«В поисках Евы»

В поисках Евы (fb2) - В поисках Евы (Любимые женщины пластического хирурга А.Берга) 1344K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вадим Норд

Вадим Норд В поисках Евы

1. Ева

Был человек – и нет человека. Только одна записная книжка осталась. Забытая впопыхах…

Александру почему-то казалось, что Ева собиралась впопыхах, хотя никаких признаков быстрых, лихорадочных сборов не было. Ева оставила после себя идеальный порядок, но не позвонила и не написала записки. Явно что-то случилось, а когда что-то случается, сборы обычно бывают скорыми. Забыла же она записную книжку. Коричневый коленкор обложки сливался с коричневым деревом полки – не сразу заметишь. Аккуратный человек Ева и предусмотрительный. Записную книжку в наш век электронных органайзеров заводит не каждый. Обычно люди ограничиваются тем, что вбивают контакты в память телефона, и лишь немногие дублируют их на бумаге, в какой-нибудь блокнотик, на всякий случай, например, на случай утраты телефона. У Александра тоже были «страховочные» записные книжки – бумажная и сетевая.

– Здравствуйте! Могу я поговорить с Еленой?

– Я вас слушаю. Здравствуйте.

– Простите за беспокойство, Елена. Меня зовут Александр. Мы с вами незнакомы, но я разыскиваю Еву.

– Какую Еву?

– Еву Ушарцеву. Знаете такую? Высокая блондинка.

– Я поняла, о ком идет речь. И что дальше?

– Я не могу ее найти, а ваш номер есть у нее в записной книжке. – Александр очень быстро понял, что «она исчезла» лучше не произносить, потому что эти слова пугают собеседников и те уходят в глубокую оборону, отвечая лишь: «Не знаю, не помню, до свидания». – Елена, мне очень важно найти Еву. Если у вас есть какие-то сведения о ее местонахождении.

«Что это со мной? Говорю на каком-то казенном языке! – ужаснулся Александр. – «Сведения о ее местонахождении» – надо же!»

– Если вы знаете, где сейчас Ева. – поправился он.

– Не знаю! – ответила Елена.

Голос у нее был бодрый, звонкий, уверенный и немного категоричный. Обзванивать незнакомых людей – неблагодарное занятие, поэтому развлечения ради Александр пытался представить каждого из тех, с кем ему приходилось общаться, по голосу и манере говорить. Елену он «увидел» невысокой, чуть полноватой, скуластой шатенкой с живыми глазами и немного тяжеловатым подбородком. Субъективизм чистейшей воды, потому что с такой же вероятностью Елена на самом деле могла бы оказаться астенической блондинкой под метр девяносто.

– Но, может быть, вы догадываетесь, – подобная настойчивость коробила в первую очередь самого Александра, но ничего не поделаешь – обстоятельства вынуждали, – или же кто-то из ваших общих знакомых мог бы мне помочь…

– Александр! – тоном, в котором окончательное сливалось с бесповоротным, перебила Елена. – Очень сожалею, но ничем не могу помочь. Извините!

В трубке запищали короткие гудки – Елена отключилась, не дожидаясь ответа собеседника.

Александр вздохнул и остро заточенным карандашом (других он не признавал) поставил маленький крестик рядом с номером Елены. Карандашом пользовался намеренно и нажимал несильно, чтобы потом можно было стереть пометки и вернуть записную книжку Еве в «первозданном» виде. Дикое, неприятное занятие – листать чужую записную книжку и беспокоить незнакомых людей. Но, что поделать, приходится. «Нужда заставит – петух залает», – говорила бабушка Анна Тимофеевна, забайкальская казачка.

Следом за Еленой шел Елизар Тимофеевич. Александр подивился редкому по нашим временам имени-отчеству (так и представляется какой-то степенный мужчина с окладистой бородой) и набрал номер.

– Трактир «Елизар Тимофеевич»! – после первого же гудка отозвался бархатисто-сочный мужской баритон. – Добрый день! Чем могу служить?

Ах, вот оно что! Трактир, значит.

– Добрый день! – ответил Александр и зачем-то спросил: – А можно узнать, где вы находитесь?

Спрашивать про Еву не имело смысла. Сотрудником она не была, а про клиентов рассказывать не принято. Разве что сотрудникам соответствующих органов при беседе тет-а-тет, с глазу на глаз.

– Козоровицкий переулок, дом два, – ответил баритон и после небольшой предупредительной паузы, явно отведенной на то, чтобы собеседник успел записать или хотя бы повторить адрес в уме, добавил: – Милости просим! Заходите к нам!

– Зайду, – вежливо соврал Александр. – Всего доброго.

Столичные заведения в старорусском стиле неизменно разочаровывали. Пафоса (говоря по-простому – понтов) было много, начиная со скалящихся медвежьих чучел у входа и заканчивая старинными мерами веса в меню, а кормили невкусно, и порции были совсем не старорусскими. Гиляровский над такими порциями бы посмеялся, а дедушка Крылов (бывший не только баснописцем, но и драматургом, о чем сейчас мало кто помнит) заплакал бы, подай ему «расстегай по-замоскворецки» размером с детскую ладошку.

– Здравствуйте! Я хотел бы поговорить с Егором.

– Это я, – ответил собеседник.

Не поздоровался, тон недовольный – надо торопиться, пока не дал отбой.

– Меня зовут Александр, мы с вами не знакомы, а беспокою я вас вот по какому поводу. Я ищу Еву Ушарцеву, вы не могли бы мне помочь?

– Я программист, а не экстрасенс, – ответил Егор. – Ничем помочь не могу и вообще я занят.

– Простите, – сказал Александр очередным коротким гудкам.

Что за гадкая хамская привычка – прекращать разговор по собственной инициативе, не дожидаясь ответа собеседника! Ладно бы звонил какой-нибудь адепт агрессивных сетевых продаж. Таким что-то объяснять бесполезно и свернуть разговор по собственной инициативе не получится, потому что они как заведенные будут твердить: «Попробуйте наш пылесос – увлажнитель воздуха – генератор счастья! Демонстрация бесплатно!» Но надо же уметь отличать идиотов от нормальных людей! Александр представился, объяснил, в чем дело.

Вздохнув, он перевернул страничку. «Зина Кросс» – интригующе. Зина, с которой бегают кроссы? Но Ева вроде бы бегом не увлекалась, хотя Александр допускал, что он просто не мог знать об этом. Он много про нее не знал и в то же время знал очень много. Или это Зина, торгующая кроссовками? А может, Зина любит разгадывать кроссворды? Нет, это «к» больше похоже на «г». Почерк у Евы был далеко не самый каллиграфический. Определенно – «г», а не «к». Зина-гроссмейстер? В эпоху компьютерных игр немногие играют в шахматы.

С Зиной Александру удалось пообщаться нормально – повезло.

– Ева ко мне на прошлой неделе заезжала, в четверг, за рэдлиевским кошельком, – словоохотливо сообщила Зина. – Представляете, купила себе кошелек на «Ебэе», получила, и в тот же день мне мой друг подарил точно такой же! Фантастика! Один в один, цвет, фасон, и тоже на «Ебэе» заказывал! В один день со мной! Вот как после этого не поверить в то, что мысли передаются на расстоянии? Он у меня везунчик, его посылка на три дня раньше моей пришла. вот я один Еве и предложила. И больше мы не виделись и не перезванивались… А что – что-то случилось? Зачем вы ее ищете?

– Пропала она, – ответил Александр. – Дома нет, телефон не отвечает, вот и обзваниваю всех подряд. Зина, у меня к вам будет просьба. Если вдруг Ева объявится, скажите ей, что я беспокоюсь, и попросите позвонить мне. Меня зовут Александр, фамилия моя Берг, но проще сказать «хирург Александр», и Ева поймет, о ком идет речь.

В одном классе с Александром училось трое тезок, а на одном потоке – добрых два десятка. Популярное имя. Вот однокурснику Казику Куропаткину не приходится, наверное, объяснять, что он окулист Казимир. Москва не Варшава и не Краков, Казимиров в ней раз-два и обчелся. В богатом кругу общения Александра было всего два Казимира.

– Скажу! – заверила Зина. – Непременно! И вы ей передайте, чтобы она мне позвонила, а то я волноваться буду. Неприятно, когда люди исчезают ни с того ни с сего.

– Передам, – пообещал Александр и, вдохновленный доброжелательностью своей собеседницы, полюбопытствовал: – Зинаида, а можно узнать, почему вы записаны в Евиной книжке как Зина Гросс?

– Потому что у меня фамилия такая! – рассмеялась Зина. – Очень редкая. На русский переводится как Большова.

«Вот он – типичный пример того, что в ненаучных кругах называется «ватсонизмом», – усмехнулся про себя Александр. – Вместо того чтобы предположить самое вероятное, начинаешь мудрствовать а-ля доктор Ватсон».

– А если она сама не позвонит, то можно я вам наберу через недельку, узнаю, как и что? – уже серьезно продолжила Зина. – У меня ваш номер определился.

– Конечно, звоните, Зинаида, – разрешил Александр.

Захару электрику и Зомби Александр сначала звонить не собирался. К электрикам, сантехникам и прочим мастерам люди обращаются лишь при необходимости, и общение с ними обычно ограничивается узкими рамками выполняемых работ. Вряд ли Захар будет знать о Еве что-то такое, что может оказаться полезным. Что же касается Зомби, то как ему вообще можно звонить? Кого спрашивать? «Здравствуйте! Это Зомби?!» – «Кому Зомби, а кому и Иван Петрович!» Но, немного поразмыслив, Александр решил все же позвонить. Еве, проживавшей в чужом доме, вряд ли бы требовались услуги электрика, это не ее сфера ответственности. Так что Захар мог оказаться просто знакомым (или даже не просто знакомым). Ну а под именем Зомби можно записать только хорошо знакомого человека, друга или подругу. Нельзя пренебрегать таким контактом. Тем более что номер мобильный, а по мобильным номерам в девяносто девяти случаях из ста отвечают их владельцы. Можно представиться и, не называя собеседника, по имени задать вопрос. Попытка – не пытка.

Попытка – не пытка, а вот обзвон пытка. Пытка, обильно приправленная муками совести. Вместо того чтобы заниматься рабочими делами, доктор Берг, совладелец и ведущий хирург клиники «La belle Helene», уже два часа с небольшими перерывами звонит по личному делу и дошел только до буквы «З».

Знакомых у общительной Евы было великое множество. Когда только она успела их завести? Или большинство из той, прежней, жизни?

Хуже всего, неприятно, муторно и тоскливо было разговаривать с Валей Неволиной, заведовавшей гистологическим отделением Московского бюро судебно-медицинской экспертизы. Валя – человек хороший, отзывчивый, приятный в общении, но и к столь светлой личности неприятно обращаться с просьбой сравнить описание Евы с приметами «безымянных» трупов. Даже думать об этом не хотелось, не то чтобы допускать вероятность и обсуждать с кем-то. Но приходилось допускать и обсуждать, потому что в жизни случается всякое.

Странно все это – собрать вещи, выключить телефон и уйти по-английски, не прощаясь и ничего не объясняя.

– Здравствуйте! Я разговариваю с Константином?

Разговор прервало появление директора клиники Геннадия Валериановича, начальника и компаньона. «Директором» Геннадия Валериановича сотрудники почти никогда не называли, предпочитая более распространенное в медицинских учреждениях «главный врач». Иногда еще и только за глаза его называли Карлсоном. Незлое и необидное прозвище – лучшее доказательство любви коллектива к руководителю. Александр про себя называл Геннадия Валериановича «боссом».

Выражение лица Геннадия Валериановича было таким страдальческим, словно у него одновременно разболелись все зубы.

– Простите, пожалуйста, я перезвоню вам чуть позже, – сказал Александр своему собеседнику.

Геннадий Валерианович тяжело опустился на стул для посетителей и махнул рукой, давая понять, что Александр может спокойно завершить разговор, но тот уже отложил телефон.

– Не понос, так золотуха! – загадочно начал босс, ослабляя узел на галстуке. – Что за жизнь?! Каждый день – новая напасть! То выселить нас хотели, а теперь.

Он затеребил верхнюю пуговицу рубашки, но та никак не желала расстегиваться. Геннадий Валерианович досадливо дернул за воротник, и упрямая пуговица отлетела в сторону.

– А теперь нас хотят купить! – договорил босс и умолк, ожидая реакции Александра на новость.

– А разве мы продаем клинику? – вопросом на вопрос ответил Александр.

– Нет, конечно! – фыркнул босс. – Но наше желание не интересует покупателя. Мне было сказано так: «Продавайте, пока покупают». Предложение, от которого невозможно отказаться! Ха-ха-ха!

Смех Геннадия Валериановича Александру не понравился. Босс смеялся принужденно, делано и в то же время с явными истерическими нотками, что, в общем-то, было для него нехарактерно.

– Можно по порядку? – попросил Александр.

– Можно, – оборвав смех, кивнул босс. – По порядку, так по порядку. В прошлый четверг позвонил мне некий адвокат по фамилии Луценко и договорился о встрече. Сказал, что у него ко мне есть одно дельце, но подробности он изложит с глазу на глаз. Я подумал, что кто-то из пациентов собрался с нами судиться, ведь с другими делами ко мне адвокаты не ходят, но оказалось, что дело у него иного рода. Луценко этот мне сразу не понравился – морда крысиная, глазки поросячьи, а повадки змеиные. Вкрадчивый такой, но сразу чувствуется, что палец ему в рот класть не стоит. Пришел он ко мне и сразу же, без каких-либо предисловий, предложил мне продать клинику. Сказал, что есть люди, которые готовы дать хорошую цену. Что за люди – покрыто мраком. Я спросил, но он мне ответил, что называть имена на данном этапе переговоров не уполномочен, что он может только озвучить цену и оговорить предварительные условия. Я, разумеется, отказался, но Луценко не ушел. Усмехнулся, покачал головой и предложил хорошенько подумать, с таким гадко-многозначительным нажимом на слове «хорошенько». И добавил еще, паскуда, что предложение исходит от очень серьезных людей, которые не понимают слова «нет». Я ему ответил, что со мной так разговаривать не стоит, а он в ответ рассмеялся и сказал: «Ваша клиника деградирует на глазах, врачи от вас бегут, обороты падают, а вы не понимаете своего счастья». На том и расстались. После его ухода я позвонил одному старому приятелю и навел справки. Луценко этот – темная лошадка. Появился в Москве пять лет назад, до этого жил в Ростове-на-Дону. Он действительно адвокат, но нигде не рекламируется, клиентов не привлекает, никаких дел не ведет. Вероятно – профессиональный посредник. Такие вот пирожки. Что скажешь?

Они уже второй месяц как по предложению босса перешли между собой на «ты», продолжая «выкать» друг другу на людях. От отчеств тоже отказались. «Мы же – компаньоны, подельники, – сказал босс. – Зачем нам лишние церемонии?» На «ты» Александр перешел довольно легко, хотя «выкать» ему было привычнее, а вот называть босса Геннадием привыкал целый месяц. На каждое «Геннадий Валерианович» тот ухмылялся и грозил пальцем – договаривались же.

– Врачи бегут – ладно, – подумал вслух Александр. – А вот откуда они знают про обороты? Где утечка?

Врачи не то чтобы «бежали» из клиники, но за последнее время коллектив обновился – уволилось трое врачей, на смену им пришли новые. Доктор Блувштейн ушел к конкурентам в клинику «Хэп-Кли». Доктор Коломыйко подался, как он сам выразился, в «казенную медицину». Теперь он заведует отделением в 87-й больнице. Доктора Марыськина окончательно замучил тромбофлебит, и он больше не мог оперировать. Главный врач предложил Марыськину работать на первичном приеме – то есть заниматься новыми пациентами, выяснять их пожелания, обследовать, а затем уже направлять к кому-то из коллег, но Марыськин заявил, что диспетчером работать не хочет и тоже подался в «казенную медицину», стал заместителем главного врача по чрезвычайным ситуациям в гражданской обороне в 112-й больнице. Столь странное назначение (где пластическая хирургия и где гражданская оборона) объяснялось просто: главный врач был приятелем Марыськина, вот и взял его к себе под крылышко.

– У нас нет утечки, – уверенно заявил босс и для пущей убедительности пристукнул кулаком по столу. – Это у них есть свои люди в налоговой. Сравнили балансы и сделали вывод.

– Возможно, – согласился Александр. – Надо сказать, что новость приятная.

– Что тут приятного? – удивился босс.

– Как сказал Есенин: «Плохую лошадь вор не уведет»[1], – улыбнулся Александр. – Если нашу клинику хотят купить, значит, она чего-то стоит. Это радует.

– Еще бы, – хмыкнул Геннадий Валерианович. – Полжизни на нее положил! И продавать никому не собираюсь!

– Это правильно, – одобрил Александр. – Пусть ищут себе другую клинику..

К девяти часам вечера (дело было уже дома) Александр дошел до буквы «У». Оставалось совсем немного – полтора десятка номеров, но после девяти вечера незнакомым людям звонить было неудобно. К тому же в скайпе появилась Августа[2].

– Привет! – написал ей Александр. – Можно тебе позвонить?

Если сын еще не спал, Августа включала видеосвязь. Если же спал, то приходилось переписываться.

Августа тут же откликнулась звонком.

– Умоталась – сил нет, – пожаловалась она. – На работе был совершенно безумный день, да еще понесла меня нелегкая за тридевять земель в поисках счастья.

– Нашла? – поинтересовался Александр.

– Нет! – задорно тряхнула головой Августа и тут же подпустила шпильку: – А почему ты не спрашиваешь, какое именно счастье я искала?

– Боюсь показаться нескромным, – рассмеялся Александр. – Надеюсь, что ты не собиралась познакомиться с каким-нибудь романтическим красавцем?

– Знакомиться после рабочего дня? – возмутилась Августа. – С серой физиономией, мешками под глазами и головой средней степени немытости? Ну уж нет! Знакомиться надо по воскресеньям. Посетить накануне косметолога, сходить в сауну, выспаться как следует и уж тогда. К тому же один романтический красавец у меня уже есть.

– Так что же ты тогда искала?

– Спросил все-таки! – обрадовалась Августа. – А искала я зимние ботинки своему чадушке. Такие, чтобы удобные, теплые, прочные и не очень дорогие. Нога у него растет на два размера в год! Мозги бы так прогрессировали! С ним ходить по магазинам невозможно – сразу начинает ныть, что устал, приходится самой.

– Нашла? – Александр в детстве тоже не выносил хождения по магазинам, если честно, то он их и сейчас не очень-то любил, воспринимал как вынужденную необходимость, не более того.

– Нашла, – поморщилась Августа. – Только цена не устроила. Восемь с половиной тысяч за детскую обувь – это слишком! Наверное, я плохая мать.

– Ты очень хорошая мать! – убежденно возразил Александр. – А восемь с половиной тысяч за детские ботинки – это действительно перебор. Может, вам стоит в выходные приехать в Москву на шопинг? Заодно и повидаемся.

– На шопинг лучше ехать в Финляндию, – ответила Августа. – Финны – народ практичный, обувь у них правильная.

– А у кого неправильная? – полюбопытствовал Александр.

– У итальянцев, – не задумываясь, ответила Августа. – Красиво, элегантно, но далеко не все удобно, а уж насчет долговечности я вообще не говорю. Не для питерской зимы.

«Тогда приезжайте просто так», – хотел сказать Александр, но передумал, опасаясь показаться навязчивым.

2. Приличный на вид мужчина с хорошей специальностью

Проехав за час пять километров, поневоле задумаешься о прогрессе и его недостатках. О преимуществах думать не хочется, потому что стояние в пробках настраивает на минорный лад. В той или иной степени, но именно на минорный. «Шоссе Энтузиастов! – изощрялся в сарказме Александр. – Да уж, энтузиастов тут немерено! Энтузиаст на энтузиасте сидит и энтузиастом погоняет. И едут все с таким энтузиазмом, что дальше некуда. Да здравствует энтузиазм и энтузиасты! Переименовали бы, что ли, эту супертрассу в Черепашье шоссе. Пора уже, наверное, пересаживаться на велосипед. А ведь наступит день, когда и на велосипеде быстро не проедешь.»

Но стоило только съехать с забитого машинами шоссе и разогнаться километров до сорока, как раздражение тотчас улетучилось и захотелось думать о хорошем. «Прогресс – великое дело, – спешил реабилитироваться за свой недавний пессимизм Александр. – Без навигатора я бы тут колесил долго-предолго. Приходилось бы вылезать из машины, спрашивать дорогу… Кто-то бы непременно ошибся, отправив меня направо вместо того, чтобы отправить налево, пару раз я бы сам свернул не туда. А с навигатором – милое дело. Выставил адрес, указал свои предпочтения и следуй указаниям.»

Непостижима логика тех, кто дает названия улицам. По идее, Московский проезд должен выходить на шоссе, ведущее на Москву, или хоть как-то, хоть каким-то боком-намеком быть связанным с Москвой. На самом деле ничего московского, кроме разнообразия архитектуры, в этой узкой и недлинной улочке не было. Нужный Александру дом оказался двухэтажным, старым, с грязной, местами облупившейся штукатуркой. По фасаду тянулась коряво-витиеватая надпись «Балашиха – сталица подмосковья!»

В подъезде пахло сыростью и вареной капустой. Александр поднялся на второй этаж, остановился перед нужной ему дверью, немного помедлил и нажал кнопку звонка. Он приготовился к долгому разговору через дверь, потому что мало кто, не расспросив, пустит в квартиру незнакомого мужчину, да еще явившегося без предупреждения. Не исключено, что могут вообще не открыть.

Дверь открылась почти сразу, как будто Александра ждали, и без каких-либо вопросов. Даже в глазке не мелькнул свет, как это бывает, когда отодвигают заслонку и смотрят, кто пришел.

Перед Александром стоял высокий пожилой мужчина в ослепительно, не по-домашнему, белой футболке и синих спортивных брюках. По сходству черт нетрудно было догадаться, что перед ним отец Евы. Тот же лоб, тот же взгляд, те же высокие скулы, тот же овал лица. Да и кто еще может оказаться в квартире, где живут Евины родители?

– Здравствуйте! – сказал Александр и сделал паузу, давая возможность себя рассмотреть.

Александр приехал без предупреждения не случайно. Зная адрес, нетрудно найти номер телефона и позвонить, но была велика вероятность, что родители Евы не захотят общаться. По телефону отказать легче, чем вот так – лицом к лицу, а убеждать сложнее. Лучше уж явиться без предупреждения. Время Александр выбрал правильное – приехал вечером, но не очень поздно. Вообще-то рассчитывал явиться к семи часам, но стояние в пробке передвинуло время визита на час позже.

– Здравствуйте, – без особой приветливости ответил мужчина, окинув Александра изучающим взглядом. – Вы ошиблись подъездом. Ворчуковы живут в соседнем, и, насколько мне известно, они уже взяли аванс.

– Я к вам, – Александр улыбнулся как можно приветливее. – Вы ведь Виталий Максимович?

– Да, – кивнул мужчина. – Но я вас не знаю. Вы, простите, кто?

– Меня зовут Александр, я знакомый Евы.

Мужчина, не говоря ни слова, сделал попытку захлопнуть дверь, но Александр успел подставить плечо и одновременно достал из кармана куртки паспорт и визитницу.

– Виталий Максимович, вот мой паспорт, а вот моя визитная карточка, – сказал он. – Если не хотите пускать меня в квартиру, то давайте поговорим на площадке. Больше пяти минут я у вас не отниму, обещаю. Всего несколько вопросов.

Виталий Максимович паспорт брать не спешил, но на дверь налегать перестал.

– Будьте так добры! – воззвал к состраданию Александр. – Я к вам от Чистых прудов ехал.

– Да по мне, хоть от Патриарших! – проворчал Виталий Максимович, но паспорт и карточку взял.

Пока Виталий Максимович изучал паспорт, Александр, отступив на шаг, изучал его самого. Первое впечатление полностью совпадало с Евиной характеристикой. «Отец мой человек неплохой, но педант и зануда, каких мало», – говорила Ева. Педант и есть – паспорт пролистал от корки до корки, а потом сличил с ним визитную карточку. Александр терпеливо ждал. Карточку Виталий Максимович убрал в карман брюк, а паспорт вернул Александру.

– Проходите, раз уж пришли, – пробурчал он, давая понять, что не горит желанием общаться, и посторонился, пропуская Александра в прихожую. – Площадка не место для разговоров.

– Спасибо, – поблагодарил Александр.

Перед тем как войти, он усердно пошаркал ногами о придверный коврик, несмотря на то что на улице было сухо. Ева как-то упоминала, что мать ее просто помешана на чистоте. Ну и вообще – вытирая ноги, проявляешь уважение к дому. «Ментальный посыл на уровне бессознательного», – как однажды пошутил друг Андрей.

– Куртку вешайте сюда, – строго сказал хозяин, указывая рукой на крайний в ряду крюк, – и обувь снимите, у нас чисто.

«Уже лучше, – подумал Александр, расстегивая куртку. – В квартиру впустили, разуться велели, глядишь – и чаю предложат.»

Насчет чая он ошибся. Виталий Максимович провел его в ближайшую от прихожей комнату, молча указал рукой на диван, покрытый пикейным покрывалом, а сам вышел, оставив дверь открытой. Александр сел и огляделся. Ничего особенного или бросающегося в глаза – обстановка, как обстановка. Голубенькие обои в цветочек, полированная стенка, немного хрусталя, диван, два кресла, старый громоздкий телевизор, ковер на стене, серый ковролин на полу. Чистота идеальная – ни пылинки, ни соринки. Даже псевдобронзовая люстра сияет, словно ее только что протерли.

– Танюша, у нас гость! – донеслось из коридора.

Предупредив жену (насколько Александру было известно, мать Евы звали Татьяной Павловной), Виталий Максимович вернулся, сел на другой край дивана и сказал:

– Сейчас жена придет, она в ванной.

«Она в ванной» было сказано не от излишней простоты, а с умыслом, как намек на то, что Александр явился некстати. После того как едва не захлопнул дверь перед носом у гостя, можно обойтись без дальнейших намеков. «Ева права, он и в самом деле зануда», – подумал Александр и притворился, что не обратил внимания на намек.

– Я пока расскажу вам, Виталий Максимович. – начал было он, потому что сидеть молча было совсем неловко, но договорить не смог.

– Жена придет – тогда и расскажете! – перебил Виталий Максимович. – Она уже идет.

В подтверждение его слов где-то хлопнула дверь и послышались шаркающие шаги.

– Что за гость, Виталь?! Мы вроде никого не ждали.

В комнату вошла невысокая коренастая женщина в линялом фланелевом халате. Голова у нее была обмотана оранжевым махровым полотенцем. Узкие, глубоко посаженные глазки смотрели настороженно, а вздернутый кверху нос сморщился, точно его хозяйка принюхивалась к Александру. Широкий толстогубый рот и обвислые щеки довершали впечатление. «Вылитый бульдог, – подумал Александр, – ничего общего с Евой».

Александр встал и собрался представиться, но его опередил Виталий Максимович.

– Сказал, что знакомый нашего ребенка, – доложил он, тоже поднявшись на ноги. – Сказал, что разговор на пять минут. Зовут Александром. Вот его визитная карточка. Паспорт я тоже видел.

– Могу и вам показать, – предложил Александр.

– Не надо. – Мать Евы взяла карточку Александра и стала рассматривать ее, отставив далеко от глаз, чуть ли не на всю длину руки, как делают те, кто страдает дальнозоркостью. – Пластический хирург? Вы нам что, свои услуги пришли предложить? Не нуждаемся! Виталь, ты зачем его вообще впустил?

– Затем, чтобы в подъезде не шуметь, – огрызнулся Виталий Максимович. – Мало, что ли, про нас сплетничают?

Мать Евы вернула визитную карточку мужу, скрестила руки на груди и выжидательно уставилась на Александра.

– Давайте присядем и поговорим, – предложил Александр. – Стоя как-то не очень удобно.

– Присядем, – сквозь поджатые губы процедила хозяйка и села в кресло. – Ну, говорите, зачем вы нас побеспокоили.

«И проваливайте», – досказал ее взгляд, а руки ее так и остались скрещенными на груди – жест защиты.

– Я прошу прощения за беспокойство, Татьяна Павловна.

– Откуда вы знаете мое имя? – нахмурилась мать Евы. – Я вам его не называла.

– Ева называла. – До Александра начало доходить, что, кажется, приехал он напрасно. – Она.

– Ах! – саркастически воскликнула Татьяна Павловна, закатывая глаза и качая головой. – Надо же! Помнит еще, как меня зовут! А вот я все забыла! А что еще не забыла, то хочу поскорее забыть. Так и передайте.

Александр не рассчитывал на особо радушный прием, но и такой откровенной агрессии тоже не ожидал.

– Передам, – пообещал он, перехватывая инициативу. – Только для этого мне сначала надо ее найти. Дело в том, что Ева внезапно исчезла, а я ее безуспешно ищу..

– Никаких долгов платить мы не станем, – заявила Татьяна Павловна.

– И никто нас не заставит, – поддакнул Виталий Максимович.

– Ни о каких долгах речи не идет, – поспешно сказал Александр, несмотря на то что долг за Евой был. – Просто я хочу найти Еву и убедиться, что с ней все в порядке.

– Беспокоитесь? – издевательски ухмыльнулась Татьяна Павловна. – Я вот, родная мать, не беспокоюсь, а вы беспокоитесь.

– Беспокоюсь, – подтвердил Александр, удивляясь ее поведению. – Когда люди ни с того ни с сего исчезают и с ними невозможно связаться – это обычно вызывает у знакомых беспокойство. Вот я и приехал к вам для того, чтобы навести справки. Может, вы видели недавно Еву или говорили с ней.

– Нет! – в один голос ответили родители, переглядываясь друг с другом.

– Не говорили, не видели и видеть не хотим! – добавила мать Евы. – Странно, что вы решили к нам приехать. Или это разведка? Может, вы к квартире нашей присматриваетесь? Может, вы никакой не врач, а черный маклер?

– Нет, я не маклер. – От неожиданности Александр немного растерялся, но тут же взял себя в руки. – И квартира ваша меня не интересует…

– Здесь прописаны только мы с Виталей! – Татьяна Павловна указала пальцем на мужа, как будто Александр без этого не понял бы, о каком именно Витале идет речь. – Это наша общая собственность и больше ничья! Если кто-то думает.

– Меня интересует только Ева, – Александр, не отдавая себе в том отчета, немного повысил голос. – Если вы знаете, где она, или можете подсказать, у кого можно навести справки.

– Нет!

– Нет!

На этот раз хозяева ответили не в один голос, а по очереди. И снова переглянулись. «Зачем постоянно они переглядываются?» – подумал Александр, ощущая, как изнутри подступает раздражение.

– Жаль, – констатировал Александр, вставая, – очень жаль. Если вдруг Ева объявится, попросите ее связаться со мной.

– Никто здесь не объявится! – уверенно заявила Татьяна Павловна. – Некому у нас объявляться.

– Баба с возу – воздух чище! – выдал Виталий Максимович с таким видом, будто сказал нечто очень умное.

Супруга одобрительно посмотрела на него и кивнула, выражая полное согласие со сказанным, и повторила:

– Некому у нас объявляться! Свои все дома!

– Я бы на вашем месте не был столь категоричным, – не выдержал Александр. – Мало ли что может случиться.

– У нас все уже случилось! – зло и с вызовом ответила Татьяна Павловна.

«Какие же они.» – подумал Александр, переводя взгляд с Татьяны Павловны на Виталия Максимовича, а с него почему-то на люстру.

Он не мог подобрать подходящего слова. Противные? Ну-у, многие люди, которых можно назвать противными, по сравнению с этой парочкой просто голубки. Вредные? Вредность – это скорее ситуационное понятие, а не свойство характера. Мерзкие? В каком-то смысле – да, но не просто мерзкие, а как-то угнетающе мерзкие. Душные! Вот-вот, именно так – душные они. Пообщаешься немного – и сразу же на воздух тянет.

Судя по выражениям лиц хозяев, они думали об Александре примерно в том же ключе.

Когда Александр обулся и снял с вешалки куртку, Татьяна Павловна вдруг спросила:

– Хотите совет?

– Да, конечно!

Александр подумал, что мать Евы сменила гнев на милость, отмякла, оттаяла (ну должна же сохраниться хоть какая-то крупица материнских чувств!) и собирается сказать ему нечто дельное, но ошибся.

– Найдите себе нормальную женщину. – Голос Татьяны Павловны слегка оттаял. – Вы же приличный на вид мужчина, и специальность у вас хорошая. Вам долго искать не придется.

– Спасибо, – сухо поблагодарил Александр. – Всего хорошего, простите, что напрасно побеспокоил.

Хозяева ничего не ответили.

«Нормально съездил, – подумал Александр. – Пообщался. Убедился, что Ева была совершенно права, когда отзывалась о своих родителях не самым лучшим образом. Опять же – полагается отрабатывать все возможности».

Около подъезда курили и беседовали две девушки лет восемнадцати-двадцати – полная брюнетка и худенькая шатенка.

– А я ему говорю, что я дееспособна даже во время сушки ногтей! – тараторила шатенка. – Так что не надо этих упреков.

Увидев Александра, она замолчала и посмотрела на него с интересом оценщика антикварного магазина, которому принесли какую-нибудь редкую вещицу. Брюнетка же просто скользнула по Александру взглядом, затянулась и выпустила подряд три колечка дыма.

– Простите, а вы здесь живете? – спросил Александр.

– Здесь! – сверкнула глазами шатенка и задала встречный вопрос: – А что?

– Вы Еву, которая из пятой квартиры, случайно на днях не видели?

Дернула же нелегкая спрашивать, но девушки показались адекватными, даже милыми. О, как же обманчив бывает первый взгляд.

– Е-е-еву? – Шатенка всплеснула руками, едва не угодив горящей сигаретой в глаз подруге.

– Твою мать! – выругалась та. – Придержи грабли!

– Еву ему надо! – продолжала шатенка, не обращая внимания на подругу. – Ха-ха-ха! Держите меня семеро!.. А ты кто такой?

«Приличный на вид мужчина с хорошей специальностью», – чуть было не ответил Александр словами Татьяны Павловны, но подобный ответ не разрядил бы обстановку, скорее наоборот – подлил бы масла в огонь.

– Нет, кто ты такой?! – продолжала накручивать себя шатенка.

Поняв, что ничего умного ему не скажут, Александр поспешил уйти.

– Ева – повод вставить слева! – донеслось ему вслед.

«Сам виноват, – самокритично подумал Александр. – Нечего приставать с расспросами к кому попало».

В довершение всего не порадовала машина – завелась только с третьей попытки, чего раньше никогда не случалось.

«День сегодня такой. – подумал Александр. – Неблагоприятный.»

На перекрестке наперерез ему на красный свет выскочил мотоцикл. Резкое торможение – встряска для организма, как в прямом, так и в переносном смысле. Александр порадовался тому, что успел вовремя затормозить, и, раз уж начал радоваться, заодно порадовался и тому, что общение с Евиными родителями осталось в прошлом. С неприятным лучше разделаться поскорее, не откладывая. А еще он подумал, что когда у него самого будут дети, он никогда не станет рвать с ними отношения, подобно тому, как это сделали Евины родители. Что бы там ни случилось и как бы они себя ни вели. Необязательно все прощать и всему потакать, но не общаться совсем и так равнодушно воспринимать известие о том, что единственный ребенок исчез, – это слишком. Какая-то Зинаида, посторонний, можно сказать, человек, обеспокоилась и просила держать ее в курсе дела, а родная мать, не моргнув глазом, заявляет: «Не говорили, не видели и видеть не хотим!» А ведь если вдуматься, то Ева им ничего плохого не сделала. Взрослый человек волен жить так, как ему хочется, без постоянной оглядки на родителей. У детей своя жизнь, у родителей – своя. Разве можно становиться в позу и отрекаться от своего единственного ребенка, если он сделал что-то по-своему, так, как считал нужным? Какой в этом смысл?

Обратная дорога радовала отсутствием пробок. Разве что на светофоре немного постоять, так это же совершенно не напрягает. От такой езды не устаешь, а, напротив, отдыхаешь. Дважды звонил телефон, высвечивая на дисплее незнакомые номера. Сердце тревожно екало – вдруг это Ева, но в первый раз женщина ошиблась номером, а во второй раз пришло сообщение из сервисного центра с приглашением на очередное техобслуживание автомобиля.

Уже на подъезде к дому Александр вспомнил о том, что не обсудил с родителями Евы возможность подачи заявления о розыске в полицию. Вроде бы необязательно, чтобы по подобному делу обращался кто-то из родственников, коллега по работе, например, тоже может заявить, но все же, наверное, лучше, чтобы заявили родители. А с другой стороны, и правильно забыл, все равно с такими родителями, образно говоря, каши не сваришь. Мать бы сказала: «Вам надо, вот вы и ищите!» – или еще что-нибудь в этом роде.

3. Самоубийство – это просьба о помощи

– Это математикам, Саша, легко просчитывать вероятности, у них – числа, формулы, конкретика. А у меня – пациенты, которые сами не знают, что им через минуту захочется сделать! Если они этого не знают, то как могу узнать я? Свежий пример – женщина, сорок два года, не замужем, есть бойфренд, сыну восемнадцать, только что в МГУ поступил, проблем с ним вроде как нет, работает финансовым директором на фирме у родного отца, отношения с родителями нормальные, материально обеспечена, не алкоголичка, не наркоманка. Короче говоря, на первый взгляд никаких проблем, могущих вогнать в депрессию и тем более привести к мыслям о суициде. Но это только на первый взгляд! Вдруг появляется мысль, что жизнь прошла, что самое лучшее уже случилось, что все предвкушения и ожидания позади. Конкретики ноль, до причин мы докопаться не смогли всем отделением. Она пролежала две недели, потом захотела уйти. Захотела – ушла, у нас же все добровольно, режим открытых дверей, никакого принуждения. Я с ней разговаривал на прощанье и был уверен, что динамика положительная. Депрессия в какой-то мере осталась, даже не депрессия, а скорее – меланхолия, но суицидальных мыслей она никогда не высказывала и попыток не предпринимала. Согласись, что между «как скучно жить» и «хочу умереть», есть разница, не так ли?

– Есть, – подтвердил Александр.

– Разумеется, мы не отпустили ее просто так, в никуда, а передали коллеге для амбулаторного ведения. Рекомендации дали, сказали, что к нам может всегда обратиться, если понадобится. Мы своих пациентов не бросаем, опекаем их, такая наша специфика. И что же ты думаешь? Она уходит, через неделю справляет день рождения – широко так справляет, банкетарно, весело, – а утром вешается у себя в спальне. И записку оставляет: «Как же мне все надоело!» И много-много восклицательных знаков! Никто не мог предположить, что она так поступит. А ты говоришь – вероятность.

Бывший однокурсник Денис Моисеев подался в психиатры, защитил диссертацию и теперь заведовал кризисно-психиатрическим отделением в шестьдесят пятой клинической больнице. Перебирая знакомых психиатров, Александр остановил свой выбор на Денисе по двум причинам. Во-первых, Денис учился как следует, а не просто сдавал экзамены, перескакивая с курса на курс. Из хорошего студента получается хороший специалист – это аксиома. Кроме того, Денис специализировался на суицидологии,[3] как раз то, что было нужно Александру.

«Что бы я делал без однокурсников? – подумал Александр, договорившись о встрече. – Приятно, когда везде есть свои люди.»

Как и полагается недавно назначенному заведующему отделением (немного тщеславия есть в каждом из нас) Денис пригласил Александра приехать к нему на работу.

– Если у тебя есть ко мне дело, – сказал он, – то его удобнее обсуждать в кабинете, а не в кабаке. Тихо, удобно, никто не мешает, да и чем встречу отметить у меня всегда найдется. Приезжай, когда тебе удобно, я все равно раньше девяти вечера с работы не ухожу.

– Ты настолько занят? – Александру сразу стало неловко. – Знаешь что, давай тогда я.

– Нет, дело в том, что тесть с тещей затеяли ремонт и на это время переехали к нам, – вздохнул Денис. – Дальше объяснять?

Конечно же, не обошлось без экскурсии по отделению. Александр не имел ничего против, интересно же посмотреть на то, как работают врачи других специальностей. Во время учебы скачешь по разным клиникам, а потом замыкаешься в рамках своей специальности и больше ничего не видишь.

Отделение Дениса совершенно не походило на больничное отделение психиатрического профиля. Оно вообще не походило на больничное отделение, скорее на пансионат. Во всяком случае, именно такое впечатление сложилось у Александра.

– Отдыхательно у вас, – сказал он.

– Умиротворенно, – поправил Денис. – Покой и благодать. Атмосфера, не в смысле воздуха, а в смысле ощущений, – это главное в нашей специальности.

– В нашей тоже, – заметил Александр.

Есть клиники, в которых пациенты чувствуют себя неуютно. Не потому что там им хамят или не уделяют должного внимания (персонал везде вежлив и внимателен), а потому что общая атмосфера там неприятная, нервозная, напряженная. Почему? Да потому что сотрудники постоянно грызутся между собой, интригуют, создают группировки и больше думают о том, как бы половчее «уесть» коллегу, а не о том, как осчастливить пациента.

Психиатры такие же люди, как и все, и ничто человеческое им не чуждо. Психиатрам тоже надо время от времени излить душу, поделиться с кем-то наболевшим-перегоревшим. Выговорившись, Денис вернулся к вопросу, который ему задал Александр.

– Один из моих наставников говорил, что самоубийство не попытка решить неразрешимые проблемы, а завуалированная просьба о помощи. Он прав – так и есть. Вся жизнь твоей Евы – один сплошной стресс. Серьезный конфликт с обществом способен привести человека к суициду, особенно если человек чувствует себя одиноким. Одиночество – это вообще такая штука, когда-то спасительная, когда-то гибельная. Но человек собирает волю в кулак и добивается своего. Вроде бы все страшное осталось позади, теперь только живи да радуйся, но вместо Одной Большой Проблемы появляются сотни мелких. А человек устроен так, что ему легче справляться с Одной Большой Проблемой, нежели с кучей мелких! Одна Большая Проблема – это масштаб, это мобилизация всех сил и ресурсов, это почетно, это здорово, это замечательно! А мелкие – это как болото. Чем больше дергаешься, тем глубже увязаешь. И ничего масштабного, гордиться нечем.

В студенчестве Денис столь многословным не был, или же просто Александру не представилось случая узнать его получше. Но многословие у Дениса было правильное, потому что говорил он по делу. Лучше уж так, чем сразу же объявить свое мнение и никак его не комментировать. Вопрос-то такой, сложный и в какой-то мере личный. Александру были нужны не столько выводы, сколько понимание сути.

Вывод, кстати говоря, был неутешительным. На основании того, что рассказал Александр, Денис не мог исключить вероятность того, что Ева могла покончить с собой. Заочно диагнозы не ставятся, но какое-то общее впечатление составить можно. Немного помолчав, Денис добавил, что вероятность эта может быть довольно велика. Александр предпочел бы услышать обратное, но в любом случае ему была нужна правда.

– Если самоубийство – это просьба о помощи, то зачем совершать его тайно? – подумал он вслух. – Зачем съезжать, увозить вещи, исчезать?

– Из деликатности, – не раздумывая, ответил Денис. – Ты не представляешь, насколько деликатны бывают некоторые люди. Они уходят по-английски, не прощаясь и никого не напрягая. Тут неподалеку, в Лосином Острове, в прошлом году нашли повесившуюся женщину с письмом в кармане куртки. Неоперабельная онкология, метастазы, вот она и решила, что лучше уж так. Она поехала из Останкина в Лосиный Остров, потому что не хотела делать это ни дома, ни возле дома. Так и написала…

Александр представил себе Еву, висящую где-то в Лосином Острове или в Сокольниках, и ему стало не по себе. Ева – человек определенно деликатный и с кучей серьезных проблем. Мог произойти душевный надлом, вот и Денис с этим согласен. Она могла покончить со всем раз и навсегда. (Интересно, а не является ли на самом деле то, что кажется нам концом всех проблем, их началом?) Стала бы Ева устраивать неприятность человеку, приютившему ее по просьбе Александра? Да еще такую неприятность, как труп? Даже если записку оставить, все равно придется не раз с полицией общаться. А жить там потом как? Исчезать, оставляя свои вещи, тоже нехорошо, ведь кому-то придется их собирать и выбрасывать. Это же не сундук с каким-нибудь антиквариатом, княжеское наследство. Нет, если бы Еве захотелось покончить с собой, то именно так она бы и поступила. Хорошо бы, чтобы это было не так. А если? «Прекрати! – одернул себя Александр. – Одно дело учитывать возможность, и совсем другое – нагнетать ужас».

Вечером, после ужина, он позвонил Неволиной.

– К счастью, никаких новостей у меня нет, – сказала Валентина, не дожидаясь вопросов. – Но я все помню и сразу же дам тебе знать.

– А я сегодня общался с Денисом Моисеевым, – сказал Александр. – Что бы я без вас всех делал?

– Как там Денис? – оживилась Валентина. – Он, кажется, в шестьдесят пятой? А насчет того, что бы ты без нас делал, не переживай – я к тебе еще обращусь. Как только молодеть соберусь, так и обращусь.

Одно воспоминание тянет за собой другое, так что проговорили не меньше получаса, а то и больше, время Александр не засекал. Едва он положил телефон на журнальный стол, как тот зазвонил снова. «Валентина что-то забыла рассказать», – подумал Александр, но на дисплее высветились буквы ГВ. Явно что-то случилось, если босс звонит вечером. А что могло случиться? Операций сегодня не было? Отменяется какая-то из завтрашних? Так об этом можно и утром сказать.

– Отдыхаешь? – В голосе Геннадия Валериановича так и плескалось раздражение.

– Собираюсь, – коротко ответил Александр, понимая, что первый вопрос – всего лишь прелюдия к разговору.

– А я все работаю, – сообщил босс. – Только что переговоры закончились.

– С кем? – поинтересовался Александр.

Вечерние переговоры были не в обычае Геннадия Валериановича. Он предпочитал делать это днем, между завтраком и обедом, иногда, если того требовали обстоятельства – во время обеда, но не вечером, на уставшую, как он выражался, голову.

– С кем? – удивился вопросу босс. – Да с этим мерзавцем Луценко. Он явился ко мне без предупреждения, несмотря на то что я по телефону послал его куда подальше, и выставил мне ультиматум.

– Ультиматум? – переспросил Александр, думая, что Геннадий Валерианович оговорился.

– Да, натуральный ультиматум. Или я, то есть – мы, продаем нашу клинику, или не продаем и сильно жалеем об этом. В понедельник надо дать ответ.

– Три дня на размышление.

– Вообще-то четыре, – поправил Геннадий Валерианович. – Это если считать субботу и воскресенье. Или же два.

– Это один старый детектив так назывался, – пояснил Александр, – про ограбление инкассаторов. Интересный.

– Не нужны мне эти детективы! – воскликнул босс, как будто Александр ему их предлагал. – У меня вся жизнь – сплошной детектив. Знаешь, что сказал мне Луценко? «Живы будете, а бизнесом заниматься больше не захотите». Представляешь? Еще похихикал так злорадно-злорадно.

«Злорадство – лучший вид радости», – вспомнилась к месту немецкая пословица.

– А кто хочет купить клинику, он так и не сказал? – спросил Александр.

– Нет! Я его дважды спрашивал, но он заладил, как попугай, свое «на данном этапе не могу разглашать эту информацию», и все тут. Я поинтересовался, не надоело ли ему играть в шпионов, и попросил проект договора для размышления. Он мне его сразу же со своего телефона отправил.

«Издержки прогресса, – подумал Александр. – Сидят люди друг напротив друга, а информацию через Интернет отправляют. Прикольно».

– Но там в покупателях значится какое-то ЗАО «Гердмонт-пул», зарегистрированное в городе Обнинске. Явно левая фирма, ни один поисковик ее не находит. А генеральным директором там Луценко Георгий Лаврентьевич, собственной персоной!

– Это называется «концы в воду», – прокомментировал Александр.

– Я эти концы из воды вытащу, – пообещал босс, – и удавлю их ими!

– Кого «их»? – заинтересовался Александр. – Есть какие-то подозрения?

– Да подозревать можно кого угодно, – хмыкнул Геннадий Валерианович. – Но я даже не понимаю, пытаются ли нас поглотить или же кто-то совсем посторонний хочет «отжать» у нас клинику, чтобы таким образом влезть в бизнес. Если бы знать, кто на нас давит, то есть – собирается давить. Ладно, все тайное рано или поздно становится явным, это еще Сократ говорил. Луценко я сказал, чтобы он не утруждался звонить или приезжать в понедельник, потому что другого ответа не будет. Но он ответил, что все равно позвонит, потому что ничего постоянного в мире не существует – все, мол, изменчиво. Философ доморощенный, мать его за ногу!

По избыточной эмоциональности нетрудно было сделать вывод о том, что Геннадий Валерианович немного навеселе. Или даже не «немного», а «изрядно». Поэтому Александр предложил:

– Может, завтра все обсудим? Утро вечера мудренее и.

– И трезвее, и светлее! – подхватил босс. – Обсудить мы с тобой все обсудили, теперь надо крепить оборону, выявить наши слабые места и заняться их ликвидацией.

– Выявлять нам нечего, – убежденно сказал Александр. – Я уже думал над этим. Работаем мы со всеми положенными разрешительными документами и полностью официально. Санэпидрежим соблюдаем, аппаратуру и все прочее держим в порядке. Документацию оформляем как положено, пациентов не обманываем и на деньги не разводим. С какой стороны нас можно прижать? Только если оклеветать или найти среди прооперированных пару-тройку нечестных людей, которые за деньги начнут строчить на нас жалобы? Но все это несерьезно.

– Все это очень серьезно! – запальчиво возразил Геннадий Валерианович. – Хорошо продуманной клеветнической кампанией можно погубить любую клинику, любую фирму… По принципу «то ли он украл, то ли у него украли». Особенно в нашем бизнесе, где все завязано на репутации.

– Не все так мрачно, – как можно убедительнее сказал Александр. – Случись что, мы не станем сидеть сложа руки. И для начала надо бы убедиться, что все это не пустые угрозы.

– Хорошо бы, если так, – вздохнул босс. – Но интуиция подсказывает мне обратное. Что ж, поборемся… Меня неприятности не пугают, а лишь раззадоривают. Только жаль времени и сил. Не успели с черной полосы на белую соскочить, как снова проблемы намечаются. На пустом месте. А мне хочется заниматься развитием, наступлением заниматься, а не обороной. Есть реальная возможность развернуться в небольшую, но весьма эффективную сеть. Ладно, пора бы мне уже и домой. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – пожелал Александр, догадываясь, что босс домой не поедет, а заночует у себя в кабинете.

Судя по всему, отношения Геннадия Валериановича с женой испортились окончательно. Спрашивать Александр не спрашивал, он вообще не любил влезать в чужую приватность и в свою посторонних не пускал, но выводы напрашивались сами собой. Когда-то, еще в начале этого года, Геннадий Валерианович не любил задерживаться на работе дольше обычного. Потом начал оставаться после закрытия, сидел едва ли не до полуночи, причем без какой-то срочной необходимости. Вскоре завел привычку раз-другой в неделю ночевать в своем кабинете, а сейчас, кажется, уезжал домой (и домой ли?) только на выходные. Даже часть своих вещей перевез в клинику, приспособив одну из кладовок под личный гардероб. Скоро и выходные станет проводить в клинике. «Интересно, – подумал вдруг Александр, – не являются ли семейные неурядицы стимулом для каких-то производствен но-деловых свершений? Скажем, дома человек чувствует себя неуютно, никто из членов семьи его не понимает, вот и отдает он все силы работе? Прикладывает их туда, откуда есть отдача? Нет, наверное, все не так, ведь если дома неладно, то это не может не волновать в той или иной степени, раздражать, напрягать. А какие могут быть рабочие успехи без душевного комфорта? Да никаких!»

4. 11-й «А»

Если весь вечер одолевают тревожные думы, то нечего надеяться заснуть сразу же после того, как положишь голову на подушку и укроешься одеялом. Сон не дружит с беспокойством.

Можно было бы почитать или посмотреть какой-нибудь фильм, но завтра предстояло оперировать, а книги или фильмы могут увлечь так, что только на рассвете спохватишься – а чего это я не сплю? Особенно, если смотреть какие-нибудь сериалы, одну серию за другой. Время проходит совсем незаметно.

Александр перевернулся на спину, постарался максимально расслабиться, закрыл глаза и приказал себе:

– Спа-а-ать!

Вместо сна пришли воспоминания. Школа, одиннадцатый класс. Тогда тоже был октябрь. И был четверг. История шла вторым уроком, после физики. Историю ученики любили, не столько из-за предмета, потому что между историей как таковой и ее преподаванием в школе лежит целая пропасть, а из-за историка.

Историка Диомидова звали Диомидом, порой даже в глаза, вместо положенного «Артема Савельевича». Историк не обижался – подобно многим запойным алкоголикам он был добрым и снисходительным человеком. Педагогов, раз в два с половиной или в три месяца «выбывающих из строя» на две недели, в школах не любят, но лучше уж так, чем совсем никак. «Преподаватели истории на дороге не валяются», – сказал во всеуслышание во время очередного диомидовского запоя директор, словно оправдывая свое долготерпение, и все, кто был в учительской, дружно разразились смехом. Смеялась и главная школьная подхалимка Ирка Тимошина, староста 10-го «Б», вечно отиравшаяся возле педагогов. Она и разнесла директорские слова по всей школе. Как это не валяются преподаватели истории? Очень даже валяются! А еще преподаватели истории бодают лбом запертые школьные ворота (логично, в общем-то, потому что если приполз на четвереньках, то иначе никак не постучишь – руки-то заняты), стоят, раскинув руки, на проезжей части (это такая игра «не пропущу тебя, троллейбус») и (о, ужас ужасно ужаснейший!) облевывают памятники, точнее – постамент бюста человека, чье имя носит школа. Диомид искренне любил свою работу, и потому его тянуло в школу, даже когда он был пьяным. К великому огорчению учеников, долго куролесить Диомиду не давали другие преподаватели. Выбегали, подхватывали-поднимали и уводили-уносили в медпункт для оказания экстренной медицинской помощи. Помощь эта заключалась в том, что медсестра Женя (медсестры, они до седых волос Жени, а вот доктора сразу же Евгении Батьковны – несправедливо) оценивала опытным глазом состояние Диомида и отмеривала ему столько спирта, сколько было необходимо для перехода в спящее состояние. Диомид выпивал, падал на кушетку, спал несколько часов, а затем тихо, украдкой, покидал школу и шел за «добавкой». В медпункте ему никогда не добавляли. «Артем Савельевич болеет», – привычно врали учителя, приходившие на замену Диомиду. Дети привычно делали вид, что верят. Самые ехидные, с невинным видом заглядывая в глаза преподам, интересовались, скоро ли выздоровеет Артем Савельевич. Как будто не знали, что Диомид всегда пьет двенадцать дней, ни днем больше ни днем меньше, и два дня требуется ему на поправку, то есть на приведение себя в работоспособное состояние. Чистеньким, выбритым до синевы, при галстуке, неизменном спутнике трезвого периода, входил Диомид в класс, отвечал снисходительным кивком на нестройное «здравствуйте» и небрежно интересовался:

– Так на чем вы остановились?

Ученики называли тему, Диомид садился на край стола (на стул он пересаживался только для того, чтобы выставить оценку в журнале), вооружался указкой и начинал рассказывать. Указка выполняла роль дирижерской палочки. Взмахивая ею, Диомид задавал себе темп, чертил в воздухе вопросительные знаки, ставил точки и неизменно завершал рассказ резким «сабельным» взмахом слева направо и сверху вниз. Ite, missa est[4]. Рассказывал Диомид замечательно – красочно, выразительно, увлеченно, да еще с такими подробностями, будто видел все своими глазами.

– Долго стоял Наполеон и смотрел на Москву. Ничего не говорил, только носом шмыгал.

Никто из очевидцев не упоминал о такой пикантной подробности. Откуда ее взял Диомид?

– Ленин еще рта раскрыть не успел, а кто-то из задних рядов запустил в него камнем. И метко так запустил – попал в левое плечо, чуть с броневика не сшиб.

Ученики понимающе переглядывались – заливает Диомид. Маргоша Шейнфельд, набравшаяся ума-разума от папы-психиатра, рассуждала о расстройствах восприятия, проще говоря – галлюцинациях, у алкоголиков. Сердобольная Маргоша верила, что Диомид заблуждается добросовестно, и пыталась убедить в том остальных.

– Он не врун, а глубоко несчастный одинокий человек! – говорила она, заливаясь румянцем. – Одиночество – корень всех психических проблем!

Мотивы фантазий Диомида были не так уж и важны. Куда важнее было то, что рассказывал Диомид интересно, и то, что он никогда не ставил двоек.

– Истории от твоего незнания никакого вреда быть не может, – говорил он впавшим в кататонический ступор[5] у доски. – С учетом этого поставлю «три».

В тот день разбирали причины победы красных в Гражданской войне. Диомид, не скрывавший своих монархических взглядов, был в ударе. Сначала он расхаживал по классу, а потом уселся на свой стол и принялся столь увлеченно махать указкой, что Аида Пименова тихонечко отсела с первой парты назад, на свободное место рядом с тихоней Ирой Хусаиновой.

– Красавица моя, – грустно сказал ей Диомид. – Я стар и близорук, а ты пересаживаешься в предпоследний ряд, и я не могу тобой любоваться. Ай-яй-яй!

В наше время после такого, невинного в сущности замечания можно с треском вылететь из школы с волчьим билетом в зубах и клеймом педофила, но в конце прошлого века все было немного иначе. К тому же никому бы и в голову не пришло трактовать подобный комплимент Диомида как проявление домогательства или нечто подобное. Все знали, что Диомид целомудрен, как монах, женщины его не интересовали совершенно. Домогательства от Диомида? Да скорее памятник Пушкину начнет кого-нибудь домогаться, чем Диомид!

Комплимент был сказан к месту. Пименова выделялась не только звучным «оперным» именем, но и бюстом большого, а по школьным понятиям, так просто неимоверного размера. К бюсту мать-природа приложила не менее выдающиеся бедра, отделив одно от другого тонкой осиной талией. Лицо Пименовой немного портила общая резкость черт, но ее подмечали только девочки. Мальчики видели только большие карие глаза-омуты и сочные чувственные губы. Сказать, что в поклонниках у Пименовой не было недостатка, означало бы не сказать ничего. Поклонники просто осаждали Пименову, ходили за ней толпами, боролись за ее внимание (однажды даже до поножовщины дошло), забрасывали предложениями… Руку и сердце, кажется, так ни разу никто и не предложил, все поклонники ограничивались стандартным «погулять-посидеть» (многие держали в уме и «полежать», не без этого), но Пименова не расстраивалась. Серьезные отношения, как и все серьезное, были не для нее. Да и кто, в самом деле, всерьез задумывался о серьезном в школе, пусть даже и в старших классах? К тому же поведение Пименовой, веселушки-хохотушки, совершенно не располагало к мыслям о чем-то серьезном. Она никогда ничего не планировала, живя сегодняшним днем в полном смысле этого слова. В настолько полном, что даже уроков никогда не учила. Зачем учить? Ведь еще не факт, что спросят. Да и времени у нее, едва поспевавшей с одного свидания на другое, вечно не было.

Пименова не успела как следует зардеться в ответ на комплимент (ах, как она умела поводить глазами, взмахивать ресницами и скромно краснеть!), как в класс ворвалась, именно ворвалась, а не вошла, ученица из параллельного класса Лариса Прокопович, кандидат в мастера спорта по плаванию и непревзойденная истеричка.

– Вы тут сидите, а там Рябухин из окна выбросился! – крикнула она классу, не обращая никакого внимания на Диомида. – Насмерть!

Класс замер. Диомид тоже замер с поднятой указкой в руке.

– Что вы сидите?! – Прокопович явно не понравилось отсутствие реакции на новость. – Или у вас каждый день кто-то в окна прыгает?!

Дима Рябухин был худшим учеником школы. Как только не называли его учителя – Проблемой В Квадрате, Сплошным Минусом, Наказанием С Большой Буквы, Уксусной Кислотой. Каждый изощрялся на свой лад, и не было в школе педагога, которого в той или иной степени не помучил бы Рябухин. После окончания девятого класса от него попытались избавиться, намекнув матери на то, что лучше бы ей взять документы сына и отнести в какой-нибудь колледж, но мать в ответ заявила, что в колледже ее Димочка совсем от рук отобьется, еще и колоться, чего доброго, начнет, так что уж пусть лучше он останется в школе. Педагоги поскрипели зубами и развели руками, констатируя собственное бессилие.

Ученикам Рябухин особо не досаждал. Мог подраться, если был повод. Мог устроить какую-нибудь небольшую пакость. Так, у Пименовой, в отместку за то, что она не обращала на него внимания, он по два раза на неделе крал портфель и прятал его в мужском туалете или в подвале. Под настроение мог на дерево забросить. Разумеется, Рябухин курил и, как он сам выражался, «баловался пивком».

Во время последних летних каникул Рябухин начал поигрывать в карты на деньги. Играл не со сверстниками, а с какими-то «авторитетными» парнями, знакомством с которыми он очень гордился. В конце сентября он пришел в школу весь какой-то поникший, растерянный. Обычно Рябухин хорохорился, ходил гоголем, давая понять окружающим, что крут он немерено и все ему нипочем, а тут аж слезы у него на глазах блестели.

– Выручите деньгами, – просил Рябухин, – кто сколько может… Я в карты продулся по-крупному, расплачиваться нечем. Я отдам, постепенно.

– Сколько же ты проиграл? – ехидно поинтересовалась Пименова, недолюбливавшая Рябухина за повышенный интерес к ее портфелю.

– Семь с половиной штук, – вздохнул Рябухин и после небольшой паузы уточнил: – Баксов, не рублей.

– Гонишь! – емко высказалась Пименова, а Маргоша Шейнфельд ахнула и поинтересовалась:

– Ты что, в казино ходил?

При желании, напустив на себя серьезный вид, Рябухин вполне мог сойти за двадцатилетнего, потому что растительность у него на лице была обильной и голос уже успел «переломаться» и превратился в бас. И смотреть он умел по-взрослому, серьезно, спокойно, оценивающе. Поэтому вопрос Маргоши был вполне уместным.

– Откуда у меня такие деньги, чтобы по казино ходить?! – вяло возмутился Рябухин. – Я в карты проиграл, в «тридцать одно».

– Гонишь! – повторила Пименова. – В карты такие деньги два года проигрывать надо. Знаю я ваши ставки – стольник или три пива!

Откуда Пименова могла знать про ставки Рябухина и его компании, никто не понимал, но ей поверили. Очень часто верят не тому, кто говорит правду, а тому, кто держится более уверенно. Пименова говорила уверенно, а Рябухин, утратив обычную бойкость, мямлил и отводил глаза в сторону. Все решили, что Рябухин врет про проигрыш или же про его величину. Даже скромница и добрячка Хусаинова, за все одиннадцать лет не сказавшая никому ни одной колкости, назвала Рябухина «прохиндеем». Александр тоже разделял общий настрой, обзывать или стыдить Рябухина он не стал, но и денег ему не дал.

– Мне хотя бы половину собрать, – ныл Рябухин. – Половину отдам, остальное согласятся получить частями.

Расчет у него был простой и до неприличия самонадеянный. В школе четыре одиннадцатых класса. В каждом – от двадцати пяти до тридцати учеников. Если каждый даст по тысяче (к тому, что некоторые жадины ему ничего не дадут, Рябухин был готов), то наберется примерно половина долга. Почему Рябухин решил, что все одиннадцатые классы будут скидываться на покрытие его проигрыша, так и осталось загадкой. Никто не спешил одалживать ему деньги, зато на советы народ не скупился.

– Заработай! – говорили одни.

– Мне быстро надо отдать, пока счетчик не включили, – отвечал Рябухин и крутил пальцем у виска, удивляясь, как люди не понимают очевидного.

– У матери попроси! – предлагали другие.

Мать Рябухина работала поваром в детском саду и в одиночку «тянула» двух сыновей – Диму и его младшего брата Артема, такого же раздолбая. Попросить у нее было можно, только вряд ли бы она смогла что-то дать.

– Квартиру сменяй на меньшую и рассчитайся! – советовали самые деловые.

– Ага! – Рябухин опять крутил пальцем у виска. – У нас однушка, маленькая. На что ее менять? Да и мать ни за что не согласится.

На похоронах мать кричала, что если бы она только знала, то наизнанку бы вывернулась, ну и так далее.

Пару раз Рябухин являлся на уроки со следами побоев на лице. Не какой-то там синячок и не одиночная ссадина, а конкретные такие следы – множественные сливающиеся синяки, распухший нос, разбитые губы. Последнюю же неделю он вообще не появлялся в школе. И вот..

Придя в себя, ученики 11-го «А», не спросив разрешения у Диомида, выбежали в коридор, спустились на первый этаж, вломились в раздевалку, в которую до конца уроков заходить не разрешалось (школа давно и безуспешно боролась с воровством), и, под предводительством Прокопович, направилась к дому Рябухина. Прокопович жила в доме напротив, тоже на восьмом этаже, окна в окна. Она в тот день проспала, решила пойти в школу к третьему уроку, но вышло так, что явилась к концу второго, чтобы сообщить всем трагическую новость.

К приходу одноклассников тело Рябухина успели увезти, но соседи продолжали толпиться во дворе и обмениваться впечатлениями. Они рассказали одноклассникам, что мать Рябухина рано утром ушла на работу, следом за ней ушел в школу брат-восьмиклассник, а Димка остался дома.

– Не сам он прыгнул, не сам! – доказывала всем растрепанная краснолицая тетка в потертой кожаной куртке. – Сам бы он не смог! Не решился бы! Помогли ему!

– Карточный долг – дело серьезное, – степенно говорил кривоносый мужик с синими от татуировок руками. – Или плати, или того.

Печальные обстоятельства Рябухина оказались известными всем. Странно, что о них ничего не знала его мать. Впрочем, близкие нередко узнают обо всем в последнюю очередь.

Хоронили Рябухина на Бабушкинском кладбище, рядом с дедом и бабкой. Похороны, на которые пошли всем классом вместе с классным руководителем Надеждой Германовной, оставили тягостное впечатление. Все помнили живого Рябухина, и никак невозможно было поверить в то, что это он, такой непохожий на самого себя, лежит в гробу. Невозможно было смириться с тем, что больше никогда не влетит в класс Димка, не швырнет свою тощую сумку (учебников он сроду не носил, только одну-две тетрадки) в угол и не скажет свое обычное: «Привет народу!» И еще было очень неловко сознавать, что Рябухин-то, оказывается, не врал – приперло его по-настоящему.

Общее настроение выразила Маргоша Шейнфельд. Когда шли к выходу с кладбища, она вдруг остановилась и сказала в пространство:

– На венок по пятьсот рублей собирали! А кому он на. нужен, этот. венок? Димке уже не до венков! А вот если бы ему вовремя деньги собрали, то он был бы жив! Что такое. деньги в сравнении с человеческой жизнью?!

Невиданное дело – Маргоша, красневшая от слова «жопа», материлась на кладбище, в присутствии классного руководителя и совершенно этого не стеснялась. Во всяком случае, даже не думала краснеть, напротив, была бледной, как мел.

– Какие же все мы гады! – констатировала Маргоша и закончила предложением, в котором слово «твари» было единственным цензурным, а затем убежала далеко вперед.

За ней побежала Надежда Германовна. Остальные шли медленно, избегали смотреть друг на друга, потому что стыдно было смотреть. Каждый делал вид, что идет вроде бы сам по себе. Вдруг Пименова, до этого не проронившая ни слезинки (она вообще была не из плаксивых), завыла в голос. Ее поддержал еще кто-то из девочек. Александр почувствовал, что сейчас сойдет с ума. Как сходят с ума, он не представлял, но впечатление было именно таким, словно он находился на грани безумия. Он ускорил шаг и долго шел, не разбирая дороги. Опомнился только посреди Северянинского моста, холодный ветер привел в чувство.

Когда Ева сказала, что ее свобода стоит недешево, Александр, не колеблясь, одолжил ей требуемую сумму, благо такая возможность у него была. Вспомнил Димку Рябухина, вспомнил слова, сказанные Маргошей на кладбище, и одолжил. Без всякой задней мысли. Просто потому, что мог это сделать и потому что глаза у Евы были хорошие, глаза честного человека.

Кто сказал, что проститутка не может быть честным и порядочным человеком? Проституция – это профессия, а честность и порядочность – качества личности.

5. Надоедливый брошенный любовник

Доверие пациента надо завоевывать. Само собой, на пустом месте оно не появится. Мало кто из людей (да практически никто!) склонен верить в абстрактный гуманизм врачей и в то, что они всегда действуют в интересах пациентов. Александр прекрасно понимал, что пациентов надо убеждать, что не надо жалеть времени на разъяснения и что полноценный контакт и доверительные отношения между пациентом и врачом устанавливаются только тогда, когда пациент понимает, что именно делает врач. Иначе – никак, иначе – непонимание превращается в недоверие со всеми вытекающими отсюда последствиями. Или человек уйдет, так и не став твоим пациентом, и при случае станет отзываться о тебе, мягко говоря, не самым лучшим образом, или же он все же станет пациентом, но пациентом особым – с претензиями.

Профессионала трудно чем-то озадачить. Но некоторым это удается. И если у тебя было две сложные операции и ты устал – по закону подлости возле кабинета тебя будет ждать именно такой пациент.

Увидев в коридоре Елену Карловну, Александр собрал волю в кулак, заставил себя улыбнуться и подумал о том, как обманчива порой бывает внешность. Милая тридцатилетняя женщина – тоненькая, изящная, большеглазая, с копной рыжих кудряшек. Так и напрашивается сравнение с цветком, и создается впечатление, что обладательница подобной внешности должна иметь если не чудесный, то, по крайней мере, легкий, приятный характер, но при общении это впечатление быстро проходит. Очень быстро.

Природа щедро одарила Елену Карловну красотой, но не бывает бочки меда без ложки дегтя. Чрезмерно развитые надбровные дуги «утяжеляли» лицо, и Елена Карловна решила от них избавиться. Подруга, сделавшая подобную операцию в известной венской клинике «Шварцинерхаус», щедро делилась опытом и впечатлениями, так что к доктору Бергу Елена Карловна пришла в определенной степени подготовленной.

Сначала все пошло хорошо – познакомились, поговорили, Александр назначил обследование. Во время второй встречи, оценив данные рентгенографии, он предложил Елене Карловне сделать инъекционную контурную пластику.

– Я не стану трогать ваши дуги, но сделаю их незаметными, сгладив контур лба, – сказал он. – Это простая, безоперационная методика, суть которой заключается в том, что я введу под кожу над вашими надбровными дугами пластический материал. Материалом может стать ваш собственный жир или другой материал – наполнитель на основе коллагена или, к примеру, на основе полимолочной кислоты. С материалом мы определимся чуть позже, сначала надо решить, согласны ли вы на контурную пластику. Главное достоинство этого метода – простота и относительная дешевизна. Главный недостаток – недолговечность. Конкретные сроки зависят от материала и особенностей вашего организма, но повторять придется. Ежегодно или раз в полтора-два года.

– А вот моей подруге сделали нормальную операцию! – перебила Елена Карловна. – Срезали лишнее – и все! Никаких повторов!

– У вашей подруги, Елена Карловна, видимо, был немного другой случай, – ответил Александр, усмехнувшись про себя над словами «сделали нормальную операцию». – В нижнем отделе между наружной и внутренней пластинками лобной кости находится полость – лобная пазуха. Вот, смотрите.

Александр встал, взял со стола рентгеновские снимки пациентки, подошел к висящему на стене негатоскопу[6], включил его, вставил снимки, вытащил из нагрудного кармана халата ручку, которой предстояло играть роль указки, и продолжил объяснять, одновременно указывая на нужные места на снимках.

– В вашем случае, Елена Карловна, выпуклость сформирована за счет чрезмерно развитой лобной пазухи. Она у вас как бы раздута, а передняя пластинка лобной кости тонкая, срезать там нечего. Видите? А у вашей подруги при небольшой пазухе имелось утолщение передней пластинки. Представьте, что вот здесь заканчивается полость и начинается кость. В таком случае можно срезать излишек и решить проблему раз и навсегда. А у вас нечего срезать – попадем в полость. Я понятно объяснил или нарисовать?

– Мне все понятно! – нахмурилась Елена Карловна. – В фотографиях ваших я не разбираюсь, но я разбираюсь в людях! У меня, чтобы вы знали, два высших образования – юридическое и психологическое.

«Гремучая смесь», – подумал Александр.

– И я прекрасно поняла, чего вы хотите! Вы хотите привязать меня к себе на всю жизнь, подсадить на иглу, чтобы я приносила вам стабильный регулярный доход, вместо того чтобы взять и убрать лишнее, как это сделали Полине!

– Но у вашей подруги.

– Вы не видели мою подругу! – не унималась Елена Карловна. – Как вы можете судить о том, что там у нее было? Я вас насквозь вижу со всеми вашими хитростями. Без рентгена! В Австрии – врачи, а у нас – рвачи и аферисты!

На этой высокой ноте общение закончилось. Елена Карловна выскочила из кабинета, позабыв про снимки. Александру пришлось догонять ее в коридоре. Елена Карловна поблагодарила его презрительным фырканьем и ушла, вся такая изящная и пышущая негодованием.

Александр был уверен, что видел ее в последний раз, но спустя неделю Елена Карловна пришла снова.

– Я проконсультировалась со специалистами, – как ни в чем не бывало начала она, делая упор на слово «специалистами», – и узнала, что можно совсем убрать мою кость и вставить вместо нее пластину из титана. Так можно убить разом двух зайцев – убрать эти противные выпуклости и улучшить форму лба. Что вы на это скажете?

Александру понадобилось секунд двадцать для того, чтобы понять, что Елена Карловна говорит серьезно. Сначала он подумал, что она шутит. Чувство юмора порой приобретает весьма своеобразные формы. Может, ей неловко за эмоциональный всплеск и несправедливые обвинения, а извиняться не хочется – вот и решила сгладить впечатление шуткой.

Нет – Елена Карловна не улыбалась, смотрела строго и пальцами левой руки по столешнице постукивала. Та-та-та, та-та-та.

– Так можно убить вас, а не каких-то там зайцев, – сказал, наконец, Александр. – Это очень серьезная операция, которая делается строго по показаниям.

– А разве мое желание и готовность оплатить ваши услуги не являются показаниями?!

– В этом случае – нет! – твердо ответил Александр и добавил: – Не для меня. И не думаю, что кто-то, хоть у нас, хоть за границей, рискнет сделать вам подобную операцию.

– А вот мой массажист думает иначе! – Крылья точеного носика Елены Карловны начали раздуваться, брови сошлись на переносице, а в глазах засверкали недобрые искорки. – И я сама изучила этот вопрос! У меня два высших образования, и я считаю, что могу разобраться в том, что мне подходит, а что не подходит!

– Я закончил лечебный факультет, прошел клиническую ординатуру и несколько курсов дополнительного обучения, работаю не первый год и считаю, что действительно могу разобраться в том, какие операции показаны, а какие нет, – в тон ей ответил Александр. – И скажу вам, положа руку на сердце, что проще и лучше раз в год или в два повторять контурную пластику, чем жить с титановой или какой-то еще пластиной вместо собственной кости. Вы просто не представляете, что это за операция и какие осложнения могут быть.

– Я читала про осложнения! – не сдавалась Елена Карловна. – Но вы же профессионал, вы же работаете не первый год. Вот и сделайте так, чтобы не было осложнений.

– Увы, не смогу, – в подтверждение своих слов Александр развел руками.

– Жаль, очень жаль! Никудышный из вас профессионал, – сказала Елена Карловна и ушла, гордо задрав подбородок.

И вот сегодня она пришла снова. Александр решил было, что здравый смысл возобладал над советами массажиста, но ошибся. Хотя начало разговора обнадеживало.

– Простите меня, Александр Михайлович, я вам наговорила много лишнего.

– Ничего страшного, Елена Карловна. Бывает, – великодушно сказал Александр. – Все мы люди, все мы человеки…

– Вы – не такой, как все! – тряхнула кудряшками Елена Карловна. – Вы – святой человек! У вас золотые руки и доброе сердце. Другой бы на вашем месте не стал со мной разговаривать, дал бы от ворот поворот.

Дифирамбы пелись долго, минут пять, если не больше. Александр узнал о себе много нового, но в гордыню впадать не спешил.

– И вообще, если где-то в мире можно встретить настоящего чуткого врача, так это у нас!

Елена Карловна сделала паузу, явно ожидая какой-то реакции на свои слова, но Александр молчал и ждал продолжения.

Продолжение удивило своей нестандартной откровенностью.

– Мой муж на тридцать четыре года старше меня, – тихо и как-то обыденно сказала Елена Карловна. – Пока он жив, я ни в чем не нуждаюсь, но. потом жизнь моя не будет такой уж безоблачной. Бизнес захапают партнеры, наследство растащат дети от двух прежних жен. Короче говоря, вряд ли я смогу ежегодно оплачивать все эти ваши процедуры. Мне бы лучше сделать все сразу. Здесь и сейчас. Войдите в мое положение, вы же врач.

По щеке Елены Карловны стекла слезинка, за ней другая. Если бы Елена Карловна скандалила или хамила, Александр повторил бы то, что сказал в прошлый раз, и сказал, что добавить ему нечего. Но если человек настроен общаться по-человечески, то разве можно не успокоить его и не попытаться объяснить все заново и поподробнее? Александр достал руководство по нейрохирургии и начал читать оттуда вслух и комментировать прочитанное. Получилось нечто вроде индивидуального занятия преподавателя со студенткой.

Елена Карловна старательно вникала, задавала вопросы, вбивала в свой телефон термины, которые хотела запомнить. Можно было надеяться на то, что она образумится.

– Что вы на меня так смотрите? – вдруг спросила она, поймав пристальный взгляд Александра.

– Думаю о том, что если поднять контур бровей с помощью специальных нитей и использовать тени для век на тон светлее, то это поможет скрыть выпуклость надбровных дуг, – ответил Александр. – Не полностью, но процентов на шестьдесят.

– А можно поподробнее?! – оживилась Елена Карловна.

Александр взял карандаш и за минуту нарисовал ее портрет с новыми бровями.

– Так вы еще и худо-о-ожник! – восхищенно протянула она, разглядывая рисунок. – Можно я его заберу?

Спустя полтора часа Елена Карловна ушла, поблагодарив на прощание и пообещав подумать еще. Александр просмотрел расписание на завтра в настольном органайзере, сделал пару звонков и решил, что на сегодня с него хватит. Чувствовал он себя полностью опустошенным, выжатым до предела. Операции утомили физически, а практическое занятие по нейрохирургии морально.

Так и подмывало поехать прямо домой и первым делом принять ванну, но Александр запланировал на вечер визит в полицию.

Ева так и не объявилась, и никакой информации о ней не было.

Пора подавать в розыск, а кому это делать, как не Александру? Больше ведь некому.

Ева была прописана в городе Гусь-Хрустальный Владимирской области, в каких-то развалинах, существовавших лишь на бумаге. Она выписалась от родителей накануне собственного девятнадцатилетия – то был полный разрыв, настолько полный, что не хотелось иметь с ними ничего общего. Подруга, работавшая курьером в агентстве недвижимости, нашла, куда можно прописаться за посильную (то есть весьма небольшую) сумму. Сейчас, до своего исчезновения, Ева жила в квартире Андрея, друга Александра. Не в той, где жил сам Андрей, а в другой – однокомнатной «хрущобе» в Бескудниково, доставшейся ему в наследство от бездетной тетки. По этому же адресу Ева была временно зарегистрирована. Элементарная логика подсказывала, что заявление о ее пропаже следует подавать в местное отделение.

Местное отделение встретило многолюдной суетой. Для того чтобы пообщаться с дежурным майором, Александру пришлось подождать минут двадцать, пока не рассосалась толпа перед окошком. «Совсем как регистратура районной поликлиники, – подумал он. – Люди лезут с разных сторон, говорят одновременно, да еще и телефон звонит не переставая.

Выслушав Александра и успев за это время ответить на два телефонных звонка, майор достал из кармана мятый платок, отер вспотевшую лысину, сунул платок обратно и скептически поинтересовался:

– Вы уверены, что с вашей знакомой случилось что-то плохое?

– Я надеюсь, что с ней ничего плохого не случилось! – ответил Александр, удивленный такой постановкой вопроса. – Но человек исчез, и неизвестно, что с ним.

– Вам неизвестно! – уточнил майор таким тоном, словно Александру было положено оставаться в неведении. – Если я правильно понял, то ваша знакомая нигде не работала, так?

– Так, – подтвердил Александр. – Но какое это имеет значение?

– Большое, – насупился майор. – Если человек на работу не является четыре дня подряд и дома его нет, то это уже повод для беспокойства, и то не очень веский. Некоторые, знаете ли, в запой уходят в прямом смысле этого слова. Уходят из дома и пьют где-то там – в гаражах, на дачах, у знакомых алкашей.

– Человек, о котором идет речь, не страдал запоями! И наркотиками она не балуется.

– Уверены? – прищурился майор. – Один мой знакомый нарколог полтора года не замечал, что его единственный сын на игле сидит. А вы говорите.

– Давайте не будем отвлекаться от дела, – попросил Александр. – Скажите, в какой форме и на чье имя я должен написать заявление…

На столе у майора одновременно зазвонили оба телефона – большой серый с великим множеством кнопок и маленький белый. Майор снял трубку с белого, а на сером нажал одну из кнопок, и тот замолчал.

Сказав собеседнику четыре раза «нет», майор вернул трубку на место, посмотрел на Александра и отрицательно покачал головой.

– Не надо заявления.

– Почему? – удивился Александр. – Вы не хотите портить себе отчетность?

Стандартная причина – полиция не принимает заявления, чтобы не портить отчетность.

– Нашу отчетность уже ничем не испортишь, – хмыкнул майор. – Я бы принял ваше заявление, но из того, что вы мне рассказали, нельзя сделать вывод о пропаже вашей знакомой. Она всего лишь съехала с квартиры, в которую вы ее поселили, не звонит вам и не отвечает на ваши звонки. Маловато для того, чтобы начинать розыск.

– Но я же говорил, что звонил ее знакомым, – напомнил Александр. – Всех обзвонил, от Аллы до Яны. И никто ничего о ней не знает, даже те, с кем она перезванивалась по нескольку раз на неделе. Разве это не настораживает?

Про визит к родителям он предпочел умолчать, потому что для дела никакой пользы от этого визита не было, но была вероятность услышать в ответ: «Вот пусть родители и заявляют».

– Она могла попросить не сообщать вам о ее местонахождении, – спокойно парировал майор и поднял вверх правую ладонь с растопыренными пальцами. – Женщина съехала с квартиры, в которую ее поселил друг, и не отвечает на его звонки. – Он загнул мизинец и продолжил: – Женщина из Владимирской области, не работает, на месте ее ничто не держит.

Майор загнул безымянный палец с массивным обручальным кольцом. «Оковы», – подумал Александр про кольцо.

– Вы говорите, что ссор между вами не было, но ведь иногда обида может и не приводить к ссоре. Или появился кто-то лучше вас.

К двум загнутым пальцам добавился средний.

– У нас были чисто дружеские отношения. – Александр невольно повысил голос и тут же осекся. – Простите. Если бы у Евы появился кто-то, то это никак бы не сказалось на наших отношениях. На основании чего вы сделали такой вывод?

– У меня эти надоедливые брошеные любовники вот где сидят! – майор поморщился и провел ребром ладони под подбородком. – Я не имею в виду лично вас, я просто говорю, что мужчины часто приходят заявлять о пропаже своих подруг. Вот женщины, при всей их мнительности, ведут себя разумно. Если любовник не дает о себе знать, женщина в первую очередь думает, что он ее бросил. А мужики даже мысли такой допустить не могут. Подружка не отвечает на звонки и слиняла со съемной хаты? Значит – что-то с ней неладное случилось, изнасиловали, задушили в землю закопали! А она сидит сейчас на другой хате с другим кавалером. Не приму я ваше заявление.

– На каком основании не примете? – поинтересовался Александр. – Может, вы еще скажете, что принимаете подобные заявления только от родственников?

– От всех принимаем, – буркнул себе под нос майор. – Я разве сказал, что-нибудь про родственников? Это вы сказали. А заявление я у вас не приму, потому что доводы ваши неубедительны. Подкрепите их чем-нибудь весомым – и я изменю свое решение. Или идите к начальнику, пусть он решает.

По взгляду майора чувствовалось, что, говоря о чем-то весомом, он имел в виду доводы, а не что-то другое. Александр попытался найти хотя бы один довод, но не смог. Он уже сказал все, что мог сказать, а по бокам, с обеих сторон стояли люди, тоже желавшие пообщаться с майором.

Пришлось уйти несолоно хлебавши. Благородный муж, как учил Конфуций, должен следовать человеколюбию, даже если терпит неудачу, поэтому Александр подавил раздражение и попытался взглянуть на историю с Евой с позиции постороннего человека. С одной стороны, майор прав, но с другой – должен же он разбираться в людях и понимать, что к нему пришел серьезный, не склонный к паникерству человек. И верить людям тоже надо.

Возле выхода внимание Александра привлекла женщина, не просто крупных, а прямо-таки необъятных размеров. Зажав в углу кого-то из сотрудников (видна была только фуражка), она громко и с надрывом причитала:

– Откуда же возьмутся умные мысли, если в голове пусто?! Я ему советовала-советовала, да все советы уже просоветовала! А ему хоть бы что! Чугунный лоб! Косая сажень в плечах, а умишко как у воробышка, если не того меньше. Только и хватает ума на то, чтобы в рюмку заглядывать. Стыд и срам! Вот за что мне такой срам? За какие такие грехи?

Александр подумал, что у такой особы майор, наверное, принял бы заявление о пропаже кого-то из ее знакомых. Мелькнула мысль о том, что можно вернуться и проявить настойчивость, но Александр не стал возвращаться, потому что не был уверен в том, что настойчивость ему поможет.

6. Бай Ланьхуа

Расслабленное отпускное состояние настраивало на философский лад, а созерцание лунных бликов на водной поверхности навевало мысли о мимолетности всего сущего. Захотелось опустить руку в воду, но Александр благоразумно переборол это желание.

Стоило только на миг вернуться к реальности, как очарование лунной тропической ночи напрочь исчезло. В нос ударил не самый приятный запашок, а левую ногу начало покалывать – затекла от долгого сидения. Лодочник уловил перемену в настроении пассажира и завел мотор, явно намереваясь пронестись по реке взад-вперед, но Александр решил, что с него хватит, и махнул рукой в сторону берега. Когда расплачивался, подумал о том, что соответствие валют, пусть даже и приблизительное, создает дополнительное удобство для туристов. Не надо каждый раз совершать в уме расчеты, чтобы понять, что сколько стоит, потому что один местный бат примерно равен рублю.

До отеля было рукой подать, вдобавок путь был прямым, и идти предстояло по освещенной многолюдной улице, поэтому Александр не стал брать такси, а пошел пешком. Когда идешь ночью по незнакомому городу, то впечатление такое, будто смотришь документальный фильм, потому что действительность воспринимается как-то отстраненно. Ты не часть этого мира, ты всего лишь зритель, собиратель впечатлений, турист…

Две девушки, блондинка и шатенка (судя по разговору – француженки), держали в руке палочки с нанизанными на них скорпионами. Скорпионы были крупными, можно сказать – огромными. Александр невольно загляделся на них, думая о том, уж не леденцы ли это в форме скорпионов, этакое «сублимированное» лакомство для желающих прикоснуться к местной экзотике.

Девушка, на которую налетел Александр, должно быть, тоже отвлеклась и не смотрела перед собой, потому что столкновение получилось «качественным», результативным, болезненным. Оба чудом устояли на ногах и в один голос сказали друг другу: «Простите!»

Переглянулись, улыбнулись, и Александр пригласил соотечественницу выпить по коктейлю. Та не стала отказываться, приняла предложение с видимым удовольствием, и перед ними тут же возникла проблема – какой из пяти баров, находящихся в поле зрения, можно посетить. Он немного помедлил, и девушка приняла решение за него.

– Сюда! – сказала она, указывая рукой на ближайшую к ним дверь, и добавила: – Здесь хоть не отравят.

Тон, которым это было сказано, выдавал человека, хорошо знакомого с местными реалиями. Услышав же, как бегло девушка говорила с барменом по-тайски, Александр догадался, что она живет в Таиланде, а не просто часто сюда приезжает.

На улице Александр не успел толком рассмотреть свою новую знакомую, заметил лишь, что она красива той выразительной красотой, которую дает сочетание крупных правильных черт с пластичностью движений. Крупные черты, будь они самых что ни на есть классических форм, без пластики будут казаться угловатыми, некрасивыми. Короткая «лохматая» стрижка в стиле «пикси» смягчала резкость скул и намекала на задорный нрав своей обладательницы. В полумраке бара, еще до того, как они представились друг другу, Александр смог рассмотреть девушку окончательно и весьма ею заинтересовался.

Александр попросил джин с тоником, а перед девушкой бармен поставил бокал, полный листьев мяты и кружочков лайма – явный мохито. Отсалютовав друг другу бокалами, они представились:

– Александр.

– Ева.

Традиционное «очень приятно» произносить не стали, обменялись улыбками и отпили из бокалов. «Нормально, – констатировал Александр. – Нормальный джин, нормальный тоник». Соотечественники из соседнего номера, молодожены-волгоградцы пожаловались на то, что Бангкок буквально наводнен контрабандным индийским спиртным.

– На вкус вроде ничего, – стонал за завтраком сосед, массируя виски кончиками пальцев, – особенно в сочетании с местной едой, но потом размазывает в хлам конкретно.

Александру понравилось выражение «размазывает в хлам», и он его запомнил. Никакой логики, но как красочно.

Едва пригубив свой коктейль, Ева поставила бокал на стойку и сказала:

– Вот он, высокий профессионализм – в кои-то веки устроила себе выходной, и все равно дело кончилось тем, что сижу в баре с мужчиной. Пропал выходной!

Александр восхитился тем, как естественно и непринужденно Ева сообщила о своей профессии.

– Это не тот случай, – улыбнулся он. – Просто знакомство, ничего делового.

– Вы не похожи на гея, – усомнилась Ева, – и к тому же смотрите на меня с интересом. Не надо отворачиваться и прятать глаза, я уже уловила этот интерес. Профессиональное чутье меня никогда не подводит.

– А если мой интерес тоже профессиональный? – Александр хитро прищурился. – Что тогда?

– У вас не может быть ко мне профессионального интереса, – не раздумывая, ответила Ева. – Наш бизнес структурирован здесь очень жестко, и никто со стороны влезть в него не сможет. Это все знают, и никто не пытается. А на журналиста вы не похожи совершенно. Так что не профессиональный у вас интерес, а сугубо мужской. И судя по пристальности вашего взгляда – интерес велик.

– Можно два вопроса?

Александр машинально и очень опрометчиво поднял вверх руку с двумя оттопыренными пальцами – указательным и средним. Краем глаза он увидел, как бармен встрепенулся и взял бутылку с джином. Хорошо, что успел вовремя заметить и махнуть шустрому бармену рукой, показывая, что больше джина ему не надо, ни с тоником, ни без. Иначе бы Александру пришлось платить за двойной джин, который он уже пить бы не стал.

– Можно, – усмехнулась Ева, и по взгляду ее было заметно, что она знает, о чем хочет спросить ее Александр.

– Неужели вы не допускаете, что профессиональный интерес к вам может быть только у журналистов и. – Александр замялся, подыскивая более-менее мягкий эвфемизм, но Ева подсказала:

– У сутенеров.

Александр кивнул и сразу же задал второй вопрос:

– И почему вы решили, что я не похож на журналиста? У меня близкий друг журналист, и я, признаться честно, не замечал, чтобы он как-то отличался от других людей? Взгляд специфический или что другое?

– Фотоаппарата у вас нет, – ответила Ева. – А какой журналист без фотоаппарата или персонального фотографа? Кто сейчас пишет репортажи без фотографий? Наоборот можно – без слов, только подписи к фотографиям. Что-нибудь экзотическое, звучное типа «Бай Ланьхуа на Сукхумвит-роуд».

Если занимаешься каллиграфией и вообще интересуешься Китаем, то незаметно для себя запомнишь множество слов. Из числа распространенных.

– Вам идет это имя, – серьезно сказал Александр. – Белая Орхидея – красиво и со смыслом. Орхидея символизирует начало весны, пробуждение к жизни. И нежность тоже.

– Знаете китайский? – удивилась Ева. – Это круто.

– Отдельные слова, – скромно признался Александр. – И кое-какие иероглифы. Ваше имя смогу написать.

– Здорово! – восхитилась Ева. – А для меня китайская грамота – это китайская грамота.

Сказала и первая же рассмеялась над своим случайным каламбуром. Александр ограничился вежливой улыбкой. Голос у Евы был низкий, с хрипотцой, а смех – неожиданно звонким, чистым, совсем не хриплым. Александр про себя называл такой смех «хрустальным» – как будто бокалы хрустальные звенят.

– И как же пишется мое имя? – полюбопытствовала Ева, закончив смеяться.

Александр поставил свой бокал на стойку и пальцем начертил на полированной поверхности три иероглифа – перечеркнутый горизонтальной чертой квадрат с точкой сверху, три горизонтальные линии с двумя точками и иероглиф, похожий на танцующего человека в широкополой шляпе.

– Вы бизнесмен! – «догадалась» Ева. – Вам нужна женщина для эскорта!

– Давайте не будем превращать знакомство в вечер загадок и отгадок, – предложил Александр. – Раскрою карты, Ева. Я – пластический хирург.

– Что – так заметно?! – ахнула Ева, мгновенно теряя весь свой веселый кураж. – А я-то считала, что мне повезло. Даже клиенты, видя меня во всей красе.

Она оборвала себя на середине фразы и, желая скрыть смущение, взяла свой бокал с мохито, но пить не стала – подняла на уровень лица, как бы отгородившись бокалом от Александра.

– Руки, – коротко сказал Александр.

– Что – руки? – не поняла Ева.

– Можно сделать орхиэктомию с пенэктомией, вагинопластику, маммопластику, хондроларингопластику[7], но руки останутся все теми же, – пояснил Александр. – Длинные ногти в той или иной мере придают рукам изящество, но зачастую.

– Проклятые грабли! – простонала Ева, продолжая прятаться за бокалом. – Они меня выдали!

– Не только они, но и размер ноги, – уточнил Александр. – У вас, Ева, сорок четвертый, а у женщин вашего роста чаще встречается сорок первый или сорок второй. Разница невелика, но, обратив внимание на руки, я посмотрел и на ноги. Однако должен заметить, что других признаков того, что родились вы мужчиной, а женщиной стали позже, я не нашел. Респект вашим врачам.

– Респект здешнему освещению, – проворчала Ева и, игнорируя соломинку, отхлебнула прямо из бокала. – Надо же так суметь – наскочить в центре Бангкока на соотечественника, да еще на пластического хирурга!

– И вдобавок на земляка! – Александр сдержанно улыбнулся. – По вашей речи чувствуется, что вы из Москвы, не так ли?

– Почти. – Ева отпила еще немного, отставила бокал и тряхнула головой, словно отгоняя ненужные мысли. – Простите, все произошло так неожиданно. Я, знаете ли, не очень люблю вспоминать свое прошлое, то, как я жила до операции. Да и то, что было после, тоже не очень-то хочется вспоминать.

«Дело было вечером, делать было нечего» – это такая универсальная формула человеческого общения. Если у людей достаточно свободного времени и им интересно общаться друг с другом, то они могут общаться долго. Особенно если правильно выбрать место для общения, чтобы никто не мешал. Бар был из дорогих, и оттого народу в нем было немного. Устав сидеть за стойкой, Александр и Ева пересели за столик у окна и просидели за ним до рассвета, периодически заказывая то апельсиновый сок, то холодный чай.

Еву неожиданно потянуло на откровенность. Видимо, ей давно хотелось выговориться, да случая никак не представлялось. И слушателя подходящего найти не так-то просто, хоть в Бангкоке, хоть в Москве. Лучше всего пусть это будет случайный человек, с которым жизнь свела случайно и скоро разведет в разные стороны. Классический пример – попутчик в поезде. Земляк, случайно встреченный на улице, тоже подойдет. Общих знакомых нет, общих точек соприкосновения нет, и вообще скоро он уедет. Навсегда. А если еще собеседник обладает познаниями в сфере, весьма и весьма тебе близкой, то случайную встречу впору считать судьбоносной.

Ева была транссексуалом, то есть ее гендерная идентичность, ее самоощущение не соответствовали ее анатомическому полу, полученному при рождении. Женщина в теле мужчины – вот кто была Ева, тогда еще не Ева, а Эрнест.

– Отец у меня физик, вот и назвал меня в честь Резерфорда. Странно, что мать согласилась, потому что она хотела, чтобы я была бы, то есть был бы, Олегом. По жизни отец всегда идет на поводу у матери, а тут вдруг смог настоять на своем.

Жизнь не задалась с самого начала.

– С мальчишками мне было неинтересно, – говорила Ева. – Я любила играть в куклы, печь куличики. Ведерко для куличей у меня было, а вот кукол мне не покупали, хоть я и просила. Говорили: «Ты что, с ума сошел?» – и покупали каких-нибудь солдатиков или машинку. Приходилось играть куклами моих подружек. Можешь угадать, сколько у меня сейчас кукол?

Они очень скоро перешли на «ты». Обстановка способствовала.

– Не знаю, но уверен, что больше одной, – ответил Александр.

– Семь! – усмехнулась Ева. – Они маленькие, много места не занимают, но с ними можно разыгрывать целые представления. Доктор, это лечится?

– А зачем это лечить? – удивился Александр. – Хочется, так разыгрывай.

Класса до восьмого родители Евы считали сына тихоней и особо не тревожились.

– Отцу не очень-то нравилось, что я дружу только с девочками, он все твердил свое «мужиком надо расти, сын, мужиком», хотя мужиком, в его понимании, в нашей семье была мать. Все делалось так, как считала она, у отца было право соглашаться и подчиняться, ничего более. У матери мой образ жизни не вызывал возражений. «Девчонки не такие бедовые, как мальчишки», – говорила она. К тому же среди моих подружек были дочь заместителя прокурора и дочь главврача стоматологической поликлиники – высшее, можно сказать, общество. Ну и то, что у меня была астма, тоже играло роль – часами гонять мяч на стадионе я не могла. Что интересно – стоило мне сделать свое тело женским, как астма исчезла. Ни единого приступа, даже самого маленького, даже если рядом кто-то курит. Как медицина объясняет это?

– Я не аллерголог, – пожал плечами Александр. – Но думаю, что астма была следствием дискомфорта. Серьезный дискомфорт может вызывать серьезные проблемы.

– Я тоже так думаю, – кивнула Ева и продолжила рассказ: – Неприятности мои начались с того дня, когда мать вернулась домой с работы неожиданно рано (давление подскочило, начальник отпустил отлежаться) и застала меня в женской одежде, точнее – в женском белье. В гости ко мне после уроков зашла Анька, дочь главврача, и мы с ней валяли дурака. Это был не первый мой опыт переодевания. Знаешь, совсем другое впечатление, когда это делаешь на людях. В одиночку – совсем не тот кайф, но тоже приятно. У меня было несколько пар колготок, черные чулки, трусики, два бюстгальтера. Все, конечно, самого низкого качества, потому что покупалось на сэкономленные, то есть утаенные от родителей, деньги, но – свое, родное. Мы врубили на полную громкость Земфиру и не слышали, как мать открыла дверь. Она вошла в гостиную и увидела меня на диване в колготках, под которые были надеты кружевные трусики, и бюстгальтере. Я томно извивалась, передразнивая нашу историчку Марину Эдуардовну, редкостную дуру. Что потом было. Показательный расстрел с последующим повешением – это ничто по сравнению с тем, что мне пришлось пережить. Меня отхлестали по щекам прямо при Аньке. У меня отобрали все женские вещички. Мне перестали выдавать деньги на карманные расходы. Мне запретили приглашать гостей и самой ходить куда-то, кроме школы и музыкалки. Отец заикнулся было о том, что меня надо показать доктору, но мать обозвала его идиотом и сказала, что справится сама. Еще огласки, мол, не хватало – отец завуч в школе, мать – бухгалтер на авиационном заводе, а сын гей. Я пытался объяснить, что я не гей, что со мной что-то другое, но меня никто не слушал. Где логика? Геям положено дружить с мальчиками, а не с девочками! Я тогда о сексе толком и не думала, мне было просто приятно общаться с девочками и ощущать себя такой, как они.

Транссексуалов принято делить на три типа – гетеросексуалы, бисексуалы и асексуалы. Асексуалы, то есть те, кто вообще не испытывает полового влечения, тоже меняют пол, вернее – приводят свое тело в соответствие с самоощущением. Мужчина может не испытывать влечения ни к женщинам, ни к мужчинам, но в то же время он может испытывать возбуждение, воодушевление, душевный подъем, удовлетворение и прочие позитивные эмоции, представляя себя женщиной. Ношение женской одежды доставляет определенное удовольствие, но полностью проблему не решает – нужно еще и женское тело под женской одеждой. И наоборот, женщина может просто хотеть быть мужчиной, не привязывая это желание к сексу вообще. Для полного счастья ей достаточно быть мужчиной, идея первична, секс вторичен.

– К семнадцати годам я определилась окончательно. Поняла, что чем раньше я исправлю ошибку природы, тем для меня будет лучше. Знал бы кто, как я ненавидела свое тело со всеми его первичными и вторичными половыми признаками! Смотрела на себя с ужасным отвращением, когда брилась, меня тошнило. А тут еще физиология начала брать свое, и мне начали сниться эротические сны, в которых я была мужчиной. Да такие яркие, что в конце сна наступала разрядка. Я просыпалась и бросалась под душ – смывать с себя сперму, сон, все это ненужное мужское. Пора было действовать, потому что жить так я не могла, иногда такая тоска накатывала, что впору было руки на себя наложить. Я выбрала подходящий, как мне показалось момент, и поговорила с родителями. Поговорила раз, другой, третий. После третьего раза не просто ушла из дома, а выписалась с концами, чтобы не иметь с ними ничего общего… Одна из моих подруг снимала комнату в Москве, на Коломенской. Ей хотелось сэкономить на съеме жилья, а мне было негде жить. Я поселилась у нее, нашла работу, сначала подвизалась на промоакциях, потом устроилась ассистентом в одну компашку, производящую сериалы… «Ассистент» означало курьера, секретаря и грузчика в одном флаконе, но платили там хорошо. Для меня было очень важно иметь что откладывать, потому что я копила деньги на превращение в женщину..

– А в армию тебя не взяли из-за астмы? – уточнил Александр.

– Да. Потом я же выписалась от родителей к черту на рога, куда смогла, в чисто виртуальный «резиновый» дом, то есть не дом, а адрес для прописки во Владимирской области. Так что даже если бы я была годной к строевой службе, меня все равно бы не смогли найти. Итак, я каждый месяц откладывала что-то на операции, отказывая себе во всем, кроме самого необходимого, но сбережения мои росли столь медленно, что раньше, чем в тридцать лет, нечего было и надеяться. Если не в тридцать пять. Мне хотелось получить образование, я мечтала и мечтаю стать дизайнером, но я понимала, что не смогу этого сделать, пока не стану полноценной женщиной. Учеба помешала бы зарабатывать и откладывать. Без высшего образования я еще могла обойтись. Но обидно было, абстрактно обидно, на судьбу, на то, что я родилась не в своем теле. Это не объяснить, это надо испытать, пожить с этим, пережить.

– Могу только представить, – сказал Александр, преисполнившись состраданием. – Хорошо, что уже все позади.

– Да уж! – как-то не очень радостно согласилась Ева. – Карма моя такова, что, вырвавшись из одной беды, я тут же угодила в другую. Зажив самостоятельно, я не считала необходимым скрывать свою сущность. Одевалась как женщина, представлялась Евой и только в каких-нибудь государственных учреждениях вспоминала, что я – Эрнест Витальевич Ушарцев. Одна знакомая сказала, что знает человека, который сможет мне помочь, и свела меня с ним. Человек оказался весьма милым дядечкой, весь такой котофеистый, улыбчивый, ласковый. Пообещал мне не только деньги, но и организацию всего процесса, причем за границей, а я в обмен на это должна была отработать несколько лет на панели, отдавая ему большую часть заработка. Такое вот взаимовыгодное сотрудничество. «Три-четыре года, не больше», – сказал Котофей. Мягко стелил. Его предложение меня немного озадачило, но, подумав, я согласилась с тем, что так, наверное, будет лучше. Возможно, мне просто хотелось поскорее стать полноценной женщиной, и это желание затмевало все остальное. «Ну и чего плохого в проституции? – решила я. – Стану настоящей женщиной, опыта наберусь.»

Ева немного помолчала и повторила:

– Женщиной стала, опыта набралась, а что дальше? Иногда мне кажется, что я так и подохну здесь, на углу Сукхумвит-роуд и Сои-четыре. Я стала полноценной женщиной, но превратилась в рабыню. Иногда я думаю, что лучше бы было продолжать копить деньги. Короткий путь не всегда самый хороший.

Александр слушал молча. «Rat nach Tat kommt zu spat», – гласит немецкая поговорка. Поздно советовать, когда дело уже сделано. И снявши голову, нет смысла плакать по волосам.

7. ДВА СЮРПРИЗА

Другая бы неожиданно появилась на пороге – вот она я, приехала! – но Августа была не из тех, кто сваливается как снег на голову. Даже если хочет сделать сюрприз. В половине двенадцатого Александра отвлек от позднего завтрака (еще немного – и это уже был бы обед) телефонный звонок.

– Привет! – услышал он. – Не помешала?

– Как можно! – возмутился Александр, забыв о недоеденной яичнице. – Всегда рад!..

Несколько минут обменивались новостями. Удивительно, сколько новостей может накопиться за какие-то считаные дни. Если человек тебя интересует, искренне интересует, то любое событие из его жизни, пусть и самое незначительное, становится для тебя интересной новостью. Даже ремонт подъезда. А что – ремонт подъезда очень важная новость. Если стены выкрасят в коричневый или темно-зеленый цвет, любимому человеку будет уныло в таком подъезде, если же в оранжевый, то, наоборот, весело.

– Не могу даже представить, где они нашли такой сочный малиновый цвет! – захлебывалась от восторга Августа. – Это – нечто! Такой удачный выбор! Красный – приводил бы в ярость, а малиновый радует.

Как бы между делом Августа поинтересовалась сегодняшними планами Александра.

– Нет ли какой срочной операции? Или чего-то еще в этом роде?

– Самое приятное в моей специальности – это отсутствие срочных операций! – рассмеялся Александр. – Все плановые.

– Как так можно?! – шутливо возмутилась Августа. – А если у девушки завтра свадьба, а сегодня ей окончательно и бесповоротно разонравился ее нос?! Что тогда?!

– Хороший вопрос! – одобрил Александр. – Философский. У нее есть два пути.

Вдруг что-то кольнуло внутри, подозрение, слитое с догадкой.

– Скажи-ка, а почему тебя интересуют мои сегодняшние планы? – поинтересовался Александр.

Августа обычно спрашивала, может ли он разговаривать, не более того. Прошлое, то есть уже случившееся и ставшее новостью, интересовало ее, а ближайшее будущее, то есть планы Александра на день – практически никогда.

– Ну-у.. – Августа выдержала небольшую паузу, нагнетая интригу, – наверное, потому, что я сейчас стою перед твоим домом! Это веская причина для того, чтобы интересоваться твоими планами, или не очень?

– Ну и шуточки у тебя! – Александр выглянул в окно кухни, но Августу внизу не увидел. – Ты что – реально в Москве?!

– Конкретно! – передразнила Августа.

– А зачем тогда звонишь? – удивился Александр.

– Так интереснее! И вообще, мало ли что. Вдруг ты не один.

– Выпорю! – пообещал Александр. – Поднимайся немедленно!

Августа ойкнула, демонстрируя испуг, и отключилась. За минуты, прошедшие до ее появления, Александр успел ликвидировать остатки завтрака, включить чайник, зарядить в кофеварку порцию кофе, помыть помидорчики-черри, порезать ветчину и колбасу… До сыров руки уже не дошли, потому что раздался протяжный звонок в дверь.

Жизнь сплошь и рядом вносит коррективы в наши планы. Стоило Августе обнять Александра и прижаться мягкими жадными губами к его губам, как он напрочь забыл древнюю традицию, гласящую, что вначале гостя следует накормить-напоить, а потом уже все остальное.

– Плащ! – тихо стонала Августа, пока Александр нес ее к кровати. – Сапоги!..

Александру некогда было отвечать, потому что язык и губы его были заняты другим делом.

– А выпороть? – вспомнила Августа, когда из всей одежды на ней остались только серебряные сережки с голубым топазом. – Ты обещал!

– Потом! – неопределенно ответил Александр и, будучи не в силах (да и не желая) сдерживать восхищение, добавил: – Какая же ты красивая! Как же я по тебе соскучился!

– Тебе меня не хватало? – зачем-то спросила Августа, лукаво улыбаясь.

«Не то слово!» – хотел ответить Александр, но вместо этого склонился над любимой и начал покрывать лицо страстными поцелуями.

Августа застонала и, обняв Александра, заскользила своими прохладными ладонями по его спине. «Я счастлив, потому что рядом – женщина моей мечты», – отметил в уме Александр, и то была последняя связная мысль, родившаяся в его голове. Дальше мыслей уже не было, их сменили волны наслаждения, накатывающие одна за другой до бесконечности. И каждая из этих волн была сильнее, острее, сладостней предыдущей.

Александр держал Августу нежно и бережно, как хрупкую драгоценную вазу, и продолжал целовать. Августа благодарно мурлыкала в ответ, лаская его руками. Когда Александр коснулся языком ее соска, она протяжно вздохнула и выгнулась под ним, прижавшись к нему всем своим горячим телом, а затем запустила пальцы в его волосы и притянула его губы к своим губам, чтобы начать целовать их со всей страстью, которую только можно было себе представить. Александр почувствовал, как уходит из реальности, или то реальность ушла от него. Мир сузился до того объема, который занимали их сплетенные друг с другом тела, и в то же время расширился до безграничных пределов, до самой настоящей бесконечности, которую в обычном состоянии никто не ощущает.

Внутри у обоих трепетало и пульсировало желание, поцелуи становились все более страстными, дыхание сбилось с ритма и стало прерывистым, но они, тонко чувствуя настроение друг друга, не торопились доходить до последней черты и проваливаться в томную бездну самого высшего из всех наслаждений. Дразнить любимого человека скорым обещанием блаженства, но все не давать его, и испытывать такую же ответную муку – разве не в этом высшее искусство любви, квинтэссенция сексуального гурманства? Предвкушение увеличивает остроту наслаждения.

Очередной страстный стон Августы, громкий и протяженный, прозвучал как сигнал, побуждающий к самым решительным действиям. Одновременно она задрожала всем телом и призывно-приглашающе приподняла бедра, чтобы Александр смог как можно глубже войти в нее. Их тела слились воедино и задвигались во все убыстряющемся ритме, потому что никто уже не мог сдерживаться, контролировать ситуацию и дозировать наслаждение. Оставалось одно – упиваться каждым сладостным мгновением, мучительно сознавая его быстротечность и стремясь насладиться им полностью, испить его до дна.

Трижды достигнув вершины, они лежали в объятиях друг друга, утомленные до предела и до предела же счастливые. Если у счастья есть пределы, то это становится ясно именно в такие мгновения. Что есть предел? Это когда человек счастлив настолько, что больше ничего ему не надо, ни малейшей добавки, ни мельчайшей крупицы, ни штришка, ни черточки. Хочется петь, но сил нет, да и ни к чему лишние звуки.

ПАС, называл такое состояние Александр. Полное Абсолютное Счастье.

– Я лечу! – потягиваясь и щурясь от невообразимого удовольствия, сказала Августа. – Улетела и никак не могу вернуться!

Она приподнялась, опершись на локоть, и медленно облизала свои припухшие от поцелуев губы кончиком языка, а затем улыбнулась соблазнительнейшей из улыбок. Александр, залюбовавшийся завитками светлых волос, прилипшими ко лбу любимой, почувствовал, как внутри его снова нарастает возбуждение. Да и как же ему можно было не нарастать, ведь близость стройного, гибкого тела Августы, ее пряный запах, трепет ее языка, ее томный пристальный взгляд, ее вновь напрягшиеся соски – все это было так прекрасно и так манило. Сегодня утром, всего каких-то четыре часа назад, проснувшись, Александр и подумать не мог, что его ждет праздник.

Предвкушая новую порцию сладкого удовольствия, он положил руку на плечо Августы, но та ускользнула от него и встала.

– Давай оставим что-нибудь на вечер! – попросила-приказала она, кокетливо прикрывая ладонями свои точеные груди.

– Да на вечер у нас. – начал было Александр, но тут же осекся под ироничным взглядом любимой и выразил недосказанное в глубоком вздохе.

– Недавно я, мать-ехидна, проспорила Даньке пятнадцать эклеров, – вдруг вспомнила Августа. – И, что хуже всего, у меня не хватило ума для того, чтобы зажилить выигрыш.

– Это было бы неправильно! – возразил Александр, слегка удивляясь такому повороту разговора. – Проспорила – так плати.

– Он съел двенадцать, – усмехнулась Августа, – и больше на эклеры смотреть не может. Мужчин нельзя перекармливать.

Она нагнулась, чаруя и дразня Александра пластикой своего гибкого тела, подхватила с пола трусики и вышла.

– Великолепно! – простонал Александр, оценивая этим словом и неожиданный приезд любимой, и испытанное наслаждение, и предстоящее наслаждение, и даже то, как поддела его Августа своим: «Мужчин нельзя перекармливать».

Вставать Александру не хотелось. Пока лежишь, есть еще надежда, остается еще шанс, пусть и весьма условный, коварно заманить любимую в постель, попытаться объяснить ей, что он, образно говоря, находится на стадии второго по счету эклера и ни о каком переедании и речи быть не может. И вообще хотелось блаженно бездействовать, но это желание входило вразрез с долгом гостеприимства и правилами приличия.

К моменту появления на кухне завернувшейся в полотенце Августы стол был накрыт полностью. Заветревшуюся в ожидании своего часа нарезку Александр убрал в особый контейнер, стоявший в холодильнике, куда он складывал остатки продуктов, предназначенные для варки солянки. Солянка варится из того, что осталось невостребованным, из того, что есть под рукой, в этом-то и кроется ее прелестная неповторимость. Всякий раз под рукой оказывается разный набор продуктов, оттого и солянка всякий раз получается неповторимой. Новую нарезку Александр разложил фигурно на двух блюдах – мясное отдельно, сыры отдельно – и украсил зеленью, оливками и помидорчиками. Кроме того, он заварил зеленого чаю покрепче и насыпал в вазочку крекеров. Не бог весть какой роскошный стол, но для того, чтобы заморить червячка, вполне годится. Потом они «выйдут в свет» и где-нибудь пообедают как следует. Или поужинают, скорее всего – поужинают.

– Ты – из тех мужчин, на которых можно положиться! – удовлетворенно констатировала Августа, садясь за стол и закидывая ногу на ногу.

Полотенце при этом пленительно-маняще распахнулось, обнажив матово-белое бедро, но Августа и бровью не повела.

– Что натолкнуло тебя на такой вывод? – поинтересовался Александр, ставя на стол салфетницу, про которую впопыхах забыл.

– Я свалилась на твою голову, как октябрьский снег, и увидела, что в ванной, кроме геля для душа, есть два вида шампуня, а в холодильнике – куча еды.

– Когда ты успела заглянуть в холодильник? – удивился Александр.

– Я и не заглядывала. – Августа обвела рукой стол. – Догадалась по этому вот великолепию.

– У меня еще и разные напитки есть, – похвастался Александр и уточнил: – Кроме чая.

– Красного вина я бы выпила, – сказала Августа.

Телефон, долго лежавший молча на подоконнике, издал переливчатую трель звонка от неизвестного абонента. «Кого это нелегкая принесла!» – заранее раздражился Александр и тут же устыдился своего раздражения. Не хочешь, чтобы тебя беспокоили – отключи звонок или совсем выключи телефон. Зачем раздражаться?

– Александр Михайлович? Это вы?

Голос был вкрадчивым и тихим, приглушенным, словно говоривший боялся быть услышанным кем-то еще.

– Да, – ответил Александр.

– Здравствуйте, Александр Михайлович. Это Виталий Максимович.

– Здравствуйте, Виталий Максимович! – обрадовался Александр, решив, что отец Евы звонит с хорошей вестью. – Ева нашлась?! Она вам звонила?!

– Никто нам не звонил, – так же тихо отчеканил собеседник. – Но я подумал и решил, что нам надо встретиться и поговорить.

– Зачем? – вырвалось у Александра. – Если Ева не давала о себе знать, то нам и встречаться нет смысла.

«Особенно с учетом того приема, который вы мне оказали», – хотел добавить он, но не стал.

– Затем, что мне есть что вам сказать! – неожиданно по-базарному взвизгнул Виталий Максимович. – Вы что, думаете, что я каменный?! Вы что, думаете, что если у меня не то сын, не то дочь, то и отцовских чувств никаких нет?! Я могу приехать туда, куда вы скажете, сегодня или завтра. На дежурство мне в понедельник выходить.

Августа смотрела в окно, но в позе ее чувствовалась некоторая настороженность. Имя Евы, дважды произнесенное Александром, и сам разговор определенно ее заинтриговали.

– Хорошо, – согласился Александр. – Давайте тогда завтра, скажем, в.

– У меня обратный билет на половину пятого, – не поворачивая головы, проинформировала Августа.

– В семнадцать часов на станции «Площадь Ильича» в центре зала вас устроит? – предложил Александр.

Ехать в Балашиху совершенно не хотелось, да и Виталий Максимович, судя по всему, был расположен общаться без своей супруги.

– Устроит, – ответил Виталий Максимович. – Только вы не опаздывайте, я не люблю, когда опаздывают.

– Я тоже не люблю, – сказал Александр. – До встречи?

– До встречи, – повторил Виталий Максимович, давая понять, что больше ничего по телефону не скажет, и отсоединился.

– Северянин писал: «Есть что-то хитрое в усмешке седой улыбки октября, в его сухой, ехидной спешке, когда он бродит, тьму храбря…» [8]– сказала Августа, продолжая смотреть в окно. – Что-то совсем не в тему.

– Тогда октябрь был другой, – ответил Александр, доставая из шкафчика бутылку вина. – Ты не имеешь ничего против чилийского каберне?

– Ну, это смотря какой год и какой регион. – сварливым тоном искушенного знатока протянула Августа, переводя взгляд на бутылку.

Александру показалось, что она намеренно избегает встречаться с ним взглядом.

– Я хочу рассказать тебе одну историю, – сказал он, ставя бутылку на стол.

– Интересную? – оживилась Августа, цепляя вилкой оливку.

– На мой взгляд – да.

– Рассказывай! – разрешила Августа, но в глаза по-прежнему не смотрела.

Александр достал бокалы, затем не спеша открыл бутылку, налил каждому вина и сел напротив Августы.

– За встречу! – провозгласил он, поднимая бокал, и уже менее торжественным тоном попросил: – Приезжай почаще.

– Я посмотрю на твое поведение! – полушутя-полусерьезно ответила Августа.

Намек был более чем прозрачен.

«Вот почему он не позвонил мне с утра пораньше? – с неприязнью подумал Александр. – И почему не поговорил со мной дома? Жены испугался? Так вышел бы проводить меня. Сказал бы что-то вроде: «Я прослежу, Танюша, чтобы этот тип во дворе не околачивался и к соседям не приставал», – и спокойно бы вышел. Нет, надо вот так, некстати.»

Хотелось начать рассказ тоном былинного сказочника, в некотором царстве, мол, в некотором государстве, но Александр одернул себя и начал рассказывать нормально. С того самого момента, как столкнулся в Бангкоке с Евой.

– Это такая специфическая кабала, «мягкая», почти незаметная, очень хорошо продуманная. Что-то вроде морковки, висящей перед носом у ослика, морковки, которую ему никогда не съесть. Элемент запугивания, конечно же, присутствует, как же без него. Все понимают, что нарушителей установленного порядка ждут неприятности. Но на одном лишь страхе империю панельных услуг не построить.

– Я в ужасе от твоих фундаментальных познаний в этом вопросе! – улыбнулась Августа. – Откуда ты только набрался?

Вроде как пошутила, но с каким-то ледком в голосе. Или Александру просто так показалось?

– Вся моя информация – из одного источника, – серьезно, без ответной улыбки, сказал Александр. – От Евы. Ну а выводы я сам сделал. Впрочем, если тебе неинтересно.

– Нет-нет! – тряхнула головой Августа. – Мне очень интересно. Прости, что перебила.

– Так вот, одного страха мало, – повторил Александр. – Если переусердствовать с запугиванием, то от безысходности люди пойдут на крайности. Могут сбежать, могут обратиться в полицию, могут покончить с собой, в конце концов. Опять же, угнетенно-депрессивное состояние не способствует бизнесу. Унылые, невеселые проститутки не привлекают клиентов. Чтобы дело шло хорошо и спокойно, у работников должна быть надежда на то, что все это временно, все это ненадолго, на два-три года, до тех пор, пока не удастся погасить долг А там – полная свобода и настоящая жизнь. Ева подумала, что так будет лучше, чем много лет копить деньги на операции.

По лицу Августы было заметно, что она хочет что-то сказать.

– Давай оставим в стороне все прочие соображения, – попросил Александр. – Когда у человека есть великая цель, он готов на многое пойти ради ее достижения. Конечно же, далеко не все согласятся до старости заниматься этим делом даже в обмен на решение их проблемы. А вот на три-четыре года отработки соглашаются многие. Но это только говорится: «Три-четыре года». Долг продолжает расти. То старший говорит, что надо дополнительно заплатить полиции, то повышается плата за жилье, услуги врача стоят баснословно дорого, потому что это «свой» врач, и абы к кому обращаться нельзя. Кроме того, существуют нехилые штрафы за различные провинности. Без чьей-то посторонней помощи полностью погасить долг не получится. Суммы там, может, и не очень большие, но и заработки мизерные, ведь большая часть заработанного идет на погашение долга. Да, забыл сказать самое главное – этот бизнес работает по схеме вмененных платежей, то есть каждая женщина или каждый мужчина ежедневно должен отдавать «старшим товарищам» определенную сумму. Приличную, то есть надо хорошенько постараться, чтобы столько заработать. Если отдать не полностью, то «недостача» плюсуется к долгу. А ведь день на день не приходится, бывают удачные дни, бывают не очень. У Евы скопилось сколько-то из тех денег, что оставались ей, но этого не хватало, и я одолжил ей пять тысяч долларов.

Александру не очень-то хотелось говорить Августе, сколько именно он одолжил Еве, потому что подобная конкретика касается только того, кто дал, и того, кто получил. С другой стороны, скажи Александр «я одолжил ей немного» или «я одолжил ей некоторую сумму», Августа могла бы подумать, что он от нее что-то скрывает. А крохотное зернышко сомнения может так прорасти и дать такие плоды, что мало не покажется.

– Пять тысяч? – Августа посмотрела на Александра не то чтобы недоверчиво, а скорее удивленно. – Незнакомому, можно сказать, человеку?

– Не просто так, а под расписку, – улыбнулся Александр.

На расписке настояла Ева. Потащила Александра к нотариусу, заплатила две тысячи бат за заверение ее подписи и вручила документ Александру со словами: «Хочу, чтобы все было по правилам». По правилам, так по правилам. Расписка от человека, у которого всего-то имущества, что сумка да чемодан с личными вещами, – это смешно. Не захочет отдавать, так и судом ничего с него не стребуешь, потому что нечего взять. Разве что присудят погашение долга частями из будущих доходов, но это такая муторная история. Да и сумма, честно говоря, не такая, чтобы был смысл ее «отсуживать» – время дорого, да и услуги адвоката могут стоить, как выражается друг Андрей, «адекватно». Но Александр понимал, что расписка нужна самой Еве как подтверждение того, что жизнь налаживается и теперь все пойдет правильным чередом, законным порядком. Опять же, документ на английском языке с печатью бангкокского нотариуса Адисабанда Чулакадаббы и его размашистой, изобилующей завитушками подписью – это классный сувенир на память о Таиланде.

8. Кроткие наследуют землю

Вечер прошел хорошо. Вышли погулять по центру с намерением «куда-нибудь закатиться». Августа, привыкшая к прямым перспективам родного Петербурга и восхищавшаяся ими, тем не менее находила особый смак в путаной кривизне московских переулков. Мимоходом «закатились» на мюзикл про доктора Джекила и мистера Хайда (про кого еще двум докторам смотреть, как не про третьего доктора?), получили свою порцию удовольствия, а потом с огромным аппетитом отужинали в грузинском ресторанчике и еще долго ходили, чтобы улеглись внутри все эти съеденные сациви-чакапули. Вернувшись домой, долго разговаривали, потом долго любили друг друга и заснули в пятом часу утра.

Александр, несмотря на усталость, спал плохо. Он часто просыпался, смотрел на вкусно посапывающую рядом Августу, радовался тому, что она приехала, сожалел о том, что она скоро (уже сегодня!) уезжает обратно. Проснувшись в очередной раз, Александр увидел, что Августа не спит. Она лежала на спине, скосив глаза вбок, и наблюдала за ним.

– Утро красит нежным светом стены древнего Кремля! – с выражением произнесла Августа. – Лежебокам пора вставать!

– Пора, – согласился Александр и спросил: – А какими стихами полагается встречать утро в Петербурге?

– М-м-м… – заурчала Августа, заводя руки за голову и потягиваясь, – наверное, этими: «Что тебе снится, крейсер Аврора, в час, когда утро встает над Невой?» Бр-р-р! Аврора жуткая! Спустишься вниз и чувствуешь себя, как килька в консервной банке! Мне больше по душе парусники.

– Там спустишься в трюм и чувствуешь себя, как селедка в деревянной бочке! – пошутил Александр.

– Противный! – Августа повернулась и проворно шлепнула Александра по прикрытой одеялом ягодице. – Не смей напоминать мне о школьном прозвище, которое я стараюсь забыть и почти уже забыла!

– Откуда мне знать. – начал оправдываться Александр, но ему уже определили наказание.

– За вопиющую бестактность ты приговариваешься к варке кофе! – торжественно-бесстрастным судейским тоном объявила Августа. – А я пока приведу себя в порядок!

– Ты и так в полном порядке! – Александр посмотрел на часы, показывавшие четверть двенадцатого. – На Крымском Валу проходит интересная выставка фотографий, посвященная Тихоокеанской Азии.

– Не хочу! – решительно отказалась Августа. – Хочу долгого пития кофе, неспешного завтрака, плавно переходящего в обед, и небольшой прогулки, с таким расчетом, чтобы к четырем оказаться на вокзале. А фотографии я предпочитаю рассматривать в Интернете. К тому же у меня есть маленький серьезный разговор. Но это под кофе.

Александр готов был побиться об заклад насчет темы «маленького серьезного разговора», но биться было уже не с кем. Он встал, надел джинсы и футболку, открыл окно, чтобы проветрилось, пока никого нет, и отправился на кухню хозяйничать. Первым делом включил на полную мощность духовку, затем достал из холодильника филе лосося, посолил-поперчил, выдавил на него половинку лимона и завернул в фольгу. За время «маленького серьезного разговора» рыба успеет приготовиться. А на гарнир можно сделать салат из спаржи, рукколы и брынзы. И полбутылки вина с вечера осталось. На посошок, так сказать. «Гламурный завтрак, – иронически подумал про себя Александр, – нет бы картошечки на сале нажарить и с грибочками ее, с маринованными.» Можно было бы и картошечки, тем более что и добрый шмат сала имелся в холодильнике, и банки с маринованными грибами ждали своего часа в шкафу, но Августа вчера много стенала по поводу своего якобы «обжорства» и вряд ли бы стала сегодня есть картошку. Да и для кого же готовить «гламурное», как не для любимой женщины?

Это было чисто бабушкино, исконное. Анна Тимофеевна, царствие ей небесное, придерживалась простоты во всем и неодобрительно относилась ко всяким там, как она выражалась, «выкрутасам». «Делать им нечего, – ворчала она, – вот и выдумывают! Выдумали какой-то «олявье». Нет бы положить на тарелку мяса, картошки, луковку да огурчиков соленых и съесть все по-людски! Разве ж так можно?! Надобно все покрошить, перемешать да какой-то дрянью залить – тогда будет дело! Тьфу!» Майонез бабушка считала извращением, то ли дело сметана, в которой ложке положено «стоять».

Серьезные разговоры маленькими обычно не получаются.

– Хотелось бы обсудить наш перспективы, – сказала Августа, после первого глотка кофе. – Пойми меня правильно – я не собираюсь форсировать события или принуждать тебя к чему-то. Я просто хочу определиться и понять.

«Что тут понимать, когда все складывается так хорошо? – подумал Александр. – И вроде бы мы уже определились.»

– Буду откровенна – меня все устраивает. Мне с тобой хорошо, и надеюсь, что тебе со мной тоже.

– Да все просто замечательно! – воскликнул Александр. – А будет еще лучше, я уверен!

– Вот о будущем я и хочу поговорить. – Августа улыбнулась, но смотрела как-то печально или серьезно. – Вариантов я вижу два. Все может оставаться так, как сейчас, и продолжаться столько, сколько получится, или же мы станем жить вместе и.

– И проживем столько, сколько получится! – добавил Александр, обрадовавшись отсутствию третьего варианта, предусматривающего разрыв.

– Ну да, – согласилась Августа. – «Сколько получится» – это универсальный предел. Но это обсуждать бессмысленно, сколько получится, столько и получится. Я хочу разобраться в другом, хочу выяснить степень серьезности наших отношений. Это не кокетство, побуждающее мужчин к каким-то значимым поступкам, а всего лишь попытка понять. чтобы потом не обламываться и не разочаровываться. Скажу сразу – я ничего не имею против ни к чему не обязывающего романа, но я должна знать, что это именно ни к чему не обязывающий роман, а не что-то другое.

– Но мы же уже все обсуждали! – напомнил Александр. – Зачем повторять?

– А вдруг ты передумал? – Августа склонила голову набок и игриво повела бровью. – Мало ли что в жизни случается. Передумал и мучаешься, не зная, как сказать мне об этом. Поэтому я и начала этот разговор. Обстоятельства тоже могут сказаться. Иной раз они на первый взгляд кажутся простыми, а на самом деле являются непреодолимыми. Я не могу уехать из Питера, потому что мой сын учится в школе, к которой он привык, где у него есть друзья и которая полностью меня устраивает. Ты не можешь уехать из Москвы, потому что у тебя клиника.

«У тебя клиника» прозвучало как-то двусмысленно. «Клиникой» в просторечии называют разные психические отклонения. Так и говорят: «Это – клиника». Августа, конечно же, имела в виду клинику «La belle Helene», в которой работал и частью акций которой владел Александр, но все равно фраза неприятно резанула по уху.

– Я убеждена, что отношения между людьми должны развиваться гармонично, – продолжала Августа, совсем позабыв про кофе. – Если приносятся какие-то жертвы, то это рано или поздно аукнется, добавит напряженности. Поэтому скажи мне, положа руку на что угодно, – какими ты хочешь видеть наши отношения? Только честно!

– Я хочу, чтобы мы были вместе! – не раздумывая, ответил Александр. – Хотел и продолжаю хотеть. И по-прежнему ничего не имею против переезда в Питер с регулярными наездами в Москву, но немного позже. Это не отговорка, а реальное положение вещей. Клиника переживает не самый радужный период в своей истории. Появилась новая проблема – какие-то деятели хотят ее купить и угрожают создать проблемы, если их предложение не будет принято.

– Но так будет всегда, – перебила Августа. – Не одно, так другое, не другое, так третье. Собственная клиника – это хлопоты, проблемы и всяческая суета. Разве ты еще не понял?

– Я в курсе, – кивнул Александр. – В Москву я буду приезжать регулярно. В первую очередь, потому что здесь мама, ну и по делам тоже, на операции. Но для этого положение должно выправиться. Одно дело, когда все стабильно и приходится решать текущие проблемы, и совсем другое, когда на горизонте маячат потрясения. К тому же мне хочется открыть филиал в Питере. Лучше же работать в своей клинике, а не в чужой, верно?

– Не знаю. – задумалась Августа. – Я врач-лаборант, у нас своя специфика. Сделала все исследования, записала результаты, сняла халат и ушла. Дома я о работе не думаю и нахожу в этом свою прелесть. Делу время – потехе час. Но у тебя пациенты, а про них нельзя не думать, у тебя бизнес. Мы такие разные люди.

– И так замечательно, что мы вместе!

Александр потянулся через стол к Августе, опрокинул ее чашку, и на том серьезный разговор закончился, потому что пора было делать гарнир к доходившему в духовке лососю. Августа вызвалась помочь, но Александр пресек ее попытки, сказав:

– Ты у меня в гостях? Вот и не мешай проявлять гостеприимство!

– Индивидуалист! – констатировала Августа. – Таким мы в школе говорили – не стану с тобой пельмени лепить. Это такой девчоночий аналог «не пойду с тобой в разведку».

– Ты права, – согласился Александр. – Пельмени со мной лучше не лепить, потому что за мной не угонишься.

– Ой ли?! – усомнилась Августа.

– Если хочешь, то в следующую встречу устроим состязание, – предложил Александр. – Только учти – мы, потомственные сибиряки, на раз-два три штуки лепим!

– Налепим, подсчитаем, тогда и похвастаемся! – осадила его Августа. – Я, может, и не сибирячка, но как мама самого прожорливого ребенка современности меньше двухсот штук не леплю. Иначе и связываться нечего, благо морозилка большая. А вообще-то все собираюсь машинку купить. Закладываешь тесто в один контейнер, а начинку в другой и знай себе – ручку крути. Красота!

– Маме дарили такую, – поморщился Александр. – Ничего хорошего – лепятся только малюсенькие «равиольки», и фарш должен быть довольно жидковатым. А зачем фарш должен быть жидким? Лук с мясом дадут сок в свой черед. И пельмени предпочитаю крупные, чтобы, как выражаются украинцы: «Берешь в руки – маешь вещь.»

Расстались на хорошей ноте, без чего-то невысказанного, проскальзывающего лишь во взгляде, и без неприятного осадка на душе. Было немного грустно обоим, но светлая грусть – это, в общем-то, светлое чувство.

– Я постараюсь выбираться почаще, пока ты занят, – пообещала Августа перед тем, как скрыться в вагоне.

Полная молодящаяся проводница поощряющее улыбнулась Александру. То ли одобряла его выбор, то ли ей понравился романтизм прощания с долгими объятиями и поцелуями на перроне. А может, вспомнила что-то из своей жизни. Александр улыбнулся в ответ и подумал, что каждый проводник может написать целую книгу о проводах и встречах. Сколько они их видят во время работы. И еще он подумал о том, что надо попросить Августу сообщить о своем следующем приезде. Сюрприз – дело приятное, но еще приятнее приехать на вокзал, предвкушая встречу, стоять на перроне с букетом и волноваться. А время будет тянуться медленно-медленно, и будет в этой медлительности особая сладость. А потом поезд приедет, двери вагонов распахнутся и.

Погрузившись в приятные думы, Александр едва не забыл о встрече с Виталием Максимовичем. Но спохватился вовремя, еще до входа в метро, и не опоздал, даже немного раньше приехал.

Виталий Максимович появился точно в назначенное время, не минута в минуту, а прямо секунда в секунду. Выглядел он представительно, даже, можно сказать, элегантно. Весь в черном – черный плащ, черный костюм, черный шарф, черные полуботинки, на голове – черная шляпа а-ля Аль Капоне. Все чистое, ни пылинки, плащ сидит как влитой. Одно из двух – или такой педантичный перфекционист, или же, как выражались в старину, «саврас» – немолодой дамский угодник, еще не успевший растерять свой пыл.

Но уж в том, что Виталий Максимович – подкаблучник, сомнений не оставалось. Дома он был какой-то весь «зажатый», скованный, «второстепенный», как сказала бы мать, а сейчас прямо расцвел и вид имел горделиво-важный. Если не знать, что перед тобой бывший школьный завуч, а ныне, судя по упоминанию дежурств, скорее всего охранник или, скажем, диспетчер ДЕЗа, то можно и за небольшого начальника принять. Впрочем – нет. Небольшие московские начальники (как и большие со средними) таких шляп не носят. Они как привыкли к кепкам, так до сих пор отвыкнуть не могут. А вот на режиссера или какого-нибудь другого деятеля искусств Виталий Максимович был определенно похож. И пахло от него хорошим одеколоном, чем-то пряно-дымчато-мшистым, приятным. Александр не очень хорошо разбирался в парфюмерии, но главное отличие хорошего парфюма от плохого знал. Хороший парфюм пахнет, а плохой шибает в нос или, хуже того, душит.

Невероятно – но на сей раз Александр был удостоен рукопожатия вкупе с приветливо-скупым: «Рад вас видеть!»

– Здравствуйте, – сказал в ответ Александр, ибо радости никакой не испытывал и большой пользы от этой встречи не ждал.

Если бы у Виталия Максимовича была свежая информация о Еве, то он не утерпел бы, сказал еще вчера. Но, с другой стороны, никогда наперед не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.

– Отойдем, – предложил Виталий Максимович.

Отошли немного в сторону. «Площадь Ильича» не из самых многолюдных станций, а воскресенье под вечер здесь почти не было пассажиров.

– Я вот что хотел у вас спросить, – торопливо начал Виталий Максимович. – Скажите мне, как врач, а можно обратно сделать из женщины мужчину? Восстановить все в полном объеме, так сказать?

«Ну, уж это точно можно было узнать по телефону», – подумал Александр.

– В принципе, возможно, – ответил он. – Не совсем уж в полном объеме, потому что всю жизнь придется пить гормональные препараты, но в целом. Только если вы про Еву, то ей это не надо. Она сейчас живет в полной гармонии с собой.

– Как это «не надо»?! – возмутился было Виталий Максимович, но тут же утратил задор и заговорил извиняющимся тоном: – Я человек добрый, покладистый, кроткий. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»[9], – сказал Иисус. Но в жизни нам, которые кулаком по столу пристукнуть да гаркнуть не могут, приходится очень тяжко. А тут еще такое горе – один-единственный ребенок, свет в окошке, не то сын, не то дочь!

– У вас дочь, Виталий Максимович! – твердо сказал Александр, глядя в водянистые глаза собеседника. – Дочь! И чем раньше вы это осознаете и примете, тем будет лучше для вас! И для Евы, кстати говоря, тоже! Она очень переживает по поводу разлада с родителями.

– Переживает! – хмыкнул Виталий Максимович и зашмыгал носом. – Я тоже переживаю, только до моих переживаний никому дела нет. Только я не для того хотел с вами встретиться, чтобы жаловаться на жизнь. Я в глаза вам хотел посмотреть.

Александр немного усомнился в психической адекватности своего собеседника, но виду не подал, решил послушать, что тот скажет дальше.

– Я забеспокоился – вдруг, думаю, вы не тот, за кого себя выдаете, а какой-нибудь бандит, который на выбивании долгов специализируется, – Виталий Максимович снова шмыгнул носом и часто-часто заморгал. – Я же в курсе, сколько эти операции стоят. Но теперь я вижу, что вы – хороший человек. Я, знаете ли, столько настрадался в жизни, что хороших людей сразу вижу.

Странно, что с такими способностями Виталий Максимович не распознал в Александре хорошего человека при первой встрече. Сразу – означает сразу.

– Вы не представляете, что мне. нам пришлось пережить. Этого врагу не пожелаешь, такое горе, такое горе. Эрнест сказал нам: «Мое желание – это главный критерий!» Критерий чего? Критерий истины? А что можно считать критерием истины? Опыт – сын ошибок трудных? Научиться бы еще правильно его интерпретировать, этот опыт, делать правильные выводы. Всем нам хочется учиться на чужих ошибках, но как это сделать, если мы и на своих собственных ничему не учимся. С энтузиазмом, достойным лучшего применения, раз за разом наступаем на одни и те же грабли, набиваем шишки на одном и том же месте… И что с того? А ничего!..

Александр терпеливо слушал, и минут через пять его терпение было вознаграждено – в потоке бесполезного, а порой и бессвязного бормотания всплыла информация.

– Моя двоюродная сестра Люба может быть в курсе того, что происходит с. – Виталий Максимович замялся, но привычка все же взяла свое, – .с Эрнестом. Он к ней всегда тянулся. Люба его поддерживала, пыталась повлиять на Таню, супругу мою. В общем, мы который год уже не общаемся, не то чтобы в гости друг к другу не ходим, а совсем не общаемся, будто мы совершенно чужие люди. Таня человек, в сущности, неплохой, но она часто бывает… резкой. Знаете, как это бывает, слово за слово и. А я что? Я же не могу против жены пойти! Да и нечестно это будет. Получится, что я заодно с Эрнестом? Против нее? Так нельзя. Я после вашего визита, вы уж не сердитесь на нас, пожалуйста, очень уж неожиданно все получилось, да и Таня с утра была не в духе.

Виталий Максимович взял себя в руки, носом больше не шмыгал и моргал редко.

– Ничего страшного, – сказал Александр.

– Я после вашего визита Любе позвонил, но она как услышала мой голос, так сразу трубку повесила. Я еще дважды перезванивал. С тем же результатом. Но если Эрнест где-то скрывается, то Люба об этом будет знать…

Ева никогда не упоминала про двоюродную тетку. Может, случайно, просто к слову не пришлось, а может, и намеренно. Но пообщаться с теткой можно в любом случае, даже нужно.

Забив информацию в телефон, Александр вспомнил про свою неудавшуюся подачу заявления о розыске Евы.

– Виталий Максимович, – сказал он, убрав телефон в карман куртки. – Вы не собираетесь подавать заявление о розыске Евы? К вам, как к отцу.

– Что вы! Что вы! – всполошился Виталий Максимович. – Во-первых, я совершенно не знаю, какие там обстоятельства, а во-вторых, меня Таня тогда со свету сживет! У вас, кстати, номер моего мобильного, с которого я вам звонил, сохранился?

– Да, – кивнул Александр.

– Если будете мне звонить, то сначала услышьте, что я ответил, а потом уже говорите. – В глазах Виталия Максимовича промелькнул страх. – Таня иногда берет мой мобильный и молчит. Ждет – вдруг там женский голос. Она у меня очень ревнивая.

– Так у меня вроде бы голос мужской, – не без сарказма уточнил Александр.

– Это еще хуже. – Виталий Максимович нахмурился и посмотрел на Александра укоризненно, как на какого-нибудь несмышленыша. – Она может узнать ваш голос, и тогда мне конец! Если что, то вы у меня в телефон забиты как Саша-парикмахер. Для конспирации.

«Кафку бы сюда, – с тоской подумал Александр. – Бедная Ева. Вот уж не повезло человеку с родителями, так не повезло.»

Любимый писатель Александра Рюноскэ Акутагава писал, что ад можно разделить на три круга: дальний ад, ближний ад и ад одиночества.

Ад одиночества. Точнее про жизнь Евы в родительском доме и не скажешь.

9. Мутабор

«Добавлять – не убавлять», – шутят иногда пластические хирурги во время костной пластики, подразумевая, что легче поставить имплантат, нежели стачивать кость. Так оно и есть.

Чересчур «тяжелый» подбородок может существенно испортить жизнь своей обладательнице. Мужчины к этому обстоятельству относятся проще, потому что массивный подбородок традиционно считается признаком твердости характера, мужественности, сильной воли. Женщины же рассматривают «тяжелый» подбородок как эстетический дефект, весьма и весьма существенный, потому что он сразу бросается в глаза.

Чаще всего Александр предлагал не отрезать лишнее, а скорректировать лицевые пропорции другим способом. Увеличение объема в области скул при помощи инъекций коллагеновых препаратов или имплантатов может «скрыть» массивность подбородка, то есть желаемый эффект будет достигнут «малой кровью», более простым способом.

Сегодняшней пациентке он сразу же предложил остеотомию, операцию, во время которой изымается часть кости, потому что все остальные пропорции ее лица можно было бы назвать идеальными. Ни увеличение скул, ни более массивный нос (существует и такой метод), не смогли бы исправить положение, а только бы ухудшили его.

Технически все выглядит просто – через разрез в полости рта (рубцы снаружи никому не нужны) обнажается кость, удаляется все ненужное, и разрез послойно зашивается. Сложности в другом – в том, что около полутора месяцев после операции, а порой и все два, из-за ограничения подвижности нижней челюсти приходится питаться через трубочку жидкой пищей и поменьше разговаривать, потому что говорить в таком состоянии затруднительно. Отек не спадает долго (может и полгода держаться), могут добавляться проблемы с зубами и деснами, вызванные нарушением кровообращения в прооперированной области. Показав пациентке, как она будет выглядеть после операции, Александр долго говорил об осложнениях, разбирал их по пунктам и раскладывал по полочкам. Пациентка ответила, что она все понимает, но тем не менее настроена на операцию, и теперь лежала на операционном столе.

В вестибюле возле ресепшена сидела ее мать, выглядевшая, скорее, как старшая сестра, и ждала окончания операции. Она пришла утром вместе с дочерью и сказала Александру:

– Я подожду окончания операции, ладно? Не для того, чтобы вас нервировать, а для того, чтобы самой поменьше нервничать.

Поцеловала дочь, перекрестила ее, села в кресло, достала читалку и погрузилась в чтение. Когда Александр предложил ей на время операции расположиться в его кабинете, мотивируя тем, что там удобнее и спокойнее, – наотрез отказалась. По лицу было заметно, что женщина волнуется, но старается держать себя в руках.

Закончив операцию, Александр поспешил сообщить матери пациентки, что все прошло так, как планировалось, и, как только дочь проснется после наркоза, она сможет ее увидеть. Выслушал порцию совершенно незаслуженных, по его мнению, комплиментов – операция технически несложная, здесь особого мастерства не требуется – и пошел в кабинет отписываться. Сел за стол, движением мыши оживил компьютер, открыл нужный файл и стал набирать описание операции. Пальцы бегали по клавиатуре, глаза смотрели на монитор, а мысли то и дело переключались на Еву. Не потому, что он собирался вечером, после работы, съездить к ее тетке, а по контрасту – общение с хорошей матерью заставило вспомнить Евиных родителей и ее саму.

«.скальпелем произведен продольный разрез слизистой оболочки.»

Некоторые врачи, экономя время, копируют описание одной из предыдущих операций и вносят в него необходимые правки, считая, что таким образом экономят время. Александр никогда не поступал подобным образом, потому что, сэкономив около пяти минут, можно забыть что-то исправить, и в результате грош цена будет такому описанию. Вдобавок, описывая операцию по ее завершении, он как бы проверял себя в заключительный раз, анализировал все свои действия, еще раз убеждался, что все сделал правильно. Это уже не процедура, а что-то вроде ритуала.

Еву очень интересовали сделанные ей операции. Она задавала такие элементарные, в сущности, вопросы, которые выдавали полное неведение.

– Разве в Таиланде врачи не объясняют пациентам, что они собираются делать? – не поверил Александр.

– Это были особые врачи, – усмехнулась Ева. – К тому же мой инглиш тогда сильно хромал, а тайцы говорят с таким акцентом, к которому не сразу привыкнешь. Меня встретили в аэропорту, привезли в клинику, сдали на руки медсестре-чешке, которая немного говорила по-русски, а через день положили на стол. Доктор Но интересовался только тем, нет ли у меня аллергии и не наркоманка ли я.

– Доктор Но?[10] – переспросил Александр.

– «Нет» было его любимым словом, – пояснила Ева.

Александр сразу же вспомнил, как на лекции, посвященной вопросам деонтологии[11], доцент Борщевский внушал первокурсникам:

– Чем реже вы говорите пациенту слова «нет» и «нельзя», тем выше ваш авторитет и блистательней ваша репутация! Разговаривайте с пациентами, объясняйте им непонятное, и вам не придется запрещать и отказывать, потому что знание приводит к пониманию.

Прав был Борщевский, только на первом курсе мало кто это понимал. Александр считал, что деонтологию надо преподавать не на первом курсе, а на шестом, под занавес, когда студенты уже потрутся в клиниках, кое-какой опыт общения с коллегами и пациентами поднакопят. Чтобы урожай получить, зерно во вспаханную землю бросать надо. С другой стороны, если вдуматься, то этику вообще можно не преподавать, потому что нормальному человеку и так все ясно, это же все от воспитания идет и от личных качеств, а дурака сколько ни учи, толку не будет. «Дурака учить, что мертвого лечить», – это ведь недаром говорится.

Поняв, что от ответов на беспорядочно сыплющиеся вопросы толку будет мало, Александр попросил официанта (разговор шел в ресторанчике, специализирующемся на тайской кухне) принести несколько листов бумаги и пустился в подробные объяснения.

Начал с груди, несмотря на то что с нею все вроде как было ясно – сделали разрез и вставили имплантат. Но это на непрофессиональный взгляд, а профессионал учитывает множество нюансов, начиная с выбора имплантата и заканчивая тем, какой разрез предпочесть – периареолярный, по контуру ареолы соска, субмаммарный, по складке под молочной железой, или же сделать его в подмышечной впадине.

Ева настолько впечатлилась объяснением, что прямо за столиком сдернула с себя топик, чтобы Александр мог оценить качество ее операции. Смелый поступок, даже для видавшего разные виды Бангкока. Александр был немного шокирован подобной непосредственностью. Оценив работу своих тайских коллег как превосходную (кривить душой не пришлось – она и впрямь была такой), Александр попросил Еву надеть топик, мотивируя свою просьбу заботой о самочувствии пожилого джентльмена за соседним столиком. Когда топик вернулся на место, а багровый цвет лица пожилого джентльмена превратился в обычный старческий румянец, Александр мягко объяснил Еве, что с ней он находится исключительно в приятельских отношениях, не являясь ни ее клиентом, ни ее лечащим врачом, и подобная откровенность его смущает. Ева рассмеялась, послала воздушный поцелуй старичку-соседу отчего его лицо снова начало наливаться краской, и попросила продолжить рассказ, пообещав обойтись без демонстрации всего остального.

Удаление яичек из мошонки и удаление кавернозных тел из полового члена в изображении не нуждались, и так все ясно. Но как из кожи полового члена и его головки делается влагалище, Ева даже представления не имела.

– Это непостижимо! – закатив глаза, сказала она. – Чудо какое-то!

– Ловкость рук и никаких чудес! – Александр нарисовал схему. – Вот здесь, между прямой кишкой и мочевым пузырем делается влагалище. Кавернозные тела из пениса удалены, к головке идут два тяжа с нервами и сосудами. Это очень важно – сохранить иннервацию и кровоснабжение, иначе ничего не получится. Поэтому действуем ювелирно, осторожно. Головка посередине, по мочеиспускательному каналу делится на две части, два тяжа – две части, понятно? Каждая часть со своими нервами и сосудами. Первую часть выводим сюда, над отверстием мочеиспускательного канала, и фиксируем. Это будет клитор и преддверие влагалища. Вторая часть головки уходит в глубину влагалища.

– Зачем? – поинтересовалась Ева, разглядывая рисунки. – Кожи не хватает?

– Когда кожи не хватает, поступают иначе, – ответил Александр, не желая вдаваться в подробности, могущие увести далеко в сторону. – Это делается для того, чтобы создать вторую зону чувствительности в глубине влагалища. Мы стараемся максимально подражать природе. Итак, из кожного лоскута, оставшегося от пениса, мошонки и половины головки с идущими к ней нервами и сосудами, сшивается, грубо говоря, трубка, которой предстоит стать влагалищем. Это только говорится грубо, а делается тонко. Делаем разрез, раздвигаем ткани, то есть – формируем канал, готовим место для влагалища, которое мы сделали, затем вставляем, то есть вправляем его туда, и фиксируем швами. Моделируем влагалище со всеми анатомическими деталями, про клитор я уже сказал, из мошонки формируем большие и малые половые губы, стараемся, чтобы было не только похоже, но и красиво. Когда все готово, говорим «мутабор»!

Волшебное слово «мутабор» из сказки про калифа, превратившегося в аиста, можно перевести с латыни как «я превращаюсь». Калифу было просто – сказал «мутабор» и превратился в кого хотел. Интересно, почему все герои сказок превращались в кого угодно, в аистов, в лягушек, в селезней, только не в людей противоположного пола? Сказочников не привлекал такой скучный сюжет? Или же это казалось настолько кощунственным, что сказка не складывалась? Или страдала романтическая составляющая? Если бы Василиса Премудрая превращалась не в лягушку, а в добра молодца, то как бы (и, самое главное, от чего?) спасал ее Иван-царевич.

– А потом спринцеваться до посинения и дилдо туда без конца вставлять! – Ева покачала головой, давая понять, насколько ей обрыдли эти процедуры.

– Это называется «дилататор», то есть – расширитель, или «буж», а не «дилдо», – поправил Александр, не любивший пошлого юмора.

– Суть едина! – фыркнула Ева.

– Мотивы разные! – возразил Александр. – Радовалась бы, что разом прооперировали, когда-то это превращение растягивалось на целую серию операций. Что же касается спринцеваний, как ты выражаешься, до посинения, то на этот счет есть народная мудрость: «Любишь кататься, люби и.»

– Спринцеваться! – закончила Ева.

– Вот-вот! – рассмеялся Александр. – В самую точку!

– Могли бы заодно и кадык удалить! – Ева манерно запрокинула голову, чтобы Александр вместе со всеми окружающими могли бы убедиться в полном отсутствии у нее кадыка. – А то пришлось снова на стол ложиться! Я хотела еще и нос слегка подправить, но мне сказали, что это за отдельную плату и на особых условиях. Короче говоря – плати сама и сразу.

– И правильно сказали, – заметил Александр, в упор разглядывая лицо Евы. – У тебя пропорциональное лицо, а пропорции – это главное. Уменьши ты нос, пришлось бы и скулы стачивать, и брови поднимать.

– А губы? – спросила Ева.

– Губы можно было бы оставить в покое.

– Немного силикона пришлось закачать. – Ева скромно потупилась, словно признавалась в чем-то плохом. – Капельку.

– Хорошо получилось, – похвалил Александр. – Главное, что в меру и симметрично. – Если бы ты сама не сказала, я бы продолжал думать, что они такие от рождения.

– А как вы женщин в мужчин превращаете? – полюбопытствовала Ева. – Тоже своим материалом обходитесь или же просто протез вставляете и обтягиваете кожей? А яички на самом деле пересаживаете или просто шарики силиконовые вставляете?

– «Своим материалом» – замечательное выражение! – похвалил Александр. – Совсем, как у прорабов, которые говорят: «Из своего материала будем делать или из нашего?» Женщины превращаются в мужчин поэтапно. Сначала делаются маскулинизирующая маммопластика, то есть мастэктомия – удаление молочных желез, и гистерэктомия, удаление матки. Чем крупнее молочные железы, тем сложнее операция, приходится еще и излишек кожи удалять. Ареолы сосков при необходимости «сужаем», чтобы они максимально походили на мужские. Разрезы делаем по окружности ареол, чтобы рубцы не бросались бы в глаза.

– А зачем удалять матку? – удивилась Ева. – Ее же не видно и вообще.

– При длительном систематическом приеме мужских гормонов, а это, как ты понимаешь, придется делать всю жизнь, существенно возрастает риск развития злокачественных заболеваний матки и ее придатков. Лучше удалить.

– Яички, значит, не пересаживаются?

– А откуда их брать? – задал встречный вопрос Александр.

– Оттуда, откуда и все органы, – ответила Ева. – От трупов.

– Обычно в сформированную из тканей половых губ мошонку вставляются силиконовые имплантаты-мешочки, заполненные жидким силиконом. На ощупь не отличить. Пересаживать же яички в данном случае технически невозможно, да и ни к чему, поскольку сперму они вырабатывать все равно не будут, да и любая пересадка донорского органа чревата опасностью отторжения, из-за чего всю жизнь приходится пить понижающие иммунитет препараты. Надеюсь, что не надо объяснять, чем это чревато?

– Не надо, – подтвердила Ева. – Хронический иммунодефицит.

– Вот-вот, – кивнул Александр, – поэтому и стараемся использовать ткани пациента. Берется со спины кожно-мышечный лоскут с сосудами и нервами и переносится в лобковую область, где сворачивается в трубку, а сосуды и нервы сшиваются с местными нервами и сосудами. Можно вставить протез из пластика, а можно и гидравлический. Трубочки в пенис, резервуар с прессом – в мошонку. Нажал – жидкость пошла в трубки пениса и вызвала эрекцию, ослабил давление – эрекция исчезла. А можно и ничего не вставлять. Если сшитые нервы станут функционировать хотя бы частично, то может восстановиться двигательная способность мышцы, и ее сокращение станет имитировать эрекцию. Ну и очень важно сделать уретропластику, то есть сформировать мочеиспускательный канал, чтобы человек мог мочиться по мужскому типу. Для этого с предплечья берется узкий, сантиметра в три шириной, кожно-фасциальный лоскут на сосудистой ножке из лучевой артерии. Знаешь, что такое фасция?

Ева отрицательно помотала головой.

– Пленка на мясе, – доходчиво объяснил Александр и продолжил. – Лоскут оборачивают вокруг пластикового катетера, сшивают края и укладывают в ложе, которое формируют в нижней части пениса. Сшивают сосуды, делают выходное отверстие на головке, сшивают края входного отверстия в основании пениса с естественным выходным отверстием уретры. Катетер нужен для того, чтобы новенький канал не зарос, через две недели его убирают.

Дверь кабинета распахнулась резко, отчего по кабинету пролетело нечто вроде порыва ветра. Два листа бумаги спланировали со стола на пол.

– Одну минуточку, – не отрывая взгляда от монитора, – попросил Александр, заканчивая читать написанное. – Мне подойти или.

– Я подожду! – затворив дверь столь же резко, как и открыл, босс прошел к креслу для пациентов и не сел, а рухнул в него и шумно выдохнул: – Уф-ф-ф!

На Александра повеяло спиртными парами. Все ясно – очередные неприятные новости. Он дочитал до конца, закрыл файл, скопировал его на резервный внешний диск и посмотрел на босса.

– Интернет мониторим? – поинтересовался тот, поправляя сбившийся набок галстук.

– Периодически, – ответил Александр, пару раз в месяц набиравший в поисковиках название клиники для того, чтобы прочесть свежие отзывы.

– А сегодня еще нет? – Геннадий Валерианович выпятил нижнюю губу и понимающе покивал. – Ну да, операция. Как операция прошла, кстати?

– Хорошо прошла. Анна Юрьевна пять минут назад позвонила и сказала, что Кашина уже проснулась и общается с матерью, – доложил Александр.

Анна Юрьевна Троицкая – анестезиолог, точнее – лучший анестезиолог клиники.

– Ну, как будет время, так наберите в Яндексе «Клиника Квазимодо» и почитайте, – посоветовал босс.

– Клиника Квазимодо? – Александр подумал, что он ослышался.

– Так называется пост в Живом Журнале от какой-то Маши-каши, длинный, обстоятельный и размещенный в трех сообществах. С кучей гневных комментариев. С утра в топе висит.

Геннадий Валерианович погрозил в пространство кулаком, как будто автор поста могла его видеть.

– И еще мне звонил журналист «Молодой правды» с чудной фамилией Тиран. Борис Тиран – не доводилось слышать?

– Нет, – покачал головой Александр и предположил: – Может, псевдоним такой?

– Знаешь, я так ему и сказал! – Босс попытался улыбнуться, но вместо улыбки у него получилась страдальческая гримаса. – Странный вы, говорю, себе псевдоним подобрали. А он помолчал немного, чтобы я в полной мере оценил свою бестактность, и сказал: «Это моя фамилия». Проникновенно так сказал.

– А чего он хотел? – спросил Александр, хотя ответ напрашивался сам собой – «нарыть» чего-нибудь скандального, негативного хотел Борис Тиран, потому что хвалебные статьи пишутся не по вдохновению или по наитию, а только по заказу, обычно с предоплатой.

– Взять у меня интервью! Но я его отшил, потому что почуял неладное. Потом посмотрел, о чем он пишет – сплошной негатив с разоблачениями. Чую, что взаимосвязаны эти два события – дерьмо в Интернете и звонок Тирана. Нас начали тиранить. Ты почитай пост и скажи свое мнение.

Александр набрал в поисковой строке «Клиника Квазимодо» и сразу же наткнулся на пост, продолжавший висеть в топе Живого Журнала.

«Я не уродина, но любой женщине хочется стать красивее, чем она есть, потому что совершенству нет предела.» – так начинала анонимная обличительница, скрывшаяся под полудетским ником.

Наивная женщина пришла в «широко разрекламированную клинику «La belle Helene» на Чистых прудах». Неприятности посыпались на нее прямо сразу. Стоило ей только вылезти из машины, как из здания выскочил «возбужденный тараканоподобный мужичонка» в черной форме охранника, который при помощи мата и крика потребовал убрать машину со служебной парковки.

Такого в клинике «La belle Helene» быть не могло. Охранники, проявившие минимум невежливости как по отношению к клиентам, так и по отношению к персоналу, немедленно увольнялись. Перед зданием парковались все, кто хотел, а те, кому не досталось места, могли оставить машину во дворе. Увидев, что кто-то из клиентов находится в затруднении, охранник мог выйти и любезно предложить заехать во двор. Ключевое слово «любезно».

Девушка с ресепшена была невежлива и настойчива. Узнав, что потенциальная клиентка не очень довольна формой своего носа, она сказала «да вам не только нос делать надо» и перечислила еще кучу операций, напирая на то, что «оптом», то есть «скопом», они будут стоить на двадцать процентов дешевле.

Тоже ложь – от начала до конца. Девушка с ресепшена направляет ко врачам, а не советует сделать ту или иную операцию. Ложь, ложь и еще раз ложь. Что там дальше?

Дальше – больше. Несчастную страдалицу направили к «доктору с какой-то нерусской фамилией». Уж не к Бергу ли? Под дверями кабинета бедняжка просидела два часа и за это время была свидетельницей целых трех скандалов. Приходил адвокат женщины, которой в клинике сделали несимметричную грудь. Приходила женщина, нос которой после операции стал кривиться влево. Приходил мужчина, у которого выпали все пересаженные волосы.

Можно было бы до кучи еще в чем-нибудь обвинить. В людоедстве, например, или в кражах сумочек доверчивых пациенток. Интернет все стерпит, он такой. И груди всем делались симметричные, и носы ни у кого не кривились, и волосы не выпадали. Никогда, за все время существования клиники. А мадам-то какая отважная и настойчивая! И обругали ее, и унизили, и бывшие пациенты на ее глазах скандалить приходили (по три человека за два часа – это много для частной клиники, не районная поликлиника, чай), а она желания прооперироваться не утратила, сидит, ждет.

И дождалась. «Усатый брюнет с унылыми глазами кролика» (сколько поэзии!) больно трогал несчастную за нос, не помыв перед этим рук, а затем предложил заплатить ему в карман, мимо кассы, сказав, что так получится дешевле. Этого страдалица выдержать уже не могла, ушла, думая, что клинике больше подошло бы имя легендарного урода Квазимодо, а не Елены Прекрасной. Так она и пишет – «этого». Только непонятно, чего именно: немытых рук, боли при осмотре или предложения заплатить в лапу?

Хорошо, заплатили ему в карман. А он, значит, со всеми остальными поделился – с анестезиологом, с операционной сестрой. Тогда, наверное, и боссу надо «занести», а то ведь не даст операционной воспользоваться. Бред!

Но под этим бредом было семьсот сорок восемь комментариев – не кот начхал. И многие делали перепосты, дублируя крик лживой души в своих журналах.

– Зато многие теперь узнают о нас, – сказал Александр Геннадию Валериановичу.

– Узнают, но не придут! – проворчал тот. – Я бы тоже хотел узнать, кто это на нас глаз положил.

Двоюродная сестра Виталия Максимовича жила на «Войковской», в районе, где были только Радиаторские улицы и Войковские проезды. По номерам. Дивясь бедноте фантазии тех, кто давал названия местным авеню, Александр дважды проехал мимо нужного дома. В первый раз зазевался и, несмотря на предупреждение навигатора, пропустил поворот, а во второй – свернул слишком рано и вместо нужного двора попал в соседний. Незнакомые места, даже при наличии исправного навигатора, располагают к подобным заблуждениям.

Припарковав свой «Приус» в просвете между другими машинами (вечер, люди начали съезжаться), Александр отправился в соседний двор пешком. Пешком вышло гораздо быстрее – раз-два, и вот он, нужный подъезд. Александр отметил про себя, что тетка Евы тоже живет в «хрущевке», как и ее родители, хотя этот факт ровным счетом ничего не значил. Окна квартиры номер двенадцать на третьем этаже светились, значит, кто-то был дома. Это хорошо.

Александр бегом поднялся на третий этаж (никакой спешки, просто захотелось чуток размяться после сидения в машине) и дважды нажал кнопку звонка.

Он не ожидал теплого приема, но голос, спросивший из-за двери «Кто там?», был довольно нейтральным, без малейшей примеси недружелюбия и раздражения.

– Здравствуйте, Любовь Сергеевна! – наугад ляпнул Александр, не будучи уверенным, что он разговаривает именно с теткой Евы. – Я ищу Еву. Вы случайно не знаете, где она?

– Еву?

Щелкнул замок, и дверь открылась.

– Заходите, – пригласила высокая худая женщина в черных джинсах и растянуто-бесформенном, явно домашнем джемпере.

Зайти пригласила, но дальше не повела. Встала перед Александром, скрестив на груди руки, улыбнулась понимающе и сказала:

– Так-так! Виталий прислал парламентера.

– Он только дал мне ваш адрес, а пришел я по собственной инициативе, – ответил Александр. – Меня зовут Александр, я Евин знакомый. Она жила в квартире моего друга, но вдруг съехала и не дает о себе знать. Я пытаюсь ее найти.

– Зачем? – поинтересовалась Любовь Сергеевна.

Она совершенно не была похожа на своего двоюродного брата, разве что рост примерно такой же. Блондинка с мягкими чертами лица. Про такие лица принято говорить: «Со следами былой красоты». Рукава джемпера высоко подняты, руки красивые, холеные. Синие глаза смотрели на Александра с любопытством – ну-ка, что за парламентер такой?

– Беспокоюсь, – просто ответил Александр. – Человек внезапно, без всяких причин исчез, нигде его нет, знакомые ничего не знают. Вдруг.

Он не захотел договаривать, но Любовь Сергеевна договорила за него:

– Вдруг старые знакомые не дают покоя?

– Что-то в этом роде.

– А я думала, что Виталий решил восстановить отношения и прислал вас. – Любовь Сергеевна наморщила нос и скривила губы, словно давая понять, что не все можно восстановить. – А вы, значит, Евин знакомый?..

– Мы познакомились в Таиланде, – зачем-то сказал Александр, словно факт знакомства в Таиланде мог что-то объяснить или на что-то повлиять.

– Она звонила мне пару раз, когда вернулась, – сказала Любовь Сергеевна. – Собиралась в гости приехать, ведь мы уже несколько лет не виделись, но так и не собралась. Вы знаете, Александр, она очень импульсивная. Иногда, под влиянием эмоций может дел натворить. Вы с ней точно не ссорились, не обидели ничем?

– Кажется, нет, – ответил Александр. – Извините за беспокойство.

– У вас есть мой телефон? – спросила Любовь Сергеевна.

Александр отрицательно покачал головой.

Обмен визитными карточками завершил знакомство. Любовь Сергеевна оказалась руководителем службы персонала некоего ЗАО, название которого произнесению вслух не подлежало, поскольку состояло из семи согласных. Договорились обмениваться новостями про Еву.

– Звоните мне в любое время! – дважды повторила Любовь Сергеевна вслед Александру.

Интуиция настойчиво твердила: «Врет, врет, врет она все!» – и отказывалась предъявлять какие-либо доказательства своей правоты. Разве только то, что Любовь Сергеевна не пригласила Александра пройти дальше прихожей. Но мало ли какие могли быть у Любови Сергеевны причины. Может, у нее не убрано или любовник в постели лежал? Хорошо хоть, что в квартиру пустила незнакомого человека. Если бы хотела, могла бы вообще дверь не открывать.

10. Стремное дело

Частные детективы в Москве определенно не бедствовали. Работы у них было много. Настолько много, что ни один из семи, которым Александр позвонил, не взялся за поиск Евы. Выслушивали, задавали уточняющие вопросы, непременно интересовались, не забыл ли Александр упомянуть о каких-то важных обстоятельствах, то есть – вникали в суть дела, а затем отказывались, ссылаясь на великую занятость.

Раскладов в сфере детективных услуг Александр не знал, но и дураком не был. Если люди тратят по десять-пятнадцать минут на расспросы и только потом отказываются, то это говорит об одном – всем им почему-то не хочется искать Еву, несмотря на то что на сайтах в перечне предоставляемых ими услуг указано: «поиск людей, пропавших без вести» или, скажем, «розыск пропавших людей, восстановление утраченных связей». «Восстановление утраченных связей» – это так романтично! Можно прийти и сказать: «В восьмом классе я был влюблен в одноклассницу Свету Петрову. После окончания школы наши пути разошлись, и мы больше не встречались. Найдите, пожалуйста, Свету». Александру не надо было искать никого из одноклассниц, но приятно знать, что есть на свете люди, которые профессионально восстанавливают утраченные связи.

Если захотят.

«А может, у них так принято – вникать в любое предложение работы, даже если занят? – усомнился Александр. – Может, это такая профессиональная дотошность? Привычка на грани инстинкта? Надо бы проверить».

Друг Андрей, к счастью, находился в Москве, а не в очередной своей командировке. Поинтересовавшись, нет ли каких известий от Евы, он взялся «прояснить ситуацию». Александр продиктовал ему номера телефонов двух из семи частных детективов, с которыми он недавно разговаривал, и, чтобы убить время, стал смотреть телевизор, то и дело перескакивая с канала на канал.

Андрей перезвонил неожиданно быстро – и пяти минут не прошло.

– Только услышали, что мне нужна слежка за неверной женой, как сразу же назвали цену, сумму задатка и выразили готовность начать прямо завтра, – доложил он. – В подробности даже вникать не стали. Я спрашивал, могут ли они все свое время посвятить слежке за моей женой, оба ответили, что могут. Такое впечатление, дружище, что оба сидят без работы.

Выключив телевизор, Александр нашел в Интернете сайт еще одного частного детектива, восьмого по счету, и позвонил ему.

Разговор до мельчайших нюансов был похож на предыдущие.

– Мне очень жаль, Александр Михайлович, но я не смогу заняться вашим делом. Сейчас совершенно нет времени. Извините.

– Можно один вопрос, Артур Евгеньевич? – Александру очень хотелось полной ясности. – Заключительный?

– Конечно, можно! – разрешил Артур Евгеньевич. – Хоть десять!

– Почему вы не хотите браться за мое дело? – без предисловий и разных там экивоков спросил Александр. – Что я делаю не так? Вы – восьмой, кому я звоню, и все поступают одинаково. Узнают, в чем дело, и отказываются. Не торгуются, не набивают себе цену, а просто говорят: «Не можем, заняты очень». Но мне лично кажется, что если бы вы, Артур Евгеньевич, были бы очень заняты, то не стали бы тратить время на уточняющие вопросы. Половина десятого, как-никак.

– У нас вся жизнь – сплошная работа! – хохотнул Артур Евгеньевич. – Утро, день, вечер, ночь. А что касается вашего дела, то могу ответить как на духу. Только с одним условием, точнее, с двумя – не обижаться и не публиковать мой ответ в тырнетах, ладно?

– Ни обижаться, ни публиковать не стану, – пообещал Александр. – Просто хочу понять, в чем тут дело.

– Дело в том, что ваше дело стремное, – неуклюже скаламбурил частный детектив. – Транссексуалка, долгое время жившая в Тае, съехала со съемной квартиры в Москве и не дает о себе знать. Вам она просто знакомая, вы принимаете дружеское участие в ее судьбе. У меня, как и у любого моего коллеги, сразу же загорается в голове стоп-сигнал, и я говорю «нет».

– Чем же оно стремное? – не понял Александр. – Ведь нет криминального ничего в том, чтобы найти человека, кем бы он там ни был. Или я чего-то не понимаю?

– Стремное, потому что нестандартное. – Голос Артура Евгеньевича слегка дрогнул. – Непонятно, на что можно там нарваться. Я вот из-за такого любителя переодеваться в женскую одежду со службы вылетел. С должности руководителя отдела, вот-вот полковника должны были дать. А вы говорите – ничего криминального. Криминального, может, и нет, а неприятностей не оберешься. В нашем бизнесе лицензии лишиться – раз плюнуть. Я лучше за женами-мужьями следить буду, которые своим половинам изменяют, или искать сбежавших из дома подростков. Всех денег не заработаю, но и всех шишек не соберу. Надеюсь, что мой цинизм вас не шокировал.

– Довлатов писал, что цинизм предполагает общее наличие идеалов, – неуклюже пошутил Александр и тут же смутился – а ну как Артур Евгеньевич обидится или решит, что собеседник похваляется своей начитанностью?

– Идеал у нас у всех один, – снова хохотнул Артур Евгеньевич (он явно был из весельчаков), но какой именно, уточнять не стал. – Всего вам хорошего. Обращайтесь если что.

«Зря только убил вечер на обзвоны! – с досадой подумал Александр, закончив разговор. – Лучше бы делом занялся».

Но сначала казалось, что разговор с детективом займет немного времени – изложить суть дела, договориться о встрече, это же недолго, минут десять-пятнадцать. А растянулось на добрых три часа.

Для того чтобы очистить ум от ненужных в данный момент мыслей и избавиться от раздражения, нет ничего лучше занятий каллиграфией. Вышивка тоже способствует отрешению и концентрации, но это более продолжительный процесс, ради пятнадцати минут и начинать не стоит, тем более что незаконченных вышивок на данный момент у Александра не было, а с новой еще определиться надо. Вышивка тренирует пальцы, позволяя держать их в форме, привычными к мелким точным движениям, но сам процесс должен и душу радовать, тогда от тренировки будет максимальная польза – сочетание полезного с приятным. Поэтому Александр весьма разборчиво, если не сказать «придирчиво», относился к выбору сюжетов.

Иероглиф «шен», обозначающий рождение, прост – одна вертикальная черта, три горизонтальные и точка слева у верхней горизонтальной. Но в этой суровой простоте и кроется величайшая сложность, ведь нарисовать идеальную картину проще, чем провести идеальную линию, одну-единственную. В картине достоинства одной детали станут скрывать недостатки другой, а в одной линии ничего ничем не скроешь.

Александр достал кисточки, растер с водой палочку туши и быстро, не сдерживая бег руки, изобразил по восемь маленьких иероглифов на восьми листах бумаги, потому что иероглифы китайские, а восьмерку в Китае считают счастливым числом. Гармония. Полюбовался на седьмой и восьмой листы (первые шесть были далеки от совершенства), а затем написал один большой иероглиф на отдельном листе. Остался доволен, как иероглифом, так и своим внутренним состоянием. Теперь можно было и о делах подумать.

Каждому – свое. Геннадий Валерианович пытался, по его выражению, «разрулить ситуацию на высшем уровне», то есть встречался с различными людьми, которые могли узнать, кто стоит за всеми происками, и как-то помочь. Адвокат Луценко хранил молчание, никак больше не напоминая Геннадию Валериановичу о себе.

Александр же думал о будущем, разрабатывал стратегию, то есть – концепцию развития клиники. Продолжать все, как есть – неправильно, потому что надо постоянно двигаться вперед. Думая о том, как можно улучшить работу клиники и повысить ее рентабельность, Александр не мог обойти вниманием операции по смене пола. При обращении пациентов такие операции в клинике «La belle Helene» делались, весь комплекс или что-то по отдельности, но. Но эти операции не были одним из основных направлений клиники, не входили в концепцию, особого внимания им не уделялось. А ведь зря! Это особенная, если так можно выразиться, услуга для особенных людей. Есть большая разница между маммопластикой у женщины, решившей улучшить свою грудь, и маммопластикой у женщины, родившейся мужчиной. Мотивы разные, психологический настрой разный, ожидания разные, суть разная – там улучшаем, а здесь создаем.

К месту подумалось, что, получив психологическое образование, Ева могла бы специализироваться на проблемах смены пола и помогать таким, как она. У нее бы получилось, потому что она коммуникабельна, любит общение и имеет личный опыт жизни «не в своем» теле и превращения этого «не своего» тела в свое. Надо бы подать ей эту мысль, не на одном же дизайне, в конце концов, белый свет клином сошелся. Психолог, если на то пошло, тоже в каком-то смысле – дизайнер. Дизайнер душ человеческих. Ну и сказал. Инженеры человеческих душ давно были, теперь вот дизайнеры появились.

С маммопластики мысли перескочили на типологизацию груди, создание которой Александр завершил в Таиланде. Эта типологизация стала второй у доктора Берга, добавившись к уже имевшейся у него типологизации ягодиц.

Где-то у Бунина Александр когда-то прочел: «Маленькие груди с озябшими, сморщившимися коричневыми сосками повисли тощими грушками, прелестными в своей бедности». Поэтично до приторности, этим и запомнилось. Бунин уделял женской груди довольно много внимания, например острые, маленькие, торчащие в разные стороны груди он называл верным признаком истеричек. Спорное утверждение, можно даже сказать – совершенно неправильное, потому что у истеричек есть только один признак, который можно назвать «верным» – это склонность устраивать истерики.

Но тем не менее при наличии аналитического ума, определенного опыта и склонности к типологизации можно сделать кое-какие выводы, исходя из формы женской груди. Менделееву его таблица периодических элементов приснилась во сне (во всяком случае, так гласит легенда). Александра озарение посетило возле лотка тайского зеленщика. Он рассматривал дары природы, выложенные яркими несимметричными пирамидами, и перебирал в памяти знакомые названия. Когда дошел до золотистожелтой папайи, понял, что пора доставать телефон и записывать, пока не забылось. Пребывание в экзотической стране, где ты еще ни разу не был, где все такое новое, необычное, интересное, всегда дарит массу ярких впечатлений, которые невозможно усвоить, осмыслить и «переварить» за раз.

Худой, суетливый, с глазами навыкате, торговец, которому явно не помешало бы проверить щитовидку, предвкушал хороший доход: известно же, что белые люди покупают все, к чему прикоснутся или хотя бы на что долго смотрят. Но Александр простоял возле его товара минут десять, если не больше, и полез в карман не за бумажником, а за телефоном и потом еще столько же оставался на месте, то и дело переводя взгляд с любовно выложенной композиции на дисплей телефона и лихорадочно нажимая на кнопки.

Закончив, Александр сунул телефон в карман шорт и повернулся, чтобы уйти, но торговец издал непередаваемый звук, в котором соединились укоризненный вздох, стон сожаления и раздраженный клекот. Пришлось купить какой-то мохнатый плод, крупный и совершенно незнакомый. Торговец удовлетворился, посветлел взглядом, залепетал что-то благопожелательное. Гулять с покупкой в руках оказалось неудобно, поэтому Александр, недолго думая, отдал мохнатый плод какому-то местному мальчишке. Тот опешил от неожиданности, а затем заулыбался и умчался прочь, явно опасаясь, что странный турист передумает. «Проще было бы заплатить торговцу, а покупку не брать, – подумал Александр, имевший привычку искать самые прагматичные решения и простые пути. – Но зато так лучше – двух человек порадовал вместо одного».

Глубокой ночью, в тишине и относительной прохладе (днем бунгало нагревалось солнцем так, что все старания кондиционеров были практически неощутимы) Александр завершил создание своей новой типологизации, поделив женщин на семь типов, исходя из формы груди. Сначала (там, возле лотка с плодами) типов получилось шестнадцать – многовато. Если, конечно, разбирать все-все нюансы, то можно дойти и до пятидесяти, но в такой типологизации сам увязнешь, не говоря уже о других. За время прогулки Александр сократил количество типов до красивой цифры двенадцать. За ужином от двенадцати осталось девять, а после полуночи типов осталось семь – minimum minimorum[12], квинтэссенция, самое-самое, то, без чего нельзя обойтись.

Тип первый – ямбоза, или малайское яблоко, небольшая конусовидная грудь, похожая на перевернутый колокольчик. Обладательницы такой груди необычайно тонко чувствуют жизнь и способны находить в ней не только наслаждение, но и утонченный вкус. Они все делают со вкусом – одеваются, работают, готовят, любят, живут. Элегантность – их постоянная спутница, в любом возрасте и в любых ситуациях. Они даже отношения выясняют так элегантно, что хочется сразу же им уступить. Партнеров «ямбозы» выбирают под стать себе, потому что они не любят опекать, подтягивать до своего уровня, воспитывать. Парадоксально, но факт – нелюбовь к опеке и воспитанию делает их замечательными матерями, сохраняющими приязненные отношения с детьми на протяжении всей жизни. Не только свои, но и чужие дети тянутся к этим милым женщинам, потому что всегда приятно иметь дело с человеком, который не читает нотаций, не поучает, не пытается навязать свое мнение. Детей женщины первого типа воспитывают интуитивно, стараясь больше действовать примером, чем убеждением. Семейные ценности для них не пустой звук, но они предпочитают пореже распространяться об этом. «Ямбозы» вообще не склонны к излишней откровенности и тщательно оберегают свою приватность от чужих глаз. Только самым близким, убедившись в их доброжелательном понимании, открывают женщины первого типа свой внутренний мир и то не до конца, какой-то уголок-закуток всегда останется запертым на семь замков. Пациенткам с такой грудью надо уделять максимум внимания и еще немного сверх того, потому что они могут попытаться скрыть от доктора нечто такое, что, по их мнению, ему знать необязательно. По извечному закону подлости скрытое окажется самым важным во всем анамнезе. Последний пример – интеллигентная женщина, доцент университета, попыталась скрыть факт аллергической реакции на анестетик, который ей ввели перед абортом. Александр спросил, не было ли у пациентки реакций на какие-либо препараты, та ответила отрицательно, но в глазах ее Александр уловил нечто такое, что заставило его повторить свой вопрос еще дважды. В ответ на мягко-укоризненное «но вы же понимаете, Анна Валерьевна, что бы могло произойти, если бы мы ввели вам этот же препарат», пациентка разрыдалась и сказала, что аллергическую реакцию рассматривала не как осложнение, а как некий знак свыше, что об аборте и всем, что с ним связано, предпочитает не вспоминать и так далее. Недаром профессор Труфанов повторял едва ли не на каждой лекции по пропедевтике:

– Собирайте анамнез дотошно, докапывайтесь до сути, вопросы задавайте простые, не ленитесь переспросить лишний раз.

Чудит профессор, думали студенты, это следователю надо докапываться до сути, потому что ему на допросах все врут и изворачиваются, чтобы уйти от ответственности. А пациент врачу сам все рассказывает, это же в его прямых интересах. Ага, рассказывает. «Врет, как очевидец», – говорят адвокаты. Врачам впору говорить: «Врет, как пациент».

Тип второй – персик, небольшая округлая грудь. Выбирая символ для второго типа, Александр никак не мог решить, чему отдать предпочтение – персику или гранату, но в итоге все же остановил свой выбор на персике. Обладательницы «персиков» – крайне прагматичные женщины. Может создаться впечатление, что чувства их полностью подчинены разуму, а жизнь есть не что иное, как логика плюс сознание своего долга перед обществом, помноженные на полный порядок. Может создаться, но рано или поздно подобное впечатление будет разрушено, когда корабль разумного планирования налетит на какой-нибудь риф и расколется надвое. Вырвавшиеся на свободу чувства, до этого томившиеся в наглухо запертом трюме, устроят такую бурю, что поневоле вспомнишь еврейскую пословицу «Праведный напивается раз в году, но так, что ничего не помнит». Одна из подруг студенческой поры, которую Александр, да и все остальные тоже считали донельзя спокойной и крайне уравновешенной особой (одно прозвище Флегма, производное с намеком от фамилии Флегонтова, говорило само за себя), устроила дикий, невообразимый скандал во время экзамена по общей гигиене. Флегма была отличницей, нацеленной на красный диплом (получила его в итоге), а заведующий кафедрой, неудовлетворенный ее ответом, задал кучу дополнительных вопросов и вознамерился поставить «хорошо» вместо традиционно ожидаемого «отлично». Флегма взъярилась и громоподобным голосом, периодически срывающимся на визг, выразила протест, а затем пригрозила всему составу кафедры крупными неприятностями. Собрала в одну кучу все, начиная с того, что некоторые сотрудники постоянно ведут занятия, будучи «под мухой», и заканчивая подпольным прейскурантом на сдачу экзаменов и зачетов. Много раз помянула ректора, раз пять – министерство, трижды – ОБЭП и один раз своего троюродного брата, корреспондента чего-то там очень скандального. Кафедра всем составом выпала в осадок (студенты, надо признаться, тоже), и Флегонтова получила вожделенную оценку «отлично». К заведующему через полчаса приезжала «Скорая», но ничего, обошлось без госпитализации. С Флегонтовой потом как-то резко и сразу расхотелось дружить, хотя, если вдуматься, ничего особенного ведь не произошло – обычная житейская ситуация из разряда «ты мне так, а я тебе вот так», каких пруд пруди.

Тип третий – грудь, похожая на спелый плод манго, крупная, овальной формы, резко сужающаяся к соскам, отчего кажется, что соски не просто торчат, а торчат задорно, соблазнительно-приглашающе и в то же время с вызовом. Такие женщины сочетают твердость характера с остротой ума, что дает им прекрасные возможности для карьерного роста, но достигают каких-то значимых высот лишь в том случае, если проявляют инициативу. Житейская мудрость делает их хорошими подругами, потому что им не составляет труда подстроиться под своего партнера. В этом нет подавления или принуждения – всего лишь осознанная необходимость, понимание того, что плывущим в одной лодке лучше работать веслами в такт, а не вразнобой. Подстроится партнер – хорошо, нет – придется самой. Женщины-«манго» ценят гармонию во всем, начиная с собственной внешности и заканчивая отношениями. «Гармонично, значит, хорошо», вот их девиз. В любви они изобретательны, любят новизну, умеют придать всему происходящему неуловимый оттенок пикантной порочности, но главное их достоинство в том, что, требуя и получая, они не забывают отдавать. Отдавать? Нет, не «отдавать», а «дарить»! Они дарят своей любовью, и нет ничего ценнее этого дара, оставляющего след в душе на всю жизнь. Пройдет десять или больше лет, многое забудется, но стоит только дать волю воспоминаниям, как тут же всплывет из потаенных глубин памяти радость, приправленная горечью былого, сознанием того, что это было и прошло. Сказано же еще Гераклитом, что в воды одной реки нельзя войти дважды. Впрочем, в одни и те же воды войти нельзя, а в одну и ту же реку можно. В таком случае получится не реставрация былых отношений, а нечто новое, но с уже знакомым человеком. Александру не доводилось испытать подобное, но один из его коллег, доктор Блувштейн, трижды (!) возобновлял отношения с женщиной, на которой в итоге женился.

Тип четвертый – «папайя», крупная, овальной формы грудь, более вытянутая, чем «манго». Женщины с такой грудью весьма деятельны и предприимчивы, а также весьма настойчивы, что делает их успешными вне зависимости от того, какую сферу деятельности они избирают. Немного максималистки, зачастую склонны использовать только две краски – белую и черную, не всегда расположены к компромиссам, но при этом умеют обуздывать свои эмоции и никогда не идут у них на поводу. Подчас излишне драматизируют ситуацию, но делают это для того, чтобы получше раззадорить себя. День без победы – напрасно прожитый день. Любимому человеку отдают всю свою любовь без остатка, но и взамен рассчитывают получить ровно столько же, и горе тому, кто не оправдает их ожиданий. В постели требовательны, но требовательность эта выражается крайне деликатно. Умеют подстраиваться под партнера, чутко улавливают невысказанные желания и любят разнообразие, что делает их превосходными любовницами. Не имеют обыкновения делить любимого человека с кем-то еще, но при этом не любят устраивать сцены ревности и выяснять, кто кого больше любит – просто вычеркивают неверных из своей жизни и ищут верных.

Испытывают постоянную потребность в одобрении со стороны любимого человека. Иногда это трогает, вдохновляет одобрять и восхищаться, а иногда напрягает. «Слишком много сахара хуже, чем совсем несладко», – говорила бабушка Анна Тимофеевна. Александр искренне восхищался теми, кого любил, но «искренне» прежде всего означает «естественно». Если побудительным мотивом становится не восхищение, а попытка предотвратить обиду, то очень скоро восхищаться расхочется. «Ты с пеленок не выносил принуждения, – вспоминала мать. – Даже любимую манную кашу перестал есть после того, как воспитательница в садике накормила вас ею в принудительном порядке». Александр не очень-то помнил, чтобы он любил манную кашу, но вот принуждения он не любил однозначно. С одной из подруг пришлось расстаться по смешной, как сказала бы мама, «совершенно неуважительной» причине – сделав новую прическу, примерив новый наряд, приготовив какое-то изысканное блюдо (готовила она виртуозно) или сделав еще что-то достойное восхищения, девушка подбоченивалась и ждала положенных комплиментов. Ждала и ножкой слегка притоптывала. Вот это притоптывание, размеренностью своей напоминавшее стук метронома, а неотвратимостью последствий – обратный отсчет взрывателя, и стало тем камнем, о который разбились довольно крепкие и во всем остальном радостные отношения. Бывает, чего уж там.

Тип пятый – крупная округлая грудь, которую можно было бы сравнить с грейпфрутом, но с учетом размера Александр предпочел сравнение с помело. Женщины этого типа чувственны и чувствительны, эмоциональны и ранимы, они любят совершенство во всем и стремятся его достичь, но совершенство каждая из них понимает по-своему – кто-то хочет стать совершенной любовницей, кто-то совершенной скрипачкой, кто-то еще каким-то совершенством. Все они – совершенные матери, возводящие материнство и родительские обязанности в абсолют и готовые пожертвовать всем (и это не просто слова) ради своих детей. Склонны к самоанализу, не любят дважды наступать на одни и те же грабли, извлекают максимум пользы из жизненного опыта.

В любви женщины пятого типа не признают запретов и ограничений, их раскрепощенность поистине беспредельна, а шквал эмоций, которые они обрушивают на партнера, превращает каждую встречу, каждую ночь в настоящий праздник, причем праздники эти все время разные и никогда не повторяются, потому что такие женщины не выносят рутины. Если сегодня она доминирует в сексе и ведет себя агрессивно, то завтра станет подчиняться, отдаст всю инициативу партнеру, и даже ласки ее сделаются робкими, нерешительными, но при этом останутся упоительно-сладостными.

Странно, удивительно, но такую совершенную по форме и размеру грудь кому-то хочется изменить. «Хочется изящной утонченности, а вот это меня тяготит, то есть – отягощает», – сказала Александру одна из пациенток с грудью пятого типа. Грудь у нее была из серии «подправлять только портить», да и возрастные изменения не успели ее коснуться, потому что пациентке еще и тридцати не исполнилось, поэтому Александр, предосторожности ради, направил ее на консультацию к психологу Нателле Луарсабовне, хорошему человеку и хорошему специалисту. Некоторым людям, ввиду особенностей их психического состояния, хочется, как они иногда выражаются, «что-нибудь с собой сделать», и это желание приводит их к пластическим хирургам. Рвачи берутся оперировать всех, кто может заплатить за операцию, а нормальные врачи стараются вникнуть в мотивы, вынуждающие пациента изменить свою внешность, и, если эти мотивы кажутся им недостаточно убедительными, оперировать не берутся. Во-первых, любое хирургическое вмешательство, каким бы по объему и сложности оно ни было, чревато возможными осложнениями. Иначе говоря, риск есть всегда, и риск этот должен быть оправданным. Во-вторых, пациент, плохо представляющий, зачем ему нужна операция и чего он хочет с ее помощью обрести, никогда не удовлетворится результатом. И сам исстрадается, и врачу все нервы вымотает. В-третьих, некоторым нужно не пластическую операцию делать, а галоперидол[13] принимать. Люди все разные. Ту пациентку, которую роскошный бюст «отягощал», Александр в итоге прооперировал с благословения психотерапевта. Из пятого типа женщина перешла в шестой, получив грудь, которую можно было сравнить с маракуйей.

«Измени внешность – изменишь судьбу», – сказал кто-то. Александр подумал о том, как интересно было бы понаблюдать за изменениями характера и образа жизни после той или иной пластической операции. Собрать большой, репрезентативный, как принято говорить, материал, обработать. Жаль, что в одиночку такую глыбу не поднять, да и знаний недостаточно, потому что тема скорее психологическая, нежели хирургическая. Может, подкинуть ее кому? Надо подумать.

Итак, тип шестой – маракуйя. Это маленькая, ладная грудь, иногда похожая на целый плод маракуйи, а иногда – на половинку его. Обладательницы маленькой груди умны, отличаются трезвой самооценкой, умеют добиваться поставленных целей, используя для этого все возможные цели. Любят принимать решения, легко выбирают лучшее из множества, умеют организовать не только себя, но и других, поэтому часто (и с большим успехом) занимают административные должности. Благодаря богатому воображению могут добиться большого успеха в различных видах творчества. Не приемлют грубости в любом ее проявлении, стараются всегда выражать свои мысли и вообще вести себя деликатно, чтобы никого не обидеть. Сочетание чувственности с артистизмом делает их великолепными любовницами. Страсть иногда может толкнуть их на какой-нибудь безрассудный поступок, но это безрассудство обычно бывает кратковременным и не влечет за собой фатальных последствий. Женщины шестого типа в глубине души идеалистки и все, чего не достигли сами, стремятся воплотить в своих детях. Детей очень любят, балуют, но в меру и никогда не отпускают их воспитание на самотек.

Как успел заметить Александр, женщины с грудью шестого типа составляли большинство среди его пациенток. Далеко не все из них хотели получить новую грудь. Многие изменяли форму носа или подбородка, делали подтяжку кожи лица и шеи, а грудью своей были довольны и ничего с ней делать не собирались.

Тип седьмой и последний – грудь как намек, едва обозначенная грудь, похожая на смокву. Звучное слово «смоква» нравилось Александру куда больше, нежели царапающее ухо «инжир» или брутальногрубоватое «фига». Женщины седьмого типа – амазонки, прирожденные завоевательницы, для которых процесс движения к цели порой значит больше, чем сама цель. Это качество сочетается с практичностью, врожденным артистизмом (приземленные люди вместо «артистизм» говорят «притворство», но они не правы), умением ладить с людьми, буйством темперамента и жизнелюбием. Феерический коктейль, от которого может закружиться даже самая крепкая голова. В любви придают большое значение романтической компоненте, секс ради секса и ничего, кроме секса, – это не для них, каким бы «технически качественным» этот секс ни был. «Смоквы» хорошие матери, хорошие жены, хорошие начальницы и хорошие подчиненные, но в качестве конкуренток способны доставить множество проблем. Некая бухгалтер крупной оптово-розничной фирмы с упоением рассказывала Александру о хитросплетениях интриги, которая должна была привести ее на место финансового директора, и была эта интрига так лихо закручена, что просто просилась на бумагу или на экран. Будь у Александра хоть капля писательского таланта, он непременно написал бы об этом книгу. Что-то вроде «Тайн торгового двора» или «Блеска и нищеты финансистов». Их отношения по взаимозависящим причинам разладились буквально накануне кульминации – собрания, посвященному кадровым перестановкам, и Александр так и не узнал, села ли его подруга (теперь уже бывшая) в вожделенное кресло финансового директора или нет. Одной из особенностей женщин этого типа является склонность к абсолютным и полным разрывам отношений. Все они в той или иной степени максималистки, живущие по принципу: «Дружим – так дружим, любим – так любим, разошлись – так совсем и навсегда». С ними невозможно «оставаться друзьями» или «понижать градус» отношений.

«Надо бы подготовить проект по трансгендерным операциям[14], – решил Александр, вернувшись мыслями к тому, с чего начал. – Процентов на пятьдесят он, конечно же, будет интуитивным, но процентов на пятьдесят – объективным. Подготовить и обсудить с Валерианычем».

Точно наперед ничего предсказать нельзя, тем более в такой тонкой и зависящей от множества факторов сфере, как оказание высококвалифицированных медицинских услуг, но идея явно была перспективной, стоящей. При правильном подходе она сулила интересную работу вкупе с хорошей прибылью.

Как сделать так, чтобы из множества других клиник желающие сделать трансгендерные операции выбирали клинику «La belle Helene»? Очень просто – надо сделать так, чтобы им хотелось прооперироваться именно здесь.

Очень просто. Так же просто, как провести идеальную линию.

Все просто, если знаешь, как и что.

11. Слоник из тикового дерева

Мать ждала в субботу к обеду, но Александр сослался на дела и сказал, что приедет ближе к вечеру, на ужин.

– Приезжай, когда хочешь, – согласилась мать. – Тем более что у меня сегодня гвоздь программы – холодец, а это блюдо не требует подачи в определенный час.

– Холодец – это замечательно! – одобрил Александр. – После холодца никакая лень уже не помешает мне провести весь завтрашний день на тренажерах. Совесть пересилит.

Вообще-то физическим нагрузкам Александр собирался предаваться сегодня, но вчера вечером вдруг передумал. Вернее, придумал себе новое дело.

Если никто не хочет тебе помогать, то помоги себе сам. Иначе никак.

Александр решил лично последить за домом, в котором живет тетка Евы. В конце концов, это не тяжкий труд, а нечто вроде развлечения в выходной день, сочетание автомобильной и пешей прогулки.

Суббота была выбрана не случайно. Во-первых, потому, что заниматься слежкой в рабочее время – это уже не прихоть, а безрассудство на грани идиотизма. У благоразумных людей на прихоти принято тратить свободное время, а Александр был человеком благоразумным. Во-вторых, суббота – день покупок, походов по рынкам-магазинам, день прогулок, день развлечений. Ева – непоседа, дома сидеть не любит, ее постоянно тянет на люди. Если «выдвинуться на позицию» часам к одиннадцати (раньше десяти Ева как классическая «сова» вряд ли проснется), то есть шанс в ближайшие два-три часа увидеть Еву выходящей из подъезда. При условии, что она там живет, конечно. Но попытка не пытка, можно и погулять по дворам, благо погода хорошая – солнечная, теплая, последний привет бабьего лета. В-третьих, Александру почему-то хотелось погулять в субботу вокруг дома Евиной тетки. «Бывают странные сближенья.» – сказал поэт. Странные предчувствия тоже бывают.

Законы жанра требовали маскировки, поэтому Александр решительно проигнорировал коричневую куртку, в которой его видела Любовь Сергеевна. Постояв немного перед шкафом, он остановил свой выбор на сером кашемировом полупальто. Вместо костюма надел черные джинсы и темно-серый свитер. Следящий должен быть одет неприметно, чтобы не бросаться в глаза, должен сливаться с окружающей действительностью.

Ага, сливаться. Уже на месте, сев на лавочку в самом глухом углу двора и оглядевшись по сторонам, Александр понял, что для того, чтобы слиться с окружающей действительностью, надо было надевать старую, потертую кожаную куртку, ныне служившую для таких дел, как, например, вынос на помойку крупногабаритного мусора, и спортивные штаны. Тогда бы он мог сойти здесь за своего, особенно – с банкой пива в руках. С бутылкой он тоже смотрелся бы гармонично, а вот с пустыми руками, в которых даже семечек не было – как-то не очень.

Местные жители поглядывали на Александра с любопытством, но и только. Если человек выглядит прилично (а Александр просто не мог выглядеть по-другому), то не хочется интересоваться тем, что он здесь делает. Сидит, значит, надо, значит, ждет кого-то. Ходит, значит, устал сидеть.

Рядом с Александром сели две пожилые дамы и начали недружелюбно на него коситься, храня при этом молчание. Александру стало ясно, что он мешает им общаться. Он встал и хотел было выйти на дорогу, чтобы проведать припаркованную машину, но тут из подъезда вышла Любовь Сергеевна в не по погоде теплой бежевой куртке с меховой опушкой. В руках у нее ничего не было. Зная, что дамы без сумки или сумочки далеко не ходят, Александр предположил, что Любовь Сергеевна вышла ненадолго в ближайший магазин с кошельком в кармане куртки. Он прошелся по двору параллельным курсом, а когда Любовь Сергеевна завернула за угол, направился к детской площадке. То ли в этом дворе не было детей, то ли они по субботам не гуляли так рано, но площадка была пустой. Александр присел на скамейку рядом с качелями и подивился тому, что вся площадка, включая и песочницу, была покрыта шелухой от семечек вперемешку с окурками. Судя по всему, если сюда и приходят дети, то великовозрастные.

С площадки хорошо просматривался подъезд, а еще отсюда был виден не только тот угол, за который свернула Евина тетка, но и противоположный. Идеальное место для наблюдения, правда, немного приметное, но Александр не собирался сидеть здесь долго.

Кто-то выходил из подъезда, кто-то входил в него, но Евы или какой-нибудь женщины, похожей на Еву, Александр не увидел. Примерно через полчаса вернулась Любовь Сергеевна с двумя черными пластиковыми пакетами в руках. В обоих, вне всякого сомнения, лежали продукты. Александр наблюдал за ней краем глаза, чтобы не привлекать к себе внимания и, кажется, Любовь Сергеевна его не заметила.

Похоже, все-таки Евы у тетки нет. Было бы логично, если бы за продуктами пошла не Любовь Сергеевна, а более молодая Ева.

Александр обошел вокруг дома. Немного размялся и заодно убедился, что с машиной все в порядке. Пропустить Еву он не боялся, потому что все равно бы увидел ее, если не во дворе, так на улице. «Слепые» участки, на которых обзор был минимальным, Александр преодолевал быстрым шагом. Две секунды – и снова все видно.

Дамы, молчаливо выжившие Александра со скамейки, куда-то ушли, поэтому Александр вернулся на прежнее место и минут сорок откровенно скучал. Затея порядком поднадоела, но и уходить вроде было рано. «Сижу, дышу свежим воздухом, хорошо.» – внушал себе Александр. Воздух и впрямь был неплох, видимо, сказывалась близость парка Покровское-Стрешнево.

Александр не успел толком довспоминать, как гулял в этом парке целую вечность назад с одной милой девушкой, любительницей хризантем и поэзии Ахматовой, как увидел Любовь Сергеевну. Она была в той же куртке, снова без сумки, шла быстро и скрылась за тем же углом. «Забыла что-то купить», – подумал Александр, и не ошибся, потому что через четверть часа Любовь Сергеевна вернулась. На этот раз в левой руке у нее был ярко-желтый пакет, из которого торчал французский багет и еще что-то там лежало, но что именно, Александр не разглядел.

Нет здесь Евы, во всяком случае, сейчас нет. Если бы она была у тетки, то вряд ли бы допустила, чтобы та два раза подряд ходила за покупками. Может, Ева находится в теткиной квартире, но не выходит на улицу, потому что болеет? В таком случае «дежурство» во дворе теряет смысл. Не ломиться же в квартиру с обыском, в самом деле.

Александр встал и пошел через двор. До угла оставалась пара шагов, когда в кармане зазвонил телефон. «Любовь Сергеевна», – прочел на дисплее Александр. Все ясно – доморощенный агент 007 разоблачен. Не помогли переодевание и прочие ухищрения.

– Теперь-то я убедилась, что это вы! – сказала Любовь Сергеевна. – А то были сомнения. Если вы повернетесь вправо, то увидите меня на балконе.

– Здравствуйте, Любовь Сергеевна, – сказал Александр, поворачиваясь, как было велено. – Вижу вас.

Он приветственно взмахнул свободной левой рукой и замолчал, не понимая, что надо говорить в подобной ситуации.

– Я сразу обратила на вас внимание. – Любовь Сергеевна говорила весело, с ехидцей, чувствовалось, что она не сердится. – Вы в нашем дворе смотритесь как орхидея среди ромашек.

Столь поэтичное сравнение убило Александра наповал. «Как меня только не называют в последнее время. – иронично подумал он. – Приличным мужчиной с хорошей специальностью, надоедливым любовником, но орхидея, да еще среди ромашек – это круче всего! Рассказать бы маме, да ведь засмеет, определенно засмеет!»

– Я бы могла предположить, что вы выслеживаете меня, – продолжала Любовь Сергеевна, – но вы не подошли ко мне во дворе, не подарили черную розу, не наговорили комплиментов и не предложили выпить бокал золотого аи. Значит, вам нужна моя непутевая племянница. Вы, наверное, думаете, что она прячется у меня? Думаете?

– Предполагаю, – ответил Александр.

– Тогда поднимайтесь и ваше предположение тут же развеется! Не стесняйтесь! – Любовь Сергеевна сделала приглашающий жест. – Лучше один раз увидеть, чем вокруг дома без толку слоняться.

Она отключилась и ушла с балкона.

Теперь уже точно стало ясно, что Еву в своей квартире Любовь Сергеевна не прячет, так что подниматься и проверять не было смысла. Но невежливо отказываться от приглашения, особенно когда сам в какой-то степени на него напросился. Пришлось подняться.

Любовь Сергеевна ждала на пороге, у гостеприимно распахнутой двери.

– Простите, что я без цветов и шампанского, – повинился Александр, войдя в прихожую. – Все так неожиданно.

– Один – один! – рассмеялась хозяйка. – Вы удивили меня, а я удивила вас. Проходите, обувь можете не снимать, потому что сухо и все равно сегодня мне предстоит уборка. Жаль, что нет Евы, она бы мне помогла.

Видимо, из-за предстоящей уборки Любовь Сергеевна надела видавший виды красный спортивный костюм, линялый и растянутый.

Верхнюю одежду Александр снять не успел, потому что Любовь Сергеевна ухватила его за руку и повела по квартире, комментируя на ходу:

– Все никак не соберусь ремонт сделать. С косметическим связываться лень, только зря грязь разводить, а на большой денег не хватает. Подруга советует взять кредит, но, по мне, делать ремонт в кредит – это разврат. В долги следует залезать лишь в том случае, когда нет другого выхода, а в случае с ремонтом выход есть всегда, можно делать, а можно и не делать.

Было во всей этой ситуации что-то дурацкое с примесью постыдного, поэтому Александр хотел одного – поскорее уйти, но уйти так, чтобы не обиделась хозяйка. Он не вертел головой по сторонам, разглядывая обстановку, а просто шел за Любовью Сергеевной и краем уха слушал, что она ему говорит, не слишком-то вникая в смысл.

– На кавардак не обращайте внимания, я уборку всегда с кухни начинаю, поставлю борщ вариться и начну..

– Откуда это у вас? – требовательно, не очень-то вежливо, спросил Александр, беря в руки маленького, размером с сигаретную пачку, деревянного слоника, стоявшего на полочке с керамическими горшочками.

Рассмотрев находку, как следует, он повторил свой вопрос.

– Любовь Сергеевна, скажите, пожалуйста, а откуда у вас Евин талисман? Вы же говорили, что давно с ней не виделись?

– Евин? – Любовь Сергеевна не очень убедительно изобразила удивление. – Откуда у меня может быть Евин талисман? Эту безделицу мне подарила подруга. Давно уже, года три как.

Слоника Ева вытащила из сумки в самую первую очередь, как только вошла в квартиру. Поставила в центре стола и немного смущенно сказала Александру и Андрею:

– Это Чанг, он приносит счастье и достаток.

– Самшит? – тоном знатока поинтересовался Андрей.

– Тиковое дерево. – Ева взяла Чанга и протянула Андрею. – Запах совсем другой и не такой резкий, как у самшита.

Андрей взял слоника, понюхал, рассмотрел и передал Александру. Чанг оказался теплым и тяжелым. Его было очень приятно держать в руке, настолько, что даже отдавать не хотелось.

– Тайцы зовут тик «вечным деревом», – сказала Ева. – Я передам Чанга своей дочери. Должна же быть в семье какая-то фамильная реликвия, своя память.

Сердце не кольнула, а прямо-таки пронзила жалость. Александр молча вернул Чанга на место и улыбнулся Еве. Бедная девочка. Придумала себе фамильную реликвию, чтобы передать ее по наследству… В семье непременно должна быть память, связь, преемственность поколений. Но как ужасно, наверное, когда ты один-одинешенек, когда твоя семья начинается на тебе и тобой же заканчивается. И все, что у тебя есть, – это деревянный слоник и мечта о дочери.

– Х-хорошая реликвия, – дрогнувшим от волнения голосом сказал он. – Красавец.

Чанг действительно был красив той искренней красотой, которая сродни волшебству и возникает лишь тогда, когда мастер вкладывает в свое изделие частицу души. Тонкая резьба с тщательной прорисовкой всех деталей и небольшая, едва уловимая, асимметрия, делали слоника живым. Казалось, что он сейчас поднимет хобот и протяжно затрубит.

– Любовь Сергеевна, это Евин слоник, – с мягким укором сказал Александр. – Двух таких в природе быть не может, потому что это не штамповка, а ручная работа, причем – хорошего мастера. Но даже если мы допустим, что.

– Я в слонах не разбираюсь. – Любовь Сергеевна забрала у Александра слоника, повертела его в руках и поставила на полочку. – Но.

– Где Ева? – спросил Александр, не желая дальше слушать вранье.

– Я не знаю, – Любовь Сергеевна пожала плечами, развела руками, потрясла головой, словом, изобразила крайнюю степень неосведомленности. – Я действительно не знаю, где Ева!

– Но это ее вещь? – не столько спросил, сколько констатировал Александр.

В голосе его было столько уверенности, что Любовь Сергеевна призналась:

– Да, это Евина вещь. – И тут же добавила: – Но я в самом деле не знаю, где сейчас Ева.

Стоять посреди кухни в пальто и допрашивать хозяйку Александру совершенно не нравилось. То был не его стиль общения. Гораздо лучше было бы присесть и поговорить. Поэтому Александр широко улыбнулся Любови Сергеевне и спросил:

– Вы не угостите меня чашечкой чая? Любого, по вашему выбору. Что-то захотелось выпить горячего. А потом я сразу уйду.

– Да, конечно! – Любовь Сергеевна явно обрадовалась смене темы. – Только выбирайте сами – черный, с бергамотом, зеленый, зеленый с жасмином.

– Красный, – пошутил Александр и пояснил в ответ на недоумевающий взгляд хозяйки: – Мы называем чай по цвету высушенных листочков, а китайцы – по цвету напитка. Наш черный у них зовется красным.

Любовь Сергеевна включила чайник, который тут же зашумел, обещая кипяток в самом ближайшем будущем и захлопала дверцами кухонных шкафчиков. Пока Александр ходил снимать пальто, она успела накрыть на кухне стол для чаепития – с пастилой, печеньем и банкой самодельного вишневого варенья.

Глядя на банку, Александр вспомнил, какой нагоняй получил он от матери, когда выставил на стол перед двумя зашедшими в гости одноклассниками банку с вареньем. При гостях мать ничего не сказала, дождалась их ухода и возмутилась: «Саша, у нас что, нет ни вазочек, ни розеток?! Как ты мог угощать ребят прямо из банки?! Если тебе безразлично, что они о тебе подумают, то хотя бы меня постыдись!» – «Ну, так же проще, мам! – попробовал оправдываться Александр. – И вообще Макс с Туриком свои люди». – «Тогда почему ты дал им тарелки? – поинтересовалась мать, умеющая, если надо, быть весьма и весьма ехидной. – Газетку бы постелил – красота! И посуду потом мыть не надо. Тебе ясен ход моих мыслей или разъяснить?» Разъяснения Александру не потребовались.

Идея с чаепитием оказалась удачной. Или же просто Любовь Сергеевна собралась с мыслями и решила, что нет никакого смысла обманывать Александра. Сев за стол, она сама, не дожидаясь вопросов, начала рассказывать:

– Ева приехала ко мне в воскресенье утром. Без звонка, я еще сны досматривала. Сказать, что я удивилась, это означает не сказать ничего. Удивилась и немного испугалась, но Ева успокоила меня и сказала, что ее срочно попросили съехать с квартиры, потому что к хозяевам приехали какие-то родственники из провинции, которые будут там жить. Я сказала, что она может жить у меня сколько угодно, но она ответила, что не хочет меня стеснять и что речь идет о нескольких днях, не более того. Разумеется, она попросила ничего не сообщать родителям, я ее успокоила и сказала, что эти люди умерли для меня, их не существует. А потом мы весь день разговаривали – столько же всего надо было рассказать друг другу! Правда, мои новости не шли ни в какое сравнение с тем, что рассказала Ева. Я так поняла, что вы и есть тот турист, который дал ей деньги для того, чтобы она смогла откупиться от мафии?

– Да.

– Спасибо вам! – проникновенно поблагодарила Любовь Сергеевна. – Имейте в виду, что если вдруг, не дай бог, – она трижды осенила себя крестным знамением, – с Евой что-то случится, то я возьму ее долг на себя! Не надо ничего мне говорить, я так решила. Ева мне как дочь, и я в какой-то мере чувствую за нее ответственность, хоть она и взрослая. Я так ее ругала за то, что она не позвонила мне и не рассказала о своих проблемах. Чуть не погубила себя из-за этих денег. Я бы назанимала и сразу бы ей отправила! Не та сумма, чтобы из-за нее в рабство попадать!.. Ева же мне, как дочь. Мне иногда кажется, что она у меня должна была родиться, а не у Таньки с Виталием. Может, тогда бы и девочкой сразу родилась. Ох! Она, видите ли, думала, что я бедствую. А я не бедствую, у меня хорошая зарплата.

Должность руководителя службы персонала относится к числу неплохо оплачиваемых. Может, и не так хорошо, что просто замечательно, но неплохо, сносно. Если Любовь Сергеевна жила одна, то денег ей должно было хватать как на жизнь, так и на ремонт. Сейчас, во время чаепития, Александр разглядел кухню повнимательнее и увидел, что она не требует ремонта, а просто молит о нем. Потолок из белого давно стал серо-желтым и покрылся пятнами от протечек, клеенчатые обои многократно (и аккуратно) подклеивались по краям, но все равно выглядели не ахти как, кафельная плитка наполовину осыпалась, а что не осыпалось – потрескалось. Бело-голубая кухонная мебель, явно купленная еще при социализме, кривилась дверками и беззастенчиво выставляла на обозрение ободранные края и оббитые углы. Или, может, углы уже начали крошиться от старости, кто их знает.

Всмотревшись, как следует, в лицо своей собеседницы, Александр заметил прожилки на щеках и на крыльях носа, понял, что мягкость черт лица не врожденная, а приобретенная – лицо начало оплывать, отметил еще ряд признаков, свидетельствующих о пристрастии к спиртным напиткам. Да и руки у Любови Сергеевны дрожали так, что во время размешивания сахара ложечка выбивала о чашку некое подобие Jingle Bells.

Чай у нее был вкусным, ароматным, и заваривала она его правильно, не скупясь.

– А утром она ушла, – продолжала Любовь Сергеевна. – Была немного на взводе, сказала, что спала плохо на новом месте, но ушла рано, раньше меня, несмотря на то что я предлагала ей остаться. Только попросила разрешения оставить свой чемодан. И знаете, что меня удивило?

Александр смотрел на Любовь Сергеевну, но она вдруг передумала рассказывать. Допила мелкими глоточками свой чай и удивилась:

– А что же вы ничего не едите? Варенье у меня свое, а пастила настоящая яблочная, вкусная.

– Благодарю вас, – улыбнулся Александр, – но мне хотелось только чаю. Чай замечательный, Любовь Сергеевна, спасибо.

– Налить еще? – Любовь Сергеевна потянулась к пузатому фаянсовому чайнику с надписью «Москва» и красными куполами на белом фоне.

– Не откажусь. – Александр протянул свою чашку. – Так что же вас удивило?

Любовь Сергеевна налила ему чаю, поставила чайник, помолчала недолго, а потом тряхнула головой и сказала:

– Я заглянула в чемодан. Нехорошо, конечно, но Ева не давала о себе знать, и я подумала. Ну, сами понимаете, если чемодан хранится в моем доме, то я должна знать, что в нем лежит. Логично?

– Логично, – поддакнул Александр, хотя сам он вряд ли бы в аналогичной ситуации полез бы в чужой чемодан.

Если не доверяешь человеку, то не бери на хранение его чемодан, если доверяешь, то нечего туда заглядывать без спросу в отсутствие хозяйки.

– Так вот! – Любовь Сергеевна подняла брови и округлила глаза. – Сверху, прямо на вещах, лежали оба паспорта – внутренний и заграничный, пластиковый конверт с другими документами и кожаный мешочек с цепочками-сережками. Хотите посмотреть?

– Нет! – наотрез отказался Александр. – Я вам верю, Любовь Сергеевна.

12. Все о Еве

– Вот скажи, когда ты можешь оставить дома паспорт? – задав вопрос, Андрей подцепил вилкой ломтик жареного баклажана, отправил в рот и стал жевать с видимым наслаждением.

Пригласил друга в гости – так угости, как следует. «Как следует», в понимании Александра, означало не обильный до изнеможения стол, а нечто вкусное и по возможности нестандартное, необыденное. Поэтому он перед жаркой пару часов мариновал баклажаны в яично-винном маринаде, отчего они по вкусу стали больше напоминать грибы и идеально подошли (можно сказать – совпали) с киббе, арабскими фаршированными котлетами. Пришлось, конечно, повозиться, но удовольствие того стоило.

Вчера, между посещением Евиной тетки и визитом к матери неожиданно образовалась прорва свободного времени, которое Александр решил посвятить тренажерам и плаванию, высвободив таким образом воскресенье для общения с другом. Андрей, как и все настоящие журналисты, был легок на ногу и привык постоянно тасовать-перетасовывать свои планы. Он с радостью принял приглашение, сказав, что у него как раз завалялась бутылочка сербской лозовой ракии. Александр, не любивший этнические самогоны независимо от их происхождения и крепости, попросил оставить ракию дома, потому что лучше вместо нее выпить какого-нибудь красного вина, а оно найдется.

– Довольно часто, – ответил Александр. – Но при условии, что у меня с собой права. А если «автомобильный» бумажник оставляю дома, то беру паспорт. Разве что выбросить мусор могу выйти без документов. Но это я, а Ева могла иметь другие привычки.

– Хорошо, – кивнул Андрей. – Но давай я спрошу иначе – когда ты намеренно оставишь дома паспорт?

– Когда у меня будет другой, – ответил Александр. – Я со вчерашнего дня ломаю голову над тем, зачем Еве исчезать, да еще оставив документы у тетки? Она решила начать новую жизнь под чужим именем? С какого перепугу? На какие деньги? Поддельные документы, насколько я понимаю, должны стоить дорого. Да и разве сейчас, в эпоху компьютерных баз данных, можно долго жить по поддельным документам?

– Как показывает мой опыт – можно. – Опыт у Андрея был большой и разносторонний – о чем он только не писал, с кем только не встречался. – Некоторые по десять лет живут и не попадаются. Главное – не привлекать к себе ненужного внимания.

– Но зачем ей это?! – недоумевал Александр. – И почему она мне ничего не сказала?

– Пустилась во все тяжкие, чтобы долг не отдавать! – рассмеялся Андрей. Положив приборы на опустевшую тарелку, он отрицательно покачал головой в ответ на вопрошающий взгляд Александра. – Спасибо, добавки больше не надо.

– Если только это предположить! – Александр понимал, что друг шутит. – Еще вина?

– Вина можно, – согласился Андрей. – Кстати, меня недавно научили прекрасному способу пить за чужой счет. Если хочешь, могу поделиться.

– Я догадываюсь, – подмигнул другу Александр. – Показываешь журналистское удостоверение и проходишь на фуршет. Угадал?

– Если я сейчас начну обобщать про докторов, то до полуночи не закончу! – пригрозил Андрей. – Раскайся, пока не поздно!

– Каюсь! – Александр наклонил голову и поводил над ней правой рукой, изображая посыпание символическим пеплом.

Хорошо, когда есть друг. Сблизиться человеку с человеком непросто. Чем старше становятся люди, тем более труден, тем более долог для них этот процесс. Сближаются постепенно, шаг за шагом, и шажки все мелкие, осторожные. Будто по болоту идешь, пробуешь сначала – не зыбко ли, а потом уже ногу ставишь. А вот разойтись в разные стороны проще простого. Поводов особых для этого не требуется, любой пустяк сгодится. И расходятся не мелкими шажками, а бегом. Только что были друзья, а вот уже никто, не желающие знать друг дружку люди. И хорошо если так, а то нередко и до вражды доходит. «Любая дружба – залог доброй вражды», – шутит доктор Троицкая. Хорошо, когда есть такой друг, как Андрей. Друг, в котором можно быть уверенным на все сто пятьдесят процентов. Друг, с которым никогда, ни при каких обстоятельствах не придется враждовать.

– На самом деле выпить за чужой счет проще простого, – удовлетворившись раскаянием Александра, начал рассказывать Андрей. – Достаточно заявить в каком-нибудь приличном обществе, что Гарвардский университет находится в городе Кембридже и поспорить со всеми желающими на литр хорошего коньяка, арманьяка или вискаря. В удачные дни можно выиграть несколько пари сразу.

– Мощно! – одобрил Александр.

– А какое удовольствие наблюдать за тем, как презрительно-ироничные взгляды – «вот деревня – Англию с Америкой путает!» – сменяются недоуменно-растерянными! – Андрей восхищенно закатил глаза. – Главное – спорить напоказ, на людях, чтобы у проигравших не было соблазна зажилить бутылку. Ну и не повторять дважды в одной компании. Что же касается Евы. Наше сегодняшнее общение можно назвать «Все о Еве»[15]. Ты с твоей любовью к старому кино должен помнить такой фильм.

– Помню, как не помнить. Только там Ева была другая, расчетливая такая дрянь.

– Богема, – страдальчески поморщился Андрей. – Чего ты хочешь? Я тут недавно делал серию статей про современный театр, так до сих пор как вспомню, так вздрогну!

– Спектакли настолько впечатлили? Или, наоборот, не впечатлили?

– Люди впечатлили. О чем ни спрашивай, все переводят на происки и интриги. А мне, понимаешь ли, заказали позитивный цикл, потому что актерские дрязги давно уже никому не интересны. Так этот позитив пришлось буквально по крупицам собирать, будто золото намывал из песка.

– Это тебе просто не повезло, – заметил Александр. – Я, знаешь ли, тоже имею знакомства в этой среде и должен тебе сказать, что богема богеме рознь.

– Ты не сравнивай меня и себя! – махнул рукой Андрей. – К тебе они приходят и начинают восхищаться: «Ах, волшебник вы наш, доктор Золотые Руки!» А мне говорят: «Вам будет интересно знать, за что Икс дал роль Игреку.» – и пошло-поехало! Но вернемся к Еве. Я что пытаюсь до тебя донести? Мысль о том, что человек может оставить все документы дома не только в том случае, когда обзавелся другими, но и в том случае, когда отправляется на какую-то опасную встречу.

– Опасную? – переспросил Александр.

– Опасную, – повторил Андрей. – Такую, в ходе которой могут отобрать документы или, скажем, обыскать, а ты не хочешь, чтобы о тебе узнали всю подноготную, вплоть до места регистрации и группы крови. Вот и оставляешь все документы дома.

– Ну, такое может у тебя случиться, – возразил Александр, – в ходе какого-нибудь журналистского расследования. А Еве-то с кем встречаться в опасном формате? На собеседованиях, что ли? Извини, Андрей, но эту версию я могу принять лишь теоретически. Практически она выеденного яйца не стоит!

– Бывшие хозяева, – лаконично ответил Андрей и замолчал, ожидая реакции Александра.

– Но с ними вроде бы все вопросы закрыты, если Ева смогла спокойно улететь из Таиланда, – не очень-то уверенно сказал Александр. – И она сама говорила, что все в порядке.

– Сказать можно все, что угодно, – Андрей поднял свой бокал. – Давай выпьем за то, чтобы в нашей жизни было бы поменьше тайн.

– Но не так, чтобы совсем не было, – уточнил Александр, поднимая свой бокал. – Иначе жизнь станет слишком пресной.

– Какое количество тайн оптимально? – спросил Андрей, поставив бокал на стол. – Одна в месяц? Одна в год? Одна в неделю?

– Одна в день, – отшутился Александр, – но такая, чтобы к вечеру ее можно было раскрыть.

Под кофе, который пили в гостиной, снова заговорили о Еве.

– Почему ты не допускаешь шантажа? – горячился Андрей. – То, что Еву отпустили на все четыре стороны, еще ни о чем не говорит! Разве нельзя отпустить, а потом шантажировать! Представляю, сколько у них набирается компромата на каждую девушку!

– Мужчины там тоже работают, – зачем-то сказал Александр.

– И на них тоже набраны тонны компромата! – убежденно сказал Андрей. – А если компромат есть, то им непременно кто-то воспользуется. Пусть даже не главный босс, а кто-то из его подручных. Тайком, главный ничего и знать-то не будет. Почему ты не допускаешь такого варианта?

– Хорошо, – согласился Александр. – Давай допустим, что с ведома главного босса или без его ведома Еву пробуют шантажировать. Но за что они могут ее зацепить? На чем прижмут? Ева не политик, не дочь политика и не жена политика. Она вообще не какая-нибудь публичная личность, дорожащая своей репутацией. Более того, она не особо-то скрывает, чем занималась в Таиланде.

– Да, – согласился Андрей, – мне сама сказала, через пять минут после знакомства. А ты, прошу заметить, друг закадычный, говорил обтекаемо – «одна моя знакомая, вернувшаяся в Москву после работы в Таиланде». А какая именно была работа, ты мне не сказал!

– Это Евина жизнь и Евино дело, – ничуть не смутившись, ответил Александр. – Захотела – сказала, а я не считаю нужным выдавать чужие тайны и обсуждать с посторонними подобные обстоятельства. Даже со своим лучшим другом. Ты уж прости.

– За то и люблю, – улыбнулся Андрей. – Саша Берг – человек-скала!

– Гора, – поправил Александр. – «Берг» по-немецки «гора», если ты еще не выучил.

– Скала! – не унимался Андрей. – Глыба! Матерый человечище!.. Слушай, дорогой, сколько к тебе надо подлизываться, чтобы получить еще одну чашку кофе? Хочешь, я скажу, что ты – Паганини в хирургии?

– Скорее уж Страдивари, – заметил Александр, вставая с дивана. – Паганини был музыкант, а Страдивари – мастер. Хирург ближе к мастеру.

– А кто из врачей ближе к музыкантам?

– Психиатры, – не раздумывая, ответил Александр. – Они даже некоторых пациентов музыкой лечат.

Проводив Андрея, Александр долго думал над тем, как можно было бы шантажировать Еву, чем ее можно было запугать? С одной стороны, Андрей прав, с учетом бывшей Евиной профессии шантаж вполне мог иметь место. С другой – Еве незачем было бояться огласки. Она даже бойфрендом, кажется, не успела еще обзавестись. Да и если бы таковой появился, вряд ли бы стала скрывать от него свое прошлое. Более того, судя по проскочившим несколько раз фразам, Ева гордилась тем, что сумела преодолеть все испытания, выпавшие на ее долю, гордилась своим жизненным опытом и своим упорством.

Могла бы быть действенной угроза рассказать о Евином прошлом ее будущим работодателям? Нет! Можно подумать, что Ева собиралась устроиться на работу в школу или в какую-нибудь высокоморальную контору, озабоченную прошлым своих сотрудников. Помощник дизайнера, администратор, менеджер по продажам – вот ее вероятные профессии, профессии, в которых больше значения придают деловым качествам, а не биографии.

Могла бы Ева бояться того, что ее родители узнают какие-то подробности из ее прошлого или, скажем, увидят какие-то компрометирующие фотографии? Навряд ли. Что ей до родителей? Что родителям до нее? Даже в столь печальной ситуации есть какие-то преимущества – если отношения с родителями сложились по принципу «хуже некуда», то можно не бояться огорчить их своим поведением. Если подумать, то плюсы можно найти во всем.

Во время своей работы Ева могла совершить какое-то преступление? Да, она, скорее всего, нарушала какие-то местные законы. Налоги явно не платила, может, не регистрировалась как положено. Интересно, а проституция в Таиланде официально запрещена или разрешена? Впрочем, без разницы, потому что нарушением тайских законов можно шантажировать в Таиланде, но не в Москве, тем более что Ева явно не могла совершить чего-то такого, чтобы тайские власти стали добиваться ее экстрадиции. Не убийца же она, в конце концов! Видно же человека, особенно если есть время хорошенько к нему приглядеться.

Что же тогда? Почему Ева оставила документы у тетки и взяла с собой только часть вещей? Меньшую часть. Почему оставила, как выразилась тетка, цепочки-сережки? У нее вроде бы немного было украшений. И самый главный вопрос – где она пропадает до сих пор? Что с ней произошло? Что происходит?

Чтобы сконцентрироваться, Александр обратился к каллиграфии. Выводил иероглифы, изобилующие мелкими деталями, до тех пор пока не начало рябить в глазах, а пальцы, державшие кисть, не свело судорогой. Хороша концентрация, если вцепился в кисть, словно утопающий в спасательный круг. Никакой концентрации, одни нервы.

Лучшим лекарством от нервов является сон. Лучше всего – в сочетании с теплой расслабляющей ванной и какой-нибудь толстой неспешной книжкой вроде «Моби Дика» или «Улисса».

Сегодня Александру захотелось перечитать основательно подзабытую «Крошку Доррит». Заснул он быстро, на восемнадцатой странице.

13. Растущий профессионализм как показатель безысходности

У Александра родилась одна идея, касающаяся персонала.

– Если мы собираемся открывать филиалы, то нам нужно готовить для них кадры. – начал он излагать свои соображения боссу, но тот сразу же перебил:

– Готовить – это не наш метод! Кого мы станем готовить? Что мы с ними будем делать до открытия филиала? И вообще, я, например, на данный момент не знаю, где будет открываться первый филиал! И когда – тоже не знаю!

Настроение у босса в последнее время было не самым радужным, сказывались рабочие и домашние неурядицы. Сегодня с утра добавил расстройства злокозненный адвокат Луценко. Он позвонил Геннадию Валериановичу и елейным, как выразился босс, голосом поинтересовался, как идут дела и не надумал ли «искренне уважаемый Геннадий Валерианович» продать клинику. Услышав не слишком лестные слова в свой адрес, Луценко ничуть не смутился (привык, шельма, иммунитет выработался уже). Все так же елейно высказал сожаление насчет того, что никак не удается достигнуть взаимопонимания, и намекнул, что «прославление» клиники «La belle Helene» только начинается. Геннадий Валерианович ответил еще более нелестными словами, Луценко похихикал и отсоединился.

– Зато я знаю, – ничуть не смутившись, сказал Александр. – Первый филиал мы откроем в Питере. По привлекательности и перспективам он идет сразу же после Москвы. А потом уже можно будет подумать о Нижнем Новгороде и Екатеринбурге.

Дело было совсем не в Августе. Александр никогда бы не позволил себе манипулировать боссом, маскируя личные потребности профессиональными соображениями. Питер с его спросом на услуги пластических хирургов, с его рынком действительно был привлекательнее других городов.

– Пусть так! – согласился Геннадий Валерианович. – Но как мы сейчас будем готовить кадры для Питера? Или речь идет о создании какой-то базы?

– Лучше я объясню по порядку, с самого начала, – предложил Александр и, не встретив возражений, продолжил: – Начну с того, что двух врачей на самом минимальном окладе без всяких бонусов мы сейчас можем себе позволить, не так ли?

– Допустим! – буркнул босс. – Но в первую очередь я должен понять, ради чего мы увеличим наши расходы.

– Сейчас у нас на постоянной основе ассистирует один Виктор Артемович. В остальных случаях ассистирует кто-то из относительно свободных врачей.

Виктор Артемович Кузоватый самостоятельно не оперировал, а только ассистировал коллегам. Знаний у него было достаточно, руки росли оттуда, откуда им положено расти, но вот уверенности в собственных силах Кузоватому недоставало. А без уверенности нет хирурга. Если хирург не верит в себя, не верит в то, что сделает все, как надо, не верит в благополучный исход операции, то лучше ему не браться за скальпель. С другой стороны, ассистировал Кузоватый превосходно. Не всем же горшки лепить, кто-то и глину месить должен.

– Представь себе – я в курсе! – съязвил босс, но Александр пропустил это замечание мимо ушей.

– Если мы возьмем двух хирургов, молодых, можно сразу же после ординатуры, и поставим их ассистентами, то мы одним выстрелом убьем трех зайцев, – продолжал он. – Первая выгода – увеличение количества операций. Барякину, Феоктистову и Ярославцеву уже не придется ассистировать, и они смогут.

– Понадобится дополнительно как минимум полтора анестезиолога! – Геннадий Валерианович сегодня не мог слушать молча и воспринимать услышанное если не позитивно, то хотя бы нейтрально. – Чему ты улыбаешься? Я что-то смешное сказал?

– Представил полтора анестезиолога. – Александр прекрасно понимал, что речь идет о полутора анестезиологических ставках, но почему бы не попробовать разрядить атмосферу при помощи шутки. – Один целый, а рядом – однорукая половина. Но если серьезно, то я подумал и об анестезиологах. В Питере у Дегтярского[16] была практика привлечения анестезиологов со стороны, на конкретную операцию. Тогда мне это казалось не совсем правильным, хоть и экономически выгодным, а теперь я считаю иначе. Почему бы и нет? При условии, что будут привлекаться одни и те же врачи, знакомые с нашими требованиями и стандартами. Могу навскидку назвать четыре кандидатуры.

Босс отрицательно покачал головой, давая понять, что проблем с анестезиологами у него нет, при желании кандидатуры найдутся.

– Тогда перейду ко второй выгоде. За год подготовленный и толковый ассистент (а других мы брать не станем) может вырасти в хирурга, способного работать самостоятельно…

– Может, – согласился босс.

– Ассистента видно сразу, одна-две операции – и можно оценивать потенциал. Причем оценивать без последствий, потому что ассистент ничего напортить не сможет, ему не даст этого сделать «основной» хирург. Мы принимаем молодых врачей, знакомимся с ними поближе, обучаем и потом отправляем в филиал уже с правом самостоятельной работы. Под моим присмотром, разумеется, потому что запускать филиалы, где бы они ни открывались, я собираюсь сам.

– Да, конечно! – одобрил Геннадий Валерианович. – Только так и никак иначе.

– То есть у нас уже будет база, костяк! – Александр сделал маленькую паузу. – Я плюс два хирурга, привыкшие к нашим стандартам. Можно начинать работу даже при условии, что сразу не получится набрать полный штат. Вдруг на месте будут проблемы с комплектацией.

– Не исключено.

– Причем повторю – это врачи, привыкшие к нашим стандартам. Преемственность будет обеспечена, а это очень важно при развитии.

– Поедут ли они? – усомнился босс. – Набирать-то станем в Москве.

– Оговорим при найме, – ответил Александр. – К тому же это будет выход на самостоятельную работу в нашей. м-м. узкоформатной профессии. Да еще и в приличной клинике. Приятно же начинать в хорошем месте. Ради этого не только в Питер или в Нижний, в Хабаровск можно уехать.

– А что – нормальный город, – хмыкнул Геннадий Валерианович. – Я вообще люблю сибиряков и дальневосточников. Они искренние, и гнили вот этой паскудной в них мало.

– Чем дальше от нас живут люди, тем лучше они кажутся нам, – заметил Александр.

– Это верно! – На лице босса появилось некое подобие улыбки.

«Оттаял немного», – подумал Александр и честно признался:

– Это не я сказал, а японский мудрец Китаро Нисида.

– Небось ученик Конфуция? – предположил Геннадий Валерианович.

– Все китайские и японские философы в какой-то степени ученики Конфуция, – ответил Александр. – И вьетнамские с корейскими тоже. Но не современник. Нисида родился во второй половине девятнадцатого века.

– Вот у кого учиться такту, так это у тебя! – Настроение босса улучшалось на глазах. – Другой бы ответил «Какой на фиг ученик!», и было бы мне неловко. А ты так вежливо – «все философы в какой-то степени.».

– Спасибо за комплимент, – сдержанно поблагодарил Александр, не раз слышавший от босса упреки в бестактности, когда, зная, что прав, стоял на своем. – Третья выгода морального характера. Я понимаю, что мои слова могут показаться несколько наивными, но если мы можем обучать врачей работать правильно, если мы можем способствовать их профессиональному становлению и росту, прошу прощения за высокий стиль, то почему бы нам это не сделать? Это же хорошо.

– Если мы можем своими руками делать себе конкурентов, то почему бы нам этого не делать?! – Градус настроения босса резко упал. – Мы поспособствуем их профессиональному становлению, а они потом, чуть что, свалят к конкурентам! Вот уж будет здорово!

– Вассальные клятвы пожизненной верности давно канули в Лету. – Александр сдержанно улыбнулся. – Уйти к конкурентам может любой сотрудник. В любое время. Взять хотя бы Барякина. Он у нас воспрянул духом после институтской клиники, где ему толком ничего не давали делать, и очень доволен. Но я не могу поручиться, что завтра он не захочет сменить место работы, если получит более привлекательное предложение. Это жизнь. Правильный путь не в том, чтобы насильно привязывать к себе сотрудников, тем более что это невозможно, а в том, чтобы создавать сотрудникам такие условия для работы, которые, по меньшей мере, не побуждали бы их к уходу. От добра добра не ищут. Опять же, при хорошем отношении к сотрудникам.

– Они все равно увольняются! – проворчал босс.

–..легко найти людей на место уволенных, – докончил свою мысль Александр.

– Да, слава богу, кадры находятся, только Барякина или Феоктистова нельзя считать адекватной заменой Блувштейну. – Геннадий Валерианович сделал жест правой рукой, словно вворачивал лампу в патрон, Александру не раз доводилось видеть такой жест в Египте, там это означало удивление или вопрос. – Да и Ярославцева, между нами говоря, тоже. Оперирует он, как вышивает, но вот язык у него подвешен не так хорошо.

– Да, Леонид Аронович умеет себя подать, – согласился Александр. – Но в конечном итоге репутация врача определяется не тем, что говорит он, а тем, что говорят о нем. Тем более в нашей песочнице, где девяносто пять процентов приходит по чьей-то рекомендации.

– Не сыпь мне соль на раны! – Геннадий Валерианович окончательно помрачнел и прихлопнул по столу ладонью. – Сижу, как на пороховой бочке! Гадаю, какую еще свинью нам подложит Луценко и сколько клиентов мы на этом потеряем!

– Так что мы решим по моему предложению? – Александру не хотелось в тысячный раз обсуждать происки коварного адвоката, потому что никакого смысла он в этом не видел – одно пустое сотрясение воздуха.

– Давай попробуем. – не очень уверенно сказал Геннадий Валерианович. – Скажи Ларисе, пусть разместит объявления о найме двух хирургов, но собеседования проводи сам. Мне сейчас не до этого. Выберешь кого – показывай, пообщаемся.

Никаких собеседований Александру никогда проводить не приходилось. В рекрутинге он был полным профаном и совершенно не страдал по этому поводу. Нельзя объять необъятное, нельзя овладеть всеми специальностями на свете, да и вообще, прием новых сотрудников – прямая обязанность руководителя. К тому же с врачами, желающими устроиться в клинику, никаких собеседований раньше не проводилось. Собеседование есть не что иное, как знакомство с кандидатом в сотрудники, а Геннадий Валерианович предпочитал действовать иначе. Он присматривал среди пластических хирургов или анестезиологов подходящего врача, наводил о нем справки и только потом, в том случае, если все его устраивало, делал предложение. Наймом среднего и младшего персонала, то есть – медсестер и санитарок, ведала бухгалтер Лариса, заодно занимавшаяся кадрами и архивом. Лариса регулярно кого-то «собеседовала», поэтому, выйдя от босса, Александр направился к ней. Изложил суть проблемы, услышал в ответ, что, сколько с человеком ни беседуй, в душу ему все равно не заглянешь, и получил напрокат флешку с тематической литературой. Вернувшись в свой кабинет, Александр ознакомился с содержимым флешки, ужаснулся количеству файлов и позвонил по внутреннему телефону Ларисе.

– Если я в день стану изучать по книге, то мне потребуется больше года на всю эту премудрость, – сказал он. – А я ведь еще и медицинскую литературу почитываю. Может, посоветуешь две-три самые нужные книги? Имей в виду, что я уже понял, насколько сложное это дело, осознал и проникся.

– Папка «Вопросы», вордовский файл «Уни», – тоном корифея, разговаривающего с кандидатом в ученики, ответила Лариса. – Там вопросы с толкованием ответов.

Толкование ответов заинтриговало. Александр открыл файл и погрузился в чтение, удивляясь тому, какие неожиданные выводы можно сделать из совершенно невинных ответов на совершенно невинные вопросы. Толкование ответов на вопрос: «Вы рассматриваете другие предложения по трудоустройству?» – занимало три страницы, написанные двенадцатым кеглем.

«Буду общаться и составлять мнение», – решил Александр. Так и не скачав ничего с флешки в свой компьютер, он вернул ее Ларисе.

Вечером Александр повторно посетил отделение полиции. Сегодня дежурил другой майор, лобастый, с подковообразными усами пшеничного цвета, внешне напоминавший сома. Александр изложил ему свое дело, упомянул о том, что уже приезжал однажды, но заявления у него тогда не приняли, сказал, что о Еве до сих пор нет никаких сведений, рассказал о том, что вещи и документы та оставила у своей тетки, короче говоря – сообщил все, что, по его мнению, могло оказаться полезным. Майор выслушал и прогнозируемо поинтересовался, почему не заявляют родственники. Александр напомнил ему, что заявление о пропаже человека может подать любое заинтересованное лицо, в любом отделении полиции на всей территории России.

– В любом! – Майор поднял кверху указательный палец. – Вот тетка ее в последний раз видела.

– Но временно зарегистрирована она была в вашем районе! – парировал Александр.

Он был полон решимости и не собирался уезжать, не добившись своего. Видимо, майор понял, что продолжать дискуссию бесполезно, или просто не имел намерения отказывать.

– Пишите в свободной форме, – сказал он, – с подробным описанием примет и все, что мне рассказали, тоже подробно напишите. Паспорт, вы говорите, у тетки? Придется привезти и приложить к заявлению.

Перспектива прокатиться из Бескудникова на «Войковскую» и обратно не слишком-то вдохновляла Александра. К тому же он не был уверен в том, что Любовь Сергеевна отдаст ему Евин паспорт.

– Паспорта я не видел, – уточнил Александр. – Тетка говорила мне, что он у нее. Давайте я так и напишу в заявлении – «со слов тетки.» и так далее, а вы уже разберетесь, как и что.

– Нам не привыкать разбираться, – не то похвастался, не то пожаловался майор. – Пишите. Ваш-то паспорт при вас?

– При мне! – Александр похлопал по левой стороне груди, где во внутреннем кармане пиджака лежал паспорт.

– Это радует, – совсем не радостным тоном сказал майор, снимая трубку с зазвонившего телефона.

Отдавая заявление, Александр поинтересовался, когда можно будет позвонить и узнать, как идут поиски.

– Отчитываться перед вами никто не станет, – объяснил майор. – Мы перед руководством отчитываемся. А если найдут, то вам позвонят, вы же номера телефонов указали. И если понадобитесь, позвонят.

У Александра сложилось впечатление, что если Еву и станут искать, то без особого энтузиазма.

– Скажите, имеет ли смысл обещать какое-то вознаграждение от себя лично за результат? – спросил он.

– Имеет, – кивнул майор. – Оформим вас по двести девяносто первой статье за дачу взятки должностному лицу. С размером вознаграждения уже определились?

– Уже передумал, – ответил Александр, досадуя на свою оплошность. – Извините.

По дороге домой Александр заехал в супермаркет. Дома заканчивался кофе, да и холодильник был пуст уже более чем наполовину. Александр предпочитал заезжать в магазины по пути, а не посвящать шопингу половину выходного дня. Так проще, удобнее, меньше расходуется времени.

На дверях магазина (по одному на каждой из створок) висели объявления, извещавшие о том, что из-за неполадок в работе терминала оплата посредством банковских карт временно невозможна.

Наличности у Александра было немного, чуть больше тысячи рублей, на все покупки явно бы не хватило. Выстояв небольшую очередь к банкомату, находившемуся справа от входа в торговый зал, Александр снял с карты пять тысяч и, не успев еще убрать деньги в бумажник, сообразил, как можно нащупать след Евы. «Элементарно, как бином Ньютона!» – говорил в таких случаях школьный математик. Для этого достаточно отследить, где Ева снимает деньги со своей карточки или где она ею расплачивается. И почему эта мысль пришла в голову только сейчас? Потому что добрая мысля обычно приходит опосля? Не иначе.

– Нателла Луарсабовна, больше некому, – сказал Александр, не замечая, что думает вслух. – Впрочем, у Андрея тоже можно узнать.

Психолог клиники «La belle Helene» Нателла Луарсабовна Мжаванадзе была очень общительным и очень гостеприимным человеком с большими разносторонними связями. В шутку говорили, что в знакомых у Нателлы Луарсабовны ходит половина Москвы. «Почему половина? – играя бровями, удивлялась Нателла Луарсабовна. – Три четверти как минимум».

Александр знал, что у Евы был счет в «Маэстро-банке». Он видел у нее в руках карточку с запоминающимся логотипом, похожим на логотип Московского метрополитена, и Ева говорила ему, что страсть к маленьким изящным кошелькам не позволяет ей таскать с собой много наличных денег.

Осталось только найти человека, работающего в «Маэстро-банке» и имеющего доступ к нужной информации. Найти и попросить помочь.

«Придется завтра вечером снова ехать в отделение, чтобы сообщить о Евиной карточке», – подумал Александр. Во время написания заявления он про банковскую карту не вспомнил, тугодум этакий. Не факт еще, что следователь, или кто там, отправит в банк запрос, но гражданская сознательность и элементарное чувство ответственности требовали приехать и уточнить информацию. Раз уж сам заварил эту кашу, то изволь ничего не утаивать.

14. Провокация

Обычно сначала где-то что-то начинает происходить, а уже потом на место событий прибывают журналисты-корреспонденты-операторы.

Сегодня все было иначе. Сначала к зданию, в котором находилась клиника «La belle Helene», подъехал белый «Транзит» с логотипом 13-го новостного канала – тройкой, наискось перечеркнутой единицей. Из «Транзита» выпорхнула коротко стриженная блондинка в дутой розовой куртке, обтягивающих розовых джинсах и розовых сапогах, а следом за ней вылез бородатый толстяк в буро-зеленом «цифровом» камуфляже с камерой на плече. Оглядевшись по сторонам, он смачно сплюнул на тротуар и спросил у розовой блондинки:

– Где люди, Лен?

– Я не Лена, а Леся! – сварливо огрызнулась блондинка. – Откуда я знаю? Нам сказали к двенадцати – мы приехали!

Она достала из кармана мобильник (тоже розовый) и с яростным остервенением начала жать на кнопки.

– Идут, мурзилки! – оповестил оператор.

Блондинка сунула телефон в карман куртки и скомандовала:

– Работаем!

Минутой позже, вооружившись микрофоном с той же перечеркнутой тройкой, она уже вещала в камеру:

– Мы ведем наш репортаж от клиники «Ля бель Элен», возле которой сегодня собрались ее бывшие клиенты, пострадавшие от врачей клиники.

Пострадавших было трое – две женщины и один мужчина. Лица у них были замотаны шарфами – у женщин яркими, у мужчины – черным, и, несмотря на погожий сухой день, все трое низко надвинули на лица капюшоны своих курток. Смотрелось логично, наверное, именно так и должны поступать люди, изувеченные недобросовестными эскулапами. Кому охота выставлять напоказ такую «красоту»?

По бокам от пострадавших переминались с ноги на ногу двое молодых парней, похожих друг на друга, как сказочные Двое из ларца – скучные вытянутые лица, черные куртки, серые костюмы, серые галстуки, черные папки в руках. Нетрудно было предположить, что это – адвокаты потерпевших.

Имелась и группа поддержки (как же без нее?) – шестеро или семеро флегматичных молодых людей и одна боевая энергичная пожилая дама с самодельными транспарантами из белого картона в руках. На транспарантах жирными черными буквами было написано что-то вроде лозунгов, от расплывчатоуниверсального: «Нет корпоративному заговору молчания!» до экспансивно-конкретного «Эти уроды изуродовали мою сестру». Энергичная пожилая дама держала по транспаранту в каждой руке, попеременно выдвигая вперед то один, на котором было написано: «Элен, верни наши деньги!», то другой с надписью «Элен, верни наше здоровье!» По уму ей полагалась еще и третья рука для транспаранта «Элен, верни нашу красоту!», но чего нет, того нет.

– Пострадав от непрофессионализма врачей клиники «Ля бель Элен», отчаявшиеся люди пришли сюда, чтобы пообщаться с руководством клиники.

Оператор снимал охранника, который наконец-то появился на крыльце и растерянно смотрел на происходящее. Оператор матерился про себя, потому что был недоволен охранником. Противный охранник вел себя не так, как требовалось для репортажа, – не кричал, не пытался разогнать собравшихся или хотя бы закрыть ладонью объектив.

– Кого охраняешь, фашист?! – задорно крикнула охраннику пожилая дама.

– Позор! Позор! – недружно и без особого энтузиазма проскандировали молодые люди с транспарантами.

Охранник скрылся за дверью. «Ладно, подберу что-нибудь в архиве», – решил оператор. Кадров с тянущейся к объективу ладонью в архиве было много. Он дважды дернул плечом, чтобы получить нужные «дрожащие» кадры, которые следовало пустить перед ладонью, и снова нацелил объектив на блондинку в розовом.

– Совсем недавно все мы были потрясены шокирующими кадрами, на которых врач в реанимации избивал пациента, причем избивал так, что тот умер. – На секунду озабоченное выражение хорошенького личика сменилось печальным. – И вот на наших глазах разворачивается новое дело врачей! К счастью, никто не умер.

– Лучше бы я умерла! – громко выкрикнула одна из пострадавших женщин.

По странному стечению обстоятельств, которое можно было объяснить обостренной профессиональной интуицией или же предварительной режиссурой, за секунду до выкрика оператор перевел камеру с блондинки в розовом на пострадавшую, а затем продолжил снимать блондинку.

– Фашисты! – крикнула следом энергичная пожилая дама, но ее крик оказался никому не нужен и не был запечатлен для истории.

– Люди пришли в клинику «Ля бель Элен», чтобы улучшить свою внешность, а вместо этого оказались изуродованными. Они пытались связаться с руководством клиники для того, чтобы высказать свои претензии и получить компенсацию, но безрезультатно – главный врач клиники Геннадий Валерианович Качан и его заместитель Александр Михайлович Бергман уклоняются от общения. Поэтому сегодня отчаявшиеся люди пришли сюда вместе с родственниками и адвокатами. Послушаем, что нам скажет адвокат.

Один из парней в черной куртке выступил вперед, навис над протянутым в его сторону микрофоном и забубнил:

– Случай беспрецедентный, такого в своей практике я не помню. Моя клиентка пострадала от непрофессиональных действий сотрудников клиники «Ля бель Элен» и требует компенсации за моральный и материальный ущерб. Материальный ущерб порядка трехсот тысяч рублей, именно столько стоят повторные операции, которые предстоят моей клиентке, а сумму морального ущерба я предпочел бы пока не оглашать.

– Вы уже подали заявление в суд? – спросила блондинка в розовом.

– Мы сделаем это завтра же, если сегодня нам не удастся достигнуть договоренности с руководством клиники. – Адвокат нервно сглотнул и уточнил: – Если руководство клиники не удовлетворит требования пострадавших, я хочу подчеркнуть – справедливые требования. Вот, я могу показать фотографии.

Адвокат потянул молнию на папке, но корреспондентка уже убрала от него микрофон и заговорила сама:

– Мы воздержимся от демонстрации шокирующих фотоснимков. – Округлившиеся глаза недвусмысленно свидетельствовали о том, насколько шокирующими были эти снимки. – О, я вижу, что к нам вышел кто-то из сотрудников.

В воскресенье Геннадий Валерианович имел долгий, неприятный (и как выяснилось немного позже – бесполезный) разговор с женой. Выслушал длинный перечень претензий, скрепя сердце признал их справедливыми (все равно ведь ничего не объяснишь), высказал в ответ свои, которых было значительно меньше. Затем выпили немного за примирение, обнялись, поцеловались и стали вспоминать свое общее прошлое, казавшееся издалека радужным и безоблачным. По случаю столь знаменательного события жена надела новый кружевной пеньюарчик и одарила Геннадия Валериановича, желавшего поскорее заснуть, бурными ласками. Алкоголь, даже в микроскопических дозах, всегда действовал на нее возбуждающе, а на Геннадия Валериановича – усыпляюще, такой вот семейный диссонанс.

Утром в понедельник жена встала раньше и сварила полезную овсянку, которую Геннадию Валериановичу пришлось съесть вместо привычных (и любимых) бутербродов с сервелатом. На прощание она влажно поцеловала Геннадия Валериановича в щеку и проворковала:

– Жду тебя к ужину!

В ворковании Геннадию Валериановичу послышался приказ. «Морковные котлетки или свекольный салат», – обреченно подумал он, зная, что ни яичницы с беконом, ни жареной картошки с настоящей мясной котлеткой от любимой супруги не дождется. Та, как встала лет двадцать назад на путь здорового питания, так и шла по нему, гремя костями.

Геннадий Валерианович дисциплинированно приехал к ужину (сколько можно в клинике ночевать, как какой-нибудь интерн!), вкусил жареных кабачков и даже восхитился их вкусом, а потом, когда жена ушла смотреть телевизор, осторожно, стараясь не звенеть, налил себе рюмочку коньяку и медленно, продлевая наслаждение, выцедил ее и налил вторую, которую тоже пил не торопясь. Лучше бы выпил вторую залпом, потому что во время рекламной паузы жена пришла на кухню, чтобы выпить воды, и застигла Геннадия Валериановича flagrante delicto[17] – с пустой рюмкой в руках.

– Валериановы капли! – сказала жена, прекрасно зная, как бесят Геннадия Валериановича любые колкости по поводу его отчества. – Ты же обещал мне не пить каждый день!

– Всего одна рюмочка, – успокаивающе и немного заискивающе сказал Геннадий Валерианович.

На самом деле рюмочка была пятой. Три по сложившейся уже привычке Геннадий Валерианович «опрокинул» на работе, совершенно забыв о том, что вечером придется садиться за руль и ехать домой. Но, ничего, обошлось, доехал до дому благополучно.

– Алкаш! – взъярилась жена. – Скотина! Всю жизнь мне испортил!

– Это еще вопрос, кто кому жизнь испортил! – рявкнул Геннадий Валерианович, уже подогретый «валериановыми каплями». – Была бы у меня нормальная жена, так я, может, совсем бы не пил!

– Может! – передразнила жена, некрасиво кривя и без того не слишком симпатичное лицо. – Это я-то ненормальная?! А сам.

Скандал угас только во втором часу ночи после прихода соседей, которых беспокоил все никак не желавший прекращаться шум. Воспользовавшись тем, что «раскочегаренная» жена переключилась на соседей, Геннадий Валерианович быстро разложил диван в гостиной, закрыл дверь, выключил свет и притворился спящим.

До утра он так и не заснул – лежал, думал, перебирал в уме женщин, с которыми у него не сложилось, жалел о том, что у него сложилось именно с женой. Горечь обиды разъедала душу и побуждала принять еще немного успокоительного. Но Геннадий Валерианович знал, что стоит только ему отправиться на кухню, где хранились домашние запасы спиртного, как тотчас же следом явится жена (сон у нее был чутким-пречутким) и устроит «продолжение банкета». Спокойно выпить все равно не получится, незачем и ходить.

В клинику Геннадий Валерианович приехал в том гнусном настроении, когда хочется рвать окружающих голыми руками на крупные куски и метать эти куски в окна и двери. К полудню он немного успокоился (выпитый коньяк возымел свое действие), но тут пришел охранник и сообщил, что на улице, прямо у дверей клиники, имеет место быть «какой-то балаган». Геннадий Валерианович попытался расспросить охранника, но тот только разводил руками. Обругав непонятливого охранника, Геннадий Валерианович вышел в вестибюль и недолго понаблюдал за происходящим в окно, пытаясь понять, что же там происходит. Когда же понял, то решительно вышел на улицу с намерением положить этому безобразию конец.

– Главный врач, – негромко сказал бородач в камуфляже, и блондинка с микрофоном наперевес устремилась к Геннадию Валериановичу.

– Что здесь происходит?! – громко и требовательно осведомился Геннадий Валерианович. – Что вам надо?!

Оператор снял крупным планом красное от возмущения и алкоголя лицо Геннадия Валериановича. Оператор был опытным, прошел огонь, воду, медные трубы и четыре избирательные кампании в регионах. Он умел делать сюжеты.

Вперед вышел второй адвокат. Встав на верхней ступеньке крыльца так, чтобы оператору было удобно снимать его разговор с Геннадием Валериановичем, он заговорил в подставленный микрофон.

– У моих клиентов есть претензии к качеству услуг, оказываемых вашей клиникой. Вы, я так понимаю, главный врач?

– Я директор! – прорычал Геннадий Валерианович. – Главного врача у нас нет!

Самому себе он казался грозным, а на самом деле выглядел смешным. На нервной почве предательски начал дергаться левый глаз, губы тоже подрагивали.

– Качан Геннадий Валерианович? – уточнил адвокат и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Мы собрались здесь, чтобы пострадавшие смогли высказать вам свои претензии.

Коньяк коньяком, но благоразумия Геннадий Валерианович не терял никогда, даже в сильном подпитии.

– Пойдемте ко мне в кабинет и там поговорим, – предложил он, открывая правую створку дверей и делая приглашающий жест рукой.

Адвокат не принял приглашения. Вместо этого он повернулся лицом к камере и сказал в подставленный розовой блондинкой микрофон:

– Мы с моим коллегой сделаем все для того, чтобы справедливые требования наших клиентов были удовлетворены полностью!

После этого он спустился вниз, туда, где стоял, а корреспондентка подскочила к Геннадию Валериановичу и спросила:

– Как вы можете прокомментировать происходящее?

– Этот балаган?! – уточнил Геннадий Валерианович. – Разве это можно комментировать?!

Оператор переместился с таким расчетом, чтобы розовая куртка корреспондентки немного заслонила руку Геннадия Валериановича. Теперь у зрителей могло сложиться впечатление, что корреспондентка хочет войти в клинику, а главный врач ее не пускает.

– Вы считаете происходящее балаганом?! – громко и с вызовом переспросила корреспондентка.

– А что это по-вашему?!

– Вы считаете требования людей, пострадавших от непрофессионализма врачей вашей клиники, балаганом?! – еще громче удивилась корреспондентка и шагнула вперед.

– Да ну вас! – вконец рассердился Геннадий Валерианович и, не желая дальше участвовать в «балагане», скрылся за дверью.

В тот момент, когда он повернулся, блондинка в розовом резко отшатнулась назад и трогательно взмахнула рукой, словно пытаясь сохранить равновесие.

– Молодец! – одобрительно прошептал оператор.

Выглядело все так, словно Геннадий Валерианович грубо оттолкнул девушку.

Встав спиной к дверям, корреспондентка бодро затараторила:

– Как видите, разговора не получилось. Но пострадавшие не отчаиваются, они уверены в своей правоте и намерены обратиться в суд. Потерпевшие и их адвокаты настроены очень решительно.

Кто-то проходил мимо и остановился послушать, кто-то выходил из клиники, кто-то собирался зайти. Возле крыльца собралась небольшая, человек в десять, толпа, которую дока-оператор снял так, чтобы она выглядела бескрайним людским морем.

– Мы надеемся, что справедливость восторжествует.

Корреспондентка уже наговорила вдесятеро больше того, что могло бы войти в коротенький сюжет в вечерних новостях, но она все говорила и говорила. Была вероятность того, что сейчас снова выйдет главный врач, то есть – директор, или хотя бы охранник, и начнут толкать-сталкивать-отталкивать. Может, и грубость какую скажут, желательно такое, чтобы было что «запикать» во время показа.

Пострадавшие и группа поддержки откровенно заскучали. Энергичная пожилая дама делилась наболевшим с соседом, не обращая внимания на то, что он демонстративно от нее отворачивался.

– Проблема у меня одна. Каждую субботу просыпаюсь и думаю, какую машину запускать первой – стиральную или посудомоечную? Вроде бы пустой вопрос, но какая в нем глубина! Лежу, думаю и знаю, что первой все равно запущу стиральную. Сразу по двум причинам: до ванной идти на три шага меньше, и грязное белье уже загружено, осталось только порошка сыпануть и кнопку нажать. А грязную посуду надо еще из раковины и со стола собрать, остатки еды с нее смахнуть и расставить так, чтобы всю за один раз можно было бы перемыть. Все уже отработано не на уровне рефлексов, а на уровне инстинктов, но я все равно просыпаюсь и думаю. Это, вообще, лечится?

Вопрос остался без ответа, потому что в этот момент оператор повернул объектив в их сторону, и пришлось секунд двадцать гневно и требовательно потрясать транспарантами.

– Фашисты! – снова крикнула энергичная пожилая дама. – Верните нам деньги и здоровье!

– Хорош, мурзилки! – негромко сказал оператор, снимая камеру с плеча.

Он был доволен. Все прошло хорошо. Бывает, конечно, и лучше, когда у кого-то из осажденных нервы сдадут или благоразумие иссякнет, но и так хорошо. Сюжет будет показан и оплачен. «Проплаченное должно быть оплачено», – таков был девиз бородатого оператора.

Александр в это время делал сложную ринопластику – восстанавливал нос пациентки, пострадавшей в автомобильной аварии. Сильно пострадала носовая перегородка, и сегодняшнюю операцию можно было без преувеличения назвать ювелирной. «Раз уж мне так не повезло, то я хочу не такой нос, как был, а нечто совершенное во всех отношениях!» – сказала пациентка, придя на прием. Кажется, Александру удалось исполнить это пожелание, но окончательное суждение можно будет выносить месяца через три-четыре, когда окончательно спадет отек. Но, тем не менее, Александр был крайне доволен операцией, настолько, что, накладывая швы, даже стал напевать первое, что пришло на ум.

In the white room with black curtains near the station Black roof country, no gold pavements, tired starlings Silver horses ran down moonbeams in your dark eyes Dawn light smiles on you leaving, my contentment I’ll wait in this place where the sun never shines Wait in this place where the shadows run from themselves.[18]

Готическая мрачноватость текста не имела ничего общего с настроением, Александр даже не вдумывался в то, что он поет. Операционная сестра Инна переглянулась с анестезиологом Троицкой, и обе понимающе улыбнулись. Ассистировавший Александру Кузоватый был немного туговат на ухо, и ему показалось, что Александр напевает «Напрасные слова».

Геннадий Валерианович, вернувшись с переговоров, вызвал такси и вскоре после того, как разошлись, как он выразился, «балаганщики», куда-то уехал. О самом «балагане» Александру рассказал анестезиолог Гаспарян, наблюдавший за событиями в окно.

– Натуральная провокация! – горячился он. – Поторчали-повыступали и разошлись. За все про все – полчаса, не больше. Явно на камеру работали. Валерианыч к ним выходил, но они его даже слушать не стали, им не переговоры нужны были, а скандал. Скандал!

Слово «скандал» Гаспарян произносил со вкусом, да вдобавок глаза округлял и лохматыми бровями двигал вверх-вниз.

– А пострадавшие кто? – поинтересовался Александр.

– Не знаю, – пожал широкими плечами Гаспарян. – Они были в капюшонах и лица замотали, совсем как грабители. А вот Барби, которая с микрофоном ходила, – узнал. Она с тринадцатого канала, я ее в новостях иногда видел. Там и микроавтобус тринадцатого канала стоял, чуть правее. Так что смотрите вечерние новости, Александр Михайлович!

– Век бы их не видеть, Вардан Аветикович, – в тон Гаспаряну ответил Александр.

Сюжет получился впечатляющим. Люди хотели высказать претензии, главный врач отказывался с ними общаться, назвал происходящее балаганом, не пускал корреспондентку пройти в клинику и даже разок грубо ее толкнул. Охранник оказался таким же хамом – пробовал нападать на оператора и тянулся широкой ладонью к объективу.

Через две минуты после показа Александру позвонил босс.

– Видел? – спросил он.

– Видел, – ответил Александр. – Впечатляет.

– Меня тоже впечатлило, – сказал босс и отсоединился.

«Продолжение следует», – подумал Александр и вернулся к чтению прихваченных из клиники медицинских журналов. На работе он их обычно бегло проглядывал, а то, что заинтересовало, читал дома, где никто не отвлекал.

Телефон снова зазвонил через час с небольшим. На дисплее высветился домашний номер матери.

– Александр Михайлович? – спросил незнакомый мужской голос.

– Да, – холодея от тревожного предчувствия, ответил Александр и спросил: – Что случилось?

– Добрый вечер. – Голос был спокоен и деловит. – Это вас коллега со «Скорой» беспокоит, Савченко моя фамилия. Мы сейчас дома у вашей мамы, не волнуйтесь – всего лишь гипертонический криз, но давление снижается плохо, и на кардиограмме есть умеренная депрессия сегмента «эс-тэ», поэтому мы ее госпитализируем в тридцать четвертую, в блок кардиореанимации.

15. Мама

В блоке кардиореанимации дежурили добрые люди. Недобрые бы дали Александру от ворот поворот, предложив дождаться утра и тогда уже говорить о каких-то результатах. И были бы совершенно правы, потому что дежурной смене положено заниматься больными, а не проводить психотерапию родственникам. Родственники – компетенция руководства. После утреннего обхода заведующий отделением неотложной кардиологии или старший врач блока выходит к родственникам и отвечает на их вопросы. В том, чтобы с родственниками «реанимационных» больных общался бы один и тот же человек, есть глубокий смысл. Разные люди немного по-разному оценивают и интерпретируют одни и те же состояния и могут запутать родственников, заставить их волноваться больше, чем следует.

Охранника, с недовольным видом говорившего что-то о часах для посещения и лишнем беспокойстве, Александр попросту проигнорировал. Охранник не стал возмущаться, то ли ворчал по привычке, надеясь на полтинник-стольник, то ли отвлекся на разложенные на его столе бутерброды с салом.

На звонок вышел дежурный врач – краснолицый здоровяк с необычайно доброжелательным взглядом. Представляться не стал, просто ткнул пальцем в висевший на груди бейджик. «Михаил Илларионович», – прочел Александр и понял, что коллегу небось часто переспрашивают при знакомстве, вот он и предпочитает подобный способ.

– Состояние вашей мамы стабильное. – Михаил Илларионович, как и большинство реаниматологов, избегал употреблять слово «хорошее» или «удовлетворительное» применительно к состоянию пациентов. – Давление снизилось, изменения на кардиограмме настораживают, но не пугают, об инфаркте говорить пока преждевременно, но надо понаблюдать, оценить динамику, то есть сделать несколько.

– Я понимаю, Михаил Илларионович. Я тоже врач, хирург.

– С коллегами проще! – обрадовался Михаил Илларионович. – Объяснять ничего не надо, сами все понимают. Перейду к сути: невропатолог вашу маму смотрел, завтра еще посмотрит заведующая неврологией, поснимаем кардиограммок, сделаем эхо и узи почек, а там посмотрим. Вы, наверное, хотите ее увидеть?

– Конечно! – Родственники в реанимационные отделения не допускаются, посещений там нет, поэтому Александр добавил: – Если можно.

– Можно.

Михаил Илларионович открыл дверь и отступил немного в сторону, придерживая ее рукой.

– Она спит, – сказал тихо он. – Мы ей укололи.

Названия препарата Александр не расслышал – не до того ему было. Мама лежала на ближней к дверям койке, прямо напротив сестринского поста и спала, повернув голову набок. Над головой ее мигал зеленым экран монитора. К левой руке тянулась трубка капельницы, а правую обхватывала манжетка тонометра. Александру показалось, что мама чересчур бледна, но, бросив взгляд на сидевшую на посту медсестру, которая тоже была бледной, он догадался, что в этом виновато освещение.

Было очень непривычно и страшно видеть маму в больнице, в реанимации, в подобном состоянии, подключенной к монитору. К монитору ведь подключают не просто так, а для постоянного наблюдения за показателями жизнедеятельности, подключают, когда есть риск каких-то внезапных сбоев. «А ведь мама никогда не лежала в больницах, – подумал Александр. – Да она и не болела никогда, разве что простужалась, или иногда повышалось давление. Но повышалось, а не скакало-зашкаливало. Надо же».

Александр стоял и смотрел на маму до тех пор, пока Михаил Илларионович не закрыл дверь. Потом он спросил:

– А что произошло, она вам не сказала? Почему вдруг криз? Не было никогда такого.

В субботу вечером мама выглядела бодрой, веселой, совершенно здоровой. Никаких проблем у нее вроде как не было, во всяком случае, она их не озвучивала. Собиралась в эти выходные съездить вместе с подругой на экскурсию в Переславль-Залесский…

– Стресс. – Михаил Илларионович округлил глаза и выпятил нижнюю губу. – От чего же еще будут кризы у непьющего человека? Какой именно стресс, я не уточнял, незачем заново запускать переживания, сами понимаете.

Александр кивнул. Он начал догадываться о причине стресса.

– Ваша мама сказала, что вечером пришла с работы в хорошем самочувствии, а дома сильно понервничала и сразу же почувствовала, как она сказала, «удар изнутри в голову». Двести двадцать на сто пятьдесят намерила «Скорая», а обычно у нее.

– Сто сорок на восемьдесят, – сказал Александр, ругая себя в уме самыми последними словами.

Знал же ведь, что мама, если нет гостей или каких-то важных дел, смотрит вечером новостные программы, начиная с семичасового выпуска на канале НТВ. Знал же ведь, что сейчас, когда он стал совладельцем клиники, мама стала интересоваться не только его делами, но и делами всей клиники. Значит, должен был догадаться, предусмотреть, позвонить, объяснить, что этот гнусный сюжет не имеет ничего общего с действительностью. То есть имеет, конечно, потому что он сам по себе действительность, но это чья-то подлая затея, на которую маме не стоит обращать внимания. Надо было догадаться и сразу же по окончании сюжета позвонить, поговорить, объяснить. А лучше всего – позвонить до того, подготовить, сказать, что некие люди устроили сегодня провокацию, сказать, что это неопасно, что это смешно, смешнее, чем все наши юмористы, вместе взятые. Умный и предусмотрительный сын так бы и поступил. Ключевое слово «умный». Ну а потом даже дурак бы догадался позвонить и сказать: «Привет, мам! Ты, наверное, уже слышала, что моя настоящая фамилия Бергман? Не знаешь, Ингмар Бергман мне случайно не родня? Я слышал, что после него осталось большое наследство. Уж не причитается мне чего?» Посмеялись бы, и лежала бы мама сейчас дома, в своей постели, с книжкой в руках. Идиот! Дебил! Имбецил! Олигофрен!

Олигофрен – это общее название для идиотов, дебилов и имбецилов, но почему бы не обозвать себя лишний раз, если уж заслужил? Хотелось еще побить себя немного головой о стену, но в присутствии коллеги-реаниматолога было неудобно этим заниматься.

– Я вас очень прошу, Михаил Илларионович, когда мама проснется, передайте ей от моего имени, что все хорошо, что все как нельзя лучше, и волноваться ей незачем.

– Передам, – пообещал добрый доктор, – непременно передам. А вы запишите наш телефон и можете позвонить мне утром, с половины восьмого до восьми.

Александр вбил номер в память телефона и спохватился:

– А что надо привезти? Я лучше не буду звонить, а приеду утром.

– Приезжать лучше после десяти тридцати, когда обход заведующего закончится и будет что сказать. Белье и тапочки ваша мама с собой взяла, не иначе как «Скорая» подсказала, так что вещи пока ей не нужны, это уже в отделение привезете, после. Сейчас привезите воду, простую, без газа, литра два-три, и пока больше ничего не надо. Такие состояния не способствуют улучшению аппетита, а кормят у нас хорошо. Во-первых, главный врач новый, на прежнего уголовное дело завели, а во-вторых, наш заведующий Сергей Романович любит лично снимать пробу с того, что раздают больным. С бурными административными последствиями. Поэтому супы у нас в отделении водой не разбавляют и вообще не шалят. Вы, кстати, поговорите с Сергеем Романовичем насчет двухместной палаты, как коллега с коллегой. Только денег не предлагайте, он не возьмет. Просто попросите, при возможности он не откажет, вы же свой.

«Вы же свой» обнадеживало. Александр попросил Михаила Илларионовича немедленно сообщить ему, если состояние мамы вдруг начнет ухудшаться. Михаил Илларионович, за неимением в вестибюле дерева, постучал себя костяшками пальцев по лбу и сказал, что надеяться надо на лучшее, а о плохом вообще упоминать не стоит, но он, если что, позвонит и по смене передаст, чтобы звонили. Короче говоря – успокоил, у него это хорошо получалось.

Из больницы Александр поехал к матери. Квартира была в порядке, можно было бы подумать, что мама просто куда-то ушла, и только блюдце с пустыми ампулами, стоявшее на столе, свидетельствовало о том, что здесь была «Скорая помощь». Александр достал с антресолей сумку побольше, аккуратно сложил в нее все то из вещей, что могло понадобиться, в его понимании, в больнице, не забыв и про запасные тапочки, и про очки для чтения. Прихватил и две лежавшие на виду книги, которые явно сейчас читались. Сумку оставил в багажнике машины, чтобы всегда была под рукой, вдруг матери что-то понадобится. В ближайшем круглосуточном супермаркете накупил воды и холодного зеленого чая, единственного из напитков подобного рода, который мать иногда пила. Немного подумав, купил лимоны, лайм, мандарины и апельсины. Цитрусовые в больнице всегда кстати, они легкие и хорошо освежают.

Приехав домой, Александр принял душ, выпил две таблетки снотворного, поставил будильник на семь утра и лег спать. Без снотворного он точно бы не заснул, а завтра предстояла операция, причем из числа тех, которые без крайней необходимости лучше не отменять. Весьма занятая женщина, владелица чего-то крупного, связанного с добычей и переработкой рыбы, прилетела вчера из Мурманска для того, чтобы завтра, то есть – уже сегодня, сделать вторую по счету подтяжку кожи лица и шеи у доктора Берга. В субботу она улетала обратно, потому что уже в понедельник начинались какие-то архиважные переговоры.

Где тонко, там и рвется – чрезвычайные ситуации всегда выпадают на те дни, на которые назначены «труднопереносимые» (в смысле перемены дат) операции, это закон. Закон подлости. Александр редко болел, простуда его не брала, а эпидемии гриппа чаще всего обходили стороной, но если уж заболевал, то всегда неудачно – с проблематичным переносом операций. Тяжелее всего, это когда пациенты подвинуты на астрологии и долго вычисляют благоприятный, по их мнению, день. Но, с другой стороны, такие люди больше привязаны к дате, а не к конкретному врачу. Уговорить их перенести операцию практически невозможно, но замену одного врача другим они воспринимают спокойно. Посокрушаются немного, больше для виду, и соглашаются, тем более, что при подобных неувязках в клинике «La belle Helene» было принято давать клиентам скидку. Комплимент от заведения.

В больницу Александр приехал к девяти часам.

– Что вы так рано? – удивился Михаил Илларионович, принимая передачу. – Но раз уж пришли, то можете помахать маме ручкой и послать воздушный поцелуй.

Видимо, во взгляде Александра проскользнуло нечто особое, потому что Михаил Илларионович застыл на мгновение, а потом сказал:

– Подождите, вынесу вам халат и бахилы. Но только – недолго, пока все на пятиминутке.

Вернув пакет с водой и цитрусовым набором Александру, сам, мол, и вручишь, Михаил Илларионович ненадолго скрылся за дверью, а вернувшись вручил Александру халат, колпак и одноразовые бахилы.

– Десять минут! – строго сказал он. – И говорите тихо, пусть другие думают, что вы консультант.

Халат оказался с богатырского плеча, Александр был не мал и не хил, но в этот халат он смог бы завернуться дважды, а полы доставали почти до щиколоток. Трудно, почти невозможно, было вообразить человека, которому подобное одеяние пришлось бы впору. Разве что Илье Муромцу. И колпак был под стать халату, сползал на глаза, пришлось подвернуть его так, чтобы получилось нечто вроде большой тюбетейки.

Мать не удивилась, увидев Александра. Видимо, Михаил Илларионович уже успел предупредить ее, да точно – успел, вот и стул рядом с койкой поставил. Она невесело посмотрела на Александра, так же невесело улыбнулась и сказала:

– Дошла вот до ручки.

– Это не называется «дошла», – тихо, но в то же время бодро сказал Александр. – Это называется «сын-идиот». Надо было предупредить, чтобы ты не нервничала.

Он сел, переложил воду и фрукты из пакета в тумбочку, сунул туда же пакет – пригодится, когда будут переводить в отделение, – и взял мать за руку. Рука ее была теплой, что порадовало.

– Я бы все равно нервничала. Я же понимаю, что это такое. Просто так по телевизору.

– Это – подковерные игры, мама, – перебил Александр. – Бред и ересь, не заслуживающая внимания. Если по каждому такому случаю попадать в больницу, то.

– Я привыкну, – пообещала мама. – Выработаю иммунитет. Только забери меня отсюда поскорее. Желательно сегодня.

– Сегодня точно не заберу, – сказал Александр, демонстрируя приоритет врачебного над сыновним. – Ты нуждаешься в динамическом наблюдении. Как минимум сутки-двое. Тебе будут снимать кардиограмму, тебя посмотрит невропатолог, а когда мы убедимся в том, что твое состояние стабилизировалось, тогда и поговорим насчет выписки. Вообще-то из реанимации домой не выписывают, не принято. Переводят в отделение, долечивают.

– Залечивают…

– Шутка, честно говоря, не очень, – Александр наморщил нос и покачал головой. – Но потребность шутить свидетельствует о том, что ты встала на путь исправления.

– Вот и забирай меня.

– Не сегодня. – Александр посмотрел на монитор – нормальный сердечный ритм, семьдесят два удара в минуту, последнее измерение давления – сто тридцать на семьдесят. – У тебя какие-то поручения ко мне будут, кроме полива цветов?

– Будут, – кивнула упрямая мама. – Приложи все усилия, чтобы меня поскорее выписали отсюда. Расценивай это как высшее проявление сыновней заботы.

– Вечером обсудим, – пообещал Александр, вставая. – Если не пустят к тебе, передам записку.

Десять минут еще не истекли, но пора бы и честь знать, да и пререкаться насчет выписки не стоило.

Окончания обхода Александр дожидался в машине. Позвонил в клинику, предупредил босса, попросил готовить пациентку к назначенной на час дня операции, сказав, что непременно успеет. Заодно, благо время было, поинтересовался, нет ли каких новостей от «покупателей» или про них.

– Ничего нет, – вздохнул босс. – И никто из вчерашних клоунов не приходит с претензиями. Устроили балаган, чтобы снять сюжет. Впрочем, есть одна новость – какая-то Стрекозявка номер семьдесят семь вылила в Интернете очередное ведро помоев на нашу клинику.

– Стрекозявка номер семьдесят семь – оригинальная характеристика, – похвалил Александр, думая, что Геннадий Валерианович так витиевато ругается.

– Это сетевой ник, а не характеристика, – хмыкнул босс. – «Я» через «игрек» и «а».

Закончив разговор, Александр набрал в поиске Стрекозявку и сразу же нашел пост, да не простой, а со множеством фотографий. Вход с вывеской, ресепшен, коридор, бухгалтер Лариса разговаривает в коридоре с анестезиологом Троицкой, дверь директорского кабинета, тоже с вывеской, дверь в операционную, даже туалет сфотографировала Стрекозявка. Точный расчет – пост с фотографиями вызывает больше доверия. Даже такой бредовый.

«На докторе не было бейджа, и сам он не представился. Посмотрел на меня исподлобья и спросил, что мне надо. Я сказала, что хочу увеличить грудь. Он велел раздеться, посмотрел, не вставая из-за стола, и сказал, что это будет стоить мне триста пятьдесят тысяч с хорошими имплантатами и сто пятьдесят с плохими. И добавил: «Сегодня деньги, завтра – операция». Я поинтересовалась, нельзя ли ознакомиться с договором и дает ли он какие-то гарантии. Доктор посмотрел на меня, как баран на новые ворота, и язвительно спросил, что мне надо – «клевые сиськи» (цитирую дословно) или договоры с гарантиями. Я поняла, что надо искать другую клинику..»

Александр подумал, что надо бы завести в ноуте отдельную папку и собирать туда весь этот бред.

И сюжет, проклятый сюжет, из-за которого мама попала в больницу, тоже скачать. На память и вообще.

Заведующий отделением неотложной кардиологии Сергей Романович сказал Александру прямо:

– Профессия у нас с вами такая, положено перестраховываться. Все понимают, что изменения на пленке возникли из-за высокого давления, но ставят острый инфаркт под вопросом, а мы доказываем, что инфаркта нет. Его реально нет, ферменты не повышены, «эхо»[19] инфаркта не выявило, сегмент «эстэ» вернулся на свое место. Если все пойдет так, то завтра переведем Елену Григорьевну в отделение.

– Вообще-то она рвется домой, – сказал Александр.

– Я в курсе, – покивал заведующий. – Что ж, можно и домой, при условии, что несколько дней она посидит на больничном. Под расписку, конечно, иначе не могу.

– Посидит, – пообещал Александр. – Сам прослежу.

В пятницу Елена Григорьевна выписалась домой под расписку. Александр привез ее домой и сказал, что несколько дней погостит у нее, пока не убедится, что ее состояние действительно стабилизировалось. Мать возражала, ссылаясь на то, что не нуждается в сиделках, и прозрачно намекала на то, что в понедельник собирается выйти на работу. Ее оптимизм не очень-то понравился Александру, и он настоял на том, чтобы мама посидела дома как минимум до среды. Того же мнения придерживалась и дежурный участковый терапевт, пришедшая в субботу для того, чтобы продлить больничный лист.

Августа, узнав о болезни Елены Григорьевны, сказала, что может взять неделю-другую за свой счет и приехать.

– Я довольно квалифицированная сиделка, – похвалилась она. – Все виды инъекций, капельницы. А Даньку оставлю у подруги, он не станет возражать.

Александру было очень приятно слышать это.

– Спасибо, но сиделка маме точно не нужна, – сказал он и пригласил: – Лучше приезжайте с Даней в гости на каникулы.

Ева не звонила, не писала, да и, честно признаться, Александр забыл о ней. Только в воскресенье вечером, когда мать уже легла спать, он вспомнил о том, что собирался найти среди знакомых своих знакомых кого-нибудь из сотрудников «Маэстро-банка». И сообщить в полицию о том, что у Евы был в этом банке счет, он тоже забыл.

Пока мать была в больнице, все, не связанное с нею и с работой, отошло на второй план. Теперь же, думая о Еве, Александр ощущал сильную тревогу. Жажда действия побудила его позвонить Любови Сергеевне.

– А я уже второй день борюсь с собой, – сказала та. – Так и подмывало вам позвонить, но вроде как неудобно, ведь если что, вы сами позвоните. Ну что, есть новости?

– Никаких, – ответил Александр. – А у вас?

– Из полиции мне звонили, но это, как я поняла, с вашей подачи. Спрашивали, как и что, я все подтвердила. Просили паспорт им привезти, но я что-то постремалась. Подумала, вдруг я отвезу, а на следующий день Ева вернется, что тогда? Неудобно же получится. Я сказала, что не помню, куда его засунула, и пообещала поискать. На том мы и закончили.

16. Кусочек призрачного счастья

– Тебе исключительно повезло! – сказала Нателла Луарсабовна, выслушав Александра. – Моя… э-э-э. внучатая племянница, да, внучатая племянница Луиза, дочь моей племянницы Тамрико, как раз работает в «Маэстро-банке».

– Внучатая племянница? – удивился Александр, потому что Нателла Луарсабовна была далеко не в том возрасте, когда положено иметь внуков.

– Ну, вообще-то, мы с Тамрико родились в один год, поэтому она мне, по сути дела, как сестра, а ее дочь, как племянница, – рассмеялась Нателла Луарсабовна. – Но формально, раз уж моя мама и дед Тамрико – родные брат с сестрой, то я прихожусь Тамрико теткой, а ее дочери – бабкой. Ужас! В мои-то юные годы! Моя мама на двадцать лет младше своего брата, он первенец, а она родилась последней, пятой по счету, практически одновременно с дочерью брата, вот откуда пошла вся эта петрушка. Александр, только пообещай мне, что Луиза не пострадает за свою доброту.

– Ни в коем случае! – заверил Александр. – Все останется строго между нами!

– Но ты же обращался в полицию.

– Я туда езжу каждую неделю, – махнул рукой Александр. – То заявление подаю, то дополнительную информацию сообщаю. Они обещали послать запрос, но когда они пошлют и когда получат ответ. А я волнуюсь. Я принимал небольшое участие в судьбе этой девушки, и чисто по-человечески она мне небезразлична. И еще я не люблю нераскрытых тайн. Вот и делаю, что в моих силах. Если твоя родственница найдет что-то интересное, я ни в коем случае нигде не стану на нее ссылаться, даю слово. Просто приму информацию к сведению, и все.

– Смотри. – Нателла Луарсабовна полушутя-полусерьезно погрозила Александру пальцем. – Я тебе верю. Ушарцева, говоришь?..

Геннадий Валерианович теперь был настроен по-боевому и деловито. То ли кто-то пообещал ему помочь, то ли внутренние резервы мобилизовались, то ли он попросту разозлился, как следует.

– К концу недели мы будем знать, кто на нас давит, – уверенно сказал он. – И тогда.

– А я бы начал уже сегодня, – сказал Александр. – Обороняться можно и не зная, кто на нас нападает. Если жизнь вынуждает нас к дополнительным расходам на рекламу, то, может, так оно и надо? Они дают плохой сюжет, мы отвечаем хорошим, они пишут в Интернете кляузные пасквили, не имеющие ничего общего с действительностью, мы ответим правдивыми рассказами реальных людей. Все эти отрицательные материалы тем не менее приносят нам пользу, лишний раз привлекая к нам внимание. Если мы добавим от себя положительных материалов, то получим. резонанс.

– Ананас! – иронически срифмовал Геннадий Валерианович.

– Сражения с конкурентами в информационном пространстве – это основная основа наших основ! – пошутил в ответ Александр. – Как будто в первый раз! Я склонен подозревать, что наши недоброжелатели, то есть – несостоявшиеся покупатели клиники, далеко не столь могущественны, как может показаться на первый взгляд. Ну, запустили они волну, ну, сняли постановочный сюжет.

– Технично сработали! – «похвалил» Геннадий Валерианович. – К каналу – никаких претензий предъявить невозможно, ведь они показали то, что происходило на самом деле. Можно, конечно, запустить розыск тех клоунов, которые врали на камеру, но эта овчинка не стоит выделки. Больше потратим, чем приобретем.

– Согласен, – кивнул Александр. – Так вот, что касается могущества «покупателей». Их бы стоило бояться в том случае, если бы у них были серьезные рычаги влияния.

– А может, они есть?

– Тогда бы они не начинали с этого детского сада, а наслали бы на нас всевозможные проверки, подключили бы департамент, министерство. Вспомните хотя бы, как я съездил пообщаться с директором «Magia di Bellezza» и что было потом[20]. На пустом, можно сказать, месте, то есть без всякого повода, мы получили комиссию из министерства.

– Как получили, так и спровадили, – довольно улыбнулся босс. – С инстанциями проблемы решать проще. Не первый год работаю, связи кое-какие есть. А вот от помоев отмываться, мне кажется, сложнее. И потом, все эти проверки-комиссии дело келейное, клиенты этого не видят и не знают, соответственно и не пугаются. А когда какие-то м-м-м.

– Стрекозявки, – подсказал Александр.

– Именно, – кивнул босс, – стрекозявки. Когда какие-то стрекозявки поливают нас грязью, это чревато. Засудить бы кого за клевету, чтобы знали!

– Это можно, – кивнул Александр. – Только для этого, наверное, надо, чтобы они в своих опусах конкретно кого-то из наших врачей указали. Имя, фамилия, все дела. Или можно и так?

– При желании и соответствующем бюджете возможно все. – Шеф многозначительно поиграл бровями. – Надо посоветоваться с юристами.

– Как говорят сантехники: «Все определяется полнотой налитого стакана», – поддержал Александр. – Но пока что я предлагаю действовать по принципу айкидо – обратить силу соперника против него. Я, знаете ли, когда-то серьезно занимался этим единоборством. Принцип весьма действенный. Надо подумать на досуге, кого из наших клиентов можно попросить похвалить нас публично.

– Можно пообещать скидку! – предложил босс.

– Вряд ли это будет уместно, – усомнился Александр. – Простая человеческая просьба превратится в подкуп. Нормальные люди и так не откажутся, или если уж откажутся, то невзирая на скидки.

– Почему же они откажутся? – прищурился Геннадий Валерианович. – Если они нормальные?

– Не надо ловить меня на слове, – осадил Александр. – Не всякий нормальный, вменяемый и доброжелательно к нам настроенный человек согласится публично заявить о том, что он делал пластическую операцию. Многие это скрывают. Кто-то, напротив, не скрывает. А есть и такие, кто даже афиширует – смотрите, сколько вложено в мой прекрасный облик. Ну и для убедительности нам нужно несколько положительных отзывов от известных персон.

– Работай по методу «моя сестра», – посоветовал босс. – То есть, если кто-то из известных персон не захочет упоминать о своей операции, пусть скажет про то, как довольна его или ее сестра, прооперированная в нашей клинике. Я в эпоху становления частенько прибегал к этому методу. Помнится, сам. Ладно, не буду вдаваться в подробности, пусть мои тайны умрут вместе со мной. Но айкидо твое одобряю. Вот только поверить не могу, что доктор Берг способен человека ногой по лицу съездить или кулаком в зубы дать.

– Доктор Берг на это никак не способен, – подтвердил Александр и улыбнулся. – А вот гражданину Бергу не чуждо ничто человеческое. Хотя позволю себе заметить, что все восточные единоборства – это не столько единоборство, сколько философская концепция, стиль жизни. В отличие от бокса, у которого вся философия заключена в отправке противника, то есть – соперника, в нокаут.

– А если чемпион по боксу против чемпиона по айкидо выйдет, то кто победит? – Непонятно было, шутит босс или спрашивает серьезно. – В равной весовой категории?

– Один мой однокурсник пытался найти ответ на этот вопрос при помощи матанализа и теории вероятностей, – ответил Александр. – На самом деле пытался, но, кажется, внятного результата так и не получил. Он потом в медицинские статистики подался, теперь, кажется, в департаменте чем-то заведует. Грачев Владислав Рудольфович, не доводилось слышать?

Босс отрицательно помотал головой – нет, не доводилось.

– Грачев бредил математикой, и то, каким ветром его занесло в медицину, оставалось для всех загадкой. Он утверждал, что придумал абсолютно секретный шифр, который невозможно разгадать, не зная ключа. Невозможно – и точка. Даже самый квалифицированный криптолог, вооружившись самым навороченным компьютером, не сможет справиться с расшифровкой.

– Тебе, так уж и быть, скажу, – понижая голос до шепота, говорил Грачев. – Ключ – схема Московского метрополитена! Я сначала хотел взять за основу генеалогическое дерево Дома Романовых, но быстро понял, что схема метро подходит гораздо лучше, хотя бы из-за своей цикличности. А самый зубодробительный вариант – это схема пекинского метро. Во-первых, там две кольцевые линии, а во-вторых, шифр на основе алфавитной письменности и шифр на основе неалфавитной письменности – это две огромные разницы! При правильном подходе, разумеется. Надо бы китайский на базовом уровне выучить, и тогда.

Невозможно представить шифр, ключом к которому является схема метрополитена. С книгами все ясно – слово на одной странице соответствует букве на другой. Таблицы, сдвиги, линейная алгебра. но схема метрополитена или генеалогическое дерево? Грачев определенно был гением, хотя некоторые однокурсники считали его сумасшедшим, а, точнее – сумасшедшим гением.

Внучатая племянница Нателлы Луарсабовны относилась к людям, про которых древние римляне говорили: «Bis dat qui cito dat»[21]. Уже на следующее утро Александр получил ответ, который его, к сожалению, не обрадовал. Ева сняла почти всю сумму с карты в день своего ухода от тетки (осталось три рубля с копейками) и более картой не пользовалась. Снимала она деньги в банкомате, находившемся в торговом центре на Комсомольской площади. Малоинформативна и бесполезная, по существу, информация. Центр Москвы, рядом три вокзала, мало ли куда могла податься потом Ева. Вот если бы она сняла деньги где-нибудь в Малой Вишере, эта информация могла бы оказаться полезной. А так. Да и однократное снятие всей суммы (ну – почти всей) настораживает. Так могут поступить и посторонние люди, завладевшие картой. Когда деньги снимают мелкими частями, можно практически с полной уверенностью утверждать, что картой пользуется законный владелец.

Александр попробовал напрячь интуицию, но та никак не желала напрягаться и выдавать какие-то предчувствия в отношении Евы.

Нателле Луарсабовне Александр принес две бутылки итальянского вина и две большие коробки конфет.

– Грузинское не достал, – виновато развел он руками, но это тоже неплохое. – Спасибо вам, Нателла, и незнакомой, но глубоко уважаемой мною Луизе.

– И хорошо, что не достал! – ответила Нателла Луарсабовна, махнув рукой. – Грузинские вина мы пьем только свои, домашние. Еще не хватало покупать саперави или киндзмараули! Люди засмеют! Моя бабушка говорила, что если казенное, то есть покупное, вино выставить на стол, то это намек для гостей – свое, мол, все выпили, пора бы вам и расходиться. Так что пьем только домашнее вино.

– Контрабанда? – шепотом спросил Александр, делая заговорщицкое лицо.

– Всемирный заговор! – таким же шепотом ответила Нателла Луарсабовна. – Если есть желание, то могу вовлечь, то есть – угостить.

– Мне неудобно, – смутился Александр. – То просьбами гружу, то на угощение напрашиваюсь.

– Это нам должно быть неудобно! – рассмеялась Нателла Луарсабовна. – Я Луизе как сказала? Если, говорю, хочешь нос, как у Лив Тайлер, и грудь, как у Пенелопы Круз, то бросай все свои дела и сделай то, что я прошу. Так что девочка подогрелась и рассчитывает.

– Всегда рад! – улыбнулся Александр. – Можно нос, как у Лив Тайлер, и грудь как у Пенелопы Круз, можно грудь, как у Лив Тайлер, и нос, как у Пенелопы Круз!

Шутить он шутил, а на душе было невесело. Снова тупик, безысходность. Что же все-таки произошло? Ева не оставила ни следов, ни каких-либо намеков на то, что произошло и где она сейчас… «Ни клубочка, ни ниточки», – как говорил какой-то детективный персонаж. Впору завидовать этим детективным персонажам, у которых всегда найдется какая-нибудь зацепка. На худой конец в ходе поисков встретится некто осведомленный и расскажет нечто такое, что поможет разгадать загадку. Александру ни родители Евы, ни ее тетка ничем не помогли. Ну, разве что информация, полученная от тетки, позволяет надеяться на лучшее. В том смысле, что Евино исчезновение, кажется, произошло по ее воле. Она ушла из квартиры, в которой жила, провела ночь у тетки, а потом исчезла окончательно. Хоть никто не похитил ее – и то хорошо. Впрочем, похитить человека можно разными способами. Можно прямо из квартиры похитить, а можно обманом куда-нибудь заманить. Странно все это. И страшно. За Еву страшно.

Захотелось посоветоваться с кем-то знающим, опытным, компетентным. Только вот с кем? Из всех знакомых Александра поисками людей иногда занимался Андрей, но у него было для этого гораздо больше достоверных данных.

Вечером во вторник мама заявила, что чувствует себя превосходно, что Александру пора возвращаться к себе и что завтра она намерена пойти в поликлинику и закрыть больничный.

– Как я не умерла от скуки за эти дни – сама удивляюсь, – сказала она.

Александр подозревал, что матери было не так уж и скучно сидеть дома. В его отсутствие она стопроцентно занималась своей бухгалтерией, ведь бухгалтер может работать везде, где есть компьютер и нужные программы, а это дома у матери было. Александр, конечно, прочитал матери не слишком длинную, но изобилующую доводами и аргументами лекцию о важности соблюдения врачебных рекомендаций, в частности – покоя в восстановительном периоде. Но в то же время он прекрасно понимал, что для столь энергичного и деятельного человека, как мама, вынужденный покой неприемлем. Как мама в реанимации-то вылежала? Впрочем, там все ясно – не хотела подводить сына, делать так, чтобы ему было неудобно перед коллегами. А то бы на следующее утро сбежала, чужие ошибки в балансе за третий квартал исправлять.

Хорошо представляя нынешние амбулаторные реалии, Александр в среду утром забрал у матери больничный лист с паспортом, с утра пораньше, до работы, заехал в поликлинику и закрыл больничный у заведующей отделением, усталой женщины средних лет с крупными чертами лица и старомодным узлом на затылке. Та сначала попробовала было возмутиться столь вопиющим нарушением установленного порядка, но Александр, как коллега коллеге, объяснил, что измерял маме давление утром, что оно было в пределах нормы и что от долгого сидения в очереди (а то и стояния, ведь расставленных в коридорах банкеток на всех не хватало) оно непременно выйдет за эти пределы. Заведующая пожевала губами, сказала «ну если только вы измеряли» и закрыла больничный.

Хорошее начало дня обнадежило, улучшило настроение. Приехав на работу, Александр побеседовал с пациенткой, пришедшей на маммопластику, и передал ее анестезиологу Троицкой для подготовки к операции. Сам же просидел в раздумьях несколько минут, а потом взял мобильный и нашел в адресной книге нужный номер.

Слушая длинные гудки, Александр сообразил, что, наверное, звонит слишком рано. Это у него сейчас разгар рабочего дня, а у кого-то может быть раннее утро. График жизни у каждого свой. Он уже собрался перезвонить позже, но в этот момент услышал знакомый голос.

– Боже мой! Какая приятная неожиданность! Александр Михайлович! Смотрю на дисплей и глазам своим не верю! Здравствуйте, дорогой мой!

Когда-то, можно сказать – совсем недавно, обладательница этого голоса называла Александра ничтожеством и еще какими-то нелестными эпитетами, какими именно, Александр уже не помнил[22]. Но времена меняются, а с ними меняются и люди. Все меняется в нашем изменчивом мире, и разве не в этом его главное достоинство!

– Здравствуйте, Вероника Николаевна! – «не разбудил», угадал по голосу Александр. – Простите за столь ранний звонок.

– Ну что вы! – томно простонала Вероника. – Во-первых, я уже не сплю! Во-вторых, я, кажется, просила вас забыть мое отчество и называть меня по имени!

– Но вы-то мое помните, – заметил Александр.

– Это другое! Вы – врач, а врачей положено величать по имени-отчеству! И мне очень жаль, что в русском языке нет традиции добавлять к имени уважительные эпитеты, как, например, у индусов! Применительно к вам это было бы весьма кстати! А то ведь «многоуважаемый Александр Михайлович» звучит как-то пошло! Ах, вы не представляете, насколько мне приятно, что вы вспомнили обо мне и звоните, чтобы поздравить! Вы не представляете, насколько мне дорого ваше внимание.

Поздравить? Но вроде бы день рождения у Алецкой не в октябре? Или все же в октябре? Ах, как же хорошо, когда есть под рукой подключенный к Интернету компьютер. Левой рукой Александр набрал в поисковике «Вероника Алецкая поздравил» и узнал, что картина «Кусочек призрачного счастья», в которой главную роль сыграла Вероника Алецкая, на Пражском международном кинофестивале была признана лучшим фильмом года. Сама Алецкая получила специальный приз жюри за лучшую женскую роль. Все ясно. Хорошее название – «Кусочек призрачного счастья», цепляет. У каждого есть свой кусочек счастья, и очень часто (увы, увы, увы!) оно оказывается призрачным.

Алецкую Александр знал хорошо, поэтому не ограничился одним лишь поздравлением, а сказал много теплых слов и пожелал дальнейших успехов. Сказал и пожелал совершенно искренне, потому что был рад тому, что Вероника снова играет на сцене и снимается в фильмах, что она снова вознеслась на вершину славы. Сильный человек Вероника, смогла все превозмочь, смогла переломить свою судьбу. Ну и Александр немного постарался, сделал все, что было в его силах.

Узнав, с кем Александру хочется проконсультироваться, Вероника всполошилась.

– Пропал кто-то из ваших близких и его не хотят искать?! Ужас! Не отчаивайтесь! Надо действовать! Трубить во все трубы! Бить во все колокола! Огласки боятся все!

– Все нормально, Вероника, – отвечал Александр. – Все нормально, не надо никаких труб с колоколами. Мне бы только проконсультироваться. Не подскажете ли с кем?

– Есть такой человек! – с ходу вспомнила Алецкая. – Евгений Алексеевич. Он какой-то большой начальник, генерал. Нет, генерал – это Александр Евгеньевич, а Евгений Алексеевич, кажется, полковник. Но он как раз занимается поисками иголок в стогах сена. Это он так говорит. Я сейчас спрошу позволения и пришлю вам сообщение с его номером телефона. Звоните и договаривайтесь о встрече.

Сообщение пришло через пять минут. Номеров было два – мобильный и городской. Александр позвонил по городскому и договорился о встрече. У Евгения Алексеевича была странная манера разговаривать – слова он произносил отрывисто и резко, делая паузы между предложениями.

17. Draw Dead

Если посреди беседы с пациентом в дверь кабинета заглядывает босс и при этом улыбается, как объевшийся сметаны кот, то это к хорошим новостям. Примета верная, вернее не бывает!

Александр показал взглядом, что зайдет, как только освободится, и продолжил моделирование.

– Вот так вы будете выглядеть после операции, Игорь Вячеславович, – сказал он, разворачивая монитор экраном к пациенту. – Вам нравится?

– Нравится, – не очень уверенно подтвердил Игорь Вячеславович. – Очень даже нравится. А не великоват ли?

– По-моему, нет, – Александр, в отличие от пациента, говорил уверенно. – Вы не рассматривайте нос и только нос, вы смотрите на свое лицо с этим носом. Профиль, на мой взгляд, таков, что его на монетах чеканить можно. Идеальные классические пропорции.

Немного помолчали.

– И шрам тоже можно будет убрать? – в который уже раз спросил Игорь Вячеславович, касаясь рубца, идущего от левого уха к нижней челюсти.

– Сгладить, – в который уже раз уточнил Александр. – Он будет значительно менее заметным. Но если вы отпустите небольшую бороду, то она скроет шрам совсем. Такую, как у Бена Аффлека в фильме «Арго».

– Я кино почти не смотрю, – немного смущенно ответил Игорь Вячеславович. – Времени, знаете ли, не хватает. Даже на футбол.

Судя по всему – по взгляду, по перебитому приплюснутому носу, по шраму на щеке, по некоторым словечкам, которые нет-нет, да проскальзывали в правильной речи, – прошлое у Игоря Вячеславовича было бурным и неоднозначным. На пороге пятидесятилетия Игорь Вячеславович решил исправить дефекты внешности и пришел в клинику к доктору Бергу. Александр подозревал, что принятию такого решения поспособствовала некая особа по прозвищу Пусик, на чьи звонки Игорь Вячеславович отвечал даже во время приема у врача. Редкий вообще-то случай, обычно пациенты отключают телефоны. Игорь Вячеславович же отключал только звук и клал телефон перед собой на стол. Ему звонили много, дисплей призывно мигал едва ли не каждые пять минут, но отвечал он только Пусику и непременно завершал разговор словами «люблю, целую». Александр не любил слушать чужие разговоры, не вслушивался в них, но это свое «люблю, целую» Игорь Вячеславович произносил столь прочувственно, столь проникновенно, что не услышать было невозможно.

– Позвольте. – Александр на мгновение повернул монитор экраном к себе, чтобы найти в Интернете фотографию бородатого Аффлека, и снова развернул к пациенту. – Вот такая примерно борода.

– Неплохо, – одобрил Игорь Вячеславович. – Но мне бы хотелось окончательно все обдумать, на досуге.

Александр распечатал Игорю Вячеславовичу его будущее лицо в профиль, анфас и в промежуточной позиции. Игорь Вячеславович пообещал перезвонить завтра в первой половине дня. На всякий случай Александр отметил в уме, что надо бы придержать до завтрашнего дня освободившееся на следующей неделе «окно». Игорь Вячеславович оперироваться будет, по глазам видно, и будет оперироваться здесь. Вопрос только в форме нового носа, но это решится уже завтра. Можно сделать человеку приятное и прооперировать его уже на следующей неделе, раз уж одну из назначенных пациенток угораздило заболеть воспалением легких. Отдохнула, называется, в Тунисе перед операцией. Из осени в лето, затем из лета – в осень, вот и результат.

Геннадий Валерианович раздувал щеки, отбивал толстыми пальцами по столешнице какой-то бодрый ритм и вообще выглядел победительно.

– Знаешь сеть клиник «Зеркало души»? – спросил он входящего в кабинет Александра.

– Неужели они? – удивился Александр, садясь на стул.

«Зеркало души» можно было назвать «сетью» с огромной натяжкой, потому что две клиники, пусть даже открывшиеся одновременно, – это еще не сеть. Название Александр слышал, знал, что одно из «Зеркал» находится на юге, где-то на Коломенской или в Сабурове, а другое на северо-западе, в районе Речного вокзала, видел рекламные щиты, на которых томные красавицы восхищенно-придирчиво рассматривали себя в зеркалах. Вот и вся информация. Обе клиники пока что не успели прославиться. Ничем – ни плохим, ни хорошим.

– Они самые! – радостно подтвердил Геннадий Валерианович. – А принадлежат они Гаринскому! Тому самому!

– Я ни того, ни этого не знаю, – улыбнулся Александр.

– Ну как же! – укорил босс. – Страна должна знать своих героев. Это бывший акционер «Таймырского никеля», у Ельцина одно время в советниках ходил. А потом звезда его начала закатываться. Одно время он подвизался в руководстве «Анисим-банка», а теперь решил заняться оказанием медицинских услуг.

– Круто шатает человека, – оценил Александр.

– А что делать, если задор есть, а развернуться не дают более удачливые конкуренты? – Геннадий Валерианович злорадно хмыкнул. – Вот и приходится искать новые плацдармы. Он, кстати говоря, по образованию врач, окончил медицинский институт в Хабаровске, но врачом, кажется, ни дня не работал, сразу же по комсомольской линии пошел. Угадай, кого еще купил Гаринский?

Александр молча пожал плечами.

– Клинику «Magia di Bellezza» на Пятницкой![23] – сверкнул глазами босс. – И сейчас ведет переговоры с клиникой «Пти-Фло»! Поднимается как на дрожжах!

Последнюю фразу он произнес с сарказмом, достойным самого Сирано де Бержерака. Александр уловил невысказанное – невозможно развивать сеть клиник пластической хирургии, не разбираясь в предмете, невозможно «лепить» клиники пластической хирургии одну за другой, это не сетевые супермаркеты. И вряд ли возможно монополизировать этот рынок. Не иначе как у господина Гаринского еще сохранились амбиции акционера «Таймырского никеля». С никелем, может, так и нужно, а к высокотехнологичным, высококвалифицированным медицинским услугам требуется другой подход. «Вывеска – это еще не клиника», – говорил доктор Блувштейн и был тысячу раз прав.

– Теперь-то я понимаю, почему он действует именно такими методами, – продолжал Геннадий Валерианович, поднимая указательный палец и тыча им вверх. – Там с ним не считаются, его сбросили со счетов и забыли. А сейчас, слава богу, не беспредельные девяностые. Просто так не придешь в контору и не проплатишь наезд. Надо знать, кому проплачивать, кто согласится, а этот самый кто должен быть уверен в том, что ответной волной его не смоет к. матери! То есть, если у тебя нет поддержки в высших инстанциях, никто с тобой связываться не станет, даже за деньги, потому что любой руководитель думает не только о том, что он получит в случае удачи, но и о том, что огребет при неудаче. К тому же ты сам знаешь, что у нас все организовано по закону. Самое главное, что черного нала нет… Я сначала удивлялся, почему это нас не кошмарят проверками, а потом думаю – ладно, пусть две недели покошмарят, переживем, а потом я проверяющих судами кошмарить начну, если они попробуют выдать желаемое за действительное. Так что у бедного Яши просто нет других вариантов. Что скажешь?

Александр догадался о том, что Яшей зовут Гаринского.

– Draw Dead, – сказал он и перевел: – Тянуть мертвое, мертвую комбинацию. Это такой термин в покере, когда игрок пытается собрать комбинацию, которая не приведет его к выигрышу. Примерно тем же и занимается господин Гаринский. Первое – он сдуется на своем масштабном развитии, могу побиться об заклад, что сдуется. Второе – я об этом уже говорил, мы должны действовать по принципу айкидо. Обратим силу противника против него самого, раздуем весь этот скандал еще сильнее и потребуем у всех этих обличителей-кляузников конкретных доказательств. В Сети можно писать что угодно под чужим именем, пусть предъявят нам хоть что-то лично. Кроме того, опубликуем свидетельства наших реальных клиентов, которые поделятся своими впечатлениями.

– Мне уже человек двадцать обещали поддержку! – сказал босс.

– Мне пока что четверо, – сказал Александр. – Но среди них певица Глафира и шоумен Шурик Чекан.

Веронику Алецкую Александр просить не стал. Она бы не отказала, но в глубине души, ей было бы неприятно публично обсуждать тему пластических операций, своих пластических операций. Ведь началось все с того, что несчастную Веронику изуродовали в клинике «Magia di Bellezza», той самой, которую сейчас купил Гаринский. Вот уже одно это свидетельствует о том, что он совершенно не разбирается в «тонкостях перипетий». Такие клиники, как «Magia di Bellezza», можно покупать для того, чтобы открыть на их месте парикмахерскую или магазин, не более того. Расположение заведений на том же месте, пусть и под другим именем, будет вызывать у клиентов нежелательные ассоциации. Оставлять у себя персонал «Магии» – глупо, использовать их оборудование тоже не очень-то умно. Там, где царят Его Величество Пофигизм и Его Высочество Халатность, оборудование находится далеко не в лучшем состоянии. Достаточно вспомнить воронежскую клинику, про которую рассказывал профессор Карачевский[24].

– Замечательно! – одобрил босс. – Чекан против всяких там стрекозявок как медведь против комаров! Он сразу согласился или уговаривать пришлось?

– Сразу. – Александр не стал бы никого уговаривать, не тот случай – или хочешь помочь, или не хочешь. – И пообещал нам двадцатипроцентную скидку на любой корпоратив, вплоть до новогоднего.

– Узнаю Шурика, – усмехнулся Геннадий Валерианович. – Это он тебе тонко намекнул на то, что в обмен на свою поддержку рассчитывает на скидку.

– Честно говоря, если он будет открыто нас пиарить, то ему и пятьдесят процентов дать можно, – резонно заметил Александр. – Это же Шурик, мегазвезда!

– Хватит с него и двадцати, – мстительно сказал босс. – Он Гаспаряна коновалом обозвал.

Было такое. Гаспарян ввел иглу в вену Шурика, тому эта манипуляция показалась слишком болезненной, а выражения Шурик выбирать не привык, что в жизни, что перед камерой. Гаспарян, делая поправку на то, что перед операцией все люди немного волнуются, и помня о врачебном гуманизме, ничего не ответил, но так сурово нахмурился, так гневно сверкнул глазами и так зловеще заскрипел зубами, что Шурик (небывалый случай!) поспешил извиниться.

– А самое главное, что нам стоит сделать, – продолжил развивать свою мысль Александр, – так это устроить пресс-конференцию. Выступим, расскажем, какие мы крутые и что все нападки на нашу клинику были необоснованными. Если кто-то из клеветников рискнет прийти и высказаться – тем лучше. Нам лучше, а им хуже.

– Журналисты придут? – усомнился босс.

– Придут! – уверенно заявил Александр, вспомнив рассказы друга Андрея. – Только после фуршет надо будет устроить.

– Хорошо бы еще и Луценко заманить! – помечтал вслух босс, которому очень хотелось публично свести счеты с подлым адвокатом. – Только боюсь, что его мы никаким фуршетом не заманим. Как только Гаринский мог довериться такому типу?

– Рыбак рыбака видит издалека, – сказал Александр. – А потом, он, скорее всего, не доверился, а нанял. Есть разница.

– Да, – кивнул Геннадий Валерианович. – Доверять никому нельзя.

– Einem trauen ist genug, keinem trauen ist nicht klug, – сказал Александр и тут же перевел: – Достаточно доверять одному, но глупо не доверять никому. Такая немецкая пословица.

– Намек понял! – ответил Геннадий Валерианович. – Но ты не думай, тебе-то я доверяю. «Никому» это я так, для красного словца. Я и Ларисе доверяю, и Гаспаряну тоже доверяю. Потому что вижу хороших людей.

Александр подумал, что, в сущности, быть хорошим человеком (именно «быть», а не «казаться») легко. Во всяком случае – не так уж и сложно. Всего-то и надо, что оказывать окружающим небольшие услуги морального и материального толка – сочувствовать, ободрять, помогать загрузить-разгрузить, приготовить, посидеть с ребенком и т. п. Немного усилий, немного позитива – и вот уже репутация хорошего человека у вас в кармане. Все вами восхищаются, все вас любят, расточают вам комплименты и прочие респекты. Быть хорошим человеком легко. Только зачем? Ради морального удовлетворения? Или в расчете на то, что сделанное добро вернется обратно? Когда оно вернется, куда оно вернется и вернется ли вообще?

– А вот Блувштейну я никогда не доверял! – Геннадий Валерианович рубанул в воздухе ладонью. – Не смотри на меня так! Я знаю, что ты думаешь – сам его взял на работу, сманил, можно сказать, с насиженного места, а теперь икру мечешь. Взять-то я его взял, но никогда ему не доверял. Ценил как хорошего специалиста, но душа моя к нему не лежала.

Александр мог бы возразить, потому что было время, когда душа Геннадия Валериановича очень даже лежала, как он выразился, к доктору Блувштейну. Это сейчас, постфактум, босс убедил себя в том, что никогда не доверял Леониду Ароновичу, а на самом деле доверял. Валерианыч не таков, чтобы держать в клинике сотрудника, которому не доверяет. Что-то у них с Блувштейном произошло, какая-то черная кошка между ними пробежала, а потом уже Ароныч ушел в клинику «Хэп-Кли» на Земляном Валу. Босс ему предложил «обсудить проблему», но он не захотел. Это неспроста…

Александр не имел привычки влезать в чужие дела, но любил, чтобы во всем была ясность. В увольнении Блувштейна была какая-то тайна, какая-то занимающая ум недосказанность. Впрочем, волновало это его несильно, кратковременно, ибо хватало других загадок, поважнее.

– Пресс-конференция – это хорошо! – сказал в завершение разговора Геннадий Валерианович. – Это ты умно придумал. Давай-ка я поживу день-другой с этой мыслью, а потом мы сядем и обсудим детали.

После разговора с боссом Александр вернулся к себе в кабинет в отличном расположении духа. До прихода очередной пациентки, записавшейся на одиннадцать тридцать, оставалось десять минут. Александру захотелось позвонить Августе. Ничего, что время рабочее. Если Августа очень занята, то она просто не ответит на звонок. А если не очень занята, то может уделить пару минут. В конце концов, если хочется сказать любимой женщине, что ты ее любишь, так надо это делать! Незачем откладывать на потом то, что можно сделать сейчас.

Мобильный ожил, как только Александр сунул руку в карман халата. «Августа, – подумал он. – Почувствовала, что я думаю о ней, и позвонила сама».

Иногда мы бываем настолько уверенными в своих заблуждениях, что не обращаем внимания на действительность. Не взглянув на дисплей, Александр нажал клавишу приема, поднес телефон к уху и сказал:

– Привет!

– Здравствуй, Саша! – сказал чужой, но в то же время отдаленно знакомый голос. – Это Валентина. Ты не волнуйся раньше времени, но у меня есть, кого тебе показать.

То была не Августа, а однокурсница Валя Неволина, заведующая гистологическим отделением Московского бюро судебно-медицинской экспертизы. И ей было кого показать Александру.

Честно говоря – лучше бы уж не было.

18. Место общего равенства граждан

Александру давно не приходилось бывать в моргах, со времен ординатуры, когда он отрабатывал на трупах технику операций. Одно из преимуществ работы пластических хирургов заключается в том, что их пациенты не умирают. Почти. Всякое, конечно, случается, и всякое может случиться, но пластические хирурги редко оказываются на секциях[25] у своих пациентов. Бывших пациентов.

Кто-то из однокурсников, за давностью лет Александр уже не помнил, кто именно, «расшифровал» слово «морг» как «место общего равенства граждан». Немного тяжеловесно, но суть передана верно, ибо ничто так не уравнивает людей, как смерть.

Совсем недавно Александр удивлялся многочисленным Радиаторским улицам, а сегодня судьба преподнесла ему новое чудное название – Тарный проезд. Прав Андрей, утверждающий, что Москва столь же непостижима, как и Эксель – сколько ни живи, а всегда что-то новое находишь.

– Тарный? – переспросил Александр, когда Валентина диктовала ему адрес. – Или Барный?

Барный проезд еще можно себе представить. Направо – бар, налево бар, чуть поодаль – паб. Но Тарный?

– Тарный, – повторила Валентина. – От слова «тара». На месте морга когда-то тарный завод был, вот в его честь и назвали.

– Хорошо, что не в честь морга, – невесело пошутил Александр.

– Не заслуживаем, что ли? – серьезно и не без вызова поинтересовалась бывшая однокурсница.

За ней водилась привычка шутить с серьезным видом.

– Заслуживаете, заслуживаете.

В голове Александра тут же родилась фраза: «Я живу недалеко, на углу Морговского проезда и Прозекторской улицы». Бр-р-р.

– Тело нашли на Большой Якиманке, в брошенной машине, – рассказывала Валентина, идя впереди Александра по коридору. – Еще не вскрывали, но, судя по всему, передоз. Машина в угоне, документов нет. По описанию похожа на твою, в ретромаммарных складках[26] и на шее – рубцы, похожие на послеоперационные. Влагалищный осмотр я, правда, не делала, не положено до секции в полости лезть, мало ли что.

«Передоз» внушал надежду, потому что Ева, насколько было известно Александру, наркотиками не увлекалась. Но нельзя было исключить и того, что она пустилась во все тяжкие после своего исчезновения. Мало ли.

– И правильно, что не делала, – одобрил Александр. – Тем более что если оперировал профессионал, то при осмотре не сразу и отличишь природное от искусственного.

– Прямо так все круто? – не поверила Валентина.

– Не лаптем щи хлебаем, – сказал Александр и горделиво приосанился на ходу, подбадривая себя.

Он на самом деле нуждался в подбадривании. Впервые в своей жизни Александр пришел в морг не учиться, а опознавать, и все было совсем иначе.

Во-первых, хотелось развернуться и уйти. Да-да, свербело где-то внутри такое желание, абсурдное, ненужное, но вместе с тем искреннее. Совсем, как в детстве, когда «хочется» часто берет верх над «нужно».

Во-вторых, сама мысль о том, что сейчас придется опознавать труп, угнетала. Встреча со смертью угнетает всегда. Студенты-медики, патологоанатомы и судебные эксперты не встречаются со смертью, а учатся или выполняют свою работу. А опознание – это именно встреча со смертью. Тягостно.

В-третьих, а скорее всего в первую очередь, ужасала мысль о том, что сейчас, за дверью, под белой простыней, он увидит Еву. Странно – еще совсем недавно, каких-то полгода назад, они не были знакомы, а сегодня Александр идет по коридору, чувствуя, как с каждым шагом ноги наливаются тяжестью, и думает: «Хоть бы это была не она. Хоть бы это была не она. Хоть бы это была не она.»

– Ты уж не ругай меня, если зря дернула, – сказала Валентина, открывая дверь и пропуская Александра вперед. – Можно было бы, конечно, фотографию прислать, но по фотографии даже родственники не всегда правильно опознают. Смерть сильно меняет человека. Опять же, если вдруг ты ее опознаешь, то мы сразу на месте и зафиксируем.

– Как? – зачем-то спросил Александр.

– Протокол составим.

Валентина подошла к холодильным камерам, протянувшимся вдоль одной из стен, отодвинула в сторону каталку, открыла дверцу и взмахом руки пригласила Александра подойти поближе. Александр подошел. Отработанным движением Валентина потянула вперед среднюю из пяти вертикальных полок.

– Не она, – сразу же и с большим облегчением сказал Александр.

Блондинка с крупными чертами лица была сильно похожа на Еву, но все же это была не она. Немного другой лоб, немного другой нос, совершенно другие губы (силикона можно было бы и поменьше, чувственность – это в первую очередь не толщина губ, а внутренний магнетизм), скошенный подбородок.

– И потом – это не транссексуал, а «природная» женщина, – добавил Александр, рассмотрев лицо покойной повнимательнее.

– С операцией на кадыке? – усомнилась Валентина, доставая из кармана халата две упаковки с одноразовыми хирургическими перчатками.

Одну пару она отдала Александру, а другую надела сама. «Вот как оно в жизни бывает, – подумал Александр, – пришел на опознание, а теперь консультировать буду. Чего доброго, предложат оформиться на полставки.»

Рубцы в ретромаммарных складках действительно были послеоперационными – покойная вставляла имплантаты, а вот рубец на шее не имел ничего общего с пластической хирургией.

– Мы таких больших разрезов не делаем, – объяснил Александр. – Два-три сантиметра – не больше. Это кто-то ее или она себя чем-то острым резала, не исключено, что опасной бритвой.

Одного взгляда на влагалище Александру оказалось достаточно, чтобы подтвердить свою догадку о том, что покойница родилась на свет женщиной.

– А говорил, что если оперировал профессионал, то при осмотре не сразу и отличить, – поддела Валентина.

– Так я ведь тоже, в каком-то смысле, профессионал, – скромно ответил Александр и полюбопытствовал: – Валь, а на каком основании вы заподозрили передозировку? Руки и ноги чистые.

Ни на руках, ни на ногах покойной не было характерных для наркоманов пигментных «дорожек» и рубцов.

– Между пальцами кисти в лупу видны следы от инъекций, – Валентина достала из кармана складную лупу, раскрыла ее и протянула Александру.

– Верю на слово, – ответил Александр, не имея никакого желания продолжать осмотр трупа.

Валентина предлагала «кофе со вкусностями», но Александр отказался. Пить кофе в морге ему не хотелось совершенно.

По дороге к дому матери Александр вдруг подумал о том, что Евино исчезновение могло быть связано с каким-нибудь любовным увлечением. Безоглядным, беззаветным, таким, в которое бросаются, как в омут, таким, когда словно слепнут, не замечая никаких подвохов и подводных камней. Любовь зла.

«Глупости!» – одернул себя Александр и одновременно помянул недобрым словом матушку водителя красного «Лансера», поворачивающего направо из второго ряда. Любовь не слепа и тем более не зла. Всякие глупости про любовь придумывают те, кто никогда не любил. Людям свойственно рассуждать о том, о чем они не имеют никакого или почти никакого понятия. Любовь по определению не может быть слепой, потому что любимому человеку уделяется очень много внимания, и в результате подмечается все, до самых мелких мелочей. Другое дело, что не на всем это внимание акцентируется. Да и стоит ли придавать слишком много значения недостаткам любимого человека? Так же, как и достоинствам ненавидимого? Доминирует-то иное чувство, оно и определяет отношение. Не слепа любовь, а терпима, снисходительна, толерантна. И не зла! Не зла! Не зла! Как может быть злым такое светлое чувство? Любовь добра и только добра, просто добро и зло – понятия относительные. Прекрасного принца можно искренне назвать козлом, а прекрасную принцессу – козой. Можно и хуже назвать, тоже искренне. Потому что дело не в названиях и терминах, а в наших предпочтениях, в наших идеалах. Кто-то любит яблоки, кто-то персики, а кто-то манго с фейхоа, и всяк любящий по-своему прав. Для себя прав. Мнение окружающих любящих не интересует, любовь – это сугубо индивидуальное, индивидуалистическое чувство, вот и злобствуют окружающие, словами обидными бросаются. А случись что. а случись что или пойди что не так, сразу же скажут: «Мы же предупреждали, сердцем чуяли, знали наперед». Хорошее предсказывать рискованно – а ну как не сбудется, дураком прослывешь. А плохое предсказывать безопасно, потому что если оно не сбудется, то предсказания никто и не вспомнит.

Мысли ушли куда-то далеко, в сугубо философские дебри. Так, наверное, и пишутся философские трактаты – сначала подумаешь, потом разовьешь мысль, ну а там и потребность изложить все надуманное на бумаге появится, зуд в руках.

До зуда в руках на этот раз не дошло, а вот купить ягодный пирог Александр забыл. А как же без пирога? Надо же отметить мамино выздоровление, то есть – закрытие больничного листа и грядущее начало трудовых будней. Пришлось, едва въехав во двор, врубать задний ход (кто бы знал, как ненавидел Александр ездить задом наперед по тесным дворам!) и ехать в супермаркет. Все бы ничего, но два нудных разворота, которых можно было избежать, если бы заехал в магазин по пути, отняли от вечера добрых полчаса.

Невозможность выбрать между пирогом из лесных ягод и вишневым (и тот, и этот выглядели архипривлекательно) побудила купить оба. «Ничего страшного, – подумал Александр, – будет маме с чем чай пить по вечерам. Надо бы еще уговорить ее смотреть вместо новостей сериалы».

Многие критикуют сериалы за плоские сюжеты и плохую игру актеров, но на самом деле сериалы надо не ругать, а восхищаться ими. Это же превосходное лекарство от всех проблем, основа спокойного досуга, замечательная возможность расслабиться! Если бы мама вместо новостей смотрела «Ворониных», то и в больницу бы не попала.

Увидев на пороге сына со связкой тортов в левой руке, Елена Григорьевна на секунду замерла, а затем рассмеялась. Глядя на нее, рассмеялся и Александр, искренний смех всегда заразителен, даже если его причина неведома. На всякий случай Александр взглянул на себя в зеркало, висевшее в прихожей, но ничего смешного в своем облике не нашел и решил, что мама собиралась рассказать ему о каком-то смешном происшествии, да не выдержала и рассмеялась.

В ответ на вопрошающий взгляд Александра Елена Григорьевна махнула рукой в сторону кухни. Дойдя туда, Александр увидел в центре накрытого к ужину стола вишневый пирог, а в холодильнике обнаружил пирог с лесными ягодами. Гены.

– Хороший сын не даст матери умереть с голоду, – прокомментировала Елена Григорьевна, входя на кухню.

– Конфуций говорил, что содержание родителей не стоит путать с почтительностью к ним, ведь люди содержат и собак, и лошадей, – сказал Александр.

– А ты проявляешь ко мне почтительность? – напустив на себя притворную строгость, поинтересовалась мать.

– Я ее испытываю, – ответил Александр, убирая пироги в холодильник. – Это такое сложное чувство, которое не поддается выражению.

Встреча с Евгением Алексеевичем разочаровала, то есть – не оправдала надежд. Александр был уверен том, что профессиональный сыщик даст ему несколько полезных советов и, возможно, придаст ускорение поискам Евы.

Увы, Евгений Алексеевич доходчиво объяснил, что очень тяжело, практически невозможно найти человека, не имея зацепок в виде каких-то связей, занятий, контактов и т. п.

– С преступниками проще, – сказал он в своей резко-отрывистой манере. – Они предсказуемы, да и само преступление является ниточкой, уцепившись за которую можно размотать весь клубочек. А вот когда исчезает обычный, ничем для нас не примечательный человек, который ни краденое к скупщикам не понесет, ни подельников искать не станет. Ну, вы меня понимаете.

– Понимаю, – кивнул Александр, уже слышавший нечто подобное. – Но мне кажется, что одна зацепка все же есть – международная группировка, которая поставляет живой товар в Таиланд. Или я ошибаюсь?

– А при чем здесь группировка? – Когда Евгений Алексеевич пожимал плечами, погоны на его плечах вели себя по-разному – левый поднимался вверх, а правый выдвигался вперед. Ни одна группировка не станет мстить человеку, который заплатил за свой уход и был мирно отпущен. Вопрос закрыт.

Про шантаж Александр упоминать не стал, потому что сам не видел, на каком основании и чем можно было шантажировать Еву. Поблагодарив Евгения Алексеевича, он забрал свой пропуск с отметкой об уходе, спустился на первый этаж, прошел по гулкому вестибюлю и вышел на улицу под начинающийся, пока еще только накрапывающий, дождь.

«По приметам, дождь – к новостям», – подумал Александр, быстрым шагом пересекая двор.

Беспокойство за Еву достигло предела, который можно было классифицировать как апогей. К нему добавился азарт. Кто ищет, тот всегда находит, разве не так? Только что он находит и когда?

Впору было обращаться к гадалкам, экстрасенсам и прочим адептам белых и черных магий. Мешало одно обстоятельство – отсутствие веры в то, что они смогут хоть чем-то помочь.

Ночью Александру приснился сон. Он стоял на крыше главного корпуса МГУ и громко, изо всех сил, кричал, то есть – вопил: «Ева! Ева! Где ты?!»

Над головой стремительно проносились тучи, внизу ничего нельзя было разобрать, а в душе пульсировала уверенность в том, что если как следует позвать, то Ева услышит и откликнется.

Проснувшись, Александр ощутил неприятное саднение в горле. Было такое впечатление, что он кричал не во сне, а наяву и сорвал голос. Осмотр перед зеркалом с фонариком не выявил покраснения слизистых оболочек и прочих признаков воспаления. После двух чашек чая (одна на полоскание, вторая внутрь) неприятное чувство исчезло. Можно было ехать на работу и оперировать.

19. Пресс-конференция

Геннадий Валерианович вознамерился устроить пресс-конференцию прямо в клинике.

– Расставим стулья в вестибюле, а сами сядем за стойку, – прикидывал он. – А на фуршет переместимся в ресторан напротив.

– И парализуем на два часа работу клиники, – прокомментировал Александр. – Оно нам надо? Проще снять зал в какой-нибудь гостинице.

– Зал – это деньги! – нахмурился босс.

– Работа клиники – это тоже деньги, – ответил Александр. – И потом, стулья в вестибюле – это моветон. Создадим не только неудобство, но и впечатление, что мы вынуждены на всем экономить. Стало быть – загибаемся, агонизируем.

– Предлагаешь снять зал в «Президент-Отеле»? – ехидно поинтересовался босс. – А фуршет с фуагрой и трюфелями под экстраолдовый «Мартель»?

Александр не понял, при чем здесь виагра, а потом догадался, что Геннадий Валерианович имел в виду фуа-гра.

– Предлагаю какой-нибудь мини-отель неподалеку от клиники, – сказал он, пряча улыбку. – Пятидесятиместного зала нам будет более чем достаточно. А фуршет устроим в ресторане отеля. За фуршет нам зал сдадут с хорошей скидкой.

– Ну, только если со скидкой, – согласился босс. – Ты выбери кого повменяемее.

Подобные приступы «бесполезной» экономии, то есть экономии, в которой нет никакого прока, у Геннадия Валериановича иногда случались. Александр сначала немного удивлялся нерациональному у сугубо рационального босса, а потом понял, что эти попытки сэкономить являются отражением внутренней неудовлетворенности финансовыми результатами клиники.

«После пресс-конференции надо будет выбрать подходящий момент и поговорить насчет трансгендерных операций», – решил Александр. От подходящего момента зависело многое. Геннадий Валерианович мог увлечься идеей, мог разнести ее в пух и прах, но увлеченно, а мог сразу же сослаться на то, что уровень врачей клиники не позволяет делать ставку на трансгендерные операции. В чем-то он, может, и прав, потому что тому же Феоктистову еще есть над чем поработать, но, как иногда говорит сам босс, «опыт приходит с опытом», важно только не пытаться перепрыгнуть сразу через несколько ступенек, а совершенствовать свое мастерство постепенно. К тому же, обозначив новое направление как один из главных профилей клиники, можно будет привлекать специалистов экстра-класса.

– Может, я вообще весь этот рекрутинг с себя спихну? – намекнул как-то босс с хитринкой во взгляде.

– Нельзя мне весь рекрутинг, – ответил Александр. – Набирая молодых врачей, я еще могу быть объективным, а вот если дело коснется профессионалов, то вряд ли. Стану осознанно или неосознанно отвергать тех, кто лучше меня или хотя бы находится на одном уровне. Боязнь конкуренции – это непреодолимая сила.

– Не верю! – тряхнул головой босс. – Ты же не такой.

– Бессознательное может взыграть незаметно, – возразил Александр. – Я не ленюсь, я действительно опасаюсь.

Самый вменяемый отель отыскался на Сретенке. За все про все, включая и аренду конференц-зала, и фуршет с официантами, директор по имени Моника выставила сумму чуть меньше той, которую запрашивал за один лишь фуршет ресторан «Тетушка Салли», находившийся по соседству с клиникой. Увидев счет, босс крякнул и сказал, что никогда не сомневался в деловых талантах Александра. Сам же Александр, занимаясь поиском подходящего места для пресс-конференции, немного расширил рамки познанного. В частности, узнал, что еда на фуршетах рассчитывается в граммах на приглашенное лицо, а в устах профессионалов это звучит так: «По полкило на единицу или меньше?» «Полкило на единицу» – чудесное выражение, так и просится в анекдот. Друг Андрей называл полкило «базарной единицей измерения». А у тех же китайцев все по полкило, потому что традиционный китайский цзинь как раз и равен пятистам граммам. Отсюда, кстати, и пошли многочисленные легенды о наглых китайских торговцах, которые, глядя в глаза покупателю, обсчитывают его вдвое. Цена-то на все весовое указана за цзинь, а наш человек думает, что за килограмм.

Геннадий Валерианович оказался наглее всех китайских торговцев, вместе взятых. Он отправил приглашения на пресс-конференцию не только в прессу и на телевидение, но и написал письма адвокату Луценко и самому Гаринскому. Письма эти изобиловали изысканно-вежливыми оборотами вроде «почтить вашим присутствием» и «искреннейшее уважение», которые, ввиду их чрезмерности, выглядели издевательскими.

– Прийти не придут, а настроение испортится, – резюмировал босс.

– Главное, чтобы наше улучшилось, – заметил Александр. – По итогам.

– Все будет в порядке! – вынырнув из глубин своей былой депрессии, Геннадий Валерианович на какое-то время, которое пока еще не истекло, превратился в стойкого, убежденного оптимиста; ничего удивительного – компенсаторная реакция. – Подготовились-то мы хорошо!

Подготовились действительно неплохо. Все клиенты, обещавшие выступить с добрым словом, сдержали свое обещание. Кто в очередное интервью пару фраз вставил, как, например, Шурик Чекан, кто-то на своей странице в «Фейсбуке» написал нечто вроде благодарности, кто-то оставил отзыв на сайте клиники «La belle Helene». Всего подобных «выступлений» набралось около тридцати, но это был, как выразился босс, «фундаментальный материал», свидетельства реальных, успешных, известных людей. Очень удачно среди родственников супруги босса нашлась некая племянница-студентка, которая старательно накидала на профильных форумах и вообще повсюду, где хаяли клинику «La belle Helene», ссылок на позитивные отзывы. Где-то эти ссылки коварно удалили, но в большинстве мест они остались и работали. Прочел критику от анонима, скрывающегося под ничего не говорящим сетевым именем, затем прочел похвалу от певицы Глафиры, собравшую в Фейсбуке несколько тысяч «лайков», и можно делать выводы… Ну и обычную рекламную кампанию не забывали, чтобы ссылки на клинику висели там, где надо, чтобы статьи нужные продолжали появляться в нужных журналах… Геннадий Валерианович поскреб по сусекам, в результате чего бухгалтер Лариса впала в состояние, близкое к истерике, и купил по развороту с выносом на обложку в популярнейших глянцах «Double 2 Beauty» и «Fairy’s Smile».

В редакцию тринадцатого канала Геннадий Валерианович тоже отправил приглашение, правда, обычное, деловое, без какого-либо глумливого сарказма.

– Я ж все понимаю и зла не держу, – сказал он. – Люди работают. Сюжет в принципе неплохой был, динамичный, я себе его даже записал на память. Меня ведь нечасто показывают по телевизору.

Бухгалтер Лариса и анестезиолог Гаспарян явились на конференцию по зову души. В качестве группы поддержки.

– У меня сегодня нет операций, – сказал Гаспарян удивленному боссу, – но если что, я могу заявление на отгул написать.

– Не надо заявления, – усмехнулся босс. – Оставайтесь. Сядете в президиум и станете отвечать на профильные вопросы.

– У меня все профильные вопросы – коммерческая тайна! – ехидно заметила Лариса. – Можно я не буду отвечать?

– Можно, – легко согласился Геннадий Валерианович. – Можно просто сидеть рядом со мной и улыбаться. Красивая женщина никогда не бывает лишней!

Комплимент был неуклюжим и малость двусмысленным, но Ларису впечатлил. Она смущенно зарделась и убежала в туалет, наводить окончательную красоту.

Кроме тринадцатого канала прислали корреспондентов еще два, «бумажная» и «сетевая» пресса была представлена толпой журналистов. На самом деле их было не более трех десятков, но в небольшом зале они смотрелись именно толпой. Самый последний ряд заняли коллеги из других клиник, пришедшие полюбопытствовать. Александр очень надеялся, что именно полюбопытствовать, а не позлорадствовать. Уже после начала пресс-конференции, во время выступления босса, Александр увидел, как в зал вошел и сел на первое же свободное место профессор Карачевский, руководитель и совладелец клиники «О-Гри», бывший когда-то одним из наставников клинического ординатора Берга.

«Опять станет к себе звать? – подумал Александр. – Навряд ли, звал ведь уже… Скорее всего, пришел, потому что интересно».

Встретившись взглядами с Александром, Карачевский показал пальцами латинскую букву «V», желая успехов и побед. Александр вежливо улыбнулся и кивнул, спасибо, мол, и удивился метаморфозе, произошедшей с профессором. Завершение их прошлой встречи не способствовало продолжению знакомства. Получив вежливый, но категоричный отказ сотрудничать, Карачевский вынудил Александра объяснить причины. Александр откровенно высказал свое мнение о методах работы, принятых в клинике «О-Гри». Карачевский обиделся[27]. Каким ветром занесло его сюда сегодня?

Долго размышлять на эту тему не пришлось, потому что журналисты уже начали задавать вопросы. И самым первым прозвучал тот, ради которого, собственно, и затевалась пресс-конференция.

– Как вы считаете, кому выгодно выставлять вашу клинику в невыгодном свете?

Ответ на этот вопрос был единственным ответом, который Александр с боссом репетировали заранее.

Нельзя было взять и выложить все, как есть, потому что так и на судебный иск недолго нарваться. Гаринский не делал официального предложения о продаже клиники, ни разу не заявлял о том, что хочет ее купить, и вообще, казалось, не имел к происходящему никакого отношения. Но, с другой стороны, очень хотелось дать понять, намекнуть, как-то обозначить заказчика кампании по очернению клиники. Родина должна знать своих «героев», разве не так? В конце концов, остановились на весьма прозрачном намеке.

– Конкурентам! – не раздумывая, ответил Геннадий Валерианович. – Кому еще может быть выгодно создавать нам проблемы? Я не хочу называть имен, потому что не ставлю своей целью сведение счетов или мщение. Я просто хочу, чтобы у общества сложилось правильное мнение о нашей клинике. Больше мне ничего не надо. Добавлю только, что не все то золото, что блестит, и что зеркало не виновато, коли рожа кривовата. Это все, что я могу сказать по этому вопросу.

По залу прошел гул. Кажется, все присутствующие без труда догадались связать воедино золото и зеркало.

– У меня есть дополнение, – сказал Александр, принимая у босса микрофон. – Были негативные отзывы в сети, какие-то неизвестные граждане устроили нечто вроде пикетирования нашей клиники, которое было показано по телевидению, в газете «Двадцать пятый час» появилось очень содержательное, но не имеющее ничего общего с действительностью интервью с анонимной клиенткой, которую якобы изуродовали в клинике, носящей имя прекраснейшей из женщин… Но при всем том, что у нас никто не требовал компенсаций, нам до сегодняшнего дня не предъявили ни одного иска. И это при том, что выиграть иск против медицинского учреждения при наличии доказательств не составляет труда, и суммы за возмещение ущерба бывают весьма значительными. Я не могу понять причину столь странного легкомыслия, когда, выдвинув против нас обвинения, пациенты не подкрепляют их доказательствами, не требуют компенсации, не обращаются в суд. Пострадавшие никак не дают о себе знать, выступив однажды с претензиями, они исчезают навсегда.

– А вы не допускаете, что они просто боятся?! – спросили из зала.

– Я не могу понять, чего им бояться. – Александр позволил себе сдержанную улыбку. – Вы можете мне объяснить?

– И если уж они чего-то боятся, то зачем вообще предъявляют претензии? – вставил Геннадий Валерианович.

Без этой фразы вполне можно было бы обойтись. Вырванная из контекста и немного «причесанная», она становилась великолепным провокационным заголовком. «Если они чего-то боятся, то зачем предъявляют претензии?» – мощно, впечатляюще, провокационно. Поборов искушение толкнуть босса ногой под столом (весьма уместно, но выглядело бы совершенно несообразной грубостью), Александр оглядел зал в ожидании следующего вопроса.

– Вы хотите сказать, что в вашей клинике все настолько хорошо, что нет недовольных клиентов? – спросила красивая высокая брюнетка, сидевшая в середине первого ряда.

Левая бровь ее, как поднялась вверх в самом начале пресс-конференции, демонстрируя ироничное отношение к происходящему, так, кажется, и не опускалась. Слегка склонив голову набок, она смотрела то на Александра, то на Геннадия Валериановича, и во взгляде ее любопытство мешалось со снисходительностью, словно ей было интересно наблюдать за развитием событий, но в то же время происходящее не казалось заслуживающим такого уж большого внимания.

– Хотелось бы, чтобы было так, – сказал Александр, опережая босса, который уже и руку протянул, желая забрать микрофон. – К сожалению, иногда случается так, что наши клиенты остаются чем-то недовольны или же не сразу удается нам достичь взаимопонимания. Но хочу подчеркнуть, что в нашей клинике никогда не грубят клиентам, никогда не берут с них деньги без должного оформления, никогда не отказываются выслушать претензии и никогда не говорят клиентам: «Это ваши проблемы!» Даже если проблема кажется нам надуманной, мы вникаем в нее, потому что она беспокоит человека, беспокоит нашего клиента, мы вникаем в суть, разбираемся, помогаем, решаем. Иначе нельзя. Иначе мы давно бы утонули в исках и растеряли всех клиентов. Если не получается достичь взаимопонимания, но мы уверены в своей правоте, мы ищем нужные доводы, стараемся убедить, а не устраняемся от решения проблемы. Некоторые из коллег считают, что клиент волен соглашаться или волен обращаться в другую клинику. Мы считаем иначе.

– Можно какой-нибудь пример? – попросила брюнетка, не удовлетворившись ответом.

– Можно, но без имен и прочих подробностей. – Александр задумался ненадолго, подбирая наиболее подходящий пример. – При маммопластике, пластике молочных желез, оптимальный, то есть наиболее эстетичный, результат достигается только в том случае, если врач учитывает не только пожелания пациенток, но и их индивидуальные особенности – строение молочных желез, размеры грудной клетки, общие пропорции фигуры. Иначе получится некрасиво, непропорционально, смешно. Одна из моих пациенток наставала на очень большой груди, я рекомендовал ей быть немного умереннее в своих пожеланиях, мы никак не могли прийти к консенсусу. Возможно, время, потраченное на обсуждение и убеждение, я мог бы использовать с большей пользой, но это было бы неправильно, потому что профессионализм ведь не только в том, как ты умеешь думать и что ты умеешь делать руками. Профессионализм врача, прежде всего, проявляется в его отношении к пациентам, ведь мы живем и работаем для пациентов. Кому мы еще нужны?

В зале недолго посмеялись.

– Есть такая штука – 3D-моделирование, – продолжил Александр. – Но модель, созданная на компьютере, не могла убедить мою пациентку. Она смотрела на экран, а видела некий придуманный образ. Поняв, что этот способ неубедителен, я нашел на наших профессиональных сайтах несколько примеров, иллюстрирующих мои доводы, когда женщины делали маммопластику и оставались недовольны результатами не из-за каких-то осложнений, а просто потому, что такая грудь им не подходила. Приходилось делать повторную маммопластику. И вот эти реальные примеры из жизни помогли мне убедить мою пациентку. Она согласилась со мной и в итоге оказалась довольна своей новой грудью.

– Неинтересный пример подобрал, – шепнул босс, прикрыв рот рукой, чтобы по движению губ никто из сидевших в зале не мог бы понять смысл сказанного.

– Самое интересное у нас не для огласки, – отвернув микрофон в сторону, ответил Александр.

Среди пациентов попадались откровенно недалекие или чересчур мнительные люди, которые могли прямо-таки замучить своими пожеланиями и претензиями. Но это их право. Пациенты не должны разбираться в медицине, это удел врачей. Александр не любил, когда кто-то из коллег начинал иронизировать над неосведомленностью или над наивностью пациентов. Иногда, чтобы осадить, предлагал представить, что говорят об умных врачах автомеханики или, скажем, мастера по ремонту компьютеров.

Очередной вопрос хотели задать сразу несколько человек, но длинноволосый парень из третьего ряда не стал дожидаться, пока на него обратят внимание. Он поднялся и громко, так, чтобы перекрыть ропот коллег, возмущенных его наглостью, начал:

– Как всем известно, в современной пластической хирургии мастерство хирурга постепенно отходит на второй план, уступая место современным технологиям, таким как аутологичное клеточное омоложение…

Молодой человек нахватался разрозненных сведений и пытался с их помощью выглядеть компетентным. Чушь, которую он нес, нельзя было воспринимать серьезно. Александр собрал волю в кулак, чтобы не рассмеяться, и подумал о том, что такие вот «начитанные», «насмотренные» и всякие там, как выражалась соседка матери Мария Никифоровна, «поверху ума нахватавшиеся» – крайне неинтересные собеседники. Упиваясь и гордясь (пусть и не демонстрируя этого явно), они спешат выплеснуть свои знания, но за этим потоком разнообразных, разнородных и разобщенных сведений не видно работы ума, не видно ни восприятия, ни осмысления. Какие могут быть восприятие с осмыслением, если мозг у человека устроен, как губка? Брось губку в воду, и она сразу же напитается, отяжелеет. Выжми – и станет такой же сухой, как и была, ничего не задержит. Вот так же и мозги у некоторых устроены. Обсуждать и дискутировать с такими людьми невозможно – закидают набором штампованных фраз. Воспарят, аки голуби над памятником, и. ну, в общем, ясно. Гораздо интереснее пообщаться с человеком, который, может, и Кастанеду от Коэльо не отличает, но привык не просто наблюдать жизнь, а наблюдать ее осмысленно, с выводами и суждениями. Пусть порой эти выводы бывают немного (или совсем) наивными, пусть суждения не блещут идеальной отточенностью формулировок, но тем не менее общение с такими людьми интересно, а иногда так вообще захватывает. Осадок в итоге может оказаться разным, люди-то разные попадаются, и добрые, и злые, но сам процесс общения будет увлекательным. Потому что с живым человеком пообщаться всегда интересно, вне зависимости от его статуса, образования и характера. С таким даже поспорить-поругаться интересно, непременно какое-то словцо или выражение западет в память. Это не «губчатомозглые» с их вечной комбинацией: «Идите туда-то, я хочу забыть о вашем существовании.»

Размышления отвлекли Александра от того, что говорил длинноволосый, но выручил босс.

– Мне очень приятно видеть здесь человека, который столь хорошо разбирается в проблемах пластической хирургии, но вопрос ваш настолько глубок и содержателен, что так вот сразу на него не ответишь. Но я готов дать вам интервью, в ходе которого мы подробно поговорим о современных технологиях и расстановке приоритетов.

«Молодец, Валерианыч! – восхищенно подумал Александр. – Ничего не понял, но вывернулся красиво! Еще на интервью напросился».

Брюнетка из первого ряда задала второй вопрос:

– Ходят слухи, что к вашим проблемам имеет отношение ЗАО «Мосглавмед-Гарант», возглавляемое Яковом Гаринским. Как вы можете это прокомментировать?

«Почему никто не представляется?» – подумал Александр. На пресс-конференциях, которые ему приходилось видеть по телевизору, вроде бы принято было представляться, прежде чем задавать вопрос. Или считают, что раз повесили на себя бейджики-карточки, то можно не представляться? Но издалека ведь не разглядишь, что там написано.

– Мы не получили никаких официальных подтверждений причастности ЗАО «Мосглавмед-Гарант» и лично господина Гаринского к клеветнической кампании, направленной против нашей клиники, – ответил босс.

Хорошо сказал, ловко так намекнул – «мы не получили никаких официальных подтверждений». В сочетании с упоминанием золота и зеркал даже младенцу, слегка знакомому с рынком пластических услуг, будет ясно, что господин Гаринский со своим «Мосглавмед-Гарантом» (название-то какое, звучное) причастен к клеветнической кампании, ой как причастен. Половина сидящих в зале журналистов, если не две трети, после пресс-конференции начнут осаждать Гаринского. «Интересно же поинтересоваться», – как говорит друг Андрей.

Андрея в зале не было – улетел в Киев делать какой-то архисрочный и архинужный материал. А то ведь собирался прийти и грозился задавать каверзные вопросы, чтобы Александр в полной мере смог бы ощутить, каково быть участником пресс-конференции.

– Но у вас же есть предположения! – настаивала брюнетка из первого ряда. – Кого вы подозреваете? Кому это выгодно?

Левая бровь ее уже вернулась на место. Теперь она не удивлялась, а хмурилась, раздосадованная уклончивым ответом Геннадия Валериановича на свой вопрос.

– Я не склонен выдвигать голословные обвинения. – Босс широко улыбнулся и развел руками, мол, что поделать, такой уж я. – Думаю, что никому из присутствующих не надо напоминать содержание статьи сто двадцать восемь-один Уголовного кодекса.[28]

Поняв, что скандала организаторы пресс-конференции не запланировали, журналисты начали задавать «острые» вопросы. Озвучивали очередную сетевую выдумку и просили дать оценку. Александр с боссом вежливо улыбались, давали оценки, объясняли, почему в клинике «La belle Helene» такого произойти не может, и завидовали Гаспаряну с Ларисой, которые сидели в президиуме, попивали холодную газировку и откровенно наслаждались происходящим.

По окончании конференции Александра взяли в кольцо профессор Карачевский, красивая брюнетка из первого ряда и незнакомая платиновая блондинка в джинсовом костюме, которая за всю пресс-конференцию не задала ни одного вопроса.

– Вы не оправдали наших ожиданий, – сказала брюнетка, наморщив точеный носик. – Скучный конферанс получился.

– Простите великодушно. – Александр улыбнулся, прижал правую ладонь к груди и изобразил небольшой поклон. – В следующий раз постараемся, чтобы было интересно. Лично приложу все усилия.

Брюнетка презрительно фыркнула, развернулась и ушла, грациозно качая бедрами. Карачевский проводил ее долгим плотоядным взглядом.

– Канал «СМС-Прима», Моника, – представилась платиновая блондинка, иронично косясь на наслаждавшегося созерцанием Карачевского. – Можно ли договориться с вами о небольшом интервью? Минут на десять-пятнадцать. Проблемы пластической хирургии очень интересуют нашу аудиторию.

– Можно, – сказал Александр. – Если вы не торопитесь, то давайте чуть позже договоримся о времени.

– Мой ученик! – с гордостью сказал Карачевский, которому уже нечего было созерцать, и протянул девушке визитную карточку. – Константин Владиленович Карачевский, доктор наук, профессор, руководитель косметологической клиники «О-Гри».

Просто назвать имя и отчество он не мог, по его мнению, это было бы не авантажно.

– Очень приятно, Моника, – заученно сказала Моника и небрежно сунула карточку в нагрудный карман куртки. – Александр, а могу ли я попросить вас, чтобы это интервью было бы. эксклюзивным? Чтобы до нашего эфира вы никому не давали интервью? У нас готовится часовая передача, посвященная проблемам пластической хирургии. Она стоит в сетке на эту субботу, в девять вечера, это самый прайм-тайм. Не хотелось бы, чтобы другие каналы нас опередили. ну, вы меня понимаете?

– Можно и эксклюзивно, – улыбнулся Александр, ловя предоставленный судьбой шанс. – Только у меня тоже будет одна просьба.

– Все, что угодно, кроме денег и интима! – игриво очертила границы дозволенного Моника.

– Разрешите в конце интервью передать привет одному человеку? – спросил Александр. – Причем так, чтобы это не вырезали при монтаже?

Чтобы Ева да не посмотрела передачу, посвященную пластической хирургии, на своем любимом канале? Быть такого не может! А если не посмотрит, то, значит, дела ее совсем плохи. Но очень хотелось верить, что они не совсем плохи.

– Лично прослежу! – заверила Моника. – Так я не прощаюсь.

Она деликатно отошла в сторону, давая возможность Александру пообщаться наедине с Карачевским.

– Вот она – слава! – восхищенно сказал Карачевский. – А я ведь не просто так приехал, а с умыслом. Есть тема для обсуждения.

– Готов обсуждать все, что угодно, кроме смены работы, – подражая Монике, ответил Александр. – А то в прошлый раз мы с вами, Константин Владиленович, обсуждая эту тему, едва не поссорились[29].

Можно сказать, что поссорились, Карачевский ушел, не простившись.

– Помню, помню, – недовольно скривился Карачевский. – Вы сказали, что ваши принципы расходятся с нашими. А если речь пойдет о совершенно новой клинике? Клинике, которую вы создадите в соответствии с вашими взглядами и предпочтениями? Можно так и назвать – клиника доктора Берга! Звучит же! Я ни во что вмешиваться не стану, я буду только помогать!

«Нелады с компаньоном и раскол», – легко догадался Александр. Клиникой «О-Гри» Карачевский владел на паях с известным певцом Остапом Григорьевым. В прошлую встречу он пел Остапу дифирамбы, превознося его деловую хватку, а теперь о новой клинике заговорил. Клиника доктора Берга! Ох, ах и ух!

– Спасибо за предложение, но мне и у нас, в клинике имени Елены Прекрасной, хорошо, – ответил Александр и поспешил уйти, не заботясь о том, насколько вежливо это будет выглядеть. Затевать разговор на тему, которую собеседник обсуждать не хочет, тоже невежливо. Каков привет, таков и ответ.

Моника не обманула. Когда Александр закончил отвечать на последний вопрос, она поблагодарила его и спросила, не хочет ли он передать привет кому-нибудь.

– Ева! – сказал Александр, глядя прямо в объектив. – Передаю тебе привет и очень жду ответа!

20. Выгодное предложение

Если с элегантностью переборщить, то она становится приторной. Создается впечатление, что перед тобой не человек, а оживший манекен. Манекен элегантно сел, элегантно закинул ногу на ногу, элегантно спохватился:

– Простите, Александр Михайлович, я не представился! Вот моя карточка.

Визитка у элегантного человека тоже была элегантной – черный округлый рондо на нежном кремовом фоне, как будто чернилами от руки написали, причем написали давно, так, что бумага успела пожелтеть от времени. Визитка была не только элегантной, но и оригинальной – без фамилии. Должности-профессии тоже указано не было – только имя, отчество и номер телефона.

После обмена визитными карточками повисла пауза. Гость смотрел на Александра, Александр смотрел на гостя. С лицом у того все было в порядке, не писаный красавец, но в целом впечатление приятное, улучшать ничего не надо, и морщин, от которых хотелось бы избавиться, пока нет. Симпатичный мужчина в расцвете лет. «Скорее всего, нужна фаллопластика[30], потому и смущается», – подумал Александр, когда гость отвел взгляд в сторону. Он подождал еще немного, давая возможность человеку собраться с мыслями, и подбодрил:

– Слушаю вас, Максим Владимирович.

– У меня к вам деликатное дело. – Максим Владимирович сдержанно улыбнулся и уточнил: – Деликатное и взаимовыгодное.

Стало ясно, что Максим Владимирович не кандидат в пациенты. Можно было бы предположить, что он хочет предложить какое-то медицинское оборудование, но зачем тогда приходить к Александру? Закупки – прерогатива директора, он ими занимается.

– Взаимовыгодное – это замечательно, – улыбнулся в ответ Александр. – Но вы уверены, что вам нужен я, а не директор клиники?

– Директор клиники мне совсем не нужен. – Улыбка Максима Владимировича стала шире. – Мне нужны вы, Александр Михайлович, миноритарный акционер. Вы же совладелец клиники, верно? Только ваше количество акций трудно назвать пакетом. Разве что пакетиком! Хе-хе-хе!

Отношение Александра к Максиму Владимировичу изменилось с нейтрально-доброжелательного на настороженно-неприязненное.

– Простите, но я не уверен, что хочу обсуждать с вами такие вопросы, как количество моих акций, – вежливо, но твердо сказал Александр.

– Это вы меня простите за склонность к глупым шуткам, – повинился Максим Владимирович. – Что же касается ваших акций, то я просто убежден, что такой замечательный врач, как вы, заслуживает большего. Если ваша клиника до сих пор ухитряется держаться на плаву, то только благодаря вам. Берг – это имя! Имя с большой буквы!

– В русском языке, и не только в нем, имена и фамилии всегда пишут с большой буквы, – сбил собеседника с пафосной ноты Александр. – Я что-то не улавливаю сути вашего предложения. Нельзя ли ближе к делу?

– Вам знакома фамилия Гаринский? – ответил вопросом на вопрос Максим Владимирович.

– С недавних пор знакома, – Александр все понял и хотел на этом закончить разговор. – И у меня нет желания.

– Пока нет! – вскинулся Максим Владимирович. – Пока! Но как только вы узнаете, что он вам предлагает.

– Который час? – перебил Александр.

Вопрос был риторическим. Часы висели на стене над дверью, часы были на запястье Александра, время высвечивалось на дисплее мобильного телефона, лежавшего на столе перед ним. Но, тем не менее, Максим Владимирович элегантно согнул в локте левую руку, посмотрел на свои часы и ответил:

– Десять часов тридцать две минуты.

– Без десяти одиннадцать я ухожу на операцию. – Александр не лгал, операция действительно была назначена на одиннадцать часов, – а до этого мне надо сделать кое-какие дела. Так что давайте закончим наш разговор. Всего хорошего.

– Так дела не делаются, – возразил Максим Владимирович и покачал головой. – Я пришел к вам с добром, а вы меня гоните.

– С добром? – переспросил Александр, презрительно сощурившись. – Не смешите меня, пожалуйста. Прощайте.

– Хорошо! – Максим Владимирович на несколько секунд поднял верх обе руки, изображая, что он сдается, и это выглядело совсем не элегантно. – Я сейчас уйду, только дайте мне договорить. Привычка у меня такая – доводить все дела до конца. Я, к вашему сведению, не какой-то буратина, которого прислали озвучить условия сделки, а полноценный и полноправный партнер Гаринского. Моя сфера – развитие.

Александр демонстративно посмотрел на висевшие над дверью часы.

– Если вы поможете нам присоединить клинику, – заторопился Максим Владимирович, – то останетесь в ней в качестве руководителя и ведущего хирурга. На очень привлекательной зарплате. Кроме того, вы получите хороший бонус за содействие. Конкретные цифры вам назовет Яков Семенович.

– Нет, – коротко ответил Александр и встал, давая понять своему собеседнику, что разговор не просто закончен, а закончен окончательно и бесповоротно.

Максим Владимирович тоже встал. Теперь они стояли друг напротив друга, разделенные столом.

– Я бы так не торопился с ответом, – сказал он, глядя в глаза Александра. – Подумайте на досуге о моем предложении подумайте, о маме вашей подумайте.

– При чем здесь моя мама? – напрягся Александр.

– Все мы под Богом ходим. – Максим Владимирович посмотрел в потолок. – Мало ли что может случиться.

Ярость взыграла мгновенно, вскипела волной, как в песне, схватила за горло, ударила в голову и запульсировала в висках. Изначально Александр вознамерился дать Максиму Владимировичу пощечину, но вспомнил, как мать лежала на койке под капельницей, подключенная к монитору, и пальцы непроизвольно сжались в кулак. Максим Владимирович стоял очень удобно, да еще и голову вверх задрал. Немного помешал стол, не дав сделать полноценный разворот корпусом, но оно и к лучшему – обошлось без увечий и ущерба для мебели. Все равно удар получился хорошим, Максим Владимирович хрюкнул и уронил себя на пол. Александр подскочил к нему, наклонился, ухватил за ворот пиджака, приподнял, встряхнул, с совершенно не свойственным ему злорадным наслаждением слушая треск материи, и негромко, но очень веско сказал:

– Только попробуйте еще раз угрожать мне! Я работу ваших дерьмовых клиник под микроскопом рассматривать стану! Я вам такие проблемы обеспечу, что вы загнетесь раньше положенного!

От волнения он выразился коряво и микроскоп неизвестно зачем приплел, хотел сказать «под лупой», а выскочило «под микроскопом», но суть была ясна. Так и подмывало выволочь Максима Владимировича из кабинета в коридор, а там отвесить хорошего пинка на дорожку, но избыток ярости выплеснулся в ударе, а то, что осталось, уже не мешало самоконтролю. Александр сел за стол и без каких-либо проблесков раскаяния или сожаления о своем поступке наблюдал за тем, как Максим Владимирович медленно поднимался с пола. Попутно Александр несколько раз сжал и разжал пальцы правой руки, желая убедиться, что с ними все в порядке. Встав на ноги, Максим Владимирович принялся осторожно ощупывать обеими руками нижнюю челюсть и столь же осторожно двигать ею. Крови не было, только слева, в месте удара, наливалась красным припухлость. Молодец Максим Владимирович, рта не разевал, держал зубы сжатыми, оттого и пострадал умеренно.

– Если вы не оставите меня в покое, то я буду вынужден всерьез заинтересоваться работой ваших клиник и поиском недовольных клиентов, – на всякий случай повторил Александр. – Я побью вас вашим же любимым оружием, только не стану ничего выдумывать. В Интернете и без того много нелестных отзывов о вас, есть за что ухватиться. Уверен, что мой профессионализм, помноженный на личную неприязнь, принесет необходимые плоды. А теперь проваливайте, полноценный и полноправный партнер, а то у меня снова зачесались руки.

Если бы взглядом можно было жечь на самом деле, то от Александра бы уже осталась кучка пепла. Не сказав в ответ ни слова, Максим Владимирович одернул пиджак, поправил галстук и вышел из кабинета, не громко, а просто оглушительно хлопнув дверью.

«Силен мужик!» – восхитился Александр, вставая из-за стола. Ему захотелось срочно вымыть руки. Через четверть часа предстояло капитально мыться для операции, но ждать столько Александр был не в силах.

Операция (ринопластика и вставка силиконового имплантата в подбородок) прошла хорошо, «в атмосфере общего душевного подъема», как выразилась анестезиолог Троицкая.

Случай у двадцатидвухлетней студентки МГУ был непростым. Не столько с медицинской, сколько с человеческой точки зрения. Девушке хотелось иметь тонкий, изящный нос, а не «картофелину», как она сама выражалась. Но каким именно должен быть ее нос, она не представляла и не могла объяснить, чего она хочет. Ничего, в сущности, страшного, потому что существует 3D-моделирование, и, перебрав несколько вариантов, пациенты определяются с выбором. Когда нос был выбран, девушка захотела подправить подбородок, который и в самом деле был немного скошен. Не настолько, чтобы подобно толстому носу портить впечатление о внешности, но и не настолько, чтобы не нуждаться в улучшении. Сам Александр предпочел тему подбородка не затрагивать, потому что и так было нормально, но если уж пациентка сама решила улучшить подбородок, то почему бы и не улучшить? Обоснованно ведь.

Широкое основание носа существенно усложнило операцию и увеличило ее стоимость. Девушка ушла думать, а на следующий день к Александру явилась ее мать, интеллигентная и очень дотошная женщина. Она не стала устраивать скандала, высказала свои претензии тихо, но глаза ее гневно сверкали, и Александр кожей ощущал исходящие от нее волны недовольства. Претензий было две, по сути, одна: почему Александр позволил себе «раскрутить» ее дочь на деньги? Почему к носу вдруг добавился подбородок и почему операция стоит дороже, чем указано на сайте клиники? Длинная лекция по анатомии-хирургии гневную родительницу не убедила, в то, что о подбородке первой заговорила ее дочь, она не верила. «Запудрили девчонке мозги», – твердила она. В конце концов, поняв, что все доводы исчерпаны, а воз и ныне там, Александр предложил, чтобы девушка обратилась в любые другие клиники по ее выбору, и пообещал, что сделает скидку, если там ей насчитают меньшую сумму. Сильно он не рисковал, потому что нигде бы не стали оперировать такой нос по «минимальному» прайсу, ринопластика ринопластике рознь, а минимальная стоимость ее – это только кончик носа выровнять. Что же касается подбородка, то здесь он стоял на своем и предложил матери спокойно выяснить все у дочери. Спустя три дня девушка пришла снова, рассказала, что во всех трех клиниках, в которые она обращалась, ей насчитали большие суммы, и подписала договор.

Пациентка, которой было назначено на семнадцать часов, звонила несколько раз – то сообщить, что стоит в пробке на Ленинградке, то сказать, что, наверное, сегодня не успеет, то, наоборот, сказать, что успеет… Когда при очередном звонке на дисплее высветился незнакомый номер, Александр решил, что это снова звонит она. Небось разрядила свой мобильный и попросила у таксиста его телефон.

– Вы меня перманентно удивляете, Александр Михайлович, – сказал мягкий вкрадчивый баритон. – Казалось, что я все о вас знаю, даже про третий дан по айкидо, а вот про то, что вы боксом увлекаетесь, я не знал.

– Второй дан, – поправил Александр, догадавшись, что разговаривает с Гаринским. – А боксом я никогда не увлекался. Не люблю бить людей, особенно по лицу.

– Макс заслужил, – согласился Гаринский, уловив подтекст. – Я хочу вас заверить, Александр Михайлович, что угрозы, которые озвучил Макс, есть не что иное, как его дурная самодеятельность. Макс – идиот, но идиот энергичный, за то и ценю.

– Энергичный идиот – это очень опасное сочетание качеств, – дипломатично заметил Александр.

– Ну не всем же так везет с компаньонами, как Геннадию Валериановичу, – парировал собеседник. – Макс хорош на своем месте, просто не стоило отправлять его к вам. В довесок к вашему внушению, очень справедливому, должен заметить, внушению, я добавил ему от себя.

Александр представил себе Гаринского (внешность была знакома по увиденным в Интернете фотографиям), неэлегантно избивающего элегантного Максима Владимировича.

– Словами, – уточнил собеседник, и видение сразу же исчезло. – Но, поверьте, это было очень внушительное внушение. И спешу принести вам самые искренние извинения за случившееся. Я бы и Макса отправил извиниться, но боюсь, что вам неприятно будет его видеть.

Гаринский замолчал. Александр не стал ничего отвечать.

– Чувствую – вы еще сердитесь. – В трубке послышался вздох. – Но это пройдет, и ничто не будет омрачать нашу встречу, наше знакомство. Нам же пора познакомиться, не так ли, Александр Михайлович?

– Во-первых, не стоит, наверное, говорить о нашей встрече как о чем-то само собой разумеющемся, – резко и, может, даже грубовато ответил Александр. – Во-вторых, в какой-то мере мы уже знакомы, и начало знакомства совершенно не располагает к продолжению. В-третьих, я никогда не стану с вами сотрудничать, Яков.

– Семенович, – с готовностью подсказал Гаринский.

– Яков Семенович, – повторил Александр. – Наверное, нам нет смысла продолжать разговор?

– Никогда не говорите «никогда»! – с оттенком назидательности сказал Гаринский, но назидательность была не обидной, а скорее, дружелюбной. – Времена меняются.

– Максим Владимировичу пришлось повторить несколько раз, но вы сами сказали, что он «идиот», – тонко нахамил Александр. – Прощайте, Яков Семенович.

– Имейте в виду, что я не намерен делать вам что-то плохое и создавать проблемы, – предупредил Гаринский. – И от вас ожидаю того же, Александр Михайлович. Давайте забудем, что было. У вас прекрасная клиника, но на ней белый свет клином не сошелся. Миру мир?

– Лучше сказать «перемирие», – повредничал Александр.

– Главное, что не война! – хохотнул Гаринский. – Всего вам доброго, Александр Михайлович.

Закончив разговор, Александр подумал о том, сколько может длиться перемирие с Гаринским. Не успокоится ведь он, такие мягко стелющие не склонны отступаться от своих намерений.

«Der Wolf andert wohl das Haar, doch bleibt er, wie er war», – говорят немцы. Волк может полинять, но характер его от этого не изменится. Впрочем, характер-то не изменится, но зато бизнес может рассыпаться как карточный домик.

Злорадно пожелав Гаринскому скорейшего и полнейшего разорения, Александр стер из списка вызовов номер его телефона, а стильную визитную карточку Максима Владимировича, которая все лежала на столе, разорвал на мелкие кусочки и выбросил в корзину для мусора.

Телефон зазвонил, и снова на дисплее высветился незнакомый номер. Александру почему-то показалось, что это звонит Максим Владимирович, не иначе как Гаринский велел ему извиниться лично, но дистанционно, чтобы не провоцировать лишний раз на рукоприкладство. Поэтому свое обычное «да» Александр произнес весьма сурово и нелюбезно, лучше сказать, не произнес, а прорычал, если вообще возможно прорычать короткое слово, в котором нет ни одной буквы «р».

– Я звоню не вовремя? – спросил знакомый голос и зачем-то уточнил: – Это Ева.

Александр левой рукой ущипнул себя за мочку уха. На всякий случай, очень уж много неожиданного в сегодняшнем, похожем на сон, дне.

– Мне перезвонить? – забеспокоилась Ева. – Ты занят?

– Чем бы я ни был занят, я отвлекусь ради такого случая! – ответил Александр. – Давай, рассказывай, где ты, что с тобой случилось и как ты дошла до такой жизни? Ты где вообще?

– В Москве. На Белорусском вокзале.

21. Алгоритм самопознания

– Я всю жизнь чувствовала себя одинокой, и когда жила с родителями, и потом. Внутреннее одиночество грызет еще сильнее, если вокруг тебя люди, люди, люди. Я привыкла к одиночеству, но я так боюсь его.

Ева начала издалека и говорила путано, перескакивая с одного на другое, но это было уже не так важно. Важно то, что она нашлась, обнаружилась, что с ней вроде бы, если судить по внешнему виду, все в порядке, что она теперь сидит в кресле перед Александром, закинув ногу на ногу, и пьет крепкий сладкий чай с имбирем. Таиландская привычка, там, что не сладко, то не чай.

Александр не торопил гостью. Пока ехали в машине, Ева молчала, только смотрела виновато и виновато же улыбалась. Александру тоже не хотелось вести серьезные разговоры, потому что во время вождения от таких разговоров только вред. Особенно, когда сбоку то и дело проскакивают мотоциклы. Мотоциклов было неожиданно много, не иначе как где-то происходила великая мотоциклетная тусовка, а сейчас, рассредоточившись, они просачивались мимо медленно едущих машин и не то чтобы раздражали, а, скажем так, настораживали. Психологи с психиатрами, наверное, правы, когда ищут корни проблем далеко в детстве. Так оно, наверное, и есть.

А может, и не так, но, едва не угодив в детстве под мотоцикл, Александр начал относиться к мотоциклам и мотоциклистам по-особому. Да, конечно, мотоциклист мотоциклисту рознь, и по одной паршивой овце обо всем стаде судить не стоит, но Александру никогда не хотелось иметь мотоцикл, не тянуло ездить на мотоцикле в качестве пассажира, а на дороге он предпочитал держаться подальше от мотоциклистов. Это, в общем-то, несложно – сбрось слегка скорость, и мотоциклист умчится далеко вперед.

– Одиночества не стоит бояться, – сказал Александр, – это же естественно – некоторое время пребывать в одиночестве. А может, и не некоторое, но это тоже естественно. Найти друга, партнера, собеседника несложно, сложно найти такого или такую, чтобы сразу совпасть.

– Как родной ключ с родным замком – сразу и без притираний-доделок! – подхватила Ева. – Знаешь, как говорят иногда: «Им надо притереться друг к другу». Глупости это!..

Александр согласно кивнул. Да, глупости, не надо никогда ни к кому «притираться», люди не подшипники. Присмотреться – да, узнать получше – да, пожертвовать мелочами ради чего-то несоизмеримо большего – да, да, да! Но не «притираться». Процесс «притирания» людей можно представить только в одном виде – когда во время секса два тела трутся друг о друга. Но это же совсем не то притирание, которое принято иметь в виду. Главное, чтобы все складывалось так, как складывается. Естественно и без принуждения. Есть «совпадающий» человек – хорошо, нет – так будет. Одиночество не лечится, и «лечить» его, то есть пытаться избавиться при помощи условно достойных кандидатур, ни в коем случае нельзя. Только хуже будет.

– Один человек, который несколько лет провел на зоне, сказал мне, что сильнее всего там его мучило одиночество. Я его понимаю.

Заварив новую порцию чая, Александр посмотрел многозначительно в глаза Еве и сказал:

– Пора бы рассказать, что случилось. Почему ты решила исчезнуть? И что ты делала все это время?

– Рано ложилась спать! – ответила Ева, уводя взгляд в сторону.

– «Однажды в Америке» – хороший фильм, – заметил Александр. – Не хочешь, не рассказывай, твое дело. Но, как мне кажется, я мог рассчитывать на записочку или звонок. Хотя бы для того, чтобы не волноваться.

– Деньги я верну, – поспешно сказала Ева. – Можешь не сомневаться!

Александру захотелось стукнуть кулаком по столу. Она что, издевается? Разве дело в деньгах? Но он сдержался. Во-первых, потому что совсем недавно уже выходил из себя (выражение-то какое!) и не хотел делать исключения привычкой. Во-вторых, мужчинам не к лицу проявлять подобную несдержанность в женском обществе.

– Дело не в деньгах, – сказал он, делая между словами более длинные паузы, чем обычно. – Дело в том, что приличные люди не ставят друзей в дурацкое положение, не вынуждают их волноваться попусту, заниматься поисками, ездить в морг на опознание, подавать заявление о пропаже человека в полицию.

– Заявление?! – ахнула Ева. – Зачем?

– А что я, по-твоему, должен был делать?! – чуть было не сорвался на крик Александр. – Ты исчезла и не даешь о себе знать! Никто из твоих знакомых не знает, где ты и что с тобой! Даже тетка, единственная, можно сказать, родственница, тоже ничего не знает!

– Тетка?! – Глаза Евы стали круглыми от изумления. – А ее-то ты как нашел?

Александр рассказал о своих поисках, начиная с обзвона Евиных знакомых и заканчивая «консультацией» на Петровке. Впечатления от знакомства с Евиными родителями слегка сгладил, а закончив рассказывать, добавил:

– Не мое, конечно, дело, но мне показалось, что с отцом ты сможешь при желании наладить отношения.

Ева поморщилась, словно съела что-то кислое.

– Это было просто впечатление, а не совет, – уточнил Александр. – Но тетке-то позвони. Впрочем, ты к ней так и так за документами и вещами поедешь, если уже у нее не побывала.

Ева отрицательно помотала головой, давая понять, что еще не была.

– И позвони Зинаиде, которая Гросс! – вспомнил Александр. – Она очень беспокоилась.

Ева кивнула.

– Но главное, что с тобой все хорошо, – мягко сказал Александр и на всякий случай уточнил: – С тобой действительно все хорошо?

Ева снова кивнула и хотела что-то сказать, но лицо ее вдруг исказилось, нижняя губа задрожала, и она разрыдалась, закрыв лицо руками.

– Ы-ы-ы-ы! – тянула она на ровной низкой ноте, то наклоняясь вперед, то распрямляя вздрагивающую спину.

Александр попытался успокоить – погладил по голове, принес стакан холодной воды, говорил разные слова, но Ева продолжала рыдать и никак не желала отнимать от лица руки. Тогда Александр сел в свое кресло и стал ждать. Все когда-нибудь заканчивается и любая истерика, в том числе. Если человек не делает и не пытается сделать чего-то опасного для себя или для окружающих, то совершенно незачем прекращать истерику при помощи таких крайних мер, как пощечины или обливание водой.

Наплакавшись всласть, Ева убежала в ванну и долго приводила там себя в порядок. Когда она вернулась, Александр невольно ею залюбовался. Роскошная ведь женщина, иначе и не скажешь, хоть и звучит этот эпитет немного пошловато. Красивое лицо (какие глаза, какие губы!), гордая осанка, высокая грудь, бедра, длину которых так и хочется назвать «умопомрачительной», изящные щиколотки. Тяжелые медные браслеты визуально «утончают» запястья, а невероятная ухоженность рук отвлекает внимание от их величины. И такое манящее декольте. Обнаженной грудь Евы Александр никогда не видел, а бюстгальтеры и прочая одежда существенно затрудняют типологизацию груди, но вот тип ягодиц без труда определяется и под одеждой. Яблоки, крупные, восхитительно выпуклые яблоки.[31] Александр почувствовал к Еве мужской интерес, стандартный мужской интерес. Интерес странным, нет, не странным, а вполне закономерным образом сочетался с профессиональной гордостью. Пусть не сам Александр оперировал Еву, но это сделали его коллеги, пластические хирурги. Они исправили ошибку природы и как мастерски исправили!

Ева села в кресло, но ногу на ногу закидывать не стала. Свела вместе колени, разгладила юбку и спокойно, словно речь шла о чем-то обыденном, сказала:

– Я люблю тебя, Саша. Люблю и ничего не могу с этим поделать. Я понимаю, что это нехорошо, но это так.

– Почему нехорошо? – только и смог спросить огорошенный столь неожиданной новостью Александр.

– Потому что ты меня не любишь, – так же спокойно сказала Ева, выплеснувшая все эмоции без остатка. – Потому что ты хороший человек, ты помог мне, но ты меня не любишь, а я ничего не могу с собой поделать. Очень нехорошо получилось… Мне хотелось развивать наши отношения, но я не могла.

Я ничего не могла, ни переключиться, ни бороться. Потом ведь ты – пластический хирург, для тебя такие, как я, – это всего лишь работа. И ты знаешь, чем я зарабатывала, то есть – отрабатывала. Есть такая книга «Алгоритм самопознания».

– К черту алгоритмы вместе с самопознанием! – Александр встал, пододвинул свое кресло ближе к Еве, сел, положил руку на теплое колено (шерстяная ткань делала это тепло особенно уютным) и сказал, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно внушительней: – Ева, то, как тебе приходилось зарабатывать на жизнь, не должно сломать тебе эту самую жизнь. Нельзя жить прошлым, стесняться его, постоянно оглядываться назад. Прошлое не должно влиять на будущее. К тому же ты не делала ничего плохого. Ты не грабила, не убивала, не обманывала. Ты. предоставляла услугу тем, кто в ней нуждался. Может, это была не самая почетная, или, как сейчас говорят, «зачетная», работа, но в ней нет ничего позорного-зазорного.

– Да уж! – Губы Евы снова задрожали.

– Ничего! – повторил Александр. – Работа, как работа! Тяжелая только и опасная, это да. И все твое прошлое таково, что тебе совершенно нечего стыдиться. Не надо вешать на себя какие-то ярлыки и считать, что ты хуже других. Ты лучше всех! Не хуже, а лучше! Ну-ка, повтори: «Я лучше всех».

– Я лучше всех, – послушно повторила Ева с печалью в голосе и в глазах. – Какой бы я ни была, это все равно ничего не меняет.

– Это меняет все! – возразил Александр, убирая руку с Евиного колена. – Самооценка меняет все! Странно, что ты, взрослая умная женщина, этого не понимаешь. И еще запомни, пожалуйста, что для любого врача, любого нормального врача, пациенты, люди, – это, прежде всего, люди, а не работа! Скальпель – это работа, операционный стол – работа, история болезни – работа! А люди – это люди! И тот, кто этого не понимает… Извини, задела ты меня за живое.

– Это ты меня извини, – дрожащим голосом попросила Ева. – Влезла в твою жизнь, ты мне помог, а я еще в постель к тебе влезть собралась. Посади свинью за стол, а она – ноги на стол.

– Протяни палец – всю руку оттяпает, – подсказал Александр.

– Вот-вот! – всхлипнула Ева, передернув плечами.

– Давай, если хочешь, устроим пятиминутку самобичевания, – предложил Александр, – а потом поговорим нормально, спокойно.

– Не надо пятиминутки. – Еве, кажется, удалось взять себя в руки. – Лучше бы коньяку, если есть.

– Найдется, – заверил Александр.

Коньяк Ева едва пригубила, а вот горькому шоколаду, который Александр принес на закуску, отдала должное. Спустя пять минут Александру пришлось сходить на кухню за добавкой. Шоколад успокаивает, все вкусное успокаивает, все монотонное успокаивает, дает возможность поговорить по душам, выговориться.

– Я влюбилась в тебя сразу же, как увидела. То есть не совсем сразу. Сначала сказала себе: «Ого, какой красавец!», а потом поняла, что влюбилась. Получается, что все-таки сразу. Так влюбилась, что дня три работать не могла, только о тебе и думала.

Я та-а-ак обрадовалась, когда ты предложил мне остановиться у твоего друга, да еще на таких шикарных условиях, чтобы только коммуналку оплачивать! Решила, что ты ко мне тоже питаешь чувства. Иначе бы, зачем столько для меня делать?..

Я ужасно боялась показаться навязчивой, навязчивых никто не любит. Я ужасно стеснялась своей «переделанности» и своей неполноценности. Не возражай! Родить-то я никогда не смогу, и никакая медицина мне в том не поможет! Мне казалось, что я поступаю неправильно, обманываю тебя, ведь ты ни о чем не догадываешься.

Я долго думала, прикидывала и так и этак. Но ясно было одно – рано или поздно я сорвусь и. Я понимала, что ничего хорошего из этого не получится, что у нас ничего не получится, что потом я стану мучиться еще больше…И очень боялась, что ты можешь подумать, что я хочу вернуть тебе долг не деньгами, а телом.

Я решила действовать, потому что дальше так тянуться не могло. А тут еще такой удобный случай подвернулся. Ты не поверишь, но в клубе ко мне стал клеиться мой бывший начальник, директор киношной фирмы, на которой я работала еще до операции. Он меня, конечно, не узнал, куда там, а я его сразу узнала. И из чистого хулиганства, просто так, для прикола, решила с ним пококетничать. Он повелся, угостил меня мартини, и под мартини я ему все рассказала. С упоминанием кое-каких нюансиков, которые среди посторонних не афишировались, а то он никак поверить не мог. Короче говоря – пообщались, но уже как давние знакомые, без постельного интереса. Мне было немного неловко за свою провокацию, а ему – за то, что повелся. А он мужик хороший, совестливый, бывало, сорвется, наорет на кого-то, а потом извинится и премию даст. Компенсацию, типа. Некоторые его специально из себя выводили, чтобы премию получить. Ну, и потом, как это бывает, на ловца часто зверь бежит. В общем, оказалось, что ему нужен доверенный человек, который жил бы в коттедже под Звенигородом и присматривал за порядком. За рабочими, которые там вечно что-то переделывают, за садовником и его женой, ну, чтобы дом был в полном порядке и всегда готов к приезду хозяина. Зарплату предложил неплохую, плюс бесплатное жилье. Главное, чтобы сидела там и приглядывала, а так куча свободного времени, можно к экзаменам готовиться и, что самое главное, можно по пятьсот-шестьсот баксов в месяц откладывать, чтобы рассчитаться с долгами. Разве плохо? Мне хорошо, и ему хорошо. Абы кого в доме не оставишь, а мне доверять можно, к моим рукам, когда я ассистентом работала, ни копейки не прилипло, а могли и тысячи прилипать. То наличку куда-то возить приходилось, то закупки делать. В общем, ударили мы по рукам прямо в клубе.

Я решила, что исчезнуть будет лучше всего. Если ты подумаешь, что я прячусь от долгов – тем лучше. Чем хуже ты стал бы обо мне думать, чем меньше бы у меня оставалось шансов, тем скорее я бы излечилась от этого ненужного чувства. Ампутация любви. А потом я вернула бы тебе деньги и все бы объяснила. Потом. Я рассчитывала, что к лету я «перегорю» и смогу общаться с тобой ровно, по-приятельски, без всяких закидонов. Я не думала, что ты станешь волноваться и начнешь меня искать. Ты всегда казался мне таким. спокойным, невозмутимым. Не смотри на меня так, я знаю, что я идиотка и плохо разбираюсь в людях. Но я действительно так думала, иначе бы оставила письмо или позвонила бы. Ты был единственным, с кем мне хотелось общаться, кому все время хотелось позвонить. От остального общения я просто устала и решила, что судьба дает мне хорошую возможность пожить в уединении, подумать о жизни, заняться образованием. Я даже тете Любе ничего говорить не стала, она хорошая, но очень уж любит выпить. А в пьяном виде любит звонить мне и жаловаться на жизнь. Часами. По пять раз в неделю. Одними и теми же словами. Это она тебе не хотела признаваться, поэтому и сказала, что мы с ней не перезванивались. Не виделись, это правда, но позвонила я ей на следующий день, как в Москву вернулась. А не виделись, потому что с тетей Любой, если встретился, то нельзя не выпить – она сразу обижается. И если полрюмки выпить, тоже обижается, «сачковать» нельзя. Я сама тоже не прочь иногда выпить, но не столько и не такими дозами.

Она меня в то воскресенье так напоила, что я сдуру вместе с ненужными вещами, которые в деревне все равно надевать некуда, паспорт у нее оставила. Забыла, потому что встала с дурной головой и ничего не соображала. Паспорт мне там не особо нужен, но все же лучше, когда он при мне.

– Я смотрела на тебя в телевизоре и рыдала. Ничего не видела, только слышала, потому что врубила погромче, чтобы не было слышно, как я плачу. И вдруг ты говоришь: «Ева! Передаю тебе привет и очень жду ответа!» Я решила, что у меня глюки. Потом уже, когда успокоилась, полезла в Интернет, нашла передачу и посмотрела. Хотела сразу звонить, но потом решила, что разговаривать по телефону или писать письмо будет не очень правильно, лучше взять выходной, приехать в Москву и объясниться. Вот и приехала. А теперь скажи мне все, что ты обо мне думаешь.

– Ева. Ты – замечательная, – искренне ответил Александр. – Пусть ты заслуживаешь того, чтобы тебе как следует надрали уши за твое, слава богу, мнимое исчезновение, но ты все равно замечательная! Это и есть то, что я о тебе думаю.

Ева недоверчиво улыбнулась, потом улыбка ее стала шире, потом она потянулась к недопитой рюмке.

Александр взял свою рюмку, поднял ее на уровень глаз и провозгласил тост:

– За тебя, Ева! За то, чтоб ты была счастлива!

Вставать намеренно не стал, это бы выглядело слишком пафосно.

Ева поблагодарила улыбкой и залпом осушила рюмку. Пить за счастье, так до дна!..

– Если судить по итогам, то с нас, конечно, причитается, – пошутил Геннадий Валерианович, спустя две недели после пресс-конференции. – Приток клиентов налицо. В понедельник будем встречать Новый год!

Он имел в виду, что с понедельника расписание операций перейдет на январь следующего года.

Два дня назад Александр ужинал у матери. Весь вечер он настороженно и в то же время скрытно следил за тем, как мама ходит, как разговаривает, не изменился ли ее аппетит, не увеличились ли тени под глазами. В конце концов мама не выдержала – принесла сыну стетоскоп с тонометром и предложила:

– Давай уж, как положено – спроси, на что жалуюсь, измерь давление, сердце послушай, печень пропальпируй… А то не могу смотреть на тебя – сидишь, как на иголках.

Александр так и сделал. Результатами осмотра остался доволен, но тревога никуда не делась – свернулась в клубок и залегла в уголке. Так что насчет «причитается» у него было свое, особое мнение. Хотя приток клиентов – это хорошо, это просто замечательно, это не могло не радовать.

– Я что подумал?! – риторический вопрос означал, что босс подумал нечто важное. – А что, если мы слегка переименуем нашу клинику?

– Слегка? – удивился Александр. – «Helen the Beautiful» вместо «La belle Helene»? Или как-то еще?

– «La belle Helene» оставим. «La belle Helene» – это марка! – гордо сказал босс. – Но можно добавить «клиника доктора Берга». Как моя идея?

– Не очень, – честно сказал Александр, умолчав о том, что совсем недавно ему уже предлагали назвать клинику его именем. – Во-первых, сочетание французского и русского выглядит комично. Во-вторых, «La belle Helene» – это не клиника доктора Берга, а клиника, в которой работает доктор Берг. И вообще, мне еще рано становиться вывеской.

– Жаль, – вздохнул босс. – А мне так понравилось. Я же не досказал. Мысль у меня была более. глобальной. Чтобы в сети «La belle Helene» каждая клиника носила имя ведущего доктора. Чтобы, так сказать, у каждой клиники было свое лицо. В рамках единой концепции. Чему ты улыбаешься? Разве плохая мысль?

– Мысль замечательная, – одобрил Александр, которого рассмешило выражение «свое лицо в рамках единой концепции», босс иногда выдавал такие абсурдно-канцелярские перлы. – Но все равно есть что возразить. Назовем мы эту клинику клиникой доктора Берга, а доктор Берг вдруг уедет в Питер, филиал открывать. Как тогда называть питерскую клинику? Фигаро здесь, Фигаро там.

– Ты, может, не помнишь, но во времена перестройки и всеобщего замедления появилась группа «Ласковый май». Белые розы, белые розы, ля-ля-тополя. Так у них десятки клонов по стране ездили.

– Меня еще не клонировали, – напомнил Александр, – и я вроде бы как не собираюсь.

– Что же касается Питера и прочих региональных филиалов, – Геннадий Валерианович моментально посерьезнел, – то я думаю, может, сперва еще одну клинику в Москве открыть? Здесь у нас все схвачено, остается только место подходящее подыскать. С одной стороны, это, конечно, хорошо, когда очередь операций на три месяца растягивается, а с другой – не очень. Клиенты не любят долго ждать. Кризис закончился, пора развиваться. Что скажешь?

Вопрос был сугубо риторическим, проявлением внимания, демонстрацией уважения, не более того. Геннадий Валерианович владел контрольным пакетом акций, даже, если можно так выразиться, более чем контрольным, и мог принимать подобные решения единолично.

– Может, нам проще арендовать второй этаж? – для вящей наглядности Александр ткнул пальцем в потолок. – Месторасположение в нашем случае не имеет существенного значения, а одна крупная клиника удобнее и выгоднее двух небольших.

– Так я же не досказал! – Геннадий Валерианович сегодня вел себя как фокусник, который не спешит переворачивать свой цилиндр вверх дном, а неторопливо достает оттуда предмет за предметом. – Я хочу сделать разные направления. Ты же сам говорил про специализацию по трансгендерным операциям. Или, может, сделать элитную и попроще? Две клиники с разными «фишками», на мой взгляд, перспективнее, чем одна, пусть даже и большая. К тому же ты забыл, что на втором этаже у нас жилые квартиры. Их не арендуешь, придется выкупать, переводить из жилого фонда в нежилой. Жуткая морока! А переезжать с насиженного места было бы неправильно. Вот по-любому выходит, что в нашем, как ты выражаешься, случае две клиники лучше одной!

Александру стало ясно, что открытие филиалов в других городах надолго откладывается. Но босс прав, босс всегда прав, и, кроме того, на этот раз босс действительно прав. Если так пойдет и дальше (а хотелось бы!), то существующих мощностей, выражаясь языком производственников, будет мало.

Спрос, опережающий предложение, – это не проблема, а великое благо, стимул, залог дальнейших успехов.

22. Пирожное с каперсами

В этот приезд Питер совершенно не порадовал – встретил хлестким холодным дождем. Казалось, что капли временами превращаются в колючие льдинки. Прогулка по Невскому до отеля превратилась в настоящее приключение – ветер дул в лицо, дождь лил сверху, а сбоку норовили облить автомобили. Шарахнешься от очередного невоспитанного водителя – непременно подставишь ногу под водопроводную трубу. Ноябрь в северных широтах и в северных столицах однозначно не самый приятный месяц. Мужчине, вырвавшемуся к любимой женщине, полагалось думать о чем-то мажорноромантическом, но в голове вертелось библейское «разверзлись хляби небесные», кое-какие, далеко не самые благозвучные эпитеты и весьма подходящий к месту отрывок из классики.

– «Над омраченным Петроградом дышал ноябрь осенним хладом»[32], – процитировал вслух Александр, сворачивая в знакомую арку.

В номере было тепло и уютно, а чашка горячего кофе с капелькой коньяка напрочь отбила охоту от дальнейшего цитирования. Пусть дождь сердито бьется в окно, пусть ветер печально завывает, хотя на самом деле то воет не ветер, а сирена «Скорой помощи». Сам ведь виноват – мог бы доехать от вокзала на такси. Да, тут не то, что ехать, тут и пешком рукой подать, но разные бывают ситуации, то есть – погодные условия.

«А еще надо вместо зонта, который не слишком полезен в такую погоду, и который то и дело выворачивает ветром, завести широкополую кожаную шляпу, – подумал Александр. – И длинный кожаный плащ. Буду, как Ван Хельсинг.»

Августа начала с вопроса:

– Ты по делам или просто так?

«Что там с вашим питерским филиалом?» – перевел Александр. Кто приедет по делам в пятницу вечером, собираясь уезжать обратно в воскресенье?

И «просто так» неприятно резануло ухо, хотя ничего такого в этом выражении не было. Но как-то вот.

– Я к тебе, – ответил Александр и, желая поскорее внести ясность, добавил: – Дел в Питере у меня пока не предвидится. Решили открывать вторую клинику в Москве.

К месту пришлось бы немецкое: «Aufgeschoben ist nicht aufgehoben» – «Отложить не означает отменить», но Александру не хотелось развивать эту тему. И так неловко получилось – упоминал несколько раз о грядущем открытии питерского филиала клиники «La belle Helene» как о чем-то окончательно решенном, а теперь, получается, пошел на попятный.

– Да, конечно, в Москве оно лучше, – поспешно согласилась Августа, и эта поспешность вместе с мгновенной сменой темы разговора сказала о многом. – А здесь очень мило, ты не находишь?

– Очень, – согласился Александр, хотя ничего такого милого не замечал.

Погода не располагала к прогулкам, поэтому Александр вызвал такси, заехал за Августой, и они поехали на Рубинштейна, в «свой», уже облюбованный, ресторанчик. Но в каком-то переулке, примерно на полпути, «Логан» вдруг встал посреди дороги и, несмотря на все усилия сурового водителя и все сказанные им слова, дальше не поехал. Лил дождь, переулок был не из оживленных, а прямо напротив приветливо светилась вывеска паба. Судьба сделала выбор, оставалось только подчиниться. Паб, так паб, глинтвейн – стейк – счастье.

Паб оказался андеграудным, как по расположению в подвале, так и по духу. Никакого британско-ирландского колорита, кроме названия и фрагментов кирпичной кладки, проступающих сквозь осыпавшуюся штукатурку. Кабели и трубы, тянувшиеся вдоль стен, а также тусклые лампочки без абажуров, свисавшие с потолка на проводах разной длины, явно должны были символизировать отказ от общепринятых стереотипов. Впрочем, владельцы могли попросту сэкономить на ремонте.

Сразу же после того, как спустились по лестнице, захотелось развернуться и уйти, но здесь, по крайней мере, было тепло и сухо, а на улице сыро и промозгло. Решающим доводом стало объявление на стене: «Варим глинтвейн из вина и фруктов!»

– А специи вы в глинтвейн кладете? – спросил Александр у девушки, вышедшей им навстречу.

– Мы даже мед кладем! – обиженно ответила та. – К нам из Сертолова приезжают глинтвейн пить!

Где находится Сертолово, Александр не знал, но тон, которым были сказаны эти слова, вызвал желание заказать по самой большой порции глинтвейна и горячее мясное ассорти на двоих.

– Они, наверное, недавно открылись, – сказала Августа, обводя взглядом почти пустой зал. – Пятница, вечер и никого нет… Бедняжки, так и разориться недолго.

– Открылись они давно, – возразил Александр, указав глазами на изрядно потертую папку меню. – Скорее всего, основное веселье здесь начинается ближе к полуночи.

– Но мы не станем его дожидаться? – улыбнулась Августа.

– Не станем, – согласился Александр. – Как увидим, что народ начинает прибывать, то вызовем такси и уедем. А хочешь, уедем прямо сейчас?

– Нет, – отказалась Августа, перекладывая с общего блюда в свою тарелку куриное крылышко. – Здесь вкусный глинтвейн и большие порции. Что еще нужно человеку в плохую погоду?

Тон, которым была сказана эта фраза, Александру не понравился. Подумаешь, погода. Сыро, промозгло, конечно, но культа из этого делать не стоит. Ноябрь, как-никак, не июль, а Питер не Ташкент и не Стамбул, дождливой погодой здесь никого не удивишь.

«Что-то не так!» – прозвенел в душе тревожный сигнал.

– Хочешь – махнем втроем на Тенерифе или на Гоа?! – предложил Александр. – На недельку? А? Тебя отпустят?

Августу предложение явно не увлекло.

– Меня-то, может, и отпустят, а вот у Дани только каникулы закончились, – сказала она, глядя куда-то в сторону. – Да и как-то не хочется ни на Тенерифе, ни на Гоа.

– А куда хочется? – настаивал Александр, думая о том, что при всей своей загруженности неделю уж он как-нибудь без ущерба для работы выкроит.

– Под одеяло хочется. – Августа посмотрела на него, и взгляд у нее был, словно погода на улице. – Хочется, чтобы обнимали, целовали, шептали на ушко всякие глупости.

– Ты читаешь мои мысли! – бодро заявил Александр, прекрасно поняв намек, но не желая сейчас заводить разговор о перспективах – не то время, не то настроение, да и место, честно говоря, тоже не то, не располагает. – В тебе открылся провидческий дар!

– Этим в наш век, когда предсказаниями занимаются даже осьминоги, никого не удивишь, – грустно сказала Августа и начала сосредоточенно (даже чересчур сосредоточенно) обгрызать куриное крылышко.

Обычно, если сын Августы гостил с ночевкой у кого-то из товарищей или у своего отца, Августа приглашала Александра к себе, но сегодня не пригласила. Александр поймал себя на мысли о том, что это его немножко задело, но тут же устыдился и строго одернул себя – перестань чушь городить! Женщина всю неделю работает, может, у нее дома не прибрано и она этого стесняется. Как будто есть разница в том, где им ночевать, главное, что они вместе. Недаром люди говорят, что с милым рай и в шалаше. Впрочем, люди много чего говорят. Вот, например, говорят, что все к лучшему в этом лучшем из миров. А что не к лучшему, то как? Вот если совсем не к лучшему, никак не к лучшему, ни в коем случае не к лучшему? Если любимую собаку сбила машина, то это каким-то образом может быть к лучшему? Переосмыслить, переоценить и вместо собаки завести себе мужа или жену? А если любимого мужа или любимую жену машина собьет, то это к чему? Точнее – что в этом хорошего? Ну, некоторые могут сказать, что это смотря какой муж и насколько он любим. А если он на самом деле любимый, как и было сказано? Что хорошего в утрате любимого человека? Следующий будет еще любимее? А если не будет следующего? А если потом вообще ничего не будет? Если жизнь на этом заканчивается и дальше становится существованием – тогда как? По-прежнему все к лучшему в этом лучшем из миров? Ой ли? Вряд ли так. То, что в этом худшем из миров все к худшему, тоже сказать нельзя, истина, как ей и положено, должна находиться где-то посередине, но. Ах, сколько всего скрыто в этом «но»! Сколько выстраданного, но так и не высказанного, сокровенного, потаенного кроется в этом «но». С одной стороны – это союз, служебная часть речи, с помощью которой связывают между собой части или члены предложения. С другой – философская категория неимоверной глубины, прелюдия к размышлению, пусковой механизм познания, инструмент для выворачивания понятного наизнанку. Все так, но. Все было бы хорошо, но. Да, но. «Но» – это крах, обратный эффект, неожиданный результат, облом, хаос.

Мысли, как это часто случается, унеслись как можно дальше от досадных реалий. «Наверное, все философы были глубоко несчастными людьми, – решил вдруг Александр. – Иначе бы их не тянуло на отвлеченные размышления.»

Ощущение праздника, обычно сопутствовавшее всем встречам, в этот раз никак не желало появляться. В отеле, под кофе с коньяком, Александр поизощрялся немного в остроумии, вспомнил несколько анекдотов, в довольно смешном, несколько гротескном ключе рассказал о том, как косился в лифте сосед, когда он вернулся домой после телевизионного интервью.

– Я совсем забыл о том, что меня загримировали. Опыта мало, отснялся, оделся и уехал. А тот посматривает на меня украдкой, взглянет – и отвернется, снова взглянет и снова отвернется. Я было решил, что он меня только что по телевизору видел, а сейчас гадает – я это или не я. Мы же близко с ним не знакомы и не знакомились вообще, только здороваемся при встрече, и все. Ну я еще знаю, что у него тоже «Тойота», серый «рав-четвертый». Вот она думаю, всенародная слава, теперь повсюду узнавать начнут, надо ручек с собой побольше таскать для автографов. Погордился немного, не без этого. Ну а дома, как в зеркало взглянул, сразу все понял. Там же на особый манер гримируют, цвет лица получается, как у старого зомби.

– А птоз[33] легко исправить? – неожиданно спросила Августа.

– Птоз? – удивился Александр. – Да, несложно. Смотря, какой птоз, но блефаропластика обычно проблем не вызывает. Как сказал мне один гинеколог: «Вам-то чего на жизнь жаловаться? У вас доступ легкий». А у кого птоз?

У самой Августы с веками все было нормально.

– Так, у одной девушки из нашей лаборатории, – уклончиво сказала она. – Ей волейбольным мячом по лицу попали, не в бровь, а прямо в глаз.

– Могу проконсультировать, – предложил Александр. – Хоть завтра.

– Не надо, – покачала головой Августа. – Я просто так спросила. Вдруг, думаю, и мне когда-нибудь мячом по лицу попадут.

Александр поставил недопитую чашку на блюдце и пересел на широкий подлокотник Августиного кресла.

– Меня удивляет твое настроение, малыш, – сказал он, беря ладонь любимой в свои, и удивляясь тому, как холодны сегодня ее пальцы. – Ты не заболела?

К месту, но совсем не в тему, вспомнился доктор Блувштейн, утверждавший, что в католической Италии, при всем тамошнем негативном отношении к разводам, можно беспрепятственно развестись, если причиной развода являются вечно холодные конечности одного из супругов.

– Зима на носу, оттого и грустно, – сказала Августа, накрывая свободной ладонью руку Александра. – Еще одна зима.

– А потом будет весна! – оптимистичным, донельзя бодрым тоном напомнил Александр. – А потом – лето!

– Еще одна весна, – меланхолично откликнулась Августа. – Еще одно лето.

Словами меланхолия лечится плохо. Александр подхватил Августу на руки, поцеловал (метил в губы, но то ли Августа увернулась, то ли сам от волнения промахнулся, и поцелуй пришелся в щеку), уложил на кровать и начал медленно раздевать.

Для Августы подобная прелюдия оказалась неожиданной, ведь обычно Александр проявлял гораздо больше пыла и торопился освободить ее от одежды. Или хотя бы не медлил. А сегодня он перемежал каждое свое действие целой серией поцелуев, и этому вступлению, казалось, не будет конца.

Стянув с Августы свитер, Александр долго целовал ее алебастровую шею, ключицы, ямочку между ключицами, а освободив от бюстгальтера, отдал должное призывно отвердевшим соскам, которые ласкал с особой любовью и тщательностью, тихо постанывая от предвкушения. Августа раскинула руки в стороны и тоже постанывала, извивалась, выгибалась, но сама ничего не предпринимала, не проявляла никакой инициативы. Верно угадав настроение Александра, она позволила делать с ней все, что ему было угодно, и им обоим это очень нравилось. Александру казалось, что он таким образом пытается растопить лед на душе у любимой, а Августе сегодня хотелось получить как можно больше подтверждений тому, что она любима, любима по-настоящему, любима не за что-то, а вопреки всему, даже вопреки охватившей ее меланхолии.

Меланхолия накатила в тот вечер, когда Александра показали по телевизору. Сначала все было хорошо, к радости примешивалась гордость – гордость за то, что это не просто доктор Берг, хороший человек и хороший врач, а ее Александр, такой любимый, такой родной, пусть и не всегда понятный. И вдруг любимый мужчина передает с экрана привет Еве, наверно, той самой, с которой он познакомился в Таиланде и к которой проникся настолько, что одолжил ей крупную сумму, поселил в квартире своего близкого друга и, вообще, опекал.

Когда-то давно, так давно, что уже и вспоминать лень, Августа собралась замуж и радовалась тому, какого хорошего человека ей послала судьба. Ее избранник был не только красив, но и добр. Он никогда не отказывал в помощи людям, будь то соседка, у которой в час ночи сорвало кран, или же стажерка, которая все никак не могла сделать порученную ей часть проекта. За три недели до свадьбы Августа застала любимого с соседкой, в ситуации, когда объяснения бессмысленны, а в домыслах нет нужды. Изнывая от страсти, экс-любимый был настолько небрежен, что оставил приоткрытой входную дверь и забыл о том, что к шести часам должна прийти невеста. Обида со временем перебродила в горечь разочарования, а та понемногу улетучилась, оставив осадок – боязнь оказаться обманутой, боязнь очередного разочарования, боязнь того, что разочарование станет постоянной спутницей жизни… Разочарование и скука.

– Ты такой внимательный, – простонала Августа. – Зацеловал меня всю.

– Как еще могу я выразить восторг от встречи с тобой? – улыбнулся Александр и поцеловал ее в живот, над пупком.

– Я сейчас растаю.

– Я тоже, – признался Александр, расстегивая пуговицу на джинсах Августы.

– Ты хороший! – прошептала Августа, и непонятно было, хвалит она, просто констатирует факт или пытается убедить себя в том.

– А ты еще лучше! – сказал Александр, вслед за пуговицей расстегивая молнию.

Августа открыла было рот, чтобы возразить, но передумала. Бывают минуты, когда лгать не хочется даже из вежливости. Она знала, что она лучше всех, только вот, увы, не все это понимают.

Под одеяло никому не хотелось, в номере было жарко, да еще и желание распалило обоих. Промозглая сырость за окном не исчезла, но стала настолько незначительной, что совершенно не заслуживала внимания.

Была страсть, была нежность, а праздника не было. Чудо со знаком минус.

Несколько лет назад, после командировки в Мьянму, где в ходу самые невероятные сочетания продуктов, Андрей увлекся этим сочетанием несочетаемого и принялся увлеченно экспериментировать на досуге. Результаты некоторых экспериментов Александру довелось попробовать. Самое большое, можно сказать, неизгладимое впечатление на него произвело пирожное – бисквит с каперсами вместо традиционных цукатов. Удивительное сочетание, оригинальное и очень жизненное, сладость с примесью горечи.

Нечто подобное Александр испытывал и сейчас. Ощущения разные, суть едина. Горечь примешивалась туда, где, казалось, кроме сладости, ничего быть не могло.

Августа уже отвечала на ласки и с каждой минутой вкладывала в поцелуи все больше и больше страсти, но Александру казалось, что он так и не смог растопить лед в ее душе. Нежно целуя любимую в щеку, он увидел, как вдруг затрепетали, задрожали ее ресницы, и выкатилась из-под них хрустальная слезинка.

– Что с тобой? – удивленно спросил он.

– Это от счастья. – Августа широко раскрыла глаза, влажный блеск которых нельзя было не заметить. – Я так люблю тебя.

Ее голос дрожал, и сама она тоже вздрогнула, когда Александр погладил ее по бедру.

– И я тебя люблю, – ласковым эхом откликнулся Александр, чувствуя, как от слов любимой волнами растекается по телу удовольствие.

Его нежно-искушающие поцелуи, его ласки стали нетерпеливыми, жгучими, страстными. Августа не осталась в долгу, обняла, привлекла, прижалась, начала гладить руками, целовать и нашептывать нежности.

А потом, обессилев и выключив свет, они лежали под одеялом, обнявшись, и слушали, как стучит по оконным отливам дождь и как почти в унисон бьются их сердца.

– Ты хороший, – шептала Августа, – ты такой хороший, что иногда мне кажется, что я тебя придумала. Как Малыш Карлсона. Ты и сам, как Карлсон, приезжаешь, уезжаешь, никогда не остаешься надолго. Ты есть, и в то же время тебя как будто нет. Ой, что это я несу? Я – дура, правда? Или глинтвейна перепила.

– Ты не дура! – строго и веско возразил Александр. – И глинтвейна мы не перепили. Это все дождь виноват.

– Да, это дождь, – послушно согласилась Августа. – Но когда ты рядом – это неважно.

– Важно только то, что мы вместе. – прошептал Александр, чувствуя, как наливаются тяжестью веки.

Праздник наконец-то пришел. Рука об руку со сном. Но все равно радостно.

– Важно только то, что нам хорошо вместе. – уточнила Августа.

– Это важнее всего. – подтвердил Александр и поцеловал ее в призывно раскрывшиеся губы.

«Запомни этот миг, пока ты можешь помнить. – зазвучало где-то внутри, повторяясь снова и снова. – А через тыщу лет и более того. Ты вскрикнешь, и в тебя царапнется шиповник… И – больше ничего. И – больше ничего. И – больше ничего.»[34]

Убаюканные дождем и усталостью, они заснули одновременно. Впереди было много счастья. Почти двое суток. Двое суток одного счастья, поделенного на двоих.

В поезде нечего делать. В поезде ритмично-убаюкивающе стучат колеса, навевая сонную меланхолию. В поезде можно позволить себе настроиться на лирический лад и немного погрустить о том, что сбывшееся уже минуло, а несбывшееся все никак не торопится сбываться. А если еще и погода за окном совпадает с твоим настроением, то хочется ехать в поезде долго-долго. Как минимум – до Владивостока.

Но вредный поезд прибывает на Ленинградский вокзал и не желает ехать дальше. Пришлось выходить на перрон, оставив меланхолию в вагоне, и торопливо идти к метро, перебирая в уме перечень завтрашних дел и думая о том, что все неслучившееся еще может случиться. Еще должно случиться.

Непременно случится.

Примечания

1

С.А. Есенин «Письмо деду».

(обратно)

2

О том, кто такая Августа и как Александр познакомился с ней, рассказывается во второй книге серии «Девушка по имени Августа».

(обратно)

3

Суицидология – раздел психиатрии, изучающий причины самоубийств и методы их предотвращения (предупреждения).

(обратно)

4

Фраза, завершающая католическую мессу. В переносном смысле употребляется в значении: «Идите, все закончено».

(обратно)

5

Кататонический ступор – состояние в психиатрии, характеризующееся двигательной заторможенностью и молчанием.

(обратно)

6

Негатоскоп – устройство, предназначенное для просмотра на просвет радиографических (рентгеновских) снимков.

(обратно)

7

Орхиэктомия – удаление яичек; пенэктомия – удаление полового члена; вагинопластика (феминизирующая вагинопластика) – изменение (создание) влагалища, половых губ и клитора; маммопластика – изменение (создание) груди; хондроларингопластика – уменьшение (удаление) кадыка.

(обратно)

8

И. Северянин «Октябрь».

(обратно)

9

Матф. 5:5.

(обратно)

10

Доктор Но – герой одноименного романа и одноименного фильма серии, рассказывающей о британском суперагенте Джеймсе Бонде.

(обратно)

11

Деонтология (одно из значений) – наука, изучающая медицинскую этику, правила и нормы взаимодействия врача с коллегами и пациентами.

(обратно)

12

Minimum minimorum – самое меньшее, наименьшее из возможного (лат.)

(обратно)

13

Галоперидол – лекарственный препарат группы нейролептиков, оказывает мощное седативное (успокаивающее) и антипсихотическое действие.

(обратно)

14

Трансгендерные операции – операции по смене пола.

(обратно)

15

«В с е о Еве» («All About Eve») – американская драма 1950 года, снятая режиссером Джозефом Лео Манкевичем по рассказу Мэри Орр «Мудрость Евы» («The Wisdom of Eve»).

(обратно)

16

См. вторую книгу серии «Девушка по имени Августа».

(обратно)

17

Flagrante delicto (лат.) – на месте преступления, с поличным.

(обратно)

18

Cream «White Room». Перевод:

В белой комнате с черными занавесями около вокзала

Страна черных крыш без золотых мостовых. Усталые скворцы.

Серебряными лошадьми пробежали отблески лунного света в твоих темных глазах.

Заря улыбнулась вслед тебе, моя радость.

Я буду ждать на этом месте, где никогда не светит солнце.

Ждать на этом месте, где тени убегают сами от себя…

(обратно)

19

То есть эхокардиография, ультразвуковое исследование сердца.

(обратно)

20

Об этом можно прочесть в первой книге серии про доктора Берга «Вероника желает воскреснуть».

(обратно)

21

Вдвойне дает тот, кто дает быстро (лат.).

(обратно)

22

Об этом можно прочесть в первой книге серии про доктора Берга «Вероника желает воскреснуть».

(обратно)

23

О взаимоотношениях Александра с клиникой «Magia di Bellezza» рассказывается в первой книге серии про доктора Берга «Вероника желает воскреснуть».

(обратно)

24

Об этом рассказывается в первой книге серии про доктора Берга «Вероника желает воскреснуть».

(обратно)

25

Секция (от лат. «sectio») – вскрытие трупа.

(обратно)

26

Складка под грудью.

(обратно)

27

Об этом можно прочесть в первой книге серии про доктора Берга «Вероника желает воскреснуть».

(обратно)

28

Статья 128.1 УК РФ предусматривает наказание за клевету.

(обратно)

29

Об этом можно прочесть в первой книге серии про доктора Берга «Вероника желает воскреснуть».

(обратно)

30

Фаллопластика – пластическая операция, производимая с целью коррекции полового члена.

(обратно)

31

Классификация женщин по форме их ягодиц, созданная доктором Бергом, описана в первой книге серии «Вероника решает воскреснуть».

(обратно)

32

А.С. Пушкин «Медный всадник».

(обратно)

33

Птоз – медицинский термин, означающий опущение органа. Чаще всего применяется к опущению верхнего века.

(обратно)

34

Слегка измененный отрывок из стихотворения «Романс» АА Вознесенского.

(обратно)

Оглавление

1. Ева 2. Приличный на вид мужчина с хорошей специальностью 3. Самоубийство – это просьба о помощи 4. 11-й «А» 5. Надоедливый брошенный любовник 6. Бай Ланьхуа 7. ДВА СЮРПРИЗА 8. Кроткие наследуют землю 9. Мутабор 10. Стремное дело 11. Слоник из тикового дерева 12. Все о Еве 13. Растущий профессионализм как показатель безысходности 14. Провокация 15. Мама 16. Кусочек призрачного счастья 17. Draw Dead 18. Место общего равенства граждан 19. Пресс-конференция 20. Выгодное предложение 21. Алгоритм самопознания 22. Пирожное с каперсами Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg