«Щепотка перца в манной каше»

Щепотка перца в манной каше (fb2) - Щепотка перца в манной каше 788K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Аркадий Анатольевич Шугаев

Аркадий Анатольевич Шугаев ЩЕПОТКА ПЕРЦА В МАННОЙ КАШЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1. Дембель

Демобилизация (от де… и фр. mobiliser — приводить в движение) — увольнение из вооруженных сил военнослужащих по окончании войны или срока действительной службы.

Энциклопедический словарь

Если два года пить чифирь и много курить, зубы становятся неприятного коричневого цвета. Обычной зубной пастой отчистить их невозможно. Поэтому целую неделю перед дембелем пытался отбелить зубы пищевой содой. Позади были два года службы во Внутренних войсках. «Кто не был, тот будет, кто был — не забудет 730 дней в сапогах» — этот зарифмованный «шедевр» уже много десятилетий пишется на первой странице почти каждого дембельского альбома, мой не был исключением. Я прослужил, правда, 760 дней, благодаря ротному собаке-командиру, который задержал меня тут в заваленной снегами Архангельской области. Моя должность была — начальник КПП на жилой зоне особого режима. Трудно мне досталась эта должность, много усилий пришлось приложить, чтобы сесть в это мягкое, удобное кресло. Зато целый год я не знал, что такое устав и строевая подготовка.

В моем распоряжении находились два подчиненных — часовой КПП и специалист собако-розыскной службы. Мы втроем дружно несли службу и жили вместе в течение последнего года. Все сообщение зоны с внешним миром проходило через нас. Мы проверяли машины, проезжающие через ворота исправительно-трудового учреждения, вели строгий пропускной режим зэков и военных. Как сейчас помню день, когда я заступил на свое последнее дежурство. Рядовой Шералиев заварил чифирь. Мы глотнули темную, густую, как растительное масло, жидкость и начали работу.

У ворот уже стояло несколько машин, которым надо попасть в зону. Я вызвал собачника — Серегу Окунева, он взял своего свирепого пса, и мы вышли к воротам. На нас были надеты черные овчинные полушубки, валенки. Шапки, как и положено дембелям, держались на затылках. Оружие мы не взяли. Прикрывать нас должен был Шералиев, он уже забирался на вышку, на ходу вставляя в автомат магазин с патронами. Шералиев — «салабон», около года всего прослужил, поэтому огонь мог открыть при малейшем признаке опасности. Не привык он пока еще к полосатым жителям нашего учреждения. Я сам на первом году всегда загонял патрон в патронник, думая, что так быстрее смогу выстрелить. Ерунда это. Если зэки захотят тебя грохнуть, подколят, ты и не заметишь, как он рядом оказался. Большие специалисты там сидят. Полосатики…

Мы открыли тяжелые внешние ворота, скользящие по рельсам, и запустили первую машину — это водовоз. Он проехал метров десять и остановился перед внутренними воротами, внешние мы всегда в таких случаях закрывали. Грузовик оказывался запертым в шлюзе. Серега спустил собаку, овчарка привычно выполняла свою работу. Обнюхала машину снаружи, оббежав ее кругом, запрыгнула в кабину, повела носом — все в порядке. Серега взял ее на поводок. Теперь была моя очередь. За два года я приобрел большой опыт и знал, кто из «водил» на что способен. Для меня было главное, чтобы не провезли в зону оружие, а водку, чай, сигареты я иногда пропускал, хоть это тоже строжайше запрещалось. Но ведь там, за забором, тоже люди сидят, и покурить хотят, и чифирнуть. Договор с зэками был такой: «водила» показывал все запрещенные к ввозу предметы, я имел право забрать кое-что, но не более десятой части того, что он везет. Половину из этой десятины мы отправляли в караул, вышкарям. Вторая половина была наша, то есть моя, Серегина и Шералиева. Если зэк что-либо скроет от меня, и я сам найду у него в тайниках что-нибудь запретное, мы заберем все. Честный, джентльменский договор.

Но я отрабатывал в тот день последнюю смену и потому осматривал машины менее тщательно, чем обычно, уделяя внимание только возможному провозу оружия. От этого зависила жизнь моих товарищей.

Если с первой машиной все было в порядке, то со второй творилось явно что-то неладное. Во-первых, ее водитель вел себя подозрительно: он вызывающе поглядывал на меня через стекло кабины и даже нагло ухмылялся (такое редко случалось и, как правило, заканчивалось плохо). Во-вторых, когда машина подъехала к внешним воротам, Серегина собака повела себя тревожно — шерсть у нее на спине приподнялась, пес показывал зубы и глухо рычал. Все это не предвещало ничего хорошего.

«Похоже, не удастся мне спокойно уйти на дембель…» — пронеслось у меня в голове. Но уж нет: лажануться в последнюю свою смену — этого я не допущу.

Дальше я действовал, как отлаженный бездумный автомат: я остановил грузовик, приказал водителю вылезти из кабины и встать на колени, а руки положить на затылок.

— Шералиев, при малейшем его движении — стреляй на поражение! — крикнул я на вышку.

Странно, но зэк, даже стоя на коленях, продолжал улыбаться. Собака, спущенная с поводка, тут же бросилась на дверь кабины грузовика с противоположной от водительского места стороны и яростно залаяла.

— Серега, сходи-ка за пушкой на всякий случай, — сказал я собачнику.

Серега быстро вернулся с автоматом и, передернув затвор, взял кабину под прицел. Я обошел грузовик кругом, посмотрел снизу — вроде бы все нормально… Но собака продолжала лаять. Тогда я рывком распахнул вторую дверцу кабины и резко отпрыгнул в сторону, открывая Сереге сектор для огня. Из машины никто не выскочил на меня с заточкой в руке, там вообще никого не было. Зато на сиденье лежало что-то в большом холщовом мешке. Сквозь грубую материю проступала кровь…

Этого только не хватало! На последнем дежурстве — и ЧП… Теперь я могу еще на неделю здесь зависнуть: придется писать рапорты, ждать, пока приедет комиссия. У меня не было никаких сомнений: в мешке — труп. А что же еще может прятать в окровавленной тряпке уголовник, мотающий четвертый срок?

— Что в мешке? — строго спросил я у водителя.

— Возьми да сам посмотри, — нагло ответил он и усмехнулся, обнажив железные фиксы.

Я осторожно заглянул в мешок. Там лежали куски мяса!

— Зачем же ты его расчленил?! — воскликнул я, не удержавшись.

— Так он ведь полтонны весил! — ответил зэк.

— Кто?! — Мне не приходилось встречать человека, весящего хотя бы даже четверть тонны.

— Лось, кто! Мужики на лесоповале лося поймали в ловчую яму. А это — тебе подарок на дембель, лучшие части из сохатого, — и он уже открыто заржал.

— Что же ты сразу не сказал, змей?! — возмутился я, одновременно чувствуя огромное облегчение.

— Сюрпризом хотели, повеселее чтоб было.

— Считай, что сюрприз у вас получился — меня чуть кондратий не хватил, — признался я.

— Может, застрелить его за такие шутки? — Серега ткнул водителя стволом заряженного автомата в живот.

Урка сразу посерьезнел, и это очень развеселило и обрадовало Серегу. Юмор на зоне одинаковый и у зэков, и у солдат. Своеобразный, может быть, несколько мрачноватый юмор пенитенциарных учреждений.

Мы с Серегой закончили работу, у ворот не осталось ни одной машины. Закрыли зону, поставили ворота на сигнализацию. Для прохода остался узкий коридор, двигаться по которому можно, только имея специальный пропуск, за этим зорко следил Шералиев.

Я отправился спать. Последние дни в армии тянутся мучительно долго, я убивал время сном.

Проспав несколько часов, я встал и начал собираться домой. Вытащил из сумки «гражданку» — джинсы, свитер, зимнюю куртку и ботинки. Переоделся и посмотрел на себя в зеркало: ну что же, смотрюсь нормально: возмужал за два года, повзрослел.

В форме служащие Внутренних войск на дембель не рискуют ехать, особенно из тех мрачных мест. В поезде Архангельск-Ленинград большинство пассажиров составляли освободившиеся уголовники. И желтые буквы ВВ на краповых погонах приводили их в бешенство. Бывали смертельные случаи. Дембельнувшихся ВВшников, рискнувших все-таки отправиться домой в форме, находили зарезанными под железнодорожной насыпью.

В карман куртки я положил выкидной нож, изделие зоновских мастеров. Это была сильная вещь — рукоятка, отделанная костью, идеально совпадала со сжатой в кулак кистью, образуя с рукой единое целое. Точно под большим пальцем находилась кнопка. Если на нее нажать — пружина, спрятанная в рукоятке, стремительно и хищно выбрасывала стальное, убийственное лезвие, которое автоматически захватывалось фиксатором. Получалось элегантное, но в то же время смертоносное оружие. Немалый эффект вызывало визуально-шумовое действие. Клинок выскакивал как молния, с коротким, пугающим щелчком. Кроме этой чудесной вещи я вез с собой только фотоаппарат и дембельский альбом.

Я позвал Серегу, и мы стали готовить праздничный стол — отвальную. Из зоны мне принесли подарок на дембель — твердокопченую колбасу, шпроты, две бутылки «Столичной». С урками у меня сложились хорошие отношения, они уважали меня за спокойный беззлобный характер. Я находил в некоторых из них интересных собеседников, многому учился у этих повидавших жизнь людей. С солдатами у меня тоже было мало конфликтов, дедовщиной я никогда не увлекался. Это пристрастие, чаще всего, деревенских парней, для которых служба в армии — самое яркое впечатление в их бедноватой событиями и декорациями сельской жизни. Вот они и стремятся получить за два года максимальное количество эмоций, особенно на втором году службы, когда обретают неограниченную власть над «салабонами».

Понемногу стали подтягиваться гости. Пришли мои однопризывники. Вид у них был соответствующий — ремни болтались на яйцах, гимнастерки были расстегнуты до пупа, зимние шапки отутюжены и подкрашены кремом для обуви, сапоги с наращенными каблуками, голенища собраны в гармошку. Дембеля одним словом. Серега с Шералиевым нажарили картошки с мясом, нарезали колбасу, открыли консервы. Сели пить водку. Тосты — за ДМБ, за гражданскую жизнь, за баб. За душевным разговором время пролетело незаметно.

Позвонил писарь из казармы, сообщил, что меня вызывает командир роты. Я отправился в канцелярию оформлять демобилизацию. Мне выдали проездные документы, сделали отметку в военном билете. ВСЕ! Я гражданский человек! Утром еду домой, в Питер.

Последнюю ночь я провел с однополчанами в каптерке. До утра мы не спали, подстегивая себя чифирем и водкой. На рассвете я сел в поджидавший меня грузовик и выехал за ворота части по направлению к ближайшей железнодорожной станции. До нее было километров сорок. На дембель я ехал один.

Министерство обороны транспортирует своих солдат, отслуживших положенный срок, в вагонах общего типа. Я подошел к начальнику поезда и доплатил ему за проезд в купейном вагоне. В купе я забрался на верхнюю полку и сутки, отделяющие меня от Питера, проспал молодецким сном, изредка только просыпаясь и выходя курить в тамбур.

* * *

Домой сразу я не поехал, а взял такси и приказал водителю покатать меня по родному, любимому городу. В огромном мегаполисе и за одну неделю может поменяться очень многое, а за два года, что я не был здесь, поменялось вообще все. Я сидел в такси, смотрел в окно и не узнавал своего города. Люди одеты были совершенно не так, как одевались в год моего призыва, даже лица горожан как будто изменились. Я не узнавал многих улиц из-за обилия рекламы или строительных лесов. Появилось много новых зданий. Два года я не видел ни одной особы женского пола — вживую, я имею в виду. В нашей части было несколько порнографических журналов. С их помощью я, как и все солдаты, возбуждал свою эротическую фантазию во время занятий онанизмом. Здесь же, в Питере, сексапильные создания заполняли улицы. Молодые, приветливые и, как мне казалось, доступные.

— Ух ты! Это ж надо, ну ё моё! — непрерывно повторял я, находясь в состоянии, близком к шоку. Других слов мой мозг не находил в своих уголках, отвечающих за членораздельную речь, я, видимо, здорово отупел за два года, проведенных на севере. «Надо бы поработать над увеличением словарного запаса», — дал я сам себе задание.

«Водила», как и все профессиональные таксисты, был хорошим психологом. Очевидно, понимая мое настроение, он не торопясь вел машину и не лез с разговорами. Через час он доставил меня к отчему дому, на Гражданку.

Встречали меня радушно. Отец, мать и брат. Мы с отцом выпили водки, и он стал выяснять, что я собираюсь делать дальше, какие у меня планы в гражданской жизни.

Работать, как работает большинство, меня не прельщало. Само слово «работа» ассоциировалось у меня с заводским гудком, серой, безликой массой пролетариата, покорно бредущего каждый день в шесть утра на опостылевшую каторгу. Не верилось, что кому-то может нравиться профессия слесаря или фрезеровщика. Один наш сосед по лестничной площадке постоянно всем напоминал о своих трудовых заслугах.

— Я тридцать лет на одном заводе отработал! — твердил он избитую фразу всех пролетариев.

Ну и чем тут хвастаться? Тем, что три десятилетия, как послушный невольник, простоял на одном месте, выполняя одну и ту же монотонную, тупую работу? Ничего он в своей жизни не видел, зачем и жил, спрашивается. Нет, не желал я быть пролетарием. А другой, более интересной работы мне никто не предлагал, у меня ведь не было профессии. В армии я получил только не очень нужную в гражданской жизни специальность — снайпер. Не в киллеры же мне идти…

И я решил продолжить семейную династию — стать врачом. Хотя и это мне казалось проблематичным. Я всегда боялся крови. Стоматология тоже не подходила: пораженные кариесом зубы не вдохновляли. Была, правда, в медицине одна дисциплина, заинтересовавшая меня. Психиатрия. Вот уж это действительно чудесная профессия! Мне всегда нравились сумасшедшие люди. Они живут в своем мире, плевать им на наши социальные законы; правила человеческого общежития и устоявшиеся догмы не для них. Любой шизофреник намного интереснее здравомыслящего обывателя, который после работы валяется на продавленном диване в мерзких тренировочных штанах и ржет над тупыми остротами из телевизионной передачи «Аншлаг».

Я один раз лежал в дурдоме и с уверенностью могу сказать, что там гораздо интереснее, чем на каком-нибудь светском приеме, где я тоже бывал не раз. В психиатрическую лечебницу я попал в первые же дни службы в армии, еще до присяги. Я отказывался брать в руки автомат, объясняя это тем, что я буддист и противник насилия. Это, конечно, было вранье, я просто не хотел быть ментом и охранять зэков. Будучи асоциальным типом, я испытывал симпатию к уголовникам, презирающим закон. Урки казались мне свободными, способными на поступок людьми, сильными личностями. Потом-то я убедился, что лишь очень немногие из них на самом деле являются таковыми. Ну так вот, оружие брать я отказался, и ротный дал команду сержантам, чтобы они объяснили мне мою неправоту. Результатом было то, что я лишился переднего резца и приобрел взамен него множество гематом по всему телу.

— Ну что, надумал Родине служить? — спросил меня ротный на следующий день.

— Служить бы рад, прислуживаться тошно, — неуместно процитировал я в ответ классика.

Ротный взял листок бумаги, быстро на нем что-то написал, вызвал посыльного, отдал ему записку и приказал отвести меня в медсанчасть.

— Записку врачу передашь, — процедил капитан.

Из санчасти я, как барин, уехал в карете скорой помощи. В дурдом.

Военная психушка располагалась в поселке Кувшиново. Там меня принял дежурный врач, похожий на спившегося Чехова. Бородка клинышком, очки, майорские погоны, запах перегара.

— Так вы, значит, буддист? — тихим проникновенным голосом спросил эскулап.

— Так точно! Буддист, — доложил я.

Психиатр вызвал медсестру и сказал ей:

«Проведите его для начала по легкой схеме».

Грузная медсестра проводила меня в душевую. После того, как я помылся, мне выдали казенную пижаму и отвели в палату.

— Откуда, земляк? — осведомились у меня сумасшедшие, находившиеся в комнате.

— Из Питера — осторожно ответил я.

— Заходи, твоя койка вот здесь, — объявил мне старший по палате.

— Откуда из Питера? — заинтересовался один из больных.

— С Гражданки, — вежливо ответил я.

— А я из Купчино, проспект Славы, — обрадовался земляк.

Он отвел меня в сторону и сказал: «Смотри поосторожней будь — здесь половина стукачей. Так что лишнего не болтай».

— Тебя самого-то за что сюда? — спросил я.

Питерского душевнобольного звали Алексей. В «дурку» его отвезли после политинформации. Речь там шла об империалистических хищниках, американской военщине. Алексей заявил, что никакой Америки вообще не существует. Это фантом, плод воображения советской пропагандистской машины. Замполит опешил, и в ответ только глупо улыбался и тыкал указкой в глобус.

— Вот же ведь написано: Соединенные Штаты Америки, — не совсем уверенно утверждал он.

Алексей в ответ выразил сомнение в том, что Земля вообще имеет форму шара.

— Кто это видел-то? Юра Гагарин? Так вы его самого, наверное, в дурдом упрятали, а по телевизору сказали, что разбился, когда он правду людям хотел рассказать, — наступал Алексей.

— Юра-то действительно разбился, а вот ты точно в дурдом поедешь, — пообещал замполит и сообщил, кому следует, об этом инциденте.

Алексея отвезли в Кувшиново.

— Версия твоя слабовата, — заметил мне новый знакомый, когда выслушал мою историю. — Раскрутят тебя в момент, могут посадить или действительно дураком сделают. Возвращайся лучше присягу принимай, — посоветовал мне Алексей.

— Ты сам-то что же не сдаешься? Признайся, что Земля круглая, — сказал я.

— Нельзя. Мне надо вчистую из армии списаться. Меня американский вызов дома ждет, — прошептал мне на ухо Алексей.

— Ее же не существует, Америки-то! — подковырнул я его.

— Вот я съезжу и проверю, — хитро улыбаясь, ответил мне диссидент.

На следующий день меня вызвали к врачу, специалисту по буддизму. Тот красочно расписал мне перспективы, ждущие меня, если я и дальше буду исповедовать миролюбивую религию.

— Если комиссия признает тебя симулянтом, ты поедешь в дисбат. Если ты действительно сумасшедший, получишь волчий билет, с которым даже дворником не устроишься, — объяснил мне дружелюбно настроенный врач.

— Можно мне подумать? — спросил я.

— Думай. До завтра, — ответил доктор.

Вернувшись в палату, я посоветовался с земляком и решил отречься от буддизма. Меня подержали еще несколько дней и точно ко дню присяги доставили обратно в часть. Там я получил автомат АК-74 и десять нарядов по кухне, чтобы закрепить лечение. С тех пор у меня не было рецидивов психических заболеваний. Да, слово — вот оружие психиатра в борьбе с душевными недугами. Врач из Кувшиново излечил меня за несколько минут профессиональной беседы. Так вот, воодушевленный его примером, я тоже решил стать психиатром, чтобы помогать людям разбираться в себе.

До вступительных экзаменов в медицинский институт оставалось полгода и я, по совету отца, устроился на подготовительные курсы. Но много времени уделять учебе я не мог — наверстывал упущенное в армии время: пьянствовал с бывшими одноклассниками, которые в это же время вернулись из армии, знакомился с девушками, просто болтался по Питеру, впитывая в себя его мрачную, сильную энергию. У каждого человека есть особые энергетические зоны, где он себя хорошо чувствует. Для меня это прежде всего Петропавловка, Александро-Невская лавра, район станции метро «Чернышевская». Здесь легко и приятно находиться. Купчино и Ржевка-Пороховые это, напротив, места с жутковатой, тяжелой энергетикой. За всеми этими занятиями я и не заметил, как накатило лето и пришла пора поступать в институт. Экзамены я сдал на троечки, но этого хватило. Я как демобилизованный солдат имел льготы и был зачислен на первый курс.

Нас, недавних еще абитуриентов, собрали в актовом зале и разбили по группам. В моей группе оказалось еще двое дембелей — Мераб Махарадзе и Анатолий Кердяшкин. Анатолия почему-то все сразу невзлюбили и, переделав его фамилию, за глаза называли Пердяшкин, хотя ощутимых проблем с газообменом у него не наблюдалось.

Мы втроем вышли покурить и, чтобы придать себе значительности, стали врать друг другу о службе в армии и крутости, которую там проявляли.

На первой лекции я взялся изучать состав нашей группы. Привлек мое внимание рослый парень в свитере домашней вязки, школьных брюках и ментовских ботинках на картонной подошве. Хорошее мужское лицо, прическа — кок, длинные нервные пальцы. Все ясно — молодой гений из провинции, самородок, если не сопьется — далеко пойдет. На таких русская наука держится. Звали его Володя Завгородний.

Еще одной яркой личностью оказался невысокий блондин в очках, за которыми сверкали маленькие, злые глазки. Коля Ничко. Видно было, что парень умный, но очень ершистый, конфликтный и самоуверенный. Мужчины маленького роста редко бывают спокойными, рассудительными. Они компенсируют недостающие сантиметры (в росте, я имею в виду) бешеной энергией, любят подраться, славятся сексуальной неукротимостью. Коля был именно таким человеком.

С девчонками дело обстояло худо. Была только одна приятная, миловидная девушка — староста группы Машенька Бабанова. Остальные студенты оказались для меня не интересными, сейчас я уже и фамилии не вспомню, не говоря об именах.

Я прекратил анализировать и стал вслушиваться в слова лектора. Тема — строение черепной коробки, принадлежащей Homo Sapiens.

Читает какой-то бешеный оратор, темперамент у него сумасшедший. Удивительно, как может набор костей вызывать такое количество бурных эмоций. Лектор одержим. Он то орет, то вдруг внезапно замолкает, выдерживая длительную паузу, иногда острит. Юмор у него при этом весьма специфический. В общем, использует приемы риторики на полную катушку.

— …Чтобы изучить все кости черепа, нужно отпилить у трупа голову, долго вываривать ее, затем отделить мягкие ткани и разобрать черепную коробку на составляющие, — изрек лектор.

Я представил себе бульон из человеческой головы, меня замутило. Пришлось выйти из аудитории — покурить. В коридоре уже стоял один человек — Вова Завгородний, оказавшийся страстным поклонником табакокурения. Когда одна сигарета заканчивалась, он тут же прикуривал от нее следующую. Это называется курить без спичек. Пальцы у Володи были желтые от никотина.

— Володя, а не выпить ли нам водки? — вопросительно посмотрел я на него.

— Денег нет, — горестно ответил будущий врач.

— У меня есть немного, на бутылку хватит.

— Я тоже вкладываюсь, — добавил неожиданно подошедший Ничко.

— Я в общаге пока один комнату занимаю, можно у меня выпить, — предложил Вова.

— Ну, вот и славно! — обрадовались мы.

Общага находилась недалеко от института и мы, проигнорировав оставшиеся занятия, отправились в гости к Завгороднему.

Общежитие охранял суровый пожилой человек, похожий на отставного палача. Это был вахтер Федор Филиппович, здесь его называли — Федор Полипыч, потому что он всегда пил на халяву. Полипыч точно знал, где, кто, когда в общаге планирует пьянку и всегда оказывался в нужное время в нужном месте. Он прилипал к счастливым обладателям алкоголя, как полип к субстрату, отсюда и прозвище. Отказывать вахтеру в выпивке было рискованно: Полипыч вдохновенно стучал в деканат и местное отделение милиции.

Володя подмигнул вахтеру, мол, все в порядке, Полипыч, не волнуйся, твоя доля будет учтена.

Судя по обстановке в Володиной комнате, он был аскетом. Меблировано жилище было скудно. В комнате стояли две железные кровати и тумбочка. Придвинув кровати, мы уселись на них, тумбочка послужила столом, на который мы выставили бутылку водки и разложили разнообразную закуску — хлеб, ливерную колбасу, репчатый лук.

Немного выпив, разговорились. Коля Ничко оказался петербуржцем, причем с Гражданки, как и я. Володя же прибыл в Питер из Псковской области. Родной его город назывался Дно. Мне очень понравилось это странное для населенного пункта название.

— Вова, когда станешь мэром своего города, советую тебе добавить к его наименованию еще одно слово, — сказал я.

— Какое же? — Володя явно заинтересовался.

— Золотое Дно звучит намного солиднее.

— А рядом построй город-спутник, и назови его Двойное Дно, — добавил Ничко.

— Я подумаю над этим, — ответил нам Завгородний и разлил в стопки алкоголь.

В комнату зашла Володина соседка. За солью. Как потом выяснилось, мы оба — я и Инга, как ее звали, одновременно почувствовали: это судьба.

«Это судьба» — так пишут в романах, но жизнь порой очень смахивает на роман.

* * *

Инга была рослой, семнадцатилетней девушкой с шикарными каштановыми волосами, она еще не приобрела серого оттенка кожи, характерного для жителей нашего северного города. Напротив, щеки ее были румяными, лицо загоревшее, свежее. И это не удивительно, ведь Инга приехала из богатого солнцем и витаминами Узбекистана. Но она не была узбечкой, об этом говорила ее фамилия — Цехмейстер. Может быть, немка? Нет. Национальная принадлежность выяснилась, когда Инга назвала свое отчество — Яковлевна. Прямо скажем, не арийское отчество. Инге же сразу понравилось мое еврейское имя Аркадий. Плюс к этому я обладаю псевдосемитской внешностью. Госпожа Цехмейстер приняла меня за своего, и разубеждать я ее не стал.

За свою жизнь я уже устал отвечать на вопросы по поводу национальности. И теперь часто говорю, что — да, я еврей. Это неправда, иудейской крови во мне нет, но многим мой ответ почему-то нравится.

«Молодец, не скрывает», — думают люди.

Инга была девственницей и хотела как можно быстрей избавиться от этого «недостатка». Видимо, непорочность казалась ей каким-то средневековым пережитком. Это я почувствовал во время прогулки, на которую мы ушли вдвоем, оставив Завгороднего и Ничко пьянствовать в общаге.

Инга вообще старалась казаться продвинутой девушкой: по приезде в Питер она тут же начала курить, считая, видимо, что это делает ее в глазах окружающих более свободной и раскрепощенной. Она с жадностью ловила характерные питерские выражения и сразу же включала их в свой лексикон. Она поменяла свой дорогостоящий, но неуместный в Питере гардероб на более простые и удобные вещи. Она делала все, чтобы не казаться провинциалкой.

Судя по всему, Инга увидела во мне сильного, достойного мужчину и решила доверить процесс дефлорации мне. Я не был удивлен такой оценкой.

Я всегда чувствую интерес женщин к своей нескромной особе. Я, можно даже сказать, избалован их вниманием, но не ценю его и редко этим пользуюсь. Мне не составляет труда раскрутить на секс практически любую женщину, поэтому элемент охоты, приключения отсутствует. По этой причине я редко изменяю женщине, с которой живу в данный момент. Ведь часто супружеские измены совершаются не для того, чтобы получить какие-то новые сексуальные впечатления. Большинство людей изменяет для самоутверждения, борясь с собственными комплексами.

«Вот, кому-то я еще нужен (нужна), мной интересуются, меня хотят», — такие примерно мысли руководят изменниками.

Меня всегда поражало коварство женщин, которые умудряются вить из мужей веревки, спекулируя своей вагиной. «Иди работай, вкалывай, а то не дам», — говорят они своим слабым, жалким мужчинам. Те идут, дураки, горбатятся. А сами бабы в это время принимают у себя в постели какого-нибудь сильного, независимого мужика, вроде меня, которому наплевать на них, его еще сотни таких же с нетерпением ждут. Тут уже пиздовладелицам спекулировать нечем, и они сами становятся жалкими просительницами. Я так уверенно утверждаю потому, что неоднократно убеждался в этом на собственном опыте.

Бабы — хитрые создания, у них чрезвычайно развита интуиция. Они чувствуют, что я их вижу насквозь. Поэтому многие жены моих друзей не хотят, чтобы те общались со мной. Боятся, что я научу их супругов правильному отношению к женщине. И ведь попадаются некоторые, с позволения сказать, «мужчины», которые прекращают общение с таким неплохим в общем-то парнем, как я, из-за своих домашних тиранов — жен.

Был, например, у меня друг Михаил. Он познакомился с некой Любашей, тумбообразной и целлюлитной, стал с ней жить. Меня в гости не приглашал, сам как-то приехал. Любаша отпустила его на два часа с условием, что он не будет пить! Нормальному, уважающему себя мужику дико такое услышать. Михаил все-таки выпил и задержался у меня на два часа дольше отведенного ему срока. Больше я его не видел. Но стоит ли жалеть мне о потере такого друга? Конечно же, нет! Я даже никогда после этого не интересовался, как сложилась судьба Михаила. Наверное, стал пузатым, гладеньким, работает поваром где-нибудь в столовке, тащит оттуда продукты, а вечерами пожирает их вместе с Любашей, глядя в «ящик» и отвечая на примитивные вопросы какой-нибудь идиотской викторины типа «Поле чудес».

Доволен ли ты своей жизнью, Михаил? Наверное, да. Ну и будь счастлив в своем убожестве. Я лично выбираю неуютную, авантюрную, насыщенную событиями жизнь.

Познакомившись с Ингой, я стал проводить с ней большую часть своего времени. Мне было интересно с этой общительной, эффектной девушкой.

Дефлорация произошла у меня дома. Инга лишилась девственности под музыку Рахманинова. Это была первая попавшаяся под руку пластинка. «Всенощные бдения». Это произошло как-то уж слишком легко и безболезненно, мне даже показалось, что Инга симулировала разрыв девственной плевы. Меня насторожило также отсутствие крови во время этого процесса. Конечно, я знал, что взлом «целки» далеко не всегда сопровождается кровотечением, но все остальное поведение Инги заставило меня задуматься. Повторяю: произошло все очень легко. Инга объясняла это тем, что перед приходом ко мне она приняла несколько таблеток «Но-Шпа», этот препарат избавляет от спазмов гладкой мускулатуры влагалища и обладает обезболивающим эффектом. Я остался удовлетворен подобным объяснением, тем более что мне совершенно не хотелось выяснять, действительно ли Инга была девственницей — у меня нет средневековых мужских комплексов. К тому же состояние девственной плевы зачастую не свидетельствует о целомудренности. На юге, где мужчины придают огромное значение «целке», женщины нередко практикуют анальный секс, девственная плева при этом остается в неприкосновенности. Мне встречались профессиональные минетчицы, сохранившие пленку-«индикатор» целомудренности. К тому же сейчас можно восстановить «девственность» хирургическим путем.

Потом уже мы с Ингой почти каждый день гуляли по Питеру и везде занимались сексом: на крыше Петропавловки, под Литейным мостом, в последнем поезде метро, в туалете Театра Комедии имени Акимова. Особенно нам нравилось ездить в переполненных субботних электричках. Мы заходили на площадку, соединяющую вагоны, я вставал на ее середину и фиксировал руками двери обоих тамбуров, а Инга в это время страстно делала мне минет. В тамбурах, в метре от нас находились дачники со своими тележками и коробками, они и не догадывались, что у них под боком двое молодых людей занимаются сексом. Нас это еще больше возбуждало.

Мы с Ингой были молодыми и не думали о будущем. Нам просто было хорошо вместе. Инга училась нормально, все успевала. Я же совершенно забросил институт, и не удивительно, что вскоре меня оттуда отчислили. За академическую неуспеваемость.

«Ну и фиг с ним, с высшим образованием», — подумал я и решил, что лучше буду зарабатывать деньги. Стану крупным бизнесменом, а не жалким докторишкой с нищенской зарплатой. Внутренний голос иногда говорил мне: «Дурак, восстановись в институте, выучишься, образованным человеком станешь». Буйная фантазия, подыгрывая этому здравомыслящему внутреннему голосу, рисовала в моем мозгу такую соблазнительную картинку.

Операционная. Она ярко освещена. Все стерильно. В центре стою я — светило российской медицины, рядом суетятся ассистенты. В операционную въезжает каталка, на ней в предсмертной агонии бьется за жизнь человек. Ему моментально дают наркоз. В руке у меня скальпель. Все замирают, никто не дышит. Я делаю первый надрез, начинаю сложнейшую операцию, бросая ассистентам короткие, как выстрелы, команды. В стерильной комнате незримо присутствует Бог. Он наблюдает, как я спасаю его творение. Несколько часов я борюсь со Смертью, полосуя ее скальпелем, уничтожая. Я намного сильней и умнее этой старой суки, принимающей разные обличья — рак, инфаркт, цирроз печени. Но Смерти меня не сбить с толку, не запутать. Я распознаю ее и безжалостно вырезаю стальным лезвием, потом с отвращением бросаю в никелированный таз. В очередной раз торжествует наука — в моем лице. Больной спасен.

— Зашивайте! — командую я ассистенту. Снимаю перчатки и ухожу с поля боя. Я опять победил.

Привлекательная картинка для молодого максималиста, но все это уже сотни раз блестяще проделывал мой отец. У меня вряд ли получится лучше, чем у него, а хуже нельзя, тогда смысла нет. Поэтому принимаю бесповоротное решение: врачом я не буду, тем более что меня мутит при виде крови, сочащейся даже из порезанного пальца, какая уж тут хирургия… Психиатром мне тоже уже расхотелось становиться.

* * *

Поскольку я перестал быть студентом, родители прекратили финансовую поддержку. Надо было срочно устраиваться на работу.

Я решил освоить для начала профессию кочегара. Эта работа прельщала меня своим графиком — сутки через трое, зарплата при этом была вполне приемлемой. Три положенных выходных я планировал использовать для раскручивания собственного бизнеса, какого — пока еще было не ясно. Я поделился своими планами с Ингой.

— В общаге живет один очень деятельный парень, его тоже недавно отчислили. Попробуй поговорить с ним, — посоветовала Инга.

— Как его зовут? — спросил я.

— Александр Урмац, но в общаге он известен как Саша Македонский. Живет в сорок четвертой комнате.

— А при чем здесь Македонский-то? — удивился я.

— Он опоздал на вступительные экзамены, но уговорил приемную комиссию выслушать его и сдал все за один день, — восхищенно сообщила Инга. — Ректор был очень удивлен и сказал, что Урмац, как Александр Македонский — «Пришел, Увидел, Победил». Так и прижилось это прозвище.

Я отправился в сорок четвертую комнату искать знаменитого Македонского. В комнате его не оказалось. Соседи тоже были не в курсе местонахождения неуловимого Урмаца.

Возвращаясь в Ингину комнату, я услышал разговор шедших мне навстречу студенток.

— Этот Македонский совсем обнаглел, надо идти к коменданту жаловаться, — возмущенно говорили они между собой.

— Простите, вы не подскажете, где можно найти этого пресловутого Македонского? — обратился я к негодующей парочке.

— Идите в душ, там его и найдете, — ответили мне девицы.

Я стал спускаться в подвал, где находились прачечная и душ. Тут надо заметить, что помыться студенты разных полов могли только по очереди. Помещение для мытья было одно на всех — обширная комната в подвале, разделенная на небольшие, открытые душевые кабинки. Стоит только одной из представительниц слабого пола попасть в заветную комнату, как начинается «женский день». Подходят все новые и новые студентки, и поскольку девушки в общаге представляли собой подавляющее большинство, произвести в душевой смену полового состава оказывалось весьма проблематично. Чтобы парню быстренько сполоснуться теплой водой, иногда приходилось простаивать весь день в очереди. Ситуация вроде бы неразрешимая. Но, как оказалось, не для Македона, который не мог тупо ждать, пока перемоются все студентки. Он производил следующие действия (я не раз потом наблюдал за ним): раздевался полностью и в обнаженном виде принимал у входа в душевую позу Аполлона Бельведерского, выставив вперед свою гордость — внушительных размеров фаллос. Студентки, жаждущие освежиться, уверенно направлялись в душевую, но при входе натыкались на голого Македонского. Он нагло улыбался и трогал себя за мошонку. Смущенные девицы удалялись в свои комнаты. Те, что уже помылись, выходили и, видя голого мужика, так же краснея, спешно покидали окрестности душевой. Через несколько минут помещение было свободно. Заходи, мужики, мойся!

На этом примере я убедился, что Македон — весьма предприимчивый человек, находчивый и не пасующий перед трудностями. Именно такой товарищ мне и был нужен. Я подождал, пока он закончит водные процедуры, и тут же в подвале состоялось наше знакомство. Встреча эта стала судьбоносной. Мы на многие годы оказались в одной упряжке.

Поскольку в дальнейшем повествовании именно Македон будет играть ключевую роль, я опишу его личность подробно. Родился Александр Петрович Урмац (это его полное имя по паспорту) в городе Великие Луки Псковской области. Луки только называются Великими, на самом деле это маленький, глубоко провинциальный городишко. Я представляю, как тесно и душно было там находиться такой широкомасштабной, кипящей страстями и энергией личности, каковой безусловно являлся Македон.

Едва закончив школу, Александр отправился покорять Питер — поступать в институт. Вопрос о будущей профессии перед ним не стоял. Урмац давно решил, что он будет врачом — гениальным хирургом или, может быть, офтальмологом. Специализация еще не была определена. И вот Александр высадился на перрон Витебского вокзала. В поезде он уже немного выпил, настроение было прекрасное. У Александра в то время были светлые, до плеч волосы (забыл сказать, что Урмац имеет экзотическую национальность — эстонец). Но его холерический темперамент никак не соответствует расхожему представлению о «горячих эстонских парнях», которое сформировалось под воздействием многочисленных анекдотов об этой нации. В сумке у эстонца лежала смена белья, шпаргалки по всем предметам и книга Юлиана Семенова «Экспансия» — постоянная спутница Македона. Очень полезная и нужная книга. На основе ее материала Александр способен был написать сочинение на десятки различных тем. История поступления Урмаца в институт уже упоминалась. Пришел. Увидел. Победил. Мне до сих пор непонятно, каким образом его студенческая карьера потерпела крах. Учился он всегда неплохо. Видимо, Македон просто был не в силах посвятить свою жизнь одной медицине.

Македон великолепно пел песни Высоцкого, подыгрывая себе на гитаре, талантливо играл в шахматы и карты. Самоуверенность и работоспособность у него были потрясающие. Вот с таким человеком свела меня судьба в подвале общежития Медицинского института.

Македонский жил в комнате вместе с членом Коммунистической партии Петрухой Бусловым, которого я знал еще со времени учебы на подготовительном отделении. Петруха был демобилизованным матросом и в общаге пытался ввести военно-морскую дисциплину. В состоянии алкогольного опьянения он часто поднимал соседей в шесть часов утра, стуча во все двери подряд. Целью этой побудки было прослушивание государственного гимна. Соседи Петруху ненавидели и побаивались, так как он имел богатырское телосложение и агрессивный характер. В первый месяц совместного с Македоном проживания Буслов проиграл эстонцу в карты свою будущую зарплату на двадцать лет вперед, но благородный Македон великодушно разрешил военмору рассчитываться постепенно, отдавая деньги частями. Они были друзьями.

Когда мы с Македоном зашли к ним в комнату, трезвый и потому малообщительный Петр собрал в сумку пустые пивные бутылки, и, сказав, что пойдет в библиотеку, исчез. Сумку прихватил с собой. Зачем ему пустая посуда в читальном зале?

Мы с Александром приступили к обсуждению нашего горемычного положения. Без водки наши мозги порождали лишь какие-то плоские, куцые мысли, не было куража. Денег тоже не было. Решили занять.

— Я тут уже всем соседям должен, но есть один пожарный, аварийный резерв, — сказал Македон.

— Саша, я думаю, что сейчас настал момент именно для этого резерва, — высказался я.

— Хорошо. Пойдем вместе, ты будешь головой для убедительности кивать, — согласился Македонский.

Мы поднялись на четвертый этаж и остановились перед обшарпанной дверью, из-под которой явственно пробивался тяжелый, сладковатый запах — за дверью курили марихуану. Александр условным стуком известил о нашем приходе. Дверь тут же приоткрылась, в щели мелькнули настороженные, красные глаза. Через секунду их обладатель оказался в коридоре, дверь в комнату он за собой закрыл. Это был маленького роста человек, похожий на резинового попрыгунчика. Мимические мышцы его крупного лица постоянно находились в движении, производя чудовищные гримасы. Глаза, я уже говорил, красные, без проблесков мысли. Я посмотрел на Македона, пытаясь прочитать у него на лице ответ на мой бессловесный вопрос о вменяемости каучукового человечка.

— Он просто обдолбанный, — успокоил меня Урмац.

Миниатюрный наркоман даже не отреагировал на эту реплику Македона.

— В чем проблема? — деловито осведомился он.

— Дима, ситуация критическая, — издалека начал Македон.

— Саша, ты ведь знаешь, я бизнесмен, все деньги у меня в деле, — предугадал Дима дальнейшее развитие диалога.

— На неделю, под проценты, — произнес Македон заветную формулу.

— Это другой разговор, заходи, обсудим. А вы, пожалуйста, обождите здесь, — сказал Дима и исчез за дверью вместе с Урмацем.

Я закурил и стал ждать Александра в коридоре. Интересно, что у него за бизнес, у Димы этого? Наркоторговля, наверное, плюс валюта, золотишко. Такие у меня были догадки. Вскоре появился Македон, он, улыбаясь, прощался с Димой. Деньги, значит, есть. Прекрасно.

— Саня, а что у него за бизнес? — поинтересовался я.

— Стоит у метро и брызгалки какие-то продает. Они многофункциональные — можно цветы поливать, можно отраву от тараканов распрыскивать. В общем, старух разводит этот Дима, — объяснил мне Македон.

— Откуда же такая деловитость: «Я бизнесмен, все деньги в деле»? — недоумевал я.

— Талант, — коротко ответил эстонец.

Да, уж. Тут действительно талант нужен. Я поверил, что этот гуттаперчевый паренек — воротила какого-нибудь теневого бизнеса. Умеют некоторые люди себе веса придать: торгуя брызгалками за десять центов, преподносить себя как наркобарона.

Мы с Урмацем сбегали за бутылкой в ларек. Со спиртным беседа пошла веселее. Македон с видом триумфатора вытащил из кармана листок бумаги. Там был написан номер телефона.

— Вот, Аркаша, то, что нам нужно! — торжественно объявил эстонец.

— Что это за телефон? — спросил я.

— Это кооператив «Благовест» — околопоповская организация, а уж у долгогривых деньги всегда есть, и платят они хорошо, — ответил Македон.

— А что делать там надо? Что за работа?

— Не знаю, но слышал, что там требуются студенты медицинских вузов.

— Саша, мы ведь уже не студенты. Ты забыл, наверное. Нас отчислили еще в январе, — напомнил я Урмацу.

— Студенческие билеты у нас ведь не забрали. Так что формально мы еще учимся, — резонно ответил Македон.

На следующий день мы поехали в Смольный, где располагался офис общества «Благовест».

В просторном помещении соискателей рабочих мест встречали миловидные девушки. Выдавали бланки, и заполнивших их претендентов заводили в кабинет директора. Я осмотрелся. Устраиваться на работу пришли в основном прыщавые, очкастые девицы. Мы с Македоном выгодно отличались от несимпатичной, довольно безликой массы, пришедшей сюда в надежде стать сотрудниками «Благовеста». Мы заполнили стандартные бланки — дата рождения, фамилия, имя, отчество, образование. Сидим, ждем своей очереди. Через некоторое время к нам подошла девушка — распорядительница: «Проходите в кабинет, пожалуйста».

Директором «Благовеста» оказался небольшой полный человек жуликоватой наружности.

— Наконец-то! — директор захлопал в ладоши и пододвинул нам с Македоном стулья. — Прошу, прошу! Как хорошо! Нам очень нужны молодые, сильные мужчины, — щебетал он и подозрительно пялил на нас свои наглые, масляные глазки.

Мы с другом переглянулись: уж не в пидорскую ли контору нас занесло? Мы уселись на стулья возле директорского стола. Работодатель то сидел, сложив короткие волосатые ручки на животе, то вскакивал и бегал по кабинету, непрерывно что-то говоря.

«Христианское милосердие, помощь немощным и больным — вот задача „Благовеста“».

Ценитель молодых и сильных мужчин лил воду, разговор был ни о чем.

— Короче! Что мы должны делать и сколько вы будете платить? — пресек я директорские словоизлияния. Я человек прямолинейный. Недавно из армии. Люблю, чтобы все было ясно. Неважный я дипломат, да что там, прямо надо сказать — никудышный я дипломат.

Директор осекся на полуслове и повел разговор теперь уже о реальном положении вещей. Работа наша заключалась в уходе за смертельно больными, умирающими уже людьми. Проще говоря, нам предлагалось быть сиделками. Мужчины здесь были нужны для тяжелой физической работы — перекладывать больных, многие из которых отличались грузным телосложением, опускать их в ванну, вытаскивать оттуда. Зарплата предлагалась почасовая и устраивающая нас. Мы согласились, и директор «Благовеста» отправил нас к девушке-менеджеру за получением первого задания. Она прочитала наши анкеты, причем моя фамилия вызвала у девушки живой интерес.

— Какая фамилия у вас интересная. Русская. Шугаев.

— А как вам моя импортная фамилия? — ревниво поинтересовался Урмац.

— Тоже ничего, — тактично ответила девушка.

Я отправился на первое дежурство. Через двенадцать часов меня должен был сменить Македон. На входе в больницу меня остановил охранник.

— Вы куда, молодой человек? — спросил грозный секьюрити.

— Я из «Благовеста», — произнес я точно пароль.

Ключевое слово сработало, охранник сразу стал приветливым и добродушным. Руководство «Благовеста», видимо, подкармливает больничный персонал.

Мой подопечный лежал в отдельной палате и медленно умирал. Он не разговаривал, не шевелился. В полной тишине я просидел с ним двенадцать часов. Македон вовремя пришел на смену, мы перекинулись с ним двумя-тремя словами, и я поехал домой спать. Через два часа меня разбудил телефонный звонок.

— Он умер, — сказал Македон и сразу повесил трубку.

Я позвонил в офис «Благовеста» и получил новое задание, в другой уже больнице. Ситуация с тамошним охранником повторилась в точности, этот даже проводил меня до палаты. На койке лежал исполинского роста костлявый старик. Его держала за руку женщина лет пятидесяти, дочка старика, как оказалось.

Она дала мне наставления по уходу за больным, и немного рассказала о своем отце. Иван Дмитриевич всю жизнь проработал геологом, прожил интересную, насыщенную жизнь. Теперь он умирал от рака легкого. Судя по всему, дочка очень его любила.

Хорошо вот так умирать, когда позади восемьдесят лет, ты все повидал и испытал в этой жизни и руку твою сжимают любящие потомки, пытаясь удержать на этом свете, а не ждут, когда ты наконец подохнешь и оставишь им несколько квадратных метров жилплощади. Если в конце дороги тебя не хотят отпускать — значит все хорошо, все правильно, жизнь прожита не зря.

С Иваном Дмитриевичем я отработал без осложнений. На смену мне пришел Македон, я передал ему больного и отправился домой отдыхать. Когда через часа два зазвонил телефон, я уже понял — Стрельцов умер. Так оно и оказалось.

С третьим пациентом ситуация повторилась с пугающей точностью. Я благополучно отдежурил, Македон, едва заступив на смену, констатировал смерть больного. Урмац увидел в этом какое-то мистическое знамение. В него начал вселяться суеверный страх. Ему стало казаться, что это он каким-то образом повинен в этих смертях.

— Александр, мы ведь устроились сидеть с уже умирающими людьми. Шансов выжить у них не было, — успокаивал я своего товарища.

Я позвонил в «Благовест» и сообщил, что работать у них мы больше не будем.

Мы решили заняться каким-нибудь другим, более прибыльным и не связанным с вопросами жизни и смерти делом.

Прежде всего я переселился к Инге в общагу, она жила одна в комнате. Македонский проживал этажом ниже. Теперь мы с ним находились в постоянном визуальном контакте. Мы стали строить планы стремительного обогащения.

Не знаю, для чего Македону было нужно много денег, я у него об этом не спрашивал, мне же хотелось разбогатеть для того, чтобы купить дом на морском побережье, уединиться там и писать книги, не думая о деньгах. Мне казалось, что я смогу стать знаменитым писателем. Я уже пробовал писать рассказы в армии, это были порнографические истории (на какие же еще темы может писать восемнадцатилетний парень, находящийся в казарме?). Плоды своего литературного творчества я никому не показывал, считая их еще не совсем зрелыми.

Итак, мы с Македоном решили разбогатеть. Я предложил даже клятву дать друг другу, что не свернем с дороги к намеченной цели, будем верными и честными компаньонами. Всегда мне нравились подобные дешевые эффекты — клятвы различные, обеты.

— Лирика это, Аркаша. Деньги надо делать, а не клятвы давать, — решительно отверг мое предложение Македон. Я нехотя согласился.

Итак, мы с Александром вступили на скользкую, ненадежную дорожку авантюризма.

Глава 2. Как можно разбогатеть

Авантюра (фр. aventure) — рискованное сомнительное предприятие, рассчитанное на случайный успех, предпринимаемое без учета реальных возможностей и обреченное на провал.

Словарь иностранных слов

Я с раннего детства хотел стать богатым, причем тогда уже я знал, что не смогу зарабатывать деньги ежедневным, монотонным трудом. Начиная с пяти-шести лет меня тянуло на различные авантюры. Благодаря тому, что отец очень много занимался моим воспитанием, я был просто загружен знаниями из различных областей человеческой жизни. Первой попыткой озолотиться была идея с выращиванием жемчуга. Мне было пять лет, и я уже знал, что жемчуг получается, если песчинка или маленький камень попадает в полость между раковинами двустворчатых моллюсков.

Жили мы тогда всей семьей на берегу Финского залива, в Комарово, где у нас была дача. Весь пляж там был усыпан раковинами пресноводных двустворчатых моллюсков «Margaritana margaritifera», как раз то, что мне было нужно. За несколько дней я собрал их огромное количество, нафаршировал каждую камнями, склеил пластилином и погрузил в бочку с водой, стоящую во дворе. Стал ждать и думать, что я куплю на вырученные деньги. Прошла неделя, пора было проверять — насколько уже вырос слой перламутра на камнях, находящихся в раковинах. Вытащив жемчугообразующие конструкции из бочки, я был расстроен и удивлен — жемчуг не получился. Поломав голову о причинах неудачи, я пошел к отцу выяснять, в чем дело.

— Папа, ты уверен, что жемчуг получается именно таким способом?

— Да, моллюск обволакивает чужеродный предмет перламутром, который вырабатывает специальная железа, — так получается жемчужина.

Вот оно в чем дело, кроме раковин еще и сам моллюск нужен!

— И сколько для этого процесса нужно времени? — спросил я у отца.

— Думаю, годы. Лет десять, не меньше, — был ответ.

Плюнул я на жемчужную ферму, раковины и камни выкинул на помойку. Годы… Мне СЕЙЧАС деньги нужны.

Срочно нужно было придумать новую тему. Я решил разводить осетров. Это намного быстрее и выгоднее капризного жемчуга.

Всем известно, что рыба получается из икры. Банка черной паюсной стояла в холодильнике. Я размешал ее в той же бочке с водой, где была жемчужная ферма, и стал ждать появления мальков. Подсчитал примерно, сколько осетров получится. Маловато будет. Решил Мишку, соседа, в долю взять. Его бабка работала в отеле «Астория», икра у них, значит, точно есть. Но я на всякий случай решил уточнить.

— Мишка, у вас дома черная икра есть?

— Зачем тебе?

— Я осетров на продажу выращиваю, скоро машину куплю.

— Я тоже хочу!

— Неси икру, только никому ни слова.

Толстенький Мишка побежал домой. Скоро возвращается, расстроенный.

— Ну, принес? — спросил я.

— У нас только красная, и мне ее вынести не разрешают.

— Красная тоже нормально, лососи не дешево стоят.

— А как вынести-то? — спросил Мишка.

— Скажи, что икры поесть хочешь, а сам за щеку ее спрячь и сюда.

Через полчаса Мишка стучит мне в окно, щеки шире плеч. Подвел я его к бочке.

— Плюй сюда!

Размешали мы палкой икру.

— Ну все, иди домой и держи язык за зубами.

Мишка прибегал ко мне через каждый час, узнать как там его лососи.

— Дурак, так быстро они не вылупятся. Иди, я тебя позову, когда надо будет.

Через несколько дней меня постиг новый удар. Родители обнаружили пропажу икры и обратились ко мне за объяснениями. Я долго держался, но в итоге открыл им свою тайну. Отец уже в то время видел во мне сильную личность и уважал как самостоятельного человека. Поэтому без издевательств, спокойно объяснил, что соленая икра, употребляемая в пищу — мертвая, и по этой причине из нее никто вылупиться не может.

Неудача с разведением ценных пород рыбы не остановила меня. В школе, в начальных классах, я пытался стать королем порнографического бизнеса. Я записался в фотокружок и пользовался там бесплатными реактивами и техникой. Отпечатанные картинки с изображением голых теток прекрасно раскупались школьниками. Негативы я купил у такого же делового человека, учащегося в параллельном классе. Миллионов на человеческих пороках я не сделал, хватало только на кино и мороженое.

В дальнейшем были предприняты еще сотни попыток мгновенного обогащения. Все они потерпели крах.

* * *

Со времени первых авантюр прошло уже двадцать лет, но я все еще надеялся разбогатеть. Поэтому очень серьезно отнесся к рассказу Вовы Завгороднего о том, что у них на Псковщине есть река, где мужики за ночь налавливают до тысячи раков, да и рыбы там тоже немеряно. Я рассказал об этом Македону и предложил попробовать заработать на ракоторговле. Мгновенно соображающий Македон на лету подхватил эту идею.

— Свежие раки — дефицит, поэтому ценники можно ставить любые. Конкурентов у нас с таким товаром не будет, — так он оценил ситуацию.

Сходили мы с Македоном за портвейном и сели обсуждать план предстоящей экспедиции в Псковскую область.

— Вову берем проводником, за малую долю, — сказал Македон.

— Согласен. Саня, предлагаю взять еще Колю Ничко, он говорил мне, что в Хохляндии каждое лето раков ловит.

— Ладно, возьмем, хотя делиться не очень хочется.

— Саня, ты представляешь себе, как их вообще ловят?

— Нет, научимся.

— Вот он и научит.

— Ладно, черт с ним, — согласился наконец Македон.

Вызвали Колю как опытного специалиста. Он быстро составил список необходимых атрибутов рачьей охоты. Мы подсчитали наличность, заняли недостающую сумму и поехали за рачевнями на Кондратьевский рынок. Решили, что десяти штук пока хватит. Потом, когда поставим дело на поток и наймем рабочих, докупим еще орудий лова. По совету Володи взяли также пять бутылок водки для представительства и налаживания контактов с местным населением. Фонарь и веревка у меня были. Выезжать решили через два дня.

В намеченный срок мы вчетвером встретились на вокзале и сели в поезд. Предстояло ехать семь часов до станции Сущево, оттуда еще полчаса лететь на кукурузнике через болота, там полчаса пешком — и мы на месте. Первый час в поезде прошел спокойно, ехали, смотрели в окно. Потом, замечаю, погрустнели все и на сумку хищные взгляды бросают. Наконец Завгородний не выдержал.

— Там народу-то — пару человек всего живет, много мы для них водки взяли, — выдавил он.

— Да, действительно, четырех бы вполне хватило, — поддержал его алкоголик Ничко.

— А непредвиденные обстоятельства? — пытался я их образумить.

— Ну какие, например?

— Змея вдруг укусит?

— Шугаев, если змея тебя укусит не в член, я сам яд отсосу, не помрешь, — пообещал мне благородный Ничко.

— А если в член?

— Видел я твой член, змее его час искать надо будет, чтобы укусить, да и то промахнется, — заржал мерзавец.

— Ладно, черт с вами, но только одну, подчеркиваю, одну бутылку! — сдался я, смалодушничал, но если честно, то ведь и самому мне выпить хотелось.

Македон выставил бутылку на стол. Пассажиры вокруг насторожились, в общем вагоне ведь едем. Выпили мы, зажевали зеленым луком, пошли в тамбур курить.

— Вот так и надо пить, не нажираться, — это я пытался воздействовать на себя и своих товарищей.

— Так пить — только рот пачкать, — брезгливо бросил Завгородний и страшно задвигал желваками на щеках, зло сощурив глаза.

— Закуски все равно нет, — с надеждой в голосе заметил Македон.

— Я сала немного взял, — признался Ничко.

— Что же ты раньше, хохол, молчал?

— Я не хохол, а потомственный кубанский казак, — Коля гордо выпрямился во весь свой полутораметровый рост. — Моего деда Ничко никто выпороть не мог, — продолжал казак.

— А я бы выпорол, — мечтательно заметил Вова.

Оторвали мы с Македоном от Вовиного горла Колины руки и пошли в вагон.

— Саня, и что мы с ними наловим? — обратился я к Урмацу.

— Ладно, Аркаша, нам важно на место попасть и посмотреть, как раков ловят. А там уже пошлем их обоих к чертовой матери.

— Надеюсь доедем…

Под кубанское сало водка пошла еще лучше. На третьей бутылке я решил перестать сопротивляться, все равно меня никто не слушал.

— Каждое дело, Аркадий Анатольевич, нужно доводить до конца. Что же нам теперь останавливаться, половину уже выпили, — прочитал мне мораль Завгородний.

— Ты прав, Володя, нет ничего хуже незаконченных дел. Наливай! — согласился я.

Через некоторое время к нам подсел смуглый курчавый брюнет, который с начала пути внимательно изучал нас, я это давно заметил.

— У меня тоже есть водка, возьмите в компанию, — попросил он.

— Садись.

Парень поставил на стол бутылку «Столичной» и выложил несколько белых дырявых пластинок.

— Это еще что такое? — удивились мы.

— Это маца, еврейский пасхальный хлеб.

— Ты еврей что ли? — с угрозой спросил Ничко.

— Да. Вы уж простите.

— Среди евреев тоже порядочные люди встречаются, — сказал миротворец Македонский.

— Только редко, — вставил ехидный Ничко.

— Что-то маца твоя на хлеб не похожа, из чего ее делают? — недоверчиво поинтересовался Вова.

— Мука, вода… — стал перечислять иудей.

— Кровь христианского младенца… — как бы в сторону добавил Ничко.

Коля был убежденным антисемитом и очень любил читать экстремистские брошюрки, которые продают на Невском неопрятные бородатые псевдопатриоты.

— Это неправда! — возмутился наш попутчик.

— Правда, не правда — пей, давай. Тебя как звать-то?

— Александр Бренер.

— Закусывай, Александр, — сказал Македонский и пододвинул Бренеру сало.

— Нам свинью есть нельзя, — заметил Александр, но кусок сала все же сожрал.

— Никак не пойму я, почему все так евреев не любят, — горько посетовал наш попутчик через какое-то время.

— Вы Христа нашего гвоздями к деревяшке прихуячили, — выдвинул обвинение Коля.

— Почему вашего, он что, русский был что ли?

— Да уж, наверное, не еврей, — отрезал Ничко.

Александр на это ничего не ответил, но заскучал, загрустил, вышел в тамбур покурить и пропал.

— Что же ты парня обидел, собака? За что? — наехали мы втроем на Колю.

— У тебя у самого морда жидовская, я тебя давно подозреваю, — высказал мне Ничко. — И у тебя, Урмац, фамилия странная. Урмац… Маца… — какое-то созвучие я наблюдаю. Однокоренные слова, — отбивался Ничко.

— Коля, водки мы тебе больше не дадим, — вынес резюме Македон и демонстративно налил только себе, мне и Володе.

Такого поворота событий Ничко не ожидал.

— Ладно, признаю право евреев на существование, — пошел он на мировую.

— И равноправие, — потребовал Македон.

— И равноправие признаю, — Коля схватил бутылку и быстро налил себе в стакан.

— А ведь мы уже подъезжаем, — Володя высмотрел за окном какие-то свои ориентиры.

Я спрятал последнюю бутылку и закрыл сумку на молнию. Все судорожно сглотнули.

Со станции Сущево мы на попутном грузовике доехали до аэродрома. Купили в кассе билеты и поспешили на посадку. Наш самолет уже был готов к полету и стоял на взлетной полосе. Мы залезли в брюхо кукурузника, там уже сидели две бабки с мешками, они подозрительно нас осматривали. В глубинке не любят чужаков, опасаются. Появился пилот — выгнутая фуражка, черные очки — сокол, а не летчик.

Взревел мотор, и пузатое чудище, медленно покачивая крыльями и грузно переваливаясь, двинулось по полю. Наш «сокол» наращивал скорость, потом поправил очки, что-то коротко бросил в микрофон и стремительно поднял машину в воздух. Полет на кукурузнике не отличается комфортабельностью, этот воздушный лайнер постоянно трясет и бросает из стороны в сторону.

Через двадцать минут мотор заглох, винт перестал вращаться, и самолет круто пошел вниз. Колеса его ударились о землю. Нас, сидящих в салоне, здорово тряхануло. Невозмутимый «сокол» лихо подкатил к деревянной будке с надписью «Аэропорт Ухошино».

Мы вылезли наружу и огляделись. Рачья речка — вот она, метров десять шириной, течение довольно быстрое. Называется Полисть. На ее берегу живописно расположились несколько допотопных ветхих бань, заброшенных, видимо. Чуть дальше — десяток домов, большинство из них заколочены.

— Русь-Матушка… — добавил Володя, имевший явную склонность к поэзии.

— Красоту завтра изучать будем, надо где-то спать, — вернул я своих товарищей на псковскую землю, поближе к реальной жизни.

— В любую незапертую дверь можно заходить и спать, — Вова хорошо знал местные обычаи.

— Ну, пошли тогда.

Выбрали мы уютный сеновал, закопались в сухую пахучую траву и мгновенно заснули. Как ангелы. Утром я продрал глаза, выбрался из сена и вышел из сарая. Что за чудо?! У входа, на лавке, стоит трехлитровая банка молока, свежий деревенский хлеб, огурцы, редиска, зеленый лук. Откуда такое изобилие? От какого щедрого волшебника подарки? Я разбудил Вову с Колей, Македона не нашел. Но вскоре появился и он. Александр, оказалось, давно проснулся и на рассвете отправился налаживать связи с местным населением. В деревне он очаровал всех старушек, одаривших его продуктами животноводства и огородничества. Вот, значит, кто был таинственным волшебником. С собой Македонский привел сухонького дедушку, аборигена.

— Давайте бутылку, деда нужно срочно опохмелить, — потребовал Александр.

Заполучив последнюю бутылку водки, Македон налил полный стакан и передал его старцу. Тот схватил водку с изумительным проворством и мгновенно выпил. Крякнул и прослезился. Македон угостил деда папиросой и вытащил из сумки рачевни.

— Пойдут такие? — начал деловой разговор Александр.

— Пойдут, а чего же нет, — старичок покрутил наши рачевни в крючках-пальцах и протянул Македону пустой стакан.

Урмац его вновь наполнил, а остатки водки выпил сам из горла, чокнувшись с дедом бутылкой.

— Саня, это ведь последняя бутылка была, — обреченно заметил Володя.

— Ну и слава Богу, будем вести здоровый образ жизни, пейте молоко, оно намного полезнее.

После второго стакана дедок оживился и стал намного разговорчивее.

— Первым делом лягух на лугу наловите, да шкуру не забудьте с них содрать. Рак — он на светлое лучше идет.

— Дед, а правда, что по тысяче штук за ночь ловят?

— Всяко бывает, но ведра два точно возьмете, — обнадежил туземец.

— А змеи тут есть? — задал я чрезвычайно интересующий меня вопрос.

— Змеи-то? Есть! А как же… Полно змей. Гадюки.

— А если укусит, что делать?

— В Борках бабка живет. К ней идтить надо. Заговаривает она.

— Где Барки-то эти?

— Километра три отсюдова, вниз по реке.

Дед, видимо, посчитал, что два стакана водки, которые ему налили, он уже отработал, дав нам всю эту информацию, и отправился домой. Опохмеленный и вернувшийся к жизни.

Сели мы завтракать. Молоко теплое еще, парное. Хлеб свежий, дымком пахнет. Овощи без нитратов, экологически чистые.

— Вкусная здоровая пища! — оценил Македон деревенскую снедь.

— Не вставляет только эта пища. Водку общаковую разбазарил, теперь о диете рассуждает, — ворчал недовольный Завгородний.

— Мы не пить сюда приехали, пошли работать, — встал я на защиту Македона.

Взяли мы каждый по полиэтиленовому мешку и разбрелись в разные стороны. Ловить лягушек. На лугу их было немеряно — квакали и шуршали в траве. Хватаешь ее, берешь за задние лапы, головой об камень — и в мешок. Через час возвратился к сеновалу, который служил нам временно лагерем. Там уже Македон с Вовой сидят, курят. У каждого из нас штук по двадцать лягух поймано. Хватит на ночь.

— Пойдем, Саня, палок для рачевен нарубим, — предложил я Македону.

Взяли топор, пошли в лес. Володя остался дремать на солнце. Вырубили мы с Македоном десяток двухметровых палок, перекурили. Идем обратно, вдруг видим — Ничко на опушке ползает по земле, выискивает что-то и складывает в консервную банку. На лягушек не похоже. Подошли к нему, смотрим — у Коли полная банка маленьких грибочков, поганок. Ножки у них тоньше спички, шляпки конусовидные.

— Что ты, Николай, обезумел? Зачем ты говна этого набрал? Эти грибы не едят.

— Да, их не едят. Ими закидываются. Шестьдесят штук — и наступает нирвана. Это грибы — галлюциногены, псилоциды! — Ничко выглядел абсолютно счастливым человеком.

— Откуда такая информация? — поразились мы с Македоном.

— Я, в отличие от вас, занимаюсь самообразованием, читаю современную литературу.

— А лягушек ты наловил?

— Вы что, идиоты? Какие лягушки? Посмотрите на это чудо.

— Я лично это дерьмо жрать не буду, не нужна мне нирвана никакая, — высказал свое мнение Македонский.

— А мне и с водкой-то пора завязывать, какие уж тут еще галлюциногены… — я тоже отверг Колино предложение.

— Ну и хер с вами! — обрадовался Ничко. — Здесь как раз только нам с Вовой и хватит.

— Только учтите, мы с Аркашей вас откачивать не будем, а если подохнете — бросим в реку, ракам на корм. — Македон умел быть жестким.

Выбрали мы на реке место для лагеря. Наметили площадку для костра, расчистили подходы к воде. Наркоманов мы с Петровичем отправили в лес, за дровами, а сами стали готовить рачевни.

Рачевня — это металлический обруч, внутри его сетка, в центр которой кладут приманку, в нашем случае — лягушку. Вся конструкция вешается на конец палки при помощи полутораметровой веревки. Раки, чувствуя запах приманки, выползают из своих укрытий, залезают в сетчатый круг и пожирают лягуху. Наша задача — вовремя вытащить рачевню и изъять оттуда попавшихся животных. Ловить надо в темное время суток, когда раки проявляют максимальную активность.

Ободрали мы с Македоном лягушек, прикрутили их проволокой к сеткам рачевен, сетки укрепили на палках. Дело сделано. Осталось только дождаться темноты. Вова с Николаем натаскали дров, запылал костер.

По берегу уже расставлены рачевни, промежуток между ними — около десяти метров. Ничко и Завгородний сожрали свои грибы и разлеглись около костра в ожидании прихода. Мы с Македонским заварили в котелке чаек. Вода в реке мягкая, чистая — чай великолепный получился. Выпили мы по два стакана терпкой ароматной жидкости, перекурили, а тут уж и смеркаться стало.

— Саня, пойдем проверим ловушки, может быть, уже кто-нибудь попался, — предложил я Македону.

— Пойдем. Вы-то пойдете, наркоши?

— Нет, — выдавил Завгородний сквозь сжатые губы.

— Нас уже прет, — хихикнул Ничко.

Подошли мы к первой рачевне, Македон взялся за палку.

— Саня, только резко, чтобы не разбежались, — дал я ему совет.

Александр резко выдернул рачевню из воды. В ее центре, как пьяная блядь, раскинув ноги, лежала лягуха. Больше никого. Рано еще, наверное. Вытащили вторую ловушку. Около белого, обескоженного тела лягушки что-то темное шевелится.

— Есть, Аркаша! — торжественно объявил Македон.

Да, это был он — настоящий десятиногий речной рак. Astacus leptodactylus. Темно-зеленого цвета, с длинными усами, он сидел в рачевне, агрессивно щелкая клешнями. Речной рак — хищное животное, это даже по внешнему его виду сразу понятно. Тело одето в прочную хитиновую броню, вооружение — сильные, надежные клешни. На голове острый шип — «ростр» — так и называется, прямо как у боевого корабля! Довершают впечатление две антенны — гибкие, прочные усы, все из того же хитина. Авторитетнейший, достоверный Альфред Эдмунд Брем описывает в своей книге «Жизнь животных» один занимательный поведенческий эпизод из жизни речного рака (готовясь в Питере к охоте на раков, я специально изучал эту книгу).

«Он (рак) в состоянии справиться даже с таким сильным и опасным противником, как водяная крыса. Членистоногий охотник подкарауливает ее где-нибудь под берегом, запирает между корнями деревьев или в ее же собственной норе. Дождавшись, когда крыса подохнет от отсутствия кислорода, десятиногий бронированный хищник спокойно и с наслаждением пожирает свою добычу».

«С наслаждением» — именно так написано у Брема! То есть гениальный натуралист придает речному раку почти человеческий разум, чувства, эмоции. Брем великолепен! Всякий раз, перечитывая его увлекательную книгу, я чувствую, как у меня в организме стремительно возрастает количество эндорфинов — гормонов радости. Его любовь и восхищение животным миром передаются и мне.

И вот наконец я увидел рака живьем. Произошло это впервые, раньше я их встречал только в вареном виде. Я потянулся к нему.

— Аркаша, только с боков, за спину бери, укусит! — предупредил меня Македон.

Вытащил я рака. Красавец, сантиметров пятнадцать, может, чуть больше. Хочет меня, гад, клешнями за пальцы схватить, щелкает ими, как ножницами, только не достать ему.

— Давай в лагерь вернемся, котелок возьмем, их же куда-то складывать нужно, — предложил я.

У костра сидят любители грибов, чай допивают. Глаза у них уже осоловевшие, координация движений немного нарушена — псилоциды начали оказывать свое воздействие.

Рака мы положили в стеклянную банку, он беспомощно заскользил по ее стенкам своими членистыми конечностями, но воинственности при этом не потерял, продолжая угрожать нам клешнями.

— Котелок давайте, дармоеды, — Македон перелил остатки чая в стаканы.

Вытряхнули мы спитую заварку, взяли посудину и пошли дальше охотиться.

Почти в каждой рачевне была добыча. В одной из ловушек сидело сразу четыре усатых красавца. Попадались нам экземпляры с единственной клешней, она была гипертрофирована. На месте второй, потерянной, вероятно, в рачьих междоусобицах, выросла маленькая, недоразвитая клешенка. Попав в котелок, членистоногие начинали шлепать себя хвостами по пузу и хватать клешнями соседей. Очень активные животные!

Стемнело.

— Пойдем, Саня, за фонарем. Не видно уже ничего.

Подошли к лагерю. В свете угасающего костра мы увидели, как Ничко, вытаращив на нас безумные глаза, резко сорвался со своего места и убежал в лес. Было слышно, как трещит кустарник.

— Да, грибы, видать, действительно галлюциногенные, — покачал головой Македон.

У костра стоял на четвереньках Володя Завгородний и, протянув руки к банке с пленным членистоногим, пальцами, которые, наверное, казались ему клешнями, сражался с раком через стекло. Выражение лица при этом он имел зверское.

— Вова, куда твой друг-то убежал? — поинтересовался я.

Ответа мне получить не удалось. Володя только зло и страшно улыбался, интенсивно вращая глазными яблоками. Сейчас он был раком, речным хищником и разговаривать, естественно, не мог. Только щелкнул в моем направлении «клешней».

— А ведь умный, интеллигентный парень, экзамен по физиологии человека недавно сдал на отлично, — горестно произнес Македон и сочувственно посмотрел на ползающего по земле Завгороднего.

— Ладно, Саня, черт с ними, бери фонарь, пойдем дальше ловить.

Котелок, уже полный раков, мы повесили на сук и взяли вместо него сумку, чтобы лишний раз не возвращаться. Мы спешили, было около часа ночи, а это, если верить Брему, лучшее время для ловли раков, у них сейчас самый жор.

Всю ночь мы с Урмацем бродили, светя фонарем, от одной рачевни к другой. Наловили полную сумку реликтовых животных. Мы даже не ожидали, что их будет так много.

На рассвете, уставшие, вернулись в лагерь. Костер давно потух. Володя спал. Мы развели огонь, подвесили в котелке воду — раков варить. Откуда-то из лесной чащи появился Ничко — одежда в грязи, щека разодрана, хромает. Где он был всю ночь и что делал, отвечать отказался. Вместо этого Николай растолкал спящего Завгороднего.

— Володенька, я опохмелиться принес, — обрадовал он товарища.

— Ты обезумел, что ли? Это же мухомор, он ядовитый! — возмутился Завгородний.

— Это для дураков пишут. Мухоморы содержат алкалоид — мускарин. Действие его аналогично действию мескалина, которым богаты вчерашние грибы, только немного слабее.

— Уверен ли ты в этом, Николай? — сомневался Володя.

— Еще викинги знали великую тайну этого гриба. Почему, ты думаешь, они всех побеждали? Вот их секретное оружие — мухомор!

Македонский отобрал у Коли волшебный гриб.

— Слышишь-ты, викинг… карликовый, похмеляться потом будете. Иди в деревню за укропом, раков варить будем.

— Мне не дадут.

— Скажи: Александр Петрович послал. Да не забудь, я им этнографом-фольклористом представился.

Ничко быстро вернулся с охапкой укропа. Тут как раз и вода в котелке бурно закипела. Я кинул туда щепоть соли, несколько стеблей укропа и по одному стал закидывать раков. Попадая в кипяток, они делали последние, судорожные движения и замирали, на глазах приобретая красный, очень аппетитный цвет. Дав ракам немного повариться, я вытащил их из котелка и забросил в ту же воду следующую партию. Вчетвером мы уселись вокруг костра и начали пировать.

Рак по праву считается деликатесом: в его клешнях и хвосте, под слоем хитина, находятся довольно большие куски удивительно нежного, ароматного мяса. Скоро вокруг каждого из нас выросло по впечатляющей горе пустых панцирей. А сожрали мы всего лишь половину сумки.

После мы с Македоном отправились спать на сеновал, приказав тунеядцам наловить лягушек. Уходя, мы заметили, как «миколог» Ничко делит мухомор.

— Володенька, по четверти шляпки нам хватит, — страстно шептал он Завгороднему на ухо и обнимал того за плечи.

— Какие вы нежные друг с другом, так ведь и до греха недалеко. Как там у викингов с однополой любовью дело обстояло? — спросили мы с Македоном.

Ничко махнул на нас рукой, идите, мол, не мешайте. Володя загадочно улыбался.

Рухнули мы с Урмацем в сено и моментально заснули. Через несколько секунд, как мне показалось, Македон уже тряс меня за плечо.

— Сколько время? — я находился в прострации.

— Вставай скорее, уже пять вечера, — Македон был взбудоражен и нетерпелив.

— Что за спешка-то?

Македон вкратце описал ситуацию. Он, оказывается, давно уже проснулся и детально ознакомился с деревней Ухошино. Ему попалось несколько заброшенных домов, и он обследовал их внутреннее содержание. Там он обнаружил несколько самоваров и массу старинной утвари. Я подскочил как ошпаренный.

— Пойдем посмотрим! — заорал я.

— Ну, так я тебя уже полчаса разбудить не могу.

Мы покинули сеновал и пошли к интересующим нас домам. В первом же ветхом строении мы поняли, что тут действительно есть, чем поживиться, в этой деревне — Клондайк!

— Саня, подельникам нашим ничего говорить нельзя, — прошептал я Македону.

— Это совершенно исключено! — согласился он.

— Нам надо всем вместе отсюда уехать, как можно скорее. А потом мы вернемся вдвоем и выгребем все ценное, — такой возник у меня план.

— Как вывозить-то будем? — беспокоился Македон.

— Сделаем плот и сплавимся по реке до Старой Русы.

— Это сколько же нам плыть?

— Семьдесят километров, а там сядем на автобус — и мы в Питере.

— Ближайший самолет отсюда вылетает завтра в полдень, — сообщил Македон.

— Ну, вот на нем и улетим.

Пора было возвращаться в лагерь. Там мы застали совершенно трезвых Завгороднего и Ничко, сидящих у костра. Раков, наловленных ночью, они почти всех сожрали. Лягушек, правда, наловили, чем сильно удивили нас с Македоном. Мы с Урмацем выпили простокваши, в которую превратилось вчерашнее молоко, и стали готовиться к ночной охоте. Поменяли в рачевнях наживку, благо лягушек было с избытком. Когда стемнело, ловушки пошли проверять все вместе, вчетвером. Когда вытащили первых раков, восторгу Ничко не было предела. Он очень пожалел, что прошлой ночью не принимал участия в охоте.

— Ну вот сегодня и ловите с Володей, а мы отдохнем, — предложил я Николаю.

— Не беспокойся, наловим побольше, чем вы.

— Вот и славно, пойдем, Саня, чайку попьем.

Всю ночь просидели мы с Македонским у костра. Пили чифирь, курили и обсуждали новую тему предполагаемой деятельности — антиквариат. Где его брать понятно — здесь. Реализация — вот основная задача. Тут я вспомнил, что мои соседки с четырнадцатого этажа — потомки то ли князей, то ли графов, чуть ли не наследницы царского престола. Мать и дочь. Обе — художницы. В доме у них постоянно собирается дворянская шушера. Шушера эта охотно скупает предметы старины и хранит в своих хрущевских квартирках, выдавая за фамильные реликвии. Дворянские титулы они дают себе сами. Родословные мифические придумывают. Неприятная публика. Мнят из себя неизвестно что, часто являясь на деле просто бесполезными членами общества.

Дедушка мой, говорят они, был дворянином. Ну и что? Ты-то здесь при чем? Да и что вообще хорошего — быть дворянином? Дворяне — это ведь, по сути, — слуги, лакеи, прихлебатели. Правда, при царском дворе, но это ведь не важно, кому прислуживать, царю — императору или барыге какому-нибудь. Холуй — он и есть холуй.

Мне, например, купцы или там крестьяне намного симпатичнее — живая, деятельная публика, есть у этих социальных групп потенциал для дальнейшего развития. А у графьев одни разговоры: пропала Россия, интеллигенция уничтожена… Это вы пропали, аристократы липовые. Мылись бы почаще, да в квартирах убирали. А то ведь сидит чучело бородатое и рассуждает о возрождении России, не имея при этом целых носков. Ну смешно ведь!

Македон в этом вопросе был со мной солидарен, но будучи более гибким и лояльным человеком, прощал «дворянам» их маленькие слабости.

— Тогда, Саня, я тебя представлю графиням, а ты уж будешь вести переговоры. Я боюсь сорваться и нарушить придворный этикет. Простолюдин ведь я.

Македон согласился с таким сценарием, и на этом мы закончили обсуждение.

Перед рассветом вернулись наши добытчики. Раков они наловили действительно не меньше, чем мы с Македоном. Стали готовить завтрак. Все те же вареные раки, овощи, хлеб. Во время трапезы мы с Урмацем сообщили компаньонам о своем решении немедленно возвращаться домой, в Питер.

— Да уж, пора. Раков у нас штук триста. Хватит, — обрадовался Ничко.

— Ты мухоморов-то набрал впрок? — иронично осведомился я.

— Мы лучше с Володей псилоцидов наберем. Вокруг Питера они уже давно все собраны. А мухоморов и там навалом.

Нас с Македоном обрадовало, что не пришлось объяснять подельникам причину поспешного отъезда. Сборы были недолгими — залили костер, загрузили раков в сумку, переложив крапивой. Рачевни спрятали в заброшенной бане, пригодятся в следующий раз.

Самолет доставил нас в Сущево. В поезд сели голодные, злые как собаки — денег не было.

— Сидите здесь, я скоро вернусь, — Македон взял сумку с раками и куда-то исчез.

— Слился ваш эстонец. Шваркнул нас на сумку раков и слился, — высказал Ничко свою версию.

— Заткнись ты, Коля, не суди о людях по себе, — ответил ему я.

Сидим, ждем. Через пятнадцать минут Урмац вернулся, в руках у него кроме рачьей сумки еще один пакет, на лице — довольная улыбка.

Как Дед Мороз, пришедший к детям с подарками, Македон начал вытаскивать из мешка сюрпризы — десяток котлет, банку с салатом «Оливье», аккуратно нарезанный хлеб, бутылку водки и даже баночку маслин, которым я был особенно рад.

Я-то уже давно привык к Урмацевским чудесам, а Вова с Колей просто онемели от восхищения. Оказывается, Македонский навестил вагон-ресторан, пообщался с тамошним персоналом и выменял всю эту вкуснятину на три десятка раков. Деловой человек! Благодаря его энергии и сообразительности до Питера мы доехали с комфортом и в прекрасном расположении духа.

Реализация товара не заняла много времени. Раков мы сдали в первом же попавшемся ресторане. Оптом. Деньги разделили на четверых и отправились в общагу праздновать успешное окончание экспедиции.

Я, правда, вскоре поехал навестить родителей. Заодно нужно было нанести визит в «дворянское гнездо», договориться насчет антиквариата.

* * *

Родители встретили меня чаем с пирогом. Рассказал я им о своей поездке. Мама внимательно выслушала меня и направила разговор в привычное для нее русло.

— Аркаша, когда ты все-таки устроишься на нормальную работу?

— Что значит — нормальную?!

— Нужна стабильность, дисциплина.

— Стабильность, дисциплина… Мама, ты ведь знаешь, что это одни из самых ненавистных мне слов. Ответственность еще забыла.

— Что же ты так и будешь всю жизнь болтаться? — Маманя завелась не на шутку.

Я вышел из комнаты, от греха подальше, сел в туалете перекурить, подумать.

Ну что за радость каждое утро, в одно и то же время ходить на работу, делать изо дня в день одно и то же? Ведь, если разобраться, любая профессия — это, в принципе, алгоритм отдельных, простых в общем-то действий. Только у слесаря или токаря их количество исчисляется десятком, а у врача, например, сотней-двумя. Раз в месяц получка, два выходных, месяц отпуска. И так — годами, до пенсии. А жить-то когда? Скучно это, господа! Начальство опять же. Идиот какой-нибудь еще указывать мне будет, что я должен делать. Ну не могу я так. Пробовал, не получается. Авантюристом родился, им, видимо, и останусь.

Вернулся я в комнату, включил телевизор. Сначала новости какие-то мелькали международные, потом наши папики выступали — клопы насосанные, воры и взяточники. Эти рассказывали, как они страну из кризиса выводить будут. Я уже собирался выключать телевизор, как вдруг показали репортаж из Испании. Какой-то национальный праздник у них там. Сумасшедшие, темпераментные испанцы, предварительно выпив, наверное, своего крепкого хереса, выпускают на узкие городские улочки разъяренных быков. Гигантские животные несутся по булыжным мостовым, сметая все на своем пути. Испанцы бегут впереди, им нужно очень интенсивно передвигать конечности, а то быки затопчут, на рога поднимут. Лица у бегущих людей радостные, счастливые. Они смеются. В крови у них бултыхается алкоголь и адреналин, им светит ласковое южное солнце. Красота!

Философы сколько веков бьются, пытаясь ответить на вопрос — что же такое счастье? Сидят в своих мрачных, плохо проветриваемых кабинетах, обложившись пыльными фолиантами, тонны бумаги переводят. Все им не понять — что же такое счастье. Господа ученые, не там вы ищете счастье! Бросьте вы свои ненужные книги в камин, а сами поезжайте в Испанию, на этот великолепный праздник быков! Вот оно — счастье, здесь и сейчас, на этих маленьких, залитых солнечным светом улочках.

Какие чудесные, приятные люди — эти испанцы. Они очень правильно и просто живут, не заморачиваются на всякую ерунду вроде глобального потепления и озоновых дыр. Кризис в Персидском заливе их тоже не волнует. Им плевать на все на это. После безумной гонки с быками они сядут отдохнуть. Будут играть на гитаре, петь жизнерадостные песни, есть мясо, обильно посыпанное перцем, потом со вкусом поимеют своих смуглых веселых красавиц. Вот это праздник! Может быть, это и есть счастье? Как хорошо было бы сейчас оказаться там, в оптимистичной Испании…

Этот великолепный репортаж заметно поднял мне настроение. Таких вот жизнеутверждающих сюжетов надо бы больше показывать.

«Не век же нам мыкать беду и плакать о хлебе!» — вспомнились мне слова знаменитого БГ.

Попрощавшись с родителями, я поднялся к дворянкам, графиня-мать открыла мне дверь. Договорились, что я сведу ее с Александром Петровичем, получившим якобы наследство от дедушки, бывшего мелкопоместного эстонского дворянина. Она со своей стороны выставляла какого-то авторитетного антиквара.

Графиня эта достойна того, чтобы написать о ней целую книгу, возможно, когда-нибудь я так и сделаю.

Ее имя — Светлана Сергеевна, она мать моей одноклассницы Аленки. С первого класса я бывал у них в доме. Страна в то время переживала скучнейшие годы застоя. Квартира на четырнадцатом этаже, в которой проживали мать с дочерью, представляла собой культурный оазис, чудом существующий в коммунистическом государстве с его первомайскими демонстрациями, стукачами, участковыми, цензурой и уголовной статьей за тунеядство. Здесь были запрещенные книги, картины свободных художников, велись антисоветские разговоры. Таким людям, как Светлана Сергеевна, законы не писаны, они живут так, как хотят, при любом политическом строе.

Графиня всегда элегантно и необычно одевалась, она была ярким явлением на фоне большинства советских женщин, одетых в одинаковый жуткий демисезон. Светлана Сергеевна курила длинные дамские сигареты, доставая их тайными путями, ведь такая обычная вещь, как хорошие сигареты, во время правления коммунистов была страшным дефицитом. Носила она сетчатые перчатки и вуаль, чем вызывала пролетарскую ненависть теток из ЖЭКа. Светлана Сергеевна говорила красивым и правильным языком и со всеми была на «Вы», она даже ко мне, ребенку тогда еще, обращалась: «Здравствуйте, Аркадий». Графиня нигде не работала, она писала картины, этим, наверное, и жила, я точно не знаю.

В советские времена у нее еще не собирались псевдодворяне, тогда эти «аристократы» работали на коммунистов и гневно осуждали ведущую «антиобщественный» образ жизни Светлану Сергеевну. Шушера эта появилась позже, после перестройки, когда каждый плебей начал выискивать у себя голубую кровь и предков-аристократов.

Я бывал у нее дома, потому что дружил с Аленкой, но это был только предлог. На самом деле меня привлекала сама Светлана Сергеевна. Я был тайно влюблен в нее. Она поражала мое детское воображение своей неординарностью, манерами, очевидной независимостью и гордостью. Она была человеком из другой жизни, из той, о которой я читал в книжках. В той жизни не было управдомов, коммунистических субботников и детской комнаты милиции, в которой я состоял на учете с одиннадцати лет. Там были благородные рыцари, прекрасные дамы и страстная любовь…

Все это было давно. Ко времени описываемых событий я уже перестал быть романтичным подростком, а превратился в желающего быстро разбогатеть и довольно беспринципного молодого человека. Светлана Сергеевна теперь зарабатывала деньги на своем благородном происхождении и известной фамилии: она богатела на тщеславных дураках, продавая им фальшивые дворянские грамоты и гербы, за большие деньги она писала портреты торговцев бананами и куриными окорочками, одевая их в дореволюционные мундиры с генеральскими погонами и царскими орденами.

Девяностые годы двадцатого века поменяли мировоззрение у многих людей, почти все жаждали денег и старались добыть их любыми способами. Светлана Сергеевна не избежала участи большинства. Как и я.

Вернувшись в общагу, я обнаружил в комнате Завгороднего знакомых мне по институту людей. В гости к Вове зашли Овчаров и Махарадзе. Об Овчарове хотелось бы немного рассказать.

Александр Овчаров — элегантный молодой человек с благородным, породистым лицом английского лорда. У него тонкие и длинные пальцы музыканта, чистые и красиво уложенные на пробор волосы. Сейчас заметно было, что Овчаров несколько дней не брился. Это не характерно для него, обычно он гладко выбрит и благоухает дорогим одеколоном.

Почему же вдруг на его лице появилась щетина? На это была веская причина — Овчаров пребывал в запое.

Месяц назад его выгнали с работы, на которую можно было устроиться только имея хорошую протекцию. Это было золотое место: Александр работал швейцаром в одном из самых навороченных, полулегальных казино Питера. В его обязанности входило стоять у парадного подъезда, открывать и закрывать дверь, складывая при этом в карман обильные чаевые. Месяца два Овчаров бдительно нес службу, был вежлив и предупредителен с клиентами. Хозяева были довольны интеллигентным, образованным швейцаром.

Но как-то раз Овчарова решил проведать на рабочем месте его друг детства, некто Павлик. Естественно, Павлик принес с собой бутылку. Александр пить отказался, дорожа своим доходным местом. Пить на работе было строжайше запрещено, но змей Павлик, спекулируя воспоминаниями детства, заставил все-таки слабохарактерного Овчарова выпить стопочку, а там уже Александр и сам завелся. Он провел своего друга в служебную каморку, где они и продолжили возлияние. Было о чем поговорить, давно не виделись. Мешали только посетители. Постоянно хлопали входной дверью, отвлекали.

Овчаров выдал Павлику денег на следующую бутылку, а сам, пока тот бегал в магазин, изготовил из плотного картона табличку: «ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ХЛОПАЙТЕ ДВЕРЬЮ!»

Этот призыв к совести клиентов Александр повесил при входе в казино. Теперь можно было поговорить спокойно. Но далеко не все посетители выполняли Сашину просьбу, некоторые нагло игнорировали табличку и продолжали греметь дверью. Тогда Овчаров выбегал из каморки и стыдил их: «Хамы, для вас ведь написано! Неужели трудно тихо закрыть за собой дверь? Где ваша культура?»

Вскоре в швейцарской подсобке появился белый от ярости хозяин и с ним два охранника. Овчарова вместе с упиравшимся Павликом выкинули на улицу.

И вот теперь Александр, пропив последние деньги, сидел в общаге и думал, как жить дальше.

Тем временем его спутник Махарадзе завел с пьяненьким Ничко разговор об их общей одногруппнице. Появилась она недавно, перевелась с другого потока — звали ее Наташа. У Махарадзе были серьезные информационные каналы в грузинской диаспоре института, по ним он собрал сведения об интересующей особе.

— Николай, а она ведь — голубая! — с большим сожалением объявил Мераб.

— Что такое? Как это? — Ничко широко открыл глаза, он явно был заинтригован.

— Она в рот берет… — сокрушенно ответил грузин и густо покраснел.

Ничко охватил приступ неудержимого хохота.

— Дорогой мой, мы ведь живем в Европе, оральный секс здесь является нормой. Привыкай, ты теперь тоже европеец, понимаешь ты это, чурка ты нерусский? — объяснял Коля.

— Как же с ней после этого целоваться можно? — недоумевал Махарадзе.

— Это все ваши средневековые комплексы. Запросто можно.

— Не знаю, какие уж это комплексы. Только у нас это — позор! Это вы тут в извращениях погрязли, а мы своих женщин уважаем.

— Да? А ишаков драть — это не извращение? — парировал Ничко.

— Каких еще ишаков?! — Махарадзе даже задохнулся от обиды и ярости.

— Говорят модно это у вас на юге. Кто ишака не ебал, тот не мужчина, — хихикает Ничко.

— Не знаю, может быть у других народов и есть подобный обычай, но не у грузин, — Мераб еле сдерживает себя, так ему хотелось дать Коле по башке.

Тут в спор решил вступить миротворец Овчаров. Он повел речь о своем отношении к сексу и о месте женщины в этом процессе.

Почему Саша Овчаров выбрал своей специализацией педиатрию мне не совсем понятно, судя по его пристрастиям, ему была намного ближе проктология. Дело в том, что всем женщинам Саша предпочитал крупных дам предпенсионного и даже пенсионного возраста, с которыми он занимался исключительно анальным сексом. В качестве смазки Овчаров использовал только майонез «Провансаль», других любрикантов этот эстет и гурман не признавал.

— Саша, но почему именно майонез? — прервал монолог Овчарова Коля Ничко.

— Дикари! Что за глупый вопрос! Майонез — одно из величайших изобретений человечества. Я жизни своей без него не представляю. Во-первых, его можно есть. Во-вторых, я давно уже эмпирическим путем установил, что для секса, который я предпочитаю, майонез подходит идеально. Анальный секс я имею в виду. В майонезе содержатся необходимые жиры, кроме того — белки, витамины, кислоты, создающие определенный барьер для бактерий и вирусов. Этот феноменальный продукт обладает приятной консистенцией, великолепно пахнет, что в сексе имеет огромное значение. Аромат майонеза, в сочетании с легким запахом говна, делает анальный коитус особенно пикантным. А вы еще спрашиваете, почему майонез, деревенщина! Об этом продукте я могу говорить часами, но сейчас мне хотелось бы еще немного выпить.

— Водка-то уже кончилась, — констатировал Завгородний.

— И денег нет, — соврал Ничко.

Деньги у всех еще были, просто Коля пытался раскрутить на бутылку Овчарова, который пока что пил на халяву.

— Деньги не проблема, мне нужен только доступ к телефонному аппарату, чтобы их достать, — Александр был явно уверен в своих силах.

Действительно, ради своего кумира Сашины женщины были готовы на все, к тому же все они являлись довольно состоятельными особами. На них-то Овчаров и рассчитывал, говоря о деньгах.

— Пойдем к Полипычу, на вахту, — предложил Завгородний.

У Полипыча Александр набрал первый попавшийся номер из своей объемистой записной книжки. Услышав, что на другом конце провода сняли трубку, Овчаров заговорщицки подмигнул вахтеру и начал разговор. Полипыч, выставив ухо, подслушивал.

— Ольга, слушай меня, не перебивая. У меня всего две минуты. Я попал в заложники к уголовникам. Под угрозой физической расправы я вынужден был сесть с ними за карточный стол. Естественно, проиграл. И теперь если в течение часа я не погашу долг в 200 долларов, меня убьют. Эти страшные люди способны на все!

— Саша, я сейчас же приеду! Где ты находишься?! — кричит в трубку несчастная женщина.

— Приезжать сюда нельзя ни в коем случае, я не могу подвергать тебя такой опасности. Около метро «Лесная» есть железнодорожный мост, ровно через час под ним будет стоять их связной, в руках у него газета. Передай ему деньги и незамедлительно уезжай. Не вздумай обращаться в милицию. Мое время истекло. Целую, любимая!

На встречу с Сашиной любовницей отправили Петруху Буслова, он обладал самой криминальной внешностью из всей компании. Вскоре он вернулся с деньгами. Овчаров — король подержанных анусов, пошел покупать спиртное и закуску.

Мы с Македоном решили покинуть компанию, пить на овчаровские деньги не хотелось.

От них воняло старушечьим дерьмом, от этих денег. Вы говорите — деньги не пахнут? Нет, господа! Пахнут, смердят даже.

* * *

План операции «Антиквариат» был разработан и утвержден. Поэтому в понедельник мы с Македоном отправились по магазинам. У нас был список всего необходимого. Мы купили: сахар, дрожжи, «Беломор», спички. Все эти продукты народного потребления достанутся ухошинскому дедушке. Саня, как выяснилось, уже провел с ним предварительную беседу по поводу интересующих нас предметов старинного быта. Дед назначил такую именно награду за свою помощь. Деньги там не в цене, покупать нечего и негде. Глушь.

По известному уже маршруту и на тех же транспортных средствах мы добрались до конечного пункта экспедиции. Дедок, каждый день ходивший встречать кукурузник, просиял, увидев нас снова.

— Привезли?! — требовательно осведомился он.

— Все как договаривались, — был ответ.

— Ну пойдемте в избу, у меня остановитесь, чего вам по сеновалам-то болтаться, — гостеприимно предложил дедок.

— Бабка-то твоя не выгонит? — осторожно спросил Македон.

— Ты что, пацан? Я в доме хозяин, кто ее спросит! — обиделся старичок.

Бабка спрятала сахар и дрожжи в буфет, закрыла его, и тут же выгнала нас вместе с дедом.

— Опять аферистов каких-то приваживаешь, черт старый, — пробурчала она вслед мужу.

Мы побрели на сеновал, привычное уже нам место. Дед украл у супруги соленые огурцы и хлеб. Принес нам в сарай. Выпили водки. Мы с Македоном изложили свой план. В целом дедок не возражал, тем более, что взятку он уже получил.

— Ну, топор и пилу я дам. Бревен полно вон валяется. Плот сделать — день работы. Я помогу. А что до самоваров, то берите, что надо. Только заколоченные дома не трогайте, я за них отвечаю.

На том и порешили. Обе стороны остались довольны. Половили мы с Урмацем раков немного и легли спать. Предстоял тяжелый день.

Утром скатили мы к берегу реки бревна и приступили к постройке плота. Это оказалось несложно. Мы подобрали более или менее одинаковые по длине и толщине бревна и скрепили их досками, которые прибивали гвоздями и скобами. Дед помогал советами.

— Шалаш на плоту сделайте. Одним днем все равно не доплывете, спать надо будет где-то.

— Плевать, так поспим. Некогда нам его делать. Время — деньги! — отвечали мы.

К обеду плот был готов, мы привязали его к дереву и пошли собирать добычу. Самовары почти все оказались кольчугинскими, на них стояли клейма завода и даты — все начала двадцатого века. Видать, перед самой революцией какой-то предприимчивый купец завалил местное население этими предметами быта. На таких самоварах много денег не заработаешь. Художественной и эстетической ценности они почти не представляют. Дешевые самовары. Но мы все равно сложили их на плот. Шесть штук.

Стали обследовать чердаки. Вдруг — удача! Попался нам самовар красной меди в форме петуха, краник только отсутствовал. Это уже намного интереснее. Такая вещь стоит денег. Медали какие-то на нем выбиты и надпись — «Тула. Баташовъ».

В этом же доме обнаружили черную, закопченную доску. У нас возникли подозрения, что это икона. Проглядывалось изображение какого-то человека. Возможно, это лик святого. Тоже взяли, разбираться будем в Питере. До вечера ползали мы по заброшенным строениям в паутине и пыли. На плоту постепенно выросла целая куча старья: малоценные кольчугинские самовары, несколько икон, деревяшки какие-то, на лопаты похожие, дед сказал, что это прялки. Все пригодится.

К вечеру сели у костра отдохнуть, оценить сложившуюся ситуацию. Дедок наловил рыбы, у него мережа в протоке стояла. Ерши в основном, пара окуней, щучка маленькая. Почистили мы рыбу, добавили морковки, луку, стали варить уху. Сначала ершей — они аромат и крепость бульону придают. Ерши сверхнеобходимый ингредиент. Потом выкинули разваренные тушки колючих рыбок и заложили куски более крупных окуней и щуки. Добавили целый очищенный картофель, укроп, поварили и в завершении влили в котел с ухой сто граммов водки. Это так принято — водку добавлять, без нее уха не уха. Закрыли котел крышкой, дали настояться несколько минут. Вкуснее этого блюда трудно себе что-то представить!

Обжигаясь от нетерпения, мы набросились на уху, про водку даже забыли. Потом-то, конечно, спохватились — выпили. Покурили, да так у костра и вырубились. Насыщенный день был. Устали мы очень.

Утром следующего дня дедушка вновь появился на берегу, провожать пришел.

— Смотрите там, осторожней. Медведь может к реке выйти, мужики в прошлом годе видали, — стал он портить нам настроение.

— Что же он, нападет на нас?

— Если медведица с детенышем, то обязательно нападет, — уверил старик.

— Что же делать?

— Главное дело — не бежать, догонит все равно. Руками не машите и вообще не двигайтесь. И самое главное — в глаза ему не смотрите, он человечьего взгляда не переносит. Порвет вас обоих…

— Ты конкретно скажи, что делать-то? Как спасаться от зверя этого?

— Стойте на месте и орите громко, может, уйдет. Хотя шансов маловато…

— Спасибо, отец родной, успокоил, — проворчал Македон.

Мы с Урмацем проверили готовность плота, убедились, что груз укреплен надежно. В общем, к навигации мы были готовы. Ну, с Богом! Мы запрыгнули на плот, отвязались и оттолкнулись шестами от берега. Оказавшись на чистой воде, наше надежное с виду плавсредство повело себя не совсем корректно, а именно — погрузилось на метр вниз. Мы оказались по пояс в реке. Ситуация комичная, что и говорить, дедушка оценил ее по достоинству. Его старое тело затряслось от дикого хохота. У меня возникло огромное желание дать ему шестом по башке, удержался я с большим трудом. Мокрые и злые, выкарабкались мы с Македоном на берег, подтянули на веревке плот, который без нас прекрасно держался на воде. Проклятье!

— Что делать-то будем, Аркаша? — Македон был растерян.

— Два варианта я вижу: увеличивать площадь плота, или самовары выкинуть.

— Плот увеличите, так не пройдете пороги, да и речка дальше сужается, — вмешался дедушка, отошедший от приступа хохота.

— Ну, давай тогда самовары дешевые выкинем и поплывем, — горячился Македон.

— Если мы их выкинем, нам и плыть не надо будет, — заметил я.

— Чего это не надо-то? — опешил Македонский.

— Саня, все, кроме самоваров, мы можем упаковать в рюкзаки и спокойно улететь на самолете.

— Да ведь правда, только прялки тогда в руках повезем, — успокоился Македон.

— А водочки-то не осталось у вас? — с надеждой в голосе спросил дедушка.

— Осталось, осталось. Корыстный ты старик. Огурцы неси, хлеб. Поскреби там у себя по сусекам.

— А сколько осталось-то? — не унимался жадный до выпивки селянин.

— Две бутылки.

— Может баньку тогда истопить? — обрадовался дед.

— Ну топи давай, долго это?

— Так к вечеру готова будет, — пообещал старик.

— Ладно, ты давай баней занимайся, а мы еще по чердакам поползаем, — распределил я обязанности.

Несколько часов, которые мы с Македоном посвятили поискам антиквариата, оказались бесплодными, ничего интересного больше обнаружить не удалось. Мы уже все выбрали. Плюнули мы на поиски, взяли у деда удочки и до вечера просидели на реке. Клевало хорошо, но крупной рыбы не попадалось. Окушки только, да плотвицы небольшие.

Банька дедовская стояла в ряду других на берегу реки. Это была маленькая бревенчатая избушка. За входной дверью находился крохотный предбанник с единственной лавкой, из него через еще одну дверь можно было попасть собственно в баню.

В помещении два на три метра с низким закоптелым потолком размещалась печка, в нее был вмазан чугунный котел. Рядом — полок и внизу, у самого пола — окошко, закрытое мутным стеклом. Вот и вся обстановка. Трубы у печки не было, баня топилась по-черному. То есть, весь дым оставался внутри. Когда печка, а от нее и весь домик раскалились, дедушка открыл настежь двери и выпустил дым.

Мы разделись в предбаннике и зашли внутрь. Пахло немного копотью и березовыми вениками, которые отмачивались здесь же, в тазу с кипятком. Сели на полок, жарко. А тут еще дедушка, черт костлявый, плеснул из ковшика на печку. Моментально нас обожгло паром.

— Что же ты делаешь, дьявол?! — заорали мы с Македоном.

— Вы чего, не русские что ли? Чего орете, в бане не были никогда? — изумился дед.

— Тут у тебя градусов двести! Антихрист! Это пекло, а не баня.

— Может, и двести, чем больше, тем лучше. Пар костей не ломит.

Старик натянул на свои тощие костлявые руки варежки и выхватил из таза распаренный веник.

— Давайте-ка оба на лавку, обхожу вас березкой, — приказал дед.

Мы с Урмацем переглянулись и стремительно выскочили из бани, спасаясь от безумного старика, с его раскаленным веником.

Речка тут же, прямо у порога. Мы нырнули и долго, с наслаждением бултыхались в чистой, прохладной воде.

— Нет, Саня, я все-таки предпочитаю душ или ванну с приемлемой температурой. Эта баня для меня слишком экстремальна.

— Подождем, когда она немного остынет, — отозвался Македон.

Вылезли мы из речки покурить, тут и дедушка наш появился в семейных трусах и модной клетчатой рубашке «Timberland». Где он ее взял, интересно? Такая рубашка не менее сотки баксов стоит. Двери бани деревенский мачо оставил открытыми.

— Давайте по стаканчику примем, как раз и банька поостынет пока, — предложил дедок.

Мы с удовольствием согласились.

— С легким паром! — старик опрокинул в бездонное горло полный стакан любимого напитка.

Мы тоже немного выпили. Потом залезли в баню, там уже можно было находиться. Тут уж мы с наслаждением похлестали друг друга вениками. Добавили парку, посидели, обливаясь потом, и опять в речку. Красота! В деревенской жизни на самом деле много таких вот приятных моментов.

Спали мы с Македоном на уже полюбившемся, ставшем почти родным сеновале.

Утром упаковались. Рюкзаки получились пузатыми, полными. Добычей нашей стали шесть икон, тульский самовар и две прялки — расписанные деревянные «лопаты» с резьбой. Мы их газетами замотали, чтобы в глаза не бросались. Тушенку и гречневую крупу, приготовленные для путешествия по реке, оставили деду.

Когда уже садились в самолет, Македон крикнул дедушке:

— Старик, поехали с нами в Питер, отдохнешь-хоть раз в жизни по-взрослому!

— Не видал я Питера вашего, что там делать-то? Говна пирога, — ответил ухошинский патриот.

Летчик запустил двигатель, и вскоре мы уже летели над болотами, неуклонно приближаясь к мегаполису, Питеру.

— Саня, а как деда этого звали? — спросил я у Македона.

— Даже и не знаю. Я не спрашивал.

До Питера мы добрались без приключений. Свалили рюкзаки в комнате Володи Завгороднего и отправились звонить графине. Дворянка назначила нам встречу на следующий день.

Явившись в условленное время, мы застали в будуаре тщедушного человечка с неопрятной бородкой и в очках, пиджачок его на плечах был густо посыпан перхотью. «Интеллигент». Я намеренно поместил это слово в кавычки, так как к настоящей интеллигенции подобные люди не имеют никакого отношения. Среди людей искусства и истинных ученых мужей подобные персонажи не встречаются, их можно найти только среди бездельников и посредственностей, не нашедших себе применения. Эти люди когда-то зачем-то получили высшее образование и на этом основании считают, что они имеют право учить других жизни, какой сами не знают и боятся. Они, «интеллигенты» эти, слабы физически, в армии не служат, избегая ее всеми способами. Тела их поэтому рыхлые, хлипкие. О душе и говорить не приходится — она мелкая, черная и с душком. Но именно о ней эти гнилушки любят рассуждать больше всего. Они читают всякую галиматью, а начитавшись и ничего толком не поняв, делают вид, что постигли некую мудрость, понимание которой доступно только избранным, посвященным. Так же и с картинами. Я часто вижу этих волосатиков в Русском музее. Ходят, одухотворенное выражение своим глупым, слабовольным мордахам придают.

— А вы знаете, что хотел сказать Малевич своим «Черным квадратом»? — спрашивает «интеллигент» своего товарища, такого же чмошника в жеваных брюках.

— Позвольте, как же это можно объяснить в двух словах? Ведь «Черный квадрат» — это квинтэссенция всей мировой философии! — отвечает образованный профан.

— Господа, я могу вам объяснить тайну этого полотна, — обращаюсь я к ним.

— Были бы очень вам обязаны.

— «Черный квадрат» — это одна из ловких мистификаций. Малевич просто посмеялся над вами. Просто взял и закрасил квадрат черной краской, а вы теперь напрягайте свои мозги, пытайтесь додуматься, что же хотел сказать Казимир.

— Странно слышать от вас такие слова, вы вначале произвели на нас благоприятное впечатление своей интеллигентной внешностью, — обижаются ценители прекрасного.

Картины не нужно объяснять. Если полотно вызывает всплеск эмоций и ассоциаций — значит это искусство. Если нет, значит перед вами поделка (суррогат).

На работе такие «интеллигенты» обычно просиживают штаны. Творить или даже просто полноценно работать они не в состоянии.

Деньги делать они тоже не умеют, объясняя это своей мнимой принципиальностью. Дескать, бизнес — это грязное дело.

Слава богу, среди интеллигенции есть настоящие, полноценные творческие люди. Папаша мой, например, настоящий интеллигент. Виртуозный хирург, профессор. К работе своей он относится в высшей степени серьезно. Интересуется литературой, живописью, но делает это спокойно, по-мужски, без пустого словоблудия, здраво оценивая книги, музыку или картины. Как-то, в юности я спросил у него, в чем смысл жизни. Я тогда еще часто задавал глупые вопросы. Отец дал мне понять, что не стоит забивать себе голову ерундой.

Рассуждения об интеллигенции я хотел уже было закончить, но вспомнил случай, произошедший с одним замечательным человеком, настоящим интеллигентом. Настоящим — подчеркиваю красным цветом. Семен Михайлович Буденный. Нам его преподносили как недоумка на лошади, отморозка с шашкой. На самом деле это был хорошо образованный человек, свободно владеющий тремя языками. Библиофил. Умный и сильный мужчина.

Случай был такой. (Злопыхатели утверждают, что это легенда, но я им не верю.)

Джугашвили решил избавиться от Семена Михайловича и, как всегда, отправил к нему на дачу своих людей. Подтянутые, самоуверенные опричники в форме НКВД поехали арестовывать командира Первой конной армии. Буденный увидел в окно подъехавший автомобиль. Отвел своих близких в дальнюю комнату, а сам выставил в окно пулемет и связался со Сталиным.

— Иосиф Виссарионович, тут переодетые враги хотят меня захватить!

— Ну и что ты собираешься делать? — спросил изумленный Сталин.

— Отстреливаться до последнего патрона!

А патронов у командарма до хуя, Семен Михайлович не вшивый «интеллигент», он настоящую войну может развязать. Не пойдет безропотно как остальные на расстрел. Джугашвили это знал.

— Держись, Семен. Высылаю тебе подмогу, — сказал он кавалеристу.

И все — оставили Буденного в покое.

Прекрасный жизнеутверждающий эпизод! Если бы хоть половина интеллигенции в то время была способна на подобный поступок, не было бы у нас сталинизма и лагерей.

Но вернемся в будуар графини. Очкарик, ее гость, по моему мнению, был именно «вшивым интеллигентом». Увидев наши антикварные вещи, он тут же сделал брезгливое лицо и забраковал их. Потом все-таки снизошел и предложил нам за все какую-то смехотворную сумму, объясняя, что если мы совершим сделку именно с ним, то окажем услугу всей великой России. Он якобы передаст эти предметы в некий благотворительный дворянский фонд, до которого нам с Македоном не было никакого дела. В общем, развести нас хотел, как лохов дешевых. Но Македон, ведущий переговоры, был тверд как скала.

— Я очень сожалею, но за эти деньги я не расстанусь с вещами, которые дороги мне как память о дедушке. Спасибо. Всего доброго, — с достоинством заявил он.

«Интеллигент», видя, что антиквариат, а вместе с ним и его заработок уплывают, сделал последнюю попытку и набросил еще несколько жалких грошей.

— Извините! Меня этот мелочный торг унижает, я не спекулянт какой-нибудь и мы с вами не на рынке. Речь идет о семейных реликвиях, — величественно ответил эстонец Урмац.

Мы раскланялись и покинули квартиру графини.

На следующий день мы обзвонили несколько антикварных магазинов. В одном из них весь наш товар с удовольствием купили оптом. Сумма, которую нам заплатили, в десять раз превышала ту, что предлагал усыпанный перхотью дворянин, плюс к этому сотрудники магазина не пытались грузить нас высокими идеями о судьбе России. Барыги оказались честнее аристократов. В десять раз, если оценивать в деньгах.

Таким образом на нас свалилась куча денег, мы даже не ожидали, что будет так много. Что делать-то с ними? Ни у меня, ни у Македона никогда не было такого богатства. Оба мы из довольно небогатых семей. Как тратить деньжищи? Ну купили мы осетрины копченой, икры полкило, вина коллекционного. Сожрали рыбные деликатесы, вином запили. Только радости от этого не было никакой. У нас возникло такое чувство, как будто нас обманули, обидно стало: мы думали, что вот, появятся деньги — и мы станем счастливыми людьми, а на деле оказалось, что деньги не принесли нам никакого удовлетворения. Это и есть что ли богатая жизнь? Нет, чувствуем — что-то неправильно мы делаем. Тогда решили мы распорядиться деньгами по-другому. Из большей части нашего капитала мы сделали «общак», который в дальнейшем будет использоваться для развития бизнеса. Оставшуюся сумму позволили себе прогулять, но так, чтобы это было интересно. Македон остался в Питере, а я купил два билета до Симферополя и поехал на неделю с Ингой в Крым. У моих родителей там были знакомые, сдающие комнату в самом сердце Никитского ботанического сада, под Ялтой. Туда мы и отправились.

Теплое ласковое море, спелые фрукты, крепкое масандровское вино… Неделя в этом райском месте пролетела как одно мгновение.

В последний день отдыха я зашел в цветочный магазин, торгующий растениями из коллекции ботанического сада. Кроме всего прочего там были выставлены кактусы различных сортов. Они, эти колючие красавцы, словно заколдовали меня необычностью форм и окрасок. Я купил сорок штук. Все разные. Стоили растения недорого. Молоденькие продавщицы аккуратно уложили их в картонную коробку, запечатали, и я повез эту красоту домой, в холодный, бессолнечный город. Зимой они будут напоминать мне о лете.

* * *

По приезде в Питер я первым делом связался с Македоном. Он, как и я, промотал свою часть антикварной прибыли, «общак», естественно, остался неприкосновенным. Урмац уже скучал без дела и с нетерпением ожидал моего возвращения. Я отвез кактусы к родителям. У Инги в комнате для них не было места. С маманей мы живописно расположили растения на подоконнике, квартира сразу заметно похорошела. Довольный, я поехал в общагу. Македон сидел у Инги в комнате. Привезенный из Крыма марочный портвейн они уже открыли. Сидят, пьют. Инга взахлеб рассказывает Урмацу о нашем отдыхе.

— Коллекцию кактусов я привез, Саня, буду теперь ботаником, — перебил я Ингу.

— Почем они? — заинтересовался практичный Македон.

— Копейки! — радостно воскликнул я.

— А здесь сколько они будут стоить?

— Не знаю даже…

— Ты меня поражаешь, Аркаша, надо узнать.

Мгновенная коммерческая реакция Урмаца меня всегда восхищала.

Утром, в восемь часов Македон уже стучал в дверь.

— Шугаев, вставай, пора делом заниматься! — орал он на всю общагу.

Я с трудом продрал глаза, открыл ему дверь.

— Одевайся, я пока кофе сварю, — Македон схватил чайник и убежал на кухню.

Я оперативно собрался, глотнули мы кофейку и поскакали по рынкам изучать цены на кактусы. В первой же торговой точке, продающей интересующий нас товар, мы были приятно удивлены. Разница между ценой в Крыму и стоимостью кактусов в Питере была космической. У нас даже голова закружилась в предвкушении сказочных барышей.

— А ведь мы знаем только магазинную цену, в питомнике они будут стоить еще дешевле, — восхищенно шептал я на ухо Македону.

У эстонца засверкали глаза, он потирал уже ладони, предчувствуя удачу.

— Нужно немедленно вылетать в Крым! — решительно заявил Македонский.

Поехали в кассы «Аэрофлота», заскочив по дороге в общагу, где хранился наш стратегический денежный запас.

— Саня, а ведь вдвоем мы много не увезем, надо еще кого-то с собой брать, — пришло мне в голову.

— Совершенно с тобой согласен, — ответил Македон.

Чтобы побольше увезти кактусов, мы решили привлечь к делу Володю Завгороднего. Он возьмет на себя транспортировку двух дополнительных коробок, а две большие полные коробки — это сто пятьдесят-сто восемьдесят кактусов.

Уговаривать Володю долго не пришлось, да и кто откажется на халяву прокатиться в Крым, окунуться в Черном море. Тем более что Завгородний никогда на море не был.

— Вылетаем завтра, с собой не берем ничего, только деньги. Вова, не забудь паспорт, — распорядился я как руководитель этого проекта.

Рано утром мы уже сидели в комфортабельном самолете ИЛ-86. Он величественно двигался по взлетке, мигая проблесковыми огнями. Вдруг остановился, словно прицеливаясь. Страшно взревели мощные двигатели, и железная птица начала свой разбег, за доли секунды набирая бешеную скорость. За окном мелькали полосатые столбики. Самолет мягко оторвался от земли и почти тут же в иллюминатор я увидел мгновенно измельчавший город, с высоты полета похожий на топографическую карту в школьном учебнике.

В салоне появились миловидные стюардессы, предлагающие пассажирам напитки. И самолет, и нарядные бортпроводницы — все было для Владимира Завгороднего впервые. Он сидел, вылупив глаза на девушек в униформе. Тут я заметил, что этот скромный юноша покраснел, и у него возникла эрекция. Володя резко поднялся с кресла и удалился в туалет. Появился он через несколько минут, уже спокойный.

— Ну, вздрочнул? — поинтересовался бесцеремонный Македон.

— Да, — спокойно ответил Вова.

— Пора бы тебе бабу найти, — посоветовал эстонец.

— Не, я думаю, не стоит. Это сопряжено со множеством неудобств. Женщины — требовательные, капризные создания, на них нужно тратить много времени и, самое главное, денег. А ведь я собираюсь стать ученым, так что, скорее всего, у меня не будет ни того, ни другого. Надо будет много учиться, — спокойно рассуждал Завгородний.

— Что же ты так и будешь онанировать? — мне тоже сделалось интересно.

— Да. Я занимаюсь этим с двенадцати лет и прекрасно себя чувствую. Выручает моя богатая фантазия и высококачественная печатная продукция. Так что остается масса времени для занятий медициной, и денег на удовлетворение физиологических потребностей я почти не трачу, если не считать покупку журналов. Так что в онанизме я вижу одни только плюсы.

Вова все четко аргументировал, спорить было не о чем, каждый выбирает для себя то, что ему нравится. Мы уютно расположились в креслах и задремали. Самолет парил легко, ровно. Такому гиганту, как ИЛ-86, никакие воздушные ямы не страшны.

Проснулись мы, только когда авиалайнер пошел на посадку.

Крым. Симферополь.

Здесь мы сядем на троллейбус и поедем в Ялту по горной живописной дороге.

Троллейбусы здесь не такие, как в Питере. У нас в городе эти неповоротливые коробки едва переползают от остановки к остановке. Тут же электрические машины летают, 100 км/час для них не предел. «Водилы» самоуверенные, наглые даже. Гоняют лихо, смело идут на обгон. Вот это троллейбусы!

По обеим сторонам шоссе обступают густо поросшие зеленью горы. Богатая южная природа радует глаз. Вот и море показалось, мелькнуло в окне сочным синим пятном. Пейзаж еще больше оживился. Медведь-гора. Артек.

— Следующая — Ботанический сад, — объявил в микрофон водитель.

— Готовьтесь к выходу, — дал я команду своим спутникам.

Через десять минут троллейбус раскрыл свою пасть с резиновыми губами, и мы вылезли через нее в раскаленный пряный воздух ботанического сада. Закурили и осмотрелись.

Внизу, широко и мощно лежало Черное море, к нему, через плантацию лаванды вела асфальтированная дорога, по ней мы и двинулись. Я здесь уже бывал неоднократно и теперь с удовольствием комментировал и разъяснял своим компаньонам окружающий нас пейзаж. Называл имена не привычных для северного уха растений. Их здесь произрастало с избытком, была представлена флора всего мира — ботанический сад, как-никак.

У дороги, на повороте, высилось живописное дерево с крупными, причудливо вырезанными листьями, оно все было усыпано фиолетовыми плодами.

— Аркадий, а это что за фрукт? — заметил его Володя.

— А это инжир, она же смоковница, оно же фиговое дерево, — определил я.

— Листьями этого дерева еще Адам прикрывал свои яйца, — добавил Македон, большой знаток Ветхого Завета.

Сорвали мы несколько мягких, спелых плодов, кинули в сумку. Тут же рядом росло лимонное дерево. Пару лимонов туда же отправили.

— Все, больше ничего трогать не будем, это варварство, — остановил я своих ненасытных спутников.

Вова все равно, гад, сорвал еще несколько лимонов.

По пальмовой аллее мы дошли до искусственного озера с небольшим, тоже рукотворным водопадом. Там, к безмерному восторгу Володи, плавали настоящие золотые рыбки, лениво шевеля лохматыми, непомерно большими плавниками.

— Почем, интересно, в Питере они продаются? — Македон заинтересовался и потянулся к ним рукой, пытаясь поймать.

— Саня, прекрати! Что вы, как дикари, в самом деле! — я чувствовал себя ответственным за людей, которых привез в это райское место.

— Я просто поинтересовался, не психуй, — миролюбиво ответил Македон, хотя сам, наверное, обдумывал план эвакуации золотых рыбок в Питер.

Тем временем мы пересекли бамбуковую рощу, миновали отдельно стоящие эвкалипты и магнолии и вышли к цветочному магазину. Зашли, изучили ассортимент. При взгляде на ценники глаза Македонского стали сверкать и лучиться.

Я приветствовал знакомую уже продавщицу, которая оказалась к тому же заведующей этой торговой точкой. Узнав, что мы собираемся совершить с ботаническим садом крупную оптовую сделку, она стала еще любезнее, даже предложила нам выпить чая с вареньем из местного фейхоа. Мы вежливо отказались, тем самым еще более порадовав заведующую. Она села к телефонному аппарату и связалась с кактусовым питомником. Через минуту мы получили добро на его посещение.

Питомником служила огромная теплица, находящаяся метрах в трехстах от цветочного магазина, по соседству с розарием.

Старшим по кактусам оказался мужчина лет сорока, типичный ботаник в мягкой, потерявшей форму шляпе и непременных очках. Шорты и стоптанные сандалеты довершали портрет. Македон, способный вести многочасовую беседу на любую незнакомую тему, взял хозяина питомника под руку и они пошли осматривать так интересующие нас кактусы. Мы с Володей присели отдохнуть на скамеечке у входа. Македонскому во время деловых переговоров лучше не мешать. Через четверть часа он вернулся вместе с ботаником, Македон продолжал интимно поддерживать растениевода под локоток. Они интеллигентно спорили. Причем Урмац уверенно оперировал латинскими названиями и ботаническими терминами. Талантливый парень, не устаю я повторять, ведь еще несколько минут назад он не знал ни одного определения, связанного с наукой о растениях.

— Опунции интересуют меня значительно меньше, Гимнокалициум Михановича, Лафофора, некоторые из Ребуций мне более симпатичны, — не спеша делал заказ Македон.

Ботаник с большим уважением кивал головой. Наверное, нечасто попадается такой толковый, грамотный покупатель. С таким человеком приятно иметь дело.

— Завтра вечером, Александр Петрович, вы сможете забрать заказанные растения. Все будет упаковано, сопроводительные документы я лично подготовлю, — кактусовод подобострастно семенил перед Македоном и заглядывал ему в глаза.

— Как будем осуществлять оплату? — солидно поинтересовался Урмац.

— Только через кассу магазина, у нас с этим строго, — ботаник потупил глазки.

— Не беспокойтесь, завтра я приду с кассовым чеком, — успокоил Македон кактусовода и ловко пихнул ему в карман скрученную купюру.

Ботаник сделал вид, что ничего не заметил, но густо покраснел. Они еще о чем-то пошутили на латыни, и мы покинули царство колючих растений.

— Ну вот, половина дела сделана, — удовлетворенно заметил Македонский.

— Теперь можно немного отдохнуть. Я знаю место, где продают знаменитое крымское вино — «Черные глаза», — сообщил я своим спутникам.

— И искупаться хотелось бы, — напомнил Завгородний.

По дороге к морю я завел своих товарищей в дом, где по моим сведениям торговали легендарным вином. За разумную цену нам налили из огромной бочки полную трехлитровую банку темной ароматной жидкости.

— Ужин будет королевским: жареные на костре мидии с лимоном, вино и на десерт — плоды инжира. Надо уметь жить красиво при любых условиях, также я считаю необходимым делать из еды культ, — выступил я.

— Что это еще за мидии? — насторожился Завгородний.

— Володя, для пожирателя мухоморов ты задаешь странные вопросы. Какая тебе разница, что есть, в Ухошино ты, помнится, питался какими-то поганками, слабо интересуясь их гастрономическими качествами.

— Я хочу знать, что такое мидии, — упрямо настаивал Завгородний.

— Ну что же, изволь. Это деликатесный моллюск, мясо которого богато легкоусвояемым белком, впрочем, скоро сам попробуешь. Терпение, Володя, — успокоил я его.

Мы вышли из ворот ботанического сада и оказались на галечном пляже, который лениво облизывал теплое море.

Каждый раз, когда я оказываюсь вблизи этой волнующейся массы воды, меня охватывает легкий трепет. Я обожаю этот громадный живой организм, его чудовищную силу и одновременно нежность. Какое-то слюнявое настроение на меня накатывает, вспоминается сразу, сколько я херни всякой в жизни наделал, скольких людей обидел, покаяться хочется. На морском берегу я чувствую себя, как в церкви. Длится это, как правило, не более десяти минут и бывает только в день приезда.

Завгородний с Македоном глазенки закатили, задумались. Видать и на них магия морская подействовала. Мы медленно продвигались по берегу в сторону дикого пляжа, где можно жечь костер.

— Собирайте деревяшки сухие в одну кучу, надо огонь развести, — сбил я налет сентиментальности со своих компаньонов.

На диком пляже валялось много всякого дерева: фрагменты топчанов, ломаные ящики, просто сучья какие-то. В считанные минуты на берегу выросла огромная куча топлива. Для того, чтобы приготовить ужин — более чем достаточно. Я пошарил между большими камнями и вытащил внушительных размеров железный лист, который мы с Ингой спрятали здесь несколько дней назад. На листе, как на противне, мы будем жарить мидий, которых еще предстояло добыть.

Мы разделись и полезли в море. Соленая вода приятно облекла кожу. Почти сразу же, в нескольких метрах от берега, глубина была по горло. У нас, на Финском заливе, километр можно пройти, все по колено будет.

Оттолкнулись мы от каменистого дна и поплыли. Направление — торчащие из воды большие зеленые камни. На них-то, на этих валунах, и растут обширные колонии мидий. Оказавшись у цели, мы ухватились за скользкие края валуна, и я показал товарищам как добывать ценных моллюсков. Одной рукой надо держаться за камень, второй шарить по его подводной поверхности и, наткнувшись на острые края мидийной раковины, оторвать ее от субстрата, как бы отвинчивая. Звук при этом, точно в кабинете у дантиста во время удаления зуба. Я взял с собой полиэтиленовый мешок, и скоро он наполнился темно-коричневыми раковинами.

Выбрались мы на берег и разлеглись на горячей гальке, подставив свои тела крымскому солнцу. Вскоре я занялся костром, а Вова с Македоном опять полезли в море. Теперь они могли уже просто поплавать, мидий мы добыли с избытком.

Сухие деревяшки вспыхнули мгновенно, едва я поднес к ним спичку. Весело затрещал огонь. Я подождал, пока разгорится, и подкинул несколько толстых сучьев, эти будут гореть долго, давая сильный жар. По краям костра я расположил несколько камней, и на них ровно лег железный лист.

Вова с Македоном, выйдя из воды, с интересом наблюдали за моими действиями. Когда лист раскалился, я взял пакет с мидиями и вывалил его содержимое на железную поверхность. Зашипело. Через несколько минут раковины стали открываться. Я взял одну из них, извлек моллюска, удивительно похожего на женский половой орган. В теле моллюска торчал пучок крепких волокон, ими он цепляется за камни. Эти волокна я удалил.

— Вот это и есть мидия, — сообщил я товарищам.

— Так прямо и есть ее? — недоверчиво осведомился Завгородний.

— Именно так, в натуральном виде, на — попробуй.

Вова раскрыл свою пасть и стал похож на гигантского голодающего птенца. Я закинул ему в рот моллюска. Вова заработал челюстями.

— Очень кстати вкусные, остренькие, — прокомментировал Завгородний.

Македон тоже потянул руки к еде.

— Немного терпения, блюдо еще не совсем готово. Необходим последний штрих, — остановил я его.

На раскаленном железном листе находились уже полностью раскрывшиеся раковины мидий. Я вытащил из сумки лимон, разрезал его пополам и выдавил сок на моллюски, стараясь попадать между створок непосредственно на мясо.

— Вот теперь, Саня, разливай вино и начнем наслаждаться тонким вкусом деликатесного морепродукта, — сказал я и присел на камень.

Вино мгновенно оказалось в стаканах, купленный в Симферополе лаваш порван на крупные аппетитные куски. Дымится огромное блюдо мидий, щедро сдобренных лимонным соком. Вот это праздник жизни, господа!

После трапезы мы отправились вновь принимать морские ванны. Вода — двадцать восемь градусов по Цельсию. Сказка! Только ради этого чудесного вечера стоило пролететь полторы тысячи километров, а ведь мы еще и заработаем попутно. До чего же приятно быть авантюристом!

Ночевать пошли в ботанический сад, на пляже к утру станет довольно холодно. Расположились мы на аккуратно постриженной траве, под сенью могучего столетнего эвкалипта. Дурманящие, пряные запахи южных растений усилили воздействие алкоголя и погрузили нас в здоровый, освежающий сон.

Утром мы встали с первыми лучами солнца. Мы — это я и Вова, Македонский в это время уже обследовал экспонаты ботанического сада. Когда он спит-то? Непонятно. Чувствовали мы себя великолепно. Вот что значит натуральное вино — не было даже следов похмелья. После трех литров питерского портвейна головы наши лопались бы от боли.

Мы умылись в фонтане и пошли в цветочный магазин, где заплатили причитающуюся сумму за партию кактусов, подготовленную уже к транспортировке на север. Получив кассовый ордер, мы направились в питомник. У входа нас уже встречал вчерашний ботаник. Вид у него был помятый, как будто это он спал под деревом, а не мы. Они с Македонским отошли в сторону, зашуршали накладными, полиглот Урмац опять заговорил на латыни, освоенной им сутки назад.

Деловой Александр заодно договорился с начальником кактусов, что нам как крупным покупателям будет предоставлен микроавтобус, который доставит нас к троллейбусу, следующему в Симферополь.

В Симферополе мы сдали наши огромные коробки в камеру хранения на вокзале и собрались прогуляться, посмотреть город.

Столица Крыма — типичный провинциальный город, особенных достопримечательностей не имеет. Поэтому, бегло осмотрев окрестности вокзала, мы решили детально изучить только один городской объект, а именно — базар. Я, например, попадая в новый населенный пункт, начинаю знакомство с ним именно с базара. В любом городе это самое интересное, эмоционально насыщенное место. Базар дает объективное отражение быта и нравов местного населения. Если к продаже предлагаются в основном импортные куриные окорочка, мороженая, давно потерявшая естественный цвет рыба, отсутствуют ряды с медом и молочными продуктами частных хозяйств, значит город — дрянь, населяют его алкоголики и лентяи. Следуя такой логике, можно с уверенностью сказать: Симферополь — хороший город. Базар его сравним с краеведческим музеем. Местная флора и фауна представлены широко.

Мы начали осмотр с экспозиции, отражающей животный мир Крыма. Рыба множества сортов, приготовленная различными способами: горячего и холодного копчения, соленая, вяленая, сушеная, просто сырая — свежайшая, с ярко-красными жабрами. Щука, лещ, карп, толстолобик, линь — это пресноводные. Морских обитателей тоже было предостаточно — бычки, камбала, кефаль, ставрида, катраны.

Были раки. Зеленые — живые еще, ярко-красные — уже отваренные. Местные раки значительно крупнее своих северных братьев, которых мы ловили в Ухошино.

Мясные ряды ломились: свинина, говядина, баранина. Отдельно продавались тушки кроликов. Птица — любая: индейки, гуси, куры, утки. Их яйца. Пчеловоды навезли меда всяких разновидностей. В сотах и без них. Торговцы молочными продуктами тоже не подкачали, выставили полный ассортимент — молоко, сливки, сметана, творог, сыр. Процент жирности на выбор.

Дальше растительный мир Крымского полуострова. Ну, тут вообще обалдеть можно было от разнообразия. Овощей и фруктов были навалены горы, все это просто лопалось от сока. Вокруг летали полчища пчел и диких ос. Симферополь все-таки южный город, здесь растет все. Странно было бы обнаружить на местном базаре только лук и картошку с морковкой.

После покупки кактусов у нас еще осталась куча денег, наличных мы взяли с собой с большим запасом. Ходить по рынку, имея в кармане внушительную пачку купюр, и осознавать, что можешь купить все, что твоей душе угодно, не задумываясь о ценах — это, согласитесь, большое удовольствие. Ощущаешь комплекс собственной полноценности.

Ехать нам до Питера долго, нужно было обеспечиться всем необходимым, чтобы комфортно чувствовать себя в дороге. Мы накупили массу еды, естественно, взяли водочки. Скоро наш поезд, пора на вокзал. Мы заранее забронировали четыре билета, чтобы купе было в нашем распоряжении целиком.

Во время посадки к нам подошли местные менты, которых заинтересовали наши объемные коробки. Потребовали предъявить документы и выразили желание посмотреть содержимое. Открыли мы одну коробку. Ну да, кактусы, как и записано в накладных.

— Зачем они вам? — удивленно поинтересовался старший из «мусоров».

Лучше бы он не спрашивал. Македон вывалил на стражей порядка чудовищный объем информации о пользе кактусов и о себе, смелом ботанике-экспериментаторе. По его словам, с данными растениями будет проведена серия опытов на генном уровне. Цель — выведение северных, морозоустойчивых кактусов. Менты не отличаются сильно развитым интеллектом, руководствуются в основном рефлексами, как собачка Павлова. Взять — любимая команда. А что с ботаников возьмешь? Кактусы что ли? О том, кому и для чего могут понадобиться морозоустойчивые кактусы, менты не спросили.

Таким образом мы беспрепятственно проникли в вагон и удобно расположились в купе. Когда поезд тронулся, мы решили перекусить и немного выпить, расслабиться. Дело сделано, имеем право.

На столе появилась копченая курочка, домашняя колбаса, овощи, фрукты, зелень. Симферопольская водка и минеральная вода были холодные, в запотевших бутылках. Курить можно было прямо в купе, соседей у нас не было. Выпили, схематично закусили, и едем себе, в окно поглядываем. Довольные собой и жизнью молодые сибариты.

Всю дорогу мы провели в неге и чревоугодии. Вова только ворчал, что безнравственно зарабатывать деньги, получая при этом столько плотских удовольствий. Труд, по его мнению, должен быть тяжелым и упорным. Но мы ему напомнили, что он-то вообще едет на халяву и все это время питался, пил алкогольные напитки, купался в море за наш с Македоном счет. Вова тут же прекратил свои рассуждения о морали и нравственности.

В Питере мы поймали мужика, владельца микроавтобуса и повезли кактусы в общагу. Вовина комната мгновенно преобразилась, превратившись в филиал Никитского ботанического сада. Первым посетителем экспозиции стал Коля Ничко. Он ожидал нашего возвращения с нетерпением, я и не догадывался, что он так любит кактусы.

— Лафофора есть? — с порога заорал Ничко.

— Есть, — ответил кактусовед Урмац.

— Сколько штук и почем? — Ничко в восторге полез в карман за деньгами.

— Коля, это редкий вид кактуса, он достаточно дорого оценивается специалистами, — Македон явно набивал цену.

— Сколько?! — Ничко от нетерпения шаркал ножкой.

Македонский почувствовал острый интерес Николая к лафофоре и залупил ему какую-то дикую, запредельную цену. К нашему удивлению, Ничко, не торгуясь, расплатился и выхватил у Македона из рук четыре горшочка с вожделенными растениями.

Еще больше мы поразились, когда Николай отошел в угол комнаты, срезал надземные части кактусов и сожрал их.

— Вкусно, Коля? — живо поинтересовался Македон.

— Я не для вкуса их съел, — надменно ответил Ничко.

— А что они целебные или на потенцию благотворно воздействуют? — спросил я.

— Я уже говорил вам, кактусоводы херовы, что надо больше читать. В частности Карлоса Кастанеду. Лафофора имеет второе название — Пеот и является сильнейшим галлюциногенным растением.

— Ну и как, вставляет? — спросил Завгородний, тоже большой любитель наркотических экспериментов.

— Пока еще не знаю, я тебе потом расскажу. Сейчас мне надо срочно уходить. Баба ждет, — ответил поклонник Кастанеды.

— Коля, а зачем тебе нужно наркотики употреблять, водка ведь намного лучше? — спросили мы с Македоном.

— Я с их помощью расширяю рамки своего сознания, перехожу в другое измерение. Водка такого эффекта не дает, — Ничко разговаривал с нами как с недоразвитыми подростками.

— А что там есть, в другом измерении? — продолжали мы допытываться.

— Вам, узколобым примитивам, этого не понять.

Через несколько дней мы узнали, как Коля расширил рамки своего сознания. Подруга его рассказала. Сожрав галлюциногенные кактусы, Ничко трое суток пролежал у нее дома без сознания. Мычал и пускал слюни. Два раза, за время пребывания в другом измерении Коля обкакался, испачкав постельное белье и провоняв всю квартиру.

Сам Николай рассказывал другое. Если верить ему, то эти трое суток он общался с Богом. На равных.

Кому верить? Даже и не знаю.

* * *

Закупить и доставить кактусы из Крыма — это только половина дела. Самое важное — реализация товара. Можно ведь и зависнуть с ними. Налаживать сбыт решили незамедлительно, один день только отвели на отдых с дороги.

Я поднялся к Инге, она уже вернулась из института и ждала моего возвращения дома. В комнате кроме нее сидел еще какой-то мужик, одетый в турецкий джинсовый костюм, со множеством блестящих прибамбасов. На его безымянном пальце красовалась огромная аляповатая золотая гайка, ноготь мизинца мужчина зачем-то отрастил сантиметра на три. Довершали портрет старомодные солнцезащитные очки, каждое из стекол которых было величиной с блюдце. В общем, это был дремучий лох, провинциал, видимо, из южных регионов. Такие комические персонажи тысячами приезжают ежедневно в Питер и Москву. Королями себя чувствуют, швыряются деньгами, гуляя в привокзальных ресторанах. Думают, что кого-то здесь можно удивить широтой размаха. Снисходительных улыбок окружающих они не замечают. Этот был классическим, эталонным лохом. Таких еще поискать. Где Инга это чучело взяла, интересно?

— Закуривай! — развязно предложил мне пожилой повеса, протягивая открытую пачку сигарет.

Курил он, естественно, «Мальборо».

— Спасибо, у меня свои, — ответил я.

Увидев мои недорогие сигареты, приезжий клоун презрительно фыркнул.

— Познакомься, Аркаша, это мой папа, — огорошила меня Инга.

— Очень приятно, — соврал я.

— Яков Моисеевич, — представился джинсовый господин.

Комичный, карикатурный даже, вид и удивительная несолидность, странная для пожилого уже человека, порождали желание называть его просто — Яшка, какой уж там Яков Моисеевич.

— Аркадий, ты уже долго встречаешься с моей дочерью, и я хотел бы познакомиться с твоими родителями, узнать, из какой ты семьи, — такое желание изъявил человек, назвавшийся Яковом Моисеевичем.

— Хорошо, я договорюсь с отцом. Завтра поедем к нам домой, — пошел я навстречу его пожеланиям.

Еще часа полтора мы с Ингой провели в обществе ее папаши. Он был в ударе. Постоянно хохмил и смеялся над своими остротами. Юмор его был в ненавистном мне одесском стиле. Чудовищное сочетание примитива и пошлости. Я все это время сидел, раздумывая, как преподнести родителям это чудо. Не ожидал я, что у современной, продвинутой Инги может быть такой одноклеточный папачус. Его же нельзя приличным людям показывать! Отец мой, миролюбивый в общем-то человек, может резко отреагировать на появление в своем доме такого колоритного персонажа. Если не даст в морду, то уж на хуй-то наверняка пошлет. Не переносит он таких дешевок.

Яков Моисеевич отбыл уже к себе в гостиницу, а я все сидел, погруженный в безрадостные мысли. Инга выглядела виноватой, она явно стеснялась своего папаши. Я спустился вниз, на вахту, позвонил отцу. Объяснил ему, в чем дело и попросил снисходительно отнестись к завтрашнему визитеру.

— Ну хорошо, пусть приходит. Днем только, пока мать на работе, поговорим с ним по-мужски, — ответил отец.

Этого-то мужского разговора с потенциальным тестем я как раз и опасался.

— Нам с Ингой приходить? — спросил я.

— Не надо, без вас разберемся, — ответил Анатолий Иванович и повесил трубку.

Инга перезвонила своему родителю в гостиницу и сообщила ему место и время встречи, которой он так жаждал.

На следующий день мы с Македоном взяли коробку с кактусами и поехали на Кондратьевский рынок — пощупать, как бьется пульс торговли декоративными растениями. Оплатили в кассе место на рынке и выставили на прилавок свой колючий товар. Выглядел он эффектно: многие кактусы находились в фазе интенсивного цветения, что придавало им привлекательный, товарный вид.

Не менее убедительно выглядел Македон: белая рубашка, галстук. Александр деловито хмурил брови и переставлял с помощью пинцета коробочки с растениями, распределяя их по сортам. В классификации ему помогала двенадцатистраничная брошюрка с черно-белыми иллюстрациями плохого качества. Называлась она «Кактусы и суккуленты». Македон держал книжонку под прилавком и острым взглядом выцеливал в ней латинские названия.

Вскоре на рынке появились первые потенциальные покупатели. Македонский приступил к работе. Он брал в руки наиболее интересные экземпляры, совал подходившим людям под нос, поворачивая товар в наиболее выгодном ракурсе и убеждая покупать эти чудесные растения. Рот его не закрывался ни на секунду. Тут были и легенды о внеземном происхождении кактусов, об их связи с космосом, рассказы о том, как благотворно влияют они на ауру человеческого жилища, упоминался Фэн-шуй. Мужчинам Урмац конфиденциально сообщал, что кактусы своим внешним видом влияют на женское подсознание, пробуждая первобытные, животные сексуальные страсти. А высушенная и добавленная в чай мамиллярия толкает женщин на смелые эксперименты, особенно оральной и анальной направленности, утверждал Македонский. «Афродизиак», — часто повторял эстонец полюбившееся ему слово. Женщинам он по большому секрету говорил, что если в доме поставить горшочек с опунцией определенного сорта — муж бросит пить. Старухам обещал вечную жизнь и избавление от всех недугов. Прыщавым юношам — скорейшее наступление половой зрелости и увеличение полового члена.

Реализация шла как снежная лавина — стремительно и мощно. Я только успевал заворачивать товар и снабжать этикетками с названиями, выполняя обязанности ассистента Македонского. Через два часа я взял такси и съездил в общагу еще за одной коробкой. К четырем часам дня все было кончено. Македон сложил оставшиеся кактусы в коробку, вторую, пустую уже, мы выкинули.

Подсчитали выручку. Это был триумф! За один день, продав едва ли шестую часть товара, мы не только окупили все затраты, но и прибыль уже получили. Вся дальнейшая продажа пойдет уже в чистый плюс. Мы — талантливые бизнесмены, сомнений в этом не было никаких. По этому поводу решили зайти в кафе. Там под шашлыки мы пропили небольшую часть прибыли.

Вернувшись в общежитие, я обнаружил заплаканную Ингу.

— Что случилось? — спросил я, хотя догадывался в чем дело.

— Папа уехал домой, а собирался ведь пробыть тут еще три дня, — сквозь рыдания пробормотала Инга.

Я спустился на вахту, набрал номер отца.

— Слушаю, — спокойный уверенный голос.

— Ну как, встретились вы с Яковом? — осторожно спросил я.

— Встретились. Но он, похоже, обиделся.

— На что?

— На место я его поставил!

— Это как? Выгнал его, что ли?

— Не важно. Такой тесть нам не подходит, — папа отказался от комментариев, дав отбой.

Когда я поднялся к Инге, она уже не плакала, успокоилась. Видимо, представительство Якова Моисеевича заканчивалось таким образом не впервые.

Конфронтация отцов, слава Богу, не повлияла на наши с Ингой отношения. Мы благоразумно договорились, что не допустим вмешательства родителей в нашу жизнь. После довольно продолжительного коитуса инцидент и вовсе забылся, все опять было хорошо. Довольная Инга пошла на кухню ставить чайник.

Вдруг вбегает обратно. Возбужденная.

— Иди скорее, посмотри! — хихикая, говорит она мне.

— Ну что еще там такое?

— Там Коля Ничко…

— Ну и что, не видел я этого дурачину? Что интересного?

— Иди, иди, — настаивает Инга.

Нехотя выхожу на кухню. Оказывается, Коля Ничко зашел в гости, налепил от нечего делать из теста фаллосов и запек их в духовке. Целый противень румяных и толстых хуйков получился.

— Угощайтесь, девчонки!

Первокурсницы, собравшиеся на кухне, кокетливо хихикают, пальчиками в печеные письки тыкают. Одна только пышнотелая шикарная Регина отломила у одного из членов головку и хищно жует ее, урча от удовольствия.

Кулинар Ничко стоит в сторонке и улыбается блаженно. Молодец, порадовал девочек!

Глава 3. Свое дело

Меньше, чем за неделю все кактусы были распроданы. Когда у Вовы в комнате осталось не более 25 экземпляров, мы решили, что тема с экзотическими растениями исчерпана. Раздарили остатки девчонкам в общежитии. Мы больше не хотели заниматься кактусами, нужно было искать новую тему. Успешные рейды в Ухошино и Крым привели нас к долгожданной цели. Мы не только рассчитались со всеми долгами, но и приобрели необходимый капитал для начала собственного надежного и стабильного бизнеса.

Первым делом мы оформились как частные предприниматели. Что дальше? Дальше нужно было выбирать направление деятельности. Вышли мы с Македоном в город, посмотреть чем люди торгуют. Шмоточные рынки нас не вдохновили, не серьезно как-то двум молодым, энергичным мужчинам тряпками заниматься. Цветами торговать тоже не хотелось — скоропортящийся продукт, головняк с ними. Продуктовая тема отпадала по той же причине. И тут вдруг у метро мы наткнулись на стеллажи книготорговцев.

— Аркаша, а ведь ты неплохо разбираешься в литературе… — рассуждал вслух Македон.

— Ну, что значит разбираюсь, читаю много, вот и все.

— Если ты много читаешь, значит, должен ориентироваться в мире книг, — уверенно заявил эстонец.

— Я, Саня, читаю в основном всякую фигню. Психология там и прочая шняга. От таких книг расстройство одно. Они мешают человеку нормально жить в реальном мире, — ответил я.

— Вот это направление мы и сделаем ведущим в нашем бизнесе. Психология — сейчас это модно. Магию еще добавим, астрологию, — Македон уже все решил.

Доверяя феноменальному деловому чутью Македона, я согласился. Мы начинаем карьеру книжных торговцев.

Прежде чем начать работу, мы с Урмацем решили провести маркетинговое исследование предполагаемых торговых зон. Учитывалась «проходка» людей, интеллектуальный уровень населения, наличие тусовочных мест.

Район метро «Петроградская» представлял для нас в этом свете наибольший интерес. Там находится медицинский институт — «Первый Мед», в котором учится масса народу, потенциальных покупателей. Кроме того, сама Петроградская сторона гуще заселена образованной, читающей публикой, чем, например, Лиговка или Гражданка. Немаловажным было наличие подземного перехода, что делало торговые точки всепогодными.

После «Петроградской» на плане-схеме метрополитена идет станция «Горьковская». Ее тоже следовало взять в обработку, окучить, как говорил Македон. Да и как же можно было упускать такое бойкое, перспективное место! В окрестностях этой станции располагаются такие объекты как: Петропавловская крепость, зоопарк, Артиллерийский музей, что гарантирует наличие туристов и другой праздношатающейся публики, готовой потратить денежки. Подземных переходов на Горьковской даже два! Это еще один неоспоримый плюс.

На этих стратегических точках мы остановили свой выбор. Приложив некоторые усилия и дав чиновникам незначительные взятки, мы получили нужные документы и стали готовиться к открытию розничной торговли. Решено было открыть одновременно четыре точки. Две на «Петроградской», две на «Горьковской».

Нам были нужны столы, на которых будут разложены книги. Такие столы в магазине не продаются, только на заказ делаются. Специфика. Тут, очень кстати, вспомнилась нам с Македоном одна случайная пьянка со столярами.

Тогда мы еще учились в институте, и было у нас пять бутылок великолепного выдержанного коньяка. Мне их проспорил Махарадзе. Предмет спора я уже не помню, кажется, что-то из биохимии. Цикл Кребса как будто бы. Я в тот день предоставил грузину неопровержимые доказательства своей правоты, и тот вынужден был выставить проигранные пять бутылок. Пить с нами он отказался, не простил мне своего поражения.

Так вот, спиртное лежало в сумке, а пить его было негде. В кафе со своим коньяком не пойдешь. Неприлично. Мы с Урмацем стали обследовать территорию института, искать укромный, интимный уголок. Коньяк призывно и нетерпеливо булькал в сумке. И вот на окраине, около железнодорожного полотна мы заметили покосившуюся избушку. Выглядела она гостеприимно. Постучали. Открыл угрюмый мужик.

— Чего надо? — недовольно спросил он.

— Нам выпить негде, — честно признались мы.

— Леха меня зовут, — представился неприветливый.

— Ну, так что, Леха, накатим? — предложил я.

Уговаривать себя он не заставил. Мы очутились в столярной мастерской. По углам просторной комнаты стояли недоделанные рамы, какие-то деревянные конструкции. В глубине, около верстака прятался в полумрак еще один угрюмый дядька, Лехин двойник. Мы поздоровались. Мужик недовольно посмотрел на нас, сплюнул на пол и отвернулся.

Леха крупно порезал хлеб, щедро его посолил, достал помятые алюминиевые кружки. Мы вчетвером уселись за верстак и в полчаса выпили все пять бутылок сортового коньяка, закусывая его черным хлебом. Строго, по-мужски. За все время не было произнесено ни единого слова. Столяры были очень серьезные, приученные, видимо, следить за базаром. Им бы не деревяшки стругать, а трупы криминальные расчленять. Может, они и этим занимаются, в свободное от основной работы время. Инструменты есть, характеры подходящие…

Только когда мы с Македоном уже уходили, Леха сказал, что если будет работа по столярке, он сделает. Вот сегодня как раз и подвернулась халтура. Мы с Македонским вновь появились в мастерской. С собой у нас была бутылка водки и чертеж нужного нам стола. Леха опять был предельно лаконичен. Он отобрал у нас бутылку, бросил беглый взгляд на чертеж и, назвав цену, назначил прийти через неделю. Столы будут готовы.

Мы тем временем старались найти достойных продавцов. Составили объявление и повесили его на доску в деканате. Адрес — общежитие №2, ТОО «Дебют». ТОО «Дебют» — это пока только два человека. Я и Урмац. Офис наш располагался в подвале общаги. Комендантом ее с недавних пор стал наш бывший однокурсник по фамилии Заяц. Я подозревал у Зайца гирсутизм — тяжелое заболевание, связанное с нарушением гормонального фона. Все его рыхлое тело обросло черными, толстыми волосами. Я на физкультуре видел его один раз. Неприятное зрелище.

Гирсутист выделил нам в подвале крохотное помещение с телефоном, за которое драл немыслимую цену. По дешевке мы купили старую мебель — диван, пару кресел, письменный стол. Здесь же, в подвале, дислоцировался книжный склад.

Уселись мы с Македоном в продавленные кресла. Сидим, ждем претендентов на рабочие места. У нас имелось четыре вакансии, предполагался конкурсный отбор. В первый день не пришел ни один человек. Мифы о бедных студентах давно канули в Лету, в наше время в институтах не учатся малоимущие молодые люди. А в медицинском-то уж точно их нет, да и не было никогда. Студенты здесь, в основном, дети обеспеченных родителей. Поэтому на наше объявление с предложением работы никто не откликнулся, не там мы его повесили.

Македон решил пойти другим путем. Он завладел телефонным аппаратом, покрутил его диск и связался с редакциями газет, дающими информацию о наличии свободных рабочих мест. Вот уж тогда повалили… Мы даже стали прятаться от назойливых кандидатов.

Через неделю мы развезли по намеченным местам книги, торговое оборудование, расставили продавцов. Товар, то есть книги, закупили в ДК имени Крупской на книжной ярмарке. Мы с Македоном решили работать на обороте, поэтому накинули на закупочную стоимость всего 75%, а не 100, как это делало большинство книжников в то время.

Так мы ворвались в книжный бизнес Санкт-Петербурга. Бывалые книжники содрогнулись, мы поразили их обилием товара и низкими ценами. ТОО «Дебют» — серьезный конкурент, дали мы понять коллегам по бизнесу.

Первый рабочий день мы провели, инспектируя поочередно своих продавцов. Через два часа после начала работы появились кровососы. Одновременно на обе станции метро нагрянули менты. Они обходили свою территорию и вдруг с радостью обнаружили новые кормушки. Проверили документы — все в порядке, на законных основаниях мы здесь стоим. Дальше начался обычный милицейский разговор. Зарплата маленькая, денег не хватает, а у нас семьи и т.д., и т.п. Как будто это мы их загнали работать в ментовку. Ну ладно, договорились о посильной помощи семьям сотрудников милиции, а то ведь действительно — голодают.

Мне лично честные менты встречались только в сериалах, там они с преступниками борются, а не карманы у поддатых мужиков вычищают. Правда, все дубиноголовые, вроде Толи Дукалиса.

После благородных рыцарей в серой форме нас посетили пожарники и налоговики, эти тоже испытывали перманентный финансовый кризис. После проверки властными структурами можно было работать спокойно. С бандитами мы договаривались заранее, бритоголовые ковбои в спортивных костюмах дали добро. До армии я довольно долго занимался борьбой и потому знал многих бандюганов (раньше они занимались со мной в одной секции). Как бывшему товарищу по татами рекетиры предоставили мне льготный тариф. Совсем не брать с меня денег они не могли — понятия не позволяли. Теперь я был для них не бескорыстный дзюдоист, а обыкновенный барыга.

Мы с Македоном зашли в кафе — отметить первый рабочий день. Полчаса посидели и опять отправились на точки. Нам очень интересно было наблюдать за процессом торговли. Когда у наших столов не было потенциальных покупателей, мы подходили сами, брали книги в руки и делали вид, что хотим купить. Торговались, деньгами трясли. Ажиотаж создавали. Тут же рядом появлялись книголюбы, смотрели, что это здесь продают и, поддавшись стадному чувству, покупали сами. Разогрев публику, мы отходили в сторону. Такой вот психологический прием. «Создавать толпу» — называл эти действия Македонский.

Трудовой день мы закончили к семи часам вечера. Собрали со всех точек деньги, пересчитали. Результаты нас порадовали, выгодное дело торговать книгами.

Следующую неделю мы посвятили составлению ассортимента. Мы старались, чтобы выбор книг на наших прилавках не совпадал с позициями конкурентов. В книготорговле редко возникают трения с коллегами — это бизнес для «белых». Букинисты, как правило, люди интеллигентные, мягкие, образованные. Всегда и обо всем можно договориться. Это не овощами торговать или водкой. В продовольственной сфере сильно влияние нерусских «петербуржцев», которые держатся агрессивными кланами. Тягаться с ними тяжело.

К выходцам с Кавказа и из Средней Азии я отношусь неоднозначно. С одной стороны, мне, как и любому коренному жителю, не очень нравится их присутствие в нашем городе. Чужаки. Их быт и обычаи мне неизвестны, язык непонятен. С другой стороны, я вижу определенную пользу для города: эти люди грамотно занимаются овощной торговлей, работают на строительстве, укладывают асфальт, выполняют другую «черную» работу, на которую петербуржца не заманишь никакими деньгами. И уж для нас-то с Македоном они не представляют никакой, даже теоретической, угрозы — в книжном бизнесе «кавказцев» не будет еще очень и очень долго.

Итак, со специализацией мы определились. Основной упор делался на специальную литературу: эзотерика, словари, самоучители, книги по компьютерам. Беллетристики почти совсем не присутствовало, этого добра полно во всех магазинах, а мы стремились к эксклюзивности.

Бизнес работал четко, как автомат Калашникова. Для учета товара и контроля над продавцами мы наняли опытного бригадира — Севу. Македон его где-то нашел. Выглядел Сева реально, был похож на директора гондонного завода, сразу внушал доверие и уважение.

— Ууу, ебало! Как у Ганнибала! — восхищенно сказал Вова Завгородний, когда впервые увидел Севу.

То, что Ганнибал был эфиопом, а Сева блондином славянского типа, Володю не смущало. Видимо, были какие-то другие ассоциации.

С приходом в нашу фирму Севы мы с Македоном обрели новый статус. Были средства производства, наемные рабочие, а теперь еще и управляющий.

— Саня, а ведь мы с тобой самые что ни на есть настоящие капиталисты, буржуины! — радостно сообщил я Македону о своем открытии.

— Ну а что же ты думал? Да, мы капиталисты, — Урмац не удивился моему заявлению.

— Меня даже начинает пугать такой успех. За что ни возьмемся — все получается, — высказал я свои опасения.

— Это все книги твои. Начитаешься, а потом сомневаться во всем начинаешь, в себе копаться. Проще надо жить.

Возразить мне было нечего — Македон был прав.

— Ну, а если бы мы лекарствами или подводными лодками вздумали торговать? Получилось бы?

— Можно продать все что угодно, — уверенно заявил Македонский.

— Надо ведь разбираться в предмете торговли! — спорил я.

— Это все лирика, Аркаша. Назови мне предмет, который я не смог бы реализовать, — потребовал самоуверенный эстонец.

— Меконий! — ляпнул я внезапно пришедшее на ум слово.

Урмац снял телефонную трубку, набрал номер редакции одной из газет, занимающейся рекламой купли-продажи. Через несколько секунд он уже диктовал текст объявления.

«Экологически чистый продукт — меконий. Упаковка 100, 200, 300 граммов. Минимальная партия 100 упаковок. Самовывоз из СПб. Цена договорная. Можно безнал». И номер телефона ТОО «Дебют».

— Ну вот, через два-три дня не будет отбоя от покупателей, — уверил меня Македонский.

— Саня, а ты знаешь, что такое меконий? — осторожно спросил я.

— Да, прекрасно помню из курса педиатрии, меконий — это кал новорожденного ребенка.

— Для каких же целей его можно использовать? — удивился я.

— Диапазон очень широк. Можно выпускать препараты для ускоренного роста садовых культур. Парфюмерия, косметология, пищевые добавки, наконец.

Полету фантазии Македонского не было предела. Ему-то действительно не нужно читать никаких книг. Ничего тайного, непонятного для этого человека не существовало.

Через два дня, забыв уже об объявлении, я зашел в наш офис. Телефон разрывался. Сняв трубку, я сообщил первому покупателю, что партия мекония уже продана, оптом. Человек расстроился и оставил свои координаты.

— Если поступит еще, сразу же свяжитесь со мной, — умолял таинственный ценитель детского говна.

Я его обнадежил. Поступило еще с десяток звонков, все хотели приобрести дефицитный товар. Действительно, как оказалось, продать можно все что угодно. Теперь я был уверен, что если выпустить в торговую сеть консервы с этикеткой «КАЛОВАЯ МАССА» — покупатели найдутся.

* * *

— Аркадий, звонила твоя бабушка, срочно свяжись с ней, — сказал мне Полипыч.

— А что случилось?

— Не знаю, по-моему — что-то со здоровьем.

Предчувствуя неладное, набираю бабкин телефон.

— Ба, ну что случилось?

— Я была сегодня у врача… — долгая, убийственная пауза.

— Ну и…?

— У меня обнаружили запущенный рак, жить осталось несколько дней, а может быть уже и часов.

— Какой рак? Рак чего? У тебя никогда ничего не болело! Это ошибка какая-то, как фамилия врача?

— Все это уже не важно. Срочно приезжай, возможно, и попрощаться не удастся. Вот и ноги уже немеют… Один только приезжай.

— Еду.

Перезваниваю отцу — перманентная занятость телефона. Наверное, советуется с коллегами по поводу бабкиного состояния. Взлетаю на четвертый этаж.

— Инга, бабка помирает, я к ней. Денег мне на такси, а сама к Полипычу на телефон, звони отцу, у него все время занято, я не смог до него дозвониться.

Двадцать минут в такси — и я на Лиговке. На продолжительные звонки наконец дверь открывает Валя, бабкина соседка по коммуналке.

— Ну, как она?

— Кто?

— Бабушка.

— Не знаю, она уже давно из комнаты не выходила. А что случилось?

Не теряя времени на разъяснения, врываюсь в бабкину комнату. Валентина Александровна, моя бабушка, сидит около зеркала. Рядом стоит Верка, ее верная подруга. Заняты они очень важным делом — красят бабке волосы.

— Что вы за время-то нашли, больше делать нечего?

— А что такое?

— Ба, что тебе конкретно сказал врач?

— Да там у него очередь была, одни старухи, штук двадцать. Три часа сидеть надо, я ждать не стала.

— Кто же тебе диагноз поставил?

— Сон мне был, такое только к близкой кончине может присниться.

— Зачем же ты мне наврала, кто же такими вещами шутит?

— А как тебя еще сюда выманить? Сижу тут одна, как сиротинушка, никто и не проведает. Как будто ни детей, ни внуков у меня нет. Бросили старуху немощную.

— Кто тебя бросил? Отец с матерью позавчера у тебя были.

— Толку-то с этого. Посидели полчаса и усвистали.

— Я к тебе каждую неделю приезжаю по два раза, это как?

— Не смей грубить умирающему человеку. Иди на кухню, там курица в духовке. Сгорела уже, наверное. Неси ее сюда, мы заканчиваем.

* * *

Македон отдыхал, а я надумал проехаться по точкам с ревизией. Продавцов проверить и Севину работу оценить. По дороге решил забежать на рынок, купить мандаринов. Зимой постоянно хочется чего-то такого — сочного, витаминсодержащего. Подошел я к прилавку, вот они — спелые плоды, на боках приклеены черные ромбики с надписью «Maroc». Мандарины излучали свежесть, от них исходил тропический жар, выглядели они, как волшебство, в промозглом северном городе. Один только внешний вид этих оранжевых шариков вызывал сильный аппетит.

Я предвкушал, что сейчас вот сниму с одного из них кожуру, отломлю несколько долек, положу их в рот и раздавлю языком о небо. Потечет кисло-сладкий прохладный сок…

Так живо я себе это представил, что мозг мой уже подал сигнал слюнным железам, они интенсивно заработали. Я сглотнул и обратился к продавцу с просьбой:

— Взвесьте, пожалуйста, килограмм.

Я люблю, чтобы мандаринов было ровно килограмм, не знаю почему, но так они кажутся вкуснее.

— Может быть, побольше возьмете? — предложил любезный хозяин сочной радости.

— Нет, не стоит. Килограмм, — повторил я.

Мужчина за прилавком взял пакет и начал укладывать в него цитрусы.

— Возьмите полтора, прекрасные мандарины. Не пожалеете.

Продавец начал уже выводить меня из терпения.

— Я, кажется, ясно вас попросил — ровно килограмм, — строго приказал я.

Лавочник пожал плечами, добавил в пакет еще несколько плодов и взвесил.

— Кило двести, — объявил он.

— Засунь их себе в задницу, — я развернулся и вышел из рынка.

Таких продавцов надо расстреливать прямо на рабочем месте, без суда и следствия. Мне хотелось сожрать килограмм мандаринов. Именно килограмм, не больше и не меньше. Сейчас я уже не хотел ничего, я просто кипел от ярости. Подонок-продавец испортил мне такое чудесное настроение. Мне хотелось вернуться и убить негодяя. Я остановился, вытащил трясущимися руками сигареты, закурил. А что собственно меня так взбесило? Обычная, рядовая для рынка ситуация. Продавцу нужно как можно быстрее реализовать товар, вот он и хотел втюхать мне побольше. Но ведь я три раза повторил, что мне нужен один килограмм!

Тут видимо попавший в кровь никотин оказал благотворное, успокаивающее действие на мою нервную систему, и я подумал: «Прав Македон, проще надо жить. А меня даже такая вот глупость вывела из равновесия. Так нельзя».

Я окончательно успокоился, когда купил бутылку пива и мумифицированную соленую рыбку. Мандаринов мне уже не хотелось.

На «Петроградской» шла бойкая торговля. Народ толпился у нашей точки, живо интересуясь предлагаемым ассортиментом. Я отпустил продавца пообедать и отдохнуть, а сам занял его место. Мне нравится торговать, увлекательное это занятие. Я усматриваю здесь аналогию с рыбалкой. Оперируя различными наживками, можно поймать рыбу различных видов. Роль наживки в данном случае играют книги.

Я уже научился по внешнему виду человека угадывать, какой именно литературой он интересуется. Хорошо одетые, крупные женщины после сорока хорошо клюют на книги по астрологии, черной и белой магии. Эти особы в основном одинокие. Замужние тетки ведутся на любовные романы. Энергичная молодежь хватает все, что связано с компьютерами, иностранными языками. Поклевки у них резкие, уверенные, только подсекай вовремя. Пролетариат мало интересуется книгами, некогда им читать. Очкастой интеллигенции подавай модных писателей. Всю душу вымотают они, прежде чем что-либо возьмут.

— Да, читал, в курсе, не отстаю от жизни, — потом будут говорить они в своей компании.

Нередко подходят пугливые, потеющие мужчины с бегающими глазами и тихонько спрашивают порнографию. Смущаясь, объясняют, что другу хотят подарить, прячут при этом мозолистые ладони в карманах. Чего стесняться-то? Онанизм — вполне физиологическое занятие.

Весной опрятные старушки в панамках расхватают всю литературу по садоводству. Самый лучший клев наблюдается перед праздниками. Самое плохое время для ловли обывателя на книги — летние месяцы. Жарко, горожане ходят разморенные, ленивые. Тут надо менять наживку. Лучше всего они в это время идут на пиво и мороженое, да и то после подкормки рекламой.

Появившийся в подземном переходе Македон отвлек меня от психологических опытов. Урмац был не один, его сопровождала крупная девица в модном пальто. У нее была огромная грудь и блядская физиономия. Девица эта вызывала половое влечение.

— Марина, — представил Македон свою спутницу.

Мы дождались отобедавшего продавца и пошли в магазин за алкоголем и закуской. Ревизию, ради которой я сюда приехал, перенесли на другой день.

В супермаркете Македон небрежно кидал в тележку дорогие деликатесы, он уже привык быть богатым. Марина выглядела довольной, ей нравилась щедрость Македонского. На кассе возникла небольшая заминка, девушка-контролер не могла определить цену одной из консервных банок, код почему-то не считывался.

— Можно это как-то побыстрее пролонгировать? — недовольно спросил Македон.

Глагол «пролонгировать» Урмац недавно ввел в свой лексикон, и, видимо, еще путался с его употреблением. Кассирша недоуменно смотрела на Македона, вылупив глаза. Но с ценой после его слов определилась удивительно быстро. Петрович величественно расплатился, и мы, поймав такси, покатили в общагу.

Вольготно развалившись в продавленных креслах, мы вели беседу, неспешно попивая водку, разбавленную тоником. Это у нас такие аристократические манеры появились — водку разбавлять. Вова Завгородний возненавидел нас, когда узнал об этом кощунстве.

— Жируете, нувориши, чистая водка вам уже не годится, — как-то высказал он нам.

За распитием алкоголя выяснилось, что с Мариной Македон познакомился в кафе на Петроградской стороне. Девушка приехала из Молдовы искать в Питере работу. Македон представился ей крупнейшим книжным магнатом СПб и сообщил, между прочим, что у него есть вакансия секретарши. Марина мгновенно согласилась на это предложение, и вот теперь Македон уже на правах босса поглаживал молдаванку по громадному, крепкому заду, самодовольно улыбался и подмигивал мне. Давай, мол, не стесняйся. Марина развратно улыбалась.

Секс втроем Урмац любил и называл это — вертолет. Позиция действительно напоминала геликоптер. Я в половом отношении старомоден и предпочитаю трахаться только вдвоем. Я собственник и свою партнершу не могу делить ни с кем, пусть это даже какая-нибудь шлюха, о существовании которой я забуду через пять минут.

Телефонный аппарат вдруг затрещал, сообщая, что кто-то хочет поговорить с руководством ТОО «Дебют». Македон одной рукой снял трубку, вторая продолжала изучать рельефное тело новоявленной секретарши.

— Это вас, Аркадий Анатольевич, — обратился ко мне воротила книжного бизнеса и передал телефонную трубку.

Звонила Наташка, подружка моя. Познакомились мы в корпусе Бенуа Русского музея, где проходила выставка послереволюционных авангардистов. Привлек меня сюда потрясающий Бурлюк. В метро висела репродукция одной из его картин, приглашая на выставку.

Русский авангард 20-30-х годов — это мое любимое направление: Филонов, Малевич, Шагал, Бурлюк. Один раз я посещал экспозицию вместе с Колей Ничко. Картины интересовали его мало, Коля больше внимания уделял табличкам с именами и отчествами авторов.

— Русский авангард! — возмущался Ничко. — Тут одни жиды выставлены!

Так и не удалось мне в тот раз насладиться картинами. Поэтому, уже наученный горьким опытом, на Бурлюка я пошел один, чтобы никто не мешал.

Тут я и обратил внимание на одну даму. Высокая, тощая. Ноги длинные, худые. Грудь маленькая, но круглая, видно, что упругая. Лицо немного грубоватое. Выражение глаз независимое, вызывающее даже. Голос низкий, грудной. Это мой любимый тип женщин. Ебака и стерва. Мы стали встречаться.

Училась Наталья на Восточном факультете университета. Будущий индолог. Голова ее была забита мантрами, Кришнами, Йогой и прочей восточной ботвой. Наташка не ела никакого мяса, курила марихуану, спиртного не пила совершенно. Видимо, Камасутру у них там на Восточном факультете тоже изучали, и, судя по всему, моя новая знакомая получала по этой дисциплине одни только пятерки. Это была потрясающая любовница. Наташка виртуозно делала минет, помогал ей в этом пирсинг в виде серебряного кольца на языке, таким же кольцом был оснащен ее клитор, но это она сделала уже для обострения собственных ощущений. Изощренная женщина-востоковед имела в своем сексуальном арсенале масла и травы, обладающие афродизиакальным эффектом, и с успехом их применяла. Но главным ее козырем в любовных играх была обыкновенная батарейка «Крона» с двумя довольно длинными проводками, идущими от каждого из полюсов. В момент наивысшего возбуждения мы с Наташкой брали каждый по своему проводу в рот и тут же одновременно кончали, потому что по нашим половым органам, замыкающим электрическую цепь, проходил слабый, но ощутимый разряд тока. Такая вот затейница была эта Наташка.

Наташка позвонила с тем, чтобы пригласить меня в гости. Я с радостью согласился. Купив в магазине вина и фруктов, я поймал такси и поехал по указанному адресу. Бульвар Красных Зорь. Я и не знал, что у нас в городе может быть улица с таким диким названием. Жила востоковедша почему-то в рабочей общаге от какой-то строительной организации, если верить табличке на входе.

Комната ее была чистой, ухоженной, как, впрочем, и сама Наташка. Естественно, по всем углам стояли благовонные свечки, на стене нарисован какой-то трансвестит с пятном на лбу.

Наташка включила магнитофон, из которого полилась приятная восточная музыка, вытащила из сумки металлическую коробочку, в которой хранилась марихуана, и приготовила себе папиросу, слегка разбавив траву табаком. А я уже винцо сладенькое попиваю. Хорошо! Мне здесь нравилось. Необычные запахи благовоний, полумрак действовали возбуждающе. Я уже предвкушал обильный, вкусный секс. Но тут вдруг кто-то уверенной рукой открыл дверь. Без стука…

На пороге стоял крепкий парень в недорогой куртке из кожзаменителя, волосы аккуратно расчесаны на косой пробор, усики. Он сощурился, рассматривая меня, сидящего в тени.

— Познакомься, Аркадий, это — мой бывший муж Виктор, — представила нас Наташка, сделав глубокую затяжку наркотическим дымом.

— Почему же бывший? Мы еще не развелись, — сквозь сжатые зубы выдавил Виктор.

— Витя, не будь занудой, мы уже давно не супруги. Я вижу, тебе интересно, что здесь делает Аркадий. Так вот, он — мой любовник.

Парень побелел и до хруста сжал кулаки.

— Аркадий, можно тебя попросить выйти на минуту из комнаты? — спросил Виктор.

— Нет, нельзя! Меня пригласили в гости, и я не намерен портить себе настроение, разбираясь в ваших сложных, по-видимому, отношениях. Давай лучше вина выпьем, — предложил я альтернативный вариант.

Не захотел он почему-то вино пить. Вышли эти горе-супруги в коридор. Поговорили там. В комнату Наташка вернулась одна, недовольная. Сидим молча, музыку слушаем. Через какое-то время — новое явление. Витек пришел с двумя товарищами. Один из них голый по пояс, накачанный. Демонстрирует физическую мощь. По лицам визитеров понятно: бить меня собрались. Наташка внезапно исчезла. Только что сидела в кресле и вдруг исчезла. Женщина-востоковед дематериализовалась, йога, наверное, сработала. Чему-то их все-таки учат на Восточном факультете.

Витек с друзьями чего-то тянул время. Я понял, что если они сейчас же, сию секунду не начнут активных действий, у меня есть шанс их уболтать. Я уже говорил, что в армии служил на зоне особого режима. Там у меня был друг и учитель — Василий Терентьевич. Сухонький, интеллигентского вида дедушка в очках, наделенный почему-то огромной властью над полосатыми квартирантами исправительно-трудового учреждения. Василий Терентьевич сидел с 1953-го года, изредка выходя на свободу. Иногда мне казалось, что изо рта у него висят шнурки от чьих-то ботинок, столько людей сожрал этот благообразный дедушка.

В зоновской библиотеке я был своим человеком, помогал им там частенько и постоянно брал книги. Там-то я и познакомился с Василием Терентьевичем. Мы часто беседовали о литературе за кружкой чифиря. Для меня, восемнадцатилетнего пацана, это было очень полезное знакомство. Практически не видя свободы, Василий Терентьевич был в курсе всех событий, прекрасно разбирался в современной жизни, психологом и физиономистом был потрясающим. Он научил меня правильно оценивать людей, грамотно разговаривать в экстремальных ситуациях. Для этого есть специальные приемы и правила, выдавать которые я не буду.

Так вот, Виктора с его товарищами мне удалось втянуть в разговор и даже расположить к себе. О запланированной физической расправе они забыли. Мы выпили вина и прояснили ситуацию. Сука Наташка заманила меня сюда специально, использовав как пешку в своей игре. Я должен был выступить в роли катализатора скандала, который приблизил бы развод.

Витек любил эту стерву и пытался сохранить распадающийся брак. Хороший, простой парень, работает крановщиком. Чего он связался с образованной, избалованной девицей? Ей скучно с ним и его друзьями, они не понимают ее закидонов. Социально разные люди.

— Разведись ты с ней и найди простую добрую бабу. Зачем тебе эта вегетарианка? — советовали Витьку его верные друзья, нормальные здравомыслящие ребята.

Но Витька был парень упертый, настоящий пролетарий, поэтому стойко переносил Наташкины издевательства и зарабатывал для нее деньги, вкалывая сверхурочно.

— Ты на меня-то сердца не держи, Виктор, я вообще не знал, что она замужем. Меня она как дурачка использовала в своих интригах, — успокаивал я несчастного крановщика.

— Да знаю, ты не первый. Она уже много раз такое делала, назло мне, — сокрушенно махнул рукой Витька.

Он с друзьями пошел пить водку, с горя. Я остался в комнате ждать Наташку. Мне очень не понравилась эта подстава, и я хотел серьезно со своей подругой поговорить. Вернувшись, она стала объяснять, что я не правильно все понял, о теплых чувствах ко мне что-то лепетала…

Настроение было бесповоротно испорчено, поэтому вместо изысканных любовных игр я быстро и цинично вздул ее в жопу и поехал домой.

Вернувшись в общагу, я обнаружил Македона все еще сидящим в офисе. Вид у Александра был опустошенный и разбитый. Крайне редко можно увидеть его в таком состоянии. Что же случилось? «Секретарша» Марина оказалась вовсе не провинциальной дурой из Молдавии. Скорее всего, это была профессиональная кидала. Она умело подпоила воротилу книжного бизнеса и, судя по симптомам, что-то добавила в напитки, вероятно, клофелин.

Вскоре после моего отъезда к Наталье Македонский мирно заснул, даже не вкусив крепкого, сочного тела Марины. Очнувшись, он обнаружил, что девица исчезла. Вместе с ней пропали швейцарские часы, бумажник с приличной суммой денег и несколько дорогих альбомов по искусству. С Македоном произошел казус, случающийся почти со всеми бизнесменами. Клофелин — это легендарное химическое соединение, многие испытали его действие на себе.

Я рассказал Македону, как меня выставили дураком. Но не зря ведь мы считали себя жизнерадостными оптимистами! Горевать и расстраиваться мы не стали, а все неприятности прошедших суток списали на магнитные бури и расположение звезд.

— Давай-ка, Саня, в город вылезем, развеемся маленько, — предложил я.

— С удовольствием! — откликнулся оживший Македонский.

Пешая прогулка по исторической части Петербурга всегда успокаивает. Каждый раз, оказываясь на набережной в районе Петропавловки, я не устаю радоваться тому, как мне повезло — я родился и живу в таком величественном, красивейшем городе. Между тем мы очутились у входа в зоопарк.

— Зайдем, Аркаша, общение с животными благотворно влияет на нервную систему, — предложил Македонский.

Я охотно согласился.

Мы купили билеты, два мороженых, вошли в зоосад. Ходим, разглядываем животных. Отношение к фауне у нас с Александром схожее. Прикладное, я бы сказал. Нас интересует ценная ли шкура у этого зверя, употребляется ли его мясо в пищу, полезен ли этот вид в народном хозяйстве.

В одном из павильонов проходила выставка домашних кошек, мы туда не пошли, мы же в то время мнили себя успешными бизнесменами, настоящими мужчинами. Настоящий мужчина, по нашему мнению, не должен проявлять слюнтяйство — с умилением рассматривать пушистых кошечек, нежно гладить их и любоваться их шерсткой.

К собакам тоже можно относиться по-разному. Болонки, пуделя всякие меня, например, раздражают — пользы от таких собак я не вижу никакой. Пес должен быть большим и сильным. Его задача — охранять дом и хозяина, быть надежным и преданным другом. А мелкую избалованную собачонку с бантиком на шее, праздно лежащую на бархатной подушке, мне хочется охерачить тяжелым ботинком.

Но есть одно животное, к которому я не предъявляю никаких требований, уважаю его безоговорочно. LUPUS.

Волк восхищает меня своей спокойной самоуверенностью, независимостью, грозным внешним видом. Глядя на него, испытываешь эстетическое удовольствие. Волки — преданные супруги и заботливые родители. Их стая — это прекрасно организованное сообщество с четким распределением обязанностей для каждого из членов. Мне очень приятен факт, что человеку до сих пор не удалось приручить волка, заставить его служить. Льва, царя зверей, вынудили в цирке выступать, а волка — хрен!

Подошли мы с Петровичем к клетке с волками. Два матерых серых lupus нервно ходят вдоль решетки, с ненавистью глядя на посетителей зоопарка. За их поведением наблюдает какое-то студенистое чудовище с фотоаппаратом. Чувствует, наверное, собственное превосходство над волком. Тоже мне, последнее звено в эволюции видов… В чем превосходство-то?! Да волк намного красивее, сильнее, умнее!

Бесформенный, безобразно заплывший жиром человек фотографирует хищника. Его счастье, что волка от него отделяет прочная стальная решетка.

После зоопарка, где мы зарядились энергией от волков, мы поехали на Невский проспект и зашли в Гостиный Двор. В одном из отделов продавались пейджеры, сотовая связь в то время не была еще так развита, и пейджер считался верхом технической мысли.

— Саня, мы ведь бизнесмены, а до сих пор не используем такие передовые средства связи. Это странно, — заметил я.

— Давай купим! — откликнулся Македон, большой ценитель технического прогресса.

Деньги были, и мы, долго не раздумывая, приобрели себе по небольшой черной коробочке с маленьким экраном и кнопками.

Вернувшись в общагу, мы принялись изучать инструкцию по пользованию пейджером. Зашедший проведать нас Ничко проявил живой интерес к нашим новым игрушкам. Мы с Македоном связались по телефону с оператором пейджинговой компании и отправили друг другу пробные сообщения. Техника работала исправно.

У Ничко загорелись хитренькие его глазки. Я знал, что это предвещает какую-нибудь гадость с его стороны, но легкомысленно не придал особого значения. Не насторожило меня и то, что Николай подробно выяснил, что я собираюсь делать ближайшие час-полтора.

— Пойду к себе, покажу Инге пейджер. Потом приму душ и лягу спать, — сам не понимая зачем, я отчитался перед Колей.

— Ну ступай себе, с богом! — одобрил мой план Ничко, возбужденно потирая ручонки.

Я поднялся к Инге в комнату. Показал ей пейджер, объяснил, как им пользоваться и, оставив ее осваивать прибор, пошел в душ. С удовольствием постоял под упругими струйками воды и в прекрасном настроении вернулся в комнату, планируя выпить бутылку холодного пива. Очень приятно это — чувствовать чистоту и свежесть собственного тела и пить пиво.

Инга, как разъяренная пантера, ходила по комнате из угла в угол. Она задыхалась от гнева, внятно разговаривать не могла, изрекала лишь проклятия в мой адрес.

— Что случилось? — попытался я прояснить ситуацию.

— Читай! — коротко бросила Инга Яковлевна, указав мне глазами на пейджер.

Я совершил нехитрые манипуляции и вывел на дисплей текст поступившего сообщения. Глаза у меня полезли на лоб. Я понял, что спокойно попить пива мне не удастся. Текст на дисплее гласил: «Аркадий! У нас будет ребенок. Теперь тебе не отвертеться! Ты обязан на мне жениться. Твоя Света».

Несколько секунд я пытался сообразить, какая именно Света отправила сообщение и как она могла узнать номер пейджера, который я только сегодня приобрел. И вдруг — озарение, словно молния, ударило мне в мозг — Ничко! Вот зачем он интересовался, куда я пойду из офиса. Рассчитав время, он отправил сообщение, зная, что любопытная Инга обязательно его прочитает.

Я живо представил себе его злорадную морду с глумливой улыбкой. Но сама шутка мне понравилась. Остроумно. Я не стал злиться на Колю, решив, что сам также пошучу при случае над кем-нибудь. Появившийся в комнате Македон успокоил Ингу, объяснив ей, кто послал сообщение. Как я и предполагал, Ничко, дождавшись когда Урмац отвлечется, завладел телефонным аппаратом и оперативно надиктовал оператору текст.

Глава 4. Брак и эмиграция

После случая с пейджером Инга стала потихоньку подводить меня к мысли о необходимости женитьбы. Я был не против, Инга устраивала меня во всех отношениях. Настораживали только ее родственники. Тещу я, правда, пока не видел, зато тесть оставил сильное впечатление. И впечатление это было очень неприятное. Кому хочется иметь тестя дурака? А я с большим сожалением вынужден был констатировать, что Яков Моисеевич Цехмейстер — классический дурак. Отец мой классифицировал его так же. А уж мой-то папаша в людях разбирается, так что ошибка исключена. Кроме всего прочего внушало беспокойство то, что Яков был евреем. А еврей-дурак это какое-то противоестественное, опасное сочетание. Одним словом, родители не одобряли мое решение, но и не препятствовали, зная, что я все равно сделаю по-своему.

Мы с Ингой пошли в один из питерских Дворцов бракосочетания и подали заявление. Торжественная регистрация была назначена через два месяца. Я продолжал заниматься книжным бизнесом, а Инга все свободное от учебы время посвятила свадебным приготовлениям. Она закупила пригласительных открыток и разослала их многочисленным родственникам. География ее адресатов была обширной. В Туркмению полетела открытка на имя Хошана и Айгуль Худайбердыевых. Чета Шендеровичей из Харькова была приглашена одной из первых. Из Кабарды должны были прибыть Матаевы. Не забыла Инга и дядю Тофика, прописанного в Пятигорске. Таинственного Карапета открытка должна была найти в Ереване.

В общем, гостей набиралось немало. Мне оставалось надеяться, что хотя бы половина из них не приедет. Я не шовинист, но подобный интернационал считаю все-таки перебором, не готов я к такому наплыву экзотических гостей. За месяц до свадьбы поступило радостное для меня сообщение от родителей невесты. Яков Моисеевич телефонировал из Узбекистана, что он с семьей срочно вылетает в Израиль. На постоянное место жительства. Почему такая спешка? Наверное, проворовался на овощной базе, где он значился заместителем директора. Ну, бог с ним, я очень был рад, что тестя не окажется на свадьбе. Мне не хотелось эксцессов в этот торжественный день. Если он трезвый ведет себя не адекватно, что же будет, когда он выпьет!

За обручальными кольцами я поехал с Колей Ничко. На трамвае. Это на меня какой-то приступ экономии навалился. На такси денег было жалко. Странно, наверное, смотрелась наша пара. Пушистый блондин Коля, похожий на некрупного ангелочка, к тому же в очках. Я на голову выше, черный, выражение лица угрюмое, злое. У длинного плаща, надетого на мне, поднят воротник.

Две благообразные старушки, сидящие напротив, пристально разглядывали нас всю дорогу. Протискиваясь к выходу из трамвая на нужной остановке, я услышал, как одна из бабулек прошептала подруге:

— Смотри! Мальчик и Демон!

Кто демон-то? Да я херувим, по сравнению с этим маленьким монстром.

— Инга твоя — типичная лимитчица. Приехала в Питер из Чуркестана, нашла дурака местного, запудрила ему мозги и довольна. Ей от тебя только прописка нужна, — говорил мне циник и нигилист Ничко.

— Коля, разве может быть все так примитивно и грубо? Неужели ты не веришь в любовь, в другие светлые чувства? — удивлялся я. — Неужели все, что во мне есть привлекательного — это прописка? Ты что, серьезно так считаешь?

— Конечно это не все. Извини. Я совсем забыл — у тебя ведь еще есть папа-профессор, который может помочь Инге сделать медицинскую карьеру.

— Скотина ты, Коля, и человеконенавистник, неспособный на любовь. Отсюда и озлобленность твоя.

Я не верил, что Инга и в самом деле такая «продуманная» и расчетливая. Я надеялся, что она меня действительно любит. А вот любил ли я ее? Да, я ее любил. Спокойной и ровной любовью, может быть, не страстно и не слепо, но любил, это абсолютно точно. Мне было плохо без нее, некомфортно, я скучал, если не видел ее несколько дней, мне хотелось, чтобы она всегда была рядом. Это было странное чувство, оно напоминало мне любовь к родной сестре, к матери. Инга как-то незаметно и плавно стала мне родной, с той только разницей, что мы с удовольствием занимались сексом и это не было инцестом…

Подвенечное платье невеста уже выбрала, измотав, правда, нервы всем работникам свадебного салона. Оставалось определиться с тем, кто у нас будет свидетелями. С моей стороны — Македон, это понятно. Инга выбрала себе в свидетельницы подругу детства — некую Рену из Баку. В качестве свадебного экипажа выступала прекрасная новая «ауди», владельцем которой был один из Ингиных братьев, проживающих в Питере. Ему же предстояло управлять автомобилем во время церемонии бракосочетания. Справлять, то есть непосредственно пьянствовать и закусывать, решили в квартире у моих родителей. К назначенному дню все было готово.

Накануне свадьбы Македонский сделал мне сюрприз. Организовал мальчишник. Он снял одну из навороченных, дорогих бань в центре города. Мы отправились туда втроем: я, Македонский и Коля Ничко, который нагло вклинился в нашу компанию. Попивая в предбаннике холодное пиво, мы вели неспешную беседу. Вещал в основном Николай, он отговаривал меня жениться.

— На кой хер тебе это надо? Обузу такую на шею вешать. Всю жизнь на нее и ее родственников въебывать будешь, — говорил мне дружески Коля.

— Причем тут родственники, они в Израиль уже свалили! — защищался я.

— Они тебя и оттуда достанут, плохо ты евреев знаешь, — наступал юдофоб Ничко.

— Заткнись ты, Коля, не порти человеку праздник, — вмешался Македон.

— Какой же это праздник?! — возмущенно всплеснул руками противник брака Ничко.

Спор наш прервал угрюмый, короткоостриженый мужчина с огромными плечами, заглянувший в сауну. Он подозрительно осмотрел нас.

— Девчонок заказывали? — неприветливо осведомился гость.

— Да, да, да! — обрадовался Македон и вышел вместе с атлетом из парилки.

Через несколько минут он появился вновь. С собой Урмац привел двух потасканных баб.

— Это, Аркаша, тебе подарок! — торжественно объявил он. — Раздевайся, девчонки! — скомандовал эстонец и подтолкнул баб к столу.

— Девушки, вы проститутки? — церемонно спросил у них Коля.

— Мы девушки по вызову, — важно ответила одна из женщин.

Глазенки у Николая сразу стали сальными, он потрогал одну из барышень за грудь. Македон дал ему по рукам.

— Не лезь, гаденыш! Я Аркаше их подарил, — угрожающе прикрикнул он на похотливого Ничко.

Коля нехотя уселся на свое место. Девки прикрылись простынями и схватили по бутылке пива. Македон сообщил им, по какому поводу гуляем.

— Поздравляем, — лаконично и нехотя сказали те.

Проститутки явно были лишними, мне хотелось просто посидеть с друзьями, выпить, отдохнуть.

— Саня, спасибо тебе за подарок, но ты ведь знаешь, я серьезно отношусь к сексу, не люблю я такую вот еблю в бане, — с сожалением сказал я Македону.

Девицы заметно обиделись и сделали попытку уйти. Ничко мгновенно сориентировался.

— Куда?! Деньги-то уплачены, — остановил их Николай. — Ты ведь заплатил? — уточнил он у Македона.

— Да, — подтвердил тот.

Ничко моментально сцапал одну из дам и исчез с ней в парилке. Через несколько минут Коля вернулся и утащил туда же вторую из подаренных мне проституток.

Таким образом за столом остались мы вдвоем с Македоном и последующие полчаса провели за разговором и пивом. Из парилки слышались непрерывная возня и смех блядей — Коля развлекался. Мы захотели согреться немного и зашли в парилку. Там тщедушный, но весьма активный Ничко ползал от одной бабы к другой и поочередно причленивал их. Девушкам нравилось. Мы с Александром выгнали их из парилки, постелили простыни и уселись потеть. Приятный, сухой жар охватил наши тела, проник под кожу. Посидев минут пятнадцать, мы вышли и нырнули в бассейн, выгнав оттуда любвеобильного Ничко и его сексуальных партнерш.

В конце мальчишника мы с Македоном поставили девушек раком друг напротив друга и, воспользовавшись презервативами, все-таки трахнули их. Без всякого удовольствия. Так, чтобы деньги зря не пропадали.

* * *

Утром торжественного дня мы с Ингой поехали во Дворец бракосочетания, в машине вместе с нами сидели свидетели — Македон и приехавшая из Баку Рена. Рена оказалась небольшого роста, изящной брюнеткой. Урмацу она явно понравилась. Да, сексапильная. Нас отвели в комнату жениха и невесты ожидать назначенного часа. Македон отправился куда-то хлопотать насчет фотографий и видеосъемки и увлек за собой Рену. Кроме нас в комнате осталась еще одна пара — мужичок в сером костюме и его невеста, пышная дама в белом платье, с букетом роз в руках. Жених что-то страстно шептал на ухо своей избраннице, та в ответ громко смеялась и постоянно повторяла одно и то же слово.

— ВАУ! — реагировала она на каждую фразу.

Жених, опять прильнув к уху пышнотелой, что-то шептал.

— ВАУ! — стандартно отвечала невеста.

Господи, откуда это идиотское слово? Америка с этим «вау» распрощалась уже лет двадцать назад, почему вдруг оно появилось у нас, на берегах Невы? Мне непонятно. Ладно бы дети только его произносили, а то ведь стоит сорокалетняя бабища и орет, как дура: «Вау, вау!»

Видимо, эти мысли отражались у меня на лице, потому как Инга дернула меня за рукав и прошептала:

— Успокойся! Ты не забыл, зачем сюда пришел? — Вернула она меня на место.

К нам подошла распорядительница — приятная женщина средних лет, элегантно одетая, с хорошо поставленным голосом.

— Вы пойдете за этой парой, — сообщила она нам и объяснила, что когда делать.

— Не забудьте невесте стул пододвинуть, когда вас пригласят расписаться, — указала мне распорядительница, видимо я совсем уже гаврилой сельским выглядел.

— Ладно, — тупо пробурчал я.

И вот, наконец, мы входим в зал брачующихся. Приглашенные стоят по обеим сторонам ковровой дорожки. Взгляд мой выхватил из толпы двух человек — моих родителей. Папа улыбается, мама уже держит платок — будет плакать, она очень впечатлительная.

В конце ковровой дорожки стоит эсесовского вида блондинка, в руке у нее папка с гербом Российской Федерации на обложке. Я, держа невесту за локоток, вывожу ее в центр зала, и мы останавливаемся. «Эсесовка» начинает привычно разводить свою бодягу, произносит какие-то избитые глупые фразы. Мы с Ингой еле сдерживаем подступающий смех, у нас это не всегда получается. Тогда официальная фрау делает многозначительную паузу и укоризненно смотрит на нас. Мы успокаиваемся, и она продолжает. Ну все, наконец. Торжественная речь закончена. Мы надели друг другу кольца, расписались в книге, поцеловались. Ведущая церемонию дает команду нашим родственникам и друзьям:

— Поздравьте новобрачных!

Первыми подошли мои родители, мы поцеловались. Мама не преминула сделать замечание по поводу нашей несерьезности в момент регистрации. Ее поразило наше легкомыслие в таком ответственном деле. Подошли остальные гости, поздравили.

— Все. Все. Господа! Прошу всех на улицу, там вас ждет автобус! — орал Македон, ревностно выполняя обязанности свидетеля.

— Аркаша, сегодня очень важный для нас обоих день, поэтому я прошу тебя — постарайся не напиться, — говорила мне Инга по дороге к моим родителям.

— Мы еще не успели пожениться, а ты уже начинаешь меня пилить. Я сам знаю, что мне нужно делать и сколько пить! Я прекрасно чувствую свою норму! — возмутился я.

— И все-таки, я прошу тебя — будь сегодня поосторожней с алкоголем.

— А я вот возьму, и назло тебе вообще пить не буду, — ляпнул я и тут же пожалел об этом.

«Теперь придется всю свадьбу провести всухую. Не могу же я собственное слово нарушить», — горестно подумал я.

Уже за столом Ничко, нажравшись каких-то разноцветных таблеток и запив их коньяком, потребовал дать ему слово и принялся читать лекцию о вреде брака. Все гости зашипели на него: мол, нашел время. Македон, прирожденный организатор, нейтрализовал Колю, подсадив к нему какую-то девицу баскетбольного роста. У Коли потекли слюни. Он потерял нить своей речи и замешкался. Македон, воспользовавшись замешательством Ничко, заорал «горько». Свадьба понеслась дальше. Среди гостей преобладала молодежь, поэтому за столом долго не сидели. Начались танцы. В перерывах гости подходили к столу, быстро выпивали, на ходу закусывали и уносились опять танцевать.

Я, трезвый как дурак, ходил среди гостей и не знал, чем себя занять. Мне было скучно. Через несколько часов мы с молодой женой отправились в общагу. Предстояла «первая брачная ночь». Это после пяти-то лет совместного проживания.

— Завтра не забудьте нам простынь окровавленную предъявить! — орал нам вслед говнистый Ничко.

Гости продолжили гулять самостоятельно. Выпито было достаточно, жених с невестой уже не требовались. Свадьба, слава Богу, обошлась без драки и разборок.

Был только один пострадавший в тот день. Под утро, уезжая домой, пьяненький Володя Завгородний обоссал у метро круглосуточный ларек, из которого, по его рассказу, вышли двое усталых парней и лениво, даже как-то нехотя отмудохали будущее светило медицины.

В общаге нас с Ингой поймал по телефону тесть — Яков Моисеевич. Он уже несколько часов осаждал вахтера междугородними звонками. Полипыч, сочувственно поглядывая на меня, передал телефонную трубку. Тесть завел тягомотную беседу о том, что теперь вот у меня семья, я должен заботиться о жене и т.д. и т.п. Я вежливо поддакивал. А что делать? Не посылать же было его, он теперь мой законный родственник. Утешали меня только тысячи километров, разделяющие нас.

Ночью в Ингину комнату вломился избитый ларечниками Володя Завгородний, он нуждался в скорой медицинской помощи. Я налил ему водки в качестве успокаивающего и обезболивающего средства. Инга вытащила из шкафа чистую простынь и обтерла ею Вовины кровоточащие раны. Белая тряпка покрылась красными пятнами. Мы намазали Завгороднего зеленкой и отправили восвояси. Некогда нам было с ним возиться — у нас «первая брачная ночь».

Только мы собрались приступить к узаконенному и завизированному штампами в паспортах коитусу, как в дверь опять постучали.

— Кто там?! — недовольно выкрикнул я.

— Николай, — ответил из-за двери Ничко.

Матерясь, я встал и потопал открывать.

— Коля, ты, наверное, хочешь получить доказательство непорочности Инги? — спросил я у Ничко.

— Да, — с издевательским и гадким смешком ответил он.

— Ну что же, получай! — я открыл дверь и сунул в руки обалдевшему Ничко окровавленную простынь, которой Инга вытирала избитого Володю.

Несколько секунд я наслаждался лицезрением растерянного, сбитого с толку приятеля, а потом со злорадной улыбкой захлопнул дверь перед его носом.

* * *

После свадьбы наша с Ингой жизнь мало в чем изменилась. Жена продолжала учиться, оставался последний шестой курс. Мы с Македонским все так же делали деньги. Выставили еще две книжные точки на станции метро «Московская». Денег стало поступать еще больше. И тут я заскучал. Когда-то мы поставили себе цель — разбогатеть, стать бизнесменами. Теперь цель была достигнута. У нас был налаженный бизнес, в деньгах мы не нуждались. Но меня это уже не устраивало. Я понял, что цель эта была какая-то мелкая, не было в ней нужного масштаба, размаха.

Я спрашивал себя: что же дальше? Дальше можно было развиваться — открыть магазин, потом торговый центр, перейти на оптовую торговлю. Но все это было мне уже не интересно. Я понял, что деньги не имеют для меня первостепенной значимости. Ну, будет их намного больше, что изменится? Мы с Александром и так ездим только на такси, питаемся в хороших кафе и ресторанах, Македон постоянно заказывает проституток. Дальше-то что? Рестораны будут классом повыше, бляди подороже. И все! Заскучал я…

Погоня за деньгами отвлекла меня от основной цели, я совершенно забыл, для чего мне в конечном счете нужны были деньги и материальная независимость. Я ведь собирался стать писателем!

Собрав в папку рассказы, написанные в разные периоды моей жизни, я понес их редактору одного из питерских издательств. Уже знакомая читателю графиня порекомендовала мне этого редактора, намекнув, что если я заинтересую его деньгами, то он поможет с изданием и продвижением моей книги. Редактор принял у меня папку и назначил встречу через неделю.

В условленный день я приехал в издательство. Знакомый уже редактор, обрадовано выскочил мне навстречу из-за стола, заваленного рукописями, он улыбался и энергично тряс мне руку. «Понравились, наверное, ему мои рассказы», — самодовольно подумал я и с небрежной улыбкой молодого гения вальяжно развалился в кресле.

— Слушай, ты прямо фурор произвел в нашем издательстве! Все сотрудники прочитали твои рассказы, — возбужденно говорил редактор.

Я совсем разомлел и тут же представил себе домик на морском берегу, увитый диким виноградом, где-нибудь в Испании. Я сижу на веранде и вдохновенно пишу новые и новые рассказы. Вокруг меня вьются смуглые красавицы. Инга в это время отдыхает на Канарах.

— Твои рассказы следует поместить в учебное пособие для редакторов! — продолжал восклицать сотрудник издательства.

Я снисходительно махнул ему рукой: продолжай, мол, щебетать.

— Такие произведения нужно давать на детальное изучение всем молодым авторам! — в экстазе уже кричал редактор.

Мне стало даже немного неловко от этих дифирамбов.

— Твои рассказы — просто перлы! Я еще никогда не встречал таких пустых и никчемных текстов. Это же идеальные образцы графомании и полного отсутствия вкуса и стиля!

Я обернулся, чтобы посмотреть, кто стоит у меня за спиной — последние фразы редактора относились явно не ко мне. Однако за спиной у меня никого не было… Домик на морском берегу стал исчезать вместе с виноградником и смуглыми красавицами.

— Может быть, мне стоит еще поработать над ними? — неуверенно спросил я.

— Я думаю, тебе лучше заняться торговлей цветными металлами. Наверняка у тебя это получится, а о литературе забудь, — дал мне совет редактор.

* * *

Внезапный звонок тестя из Хайфы круто изменил нашу с Ингой жизнь. Яков Моисеевич сообщил в телефонном разговоре, что он и его семья очень довольны своим переездом в Израиль, обещал выслать видеокассету. Он звал Ингу переселяться на землю обетованную, ну и меня с собой везти, прицепом.

— Поехали! — сразу согласился я.

Эмиграция показалась мне в тот момент спасительным вариантом.

Не долго думая, мы поехали в еврейский центр и записались на курсы языка — иврита. Нас тут же нагрузили агитационной литературой, из которой мы многое почерпнули об Израиле. Чем больше я узнавал о Святой земле, тем больше мне нравилось это маленькое, агрессивное, постоянно находящееся в состоянии войны государство. Особенно мне импонировало то, что в Израиле нет конституции. Хорошо, когда в стране нет конституции! Не люблю я демократию. Еще великий Альфред Нобель говорил: «Любая демократия ведет к диктатуре подонков!»

Итак, решено: едем в Израиль. Оказалось, что и билетов покупать не нужно, Еврейское агентство полностью оплачивает перелет на комфортабельном «Боинге». Мало того, сразу же в тель-авивском аэропорту нам выдадут денег на первое время жизни в новой стране. Да, неплохо быть евреем, или жену-еврейку иметь хотя бы. Хандру мою как рукой сняло, впереди замаячили перспективы новой, неизвестной жизни. Трудно будет, говорили мне многие. Ну и очень отлично! Я люблю, когда трудно. Главное, еноту не уподобиться, не сидеть в своей норке, наращивая брюшко. Македон меня безоговорочно поддерживал.

— Жаль, что я не еврей, поехали бы вместе, — жаловался светловолосый эстонец.

Мой же фенотип полностью соответствовал будущей стране проживания. Псевдосемитскую внешность подчеркивали очки, которые дополнили мой имидж с недавних пор. Я их стал носить не из-за того, что так уж плохо вижу, нет. Очки спасали меня от ментов. Мои черные волосы и смуглая кожа действуют на стражей порядка, как на быка красная тряпка. Люди в погонах раньше останавливали меня по несколько раз в день для проверки документов, полагая, что перед ними выходец с Кавказа или из Средней Азии. После того как я надел очки, менты рассуждали приблизительно так: «О, еврей идет, хуй с ним, пускай проходит. С этими связываться — себе дороже». Ну я и иду себе спокойно. В биологии это называется мимикрией.

Аленка (дочь графини и подруга моего детства) упорно отговаривала меня ехать в Израиль. Ингу она ненавидела, считала лимитчицей и потаскухой.

— У евреев матриархат, они тебя там в рабство обратят, — говорила Аленка.

Второй уже человек мне об этом говорил. Ничко рисовал такие же примерно перспективы. Но я ведь очень самоуверенный и упертый тип, поэтому к их советам прислушиваться не стал.

Аленка, видя, что на меня не действуют уговоры, выставила решающий козырь. Туз козырной. Зная мою нездоровую страсть к различным авантюрам, она предложила участвовать в бизнесе, который уже несколько лет вела со своим компаньоном. Они занимались изгнанием дьявола. Желающих избавиться от одержимости было предостаточно. Дураков у нас полно.

Аленка и ее друг были людьми творческими и поначалу обставляли свои действия пышно, с театральными эффектами. У них были черные блестящие костюмы, украшенные пентаграммами и другими кабалистическими символами. Заклинания они составляли сами, надергав слов из различных языков: латынь, иврит, испанский, английский. Эта безумная мешанина, состоящая из медицинских терминов, названий фильмов и рекламных слоганов, звучала очень убедительно. Таинство происходило при свечах, комната окуривалась благовониями. Непременный атрибут магов и чародеев — черный кот — все время гадил по углам, поэтому от него пришлось отказаться.

Так эффектно изгнание дьявола происходило только в начале их деятельности. Когда количество одержимых возросло, Аленка с компаньоном не могли уже тратить много времени на спектакль. Теперь они обслуживали клиентов, выезжая на дом. Экзерсисты приезжали к мученику, терзаемому Сатаной, оборачивали его несчастное тело простыней и несколько минут лупцевали горемыку бамбуковыми палками, произнося при этом магическое заклинание. По окончании процедуры освобожденному от дьявола дураку давали камень, подобранный по дороге на улице, приказывая беречь этот амулет как зеницу ока. За свой нелегкий труд борцы с дьяволом брали по сто долларов за сеанс. В день у них бывало по четыре-пять вызовов. В полнолуние число одержимых, как правило, возрастало.

В другое время я, конечно же, с радостью согласился бы участвовать в таком заманчивом проекте, но решение уже было принято, отступать поздно. Я уже уперся: еду в Израиль.

Отъезд мы с Ингой наметили на ближайшее время, тянуть нам было нечего. Люди, занимающиеся отправкой евреев в Израиль, предложили нам места на самолет, вылетающий через месяц. Это был ближайший рейс. Мы согласились.

Инга исправно посещала занятия по изучению иврита и могла уже немного изъясняться на этом необычном языке. Я много работал, стараясь за оставшееся время собрать максимальное количество денег, ходить на занятия у меня не получалось. Я выучил только два слова: шалом (здравствуйте) и еще одно отвратительное слово — авода (работа). С таким вот лингвистическим багажом я и отправлялся на Ближний Восток. Месяц мы провели за оформлением документов, время пролетело незаметно.

И вот мы в международном аэропорту «Пулково-2». Через два часа уже вылетаем. Провожали нас человек пятнадцать: мои родители, друзья. За полтора часа до посадки появился Македон с шампанским. Мы разлили вино в пластиковые стаканы и пили его прямо в зале отправления. Стаканы противно хрустели в ладонях. Настроение было какое-то непонятное — улетать вдруг расхотелось. Вот они стоят все здесь — родные близкие люди, что еще там будет, неизвестно. Македон, неисправимый оптимист, сказал:

— Хуйня, Аркаша! Не понравится — вернешься. «Объявляется посадка на рейс Санкт-Петербург — Тель-Авив», — слова аэропортовского диктора прозвучали как приговор. Мы расцеловались с провожающими и пошли к таможенному терминалу. Я обернулся: мама плакала…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 5. Земля обетованная

Какая мразь — эта эмиграция…

М. Горький

Самолет набрал высоту, и по внутреннему радио стали что-то вещать на непонятном языке. Самолет принадлежал израильской авиакомпании. Инга, моя жена, сидящая в соседнем кресле, с неохотой стала мне переводить. Она и сама-то знала иврит неважно, но сложив в цепочку известные ей слова, получила довольно связное представление о сути монолога невидимого информатора.

— Мы летим на высоте десять тысяч метров, время полета — четыре часа, в полдень самолет приземлится в аэропорту «Бен-Гурион», Тель-Авив.

— Это все, что они сказали? — недоверчиво поинтересовался я.

— Да, это все! — огрызнулась Инга.

— Просто мне показалось, что прозвучало слово, похожее на алкоголь, — миролюбиво заметил я.

— Это ты всегда услышишь, на любом языке поймешь. У тебя же есть коньяк, какой тебе еще алкоголь нужен?

Я с сожалением побултыхал содержимым почти уже пустой четвертьлитровой фляжечки, заботливо припасенной еще в Санкт-Петербурге.

— Осталось-то всего на два неполноценных глотка! — сокрушался я.

— Дадут, дадут тебе сейчас спиртного за счет авиакомпании, — раздраженно фыркнула Инга и отвернулась, с подчеркнутым интересом уставившись в иллюминатор.

Я тоже посмотрел в окошечко. Там был только какой-то белесый туман, и ничего больше.

О! Везут уже! По проходу медленно двигались стюардессы с тележкой. Вся она была уставлена махонькими бутылочками — водка, джин, виски. Удручал только их микроскопический объем — не более 50 миллилитров в каждой. Кроме спиртного предлагались еще сок, кола, минералка. В числе пассажиров было много эмигрирующих из России, таких же, как и мы с Ингой, поэтому соком и минеральной водой мало кто заинтересовался, кола также не вызвала ажиотажа. Когда вожделенная тележка поравнялась с нашими креслами, Инга, вероятно, назло мне, заказала апельсиновый сок и, получив его, с вызовом посмотрела на меня. Я вызова не принял и попросил виски. К нему полагался пластиковый стаканчик. Ну смех ведь! Если бы давали хоть граммов по двести, стакан был бы уместен, а тут 50 миллилитров! Я попробовал пить маленькими глоточками. Не получилось. А ведь до Тель-Авива еще три с половиной часа лета и неизвестно, предложат ли нам еще выпить. Слава Богу хоть курить здесь было можно, я достал сигареты, зажигалку. Вдруг — чудо! Тележка поехала обратно, и пассажирам вновь предлагали напитки. Я радостно завладел еще полтинником виски. Смотрю, а сосед-то мой справа — тычет в лицо бортпроводнице два растопыренных пальца с обгрызенными ногтями и орет (чтобы та лучше поняла, наверное):

— Дабл! Можно? Дабл!

Стюардесса с улыбочкой протянула ему два по пятьдесят. Мужик, заметив мой взгляд, радостно улыбнулся.

— Вот так вот! Америка! — воскликнул он.

— Почему — Америка? Это ведь израильский самолет, — недоумевал я.

— Это без разницы, главное, пей сколько хочешь. Демократия! Понял? — мужик проворно вылил обе бутылочки в стакан.

— Будь здоров! — тостонул он в мой адрес и проглотил всю жидкость.

«Сволочь!» — подумал я.

Стюардессы с тележкой появлялись еще дважды и тут уж я, по примеру находчивого соседа, требовал себе «дабл». Инга только рукой махнула, когда я ей пытался объяснить, что таким образом снимаю стресс на почве эмиграции. Это я в брошюрке прочитал: «Эмиграция — сильнейший стресс». Так и было написано.

Вскоре в иллюминаторе появилась двухцветная картинка, похожая на украинский флаг — синее море и желтая полоса песочного берега. Вот и он — Израиль, Земля Обетованная! Температура за бортом «Боинга» 24 градуса со знаком плюс, а когда мы вылетали из Питера, заиндевевший термометр показывал тоже 24, но только минус. Было шестое февраля.

У трапа самолета стояла полицейская машина с мигалками, дверцы открыты, опираясь на них, замерли два израильских мента. Оба в черных очках, форма — как у американских копов. Они пристально всматривались в людей, спускающихся по трапу. Рядом поджидал автобус, доставляющий пассажиров в здание аэропорта.

Нас, прибывших сюда на постоянное жительство, отделили от остальных, прилетевших этим рейсом. Словоохотливый юноша в очках стал вежливо и терпеливо объяснять, как заполнить множество бланков и куда идти после прохождения паспортного контроля. С грехом пополам заполнили мы с Ингой документы и, миновав пограничников, оказались в прохладном зале. Работали кондиционеры. Из динамика на стене вдруг раздался голос, по-русски, но с акцентом, потребовавший от всех вновь прибывших мужчин в возрасте от 16 до 65 лет пройти к кабинету №1 для регистрации. Мне почему-то сразу вспомнился фильм про немецких фашистов, там тоже гнида какая-то орала в микрофон, чтобы все проходили в сарай для регистрации. Сарай потом подожгли. Вместе с людьми. Такая вот дикая ассоциация у меня возникла.

Нашел я кабинет №1, встал в очередь. Передо мной нервно переминался крепкий мужик с обширной лысиной.

— Сейчас члены у нас проверять будут. У кого не обрезан — отправят обратно, — шепнул он мне.

Когда подошла его очередь, и он оказался в кабинете, я оперся о дверной косяк и стал подслушивать. Я улавливал только голос плешивого мужика, он отвечал на какие-то вопросы. Реплики его были предельно лаконичны — «Да», «Нет», «Не знаю». Я догадывался, что в этом кабинете сидят люди из знаменитой организации «Мосад», поэтому и подслушивал. Мне было интересно, чего они от нас хотят. Плешивый выполз из кабинета, вытирая вспотевший лоб и лысину.

— Ну, проверяли член? — спросил я.

— Нет. Все намного хуже, — ответил он и, озираясь, скрылся за углом.

Я открыл дверь и зашел внутрь. В комнате стоял стол, за ним сидели двое молодых угрюмых парней. Я присел напротив них. Они стали засыпать меня вопросами. Еврей ли я? Не состоял ли в антисемитских организациях? Имел ли связи с КГБ? Я отвечал спокойно, без напряга. Нет, не еврей, не состоял, с КГБ связей не имею. Но какие-то подозрения на мой счет у ребят из Мосада все-таки возникли. Один из них встал у меня за спиной и кидал вопросы оттуда, второй вел фронтальную атаку. Ну, меня-то на такую плюшевую мутотень не возьмешь. Тоже мне мастера. У меня за спиной два года службы в конвойных войсках и сорок приводов в милицию. Я умею держаться на допросах — питерским следакам так и не удалось ни разу привлечь меня к уголовной ответственности. К тому же, уезжая из России, я не собирался изменять своей Родине, выдавать какие-то ее секреты. Да и не знал я никаких секретов…

Тут же в аэропорту нам выдали временные документы граждан Израиля, небольшую сумму наличных денег и банковский чек. Мало того, каждому вновь прибывшему полагалось бесплатное такси, которое доставит в любой названный город Израиля. Бесплатно. Город, в который нам было нужно попасть, носил какое-то несерьезное, смехотворное даже название — Кирьят-Моцкин. Население его составляло 35 000 человек, это после пятимиллионного-то Петербурга! Дыра!

Мы с Ингой закинули свои вещи в такси и поехали, направление — север Израиля. Моцкин-Поцкин располагался в окрестностях Хайфы. По дороге я неотрывно смотрел в окно автомобиля. Не могу сказать, что Израиль меня чем-то потрясал. Однообразный пейзаж, дома в основном три-четыре этажа, шедевров архитектуры не встречалось совершенно. Какие-то пальмы все время вдоль дороги. Почему именно пальмы? Можно ведь было высадить и другие, менее пошлые растения.

Но вот наконец показалось море. Это другое дело, обожаю море. Это было Средиземное. Еще дома я, изучая карту Израиля, узнал, что здесь еще имеются Красное и Мертвое моря. Интересно будет посмотреть. Тогда я еще наивно мечтал, что куплю снаряжение для подводного плавания и займусь прикладной ихтиологией…

Мы въехали в Кирьят-Моцкин. Ничего такой городишко, аккуратный, много зелени, на улицах чисто. Выходя из такси, я подарил «водиле» сувенир — пачку «Беломора». Тот подозрительно осмотрел картонную коробку, кинул ее на торпеду и укатил.

Мы стояли у дома, где жили Ингины родители, у них мы предполагали остановиться на первое время. Поднялись на третий этаж, позвонили. Открыл дверь мой тесть — Яков Моисеевич Цехмейстер. Рядом с ним стоял еще один человек внушительного роста. Широкие плечи, крепкие борцовские руки, мужественное лицо — это была моя теща Анна Исааковна. Я увидел ее впервые и тут же испытал жалость к тестю, он выглядел маленьким и несчастным рядом со своей повелительницей. О том, кто в доме хозяин, размышлять не было смысла.

— Шолом Алейхем! — поздоровался я, выдав двумя этими фонематическими конструкциями половину своего словарного запаса. Плоховато я еще пока знал иврит.

Нам с Ингой была уже выделена отдельная комната, мы бросили там вещи и пошли в гостиную перекусить с дороги. Стол был накрыт шикарно. Еды навалом, была даже пузатая бутылка местной водки, что меня особенно обрадовало. Тесть налил всем по стопочке. Выпили, закусили. Анна Исааковна прекрасно готовила, кухня ее была с азиатским уклоном, мне понравилось. Налили по второй, и тут теща, изъяв у Якова бутылку, унесла ее на кухню и там спрятала. Тесть беспомощно развел руками и бросил мне отчаянный взгляд. Я не ответил ему. Чего тут ответишь? Сам виноват — не сиди у жены под каблуком. Как это отобрать бутылку, разве можно жене такие вольности позволять?!

Тестя с двух стопок потянуло на разговоры.

— Вы участок-то свой в Громово продали? — бесцеремонно полез он не в свое дело.

— Яша, Котик, они сами разберутся, — поспешила вмешаться теща.

«Котик, ебаный ты в ротик!» — подумал я, но озвучивать этого не стал, не хотелось с первого же дня ссориться с родственником, мне еще здесь жить предстояло.

Яков Моисеевич сменил тему и повел речь об интересующих нас вещах.

— Вам здесь не Россия, здесь работать надо, вкалывать, — начал он учить нас жизни.

— Как с вакансиями дело обстоит? — поинтересовался я.

— Я поговорю у себя на работе, меня там очень сильно уважают, — высокомерно ответил тесть.

Работал мой новый родственник на каком-то производстве, уборщиком мусора. Пока уборщиком. Но планировал сделать там карьеру. До пенсии ему оставалось еще десять лет и он мечтал освоить прессовочный станок, чтобы не ходить эти годы с метлой.

— Штамповать какие-нибудь простые детали, — изложил мне Яков свою мечту.

А ведь у себя в Узбекистане Яков Моисеевич был хоть и мелким, но все же насосом, насосиком, точнее говоря. Там у него водились деньжата. Он проворачивал мелкомасштабные махинации, но семью содержал, были даже некоторые излишки. Что же заставило его бросить там все и уехать в Израиль, горбатиться тут на дядю?

— Потому что я еврей, и это моя страна, моя историческая родина, — пафосно слепил он нелепую отмазку.

Это была одна из его версий, по другой — он приехал на землю Израиля ради детей. Кроме Инги у него был еще один ребенок — сын. Хороший, способный парень, я вскоре с ним познакомился.

Да, его дети были здравомыслящими, деятельными, амбициозными людьми. Они могли устроить себе в Израиле приличное будущее, без помощи получающего грошовую зарплату Якова Моисеевича. Интеллектом, знаниями какими-то тесть тоже вряд ли мог помочь, самому не хватало. Так что обе версии Цехмейстера-старшего были лживыми. Правды я от него добиваться не стал, у меня своя жизнь, своя семья. Если с работой поможет, спасибо. Для начала я согласен был потрудиться даже уборщиком. Дело в том, что после женитьбы я решил пересмотреть свое отношение к жизни. Мне захотелось стать отцом семейства в общепринятом понимании этого слова. Я решил стать таким как все — много работать, покупать необходимые в быту вещи, в выходные отдыхать в кругу семьи. Был даже фантастический план — прекратить употребление алкоголя. Даже на это я готов был пойти. Проще говоря, я собирался кардинально изменить свою жизнь. Конечно, это была моя ошибка, законов природы не изменить. Если родился вольной птицей, питающейся свежим мясом, то травоядным, глупым, рабочим животным тебе не стать. Тут даже никакие генетики не помогут.

Но тогда я этого не понимал, тогда мне хотелось размеренной, стабильной жизни. Стыдно даже вспоминать.

Мюллер спрашивает: «Штирлиц, вы еврей?» — «Да вы что?! Я русский!» — отвечает возмущенный разведчик. «Ха, ха, ха. А я — немецкий».

В Израиле евреев, приехавших из России, Украины и Молдавии, называют «русскими». Некоторые эмигранты настолько к этому привыкают, что начинают чувствовать себя чистокровными русаками. Многие становятся антисемитами и мечтают восстановить утраченную во время ритуального иудейского обрезания крайнюю плоть.

* * *

Уборщиком меня не взяли, не было свободных рабочих мест. Я устроился в пекарню. В Израиле всего несколько лет назад не было русского черного хлеба, и репатрианты скучали по «Бородинскому» и «Рижскому». Но к счастью для еврейского народа, в Хайфе уже несколько лет проживал энергичный и предприимчивый человек Миша Каганович. Бывший питерский таксист, он приехал сюда в начале девяностых годов, испугавшись первого антидемократического путча. Тогда в еврейских кругах России прогнозировались погромы, и Миша благоразумно вылетел в Израиль: береженого — бог бережет. Здесь он попробовал себя в различных отраслях — строительство, уборка помещений, ирригация пустыни Негев, он даже оплодотворял индюшек на птицеферме кибуца (не как самец, а как служащий). Приходя вечером домой с тяжелой физической работы, он наливал стакан водки, выпивал его и каждый раз, закусывая апельсином или манго, ностальгировал по куску черняги с балтийской килькой и кружочком репчатого лука.

Однажды он зашел в эмигрантскую лавочку и купил там килограмм ржаной муки. Дома, не зная рецепта, замесил тесто, полагаясь исключительно на интуицию, и выпек в духовке буханку черного хлеба. Миша был не тем человеком, что будет сидеть и скучать о прошлой жизни. Нет! Это был человек действия. Отсутствует в стране ржаной хлеб, так его значит нужно сделать самому. Экспериментальная буханка напоминала по форме толстый блин, а по вкусу и консистенции — глину. Кагановича это не остановило, он записался в библиотеку, взял случайно оказавшуюся там книгу о производстве хлеба и приступил к делу серьезно. Оказалось, чтобы выпечь полноценный ржаной хлеб, одной муки и дрожжей мало. Нужна была закваска. Где же ее взять? В Питере, на хлебозаводе. Миша давно уже планировал проведать город на Неве, и теперь быстро собрался, взял отпуск и полетел.

На Ржевском хлебокомбинате договорился с работягами, и за бутылку портвейна ему вынесли полкило закваски. Это живой организм, его надо поить чистой водой, подкармливать мукой, перемешивать. Михаил упаковал закваску в термос и спешно вылетел обратно в Хайфу. В первый же вечер Каганович выпек у себя на кухне два чудесных «Бородинских» хлеба, добавив в тесто кориандр и сахар. На следующий день Миша отправился на работу, с собой у него были бутерброды с хлебом собственного приготовления. Работяги-эмигранты не поверили, что Михаил сам выпек этот чудный «Бородинский», думали, что он привез его из Питера. На следующий день Каганович принес каждому из шести работяг по целой ковриге. Захватило человека хлебопекарное дело. Ему стали поступать заказы, теперь уже за наличные деньги.

Михаил купил жарочный шкаф, установил его на кухне и уволился с работы. Выпечка хлеба занимала теперь все его время. В эмигрантских лавочках, куда Каганович сдавал свою продукцию, хлеб исчезал в первые минуты после открытия. Мощности жарочного шкафа уже не хватало, дело стремительно набирало обороты. Каганович снял подвальное помещение и приобрел подержанную печь, работающую на солярке. Производительность ее была — двести двадцать буханок в час. Но и ее вскоре стало не хватать. Каганович спешно вылетел в Петербург, где за бесценок приобрел еще две печки, промышленный тестомес и делитель для теста. Переправил все это оборудование в Хайфу и разместил в арендованном подвале. На входной двери повесил табличку: «ПЕКАРНЯ ЛЕНИНГРАД» — и нанял на работу нескольких горемык-пенсионеров, недавно прибывших из России и Украины.

К моменту, когда я устроился работать на это производство, пекарня выпускала уже несколько тысяч хлебов в сутки.

Работа была адская. В подвале царило настоящее пекло. В Израиле и так-то жаркий климат, а тут еще непрерывно работающие печки изрыгали из своих раскаленных недр огненный воздух. На кондиционер Каганович разоряться не собирался, ему было наплевать на работающих здесь людей, которым он платил зарплату ниже официального минимума, да еще и обсчитывал. Себя он уже возомнил хлебным королем и к рабочим относился как к рабам, зная, что пожилым эмигрантам некуда больше устроиться. Так на чужих горестях Миша толстел и увеличивал количество цифр на своем банковском счету.

Меня как нового неопытного сотрудника поставили работать на печи. Это было самое тяжелое место. Нужно было задвигать в раскаленные амбразуры тяжеленные коляски с подошедшим, уложенным в формы тестом, следить за температурным режимом, потом разгружать испеченные хлеба. Охренеть можно было от такой работы! Но я работал как проклятый. У меня ведь семья, Инга к тому же была беременна.

Одновременно с ночной работой в пекарне я устроился на курсы языка. Иврит не похож на языки других народов. В его письменности не существует гласных букв, слова пишутся справа налево. У израильтян нет заимствованных слов. Даже такое распространенное сейчас слово, как компьютер, звучащее одинаково почти на всех языках мира, в иврите произносится иначе — махшев. Зато из иврита даже в наш богатейший язык проникли многие, в основном жаргонные, словечки: фрайер, шмон, пендель, шахер-махер — этим неприятным заимствованиям в свой язык мы обязаны уголовникам еврейского происхождения. Кабала — чисто ивритское слово. Даже такое, казалось бы, исконно русское слово, как «решето», вероятно, имеет еврейский корень. «Решет» с иврита переводится как «сеть», а ведь решето — это не что иное, как натянутая с одного края полого цилиндра сетка. Фамилия известного опального олигарха Березовского происходит вовсе не от названия нашего национального дерева. «Берез» — в переводе с иврита обозначает «кран»…

Учить язык, совмещая это занятие с каторжной работой в пекарне, было нелегко. Я часто засыпал на уроках, но упорно продолжал посещать занятия. Без языка в Израиле делать нечего, так и будешь катать тележки с хлебами за нищенскую зарплату.

Вскоре в пекарне появился новый рабочий, недавно прибывший из Приднестровья. Сергей Гофман имел классическую славянскую внешность, но нагло утверждал, что он чистокровный еврей, потомок первосвященников Коэнов и Левитов. Сергей был среднего роста, с великолепно развитой мускулатурой, уши его напоминали пластилиновые лепешки — бывший борец. Курчавые волосы делали его похожим на теленка Гаврюшу из мультфильма «Простоквашино». Лицо у Гофмана было доброе, открытое, располагающее.

Сергей занял место у печей, а я, соответственно, пошел на повышение — мне доверили тестомес и рецептуру хлебов.

После работы мы с Сергуней решили попить пивка и зашли в кафе. Мучимый жаждой Гофман зубами открыл бутылку, взял у бармена соломинку и принялся высасывать через нее пиво, булькая и поднимая пену. Наверное, в кино видел, что именно так пьют пиво за границей.

— Серега, ты чем в России занимался?

— Таксистом работал. А с детства мечтал космонавтом стать, не взяли меня. Из-за пятого пункта, — пожаловался потомок первосвященников.

Я очень удивился: впервые мне встретился человек, мечтавший стать космонавтом, хотя почему-то считалось, что все мальчишки только и думают о полете в звездное небо. Что хорошего — быть космонавтом? Лететь хер знает куда. В пустоту, в вакуум. Зачем? Там же нет ничего. Ну, я понимаю — отправиться в экспедицию в дальние страны, это действительно безумно интересно: новые люди, новая, необычная природа. Это да.

Единственной целью, оправдывающей такое идиотское занятие, как полет в пустоту, может быть только зарабатывание больших денег. Ведь даже славы не добудешь таким путем. Был первый — Юрий Алексеевич Гагарин, все лавры заслуженно достались ему, остальным ловить нечего. Себя испытать в космосе тоже нельзя. Сидят астронавты эти в железной бочке и тупо выполняют команды с Земли, от них самих почти ничего не зависит. Собачки вон летали, и не менее успешно, говорить только они не могли, вот и вся разница. Так и не понял я, чего это здорового, добродушного Сергуню потянуло в такую скучную, неинтересную профессию.

— А здесь что планируешь делать? — спросил я у своего нового знакомого.

— Не знаю пока еще, на тебя вот надеюсь. Ты, я вижу, парень оборотистый.

Что Сергуня мог увидеть? Мы знакомы всего-то пару часов.

— Давай, Арканя, придумывай тему, — потребовал Гофман. — Я сам не очень способный в интеллектуальном плане, но выполнять конкретные поручения могу.

— Ладно, буду думать, — согласился я.

* * *

Как-то поехали мы с Ингой в Акко. Это древний город, он старше Иерусалима и намного живописнее его. Акко стоит на берегу моря, к воде спускаются крепостные стены античного города, в гавани стоят лодки рыбаков. Лодки в основном старые, обшарпанные, но оснащенные сверхсовременными мощными моторами, на многих из них установлены компьютеры, навигаторы, эхолоты; кучами навалены километровые сети. Рядом с лодками сидят их хозяева — черные, обветренные рыбаки. Они варят тут же на пристани свой обжигающий, крепкий черный кофе с кардамоном, пьют его из маленьких узких стаканов, запивая ледяной водой, и курят кальян. Смесь запахов кофе, соленого моря, свежей рыбы и кальяна приводят меня в сильное возбуждение.

На пристани, как и во всем старом городе, безраздельно властвуют арабы. Это расслабленные с виду добродушные люди, они разговорчивы и приветливы, все как один улыбаются, демонстрируя здоровые белые зубы. Евреи утверждают, будто арабы — коварные, чрезвычайно опасные враги, но мне не верится, что эти милые, жизнерадостные люди могут быть врагами хоть для кого-нибудь, от них исходит гостеприимство и доброжелательность. Среди арабских женщин встречаются экземпляры потрясающей красоты. Здесь, в отличие от ортодоксальных исламских стран, женщины не закутываются в тряпки, не прячут лица — Израиль все-таки современное государство.

На узких, мощенных булыжником улочках старого города живописно раскинулся восточный базар. В основном здесь рыбные ряды. Свежайшие, только что выловленные морские обитатели лежат на прилавках, обложенные кусками льда, — диковинные, разноцветные рыбы, крабы, кальмары, осьминоги, лобстеры, креветки, мидии, устрицы. Это арабский базар, законы иудейского кашрута здесь бессильны. Ортодоксальному еврею в этих рядах стало бы плохо с сердцем: все продукты, разложенные на прилавках, строжайше запрещены к употреблению в пищу «богоизбранному» народу.

Я же испытываю огромное наслаждение, рассматривая всю эту экзотическую красоту и вдыхая острый запах рыбного базара — пахнет морем, свежим ветром, простором и свободой. Здесь светлой радостью наполняется душа, и слюнные железы начинают интенсивно работать.

В мясных рядах висят освежеванные бараньи туши. Улыбающиеся арабы за прилавками непрерывно точат гигантские ножи, они готовы по первому требованию отрезать от туши понравившийся тебе кусок. Но мяса нам с Ингой сегодня не хочется. Так же, без особого интереса, мы минуем фруктово-овощные развалы и подходим к торговцам сластями. Какой же это Восток без сластей? Сочетая мед, сахар, орехи и муку с различными пряностями, арабские кулинары создают множество разновидностей кондитерских изделий. Здесь все пестрое, свежее, истекающее сладким сиропом, дурманно пахнущее. Пройти мимо торговцев восточными сладостями невозможно. Мы с Ингой решаем полакомиться и делаем заказ, наугад тыкая пальцами в приглянувшиеся нам изделия. Названий сластей мы не знаем, о вкусе можем только догадываться, поэтому при выборе руководствуемся только интуицией. Вместе с кондитерскими чудесами нам подают знаменитый арабский кофе, а я еще и арака шестидесятиградусного себе заказал. После всей этой вкуснятины я почувствовал непреодолимое желание выкурить крепкую сигару, купил ее тут же на базаре и, элегантно попыхивая табачным цилиндром, повел жену к торговцам сувенирами.

Здесь предлагали купить морские раковины, золотые и серебряные изделия, старинные монеты, поделки из дерева и камня, футболки и кепки с еврейской и арабской символикой. Все это меня не впечатлило и я завел Ингу в спортивно-рыболовно-оружейную лавку. Здесь мы купили прочные стальные наручники с ключами. Эта забавная вещица призвана была разнообразить нашу сексуальную жизнь.

Мы с Ингой еще в России практиковали сексуальные игры со связыванием и другими видами фиксации. Инга уверяла, что многие женщины имеют склонность к мазохизму. Женщине порой приятно чувствовать себя слабой, незащищенной. Поэтому ограничение свободы движений с помощью посторонних предметов (веревок, ремней, наручников, колодок и т.д.) возбуждает женщину с нормальной психикой, а если при этом она еще находится в беззащитной позе с обнаженными и легкодоступными половыми органами, то это вообще взвинчивает.

Раньше мы пользовались веревками, и нам этого было вполне достаточно, но, увидев крепкие, блестящие, строгие и агрессивные наручники, Инга не могла сдержать волнения. Я заметил, что она сильно возбудилась от одного только их внешнего вида.

— А ты знаешь, ведь некоторые мужчины тоже любят чувствовать себя беззащитными, — игриво крутя наручники, сказала мне она.

— Некоторые мужчины любят и письки у других мужчин сосать, — грубовато ответил я жене и отобрал у нее никелированную игрушку, давая понять, что распоряжаться наручниками буду только я.

— Только родителям моим не показывай нашу покупку — они не поймут.

— А ты думала, что я с тестем буду советоваться по вопросу их грамотного применения?

Инга не стала отвечать на мой риторический вопрос.

Опробовать наручники мы с Ингой решили на следующий же день после покупки. Дождавшись, когда тесть с тещей уйдут на работу, я завел обнаженную Ингу в ванную комнату и пристегнул ее там стальными браслетами к трубе. Труба проходила невысоко над полом, поэтому Инга вынуждена была находиться в положении «раком», другую позу она принять не могла.

— Ты ключи не потеряешь? — спросила у меня жена.

— Вот они, — я покрутил на пальце ключи от наручников.

— Положи их на полку и раздевайся, — потребовала она.

— Представляю, какое лицо было бы у твоей матери, если бы она увидела тебя сейчас: ее любимая доченька стоит раком, голая, пристегнутая наручниками к трубе, и негодяй-зять может делать с ней все, что захочет, — я продолжал крутить на пальце ключи от наручников.

— Оставь мою маму в покое и займись наконец делом, — Инга нервничала, могли вернуться родители.

— А ты не командуй, я сейчас твой хозяин, ты полностью в моей власти.

— Мы только теряем время, — Инга начинала злиться.

— Молчи, рабыня! Тебе слова не давали! — крикнул я, входя в роль деспота и тирана. Нам с женой нравились такие импровизированные спектакли.

— Слушаюсь, мой господин, — Инга приняла позу покорности.

В этот момент я обернулся и увидел Анну Исааковну, она раньше времени вернулась домой и со свойственным ей любопытством заглянула в ванную.

Теща была в ступоре, она явно отказывалась верить своим глазам и ушам.

— Здравствуйте, Анна Исааковна, — сказал я онемевшей женщине и, передав ей ключи от наручников, поскорее убрался из квартиры, пока она не вызвала ментов.

* * *

Работу в пекарне я вскоре бросил. Борис Костенко (или попросту Борюня), Ингин родственник, устроил меня в супермаркет, где он сам работал мясником. Мне предстояло трудиться в овощном отделе. Это была прекрасная должность для такого любознательного человека, как я. Супермаркет располагался в гигантском ангаре, овощной отдел занимал около 300 кв.м. полезной площади, плюс еще обширный склад.

Меня поразило количество овощей и фруктов, со многими из которых я был знаком только по книгам. Сейчас я мог не только видеть их вживую, но и осязать, обонять и даже пробовать на вкус. Артишоки удивляли необычностью своей формы, у нас в отделе продавались их головки, покрытые крупными, жесткими чешуйками. Арбузы евреи умудрились вывести совершенно бескосточковые. Совсем уже чеканулись эти генные инженеры! Баклажаны, с идеально белой кожей, соседствовали со своими классическими чернокожими братьями. У привычной европейцу тыквы здесь нашлись родственницы — тыквы бутылочные. Кроме обычных гладких авокадо на прилавке лежали бугристые, шершавые «аллигаторовы груши», эти были почти черного цвета. Капуста — любая: белокочанная, краснокочанная, брокколи, кольраби, брюссельская, савойская, пекинская. В холодильном прилавке — грибы, связанная в пучки спаржа, пряные коренья, ароматная зелень. Отдельно — орехи и каштаны. Все это я пробовал, ел, жрал!

Коренные жители давали мне советы по приготовлению того или иного плода. Я готовил их дома, оперируя новыми, неизведанными пряностями, которых здесь было изобилие (Восток!). Овощи стоят копейки! Мне стало казаться, что Израиль — рай для трудящихся.

В отделе царствовал молодой веселый парень, марокканский еврей — Шломи Ивги. Помогали ему кроме меня еще два эмигранта — бывший боксер, приблатненный Алекс и Мордехай Бен-Давид, которого еще недавно звали Мераб Давиташвили — жадный и мелочный выходец из Грузии. У меня сложилось впечатление, что за 100 шекелей он был готов поменять не только фамилию, но и пол. С Алексом и Шломи я очень быстро подружился, сближаться с Мордехаем не возникло желания.

Работа наша начиналась в 7 часов утра, огромный грузовик ежедневно подвозил несколько тонн овощей и фруктов, их нужно было взвесить, рассортировать и разложить на прилавках. От постоянной физической нагрузки и хорошей, здоровой пищи кости мои быстро обрастали крепкими, упругими мышцами, вес приближался к отметке 100 кг.

— Арканя, ты, говорят, хорошую работу нашел? — позвонил мне Гофман.

— Да, очень доволен я сейчас своей жизнью.

— А меня-то нельзя туда устроить? — с надеждой спросил Сергуня.

— Спрошу завтра, — пообещал я.

— Арканя, обязательно только узнай. Не могу я больше в пекарне этой въябывать, — умолял Сергуня.

Устроить Гофмана к нам в отдел мне было выгодно. Во-первых — он свой парень, здоровый и работоспособный, во-вторых, мы с Алексом и Шломи планировали избавиться от жадного и ленивого Мордехая, оказавшегося ко всему еще и стукачом, и управляемый Сергуня мог быть полезен для усиления оппозиции Бен-Давиду.

— Завтра выходи к семи утра на работу! — радостно заорал Шломи, как только увидел накачанного, добродушного Сергуню.

— Ну, Арканя, бутылка с меня! — Гофман был счастлив.

Когда Сергуня ознакомился с условиями работы, восторгу его не было предела. На складе у нас было несколько тайников, в которых мы хранили запасы элитного спиртного, дорогие сигареты, деликатесную закуску — все это было украдено в торговом зале. В углу, за штабелями овощных ящиков я установил микроволновую печь, где мы разогревали еду. Скромно питавшийся в Приднестровье Сергуня с азартом поглощал все съестное, попадавшееся ему на глаза.

Однажды к обеду я испек в микроволновке картошку, разделал жирную малосольную сельдь. Мы выпили по стакану «Smirnoff», и Алекс стал зажевывать водку селедочной молокой.

— Один знакомый психолог как-то сказал мне, что поедание молоки, являющейся по своей сути рыбьей спермой, — признак латентного гомосексуализма, — заметил я.

Отсидевший в России несколько лет Алекс тут же сплюнул и стал полоскать рот водкой.

— Нет, Саня, теперь тебе, по понятиям, надо мыло жрать! — проявил знание уголовных законов Сергуня.

Расстроенный Алекс куда-то ушел, наверное, мыло искать. Мы продолжили трапезу, оставив молоки Мордехаю.

* * *

Живя на Родине, я был уверен, что ностальгия — это абстрактное понятие, выдумка вшивых интеллигентов, здесь же, вдали от любимого Питера, я убедился, что она все-таки существует. Испытывать ностальгию крайне неприятно, особенно такому критическому оптимисту и воинствующему похуисту, как автор этих строк. Больше всего я скучал по родным запахам. В Израиле запахов почти нет. Красивые внешне овощи напоминают вату, пропитанную дистиллированной водой. Земля не пахнет, она словно неживая, резиновые трубочки с водой, подведенные к каждому растению, скупо, по каплям увлажняют выжженную солнцем почву. Воздух на улице как будто прошел через кондиционер, он не имеет естественного запаха. Кошерное мясо, выдержанное в соляном растворе, утрачивает всякий вкус и аромат. Цветы не привлекают даже пчел, от них ничем не пахнет.

Мне остро не хватало аромата осеннего леса, морозного воздуха, навоза, прелых листьев и новогодней елки. Мне хотелось вдыхать дым настоящего костра, а не купленных в магазине готовых углей для барбекю. Я скучал по запаху питерских такси — лохматок, пропитанных бензиновым духом, никотином и одеколоном. Мне хотелось понюхать настоящие лесные грибы, а не стерильные, искусственно выращенные шампиньоны. Только на арабских рынках я чувствовал себя прекрасно, наслаждался обилием ароматов, с удовольствием вдыхал запахи Востока, жгучих пряностей, свежей рыбы и зелени. Но в этих прекрасных, живых местах я бывал редко…

Плюс еще ко всему мне стали сниться сны, вот один из них.

Сон первый

Я в Питере. 1837 год. Золотая осень. Иду по Фонтанке, пью пиво, головой по сторонам кручу. Листья разноцветные под ногами, вода в реке черная уже — начало октября, воздух густой, прозрачный, хоть пей его. Только я собрался закурить, вдруг гляжу — Пушкин чешет мне навстречу, Александр Сергеевич. Крохотный, худенький, плащик на нем болтается, цилиндр на голове кудрявой.

— Здорово, Пушкин! — обрадовался я.

— Здорово, Аркаша! — Александр Сергеевич тоже почему-то обрадовался, обниматься полез.

— Ну, чего, Саня, написал нового? — спрашиваю.

— Да некогда писать-то сейчас, в бабах запутался. Ты ведь тоже ебака знатный, должен понимать меня, — жалуется Пушкин.

Зашли мы с поэтом в трактир на Сенной, обсудили проблемы мировой литературы за графином водки. Смотрю — погрустнел Александр Сергеевич.

— Что, Саня, гнетет-то тебя, что за беда? — спрашиваю у любимого поэта.

— Да с бакланом одним дуэль у меня завтра, а я стрелять не умею. Замочит он меня, гнида, — горько отвечает Пушкин.

— Что за баклан-то?

— Дантес.

— Пошли ты его на хуй, и не ходи никуда.

— Нельзя, я — дворянин, — вздохнул пьяный уже Пушкин и заплакал.

— Ладно, Пушкин, не ссы! Во сколько дуэль-то у тебя?

— В пять часов утра.

— Хорошо, Санька, иди спокойно спать, повезло тебе, что меня встретил. Где дуэль, ты говоришь?

— На Черной речке.

Посадил я Пушкина на извозчика и поехал по своим делам.

Еду на пролетке, ищу военную часть. В Парголово нашел подходящую. На КПП солдатик молодой стоит, на все пуговицы застегнут, в петлицах мотострелковые эмблемы.

— Эй, боец, старшину позови! — кричу я из пролетки.

Выходит прапор. На погонах у него две гигантские звезды, сразу и не поймешь — то ли прапорщик, то ли генерал-лейтенант. Я вытаскиваю из кармана две бумажки по сто баксов и по алчному блеску в глазах военнослужащего делаю вывод — все-таки прапор. Мы с ним быстро договариваемся. Через полчаса он выносит мне СВД (снайперская винтовка Драгунова) и две обоймы к ней.

Утром я занимаю позицию в пятистах метрах от намеченного места дуэли. Винтовка почищена, смазана, подготовлена к бою. Ложусь на землю, жду. Приехали они. Наглый, самоуверенный Дантес. Пушкин бледный, растерянный. Секунданты с ними. В оптический прицел вижу: у Сашки руки трясутся, пистолет антикварный дрожит. Стали они целиться и сходиться. Я загнал патрон в патронник. Калибр 7,62, не хер собачий. Впился я в винтовку, правильное положение телу придал, поправку на ветер выставил в оптике. Жду.

Из дряхлого пушкинского оружия дымок показался. Тут и я плавно, на выдохе, нажал на спусковой крючок. Дантес, как мешок с говном, упал в пожухлую траву. В оптику за Пушкиным наблюдаю. Сначала он не понимал ничего, потом вижу — пистолет бросил, руками машет и орет радостно:

— Ай да, Арканька, ай да сукин сын!

Так-то вот, Александр Сергеевич, я ведь снайпером в Советской Армии служил. Оперативный полк Внутренних войск. Так что живи Пушкин, пей водку, трахай своих и чужих баб, но главное пиши побольше, радуй трудящихся гениальными стихами.

Может, сон тот был и не таким стройным, но в голове у меня он сам собою сложился в такой вот рассказец (хоть в издательство неси).

Сон этот я пересказал жене. Она сделала недовольную гримасу и заметила:

— Дуэль у Пушкина с Дантесом, если мне не изменяет память, была зимой, а не осенью.

— Ну не знаю, во сне это происходило в октябре месяце, — слабо защищался я.

Тогда Инга посоветовала мне устроиться еще на одну работу, чтобы ерунда всякая не снилась.

— На ртутном заводе, я слышала, есть вакансии, — добавила она и пошла делать маникюр.

* * *

Суббота — святой для евреев день. Называется Шабат. Работать иудеям нельзя, поэтому автобусы не ходят и попасть в это время куда бы то ни было без собственной машины невозможно.

А сегодня как раз и есть субботнее утро. Скучно. Охота выпить. Водка у меня, конечно же, есть, со вчерашнего дня лежит в холодильнике, я заблаговременно ее купил, так как магазины в субботу не работают. Жара стоит чудовищная. Водка, вытащенная из рефрижератора, моментально становится теплой, пить ее неприятно. Я давно уже нашел оригинальный выход из этого затруднительного положения: в морозильной камере у меня постоянно лежит десяток стопок из толстого хрусталя. Какую водку ни наливай в замороженное стекло — она тут же становится холодной!

Я наливаю первую стопку и с удовольствием проглатываю. Закуска — соленый лимон. Лимоны я солю так же, как заготавливал в Питере огурцы: трехлитровую банку заполняю цитрусовыми плодами вперемешку с пряными травами, перцем и чесноком, а потом заливаю крепким рассолом. Месяц лимоны просаливаются — и вот вам прекрасная оригинальная закуска в восточном стиле. Научил меня этому один араб. Под лимон я выпиваю еще пару стопок, доставая каждый раз новую из морозилки. Но вскоре мне это надоедает — не очень-то весело бухать одному. Гофман куда-то уехал с женой, Борька живет в другом городе, и мне к нему не попасть. Тогда меня осеняет: «Если существует секс по телефону, то почему бы не попробовать осуществить пьянку по телефону?»

Я открываю телефонную книгу и начинаю выбирать себе партнера. На букву «А» никого подходящего не оказалось, перехожу к следующей литере. Великолепно! Буйвол Алексей. Как же это я про него забыл?! Мы вместе учились на курсах иврита. С надеждой набираю его номер.

— Леха! Здорово. Что делаешь? — спрашиваю Буйвола.

— Ничего. Лежу голый на диване, потею, — безрадостно отвечает Леха.

— Может быть, что-нибудь поинтересней придумаем?

— Что же мы придумаем? Ты в Моцкине, я в Нагарии, нам даже выпить не удастся до завтра…

— Я изобрел принципиально новый вид общения — «Пьянка по телефону»!

— Как это? — воспрянул Леха.

— Ты сидишь у себя в Нагарии с телефонной трубкой, а я у себя дома. Мы одновременно наливаем по стопке водки, произносим тост и выпиваем, потом сидим, закусываем, курим и базарим по телефону. Все как во время обычной пьянки, разница только в том, что мы не видим друг друга.

— Интересно… — Леха, похоже, задумался.

— У такого вида пьянки есть еще один колоссальный плюс: когда ты нажрешься, как скотина, я просто повешу трубку — и все! Мне не нужно будет тащить твое бесчувственное тело домой, как это обычно происходит.

— Идея мне нравится. Особенно то, что во время данного мероприятия я не буду видеть твою неприятную морду, — Леха по достоинству оценил мое изобретение.

— Ну вот видишь! Одни только плюсы в такой форме общения. Если у тебя есть водка, то мы можем прямо сейчас и начать.

— Нет уж. Ты, я чувствую, уже начал бухать, а я еще абсолютно трезв и потому грустен, как Стена Плача.

— Ну и что ты предлагаешь? — насторожился я.

— Сколько ты уже успел выпить?

— Три стопки по 50 миллилитров.

— Сейчас я тоже в одиночестве хлопну 150 грамм, чтобы быть с тобой на одной стадии.

— Сколько тебе для этого нужно времени?

— Перезвоню через десять минут, — пообещал Леха и повесил трубку.

Он перезвонил даже на две минуты раньше. Мы договорились пить пятидесятиграммовыми стопками, не пропуская и выпивая до дна (для того чтобы идти на одной волне опьянения).

— Ну, поехали! — начал я эксперимент.

— С богом! — ответил на своем конце провода Леха, и мы одновременно выпили.

Первая, пробная, «пьянка по телефону» удалась на славу. Мы с Лехой прекрасно провели два с половиной часа у телефонных аппаратов. Безнадежный, казалось бы, выходной день не пропал благодаря моему революционному изобретению.

* * *

Весь срок беременности Инга проходила легко, без каких бы то ни было неприятностей. И вот я повез ее в роддом, чтобы она родила мне сына. Я знал, что у меня будет сын, видел его, еще когда он находился у Инги в животе. Доктор с помощью аппарата УЗИ вывел на экран монитора изображение моего сыночка. Писька была видна. Звать его будут Бенджамин, так мы уже решили. Почему именно Бенджамин? Не знаю, просто понравилось имя.

Израильские врачи придумали такую извращенную, дьявольскую пытку — муж всю процедуру родов должен находиться в палате вместе с женой, смотреть, как она мучается. Я очень этого не хотел, но Инга попросила, сказала, что ей будет легче, если я буду стоять рядом и держать ее за руку. Я уступил. Заранее подготовил себя к тяжелым часам, которые мы с женой проведем в родильной комнате.

Но Инга — здоровая сильная тетка. Родила она меньше чем за два часа, причем без всяких там диких, истерических криков, ломания рук, прокусывания губ от боли. Родила и все. Медсестра показала мне тельце, обтерла его тряпкой, завернула в пеленку, только голова ребенка осталась открытой. Сын мой перестал орать и вдруг посмотрел на меня. И тут я чуть не потерял рассудок — на меня смотрел я сам! Только фантастически, невероятно помолодевший. Медсестра что-то петюкала на малопонятном мне иврите, а я все не мог поверить своему счастью — я стал отцом, полноценным мужчиной!

После того как я увидел свою уменьшенную копию, в голове у меня появилась и осталась уже навсегда мысль: дети — это и есть бессмертие. С этого дня жизнь моя будет продолжаться всегда. Сначала в сыне, потом во внуке и так далее. Когда разложится в земле моя физическая оболочка, я все равно буду жить. В них, в потомках своих! Моя кровь будет бежать по их сосудам. Вот так! Все просто! И не надо никаких философий. Отныне я бессмертен!

Ингу и Бенджамина развезли по разным палатам, и я оказался в коридоре в полном одиночестве. Я вытащил пачку сигарет и намеревался уже пойти покурить, но тут из родильной комнаты №2 вывалился довольный, смеющийся израильтянин, в руках у него была видеокамера.

— Сын! — орал он на весь роддом. — У меня сын родился!

— А зачем тебе камера? Ты что, роды снимал что ли? — поинтересовался я.

— От первой до последней секунды! — ответил счастливый папаша.

— Кому же ты будешь показывать этот увлекательный фильм?

— Ну, я думаю желающих посмотреть будет предостаточно, — самодовольно ответил этот странный кинематографист и скрылся, сунув в рот мятую сигарету.

Я спустился на первый этаж роддома, там оформляли новорожденных.

— Как будут звать твоего сына? — спросила меня строгая регистраторша.

— Биньямин, — это неизвестно откуда появившаяся теща влезла в разговор.

— Анна Исааковна, это мой сын, и как его будут звать, решать буду я, — стал я отстаивать свои права. — Имя моего ребенка — Бенджамин.

Так регистраторша и записала — Шугаев Бенджамин. Теща надула губы и перестала со мной разговаривать. Мне тут же, в регистратуре выдали банковский чек. Израиль вручает определенную сумму каждому отцу за рождение нового гражданина. Мальчики ценятся дороже девочек. Кроме денег я получил еще объемную коробку.

— А это что такое? — улыбаясь, спросил я.

— Противогаз для твоего ребенка, — последовал ответ.

Улыбка медленно сошла с моего лица. Пока у мужчины нет детей, он ничего не боится. Меня совершенно не волновала враждебная, опасная ситуация, сложившаяся вокруг Израиля. Сейчас же мне захотелось посадить семью в самолет и покинуть страну, в которой первый подарок новорожденному — противогаз. От мысли, что какой-нибудь шизанутый Саддам Хусейн может отравить газом моего сына, мне стало жутко. Мне остро захотелось оторвать Саддаму его усатую башку. Но потом я подумал, что у израильтян и арабов свои счеты, и решил не вмешиваться в их разборки. Израиль — не моя страна. «Все, надо валить отсюда. И не в Канаду или Америку, а домой, в Питер. Какого дьявола здесь сидеть?» — размышлял я.

Действительно, мне ведь невероятно повезло: я родился в богатейшей, интереснейшей стране и даже не просто в России, а в красивейшем городе на планете — Санкт-Петербурге. И на что же я променял свое счастье? На страну четырехэтажных небоскребов, которая настолько мала, что даже на большой политической карте мира обозначается цифрой из-за того, что семибуквенное ее название не умещается на отведенной площади? Для евреев Израиль — историческая Родина, но ведь я-то не еврей! Каким же идиотом я был, когда принимал самое глупое решение в своей жизни — поменять величественный, имперский Санкт-Петербург на Кирьят-Моцкин!

О решении возвращаться на Родину я сообщил Инге на следующий после родов день.

— Хорошо, только давай денег подкопим, — согласилась жена.

* * *

На работе у меня появился новый друг. Он работал у Бори Костенко в мясном отделе, куриц разделывал. Это был молодой араб-христианин, звали его Салим. Я не просто так конкретизировал его вероисповедание, дело в том, что арабы в Израиле делятся на три основные группы: христиане, мусульмане и друзы. Общего у этих групп не так уж и много, а именно только язык у них общий.

Внешне арабы разных конфессий отличаются друг от друга разительно. Мусульмане все поголовно носят усы, лица у них мужественные, грубоватые. Образованию они уделяют немного внимания, предпочитая физический труд. Книг почти не читают. Зачем? В Коране написано все, что нужно человеку.

Христиане не имеют ярко выраженной арабской внешности, гладко бреются, одеваются по-европейски. Существует мнение, что представители этой группы являются потомками крестоносцев, которые, совершая свои походы в Иерусалим, оставляли после себя беременных арабок, у которых потом рождались дети, удивительно похожие на пришедших из далеких северных стран рыцарей. Христианские арабы стараются дать своим детям хорошее образование, отправляют их учиться за границу.

Друзы считают себя совершенно отдельным этносом, хотя говорят на арабском языке и набор генов у них точно такой же, как и у всех остальных арабов. Из своей религии друзы делают тайну, несмотря на то, что их священная книга — Коран, как и у мусульман. Верующего друза невозможно спутать ни с кем другим. Они наголо бреют голову и прикрывают ее маленькой шапочкой, усы обязательны. Одежда — синяя блуза без всяких украшений и штаны. Штаны эти не простые, они имеют огромную мотню. Для чего? Я спросил об этом у Салима. Оказывается, друзы так же как и евреи ждут мессию, но, по их представлениям, он должен появиться весьма необычным образом. Мессию должен родить мужчина, и когда это произойдет, никто не знает. Чтобы явившийся людям спаситель не разбился при рождении о твердую землю, друзы и носят между ног эту мотню, которая в нужный момент выполнит функцию улавливателя и люльки одновременно. Оригинально, правда? Но в правдоподобности этой легенды я, честно говоря, сомневаюсь. Ведь мне ее рассказал Салим. А он запросто мог и лапшу навешать… Я лично вижу более приближенное к реальности объяснение специфическому внешнему виду этой этнической группы. Наголо бритые головы, совершенно одинаковые усы и одежда единого покроя и цвета превращают всех друзских мужчин в братьев-близнецов, а мотня на штанах мешает женщинам строить догадки о различиях в размерах половых органов. Может быть, именно поэтому у друзов чрезвычайно редки случаи супружеской неверности? Действительно, какой же смысл изменять мужу с соседом, если они одинаковы как две капли воды? Друзы — единственные из всех арабов — служат в израильской армии, за что их и не любят соплеменники других вероисповеданий.

Есть в Израиле и кочевые племена, говорящие на арабском языке, — бедуины. Салим убеждал меня, что к арабам они имеют весьма условное отношение.

— Бедуин — это смесь араба с верблюдом, — такие нехристианские слова говорил Салим.

Себя этот молодой человек, естественно, считал существом высшего порядка, был самоуверен, дерзок. Внешности своей Салим уделял много внимания: полировал ногти, тщательно брился, волосы мазал какой-то жирной херовиной.

— Арканя, а не кажется ли тебе, что он просто-напросто пидор? — как-то спросил меня Борька.

— Да нет, не думаю. Скорее всего, просто выебывается, — ответил я и, как показало время, оказался прав.

Во время очередной трапезы, состоящей из ворованных продуктов, Борька сказал:

— То, что мы здесь бесплатно питаемся и выпиваем — хорошо, но ведь жратва и водка лишь частично компенсируют те деньги, которые работодатель крадет из наших карманов.

— Точно! Меня в прошлом месяце Гринберг на двести шекелей наебал, я специально учет вел, — возмущался Сергуня.

— Вот так и богатеют капиталисты. Обворовывают честных тружеников, — Борька подливал масла в огонь Сергуниного гнева.

— Что же ты предлагаешь? — спросили мы с Алексом, почувствовав, что Борька не просто так завел разговор о несправедливости капиталистического строя.

— Наказывать надо этого зажравшегося хищника, — туманно ответил мясник.

— Мочить будем? — бывший уголовник Алекс предпочитал кардинальные меры.

— Ты что, обалдел что ли? Мало сидел?

— Ну а что еще с этим беспредельщиком делать? — недоумевал Алекс.

— Экономически душить будем, — объявил Борька.

В каждом супермаркете работает служба безопасности. Сотрудники этой службы развешивают по всему магазину камеры слежения, маскируют их и следят за покупателями, чтобы те ничего не сперли. Кроме электроники торговый зал контролируют и сами сотрудники. Они берут тележки и путешествуют по торговому залу, складывают в тележки товары, изображают из себя добропорядочных рядовых покупателей, а сами зорко следят, чтобы никто не обокрал Гринберга. Хозяин щедро платит своим сторожевым псам.

Если псам удается схватить кого-либо за руку во время воровства, они ведут этого несчастного в подсобное помещение к своему начальнику, главной овчарке Гринберга — Мати. Мати этот приехал в Израиль из Румынии лет десять назад. Гнида редкостная. Он сидел в своем кабинете почти круглые сутки и, не отрывая глаз от мониторов, хищным взглядом следил за посетителями супермаркета, в каждом из них он видел потенциального вора. Когда к нему приводили пойманного с поличным, Мати предлагал несчастному два варианта: вызвать полицию, или денежный штраф. Штраф этот многократно превышал сумму украденного, но провинившиеся неизменно выбирали второй вариант. Лучше расстаться с крупной суммой денег, чем попасть в поле зрения полиции. Полиция если и не посадит, все равно хорошего мало — внесут в компьютер и тогда конец карьере, спокойной жизни, работе.

Кроме покупателей, объектами внимания Мати были все, кто работал в супермаркете. Мати следил за работниками, прячась в темных углах складского помещения. Как черт из табакерки он выскакивал около касс, проверял чеки, на выходе из магазина обыскивал сумки. Его боялись все, кроме Салима. Мати долгое время охотился за ним, но никак ему не удавалось поймать хитрого, изворотливого араба, хотя Мати точно знал, что Салим ворует.

— Арабчонка этого надо будет в команду взять, — решил Борька.

Мы согласились: Салим, с его богатым опытом действительно был бы очень полезен.

Итак наша преступная группа сформировалась: главарь — Борька, я — заместитель, рядовые — Алекс и Сергуня, Салим — консультант. Несколько дней мы посвятили камерам слежения, изучили их расположение и зоны, которые камеры покрывали. Затем была составлена карта супермаркета и на ней закрашены все сектора, попадающие в зону видимости камер. В слепых пятнах, отмеченных на карте, мы и будем действовать.

Вот мы берем стандартную тележку, которыми пользуются покупатели, и по очереди, в течение нескольких часов наполняем ее товарами, стараясь складывать в телегу максимально дорогие и ликвидные продукты: элитный алкоголь, сигареты, деликатесные консервы. Затем собранный и подготовленный к вывозу из супермаркета груз постепенно, по участкам, не попадающим в зону видимости камер, перемещается к выходу из магазина. У каждого из членов группы есть мобильный телефон. Мы расходимся по разным углам огромного магазина и поддерживаем телефонную связь, наблюдая за сотрудниками службы безопасности.

Все уже готово, груз от наружной двери отделяют несколько метров. Наступает момент действий Салима. Он встает в самом доступном для видеокамер месте и делает вид, будто набивает себе карманы продуктами. Через несколько секунд из своего кабинета вылетает торжествующий Мати.

— Попался! — кричит он тонким противным фальцетом. — Я обещал тебе, что поймаю!

Мати хватает Салима за руки, чтобы тот не смог скинуть награбленное, и истерично сзывает своих подчиненных. Через мгновение все сотрудники службы безопасности окружают арабского воришку. В магазине крик, суета, неразбериха…

Именно в этот момент Алекс выталкивает из супермаркета нагруженную телегу и, спокойно подкатив ее к Борькиной машине, перегружает товар в багажник. Тем временем в торговом зале происходит обыск. Потный, красный от возбуждения Мати выворачивает карманы Салима. Молодой араб нагло улыбается и с вызовом смотрит в глаза врагу.

— Ты не полицейский и обыскивать меня не имеешь права. Я на тебя в суд подам, — аргументировано угрожает ненавистному Мати Салим.

К обыску подключаются все ищейки Гринберга. И конечно же, ничего не находят. Как побитая собачонка, Мати на полусогнутых ногах ковыляет к себе в кабинет. Он опозорен, уничтожен, разбит. Салим торжествует.

— Ищите себе места уборщиков! — нахально кричит арабчонок в адрес службы безопасности.

После работы мы отвезли добычу в Хайфу, в предпортовую ее часть. Здесь располагается несанкционированный рынок; торговцы — контрабандисты, валютные спекулянты, наркоманы, просто воры. Мы за полцены сдаем свой товар жуликоватому, с бегающими глазами человеку неопределенной национальности.

— Борюня, а ведь мы стали уголовниками, нас полагается в тюрьму посадить, — раскрыл я свои потаенные мысли.

— Нет, Арканя, мы всего лишь вернули себе часть украденных у нас денег. Проще говоря, мы восстановили справедливость, — так Борис объяснил истинное положение вещей.

— Тут и рассуждать не о чем. Все по понятиям, — поддержал разговор Алекс.

— Мы все понервничали сегодня, предлагаю на выходные съездить куда-нибудь, отдохнуть, расслабиться, — выдвинул идею Борька.

Все с радостью согласились.

* * *

Какая самая доступная и приятная развлекуха может быть у мужчины? Рыбалка, конечно! Вот и поехали мы на Иордан. Борюня, Гофман, я и наш новый друг Салим. Алекс по неизвестным причинам отказался.

В новостях постоянно слышно: «На западном берегу реки Иордан произошло вооруженное столкновение». Иордан представляется широкой, полноводной, могучей рекой, на высоком, обрывистом берегу которой происходит кровопролитное сражение, видятся горящие танки, огромные воронки от многотонных авиабомб. А на самом деле это солдаты израильской армии, выйдя из джипа, выпустили несколько автоматных очередей в воздух, разогнав — таким образом кучку безобидных, пугливых арабов, и происходит это «масштабное» действо на берегу ручья, название которому — река Иордан. Туда-то мы и выехали, погрузившись ранним субботним утром в Борькин «Рено-Меган». По дороге нам встретилось библейское место — именно здесь якобы крестили Иисуса. Борька остановил машину и мы, трое христиан — я, Борюня и Салим — решили пойти поклониться святому для нас месту. Сергуня тоже вылез из автомобиля.

— А ты куда, жидовская морда? Мы к вам в синагогу не ходим, что же ты прешься наши святыни осквернять? — беззлобно спросил Борис у Гофмана.

Сергуня не стал спорить, а молча расстегнул рубаху, и мы увидели у него на волосатой груди золотой православный крест. Никогда раньше его не было, да и в паспорте у Гофмана было четко написано, что он иудей. Борька потерял дар речи, я же нисколько не удивился: любые чудеса и превращения возможны на Святой Земле.

— Совсем уж вы за еврепотама какого-то меня держите, — недовольно бубнил Гофман.

Затем мы тронулись дальше — искать место для рыбной ловли. Это очень не просто — в выходные дни найти в Израиле свободный пятачок земли для лагеря. У воды тем более. Только благодаря Салиму, родившемуся здесь и хорошо знающему местность, нам удалось обнаружить незанятую площадку.

Разгрузили машину, и каждый занялся своим делом. Борюня, известный гурман и чревоугодник, возился с мангалом. Мы с Сергуней готовили снасти для рыбной ловли. Салим ходил по берегу, трындел и всем мешал. Чтобы как-то его занять, я отправил нашего арабского друга копать червей для рыбалки. Это совершенно бесполезное и бесплодное занятие: земля в Израиле и не земля даже — камни и песок, найти червей здесь невозможно, но Салим послушно отправился выполнять поручение. Дисциплинированный парень.

У нас с Сергуней было шесть донных удочек, на каждой из них по два гигантских крючка из кованой стали — мы собирались ловить крупную рыбу. Ихтиоситуация на Иордане следующая: здесь водятся карпы, усачи, говорят, встречается форель, но в это мне мало верится: форель предпочитает прозрачную, холодную, бурлящую воду северных рек, что, спрашивается, делать ей тут, в мутном, теплом ручье? Мы с Гофманом планировали ловить хищников. Здесь их два вида: мушт, или как называют ее здесь европейцы — рыба Святого Петра, полосатая, энергичная рыбина, с жадностью хватающая любую животную насадку. Мушт очень вкусен в любом виде, его можно жарить на мангале, коптить, да что угодно можно делать с этой рыбой. Второй хищник израильских водоемов — сом. Если где-то есть лужа, содержащая хотя бы три литра воды, будьте уверены — там уже живет сом. Поскольку рыба эта напрочь лишена чешуи, евреям ее есть нельзя, религия не позволяет. Местные арабы, беря пример со своих братьев по отцу — евреев — тоже брезгуют сомятиной, так что некошерный сом расплодился в израильских водах чрезвычайно.

Установив донки на некотором расстоянии друг от друга, мы с Сергуней принялись наживлять гигантские крючки. Насадок у нас несколько: мясо курицы, ее же кожа (слегка обжаренная), маленькие рыбки и, как это неудивительно, консервированная кукуруза. Сом, которого принято считать стопроцентным хищником, мясо-рыбоедом, охотно хватает и крючок, спрятанный в кукурузных зернах. Зерна эти вообще — универсальная насадка, на нее идет практически любая рыба. Управившись со снастями, мы с Сергуней вернулись к машине.

Борька священнодействовал. Наблюдать за специалистом своего дела во время его работы — увлекательное, приятное занятие. Особенно если сам при этом ничего не делаешь.

Борис — основательный сорокапятилетний мужчина. К любимому занятию — приготовлению пищи, он подходит очень серьезно, считая кулинарию настоящим искусством, а себя творцом, автором блюд. В мангале уже почти готовые угли. Борька проверяет температуру, проводя ладонью над ними, недовольно морщится — еще слишком сильный жар. Борька тщательно моет руки, вытирает их насухо и подходит к «операционному» столу. На столе — разделочная доска, на ней аппетитным куском лежит курдюк — срезанный с бараньей задницы жир.

— Из всех животных жиров только бараний не содержит холестерина, поэтому он практически безвреден, — сообщает нам Борюня Костенко ценные сведения.

Он режет курдюк ломтями, посыпает каждый из них перцем и солью, откладывает в сторону. На столе появляются маленькие баклажаны. Борис отсекает у них плодоножки, надрезает каждый плод вдоль и фарширует. В полость каждого баклажана гурман вкладывает зелень кинзы, чеснок и ломоть бараньего сала, затем нанизывает эту прелесть на шампуры и укладывает на решетку мангала. Через некоторое время иссиня-черная кожа баклажанов начинает морщиться, затем проступает шипящий бараний жир, он стреляет и вспыхивает. Борька быстро и умело крутит шампуры, которые во всю уже источают искушающий аромат, запах невыносим, терпеть невозможно.

— Немедленно разливайте водку! — командует магистр кулинарии Костенко.

Гофман мчится к машине за бутылкой, она в холодильном ящике. Вдруг я слышу Сергунин крик, на иврите.

— Тебя же, собака, за червями послали!

Оказывается, Салим и не думал искать насадку, он тихонько залез в машину, включил кондиционер и проспал все это время в приятной прохладе.

— Некогда сейчас выяснять! Бутылку сюда подать мгновенно! — кричит возбужденный Борька, он уже укладывает испеченные баклажаны на поднос. — Сейчас мы проведем премедикацию, — объясняет он.

— Это еще что такое? — настораживается Гофман.

— Выпьем сейчас по полному стакану и закусим этой жирной, полезной, витаминизированной пищей, — объясняет Костенко. — Потом около часа ни капли спиртного, зато по истечении этого срока пить можно будет литрами, не запьянеешь и голова утром болеть не будет.

— Хули тогда пить, если не запьянеешь? — удивляется обалдевший Сергуня. — Нет уж, я по своим правилам лучше бухать буду.

Он судорожными глотками опустошает стакан, потом по-босятски занюхивает хлебом и этот хлеб сжирает. Морда у него становится красная, глаза слезятся. Сергуня икает, кряхтит и мотает головой.

— Быдло! А еще еврей называется, — неприязненно комментирует Борька.

Грамотно проведя премедикацию, мы расслабленно курим. Рыбалка началась.

Попробуйте-ка вытащить пятикилограммового сома в водах умеренного климата, он вам доставит много хлопот. Здесь же, в теплой воде, эти скользкие усатые рыбины ленивы, изнежены. Вытащить из Иордана даже и шести-семикилограммового сома не представляет никаких сложностей. Он почти не сопротивляется.

Как только начало смеркаться, мы стали снимать сомов со всех донок, брали усатые хищники на любую наживку. Салим и Сергуня отцепляли их от крючков, а я тут же на берегу резал сомам головы. Это делается для того, чтобы рыбы не расползлись. Сом очень живуч и может переползать по суше значительные расстояния. Обезглавленные рыбы еще долго шевелятся. Да и головы продолжают какое-то время жить автономно от тела: раскрывают пасть, двигают усами. Хвосты я тоже отсекал острым ножом, затем потрошил рыбьи тела. Подготовленные тушки складывал в мешок. Отходы я собрал в кучу, потом выброшу их в речку, ниже по течению — к утру от всего этого не останется и следа. Дело в том, что воды Иордана густо заселены различными животными. Есть тут и падальщики — пресноводные крабы, именно они первые сбегутся на запах сомовьих останков и, быстро орудуя крепкими клешнями, выполнят свою санитарную функцию — сожрут все содержащие белок ткани, на дне останутся только отполированные белые кости. В реке также проживают водяные змеи, черепахи, крысы. Иорданская фауна богата и разнообразна. Нередко черепахи на крючок попадаются. Один раз я поймал и притащил домой довольно крупную рептилию. Хотел сварить черепаховый суп, а панцирь отполировать, покрыть лаком и повесить на стенку. Но теща выгнала меня вместе с черепахой, которую мне пришлось отнести к ближайшей канаве и там выпустить.

Анна Исааковна вообще не поощряла мои кулинарные изыски. Однажды я насобирал несколько десятков виноградных улиток и продержал их две недели в кладовке, подкармливая мукой, как рекомендовала книга «Французская кухня». Когда у улиток закончилась мучная диета, я принес их на кухню, чтобы приготовить блюдо «Улитки в сухом вине с базиликом и чесноком». Но теща крепостью встала у меня на пути к плите.

— Вот когда переедете в собственную квартиру, тогда и будете готовить себе все, что хотите, хоть червяков с тараканами, — решительно пресекла Анна Исааковна мои эксперименты.

Но вернемся к рыбалке.

Все, кроме Сергуни, стойко выдерживали установленный Борисом часовой мораторий на спиртное. Гофман же несколько раз подбегал к столу, прикладывался к бутылке и, занюхав рукавом, опять несся проверять донки — сомы клевали непрерывно, другая рыба не ловилась совершенно. Скоро нам надоело это однообразие, и мы поднялись к месту стоянки. Борька не торопясь занимался своим делом — готовил закуску, намереваясь провести приятную, долгую ночь в чревоугодии и возлияниях. На столе у него стояло множество пластиковых коробок, в них находилось мясо различных сортов, каждый сорт был замаринован по определенному рецепту. Борька — творческий человек, поэт кулинарии. Сергуня же, хлебнув еще раз из бутылки, отрубился под колесом автомобиля. В гастрономическом празднике он участвовать был уже не в состоянии.

— Смотри, Арканя, вот он — представитель богоизбранного народа, — сокрушался Борис Костенко.

— Иннахуй… — злобно мычал в ответ потомок Авраама и пытался пнуть Борьку ногой.

Салим вытащил из багажника свой мешок и стал сооружать какую-то сложную конструкцию, состоящую из стеклянной колбы, в которую он налил холодной воды, и металлических трубок. Затем он вытащил гибкий и длинный, как змея, шланг, подсоединил его к сооружению и стал наполнять глиняную чашку неизвестной темной массой. Потом горло чашки он плотно закрыл фольгой, в которой проделал зубочисткой несколько отверстий.

— Наргилла… — таинственно шепнул он нам.

Потом молодой араб выхватил из мангала раскаленный уголь и, аккуратно положив его на дырявую фольгу, стал энергично сосать свободный конец шланга. Вода в колбе забурлила.

— Кальян! — обрадовался я.

Салим передал шланг мне. Я сделал несколько сильных затяжек. Во рту почувствовался охлажденный дым, он ведь прошел через воду. Дым этот обладал свежим яблочным вкусом. Курительный прибор заставил нас вспомнить, что мы на Востоке.

Вольготно развалившись на теплой земле, я вдыхал ароматный дым, расслаблялся и чувствовал себя арабским шейхом, забыл, что на самом деле я — низкооплачиваемый эмигрант, зачем-то припершийся в чужую страну.

К утру мы допили водку, всю ночь слушая рассказы Салима о его любовных похождениях. Все истории были ложью от первого до последнего слова. Салим врал художественно, но не знал анатомических и физиологических особенностей женского тела, чем себя и выдавал.

Донки мы проверять не ходили. Зачем нам эти сомы? Не вкусные они, правильно евреи их не едят.

Пробуждение наше было вызвано грохотом и нецензурной руганью. Гофман переворачивал все вещи, перетряхивал одежду. Он искал водку.

— Куда водку спрятали, сволочи? — грозно и требовательно спросил он нас.

— Выпили всю, — было ему ответом.

— А как же я? — не понимал Сергуня.

— Тебе предлагали правильно пить. Ты отказался. Теперь вот тебя похмелье мучает. Сам виноват! — объяснил сложившуюся ситуацию Борька.

Сергуня скроил обиженную физиономию и ушел от нас. Он сидел на берегу и наблюдал как древний Иордан катит свои воды. Минут сорок сидел, пока мы собирались, чтобы ехать домой. Все это время Сергуня непрерывно плевал в одну точку. Салим подошел к Гофману и, ткнув пальцем в направлении образовавшейся лужи, спросил у Гофмана, как это называется. Салим хотел выучить русский язык и старательно отмечал в памяти новые слова.

— Это называется слюни, — отрешенно ответил Сергуня.

— Слюни?! — восхищенно заорал Салим, так понравилось ему это слово. — Слю-ю-ни! — смаковал арабчонок новое звучание.

Сергуня недовольно что-то бурчал.

— Слюни! Пощель ти на хуй! Слюни! — Салим в экстазе уже хлопал Гофмана по плечу.

Сергуня лениво угрожал арабу физической расправой, называя его гоем и арабской собакой.

— Собака? Со-ба-ка, — Салим отложил в память еще одно слово.

Да, с таким упорством он вскоре действительно выучит русский язык.

В машине, по дороге домой, Салим периодически толкал Сергуню локтем в бок.

— Слюни, — говорил он и долго ржал после этого.

Гофман молча, с каменной мордой ехал и смотрел в окно. За все время поездки он не проронил ни единого слова. Не мог нам простить, что водки ему не оставили.

Вернувшись с рыбалки домой, я столкнулся в коридоре с тещей.

— Аркадий, я шпроты из салаки купила, попробуй, — решила меня угостить Анна Исааковна.

— Шпроты не могут быть из салаки. Шпрот — это шпрот, салака — это совершенно другая рыба, она так и называется — салака. Шпроты из салаки звучит так же, как осетрина из лосося, — попытался я объяснить.

— Знаешь что? Хватит умничать! Шпроты — это консервы из любой копченой рыбы в масле. Рыбки только маленькими должны быть, — безапелляционно заявила теща.

Счастливая она женщина, всегда уверена в своей правоте. Завидное качество. Я вот, например, во всем сомневаюсь. Но ведь я сам недавно читал про эту рыбку. Называется Шпрот Балтийский.

Чтобы окончательно закрыть вопрос, я направился в свою комнату и взял с книжной полки атлас — определитель рыб. Читаю:

«Sprattus sprattus balticus [Schneider 1904] — Шпрот Балтийский. У представителей рода рот верхний, маленький. Последние лучи анального плавника нормальной длины. Брюшные плавники лежат впереди или под началом основания спинного плавника. Тело сравнительно высокое. В киле 31–34 чешуйки. Морская рыба, зоопланктофаг. Длина тела около 17 см. Встречается в Балтийском море».

Торжествуя, выношу раскрытый атлас. Теперь-то уж Анна Исааковна убедится в моей правоте. Злорадствуя, зачитываю теще заметку.

— Ой, да мало ли что в этих книжках написано! Ты вон тоже пишешь что-то, только никому твоя писанина не нужна, — оппонирует госпожа Цехмейстер.

— А может быть все-таки кому-нибудь и нужны будут мои книжки? — осторожно спрашиваю я.

— Нет! — теща не оставляет мне и тени надежды. — Да и книжек никаких у тебя пока нет.

Глава 6. Снова служба

Пришла почта. В ящике лежал конверт из грубой, волосатой бумаги зеленого цвета. Треугольный штамп с буквой «цадик» в центре не оставлял сомнений — Армия Обороны Израиля проявляла ко мне интерес. Внутри конверта — повестка: я обязан явиться в военкомат для прохождения медкомиссии с целью проверки здоровья перед призывом на военную службу. Ну вот, опять! Я ведь уже отслужил два года в Советской Армии. А теперь еще и здесь предстоит. Хотя я не против, мне нравится военная служба.

После демобилизации из Советской Армии мне еще несколько лет снился один и тот же сон — повторный призыв. Но никак не думал, что случится это в Израиле.

— Раз уж ты в Израиле теперь живешь, то должен служить как все, — поучает меня Инга.

— Родина моя — Россия, на Израиль мне наплевать и на его армию тоже! Мы с тобой все равно отсюда уедем.

— Неизвестно еще… — туманно ответила жена.

Не придал я тогда значения этим словам, а зря. Они обозначили первую трещину в жизни нашей семьи. Если раньше Инга была готова со мной хоть на край света, то теперь она уже начинала сомневаться. Видимо, что-то, где-то я упустил.

* * *

У эмигрантов есть одна очень серьезная проблема — общение. Покинув родную страну, люди оставили там устоявшийся, проверенный круг общения, друзей. Создавать все это заново тяжело, поскольку большинство людей изменили здесь свой социальный статус, стали заниматься не привычным для себя трудом. Найти в Израиле близких по духу и интересам людей чрезвычайно трудно.

Сергуня, несмотря на все его закидоны, всегда был мне симпатичен — пофигист, оптимист, неудачник, деклассированный элемент, алкоголик и весельчак. Я решил пригласить его в гости, с супругой, чтобы и Инге было с кем общаться. Повод собраться был — отметить мой призыв в израильскую армию. Сергуня с готовностью откликнулся на это предложение и обещал непременно появиться у нас в пятницу вечером.

— Пожрать только побольше приготовь, а я водки принесу, — сказал Гофман.

— Насчет жорева не беспокойся. Вы острую пищу любите?

— Мы любую пищу любим, главное, чтобы ее много было, — Сергуня похлопал меня по плечу и плотоядно улыбнулся.

К пятничному вечеру я наготовил мяса, рыбы, Инга настрогала салатов. Сидим, ждем прихода четы Гофманов. Жену Сергунину я еще ни разу не видел, знал только, что ее зовут Анжелика. Хохлушка, наверное.

Ровно в назначенное время гости явились. Разодетые не по-израильски шикарно. Сергуня в галстуке даже, хотя и нелепо смотрелась эта легкомысленная тряпочка на его бычьей шее. Гофманы были сдержаны, церемонны, матом не ругались… пока. Анжелика оказалась видной, пышной дамой, грудь ее была необъятна, наверное, только Сергуня мог обхватить это богатство своими лопатообразными ручищами. Взгляд у Анжелики быстрый, лукавый, оценивающий. «Любит и умеет ебаться», — автоматически отметил мой мозг. В подтверждении этой мысли Сергунина жена стала задумчиво водить пухлым пальчиком по краю бокала. Аллан Пиз однозначно трактует этот жест, а он психоаналитик с мировым именем.

Тем временем мы уже немного выпили и закусили. После третьей рюмки разговор приобрел естественное течение, гости немного раскрепостились, заговорили более свободно, стали шутить. Водка — лучшее коммуникативное средство! А то так и сидели бы — о погоде говорили да о ценах на рынке. Сергуня завелся, постоянно требовал налить еще водки. Он рассказывал байки из жизни таксистов и пассажиров. Интересно, образно рассказывал. Через полчаса Гофман на полуслове оборвал свой рассказ и вышел из квартиры.

— Я сейчас вернусь, — бросил он в дверях.

— Куда это он? — спросил я у Анжелики.

— Куда угодно. Пьяный Гофман непредсказуем, — спокойно ответила она.

— Может быть, вернуть его? — осторожно поинтересовалась Инга.

— Да ну его, надоело за ним бегать. Ничего с ним не случится. Да и опасно это, он пьяный — совсем дурак и агрессивный к тому же.

Посидели мы еще с полчаса, втроем уже, чаю попили, и я отправился провожать Анжелику.

На подходе к дому Гофманов я почувствовал сильный толчок в бок и очутился в густых зарослях кустарника. Рядом со мной было много горячего, упругого тела. В упор на меня смотрели глаза Анжелики, она страстно и жарко дышала и вдруг темпераментно стала кусать мое ухо, рука ее, немного поблуждав, ухватила меня за член. Эрекция возникла автоматически, но секс с женой товарища не входил в мои планы. Я уже собирался объяснить это Анжелике, но тут мы оба услышали Сергунин голос. Совсем рядом. Гофман матерился и, видимо, нажимал на кнопки сотового телефона — тот жалобно пищал.

Мы с Анжеликой тихонько раздвинули кусты и увидели Сергуню, сидящего на скамейке около подъезда. Наконец он дозвонился до нужного абонента и заговорил внятно и осмысленно.

— Теща? Здорово! Слушай, а Анжелика-то не у тебя случайно? Мы сейчас у Аркани в гостях были, а потом я ее потерял… — бубнил Сергуня в трубку.

Невидимая теща что-то резко отвечала. Гофман молчал. Потом нажал на кнопку отбоя.

— Сама ты, блядь, пьяная… — сказал он в темноту южной ночи и задумался о чем-то своем.

— Я же говорила, что ему пить нельзя — полным идиотом становится, — шепнула мне Анжелика.

Я сделал вопросительное лицо.

— Теща-то его в Приднестровье сейчас, как я могу у нее оказаться? Это несколько тысяч километров отсюда.

Анжелика вышла из кустов и заговорила с мужем.

— Домой! Спать, скотина! — донеслось до меня.

* * *

Об израильской армии я имел некоторое представление. Сведения о ней я получал из телевизионных репортажей. Меня поражала решительность и бескомпромиссность израильских военных.

Пример. В одной из африканских стран исламскими боевиками был обстрелян ракетами израильский самолет, прямо в аэропорту, на взлете. Пилотам все-таки удалось поднять машину в воздух, на борту находилась группа туристов из Тель-Авива. Люди нервничали, могла ведь последовать повторная атака террористов. Но граждане Израиля всегда уверены в своих вооруженных силах и правительстве: на произвол судьбы их не бросят.

Через несколько минут пассажиры атакованного самолета увидели в иллюминаторы несколько истребителей, на крыльях этих машин-убийц были нарисованы шестиугольные иудейские звезды, за штурвалами — хладнокровные, четкие парни; для того, чтобы оказаться здесь, они нарушили несколько государственных границ и готовы без размышлений уничтожить любую цель, угрожающую гражданам их страны… Ну, приятно ведь осознавать, что о тебе заботится государство, подданым которого ты являешься.

Второй пример. Одна из террористических арабских организаций конкретно достала руководство Армии Обороны Израиля. С территории Ливана постоянно летели ракеты и доставляли много неприятностей жителям северных районов еврейской страны. Штаб террористов находился в деловом центре ливанской столицы. Средь бела дня со стороны Средиземного моря в Бейрут влетели два боевых вертолета. Бортовые компьютеры быстро отыскали в городе нужное здание. На несколько секунд вертолеты зависли в воздухе, этого хватило, чтобы скорострельные пушки выполнили свою работу — через оконные проемы были расстреляны все, кто находился в это время в офисе террористической организации. Сделав свое дело, вертолеты покинули территорию Ливана, на их бортах не было ни единого опознавательного знака, какому государству принадлежали боевые машины — неизвестно.

Это я привел первые вспомнившиеся мне примеры, а были ведь еще и стремительные победоносные войны, когда крошечный Израиль давал просраться сразу нескольким полноценным арабским странам одновременно.

Меня нельзя назвать юдофилом, но действиями еврейских военных я всегда восхищался. Теперь вот и мне предстояло послужить в Армии Обороны Израиля. Ну что же, плюсы в этом, конечно, есть:

1. Мне будут платить деньги.

2. Там будут новые, незнакомые люди.

3. В армии можно подучить иврит.

4. Военнослужащим бесплатно лечат зубы.

5. Можно будет сделать интересные фотографии.

6. Семья отдохнет от меня, а я от нее.

Минусов я не смог найти, как ни старался, ну это и не удивительно — я ведь оптимист.

И вот я принял душ, кинул в сумку комплект чистого белья, зубную щетку и поехал в Хайфу, на медицинскую комиссию. В здании, где проверяли здоровье потенциальных военнослужащих, на меня составили медицинскую карту и отправили проходить врачей-специалистов. Первым делом из меня выкачали немного крови, потом заставили нассать в узкую пробирку. Взвешивание показало, что масса моего тела достигла 98 килограммов. Зато при измерении роста меня, в буквальном смысле слова, унизили — украли два сантиметра.

В одном из кабинетов меня заставили полностью раздеться и остались очень недовольны моим необрезанным членом и медным крестом, который висел у меня на груди.

— Чего вы морды кривите, я к вам в армию не напрашиваюсь, сами меня позвали, — сделал я замечание врачам.

— Извините, — попросили прощения эскулапы.

— Вот так! — удовлетворенно поставил я точку в разговоре и вошел в следующий кабинет.

Невропатолог сначала нежно водил по моему телу иголкой, с интересом заглядывая в глаза. Потом пригласил присесть на стул и принялся размахивать перед моим лицом каучуковым молотком.

— Положи ногу на ногу, — приказал врач.

Когда я выполнил его требование, доктор изъявил довольно странное желание.

— Оскалься! — попросил он.

Ну, думаю, мутотень какая-то начинается. Но обнажил все-таки зубы в хищном оскале, зарычал даже, чтобы натуральнее получилось. Зря, наверное, — доктору, похоже, не понравилась получившаяся у меня звериная морда, а может он просто испугался. Не знаю. Но невропатолог вдруг с остервенением начал бить меня молотком под коленную чашечку. Нога моя самопроизвольно запрыгала.

— Чего ты бьешь-то, сам ведь просил оскалиться, — возмутился я.

— У тебя травмы головы были? — вместо ответа спросил доктор.

— Были, конечно! Что ты сам не видишь? — я указал ему на шрамы, которые покрывали мой череп.

— Хорошо! — обрадовался этот странноватый врач и стал что-то писать в моей медицинской карте.

— Теперь иди к психиатру, — добавил он.

— Что, все так плохо?

— Иди, иди, — невропатолог явно не хотел меня расстраивать.

Психиатр был более приветлив, да и молотка у него в руках, слава богу, я не заметил.

— Водку пьешь? — задушевно спросил доктор.

— Бывает, но предпочитаю коньяк или горькие настойки.

— И часто выпиваешь?

— Да почти каждый день.

Психиатр сделал пометки в медицинской карте.

— А голоса посторонние тебе не слышатся?

— Да нет, мне жены с тещей достаточно, посторонних голосов еще не хватало.

— А бывает такое, что тебе хочется разбить какой-либо предмет, сломать его? — доктор, казалось, пытался проникнуть в мой мозг.

— Почти все предметы, попадающие в мои руки, ломаются сами, без моего участия.

— Хм… интересно…

— Интересного тут мало. Денег жалко.

— Аркадий, на следующий вопрос я попрошу тебя ответить предельно искренне.

— Постараюсь, — пообещал я.

— Увлекался ли ты половыми извращениями? — шепотом спросил врач и подался вперед.

— Было, — честно, как и обещал, ответил я.

— Что было? — психиатр снял очки и перегнулся через стол, глядя мне в глаза. Он был настолько заинтригован, что даже вспотел.

— В возрасте десяти-двенадцати лет я давал кошке свою залупу лизать.

— А чем ты ее намазывал? — с неподдельным интересом спросил доктор.

— Кого?

— Ну, некоторые смазывают головку полового члена сметаной или сгущенным молоком, для того чтобы кошку привлечь. Говорят, что и шоколадную пасту успешно можно использовать, — увлеченно говорил психиатр, было видно, что тема половых извращений ему интересна и близка.

— Я уж и не помню. По-моему, ничем не мазал.

— Странно… Обычно все-таки приманка требуется, — задумался доктор.

— Может быть, тебе валерьянку попробовать в качестве заманухи? — предложил я.

— Хм, хм… В этом, пожалуй, есть рациональное зерно…

Он молча просидел несколько минут, погруженный в свои мысли.

— Ну что, мне можно идти? — напомнил я психиатру о своем присутствии.

— Последний вопрос — наркотики употребляешь?

— Курил пару раз марихуану. Не понравилось мне.

— А Л.С.Д. не пробовал?

— Нет, как-то случая не было.

— А вот это зря! Очень забавная штучка, — развеселился продвинутый, современный доктор.

Психиатр был последним специалистом в списке. Я вошел в комнату, где заседала медицинская комиссия — несколько военврачей в форме. Они пролистали мои бумаги и вынесли вердикт: «ГОДЕН К СЛУЖБЕ БЕЗ ОГРАНИЧЕНИЙ».

— Только героизма от меня особого не ждите, — предупредил я членов комиссии.

— Мы и не ждем. Не волнуйся. Ты будешь призываться ежегодно на тридцать шесть дней в качестве резервиста Армии Обороны Израиля.

После медкомиссии я прошел в следующее здание. Здесь мне намазали руки черной, липкой массой и попросили отпечатать ладони на листе бумаги, затем каждый палец отдельно. Едва я отмыл руки, как меня пригласили в отдельный кабинет, там стояло удобное кресло с неизвестным аппаратом, прикрепленным к спинке.

— Садись, — предложила аккуратная девушка в военной форме и нажала на кнопку.

Из-за спины у меня выполз электронный сканер и начал медленно, издавая легкое жужжание, объезжать по кругу мою голову, отмечая малейшие неровности черепа. Отдельно он зафиксировал состояние зубов.

— Все, свободен, — объявила девушка-экзекутор.

Я с сожалением вылез из удобного, гостеприимного кресла и отправился в следующую инстанцию. Здесь мне выдали две металлические пластины с отверстиями посередине, на них была написана моя фамилия и многозначный номер.

— Одну наденешь на шею, вторую сломаешь пополам и зашьешь каждую из половинок в ботинки, — объяснили мне.

— В ботинки-то зачем зашивать?

— Если от тебя останется только стопа, мы сможем опознать ее и похоронить под твоим именем.

— Спасибо.

— Не за что. Вот тебе еще карточка, зашей ее в куртку.

— Что это за карточка?

— В ней отражены права военнопленных, утвержденные международной конвенцией, — объяснил мне военный, похожий на Швейка, одутловатый, с добрым и глупым лицом.

— Ты думаешь, что если я попаду в плен, мне поможет эта бумажка?

— Нет, конечно, она тебе не поможет, но таков порядок — тебе сказали, значит, зашей, — тупо повторил исполнительный вояка.

Собрали нас всех, великовозрастных призывников, в кучу — человек пятьдесят набралось — и повели в железный сарай. Здесь выдавали обмундирование и вещи, необходимые солдату в нелегком военном быту. Переоделись мы в темно-зеленую одежду, половинки железных пластинок, как нас и учили, спрятали в ботинках.

У широкого железного прилавка выстроилась очередь — получать те самые, необходимые в быту вещи. Каждому выдали по довольно объемному мешку. Когда я открыл свой кофр, удивлению моему не было предела: в мешке было все! Для соблюдения личной гигиены: упаковка одноразовых станков, пена для бритья, полотенце, мыло, зубная щетка и паста, два комплекта специальных противогрибковых носков, тальк — чтобы ноги не прели. Отдельно — упаковка перевязочного материала, складной нож, авторучка, блокнот, средства для чистки оружия, люминесцентные повязки на одежду, фонарь… Мы оторопело перебирали эту кучу. Все присутствующие здесь парни отслужили в свое время положенный срок в рядах Советской Армии, там, кроме портянок и куска хозяйственного мыла, не давали ничего.

Вдруг послышался какой-то визг. Визжал, брызгая слюной, молодой человек с лицом порочного старца.

— У вас на витрине лежит бритвенный станок фирмы «Жиллетт», а вы мне какой-то низкосортный «Шик» подсовываете.

— Это одного уровня фирмы, — спокойно объяснили визжащему.

— Не надо мне ничего втюхивать, я свои права знаю!

Тут к истеричному защитнику своего оскорбленного достоинства подошел стройный крепкий паренек и негромко сказал по-русски:

— Слушай ты, гнида, из-за таких крохоборов и вонючек как ты, нас, нормальных еврейских пацанов и называют жидами.

— Не сметь так со мной разговаривать! — взвился искатель справедливости. — Где тут у вас командование?

Его проводили в кабинет начальника службы обеспечения. Из-за двери тут же послышался знакомый визг. Через несколько минут в кабинет ворвались двое парней с сержантскими нашивками и отвезли поклонника фирмы «Жиллетт» в армейскую тюрьму. На недельку. Остальных отправили по домам на два дня.

— Явиться точно в срок для получения оружия, — получили мы приказ.

* * *

Дома я решил сделать одно важное дело, которое давно задумал. Я планировал приготовить настойки. В армии мне предстояло служить больше месяца, как раз они и подоспеют к моему возвращению. Я вымыл и высушил банки, подготовил к ним крышки, разложил на столе ингредиенты, которые будут использоваться для приготовления настоек. Кроме спирта, разбавленного очищенной водой, здесь еще были: нарезанный соломкой имбирь, свежая мята, изюм, черный кофе в зернах, лимон, кардамон, тмин, кориандр, корица, ванильный и обычный сахар, черный перец горошком и красный в стручках. Комбинируя различные пряно-вкусовые добавки, я создал в каждой из банок определенный сорт настойки, в завершении залив посудины спиртом и закупорил их.

Расставив настойки в ряд, я закурил и присел на стул. Взгляд оторвать невозможно было от моих творений! Какая палитра цветов! От почти черного до нежно-желтого. В банках непрерывно происходило движение: то вдруг желтым солнцем всплывет наверх круг лимона, то, подобно чугунным ядрам, начнут падать на дно горошины черного перца, веточки мяты образовали в банке фантастической красоты джунгли. Одним словом, я наслаждался эстетикой своей работы как художник, творец!

Возвышенное мое настроение хамски оборвал стук, раздававшийся из коридора — кто-то дубасил ногами в железную дверь.

— Кто?! — зверским голосом рявкнул я.

Ответом был все тот же стук.

— Кто?!! — превращаясь в чудовище, заорал я вновь.

— Кто, кто… инкогнито!

Конечно, кому же еще быть — Гофман приперся.

— Сергуня, я сплю, — пришлось мне соврать.

— Уже нет, если отвечаешь, открывай давай.

Пришлось впустить.

— Чего это ты прячешься? Дрочишь? — Гофман подозрительно поглядел на мои руки.

— Для этого у меня еще месяц впереди.

— Смотри у меня! — с угрозой произнес Сергуня.

— А ну-ка вон отсюда! — я сделал попытку вытолкнуть Гофмана из квартиры.

— Чего ты, Арканя, я ведь пошутил, — Сергуня уцепился за дверь.

Махнул я рукой и пошел на кухню.

Пока Сергуня был в туалете, мне удалось спрятать несколько банок с драгоценными напитками в шкаф.

— А это что такое? — заинтересовался Гофман и ткнул толстым пальцем в направлении стола.

— Настойки делаю.

— То-то я с лестницы еще запах спирта уловил! — обрадовался незваный гость.

Я отлучился на несколько минут в спальню, Гофману этого времени было достаточно. Вернувшись на кухню, я увидел на столе помидоры, огурцы, нарезанный хлеб. Вытащив из микроволновой печи полную тарелку дымящихся сосисок, Сергуня деловито поливал их кетчупом.

— Ты что, голоден? — спросил я.

— Это не еда, это закуска.

— И что же ты закусывать будешь?

— Вот же на столе банки, — недоумевая отвечал Гофман.

— Сергуня, ты хоть немного разбираешься в словообразовании?

— Мне это ни к чему, а что?

— Слово «настойка» происходит от слов «стоять», «настаиваться». А для того, чтобы настояться, нужно время. Не так ли?

— Ну, полчаса-то стоят они уже?

— Им месяц, минимум, стоять надо!

— Арканя, не болтай ерунду. В жарком израильском климате любой настойке и двадцати минут хватает. Наливай!

— Ладно, давай попробуем.

Сергуня так убедительно говорил, что я почти поверил ему. Я налил по стопке мятной.

— Арканя, это не серьезно, так ты никакого вкуса не ощутишь, — Сергуня взял пивной бокал, плюхнул в него из каждой банки граммов по пятьдесят и выпил.

Когда мы заканчивали последнюю емкость, я спросил у Гофмана, почему его в армию не призывают, а меня быстренько заграбастали.

— Потому, Арканя, что ты гой, христианин и для нашего еврейского государства никакой ценности не представляешь, — объяснил Сергуня.

— Ты ведь тоже крест на шее носишь, я сам видел. Помнишь? На Иордане.

Гофман вытащил из банки зелень мяты, отжал из нее жидкость себе в стакан и снисходительно произнес:

— Ты пьяный уже совсем, всякая хуйня тебе мерещится, — он распахнул ворот рубашки, и я увидел на груди у этого оборотня шестиугольную звезду…

* * *

Получил я оружие — легендарную американскую винтовку М-16. Америкосы сделали из нее национальный символ, фетиш, гордятся совершенным на их взгляд автоматом. Я как сторонний наблюдатель должен сказать правду: М-16 — полное говно. Никакого сравнения с нашим «калашом» это оружие не выдерживает. Автомат Калашникова — идеальная, в высшей степени надежная машина. Мороз, тропическая жара, дождь, снег, песок и грязь — все ему нипочем. А М-16 годится разве что для стрельбы в школьном тире.

Нас повели на стрельбище. Выдали патроны и разделили на группы, по двенадцать человек в каждой. Пристреливать оружие надо было из положения лежа. По команде сержанта моя группа улеглась на брезент, лихо у нас это получилось, по-ковбойски. Каждый хотел показать израильтянам, что мы тоже кое-чему обучены в Советской Армии. Стреляли одиночными и короткими очередями. Результаты порадовали сержантов, они восхищенно цокали языками, рассматривая продырявленные мишени.

После стрельб нас накормили, выдали каждому по сто пятьдесят патронов, каску, разгрузку под магазины с боеприпасами и две фляги. Жить нам определили в палаточном городке. Каждая палатка была рассчитана на десять военнослужащих, внутри уже стояли раскладушки и были приготовлены спальные мешки. Я занял угловую койку. Соседом моим оказался нагловатый парень, горский еврей Владик.

— Владлен, — представился он.

— Это имя расшифровывается как Владимир Ленин? — уточнил я.

— Да, отец у меня всегда был убежденным коммунистом.

— Ну что же, нормальное, звучное имя. Меня папаша вообще Спартаком собирался назвать.

Выпили мы с Владимиром Лениным водки за знакомство и забрались в спальные мешки, общение с остальными обитателями палатки отложили на завтра. Едва я приклонил голову и закрыл глаза, как бесцеремонный Морфей тут же уволок меня в свое царство. Там я увидел

Второй сон

Я не эмигрант и служу не в израильской армии, а в диком монгольском войске. Орда наша обложила со всех сторон древний город Ерушалайм, от него нас отделяют только высокие крепкие стены. Ерушалайм — непонятное для нас слово. Пленный переводчик путается, переводя с еврейского на монгольский, то называет этот город Ир Шалем — неделимый город, то Ир Шалом — город мира. Нам, монголо-татарам, это все равно, главное, что мы узнали — в этом населенном пункте живет много ювелиров, торговцев, просто богатых людей. Много золота и драгоценных камней находится в этом городе. Второе, что порадовало меня и моих товарищей — обилие красивых, фигуристых женщин, населяющих Ерушалайм. Мы жадно рассматриваем их своими узкими, цепкими глазами, в наших диких мозгах зреют сексуальные фантазии на их счет. Уже завтра мы, на правах победителей, овладеем ими. Еврейские женщины наравне со своими мужьями готовятся отражать нашу атаку: варят смолу, чтобы лить ее нам на головы, поднимают на крепостные стены камни, подносят оружие. Наивные люди! Никто и ничто не может противостоять монгольскому натиску.

За ночь пленные арабы установили напротив ворот таранные машины. Я сам ходил контролировать их работу, подгонял плетью, торопил. С первыми лучами солнца мы, шутя проломив оборонные сооружения, врываемся в Ерушалайм. Весело смеясь, мы рубим кривыми саблями и расстреливаем из тугих луков защитников города. Мы не знаем таких слов, как жалость, милосердие, снисхождение к побежденным. У нас другое мировосприятие и нет никаких духовных ценностей. Мы монголы — воины, захватчики, поработители планеты, и цель у нас только одна — захватить весь мир, обложить его данью, заставить работать на нас.

За два часа мы превращаем цветущий город в кромешный ад, опрокидываем его в тартарары. Переметные сумки у каждого воина полны драгоценностей, за каждой лошадью плетутся на волосяных арканах пленные женщины. А мужчин мы всех зарезали, ловко орудуя тонкими кривыми ножами. Горы трупов лежат в пустом, растерзанном городе. Здесь нам больше делать нечего, орда движется дальше. Следующий город — Багдад, он тоже будет обращен в прах, мы не оставим камня на камне…

Откуда такой сон выплыл, какие участки мозга сработали? Я ведь совсем не кровожадный человек и не приемлю насилия. Я можно сказать, гуманист. Наверное, во сне проснулись гены моего далекого пращура — хана Шугая…

Проснувшись утром, я обнаружил себя в одиночестве лежащим в палатке. Все раскладушки были пустые. Где остальные военные? Не вылезая из спального мешка, я закурил. Внезапно кто-то властной рукой откинул полог палатки. Передо мной предстала не очень симпатичная девушка в военной форме, тонкие губы она гневно поджала, глаза ее метали молнии.

— Как фамилия?! — задыхаясь от бешенства, спросила девушка.

— Шугаев.

— Шугаев, ты что, еще не осознал, что находишься в действующей армии?

— А ты-то кто вообще такая? — возмутился я ее манерами.

— Я — сержант, командир твоего отделения.

— Ну и что теперь? Я вдвое старше тебя, как ты со мной разговариваешь?

— В армии только звание играет роль, возраст не имеет значения, — отчеканила девчонка.

— Ну и что ты хотела?

— Все отделение уже давно в строю, а ты лежишь тут и куришь.

— Меня никто не разбудил.

— Через две минуты быть в строю! — приказала командирша и вышла из палатки.

Спал я не раздеваясь, поэтому мне нужно было только обуться и повесить на шею автомат. Через минуту я встал во вторую шеренгу, рядом с Владиком.

— Вы находитесь на учебной базе Армии Обороны Израиля. Здесь вы будете получать необходимые знания в течение месяца. Я ваш командир, зовут меня Ирис, — говорила уже знакомая мне девчонка.

— Баба командир! Издеваются над нами, — шепнул Владик.

— Сейчас вы должны заправить кровати, произвести утренний туалет. На это отводится пятнадцать минут. Потом завтрак, после которого мы пройдем в учебные классы и приступим к занятиям, — Ирис огласила распорядок дня.

Мы разошлись по палаткам. Скатав спальный мешок, я уже собирался идти чистить зубы, но тут заметил незнакомого волосатика, копающегося рядом с кроватью Владика.

— Ты чего это там ищешь? — спросил я.

— Владлен сказал заправить его постель, — ответил мужчина.

— И ты что, согласился?

— У меня другого выхода не было…

— Как это не было? Почему? — не понимал я происходящего.

— Он крутой, я его боюсь, — затравленно оглядываясь, прошептал волосатик.

— Ты кем работаешь?

— Я скрипач…

Его ответ помог мне прояснить ситуацию. В закрытом мужском коллективе подобным людям живется тяжело. Издеваются над ними все, кому не лень. Раньше я защищал подобных дохляков, но потом убедился в том, что это неблагодарное занятие. Некоторым людям просто нравится пресмыкаться, исполнять чужую волю, унижение для них приятно. Возможно, это проявления латентного мазохизма. Выходцы из богемной среды особенно отличаются в этом плане.

— Смотри, аккуратно заправляй, а то Владлен переделывать заставит, — предупредил я скрипача.

— Я и так стараюсь, — ответило ничтожество.

— А ботинки ты ему уже почистил?

— Он об этом не просил…

— А ты прояви инициативу, сам предложи. Музыкант задумался. Я с отвращением выплюнул окурок и пошел умываться.

* * *

Что представляет из себя календарь петербуржца? Ну, давайте бегло рассмотрим его. Итак, январь: Новый год, Рождество, мандарины, салат «Оливье», снег, морозы, лыжи и санки. Работать в этом месяце некогда. Февраль: зимняя рыбалка, слалом, распитие алкогольных напитков, День защитника Отечества, Масленица, блины, икра, водка… Март: Женский день, мимозы, подледная ловля корюшки и бельдюги в Финском заливе, предвкушение весны. Апрель: весь город пахнет свежими огурцами — на каждом углу торгуют корюшкой, снега уже почти нет, на деревьях набухают почки. Вербное воскресенье, Пасха, крестный ход, куличи, крашеные яйца. На подоконниках — рассада помидор и огурцов. Май: тепло, молодая зелень, сморчки в сметане, маринованная минога, Первомай, День Победы, салют, начало белых ночей, полные сети рыбы, острога, пиво рекой. Июнь: белые ночи, пивные фестивали, полные набережные раскрепощенного, контактного народа, разведенные мосты, концерты под открытым небом, почти голые женщины с тщательно выбритыми ногами. В этом месяце не то что работать — поспать некогда. Июль: жара, пляж, купание, люди бронзового цвета, шашлыки, ловля раков. Пошли грибы, «хачики» завалили город овощами и фруктами. Август: на дачах поспевает урожай, в лесу пошел белый гриб. Засолка огурцов на зиму. Бабки готовят варенье и компоты. В городе никого нет (одни приезжие). Паутина, мухи. Холодная окрошка, хлебный квас. Сентябрь: нарядные дети с цветами идут в школу. Начало театрального сезона. Маринование боровиков, соление груздей. Дыни и арбузы. Бабье лето, тепло, «бархатный сезон». Октябрь: золотая осень, воздух прозрачен и свеж, холодает, начинает ловиться налим. Самые яркие краски в году. Ноябрь: холодно, мокрый снег, слякоть, годовщина восстания большевиков. Поганый месяц. Спасение от тоски — коньяк, горячий чай с лимоном, посещение музеев, выставок. Декабрь: подготовка к Новому году, елочные базары, радостная предпраздничная суета, подарки, хурма, шампанское, петарды, бенгальские огни. Общее настроение: «Жизнь — прекрасна!»

А теперь взглянем на календарь израильского эмигранта. Он очень прост: с начала января и до конца декабря — вечная зелень, палящее солнце, зимой, правда, бывают дожди. Ежедневная монотонная работа, погоня за сверхурочными часами, подсчитывание долгов. В редкий выходной день — часовая вылазка на «природу» (которая отсутствует), пожирание там полуфабрикатов, подогретых на купленных в магазине углях, бутылочка пива (завтра на работу). Общее настроение: «Жизнь — говно!»

Единственная отрада эмигранта — ежегодные полтора месяца в армии. Здесь все в равных условиях. Можно наконец пообщаться не только с пролетариями. В моем подразделении были программисты, владельцы магазинов, ресторанные певцы, художники, верхолазы. Все рады, что вырвались из привычного круга общения. В палатках разговоры до утра.

Среди всех этих разномастных личностей хожу я — никому пока не известный писатель Шугаев Аркадий, уже не очень молодой русский парень с монгольско-цыганскими корнями, одетый, как и все здесь, в хаки. На плече у меня — автомат.

Быстро пролетели две недели теоретических занятий на учебной базе. Командование решило, что мы созрели для практических, реальных действий. Однажды утром нас погрузили в армейские джипы и повезли на оккупированные территории, в Палестину. Здесь нам предстояло охранять одну из военных частей — стоять на наблюдательных вышках, дежурить на блокпостах, курсировать на патрульных машинах.

Пересекая израильскую границу, джипы остановились на последнем перед территориями блокпосту. Поступил приказ зарядить оружие. Дальше — вражеская земля.

— Аркадий, прошу тебя быть более дисциплинированным. Не забывай, что мы едем выполнять боевые задачи, — обратилась ко мне сержант Ирис.

— Почему именно меня ты предупреждаешь?

— Ты вызываешь у меня наибольшее опасение.

— Почему это? Ты вообще ко мне постоянно придираешься, я переведусь в другое отделение, ты меня уже достала.

Ирис ничего не ответила, она пристально вглядывалась в склоны гор, обступивших шоссе.

Я тоже стал смотреть в окно. Окружающий пейзаж был довольно угнетающим. Почти лысые горы, песок, камни. Оживляли обстановку только колоритные бедуины, изредка проезжающие на верблюдах, одеты эти дети пустыни были в бесформенные одежды, лица обожжены агрессивным палестинским солнцем, на головах известные всему миру арабские платки.

Джипы въехали на горку, и мы увидели конечную цель нашего путешествия — настоящую крепость. Километры колючей проволоки, сотни тонн бетонных плит, мешки с песком, массивный шлагбаум, наблюдательные вышки. Вооруженные часовые запустили нашу колонну на территорию военной базы.

— Здесь вы пройдете недельную стажировку, — объявили нам.

На базе были уже не палатки, а довольно комфортабельные домики с комнатами на четыре человека. На каждые несколько комнат полагался телевизор и видеомагнитофон. В таких условиях можно служить!

Первая моя смена уже через два часа, я должен был отстоять четыре часа на вышке. Меня кратко проинструктировали, посадили в открытый джип и повезли на пост.

На вышке я сменил такого же великовозрастного военнослужащего, как и я сам. Звали его Юваль. Фактурный парень был этот Юваль — лысый, с испанской бородкой, в очках с желтыми стеклами. На посту он стоял, закутавшись в пончо, и курил короткую трубку, источавшую приятный дым голландского табака.

— Я тебе кофе оставил. Взбодрись, — приветствовал меня часовой.

— Спасибо, — поблагодарил я этого душевного парня и принял термос, наполовину залитый душистым напитком.

Юваль сдал мне пост и отправился спать. Автомат я поставил в угол, снял разгрузку, предварительно вытащив из нее две фляжки, в одной из которых была водка, а в другой — питьевая вода.

Глубокая ночь. Моя смена с двух до шести часов утра. Я удобно расположился на стуле и приступил к исполнению своих обязанностей.

В окно вышки я вижу оккупированные Израилем территории на много километров. Внизу, за ограждениями, простерлась мирная сегодня Рамалла — столица Палестины. По склонам гор вокруг нашей военной базы налеплены арабские деревни. Все тихо. Палестинские крестьяне мирно спят. Под вышкой бегают шакалы, рыщут чего-то, пропитание пытаются найти. Где-то вдали зловеще ухает сова.

Я делаю из фляжки №1 большой глоток, водка привычно обжигает пищевод, по телу разливается благостная теплая волна. Закурив сигарету, я наливаю из термоса раскаленный, сладкий кофе. Впереди у меня четыре часа службы, есть время подумать, помечтать. Я внимательно наблюдаю за сектором ответственности вверенного мне поста. Все спокойно. Об этом я докладываю по телефону начальнику караула. Выслушав, он удовлетворенно вешает трубку на своем конце провода.

А это еще что такое?! По направлению к моей вышке движется некая смутная фигура.

— Остановись и назови себя! — требовательно кричу я в темноту сначала на иврите, потом на арабском.

Фигура продолжает молча и уверенно двигаться в моем направлении. Беру из угла автомат, передергиваю затвор.

— Стой, или я начинаю стрелять.

— Хорошо, Аркадий, ты правильно действуешь, — неопознанная фигура, наконец, озвучивает себя.

Это Ирис, моя командирша. И чего ей не спится? Опять меня воспитывать пришла. Что ей надо? Именно ко мне придирается постоянно. Она уже поднимается на вышку, гремя ботинками по железной лестнице.

— Почему ты не надел бронежилет, где разгрузка? — начинает Ирис.

Я молча сажусь на стул и предвкушаю длинную занудную проповедь. Девушка-сержант развернуто объясняет, что сейчас я принадлежу Армии Обороны Израиля и обязан выполнять все требования непосредственных начальников.

— Хуй вам, я сам себе принадлежу, — спорю я на родном языке с особой, не знающей ни слова по-русски.

Ирис внезапно замолкает и подозрительно вглядывается мне в глаза, светя в них фанариком.

— Ты алкоголь случайно не употреблял? — строго спрашивает она. — Ну-ка дыхни!

Я приближаюсь к командирше и совершаю неожиданный поступок. Вместо того чтобы дышать на нее спиртовыми парами, я прижимаю девушку к себе и целую ее в губы. Сержант Ирис делает попытку освободиться, но уже через несколько секунд обмякает в моих руках и начинает отвечать на поцелуй, вот она уже просунула свой язык мне в рот. Она учащенно дышит, распространяя запах сигарет и мятной жвачки. Я расстегиваю своей непосредственной начальнице ширинку ее армейских штанов и разворачиваю партнершу спиной. Ее автомат, болтающийся на длинном ремне, мешает нам. Ирис снимает его с плеча и ставит в угол площадки. Мы пытаемся принять удобную для обоих позу, но сержант значительно меньше меня ростом, нам неудобно.

— Подожди секунду, — шепчет Ирис.

Она встает коленками на стул и опирается грудью на подоконник, ее голова оказывается на свежем воздухе. Я сдвигаю с сержантской попы простые хлопчатобумажные трусики белого цвета и вижу зверька. Он спрятался у девушки между ног. Зверек лохматый (оброс густыми курчавыми волосами), внутри у него мокро и жарко. Пахнет от зверька сильно и вкусно. Молодой, свежей пиздятинкой от него пахнет. Я, наверное, слишком долго изучаю этот объект, потому что Ирис поворачивает ко мне голову и нетерпеливо шепчет:

— Ну, что ты ждешь?

Тогда я быстро втыкаю в зверька свою уже дымящуюся головню. Зверек радостно всхлипывает и гостеприимно обхватывает твердый, пульсирующий стержень. Начинается простой солдатский секс, строгий, без лишних нюансов. Нестандартность обстановки и возможная опасность доводят возбуждение до критической точки. Вдруг, одновременно со всех сторон, раздаются громкие заунывные вопли — на минаретах включились динамики, это муэдзины приглашают правоверных мусульман на утреннюю молитву. От неожиданности мы с Ирис вздрагиваем и тут же одновременно кончаем, очень сильно и сладко.

После этого мы приводим одежду в порядок, молча курим. Уходя с моей вышки, Ирис говорит:

— Аркадий, если я еще раз увижу тебя на посту без бронежилета, оштрафую, — девушка опять становится сержантом, строгой и неприступной командиршей.

Я закрываю за ней тяжелую металлическую дверь и делаю гигантский глоток водки.

— Аркадий! — раздается снизу властный окрик.

— Ну что еще? — я недовольно высовываюсь из окна.

— Спасибо тебе, — тихо произносит Ирис, и я впервые вижу, как она улыбается.

В армии мне пришлось тесно общаться с израильтянами, жить с ними под одной крышей. Я многое узнал об этом народе. Сброд, приехавший из бывшего Советского Союза, постоянно рассуждает о глупости израильтян, об их ограниченности и бездуховности. На самом деле все обстоит иначе — именно эмигранты являются самой гнилой, мерзкой, отвратительной частью общества. А израильтяне — веселые, приветливые люди, искренне любящие свою страну. Живут они легко, правильно, не гоняются за деньгами, не сходят с ума, считая копейки. Коренные жители не будут унижаться ради получения работы, как это делают эмигранты. Они просто живут и радуются жизни, солнцу, морю, женятся и разводятся, но все это они совершают без излишней драматизации.

Воюют израильтяне постоянно, вот уже пятьдесят с лишним лет, но и отношение к войне у них разумное. Ну, воевал, и что? Почти каждый из коренных жителей участвовал в боевых действиях. Но после службы в действующих частях они не становятся наркоманами, алкоголиками, не орут на каждом углу: «Я воевал!» Это норма — с оружием в руках бороться за права своего государства, защищать его интересы. Поэтому и нет у них никаких психологических срывов после службы в армии.

Я один раз видел, как из зала суда вывели молодого парня, чтобы отвезти его в тюрьму. Толпа родственников стояла на улице с фото- и видеокамерами, снимали его, садящегося в автозак. Все ржут чего-то, веселятся.

— Давай там, не грусти, а то не будет писька расти! — напутствуют они парня.

Тот тоже смеется, руками в наручниках машет. Что это — похуизм? Да! Но это хороший, жизнелюбивый похуизм! В тюрьму посадили… Что в этом особенного? Жизнь ведь на этом не кончается, не убили ведь, выйдет через несколько лет, набравшись жизненного опыта и новых впечатлений.

Забавно наблюдать, как израильтянин едет утром на работу. В машине у него громко звучит энергичная, бодрая музыка, сам он в это время выполняет множество операций: управляет автомобилем, курит, пьет кофе, разговаривает по сотовому телефону, читает газету, ругается с водителями соседних машин, подмигивает симпатичным женщинам. Все это делается одновременно! Человек стремится получить как можно больше положительных эмоций, каждая секунда жизни ему дорога, и он не тратит время на грустные размышления о ссуде в банке и растущих ценах на бензин.

Эмигранты, напротив, живут тяжело, скучно, натужно. Вламывают по двенадцать часов в день, копят деньги, экономят на всем, живут прошлой жизнью, воспоминаниями. Кого ни спроси — обязательно был в России генералом или министром. А чего же уезжали тогда? Эмигранты — это все сплошь неудачники, люди, которые не смогли ничего добиться в стране исхода и здесь ничего не добиваются, за редким исключением. Потому что нет в них силы, куража нет, корней нету и внутреннего стержня. Израиль они ненавидят так же, как и перед этим Россию.

Конечно, встречаются и среди приезжих приятные, деятельные люди. Авантюристы. Эти не пресмыкаются перед местными, не варятся в смердящей эмигрантской каше, не читают дурацких русскоязычных газет, в которых пишут об ужасах, творящихся в России, и сами бывшую Родину не обсерают. Но мало таких, очень мало…

Себя, естественно, я не считаю эмигрантом. Я здесь временный житель, можно сказать, турист, приехавший в Израиль в поисках приключений. И я уже чувствую — ПОРА НА СЕВЕР! Денег только немного надо подкопить.

Глава 7. Пора на север!

А возможно ли, живя в Израиле, накопить денег? Теоретически — да. Но для этого нужно вести соответствующий образ жизни, как, например, один мой знакомый, тоже, кстати, петербуржец. Он все годы, прожитые в Израиле, проходил в одном и том же тельнике, в жутких тренировочных штанах и совершенно невероятных опорках, которые называл почему-то ботинками. Продукты он не покупал никогда, питаясь исключительно на работе, а чтобы не голодать в выходные дни, выпрашивал у повара объедки, которые складывал в коробочку и уносил к себе в конуру. Платным транспортом этот человек, превзошедший своей жадностью самого Плюшкина, не пользовался, а перемещался исключительно на велосипеде, подобранном на свалке. Вода в Израиле дорогая, поэтому принимать водные процедуры он ездил на муниципальный пляж, где был оборудован бесплатный душ. Он не курил и не пил спиртного, но не потому, что заботился о здоровье, а все из-за нее — из-за своей патологической жадности. Женщин у него не было никогда, как же — на них ведь нужно тратить деньги! Так вот, ему действительно удалось скопить приличную сумму, сейчас он вернулся в Питер и купил там квартиру. Но ведь у меня-то так никогда не получится, я же себя люблю и уважаю.

Мы с Ингой купили со временем новую японскую машину, трехкомнатную квартиру и все необходимые бытовые приборы. Все это было приобретено в кредит, и каждый месяц банк вычитал из моей зарплаты приличную сумму. Разбогатеть мы планировали после того, как Инга подтвердит свой диплом и начнет работать врачом. Сейчас она усиленно готовилась к экзаменам. Бывалые, много повидавшие на своем веку люди говорили мне: «Наивный ты человек! Как только твоя жена начнет работать врачом, она тут же даст тебе коленом под зад».

Я расценивал эти слова как проявление зависти и не реагировал на них. Я слепо доверял своей жене, а как же иначе? Если нет полного доверия, тогда и жениться не стоит… Сейчас, по прошествии нескольких лет, я убедился, что люди были правы. Но тогда я и представления не имел о том, насколько далеко может зайти женщина в своем коварстве, и потому решил устроиться на более высокооплачиваемую работу. В супермаркете платили все-таки маловато. Но прежде чем поменять место работы, я решил съездить в Питер, я не был в родном городе несколько лет и сильно ностальгировал.

— Съезди, съезди! — иронично говорил мне тесть. — Как посмотришь на бардак, который там творится, так и ностальгия твоя улетучится без следа.

Тестю я, конечно же, не поверил, а поехал в Хайфу, где и купил билет на самолет, выполняющий рейс Тель-Авив — Санкт-Петербург.

После покупки билетов я отправился побродить по Хайфе. Случайно, в одной из арабских лавочек нижнего города, мне удалось купить несколько бутылок великолепного испанского вина. Это был сухой херес. Израильские виноделы выпускают неплохую продукцию, но хереса я почему-то в продаже не встречал. А тут такая неожиданная радость — сразу несколько бутылок. Вино вообще-то не мой напиток, я редко употребляю жидкости, содержащие менее 40% этилового спирта, но тут я готов был сделать исключение. Все-таки херес, благородное вино!

Чем же закусывать? Я решил, что это непременно должен быть сыр. Как-то раз мне бросилась в глаза афиша, там было написано: «Праздник вина и сыра». Кто устраивал этот праздник, неизвестно, но звучало здорово: вино и сыр, прекрасное сочетание. Какой именно сыр подобрать к хересу? Неизвестно, какие там механизмы сработали в моем перегретом израильским солнцем мозгу, но ответ явился сам собой — что-нибудь типа «Рокфора», с плесенью обязательно чтобы был, пикантный, изысканный. Праздник — так уже праздник! Стоил этот сыр недешево, намного дороже остальных сортов, но я все-таки купил полкило.

Дома Инга нарезала сыр аккуратными, очень аппетитными кубиками и воткнула в каждый из них по зубочистке, чтобы можно было, интеллигентно взяв тонкую палочку двумя пальцами, отправить ароматный кубик в рот. Я тем временем открывал бутылки с вином. Долго, наверное, херес пылился в арабской лавке, ждал своего покупателя: пробки выходили с трудом, нехотя, натужно. Я открыл сразу все бутылки, а то ведь Инге может прийти в голову мысль выпить одну бутылочку и на этом закончить праздник.

Едва я разлил вино по бокалам, как Инга сказала:

— А давай Серегу позовем, пусть кайфанёт с нами. Он ведь, наверное, немного деликатесов пробовал там у себя в Приднестровье.

Я позвонил Гофману и пригласил его на «Праздник вина и сыра». Я еще не успел положить трубку на место, а Сергуня уже нетерпеливо звонил в дверь. Входя в квартиру, он недовольно бормотал себе под нос: «Вино-то, наверное, все уже выпили», но увидев на столе непочатые бутылки, удовлетворенно запыхтел и двинулся на кухню.

Инга подала гостю бокал вина. Гофман осушил его и взял зубочистку с нанизанным на нее сыром, привычно занюхал и вдруг подозрительно поднес закуску к глазам. Лицо его искривилось в гримасе страшной обиды и недоумения.

— Стыдно вам! Посмеяться надо мной решили?

— ???

— Думали, я не глядя проглочу эту гниль, пахнущую немытыми ногами, а вы ржать надо мной будете?

— Какую гниль, придурок, это изысканный, деликатесный сыр! — пытался объяснить я.

— Ну вот сам и сожри его первый, а я посмотрю, — нашелся Сергуня.

— Смотри, лапоть, — я с удовольствием отправил вкуснейший кисломолочный продукт в рот.

Сергуня вроде бы немного успокоился, но закусывать херес стал все-таки привычным, проверенным огурцом. Никакой поэзии нет в этом человеке!

Когда вино закончилось, Сергуня, собираясь домой, все-таки не преминул сделать нам с Ингой замечание:

— Мы с Анжеликой тоже стараемся экономить, покупаем продукты подешевле, те, что идут со скидкой. Но всему же есть предел, ребята! Такой испорченный, заплесневевший уже сыр я бы ни за что не купил, даже если бы он стоил один шекель. Нет, ребята, вы с такой экономией запросто можете и в больницу загреметь…

В Питер я прилетел этаким щеголем, приоделся я перед отъездом, в кармане многообещающе хрустели баксики. Ну, думаю, сейчас я буду поражать всех рассказами о заграничной жизни. Не тут-то было! Питер, за время моего отсутствия, стал полноценным европейским городом, круче любой заграницы. С крошечным, местечковым, азиатским Израилем сравнивать Санкт-Петербург было немыслимо. Это, может быть, раньше, во времена глухого «совка», когда страна находилась за «железным занавесом», человек, приехавший из-за рубежа, воспринимался как пришелец с другой планеты, тогда ведь даже покупка туалетной бумаги была запоминающимся событием. Современного петербуржца невозможно удивить ничем.

Магазины в моем родном городе теперь ломились от обилия разнообразных товаров и продуктов питания. Люди хорошо, разнообразно, со вкусом одеты. По улицам мчатся шикарные автомобили — дорогущие джипы, «Мустанги», «Порше», о «Мерседесах» я уже и не говорю, этих вообще как грязи. Лица у горожан стали как будто приветливее, добродушнее, взгляды — уверенными, открытыми. Я почувствовал себя провинциалом в этом кипящем жизнью, динамичном мегаполисе. Живя в Израиле, я безнадежно отстал от жизни, пока Россия семимильными шагами двигалась вперед. А я, дурак, радовался своей квартирке в Кирьят-Моцкине, машине, всему электронному хламу, которым мы с Ингой набили свое жилье.

Тут, в современном городе, я остро почувствовал все убожество моей заграничной жизни, и ко мне пришло необратимое уже решение — немедленно возвращаться домой. Хватит уже новых экзотических впечатлений, пора заканчивать ближневосточную экспедицию. Еще год, два — и меня уже будет не отличить от тестя, которого безмерно радует факт, что он ежедневно может съедать целую курицу без ущерба для семейного бюджета. Еще немного — и я начну смотреть по телевизору КВН, смеяться над низкопробными остротами Жванецкого.

Нет уж! Я авантюрист, приключенческий парень, только почему-то стал забывать об этом. Но теперь все! Питер стряхнул с меня весь этот мещанский мох и паутину, которыми я уже начал было обрастать. Родной город вернул меня к жизни.

Я собрал друзей. Все радовались моему приезду, но разговаривали со мной снисходительно, как с простым деревенским пареньком, приехавшим в большой город. Такой, наверное, у меня был вид. Про Израиль никто не спрашивал, никому это было не интересно. Коля Ничко, мой бывший одногруппник и приятель, с профессиональной ловкостью напился в течение получаса и вскоре уже спал, положив голову на стол. Иногда Коля просыпался, смотрел на меня мутными глазами и говорил, тщательно произнося каждую букву.

— Я практикующий врач… — потом он делал большую паузу, тыкал в меня пальцем и добавлял: — А ты — говно!

С тяжелым сердцем я покидал Санкт-Петербург, но впереди все-таки была светлая надежда, радостная мысль: все еще можно вернуть! Яков Моисеевич оказался прав — ностальгия меня действительно покинула, но совершенно по другой причине. Сопливую эмигрантскую тоску по Родине вытеснила свежая, продуктивная идея — продать все имущество, забрать семью и вернуться в Россию. Навсегда!

* * *

Я деградирую. Причем быстро и неотвратимо. Я понял это по дороге домой, когда ехал в автобусе из аэропорта. Какие интересы у меня остались? Жратва, водка, сон… Плебейский набор. Что же делать? Прежде всего нужно прекратить бухать. Водка усиливает все ощущения — и радость с весельем, и точно так же скуку и равнодушие ко всему. К тому же от водки в голове заводятся тараканы.

Бросать пить я решил научно, с помощью специалистов. Записался в клуб трезвенников, что-то вроде Общества анонимных алкоголиков. Пришел. Довольно большой зал, в нем по кругу стоят кресла и одно в центре, в нем сидит руководительница группы — русскоговорящая девица. По окружности расположились алкоголики, ждущие внимания и помощи от этой хрупкой, прыщавой и, видимо, несчастной в личной жизни девчонки. Алконавтов сюда отправили менты, некоторых привозят прямо из тюрьмы, чтобы здесь их избавили от пагубной страсти. Я был единственным, кто явился добровольно.

Руководительница начала работу. Она по очереди опросила каждого из членов группы о сроках трезвости.

— Друзья! Семен не пьет уже восемнадцать дней! Давайте похлопаем ему и поддержим! — восторженно кричит ведущая, пубертатные ее прыщи при этом краснеют.

Семен сидит — дурак дураком, глазами хлопает. Он уже пережил несколько белых горячек, лечился в дурке. У него больше нет мозгов. Одна только фиолетовая оболочка осталась от человека.

— У него цирроз печени, скоро подохнет, — интимно шепнул мне на ухо сосед — полный розовощекий парень лет тридцати.

— Ну и дурак, значит, этот Семен. Спиздил сам у себя целых восемнадцать дней. Цирроз неизлечим. Пил бы уже до конца, все равно шансов выжить у него нет, — может быть несколько жестоко отвечал я.

— Алексей Шустер, — с уважением представился парень после моих слов.

Потом выступал местный активист, тоже, естественно, алкоголик. Этот гнал вообще полную бредятину.

— Друзья! Товарищи мои по несчастью! Страшная беда постигла каждого из нас. Коварный и беспощадный враг — алкоголизм — вероломно вторгся в нашу с вами жизнь. Задача у нас одна — бороться с этой опасной болезнью.

Речь его своей нелепой патетикой напоминала мне коммунячью политинформацию.

Ну уж эту проповедь я слышать был не в силах и потому попросил у девушки слова для выступления. Она обрадовалась — как же, человек впервые пришел на собрание и уже хочет высказаться. Такое редко бывало в ее практике. Алкаши в основном сидят тихие, в пол смотрят, слова из них выходят с трудом, как из почти пустого тюбика зубной пасты.

— Удобно как у вас получается — болезнь, — начал я свою речь. — Может быть, вам еще бюллетень выдавать на время запоя? Никакая это не болезнь, а просто распущенность, слабость, дурная привычка. Хорошо очень вы, товарищ, устроились: «я болен, лечите меня давайте».

Ведущая занервничала, посмотрела на часы и перебила меня:

— Аркадий затронул интересную тему, но мы обсудим ее после чаепития.

Началось чаепитие. Алконавты с отвращением хлебали жидкий чаек и мечтали о водке, это явно читалось по глазам. Руководительница отвела меня в сторону и тихо попросила:

— Аркадий, вам, вероятно, пока еще рано посещать подобные мероприятия. Это действительно больные люди, и вы своими высказываниями травмируете их расстроенную психику. Я убедительно прошу вас не приходить больше на наши собрания.

— Успокойтесь, не приду. И вам, милая девушка, советую перестать с нами возиться. Найдите себе молодого здорового парня и съездите с ним отдохнуть куда-нибудь, — посоветовал я.

— Я не могу бросить этих несчастных людей, я обязана помочь им вылечиться.

— Вылечить их можно только одним способом — дать каждому по лопате и отправить в пустыню колодцы копать. Месяца на три. А потом ампулу зашить каждому в задницу.

— Очень прошу вас — оставьте нашу группу в покое, вы рассуждаете, как фашист, — в голосе девчушки послышались беспомощные, но в то же время агрессивные нотки.

Я не стал с ней дискутировать, а подмигнул Алексею Шустеру. Он меня сразу понял. Мы вместе вышли из собрания, взяли бутылку водки и прекрасно завершили вечер, закусывая алкоголь лимонами, сорванными прямо с дерева.

В Общество я больше не приходил, у меня был уже другой план. Я сам решил избавиться от пагубной привычки и точно знал, как это сделать.

Бросить пить несложно. Не пьешь — и не пьешь, очень просто. Тут другая проблема возникает — вакуум. Время, которое раньше посвящалось водке, остается свободным, его некуда девать. И если сразу же не найти какого-то увлекательного занятия, то опять потянет на спиртное. Чем же трудящемуся забивать этот вакуум? Некоторые переходят на марихуану, употребляют другие наркотики, но я не приемлю такой вариант. Какой же смысл менять одно зелье на другое? Можно в распутство удариться, можно начать что-нибудь страстно коллекционировать или выпиливать лобзиком.

Я выбрал для себя другой путь. Купил в кредит очень хороший современный фотоаппарат, надежную японскую зеркалку. И началась у меня совершенно другая жизнь, насыщенная, интересная. О водке и вспоминать не хотелось. Я не выпускал камеру из рук, брал ее с собой на рыбалку, в гости, таскал в сумке на работу. Я фотографировал все, что привлекало мое внимание. На рынке я снимал голых, ощипанных куриц. Они выглядели как-то невероятно сексуально, вызывающе бесстыдно, удивительно развратно. Колоритные торговцы также оставались на моей пленке. Дохлые рыбы, выброшенные штормом на берег, старые, изъеденные ржавчиной машины, которые уже давно хозяева бросили на пустыре, рыбацкие лодки, спутанные сети, натюрморты с селедкой и луком, закоптелые медные чайники, раковины моллюсков — все это фиксировал мой новый надежный друг — фотоаппарат. Я на время стал счастливым человеком.

Отпечатав первые пленки, я стал хвастаться перед всеми своим творчеством начинающего фотохудожника. Людям образованным, у которых был вкус, многие из моих фотографий нравились. Но один раз я показал свои творения тестю. Яков Моисеевич надел очки и стал внимательно рассматривать глянцевые картинки. Он хмурился, пытался сделать умное лицо, задумчиво покусывал губы. Потом глубокомысленно, менторским тоном изрек:

— Ну что тут сказать… Ты вот снимаешь устаревшие, давно снятые с производства модели автомобилей, неисправные вдобавок. Зачем, Аркадий?

— Они очень живописны, к тому же в них есть тайна. Кто ездил на этих машинах? Какие-нибудь шикарные дамы или, наоборот, некий уродливый комик, грустный король смеха. А может быть, безбашенные, романтические гангстеры, грабители и убийцы, современные робингуды. Интересно мне снимать этих ржавых призраков, свидетелей давно ушедшей жизни.

Тесть с сожалением покачал головой. «Опять идеи какие-то у зятя, опять он витает неизвестно где. Вместо того, чтобы после работы сесть с тестем у телевизора с бутылочкой пива, посмотреть футбол или КВН, этот придурок ходит по рынку, фотографирует дохлых куриц. Что их снимать? Пятнадцать шекелей за килограмм… Да, не повезло дочке с мужем. Говорил я ей: за еврея надо было замуж выходить», — эти грустные мысли отчетливо читались на лице Якова Цехмейстера. Еще раз обреченно вздохнув, он попытался наставить меня на путь истинный:

— Ладно, Аркадий, если тебе так нравится фотографировать, занимайся этим. Но не трать ты пленку на всякую ерунду. У тебя ведь прекрасный новый автомобиль! Поставь рядом с ним жену, тещу и снимай себе на здоровье. Это будет действительно хорошая, красивая фотография, такую не стыдно и в сервант поставить, и гостям показать.

— Неплохо бы еще на капот автомобиля выставить чайный сервиз, который мы на прошлой неделе купили. Еще красивее будет, — поддерживаю я разговор, стараясь при этом скрыть иронию.

— Ну можно и сервиз, — обрадовался тесть моей понятливости и своему дару убеждения.

* * *

Шломи, наш начальник, женится. На свадьбу мы пошли с Гофманом и Алексом, жен с собой взяли. Жмот и скряга Мордехай остался на работе, ему было жалко отдавать сто шекелей на подарок.

Шломи заказал большой зал, родни у него много, друзей тоже. Мы попали впервые на марокканскую свадьбу. Столы в ресторане были накрыты с восточной роскошью — горы мяса и рыбы, невероятное количество разнообразных салатов, море прохладительных напитков, пища острая и жирная, напитки холодные и сладкие. Но удивило нас другое — на столах напрочь отсутствовал алкоголь, то есть даже легкого винца не было. К такому повороту мы были не готовы. Что же это за свадьба без водки? Нонсенс! Взбешенный Гофман побежал разыскивать Шломи. Поймал его в фойе ресторана и, бешено жестикулируя, начал орать:

— Шломи, что за хуйня?! Где водка?!!

От волнения Сергуня забыл, что по-русски наш марокканский начальник не понимает. Но молодожен уловил слово «водка» и успокоил темпераментного Гофмана. Оказывается, был заказан бесплатный бар, где каждый из приглашенных мог выбрать любой алкогольный напиток по своему вкусу, платить не нужно. Мы мгновенно успокоились и уселись за стол.

Гости тем временем наполняли ресторанный зал. Ожидалось около 300 человек, пришло на сотню больше. 90% Шломиных соплеменниц были выкрашены в блондинок. Марокко долгое время было французской колонией и видимо поэтому выходцы из этой африканской страны чувствуют свою причастность к Европе, конкретно к Франции. Отсюда крашеные волосы и претензии на аристократизм.

Развязный, хамоватый тамада что-то скучно острил в микрофон, но никто его не слушал. Гости уже внаглую, не стесняясь, прямо за столами курили марихуану. Все жрали и веселились. Наш столик был единственным свободным от наркотического зелья.

— Сергуня, сходил бы ты в бар, а то что-то скучно, неестественно как-то я себя чувствую, — предложил я.

Гофман моментально оторвался от тарелки с мелко наструганным перченым мясом:

— Я один много не унесу, пойдемте все вместе.

В его словах была логика, и мы отправились в бар втроем — я, Сергуня и Алекс. У стойки каждый из нас взял по четыре полных бокала с вожделенной жидкостью. Доставив спиртное на стол, мы повторили операцию. На первое время наша компания была обеспечена выпивкой. Удивительное дело — казавшиеся поначалу необычными и не очень вкусными марокканские блюда после водки приобрели приятный вкус и изысканный аромат. Мы выпили еще, чтобы усилить гастрономические впечатления, и совершили еще два опустошительных набега на бар. Жены наши нахмурились. Да и Гофман что-то нервничал, он с отвращением смотрел, как мы с Алексом закусываем и периодически делал нам замечания.

— Идиоты! Перестаньте жрать, вы же не запьянеете! Спиртного в баре не так уж и много. А если оно закончится? Что, домой поедем? — волновался Сергуня.

Тем временем свадьба достигла своей кульминации. На сцене появился Шломи с невестой. Их завели под белый балдахин, установленный в центре зала. Пейсатый раввин начал что-то монотонно читать по книге на древнем иврите. Долго читал, раскачиваясь при этом. Гофману это быстро надоело, он встал и по-русски заорал на весь зал: «Горько!». Сергуня был уже изрядно пьян. К нашему столику подскочили братья жениха и попытались удалить распоясавшегося гостя с торжества, но мы с Алексом уговорили их, пообещав следить за своим товарищем. Я подсунул Сергуне блюдо с рыбой, теперь он будет молчать — рыба большая и костлявая. Действительно, Гофман принялся сосредоточенно, пыхтя разбирать ее, отделяя мясо от костей, этот процесс захватил его всецело.

Пейсатый тем временем закончил свое бормотание и подал молодым бокалы с вином, они выпили, и Шломи разбил стеклянную посуду об пол. Это обычай такой. Зазвучала заводная восточная музыка. Едва услышав первые аккорды, Сергуня с грохотом отринул от себя рыбное блюдо и унесся на танцпол, сделав по дороге огромный глоток водки.

Чудо произошло с грузным, неповоротливым на первый взгляд телом Гофмана — под воздействием магии восточной музыки оно вдруг стало гибким, пластичным. Сергуня выдавал вызывающие сексуальные пассажи, призывно и нагло улыбаясь незнакомым блондинистым марокканкам. Те охотно откликались на его посылы, Сергуня явно заинтересовал сладострастных израильтянок. Многие из них стали облизывать свои чувственные губы, поправлять крашеные волосы, несколько грузных баб уже вились вокруг эротичного Гофмана.

— Смотри, Анжелика, уведут у тебя Сергуню, — провокационно заметил я.

— Аркаша, ты ведь не первый раз с ним пьешь, должен бы уже знать, что все его пьянки продолжаются не более часа. По моим подсчетам, он сейчас должен вырубиться.

Так оно и получилось. В перерыве между танцами разгоряченный Сергуня подскочил к столу, хлопнул водки, присел закусить, да тут же и потерял сознание, уронив буйную голову на стол. Разочарованные марокканки стали искать среди гостей более стойких танцоров. Очнулся Гофман через четверть часа и тут же попытался отобрать у парня с соседнего стола сигарету, набитую коноплей, парень оказал сопротивление. Сергуню такое поведение оскорбило.

— Ууууу, жидовня пархатая, понаехало вас, житья никакого не стало! Уебывайте в свой Израиль! — Видимо, что-то сдвинулось в пьяной голове Гофмана.

Нам с Алексом пришлось срочно вызывать такси и грузить туда осатаневшего Сергуню. По дороге к машине Сергуня обнимал нас, хихикал и пытался ущипнуть.

— Девчонки, сейчас едем ко мне на дачу: шашлыки, шампанское, а потом развлекаемся в бассейне, — обещал он нам с Алексом.

Мы закинули потерявшего ассоциативные связи Сергуню на заднее сиденье такси.

— Шеф! В табор, к цыганам! Барин гуляет сегодня! — требовал Гофман у водителя-араба, который тщетно пытался хоть что-то понять.

Алекс назвал таксисту Сергунин адрес и расплатился, дав щедрые чаевые.

* * *

Итак, уволился я из супермаркета и устроился на молочный завод. Да, докатился я и до пролетария, но ведь у меня была цель — накопить денег и свалить из Израиля. Инга успешно сдала экзамен и работала теперь врачом. Так что у нас был реальный шанс собрать приличную сумму. Мы решили прожить в Израиле еще год, хотя я был готов к отъезду в любую минуту. Это Инга все оттягивала срок возвращения на Родину. Тогда я еще не догадывался, что она просто не собирается никуда уезжать.

До первой заводской смены у меня оставалось два дня. Я решил отдохнуть. Взял фотоаппарат и пошел на море. Средиземное море по красоте значительно уступает Черному. Пляжи здесь только песчаные, ровные, скалы начинают появляться только на границе с Ливаном, на севере Израиля. Там, прямо на границе, есть даже гроты, пещеры и подводные тоннели. Говорят, что они рукотворные, и сам Александр Македонский тайно проводил по ним свои войска. Но я не поехал туда, а вышел на песчаный пляж, расположенный рядом с моим домом. Залез в воду, поплавал немного. Обсохнув, отправился бродить по берегу.

— Аркадий! — услышал я не совсем трезвый окрик.

Обернувшись, я обнаружил компанию, сидящую на скамейках под навесом, напоминающим беседку, на беседке по-русски было написано «ВСЕ СУКИ». Компания состояла из бывших обывателей города Бердичев, я когда-то учился с ними на курсах иврита.

— Давай выпьем! — предложили они.

На скамейке у них лежали сваренные вкрутую яйца, помидоры, хлеб, соль, стояла початая бутылка водки, пластиковые стаканы слегка шевелил морской ветер. Точно так же они, наверное, сидели, у себя в Бердичеве. С приездом в Израиль жизнь этих людей совершенно не изменилась. Зачем они уезжали вообще?

Женщины в компании были раскормленные, рыхлые, с белыми, некрасивыми телами. Из-под купальных трусов у них выбивались курчавые пушкинские бакенбарды. Какая мерзость! Как же это можно так за собой не следить! Охране пляжа, я считаю, необходимо дать строжайший приказ — не пускать в места общественного отдыха подобных особ. Эти бакенбарды, отросшие чуть не до колен, оскорбляют эстетические чувства окружающих, вызывают рвотный рефлекс. Бердичевские кавалеры были под стать своим дамам — пузатые, обросшие по всему телу рыжими волосами, морды красные, лоснящиеся. Пить я с ними, естественно, не стал, а пошел дальше бродить по берегу, сфотографировав на прощание колоритную группу обрюзгших людей. Я думал, они застесняются, начнут прикрывать свои безобразные тела, но бердичевцы, к моему изумлению, наоборот, обрадовались, что их снимают, начали позировать. Удивительно!

Пройдя вдоль кромки воды метров пятьсот, я заметил на берегу загоревших до черноты людей. Подойдя ближе, я понял, что это рыбаки, они вытаскивали из моря невод. Это уже было интересно. Что принесет рыбакам сеть, какие рыбы попадутся? Как хорошо, что я взял с собой фотоаппарат! Длиной невод был около километра. Рыбаки, старательно упираясь ногами в песок, вытаскивали тяжелую сеть, напоминая своими напрягшимися от натуги лицами волжских бурлаков позапрошлого века. Конечно же, я сфотографировал этих тружеников. И сел покурить. Вскоре на берегу появилась шевелящаяся от рыбы мотня невода, как ртуть, бултыхалась в сети серебристая масса.

Рыбаки расставили на берегу пластмассовые ящики и стали кидать в них рыбу, сортируя по видам и размеру. В сети запуталось много крабов. Рыбаки вытаскивали их и кидали в кучу на песок. Это были так называемые «голубые крабы» — ценнейший деликатес. Они шевелились, щелкали клешнями, некоторые, особенно проворные, устремлялись к морю, спасаясь в полосе прибоя. Пока они все не разбежались, я поспешил к бригадиру рыбаков.

— Крабов продаешь? — спросил я.

Бригадир уставился на меня как на ненормального.

— Зачем они тебе?

— Есть, зачем же еще?

— Это не кошерные животные, их есть нельзя, — пытался объяснить мне бригадир.

— Мне можно.

— Ты что, гой?

— Да. Я не еврей, — признался я.

— А, ну тогда забирай их всех, — сказал главный рыболов и дал мне пластиковый пакет.

— А сколько это будет стоить?

— Нисколько, так забирай, — бригадир, очевидно, посчитал, что я и так Богом обделен — тем, что родился не евреем, а брать с убогого деньги ему не позволяла совесть.

Евреи ведь на полном серьезе считают себя богоизбранным народом, существами высшего порядка. На каком только основании? Мне совершенно непонятно. Я прожил несколько лет с этим народом и не заметил, чтобы они чем-то особенно отличались от людей других национальностей. Еврейская богоизбранность это такое же надуманное понятие как антисемитизм. Про антисемитизм мне вспомнился прекрасный анекдот.

Аборигены Новой Зеландии много веков не догадывались о существовании евреев, поэтому долгое время ошибочно считали виновниками всех своих бед и напастей злых духов, живущих в недрах Земли.

Дома я отварил крабов, добавив в кастрюлю с водой укроп, соль и лимон. По всей квартире разлился тонкий, экзотический запах морепродуктов. Шумовкой я выложил крабов на огромное блюдо и понес его в гостиную. Инга придирчиво осмотрела аппетитное блюдо с вареными членистоногими.

— А какие части у них съедобные? — спросила она.

Я разломал панцирь одного из крабов пополам и показал Инге довольно большие куски белого, упругого мяса, спрятанные под хитиновой оболочкой.

— Вкуснятина! — восхищался я, хищно пожирая морской деликатес. В крабах, между прочим, содержится вся таблица Менделеева — фосфор, йод, микроэлементы и витамины.

Я радовался этой некошерной еде, доставшейся к тому же на халяву, как ребенок восхищается подарком, который принес ему дедушка Мороз.

— Господи, когда же ты повзрослеешь наконец?.. — Инга обреченно качала головой и лениво выковыривала из крабового панциря куски мяса.

— Надеюсь, что этого не случится никогда! — отвечал я жене. — Я хочу сохранить молодую, юную душу как можно дольше!

— Ну так же нельзя, Аркаша, тебе уже тридцать с лишним лет, а ты все как мальчишка, никакой серьезности в тебе нет, никакой солидности.

— А что хорошего быть серьезным и солидным? Скукотища смертная!

Инга бросила опустошенный панцирь, вымыла руки и ушла к маме. А я стал размышлять о плюсах и минусах солидного, положительного человека.

Плюсов у него, конечно, много: он надежен, всегда все делает точно и в срок, он абсолютно предсказуем, никогда у таких людей не бывает заебов и безумных идей, солидный человек никогда не напивается, он трудолюбив и усерден, уважает тещу, с тестем обсуждает проблемы политики и экологии, он следит за своим здоровьем, его уважают соседи и коллеги по работе. НО ЕГО НИКТО НЕ ЛЮБИТ. Почему? Да потому, что нельзя любить человека, лишенного куража, скучного и продуманного, неспособного на неожиданный поступок. Положительный человек не может творить, он живет спинно-мозговыми рефлексами: в 9.00 — на работу, в 14.00 — обед, в 18.00 — окончание трудового дня, с 19.00 до 20.00 — чтение газет, просмотр телевизора, 20.30-23.00 — разговоры с женой, проверка домашних заданий у детей, 23.00 — вечерний туалет и отход ко сну. Дня раза в неделю он занимается сексом с женой, именно занимается, расценивая это как обязательное, но не столь уж приятное занятие.

Половой акт происходит всегда по единому сценарию, всегда в одной и той же позе. Бывает, что положительный человек имеет любовницу, но и с ней секс такой же пресный, однообразный. Летом он с семьей уезжает отдыхать на курорт. Ходит там в шортах, обнажив свои белые ноги, фотографируется на фоне памятников или под пальмой, покупает идиотские сувениры, а потом рассказывает знакомым о том, как прекрасно провел отпуск. Такую монотонную, убогую жизнь он ведет до самой смерти, пока наконец уставшие от него родственники не заколотят его бренное тело в деревянный ящик и не закопают поглубже в землю. Когда такой человек умирает, его забывают на следующий же день.

Взрослым, зрелым, солидным человеком можно быть в любом возрасте. Замечали, наверное, что есть такие дети. Стоит девочка, ей лет 5–6, а в глазах уже усталость от жизни, бытовая мудрость, лицо серьезное, она думает, как взрослый человек, разговаривает, как взрослые. Сверстники кажутся ей неинтересными, глупыми, она их постоянно учит правильно себя вести. Она уже точно знает, как нужно жить. Мне жаль этого ребенка. Что ждет эту девочку в дальнейшей жизни? Холодильник в кредит, квартплата, унылая работа, глуповатый, но хозяйственный муж, бесконечные ток-шоу, тошнотворные сериалы, стирка, уборка, возня на опостылевших шести сотках никому не нужного огорода, перманентная нехватка денег, экономия, скука и беспросветность… Или достаток, поездки на престижные курорты, покупка дорогих вещей, обязательное посещение концертов модных певцов — и опять же скука и беспросветность. А глупая девчонка стремится поскорее повзрослеть, чтобы променять чудесное, радостное и беззаботное детство на такую вот взрослую жизнь. В школе у нас учился Вова Микульчик, и когда в начальных классах писали сочинение о том, кто кем хочет стать, когда вырастет, этот мальчик написал в своей тетрадке: «Я мечтаю, когда вырасту большим, стать начальником цеха на заводе». Ну, не идиот? Не полярником он мечтает быть, не пожарником, не моряком дальнего плавания, а начальником цеха. И таких детишек полным-полно, это уже сформировавшиеся люди, их душа состарилась в первые годы жизни.

А бывает наоборот: идет старушенция, папиросу курит, лицо у нее уже морщинистое, пожившее, но вдруг вы замечаете ее глаза — молодые, почти детские, широко раскрытые. Старуха с интересом разглядывает окружающий мир, улыбается прохожим, и это у нее не маразм, просто она умудрилась сохранить юную душу, не потеряла интереса к жизни, все ее радует. Не повзрослела бабка за восемьдесят лет. И слава Богу! Старуха эта — счастливый человек, позавидовать ей только можно.

Первая неделя работы на заводе показалась мне кромешным адом. Вставать нужно было в половине пятого утра, а в 6.00 уже стоять на конвейере. С непрерывно двигающейся ленты с чудовищным постоянством сходили упаковки йогуртов, их надо было складывать на поддоны. Ежедневно приходилось грузить десятки тонн. Рабочая смена продолжалась двенадцать часов с пятнадцатиминутным перерывом на завтрак и получасовым на обед. Работали здесь в основном арабы.

Я с нетерпением ждал единственного выходного, чтобы как следует выспаться и дать отдохнуть сильно болевшей спине. Борька звал на рыбалку, но я отказался; у меня была только одна мечта — глубокий, восстанавливающий сон. И вот я наконец завалился в кровать, вытянул ноги, закрыл глаза и увидел

Третий сон

Сначала снились чудовища — лязгающие заводские машины, изрыгающие яркие пластиковые упаковки. Но потом железные монстры отступили, кошмарные видения прекратились и мне показали теперь уже настоящий сон.

Я в Питере. На улице монотонный дождь, небо серое, настроение грустное — северный сплин. Сижу в кафе. Передо мной рюмка коньяка, чашка кофе, в пепельнице догорает сигаретный окурок. Пить не хочется. Грустно, но грусть сладкая, приятная. Предвкушаются приключения. Дверь в кафе открывается и забегает мокрая, как курица, девчонка. Может, и не девчонка, может, ей лет сорок уже, не важно это. Она тощая, темные волосы небрежно собраны в хвост, на теле есть татуировки, во сне я их не вижу, но точно знаю — они есть, да и вообще вся она хулиганистая какая-то, на Гавроша смахивает. Она кидает рюкзак на стул рядом со мной, заказывает кофе и в ожидании его нервно курит, с интересом и в упор рассматривая меня. Через несколько минут мы, не дождавшись кофе, уже мчимся в такси на Петроградскую, где у меня якобы снята комната в коммуналке.

Ленка (а может быть, Наташка) сидит рядом со мной на заднем сиденье автомобиля. Мы жадно целуемся, руки наши изучают на ощупь половые органы друг друга. Меня радует, что волосы на ее лобке пострижены, и пизда у нее влажная. Здоровая, истекающая соками, узкая пизда (я палец уже туда засунул, проверил). «Водила» с завистью поглядывает на нас в зеркало, на сиденье рядом с ним лежит наша сумка, в ней свежая парная свинина, несколько бутылок вина, мягкий хлеб, зелень. Мы едем пить и трахаться!

На Петроградке мы, не снимая мокрых курток, проходим в кухню, кидаем на раскаленную сковородку крупнопорезанное мясо, символично его обжариваем, внутри остаются кровь и сок. Хлеб мы разрываем руками — так вкуснее. Зелень едим целыми пучками, вино пьем прямо из бутылок. На ужин уходит десять минут, потом мы падаем в кровать.

Секс — это не слюнявые, нежные поцелуи. Неуверенные мягкие поглаживания не прокатывают во время настоящей, искусной ебли. Секс — это важнейший, серьезнейший процесс, и подходить к нему нужно ответственно и честно — всего себя отдавать, и душу, и тело. Ну и от партнерши, конечно же, забирать всю ее энергию. Во время этого таинства (секс я имею в виду) совершенно недопустима обывательская пошлость. Никаких сюси-пуси, никаких «Зайчиков» и «Котиков». Хуй должен называться хуем, пизда — пиздой. Мат ведь является мощнейшим эрогенным средством. Хуй — это очень коротко, точно, красиво звучит, сексуально: хуй! Слово «пизда» не менее прекрасно, а всякие эрзацы типа — фаллос, половой член, вагина, женский половой орган — это стерильные, невыразительные наборы букв. И совсем уже дикое название — пися… Что еще за пися?! Как будто это самая важная функция половых органов — писать.

Ну так вот, наеблись мы с Ленкой (условно я ее так называю, во сне не было конкретизации имени), покурили впервые за несколько часов, допили вино и завалились спать. Утром никуда не нужно вставать, никакого молочного завода не существует, да и сам Израиль показывают только по телевизору. Утром мы с Ленкой проснемся, будем долго валяться в постели, курить, пить кофе, а потом вылезем в город, сходим на фотовыставку, просто поболтаемся по улицам.

Но тут проклятый, ебаный, сучий, педерастический будильник зазвонил — 4.30 утра. Поднялся я с кровати, ополоснулся под душем и поехал на конвейер, на каторгу…

* * *

Может ли человек десятилетиями работать по двенадцать часов в день и быть при этом довольным своей участью? «Может», — уверенно отвечаю я. Попался мне один такой на заводе. Звали его Халиль. Жил этот счастливый человек в арабской деревне и никогда ее не покидал, исключением были ежедневные поездки на молочный завод, где он работал уже двадцать шесть лет.

— Халиль, ты в Тель-Авиве-то был хоть раз? — спрашивал я.

— Когда же мне ездить, я работаю! — гордо отвечал ударник производства.

Машины наши стояли рядом и поэтому мы много общались. Я рассказывал ему что-нибудь, а он не верил ни единому моему слову. «Врешь, так не бывает, ты все это придумал», — такими возгласами он частенько прерывал мои монологи. А знаете, о чем я ему рассказывал? О посещении зоопарка… Халиль был твердо убежден, что кроме домашней птицы, овец и коров, других животных в природе не существует. По телевизору он смотрел только розыгрыш номеров лотерейных билетов, Халиль был страстным игроком и не пропускал ни одного тиража.

— И что же ты будешь делать с выигранными деньгами? — интересовался я.

— Куплю еще билетов.

— Ну, а когда выиграешь очень много денег?

— Куплю молочный завод, найму на работу евреев, а сам буду сидеть дома, пить кофе, курить кальян и играть в лотерею, — искренне делился своими планами Халиль.

Монотонная работа, еда, сон… Даже водки нормально выпить нельзя: утром вставать в половине пятого. Чтобы хоть как-то разнообразить свою жизнь, я все-таки решил пожертвовать сном и в выходной день поехал с Борькой и Сергуней на морскую рыбалку. Присоединился к нам еще и Сергунин папаша, недавно прибывший в Израиль на ПМЖ (постоянное место жительства).

— Папа привез с собой сто тысяч долларов, — конфиденциальным шепотом сообщил мне Сергуня.

Толик (так звали папашу) оперировал другой суммой — двести пятьдесят тысяч долларов. Оба врали.

Ехали мы на крайнюю северную точку израильского побережья. Борьке авторитетные люди сказали, что там успешно ловится пеламида — морская рыба, похожая на привычную нам скумбрию, но значительно крупнее и, как утверждают специалисты, намного вкуснее.

— С Серегиной матерью я развелся тридцать лет назад, но видишь, как судьба распорядилась — через столько лет мы с сыном опять вместе, — радостно болтал Толик. — А сейчас у меня жена — его ровесница. В рот потрясающе берет!

При этих словах Сергуня покраснел и смущенно улыбнулся, но Толик ничего не заметил.

— Почему, интересно, водка в морозильнике остается жидкой, а вода не только превращается в лед, но еще и бутылку разрывает, — вслух размышлял младший Гофман.

— Сергуня, ты же водила! Антифриз — знаешь, что это такое? Температура замерзания у спирта намного ниже, чем у воды, поэтому водка в морозилке и не превращается в лед, — объяснил Борька. — А чего это тебя вдруг интересует?

Оказывается, отец и сын Гофманы выжрали вчера спрятанную в морозилке бутылку водки, а чтобы им не попало от жен, налили в пустую бутылку воды, закрыли ее и положили на место. Она, естественно, лопнула, и их обман обнаружился. Жены физику знали немного лучше и сразу догадались о подлоге.

Незаметно, за разговорами мы добрались до места. Насадкой для пеламиды были выбраны моллюски, которые образовали на прибрежных камнях обширные колонии. Они жили в пирамидальных, одностворчатых раковинах и плотно прилипали к камням, оторвать их можно было только с помощью ножа, просунув лезвие под край раковины. Мы быстро наковыряли достаточное количество моллюсков и наживили крючки. Спиннингами, оснащенными безынерционными катушками, мы закинули снасти далеко в море. Борькины «авторитетные люди» оказались дезинформаторами — ни одна пеламида не попалась нам на крючок, зато хорошо клевали бычки разных видов и цветов — почти черные, попадались коричневые, некоторые были с причудливыми выростами.

Толик, у которого не было спиннинга, сидел в машине, слушал музыку и пил водку. Мы стояли на обросших водорослями и моллюсками камнях и ловили. Все были заняты своим делом. Но Толику вскоре надоело сидеть в машине, и он решил искупаться. Он появился на берегу в семейных трусах с больничным штампом (жена его раньше работала медсестрой), сделал несколько гимнастических упражнений и погрузил свое тело в воды Средиземного моря. Толик плавал, радостно фыркал и отплевывался соленой водой, иногда он переворачивался на спину и тогда над водой, как пузырь, появлялся его круглый живот любителя пива.

То ли у него свело ногу, то ли водка оказала свое пагубное действие, но Анатолий вдруг начал тонуть.

— Помогите, — негромко умолял он и пытался уцепиться за скользкие камни, на которых стояла наша компания.

Камни возвышались над водой довольно высоко и протянуть Толику руку помощи мы с Борькой не могли, а Сергуня и не пытался.

— Сергуня, папа тонет, — кричали мы с Костенко.

— Отстаньте, у меня клюет, — раздраженно отмахивался Сергуня.

Каким-то чудом Толику удалось уцепиться побелевшими пальцами за неровности камня. Он уже не тонул, но доплыть до берега был не в состоянии, а взобраться на каменную гряду не было никакой возможности.

— Серега, дотащи меня до берега, — просил отец сына.

— А чего ты пьяный купаться полез? Сам теперь и доплывай, — отвечал Сергуня и закидывал рыболовную снасть в море.

— Сережа, я ведь твой папа, — Толик пытался пристыдить сына.

— Алименты надо было платить вовремя, папа, — жестко отвечал мстительный Сергуня отцу, слабеющими пальцами держащемуся за жизнь.

— Сереженька, а помнишь, я тебе трехколесный велосипед купил? — заискивающе спрашивал Толик.

— Папа, это не деловой разговор, — хладнокровно говорил Сергуня, снимая с крючка пойманную рыбу. — Двести шекелей дашь?

— Сто, и ни копейки больше, — торговался тонущий.

— Какие сто? Тебя тащить полкилометра до берега! — младший Гофман не соглашался на эту цену.

— Серега, я тебя прокляну!

— А мне твои проклятия по барабану! — глумился сын над теряющим последние силы отцом.

В конце концов они договорились на сто пятьдесят шекелей, и Сергуня, спрыгнув в воду, доставил беспомощного папу на пологий берег.

Мы с Борькой еще около часа вытаскивали из моря бычков, а когда вернулись к машине, обнаружили двух пьяных Гофманов. Они мирно спали, обнявшись на заднем сиденье.

* * *

С огромной радостью я обнаружил в почтовом ящике повестку в армию. Это было избавление от заводского рабства больше чем на месяц. В повестке был адрес военной базы, куда я должен был прибыть. База и на этот раз располагалась на оккупированных территориях, рядом с Иерихоном. Добираться туда я должен был самостоятельно.

Между Иерусалимом и Иерихоном курсировал бронированный автобус. Многослойные стекла, толщиной около десяти сантиметров, укрепленный стальной корпус, решетка на лобовом стекле делали из автобуса неприступную, пуленепробиваемую крепость на колесах. Пассажирами были в основном вооруженные военнослужащие и небольшое количество гражданских поселенцев — колонистов, проживающих на опасных территориях. Ехать в бронированном автобусе не очень приятно, он напоминает передвижную братскую могилу. Тяжелое транспортное средство с трудом поднимало в горы свое массивное тело, напрягая до предела сотни лошадей, спрятанных в форсированном двигателе. Делать мне было нечего, и я стал рассматривать пассажиров.

Почти все солдаты были обуты в облегченные рыжие ботинки, это говорило об их принадлежности к боевым подразделениям израильской армии. Все военные, как на подбор, оказались небольшого роста. Именно такие сухие, поджарые, низкорослые солдаты и делают войну. Они, благодаря своим габаритам, удобно размещаются в танках и бронетранспортерах, легко переносят длительные переходы, физически сильны и выносливы. А атлетически сложенные двухметровые статные красавцы годятся разве что для парадов, почетных караулов и других показательных акций, для выполнения конкретных боевых задач эти модельного вида молодцы не подходят. Девчонки-солдатки, едущие в автобусе, тоже небольшого роста, с крепкими задницами, большими стоячими сиськами, сексуальные. Гражданские пассажиры, в основном верующие евреи, были в черных сюртуках, черных широкополых шляпах, все до единого в очках и с бородами, у некоторых за уши заправлены длинные спиральные пейсы.

Автобус въехал в ворота укрепленного лагеря и сделал остановку. Это военная база, где мне предстояло провести ближайший месяц. Занят я буду восемь часов в сутки (две четырехчасовые смены на вышке), в остальное время я волен был делать все что угодно — смотреть телевизор, лежа на кровати и покуривая, бродить по военной базе, читать книжки, общаться с солдатами. После заводского кошмара мне показалось, что я попал прямо в рай! Наконец-то можно будет выспаться, отдохнуть душой и телом.

Через неделю райской жизни меня еще и домой отпустили на два дня, чтобы я отдохнул и проведал семью. До Иерусалима я доехал на том же бронированном автобусе. Там мне нужно было сделать пересадку. До хайфского автобуса оставалось еще время и я решил прогуляться по древнему городу. Я был в военной форме и с автоматом. Оружие в израильской армии выдают на постоянное ношение. Получив автомат, ты полностью за него отвечаешь, оружие нельзя оставлять без присмотра ни на секунду. Во время нахождения в части, даже если тебе нужно в туалет или в душ, автомат нужно брать с собой. Отправляясь на побывку домой, ты обязан тащить его и туда. Никого не удивляет, что в гражданском транспорте едут вооруженные люди. К солдатам в Израиле трепетное отношение, бывает, что в автобусе пожилые люди уступают место человеку в военной форме.

На автовокзале я купил фалафель. Это такие шарики из гороха, обжаренные во фритюре и засунутые в питу с добавлением салатов и соусов. Острая, сытная, вкусная еда. Запивал я ее пивом. Вдруг, судя по звуку, за несколько кварталов отсюда, раздался мощный взрыв. Задрожали витринные стекла магазинов, у припаркованных машин сработали сигнализации. Скорее всего, это был уже привычный для жителей Иерусалима террористический акт. Я поспешил на место происшествия, я ведь сейчас военный человек и, возможно, потребуется моя помощь.

Да, это действительно был теракт. Религиозный палестинский фанатик взорвал себя у входа в кафе. Спецслужбы Израиля работают молниеносно. Место происшествия уже оцепляли солдаты и полицейские, машины скорой помощи летели спасать уцелевших людей.

Кровь, осколки, стонущие раненые люди, трупы… Зрелище крайне тяжелое. Я обратил внимание на одну из погибших женщин. У нее задралась юбка и были видны несвежие, с пятнами трусы. Какую-то дикую несуразность усмотрел я в этом. Мертвый человек не может быть в грязных трусах, это неправильно. Но ведь эта несчастная женщина не готовилась сегодня умирать, ей и в голову не приходило, что сегодня ее бездыханное тело будет лежать на асфальте среди битого окровавленного стекла и люди смогут увидеть ее неопрятное нижнее белье. Помните, как у Булгакова говорил Сатана: «Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер».

Пока никто не обратил внимания на погибшую женщину, я подошел к ней и поправил юбку, скрыл ее позор. А сам сделал в памяти отметку: «Смерть может наступить в любой момент. Бояться ее не нужно, необходимо только быть к ней постоянно готовым». С тех пор я уделяю особенно придирчивое внимание чистоте своего нижнего белья, целости носков и состоянию ногтей. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь неприязненно скривил лицо, глядя на мой труп, лежащий в дырявых носках и с нестриженными, грязными ногтями…

На мои звонки долго никто не открывал, хотя дверь была закрыта изнутри, значит, дома кто-то был. Наконец замок щелкнул, и Инга впустила меня в квартиру. Первым делом она забрала автомат, потом поздоровалась, и мы поцеловались. Зайдя на кухню, я обнаружил там растерянного, высокого, худого, несуразного человека. «Червяк» — возникла у меня ассоциация.

— Познакомься — это Симон, мы вместе работаем, — представила мне Инга своего визитера.

— Аркадий, — я пожал Симону его холодную влажную руку.

— Аркадий, я на секунду зашел за книгой, — почему-то начал оправдываться он.

— Ну хорошо, что зашел, давай выпьем.

Мне и в голову не приходили мысли о ревности. Не может же в самом деле Инга, имеющая почти совершенного, фактурного, интересного мужа, изменять ему с таким мутным, червеобразным существом неопределенного пола.

— Инга, а куда ты автомат дела? — спросил я.

Симон вздрогнул, рука его, держащая кофейную чашку, мелко завибрировала.

— Под кровать спрятала, — ответила мне жена. — А что?

— Я его в полицейский участок хотел сдать на выходные.

Военнослужащие, чтобы не таскать оружие с собой во время пребывания на отдыхе, могут сдать его в полицию под расписку. Симон истолковал упоминание об оружии по-своему и быстро ретировался.

— Аркаша, я ничего не собираюсь объяснять тебе по поводу Симона, — произнесла Инга, приняв агрессивную позу.

— Ну и не надо, дай лучше пожрать.

— Ах так?! В таком случае — я ухожу к маме! Инга ушла, громко хлопнув дверью, а я сдал автомат в полицию и поехал в гости к Борьке, там-то уж меня точно накормят.

Борька открыл дверь. Лицо у него было таинственное. Из кухни доносились возбужденные голоса. Здесь уже находились Сергуня с папой. «Плохо дело. Если Гофманы сидят здесь давно, шансов что-нибудь съесть практически не остается», — мысленно оценил я ситуацию.

— Давно они у тебя? — спросил я у Борьки.

— Давно, давно. Проходи и сиди тихо. У нас занятия по языку, — ответил Костенко.

За кухонным столом, как прилежные ученики, сидели отец и сын Гофманы. Перед каждым из них лежали тетрадки, грузные мужчины, пыхтя и отдуваясь, что-то в них записывали, старательно выводя буквы.

— Парикмахерская, — четко произносил Борька, делал паузу, чтобы ученики записали это слово и давал перевод: — Перукарня. Галстук — кроватка.

— Какой же это вы язык учите? — недоумевал я.

— Украинский, — ответил Костенко и надулся от гордости.

— Сергуня, а зачем вам в Израиле украинский язык? — еще больше удивился я.

— Мы в Канаду уезжаем, по хохляцкой линии, — объяснил мне вместо сына Толик.

— Батько, хватит тебе с этим москалем гутарить, — сделал Сергуня замечание отцу.

— Лук, — произнес Борька и постучал шариковой ручкой по столу, призывая учеников к дисциплине.

Гофман тряс поднятой рукой, сгорая от желания дать правильный перевод.

— Ну давай, — великодушно разрешил Костенко.

— Цибуля! — в экстазе выкрикнул Сергуня.

— Толик, а какое отношение к украинцам вы с сыном имеете? — допытывался я. — Вы ведь евреи.

— Тоже мне нашел маланцев. Мы стопроцентные хохлы, прямые потомки гетмана Мазепы.

— Гофман… Впервые слышу, чтобы у хохлов были такие фамилии, — усомнился я.

— Это для конспирации мы сократили, на самом деле мы Гофманько. Спроси у кого хочешь, это знаменитая львовская фамилия.

Борька в гневе бросил ручку на стол.

— Вот вечно эти москали мешают нашему национальному самоопределению и возрождению украинской культуры. Только начали люди родной язык вспоминать, является кацап и срывает урок!

Мы сели перекусить. За трапезой выяснилось, что Сергуня с папой, готовясь к отъезду в Канаду, занимались не только изучением языка. По вечерам, после работы, они ходили с баллончиком краски в безлюдных районах и писали на стенах провокационные лозунги типа: «Хохлы — вон из Израиля!», «Украина — говно!», «Бей хохлов — спасай жидов!». Потом они вставали под этими надписями, делали угрюмые, страдальческие лица, а Анжелика их фотографировала, ослепляя мощной вспышкой японского фотоаппарата, который они взяли у меня напрокат.

Фотографии под такими лозунгами должны были помочь семейству Гофманько в получении статуса беженцев. Сергуня с папой утверждали, что в Израиле их преследуют по национальному признаку, а жить под ежедневным прессингом они не могут. Гофманько, вероятно, надеялись, что украинская диаспора Канады в срочном порядке вышлет в Израиль несколько боевых вертолетов, чтобы эвакуировать своих соотечественников, угнетаемых воинствующими сионистами.

* * *

Отслужив положенный срок в армии, я вернулся домой. В квартире висела какая-то наэлектризованная, предгрозовая атмосфера. На диване в гостиной сидели тесть и теща. Инга встретила меня в дверях. Лица у всех присутствующих заговорщицкие, зловещие, как будто они только что убили человека и расчленили его в ванной, а теперь, замыв следы крови, думают, как вынести из квартиры куски мяса.

— Что случилось? — попытался я прояснить ситуацию.

— Ничего особенного, просто я подала на развод, — сообщила мне Инга неожиданное известие.

Повисла тяжелая, свинцовая пауза. Я стоял и не знал, как мне реагировать. Инга с вызовом смотрела мне в глаза. Теща с трудом скрывала злорадную улыбку. Тесть смущенно ковырял пальцем шов на диванной обивке, трусливо пряча глаза.

— Откуда вдруг такое решение возникло? — прервал я всеобщее молчание.

— Оно возникло не вдруг, к этому все уже давно шло. Мы с тобой совершенно не подходим друг другу, — ответила Инга.

— Как же это — столько лет подходили, а теперь оказалось, что мы несовместимы.

— Инга — врач, образованная женщина, у нее высокий социальный статус, а ты обычный рабочий. У вас неравный брак, — чеканя слова, выступила теща.

— Да и выпиваешь ты частенько… — внес свою лепту в разговор тесть. Было видно, что ему поручили произнести эту реплику.

— Мной совершенно не интересуешься, тебе друзья и рыбалка важнее, чем семья, — Инга добавила еще один веский аргумент.

Атака на меня велась с трех сторон, хорошо еще, бабушку с дедушкой не пригласили. У меня было только два варианта: вступить в ожесточенный спор с семьей Цехмейстер или просто уйти. Спорить было бесполезно, у них все давно было решено, да и унизительно как-то было спорить, доказывать свою правоту. Сказано ведь: «Не мечите бисер…»

В супермаркете я взял бутылку коньяка, шоколадку и направился к морю — подумать, оценить положение вещей и людей. На море, под успокаивающий шум прибоя, всегда хорошо думается.

То, что семья наша разбилась об Израиль, конечно же, плохо, но я стал искать в разводе так необходимые мне сейчас положительные стороны. А как же еще поступать в такой ситуации? Пуститься в запой? Умолять жену пересмотреть свое решение? Нет уж, это все не для меня.

Итак, плюсы развода: я возвращаюсь в Питер, я молод и силен, работать меня в Израиле научили, сына Инга обещала отправлять ко мне на лето. Для начала новой жизни это уже было немало. К тому же меня любят женщины. За что только — не понятно. Член вроде бы небольшой, денег нет, положения в обществе — тоже. А вот любят ведь! Просто загадка какая-то. Так что я не пропаду.

От этих мыслей я развеселился и полез в море купаться. Я нырял в набегавшие волны и радостно кричал: «Пора на север! Пошли вы все на хуй!». Чайки, парящие над морским простором, поддерживали меня, весело и жизнерадостно курлыкая на своем языке.

В аэропорт меня повезла Инга на бывшей нашей, а теперь уже только ее машине. На заднем сиденье валялся рюкзак с моими вещами. Мы ехали молча, говорить было не о чем. Вчера нас официально развели в хайфском суде, и сегодня мы были уже чужие люди. Я смотрел в окно, фиксировал в памяти последние виды Израиля. Не могу сказать, что я его полюбил, я вообще не могу серьезно относиться ни к одной стране, ни к одному населенному пункту, кроме Питера. И вот сейчас я возвращаюсь домой, но не так, как хотел. Я планировал вернуться с семьей. Теперь вот еду один. Херово мне…

— Инга, ты хоть сейчас-то правду мне можешь сказать? Почему мы развелись? — спросил я бывшую жену за минуту до посадки в самолет.

— Я тебя очень любила, но и моему терпению пришел конец. Ты романтический неудачник, живешь мечтами, строишь воздушные замки. Такого как ты хорошо в любовниках иметь, а мне нужен МУЖ, чтобы как за каменной стеной с ним быть.

И Инга заплакала.

— Чем же ты в России будешь заниматься? — немного успокоившись, спросила она.

— Не знаю пока. Стану, наверное, писателем или революционером.

— Горбатого только могила исправит, — Инга обреченно махнула рукой и побрела к выходу из аэропорта.

2004

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Глава 1. Дембель

  Глава 2. Как можно разбогатеть

  Глава 3. Свое дело

  Глава 4. Брак и эмиграция

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  Глава 5. Земля обетованная

  Глава 6. Снова служба

  Глава 7. Пора на север! Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg