«Любовь в режиме ожидания»

6287

Описание

Бизнесмен Валентин Сумароков, врач-реаниматолог Лада, вырастившая его дочь, подруга дочери красавица Катя, водитель Сумарокова Олег, мальчик-бомж из детского отделении туберкулезной больницы… Судьбы этих людей словно сплелись в клубок, и у каждого из них свои беды, свои радости в свои тайны. Кто из них дождется своего счастья? Наверное, тот, кто поймет – нельзя жить «в режиме ожидания». Очень важно не пропустить свою настоящую любовь.



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Любовь в режиме ожидания (fb2) - Любовь в режиме ожидания [Клиника обмана] 897K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мария Владимировна Воронова

Мария Воронова Любовь в режиме ожидания

Часть первая

Глава первая

К вечеру пошел снег, но не потеплело. По радио сказали, что холод приполз из Скандинавии и продержится еще как минимум двое суток.

Выскочив из промерзшей маршрутки с ободранными сиденьями, Лада поглядела по сторонам и перебежала скользкую проезжую часть наискосок – прямо к дому.

В подъезде энергично потопала ногами, стала отряхивать снег с капюшона.

– Здравствуйте, Лада Николаевна! – Пожилой консьерж с военной выправкой знал по имени-отчеству всех жильцов, их родственников и даже гостей. – Вам щетку дать?

Она улыбнулась, помотала головой.

В зеркальном лифте придирчиво вгляделась в свое отражение. Нос, понятное дело, красный – стащив перчатку, она потерла его ладонью, поправила некрасиво повисшую прядь волос. Увы, финский пуховик, купленный всего-то год назад, в этом шикарном лифте тоже смотрелся неважно… Сюда надо шубу! Норковую!

Еще недавно о норковой шубе и речи не шло. Лада работала реаниматологом в обычной городской больнице. Она работала хорошо, ее любили и пациенты, и сотрудники, но к покупке шубы это отношения не имело.

А полгода назад она получила предложение из клиники эстетической медицины «Клеопатра». И не просто предложение, а «с отличными перспективами», как выразился хозяин «Клеопатры» знаменитый пластический хирург Яков Розенберг.

Это, конечно, была игра случая. Прошлой весной Розенберг в качестве пациента угодил в больницу, где Лада работала. А потом от него поступило это самое предложение. Сохранив за собой полставки дежурного реаниматолога – «для души», – Лада согласилась. Ей давно хотелось перемен в жизни. Правда, мечтала она о других переменах…

Звякнул электронный сигнал, двери лифта бесшумно открылись.

Аня стояла на пороге квартиры.

– Ладочка! Как ты добралась? Почему отказалась от машины? Ты же, наверное, ужасно замерзла? – затараторила она, помогая Ладе снять пуховик.

Потом в зеркале холла отразилась высокая полная женщина, обнимающая девочку-подростка. Девочке лет четырнадцать, женщине… тридцать с хвостиком. А то и с длинным хвостом.

– Аня, дай же пройти! – Сев на низкий пуф, Лада нагнулась и принялась стаскивать сапоги. Оставшись в одних чулках, активно задвигала пальцами ног. – Знаешь какой мороз на улице?

Быстрым движением она сунула холодную руку Ане под кофточку. Девочка с визгом и смехом отскочила.

– Так почему же ты от машины отказалась? – переспросила она, оставаясь на безопасном расстоянии.

Лада подмигнула:

– Мы, люди дела, не можем располагать собой. Я же не знала, когда освобожусь. Да ладно, тут на маршрутке двадцать минут. Правда, наши маршрутки – это что-то!.. Ничего, вот куплю машину, буду приезжать к тебе сама, как королева.

– Ты бы сначала хоть на курсы водительские пошла!

Лада привычным жестом вынула из ящика красивые кожаные сабо и вздохнула:

– Когда мне? Я после работы учусь, только сегодня выходной выдался. Я ведь теперь и.о. зав клиникой.

– Кто-кто? – Аня не поняла и засмеялась.

– Исполняющий обязанности заведующего. – Лада тоже засмеялась. – Ну, чем займемся? Хочешь, проверю твой дневник?

– Давай, а то надоело уже папину подпись подделывать. Заодно поможешь мне с заданием по химии.

Закончив со школьной премудростью, обе перешли из Аниной комнаты в гостиную.

Гостиная Сумароковых представляла собой просторное помещение с белыми стенами, кожаными диванами, большим обеденным столом и обязательной горкой, набитой антикварной посудой. Хозяин дома давно жил без жены, но в гостиной не было ни лосиных голов, ни холодного оружия, ни коллекции спортивных наград. Главной достопримечательностью здесь был настоящий камин, как в английском фильме, – с решеткой, экраном и специальными креслами, сидя в которых так приятно смотреть на огонь! На мраморной каминной полке стояло множество фотографий Ани, Валентина и его покойной жены.

Несколько лет назад Сумароков выстроил коттедж под Сертоловом, и знакомые посоветовали ему каминного мастера. Валентин остался настолько доволен его работой, что пожелал иметь камин и в городской квартире. Хлопот было много, но мастер не подвел, справился.

Лада села в кресло и протянула руки к огню.

– Будем ужинать? – Аня подошла сзади и обняла ее за плечи.

– А папа?

– Сказал, чтобы мы его не ждали.

– А! – Лада так и не поняла, удалось ли ей скрыть разочарование. – Ну что ж, давай.

Аня не позволила Ладе участвовать в хозяйственных хлопотах, зато приготовила для нее кампари с апельсиновым соком. Но сидеть в гостиной и прихлебывать аристократическое пойло было скучно. Взяв стакан, Лада вслед за Аней отправилась в большую, напичканную современной техникой кухню, села за стол и стала наблюдать, как девочка ловко разогревает котлеты и режет овощи для салата.

Аня вдруг отложила вилку и тяжело вздохнула.

– Ты что, Анюта?

– Слушай, я хотела тебя спросить… Есть один мальчик…

Лада улыбнулась:

– Ну-ка, ну-ка, расскажи!

– Да нет, это другое. Я его в больнице видела…

Лада тут же перебила ее:

– Если бы ты знала, как мне не нравятся эти твои посещения больницы! О чем только думает твой отец! Обязательно нужно помогать туберкулезным больным, будто других нет!

– А кому хуже, чем им? Сама знаешь.

Лада вздохнула. Конечно, она знала. Как и в девятнадцатом веке, в двадцать первом туберкулезом болеют самые бедные… В годы перестройки заболеваемость резко возросла, заговорили даже об эпидемии. Государство отреагировало как обычно – приняв символические меры, но зато распиарив их на полную катушку. Ну а после громких деклараций как-то неудобно говорить, что эпидемия продолжается. Поэтому сделали вид, будто туберкулеза больше нет, что понятно как отразилось на финансировании…

Год назад Аня поехала в туберкулезную больницу навестить одноклассницу, попавшую туда на обследование. Нищета, которая царила в детском отделении, ужаснула впечатлительную девочку. В тот же вечер она уговорила отца, который уже всерьез задумывался о шефстве над тяжелобольными, помочь отделению. Валентин согласился ежемесячно перечислять больнице определенную сумму. Но этого Ане показалось мало, она захотела сама общаться с больными детьми, узнавать обо всех их нуждах и облегчать по возможности их участь. Никакие запреты на нее не действовали – эта девочка умела проявлять железную волю.

За год отделение изменилось до неузнаваемости: на деньги Сумарокова сделали ремонт, закупили современное медицинское оборудование и кровати. Аня посещала больницу каждую неделю, и Лада теперь иногда просыпалась по ночам в тревоге за нее. С точки зрения медицины это был неоправданный страх, прививка и здоровый образ жизни должны были защитить Аню от заражения, но Лада боялась за нее, как простая обывательница.

– Агриппина Максимовна говорит, что этот мальчик умрет. Лада, ты не представляешь, как мне его жалко!

– Ох, Анечка, если бы ты знала, сколько народу я проводила на тот свет и как мне всех их было жаль… Но есть вещи, которые мы не можем изменить. Знаешь какая первая заповедь врача? Нельзя умирать с каждым больным.

– Но твои больные были, наверное, старые, а это ребенок! – запальчиво возразила Аня. – Может, ты знаешь какого-нибудь доктора?

– Агриппина Максимовна очень хороший врач. Я уверена, она использовала все возможности. И проконсультировалась со всеми специалистами. Ты хочешь обидеть ее, пригласив доктора со стороны?

– Я хочу, чтобы он поправился, больше ничего! А она, между прочим, сказала, что будет рада любой помощи. Лада, ты же знаешь всех самых лучших врачей!

Аня вскочила приготовить чай. Открыв дверцу навесного шкафа, она среди множества пачек безошибочно выбрала любимый сорт Лады – зеленый с лимоном. Достала пачку и показала Ладе. Та кивнула.

Ее давно перестало удивлять, как Аня, четырнадцатилетняя девчонка, другими словами, человек, пребывающий в самом безмозглом и эгоистичном периоде жизни, запоминает чужие вкусы и пристрастия.

Однажды Лада пришла в этот дом вместе с Розенбергом. Узнав о ее тесной дружбе с Валентином Сумароковым, директор клиники напросился в гости, надеясь нащупать почву для делового сотрудничества. Аня, как всегда, хозяйничала за чайным столом. Розенберг сказал, что чай он пьет «черный, крепкий, с лимоном, две ложки сахару и чуть-чуть не доливать до краев». Вечер прошел в оживленных разговорах, мужчины понравились друг другу, но совместный бизнес так и не затеяли. Однако мысль об этом не оставляла Валентина, и через полгода он сам пригласил Розенберга. Когда перешли к чаю, гость начал было: «Мне, пожалуйста, черный…», но Аня остановила его спокойным: «Да, я помню», – и подала чай именно так, как он любил! Розенберг чуть не подавился и весь оставшийся вечер поглядывал на девочку с опаской.

– Прошу тебя, помоги! – сказала Аня, сев напротив Лады и глядя на нее умоляюще.

– Да чем же я могу помочь? Всех светил в туберкулезе Агриппина знает лучше моего.

– Но Агриппина же старая! Она могла про когонибудь забыть!

Лада вдохнула аромат чая, поставила чашку на блюдце, задумалась.

– Знаешь, есть у меня один знакомый… Правда, он не фтизиатр…

– Зачем он тогда?

– Профессор Колдунов – замечательный врач! Он вытащил не одну сотню крайне тяжелых больных, на которых остальные доктора махнули рукой. Его можно смело назвать личным врагом смерти. Если хочешь, давай позвоним ему прямо сейчас.

– Ох, Ладочка, пожалуйста!

Пришлось идти в холл, искать в сумке сотовый. Аня ждала ее у стационарного аппарата, подпрыгивая от нетерпения и молитвенно сложив руки.

Услышав резкое «алло!», Лада включила громкую связь.

– Ян, ты можешь сейчас разговаривать? – спросила она.

На другом конце провода помолчали, потом тяжело вздохнули:

– Только недолго.

– Тогда перехожу к делу. Только сразу не говори «нет», хорошо?

– Я ж не девушка, чтоб так говорить! Короче, что надо?

Аня испуганно покосилась на Ладу: разве такой нелюбезный профессор согласится помочь? Лада ободряюще похлопала ее по руке.

– Надо больного проконсультировать, – сказала она.

– У-у-у… не знаю… – донеслось из динамика. – Я ж на трех работах, незнамо сколько дома не был. Он может сам приехать в академию?

Аня вытянула руку перед лицом Лады и энергично потерла пальцами.

– Тебе хорошо заплатят. – Заметив, как Аня трясет головой, Лада быстро добавила: – Очень хорошо.

– И привезем вас туда-обратно! – крикнула Аня.

– Да, и транспортом обеспечим. Соглашайся!

– А что за случай-то?

– Ну, не совсем по твоему профилю… – Лада замялась. – Но ты же универсал. Распространенный туберкулез.

В динамике засмеялись:

– Ладушка, ты что, перегрелась на руководящей работе?

– Ян, ты же в Чечне был…

– В Чечне я был, но единственное, чего я там ни разу не видел, – это туберкулеза в последних стадиях. Поэтому моя консультация бессмысленна. А посоветовать, пожалуй, тоже никого не посоветую. Я далек от этой отрасли.

Аня поджала губы, а потом снова потерла пальцами и изобразила в воздухе большой квадрат.

– Целый чемодан денег! – перевела Лада. – Хотим только тебя, все спецы по туберкулезу уже сказали свое веское слово. Ян, ты у нас последняя надежда!

– Если ты думаешь, Лада, что я возьмусь оперировать после того, как отказали фтизиохирурги, так нет. В туберкулезе нужно жизнь прожить, знать его и чувствовать. Там дело не только в объеме поражения, но и в биологических характеристиках туберкулезной палки. Фтизиохирурги знают повадки этого зверя, я – нет.

– Ты тоже у меня когда-нибудь чего-нибудь попросишь… – заныла Лада.

– Подтяжку лица? Силиконовую грудь? Вряд ли. Не канючь, не поеду. Во фтизиатрии работают святые люди. Настоящие святые, без дураков. Пашут за одну зарплату, ибо кто у них основной контингент? Бомжи и зэки. Но фтизиатры спасают их, прекрасно зная, что единственное, чем пациенты их наградят, – это какаянибудь особо устойчивая форма бациллы Коха. Поэтому их мнению я доверяю безоговорочно.

– Ну пожалуйста…

– Если я явлюсь и начну давать советы по лечению, то только обижу их. А я не хочу обижать людей, которыми восхищаюсь. Если твоим знакомым бабки некуда девать, пусть лучше заплатят лечащему доктору.

Аня всхлипнула. Лада понимала, что Колдунов абсолютно прав, пожалуй, он знает о туберкулезе немногим больше среднего обывателя, и его консультация вряд ли будет полезной, но ей вдруг страстно захотелось показать ему ребенка. Может быть, потому, что она пообещала Ане чудо, а визит профессора мог дать хотя бы кратковременную надежду?

– Ян, они уже все перепробовали, – тихо сказала она. – Готовы прислушаться к самой дикой идее, самому маразматическому плану лечения.

– И значит, я самый крупный маразматик в городе, раз ты обратилась именно ко мне? – захохотал Колдунов. – Пожалуй, в следующий раз так и напишу в резюме для справочника «Кто есть кто? Медицина Петербурга».

– Ян, ты действительно наша последняя надежда. Ты обязательно что-нибудь придумаешь. Вдруг поможет? Ведь иначе ребенок умрет.

В динамике раздался тяжелый вздох.

– Ладно, хрен с вами со всеми, – брюзгливо произнес профессор, – поеду. Адрес говори.

– Тебя привезут!

– На метро быстрее, моя жена давно уже по городу на машине ездить перестала. У меня тоже нет ни малейшего желания в пробках торчать. Правда, я не уверен, что завтра успею в течение рабочего дня. Пусть там предупредят дежурного врача, что я приеду.

– Ян! Спасибо! – в восторге закричала Лада. – Называй гонорар!

– Я еще не оборзел, чтобы с детей деньги брать, – мрачно ответил динамик. – Тем более за консультацию, которой можно будет только подтереться.

– Ты что, тоже святой?

– Нет, конечно, но почти такой же хороший, как наш губернатор.

– Это ты о чем?

– Да мы тут недавно новости смотрели, как губернатор навещает детский диагностический центр. И вдруг видит прейскурант на платные услуги. Ах, говорит, какой ужас, неужели вы с детей деньги берете? А заведующая, вместо того чтоб честно ответить: да, приходится, ибо при нашем финансировании даже на расходные материалы не хватает, не говоря уже обо всем остальном, – смутилась и залепетала: ой, это только на добровольной основе, платят только те, кто сам хочет… Чем заслужила от губернатора порицание. Чтобы порицать других, я, конечно, рылом не вышел, но кое-что могу… В общем, адрес давай.

– Я сама с ним поеду, – зашептала Аня. – Он не найдет, там забор такой глухой…

Глава вторая

Последнее время Витя Сотников спал очень чутко. Новенький мальчик накрыл голову одеялом и подушкой, но его плач все равно разбудил Витю.

Он встал и, стараясь ступать как можно тише, подошел к новенькому.

– Ты чего ревешь?

Мальчик лет семи-восьми выбрался из своего гнезда. В темноте было плохо видно, но Витя понял, что он испугался. Ясно, от этого угрюмого тощего парня он не ждал ничего хорошего.

– Не бойся, – буркнул Сотников. – Ты первый раз в больнице?

Ребенок только судорожно вздохнул.

– Пойдем, попьешь водички. Тапки надень и рубашку. И не шуми! – зашипел Витя, когда мальчик, боясь промедлением разозлить его, спрыгнул с кровати.

Кое-как одевшись в темноте, они вышли в коридор. Сестра оставила только ночные лампы, а на дальнем посту включила кварц, и новенький испугался тревожного фиолетового света. Витя протянул руку, и маленькая ладошка сразу ухватилась за нее.

Мимо спящей на диване сестры они прокрались в буфет. Яркая луна била прямо в высокое окно, так что видны были и разделочный стол, и огромная железная мойка, и деревянный шкаф для хлеба. Сквозь переплет окна лунный свет ложился на пол квадратами, будто ктото расчертил площадку для игры в классики. Витя достал из угла стул – фанерку на тонких железных ножках – и усадил мальчика. Внезапно с недовольным рокотом затрясся холодильник, новенький вздрогнул.

– Сказал же, не бойся! – Витя откинул с сушильной решетки пеленку, казавшуюся неправдоподобно белой в свете луны, взял две кружки. Эти эмалированные кружки с цветочками на боку и черными ободками внезапно напомнили ему собственное детство, детский сад. – Что будешь: кисель, кефир? Хотя холодное тебе нельзя.

В холодильнике ровными рядами стояли рожки со специальным, приготовленным на местной кухне лечебным кефиром. Как ни странно, дети его любили и охотно разбирали сиротского вида бутылочки с марлевыми пробками. Но кефир должен был выстояться хотя бы два часа при комнатной температуре. То же относилось к фруктам.

Витя взял из ящика маленький половник и осторожно снял крышку с огромной алюминиевой кастрюли, стоящей на подоконнике. На крышке масляной краской цвета запекшейся крови были криво выведены страшные письмена «1 Д.О.», что означало первое детское отделение.

Он согнал пленку с поверхности киселя и наполнил кружки густой жидкостью цвета заката.

– На, попей. Булочку хочешь?

Мальчик всхлипнул и помотал головой. За время экспедиции он, боясь расплакаться, не сказал ни слова.

– Да все нормально будет у тебя, вылечишься.

Витя сполоснул кружку, но оставил ее в мойке – после него, бацилловыделителя, посуду нужно специальным образом обработать. Дожидаясь, пока мальчишка допьет свой кисель, он лег животом на широкий подоконник. Странно, какая яркая сегодня луна, прямо буйная! Подмигивая то красным, то белым огоньком, летел самолет. В ночной тишине простучали колеса поезда, а когда стихли, стало слышно, как из крана мерно капает вода… Ребенок вздохнул басом прямо у Вити за плечом и устроился рядом.

Они лежали животами на холодном подоконнике и молча смотрели на заснеженный парк, пугающе белый в молочном свете луны.

– Ладно, пойдем, а то простудишься еще, – сказал Витя.

Мальчик послушно спрыгнул с подоконника и сам протянул Сотникову руку.

В палате новенький немного повозился, но вскоре утих – наверное, заснул. А Вите не спалось. Чувство стыда все сильнее мучило его. За время бездомной жизни он почти забыл, как это – стесняться собственных поступков. Сегодня он жестоко обидел человека, желавшего ему добра. Он вновь и вновь прокручивал в голове события прошедшего дня…

…Витя оглянулся и осторожно приоткрыл дверь. Внимательно осмотрел письменные столы, заваленные стопками историй болезни, фанерную изнанку книжного шкафа, перегораживающего ординаторскую, буйно цветущие кактусы на подоконнике… Прислушался. Кажется, пусто.

– Здрасте! – громко сказал он на всякий случай и подождал секунду. Никто не ответил.

Тогда Витя подошел к столу заведующей. В большой хрустальной пепельнице скопилось много окурков, он выбрал самые длинные. Иногда ему везло: стоило Агриппине Максимовне закурить, как ее вызывали по каким-нибудь срочным докторским делам, и на бортике пепельницы оставалась почти целая сигарета…

Врачи детского отделения были очень беспечны, ординаторская вечно стояла открытой, и, зная распорядок дня, Витя вполне мог бы красть сигареты и даже деньги, но он еще никогда не опускался до воровства.

Витя взял свою куртку и поплелся в садик, чтобы спокойно покурить на скамейке, не опасаясь, что его застукает медсестра.

Недолгое путешествие далось с большим трудом, ноги в разбитых ботинках промокли, мартовский ветер дул зло и холодно, а на скамейке лежал толстый слой обледенелого снега. Кое-как Витя расчистил маленький пятачок и уселся, зная, что от озноба ему все равно не спастись.

Вытащил свои сокровища и любовно разложил их в ряд на ладони. Сейчас выкурим самый длинный, потом самый короткий, а средние оставим на вечер. Надо бы сходить во взрослый корпус, поклянчить у мужиков спичек, но хватит ли у него сил для такой экспедиции?

– Сотников! – прогремело над ухом, и Витя повернулся, привычно удивляясь, как у такой маленькой старушки может быть столь грозный бас.

– Я вышел погулять, Агриппина Максимовна, – сказал он, быстро пряча окурки в карман.

– Ну да! – Заведующая, бабуська лет семидесяти, сверлила Витю грозным взглядом. – Ты куришь, маленький негодяй!

– Нет, Агриппина Максимовна, – жалко возразил он.

– Ты понимаешь, что для тебя сигарета – это смерть? – Старческая рука с неожиданной силой залезла к нему в карман и выудила оттуда все текущие запасы. – Тем более окурки, это же вообще яд несусветный! А я смотрю в окно, думаю, чего это Витенька в такую погоду воздухом подышать захотел!

– Да отвяжитесь вы уже от меня, – буркнул Сотников, закашлялся и сплюнул на снег.

Заведующая тут же нацепила на нос очки и пригляделась.

– Без крови, – с удовлетворением сказала она и вытащила из кармана пачку, – ладно, на, кури. Сама тысячу раз бросить пыталась, знаю: когда курева нет, гораздо больше тянет.

Она прикурила вместе с ним и глубоко затянулась.

– Но суть не в том, что нет сигарет, а в твоей воле. Возьми себя в руки, Витя! И кстати, ты почему в школу не ходишь? Учителя жаловались, они же специально готовятся.

– Не буду я никуда ходить! На хрена? Мне все равно помирать скоро.

– Витя!..

– Что – Витя? Я же слышал ваши обсуждения! Да и без них уже все понятно!

Помолчали. Агриппина Максимовна неловко похлопала его по плечу. Понимала, что переубедить парня все равно не сможет.

– А как ты думаешь, – вдруг спросила она, – мне ведь тоже немного осталось?

– Да Бог с вами! – испугался Витя, в глубине души привязанный к старушке.

– Бог не Бог, а мне ведь восемьдесят лет!

– Сколько?!

– Восемьдесят, голубь! Может, через годик помру, а может, завтра. Но я же не сижу вот так и не курю целыми днями в ожидании этого прекрасного момента. Живу, пока живется. Работаю. Даже журналы медицинские читаю и на курсы повышения квалификации хожу. А, Витя?

Он внимательно осмотрел свою сигарету, от который остался один фильтр, и с сожалением выкинул.

– Не лезьте вы ко мне! И так херово.

Заведующая покачала головой, дала ему несколько сигарет, и они вместе пошли в отделение.

За два месяца болезни Витя привык к постоянной температуре и ознобу, но сегодня его колотило больше обычного. Он зашел в буфет, попросил стакан горячего чаю, но легче не стало. Можно было обратиться к сестре за уколом жаропонижающего, но на заднице уже не было живого места от инъекций, поэтому Витя разделся и лег в кровать, надеясь уснуть. На тумбочке лежало большое красное яблоко и пакет с пирожками – сотрудники, зная, что Витю никто не навещает, подкармливали его, но большая часть даров отправлялась на помойку: во-первых, кухня на отделении и так была отличной, а главное, у него последнее время окончательно исчез аппетит. От постоянного жара Витя не чувствовал вкуса еды, и чем бы ни кормили, ему казалось, что он жует вату, размоченную в тухлой воде.

Заснуть не удавалось, между тем все вокруг, наоборот, пришли в движение. Дети вскакивали с коек, причесывались, сестры заглядывали в палату, и из коридора доносился звук их хлопотливых шагов. Даже Агриппина Максимовна забежала проверить, все ли в порядке.

«Ой, бля, – подумал Витя, натягивая одеяло на голову, – сейчас же эта сучка заявится! Как я забыл?»

«Эта сучка», другими словами, Анна Валентиновна Сумарокова, была ненавидима Витей страстно и люто. От одного вида этой девчонки сердце сжималось в горькой злобе, а взгляд ее жемчужно-серых глаз жег Витю хуже адского пламени.

Больше всего на свете ему хотелось схватить ее за толстую русую косу и макать лицом в самую глубокую и грязную лужу, пока она не сообразит, что хватит уже сюда ходить и изображать мать Терезу! Частенько он в красках представлял, как это будет, как она зарыдает и убежит, а он станет кричать ей вслед самые грязные и обидные слова! Возьмет ее чертову сумочку и пинком запустит в самую грязь, так, чтобы все высыпалось, а она чтобы ползала и собирала…

Пожалуй, только курево да эти фантазии скрашивали ему остаток жизни.

Он надеялся, что когда-нибудь наберется духу и… ладно, окунуть в лужу сил не хватит, но хотя бы заедет ей по физиономии! Чтобы не строила из себя и не думала, что все тут ноги ей готовы целовать за ее вшивые благодеяния, которым цена – копейка!

К несчастью, Сотников был в отделении единственным, кто придерживался подобных мыслей. Остальные во главе с Агриппиной Максимовной просто молились на Сумарокову и только что не почитали ее святой. Они не понимали, что сучка таскается сюда именно ради этого поклонения, а на самом деле ей глубоко плевать на больных детей! Вот так!

Анна была дочерью богатого человека, который, не веря в официальную благотворительность, взял на себя заботу о детском отделении туберкулезной больницы. Сам он давал только деньги, а практические хлопоты доверил несовершеннолетней девчонке! Зачем, спрашивается? Агриппина Максимовна и сама могла бы распоряжаться деньгами, не унижаясь перед малолетней дурой. Если Витя еще во что-то верил, то только в безукоризненную честность заведующей. Но сучка приходила каждую неделю, шушукалась с Агриппиной, а потом перлась на обход, как будто она не обычная девка, а профессор. Спрашивала каждого больного ребенка, как он себя чувствует да чего бы ему хотелось, записывала в блокнотик, и через день в отделение действительно передавали игрушки, книжки и лакомства. С самыми маленькими детьми она играла, причем подолгу держала на руках, особенно тех, у кого не было родителей. Когда затяжелел один детдомовский малыш, Анна приезжала каждый день ухаживать за ним, и ребенок поправился.

Проходя мимо бокса, в котором лежал тяжелый ребенок, Витя видел в окошко, как она его баюкает, и чувствовал, что готов разорвать ее на куски за то, что она притворяется доброй и хорошей.

«Я тоже мог бы быть таким благородным при богатом папаше! – желчно думал он, высаживая на черной лестнице окурок за окурком. – Тоже одарял бы всех нежными улыбочками и сраными конфетками! Агриппина Максимовна всю жизнь пашет за копейки, сутками торчит среди наших палочек Коха, но для всех она – обычная бабка, ей даже в метро место не уступят. А сучка одаривает нас на папашины деньги, даже не от себя отрывает, да и папаша небось не последние отдает… Два часа в неделю покривляется, и пожалуйста – святая!

Все от восторга чуть слюной не давятся: ах, какая смелая, не боится с бацилловыделителями общаться! Ах, ангельское личико! Ах, небесный взгляд! И это говорит Агриппина Максимовна, противно слушать!

Конечно, благодаря семейке Сумароковых у отделения уютный вид, у всех детей удобные кровати с прекрасным бельем в веселенький рисунок, а не панцирная сетка с серыми истертыми простынями. И только благодаря им же усиленное питание на отделении не миф, а реальность. Есть все, что нужно, даже икра и орехи. Ну и что?!»

Услышав приближающийся гул голосов, Витя поплотнее закутался в одеяло. Все равно не хрен тут принцессу из себя строить!

Обычно во время Анниных обходов Сотников уходил во двор или прятался на черной лестнице – боялся не совладать с собой, да и организм, ослабленный болезнью, плохо переносил припадки лютой, черной ненависти, которая поднималась со дна Витиной души от взгляда ясных глаз этой девчонки. Но сегодня торчать на холодном подоконнике не было сил, и Сотников притворился крепко спящим, в надежде, что Агриппина предупредит сучку: он – тяжелый больной, и не надо его тревожить.

Но на плечо легла легкая рука, и даже сквозь одеяло Витя понял, что рука эта принадлежит Анне Валентиновне.

– Мальчик… мальчик… – рука нерешительно пошевелилась, – проснитесь, пожалуйста.

– Витя! – Не проснуться от баса заведующей мог только мертвый, притворяться дальше было глупо и бесполезно.

Он сел. От резкого движения закружилась голова, пришлось схватиться за спинку кровати.

– Ну что еще?

– Простите, что разбудила… – Кинув на его всклокоченную голову короткий взгляд, девчонка уставилась в блокнот, который держала наготове. – Скажите, пожалуйста, что вам нужно.

– Ничего. – Свободной рукой он пригладил вихры и сообразил, что сидит в старой застиранной майке, выставив на всеобщее обозрение ужасающе худой торс.

– Может быть, книжку? – не отставала Анна.

– Курева и пива, – буркнул Витя.

– Это Агриппина Максимовна не разрешит. Прошу вас, подумайте. Из еды чего-нибудь особенного? Когда болеешь, бывают всякие желания. Например, когда у меня был аппендицит, дико хотелось суши, хоть я их вообще не люблю.

Суши ей хотелось!!!

– Да пошла ты на х…! – загремел Витя во всю невеликую мощь своих разрушенных легких. – Засунь свои заботы себе в одно место! Задолбала ты уже! Сучка дешевая!

Агриппина Максимовна и пожилые сестры, составлявшие свиту девчонки, смотрели на него растерянно. Он был, конечно, трудным подростком, маргиналом, но в отделении всегда вел себя тихо. Даже родители новеньких детей, узнав, что их чадо будет лечиться в одной палате с юным бомжем, недельку поскандалив, успокаивались, ибо Витя большей частью молча лежал в кровати или курил за пределами отделения. С соседями он почти не общался. И вдруг такой взрыв!

Странно, но, почти осуществив свою мечту, Сотников не чувствовал ничего, кроме неловкости. Даже покрасневшая физиономия девчонки и слезы на ее глазах не порадовали.

И вдруг Анна осторожно коснулась его руки.

– Простите меня, – сказала она тихо.

Витя тупо смотрел на нее, не понимая.

– Никто ничего не слышал, ясно? – продолжала она, обращаясь к свите. Теперь девчонка говорила стальным голосом, совсем не подходящим для доброго ангела. – Забыли! Ничего не было, и я хочу, чтобы об этом никто не заговаривал ни со мной, ни с ним. Все. Идем дальше.

Вите было очень плохо от стыда. Разве Анна виновата, что родилась богатой и счастливой? Просто ему было невыносимо больно от света ее доброты, и он решил: этот свет потухнет, если он закидает его грязью.

Он встал, оделся и пошел курить. Сигареты, подаренные заведующей, следовало экономить, она быстро поймет, что ее заначки вовсе не помогают ему бросить.

Витя курил два года, с четырнадцати лет, начал еще в домашний период своей жизни. И не только из желания скорее повзрослеть и заработать авторитет в компании – он и без того был достаточно уважаем. Нет, курить его толкала какая-то странная тяга к саморазрушению: чем больше он думал, что сигарета причиняет ему вред, тем больше хотелось курить. Сейчас он был один, без друзей, прекрасно знал, что табак неумолимо приближает его конец, почти каждая затяжка вызывала приступ мучительного кашля, после курения кружилась голова и тошнило, но Витя курил больше, чем раньше. Мысль, что он убивает себя, доставляла странное, болезненное удовлетворение.

Сотников решил наведаться в ординаторскую. Рабочий день кончился, доктора наверняка разошлись по домам, и, если заведующая забыла вытряхнуть пепельницу, он сможет без особых помех разжиться окурками.

Дверь была открыта, и Витя, бесшумно подкравшись, замер на пороге. Ординаторская была перегорожена шкафом, так что, стоя в дверях, нельзя было понять, пусто ли там. Нет, не пусто, за шкафом кто-то рыдал.

– Неужели он умрет? – Витя узнал голос Анны и сразу понял, что говорят о нем.

– Деточка, трудно сказать. Процесс запущенный, а химия его почти не берет. Думали на операцию готовить, но слишком большое поражение, хирурги опасаются. Да я и сама боюсь, операция иногда вызывает бурную активацию, вплоть до менингита.

– Но что-нибудь ведь можно сделать? Агриппина Максимовна! Пожалуйста! – Анна всхлипнула и громко высморкалась. Потом длинно, прерывисто вздохнула.

– Все-все, деточка, успокойся. Хочешь еще водички?

– Нет… Вы обещаете? Обещаете? Может быть, вы думаете, что раз он бомж, то и лечить его не надо?

– Окстись, Анечка! Если бы я так думала, не смогла бы шестьдесят лет в туберкулезе отработать. За свои шестнадцать лет накуролесил он, конечно, изрядно…

– Но он же еще ребенок и ни в чем не виноват! – жестко перебила Анна.

«А сама ты кто?» – подумал Витя мрачно и тихо отошел.

Подслушанный разговор не открыл ему ничего нового, он давно знал, что тяжело болен и скоро умрет. Витя знал это еще до того, как попал в больницу. Начитанный мальчик, он без труда поставил себе диагноз «туберкулез», когда ощутил симптомы, ярко описанные в классической литературе. Ужас и острый страх смерти он испытал всего один раз, когда вдруг вместо привычного кровохарканья горлом сильно пошла кровь. Тогда он понял, что жить осталось недолго, и горько плакал, но быстро смирился с неизбежным.

Витя не ходил к врачам, но однажды упал прямо на улице, и нашелся человек, вызвавший ему «скорую». Так, против воли, он оказался в этой больнице. Сбежать не хватало решимости, Витя понимал, что первая же ночь под открытым небом окажется для него последней.

С передышками Сотников поднялся на последний этаж и устроился на широком подоконнике. Из окна виднелся больничный парк, солнце садилось, и голые деревья отбрасывали на снег длинные тени. По узким дорожкам последние посетители торопились к воротам, за деревьями тихо проехала машина «скорой помощи», но, выезжая из ворот, врубила сирену с маячками и рванула, выбросив из-под колес фонтан снеговой жижи.

А он никогда больше не окажется за этими воротами. Интересно, увидит ли он, как тает снег, или не успеет?

Витя закурил и попытался представить, как выглядит парк летом. Должно быть, здесь красиво и приятно гулять, деревьев много, даже в самый жаркий день можно найти тень.

Летом в парк выползают такие гопники, как он, усмехнулся Витя. Сидят на полянках, курят, сосут пивко, а приличные люди осторожно придерживаются центральных дорожек. Небось вся территория усеяна пустыми бутылками и шприцами, туберкулез – социальная болезнь… И ничего удивительного, что, узнав о его смерти, все только порадуются – на земле чище стало. О нем поплачет один-единственный человек. А может быть, и не поплачет. Это сейчас ей жаль его, а потом Анна вздохнет и скажет: ну что ж, может, оно и к лучшему. И будет права.

Витя устал от жизни, тяготился ею. В шестнадцать лет он чувствовал себя глубоким стариком, познавшим все и ни в чем не нашедшим радости.

Он был приемным ребенком, и родители не скрывали от него этого обстоятельства. Витя до сих пор не понимал, зачем они взяли его, ведь он совершенно не был им нужен. Да, осиротевший младенец Витя Сотников приходился им родственником, но не настолько близким, чтобы отказ воспитывать его в своей семье выглядел подло. Но бездетная пара его усыновила.

Сколько Витя себя помнил, в доме всегда царила атмосфера настороженной неприязни. Он ходил, как по минному полю, боясь неловким движением вызвать скандал.

Приемные родители были астрономами и, занимаясь иными мирами, ненавидели и отвергали мир окружающий. Приверженцы чистой науки, они жили на невеликую зарплату, не пытаясь подработать, гордясь собой и считая все остальное человечество торгашами. Впрочем, свою астрономию они, похоже, тоже не любили. Вернувшись домой, Сергей Иванович разражался речами о том, что общество больно, все культурные и нравственные ценности давно похоронены, а Маргарита Семеновна вторила ему. Но несмотря на сходство мировоззрения, супруги жили не дружно, ссорились едва ли не каждый день. Властный Сергей Иванович требовал безоговорочного подчинения, выговаривал жене за неудачно купленный кусок мяса, а то, что она вытирает пол неподходящей, по его мнению, тряпкой, могло вызвать у него настоящий приступ ярости. Маргарита Семеновна боялась мужа, выполняла все его прихоти и считалась поэтому доброй и самоотверженной женщиной. Но она ни разу не защитила Витю от гнева приемного отца, а когда того не было дома, отыгрывалась на пасынке сама. Ее разносы, полные долго сдерживаемой, перебродившей ярости, были, пожалуй, пострашнее скандалов отчима, который начинал беситься сразу, как только ему захотелось.

Оба в один голос твердили, что жили душа в душу, пока не появилось это исчадие ада, то есть Витя. Он верил и просился в детский дом.

Но Сергей Иванович и Маргарита Семеновна очень дорожили своей репутацией в глазах родственников и сослуживцев, а отдать ребенка, пусть приемного, в интернат означало бы пятно на этой репутации.

С пеленок Витя знал, что должен соответствовать. Что он воспитывается в такой образцовой семье, каких уже и не осталось.

Витя вздохнул и поудобнее устроился на подоконнике. По мнению его родителей, мир вокруг населяли сплошные недоумки. Родственники, ближние и дальние, тоже подходили под это определение. Несколько раз в год родня собиралась у кого-нибудь дома, выпивали, пафосно восклицали, что надо чаще встречаться и держаться вместе. Потом расходились до следующей официальной даты, причем на обратном пути Сотниковы выливали на родню ведра яда. Тем не менее вся жизнь Сергея Ивановича и Маргариты Семеновны была подчинена тому, чтобы выглядеть в глазах «этих подонков» образцовым семейством.

Когда на него находило, Сергей Иванович произносил длинные прочувствованные речи о прошлых поколениях, хороших манерах и вечных ценностях. В тот же вечер он мог заорать «Звереныш, волчонок!» и наотмашь ударить пятилетнего Витю по лицу. В таких случаях Маргарита Семеновна рыдала и сокрушалась, почему Витя такой нехороший мальчик, что довел отца до нервного срыва.

Будучи в хорошем расположении духа, Сергей Иванович иногда откровенничал с Витей и говорил ему, что Маргарита Семеновна бесхребетная дура и не умеет вести хозяйство, но приходится мучиться, ибо развод – это позор. В свою очередь, Маргарита Семеновна жаловалась мальчику на мужа, утверждая, что живет с ним только ради него, любимого Вити. Она вообще склонна была к сентиментальности и часто плакала, рассказывая, как любит своего маленького мальчика, но Витя почему-то не верил.

Странная вообще семейка, усмехнулся Сотников. Ненавидя весь мир и даже друг друга, они ни разу не усомнились в собственной правоте. С другой стороны, несчастные звездочеты, что они знают о жизни? Они же не знакомы с Агриппиной Максимовной и не знают… Он зажмурился, как перед прыжком в воду, и храбро додумал: не знают Анну, дочку богатого отца, которая плачет по обматерившему ее бомжу.

Их сил хватало только на осуждение других, и, кажется, они были уверены, что этого достаточно для праведной жизни. Так же как ругани – для воспитания ребенка. О, если бы они просто жили вместе с ним, как это делают миллионы родителей! Но в этой семье роли были распределены четко. Родители и ребенок, которого нужно воспитывать. И они воспитывали из него идеального ребенка.

Впрочем, в чем заключалось это самое воспитание, было непонятно. Никто не водил его в секции, не сидел с ним часами, обучая правильно и красиво вести себя за столом. Зато в подверженности простудам и угрюмости родители усматривали признаки аристократизма, о чем не стеснялись говорить детсадовской воспитательнице.

Когда Витя пошел в школу, от него потребовали хорошей учебы. При этом Витины учителя были объявлены идиотами, а школьная программа – полным маразмом. Каким-то причудливым образом призывы хорошо учиться прошли Витину голову навылет, зато тезисы об идиотах-учителях, наоборот, пустили там глубокие корни, и Витя быстро потерял вкус к учебе.

Время от времени они выезжали за город, посещали музеи и театры. Но нервное напряжение от этих выходов в свет, когда полагалось играть роль образцовой семьи, давало о себе знать, и все заканчивалось скандалом, стоило только вернуться домой.

«Неблагодарная дрянь», «подонок», «дебил» – чего только Витя не наслушался в свой адрес! Но страшнее всего была привычка Сергея Ивановича устраивать с сыном задушевные беседы. Успокоившись после скандала, он приходил в Витину комнату и подводил под свои обвинения теоретическую базу, снабженную стройной системой доказательств.

Витя до сих пор вспоминал бессонные ночи после этих разговоров, когда он лежал, с ужасом осознавая собственную мерзость и не понимая, как же ему исправиться.

Он должен был любить классическую литературу и музыку, а компьютерные игры считать пустой тратой времени. Однажды он попросил, чтобы ему разрешили посмотреть по телевизору фильм про Бэтмена, в ответ родители закатили форменную истерику. А на следующий день Витины одноклассники обменивались впечатлениями и играли по сюжету киношки. Витю, оказавшегося «не в материале», в игру не приняли. Он перенес это очень болезненно и, может быть, впервые подумал о родителях как о врагах.

Зомбированный бесконечными «ты должен», убежденный в беспросветной низости собственной натуры, он не знал радостей нежности, любви, доброты. Но детская душа не может постоянно жить в унынии, и вскоре Витю потянуло к другим удовольствиям. К тем, для которых не обязательно быть хорошим…

Солнце быстро закатилось, напоследок окрасив небо розовым. По тому, как сверкнул в закатных лучах иней на крышах и какой плотный белый дым повалил из труб расположенного неподалеку завода, Витя Сотников понял, что к вечеру стало еще холоднее. Он любил морозную погоду, когда под ногами хрустит снег, лицо сводит от холода, ты утыкаешься в шарф, и сначала он становится влажным от твоего дыхания, а потом краешек шарфа замерзает, и ты кусаешь эту ледяную корочку… Снег отражает бледное зимнее солнце миллионами искр, небо голубое, как огромная незабудка, облака на нем, как кружевные салфетки… Все такое чистое, словно накрахмаленное…

«Наверное, если я вдруг попаду в рай, он будет для меня таким», – хмыкнул Витя. И тут же острое чувство стыда вновь полоснуло его по сердцу.

В шестом классе он сошелся с дворовыми ребятами. Они большей частью жили в нормальных семьях, а после уроков собирались на задворках школы и до вечера шатались по улицам. Поначалу Витю раздражали их тупые разговоры и грязные шутки, но куда было деваться… Другие дети занимались в секциях, Витю же никуда не отдавали, а сидеть дома ему совсем не хотелось, поскольку свой дом он уже ненавидел.

Постепенно он втянулся. В компании никто не говорил ему без конца «ты должен» и не нужно было соответствовать чьим-то представлениям об идеальном мальчике. Он начал курить, перестал делать домашние задания, потом стал прогуливать школу. В четырнадцать лет впервые переспал с девушкой – единственной одноклассницей, допущенной в их компанию. Радости секса разочаровали. Накрученный друзьями, он ожидал небесного восторга, а вместо этого получилась неловкость и несколько секунд тепленькой радости тела. Витя еще пару раз «встретился» с этой девушкой, но, узнав, что она никому не отказывает, не смог преодолеть природной брезгливости.

Когда дома открылось, что пасынок забросил учебу и болтается черт знает с кем, Сергей Иванович пришел в неистовство. Он кидался на Витю с кулаками, бил его ремнем, запирал и при этом убивался: «Мой сын – гопник! Господи, что я скажу на работе?!»

Скандалы и физическое насилие Витины родители почитали единственно верной тактикой, поэтому, когда она не сработала сразу, они удвоили усилия. Но тут уж Витя словно с цепи сорвался. Одурманенный ложной свободой, вкусивший «взрослой» жизни, он вдруг сообразил, что вовсе не обязан подчиняться этим глубоко ненавистным ему людям. Рослый и физически сильный, Сотников устроился грузчиком в местный гипермаркет. Его охотно взяли – конечно, неофициально. Теперь он не зависел от карманных денег, выдаваемых родителями.

В доме наступил ад. Чем больше Сергей Иванович лютовал, тем азартнее Витя сопротивлялся. Он приносил домой пиво и, отстаивая свое право пьянствовать и курить, чувствовал себя, словно партизан на допросе у фашистов. Его запирали в комнате, он выносил дверь. Его называли подонком, в ответ он разражался матерной бранью. Его били, и настал день, когда Витя ответил ударом на удар.

Если бы они тогда его простили! Сказали бы: Витя, мы любим тебя и понимаем, что ты был не в себе, когда кинулся на отца с кулаками! Ничего, Витя, это пройдет, потерпи, возраст у тебя такой!

Но Сергей Иванович, на минуту растерявшись, впал в азарт – неужели он не найдет управу на пасынка? Неужели утратит над ним власть? Да не бывать этому!

Чем только не пугали Витю! Психиатром, участковым милиционером, даже судом, но он только смеялся в ответ: да хоть в дурку, хоть в колонию, лишь бы не с вами! Его оставляли без еды: раз не слушаешься, мы не обязаны тебя кормить! Ничего, в гипермаркете всегда находилось чем заморить червячка.

После того как Витя ударил отчима, тот стал опасаться физической расправы. Теперь они с Маргаритой просто игнорировали пасынка, обращаясь к нему лишь затем, чтобы поведать, какой он подонок. А в один прекрасный день Сергей Иванович заявил:

– Убирайся вон из моего дома!

И тогда, и сейчас Витя был уверен, что на самом деле отчим не гнал его – просто надеялся, что Витя испугается и угроза остаться без крыши над головой заставит его изменить поведение. Но не тут-то было!

Услышав патетическое восклицание отчима, Витя только удивился, как ему самому до сих пор не пришла в голову мысль уйти. Он быстро покидал в спортивную сумку документы и вещи первой необходимости, потом молча отстранил Сергея Ивановича и покинул дом своего детства.

Он долго катался в метро, размышляя, куда бы податься. Все друзья из его компании жили с родителями, которые вряд ли готовы были принять еще одного великовозрастного ребенка. Сдаться в интернат? Но его тут же вернут отчиму и мачехе. Можно спрятать документы, выступить под другим именем, но… Самостоятельная жизнь привлекала его больше, чем учеба и постоянный надзор.

Витя вышел из метро в противоположном конце города и пошел на огни такого же гипермаркета, в котором грузил ящики. После недолгих переговоров его взяли на мелкие такелажные работы, за что он получил право на ночлег в подсобке и небольшое денежное вознаграждение.

В подсобке он прожил полгода. Все это время Витя грузил товары и мыл машины на парковке, зарабатывая, пожалуй, не меньше, чем Сергей Иванович. В гипермаркете им были довольны и обещали официальное трудоустройство, как только ему исполнится семнадцать. С прежней компанией он не виделся, а местных юных беспризорников сторонился, поскольку для наркотиков и мелких грабежей еще не созрел.

Вместо этого он сблизился со взрослыми бомжами, во множестве обитавшими вокруг гипермаркета и на соседней автостоянке. Среди них были еще не до конца опустившиеся люди, с ними Витя выпивал и вел долгие разговоры за жизнь. После таких разговоров он часто просыпался ночью с колотящимся сердцем и пересохшим ртом, садился на топчане и думал: неужели теперь так будет всегда?

Но родители сумели внушить ему, что он – недостойный человек, а значит, заслуживает такое существование. Сотников ненавидел жизнь, которой живет, ненавидел себя – за то, что дурная натура принуждает его жить именно так, и все с большим остервенением глушил себя пивом и травил сигаретами.

Напиться и забыться гораздо проще, чем бороться. Легче и веселее. В детстве многие хотят быть космонавтами, и никто – алкоголиком, но почему-то космонавтов в мире гораздо меньше, чем алкашей. Витя понимал, что быстро погружается на самое дно, и оттого, что не находил в себе сил порвать с этой жизнью, ненавидел себя стократ сильнее.

Глядя на окружающих его опустившихся мужиков, слушая их сетования на злую судьбу, Витя знал, что вскоре станет таким же. Иначе быть не может.

Иногда он надеялся на чудо: вдруг родители найдут его? Ведь это было несложно, Витина физиономия примелькалась среди местных милиционеров, многие знали его по имени. Если бы Сергей Иванович обратился в милицию, проявил настойчивость или дал взятку, Витю извлекли бы из подполья в течение недели.

Ему так хотелось, чтобы родители соскучились и вспомнили о нем что-нибудь хорошее! Нашли бы его и сказали: Витя, возвращайся домой. Ведь первые недели бродяжничества у него даже был сотовый телефон! Потом трубку украли, но, пока она была при нем, родители не позвонили ни разу. Ну пусть бы не сами позвонили, хотя бы сообщили его номер в милицию… Значит, он действительно подонок, раз они даже не стали искать его…

Он понял, что никому не нужен, и перестал быть нужен себе самому. Если поначалу он стремился заработать как можно больше, то теперь азарт угас, он ленился и выходил на парковку мыть машины, только когда кончались деньги.

А потом от тоски Витя сошелся с кассиршей из гипермаркета.

Нина была симпатичная женщина двадцати четырех лет, замужняя, с ребенком. Темпераментной кассирше очень нравились юноши, и она весело обучала Витю всяким фокусам. Он послушно ласкал ее так, как ей хотелось, и принимал ее нежности, но не испытывал при этом ни радости, ни восторга, ни бурного телесного переживания. «Даже самая красивая женщина может дать только то, что она может дать», – вспоминал он известный афоризм и усмехался.

Все кончилось в тот день, когда Витя признался, что заболевает. Испугавшись заражения, Нина моментально дала ему отставку и пообещала заложить начинающего туберкулезника начальству, если он станет слишком часто попадаться ей на глаза.

Глава третья

По четвергам в больнице собиралась комиссия, врачи обсуждали тактику лечения.

«А со мной и безо всяких комиссий давно все ясно», – подумал Витя и вышел из палаты. Переводя дыхание на каждой площадке лестницы, он добрался до своего излюбленного чердачного окошка.

Агриппина Максимовна в высоком докторском колпаке и синем фланелевом халате поверх обычного спешила в административный корпус, прижимая к себе стопку историй болезни. Старушка оскальзывалась на неровно протоптанной дорожке, вытягивала для равновесия руку, но темпа не снижала.

В ворота вползла красная «мазда». Это же машина, на которой шофер привозит Анну! В животе у Вити вдруг стало пусто, словно он проехался в скоростном лифте. Сотников приник к стеклу – не может быть, она была вчера и теперь должна приехать только через неделю.

Поравнявшись с Агриппиной, «мазда» затормозила, из нее вылез высокий худощавый дядька в военной форме и, в несколько прыжков преодолев полоску глубокого снега, взял бабку за локоть. Та воинственно обернулась. Некоторое время оба бурно размахивали руками, потом разом успокоились и закурили.

Неужели это сам богатый папочка пожаловал? Тогда почему в форме? Или это вовсе другая машина?

Но тут открылась задняя дверца и появилась Анна, в смешной вязаной шапочке с помпоном. Она пошла к Агриппине, стараясь попадать в глубокие следы, оставленные военным. Шаг оказался для нее слишком широким, девчонка потеряла равновесие и шлепнулась в снег, но тут же вскочила.

Витя больше не думал, почему она приехала не вовремя и что это за дядька с ней, просто смотрел, как Анна, смеясь, отряхивается.

Агриппина засеменила дальше, а военный с Анной после недолгой дискуссии сели обратно в машину. «Мазда» медленно покатилась вдоль забора и вскоре скрылась из виду.

С колотящимся сердцем Витя спустился в палату. Сейчас Анна пойдет по отделению и удастся посмотреть на нее вблизи. Сотников остановился перед зеркалом, причесался, поправил воротник клетчатой рубашки. Потом почистил зубы. Если бы знать, что Анна придет сегодня, он бы принял душ, хотя мытье последнее время превратилось для него в тяжелую работу.

Расправив покрывало на постели и запихнув все, что лежало на тумбочке, в ящик, Витя сел на самый краешек кровати и стал ждать. Потом вскочил, взбил подушку и сделал из нее красивый треугольник. К счастью, все соседи по палате смотрели мультик в игровой комнате и не видели его суетливых приготовлений.

Но время шло, никто не появлялся, и Витя снова ненавидел Анну: зачем заставила его так переживать?

По коридору, дребезжа и постукивая кривыми колесами, проехала каталка с ужином, сквозь полуоткрытую дверь Витя уловил запах кипяченого молока с медом.

Вот и все, ждать больше нечего. Но тут на пороге появились Агриппина и давешний мужик в форме. Анны с ними не было.

– Вот он, – сказала заведующая, показывая на Витю крючковатым артритным пальцем.

– Здравствуй, – улыбнулся мужчина. – О, какая койка! – Он повертел головой, чтобы рассмотреть кровать с разных точек. – Настоящий шедевр, услада взору военнослужащего. Ну что, солдатик, давай я тебя посмотрю.

– Это профессор, специально приехал тебе помочь, – поспешно сказала Агриппина Максимовна. Наверное, боялась, что Витя пошлет по известному адресу и профессора.

Он встал и кивнул.

Мультики кончились, и в палату стали возвращаться дети. Они с криками забегали в дверь, натыкались на докторов, замолкали и чинно садились на свои койки, со страхом глядя на заведующую и незнакомого военного дядьку.

– Может быть, пойдем в ординаторскую? – улыбнулся профессор, глядя на притихшую малышню.

– Да, конечно, – засуетилась Агриппина. – Пойдем, Витя.

Неужели это Анна привезла консультанта для него? Неужели так хочет, чтобы он поправился, что ищет на стороне специалиста и сама везет его сюда? Хотя при ее деньгах ей совсем не обязательно трудиться, достаточно подписать чек. Больше всего ему хотелось спросить, куда Агриппина с этим профессором дели Анну. Но, справившись с гневом, Витя понял: она не хочет, чтобы он знал о ее роли в этой консультации.

Наверное, сидит в машине, подумал он, представив, как девчонка, сняв дурацкую шапочку и расстегнув пуховик, мается в салоне. Что она делает? Играет в телефон? Или слушает радио, а может, дремлет. А вернее всего, болтается вместе с шофером по торговому центру напротив.

О предстоящей консультации он почти не думал, согласившись на нее только для того, чтобы не портить Анне настроение. Никаких чудес Витя Сотников не ждал.

Перехватив его хищный взгляд, Агриппина Максимовна быстро опустошила пепельницу.

– Даже не думай, Сотников, – веско сказала она. – Представляете, Ян Александрович, он никак не может бросить курить.

– Прекрасно представляю. Я, например, тоже не могу. – Профессор мягко взял его за плечи. – Ну что ж, Виктор, расскажи, пожалуйста, как ты заболел.

– Как все, – буркнул Сотников, – жил, жил, потом заболел.

Агриппина Максимовна подскочила за письменным столом:

– Витя! Ян Александрович хочет тебе помочь! Переломи, пожалуйста, свой гонор и отвечай на вопросы.

– Оставьте его, Агриппина Максимовна. Болезнь не в той стадии, когда имеет значение сбор анамнеза. Как я понимаю, в диагнозе у вас сомнений нет?

Она отрицательно покачала головой.

– Значит, можно не терзать молодого человека воспоминаниями о печальных моментах его биографии. Это я так спросил, по докторской привычке. Ты как думаешь, если рубашку снимешь, не замерзнешь? Обычно я на работе в хирургической форме рассекаю и чувствую, можно раздевать пациента или нет, а сейчас в кителе что-то не пойму, как у вас тут обстоит с температурой воздуха.

Витя молча разделся до пояса. Профессор долго щупал его шею и подмышки, выстукивал и выслушивал легкие внимательно, с напряженным лицом, словно Штирлиц, пытающийся поймать радиограмму из Москвы.

Потом положил его на диванчик и сосредоточенно мял живот.

Витя, опытный пациент, послушно вдыхал, выдыхал, надувал живот и сглатывал, лишь бы профессор поскорее от него отвязался.

– Ну все, молодец, – доктор похлопал его по плечу, – можешь одеться.

Витя встал, потянулся за майкой, но Ян Александрович вдруг остановил его:

– Агриппина Максимовна, полюбуйтесь-ка, какое великолепное сложение!

– А? – Старушка оторвалась от истории болезни, которую заполняла со страшной скоростью. Несмотря на руководящий статус, ей приходилось заниматься рутиной – в отделении был жуткий кадровый голод, работали всего два врача – она сама и похожий на растолстевшего Айболита дядечка со смешной фамилией Печиборщ. Агриппина Максимовна обожала его за высочайшую эрудицию и преданность работе, но, когда ей напоминали, что она уже пожилая и, может быть, доктор Печиборщ справится с обязанностями заведующего, категорично заявляла: «Никаких борщей! Ладно, он сам блаженный, это полбеды. Но он ведь уверен, что все вокруг такие же, как он! Да мы через три дня по миру пойдем!»

Доктор Печиборщ был единственным человеком на свете, называвшим Сотникова Витюшей, и это о многом говорило.

– Редко встретишь такую удачную конституцию, – продолжал восхищаться Ян Александрович, – папа с мамой на совесть постарались. Таких обычно называют двужильными, и они лучше выздоравливают, чем рыхлые и полные люди.

Витя не разделял восторгов профессора. Он никогда не считал себя красивым – тощий, но ширококостный, с длинными руками и ногами, сутулый. Витя смотрел на мир большими, почти круглыми глазами, здоровенный нос неправильной формы нависал над большим ртом с тонкими губами, а подбородок, хоть круглый и упрямый, был слишком маленьким, чтобы считаться волевым. Длинная тонкая шея и вовсе была для мужчины позором.

– Посмотрите, Агриппина Максимовна, – не унимался доктор, – как хорошо устроен этот парень.

Та кивнула и вернулась к писанине.

– Действительно, прекрасно сложен.

– Какая разница, все равно скоро закапывать, – тихо, чтобы не услышала заведующая, буркнул Сотников.

Ян Александрович с размаху сел на стул и уставился на Витю так растерянно, словно тот ударил его.

– Послушай…

– Все, проехали. Можно, я пойду в палату?

Профессор встал и неловко положил руку ему на плечо:

– Да, иди, конечно. Мы тут с Агриппиной Максимовной посоветуемся.

Витя не стал подслушивать под дверью. Зачем? Ничего нового он не узнает.

Гардеробная комната была закрыта, пришлось стянуть дежурный ватник. Вечерний охранник знал Сотникова и по дружбе выпустил из корпуса.

Витя обошел здание кругом – машины нигде не было, а так хотелось увидеть Анну хоть на минуточку!

Прогулка вымотала его, ватник был слишком легкой одеждой для ветреного мартовского вечера, а Витя вспотел от быстрой ходьбы. Он поднял воротник и прислонился к дереву – устал так, что не было сил даже кашлять.

Прошло пять дней. Агриппина Максимовна ничего ему не говорила, таблетки давали те же самые, так что, понял Витя, никакой великой идеи военный не родил, даром что профессор. Зато приходили учителя, просили написать контрольные, мол, скоро конец четверти, а Витя числится у них в учениках. Он огрызался и горько думал, что на каникулах Анна наверняка уедет в какую-нибудь экзотическую страну. А тут еще резко потеплело, под ногами хлюпала серая каша, постоянно шел дождь, прекращаясь только затем, чтобы уступить место мокрому снегу. Снег падал, на деревьях и крышах вырастали огромные пышные шапки и тут же таяли. На улице стало так промозгло, что доктора запретили прогулки, заменив их усиленным проветриванием помещений.

Витя почти не вставал с кровати, не умывался и не ел. Чтобы не цеплялись, он выкидывал пищу в унитаз. Пытался читать, но сразу начинала болеть голова, а буквы двоились. Не хотелось даже курить, и Витя вдруг понял, что слег окончательно. Он испугался, заставил себя выйти на лестницу и добраться до чердачного окна, вернулся весь мокрый, с дрожащими коленками, будто разгрузил целую фуру.

Вот и все. А как ты хотел, Витенька? Думал, будешь бегать, прыгать, а потом – раз, и все? Нет, придется помучиться. Как жил плохо, так и умрешь.

Сил ненавидеть себя не было, наступил какой-то странный, тупой покой, замешанный на унынии и сознании безысходности. «Что ж, я это заслужил, – повторял Витя, разглядывая потолок, на котором знал уже все пятнышки и трещинки. – Я был плохим человеком, никчемным и злым, так что все правильно…»

Он жалел только о том, что больше не увидит Анну. Вряд ли он дотянет до конца каникул.

…Ему приснился какой-то очень хороший, радостный сон, так что Витя не хотел открывать глаза, сберегая ощущение счастья. Не помня, что было во сне, он представлял себе лицо Ани и думал: «А не страшно, что я не доживу до ее следующего приезда. Главное, я знаю, что она есть на земле». Он лежал, крепко зажмурив глаза, и улыбался.

Кажется, он снова задремал, потому что не слышал, как в палату зашел давешний профессор. Витя очнулся, когда тот уже сидел возле его постели, сгорбившись на детском стульчике.

– Здравствуй, Витя.

– Здрасте! – Он завозился, пытаясь сесть, но Ян Александрович мягко нажал ему на плечо:

– Лежи, лежи. Я просто навестить тебя приехал. Прости, что долго не был, но то дежурство, то в операционной торчал до десяти вечера. Сегодня первый день свободный. Апельсинчиков тебе привез, хочешь?

– Вам что, дома делать нечего?

– Есть чего, Витя. У меня жена красавица и пятеро детей. Но, видишь ли, мне покоя не давала одна вещь все эти дни. Развей, пожалуйста, мои сомнения, признайся, что ты не принимаешь препараты.

– Я? – Трудно было приосаниться, лежа в постели, но Витя постарался придать лицу выражение оскорбленной невинности.

– Нет, я!

– Все я пью, – огрызнулся Витя, – отвяжитесь от меня.

– Видишь ли, какая штука… – Заметив, что дети прислушиваются к разговору, Ян Александрович обернулся и сделал страшные глаза. – Я прикинул на досуге, сколько в тебя химии перекачали. При таких дозах у тебя неминуемо должна была пострадать печень. А она не увеличена.

– Ну и что? Может, я заранее тренировал ее пивом.

Профессор улыбнулся и стал чистить апельсин. Ломаясь, толстая кожура брызгала соком и оглушительно пахла детством и Новым годом.

– Витя, наша дискуссия бессмысленна. Я знаю, что ты не принимаешь таблетки, и ты тоже это знаешь. Сказал бы хоть Агриппине Максимовне, а то она всю голову сломала – ах, какие устойчивые у мальчика палочки, ни одна линия препаратов не действует! Так не изобрели еще, к сожалению, лекарства, которые бы действовали из унитаза, или куда ты там их деваешь. А с капельницами как?

Он сунул дольку апельсина прямо в рот Вите. От неожиданности Сотников раскусил и удивился, что вкусно.

– Так как? Принимаешь или договариваешься с сестрой?

Витя приподнялся на локте и зашептал:

– Нет, сестра ни при чем! Я сразу закручиваю колесико, сам вылеживаю нужное время, будто капаюсь, потом вытаскиваю иголку, быстро сливаю лекарство в полотенце и выношу стойку в коридор, мол, я все.

– Красавчик! – хмыкнул профессор и отломил ему еще дольку. – А почему в полотенце, а не в раковину?

– Чтоб дети не увидели, а то начнут так же делать.

Ян Александрович задумчиво посмотрел на него и тяжело вздохнул:

– Вроде взрослый человек, и не дурак, а ведешь себя как полный дебил. Почему так?

– Я сначала принимал все, что давали. А потом подслушал, как врачи говорят, что мне ничего не помогает, процесс прогрессирует и я все равно умру. Так на фига себя еще травить? Вы не представляете, как от лекарств плохо! Я бы, наверное, давно уже сдох, если бы продолжал глотать эту гадость. И не надо меня уговаривать. Как вы сами сказали, наша дискуссия бессмысленна. Я знаю, что скоро умру, и вы тоже это знаете. Спасибо, что зашли.

Витя отвернулся к стене и натянул одеяло на голову. Профессор продолжал сидеть на детском стульчике, вместо удаляющихся шагов Витя услышал щелканье замков дипломата и шорох бумаги. Выдержав, наверное, полчаса, Сотников рывком сел в постели. Ян Александрович невозмутимо читал толстый фолиант. Покосившись на Витю, он быстро перевернул страницу и снова уткнулся в текст.

– Ну? Что вы тут сидите?

– Жду, когда ты захочешь поговорить.

– А если не захочу?

Профессор пожал плечами:

– Я никуда не тороплюсь.

– А как же жена-красавица?

– Она поймет.

– Слушайте, на хрена вам это надо? Что вы лезете ко мне? Шли бы вы, а?

Ян Александрович захлопнул книгу и улыбнулся:

– Кажется, начинается разговор. Так вот, Витя…

– Расслабьтесь, сколько бы вам Сумарокова ни отвалила, свои бабки вы отработали. Идите домой, к жене и детям.

Профессор снова улыбнулся, на этот раз немного хитро.

– Уж не знаю, Витенька, обрадую я тебя или огорчу, но я сам по себе приехал.

– Слушайте, да что вы примотались? Дайте сдохнуть спокойно уже!

– Я скажу тебе совершенно честно, почему я тут. Видишь ли, мальчик, у меня пятеро своих детей. Отец я так себе, даже не каждый день их вижу, но очень хочу, чтобы у них все было хорошо. И я суеверно думаю, что если помогу какому-нибудь ребенку, то Бог сжалится надо мной и поможет моим собственным детям. Понимаешь? А потом за годы воспитания детей я так накачал отцовские чувства, что произошел, как говорится в философии, переход количества в качество. Мне теперь все дети кажутся немножко моими.

Витя демонстративно оглядел профессора:

– Ну, вы мужчина видный, может, во многих случаях так оно и есть.

– Не остри. Значит, дорогой мой, ты уверен, что скоро умрешь и медицина бессильна тебе помочь? А Агриппина Максимовна, видимо, злобная и глупая старушонка, которая ничего не понимает в туберкулезе и прописывает тебе лечение с единственной целью отравить последние денечки, так?

– Нет, не так!

– Выходит, она нормальный врач и назначает нормальные эффективные средства, которые ты не пьешь, потому что не можешь перетерпеть тошноту. Либо так, либо эдак, выбирай, что тебе больше нравится.

– Она просто не имеет права меня не лечить. Назначает, потому что так полагается.

– Милый мой, фтизиатр с шестидесятилетним стажем имеет право на все, что угодно! Ей бояться нечего. Бабка ради тебя ходит в библиотеки, даже лазает в Интернет, выискивая наилучшие комбинации препаратов, но ты плоды всех ее усилий спускаешь в унитаз! Причем как в прямом, так и в переносном смысле. Господи, да как в твою голову пришла идея, что ты смыслишь в туберкулезе больше, чем человек, проживший в нем долгую жизнь? Тебе не ай-ай-ай? Знаешь, что я тебе еще скажу?

Профессор обернулся и заметил, что дети, усердно изображая игру с машинками, на самом деле внимательно слушают их разговор.

– Ребятки, я вас прошу, поиграйте в холле минут пятнадцать, у нас секретный разговор. Давайте, давайте.

Он встал и, растопырив руки, как наседка крылья, вытеснил детей в коридор.

– Так вот, Витя, юный человек не способен понять, что умирает. Почему, ты думаешь, в армию берут в восемнадцать? Именно поэтому – пацаны идут в бой, твердо зная, что с ними ничего не может случиться. Не важно, что соседа убило, а командира разорвало на куски! Лично он останется цел и невредим. Даже видя смерть каждый день, восемнадцатилетний боец уверен, что она заберет кого угодно, только не его. И ты тоже не принимаешь смерть всерьез.

Сотников хмыкнул.

– Да, ты знаешь, что скоро умрешь, но подсознательно считаешь смерть временным явлением, игрой. Поэтому так легко относишься к своей болезни. Опомнись, Витя!

– Зачем? Чтобы мне было страшнее умирать?

– Затем, чтобы лечиться.

Витя тяжело вздохнул:

– Ян Александрович, я не сам придумал, что смертельно болен. Это сказала заведующая.

– Ты мог неправильно понять, ты же подслушал наверняка только кусок разговора. И мало ли что она имела в виду! Мы же врачи, самые суеверные люди на свете, может, она специально нагнетала ситуацию, чтобы не спугнуть удачу. У нас в учебниках, например, такой случай описан. Профессор пошел в обход с учениками, смотрит больного и комментирует: то-се, печень не увеличена, селезенки нет. Это у нас жаргон такой. В норме селезенка не пальпируется, вот мы для краткости и говорим, что ее нет. А больной думает: ах, у меня нет селезенки? Ну все, трындец! И действительно, стал чахнуть на глазах до следующего обхода, пока профессор ему не разъяснил, в чем суть.

– Ну, я не такой идиот!

– Оно и видно.

– Я на самом деле чувствую себя плохо. И Агриппина Максимовна говорила однозначно. Знаете что? Вы мне помогли, честно, можете быть спокойны. Уж не знаю, способен я осознать смерть или нет, но я помираю спокойно. Я все в жизни видел и устал от нее.

Колдунов погладил его по голове и усмехнулся:

– Какие у тебя волосы мягкие. Ты будешь очень послушный муж. Эх, Витенька, если ты бухал, трахался и кололся, это еще не значит, что ты изучил жизнь вдоль и поперек.

– Я никогда не кололся!

– Молодец! Но все равно, ты узнал самую маленькую часть жизни, ту, что вовсе в твоем возрасте знать не обязательно.

– Начинается! А без морализонов не обойдемся?

– Давай, груби мне на правах умирающего. Пошли меня куда-нибудь, авось полегчает.

– А вы мне покурить дадите?

– Не вопрос. Пойдем?

Витя натянул треники и свитер. Чтобы идти по коридору не шатаясь, ему пришлось крепко держаться за локоть Колдунова.

Профессор мог покурить и в ординаторской, но демократично устроился на лестничной площадке бок о бок с Сотниковым.

От первой же затяжки у того закружилась голова и затошнило.

– Я, честно говоря, не понимаю, как ты в таком состоянии еще можешь курить. Похоже, здоровье у тебя железное, – заметил Ян Александрович, аккуратно стряхивая пепел в старую консервную банку. – Послушай меня одну минуточку, Витя. Не знаю, как тебе объяснить… Ты познал удовольствия плоти, но совсем не знаешь радостей души. А когда наша душа радуется? Если мы делаем что-нибудь хорошее, верно? Жить ради удовольствий – это, конечно, хорошо, но тут мы жестко ограничены собственным телом: у нас один член, один желудок, в конце концов, один мозг. А возможности нашей души безграничны и зависят только от нашей воли.

Витя поерзал на подоконнике и ядовито протянул:

– Какой вы праведник!

– Да куда мне! А в твои годы я вообще ни о чем, кроме трахача, не думал. Откровенно говоря, так у меня до сорока лет дело обстояло. Знаю, ты думаешь – шел бы этот старый хрен куда подальше со своими нравоучениями, но тут дело такое: пока я трахался на все стороны и бухал, мне было мутно и плохо, а сейчас стараюсь праведно жить, и мне спокойно и хорошо. Мне хочется, чтоб тебе жилось так же спокойно и хорошо, вот и делюсь опытом.

Помолчали. Оба докурили, но продолжали сидеть на подоконнике. Витя не стал напоминать, что профессору незачем стараться ради нескольких дней.

– Моей заслуги, что я перевоспитался, никакой нет, – продолжал Ян Александрович и снова достал пачку. – Тебе больше не предлагаю. Так вот. Все благодаря жене. Страшно подумать, что бы со мной случилось, если бы не она. Брр! Жил, как зомби, – работал до упора, сосал коньяк и крутил с замужней женщиной. Она очень хорошая тетка была, и мы пятнадцать лет делали вид, будто друг друга любим, а расстались – словно никогда не были знакомы. Но жена сделала из меня человека. Хочется в это верить, во всяком случае.

– Вы так мощно влюбились?

Ян Александрович мечтательно посмотрел на тлеющий кончик сигареты.

– Самое смешное, что нет, – сказал он после долгой паузы. – Ведь если поразмыслить, влюбленность тоже можно отнести к плотским удовольствиям – видишь человека и балдеешь. Кайф, в который ты не вложил никакой собственной работы. Я женился, потому что… Ну, там разные были обстоятельства, тебе неинтересно. Сейчас мы должны сосредоточиться на твоем лечении.

Витя махнул рукой:

– Да перестаньте! Вам просто жалко меня стало, вот и пришли, типа, обнадежить.

– Да Господь с тобой! Стал бы я тебе душу бередить, если бы думал, что ты умрешь! Что я, больной на всю голову? Я б тебе тогда бутылку водки принес или попросил бы Агриппину наркотики назначить, чтоб ты не мучился. Витя, знаешь, у кого я тебя консультировал? У председателя Всемирной ассоциации кардио– и торакальных хирургов, это тебе не цацки-пецки. Не думаю, что он понимает в туберкулезе лучше Агриппины Максимовны, но, может, ты на титул поведешься?

– Не-а…

– Как знаешь. Я послал ему твои снимки по Интернету, и он, представляешь, собрал по твоему случаю консилиум, на котором лучшие фтизиатры мира выбрали тебе схему лечения. А Анечка Сумарокова сутки сидела на телефоне, добывая препараты. Она заказала все за границей, чтобы не нарваться на подделку. Вот такие пироги, Витек. И я спрашиваю тебя, что делать будем? Лечиться или лучше феерично пошлем на хер старушку заведующую, Всемирную ассоциацию кардио– и торакальных хирургов, хорошую девочку Анечку вместе с ее папой, твоего покорного слугу и ляжем в гроб со злорадной усмешкой на устах? Только честно, лекарства дорогие, на полотенце их переводить жаль.

Витя молчал.

– Между прочим, – профессор заговорил загадочным и умильным тоном, – Анечка специально не поехала в Египет на каникулы, чтобы контролировать твое лечение и помочь, если что. Даже поссорилась с подружкой, а это, доложу я тебе, для женщины серьезная жертва.

– Так она завтра придет? – невольно вырвалось у Вити.

– Возможно, – произнес Ян Александрович невыносимо таинственно.

– А дадите мне еще сигарету? – спросил Витя и заплакал.

Он плакал, слезы лились потоком, и от этого ему было хорошо. Витя всхлипывал и тут же улыбался.

Ян Александрович обнял его за плечи.

– Ну что ты. Господи, какое же ты еще дитя! Ну все, хватит, а то я сам заплачу. Вот, хочешь, покури.

Но Витя отпихнул его руку с сигаретой. На него напали такие рыдания, что он не смог бы сделать ни одной затяжки.

– Все у тебя будет хорошо. – Профессор обнял Витю и баюкал, как маленького ребенка. – Ты обязательно поправишься и будешь жить долго и счастливо. Лекарства я привез, завтра начнут капать, может, потошнит немножко, но ты же потерпишь?

– Ага.

– Вот и умница. А вечером Анечка тебя навестит…

– Не хочу-у-у! – И Витя зарыдал с новой силой.

– Слушай, прекращай уже! – рассердился Ян Александрович. – Люди подумают, что я под дождь попал или описался. Не хочешь, ладно, я скажу, чтоб она к тебе не заходила.

Всхлипнув последний раз, Витя встал с подоконника и вытер лицо рукавом свитера.

– Я такой страшный…

– Ну, знаешь, не всем быть красавцами.

– Из-за болезни страшный. Ей противно будет на меня смотреть.

– Ну, потолстеть за ночь тебе вряд ли удастся, а помыться не мешало бы.

Колдунов помог Вите вымыть голову, а дежурная сестра, заметив их приготовления, сменила постельное белье. От переживаний и мытья Витя устал так, что не мог даже пить чай. Ему очень хотелось, чтобы профессор посидел с ним еще, но Витя понимал, что и так отнял у Яна Александровича почти три часа личного времени. Он лег в постель и соврал, что хочет спать.

Всю ночь он лежал, боясь верить в то, что у него есть будущее, но больше мечтал, как увидит Аню. Иногда забывался, но тут же, словно от толчка, приходил в себя. Сердце колотилось, во рту было сухо, он делал глоток из заботливо приготовленного Колдуновым стакана с чаем и говорил себе: завтра придет Аня.

За эту длинную ночь Витя придумал, наверное, тысячу сценариев встречи. Он не верил, что хоть немножко нравится ей, несмотря на то что профессор, уходя, сделал ему грозное внушение: «Не дай Бог тебе ее обидеть! Сейчас ты, конечно, не боец, но когда восстановишься… Только попробуй, я тебя лично на куски порву!»

Ян Александрович, кажется, думает, что у них любовь и потому Аня о нем хлопочет. Просто профессор не знает, какая она хорошая и как переживает о любом, кому нужна ее помощь.

Она же святая, а разве могут святые влюбляться?

* * *

Утром Витя встал, умылся, оделся и заправил кровать. От этих нехитрых дел он так устал, словно отработал смену в гипермаркете, даже хуже. Есть совершенно не хотелось, но, зная, что предстоит капельница, он заставил себя съесть кашу и выпить чай. Процедурная сестра, полная веселая женщина средних лет, появилась около десяти часов.

– Ну что, Сотников, давай руку, будем тебе буржуйское лекарство вводить.

Она аккуратно подложила ему под локоть свернутое полотенце и перетянула плечо жгутом. Постучала по локтевому сгибу жесткой короткопалой рукой, несколько раз энергично провела по коже ваткой со спиртом и ловко ввела иглу.

– Как тебе, не щиплет? – Сестра отрегулировала колесиком скорость вливания, а потом вдруг мелко перекрестила его. – Ну, с Богом.

Он лежал, наблюдая, как в бутылке с яркой непонятной этикеткой пузырьки весело поднимаются вверх. Неужели это его жизнь? В вену капает не просто водичка, а вещество, способное убить живущие в нем бактерии туберкулеза? Понять это было очень сложно. В принципе Витя не лечился потому, что не верил в целительную силу препаратов.

Но главное, чтобы ему не стало слишком плохо. Вдруг это чертово лекарство настолько токсичное, что его увезут в реанимацию и он не повидается с Аней!

И Витя клялся себе, что будет терпеть любое недомогание, пока она не сделает свой обход.

Аня появилась, как обычно, вместе с Агриппиной Максимовной. Затаив дыхание Витя смотрел, как она, улыбаясь, разговаривает с детьми и записывает их пожелания в блокнотик. Несколько раз она переводила взгляд на Витю, но тут же смущенно опускала глаза. Он тоже отворачивался, но не мог долго не смотреть на нее.

Наконец Аня остановилась возле его кровати.

– Здравствуйте, – сказала она, глядя на носки своих туфель.

– Здравствуйте, Анна. – Витя сам удивился, какой у него хриплый голос.

– Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, гораздо лучше. Мне очень помогло новое лекарство.

В замешательстве Аня покосилась на Агриппину Максимовну. Та тонко улыбнулась краешком рта и развела руками.

– Разве оно может так быстро подействовать? – спросила Аня нерешительно, а Витя кивнул, стараясь, чтоб это выглядело энергично. Всю прошлую ночь он изобретал и репетировал слова благодарности, придумал целую речь, но сейчас не мог вымолвить даже обычное «спасибо».

– Вам чего-нибудь хочется? – продолжила она процедуру обхода и наконец посмотрела ему в глаза.

– А вы могли бы со мной немножко посидеть? – неожиданно для себя попросил Витя.

– Конечно. Я просто не думала, что вам этого захочется. Агриппина Максимовна, я задержусь, – обернулась она к заведующей.

Та покачала головой и вышла из палаты.

Аня устроилась в ногах его кровати. От счастья он не мог произнести ни слова, язык будто парализовало, а мозг свело судорогой. На самом деле Вите больше ничего не было нужно, только смотреть на самое прекрасное в мире лицо. Он ужасно боялся, что Ане станет скучно молчать, она попрощается и уйдет. Но страхи оказались напрасны. Девочка тараторила без умолку, и для поддержания беседы ей вполне хватало Витиных кивков.

Он слушал, как какая-то Лада нашла профессора Колдунова, и Аня сразу поняла, что это лучший в мире врач после Агриппины Максимовны и Печиборща, только услышав его голос по телефону. Как Ян Александрович отказался брать деньги за консультацию, потому что у него самого пятеро детей. Совершенно непонятно, как он их содержит с такими принципами, наверное, ему приходится очень трудно. Но ничего, она обязательно что-нибудь придумает, чтобы порадовать если не его самого, то детей. Старшие дочки, оказывается, учатся не в простой, а в музыкальной школе, за что Аня их очень уважает, у нее-то самой музыкальный слух отсутствует. Да и учится она, откровенно говоря, не супер, языки еще туда-сюда, а вот в математике не понимает совершенно. Как только видит формулы, у нее в голове что-то происходит и мозг отказывается ей повиноваться. Зато она хорошая спортсменка, занимается биатлоном, ходит в секцию вместе с подружкой и очень рада, что показывает результаты лучше ее, потому что в школе подружка – круглая отличница. А еще она решила, что поступит в Институт Лесгафта, будет учить детей физкультуре…

Витя никогда не думал, что Анна такая говорливая!

Он улыбался, глядя, как она то распахивает глаза, то смешно хмурится и быстро жестикулирует, и чувствовал, что стоит на пороге хорошей и светлой, как Анины глаза, жизни. Что вся черная тоска, вся муть, вся подлость и слабость его души остается в прошлом, и, даже если эта светлая жизнь будет очень короткой, даже если эти лекарства ему не помогут, он умрет спокойным.

Глава четвертая

Тяжелая дверца духовки открылась с противным скрежетом, Олег Владимирович даже вздрогнул.

– А, я тоже терпеть не могу такие звуки, – улыбнулась Лада и достала противень с пирожками. – Плита старая, но я к ней привыкла.

Она с помощью деревянной лопаточки переложила пирожки на блюдо и пристроила противень в углу остывать. Потом несколько пирожков отложила в плетенку, а остальные накрыла льняным полотенцем.

Сочтя суп достаточно разогретым, Лада поставила на обеденный стол хлеб и салат и выключила газ. Потянулась было к буфету, но тут же отдернула руку.

– Все время забываю, что вы за рулем, – сконфуженно улыбнулась она. – Я, пожалуй, тоже с вами поем.

С гораздо большим удовольствием она дождалась бы Яна Александровича, но ей вдруг показалось, что если она не составит компанию Олегу, это лишний раз подчеркнет: он – всего лишь шофер, прислуга. Она наполнила густым куриным супом две тарелки и устроилась напротив Аниного водителя.

Тот поелозил ложкой, чтобы суп скорее остыл.

– Берите пирожки, с супом очень вкусно.

– А где Аня?

– Заявила, что без Колдунова ни за что не сядет за стол. Жаль, что вы торопитесь, поели бы все вместе.

Олег Владимирович, невысокий мужчина пронзительной внешности оперного Мефистофеля, служил у Сумарокова водителем около года и был у него единственным постоянным служащим. Остальная прислуга была приходящей: два раза в неделю – горничная, через день – кухарка. По мнению Лады, этого было слишком много. О, как она ненавидела богатство Валентина, которое сделало ее ненужной и посторонней для него!

Олег выполнял чисто мужскую работу, но его Лада тоже недолюбливала. Валентин любил водить сам, ангажируя шофера только на официальные переговоры. Поэтому Олег возил Аню, и Ладе давно не нужно было забирать ее из школы, как в прежние годы.

А один раз Ладе до сих пор противно было об этом вспоминать.

Она гостила у Сумароковых, Олег Владимирович должен был куда-то ехать и изучал вместе с Валентином карту, прокладывая наиболее удобный маршрут.

– Ой, – вдруг сказал он, – что за дурацкое название! Улица Маршала Казанова.

Валентин расхохотался:

– Очки купи, маршал Казанова! Ка от Эн отличить не можешь!

– В самом деле, Казакова, а я-то думаю…

Он собрался и предложил заодно отвезти Ладу домой. Подавая ей пальто, Валентин хохотал, призывал ее к осторожности, «а то этот маршал Казанова… хотя какие твои годы, ты, Ладочка, присмотрись». Ладу передернуло – неужели Валентин готов отдать ее собственному шоферу? Неужели после всех этих лет считает, что ее место – рядом с ним?

– Очень вкусно, – сказал Олег и заработал ложкой.

Ел он быстро, но аккуратно, Лада даже загляделась. Через минуту она забрала пустую тарелку и подала второе – голубцы.

Зная, что Колдунов не может располагать своим временем, она специально приготовила такие блюда, которые можно разогревать без ущерба для их вкуса.

Себе она голубцов не положила – изобразила шоферу совместную трапезу, а по-настоящему поест с Анечкой и Яном Александровичем. Лада захлопотала возле кофеварки. Подумав немного, она завернула несколько пирожков в кальку и перевязала суровой ниткой.

– Вот, возьмите с собой, перекусите. Вы кофе какой пьете? Давайте я вам свой фирменный сделаю?

Олег кивнул:

– Спасибо, великолепный обед. Ого! – Он с легким ужасом посмотрел на большую чашку, над которой снежной вершиной торчали взбитые сливки, и тарелку с коричными булочками, пододвинутую Ладой. – Вы не забывайте, что после еды мне нужно будет еще дышать. Но как аппетитно пахнет, отказаться невозможно! Маленькую плюшечку я, пожалуй, съем.

– Остальные приготовлю навынос, – улыбнулась Лада. – И кофе пейте. Как ни странно, жирный сладкий кофеек после обеда очень способствует пищеварению. Я сейчас включу вытяжку, можете закурить.

Покончив с кофе, Олег Владимирович вышел в коридор. Лада залюбовалась его фигурой, крепкой и ладной. Широкие плечи, стройные, хоть и не слишком длинные ноги с чуть уловимой кривизной… Валентин не требовал соблюдения дресс-кода, и Олег почти в любую погоду носил линялые джинсы и кожаную куртку. Зимой поддевал под нее свитер толстой вязки, в остальное время – футболки с картинками.

– Анна Валентиновна! – гаркнул он, застегивая молнию на куртке.

– Да? – Веселая вихрастая рожица выглянула из комнаты.

Аня заплетала длинные русые волосы в косу, но когда делала уроки, энергично скребла пальцами по темени, стимулируя умственную работу, и легкие вьющиеся пряди, выбившиеся из прически, облачком веяли вокруг головы.

– Когда за вами заехать?

– Ой, не знаю, Олег Владимирович, как вам удобно… Вы делайте свои дела и возвращайтесь. В крайнем случае я сама поеду на тренировку.

– Да, я ее отвезу, а вы заберете, – вмешалась Лада.

Олег посмотрел на часы:

– Тренировка в шесть? Я должен успеть.

– Олег Владимирович, а мы Катю потом завезем домой?

Он пожал плечами:

– Анна Валентиновна, это лишний крюк минут на сорок. Поймите, мне жаль вашего времени, не своего. Может быть, лучше посадим ее в такси?

– Ну пожалуйста. – Аня вышла в коридор. – Ей же будет обидно!

– Да куда я от вас денусь, – вздохнул Олег. – Все, побежал. Спасибо за обед, Лада Николаевна, сто лет не ел так вкусно. На днях забегу, починю вам дверцу, чтоб так жутко не скрипела.

Убрав со стола, Лада устроилась под вытяжкой с сигаретой. Этот несчастный Олег даже не спросил, нужна ли ей его забота. Может, у Лады и без него есть кому чинить духовки! Неужели у нее настолько заброшенный вид, что никому в голову не приходит заподозрить у нее наличие мужчины?

Она познакомилась с Валей Сумароковым на третьем курсе института в студенческом научном обществе и моментально влюбилась в высокого мужественного красавца. Разумеется, она полюбила его не за то, что он был очень похож на Жана Рено, а за светлый ум, неиссякаемое трудолюбие и оптимизм. Валентин тоже обратил на нее внимание: Лада, несмотря на полноту, всегда была аппетитной и милой девушкой. Они быстро сдружились, вместе писали статьи и устраивали буйные студенческие вечеринки, когда Ладина мама уезжала на дачу. Валентин всем и каждому говорил, что Лада – не женщина, а Эльдорадо, делал ей множество комплиментов, касающихся как ее внешности, так и недюжинного ума, но ни разу не попытался лечь с ней в постель. А она принимала дружбу за влюбленность, старательно наряжалась каждый день в институт и вообще жила, чтобы ему нравиться. Он говорил, что терпеть не может пластмассовых украшений на девушках, – Лада без колебаний выкидывала все свои побрякушки, хоть среди них было много симпатичных и дефицитных вещичек. Валентин ценил ее научные качества – Лада с утроенной энергией занималась в СНО, стараясь, чтобы у них не переводились общие темы для работы. Строго говоря, Валя был ее музой – только ради того, чтобы обратить на себя его внимание, Лада работала по десять часов в сутки, торчала в библиотеках и на дежурствах, так что к шестому курсу ей уже доверяли сложные интубационные наркозы и даже эпидуральные анестезии, в которых она по сей день оставалась одним из лучших мастеров. Он любил латиноамериканскую литературу и рок – Лада заставляла себя читать Гарсиа Маркеса и слушала его любимых рокеров, делая вид, что понимает глубокий смысл песен Кинчева и Цоя.

Рано или поздно он осознает, что лучше ее никого нет. Не найдется в мире другой женщины, которая так бы ему подходила!

Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, и Лада увлеченно готовила сложные блюда, выверяя ингредиенты и совершая кулинарные манипуляции так тщательно, словно каждый суп был приворотным зельем.

Валя обедал, благодарил, и на кухонном столе раскладывались учебники, и головы склонялись не в поцелуе, а над страницей с формулами…

А потом он женился.

Лада чуть с ума не сошла, глядя на тощенькую малютку, занявшую ее место! Если бы хоть счастливая невеста была красавицей или такой же умницей, как Лада… Но Соня была тем, кем была, – средненькой медсестрой без тайных достоинств.

Белобрысая, с мелкими чертами лица, сухонькими ручками и ножками, она вызывала у Лады почти физическое отвращение и недоумение – как можно было предпочесть ей такое убожество? Соня работала постольку-поскольку, к знаниям не стремилась, о высшем образовании не задумывалась, а о Гарсиа Маркесе, кажется, даже не слыхивала. Хозяйкой, как вскоре выяснила Лада, приглашенная в гости к молодой семье на правах старого друга, Соня тоже оказалась никудышной. Порядок в доме царил далеко не идеальный, а обед так и вовсе показался ей отвратительным.

Почему? Он видел, что нравится мне, а выбрал это! Ни кожи, ни рожи, ни ума! Ладно, если бы хоть женился по расчету! Валентин приехал из Пятигорска и, конечно, заинтересован был в жилье. Но у Лады была хорошая квартира, а у этой – комнатуха в страшной коммуналке без ванной, где куски штукатурки сыпались с потолка пятиметровой высоты.

Когда родилась Анечка, Лада поняла, что ее любимый женился даже не по залету, и это только добавило ей горечи. Она чувствовала себя покинутой и никчемной и то ненавидела Валентина за то, что он предал ее любовь таким унизительным образом, то надеялась, что он вот-вот прозреет и поймет, какую совершил дикую глупость, то жалела себя и его.

Она по-прежнему дружила с ним и работала как проклятая, не забывая при этом модно и нарядно одеваться и готовить вкусные обеды. Ходила на разные концерты, в театры – словом, жила полной и интересной жизнью. Но все это не по зову сердца, а лишь для того, чтобы Сумароков, сравнивая ее с Соней, понимал, насколько лучшей женой стала бы ему Лада. А за это она без колебаний отдала бы весь свой со вкусом подобранный гардероб, все научные статьи, красный диплом и место в аспирантуре.

«Это я должна была сидеть в халате и, вынув грудь в сетке синих вен, кормить Валиного ребенка! – хотелось ей закричать Соне прямо в лицо. – Ты украла мою жизнь!»

И настал день, когда Лада прошипела: «Чтоб ты сдохла!» – в дверь, только что закрытую за ней Соней. С тех пор она стала повторять эти волшебные слова словно заклинание. Человек, отнявший ее счастье, не имел права на существование.

– Если бы не эта моль, Валя бы на мне женился! – шептала она по ночам. – Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы Сонька подохла!

В злобе она даже никогда не говорила «умерла», будто Соня была не человеком, а вредным животным.

Но внешне женщины как будто очень любили друг друга. Лада переквалифицировалась из подруги Валентина в друга семьи, преданно заботилась о Соне, когда та лежала с тяжелым токсикозом, покупала приданое ребенку. И совершенно естественно вышло, что именно она стала крестной матерью Анечки.

Время шло, и вскоре Лада с удивлением обнаружила, что общается с Соней больше, чем с Валентином. Тот работал, появляясь дома только ночью. И кто помогал молодой матери ухаживать за ребенком? Кто катал коляску в парке, пока Соня занималась хозяйством? Кто развешивал пеленки, потому что низкорослая Соня не доставала до веревок, и варил супы, слушая между делом простецкие, чтобы не сказать глупые, рассуждения Сони о жизни?

В этой заботе была изрядная доля женского кокетства – Валентин поймет, что она никогда не была влюблена в него, иначе разве стала бы дружить с его женой? Он увидит, что она гораздо выше всяких там влюбленностей и общается с Сумароковыми из чистой дружбы и близости интересов.

Когда Анечке исполнилось полгода, Соня умерла. Она не зря была такая маленькая и худенькая, оказалось, что у нее митральный стеноз – порок сердца, с которым рожать опасно. А уж когда женщина не знает о своем заболевании и живет как здоровая…

Почему ей не поставили диагноз во время беременности, когда она проходила обязательный осмотр терапевта? Наверное, сердечный шум списали на анемию, а может, врач вовсе не слушал ее сердце. Беременность и долгое кормление грудью истощили Сонин организм, в результате – пневмония, сердечная недостаточность…

Она умерла, оставив Ладу со жгучим, почти невыносимым чувством вины. Страстно желая Сониной смерти, она и подумать не могла, что ее желание так быстро сбудется. Ведь все ее «чтоб ты сдохла» были лишь формой снятия стресса.

Оставшись с ребенком на руках, Валентин растерялся. Его родители были уже пожилые люди и не справились бы с девочкой. Круглосуточные ясли? Няня? Самому взять академку и сидеть с ребенком? На что в таком случае жить?

Лада, как добрая фея, разрешила все проблемы. Вместе со своей мамой-пенсионеркой она полностью взяла на себя заботы о малышке. Лада хотела, чтобы Анечка и жила у них, но мама запретила. Не потому, что не хотела слушать детский плач по ночам, просто она считала, что нельзя лишать дочь отца, а отца – дочери. Если, сказала мама, они с Ладой полностью избавят его от отцовских забот, то лишат огромного куска жизни. Поэтому утром Валентин завозил ребенка к ним, а вечером забирал.

Мама безропотно сидела с Анечкой, держала ее за внучку, но Ладиным поведением была недовольна. «Не входи в их жизнь! – шикала она на дочь. – Я с ребенком выручу, а ты собственную жизнь устраивай! Зачем тебе чужие объедки, свое бери!»

Но Лада верила, что Валентин рано или поздно будет с ней. Ах, насколько все было бы проще, если бы ему негде было жить! Тогда он додумался бы на ней жениться, хотя бы по расчету, а там и полюбил бы ее. Но Соня прописала его к себе, отдельное ей спасибо за это.

«Он тебе голову проморочит до старости, а потом возьмет какую-нибудь девку, – злилась мама. – Такую же мелкую, как Соня, мужики всегда западают на какой-то один тип. А ты, Лада, красивая, но не королева его грез! Найди себе мужа, пока не поздно».

Но где взять время на ухажеров, когда требуется то отвести Анечку на прививку, то купить ей комбинезон? Да и вдруг Валя влюбится в нее именно сегодня? Именно сегодня захочет сделать предложение, придет, окрыленный тем, что наконец-то полюбил лучшую женщину на свете?

По выходным они гуляли втроем, и Ладе становилось то радостно, что люди вокруг видят их и завидуют их счастью, то горько – оттого что на самом деле все было совсем не так.

Анечку она полюбила искренне, всем сердцем, не задумываясь, что в жилах девочки течет кровь мужчины, которого она безмерно любит, и женщины, которую страстно ненавидит… ненавидела.

Ладу ужасно мучило чувство вины, ведь это из-за нее Анечка осталась без матери… Значит, она должна стать лучшей матерью, чем Соня.

Валентин Аню обожал и любил повторять, что теперь она единственная женщина его жизни. Иногда Лада, набравшись храбрости, говорила, что ребенку нужна мать, но он отмахивался: «Не могу же я ради этого жениться на какой-нибудь мымре? А ты, Лада, прекрасно справляешься с ролью мамочки».

«Господи, – думала Лада, – когда же он наконец сложит два и два?»

Он быстро рос как ученый, к окончанию института у него было уже несколько предложений от зарубежных коллег, тем более Сумароков тяготел к чистой науке, и ему предлагали должности, не связанные с врачебной практикой, стало быть, не нужно будет подтверждать диплом. Лада со страхом думала, что пройдет год и он уедет навсегда.

Но тут произошло ничтожное событие, имевшее грандиозные последствия: в детском саду у Ани отняли роль Белоснежки.

Роль была ей обещана, девочка выучила все стишки, а Ладина мама соорудила костюм, в точности повторявший костюм Белоснежки из диснеевского мультика. Лада специально выпросила у коллеги хороший фотоаппарат и обегала все магазины в поисках белых чулочек в красную полоску.

За два дня до представления роль передали девочке, у которой был богатый папа.

Аня рыдала, а Валентин рвался в детский сад уничтожить воспитательницу, Лада с мамой удерживали его буквально силой.

– Это что, если я бедный, каждая сука может в душу наплевать моему ребенку?! – орал он. – Значит, любая дочка торговца с рынка будет лучше моей? Чей папаша проплачивает, те умные и талантливые, а бедные пусть слезами умываются? Нет уж, хрен! Мою дочь никто больше не посмеет обидеть! Эта сука еще на карачках приползет к моей девочке с ролью в зубах, лишь бы только Анечка согласилась сыграть.

Лада и не думала, что Валентин примет детские обидки так близко к сердцу. Но он нажал на все педали, весь вечер висел на телефоне, то орал, то умильно ворковал, в итоге нашелся человек, способный воздействовать на коварную воспитательницу, и роль вернули. Предвкушая триумф, Валентин лично повел дочку в сад, чтобы присутствовать при восстановлении справедливости. Но Аня, услышав, что снова ведущая артистка, не обрадовалась, а сказала: «Нет, лучше пусть Света играет. Я уже привыкла, что не буду Белоснежкой, а она расстроится».

Обалдевший Валентин, пережив шок, поклялся, что дочь не будет нуждаться ни в чем, ибо с таким характером она просто не выживет без защиты больших денег.

Он забросил науку и, пользуясь своими международными знакомствами, занялся торговлей медикаментами и медицинским оборудованием. Благодаря острому уму и интуиции быстро преуспел. Долго не выезжал из Сониной коммуналки, а потом разом купил элитную квартиру и построил загородный дом.

Чтобы ребенок постоянно дышал свежим воздухом, они с Аней поселились за городом, в коттеджном поселке под Сертоловом, и Ладина мама переехала туда, чтобы ухаживать за Аней и вести хозяйство. Выезжая, она приказала Ладе устроить личную жизнь, пользуясь отсутствием матери, но вместо этого Лада как заведенная навещала Сумароковых каждые выходные, а по будням встречала Аню из школы, кормила обедом и делала с ней уроки, пока Валентин не приезжал и не отвозил ребенка домой. Можно было отдать ее в школу в Сертолове, но Валентин предпочел дать ребенку образование в одной из лучших гимназий города, не смущаясь тем, что этот ребенок каждый день два часа проводит в машине.

Потом Ладина мама умерла. Валентин полностью взял на себя организацию похорон, был очень внимателен к Ладе. Может быть, хоть сейчас сообразит и скажет: «Давай вместе горе мыкать?» – надеялась она, но чуда не произошло.

Он даже не позволил ей взять на себя хозяйство, наняв уборщицу и кухарку. Ладе оставалось только встречать Аню из школы и водить в секцию биатлона, которым девочка неожиданно увлеклась. А когда появился Олег Владимирович, отпала и эта обязанность.

Да, Валентин был привязан к Ладе, но он привык к ней как к доброй тетушке, на которую можно оставить любимую дочь и с которой время от времени приятно поговорить.

Он звонил примерно раз в две недели, вздыхал: давно мы не виделись, я так соскучился, – и Лада с трясущимися руками и колотящимся сердцем собиралась в гости, примеряя кучу нарядов и по сто раз перекрашивая лицо…

Она жила в одном шаге от счастья, но этот шаг, к сожалению, сделать должна была не она.

Лада хотела было налить себе стаканчик вина, чтобы развеять мрачные мысли, но в кухню вбежала Аня.

– Да где же Ян Александрович? – спросила она весело. – Я все уроки сделала. Одну задачку по алгебре не поняла, но не стоит и пытаться, завтра у Кати спишу.

– Аня!

– Может, тогда ты мне объяснишь, в чем там суть?

– Ладно, спиши, – быстро согласилась Лада. – Честно говоря, сама я перестала делать алгебру в шестом классе.

Аня засмеялась и обняла ее.

– Может, позвоним Яну Александровичу, спросим, когда он освободится? – спросила она.

– Нет, это неудобно. Вдруг он еще оперирует? Давай я тебя накормлю, чтобы не перед самой тренировкой.

Аня отрицательно помотала головой и заглянула под полотенце, накрывающее блюдо с пирожками.

– Не переживай, я тебе с собой дам… Ох уж этот Колдунов со своим бескорыстием! Взял бы гонорар по-человечески, не пришлось бы сейчас переживать…

– Ничего. Если он меня не застанет, будет даже лучше. Ты скажешь, что не можешь не передать то, что я тебе поручила, иначе папа будет тебя ругать и накажет.

«Знала бы ты, как он уже меня наказал!» – невесело подумала Лада.

Тут наконец раздался звонок в дверь, Аня побежала открывать.

Ян Александрович категорически отказался брать деньги за спасение Вити Сотникова, поэтому Аня разработала специальный план: Лада пригласит его на обед, а заодно передаст ему дорогой сертификат в один из модных универсальных магазинов, якобы для жены.

Задуманное долго не удавалось осуществить – и Лада, и Колдунов были людьми занятыми, – но сегодня вроде бы все срослось.

* * *

Подозрительно оглядев сертификат, Колдунов убрал его в карман и принялся за суп.

– Мне неловко принимать от вас, Аня, презенты, я ведь почти ничего не сделал для выздоровления вашего друга Виктора, – сказал он, когда молчание за столом затянулось.

Лада фыркнула:

– Конечно, ничего, кроме того, что нашел схему лечения.

– Схему можно было найти и без меня. Просто я понял: парень не принимает лекарства. Так что дело не в схеме, а в том, что он в принципе начал лечиться.

– А я думаю, что главную роль сыграли именно схема и лицензионные препараты, – возразила Лада. – И хорошо, что парень не принимал ту дрянь, которой лечат у нас. Иначе палочки у него стали бы такими устойчивыми, что никакая схема не подействовала бы.

– Так или иначе, он теперь вне опасности. А после санатория станет даже здоровее, чем до болезни. От него вести есть какие-нибудь?

Аня кивнула:

– Да, он пишет Агриппине Максимовне почти каждую неделю. Чувствует себя хорошо, ходит в школу.

– Я очень рад. А вам, Анечка, он разве не пишет? Мне казалось, вы очень ему нравитесь. – Ян Александрович лукаво улыбнулся.

– Еще не хватало! – фыркнула Лада. – Не надо нам всяких гаврошей.

– Да ладно! Прекрасный парень! Если бы он влюбился в одну из моих дочек, я всерьез рассмотрел бы его кандидатуру.

– Посмотрим, как ты запоешь, когда он в самом деле станет навязываться тебе в зятья. Тоже мне, прекрасный парень – бичара малолетний, алкаш!

Колдунов отставил тарелку и довольно откинулся на стуле.

– Знаешь, Лада, что я тебе скажу? Пусть это покажется тебе фарисейством, или, как говорил наш общий малолетний друг, морализоном, но ты меня послушай. Обстоятельства моей жизни таковы, что всерьез приходится задумываться о воспитании детей. Ну, то есть, я задумываюсь, а в практику мои идеи проводит, конечно же, жена, – уточнил он, – сам-то я дома только ем и сплю. Я долго думал и, кажется, понял, в чем суть воспитания: главное – привить детям радости движений души. И не на уровне «ты должен хорошо учиться и помогать маме», нет, надо, чтоб дети ощутили вкус этой радости. Понимаешь, плотские удовольствия люди понимают сами – вкусно есть, сладко спать. А вот радость от того, что ты помог ближнему, или сделал чтото хорошее, или уступил, – это нужно объяснять. Родители увлекают ребенка наверх, как дельфины выталкивают утопающего на поверхность. Если ребенок понял, что труд и забота о ближнем это не суровая повинность, а радость, больше переживать не о чем. Нашего же друга, видно, этому не учили, он жил плохо, но не знал, в чем его спасение. И, как это ни парадоксально, именно хорошая сторона его натуры принуждала его пить, гулять и бродяжничать. Он тяготился собой и включил программу на самоуничтожение.

Пока Ян Александрович делился своими изысканиями, Лада подала второе.

– Иногда лучше жевать, чем говорить, – мрачно процитировала она рекламный слоган.

Колдунов улыбнулся:

– Не иногда, а во многих, многих ситуациях. Собственно говоря, всегда, если ты не сидишь на диете. Но я на самом деле очень тепло отношусь к этому парню. Когда я виделся с ним, он вел себя достойно. – Ян Александрович помолчал и вдруг захохотал: – Последний раз его навещал, смотрю, идет по коридору, через каждые пять шагов останавливается отдышаться. Он после всех этих препаратов очень слабый был. Я подхожу, стараясь в его сторону не дышать, чтоб его, не дай Бог, не сдуло, и спрашиваю: «Как ты себя чувствуешь, деточка?» Виктор на меня пронзительно так посмотрел и говорит: «Как я выжил, будем знать только мы с тобой!» Представляете? Человек, который, будучи на волосок от смерти, способен над собой шутить, заслуживает уважения.

Аня слушала Колдунова очень внимательно.

– Смотри у меня! – шутливо пригрозила Лада.

Девочка пожала плечами:

– А что смотреть? Он – в Крыму, я – здесь, вряд ли мы когда-нибудь снова увидимся.

Часть вторая

Глава первая

Витя Сотников встречал в санатории уже второе лето.

Узнать в стройном, физически развитом юноше несчастного подростка, умиравшего от запущенного туберкулеза, было совсем непросто.

Витя закончил ежедневную пробежку по живописным окрестностям санатория, сделал несколько дыхательных упражнений, потом снял кроссовки и, зажмурившись от бившего в глаза яркого солнца, сел прямо на землю.

«Неужели это я? – думал он, разглядывая холмы, покрытые зелеными виноградниками. – Живой, здоровый, полный планов и надежд?» Да, очень сложно привыкнуть к мысли, что у тебя есть будущее, что впереди – много лет, много событий и встреч…

Но и сейчас бездельничать некогда! Кинув последний взгляд на яркие холмы, Витя подобрал кроссовки и босиком побежал по прогретой солнцем дорожке к жилому корпусу. Через несколько дней начинались выпускные экзамены в школе, и времени на подготовку оставалось уже в обрез.

Бродяжничая, потом лежа в больнице, он пропустил целый учебный год, да и прежде учился через пень-колоду, так что его знания при поступлении в санаторий оставляли желать лучшего. За год усердных занятий ему удалось почти все наверстать, но перед экзаменами Витя все равно очень волновался – для того чтобы осуществить свою мечту, ему был нужен хороший аттестат. Сотников решил поступить в медицинский институт и выучиться на фтизиатра. Сразу после получения аттестата он планировал уехать из санатория.

Вот только куда?

Несколько дней назад он, собравшись с духом, позвонил приемным родителям. Трубку взял Сергей Иванович. Витиному звонку он не обрадовался, разговаривал с пасынком холодно и отчужденно. Правда, сказал, что, поскольку Витя прописан у них, они с Маргаритой Семеновной не имеют права не пускать его в квартиру, но на теплый прием попросил не рассчитывать. На этом разговор закончился.

А на Витю навалилось уже подзабытое чувство черной тоски. Ему захотелось напиться. Ведь Сергей Иванович даже не поинтересовался, где Витя был и что делал все это время!

А может быть, они с Маргаритой все про него знали? В больницу его забрали с улицы, он был без сознания, но паспорт находился при нем… Наверное, о таких случаях сообщают в милицию? А менты должны были связаться с его родителями. Хотя… какая теперь разница? Ясно было одно – возвращаться ему некуда.

Подумав, Витя решил поступать в институт в каком-нибудь заштатном городке – там и конкурс меньше, и общежитие дадут.

А вот что делать, если он не поступит? Ведь такое вполне может случиться! Из-за перенесенной болезни у него есть отсрочка от армии, но где он будет жить? Неужели опять бомжевать?! Впрочем, можно устроиться дворником, им дают служебную жилплощадь.

В комнате никого не было – в этот час дети под присмотром воспитательницы обычно гуляли по территории. Ополоснув лицо, Витя уселся за письменный стол, разложил учебники.

«Интересно, а что сейчас Аня делает? – пришла в голову непрошеная мысль. – Вот бы хоть одним глазком поглядеть!..»

О девочке с русой косой он думал постоянно, но ничего о ней не знал. В каждом письме, адресованном Агриппине Максимовне, он просил передать Ане привет, и старушка отвечала, что Анна Валентиновна тоже шлет ему наилучшие пожелания. Но может быть, Агриппина просто не хочет его расстраивать, а сама Аня о нем и думать забыла, ведь столько времени прошло! Можно было вложить в письмо записку для Ани, наверное, Агриппина передала бы ее, но Витя никак не мог решиться на этот шаг.

– Сотников! – закричали за окном. – Спускайся, к тебе пришли!

«А вдруг это она?» – промелькнула в голове дикая мысль. Сердце отчаянно заколотилось. Витя подбежал к окну, выглянул. Высокий мужчина, стоявший у входа в корпус, поднял голову, снял темные очки… и Витя узнал в нем профессора Колдунова.

– Ян Александрович! – радостно закричал он. – Я сейчас к вам спущусь!

…Миновав виноградник, они вышли к морю. Обрывистый берег круто изгибался и вдавался в море острым клыком. День выдался жаркий, и горы вдалеке мерцали в знойном воздухе, но видна была и россыпь белых домиков с бурыми черепичными крышами, зеленые копья кипарисов между ними, а по склонам – бурные заросли можжевельника с серебристыми проплешинами скал.

Прежде чем спуститься к воде, Витя завернул в дикую абрикосовую рощицу.

– Хочу вашим детям набрать, – объяснил он и принялся азартно трясти деревца, покрытые уже успевшими созреть некрупными, но очень ароматными плодами.

Ян Александрович усмехнулся и протянул ему полиэтиленовый пакет, бог весть как оказавшийся в его кармане. Без военной формы, в футболке, легких слаксах и кроссовках, загорелый, профессор выглядел очень молодо, но Витя заметил, что за прошедший год он стал почти совсем седым.

Поймав Витин взгляд, Ян Александрович пригладил волосы и рассмеялся:

– Что, старый?

– Нет, просто вы поседели…

– А, ты думаешь, я испытал какое-нибудь потрясение? Разглядел свою зарплату и поседел от ужаса? Нет, Витенька, просто время пришло, наверное… Ну хватит собирать уже, пошли купаться.

– Это хорошие абрикосы! – возразил Витя и полез на дерево, чтобы сорвать самые аппетитные плоды. – Мы тут всем санаторием пасемся. Слива еще есть, но на нее уже никто смотреть не хочет.

– А я из здешних фруктов больше всего тутовник люблю.

– На обратном пути покажу, – пообещал Витя, осторожно, чтобы не поцарапаться, слезая с дерева.

По «козьей» тропке они спустились с обрыва на узкий галечный пляж.

Витя расстелил свистнутое с кровати покрывало в тени обрыва. Ян Александрович впервые вывез в Крым свою многочисленную семью, но выкроил день, чтобы проведать Витю в санатории, так что теперь тот не знал, как угодить ему.

Профессор растянулся на покрывале и с удовольствием наблюдал, как Витя снимает футболку и шорты.

– Что-то ты не сильно растолстел. Вон, позвонки торчат, как хребет у стегозавра. Ладно-ладно, не бери в голову! – спохватился профессор. – Вид у тебя вполне здоровый.

К Витиному изумлению, оказалось, что Колдунов не умеет плавать, и он пошел в воду один.

Сотников страстно любил море и мог проплыть несколько километров своим деревенским стилем. Вода под ним была совершенно прозрачной, даже на глубине нескольких метров хорошо было видно каменистое дно с бурыми кустами водорослей, иногда, присмотревшись, можно было заметить краба или большую рыбину. Витя любил нырять в маске, доставал красивые ракушки, и потом повариха, чертыхаясь, вываривала их в кухне, отчего по всему корпусу пахло йодом. Вначале врачи пытались запретить Вите нырять – от перепадов давления могли разорваться остаточные полости в легких, – но потом махнули рукой: чему быть, того не миновать. Да Витя их и не послушался бы.

Наплававшись, он вышел на берег и, склонив голову, азартно запрыгал на одной ноге, вытряхивая из ушей воду.

– Стоило тащиться через весь Крым, чтобы тебя повидать, – заметил Колдунов, устраивая из мелкой гальки захоронение для своего окурка.

– Ой, простите, я больше не пойду без вас плавать.

Профессор рассмеялся:

– Я говорю «стоило», значит, стоило. Так приятно смотреть на тебя здорового, сильного! Чувствую себя прямо как Микеланджело Буонаротти. Я вообще люблю человеческое тело – оно очень хорошо устроено. Если с ним случилось что-то неправильное, радостно видеть, как оно поправляется, восстанавливается. Взял больного, нашел недуг, удалил и снова сделал красиво – это моя работа. Только что была дыра в желудке, а ты зашил, брюшную полость отмыл, и снова лепота. Или аппендикс. Делаешь малюсенький разрез, аккуратненько раздвигаешь мышцы, находишь отросток тихенько, чтоб, не дай Боже, он у тебя не лопнул и гной в брюхо не полился, удаляешь эту пакость и зашиваешь, как было. Вообще оперировать нужно так, словно ты из чужого кармана кошелек крадешь в троллейбусе, – тихо и незаметно… А ты, Виктор, о своем будущем думал? Люди, в детстве перенесшие тяжелую болезнь, часто становятся хорошими врачами. В медицину не собираешься?

Витя поведал о своих планах.

– Вот что я тебе скажу. – Колдунов сел на покрывале и положил руку на Витино плечо. – Сдавай экзамены и возвращайся в Питер. Учиться тебе надо в Военно-медицинской академии, образование там отличное. А с поступлением я помогу, слава Богу, не последний человек в академии. Как приедешь, первое время поживешь у нас, а когда подашь документы, тебя сразу в академии поселят. Сначала в палаточный городок, потом в казарму.

– А как же туберкулез? С ним примут?

– Я говорил с твоим лечащим врачом. Получилось лучше, чем мы ожидали. У тебя нет даже фиброза, несколько кальцинатов, но они вообще-то у всех присутствуют.

Помолчали, слушая легкий плеск волн, и Витя решился.

– А вы, случайно, не знаете, как поживает Аня Сумарокова? – спросил он, стараясь не выдать голосом волнения.

Ян Александрович усмехнулся:

– Нет, Витенька, не знаю. Но позволь уж дать тебе совет: чем раньше ты поймешь, что эта девочка не для тебя, тем лучше.

Колдунов озвучил самые тягостные Витины мысли. Умом он понимал, что не может понравиться Ане, но его не покидала надежда, эта вечная спутница живых. Ведь он выжил вопреки всем законам медицины, значит, чудеса случаются.

– Только без обид, ладно? – продолжал Ян Александрович. – Лично я не возражал бы против такого зятя, как ты. Но мы с тобой люди одного социального слоя, а Сумароковы – элита общества. Где мы и где они? Милый мой, тебя Анин отец на пушечный выстрел к ней не подпустит. Пока ты был болен – ты был пациент, но сейчас кто ты для него? Уличный пацан.

– Вы специально приехали, чтобы мне это сказать? – сипло спросил Витя после долгой паузы.

– У, как все запущено, – протянул Колдунов. – Я должен был это предвидеть: отбирать у молодого человека его любовь так же опасно, как добычу у изголодавшегося льва. Но ведь ты, Витя, сам заговорил на эту тему.

– Извините.

– Подрастешь, найдешь себе хорошую девочку! И пережитое тобой сейчас поможет тебе ее полюбить.

Витя размахнулся и зашвырнул в море крупную гальку. Она с коротким всхлюпом ушла на дно.

Глава вторая

В новом итальянском сарафане Лада казалась себе моложе и стройнее, легкая пышная юбка скрадывала пышную же попу, зато подчеркивала тонкую талию. На виду были и основные достоинства Лады – стройная шея, руки красивой формы и тонкие лодыжки. Косметики она нанесла совсем чуточку – водостойкую тушь для ресниц да блеск для губ.

Выйдя из маршрутки, Лада тут же вытащила из большой пляжной сумки зеркало – проверить, не размазался ли макияж от жары. Внимательно осмотрев лицо с крупным, но правильной формы носом и широким тонким ртом, как у Екатерины Великой, она нашла его вполне приемлемым.

Подтянув на плече ремешок сумки, Лада бодро зашагала в сторону коттеджа Сумарокова. Радостный летний пейзаж поселка портили глухие заборы, выстроившиеся вдоль свежезаасфальтированной дороги, – такие высокие, что за ними нельзя было разглядеть даже крыш. «Будто зона или секретный завод!» – усмехнулась она.

Она была здесь единственным пешеходом, и ей казалось, что водители нескольких прошуршавших мимо иномарок смотрели на нее недоуменно – местное население маршрутками не пользовалось.

Дойдя до ворот, позвонила в домофон, улыбнулась глазку камеры.

– Заходи. – Голос Валентина был равнодушным почти до невежливости.

Створка отъехала, и Лада оказалась на участке, привычно радуясь, как же здесь все красиво, ухоженно!

Аккуратный ярко-зеленый газон, вымощенные нарядной плиткой дорожки, альпийская горка, клумбы с розами нескольких сортов – все это было плодом трудов Олега Владимировича, шофера и страстного садовода по совместительству. По периметру участка росли кусты шиповника, а в глубине несколько яблонь сплетались кронами, образуя природную беседку.

Сам дом серого кирпича был трехэтажным, особыми изысками, кроме большой стеклянной веранды, не отличался, но Ладе очень нравился. Валентин построил его, не нанимая архитектора, по собственному разумению. «Талантливый человек талантлив во всем», – привычно подумала она.

Во всем талантливый человек отдыхал под яблонями и сейчас как раз нес для Лады второе парусиновое кресло.

– Хочешь что-нибудь выпить? – спросил он вежливо, но так, что Ладе сразу стало понятно: тащиться в дом ему ужасно лень.

– Я сама схожу, возьму минералки, если не возражаешь.

– Дом в полном твоем распоряжении, со всем содержимым.

Ах, почему она все время, как преданная собака, пытается уловить малейшее его желание и исполнить прежде, чем оно будет высказано! Зачем не сказала – да, хочу выпить, принеси, пожалуйста!

– А ты сам хочешь чего-нибудь?

Валентин помотал головой:

– Нет. Но ты воды побольше принеси, сейчас девчонки наиграются, захотят пить, хорошо, если вода будет не прямо из холодильника.

На кухне Лада достала из огромного, похожего на подводную лодку холодильника несколько пластиковых бутылочек перье и положила в плетеную корзину, с которой Аня обычно ездила за продуктами. Она утверждала, что с корзиной удобнее, чем с пакетами, Лада попробовала – на самом деле оказалось удобнее.

Она знала эту кухню вдоль и поперек, сто раз готовила здесь обеды, но все эти дорогие наборы красивой посуды, которые она выбирала вместе с Аней, эта льняная скатерть с вышивкой и такие же полотенца – все было чужое, не ее…

Лада поставила корзину на траву под яблоней и опустилась в шезлонг.

– Устала?

– Да нет, с чего бы? А где Анюта?

Лада знала, что послезавтра девочка улетает в Испанию, в спортивный лагерь, и приехала, чтобы попрощаться с ней. Но конечно, не только за этим…

– Они с Катей в теннис играют, скоро вернутся уже. Слушай, как мне эта Катя надоела, ты представить не можешь! Ну ни дня без нее не проходит!

Валентин зло расплющил окурок о дно садовой керамической пепельницы.

– Таскается везде с Анютой, а я должен все это оплачивать! С первого класса, между прочим. «Ах, папа, пожалуйста, пусть Катя ходит со мной на биатлон, мне так скучно одной на тренировках!» Я говорю: «Вот и хорошо, больше будешь делом заниматься, да и новых друзей в секции заведешь». – «Папа, ты что! Катя – моя лучшая подруга!» И я все время платил за обеих, покупал два комплекта формы вместо одного, поездки на сборы тоже небесплатные. Я говорю: «Анюта, нельзя все время покупать себе дружбу. Вы с Катей – разные, ты все равно не сможешь сделать ее богатой, только обозлишь». Но моя дочь считает, что деньги вообще не имеют значения, представляешь?

– Так Катя тоже в Испанию летит? – поинтересовалась Лада.

– А как же, блин, без нее! Летит, конечно!

Лада задумчиво покачала головой. Катя была на редкость красивая девочка, и Аня, которую можно было назвать лишь миловидной, рядом с подругой жестоко проигрывала. Так что, казалось Ладе, чаши весов уравновешивались деньгами, с одной стороны, и красотой – с другой. Неизвестно еще, кто кому должен завидовать. У Кати есть шанс удачно выйти замуж и разбогатеть, но Аня ни при каких обстоятельствах не обретет модельной внешности.

На пороге шестнадцатилетия Аня могла похвастаться только подтянутой фигуркой и веселой физиономией с правильными, но неяркими чертами. Большие светлосерые глаза да густые белокурые волосы – вот и все ее достоинства.

Валентин раздраженно сорвал травинку, сунул в рот и продолжал:

– Ничего не могу сказать, Катя Анюту любит, ну так мою дочь все любят. Она же не от мира сего, сама всех обожает и жалеет! Мы с ней иногда так ругаемся из-за этого! В прошлом году, помнишь, в больнице бомж малолетний чуть не умер, ты тоже в его спасении участвовала?

– Ну, не я, допустим, а Колдунов…

Но Валентин ее не слушал.

– Да не важно! Лечение, кстати, тогда в копеечку влетело. Но тут мне не жалко, жизнь человеческая бесценна.

Лада засмеялась:

– Вот и государство наше так говорит! Только трактовки у тебя и у него разные. Ты считаешь – раз бесценна, то за ее спасение можно отдать любые деньги, а государство, наоборот, – незачем платить за то, что даже цены не имеет! Но прости, я тебя перебила.

– Короче, они с Катей собирались на зимних каникулах в Египет, в международный детский лагерь. Я хотел Аню одну отправить, но она сказала: без Кати не поеду. Ладно, заказал две путевки, и тут как раз эта история с бомжем! Аня говорит: не могу оставить его в критическом состоянии! Я – ей: опомнись, блин, у меня штат огромный, дам задание контролировать лечение твоего бомжа, а ты езжай себе! Но нет, наотрез отказалась, а вот Катя, говорит, пусть едет. Ну ты представляешь? Но тут уж я на дыбы встал, говорю: она тебе такая же подруга, как и ты ей, раз ты без нее никуда, то и она без тебя не поедет. Что было! «Ах, папа, если Катя не поедет, получится, будто она мне не подруга, а служанка и ты заботишься только о том, чтобы мне не скучно было».

– Надо же, какая тонкость в маленькой девочке! – Лада чуть было не сказала «в дочке недалекой Сони», но вовремя прикусила язык.

– Короче, я сказал: если Катя хочет ехать, пусть путевку оплатят ее родители. Она же не сирота. Тоже еще, нашли Золушку! Они, конечно, не оплатили, и Анюта на меня обиделась. Я просто рассвирепел, блин! Говорю: ты что, считаешь, я деньги только ради того зарабатываю, чтоб облагодетельствовать твоих друзей, всех до единого? Зачем ты покупаешь чужую любовь, или думаешь, что бесплатно никому не нужна? Слишком легко тебе деньги достаются! В больницу такие суммы вгроханы, лучше тебе не знать, Лада, какие! И я же еще жмот при этом, просто Скрудж Макдаг какой-то! Ну что-то до нее дошло, видимо. Прости, говорит, папа, но я чувствую себя перед Катей виноватой. А что делать, привыкай, всю жизнь будешь перед кем-то виновата! Только нужно выбирать, кого ты меньше хочешь обидеть. – Валентин вытащил новую сигарету и в сердцах швырнул пачку на траву. – А теперь у нее новая идея! Через год поступать, а Катя такая умная, помоги ей с университетом! Нет, ты поняла? Моя дочь будет учиться в Институте физкультуры, а я оплачивай этой сикильдявке университет! Нормально!

– Не горячись, – примирительно сказала Лада. – Аня выросла очень хорошей девочкой. Ты переживаешь, что она деньги тянет на подружку и благотворительность? Но разве лучше было бы, если б она требовала себе шубы и бриллианты?

Других символов роскоши Лада просто не знала.

– Не знаю уж, что лучше, – недовольно проворчал Валентин. – Может, ты и права. Некоторые вон детки миллионы от родителей требуют на раскрутку в шоу-бизнесе, а потом на наркотики садятся…

Он потянулся в кресле, и Лада залюбовалась его красивым тренированным телом. Господи, он так еще молод, всего тридцать восемь лет! Так и она молода, ей на два года меньше.

Она прикрыла глаза и подставила лицо мягкому июньскому солнцу. В медовой тишине летнего дня стрекотали жуки, над головой шелестели листья, нашептывая ей, что впереди еще целая жизнь и все еще может случиться…

Заметив, что она задремала, Валентин пошел в дом. Ладе всегда удавалось успокоить его, вот и сейчас несколькими словами она купировала припадок скупости, возникший после того, как он подписал счета по Аниной благотворительности.

Валентин не просто любил дочь, он благоговел перед ней, признавая ее нравственное превосходство.

«Вот дал же Бог душу», – думал он, иногда с восхищением, иногда раздраженно.

Предполагать, что Аня будет просить у него предметы роскоши, было просто нелепо, к ним она относилась совершенно равнодушно. Дорогих вещей у нее не водилось, кроме спортивной амуниции, но тут уж Валентин был непреклонен – чтобы не сбить ноги и не простудиться во время тренировок, нужна хорошая обувь и одежда, да и спортивные результаты в биатлоне от снаряжения очень зависят.

Воспитанная без матери, девочка была почти лишена кокетства, и ее повседневный гардероб мало отличался от гардероба его шофера, который предпочитал джинсы и кожаные куртки всему остальному. Иногда отец и дочь вместе ездили по магазинам. Аня покупала обновки, но шопинг очень быстро надоедал ей, и это, конечно, была не женская черта.

Валентин расстраивался и винил себя в том, что не смог привить дочери необходимую женственность. Но как он, мужчина, мог это сделать? Может, для этого ему надо было жениться на Ладе? Он знал, что она с радостью вышла бы за него и стала бы прекрасной матерью для Ани, но… Лада и так всегда была под рукой, в любой момент он мог рассчитывать на нее. И вообще – она была слишком хорошей, слишком верной и самоотверженной, ему пришлось бы соответствовать. А он уже давно привык жить, не оглядываясь на чье-то мнение.

Одно время он возлагал надежды на Анину дружбу с Катей – у той уже в десять лет женственности было хоть отбавляй! Но девчонка не спешила делиться секретами обаяния с его дочерью.

«Кто их поймет? – размышлял Сумароков. – Наверное, у них это не принято. Какая женщина согласится отдать в руки потенциальной соперницы такое оружие? Но Анька еще не понимает этого. А ведь придется понять… Вообще ей с ее желанием помочь всем в жизни будет трудно. Слава Богу, что у нее есть я».

В доме было душновато. Он включил в гостиной кондиционер, налил в стакан джина, на кухне добавил тоник и лед, вернулся и сел в любимое кресло.

До сих пор, вспоминая Сонину смерть, Валентин испытывал острое чувство вины.

…Денег у них не было вовсе – детское приданое съело все невеликие сбережения, а потом они еще беспечно купили Соне новые ботинки. Именно Валентин настоял на этой покупке, ведь Соня много гуляет с ребенком. Потом закупили детское питание, то-се, – в общем, денег оставили в обрез, дотянуть до зарплаты.

Ночью Соне вдруг стало плохо, вызванная «скорая» отвезла ее прямо в реанимацию, и дежурный доктор сразу вручил Сумарокову список лекарств. Или давайте деньги, сказал он, мы сами купим препараты. Валя отдал ему всю наличность, но это была, разумеется, капля в море. В отчаянии он поехал по друзьям и знакомым, удалось наскрести триста долларов, с которыми он на следующее утро приехал в больницу. Увы, сказали ему, положение хуже, чем мы думали. Тяжелейшая двусторонняя пневмония на фоне застоя в легких, изношенная сердечная мышца, общее снижение иммунитета… Все это требует мощных препаратов, не говоря уже о том, что без операции на сердце ваша жена все равно не поправится. Один только антибиотик стоит не меньше тысячи долларов. Мы начали лечить обычным, эффекта ноль, значит, если что и подействует, то только новейший препарат. Потом кардиотоники, альбумин, витамины… Насчитали три тысячи долларов. Понятно, что по линии ОМС никто эти изыски не оплатит, больница обеспечивает только самые простые препараты, жизнь вашей жены они не спасут. Понимая, что доктора правы, Валентин побежал к своему начальству, к начальству Сони… Лада отдала ему семьсот баксов – все свои накопления, Ладина мама собралась в ломбард со столовым серебром… Но больше никто из знакомых не готов был расстаться с крупной суммой без всяких гарантий, что Сумароков вернет долг. Да, расписка, но не будем же мы подавать в суд, мы ведь интеллигентные люди! А если придется трясти деньги с безутешного вдовца? Это так некрасиво, лучше вообще не вмешиваться в эту историю.

А потом дилер отказался продавать препарат поштучно. «Но у меня хватает только на три флакона, – умолял Сумароков, – продайте их сейчас, а завтра я найду деньги и выкуплю остальное!» «Найдите сегодня, – отвечал дилер, – я не могу дробить партию. Кому я потом некомплектные флаконы продам?»

Ладина мама сидела с Анечкой, сама Лада металась между знакомыми и администрацией больницы, пытаясь выбить средства на лечение. Реаниматологи делали все, что могли, но нужных препаратов из-за дороговизны в больничной аптеке не было, и единственное, чем врачи были в состоянии помочь, – одолжить Валентину немного денег. Но если одалживать каждому пациенту…

Соня скончалась следующей ночью. Сумарокова утешали, уверяли, что даже вовремя начатое лечение ничего бы не изменило, что даже человек со здоровым сердцем мог умереть от такой жуткой пневмонии, а тут митральный стеноз, почти критический, и мышца сердца изношена от беременности. Скорее всего и операция бы не помогла.

Валентин во всем винил себя – и в том, что не достал нужной суммы, и, главное, в том, что не замечал Сониного недомогания. Почему он, способный врач, сам не поставил жене диагноз, который был ясен, как говорят доктора, «с порога»? Маленькая, худенькая и румяная – типичный габитус[1] больной митральным стенозом. Почему, обнимая Соню, он ни разу не прижался ухом к ее груди и не услышал грубый шум, вызванный тем, что сердце вынуждено проталкивать кровь через слишком узкое отверстие?

С этим разъедающим душу сознанием причастности к преждевременной смерти жены он жил много лет, пока не решился поделиться с подрастающей дочерью. Та задумалась на несколько дней, а потом спросила: «Может быть, тебе станет легче, если ты будешь покупать лекарства для тех, кто нуждается в них так, как нуждалась мама?»

Примерно в то же время Аня навестила одноклассницу в детском туберкулезном отделении. Вот так и началось это шефство…

Сумароков знал, что официальная благотворительность чаще всего бывает обычным мошенничеством – только несколько более циничным, чем среднестатистическое. Он планировал поручить заботы об отделении своему доверенному лицу, но Аня заявила, что будет заниматься всем сама. Он, разумеется, не пришел в восторг от ее решения, но старушка заведующая уже была обнадежена, отыгрывать назад не хотелось. Оставалось только утешаться, что с помощью этих визитов дочь тренирует противотуберкулезный иммунитет.

Потребовав еженедельного отчета по расходам, он выдал девочке кредитную карту, утешая себя тем, что таким образом приучает ее к аккуратности в распоряжении финансами – качеству, столь необходимому в жизни.

* * *

Валентин закинул ноги на стол, подумав, что в шортах и белых теннисных носках выглядит как дурак. Вообще-то шорт у него сроду не водилось, это Аня с Катей вчера отхватили штанины у его старых джинсов, сказав, что так будет очень стильно.

Они вертят им как хотят!.. Ладно, родная дочь, но Катя могла бы вести себя поскромнее.

С улицы донеслись громкие веселые голоса – девчонки вернулись с корта, разбудили Ладу и теперь наперебой делились с ней впечатлениями от игры.

Почувствовав приступ раздражения, Валентин вспомнил, что собирался проверить документы по новой сделке, и ушел наверх. К счастью, окно кабинета выходило на другую сторону и голоса сюда не доносились.

После затянувшегося ужина с шашлыками Лада собралась домой. Сумароков пошел провожать ее на маршрутку. От услуг его водителя она категорически отказалась. Может, потому, что Олег явно заглядывался на нее? – размышлял Валентин, возвращаясь к коттеджу. Да какая разница? Ему совсем не интересны их отношения. Правда, надо бы как-нибудь тактично выяснить, знает ли Лада, что Олег женат.

Задумавшись, он не услышал подкравшейся сзади «тойоты» соседа, а водитель, в свою очередь, не заметил Валентина в предательском сумраке белой ночи.

– Ты что, мудила, не смотришь, куда едешь?! – взревел он, поднимаясь с асфальта.

Чернявый юноша, соседский сын, выскочил из машины, испуганно бормоча извинения.

На ногу было не ступить, парню пришлось везти Сумарокова до самого дома.

Девчонки вдвоем захлопотали вокруг него, Аня достала из морозильника весь лед и обложила им ногу, но это не помогло – нога синела и распухала на глазах.

– Кажется, перелом, – проворчал Валентин, осторожно трогая лодыжку.

Его накормили анальгином и повезли в ближайшую больницу.

Аня села за руль сама. Отец с Олегом, несмотря на протесты Лады, периодически учили ее вождению. Аня делала успехи, и в последнее время Валентин во время поездок с дочерью доверял ей руль, хотя до восемнадцатилетия и до получения прав ей оставалось еще два года.

Дежурный травматолог в мятом халате потрогал ногу, выписал направление на рентген и крикнул сестре: «На всякий случай возьми синюю кровь!»

Валентин удивился. Красная кровь – гемоглобин и эритроциты, признак кровотечения, белая кровь – лейкоциты, признак воспаления, а синяя? С некоторым опозданием он сообразил, что таким образом травматолог назначил ему анализ крови на алкоголь – возможно, потому, что Валентин, не желая портить отношения с соседом, достаточно туманно изложил обстоятельства травмы.

На снимке перелом подтвердился, к счастью, смещения костных отломков не было. Значит, для выздоровления будет достаточно обычной гипсовой повязки, которую травматолог тут же наложил.

Сели в машину, и Аня объявила, что в Испанию не поедет.

«Еще бы ты этого не предложила! – хмыкнул про себя Сумароков. – Если в прошлом году отменила поездку из-за какого-то вшивого беспризорника, то уж ради родного отца…»

– Что за глупости! – сказал он вслух. – Подумаешь – перелом! Да и есть кому обо мне позаботиться.

– Ты Олега Владимировича имеешь в виду? Но разве ты забыл, что обещал ему отпуск?

Валентин действительно забыл.

– Ничего страшного, Олег может отдохнуть позже, когда у меня гипс снимут.

– Папа, но он так ждал этого отпуска! Да и вообще, кто тебе ближе: водитель или собственная дочь? Кто ближе, тот и должен ухаживать!

– Слушай, давай-ка сменим тему! Я и без Олега могу обойтись прекрасно. Существует такси, служба доставки и множество всяких других учреждений, которые помогают продержаться одинокому больному человеку. – Валентин попытался перевести разговор в шутку.

Аня шутки не приняла.

– Но ты же не одинокий! – возмущенно сказала она. – И я с тобой останусь, это решено.

Когда они, продолжая препираться, вернулись домой, Катя заканчивала приготовления к позднему ужину.

– А давайте я останусь! – предложила она, узнав, в чем суть спора.

Отец с дочерью молча повернули головы в ее сторону.

– У тебя, Аня, спортивные результаты лучше моих, и наш тренер на тебя рассчитывает, – рассудительно продолжала Катя. – А от меня он ничего не ждет, я ведь и занимаюсь-то с тобой за компанию. А Валентин Константинович столько для меня хорошего сделал, он не чужой мне человек. 1ак что, я думаю, это самое правильное решение.

– Ой, Кать, что ты? – Аня инстинктивно обняла отца.

– Ты думаешь, я не справлюсь?

– Нет, но…

– Что – но? Без тебя мне в Испании делать нечего, родители мои в деревню уехали, мне и деваться-то некуда. Я с удовольствием здесь побуду, а тебе надо ехать обязательно!..

Слушая их спор, Валентин испытывал смущение – за то, что подозревал корысть в Катиной дружбе с дочерью. А девчонка-то оказалась великодушной! Отказ от поездки – для нее серьезная жертва.

– Ну разве я не права, Валентин Константинович? – обратилась к нему Катя, исчерпав все аргументы, но не уговорив Аню.

И он признал: да, права.

На самом деле Валентин был уверен, что не нуждается в Катиной помощи. Его посетила другая мысль: если Аня поедет одна, это ослабит Катино влияние на нее. Возможно, в поездке дочь заведет новых друзей… А он уж, так и быть, ради этого Катю потерпит.

– Торжественно обещаю быть не слишком требовательным пациентом и не капризничать, – сказал он.

Аня всхлипнула, восхищенная самоотверженностью подруги, но больше возражать не стала. Вопрос был решен.

Глава третья

Валентин сидел в шезлонге с ноутбуком. Сначала он планировал по-прежнему каждый день ездить в офис, а потом подумал: зачем? Почти все вопросы можно решить из дома, с помощью телефона и электронной почты. А бумаги на подпись ему могут и сюда привезти. В конце концов, имеет он право поболеть раз в пятнадцать лет?

Представив, как развеселятся тетки в бухгалтерии, когда он принесет им больничный лист, Сумароков хмыкнул и глотнул минеральной воды. Время катило к пяти вечера, он с большим удовольствием выпил бы коктейль, но просить несовершеннолетнюю девицу смешивать для него джин с тоником было непедагогично. А самому тащиться на костылях – лень.

Катя вприпрыжку пронеслась мимо него к кустам малины. Загремел бидон, привязанный к тонюсенькой талии поясом халата.

Девчонка занималась хозяйством ловко и весело. Проводив дочь, Валентин запоздало вспомнил, что дал отпуск и кухарке, поскольку планировал питаться в городе. Поначалу он хотел предложить подработать соседской прислуге, но Катя заявила, что справится сама, и подавала ему вполне приличные обеды.

Поверх монитора Валентин загляделся, как она собирает малину, вытягивая из зарослей особо урожайные плети. И вдруг как впервые увидел тонкие руки с хрупкими шариками плеч, сосредоточенное личико с пухлыми, перемазанными малиновым соком губами, грудь под тонкой тканью футболки…

Да что же это такое?!

Он смотрел и видел не девочку Катю, которую всегда воспринимал только как компаньонку дочери, а незнакомую юную женщину… И – самое ужасное – испытывал к ней острое желание!

Валентин поставил компьютер на садовый стол и с силой потер лицо. Вот до чего доводят жара и безделье! Он возжелал шестнадцатилетнюю девчонку, которая никогда нисколько ему не нравилась! Больше всего на свете ему хотелось снова посмотреть на Катю равнодушными глазами.

Он отвел руки от лица.

С полным бидоном малины девчонка шла прямо к нему. Он чуть не застонал.

– Вам ничего не нужно, Валентин Константинович? Может, кофе сварить?

– Иди, Катя, не мешай работать, – буркнул он, снова уткнувшись в ноутбук. – Если что-то понадобится, позову.

– Малинки? – Она протянула несколько ягод на раскрытой ладони.

Понимая, что ни при каких обстоятельствах не может к ней прикоснуться, он отрицательно покачал головой.

Катя пошла к дому, и он повернул голову, провожая ее взглядом.

Немедленно отослать девчонку в город! Придумать предлог! Или самому уехать в городскую квартиру.

Но как он потом объяснит это Ане?

Да никак не будет объяснять! Скажет – надоела, вот и весь разговор. Конечно, Аня расстроится, но ведь то, что может случиться, гораздо хуже!

… А вот самый простой выход – признаться Кате во всем и предложить ей утолить его голод. За хорошее вознаграждение. Наверняка он будет у нее не первым, для этого она слишком красива. Тогда он поймет, что она такая же, как остальные, и успокоится. Единственная проблема – она обязательно расскажет Ане. Пусть не сразу, но расскажет, никакие деньги тут не помогут. Женщины так устроены, что не могут держать при себе такие тайны.

Интересно, что вообще Аня думает о его личной жизни? Понимает ли, что у него бывают связи с женщинами? Валентин никогда не задумывался на эту тему. Может, и Аня об этом не думает? Но если она узнает, что он совратил ее несовершеннолетнюю подругу, это просто убьет ее, при ее-то взглядах.

Надо убедить себя, что Катя – картинка из модного журнала. На глянцевых девочек приятно смотреть, но никто не сходит по ним с ума.

И вообще – чего стоит мужчина, позволяющий руководить собой самым своим низким страстям?

…Последующие недели превратились для него в пытку. Он избегал ничего не подозревающую Катю, затворничал, отговариваясь то болями в ноге, то срочной работой. Но все равно слышал ее легкие быстрые шаги, жужжание миксера, стук дверей, представлял себе всю ее и чуть не плакал от вожделения и стыда. Какой позор! А что будет, когда Аня вернется? Неужели и в присутствии дочери он будет страстно желать ее подругу?

А Катя пребывала в полной безмятежности. Она старательно занималась хозяйством, и то, что Сумароков избегает ее общества, казалось ей вполне нормальным. Мало ли какие у него дела?

Он глядел из окна, как она, раздевшись до купальника, читает в шезлонге книгу.

«Как только Аня вернется, тут же вышибу ее из дому! – мрачно думал он. – Куда только смотрят ее родители? Бросили ребенка на мое попечение и рады! Неужели ни разу не задумались, с какой стати одинокий вдовец принимает в их доченьке такое участие? Удивительная беспечность! Разве они не видят, что Катя – настоящая секс-бомба? Да ее без охраны на улицу выводить нельзя!»

Но, яростно обвиняя Катю и ее родителей, Валентин понимал, что лжет самому себе. Во всем виноват только он, он один, и больше никто. Он вел с собой нескончаемые нравоучительные беседы.

Однажды у него даже мелькнула мысль – быстренько жениться на Ладе, уж она-то надежно защитит его от подобных страстей, – мелькнула и исчезла…

Валентин считал дни до возвращения дочери. К счастью, их оставалось уже немного.

* * *

Лада хлопотала над столом, придавая блюдам особый шик. Банкет по случаю первого сентября – это святое. А нынешний вообще особенный, потому что последний, ведь Аня идет в одиннадцатый класс…

Десять лет, десять праздников, исполненных надежд, томительно-сладкого ожидания новой жизни и – одновременно – горечи разочарования: вот, прошел еще один год, и что изменилось? Время летит неумолимо, ждешь-ждешь чудесных перемен, и вдруг оказывается, что прошел целый год, ничего не сбылось и надо начинать надеяться заново…

Как славно сидят они за столом: Лада, Валентин и Анечка с подружкой – настоящая семья! Неужели Валентин не хочет, чтоб так было каждый день?

Лада украдкой вздохнула. Сколько можно? Не пора ли уже ей самой объясниться с Валентином? Сказать: решай, да – да, нет – нет. Но за без малого двадцать лет ожидание чуда стало ее привычкой. Другие привыкают быть матерями семейства или трудоголиками, а она привыкла ждать счастья. Она умела это делать, как другие умеют готовить борщ или водить машину. Прожив столько лет бок о бок с несбывшейся любовью, Лада притерпелась и примирилась с ней.

Затрезвонил мобильник. «Неужели Валентин звонит сообщить, что праздник отменяется?» – испугалась Лада. Но это оказался профессор Колдунов.

– Ты дома? – спросил он напористо.

– Да.

– Не хочешь принять уставшего друга, дежурящего вторые сутки подряд?

От больницы, в которой работал Колдунов и где до сих пор трудилась на полставки она сама, до ее дома было пять минут ходу. В прежние времена сослуживцы часто забегали к ней пообедать или выпить чаю, но теперь, когда она проводила в клинике Розенберга целые дни до позднего вечера, ее навещал только Ян Александрович.

Она помедлила с ответом. Колдунов нарушит задуманную семейную атмосферу, но… Вдруг его присутствие послужит для Валентина катализатором? Может, он решит, что Ян ухаживает за ней, ведь на нем не написано, что у него пятеро детей.

– Приходи, – решительно сказала она. – Во сколько тебя ждать?

– Как прикажешь. Мне бы помыться и кофе выпить по-человечески, а то я с корабля на бал. Вчера сутки в академии провел, сегодня из больницы звонят: спасите-помогите, у нас дежурный хирург заболел, кроме вас, работать некому. Согласился, конечно, но тяжело уже такие марафоны выдерживать. Обход сделал, дай, думаю, тебе позвоню, вдруг ты дома – тогда напрошусь. Если что, сразу прибегу обратно.

– У меня сегодня Сумароковы в гостях.

– А, тогда извини.

– Нет-нет, приходи! В шесть часов все вместе сядем за стол, договорились?

– Ладушка, ты моя добрая фея!..

* * *

Зорким женским взглядом Лада сразу заметила, что Катя одета не так, как обычно. Слишком шикарно. Куртка стоила тысяч пятнадцать, не меньше, ярко-красные туфли и сумочка составляли вызывающе нарядный комплект.

«Откуда? – меланхолично подумала она. – Неужели Валентин изменил своим принципам?»

Он всегда оплачивал только те Катины расходы, которые были связаны с Аней, то есть путешествия и спорт. Однажды Лада намекнула, что неплохо бы слегка приодеть девочку, чтобы у нее не было повода завидовать более обеспеченной подруге, но Валентин резко ответил: у Кати есть собственные родители.

Может, они разбогатели? Это вряд ли. Лада бывала на родительских собраниях в Аниной школе, встречалась с Катиным отцом и была о нем очень невысокого мнения. Кажется, он даже не имел постоянной работы.

Но, случайно перехватив взгляд, которым Валентин проводил Катю, Лада поняла, что родители девочки тут ни при чем. Она похолодела. Этого не может быть! – оборвалось сердце.

Гости прошли в комнату. Лада жадно наблюдала за Сумароковым, надеясь убедиться, что ей показалось. Но ужасная догадка находила все больше подтверждений. Валентин так старательно не смотрел на девчонку, так избегал с ней даже мимолетных физических контактов!.. За столом Лада специально посадила Катю рядом с ним, и Валентин мгновенно пересел, неловко объявив, что хочет быть поближе к блюду с рыбными медальонами.

Неужели мечта и цель всей ее жизни Валентин Сумароков влюблен, и не в нее?! В сопливую девчонку, которой она, Лада, недавно завязывала бантики! Вот кто ее соперница! Как это унизительно, Господи!..

Да уж, история повторяется, первый раз она происходит в виде трагедии, второй – в виде фарса. Двадцать лет назад она была девушкой, безответно влюбленной в молодого человека, который предпочел ей другую. А сейчас… Кто действующие лица этой истории? Юная, но зубастая красотка, успешный бизнесмен, которого внезапно потянуло на клубничку, и она – ревнивая старая дева. Водевиль, да и только!..

С получасовым опозданием пришел Колдунов. Стратегия его была Ладе понятна – он не хотел маяться возле накрытого стола в ожидании других гостей.

Он был знаком только с Аней, и Лада быстренько познакомила его с остальными. Усевшись на свободное место рядом с Катей, Ян Александрович принялся энергично наполнять свою тарелку. Валентин налил ему вина, причем не стал тянуться к прибору Колдунова, как сделал бы раньше, а попросил того передать бокал. Этот штрих тоже был отнесен Ладой к разряду улик.

Потрясенная своим открытием, она не участвовала в застольном разговоре, а горько думала, что до Катиного совершеннолетия осталось каких-то полтора года. Продержится ли Валентин, или… Или у них уже все случилось? Она внимательно всмотрелась в красивое лицо девочки и ничего в нем не прочитала. А Аня? Онато замечает, что происходит между ее отцом и подругой? Кажется, нет. Вон как весело она болтает с Колдуновым! А ведь если узнает, это станет для нее ужасным потрясением!

Господи, как тяжело осознавать, что вся твоя самоотверженная любовь, все заботы и хлопоты не стоят одного взгляда девчонки, у которой только и есть что смазливая мордашка да пресловутые «девяносто-шестьдесят-девяносто»!

Сейчас Ладе хотелось только одного – чтобы гости поскорее ушли и дали ей спокойно горевать о загубленной жизни. Какой же овцой она была на протяжении этих двадцати лет…

– Хозяйничайте, девочки, – сказала она мрачно. – Аня, ты знаешь, где что лежит.

Если Сумарокову так нравится Катя, пусть она и подает ему чай. А Лада больше не собирается суетиться вокруг него, хватит!

Девочки забегали вокруг стола, Лада ревниво наблюдала за Катей – та управлялась весьма споро.

Разобрав чашки, гости разбрелись по комнате. Катя пила чай, стоя у окна, Валентин остался сидеть за столом, будто случайно повернувшись к ней спиной. Колдунов устроился на диване, приладив на его ручку тарелку с куском торта, Аня, взяв на руки Ладиного кота, присела рядом.

– Вы помните Витю Сотникова? – спросила она.

Ян Александрович энергично поглощал торт, поэтому только кивнул.

– Агриппина Максимовна вас часто вспоминает, она очень благодарна вам. И я тоже, – добавила Аня.

– Агриппина – замечательная женщина, – сказал Колдунов, дожевав. – Привет ей передавай. А с Сотниковым действительно неплохо получилось. Он выздоровел и даже поступил к нам в Военно-медицинскую академию. Настоящая рождественская история.

– Вы, наверное, помогли ему поступить? – предположила Аня.

– Помог, конечно, но он и сам хорошо соображает. Как говорили в старые времена – умная голова, да дураку досталась. Но надеюсь, пережитых потрясений хватит ему, чтобы больше не куролесить.

Сотников не переставал удивляться, как легко ему удалось поступить в академию. Конечно, его страховал Колдунов, но Витя без особых усилий выполнил все физкультурные нормы, которые полагаются при поступлении в военное училище, и на экзаменах отвечал очень прилично.

Вскоре выяснилось: он ничем не отличается от других парней, поступивших на факультет, больше того, пользуется у них уважением. После больницы и санатория он легко привык к казарменной жизни, а решительность и физическая сила оберегали его от попыток дедовщины. К нему не вязались, но Витя пресекал любые поползновения и в отношении других ребят. В драках он не знал себе равных – натренировался в уличных боях, пока бичевал, но драться не хотел, понимая, что может вылететь из академии и подставить своего патрона Колдунова.

Сотников не был рьяным поборником справедливости, домашних, слабых ребят он защищал, поскольку постоянно думал об Ане. Она заботится о тех, кто сам не может о себе позаботиться, так же будет поступать и он.

Обосновавшись в общежитии, Витя позвонил приемным родителям, чтобы сообщить свои новости. Сергей Иванович выразил обидное удивление тем, что Вите удалось поступить в такой престижный вуз, и разговор опять не получился. Тем не менее в первую же увольнительную Витя собрался их навестить – все-таки они воспитывали его и пытались научить только хорошему, и неизвестно, кто виноват в том, что это не получилось…

С порога он вручил Маргарите Семеновне заранее купленную коробку конфет – Витя помнил ее любовь к шоколаду.

– Зачем ты это принес? – надменно поинтересовался Сергей Иванович. – Заберешь назад.

После такого вступления его посадили за стол и стали кормить обедом. Разговор не клеился, Витины рассказы об учебе в академии вызывали у родителей только насмешливые переглядывания: мол, перед кем ты хвастаешься?

– Я так и не понял: чем мы обязаны твоему появлению? – спросил Сергей Иванович, когда Маргарита поставила перед Витей второе.

Он отставил тарелку. Кусок уже давно не лез ему в горло.

– Я виноват перед вами и хочу помириться. Я на самом деле раскаиваюсь…

– Ты сам не понимаешь, насколько ты виноват, и твое раскаяние не кажется мне таким уж искренним. – Сергей Иванович с наслаждением откинулся на спинку кухонного уголка. – То, что ты каким-то чудом выполз из помойной ямы, в которую сам заталкивал себя с завидным упорством, еще не говорит о том, что ты изменился к лучшему. И если ты думаешь, что мы, которые столько лет терпели твои выходки, растаем от несчастной коробки конфет, то ты очень ошибаешься.

Выйдя из дома своего детства, Сотников вполголоса выругался. Почему в семье от него ждут только плохого? Почему, даже добившись серьезных успехов, он остался для своих приемных родителей исчадием ада? Просто они живут, презирая и ненавидя весь мир за то, что там все устроено иначе, чем в их доме. Наверное, если бы он опустился окончательно, то был бы для них милее, чем сейчас. Они могли бы корить его и гордиться собой – милосердными людьми, принявшими в лоно семьи заблудшую овцу.

Да, они всегда учили его только хорошему, говорили, что надо быть добрым, честным и трудолюбивым, но не помогали стать таким, а только указывали, насколько он далек от идеала.

«Если сравнивать воспитание с научной работой, то родители ставили передо мной цель, но не определяли задачи», – неожиданно подумал он.

Его мысли перескочили на медицину.

Некоторое время назад Колдунов отвел Витю на кафедру легочного туберкулеза и познакомил с фтизиохирургами. Теперь, когда образовывалось свободное время, Сотников бегал туда – ему разрешили участвовать в обходах и даже присутствовать на операциях. Но больше, чем хирургия, его увлекала вечная битва двух организмов, человека и туберкулезной палочки. Витя хотел изучать закономерности этой битвы, чтобы помогать человеку победить. Он знал, что многие врачи считают изучение туберкулеза чем-то старомодным: вроде как все уже изучено и разложено по полочкам. Но на самом-то деле проблем полно!

Глава четвертая

Луна плавала в небе, как ломтик лимона в очень крепком чае.

Наступил ноябрь, холодный и темный, но в то же время уютный месяц, когда все живые твари расползаются зимовать по своим теплым норкам.

Интересно, что сейчас делает Аня? Вите так и не удалось с ней встретиться. Он навещал отделение, где лежал два года назад, разговаривал с больными детьми и Агриппиной Максимовной, которая, несмотря на возраст, все еще держалась молодцом, но за три месяца ему ни разу не удалось оказаться там одновременно с Аней, как он ни старался. Вот и сегодня ему сказали, что она полчаса назад уехала…

Сотников очень хотел увидеть ее, но и боялся предстоящей встречи, с которой было связано слишком много надежд. Лежа на койке в курсантском общежитии, он мечтал об Ане, томился от любви, строил воздушные замки, но ведь он даже не был уверен, что она его помнит! Мало ли больных лежало в отделении? Ну встретятся они, посмотрит она в его сторону, кивнет вежливо, а дальше что?

Не зная ответа на этот вопрос, Сотников вернулся из увольнительной на два часа раньше контрольного времени.

С порога кинув фуражку на деревянный штырек вешалки, он не попал и чертыхнулся.

– Привет, Сотник! – Витин сосед Стасик Грабовский сел на койке. – Пожрать принес что-нибудь?

Второй сосед, Миша Ширшов, тоже встрепенулся:

– Давай, харчи на стол. А я тебе череп дам, смотри какой классный. – Он показал Вите упомянутый предмет.

Череп действительно был хорош, не пластиковый макет, а настоящая кость. Крышка, или, выражаясь по научному, свод черепа, откидывалась; изучив внутренности, ее можно было опять закрыть и запереть на маленький крючок. Нижняя челюсть тоже не болталась отдельно, а была хитроумно прикручена к черепу и двигалась, как на шарнирах.

– Прикольная штука. Федоров дал?

– Ага, но только на сегодня. Сейчас я, потом Гроба очередь, а потом ты.

Витя кивнул. Анатомию изучали на препаратах. В специальном зале для самоподготовки под залог курсантской книжки выдавались кости и заспиртованные органы, но выносить препараты за пределы зала было строго запрещено. Поэтому череп, хранившийся в семье потомственных врачей Федоровых, оказался очень кстати – его называли «пиратской копией» и бережно передавали из рук в руки.

– Так что с харчами? – Миша требовательно посмотрел на приятеля.

Витя виновато развел руками.

– Как, совсем ничего?

Сотников вспомнил о коробке конфет, отвергнутой приемными родителями и валявшейся с тех пор в его рюкзаке. Он молча выложил коробку на стол, взял литровую банку и пошел за водой на кухню.

Первые недели Грабовский настаивал, чтобы покупать воду в бутылках, и они исправно скидывались. А потом плюнули – денег жаль, да и лень в магазин лишний раз тащиться.

Вернувшись, Витя сунул в банку кипятильник и взял с подоконника чашки.

Когда вода закипела, курсанты по-братски размочили один пакетик на троих и принялись за чай. Сладкоежек среди них не было, но содержимое коробки в пять минут исчезло в глотках молодых мужчин, пребывающих на государственном пайке.

Вспомнив об очереди на череп, Миша отошел от стола и вместе с кружкой укрылся за бастионом атласов по анатомии, откуда моментально понеслось бормотание:

– Форамен овале… форамен лацерум… о, блин, а это еще что?

Витя понял, что его очередь наступит не скоро.

– Гроб, я спать. Разбудишь, когда наиграешься.

Но не успел он снять форму, как в комнату заглянул незнакомый парень, судя по нашивкам, третьекурсник.

– Сотников? Спустись на вахту, к тебе пришли.

– Кто? – изумился Витя.

Из-за книжной горы высунулась Мишкина рыжая голова, Грабовский оторвался от тетрадей. Чтобы дежурный по КПП лично поднялся за сопливым первокурсником… Не иначе, по Витину душу явился сам министр обороны!

– Иди, узнаешь, – отрезал третьекурсник и исчез.

К Вите никто не мог прийти! Наверное, ошибка, мало ли Сотниковых на свете?

В холле стояла Аня.

У Вити моментально пересохло во рту, и он остановился на последней ступеньке: проверил пряжку ремня, пригладил волосы, забыв, что теперь носит ежик.

Она скользнула по нему взглядом, не узнала, нахмурилась.

– Аня… – еле выдавил он.

– Виктор! – Ее лицо просияло, она быстро подошла.

Он стоял и смотрел, какая она красивая, какая ладная у нее фигурка и легкие движения.

– Вот, заехала вас навестить.

– Спасибо.

Они стояли у лестницы, прямо на дороге, и курсанты, обходя, с интересом разглядывали их. От восторга Сотников ничего не соображал. Кончилось тем, что Аня сама взяла его за рукав и отвела в сторонку – к окну.

– Я ужасно рада, что у вас все так замечательно сложилось! – Аня говорила так же быстро, как в тот раз, когда она сидела у него на больничной койке, а он собирался прощаться с жизнью. – Мне профессор Колдунов про вас рассказывал, и Агриппина Максимовна тоже. Наверное, учиться в академии очень сложно, да? Я бы ни за что не смогла. Но Ян Александрович считает, вы очень умный. У меня тоже сейчас ответственный год, последний класс, папа говорит, надо напрячься перед экзаменами, а мне никак не собраться.

Витя стоял и чувствовал, как рот против его воли расползается в идиотскую улыбку до ушей. Собеседник из него был никакой, и Аня, похоже, это понимала. Рассказав о себе, она стала задавать Вите самые простые вопросы.

– Как вы себя теперь чувствуете? Хорошо?

Витя кивнул.

– А вам увольнительные на целый день дают?

Новый кивок.

– Вы сможете приехать к нам? Мы выходные за городом проводим, у нас там дом.

Витя подумал, что ослышался.

– Что вы сказали, Аня?

– Приехать к нам. Можете?

Он снова кивнул.

– Я сейчас нарисую, как найти. Ручка и бумажка у вас есть?

Сотников рванулся к окошку КПП и потребовал канцелярские принадлежности таким голосом, будто от этого зависела жизнь всех обитателей Земли.

Покрутив пальцем у виска, дежурный оторвал клочок от амбарной книги и протянул ручку, привязанную к столу длинным шнурком.

Но Аню не смутило столь убогое снаряжение.

– Можно ехать на электричке, но можно и на маршрутке от Озерков, – говорила она. – Увидите высокие флаги – это наш поселок. Пройдете красный кирпичный забор, и сразу сворачивайте направо. Вот наш телефон. Я вам еще и мой мобильный запишу. Когда соберетесь, позвоните. Все, Виктор, мне надо идти, меня шофер ждет.

Он даже не сообразил, что может проводить ее до машины…

Вернувшись в свою комнату, Сотников, не раздеваясь, рухнул на кровать и, закинув ноги на спинку, предался напряженным размышлениям.

«Когда соберетесь»! А когда он соберется? Увольнительную ему, как хорошо успевающему и дисциплинированному курсанту, дадут хоть в ближайшие выходные. Но не будет ли это наглостью – явиться так скоро? Вряд ли Аня приехала потому, что сильно по нему соскучилась. Наверное, она просто его пожалела… И если он явится по первому зову, папа с дочкой переглянутся и решат, что он просто обнаглел. Пожалуй, он может откликнуться на приглашение через месяц.

Да, через месяц, не раньше.

С нового года Лада решила окончательно уволиться из больницы – работа в клинике Розенберга была ответственной и хлопотной, занимала много времени, и полставки дежурного реаниматолога, которые она сохранила за собой «для души», стали для нее ненужной повинностью. Просто ей было стыдно превращаться из практикующего врача в администратора.

«Стыдно перед кем? – спрашивала она себя теперь. – Кому вообще интересна твоя жизнь? Какой смысл красоваться перед самой собой, если ты знаешь, что всем на свете на тебя наплевать?»

Она дорабатывала в больнице последние недели.

Услышав треньканье древнего телефона, Лада сняла трубку.

Звонили из приемного, просили принять больную в алкогольной коме.

Лада хмыкнула:

– Что, с утра пораньше? Да положите в уголок на холодок, человек проспится и домой пойдет. Какая реанимация, в самом-то деле? Ну кладем мы алкашей, но ведь ничего с ними не делаем, зато санобработка столько сил отнимает!

– Эта вроде приличная женщина. Одета хорошо.

– А вы черепно-мозговую травму исключили? А то бывает, пьяный-пьяный, а на вскрытии – огромная гематома.

В трубке помолчали. Ясно, что доктор настроился сбагрить пациентку в реанимацию. Лада покосилась на пустые койки. Если доктор вредный, может пожаловаться начмеду на реаниматолога, который отказывает при наличии свободных мест.

– Хорошо, – сдалась она.

Женщина действительно была прилично одета, но опытного врача это не могло ввести в заблуждение. Одутловатое, рыхлое лицо, подсушенные ноги и усиленный рисунок вен на животе говорили о том, что эта молодая женщина пьет давно и сильно.

Лада пролистнула тоненькую историю. Подобрали на улице, но на титульном листе стоят имя и фамилия, значит, при документах. Интересно, сколько она провалялась, прежде чем граждане вызвали «скорую»? Так, невропатолог смотрел, очаговой симптоматики нет. Впрочем, от дамы такой выхлоп, что никакая травма головы ей не страшна. Клетки мозга в глубоком ступоре.

Лада сделала обычные для алкогольной интоксикации назначения и, убедившись, что другие больные стабильны, отправилась в ординаторскую – просматривать счета розенберговской клиники. Это занятие требовало сосредоточенности, и она не заметила, как подошло время обеда.

Но только она налила себе суп, отрезала кусок хлеба и поднесла ложку ко рту, как позвонила сестра: явился родственник новой больной и желает говорить с врачом. Представив себе такого же пропитого персонажа, Лада решила проявить твердость и сначала пообедать.

Она не любила алкашей, да и кто их любит? Все прошедшие через ее руки спившиеся люди имели схожий характер: они были грубы, чересчур требовательны к врачам и сестрам, считая, что те уделяют им недостаточно внимания, абсолютно не могли терпеть боль и, все как один, ругали жизнь, которая обошлась с ними незаслуженно жестоко. Что тут было причиной, а что следствием – то ли слабый характер приводил человека на дно, то ли, наоборот, водка разрушала нравственные устои, – Лада не знала и не хотела знать. Но при этом она испытывала к алкоголикам определенный сорт благодарности: если бы не вереница наглядных примеров того, что с человеком может сделать алкоголь, кто знает, может, она и сама бы начала пить после всех несчастливых оборотов своей судьбы?

Нужно снимать алкашей и показывать во всех школах, считала она, причем не просто алкашей в реанимации, а с предысторией – фотографии в школе, в институте, свадебные, а потом уже шокирующие ролики. А то ведь дети уверены, что эти люди родились алкашами и бомжами, а не выросли из обычных детей, таких же, как они сами.

Все-таки она поднялась. Нет, определенно сознание, что ее ждут, отравит ей весь обед. Лучше она быстренько поговорит, а потом поест спокойно, за пять минут суп не остынет.

Внутрь реанимационного отделения посторонних не пускали, и Лада вышла в холодный коридор.

На деревянной скамейке возле двери сидел, вытянув ноги, Олег Владимирович, шофер Сумарокова.

– Что случилось?

А сердце уже билось в тревожных и сладких предчувствиях… Что могло случиться, если Валентин не позвонил, а послал шофера?

Между тем Олег выглядел удивленным.

– Вы? Лада Николаевна?

– Конечно, я! А кого вы ждали?

– Врача, – сказал Олег и потупился. – У вас лежит моя жена, – неохотно буркнул он.

Тяжело вздохнув, Лада села рядом с ним, закурила и стала рассказывать о состоянии больной.

– Спасибо, Лада Николаевна. – Олег тоже достал сигареты. – Даже не знаю, можно ли вас попросить никому не рассказывать. Так не хочется, чтоб Валентин Константинович узнал. Он меня сразу уволит.

– За что?

– Ну как же? Если жена пьет, значит, и я тоже, просто скрываю. Да и не запьет жена у хорошего мужа. Думаю, он решит именно так. А я ведь Аню охраняю. Он мне полностью доверял до сегодняшнего дня, а если узнает, засомневается. И я работу потеряю.

Лада закинула ногу на ногу. «Вот и хорошо! – пришла в ее голову злорадная мысль. – Еще неизвестно, как бы у нас с Валей все сейчас было, если бы ты не отнял у меня возможность заботиться о ребенке. Да, кстати, сколько ему понадобится времени сообразить, что он не один такой педофил на свете? Раз он хочет Катьку, значит, Олег вполне может вожделеть его собственную дочь! Так что, любезный друг, тебя могут выпереть со службы даже и без пьянства жены».

Хотя… Она покосилась на галльский профиль Олега. Ему лет тридцать, не больше. Рановато пускать слюни по девочкам.

– Врачебная тайна есть врачебная тайна, – сказала она. – Хотите, из реанимации переведу ее в хорошую психиатрию? Может, и завязать получится!

Олег энергично покачал головой:

– Ни в коем случае! Если она поймет, что психически нездорова, запьет еще сильнее!

– Да уж куда сильнее…

– Боюсь, что с этого все и началось. Ее мучила тревога, беспричинный страх смерти, а я не обращал на это внимания. То ей нечем дышать было, то комок в горле, то боли в сердце…

Лада кивнула, угадав истероидный склад личности.

– Меня вечно дома не было, так она маму мою донимала, чтоб пришла, посидела с ней, мол, одна боится. Потом перестала на улицу выходить, я, говорит, там падаю и умираю. Ну, маме надоело, она ведь и работает, и с детьми моей сестры сидит, а тут – бросай все и мчись к Ларисе, да еще по дороге еды купи. Ну, она и повела жену к психиатру! Причем заранее не предупредила, сказала, к терапевту. А этот терапевт хренов возьми да и скажи, что жена с головой не дружит. И все! Ах, раз я сумасшедшая, то нате, получите!

Лада сочувственно хмыкнула.

– Одного, правда, мама добилась: Лариса теперь ее не трогает, одна по городу ходит. Стакан выпьет, и никаких страхов!

– И все же я вызову к ней психиатра, он, может быть, таблетки подберет.

– И вместо водки она будет закидываться колесами, так? Если человеку невыносима реальность, он всегда найдет способ от нее убежать. Пусть пьет, лишь бы колоться не начала.

– Но…

– Думаете, я не пробовал? – зло спросил Олег. – Тысячу раз! И кодировал, и подмешивал в еду всякие алкогоны, и кино водил смотреть, двадцать пятый кадр. Фигня все это! Развод на бабки, больше ничего.

– Ладно, попрошу нашего рефлексотерапевта иголочки ей поставить. Вреда точно не будет.

– Спасибо. Так я могу рассчитывать, что вы не скажете Валентину Константиновичу? А если вы все же считаете нужным поставить его в известность, то я хотел бы сделать это сам.

Лада покачала головой. Ох уж эти пионерские принципы!

– Можете не беспокоиться, я никому не скажу.

Глава пятая

Витя твердо решил, что не поедет к Сумароковым, несмотря на честно заработанное увольнение. Чтобы не мучиться целое воскресенье, он договорился с Четкиным помогать ему в эксперименте. Василий Четкин, адъюнкт второго года, был полуофициально назначен на кафедре опекуном Сотникова, обучал его азам хирургии и научной работы в обмен на помощь в создании диссертации. Четкин получил место на кафедре не столько за научные, сколько за боевые заслуги и мечтал об одном – защититься, уйти из армии и устроиться в частную клинику. Пройдя Чечню еще мальчиком-санинструктором, Василий усвоил один-единственный жизненный урок – пока ты жив, все остальное фигня, и поэтому постоянно пребывал в великолепном расположении духа. Витю Четкин воспринял как подарок судьбы и полностью доверил ему экспериментальную часть своей работы.

Вернувшись с самоподготовки, Витя обнаружил Василия в своей комнате. Он валялся на Витиной кровати, закинув на деревянную спинку ноги в армейских ботинках.

– Ботинки сними, – буркнул Сотников, – или не знаешь, куда в обуви ложатся?

Василий пересел на стул. Витя поправил покрывало, взбил подушку и только после этого повернулся к Четкину:

– Чай будешь?

– Ага. Слушай, я чего пришел-то – завтра не получится. Фирма, зараза, препарат не прислала.

– Блин! – Витя через полотенце взял банку за горлышко и разлил кипяток по стаканам.

Василий вытащил из сушилки блюдце, налил туда чаю, подул и сделал жеманный глоточек.

– Офигенно ты чай пьешь, Василий! Первый раз в жизни вижу такое.

Допив, Витя подвинул Четкину пепельницу, а сам занялся картошкой – сегодня была его очередь готовить ужин.

– А я уже настроился завтра целый день хреначить твои бациллы…

Витя действительно был разочарован. Ему нравилась атмосфера лаборатории, высокие потолки и старинные картотечные шкафы, термостаты и штативы с пробирками. Нравилось зажигать спиртовку и, прокалив в ее фиолетовом пламени бактериологическую петлю, переносить раствор с бактериями из пробирки на твердую питательную среду.

– Да просто никому она не нужна, моя диссертация! – в сердцах воскликнул Четкин. – Нет, сразу после защиты валю отсюда! Знаешь, сколько стоит в нормальной клинике хламидии вылечить? Пятнадцать тысяч!

– За такие бабки я бы их по одной переловил! – Витя взял кастрюлю с начищенной картошкой и пошел к умывальнику мыть клубни.

Готовка в комнатах не приветствовалась, следовало ходить в общую кухню, одну на два этажа, но мать Грабовского принесла курсантам электроплитку, которая по вечерам работала с полной нагрузкой, а днем пряталась в обувной коробке.

– Ты, Витюня, тоже заранее ищи себе местечко, – продолжил назидательную речь Василий, – а то всю жизнь будешь за три копейки пахать.

– Ужинать останешься? – спросил Витя. – Сосиски на тебя варить?

– А? Нет, к себе пойду. Короче, государственная медицина в заднице, а дальше будет только хуже. Специально хуже, чтоб людей в частные лавочки загонять. Помнишь, как маршрутки в городе появились, сразу нормальные автобусы ходить перестали. Даже у нас в клинике лекарств нет, диагностики нет. Вот я ответственным хирургом дежурю, это ж кошмар вообще! Поступает больной, а у меня ни УЗИ, ни эндоскопии. Приглашаю терапевта, и начинается битва экстрасенсов: пытаемся пациента насквозь увидеть! Слушай, а что это за девушка к тебе приходила? Твоя, что ли? – без всякого перехода вдруг спросил Четкин.

– Девушка? – Витя улыбнулся.

Как странно было слышать про Аню – твоя девушка. Внутри у Вити сладко заныло.

– Ну да, девушка! Твоя?

– А что?

– Как что? Тачка дорогая, и сама за рулем. Правда, в тачке еще мужик сидел, папа ее, что ли?

Витя пожал плечами.

– Так где ты ее взял? – настаивал Василий.

– Где взял, там уже нет.

– Ну ты вообще, мутный крот, темнила в яме! – сказал Четкин завистливо.

«Да, я такой! – вдруг весело подумал Витя. – И завтра поеду к Ане. Работа срывается, значит, это судьба!»

Посолив картошку, он побежал в холл, к телефону. Позвонить на Анин мобильный оказалось невозможно – восьмерка в общежитском аппарате была блокирована, пришлось набирать домашний номер. Витины руки слегка подрагивали – он очень боялся, что трубку возьмет Анин отец или какой-нибудь дворецкий, черт его знает, как у них заведено. Придется долго объяснять, кто он такой, а когда объяснит, ему скажут – больше сюда не звони.

Подошла Аня.

– Это Виктор Сотников, – вежливо представился он.

– Здравствуйте! Как хорошо, что вы позвонили!

«Действительно хорошо», – подумал Витя и от счастья закрыл глаза.

– Вы завтра сможете приехать? Приезжайте обязательно! – затараторила Аня. – Фаина Петровна будет печь блины, это так вкусно! Она редко их печет, следующий раз только на Масленицу будет, так что бросайте все, и к нам! Я уже боялась, что вы не позвоните, хотела еще раз к вам заехать с приглашением, а вы позвонили!

– Аня, – глухо сказал Сотников, – вы правда хотите, чтобы я приехал?

– Ну конечно, правда! Часов в шесть сможете?

Он никак не мог успокоиться, зачем-то вышел на крыльцо и долго шарил по карманам, прежде чем вспомнил, что давно не курит.

Василий снова лежал у него на кровати в ботинках, но Витя не обратил на это внимания.

– Я тебе картошку спас, – сказал Четкин, – она чуть не сгорела. Я воду слил, а кастрюлю под подушку спрятал, чтоб не остыла. Знаешь, я, наверное, с вами поем, ты не против? Сейчас к себе схожу, капусты кислой принесу и сала. Царский ужин будет. У меня даже полбутылки водки есть!

– Я пить не буду. Ты лучше утюг свой принеси, хочу форму отпарить.

С утра Витя занялся своим гардеробом. Ребята настаивали, чтобы он ехал в гражданском, но у него не было приличных вещей, а чужие надевать не хотелось.

Он принял душ, побрился, надел свежее белье, отпарил форму через тряпку, наведя на штанах безукоризненные стрелки, и зубной пастой начистил пряжку ремня. Надев фуражку, Сотников почти понравился себе. А напоследок эстет Грабовский подушил его своим «Фаренгейтом».

* * *

Морок, овладевший Валентином летом, продолжал его преследовать. Понемногу он привык, притерпелся к своей едкой неправедной любви и даже начал находить в ней странную радость. Вначале он мучился оттого, что не может лечь с Катей в постель, но постепенно почти удалось уговорить себя, что ему достаточно видеть ее и по-отечески баловать.

Под предлогом, что девочка взрослеет, он одел ее как куклу, понимая, что правильнее всего было бы нарядить ее в чехол для матраса – и никогда не видеть этих стройных ножек, тонкой талии, небольшой, но вызывающей груди, обтянутой трикотажем… Чего бы он только не отдал, лишь бы вернуть себе душевное равновесие!

После Аниного возвращения из Испании Сумароков специально засиживался в офисе до глубокой ночи, чтобы потом жаловаться дочери: он очень устал и не желает видеть в доме посторонних.

Но Аня все равно приглашала подругу: «Она же не посторонняя!»

Увидев Катю после недельного перерыва, Валентин поразился тому, как сумел прожить долгие семь дней, не видя ее… И все вернулось на круги своя.

Катя снова стала частой гостьей в доме Сумароковых. Оставалось только удивляться безмятежности родителей, позволивших чужому мужику заботиться о своей дочери!

«Знают же, что у меня нет жены! – возмущался Валентин. – Да хоть бы и была! Что за слепая наивность, что за идиотская вера в мою честность и бескорыстие?»

* * *

Очень хотелось кофе, но Валентин знал: когда его кухарка Фаина Петровна наводит блины, лучше на кухне не появляться.

Помаявшись в гостиной, он осторожно приоткрыл кухонную дверь: Фаина укутывала блинное тесто в одеяло, словно новорожденного, а Катя резала лук, при этом из глаз ее текли слезы.

Он встал на пороге, хотя за все, что угрожало повредить всхожести теста, от кухарки можно было запросто получить втык.

– Фаина Петровна, что это вы ребенка обижаете?

– Это ей же на пользу! – ответила повариха и двумя взмахами ножа развалила тушку форели.

– Она уже достаточно надышалась фитонцидами, я ее у вас забираю. Катя, приготовь мне кофе и принеси в гостиную.

Через несколько минут она явилась с подносом и с улыбкой спросила:

– Куда поставить, Валентин Константинович?

Он в два глотка выпил кофе и подумал, что ее улыбка была какой-то… многозначительной. Неужели девчонка догадалась? Говорят, они это сразу чувствуют…

«Насколько все было бы проще, если бы Аня была обычной девушкой!» – думал Витя. Ему впервые предстояло посетить богатый загородный дом, и он очень робел. Хорошо хоть, на блины пригласили, с ними просто – скрутил блинчик и отрезай по кусочку. А если бы на рябчика какого-нибудь или рыбу? Вчера Сотников спешно взял урок столового этикета у Грабовского, тот рассказал, как надо закладывать салфетку и брать еду с общего блюда, но ведь всего за один раз не расскажешь!

Выйдя из маршрутки, Витя поправил красивую фестончатую обертку на букете белых роз. На цветы ушла почти вся стипендия, но он надеялся, что друзья и Министерство обороны помогут ему продержаться до следующей.

Следуя толковым Аниным инструкциям, он сразу вышел к нужному дому. За высокой оградой светили фонари цвета яйца всмятку, и в их свете и дом, и участок показались Вите огромными.

«Спрячь за высоким забором девчонку, выкраду вместе с забором!» – подбодрил он себя строкой из песни, перехватил букет, как винтовку, и позвонил в домофон.

Аня в джинсовом сарафане и белой блузке выскочила на крыльцо и замахала ему рукой, свет из дверного проема лег на крыльцо, как дорожка. Витя в три прыжка преодолел расстояние, отделявшее его от Ани, и вручил букет.

– Ох, какой красивый! Спасибо. Проходите, давайте шинель…

– Я сам повешу. Обувь снимать?

Витя подумал, как нелепо будет выглядеть в форме и каких-нибудь смешных домашних тапочках.

– Нет, у нас не принято, только ноги вытрите, пожалуйста. Пойдемте, покажу, где вымыть руки.

Он шел за ней через просторный холл и, как ни старался, не мог оторвать взгляда от ее ног с крепкими икрами спортсменки…

Сверкающая ванная оказалась огромной – больше его комнаты в общежитии. Витя не сразу понял, как включить воду, – таких кранов он никогда не видел. В углу стояла большая круглая ванна – он догадался, что это джакузи.

Потом Аня повела его в гостиную – знакомить с отцом.

Валентин Константинович, смуглый горбоносый мужчина, поздоровался с ним доброжелательно, протянул руку. Витя подумал, что дочь унаследовала от него только большие светло-серые глаза, да и то взгляд отца, холодный, как джедайский меч, не имел с Аниным ничего общего.

Кроме него, в гостиной обнаружилась молоденькая девушка редкостной красоты, Витя раньше наяву таких не встречал. Она поздоровалась с ним снисходительно, и он понял, что девица из тех, которые «себя ценят». Впрочем, Вите до нее не было никакого дела.

Сев на диван, Аня усадила Витю рядом с собой, но ему тут же пришлось снова вскочить на ноги – в гостиную вошла крупная рыжеватая женщина, чем-то похожая на Екатерину Вторую. Она тепло улыбнулась Вите и назвалась Ладой Николаевной. Наверное, подруга папаши, решил он. О том, что Анина мама давно умерла, Витя знал от Агриппины Максимовны.

Пожилая кухарка торжественно принесла гору блинов, поставила на заранее накрытый стол и пожелала всем приятного аппетита.

К блинам была подана красная икра, форель, селедка и сметана. На столе красовалась запотевшая бутылка водки – Сумароков и Лада выпили по паре рюмок, Вите тоже предлагали, но он отказался.

Атмосфера за столом была какой-то напряженной, и Сотников это чувствовал. Похоже, весело было только Ане – она, как обычно, тараторила, рассказывала смешные истории из школьной жизни… Иногда она обращалась за поддержкой к Кате, но та была немногословной и, несмотря на свою яркую внешность, держалась в тени подруги. Наверное, тоже не привыкла в богатых домах ужинать, решил Сотников. Катя была очень нарядно одета, но что-то подсказывало Вите, что она из простой и небогатой семьи. Потом он заметил, какие хмурые взгляды кидает на девушку хозяин дома, с каким напряженным лицом наблюдает за ней Лада… «Может, она в чем-то провинилась?» – гадал он. Аня же словно бы ничего и не замечала.

Наконец хозяин встал из-за стола.

– Виктор, ты уже закончил с едой? Тогда пойдем со мной.

Они поднялись на второй этаж, и Сумароков распахнул дверь в кабинет. Кивком указав Вите на кресло, он достал из шкафа пузатую бутылку и два стакана.

– Виски будешь?

Сотников покачал головой.

– Что так?

– Мне из-за печени нельзя. Она еще не полностью восстановилась после противотуберкулезных препаратов.

Сумароков плеснул из бутылки на дно стакана, и в комнате сразу запахло самогоном – Витя ни с чем бы не спутал этот аромат, поскольку родня Четкина часто присылала именно этот напиток.

Отпив из стакана, Анин отец со стуком поставил его на подоконник, приоткрыл стеклопакет и закурил, глядя в окно.

– Я рад, что ты выздоровел и стал, так сказать, полноценным членом общества, – сказал он, не поворачиваясь к Вите. – Такое удается не каждому и, соответственно, вызывает уважение. Приезжай к нам обедать хоть каждое воскресенье, я не против. А теперь слушай внимательно, повторять не буду. Если вздумаешь завести с моей дочерью роман, пеняй на себя. Мало не покажется, это я тебе обещаю. Ну что, договорились?

Мучительно покраснев, Витя кивнул, хотя Сумароков по-прежнему стоял к нему спиной и видеть кивка не мог.

– Вот и славно. – Валентин Константинович выбросил сигарету в окно и наконец повернулся. Витя увидел, что он улыбается. – А теперь вернемся к нашим дамам.

Накрыв стол для чая, кухарка собралась уходить и предупредила, что в доме кончается питьевая вода. Узнав, что воду берут из расположенного неподалеку источника, будто бы обладающего целительными свойствами, Витя вызвался немедленно туда отправиться.

Аня сказала, что покажет дорогу, и предложила Кате прогуляться тоже, но та молча покачала головой.

Витя с Аней шли вдвоем вдоль дороги, и Витино сердце готово было выскочить из груди от счастья. Идти было метров триста, и он мечтал, чтобы эти метры никогда не заканчивались.

Наконец остановились возле узкой длинной лестницы с обледеневшими ступеньками. Заглянув вниз, Витя увидел, что она ведет вниз по крутому склону к маленькому озерцу. Перила у лестницы были только с одной стороны, но зато ее освещали несколько фонарей – источник был популярен среди местных жителей.

– Я первый пойду, – сказал Витя, цепляясь за перила.

– Ой, тут никогда так скользко не было, хоть на санках съезжай! – засмеялась Аня, осторожно ставя ногу на ступеньку. – Ну, с Богом.

– Вам не обязательно спускаться, – сказал Витя и сполз на несколько ступенек, которые были слишком узки для его ботинок сорок четвертого размера. – Я могу и сам воды набрать. Тут не заблудишься.

– Нет уж, я не хочу одна на дороге стоять!

– Извините, я не подумал… – Он повернулся боком, и спускаться стало легче.

– Я вообще рада, что пошла с вами, а то сегодня дома все какие-то надутые, будто сговорились. Вы не думайте, обычно у нас весело.

Витина нога соскользнула со ступеньки, он повис на перилах, они зашатались.

– Ой! – воскликнула Аня. – А мы не упадем?

– Нет, – твердо сказал Сотников, хотя и не был в этом уверен.

Через несколько минут они спустились. Озерцо замерзло по краям, а в центре крутился водоворотик.

– Вы можете меня подержать? – деловито спросила Аня.

Витя молча взял ее за талию.

– Держите крепче! – Аня широко шагнула, нагнулась к воде и стала наполнять пластиковую бутыль.

Если он не удержит Аню, она упадет в ледяную воду – от страха Витя даже не сообразил, что прижимает к себе любимую девушку.

– Ну, принимайте! – Аня не оглядываясь протянула назад полную бутыль.

– Как? У меня обе руки заняты.

Она засмеялась и шагнула назад. Это получилось само собой – он обнимал ее, она стояла, склонив голову ему на грудь. В окружении зимней ночи, под шепот родника это было так хорошо, что оба затаили дыхание.

Сотников опомнился первым и взял у Ани бутыль. Вторую он наполнил сам, отказавшись от Аниной помощи.

Восхождение по лестнице прошло без происшествий.

Обратно шли молча.

Лада понимала, что самое лучшее теперь – пореже бывать у Сумароковых, но вместо этого приезжала к ним каждые выходные и наблюдала за Валентином и Катей с болезненным, мазохистским интересом. Она ловила каждый жест, каждый взгляд. Наряду с мучительным сознанием, что любимый предпочел ей сопливую девчонку, что почти двадцать лет Ладиного бескорыстного служения ему и Ане ничего для него не значили, она испытывала странное удовольствие, наблюдая за его терзаниями.

«Вот женился бы на мне, и жил бы спокойно! – злорадствовала она. – А теперь мучайся, страдай!»

Кроме того, Лада питала совсем стыдные и унизительные для ее женственности надежды. Валентин распален влюбленностью в Катю, но не может удовлетворить свою страсть – Лада была уверена, что до интимных отношений у парочки дело не дошло, иначе она бы почувствовала. Но она-то, взрослая, слава Богу, женщина, рядом…

Однако время шло, а Сумароков по-прежнему обращал на нее внимание, только когда она заслоняла ему девчонку. Это было невыносимо!

Теперь она уже мечтала о том, чтобы у нее поскорее появился законный повод ненавидеть и презирать Валентина. Не за собственную разрушенную жизнь, а за низкие инстинкты, ведь мужчины, которые спят с несовершеннолетними девочками, презираемы всеми.

Лада вспомнила, как однажды в больницу из следственного изолятора доставили мужчину, изнасиловавшего малолетку. Он был жестоко избит сокамерниками и требовал медицинской помощи.

По дежурству к ним кого только не привозили! Наркоманов, ворюг, убийц, проституток… Но для Колдунова каждый был в первую очередь пациентом, он всех подбадривал, со всеми держался ровно и даже никогда не орал на несостоявшихся самоубийц, хотя это считалось среди медперсонала святым и даже полезным делом.

Но когда насильник пожаловался на боль, Ян Александрович взорвался: «Терпи, урод! Не зли меня, лежи молча. Тебе еще мало наваляли. Если б не врачебный долг, я бы сам тебя с удовольствием удавил».

* * *

Лада и страдала, и злорадствовала одновременно: ей нравилось думать, что Валентин отверг ее, потому что извращенец. Да и на миниатюрной Соне он женился из-за склонности к малолеткам, которую уже тогда испытывал. Лада была лучше, умнее и роднее, а Соню предпочли только потому, что в свои двадцать лет она смахивала на пионерку. Не Ладино несовершенство, а тайная сумароковская червоточина помешала ее счастью. Странно, что она не поняла этого раньше!

Иногда Лада представляла себе, как застукает Валентина с Катей и раздует из этого настоящий скандал. Сообщит Катиным родителям, в школу, в роно. Пусть Валентина обольют помоями. Но нет, не так: она сделает все так, чтоб никто не догадался, кто стоит у истоков скандала. И к кому тогда бедный Сумароков побежит? Правильно, к старому и надежному другу.

О, это были сладчайшие грезы! Сюжет, в котором Валентин прозревает и понимает, что Лада – лучшая из женщин и к тому же предназначена ему судьбой, перестал занимать первое место в хит-параде ее мечтаний. Нет, пусть лучше он приползет к ней униженный, с клеймом педофила… пусть на коленях умоляет простить и принять его! Да, именно так! И тогда он уже не посмеет с улыбкой спрашивать, как сегодня: Ладочка, на какое время тебе вызвать Олега? Сделал вид, что заботится о ней, а на самом деле выставил из дома! Даже не поинтересовался, не хочет ли она остаться ночевать. И вообще, мог бы сам отвезти ее, не развалился бы! Какое унижение, да еще в присутствии этой маленькой гиены Катьки!

Несмотря на то что Лада накручивала себя, считая влюбленность Валентина извращением, жалости к самой Кате она не испытывала. Все же она понимала, что, даже переспав с ней, Валентин не причинит девушке никакого ужасного вреда. Да, закон запрещает вступать в связь с несовершеннолетними, но… Как пела Земфира, «а девушка созрела», и за Катину судьбу Лада нисколько не волновалась. Больше того, она была убеждена, что «малолетняя шалава» давно познала все плотские радости.

В душе она удивлялась только одному: как это Валентину удается столько времени сдерживаться?

Сумарокову не спалось, он перешел в кабинет, закурил. Появление в доме этого курсантика его растревожило. Вокруг дочери начали виться парни! И что ему теперь делать? Нанять какую-нибудь зверскую тетку, чтоб ни на секунду не выпускала Аню из виду? Он заметил, с какими лицами явилась парочка после похода к роднику. Неужели целовались?

Кажется, он сделал ошибку, разрешив парню бывать у них. Надо было вообще запретить ему общаться с Аней. И пригрозить как следует!

«Но это же глупо!» – возразил он сам себе. Нетрудно угадать ход мыслей романтически настроенной Ани: влюбленный юноша и злобный отец, вставший на его пути. Если дочь сейчас и не влюблена в мальчишку, после запрета на общение это случится немедленно.

Хотя… в этом парне есть скрытая добрая сила, внутренний стержень. А то, что он влюблен до обморока, видно невооруженным глазом.

Ладно, пусть пока побудет при Анюте официальным кавалером, решил Сумароков. А он тем временем подыщет ей подходящего жениха. Юношеские страсти редко перерастают во что-то путное.

Он потушил сигарету и напомнил себе, что воспитывал Аню для полноценной насыщенной жизни, а любовь, безусловно, является ее важнейшей частью. Особенно для юных девушек. Он должен оберегать дочь от глупостей, а не от радостей бытия. Только вот как отличить одно от другого?

Валентин решил выпить чаю и поесть оставшихся с обеда блинов, надеясь, что на полный желудок лучше уснет.

На кухне обнаружилась плачущая Катя.

– Что случилось? Опять лук режешь? – Он попытался придать голосу отеческую строгость.

Она шмыгнула носом.

– Катя, да что с тобой? – Он пододвинул стул и сел рядом с ней. Она была в маечке и джинсах, слава Богу, не в ночной рубашке – он бы не выдержал. – Почему не ложишься? Почему ты здесь? Катя!

– Аня спит уже, боюсь разбудить, – всхлипнула она.

Он осторожно положил руку ей на макушку.

– Расскажи, что случилось, я помогу. Решим вопрос.

Она зарыдала в голос.

– Тише, а то и правда Аню разбудишь. Давай блинов поедим, а? Потом выпьем чаю. Все, перестань плакать. – Валентин погладил теплую макушку. – А? Гриб соленый?

Почему в голове всплыли слова, которыми в детстве его утешала мать? Он даже дочери их не говорил…

– Вы так по-доброму ко мне относитесь… Никто обо мне не заботился так, как вы…

«Вот о чем думают ее родители?» – зло подумал Валентин мимоходом.

– Ты тоже много для Анюты делаешь.

– Вы тратите на меня деньги, а мне так плохо, что я их беру! – произнесла она страстно. – Но я же с Аней не ради денег!

– Я знаю, Катя.

– Нет, вы ничего не знаете! Ладно, скажу. Лучше вы меня прогоните, чем так мучиться. Дело в том… Я вас люблю, Валентин Константинович.

Он чуть со стула не упал.

– Извини, Катя, я не понял…

– Все вы поняли! – Она вскочила и хотела выбежать из кухни, но Валентин удержал ее за руку.

– Катя…

И тогда она повернулась, неумело поцеловала его в губы и зашептала:

– Люблю, люблю…

Его голова закружилась. «Она ребенок! – напомнил он себе. – Ребенок и подруга твоей дочери».

– Давно люблю, много лет… – шептала Катя. – Даже хотела в другую школу перейти, чтобы вас забыть. Знаете, как тяжело вас видеть и знать, что я вам никто! – Она отстранила лицо и посмотрела на него несчастными заплаканными глазами.

– Девочка моя… – Очень осторожно, боясь вспугнуть, он обнял ее и привлек к себе. – Ну почему же ты мне – никто? Ты очень дорога мне… Но ты еще маленькая. Давай потерпим, а?

Она опять посмотрела на него – на этот раз очень внимательно. Потом всхлипнула и молча кивнула.

– А теперь иди спать. – Валентин коснулся губами нежной щеки и подтолкнул Катю к двери.

Она послушно вышла.

С трудом сдерживая ликование, он прошелся по кухне. Потом включил чайник. Разве он не заслужил свое счастье? Смерть жены, одиночество… Скоро Катя окончит школу, и он на ней женится. И сделает ее счастливой.

Мысль о том, как отнесется к этому дочь, конечно, тревожила его. Нужно сообщить ей так, чтобы не задеть ее чувства. Он придумает, как это сделать. Тем более что времени у него достаточно.

Глава шестая

В доме было две гостевых спальни, но подруги всегда ложились в одной комнате, чтобы всласть наговориться перед сном.

Катя вошла на цыпочках и прислушалась к ровному Аниному дыханию. Стараясь не шуметь, постелила белье, разделась и легла.

Все получилось даже лучше, чем она ожидала!

Ей казалось, что после ее признания Сумароков немедленно потащит ее в постель, ведь ясно же, что он этого хочет! Катя была готова к такому повороту событий. Но он сказал: давай потерпим. Наверное, из-за Аньки. А еще сказал, что она очень дорога ему!

Засунув руку под ночную рубашку, Катя медленно провела рукой по своему телу и представила, что ее ласкает Сумароков…

У нее не было любовного опыта. Ну если не считать той истории, о которой она старалась не вспоминать.

Когда она училась в восьмом классе и уже считалась самой красивой девушкой школы, на школьном вечере ее пригласил танцевать Андрей Филиппов. Он учился в выпускном и давно ей нравился. После медленного танца Андрей повел Катю к себе.

Она и сама не поняла, как, едва переступив порог его комнаты, оказалась на диване. Поцеловав ее в губы, Андрей перешел к активным действиям. Катя пыталась вырваться, он, навалившись на нее всем телом, не отпускал. От него несло пивным перегаром.

Они долго боролись, и его руки ослабли, только когда она громко закричала. Схватив с вешалки пальто и даже не застегнув молнии на сапогах, Катя выбежала из квартиры.

А от Сумарокова пахло бы дорогим виски, хорошим одеколоном…

Семилетняя Катя мечтала о своем первом сентября целое лето. В детском саду ей очень нравилось учиться, ее часто хвалили, и она была уверена, что в школе станет отличницей.

Школьный рюкзак и пенал были куплены еще в июле, и каждый день она с благоговением перебирала тетрадки, разноцветные ручки и карандаши. А сам пенал… О, это было настоящее чудо! Три отделения и переливающаяся Барби на крышке. Кате предстояло попасть в новый интересный мир, и школьные принадлежности казались ей тайными ключами от него. Особенно завораживал учебник по английскому языку, девочка просто изнывала от нетерпения поскорее прочесть эти загадочные письмена.

В конце августа они с бабушкой съездили в специальный магазин и купили форму – черный приталенный пиджак и короткую юбку в яркую шотландскую клетку. А белая блузка была оснащена кружевами и оборками в таком изобилии, что ее не стыдно было бы надеть какому-нибудь сказочному маркизу.

Тридцать первое августа прошло в приятных хлопотах. Бабушка сверяла школьное приданое по заранее составленному списку, отпаривала форму и перешивала пуговицы, чтобы крепче держались. Катя вертелась перед зеркалом.

В семь лет она была худосочным ребенком, длинным и тощим, с узким личиком и тенями под глазами. Впрочем, своими длиннющими ногами она гордилась уже тогда. К тому же сегодня зеркало отражало ее гораздо дружелюбнее, чем раньше: в школьной форме, туфельках на маленьком каблуке и ажурных белых колготках Катя казалась себе очень хорошенькой.

В качестве завершающего штриха бабушка повязала ей огромный бант, отошла полюбоваться на внучку и замерла восхищенно. Катя показалась родителям, потом в кухне покрутилась перед соседями по квартире. Общий вердикт был – она выглядит как принцесса. Катя грезила, как она, самая красивая девочка, завтра войдет в класс и вежливо поздоровается с учительницей… Ее обязательно посадят на первую парту, и учиться она будет на одни пятерки!

Утром она так волновалась, что даже не могла есть, только выпила несколько глотков чаю. Бабушка нарядила ее, и всей семьей отправились в школу. По дороге зашли в цветочный магазин. Катя попросила гладиолусы, мама возразила, что гладиолусы – это пошло, лучше бы астры, скромно и культурно.

Катя посмотрела на культурные цветы и чуть не заплакала. Неужели придется идти с этими блеклыми ромашками? Но бабушка, как всегда, выручила, сказала невестке: «Катя идет в первый класс, а не ты», – и купила гладиолусы. Прижав к себе букет, Катя судорожно вздохнула, теперь ее счастье было полным!

Погода тоже не подвела. Холодное утро быстро набирало сок, воздух напитывался теплыми солнечными лучами. По улице торжественно шагали первоклассники, похожие на передвижные клумбы, родители улыбались друг другу.

В школьном дворе царила веселая суматоха – ученики собирались на линейку.

Классы строились в каре вокруг асфальтового квадрата с яркой спортивной разметкой, в центре квадрата стояла трибуна, старшеклассники проверяли микрофоны. Разглядев Катину учительницу, бабушка, как энергичный буксир, потащила семью в нужном направлении.

Учительница, полная дама лет сорока с пышной прической и в нарядном костюме, радостно приветствовала родителей и ласково обнимала детей. Подошла юная девушка в джинсах, держа за руку важного крепыша.

– Нина Валерьевна, здравствуйте, дорогая! – приветствовала ее учительница. – Здравствуй, Вадик! Вставай в строй, мой мальчик! – Она обняла крепыша за плечи и устроила в первом ряду.

Так же радушно она встречала и других, и Кате хотелось скорее подойти к этой доброй женщине, которую она уже полюбила, и познакомиться с ней.

Однако ее ждало ужасное разочарование!

Когда Катя со своей группой поддержки подошла к учительнице, та и не подумала обнять ее – кивком поздоровавшись с родителями и бабушкой, она указала Кате на место в самом последнем ряду.

Катя послушно стояла, сдерживая слезы, и не понимала, почему с ней обошлись так несправедливо. Ей были видны только спины будущих одноклассников. Многие первоклашки были уже знакомы между собой, переговаривались, смеялись…

Тем временем подошли новые папа с дочкой. Папа был такой высокий, такой красивый и нарядный, что на секунду Катя даже забыла о своем горе. Лицо учительницы отразило уже не просто радость, а настоящее благоговение, и она принялась переставлять детей, чтобы пропихнуть девочку в первый ряд.

Но великолепный красавец, улыбнувшись, остановил ее и посадил дочку себе на плечи.

В отчаянии Катя оглянулась, чтобы отыскать в толпе родителей своего папу, и тот, увидев полные слез глаза дочери, понял ее безмолвный крик отчаяния – подошел и сделал то же самое.

Сидя на плечах у отцов, девочки переглянулись, а после линейки взялись за руки.

В классе они сели за одну парту – первую в среднем ряду. Учительница попыталась отсадить Катю назад, но Аня – так звали новую подружку – попросила не разлучать их, и учительница ее послушалась.

К этому моменту Катя уже поняла, что Ольга Петровна относится к ней с неприязнью, и недоумевала почему.

Но она была умной девочкой, и недоумение ее длилось недолго, всего пару недель. Дело было в том, что стараниями бабушки она поступила в элитную платную гимназию, где учились дети состоятельных людей. В каждом классе были бесплатные места, на которые, для повышения умственного тонуса, брали одаренных детей со стороны. В гимназии запрещалось обсуждать, кто учится платно, а кто бесплатно, но учителя, разумеется, знали расклад, поэтому он не был тайной для родителей. Знали его и некоторые из первоклашек, поэтому о том, что Катя учится бесплатно, вскоре стало известно всему классу. Как и то, что в школу ее привозит бабушка на троллейбусе, а не шофер на «мерседесе», и одежду ей покупают на рынке, а не в дорогих магазинах… И настоящей Барби с кучей приданого, чтобы играть на переменках, у нее тоже нет.

«Почему другим все, а мне – ничего?» – этот вопрос теперь постоянно мучил Катю, наполняя сердце неведомой раньше горечью.

У Ани Сумароковой все атрибуты престижа имелись в избытке, к тому же эта маленькая девочка с большими серыми глазами была очень хорошенькой. Вот и вышло, что она легко заняла место «принцессы», о котором грезила Катя.

А спасательным кругом для самой Кати стала дружба, начавшаяся с первого школьного дня. Все школьные годы она оставалась Ане верной подругой и энергичной компаньонкой, с каждым годом все сильнее ей завидуя…

Показывать это, ясное дело, было нельзя. Напротив, рядом с Аней все время требовалось быть хорошей, всем помогать и за всех заступаться! Говорят, маска прирастает к человеку; если он долго кого-то изображает, то на самом деле становится таким. Но Катя считала, что быть доброй, честной и доверчивой – это роскошь, которую она не может себе позволить, ибо родилась не в той семье. Приходилось все время притворяться, иначе Аня нашла бы себе другую подружку. А она была Кате нужна. Очень нужна.

В начальной школе дружба с Аней Сумароковой означала походы в кафе, театры, на дорогие аттракционы, богатые подарки на Новый год и день рождения. Потом прибавилась оплата спортивной секции, хотя для Кати это особого значения не имело, ведь она посещала занятия только за компанию.

А потом она сообразила, что Аня Сумарокова – ее пропуск в хорошее общество, и дружбу с ней надо сохранить при любых обстоятельствах!

Наверное, цинизм укоренился в ней так рано потому, что ее любимая бабушка умерла, когда Катя училась в третьем классе. После ее смерти девочка почувствовала себя одинокой. Да, у нее были родители, но они в отличие от бабушки не принимали близко к сердцу ее проблем. Ребенок сыт и одет, хорошо учится – значит, все в порядке. А если вдруг возникала какаянибудь конфликтная ситуация, родители шли по пути наименьшего сопротивления. Когда Катя пожаловалась, что Ольга Петровна занижает ей оценки, придираясь к любому пустяку, они и не подумали выяснить, что происходит на самом деле, просто сказали дочери, что она сама виновата: если будет выполнять все задания безупречно, то и оценки будут соответствующие. Вскоре Катя поняла, что делиться с родителями своими трудностями бессмысленно, а ждать от них помощи так же глупо, как снега жарким летним днем.

И Катя поняла: в этой жизни она может рассчитывать только на себя. Она хотела стать принцессой, но для достижения этой цели помощников у нее не было…

Не имея четкой программы действий, Катя приналегла на уроки. Надо учиться так, чтобы учителя не нашли в ее работе не то что ошибки, но даже малейшей погрешности! Она справилась с этой задачей: Сумароков, иногда подписывавший ее дневник вместо родителей, шутил: «А ты помнишь, как выглядят другие цифры, кроме пятерки?»

Аниного отца она обожала… Но и ненавидела – за то, что он не был ее, Катиным, отцом. Почему судьба обошлась с ней так жестоко? Вечером, засыпая, она часто представляла себе, как было бы замечательно, если бы она была его дочерью. Ах, если бы жить с сознанием, что в любую минуту тебя поддержит сильная и добрая рука! Катя отчаянно ревновала Сумарокова к Ане.

Повзрослев, она влюбилась в него по-настоящему. Впрочем, мечты остались теми же самыми – о ласковой заботе, о нежных руках, только теперь она хотела принимать это не как дочь, а как возлюбленная. Целый год ее сердце сладко замирало при виде Сумарокова, и она использовала любой предлог, чтобы оказаться у Ани дома. Валентин шутил с ней, трепал по темени, восхищался стремительно расцветающей Катиной красотой. Эти моменты Катя складывала в особую драгоценную шкатулку своей памяти, чтобы перебирать на досуге, размышляя: а вдруг она тоже нравится ему? Она представляла, как ложится с Валентином в постель, и обмирала от картинок, возникающих в воображении. Он был очень, очень интересным мужчиной!

А потом красота ее расцвела пышным цветом, Катю признали первой школьной красавицей, и у нее появилась целая армия поклонников. Катя жадно упивалась своим новым статусом – теперь она стала желанной в любой компании. Конечно, девочки возненавидели ее, но она создавала вокруг себя повышенную концентрацию молодых людей, среди которых каждая могла найти поклонника и для себя. Образ Валентина Сумарокова постепенно поблек, растворился среди молодых лиц.

Потом произошла та самая история с Андреем Филипповым.

Никогда еще Катя не испытывала подобного унижения и стыда!.. О том, что с ней случилось, нельзя было никому рассказать, даже Ане. Конечно, подружка пожалела и утешила бы ее, но ведь с самой Аней ничего подобного не происходило… И не могло произойти – хотя бы из страха перед ее отцом.

Сумароков снова воцарился в Катиных мыслях. А что? Он богат и не связан узами Гименея. Правда, предложения сумароковских руки и сердца ждала Лада, что было очевидно для Кати, но она не принимала в расчет эту толстую корову.

Как заставить Валентина посмотреть на себя не только как на подругу дочери? Случай ей помог: Сумароков сломал ногу, Катя мгновенно приняла решение и использовала свой шанс на все сто. Но даже влюбленность Валентина пока не давала ей особых надежд в будущем, к тому же Катя боялась, что жизненный опыт взрослого мужчины поможет ему разоблачить ее уловки. Нужны были новые решительные шаги…

Выбрав подходящий момент, она разыграла сцену «безответно влюбленная наивная девочка». Успех превзошел ожидания.

Глава седьмая

Витя сидел по-турецки на кровати и рисовал в альбоме по биологии жизненный цикл малярийного плазмодия. Он аккуратно штриховал эритроциты красным карандашом, вписывал в них синие кольца паразита и тонким фломастером делал подписи к картинкам. Творить на койке было не очень удобно, но стол оккупировал Стасик Грабовский – он варил куриный суп.

– Здорово, мужики! – Четкин ворвался в комнату и с размаху плюхнулся на Витину кровать, отчего Витю подбросило на панцирной сетке и фломастер прочертил непредусмотренную закорючку.

– Четкин, что творишь-то?!

Василий заглянул в альбом:

– А, паразиты! Мокрецы и сушнецы. Москиты и корнцанги. А также слепни, глухни и немни.

– Ты картинку мне испортил.

– Давай сюда! – Он выхватил из Витиных рук альбом и мастерски превратил закорючку в еще один эритроцит.

Грабовский картинно, как заправский повар, зачерпнул ложкой суп, попробовал, причмокнул и выключил плитку.

– Господа! Спонсором сегодняшнего супа является Станислав Грабовский! Извольте к столу!

Дважды повторять приглашение не пришлось.

– Сегодня в Доме офицеров дискотека, – сообщил Четкин, отгоняя куски моркови к краю тарелки. – Там телки – офигеть! Жесткий съем! Один оттуда точно не уйдешь. – Он возвел глаза, словно вознося благодарственную молитву за то, что есть же на свете такое прекрасное заведение, как Дом офицеров.

– Я готов! – обрадовался Стасик.

– А ты, Витек?

– Я не пойду, мне биологию делать надо.

– Да ладно! Биологию ему делать надо! – Ища поддержки, Четкин повернулся к Грабовскому.

Дурачась, тот изобразил возмущение Витиным отказом.

– Воздержание здоровью вредит! – не унимался Василий.

– Вот и идите вдвоем, цепляйте полезные для здоровья гонококки, – огрызнулся Сотников.

Друзья энергично застучали по столу.

Было воскресенье, и Витя надеялся, что Аня пригласит его в гости. Накануне она обрадовалась его звонку, спрашивала об учебе, потом рассказала, что готовится к соревнованиям по биатлону. Но приглашения не последовало, хотя он тянул разговор до последнего, задавал какие-то глупые вопросы…

Проводив парней на дискотеку, Витя убрал со стола, разделся и лег. Было так грустно, что хотелось скорее уснуть. Он всю неделю мечтал об этом воскресенье! Размечтался, придурок! И увольнительную выпросил неизвестно зачем.

– Ты что, Сотник, спишь?

Витя нехотя повернулся.

– Ой! – Чтобы освободить руки и потрясти Витю за плечо, Миша положил на его подушку учебный череп, который теперь повсюду таскал с собой. – Убери на фиг.

Миша нежно погладил череп по темени и водрузил в центр стола.

– О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух! – продекламировал он и откинул крышку.

– На плитке суп, – хмуро сказал Витя. – Гроб сварил, еще горячий.

– Слушай, я так парюсь из-за зачета, что не могу даже жрать! Если завтра опять завалю, будет трындец. Я ж последний в группе остался. Вот сейчас сяду и буду учить прямо до утра.

– А дай мне позвонить с твоего мобильного, – вдруг решился Витя.

Он отошел за шкаф и долго сидел там, придумывая, что скажет Ане. Наконец набрал номер.

– Аня? Это Виктор Сотников.

– Здравствуйте!

– Аня… Скажите, я еще когда-нибудь вас увижу?

– Если хотите, сегодня можно.

– Сегодня я уже не успею. – Витя чуть не взвыл от собственной тупости! Он уже привык, что Аня постоянно делает первый шаг – спасает его, лечит, приглашает в гости… А теперь ей хочется, чтобы инициативу проявил он. А он, видите ли, гордый! Боится показаться навязчивым. Вот и потерял целый выходной, придурок! – Мне к девяти нужно вернуться.

– А я в городе. В торговом центре, кстати, недалеко от вас. Подходите, поможете мне выбрать подарки на Новый год.

– Где мы встретимся?

– Вы как доберетесь до центра, от фонтанчика позвоните мне, я подойду.

– Ширшов, я твой телефон забираю на пару часов! – Витя впрыгнул в брюки и молниеносно нацепил ботинки.

– Не понял?

– Мне некогда!

– Нарисуешь мне глистов в альбом за это! – прокричал Миша вслед убегающему Сотникову.

Он влетел в холл торгового центра, перевел дух и набрал Анин номер.

– А я вас вижу, – засмеялась она в трубку.

Аня стояла у фонтанчика, румяная и чуть растрепанная. Думая, что он ее еще не увидел, она вытянула руку вверх и подпрыгнула.

Анин пуховик лежал в тележке для покупок, в темных брюках и водолазке она была такая хорошенькая, такая легкая!

Подойдя, Витя вдруг наткнулся взглядом на Анину грудь, обтянутую водолазкой, и смущенно отвел глаза.

– Как хорошо, что вы пришли! – заговорила Аня, подталкивая к нему тележку. – Надо купить елочные украшения и тридцать подарков. У меня все записано, кому чего хочется, плюс сюрпризы. – Она показала Сотникову блокнот. – С куклами я сама разберусь, а вот насчет машинок и бластеров требуется ваша консультация.

– Вы покупаете подарки на отделение?

– Да! Хочу устроить там новогодний праздник. Правда, не знаю, что с едой делать, – сказала Аня озабоченно. – В ресторане не закажешь, по санэпидрежиму не пропустят, придется, наверное, фуршет. Мы с Агриппиной Максимовной все продумали. Елку, живую, конечно, поставим в холле, а стол накроем в игровой, где телевизор. Часов до двух посидим, она разрешила.

– Вы собираетесь Новый год встречать в больнице? – удивился Сотников.

– Да, – спокойно ответила Аня.

Они дошли до детского отдела и вырулили к витрине с игрушками для мальчиков.

– Как вы считаете, лучше одинаковые или разные брать? – спросила Аня, снимая с полки коробку с игрушечным автоматом.

Витя надолго задумался.

– Еще надо всякой мелочи для конкурсов купить, – говорила Аня. – Знаете, призы на нитке подвешивать, чтобы дети с закрытыми глазами срезали. Это раз. Фанты – это два. В общем, много что надо.

– Аня, а мне можно прийти на праздник? – решился он.

– Господи, конечно! Заодно изобразите Деда Мороза. А то по заказу может прийти какой-нибудь идиот, да еще пьяный. Я папу в десять лет попросила не вызывать мне больше Деда Мороза.

– Вы думаете, я гожусь для этой роли? – усомнился Сотников.

– Прекрасно годитесь! Ну давайте же, выбирайте игрушки!

Аня распоряжалась им, а Вите только того и надо было.

Толкать следом за ней тележку с покупками, смотреть, как она озабоченно крутит в руках коробки с куклами, восхищенно округляет глаза и показывает ему особо выдающихся Барби, предлагая разделить ее восторг. А потом везти тележку к машине, раскладывать пакеты в багажнике и снова возвращаться в торговый центр, поскольку Аня забыла про костюм Деда Мороза, примерять красный халат и сверкающие от стекляшек сапоги.

Она поправляла ему шапку, подвязывала бороду и затягивала кушак. Отходила на пару шагов, оценивающе прищуривалась, брала его за плечи и поворачивала. Витя млел от ее прикосновений.

«Я на всю жизнь отдал себя в ваши руки, – сказал бы он, если бы преодолел смущение. – Распоряжайтесь мной, как вам только захочется».

Сознания, что Катя скоро будет ему принадлежать, вполне хватало Сумарокову для счастья. Он, как гурман, наслаждался предвкушением этого события.

Ему хотелось по-детски ходить с ней в кино и на дискотеки или, наоборот, открывать ей радости хороших ресторанов и клубов. Но любая публичность была невозможна, поэтому внешне ничего не изменилось.

Его решение жениться на Кате, как только девочки закончат школу, было твердым. Но мысли о том, как воспримет это Аня, мучили постоянно. Ведь дочь привыкла быть для него единственным объектом любви и заботы. Иногда эти мысли будили его по ночам, поднимали с постели. Валентин спускался на кухню, варил себе кофе и вспоминал, как обнимал Катю на этом самом месте.

«Все будет хорошо, – говорил он себе. – Аня поймет, а Катю я никогда не обижу. Я заслужил свое счастье, – повторял он как заклинание, – заслужил».

А потом Аня объявила о своем желании встретить Новый год в больнице. Присутствовавшая при этом Катя расстроилась – она привыкла проводить новогоднюю ночь в коттедже Сумароковых, но вряд ли Валентин решится пригласить ее в отсутствие дочери. Или решится?

Заметив странное выражение лица подруги, Аня сказала:

– Детям разрешили только до двух посидеть. Вы с папой Новый год встретите, а потом я вернусь и все будет как всегда. Ты же не возражаешь, папа?

Еще бы он возражал! После Аниного объявления в его голове уже прокручивались варианты, куда повести Катю, чтобы быть с ней вдвоем. В ресторан? В клуб? Но вдруг кто-нибудь из знакомых увидит его с совсем юной девушкой? А так все разрешилось наилучшим образом!

Он встретит Новый год с Катей, подарит ей дорогой подарок… Потом вернется Аня, а потом наступит новогоднее утро, его самое любимое время. Они соберутся на кухне в пижамах, поедят салаты, никуда не торопясь, выпьют кофе и отправятся на прогулку втроем…

Только бы Лада не приехала! Но они всегда договариваются заранее, и он что-нибудь придумает, чтобы от нее отвязаться.

Лада ненавидела Новый год. И за что только люди так почитают этот праздник? Все эти елочки, гирлянды на улицах и в витринах – целый декабрь народ не живет, а нетерпеливо доживает огрызок года, наивно мечтая, что первого января что-то изменится, а ведь новый год – это не новая жизнь.

Не бывает чудес, и смена цифры в календаре значит только то, что жизнь стала на год короче. А для нее, Лады, и то, что еще один год она провела в одиночестве.

Если Валентин с Аней не улетали за границу, к теплым морям, ее приглашали в Сертолово. Других компаний у Лады не водилось. Она любила встречать праздник на работе, но ее, как уважаемого сотрудника, редко ставили дежурить тридцать первого декабря. А просить самой… Нет уж, спасибо. Чтобы люди, которых она избавила от повинности торчать на работе в праздник, потом лицемерно вздыхали и говорили: «Ах, бедная Лада Николаевна! Она так одинока, что ей даже не с кем встретить Новый год»? К тому же нынешнее тридцать первое декабря – официально последний день ее работы в больнице. Даже отвальную уже отгуляли – несколькими днями раньше…

Лада знала, что на этот раз Сумароковы никуда не едут, и ждала приглашения если не от Валентина, то от Ани. Увы, девочку настолько захватила идея праздника в туберкулезной больнице, что про Ладу она даже не вспомнила. Лада сама позвонила Сумарокову – тот сказал, что Ани дома не будет, поэтому он тоже уедет, но еще не решил куда. «Я позвоню тебе, если что», – пообещал он.

«Если что? – чуть не крикнула она. – Если ты забудешь про Катьку и вспомнишь о верной подруге, которая потратила на тебя лучшие годы жизни? Но разве такое возможно?»

А потом все разрешилось наилучшим образом. Смущенный начмед явился в реанимацию и осторожно поинтересовался, не согласится ли она в последний раз подежурить, потому что поставить ну абсолютно некого. Лада не стала торговаться даже для вида, сразу сказала «да». Если бы начмед знал, что это предложение стало для нее избавлением Божьим!

* * *

Витя тоже терпеть не мог Новый год – приемные родители привили ему стойкое отвращение к семейным праздникам.

Хорошие мальчики мастерят елочные игрушки и забавные подарки для родителей, а потом с довольным видом сидят за праздничным столом. Они ни в коем случае не просятся встретить Новый год на даче в компании одноклассников, ведь что может быть лучше общества родных людей?

Обстановка в доме накалялась еще в двадцатых числах декабря. Поиск подарков, закупка продуктов и прочие приготовления к торжеству были для родителей не радостью, а тягостной повинностью. Цели порадовать Витю или друг друга они не ставили. И подарки, и праздничный стол, и украшенная елка – все это делалось ради того, чтобы «отдать дань семейным ценностям» и в очередной раз доказать, какая у них образцовая ячейка общества. Вымученному празднику всегда предшествовала череда скандалов, из серии «я тут стараюсь, а вы…».

И Витя в предновогодние дни особенно мучительно ощущал свою неприкаянность. Он не любил вырезать гирлянды и клеить открытки и мечтал «променять семейные ценности» на веселую и бесшабашную встречу Нового года со сверстниками. Но таким он был не нужен родителям. Им нужен был только тот Витя, какого они себе придумали. Приходилось изображать этого сказочного персонажа.

А те праздники, которые он пробродяжничал, не хотелось вспоминать вовсе. Пьяные разговоры, иногда драки…

Только сейчас благодаря Ане Витя понял смысл Нового года. Он не в том, чтобы выпить бокал шампанского под бой курантов. А в том, чтобы полдня бегать по магазинам, выбирая именно ту куклу, которая должна понравиться Сашеньке из пятой палаты.

Вместе с Аней он смог наконец взглянуть на елочные украшения без щемящей тоски и смутного ощущения опасности. Правда, ему было стыдно, что он собирается радовать больных детей на чужие деньги, но ведь он всего лишь помогал Ане. Без него она делала бы то же самое.

Глава восьмая

Он приладил звезду на верхушке елки и спрыгнул с табурета.

– Виктор Сергеевич, вон туда колокольчик повесьте! Ну пожалуйста!

– А хочешь, подниму тебя, сама повесишь?

Сотников легко подхватил белобрысую девочку. Довольная, она прицепила игрушку к ветке.

– Следующий!

Так вышло, что к празднику в отделении не осталось детей старше семи лет, и он, рослый парень, да еще в форме, казался малышам солидным человеком, Виктором Сергеевичем.

Аня назначила его главным по украшению елки, а сама убежала по другим делам. Он остался один в окружении малышни. И внезапно праздничная эйфория уступила место тоске… Он смотрел на детей и думал, как несправедливо, что они больны. Дети не должны страдать и встречать Новый год в больнице. Возможно, среди них есть такие же тяжелые, каким был он сам. И никакие подарки не смогут их вылечить… Сердце разрывалось, оттого что он, такой здоровый и счастливый, ничем не может помочь больным малышам.

И Витя по-новому оценил душевное мужество Ани. Она ведь такая добрая, наверное, ей в тысячу раз тяжелее, чем ему, смотреть на детские страдания. В самом деле, зачем терзать себя, если можно просто передать деньги? Но Аня понимает: детям так важно знать, что они кому-то нужны, интересны. Ведь помогать и откупаться – совершенно разные вещи.

Витя посадил конопатого мальчишку себе на плечи и пошел вокруг елки, а малыш укреплял на верхних ветках гирлянду. Он так размахивал руками, что запросто мог упасть, и Витя покрепче обхватил худенькие коленки.

Пока украшали елку, каждый успел посидеть у него на плечах, и Агриппина Максимовна даже сделала ему замечание, что он слишком взбудоражил малышей.

Потом дети примеряли его фуражку, тянули за руки в разные стороны, чтобы показать свои рисунки. Сотников готов был на все, лишь бы искупить свою вину перед ними за то, что они больны, а он здоров.

Агриппина Максимовна поправила голубой шар и села в кресло рядом с елкой.

– Иди-ка сюда, Виктор Сергеевич. – Она взяла его за локоть. – Вот, смотрите, дети. Виктор Сергеевич тоже, когда был маленький, лежал в нашем отделении. Он очень тяжело болел, тяжелее, чем все вы, вместе взятые. Но он хорошо кушал, пил все таблетки, не плакал и верил, что скоро поправится. И вот результат. Ясно, детки? Ведите себя хорошо и станете такими же здоровыми, сильными и красивыми, как Виктор Сергеевич.

Перед тем как пригласить малышей за стол, Аня скрылась в ординаторской и вышла оттуда такой красивой, что у Вити захватило дух. Она сложила косы тяжелым узлом на затылке, открыв длинную шею, тонкую и нежную. Вместо привычных джинсов на ней было серебристое платье с открытыми плечами, похожее на лунный свет.

Ослепительная, взрослая и чужая…

Разве может такая красавица серьезно относиться к нему?

Он переоделся в костюм Деда Мороза, притащил под елку мешок с подарками, Аня с Агриппиной стали поздравлять детей. Потом начались игры и конкурсы.

Витя смотрел, как Аня, румяная и уже растрепанная, бегает среди малышни… Заметив, что он одиноко сидит в кресле, она потянула его за руку и вытащила на середину холла.

Дети притихли.

Поднявшись на цыпочки, Аня завязала ему глаза и несколько раз повернула вокруг собственной оси.

– Раз! Два! Три! – в восторге орали дети.

Ему дали ножницы и подтолкнули. Он пошел вперед, щелкая ножницами в вытянутой руке.

– Так-так! Есть! – Аня сдернула повязку с его глаз. – Ну-ка посмотрим… – Она сама подняла с пола приз, завернутый в нарядную бумажку.

Это оказалась маленькая фигурка ангела, Витя сразу спрятал ее в карман.

Она не для него. Эта красавица станет хозяйкой большого дома, будет встречать гостей с любезной улыбкой и незаметно кивать официанту, чтобы подавал коктейли. И устраивать такие же веселые праздники для собственных детей – в дубовой гостиной, а не в больнице… И не в офицерской общаге.

Ведь что он может ей предложить? Дожидаться его из автономок на ледяных ветрах Гаджиево? В щелястой бетонной пятиэтажке, где придется делить пятиметровую кухню еще с двумя женами офицеров?

Аня – его путеводная звезда, свет его жизни, но если звезда озаряет тебе путь, это еще не значит, что ты можешь взять ее в руки.

Ну что ж, пусть он не будет обладать ею. Достаточно того, что он будет ей принадлежать.

В два часа ночи праздник завершился. Аня с Агриппиной Максимовной уложили разгоряченных детей, потом заведующая отправилась поздравлять коллег из других отделений.

Аня и Витя сидели у елки в ожидании Сумарокова, который обещал приехать за дочерью сам.

В холле было темно и таинственно, в мерцании елочных гирлянд еле угадывались очертания предметов. Аня прошлась по комнате, шурша разбросанным серпантином.

– Знаете, что это за венок? – шепотом спросила она, показывая на переплетенные зеленые ветви с серебряными шариками и тускло светящимся посередине фонариком.

– Нет.

– Это омела.

Аня стояла в дверном проеме, Витя не мог разглядеть ее лица, но чувствовал, что она улыбается.

– Знаете, что делают под омелой в Рождество? Сегодня, правда, всего лишь Новый год… Рождество лучше. Повод для радости в миллион раз больше. Тут – год миновал, а там – Христос родился. Но я не знаю, увидимся ли мы в Рождество.

Витя встал и подошел к ней.

– И что же делают под омелой в Рождество? – спросил он хрипло.

– Вообще-то целуются.

Он протянул руку и встретил ее доверчиво протянутую ладонь.

Они стояли в дверях под дурацкой новогодней мишурой и держались за руки. Может быть, для Ани это была всего лишь шутка… Пусть так!

– Я твой, Аня, – тихо сказал он. – Делай со мной что захочешь.

Ее рука легла ему на шею, и он был вынужден наклониться к ней.

На секунду он увидел сосредоточенное и, кажется, испуганное лицо, но тут же ее губы прижались к его губам. А потом Витя, дрожа от счастья и от страха, взял Анино лицо в ладони и несколько раз сам быстро поцеловал, от смущения попадая в брови.

Лада встречала Новый год в больнице. Вместе со всеми пила шампанское и желала коллегам счастья.

Ей очень хотелось, чтобы поступил какой-нибудь тяжелый больной, пришлось бы оперировать и в напряжении сил она забыла бы про Новый год. И про то, что, кроме Ани Сумароковой, ей никто не позвонил с поздравлениями.

Мобильник мертво молчал, и, разозлившись, она выключила его, соврав коллегам, что села батарейка.

Она знала, что завтра ей будут звонить многие – сотрудники из клиники Розенберга, бывшие больные… Но то будет завтра, а в новогоднюю ночь поздравляют только самых близких людей.

Интересно, что-то поделывает сейчас Валентин Сумароков? Млеет в объятиях своей маленькой сучки? Лада узнала от Ани, что отец и Катя дожидаются ее дома. Тут уж Сумарокову, конечно, не до нее, старой верной подруги.

«Ах, Лада, ты мой лучший друг, ты моя опора!» Ага, сейчас! Маленькая поблядушка с жадным взглядом – вот твоя лучшая опора!

Как ни горько это признавать, но для мужчин пара круглых упругих сисек значит больше, чем благородная душа, чем… А, блин, да чем все остальные вещи на свете!

* * *

Как только дочь уехала, Валентин начал нервничать.

Сорвется, все сорвется, суеверно думал он. Родители не отпустят Катю или Аня вдруг вернется домой. Да мало ли что может случиться?

Пустой дом угнетал его. Накинув куртку, он вышел на участок.

Последние дни стояла оттепель, казалось, что снега не будет и в новогоднюю ночь, но стоило Ане уехать, как мокрые дорожки схватились инеем и с неба посыпались белые хлопья. Снег шел и шел, кружился, искрил в лучах фонарей, заметая дорожки и надевая шапки на деревья.

На соседнем участке, густо украшенном фонариками, уже праздновали. Взорвалась петарда, потом чтото завыло, и огненный столб поднялся в черное небо.

До приезда Кати было еще достаточно времени, и он решил нарядить одну из елок, растущих у входа на участок.

После того как они с Аней украсили елку в гостиной, в коробке оставались игрушки. Он выбрал самые большие шары и гирлянду, потом под ящиками с инструментом разыскал удлинитель, и через полчаса елка засверкала разноцветными огнями.

Полюбовавшись на дело рук своих, он посмотрел на часы и решил, что пора идти встречать Катю.

На шоссе было пустынно, только редкие машины торопились в сторону Выборга. На землю опускалась ночь, последняя ночь уходящего года. Зайдя под стеклянный навес остановки, Валентин закурил.

Он специально не послал за Катей машину – чтобы ее родители ничего не заподозрили, и теперь ругал себя за это. Дорога скользкая, а маршрутки так часто попадают в аварии… Он уже и не помнил, когда в последний раз вот так ждал кого-то, вглядываясь в очертания приближающихся машин!

Валентин выкурил три сигареты, прежде чем увидел маршрутку. Медленно, словно древнее животное, она подползла к остановке, подмигивая желтым глазом, и с тяжелым вздохом открыла дверь.

Катя выскочила первой и, секунду поколебавшись, кинулась ему на шею.

– Не ждала, что вы будете меня встречать…

Вместо ответа он поцеловал ее в мягкие, пахнущие мандаринами губы и повел к дому. Оба знали, что случится, когда они придут.

Они поднялись наверх, не дождавшись боя курантов. В спальне неярко горел торшер, постель сияла белым шелковым бельем.

– Не бойся, – говорил Валентин, лаская ее. – И ни о чем не думай. Тебе не надо ничего делать, я все сделаю сам. Считай, что я – волны или солнечные лучи, как хочешь. Не бойся, не бойся, я с тобой. Я люблю тебя.

Ей не было больно. Млея под его чуткими ласковыми руками, Катя думала: неужели в ее жизни появился человек, который будет ее оберегать?

…А потом они спустились в гостиную. Валентин разлил по бокалам шампанское и на дно Катиного бокала опустил кольцо с бриллиантом. Для отвода глаз ей же был подарен стильный кожаный портфель.

Катя чувствовала себя счастливой… Как в детстве, когда еще была жива бабушка.

«Не расслабляйся! – напомнила она себе, примеряя кольцо. – Любовь – это зависимость. Валентин существует не для того, чтоб ты его любила, а для того, чтобы обеспечить тебе новую жизнь, в которой никогда не будет места бедности и унижениям».

Вернувшись с дежурства, Лада приняла душ, надела пижаму и легла спать. Сейчас она подремлет пару часов, потом прямо в постели поест салатиков, посмотрит телевизор, а если новогодние программы окажутся совсем уж неинтересными, выберет диск с хорошим фильмом. Если одиночества нельзя избежать, остается только наслаждаться им.

Ее разбудил звонок в дверь.

Пришлось выбираться из теплой постели.

– Кто там? – спросила она хрипло.

– Олег.

– Какой Олег?

– Водитель.

Забыв, что в пижаме, Лада тут же распахнула дверь. Неужели Валентин решил сделать ей сюрприз?

– Проходите в комнату и не смотрите на меня, сейчас оденусь.

– Нет-нет, все и так хорошо. – Олег Владимирович придержал ее руку. – Я приехал вас с Новым годом поздравить. Вот. – Он протянул ей подарочный пакет.

Лада в волнении взяла его и тут же бросила куда-то.

– Так вы сами по себе приехали? Не по поручению Валентина? – уточнила она, пытаясь придать голосу безразличие.

– Да, сам по себе. Давно вас не видел, соскучился.

– Тогда располагайтесь. Я сейчас оденусь, накрою стол, и отметим…

Олег вдруг подошел к ней и положил руки ей на плечи.

– А вы не одевайтесь!

Он был напорист и груб, но истосковавшееся Ладино тело сразу отозвалось на его поцелуи и объятия.

– Перестаньте!

– Почему? – бормотал он. – Ты давно нравишься мне. С женой у меня сто лет ничего не было… И ни с кем не было…

Она с усилием останавливала его, хватала за руки. Как же давно ее не хотел мужчина, она уже и не надеялась стать для кого-то желанной.

– Олег, это так странно…

– Да что странного? Ну пожалуйста, пойдем, а? Твоя спальня там?

Он поцеловал ее в губы, запустил руку под пижамную кофточку, потрогал грудь.

– Чего ты боишься? Я чистый. И надену, что положено. Лада, все нормально будет… – Олег уверенно подталкивал ее к двери, ведущей в соседнюю комнату.

Там ему удалось уложить ее на кровать, и борьба пошла уже в партере.

– Да прекрати же! – Лада в последний раз попыталась отпихнуть его настойчивые руки.

– Слушай, ты такая сладкая, я так тебя хочу…

* * *

Все произошло сумбурно и весело, со взаимными обзываниями и подначками. О любви не было сказано ни слова, да это и не была любовь – просто два одиноких человека скрашивали свое существование.

Лада не спросила, почему Олег пришел к ней в праздничный день и где его жена, – ей было неинтересно. Разве можно серьезно относиться к шоферу, тем более что он моложе ее лет на пять? Да и она для него ничего не значит, смешно даже думать об этом!

Легкомысленное настроение сохранялось только до той минуты, пока Олег не уехал.

Закрыв за ним дверь, Лада упала на кровать и горько заплакала.

«Господи, ну почему ты так плохо распорядился мной? Почему я, честная и добрая женщина, готовая все отдать ради близких, трудолюбивая и домовитая, веду такое жалкое существование? Господи, почему я, вместо того чтобы быть матерью семейства, сто лет безответно влюблена в мужика, который меня знать не хочет, и занимаюсь случайным сексом с его шофером? Что я сделала не так?»

Глава девятая

На ближайшее воскресенье у Сотникова были вполне определенные планы. Аня уезжала на тренировку, поэтому он даже не просил увольнительную, а решил уплатить организму все долги по сну. Тем более во сне он будет меньше скучать по Ане.

С Аней они встречались почти каждый день. Если он не мог вырваться из академии, она заезжала сама, хотя бы на десять минут. А иногда даже встречала с лекций, по-хозяйски поправляла воротник его формы и заставляла выпить чаю из термоса, который по спортивной привычке всегда возила с собой.

Вечерами Сотников сидел над конспектами и гадал: приедет или нет? Так приятно было, уже убедив себя, что ждать больше нечего, вдруг услышать: «Сотник, на выход! Твоя приехала».

На КПП вахтенные пускали их в будку дежурного, они садились за дощатый стол, в незапамятные времена покрашенный серой краской, заваривали чай и пили его из одной чашки.

Позавтракав, Витя разделся и изготовился снова нырнуть в постель. Тут его вызвали к телефону на КПП. Неужели Аня? Но это оказался Колдунов.

– Витюня, выручай, – начал профессор без долгих предисловий, – Четкин гибнет. Этот друг науки написал такой доклад, что мама не горюй! Если он завтра на конференции выйдет и блеснет мозгом, все ослепнут.

Витя дипломатично промолчал, не понимая, зачем Колдунов порочит в его глазах научного руководителя.

Ян Александрович тяжело вздохнул:

– Я, конечно, все исправил. Но этот обормот сегодня дежурит и не имеет права отлучиться. Ты не мог бы отвезти ему новую, лицензионную версию доклада? С начальником курса я насчет тебя договорюсь.

– Говорите, куда ехать.

– Ты нас очень выручишь! Я хоть и не отвечаю за мыслительный процесс Василия, все же не хочу, чтоб он выглядел идиотом. Сгоняй, а я за это выторгую тебе свободу до самого вечера.

Витя приехал к Колдунову домой. Семейство завтракало, его, не слушая протестов, тоже усадили за стол и накормили.

Четкин трудился в пригородной больнице, куда его устроил тот же Колдунов. Профессор не считал Василия научным гением, но считал своим долгом заботиться о бывшем санинструкторе, вместе с ним служившем в Чечне.

Из приемного отделения доносился детский плач. Сестра сказала Вите, что Василий смотрит ребенка, исключает острую хирургическую патологию.

Сотников снял шинель и устроился в уголке диспетчерской. Плач, вместо того чтобы стихнуть, усиливался с каждой минутой и перерастал в рев.

Витя сочувствовал товарищу. Сложность хирургического осмотра ребенка состоит в том, чтобы уловить напряжение брюшной стенки, а как это сделать, если ребенок заходится криком? К тому же многие дети элементарно врут, поэтому определять «больно – не больно» следует не по их ответам, а по изменению выражения лица при пальпации. В общем, дело это тонкое, смотреть ребенка можно только в спокойном состоянии. А как добиться такого состояния, если большинство детей не ждет от врачей ничего хорошего?

Ребенок в приемном кричал так, что, казалось, моментами уже переходил на ультразвук.

– Попробую помочь, – вздохнул Витя и пошел в смотровой кабинет.

Белобрысый парнишка лет шести сидел на кушетке, вцепившись в ее края. Красный Четкин бегал вокруг него. Он исчерпал запас своего терпения и теперь зловещим шепотом повторял:

– Если ты не замолчишь, точно будем делать операцию!

– Василий Петрович!

– А, привет! Быстро ты приехал.

– Что это вы тут творите? – спросил Сотников важным голосом. – Ай-ай-ай! Прекращайте это безобразие. – Он подмигнул ребенку. – Сейчас мы разберемся, кто кому будет делать операцию!

Мальчик еще плакал, но больше по инерции – Витя явно заинтересовал его.

Четкин с размаху сел на подоконник и перевел дух.

– Мы ему сейчас зададим! – Сотников погрозил Василию пальцем.

– Задайте, задайте, – ухмыльнулся тот.

Витя взял ребенка на руки.

– Не бойся, никто тебя здесь не обидит. Василий Петрович шутит.

Ребенок длинно и прерывисто вздохнул.

– Тебя зовут-то как?

– Слава, – сказал ребенок горестно.

– А меня Виктор.

Держа ребенка на руках, он прошелся по кабинету. Занять детское сознание здесь было абсолютно нечем. На противно-розовых стенах – плакат, повествующий о заболеваниях, передающихся половым путем, и реклама средства от радикулита с весьма натуралистическим изображением человека без кожи.

– Вась, тут рыбок каких-нибудь нету?

– Не-а…

– Да, Славка, не повезло нам, нет ничего интересного. Так что давай быстро показывай Василию Петровичу живот и гуляй на все четыре стороны. – Он уложил ребенка на кушетку и собрался выйти, но Четкин остановил его:

– Нет уж! Ты уйдешь, а он снова завопит.

К счастью, аппендицита у малыша не обнаружилось, Витя так и предполагал. Проведя кусок жизни среди больных детей, он знал, что обычно они ведут себя тихо и послушно. Для таких оглушительных протестов, какие выдавал Славка, требуется завидное здоровье.

Мальчишку отпустили к маме.

Сотников вручил Василию текст доклада и на словах передал назидание Колдунова.

– Он сказал – тупо выучи, и все будет нормально.

– А если вопросы зададут? – Четкин достал сигареты.

– Ян Александрович все продумал. Он сказал, чтобы ты не волновался. Не парился, короче. Во-первых, если вопрос задает профессор, это еще не значит, что это очень умный вопрос. Девяносто процентов вопросов задают оттого, что невнимательно слушают доклад. Поэтому надо не искать подвох, а вежливо повторять уже сказанное.

Четкин энергично стряхнул столбик пепла с сигареты.

– Блин, когда уже кончится эта чертова адъюнктура!.. А ты, слушай, прирожденный детский врач! Как парня успокоил, это же чудо просто! Ты подумай об этом.

– А что тут думать? Все равно после академии отправят на подводную лодку, там детей, слава Богу, нет.

Четкин засмеялся:

– Да брось прибедняться! Неужели Анин папаша тебе здесь тепленького местечка не найдет?

– С какой стати! Может, он меня вообще убьет, когда узнает, что я хочу жениться на Ане.

– Не убьет. Такую любовь, как у вас, ни за какие бабки не купишь.

Как и все остальные курсанты, Четкин завидовал ему. Вся академия затаив дыхание следила за развитием Витиного романа с Аней Сумароковой.

Выполнив поручение, Витя вышел на улицу и пошел к электричке. Вокзальные часы показывали половину третьего. Стараниями Колдунова Сотников был свободен до двадцати двух.

Может, поехать к Ане на тренировку? Он знал, что она ему обрадуется. Но у Вити было одно тягостное дело, которое следовало сделать уже давно, – он с ноября не навещал родителей.

Нет, он не скучал по ним, просто считал, что должен быть чистым перед Аней. Он не может любить ее и принимать ее любовь, пока не наладит с ними отношения. Все-таки они желали ему добра, просто их методы воспитания оказались для него неэффективными. А во многом он и сам виноват. Возможно, они стали бы иначе относиться к нему, если бы он совершил что-то понастоящему хорошее. Например, закончил бы год на одни пятерки или сделал в квартире генеральную уборку. Или на заработанные деньги купил бы Маргарите в кухню телевизор.

Родители специально не опускали для него планку, чувствуя, что он в силах взять высоту. Но он, вместо того чтобы прыгать вверх, предпочел падать вниз, подчиняясь душевной силе тяжести – лени и равнодушию.

Да и вообще, они взяли его в семью, поили и кормили, ни разу не попрекнув куском хлеба. Они могли выписать его из квартиры, пока он бродяжничал, но не сделали этого.

А скандалы… Ну может, они переживали, что любят его недостаточно сильно… Да и вел он себя частенько как последняя свинья. Нужно еще раз попросить у них прощения. А что, если его прогонят?

Ну и пусть прогонят, решил он, несколько минут промаявшись перед домофоном. Или все-таки не ходить?

Из парадного вышла старушка с маленькой болонкой, и он шагнул внутрь.

Дверь квартиры открыл Сергей Иванович.

– Не ожидал, – сказал он, разглядывая Витю. – Рита, посмотри, кто к нам пришел. Ну проходи, чего стоишь? Раздевайся.

Он снял шинель, наклонился развязать шнурок.

В прихожую вышла Маргарита.

– Здравствуй, сыночек!

Сыночек? Витя так и замер, наклонившись. А когда выпрямился, Маргарита шагнула к нему и обняла. Может, это ему снится?

Прошли на кухню, Витя с Сергеем Ивановичем сели за стол, Маргарита захлопотала у плиты.

– Я хотел попросить у вас прощения, – начал Витя. – У меня было время подумать…

– У нас тоже было время подумать, – остановил его Сергей Иванович. – И мы тоже небезгрешны. Давай так: ты пришел домой, и обсуждать больше нечего, верно?

– А кто старое помянет, тому глаз вон, – добавила Маргарита.

– Ты хочешь жить с нами? – спросила она за ужином.

За этот вечер Витя уже устал удивляться.

– Первые два курса все курсанты на казарменном положении, – уклончиво сказал он. – Да мне в общаге удобно. И к учебе близко. А после окончания академии меня, наверное, пошлют куда-нибудь, в Питере не оставят.

– Тогда просто заходи, когда время будет. Поешь, в ванне поваляешься, телевизор посмотришь. Надо же отдыхать от казарменной жизни, верно?

Витя ушел от родителей около восьми вечера. До окончания увольнительной оставалось еще больше двух часов, и он отправился в общежитие пешком – чтобы убить время и справиться с переполнявшими его чувствами.

Проходя мимо Никольского собора, он остановился. Бело-голубой храм покровителя моряков был красиво подсвечен, голые ветви деревьев четко вырисовывались на фоне стен. Витя вошел в сквер, окружающий собор, и пошел, оскальзываясь, по ледяной дорожке, покрытой слоем талой воды.

Все службы давно завершились, тяжелые дубовые двери храма были закрыты. Витя обошел собор вокруг и неумело перекрестился на уходящую далеко ввысь часовню. Небо было тяжелое, стальное, но голубые стены собора, словно светящиеся изнутри, и мерцающий золотом купол напоминали о существовании солнечных дней.

– Спасибо, что так любишь меня, Господи, – прошептал Витя. – Я часто злился на тебя и столько всего у тебя просил! Но ты же Бог, а не волшебник и даешь только то, что я могу сделать для себя сам. Ты не можешь устроить мои жизненные обстоятельства, но даешь то, что в тысячу раз сильнее: способность принять любые испытания. А еще ты можешь явить чудо. – Витя улыбнулся. – Ты послал мне Аню, разве это не чудо? Спасибо тебе. – Витя зашагал по узкому тротуару к Консерватории, но вдруг обернулся: – И сегодня тоже было чудо. Разве мог я надеяться на такую встречу с родителями? Нет, это ты, Господи, заставил их меня простить.

В это время Сумароковы и Катя, уютно расположившись в гостиной, пили чай и разговаривали. Валентин сидел перед горящим камином, Катя – в кресле-качалке, Аня, недавно вернувшаяся с тренировки, лежала на диване.

– А где же твой поклонник? – лениво поинтересовался Сумароков у дочери.

В последнее время Витя появлялся в доме каждое воскресенье. Аня не скрывала своей влюбленности, а уж то, что парень от нее без ума, было вообще видно за версту. Подумав, Валентин решил не препятствовать этому роману, хотя при знакомстве обещал Виктору большие неприятности, если он посмеет ухаживать за Аней. Однако что, в сущности, он мог сделать? Выгнать мальчишку из дома и запретить ему приближаться к дочери на пушечный выстрел? Но как бы отнеслась к этому сама Аня? Она волевой человек и, когда нужно, умеет настоять на своем – достаточно увидеть ее на тренировке. К тому же отношение Сумарокова к Вите изменилось в лучшую сторону. Да, были у парня проблемы, но он сумел с ними справиться, а трудности только закаляют мужской характер – Валентин знал это по себе.

Ну и последнее – он был слишком занят Катей, новыми отношениями с ней и конспирацией, эти отношения сопровождавшей.

Он сразу сказал ей, что Аня ничего не должна знать, и до недавнего времени все приличия строго соблюдались.

А две недели назад Катя с лукавой улыбкой спросила, не хочет ли он выделить ей одну из гостевых комнат. Хотя бы под тем предлогом, что в выпускном классе нужно много заниматься, а сидя в одной комнате с Аней, они болтают и мешают друг другу.

Нельзя сказать, что эта идея привела Валентина в восторг. Если Катя будет спать одна, то никакая сила его не удержит… И что будет, если Аня случайно застанет их в постели? Это и представить невозможно! Девочки по-прежнему крепко дружат, его бесхитростная дочь ни о чем не догадывается…

«А может, и догадывается? – вдруг подумалось ему. – Она ведь очень чуткий человек, назвать ее наивной дурочкой никак нельзя».

Но что бы ни говорил голос разума, страсть оказалась сильнее. Катя получила комнату рядом с его кабинетом.

– …Ему не дали свободу, – засмеялась Аня. – Я хотела сама в общежитие съездить, пирог бы отвезла, он сегодня у Фаины Петровны такой вкусный! Но ты же меня одну не отпустишь.

– Не отпущу.

– И сам не повезешь.

– Не повезу. Еще не хватало. Олегу позвони.

– Ну… мало ли какие у него планы на воскресный вечер.

– При чем тут его планы? Он у меня зарплату получает!

– Все равно как-то неудобно.

– Дело твое. – Сумароков пожал плечами.

– Зато у нас на следующие выходные программа-максимум! – объявила его дочь. – В субботу дискотека, увольнительную дадут всем курсантам, а в воскресенье она Вите положена за отличную учебу, и тогда он к нам приедет. Катя, пойдешь с нами на дискотеку? Знаешь, какие в академии парни классные?! Тебе бойфренд сразу найдется!

Валентин чуть не выругался вслух. Вот только еще одного озабоченного придурка здесь не хватало! А что, они будут сидеть в его гостиной вчетвером, а он будет изображать всеобщего заботливого отца. Отличная картина.

И ведь Катя запросто может пойти на эту дискотеку – хотя бы для того, чтобы заставить его ревновать. Ей это нравится! Конечно, он, взрослый мужчина, без труда разгадывает все ее нехитрые уловки, но от этого не легче.

К тому же она взрослеет и скоро выйдет из того возраста, когда девочки влюбляются в мужчин, годящихся им в отцы. В пятнадцать-шестнадцать лет она вполне могла сходить по нему с ума, но в восемнадцать инстинкт толкает уже в объятия ровесников. С ними понятнее и веселее.

В том числе и в постели. Жизнерадостному напору инстинкта продолжателя рода, в юности хлещущему через край, он может противопоставить только нежность и опыт…

Он очень бережно относился к Кате, осторожно приобщая ее к радостям плоти, и поэтому ощущал себя больше педагогом и наставником, нежели партнером. А что делают с учителями? Принимают у них знания и покидают, чтобы воспользоваться этими знаниями в настоящей жизни.

– Ты хочешь взять Катю с собой? – непринужденно спросил он у дочери. – А не боишься, что она уведет кавалера?

– Витю? – Аня мягко улыбнулась.

– Ты, Анюта, не знаешь, на что способны подружки, – сказал он, наполовину шутливо, наполовину всерьез.

– Папа, ну что ты говоришь! – Аня подошла к нему и поцеловала в макушку. – Я уверена и в Вите, и в Кате.

Катя поднялась, с ленивой грацией подошла, чтобы взять апельсин из вазы на каминной полке, и замерла в красивой позе – как на обложке глянцевого журнала.

– Уверена? – усмехнулась она и опустила ресницы. – Ну, я-то не подведу, а вот он…

– Не смей так говорить о Вите!

– Да что я сказала?

– Девочки, не ссорьтесь. – Тон Валентина был снисходительным. – Ну что такое, ей-богу?

Но Аню это не остановило. Она села на диван и, глядя на подругу, отчеканила:

– Главные Витины качества – это честность и преданность. И за это я его ценю.

– А с чего ты взяла, что он честный и преданный? Он уже это тебе доказал? – ехидно спросила Катя, вертя в руках апельсин.

Оранжевый шар в длинных тонких пальцах с темно-вишневым маникюром – как это было красиво!

– Мне не надо ничего доказывать! Просто я знаю, что это так. Понимаешь – знаю?!

– Да что ты можешь знать? – Катя подбросила апельсин, поймала и поднесла к лицу, якобы наслаждаясь его ароматом. – Вот ты думаешь, что ему не дали увольнения. А что, если ему его дали, но он, вместо того чтобы лететь на крыльях любви к тебе, полетел… ну, куда-нибудь в другое место?

Аня засмеялась:

– Да нет! Он сам отказался сегодня от увольнения. Он же знал, что мы не увидимся, поскольку у меня тренировка целый день.

– Это он тебе сказал. А давай позвоним в общежитие и убедимся! Уговорим дежурного, или как там это у них называется, позвать его к телефону.

На самом деле Катя тоже была уверена, что Сотников сидит сейчас в своем общежитии над учебниками. Просто ее уже так достало слушать Анькины рассказы об их взаимной любви! Хотелось интриги…

– Ну уж нет! – сказала Аня. – Я знаю, что он в общаге, и проверять его не собираюсь.

Спор подруг начал уже надоедать Сумарокову. Словно почувствовав это, Катя с улыбкой сказала Ане:

– Ну, если ты так ему веришь, то он точно заслужил пирог. Валентин Константинович, разрешите нам прокатиться до академии! Мы на маршрутке за полтора часа обернемся.

Он нехотя поднялся:

– Ладно уж, я сам вас отвезу. Лишний раз проверить молодого человека не вредно.

Витя появился на КПП за десять минут до назначенного срока.

– Где тебя носит? – заорал дежурный вместо приветствия, высунувшись из своего окошка. – Тут к тебе целая делегация приезжала!

– Что за делегация?

– Твоя Аня с мужиком каким-то взрослым, с папашкой, наверное. И с ними еще телка! От той я просто охренел! Да ты зайди, у меня чайник горячий.

Витя толкнул дверь будки. Дежурный проворно достал из тумбочки два граненых стакана в подстаканниках, подвинул Вите фарфоровый чайник со сколотым носиком и трогательными незабудками на боку:

– Разливай. А тебе вот это оставили. – Он торжественно водрузил на стол круглую коробку.

Витя открыл: в коробке был яблочный пирог.

– Слушай, а что это за девчонка? Не Аня, а другая? – Дежурный яростно вращал ложечкой в стакане. – Анджелина Джоли курит!

– И пьет, – хмыкнул Витя. – Это Анина подружка.

– Познакомишь?

– Да зачем ты ей нужен? Пирог ешь.

– Сначала познакомь, а мы уж разберемся, – сказал дежурный, отрезая себе кусок.

– Ну, если ты мне свой мобильник дашь…

– Аня, это я. Спасибо за пирог.

– На здоровье.

– Меня неожиданно послали в командировку…

– Ну и как? Все успешно?

Таким холодным тоном она никогда с ним не разговаривала!

– Да. Колдунов попросил меня отвезти доклад Четкину… А потом я был у родителей.

– Ты не обязан передо мной отчитываться.

– Аня! Пожалуйста, не говори со мной так!

– А ты мне не ври. Все нормальные люди посылают доклады по Интернету.

– Но это же Вася Четкин! Он тупой как валенок…

– А профессор Колдунов тоже тупой как валенок?! Знаешь, давай закончим этот разговор. Было не так уж трудно сообщить мне, что тебя не будет в общежитии…

– Аня, про командировку я узнал только утром. А ты мне еще вчера сказала, что сегодня мы не увидимся!

– Ну и что?

– Прости меня, пожалуйста!

– Все, уже поздно, я иду спать.

– Аня!!!

– До свидания, Витя.

– Получил? – Дежурный спрятал трубку во внутренний карман.

Сотников чуть не плакал.

– Ты не мог сказать, что меня срочно по тревоге вызвало командование?

– Извини, не сообразил.

Вите было очень горько, он впервые поссорился с Аней. Но хуже всего ему было оттого, что он знал: ей тоже сейчас плохо.

– Слушай, отпусти меня, а? До утра проверки не будет…

– Мне-то не жалко, а вот ты успокойся! Ну поедешь, поцелуешь запертую дверь, услышишь папино «Пошел на хрен!»… Вали-ка лучше спать! Завтра на свежую голову разберетесь.

* * *

Отношения с Олегом получили продолжение, хотя вначале Лада сочла их за случайный эпизод.

Вот уже месяц он приезжал к ней едва ли не каждый вечер, с удовольствием выполнял хозяйственные дела и иногда даже оставался ночевать. Лада объясняла это самым прозаическим образом: он соскучился по семейному уюту, сама она много лет растрачивала вхолостую свою домовитость – вот и повод соединиться.

В постели Олег говорил, что разведется и женится на ней, но Лада не хотела этого слышать. Она была уверена, что Олегова жена-алкоголичка не перенесет такого удара и сопьется до смерти, а на чужом горе счастья не построишь.

Да и для того ли она столько лет ждала Валентина, чтобы разом забыть обо всем и выйти замуж за его шофера?

Она просила Олега никому не рассказывать об их отношениях, мотивируя это тем, что связь с женатым мужчиной испортит ее репутацию. На самом деле она больше всего боялась, что об этом узнает Валентин. Но ему, похоже, не было до нее никакого дела.

То, что его отношения с Катей перешли на новый уровень, Ладе, знавшей Сумарокова столько лет, понять было совсем нетрудно.

Но, как ни странно, именно это придавало ей надежды.

«Катька еще даст ему жизни! – думала она. – Она столько лет сосала у него деньги на правах лучшей подруги его дочери, а теперь вот решила подключиться к источнику финансов напрямую! Но она обязательно заиграется, а Валентин, при всех его недостатках, умный человек, очень скоро он поймет ее истинную цену. И, разочаровавшись в ней, придет ко мне. Поэтому связывать судьбу с Олегом – просто глупо».

А тут еще Анюта завела роман с этим бывшим бомжем, ныне курсантом Военно-медицинской академии!

Недавно Лада поймала себя на мысли, что больше не хочет видеть ее. Аня перестала быть ребенком, растущим без матери и нуждающимся в ее, Ладиной, заботе. Теперь это была взрослая девушка, у которой есть все, что нужно для счастливой жизни, и даже больше.

Как легко быть доброй и щедрой, когда ты богата и любима! Когда тебе не кажется, что окружающие разворовали по кусочку твое счастье…

Глава десятая

Выйдя из электрички, Витя невольно зажмурился – яркое июльское солнце светило прямо в глаза! Вторую неделю стояла жара, но сегодня Сотников ее не чувствовал – впервые за год на нем была гражданская одежда: подаренные родителями джинсы и белая рубашка с короткими рукавами. Утром, одевшись и посмотрев в зеркало, он остался доволен своей внешностью и, наверное, не зря – только слепой не заметил бы заинтересованных взглядов, которые бросала на него симпатичная девушка в электричке. Он легко мог бы познакомиться с ней, если бы не Аня.

Витя шел вдоль шоссе к дому Сумароковых, наблюдая, как солнце отражается от асфальта разноцветными искрами. Ивы на обочинах выглядели как большие изумрудные шары. Показались первые дома поселка – железные крыши сверкали белизной так, что резало глаза. Сотников как ребенок радовался хорошему деньку, а через несколько минут он увидит Аню…

Ссора, случившаяся между ними зимой, осталась единственной. Витя сделал из нее практические выводы: он решил устроиться куда-нибудь грузчиком и заработать на мобильный, чтобы всегда быть на связи с Аней. Но родители, узнав о его намерениях, сами подарили ему телефон, и теперь он постоянно сообщал любимой о своих передвижениях, если не звонками, так эсэмэсками.

Он уже не мог представить себе, что в его жизни было время, когда он не знал Ани, не думал о ней и не ждал с нетерпением встреч.

… А вот и Анин дом!

Он позвонил в домофон, замок щелкнул, и Витя замер, взглянув в просвет открывающейся калитки.

Аня в пестром сарафане на бретельках сидела на низком деревянном крыльце хозяйственного домика, рядом с пышным кустом цветущего жасмина. Ветки отбрасывали на ее голые плечи кружевную полуденную тень.

Аня чистила картошку, поставив кастрюлю на землю. Увидев Витю, она помахала ему, не выпуская картофелину из рук. Длинная, но легкая прядь волос выбилась из косы…

«Это не может уйти бесследно, – подумал Витя. – Это не канет в прошлое, а останется навсегда. Пройдет хоть миллион лет, но так и будет где-то в невесомости плыть зеленая планета, а на ней – нагретый солнцем дом и девушка на крыльце».

Он подошел и сел на землю у Аниных ног.

– Сейчас, – сказала Аня деловито, – потерпи немножко. Закончу с картошкой и буду тебя кормить. Ты же голодный?

Витя покачал головой.

Аня и не ждала развернутого ответа, она привыкла к Витиной немногословности, и часто сама отвечала за него на свои собственные вопросы. Это становилось привычкой, которая нравилась им обоим.

– Ясное дело, голодный. Ох, как жарко сегодня… – Она встала, поправила широкую юбку и с кастрюлей пошла в дом.

Витя пошел следом, завороженно наблюдая, как легкая ткань сарафана развевается вокруг Аниных ног. На дорожку ложилась смешная тень – ноги, как они есть, а вокруг прозрачное облачко.

В кухне было прохладно.

Аня постелила на стол льняную салфетку, потянулась за тарелкой.

– Я окрошку приготовила, ты любишь?

Вместо ответа Витя обнял ее.

И оба поняли, что настала пора им быть вместе.

…Чувствуя, как в голове каждую секунду стартуют космические ракеты, Витя прервал поцелуй.

– Аня, в доме есть кто-нибудь?

– Нет и не будет! Папа сегодня в городе останется. – Она решительно взяла его за руку и повела наверх.

Это был чудесный день, чудесный вечер и чудесная ночь.

Они сплетали свои жизни, соединяли судьбы в одну и, узнавая друг друга, понимали: что бы теперь ни приготовила им жизнь, она приготовила это для них обоих.

Аня заснула, пристроив голову ему на плечо, а он лежал, глядя в потолок ошалелыми глазами. Он готов был провести так всю ночь.

Виктор не привык спать на спине, но не шевелился, боясь потревожить любимую.

И только когда в окнах забрезжило бледное утро, он неожиданно крепко заснул.

Валентин чувствовал, что стал уделять дочери меньше внимания, – Катя постоянно вытесняла Аню из его мыслей…

«А при чем тут, собственно, Катя? – иногда одергивал он себя. – Если бы ее не было, все шло бы точно так же. Аня поступила в институт, она взрослеет, начинает самостоятельную жизнь, увлечена своим романом. Я уже не нужен ей так, как раньше».

Но на душе все равно было неспокойно.

Сумароков оставил машину возле подъезда – летом, когда большинство обитателей дома жили за городом, парковка стояла почти пустой.

Да и пробок в городе меньше. Катя уже могла приехать.

Он вошел в квартиру. Так и есть – сумочка и босоножки валялись в холле.

Она не вышла его встречать, никогда не выходила – почему-то ей казалось, что это лакейская обязанность.

Катя сидела на диване в гостиной, смотрела по телевизору мультики. Иногда Валентин досадливо думал, что она специально выбирает детские фильмы – хочет лишний раз напомнить ему о том, что он спит с несовершеннолетней.

Поцеловав ее в макушку, он устроился рядом – сначала просто сидел, потом вытянулся на диване, положив голову ей на колени.

– Хочешь, я сама Ане расскажу? – внезапно спросила Катя. – Я же знаю, что ты об этом думаешь.

– Что ты ей расскажешь?

– Все как есть: полюбили, собираемся пожениться. – Катя пожала плечами. – Что здесь такого особенного?

– Особенное то, что я ее отец, а ты ее подруга. Ей может показаться, что мы ее предали.

– Предали? Чем это, интересно? – фыркнула Катя.

– Мне трудно объяснить… К ней я отношусь как к ребенку, а к тебе, ее ровеснице, – как к взрослой женщине…

Катя не дала ему договорить:

– Знаешь что? Относись к ней тоже как к взрослой женщине. Пора уже.

– Это невозможно. Она действительно еще ребенок!

Катя засмеялась:

– Знаешь, что такое наивность и сверхнаивность? Наивность – это когда дочка думает, что мама девственница, а сверхнаивность – когда мама думает, что дочка девственница.

Валентин поморщился:

– Прошу тебя, не говори пошлостей.

– Вот ты мучаешься, – продолжала Катя, не обратив никакого внимания на его слова, – а Аня наверняка сейчас занимается со своим Витенькой тем же самым, что и мы с тобой.

– Это вряд ли! – Валентин даже засмеялся такому дикому предположению.

– А вот я почти уверена, что это так! По выходным Сотников теперь всегда в Сертолове. Значит, и сейчас он там. И что, ты думаешь, они делают? Одни в доме?

…Когда она уснула, Валентин поднялся с кровати и вышел из спальни. Катины предположения не давали ему покоя. Он походил по квартире, попил чаю, включил телевизор, перед телевизором наконец задремал…

Около шести утра он проснулся с готовым решением, быстро принял душ и по пустым рассветным дорогам полетел в Сертолово.

Витя проснулся оттого, что его грубо сдернули с кровати на пол. Потом тяжелый кулак влетел ему в челюсть.

– Папа, что ты делаешь?! – Аня, вскочив с кровати, попыталась заслонить Витю, но тут же была отброшена обратно.

Новый удар в челюсть.

Витя отлетел к стене, ударился о нее затылком, но тут же выпрямился и угрюмо посмотрел на Сумарокова. Из разбитой губы сильно текла кровь.

– Валентин Константинович! – сказал он и пошатнулся. – Мы с Аней любим друг друга. Я женюсь на ней.

– Женится он! – заорал Валентин. – А меня ты спросил? Ты думаешь, я всю жизнь мечтал о таком зяте, да?

– Папа! – Аня завернулась в одеяло и встала рядом с Витей. – Мы все равно поженимся, хочешь ты этого или нет.

«Они похожи на детей, которые попались на краже варенья, но твердо решили не выдавать друг друга, – подумал Валентин. – А мне что делать? Делать-то, блин, что?»

– Приведи себя в порядок и спускайся в гостиную, – сквозь зубы бросил он Вите. – Жених, твою мать!

Повернулся и вышел из комнаты, хряснув дверью так, что стена загудела.

Несмотря на ранний час, он щедро плеснул себе виски. И не потому, что очень хотелось, – просто любому отцу полагается успокоить нервы после такого сюрприза, преподнесенного единственной горячо любимой дочерью.

Выпив виски, Сумароков открыл окна, и гостиная наполнилась звуками раннего утра: пением птиц, стрекотанием кузнечиков. Где-то вдалеке лаяли собаки. Валентин взял сигарету, удивляясь тому, что его злость куда-то испарилась. И только когда Сотников, слегка пошатываясь, появился на пороге, он внезапно понял: этот парень не мог сделать его дочери ничего плохого.

Витина губа распухла и была наспех заклеена пластырем, но кровь все равно сочилась.

– Заходи, что стоишь? Ночью смелее был.

Витя вошел и, не дождавшись приглашения сесть, облокотился о каминную полку.

«Кажется, я неплохо его приложил. – Валентин заметил нетвердую походку. – Похоже на сотрясение мозга».

– Садись уже, не маячь.

Витя сел за стол, вытянув руки, как на картине Серова «Девочка с персиками».

– Я ничего плохого не делал, – сказал он тихо.

– Я застаю тебя в постели моей дочери и должен верить, что ничего не было, ты это имеешь в виду?

– Я имею в виду, что женюсь на Ане. Вы можете быть спокойны.

– Поздновато ты задумался о моем спокойствии! На что ты мне сдался? С какой радости я тебе должен отдать свою дочь?

– Я ее люблю.

– Да что ты говоришь!

– А что тут скажешь? – Парень попытался улыбнуться, но тут же схватился за губу.

Валентин вынул из кармана белоснежный платок и швырнул на стол:

– Утри сопли, жених!

Помедлив секунду, Витя взял платок и приложил к губе. На платке сразу расплылось багровое пятно.

– На что, интересно, ты жить собираешься? И где?

– Я получаю повышенную стипендию и буду подрабатывать. С голоду мы не умрем, – сказал Сотников, не глядя на Валентина. – А насчет жилья… У меня есть комната в квартире родителей, но еще год мне придется жить на казарменном положении…

– А потом, ты думаешь, Аня захочет жить с твоими родителями? – Валентин усмехнулся и допил виски. Поднялся налить еще, бросил в стакан пару кубиков льда, оставшуюся упаковку пододвинул Вите. – Приложи к губе. Да не так, в платок заверни, эх ты, будущий врач! – Подойдя к двери, распахнул ее и громко позвал: – Аня!

Дочь появилась сразу – сердитая, аккуратно причесанная, в джинсах и футболке. С прямой спиной села за стол рядом с Сотниковым.

«Кажется, настроилась немедленно покинуть отчий дом вместе с ним, если бы я его выгнал», – невесело подумал Сумароков.

– Что случилось, то случилось, – сказал он строго. – Поступайте как хотите. Хотите жениться – женитесь. Но никакого содержания вы от меня не дождетесь. А теперь идите, завтрак, что ли, приготовьте.

Он зажег сигарету и вышел на крыльцо. Солнце поднялось, но обильная роса еще блестела на траве. День опять обещал быть жарким.

Как легко он согласился отдать дочь! И кому – голодранцу! Если бы не Катя, он бы так не смалодушничал.

Из открытой двери доносился уютный утренний шум. Из крана лилась вода, звенели тарелки, с хлопком и шипением разбивались яйца над сковородкой, щелкал тостер…

А может, все к лучшему и этот парень станет прекрасным мужем для Ани?

Он женится на Кате, а дочь, поглощенная новыми чувствами, не станет слишком сильно переживать по этому поводу. И заживут они все счастливо: он с Катей, Аня со своим Витей. Две семьи – два дома.

Все-таки это лучше, чем если бы Катя оказалась в роли Аниной мачехи… Определенно лучше.

…Прошел уже месяц с того дня, когда он застал Аню в постели с Виктором. С тех пор он нечасто виделся с ней: она проводила большую часть времени в Сертолове, он – в городской квартире. Но сегодня он поехал за город сразу после работы – невзирая на километровые пробки, неизбежные в эти часы. Сумароков решился сообщить дочери о собственных брачных планах.

Этому предшествовал вчерашний неприятный разговор с Катей – она упрекала его, говорила, что он, наверное, раздумал на ней жениться, потом пригрозила, что расскажет все Ане сама, потом зарыдала… Видеть ее слезы он не мог – пообещал, что завтра же поговорит с дочерью.

Перед дверью в Анину комнату он перевел дух, размашисто перекрестился и постучал.

– Заходи, папа. – Аня за письменным столом подсчитывала недельные расходы по туберкулезному отделению. Как заправский бухгалтер, она с суровым лицом стучала кончиком карандаша по клавишам калькулятора.

Валентин сел на диван.

– Я закурю?

– Кури. – Аня встала, толкнула створки окна, потом села рядом с отцом. – Ты все еще на меня сердишься? Прости, что так получилось!

– Я о другом хотел с тобой поговорить…

– Ты считаешь, что нам рано заводить ребенка?

От неожиданности Валентин чуть не проглотил сигарету.

– Аня! Неужели ты уже…

– Нет, – засмеялась она. – Я не беременна, но если это случится… Что плохого в ребенке?

– В ребенке ничего плохого! Но тебе надо сначала институт закончить. А Вите твоему – академию.

– Вообще-то он тоже так считает.

– Вот и молодец! – быстро сказал Валентин, опасаясь услышать, что сама Аня считает по-другому. – А у меня тоже есть для тебя новость.

Он выбросил сигарету в окно, тут же вытащил из пачки другую, но не стал прикуривать, чтобы Аня не заметила, как его руки дрожат.

Она встала с дивана, подошла и легко коснулась его плеча:

– Папа, не мучайся, я все знаю. Ты хочешь жениться на Кате.

– Это она тебе сказала? – вскинулся он.

– Нет. Просто я не слепая. А ты, если бы не хотел жениться, не начал бы этот разговор. Не нервничай так, пожалуйста, я тебя нисколько не осуждаю. Я же тебя люблю.

Глава одиннадцатая

В последнее воскресенье августа Олег уговорил Ладу поехать в Большую Ижору – выкупаться и позагорать. Он повез ее не на сумароковской «мазде», а на своей «девятке».

Место сразу показалось Ладе удивительно красивым – кусочек юга, по недоразумению очутившийся на бледных северных широтах!

Оставив машину, они пошли по тропинке, густо обсаженной кустами шиповника. Тропинка петляла между рядами оштукатуренных домиков, почти мазанок. За деревянными заборами пламенели розы, роняли мясистые лепестки и показывали ярко-желтую сердцевину. Над ними с ровным гулом кружили пчелы.

Миновав «мазанки», тропинка круто устремлялась вниз, потом ее пересекал ручей. Вода в ручье текла быстро, пенилась вокруг поросших мхом камней и торчащих со дна голых черных веток. Переправляться нужно было по черным скользким бревнам – чтобы не упасть, Лада крепко держала Олега за руку.

Потом они поднялись на холм, и сразу открылся залив. Белый мелкий песок, синяя вода и жаркое солнце… На миг Ладе почудилось, что они с мамой на Черном море, как в детстве. Только обернувшись и увидев высокие стволы корабельных сосен, она избавилась от наваждения.

Целомудренно, под сарафаном, она переоделась в купальник, повязала парео вокруг пышных бедер. Расстелив на песке одеяло, Олег облачился в плавки.

Они легли загорать, и Лада с неожиданной злостью подумала, что на месте Олега должен был быть Валентин. С ним она могла бы лежать не на жалком пляже, только напоминающем южный, а на настоящих золотых песках где-нибудь в Ницце.

Вот так и все в ее жизни – сплошные подобия! Подобие моря, подобие мужа, подобие любви!..

Олег тонкой струйкой сыпал песок ей на лодыжку.

– Ты еще не надумала выйти за меня замуж? – вдруг спросил он, словно в подтверждение ее мыслей.

– Ты опять за свое? Я же сто раз тебе говорила: бросать больную жену – непорядочно!

«Эх, Лада, Лада! Как у тебя язык поворачивается так лицемерить?!» – привычно укорила она себя. Потом подумала, что поступает с Олегом так же, как Валентин – с ней самой: держит на расстоянии вытянутой руки. Ничего не обещает, но в то же время…

Наверное, так делают все женщины. Обращаются с влюбленными в них мужчинами в точности так же, как с ними самими обходились мужики, которых любили они. Мстят за оскорбления любимых – любящим, и получается, что мстят самим себе. Единственный выход из этого порочного круга – это когда любимый мужчина одновременно и любящий.

У нее есть два варианта – либо заставить влюбиться себя, либо заставить влюбиться в себя. Что проще? Кажется, первый способ. Значит, ей нужно полюбить Олега. Но как же не хочется, Боже мой!

– Значит, я – непорядочный?

– Я этого не говорила.

– Лада, у меня уже сил никаких не осталось! – пожаловался он. – Ты, может, думаешь, что я просто хочу бросить жену? Поверь, это не так. Я уже смирился с тем, что ее не вылечить… Я уже привык даже к тому, что она болтается где-то неизвестно с кем, а потом является домой в таком виде, что я каждый день жду в квартире пожара или потопа. Это очень тяжело, однако можно справиться. Но я скучаю по тебе, Лада. Мне хочется, чтоб мы были вместе.

– Она не сможет жить одна. Она твоя жена, больной человек, о котором ты обязан заботиться.

– Знаешь что? – Олег сердито обхватил колени руками. – Только человек, никогда не живший бок о бок с пьяницей, может утверждать, что алкоголизм – это болезнь. Это порок, Лада. Порок тяжелый и отвратительный. Алкоголизм потому и неизлечим, что пороки не лечатся. Уж поверь мне, я все перепробовал. От пороков можно только избавиться – усилием воли. Все остальное бесполезно. А главное – я давно ей не нужен. Я стал для нее досадной помехой, ведь я вышвыриваю из квартиры ее собутыльников и требую соблюдения элементарных правил общежития. Она только обрадуется, если я исчезну. Тем более что я готов платить алименты. Поесть и напиться ей хватит.

– Вот она и допьется до смерти. Причем очень скоро.

Он недобро покосился на нее:

– Если честно, мне уже все равно.

Лада хотела сказать что-то резкое, но тут же мысленно себя одернула: «Какое ты имеешь право его осуждать?»

Помолчали. Олег достал сигареты, спички. На солнце огонек был почти не виден, казалось, спичка чернеет и съеживается сама по себе.

– Никогда не думал, что придется с этим столкнуться так близко, – сказал Олег задумчиво. – Помнишь, в стране велась кампания по борьбе с пьянством?

– Я-то помню, а ты, наверное, еще совсем маленький был?

– Ну да, лет десять. Мне нравилось – тогда всякие соковые бары появились, коктейли… Но родители мои над этой кампанией потешались. Помню, приходит отец домой, наливает себе стопку коньяку и рассказывает, что на работе его записали в общество трезвости. Я спрашиваю: как же ты тогда можешь пить? А они с мамой смеются. Словом, в моей семье алкоголизм казался чем-то таким, что ни при каких обстоятельствах не может нас коснуться. Мы будем сколько угодно пить по праздникам, да и в обычный день позволим себе расслабиться, но алкоголизм – это не для нас. Это удел грубых и низких людей, а мы же не такие! Я вырос с этим сознанием и никогда себя не ограничивал. Наоборот, выпивка казалась мне признаком доблести. Сама знаешь: кто кого перепьет, кто дольше не отрубится…

– В молодости почти все пьют, – примирительно улыбнулась Лада. – Накуролесят, а потом рассказывают легенды о своих подвигах.

– Вот именно. Зачем вообще что-то делать, ведь выпивкой тоже можно заработать авторитет, да? В общем, мы с женой с удовольствием бухали в компаниях, и для нее алкоголь стал символом праздника и веселья. А когда в жизни праздника стало не хватать, она потянулась за бутылкой. Она ведь до сих пор не считает себя алкоголичкой: просто пьет в компании умных людей, которых никто не понимает. Вот жизнь и ткнула меня носом: ах, ты считаешь пьянство забавой? Невинным развлечением? На, получи. Лада, я уже два года вообще не прикасаюсь к алкоголю.

– Вот видишь. Сам выплыл, а жена?

– Ну, знаешь… Может, в чем другом я и виноват, но тут… Я же все испробовал! Разве что не бил ее, хотя, может, и надо было. А сейчас бороться уже вообще не за что.

Она сделала вид, что проверяет сумку с едой. Сердце неожиданно царапнула то ли ревность, то ли тоска: Олег любил свою Ларису. Среднестатистический мужчина сбежал бы от нее давным-давно. Или спился бы вместе с ней. Да, он любил ее, а Лада – это рак на безрыбье. Все бурные чувства пережиты и похоронены, а раз так, то вот, извольте, очень неплохой вариантик: одинокая пожилая девушка с квартирой и немаленькой зарплатой. Положительная, домовитая, а то, что не первой молодости, – так это хорошо! Меньше шансов, что сопьется. Наверное, Олег рассуждает именно так. Или не так? Она про него мало что знает.

А про Валентина она знает все, она с юности была ему верным другом, переживала вместе с ним самые тяжелые минуты…

«Знаем-знаем, как ты переживала! – вдруг послышался ей холодный скрипучий голос. – Особенно смерть Сони, просто все глаза выплакала! Да ты от счастья пела, что Сумароков снова свободен!»

– Давай поженимся? – Заметив, что Лада заблудилась в собственных мыслях, Олег ущипнул ее за локоть. – И момент подходящий как раз.

– В каком смысле – подходящий?

– Полоса такая пошла, что все жениться собираются. Сумароков, Аня… Ну и мы с тобой можем примкнуть к этому движению. А разведусь я без проблем.

Лада почти физически ощутила, как ей в сердце воткнули толстую иглу и накачали новокаина – внутри все онемело, застыло.

– Собираются жениться? Я ничего не знаю.

– Валентин Константинович – на Кате, а Анюта за своего курсанта выходит.

Она повернулась на живот и уткнула лицо в сложенные руки.

Вот и все. Все закончилось. Катьке понадобился год на то, что ей и за двадцать лет не удалось! А она, дура, надеялась, что Валя, утолив похоть, образумится и поймет: семнадцатилетняя прошмандовка ему не пара! Ведь спал же он с другими женщинами все эти годы и ни на ком не женился, что в Катьке такого особенного?

Олег потряс ее за плечо:

– Да что с тобой?

– Расстроилась, – призналась она. Но вместо истинной причины назвала другую: – Я-то Аню за дочь считала, а в результате о ее свадьбе от постороннего человека узнаю. Могла бы и вспомнить обо мне.

– Да ладно! – Олег засмеялся. – Просто она от счастья совсем ошалела. Сумароков ведь вначале против был, не знаю уж, как она его уговорила. Не сердись на нее.

– Могла бы ради приличия посоветоваться со мной, навестить вместе с женихом…

«А Валентин-то! – пришла в голову новая едкая мысль. – Я воспитывала его дочь вместе с ним, этот факт не отменишь. И моя, а не чья-то там мама практически вырастила Аню. Он просто обязан был поставить меня в известность о планах дочери. Но нет, они обо мне забыли! Эта чертова семейка пользовалась мной, как… Как тюбиком зубной пасты. Выдавили весь без остатка и выкинули в помойное ведро. Зачем я им теперь? Аню не нужно встречать из школы и готовить с ней уроки. Она становится замужней женщиной и больше не нуждается в дуэньях».

– Этот жених – просто эталон подкаблучника, – засмеялся Олег. – Химически чистый вариант.

– И Валентин одобряет такой вариант? – фыркнула Лада.

Ей уже было все равно о чем говорить. Она механически поддерживала беседу, чтобы Олег не заподозрил, насколько она сокрушена новостью о женитьбе Валентина.

– А что? Подкаблучник – это для женщины очень удобно. – Олег потянулся и вытащил пачку сигарет из кармана аккуратно сложенных светлых брюк. – Да и для мужчины тоже. Я бы, например, с удовольствием попал тебе под каблучок!

– Любопытно, как эволюция речи привела к эволюции представления о предмете, – сказала Лада, жестом попросив у него сигарету. – Раньше говорили «под каблучком у жены» – сразу представляется что-то легкое, радостное такое. Я бы даже сказала, доброе и деятельное. Но постепенно это выражение выродилось в слово «подкаблучник», вроде смысл тот же самый, но ассоциации другие – унылые и мрачные. Эдакое желеобразное существо, придавленное кованым сапогом. И еще я заметила, что понятие «подкаблучник» часто путают с понятием «захребетник».

– Ну, на этот счет не волнуйся. Даже если Сумароков меня рассчитает, я работу найду.

– А он рассчитает?

– Думаю, да. Аня получит права и будет ездить сама, я за нее спокоен. Вообще женщины, если их нормально обучить, водят ничуть не хуже мужиков. – Олег от души, с хрустом потянулся. – Моя жена, например, прекрасно ездила, пока не спилась. Я и тебя научу, ты же вроде собиралась…

Лада села, взметнув фонтанчик сухого песка, загляделась, как солнце бликует в мелких волнах залива.

«А ведь Сумароков – не предел Катькиных мечтаний, – подумала она со злорадным удовольствием. – Ей нужны его деньги, отнюдь не он сам. Валентин для нее всего лишь довесок к ним. Хотя нет, не довесок, для Катьки он – ракета-носитель, которая выведет ее на нужную орбиту. И сгорит в плотных слоях атмосферы. А она найдет себе настоящего олигарха».

– Лада, ты упорно не отвечаешь на мой вопрос!

Она посмотрела на Олега, как на призрак.

– Может быть, ты считаешь, что я тебе не пара? Ты успешная женщина, много зарабатываешь, а я простой шофер… Если так, скажи прямо.

– Какая разница, кто сколько зарабатывает, – вздохнула она. – Разве в этом дело?

«Дело в том, что через год, максимум через полтора Валентин придет ко мне! Сейчас он думает, что может в сорок лет начать новую жизнь. Но когда новая жизнь рассыплется как карточный домик, он прильнет к человеку из своей настоящей жизни. Ко мне».

К счастью, Олег не умел читать мысли.

– А в чем тогда? – настаивал он.

– Ни в чем. Давай просто подождем. Мало ли что случится…

– Ты хочешь сказать, Лариса умрет? Но я не желаю ей смерти, что ты!

– Здесь уже от нашего желания не зависит, – жестко сказала Лада. – Согласись, человек, каждый день напивающийся в сомнительных компаниях, рискует жизнью больше, чем ты или я. Ее поджидают тысячи опасностей… На самом деле я тоже не хочу ей зла, поверь. Наверное, когда-то она была хорошей женщиной.

– Да…

– А знаешь, настоящие подонки никогда не спиваются. Они собой довольны, совесть их не мучает, на близких им тоже наплевать… Они с собой всегда в ладу. Спиваются хорошие, но слабые люди. Когда они не нравятся сами себе, а меняться не хватает сил. Не хочу быть таким, лучше буду никаким.

– Лада, почему, как только я предлагаю тебе выйти замуж, ты тут же переходишь к философии? И я не понимаю, зачем тебе ждать Ларисиной смерти. Тебе-то какая разница, жива она или нет?

– Да я вовсе не смерть имела в виду! Наоборот, вдруг она бросит пить?

Олег протяжно вздохнул:

– Это все равно ничего не изменит. Говорят, от ненависти до любви один шаг, но от отвращения… Это непреодолимо.

– Олег, ты, наверное, первый в истории человечества женатый любовник, который реально хочет развестись с женой и жениться на любовнице, – улыбнулась Лада. – Давай пока сохраним эту уникальную ситуацию. Живи у меня сколько хочешь, но со штампом повременим. Проверим, так сказать, наши чувства. – Она кокетливо склонила голову набок. – Все-таки в моем возрасте надо думать, что выходишь замуж последний раз.

Обе свадьбы состоялись в сентябре.

Первыми поженились Сумароков и Катя.

Свадебный наряд невесты представлял собой подобие греческой туники, и его изысканная простота самым выгодным образом подчеркивала яркую Катину внешность. Катины волосы убрали в высокий хвост, а роль фаты исполняла длинная белая лента. Сумароков в жемчужно-сером костюме тоже был очень хорош.

Лада присутствовала на торжественной церемонии в числе немногих приглашенных. Она жадно вглядывалась в лица новобрачных.

В глазах невесты сияло холодное торжество.

«Я не ошиблась, – думала Лада. – Чем счастливее Валентин сейчас, тем горше он будет рыдать на моем плече!»

Молодожены отправлялись в свадебное путешествие по Италии. Рейс был выбран так, чтобы прямо из Дворца бракосочетаний ехать в аэропорт. Багаж шофер Сумарокова отвез туда заранее.

Аня и Сотников поженились в том же Дворце бракосочетаний через три недели, когда Сумароковы вернулись из путешествия. Узкое белое платье с нарядной вышивкой по лифу, купленное Валентином в миланском бутике, удивительно шло Ане. Выражение лица невесты было серьезным и деловитым. Виктор в идеально отглаженной форме выглядел растерянно и смущенно – казалось, он не мог поверить, что все это происходит с ним на самом деле.

На этот раз приглашенных было много. После церемонии гости, большинство которых составляли курсанты академии и Анины сокурсницы из Института физкультуры, весело разместились в двух автобусах.

Конец сентября выдался на редкость теплым, поэтому было решено праздновать в Сертолове, а столы поставить прямо на участке, на фоне деревьев, чья листва уже стала окрашиваться «в багрец и золото». На случай дождя в хозяйстве имелись огромные тенты.

По приезде молодожены переоделись в джинсы и свитера, официантов, накрывших столы, отпустили, и веселье, начавшееся еще в автобусах, пошло своим чередом. Когда настало время подавать горячее, девочки бестолково засуетились, стараясь продемонстрировать молодым людям свою хозяйственность, но Лада быстро взяла руководство в свои руки – и никто не почувствовал себя обделенным.

К вечеру воздух остыл, в доме затопили камин, но греться у огня пошли только Валентин да Витины родители. Лада осталась в саду. Закутавшись в плед, она сидела в шезлонге и с грустью наблюдала за молодежью. Анины подружки наперебой кокетничали с курсантами, и оживленные юные голоса далеко разносились по поселку в прозрачном сентябрьском безветрии.

Когда окончательно стемнело, приехала вызванная Валентином команда пиротехников. За праздничным фейерверком наблюдало все Сертолово.

Далеко за полночь подвыпившие гости погрузились в автобусы, которые должны были развезти их по городу. Несмотря на приглашение остаться, Лада тоже села в автобус.

«Мой час еще не пробил», – сказала она себе.

Часть третья

Глава первая

Уже без малого четыре года Сотников возвращался домой этой дорогой. И каждый раз, выйдя из-за угла, смотрел на окна: горит ли свет?

Если горит, значит, Аня выйдет на звук открывающейся двери и обнимет его – так, словно они расстались не сегодня утром, а месяц назад. Пока он будет мыть руки и переодеваться, она накроет на стол…

Эта счастливая безмятежная жизнь казалась неправдоподобной – разве такое бывает на самом деле?

«Может быть, я давно умер? – иногда думал Витя. – Умер еще тогда, в туберкулезной больнице, а потом попал в рай? Хотя тогда в рай меня бы не взяли».

Он не понимал, чем заслужил свое счастье. Ведь известно, что супружество губительно влияет на любовь, – так говорят все, наверное, так оно и есть. Но у него все было иначе.

Ему не пришлось прилагать никаких усилий, чтобы сохранить любовь. Наоборот, в браке она только укрепилась. Да и сопутствующие обстоятельства складывались на редкость удачно.

К годовщине свадьбы, совпавшей с Витиным освобождением от казарменной жизни, Сумароков подарил Ане квартиру. Витя постоянно подрабатывал – сначала где придется, а потом, после третьего курса, Колдунов рекомендовал его на должность дежурного медбрата в больницу. В это же время Аня начала вести детскую группу легкой атлетики – ее зарплаты хватало как раз на бензин, ибо жизни без автомобиля она себе не представляла.

Сотников привычно поднял глаза и нашел свои окна – в кухне горела лампа над столом. Значит, Аня уже дома…

– Здравствуй! – Он нежно поцеловал ее в губы. – Ну как ты? И как наш агент под прикрытием?

Аня засмеялась:

– Опять капризничает. Сегодня прижился только третий завтрак. Он не любит, когда тебя нет рядом.

Витя присел на кухонный табурет и обнял жену:

– Какие у нас планы на вечер?

– Сегодня опять Катя заедет, я на ужин много всего приготовила. Чтобы она не рассказывала папе, как мы тут голодаем.

– А разве мы голодаем?

– Нет, конечно! Просто папе никак не привыкнуть к тому, что мы не берем у него денег. Но мы Катю ждать не будем. Мой руки и садись за стол.

За ужином Аня почти ничего не ела, и Витя смотрел на нее с беспокойством. Третий месяц беременности – не шуточки… Быстро доев горячее, он заварил чай и с чашкой в руках подошел к окну.

Их дом стоял среди таких же гигантов – типичный новостроечный пейзаж. Во дворе, в окружении кустов сирени, располагалась детская площадка. В этот час в ярких домиках, на качелях и лесенках роилось множество детей – их вывели на вечернюю прогулку. Родители, бабушки и няни чинно сидели по периметру на скамейках.

«Неужели пройдет немного времени и я присоединюсь к этим людям?» – подумал Витя.

Аня подошла и молча погладила его по руке.

– У меня через месяц выпускные экзамены, – сказал Сотников.

– Я знаю. У меня тоже.

– Неизвестно, оставят ли меня на кафедре… Возможно, отправят служить.

– Значит, поедем служить.

– А как же малыш? Разумнее тебе остаться здесь…

– Чтобы я больше этого не слышала! – сказала Аня строго. – Одного я тебя никуда не отпущу, даже не мечтай!.. А вот и Катя!

Ослепительно сверкнув в лучах клонящегося к закату солнца, во двор въехал ярко-оранжевый «ситроен».

В присутствии Кати Виктор всегда чувствовал себя неловко. Она приезжала из другой жизни – той, от которой Аня отказалась ради него. И хотя Аня ни разу ни в чем его не упрекнула, он не мог не понимать, что ее жизнь в отцовском доме разительно отличалась от нынешней. Правда, саму Аню это, казалось, ничуть не беспокоило.

Раздался звонок, она побежала открывать. В маленькой прихожей девушки обнялись.

В браке с Сумароковым Катя превратилась в настоящую светскую львицу. Ее постоянно приглашали на презентации и вернисажи, ее лицо появлялось на обложках глянцевых журналов. Но не только модные тусовки интересовали молодую красавицу. Катя блестяще училась на юридическом факультете университета и серьезно занималась благотворительностью.

Взгляды дочери и жены Сумарокова на благотворительность расходились, на этой почве подруги едва не рассорились, но Валентин Константинович мудро предоставил каждой возможность идти своим путем, и мир был восстановлен.

Катя считала, что деньги в благотворительность надо вкладывать с умом. Допустим, у тебя есть сумма, на которую ты можешь купить лекарства для одного ребенка. Но если ты грамотно вложишь ту же сумму в публичные мероприятия, то к тебе придут сотни людей, готовых отдать свои деньги, и ты сможешь купить лекарства для сотни нуждающихся детей. Катя предложила Ане совместно основать фонд, но та отказалась.

«Я привыкла отвечать за себя, – сказала она. – Благодаря папе я могу помогать детям одного отделения. Это мой участок, и я помогаю всем, кто на нем оказался. А если мы организуем фонд, нам придется выбирать, кто достоин нашей помощи, а кто – нет. К роли судьбы я еще не готова».

В результате учредительницей фонда «Спасательный круг» стала одна Катя. Она часами сидела на телефоне, сутками моталась по городу в поисках нужных людей, и вскоре дело пошло. Следующей Катиной задачей стало прорваться на телевидение. Началось с приглашения в утреннее ток-шоу на местном телевидении, которое никто никогда не смотрел – на него переключались лишь во время рекламы на других каналах. Катино появление совершило чудо – рейтинг заштатного шоу вырос аж в три раза! Телевизионное начальство не могло пройти мимо таких поразительных результатов – Кате предложили попробоваться на роль второй ведущей. Кастинг прошел успешно, Катю отправили на телевизионные курсы, а Сумароков оплатил ей занятия по сценической речи у известного театрального педагога. Уже через месяц она вела свою первую программу, а еще через три еженедельная передача полностью переключилась на благотворительную тематику. Изменилось и название ток-шоу, теперь оно, как и Катин фонд, называлось «Спасательный круг». Что было причиной Катиного успеха: ее удивительная красота, расчетливый ум, хлещущая через край энергия? Наверное, все вместе, но программа достаточно быстро переместилась в прайм-тайм и вот уже второй год уверенно там держалась.

Катиным ноу-хау стало: даже в самых тяжелых случаях давать только позитив. В программе не было места сюжетам о больных детях, нуждающихся в деньгах на лечение. Здесь рассказывалось только о людях, выздоровевших благодаря помощи фонда, о честных, самоотверженных докторах и о самих благотворителях. Говорить о том, сколько денег ты тратишь на благотворительность, неприлично, поэтому последние появлялись в студии инкогнито и в масках, и Катя расспрашивала их о причинах, по которым они занялись благотворительностью. Однажды героем программы стал очень популярный актер, который рассказал трагическую историю из жизни своей семьи. История была неизвестна широкой публике, но многие телезрители узнали актера. На следующий день все газеты только и обсуждали – было так задумано или актер засветился случайно.

После этого Катю вместе с программой пригласили на более популярный канал. Оказалось, что множество известных персон не прочь улучшить свою репутацию, «случайно» в ней засветившись. А наивным телезрителям понравилось играть в угадайку.

Сумароков изумлялся работоспособности жены, но ее успехи радовали его только поначалу. Катя уже не так зависела от него, как раньше, и у нее все меньше находилось для него времени. Глядя, как по утрам она на ходу пьет кофе, одновременно накладывая макияж и разговаривая по двум телефонам, он думал, что мечтал совсем не о такой жизни с ней.

Другим его разочарованием была Аня. В ней не присутствовало и десятой доли Катиной энергии и стремления к успеху. Училась она средне, все силы отдавала мужу и дому, а также по-прежнему раз в неделю ездила в больницу. Агриппина Максимовна умерла, заведующим стал Печиборщ, и Аня жаловалась, что он совершенно не способен разбираться в финансовых вопросах отделения.

Невольно сравнивая дочь и жену, Валентин каждый раз расстраивался. Лишь недавнее известие об Аниной беременности обрадовало его и снова сблизило с дочерью. Теперь он часто заезжал к Сотниковым после работы и, сидя в обнимку с Аней на диване, мечтал о внуке. Наверное, вспоминал те благословенные времена, когда его жена Соня носила под сердцем Аню…

Ни в какие гарнизоны его внук не поедет, решил Валентин Константинович, он достоин лучшей судьбы. Пусть Аня следует за мужем, если хочет, а малыш останется с ним. Сумароков был уверен, что на этот раз ему удастся настоять на своем.

– Ужинать будешь? – спросила Аня. – У меня все готово, только разогреть.

– Нет, спасибо. Я бы кофе выпила.

Витя молча отправился в кухню. Он сам не понимал, почему не любит Катю, ведь она ничего плохого ни ему, ни Ане не сделала. Но он использовал любой предлог, чтобы избавиться от ее общества, и Аня это знала.

Кухня, отделанная Аней в стиле «ретро», была любимым Витиным местом в квартире. Эти деревянные кухонные шкафы, чайник со свистком, шеренга баночек со специями и оранжевый абажур над столом олицетворяли для него слово «дом».

Когда кофе был готов, он перелил его в чашку и добавил на поднос стакан с клюквенным морсом, который Аня предпочитала всем другим напиткам.

– Иди скорее! – крикнула из комнаты жена. – «Спасательный круг» начинается.

Подруги сидели перед телевизором. Катя старалась всегда смотреть свои передачи, вот и сегодня примчалась со съемок к ним, поскольку домой к началу уже не успевала.

Сотников сел на ручку дивана рядом с женой и положил руку ей на плечо.

– Сегодня вас ждет сюрприз! – весело объявила Катя. – Гость программы – человек, которого вы оба знаете. Вообще-то он много странного наговорил, но молчу, сами увидите…

На экране появился профессор Колдунов – он со скучающим видом сидел за столом и ждал, пока Катя, расхаживая по студии, закончит перечислять его достижения. Теоретически Кате полагалось в этот момент уже сидеть напротив гостя, но выход юной красавицы в студию всегда вызывал ажиотаж у приглашенных зрителей мужского пола, поэтому его даже удлинили – перед тем как сесть за стол, Катя обходила студию и, обращаясь к приглашенным, доверительным тоном рассказывала о герое передачи.

Наконец она, одетая в черный английский костюм с белоснежной блузкой, села напротив Колдунова.

– Скажите, профессор, вам известна деятельность фонда «Спасательный круг»?

Ян Александрович откашлялся и сказал «да».

– К сожалению, до сих пор мы не сотрудничали, но я уверена, что база для такого сотрудничества есть. В вашей практике наверняка имелись случаи, когда для выздоровления больного требовалось привлечь значительные средства со стороны – ведь ни для кого не секрет, что страховая медицина пока не в состоянии справиться со всеми проблемами.

– Конечно, такие случаи в моей практике были, – устало сказал Колдунов. – Были и есть, причем с развитием медицины их становится все больше. Заболевания, раньше считавшиеся безнадежными, теперь могут быть излечены за счет применения дорогостоящих препаратов и технологий.

Катя на экране важно кивнула:

– В задачи нашего фонда как раз и входит денежное обеспечение подобных случаев. Вам ведь будет спокойнее работать, если вы будете знать, что можете при необходимости обратиться в «Спасательный круг»?

– Нет, не будет! – отрезал Ян Александрович, вызвав своим ответом шум в зале. – Мне не будет спокойнее, если я буду знать, что смогу вылечить больного только благодаря чьей-то, пусть и доброй, воле.

– Вы не верите в благотворительность? – удивленно спросила Катя.

– Верю. Наверное, ваш фонд кому-то помог. Но пропаганду благотворительности в нашей стране я на данный момент считаю вредной.

– Вы говорите парадоксальные вещи, профессор!

Катя на экране округлила глаза и всплеснула руками.

– Это только кажущийся парадокс! – Оседлав любимого конька, Колдунов почувствовал себя заметно увереннее. – Как вы назовете человека, который разорил вас, отнял деньги и крышу над головой, а через много лет, случайно встретив вас, бездомного и убогого, кинул вам пятачок? Я называю таких сентиментальными негодяями, а вы предлагаете мне считать их благотворителями.

– Но вы же не будете утверждать, что все обеспеченные люди – обязательно воры! Многие заработали свои состояния честным путем.

– Согласен. Впрочем, это не так уж и важно, честным или нечестным. Дело в другом. Вот ваш фонд называется «Спасательный круг». Знаете, зачем нужен настоящий спасательный круг?

– Разумеется. Его бросают, когда человек оказывается за бортом. В нашем случае – за бортом жизни…

– А представьте себе такую ситуацию, – нетерпеливо продолжил свою мысль Колдунов, – человек оказался за бортом, а экипаж отказывается бросить ему круг.

– Отказывается? Но почему?

– А просто потому, что капитану жалко его бросать, круг же денег стоит!

– Ну, такую ситуацию трудно представить. – Катя с сомнением покачала гладко причесанной головкой. – Ведь за это капитан пойдет под суд!

– Вам трудно представить себе такую ситуацию, но в медицине я наблюдаю ее каждый день. В нашей Конституции записано, что каждый гражданин имеет право на здоровье. Разумеется, государство не в силах сделать его молодым, красивым и здоровым, но, если он заболевает, оно обязано обеспечить ему полноценное лечение. Просто обязано! Но оно, как наш капитан, увиливает от своей обязанности любыми способами. Один из способов – переложить ее на благотворителей. Знаете, в старину пожертвования назывались доброхотными даяниями, от слов «добро» и «хотеть», то есть жертвователь хотел добра. А вдруг бы он расхотел? Вот я и спрашиваю, почему какой-то посторонний человек должен решать, жить моему больному или не жить? Дать или не дать ему то, что и так принадлежит ему по праву? А теперь представим себе обратную ситуацию. Государство говорит мне: уплати налоги. А я ему в ответ: что-то мне не хочется, да и денег мало. Ты попроси у кого-нибудь, кто побогаче, пусть он за меня заплатит, если ему захочется. А нет, значит, без налогов перебьешься. Но ведь за такой ответ меня в тюрьму посадят, правда?

В зале раздались аплодисменты.

– Мы продолжим разговор после короткой паузы, – сказала Катя на экране. – Пожалуйста, не переключайтесь!

– Пришлось раньше времени на рекламу уходить. – Катя на диване засмеялась. – А то бы он до такого договорился!

– Но он же прав! – горячо сказала Аня. – И ты сама это прекрасно понимаешь!

Катя грациозно потянулась.

– Слушай, я так сегодня устала, давай не будем спорить, а? Витенька, сваришь еще кофейку?

…Когда он вернулся с чашкой, передача продолжалась.

– Итак, профессор Колдунов считает пропаганду благотворительности вредной, – улыбнулась экранная Катя. – Но ведь она есть и в других странах. Что вы на это скажете, Ян Александрович?

– Повторю: спасение жизней должно осуществлять государство, а не группа частных лиц. В других странах, я имею в виду страны с развитым здравоохранением, благотворители не спасают от смерти, они лишь ускоряют процесс выздоровления, делают его приятнее, если хотите. И пожалуйста, не говорите мне про скудный бюджет! При разумном и честном управлении денег хватило бы на всех. Вот к этому и нужно призывать – к честности и справедливости. А пропаганда благотворительности говорит о том, что государство желает управлять не обществом свободных и сильных людей, а обществом попрошаек.

– Благодарю вас, профессор, за то, что нашли время прийти к нам и высказать свою точку зрения. Мне, да и многим гостям нашей студии она показалась странной. Возможно, вы измените ее, когда посмотрите следующий сюжет.

Сюжет был посвящен пятилетнему мальчику, который выписывался из детского онкологического центра. Ребенка, страдавшего редким заболеванием, вылечили на деньги фонда «Спасательный круг». С подарками и воздушными шарами его провожали всем центром.

– Там с Колдуновым был еще один кусок, – сказала Катя. – Про страховые компании. Он крыл их на чем свет стоит, в эфир это было невозможно пустить. Но на сайте я ролик целиком поместила.

Она взяла пульт и выключила телевизор.

– Все, ребятки, я поехала, у меня еще дел куча. Может, завтра опять в вашем районе окажусь. Чао-чао. – Она вытянула руку и дважды сжала-разжала ладонь – как делала, прощаясь со зрителями в студии.

Когда дверь за ней закрылась, Сотников со вздохом облегчения обнял и поцеловал жену.

– Я тебя люблю, – прошептал он ей на ухо.

– Я тоже. – Аня деловито чмокнула его в нос. – Собирайся на пробежку.

Ежевечерние пробежки давно стали семейной традицией Сотниковых. Вообще Аня много тренировалась, в последнее время ее результаты в биатлоне росли, и тренер, узнав о ее беременности, очень огорчился.

– Слушай, может, тебе уже нельзя бегать, а? – спросил Витя. – Вдруг это повредит маленькому?

– Не повредит, я с врачом посоветовалась. Мои умеренные физические нагрузки ему даже полезны, он больше кислорода получает.

– Все-то ты у меня знаешь! – Виктор еще раз поцеловал жену и пошел переодеваться в спортивный костюм.

Лада смотрела «Спасательный круг», держа на руках трехлетнюю дочку Лизочку. На свое маленькое чудо она нарадоваться не могла!

Олег жил у нее уже давно, его переселение произошло как-то само собой, постепенно. Ладина работа в клинике отнимала у нее все больше времени и сил, и он взял на себя значительную часть хозяйственных забот – занимался мелким ремонтом, покупал продукты, иногда даже готовил еду, если Лада не успевала. В квартире появлялись все новые и новые его вещи, и настал момент, когда они стали просыпаться вместе каждое утро.

Узнав о своей беременности, Лада крепко задумалась. Первая беременность, ей уже сорок… Если она решит рожать, неизвестно, как отнесется к этому Розенберг, а терять работу очень не хотелось. К тому же по статусу ей предстояло стать матерью-одиночкой… Олег регулярно убеждал ее узаконить отношения, и каждый раз она просила его повременить. Она по-прежнему мечтала о Валентине, и, по ее представлениям, развязка уже была близка. Изредка бывая у Сумароковых, она видела, что фактически каждый из супругов живет своей жизнью.

«Наверное, они по-прежнему спят вместе, – думала она, – но что-то я не вижу больше тех пылких взглядов, какие раньше он бросал на свою Катю. Если мужчину и женщину связывает только постель, это не может тянуться долго».

Как Сумароков отнесется к ее возможному материнству – об этом можно было только гадать. «Но когда он наконец поймет, что я – его судьба, неужели ему помешает мой ребенок? – убеждала она себя. – Неизвестно, смогу ли я родить снова, а без детей в доме пусто, мне ли не знать…»

Она решила посоветоваться с Розенбергом.

Яков Михайлович не пришел в восторг от ее новости. Он мрачно поинтересовался, сколько времени она собирается сидеть дома. «Не больше трех месяцев, – быстро сказала Лада. – Если, конечно, все будет нормально». Розенберг окинул ее скептическим взглядом, хмыкнул и посоветовал уже сейчас искать хорошую няню. «И обеспечь мне человека, который заменит тебя в клинике, – добавил он. – Без этого не отпущу, будешь рожать на рабочем месте». Про отца ребенка он даже не спросил.

Зато самого Олега известие просто потрясло! Он готов был носить Ладу на руках и исполнять любой ее каприз. Он сразу развелся с женой, хотя так и не дождался Ладиного согласия выйти за него замуж. Ладе он сказал, что жена отнеслась к разводу совершенно равнодушно.

Лиза родилась крепкая, здоровенькая. Олег был просто на седьмом небе от счастья!

И отцом он оказался прекрасным, заботливым. С первого дня сам вставал по ночам к малютке.

Когда Лизе исполнилось три месяца, Лада вышла на работу, как и обещала Розенбергу. Пришлось взять няню. По утрам Олег отвозил Ладу в клинику, днем забирал домой, чтобы она покормила дочь, и доставлял обратно на службу. Вечером привозил, а сам отправлялся бомбить. Так они прожили первый год, потом Олег устроился на постоянную работу в такси.

Лада горько думала, что с ним Сумароковы обошлись так же небрежно, как с ней, – рассчитав Олега, Валентин ради него пальцем о палец не ударил, правда, обещал дать рекомендации.

А вообще, грех ей было жаловаться – после рождения Лизы Лада жила такой насыщенной жизнью, как никогда раньше.

«Давно нужно было родить, – думала она сердито, – сразу, как только Валентин связался с Соней. Выйти замуж и родить. Столько времени потеряно! Я, идиотка, ждала его, как ночью ждут на пустой остановке автобус. Чтобы этот автобус привез меня к счастью. Дура, пешком надо было идти. Если бы Валентин меня захотел, никакие мужья и дети ему бы не помешали!»

Она по-прежнему скрывала от Сумарокова, что живет с его бывшим шофером. Сказала, что родила дочь «для себя», годы-то идут… Чтобы тайна не раскрылась, Лада перестала приглашать Валентина и Аню к себе, да те и не напрашивались. На рождение Лизы они прислали цветы, огромную корзину фруктов и пакет с приданым для дочери. Потом общение свелось к телефонным разговорам. С такой дистанции трудно было отслеживать, как обстоят дела в семейной жизни Сумароковых, но Лада не теряла надежды. Она попрежнему была уверена, что этому браку вот-вот придет конец.

И тогда… Она ни на секунду не задумывалась о том, что ей придется выгнать из дома мужчину, который заботился о ней все эти годы, отлучить от ребенка любящего отца и разрушить мир доверившегося ей человека. Она была уверена, что сделает это без колебаний. Наверное, поэтому она не позволяла себе лишний раз высказать свое недовольство каким-нибудь поступком Олега. Она относилась к нему как к несерьезному, временному спутнику, так стоит ли копья ломать?

…Соскочив с маминых колен, Лиза занялась новым конструктором. Через минуту это занятие поглотило ее целиком. Полюбовавшись дочкой, Лада подошла к телефону и сняла трубку.

– Здравствуй, Анюта! Ты видела передачу? – спросила она легким тоном. – Ян Александрович в своем репертуаре. К старости он становится таким желчным!

Истинной целью ее расспросов был не Колдунов, а Катя.

– Это он еще не старался, – засмеялась Аня.

– А Катя молодец!

– Да, она хорошо держится на экране.

Анин голос звучал спокойно, значит, на текущий момент у Сумароковых ничего особенного не происходит. Что ж, подождем еще…

– А как ты поживаешь? Как себя чувствуешь?

Аня принялась рассказывать. Забеременев, она снова потянулась к Ладе, часто звонила, приглашала в гости, иногда выражала желание приехать сама, и Ладе приходилось выдумывать причины, по которым она не может ее принять.

«Наверное, так всегда бывает, – думала Лада, слушая Анин подробный рассказ. – С родными детьми ведь то же самое. Дети сначала зависят от нас, они все время рядом с нами, а потом, когда приходит пора им устраивать собственную жизнь, они отдаляются, отгораживаются, потому что хотят все решать самостоятельно. Но когда они поймут, что достигли независимости и мы их свободе не помеха, снова тянутся к нам, но уже на равных, как друзья. И доверяют нам настолько, что даже готовы принимать от нас советы. Дети – как маятник, нужно его оттолкнуть, если хочешь, чтобы он к тебе приблизился».

– Тебе надо срочно что-то решать с посещениями больницы, – сказала она, когда Аня закончила.

– Что ты имеешь в виду?

– Да тебе нельзя больше туда ездить, голова садовая. Ты же беременна!

– Ладочка, но как же быть? Витя не может, у него госэкзамены на носу.

– Катя не хочет этим заняться?

– Что ты, ей некогда!

– Ну да! Она же облагодетельствует целый мир, где там думать о каком-то жалком отделении!

– Зачем ты так? Сама видишь, она добилась серьезных результатов. Фонд действительно работает. Слушай, а ты не могла бы меня на время заменить? Я понимаю, что у тебя Лизочка, но ведь это только раз в неделю… И потом, у тебя такой опыт, тебе много времени не понадобится.

– Неожиданное предложение, – пробормотала она.

На самом деле это предложение было очень кстати. Ведь ей придется держать еженедельный отчет перед Валентином. Она будет в курсе всего, что происходит в семье, и сумеет оказаться в нужное время в нужном месте!

– Ладочка, я прошу тебя, ведь, кроме тебя, правда некому! – продолжала уговаривать Аня.

– Ну, если уж совсем некому…

Глава вторая

На следующий день Катя приехала опять.

Дверь открыл Витя.

– Привет, а где Аня?

– У нее сегодня занятия с детской группой.

– Да? – Катя взглянула на свои изящные часики. – Ладно, подожду. Кофе сваришь?

«Ну вот зачем ты притащилась? – досадовал Витя, насыпая в турку кофе. – По телевизору твою программу сегодня не показывают, а кофе где угодно можно выпить».

Он слышал, как Катя в комнате с кем-то оживленно разговаривает по мобильному, потом она появилась на кухне.

Витя молча поставил перед ней чашку.

Она поднесла ее к губам и сделала крохотный глоток.

– Кофе – прелесть!

– Как для себя старался.

– Аня так кофе и не пьет, все свой морс литрами хлещет? – Она показала на прозрачный графин, стоявший на столе. – Я слышала, беременным нельзя много жидкости.

– Я ей говорил, она теперь больше двух стаканов не выпивает, – неохотно сказал Витя. Меньше всего на свете ему хотелось обсуждать с Катькой Анину беременность!

– Ах да, ты же у нас сам без пяти минут доктор.

«Хоть бы поскорей Аня приехала! Только бы в пробку не попала», – подумал он.

– Пробки сегодня ужасные! – Катя словно прочла его мысли. – Слушай, Аня до сих пор на «мазде» рассекает?

Витя кивнул.

– Неужели это ведро еще ездит? – Катя рассмеялась. – Ведь на этой «мазде» нас Валин шофер в школу возил!

«И на ней она приезжала ко мне в общагу».

– Аня не жалуется, – сдержанно сказал Витя.

– Да она вообще никогда не жалуется! Знаешь, Валя мне новую машину обещал, я в принципе свой «ситроен» могу ей отдать. Анину «мазду» с ним даже поставить рядом нельзя!

«Это тебя саму нельзя поставить рядом с Аней!» Разозлившись, он чуть не сказал это вслух, в последний момент удержался. Он знал, что его жена равнодушна к дорогим вещам, да и машина ее устраивает, но все равно было очень обидно.

– Жаль, что ты не разбираешься в тачках, – продолжала болтать Катя. – Я еще не решила, что выбрать. Кто «вольво» советует, кто «лексус». А это важно, мне ведь столько ездить приходится! График очень плотный, я же с утра до ночи пашу.

Витя еще больше разозлился. Он сам иногда был занят по шестнадцать часов в сутки, да и Ане, если приплюсовать к учебе и работе домашние труды, расслабляться было некогда. Но при этом Катя считалась невероятно трудолюбивой, а они – обычными студентами. О том, что на кафедре детской хирургии ему уже доверяют самостоятельно делать операции, которые под силу далеко не каждому аспиранту, знала только Аня.

Из прихожей донесся звук открываемого замка.

Наконец-то!

– Привет! Ты не представляешь, кого я сегодня видела! – радостно воскликнула Катя, когда подруга вошла на кухню. – Вадьку Дымова! Я после занятий сажусь в машину, а тут он идет!

– Да? – Анин голос был подчеркнуто равнодушным. Отвернувшись от Кати, она спросила мужа, как прошел день.

– Да подожди ты, успеете еще наговориться! – Катя не дала ему ответить. – Сам Вадька в турецких джинсах, рядом жена-швабра, не из наших, приблудная. Просто невозможно поверить, что Вадька был у нас в секции первым мачо! Представляешь, он даже не поступил в институт, работает автослесарем. Двенадцать дня, а от него уже пивом несет! Я пожалела, что тебя там не было, ты бы порадовалась!

– Чему – порадовалась? – удивилась Аня.

– Тому, что избежала участи жены слесаря. Витя, ты не поверишь, но твоя жена была по уши влюблена в этого Дымова! И ей крупно повезло, что она ему не нравилась.

Аня поморщилась:

– Кать, ну что ты говоришь!

– А что? Я думала, тебе приятно будет вспомнить и сравнить. Ты рыдала, когда Вадька не обращал на тебя внимания, а вот прошло несколько лет – и ты счастлива так, что даже вспоминать о нем не хочешь.

Витя слушал и не верил – это не могло быть правдой! Еще совсем недавно он удивлялся собственному счастью, но теперь, когда Аня, его Аня, была беременна, ему казалось, что она всегда принадлежала ему и всегда любила только его.

– Тебе очень повезло! – продолжала веселиться Катя. – Его жена выглядит как настоящая мочалка, значит, он о ней не заботится. Помнишь, я говорила, что ты и без Вадьки прекрасно проживешь, а ты не верила? Видишь, как я была права?

– Вижу, – буркнула Аня.

– Ну ладно, я совсем заболталась, поеду. Витенька, спасибо за кофе!

Он еле дождался, когда она переступит порог квартиры…

Выбежав из подъезда, Катя вынула из кармана плаща брелок, «ситроен» радостно приветствовал ее миганием раскосых фар.

Ах, какие у Сотникова стали глаза, когда она рассказала про Вадика! Про жену, швабру и мочалку, она, конечно, преувеличила, но какая разница?

Главное – у нее все получилось. И теперь можно ждать результата.

Сотников вернулся на кухню. Хотелось побыть одному, вскользь брошенные слова об Аниной влюбленности выбили его из колеи.

Конечно, Катя рассказала об этом Вадике без всякого умысла, ей просто хотелось поглумиться над парнем. Раз он был первым мачо в секции, вполне возможно, он нравился и самой Кате. Ревновать к нему Аню сейчас было так же глупо, как если бы она стала ревновать Витю к девочке, которая ему нравилась в детском саду.

Он вымыл чашки и, успокаивая нервы, стал задумчиво протирать их полотенцем. Витя знал, что Аня никогда не была влюблена в него, как обычная девчонка. При виде него у Ани не подкашивались ноги, она не сидела часами возле телефона, гадая, позвонит он или не позвонит, и у нее не кружилась голова от его поцелуев. Но Витя знал, что подобное спокойствие происходит от чистоты ее души. Он искренне считал свою жену ангелом, по недоразумению оказавшимся в земной оболочке.

Ее спокойную привязанность он принимал как Божью благодать и взамен отдавал ей всего себя без остатка.

А теперь получается, все гораздо проще: она была влюблена в другого, томилась и страдала, как миллионы девушек, только ему не было места в ее мечтах. Наверное, она приехала к нему в общежитие не затем, чтобы подбодрить его, а назло тому парню. И целовалась с ним под омелой тоже назло. Просто не хотела оставаться одна, вот и выбрала влюбленного дурачка, которым можно крутить как хочешь.

Этим же объясняется ее скованность в постели – она не от целомудрия, которое Витя так уважал, нет, он просто ей не нравится.

Он аккуратно поставил чашки на полке, повернув ручками в одну сторону.

Витя был слишком счастлив и слишком любил, чтобы экспериментировать в постели. Мысль, что с Аней можно проделывать то же самое, чем он занимался с кассиршей в гипермаркете, была кощунственной и невыносимой. Все равно что взять и подрисовать иконе усы.

Секс с Аней каждый раз был для него священнодействием. Она заставляла его выключить свет и ни себе, ни ему не позволяла никаких откровенных ласк. Зато потом… Он ложился на бок, поджав колени, она прижималась к его спине и легонько прикусывала его зубами за загривок. И он казался себе щенком, которого мать несет в надежное и безопасное место. Накатывал такой покой, такая безмятежность… Иногда Вите казалось, что эти моменты для него даже важнее самого секса.

«Неизвестно, что бы она творила с этим Вадиком! – зло подумалось ему сейчас. – А я ей просто противен, вот она и строит из себя недотрогу».

– Ты что здесь один сидишь? – заглянув в дверь, спокойно спросила Аня.

Ей и в голову не пришло, что Катькин рассказ так больно его ранил!

– Тогда ты приехала ко мне в академию, потому что убедилась, что с этим парнем тебе ничего не светит? Чтобы я помог тебе зализать раны, да?

Она рассмеялась и, чмокнув его в щеку, заметила, что он говорит глупости.

– Значит, Катька все врет? – спросил он с надеждой.

– Нет, Дымов действительно нравился мне. Но это давным-давно прошло. До тебя. А к тебе я приехала, потому что хотела увидеть.

– Но ведь ты никогда не сходила по мне с ума…

Аня улыбнулась:

– Сейчас.

– Что – сейчас?

– Сейчас схожу.

Он хмыкнул. На душе было так горько, что лучше бы она не заговаривала с ним. Лучше бы он пережил это разочарование в одиночестве. А еще лучше, пусть бы она сказала, что Катька нагло врала, что просто от этого парня балдели все девчонки в секции, и ей тоже приходилось поддерживать компанию. Вон Стас Грабовский – кумир медицинского училища при академии. Если какая-нибудь студентка скажет, что он ей не нравится, ее не поймут.

Почему Аня сама не рассказала ему о своей юношеской любви? Неужели это такое ценное, такое сокровенное воспоминание, что его нельзя разделить даже с мужем? Он-то рассказал ей обо всем! Кроме кассирши, но это было совсем не для Аниных ушей.

Он женат не на святой, а на обычной женщине. На хорошей, честной и доброй, но на обычной. В жизни не случается чудес, и то, что он много лет полагал чудом, было всего лишь иллюзией, его глупыми мечтами!..

Витя внезапно поднялся, крепко обхватил Аню, поднял и понес в гостиную. Не выключая яркого света, он полностью раздел ее на диване и словно в каком-то чаду начал делать с ней все то, чему учила его кассирша, – помнится, она говорила, что это доставляет женщине особое удовольствие. На Анины протесты он внимания не обращал. Кажется, она заплакала, но сейчас ему не было до этого дела.

«Хватит выпендриваться! Живи, как все», – что-то вроде этого крутилось в его воспаленной голове. Аня пыталась вырываться, но Витя крепко держал ее. И только когда она глухо застонала, он победоносно вошел в нее, хищно глядя в отстраненное несчастное лицо. Он почувствовал, как ее тело потянулось к нему, напряглось и задрожало, они крепко вцепились друг другу в плечи, чтобы знать, куда возвращаться из захлестнувшего их восторга, и закричали в один голос.

– Тебе было хорошо? – самодовольно спросил он.

Она сбросила с себя его руку и села.

– Отвернись! – Голос был сердитым и несчастным.

Отвернувшись, он слышал, что она быстро одевается. Хлопнула дверь, и он понял, что один в комнате.

Витя спокойно привел себя в порядок и отправился на поиски жены. Она сидела в темной кухне, молча глядя на горящую под чайником конфорку.

– Ну что ты, Ань? Хорошо же было!

Она всхлипнула:

– А я не хочу так. Что, без этого нельзя?

– Вообще-то я для тебя старался. Все женщины это любят.

– Вот и иди к ним!

Она встала и направилась к двери, но вдруг резко обернулась, умоляюще сложив руки.

– Мне было так страшно, Витя, – сказала она жалобно, – так одиноко! В этот момент я почувствовала, что совсем одна! А ты был такой… Посторонний! Мне показалось, ты вообще ненавидишь меня! Пожалуйста, не делай так больше.

– А если бы вместо меня оказался твой Вадик?

– Витя, опомнись, какой Вадик, я о нем сто лет не вспоминала! Мы с ним даже ни разу не целовались, если это для тебя так важно.

Она протянула к нему руки, но он не шагнул навстречу.

– Ты просто меня не любишь, Аня. И давай больше не будем ничего выяснять. Не трогай меня сейчас, пожалуйста.

Ночью он проснулся оттого, что Ани нет рядом. Это было странное, тоскливое ощущение. Витя повернулся, пошарил рукой по ее половине постели – холодная, значит, жена встала давно или вовсе не ложилась. От вечерней ссоры на душе было так горько, что Витя, измотав себя вечерней пробежкой вдвое длиннее обычного, принял душ и лег, заснув неожиданно крепко и быстро. Аня на пробежку не выходила.

Он не хотел мириться с ней, пока не успокоится, – с детства не терпел фальшивых извинений. Но сейчас, ночью, ему хотелось, чтобы жена была рядом. Неужели она так обиделась, что постелила себе отдельно?

Витя встал и заглянул в гостиную. Там было темно и пусто. Зато из-под двери ванной выбивалась тонкая, как ниточка, полоска света. Витя прислушался – тишина. Повинуясь вдруг накатившей тревоге, он рывком распахнул дверь.

Аня сидела на бортике ванны странно неподвижно, напряженно, будто держала что-то очень хрупкое и боялась разбить. Когда она подняла на него глаза, Витя поразился, увидев в них отчаянное выражение беспомощного страха.

– Аня, ты почему здесь? – спросил он, еле ворочая языком – во рту моментально пересохло.

– Иди спать, – ответила она ровно, – все нормально.

– Аня!

– Правда, ничего страшного. Сейчас пройдет.

– У тебя болит живот?

Он обнял ее напряженное, безучастное тело. Со дна души поднималось тошнотворное предчувствие беды. Вдруг он заметил пятна крови на полотенце.

– Аня, у тебя кровотечение?

– Говорю же, это пройдет, – сказала она с досадой, – совсем немножко было. Я думаю, уже остановилось и можно идти спать.

– Немножко? – Витя бесцеремонно провел по ее бедрам, и рука тут же стала липкой и красной. – Пойдем, я уложу тебя и вызову «скорую».

– Я никуда не поеду, – сказала она уже в постели. – Не смей звонить!

– Аня, все уже случилось, – жестко ответил он. От горя и чувства вины кружилась голова, но Витя понимал, что сейчас не имеет права на эмоции. Все будет потом, и пусть будет все, что угодно, но сейчас он должен спасти жену. – У тебя выкидыш, и нам нужно в больницу, иначе ты можешь умереть.

Он достал мобильный.

– Я говорю, не смей! – Аня привстала, чтобы отобрать у него телефон, но тут же, охнув, согнулась, держась за низ живота. Он увидел, как большая капля крови бежит по ее ноге, оставляя за собой красную дорожку.

Виктор обнял жену и стал свободной рукой набирать номер Грабовского.

– Ничего не бойся, я с тобой, – бормотал он, слушая бесконечные гудки. – Все будет хорошо, только сейчас немножко потерпи. Завтра это покажется тебе сном, ты поправишься, и у нас обязательно будут дети…

Господи, ну где же Стас? Витя уже собирался отключиться, когда в трубке раздраженно ответили:

– Что тебе надо, Сотник?

– Стас, ты дежуришь? Нужно срочно отвезти Аню в больницу! У нее кровотечение!

– Сейчас, погоди… – В трубке раздались яростные препирательства, и Витя испугался, что напрасно теряет время. Надо было просто звонить «ноль-три». – Мы у тебя через пятнадцать минут, – наконец ответил Стас. – Собирайтесь пока. А куда повезем, ты уже решил?

– Сейчас пробью один вариант…

– Ну давай, жди. И не психуй, все нормально будет. Я четыре года на «скорой», знаешь, сколько девчонок перевозил?

Аня выскользнула из его объятий и стала собираться.

– Лежи, я сам все сделаю!

Он скомкал испачканные простыни и ночную рубашку и сунул в стиральную машину. Взял сумку, с которой Аня ездила на тренировки, и, вытряхнув на пол спортивную одежду, сложил необходимые в больнице вещи.

– Так. Бутылку воды, яблоко, конфеты… Что еще, Анечка?

– Ничего не надо. Я надеюсь, утром меня отпустят. А разве ты не поедешь со мной?

– Конечно, поеду!

– Тогда оденься.

Витя и забыл, что на нем только трусы. Он быстро натянул брюки и футболку и снова схватился за мобильник.

На свете был всего один врач, которому он без колебаний доверил бы жену, и сейчас Витя молил Бога, чтобы тот ответил на звонок. Он не знал, дежурит сейчас Колдунов или спит дома. Господи, сделай так, чтобы дежурил!

Ян Александрович ответил сразу.

– Что случилось, Витя?

– У меня с Аней беда. Кровотечение и, кажется, выкидыш.

– Подожди, я уточню, кто у нас сегодня гинеколог… Все нормально, Витя, вези к нам. Сумарокову уже сообщили?

– Нет…

– Позвони прямо сейчас! Он отец и должен знать, что происходит с его дочкой.

* * *

К приезду «скорой» Аня полностью взяла себя в руки. Как бы она ни страдала сейчас, внешне это никак не выражалось. Она даже извинилась перед Грабовским за беспокойство, которое они ему доставили.

Колдунов курил перед дверью приемного отделения. Вместо приветствия он приобнял Аню.

– Пойдем со мной, заинька.

Приемное отделение недавно отремонтировали. Стены, облицованные блестящим розовым кафелем, и пронзительно-белые потолки вызвали у Вити щемящую тоску.

В скрипучем грузовом лифте они поднялись на пятый этаж и через все отделение прошли к комнате дежурного. Вите сказали ждать снаружи. Настенные часы показывали полчетвертого утра.

Сотников принялся мерить шагами коридор. Подошел к окну. В бледном предрассветном мраке виднелось пустое унылое поле, пересекаемое железнодорожным полотном. Мерно стуча колесами, через поле, как гигантская гусеница, медленно ползла электричка, ее окна светились уютным, домашним светом. «Откуда электричка в четыре утра?» – вяло удивился он.

Как жестоко он наказал Аню! И за что? За то, что она оказалась не такой, как он себе навоображал? Ему захотелось ударить кулаком в стекло, чтобы оно осыпало его градом мелких осколков, порезаться, потерять так же много крови… Но сейчас он не имел права на отчаяние. И на прощение. Если бы он кинулся Ане в ноги, она бы простила его. Но ей сейчас плохо, значит, ему должно быть еще хуже. Пусть она поправится, успокоится, тогда он постарается искупить вину.

И ведь из-за какой малости все случилось! Его идиотская ревность обернулась настоящим горем. Пусть бы Аня даже спала со своим Вадиком, пусть была бы беременна от него, лишь бы только ей не пришлось переживать то, что происходит сейчас!..

«Господи, она же так боится врачей, – вспомнил Витя. – Теперь она со мной разведется! Конечно, кто захочет жить с таким идиотом? Я изнасиловал беременную жену. Именно мои грубые действия спровоцировали выкидыш. Как мне теперь жить? Как смотреть в глаза Ане и ее отцу?»

Каждое утро Сумароков просыпался и говорил себе: «У меня есть достаток, любимая работа, дочь и прекрасная молодая жена – умная и успешная. У меня все хорошо, но почему же я не чувствую себя счастливым? Наверное, это кризис среднего возраста».

Разумеется, он понимал, что супружеская жизнь – это не только постельные восторги, но и душевная близость, и быт, и дети… Но Валентин считал, что настоящая душевная близость между ним и Катей невозможна, он даже и не стремился к ней – слишком велика была для этого разница в возрасте. Быт уже давно его не занимал – у состоятельных людей бытовых проблем не бывает. Ребенок… Да, конечно, он хотел бы ребенка. Особенно – сына. Но Катя в ближайшее время рожать не собиралась, она активно строила карьеру на телевидении и, выпав из обоймы хотя бы на год, могла потерять все.

Ну да ладно, он подождет. Пусть пока у него не будет сына, зато будет внук!..

Ночной звонок зятя застал его в загородном доме. Положив трубку, он долго не мог успокоить отчаянно бившееся сердце. Он помассировал левую половину груди, поднялся с постели и пошел вниз.

Катя в пижаме уже орудовала на кухне с кофемашиной.

– Что с Аней? – спросила она, наливая ему кофе.

– Кровотечение. Я еду в больницу.

– Я с тобой. Ей понадобится женская помощь. Оденусь, пока ты выводишь машину.

– Не волнуйся. – Пристегнув ремень, она легонько сжала его руку, лежащую на рычаге переключения скоростей. – Все будет хорошо.

– Убери руку, ты мешаешь вести.

Выехав на шоссе, Валентин утопил педаль газа до пола и погнал, почти не притормаживая на поворотах.

– Если мы разобьемся, то ничем не поможем Ане, – хладнокровно заметила Катя.

– Это моя дочь!

– А это обычный выкидыш, который случается у миллионов женщин.

Когда они приехали, УЗИ уже подтвердило выкидыш. Полость матки очистилась, и Халед Валедович, гинеколог с арабской внешностью, уступив Аниным мольбам, согласился подождать с выскабливанием, хотя его полагается всегда делать при самопроизвольных абортах.

Вид врача сразу успокоил Сумарокова, который с институтских времен знал, что лучшими медиками являются арабы и представители кавказских народов. Катя пошла выбирать платную палату. Через полчаса туда привезли Аню. В ее лице не было ни кровинки.

– Хочешь, я останусь с тобой? – предложила Катя.

– Нет, со мной Витя побудет. А вы с папой поезжайте и не волнуйтесь за меня.

Сумароков поцеловал ее, поправил одеяло, как в детстве.

– Не расстраивайся, Анюта, все будет хорошо.

– Я знаю, папа. Поезжайте.

– Сейчас поедем, я только к Колдунову на минутку зайду, узнаю, вдруг что-нибудь нужно.

– У тебя нет ночной рубашки поприличнее? – спросила Катя, как только дверь за Сумароковым закрылась.

– Ой, нет! – Аня смущенно оглядела собственные голые руки.

Впопыхах Витя положил в сумку открытую ночнушку на тонких бретельках, и она не скрывала многочисленных следов, которые он сегодня вечером оставил на Анином теле.

– Ты даешь, Витенька! – Катя ухмыльнулась. – Да ты маньяк, оказывается! Разве можно так с беременной женой? Ты же врач, а не маркиз де Сад.

Сотникову очень хотелось вытолкнуть Катю из палаты, но вместо этого он просто молчал, опустив голову.

– Иди, Катя, мы сами разберемся, – сказала Аня. – Тебя уже папа, наверное, ждет, а я спать хочу.

– Ну ладно, засыпай.

Щелкнув выключателем, Катя ушла. Но уже и без того светало.

Витя поставил к кровати стул и сел, готовый ко всему. Упреки, слезы или, наоборот, каменное молчание – все, что угодно, лишь бы Ане стало хоть немного легче.

Из-под одеяла выскользнула ладошка и уверенно нашла его руку.

– Не изводи себя. Не думай, что ты в чем-то виноват.

– Аня!

Он опустился на колени и положил голову на ее подушку.

– Ты ни в чем не виноват.

И тут Витя заплакал. Он оказался мелким и ничтожным негодяем. Он обидел и жестоко оскорбил Аню. Он причинил муки ангелу, доверившему ему свою жизнь, – и лишь потому, что позволил себе усомниться в его святости.

– Мы должны вместе пережить то, что с нами случилось, – тихо сказала Аня.

– Но почему это случилось?

– Не знаю. Я много тренируюсь, а у спортсменок всякое бывает. А может, это просто расплата за то, что мы с тобой так любим друг друга. За наше счастье.

– Ты забеременеешь снова! – сказал Витя. – И тогда уж я буду с тебя пылинки сдувать. Если, конечно, ты и дальше захочешь со мной жить.

– А как же иначе? – удивилась Аня. – Знаешь, я подумала, на самом деле есть одна вещь, в которой ты виноват. Ты наслушался того, что сегодня говорила Катя, и поверил ей больше, чем мне. Мне вообще кажется, что в последнее время она хочет нас поссорить. Не понимаю, зачем ей это надо. А теперь поцелуй меня, и я буду спать.

Сотников взял Анину руку и поднес к своему заплаканному лицу.

Глава третья

Лада уложила Лизу и вышла на кухню готовить борщ на завтра.

Поставила вариться бульон – Олег купил отличное мясо с сахарной косточкой, продукты он умел выбирать, – заодно включила чайник.

– Олег, ты будешь пить чай? – крикнула она, не опасаясь разбудить ребенка. Лиза спала очень крепко.

Олег остановился на пороге кухни, с удовольствием глядя, как она хлопочет.

– Как дела в Анином туберкулезном отделении? – спросил он, разминая в пальцах сигарету. Ладу эта пролетарская привычка бесила, но она привычно сдержала раздражение.

– Деток очень жалко. Я, пока не родила, гораздо жестче относилась ко многим вещам.

– Слушай, Лада, я тут поразмыслил… – Он все еще вертел свою сигарету, не прикуривая. – Лиза у нас с тобой такая хорошая получилась! Давай, может, разовьем этот успешный проект? Забацаем, как говорится, сиквел?

Она засмеялась, показывая, что не принимает всерьез его подначки.

– Олег, дорогой, вспомни, сколько мне лет. В моем возрасте рожать уже просто опасно. Да и Розенберг меня тогда точно уволит! На что жить-то будем?

– Я найду себе вторую работу. В конце концов, сколько можно? Ты заставляешь меня отдавать бывшей жене треть зарплаты, а здесь я живу на положении гостя или бедного родственника.

– Олег, ну что ты говоришь! – Лада поморщилась, понимая, что он говорит абсолютную правду.

– Ты же не позволила мне купить в дом ни одного гвоздя! И не позволила разменять квартиру, хотя моей бывшей жене двухкомнатная не нужна.

Все это тоже было правдой – Лада не разрешала ему тратиться на них с Лизочкой, понимая, что иначе не сможет с легкостью выставить его за дверь, когда ее позовет Валентин. А уж съезжаться с ним, когда он разменяет квартиру, она и вовсе не собиралась!

– Олег, но ты же всегда знал, что не сможешь зарабатывать столько, сколько я. Разве нам от этого хуже живется?

– Хуже. – Олег так растеребил сигарету, что из нее высыпался почти весь табак. – Да и Ларисе мы оказываем медвежью услугу. Деньги на выпивку всегда есть, почему бы не пить? Да плюс еще ты периодически устраиваешь ее подремонтировать организм, чтобы тот снова мог перерабатывать водку. Рай! А вот если она окажется без средств к существованию, может, встряхнется?

Лада заварила чай и присела за стол.

– Встряхнется, конечно. Начнет бутылки собирать, или воровать, или квартиру продаст. А как только она переступит порог риелторской фирмы, считай, что ты овдовел. Знаешь, я звонила заведующему неврологией, сказала ему, какой у нее стаж алкоголизма, так он очень удивился. У нее необратимых изменений нет. Если она завяжет, через два месяца никто не заподозрит в ней пьяницу.

Олег фыркнул:

– Осталось уговорить Рокфеллера.

Лада не успела ответить, поскольку зазвонил телефон.

Она взяла трубку.

Звонил ужасно расстроенный Сумароков – сообщить об Анином выкидыше.

У Лады защемило сердце. Аня так мечтала о ребенке! К счастью, она еще очень молода, а у многих женщин с неотрегулированным гормональным фоном первая беременность заканчивается самопроизвольным абортом. Потом организм настраивается, и все идет без сучка и задоринки.

Как могла, Лада утешала Валентина, но ей было ужасно обидно, что в трудную минуту Аня обратилась не к ней. Почему она в первую очередь подумала о Колдунове, ведь не он же заменил ей родную мать! С женской проблемой всегда логичнее обратиться к женщине, а нужных связей и у нее достаточно.

Попеняв Валентину, она собралась прощаться – бульон закипел, надо было снимать пену.

– Ты помнишь моего водителя Олега? – вдруг спросил Сумароков.

От неожиданности Лада вздрогнула.

– Припоминаю, – сказала она осторожно.

– Мне на днях позвонила его жена, вернее, бывшая жена, потому что этот красавец ее бросил!

– Ну, в жизни всякое бывает, – пробормотала Лада. – И зачем она звонила?

– Симпатичная была девушка, – продолжал Валентин, – одно время собиралась у меня горничной работать. Так вот, Олег ее бросил, потому что у нее нашли какое-то нервное заболевание. Как только она заболела, он развелся с ней и испарился, представляешь? Она говорит: спасибо, хоть квартиру делить не стал.

– А чем она заболела? – спросила Лада.

– Она толком мне не сказала, стесняется, наверное. Но, как я понял, что-то типа рассеянного склероза. Да какая разница, Лада? Он бросил больного человека без средств к существованию!

Лада покосилась на Олега – тот мирно пил чай, не подозревая, какие обвинения обрушиваются на его голову.

– И что ты решил? – поинтересовалась она у Сумарокова.

– Да ничего я пока не решил! Сама понимаешь, все мысли Аней заняты. Ну, денег, наверное, дам…

Положив трубку, Лада решила ничего не говорить Олегу. Ведь он тут же бросится к Сумарокову объясняться, а там недалеко и до раскрытия тайны рождения Лизочки. Но этого допустить она никак не может!

Она посмотрела на Олега. Поймав ее взгляд, он улыбнулся в ответ.

С ним у нее только одна забота – как его выгнать, когда ее счастливый час пробьет. А над Валентином она будет трястись, постоянно мучая себе вопросом: удастся ли его удержать?

Нужны ли ей эти бурные переживания? В ее возрасте у людей другие заботы – они ставят на ноги детей, покупают квартиры и дачи…

Царь Мидас, превращавший в золото все, чего касался, умер от голода – так и человек, превращающий всю свою жизнь в любовь, рискует в конце концов остаться в одиночестве.

Может быть, Олег – это лучшее, что есть в ее жизни? Недаром он появился, когда она готова была утонуть в отчаянии, когда не видела в будущем ни единого просвета! Он вытащил ее из омута одиночества, благодаря ему она познала счастье материнства.

Надо поехать к Сумарокову и все ему рассказать. Разве не должна она защитить честное имя отца своей дочери?

И пусть Валентин узнает, что Лада не страдает от неразделенной любви к нему! Да и вообще неизвестно еще, кто из них счастливее.

Она прислушалась к себе.

«Нет, – сказал ей внутренний голос. – Ты не хочешь избавиться от многолетней привычки любить Валентина. Пусть все идет как идет».

Аня пролежала в больнице три дня, а на четвертый потребовала, чтобы Витя забрал ее домой. Большая потеря крови еще сказывалась, она была бледной и слабой, и он ухаживал за ней, взяв в больнице неделю отпуска за свой счет.

Любовь его переполняла. Выйдя на полчаса в магазин, он начинал тосковать по жене и бегом возвращался домой, чтобы скорее ее обнять. Сумароков звонил по нескольку раз в день, хотел увезти Аню в Сертолово, на свежий воздух, но она отказывалась. Им было так хорошо вдвоем!

Аня простила его, но сам он себя не простил. От жгучего, испепеляющего чувства вины он находил спасение только в руках жены.

Общая беда сблизила их так, что они едва ли не читали мысли друг друга.

Секс был строго-настрого запрещен, но Витя о нем даже не помышлял. То, что происходило с ними сейчас, было гораздо важнее.

…Они лежали на диване и разговаривали, когда позвонил Колдунов.

– Здравствуй, Витя, у меня к тебе предложение. Доктором не хочешь поработать?

– Где?

– Тут бригаду специалистов собирают в Грозный. На пару недель, к госэкзаменам как раз успеешь. Тебе прилично заплатят, и для общего развития очень полезно. Поедешь?

Вите очень не хотелось оставлять еще не окрепшую Аню. Но если он откажется, вдруг Колдунов подумает, что он струсил? Этого бы он не перенес!

Он поделился своими сомнениями с Аней.

– Поезжай и ни о чем не волнуйся, – твердо сказала она.

Через несколько дней она сама отвезла его на вокзал и, проводив, поехала в Сертолово, где собиралась жить в Витино отсутствие.

…Командировка запомнилась ему как бесконечный амбулаторный прием и… бесконечная писанина. Сотников был самым молодым в группе врачей и единственный еще не имел диплома, поэтому старшие товарищи радостно возложили на него все самые муторные и неинтересные обязанности – разумеется, исключительно в воспитательных целях! Утром он работал в стационаре, заполняя горы историй болезни, а во второй половине дня отправлялся в поликлинику. Вскоре доктора, довольные его работоспособностью, приняли Витю в свой круг и стали брать с собой на ежевечерние пьянки, устраиваемые то больничным персоналом, то городской администрацией со всей пышностью восточного гостеприимства. На этих вечерах он скромно отсиживался в уголке, выжидая первый подходящий момент, чтобы незаметно уйти.

Сбежав с застолья, он спускался в приемное отделение и помогал дежурному хирургу. Уровень местной медицины приятно удивил Витю – их десант был в большей степени политическим жестом, чем насущной необходимостью.

Каждый день он звонил Ане, она говорила, что у нее все в порядке, но в подробности не вдавалась и тон ее был непривычно сдержанным. К тому же она ни разу не позвонила ему сама. Витя терялся в догадках: что случилось? Неужели она запоздало обиделась, что он уехал и оставил ее одну? Но это так на нее не похоже!

«Просто она не любит говорить по телефону, – успокаивал он себя. – А тут еще роуминг, связь плохая…»

Но на душе все равно было тревожно. По ночам Витя просыпался в испарине, с сильным сердцебиением и подсчитывал дни до возвращения домой. Уснуть после этого не удавалось, и он спускался в приемное отделение, благо их группу расквартировали на территории госпиталя.

К концу командировки Сотников совершенно извелся от тревоги и тоски по жене. А когда он в последний раз позвонил Ане уже с аэродрома, ее телефон был вне зоны действия.

Квартира встретила его пустотой. Он сразу понял, что с тех пор, как они вместе уехали отсюда две недели назад, здесь никого не было: на мебели тонким слоем лежала пыль, и Анина кофточка, которую она в последнюю минуту передумала надевать, лежала на диване там, где она ее бросила.

Он сел за кухонный стол и набрал Анин номер. Ответ был тот же: телефон абонента выключен или находится вне зоны действия.

Такого просто не могло быть! Да, точная дата его возвращения заранее была неизвестна, поскольку врачи летели не регулярным рейсом, а военно-транспортным самолетом, но в любом случае Аня уже должна была вернуться домой. Он еще раз набрал номер: телефон абонента выключен… Все больше нервничая, он позвонил в Сертолово – там никто не ответил. Тогда Витя набрал мобильный номер тестя.

– Здравствуйте, это Виктор.

Ответом ему было молчание.

– Алло, алло! Валентин Константинович, вы меня слышите?

– Ты где? – глухо отозвалась трубка.

– Дома! Валентин Константинович, где Аня?

– Я в офисе, – сказал Сумароков, не отвечая на вопрос, – буду здесь еще в течение часа. Пиши адрес.

– Что с Аней?! – заорал Витя.

– Приедешь – узнаешь.

Сумароков дал отбой.

…Витя бежал к остановке обычным маршрутом их вечерней пробежки, но Ани рядом не было.

«Господи, сделай со мной все, что угодно, лишь бы она была жива! Сделай так, чтобы она была жива! Пожалуйста, Господи, пусть она будет жива!»

Он страстно молился, понимая, что Сумароков вызвал его не для того, чтобы сообщить: «С Аней все в порядке».

Не в силах дожидаться лифта, он пешком взлетел на третий этаж. Нарядная секретарша, сидевшая за компьютером в приемной Сумарокова, посмотрела на него с изумлением: какое дело могло привести к ее боссу этого запыхавшегося курсанта с отчаянным выражением лица?

– Валентин Константинович занят… – начала она, но он уже промчался мимо и толкнул тяжелую дверь.

Сумароков сидел за столом. Увидев Виктора, он смерил его презрительным взглядом, швырнул через стол конверт и поднялся, собираясь уйти. Витя схватил его за руку.

– Где Аня?

– Не твое дело, урод, – сквозь зубы процедил Валентин Константинович. – Больше ты ее не увидишь. Все вопросы через адвоката. – Он резко вырвал руку и вышел из кабинета.

Витя схватил конверт.

«Дорогой Витя, – писала Аня своим круглым детским почерком, – мы не будем больше вместе. Прими это и не пытайся меня вернуть. Не думай, что ты в чем-то виноват передо мной, – решение расстаться я приняла не под действием обиды или негодования. Я была с тобой счастлива, но сейчас обстоятельства изменились. Я больше не хочу делить с тобой жизнь. Я боюсь тебя, а мысль о том, чтобы лечь с тобой в постель, вызывает у меня настоящий ужас. И дело не в том, что случилось между нами в последний раз. 1ы не виноват, все дело во мне. Я могла бы не писать тебе, просто уйти, потому что свое решение не изменю, как бы ты меня ни уговаривал. Цель этого письма только одна – чтоб ты не чувствовал себя виноватым. Ты был прекрасным мужем, да и будешь еще, только не для меня. Я знаю, что ты будешь терзаться, по косточкам разбирать нашу жизнь, пытаясь понять, что ты сделал не так. Ничего, Витя! Ты всегда поступал как порядочный человек.

Я уезжаю. Когда ты вернешься из Грозного, меня уже не будет в России. Не пишу, где я буду, чтобы ты меня не разыскивал, потому что это не имеет смысла. Я не вернусь по крайней мере год, но не ищи меня и потом. Насчет развода свяжись с папиным адвокатом, я подписала все бумаги, так что мое личное присутствие не потребуется. Прощай, Витя, спасибо тебе за все».

…Что ж, Господь выполнил его просьбу – Аня жива, только не хочет больше его видеть. Она жалела его, но не любила, так и не смогла полюбить за годы брака. И нельзя верить тому, что она написала. Она просто хотела смягчить удар, а на самом деле не простила ему изнасилования и потери ребенка.

Он вспомнил, как она вырывалась, а он крепко держал ее в капкане своих ног… Конечно, она не хочет еще раз испытать такое!

«Ты сам все уничтожил, – сказал он себе. – За одну минуту умудрился разрушить все хорошее, что было в твоей жизни. Ты сам лишил себя света и радости. Аня пишет, что ты не виноват, но утешаться этим малодушно и глупо».

Утрата была сокрушительной. Но он не хотел избавиться от горя, наоборот! Как бы ему ни было плохо сейчас, Ане тогда было гораздо больнее. И теперь он должен все выдержать и пережить…

* * *

Вернувшись в квартиру, где полно было Аниных вещей, он разрыдался. Потом позвонил адвокату и в категорической форме отказался разводиться, пока не увидится с женой.

– Воля ваша, – равнодушно сказал тот. – Анна Валентиновна предвидела такой вариант и просила на вас не давить. Если передумаете, звоните.

Витя походил по квартире и понял, что оставаться здесь больше не может. В тот же вечер он уехал в общежитие.

Надеясь на чудо, он несколько раз звонил в оставленную квартиру и с замиранием сердца слушал длинные гудки: вдруг Аня передумала и вернулась? Трубку никто не брал.

И потянулись дни без нее.

Как автомат, он ходил на консультации, сдавал экзамены, отрабатывал смены в больнице. Вскоре выяснилось, что аспирантура, которая была ему твердо обещана, от него уплыла. Сотников пропустил срок подачи официального заявления, протежировавший ему Колдунов находился в отпуске, и ситуацией воспользовались, чтобы вместо Вити взять другого курсанта, чей папа был большим чином в подольском госпитале.

Витя воспринял эту новость равнодушно. После ухода Ани ничто в жизни уже не могло причинить ему настоящей боли. Понимая, что ставит крест на своей хирургической карьере, он распределился на подводную лодку.

* * *

Через несколько дней позвонил вернувшийся из отпуска Колдунов:

– Витя, ты как?

– Спасибо, у меня все в порядке.

– Но я только что узнал, что ты с аспирантурой пролетел!

– Ничего страшного, Ян Александрович.

– Как это – ничего страшного? Да великий Пирогов в гробу перевернется, если узнает, что ты свой талант на флоте гноишь! Я, когда выпускался, и половины того не мог, что ты делаешь, а ведь тоже не последний человек на курсе был! Попытаюсь тебя на какуюнибудь другую кафедру пристроить…

– Спасибо, не нужно, – прервал его Сотников. – Я поеду служить.

Колдунов помолчал, потом осторожно переспросил:

– Ты уверен, что не хочешь, чтобы я тебе помог?

– Абсолютно уверен. Меня все устраивает. Два года отслужу и вернусь в хирургию.

Колдунов опять помолчал. Потом тяжело вздохнул и сказал:

– Если передумаешь, позвони.

Витя вспомнил, что эту же фразу он недавно слышал от Аниного адвоката.

Да только что ему было передумывать? Аня не с ним, остальное значения не имело.

И лишь одно Витя знал точно: как бы ему ни было плохо, он не опустится, не начнет пить и не пойдет бомжевать. Потому что все это уже было в его жизни… Аня его спасла, и он ее никогда не предаст.

Глава четвертая

Кажется, Ладины надежды начинали сбываться!

Оставаясь наедине с собой, она перебирала каждую минуту того вечера, когда Валентин приехал к ней в клинику, растерянный, недоумевающий, и с порога сообщил, что Аня уехала в Норвегию, даже не сдав государственные экзамены, и собирается развестись с мужем.

В первый момент Лада даже не осознала смысла этой новости, но ее сердце возликовало: Сумароков приехал к ней сам, она нужна ему!

– Садись, Валя, и успокойся, пожалуйста. Сейчас я дам тебе чаю. Или ты кофе хочешь?

– Я ничего не хочу. Собирайся, поедем ужинать.

Ужинать! Она и не помнила, когда он последний раз куда-нибудь ее приглашал. И еще один хороший знак: он мог бы просто попросить ее приехать к нему, но не сделал этого, потому что не хотел, чтобы при разговоре присутствовала Катька!

По дороге в ресторан он рассказывал ей о событиях последних дней.

После отъезда Виктора в Грозный Аня приехала в Сертолово. Она была в нормальном настроении, о недавнем выкидыше не вспоминала. А на следующий день Валентин вернулся с работы и не застал ее дома. Это его немного удивило, поскольку утром дочь сказала, что никуда не собирается, но мало ли куда она могла уехать?

Часам к одиннадцати вечера он позвонил ей на мобильный. Аня сказала, чтобы он ее не ждал, потому что у нее дела и она будет ночевать в городе.

На следующее утро он позвонил в Анину квартиру – трубку никто не взял. Он несколько раз звонил на мобильный – Аня не отвечала. Он начал волноваться, но вскоре она перезвонила сама и попросила не ждать ее и сегодня.

«Но ты хотя бы можешь сказать, где находишься?» – возмутился он. «Я уже взрослый человек, папочка, – спокойным тоном ответила она. – Пожалуйста, не надо меня контролировать».

Теряясь в догадках, он позвонил Кате. Та засмеялась: «Обычное дело. Возвращается муж из командировки…»

Валентин даже не сразу понял, что она имеет в виду.

«Я давно знаю, что у них с Витенькой не все так безоблачно, как кажется», – сказала Катя. А вечером, приехав в Сертолово, она рассказала Валентину, что в больнице видела на Анином теле следы побоев.

«Ты врешь!» – закричал он.

Катя пожала плечами и ушла в свою комнату.

«Неужели ты всерьез считаешь, что Сотников – идеальный муж?» – спросила она за завтраком. Нет, он так не считал. Наоборот, он ведь был против этого брака… «Так что удивительного, если у нее появился кто-то другой?» – «Другой появился сразу, как только муж уехал? Это не похоже на Аню!» – «Да кто знает, похоже или не похоже… Аня в последнее время со мной не откровенничает. С тобой, как я понимаю, тоже. Возможно, этот другой у нее появился уже давно».

Валентин терялся в догадках, но вечером Аня приехала в Сертолово сама: бледная, расстроенная, несчастная – так ему показалось. Она сразу объявила, что хочет развестись с мужем и уехать. Он бросился расспрашивать – безрезультатно. На прямой вопрос о Сотникове Аня ответила, что тот ни в чем не виноват, все дело в ней самой.

Это было так странно, так неожиданно! Но Валентин знал, что его дочь своих решений не меняет. Достаточно было вспомнить, как она, четырнадцатилетняя, несмотря на уговоры Лады, ездила в туберкулезную больницу…

Поразмыслив, Сумароков решил подойти к вопросу рационально и спросил Аню, куда она хочет уехать. «Не знаю, – сказала она и заплакала. – Куда-нибудь подальше».

Валентин созвонился со своим партнером в Осло, и уже на следующий день тот сообщил, что Аня может получить стажировку в спортивном колледже и заодно место в команде колледжа по биатлону.

Вчера Аня улетела, так ничего никому и не объяснив.

В итальянском ресторане Сумароков даже не заглянул в меню. Лада заказала еду для них обоих. Она чувствовала себя хозяйкой положения. Она видела недоумение, боль Валентина, искренне ему сочувствовала, и в ее душе крепла надежда: несчастье дочери поможет ему разобраться в себе. Теперь-то он поймет, что она – та женщина, которая нужна ему по-настоящему.

Они выпили вина, и она сказала:

– Я не верю, что у Ани мог кто-то появиться. И не верю, что Витя бил ее.

– Но Катя сама видела у нее синяки!

Лада попробовала салат с рукколой и креветками.

– Я давно уже не посвящена в ваши семейные дела, – с мягким укором произнесла она. – Если б ты мне сразу сообщил, я бы с Аней поговорила. Могу, конечно, позвонить ей, но ты же понимаешь, что общаться по телефону сложнее.

…Под тихую музыку они проговорили почти до полуночи. Ладе пришлось дважды звонить Олегу из туалета и врать насчет затянувшейся деловой встречи.

Мимоходом Сумароков упомянул, что к нему приезжала Лариса, жена Олега, и он дал ей денег.

Потом Валентин на такси довез ее до дома, на прощание поцеловал в щеку и грустно вздохнул. Если бы в квартире не было Олега, Лада могла бы пригласить его на чашку чаю…

Она пообещала, что завтра же позвонит Ане и попытается выяснить причины ее внезапного отъезда.

Квартира встретила тишиной: дочь давно спала, Олег на кухне читал газету.

Задержав дыхание, чтобы он не почувствовал запах вина, она пожаловалась на усталость и сразу прошла в ванную. О визите Ларисы к Сумарокову она решила Олегу не говорить.

Она тщательно продумала предстоящий разговор с Аней – все оказалось бесполезным: ничего нового Лада не выведала. А когда она осторожно задала вопрос о синяках, Аня рассердилась:

– Это Катя такие слухи распространяет? Не понимаю, зачем ей это нужно! И не понимаю, как ты, Ладочка, можешь всерьез верить в эти глупости…

В Норвегии Ане нравилось. Она поселилась в спортивной деревне под Осло, взяла напрокат машину и начала учить язык, чтобы в ближайшее время начать работу в детской команде в качестве помощника тренера.

Аня поинтересовалась новостями туберкулезного отделения, сказала, что очень скучает без своих маленьких подопечных… На том разговор и закончился.

Со вздохом положив трубку, Лада позвала Лизочку и стала одевать ее – было воскресенье, единственный Ладин выходной, и дочери были обещаны прогулка в парке и кафе-мороженое.

Олег собирался навестить бывшую жену, а потом забрать Ладу с Лизой прямо из кафе.

Они только успели дойти до Лизиной любимой детской площадки с пластмассовыми горками, когда у Лады зазвонил мобильный. Продолжая наблюдать за дочкой, она присела на скамейку и достала трубку.

Звонил Олег. Бесстрастным голосом он сообщил, что Лариса умерла, он общается с милицией и когда освободится – неизвестно.

– С милицией? Ее что, убили? – ахнула Лада.

– Пока не знаю, – мрачно ответил Олег. – Извини, я больше не могу говорить.

«Эта несчастная женщина заплатила жизнью за твои тайны, – сказала себе Лада. – Наверняка ее убили из-за тех денег, что дал ей Сумароков. А ты мало того что не остановила его, ты даже не сказала об этом Олегу!»

Она подозвала Лизу.

– Сейчас мы пойдем в одно место, где ты еще никогда не бывала. – Лада заправила под розовую шапочку выбившиеся темные, как у Олега, пряди.

– А кафе-мороженое? Мама, ты же обещала!

– Мороженого купим домой.

… В Чесменской церкви они поставили свечку перед распятием, потом Лада написала заупокойную записку о новопреставленной рабе Божьей Ларисе.

Олег вернулся, когда Лиза уже давно спала.

Он рассказал, что обнаружил бывшую жену на кухонном диване рядом со множеством пустых бутылок. Так бывало нередко, и в первый момент он только удивился, откуда у Ларисы деньги на французский коньяк. Но потом что-то в позе спящей его насторожило. Он подошел, дотронулся до руки, попутно отметив ее синеватый цвет…

Вызванная им «скорая» констатировала смерть, наступившую не меньше шести часов назад. Потом приехала милиция.

В тот же день произвели вскрытие. Оно показало, что Ларису никто не убивал, просто ее сердце не выдержало почти десятилетнего пьянства. Выпив накануне не менее двух бутылок коньяку, она заснула, чтобы уже не просыпаться.

Теплый день сменился сырым угрюмым вечером, на которые так щедро петербургское лето. В воздухе висела серая хмарь, а небо лежало так низко, что листва на деревьях казалась синей. Или такой эффект давали тонированные стекла его машины? Вяло раздумывая на эту тему, Валентин подъехал к дому и увидел у ворот знакомую фигуру.

Разговаривать с Сотниковым он не испытывал ни малейшего желания. С другой стороны, он же не знал, почему с ним рассталась его дочь. Обсудив с Ладой Катину версию избиения, они окончательно ее отвергли, а новой не появилось…

Сумароков опустил боковое стекло. Витя подошел к машине.

– Валентин Константинович, мне нужно с вами поговорить. И, учтите, я никуда не уйду!

«Не уйдет он! Сейчас вот возьму тебя за ухо да шваркну о железную створку ворот. Въеду на участок, отключу домофон, а ты останешься тут валяться».

Но выходить из машины было лень.

– Что тебе еще? Я же сказал: все вопросы через адвоката.

Сотников набычился.

– Я уезжаю служить. На Север. Уделите мне пять минут, и я надолго оставлю вас в покое.

– Ну. Я тебя слушаю.

– Валентин Константинович, дайте мне Анин телефон! Пожалуйста!

– Не дам. Что еще?

– Я имею право поговорить с женой! Хотя бы попросить у нее прощения!

– Бог простит, Витя, – усмехнулся Валентин.

– Дело даже не в прощении! – В Витином голосе зазвенело отчаяние. – Просто я не могу без нее. Она же для меня все! Аня всегда все знала, как жить, и все… – лихорадочно говорил он. – Валентин Константинович, я молюсь на нее! Я виноват, но…

– Если бы Аня захотела поговорить с тобой, она бы сама тебе позвонила.

– Но она же не знает, что я уезжаю! Вдруг она захочет поговорить, а меня нет!

– Вот когда захочет, тогда и будем решать.

– Но я же буду на подводной лодке! Со мной нельзя будет связаться!

– Если понадобится – свяжемся. Но я думаю, что не понадобится. Аня своих решений не меняет. Так что мой совет тебе, Витя, оставь ее в покое. – Последние слова он произнес почти дружеским тоном.

Сотников кивнул, сунул руки в карманы, ссутулился и, широко шагая, направился к остановке маршрутки.

Сумароков въехал в ворота.

Катин оранжевый «ситроен» стоял в гараже. Секунду подумав, Валентин бросил свою машину на участке, загонять не стал. Зачем, если утром снова ехать?

Взял в хозблоке несколько поленьев, зашел в дом, затопил камин, сел в качалку. Последнее время он полюбил одинокие посиделки возле огня. Наверное, надо завести собаку, большую, шерстяную, с крутолобой головой и слюнявой пастью. Чтобы она деловито сновала по гостиной, часто дыша, обнюхивала бы его ревниво, а потом укладывала свою большую башку ему на колени и счастливо сопела. И уж конечно, всегда бы радовалась его приезду, не то что жена!

Валентин с хрустом потянулся, поднялся и пошел наверх.

Катя в шелковой пижаме спала на неразобранной постели, прямо на покрывале.

Она была настоящим жаворонком и даже без особой надобности могла встать в шесть утра. Когда Валентин просыпался, она обычно встречала его веселая, с готовым завтраком. К этому времени она успевала выучить материал для занятий в университете и отдать распоряжения по хозяйству.

Дом она вела хорошо, но все ее хозяйствование сводилось к руководству горничной и кухаркой, которые теперь жили в доме постоянно. Катя ни разу сама не приготовила мужу обеда и не отпарила брюк. А ему иногда так хотелось, чтобы она… ну хоть носки ему, что ли, постирала. Понятно, вслух он таких желаний не высказывал – разве что в шутку.

«А вот Лада, мать-одиночка, загруженная работой по горло, всегда находит время сварить суп и накрахмалить столовое полотно!» – почему-то подумал он, хотя уже давным-давно не был у Лады и не мог знать, крахмалит она или не крахмалит.

Он легонько потряс Катю за плечо, та, не просыпаясь, повернулась на другой бок.

Устав за день, она часто так засыпала. Раньше Валентину очень нравилось раздевать ее, сонную, и укладывать под одеяло, теперь этот ритуал начал раздражать. Если хочешь спать, ложись в постель по-человечески! Нечего изображать заботливую жену, которая ждет мужа из последних сил.

И ради этой женщины он в свое время пустил на самотек судьбу дочери!

Только временным помешательством можно объяснить то, что он так легко отдал Аню Виктору. Он оставил дочь именно тогда, когда она нуждалась в его житейском опыте и защите.

Но он влюбился и, хуже того, принял за великую любовь пошлую тоску по молодому телу. Он думал, что его жизнь волшебным образом изменится, стоит ему жениться на Кате. Он женился, но никакого чудесного превращения не произошло.

События, которых мы страстно ждем, меняют нас и нашу жизнь гораздо меньше, чем мы рассчитываем. Он, сорокалетний идиот, должен был это знать!

Сумароков вышел из спальни и спустился в гостиную.

Огонь в камине горел ровно, большими рыжими языками.

Привычным жестом он налил в стакан виски, закурил… Перед глазами возникло сумасшедшее от горя лицо Сотникова.

«Аня всегда все знала, как жить, и все…» Как ни странно, Валентин понял зятя, несмотря на его косноязычие. Виктор говорил не о быте, не о семейном бюджете, а о состоянии уверенности и покоя, которое владеет мужчиной, женатым на чистой, верной и порядочной женщине. Он как бы доверяет ей свою душу.

У самого Валентина с Катей ничего подобного не было. Он не мог доверить ей душу, хотя бы потому, что она была намного моложе, и, значит, это она должна была доверять ему, а не наоборот.

Да и как это – доверить душу? Что это значит? Разве взрослый, разумный, знающий жизнь человек может кому-то безоговорочно доверять?

И он тут же подумал о Ладе.

В последнее время он часто думал о ней, хотя раньше такого за ним не наблюдалось. Просто она всегда находилась на расстоянии вытянутой руки от него, а какой смысл размышлять о том, что в любой момент может оказаться рядом – только позови.

А если бы он позвал? Как сложилась бы жизнь, если бы он женился на Ладе? Ясно, что Ане бы не пришлось уезжать ни в какую Норвегию. Лада бы не отпустила ее, а привезла бы домой и утешала. Она бы все устроила как надо.

Валентин потянулся за новой сигаретой. Почему-то вспомнилось, как в юности он прочел «Балладу о Редингской тюрьме» Оскара Уайльда: «И каждый, кто на свете жил, любимых убивал: трус – поцелуем, тот, кто смел, – кинжалом наповал». Тогда эти стихи показались ему абсурдными. «Как это – убить поцелуем? – недоумевал он. – И почему тот, кто целует, – трус, а кто убивает – молодец?» С тех пор он не возвращался к Уайльду, но почему-то вспомнил именно эти строки в день похорон Сони. Кажется, Уайльд знал жизнь лучше, чем он, Валентин Сумароков.

Огонь догорел, в камине остались красные мерцающие угли, по которым время от времени пробегал слабый язычок пламени. Валентин взял кочергу и разбил угли.

Катя спала в той же позе, в какой он ее оставил. Вздохнув, он привычно умилился детской крепости ее сна и принялся стаскивать с нее пижамные штаны. Потом кое-как стащил с постели покрывало и лег рядом с женой.

Он взял ее сонную, не утруждая себя любовной игрой. Впрочем, она не обиделась и, когда все закончилось, поцеловала его, прежде чем скользнуть под одеяло.

А Валентин долго ворочался рядом с ней. Катины длинные ноги, так восхищавшие его раньше, теперь раздражали, потому что часто оказывались на его половине постели. Он отпихнул жесткую коленку. «Инородное тело», – с усмешкой подумал он про жену.

Может, развестись? Да, девчонкой она была влюблена в него, но теперь-то? Если он даст ей достаточно денег, она наверняка с радостью его покинет.

Глядя в потолок, Валентин снова усмехнулся. Это сейчас, утолив желание, он собирается разводиться, а завтра снова начнет жадно смотреть на ее попу!..

Часть четвертая

Глава первая

За год службы на Северном флоте Сотников привык к замкнутому пространству подводной лодки, к тому, что, проходя по коридорам, нельзя размахивать руками… Труднее всего было привыкать к спертому, много раз переработанному воздуху.

Работы у врача в автономном плавании немного, поэтому, исполнив несложные обязанности, Витя занимался наукой: написал несколько статей по материалу, собранному за годы учебы, и – по просьбе Колдунова – методичку о тактике лечения абсцессов легкого.

А ночами, лежа на койке в медицинском отсеке, он мечтал, что Аня ждет его на берегу, как жены других офицеров. Мы все равно будем вместе – говорил он ее фотографии. Фигурка ангела, доставшаяся ему в далекую новогоднюю ночь, всегда была при нем.

От тяжелого воздуха плохо спалось, и он по крохам перебирал совместную жизнь с Аней. Воспоминания причиняли боль, но он не хотел избавиться от этой боли. Аня была его душой, и то, что она ушла, ничего не изменило.

* * *

– Виктор Сергеевич, вставайте!

Сначала он услышал топот, потом кого-то положили на койку у него в лазарете. Это был нехороший звук – звук обмякшего, безвольного тела.

Он молниеносно оделся и вбежал в амбулаторию, столкнувшись в дверях с двумя выходившими матросами.

На кушетке без сознания лежал один из офицеров, штурман. Его рубашка была в крови. Этот молодой парень иногда заходил к Вите поиграть в шахматы и наставлял его в азах морской науки.

Быстро надевая на плечо пострадавшего манжету тонометра, Витя приказал санинструктору Косте разрезать на парне белье. Костя сообщил, что штурман подвернул ногу, упал, напоровшись грудью на металлическое оснащение, и тут же потерял сознание.

Давление упало почти до нуля. На левой половине груди штурмана был огромный кровоподтек. Витя аккуратно пощупал грудную клетку – ребра сломаны. Судя по всему, у парня тяжелые повреждения внутренних органов.

– Труп? – тихо спросил из-за Витиной спины командир.

– Подождите, Андрей Петрович.

Витя прослушал легкие – слева дыхание не проводилось. Понятно, у парня внутреннее кровотечение, причем очень серьезное. Иначе он был бы в сознании. Может быть, черепно-мозговая травма? Но тогда был бы редкий пульс и, наоборот, повышенное давление.

Налицо признаки геморрагического шока. С момента травмы прошло не больше пятнадцати минут. Если за пятнадцать минут он потерял столько крови, значит, повреждено сердце или крупный сосуд.

По правилам, если диагностируется кровотечение в плевральную полость, полагается ставить дренаж и наблюдать. В операционную берут, только если по дренажу продолжает поступать свежая кровь. Но ситуация со штурманом была немного иной. Излившаяся кровь поджала легкое, замкнутое пространство плевральной полости заполнилось, и темп кровотечения снизился. Если Витя поставит дренаж, давление в полости снова упадет и кровь со свистом выльется из дыры в сосуде.

Единственное спасение – немедленная операция! Но при вмешательствах на легких требуется искусственное дыхание, а Витино медицинское хозяйство приспособлено только для операций под местной анестезией.

Он подошел к переговорному устройству и вызвал начхима.

– Костя, готовим операционную. Андрей Петрович, прошу решить вопрос об аварийном всплытии. Если операция пройдет успешно, его нужно будет немедленно передать в госпиталь. И пришлите боцмана. У нас торакального ранорасширителя нет, он будет раздвигать ребра.

Они развернули бестеневую лампу. Костя принялся вскрывать пакеты со стерильным бельем и инструментами, Витя достал интубационный набор. Все приготовления заняли не больше пяти минут. Времени соблюдать стерильность у них не было, счет шел на секунды. Сердце слабо, но билось, с каждым толчком выплескивая из сосудистого русла очередную порцию крови. По всем канонам, парень был обречен – обычно с такими травмами пострадавшие не доживают до больницы.

Командир наблюдал за их действиями и вовсе не собирался просить разрешения на всплытие. Ради покойника не выполнить боевую задачу – за это его по головке не погладят. Но сейчас Вите некогда об этом думать.

– Костя, во время операции ты будешь дышать вот этой штукой.

Портативное дыхательное устройство представляло собой обычную гармошку, с помощью которой в легкие нагнетался воздух. Косте придется качать ее вручную часа два. «Пожалуй, надо организовать ему замену», – подумал Витя.

Появились начхим с боцманом, испуганно встали в углу. По расписанию Вадим Петрович, начхим, должен быть Витиным ассистентом, а боцмана он позвал потому, что тот был самым сильным человеком в экипаже. «Главное – сохранять спокойствие», – сказал себе Витя. Пусть все думают: он знает, что делает.

– Костя, всем стерильные халаты и перчатки! Ты стол собрал? Молодец. Я интубирую, ты одеваешь ассистентов и кладешь халат с перчатками мне. Я сам оденусь. А ты сразу начнешь качать.

Он взял ларингоскоп, максимально разогнул больному шею и встал в фирменную позу анестезиолога, работающего на операционном столе старого образца, – колени чуть согнуты, торс откинут назад, а плечи ссутулены. Приходится выгибаться, если отсутствует регулировка высоты и нельзя поднять стол до уровня своих глаз. Витя интубировал трахею всего трижды в жизни, но надеялся не промахнуться. Прицелившись, он мягко протолкнул трубочку за голосовую щель, надул манжетку и подключил дыхательное устройство.

– Давай, Костик!

Он нырнул в стерильный халат, надел перчатки, обработал грудь антисептиком и взял скальпель.

– Костя, открой еще пакет с материалом и брось тряпок под ноги. Отсоса нет, сейчас кровь на нас польется. В обморок не падать! – Резким движением он рассек кожу и мышцы по межреберью.

В плевральной полости скопилось огромное количество крови, литров десять, как со страху показалось Вите. Она рекой полилась через края раны. Методично убирая сгустки, он прикидывал, обнаружит ли он источник кровотечения раньше, чем наступит биологическая смерть. Прямой массаж сердца не спасет, ведь сосудистое русло – пусто, консервированной крови нет, а на одних растворах такую кровопотерю не восполнишь.

Вскоре стало ясно, что произошел редчайший случай – отломок ребра пробил левый желудочек сердца. Витя никогда не видел этого раньше, да и в литературе встречал только намеки, что такое в принципе может быть.

– Держите крючки изо всех сил! – приказал он боцману. – А вы, Вадим Петрович, прижимайте дырку пальцем, пока я заряжаю иглодержатели.

Кроме отверстия, проделанного острым фрагментом кости, сердечная мышца пострадала от ушиба, поэтому шить надо было очень осторожно.

– Костя, передавай управление дыханием Вадиму Петровичу, а сам давай капельницы подключай. Коли в обе руки. И открой-ка мне набор для местной анестезии, там банка есть, я попробую из плевральной полости крови начерпать. Мы ее через марлю пропустим и обратно ему прокапаем.

Чтобы нитки держали, Витя дополнительно укрепил линию швов участком перикарда. С помощью банки удалось набрать около трехсот граммов крови – мало, конечно, но все же лучше, чем ничего. Санинструктор наладил внутривенное вливание, пустив растворы с максимальной скоростью. Обескровленное тело жадно принимало жидкость, и сердце, поначалу еле-еле трепыхавшееся под Витиными руками, стало сокращаться увереннее.

– Может, и выскочит, – буркнул Витя. – Отпустите крючки!

Боцман держал так старательно, что от напряжения у него свело пальцы, – Витя сам вынул крючки из его рук.

Закрытие раны шло медленнее, чем в нормальных условиях, потому что приходилось и шить, и вязать узлы самому. А ведь они не дали пациенту наркоза – не было препаратов, да Витя и не умел его давать. Перед началом и во время операции он колол промедол с реланиумом, но основной расчет делал на глубокий шок. А если парень придет в себя? Новокаин использовать нежелательно, ибо он понижает давление.

Нужно спешить. Витя шил, как робот, отвлекаясь только на то, чтобы указать Косте, какой поставить раствор.

– Авантюра, – буркнул он, завязывая последний шов на коже. – Не операция, а черт знает что. Теперь нужно немедленно передать его в госпиталь.

Витя попросил начхима узнать насчет всплытия. Сам он не мог отойти от пациента.

Он посмотрел на горку тампонов в тазу. Верхние, использованные в конце операции, были совсем бледные. Гемоглобин не больше сорока. Если в течение шести часов не перелить кровь, парень, может быть, и выживет, но пройдет через тяжелые гнойные осложнения.

Витя сменил Костю у дыхательного аппарата. Тот, тяжело вздыхая, принялся заталкивать использованное белье и тампоны в мешки для мусора. Потом вышел и вернулся с охапкой одеял.

– Правильно, – кивнул Витя, – я и не догадался, что его нужно согреть.

– Ой, блин, это же мне все мыть…

– Не ной, Костя, поставь еще глюкозу, или нет, лучше физраствор. Неизвестно, что у него с сахарами сейчас.

Витя прислонился к стене и оглядел растерзанный медпункт. Вскрытые упаковки со стерильным материалом, распахнутые шкафчики, залитый кровью пол… К выходу тянулась густая цепочка кровавых следов – новоявленные медики были в шоке и, естественно, под ноги не смотрели.

– Растащат сейчас кровищу по всей лодке! – вдруг весело сказал Костя. – А если у него гепатит, допустим? Или, не дай Бог, СПИД?

Заглянул командир.

– Операция закончена, – доложил Сотников. – Но я не могу пока отойти от больного.

– Да, Виктор Сергеевич, удивил ты меня! – сказал командир. – Я-то думал, ты обычный флотский мудила.

– Уж извините, Андрей Петрович! – съязвил Витя, которым овладела тупая эйфория – специфическое состояние, возникающее после рискованного предприятия, закончившегося удачно.

– Проблем с аварийным всплытием нет. Координаты нам дали, санавиацию высылают, через час его передадим.

Штурман выжил, и Вите объявили благодарность. Он посчитал, что на этом тема закрыта, но вдруг выяснилось, что отец штурмана – большой армейский чин. Благодарный папа прикатил к Сотникову в общежитие, где тот делил комнату еще с тремя одинокими офицерами, и выразил полную готовность явить себя в роли доброй феи.

Витя стал отказываться, но отец штурмана заявил, что не имеет права гноить такое дарование на лодке, поскольку это недальновидно и бесхозяйственно. Предложил выбрать любой госпиталь, и Витя попросился обратно на свою кафедру детской хирургии.

Через три недели его оформили в адъюнктуру.

«Лучше бы я плавал», – думал он после месяца работы.

Тяжело было вернуться туда, где он был так счастлив! Жить в общежитии, в том же корпусе, каждый день проходить мимо КПП, где они с Аней пили чай из одной кружки…

Он очень тосковал по жене.

В клинике детской хирургии, где он теперь работал, не знали его жизненных обстоятельств, но прощали ему замкнутость и угрюмость, потому что Сотникова обожали дети, а главное, он, один из немногих, умел находить общий язык с мамами.

Глава вторая

Если Катя ночевала в Сертолове, Валентин обычно поднимался в ее спальню. Но она заметила, что муж уже не так пылок с ней… Раньше, если она по каким-то причинам отказывала ему в близости, он огорчался и готов был упрашивать ее, обещая любые подарки. Теперь же просто уходил и, насвистывая, спускался в гостиную, где подолгу сидел у камина, вороша угли и думая о чем-то, ей неизвестном. Сначала она считала его охлаждение временным, но недели складывались в месяцы, и ничего не менялось.

А в последнее время на горизонте опять замаячила эта Лада! По выходным она приезжала в Сертолово вместе с маленькой дочкой, и, кажется, эта троица прекрасно проводила время без нее. Конечно, Катя могла уговорить мужа съездить на какой-нибудь роскошный курорт, где нашлись бы способы освежить его чувства, но ей не удавалось выкроить для этого даже двух недель! Шестой курс университета, фонд, телевидение – сейчас обстоятельства складывались так, что даже двухнедельное отсутствие могло отбросить ее на долгие месяцы назад, а она привыкла идти только вперед. Но и отдавать Валентина этой толстой корове она не собиралась.

Да, она уже неплохо зарабатывала, но по-прежнему зависела от мужа. На свои деньги она могла обедать в ресторанах и покупать себе одежду, но драгоценности, шубы, машины – для этого нужен мужчина. Не говоря уж о шикарной квартире и загородном доме… Катя понимала, что при разводе Сумароков, если захочет, оставит ее ни с чем. Выйти замуж за другого? У нее было достаточно поклонников, однако на данный момент ни один из них не мог сравниться с Валентином. Значит, никаких разводов!

Эх, зря она не родила сразу, как только вышла за Сумарокова! Ну взяла бы няню, вышколила ее за пару месяцев, а потом жила бы так, как хотелось. От ребеночка бы Валентин никуда не делся.

Она вспомнила, как он радовался, когда забеременела Аня. Ну просто обалдел от счастья! Строил планы, как Анька с младенцем поселится у него, как он будет о них заботиться… Интересно, какую роль он отводил при этом собственной жене? Анька – королева-мать, мадонна с младенцем, а она кто? Опять компаньонка, приживалка на вторых, а то и третьих ролях?

Ясно, что допустить это было нельзя.

Поразмыслив, Катя обратилась к гинекологу, знакомому ей по работе в фонде, и рассказала ему историю про свою подругу. Якобы эта подруга сломала ногу и лежит в больнице на скелетном вытяжении. Но беда в том, что девушка беременна от женатого мужчины и рожать не может. А сроки уже поджимают… Врач вошел в положение и дал Кате таблетки для прерывания беременности, которые не поступают в свободную продажу. Их можно принимать только под наблюдением врача, предупредил он. Катя пообещала, что именно так все и будет.

По схеме таблетки даются в течение трех дней, и Катя наведывалась к Сотниковым три вечера подряд – подмешать заранее растолченные таблетки в любимый Анин морс труда не составляло.

А на третий день она как бы случайно заговорила при Вите про Анькину влюбленность в Дымова, надеясь, что супруги поссорятся и выкидыш спишут на нервы. Получилось даже лучше, чем она ожидала. А в довершение ко всему Анька бросила своего Витеньку и уехала. Угроза появления внука отодвинулась на неопределенный срок.

Как все было бы замечательно, если бы не Лада!..

Годовщина Ларисиной смерти пришлась на воскресенье. Утро выдалось ясным, солнечным. Олег уехал на кладбище и обещал вернуться только к ночи: ему надо было заехать в свою квартиру и закончить там какие-то работы.

Он долго уговаривал Ладу продать обе их квартиры и купить большую, возможно, даже в центре. Но в Ладины планы это не входило – особенно теперь, когда прежние отношения с Валентином восстановились и даже продвинулись в желательном для нее направлении. Тогда неуемный Олег затеял в своей квартире ремонт, чтобы ее сдавать. Его по-прежнему расстраивало, что Лада зарабатывает намного больше, чем он, и лишние семьсот – восемьсот долларов позволили бы ему чувствовать себя увереннее.

Этим утром Лада собиралась ехать с дочкой в Сертолово. Но, повинуясь внезапному порыву, она подошла к телефону и набрала номер Лизиной няни.

«Если няня согласится, то Валентин сегодня скажет, что хочет быть со мной», – загадала она.

Няня долго не подходила к телефону. Слушая длинные гудки, Лада приуныла: знать, не судьба… Но когда она собралась уже вешать трубку, та неожиданно ожила.

– Лада Николаевна? А я в ванной была, звонков не слышала.

– Вы не могли бы сегодня побыть с Лизой? Олег уехал, а меня срочно вызывают в клинику, – соврала она.

– Не беспокойтесь, Лада Николаевна, уже иду. – Няня жила в пяти минутах ходьбы от Ладиного дома. – Мы с Лизочкой съездим куда-нибудь, вон погода-то какая стоит!..

Выйдя из маршрутки, она едва не побежала. С замиранием сердца нажала кнопку домофона.

Домофон отозвался Катиным голосом – вот так сюрприз! Катя так редко проводила выходные в загородном доме, что иногда Лада даже позволяла себе думать, что ее вообще не существует.

С моментально испортившимся настроением она вошла в дом. Катя в белом летнем костюмчике бегала по дому – наверное, куда-то намылилась. Лада опять повеселела.

– А где Лизочка? – поинтересовалась Катя. – Ей же полезно дышать свежим воздухом.

– Ее няня на детский праздник повезла, – солгала Лада, уже второй раз за сегодняшний день, а ведь он еще только начинался!

– А… – ехидно протянула Катя. – Ну что ж, составите моему мужу компанию. Я уверена, что в вашем обществе он не заскучает! Он еще спит, вы его не будите, пожалуйста, мы вчера очень поздно уснули.

Подхватив сумочку, она выскочила из дома.

Лада стояла как оплеванная.

Со двора послышался шум мотора. Она подошла к окну. Оранжевый Катькин «ситроен» лихо выкатывал из ворот.

А она так и не научилась водить машину, даром что муж – шофер! Лада не сразу сообразила, что первый раз в жизни подумала про Олега – «муж».

Она прошлась по гостиной и остановилась перед большим зеркалом.

– Что ты тут вообще делаешь, а? – спросила она у своего отражения. – В чужом-то доме? Гоняешься за химерами? Клянчишь нежность у Валентина, но получаешь только оскорбления от его прошмандовки? Не хватит ли уже? Уноси ноги, пока не поздно.

Возможно, она бы так и поступила, но наверху хлопнула дверь и вскоре в гостиную вошел Сумароков.

– Лада, я по тебе соскучился, – пробормотал он, подошел и поцеловал ее в щечку. – Спасибо, что не забываешь.

Она тоже хотела поцеловать его, но он отстранился.

– Слушай, я еще не умывался, зубы не чистил… Приму душ, а ты приготовь какой-нибудь завтрак, хорошо?

Когда он, чисто выбритый, пахнущий хорошим одеколоном, сел за стол, Лада, как заправская супруга, захлопотала, подавая ему завтрак.

– Ты без Лизы? Почему? – спросил он с набитым ртом.

Она повторила ложь про детский праздник.

Доев омлет, он с удовольствием потянулся.

– Как вкусно ты готовишь, Ладочка! До сих пор помню, какие ты раньше обеды закатывала… От Катьки такого не дождешься. Она в телевизоре своем сутками напролет торчит, а придет домой – сразу за бумаги.

«А как ты хотел?!» – злорадно подумала Лада, но вслух произнесла примирительно:

– Валя, она действительно много работает. Способная энергичная женщина, зачем ей зарывать в землю свои таланты? Разве тебе от этого легче будет? Да ты ведь и женился не на домашней курице, сразу было видно, что Катя далеко пойдет.

– Ты, между прочим, тоже много работаешь, – заметил он.

– А ты вспомни, сколько нам с тобой лет и сколько ей. В ее возрасте столько соблазнов! – не без умысла сказала Лада.

Похоже, ее слова его не порадовали. А Лада и не обязана его радовать! Кто, кроме нее, скажет ему правду?.. Но все-таки ей стало жалко его.

– Как Аня? – решила она сменить тему. – Не собирается тебя навестить? С ответным, так сказать, визитом?

Валентин недавно летал к дочери в Осло.

– Пока не собирается. Хотя говорит, что по дому соскучилась. И по детскому отделению своему. Она очень благодарна тебе, что ты находишь время там бывать.

Лада решала: загружать посудомоечную машину или вымыть посуду так? Ее накопилось немного, и она включила кран.

В последние годы она не испытывала к Ане такой любви, как раньше, а к ее мужу и вовсе была равнодушна, хотя семь лет назад принимала деятельное участие в его спасении. Но Аня, собираясь замуж, даже не сочла нужным с ней посоветоваться! Верно говорят: насильно мил не будешь.

Она вытерла посуду льняным полотенцем, убрала в шкаф.

– Валя, может, за водой прогуляемся?

– Пойдем. Но давай уж я тогда канистры побольше возьму.

Он достал из шкафа две пустые пятилитровые канистры. Лада посмотрела с сомнением:

– А как ты с ними по лестнице карабкаться будешь? Ее же так и не отремонтировали?

– Ничто так не обижает мужчину, как неверие женщины в его силы! – весело заявил он. – Пошли.

Разговаривая, они медленно брели вдоль шоссе. Мимо них пролетали машины, и Лада думала, что люди, сидящие в машинах, смотрят на них и думают: какая пара! Оба высокие, красивые… Проехала тяжелая фура, подняла облако пыли, и Валентин заслонил Ладу собой.

Возле озерца с родниковой водой под присмотром родителей резвились дети, и Лада остро пожалела, что оставила Лизу с няней.

Набрав воды, они стали подниматься обратно по узкой лесенке – она впереди, он следом. Они уже почти добрались до верха, когда Лада услышала сзади какой-то треск и короткий возглас. Она обернулась: не выпуская из рук злосчастные канистры, Валентин падал по ступеням вниз.

Пролетев несколько ступеней, он выпустил наконец одну канистру и освободившейся рукой ухватился за шаткие перила. Лада перевела дыхание.

– Господи, Валя! Ты жив?

– Все в порядке. – Он улыбнулся и попытался встать. – О черт! Нога…

Лада спустилась к нему, ощупала ногу.

– Надеюсь, перелома нет, – пробормотала она. – Но все равно надо рентген сделать.

Кое-как они добрались до верха лестницы, и Лада стала ловить машину.

– Просто дежа-вю какое-то, – пожаловался Валентин, когда они приехали в ближайшую больницу. – И нога та же.

Даже травматолог оказался тот же! Тот, что когда-то послал его сдавать анализ на «синюю кровь».

Травматолог сразу выписал направление на рентген, и они поковыляли в конец коридора. Сумарокова вызвали, Лада села на скамейку дожидаться.

«Вот почему он меня не послушался, а?! – с досадой думала она. – Я же предупреждала, что с этими чертовыми канистрами по лестнице не подняться. Теперь весь день испорчен!»

Из соседнего кабинета вышла маленькая круглая женщина в белом халате, мельком взглянула на нее и остановилась…

– Ладка! Ты что здесь делаешь?

– Тамара!

Женщины обнялись, потом внимательно посмотрели друг на друга. Увы, время не остановишь… Когда-то они учились на одном курсе мединститута, а в последний раз виделись лет десять назад.

– Ты здесь работаешь?

– Да, главврачом, три года уже. А ты, я слышала, у Розенберга? Деньжищи небось лопатой гребешь?

– Лопатой не гребу, но на жизнь нам с дочкой хватает.

– У тебя дочка? Поздравляю, я и не знала! А отец кто, не Валька Сумароков, случайно? – Тамара шутливо погрозила Ладе пальцем. – Я ведь все помню!

– Нет, не он… Но там, – Лада показала на дверь рентген-кабинета, – сейчас именно Сумароков.

– Ты шутишь? – Тамара округлила глаза. – И что с ним?

– Похоже, ногу сломал.

– С ногой разберемся, – деловито пообещала Тамара. – Я лично прослежу… Слушай, раз уж о Вальке заговорили, не знаешь, как у его дочки фамилия?

– Сотникова. А что?

– Так я и знала! – торжествующе воскликнула Тамара. – Я ведь полгода мучилась, где эту девчонку видела!

– И где ты ее видела? – растерялась Лада.

– Да в кафе! Мы с мужем кофе выпить зашли, а там Сумароков с дочкой и ее подружкой сидит. Это уже лет семь назад было… Ну, поговорили, конечно, я дочку его запомнила – на Вальку похожа, и коса у нее длинная.

– А при чем тут ее фамилия?

– Да при том, что она год назад к нам на гинекологию с кровотечением попала. Вот уж не повезло девчонке!

– Что-то я не понимаю. Аня лежала здесь на гинекологии?

– Ну да! Я ее мельком увидела, а потом все вспоминала, откуда лицо мне знакомо. Фамилия-то другая.

– Слушай, Тамара, про семью Сумарокова я все знаю, – твердо сказала Лада. – А Аньку я вообще вместо матери воспитывала. Но я ничего не слышала о том, что она лежала здесь в больнице.

– Знаешь, я не удивляюсь! Мне тогда наша гинеколог сказала, что девчонку никто не навещает, а по телефону она врет, что у нее все в порядке. Хотя какое уж там – в порядке?

– А что у нее было-то?

– Ладно уж, по старой памяти пойду на преступление, раскрою тебе врачебную тайну. Может, ты мне за это потом мешки под глазами бесплатно уберешь, – хихикнула Тамара. – Сотникова поступила с кровотечением после выкидыша, наша гинеколог ей чистку сделала. И теперь Сумарокову внуков не видать!

– Да ты что?

– А то! Первая беременность, выскабливание, а у девчонки какие-то индивидуальные особенности, я уж точно не помню…

– То есть твоя гинеколог прямым текстом сказала Ане, что у нее не будет детей?

– Слушай, она же не знала, что это дочка Сумарокова!

Дверь рентген-кабинета открылась, и на пороге появился Валентин. Он еле ковылял, но выглядел довольным.

– Ну что? – бросилась к нему Лада. – Снимок покажи!

– Да я уже сам посмотрел, – сказал он. – Просто ушиб, перелома точно нет… Тамара! А ты-то здесь откуда?

– Оттуда! – с достоинством произнесла та. – Между прочим, воспитанные люди сначала здороваются.

– Тамара здесь главврач, – сказала Лада. – И я узнала от нее очень важную вещь…

Домой они приехали на такси. Кряхтя, Валентин доковылял до кресла-качалки, Лада занялась приготовлением еды.

Когда сели за стол, естественно, заговорили об Ане. Валентин недоумевал, почему она никому не рассказала о случившемся. Потом вспомнил, что когда он пытался узнать, почему она расстается с мужем, Аня ответила: «Витя ни в чем не виноват, дело во мне».

– Аня очень хорошая девочка, – задумчиво сказала Лада, – но у нее есть свои странности.

– Что ты имеешь в виду?

– Как бы тебе объяснить?.. Она немножко не от мира сего. Ее самоотверженность не знает границ. Ее любовь к Вите тоже. Возможно, потому она и уехала.

– Не понимаю!

– Ну, она как бы решила: зачем ему жена, которая не сможет родить?

– Что за глупости! Я сам по образованию врач, и я уверен, что она сможет родить! Ничего фатального с ней не произошло. Если и есть проблемы, все можно вылечить.

– Это ты так думаешь. Но ты не представляешь себе, как разговаривают с девчонками гинекологи в наших больницах!

– О Господи! Анюта такая впечатлительная!..

– Вот именно.

– Но если ты права, что теперь делать?

– Думаю, ты должен сообщить ей, что все знаешь. И убедить ее в том, что ее проблемы разрешимы. И еще… Я бы рассказала Вите, что случилось с его женой.

– А это зачем?

– Он имеет право знать.

– Слушай, да, может, он про Аню и думать забыл!

– Вряд ли. – Лада покачала головой. – Впрочем, это выяснить нетрудно. Он же с Колдуновым постоянно общается.

– Я всегда считал, что Витька Ане не пара. И раз она сама не хочет его видеть, так тому и быть. Пусть лучше она себе какого-нибудь норвежца найдет!

– Но не нашла же, – мягко возразила Лада. – Давай я все-таки с Колдуновым поговорю.

Валентин нехотя согласился.

Они попили чаю, и Лада стала собираться домой. За переживаниями об Ане она почти забыла, какие надежды возлагала на сегодняшний визит к Валентину.

Сумароков сидел у огня и ругал себя за легкомыслие. Вот появилась Лада и сразу во всем разобралась! А он, идиот, чуть не поверил Кате – будто Аня уехала, потому что муж ее избивал. Слава Богу, что не поверил, иначе бы Сотникова уже и на свете не было.

Как он мог потерять голову от обыкновенной девчонки! Остается только утешаться, что он не один такой, умнейшие мужики теряли способность соображать при виде круглой упругой попки и стройных ножек… Ох, не зря в Средние века женщин называли «сосудами греха».

Между прочим, никто не заставлял его пить из этого сосуда! Надо развестись с Катей, жениться на Ладе и провести остаток дней в союзе с женщиной, которая всегда его понимала.

Он услышал, как во двор въехала машина, вскоре в гостиной появилась Катя.

– Как прошел день? – ехидно поинтересовалась она. – Надеюсь, Лада не дала тебе скучать?

Валентин не поддержал ее тона.

– Сядь, Катя, мне надо поговорить с тобой.

– Что случилось? – Она сняла белый пиджачок и, оставшись в черной маечке, села на диван.

– Тебе придется объяснить, зачем ты оклеветала Аниного мужа.

– Ты о чем это?

– Ты сказала мне, что видела на Ане синяки. Что Виктор ее бил.

– А разве нет? Ты же врач, должен знать, что просто так выкидышей не бывает. Я действительно видела на ней синяки, и что я должна была подумать?

– А вот Аня утверждает, что ничего подобного не было!

Катя фыркнула и попросила у него сигарету.

– Ты что, не знаешь свою дочь? Она же святая! Кроме того, она прекрасно понимает, что бы ты сделал с Сотниковым, если бы она тебе призналась. Витенька оказался бы в морге, а ты в тюрьме!

– Однако ты-то не побоялась мне сказать! Или хотела видеть меня в тюрьме?

– Я сказала потому, что надо было ее спасать! Аня любила его и никогда бы сама не сдала. Я о ней заботилась! И, знаешь, – она потупилась, – у него была причина приревновать Аню в тот вечер.

– И какая же, интересно? – прищурился Валентин.

– В тот день я случайно встретила Вадика Дымова. Помнишь, мы вместе в секции занимались? Он Ане очень нравился. Ну, я в тот вечер к ним заехала, вот и рассказала про Дымова.

– Зачем?

– Ох, Валя! Я же просто так рассказала, не специально! Откуда мне было знать, что Сотников такой псих?

– Не ври. Ты ничего не делаешь просто так, не специально!

– Валя! Ну зачем ты так со мной? – В прекрасных Катиных глазах показались слезы.

– Ты врешь! Ты специально поссорила Аню с мужем! – зло сказал Сумароков. – И ты плохая актриса. Однажды я поверил твоим слезам, больше не поверю.

Катя быстро вытерла слезы, поднялась с дивана и походкой пантеры прошлась возле камина. В ее движениях было столько грации, что Валентин почти увидел длинный, нервно подрагивающий хвост. Наконец она остановилась прямо перед ним.

– А может быть, все гораздо проще? – спросила она легким тоном. – Я тебе нравилась, пока была девочкой, а когда стала взрослой женщиной, разонравилась. Вот ты и придумываешь всякую ерунду, чтобы оправдаться! Просто тебе новую телку захотелось, помоложе!

Он поднялся, от злости почти не почувствовав боли в ноге.

– Я уже предупреждал тебя, чтобы играла, да не заигрывалась! Быстро собирай вещи и вон из моего дома! О своем решении я тебе сообщу.

Катя молча повернулась и пошла к двери. Ее плечи вздрагивали, но Сумароков на нее не смотрел – он наливал себе виски.

Через пару минут он услышал шум мотора.

Глава третья

На лодке Сотников изголодался по настоящей хирургии и теперь готов был работать сутками напролет. В трудах тоска отступала, возясь с чужими детками, он на время забывал, что Аня его бросила.

Витя видел много страданий и много горя, по сравнению с которым его собственное казалось не таким уж огромным.

Сегодня он дежурил в академии. Экстренных больных привозили очень мало, ровно столько, сколько необходимо для учебного процесса, поэтому с точки зрения профессионального роста эти дежурства были бессмысленны. На них Витя или отсыпался, или читал, или распивал с другими докторами бесконечные чаи. Приняв больного с почечной коликой, он зашел в комнату дежурного врача. Там профессор Колдунов распекал травматолога, молодого щуплого мужчину в тонких золотых очках. Увидев Витю, Колдунов попросил его подождать и вернулся к прерванному разговору.

– Вот что, Антоша, завязывай со своими эстетскими диагнозами. Будь проще! Ну зачем ты написал в журнале – перелом чешуи височной кости? Умнее ничего не мог придумать?

– А что не так? – удивился Сотников, разворачивая пакет с бутербродами. – Диагноз как диагноз. У этой косточки действительно есть чешуя и есть каменистая часть.

– Все так. Только не надо забывать, что по журналу девчонки передают телефонограмму в милицию. Вот они и передали – перелом чешуи. А про височную кость менты слушать не стали. Перезванивают мне и спрашивают: вы что там, обдолбались или пьяные просто? Дальше что будет: вывих перьев? Воспаление рогов? Я еле сообразил, в чем дело. Не первый раз же, Антон! Про закрытый перелом хвоста помнишь? Проверяющий не сразу догадался перевернуть страницу и прочитать заветные слова «таранной кости», которые все объяснили. Так что, ребята, время вычурных диагнозов для вас миновало. Никого вы не поразите своей эрудицией, а в идиотское положение попадете.

Ян Александрович открыл банку растворимого кофе:

– Угощайтесь.

Выпив кофе, травматолог ушел в приемный покой, и Витя с Колдуновым остались наедине.

– У меня к тебе, Виктор, разговор есть. Важный.

– Слушаю, Ян Александрович.

Профессор помолчал.

– Я давно ничего не знаю о твоей личной жизни… Как Аня?

Сотников опустил голову.

– Аня уехала. Еще до того, как я на лодку попал.

– Что ж ты мне ничего не рассказывал?

– А что тут рассказывать? – Витя тяжело вздохнул.

– Ну, просто так ведь люди не расстаются. Причина какая-то должна быть.

– Да не знаю я причины, Ян Александрович! Мне же даже поговорить с ней не удалось. Я из Грозного вернулся, а она уже за границей. Сумароков передал мне письмо от нее…

– И что же она написала, если не секрет? – Колдунов тоже вздохнул и достал сигареты. – Может, ты в чем перед ней провинился, а?

– Она написала, что дело не во мне, а в ней, – с трудом выговорил Витя.

– Вот оно как, значит… Ну а сам-то ты что думаешь?

– Какая разница, что я думаю! – с тоской воскликнул Сотников. – Мне бы с Аней хотя бы по телефону поговорить!

– А зачем? – жестко спросил Колдунов.

– Ну, она жена мне… Я ее люблю.

– Она тебя бросила, а ты ее до сих пор любишь? – Ян Александрович внимательно посмотрел на Витю.

Тот опустил глаза, чтобы профессор не заметил стоявших в них слез. Говорить Витя тоже не мог – боялся расплакаться.

– Тяжело тебе, понимаю. А теперь, парень, слушай меня… – И Колдунов пересказал ему то, что накануне узнал от Лады.

Витя слушал его с остановившимся взглядом. Теперь он начинал понимать все… Аня оставила его, потому что думала: у нее никогда не будет детей. А ведь она так мечтала о ребенке, они вместе мечтали! Как же ей было больно и плохо потом, когда его не было рядом! Они должны были вместе встретить этот удар и вместе пережить его, но Аня, как сорвавшийся альпинист, перерезала связку и упала в пропасть отчаяния одна.

– Я ничего не знал, – монотонно повторял Витя, дослушав рассказ, – ничего… Она все решила сама, она же всегда все за нас решала. Да какая мне разница, будут у нас дети или нет!

– Все, хватит! – остановил его Ян Александрович. – Бери себя в руки и думай, что делать будешь.

– Пойду звонить Сумарокову. – Витя поднялся.

– Ну, с Богом, Витюша!

Сквозь сон Валентин слышал доносившиеся снизу истошные телефонные звонки. Вечером он немало выпил и забыл взять с собой переносную трубку. Ведь обычно это делала Катя, а Катю он выгнал.

Это она теперь так надрывается во втором часу ночи?

А вдруг Аня?

Набросив халат, он осторожно спустился по лестнице в холл, отметив, что нога почти не болит.

– Алло.

– Валентин Константинович, мне очень нужно с вами поговорить! – услышал он взволнованный голос зятя.

– Иди проспись! – посоветовал Валентин и положил трубку.

Телефон тут же зазвонил снова.

– Да пошел ты! Нужно поговорить – приезжай завтра в офис.

– Я не могу ждать, Валентин Константинович! Это очень срочно! Дайте мне Анин телефон или позвоните ей сами! Скажите, что я все знаю. Что я жить без нее не могу. И мне наплевать, будут у нас дети или нет!

Сумароков помолчал, потом положил трубку и отключил звонок.

Через минуту в гостиной зазвонил его мобильный. Он даже не посмотрел, кто вызывает, – сразу отбил звонок. Почему-то он никак не мог сообразить, сколько времени сейчас в Осло… Ну да ладно, не важно.

Он позвонил Ане, отключил мобильный, допил оставшееся с вечера виски и завалился спать прямо на диване в гостиной.

Подходя к дому, Лада взглянула на часы – почти одиннадцать вечера!

Войдя в квартиру, прислушалась: из детской доносились какие-то приглушенные звуки.

Она осторожно приоткрыла дверь – Олег сидел возле Лизиной кроватки и о чем-то ворковал с девочкой. Та тихонько смеялась. Лада подумала, что нет на свете звуков приятнее детского смеха.

– Все-все, отбой! – сказала она, подойдя к кроватке и целуя дочь.

– Еще пять минут! – хором сказали Олег с Лизой.

Ладе стало не по себе – слишком много счастья было в ее доме в последние годы. Все это напоминало плохой американский фильм с пропагандой семейных ценностей.

– Хорошо, засекаю время.

Собираясь принять душ, она уже закрылась в ванной, когда зазвонил телефон. Надо подойти, Олег еще не вышел из детской…

– Привет! – развязно сказали в трубке. – Ну что, добилась своего?

– Катя? Почему ты звонишь так поздно?

– Ой, вот только не надо строить из себя невинность! Ты прекрасно знаешь, почему я тебе звоню.

По голосу Лада поняла, что красавица и умница, телеведущая и благотворительница пьяна как сапожник.

– Катя, давай поговорим завтра.

– Да ладно! Хорошие вести не должны ждать до завтра. Радуйся, корова, Сумароков меня выгнал!

От изумления Лада не могла произнести ни слова. Она и не надеялась на такой ошеломляющий результат!

Да нет, надеялась, не зря же утром загадывала на Лизину няню. Она мечтала, что Валентин предложит ей жить вместе, но ясно же, что он, как порядочный человек, сначала должен был расстаться с Катькой…

– Катя, если у тебя личные проблемы, это еще не значит, что ты можешь звонить мне с оскорблениями, – сказала она холодно.

– Я тебя не оскорбляю, наоборот, даю дружеский совет: лови момент, пока его не захомутала какая-нибудь Лолита! Он же любитель молодняка! – Катя захохотала.

– Я не нуждаюсь в твоих советах, и ты мне не подруга. Желаю поскорей протрезветь! – Лада повесила трубку.

Новость взбудоражила ее ужасно. Она была слишком хороша, чтобы оказаться правдой! Скорее всего супруги просто повздорили, и теперь Катя выпускает пар. Завтра все забудется.

Уговаривая себя не принимать всерьез Катину пьяную болтовню, Лада лежала без сна. Она представляла себе, что скоро ей придется выгнать Олега, а это будет очень не просто.

– Не спишь? – Словно угадав ее мысли, Олег зажег ночник и повернулся к ней. В тусклом свете лампочки он, с густыми черными бровями и горбатым носом, был похож на черта. Скоро настанет день, когда она, проснувшись, не увидит его рядом.

– Не спится что-то…

– Знаешь, у меня для тебя подарок есть! К дню рождения.

– До моего дня рождения еще месяц…

– А зачем ждать? Мне так давно хочется подарить тебе что-нибудь настоящее! – Он встал и, как был, в одних плавках, выскочил из комнаты.

Через минуту зажегся верхний свет. Олег стоял на пороге в накинутой на голое тело… длинной норковой шубе!

Лада ахнула.

– Откуда у тебя такие деньги? – пробормотала она первое, что пришло в голову.

– Я закончил ремонт, сдал квартиру и получил задаток. Да ты не бойся, я не все истратил, – произнес он, не понимая странного выражения ее лица. – Сейчас распродажи, все дешевле… Ну скажи наконец, что тебе нравится!

– Спасибо, Олег, мне нравится… – Больше всего на свете Ладе хотелось зарыться в одеяло и никогда больше не видеть ни его, ни этой шубы.

– Вставай и меряй!

Она подчинилась. Олег помог ей надеть шубу и подвел к зеркалу.

– Ах, какая ты у меня красавица! И в шубе красавица, и без шубы.

Лада заплакала.

Он понял ее по-своему, по-мужски: крепко обнял и повел в постель.

Мягкий мех нежно переливался на полу в свете ночника.

Назавтра у Олега была ночная смена в такси. Лада, приехав с работы пораньше, сама укладывала Лизочку. Та, как обычно, заснула внезапно и крепко, Лада поправила одеяло, полюбовалась на дочку и погасила свет.

На кухне она предалась своей привычке – немного помечтала о жизни с Валентином. Потом решила лечь, предвкушая, как выспится в просторной без Олега постели. Она уже начала стелить, когда раздался звонок в дверь.

Думая, что это Олег проезжал мимо и решил зайти попить чаю, она пошла к двери. Странно, что он звонит. Неужели забыл ключ? Он никогда ничего не забывает и очень этим гордится…

За дверью стоял Валентин Сумароков.

Ее сердце отчаянно заколотилось. Она так привыкла мечтать о нем, что едва вынесла это вторжение мечты в реальность.

– Здравствуй, я не помешал?

– Конечно, нет, заходи.

Она повела его на кухню.

– Как давно я у тебя не был… – сказал он удивленно и сел за стол, на то самое место, на котором она всегда представляла его в своих мечтах.

Лада прислушалась к себе: она ощущала растерянность, неловкость – все, что угодно, но только не радость. В глубине сердца шевелился червячок тревоги. Чего она боится? Что он явился по какому-нибудь пустяковому делу? Но его мрачно-одухотворенный вид говорил о другом.

Сейчас он скажет – давай соединим наши жизни, и она склонится ему на плечо. Все мечты сбудутся. Почему же ей так тревожно? Даже рука, нарезающая сыр, мелко дрожит… Внезапно она поняла, чего боится: открывая дверь, она думала, что увидит Олега. А что, если он и правда заскочит сейчас на минуту и застанет у нее Валентина в час, малоподходящий для визитов посторонних мужчин?

Она посмотрела на Сумарокова. Он держал в пальцах сигарету, ожидая, пока она включит вытяжку и позволит ему курить. В мечтах ей никогда не было так неуютно с ним, как сейчас.

– Сядь, Лада, – попросил он. – Сядь и прости меня, дурака…

Как во сне, она слушала то, что столько лет страстно мечтала услышать. Что он совершил ошибку и наказан за нее. Что он понял, с кем хочет провести остаток жизни. И Лиза не станет им помехой, наоборот…

А Лада не чувствовала ничего, кроме глухого разочарования и тоски.

«Неужели ради этого я двадцать лет не жила? Чтобы ты – «понял»? А вот Олег ничего не понял, он просто любит меня, ему нравится быть со мной! Ты же пришел ко мне не потому, что хочешь меня, а потому что осознал, насколько опасны и низки были твои желания. А для Олега я сама всегда была желанием. Ты пуст и холоден, все твои запасы любви и радости растрачены. Вот ты и приполз греться у моего костра». Разумеется, вслух Лада ничего этого не сказала.

– Это так неожиданно, – проговорила она, когда молчание затянулось. Потом чуть не засмеялась: ничего себе неожиданно, она ждала этого двадцать лет! – Хочешь, налью тебе вина?

– Налей… – Валентин курил, не делая ни малейшей попытки обнять ее, поцеловать.

Его привел к ней страх одиночества, больше ничего. И сейчас она ему откажет! Отшвырнет его, как он всегда поступал с ней…

Но Лада не испытывала ни торжества, ни злорадства. Ей было просто жаль одинокого, запутавшегося мужика. Она приласкала бы его… Если бы не Олег. Родной человек, отец ее ребенка.

Все кончилось. Двадцатилетнее сумасшествие прошло. Она свободна.

Валентин допил вино.

– А теперь тебе лучше уйти, – мягко сказала она. – Я всегда буду тебе другом. Но мы слишком давно знакомы, чтобы начинать жить вместе.

Он молча поднялся и пошел к двери.

* * *

Проводив Валентина, Лада вернулась на кухню и взяла кусок сыра. Автоматически работая челюстями, она напряженно размышляла, правильно ли поступила, отказавшись от мечты всей своей жизни. Ведь она мечтала о Валентине до той самой секунды, пока он не возник у нее на пороге с предложением! Вдруг у нее просто шок? Вдруг завтра она горько пожалеет? Что ж, тогда отыграет назад, она ведь не сказала Сумарокову, что давно живет с другим мужчиной.

Но даже если пожалеет… Даже если поймет, что любит Валентина по-прежнему… Никакая любовь не стоит предательства.

Она заглянула к дочери – та сладко спала. Утром вернется Олег, и Лиза радостно побежит его встречать. Это ее жизнь, это ее, Ладино, счастье.

Может быть, она до сих пор любит Валентина, но сегодня она освободилась от него. Двадцать лет она провела в тюрьме, целых двадцать лет!

Но она это заслужила.

Лада осторожно подошла к самому тяжелому своему воспоминанию, которое столько лет старательно вычеркивала из памяти…

Это случилось в дни Сониной смертельной болезни.

Как у всякого врача, у Лады была своя тайная заначка препаратов – в перестроечные годы с лекарствами было очень плохо. Иногда старшая сестра сознательно выписывала в больничной аптеке больше лекарств, чем требовалось. Иногда препараты оставались после выписавшихся или умерших больных – именно таким образом в Ладиной заначке образовалось несколько ампул баснословно дорогого антибиотика, того самого, который безуспешно пытался купить для жены Валентин. Узнав, что выздоровление Сони зависит от этого препарата, Лада горько пожалела о своей бережливости!

Если бы антибиотика не было, ее совесть была бы чиста…

Она не дала препарат, оправдывая себя тем, что Соня лежит в другой больнице, а она ответственна за собственных пациентов, которым ничуть не лучше, чем Соне, и у которых нет заботливого мужа. Кроме того, она ведь уже отдала Валентину все деньги, которые у нее были!

Потом, когда они вместе с Валентином получали справку о Сониной смерти, врач, принося дежурные соболезнования, сказал, что антибиотик, наверное, все равно не помог бы. Эх, если бы знать наверняка!

Через неделю Лада использовала эти несчастные препараты для парня с тяжелой травмой. А через две убедила себя, что никаких ампул у нее и не было. Соня умерла от запущенного митрального порока, и она тут абсолютно ни при чем.

Но она была виновата, вот и заплатила за свое преступление двадцатью годами рабской любви. А сегодня наконец освободилась.

Да, она свободна. Она отбыла наказание. И может жить так, как хочет сама, не думая больше, насколько каждый поступок приближает ее к Валентину. Просто жить и радоваться жизни, не подчиняя всю ее завоеванию единственной и великой любви! Какое счастье…

Или… Вдруг Валентин на самом деле полюбил ее? Нет, глупости. Просто одному ему тоскливо, а на новую любовь душевных сил уже нет. К тому же он теперь пуганая ворона, а с Ладой сюрпризов гарантированно не будет.

Она прислушалась: в прихожей звонил ее мобильный телефон. Пока она рылась в сумке, звонки прекратились. Наконец она достала его, взглянула на дисплей.

Пока она размышляла о своей жизни, ей звонил Валентин. Может, хотел узнать, не передумала ли она…

Что ж, от вымечтанного счастья ее отделяет одно нажатие кнопочки.

Но неужели она, не успев выйти на свободу, тут же снова совершит преступление и сядет в тюрьму? Предаст Олега и вернется в рабство своей великой любви? В волнении она походила по кухне с телефоном в руках и, тяжело вздохнув, нажала на кнопку.

– Ты где? В дороге?

– Ага.

– Все в порядке?

– Конечно, не волнуйся. А ты что звонишь?

– Просто соскучилась.

– Да ладно! – По голосу она поняла, что Олег улыбается.

Глава четвертая

Аня вернулась в Россию в начале сентября. Витя с Сумароковым встречали ее в аэропорту.

В ожидании выхода пассажиров Валентин вспомнил, как провожал ее год назад – несчастную, замкнувшуюся в себе девочку, – и сердце его сжалось. Слава Богу, теперь все позади! Аня очень повзрослела за этот год. И вообще изменилась…

Из стеклянных дверей вышла элегантная молодая женщина в белом плаще. Витя не сразу узнал ее, просто отчего-то стало трудно дышать. Он жадно вглядывался в любимое лицо…

Аня заметила его, ее светлые глаза вспыхнули радостью.

Неужели настал конец его отчаянию?..

– Куда едем? – весело поинтересовался Валентин, когда они выехали на Пулковское шоссе.

– Домой, конечно, – уверенно сказала Аня.

– Я давно там не был, – пробормотал Витя.

– Я знаю. Ключи у меня с собой, вкусности тоже, а хлеба купим по дороге.

В квартире было пыльно и темно, Вите уже не верилось, что здесь они провели столько счастливых дней.

– Ничего, сейчас все повключаем, чайник поставим… – засуетился он, когда Аня, не снимая плаща, потерянно села на стул посреди комнаты. – Проходите, Валентин Константинович…

* * *

Валентин поднялся в квартиру вместе с ними, помог донести чемоданы и теперь стоял в дверях, крутя автомобильный брелок.

– Да нет, я, пожалуй, поеду, вы уж тут сами разбирайтесь.

– Папочка, спасибо тебе за все… – Аня пошла в прихожую его проводить. – Мы завтра к тебе приедем.

– Буду ждать.

Валентин пожал зятю руку, еще раз поцеловал дочь и вышел.

Витя обнял жену.

– Все будет хорошо. Мы вместе, – прошептал он. – Я уже и не верил, что так когда-нибудь будет… Ты меня простила?

– Да, но прошу тебя, давай больше не будем об этом говорить!

– Как прикажешь.

Он разомкнул кольцо своих рук и натянуто улыбнулся.

– Я хочу принять душ, – сказала Аня.

– А я тогда займусь ужином.

На кухонном столе Витя разложил привезенные женой деликатесы. Интересно, что он будет со всем этим делать?

Вдруг он вспомнил строки из ее письма и похолодел. «Я боюсь тебя, – писала Аня, – а мысль о том, что придется лечь с тобой в постель, вызывает у меня настоящий ужас».

Неужели это правда?

Он решительно отправился в ванную.

Аня лежала в пене, и Витя деликатно присел на борт ванны, не зная, как спросить о том, что его бесконечно мучило.

– Хочешь, я сварю тебе кофе?

– Нет, спасибо.

– Аня, – собрался он с духом, – скажи честно, я действительно тебе так противен, как ты написала?

Она отвернулась, закусив губу.

– Уйди, пожалуйста… – И не выдержала, горько зарыдала.

Испугавшись, что она захлебнется, Витя поскорее обнял ее.

– Я больше не женщина, – всхлипывала Аня, вырываясь из его рук. – Как мы будем с тобой спать, если я никогда не забеременею?

– Нельзя быть такой дурой! – гаркнул он. – Я не знаю, что тебе наговорили, но я, между прочим, врач! И поверь мне, ничего катастрофического с тобой не произошло. Все исправимо.

– Ты меня просто жалеешь…

– Да, жалею. Я ужасно жалею, что меня не было рядом с тобой, когда все это случилось. Ну, успокойся, глупенькая…

Он наклонился расцеловать ее заплаканные глаза и чуть не свалился в воду. Аня сквозь слезы улыбнулась.

Нечего было и думать о том, чтобы поместиться в маленькой ванне вдвоем. Завернув жену в большое полотенце, Витя отнес ее в комнату.

Они снова были вместе – и душой, и телом. А раз так, больше им было нечего бояться.

* * *

О своем визите к Ладе Сумароков вспоминал со странной смесью сожаления и облегчения. Он никогда не жил один, боялся одиночества, но в то же время и радовался, что Лада не вошла в его дом хозяйкой. Он плохо представлял себя в роли ее мужа.

Одиночество, страшный зверь, подкрадывалось незаметно… А ведь ему уже сорок четыре года!

Он вышел на крыльцо и закурил. Стояла тоскливая безлунная ночь, и ему вдруг показалось, что он не просто одинок, а последний человек на земле.

Вдруг ожил домофон. Не спрашивая ответа, Валентин нажал на кнопку, створки ворот начали разъезжаться… Во двор вполз оранжевый «ситроен» и остановился возле крыльца. Хлопнула дверца.

Катя стояла у машины, глядя на него снизу вверх. Сумароков не видел жену больше месяца – с того дня, когда выгнал ее из дома.

– Привет! – сказала она. – Хорошо, что ты меня встречаешь.

– Я тебя не ждал.

– В дом-то пустишь?

Он пожал плечами:

– Проходи.

Включив в холле свет, Валентин оглядел жену. Новая прическа, новый костюм с меховым воротником, сапоги на высоченных шпильках – как только она в них на педали жмет?

– Выглядишь потрясающе, – буркнул он.

– Ну, поскольку я не помолодела до шестнадцати лет, тебя я вряд ли потрясла.

– Катя, ну к чему это? – Он поморщился.

– Извини, вырвалось.

Она сняла жакет и пошла в гостиную. Устроилась в своей любимой качалке.

– Ты что, один время коротаешь? А где же милейшая Лада Николаевна? Я, как честная женщина, сообщила ей, что вожделенное место рядом с тобой свободно. Неужели она до сих пор его не заняла?

– Оставь Ладу Николаевну в покое. Зачем приехала? Деньги нужны?

Сумароков специально разговаривал с ней грубо, чтобы она не поняла, как ему хочется, чтобы ее визит длился подольше.

– Деньги никогда не помешают, но приехала я не за этим.

– Зачем тогда?

– А ты не хочешь сначала предложить мне выпить?

– Я-то предложу, но как ты обратно поедешь?

Все-таки он достал второй стакан, плеснул на донышко виски и протянул ей.

Она подержала стакан в руке, помолчала.

– Знаешь, а я все-таки надеялась, что ты вспомнишь, какой сегодня день…

Черт, он и забыл, что сегодня годовщина их свадьбы! Но теперь-то с какой стати он обязан об этом помнить? Или она ждет от него подарка?

– И в этот день я хочу выпить за тебя! – Она залпом выпила неразбавленное виски. – Ты был мне хорошим мужем. Жаль будет, если ты женишься на Ладе.

– Может, и женюсь.

– Давай. Своими сладкими заботами она быстро тебя придушит. Впрочем… Если бы ты хотел, то давно бы на ней женился, ведь она всю жизнь маячила у тебя перед носом.

– Ты об этом поговорить приехала?

– Нет, не об этом! – Она поставила пустой стакан на каминную полку. – Я приехала задать тебе один-единственный вопрос. Только обещай, что ответишь на него честно.

– Обещаю.

– Тогда посмотри мне в глаза и скажи: разве у нас есть повод разводиться?

Он засмеялся.

– А что, по-твоему, нет?

– По-моему, нет.

Он молчал.

Посмотрев на него долгим взглядом, Катя схватила сумочку, порылась в ней и бросила ему автомобильный брелок с ключом.

– Загони машину в гараж.

Ошеломленный, Валентин подкинул брелок в ладони.

– Семейная жизнь – это рулетка, – усмехнулась Катя. – Не всем везет. Тебе со мной не слишком повезло, ты ведь так считаешь? Но где гарантия, что в следующий раз повезет больше?

…Когда он вернулся, в гостиной ее уже не было. Он покачал головой и поднялся в спальню.

Одетая, Катя спала на постели поверх покрывала.

Валентин сел рядом и потряс ее за плечо.

– А? – встрепенулась она. – Что случилось?

– Сколько раз говорил тебе, чтобы не ложилась на кровать одетой!

– Я больше не буду, – пробормотала она и повернулась на другой бок.

Вздохнув, он привычно стал стаскивать с нее юбку.

Жизнь налаживалась.

Примечания

1

Габитус (от лат. habitus) – общий облик человека с медицинской точки зрения.

(обратно)

Оглавление

  • Часть первая
  •   Глава первая
  •   Глава вторая
  •   Глава третья
  •   Глава четвертая
  • Часть вторая
  •   Глава первая
  •   Глава вторая
  •   Глава третья
  •   Глава четвертая
  •   Глава пятая
  •   Глава шестая
  •   Глава седьмая
  •   Глава восьмая
  •   Глава девятая
  •   Глава десятая
  •   Глава одиннадцатая
  • Часть третья
  •   Глава первая
  •   Глава вторая
  •   Глава третья
  •   Глава четвертая
  • Часть четвертая
  •   Глава первая
  •   Глава вторая
  •   Глава третья
  •   Глава четвертая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

    Комментарии к книге «Любовь в режиме ожидания», Мария Владимировна Воронова

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства