Можно поздравить Антонину… Сергеевну? (Нет, с этим именем– отчеством у него явно нелады!)

– Хорошо! Только быстро! Не люблю я эти праздники, баловство одно. Ну кто, скажите на милость, отмечал мои двадцать три года?! Тогда, в восемнадцатом, другой был настрой, азарт. Решались судьбы мира! И мы другие были, не такие жидкие, как ваше поколение. Мы листовки клеили и радовались. А вам лишь бы пластинки крутить да плясать!

Левка хотел возразить, что Антонина – очень серьезная девушка, но осекся, где ему с Сергеем Юрьевичем спорить. Государственного мышления человек, жизнь насквозь видит! Настоящий коммунист! Всего Ленина и Сталина наизусть знает. Под любую ситуацию нужную цитату выдает, как фокусник зайца из шляпы выдергивает! Вечером без томика из собрания сочинений спать не ложится (это домработница рассказывала.) Левка ей верил, иначе как можно все это упомнить?! Это какой же умище надо иметь! Сам Левка от любого политического чтения начинал зевать на второй строчке и осилить за раз больше страницы не мог, хоть плачь! Даже если доползал до конца главы, вспомнить, что в начале, хоть убей не мог, прямо беда.

Когда доехали, оказалось, что именинницы еще нет. Левка болтался у двери, как неприкаянный, пока Сергей Юрьевич подавал пальто домработнице Настасье – толстой бабе лет сорока. Все в ней было круглым, белым, а лицо невыразительное, не на чем глазу остановиться. Бесцветные короткие реснички, нос бомбошкой, пегая косица с бантом, как у школьницы. Сама хлопотливая, шустрая, даже удивительно, как такая бомба может быстро поворачиваться. А увидев хозяина, усердствовала втройне, чирикала ласково, сладко, аж приторно. Левку терпеть не могла, называла «обормотом» и дальше порога старалась не пускать, чтобы не наследил, не испачкал, не задел, не разбил, в общем, чтобы спокойнее было. Вот и сейчас он смирно стоял в огромной прихожей, стараясь сойти за дополнительную вешалку для одежды, разглядывал высокий потолок с лепниной и удивлялся, зачем троим такая огромная квартира. Не то чтобы завидовал… Да и к чему сравнивать себя с первым секретарем райкома? Всем известно: такую должность кому попало не дают. Просто не вязалась эта роскошь с чем-то очень важным. Левка не стал додумывать, с чем именно.

Настасья скрылась в кухне. Можно было расслабиться. Он скинул ботинки, с мальчишеским озорством шагнул на сверкающий паркет и заглянул в приоткрытую дверь. В зале был по всем правилам сервирован стол, что-то подобное Левка видел только на картинке в книге о вкусной и здоровой пище. Трофейный немецкий сервиз из чертовой уймы предметов: супницы, тарелки, тарелочки, соусники и куча разных штучек-дрючек, названия которых он не знал. Мебель резная, красное дерево, полировка, хрустальная люстра сверкает, аж глаза режет. Наталья Савельевна, шурша пестрым шелковым платьем, кружилась вокруг солидного товарища с усами щеточкой. Наверное, это и есть тот самый важный гость, о котором говорил Сергей Юрьевич. Левка никогда не видел хозяйку такой праздничной. Сегодня держалась особенно прямо, будто боялась уронить корону из свернутой кольцом черной косы, и украшений на ней было, как на люстре подвесок. Она направилась к выходу. Переливаясь всеми цветами радуги, Наталья Савельевна вышла в коридор, сразу как-то пообмякла, и стал виден толстый слой румян и пудры. Цыкнула на Левку, чтобы не вертелся под ногами, потом поздравит, если хочет. Он поплелся в прихожую, морщась от запаха «Красной Москвы», уселся на пуфик и принялся завязывать шнурки. Оглянулся последний раз, схватился за ручку двери. «Подумаешь, обойдемся!» Вдруг дверь распахнулась и сильно ударила по лбу. Увидев Антонину, Левка с трудом удержал бранное словцо, отпрянул, потирая ушибленное место. Именинница немного растерялась, торопливо извинилась, на ходу расстегивая пальто. Пока никто не вышел, Левка торопливо выхватил из кармана подарок.

– Это вам, Антонина Сергеевна, с днем рождения!

Все заготовленные тирады начисто выветрились из головы, он неловко протянул завязанный ленточкой сверток. Антонина машинально взяла, развернула и заупрямилась:

– Что это вы выдумали, право! Ложек у нас хватает. Заберите сейчас же!

Левка стоял, как истукан. Тут вышел отец с начальником. Чтобы не отвлекать их мелочами, девушка кинула ложку на полочку у зеркала, строго шикнув:

– Заберете – и точка!

– И не подумаю! – прошептал Левка, но его никто не слышал.

Все, включая только что вышедшую хозяйку, смотрели на представительного товарища, который шутливо трепал именинницу по головке, как ребенка.

– Ай да Тошка! До чего же выросла! Прямо взрослая!

Левка пробормотал: «До свидания», шагнул, чтобы уйти, и тут же получил дверью во второй раз за последние пять минут. Антонина расхохоталась по-детски заливисто. Даже слезы из глаз брызнули.

На пороге появилась худая, скуластая старуха в старом, пятнами выгоревшем пальтишке и шерстяном клетчатом платке. В руках она держала грязный, промокший узел, по морщинистому лицу стекали капли дождя. Глаза, будто и не старые вовсе, радостно, добродушно светились. Левка почувствовал симпатию к простой бабке и какую-то неловкость за нее, что она так нелепо адресом ошиблась. Не может же, в самом деле, здесь быть такая гостья!

– Почему не закрыли дверь? Настасья! – непривычно тихо и неуверенно проговорила хозяйка.

– Ну, здравствуй, Наталья! Да ты не постарела почти, все такая же! Прости, что я как снег на голову. В Москве проездом, всего на пару часов. Увидеть тебя хотела, помнишь, девчонками лучшие подруги были? – она заулыбалась детской радостной улыбкой.

Наталья Савельевна стояла сама не своя. На побледневшем осунувшемся лице черные, ярко накрашенные брови выступили резко, как боевой раскрас индейца. Ошарашенная, она то ли не узнавала гостью, то ли не хотела узнать. Наконец, ежась от обращенных со всех сторон взглядов, выдавила из себя:

– Это ты, Маруся… Не признала сразу, прости. Столько лет прошло. Что ж не предупредила? – глядя на мужа, добавила: – Это сестра двоюродная из Котельнича.

Сергей Юрьевич холодно посмотрел на вошедшую:

– Не помню, чтобы встречались, но родственникам всегда рады.

Хозяйка поперхнулась будто и заговорила неестественно громко и быстро о дочке, о ее дне рождения.

– Ой, Тошенька! Племянница, радость-то какая! Я помню ее трехлетней крохотулечкой, а сейчас вымахала как, настоящая барышня, невеста! – гостья поставила узел под ноги, стянула промокший платок. Короткие седые прядки лезли в разные стороны. Она глянула в зеркало, потянулась за расческой и наткнулась на ложку, принесенную Левкой. Громко охнула, схватила ее и затараторила:

– Ох, ложечка фамильная! Надо же, в семью вернулась! Неисповедимы пути Господни! – она перекрестилась, присутствующие неодобрительно переглянулись. – Так и есть! Вензель наш: «СТ» – Савелий Трофимов, купец второй гильдии, твой батюшка.

Наталья Савельевна взвизгнула:

– Какая ложка?! Какой купец?! Ты что, белены объелась? – тут заметила виноватую Левкину физиономию и все поняла: – Вот, значит, какой подарочек!

Маруся, как ни в чем не бывало, продолжала, остановиться не могла, сжимала ложку и смотрела сквозь нее вдаль, в прошлое:

– Помнишь, Наталья, в восемнадцатом, когда красные к городу подходили, мы торопились оттуда? Отец приказал всем разделиться и каждому взять часть вещей. Ты девчонка была двенадцатилетняя, смышленая, шустрая – любимица батюшкина. Тебе поручили серебро везти, положили в большой старый самовар. Мол, девочка с самоваром, никто и не подумает. Так просчитались. Времена-то какие были, в поездах что творилось – жуть! Украли самовар!

– Что заладила: самовар, самовар! Не было ничего! – собрав остатки властности, хозяйка добавила: – Бредит она! Больная, припадочная! – потом прислонилась к стене, схватилась за сердце и начала сползать на пол.

Антонина присела на корточки:

– Ой, ой, мама, мамочка! – вместо того чтобы помогать, заглядывала в лица старших, не находя ответа, продолжала ойкать и ломать руки.

Первой опомнилась Настасья, все-таки проблемы не ее – хозяйские! Клокочущее любопытство давало силы немереные, она даже приподняла грузное тело, но вдруг опомнилась, кинулась щупать пульс:

– Жива голубушка! Жива!

Тут, как в сказке, и все ожили. Важный гость, так и не сев к столу, начал прощаться не терпящим возражений тоном, потом холодно добавил:

– Супруге твоей покой сейчас нужен! – и ушел.

Левка хотел последовать за ним, но Сергей Юрьевич схватил его за руку и потащил в кабинет. Лицо начальника почернело, заострилось, как у мертвеца, в глазах читался приговор. Теперь ответить придется за все грехи, за все глупости, и раж на выручку не придет. Ведь нет чувства правоты, одна отрешенность.

Сергей Юрьевич заговорил хриплым скрипучим голосом:

– Так вот какой подарочек припас! Пригрел гадюку. Отвечай, кто тебя подослал? Тебя и эту ведьму! Кругом враги! Нашли-таки слабое место! – потом неожиданно мягко добавил: – Поверишь ли, ничего я об этом не знал. Никогда не женился бы на купчихе. А она молчала, двадцать пять лет молчала! Не такая, значит, дура, как я считал. Это я дурак, старый идиот! Но ты мне ответишь за все! Хорошо подстроили, нечего сказать, Бондаря одним махом, как муху! – он ударил ладонью по столу, лампа подпрыгнула, словно юбочка закружился нарядный абажур.

Левка чувствовал, что оправдываться бесполезно. Что может его жалкая правда против железной логики? Не скажешь ведь, что ложку украл одиннадцатилетним мальцом по глупости, а сейчас еще поухаживать решил за Антониной. Разве можно такому верить?!

Лицо начальника багровело, и, казалось, его вот-вот хватит удар. Левка не стал дожидаться, бросился к выходу.

Черное небо, дождь барабанит по крыше машины, капли переливаются в свете фонаря. Никогда больше он не сядет за руль. Бросил ключи и документы на сиденье, прикрыл тряпкой, захлопнул дверь. «Все кончено, за мной не сегодня-завтра придут. Бондарь слов на ветер не бросает, – Левка криво усмехнулся. – Но ждать, сложа руки, и не подумаю! Уеду, куда глаза глядят, пусть ищут! Хоть попотеют! Не все коту масленица!» Злой и решительный, забежал домой, схватил документы, деньги, пару вещей. Буркнул матери:

– Не ищи! Сам напишу!

Глава 5 Зарождение любви

Валерий «дневники» писал, как положено, через каждые три дня. Знал: другие врачи так не заморачиваются, но ведь то халтурщики. Высокая стопка историй болезней высилась в правом углу стола и совсем не убывала. Серые картонные папки с надписями «Дело №», «хранить… лет». «Да, хранить и дописывать, дописывать всю жизнь больного и далее в архив». В дверь постучали. «Ну, кого еще несет нелегкая! Знают же, неприемный час! Утром со всеми поговорил, так ведь нет, мало!»

Лугов собрался отчитать навязчивого больного, но, увидев незнакомую, худенькую, растрепанную девушку, растерялся и глупо улыбнулся. «Кто это? Явно ведь не наша больная!» «Наших больных», то есть шизофреников, он давно научился распознавать с первого взгляда по мимике, движениям и комплексному ощущению, которое подробно описано в учебниках психиатрии.

– Я – подруга пациента Мальвинова, – робко представилась посетительница.

«Ага, та самая сожительница, о которой написано в сопроводительной бумаге. А я думал, напутали чего, Мальвинов-то одиночка! Почти двадцать лет болеет, какие уж тут бабы! Видно, девчонка сама расстаралась».

Валерий взглянул на девушку повнимательнее, уже не только как врач. И переклинило, острое желание накатило, будто волна, пришлось отвернуться и разглядывать трещину на потолке. Весь его здравый смысл просто на уши встал от возмущения. «Ничего себе красотка, ни кожи, ни рожи! Да еще на работе!» Он опять оглядел ее, нарочно стараясь замечать недостатки. Угловатая, костлявая, даже бесформенный свитер не скрывает, потертые джинсы с оттоптанными краями, взъерошенные рыжие патлы, вздернутый носик, а глаза, как ловушки. «Блин! Опять не то!»

– Вы понимаете, я запуталась… Совсем! – пробивалось сквозь частокол «умных» доводов. – Неужели Алекс сумасшедший?! Вы, наверное, и обо мне так думаете! – она разревелась, закрыв лицо руками, он заметил короткие, обкусанные ногти.

Лугов в жизни видел много слез, они всегда раздражали его, а временами просто бесили. Начиная с детства, с властной, истеричной матери. Он привык считать женские слезы запрещенным, бесчестным оружием, подлой манипуляцией – и только. Может, и специальность выбрал из протеста. Хочешь, чтобы сын был врачом, как ты, как все родственники, вот и получай психиатра!

Мысли о детстве приходили серые, муторные. Будто должен он всем. Словно еще до рождения по уши влез в долги, а отдать не может даже проценты.

Полный дефолт, как и у отца. Тот для матери – вечно «черный сухарь», живой упрек! А ведь был подающий надежды офицер, в Москву перевелся из Средней Азии, еще в семидесятые карьеру делал. Бравый вояка, а жене проиграл решающее жизненное сражение. Так и умер капитаном. Но сын восстал, вырвался, отделился.

Лада смотрела на него требовательно, с надеждой. Валерий вздрогнул, вскочил, уронив стул, и принялся искать чистую чашку, чтобы налить воды. «До чего дошел! Разнежничался! В отпуск пора, в отпуск!»

Лугов год, как стал и.о. заведующего, и не отдыхал, боялся отделение оставить. «И зачем мне эта Лада? Геморрой сплошной! Есть же Ленка, наконец, приходит раз в неделю ночевать, и никаких проблем, хотя по утрам в глаза заглядывает: "Не предложишь ли остаться?" Навоображала себе черт знает чего!»

Валерий принялся рассказывать Ладе о психиатрии, зачем-то подводя к мысли о том, что Мальвинов тяжело болен и ей не пара. «Не только ей, конечно, вообще никому! Чистая правда!»

Девушка успокаивалась, вздыхала, как ребенок:

– А можно Алекса повидать?

– Нет, он сейчас на первом этаже, среди острых больных. Вот переведут сюда, тогда, пожалуйста. Вы заходите! – и улыбнулся, как дурак.

В майские праздники город словно вымер, а больница и подавно. Тишина, только фонтан вдалеке шумит да птицы поют. Суета вся за бетонным забором осталась. Лада шла, как по заколдованному замку, и обитатели в нем зачарованные. Один Алекс чего стоит! Перевели его в санаторное отделение, казалось бы, ходи, радуйся свободе, а ему все равно. Вообще все по барабану, не только Лада… Ну, и фиг с ним! Здесь и ее подлечили. От глупости. Случается же: лишь опустившись до дна, начинаешь подниматься. Вот и она так, оживала потихоньку. Даже похорошела, мама не нарадуется. Сюда ходила, как в дом родной, освоилась. Тут хорошо, парк чистый, не то, что в городе, воздух прозрачный, аж колышется, и листочки на деревьях свеженькие, маслянистые. Вот заявиться бы сюда с мольбертом! Новую картину начать – радостную, загадочную. И долой насекомых! Интересно, разрешили бы? Лугов мог бы, он добрый, отзывчивый. Лада сразу это поняла, когда ворвалась к нему растрепанная, зареванная, и давай чушь нести. Он, вместо того чтобы послать подальше, выслушал, понял, разобрался. Чувствовалось, что она ему понравилась, но он старался этого не показывать, солидность не позволяла. Умора просто! Валерий молодец, конечно, двадцать семь лет всего, а уже заведующий, и все с ним считаются. В отделении строгостей навел – будь здоров, персонал его не переносит, зато пациенты обожают, как отца родного. Оказалось, психи не страшные вовсе, а жалкие, беспомощные, приносят «подарочки»: кто конфету, кто сырок, а кто шишку. Смешно, трогательно.

Лугов все-таки настоящий мужчина, на него можно положиться. Только серьезный слишком, но это пройдет. Она уж постарается.

В тот день Лада чувствовала себя уверенно, как никогда, потому что знала: ей очень идут новенькое синее платье и короткая стрижка.

Остановившись около фонтана, достала зеркальце и начала прихорашиваться. Забегали солнечные зайчики, Лада зажмурилась, отвернулась и увидела нечто. Именно так, ведь подобного персонажа не встречала даже здесь. Маленькая кругленькая седая старушонка с косичками, как у школьницы, в мятом, засаленном красном платье с крупными черными розами деловито шлепала по клумбе, срезала желтые тюльпаны, а остальные нагло затаптывала в грязь. Букет рос прямо на глазах. Девушка сперва обалдела, а потом решила отчитать эту нелепую бабу-ягу. Что за безобразие – портить клумбу, другие ведь старались, сажали! На оклик старушка совершенно не отреагировала и нагло продолжала шлепать рваными домашними тапками по несчастным цветам. За шесть недель хождения в больницу Лада привыкла не бояться этих чудиков, считала себя бывалой и опытной. Подумаешь, старуха, ну, разворчится, в худшем случае пошлет куда подальше. Набравшись смелости, шагнула на рыхлую почву, стараясь не наступать на стебли. Отвратительный бомжатский запах ударил в нос, будто отталкивая. Ноги, завязая в черной земле, сами отскочили назад. Или ангел-хранитель отдернул за шкирку? Неизвестно. Но через миг ведьма обернулась и без всякого перехода с остервенением ринулась на Ладу, сжимая в руке нож.

От общепитовского духа Валерия неизменно начинало мутить, но ворчать оставалось лишь про себя: «Ну, что за работу выдумали для дежурного врача! Присутствовать при закладке мяса в суп! Мент я, что ли, следить за ворюгами? Закрутили гайки!» Лугов лукавил сам с собой: строгое, въедливое руководство отвечало его натуре. Сейчас он готов был подчиняться, чтобы потом самому так править. Да, честолюбивые цели. А как без них?! Но это потом, через много лет. В нос ударил запах переваренной капусты, Валерий отпрянул к открытому окну, не дожидаясь пока повариха опустит крышку. Вспомнилось, как Лада, проходя по дорожке, машет рукой, а он усилием воли сдерживает глупую радость и снисходительно кивает. Внизу – серый хоздвор, мусорные баки, пятнистая облезлая кошка жмется к стене и никакой радости. Одно раздражение и бегущая фигура в белом халате. Так и есть: Тамара Ивановна – медсестра из восьмого. До чего же шустрая для пенсионерки, гонятся за ней, что ли?

– Валерий Юрьевич! Беда! – крикнула она и облокотилась на косяк, чтобы отдышаться. Вздымалась пышная грудь, подрагивали крупные осветленные кудри, писк моды шестидесятых. – Динка Белова заявилась, в полном психозе! А врачей никого! Нет бы, как положено, в диспансер за путевкой! А она прямо в отделение! И сама никакая, – говорящая осеклась и растерянно замолчала.

– Что еще? Не тяните!

– Вы понимаете, какое дело, мы с Риткой процедурной чай пили. Ну, и нож на тарелочке с колбасой лежал… Так она, в общем…

– Так, значит, больная с обострением бегает по территории с ножом! А вы?!

– Валерий покрылся пятнами от гнева. – Инструкцию нарушаете! Расслабились, к чертовой матери! Нашли курорт! Охрану хоть вызвали?

Медсестра рассыпалась в подобострастии и махнула кому-то рукой. В дверях неожиданно, как клоун на утреннике, возник старичок – божий одуванчик. Если бы не форменная синяя рубашка с черными буквами «Охрана», не догадаешься. В общем, хоть плачь, хоть смейся! А Тамара Ивановна продолжала тараторить:

– Ритка укол готовит, сейчас придет!

– Вы больных в психозе видали когда-нибудь? – скорее для проформы спросил Лугов дедка.

Тот замялся:

– Я, знаете ли, у вас всего третий день. Не успел еще. А раньше в супермаркете работал.

«Кругом инвалиды! Этот умеет только у кассы стоять да коляски откатывать. Охрана, блин!» Ритка шустро ковыляла на шпильках. Пышная размалеванная девка лет тридцати продемонстрировала заряженный шприц и игриво взглянула на Лугова. Он разозлился: «Везде полный абзац, а она хвостом машет! Конечно, все шишки на мою голову, а эти как будто ни при чем!» Покрыл их про себя с перебором, не полегчало! Проинструктировал издевательски подробно. Они тупо покивали головами и побрели за ним гурьбой по дорожке, путаясь друг у друга под ногами. Захотелось снова отчитать разгильдяев, но не успел.

Полумертвая от страха, Лада бегала вокруг фонтана на подгибающихся ногах, а за ней гналась ведьма в красном развевающемся балахоне. Зажатый в руках нож отбрасывал нелепые солнечные зайчики. Картина нереальна, как розыгрыш, как спектакль. Лугов шкурой почувствовал: девчонка долго не продержится, упадет под весело блестящим оружием. Он бросился вперед, словно в футболе на мяч, с тем же чувством окрыляющего азарта, которое принесло ему столько побед и похвал, а сейчас должно было спасти что-то очень важное, восстановить сбитый случаем порядок вещей. Валерий прыгнул на растерзанную клумбу, почти упал на показавшуюся вдруг маленькой фигурку. Вцепился, начал разжимать грязные, с длиннющими ногтями пальцы. Лезвие легко вошло в рыхлую землю. Динка стала брыкаться, царапаться, рвать пуговицы, норовила укусить. Он, конечно, много раз слышал, что один псих по силе стоит троих нормальных, но сейчас ощутил это на себе, с трудом удерживая маленькую, жалкую старушонку. Отчаянно захотелось ударить, но в голове всплыла инструкция: «Только фиксировать». Вздохнул поглубже, чтобы успокоиться, вонь месяцами не мытого тела оглушила, навалилась тошнота. Хорошо хоть «бойцы» расстарались, сделали-таки укол сзади через одежду.

Когда обмякшую пациентку увели, Валерий продолжал стоять, глядя на красные лепестки в черной земле. Хотелось философствовать о причудах времени, которое вдруг растягивает мгновения до невообразимых величин. Он чувствовал себя значительно старше, чем десять минут назад, и мышиная возня, тогда такая важная, стала безразлична. Лугов посмотрел на Ладу, которая тихо всхлипывала в сторонке. Она, будто дождавшись приглашения, бросилась ему на грудь, и не надо было ничего объяснять.

Глава 6 Начало болезни

– Твой дед достал совсем, два месяца уже гостит! Ну, сколько можно! Пора бы и честь знать! В родном доме задыхаюсь. Хорошо хоть на прогулки по центру уезжает. Почти восемьдесят лет, еле ноги таскает, а сам все на экскурсии! Просто диву даюсь, турист с того света, блин!

Валерий молчал. Не то чтобы не соглашался, просто в тоне Лады выпирала склочность, проклюнувшаяся после родов и с каждым днем расцветавшая все пышнее и ярче. У него как раз запарка на работе, света белого не видит, а тут еще с женой нянчиться. «Дома вместо покоя сплошные непонятки. Дед, конечно, тот еще фрукт. Чудит – будь здоров! Никого не слушает. Дряхлый, едва живой, а все в забияки лезет! "Я кот, гуляю сам по себе!" Тоже мне!» Валерий глянул в наглую кошачью морду, украшавшую циферблат часов, и принялся ускоренно дожевывать бутерброд, уже не чувствуя вкуса. Вот всегда так, все спешит, не замечая вкуса, цвета, запаха. Да и сама жизнь будто проносится за окном вагона, а это мелькание завораживает, манит, а дотянуться не выходит, поезд несется, не остановить. «Вот и с дедом толком не пообщался… Действительно, что ему здесь нужно? Явно не мы!» Неожиданно вырвалось:

– Прошлое искать приехал. Только почему сюда?

Лада перестала ковырять ложечкой творожок с мюсли и с интересом уставилась на мужа. В тишине часы тикали устрашающе, как счетчик перед взрывом. Искорка понимания блеснула и погасла.

– Все, мне пора! Уже полвосьмого, самые пробки начинаются. Пока! Звони!

Вот так всегда! Только начнешь говорить по-человечески, как ему пора. Пробки, видите ли! Всю жизнь позатыкали! Швырнула чашку в раковину с остервенением, а она целехонька, подпрыгнула издевательски и замерла. Стойкое огнеупорное стекло, ему до поры до времени хоть бы хны. А час придет – само рассыплется без посторонней помощи, не то что стариковы противные железяки! Наставил здесь барахла, будто территорию пометил. Ест только из своей посуды, как старообрядец.

Лада с ненавистью посмотрела на помятую обколотую эмалированную кружку с едва различимой надписью на донышке – 71. Это же надо – почти сорок лет. Терпеть не могла старье, будто груз времени на нем висит, кричит о твоей человеческой хрупкости, бренности. Чуток вещичка послужит – и все, долой, «обновления готовы». Она брезгливо задвинула в угол кружку, поросшую изнутри коричневым чайным налетом. Не моет – его проблемы, в домработницы не нанималась. Лада – творческая личность, от быта звереет. Вот будет ребенку год, можно работать, пусть даже дома, но ему всего четыре месяца, это сколько же еще ждать?! Не выдержать. Помощника рядом нет. Только этот старый козел, который и руки-то не моет, а над правилами ухода за детьми откровенно смеется. Мол, баловство это, мирихлюндия. Сколько поколений без этого жило. Все по Дарвину, сильный выживает и так далее. В общем, демагогия.

Лада села, огляделась: вроде все сделано, можно и бутерброд соорудить с колбаской, благо фигура позволяет. Не спеша, спокойно позавтракать. Вкусно, хорошо, но тревога не уходит. Что-то не так, не должен малыш столько спать! Побежала, потрогала, так и есть – горяченький. Допрыгалась, заболел. Конечно, старый хрыч везде окна пооткрывал, душно, видите ли! На ребенка плевать! Артошка проснулся, захныкал, сунула под мышку градусник, сынок пищал, вертелся, не давался. Давно пора электронный термометр купить! Привычно злилась на мужа, будто он во всем виноват, даже в том, что Артошка срыгнул на новенькую сиреневую футболку. Ну, какое тут к черту творчество, когда пахнешь кислым молоком! С трудом Лада нашла телефон районной детской поликлиники, набрала номер. Дед сидел на кухне, кромсал колбасу допотопным ножом, хорошо хоть не рыбу, какая-никакая Ладина победа. То, что она готовила, не ел из принципа, говорил: молоком пахнет. Каким еще молоком?! Издевательство сплошное. С утра опять в Кремль на экскурсию намылился, все тянет его туда, будто потерял что. Посмотрел насмешливо, с деланным изумлением разинув рот, слюна капнула в железную миску с «Дошираком».

– Неужели захворал солдат? И гигиена не спасла? Лада начала заводиться:

– Нечего смеяться! И он не солдат!

– Мужчина – значит воин! В армии служить будет, – спокойненько так ответил, но с вызовом. Ей хватило. Завелась с полуоборота.

– Не будет! Там дедовщина да одно отребье! Дети из приличных семей по-другому устраиваются!

– Ни к чему армия? – дед ухмыльнулся, демонстрируя торчащий сбоку гнилой зуб. – А защищать вас кто будет? Верно, заласканные птенчики, что из-под мамкиного крылышка до старости не вылазят!

Лада взбесилась окончательно:

– Вы птичьей философией безразличие к внуку не прикрывайте!

– Эх, дуреха ты молодая! Жизнь распланировала на двадцать лет вперед! – и ушел, хехекая.

Казалось, скрипучий смех еще долго будет витать в опустевшей прихожей. Вот достал, старый козел! «Молодая, глупая!» Для него все моложе шестидесяти – желторотые юнцы. Ископаемое! Повернулась, чтобы крикнуть ему это вслед, и вздрогнула от резкого звонка в дверь.

В смахивающей на злую, облезлую кошку женщине врач угадывался лишь по затрепанному белому халату. В каждом движении, жесте читалось «До чего же вы мне все надоели!» Не снимая туфель, прошлепала по ковру в детскую, на ходу протирая руки каким-то средством. На веселых кошачьих мордочках грязные следы. Ну, медицина у нас, жесть! Другие еще в поликлинику каждый месяц ходят, дураки! Лада сразу решила: нечего заразу ловить, растет ребенок или нет и так видно. Прививками травить сына не собиралась, в сети про них такое пишут, что волосы дыбом встают.

Участковая вначале поучать пыталась, а потом плюнула. И правильно, нечего зря силы тратить. Не всех же под одну гребенку стричь, кто-то топорщиться будет. Хватит «усредниловки», все эти прививки и диспансеризации – «совковые» пережитки.

– Мамаша, вы будете ребенка показывать или нет? – возникла доктор.

Для этой побитой молью тетки Лада – мамаша. Вместо того чтобы съязвить, начала торопливо раздевать Артошку на пеленальнике. Врач быстро пробежалась холодным стетоскопом по маленькому тельцу, Лада сама поежилась.

– Так, в легких все чисто. Да что вы стоите, несите ложку! Лада метнулась к двери и замерла от издевательского окрика.

– А ребенка так на комоде оставите? Упадет, я следить не буду! До чего бестолковые родители пошли!

Наконец, вооружившись ложкой и фонариком, она шагнула к Ладе:

– Стойте на месте и держите его крепче! Я горло посмотрю. Так, красноватое. Пока температура будет, не гулять, не купать! Какие лекарства купить, я написала. Все. Будет хуже, вызывайте.

Убежала, оставив Ладу в полном ауте.

Прошло три дня. Хуже не становилось, но и лучше тоже. Исподволь просачивалось беспокойство, хотя непонятно, отчего. Подумаешь, температура 37,5-37,7. Сама в детстве болела подолгу и с удовольствием. Здорово, сиди себе дома, делай, что хочешь, и вкусности ешь. Тогда было все весело и радостно, хоть занималась с Ладой исключительно бабушка. Отец никогда не появлялся, а мама просто органически не могла сидеть дома, порхала туда-сюда, ни на чем не задерживаясь. Ладе эта веселуха осточертела, вот и замахнулась на основательное гнездо. Только, кажется, не потянула, закваска слишком легкая.

Прошла в большую комнату, муж за компом в «стрелялки» играет, ничего вокруг не видит. Разве так она представляла семейные выходные?

Ничего, пусть оторвется, сына посмотрит, послушает, врач все-таки. Валерий среагировал лишь с десятого окрика, взгляд отсутствующий, врубается с трудом.

– Я, знаешь ли, психиатр, стетоскоп последний раз в институте на выпускных экзаменах в руки брал. Нуда ладно, попробую, легкие слушать несложно. Вдох, выдох, – он долго и старательно примерялся, грел «слушалку», неловко касался малыша, наконец, изрек: – Все в порядке. Не бойся. А то, что он вялый и часто срыгивает, это нормальная реакция, еще с третьего курса помню.

Почти успокоил. Только почему все-таки лекарства не помогают? Фальшивые, что ли?

Прошло девять дней. А воз и ныне там. Все, сказала Лада, хватит, завязываем с бесплатной медициной. Соседка Маринка хорошую частную клинику посоветовала, она там подписалась на программу «Семейный доктор» и старшей дочке зубы лечит только под общим наркозом, вот это уровень. Муженек все выслушал, молча, улыбаясь на психиатрический манер. Лада взвилась:

– Жмот! Денег на ребенка жалеешь! А ведь есть пословица: «Лечиться даром – даром лечиться».

Валерий хмыкнул:

– Игра слов еще не мудрость! Визитку дай глянуть. Клиника «Аладдин». Чудеса, наверное, обещают, джинн из лампы и прочее. Ну и кобру они здесь намалевали, кошмарики!

– Нечего издеваться! – продолжала кричать Лада. – Нормальная медицинская эмблема – змея и чаша. Ты мне зубы не заговаривай!

Муж не сдавался:

– Ладушка! (Она терпеть не могла, когда ее так называли!) Неужели не понимаешь, что в частную контору людей по родственному признаку набирают? Главное, что друг, сват, брат, а какой спец – дело десятое!

– Да ты просто платить не хочешь!

– Бери деньги и поступай, как знаешь! – сдался Валерий. – Но я туда не поеду! Не хватало еще, чтоб меня разводили! Я ведь не сдержаться могу, ляпну чего-нибудь!

– Что же, я одна с ребенком в Центр потащусь?

– Маму попроси, она за рулем.

Вот хам! Хотела ответить, но дед помешал:

– Теперь с каждым насморком через всю Москву бегать будешь? Пройдет! От докторов никакого прока! Вот на Валерку посмотри, какой от него толк? С женой разобраться не может, подкаблучник!

И в нору уполз, старый змей, слова сказать не дал. Лада вдруг ужаснулась, осознав, что ее маленькая светлая мастерская – теперь его комната. Все в ней насквозь пропиталось запахом горечи, затхлости, старости. Слезы побежали по щекам, не удержать. Обязательно надо заняться стариком, вот зайчонок выздоровеет… Там можно и ультиматум поставить.

Артошка спал спокойно и выглядел вроде получше, потрогала – где-то 37,5, уже научилась определять на ощупь. Может, все ничего?

Мама почти рассеяла тревоги. Веселая, жизнерадостная, цветущая, ультракороткая стрижка, чуть-чуть косметики. Порхало нежно-розовое пончо, переливались крупные перламутровые серьги и браслеты в стиле модерн, неся совершенно неуместное ощущение праздника. Да ведь она совсем молодая, никогда бы не подумала, ведь мать по определению стара: другое поколение – отжившее, уходящее со сцены. А ей всего сорок семь, а по виду не дашь и тридцати пяти. Один юный блеск в глазах чего стоит! У Лады такого нет.

В клинике их встретили тепло, с улыбками до ушей, как у клоунов. Врач подробно расспрашивала, осматривала, слушала, щупала Артошку. Потом с достоинством изрекла:

– Нужно проводить обследование. Начнем с УЗИ органов брюшной полости!

Обслужили быстро, без задержек и очередей. Прочитав заключение, Лада испугалась не на шутку: «Увеличение мезентеральных лимфоузлов». Что бы это значило?

– Не беспокойтесь, мамочка! Это, скорее всего, инфекция. Нужно сделать анализ крови, чтобы определить какая.

Врач что-то говорила про антитела и антигены. Лада сидела дура дурой и понимала только, что один анализ стоит от двух тысяч. А список вирусов по размеру смахивал на меню в хорошем ресторане. Читала длинные, как черви, слова, ничего не могла запомнить и чуть не плакала, ведь в кармане всего десять тысяч. Доктор глядела с сочувствием и превосходством, как на убогую.

– Вы не расстраивайтесь! Для начала сделаем только на ВЭБ и ЦМВ. Но с титрами.

Она подробно объясняет, зачем на один вирус делать три анализа. Мама, видя Ладину потерянность, отрывает от сердца еще две с половиной тысячи. Новый мужчина денег дает ей в обрез, а поддержание красоты в этом возрасте, сами понимаете…

У двери процедурного кабинета еще одна мамочка с девчушкой лет трех, та носится, хохочет, егозит, мешая сосредоточиться. Конечно, сначала оплатить, а там и очередь подойдет. Над стойкой администратора большущая светящаяся эмблема. Огромная кобра, обвиваясь вокруг кубка, косила хитрый глаз, с жала стекали крупные, сверкающие капли. Лада перевела взгляд на зажатый в ледяных пальцах список. В памяти всплыло: virus по латыни означает «яд».

Глава 7 Диагноз

«Что за дурацкие зеленые кошки! Ну и обои выбрала, художница». Валерий вспомнил, как прошлой осенью отдал новоиспеченной жене на растерзание квартиру, сам ни во что не вмешивался, широту проявлял. В последнее время многое в отделке его раздражало, особенно засилье кошек. «Терпеть их не могу! А раньше не замечал, и Ладка тогда была такой милой, почти родной». Почти – потому что все-таки не хватало чего-то, о чем он в радостной спешке не думал. «Сейчас ее волчий взгляд холодит спину через одеяло. Вот лежим в одной постели, оба злые, между нами ребенок, как стена». С кроваткой все с самого начала не заладилось, малыш лучше спит у мамы под боком, можно ночью грудь дать, не вставая. Логично, понятно – на первый взгляд. Но мужу здесь места нет. «Какая тут любовь! Развела, как лоха! Урвала полный бабский соцпакет и кайфует!» Вспомнилась диссертация, брошенная на полпути, а такие были идеи! И псу под хвост! «Сын, наследник! – Валерий передразнил дедовы слова. – Да. Все не к месту, не ко времени». Обернулся, чтобы смерить взглядом наглого, избалованного захватчика. Крохотное существо под салатным одеяльцем с мишками казалось на удивление хрупким, беспомощным, жалким и будто нуждалось в его, отцовской, защите. Валерий опешил и неловко потрогал головку, словно ища подтверждения. Лобик, по-нездоровому теплый и влажный, вдруг напомнил, что малыш болен уже две недели. Нет, Лугов, конечно, знал об этом, но не придавал значения, а тут его будто позвали на помощь. Он резко сел на кровати и заговорил громко и быстро, пытаясь заглушить неуместное чувство вины. Лада было изогнулась и зашипела, как сердитая кошка, но скоро поняла, что крики малыша не будят.

– Я вспомнил очень хорошего врача! Он вел у нас педиатрию, просто супердядечка, в больных людей видел! – чтобы донести до глупой женщины, какое это чудо, пояснил: – Для большинства пациенты – материал, и только! Врач от Бога, понимаешь?!

Походя отогнал мыслишку: «А сам-то ты от кого?»

– Ладка, слышишь, завтра же поедем! Я отпрошусь!

Ей захотелось заворчать: «Где ты раньше был?» Но появилась точка опоры, а с нею и вера, что все будет хорошо. Лада бросилась в объятия мужа с радостью, почти забытой за последние полгода.

Валерий всегда держал слово, даже данное сгоряча. Утром, матеря себя и весь мир, он организовывал консультацию профессора Фролова. Еще за двадцать минут до назначенного времени Лугов вышагивал по отделению, вспоминая студенческие годы. Лада сидела молчаливая и торжественная, как верующая католичка во время мессы. При дневном свете страхи становились неуместными, а шум заглушил тот зов о помощи, что ему вчера померещился.

В конце коридора показалась поджарая фигура с высоко поднятой головой, полы белого халата развевались, как крылья.

– Здравствуйте, Игорь Иванович!

– Ну, Валерка, возмужал. Прямо богатырь. Зачем мечешься в предбаннике, как медведь в клетке? Мамочка, несите малыша!

Веселый доброжелательный тон приободрил Ладу, и она, сбиваясь с пятого на десятое, затараторила про температуру, рвоту, вялость, про две недели и клинику «Аладдин», теребила в руках мятую бумажку с результатами анализов.

– Это потом, раздевайте!

Удивляясь собственной неловкости, дернула молнию на комбинезончике, раскидала вещи на обитом серым «кожзамом» пеленальнике. На стене красовались цветные пластиковые изображения внутренних органов, невольно хотелось разобрать, что же это такое. Профессор начал терять терпение:

– Побыстрее, пожалуйста, меня студенты ждут! Две недели, говорите, температура? А в последние дни еще рвота и вялость? – осматривая Артошку, он гневно цокал языком, тыкал пальцем в разлитые красные пятна на тельце и странно смотрел на Валерия.

– Разве это не аллергия? – робко вмешалась Лада.

– Это у меня сейчас начнется аллергия на невежество! Смотри сюда, Валерий! Ребенок вялый, как тряпочка, серый, родничок выбухает, глаза закатывает. Ригидность затылочных мышц не замечаешь? Ну, доктора пошли! Сплошной «Аладдин», твою мать!

Валерий мучительно покраснел, при ином раскладе Лада бы сказала – как сеньор помидор, но сейчас растерянно переводила взгляд с мужа на профессора и обратно. Безотчетный, леденящий страх мешал дышать, руки тряслись, не слушались.

– Одевайте сынка и подождите в коридоре! – скомандовал профессор. – Мы тут побеседуем как коллега с коллегой.

Прижимаясь ухом к закрытой двери, Лада пыталась разобрать, о чем они говорят, но слышала лишь стук своего сердца.

Игорь Иванович был в бешенстве, он вообще ненавидел разгильдяйство, а врачам его особенно не прощал. «Дурак опаснее врага!» – твердил без устали. Каждый запущенный случай подтверждал его правоту.

– Ты, друг, менингеальные симптомы различать тоже разучился?! Это же надо, менингит запустить!

– Откуда он мог взяться? – Валерий устыдился собственной глупости.

– Тебе виднее, подумай! Учти, чтобы определиться с этиологией, нужен анализ ЦСЖ, тогда и определимся с лечением. И госпитализировать срочно! Пожалуй, поговорю с Михаилом Николаевичем, чтоб вас вел. Соображения кое-какие ему выскажу.

Валерий положил на стол конверт с заранее оговоренной суммой, но Фролов наотрез отказался:

– Выздоровеет, тогда отблагодаришь.

Это настораживало. Конечно, могущество современной медицины бесспорно, но все-таки… Главное, успокоить Ладку.

На другой день Валерий, избегая встречаться с женой (которая оставалась с ребенком в больнице), рвался на прием к Михаилу Николаевичу. Нужно было срочно разрешить все непонятки. Он еще с порога попытался оценить серьезность ситуации по манере и поведению врача. Тот начал без всяких «китайских церемоний»:

– Предположение о туберкулезной природе подтверждается.

«Какое еще предположение, чье?» Лугов не успел мысленно вернуться к вчерашней консультации, как услышал про «пленку» в цереброспинальной жидкости, про красные пятна Труссо и многое другое, все в ту же кучу.

– Посев еще не готов, но это без разницы. Нужен специализированный стационар. Плохо, что БЦЖ в роддоме не сделали, полностью не спасло бы, но такой тяжелой формы не было бы. Длительный семейный контакт. Надо обследовать всех.

«Контакт? Дед третий месяц кашляет, истощенный, едва живой, чем не признаки? А я, как слепой, все на старость списал. Вот гад! С подарком, значит, приехал!» Бешенство накатило, как волна, бросило к выходу. Где-то сбоку мелькнуло недоуменное лицо врача, так и оставшегося без объяснений. Экстремальность ситуации позволяла быть собой. Жалко рыпались остатки здравого смысла: «Где твое хваленое хладнокровие, психопат?! Да как ты едешь, Шумахер хренов!» Было плевать на надвигающиеся со всех сторон нелепо яркие машины, при чем здесь эти подвернувшиеся на пути люди, когда рушится мир?!

Припарковавшись у подъезда, Валерий искренне удивился, что цел. Рассуждать об этом не хватало терпения, требовалось срочно растерзать подлеца. Он ворвался к старику без стука, тяжелый запах, как доказательство болезни, ударил по мозгам. Как можно было раньше этого не замечать?! Вся комната вдруг предстала по-другому. Где она, Ладкина светлая, просторная мастерская? Осталась темная конурка с наглухо задернутыми шторами, всюду пыль, пепел на полу, потрепанная спортивная сумка с вывалившимися тряпками, упавший стул, изможденное лицо на засаленной подушке. Старик лежал неподвижно, как в анабиозе, равнодушно глядя из-под полуприкрытых век, такой беспомощный и слабый, что хотелось его пожалеть. Вспомнился Тошка, и волна подкатила к горлу. Валерий схватил деда за грудки.

– Вот, значит, как ты с нами! Нагадить решил напоследок! В глазах старика не отразилось ни злости, ни страха.

– Отстань, припадочный! Что те надо?

– Ты мне мозги не крути! Лучше скажи, как посмел с туберкулезом к нам заявиться?! О ребенке подумал?! – отчаянно захотелось врезать мерзавцу, так ловко прикрывающемуся немощью.

– Ишь, чего, «тубиком» обозвал! Оскорблять не позволю! Выгнать решил, так и сказал бы прямо, без глупостей! – проснулась ярость, и старый волк ожил, подобрался, готовый напасть.

Внук опешил от подобной наглости и выложил все по порядку, не уступая деду ни в натиске, ни в злости.

– Нет у меня кровохарканья, а кашляю всю жизнь, – буркнул дед. Валерий отпустил старика:

– Ты когда последний раз флюорографию или рентген делал?

– Лет двадцать тому назад. Когда работал, заставляли. Разве я дурак – добровольно к вашему брату ходить? Зачем лечиться? Или на тот свет лишь здоровых пускают?! – засмеялся, брызгая слюной.

Валерия передернуло, будто зараза насытила воздух до предела, он отпрянул, с силой ударился затылком о косяк, но ощутил лишь новый прилив ярости.

– Собирайся, поедем! В диспансер, за доказательствами!

И старик подчинился. Он впервые разглядел внука и будто передал ему эстафету. Теперь можно было не рыпаться, а отдаться течению.

– Я ведь, правда, не знал.

Валерий бодро переступил порог противотуберкулезного диспансера и будто в прошлое попал. Типовая, давно не ремонтированная поликлиника образца семидесятых годов, солнечные зайчики пляшут по ободранным крашеным стенам, тихо, прохладно. Всплывает нежное светлое ощущение из далекого детства. На стенах выгоревшие плакаты «Здравпросвета» – «От туберкулеза ежегодно умирает 3 млн человек, больше, чем от всех инфекционных заболеваний вместе взятых, включая ВИЧ».

«Что за агитка! Наверняка все давно устарело! – Валерий не поленился, подошел поближе, чтобы разглядеть год в нижнем углу плаката. – Нет, 2007! Надо же! Это все из-за таких!» Отыскал глазами деда, тот сидел спокойный и умиротворенный, как буддийский монах во время медитации.

Их приняли легко и быстро без полиса и регистрации. Каждый имеет право лечиться здесь, независимо от социальной подоплеки. «Ниже дна не упадешь. Осколок советской системы, неплохо сохранившаяся археологическая находка». Ряды карт в коричневых конвертах из крафт-бумаги. Представил себе тех, кто здесь лечится. Бациллы в воздухе почти ощутимы. Задохнулся отвращением, но заставил себя быть объективным. Пахло вовсе не опасностью и смертью, а пылью, сыростью и немного плесенью, покрывшей стены и окна за долгое влажное лето. За окном по земле рассыпались крупные зеленые яблоки. Сад с полуразвалившейся беседкой в глубине напоминал все тот же осколок советского прошлого.

Когда рентгеновский снимок был готов, врачи сбежались посмотреть на редкостно запущенный случай. Суета и оживление разбили очарование застывшего времени, все вернулось на свои места. Валерий криво улыбался, в лице проступали резкие луговские черты. Толстая врачиха лет пятидесяти охала и долго искала маску в дальнем углу ящика стола, перед тем как осмотреть больного.

Необходимость госпитализации была очевидна для всех, кроме старика. Он привычно заартачился:

– Зачем мне лечиться? Сколько суждено – и так проживу, а лишнего не надо!

– Лишнее ты уже забрал, вспомни Артошку! – взъелся внук. – Ты должен… – произнес весомые для него самого слова и осекся, поняв, что для старика это пустой звук.

Зато врачиха резво подхватила мысль и тоном строгой учительницы принялась отчитывать деда за случайных людей, походя зараженных в метро, автобусе, поезде. Валерия проповедь раздражала. «Тошка не случайный! Здесь, конечно, и моя вина. Как теперь ее искупить? Поставить на место упыря, не поить больше кровью. Попробуй, заставь его лечиться! Ему же все по фигу! Все, кроме него самого – пупа земли. Но я – его продолжение, единственный представитель в мире живых и имею право!»

Валерий был талантливым психологом и, отбросив мусор посторонних мыслей, мог убеждать, даже подчинять. Дед не то чтобы сдался или захотел вылечиться, а просто согласился избавить внука от себя, правда, с условием, что ни в какую загородную больницу не поедет. Если лечиться, то здесь, в стационаре при диспансере. То, что для этого нужна московская прописка, хотя бы временная, его не колышет. Валерию уступать не хотелось, но спорить было бесполезно.

Хождение по инстанциям отбросил сразу, официально оформить регистрацию через два с половиной месяца после приезда – нереально долго, сложно и дорого. Остается купить, всего-то семьсот рублей, копейки, если вдуматься. Зависимость от проходимцев раздражала. Валерий ехал вечером к трем вокзалам и клял про себя законы, бюрократию и саму систему, где все происходит через… «Per rectum», как выразилась бы по-латыни его мать. Он сейчас предпочитал русский, надоело жить под колпаком правил и принципов.

С трудом найдя место для парковки, шагнул на мокрый от дождя, замусоренный асфальт, стал с отвращением приглядываться к пестрой крикливой толпе. Черный кокошник Ярославского вокзала злобно поблескивал двумя маленькими оконцами, будто заманивал в незнакомую страшную сказку. Валерий отбросил неуместные фантазии и шагнул вперед уверенно, по-деловому, быстро нашел то, что нужно. Бросил деньги и комплимент:

– Как у вас хорошо все организовано!

– Приходите еще! – темная рожа скривилась в натянутой улыбке.

«Ну, уж нет!» Поспешил к выходу, натыкаясь на людей, будто опаздывал на поезд.

Стал оглядываться по сторонам, стараясь найти свою машину. Взгляд зацепился за нелепую бабку с огромным чемоданом на колесиках.

Растерянная, беспомощная, она явно не выглядела «челночницей», мешочницей. Приехала, должно быть, в столицу к дальней родне, а никто не встретил.

Ветер норовил сорвать с головы коричневую шляпку с немыслимым бантом, трепал длинное клетчатое пончо, цепляя бахрому за длинную выдвижную ручку чемодана. Старушенция делала массу лишних движений, спотыкалась, неуверенно озиралась по сторонам, будто не знала, куда идти. Потрепанная дамская сумочка все съезжала с плеча, норовя шлепнуться в щедрую осеннюю грязь.

Валерию захотелось помочь ей, чтобы вернуть радость, затерявшуюся в суете и ошибках. Подойдет, предложит подвезти. Главное, не напугать. Он резко повернул в сторону, до старухи оставалось шагов пятнадцать. Вдруг из-за ближайшей машины по-обезьяньи выпрыгнул темный силуэт, подлетел к бабке, стукнул по голове, подхватил упавшую сумку и поскакал за угол.

Как будто открыли шлюзы, и волна, за день выросшая до размеров цунами, нашла выход. Валерий ринулся за грабителем, ощущая не только радостную силу натренированного тела, но и хищный, злой азарт. Наказать зло. Пусть маленькое и чужое, но все-таки настоящее. И он бил, не сдерживаясь, не глядя на то, что перед ним человек. Зачем смотреть в лицо врага, зачем вдумываться? Ведь так вернутся здравый смысл, психология, страх поступить неправильно и бог знает что еще неуместное. Противник улучил момент, вывернулся и припустил прочь. Валерий лишь запомнил остроносые лакированные туфли и разодранную грязную ветровку. Бабка верещала, прижимая к груди спасенную сумку, и невозможно было разобрать – ругает она или благодарит. И не нужно было. Он шел через реденькую кучку зевак, которые шарахались в стороны, как тараканы. Волна схлынула, но привычный страх перед последствиями не вернулся. Он готов был ответить за все и принять наказание, но ничего не происходило. Люди просто не успели сориентироваться за эти несколько минут.

Валерий гнал машину по темным улицам и удивлялся собственным джигитским замашкам: «Откуда что берется? Или это дедовское прорезается?»

Глава 8 Лечение

Валерка еще смеет так спокойно об этом говорить! Изображает тут отстраненную объективность и доволен. Ну и достали же Ладу эти психиатрические приемчики! Не может он по-человечески! И наплевать ему на нас, все из-за этого пофигизма и случилось! Передразнила: «Ну, подумаешь, дед. Пусть поживет, жалко, что ли?» Добрый какой выискался! Да ничего подобного, просто лень напрягаться, вникать во что-то.

Кричала и захлебывалась. Он, наверное, про себя вердикт вынес: истеричка. Ну и пусть, когда у ребенка туберкулезный менингит, запущенный! Она переварить не могла даже сами слова страшные, не из нашего «продвинутого» века. Хотелось убить Валерку, прихлопнуть на месте, чтобы не слышать «убедительных» разглагольствований: «Сейчас это успешно лечится, правда, за десять – двенадцать месяцев. Но, может, и быстрее». Веселая перспективка.

– А сам-то ты веришь в это?! Год – целая жизнь, три Тошкиных жизни! Ты, сволочь, это понимаешь? – бросилась на него с кулаками. Ах, если бы сил было столько же, сколько злости! Но нет. Валерий держал ее запястья легко, бережно, без видимого усилия, а Лада чувствовала холод наручников.

Он произнес тихо и внятно:

– Понимаю, все понимаю!

Уловила, что ему тоже больно, но не желала этого замечать. Иначе она окончательно потеряется. В изнеможении упала на раздолбанную больничную кровать, жесткую по краям и промятую в середине. Лежала, покачиваясь на визгливых пружинах, и старалась сосредоточиться на этом скрежете, чтобы больше ничего не слышать. Через защиту просачивались слова:

– Нужно ехать в другую больницу, специализированную. Я договорился, вас примут в туберкулезном центре на Стромынке. Там хорошее детское отделение, вам дадут отдельную палату.

Он говорил много, Лада поняла лишь смысл: с вещами на выход.

Прошло уже почти семь недель, а она все еще в ауте, никак не привыкнет к заточению. А как это прикажете называть, если лечиться здесь от шести месяцев и больше?! Вот уж действительно срок!

Старинный больничный комплекс из красного кирпича навевал тоску, мысли о смерти и бренности всего живого. Скольких людей пережили эти здания, такие сказочные снаружи и неуютные внутри… Каланча напротив дополняла антураж – уголок старой Москвы, законченная композиция. Лепота, блин, умиление. Заборчик стиля модерн. Вот так грохнуться в прошлое без парашюта, а жизнь – по ту сторону извилистых решеток.

Валерке хорошо, он там. Забегает, как гость, торопится, видно, что тошно ему здесь. Еще успокаивать пытается, мол, все будет хорошо, Артошку вылечат, заживем, как будто не было ничего. Чем больше талдычит, тем тревожнее становится: ведь это он себя убеждает. Таблетки сует, чтобы лишний раз Лада не психовала. Она кидала их на дно сумки: «На фиг химию! И так обойдусь!»

Посмотрела в угол на зарешеченную детскую кроватку. Малыш лежал вялый, бледный, не салился, не переворачивался, даже взгляд фиксировать перестал. Почти не пищал, тишина мертвая, зловещая. Лада помнила: прижимался к ней, грудь сосал и разглядывал пристально немигающими, серыми, как асфальт, глазками. Будто запомнить хотел перед разлукой. Теперь он вяло жевал холодную пустышку, а мама – воспоминания. Подумать только: еще год назад Тошка был частью ее, радовал каждым едва ощутимым движением. А она не ценила, ничего не ценила, все отделаться хотела от лишних хлопот. Вытерла слезы и почти выбежала из палаты, подальше от этой тоски, к людям.

Врачи не то чтобы невнимательны, просто Луговы для них – одни из многих. И что тут можно требовать, если все идет по схеме: комбинация препаратов назначена, дозы подобраны. Профессор на обходе в пятницу бодро отрапортовал: «Динамика положительная, ликвор санируется, интоксикация спадает!» И ушел. На вопрос об остаточных изменениях ответить не удосужился, зато палатный врач потом все высказала, без церемоний:

– От прививки вы отказались, болезнь запустили, а от нас чего хотите? Чудес? Так то, что ребенок жив и выпишется в срок, уже чудо!

Сама сухонькая, аккуратная старушка, губы в ниточку поджала, вздернула крючковатый нос и жестко процедила:

– Криками меня не возьмете, деточка! Нечего мне бояться. Полвека уже работаю, всякого повидать успела. Раньше процесс лучше поддавался, микробы тоже к препаратам привыкают. Как бы прошлое ни ругали, а тяжелых случаев в десятки раз меньше было, а теперь систему разрушили. Все беды от разгильдяйства и вседозволенности. Моду завели решать, делать прививки или нет. Будто об игрушках речь, а не о жизни и смерти.

Слово «смерть» в устах старой мумии убедительно так прозвучало, аж духом могильным повеяло. И пошла прочь победительницей. Лада растерянно смотрела ей вслед, а потом разревелась громче цыганят из четвертой палаты.

Врачихе не понять желания жить своим умом, «совковость» мешает. А Валерка эту бабу-ягу лучшим спецом считает. Конечно, она во всем схемы придерживается, и никаких заморочек со свободой! Он такой же, правила обожает до умопомрачения. Решил для себя: работа – главное, вцепился в заведование мертвой хваткой, в главврачи метит, лет через тридцать. Карьерист! Дом, семья – глупости, бабский удел. Уют нужен, но сам собой, без усилий. Будто Лада для того живет, чтобы пеленки менять и «подай-принеси».

В коридоре чуть не споткнулась о цыганенка в оранжевых трусах, как, блин, его зовут, не упомнишь. Маринка материлась через слово, накручивая обесцвеченные патлы на разноцветные поролоновые папильотки у единственного на все отделение зеркала. Поначалу Ладу такая грубость коробила, теперь ничего, подружились. Девка она мировая, веселая, все хоть бы хны. А ведь ее Анютка всего на три месяца старше Артошки, и тот же менингит. Врачи говорят: «Закон парных случаев!» И ведь даже не знает, где заразу подцепила. Таскалась с ребенком повсюду, лишними мыслями не заморачиваясь. И здесь на все один ответ: «Судьба! Кисмет!» Откуда такое слово взялось…

– Марин! Для кого красота этакая?

– Если за собой не следить, здесь совсем охренеть можно! А потом, вдруг кто появится!

Это точно: вся жизнь – сплошные поиски мужа, охота без отгулов и выходных. А попадается все не то. О папаше Анькином сообщает только, что козел, а далее ни-ни. Не знает точно кто, но подозревает нескольких и такое о них говорит, что хоть плачь, хоть смейся. И Лада мужу кости моет. Со злостью перетирая одно и то же. Простить не может, но ждет весь день с тоской. По вечерам выбегает во двор, чтобы быстрее увидеть. Вот и сейчас пора на выход.

Лада уже с полчаса топтала первый снежок, вдыхала промозглую сырость и все накручивала себя. Злые слезы терялись среди талых капель, брошенных в морду темной зимой. Врут сказочники про белое и пушистое время года. Черная она, злая, и день гаснет быстро, оставляя тоску на душе. И Валерка теперь все бежит от Лады, отдаляется. Трудностей убоялся. Впрочем, он всегда покой свой берег, ребенка не хотел, мол, не готовы мы еще. Осторожный, сволочь, все презервативом от нее отгораживался. Пробить заслон стало делом принципа. Победила. А теперь выходит, он был прав?! Ну, уж нет, рождение человека все оправдает. Вспомнила маленькое безучастное личико и испугалась собственной фальши.

Он спешил на автопилоте к ней на встречу, не замечая ни снега, ни слякоти. Несчастье подцепило его на крючок, как неумелый рыбак крупного сома, теперь – кто кого перетянет. Валерий рыпался изо всех сил, но не тут-то было. Лада напрасно думала, что муж непробиваем, ее отчаяние ранило его сильней самого факта болезни, он потерялся и не смог донести самого главного. Не смог защитить доверившуюся ему женщину, глупую, несносную, но оттого еще больше нуждающуюся в поддержке. Как теперь себя уважать? У него действительно были принципы, один из них – не сдаваться без боя. Но что это за борьба, если обречен на поражение?

Какая-то вульгарная девка окликнула его у входа в корпус. «Ладкина соседка, как бишь ее зовут?» Все, связанное с больницей, отказывалось укладываться в голове. Зато выуженный из Интернета текст не забывался: запущенный менингоэнцефалит чаще всего не проходит без последствий. Каких? Да самых разных: от слепоты до задержки развития. Почему раньше об этом не задумывался, врач же все-таки, должен был быть настороже?! Да в том – то и дело, что по-настоящему знал лишь психиатрию, а в остальном учился от сессии к сессии, сдавал и забывал с облегчением всю эту муть. Оставался лишь смутный общемедицинский фон. А из одного фона картины не сотворишь…

Навещая Артошку, Валерий первым делом замечал, что тот плохо реагирует на окружающее, не садится, не переворачивается. Лезли в голову мысли о будущей инвалидности. Вспоминался первый больной, которого дали ему, тогда молоденькому ординатору, как самого простого и беспроблемного. Тот, крупный детина с неизменной улыбкой, мямлил односложные ответы и все поглядывал на старушку мать, что нянчилась с ним, как с младенцем. Неужели Ладу ждет та же участь? Валерий больше всего переживал именно о ней, а не о себе и тем более не о ребенке. Высказать опасения не решался. Встречи становились холодными, натянутыми, оживленными лишь вспышками ругани.

Вот и сейчас высыпала целый грузовик мусора и сидит облегченная, успокоенная. Он увидел ее со стороны. Заметная морщина на лбу, синяки под глазами, отросшие, давно не мытые патлы свисают на ядовито-зеленый воротник халата, потрепанные тапочки, полосатые старушечьи носки. Кто даст этой женщине ее двадцать шесть? Вспомнилась свадьба, Ладка в длинном салатовом платье с широким поясом под грудью, как в наполеоновские времена, юная, грациозная, парящая, словно фантом. Тяжелый амбарный замок в руках, чтобы повесить на оградке парка. Приковать любовь! Что за дурацкая традиция! Тогда он ощутил неловкость, сейчас кандальную тяжесть. Побыть бы одному. Вышел из палаты, тихонько прикрыв дверь, хотя хотелось хлопнуть от души, чтоб стены затряслись. Привычно уткнулся взглядом в устрашающие плакаты о туберкулезе, они больше не шокировали, время пугаться безнадежно прошло. Заполошная цыганка-соседка прохаживалась по коридору, томясь от скуки. Круглая, яркая, слишком большая, чтобы с ней легко разминуться в узком проходе. Воспользовавшись ситуацией, схватила Валерия за руку и потащила к банкетке, тараторя на ходу:

– Дай погадаю! Всю правду скажу! Бесплатно, как родному!

– Бесплатный сыр в мышеловке, а правда мне не нужна! На других тренируйся!

Цыганка ни на мгновение не растерялась:

– Темно у тебя впереди. Смерть родственника, потери, но спасет все любовь!

– Ты хоть знаешь, что это такое – любовь?! – взвился Валерий.

Он резко встал, тетка растерянно хлопала глазами, силясь вникнуть в смысл его слов.

Вот они, шесть месяцев, отдай и не греши! Уже десять дней, как проводила Маринку, судя по sms-кам, у нее все «зашибись». В больнице все идет, как по накатанной дороге, где вместо путевых вех – медицинские процедуры, а пункт назначения – выписка. Хорошо, когда рядом доктора, с ними спокойнее, да Лада уже настолько привыкла, что уходить боязно.

Врачиха лечащая, бабка-ёжка, с наигранной бодростью объявила:

– Анализы у вас хорошие, состояние можно считать удовлетворительным. Будете долечиваться дома, схему я вам составлю.

– Постойте! Как удовлетворительное, остаточные… Перебила властно, как учительница нашкодившую первоклашку:

– Это мы с вами обсуждали. Свое дело мы сделали, процесс купировали. О дальнейших прогнозах не могу ничего сказать. Лечите, старайтесь, у детишек компенсаторные возможности велики, – и встала. Мол, разговор окончен.

Хорошо говорит, спокойно: «прогноз»…Будто речь идет о погоде на завтра. Так что извольте зафиксировать убытки – и айда в новую жизнь! Где она – новая, где она – жизнь?

Глава 9 Снова дома. Так жить нельзя!

Дома затхлый, холодный дух покинутого жилья. Понятно, Валерка хозяйством не занимался, забегал переночевать да второпях перекусить. Лишь один раз убрал, когда деда спровадил, вроде как дезинфекцию проводил, дали в диспансере какие-то таблетки хлорки. Мол, вам надо, вы и делайте. Он постарался, но не очень, ведь худшее уже произошло. Из-под толстого слоя пыли тупо лыбится кот с циферблата часов, тускло поблескивают звездочки на обоях, как залежалая мишура через полгода после елки. Под ногами липнет давно не мытый пол. Эх, развернуться бы здесь, повыкидывать все, обставить по-новому! Но нет сил даже прикоснуться к этим вещам.

Мама, приехавшая помочь, видела Ладину растерянность:

– Я тут наведу порядок! Ты отдыхай!

Дочь, молча, кивнула и подумала: «Хотелось бы посмотреть! "Освобожденная отбыта женщина" с тряпкой, прикольно! Это не то, что выпендриваться на тусовках!» Откуда берется злость? Да еще к милой, обаятельной маменьке, никому зла не желавшей. А что такая веселая?! Так в программе у нее записано, без этого никак. Сейчас ей тяжко, жизнерадостность внутрь загонять приходится, чтобы бездушной не выглядеть. Вид, как у нашкодившей девчонки, старается изо всех сил полезной быть. Тряпку с трудом где-то разыскала, о венике вспомнила, сунулась под раковину, там ведро давно не вынесенное, с горкой. Скомканные бумажки на пол покатились, мамашка растерялась: не брать же их холеной, наманикюренной лапкой. Про пылесос вспомнила, вопросительно так глянула… «Нет! – отчеканила Лада. – Этот номер не пройдет!» Надо же – жизнь прожить и элементарных вещей не научиться делать! Или это дар такой – других использовать? Сначала бабка, потом мужья, домработницы, все носились с ней, как с маленькой. Ну да ладно, перчатки резиновые нашла, дело стронулось с мертвой точки. Себя преодолела ради дочки! Это ли не любовь? Она хлопотала и щебетала без умолку. Все о пустяках, об Артошке ни слова, будто его нет. Может, для нее это и вправду так? Лада прислушивалась к болтовне, вникала, ее затягивало. Возможно, так и надо жить – легко, красиво, с «рюшками и финтифлюшками». Неожиданно для себя согласилась на парикмахерскую. А что? В новую жизнь – с новой головой!

Когда Лада вернулась в новом обличье и подошла к наспех накрытому столу, эффект превзошел все ожидания. И муж, и мать ошалело смотрели на нее, а поглядеть было на что. Черные с синими прядками кудри, как шапка чабана, фиолетовые тени на веках, канареечная мини-юбка, ажурные чулки и розовые спортивные тапки. Да еще массивные браслеты, бусы и кольца, что дарила мать на протяжении многих лет. Дождались все-таки своего часа, правда, все разом. Должна же быть справедливость, черт возьми! И дело не в отсутствии вкуса, просто какова жизнь, такова и красота!

Мама быстро от шока оправилась, даже хвалить стала:

– Молодец, к жизни возвращаешься! Так держать!

Да уж держим, или нас держат?

Валерий так посмотрел на Ладу, что она поперхнулась, но ничего, сдержался, профессиональная закалка. Выпили за возвращение.

Отпраздновали, а с утра добро пожаловать в будни! Муженек и мамочка засобирались – торопливые, нужные в другом месте. Это только Ладкина жизнь исчерпывалась домом. Близкие далеко, никому она не нужна, даже маленькому, он так и не узнает мать. Лежит, как кукла, и кругом пустота. Лада слонялась по квартире, будто чужая, заглянула в мастерскую… Нет. Не ее комната! Логово старого змея, все здесь запахом его пропиталось, даже картины, безжизненные, претенциозные… До чего же противные козявки, аж дрожь пробирает! Ни к чему все это, скорее освободиться! Засунула все в большой черный мешок, потащила к выходу да так и оставила у двери… Одеваться нет сил, потом как-нибудь.

Достала бумагу, карандаш, можно набросать что-нибудь, прошлое вспомнить. В голову ничего не приходило. По белому листу скакал яркий весенний луч. Нужно прогнать наглеца, задернуть штору. Выглянула в окно: снег почти стаял, на сухом пятачке копошились детишки, убегал от мамы карапуз, смешно топая тяжеленными первыми ботинками. Почему не померкло солнце и пойманный малыш смеялся так заливисто, когда Ладин мальчик отстал на целую жизнь? Как теперь выйти из дома, ведь там бывшие приятельницы по прогулкам? Они начнут хвастать достижениями, потом расспрашивать, с трудом сдерживая любопытство, изображать сочувствие, в душе радуясь, что их миновало. Кто поможет Ладе? Валерка сбежал к своим психам, мамашка ускакала по делам. Со свекровью вообще беда, влезла в инквизиторскую мантию и изливает «праведный» гнев, только все больше на невестку, не на сыночка. Мол, ее внука не уберегла и далее по списку. Свалили все на Ладу, а сами руки умыли. Увольте, она так не играет! Забыться. Где эти дурацкие таблетки? Валерка отрезал по одной-две, как для слабоумной. Куда их подевала? Не вспомнить. С памятью что-то стало, ну, хрен с ней. Отыскала девять штучек. Интересно, помогают твои пилюльки, доктор? Высыпала на кухонный стол, повыковыривала из блистеров и вперед, чтобы проняло!

Больные сегодня особенно раздражали. «Что они несут! Достали, сил нет!» Валерий отвечал односложно, порой невпопад. Перед глазами стоял вчерашний вечер, клоунская раскраска на бледном лице жены, черные патлы, пьяный блеск в глазах, нахальная улыбка, движения дешевой шлюхи из плохого кино. А он словно ждал этого, набросился, с остервенением срывая дурацкий прикид. Она не противилась ничему, лишь смеялась, доводя до исступления. Они будто дрались не на жизнь, а на смерть, без слов и ласк до бессилия, изнеможения, провала.

Утром Лада молча стирала осыпавшуюся под глазами тушь и приглашала завтракать, как обычно. Валерий соврал себе: «Все о'кей!» Но неприятный осадок никуда не делся, тревога лишь росла, пищала противно, как сигнализация: «Ты все сделал не так! Не услышал крика о помощи!» Лугов в раздражении осмотрелся: яркий рекламный плакат на стене сулил легкий и быстрый выход из депрессии. «Мне бы так! Нажрался таблеток, и все здорово!»

Набрал жену. Нет ответа. В который раз. Нужно ехать скорее. Ординаторы сами справятся. На всякий случай обошел отделение, вроде все в порядке. Только больной Мишин, как всегда, недоволен: кормят невкусно, лекарства дают дешевые, некачественные, да еще убирать заставляют, а он человек старый, тяжелобольной. Мол, никакого внимания к инвалиду. Толстая румяная физиономия с прилепленной сладенькой улыбкой, говорит быстро, брызжет слюной. Валерия покоробило. «Тот еще фрукт, кляузник, сутяга, связываться – себе дороже! Видит, человек торопится, все равно пристает. Уважения требует, сволочь! Будто его заслужил! Педофил, насильник! Отлечился, и можно всю жизнь права качать?! Инвалид, блин, льготник! А с теми детьми что стало? О них кто-нибудь позаботился? А с моим сыном что будет?» Мысли пошли по неправильному руслу, раздражение росло, захотелось отшвырнуть наглую мразь прочь с дороги. Сдержался с трудом, бросил на ходу: «Я занят!»

Толкнул, дверь не открывалась, черный мешок застрял на пути. Валерий нажал сильнее, что-то затрещало, посыпались картины. Гусеницы, жуки – всякая гадость. Нечаянно наступил, хрустнуло, взметнулась пыль. Чертыхаясь, стал засовывать все обратно в пакет. «Выбросить надумала, молодец, давно пора!»

– Ладушка, ты дома?

Тишина. Глянул: ботинки, куртка на месте. Прошел на кухню, немытая посуда так и стоит с утра, вздрогнул, похолодел – пустые блистеры. «Ксанакс – ерунда!» – мелькнуло, но не утешило. Рванул в комнату, упал на колени, потрогал – жива! Должно бы отпустить, но ни фига подобного. Валерий сидел на полу, будто оглушенный. Лада мерно дышала, слегка улыбаясь во сне, как раньше, очень давно.

«"Полечил" называется! Дурак, идиот! Хорошо хоть лекарство безобидное, дозировка маленькая. А если бы… что-то другое? Не следил за ней, за покой цеплялся! Вот и получи!» Хотелось выть, кричать, разбить что-нибудь. Волна душила, проклятья не помогали, со злостью ударил в стену, по смеющейся кошачьей рожице.

В другой комнате захныкал младенец. Валерий побежал, схватил сынишку, начал неловко трясти, тот еще громче запищал. Сообразил: покормить надо. Держа малыша левой рукой, начал споласкивать кипятком бутылочку, обжег пальцы, выругался. Как все сложно! Кефир в печке створожился, перегрел. Не начинать же заново, бешено встряхнул, сунул Тошке.

Потом испугался, что Ладу давно не слышно. Посмотрел, все в порядке: спит, улыбается. Валерий вдруг ощутил: у него теперь на руках двое – жена и сын. Присмотрелся к малышу повнимательнее. Большие серые глаза разбегаются в разные стороны, ресницы черные, непомерно длинные, как в рекламе туши. «Ты должен был быть красивым!» Стало жаль остро, до кома в горле, именно несостоявшейся красы или просто отец никогда так подолгу не прижимал к груди маленькое теплое тельце. «Не уберег! Ох, уж этот старый козел!» Накатило бешенство. Валерий дернулся, бутылка выпала и покатилась по полу, брызгая остатками кефира.

Отчаяние нужно было остановить, не дать ему власти. Высказаться, избавиться, освободиться. Чтобы не быть кругом виноватым, найти кого-нибудь хуже себя. Дед… Взглянуть в его бесстыжую рожу. Пусть не забывает о том, что натворил. «Непробиваемый, безмозглый чурбан, давно я тебя не видел!»

После зимы дворик диспансера отталкивал нищетой и заброшенностью. Голые деревья, как черные каракули. Гнилые прошлогодние листья, смешанные с грязью клочки побуревшей травы. Дорожка с выпавшими плитками, словно «пазл» без половины фрагментов. Здание от сырости пошло пятнами. Валерий осмотрелся. На скамейке у серого бетонного забора курили несколько потрепанных мужичков неопределенного возраста. Явно больные! Засаленные куртки, вытянутые на коленях треники.

– Не подскажете, Лугова где найти?

– Здесь я! Не узнал! Ха-ха, богатым буду!

Валерий растерялся: прямо напротив него сидел дед. Прямой, бодрый, лицо округлилось, морщины частично разгладились. На вид крепенький старичок лет семидесяти, не больше.

– Что, на славу потрудились твои докторишки?!

Внук не сразу смог переварить столь разительную перемену. Возникшая в первый момент радость, врачебная гордость за явный успех спутала все карты.

Петр Константинович махнул рукой, приятели молча стали подниматься.

– Садись, внучок! Никак, опять ругаться пришел? Сейчас уже голыми руками не возьмешь, силенок-то поприбавилось. Подлечили, сам видишь! А сынок твой как, тоже здоров, небось?

Прежняя злость вернулась, и будто не бывало благости. Появилась обида: почему старый хрыч поправился, а малыш нет? Вывалил все, что накипело. Ничего не скрывал, медтермины не выбрасывал.

– Что-то сути не пойму! По-русски можешь?

– Не доходит? Изволь: «осиновое полено» теперь у нас! И все из-за тебя! – выкрикнул Валерий, и самого покоробило. Как можно было так обозвать теплое живое существо, что еще днем прижимал к груди!

– М-да, «бревно» такое тебе не по силенкам. Хреново вышло. Что за молодежь пошла, тепличные, избалованные, чуть ветерок подует, вымрете на фиг! А Ладка твоя с собой кончать удумала, дура! Все бабы таковы, конечно, но от иных хоть толк есть, а от твоей геморрой один. Ни детей нормально рожать, ни работать, ничего не может. Да и сама ни кожи, ни рожи.

Валерий рассвирепел, вскочил.

– Если хочешь, бей! Я бы не стеснялся!

– Да пошел ты!

Он шлепал по весенней грязи, кляня деда на все лады и себя за глупую откровенность.

Старик, криво улыбаясь, проводил взглядом разъяренного внука, потом закурил, выдохнул струйку дыма в безоблачное синее небо. Даже эта прозрачная синева показалась обманом, каверзой. Саму мысль о добром боге он отметал, словно насмешку. Черт – другое дело, но злой рок ближе, без бутафорских рогов и копыт. Здесь Петр Константинович не сомневался, доказательств хоть отбавляй. Он упорно творил себе темный и несуразный мир, а авторство приписывал судьбе. Все было не так с самого детства, с того момента, как осознал себя.

Валерка и не догадывался, сколь весело, бесшабашно жил его дед! И неинтересно ему старческие разглагольствования слушать, да и мы такие были, и его, дурака, то же ждет. И вздрогнул, осознав: «Не ждет! Некому будет его слушать и списывать в утиль, не будет потомков – и все». Будут таскаться со своим «поленцем», никого больше не родят, и пресечется род. Петра Константиновича возмутило, что не будет продолжения у него, такого необыкновенного. Это ли не злой рок?! Здравый смысл (и откуда он только взялся) нагло влез: «Сам ты виноват, разгильдяй безмозглый!»

– Раз так, вину заглажу, меня не очень легко остановить! – расхорохорился, будто в молодости, и собрался показать «кузькину мать» самой судьбе.

Глава 10 Возвращение к жизни

Футбольное поле краем врезалось в синее небо. Трава короткая, сочно-зеленая, до привкуса сладости. Навстречу бежал сильный ловкий мальчишка лет десяти. Это ее сын! Мяч летел на Ладу, и не мяч вовсе, а солнечный зайчик. Свет головокружительно радостный, как в детстве. Зажмурилась, медленно открыла глаза.

Яркий утренний лучик пробивался сквозь пыльные шторы. Лежала на диване в гостиной, по серому потолку разбегались трещинки, из вазы на шкафу тянула когти колючая ветка боярышника. Откинула шерстистый плед (и откуда он взялся?), села, задумалась… Дом, пыль, пустота, тоска, таблетки… Но ощущение счастья из сна все еще реальнее разбросанных по столу блистеров. Неужели она собиралась умереть?! Нет, ни за что! Просто накатило, навалилось все.

Шорох, кто-то встрепенулся на кресле. Валерка! Джинсы, свитер, сам весь заспанный, помятый, серо-зеленый. Как он здесь оказался? Дошло, наконец: «Утро!»

– Сколько я спала?

– Долго. Как ты?

Взял за руку, сел рядом, заглянул в глаза:

– Ты больше не будешь? Обещаешь? Как же мы без тебя…

Таким мягким Лада его почти не помнила, сонливость мешала разрыдаться.

– Знаешь, а малыш у нас классный, я с ним вчера почти подружился, кефиром кормил, – показал на засохшее пятно на ковре.

Она думала, отчитывать станет, психушкой пугать. Что-то, кажется, в нем изменилось, повзрослел будто. Да и ее злость осталась на том футбольном поле.

– Мы ведь вылечим Артошку, правда?

– Конечно! – неуверенно у него получилось, врать никогда толком не умел.

– Я так испугался за тебя… Зое Николаевне позвонил, чтоб приехала.

– И мама здесь?

Никогда не видела ее такой растерянной, ступала неловко, спотыкалась о брошенный на пол плед, подошла, обняла…

– Деточка моя бедная!

Что уж тут скажешь… Неловко, стыдно… Лада попыталась отшутиться:

– Помогли таблеточки, теперь все о'кей.

Под холодным душем почти отделалась от квелости. Пришла на кухню вполне ожившая. Мамаша суетилась, стараясь поджарить перепелиные яйца. Масло со сковородки брызгало, скворчало, маленькие пестрые шарики разбегались по столу. Скорлупка мягкая, разбить не так просто. Длинные ногти мешали, яичко смялось, белок вытек на перстень с драконом. Матушка смешно выругалась, и Лада тотчас кинулась ей помогать.

У них вдвоем неплохо получилось, вкусно. Лада давно с таким аппетитом не ела. Сегодня все по-особенному, даже Валерий уходил не столь торопливо, как обычно, поцеловал на прощанье. В глаза бросился оторванный карман на его куртке, пришить-то некому.

Только хлопнула дверь, матушка затараторила:

– Ну, и напугала ты нас! В мои годы так волноваться нельзя! – придирчиво заглянула в зеркало, выискивая новые морщинки. – Видела бы ты его вчера! Мрачный, страшный! Жуть! Лишь я на порог, сразу унесся куда-то. Вернулся часа через три, осунувшийся, постаревший, всю ночь рядом с тобой просидел.

Насчет старости – это она мастерица в чужих глазах соринки искать. А про Валерку напрасно. Красивый он, аж до кома в горле, сильный, подтянутый. Не зря каждое утро отжимается, пробежки делает, дождь, снег, ветер – все нипочем.

У них все еще образуется, главное – начать с чистого листа. Только не медлить, действовать, пока есть запал. Начать с уборки, выбросить все лишнее. Меньше вещей – больше места, легче дышится. Бабушка пусть с малышом погуляет, легко за маму сойдет, ей одно удовольствие возраст скинуть.

И откуда силы взялись! Сколько всего повыкидывала! Декоративные ветки тоже под горячую руку попали. Ну, их! Колючие, противные! Как они могли нравиться? С тем, что на поверхности, Лада разобралась быстро, потом на антресоли полезла. Чихая от пыли и мышиного запаха, дернула желтый пакет с красными ручками. Развернула, вытащила маленький, грошовый фотоальбомчик. Бабочки, сердечки на обложке. Вся эта романтическая розовость насторожила. Открыла наугад. Питер, храм Спаса на Крови, маленькие майские листочки касались тяжелых, металлических листьев решетки. Валерка, молодой, улыбающийся, рядом с ним девчонка, маленькая, щупленькая, белобрысая, счастливая до неприличия. Одета по-дурацки: шпильки, костюмчик старит, да и вообще провинциально. Почему, интересно, Лада так разозлилась? Ясно же, что были у него девицы, что тут такого…

Вдруг осенило: похожа девица на Ладу, как сестра. Неужто и она одна из многих, только никакого туризма со счастливыми рожами, одни сплошные будни? Даже фоток распечатанных нет. Есть, конечно, снимки, но цифровые, в компе, это совсем не то… Ну, ее, эту девку, будет у них еще все замечательно. Мужу она ничего не скажет, хватит ссор, по-хорошему – так по-хорошему. Сунула альбомчик в пакет, завалила грудой хлама, пыл куда-то улетучился.

Валерий вернулся быстро, еще не было четырех. Ошалело оглядел голые стены, полупустые шкафы. Старательно вылизанное окно – как стенка аквариума.

– Ладка, на нас же смотрят! Где шторки? Дай повешу!

Громко, как филин, ухнул, что значит эхо! Лада вздрогнула, прижала к себе Артошку.

Крупный мужчина на узком подоконнике – это забавно. Но справился ловко и быстро, спрыгнул на пол, непривычно громко звякнули стекла в книжном шкафу, и тут произошло чудо. Малыш хлопнул глазками, неловко, как бы нехотя, растянул губки. Улыбка застыла на мгновенье и медленно погасла. Родители, молча, переглянулись, торжественные, как в церкви.

– Все будет хорошо, должно быть, обязательно! Ты знаешь, во сне…

– Я люблю тебя… и его тоже, – Валерка смутился.

В первый раз в жизни такое сказал и напрягся, будто что-то могло случиться. Лада недоверчиво заглянула ему в глаза. Сколько она мечтала об этом, пока не потеряла надежду! В начале знакомства дежурное: «Ты мне нравишься!» Потом слова уже ни к чему.

– Давай все бросим, поедем отдыхать! – проверяла успех, но он и не думал отступать.

– На следующей неделе постараюсь взять отпуск.

Чудеса ведь должны продолжаться, но где они? Ау! Муж, впрочем, вел себя молодцом, но Артошка за целых пять дней ни разу больше не улыбнулся. Тут еще Маринка позвонила, ее Анютка уже ходить пытается. Сообщила после паузы, как сенсацию: «Это знахарка помогла!» Лада записала телефончик кудесницы. Подружка все стрекотала: малышку бабке скинула, на работу устроилась в «Связной», мобилки продавать. Где столько сил берет, по двенадцать часов на ногах?! Или все такие шустрые? Одна Лада дохлячка?

Весь день она вспоминала про целительницу, и мамаша еще подзуживала, мол, ни один шанс упускать нельзя. Господи, шанс! Почему бы и нет? Решительно набрала номер.

– Элеонора? Здравствуйте, я от Марины, – дальше сбивчиво попыталась описать проблему.

Ее лепет перебил хорошо поставленный голос:

– Беру недорого! Работаю на результат! Завтра в двенадцать, устраивает? Записывать вас?

– Да! – выдохнула Лада едва слышно.

Внутри все сжалось, почувствовала: примитивно разводят, но отказаться не могла, не душить же последнюю надежду. Записала адрес: улица Башиловская, дом… так, почти центр.

Весь вечер думала только о предстоящем визите. Рассеянной стала, отвечала порой невпопад. Валерка насторожился, допытываться стал, но Лада не раскололась, еще засмеет.

Утром, только за ним дверь захлопнулась, готовиться стали к поездке. Мама с радостью согласилась подвезти, ведь мистика – это так интересно!

Нужный дом искали добрых полчаса. Это же надо – так бестолково объяснить! Сначала покружили на машине, с риском для жизни разворачиваясь в неположенных местах, потом припарковались, где придется, и почапали пешком в сторону ободранных хрущёвок. Зачем только Лада пришла сюда! Не верит ведь ни в какую мистику, знает: обман все это, а все равно идет! Кажется, нашли. Облезлая, серая пятиэтажка, номера дома не видно, но, судя по всему, она. В нищем, замусоренном дворе было понатыкано столько автомобилей, что проехать-пройти трудно. Ну, и умаялась Лада от этого хождения, да еще переноску с ребенком таскай. Отдохнуть бы! На единственной скамейке заседали три алкаша. По цветной рекламной газете катались побитые, чумазые яблоки, ветер норовил перевернуть желтые одноразовые стаканчики. Хмырь в черном плаще глотнул водки, крякнул, поднял голову и заметил женщин с ребенком.

– Привет, красотки! Хотите присесть?

Они молча шагали к подъезду, с бетонного козырька капала за шиворот вода. Мама старательно, по записи, набрала код. Дверь скрипнула, лязгнула. В нос ударили запахи сырости, затхлости и кошачьей мочи. Медленно карабкались на пятый этаж, ребенок с каждой ступенькой становился все тяжелее и тяжелее. На голубой крашеной стене под звонком накалякано черным фломастером – 42. Ну, наконец-то пришли! Мамаша нажала на кнопку, за железной дверью раздались слабые трели. И на пороге появилась тетка в длинном зеленом балахоне со звездами, за толстым слоем косметики почти не видно лица. Прихожая тесная, темная, с одной стороны – церковный календарь, с другой – замызганная шторка. От смешанного запаха табачного дыма, благовоний и пыли резко накатила тошнота, головокружение. Лада едва успела сунуть ребенка матери, как в глазах потемнело. Она пошатнулась, стала заваливаться, сдвинула плечом занавеску и уткнулась носом в плакат с полуголой девкой. Мама вовремя подхватила под руку и потащила в комнату, где Лада провалилась в продавленное дерматиновое кресло с прожженным подлокотником. Хозяйка с остервенением дернула шторку, на карнизе зазвенели старые металлические кольца. Интересно, как ее зовут на самом деле? Такое имечко, как Элеонора, – всего лишь звучный бренд. Сквозь дурноту пробивалось раздражение: ну и влипла!

Тетка пыталась натянуть на лицо гостеприимную улыбку и начинала сильно смахивать на рыночную торговку. Вдруг спохватилась и убежала в кухню. Лада спокойно огляделась: на синих обоях со звездочками – иконы, таинственные знаки и астрологические карты, на черной скатерти – круглая лампа с пробегающими разноцветными искорками. В общем, скромный колдовской реквизит на фоне потрепанной мебели начала девяностых.

Ведунья возвратилась – в руке надколотый стакан с водой – и с самым серьезным видом изрекла:

– Пей, деточка! Эта влага живая, из-под правильного фильтра! Левозакрученная!

Лада представила себе это чудо, прыснула, подавилась, закашлялась. Холодная вода пролилась на грудь. Дурнота сменилась желанием бежать отсюда подобру-поздорову. Но поздно! Мама уже взяла инициативу на себя и принялась сбивчиво и неуверенно описывать проблему, размахивая больничной выпиской. Элеонора делала вид, что слушает, вставляла какие-то замечания. Вдруг до Лады дошло: знахарка понятия не имеет о том, что такое менингоэнцефалит, и даже вникнуть в суть дела не пытается. Элеонора встала:

– Главное, порчу снять, энергетику выправить! Давайте сюда ребеночка.

Тошку уложили на стол, в изголовье поставили толстую красную ароматическую свечу. Целительница зажгла от нее маленькую церковную свечку и начала водить над малышом. Когда слышалось потрескивание, торжественно изрекала:

– Вот видите, канал перекрыт!

Лада испугалась, как бы на ребенка не капнул воск, и вскочила:

– Поосторожнее!

Знахарка властно отослала ее на место. Ничего не поделаешь, остается все забыть и расслабиться. От мерной речи, полумрака, мелькания огоньков и потрескивания свечей накатывает транс. Просто она очень устала, ночь почти не спала.

По завершении сеанса Элеонора завернула свечные огарки в тряпку, опрыснутую сандаловым маслом, и заявила:

– Вот так и заройте в лесу, сегодня же! Место найдите, где пять деревьев растут из одного корня, как огромный букет, понимаете? Закопайте под корнем среднего дерева и заговор пошепчите! – протянула отпечатанный листок со словами.

Хорошо хоть отделались двумя тысячами… И до чего же все устали… Тошка заснул, недососав кефир, и Лада задремала в машине. Перед глазами все плясали свечные огоньки, змеями извивались пять древесных стволов, смеялась отвратительная ведьма. Вдруг ворвалась веселая попсовая мелодия, и колдовство исчезло. Лада не сразу поняла, что это мамин телефон надрывается в сумке. Вынула, подала. Оказывается, матери нужно срочно на работу, ведь она даже толком не отпросилась. Довезла дочь с внуком до подъезда и сразу укатила.

Дома Лада сразу уложила малыша в кроватку. Он спал крепко, ни на что не реагировал. Может, быстренько сбегать закопать свечи? Вдруг поможет… Она ненадолго, и дверь будет заперта, газ выключен, вроде все должно быть нормально…

Лада запихнула в карман сверточек и листок с текстом и выскочила из квартиры. Она так задумалась, где найти эти проклятые деревья, что не поздоровалась с соседкой у лифта. Та разворчалась не на шутку. На ходу пискнув: «Здрасте, извините!», побежала еще быстрей. Огибая детскую площадку, споткнулась о бордюр, чуть не грохнулась, подпрыгнула и огляделась. Из мамочек с малышами еще никто не вышел, только на дальней скамейке сидел мужик в дутом черном пуховике, шарфе и капюшоне, натянутом до самого носа. Вот чудак – в солнечный весенний денек так кутаться! Он будто напрягся весь, заметив Ладу, но она, не оглядываясь, побежала дальше.

Глава 11 Исправить ошибку!

Старик проводил взглядом зеленую курточку, ухмыльнулся: «В парк понеслась, безмозглая курица! Ребенка одного оставила. Вот и дождался. А то неделю здесь торчу, у них под носом. Нет, чтобы глаза разуть!» В очередной раз возмутился, что в утиль списали. Встал, потер замерзшие руки, с забытой за последний год бодростью заковылял к подъезду, продолжая раскручивать негодование: «Думают, на их куски приехал окусываться, ни фига! Просто помереть решил там, где родился. Квартирёшку в Орде продал за пятнадцать тысяч долларов, так что как-нибудь протяну. Для зажравшихся придурков это копейки, у них одни ярлыки на уме. Чем больше олухов за шмотками гоняется, тем общество стабильнее, тьфу ты! Там, наверху, дергают за ниточки, кукловоды хреновы!» Нет, Петрушкой быть – ни за что! А нужна ему самая малость, философ он, и точка. Еду варил, чтобы настоящая была, готовые суррогаты не признавал, и неважно, что за стол с ним сесть некому. Сигареты брал самые дешевые и книги по десять тенге, «секонд хэнд» из помойки, так что в пенсию укладывался легко, а имеющихся денег до конца жизни хватит.

Набрал знакомый код, лязгнула серая железная дверь. «А в этом дурацком подъезде ничего и не изменилось. Те же колясочки, велосипедики, брошенные, как при коммунизме». Невольно подивился, что все на месте, и нажал кнопку лифта. Ощутил поднимающуюся энергию, не горячечный раж, как раньше, а холодную решимость поквитаться со злым роком, теперь уж в последний раз. Петр Лугов никогда не плыл по течению, всегда сопротивлялся, стоял на своем, даже если был неправ. Просто иначе – это не жизнь!

Вот и погасла кнопка, пятый этаж, до чего же медленно разъезжаются двери лифта… Шевельнулась тревога: «Вдруг они поменяли замки? Нет, пронесло! Безмозглые идиоты, и в голову не пришло, что я мог сделать копии ключей. Для них раз старик – значит тупой! Они как рассуждают: современных наворотов не признаешь – отстал безнадежно».

Петр Константинович запер дверь на один замок, осмотрелся. Вроде посвободнее стало, хлама меньше. Не снимая ботинок, прошел в детскую, сухие подошвы почти не оставляли следов. «Вот тебе и поездочка в Москву шестьдесят лет спустя! Не узнала меня Антонина, Тошка, ну и пес с ней! Прошлого не разыщешь, а вот что с будущим полный абзац, это нельзя так оставить. Не бывать «осиновому полену» в нашем роду!»

Убить младенца, если внучок не соврал. Исправить ошибку! Тошка, Тошка! То же самое имя. Очередная насмешка злой судьбы! Глупость, если разобраться, но к именам он относился трепетно, однажды потеряв собственное.

Из-за прутьев кроватки бессмысленно глядел большеголовый идиот. Старик вздрогнул, защемило сердце, подобного он не ожидал. Некстати встрял разум: «Такую вину не загладить!» Дед пожалел, что не может заплакать, ему никого не было так жаль, как этого маленького мертвеца, брошенного среди живых. Он печалился не о себе, а о той несостоявшейся жизни. Младенец издал монотонный звук, совсем не похожий на звонкий детский крик.

– Мы скоро будем вместе! – прошептал старик.

Опять влез разум: «Кого ты утешаешь, себя или его? Когда стал верить в загробную белиберду?»

Ответил сам себе: «Чем черт не шутит! В восемьдесят с лишним лет "там" все равно ближе, чем "здесь", надо примерять потихоньку!»

Взял подушку, издевательски розовую, с рюшками по бокам и малиновым сердечком в центре. Поднять руку на беззащитного страшней, чем накостылять целой своре подонков. Трусом он никогда не был.

Пнул ногой подушку и бережно закрыл малышу глаза.

Глава 12 Все потеряно

Валерий толкнул дверь: не заперта, замок по виду цел. «Ну, Ладка! Памяти никакой!»

– Ау, есть кто живой? – сначала бодро окликнул, потом слабее, тревожнее, будто тишина съедала силы.

«Неужто гуляют? Коляска-то на месте, а ее вещей нет». Вздрогнул, шагнул вперед, мурашки по спине, будто опасность за каждым углом. Кухня, ванная, туалет, гостиная – ничего. Детская… Что-то не так! Вроде Тошка за прутьями кровати, а мамы рядом нет. Скинул тапки, чтобы не наследить, ковер мягкий до зыбкости, сердце колотится, не дает дышать. Малыш синий весь, личико заострилось, ручки аккуратно сложены на груди, как у… покойника. Врубился с трудом, потрогал. «Не дышит, но теплый еще. Или рука у меня холоднее, – мысли бестолково метались. – Подушка на полу. Лада всегда держит ее на кресле. Сувенир. Бред! Полный бред!» Заставил себя смотреть на малыша. Синюшный, нос приплюснут, а уложен заботливо, по-матерински. «Это она убила! Мать. Раз могла тогда с таблетками, то и сейчас… вот так подло, подушкой!» Как удар в спину. Больно. Валерий дернулся, разноцветный ночник разлетелся вдребезги. Под ногами хрустнули осколки жизни, любви, надежд. Плевать, что в одних носках, раз все в мусор. Разрыдался громко, не сдерживаясь. Крик оскорбил тишину того, другого, нашедшего покой. Валерий судорожно всхлипнул, изнутри поднималось: «Подбери сопли, придурок! Ты разобраться должен! Ему, сыну своему, должен!»

«Видеть ее не хочу! Не могу!» В неистовстве с размаху стукнул кулаком по стене, струйка крови побежала по смеющимся кошачьим рожицам. «Менты еще драку тебе пришьют, а заодно и убийство! Ну, Ладка, всех одним махом прихлопнула!» До чего же мрачная комната, все розово-голубые цвета сливались в один серый, и темно, хоть солнце наяривает на полную катушку.

Вышел в прихожую: аккуратненькие сиреневые тапочки на полке. «Найти ее! Убедиться! А что, если она ни при чем?» – вялая усталая мысль без надежды, просто вариант с вероятностью полпроцента.

Не глядя, влез в ботинки, с размаху хлопнул дверью, та не закрылась полностью, черная щель, как издевка. Валерий остервенело надавил на кнопку лифта, потом еще и еще, секунды растягивались, ждать невыносимо. Выругался, метнулся на лестницу, все разгонялся, прыгая через три-четыре ступеньки. Вылетел в подъезд, чуть не сшиб Клавдию Стефановну. Не вникая в возмущенное кудахтанье, уже толкал ледяную металлическую дверь, когда расслышал:

– Оба как взбесились сегодня! Сначала женушка, теперь муженек! Валерий резко развернулся, отпущенная дверь оглушительно хлопнула:

– Вы ее видели? Где? Когда?

– Да вот в парк побежала. Минут сорок назад, – бабка от неожиданности даже ворчать перестала.

Он рванул по дорожке, силясь сообразить, как ее найти в огромном парке. Прямо сказка – пойди туда, не знаю куда, доверься сердцу, оно выведет! «Ни фига оно не подсказывает, стучит у самого горла, дышать не дает!»

Валерий шел вглубь парка, напряженно выискивая вдали зеленую курточку. «Будто только она носит такую!» Попадалось на глаза сплошь не то, под ногами, как назло, то камни, то ямы. Вдруг споткнулся обо что-то мягкое, вздрогнул, глянул вниз. Длинношерстная рыжая такса, хитрая, острая морда, взбивающий воздух хвост. Балу. Совершенно неподходящая кличка, потому и запомнил. Этого озорника вытаскивал из глубокой ямы года два назад, тогда и познакомились. Вокруг дома, как обычно, все перерыли, коммуникации вроде меняли. Окоп вышел нешуточный, края скользкие, глинистые, собачонке самой не выбраться, да и старенький хозяин с негнущимися коленями – плохой помощник. Валерий спрыгнул вниз, зачерпнув полные ботинки грязи, в довершение Балу разукрасил лапами куртку и брюки. В общем, ни одной чистой шмотки! С дедушкой здоровались потом, перебрасывались парой слов. Сейчас Валерий смотрел на лысину сверху вниз и не мог сообразить, как старичка зовут.

– Случилось что? Сначала Ладушка бегала сама не своя, теперь вы! Пять деревьев из одного корня искала, чудно! В «Энкаунтер», что ли, играете?

– Где она?

– Мы ей помогли, показали дорогу. Шагов через десять направо, по тропинке вглубь.

Валерий спрыгнул с просохшей дорожки в скользкую грязь, чтобы не упасть, схватился за сырой замшелый ствол. Колючие остатки снега, серые вербы кое-где. Лес хорошо просматривался, вот и зеленое пятнышко вдалеке.

Жена стояла к нему спиной, что-то сосредоточенно читая по мятому листку бумаги. Нелепо до нереальности. «Как так может быть? Зачем? Почему?»

Шагнул вперед, вырвал из рук листок, она испуганно вскрикнула. Валерий силился врубиться в текст, смысл ускользал, не давался, наконец, дошло – заговор на здоровье.

– Какое, на фиг, здоровье! Он мертв! И ты… – наткнулся на ошалелое непонимание.

– Кто мертв? Что ты несешь?! – измазанные землей пальцы вцепились в его воротник.

– Тошка, сын, умер.

– Не смотри так! Ты врешь! Врешь! – затараторила, как в бреду. – К знахарке ездили. Помочь обещала. Только свечки закопать, здесь, – пнула ногой дерево. – Он крепко спал! Дверь на оба замка закрыла…

Валерий окончательно растерялся: он ей верил. Движения, жесты, интонации… Так нельзя притворяться. Вернее, она бы не смогла так сыграть, слишком непосредственна. «А вдруг ты ее совсем не знаешь?!»

Лада, истерически рыдая, дергала его за куртку.

– Что с ним случилось? Отвечай! Ну!

– Задушили подушкой, – как только язык повернулся сказать такое.

– Кто? Кто?! Уж не ты ли?!

– Нет! Нет! Не я! Верь мне хоть ты!

– Почему я должна тебе верить?! – пощечина, запах могилы. «Да, действительно, почему? Раз ты сам ей не веришь!»

– Кто же тогда? Покажи мне убийцу. Докажи, что хоть на что-то способен! Слабо?! Ты во всем виноват, только ты! Видеть тебя не могу! Убирайся!

Лада все выкрикивала что-то, гнала прочь, замахивалась… Когда пытался обнять, вырывалась, шипела злой кошкой, вся такая маленькая, сжавшаяся и родная, как никогда. Защитить ее, во что бы то ни стало. Опять встрял здравый смысл: «Это вряд ли получится! Кто главный кандидат на роль убийцы? То-то же. Менты тебя не упустят! Поди потом докажи, что не верблюд! Тоже мне, невинный выискался!»

В бессильной ярости стукнул ладонью по скользкому, сырому стволу дерева. «К черту все! Идем домой, и будь, что будет!» Легонько встряхнул Ладу, заглянул в глаза: «Пойдем отсюда! Скорей! Ну, пожалуйста, приди в себя! Ну же!» В ответ – судорожные всхлипы, шальной взгляд мечется по верхушкам деревьев. «Как она войдет туда?! Бедная, маленькая девочка!»

Лада бессильно висла на его руке, спотыкалась на каждом шагу, Валерий ловил брезгливые взгляды прохожих, мол, пьяные. Вспыхнула злость: «Эти праздные сволочи покажут против нас, свидетели, блин! Да еще и бабка-соседка, одна троих стоит! Зачем только солнце светит, глаза режет, а эти бездельники повылезали из домов, радуются!» Километр по парку вытягивался в длинный, изматывающий путь. Сколько прошло времени? У дома вытащил из кармана мобильник, на заставке смеющаяся Ладка с двухмесячным сынишкой, тот же парк, лето, солнце. Стереть картинку, забыть. Но все-таки разглядел – 17.15.

Лифт, пятый этаж, шагнул и замер. Дверь закрыта, как ни в чем не бывало, а в памяти черная щель у светлого косяка. Неужто привиделось все?

Отцепил Ладу от занемевшей руки, она, прислонившись, стала медленно сползать по стене. Холодная ручка, дверь поддается сразу, шаг внутрь, в темноту, красный огонек на выключателе, яркий свет долбанул по башке, оглушил. Валерий не сразу врубился – сплошной погром, все разбросано, перевернуто, перерыто, разбито, кругом грязные следы. Лишь Тошка спит, не шевелится. Ладка схватила его в исступлении, будто пыталась разбудить.

Валерий зашел в гостиную, споткнулся о выдернутый, перевернутый ящик стола, в нем раньше лежала шкатулка с золотыми бирюльками и кое-какие деньги на хозяйство. Всю зарплату с карточки он никогда не снимал, так что пропало немного, да и стоит ли считать, когда главного не вернешь. «Нет. Стоп. Тупицы искали приключений на свои задницы и польстились на открытую дверь. На них списать и остальное? Вряд ли что выйдет, уж слишком топорно все сделано» Шевельнулась надежда, хоть маленькая, дохлая, но все-таки.

«Ну, что же ты, трус, стоишь! Звони ментам! Расскажи, мол, убили, ограбили, приукрась, чтоб поверили!» Телефон все норовил выскользнуть из влажных рук, пальцы плохо попадали по кнопкам. «Может, сказать, как есть? Я же ни в чем не виновен. Нет, не пойдет, правда – слабенькая и такая на вид фальшивая!» Валерий никогда еще не говорил так бестолково, усталость, волнение мешали сосредоточиться. Гудки отбоя, трубка с треском шлепнулась об пол.

Глава 13 Начало расследования

Молодой опер Василий Петрищев пнул ногой хлипкую крашеную дверь, вздрогнула пластиковая табличка с надписью: «Следователь Диковский М. А.».

– Привет, Филин! Ты что, спишь?

Макс встрепенулся, снял очки в грубой черной оправе и начал усердно тереть лицо и голову, так что острый узкий нос покраснел, а жесткие прямые волосы с сединкой взъерошились, словно перья.

– Ау! Тебя начальство вызывает!

Филин захлопал круглыми зелеными глазами, осмотрелся уже вполне осмысленно:

– Васька, ты на чем стоишь? Это же свидетельские показания! Твою мать!

Петрищев наклонился, чтобы поднять лист бумаги, стукнулся локтем о металлический сейф и чертыхнулся.

– Ну и теснота! Ни шагнуть, ни развернуться. А еще образцовый кабинет!

При упоминании об «образцовости» Макс нахмурился. До чего же достали его эти картинки с цветочками на стенах, пятнадцать штук! Аж в глазах рябит! Но особенно злило, что снимать нельзя. Так и сиди под васильком и маргариткой, будто ты не офицер, а девка или того хуже – гей.

– Вот, получай свою бумаженцию! – Василий начал медленно, осторожно разгибаться, чтобы опять чего-нибудь не задеть. «Верчусь, как дядя Степа в детсаду. И все из-за этого разгильдяя! Даже дела подклеить не может!»

Когда мятая бумага оказалась на столе, в глаза бросился четкий отпечаток подошвы с наглой «елочкой» посередине.

Филин выругался, Василий развел руками, мол, извиняй, я не хотел, и поскорее смылся.

Вот так. Все не в масть. Настроение вконец испорчено. Макс сунул злополучный документ в папку и нервно закурил. «Все прикалываются! Даже этот щенок Васька. Работает без года неделю, а уже в полковники метит. А у него выйдет, шустрик не мне чета. Так и помру старлеем. Тридцать четыре года, а на карьере пора ставить точку, жирную». Вздохнул.

«А ведь сам виноват. Поставить себя надо было, рвение проявить, исполнительность, холуйство, в конце концов! Нет, гордый больно. Дела дают – полный отстой, безнадега. Какой толк на них надрываться! И катится все не пойми куда. Полковник сейчас песочить будет, и правильно, я бы на его месте так же сделал. Рыпаться надо, пока не скис окончательно. На юрфаке лучшим в потоке был, хвалили, восхищались, карьеру прочили, сглазили, видно!» Усмехнувшись над собой, раздавил сигарету в грязной керамической пепельнице, одернул свитер, чтобы сидел посвободнее, живот не обтягивал, и сунул под мышку стопку дел.

– Здравствуйте, Вениамин Григорьевич! – с размаху опустил кипу папок на полированный Т-образный стол, верхняя соскользнула, открыла пасть и выплюнула мятый затоптанный листок. Начальник схватил бумагу и кинулся в атаку:

– Диковский, сколько еще продлится этот бардак?! Я тебя спрашиваю! – лысина багровела все сильнее. – Дела подклеить не можешь! О раскрываемости уж и не заикаюсь! Еще такое увижу, на хрен уволю!

У Макса во рту пересохло от жалких слов: «Больше не повторится!»

– Хватит болтовни! Ты, кажется, проявить себя хотел?

Филин сжался под пристальным взглядом. «Так и есть, Васька наябедничал. Что ж, болтать надо меньше».

– Дам тебе шанс. А ты уж постарайся! – на лице мелькнуло плутовское выражение. – Мешать не буду, в отпуск ухожу. За меня Солошин остается. Сейчас о деле в двух словах, за подробностями к Петрищеву, он в курсе. Так вот, найден мертвым годовалый ребенок, похоже на убийство, есть данные за ограбление, но не факт. Ты уж разберись и родителей потряси, наверняка темнят. Деньги с них не вздумай брать! Дело такое, сам понимать должен.

– А я и не беру! – выпалил Макс, с трудом удержался, чтобы не добавить: «Особо и не предлагают!»

– Все, ступай! Ваша группа, думаю, готова к выезду.

– Что ж так долго, Филин?! Труп заждался, – съязвил эксперт Мишка Михалев, он работал лет двадцать пять и как крутой, опытный спец мог не церемониться с товарищами. – Гони, Васек, Девятая Парковая, дом два. Если не путаю, девятиэтажка с видом на загс. Помню, Макс, на твою свадьбу всем отделом прикатили туда позапрошлым летом. Я еще невесте тринадцать роз подарил вместо пятнадцати, просто две по дороге сломал. Она так посмотрела на меня, жуть… До сих пор мурашки по спине, – рассмеялся. – Как, кстати, дочка, растет?

– Вот годик недавно исполнился, топает вовсю, правда, босиком пока, в ботинках сложновато, – потухшим голосом пробормотал Макс, только сейчас вспомнив, что не взял детское питание. «Ох, возмутится Катька!»

Петрищев резко затормозил у подъезда, огляделись: дом самый крайний, тишина, рядом парк. «А ведь там тоже ребенок, годовалый, как Ксюшка». Филин внутренне подобрался.

– Лада, Ладушка! Ну, оставь его, положи! Сейчас из полиции приедут!

Сел рядом, обнял. Что делать? Хоть плачь.

Проклятая дверь вновь оказалась не заперта, вошли двое с красными флажками удостоверений. «Все, обложили, как волка. Сиди и не рыпайся!» Не уловил, как зовут старшего лейтенанта с ямочкой на подбородке и недовольным взглядом. «Кажется, Максим Владимирович. Для него это просто работа! А мы тормозим, их время тратим!» Следователь держался запросто, по-хозяйски. Все завертелось, бумаги, формальности, понятые. Увидев Клавдию Стефановну, Валерий поморщился, зато старуха радостью так и светилась: приключение, что ни говори. Хотели забрать Тошку, Лада вцепилась, и ни в какую. Полицейский проявил неожиданную мягкость, не напирал, стал уговаривать:

– Пока рассказывайте, как что было! Запишем ваши показания!

Лада молча всхлипнула, Валерий чувствовал: надо говорить, но во рту пересохло, язык не слушался.

– Я с работы приехал, часа в три – четыре, точно не вспомню. Захожу, смотрю, ребенок спит, один в квартире, а жены нет. Перепугался, подумал, случилось чего, ведь она его никогда одного не оставляла. Побежал искать ее, дверь, может, не захлопнул.

Встряла соседка:

– Бегал, бегал, это точно, чуть меня с ног не сшиб и про женушку спрашивал, сам не свой был. Это ж надо дверь не запереть в наше время! Грабители кругом, мошенники, как мыши, расплодились! Куда только милиция смотрит!

– Не милиция, а полиция! Пожалуйста, не перебивайте, дайте человеку сосредоточиться!

– Так вот, Ладу только в парке нашел. Тут такое дело дурацкое, оказывается, она сегодня к знахарке ребенка возила, порчу снять, чтобы не болел, а та свечки заговоренные велела поддеревом закопать, – Валерий чувствовал себя полным идиотом.

Лада всхлипнула:

– Она обещала, что Тошка здоров будет, а он, он… – и разревелась, потом безвольно дала забрать ребенка.

Они работали еще долго: фиксировали, описывали, брали пробы. Валерий не вслушивался, не всматривался, сидел, как в ступоре. Лада вытянулась на диване и тоже ни на что не обращала внимания, он гладил ее по голове, перебирал черные волосы барашком, стараясь получше запомнить перед разлукой.

Бумаги, подписка о невыезде. Они встали, пообещав скоро вызвать. «Не может быть… Это лишь маленькая отсрочка». Он проводил их без радости и облегчения, дверь запер на два замка. Вернулся к Ладе, помолчали. Она послушно приняла снотворное и вскоре задремала.

Всю обратную дорогу до отделения опера молчали, будто сговорились. За окном темно, словно фонари светят слабее обычного. У Макса все стояла перед глазами молоденькая девчонка, тоненькая и жалкая, прижимала к себе трупик ребенка, плакала, кричала… Еле отобрали, увезли. Стыд, неловкость и почему-то страх за свою дочку, такую же маленькую и беззащитную, как тот малыш в голубых ползунках с утятами. «Фирменные, дорогие. Похожие, только розовые, Катька хотела купить. В деньги уперлось. Что я к этому привязался? А вот что. На ребенке явно не экономили, ухаживали, заботились. Квартира обставлена продуманно, с учетом малыша. На теле ни синяков, ни ссадин. Мишка почти гарантирует, что удушен подушкой, экспертиза покажет точно. Выходит, убийца действовал бережно, "с любовью"». Голова работала четко, от сонной одури не осталось и следа, будто раскрыть это дело – вопрос чести. «Итак, что имеем? Дверь была незаперта, хозяева в шоке, контакту доступны мало, но нас явно не боялись. Квартира пусть небогатая, но обставлена с претензией на вкус. Погром слишком нарочитый, отдает имитацией, на первый взгляд. Следов много, отпечатки грубых молодежных ботинок на толстой подошве и двух видов кроссовок. Точно такие же следы обнаружены на лестничной площадке между шестым и седьмым этажами, там же окурки сигарет L&M, две жестяные банки из-под пива, крошки от чипсов и самое главное – флешка с экстремистскими песенками. Явно тусовались трое парней, которые плавно переместились в квартиру. Кстати, там обнаружен схожий окурок. Все вроде в струю, но не клеится».

– Вот и приехали. Обсудим план действий на завтра – и по домам. Василий уселся на край стола, вытянул длинные ноги, закурил:

– Все-таки стоило задержать этого Лугова до выяснения. Скользкий он какой-то, и, кажется мне, темнит, в показаниях путается, сбивается. И психопат ошпаренный, как в стенку кулаком врезал, а? Несдержанность – первый признак.

– А если с тобой так, ты бы как себя повел? То-то же! Не тянет он пока на роль убийцы. Мотива нет, правильный весь, успешный, законопослушный, – Филин поморщился, не нравились ему такие, хоть тресни. Красивый, накачанный, следит за собой, спортом занимается, без вредных привычек. Да еще и карьерист. В тридцать лет зав. отделением. Трехкомнатная квартира, жена красавица. До того весь в шоколаде, что аж тошно. Не человек – манекен в витрине красивой жизни, так и будет у меня пока «мистер манекен».

– А вот проверить его надо досконально: прошлое, связи, родственники вплоть до прабабушек, вдруг дорогу кому перешел, и мстить ему хотели, шантажировать.

Василий удивился такой серьезности товарища:

– Да, может, он псих? Психиатры, они и сами такие. И баба его истеричка, художница. Творческие люди всегда с «завихрениями».

– Вот и проверишь обоих! И про самого малыша не забудь: начиная с беременности, как родился, развивался, чем болел! По первой версии, родственной, так сказать, пока все. Но и версию, что преступник – посторонний, не будем забывать. Там явно чужие побывали, несколько человек, улик выше крыши. Скорее всего, молодежь, отморозки. И песенки экстремистские дурно попахивают, – Макс так увлекся, что принялся ходить между столом и окном, задел чашку с холодным утренним чаем, на голубых джинсах расплылось темное пятно. Петрищев хотел улыбнуться, но удержался, слишком у Филина был боевой настрой. Диковский отряхнулся и продолжал, как ни в чем не бывало:

– Вот список пропавших вещей. Два колечка с фианитами ничем не примечательные, а вот браслет золотой, скань с эмалью: синие жучки и зеленые листья. Вещь интересная, запоминающаяся, если всплывет, заметно будет. Ты агентуру тряхни, чтобы начеку были. На сегодня все.

Макс добрался до дома лишь в первом часу ночи, из открытого окна на третьем этаже пьяный голос что-то орал про первое апреля. Лужи во дворе стали с утра глубже и грязнее. Можно не рассчитывать, что ботинки высохнут до утра. Старался закрыть дверь как можно тише, в пакете звякнули банки с детским питанием, все-таки заскочил в круглосуточный магазин, взял кое-что. Вышла жена, заспанная, растрепанная и недовольная, в махровом халате и черных шерстяных носках. Остановилась в узкой прихожке, мешая толком развернуться, скривилась:

– Ты, как всегда, вовремя!

– Лучше поздно, чем никогда! Mas vale tarde que nunka! – перевел на любимый испанский.

– Вот шут гороховый! Вечно выпендривается! Был бы хоть толк от твоего испанского, а так смех один.

Действительно, в его жизни совсем не нужен язык: ни дома, ни на работе. Неужто зря гробил детство, спрягая глаголы?

Стены в хрущевке тоненькие, все слышно. Комнатная дверь приоткрылась, в проеме показалась круглая заспанная рожица. Прищуренные от света глазки. Макс улыбнулся:

– Какая ты умница! Сама встала, папу встречать пошла! Ну, иди ко мне! Катерина окрысилась:

– Не трогай Ксюшку грязными руками! Разбудил ребенка и радуется! Нет мне покоя!

Он поднял малышку, поцеловал жидкие светлые кудряшки:

– Как ты только ухитряешься кулачок целиком в рот засунуть? Что, такой вкусный? Дай попробовать!

Макс потряс маленькую ручку. Послышался заливистый смех. Жена продолжала ворчать, что нельзя будить ребенка. Вдруг как ударило: «Того, другого, уже никто не разбудит!»

Глава 14 Найти самому!

Валерий тихонько вышел в коридор: все раскидано, натоптано. «Вдруг здесь есть и след убийцы? Может быть, экспертиза сумеет найти, вычислить, они профессионалы. Ну да, вот завтра все обдумают и придут за мной. Зачем искать далеко, когда я под боком? Или поискать самому, использовать время, пока оно есть?!» Валерий еще раз осмотрел погром, сбросил с кресла Ладкины платья, уселся. Он решительно не представлял, с чего начать. Детективы читал редко, но помнил, что нужно придумать версию, а потом искать факты под нее. «Да, нужна нить, зацепка. Сосредоточиться». Ясность мысли не приходила, усталость тащила в тревожный сон.

Океан… черный, ночной, волны стеной, и не видно верхнего края. Замирают на мгновенье, потом накрывают, подхватывают, тащат по камням. Короткий отлив, белая пена, судорожные полглотка воздуха – и все сначала. С каждым разом силы уходят, и дышать уже нечем. Позвать на помощь или сдаться. Отчаянным усилием вынырнул на миг. Вспышка молнии, чей-то силуэт скачет по гребням, как морской дух. Пристальный взгляд холоднее воды и ветра. Волна летит навстречу, и человек приближается. Дед – это он! Он! Только молодой и сильный. Крикнуть. Горько-соленая вода заливается в рот, боль разрывает грудь.

Проснувшись, Валерий еще несколько секунд жадно глотал воздух. Осмотрелся, как в первый раз. Желтый электрический свет, постельное белье на полу, грязь, запах какой-то химии. Схватился за мокрую от пота голову, будто это поможет собраться с мыслями. Сон, дед… «Ну, на что способен старик? Думай, психолог хренов! Что он собой представляет? Волчище матерый, хоть старый, но зубов не растерял. А что ты о нем знаешь? Толком ничего. Даже поговорить с ним ни разу не удосужился. Нет, был разок! Последний! Неужто я его подтолкнул?! – Валерий похолодел. – Он ведь бешеный! Стоп. Откуда взялось это словечко? Напрягись, вспомни!»

Детство. Лето. Дача. Высокие колосья травы. Соседский Колька на голову выше, стебелек в зубах, хамский взгляд. Драка до крови. Крики отца: «Ты что, в деда пошел, бешеный?!» Что-то было в его голосе кроме злости, сейчас дошло – уважение.

Валерий поежился от озноба: «Он – психопат, не знающий чувства вины! Если втемяшил что в голову, по трупам пройдет! Вот она – ниточка. Пойти в диспансер, поискать старого козла». Оттолкнул ногой ящик, прошелся по комнате, резко отдернул шторку. Занимался восход – розовый, как всегда. По привычке сунулась радость, но стыдливо смешалась. Это утро уже не твое! Жизнь кончилась вчера. Но все-таки стало легче, он знал, куда идти, что делать. Поскорее в душ. Брызги теплой воды, отголоски сна, горло сжималось, нечем дышать. Зеркало запотело, провел рукой, пригляделся. «Ну и рожа! Осунувшаяся, потемневшая, глаза красные, будто неделю бухал. И кто с таким станет откровенничать?» Побрился, оделся поприличнее. Теперь завтрак: кислый противный кофе и сухой безвкусный бутерброд с колючей засохшей коркой. Заглянул к Ладе – спит. Закрыл дверь, стараясь не шуметь. Утро тихое, спокойное, радостное, в этом будто сквозит издевка, первоапрельский розыгрыш. Начинается «день дурака».

У диспансера никого, слишком рано. Заглушил двигатель, стал обдумывать предстоящую беседу. Нужно сначала поговорить с врачом, поспрашивать ненавязчиво. Как ее зовут? Кажется, Лейла Анатольевна. Здесь главное не ошибиться, а то все насмарку. Представил себе: полная женщина, белый халат, черные волосы до плеч, плоское восточное лицо, небольшой акцент, держится строго, властно. Заходил к ней во время лечения, вопрос о продлении регистрации решал, еще тысчонку ей подкинул для сговорчивости. Сегодня тоже это понадобится. Порылся в карманах, приготовил купюру.

Без пяти девять Валерий уже ждал у кабинета. Минут через пятнадцать за спиной застучали каблучки, появилась врачиха в ярко-красном пальто, взглянула недружелюбно.

– Здравствуйте, Лейла Анатольевна! Я – внук больного Лугова. Хотел с вами поговорить, с ним повидаться.

Она усмехнулась:

– Ну, вы даете, молодой человек! Дед больше недели как выписался, а вы только спохватились!

Валерий проскользнул за ней в кабинет, помог закрыть окно и снова начал, изображая заботу о любимом дедушке:

– Будьте добры! Помогите, не могу найти старика! Не знаю, куда подевался! Он же пропадет один в чужом городе… Это вам на конфеты, просто не успел купить, – ловким движением сунул тысячерублевку в карман халата.

Врачиха для приличия вскинулась было:

– Что вы! Не надо!

Потом быстро смягчилась и скупо процедила:

– Спасибо, конечно. Попробую помочь, – порылась в шкафу, вытащила историю болезни, открыла. – Вот, пожалуйста! Выписан в удовлетворительном состоянии двадцать второго марта. Сказал, к вам пошел. Да вот еще, он, кажется, забыл здесь что-то. Пойду у сестры спрошу.

Как только врач вышла, Валерий вырвал из истории ксерокс старикова паспорта, сложил вчетверо, сунул в карман. Авось пригодится. Доктор вернулась, подала записную книжку в пожелтевшем от времени картонном переплете, сзади год выпуска – 1985. Где-то он уже видел такую, но та была мятая, потрепанная. Пролистал: какие-то незнакомые фамилии, адреса.

– Лейла Анатольевна, вы не знаете, к кому-нибудь из больных он мог пойти? Может, дружил с кем-то?

– Поговорите с Павловым. Они общались вроде. Он вечно у телевизора торчит. Худенький такой дедок, усы щеткой, не перепутаете. Зовут Иннокентий Петрович.

– Спасибо! – Валерий вышел в коридор.

Вот, кажется, и Павлов: вытянутый на коленках синий спортивный костюм, старческая гречка на лысине.

– Здравствуйте! Иннокентий Петрович? Кивок, весьма недружелюбный.

– Я внук Лугова. Никак найти его не могу. Выписался – и как в воду канул.

– А я здесь при чем? – ощетинился старикашка, нажимая кнопку на пульте.

– Куда Константиныч мог податься, мне почем знать? Я ему не нянька! Ты внук, ты и думай! У родственников искал?

– У каких еще родственников?! Нет у него здесь никого, кроме меня. Павлов ухмыльнулся:

– Он же коренной москвич! Мать на Кузьминском кладбище похоронена. Могилку еще отыскал, сходил, цветочки отнес. Потом помянули, как полагается.

– Какая еще мать?

– Ну, не моя же! – старик хлопнул сложенной газетой по столу, будто муху убил. – Ты чего, парень, тормозишь? Или прабабку забыл?

Про предков Валерий ничего не знал. То есть они, конечно, были, но не здесь, это точно. «Дед из Ташкента родом, и в паспорте у него так записано».

– Эй, мысли в кучу собери! Ты бухой или как? Константиныч сестру здесь отыскал, двоюродную, что ли. Может, к ней подался?

– А зовут ее как?

– Он не говорил, а я не спрашивал. Да и вообще дед твой не из болтливых, один раз только язык развязал по пьяни, а потом ни-ни. Странный он, все спешил куда-то. Какие, спрашивается, дела могут быть в восемьдесят лет? Ну, все, хватит! Сейчас передача интересная будет! – и потянулся к пульту.

Уже сидя в машине, Валерий вынул из кармана записную книжку, открыл, прочитал:

«Бондарь С. Ю. 1895–1952,

Надеждина Ольга Ивановна 1907–1971,

Ситникова Антонина Сергеевна, ул. Спиридоновка 22/2, кв. 5,

Надеждина Владлена Семеновна, ул. Саянская б, кв. 18».

Прочитал еще раз. «Может быть, родственники? Зачем-то ведь он приехал сюда, – Валерий повертел блокнотик в руках. – Точно, дед, когда таскался по Москве, все писал что-то. Ладка смеялась: "Заметки маразматика!" Так, может, людей этих искал? Допустим. Но при чем здесь я? А ведь эту книжку он специально оставил, еще переписал поразборчивей, чтоб понятно было. Значит, уверен был, что приду! Вот и доказательство – он убил! Пусть косвенное, но подтверждение. Убил ни в чем не повинного ребенка и теперь еще издевается, за нос водит!» Валерий задохнулся от ненависти, даже сейчас старик его переигрывает, диктует, куда идти. «Главное, выбора нет! Найти гада, пока не поздно! Пройду по адресам, хотя его там быть не может. Узнаю что-нибудь. Начну с Надеждиной. Саянская улица, здесь недалеко».

Глава 15 По горячим следам

В то утро Макс никак не мог заставить себя подняться, все лежал и слушал, как ходят по коридору теща с тестем, ворчат, вяло препираются. Хлопали двери, звенела посуда, шумела вода. Впереди длинный рабочий день. Предстоит по квартирам обойти дом номер два по Девятой Парковой улице, расспросить соседей, поискать свидетелей. Филин с трудом вылез из кровати, поморщился, направился на кухню. Пережевывая сухой безвкусный бутерброд с сыром, отхлебнул кисловатый, противный кофе, скривился. Теща полезла с расспросами, но он отвечал односложно, все больше кивал, как игрушечный болванчик. Каким бы подкаблучником его ни считали, обсуждать дома служебные дела – табу. Кинув недоеденную черствую корку в ведро, торопливо выскочил в свежее первоапрельское утро, в душе посмеиваясь над мокрыми ботинками и всей своей незадачливостью.

Опрос решил начать с соседки потерпевших Ивановой Клавдии Стефановны. Такая любопытная старушка – для сыщика просто клад. Все видит, слышит и знает, правда, порой больше, чем есть на самом деле. Бабка открыла сразу, будто ждала под дверью, и заверещала, не давая опомниться:

– Всю ночь не спала, о Тошеньке думала, малюсенький такой был, беззащитный ангелочек! – промокнула краешком фартука кстати навернувшуюся слезу. – У какого изверга рука поднялась! Ужас! Вы смогли что-нибудь выяснить? – глянула на полицейского как голодная дворняга на кусок колбасы.

– Ведется следствие! Куда можно пройти, чтобы спокойно побеседовать? – Макс принялся усердно вытирать ноги о половичок.

– Да, да, можете не разуваться! Давайте на кухню, чайку попьем!

Квартирка кукольно маленькая, но ухоженная, чистая, хотя ремонта не было по виду лет двадцать. Мебель того же возраста. Макс взглянул на белые в розовый цветочек кухонные шкафы, выгоревшую на солнце серо-буро-малиновую штору, вытертую до проплешин клеенку. Благостная нищета нагоняла тоску, мешала сосредоточиться.

– Вот чай, пожалуйста! Вам сахару сколько класть? – пододвинула тяжелую чашку с растрепанной красной птицей.

– Спасибо, не нужно! Я не люблю сладкое, – мужественно отхлебнул горячее светло-желтое пойло, отдающее чем-то аптечным. – Перейдем к делу, – достал блокнот, приготовился записывать. – Луговых давно знаете?

Старушка закивала:

– Валерик живет здесь лет восемь. Это вообще бабки его квартира. Покойница, скажу вам, не подарок была, каждой бочке затычка, всюду лезла, нравоучениями донимала. По травке не ходи, не шуми, того-сего не трогай! Внук у меня маленький тогда часто гостил, так затыркала его совсем.

Филин невольно улыбнулся: «Хорошо же ты у нее научилась».

– Вы лучше про Валерия расскажите. Клавдия Стефановна охотно переключилась:

– Тихий такой парень, вроде порядочный, не пьет, не курит, компаний не водит. Вежливый, помочь никогда не отказывался. Кстати, карниз этот он прикрутил. Про Ладку что сказать… Живут вместе года три. Плохого особо не замечала. Но с претензией, нос задирает, здороваться здоровается, но по душам поговорить – ни-ни. Мужика хорошего отхватила и сидит дома, бездельничает. Художница, тоже мне! Кому ее мазня нужна, страхолюдство сплошное.

– Ас ребенком она сидела?

– Больше некому! Бабки у них не для того, чтобы нянчить. Его мамаша – стерва еще та! Все лучше всех знает. Понятное дело, с невесткой не поладила и здесь почти не появлялась. Ее же мамочка – эдакая девчушка, резвушка, порхает да хвостом вертит.

– И никаких других родственников? – удивился Макс. Старушка вспомнила:

– А-а, тут дед Валеркин был. Еще в прошлом июне приехал откуда-то из Средней Азии, город не помню. Противный старый хрыч. Из самого песок сыпется, а все вредничал да задирался. Ладку от него трясло прям. Я ее понимаю, с таким в одной квартире – не дай бог! Да еще гостил долго, почти полгода. Уехал, уже снег был. Тогда же Лада с Тошенькой в больницу попала, долго лечились, совсем недавно вернулись, еще гулять не выходили толком.

– А чем малыш болел, не спрашивали?

– Как же не спросить?! – всплеснула руками бабулька. – Только не ответили. Но серьезно – это точно! И она вернулась смурная, замкнутая, раздражительная, переживала, видно. Хотя за такое время в больнице любой озвереет, не то, что девчонка молоденькая.

Макс оживился, хлебнул холодного чая, откусил черствый пряник:

– Может, ребенок больным родился? Врожденная патология какая-нибудь? Ничего про это не говорили, хотя бы вскользь?

– Ну, что вы! Малышок здоровенький, хорошенький был, просто загляденье! Валеркина мать – врачиха, ей тоже в голову втемяшилось такие ужасти искать. Тошеньку в первый же месяц в навороченной клинике обследовали по блату и ничего не нашли!

– А вам откуда это известно?

– Так Зоя – Ладкина мамаша рассказала. Она баба веселая, общительная и у них часто бывает. Вот и разговорились.

Макс улыбнулся:

– Хорошо, с этим понятно. Я вижу, вы человек наблюдательный. Не видели ли вы кого-нибудь подозрительного вчера в подъезде или во дворе?

Старушка обрадовалась похвале:

– Да я уж стараюсь бдительность проявлять, времена нынче опасные, а люди кругом равнодушные, только своими делами заняты. А кого вчера днем видела… Вроде все свои. Ладка с Валеркой бегали, как ошпаренные, это правда. И еще компания подростков ошивалась у входа. С пивом, сигаретами. Куда это годится? Я им, конечно, замечание. Они покочевряжились, но ушли. Наверное, к Сашке Петренко, что на девятом живет. Парень непутевый, весь в мать-алкашку. У вас в милиции, то есть в полиции на учете состоит.

– А кроме Сашки кто еще был?

– Этих не знаю. Один мелкий, меньше меня ростом, и шарф у него длинный, оранжевый, в белую полоску. Другой взрослый вроде, лет двадцати пяти, неприметный, куртка черная. На голове платок… э-э, как у них называется?

– Бандана, – подсказал Макс с улыбкой.

– Вот-вот! Тоже черный. Ну, разве это дело – мужику в платке ходить? Срам! – начала возмущаться старушка.

– Больше ничего не запомнили?

– Что, я приглядываться к ним буду?

Она никак не могла успокоиться. Макс встал.

– Большое спасибо, Клавдия Стефановна! Вы нам очень помогли! Если еще что-нибудь вспомните, звоните!

Диковский был доволен собой: день только начался, а уже кое-что есть. «Мутантов этих брать надо, пока тепленькие. Чует сердце, был там Сашок. Пальчики его наверняка в картотеке есть. Если экспертиза готова, можно оформить обыск, а там и задержать до выяснения».

Спустя два часа Макс вместе с группой стоял у обшарпанной, заляпанной грязью двери, по которой, похоже, обычно дубасили ногами. На месте вырванного с мясом звонка щетинились провода. Гремела музыка, стучи не стучи, никто не услышит.

«Хорошо хоть клиент дома», – дожидаясь перерыва между песнями, думал Макс.

«Ну, вот, наконец-то!» – постучал от души, аж костяшки пальцев покраснели.

– Кого еще несет?! – послышалось капризное бормотание, дверь приоткрылась, высунулась круглая, как колобок, заспанная рожа, пухлые розовые щеки, челюсти двигались, что-то пережевывая.

Макс взмахнул удостоверением, толкнул парня в квартиру, зашел, осмотрелся:

– Только проснулся, дружок? Даже портки надеть не успел, ай-ай-ай! – усмехнулся, глядя на толстые, круглые ляжки.

– Вы че лезете, в натуре! – попробовал огрызнуться Санек.

– Разговор есть! И шарманку выключи, понял?!

От тишины все на мгновение замерли, даже мальчишка перестал жевать.

– Значит, так! На вопросы отвечать четко и без глупостей! Ясно? Где был вчера с трех до пяти вечера?

– Э-э, блин, не помню. С дружками бухнули.

– А их как звать?

– Ты меня не кошмарь! Не помню – и все.

– Значит, за квартирную кражу один отвечать пойдешь? Герой, хвалю! – Макс осклабился в широкой улыбке.

– Чего, чего ты мне шьешь?! – рожа побледнела, бросились в глаза красные крапинки прыщей.

– Пальчики твои в квартире на пятом этаже нашли. Вот постановление на обыск. Читать умеешь?

Парень тупо уставился в бумагу, сгреб со стола горсть чипсов и принялся усердно жевать.

Младший лейтенант в мешковатой серой форме отправился искать понятых. Появилась робкая, замотанная женщина лет сорока пяти. Поморщилась от запаха перегара, табачного дыма и затхлости, с немым ужасом оглядела царящий в комнате бардак, бочком протиснулась в сторонку, стараясь ничего не касаться, будто боялась испачкаться.

– Итак, приступим!

Продвигались быстро, благо вещей немного, в основном мусор: бутылки, банки из-под пива, пакетики от чипсов и прочей закуски. На разобранной кровати в углу – куча одежды. Когда до нее добрались, Сашка явно занервничал. Филин ощутил азарт: «Вот сейчас что-то будет!» И точно. В засаленной постели, под подушкой – пачка семечек, в ней – два колечка с фианитами. Точь-в-точь подходят под описание.

– Так, оформляем изъятие!

Макс торжествовал, хотя ничего интересного больше найдено не было.

– Ужас какой! Школу не закончили, а уже воровать начали! – пискнула тетка, ставя подпись в протоколе.

«Вот если бы закончили, тогда другое дело!» – хотел схохмить Макс, но сдержался и молча проводил понятую к выходу.

– Ну что, говорить будем?! Парень уныло молчал.

– Так, спрашиваю снова, кто был с тобой?!

– Ну… Шредер и Децил.

– Шредер – это из черепашек ниндзя, что ли? Главный злодей? А Децил – малявка?

– Типа того.

– А зовут их как?

– Смирнов Игорь из десятого «Б». Шредера не знаю, не местный он, наездами бывает, крутой.

– Надо же, сплошные ники, а тебя, случаем, как кличут? Парень явно засмущался, заерзал на стуле, покраснел:

– Ну, того… этого… Хомяк, в общем, я.

– Так вот, Хома, чистосердечное признание облегчает вину. Теперь рассказывай.

– В общем, на лавке сидели, блин, Шредера ждали. А тут бабку-соседку черт принес, раскипешилась, мусорим, мол. Пришлось в подъезд переться. Только остановились, блин, внизу дверь – бац, а замок не щелкнул. Децилу взглянуть приспичило, кто так лоханулся. Блин, в общем… – Хомяк потянулся за очередной порцией чипсов.

Макс глянул жестко:

– Кто из вас квартиру обшаривал?

– Мы с Децилом в большую комнату ломанулись, а Шредер в прихожке остался, на стреме вроде. Порылись чуток, коробку с цацками нашли да бабок тыщ пятнадцать. Я хотел комп прихватить, мой глючит. Та машина крутая, навороченная… Только провода дернул, Шредер влетел, зеленый весь, матюкается. Марш, мол, отсюда, тормознутые! Не понял, чего взбесился, но с ним шутки плохи. Дунули в момент. Шредер капусту отобрал и браслет золотой, Децилу пару штук отбашлял да мне цацки кинул.

– Так, а ребенка кто из вас убил? – поинтересовался Макс. Сашок до того офигел, что чипсами подавился:

– Ты че?! Какой ребенок, в натуре?!

– Тот, что спал в маленькой комнате, справа, не припоминаешь?

– Да мы и не заходили туда! – заорал Санек. – Сразу в большую поперлись. Ну, туда, где комп. А Шредера с нами не было. Неужто он мелкого завалил?! – на круглой роже сверкнул восторг.

Макс помолчал.

– Ладно, ясно. Собирайся, с нами поедешь.

Глава 16 День дурака

Узкие серые семнадцатиэтажки выстроились в ряд, как зубы дракона. Вот и дом шесть: высокий, облезлый, разномастные балконы. Валерий кое-как приткнул машину, осмотрелся, нашел первый подъезд. «Квартира восемнадцать должна быть здесь, этаж вычислить несложно. Знать бы код. Кто-нибудь появится, войду за ним». Остановился у доски объявлений, бумажки одна на другой, как чешуя. Серая ободранная дверь, разломанная скамейка, острые щепки в разные стороны. За спиной шаги, развернулся, чтобы проскочить следом. Замер, задохнулся, в горле ком. Девушка с ребенком, зеленая куртка, сосредоточенное лицо, осторожно вкатывает коляску по ступенькам. «Помоги ей!» Нет сил. Ударило, оглушило. «Лада. Тошка. Зачем все это?!» Перед глазами морг, металлический стол с душем. Замутило. Солнце слепило до слез. Сзади хлопнула дверь. «Не вошел, прозевал!» Холодная стена под плечом, унять дрожь.

– Эй, молодой человек, вы к кому? – бойкая бабка лет шестидесяти, розовая шапка, седые усы над дергающейся губой.

Валерий встряхнулся, чтобы прийти в себя.

– Я к Надеждиной Владлене Семеновне, – и вдруг понял, что не знает, как говорить.

– Да вот же она!

Валерий посмотрел, куда указывала скрюченная лапка в пушистой перчатке. Толстая старуха в черном пальто протискивалась между двумя припаркованными машинами. Подошел поближе, расслышал: «Понаставили тут! Пройти нельзя!» Присмотрелся: выцветшие голубые глаза. Черные, грубо накрашенные брови. Злость, раздражение в каждой морщинке, не подступиться.

– Может, вам помочь? Сумки-то тяжелые. Старуха еще крепче вцепилась в цветастые кошелки.

– Еще чего! Схватишь вещи – и тю-тю! Знаем. Проходили! Только вчера у Петровны сумку вырвали. Развелось жуликов! Убирайтесь, пока полицию не вызвала! – бабка резко взмахнула рукой, потеряла равновесие, грохнулась на мокрый, грязный асфальт. Зеленые яблоки и апельсины покатились по дорожке, норовя исчезнуть за колесами стоящих машин. Старуха верещала:

– Стой! Куда?! Держи!

Неловко пыталась встать. Валерий поймал несколько фруктов, вернул хозяйке, она тут же засунула их обратно в сумку, немного успокоилась, оперлась о его плечо. «До чего она тяжелая, да и дергается бестолково». В глаза бросилась бежевая норковая шапка, у бабушки была такая же, протертая, с запахом нафталина. Валерий вывел старуху на дорожку, помог отряхнуться, она всхлипывала, потирала руку.

– Ушиблись, Владлена Семеновна?

– А вы откуда меня знаете?

– Вы Лугова Петра Константиновича помните?

– Был тут один, из самого песок сыпется, а все вынюхивал чего-то. И ты туда же? Сразу говорю: нету меня ничего! Квартиру «Соцгарантии» завещала.

– Ну, что вы сразу о плохом! Я просто деда ищу, знаю, заходил он к вам.

– Такой дед не пропадет! – сделала несколько шагов, заохала. – Плохо мне! Рука болит, сломала, небось! Скорую вызывай!

«Как же, сыщик! Расскажет она, жди! Да и толку от нее! Вредная старая дура, на пороге маразма! Все равно теперь, не бросать ведь ее!»

– Садитесь ко мне в машину, покажете, где травмпункт! Она растерялась, напряглась, силясь понять, в чем подвох.

– Да не собираюсь я вас похищать, честное слово!

Бабка, прижимая к груди кошелки, стала неуклюже залезать на переднее сиденье, задела обивку розовым резиновым сапогом в цветочек, на котором налипло добрых полкило грязи. «Ну, и по фигу! Подумаешь, машина, хватит с ней носиться! Сколько времени и сил на железку угробил! Лучше бы о жене, о сыне подумал!» Накатило, стукнул по подлокотнику. Бабка встрепенулась, подумала, на нее злится. Съежилась вся, жалкая, беспомощная.

– Вы не сердитесь! Я потом вам все расскажу!

– Все в порядке.

Усмехнулся: «Лучше не скажешь! Полный порядок!» Просто совпало все, полтора года назад о семье подумать надо было, а он «тойоту короллу» выбирал. Первая машина – это событие, за рулем мужчиной себя почувствовал.

В травмпункте людей – не протолкнуться. Бабка висла на руке, будто вниз тянула, посадил ее в уголке – и к кабинету. Каждая минута на счету, не стоять же в очереди в такой день. Зажглась лампочка, толкнул белую заляпанную дверь.

– Помогите как коллега коллеге! – главное, напор не потерять, тысячу в карман халата.

Раньше жаба задушила бы, а сейчас даже не квакнула.

Врач записывает: Надеждина В. С. 1940 г.р., адрес…

Хорошо, что документы при ней, оно и понятно, всегда с собой носит, «на всякий случай». Валерий далее не вникал, вышел подождать на улицу. Солнце наяривало как ни в чем не бывало, будто жизнь продолжается, а Тошка никогда не узнает лета. «Ладке позвонить? Что сказать? Зачем?» Сил нет. Навалилась чернота. Кто-то кричал, как из другого мира:

– Эй, молодой человек, вы слышите? Бабушка ваша идет.

«Ах, да, бабушка…» Стояла на крылечке, черное пальто, белый гипс. Повисла на Валерии без церемоний, сумки вручила, заковыляла осторожно, как по льду. Все дорогу тараторила про перелом, остеопороз, старость… Не вникал, и так все ясно, но хорошо, что помог.

Дубль два: Саянская улица, дом, подъезд, скамейка. Шуршали объявления, бабка набирала код. Поднялись на этаж, черная массивная дверь, три замка. Внутри хлам, пыль, прошлое. Всюду тумбочки, шкафчики, шагнуть некуда. Валерий так и стоял боком, пока хозяйка раздевалась. Перед носом выцветшие бумажные обои в цветочек. Прошли в комнату. Низкие потолки, темно, тесно, единственная лампочка в массивном красном плафоне почти не светит. Железная кровать с набалдашниками, как из фильмов про войну, длиннющая коричневая мебельная стенка из ДСП, продавленный диван, комод, зеркало в вычурной раме, стиль модерн. Вид не то свалки, не то лавки старьевщика.

Бабка усадила гостя за круглый, крашеный стол с салфеточкой посередине:

– Как тебя зовут-то?

– Валерий… Лугов.

– Так вот, Валерик, приходил тут дед месяца два назад. Странный такой, говорил, с моим двоюродным братом Левкой дружен был. Но это явная ложь. Левка исчез еще осенью пятьдесят второго, понимаешь? Мать искала его, в милицию обращалась. Через полгода сообщили, нашли, мол, труп где-то в Средней Азии, не помню точно. Тетка Ольга, ну, мать его, рассказывать об этом не любила. Муж ее на войне погиб, с сыном беда, вот и взяла меня к себе, чтобы не так одиноко было. Приехала я в Москву в пятьдесят седьмом в институт поступать. Платье на мне сиреневое с пышной юбкой и узкой талией, очень недурна была, очень, – призрак игривости, ожившее под сеткой морщин лицо.

– Может, фотографии покажете?

Толстый альбом в зеленом бархатном переплете, черно-белые карточки.

– Меня тут почти нет, только вот здесь, рядом с теткой. Шестидесятый год.

– Да вы просто красавица! – нехотя подыграл Валерий, он не лгал, просто его интересовало другое. – На Левку можно взглянуть?

– Вот он!

Поблекшая фотография, смазливый парень на фоне черной «победы». Жесткое, сильное тело под белой рубашкой, серая кепка, оттопыренные уши и наглый, с вызовом, взгляд.

– Он у какого-то бонзы шофером служил. История там темная, будто сбежал он после того, как натворил что-то. Подробностей даже тетка не знала, гадала все. Но парень был бедовый, драчун, хулиган, вполне мог отчебучить чего.

– А жили они где?

– На улице Герцена, старый дом, большая коммуналка. Вы, нынешние, даже не представляете, что это. Я там больше тридцати лет прожила, хорошо, самый центр, пять минут до Кремля. Только в девяносто пятом квартиру новый русский выкупил, всех расселил. Мебель оттуда привезла на память. Тетка тяжелый человек была, из-за нее я так замуж и не вышла.

– А давно она умерла?

– Дай бог памяти… В семьдесят первом. Могилка на Кузьминском кладбище, каждый год на Пасху езжу. Хочу, чтобы и меня рядом с ней, да боюсь, некому…

– Владлена Семеновна, что вы все о грустном?! Кстати, Ситникову Антонину случайно не знаете?

– Впервые слышу. Эх, тетка всю жизнь испортила! – старушка всхлипнула, барахтаясь в воспоминаниях.

– А не могли бы вы мне фото Левкино на время одолжить?

– Бери хоть насовсем! Зачем оно мне?!

– Большое спасибо!

Валерий начал прощаться, неуклюже протискиваясь к выходу.

Макс радовался. «Наконец-то дело пошло! Все-таки я на что-то годен! История меня оправдает!» – всплыла в сознании бодрая фраза Фиделя: «La historia me absolvera!» Звучание испанских слов придавало силы, бодрости, веры в себя. «Один из участников задержан по горячим следам, значит, мы на правильном пути! Второй мальчишка явно умнее и может ответить на очень много вопросов».

Выяснить адрес прописки и номер школы не составило никакого труда. Макс, однажды уцепившись за ниточку, не желал ее отпускать.

– Брать будем по месту жительства: улица Нижняя Первомайская, дом четырнадцать, квартира восемнадцать. Туда и группу послать, чтобы ждали!

– Филин шустро расхаживал по своему узенькому кабинету и до сих пор еще ничего не задел и не сбил.

Василий этому был так удивлен, что стал всматриваться в движения товарища еще пристальнее, а слушать почти перестал.

– Мальчишка, судя по всему, в школе. Надо сходить удостовериться. Я быстро!

Макс добрался до школьного здания на автобусе, чтобы не привлекать внимания, спокойно прошел через калитку и смешался с толпой родителей. Точно в такое же пятиэтажное здание, с портретами классиков над входом, и сам в свое время отходил десять лет. «Хорошо тогда было, весело! Так же пинали мяч». Посмотрел на играющих в футбол мальчишек. Нет, никто из них под описание Децила не подходил. Подул ветер, с размаху швырнул пыль в глаза, закружил по двору бумажки, фантики и огрызки. Надо спешить.

Диковский предъявил охраннику удостоверение и прошел в кабинет директора. И очень скоро уже разговаривал с классной руководительницей десятого «Б». Кругленькая, румяная женщина в яркой, цветастой блузе, с длинными светлыми локонами, бодро процокала к столу и кокетливо взглянула на Макса:

– Чем могу быть полезна?

«Ага, моя ровесница, а с личной жизнью никак, это видно. А я могу еще нравиться кому-то? Совсем рутина затянула, скучный стал, жуть! Вот раньше…» Оборвал себя на самом приятном месте, обратился к учительнице:

– Меня интересует Игорь Смирнов. Что о нем можете сказать?

– А что он натворил? – в глазах сверкнуло любопытство.

– Пока ничего конкретно, просто узнать хочу о нем побольше. Она на миг призадумалась.

– Игорек мальчик неплохой, способный, на гитаре играет, поет. Умненький, шустрый. Ленивый, безусловно, дома задания не делает, да все они такие, подростки! Смирнов не из худших, учится без двоек, не хулиганит. Попридуриваться любит, реплики на уроке вставляет, кривляется. Шутом работает! Внимания не хватает ребенку, с бабушкой вдвоем живет, мать второй раз замужем, им не интересуется. Вот он и отрывается! Бабка-то старая уже, сил нет.

– А дружит он с кем? Может, девушка есть?

– Насчет девушки не знаю. Общается больше с Волковым. Сейчас я вам его покажу. Взгляните в окно, вот они из школы вышли, курят на крыльце. Смирнов маленький такой, в оранжевом шарфе, а Волков рядом, в серой куртке. Видите?

Макс видел, и очень отчетливо. Вот он совсем рядом и сейчас уйдет, исчезнет из вида. Взыграл азарт, захотелось «проводить» мальчишку для надежности и любопытства, вдруг встретится с кем по дороге. А если с самим Шредером?

Филин быстренько попрощался с учительницей и со всех ног побежал вниз по лестнице, как давно в детстве. Когда он выскочил во двор, рыжий шарфик мелькнул за углом, метрах в пятидесяти. «Только бы на автобус не сел!»

Нет, парень прошел мимо остановки и зашагал вниз по улице. Макс поначалу держался на приличном расстоянии, но постепенно, незаметно для себя, приближался все сильнее. Когда свернули на Нижнюю Первомайскую, Филин уже мог расслышать песенку, которую мальчишка насвистывал себе под нос. Сделалось радостно, захотелось даже взглянуть, не пробивается ли травка из сырой замусоренной земли. Диковский замешкался лишь на мгновенье, а парень резко метнулся вправо и исчез за синим грузовиком.

Макс не сразу врубился, что произошло, просто был мальчик – и не стало. Солнце жарило прямо в глаза, ничего разглядеть невозможно, кругом ни души. Залитые толстым слоем грязи машины, явно простоявшие на дороге всю зиму. Можно ли за ними укрыться? Прошлепал по лужам на проезжую часть, все пусто, как вымерло. Макс выругался. «Спугнул, упустил, как последний лох! Права теща, пирожки мне надо продавать, а не преступников ловить!» Он так и стоял на обочине, пока проезжавшая «газель» не обдала его талой водой.

Макс провел рукой по лицу, будто умываясь, и поплелся дальше по Нижней Первомайской.

– Где же ты так изгваздался? – не выдержал Василий, который приехал вместе с группой на задержание. – Сухо вроде.

Филин длинно выругался и выдавил сквозь зубы, уставившись на мокрые ботинки:

– Удрал гаденыш! Ждать без толку. Но квартирку пошерстим, с бабкой пообщаемся.

Поднялись на третий этаж, железная дверь, обитая черным дерматином, старая, девяностых годов. Переливисто тренькнул звонок.

– Кто там? – робкий, едва слышный голос.

– Полиция!

На пороге показалась худенькая, маленькая, благообразная испуганная старушка, розовые пластмассовые очки, короткие каштановые волосы. Она даже не пыталась улыбаться и молча отошла в сторону, пропуская непрошеных гостей.

– Смирнова Валентина Павловна? – спросил Макс, оглядывая комнату.

Скромненько… Даже более чем… Однотонные салатные обои, мебельная стенка с витриной посередине, чайный сервиз, статуэтка – узбечка, наливающая чай, тюбетейка, черные косички, зеленое пойло в пиале. Точно такую же фигурку раскокал, когда был первоклашкой. Макс улыбнулся воспоминаниям. Комната, несмотря на бедность, уютная, а пол до того чистый, что жалко топтать. «Бабка приятная, хотя наверняка будет темнить. Нам совсем не удивилась. Значит, предупредил паршивец. Квартиру обчистил, от ментов сбежал, а бабушке звякнул, как пай-мальчик, чтобы не волновалась. Ну и ну». Филин отряхнул куртку, пригладил волосы и, стараясь придать голосу побольше теплоты, обратился к хозяйке.

– Присаживайтесь, Валентина Павловна!

Она снова молча кивнула и вжалась в темно-зеленую спинку кресла. Что уж тут объяснять? Что внук буквально застукан на квартирной краже с убийством? А постановление на арест и на обыск у него на руках. Макс ожидал, что бабка возмутится, начнет качать права, обвинять в клевете, доказывать, что внук – чистый ангел.

Она вздохнула и опустила плечи:

– Вы не подумайте, Игорек неплохой мальчик, прилежный, внимательный. Но я одна не могу и отца, и мать заменить. Подростковый возраст трудный, не слушают они никого, все по-своему хотят делать. А у моего еще рост подкачал, комплексовал сильно, всячески выделиться пытался, кривлялся, паясничал. Но по-доброму, понимаете? А полгода назад парня как подменили, дерганый стал, скрытный, политикой увлекся. Рассуждать начал, мол, все не так, делать что-то надо, действовать. Достучаться до него пыталась. В смысле, что ничего не изменишь. Но где там, я для него замшелая, старая дура. Смотришь: вроде рядом он, а на самом деле яма между нами глубокая, – бабка будто глянула в эту пропасть и разрыдалась.

Максу неловко стало, и он деланно бодро встрял:

– Друзей его не знаете случайно?

– Нет, не водил он никого, бедности нашей стеснялся, боялся, засмеют. Квартирка-то крохотная, всего сорок метров.

– Вчера в его поведении ничего необычного не заметили?

Бабушка открыла было рот, но резко замолчала, боясь навредить внуку. «И что мы прицепились к ней, время теряем. Она умереть готова ради него! Какие там показания!» Макс начал судорожно приглаживать волосы.

– И где он только бегает, пропадет же, – ответила вдруг бабушка своим мыслям. – А про вчера что сказать… Дерганый пришел, на пирожки даже не взглянул, хотя его любимые были: с курицей. Я сунулась с вопросами, а он: «Все о'кей!» и в комнате закрылся. Подумала, может, влюбился, глаза-то как горят.

– На кроссовки, в которых вчера ходил, можно взглянуть?

– Не получится! Одни они у него, в них и ушел.

– Что ж, хорошо! Давайте комнату его посмотрим! – Филин порывисто встал.

Пластиковая раздвижная дверь гармошкой чуть не развалилась от рывка. Нора узкая – всем сразу не поместиться. Скромная подростковая кровать, шкаф-купе, металлический столик целит во входящего острыми углами, Макс, как ни старался, все-таки наскочил, чертыхнулся сквозь зубы, поднял голову. С белой стены смотрят портреты Че Гевары, Муссолини, Цезаря и еще каких-то политиков. «Это ж надо: занесло всех в одну камеру! Но об этом потом. Сейчас вся надежда на комп, он-то выдаст хозяина с потрохами». Хотелось сказать по-испански «ordenador», это не то, что компьютер! В самом слове звучит порядок. Нетерпеливо включил, ярко-голубой экран, морда черепашки Ниндзя, запрос пароля. Снова заминка, не вскрывается, хоть тресни! Обидно до соплей, придется тащить спецам, оформлять изъятие. «Опять облажался!» Макс бегло просмотрел диски, так, обычные игрушки-стрелялки, не за что зацепиться. Тихонько заглянула бабушка и заплакала, присев на край кровати.

«Неужто можно ждать, что выдаст внука?! Да никогда!» И все-таки вынул визитку:

– Если узнаете о чем-то, дайте знать! Он связался с очень плохими людьми. Опасными, понимаете?

Она, не глядя, сунула карточку в карман, вздохнула, будто хотела сказать: «Кто может быть хуже вас?»

Глава 17 Привет с того света

«Ради этой заплесневелой сплетни я потратил полдня. Браво! Умеет старик за нос водить!»

Валерий нажал кнопку на пульте, пискнула, мигнула фарами черная «королла». Открыл дверь, просто обалдел: «Ну и грязища! Будто картошку возили!» Сунул ключ в замок зажигания, вздохнул. Куда ехать? Без понятия. Если сегодня и сделал чего путного, так это старухе помог. Остальное в минус. «Еще этот Левка, умерший шестьдесят лет назад. Куда его присобачить, зачем? Ну, жил в Москве, работал шофером, мать умерла давным-давно и похоронена на Кузьминском кладбище. Стоп! Чья мать – Левкина или дедова? Говорил же что-то такое сосед по палате… Может, братья? Хотя вряд ли. Старый эгоист никогда бы не потащился в такую даль искать забытых родственников. Значит, другое. Думай, психолог, думай! Что могло их связывать? Бабка говорила: братец в Средней Азии умер. А дед у нас откуда? Правильно, из Казахстана! Неужто встречались? Даже если так, фигня получается. Познакомились, разбежались, пустяки, плюнуть и растереть. Значит, случилось что-то, зацепило и держало столько лет! Что могло произойти между двумя безбашенными придурками, чтобы через полвека вспоминать? И не просто так, а в окончательный итог заносить». Сердце забилось, как у охотника, напавшего на след, просто так сидеть невмоготу, завел машину, начал выруливать на улицу, а мысли все там, рядом с наглым парнем из черной «победы».

Из-за припаркованной фуры выскочил подросток в наушниках. Валерий едва успел нажать на тормоз, тряхнуло, зашипели об асфальт шины. Мат. Злость. Бессилие. Страх. «Козел, чуть убийцей не сделал!» Чернота шевельнулась, убийство, смерть, грань осязаемо рядом. «Вот и разгадка! Что связывало тех двоих?! Убийство! Нераскрытое, безнаказанное, с чувством превосходства, а не вины». Взгляд деда самоуверенный, дерзкий: я могу то, чего не можешь ты! Сходится и намек на Левку, мол, знай, с кем дело имеешь. Клеймо мастера. «Психопат! Играет, будто кошка с мышкой!»

Направил машину к обочине, сзади возмущенно забибикали. «Неужто поворотник забыл?» Влажные руки не отпускали руль. Дед будто усмехался: «Вечно ты о правилах! Так всю жизнь по половице проходишь!» Сердце сжималось, словно от реальной обиды. «Может, нафантазировал лишнего? Как проверить? По базам пробить? Но доступа нет, да и не сидел он. Адресок остался Ситниковой. Съездить, спросить про Левку, отчего умер. Если убийство, логика верна». Вынул мобильник, пальцы дрожали, не попадали по виртуальным клавишам, никак не набрать: Спиридоновка, двадцать два дробь два. Вот, наконец-то маршрут готов, самый центр, солидность даже в красном флажке на оранжевой карте.

В жизни оно оказалось гораздо круче – длинное темно-серое здание с арками напротив Дома приемов. С трудом приткнул машину в переулке, пошел вдоль стены, пытаясь вычислить нужный подъезд. Мрачная монументальность подавляла, он ощутил себя букашкой на столе, будто того и гляди прихлопнут. В нерешительности прошел до следующего перекрестка. Старые дома глядели со снобизмом аристократов: «У нас дух, традиции, а ты наскоком пытаешься, не выйдет!» В угловом здании продукты, а витрины, словно у модного бутика. Осенило: «Зайди, купи что-нибудь этой Ситниковой. Поухаживай, черт возьми! Авось, не прогонит!» Взял конфеты, как и все в центре, втридорога. Вошел в роль, подумал, что неплохо бы еще и цветы. Долго искал киоск, и как назло все букеты посолиднее – сухие, словно гербарии, пришлось остановиться на фиолетовых ирисах. Ничего, главное – внимание. Нежные, хрупкие стебли почему-то напомнили Ладу, расслабленности как не бывало. Валерий быстро, не глядя по сторонам, зашагал к нужному дому, в подъезд проскочил следом за болтающим по мобиле парнем. Вот и квартира номер пять, дверь, отделанная деревом, почти поглотила трель звонка. Слышно лишь, как барабанило сердце и шуршала серебристая обертка в руках.

– Кто там?

– Здравствуйте, Антонина Сергеевна! – голос срывается.

– Представьтесь, пожалуйста!

– Лугов Валерий Юрьевич.

– Что вам угодно? – проскрежетало из-за двери, блеснули клыки у позолоченного льва на ручке.

– Простите за странную просьбу! Нужно спросить о человеке, которого вы знали, Надеждине Льве! – Валерий нервно переступил по ковровой дорожке.

– Ладно, ключ неплохо подобран. Пущу! Только учтите – без глупостей, везде камеры, вас давно засекли.

Дверь открылась быстро и со щелчком, как крышка шкатулки. На пороге высокая статная барыня, старая, но без дряхлости, длинное темно-фиолетовое платье, вызывающе дорогое.

– Это вам! – неловко протянул букет, шагнул внутрь.

На ее лице шевельнулась улыбка, будто пропуск на сказочную дорогу.

– Что ж, с ирисами вы угадали. Ненавижу крупные красные мочалки, а тут и цвет мой. Разувайтесь!

Валерий опустился на бархатную банкетку, давно он не чувствовал себя таким крупным, грубым, чужим. «Не дом, а шкатулка». Прошел в комнату, остановился у круглого полированного стола, поставил на узорном краю коробку «Фереро Роше».

– Это к чаю! – как можно громче сказал Валерий, чтобы хозяйка услышала его с кухни.

Прокатилось гулкое эхо. Будто каждая аристократическая вещичка охнула от подобной бесцеремонности. Лепнина на высоком потолке, антикварная горка с коллекцией немецких статуэток: дамы, кавалеры, кареты, болонки. На полу ковер с запутанным растительным узором. Зачарованный замок, а владелица Фата Моргана. Прошелестело платье. По прозрачной, как кусок льда, вазе сползали капли воды. Он помог поставить на стол цветы. Старуха с презрительной гримасой подцепила двумя пальцами блестящую коробку.

– Ох, уж эти современные конфеты! Роскошная упаковка и приторная гадость внутри! Будто есть их следует лишь глазами! Да вы не обижайтесь, молодой человек! Старики не любят нового. Прогресс, инновации – побрякушки вашего времени. У нас были свои, не хуже, – она загадочно улыбнулась. – Ах, да, я не предложила вам чаю! Прошу за мной!

Ситникова двигалась удивительно энергично для своих лет. Внушительных размеров кухня стилизована под старину, бытовая техника тщательно закамуфлирована, чтобы не нарушить обаяние. На стенах – пучки трав и кореньев, на темном деревянном столе – пузатый медный чайник, на расстоянии и не скажешь, что электрический. Зашуршала вскипающая вода, Валерий направился к высокому стулу в углу с вырезанным в спинке сердечком.

– Нет, не сюда! Это мое место, председательское, с обзором!

Он покорно сел у стены, глядя, как хозяйка изогнутой, узорной ложкой насыпает крупные разноцветные листья. От усталости и пряного аромата чая накатывала тошнота, мешала сосредоточиться. «Думай, давай, что скажешь! Противник серьезный, тут марку держать надо. И ни слова жаргона, она не простит».

– Итак, я вас внимательно слушаю!

– Дед приехал из Казахстана, чтобы найти друга юности, просил помочь, – Валерий осекся, по ее взгляду чувствуя, что начал неправильно.

– Ну и ну! Не договариваете, молодой человек! Вы-то тут при чем? Только не надо душещипательных историй про любовь к дедушке. Никогда не поверю, что внуки выполняют капризы стариков! – она строго подняла сухонький, как обглоданная кость, палец, блеснул нежно-розовый лак. – Говорите правду! Или заставьте меня вам поверить!

«Вот и найди с ней верный тон! Где он – контакт?! Думай! Пойми ее!» Валерий разноцветной салфеткой вытер пот со лба и с отчаянной решимостью выпалил:

– Вы правы, грешен! Дед наследство не оставит, если не выполню каприз. Уж не откажите, Антонина Сергеевна!

«Ложь, отвратительная ложь! Но где она, правда? Язык не поворачивается!»

– Ох, этот нынешний меркантилизм! Да ладно уж! Кстати, как зовут вашего деда?

– Лугов Петр Константинович.

– Впервые слышу. Откуда он, говорите?

– Из Казахстана. Город Кзыл-Орда.

– Это уже интересно. Надеждин ваш умер тоже в тех краях. Фотокарточки деда у вас нет случайно?

– Только ксерокс паспорта. Извините, что в таком виде.

С помятого листка ухмылялся старый леший с оттопыренными ушами.

– Нет, никого не напоминает.

– А этого человека не узнаете? – положил на стол взятую у Надеждиной старую фотографию.

– Это отцовская «победа», – лицо хозяйки смягчилось, помолодело, пальцы так и сяк вертели пожелтевшую карточку, невидящий взгляд искал под толщей времени крупицы счастья. – Вы даже представить себе не можете, что значила машина в то время. А такая в особенности! Я росла, как принцесса. Все разрушилось в одночасье из-за Левки, папиного шофера, – стукнула ноготком по выцветшей картинке из прошлого. – Знаете, я никому никогда этого не рассказывала. В наше время люди умели молчать. Вам скажу! Первому! Круг должен замкнуться. Левка бедовый был, все ему нипочем. Как вы, нынешние, говорите: от-вяз-ный, – нарочито по слогам произнесла старуха. – Зачем только отец такого держал? Почтения в обормоте ни капли. И на меня глаз положил, как на равную, ухаживать пытался. Глупость, я даже всерьез не воспринимала. А он настырный… Вот враги отца и сыграли на его глупости. Интригу сплели, папу подставили, скомпрометировали! Он позора не вынес, умер от инсульта в тот же вечер. А Левка сбежать пытался, уехал куда-то в Казахстан, да не впрок ему подлость пошла! В том же пятьдесят втором труп выловили из Сырдарьи. Убили, как собаку. Бог покарал! Только что толку?! Моя-то жизнь вся наперекосяк пошла!

Валерий невольно огляделся по сторонам.

– Да что вы смотрите! Жалкие крохи я сохранила, но какой ценой! Замуж за крысу вышла и всю жизнь твердила себе, что нет никакой любви, потому что не может быть никогда. Теперь сомневаюсь, много в чем сомневаюсь. И история с Надеждиным незаконченной оказалась. Ведь пришли же вы. И до вас, месяца два назад, звонил кто-то, говорил, что Левка не виноват был, мол, случайность вышла. Зачем мертвецу оправдание, вы можете мне объяснить?! Ничего вы не можете! – хозяйка резко встала.

Валерий, молча, поплелся к выходу.

«Ну, вот и все! Анамнез собран, а лечить некого! Левка – прах, химера, ничто. Не за что зацепиться! Разве что подозрительные звонки. Кто-то ворошит прошлое, если, конечно, верить старухе. Ну, допустим, она не врет. Тогда кто же? Дед в той истории не замешан, ни с какого края. Опять тупик!»

Валерий провел рукой по горячему лбу. Не думается. Вся эта история обрыдла, как и пробка неизменная на Щелчке в час пик. Бесконечный до дурноты день, движение в час по чайной ложке и головная боль. Перед глазами Левка – молодой, наглый, но бесцветный и блеклый, как на старой карточке. Никак не найти его цвет, не понять, в чем загвоздка. Ситникова загадочно улыбается, словно тогда, на кухне, на фоне бутафорских кореньев, ни добрая, ни злая, отстраненная, будто сама мудрость. Мысли путались в замкнутом кругу, по радио надрывался ведущий, вымучивая первоапрельский юмор. «Вот бы все это оказалось розыгрышем, дурацкой шуткой». Захотелось страстно, до дрожи, до кома в горле. Вернуться в позавчера, где Лада встретит с ребенком на руках, где так хорошо и спокойно. Нет, не ценили, хотели всего и сразу. По трамвайным путям прогрохотал оранжевый «камаз», едкий дым впился в глаза. «Почему не закрыл окно? Опять небрежность, такого не было раньше, а что было?» Выключил радио, тишина оглушила. Вечернее солнце высвечивало желтый кирпич старых зданий по бокам Русаковской улицы. «Они стоят здесь уже кучу времени, помнят ту жизнь, которую я не могу понять».

Душно, дурно. Разноцветные пятна машин давили со всех сторон, впереди стрелочка каланчи, как указатель в начало.

Темная, мертвая, пустая квартира. Все вывернуто, растоптано, белье под ногами, перевернутые ящики, книги, бумаги, осколки чашки. Под задранной занавеской в углу – детская пластиковая бутылочка с голубыми бабочками. Нет сил смотреть. На диване маленькая женщина сжалась в комок, слегка подрагивала синяя бахрома пледа. Опустился рядом, горе, морок, как стена. Посмотрели друг на друга, будто чужие. Что делать? Что говорить? Даже «привет» неуместен, словно насмешка. «Ты оставил ее одну, без поддержки. Удрал с утра, будто на охоту. Так показывай добычу. Что, нету?! То-то и оно! Просто сбежать хотел от морока, от боли. Удалось?» У ног перевернутый ящик комода, провел пальцем по пыльному боку, получилась робкая змейка.

– Лада, прости! – слова бесшумно падали в пыль.

Она обернулась, лицо – как маска, чужое, незнакомое. Голос хриплый, тусклый, будто все уже безразлично.

– Следователь приходил, выспрашивал. Тобой интересовался, любил ли ты его, хотел ли… – голос спотыкался, вздрагивал.

«Только выдержать взгляд. Да, да, я любил его! Сейчас твердо знаю, что да! А раньше? Честно, даже не задумывался! Мент роет землю, предчувствуя легкую добычу. Поверит мне? Фигушки! Анамнез собран: статейки писал, на диссер замахивался, жениться не рвался. Заключение сделано: карьерист, зануда, честолюбец, в общем, мерзкий тип. Какое уж тут сочувствие! Тут и мотив приляпать пара пустяков, мол, ребенка не хотел, а тут еще болезнь, в общем, дальше все ясно». Валерий вздохнул, сжал руками виски, будто это могло привести в порядок мысли. «Скорей бы кончился "день дурака"!»

Лада всхлипнула, отстранилась:

– Уеду отсюда, у мамы поживу! Видеть этого больше не могу! – пнула ногой комодный ящик, заревела.

Обнял, коснулся черных жестких волос. «Зачем ей эта прическа?» Вспомнил мягкие золотистые прядки. «Разве я вправе ее удерживать? Нет, нет! Найти убийцу – мое дело! Иначе все мы виноваты! А что, если это не дед, и версия – туфта?»

– Но тогда кому еще он мог помешать?! – выкрикнул, устыдился.

Лада смотрела недоуменно. Молчать уже поздно.

– Послушай! И постарайся держать себя в руках! Я весь день сегодня пытался хоть что-нибудь выяснить. Все думал, кто мог пойти на такое, должен же быть мотив. Здесь ни одно нормальное объяснение не проходит. Лишь бредовые теории. А кто из наших знакомых тянет на роль психопата без тормозов? Правильно. Только дед с его закидонами.

– Так он ведь в больнице! – вяло ответила, явно думала о другом.

– Я тоже первым делом в это уперся. Алиби выходит, не придерешься. Но все равно первым делом в диспансер рванул, узнать. И что ты думаешь? Нет его, еще двадцать второго марта выписался – и с концами, исчез!

– Так домой, в Орду подался! Или к черту, к дьяволу! – голос дрогнул.

– А деньги на билет откуда? Но главное не это! Вот ксерокс его паспорта, снят он с учета! Некуда ему возвращаться! – Валерий потряс мятой серой бумажкой.

Лада раздражалась все сильней:

– Видно, к тебе насовсем собирался! – стукнула кулаком по дивану. – Что ты к нему привязался? Убийство-то тут при чем?

– Пока ни при чем, хотя странности сами по себе подозрительны, но это еще не все. Он книжку записную в диспансере оставил, а там два адреса, две фамилии.

– Ну, знакомые какие-нибудь. Хватит про старика! От одной мысли о нем трясет!

Испугался: сейчас она разревется и не расслышит самого главного. Затараторил сбивчиво, путано, лишь бы успеть:

– Я подумал, вдруг найду его. Проехался по адресам, нет его там и быть не могло. Обе старухи совсем с другой историей связаны. По всему выходит, искал дед какого-то Льва Надеждина, вернее, сведения о нем, поскольку умер Лева ни много ни мало шестьдесят лет назад. Вот где непонятки начинаются. Ведь получается, приехал сюда ни ради нас, ни ради Тошки, а ради какого-то всеми забытого типа. Что-то за этим есть, главное – понять что!

– Маразматика понять – это круто! Просто сбрендил старик – и все тут!

– Может быть, может быть, – Валерий прошелся взад-вперед по комнате, наступил на скомканный пододеяльник, споткнулся, чуть не упал – Вот, кстати, его фотка, взгляни!

Лада уже просто кипела, со злостью выхватила выцветшую карточку с обломанными уголками, глянула вскользь.

– До чего же наглая рожа! И уши торчат, как у Микки Мауса! А тачка по тем временам крутая.

– Он шофером у крупного начальника был. Одна из сегодняшних старух, кстати, дочь того бонзы, мне кое-что порассказала. Выходит, этот Надеждин историю мутную закрутил и сбежал, а труп через пару месяцев нашли где-то в Средней Азии. А что, если дед с ним там встретился и что-то между ними произошло?

– Ага, клад зарыли, чтобы через шестьдесят лет откопать! Хватит грузить меня всякой фигней! У нас ребенка убили, а он в сыщика играет, сказками пичкает, инфантильный придурок! – разрыдалась, разорвала карточку, с остервенением хлопнула дверью, клочки разлетелись по комнате.

Валерий вздрогнул, как от удара. «Права, во всем права, но все-таки…» То ли история зацепила, то ли жаль было потраченных усилий, только бросился подбирать обрывки. Горстка мятых, крошащихся кусков «пазла». «Что делать? Собрать, подклеить и отсканировать. Тогда можно сохранить в компе. Работает ли он?» Взглянул на выдернутые провода, разбитый принтер. «Вот сволочи! Не съесть, так понадкусывать! Может, попробовать подсоединить? Только бы получилось!» Давно уже не молил судьбу так отчаянно, как сейчас, и процессор одобряюще зашипел, засветился монитор.

Наконец на экране увеличенная физиономия наглого парня, линии-склейки как шрамы, убрал их, кое-что подправил, добавил резкости. Лицо стало живее, современнее, самоуверенная усмешка дразнит, цепляет: «А ну-ка, раскуси!»

«Что мы о нем знаем? С гулькин нос! Капля логики в бочке фантазий! Ну, пойми этого козла! Постарайся!» Разделяющие годы, словно пропасть. Какой бы он был сейчас, если бы дожил? Дряхлый старикашка в маразме, беззубый рот, струйка слюны. Представил живо, аж поморщился, вспомнилась дурацкая программа: «Состарь свое фото, взгляни на себя, через хрен знает сколько лет!»

Открыл программу, подставил Левкину рожу. И вдруг наглый шофер черной «победы» превратился в деда Лугова, никаких сомнений. «Просто зашибись! Ну и родственничек! Теперь понятно, зачем приперся через столько лет, было, что искать! Но если это Надеждин, то кто такой Петр Лугов? Чей труп выловили из Сырдарьи? Вопросы… Вопросы… Но есть один ответ».

Валерий в возбуждении выскочил из комнаты, увидел жену и застеснялся своей радости. Обнял, прижал к груди. Шипела, отбивалась.

– Достал совсем! Тошки больше нет! А он ерундой занимается!

– Да, да, я плохой! Знаю! Но с Левкой не промахнулся! Пойдем, кое-что покажу! – тащил ее чуть ли не силой, посадил перед компьютером, нервно кликнул мышкой. – Вот Левкина рожа на фоне авто, состариваем и получаем… деда!

Лада морщила лоб, пытаясь сосредоточиться, слова не сразу доходили до нее:

– Теперь расскажи все сначала и по порядку.

Глава 18 Назад в никуда

Второе апреля 2013.

Детская площадка, коричневый пластмассовый кораблик, дети, как жирные жуки, копошились в мокрой земле. Солнце, радость, жизнь рвали на части останки зимы. Дряхлый старик зябко кутался в черный пуховик, шел медленно, не спеша выбирал скамейку так, чтобы видеть подъезд и окна. Он не мог не приходить сюда, будто вся жизнь осталась в этом дворе, на этой лавке с криво нацарапанным матерным словом, где безвылазно просидел почти две недели.

Да, да, еще позавчера все было понятно – срезать негодный, засохший сук, спасти род. Вспомнилась тихая, уютная комната, такие знакомые кошки на стенах, розовая подушка в форме сердечка, та самая, бархатистая и нежная на ощупь. Дернулся, потер ладони о шершавые джинсы – отогнать ощущение. Вынул сигареты, закурил, начал успокаиваться, твердя про себя привычное: «Всегда делал по-своему и дальше буду! Плевать на все! На всех вас!» Уверенность не возвращалась, в голову лезло совсем не то, как промозглый ветерок под капюшон.

Пригляделся к окну, свет все еще горел. «Жгут огонь средь бела дня! Замашки! Как надоели эти придурки!» Со злостью посмотрел на двух девчушек с лопатками в заляпанных розовых курточках. «Нацепят дорогое барахло – и вперед, в дерьме рыться! Да еще голуби, безмозглые, жирные, копошатся у самых ног, того и гляди на голову сядут!» Старик топнул что было сил, вышло слабо и неуверенно, наглая птица лишь слегка отступила в сторону, недовольно курлыкнув. «Не чует, дурак, что раздавить могу, прихлопнуть! Так и Валерка ничего не просекает, идиот, небось, мечется там со своей психологией, ключики подбирает, а они все под таких же слабаков отштампованы, ни один не годится! Ох! Ах! То покраснеет, то побледнеет, с ноги на ногу переступит, и ни вперед, ни назад!» Впору смеяться, а не получается.

Да еще здравый смысл влез: «Уж прям так ничего и не может? А тебя лечиться загнал, забыл разве?»

Да, да, опять не в масть. В больничке книжку с адресами оставил, будто закидушку на рыбалке, мол, клюнет или нет? Проглотил наживку, как миленький! Вчера вечером не утерпел, заглянул туда, врачиха – корова размалеванная – разохалась: «Ищет вас внук, волнуется, только утром заходил! Переживает, вы уж позвоните ему!» «Как же, как же, заботливый парень! Видать, заподозрил что-то, вот и мечется. А толку-то! Ну, пройдет по адресам, а поймет ли что-нибудь? Вряд ли! Того и гляди к ментам побежит за помощью». Старика передернуло от отвращения при мысли, что чужие люди начнут рыться в его прошлом. «Все не так! И город чужой, и искать здесь нечего! Дернул черт приехать! Привык, словно в молодости, круто рулить, не задумываясь. Как я тогда завернул, будь здоров!»

Воспоминание затягивало, уводило вдаль.

Початая бутылка водки приплясывала под стук колес. Левка гулял уже третий день, вернее, пытался залить водкой проблемы. Вагон-ресторан опостылел, сочувственно материнские взгляды официанток кололи стыдом. По намекам разобрал свой диагноз: несчастная любовь. «С чего они взяли? Это бабские выдумки, клевета, враки…» Захлебнулся, споткнулся о Тошку, тут же представил, будто увидел, тонкие губы, кукольные кудряшки и ямочку на левой щеке, что всегда появлялась вместе с улыбкой. Она смеялась над ним, а глаза сверкали металлом, как у папаши. Левка пробубнил себе под нос, воображая, что начальник слышит его: «Ну и покраснел ты тогда, Сергей Юрьич, ровно ковровая дорожка. Надо же, узнал, что женат на "классово чуждом элементе"! Вот уж действительно – чуждая, раз двадцать с лишним годков бок о бок спишь, а с кем – не знаешь. Умора! Государственные проблемы прозреваешь, а перед носом ни-ни. Дальнозоркость, видно, красиво жить помогает. Не замечаешь мелочей, и будто ты коммунист-бессребреник. Мирок себе создал уютный, сладенький, а я его одним ударом…» Левка хлопнул ладонью по алюминиевой окантовке стола. Официантка обернулась, словно он ей стучал.

– Чаю!

«Что за дрянь здесь подают, да еще с наценкой!» Даже двойной сахар не отбивал металлического привкуса, о запахе мазута и говорить нечего. «А ведь это пойло еще лакомством покажется в сравнении с тем, что ждет в "местах, не столь отдаленных". Небось, Бондарь на меня такого настрочил, волосы дыбом! Ему что, ему поверят!» Левка налил еще водки, теплой и мерзкой, выпил, поморщился и начал смотреть на официантку с белым кружевным треугольничком на высокой прическе. Девушка ловко прихлопнула таракана замызганной салфеткой. «Врешь, со мной такое не пройдет, я еще побегаю!»

Маленькими крысиными коготками царапнула мысль о матери: «Затаскают старую! А ведь не знает она ничегошеньки. Ничего, отстанут, хорошо, что я не трепло!» Ему вдруг стало весело оттого, что никто из знакомых даже не догадывается об этой поездке на поезде Москва – Алма-Ата. Левка улыбнулся, правда, кривовато, но для парня за соседним столиком сошло, подсел со своей бутылкой, предложил налить. Вроде располагать должно, но что-то в нем было отталкивающее. Лицо помятое, жесткие пряди топорщатся, как шерсть у зверя, глаза мутные, светло-желтые, скалится кривыми коричневыми зубами – шакал, да и только. Раньше Левка бы такого послал, но сейчас не до разборчивости, хотелось выговориться, не все ли равно, кому, хоть черту.

Чокнулись за знакомство.

– Борис!

– Лева!

Борька оказался с подходцем, все расспрашивал и слушал хорошо, умеючи. Левку понесло в фантазии хоть на словах сделать Тошку своей. «А чем я не тяну на мужа!» И пошло-поехало, и пикантных подробностей присочинил, и про тестя – тирана райкомовского – не забыл, и так увлекся, квартиру расписывая, что не заметил, как напрягся собеседник.

Придирчивый взгляд пробежал по Левкиному новому чесучовому костюму. Выпили за семейное счастье. Все завертелось, запуталось, нашел морок. Поезд дернулся, затормозил. Борис уверенно подхватил захмелевшего друга под руку, даже сумку заботливо помог на плечо повесить и повел «проветриться» подальше от настороженных взглядов официанток.

Вокзальчик маленький, старенький, выцветшая надпись: «Кзыл-Орда». «Что за место такое? Зачем выходить? Ведь поезд стоит всего две минуты». Засыпающий разум огрызнулся: «Ведут, как барана на шашлык! Подсыпал что-то, гад!» Голова закружилась еще сильнее, когда рядом застучал, замелькал отходящий состав.

Шел долго и послушно, будто во сне. Потянуло сыростью, гнилью. Успел подумать: «Заросли какие-то, неужели река?» Земля закачалась, начала притягивать, нежно, по-матерински.

Сколько длилось забытье, Левка не знал, но, казалось, долго. На самом деле прошло всего несколько минут. Борис не рассчитал дозу, не учел необычайного здоровья. Еще в детстве Левка злился, никак не удавалось поболеть, как другим, – все в школу да в школу. С возрастом гордиться начал: ничто его не берет, а вокруг «сдохлики», ноги промочат и месяц кашляют.

Но это было давно, а сейчас Левка ощутил, что его грубо перевернули, впечатав носом в колючую сухую траву, и шарят в задних карманах. «Ну, это уж слишком! Лапают, как дохляка!» Злость, копившаяся все эти дни, пробилась сквозь морок. Пусть голова еще толком не проснулась и тело словно неродное, но годы дворовой тренировки хоть что-нибудь, да значат.

Удар получился слабоватым и смазанным, но совершенно неожиданным. Вор испуганно дернулся, потерял равновесие и упал, по-дурацки взмахнув руками.

– Ишь, размахался крыльями, стервятник! Не падаль я! Живой еще!

Левка вцепился в грабителя, как волкодав, боролся неистово, отчаянно. Он с жадностью рвал глотку злу, мстя за все обиды последних дней.

– Нашел петуха на ощип! Так получи и распишись!

Он все бил и бил, почти обессилев и не замечая, что противник давно не шевелится, потом и сам провалился в забытье. Первые серебристо-розовые лучи потянули назад, в реальность, он сел, замотал головой и никак не мог проснуться, врубиться в ситуацию. Начал тереть глаза и заметил распухшие, окровавленные костяшки пальцев, лохмотья рубахи на груди. Рядом валялся труп, вместо лица засохшая корка, как у третьесортного мяса. Накатила тошнота, вырвало тут же на растрескавшуюся сухую землю. Утереться нечем, только колючие, пыльные кусты и мерный шум воды за ними. Заросли защищали берег, будто колючая проволока. Левка попер напролом. Залез в воду, умылся, кое-как приходя в себя. Широкая, быстрая, мутная река. «Как называется?» Вспомнилось – улыбающийся Борис цедит сквозь кривые редкие зубы хрипло, с легким акцентом: «Сырдарья, просто Дарья поместному». Снова накатывает тошнота. «Я убил человека. Мерзавец, конечно, был, и отметелить его следовало, но убивать – перебор!» – жалко упрекал обессилевший разум. Но разросшиеся за ночь воля и дикость торжествовали: «Ты можешь за себя постоять без их законов и дурацкой волокиты! Не оглядывайся на трусов!» Он невольно посмотрел по сторонам, не следит ли кто. Было пусто, тихо, рано и удивительно тепло. Вставал насущный «бытовой вопрос»: «Что делать с телом?» Почему-то оставлять его так не хотелось.

Повернул назад, снова протиснулся через колючки и вздрогнул, подавившись матюгом. Мертвец будто шевелился. Суеверный ужас быстро сменился отвращением. По начавшему разлагаться трупу деловито шастали на редкость большие жуки, вовсю жужжали и копошились в одежде мухи. «Проклятая Азия! Ну, и огромные здесь насекомые!» Опять замутило, и Левка разозлился на себя: «Тоже мне пацан! Козявок испугался!» Чтобы подавить в себе слабость, сунул руку в карман убитого. Вернуть свое, никогда ни перед чем не отступать! Нашел жалкий комок мятых засаленных купюр (четыреста двадцать рублей) и паспорт на имя Лугова Петра Константиновича 1928 года рождения, прописанного в городе Ташкенте, на улице Лахути. «Ты ли это, Боренька?» С фотографии смотрел худой, невзрачный парень: ни шакальих зубов, ни мутного взгляда, только оттопыренные уши. «Как у меня!» – мелькнула шальная ассоциация, и зацепило, понеслось. «Я буду им! Петрушка! Ха-ха! Этого перекати-поля никто не хватится, поищите теперь Левку, попробуйте! Кинула-таки козырек стерва-судьба! Что ж, поиграем!

Он засунул свой паспорт в карман потертого, перелицованного пиджачка, подумал: «Неудачливый был воришка, подлый, жалкий и глупый. Ну, да естественный отбор, ничего не попишешь!» Протащил через кусты и столкнул в реку труп, вода тихонько булькнула и понесла прочь сразу двоих: безымянного грабителя и Левку Надеждина. До слез стало жаль своего несостоявшегося будущего.

Вдалеке вырисовывались маленькие, как кусочки сахара, белые домики. Одноэтажный городишко показался безнадежно, удушающе крохотным и чужим. «Проживешь в этом болоте остаток жизни, – сурово, с интонацией покойного отца, констатировал разум. – Так тебе и надо, придурок, раз ничего в жизни не понял!» «Я еще покажу себя!» – возмутился гонор. Но стало очевидно со всей ясностью, что показывать некого: старый Левка умер, а новый Петр Лугов еще не родился. Нужна была философия, чтобы отделить себя от той падали, что уносили мутные воды реки. Он сорвал с себя окровавленные лохмотья, швырнул их в воду и стал доставать из сумки чистую смену. «И вещи прихватил сукин сын, лишь бы ни крошки добычи не упустить». Левка умылся и в белоснежной сорочке шагнул в новую жизнь.

Гордость за себя молодого, как в атаку, бросала в жизнь. В сердцах швырнул под ноги окурок, растоптал, перед глазами мутный водоворот впервые увиденной Сырдарьи.

– Товарищ! Что же вы делаете?! Мало того, что курите на детской площадке, так еще и мусорите! Безобразие!

Старик не сразу сообразил, что говорят ему. Бордовое потертое пальтецо с облезлым воротником, вязаная шапка съехала набок, дряблые губы трясутся от возмущения. «Откуда только взялась эта расшумевшаяся курица?! Нигде покою нет! Кричит и кричит!» Он не вслушивался, но присмотрелся. Внутри что-то екнуло. «Эта бабка – их соседка! Имя еще такое дурацкое! Не то Клавдия, не то Ангелина, но Стефановна – это точно! Черт, она же может меня узнать! Все к Валерке лезла: то лампочку прикрутить, то стиральную машину наладить. А как придет, не спровадишь, все кудахчет да кудахчет!» Страх, подлый страх потек струйкой пота по спине. «Только бы не узнала!» «Что, струсил? Боишься с внучком столкнуться?» – усмехнулся здравый смысл. «Ну, уж нет!»

– Да пошла ты на…!

Резко встал, вдруг вступило в сердце, пошатнулся, с трудом побрел в сторону гаражей, подгоняемый визгливыми криками. Облокотился на рифленый бок «ракушки», закурил, руки предательски дрожали. Прошлое вновь властно потянуло к себе. Но последующие воспоминания были блеклыми, сбивчивыми, как косноязычный рассказ подростка. Тот самый день все длился. Но накал прошел, лишь нелепые картинки сменялись перед глазами. Городок маленький, нищий, чужой. Облезлые коробки зданий, щербатый кирпич, наглое солнце. Это в октябре-то! Заморочь! Будто прошло полгода. Увещевания разума: «Хоть на работу приткнись!» Спорить нет сил. Облезлый деревянный забор, проходная, старичок-кадровик, коричневая от загара лысина. Мухи вьются, жужжат вокруг липкой ленты, тарахтит вентилятор. Только бы не запнуться в собственном имени! Потные пальцы мусолят потрепанный паспорт. Непреодолимо тянет раскрыть, убедиться. Дядька приходит на помощь:

– Так и будешь стоять? – раскрыл документ, глянул прописку. – Ташкент – город хлебный! К нам-то зачем пожаловал, али дома не сидится? – усмехнулся по-доброму, по-отечески.

Левка рухнул на стул, промямлил упавшим голосом:

– С невестой поссорился… Здесь останусь… Хочу навсегда… Сам услышал и ужаснулся: «Только не это!»

– А что делать умеешь?

Чуть было не ляпнул, что шофером работал. Промычал нечленораздельное.

– Ничего? Ну и ну! – кадровик начинал злиться. – Куда я тебя возьму без документов? Где трудовая? Сколько классов окончил?

– Семь…

Старичок недоверчиво покачал головой.

– Пороть вас, оболтусов, надо! – вздохнув, добавил: – У самого такой! Завтра с утра приходи. Подумаю, что сделать можно.

Левка вышел в духоту коридора, усталость накинулась, как зверь, закружилась голова, подкосились ноги.

Открыл глаза, казалось, через мгновенье, и в ужасе вскочил, озираясь. Полутемная каморка, на потолке тусклая лампочка, тряпки, метлы, ведра, крохотное грязное оконце, за ним стена. Позади приглушенный смешок, толстая черноволосая тетка в синем рабочем халате подошла, улыбнулась зазывно, блеснули редкие зубы:

– Анна!

– П-петр! – выдавил из себя, напрягшись.

– Эк ты устал с дороги! Пять часиков проспал кряду! – подошла поближе, на щеке крупная волосатая родинка, как паук.

Левка невольно отпрянул и окончательно проснулся. Оглядел бабу повнимательнее: немолодая уже, лет под тридцать, явно одинокая, сразу видать. Перекантоваться у нее пару деньков, а потом… Будто не для себя выбирал, а для Петьки Лугова. Так уж показалось, что жизнь под чужим именем не всерьез, будто игра. А болото затягивает, мерзкое, топкое. Полгода как не бывало. Анька-зараза сюрприз преподнесла. Ребенок… Все замечали, а он нет. Да и время… Едва восемь месяцев прошло. Срам, насмешки. Не мой сын, и баста! Хоть убивайте! Анна пошумела, пошумела и сдалась. В суд подавать не стала, потерять боялась, дура! Замуж хотела. Но это дудки! Паспорт, теперь уже свой, выстраданный, поганить? Ни за что! Старик ощутил тогдашнее злое упрямство и гордость, слово-то свое он сдержал. Холостым отчаливать собирался.

Сын умненьким, послушным уродился. За отцом, как собачонка, бегал. Лицом и ловкостью вылитый Левка Надеждин. Только без придури. Был бы Юрка озорником безбашенным, ни за что бы не признал, на кой замороки лишние? А так не пацан, а сказка! Когда мальчишке исполнилось восемь лет, стал он Луговым Юрием Петровичем.

Жизнь тянулась серая, мерзкая, как теплая водка. Напиваться стал без удержу. Анька ругалась, а ему хоть бы хны! Сын после армии домой не вернулся, военным стал, в Москву подался, женился, внук родился. Бабка ездила к ним, малыша нянчила. Письма писала, гостинцы посылала. А он нет. Не мог вот так назад, как побитый пес, приползти. Три года, как Анны не стало, умирая, просила детей не забывать. Тоже мне дети! Мужики взрослые. Но слово дал. Мысль зародилась вернуться, взглянуть, точки над i поставить. Старуха в гробу древняя, сморщенная, а паук на щеке все тот же черный, волосатый, без седины. Чего только не бывает, вся жизнь псу под хвост! Глянул на могилу в первый и последний раз. Понял: не лежать вместе.

Старик огляделся, вздохнул, устало привалился к стене гаража. Немного успокоившись, начал различать голоса за тонкой перегородкой. «Так это же Валеркина "ракушка", и говорят обо мне!» Чтобы получше слышать, старик подошел к щелястому краю, задел ногой пустую бутылку, поставленную на бордюре, она покатилась вниз, послышался звон стекла.

Розовая спортивная сумка все норовила соскользнуть на пол с пыльного комодного ящика. Раскиданные по дивану вещи, как скомканные тряпки. Лада то запихивала их в сумку, то выкидывала обратно. Металась, не соображая, что все-таки нужно взять.

«Да не все ли равно, черт возьми! – Валерий отвернулся, чтобы скрыть раздражение. – Главное, уехать отсюда! Не видеть всего этого!» Стукнул кулаком по кожаному подлокотнику, взметнулась пыль. «Интересно, когда ее вытирали последний раз? Еще тогда! При той жизни!»

Затхлость, духота давили, мешали дышать, тесно, как под обломками. Встал, прошелся, тапочки липли к полу. «Надо убрать, вот Ладу отвезу и начну!» Немного растерялся, сообразив, что не знает, с чего именно начинать, ведь он никогда этого не делал. «Нет, было, но очень давно. Главное, не сдаваться! Сперва разобрать бардак, а далее…» Выскочил подленький трусливый вопрос: «Зачем рыпаться, когда ничего уже не изменишь?» За последний год столько всего навалилось: семья, ребенок… Только успевай поворачиваться! А тут еще деда черт принес и далее по нисходящей. Перед глазами, будто сейчас, заболевший малыш, ворчание Лады, кашель старика за стенкой. Еще можно было все спасти. Потом больницы, врачи, череда однообразных постных рож. Вниз по течению, бессилие во всем. «Да как может быть иначе? Ведь за тебя всю жизнь решал кто-то другой! Мать, начальство, жена, даже дед – и тот приехал, сел тебе на голову, а ты даже не взбрыкнул! Так нельзя!»

Валерий вскочил, дернул оконную раму, сквозняк уже никого не простудит. Нет, всплеск был! Осенью на площади трех вокзалов сцепился с вором отчаянно, исступленно. Сила и правота кружили голову. Потом все заглохло. Но искра осталась, он чувствовал. «Ищи убийцу, защити Ладу, сделай хоть что-нибудь сам!»

Заиграла музыка: романтичная, нудная, полный релакс. Валерий поморщился от отвращения, не сразу сообразив, что это его мобильник пищит из-под груды тряпок. «Так и есть, мать! Не буду подходить! Замучает расспросами по поводу похорон. Не знаю, не хочу знать, не могу! Это он должен был хоронить меня лет этак через сорок».

Грохнул об пол злополучный ящик, перевернулась сумка, рассыпались вещи. Лада, чертыхаясь, пихнула все обратно, дернула молнию. Слезы из глаз. Тряпки навязли на розовых «зубках». Валерий потом долго вытягивал их обратно. Лада в последний раз обежала квартиру, шаря по углам невидящим взглядом.

– Все. Пора! – опустилась на табуретку в коридоре, устало облокотилась на стену, нечаянно увидела зеркало, стала вяло приглаживать волосы. – Что я скажу маме?

– Она тебя поймет!

– Кстати, твоя мамаша тут накинулась на меня по телефону, я ее послала, – сказано почти равнодушно.

«Действительно, что сейчас имеет значение? Только не мать с ее инквизиторской правотой и кучей правил, которые расшибись, но соблюди! И не оставь Ладка Тошку одного, все было бы хорошо…» – мысли вяло крутились на одном месте.

Лада всхлипнула, вытерла нос рукавом безразмерного серого свитера. Лицо красное, опухшее, словно у аллергика. Мучительно долго возилась со шнурками, будто завязать их невыносимо сложно, как для ребенка. Маленькая, слабая девочка, а ведь всегда была такой сильной и взрослой – или казалась? Валерий неловко переступил с ноги на ногу, накинул на плечо розовую сумку, взял ключи.

– Пойдем!

Лестничная площадка, лифт, подъезд… Все мимо, незаметно, как во сне. Солнце долбануло неожиданно ярко, будто стараясь разбудить. Не вышло. Так они и шли до гаража на автопилоте, ничего не замечая вокруг.

Замок громыхнул о железную стенку «ракушки», Валерий привычно засуетился, Лада заговорила:

– Вот ты все вбивал мне в голову, что дед на самом деле – тот парень с фотки, Надеждин! Пусть так, но не все ли это равно?! Тошку-то не вернешь! – с силой дернула сумку на себя, где-то поблизости звякнуло разбитое стекло.

– Нет! Врага надо знать в лицо!

– Сказки из прошлого не помогут его найти! Важно здесь и сейчас!

Он обнял ее, удивившись переполнившей его нежности: «Все будет хорошо!»

Исходившее от этих слов тепло обожгло старика через железо перегородки.

«Он любит ее!» – уныло констатировал здравый смысл. «Этого не может быть, не должно! Фальшь, слюнтяйство!» Хотелось крикнуть, обвинить, обязательно, иначе разрушится мир. С трудом сдержался. «И о каком еще Надеждине талдычит эта свистушка?» Тут дошло: случилось то, чего он так хотел. И что же? Да ничего! Все пусто! Даже не сразу признал свою фамилию, слишком отвык за шестьдесят лет. Связующая нить истлела и перетерлась, остался лишь крохотный, жалкий обрывок. Левка Надеждин окончательно канул в мутную воду. Поток все крутился перед глазами, шумел, сливаясь со звуком мотора. Отъехала черная «тойота», не такая чистая, как обычно, машинально отметил про себя старик. «Всю жизнь их разворошил, и что же дальше?»

Лугов, именно Лугов и никто другой, стоял, как потерянный. Злой рок усмехался, окончательно победив. В ушах назойливо звучали прицепившиеся обрывки фразы: «Здесь и сейчас!» Невольно огляделся. Москва с новостройками, наглыми огнями реклам и вечно мельтешащими машинами, чуждая, словно Марс.

Петр Константинович тяжело оперся о край гаража и начал медленно, по-стариковски, выбираться на дорожку. Подальше отсюда, назад, в берлогу. Все вдруг осточертело, потеряло смысл. Еще полчаса назад он гордился тем, что так здорово обосновался, всего в пяти минутах ходьбы от внука. Все радовался про себя: «Ни за что не найдут! Прятать лучше всего на поверхности». Эта оказия подвернулась еще осенью, до больницы. Однажды сидел в парке, вдыхая запах подгнившей, мокрой листвы. Рядом опустился человек, по виду моложе лет на десять, в советском синем спортивном костюме с белой пластмассовой молнией, раздражающе бодрый и моложавый.

– От смерти не убежишь! – вполне дружелюбно заметил Лугов.

– А я попробую! – человек добродушно улыбнулся.

Бесцельно блуждая от темы к теме, добрались до сдачи комнаты. Неплохая прибавка к пенсии, но вот беда – квартирант съезжает после Нового года, надо подыскать другого. Дом рядом с парком, хорошее место, недорого. Петр Константинович записал телефон, просто так, на всякий случай. Уже в марте, перед выпиской, позвонил, о цене сговорились легко. Смотреть жилище не стал, без разницы. Уплатил за полгода вперед, не задумываясь. Переехал на следующий день. Лишь открыл дверь, в нос ударил запах псины, оскалились три лохматые дворняги. Лугов потрепал по голове самую крупную из них:

«Охраняли для меня комнату, молодцы!» И прошел «к себе», осмотрелся. Древний, визгливый диван с торчащей голой пружиной, такой и на помойке не увидишь. Пожелтевшие обои в полоску, залитый чернилами письменный стол, на полке подборка журналов «Химия и жизнь» за 1981 год. Облезлый, некогда коричневый, крашеный пол. Солнце едва пробивалось сквозь годами не мытые стекла. И все-таки радостно, уютно, как раньше, когда еще что-то было впереди. Хозяин – чудак – сразу комнату свою запер, на дачу подался. Холодно, не сезон, но ему тоже закон не писан.

Петр Константинович медленно ковылял вдоль парка к своей серенькой пятиэтажке, пристально всматривался в лица прохожих, будто что-то хотел понять. Вот и нужный подъезд, все хорошо, только на четвертый этаж тяжело подниматься без лифта. С трудом одолел три лестничных пролета, стало невмоготу, заболело сердце, прислонился к грязной, крашеной стене, глотая затхлый воздух. Все вдруг показалось непосильно тяжелым, зачем только полез сюда, сидел бы дома. Все нелегкая дергает! «Не прокисать же без толку! Жить – значит действовать!» Решительно ткнул ключом в скважину, не попал. Руки дрожали, как у пьяного. Простенький, чисто символический замок – и тот упирался. С досадой хлопнул дверью, не разуваясь, прошел в комнату. Скрипнул диван, старик уставился в одну точку. «Что дальше?» И сам ответил: «Ничего!» Стало спокойнее. «Молодые сами разберутся». Вдруг откуда-то выскочило: «Как же они без малыша, без Тошки?! О нем можно было заботиться, и этим жить». Такая мысль еще вчера показалась бы возмутительной, слащавой. Сейчас вместо злости вдруг накатила дурнота, как в жаркий летний день в Орде, когда сухой горячий ветер кидает в глаза песок. До окна два полноценных шага, только бы дотянуться, задвижка скрипела, упиралась. Дернул раму, задребезжали стекла. Холодный воздух оглушил, оттолкнул, бросил на пол. Старик не ощутил удара. Перед глазами пыльный коричневый плинтус, отклеившийся край бумажных обоев, черная щель. Будто в раннем детстве, когда пытался заглянуть в мышиную норку, воображая сказочный коридор, ведущий вдаль. За спиной шаги и голос отца… обернуться, увидеть его лицо…

Глава 19 По следам Шредера. Марсианка

Третье апреля.

Валерий сдержал слово: убрал следы погрома, вытер пыль. Все, что напоминало Тошку, собрал в пакет и закрыл в его комнате. «Простишь ли ты меня, малыш?» Озноб, опустошенность. Кругом пусто и мертво, как на заброшенной, поросшей мхом стройке. Сесть и не двигаться. Повестка на столе. «Идти куда-то, объяснять, пережевывать. Зачем все это? Стоит ли говорить про деда? Непонятно». Одевался медленно, тщательно, будто в последний раз. В голове пусто.

Только хлопнул дверью, сзади щелкнул замок. Клавдия Стефановна кинулась наперерез:

– Бедный Тошенька! Все о нем думаю, царствие ему небесное! А хоронить где будете?

Валерий весь напрягся, от ее радостного возбуждения замутило, отвернулся, шагнул к лифту.

– Да, вот еще, Валерик!

Внутренне ощетинился, начал подкрадываться взрыв.

– Дед твой совсем с катушек съехал! На три буквы вчера меня послал, безобразие!

– Чего? Какой дед? – не сразу врубился.

– Да твой. Какой еще! Изменился сильно, пополнел, но я его сразу узнала. Все тот же. На площадке курит, детей травит! Ему замечание, а он… – и пошла по второму кругу.

– Где вы его видели? – в голосе столько мольбы, что бабка даже опешила.

– Да на лавке сидел, под окнами.

Чуть не прорвало: «Такого натворил и еще ходит, смотрит! Любуется, сволочь!»

Здание ОВД за бетонной стеной, равнодушный солдатик на КПП, другой лениво прохаживается, вооруженный до зубов, как гестаповец из фильма про войну. Пропуск противно дрожал во влажных пальцах. Отделанное белым и голубым кафелем трехэтажное здание подмигивало глазками видеокамер. Чувство, словно под прицелом. Взять себя в руки. Спросил по возможности спокойно:

– Как пройти к следователю Диковскому, не подскажете?

– Третий подъезд, третий этаж, направо.

«Третий, третий, как в сказке про Иванушку-дурачка!»

Быстро взбежал по лестнице, осмотрелся. Контора конца восьмидесятых, последний вздох развитого социализма. Линолеум пузырями, крашеные стены, хлипкие фанерные двери. Воздух горький, как в тамбуре. Пыль, дым, неухоженность.

Вот нужный кабинет, вежливо постучал. Вошел, замер. Картинки с цветочками на стенах. С трудом подавил смешок.

– Здравствуйте! Я Лугов, вызывали?

– Присаживайтесь! – блеснули круглые, как у Берии, очки.

«До чего же тесно!» Невольно ощутил себя большим и сильным. Аккуратно опустился на стул напротив следователя. С минуту молча разглядывали друг друга. На лбу у Макса, словно на табло: «Неудачник!» Волосы торчат, вытянутый, косо сидящий свитер, будто крик: «Плевать на вас, достали все!» Убожество кругом ощерилось множеством углов. В голову полезли мысли о тупых, ленивых, вконец оборзевших ментах. Ненависти не было, да и следак вызывал скорее сочувствие, чем злость. Замотанный весь, неловкий, не сыщик, а участковый врач, у которого больные потоком, только успевай поворачиваться. Всем надо жить. Как могут, так и работают.

Валерий отвечал четко, толково. Не раздражался, мог в десятый раз повторить одно и то же. Очень удивился, когда показали кольца.

– Да, наши! – повертел в руках, маленькие такие колечки, размер пятнадцать с половиной, сзади едва различимая линия стыка (Лада носила их в мастерскую уменьшать).

– Поймали их? – плохо получилось, вяло, безразлично.

– Нет еще, но работа ведется! Сейчас эксперт снимет ваши отпечатки, – Макс посмотрел выжидательно.

Валерий никак не среагировал. Когда процедура закончилась, вытер пальцы салфеткой, еще раз пересчитал маргаритки в розовой рамке и не решился сказать самого главного.

– Больше ничего не вспомните? – Диковский устало потянулся, задел перекидной календарь, Валерий ловко поймал его и поставил на место.

– Спортом занимаетесь? – не удержался Филин.

– Да, футбол с семи лет и сейчас по выходным.

– Будьте на связи! – подписал пропуск.

Когда за Луговым закрылась дверь, Макс нервно постучал кончиками пальцев по столу. «Колечки впечатления не произвели. Значит, уверен, что к убийству они отношения не имеют. Где-то темнит, но где? Ответы четкие, толковые, не подкопаться. Женушка твоя скоро пожалует, авось что прояснится».

Маленькая, бледная, немытые волосы собраны в небрежный хвост, словно больная, виснет на руке матери. Так и встали вдвоем посреди кабинета, не развернуться. Макс втиснул второй стул, едва не уронив монитор.

– Садитесь, пожалуйста! – поправил очки, получше присмотрелся к мамаше. Вид хоть и побитый, но глаза подкрашены и серьги в тон голубому пончо.

– Итак, Лада Николаевна, вы утверждаете, что во вторник тридцать первого марта были у знахарки?

– Да, – начала вяло, потом вскинулась. – Ребенок тяжело болел, надо же что-то делать! – слезы потекли быстро, как дождь по стеклу.

Макс поежился:

– Может, воды? – огляделся в поисках стакана. «Опять не приготовил! Ну, всегда так!» С трудом вылез из-за стола, в сотый раз подумав, что надо худеть. Откопал в шкафу одноразовый стаканчик, налил воды. Выпила залпом, чуть не подавилась, тонкие пальцы с обкусанными ногтями сжали желтый пластик.

– Знахарка тоже давала мне воды…

Макс резко оборвал, боясь возобновления истерики:

– Так… ребенок заснул в дороге, вы перенесли его в кроватку и оставили одного, чтобы совершить обряд…

– Да, да, я виновата! Оставила одного, маленького, беззащитного! Вы кромсаете его там, на холодном столе, отдайте! – уткнулась лицом в голубое пончо.

– Да, конечно. Уладим все формальности, и тело можете забрать уже завтра.

Макс толком ничего не смог добиться. «Блуждала по лесу, закапывала, возилась в грязи. Что за дурь, спрашивается? Образованная вроде девка! Хотя богема, что с них возьмешь! Так и не сказала, чем болел ребенок, сглаз, порча – муть всякая. Нуда ладно, Васька выяснит».

– Хватит мучить девочку! – вмешалась мать.

– Ладно, можете идти.

Было жаль обеих, и Филин корил себя за непрофессионализм.

Дождь со снегом никак не переставал. Макса все сильнее клонило в сон. Даже крепкий, обжигающий чай не оживлял, а сладкий клубничный йогурт совсем не лез в глотку, приходилось пихать с трудом, не пропадать же добру. Одно радовало: начальник в отпуске – песочить некому. А то бы началось… Макс поморщился, рука дрогнула, розовая капля шмякнулась на джинсы. Попробовал потереть – ни фига. Липко, грязно, противно. Вспомнился Децил, походка вразвалочку, оранжевый шарфик. «Где шляется придурок? Наверняка к Шредеру подался, иначе нашли бы давно». Филин вытер пальцы салфеткой, допил чай. «А что если гад уже убрал свидетеля?»

Петрищев вошел, как всегда, без стука.

– Приятного аппетита!

– Какой уж тут аппетит! – отодвинул розовый стаканчик на край стола. – Ну, как, надыбал что-нибудь?

– А то! – Василий довольно улыбнулся.

«Что ж ты все лыбишься?! Прямо американец, блин!»

– По трупу ничего нового: асфиксия мягким предметом, орудие – подушка, обнаружены микрочастицы, смерть наступила на месте обнаружения, – опер читал быстро, пропуская лишние куски, затем кинул бумагу на стол. – Дальше. На перилах кроватки отпечатки неизвестного, по картотекам не значатся, с родственниками не совпадают.

– Слава богу, хоть тут Шредер лоханулся!

– А если это не он? Судя по заключению, в комнату в обуви заходило два человека! Понимаешь, какая фигня получается? Новенькие кроссовки Nike и старые стоптанные китайские ботинки. И ходит этот второй явно с трудом.

– Да, непонятки! Может, опять эксперты намудрили?

– Хрен их знает! Теперь про малыша. Целый день на поликлиники убил, все в картах рылся. Беременность, роды, первые месяцы – все о'кей, а дальше… – сделал эффектную паузу.

– Не тяни!

– Все классно до шести месяцев. А тут вдруг бац – туберкулез. Тяжелая форма, в спецбольницу загремел, аж на полгода. Я обалдел: откуда? Семья приличная, все здоровы. Копать начал. Оказалось, дедок у них гостил из Казахстана, с открытой формой, необследованный, прикинь? В тубдиспансере все в шоке были, смотреть бегали, как в цирк!

– Ну и ну! Это внук его разоблачил?!

– А то! И лечиться заставил!

– Сейчас он где?

– Двадцать первого марта из больницы выписался и уехал, судя по всему, ни с кем не попрощавшись.

– А ты откуда знаешь?

– Врачиха сказала, Лугов его вчера искал утром.

– Ясно! После такого на глаза решил не показываться. А что про старика можешь сказать?

– Восемьдесят лет, всю жизнь в Казахстане прожил, по нашим базам не проходит. Судя по всему, маразм крепкий, раз болезнь не заметил.

– Да… Вот так живешь спокойно, пока родственник с подарочком не заявится!

– Слушай дальше! Я звонки Децила пробил, номерок узнал, по которому он звякнул позавчера сразу, как от тебя удрал. Ну, и до того тоже.

– А после?

– После все, как умер.

– Типун тебе на язык. Так что с номером?

– Полный облом. «Симка» с Измайловского рынка, оформлена без документов. Договор – филькина бумажка, смех один! Фамилия и адрес от фонаря. Хозяину сдают для отчетности. Но дату узнал и имя продавщицы. Азизой звать. Потолкуй с ней, и бумаженцию предъявишь, чтоб память освежить, может, вспомнит чего.

Макс мельком глянул на стандартный мегафоновский договор: серые, кривые буквы в клеточках, фамилия женская, на месте паспортных данных пустота.

– Хитер зараза! А с компом как?

– Вскрыли. Переписка – обычная подростковая фигня. Но на сайты неонацистские регулярно заходил. В блогах муть всякую гнал про новый общественный порядок.

– Явно Шредера работа! Чует сердце, обрабатывал он пацанов. Видишь, как умело мозги пудрил. Чую, Децил не единственный. Пошерстить бы подростков, только аккуратно, может, сталкивался кто.

– Думаешь, только в нашем районе орудовал?

– Не знаю! Но «симка» куплена у метро поблизости.

Макс злился. Дело вязнет, будто телега в грязи. «Уже суббота, а результатов с гулькин нос. И Децил прямо как в воду канул. Везде искали: знакомых, одноклассников – кого только ни спрашивали, все без толку. Бабка еще звонила, масла в огонь подлила. Ответить ей нечего. Хорошо, хоть труп пока не найден, значит, есть шанс. Ну, и хитер же этот Шредер, почти следов не оставляет, будто готовился заранее. Хотя зачем ему убивать? Может, придурков своих повязать хотел, "обручить" жертвой. С них станется! Нелюди, ублюдки!»

Филин встал, подошел к окну, дождь вроде перестал. «Сходить, что ли, на рынок к этой Азизе, как ее там, язык сломаешь. Заодно проветрюсь».

На площади толкотня, машины понатыканы в три ряда да еще на тротуаре. Макс вошел в двухэтажное стеклянное здание. Мерзкие грязные лавчонки, плохой, просроченный товар. Проходя мимо мясного прилавка, ускорил шаг. «Смесь хлорки с тухлятиной, это уж слишком! Совсем оборзели, сажать надо!» Вот и хлипкие промостойки сотовиков. Зеленый логотип Мегафона, круглая, маленькая тетка в дешевой кожанке. На бейджике выведено: «Азиза». «Вот ты мне и нужна! Чем черт не шутит!» Взмахнул удостоверением, вкратце объяснил, что к чему. Она испугалась, засуетилась:

– Народу тьма, как вспомнить, что было месяц назад? – виновато улыбнулась, сверкнули золотые зубы, на протянутый бланк договора даже не взглянула.

– И вы всегда не спрашиваете документы? – Макс безумно устал, но старался говорить жестко.

– Что вы, что вы, всегда спрашиваю! Просто порой их нет. Не прогонять же клиента! С нас ведь объем требуют! Кровь из носу! – вздохнула обреченно.

– Выгонят теперь, ну и хрен с ним! А этим зажравшимся сволочам из «Мегафона» хоть бы хны! – стукнула ладонью по стойке, столкнула договор на мокрый, затоптанный пол, проворно нагнулась, выхватила документ чуть не из-под сапога проходившего мимо парня. – Вы уж простите! – начала вытирать замызганной тряпкой, по ходу приглядываясь к корявым буквам в зеленых клеточках. – Точно мой почерк! А я вообще редко за них пишу, сил не напасешься! Ага, фамилия Зеленая, припоминаю! Девка молодая, высокая, тощая, как модно сейчас. По мне так жуть, одни мослы! – поморщилась. – Рука у нее завязана была правая, левой пыталась, но никак. Ручку вертела, пальцы длинные-длинные. Я торопилась, около шести уже было, закрываться пора, вот и взялась помогать. Смотрю на нее, вроде красотка, а на лицо глянешь, оторопь берет. Неправильное оно какое-то. Уши оттопыренные, торчат, глаза широко посажены, все вроде есть, а не к месту прилеплено. Как этих марсиан всяких рисуют, ну, зеленых человечков! И фамилия в масть.

– Если увидите, опознать сможете? Пугливо закивала:

– Ага, ага, а то!

– Вот моя визитка. Появится здесь, звоните! Ясно? В ваших же интересах.

Макс аккуратно положил грязную бумагу в файл, вышел на улицу, задохнулся от наглого ветра в лицо. Мокрый снег тут же залепил очки. «Молодец Катька, чистый платок положила, заботится». Попытался протереть стекла, но не тут-то было, капли все летели и летели. «Значит, девка – жертва внутриутробной вредности. Что ж, бывает. И такие живут вроде нормальных. Ишь, какую себе выбрал, все не по-людски. Извращенец хренов! – Макс медленно шел вдоль площади, вглядываясь в лица прохожих.

– Живет наверняка поблизости, ездит с работы на метро, около шести возвращается. Жаль, сегодня суббота, а то чем черт не шутит, появилась бы "марсианочка". В любом случае здесь ее надо искать, больше негде». Филин поежился, рукава промокли насквозь, о голове и говорить нечего. «Куда только дел шапку?» Ноги сами несли к метро – зайти погреться. Поднялся на мостик через пути, глянул на рельсы. «Единственная на линии открытая станция». Шагнул к дверям, по ошибке не к входу, а к выходу. Резкий удар по лбу, очки летят в грязь, под ноги спешащим людям. Фигура в голубом метнулась вниз и тут же выросла вновь:

– Вот, пожалуйста! Кажется, не разбились!

Филин схватил очки, кое-как протер, нацепил на нос. Сердце замерло, упало вниз, сквозь мокрый асфальт на рельсы. «Она! Никакой ошибки!» Большие, широко посаженные глаза, крохотный рот, торчащие уши, а пальцы длинные-длинные, как паучьи лапы. Грань красоты и уродства. Макс растерянно хлопал глазами, будто пытался определить, не повредились ли очки. «Ну, заговори с ней!» Язык присох к небу.

– Вам плохо? Отойдемте в сторонку. Извините, я не нарочно! Вы сильно ушиблись? – открылся голубой, в белую полоску зонтик, будто выключили ветер и дождь. Макс с надеждой ощупал лоб. Так и есть – шишка. «Ну, не тяни же! А то уйдет!» Не умел Филин флиртовать без драйва. Выдавил через силу:

– Можно с вами познакомиться? – покраснел, пятнами пошел. «Ну, дурак дураком».

– А вам это нужно? – взгляд прямой, спокойный, ни капли кокетства. – Вы ведь женаты, – кивнула на кольцо.

Он улыбнулся. Почему-то с облегчением.

«Разве так прямо говорят? Обычно молча смотрят, переживают».

– Просто поговорить с кем-то хочется. Все не так: дома, на работе, и тут – это! – потер шишку. «Ты еще скажи, что Шредера поймать не можешь! Пожалуйся!»

– Тогда ладно, а то у меня парень есть.

«Что ж, ты готова время впустую тратить? Точно марсианка!»

– Хороший он у тебя? – Филин перешел на «ты».

– Да! – улыбнулась. – Добрый, веселый!

«Это точно! Как завалит кого, веселится, доброта, блин!»

– Меня Макс зовут.

– Леся.

– Может, провожу?

– Давай!

Под голубым зонтиком, будто под ясным небом, тепло и уютно. На него накатило, прорвало. Жаловался на жизнь, на начальство, на свою незадачливость. Все, как на духу, только вместо следака IT-менеджером назвался, ведь он тоже с информацией работает. Легко с ней было, словно знал ее давно, как сестренку или подругу детства, даже внешность уже не резала глаз. Остановились у торца розовой пятиэтажки.

– Дальше не надо, сама пойду. Всего хорошего! Может, увидимся еще! – легко зашагала по узенькой дорожке.

Макс проводил ее взглядом до подъезда, осмотрелся, запоминая название улицы и номер дома.

Отхлебнул «энергетика» из банки, прислонился к шторе виском. «Так и есть, Леська! Что это за хмырь с ней? Толстый, в очках, оглядывается, следит, в какой подъезд вошла, неужто мент?» Тревога просачивалась, как ледяной ветерок сквозь щели в раме. Шредер всегда верил чутью. Потому и жил до сих пор. Двадцать шесть лет для «солдата удачи» – это возраст. Именно солдат, не псих, не маньяк. Растит из полоумных придурков убийц, террористов и другой «материал», под заказ, за плату. Все по понятиям этого тухлого мира: товар – деньги – товар. Не он создал эту грязь, он лишь лепит из нее поделки. Что поделаешь, работа. Люди – быдло, если зарежу пару баранов, не беда. Своими руками Шредер убивал лишь дважды: при посвящении и когда промах вышел с одним хреновым наркошей. Система давно нуждается в перезагрузке, иначе нельзя.

Хлопнула дверь.

– Витя, Витенька, вижу, ты здесь! – скинула мокрые туфли, подбежала, обняла.

К чертям философию! Инакость возбуждала, сносила башку даже через год после знакомства. Хрупкое, тонкое тело. Опасность раззадоривала. «Сколько у меня еще осталось мгновений, минут и вдохов?» Рванул голубой плащ, посыпались пуговицы. Длинные белые волосы на черном шелке, краешком мысли: «Ждала, готовилась, не ее цвет!»

Успокоившись, сжал ее длинные пальцы.

– Что за хмырь был с тобой? Я видел в окно!

– Из метро выходила, его дверью по лбу ударила, – улыбнулась смущенно.

– В-о-о-т такую шишку ему набила, очки чуть не сломала. То да се, разговорились. Максом зовут. Непутевый он, нескладный, жаль его, – зябко закуталась в одеяло, села, облокотившись о стену.

Шредер вздохнул:

– Всех тебе жаль: то бабку, то шавку помойную, то вот этого типа! Почему ты такая, морлошка моя?!

Не было у нее ничего общего с фантастическими каннибалами– морлоками. Просто он так обозначал уродство, частицей которого считал и доброту.

– Ты же не сердишься на меня! – не спрашивала, утверждала.

Да. Он и сам не понимал, почему. Не признавал самого главного: того, что рядом с ней война, вечная война, затихает, отходит на задний план.

Тревога вернулась со стуком дождя по стеклу. Нужно уйти, исчезнуть, по возможности не оставив следов. «Здесь нет моих вещей, ни одной. А Леська не знает Шредера. Как они на нее вышли? Или это все паранойя, бред? Нет, землю роют из-за того, мелкого. Дернул черт полезть туда. Децил-козел виноват, он ответит!» Резко встал, быстро, по-солдатски оделся.

– Что-то не так? Даже чаю не попьешь? – Олеся была явно расстроена.

– Прости, малыш, дела. Не жди меня скоро. Но знай: приду, найду, не забуду!

Поцеловал, потрепал по щеке, как любящий муж, уходящий на работу. Она кивнула, лишние вопросы – не ее стиль.

В подъезде сыро и тихо, гулом раздаются собственные шаги. Вышел под дождь, как под обстрел. Кругом серо, пусто, скучно, не за что зацепиться взгляду. «Неужто чисто? Или такие профи, что не распознать?» Надвинул капюшон чуть не до носа, ссутулился, засунул руки в карманы, серой мышью шмыгнул на дорогу, в толпу. Пробежал до перекрестка, огляделся. «Вроде нет хвоста. Да и тот толстый – на вид полный лох. Даже если мент, то пока раскачается…» Дворами вышел к метро. Его ищут за чужие дела. Не укладывается в голове. Очередная издевка тухлого мира. «Кто замочил мелкого? Явно предки, папка с мамкой. Как? Зачем? Узнать. Здорово же их прикрыл этот Децил! Сидят себе, крокодильими слезами обливаются, маньяка Шредера ищут! Класс!» Прыгнул в вагон перед самым закрытием. «Они не уйдут. Сами чистуху накатают, как миленькие!»

Глава 20 Обходной маневр

Понедельник, утро – самое гиблое время. Шредер оставил машину и медленно пошел по Девятой Парковой улице, вживаясь в роль мента. Перевоплощения давались легко, играючи. Мог быть готом, байкером, да хоть попом. Ума и драйва хватало. Сейчас вот влезал в шкуру опера. Темное мешковатое пальто, вязаная шапка, забрызганные грязью брюки и усталость на роже. «Что ж, Лугов Валерий, разберемся, что там к чему и как! Думаешь, коль подмазал кое-кого, так можно расслабиться? Хренушки!» Загс остался справа. За ночь на деревьях пожухли разноцветные шары, смешались с грязью рассыпанные розовые лепестки. «Что за дурацкая бутафория! Фальшь, ложь!» Сплюнул под ноги, свернул на боковую дорожку к дому. «Вот и бабка, что турнула нас тогда. Кости греет на солнышке».

– Здравствуйте! Я из полиции – взмахнул перед носом красными корочками. Старуха захлопала глазами, не сразу врубаясь.

– Так я все рассказала Максиму Владимировичу Диковскому! И поквартирный обход уже был.

«Запомним. И того Леськиного звали Макс! Неужто сам?»

– Мы детали уточняем, со свидетелями работаем. Самыми перспективными, конечно.

Расцвела, заулыбалась, вцепилась в рукав, зашептала на ушко. Пахнуло кислятиной, нафталином и старостью.

Картина складывалась нелепая до жути. Больной ребенок, врачи, целители, знахарки и прочий долбеж башкой об стену. Последняя капля – и полный фарс. Мамаша бросила мелкого без присмотра и кинулась в лес колдовать. Потом появился папаша и выскочил из хаты, как ошпаренный. Жену, мол, потерял. Чушь, хрень, нестыковки. Совсем менты оборзели, на очевидное плюют. Конечно, он замочил, к гадалке не ходи. Чтоб с инвалидом не маяться. Выродков и так хоть отбавляй. Не струсил. Не слюнтяй, не ханжа.

Шевельнулось уважение, злость на Децила накрыла с головой. Стиснул зубы, сжал кулаки. Старуха насторожилась:

– Случилось что? Может, маньяк еще кого?

– Что вы! – надо взять себя в руки. – Просто начальство гоняет.

Клюнула, радостно затараторила о политике, дала передышку. Теперь не испортить бы, к главному подвести.

– Как они сейчас, получше? – побольше сочувствия в голосе. – Вы же им, как родная.

– Да похороны сегодня. Отпевание в старинной церкви на Большой Черкизовской. Валерка с утра уехал. Сначала за Ладкой, потом в морг. Ох, грехи наши тяжкие!

– Разве Лада не с ним живет? – сорвалось, не подумал.

– Вы разве не знаете? Уехала к матери после всего этого ужаса.

– Да, точно, запамятовал, недавно к этому делу подключили, – она хотела еще что-то спросить, опередил: – Вы на похороны пойдете?

– Нет, здоровье уже не то, но на поминки приду.

«Что ж, церковь так церковь! Даже удобно затесаться, рассмотреть всю компанию». Шредер свернул с Халтуринской улицы во дворы, припарковался. Далековато, зато безопасно. Накинул черную куртку, нацепил бороду, глянул на себя в зеркало заднего вида, усмехнулся. «Все заметят лишь этот клок волос!»

Вышел из машины. Серебристо-голубой «ланцер» с тонированными стеклами, без особых примет, таких по улицам шныряют тысячи. Цвет хороший, спокойный, Леськин любимый. Не спеша зашагал вдоль берега озера к белой старинной церкви на холме. Вместо пруда – расклякшее земляное дно, шумная техника. Наверху собирается народ, нищий на лестнице торопливо вынимает из коробки купюры и крупные монеты, оставляя лишь мелочь. «Его ждет удачный день. Отпевание, да еще младенца. Народу набежит тьма!» Слева старое кладбище. Шредер не верил ни в Бога, ни в черта. Вспомнился коммент одного фрейдиста: «Бог – главный фаллический символ!» Прошел за ворота, креститься не стал, рука не поднялась. Осмотрелся. Безликие бабки в платочках, из тех, что всегда ошиваются здесь, ленивые жирные кошки разлеглись на ступеньках. «А вот и наши герои пожаловали! Три бабы в черном и мужик. Негусто! Так вот ты какой, Лугов!» Шредер представлял себе обрюзгшего очкарика с бегающими глазками. А тут высокий спортсмен, скорее смахивающий на бандита, чем на врача. В глазах отчаяние и решимость. Шредер шкурой ощутил врага. Сильного, настоящего. Невольно дрогнул, отшатнулся. Истошно взвизгнула, шарахнулась из-под ног кошка. Шикнула бабка в клетчатом платке. Он так взглянул в скучную, постную физиономию, что она осеклась на полуслове, истово крестясь, забормотала молитву. Будто беса увидела.

Показался поп, шустрый, деловой. Взмахнул руками, словно дирижер на концерте, приглашая заходить внутрь. Кучка людей зашептала, зашевелилась. Понесли гроб, маленький и блестящий, вроде шкатулки. «Надо же, какой дорогой! Дерево, лак, черви зубы обломают». Усмехнулся в бороду, отступил, давая дорогу. Лугов слегка задел его, глянул сверху вниз, будто на таракана. «Ну, мы это еще посмотрим, кто кого!»

В церкви полумрак, потрескивают свечи, люди шепчутся, слов не разобрать. Сладкий, медовый запах свечей, душно, тошно. Шредер шмыгнул вправо, не снимая капюшона, встал у прилавка, где продают всякую религиозную дребедень, напрягся. Не любил церквей, неуютно в них, тягостно. Давит, как прессом. «А эти голубчики молятся, крестятся с постными рожами. Порядочных из себя строят, ханжи! Вот бабка, его, видать, мамаша. Сюда направилась, крупная, напористая, прямо ледокол. Всех теток оттеснила, деньгами машет, церемонию оплатить. Ей перечить себе дороже, тем более, если Богу записку строчишь. Здесь смирение нужно! Кстати, почем нынче счастье, здоровье, спасенье души? Почему прайс на стене не вывешен?» Чуть было вслух не сказал, тетка обернулась на его бормотание. Заспешил отойти немного вперед, поближе к фигурантам. Худенькая женщина, черный платок почти скрывает лицо, громко всхлипывает, заглушая заунывное бормотание священника. На нее шикают, глядят с осуждением, муж обнимает. Она отталкивает, кричит. «Так вот ты какая, Ладушка! Ай, ай! Неужто и вправду ни при чем? Ребенка бросила, а сама не в курсах? Дура? Что ж, разберемся, истерички – это по моей части!» Шредер отвернулся, чтобы не привлекать внимания, встал перед иконой, изображая благочестие. Святой смотрит строго, пронизывающе, аж оторопь берет. Пора уходить. Еще раз взглянуть, понять, почувствовать, нащупать слабину. «Девка на муже повисла, как камень. В его глазах ни тени раздражения, только грусть и боль. Будто любит? Если так, то влип парень по самое некуда».

Глава 21 Брат Иона

Как дальше жить? Муторно, серо, пусто. Его больше нет. Яма сырая, холодная, желтая мерзкая глина, холмик и крест. Маленький мой, что же это? Не уберегла! Лада съежилась еще больше. Батюшка сказал, ты с ангелами. Хочется верить, а не выходит, не стыкуется. Молиться надо, к Богу прийти. Как? Твердить слова молитв? Чужие они, неживые, далекие. Или не нужно никакого понимания, и это гордыня говорит? Ничего не знаю, и поговорить по душам не с кем. К священнику пришла, не до меня ему. Все торопится, говорит отрывисто, формально. Некогда рассуждать, надо жить. У него так и получается. Забот по горло. Детей трое. Бегают по церковному двору, кошек за хвосты дергают, никто не заморачивается. Матушка (язык не поворачивается так девчонку молоденькую называть) замотанная, лицо серое, в тон платку на голове. Счастливые, знают, зачем жить. Был бы Тошка, Лада бы тоже знала. Думать, искать. Где оно, настоящее? Его почувствовать нужно, найти. В сказках клубок по дороге катится, через испытания к правде, добру ведет. В жизни все по-другому. С самого начала по башке кувалдой, и не подняться.

С Валерием Ладе общаться невмоготу. Будто повязаны с ним виной и развязываться по отдельности должны. Каждый сам.

Убийца, кто он? Неужто и вправду дед? Приехал за прошлым, а прихватил будущее. Что ему пустота? Он к ней привык. Вся жизнь через одно место. Не надо о нем думать, если поймают, как глядеть на него? Гад, подлец, сволочь! Будь он проклят! Нельзя так, грех.

Дома сидеть невыносимо. Еще мать с работы придет. С ней говорить… О другом не получается, а об этом тяжело слишком. Пойти к Тошке, цветочки принести, помолиться, попросить прощенья.

На подступах к кладбищу люди сновали, суетились, жизнь била ключом. В отдельном загончике плиты, кресты, оградки продавали скучно, буднично, как картошку. На выставленных образцах имена, фамилии, фотки. Чьи, интересно? Настоящие или вымышленные? Может, спросить продавца? Лада притормозила на мгновенье, он сделал стойку, будто охотничий пес при виде дичи.

– Девушка, что вас интересует?

Безвольно шагнула на голос. Скользило отражение в стеклянном окошке фанерной будки. Не сразу себя узнала. Старуха… худая, сутулая, нос торчит, черный платок до бровей. Испугалась, шарахнулась прочь.

Впереди пестрели букеты. Скучающие торговки болтали, курили, пили чай. Все цветы, как назло, искусственные. Тяпки, щетки, пластик и проволока. Долгоиграющая дребедень, лишь бы пореже тратиться. Не стоит брать, не хочется. Лучше с пустыми руками.

Десятка нищенке, словно плата за вход. За оградой дорожки указатели с номерами участков. Ладин одиннадцатый. Брела медленно, оглядываясь по сторонам, чтобы не заблудиться. Главный ориентир – помойка, от нее налево. Куча пыльных, посеревших цветов, венков, прошлогодних листьев. Специфический мусор, кладбищенский, неживой.

Вот и могила. Тошкина… Пыльная, занозистая скамейка… Села не глядя, нет сил, будто шла целый день. Рядом с Валеркиным отцом похоронили, свекровь настояла, правильно сделала. Здесь Тошке не так одиноко. Белая мраморная плитка: Лугов Юрий Петрович. Овальное выцветшее фото на керамике. Такой, как в жизни. Впрочем, где Ладе знать, видела его всего однажды. Хороший был дядька, добрый, покладистый. Навернулись слезы. Лучшие все здесь, а сволочи живут.

– Хороших людей Господь забирает, а грешникам шанс исправиться дает! – голос из-за спины, будто гром. Дернулась, обернулась, чуть не упала. Монах, весь в черном, длинная ряса, борода, шапка, крест на груди. Лицо молодое, жесткое, волевое. Взгляд насквозь прожигает.

– Не бойся, дочь моя! Вижу, помощь тебе нужна! Не зря Господь направил меня к тебе.

Она пролепетала что-то бессвязное, отодвинулась на край скамейки, предложила сесть. Монах стоял, строгий и сильный, как судия. Лада боялась поднять на него глаза, цеплялась взглядом за мокрую землю, ветки, поросший мхом цоколь. Незнакомец говорил, и страх уплывал. Тепло разливалось по телу, покой, желанный, будто вода в жару. Пила и не могла напиться. Покаяться в грехах, облегчить душу. Выложила все. Что знала и про деда, и про болезнь, и про мужа. В ответ ни тени осуждения. Как хорошо умеет найти слова! Неужто Валерка так же успокаивает больных? Он, конечно, может понять, посочувствовать, но это другое. Монах говорил от имени Бога. Там же за спиной лишь наука, она мертва и кончается здесь, на кладбище. Огляделась: кресты, надгробья, венки, фото Тошки – первая улыбка, голубые лямочки ползунков.

– Да, твой сын. Он уже пришел к Богу и тебя направляет.

– И что мне, тоже за ним?

– Нет, конечно, а душой к Богу повернуться. Жить по его законам.

– Как это?

– Гордыню отбросить, не искать объяснений. Молиться и верить. К святым местам уехать, отвлечься от суеты.

Лада молчала.

– Место могу показать чудодейственное. Пока не буду говорить. Сама решить должна. Я подожду. Завтра в полдень здесь увидимся, – и зашагал прочь, прямой, уверенный, неторопливый.

Она кивнула, глядя вслед и ничего не соображая. Прямо морок какой-то. Вдруг это сектант или маньяк в ловушку заманивает? Хотя кому она нужна! Худая, страшная, и денег нет. И смотрел он не мужским взглядом, Лада бы почувствовала. А убить уже десять раз бы мог, ведь ни души кругом, кричи не кричи. Нет, не боялась она ничего. Что терять, когда главного нет?! Отчаяние накатило, горькое, злое. Вдруг вспомнилось: отчаяние – главный грех. С этого начал инок Иона двадцать минут назад.

Назавтра дул промозглый ветер, серые тучи упирались в горизонт. Людей почти нет, только пара торговцев цветами. Лада бежала, опаздывала, дождь со снегом залепляли глаза. Пропустила поворот, заблудилась. Кресты, ограды, темень, туман. Не сориентировалась… Что делать? Не кричать же «ау». Не лес ведь, кладбище. Мокрая юбка липла к коленям. Из-за кустов возникла фигура в длинном монашеском одеянии, молча Лада замахала руками, как в фильме про глухонемых.

Вышел встречать, будто знал, что запутается. Она мямлила что-то в оправдание, виновато улыбалась:

– Думала вы не придете.

– Как можно, дочь моя! Ведь речь о душе идет! Потом, если уж мы слово держать не будем, что с мирян взять?! Ты, вижу, совсем замерзла. Зайдем в храм, помолимся, побеседуем.

В церкви легко и радостно, огоньки свечей согревали. Его голос звучал четко и резко. Цитировал Библию, призывал исполнить долг. Какой еще долг? Зачем? Лада пыталась сосредоточиться, возразить. Не выходило, мысли не собирались. Сладковатый медовый запах воска кружил голову. Она уже верила, что он прав. Уехать на богомолье, подальше от этого кошмара, отдохнуть, прийти в себя. Смущает, что нельзя никому говорить, брать мобильный. Почему?

– Чтобы погружение было полным, не отвлекало ничего.

– Я уже готова.

– О деньгах не беспокойся. Много не понадобится. Что касается дороги, сам тебя отвезу. Дела у меня там.

– А куда ехать-то?

– В Серпуховский женский монастырь. Это недалеко. Поживешь при обители, на мир по-другому смотреть будешь.

Все решено, он заедет за Ладой завтра в шесть утра.

Дома не утерпела, посмотрела в Сети про обитель. Церковь старинная, святынь множество. Любопытство даже шевельнулось, как раньше перед экскурсиями. Прав Иона, ехать надо. Здесь только чахнуть. Вот тот клубок из сказки, что катится, указывая дорогу. Только тревожило, что рассказывать никому нельзя. Лада еще и клятву дала, теперь уж не решится нарушить, да и говорить, в общем, не с кем. Мать сегодня дома не ночует. По любовнику соскучилась. Тут горе такое, а она развлекается. Видеть ее сил нет. Прав монах, тысячу раз прав: бежать надо.

Лада бродила по квартире: всюду мамашины украшения, косметика, заколки, платья. Раскидано, блин, не найдешь ничего. У Валерки все по полочкам, а тут полный бардак. Где сумка, с чем она поедет? Вот ремешок из-под кресла выглядывает. Что брать с собой? Белье, теплые вещи и так, по мелочи. Денег вроде хватит. Документы на месте. Вдруг вспомнилась подписка о невыезде. Не по себе стало. Еще привлекут. Хотя, может, и не заметят. Не сильно они там напрягаются. Тянут кота за хвост. Деда найти не могут. Разгильдяи! Каких-то подростков сцапали, колечки нашли и радуются. Показывают, будто великое достижение, а Лада молчит, чтобы Валерку не подставлять. Договорились же, что сам расскажет. Ну их, ментов, она ничего плохого не делает!

Впервые за много дней поела без отвращения, уснула без таблетки.

В пять утра запищала веселая песенка, а сил нет дотянуться и нажать кнопку. Не могла сразу встать, в голове еще метались сны, темные, муторные, тревожные. Напрягалась, пытаясь вспомнить, ухватить за хвост. Ни фига, все ускользнули, остался только страх. Ну, да откуда взяться хорошему? Резко села, встряхнулась, включила ночник. Холодно и слишком светло. Иконка на тумбочке, Иона дал, чтобы помолилась на дорогу. Святой Николай Чудотворец. Тупо рассматривала позолоту на картинке, не находила слов. Смущенно просила о помощи и стыдилась самой себя.

Встала, умылась. Безвкусная булка с маком не лезет в горло, кофе никак не остынет. А времени уже без пяти шесть. Не заставлять ведь человека ждать… Положила на стол мобильный, как договорились, заперла дверь, пора… Как жить без связи? Неудобно, неуютно как-то! Хотя спокойнее, легче.

На углу стоял светло-голубой «ланцер». Открыла дверь, извинилась за опоздание, услышала:

– Садись, дочь моя!

Глава 22 Маскарад в парке

Пустота надвигалась со всех сторон. Серая пыль, будто снег, заметала следы. Ничего не осталось: ни семьи, ни работы. Ни сил, ни желаний. Валерий тупо отстреливал на экране монстров-оборотней. Бессмысленно, однообразно, даже не заводило. «Жизней» много, а толку чуть. Не отвлечься, реал наступает, и нечем отбиться. Вырубил комп. Отхлебнул холодного горького чая, противно. На стенках чашки густой коричневый налет. Когда он успел нарасти? Ужаснулся. «Неделя. Целая неделя, как Тошка лежит рядом с отцом. Папка бы поддержал, понял бы». Не было никого ближе него, но и он далеко, там, в детстве. На рыбалке насаживает червяка на крючок, а его – Валерку – передергивает от отвращения, нет сил коснуться холодного, скользкого тельца. Стыдно собственной слабости. Как сейчас. «Иди же, будь мужиком! – кричит отец сквозь серую ватную толщу времени. – Ищи деда, делай хоть что-нибудь!» Трудно заняться тем, чего никогда не делал, все дороги кажутся тупиковыми. Начать с простого, с соседки. От одной мысли передернуло. Выслушивать ханжеское сочувствие, уворачиваться от навязчивых расспросов да еще и объяснять, зачем ему вдруг понадобился дед. «Да, не хочется, но надо!» Взял отредактированную, четко отпечатанную фотографию старика, вышел из квартиры, запер дверь.

Клавдия Стефановна долго гремела замками. «Для чего все это? Неужто убережет от беды?» Одуревшая от скуки старуха обрадовалась гостю, засюсюкала, запричитала, приглашая на кухню к столу. Он кивал, стараясь не вслушиваться. Болтовня раздражала до дрожи. Одно только показалось важным: дед пошел вдоль парка в сторону метро «Измайловская». «Имеет смысл прогуляться по этому маршруту, поспрашивать людей».

– Да, кстати, с тех пор вы его не видели?

– Нет, что ты! От меня бы он так не ушел! Всыпала бы по первое число!

– А когда это было? Второго, третьего апреля? И с тех пор как в воду канул?

Что-то не вяжется. Сегодня уже тринадцатое!

«Сколько временя потеряно зря! А кошмар все тянется. Какой гад выдумал, что жизнь держится на страданиях, будто на трех китах?! Вовсе не киты, а акулы получаются, злые и беспощадные, вроде этой мерзкой твари на дешевой керамике». Протянул руку к кружке, чтобы лучше рассмотреть зубастую рыбью пасть. Задел, перевернул, светло-желтое пойло резво побежало по столу, захватывая все больше и больше места. Бабка переполошилась не на шутку, ведь чай мог испачкать обои, а они бумажные, потом не отмоешь. У него не было сил суетиться, подыгрывать, так и сидел, как дурак. Хозяйка, схватив полотенце, кинулась в атаку, настигла лужу у самой стены. Торжеству не было предела, даже Валерий прощен. Пора уходить, поднялся нарочито аккуратно, выдавил из себя смесь извинений с благодарностью – и бегом. На воздух.

Пегие облачка, промозглый ветерок. Сыро и неприветливо, но можно свободно вздохнуть. Людей никого, только у соседнего подъезда какой-то парень в черной куртке. Достал мобильник, набрал Ладкин номер, не отвечает. В пятый раз за сегодняшний день. Не хочет говорить, хоть тресни! Все решила. Вычеркнула – и точка. Не нужен больше, словно и не было ничего! С остервенением сжал телефон, сунул в карман. Все ненавистно: серые нищие пятиэтажки, мокрые деревья и вечная слякоть под ногами. Люди спешат по делам, внимательно глядя вниз, на грязный асфальт, будто там что-то можно найти. «Как к ним приставать с вопросами? Нет драйва! Взять себя в руки. Выбрать "клиента" из тех, что не идут, а гуляют, к примеру, с собаками или детьми». На часах половина второго, мертвое время: малышей укладывают спать, собачники не выходят.

Валерий прошел метров триста по Измайловскому проспекту. «Так и есть, никого подходящего! Все спешат, бегут, ничего не видят. Только парень в черном капюшоне лениво покуривает у гаражей. Где-то я его уже видел сегодня. Неужто маньяк? Выслеживает одиноких девушек? Чушь! Просто ждет кого-то или мается от безделья».

Валерий обернулся. Пухленький мальчишка лет двух-трех, весело заливаясь смехом, прошлепал по лужам. Мамаша поймала его перед самым глубоким местом, вытащила, начала громко отчитывать. Он норовил вырваться, егозил, заглядывался на дохлого ястреба в прошлогодней траве.

– Здравствуйте! У меня вопрос…

Женщина насторожилась, отступила, еще крепче сжав ладошку в мокрой, грязной варежке. Мало ли проходимцев!

Услышав, что молодой человек ищет впавшего в маразм дедушку, смягчилась. Взяла фото, стала разглядывать. Малыш, улучив момент, отбежал в сторону.

– Нуда, видела такого примерно неделю назад. Совсем старенький, еле шел, свернул вон в тот двор, – указала на серые, обшарпанные пятиэтажки. – Вы лучше бабушек поспрашивайте, они больше знают. На той скамейке обычно сидят. Ой, нет никого! Тогда в парке посмотрите, может, воздухом дышат. Ай, ай, Владик, ты где? Не подбирай всякую гадость! Что это за птица?! – взвизгнула в ужасе, запахло истерикой.

Валерий отобрал добычу у юного охотника, швырнул в мусорку и начал успокаивать мамашу.

– Всего лишь ястреб! Их много развелось на башнях, высоких зданиях. Здесь, в парке, есть чем поживиться, вот и прилетел, бедолага. Подростки подстрелили.

– Варвары! Мы домой пойдем, руки мыть! До свиданья! – потащила за собой сынишку, он не сопротивлялся, лишь недоуменно оглядывался, мол, чего она так разволновалась.

Валерий шагнул в сторону парка. Здесь линия метро проходила поверху, пришлось спускаться в подземный переход. Вонючий, сырой и полутемный коридор хотелось пробежать как можно скорее. Сзади гул шагов, все тот же парень. «Неужто на меня глаз положил?» Мысль нелепая до смешного. На площадке под соснами, будто нарочно, все скамейки пусты. Не сидится бабкам, видно, холодно еще. Огляделся, вдали маячила какая-то фигура.

Оказалось, тетка-собачница. Круглый рыжий песик на коротеньких лапках нагло прошлепал по скользкой грязи к мокрому стволу лиственницы. Хозяйка заругалась и замахала поводком, так что с веток посыпались капли. Нахалу хоть бы хны, вытянул нос и «читает» «записку» на стволе дерева.

Валерий притормозил, оценивая обстановку. Невольной улыбки оказалось достаточно, чтобы тетка перекинулась на него.

– Нашел над чем смеяться, хулиган, бездельник! Полицию вызову!

Наглый смешарик, почуяв, что все обошлось, бодро загавкал на чужака. Валерий молча попятился, потом развернулся и быстро зашагал, подгоняемый лаем и криками. Перед глазами все стояла усатая тетка в съехавшей набок вязаной шапке, а сзади стремительно приближались шаги. Тот самый парень, что ошивался поблизости весь день, обогнал, остановился, скинул капюшон. Белая рожа, глаза-щелки, оскал вампира, перевернутый крест на груди. Валерий вздрогнул, шарахнулся. Первый тайм проигран вчистую. Разум кричит сквозь страх: «Фигня! Прикид гота! Возьми себя в руки! Ну, еще чуть-чуть!» Во рту пересохло, монстр доволен эффектом, блестят клыки.

– Привет, Валерик Лугов! – голос бодрый и резкий, такой не забудешь.

– Мы разве знакомы? – выходит слабовато, но раздражение выручает. – К чему клоунада? Пришел по делу, так говори!

Мысли мечутся: «Может, псих какой обиду затаил? Накрасился, чтобы не узнали. Хотя не было такого больного, и голос я бы вспомнил».

– Что задумался? Узнать пытаешься? Не выйдет! – хмыкнул незнакомец.

– Какого хрена?!

– За дела отвечать надо!

– Какие еще дела?! – Валерий ничего не понимал.

– Ай, ай, ай! Уже забыл! – парень издевался. – Как у вас, психиатров, говорят: амнезия? Мозги быстро освежу! Мелкого замочил, других подставил!

– Чего? – монстр никак не вязался со смертью Тошки.

– Сынка своего. Не догоняешь?

– При чем здесь малыш?! Что ты об этом знаешь? – бешенство подступало, накатывало.

Парень состроил хитрую гримасу:

– Хватит, чтобы тебе чистуху катать идти!

– Ты что, мент?

– Насмешил! Не дошли они еще до такого! Но ты к ним пойдешь!

– Да катись ты на…! – заорал Валерий.

– Так и знал, кочевряжиться будешь, – кивнул монстр. – Номер не пройдет! Ладка твоя у меня! Наделаешь глупостей, отправится вслед за приплодом! Сроку даю сутки!

Происходящее все больше смахивало на бред.

– Лада у тебя? Не верю!

– Так проверь! Поищи! Время есть пока! – осклабился.

Валерий не выдержал, врезал. Струйка крови на вампирских клыках, на губах – дань имиджу. Прорвало. Схватил гота за грудки, встряхнул, затрещала по швам черная куртка, задрожал кельтский крест.

– А ну, открой личико!

С размаху хватил по щеке, на пальцах белый крем. Противник быстро очухался, ловкий, тренированный, наносил удары и больше не подставлялся. Валерий лез напролом. Плевать на все! Лишь бы всыпать хорошенько загробному уроду, как утром в игре. Гот легок и подвижен, не достать, метнулся в сторону, заломил руку в болевом приеме, дернул, толкнул. В лицо темная ледяная грязь. Голос: «Ты все запомнил?!»

Валерий зашевелился, с трудом приподнялся, сел на землю, провел рукой по лбу. Голова гудела и кружилась, мысли не собирались в кучу, а метались, будто шальные. «Монстр, клыки, убийство Тошки… Лада, Ладушка, что с ней?» Застонал, осмотрелся. Гот давно исчез. Две тетки на дорожке, строго глядя в его сторону, возмущенно кудахтали про алкашей, бомжей и прочую мразь. «Неужто про меня?» Заметил, что сидит в луже, грязный, порванная куртка, вздрогнул от отвращения, забарахтался, лишь бы убраться подальше от посторонних глаз. Кое-как поднялся, цепляясь за стволы деревьев, добрался до поросшего мхом бревна. Сел на склизкий, холодный ствол. Перед глазами все плясало, накатывала дурнота. «Видно, схлопотал будь здоров! Даже не заметил сгоряча». Инстинктивно ощупал голову, лицо, будто проверяя, все ли на месте. Висок обожгло болью. На пальцах кровь с грязью. Длинно выругался. «Да уж, он меня сделал! Полный абзац! Откуда взялся этот урод? Одно ясно, дед не при делах! Не его уровень. Неужто я во всем ошибся?! Напридумывал с три короба, а старый сморчок ни при чем. Ну, завалил кого-то полвека тому назад! Кстати, тоже не факт!»

Валерий дернулся в раздражении, стукнул по бревну кулаком. В глазах потемнело, с трудом удержался, чтобы не упасть. «Кто же? Кто?! Кто-то из близких! Тошка – он только наш, для посторонних чужой малыш – ничто! Здесь явно отомстить хотят мне за него, глупо, нелогично, по-женски! Ладка! Больше некому!» Уколола сердце мысль о предательстве, обиды не было, только жалость. «Способна ли ты на такое? Не знаю! Уже ничего не знаю!» Постарался представить ее со стороны, непредвзято. Выходило, нормальная девка, ей бы дом, семью, детей. А всякие заморочки – так, понты, чтобы не скучно. «А тебе чего надо? Свободы? Зачем? Инфантильный дебил!» Дернулся, осознал: прошло полчаса. Прошло впустую. «Вдруг Ладка, правда, в опасности? Вот главное, остальное фигня! Да, в сто крат лучше, если это затеяла она, чем маньяк!» Дрожащей рукой полез в карман за мобильником, как назло, попадалось все, что угодно, только не телефон. Ключи, фотография, кошелек– кучкой рядышком на бревне. «Вот он! Наконец-то!» Ладкин номер не отвечает. Тещин домашний – гудки. Тогда ей на сотовый. Веселая музычка, как привет из прошлой жизни. Подошла. У Валерия во рту пересохло. Заговорил лишь после третьего «алло».

– Здравствуйте, Зоя Николаевна! – только бы голос не дрожал. – Лада на звонки не отвечает, не подскажете, где ее найти?

– Девочка дома должна быть, – пауза, неуверенность, натянутость. – Не знаю, Валерик, честно! Я на работе, домой приду, отзвонюсь.

И гудки. «Что за… Наверняка дома не ночевала, на дочку плевать, на внука тем более». На экранчике четырнадцать тридцать, время давно пошло. Тревога вцеплялась все сильней. Действовать, медлить нельзя. Привести себя в порядок, помыться. Встал на подгибающихся ногах, опять закружилась голова, схватился за сук, тот хрустнул, громко, гулко, будто выстрел. Валерий подобрался, побрел в сторону дома через лес, чтобы не попадаться людям на глаза. Ветки хлестали по лицу, плевать на них. Остался последний марш-бросок через открытое место. Вперед, как под пули. Кажется, никого! Или просто не было сил заметить? Подъезд, лифт, ключи оглушительно звенят в руках, гул в голове нарастает. В прихожей темно и душно. Одежду на пол, скорее в ванную, смыть с себя всю эту мерзость. Прохладная вода приятно освежает, журчание успокаивает. Стоять бы, не двигаться. Нельзя. Вырубил душ, накинул полотенце, глянул в зеркало. Под глазом фингал, висок рассечен, морда опухшая, царапины на щеках. Улыбнулся уголком рта, вышла гримаса. Страшная, хоть плачь. Прижег ранку йодом, заклеил пластырем. С такой рожей только к ментам, сдаваться. Глянешь со стороны, умора! Обхохочешься! Допрыгался! Башка не варит, только болит и кружится.

Две ложки кофе на полчашки воды, таблетка парацетамола. Должно пронять! Валерий откинулся на стуле, расслабился, ожидая эффекта. Стена скучная и зеленая, как всегда. На кошачьей морде без пятнадцати четыре. Дернулся, ударился головой об стену. Не часы – счетчик. Убывают секунды до взрыва, словно в голливудском кино. Что делать? Все варианты никуда не годятся. Отчаяние молитвы. Где подсказка? Осмотрелся, будто ключ к разгадке материален и мог затесаться между блюдцем и графином с водой.

Звонок в дверь как вмешательство Неба. Кто это может быть? Лада? Шантажист? Менты? Соседка? За двадцать быстрых шагов успел увидеть их всех.

– Кто там?

– Следователь Диковский!

Щелкнул замок. Валерий, запахивая халат, отступил вглубь прихожей.

Филин протер запотевшие очки, взглянул на свидетеля, аж присвистнул. «Вовремя я подоспел! Кто ж тебя так? Теперь держись, мистер манекен!»

– Куда можно пройти?

– Да вот в комнату, пожалуйста!

Макс медленно поставил сумку на пол, сел на стул, исподволь разглядывая Валерия. «Может, пьян? Нет, не похоже! Не пил он ничего крепче кофе. И движения четкие, без суетливости. В глазах решимость. Ох, не нравится мне все это!»

– Что стряслось, Валерий Юрьевич?

– Мне угрожали. Требовали, чтобы взял убийство Тошки на себя. Если откажусь, убьют Ладу. Они ее похитили, понимаете?

– Что?! Не может быть! – Макс такого поворота никак не ожидал.

– Да. Безумие какое-то. Я тоже сразу поверить не мог. Абсурд! Кому это надо?! А как вспомнил, что целый день не могу дозвониться до нее, жутко стало. Ее мобильник не отвечает, теща ничего толком не знает. Жена последнее время там живет. Жила. До этого казалось, она просто слышать меня не хочет. А теперь… Ничего не понимаю. Голова раскалывается, – Валерий заметался по комнате, схватил со стола монетку, завертел пальцами, аж в глазах зарябило.

– А почему вы сразу к нам не пришли?

– Так мы подрались с тем гадом в парке. Я домой зашел в порядок себя привести. С тех пор часа полтора прошло.

– Описать нападавшего сможете?

– В том-то и дело, что нет! Явился, зараза, в прикиде гота. На роже слой белил, контактные линзы – глаза щелками, клыки вампирьи, кельтский крест, еще какие-то цацки, не разбираюсь в них. Я обалдел сначала, подумал, может, кто из моих больных? Но нет, не тянет. Умный, все просчитал, до мелочей. Парень молодой, ловкий. С навыками борьбы, на себе почувствовал.

«Час от часу не легче! Что это? Выдумка? Тогда зачем? От жены избавиться решил? Или она ему насолить хочет? Или Шредер зашевелился, учуял опасность, отвлекает от себя? Итак, работы невпроворот. И Катьке обещал сегодня пораньше прийти, погулять с ними!» Представил: радостно визжит дочка, а он таскает ее на руках и подпрыгивает, «как лошадка». Да уж, пораньше теперь не получится.

– Вам в отделение проехать придется. Оформим по всем правилам.

– Конечно, сейчас оденусь.

Филин нетерпеливо заерзал на стуле. «Всегда так, только напланируешь с семьей время провести, сразу полный облом!» В раздражении взял в руки зеленую папку, на стол высыпались фотографии. Дряхлый старичок. Череп обтянут тонкой сухой кожей. Глаза живые, злые, жгучие. Особенно в цвете. Вспомнилась ведьма из детской книжки.

В костюме Лугов выглядел немногим лучше, но жалости не вызывал. Чутье подсказывало: темнит, недоговаривает. Макс взмахнул фотками.

– Кто это?

Видно, в цель попал – Валерий вздрогнул, смутился.

– Дед мой из Казахстана! – вздохнул, притормозил, будто перед трудным подъемом. – Вы постарайтесь понять!

Такое начало совсем не обнадеживало. Понять – это почти простить, а значит, есть за что.

– Как Тошку убили, – Валерий с трудом выговорил это слово, – я все думал, кто? Зачем? Кому малыш мог помешать? Ну, из своих, из близких. В пришлых маньяков не верю, хоть тресни! Долго объяснять. Кто мог так поступить? Дед! Он – словно подросток без совести, без страха. А гонора и дури до черта! Ясно? Тогда утром я рванул в больницу – убедиться. Вы же знаете, туберкулез у него. С подарочком явился! Так вот, о чем это я? Оказалось, его и след давно простыл, только записная книжка осталась. Вот она, кстати!

Макс повертел в руках маленький, пожелтевший от времени блокнотик, на первой странице аккуратно выведены два адреса, две фамилии.

– И какое это имеет отношение?

– Уверен, он нарочно оставил, как послание. В приключения поиграть задумал.

– И вы узнали что-нибудь? – в голосе Филина слышалась явная снисходительность.

– Подождите считать меня дураком! Я проверил оба адреса, поговорил со старухами. Они друг с другом незнакомы. Но их показания сходятся на некоем Льве Надеждине, молодом парне, погибшем шестьдесят лет назад где-то в Средней Азии. Я фотку его раздобыл, комп включу, покажу вам!

Макс нетерпеливо поерзал на стуле. «И этот туда же. Все теперь в сыщики лезут. Версии нелепые строит! Тьфу ты! Завяз я с ним совсем».

– Вот, посмотрите!

Филин пригляделся к наглому парню с оттопыренными ушами на фоне старинного авто. Ничего особенного.

– Теперь самое интересное! Берем программу, состариваем фото, видим, каким бы он был сейчас! – Валерий покраснел, лицо пошло пятнами, синяки будто увеличились в размере, он почти кричал. – Получаем деда! Вот ксерокс его паспорта для сравнения.

Макс вздрогнул, будто его разбудили. Сходство очевидно. Выходит, замочил старикашка кого-то полвека тому назад, живет по чужим документам, в ус не дует. Дело давно закрыли, труп похоронили. Ну, история! До копался-таки, мистер манекен! Если не морочит голову.

– Информацию проверить надо, экспертизу провести!

– Конечно, берите все, только Левкино фото порвано. Это Лада. Достал я ее своими заморочками! – при упоминании о жене Валерий явно встревожился, голос дрогнул. – Теперь другое важно! Ладу найти.

Глава 23 Тщетные усилия

Всю дорогу до отделения Макс переваривал услышанное. Четкий красивый план действий не вырисовывался, так, клочки да обрывки. С раздражением взглянул на Валерия. «Рано успокоился! Думаешь, все выложил, выкинул – и классно, менты разберутся?! Фигушки!»

В кабинете горький, прокуренный воздух, грязная чашка на столе. Ну, какой тут рабочий настрой? В кармане пискнул мобильник, с каждой секундой все громче, все настойчивей, уже вовсю гремит Хабанера, мешает сосредоточиться, в довершение всего дверной скрип, цветущая Васькина рожа.

– Чего трубку не берешь? Опять с женой поцапался?

– Просто прийти пораньше обещал, а не выйдет! И ты про личные планы забудь!

Макс вкратце изложил суть дела, Василий аж присвистнул. Выругался длинно, «с хвостиком», чтоб отпустило.

– Так что Лугова сам оформишь, заодно услышишь все из первых уст. А я к матери пропавшей женщины смотаюсь, взгляну, что к чему. Не верю до конца в похищение. Хотя, с другой стороны, зачем ей огород городить, мужа наказать вздумала? Возможно, конечно, но чтобы так?! Не укладывается. Помню ее, несчастная девка, непутевая, беззащитная.

Макс засуетился, собираясь. Быстрей, нужен результат, а то проблем не оберешься. Похищение человека – дело серьезное.

Серое здание на Бутырском валу: сталинский ампир, сзади мертвые пробки на Савеловской эстакаде, справа бетонный забор железной дороги. Не то промзона, не то элитный район, серединка на половинку. Макс долго искал подъезд под моросящим апрельским дождиком. Злой и промокший, поднялся на седьмой этаж и нос к носу столкнулся с хозяйкой. «Не утерпела, видать, вышла встречать. Зоя Николаевна Прадько, фамилия по первому мужу, развелась с ним еще до рождения дочери. Работает менеджером в турфирме. Но это сухие факты, а первое впечатление отвратное: жеманная эгоистка, пробы ставить негде. Внук погиб. А ей по фигу».

Тетка, видимо, почувствовала его отношение, затряслась вся. Зазвенели крупные бусы в четыре ряда, как погремушки-гирлянды на детской кроватке. Вспомнил Ксюшку, смягчился.

– Куда пройти можно?

– Вот в гостиную, пожалуйста! Вы по какому вопросу? Меня Валерик предупредил, что приедете. А Ладушка где, не знаю! Уже ничего не понимаю! – захлопала красными после бессонной ночи глазами, из-под умелого грима ощерилась старость.

В комнате все вверх дном: всюду платья, шарфики, сумочки, косметика, сесть некуда. Хозяйка засуетилась, сгребла тряпки с дивана, заметалась. На столе две чашки с засохшим на дне вином и мумия яблока. Богемный бардак – и ни следа горя, запах которого Филин чуял за версту, умел замечать рубцы нарушенного уклада. А здесь всегда так!

– Когда вы в последний раз видели дочь?

– Вчера утром… – замялась. – Я не ночевала дома, чтобы Ладушку не беспокоить, она такая нервная в последнее время. Сегодня прихожу, сумки ее нет, вещей самых необходимых тоже. А мобильник лежит на тумбочке. Вот он! – резко встала, споткнулась о длинный подол, чуть не упала.

Макс взял телефон, посмотрел последние номера, только муж и мать, ничего нового.

– Вы, может, объясните мне, наконец, где Лада? Почему Валерка волнуется? И вы ни с того ни с сего приехали! – в голосе капризные нотки с переходом в истерический визг. – Или с ней снова беда, отвечайте!

Что уж тут отвечать? Когда самому все неясно. Описал коротенечко, смягчая, как мог. В глазах матери мгновенно высохли навернувшиеся слезы, сверкнуло хищное любопытство:

– Так она с бандитом уехала?

Макса покоробило от этого крикливого слова с душком бутафории. И одновременно осенило: дура ничего толком не знает о дочери, только на свиданки бегает да хвостом крутит.

– Вы не в курсе, с кем Лада общалась последнее время? Может, друзья, знакомые? – он не рассчитывал на адекватный ответ, просто проверял на всякий случай.

– В том-то и дело, что ни с кем! Людей сторонилась, даже нас с Валеркой, все о Тошке говорила, на кладбище каждый день ездила, на могилке сидела. Зачахла совсем, – лицо матери пошло пятнами. – Ну, виновата я, не смогла толком поддержать. Не умею долго горевать! Малыша не вернешь, а жизнь продолжается. Вы не думайте, что я плохая, просто слабая! – взгляд просящей прощения маленькой девочки.

Макс встряхнулся, стараясь не вдаваться в эмоции. Что толку осуждать?

– Если она вдруг объявится или вспомните что, звоните!

Возвращался Макс долго, пробки восемь баллов и никакого просвета. Опять на работу, а как хотелось бы домой, к семье. «Катерина думает, что от нее бегу. Это не так, совсем не так! Как объяснить?» Насыпал растворимый кофе в кружку, плеснул чуть теплой воды, сахар давно кончился, купить – руки не доходят. Отхлебнул. «Гадость!» Поморщился, закурил. «Итак, что имеем? Сбежала, скорее всего, девка от мамаши подальше. Не любит, видите ли, горя, а кто любит? Разве что психи! Об этих тоже следует подумать, если Лугов, конечно, не врет. Прикольно он про дедушку надумал, красиво даже, только неактуально. На кладбище надо бы кого-нибудь послать, проверить, может, окрутили ее "стервятники" из тех, что над могилами кружатся, на смерти наживаются. Всякие там бабки-колдуньи, сектанты и прочая сволочь».

Вызвал молодого опера Кольку, второй месяц всего работает, еще халтурить не научился, старается. Парень пришел быстро, маленький, юркий, на вид больше шестнадцати лет не дашь, светленький, неприметный. «Хорош для "наружки". Никто не подумает, что мент, пацан – и все». Макс принялся втолковывать оперку, что от него требуется. Тот слушал, кивал, затем спросил:

– Как же с Олесей Никоновой быть? Вы мне поручили наблюдение. Чтобы я доложил, если Шредер появится.

Макс отвернулся скрыть смущение. «Это ж надо так лопухнуться! Совсем из головы вылетело. Да и не придет туда гад, осторожный до жути. Стоп, так, может, он учуял чего? И теперь от себя отвести пытается, чтобы мы другим ракурсом занялись, про него забыли?» Не идея, не версия – просто игра ума, предчувствие смутное, необоснованное.

– И что там надыбал? Неделю наблюдаешь, а не слышно от тебя ничего! – побольше строгости в голосе.

Парень покраснел, смутился:

– Да ведь не появлялся у нее никто! И сама она не такая, чтобы его девкой быть. Тут ошибка, по-моему! Я все хотел сказать, но…

«Этого еще не хватало!»

– Я слушаю!

– Хорошая она, добрая, каких поискать! Помогает всем, просто так, с радостью. То с ребенком посидеть, то бабке-соседке продукты принести. Старухи ее в один голос хвалят.

– Ты спрашивал?!

– Нет, что вы! Случайно услышал, на скамейке у подъезда сидел.

– Засветился, значит, вот и спугнул Шредера! Нельзя на глазах ошиваться, всему тебя учить надо! Так что завтра с утра дуй на кладбище! Сейчас все объясню. Олесей я сам займусь!

Мальчишка ушел обиженный, дверью хлопнул. «Может, зря я так с больной головы на здоровую! Сам прозевал, недоглядел». Макс поморщился, закурил. Дело делать надо. Ничего не хотелось. Кругом тупик и думать не хочется. «Может, правда потолковать с этой Леськой начистоту? Ждать там явно нечего. Попробовать копнуть в сторону Шредера? Неплохо бы, но уже почти восемь. Надо вставать, завтра поздно будет!» За окном сумерки, промозглая сырость. Филин поднялся, кряхтя, как древний старик. «Никуда не годится, совсем форму потерял! Пойду пешком, хоть прогуляюсь!»

Темный двор, единственный фонарь вдалеке, на лужах рыжеватая рябь. В очередной раз порадовался умению ориентироваться на местности. Легко запоминал любую, самую путаную дорогу, никогда не терялся даже в детстве. Вспомнились лес, земляника, солнце, ватага мальчишек, колючие ветки, болото и полный тупик. Он, Макс, тогда вывел всех, как мальчик-с-пальчик из сказки, только без камешков на дороге, а просто так, по наитию.

Настроение стало лучше. Филин нажал кнопку звонка. Дверь открылась быстро, без вопросов. Долговязая марсианочка в джинсах и водолазке, аккуратная, светлые волосы по плечам. Не дал слова сказать – взмахнул удостоверением, шагнул вглубь квартиры, она растерялась, прижалась к стене. «Вот так все вы пятитесь, будто перед захватчиком!»

– Я узнала вас! Там, у метро, дверью… Вы – Макс, простите, Максим Владимирович! Неужто следили за мной?! – в слегка раскосых глазах такое изумление, что просто смешно.

– Не бойтесь, мы вас ни в чем не подозреваем. Расспросить хотели как свидетеля.

– А я ничего такого не видела, иначе сама к вам бы пришла. Разве можно равнодушной быть?

– Сейчас все объясню. Куда пройти можно?

– Ой, простите! Давайте на кухню. Чайку попьем! Пирожки с яблоками?

– Не откажусь, – вспомнил, что не ел с самого утра, желудок заурчал, будто разбуженный зверь.

Пирожки удивительно вкусные, и чай свежий, крепкий, не из дешевых. Удивился искренне: молодые одинокие девушки обычно готовят кое-как, смотреть противно, не то что в рот взять. Надкусил четвертый пирожок и спохватился:

– Здорово у вас получается! Для себя одной печете или есть для кого?

– Если вы про мужа, то нет его, сами наверняка знаете. А для кого испечь, всегда найдется. Вот о соседской Данке кто позаботится? Болтается целый день во дворе, холод, жара, дождь, снег – без разницы. Семь лет девчонке, в школу бы ходить, да устроить некому. Готовить надо, бумажек кучу собирать, мороки выше крыши! Мать-алкашка сбежала, отец работает. Ребенок сам по себе. Так приглашаю ее на пирожки, сидим, болтаем.

– Ну и ну! Вы что же, верующая?

– Почему, если что-нибудь хорошее сделаешь, то сразу верующая?! Разве просто так нельзя? – возмутилась, покраснела, взглянула не свысока, а сверху, из космоса.

Макс ощутил себя серой помойной крысой, знающей толк лишь в мусоре. Будто вылез из липкой консервной банки и нечаянно увидел звезды. Аппетит сразу отшибло, и что сказать, не находил никак. Наверное, усталость накопилась и вылилась в отупение. Молча, оглядывал кухню, словно стены могли указать на изъяны хозяйки, выдать ложь и неискренность. Это дало бы точку опоры. «Ремонтик, видно, был недавно, не всерьез, а так, копеечная косметика, столешница новая, а столы старые, тщательно отмытые. Печка, чайник – дешево и функционально. Все светленькое, в голубых тонах, радостное, простое, опять не за что зацепиться! И главное – ни следа мужского присутствия».

– Может быть, еще чаю?

– Давайте! – дернулся, побледнел, будто уличенный в бессилии. Не глядя, отхлебнул из чашки, обжегся, шепотом чертыхнулся.

Она всплеснула руками, посмотрела сочувственно, без сдавленных смешков. Длинные тонкие пальцы перебирали край скатерти, двигались медленно, как щупальца морской звезды под прозрачной толщей воды. «Ну, пойми ее! Иначе ты зря засветился! И вовсе она не уродина, просто иная, слепленная не совсем по стандарту, вроде необычной игрушки. Чебурашки, например.» От такой ассоциации должно было стать смешно, но почему-то не выходило. Тоскливо, муторно. Скорее переходить к делу. Если чутье не обманывает, убийство ребенка должно тронуть ее, расшевелить. Филин спотыкался о собственный торопливый формализм, понимая, что как обычно – нельзя, нужно достучаться до чувств. А с этим было туго, не умел, другое дело – прижать заведомо виновного, сыграть на страхе. Заговорил, смущаясь, будто школьник на собрании. На ум приходили одни лишь штампы, сухие, вроде старого газетного хлама: безвинный младенец, убитые горем родители, банда подростков. Она слушала серьезно и очень внимательно, не перебивая, а будто обдумывая что-то. Когда Макс кинул в разговор слово «Шредер», на ее лице не отразилось ничего, уловка пропала даром. Вытащил последний козырь: сим-карта на липовое имя, купленная у метро.

– Что в этом такого? Все почти так покупают «симки». Я уж и не помню даже.

– Но с вашей звонил преступник! Шредер! Кличка ничего вам не говорит? – Макс начинал раздражаться.

– Шредер? Впервые слышу. Правда! Если вы так сложно подбираетесь к моему парню, то он – Виктор, без всяких кличек. Я действительно покупала «симку» по его просьбе, ну и что? Не мог он убить младенца! Не мог – и все! – разволновалась, разнервничалась.

– Неужто он ботаник, маменькин сынок?! Вы даже ничего не говорите в его оправдание, никаких фактов, одни эмоции, заметили? – Макс разозлился. – Еще скажите: он хороший, потому что я его люблю!

– И скажу! И он меня любит! Но ничего о себе не говорит, правда. Год молчит, как разведчик. Я даже не знаю, где его искать, сам приходит, потом исчезает на время, – она нервно застучала пальцами по столу, надкусила пирожок, бросила. – Поймите, я спрашивала много раз, переводит разговор или отшучивается. А в последний раз, знаете, что выдал: тебя берегу! Подумала: зачем искать недостатки, ведь можно и найти.

«Да уж, черт возьми, с такой логикой не поспоришь!»

– И чем, по-вашему, он занимается?

Олеся смутилась, покраснела, потом собралась с силами и кинула, будто вызов:

– Наверное, криминал! Но серьезный, организованный, не маньячество, не убийство младенцев!

– Тем не менее годовалый ребенок мертв! И Шредера там видели! В марсианских глазах ужас, затем проблеск надежды:

– Может, Виктор и Шредер – разные люди?

– Маловероятно! – теперь ее догнуть, дожать. – Вспомните все, что с ним связано: имена, фамилии, адреса, кликухи какие-нибудь, наконец. Должна быть какая-то зацепка, он часто бывал у вас.

– Нет же! Ничего! – повторила спокойно, уверенно, как для тупого. Макса вдруг осенило:

– А познакомились вы где? Может, клубы, тусовки?

– Не хожу в такие места! – возмутилась, будто оклеветали. – За городом мы встретились. Я бабушку навещала, она в Соколове круглый год живет, домик у нее зимний, теплый, уютный. Приезжаю, привожу ей продукты два-три раза в месяц, – лицо Леси сделалось мечтательным, взгляд невидящим. – В прошлом феврале это было, четырнадцатого, в День влюбленных. Я возвращалась затемно, дорога скользкая (там совсем не чистят), фонарей почти нет, так что под ноги приходилось смотреть, чтобы не упасть. А тут ватага подростков, в черных куртках с заклепками, злые, наглые, окружили, задираться начали. Испугалась, обмерла: шансов нет ни убежать, ни договориться. Парень шагнул ко мне, глаза водянистые, волчьи, пустые. И тут вышел он и просто взмахнул рукой, будто отгоняя мух, мальчишки покорно отошли в темноту, подчинились хозяину. Я тогда испугалась еще сильней, а он угадал, прочел мои мысли, подал руку и вывел на свет, посадил в электричку. Сила была в нем, спокойная сила, ни в ком я не встречала такой.

«С этим как раз все ясно! Девки клюют на братков, обрыдли им диванные мальчики. Хорошо, хоть какая-то зацепка появилась!»

– Соколово – это здесь, по Щелковской дороге?

– Да! Только не живет он там! Я проверяла. «Ну, это смотря как искать!»

Макс задумался.

Глава 24 В омут с головой

Темно, сыро, мерзко, оранжевый свет фонаря дрожал в грязной луже. Собственный дом впереди, холодный и бесприютный, как никогда. Валерий шагал тяжело, через силу, измученный, выжатый. Но самое главное – грязный после дотошного, бездушного допроса, будто признался во всех грехах, ведомых и неведомых, вольных и невольных. Откуда это? Что-то церковное? Только там исповедь дает облегчение, а здесь рождает тревогу, злую и давящую, замешанную на общем полнейшем бессилии. «Лишь бы Лада вернулась живой! Что можно сделать для этого?» Волнение сдавливало грудь, мешало дышать, застилало все вокруг. Ничего нет, кроме этой внутренней стянутости. Темная фигура окликнула, тихонько дернула за рукав. Какая-то бабка мельтешила на краю восприятия.

– Товарищ, подождите! Постойте!

«Кто кому сейчас товарищ? Неуместный намек на невозможность братства».

Остановился, присмотрелся устало и нехотя, будто через силу. Старуха, но не ведьма из тех, что крутятся в его жизни последние дни. Открытое, умное, приятное лицо. Бабушка, которая нужна была в детстве, но так и не появилась.

Она решительно преградила ему дорогу, пристально всмотрелась в лицо.

– Вы Лугов Валерий Юрьевич?

– Да, а что? – разве можно сегодня чему-то удивляться.

– Смирнова Валентина Павловна! – четко и слегка церемонно представилась старушка. – Нужно с вами поговорить! Очень! Жизненно важно! – во взгляде страх и мольба.

«Последнее время все жизненно, вернее, смертельно важно! Слишком всерьез».

– Поднимемся ко мне. Там и расскажете!

Когда это он приглашал к себе незнакомых? Ну да теперь все равно…

Старушка застенчиво жалась в прихожей, мяла в руках пальто, пока Валерий не догадался показать, где повесить. Босиком, на носочках, прошла в кухню, сочувственно оглядела руины былого уюта и начала аккуратно составлять в мойку грязную посуду, вытирать стол. Валерий думал было остановить ее, но молча опустился на стул. Ему нравилась эта забота, от нее становилось светло и радостно, и даже тревога уползала в тень. Бабушка с извиняющейся улыбкой заварила чай и налила ему полную кружку.

«Угощают, как гостя! Ну и пусть!»

Она села рядом, кивнула на фингал под глазом, покачала головой:

– До чего люди дошли, совсем озверели!

«Это точно! Хорошо, хоть не спрашивает, кто, когда, зачем».

– Мазь есть хорошая, как раз на этот случай. Для внука берегу… берегла, – голос дрогнул, она часто заморгала. – Из-за него я и пришла. Знаю, горе у вас! Сын – это ужасно. Мой Игорек тоже на грани или уже за ней… Он все для меня, поймите! Внуков любят больше детей!

Валерий вспомнил деда, поморщился.

– Сейчас все объясню. Только не перебивайте, я и так последнее время путаюсь, теряю мысль. Вас обворовали тогда, ну, понимаете… Компания подростков. Стыдно говорить, среди них был Игорек. Да, виноваты все. И я, старая, но не в этом дело! Задержать его хотели, еще тогда, по горячим следам, а он сбежал глупо, по-мальчишески, прямо из-под носа у Максима Диковского, обозлил их страшно, но это я сбиваюсь… Главное, исчез он, с тех пор ни слуху ни духу. Я измучилась, всех знакомых, одноклассников, родственников обошла. В полиции выпроваживают с усмешками на рожах. Мол, тоже мне мисс Марпл выискалась, нечего профессионалам мешать, под ногами путаться. А они и не чешутся, Игорек для них ноль, ради него и пальцем не пошевелят. Они на Шредера замахнулись, вот кто фигура!

– Что за Шредер?

– Тварь! Бандит! Из-за него ночами не сплю! – голос охрип, лицо пошло пятнами. Она отхлебнула горький остывший чай и, глядя Валерию в глаза, прошептала:

– Это он вашего сына… Ничего для него святого нет. Ребят охмуряет, набирает… для чего, не спрашивайте! Даже подумать страшно! Один мальчишка проболтался вчера, с неформалами негодяй работает, с готами, неофашистами… Слова мерзкие, язык не поворачивается…

– С готами, говорите… – Валерий задумался.

«Вот кто легко мог закосить под одного из них… Неужто Шредер?! Но я зачем ему сдался?!» Вдруг как ударило. «Она уверена, что этот тип убил Тошку, значит, и менты так думают. Он – ни сном, ни духом, вот и бесится, что подставили. Кто? Да я, конечно! Да уж, полный абзац! Но хоть ясность!»

– А от меня вы что хотите?

– Не поняли?! Игорек у него, у подлеца этого! Я адресок выискала, где он бывает. Вы поможете мне спасти внука, а я вам – найти Шредера!

«Маразм крепчает с каждым часом!»

– Почему я? Я психиатр, а не сыщик!

– Мне не к кому больше обратиться! В полиции меня и слушать не хотят. Да и вам не подсобят. Договорятся с мерзавцем – и все! Как сейчас говорят, бабло побеждает зло!

«Со злом самому бороться». Жутко, муторно. Нутром чувствовал, Лада у него, как и пацаненок придурочный. Если живы, конечно. Вот она, развязка. Кинуться в омут с головой. Если умирать, то как надо, по-мужски. Разум сопротивлялся: «Не лезь на рожон, может, врет она, заманивает. Пусть менты разбираются».

– Не верите мне?! Я паспорт покажу! – вскочила с криком. – Как вы не понимаете: мы с вами по одну сторону баррикад, а вокруг война! – села, обессилев, уставилась на дно кружки.

Раньше он бы решил – истерика, а сейчас подумал: «Права, во всем права!» Осторожность обрыдла до тошноты, до оскомины, как и спокойная, сонная жизнь. Нет ей больше места – и точка. Он поможет этой совершенно незнакомой бабке, попробует найти оболтуса-внука. Дети должны жить, пусть даже такие: неправильные, непутевые.

– Где и как вы думаете искать?

– В Соколове Здесь недалеко по Щелковскому шоссе. Там дом, база. Я схему нашла в его бумажках, сыщики просмотрели, а я заметила.

С победным видом развернула обрывок мятого тетрадного листка. Небрежные каракули, жирное пятно в центре, запах чипсов противно ударил в нос. Первая мысль: «Фигня, пустышка! Чокнутая бабка выдумала чушь, а ты поверил!»

Разочарование невозможно скрыть. Она кинулась в бой за утраченные позиции:

– Да постойте вы! (Будто он хоть слово сказал.) Я знаю, это – Соколове Слишком уж часто Игорек шептал по телефону это слово, думая, что никого рядом нет. Но разве можно всерьез укрыться в нашей квартирке?! Бедный ребенок! Должна же я о нем хоть что-то знать! А спрашивать бесполезно, только обозлится. Вот и приходилось подслушивать, а что делать? Деревеньку эту часто упоминали, я все гадала, что там такое, – старуха задумалась, устремив напряженный взгляд в бесконечность, будто рядом стоял внучок и что-то хотел ей сказать. – Это не пустые каракули. Рисунок совпадает с картой района и указывает на дом на отшибе рядом с лесом. Вот здесь!

«Да уж! Пойди туда, не знаю куда! Найдешь кучу проблем на свою задницу! Плюнуть и отказаться?» Валерий по жизни никогда и никуда так не срывался. А тут еще к черту в пасть. Но сидеть без дела тошно. Не для подобных поездок, конечно, отпуск брал, отдохнуть хотел с Ладой, с Тошкой, но это было слишком давно…

– Как вы себе все представляете? Даже если найдем место, дальше что? Постучим и – «здравствуйте, я ваша тетя»?

– Что вы, что вы! Я все продумала. Понаблюдаем, сфотографируем, кто входит, выходит. И с готовыми фактами в полицию или еще лучше – к журналистам. Пусть попробуют не считаться!

– Звучит наивно! И не рассчитывайте внука там найти! Но на разведку съездить можно.

– Так вы согласны?! – вскочила с воодушевлением, схватила его за руку. – Поехали! Ах, да, простите, совсем забыла, что сейчас ночь. Ведь вас сегодня кто-то… Неужто Шредер?

– Об этом потом! – глаза слипались, только бы нырнуть в сон, забыться.

– Значит, завтра с утра?

– Располагайтесь здесь. Ночью ходить опасно! – проводил в маленькую комнату, где, казалось, до сих пор витал запах деда. Из мебели только стул и диван. Эхо гулкое, злое.

Скорей бы добраться до кровати, слишком длинный выдался день. Вяло шевельнулась мысль: «Забыл выдать гостье белье!» У матери с этим строго было: чистота, порядок, ни один микроб не проскочит. Детство, идеально белые простыни. Заходит дед, ложится на них прямо в сапогах, катятся комочки грязи. Валерий хочет возмутиться, крикнуть, позвать мать. Старик смеется, закуривает и смотрит пугающе серьезно: «Мне уже можно все!» Ухмыляется, демонстрируя желтые гнилые клыки, тушит сигарету о полированную спинку кровати: «Иди ко мне, внучок, я тебя поцелую!» Противиться нет сил, медленно бредет через комнату, бежевые сандалики с пряжками цепляются за ковер. «Ну, малыш, ближе! Ближе!» Зловонное дыхание бьет в нос, тянутся костлявые руки. «Разве ты не знаешь, что внуков любят больше детей? Или тебе жалко этой драной тряпки?! Так забери ее!» В бешенстве срывает простыню, накидывает Валерику на голову. Полотно обвивается вокруг тела, как живое, ни вздохнуть, ни шелохнуться. Валерий дернулся изо всех сил, проснулся и сел, тяжело дыша. Казалось, прошло всего несколько минут. Нет, уже без пятнадцати пять. Кто-то по-крысиному скребется на кухне, испуганно дернулся и замер, вспомнив все. «Бабка. Шредер. Лада. Боже, что с ней?!» Умылся холодной водой, стараясь лишний раз не смотреть в зеркало. Старушка хлопотала у плиты, увидев его, произнесла со смущенной улыбкой:

– Простите, что расхозяйничалась!

– А продукты откуда?

– Из холодильника.

– А я и не замечал!

Яичница с колбасой и сыром никогда не была такой вкусной. Валерий медленно отламывал по кусочку, сожалея о данном слове. Затея с поездкой выглядела полным бредом, но отступать он не любил. «Что ж, смотаемся быстренько, посмотрим – и назад».

Почти свободное шоссе выступало из предрассветной мглы. «Тойота» неслась легко и плавно. Раньше это был бы кайф, сейчас же пугающее падение в неизвестность. Поворот направо. Свора мерзких предчувствий встрепенулась при въезде в тихий, неприметный поселок. «Где оставить машину, чтобы поменьше привлекать внимание?» Приткнулся у станции. Дальше пешком.

В сумке камера и бинокль, взгляд рыщет по сторонам. Улочки узкие, грязные, по бокам домики, сто лет в обед. Может, заблудились, по идее, к коттеджам надо. Нет, вроде все правильно, если, конечно, доверять тому бумажному огрызку. В самом конце у леса – четырехметровый кирпичный забор, глазки видеокамер. Оно! Невольно переглянулись, замедлили шаг. Спрятаться негде, дальше лес, убогий и редкий. Делать нечего, свернули на скользкую тропку, оглядываясь, будто потеряли чего. Мятые банки, бутылки выглядывали из прошлогодней травы. Два сросшихся дуба как иллюзия укрытия. За ними засиженное алкашами, заплеванное бревнышко. Валентина Павловна аккуратно постелила пакет, опустилась, тяжело дыша. В руках маленький театральный бинокль, бежевый, с золотыми ободками. Валерий захотел крикнуть: «Уберите сейчас же! Засекут ведь!» Вместо этого произнес:

– Поосторожней, пожалуйста! Не высовывайтесь так. И еще… Нам лучше разделиться. Если что заметите, звоните. Давайте я вам наберу, чтобы номер остался.

Бабка засуетилась, мобильник плюхнулся прямо в грязь, она заохала, стала вытирать его влажными салфетками.

«Ну и картинка, умора прямо! Интересно, видно им оттуда или нет? Вроде метров сто – сто пятьдесят, а техника у них наверняка будь здоров! Но таких клоунов здесь явно не ждут!»

Валерий хотел еще предостеречь бабку, но понял, что она не слушает, и стал медленно углубляться в лес. Забраться подальше и попробовать обойти. Пошел правее, не выпуская из вида кирпичной стены. Задняя сторона, маленькая калитка, рядом речка. Пологий берег зарос деревьями. «То, что надо! Может, они не попрут через главный вход. Здесь я их и засеку!»

Спустился почти к самой воде, ботинки тонули в жидкой грязи. Видно отсюда неплохо, расположиться бы. Лучше всего лечь и вжаться в землю. Вспомнил, как вчера полз по лужам, поморщился. Только не это! Почему-то жалко испачкать джинсы. Глупо, нелогично, но через себя не прыгнешь. Скользя и цепляясь руками за пучки травы, стал пробираться к пологому стволу дерева. Кое-как расположился, присел, вынул фотоаппарат. Усмехнулся над собой: «Папарацци на охоте!» Облокотился, расслабился и услышал заливистое, весеннее пение птиц. Такое неуместное в зловещем, сыром сумраке. Летом здесь хорошо, совсем по-другому. Трава по пояс, теплое солнце. Он почти ощутил запах полевых цветов. И вдруг ворвался сдавленный крик:

– Игорек! Мальчик мой! Помогите! – сдавленное мычание.

Валерий встряхнулся, не сразу возвращаясь в реальность. «Лучше бы показалось!» Но нет, все так и есть: открытая калитка, темные фигуры. Бабка трепыхалась в руках рослого качка и обмякла, как в фильме. Двое других что-то цедили сквозь зубы и держали мелкого парня со связанными руками и надвинутым на лицо капюшоном. «Нашла, значит! Блин, все пропало!» Разум пищал: «Действуй! Твоя очередь!» Сердце не верило. Пальцы судорожно щелкали камерой, будто творя подтверждение. «Это уже не поможет! Отсюда не выйти живым!» Швырнул фотоаппарат в кусты. «Может, найдет кто пришлый, в полицию передаст. Надежда на случайность, смешно!» Выругался свистящим шепотом. «Конец!» Вся жизнь перед глазами, дед ухмыляется: «Теперь знаешь, что к чему!» Странное чувство, что все-таки пожил в свои тридцать лет. И сила. Действовать, вмешаться! Спасти мальчишку и бабку! Иначе все зря! Как? Не кидаться же напролом! Старуха уже попробовала. Мысли путаются, ничего не приходит на ум, кроме самой убогой идеи: звонить Диковскому, благо номер есть. Телефон грязный, как галоша, онемевшие пальцы не попадают по кнопкам. Вот наконец-то соединение… и полный облом: «Абонент недоступен!»

Мальчишка резко отскочил в сторону и кинулся вперед прямо на Валерия. Прыгал со связанными за спиной руками по скользкой грязи. Только бы не упал! Секунда, вторая. Очухался самый старший бугай. Матерная тирада, будто выстрел в спину. Мальчишка вздрогнул, потерял равновесие, ботинки заскользили по расклякшему склону. Животный ужас в глазах, совсем близко. Валерий успел прочитать и ринулся вверх и вправо. Отвлечь на себя! Как на войне. Скорее вперед, не разбирая дороги. Метнул взгляд на очумевших быков, притормозил, будто поддразнивая, возбуждая охотничий азарт. Мысли быстрее ног. «Не зря здесь оказался. Спасти мальчишку! Это его шанс, его последний шанс! У парня должно быть право на ошибку, иначе нельзя!»

Схватился ладонью за шершавый березовый ствол. Оглянулся. Так и есть, клюнули! Двое бегут сюда. Лысый и кудрявый. Что ж, поиграем! Главное – время! А там, как бог даст! Но даром не дамся!

Возбуждение проходило, возвращалась четкость мысли. Завернул за угол, осмотрелся, пытаясь сориентироваться. Они, конечно, сильнее! Но я умнее и должен это доказать! За спиной стена, холодный кирпич. Глянул вверх, вроде не такая и высокая, как казалось, метра два с чем-нибудь. Подпрыгнул, уцепился за край. Перемахнул раньше, чем успел осознать, что творит. Убогая деревянная халупа резанула глаз, словно мираж, глюк. Сейчас выскочат еще бойцы – и кранты! Замер, вслушался в тишину, до гула в ушах, до головокружения. Ничего! Стал осторожно обходить дом. Ворота, что выходят на улицу, два черных джипа злобно уставились потухшими фарами. Куча старого хлама. Сзади лязг железа, скрип калитки, десятиэтажный мат.

– Давай этих в подвал! Тот козел тоже здесь!

– С чего ты взял?!

– Не сквозь землю же провалился! Больше негде! Обойди пока дом, а мы с этими разберемся.

Валерий дернулся, напрягся. Струйка пота по спине, леденящий страх. Всего мгновенье. Ярость, как волна: «Шалишь! Не дамся даром!»

Лысый вынырнул из-за угла и тотчас получил по морде, зашатался. Наглый, идет, будто на прогулку. Врезал еще раз для верности. Бык тяжело рухнул на землю. Свирепая радость. Еще повоюем! Вооружиться. Кинулся к куче металлолома. Дернул на себя длинную ржавую железяку. Надо же, кочерга! Как на вернисаже. Додумать не успел. Лысый зашевелился, попробовал встать. Ударить еще раз рука не поднимается. Лежачего не бьют. Перехватил кочергу. Мужик, тяжело цепляясь за стену, поднялся на колени, фингал под глазом, осоловевший взгляд. Валерий попятился назад, голова отказывалась соображать. Секунды затягивались. «Загнал себя в западню и бабке с внуком не помог! Проиграл. Продул по всем направлениям!» Эмоции не просыпались, все без разницы, будто кончился бензин. Спиной уперся в забор, холод до костей. «Попробовать еще раз? Порыпаться. Перемахнуть – и туда? Рвануть к станции, позвать ментов. Нет, слишком много!» Поднял голову вверх, прикидывая, где лучше зацепиться. Радостный солнечный луч слепил до слез, мешал сосредоточиться. Две тени метнулись с боков… удар, вспышка и облегчение.

Глава 25 Удача Филина

Макс метался в кровати, как лихорадящий больной. Все чудилось, что упустил самое важное. Просыпался, явных огрехов не находил и снова проваливался в тревожную дрему. Вскочил с первыми серыми лучами рассвета, сел, нашаривая взглядом часы, будто опаздывал. Нет! Всего шесть утра. Времени уйма! Мысль о теплой постели пугала: только приляг – и все проспишь! Катерина нежно улыбалась во сне, лицо юное, милое, как в начале знакомства. Заботы и хлопоты еще спят, она свободна. Наклонился, чтобы поцеловать теплую, бархатистую щеку, вдохнул любимый запах, который почти забыл, и отстранился. «Еще разбужу, заругается!»

Быстро оделся, пошел на кухню. Тихонько открыл холодильник, задумавшись, чуть не уронил кастрюлю. «Что же сейчас не так? Данных много, но и противоречий до хрена!» Задумчиво принялся за плохо подогретый борщ, подспудно готовясь к трудному, долгому дню.

На работе еще никого, тихо и темно. Странное чувство, будто пришел сюда по ошибке. Макс включил комп, занялся материалами по Соколову. Непримечательный поселочек по Щелковскому шоссе, в семнадцати километрах от Москвы. Набрал адрес Лесиной бабушки, взглянул на карту. Рядом большой зеленый кусок: лес, речка. Благодать, дачное место! Вот и надо искать поблизости. Зимой почти никто не живет, и домов всего ничего. Чем не годится для логова? Отметил наиболее вероятные места, пробил по базам. В наиболее интересных случаях обзванивал хозяев, назвавшись работником местной электросети. Странновато, конечно, для коммунальщиков суетиться в такую рань. Но чего только в жизни не бывает… Дело вроде движется, а результат по нулям!

Откинулся на стуле, потянулся, закурил. Глянул на экран, будто со стороны. Вот тот крайний домик у леса, пробить – и все. Пить чай.

Так, так! Зарегистрировано на имя Грудкина И. И. 1934 года рождения, инвалида второй группы. «Небось, старичок – божий одуванчик и не ездит туда вовсе. Все равно позвонить, для очистки совести!»

Набрал номер. После двенадцатого гудка в трубке заскрипел старческий голос:

– Алле! Кто звонит? Громче говорите! Не слышу! Чего, чего? Какой Соколовский, не знаю такого!

Макс заорал в трубку что было сил. В дверях нарисовалась изумленная Васькина физиономия. Замахал на него руками, чтобы ради бога не мешал. От резких движений телефон грохнулся на пол, раздался противный хруст. У Филина сжалось сердце: «Вот сейчас пропадет связь, потом фиг дозвонишься!» В отчаянии гаркнул:

– Алло! Илья Иванович!

– Не надо орать! Теперь хорошо слышно. И говорите помедленнее, а то голова разболелась. Дача в Соколове? Так я там сто лет не был! Сдаем мы ее. Кому? А шут их знает! Дарья договаривалась, года три-четыре назад… Она уж покойница. Деньги по почте присылают исправно. А вы, простите, кто?

Макс вскочил в возбуждении, нечаянно наступил на валяющийся аппарат, ворчливый голос исчез. Послышался Васькин смешок:

– Хорош портить имущество! Макс беззлобно ругнулся.

– Я нашел его, нашел!

– Кого?

– Логово Шредера! Носом чую, там он, гад! Больше негде. Но проверить надо. Собирайся, будем объект смотреть!

– Что за спешка?! А начальству сказать? А ордер на обыск? Доказательства твои где?

– Поедем, будут! Васька передразнил:

– Будут! По самое не балуйся!

– А если там девка похищенная? Счет же на минуты идет, шевелиться надо!

– Вот ломанемся, как раз тогда ее и порешит, чтобы свидетелей не осталось!

В этом, конечно, была своя сермяга, но отступать сейчас?! Да ни за что!

Макс будто с цепи сорвался. К черту бумажную волокиту! Где-то внутри зрели сила и правота. Не трусить хотя бы раз, поработать на совесть! Не выйдет – уйду! Не судьба, значит!

Развернулся.

– Поехали! – было в голосе что-то.

Товарищ замолчал, подчинился.

Василий вел машину издевательски медленно, будто оставлял возможность одуматься и развернуться. Макс внутренне рвался вперед, словно опаздывал.

Он сам не мог объяснить, откуда взялось это чувство. Едут всего проверить догадку, не больше. И все-таки, все-таки… Цеплялся взглядом за проезжающие авто, будто искал подсказку. Свернули на Соколово, стало тихо, словно уменьшили звук. Выпендрежистые коттеджи торчали среди пыльных, ветхих хибар. Станция. «Бабки торгуют всякой фигней. Неужто кто-то берет банки с сомнительными овощами или квашеную капусту? Кому это сейчас нужно? Так и мерзнут без толку весь день!» Филин раздражался все сильнее, когда цепануло что-то, сразу не понял, что именно.

– Ну-ка, притормози! Осмотреться бы.

Васька нехотя включил поворотник, сбавил скорость.

– Глянь-ка! Черная «тойота». «Королла». И номер луговский. 744! Как первые цифры Катькиного мобильного. Точно помню. Здесь он! Здесь! Машинку у станции бросил, чтобы внимания не привлекать. А сам знаешь, куда почапал? Туда же, куда и мы. Зря ты кривился. Поехали! – Филин был радостно возбужден, Василий нехотя соглашался.

– Вот здесь, на обочине, притормози. Ничего себе пенсионерская дачка! Крепость! Только бойниц не хватает. Хорошо, «нива» у нас неприметная, как у местных грибников.

– Сказанул! Какие грибы в апреле?

– Тем не менее пойдем проверим. Вдруг с осени завалялись, – Макс улыбнулся своей шутке. – Не ломиться же сразу в эту малину! Осмотреться надо, что к чему.

Бодро распахнул дверцу, летние ботинки заскользили по мокрой земле, он замахал руками, пачкая куртку о бока машины. Василий подавил смешок:

– Корзинку для грибов брать?

Макс ругнулся беззлобно и, осторожно ступая, направился в лес. Банки, бутылки, обертки, пакеты, окурки. Обычный мусор. И откуда его столько берется!

Бревно, впитавшийся запах пива, ошметки, огрызки. На небольшом расстоянии – болоньевая сумка в синий цветочек. Видно, стелили, чтобы не запачкаться, а потом ветер унес. Василий взял в руки, повертел:

– Старухи любят такие, чтобы как в молодости.

– И никогда не бросают. Смотри! Шляпка, черная, фетровая, с пластмассовыми бусинками. Как у бабки Смирновой.

– Мы еще прозвали ее «Шапокляк», всюду вечно нос совала. Влезла-таки вперед нас, добилась своего!

– Где-то поблизости должна быть. Вещи явно недавно лежат. Глянь, калитка! Тропинка к речке ведет, – Макс оживился, указывая носком башмака на истоптанную прошлогоднюю траву. – Здесь ходили совсем недавно.

– И не просто гуляли, драка была! И тащили что-то тяжелое по грязи прямо к дому. И следов сколько в разные стороны разбегается…

Прошли по дорожке к берегу.

– Здесь кто-то долго топтался. Сумка спортивная, бинокль, барахло… Что там в камышах валяется?

Макс ринулся, не жалея ботинок.

– Камера, – просмотрел последние снимки и передал Васе. – Теперь можно вызывать группу!

Крепость пала на удивление быстро, как бумажный гигант. Никакое не логово, так, времянка, перевалочный пункт, не более. Заставленный машинами дворик, кучка хлама в углу, бревенчатый одноэтажный домик, гнилой и ветхий. Макс попробовал прикинуть, сколько ему лет. Почерневшие бревна, никаких красивостей и удобств, тридцатые годы. Дачка под стать инвалиду-хозяину. «Ха-ха! Сколько у Шредера таких точек?»

Вывели троих парней в наручниках. Накачанные, высокие, морды тупые, как на подбор. Деревянные солдаты из сказки. Неотличимые друг от друга бойцы. «Кто же из них за главного? Спрошу этого, с фингалом под глазом, злость из него так и прет. Наверняка проболтается. Допросить, пока не очухались». Макс уже сделал шаг вперед, но на крылечке вырос Васька:

– Смотри, кого мы нашли!

Старые половицы не просто скрипели: выли, будто привидения. В маленькой комнате те же коричневые, деревянные стены, над диваном – полуистлевший бархатный коврик с оленем. Темно, даже электричество не помогало. Пленники. Бледная, как покойник, старуха Смирнова всхлипывала и прижимала мальчишку до судорог в руке, до синевы в пальцах. Мелкий, щуплый, словно третьеклассник. «И этот сучонок ловко меня провел! Ну и ну! Морду не поднимает, стесняется, типа! Ага, так я и поверил! Теперь не уйдешь!»

– А это кто? – спросил и осекся, что-то сжалось внутри. – Неужто Лугов?! Здорово же его!

Молодой парень из группы захвата влез, будто отчитываясь:

– Он без сознания. Скорую уже вызвали.

– Тащи сюда этих уродов! Разбираться будем при свидетелях! Мальчишка замешкался в дверях, пнул ногой белую пластиковую канистру.

– В руках была у лохматого.

– Бензин?

Хотя зачем спрашивать, и так ясно. Представил, как полыхнула бы хибара, поежился.

Три бугая, корча равнодушные рожи, облокотились на бревенчатую стену и уставились в окно, будто никогда не видели кучи ржавого хлама. Макс попытался сесть за стол и провалился в древнее скрипучее кресло, взвилась тучка пыли, задержанные ухмыльнулись. Филин рассвирепел, вскочил, окрысился:

– Отвечать будем или балаган разводить? Молчите?! Попытка убийства и нанесение тяжких телесных уже имеется, свидетели налицо. Вы взяты с поличным! Так? Так! А Шредер за вас глотку рвать не станет, не дурак! У него таких пруд пруди. Кто из вас главный?

– Ну, я! – мотнул головой толстомордый с бритым затылком, маленькие глазки свирепо блеснули.

– Имя? Фамилия?

– Ломов Евгений.

– Рассказывай, что как было. Это Шредер вам поручил?

– Не знаю, что за подстава. Только чужое брать на себя не буду! С этим шибздиком разобраться Шредер велел. А что с ним делать? Не отпускать же! Сам сюда приперся. Слышь, от вас прятался! – громко расхохотался, как над анекдотом. – Нашел, где! Весь гемор из-за него! Достал, сил нет! – злобно рванулся вперед, будто хотел прихлопнуть Децила, удержали.

– Вывели на бережок побеседовать на воздухе! – хихикнул лохматый. – А тут бабка! Полный абзац! Как сучонок с ней связался, ума не приложу! К компу никак пробрался. Зараза!

Мальчишка самодовольно заулыбался, будто орден получил.

– Не отвлекайтесь! Дальше что?

– Вышли, значит, а тут бабка, как смайлик на экране. Опупели маленько. А она охи, ахи, дурь всякая! На что рассчитывала, непонятно. В общем, решили и ее заодно. Рыбок кормить. Покуда со старухой возились, гаденыш дернул от нас, хоть лапы связаны, шустрый, сука! Пока спохватились, уже в лесок умотал. Тут еще этот тип выскочил, – кивнул на Лугова. – Кто такой? Откуда? Все карты спутал! Не сразу сообразили, за кем бежать. Разделились, блин, мы с Пуделем за Децилом, Топор за новеньким. Намаялись! – матюгнулся в пару этажей.

Бабушка возмутилась:

– Что вы себе позволяете! При ребенке!

Макс не сразу врубился, о ком речь, оглянулся недоуменно, наткнулся на наглую рожу мальчишки и тоже выругался, только про себя. Перевел взгляд на лысого бугая с синяком под глазом.

– Топор, значит?

– Угу.

– Гражданина Лугова вы избили?

– Да, я… Да он… Стервец сам нарывался! Если бы не он!

– Если бы не он, вы бы спокойно убили двоих, так? Топор только сплюнул на пол.

– А поджечь дом вместе с людьми чья идея?

Задержанные упрямо молчали. Макс прошелся взад-вперед по скрипучим половицам.

– Что ж… Увести! И этого тоже!

Старушка вцепилась было во внука, но отпустила, вздохнув. Подумаешь, какая-то тюрьма! В сравнении с могилой.

Валерий пошевелился на скрипучем диване, приоткрыл глаза: свет резанул до слез. Неужто умер и это обещанный тоннель? Присмотрелся: черные тени в масках, как черти. Тошнотворный запах бензина. Неужели ад? С усилием приподнялся. Голова раскалывается, будто снова ударили сзади. Вспомнил: бандиты, дом на отшибе. Лучше не думать об этом. В глазах темно. Сквозь туман проступает незнакомая, нищая комнатка, какой-то человек мельтешит перед столом, говорит, дымит сигаретой. Следователь Диковский! Шум в ушах мешает расслышать его слова. Кажется, уводят задержанных.

Макс обернулся, встретились взглядами, молча, улыбнулись, будто старые друзья. Или соперники, кто там разберет.

– Как ты? Получше? Скорая сейчас приедет, – Филин хотел еще сказать: «Молодец! Мальчишку спас, бабку! Мы бы не успели». Язык не повернулся, все-таки он представитель власти и операцию провернул успешно. Бандиты задержаны, заложники спасены, и при чем здесь какие-то «если».

– Зачем в больницу? А Лада? – с трудом выдавил из себя Валерий.

Макс поморщился, отвернулся. Зачем об этом? Победа должна быть полной. Все удовольствие испортил. Филин пнул с досадой старое кресло ногой, оно неожиданно развалилось, испустив облачко пыли. Макс выругался, шагнул к двери и налетел на фельдшера в синем комбинезоне.

– Вот ваш пациент! – ткнул рукой в сторону дивана и заспешил на воздух.

«И все-таки это победа!» Проходя мимо Васьки, автоматически выпрямился, расправил плечи. «И вовсе он не выше меня! Мы почти одинаковые». Не спеша закурил, взглянул на раскуроченный притон равнодушно, будто со стороны. Жалкая хибара, за километр отдает заброшенностью. «Стены о-го-го! А внутри пшик! Пустышка!» С остервенением раздавил сигарету о гладкий, дорогой кирпич забора. «Никогда он здесь не появится! У него таких нор завались. Трясти надо козлов! Особенно Децила. Этот скорей расколется. Незачем за дружков держаться. Предали, списали, вот на это и нажимать!» Макс отошел в сторонку, пропуская машину скорой. Все равно забрызгала грязью, как всегда. Но сейчас даже Васька не улыбнулся.

– Поехали!

Глава 26 Разгадка

Кабинет чужой, будто после отпуска. Макс резко закрыл окно, зазвенели стекла. Сел на край стола, отдышался. «Сколько успели провернуть, а времени всего без двадцати три. Даже начальству доложил, как положено. Правда, там лишь и. о.! А то глянул бы в глаза главному! Что, съели? Годится еще Филин!» Макс гордо расправил плечи, выпрямился, при этом чуть не уронил настольную лампу. Вынул из кармана батончик «Сникерс», откусил. Сейчас подкреплюсь и за Децила возьмусь, пока драйв есть. Чую, не отвертится сучонок! Дозрел!

Позвонил, чтобы привели задержанного Смирнова. Мальчишка жалкий, бледный, какой-то скукоженный, модняцкая прическа повисла грязными патлами. Покрасневшие глазки тревожно ловят взгляд. «Что ж, славненько, но обработать чуток не помешает». Будущее расписал, черной краски не пожалел, вскользь прибавил, что остальные все на него валят, вплоть до убийства. Мол, несовершеннолетний, отбрыкается. Децил так и вскинулся, обида пришпорила, и замочить хотели, и кинули. Ругнулся себе под нос, откашлялся, голосок хриплый:

– Спрашивайте!

– Шустрый какой! Давай все по порядку, с тридцать первого марта начиная. Учти! Вранья не терплю!

Мальчишка очень старался, видно, соскочить решил, наигрался по самое некуда. Память хорошая, говорит толково, не то что Хомяк. Всю тусовку расписал, прямо картина маслом! Важно другое: Шредер его выделял, даже номер для связи был, жаль, ничего нового.

– Вспоминай лучше, мозги напряги! Игорь задумался, потом затараторил:

– Был там дед, древний, прям динозавр, из той самой квартиры вышел… дверь, точно помню, не запер, прикрыл только – и к лифту. Я вдумываться не стал, может, там был кто, закрыть за ним собирался. Так ведь часто бывает, правда? – посмотрел в лицо Максу, ища поддержки.

– Всяко бывает! А когда хозяин выходил, вы сразу решили, что там никого. Почему?

– Тот дядька выскочил, как ошпаренный, и к лестнице рванул, не до ключей ему было. Я такие вещи сразу просекаю! Потом они с женой вдвоем живут, а она в парк умотала, точно.

– Как так вдвоем?!

– Ах, да, мелкий еще был, ребенок то есть! Но если честно, я на него внимания не обращал. На кой он мне сдался?!

– А старика хорошо запомнил? Узнать, описать сможешь? Или это туфта все, чтоб дружков выгородить?

– Ей-богу, был дед! Такого не забудешь. Древний, сухонький, а глаза горят. Прям мумия ожившая! Стариков вообще мало, это бабок полно. А тут еще загадочный! Родственник ихний, летом приезжал, на пару месяцев, потом свалил. И вдруг появился за неделю до этого… Во дворе все торчал, пуховик толстый китайский нацепил и сидит. Дождь, ветер, снег, все хоть бы хны!

– Что, и в квартиру не заходил?

– То-то и оно! Посидит, посмотрит и уходит в соседние дворы, будто живет там. Все, думаю, маразм крепчал!

«Кругом маразм! Показать бы фотки, что у Лугова взял, чем черт не шутит! Куда их сунул? Хоть тресни, не помню, давно было. Стоп! Еще суток не прошло, а кажется…»

Разворошил бумаги на столе, выругался. «Ни хрена! Хлам один! Достало все! Еще ублюдок этот пялится!» Вскочил, рассвирепев, задел локтем вазочку, брызнули по полу розовые осколки. «И откуда взялась, мать ее… На полке стояла? Не замечал, хоть убей! Что здесь еще?» Порылся, опять выругался вслух, не стесняясь задержанного. «Бумаги те самые, луговские! Это ж надо было так засунуть!» Присмотрелся повнимательнее: увеличенная фотка из паспорта да еще ксерокс, в общем, качество не ахти! Кинул на стол перед мальчишкой.

– На, взгляни! Не узнаешь?

Парень для пущей серьезности наморщил нос, выдержал паузу пару секунд и выпалил:

– Точняк! Тот самый дед! Клюв, глазки – не перепутаешь. Хоть в жизни пострашней будет.

– Ты мне только не заливай! Слишком уж за старика уцепился, а про Шредера ни гу-гу! Странновато, не находишь? Так что пойди, посиди, подумай, авось вспомнишь чего. И обиженного из себя не строй! Мы тут не в игрушки играем.

Когда Децила увели, заметил, руки дрожат. Закурил, чтобы успокоиться. «Ну и сучонок! Шустрый, соображает! А что если правду сказал? Проверять нужно, проверять и не раз!» Швырнул сигарету на пол, втоптал в крошащиеся осколки. «Неужто Лугов снова опередил? Может, сам всю кашу заварил? Нет, слишком сложно! Приехали бы мы на час позже, одни кости обгоревшие от него бы остались. Да уж, дрянь дело».

К тому же новый фигурант вырисовывается всерьез, теперь не отмахнуться. Дедок-сморчок, двадцать восьмого года рождения. Охренеть, не встать! Мечись теперь между ним и Шредером! Работы поприбавилось, да еще начальство вздрючит из-за заложницы.

Распахнулась дверь, Васька захрустел черепками.

– Что, посуду бить начал? – сочувственно так сказал, без усмешки. – Ну-ну… Полковник вызывает, все на ушах стоят! Сам бугаев тех допросил, а они ни в какую! Видно, Шредера больше зоны боятся, здесь отвертеться можно, а там ответ один.

Выразительный жест – рука у горла. И продолжал:

– Солошин ведь как думает? Выйти гад на связь должен с бойцами своими, отчет о проделанной работе получить, так сказать. Сечешь?

Макс поморщился, полез за сигаретой, пустая пачка комком полетела на пол. Все не так! Блин!

– Вы в Соколове засаду оставили? – надо же хоть что-то сказать.

– А то?! Только хрен он туда сунется! Если заподозрит чего, бабу замочит.

– Если еще не… – Макс не докончил, выругался, не стесняясь.

– Пока ты тут с мальчишкой забавляешься! Личные счеты?

– Да ну тебя! Я убийство почти раскрыл! – голову опустил, ссутулился, точно филин. «Да, упустил тогда парня, прямо из-под носа. Весь отдел насмешил».

– Какое еще убийство?

– Все то же. Младенца не Шредер кокнул! Сам посуди, какой ему резон, не маньяк же он.

– Тебе виднее!

– Да не смейся! Мотива нет! Старик – это чокнутый, психопат и маразматик. Прадед ребенка. И не смотри так. Децил видел его в тот день!

– Ценный свидетель! Ха-ха!

– И сам потерпевший на него думал, вот дело целое собрал, полюбуйся на досуге! – схватил бумаги и флешку, выразительно шлепнул об стол.

– Чего городишь? Какой потерпевший? Покойник, что ли?

– Отец малыша! Дураком не прикидывайся! Вот Шредер на уши и встал, что на него чужую вину вешают. На папашу подумал и взять за жабры решил!

– Час от часу не легче! – Василий недоверчиво взял мятый ксерокс. – Лугов Петр Константинович, тысяча девятьсот двадцать восьмого года рождения. Ни фига себе! Восемьдесят лет, и все туда же!

– Про него внучок кое-что интересное надыбал, ознакомишься на досуге. А сейчас брать его надо!

– Легко сказать! Тут две недели прошло. Какой бы он ни был старый, больной и увечный, свалил уже за тридевять морей, только его и видели!

– То-то и оно! Проверять нужно все вокзалы, аэропорты!

– Так он и поедет по своим документам! Жди! Небось, убрался потихонечку на машине или автобусе. Времени-то было уйма!

Тут не поспоришь. Макс тяжело вздохнул и выдавил:

– Но квартирку, где он жил, найти надо по-любому.

– Вот Кольке поручи, толковый оперок, хоть и зеленый еще. Только с этим потом. Начальство ждать не любит!

Глава 27 Залечь на дно

Тот же день, вечер.

Загремела, зашелестела электричка, пыльный ветер, вонь, мусор разлетелся по платформе. Лязг тормозов. Люди, толкаясь, заспешили по станции, будто старались наверстать потраченный на работе день. Неряшливый, лохматый мужичок путался под ногами. В ответ на ворчанье и брань только улыбался в косматую бороду, поправлял массивные очки в черной оправе. Левое стекло слегка треснуло и добавляло важный штрих к бомжатскому виду. Шредер чувствовал, что роль удалась, но радости не было. Все катилось в тартарары, как эта мерзкая электричка, швыряющая пыль в глаза. «Лом утром не отзвонился. Видать, крутить начал, самостоятельности захотел! На него похоже. Ненадежный, себе на уме. Давно пора было в расход пустить! Цацкался с ним, идиот!» Напрягся, скрипнул зубами – так бы и убил на месте.

«Ментам сдал? Или еще кому? Понаблюдать надо за базой незаметно, потом уж действовать».

Медленно, будто скучая, прошелся по платформе, прижал к телу потрепанную безразмерную сумку. Драйв не приходил, хоть тресни. Прислонился к хлипкой ограде, глянул вниз и вперед. Магазин, люди снуют, прямо тараканы, бабки торгуют капустой, вроде все, как всегда… машины везде понатыканы, не развернуться. Взгляд зацепился. Черная «тойота королла», обычная, таких тысячи… И все-таки автомобили он умел узнавать «в лицо» по мельчайшим признакам. Спуститься посмотреть номера. Тщательно огибая лужи, побрел по стоянке. «Так и есть! 744. Ай да Лугов! Что же это выходит? Неужто сам?! Кто за ним стоит? Менты или?.. Просчитался я, значит, с бабой его. Не струхнул он, не обделался, а в атаку попер. Теперь на дачку соваться нельзя, как пить дать засада!» Инстинктивно выпрямился, огляделся: вроде тихо. Порадовался: удача не подвела, а то уж бояться начал, что отвернулась совсем, без нее солдату хана. Улыбнулся в косматую бороду, нарочито ссутулился и побрел назад. Захотелось бежать отсюда и не оглядываться, будто кругом враги. Нельзя суетиться. Взял себя в руки. Страх – первый вестник поражения, поддашься ему – и привет!

До электрички на Москву еще полчаса, главное, не выпасть из образа. Бабка в сером клетчатом платке хрипло окликнула:

– Может, капусты возьмешь квашеной? Дешевле отдам!

Шредер притормозил, оглядел кульки, замялся, будто боялся переплатить копейку.

– А попробовать дашь? Торговка рассвирепела:

– Много ходит таких! Пробовать ему! А брать кто будет?! Целый день здесь торчу без толку! Замерзла вся. Это только говорится так – весна. А на деле ветер аж до костей пробирает, – вздохнула, посмотрела в глаза. Очень уж хотелось выговориться. Шредер по-идиотски вылупился, готовый слушать. «Чушь, мусор, пустой треп! Но, может, видела чего необычное сегодня? Такие бабки ничего не упустят, скука – страшная сила!»

– Скучновато у вас в поселке?

– Да какой там! Сплошь пакости творятся! Хулиганье кругом – на улицу выйти страшно, и куда только власти смотрят?! Вот при Советах как было тихо, спокойно. А сейчас что ни день, так ужас.

– Да ну! Не каждый же день.

– Почти каждый! – бабка взбеленилась. – Сегодня только полиция приезжала, в тупичке за забором притон накрыли!

«Вот, значит, как! Все-таки менты! Вот почему Лома не слышно! Сидит, небось, чистуху строчит и на Шредера-гада все валит. Человек– невидимка, что ему будет, так, мультяшная маска, виртуал сплошной». Обозлился, но тревога прошла. «Ясность – это хорошо! Очень даже!»

Полез в карман за мятой сторублевкой, долго расправлял, мусолил:

– Ладно, уговорила, хозяйка! Возьму твою капусту. Дорого, конечно. Так по миру пойдешь!

Взял кулек дрожащими пальцами и, нарочито хромая, стал переходить на другую сторону. Когда торговка исчезла из вида, кинул пакет в ближайшую урну, брезгливо поморщился, вытер руку скомканным платком.

Страх налетел, как пыльный ветер из-под колес электрички. «Шеф наверняка уже знает…» Вошел в поезд, сел в углу у окна. Замелькали платформа, машины, домики, приторно-розовый закат, будто в последний раз. «Можно ли отыграться, загладить вину? Или все уже решено? Зачем я им с ментами на хвосте?»

Шредер вздохнул, поставил на колени безразмерную сумку. Полиции нечего бояться, ведь просчитан ответный ход; если все пойдет, как задумано, они сами от него отстанут. Улыбнулся: «Неплохая идея! Лугов, заложница, готы и прочее кино. Этот придурок любит жену, даже сюда сунулся, не испугался. Кретин!» Самодовольство улетучилось, а злости не получилось. Все было уже неважно. Вспомнилась Леся. Детская улыбка, сияющие глаза, светлые волосы, запах весеннего леса. «Будет ли искать, тревожиться, ждать? Знает ли, что я за зверь? Почувствует ли, что нет меня больше?»

Казалось, она возвращается в космос, а не он убегает в никуда. Поправил слегка отклеившуюся бороду, в нос ударил кислый капустный дух.

Домой возвращаться нельзя. Залечь где-нибудь на время, отсидеться, понаблюдать. Вышел через три остановки, отыскал припаркованную машину, огляделся. Вроде чисто, пока чисто. Мысль отрабатывает четкий план. Логово нужно новое, незасвеченное. Где его взять в восемь часов в рабочий день? Самое простое – найти девку и зависнуть у нее хотя бы на ночь. Проехал пару километров, завернул в лесок, остановился. С наслаждением сдернул парик и бороду, стер грим. Модная куртка и джинсы, старого бомжа как не бывало. Крутой пацан, хоть рожа и помятая, но что поделать, где он – здоровый образ жизни?! Вжиться в роль – и вперед, дарить радость одной из тысяч сереньких неудачниц. Плавно выкатил на дорогу. Где ее брать, красавицу? А в супермаркете, как вещь! Ухмыльнулся подобной ассоциации, драйв начал возвращаться. Самое правильное место для парня с серьезными намерениями. А таковыми он и считал стремление найти пристанище на пару-тройку дней. «Ашан» на МКАДе не лучший вариант, но заморачиваться не хотелось. На парковке достаточно мест. Хорошо! А то в толпе не до романтики. Скривившись, взял тележку, чтобы не привлекать внимания. Кругом объявления – скидки, акции и прочие приманки. Сотни людей, в глазах охотничий азарт. Купленная дешевле вещь – почти добыча. Адреналин гарантирован. Шредер ухмыльнулся, у него другой размах и иная острота ощущений. Потребительская лихорадка – суррогат для обывателей, ему-то знаком настоящий вкус жизни.

Не торопясь, прошел вдоль прилавков, не глядя, бросил в телегу пару свертков. Осмотрел покупательниц. Удобно, что набор продуктов выдаст хозяйку с головой. Есть ли семья, муж, дети. Даже увлечения и пристрастия, взгляд на жизнь можно угадать. Жаль, вокруг ничего интересного. С трудом протиснулся между набитыми доверху тележками и свернул в кондитерский отдел. Взять, что ли, пару шоколадок, погрызть в машине. На весь ряд только двое мальчишек, шумят и толкаются около «киндерсюрпризов». Интересно смотреть не на товар, а на людей. Лица. Философия тянула в дебри. Сзади кто-то коснулся его плеча:

– Разрешите пройти!

Вздрогнул, дернулся, обернулся. Девушка ойкнула, красная пластиковая корзина стукнулась об пол, выпала зубная щетка, розовый йогурт брызнул на ботинки, растекся по полу. Быстрый взгляд, мгновенная оценка. «Она! Она, голубушка!» Худенькая, высокие каблуки, неприметное лицо, длинная светлая коса. В глазах усталость и испуг.

– Простите ради бога! – кинулся подбирать вещи. Вручил корзину, улыбнулся. Неплохо получилось, она расслабилась, вздохнула:

– Ничего страшного, бывает! – в тоне интерес.

Его развить, и дело сделано. Будет не трудно. Девки на силу падки. А она в Шредере так и сквозит. И ум, само собой. Уболтать сможет. К тому же изображать мачо куда приятнее, чем попа. Ассоциация скакнула в недавнее прошлое: кладбище, сырость, церковь, свечи и много-много слов. Та девица была очень похожа на эту: такая же невзрачная серая мышь, глупая и несчастная, как большинство. Тогда здорово провернул дело, гроссмейстер, виртуоз. Неужто идиоты всерьез думают, что он будет кого-то похищать, удерживать?! Ха! Гемор сплошной и риск! Да еще хата нужна неприметная, тихая. Хорош бы был, припрись с ней в Соколове Уже на нарах бы парился. Шредер улыбнулся. Внутри всегда жила уверенность, что тюряга не для него. Солдат удачи не сдается в плен. Настроение поднялось, прибавилось драйва. Девушка слушала, как зачарованная. Да, не умеют парни говорить, не балуют вниманием.

Настя. Он назвался Стасом. Девчонка словно на ладони. Приехала из Калуги, снимает однушку на самом отшибе у МКАДа. Работа с девяти до шести. Менеджер по продажам, придаток к компу. Ни семьи, ни любви, одни мечты. Но сегодня что-нибудь сбудется.

Она готова его пригласить. И ни тени тревоги. Может, он маньяк, убийца?! Никаких плохих мыслей, только предвкушение праздника.

Торт с фруктами, розовое «Мартини», красная рыба, конфеты. Как она радуется этим пустякам! Погрузили пакеты в багажник. Та, другая, тоже ничего не боялась. Видно, он внушает доверие. Смешно. А может, бабы чуют, как знать. Он никогда не убивает без нужды, зачем портить равновесие. Сам придумал, сам верит. Та дурочка должна жить, чтобы его оправдать. Децил – другое дело! Все из-за него, и знает много. Замочили или опять лоханулись, дебилы? Если гаденыш жив – придушит своими руками. С остервенением впился в руль, машина дернулась вправо. Хорошо, трасса почти свободна, Настя все щебечет без умолку, легкая, веселая, похорошевшая. Вспомнилась Леся. Та умела молчать со смыслом, говорила, только когда нужно. Девчонка начинала утомлять, или сказывался тяжелый день. Скорей бы добраться. Нищий двор, фонари не горят, обшарпанная девятиэтажка. Машин понатыкано. Ну и хорошо. Не станет он парковаться у подъезда, все равно что объявление о своем присутствии вывесить. Вонючий лифт, исписанные стены, квартирка на последнем этаже, тесно, мерзко, неуютно. Давно не сталкивался с подобным убожеством, захотелось бросить все, бежать. Некуда. «Последнее пристанище, последние часы»… Откуда эта киношная сентиментальность? Или трусишь, солдат? Рассеять мрак. Бросил пакеты на кухонный стол, обнял девицу, в последний раз все должно быть зашибись.

Глава 28 Утро следующего дня

– Что приперся в такую рань! Читать не умеешь?! – и хлопнул дверью перед носом у хрупкого светловолосого паренька. Покачнулась пластиковая табличка: «Участковый Котов В. М., часы приема…»

«Вот зараза! И он за пацана принял!» Николай поморщился: здесь не «наружка», и внешность ботаника мешает работать.

«Филин, как всегда, мечется: то с тем напряжет, то с этим! Все в спешке, прям охота на блох. Теперь старика подай срочно, нашел Иванушку-дурачка! Здесь работы: начать и кончить, а ему лишь бы отчитаться».

Достал удостоверение, постучал в оклеенную желтой пленкой дверь.

– Я по делу, Виктор Михайлович!

На обрюзгшей физиономии мелькнуло отвращение:

– Что я, помнить всех обязан?! Садись! Все в опера подались! Телика насмотрелись? Ну, что там у тебя?

Коля постарался описать старичка Лугова как можно толковее. «Эх, знать бы о нем побольше!» Вытащил увеличенное фото, посмотрел на собеседника без всякой надежды на успех. Замотанный жизнью дядька от тридцати до пятидесяти, свитер потрепанный, на рукаве дырка, волосы давно не мытые. Плевал на внешность, и на всех, и на работу. «Я для него глупый мальчишка с мультяшной улыбочкой». Котов прервал размышления:

– Что, я каждого старпера знать обязан?! Он наверняка забился в щель и сидит, не дышит. Или, того скорее, свалил давно.

Возразить невозможно, но все-таки:

– Нужно узнать, у кого снимал комнату, где жил, осмотреть берлогу.

– А ты хоть знаешь приблизительно, где искать? Домов-то много, в каждом сдаются комнаты.

– И все-таки многие его видели, могли запомнить. Старушки, активистки, неужто нет таких?

– Ах, эти! – Котов поморщился, как от зубной боли. – Задолбали совсем: то алкаши им мешают, то террористы мерещатся. Есть одна, вредная зараза, просто чума! Но если что произошло, от нее не укрылось, – раздраженно разворошил кучу бумаг на столе, будто так можно что-то найти.

Документы летели на пол, участковый кряхтел, матерился, но со стула не вставал, будто приклеился. Молодой опер сделал вид, что разглядывает пыльные книги в углу. «Чего ждать от таких работников, чистый собес!» Возмущенная мысль уже метнулась от полиции к политике и замахнулась на жизнь в целом. Но дверь распахнулась, треснув ручкой по стене, бумаги на полу вздрогнули, шарахнулись в стороны, здоровенная, квадратная тетка в оранжевом плаще и шляпе слегка притормозила в проеме, как «камаз» при въезде на узкую улицу. Отчаянно взвизгнул единственный стул, но устоял. Котов шустро вскочил и кинулся подбирать документы.

– Легки на помине, Серафима Петровна! – выразительно глянул на Колю: мол, о ней шла речь.

– Помните, значит! – тетка удовлетворенно вздохнула, приподнялись густо накрашенные черные брови, на коленях подпрыгнула пухлая сумка. – А меры принимать кто будет?

– Какие меры? Что, Ночкин опять дебоширит и бутылки из окна кидает?

– А вы, молодой человек, не смейтесь! Большое начинается с малого! Но сегодня я по другому вопросу… – выдержала паузу. Николай закусил губу, удерживая улыбку, Котов погрустнел.

– У нас воняет под окнами! Потом мухи, жирные, зеленые!

– Мухи, мухи… Так весна же на дворе! А мы здесь при чем? В ЖЭК обращайтесь. Может, трубы? Или мусор?

– Вы меня за дуру не считайте! Проверяли уже. И ничего! А пахнет из окон сверху, тухлятиной. Может, соседушки зарезали кого по пьяной лавочке, а труп в квартире разлагается?!

– Да что вы такое говорите! Прямо фильм ужасов! Знаю я вашего Ночкина, бухает, конечно, здорово, но чтобы убивать да еще жить с покойником… – участковый поморщился. – Как вы себе это представляете?

– Я не обязана ничего представлять! А вы проверить должны! – сделала ударение на последнем слове. – Сделаю заявление в письменном виде! Где тут бумага? Ну и бардак у вас на столе!

Тетка схватила первый попавшийся лист, им оказался принесенный Николаем ксерокс. В глазах блеснуло любопытство, она сняла очки, прищурилась, разглядывая изображение.

– Так, так! Этот старик тоже у нас жил. Мужчины удивленно переглянулись.

– А что он натворил? То-то он мне с самого начала не понравился! Скрытный какой-то, подозрительный.

– Жил в вашем доме?

– В сорок четвертой квартире. Свиридов ему то ли комнату сдал, то ли так пустил. Этот, кстати, тоже такой подарок!

– Помню, как же! Вы на него жаловались из-за собак, кажется?

– Не жаловалась, а меры принимала! Где это видано, животных в доме разводить, да еще здоровых таких! Псиной за километр несет! А лай по ночам? У меня и без того бессонница. Тридцать лет уже!

Коля попробовал представить, как столько лет можно не спать.

– Что вы улыбаетесь, молодой человек? Никакого уважения к старшим! Так вот, продолжаю: Свиридов уехал все-таки со зверюгами на дачу. А квартиру, видимо, сдал, – она явно гордилась, что добилась своего.

– Старичка давно видели в последний раз?

– Да недели две уже не появляется. Неужто натворил чего? Это в восемьдесят лет! Что значит старая закалка!

– А Свиридова у вас телефон не сохранился? – встрял Николай, предчувствуя удачу.

– Был мобильный, но вряд ли оплачен. Кому ему звонить? Ни друзей, ни родных.

– Хорошо, вы идите домой. Мы обязательно разберемся!

Видя их заинтересованность, тетка не стала задерживаться, поправила оранжевую шляпку, встала, величественно распрямилась и, оттеснив Колю локтем, направилась к двери, говоря:

– Ну и теснота у вас!

Валерий открыл глаза. Белый потолок, белые стены, прозрачные трубки капельницы, на экране мелькают цифры, секунды, миллилитры, обратный отсчет, счетчик, Лада… Дернулся, голова раскалывается. Бандиты, бабка, Шредер, лес, дача, менты. По фрагментам картинка, качество 5D. С трудом поднялся, сел на кровати, за окном серый дождливый рассвет. Когда это было? Вчера? Или? Мобильник, где он, черт возьми?! Дотянулся до тумбочки – ничего! Все лишнее забрали, режим отделения, мать его…

Негнущиеся пальцы цепляются за тревожную кнопку. Позвать медсестру. Врача, кого-нибудь, пусть ответят. Без сил плюхнулся на подушку, голова чугунная. «Что они мне вкололи? Небось, релашку? Чтоб спал, как несмышленыш в люльке». О том, что с Ладой, старался не думать, иначе полный депресняк. Тут главное знать, что делать, расписать ходы, а силы сами появятся. Хотя откуда им взяться? Доходяга! Состояние средней тяжести, лечись, не рыпайся! Жалости к себе не возникало, только злость и досада. Такое дело провалил, может, главное в жизни. Сдаваться нельзя, искать отмазки тоже, хотя их вон сколько, сами в руки идут уважительные причины! Ну, рано расслабляться! Тащи себя, как Мюнхгаузен за косичку! Кажется смешно? Ан нет! Очень даже реально!

Кряхтя и морщась, снова сел на кровати. Женщина в белом халате охнула и возмущенно всплеснула руками:

– Вам нельзя вставать!

– Мне уже все можно! – спокойно сказал, без мандража, как отрезал. – Где мои вещи, мобильный?

И посмотрел: она испугалась, попятилась к двери.

«Неужто так страшен? Только бы шухер не подняла. А то прибегут врачи, охранники, отбивайся потом от них!»

Вернулась с телефоном и свертком, носатенькая растерянная девчонка, видно, недавно из училища, не разобралась еще, что к чему.

Пальцы неуверенно скользят по экрану, вспыхивает заставка, улыбается Лада, беззаботная, юная, прошлогодняя. Дата в углу: 15 апреля. «Значит, это было вчера! Так. И ни одного пропущенного вызова. А срок истек – сутки…» Валерий задохнулся от ужаса. «Наверняка все давно кончено!» Хотелось кричать, выть от бессилия. Белые стены, как тюрьма. «Спокойно! Без истерик!»

– Позовите врача!

Девушка, молча, вышла. И то хлеб! Оставаться здесь тошно. Рванул капельницу, темная кровь на подушке.

– Ай-ай-ай! Разве можно так катетер вынимать, вы же доктор! Понимать должны, – врач, женщина лет пятидесяти, спокойная, уверенная в себе.

– А вы откуда знаете? – сорвалось без мысли.

– Не волнуйтесь, Валерий Юрьевич! Следователь о вас все рассказал. «Рассказать – это они могут, а помочь – ни фига!»

– Вам еще очень повезло! Серьезных травм нет, так, ушибы, сотрясение мозга, конечно. Нужна реабилитация.

Сколько раз он сам впаривал пациентам подобную чушь. Усмехнулся зло, ернически.

– Да я просто везунчик! Что ни говори!

Тетка выжидательно молчала. «Адекватная попалась, хорошо!»

– Не могу здесь больше оставаться! Бумаги, если надо, подпишу! – как-то визгливо получилось, с надрывом.

– Что ж, здоровье ваше, решать вам. Документы подготовлю. Ну, а выписку подождать придется. Отдохните пока, вижу, силы вам еще пригодятся.

Валерий сел, облокотившись на подушку. Как же он устал от всего! Минута покоя – как дар, как благо. За окном серое небо, верхушка дерева, черные ветки, воронье гнездо. «Этаж четвертый – пятый! Ведь даже не спросил, где нахожусь! Все по фигу!» Удивился: ведь раньше каждый пустяк имел значение. Теперь на мелочь не разменяешься, ставки не те! Да и он не тот! За стеклом черно-серая птица беззвучно разевала клюв на пробившийся солнечный луч.

Макс с капитанским видом вышагивал по кабинету, задевая то стол, то стену. Это пустяки, главное – удача поперла! Только бы не упустить!

– Колька, ты молоток! Шустренько адресок надыбал! Измайловский проезд, дом семьдесят пять. Прямо у внука под носом.

Николай сдержанно улыбнулся, прислонившись к подоконнику. Василий развалился на единственном стуле и пищал кнопками телефона.

– Дохлый номер! За городом Свиридов, на хрена ему связь, сам, когда захочет, приедет. Хорошо хоть троюродный племянничек нашелся, седьмая вода на киселе. На наследство метит, ключики от квартиры держит, типа о дедушке заботится! Сам даже толком не знает, где дача находится.

– Совсем придурок? Или темнит?

– Скорее первое, но тряхануть его нужно, авось что узнаем.

– Это потом! Сегодня квартиру осмотрим, вот следочки и потянутся. Все готово?

Макс сел на край стола, закурил.

– Почти! Скоро выезжаем, только Михалева дождемся. А эта тетка Серафима землю роет, затрахала всех, особенно участкового. И что там за запашок, кстати? Может, кокнул кого наш дедок? Или сам перекинулся?

Василий пожал плечами и начал выводить узоры на первой попавшейся бумажке. Макс нетерпеливо потер руки – вот бы поскорее закрыть дело. Отметить, Ксюшку на аттракционы сводить. Представил счастливую мордашку и услышал заливистый смех. Так задумался, что не разобрал вопроса. Василий дернул его за рукав.

– Ты чего вырубаешься посреди разговора? В голове, небось, Шредера поймал и заложницу в целости мужу вернул? – и хохотнул над абсурдностью этой мысли.

Филин поморщился:

– Опять настроение испортил! Только хотел о хорошем, а ты?

«Еще бы, дело дохлое, полный абзац! Шредер – профи, ждать не будет, ищи его свищи! А девка? Ну, что тут поделаешь… Жалко, конечно. Очередной безымянный жмурик. Это если найдут. А гад постарается, запрячет концы в воду, будь уверен. Сколько их, без вести пропавших? Тысячи, как на войне… Кто с кем воюет?»

Диковский глянул в окно, поежился:

– Что за погода сегодня! Слякоть, брр!

Эксперт Михалев распахнул дверь, шагнул на порог:

– Вижу, все в сборе! Так чего ждем?

Накрапывал мелкий дождик, ветер лез под легкую курточку. «И куда вырядился?! Весна, блин!» Макс поскорее залез в машину, хорошо хоть ехать недалеко.

У подъезда крупная тетка под красным цветастым зонтиком, лучшего ориентира и не придумать. Василий притормозил, со скамейки поднялись два невзрачных мужика. Один – участковый Котов, другой – пухлый парень в длинной куртке с тощим хвостиком на мокрой голове. Очевидно, тот самый родственник. Размечтался, небось, о наследстве, даже дождя не замечает. Хотя богатство – не бог весть! Облезлая «двушка» в хрущевке. В подъезде темно, сыро. В нос бьет запах затхлости, гнили, кошек и жареной рыбы с чесноком. Комбинация и вправду убойная. Макс задержал дыхание и судорожно сглотнул, чтобы отогнать тошноту. Главная жалобщица пыхтела впереди, размахивая сложенным зонтиком.

– Вот! – ткнула в коричневую крашеную дверь, выразительно потянула носом и помахала рукой, отгоняя вонь, будто комара. Тухлятиной несло, аж заколдобишься. Удивительно, что другие соседи молчат.

Парень с хвостиком растерянно полез в карман, долго рылся и наконец, выудил простенький ключик на грязной резинке.

– Вот! – будто передразнил соседку.

Дверь сухонько скрипнула и сразу поддалась. Душок шибанул с новой силой, стая мух ринулась вперед, как вражеская эскадрилья, Серафима приложила к носу аккуратно сложенный надушенный платок. Макс, морщась, заглянул внутрь. В крохотной прихожей ничего лишнего, фанерный самодельный ящик для обуви, черный пуховик на крючке. Про такой говорил Децил. Обои внизу в лохмотьях, облезлый крашеный пол, комочки шерсти у плинтусов. На кухне тот же минимализм: голый стол, колченогий стул, на плите эмалированный чайник с голубыми цветочками, в углу миска с засохшей гадостью. Участковому вспомнилась одна из прошлогодних жалоб: мол, Свиридов вонючее варево собакам фигачит, нет бы сухой корм покупать. «И на такую ерунду жизнь тратить! Как все надоело!» С ненавистью глянул на тетку, она всех вперед пропустила, а сама топталась в прихожей. «Кашу заварила – и в кусты!» Злости только прибавилось.

Две комнаты: одна заперта, очевидно, хозяйская, дверь другой приоткрыта. Макс и так прекрасно представлял, что там увидит. Удостовериться не рвался, брезгливость мешала. Потом мухи, и откуда только берутся? Как чуют? Прямо самозарождение жизни!

На жмурика глянет как можно позже, а то тошнота набросится, хоть беги. Никакая тренировка не помогает. Слюнтяйство и позор! Тоже мне следак, барышня кисейная! Михалев – другое дело, есть готов с секционного стола. Вот и сейчас вперед побежал и весело прокричал:

– Здесь клиент! Смерть наступила недели две тому назад, точно потом скажу! Признаков насилия не видать, скорее всего, сердчишко, возраст опять-таки.

Эксперт весело хлопотал над трупом, Макс лишь краем глаза покосился в его сторону. Сосредоточился на сумке. Так, набор белья, полотенце, замызганная коробка рафинада с надписью на казахском «Кант», с собой, видать, привез. Под пыльными кусками сахара пачка долларов. Четырнадцать по сто, надо оформить. Потрепанная книжка без обложки, в ней паспорт на имя Лугова Петра Константиновича. «Есть! Все сходится!» Теперь только доказать, что именно его следы и пальчики найдены на месте преступления. Дело закрыть. Филин распрямился в предчувствии долгожданного отдыха. Кинул быстрый взгляд на труп. Брр!

Тоже мне фигурант! Не верится даже! Зачем приезжал? Сидел бы тихо! Захотелось глянуть в лицо, попробовать понять… Одернул себя. К чему в дебри лезть? И так дел по горло. «Дебри, дебри…» Как сигнал, вспыхнула ассоциация: старая, смурная история, что дед – убийца и не тот, за кого себя выдавал. Макс цокнул языком, покачал головой, полистал паспорт. Документ явно подлинный. Да иным быть и не может. Сколько лет прошло, он и есть Лугов, и никто другой. Разбираться нет смысла, сроки все истекли, правда ничего не изменит. Это только в кино менты роют землю ради крупицы истины, в жизни все проще и практичнее. Вздохнул, снова замутило от вони, к которой было начал привыкать. Валерий вроде мужик нормальный, вряд ли полезет с требованиями. Так что, Mas vale nunka, que tarde. Переиначил любимый афоризм и уверенно зашагал к выходу.

Глава 29 Случайный козырь, ответный ход

Валерий медленно брел через туман. Весь мир там, за этим ватным слоем, ни взглянуть, ни дотянуться. Он совсем один, как потерявшийся малыш. Рыпаться бесполезно, усталость не пропускает злость. Все по фигу!

Вот и дом. Тяжесть на сердце, будто на развалины пришел. Хотя все на месте, даже дорожки подметены, а скамейки ярко выкрашены. Красные, желтые, зеленые. У дерева хрупкая фигурка в длинном сером пальто и шляпке, на плече пузатая спортивная сумка, костлявые пальцы теребят голубой шейный платок. Шагнула навстречу:

– Опять я. Извините!

– Валентина Павловна!

А ведь он бы не узнал, вытеснение. Да и она изменилась, осунулась, потускнела. Глубокая старуха. Вчера так не казалось.

– Мне нужна ваша помощь, вещи мальчику передать… Там ведь холодно, – зябко поежилась, всхлипнула.

– Я здесь при чем? Вы родственница, вы и обращайтесь! – не до церемоний сейчас, да и не пойдет он туда, от одной мысли о Максе сводит скулы.

– Сил нет с ними объясняться, формализм знаете, какой? Ко всему придираются, никакого сочувствия к горю! Полицаи, держиморды!

– Ну, а я чем помогу? – Валерий вздохнул.

– Вас послушают, вы герой! Спасли нас, себя не пожалели!

Да уж. Похвала, как упрек. Упустил время. Теперь уж не вернешь, ничего не вернешь и Ладу тоже… Правда, придурок жив остался, просто не судьба ему пока. Никакой заслуги.

Старуха все говорила, в тоне заискивающие нотки. «Смешно, будто я теперь по жизни должен ей помогать. Хотя молодец, рыпается! А мне к кому бежать?»

Подул ветер, серая морось выросла в дождь.

– Пойдемте в дом. Обсудим. И давайте сумку, вам тяжело.

Она молча подчинилась. Темная прихожая, неуютная, заброшенная кухня. Дубль два. Как позавчера. Хотя нет. Тогда был шанс, а сейчас ничего нет. Со злостью кинул сумку на стул. Старуха засуетилась, дернула молнию.

– Сейчас все покажу. Вот носочки шерстяные, вязаные.

«Будто парень станет их носить!» Валерий скривился, но ничего не сказал. Бабушка продолжила выкладывать вещи:

– Это свитерок, вот спортивный костюмчик. Жаль, постирать не успела, вечером давление подскочило, скорую вызывала, – все оправдывалась, пытаясь отскрести маленькое белое пятнышко, потом встряхнула куртку. Из кармана вылетела черная с желтым флешка и закатилась под стол. Бабушка наклонилась, чтобы поднять, задела локтем сумку, одежда вывалилась на давно не мытый пол. Старушка перепугалась, кинулась подбирать вещи и начисто забыла про флешку.

– Бедный мой Игорек, ни отца, ни матери, одна бабка! То в садик собирала, то в школу, теперь вот в тюрьму, – всхлипнула, слезы капнули на приготовленные вязаные носки. – И как упустила? Такой мальчик рос, интеллигентный, начитанный, музыкальный…

Высморкалась в розовый наглаженный платочек, подобралась:

– Вы уж простите, что с проблемами лезу. Совсем раскисла. Вы постараетесь, ладно?

Молчание приняла за согласие, заторопилась к выходу. Валерий хотел догнать, отказаться, вернуть сумку, но слабость и апатия мешали пошевелиться, так и стоял, как в полусне.

– Закройте за мной, до свидания!

Опять дверь, замки, как тогда… Прислонился к косяку, голова закружилась, в глазах потемнело. Только упасть не хватало. Слабак! Зачем из больницы ушел? Что думал делать? Что уж тут поделаешь?!

С трудом опустился на стул, боль во всем теле. Тупо уставился в пол, взгляд наткнулся на флешку. «Черно-желтая, не моя…» Мысли двигались с трудом. «Этого мальчишки игрушка. Взять, что ли, посмотреть? Хотя что интересное может быть у подростка? Игры, песенки, всякая хрень? Или зацепка? С чего бы? А вдруг повезет?» Рыпнулась надежда. Нельзя все время проигрывать, должно быть хоть какое-то равновесие. С усилием нагнулся и поднял. Поплелся включать комп. В душе ни капли драйва.

Вставил, открыл единственный файл. Видео: навороченный господин и какой-то тип в черной кожаной куртке, движения резкие, взгляд исподлобья. Качество записи не ахти, черты размытые. Просмотрел еще раз – жесть! Известный политик, надежда оппозиции, раздает указания, а парень – тот самый гот из парка. Правда, насчет этого Валерий не был уверен, морду тогда не разглядел. Но по логике должен был быть именно Шредер. Гад, убивший его жену. Поймал себя на мысли, что думает о ней как о мертвой. Нет, этого не должно быть! Шанс еще есть! Верилось с трудом. Вскипала ненависть к черной тени на экране монитора. Ненависть холодная, без истерик и буйства. Отомстить. В пятый раз прокрутил запись. До чего же шустрый мальчишка, раздобыл-таки компромат на шефа, держал до поры до времени. Далеко бы пошел, если бы об меня не споткнулся. Хотя отбор у вас суров, чуть раньше, чуть позже слопает один хищник другого. Валерий еще раз взглянул на черного бойца, ощущение мелькнуло, что это игра такая с выходом в реал. Играть, так играть. Пусть хозяин сам с тобой разберется. И выложил ролик в Интернет.

Глава 30 Последний рывок

Шредер проспал, как младенец, почти до вечера. Можно было и дальше валяться, если бы не наглое заходящее солнце. Грошовые шторки – никудышный заслон. Потянулся. Продавленный диванчик жалобно скрипнул. «Девка, как ее? Настасья. Настя. Молодец! На работу утопала допоздна, ничего не спросила. Оставайся, мол, сколько хочешь, ключик на тумбочке. Жалкий, копеечный, как и замок, смех, фикция. Берлога съемная, никаких ценных вещей, опасаться не за что. Баба в доме, а уюта ни на грош. Не хата – ночлежка, и только. Жильцы часто меняются, хозяева не заботятся, свезли барахло – и сойдет. Давно не ночевал в таком убожестве, думал, проехал уже этот уровень. Ан нет! Не до жиру теперь! Потолок в желтых разводах протечек, старая хрустальная люстра – куча пыльных подвесок. Почему-то цепляет взгляд, утягивает в детство.

Мать, молодая, красивая, моет висюльки в тазу, стекляшки сверкают, звенят. Он хохочет, лезет на стол помогать, прыгает, проливает воду. «Тимоша, не надо, не мешай!» Будто не слышит, тянет маму за розовый фартук. «Тимка, отстань! Тимка!» Его давно, очень давно никто так не называл. Имя потерялось в дебрях времени. Щемящее чувство: не то радость, не то грусть. Неужто разомлел от воспоминаний? А ведь считал, что сладкие сопли не для него. «Какой ты у меня еще маленький!» – ласково улыбнулась мать. Нет, не обиделся, как тогда, удивился, какая она юная, всего года на три старше его самого теперешнего. Счастливый, зализанный до проплешин первоклашка, а вокруг светлый и добрый мир. Ты непременно станешь математиком, как мама, или инженером, как папа, способности-то налицо. Талант – это приятно, но интереснее быть летчиком или солдатом. Все кончилось в одночасье. Автобус, мама в бежевом платье, лаковый поясок, приоткрытая сумка, пакетик с конфетами. Любимые, «Вечерний звон», честно заслужил – пятерка по контроше. Толкотня на остановке, машины несутся, нужно скорее перейти дорогу. Зеленые «жигули», номер 11 18, цифры врезаются в память, и мамы больше нет, трупа он не помнил, только раздавленные пирамидки конфет на асфальте.

Шредер встал, встряхнулся, прошлое – пыль, нечего там копаться, «точка возврата» давно пройдена. Вышел на балкон, вдохнул свежести, облокотился на загородку. Высоко, девятый этаж, последний, сверху ржавый край крыши и синее небо, глубокое, как пропасть. Внизу Алтуфьевское шоссе, пробка в сторону области. Суета, мельтешение. Тачки не видно, приткнул ее где-то с бока-припека. Нужно спуститься, забрать вещи да съездить кое-куда. Включил комп посмотреть дорогу. Заголовки – будто кирпичом по башке. «Известный политик – связь с криминалом». «Кто развращает молодежь?» И прочие пузыри на пустом месте. Ролик в открытом доступе, себя с трудом узнал. Сам полгода назад исхитрился, снял, мол, на крайняк пригодится. Неужто прокололся, как последний лох? Вот уж осел так осел! Это Децил спер запись! Он, гаденыш, больше некому! Шустро скопировал и вернул. Круто!

Злоба душила. «Это же надо так лажануться! Шахматистом себя воображал, а тут подставился, будто салага. Мальчишку надо было раньше кончать. Все тянул, миндальничал. А сучонок ментам козырь кинул». Тут что-то не сходилось. «Зачем было пускать ролик в сеть, ведь могли же договориться?»

Шредер вскочил, заметался по комнате. Убежище вдруг стало жалким и ненадежным. «Теперь найдут, из-под земли достанут!» Ненависть бьется с обреченностью. Даром не дамся!

Выскочил на лестничную площадку, прильнул к пыльному, заляпанному окну. Краешек голубого «ланцера», кругом тишина, старухи, мамки с киндерами. Вроде ничего особенного, только три мужика будто ждут кого… Топорная работа. Вьются возле машины, как мухи над падалью. «Достало все! Опять прокололся, идиот! Маячок приляпали, а я и не проверил, кретин! Бегаю, ровно мышь по клетке, а они глядят, прикалываются!» Стукнул по подоконнику, зазвенело, задребезжало стекло. «Не знают только номер квартиры, у всех подъездов ждут, чтобы наверняка». Шредер крепко, со злостью выругался. Так и замочил бы гадов, жаль, ствол в машине. И здесь прокол! К службе не годен, дебил! Ментов одурачил и успокоился! Идиот! Бешеный взгляд метался по крохотному заплеванному закутку: должен же быть выход! Крашеная зеленая лесенка на чердак, навесной замок. Рвануть на крышу, осмотреться, оценить обстановку? Не лезть же вслепую! А вдруг пронесет?! Верилось слабо. Но забиваться, как крыса в нору, – ни за что!

Вернулся в квартиру, отыскал скрепку, согнул, повертел в руках, будто примеряясь к замку, сунул в карман и побрел на кухню. Спешить не хотелось, обмозговать бы все по порядку. Вытащил из холодильника почти целый торт, отрезал кусок, смахнул пышную кремовую розочку, стал равнодушно жевать. Приторная гадость, выпить бы. Нельзя. Слабость. Плеснул вчерашней заварки, поморщился, встал. Аляпистые магниты на холодильнике, чахлое алоэ на окне, взгляд цеплялся за всякую хрень, мешая сосредоточиться.

Выходить без грима страшно, неловко, будто голый. Намазал рожу белым кремом, глянул в зеркало. Не катит! Какой там гот! Так, Пьеро недоделанный! Накинул куртку, прихватил ключик от квартиры. Вдруг придется вернуться.

Шаткая металлическая лесенка, давно не беленый потолок. Навострил скрепку, сунул, покрутил, замок поддался почти сразу. Шредер влез в люк, прикрыл за собой дверцу. Кто-то схватил за ногу, рванулся в ужасе, треск рвущейся материи. Всего лишь гвоздь, а джинсы испорчены. Нервы ни к черту! Выругался, осмотрелся. Темно, пахнет грязью и плесенью. Шумно шарахнулись потревоженные голуби, человек шагнул за ними, начал протискиваться в окно. Синее небо, раскаленная крыша, закатное солнце жарит вовсю, железо гремит под ногами. Высота пьянит. Людишки внизу, как муравьи, так бы и наступил.

Металл шевельнулся под ногами. Шредер вздрогнул, обернулся. Куратор и два бойца.

Борис Сергеевич деланно сладко улыбнулся:

– Эх, и промурыжил ты нас, Тимоша! Три часа ждем.

«Опять "Тимоша"… Да кто им дал право?!» Голова закружилась, дерзость застряла в горле. Застыл столбом, словно нашкодивший пацан.

– Что же ты против своих пошел? Ай-ай-ай! Так дела не делаются! – в голосе все больше сладости.

Шредер молча осклабился, уродливый клоун с размалеванной рожей. Выхода нет, ну, и по фигу! Дразнить судьбу нельзя без конца. Ни страха, ни жалости к себе, только ненависть к этому лощеному мерзавцу, к его приторному тону. Поднял голову, уставился на врага пристально, будто с любопытством, а сам просчитывал диспозицию. «Метра три – далековато. Но без тебя я не уйду!» Сделал полшага вперед. В глазах куратора мелькнула тревога.

– В чем дело, Борис Сергеевич? Никак не пойму! – и наглая наивность на роже.

– Ай-ай-ай! Прикидываться вздумал, а был лучшим из моих парней. Такие надежды загубил, и не стыдно тебе?

– Стыдно! – незаметный шажок вперед.

– Зачем только карусель закрутил?! Чего тебе не хватало? Подростковость, что ли, взыграла? А я думал, ты не дурак! – вздох искреннего сожаления.

Бойцы расслабились, предчувствуя долгую болтовню.

«Любит же мерихлюндию разводить, ханжа хренов! Давно бы уже рассчитался. Нет, поиграть надо, покуражиться». Где взять злость на последний рывок? Сейчас или никогда! Шредер прыгнул, вцепился в ворот дорогущей куртки, сбил куратора с ног. Кубарем покатились к краю, грохот железа, матюки. Охранники пока не стреляют, чтобы хозяина не зацепить, прыгают, как медведи в цирке.

Вот кромка, перемахнуть – и все. Куратор отчаянно брыкался, рожа испуганная, жалкая. Из-за него все! И не отвертеться, не соскочить. Ненавижу!!! Обнял, вцепился отчаянно, страстно. Бойцы молотят, тащат. Секунда – и все пропало. Надо кончать. Где-то внутри шевельнулся страх: неужто продолжения не будет? Последнее усилие – и вниз.

Настя сидела весь день как на иголках. От работы воротило больше обычного. Перед глазами стоял Стае – сильный, щедрый, красивый. Не парень, а супер! Только бы дождался, только бы! Она ничего так страстно не желала! «Ах, почему, я не взяла номер его мобильника! Набрала бы прямо сейчас или скинула sms-ку. Может, он все еще у меня? Не из тех он, кто парится на работе». С ненавистью оглядела офис: десятки столов, мерцание мониторов, серые, скучающие лица, дешевая, помятая одежда. И домой позвонить нельзя. В чертовой хибаре нет телефона! Хозяйка боится, как бы не наделали долгов. Вредная, старая зараза, ко всему придирается. Нет ли царапин на столе? Да кому эта рухлядь нужна! Пятном больше, пятном меньше – все одно! Настя так задумалась, что не сразу расслышала, о чем говорит клиент. Тот прямо кипешился:

– Нет насоса 30-6! Нет, и не бывает!!! Я на складе битый час простоял! Есть только 25-6! Вы понимаете?!

«Понимаю! 25, 30, да не все ли равно!» Нагоняя не миновать. Ну, и фиг с ним!

День невыносимо, муторно длинный. Скорей домой! Без пяти шесть накинула куртку, выскочила раньше всех. После восьмичасовой духоты свежий воздух бьет, как кувалда, солнце слепит до слез. В автобусе тесно, несет потом, дешевыми духами и луком, пробки не дают разогнаться. За мутным стеклом яркие пятна машин. Они тоже стоят, но совсем по-другому! Их никто не тискает, не задвигает в угол, не дышит в лицо перегаром и табаком. Настя стиснула зубы. Авто – ее мечта, как и хороший мужчина, или и то и другое вместе, неотделимое друг от друга. Вчера она ехала по ночному шоссе: Стае за рулем, радость движения. В нем был размах, он не считал копейки. Дело вовсе не в жадности, просто нищета унижает. Если парень не может потратить на тебя лишних пятьсот рублей, то начинает казаться, что ты их не стоишь. Вообще ничего в жизни не стоишь. Настя вздохнула, развернулась, стала протискиваться к выходу. В тысячный раз пожалела, что не взяла его телефон. Машину запомнила: голубой «ланцер», тонированные стекла, в номере буквы НАС, как намек на руку судьбы. Стае припарковался далеко от подъезда, рядом с автобусной остановкой, значит, скоро станет ясно, уехал он или нет. Девушка резво выскочила наружу, заругалась тетка, которую нечаянно задела, не извинившись. Сейчас не до этого, лишь бы скорее преодолеть загаженный собаками пустырь. Вдоль гаражей-«ракушек» самая грязь, каблуки вязнут, быстро не пойдешь. У стены дома огромный черный джип «БМВ», невольно засмотрелась, шлепая через вечную лужу мимо. Приопустилось зеркальное стекло, холеная рука стряхнула пепел с сигариллы. Послышался приглушенный голос:

– Тачку отгонишь! Чтобы без проблем!

Чмокнула задняя дверь, выскочил парень в кожаной куртке, невзирая на грязь, шустро побежал за угол. Настя проводила его удивленным взглядом.

Человек в машине нажал на кнопку стеклоподъемника, улыбнулся. Радость и мандраж внезапно открывшегося наследства. Шеф еще час назад казался практически вечным, а сейчас отбивная на пыльном асфальте. Картинка, как перед глазами. Кровь, грязь, мозги на бордюре. Жесть. Вот он, шанс! Сука-судьба, то кажет зад, то манит. Успеть, пока не передумала! К трупам рванул первым, будто пытаясь помочь, ловко обыскал обоих, забрал ключи, документы, мобильники. Офигевшие от вида крови прохожие ничего не заметили, куда уж там смотреть! В штаны наложили, лохи! И Борис – лох! Приблизил кретина.

Преемник раздавил сигариллу в пепельнице, откинулся на светлом кожаном сиденье, немного успокоился. «Проблем быть не должно! Два психа сиганули с крыши. Сами. Свидетели подтвердят. Почему? Ненормальные, кто их разберет. Опознать? Вряд ли. Очередные безымянные жмурики. Пусть дальше менты ищут Шредера, флаг им в руки!» Длинно смачно выругался. «Тачку отгонят и сожгут, ничего от козла не останется! Ничего!» Усмехнулся, глянул в окно: нелепая девица ковыляла по луже на высоких каблуках. Дуреха!

Настя с облегчением выбралась на сухое место, сердце отчаянно билось: сейчас она повернет за угол и увидит, здесь ли машина. Внутри все замерло, кажется, вот он, голубой «ланцер»! Неужто ждет?! Вдруг вспыхнули красным габариты, мигнул поворотник, и автомобиль стал быстро удаляться, пока не исчез из вида. Она лишь беспомощно всхлипнула: «Стае! Стае!» И разразилась рыданиями. Чуть-чуть не дождался! Может, записку оставил? Кинулась к подъезду, не глядя по сторонам. Сквозь пелену слез мельтешили люди, машины. Что им всем надо? Или какое-то происшествие? Любопытство шевельнулось и тут же угасло. Не до того! Вбежала в лифт. Дрожащие, влажные пальцы скользнули по грязной, липкой кнопке с цифрой 9. Дверь заперта, внутри дух нежилого помещения. Жалкая люстра, пластиковые подвески, смятая кровать, едва различимый запах самца… Не раздеваясь, бросилась на постель, намочила слезами подушку. Он не придет, никогда! Зачем ему это убожество?! И она – жалкая неудачница. Еще раз горестно всхлипнула, закрыла глаза и погрузилась в сон.

Глава 31 Снова вместе

Валерий тупо смотрел на экран. Смог ли он отомстить? А фиг его знает! Даже думать нет ни желания, ни сил. В прихожей давно пищит телефон. Зачем подходить? Ведь все кончено. Музыка играет настырно, будто что-то еще важно. Просыпается злость, послать бы всех. Резко встает, бежит в коридор. Дисплей все еще светится. Надпись – Диковский. Что хорошего он может сказать? Только поставить все точки над i. Убить надежду. Сердце замирает, руки дрожат.

– Алло! Слушаю!

Радостный бодрый тон следователя злит и обескураживает. Смысл слов не доходит. Деда нашли. Умер две недели тому назад. Приехать опознать. Отбой.

Я обещал приехать?! Глядеть на него?! Ни за что! Ненавижу! Даже сдох вовремя! Отнял все и с носом оставил!

Валерия била дрожь, будто вдруг вернулась зима. Прошел на кухню, нажал кнопку, чайник зашипел. Следак уцепился за деда, значит, я прав! Он ничего не скажет, пока не закроет дело. Типа сам до всего допер. Ну, конечно, как бы не так. Мертвый фигурант для ментов класс, все на него списать, Шредера задвинуть. Этот им не по зубам.

С раздражением плеснул кипятка в чашку, сыпанул кофе на глаз. Многовато, но сойдет, скорей взбодриться. «Чего хотел старик? Доказать, что годен, что чего-то стоит? Нет, не похоже… Способен рулить, вертеть чужой жизнью, как когда-то собственной? Искал динамики, действия, адреналина? Или все вышло само собой, безбашенно? Кто разберет? Движение без цели! А у меня цель без движения! Валерий скривился, стукнул чашку о стол, по белому боку полезли темные капли. Понять обязательно. Победил и умер. Судите, сколько влезет. Я опять недоделал, недопонял, не просчитал. Думал, жизнь по правилам предсказуема и безопасна. Ни хрена! Лада бы поняла, помогла, поддержала. Тоскливо, мерзко. Темно впереди, мысли не пробиваются сквозь эту темень. Полное отупение. Отхлебнул кофе, поперхнулся. Когда он успел остыть?

Звонок в дверь. Валерий даже не пошевелился, достали все. Неужто следак неугомонный рвется отрапортовать скорей, ждать невтерпеж, сам приперся, сил не пожалел? Ну и пусть мается за дверью! От звона башка раскалывается. Валерий ругнулся, поплелся на зов. Лампочку включать лень, спрашивать, кто там, тоже. Торопливо отпер, на пороге женщина, черный платок, как у монашки. Не вглядевшись, окрысился:

– Зачем… – осекся, мысль оборвалась, не родившись. Эта и другие тоже. Оторопел, сердце замерло. Лада… Бледное, заострившееся лицо, свет за спиной, пылинки замедленно кружатся в луче. Покойница, призрак, глюк. Доигрался.

– Привет! – шагнула вперед, он невольно попятился. – Ты чего? Не ждал? Что так смотришь?

А как глядеть, если не веришь глазам? Бред, заморочь, с него хватит.

– Ты пьян? – уставилась придирчиво. – А это что? Ледяные пальцы коснулись синяка под глазом.

– Выпил и подрался?

Валерий глянул дико, схватил ее руку, сжал в своей. Холодная, жесткая птичья лапка, немного шершавая и оттого окончательно реальная.

– Жива!

– Ты думал, я опять за глупости? – покраснела. – Как тогда с таблетками? Набралась смелости, глянула в глаза.

– Грех это! На богомолье ездила, в Серпухов…

– Что? Куда? Не может быть! А как же… – не договорил, ошалело уставился на жену.

– Не предупредила, прости! И мобилу не взяла, и ключи, все у мамы оставила, просто монах Иона так велел, чтоб не отвлекало земное, суетное, – повторила заученную фразу и осеклась, будто впервые услышала, врубилась в нелепый смысл, удивилась собственной глупости. – Я места себе не находила, извелась вся, тут он… там, на Тошкиной могилке, подошел и говорил очень хорошо о вере, Боге, смысле… Словами не передашь, но за душу берет, другие священники так по-человечески не могут, – голос становился робким, виноватым, проклюнулись нотки сомнения.

– Монах Иона, говоришь? – переспросил Валерий, ухватывая нить.

– Что ты на меня странно смотришь? Ревнуешь? – она довольно улыбнулась: это все-таки приятно – быть любимой.

Лада чувствовала его любовь как никогда остро, будто молитвы и вправду научили ее видеть суть, не отвлекаясь по мелочам. «Какой он милый с этими царапинами и синяками, настоящий мужчина…» Взгляд мечтательно затуманился. Муж разволновался и даже не услышал ее вопроса.

– Монах, значит… Заставил уехать… так-так…

– Не заставил! Я сама решила! Он только отвез, на своей машине, бесплатно, по-доброму, понимаешь?! – начала сердиться, но Лугов не обратил на это никакого внимания, будто открытие сделал.

– Сама, говоришь, решила?! Ай да молодец Шредер! До чего допетрил, все ходы просчитал, шахматист хренов! – Валерий рассмеялся безумно, истерически. Вот и картина складывается, не картина – карикатура. – Не было никакого похищения! Не было! – четко выговорил с ударением на последнем слове.

– Какого похищения?! Опять чего-то украли? – Лада изумилась, лицо в обрамлении черного плата стало живым и милым.

– Тебя, моя радость! Тебя! – схватил за плечи, повернул к свету, всмотрелся, будто проверяя, все ли на месте. – Гад думал, что убийца – я, а улики все против него. Отвечать за чужой грех – обидный абсурд. Нужно восстановить справедливость. Такие, как он, блюдут понятия, которые сами выдумали.

– Да ну! Расчет и выгода – главное!

– А то! Расчет железный! Ты – его оправдание! Я – преступник!

– Хватит мудрить!

– Шредер – выдумка, кто будет его искать? Здорово, правда? Одного не учел, что я невиновен.

Лада ничего не понимала. Он говорил много и путано. Шредер, бандиты, похищение – боевик какой-то! Или дурной сон, но где-то в стороне, за кадром. Детали неважны. Главное – муж способен ради нее на все.

Они так и проболтали до вечера, возбужденные и почти счастливые, и родные, как никогда. Пили чай с бутербродами, ничего не замечая вокруг. Подумаешь, беспорядок и кусок хлеба подсох по краям, колбасы осталось совсем чуть-чуть. Главное, они вместе. Дела подождут, кроме одного: сообщить Ладиной маме, что все в порядке. Она рассказывала снова и снова, извинялась, что так вышло, приглашала прийти. Видно, мать не могла поверить в случившееся. Никакого пренебрежения в тоне и голосе. Валерий удивился, Лада мамашу всерьез не воспринимала. Будто угадав его мысли, добавила:

– Хорошая она! Просто ждать от нее много не надо. Я не понимала раньше, глупая была.

Да, да. Она права. Теща у него ненапряжная, легче многих молодых. Зоя Николаевна приехала на удивление быстро, с бутылкой «Асти Мартини» в руках, кинулась обнимать дочку. Поцелуи, слезы, смех, болтовня. Валерий оставил их в комнате, чтобы не мешать. Хорошая тетка, инфантильная, ну и что?! Она умеет быть счастливой. Рассуждения не утянули его вдаль. Сейчас главное другое: как сообщить все Диковскому, чтобы не выставить себя дураком, интриганом или того хуже, даже думать не хочется. Черт, как ни крути, нереально! Достал мобильник, набрал номер, начал сбивчиво объяснять, остро ощущая нелепость положения. Жаль, жизнь не заботится о правдоподобии. Макс ни слову не верил, из трубки сквозило холодом и угрозой. Лугов чувствовал, что вляпывается все глубже. Одна надежда: менты будут рады, что дело о похищении можно закрывать.

– Придете завтра с женой, сделаете официальное заявление! К девяти! – и отключился, не попрощавшись.

Валерий вздохнул. Затаскают. Ну, и хрен с ними! Плевать на все!

Снова оживился, заиграл телефон. «Неужто опять следак?! Нет, мать!» Выругался. С ней объясняться хуже, чем с ментами! Нехотя нажал на кнопку:

– Алло! – с трудом выдавил из себя.

– Валерик, почему не звонишь?! Что за молодежь пошла, стариков забывают, откидывают, как ненужную ветошь! Умру – никто не заметит! Мне помощь нужна! Все женушку свою непутевую ищешь!

Валерию хотелось ощетиниться и зарычать, но через поток слов прорваться невозможно.

– Я жду тебя в магазине «Первомайский», дерево купила искусственное в горшке, метр пятьдесят, райские яблочки, в спальне поставлю! Мы с тобой неделю назад договаривались. Ты обещал. Забыл?! Понятно, мать никому не нужна!

– Ладно, сейчас подъеду! – в сторону выругался десятиэтажно, но быстро остыл. Вечно не вовремя. «Ладно, помогу – и сразу назад». Мать его раздражала, он даже не пытался врать себе, что это не так. В целом не заморачивался, долги так долги, что может, отдаст, большего не просите.

Валерий извинился перед женой и тещей, ожидая, что Лада возмутится, но она повела себя непривычно кротко:

– Возвращайся скорей! Мы не будем пить без тебя.

В универмаге назойливо сверкали витрины, лениво слонялся народ. Крупная фигура в длинном бордовом плаще и шляпе загораживала проход, деревце издалека казалось новогодней елкой, завалявшейся почти до мая. Валерий вовремя спрятал усмешку: не все ли равно, какая игрушка, главное, нравится. Молча взялся за ствол, приподнял тяжелый, залитый цементом горшок. Ветки царапались, не желали влезать в машину, дерево с трудом разместилось на заднем сиденье. Мать все охала, ахала, мол, оторвутся яблочки, а сын все ждал, что она спросит про Ладу. Не дождался, сам рассказал. Старуха помрачнела, разозлилась:

– Ишь, вертихвостка, всем голову заморочила, еще и в набожность ударилась, ханжа! Что толку, ребенка не вернешь!

Валерий закипал, сколько раз объяснял, что виноват старик, мы все! Не понимает, хоть тресни! Понятно, невесток мало любят, но нужно быть добрее. Он упрямо молчал, ругаясь про себя. Она все больше злилась. Хорошо, что до Преображенки можно быстро доехать. Резко затормозил у подъезда, хлопнул дверью, резко дернул горшок, яблочки затрепетали, но ни одно не упало. В квартире скинул ботинки, отнес дерево в спальню.

– Правда, красиво?! – восторженно охнула старуха и без перехода добавила: – Но ты же дальше не собираешься с ней жить? Ребенка нет, вас ничто не связывает!

Он вздрогнул, обернулся:

– Я ее люблю! И у нас еще будут дети! – сказал и понял: так оно и есть. Все еще впереди. Валерий выбежал на лестницу, на ходу надевая куртку, вслед неслись возмущенные возгласы.

Глава 32 Эпилог

Все эти дни Олеся не находила себе места. Разговор с Максом не давал покоя. Виктор и Шредер – одно лицо. Она могла и раньше догадаться, что он бандит. Но разве это важно, когда чувствуешь себя любимой? Да, друг часто исчезал, но она всегда была уверена, что он вернется. Этот человек не мог ее бросить, что бы ни говорил и ни думал, слишком крепка между ними связь. Олеся так чувствовала, и не нужно никаких гарантий. В тот вечер, когда ушел придурочный мент, вдруг стало ясно: Виктор больше не придет. Опасность всегда составляла всю его жизнь. А недавно отвернулась удача.

Уже ничего невозможно сделать: его либо уже нет, либо вот-вот не станет. Такие, как он, не достаются милиции, напрасно суетится Макс. Олеся не плакала, а будто впала в оцепенение, не выходила из дома, ни с кем не общалась, просто позвонила на работу и сказала, что приболела. Она просматривала все сводки происшествий в Сети и по ТВ, чтобы найти одну-единственную, которая поставит точку.

Олеся уже три часа сидела за кухонным столом, медленно потягивая пятую чашку кисло-сладкого красного чая, со стены монотонно бормотал телевизор, она, казалось, не обращала на него никакого внимания и старательно складывала домик из светло-коричневых сахарных кубиков. Диктор резво заявила: «Очередное самоубийство готов на Алтуфьевском шоссе!» Олеся прибавила звук, глянула на экран. Облезлая серо-белая высотка, машины, люди, темная кровь на асфальте. Громоздкий, бесформенный куль под синей клеенкой. Вылезшая нога, черный кожаный кроссовок, полоска белого тела. Камера скользнула вглубь двора, вернулась назад. Крупным планом башмак, задравшаяся брючина. Снизу, на голени, крупное родимое пятно, похожее на амебу с ложноножками. Олеся вздрогнула, уронила чашку, рассыпался, стал быстро таять сахарный домик. Особая примета, которая не видна первому встречному. Сомнений нет. Грустно и холодно. Звуки доходят с трудом.

– Трупы не опознаны! Основная версия – суицид. Свидетели видели двоих мужчин на крыше.

Диктор болтала что-то еще, потом побежали титры. Олеся нажала кнопку на пульте, мельком глянула на липкую красную лужицу на столе.

«Не опознаны… Ни документов, ни ключей, ни зацепок…»

Дернулась. Кинуться посмотреть, опознать… Но ведь она не знает даже имени. Для нее он – Виктор. Для ментов – Шредер. А кто на самом деле? Любимый. Олеся заплакала впервые за эти дни.

Тихая улица, справа больничный комплекс. Типовое одноэтажное здание морга за глухим бетонным забором. Табличка, залапанный звонок. Валерий нажал на кнопку, раздался громкий басистый лай, под калитку просунулась огромная оскаленная морда. Загремели засовы, охранник брезгливо скривился над документами.

– Вам вон в ту дверь. Следователь уже ждет!

Валерий шагнул в указанном направлении, резко звякнул натянутый трос, раздалось глухое рычание. «Если бы все так работали, как этот пес!» Под навесом мешки, ящики, старая мебель. Комнатка для посетителей, въевшийся горьковато-сладкий запах, знакомый с институтских времен, ни с чем не перепутаешь. Лугов принюхался, осмотрелся и ухнул в студенческую юность. Бравада, нарочитая удаль. Подумаешь, жмурик! Надел резиновые перчатки и отгородился от жесткого стылого мяса. Это только учеба, а жизнь (и смерть, соответственно, тоже) – где угодно, только не здесь. Да и кто всерьез думает о смерти в двадцать лет? Сейчас декорации те же, но будничность ужасает. Валерий встал со скрипучего кресла, заставил себя осмотреться. Изъеденная плесенью крашеная стена, белые жалюзи на окне, взгляду не за что зацепиться. Тревога не уходит. Только бы не видеть деда… Сделать ничего нельзя. Неотвратимо, как уже начавшееся падение. Зажмуриться и принять удар. Нечего тянуть. Лугов шагнул к двери и налетел на Диковского. Невысокий, упитанный сыщик, как мячик, отскочил в сторону и хихикнул:

– Все в бой рветесь, хорошо! Только полегче, пожалуйста! – пустяк не мог испортить настроения, Макс сиял, будто невеста перед свадьбой. Еще бы, такое дело раскрыл! Валерия его радость раздражала, хотелось осадить, подковырнуть.

– А как же Шредер? – спросил, не тратя сил на церемонии.

Следователь опешил, улыбка из счастливой стала немного смущенной, но всего на мгновение. «Ну и сволочь же ты! Как всегда, в точку! Ничего на него нет! Все, что было, – пшик! Бандюки, и те от всего открестились! Один Децил остался, да и то юлить начал, зараза!»

– При чем здесь Шредер? Вашу жену никто не похищал! Это главное! А что до розыгрыша, то это, во-первых, еще надо доказать. И мы, конечно, займемся со временем.

«Еще бы сказал, что я все выдумал! Но было логово в лесу, на берегу тощей речки». Он снова ощутил холод, ужас, дыхание смерти и впервые порадовался, что жив.

Макс решил не затягивать. К чему эти разговоры о Шредере? Ясно, никто не будет его искать, если нового ничего не выплывет. Не дай бог! Суеверно сплюнул через плечо.

Санитар подал Лугову мятый халат. Противно натягивать несвежую тряпку, въевшиеся запахи, сырость ткани. Сколько людей напяливали эту шкуру? Что их переполняло? Страх? Горе? Азарт? Надежда? Валерий глотнул всего понемногу, но особенно тоски и усталости. Секционный зал, белый кафель, металлические столы с душем «в ногах». Громоздкий продолговатый куль на одном из них. Темно-зеленая ткань скрывает формы, но не вонь. Валерий подавился вдохом, закашлялся. Санитар деловито забежал вперед, откинул покрывало, смрад ударил с удвоенной силой. Коричневый, изъеденный гнилью череп, слипшиеся ошметки волос. Задеревеневшая полусогнутая кисть, длинные желтые ногти. Хищная лапа, цепляющаяся за жизнь, не собственную, а внуков и правнуков. Кто сказал, что бабушки-дедушки должны быть ласковыми и сладкими, как в «правильных» мультиках из счастливого детства? Никто не сказал. Валерий понял все с окончательной ясностью, и обида отползла на задний план.

– Да, это он! – голос сел, вышло тихо, невнятно.

Старик будто ухмыльнулся: «Конечно, я! Не ты же!» Воображение кинулось вскачь, и он ощутил себя на этом холодном металле. «Ишь, разбежался! Подумаешь, противно! Ты ведь живой!» Живой! В полной мере! До дрожи, до головокружения. Спеши, пока есть время! А как же Тошка? Ангел всегда с тобой! Ангел…

Лада всю ночь толковала про это, а он лишь раздражался. Просто привык все недоказанное отметать, как обман. Сейчас подтверждения стали неважны. Верь себе и миру! Он не смог. Валерий в последний раз покосился на труп, будто обещая жить по-другому. Торопливая болтовня следака отвлекла от размышлений.

– Пойдемте! Все подпишите! – Макс явно спешил поскорее отделаться от неприятных обязанностей. Лугов шел за ним, не оглядываясь, сзади оставалось прошлое.

Оглавление

Глава 1 Гость. Июнь 2012

Глава 2 Все не так. Назад в прошлое

Глава 3 Муха в паутине

Глава 4 Оплошность

Глава 5 Зарождение любви

Глава 6 Начало болезни

Глава 7 Диагноз

Глава 8 Лечение

Глава 9 Снова дома. Так жить нельзя!

Глава 10 Возвращение к жизни

Глава 11 Исправить ошибку!

Глава 12 Все потеряно

Глава 13 Начало расследования

Глава 14 Найти самому!

Глава 15 По горячим следам

Глава 16 День дурака

Глава 17 Привет с того света

Глава 18 Назад в никуда

Глава 19 По следам Шредера. Марсианка

Глава 20 Обходной маневр

Глава 21 Брат Иона

Глава 22 Маскарад в парке

Глава 23 Тщетные усилия

Глава 24 В омут с головой

Глава 25 Удача Филина

Глава 26 Разгадка

Глава 27 Залечь на дно

Глава 28 Утро следующего дня

Глава 29 Случайный козырь, ответный ход

Глава 30 Последний рывок

Глава 31 Снова вместе

Глава 32 Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg