«Девушка по имени Августа»

Девушка по имени Августа (fb2) - Девушка по имени Августа (Любимые женщины пластического хирурга А.Берга) 977K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вадим Норд

Вадим Норд Девушка по имени Августа

Поразило меня тоже его лицо: волосы его были что-то уж очень черны, светлые глаза его что-то уж очень спокойны и ясны, цвет лица что-то уж очень нежен и бел, румянец что-то уж слишком ярок и чист, зубы как жемчужины, губы как коралловые, – казалось бы, писаный красавец, а в то же время как будто и отвратителен. Говорили, что лицо его напоминает маску…

Ф. М. Достоевский. Бесы

© Норд В., 2014

© ООО «Издательство «Яуза», 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

1 Командировка

Знал бы, где упасть, соломки бы подстелил – это не совсем правильно, хоть и классика. Туда, где падают, лучше вообще не ходить, а то никакой соломки не напасешься. Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. И яму тоже обойдет, особенно если в той яме капкан. Знать бы все наперед…

«Командировка» – это не совсем правильное название для операции на выезде, но устаканившееся, прочно вошедшее в обиход. В командировку обычно отправляет родное начальство, которому где-то там что-то надо сделать. А тут, наоборот, приходится отпрашиваться у начальства, уплотнять график, выкраивать несколько дней… Но с другой стороны, не «гастролями» же называть, врачи не гастролируют. Так и повелось – командировка.

– Чую, недолго вам по городам и весям ездить осталось, Александр Михайлович, – сказал руководитель клиники «La belle Hélène», накладывая косую начальственную резолюцию на заявление с просьбой предоставить трехдневный отпуск за свой счет. – Недолго…

Босс редко пророчествовал, можно сказать – совсем никогда, поэтому Александр больше удивился самому факту, нежели смыслу сказанного. «Недолго ездить осталось» звучит немного зловеще.

– Скоро к вам все сами ездить начнут, – развил мысль босс, откладывая заявление на край стола в неровную стопочку текущих документов. – В очередь писаться за два года станут, надбавки за срочность предлагать…

– К нам ездить начнут, – лояльно поправил Александр, почувствовав подвох.

– Не уверен, – босс откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы в замок и поджал губы. – Не уверен, что к нам. Клиника «La belle Hélène» – это клиника «La belle Hélène», а доктор Берг – это доктор Берг!

«Все с вами ясно, Геннадий Валерианович, – догадался Александр. – Ревнуете. И напрасно ревнуете, ревность – пагубное чувство. Душу разъедает, а пользы никакой не приносит».

Дело хозяйское, если хочется ревновать, то никто не запрещает. Александр не сделал ничего недостойного. Во-первых, операций в начале следующей недели у него не было назначено, поэтому «ломать» график из-за отъезда не приходилось. Во-вторых, еще до подписания контракта они с боссом договорились о том, что Александр может принимать приглашения на проведение операций от иногородних клиник. От московских – ни-ни, лучше и не думать, потому что прямая конкуренция. В-третьих, Александр не приносил Геннадию Валериановичу вассальных клятв верности и не обещал по гроб жизни оперировать только в «La belle Hélène». Профессионал не может быть вечно «прикован» к одному-единственному учреждению, потому что это существенно ограничивает как развитие, так и возможности. В-четвертых, питерская клиника с длинным претенциозным названием «Первая реконструктивно-пластическая клиника «Прогресс» была «дружественной», то есть время от времени направлявшей в «La belle Hélène» пациентов, которым в «Прогрессе» помочь не могли. Вдобавок знакомство самого Геннадия Валериановича с главным врачом «Прогресса» Дегтярским немного выходило за деловые рамки. Не так уж, чтобы «не разлей вода», а на уровне совместных посиделок в ресторанах и обмена полуконфиденциальной информацией. Так что со стороны Александра было бы неудобно и несообразно отказывать Дегтярскому, да и заявленный гонорар был очень хорош, особенно с учетом того, что проезд и проживание оплачивались приглашающей стороной отдельно.

Возникшая пауза была из тех, которые принято называть «неловкими». Оба собеседника ждут, что скажет другой, молчание затягивается… В такие моменты весьма кстати окажется телефонный звонок или нежданный гость, но, согласно вселенскому закону подлости, звонить телефонам и приходить гостям положено не вовремя. Вовремя неинтересно.

– Что-то мудрит Анатолий Викторович, мудрит, – наконец-то нарушил молчание босс. – Ринопластика, блефаропластика, имплантат в подбородок… Это же базовый уровень, любой справится. Зачем ему понадобились именно вы?

Трактовка была лестной – зачем из такой классной пушки по воробьям стрелять? – но в то же время ехидная, с подковыркой. Александр, получив предложение, задал в ответном письме точно такой же вопрос. «Пациенту вас так отрекомендовали, что он ни у кого другого оперироваться не хочет», – написал Дегтярский.

Мужчина сорока двух лет от роду решил стать красивее. Закономерное, в общем-то, желание, тем более что от природы ему досталось не самое красивое лицо с крупным носом, по форме напоминающим клюв, и скошенным подбородком. Анфас не ахти, а профиль так вообще какой-то карикатурно-цыплячий. Проблема решалась довольно просто. «Сгладить» и укоротить нос, вставить в подбородок увеличивающий объем силиконовый имплантат, через прокол излишек жира с нижних век откачать, чтобы не было мешков под глазами, и нахохлившийся цыпленок превратится в симпатичного мужчину с твердым волевым подбородком и энергичным взглядом. Взгляд – он же не только от самих глаз зависит, но и от их, так сказать, обрамления. Мешки под глазами лишают взгляд привлекательности, «отнимают» энергию, портят общее впечатление.

– Кто-то там меня перехвалил, Геннадий Валерианович, – скромно сказал Александр. – Но если вы считаете…

– Я ничего, кроме убытков, в последнее время не считаю! – раздраженно перебил Геннадий Валерианович. – Я чувствую, что господин Дегтярский начал какую-то игру за моей спиной, и это меня, Александр Михайлович, волнует! Можно даже сказать – напрягает!..

Провидение часто посылает людям предостережения, но далеко не все они бывают правильно и своевременно поняты. Частично в этом виновато само Провидение, любящее туманные изъяснения, а частично – люди, за деревьями не видящие леса. Доктору Бергу бы призадуматься над словами «господин Дегтярский начал какую-то игру за моей спиной», а он вместо этого начал успокаивать босса.

– Хотите – на атласе по анатомии поклянусь, – Александр бросил взгляд на книжный шкаф, – что не хочу, не планирую переезжать в Питер и никакого предложения о работе там не приму. Как говорится – ни сном ни духом.

– Переезжать не обязательно! – хмыкнул босс. – Этот змей подколодный может возжелать московского филиала. Прикормит вас, а потом сделает предложение, от которого вы не сможете отказаться!

– В ваших подозрениях, Геннадий Валерианович, нет логики! – парировал Александр. – Вы же прекрасно понимаете, что в только что открывшуюся клинику меня никакими коврижками не заманить. Новая клиника, где еще ничего не отлажено толком, это адский ад!

– А если руководителем? – не сдавался босс.

– Руководителями ставят доверенных людей, Геннадий Валерианович, – Александр позволил себе улыбку. – Своих, которых хорошо знают.

– А он вас совсем не знает?! – Геннадий Валерианович подался вперед и испытующе смотрел в глаза Александру.

– Шапочное знакомство – вот как это называется. Пару раз виделись на конференциях, сейчас вот переписку ведем. Вы считаете, что этого достаточно для того, чтобы вручать мне бразды?

– Я ничего, кроме убытков, в последнее время не считаю! – повторил Геннадий Валерианович. – Черная полоса шириной в жизнь…

«Черная полоса шириной в жизнь» длилась около месяца, но этого оказалось достаточно для того, чтобы сделать из Геннадия Валериановича неврастеника, перманентно ожидающего очередного пинка фортуны. Началось с того, что здание, в котором находилась клиника, столичные власти собрались реконструировать. Разумеется – с выселением всех и вся, невзирая на договоры долгосрочной аренды. Помещение, подходящее для клиники пластической хирургии, найти ой как непросто, а оборудовать ой как дорого. Было с чего волноваться. Вопрос пока еще не решился окончательно, но вероятность переезда была, по словам босса, восьмидесятипроцентной. Тревожно.

Неприятность номер два – доктор Блувштейн ушел к конкурентам. Пришел к боссу, положил на стол заявление, высказал недовольство тем, что его недооценивают, наотрез отказался от предложения «обсудить тему» и через две недели оперировал в клинике «Хэп-Кли» на Земляном Валу. Ароныч ушел не просто так, он еще и кое-кого из клиентов с собой увел, двойной убыток, можно сказать, когда лишаешься не только хорошего специалиста, но и какой-то части клиентов.

Неприятностью номер три стал скандал с известным журналистом Варенухиным-Савичем по прозвищу «Вареник», который остался недоволен тем, как ему доктор Коломыйко сделал подтяжку кожи лица. Объективных причин для недовольства не было, ибо результат вышел таким, как и было обещано-говорено. Но оказалось, что пациент почему-то ожидал от «нового» лица полного сходства со своей фотографией тридцатилетней давности. Разумеется, эти ожидания не сбылись. Разумеется, был закачен скандал с обещанием «антирекламы вселенского масштаба». Вселенского не вселенского, а ославить на всю Россию «Вареник» мог спокойно. Спокойно и безбоязненно, в смысле ответственности за клевету. Это делается очень просто, методика отработана давным-давно. Полные имена оглашаются не публично, а в кулуарах. Публично вместо них щедро разбрасываются намеки, прозрачные-прозрачные, чтобы тем, до кого не доползут из кулуаров слухи, догадаться было совсем нетрудно. «Клиника, носящая имя прекраснейшей из женщин древности, похищение которой стало поводом к войне» – для судебных разборок это не годится, но в то же время нетрудно догадаться, что речь идет о клинике «La belle Hélène», название которой переводится как «Елена Прекрасная». Геннадий Валерианович предлагал всем желающим вбить слова «прекраснейшая из женщин древности, похищение которой стало поводом к войне» в любой из поисковиков и посмотреть, что будет стоять на первом месте. «Вареник» написал нечто вроде фельетона в газету «Столичный сплетник», поделился своими впечатлениями на двух дециметровых телевизионных каналах, дал интервью нескольким сетевым журналам, специализирующимся на здоровье и всем, что с ним связано, и вроде бы, как донесла боссу разведка, собирался принять участие в программе «Пусть говорят» на Первом канале.

Такие «мелочи», как выход из строя кое-какой дорогостоящей аппаратуры или внезапный срыв в запой нового сетевого администратора, вальяжного сорокалетнего мужчины с кучей положительных рекомендаций, на фоне больших неприятностей сильно не расстраивали, но и хорошего настроения Геннадию Валериановичу не добавляли. И еще, как успел заметить Александр, у босса явно возникли какие-то домашние проблемы, потому что он ни с того ни с сего стал засиживаться в своем кабинете допоздна, хотя раньше предпочитал утаскивать «работу» домой.

Одно к одному. Беды, в отличие от радостей, поодиночке не ходят, это общеизвестно.

Для Александра в нечастых «выездных» операциях не было ничего необычного. Если хочется человеку, чтобы его прооперировал доктор Берг из Москвы, то почему бы доктору Бергу не прооперировать? Может, пациенту последнее интервью Александра понравилось или рекомендовал кто-то из знакомых, а может, ему непременно нужен столичный пластический хирург, потому что местным он не доверяет. Но почему бы тогда пациенту не приехать в Москву самому? Ну мало ли какие бывают у людей обстоятельства. Кто-то бизнес без присмотра даже на несколько дней оставить не может, а кто-то – мужа или жену. Кто-то не склонен проводить послеоперационный период вне дома (дома и стены помогают, в самом деле), кто-то на подъем тяжел, но на руку щедр, то есть считает, что лучше уж доктору приплатить за труды, чем ехать в Москву самому… Да мало ли причин может быть у людей?

К «выездным» операциям Александр относился хорошо. И не только потому, что был легок на подъем и быстр на сборы, но прежде всего потому, что каждая такая операция добавляла что-то существенное к опыту. Замыкаться в пределах одной клиники не очень хорошо, если, образно говоря, сидеть сиднем на одном месте, то недолго и мхом порасти. Кроме того, «выездные» операции льстили самолюбию и служили своеобразным подтверждением статуса – абы кого ведь не пригласят оперировать со стороны – а также хорошей рекламой как для самого Александра, так и для клиники «La belle Hélène». Денежную составляющую тоже нельзя было сбрасывать со счетов, оплачивались подобные операции хорошо. А еще было приятно сменить ненадолго обстановку, побродить вечерком по новым местам, набраться новых впечатлений. Короче говоря, сплошные плюсы и только один минус, точнее – неудобство. Предварительное общение с пациентом происходит не вживую, а по скайпу, по телефону или по электронной почте. Но, ничего, продуктивно пообщаться можно и так, тем более что всю предварительную работу с пациентом, начиная с оценки его адекватности и выяснения его пожеланий до определения характера и масштаба операции, проводит приглашающая сторона.

Вернувшись от босса в свой кабинет, Александр отправил письмо главному врачу «Прогресса» с окончательным подтверждением своего приезда. Пока покупал на сайте Российских железных дорог билет на «Сапсан» в Питер (обратный – это потом, по обстоятельствам), зазвонил мобильный. Дегтярский предпочитал общаться по телефону, а не по почте.

– Замечательно, Александр Михайлович! Ждем вас! Забронировали номер в «Октябрьской». Операцию ставлю на четырнадцать часов. Сам буду вам ассистировать, надеюсь, что не разочарую…

«Сам буду вам ассистировать» немного удивило, но не так чтобы уж очень. Да, руководители клиник обычно никому не ассистируют, ибо почему-то считается, что это не лучшим образом сказывается на их авторитете. Но, возможно, господин Дегтярский выше подобных предрассудков, или же тряхнуть стариной захотелось, или же пациент ему так дорог, так близок, что он хочет присутствовать на операции. Ну и пусть, так даже лучше – своими глазами увидит, как оперирует доктор Берг. Тому, кто делает свое дело на совесть, руководящий контроль не помеха.

В десять тридцать пять прибывает поезд. Десять минут на то, чтобы выйти из вагона и спуститься в метро, десять минут ехать до Выборгской и еще десять минут на то, чтобы дойти от метро до «Первой реконструктивно-пластической клиники «Прогресс». Названьице, однако, свидетельствует о больших, даже – огромных, амбициях. «Первая», да еще «Прогресс». Ну ладно, как хотели, так и назвали. Около четверти двенадцатого Александр должен быть в клинике. Сорок пять минут на подписание договора (все уже согласовано, простая формальность) и обсуждение кое-каких деталей. Примерно столько же на общение с пациентом, затем пациента начнут готовить к операции, а Александр устроит небольшую кофе-паузу и тоже начнет готовиться – переодеваться и мыться. В незнакомые операционные надо приходить заранее, чтобы спокойно, без суеты убедиться в том, что все подготовлено должным образом.

Однажды в Саратове анестезиолог в резкой форме выразила недовольство тем, что московский хирург интересуется, заряжены ли встроенные аккумуляторные батареи наркозно-дыхательного аппарата. Нечего, мол, соваться в чужую епархию, за наркоз отвечает анестезиолог, а не хирург. Александр как можно вежливее объяснил, что он, как оперирующий хирург, отвечает за всю операцию в целом и потому его интерес обоснован на все сто процентов. Вот если он поинтересуется, заряжен ли аккумулятор в телефоне у анестезиолога, то это можно счесть вмешательством в ее священное прайвеси, а насчет наркозной аппаратуры извольте ответить, иначе операцию придется отложить. Аккумуляторные батареи позволяют аппарату работать в автономном режиме полтора часа в случае отключения электричества. Операционный светильник, к слову будь сказано, тоже имеет аккумулятор резервного питания с двух-, трехчасовым ресурсом. Где гарантия, что во время операции не будет перебоев с электричеством?

Угроза отмены операции подействовала. Анестезиолог включила аппарат и продемонстрировала, что аккумуляторы заряжены полностью. Пробурчала, правда, что-то не очень внятное про маразм и занудство, но Александр на это бурчание внимания не обратил, а после операции поблагодарил анестезиолога за четкость и профессионализм. Заслуженно, в общем-то, похвалил, без преувеличения. Та мгновенно оттаяла, начала в ответ хвалить Александра и в итоге расстались друзьями, даже телефонами обменялись.

Уезжать домой сразу же после операции, как принято у некоторых деятелей, нельзя. Первые сутки – самый ответственный отрезок послеоперационного периода. Девяносто девять процентов плохого случается в это время. Поэтому уезжать домой можно только после того, как осмотришь пациента на следующий день и убедишься, что все в порядке. На всякий случай, Александр отпросился на три дня. Он всегда отпрашивался с небольшим временным запасом. Так спокойнее. Если все сложится хорошо, можно будет выйти на работу на день раньше, если что – будет в запасе день. Предусмотрительность – залог спокойствия.

У спокойствия столько залогов, что всех и не упомнить.

Спокойствие – оно как карточный домик. Стоит только подуть с любой стороны, и домик развалится.

«Unverhofft kommt oft», – говорят немцы. Неожиданное приходит часто.

2 «Прогресс»

Благословен тот, кто придумал наушники. Сосед справа заснул сразу же после того, как поезд тронулся, и заливисто храпел на весь вагон. Откуда-то сзади ему «подпевали», правда, не столь громко. Александр надел наушники и за время пути посмотрел два фильма – «Джентльменов удачи» и какой-то зарубежный боевик, название которого стерлось из памяти еще во время просмотра.

Минут за пятнадцать до прибытия пассажиры начали выстраиваться в очередь на выход. Сначала стояли в тамбуре, но скоро и по проходу между креслами потянулся «хвост». Это удивительное нетерпение друг Александра Андрей объяснял въевшейся в гены памятью о временах повального дефицита, когда очереди были везде и повсюду. В том числе и носильщиков на вокзалах не хватало, вот и торопились люди поскорее выйти на перрон, чтобы не пришлось на себе волочь весь багаж до транспорта. Объяснение на первый взгляд выглядело логичным, но Александр придерживался иного мнения. С точки зрения психологии подобное поведение скорее объяснялось не памятью о былых временах, а временами нынешними с их обостренной конкуренцией, возведенной чуть ли не в корень бытия. Боязнь того, что опередят, обойдут, оттеснят, вынуждает пассажиров вылезать из удобных кресел и проводить остаток пути на ногах. Это не спешка, а очередная попытка утвердить свое превосходство над ближним.

Конфуций был не совсем прав, когда утверждал, что благородный муж думает о морали, а низкий человек – о том, как бы получше устроиться. О том, как бы получше устроиться, думают все люди. Человек рожден для счастья, разве не так? Но и о морали забывать нельзя… Скорее всего, Конфуций имел в виду, что низкие люди думают только о том, как бы устроиться получше, а тот, кто записывал его высказывания, этим словом пренебрег…

Додумать Александр не успел, потому что поезд остановился и пора было выходить вслед за теми, кто натолкнул его на размышления.

Отсутствие громоздкого багажа – одна из непременных составляющих удовольствия, получаемого от поездки. Рецепт правильных сборов прост. Собери все, что хочешь взять с собой в дорогу, и отложи в сторону то, без чего сможешь обойтись. Что осталось – бери с собой. В результате багаж будет состоять из одной небольшой сумки, а не из нескольких громоздких чемоданов.

Театр начинается с вешалки, а клиника – с вывески. Мало кто довольствуется белыми буквами на синем фоне, всем хочется подчеркнуть свою респектабельность. «Первая реконструктивно-пластическая клиника «Прогресс» переплюнула, то есть затмила все известные Александру учреждения. Вывеска была медной, огромной и прекрасно гармонировала с массивными старинными ручками на массивной двустворчатой двери. Александр поверил бы, если бы ему сказали, что дверь вместе с ручками перекочевала сюда из какого-нибудь дворца, уж очень она не была похожа не новодел.

Вестибюль клиники удивлял обилием мрамора, огромной люстрой на цепях и количеством лепнины на потолке. Придверный охранник был одет в парадную форму неизвестной армии – галуны, аксельбанты, громадная кокарда на фуражке. Язык так и чесался назвать охранника «вашим превосходительством», но Александр переборол искушение и попросил проводить его к главному врачу. Но старинное словечко «благоволите» в свою просьбу все же вставил, не смог удержаться.

В коридоре светильники были поменьше, но тоже на цепях, благо высота потолков позволяла. Мраморная тема достигла своего апогея в одинаковых приземисто-широких вазах, расставленных по подоконникам. На ручках ваз сидели маленькие купидончики и грустно заглядывали внутрь.

Кабинет главного врача оказался уменьшенной копией вестибюля, только без колонн и с письменным столом вместо стойки ресепшен.

– Как вам наши пенаты? – первым делом поинтересовался главный врач.

Слово, употребленное не совсем кстати и не совсем правильно, тем не менее прекрасно подходило ко всему этому вычурно-несуразному великолепию.

– Впечатляет, – лаконично и честно ответил Александр.

– Сестра моя называет это безвкусицей, возведенной в запредельную минусовую степень, – неожиданно сказал главный врач. – Она в Русском музее работает, привыкла к настоящей красоте. Но наша роскошь работает, клиенты впечатляются с порога. Это своеобразный посыл такой… Я, знаете ли, придаю деталям очень большое значение. Взять хотя бы название. Я голову сломал, думая о том, как правильно назвать клинику. Так, чтобы подчеркнуть ее приоритет над всеми остальными и заложить в название какой-то позитивный стимул. Но в итоге придумал то, что надо. Замечательное название, правда?..

«Бывает и хуже», – подумал Александр, вежливо кивая головой.

– Произнося название нашей клиники вслух, нам желают прогресса. По многу раз в день! Каждый день! Раз – прогресс, два – прогресс и так далее… Мы, конечно, процветаем не только за счет этих пожеланий, но они вносят свою лепту…

«Чудак», классифицировал Александр. Образ чудака прекрасно дополняли характерная чеховская бородка и очки в тонкой круглой оправе, похожие на пенсне.

Перейдя к делу, главный врач мгновенно посерьезнел и уже не выглядел чудаком.

– Сергей Иванович – мой давний знакомый, поэтому я сам не хочу его оперировать…

Это правильно. Родственников, друзей и давних знакомых лучше не оперировать. С одной стороны, личное отношение может повлиять на ход операции – рука под наплывом эмоций дрогнет или паниковать начнешь, если что-то пойдет не так. Ну а в случае неблагоприятного исхода станешь терзаться и казниться всю жизнь, даже если ни в чем не виноват. Дело не в том, что по поводу неудач с незнакомыми до момента обращения пациентами врачи не переживают. Переживают, да еще как. Просто степень близости с человеком может сделать эти переживания очень сильными, помешать дальнейшей работе. С другой стороны, «свойское» отношение к врачу может стать препятствием для точного выполнения его требований и рекомендаций пациентом. И вообще – профессиональное лучше не смешивать с личным, так и для профессионального будет лучше, и для личного.

– Он с этим согласился и попросил меня порекомендовать ему хорошего врача. Нет, Александр Михайлович, вы не мне обязаны приглашением. У меня, знаете ли, принцип – никогда никому не рекомендовать никого из коллег. Обжегся несколько раз и установил себе такое вот правило. Поэтому Сережа сам проводил маркетинг. Я ему сказал – ты только определись, а дальше я все организую на высшем уровне…

«На высшем уровне – это как? – забеспокоился Александр. – Уж не стоят ли у них вазы с орхидеями в операционных и не настланы ли там персидские ковры?»

Оказалось, что не настланы. Рабочие помещения в клинике были оборудованы как положено, хотя определенная, если можно так выразиться, роскошь прослеживалась и здесь. Светильник над операционным столом был не просто современным, но и «умным». В него были встроены датчики, определяющие положение головы хирурга, чтобы над ней отключался свет, который не только светит, но и греет. Комфортней работать, когда тебе не «печет» сверху.

Дегтярский оказался превосходным ассистентом, из чего можно было сделать вывод о его профессионализме вообще. Такого в практике Александра еще не было, чтобы ассистент, с которым не успели сработаться, не просто делал то, что требуется, но и предвосхищал его желания.

Анестезиолог тоже оказалась на уровне. Что такое – хороший анестезиолог? Это тот, о котором во время операции забываешь напрочь. Анестезиолог обеспечивает операцию, то есть делает все для того, чтобы хирурги спокойно, не отвлекаясь, оперировали.

И пациент не подкачал – перед операцией держался спокойно, неуместных вопросов не задавал, в глаза врачам тревожно не заглядывал, даже пошутил по поводу того, что не успел сфотографироваться на память, и при этом как-то многозначительно переглянулся с Дегтярским. Приметливый и склонный к дедукции Александр сразу же сделал вывод о том, что кто-то из них, если не оба сразу, увлекается фотографией. Нынче многие увлекаются фотографией, это модно и, в каком-то смысле, стильно. Александр прошел через это в подростковом возрасте, еще в доцифровую эпоху. Фотографировал дешевой китайской мыльницей, относил пленки на проявку, печатал удачные кадры, собрал три обувные коробки с фотографиями и… понял, что это занятие ему надоело. Ну, запечатлел кучу разных мгновений, а что толку? Все равно важное, самое-самое, осталось в памяти и без фотоаппарата, а неважное и запечатлевать незачем. Так и бросил фотографировать. В смысле – на каждом шагу. Путешествуя, мог сфотографировать что-то понравившееся или оригинальное, но без фанатизма.

Производя блефаропластику, Александр размышлял о том, насколько вообще глаза являются зеркалом души. Вообще-то, в первую очередь, как и положено врачу, он думал об операции, о том, что он делал, но где-то там, за пределами, фоном шли мысли более глобального, если так можно выразиться, характера.

Сколько в создаваемом впечатлении зависит от самих глаз и сколько от их обрамления? Каждому бриллианту достойную оправу – разве не так? Что такое бриллиант без оправы? Драгоценный камень, шлифованный минерал, ценная вещь… Не более того, хотя и этого, в общем-то, достаточно. Но только оправа, соответствующая оправа, делает бриллиант произведением искусства. Бриллиант без оправы – ничто, как и оправа без бриллианта. Вместе же они способны поражать воображение, пленять, очаровывать, восхищать… Нам только кажется, что мы обращаем свое внимание на глаза собеседника, партнера, другого человека. Только кажется… На самом же деле мы обращаем внимание и на оправу, то есть – на веки, брови, глазные впадины… В первую очередь – на веки. Веки существенно изменяют взгляд. Наплывут сверху, отвиснут снизу мешками, и, как глазами ни сверкай, взгляд будет мрачным, тяжелым, «стариковским», тусклым. И никаким, даже самым волшебным, макияжем этого впечатления не исправить. Только оперативным путем. Устраняя излишки кожи и скопления жира, подтягивая кожу так, чтобы исчезли морщинки, хирурги не только возвращают взгляду былую живость, но и делают его ярче, выразительнее. От этого и все лицо молодеет.

Если бы надо было избавиться только от скоплений жира, то можно было бы обойтись лазером – сделать прокол вместо длинного разреза по краю века и удалить жир. Но «лишнюю» кожу таким образом не удалить, поэтому Александр разрезал, иссекал и филигранно зашивал. В пластической хирургии умение правильно зашить ценится не меньше, чем умение правильно отрезать. Плохой, грубый, заметный шов может в прямом смысле слова перечеркнуть работу хирурга. А хороший, правильный, шов ничего не перечеркнет, потому что его не видно. Рубчик тоньше волоса, да еще и спрятанный в естественной кожной складке… Такой не то что невооруженным, вооруженным глазом не углядеть!

– Половина операции ваша, Анатолий Викторович, – сказал Александр Дегтярскому после операции. – Вы прекрасно ассистируете…

– Ассистировать вам, Александр Михайлович, одно удовольствие, – ответил комплиментом на комплимент Дегтярский. – Такая четкость, ни одного лишнего движения…

Короче говоря, наговорили друг другу любезностей, выпили по чашке кофе, подкрепились бутербродами и пошли осматривать проснувшегося к тому времени пациента. Пациент держался молодцом, на вопросы отвечал по существу, то есть – полностью пришел в сознание и даже попросил зеркало, чтобы полюбоваться на себя в повязках и пластыре. Договорились, что завтра утром Александр приедет в клинику к десяти часам для очередного осмотра и потом, если все будет хорошо, уедет в Москву, оставив пациента под наблюдение Дегтярского.

Операция сама по себе была утомительной, да еще и вставать пришлось в пять часов утра, поэтому единственное, чего хотел Александр, так это спать. Но оказалось, что у Дегтярского другие планы на остаток вечера. Тоном, исключающим любые возражения, он пригласил Александра поужинать вместе.

– А я-то думал, что мы поужинали в вашем кабинете, – пошутил Александр и принял предложение.

Не принять было нельзя, ибо оно носило не столько личный, сколько дипломатически-протокольный характер. Дегтярский вызвал такси, и они поехали в ресторан куда-то на Васильевский остров. По аналогии с клиникой Александр ожидал чего-то помпезно-роскошного, но ресторан оказался небольшим, уютным, отделанным в стиле русской избы. И блюда здесь подавались простые, без вывертов – жаркое в горшочках, «самолепные», как было сказано в меню, пельмени, пироги, расстегаи, блины.

– Я – человек простой, и разные эти суши, пиццы и всякие там роллы не признаю, – доверительно признался Дегтярский, принимая у официанта кожаную папку с меню. – По моему убеждению, еда должна отвечать двум требованиям – быть вкусной и сытной. Все остальное – от лукавого.

– И свежей, – добавил Александр.

Официант изобразил на лице такое удивление, словно услышал нечто донельзя непристойное. «Как так можно! – укоряло его лицо. – Что значит «свежей»? У нас вся еда по определению свежая, или это вообще не еда!»

– Да-да, свежей, – кивнул Дегтярский.

Утром есть не хотелось, поэтому Александр обошелся одним яблоком. В поезде он ничего не ел, перед операцией было не до еды, поэтому бутерброды, съеденные в кабинете Дегтярского, организм переварил очень быстро и сразу же потребовал добавки. Александр заказал расстегай-ассорти – по одному с рыбой, с мясом, с курицей и с грибами, и телятину в горшочке. Дегтярский, едва заглянув в меню, попросил принести фаршированного карпа и двести грамм приличного коньяка. Так и сказал «приличного», без указания марки, из чего Александр сделал вывод о том, что заведение, которое они посетили, в целом достойное. В недостойном пренебрегать указанием марок нельзя, иначе есть риск нарваться на нечто немыслимо дорогое. Коньяк оказался неплохим, среднего уровня. Не бог весть что, но и не коктейль из разведенного спирта, колера, ванили и прочих ароматизаторов.

– Так приятно иногда вырваться из привычной рутины, – сказал Дегтярский, как только официант ушел. – Надо почаще вас приглашать, Александр Михайлович. Жаль, конечно, что вы не в Питере живете…

Александр немного напрягся – уж не будут ли его сейчас переманивать. У Геннадия Валериановича чуйка звериная, недаром он что-то заподозрил. Но Дегтярский начал развивать совсем другую тему, автобиографическую с малой толикой философии.

– Вот говорят – не было бы счастья, да несчастье помогло, а ведь так оно и есть. Я ведь, Александр Михайлович, Военно-медицинскую академию закончил, четвертый факультет. Хотелось, знаете ли, совместить в одном флаконе любовь к медицине и любовь к морю…

«Надо же!» – удивился про себя Александр. В сутулом близоруком собеседнике не было ничего бравого, военного и тем более – морского. Типичный гражданский гражданин, если можно так выразиться.

– А пока учился – язву двенадцатиперстной кишки нажил, – продолжал Дегтярский. – Приехал к месту службы в Североморск, пошел представляться начальству, и меня прямо на пороге скрутило. Сразу в госпиталь и на стол, а через полтора месяца комиссовали. Ни одного дня не успел послужить. Анекдот! А такие планы были, что аж дух захватывало! К сорока годам рассчитывал стать начальником крупного госпиталя в полковничьем звании, а в особо нескромных мечтах подумывал и о должности начальника медицинской службы Военно-морского флота. Вот так! Не боги горшки обжигают, и плох тот солдат, у которого в ранце нет маршальского жезла! А вместо этого чудесная перспектива работы хирургом в районной поликлинике. Застрелиться хотелось, честное слово, только не из чего было. Это сейчас в армию никого калачом не заманишь, а тридцать пять лет назад в военные училища серьезный конкурс был, а в Военно-медицинскую академию так вообще зверский. По двадцать человек на одно место, да каких человек! Лучших учеников со всего Союза! Вы молодой, вам этого не понять. Вы не обижайтесь, пожалуйста, это я завидую.

Александр заверил, что не обижается. В знак дружбы и взаимопонимания выпили по рюмочке.

Неизвестно какая музыка, тихо лившаяся из динамиков (нечто из класса «мелодичная попса»), неожиданно сменилась довольно редкой песней «Битлов» про доктора Роберта.

Doctor Robert You’re a new and better man He helps you to understand He does everything he can Doctor Robert [1]

«Такой своеобразный знак внимания к клиентам-врачам или совпадение?» – подумал Александр, склонный иногда задумываться над тем, над чем задумываться и не стоило.

В последнее время он переживал нечто вроде битломанского ренессанса. Когда-то «Битлы» ему очень нравились, потом он к ним остыл, и казалось, что навсегда, а теперь вот снова увлекся. Настолько, что таскал в телефоне всю антологию от Please Please Me [2] до Let It Be [3] и слушал время от времени сообразно настроению.

– Товарищи мои уже майорами были, а я ассистентом на кафедре подвизался. Не поликлиника, конечно, но тоже ничего особенного. А потом вдруг времена изменились и коварная Фортуна решила повернуться ко мне лицом, а к моим товарищам, к сожалению, задом. Страшно подумать, что сейчас бы я мог жить на пенсию от Министерства обороны!..

Эта фраза Александру не понравилась, можно сказать – подпортила его мнение о Дегтярском. Слишком уж много пафоса и самодовольства он в нее вложил. Сложилось у тебя – радуйся, но в радости своей старайся не возвышаться над другими. Иными словами, надо радоваться тому, что у тебя все хорошо, а не тому, что тебе лучше, чем кому-то. Как-то так. И не такие уж маленькие пенсии у военных, чтобы жить на них было «страшно подумать».

– У меня, может, не самая большая клиника в Петербурге, но дело ведь не в размере, не так ли? Согласны со мной, Александр Михайлович?

– Не в размере дело, – поддакнул Александр.

Искренне поддакнул, не кривя душой. Действительно, не в размере дело, а в качестве оказываемых услуг. Клиника может быть большой, даже огромной, но «бестолковой», то есть – плохо работающей. За примерами далеко ходить не надо. Три года назад в Москве с большой помпой открылась клиника «Преображенский и К°». Владельцы отремонтировали и оснастили по высшему разряду трехэтажное здание бывшего кожвендиспансера, набрали персонал, нешуточно вложились в раскрутку, но забыли о самом главном, о том, без чего ни одна фирма-компания-структура существовать не может. Или не забыли, а просто не сумели правильно организовать деятельность клиники. Само собой ничего не делается, а если и делается, то далеко не самым лучшим образом. Найти (сманить) хороших хирургов и оснастить их всем необходимым – это полдела. Надо еще, чтобы вся клиника работала как часы. Если человек приходит в назначенное время и ждет приема полтора часа – это не дело. Если по телефону говорится одно, а при встрече – совершенно другое, это никуда не годится. Если до операции сэкономить время на общении с пациентом, то после операции есть риск потратить несоизмеримо больше на общение с его адвокатом. Короче говоря, клиники «Преображенский и К°» скоро уже год как нет. Все проходит, только что-то очень уж быстро.

Дегтярский был радушен и дружелюбен донельзя, но крылось в этом нечто такое, приторное, ненатуральное, что вынуждало держать ухо востро. «Мед с сахаром, – говорила в таких случаях бабушка Анна Тимофеевна и добавляла для непонятливых: – Сладко, а невкусно». Александр всегда стремился быть независимым и от людей, примерявших на себя маску благодетеля или покровителя, старался держаться подальше. Знал, как это бывает – коготок увяз, всей птичке пропасть. «Прикормят» тебя, а потом начнут этим шантажировать. Тем более что это всего лишь маска.

Но, с другой стороны, попадаются люди, которым эта маска просто нравится и они носят ее не с корыстными целями, а только лишь для того, чтобы потешить собственное эго. Почему бы им не подыграть, делая вид, что принимаешь все за чистую монету? И вообще, пусть уж лучше позитив будет гипертрофированным, чем негатив.

В завершение ужина, под кофе, изрядно поднабравшийся Дегтярский (Александр выпил всего одну рюмку, а он допил остальное и попросил принести еще сто пятьдесят грамм) вошел в роль крестного отца.

– У меня такое правило, – Дегтярский старался говорить веско, но выходило смешно и порой не очень связно, – везде иметь своих людей, то есть людей, на которых я могу положиться. А эти люди, в свою очередь, могут положиться на меня. «Ты – мне, я – тебе», на этом столпе стоит Вселенная, а кто не с нами, тот против нас. Вы думаете, что здесь Северная столица, город высокой культуры и все такое? Зря! Питер – это гигантский серпентарий! Когда меня спрашивают, каким словом я могу охарактеризовать мой родной город, я отвечаю: «Бандитский»! Бандитский Петербург! Сериал есть такой, видели, наверное?

Александр отрицательно покачал головой. Слышал, что есть такой сериал, но не видел.

– Так вот там все неправда! На самом деле все гораздо хуже! Это я вам как коренной ленинградец говорю. Здесь надо держать ухо востро, а нос – точно по ветру, иначе долго не протянешь!..

Александру на миг показалось, что он перенесся в Чикаго времен Великой депрессии. Что-то уж очень Анатолий Викторович впал в брутальность.

– Но я держу! – заверил Дегтярский. – И нос по ветру держу, и всех, кого надо, держу…

Для наглядности он сжал кулак и негромко (набравшийся интеллигент остается интеллигентом) стукнул им по столу.

– Александр Михайлович! Знайте, что в Петербурге у вас есть друг!

Еще один удар кулаком, теперь уже в грудь и немного сильнее.

– Спасибо, Анатолий Викторович, – ответил Александр и добавил, чтобы не казаться недружелюбным невежей: – Всегда рад сотрудничать.

– И это замечательно! – обрадовался Дегтярский, так обрадовался, словно ему пришлось долго склонять Александра к сотрудничеству. – Мы с вами таких дел еще наделаем!

«Если закажем еще коньяку, то точно наделаем», – подумал Александр.

Демонстративно смотреть на часы или столь же демонстративно зевать было не в его стиле. В предложении разойтись по домам-гостиницам нет ничего неприличного, так почему бы не сказать об этом прямо?

Дегтярский порывался оплатить счет целиком, но Александр настоял на том, чтобы каждый заплатил за себя. Одно дело – бутербродами в клинике угоститься, другое – по ресторанам за чужой счет ходить.

На дорогу Дегтярский принял стограммовый «посошок», и в такси его совсем развезло. Сидел на переднем сиденье, порывался свалиться на водителя, что-то бормотал себе под нос, сократив имя Александр до фамильярного «Алик». Александр сильно удивился, потому что Дегтярский совершенно не был похож на человека, имеющего проблемы с алкоголем. Впрочем, те, кто употребляет спиртное регулярно, умеют контролировать свое опьянение… Нет, скорее всего, Дегтярский просто позволил себе расслабиться и немного перебрал.

Расслабляться когда надо – великое искусство, доступное лишь единицам, которые сумели постичь что-то из области непостижимого. Им бы только усесться в позу лотоса, а дальше все пойдет само собой. Не пройдет и двадцати секунд, как помыслы обращаются от суетного к вечному, эмоции исчезают, сердце начинает биться медленнее… Уметь расслабляться правильно – тоже искусство. Не каждому дано.

Александр предложил отвезти Дегтярского первым, но тот горячо запротестовал:

– Я у себя дома, Александр Михайлович, а вы в гостях! Вы Питера не знаете, и этот прощелыга будет возить вас кругами до тех пор, пока не разведут мосты!

Такси было легальное, со счетчиком, накручивавшим рубли. Водитель никак не отреагировал на «прощелыгу» и «возить кругами», то ли принял во внимание состояние Дегтярского, то ли просто привык к разным выходкам пассажиров.

– Держитесь за меня – и не пропадете! – твердил Дегтярский.

Таксист высадил Александра возле гостиницы и повез Дегтярского дальше, Александр не расслышал, куда именно. Александр немного постоял на тротуаре, подышал свежим воздухом, поглазел на оживленную и в позднее время Лиговку, а потом вошел внутрь.

Через полчаса он уже спал в своем номере и видел во сне, как высокая симпатичная девушка с копной рыжих кудряшек на голове водит его по Петербургу и показывает достопримечательности. Только не официальные, а те, с которыми у нее лично что-то связано. Погода стоит летняя, жаркая, не то что на самом деле. На девушке надето легкое белое платье, которое на свету становится полупрозрачным. У девушки красивое лицо и идеальная фигура, только верхняя губа слегка вздернута кверху, но это только добавляет ей шарма.

Утром, во время бритья, Александр вспомнил сон и решил, что он должен быть вещим – уж очень понравилась ему девушка. Почему вещим? Да хотя бы потому, что сон про лето, а сейчас – апрель. Вслед за весной придет лето, значит, и все остальное должно сбыться. Логично? Почти.

– У меня никогда не было девушки в Питере, – пожаловался Александр своему отражению. – И вообще, я так редко здесь бываю и всегда помалу…

Лучше бы он пожаловался на то, что никогда не был в Мексике. Глядишь, и на какой-нибудь симпозиум прислали бы приглашение…

Александр немного сомневался насчет того, приедет ли Дегтярский в клинику с утра. После вчерашних излишеств тот мог и опоздать. Ждать в клинике не хотелось, а осматривать пациента без Дегтярского, которому предстояло продолжать наблюдение, было нерационально. И в то же время было неловко звонить в клинику и интересоваться, на месте ли главный врач. Ничего неприличного в этом вопросе нет, но с учетом того, что напился Дегтярский на глазах Александра, вопрос мог бы поставить его в неудобное положение, прозвучать скрытым упреком. Вот, мол, я с утра как огурчик, а в отношении вас, дорогой Анатолий Викторович, сомневаюсь, уж больно вы вчера перебрали коньячковского.

После недолгого размышления Александр решил позвонить в девять утра в клинику и поинтересоваться состоянием больного – как он спал, не температурит ли и так далее. Этот интерес вполне уместен, поскольку доктору положено беспокоиться о пациентах. Бывший главный врач шестьдесят третьей больницы Малиновский имел обыкновение избавляться от тех заведующих отделениями, которые по выходным не делали «контрольных звонков» дежурной смене. Александр, будучи студентом, присутствовал на утренних конференциях в шестьдесят третьей и запомнил любимую фразу Малиновского: «Настоящий руководитель знает, что в его отсутствие ничего хорошего случиться не может». Если Дегтярский на месте, то, разумеется, он сам расскажет о состоянии пациента. Так Александр и поступил.

– Если не считать попытки курения в окно, то все в порядке! – бодрым голосом «наябедничал» Дегтярский. – Но за это он уже получил от меня хорошую клизму, так что вопрос можно считать закрытым. Приезжайте, Александр Михайлович, ждем!

Курить вообще вредно, а непосредственно перед операцией и на протяжении всего послеоперационного периода – тем более. Попадая в кровь, никотин вызывает стойкое сужение кровеносных сосудов, нарушая тем самым кровообращение. Удлиняется процесс заживления, возрастает риск послеоперационных осложнений. Пластическая операция – прекрасный повод для того, чтобы расстаться с вредной привычкой. Да и какое удовольствие может доставлять этот процесс при отекшем носе и неприятных ощущениях в только что прооперированном подбородке? Александр не курил, поэтому не мог утверждать на все сто процентов, но на девяносто девять с половиной подозревал, что никакого удовольствия – привычный ритуал, не более того.

Дегтярский выглядел бодро и свежо. Никаких видимых последствий, разве что Александру в глаза смотреть избегал, стеснялся все-таки вчерашнего.

С пациентом все было в порядке. Никаких жалоб, ничего настораживающего. Ночью спал, на завтрак выпил чашку теплого куриного бульона, температура нормальная, давление – сто двадцать на восемьдесят. Желание одно – поскорее покинуть клинику.

– Я здесь, а все дела мои там. Некогда разлеживаться.

Еще во время «заочного» знакомства по скайпу Сергей Иванович рассказал, что заправляет небольшим строительным бизнесом. Так и сказал, с оттенком самоуничижительного пренебрежения, «заправляю», а не «руковожу» и не «управляю».

– Не волнуйтесь, Александр Михайлович, все послеоперационное ведение мы обеспечим на самом высоком уровне… – трижды повторил Дегтярский.

Пациент на прощанье крепко пожал Александру руку и сказал:

– Спасибо, Александр Михайлович. Будем живы – увидимся.

К чему была сказана последняя фраза, Александр не понял, но решил, что это просто присказка у пациента такая. Любимые фразы есть у каждого человека. Сам он, например, любит повторять «quid dubitas, ne faceris» [4]. А у Геннадия Валериановича, директора клиники «La belle Hélène», любимым выражением было «спокойствие, только спокойствие», за что его сотрудники прозвали «Карлсоном».

Некоторой неожиданностью стала оплата наличными. Обычно за выездные операции платили безналом, перечисляя деньги на банковский счет, который Александр указывал в договоре. Указал он его и на этот раз, но Дегтярский сослался на какие-то проблемы с банком, а Александру, по большому счету, было все равно. Он получил конверт с купюрами, пересчитал их по настоятельному требованию Дегтярского, подписал «расходник» [5] и попросил разрешения воспользоваться хозяйским компьютером для покупки обратного билета.

Не покупать билет заранее – суеверие чистой воды, вытекающее из вселенского хирургического правила «Не говори «гоп», пока не прооперируешь». Можно покупать обратный билет заранее и сдавать его в случае изменения планов, но лучше не планировать ничего до тех пор, пока не убедишься, что операция прошла успешно. Тем более что проблем с билетами нет.

Александр очень удачно купил билет на трехчасовой поезд. Позвонил боссу, сказать, что выйдет на работу уже завтра, прогулялся по Невскому (для того люди и придумали зонты, чтобы гулять под дождем), пообедал в кафе неподалеку от Гостиного Двора, а уже в восемь часов вечера был дома и звонил матери, доложить, что благополучно вернулся.

Командировка закончилась.

– Как съездил? – спросила мать.

– Хорошо съездил, – ответил Александр. – Приятный город, приятные люди…

3 Очень неприятная новость

Что такое истинно холостяцкий ужин? Классический?

Сборище холостяков за обильно накрытой «поляной»? Нет, это, скорее, мальчишник.

То же самое, но с участием женщин? Снова неправильно.

Истинно холостяцкий ужин – это ужин, приготовленный холостяком и им же съеденный. В одиночестве. С одиночеством можно поступать как заблагорассудится. Можно смаковать его, наслаждаясь, можно им тяготиться, а можно не обращать на него внимания.

Сегодня вечером Александр собрался наслаждаться одиночеством и тем покоем, который с ним связан, уж больно суматошным выдался день. Дорогой и любимый босс Геннадий Валерианович вчера полдня провел в мэрии, где, по его словам, «уточнял насчет реконструкции», и потому сегодня с самого утра изводил всех придирками. Досталось и Александру, который «в это тяжелое для клиники время» совершил страшное преступление, отложив две операции на следующий месяц.

– Вы понимаете, что в июне нас здесь уже может не быть?!

Геннадий Валерианович немного перегибал палку со сроками и намеренно упускал из виду то обстоятельство, что, закрывшись на Чистых прудах, клиника «La belle Hélène» непременно открылась бы в другом месте. Но так получалось трагичнее и гармонировало с минорным настроением босса.

Александр объяснил причины. Одна из клиенток сильно увлекалась астрологией и очень хотела сделать подтяжку в самый благоприятный для нее день, который, по предварительным расчетам, был в мае, а по окончательным, точнее которых не бывает, переместился на июнь. Александр поговорил с дамой по душам, убедился в том, что к операции в неблагоприятные дни она относится крайне отрицательно, и «переставил» операцию на июнь. А что ему еще оставалось делать? Операция делается не по жизненным показаниям, и дата в этом случае не имеет никакого значения. А вот внутренний настрой пациентки – имеет, да еще какое! Огромное значение! Исход операции зависит от профессионализма медиков только наполовину. Вторую половину обеспечивает внутренний настрой пациентов, их моральное состояние. Если у пациента депрессия – ждите осложнений.

– Благоприятные дни придумали! – возмущался босс. – Что мне теперь, придворного астролога на работу брать?!

«Где имение и где наводнение», – говорила бабушка Александра, сталкиваясь с подобным отсутствием причинно-следственных связей. Бабушка Анна Тимофеевна, царствие ей небесное, была забайкальской казачкой, скорой на руку, легкой на ногу и острой на язык.

У второй «передвинутой» клиентки, занимавшейся оптовой торговлей электротоварами, внезапно осложнились дела с китайскими поставками, и ей пришлось бросать все и отправляться в Шанхай, причем отправляться надолго, как минимум на две недели. Пока со старыми поставщиками разберешься, пока новых найдешь… Что тут мог сделать Александр? Вариант был всего один.

– Надо планировать как следует, а не брать даты с потолка! У нас тоже бывают разные непредвиденные обстоятельства! У кого их не бывает?!

В обычном состоянии Геннадий Валерианович по таким поводам вообще бы выступать не стал. Хозяин – барин, клиент всегда прав и так далее. Но сегодня ему надо было выплеснуть часть скопившегося раздражения, и Александр относился к этому с пониманием. Кивал головой, особо не возражал и не оправдывался, только время от времени на часы демонстративно поглядывал, намекая на то, что рабочее время можно использовать более рационально.

Бурное утро плавно перетекло в не менее бурный день. День без операции всегда более бурный, нежели операционный, потому что в такие дни приходится общаться с бо€льшим количеством пациентов. Кто-то приходит знакомиться и высказывать пожелания, кто-то на перевязку… К вечеру Александру хотелось тишины и покоя. Он даже не стал возиться с готовкой, а наделал себе на ужин бутербродов с красной икрой, которые относились к числу самых любимых его бутербродов. Хотя бы потому, что каждый день ими себя баловать не станешь, уж очень калорийное это баловство.

Иногда бутерброды падают маслом вверх, и это – дурной знак, предвещающий крупные проблемы. Дела настолько плохи, что закон бутерброда ленится срабатывать – именно так надо расценивать упавший маслом вверх бутерброд, а не радоваться удачному стечению обстоятельств.

Александр опрометчиво порадовался, потому что бутерброд был последний и падал он на колени, а вставать с дивана и идти переодеваться не хотелось. Александр сначала порадовался удачному падению бутерброда и только после этого, уже надкусив его, осознал, почему, собственно, дрогнула рука.

– Если вы видели этого человека или обладаете информацией о его местонахождении, то просим позвонить по телефонам…

С экрана телевизора на Александра смотрел недавний питерский пациент Сергей Иванович Кузнецов. Такой, каким он был до операции. Ошибка исключалась – во-первых, фотография, показываемая в сводке новостей, была хорошей, четкой, лицо снято анфас крупным планом, а во-вторых, профессиональная память не могла подвести Александра. Одно дело узнать человека, которого мельком видел на улице, и совсем другое – узнать своего бывшего пациента. Тем более прооперированного совсем недавно, на позапрошлой неделе.

Где-то внутри зябко потянуло холодком. Александр пропустил мимо ушей то, что диктор сказала о Кузнецове, но и так было ясно, что разыскивают его в связи с совершением какого-то преступления. Если бы внезапно пропал добропорядочный гражданин Кузнецов, то никто бы из близких не дал для опознания старой фотографии. За неимением новой (сразу же после пластической операции никто обычно фотографироваться не спешит) обошлись бы фотороботом. Какой смысл искать человека, зная, как он выглядел раньше, но не представляя, как он выглядит сейчас? Старая фотография не подошла бы, потому что новое лицо разительно отличается от старого, да, вдобавок, послеоперационный отек сильно меняет внешность. Старого лица уже нет, нового лица еще нет, а есть нечто… «Нечто», наверное, самое подходящее слово для характеристики облика в этот «промежуточный» период.

Кузнецов не одинокий пенсионер, а бизнесмен, то есть вроде бы как бизнесмен. Человек, который постоянно находится на людях. Такому будет очень сложно скрыть факт пластической операции. Даже если он живет один, то есть сотрудники, партнеры, любовницы, друзья… Кто-то да будет знать об операции, тем более что она была не просто омолаживающей, а изменяющей внешность. Тут ничего не скроешь, увидит окружение «новое лицо» и все поймет.

Мысли путались, перескакивали с одного на другое, но вывод напрашивался один-единственный. Неутешительный, неприятный.

Бизнесмен? Ясно теперь, что он за бизнесмен, этот Сергей Иванович Кузнецов. И никакой он не Кузнецов, скорее всего… Впрочем, «псевдоним» выбран умно. Сколько в России Сергеев Ивановичей Кузнецовых? Если не десятки тысяч, то все равно много. Легче затеряться, меньше внимания привлекается. Кто же вы на самом деле, Сергей Иванович Кузнецов? И каким бизнесом вы заправляете?

Оставив недоеденный бутерброд сохнуть на тарелке в скорбном одиночестве, Александр отправился за информацией в Интернет. Поиск по словам «Сергей Иванович Кузнецов Санкт-Петербург», как и следовало ожидать, не дал ничего интересного. Но стоило только Александру набрать в строке поиска «Санкт-Петербург розыск», как он попал на соответствующую страницу сайта Главного следственного управления Следственного комитета РФ по Санкт-Петербургу, где четвертая по счету фотография в списке разыскиваемых за совершенные преступления оказалась той самой, которую показывали по телевизору. Только фамилия изображенного на ней мужчины была не Кузнецов, а Арандаренко. Арандаренко Альберт Радиевич, 1972 года рождения, разыскивался по подозрению в организации убийств (именно так – во множественном числе) и совершении мошенничества в составе организованной преступной группы.

– Ну и дела, – коротко сказал Александр, набирая в строке поиска настоящее имя своего пациента.

«Ну и дела» в данном случае обозначало бурю негативных эмоций, которую чаще принято выражать при помощи витиеватых или хотя бы многоступенчатых словесных конструкций нецензурного характера. Но Александр не любил материться. Когда матерились другие, тоже не любил.

Альберт Радиевич оказался довольно известной персоной. «Видный предприниматель», «влиятельный бизнесмен», «ведущий специалист в области недвижимости», «владелец известной строительной фирмы», «крупный инвестор» и даже «меценат и благотворитель»… Ну, прямо столп общества, иначе и не скажешь.

Но на любой репутации непременно найдутся какие-нибудь пятна. Кто-то из журналистов упоминал о близости Альберта Радиевича к криминальным кругам и даже называли кличку «Алик-Лопата». Несколько раз Альберт Радиевич проходил подозреваемым по различным уголовным делам, но всякий раз подозрения в отношении его оставались только подозрениями, не более того.

«Темная лошадка с блестящей визитной карточкой», – говорила про таких, как Альберт Радиевич, мать Александра. Длинновато, но точно.

Вымышленное имя, пластическая операция, хирург со стороны… Прав был босс, когда говорил, что чувствует какой-то подвох. Александру следовало прислушаться, а не упиваться своей популярностью! В Питер его пригласили, видите ли! Как будто своих врачей там мало!

«Но ведь и раньше приглашали, – возразил самому себе Александр. – И все было нормально, никаких проблем. Кто же мог знать?»

А вот господин Дегтярский мог знать. Даже не «мог», а «обязан» был знать. Если пациент довольно известная в Питере личность и дело у него такое «деликатное», то вряд ли бы он рискнул обращаться под чужим именем в клинику своего города. Он бы, скорее, в Москву уехал оперироваться под чужим именем. Или, например, в Екатеринбург. Или в Киев. Короче говоря, куда угодно, только бы подальше от Петербурга, где многие знают, как его зовут на самом деле. Операция была хоть и сложной, но без чего-то сверхъестественного. Такую в любом крупном городе можно сделать спокойно, были бы деньги. А он в Петербурге оперировался. У приглашенного из Москвы врача. А все остальные участники операции тоже были приглашены со стороны? Или там, в «Прогрессе», круговая порука?

Медсестры – еще ладно. Многие из них приезжают на заработки из других городов и могут не знать в лицо «видных питерцев». Да и не особенно вглядываются медсестры в лица пациентов. Другое дело – врач, который делает операцию. Он лицо пациента изучает до мельчайшей черточки. И память на лица у пластических хирургов цепкая. А уж про главного врача клиники говорить нечего – ему по статусу положено вращаться в «высшем обществе», рекламировать свою клинику, привлекать новых клиентов и все такое. Чтобы он-то, да не узнал Альберта Радиевича? Ладно, допустим, что он его действительно не узнал, но вряд ли Альберт Радиевич настолько глуп, чтобы на это рассчитывать. Вероятность того, что не узнает, куда меньше того, что узнает, а уж Альберту Радиевичу положено уметь хорошо просчитывать вероятности. Иначе бы он давным-давно отбывал срок или лежал на Северном, Южном или еще каком другом питерском кладбище. Нет, Анатолий Викторович был в курсе и сознательно подставил Александра. Да что тут гадать! Дегтярский же сказал, что Сергей Иванович его давний знакомый, поэтому-то он сам не хотел оперировать. Александр сгоряча забыл об этом. Дегтярский и сам бы прооперировал, только ему для этого был нужен опытный ассистент, которого под рукой не имелось. Вот и пришлось приглашать Александра, выдумывая близкое знакомство как отмазку. Ассистировать в другой город никто из профессионалов не поедет, смешно это, нелепо, а кого-то из питерских специалистов Дегтярский на роль ассистента приглашать не хотел. Вот и вывернул ситуацию наизнанку – вы оперируйте, а я вам стану ассистировать.

Вот ведь мерзавец! Ох, недаром въедливые глазки у него бегали все время! Разве так можно? «Не волнуйтесь, Александр Михайлович, все послеоперационное ведение мы обеспечим на самом высоком уровне…» Мавр сделал свое дело, мавр может валить обратно в Москву, а мы тут сами разберемся. Сами с усами, да…

Подставлять ближнего вообще гадко, мерзко и подло, но если этот ближний – твой коллега-врач, то поступок приобретает особо неблагоприятную окраску. Сколько говорено и писано о корпоративной этике, корпоративной солидарности, некоторые даже о корпоративных заговорах упоминают, а на самом деле как не было в отечественной медицине ничего корпоративного, так и нет. Есть система «рука руку моет», не более того.

Эмоции бурлили и рвались наружу, но что толку в эмоциях? Конечно, Александр этого так не оставит. Он сейчас же… нет, сейчас уже поздно, двенадцатый час как-никак, поэтому он позвонит Анатолию Викторовичу завтра утром, выскажет в корректной форме все, что он о нем думает! А сейчас надо немного успокоиться…

Для того чтобы успокоиться, нет способа лучше каллиграфии. Вдумчиво разотрешь в чашке палочку туши, так же вдумчиво разведешь ее водой, вдумчиво макнешь кисть, вдумчиво выведешь первую линию, затем вторую…

Иероглиф «шоу», символизирующий долголетие, требует твердой руки и душевного спокойствия. Особенно в классическом своем написании. Особенно если не рисовать на листе бумаги один большой иероглиф, а покрывать его множеством мелких. Задача усложняется – здесь каждый иероглиф должен быть безупречен не только по форме, но и по размеру. Десять столбиков по десять иероглифов, и можно будет с почтением дарить этот лист на день рождения хорошему человеку. Сто иероглифов «шоу» – это не просто пожелание долголетия, а пожелание долголетия, граничащего с бессмертием… На девятом по счету листе бумаги дело пошло как надо. Казалось, что одинаковые и совершенные иероглифы расползаются по бумаге сами собой, без участия Александра. Нарисовав в нижнем правом углу последний иероглиф, Александр отложил кисть, удовлетворенно кивнул и вернулся к размышлениям.

На спокойную голову думалось лучше и продуктивнее. Александр вспомнил все то, что говорил Дегтярский за ужином в ресторане, вспомнил упоминание Алика во время поездки в такси (Аликом ведь можно не только Александра, но и Альберта назвать), добавил к этому оплату наличными из-за каких-то проблем с банком… Ох, явно придуманными были эти банковские проблемы. Дегтярский попросту не хотел оставлять следов. Банковский перевод – это след, а конверта, переданного из рук в руки, никто, кроме них двоих, не видел. И склонность общаться по телефону, а не по переписке тоже можно объяснить нежеланием оставлять следы. Письмо от Дегтярского пришло всего одно – с «рыбой», то есть с образцом договора. Да, Александр подписывал расходник, но расходник можно порвать и выбросить. И свой экземпляр договора Дегтярский мог порвать. И историю болезни тоже. У анестезиологов должен храниться второй экземпляр их карты, кроме той, что вложена в историю болезни? От него тоже никто не мешает избавиться. Так же, как и от журнала записи оперативных вмешательств, в котором Александр кратко описал ход операции. «Шапка» с указанием фамилий пациента и всех врачей, принимавших участие в операции, уже была кем-то заполнена, скорее всего, операционной сестрой. Номер истории болезни и дата операции там тоже указаны. Но кто мешает завести новый журнал?

Должны быть учтены и списаны наркотики и сильнодействующие препараты, затраченные на пациента? Это ведь целая канитель с учетом – записи в истории, записи в журналах… Хотя при желании можно приобрести все необходимые препараты на черном рынке, записей в журналах не делать, а историю болезни порвать и выбросить. Тогда никаких документальных следов не останется, и операция будет выглядеть подпольной. При желании руководитель клиники может устроить такое без особых проблем. Своя рука – владыка, как говорится.

И неспроста главный врач выступил в роли ассистента… Можно подумать, что некого ему было поставить в ассистенты! Не засиделся в своем кабинете господин Дегтярский, и не стариной он решил тряхнуть, а просто лишнего человека в тайну посвящать не хотел! И любому умному человеку это соображение пришло бы в голову сразу, насторожило. Фактам надо находить правильные объяснения, а не придумывать какую-то чепуху!

Не может такого быть, чтобы всех-всех-всех сотрудников «Прогресса» объединяла круговая порука… Правильно, не может. Поэтому кого-то приглашают со стороны. Приехал-уехал, и концы в воду, особенно если никаких документальных следов не осталось. А у доверенных сотрудников рот на замке. Вот не включил бы Александр сегодня вечером телевизор или смотрел бы другую программу, так и не узнал бы ничего. Не узнал бы, что, сам того не желая и не ведая, стал участником подпольной операции по изменению внешности.

К Александру несколько раз обращались с осторожными предложениями-намеками «прооперировать без лишней огласки». Гонорар в таких случаях увеличивался втрое, а то и впятеро, но Александр неизменно отказывался. Деньги деньгами, а принципы принципами. А тут на тебе – съездил в Питер. Вот уж действительно, лучше бы остался дома…

Помимо обычной пластической хирургии, помогающей людям улучшить свой облик, стать красивее, выглядеть моложе, существует и теневая, «подпольная», не улучшающая, а изменяющая до неузнаваемости. Неузнаваемости, нужной для того, чтобы уйти от ответственности, спрятаться за «чужим» лицом, чужими документами. Каких-то особых, «подпольных» клиник не существует – операции «без лишней огласки» делаются там же, где и обычные. Три направо, две налево. Четыре направо, одну налево. Пять налево, одну направо. Расклады везде свои. Кто-то вообще не связывается с «левыми» операциями, кто-то с их помощью пытается «удержаться на плаву», а кто-то делает их основной статьей дохода. Беспокойства больше, но и прибыль возрастает существенно, в разы. Александр не имел склонности к домыслам, наветам и огульным обвинениям, но он не был слепым и умел делать выводы. Если какая-то клиника практически нигде не рекламируется, привлечением клиентуры не занимается, никакого эксклюзива не предлагает, цены держит выше среднерыночных, но тем не менее существует годами, не загибается, не закрывается да вдобавок отличается исключительным кадровым постоянством, то тут уж выводы напрашиваются сами собой. Можно, конечно, допустить, что клинику перманентно спонсирует некий олигарх, которому когда-то здесь так удачно изменили форму носа, что он до сих пор на себя по утрам в зеркало любуется и никак налюбоваться не может… Но, скорее всего, клиника ориентирована на «теневые» операции. Каков спрос? Спрос огромный – не только свои соотечественники внешность меняют, но и из зарубежья приезжают, как из ближнего, так и из дальнего. Наши врачи ничем не хуже европейских, оснащение в частных клиниках самое современное, а уровень цен на «эксклюзивные» услуги существенно ниже, чем в той же Австрии или Англии…

Александр достал из книжного шкафа папку с договорами. Вот он, договор с «Первой реконструктивно-пластической клиникой «Прогресс». Но в нем мало конкретной информации. «Проведение в период с… по… на базе клиники следующих операций…» Всегда можно сказать, что договор заключили, а до операции дело не дошло. Точно! Акта сдачи-приемки выполненных работ они ведь с Дегтярским не подписывали! Без этого акта, по идее, бухгалтерия не может перечислить деньги! Александр всегда помнил про акты, а тут получил деньги наликом и забыл о формальностях! Обе стороны выполнили свои обязательства друг перед другом и разошлись.

Теперь даже подпись Дегтярского на договоре казалась не подписью, а просто закорючкой. Собственно, это и была закорючка, нечто вроде перечеркнутой по диагонали буквы «О». И подписывал Дегтярский договор не при Александре, со стороны клиники они были подписаны и пропечатаны заранее.

Получается, что Александр стал участником, то есть – соучастником подпольной операции. И пойди-ка попробуй доказать обратное. А чем это чревато? Это чревато проблемами с законом, и еще это прекрасный повод для шантажа. Так часто бывает, оступится человек однажды, ненароком, и сам не заметит, как засосет его болото. Дегтярский вряд ли упустит такую возможность. Нет, он выждет немного, а потом обратится к Александру с очередной просьбой, уже не маскируясь. Наоборот – раскроет все карты, выложит их веером на стол и начнет пугать последствиями. Коготок увяз – всей птичке пропасть, поучаствовал доктор Берг в одной сомнительной затее, так почему бы ему не поучаствовать в другой. И так далее – в третьей, в четвертой, в пятой, в семнадцатой… До тех пор, пока не арестуют.

А можно прийти самому и все рассказать? Вряд ли это будет правильно…

Понятие врачебной тайны в этом случае не действовало. Врачебная тайна – это несколько другое. Когда тебя обводят вокруг пальца, используют втемную, делая участником сомнительной во всех смыслах затеи, ты не обязан хранить профессиональную тайну. От явки в полицию Александра удерживали другие соображения. Если история болезни вместе с остальными документальными следами операции уничтожены, он будет выглядеть соучастником. Явка с повинной, наверное, ему зачтется, но оправдаться, полностью обелиться он не сможет. Не исключено, что, не разобравшись, его сочтут главным организатором… Нет, иметь дело с полицией можно только в том случае, если можешь доказать свою невиновность. А для этого нужно иметь на руках копию истории болезни и координаты людей, которые могут подтвердить, что операция проводилась официально, с оформлением истории болезни, анестезиологической карты и прочей документации. Если даже Дегтярский «зачистил» концы и сунул их в воду, то это еще не означает, что доктор Берг ничем не сможет доказать свою правоту.

А может, он зря накрутил себя, да так знатно накрутил, что на сон грядущий для успокоения каллиграфией заниматься пришлось? Нет, не зря, совсем не зря…

На душе было тоскливо, даже не тоскливо, а гнусно. И еще было очень обидно, как бывает обидно любому порядочному человеку, столкнувшемуся с какой-либо мерзостью. Хочется воздевать руки, потрясать кулаками и сотрясать воздух абстрактно-риторическим воплем «Ну разве так можно?!». Когда тебя обманывают люди, в порядочности которых ты до этого не сомневался, больно бывает вдвойне.

«Надо ехать», – подумал Александр, снова берясь за кисть.

Иероглиф «чжэнь» – истина, так же сложен в написании, как и иероглиф «шоу», и в больших количествах оказывает выраженное успокаивающее действие.

4 Лучшее хобби на свете

«Карлсон – человек», считали почти все сотрудники клиники «La belle Hélène» и имели на то все основания. Несмотря на все свои недостатки, Геннадий Валерианович Качан, который официально назывался директором, а в обиходе – главным врачом, был руководителем понимающим, способным войти в положение и отчасти даже добрым. Ровно настолько добрым, насколько может себе позволить руководитель.

Услышав, что Александру нужно отлучиться на несколько дней по срочным личным делам, Геннадий Валерианович поиграл бровями, выражая таким образом свое недовольство, но вслух ничего не сказал и вопросов задавать не стал. Спросил только, что делать с завтрашними операциями, но на это Александр ответил, что завтра и послезавтра он отработает, отпроситься хочет с понедельника.

На самом деле Александру хотелось бросить все и немедленно мчаться в Питер, но он не мог себе этого позволить. На четверг были назначены две операции – ринопластика и увеличение объема груди. Отменять операции накануне из-за личных проблем можно только в том случае, если никаких других вариантов не остается. В пятницу – еще одна операция, фэйслифтинг [6] у пациентки, которая завтра приезжает ради этого из Екатеринбурга. Причем – именно к доктору Бергу. Как ее не прооперировать, тем более что пятница не слишком удобный день для визита в клинику «Прогресс». Предупреждать о своем приезде Александр не хотел, считая, что лучше застать Дегтярского врасплох. Еще великий полководец древности Сунь-цзы советовал нападать неожиданно, так больше преимуществ. Предварительные звонки и письма с предупреждениями только испортят дело. Дегтярский начнет прятаться, предупредит сотрудников, чтобы те не соединяли его с Александром и не пускали Александра в клинику… Нет, врасплох и только врасплох. И если не получается явиться к Дегтярскому в четверг, то лучше уж тогда в понедельник, чем в пятницу, «полувыходной» день. Так надежнее и на всякий случай еще четыре рабочих дня будут впереди. Для чего они могут понадобиться, Александр пока что не понимал, но твердо решил ехать в Питер в понедельник, самым ранним поездом. Если все пойдет хорошо, он вернется в Москву вечером в понедельник, но, возможно, придется задержаться на день-два. Александр отпрашивался на три дня, с оговоркой, что может задержаться еще на день. Операции, назначенные на следующую неделю, придется переносить. Все потому, что мало ли что. Хорошо еще, что на следующую неделю пока запланировали всего две операции – то ли простое стечение обстоятельств, то ли антиреклама «Вареника» начала приносить свои горькие плоды. Вот если бы было пять-шесть операций… С другой стороны, затягивать с Дегтярским тоже нельзя. Это «железо» надо ковать, пока оно не остыло…

Боссу Александр решил рассказать все потом, по возвращении. Пока что интересы дела требовали сохранения тайны, да к тому же нельзя было исключать развития событий по наилучшему варианту. Дегтярский может осознать, раскаяться и… Наивно верить в подобное, но что-то хорошее в человеке всегда остается, насколько бы низко он ни пал, и об этом нельзя забывать.

Для матери Александр заготовил другую версию. Сказал, что собирается в Питер, но причину назвал выдуманную, сослался на подбор материала для докторской диссертации. Соврал, и тут же стало стыдно. Во-первых, потому, что врать матери не привык, не те отношения были между ними, чтобы врать друг другу, а во-вторых, потому, что темпы работы над докторской диссертацией оставляли желать лучшего. Да какие там темпы? «Воз и ныне там», вот какое выражение лучше всего подходило к подготовке докторской. Расслабился потихоньку, разболтался, надо построже относиться к себе.

«Вот вернусь – и начну, – пообещал себе Александр. – В ближайшие выходные засяду…» Это обещание выглядело совсем как обет, который давали рыцари. Справлюсь с трудным делом и… Очень подмывало дать еще один обет – никогда больше не оперировать в незнакомых или недостаточно знакомых клиниках, но это было бы глупо. В конце концов, любая из знакомых клиник когда-то была незнакомой. Неправильно, нерационально, неумно замыкаться в узком кругу. Лучше взять за правило снимать копии со всех «выездных» историй болезни, маскируя это под сбор материала для диссертации. Объяснение логичное, никаких подозрений у окружающих не вызовет, да вдобавок что-то непременно пригодится для научной работы. Пора собирать личный архив, Александр Михайлович, чтобы было в чем покопаться на старости лет.

Мелькнула мысль нарисовать новое лицо Кузнецова-Арандаренко и анонимно отправить этот портрет по электронной почте куда следует, чтобы там знали, кого им теперь надо искать, но Александр не стал этого делать. Не из гуманных соображений, потому что, когда тебя водят за нос, о гуманизме лучше не вспоминать, а из сугубо рациональных. Вряд ли там поверят анонимному письму, там так вот, без доказательств, верить вообще не принято. К тому же Александр мог нарисовать конечный результат, тот, который получится лишь после того, как сойдет отек. А отек после ринопластики держится долго, до двух месяцев, а то и больше, особенно у курящих, и очень сильно меняет лицо. Нос, как далеко выступающая деталь, бросается в глаза в первую очередь. Поэтому нет смысла морочить голову занятым людям, если не знаешь точно, как выглядит нос пациента сейчас.

Если бы пациент, обратившийся к Александру в обычном порядке, случайно проболтался, что делает пластическую операцию для того, чтобы скрыться от полиции, то, скорее всего, Александр бы постарался тут же забыть об этих словах, словно их не было вообще. Врачебная тайна в некотором смысле не имеет границ и распространяется на все-все-все. Но при одном условии – если речь идет об отношениях врачей с пациентами. Если же это отношения между аферистами и человеком, невольно втянутом в их аферу, то о каком сохранении врачебной тайны в рамках профессиональной порядочности может идти речь? Угол падения равен углу отражения, это непреложный закон. И не только в оптике, но и во всех сферах человеческой жизни. Если начал строить отношения на обмане, то не стоит рассчитывать на сохранение профессиональной тайны тем, кого ты обманул.

Одному человеку Александр рассказал все как есть. Своему лучшему и единственному, наверное, другу Андрею. Рассказал, потому что хотелось посоветоваться… даже не столько посоветоваться, сколько обсудить сложившуюся ситуацию с умным человеком. Ну и должен же кто-то знать, зачем на самом деле Александр отправился в Питер. Не то чтобы Александр ожидал каких-либо дальнейших подвохов, но все-таки поездка выглядела если не рискованной, то, во всяком случае, какой-то неоднозначной, нестандартной. А вдруг к моменту приезда Александра в клинику нагрянет полиция и его арестуют? В таком случае друг-журналист с широкими связями может оказаться полезнее любого адвоката. Разговор предстоял приватный, на людях его вести не хотелось, поэтому Александр пригласил Андрея к себе домой.

Встреча с другом – это праздник, а к праздникам надо готовиться. Александр съездил на рынок, купил парной свинины, помариновал ее в лимонном соке с пряностями, которые брал по принципу «отовсюду по чуть-чуть», засунул в пакет и поставил в духовку. Идеальное, в сущности, блюдо – вкусное, сытное и готовится само собой, главное не прозевать сигнал таймера. Вот чем думали производители плиты, когда сделали сигнал таймера в виде еле слышного попискивания? Таймер должен быть звучным, не как трубы Иерихона, но близко к ним, чтобы его слышали из других помещений. Если стоять в ожидании сигнала возле плиты, то сигнал вообще не нужен. Это стиральная машина закончила цикл и ждет, пока из нее выгрузят белье, а мясо надо доставать вовремя, потому что в остывающей духовке оно может пересушиться. Ничего не поделать, приходилось запоминать время, периодически поглядывать на часы и вспоминать доцента Дробышева с кафедры урологии.

Дробышев был феноменально рассеянным человеком, странно, как он ухитрялся накладывать все положенные швы во время операций и не забывать инструменты в операционной ране. Впрочем, за инструментами и тампонами, употребляющимися во время операции, бдительно следят операционные сестры. По ходу операции отмечают в уме, что они дали докторам и что получили обратно, да вдобавок после операции пересчитывают все. Так вот, в кабинете у Дробышева на столе стоял механический будильник, выпущенный еще при социализме, предназначенный для напоминания о самых ответственных делах, таких, как операция или кафедральное собрание. Звонил он так громко, что с непривычки можно было испугаться. «Вещь! – уважительно отзывался о будильнике Дробышев. – Я его даже во время обхода слышу, через все отделение». Вот с чего надо брать пример производителям плит.

Друг удивил с порога так, что Александр едва не забыл о готовящемся мясе. Вместо длинных волос, которые, в зависимости от настроения, то собирались в хвост, то перехватывались плетеным кожаным шнуром (их была целая коллекция), на голове Андрея топорщился короткий ежик.

– Ты что так резко имидж сменил? – спросил Александр.

– Да вот, пришлось, – уклончиво ответил друг, оглаживая волосы ладонью. Командировочка у меня тут была одна недавно…

– Маскировался?

– Да какое там «маскировался», Саш! – скривился друг. – Я тебе что, Джеймс Бонд? Просто неудачно поспал в одной сельской гостинице на Алтае и привез оттуда таких масеньких друзей человека, членистоногих паразитообразных…

– Аноплура.

– Что за ругательство такое? – прищурился друг. – Почему я его не знаю?

– Вши так по-латыни называются, – пояснил Александр.

– Надо запомнить… – Андрей полез в висевшую на его плече сумку. – А от той дряни, которой я живность изводил, волосы стали как пакля. Вот и пришлось постричься. Но я не только вшей с Алтая привез, но и…

– Аскарид? – предположил Александр, изобразив испуг на лице. – Или клопов?

– Каких аскарид, профессор? – Андрей достал из сумки литровую стеклянную бутылку, наполненную жидкостью красного цвета. – Домашняя клюквенная настойка, делает один местный краевед по секретному рецепту. Ничего лучше, разве что кроме материнского молока, мне пить не приходилось. Небо в алмазах, а не настойка…

«Над всей Испанией безоблачное небо», не к месту и не в тему вдруг вспомнилось Александру.

Настойка действительно оказалась вкусной и пилась легко, словно сок, но Александр знал, что у подобных напитков есть одно коварное свойство – они пьются-пьются, незаметно так пьются, а потом внезапно и сильно ударяют в голову. Поэтому ограничился двумя рюмками – пробной и выпитой за встречу. Хорошего понемножку.

– Я тут на прошлой неделе на встречу с однокурсниками ходил, – вспомнил Андрей. – Никогда не ходил, не получалось как-то, а тут все так удачно сложилось… Дай, думаю, обновлю впечатления.

– Обновил? – поинтересовался Александр, которому в голосе друга послышалась ирония.

– Ага! – кивнул Андрей. – Жаль, что диктофона под рукой не было. Я рыдал, Саша, плакал невидимыми миру слезами. Все так усердно хвастались своими достижениями и так откровенно выражали надежду на то, что у других дела идут гораздо хуже, что я теперь хочу написать пьесу…

– Да ну! – не поверил Александр. – Неужели настолько вдохновило?

– Ты не представляешь! – друг покачал головой. – Это нечто такое… такое… Короче говоря, мне безумно жаль, что я пропустил много подобных мероприятий. Народ ежегодно встречается. А для пьесы я такое название придумал… БДСМ!

– БДСМ? – переспросил Александр, думая, что ослышался. – А при чем тут это?

– Сокращение от «бывшие друзья со мной»! Название – это главное! Люди ведутся не на статью, а на заголовок! Ну и элемент неожиданности… Народ думает, что это пьеса про «садо-мазо», а на самом деле…

– Эту пьесу не поставят ни в одном театре! – рассмеялся Александр. – Вот увидишь!

– Почему? – удивился Андрей.

– Потому что разочарованные зрители будут гневно выражать свое возмущение. Могут и побить актеров, до тебя-то им не добраться. Зрители придут в театр с определенным настроением, а вместо ожидаемого им покажут, как за столом сидят люди. Сидят и разговаривают. И больше ничего…

– Так, в некотором смысле, это и есть то самое! – горячо возразил Андрей. – Только в ментальном смысле! Нельзя же трактовать так однобоко…

– Пиши! – «разрешил» Александр, не желая продолжать дискуссию. – В крайнем случае, название изменишь. На «Детский сад».

– Тоже мысль! – подхватил друг. – Взрослые люди, а хвастаются как дети. Но «БДСМ» лучше цепляет…

«Как хорошо, что я избавлен от подобных мук! – с легкой долей иронии подумал Александр. – У меня нет вариантов с названиями статей. «Аспекты применения современных лазерных технологий для обработки кожи параорбитальной области» нельзя заменить на «Лазером в глаз» или на «Гиперболоид доктора Берга» [7].

О деле Александр завел речь после того, как с едой было покончено. Не потому, что деловые разговоры плохо сказываются на приеме пищи, а просто так получилось. Пока говорили о том да о сем, от мяса остались только кости, которые Александр сложил в чистый бумажный пакет и убрал в холодильник. Кости предназначались двум симпатичным дворнягам, обитавшим при гаражах, что находились в ста метрах от дома Александра.

Андрей слушал профессионально, не перебивая уточнениями и вопросами. Выслушал, подумал немного и одобрил.

– Логично мыслишь. Бог в помощь. Информационная поддержка не нужна? Тема такая…

– Не нужна, – отказался Александр. – Я вообще тебе не как журналисту рассказал, а как другу.

– Оставь это дурацкое деление целого на сущности! – поморщился Андрей. – Лучше просто скажи: «Все должно остаться между нами». Ненавижу, когда так говорят. Соседка моя, Анастасия Дмитриевна, когда ей гвоздь в стену вбить надо или выключатель починить, говорит: «Андрюша, я обращаюсь к вам, как к мужчине». Редактор Ира любит обращаться ко мне как к гражданину… Хватит! Чувствую себя каким-то тридцатиликим Янусом!

– А я знал одного заместителя главного врача, – вспомнил Александр, – который во время дежурств заявлял: «Я сейчас действую как дежурный врач, а вот завтра утром разберусь во всем этом как заместитель главврача».

– И где он сейчас? – скептически поинтересовался Андрей.

– Главным врачом стал, – улыбнулся Александр.

На душе стало легче – рассказал умному человеку про свой план, получил одобрение. Одна голова хорошо, а две лучше, и вообще со стороны многое видится иначе. Взять хотя бы всю эту историю с Кузнецовым-Арандаренко. Александр никакого подвоха не почуял, а Геннадий Валерианович сразу засомневался…

– Андрей, а что означает слово «арандарь»? – вдруг спросил Александр.

– Откупщик права на пропинацию, – не задумываясь, ответил эрудированный друг.

– Тогда ответь на следующий вопрос – что такое пропинация?

– Исключительное право на производство спиртных напитков и торговлю ими в определенной местности.

«Деловая фамилия», – подумал Александр.

– А с чего вдруг такой интерес к украинскому языку? – полюбопытствовал Андрей.

Александр в своем рассказе ничьих фамилий не упоминал, только имена. Сказалась врачебная привычка рассказывать о делах без излишней конкретики. Сейчас-то не было причин не называть фамилии, но тем не менее Александр обошелся без них.

– Настоящая фамилия моего пациента Арандаренко, – ответил Александр. – Вот и интересуюсь…

– Завидую я тебе! – вдруг сказал Андрей. – В Питер поедешь… А мне в четверг в Магнитогорск лететь.

– Я бы с тобой поменялся, – серьезно ответил Александр, – тем более что никогда не был в Магнитогорске…

– Есть два города, которые я терпеть не могу. Это Череповец и Магнитогорск. И по закону подлости, мне по нескольку раз в год приходится туда летать. А в любимом Питере уж и не вспомню, когда был…

– Полюби Череповец с Магнитогорском и разлюби Петербург, – посоветовал Александр.

– Сердцу не прикажешь, – вздохнул Андрей. – Череповец с Магнитогорском полюбить еще можно, а вот разлюбить Петербург не получится…

– Переезжай туда, – посоветовал Александр. – Тебе же, в сущности, все равно, где жить.

Андрей уже третий год был фрилансером. Вольные хлеба его были довольно обильными, потому что работать он умел и дело свое знал.

– Ты что! – искренне ужаснулся Андрей. – Жить в любимом городе, это все равно что жениться на любимой женщине! Рано или поздно рутина разрушит сказку, изо всех щелей полезут мелкие неприятные недостатки, и все – конец мечте! Встреча с любимым должна быть праздником!

Эту теорию в разных видах Александр слышал не раз. Чаще всего друг обращался к ней, когда вспоминал о своем неудачном браке. Сам Александр придерживался другого мнения. Он считал, что лучше всего жить в любимых городах с любимыми женщинами. В этом – счастье. А к неизбежным неприятным мелочам надо просто правильно относиться, не давая им затмевать главного. Мелким мусором можно засыпать большой красивый дворец так, что дворца не будет видно – один только мусор.

Проводив друга, Александр запустил посудомоечную и стиральную машины, а сам решил уделить немного времени лучшему хобби на свете, увлечение которым он старался не афишировать.

Изначально вышивка была простой тренировкой рук, «развитием мелкой моторики», как шутил Александр. Хирургам, как спортсменам и музыкантам, надо постоянно тренироваться, чтобы быть в форме. А потом Александр неожиданно увлекся, когда понял, какие красивые картины можно создавать при помощи ниток и иголки. Накупил мулине всевозможных цветов, разных иголок и стал не просто тренироваться, но и творить.

Ничего запретного и постыдного в лучшем на свете хобби не было, просто к мужчинам, увлекающимся вышиванием, почему-то принято относиться со снисходительной иронией. Непонятно почему, но это так, и иногда это сильно раздражает. Поэтому Александр и не хвастался своими «шедеврами», несмотря на то что некоторые из них можно было бы смело отправлять на выставки, настолько хороши они были. Сначала он их выбрасывал по завершении, потом по просьбе матери начал отдавать ей «особо шедевральные» экземпляры, а не так давно взял да оставил себе один дождливо-осенний городской пейзаж. Положил, так сказать, начало домашней коллекции. Теперь коллекция состояла уже из трех вышивок. Недаром говорится, что стоит только коготку увязнуть, и все… Творения, переложенные листами кальки, хранились в специальной коробке. Так гораздо лучше, чем по стенам развешивать – не выцветают.

Сейчас Александр работал над небольшой, но обильной мелкими штрихами копией картины китайского художника XI века Го Си. «Начало весны в горах». Что еще вышивать весной, как не весенние картины? Вышивал, как положено по китайским традициям – шелком по шелковой ткани. Готовую вышивку Александр собирался вставить в самодельную рамочку из бамбука и повесить у себя в кабинете. Если кто поинтересуется, можно будет сказать, что это подарок из Китая. Если кому-то очень понравится – можно будет подарить.

А когда-нибудь дотошные биографы прознают про то, что Александр Михайлович Берг вышивал на досуге, и бросятся искать его работы для музея…

Александр воткнул иглу в подушечку и взялся за распарыватель. Во время вышивания нельзя думать о смешном, даже над самим собой нельзя подшучивать. От смеха рука дрожит и стежки выходят неровными.

5 Black monday

Всю дорогу, от Ленинградского вокзала до Московского Александр репетировал, готовился к разговору с Дегтярским. К серьезным, ответственным разговорам принято готовиться.

Первое и главное – спокойствие. Никакого выражения эмоций, разве что тон можно взять холодно-отстраненный. С эмоциями у Александра проблем почти никогда не было, заносило его редко, когда казацкие гены брали верх над немецкими. Но уж если заносило, то заносило качественно, резонансно. В клинике такого себе позволить было невозможно. Скандалить вообще плохо, а доктору в медицинском учреждении – тем более. Да и что толку в эмоциях? Разве Дегтярский устрашится гнева, сверкающего в глазах, или громкого крика? Нет, конечно. Дегтярский – стреляный воробей, по всему видно. С ним надо говорить спокойно, но твердо. Так, чтобы он понял, что выход у него есть только один – тот, который предложит ему Александр.

Спокойствие, только спокойствие. Мантру Карлсона Александр повторил про себя раз сто, если не двести. Помогло. Если из Москвы он выехал во взвинченном состоянии, то в Петербург приехал спокойным как удав. Эмоции улеглись и обещали больше не беспокоить. Во всяком случае, сегодня.

Взвинченность – прямое противопоказание для работы. Больничный надо брать или отпуск. Хирург – это невозмутимость, ясный ум и твердая рука. Хирург, который перманентно взвинчен, должен держаться от операционного стола как можно дальше.

План составился такой. Войти в кабинет, поздороваться, сесть, посмотреть в глаза нехорошему человеку и сказать: «Я знаю, кого на самом деле оперировал». Дальше смотря по реакции Дегтярского. Если он начнет юлить и изображать неведение, то его двумя фразами можно припереть к стенке. Если сразу пойдет откровенный разговор, тем лучше. Александр скажет, что хочет получить копию истории болезни Кузнецова, который на самом деле Арандаренко. И неплохо бы было, если бы Дегтярский эту копию заверил. И копию подписанного Александром расходника пусть дает Дегтярский. Александр оперировал официально и деньги за это получил тоже официально. Если история с расходником уничтожены – придется восстанавливать.

Желание получить копии документов было вызвано не педантичностью, возведенной в бюрократический абсолют, а элементарным (и донельзя благоразумным) стремлением обзавестись вескими доказательствами того, что оперировал Александр официально, как положено.

Второе. Александр потребует данные всех участников операции – самого Дегтярского, анестезиолога и операционной сестры. Медсестры у анестезиолога не было, оперировали «узким составом». Фамилия, имя, отчество, паспортные данные, адрес проживания, номера телефонов. Чтобы в любой момент их можно было пригласить в свидетели.

Третье. Не прибегая к резким словам, без которых всегда можно обойтись, Александр даст краткую характеристику поступку Дегтярского и скажет, что больше никогда не станет иметь с ним дела.

Четвертое. Александр вернется на Московский вокзал, купит билет на ближайший поезд до Москвы, а если останется время, прогуляется до Аничкова моста или до Гостиного Двора с непременным заходом в первое же попавшееся кафе, из которого будет вкусно пахнуть выпечкой. Поездку надо завершить каким-нибудь приятным впечатлением, пусть даже и небольшим.

Если же Дегтярского сегодня не окажется в клинике или окажется, что восстановление истории болезни займет длительное время, или еще что, то придется задержаться на день-два. В случае необходимости Александр решил снять номер не в крупной гостинице типа «Октябрьской», а в каком-нибудь мини-отеле, желательно в центре. Чтобы было спокойно, малолюдно и «гулятельно», как выражался один из приятелей студенческой поры. Чтобы можно было вечерами неспешно бродить по центру города, не опасаясь развода мостов. Кто-то из знакомых питерцев считал развод мостов неудобством, а кто-то находил в этом своеобразную прелесть и даже удобство – например, гости за полночь не засиживаются. Развод мостов дисциплинирует. Интересно, а нельзя ли сейчас перестроить мосты так, чтобы их не пришлось разводить вообще? Наверное можно. Хотя, с другой стороны, разведенные мосты – это такой же символ Петербурга, как белые ночи и Медный всадник. А еще развод мостов – великолепное шоу для туристов. Александр наблюдал его однажды, впечатлило. Пока развод не начался, невозможно было поверить, что это вообще возможно, что огромная махина моста может «встать торчком».

Питер, согласно прогнозу, встретил хорошей ясной погодой. Александр поспешил счесть это хорошим знаком. Для того чтобы он не очень-то хорохорился, дорогу ему вскоре перебежали две черные кошки, а чуть позже вышла навстречу восточная женщина в ярких одеждах и с двумя пустыми ведрами в руке. «Погода погодой, – говорило провидение, – а губы раскатывать нечего».

Дегтярского в клинике не оказалось.

– Анатолий Викторович еще не приехал, – налегая на «о», сказал высокий кадыкастый охранник. – Он по понедельникам часто задерживается.

– Насколько? – для порядка спросил Александр и получил стандартный ответ.

– Когда как. Над ним начальства нету.

«Уж лучше бы было», – раздосадованно подумал Александр.

Торчать в клинике не хотелось, тем более что никто и не приглашал пройти, присесть и подождать. Напротив – взгляд охранника был вежливо-вопросительным. «Вам все ясно? Гуд бай, арриведерчи, оревуар, до свидания!» – без труда читалось в этом ясном спокойном взгляде. Так смотрят люди, которые знают высшую правду и живут по ней.

– Загляну завтра, – пообещал Александр, хотя на самом деле намеревался зайти сегодня, ближе к вечеру.

Соврал он намеренно. Вдруг Дегтярский узнает его по описанию и начнет играть в прятки. Фактор внезапности – великое дело.

«Чуден Питер при ясной погоде», – твердил Александр, идя по Невскому куда глаза глядят. Глаза глядели вперед, потом им захотелось поглядеть вправо, затем влево, затем еще раз влево… Спустя два часа Александр вышел к Московскому вокзалу. «Совсем как Веничка», – улыбаясь, подумал он, вспомнив героя и автора книги «Москва – Петушки», которого ноги неизменно приводили к Курскому вокзалу. Интересная книга «Москва – Петушки» и неоднозначная. Сейчас модно лепить ярлык неоднозначности на что попало, считается комплиментом. А «Москва – Петушки» по-настоящему неоднозначная книга, глубокая, книга, у которой подтекст больше самого текста. С одной стороны, вроде бы как пустопорожний треп (некоторые даже скажут не «треп», а «бред»), а с другой – пронзительность и глубина. Как мы живем? Для кого мы живем? Зачем мы живем? И что представляет собой на самом деле наша жизнь? Александр сравнивал такие книги с кочаном капусты – долго приходится снимать лист за листом, пока не доберешься до кочерыжки, то есть – до сути. Банальное, конечно, сравнение, но лучшего и не подобрать. И с каждым снятым листом меняется отношение к книге. Для кого-то «Москва – Петушки» – это, прежде всего, рецепт коктейля «Слеза комсомолки», для кого-то – абсурд «революции» в Елисейкове, а для кого-то – последняя фраза: «И с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду».

«Что-то я тоже никак не приду в сознание», – подумал Александр, имея в виду под «сознанием» четкое и ясное понимание ситуации. Вот она – оборотная сторона всех этих «заставаний» врасплох. Получилось такое своеобразное ментальное айкидо, когда твой прием, твоя сила, обращаются против тебя [8]. Хотел внезапности? Получай!

Внутренне презирая себя за такое мальчишество, Александр достал мобильный и прямо среди шума городского позвонил в «Прогресс», да еще и намеренно понизил голос до хриплого баса и разговаривал не так вежливо, как обычно.

– С Дегтярским соедините, пожалуйста! – полусказал-полуприказал он в ответ на стандартную формулу приветствия «Добрый день, клиника и т. д.».

– Анатолий Викторович на переговорах, – сказали в ответ. – Не знаю, когда он будет. Что-то передать?

Передавать Александр ничего не стал. Прошелся по узкой части Невского проспекта до площади Александра Невского, вернулся обратно к вокзалу, пошел дальше. Когда начал накрапывать дождик, зашел в кафе с красивым интерьером, где выпил чашку невкусного кофе. И все это – механически, неосознанно, на каком-то внутреннем «автопилоте». Безразличие ко всему и нервное напряжение – дрянная смесь. Не исключено, что и кофе оказался хороший, только вот Александру было не до вкуса. В какой-то момент он понял, что так нельзя, и выгнал себя под дождь. Зонт раскрыл шагов через пятьдесят, когда вернулся в состояние, близкое к обычному.

Безразличие к своеобразной красоте дождливого Петербурга или же к вкусу кофе можно было объяснить легко – не до красот и не до смакования напитков было Александру. Но вот нервозность… Откуда она? Ведь уже успела перегореть не только первая порция эмоций, но и вторая, и третья… Все уже обдумано, есть план действий, осталось только встретиться с Дегтярским, а на душе так странно, как бывает в ранней юности, когда стоишь в назначенном месте и волнуешься: придет – не придет? Начав философски смотреть на жизнь, Александр быстро перестал волноваться по этому поводу, но сейчас нечто подобное свербело внутри. Нечто пульсирующее от нетерпения и какое-то заведомо безнадежное. Во время свидания все ясно – уже понимаешь, что «не придет», но пытаешься обмануть сам себя и ждешь «еще пять минуточек». А сейчас-то откуда взялась безнадежность? Не придет Дегтярский на работу сегодня, так придет завтра. Не захочет встречаться с Александром? Ничего страшного, главное, что Александр очень хочет с ним встретиться. Можно сказать, что желания у Александра на двоих, так что не удастся Анатолию Викторовичу отсидеться за дверью своего кабинета. Не удастся! Так что долой нервозность, долой беспокойство, и вообще уже пора звонить в клинику.

Голос Александр менять не стал и, как оказалось, напрасно. Ему даже не дали договорить, отчество Дегтярского до конца произнести не дали.

– Его нет!

И сразу – короткие гудки отбоя.

Ничего себе ответ! Александр даже присвистнул от удивления, хотя склонности к художественному свисту за ним никогда не водилось. Впрочем, скорее всего, это был не свист как таковой, а сублимация какой-нибудь нецензурной брани. Подсознание заменило одно на другое, и в итоге вышло пристойно. Едва слышно присвистнуть на виду у прохожих (подворотня, в которой укрылся от дождя Александр, чтобы позвонить, была проходной, людной) можно, а вот громко ругаться неприлично. Вдвойне неприлично, потому что находишься не где-нибудь, а в городе, который принято считать культурной столицей России.

Культурная столица, частная клиника пластической хирургии – и такое откровенное хамство, которое мать называет «жэковским»! Даже вопрос до конца не дослушали! Явно Дегтярский уже в клинике. Узнал у охранника, что к нему приходил мужчина, догадался по описанию – кто именно, и «ушел в подполье». Ничего, крыса этакая, сейчас до тебя доберутся…

Александр настроился на самый худший в смысле общения вариант. Что ж, так тому и быть…

У давешнего охранника было странное выражение лица – удивленно-растерянное. Охранникам и вообще всем «непропускающим» стражам по роду службы положена абсолютная уверенность в своей правоте и в своих полномочиях. Иначе никак, иначе это будет не охранник, а черт знает кто. «Стесняется, – подумал Александр, идя по коридору. – Наверное, ему велели не пускать меня, задерживать любыми способами, а он не смог…»

Возле кабинета Дегтярского Александр спохватился, что не оставил в гардеробе куртку, но возвращаться не стал, решил, что сойдет и так. В конце концов, он же не в перевязочную пришел, а в кабинет главного врача, где никакого режима стерильности нет.

Дверь кабинета оказалась запертой. Не иначе как охранник успел сделать предупредительный звонок. Александр громко постучал три раза по три коротких стука. Дегтярский не открыл. Может, действительно вышел куда-то, но интуиция подсказывала, что никуда он не вышел, а сидит в кабинете. Ничего, на всякого хитреца найдется свой ловкач, как говорит друг Андрей.

По соседству с главным врачом, за дверью, на которой была только табличка с должностью, сидела главная медсестра клиники. Александр не был знаком с ней лично, но слышал от Дегтярского имя. Не то Алла Владимировна, не то Анна Владимировна. Нет, кажется, все же Анна, точно – Анна.

– Здравствуйте, Анна Владимировна, – Александр вошел в кабинет, закрыл за собой дверь, но дальше проходить не стал. – Я – доктор Берг из Москвы. Мне очень нужно поговорить с Анатолием Викторовичем, но в кабинете его нет. Он случайно не на операции?

Хитрость простая, как таблица умножения. Сейчас Анна Владимировна подтвердит, что главный врач «где-то здесь», и не исключено, что поможет его найти.

Корпулентная Анна Владимировна кивнула в ответ на приветствие и посмотрела на Александра, как ему показалось, выжидающе.

– Александр Михайлович, – представился он. – Анатолий Викторович в клинике?

– А разве… – начала было Анна Владимировна и тут же осеклась.

– Я догадываюсь, что Анатолий Викторович может избегать встречи со мной, – Александр говорил по-деловому спокойно, без малейшего раздражения. – Но я могу вас уверить, что хочу сообщить ему нечто весьма важное.

– Я понимаю, но… – Анна Владимировна снова умолкла на полуслове.

– Если вы понимаете, то вы поможете мне его найти, – жестко сказал Александр, которому уже начал надоедать весь этот Марлезонский балет.

Жаркая духота кабинета тоже не добавляла хорошего настроения.

– Я не могу, – наконец-то раскрыла рот Анна Владимировна.

– Если захотите, Анна Владимировна, то сможете, – Александр поощрительно улыбнулся – давай, мол, не тяни резину.

– Даже если захочу, не смогу, – стояла на своем Анна Владимировна.

Разговор получался каким-то кафкианским. Но у Кафки был Замок в Деревне, а здесь – медицинское учреждение.

– Он что, уехал? – «помог» Александр.

Анна Владимировна поиграла выщипанными в ниточку бровями, пожевала сочными губами, дрогнула двойным подбородком и ответила:

– В некотором смысле – да…

Как? Как можно уехать в некотором смысле? Голова уехала, а тело осталось в кабинете? Или…

– Его арестовали? – предположил Александр.

Подобный исход нетрудно было предположить. Как гласит восточная пословица – если пьешь воду из грязной лужи, то не жалуйся на боль в животе.

Анна Владимировна ничего не ответила.

«Из нее слова клещами не вытащить» – это про таких, как она. На что уж терпелив был Александр, но и его эта игра «в партизанку на допросе» начала раздражать.

– Так что же с ним случилось?! – спросил он, слегка повышая голос. – Я к нему из Москвы приехал, Анна Владимировна, мне время дорого.

– Вы присаживайтесь, Алексей Максимович, – неожиданно пригласила главная медсестра, указывая пухлой рукой на свободный стул.

Поправлять Александр не стал. Алексей так Алексей, Максимович так Максимович. Хоть Львом Николаевичем назови, только скажи, где Дегтярский. Он сел на стул, а сумку опустил на пол. Сидеть с сумкой на коленях неудобно. Да и выглядит смешно, не на вокзале же, в конце концов.

– Анатолия Викторовича убили, – Анна Владимировна сказала главное, и словно прорвало дамбу, потому что больше пауз в речи она не делала. – Убили Анатолия Викторовича, сегодня, представляете, утром, прямо в подъезде. Представляете? Он ушел на работу, а супруга минут через десять в окно выглянула и увидела, что машина все еще под окнами стоит. Забеспокоилась, вышла, а Анатолий Викторович у лифта лежит, уже мертвый совсем. Нет, вы представляете?..

Александр представил себе эту мрачную картину. Вот какой оборот приняло дело. Или это два разных дела?

– Его чем-то тяжелым по голове стукнули и кошелек забрали. Представляете? Наверное, наркоман какой-нибудь, сейчас их столько развелось, наркоманов. Они реально за тысячу убить готовы…

В то, что наркоман будет промышлять на лестничной площадке жилого дома (и явно – приличного дома, не в трущобе же какой-нибудь жил Дегтярский) утром буднего дня, когда все идут на работу, верилось слабо. А вот умный киллер, не желающий наводить следствие на мысль о заказном убийстве, вполне может поступить таким образом. Улучил момент, стукнул по темечку, выхватил бумажник – и был таков. На все про все десяти секунд хватит, если умеючи. Нужный мотив – ограбление – лежит на поверхности, истинный скрыт, и никто до него не станет доискиваться. К тому же все происходит тихо, можно сказать – практически бесшумно. Ударил, вытащил бумажник и ушел не торопясь. Бумажник можно в ближайшую помойку выбросить. Или добавить к коллекции трофеев, если ты идиот-фетишист, желающий обеспечить следствие неопровержимыми уликами по каждому из эпизодов. Но вряд ли среди профессиональных убийц встречаются идиоты. Идиот просто не успеет стать профессионалом.

– Бедный Анатолий Викторович! Мы к нему так привыкли! Столько лет… – Анна Владимировна прерывисто всхлипнула, но от рыданий удержалась. – Что же это такое творится?! Убивают средь бела дня, в подъезде!.. Такой ужас, представляете? И это не где-то там на окраине, а в самом центре города, на улице Черняховского! Жить страшно… Мне вот реально страшно по вечерам домой возвращаться…

Александру тоже стало реально страшно. Связать две новости, недавнюю и совсем свежую, воедино не составляло труда, потому что эти новости так и напрашивались на то, чтобы их связали. Некий деятель, желающий изменить свою внешность для того, чтобы уйти от ответственности за свои дела, делает пластическую операцию в клинике, главного врача которой вскоре после этого убивают. Явная «зачистка концов», не иначе. И вполне вероятно, то есть не «вполне», а очень даже вероятно, что следующим «концом», подлежащим зачистке, станет доктор Берг. Не факт, что да, но почему бы и нет? Где гарантии?

Александр зажмурил глаза и потряс головой в надежде на то, что морок развеется сам собой и окажется, что все происходящее – это всего лишь сон. Снятся же такие дурные сны, растянутые во времени…

Никакой, увы, это был не сон, а самая что ни на есть пакостная явь. Он сидел в кабинете главной медсестры клиники «Прогресс», которая только что сообщила ему об убийстве главного врача и продолжала говорить на эту тему.

– У всех, само собой, есть враги, особенно если по работе приходится руководить людьми. Случается и прижать кого-то, и приструнить, а иногда и до увольнения дело доходит. Но чтобы уволенные сотрудники решились на убийство…

– А что, были угрозы? – поинтересовался Александр.

– Да какие там угрозы, – главная медсестра достала из кармана халата смятый, явно уже успевший послужить ей недавно платок и начала осторожно промокать им глаза. – Ну, Нина грозилась написать на нас жалобу губернатору, а Паша Стриженов спьяну бросил камнем в окно кабинета Анатолия Викторовича…

– Камнем?

– Небольшим таким, – уточнила Анна Владимировна, продолжая возиться с платочком. – Но это было девять месяцев назад, спьяну, и ни на что большее Паша не способен. Чтобы по голове, да насмерть! Он потом за этот камень извиняться приходил… И вообще Анатолий Викторович умел ладить с людьми…

Анна Владимировна убрала платок обратно и долго, минут десять, не меньше, пела дифирамбы покойному Дегтярскому. Не то на самом деле так хорошо к нему относилась, не то просто пыталась успокоиться подобным образом. Когда говоришь хорошее или о чем-то хорошем, то волей-неволей успокаиваешься, бессознательное настраивается на позитив. Недаром и врачи, и знахари, и даже шарлатаны всех мастей столь настойчиво рекомендуют говорить и думать только о хорошем. Теория глобальной позитивности.

– Это был такой внимательный и деликатный человек, каких уже не делают…

С этим утверждением можно было бы поспорить, ибо деликатные люди (так же, как и хамы) были, есть и будут во все времена, но Александр спорить не стал. Уходить он тоже не спешил, поскольку в такие вот эмоционально напряженные моменты люди обычно и пробалтываются, рассказывая то, о чем в обычном состоянии предпочли бы умолчать. Так, во всяком случае, происходит в детективах. Главная, самая нужная, самая «вкусная» информация проскальзывает в отвлеченных разговорах, это аксиома. Если хочешь узнать, сколько на самом деле употребляет алкоголя твой пациент, не спрашивай об этом прямо, ибо услышишь в ответ реальное количество, поделенное на три, а то и на пять. Лучше как бы невзначай заведи разговор о разнице между коньяком и арманьяком, не все же время одним только анамнезом интересоваться, и через две-три минуты узнаешь желаемое.

– Он помнил, когда у кого день рождения, у любого сотрудника…

Ну, это вообще-то норма поведения, а не какая-то запредельная добродетель. Тем более что не стационаром на две с половиной тысячи коек приходилось руководить, а всего лишь небольшой клиникой, в которой число сотрудников невелико.

– Он всегда входил в положение человека и старался помочь как мог…

Да, входил, это точно. Вот и гражданину Арандаренко помог обзавестись новым лицом. Ну а то, что пришлось при этом обвести вокруг пальца одного доверчивого хирурга, так это же пустяки. Главное – помочь тому, кто щедро платит за помощь.

– Никогда не повышал голоса, грубого слова никому никогда не сказал…

Чувствовалось, что дома главной медсестре явно не хватало тепла. Муж, о наличии которого недвусмысленно свидетельствовало толстое «полупудовое» обручальное кольцо, явно был домашним деспотом, грубияном и крикуном. И, скорее всего, регулярно забывал поздравить свою дражайшую половину с днем рождения, днем бракосочетания и прочими памятными датами личного масштаба. Вот и приписывает Анна Владимировна другим мужчинам то, чего нет у ее собственного мужа. Или в первую очередь обращает внимание именно на это. Если бы муж был транжирой, то она сейчас восхваляла бы рачительность Дегтярского и его деловые качества вообще. Человек легко считывается, если, конечно, умеешь читать его правильно.

«Какой ты тонкий психолог, Александр Михайлович! – поддел самого себя Александр. – Какие выводы! Лучше бы в самом начале этой истории был бы такой умный, тогда бы вообще не пришлось сейчас здесь сидеть! Задним умом все мы крепки…»

– А как его любили пациенты! – Анна Владимировна закатила глаза. – Как ценили! Как уважали! Руки у Анатолия Викторовича были золотые! И сердце тоже было золотое! И голова золотая!..

Дифирамбы начали потихоньку скатываться в фарс. «Сейчас она еще про зубы вспомнит», – машинально подумал Александр и тут же устыдился собственного цинизма настолько, что покраснел.

– Вам плохо?! – всполошилась Анна Владимировна. – Давление, да?! Простите меня, пожалуйста… Вы переживаете, а я вам соль на рану сыплю! Вы, наверное, хорошо знали Анатолия Викторовича? Хотите капотенчику?!

Она защелкала ящиками своего рабочего стола в поисках таблеток.

– Благодарю вас, – поспешно сказал Александр. – Со мной все в порядке.

В доказательство он поднялся со стула.

– Извините за беспокойство, Анна Владимировна.

– Это разве беспокойство, – вздохнула Анна Владимировна, давая понять, что обеспокоить ее может только событие крупного масштаба, такое, например, как убийство главного врача.

Убийство убийством, но о делах тоже забывать не следует.

– Скажите, пожалуйста, Анна Владимировна, а кто у вас заведует архивом? – вспомнил Александр, еще не успев открыть дверь. – Я, собственно, хотел снять копию с одной истории болезни, которая нужна мне для диссертации. Когда оперировал, забыл, совсем из головы выскочило.

«Для диссертации» – это замечательный по своей универсальности и по своей правдоподобности повод. Поди разбери, кому что нужно для диссертации. Александр и сам точно не мог сказать, что ему пригодится, а что нет. Правда, история болезни гражданина Кузнецова для работы над его диссертацией точно не подходила, но кто об этом мог знать?

– Эйчар наша заведует, Лилия Евсеевна.

Александр не сразу сообразил, что речь идет о кадровике.

– Только вы ее сегодня уже не застанете, – добавила главная медсестра. – Она в соцстрах уехала, там какие-то проблемы с последним отчетом…

В понимании Александра проблемы с отчетами по социальному страхованию касались бухгалтеров, а не кадровиков, но в каждой палатке свои порядки. Может, бухгалтер «Прогресса» только готовит отчеты, а разбираться с ними ездит кадровик.

– А завтра она будет? – спросил он.

– С десяти до восемнадцати, – ответила главная медсестра. – Но лучше приходите до обеда, а то вдруг она в статистику уедет. А вы что, ради копии истории приехали из Москвы? Написали бы Анатолию Викторовичу, он бы…

– Да нет, я сейчас в Питере по совсем другим делам, – соврал Александр. – Просто вспомнил про историю и заглянул к вам, а тут…

– Мы все в шоке! – выдохнула Анна Владимировна. – Что дальше будет? Не представляю…

На этой скорбной ноте разговор и закончился.

Из клиники Александр вышел в подавленном настроении. Известие о чьей-то смерти всегда угнетает, даже если не испытывал к умершему никакой симпатии. А если человека убили, да еще не исключено, что и тебе самому может грозить такая участь, то настроение будет совсем никудышным…

Как же все глупо получилось, глупо и мерзко! Чтобы еще хоть раз он согласился на операцию за пределами родной клиники! Да ни за какие коврижки, ни за какие деньги! В «La belle Hélène», по крайней мере, хоть «троянского коня» не подсунут, там точно знаешь, кого оперируешь. Геннадий Валерианович любит спать спокойно, он старается избегать конфликтов с Уголовным кодексом. Он с просроченным сертификатом к операционному столу не допустит, не говоря уже о чем-то более серьезном. Потому что умный человек, правильно понимающий жизнь. Некоторым поучиться бы не мешало…

– Black Monday, – вслух констатировал Александр.

Black Monday – это Черный понедельник. Так англичане называют первый понедельник после отпуска или каникул. Смысл другой, но понедельник действительно черный. Приехать в Петербург для того, чтобы узнать, что человек, к которому ты ехал, убит… Эх!

Впереди была полная неясность, и только одно было ясно – в Питере придется задержаться. Скорее всего, до завтра, но не исключено, что и на более долгое время. Кто может дать гарантию того, что в Москве Александра не поджидает киллер? Не ровен час…

«Не ровен час» – это когда обрезком металлической трубы по голове. Некоторые (Александр видел по телевизору) заливают оловом или каким-то другим металлом трубу изнутри. Получается такая металлическая дубинка, которая убивает наповал с одного удара. Мозги всмятку, называется.

По голове, от лба до затылка пробежал щекочущий холодок, словно подул кто-то. Александр поежился и начал составлять план действий на ближайшее будущее. Думать об отдаленном будущем было как-то нерационально.

В ближайшем будущем надо было снять номер в отеле. Десятиминутный мониторинг в Букинге завершился бронированием номера в мини-отеле «Брюллов» на Невском проспекте. Одноместный номер со всеми удобствами – от душевой кабины до ненужного пока еще кондиционера – предлагался всего за две тысячи рублей. Неплохая, очень неплохая цена для центра Северной столицы. И выглядел номер на фотографии прилично, хотя в наше время тотального фотошопа фотографиям особо верить нельзя. Три года тому назад был у Александра печальный опыт с одной нижегородской гостиницей, номера которой на фотографиях выглядели весьма прилично, если не роскошно, а на деле оказались облезлыми, обшарпанными, да вдобавок еще и прокуренными чуть ли не насквозь. Разница между изображением и действительностью была просто шокирующей, но сильнее всего поразило постельное белье серого цвета, затейливой россыпью пятен напоминавшее контурную карту. Александр попал в номер поздно вечером (операция плюс «представительский» ужин после нее), искать что-то другое было уже поздно, но спать пришлось в одежде поверх одеяла.

Гостиница «Брюллов», занимавшая второй этаж дома старинной постройки на узкой части Невского проспекта, не разочаровала – действительность полностью соответствовала изображенному на фотографиях. Первая приятность за сегодняшний день. Александр долго стоял под обжигающе горячим душем, словно пытаясь прогнать таким образом поселившийся внутри холодок, а потом выпил две чашки чая, но холодок так и остался внутри, несмотря на все принятые меры. Мелькнула мысль откупорить маленькую бутылочку виски из мини-бара, но Александр благоразумно прогнал ее, как вредную. Во-первых, ему нужна была ясная голова, а во-вторых, стоит только начать поднимать себе настроение при помощи алкоголя, как уже не остановишься. Поводов всегда найдется сколько угодно… Увы, жизнь далека от совершенства.

В детстве Александр придумал классный способ осчастливить человечество. Все целиком и сразу. Как искоренить все плохое на свете? Да очень просто – все люди должны собраться (в организационные нюансы Александр по малолетству не вникал) и договориться вести себя хорошо. Не обзываться, не драться, не обманывать, не подличать, не брать чужого без спросу, не дразниться и так далее. Можно по списку, а можно и «оптом» – просто не делать ничего плохого. И тогда наступит рай на земле, золотой век всеобщего благоденствия, короче говоря – тогда все будет хорошо.

Он поделился этим открытием с мамой и встретил полное понимание.

– Здорово ты придумал, Саша! – похвалила Елена Григорьевна. – Вот вырастешь и всем про это расскажешь.

Мать никогда не смеялась над детскими идеями сына, насколько бы смешны они ни были. Обычно хвалила, но если не нравилось – так и говорила, объясняя, что именно и почему не нравилось. Александр с детства привык понимать и обсуждать. Ему ничего не запрещали по принципу «этого нельзя, потому что нельзя». Волк из «Ну погоди!» курит? Курить плохо, потому что вредно для здоровья и противно. Саша выразил сомнение насчет того, что «противно». Мама вывела его во двор, подвела к соседям, забивавшим «козла», и попросила дать сыну разок затянуться. Соседи опешили, Саша тоже сильно удивился. Мать повторила просьбу. Дядя Валера с первого этажа дал Саше незажженную сигарету «Прима», объяснил, как надо затягиваться и поднес зажигалку… Минут через десять кашель прошел совсем и голова перестала кружиться. Мама поинтересовалась впечатлениями. Саша сказал, что она была права – действительно противно, и больше никогда курить не пробовал. Детские впечатления, так же как и детские комплексы, намертво врезаются в память.

Что же касается всего плохого, то с ним еще Конфуций пытался бороться, призывал людей быть добродетельными и человеколюбивыми, учил руководствоваться искренностью, действуя во имя справедливости… Толку-то.

Зло изначально заложено внутри людей или все же оно порождается далекой от совершенства действительностью? Вряд ли когда-нибудь найдется однозначный ответ на этот вопрос. Это как о роли личности в истории рассуждать. С одной стороны объективные предпосылки, с другой – Личность. Какой бы была Франция на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков без Наполеона? А Россия без Ленина? А Германия без Гитлера? Предпосылки предпосылками, но взять хотя бы республики бывшего Советского Союза. Объективные предпосылки на момент развала государства были везде одинаковыми (ну, почти одинаковыми с небольшими поправками на местные условия), а спустя двадцать лет оказалось, что жизнь везде разная. Даже в странах, находящихся в одном регионе, дела обстоят по-разному. Почему так? Сложный вопрос, голову сломать можно.

«Jedes Warum hat sein Darum» [9], – говорят немцы.

6 Августа

Утро – оно ведь не просто мудренее вечера. Оно значительно мудренее, настолько мудренее, что и сравнивать нечего. За ночь все мелкое, пустопорожнее, не заслуживающее внимания улетучивается, и остается только самое главное. А если не надо торопиться утром на работу, то можно понежиться в постели и неспешно пораскинуть мозгами, оценивая свои перспективы.

Свои невеселые перспективы.

Дегтярский убит, что плохо само по себе. Невзирая на личность убитого.

Дегтярский убит, и его убийство можно связать со всей этой историей, в которую оказался втянутым Александр. Предположительно, конечно, но можно связать. И если пойти дальше, то можно ждать киллера и по свою душу…

Нет, если бы гражданин Кузнецов-Арандаренко намеревался так капитально зачищать концы, то не стал бы приглашать хирурга из Москвы. Какой смысл гонять киллера по разным городам? Или ездить по ним самому, если он и есть киллер? Где логика?

А вот где – если в один и тот же день или в течение одной и той же недели, короче говоря, примерно в одно и то же время, в городе будут убиты два пластических хирурга, то кто-то может заподозрить, что это неспроста. Заподозрит, потянет за ниточку, да и распутает весь клубок… Может такое случиться? Вполне и даже очень вероятно, что может.

Если же один пластический хирург убит в Петербурге, а другой (тьфу, тьфу, тьфу!) в Москве, то никто, будь он даже семи пядей во лбу, никакой связи между двумя этими убийствами не заподозрит. Хотя бы потому, что информация об этих убийствах попадет к совершенно разным людям. И никакого клубочка не раскрутишь, потому что ниточек не будет… Так что рано тебе успокаиваться, Александр Михайлович, рано.

На второй день пребывания в Петербурге проблем у Александра стало больше. Нехорошо как-то получается…

Александр взял с тумбочки пульт, включил телевизор и начал щелкать кнопками в поисках местных новостей. Нашел, посмотрел около четверти часа, но в новостях не было ничего об убийстве Дегтярского. Александр откинул одеяло, сладко, до хруста, потянулся, выключил телевизор и отправился бриться. Пока водил своей «жужжалкой» по лицу, думал о том, у кого и как можно было бы получить информацию об убийстве Дегтярского. Подробности, предположения, все, что только способно хоть немного прояснить ситуацию… Вариант был всего один – ненавязчиво разговорить кого-нибудь из сотрудников клиники «Прогресс». Есть же на свете общительные до невозможности люди, которых хлебом не корми, дай только поговорить, рассказать, объяснить, короче говоря – выложить собеседнику все, что они знают, и еще сверху немного небылиц навалить для полноты ассортимента. И такие есть почти в каждом коллективе, главное, вычислить их, словоохотливых до самозабвения. Вдруг Дегтярский действительно стал жертвой потерявшего разум наркомана, а Александр уже накручивает себя и зря опасается за свою жизнь. Или, может, это жена Дегтярского постаралась, разные ведь бывают отношения между супругами… Строить предположения и делать выводы, не имея достаточной информации, глупо и нерационально.

Но первым делом надо убедиться, что в архиве клиники существует история болезни Сергея Ивановича Кузнецова, и получить ее копию. А затем пойти на почту и отправить эту копию в Москву самому себе заказным письмом.

Об этом простом, доступном, недорогом и действенном методе сохранения важных документов далеко от дома рассказывал Андрей. Ему во время командировок не раз приходилось прибегать к услугам почты. «Наша почта – лучшая в мире, – шутил друг. – Было дело, вместо Москвы письма в Хабаровск уходили, но никогда не терялись».

Если истории в архиве не окажется, то придется общаться с другими участниками операции. Организовать, так сказать, систему коллективной безопасности. А лучше пообщаться с ними в любом случае, вдруг от этого общения какая-то польза будет.

Закончив бриться, Александр привычно взглянул на дисплей «жужжалки» – пора ее чистить и заряжать или пока еще нет. Оказалось, что еще не пора. Александр положил бритву на полочку под зеркалом и с полминуты рассматривал себя анфас и в профиль. Ничего, молодцом, брюшной пресс в норме, несмотря на то, что в последнее время было не до тренажеров, только и успевал, что немного поплавать в бассейне. И лицо такое, про которое коллеги говорят «нечего оперировать». Нос прямой, правильный, контур классический, подбородок волевой (волевой же ведь), но без излишней брутальной тяжести. Сочетание карих глаз со светлыми волосами классическим назвать нельзя, но впечатление хорошее. А вот под глазами черные круги, несмотря на то, что эту ночь спал более-менее хорошо – долго и глубоким сном без сновидений. Ладно, круги дело преходящее – как пришли, так и уйдут. В одной старинной средневековой книге предлагалось избавляться от кругов и мешков под глазами при помощи высушенного и истолченного мышиного помета, смешанного с топленым куриным жиром. Знатное, наверное, было снадобье, ничего не скажешь. Неужели находились желающие им воспользоваться и неужели им это помогало? Лучше бы придумали чем-то приятным мазать вокруг глаз, медом например. Нет, мед тоже не подходит, потому что щиплет глаза. Лучше сметаной помазать, для сухой истончившейся кожи сметана весьма полезна, и глаза она не раздражает. Разумеется – натюрпродукт, настоящая сметана, а не какая-нибудь сметаноподобная масса. Или правильнее будет сказать «сметанообразная»?

Как человек современный, идущий в ногу с прогрессом, Александр узнавал погоду при помощи Интернета, не выглядывая в окно. Так получалось информативнее, потому что видишь прогноз на целый день, и удобнее. Прогноз посулил кратковременный дождь, Александр заострил внимание на слове «кратковременный», чтобы утро нового дня началось с приятного известия.

«Что творится в «Прогрессе»?» – думал он по дороге. То виделась ему общая скорбь, парализовавшая работу клиники, то множество оперативников, занимающихся сбором сведений у сотрудников клиники. Но одно было ясно – в нормальном режиме «Прогресс» вряд ли будет работать. Анатолий Викторович Дегтярский произвел на Александра впечатление руководителя второго типа, то есть такого, без которого вся работа учреждения идет наперекосяк или вообще останавливается. Это чувствовалось уже по тому, как Дегтярский ходил по клинике. Во-первых, он не ходил, а вышагивал, каждым шагом утверждая свою власть. Во-вторых, он постоянно вертел головой по сторонам, сканируя окружающее пространство с целью контроля. Руководители первого типа, то есть те, кто умеет организовать работу так, чтобы все шло как надо независимо от их присутствия, головой по сторонам не вертят. Зачем им? Они и так знают, что все в порядке, потому что иначе и быть не может. А если контролируют (без этого нельзя), то незаметно. Пока не вызовут да не пропесочат, не узнаешь. И это правильно, ведь для того, чтобы сотрудник мог хорошо работать, он должен чувствовать, что ему доверяют. Постоянный открытый контроль лишает человека веры в себя, в свои силы, в свои способности, человек привыкает к этому контролю, начинает воспринимать его как необходимую составляющую рабочего процесса. Хоть и раздражает все это изрядно, но привыкнуть, как известно, можно ко всему. И стоит только руководителю не проконтролировать сотрудника, как у него, образно говоря, все тут же начинает валиться из рук.

Есть еще руководители третьего типа, чисто номинальные, те, кто вообще ни во что не вникает, ничего не контролирует, только важно раздувает щеки и хмурит брови, а их работу выполняет какой-нибудь «серый кардинал» – заместитель или ассистент.

Директор клиники «La belle Hélène» Геннадий Валерианович Качан относился к руководителям первого типа. Иногда, обуреваемый эмоциями, он говорил, что без него «здесь все сразу рухнет», но и сам в это не верил.

Ожидания Александра не оправдались – «Первая реконструктивно-пластическая клиника «Прогресс» работала в обычном режиме. Никакой суеты, никакой нервозности, стандартная рабочая атмосфера. Две пациентки общаются с девушкой на ресепшен, одна сидит в вестибюле и читает глянцевый журнал, сотрудники выходят из одних помещений и заходят в другие. То ли Александр ошибся с классификацией, то ли отсутствие контроля еще не начало сказываться.

Кабинет Лилии Евсеевны находился в подвале, который здесь важно называли «нулевым уровнем».

– Спуститесь по лестнице на «нулевой уровень» и нажмите кнопку на переговорном устройстве, – сказал вчерашний охранник, уже не выглядевший растерянным. – Лилия Евсеевна вам ответит.

Александр спустился и наткнулся на внушительную металлическую дверь с тремя прорезями для ключей и круглой приваренной ручкой. По углам над дверью висели две камеры наблюдения (это чтобы «мертвых зон» не было, догадался Александр), а слева из стены выступала серая коробочка с кнопкой.

Жать на кнопку пришлось несколько раз, то ли Лилия Евсеевна была занята, то ли рассматривала Александра, а может, созванивалась с охранником.

– Кто вы? – наконец спросила она.

– Александр Михайлович Берг, пластический хирург из Москвы, – обстоятельно представился Александр и добавил: – Меня Анатолий Викторович приглашал оперировать.

– Я не занимаюсь приглашенными сотрудниками! – отрезала Лилия Евсеевна.

Александр подождал – не скажет ли она еще чего-нибудь, но не дождался и снова нажал на кнопку.

– Я же русским языком сказала, что не занимаюсь приглашенными сотрудниками!

– Зато вы занимаетесь архивом, – возразил Александр. – И если вы мне откроете, я объясню, что мне от вас надо.

– Объясняйте так! – потребовала Лилия Евсеевна. – Я посторонним не открываю!

Разговаривала она резко, можно даже сказать – грубовато. Переговорное устройство, немного искажая голос, усиливало это впечатление. И сам факт продолжения общения через устройство тоже добавил негатива.

– Я не совсем посторонний! – повысил голос Александр. – Я – врач, который оперировал в вашей клинике по приглашению вашего руководителя! Я пришел к вам по делу и требую, чтобы мне открыли дверь!

– Требовать можете дома! – ответила Лилия Евсеевна. – Я вам ничем не обязана! Говорите, что вам надо, или уходите! У меня много работы.

Если ты на чужой территории, то придется играть по установленным здесь правилам. Александр подавил желание ударить ногой в ни в чем не повинную дверь и сказал:

– Для работы над диссертацией мне нужна копия истории болезни пациента, которого я оперировал. Его фамилия Куз…

– Копии документов выдаются только с разрешения руководителя клиники! – Лилия Евсеевна наглела с каждой минутой – вот уже перебивать начала.

– А кто сейчас руководит клиникой?

– Леонид Маркович.

Нормальный человек сразу сказал бы, где находится кабинет Леонида Марковича. Но, судя по всему, Лилия Евсеевна к нормальным людям не относилась. Не в смысле адекватности, а в смысле воспитанности и отношения к окружающим.

– Где я могу его найти? – терпеливо спросил Александр, очень надеясь на то, что Леонид Маркович окажется более доступным.

– Где-то в Европах, – от хамства Лилия Евсеевна перешла к издевательствам.

– Мы, кажется, не настолько близко знакомы, чтобы обмениваться шутками! – вспылил Александр. – Будьте так любезны ответить нормально! Где я могу найти Леонида Марковича?

– Где-то в Европах, – упрямилась Лилия Евсеевна. – Он мне не докладывается! Улетел вчера вечером, сказал, что будет звонить. Я, к вашему сведению, на работе не шучу!

– Извините, – сухо сказал Александр. – Но в таком случае он должен был оставить кого-то вместо себя, я правильно понимаю? Исполнять обязанности?

– Да, – лаконично ответила Лилия Евсеевна.

– И кто же этот человек?

– Я.

Впору было уже не ногой по двери колотить, а головой, пытаясь прогнать весь этот бредовый морок. Но, к огромному сожалению Александра, это был никакой не морок. «Ничего, – приободрился он, – недолго осталось разговаривать, конец уже виден».

На самом деле это бабушка надвое сказала – виден или не виден. Маразм бесконечен.

– Значит, вы можете дать мне копию истории болезни?

– Нет, не могу! Без разрешения руководителя не могу!

– Но вы же и есть руководитель!

– Я – исполняющая обязанности! У меня ограниченные полномочия!

– Кем ограниченные?

– Правилами!

– Ну, спросите тогда разрешения у Леонида Марковича! Я подожду!

– Не учите меня, как работать! Леонид Маркович в роуминге! Вы знаете, что такое роуминг?

– Знаю!

– Тогда должны понимать, что он такие мелкие вопросы по телефону обсуждать не станет! Вернется – тогда поговорим!

– А когда он вернется?

– Этого я знать не могу! Я же сказала, что он мне не докладывается! Все! Не отвлекайте меня больше, а то я вызову охрану!

Александр про себя обругал самыми последними словами Лилию Евсеевну с Леонидом Марковичем и снова нажал на кнопку.

– Я сейчас сразу полицию вызову! – пообещала суровая затворница.

– Только один вопрос! – поспешно сказал Александр. – Можно узнать, есть ли у вас в архиве эта история? Фамилия пациента Куз…

– Подобную информацию можно получить только с разрешения руководителя!

– Спасибо, Лилия Евсеевна, – ядовито поблагодарил Александр. – Вы мне очень помогли.

Лилия Евсеевна ничего не ответила.

Александр поднялся на первый этаж, дошел до кабинета главной медсестры, постоял у двери несколько секунд, а затем быстрым шагом направился к выходу. Чем может помочь главная медсестра? Да ничем. Могла бы – еще вчера бы помогла.

Нет, какая же все-таки непрошибаемая твердыня эта Лилия Евсеевна! Волевой человек, скала, глыба! Уперлась рогом – и ни в какую. Может, она таким образом мзду вымогает? Мол, хочешь получить свою копию – так уважь меня? А почему тогда через закрытую дверь общалась? Как ей деньги передать? Сворачивать купюры трубочкой и просовывать в замочную скважину? Нет, никакой мзды ей не надо! Или она такая исполнительная, или она такая вредная, а скорее всего – и то и другое. Твердолобая дура, упивающаяся своей властью. Уговаривать и просить таких бесполезно. Подкуп в данном случае исключается… Пригрозить? Как действуют отморозки в триллерах и детективах? Александр представил себе, как он поджидает Лилию Евсеевну у выхода, тащит за угол, берет обеими руками за горло, бьет головой о стену и говорит что-то вроде «Не сделаешь, что велю – убью на хрен!». Картина получилась до смешного невероятной, абсурдной, можно сказать. Александр рассмеялся, зазевался и налетел на шедшую навстречу женщину в голубом халате. Женщина испуганно ойкнула и уронила коробку, которую несла в руках. По коридору разлетелись пакеты с хирургическими перчатками.

– Простите меня, пожалуйста, – покаянно сказал Александр.

– Ничего страшного, – ответила женщина, морщась и потирая плечо. – Я сама виновата.

– Ну что вы! – горячо возразил Александр. – Это я виноват, зазевался…

С минуту они препирались совсем как Чичиков с Маниловым. Женщина была молодой, лет двадцать пять – двадцать семь, и красивой. Северный тип – серо-зеленые глаза, высокий лоб, высокие скулы, прямой нос, светлые волосы. Настоящая Снежная королева, только глаза не ледяные, а живые, с веселыми искорками. Очень похожа на Грейс Келли [10], только у той не было такой милой ямочки на подбородке. За недолгое время разговора Александр успел разглядеть не только лицо своей собеседницы. Грудь у нее была не по-северному большой, а ноги не только длинными, как и положено северянкам, но и изящными. Александр особенно ценил изящество щиколоток. Правильные щиколотки делают ноги по-настоящему красивыми. Увы, хирургическими методами щиколотки значительно не подправить, то есть не сделать изящнее и тоньше. Разве что в ряде случаев липосакцию [11] можно провести, но она не дает выраженного эффекта, и вдобавок чревата застоем лимфы в случае повреждения лимфатических сосудов. Если профессионального мастерства у хирурга недостаточно, то вместо изящества можно получить слоновость.

У женщины была очень приятная улыбка – сдержанная, но с неуловимым оттенком смешливого лукавства. Не глаза, если вдуматься, являются истинным зеркалом души, а улыбка. По тому, как улыбается человек, можно сказать о нем многое, а глаза всего лишь отражают эмоции, которые он испытывает в данный момент, не более того. Дурак может отрепетировать перед зеркалом «умный» взгляд в комплексе с «умным» выражением лица, но неискренний, недружелюбный человек никогда не научится душевно улыбаться. Пусть до миллиметра будет он выверять положение мимических мышц, все равно ничего не получится.

На бейджике, прицепленном к лацкану халата, было написано «Августа». Классическое, редкое до оригинальности в наше время имя очень подходило своей обладательнице.

Александр почувствовал к Августе расположение. «Милая», подумал он и сразу спохватился, что стоит столбом посреди беспорядка, им же самим и устроенного. Определение «милая» в иерархии доктора Берга стояло гораздо выше «красавицы». Красавица – это правильные черты, идеальные пропорции фигуры, нежная бархатная кожа. Красавица может быть без изюминки, без шарма, без искорки. Просто красавица, и все. А если с изюминкой, пусть и без досконального классицизма в пропорциях, то это уже милая. Неповторимая в своей очаровательной индивидуальности, совершенная своей гармоничностью, и непременно чтобы свет лился из глаз. Непременно – свет и непременно – теплый. Холодный свет – это уже стерва, иная категория. Созерцать можно, любоваться уже не получится. Холод, который в глазах, создает особую ауру, исключающую любование как таковое.

Александр, как и положено профессионалу, углядел все с первого взгляда. Посмотрел – и заметил все-все-все. И трогательную щербинку между верхними передними резцами, и неимоверно притягательный изгиб губ, и маленькую, едва заметную морщинку на переносице… а потом, немного позже, заметил россыпь перчаток на полу.

Медицинские перчатки, разбросанные в коридоре клиники, это не простой беспорядок, а прямо-таки кощунственный. Александр присел на корточки, взял коробку и начал собирать в нее перчатки. Секундой позже к нему присоединилась Августа.

– Я вообще-то не такой слонопотам, – сказал Александр. – Просто задумался…

– Хорошо еще, что на ходу, а не за рулем, – как-то просто, по-свойски, ответила Августа.

– Вы правы, – согласился Александр, кладя в коробку последнюю пару перчаток.

Они поднялись, Александр вручил Августе коробку и открыл рот для того, чтобы сказать «всего хорошего», но вместо этого у него вырвалось:

– Меня зовут Александр.

– Очень приятно, а я – Августа.

Искорок в глазах Августы прибавилось, и это придало Александру решительности.

– Августа, вы скоро заканчиваете работу? – спросил он, уже не неосознанно, а совершенно сознательно.

– В четыре, – ответила Августа и добавила непонятное: – Двенадцать баллов из десяти возможных.

Увидев недоумение во взгляде Александра, она пояснила:

– Оценка за оригинальность. За всю мою долгую жизнь таким образом со мной еще никто не знакомился. Тем более – из коллег.

– Я не собирался знакомиться! – возразил Александр и тут же пустился в многословные объяснения: – Я имею в виду, что не собирался до тех пор, пока не толкнул вас… Но мне бы не хотелось, чтобы вы думали, что я… Я просто спросил, потому что подумал… Но если это каким-то образом вас задело, то прошу прощения… Кстати, а откуда вы узнали, что я ваш коллега?

– Доктор доктора издалека углядит, – улыбка Августы стала шире. – Как рыбак рыбака. К тому же только врачи и медсестры не склонны оставлять верхнюю одежду в гардеробе.

– Да, действительно, – согласился Александр. – А вы какой доктор?

– Говорят, что хороший, – ответила Августа. – Со стороны, наверное, виднее, верно?

– Я не в том смысле…

– В шестнадцать десять я выхожу из клиники и иду к метро, – мягко перебила Августа. – Дорога до дома примерно на час. За это время мы успеем понять, стоит ли нам продолжать знакомство или не стоит. А теперь мне пора.

Улыбнувшись на прощанье, Августа ушла, грациозно покачивая бедрами. Александр посмотрел ей вслед и (ох уж эта привычка к типологизации!) подумал о ягодицах: «Яблоко» [12] и подивился своей прыти. «Ну я даю… Это называется – ухарь. Нет, это называется не ухарь, а саврас. Кажется, так в былые времена звались шустрые прожигатели жизни. Шустер, шустер я однозначно, этого у меня не отнять…»

Педантичным и сдержанным людям редко доводится совершать импульсивные поступки. Оттого и удовольствие острее.

7 Роль гамбургеров в развитии навыка самоанализа

В «гамбургерии» рядом со станцией метро «Площадь Ленина» Александр просидел три с лишним часа, установив личный рекорд времени, проведенного в заведении быстрого питания. Обычно в подобных местах он задерживался не более чем на четверть часа. А что там дольше-то делать? Купил, съел и иди дальше. Фастфуд, одним словом.

Оказалось, что здесь можно рассесться вольготно и надолго. При условии, что посетителей будет немного. Когда над головой, точнее – над душой стоят люди с подносами в руках, совесть не позволяет задерживаться. А если половина столиков свободна, то почему бы и нет? Сидит человек, любуется видами… Честно говоря, любоваться особенно было нечем – самый обычный городской вид открывался из окон, но приезжим гостям положено любоваться видами. Смотреть с тоской на опостылевшее и обрыдшее – это привилегия местных жителей.

Александр неспешно утолял голод и вел диалог с самим собой. Ну – почти диалог, то есть высказывал предположение-соображение и тут же разбивал его в пух и прах. Малополезное, надо сказать, занятие, но считается, что оно помогает разобраться в себе. Эх, если бы было можно «разбираться» в себе, как в шкафу, и наводить там порядок… Разбираться в себе, это все равно что в шахматы с самим собой играть. В конечном итоге как ни изощряйся в хитросплетениях комбинаций, на доске останутся два короля. Ничья, она же полное равенство, абсолютный паритет, одинаковое количество фигур, то же самое, что и в начале партии. Можно было бы и не начинать…

Как это «не начинать»? А если хочется? Если так и подмывает разобраться в мотивах своих поступков, посмотреть на одно и то же с разных точек зрения? Уметь смотреть с разных точек очень полезно. Зачастую ракурс не просто меняет суть, а прямо-таки выворачивает ее наизнанку.

Как и положено правильному, честному даже с самим собой человеку, Александр начал с самокритики.

На ловца и зверь бежит? То есть – ловец на зверя… Августа нисколько не походила на зверя, поэтому Александр отбросил эту поговорку и взял в качестве отправной точки для размышлений немецкую. Более благозвучную, более нейтральную, более универсальную. Anfang und Ende reichen einander die Hände – начало и конец протягивают друг другу руки.

Протягивают, да. Еще как протягивают. Главный врач убит, новый руководитель клиники удрал подальше в какие-то неведомые бебеня (бабушкино словцо, обозначающее некие неопределенные дали), оставив вместо себя таинственную хамку Лилию Евсеевну, которой больше бы подошло имечко Медуза Горгоновна или Гарпия Фуриевна… Как в тех же шахматах называется подобное положение? Цугцвангом оно называется. Полезных или хотя бы нейтральных ходов нет, любой ход ведет к ухудшению позиции, то есть к проигрышу. Полная безнадега, как принято говорить нынче. Что делают несгибаемые бойцы в такой ситуации? Ищут союзников во вражеском лагере! Умно.

Никаких союзников я не искал, возразил себе Александр. Все произошло совершенно случайно. Я задумался и толкнул милую девушку…

Уже «милая девушка»! Ну и темпы у тебя!

Я сначала толкнул, а потом уже разглядел, что она милая. И если она такая и есть, то почему бы ее так не называть? И ни о каких союзниках я не думал. Хотя, конечно, знакомство в «Прогрессе» пришлось бы как нельзя более кстати.

Вот-вот! Твое бессознательное поняло это немного раньше, еще во время разговора с Медузой Горгоновной, и приняло меры. «Бросило» тебя на сотрудницу с доброжелательным взглядом и приветливой улыбкой. Чтоб уж наверняка! У умного человека и бессознательное умное, ждать возле железной двери в подвале Медузу Горгоновну оно не захотело, потому что прекрасно поняло всю бесперспективность этого ожидания, которое неминуемо закончилось бы в ближайшем полицейском «обезьяннике»… А вот Августа – другое дело. Она, правда, не какой-нибудь «властелин колец» местного значения, а рядовой врач, но и такое знакомство может оказаться полезным. На безрыбье, как говорится…

Какое к чертям собачьим «безрыбье»?! И при чем тут бессознательное?! Это всего лишь случайная встреча с милой девушкой, с которой вдруг захотелось познакомиться!

Вот-вот! Вдруг! В этом «вдруг» вся суть! Это тебя бессознательное сподвигло на знакомство. Устроило гормональный выброс…

Не было никакого выброса! Просто! Мне! Захотелось! Познакомиться! С Августой! Без какой-то там задней мысли! Это был порыв души, а не коварный план. Бывают же на свете женщины, мимо которых пройти невозможно. А если пройдешь, то будешь потом жалеть об этом, корить себя всю жизнь…

Однажды так было. Четвертый курс. Студенческая вечеринка понемногу переходила в разгул, когда появилась запоздавшая гостья… Она была такой красивой, что просто дух захватывало и хотелось совершать какие-нибудь безумства. На Александра напал не свойственный ему застенчивый столбняк. Безумно хотелось подойти и познакомиться, но он так этого и не сделал. Сначала стеснялся познакомиться, потом какое-то время стеснялся своего стеснения, а когда принялся наводить справки, никто из однокурсников не вспомнил красавицу. Она была «посторонней», не из Александровой alma mater, и Александру так и не удалось ее найти. Разумеется, как и положено в юные годы, недосягаемость обратилась в сверхценность, и некоторое время (около полутора месяцев) Александр страдал. Со временем страдание понемногу улетучилось, оставив после себя правило: «все, что нужно сделать здесь и сейчас, должно быть сделано здесь и сейчас». Конфуций бы одобрил.

Будешь корить себя всю жизнь – это ты правильно сказал! Положеньице у тебя такое, что надо использовать все возможности…

Я не о том. Бывают же люди, вспомнишь их – и на душе тепло становится…

Это от кофе и гамбургеров в желудке тепло становится. Ешь-пей скорей, а то все остынет!

Александр съел оба гамбургера, допил кофе и отправился к стойке за добавкой. Попросил один чизбургер (надо же как-то разнообразить питание) и кофе, покачал головой, отказываясь от того изобильного обилия, которое пыталась навязать ему девушка, стоявшая по ту сторону «баррикады», и вернулся на свое место. Мысли ненадолго переключились с мотивов собственных поступков на принципы правильного питания, но думать о правильном питании, поедая гамбургеры с чизбургерами, это все равно что размышлять о добродетели в публичном доме. Если уж предаешься пороку (а что есть фастфудовское чревоугодие, как не порок?), то надо предаваться ему с максимально возможным удовольствием. В конце концов, никто никого сюда на аркане не тянул. Можно было без помех вкусить капустно-яблочного салата или каких-нибудь пророщенных ростков в соседнем заведении, но Александру захотелось именно гамбургеров. Да еще как плотоядно захотелось…

Конфуций говорил, что обрел самостоятельность в тридцать лет, от сомнений освободился в сорок, а правду от неправды научился отличать только в шестьдесят. Сколько он всего прожил? Около семидесяти лет, кажется. Интересно, а он сам с собой беседовал? И где грань, отделяющая подобное «самокопание» от того, что психиатры называют диссоциативным расстройством идентичности? [13]

В отношении грани Александр, конечно, утрировал, шутил сам с собой. При диссоциативном расстройстве идентичности человеку кажется, что в его теле существует несколько разных личностей, которые могут иметь разный пол, разный возраст, разный характер, разный темперамент, разные умственные способности, по-разному относиться к жизни и т. п. Эти «личности» не могут общаться друг с другом, потому что никогда не встречаются. Они сменяют друг друга в определенные моменты, и каждая из них ничего не знает и не помнит о других. «Психо» Хичкока – классика жанра и классический пример диссоциативного расстройства идентичности. А беседы с самим собой – это всего лишь один из способов мышления, не более того. Сопоставление и анализ.

Выяснилось, что гамбургеры с чизбургерами превосходно способствуют мыслительному процессу. Хотя бы тем, что совершенно от него не отвлекают. Орудовать ножом и вилкой не надо, наглухо завернутые в бумагу бутерброды остывают медленно, они круглые – не надо думать о том, с какого конца их кусать. Ничто не отвлекает от размышлений, знай себе жуй да думай.

Думай, думай, думай, думай, думай…

Александру все же удалось убедить себя в искреннем бескорыстии своих намерений. Но в то же время он не исключал, что приятное знакомство может оказаться полезным, то есть на самом деле бабушка тут надвое сказала. На выходе из «гамбургерии» Александр прислушался к себе – есть ли то волнение, которому положено быть перед первым свиданием? Вроде есть. Значит, не все так прагматично, как иногда кажется. Впрочем, у волнения могут быть и другие причины…

Букет розовых лилий оказался более чем уместным. Во-первых, Августа искренне ему обрадовалась, по глазам было видно. Во-вторых, букет подчеркивал частный характер знакомства. В-третьих, Александр любил дарить женщинам цветы. Это как-то очень сообразно, гармонично, созвучно.

Стоя метрах в тридцати от входа, Александр чувствовал себя немного напряженно, опасался, что может не сразу узнать свою новую знакомую в «гражданской» одежде. Напрасно опасался, дверь еще не успела открыться, а он уже почувствовал, что это идет Августа, и пошел навстречу.

Цветы Августа приняла правильно. Не стала округлять глаза в притворном изумлении, не протянула с укоризненным недоумением «ну-у-у за-а-ачем это вы-ы», не заявила, что терпеть не может лилии. Взяла, понюхала, улыбнулась, поблагодарила и сказала, что ей уже целую вечность не дарили цветов. Намек Александра порадовал. С каждой минутой, с каждым, можно сказать, шагом, Августа нравилась ему все больше и больше. Приятно же узнать, что женщина, которая тебе нравится, свободна. А то выйдет навстречу из подъезда счастливый соперник с фигурой молодого Сталлоне, глазами Ди Каприо и мужественной лысиной Стэйтема, подхватит Августу под ручку и уведет.

Невероятно! Можно сказать – смешно! Не прошло и шести часов с момента знакомства, а Александру уже не хотелось, чтобы кто-то уводил Августу. Очень-очень не хотелось. Подобная скоропалительность чувств была достойна романтической баллады или, на худой конец, сонета.

На «ты» перешли не договариваясь, само собой получилось. И вообще, между ними сразу же установилась такая легкость общения, какая бывает между давно и хорошо знающими друг друга людьми. Не чтение мыслей и не взаимопонимание с полуслова, а легкость и, если можно так выразиться, уютность общения. Уютность общения – это когда не надо фильтровать сказанное, контролировать себя и думать о том, как отреагирует на твои слова собеседник. Уютность общения – это когда ты не опасаешься быть непонятым. Уютность общения – это когда с сожалением думаешь о том, что до дома, в котором живет твоя спутница, осталось каких-то сто метров.

А еще Августа замечательно смеялась. Многие смеются некрасиво, а она делала это эстетично, мелодично (словно множество маленьких колокольчиков перезванивается) и так заразительно, что просто невозможно было не присоединиться.

Пока шли до метро, ехали и снова шли пешком, успели рассказать друг другу самое главное из биографий.

Августа работала в «Прогрессе» врачом-лаборантом.

– Хорошая у меня работа, – сказала она с оттенком бескорыстного детского хвастовства. – Вдумчивая, спокойная и с пациентами контактировать не приходится.

– Избегаешь общения? – удивился Александр. – Почему, если не секрет?

– Потому что я очень ранимая, – без тени кокетства призналась Августа. – Если мне грубят – я плачу. А потом долго переживаю, не могу успокоиться, обидно мне. Это всем известно, поэтому на меня даже наш главный врач Анатолий Викторович никогда голоса не повышал.

– А на остальных повышал? – как бы невзначай поинтересовался Александр, вспомнив вчерашние дифирамбы от главной медсестры.

– До визга, – невесело улыбнулась Августа. – Под горячую руку мог и матом обложить. Его коньком были аспекты происхождения.

– Это как? – не понял Александр.

– Ты что – с Луны свалился? – удивилась Августа. – Ни разу не слышал «такой-то сын, мать твою так-разэтак»?

– Главный врач? – Александр мог еще допустить вставку в речь одного-другого матерного слова, но чтобы так вот, полновесными фразами… – В клинике?

– В клинике, в клинике, – подтвердила Августа. – Можно было и без повода. Придет в плохом настрении и давай на всех кидаться. А мне только говорил укоризненно «Вы же работаете на уровне заведующей, ай-яй-яй». Раз единственный врач, то значит, «на уровне заведующей». У нас крошечная лаборатория, ставки заведующего, как такового, нет, все административные вопросы решает главный врач. То есть решал…

– Я в курсе, – ответил Александр, но дальше развивать эту тему не стал, несмотря на определенное любопытство, потому что не хотелось сейчас говорить о печальном.

– И еще тете Вере, это женщина, которая в режиме нон-стоп моет пол в коридоре и кабинетах, он никогда не сказал грубого слова, потому что в ответ от тети Веры можно услышать двадцать. Она бывший техник-смотритель ДЕЗа, русский матерный знает в блистательном совершенстве.

– Страшный человек, – рассмеялся Александр, не видевший ни разу тетю Веру, видимо во все его приходы она мыла полы где-то в кабинетах.

Родители Августы давно умерли, братьев и сестер у нее не было, после недолгого и неудачного брака жила она вдвоем с сыном-второклассником Данилой. Предки Августы были коренными петербуржцами (сказала об этом она без какого-либо пафоса), один из них принимал участие в строительстве здания Медико-хирургической академии, так что ее интерес к медицине можно считать фамильным, наследственным.

– Ты, наверное, хочешь спросить, откуда у меня такое имя? – спросила она, когда они вышли из метро. – Мои родители явно ошиблись с выбором, ведь «Августа» переводится как «величественная», а во мне ничего монументального нет. Сыну, впрочем, мое имя нравится. Он изощряется в сокращениях, вечно придумывает что-то новое. Сейчас зовет меня Гусей.

– А что – нормально, – одобрил Александр, но Августа нахмурилась и погрозила ему пальцем.

– Что значит «нормально»? – шутливо возмутилась она. – «Гуся» – это почти как «гусыня». Я что, похожа на гусыню?

– Скорее на лебедя, – улыбнулся Александр.

– Комплимент детектед, – поддела Августа.

Душевно посмеялись вдвоем и продолжили беседу.

– Вообще-то столь недолгое знакомство еще нельзя считать поводом для совместного надомного чаепития, но долг гостеприимства просто обязывает меня предложить тебе чашку чая или кофе, – сказала Августа, когда они подошли к двери ее подъезда. – Мне почему-то кажется, что ты хороший человек, а не маньяк какой-нибудь.

– Мания у меня только одна – вышивательная, – вырвалось у Александра. – Иногда до утра могу просидеть…

Вот так, как ни в чем не бывало, взял и выболтал свой самый тайный секрет. Выболтал и напрягся, ожидая каких-нибудь шуточек, но вместо них услышал:

– Круто! А вот у меня на вышивание и вязание никогда терпения не хватало. Нет, вру – однажды я связала крючком нечто среднее между скатертью и шалью, убедилась, что рукодельница из меня никудышная, и больше ничего не вязала. А вышивка недоконченная еще со школы где-то дома валяется. «Незнакомка» Крамского. То есть – не вся, а только лицо и шляпка. Выйду на пенсию – докончу!

Сын Августы уже достиг того периода, когда отчаянно хочется казаться взрослее всех взрослых. Он церемонно представился Александру полным именем, пожал руку, изо всех сил стараясь, чтобы рукопожатие получилось крепким, и не забыл сказать «очень приятно». На большее его уже не хватило, в свою комнату он ускакал вприпрыжку.

– Даня, ты обедал?! – крикнула ему вслед Августа.

– Да! – донеслось из комнаты. – Еще как обедал!

Августа недоверчиво покачала головой.

Александр подумал о том, что нет, наверное, на свете матери, которая бы не беспокоилась по поводу того, поело ли ее чадо, сыто оно или нет.

Квартира Августы была маленькой – обычная панельная двушка, но, благодаря разумной организации пространства, казалась больше, чем на самом деле. Любые хоромы можно заставить так, что они станут тесными. Не громоздкие, но высокие шкафы по емкости не уступают своим более «дородным» собратьям, легкие кресла не менее удобны, чем неподъемные «троны», а угловые шкафы на кухне заменяют целую «стенку» и при том почти не «съедают» полезное место.

Множество разнообразных безделушек – статуэтки, подсвечники, тарелочки, вазочки, мягкие игрушки, фигурные свечи и все такое прочее – делало жилище уютным. Сразу чувствовалось (непонятно почему, но чувствовалось), что у каждой вещи есть своя история, пусть даже и коротенькая, но своя.

Ни на что большее, кроме чашки чая, Александр не рассчитывал, ну, разве что на печенье какое-нибудь или пастилу, но Августа считала иначе. Ловко орудуя ножом (Александр так не умел, хотя и был хирургом), она в считаные секунды наготовила большое блюдо бутербродов с колбасой, ветчиной, сыром и паштетом. Александр отнекивался и говорил, что успел плотно пообедать, но как-то незаметно умял половину из приготовленного. Другую половину съела Августа.

– Я – кулинарная пофигистка, – призналась она. – Меня хватает только на то, чтобы варить супы для Даньки, не более того. И, как я подозреваю, эти супы не съедаются в мое отсутствие, а аккуратно и методично, по тарелочке, выливаются в унитаз. Данька тоже любитель похомячить бутеры. А еще мы любим котлеты. Счастье в понимании нашего семейства – это большая-пребольшая кастрюля котлет. С горкой. И есть их без гарнира и хлеба, разве что кетчупом можно полить. Это ли не счастье?

– Счастье, – согласился Александр. – Я тоже люблю котлеты. Настолько, что иногда их готовлю.

– Любишь до такой степени, чтобы сесть смотреть «Гарри Поттера» и за один фильм «уговорить» кастрюлю?

– Не пробовал совершать такой подвиг, но уверен, что он мне по плечу, – серьезно ответил Александр. – Особенно под «Гарри Поттера». Люблю фэнтези.

– Может, ты еще и в «Героев магии и меча» поигрываешь? – прищурилась Августа.

– К компьютерным играм я равнодушен. В школе немного увлекался, а ко второму курсу прошло совсем.

– И рецидива с тех пор не было?

– Ни разу.

– А мы с Данькой фанаты. Я предпочитаю волшебников, а он – рыцарей. Иногда такие баталии разыгрываем… Обычная жизнь скучновата, хочется магии, сражений, воздушных замков…

«Лучше уж пусть будет скучновата, чем с никому не нужными приключениями», – подумал Александр, у которого уже успело сложиться особое мнение по этому вопросу. Он бы сейчас не отказался поскучать немного вместо того, чтобы играть в игру «Следствие ведут дилетанты».

Между делом, между прочим, разговор съехал на то, долго ли еще Александр пробудет в Петербурге.

– Не знаю, – ответил он, потому что действительно не знал. – День-два или до конца недели, это в зависимости от того, как с делами управлюсь.

Крутились в голове кое-какие бессвязные мысли, но их надо было как следует обдумать, отделить зерна от плевел, то есть – глупое и бесперспективное от умного, перспективного. Этот процесс Александр отложил на вечер, а пока на его часах было личное время. Личное, которое для души. Дела могут и подождать. В конце концов, Дегтярский не воскреснет, Лилия Евсеевна не поумнеет, рак на горе не свистнет и Нева вспять не потечет. И с вопросами, касающимися работы, к Августе приставать нельзя, а то еще она решит, что их знакомство имеет деловую подоплеку. Не хотелось бы, чтобы она так думала…

– Если до конца недели, то в субботу можно будет сходить на чудную экскурсию по городу! – Августа явно обрадовалась такой перспективе. – Моя подруга Наташа водит та-а-акие экскурсии, что просто закачаешься!

– Петербург Достоевского? – тоном знатока предположил Александр.

– Петербург Достоевского – это такая мура, – поморщилась Августа. – Штамп для туристов. Три лубочных символа – Петр Первый, Достоевский и «Аврора»! Я говорю о настоящих экскурсиях по настоящему городу… Вот что, например, ты знаешь о Сенной площади?

– О Сенной площади? – призадумался Александр. – Ну… когда-то там торговали сеном, потом это был криминально неблагополучный район… Крестовский в «Петербургских трущобах»…

– Достаточно! – остановила Августа. – Тебя можно брать на экскурсии по Питеру, не опасаясь за жизнь экскурсовода.

– Какая связь между Сенной площадью и жизнью экскурсовода?

– Самая прямая. – Августа округлила глаза и придала лицу максимально серьезное выражение. – Однажды во время экскурсии Наташка чуть не скончалась на Сенной площади от разрыва сердца, когда один из экскурсантов спросил, почему декабристы устроили свое восстание именно здесь, ведь это так далеко от дворца. Спутал Сенную с Сенатской, с кем не бывает, но вся изюминка заключалась в том, что этот экскурсант был советником по культуре при каком-то губернаторе, каком именно, Наташка не говорит, у экскурсоводов тоже есть своя профессиональная этика. И эта этика запрещает смеяться над вопросами, которые тебе задают. Представь себе, каково это, когда тебя разбирает смех, потому что не далее как пять минут назад дядечка с видом знатока что-то там по ходу экскурсии комментировал, а тут спросил такое, но надо изо всех сил хранить серьезность…

– В каждой профессии свои сложности, – улыбнулся Александр. – Помнится, у Довлатова в Михайловском спрашивали, из-за чего была дуэль у Пушкина с Лермонтовым?

– А он сам есенинское «Письмо матери» как пушкинское декламировал, – добавила Августа. – Короче говоря, если останешься до субботы, то приглашаю тебя на экскурсию. У тебя есть какие-то пожелания? Что тебе больше всего хотелось бы увидеть?

«Историю болезни пациента Кузнецова», – чуть было не ляпнул Александр, но вовремя спохватился.

– Что-нибудь такое, что никому не показывают, – сказал он. – Непарадное, но интересное.

– Будет тебе интересное, – обнадежила Августа. – Неинтересного не держим…

Александр просидел в гостях до половины восьмого. Просидел бы и дольше, но пора и честь знать. «Хороший гость надолго не задерживается» – такую надпись на болгарском Александр видел в одной пловдивской корчме, хозяин которой сделал «фишкой» своего заведения нарочитую грубость. Вместо «Добро пожаловать» гости слышали сварливое «Защо си дошел?», то есть «Зачем пришли?», тарелки на стол ставились с пренебрежительным стуком, персонал держался надменно-сурово, но атмосфера в корчме тем не менее была крайне располагающая.

А немцы говорят: «Der Gast ist wie der Fisch, er bleibt nicht lange frisch» [14]. Тоже в тему.

На прощанье обменялись телефонными номерами. Августа сказала, что она каждый день уходит с работы в одно и то же время, что прозвучало как деликатное, ни к чему не обязывающее, предложение встретиться. Александр уже понял, что деликатность Августа проявляла во всем. Например, она так и не поинтересовалась, что делал Александр в клинике «Прогресс», и вообще не задала ни одного вопроса, который мог бы показаться хоть немного неуместным. Возможно, что годом-двумя раньше Александр не обращал бы на это качество столь пристального внимания и не причислял бы его, как выражаются китайцы, к рангу бесценных добродетелей. Причиной тому стала последняя пассия Александра, буквально замучившая его своей ревностью и привычкой то и дело вмешиваться в прайвеси. Ревность была первопричиной, привычка – следствием, а итогом стал разрыв отношений. Последней каплей, переполнившей вместительную чашу терпения Александра, стала слежка. Подруга ехала за его белым «Приусом» в лучших джеймс-бондовских традициях, желая узнать, куда он отправился после работы. Выражение «ревнует, значит – любит» придумали люди, ничего не понимающие в любви. Скорее всего, сами ревнивцы ее и придумали, в качестве оправдания.

Насколько же субъективно восприятие объективной реальности! Стоит только встретить в чужом городе хорошего человека, как уже и небо кажется не таким пасмурным, и город не таким чужим, и проблемы не такими неразрешимыми… Александр воодушевился настолько, что едва не забыл доложить денег на счет мобильного телефона.

Звонков планировалось много. Принцип воды – если нет прямых путей, то будем искать окольные.

8 Окольные пути и письмо от покойника

Теория шести рукопожатий утверждает, что два любых незнакомых между собой человека связаны цепочкой из не более чем пяти уровней общих знакомых. В медицинском мире, а особенно в маленькой «песочнице» пластической хирургии, цепочки гораздо короче и состоят из двух-трех человек. Кто-то с кем-то учился вместе, кто-то с кем-то за одним столом сидел (или стоял, если стол операционный), кто-то с кем-то на пару квалификацию повышал и так далее… Точек соприкосновения великое множество, особенно между Москвой и Петербургом. Ну, с Москвой-то все ясно, в нее, как и в Рим, ведут все пути, она в определенном смысле и есть Третий Рим. Но и Питер тоже славится своими кафедрами и клиниками. На кафедре пластической хирургии и эстетической медицины Санкт-Петербургской академии последипломного образования добрая треть московских корифеев училась.

На связях и строился план Александра. Незнакомому человеку, пришедшему, как иногда говорят, «с улицы», Лилия Евсеевна спокойно может отказать. Кому-то из своих знакомых она вряд ли откажет. Знакомым отказывать не принято, а то и они могут отказать, когда к ним обратишься. Просьба-то, в сущности, совершенно невинная – предоставить возможность снять копию с истории болезни. Александр может даже не выносить ее из подвала, а отсканировать прямо там, на глазах у Лилии Евсеевны. Если окажется, что у нее нет ни ксерокса, ни сканера (невероятно по нынешним временам, но чего только на свете не бывает), то в телефоне Александра есть программа, позволяющая делать сносные копии в различных форматах. А можно и просто сфотографировать постранично крупным планом, тоже вариант.

Никаких опасений профессионального характера у Лилии Евсеевны быть не должно. Александр ни при каких обстоятельствах не сможет использовать эту историю болезни в ущерб интересам клиники, потому что он сам оперировал Кузнецова. Да и оформлена история была нормально, ни к чему не придраться.

Опасаться можно было другого, но если бы Лилия Евсеевна опасалась, то не осталась бы в Петербурге и не ходила бы на работу, а уехала куда-нибудь, как, например, уехал сменивший Дегтярского Леонид Маркович. То, что она сидит за закрытой дверью и не открывает посетителям, – это ее причуды, ее тараканы, а не проявление опасений за свою жизнь. Вряд ли какой-то киллер явится по ее душу в клинику. Клиника «Прогресс» не самое подходящее место для киллера – охранник, девушки на ресепшен, люди в коридорах. Могут запомнить, не факт, что получится уйти незамеченным после убийства. Подкараулить в подъезде куда проще…

Может, Лилии Евсеевне было велено не выдавать никому, ни под каким предлогом истории болезни? Ничего страшного, если захочет, то выдаст. Все равно, кроме Александра, о том, что она нарушила приказ руководства, никто знать не будет. Из любого правила есть исключения, и нет приказа, который нельзя было бы нарушить. И вообще, у нас не Германия с ее дотошным (как говорят некоторые, «до тошноты дотошным») соблюдением правил. У нас все решает человеческий фактор. У нас человек и его воля выше и сильнее любого параграфа в инструкции. В конце концов, миром правят люди, а не инструкции.

Вечер вторника Александр посвятил составлению списка тех, кого следовало обзвонить завтра с утра. Можно было бы начинать обзвон и с вечера, поскольку большей частью номера были мобильными, но это не совсем правильно. Звонок носит скорее деловой характер, нежели личный, стало быть, и звонить надо в рабочее время. Лучше всего – с утра, в промежутке между девятью и двенадцатью часами. Опять же, звонки в рабочее время не располагают к долгим разговорам, а список получился длинным – двадцать семь человек. Пятерых питерских хирургов Александр поставил в начале, остальные фамилии пошли по алфавиту. Двадцать номеров имелись в записной книжке Александра, семь он без труда нашел в Сети. Врачи обычно не скрывают свои контактные данные, даже наоборот.

Своего начальника Геннадия Валериановича Александр в список не включил, несмотря на его обширнейшие связи. Не хватало только, чтобы босс снова заподозрил Александра в нелояльности и желании сменить место работы. Так можно испортить отношения навсегда, окончательно и бесповоротно. Валерианыч не самый лучший начальник на свете, но и далеко не самый худший. Не хотелось бы расставаться. Пока, во всяком случае, не хотелось бы.

Перед сном Александр совершил короткую прогулку по Невскому проспекту, чтобы немного развеяться. Пока гулял, пробовал представлять, как тут все было раньше, лет двести назад. Знаний катастрофически не хватало, картины рисовались размытые, скудные деталями. «Надо бы перед следующим приездом подготовиться, – подумал он, – почитать что-нибудь историческое и «путеводительское». А то получается как-то не очень…»

В том, что следующий приезд состоится довольно скоро, у Александра не было никаких сомнений. И в том, что приездов этих будет много, он тоже не сомневался, несмотря на то, что никаких авансов и обещаний не получал. Случайное знакомство, совместная прогулка, приглашение в гости, чай с бутербродами…

Можно сказать, что ничего особенного не произошло, они с Августой даже не поцеловались ни разу, не говоря уже о чем-то большем, и объяснений между ними не было, но тем не менее Александр чувствовал, что встретились они неспроста и что эта встреча неминуемо перерастет в нечто серьезное. Он даже не чувствовал, а был уверен в этом. Если еще утром Александр раздраженно думал о том, за какие такие грехи свалилось на него такое паскудное «приключение», то сейчас, лавируя между пешеходами на многолюдном проспекте, он склонен был допустить, что «приключение» выступало в качестве прелюдии к встрече с Августой, и от этого оно уже не казалось настолько паскудным. Или, по крайней мере, не вызывало столько раздражения. Воистину, не знаешь, где найдешь и где потеряешь. И что именно найдешь-потеряешь, тоже неизвестно. Вот только бы поскорее разобраться с проблемами, чтобы потом приезжать в Питер с легким сердцем и ясной головой… Это же так замечательно – приезжать в Питер с легким сердцем и ясной головой, встречаться с любимой женщиной… Любимой? Конечно же, любимой! А что это такое, если не любовь? Классический, можно сказать, пример встречи двух половинок, когда, встретившись, люди с первой же минуты начинают испытывать друг к другу расположение.

Александр уже решил, что вне зависимости от исхода своих дел останется в Питере до воскресенья и непременно сходит с Августой на экскурсию. И, может быть, не только на экскурсию. Можно, например, в Кронштадт съездить. Александр никогда не был в Кронштадте. Там, кажется, есть где погулять. И Дане, сыну Августы, должно быть интересно – форты, пушки…

– Дегтярский?! – холодно и как-то не очень довольно переспросил первый из знакомых питерских хирургов. – Да я с этим типом, пардон муа, на одном поле какать не сяду! Даже на Марсовом! И клиники его поганой для меня не существует!

Какать на Марсовом поле? Наверное, коллега имел в виду размеры поля, а не его историческое значение. Слово «поганая» применительно к клинике покоробило Александра. Но, видимо, у коллеги были причины так выражаться. И, кажется, он ничего не знал об убийстве Дегтярского. Странно…

– Угораздило же вас, Александр Михайлович, – посочувствовал коллега номер два. – Дегтярский был таким жучилой… Я нисколько не удивился, когда узнал, что его убили. Понимаю, что не зря вы к его клинике ходы ищете, но помочь ничем не могу…

– С «Прогрессом» ни дел, ни связей не имею, – коротко ответил третий.

– Никаких? – зачем-то спросил Александр.

– Себе дороже, – так же кратко ответил коллега.

– Знаете, как мы в узких кругах называем покойного Дегтярского? – спросил четвертый. – Карабас-Барабас. Для него сотрудники – куклы, а медицина – театр. Рад бы помочь, но никого там не знаю и имя Лилия Евсеевна слышу впервые.

– Знаю, знаю Лильку, – обнадеживающе начал пятый, – та еще сука, и это мягко сказано. Главная стукачка и дура, каких поискать. Я, когда увольнялся, сначала главному высказал, что о нем и его шарашкиной конторе думаю, а потом Лильке отдельно парочку теплых слов сказал. Она настолько впечатлилась, что трудовую мою минут десять найти не могла…

Толку от подобного знакомства было немного, но Александр все же уточнил:

– А так, чтобы по-хорошему, нет к ней никакого подхода?

– К Лильке подход может быть только один, – хохотнул коллега, – с разбегу, чтобы пнуть посильнее…

Хорошая репутация, ничего не скажешь. И у Дегтярского, и у Лилии Евсеевны, и у клиники «Прогресс». Как там только Августа работает? И как сильно обманывался в отношении «Прогресса» Александр! В прошлый приезд ему там даже понравилось. Если пятеро питерских коллег, разные по возрасту, статусу, национальности, высказываются о клинике одинаково плохо, то это заставляет задуматься. В первую очередь о том, что Александр Михайлович Берг совершенно не разбирается ни в людях, ни в клиниках, хотя сам склонен думать иначе.

Верный привычке доводить начатое до конца, Александр продолжил обзвон, уже без былого энтузиазма. Не удалось дозвониться лишь до двух человек. Москвичи были более сдержанными в оценке клиники «Прогресс». В основном говорили: «Слышал, что есть такая, но никого там не знаю» или что-то близкое по смыслу. Только один сотрудник Института пластической хирургии высказался более резко, в стиле, приближенном к высказываниям питерских хирургов.

– Мне этот чертов «Прогресс» тридцать тысяч второй год должен! То, что было указано в договоре, перевели, а дополнительный бонус зажали. Но я там кроме Дегтярского ни с кем не общался…

«Сам виноват», – подумал Александр, которому порой предлагали не указывать в договоре полную сумму гонорара, а «экономию» от неуплаты налогов разделить пополам. Александр от подобных предложений наотрез отказывался. Как из-за своей гражданской сознательности, так и из-за того, что не желал рисковать. То, что тебе положено по правильно оформленному договору, ты получишь. Не мытьем, так катаньем, не добром, так через суд, но получишь. «Черный нал» по устной договоренности – это заведомо потерянные деньги. Если тебе их не заплатят, ты не сможешь повлиять на ситуацию. Устную договоренность в суд не потащишь. Остается только ждать и надеяться, надеяться и ждать.

В десять минут двенадцатого Александр закончил обзвон и задумался над тем, что ему делать дальше.

Вариантов было два.

Первый – подстеречь где-нибудь на выходе затворницу Лилию Евсеевну и попытаться убедить ее. Эффективность этого варианта Александр заведомо оценивал процентов на пятьдесят, не больше. Нельзя исключить, что Лилия Евсеевна не захочет разговаривать тет-а-тет. Нельзя исключить, что разговор закончится скандалом. Скорее всего, именно так он и закончится.

Второй вариант – разыскать анестезиолога и операционную сестру. Учитывая, что от главной по кадрам помощи ждать нечего, придется обратиться к Августе. Разыскать, пообщаться и, если получится, достигнуть взаимопонимания, заручиться поддержкой. Это, конечно, не документ, но все же кое-что. Два или три свидетельства могут считаться веским доказательством, а вот одно – навряд ли.

Было еще кое-что заслуживающее внимания. Дегтярский убит, его преемник Леонид Маркович срочно уехал куда-то «в Европы». С чем это связано? С какими-то проблемами «Прогресса» или с конкретной операцией, которую провел Александр? На основании всего того нелестного, что услышал Александр о клинике Дегтярского и о нем самом, можно было заподозрить, то есть – предположить, что недоброжелателей у клиники и ее руководителя хватало. Вполне возможно, что это «недоброжелательство» автоматически переносилось на преемника. Но нельзя исключать и совпадения. Дегтярский погиб неожиданно, мало ли какие дела были запланированы у незнакомого Александру Леонида Марковича? Вдруг у него на завтра какая-нибудь важная операция в Австрии назначена? Или подписание договора о покупке какой-нибудь эксклюзивной недвижимости в Испании? Да мало ли какие дела могут быть у человека?

Вот именно – мало ли какие…

Как ни изощряйся в логике, от вероятности того, что ты можешь последовать за Дегтярским, не избавишься. Есть же к этому объективные предпосылки, определенно есть. Еще одна проблема, самая важная, от которой не получится взять и отмахнуться. Но эта проблема в некотором роде надуманная, то есть не подтвержденная на все сто процентов, одни опасения с подозрениями, а вот то, что Александр изменил внешность человека, находящегося в розыске, – это факт. И то, что человек этот оперировался под чужим именем – тоже факт. В первую очередь следует раздобыть доказательства своей невиновности… Кстати, а что там с бухгалтерией в «Прогрессе»? Александр совсем забыл о подписанном расходном ордере. Учли его как положено или выбросили? Увы, на этот вопрос без близкого знакомства с бухгалтерами ответа не получишь. Интерес к истории болезни можно объяснить подготовкой диссертации, а финансовая документация – это святая святых. Доступ к ней имеют только те, у кого есть соответствующие полномочия. С другой стороны, расходник – это всего лишь расходник, а история болезни – медицинский документ. Смотрите, пожалуйста, вот кого я оперировал самым что ни на есть официальным образом. По идее, в истории болезни должна быть ксерокопия паспорта. Во всяком случае, в клинике «La belle Hélène» полагалось вклеивать в истории болезни копии паспортов пациентов. Раньше Александр не обращал внимания на такие мелочи, потому что они его не касались, это дело регистратуры, а теперь всегда будет обращать.

Александр решил еще раз наведаться в «Прогресс», снова попытаться пообщаться с Лилией Евсеевной или хотя бы с главной медсестрой. Сегодня он будет настойчивее, у него есть для того все основания. Можно и открыто сказать, что конкретно привело его в клинику. Правда, этим никого, кроме Дегтярского, нельзя было напугать, но тем не менее… А что? Именно так он и поступит! Перестанет ссылаться на сбор материала для диссертации и скажет все, как есть… А собеседницы сделают круглые глаза, покачают головами и заявят, что они тут ни при чем. Вполне может быть. Нет, какая же все-таки ужасная работа у следователей, оперативников и прочих детективов. Это же казни египетские, мрак и жуть в одном флаконе! Да любая ринопластика, даже самая сложная, ничто перед каким-нибудь расследованием. Голову сломать можно! Вот даны тебе десять неизвестных, изволь сделать с ними уравнение и решить его!

– Никогда больше не буду превозносить сложность своей работы! – вслух пообещал Александр.

Любое дело кажется простым, пока за него не возьмешься. Вот, например, казалось бы, что такого сложного в регулировке пластиковых окон. Окно же уже установлено, бери ключ и регулируй на здоровье сколько захочется. Недавно доктор Коломыйко рассказывал, как в воскресенье утром решил «подправить» окно на кухне, чтобы поплотнее закрывалось. Провозился, бедолага, до обеда, но так и не добился желаемого результата. Плюнул, хотел все бросить, а оно, проклятое, не закрывается. Закончилось дело срочным вызовом мастера на все руки, больше известного в народе под именем «муж на час». Тот приехал, за две минуты привел окно в норму, взял полторы тысячи и был таков.

– Он еще посмотрел на меня так снисходительно-снисходительно, – смеялся Коломыйко, заглушая смехом сожаление о потерянном времени и напрасно истраченных деньгах, – и сказал: «Это вам не тригонометрия с алгеброй, здесь пространственное мышление нужно иметь».

Телефон пискнул, оповещая о новом сообщении или о новом письме. Было время, когда Александр устанавливал особые мелодии для эсэмэсок, скайпа, гуглтолка и электронной почты. И для разных звонков были у него разные мелодии – своя для матери, своя для коллег плюс особая для сотрудников клиники «La belle Hélène», своя для друга Андрея, своя для знакомых, своя для пациентов, бывших и нынешних… В один день Александр осознал, что почти никогда не распознает звонки «по назначению», то есть не успевает понять по мелодии, кто именно ему звонит, просто слышит сигнал и хватает телефон. Странная такая особенность, видимо, мозг не хочет утруждать себя ненужной работой, все равно сейчас будет ясно, кто звонит, вот и саботирует. В результате для всех звонков осталась одна-единственная мелодия, и обо всех письмах-сообщениях стал оповещать один стандартный писк. Функция у сигнала одна – привлечь внимание к телефону, так чего ради огород городить?

Письмо от Дегтярского А. В.? В первый момент Александр не поверил своим глазам. Ему еще никогда не присылали писем покойники. Что это? Сбой системы, в результате которого какое-то письмо из прижизненной переписки было отправлено еще раз, или чья-то идиотская шутка? В письма с того света Александр как-то не верил. Если уж мертвым захочется вмешаться в дела живых, они скорее явятся в виде призрака, а не станут слать электронных писем. Хотя кто их знает, эти потусторонние силы…

Письмо оказалось новым, не из старой переписки.

«Здравствуйте, Александр Михайлович!

У меня есть информация, которая может быть вам интересна. Подробности – при личной встрече. Это действительно важно. Время работает против вас.

С уважением, Анатолий Викторович Дегтярский, главный врач «Первой реконструктивно-пластической клиники «Прогресс».

Подпись, скорее всего, подставилась автоматически.

«Кто вы?» – написал в ответ Александр.

«Вряд ли вы меня помните, познакомимся при встрече. Когда мы сможем встретиться в Петербурге?

С уважением…»

Так и есть – подпись «автоматическая».

«А когда надо?» – ответил вопросом на вопрос Александр.

«Чем раньше, тем лучше. Завтра сможете? Можно встретиться в 12.00 в кафе «Зельда и Скотт» на Большой Конюшенной. Это в двух шагах от Невского.

С уважением…»

«Я буду. Как я вас узнаю?»

«Я вас узнаю, Александр Михайлович. До встречи!»

«Интересное название у этого кафе, – подумал Александр, сохраняя переписку. – Зельда и Скотт. Имена владельцев? Вряд ли. Зельду еще можно допустить, а вот имя Скотт в наших широтах не встречается… Тугодум я, однако! Это же в честь Скотта Фицджеральда и его жены! Эпоха джаза и все такое. Как много зависит от восприятия. Кому эпоха джаза, а кому – ревущие двадцатые».

Аноним строил фразы так, что даже пол его оставался неясным. Александр назвал его Некто. Некто – самое подходящее имя для анонимов всех мастей.

Кто бы это мог быть? Кто-то из участников операции? Лилия Евсеевна? Главная медсестра? Наемный убийца, который пытается заманить Александра в ловушку?

Больше вариантов не было.

Если верить Интернету, то кафе «Зельда и Скотт» действительно существовало. На Большой Конюшенной, в двух шагах от Невского. Своим посетителям кафе обещало «неповторимую атмосферу Америки 20-х годов прошлого столетия». Атмосфера, насколько мог понять Александр по сайту кафе, складывалась из развешанных по стенам постеров, отделки «под дуб» и названий коктейлей в меню. Умиляло название «тяжелого» мохито с двойной порцией рома. «Великий Гэтсби», надо же.

Судя по всему, в заведении с неповторимой атмосферой не было зловещего. Опять же – людное место и дневное время. Если бы Некто пригласил Александра куда-нибудь в Парголово или в Колпино, да не в полдень, а в полночь, то Александр даже не подумал бы ехать туда. Хватило бы благоразумия. Но в полдень, да еще и в самом центре Петербурга, можно встретиться. Отчего бы не встретиться для того, чтобы узнать информацию, которая может быть интересна? Что это за информация? Явно, что-то нужное, имеющее отношение к операции Кузнецова-Арандаренко. Кстати, как он там, сердешный, не попался ли еще?

Александр зашел на сайт Главного следственного управления. Нет, не попался гражданин Арандаренко, висит его фотография. Интересно, как он сейчас выглядит? Иногда люди, скрывающиеся от правосудия или от компаньонов-подельников, делают себе несколько операций, одну за другой. Даже не одну за другой, а одну на другую, так точнее. У разных врачей, в разных клиниках. Кого-то все равно находят, кому-то везет.

На всякий случай, Александр решил проконсультироваться на ресепшен.

– Скажите, пожалуйста, вам знакомо кафе «Зельда и Скотт» на Большой Конюшенной? – спросил он у администратора.

Гостиница была маленькой, семейный бизнес. За стойкой, в каком-то непонятном порядке – не посуточно, не поденно, а как получится, сидели три женщины, заметно похожие друг на друга, одна постарше и две помоложе, одна в очках и с короткой стрижкой, другая без очков и с гривой кудряшек. Нетрудно было догадаться, точнее – трудно было бы не догадаться, что это мать и две дочери. Сейчас дежурила обладательница кудряшек.

– Не рекомендую, – девушка смешно наморщила нос, выражая презрение. – Неатмосферное место и готовят невкусно. Но коктейли у них приличные, не бодяжат.

Что еще можно добавить к столь исчерпывающей информации? Толпы там, да еще в столь раннее время, не будет – подходящее, наверное, место для разговоров.

– А там спокойно? Не притон какой-нибудь?

Девушка смерила Александра оценивающим взглядом.

– Совсем не притон. Нисколько. Скорее – богадельня. Если вам нужен притон, то советую сходить на Почтамтскую в…

– Нет-нет, не нужен, – Александр не имел привычки перебивать собеседников, но это был как раз тот случай, когда можно так поступить. – Мне нужно спокойное место.

– Тогда вам в «Зельдак», – улыбнулась девушка. – Спокойнее, чем там, только на кладбище.

Мило пообщались. Администратор в гостинице непременно должен хорошо знать город, иначе нельзя. Мало ли какой вопрос возникнет у постояльцев? Александр вспомнил Казань, где на вопрос о том, как добраться до Кремля, администратор гостиницы (далеко не самой последней в городе) ответила: «Если у вас нет карты, то выйдите на улицу и поспрошайте у местных». Ладно бы Александр интересовался каким-нибудь малоизвестным памятником, а то ведь Кремлем!

На улице накрапывал мелкий дождик.

– Время года неизвестно, мгла клубится пеленой. С неба падает отвесно мелкий бисер водяной…[15] – вслух продекламировал Александр, сильно преувеличивая ненастность погоды, потому что мглы никакой не было и весеннее настроение явственно ощущалось.

Но иногда всплывет в памяти какая-нибудь строчка или строфа из давно читаного стихотворения и будет требовательно преследовать тебя до тех пор, пока не произнесешь ее вслух. Лучше произнести сразу, выпустить на свободу, во вселенную.

Получение письма не отменяло запланированного уже визита в «Прогресс». Александр собирался снова пообщаться с главной медсестрой, которая казалась ему наиболее вменяемой представительницей администрации, и заодно попытаться заглянуть в кабинет Дегтярского. Очень может статься, что Некто занял кабинет убитого главного врача и получил «в наследство» его компьютер со всеми паролями.

Время для визита было очень удобным. Покончив с делами, Александр рассчитывал пообедать где-нибудь (только не гамбургерами, а, например, какими-нибудь вкусными пельменями, бифштекс с овощным гарниром тоже сгодится), позвонить в Москву матери и боссу, и вернуться к клинике к четырем часам, чтобы встретить Августу. Кто знает, удастся ли им увидеться завтра. Вдруг встреча с Некто сильно затянется или придется куда-то поехать… Ага, поехать! В пещеру Аладдина в Красном Селе! В лучшем случае эта встреча продлится около четверти часа, если вообще состоится. С информаторами или шантажистами (по стилю посланий можно было заподозрить шантаж) долго не рассусоливают. Нечего с ними рассусоливать, это не встреча одноклассников.

Сегодня дежурил незнакомый охранник, монументальный, как скала, и такой же флегматичный. На чье-то появление вблизи себя он реагировал только движением зрачков, ухитряясь оставлять неподвижными веки. «Кто понял жизнь, тот не торопится», – уважительно подумал Александр, проходя мимо.

Куртку он оставил в гардеробе. Хватит этого торопливого хамства – расхаживать по клинике в верхней одежде. И никакое смятение чувств здесь оправданием служить не может. Если так себя вести, то можно потихоньку дойти до того, чтобы руки перед операцией не мыть. Стоит только расслабиться – и пропадешь…

Главная медсестра выглядела расстроенной. Глаза красные, веки припухли, макияжу нанесен непоправимый урон. Александр хотел было уйти, но ему махнули рукой, приглашая заходить. Сегодня в кабинете было свежо благодаря открытой форточке.

– Коробка с нашатырем разбилась, никак отдышаться не могу, – пожаловалась главная медсестра.

Александр сочувственно кивнул. Разбитая коробка с нашатырем – это не страшно, это не какое-то личное горе, можно и о делах поговорить. Внутренний зануда не преминул отметить, что коробки не бьются, бьются флаконы, находящиеся в коробках, но Александр не удостоил его внимания.

– Я вчера общался с Лилией Евсеевной, – начал он, внимательно наблюдая за реакцией своей собеседницы, – и, честно сказать, был немного удивлен тем, что со мной общались через переговорное устройство, и тем, что мне так и не удалось получить копию истории болезни. Нельзя ли узнать, что, вообще, происходит? Раньше, при Анатолии Викторовиче, у меня складывалось совершенно иное впечатление о клинике.

– Так то при Анатолии Викторовиче, – главная медсестра качнула своим внушительным бюстом, что должно было означать вздох. – При нем у нас был порядок, а сейчас – двоевластие. Даже – троевластие. Крылова помните? Лебедя, Рака и Щуку? Вот и у нас нечто подобное. Организационные вопросы должна решать исполняющая обязанности, финансовые – главный бухгалтер, а на самом деле за всех отдувается Анна Владимировна! А разве мне больше всех надо? Совсем не надо! Вот плюну на все и уйду! Меня подруга давно к себе зовет, заместителем директора в сетевую стоматологию. Там и условия лучше, и оклад. Даже персональная машина с водителем полагается, чтобы ездить с проверками. Меня, если хотите знать, здесь только Толя… только Анатолий Викторович и удерживал. Мы с ним столько лет были знакомы, сколько нынче и не живут…

Александр слушал, продолжая кивать время от времени, а когда поток скорбного красноречия иссяк, попросил:

– Анна Владимировна, может, вы мне поможете получить копию истории болезни? Это же абсурд – третий день торчу в Питере из-за нее! Или мне официальный запрос от кафедры принести? Не хотелось бы лишнюю бюрократию разводить…

Никакие кафедры, насколько было известно Александру, не пишут никаких официальных запросов по подобным поводам. Но главная медсестра вряд ли об этом знает, потому что медсестры, даже старшие и главные, диссертаций не пишут и научной работой не занимаются. Он намеренно соврал про запрос, намекая на то, что не отступится, пока не получит желаемого, и на то, что проблема может получить кое-какую огласку.

– Ничем вам помочь не могу! – сказала, как отрезала, Анна Владимировна. – Документация – не моя епархия. И даже словечко замолвить не получится, потому что с Лилией Евсеевной общаться… трудно…

«Это я уже успел понять, – подумал Александр. – «Трудно» – не то слово».

– Лилия Евсеевна, наверное, просто найти ее не может, вашу историю, – продолжала Анна Владимировна. – У нее же не делопроизводство, а сплошной бардак. Она потому никого в подвал и не пускает, чтобы люди не видели, что там творится.

– Что же мне теперь – уезжать в Москву с пустыми руками? – Александр постарался изобразить на лице растерянность. – Как же так…

– Возьмите для своей научной работы другую историю! – посоветовала главная медсестра. – На этой же, в конце концов, белый свет клином не сошелся! Тут сегодня-завтра клиника может закрыться, а вы со своей историей носитесь…

– Неужели? – Александр предпочел не замечать некоторую грубоватость последней фразы. – Разве все так плохо?

– Все очень неопределенно, – грустно сказала главная медсестра, словно и не собиралась только что уходить из клиники. – Все настолько неопределенно, что голова кругом. Непонятно, почему убили Анатолия Викторовича, непонятно, что будет с клиникой дальше, непонятно, получат ли сотрудники зарплату за май…

В другой, менее «острой» ситуации Александр отступил бы, не стал настаивать. Но не сейчас. Неизвестность и неопределенность напрягают всегда. Человеку трудно находиться в подвешенном состоянии, особенно если приходится ждать чего-то неприятного.

– Анна Владимировна, – Александр мобилизовал все свое обаяние и проникновенно посмотрел на главную медсестру. – Мне очень нужна именно эта история. Мне не хватает для статистики всего одного случая! Я же не участковый терапевт, а пластический хирург, через мои руки проходит не такое уж огромное количество пациентов, чтобы с легкостью можно было бы заменить одну историю болезни на другую. Может, все-таки как-то… Или уж пусть Лилия Евсеевна честно скажет, что эта история потерялась. На нет, как известно, и суда нет.

– Ох, не знаю, что мне с вами делать! – Анна Владимировна снова вздохнула и протянула руку к одному из трех телефонных аппаратов, стоящих на ее столе.

На первый звонок никто не ответил. Анна Владимировна нахмурилась и позвонила по другому номеру.

– Валя, а куда делась Лилия Евсеевна?.. Ну да… Нет… Сейчас позвоню в бухгалтерию…

Третий звонок оказался результативным. Оказалось, что Лилия Евсеевна уехала в районную администрацию и сегодня ее уже не будет.

– А запасных ключей от архива ни у кого нет? – простодушно поинтересовался Александр.

Анна Владимировна посмотрела на него так, словно он предложил ей заняться каким-то непотребством. Даже, наверное, реакция на непотребство была бы более мягкой.

– У нас так не принято! – веско чеканя слова, сказала она. – Всего хорошего!

«Всего хорошего» прозвучало как общеизвестный матерный посыл – резко и безапелляционно. Пришлось встать, улыбнуться, поблагодарить неизвестно за что и уйти.

Кабинет Дегтярского был заперт.

– Главного врача нет на месте, – строго сказала невысокая полная женщина в голубом халате. – И в ближайшее время не будет.

«Нет на месте» – чудесный эвфемизм для слова «умер». Все объясняет и, одновременно, не ввергает в меланхолию.

Впервые в жизни Александр пожалел о том, что не имеет навыков взломщика и хакера. Пробраться бы сейчас потихоньку в подвал или бы покопаться в компьютере Дегтярского… Эх, права была бабушка, когда говорила, что любая сноровка в жизни пригодится.

Была жизнь как жизнь, а теперь не то детектив, не то триллер. Если честно, то без всех этих приключений жизнь нравилась Александру куда больше. В адреналиновых выбросах он как-то не нуждался, а если бы и нуждался, то нашел бы себе что-нибудь поспокойнее – парашютный спорт или, скажем, альпинизм. Альпинизм – это круто. Наверное. Парашютиста в небо поднимает самолет, а альпиниста – собственные ноги. И спускаться альпинистам интереснее. А есть еще горные лыжи, пещерный дайвинг… У всех этих славных занятий есть одно огромное преимущество перед ситуацией, в которой оказался Александр, – они полностью зависят от твоей воли. Захотел – сделал, не захотел – не сделал. А тут в клинике пациенты ждут, две статьи не закончены… Сплошные проблемы.

9 Самый правильный ответ

Оказалось, что Августе сегодня можно не спешить домой.

– Среда и воскресенье – отцовские дни, – сказала она. – Папа по средам забирает Даньку из школы, делает с ним уроки, потом под видом развлечения закармливает мороженым и привозит домой в девять часов. Бывает, что и в десять, но тогда мне приходится сердиться. Какая-то видимость режима у ребенка должна быть.

– Это хорошо, когда связи не рвутся после развода, – сказал Александр.

– У нас вообще замечательные отношения, – ответила Августа. – Мы с бывшим мужем дружим, иногда он даже приезжает к нам ночевать, если задерживается на работе до развода мостов. Я знаю, что если что, то могу на него рассчитывать, так же, как и он на меня. Сейчас ты спросишь, почему же мы тогда развелись, я угадала?

– Нет, – честно ответил Александр. – Я не люблю задавать такие вопросы.

– Но хотя бы подумаешь? – настаивала Августа. – Подумаешь ведь, да?

Они шли к метро, старательно обходя лужи. Александр держал раскрытый зонт, а Августа держала его под руку.

– Подумаю, – не стал спорить Александр, поняв, что Августе хочется рассказать ему кое-что личное, но прежде она желает убедиться в том, что ему это интересно.

– Это все так странно… – Августа подождала, пока оглушительно ревущий мотоцикл промчится мимо. – Жили – не тужили, ребенка нажили, не ругались особо, не изменяли друг другу и вдруг бах – развелись. Инициатива была моей. Трудно объяснить, но я постараюсь. Вот представь, что ты живешь с человеком, с хорошим человеком, который к тебе прекрасно относится, и вдруг понимаешь… Ты не думаешь об этом заранее, не размышляешь долгими зимними вечерами, ты просто просыпаешься однажды утром, смотришь в потолок и понимаешь, что тебе совершенно все равно, рядом он или далеко, есть он или нет его. Если не он, так другой – никакой разницы. Ты ужасаешься, начинаешь ругать себя последними словами, пытаешься образумиться, а образумиться не получается. Потому что это реальность, а против реальности не попрешь. Вещи надо принимать такими, какие они есть на самом деле, а не строить радужные воздушные замки. Я поняла, что не люблю своего мужа. Уважаю, хорошо к нему отношусь, но не люблю. А то, что я раньше считала любовью, было интересом, постепенно перешедшим в привычку. А потом привычка стала настолько привычной, что дальше некуда. Месяц с чем-то я мучилась. Внушала себе, что у нас семья, ребенок, что Борис меня любит, что я не вправе решать одна за всех, что это все блажь, что все это пройдет, а вечные ценности останутся… Но ничего не помогало, наоборот, с каждым днем я все острее понимала, что если оставлю все так, как есть, то никогда не буду счастлива и других сделаю несчастными. Сам представляешь, какая это беда – жена-истеричка и мать-истеричка.

– Представляю, но не до конца, – улыбнулся Александр. – У меня никогда не было ни одного, ни другого.

– Повезло тебе, – констатировала Августа и продолжила свой рассказ: – Постепенно я набралась храбрости, необходимой для разговора с мужем. Готовилась основательно, даже Даньку к свекрови отправила, вдруг, думаю, Боря скандалить начнет, он немного вспыльчивый, грузин на четверть, чтобы ребенок не испугался. Купила вина, приготовила фаршированную утку на ужин, скатерть на стол постелила, хотя скатертей на дух не переношу, одна возня с ними. Потом уже поняла, что вся эта канитель была нужна мне только для того, чтобы отвлечься и сохранить самообладание. Боря пришел с работы, увидел торжественно сервированный стол и обалдел. Чуть позже, когда я ему все выложила, он обалдел еще больше. Правда, когда немного отошел, признался, что и сам испытывал нечто подобное. Короче говоря, два хороших человека – это еще не семья. Мы договорились сделать трехмесячную паузу, подумать, взвесить. Подождали три месяца и дружно, как вот сейчас с тобой, потопали разводиться. Судья смотрела на нас как на идиотов, все никак понять не могла, почему мы разводимся. Должна сказать, что это совершенно дурацкая процедура – развод через суд при отсутствии взаимных претензий. Интересы детей это нисколько не охраняет, а вот подача заявления да сроки – это жуть! Нам еще так везло, что два раза заседание откладывали – то судья заболела, то какой-то шутник позвонил и сообщил, что в здании суда заложена бомба. У некоторых людей очень странное чувство юмора… В нашем доме живет мужчина, который любит обливать прохожих водой. Это улучшает его настроение. Его не раз били за это, но он все равно продолжает.

– Неадекват, наверное, какой-нибудь, – предположил Александр.

– Я не присматривалась, но знаю, что он работает учителем труда в школе. Не стали бы в школе держать на работе неадекватного педагога…

– Там иногда неадекватных директоров держат, – попытка – не пытка, решил Александр, тем более что разговор так удачно повернулся, – и вообще неадекватных людей много. Взять хотя бы вашего кадровика Лилию Евсеевну. Я с ней вчера пообщался и до сих пор хожу под впечатлением.

– Она умеет произвести впечатление, – невесело улыбнулась Августа. – Скажи-ка, если не секрет, а что тебе от нее надо? Если ты решил устроиться в нашу клинику, то лучше прямо сейчас откажись от этой мысли. Не самое лучше место, а уж переезжать из Москвы в Питер ради этого определенно не стоит.

– Делать мне больше нечего, – проворчал Александр. – Просто мне нужна…

Он осекся на середине фразы, потому что врать Августе не было никакой возможности. Кровь прилила к ушам, и они запылали, а язык отказался повиноваться. Александр сглотнул, вдохнул-выдохнул и предложил:

– Давай зайдем куда-нибудь, и я все тебе расскажу. Это длинная история.

– Обожаю длинные истории! – Августа потянула Александра влево. – Вон там очень вкусно кормят и недорого берут. Только каждый платит за себя, ладно?

– Не ладно! – ответил Александр. – Вчера угощала ты, а сегодня моя очередь.

– Знала бы, что удастся поесть бесплатно – не завтракала бы и чай не пила! – рассмеялась Августа. – Смотри, как бы не разориться! Я намеренно стану заказывать самые дорогие блюда.

Самым дорогим блюдом в недорогом заведении была свиная рулька в пивном соусе. Порция стоила шестьсот семьдесят рублей и предназначалась, как было указано в меню, «для двоих едоков или одного очень голодного». Когда рульку принесли, оказалось, что, с учетом картофельно-капустного гарнира, ее хватило бы и на троих.

– Что не съедите – упакуем, – успокоил пожилой официант, расставляя тарелки и меняя обычные столовые ножи на зубчатые, – разогреете дома на ужин.

– Не думаю, что после этого, – Александр указал глазами на блюдо, стоявшее в центре стола, – захочется ужинать.

– Ничего страшного – останется на завтрак.

Официант явно относился к числу людей, которых нельзя застать врасплох, у которых на любой вопрос найдется подходящий ответ. А может, это был не официант, а владелец заведения, искусно маскирующийся под официанта. Некоторые люди не склонны доверять другим участие в таком интимном процессе, как денежные расчеты с клиентами. Да и сэкономить на зарплате официанта приятно, деньги лишними никогда не бывают.

В итоге выяснилось, что порция оказалась такой, какая нужна для долгого неспешного рассказа с последующим обсуждением. Августа сказала правду – готовили здесь вкусно. Перед тем как встретить Августу, Александр съел несколько пирожков с мясом, но тем не менее, вдыхая исходящий от блюда аромат, вдруг почувствовал, что голоден. Аппетит приходит во время еды, это верно сказано.

Александр начал рассказывать ab ovo [16], с того дня, когда получил приглашение от Дегтярского. Августа то качала головой, то ахала, то закатывала глаза. Чувствовалось, что делает она это искренне, сопереживает, а не кокетничает. Такой славной и милой слушательнице Александр был готов рассказывать бесконечно, но все на свете когда-нибудь заканчивается.

Только про письмо, пришедшее сегодня с почтового ящика Дегтярского, он не стал упоминать, решил, что сначала надо разобраться с этим самым Некто, а потом уже рассказывать.

– Триллер! – выдохнула Августа, дослушав до конца.

– Скорее – трагикомедия, – поправил Александр. – Для триллера не хватает жути, и это хорошо. Возможно, я тебя разочарую, но скажу честно – ничего суперменского во мне нет. Я – самый обычный обыватель, получающий удовольствие не от проблем, а от их отсутствия. «Eine typische Burger» [17], как выражаются немцы.

– Скучный человек, – поддела Августа.

– А что, разве не заметно? – парировал Александр. – Вместо того, чтобы развлекать даму анекдотами, гружу ее своими проблемами.

– Проблемами грузят не так, – Августа покачала головой. – Во-первых, ты не ждешь сочувствия и не нуждаешься в том, чтобы тебя гладили по головке, одновременно вытирая сопельки платочком. Во-вторых, ты не упиваешься своими проблемами…

– Мазохизм мне как-то не свойственен, – заметил Александр, промокая губы салфеткой.

– А в-третьих, ты не грузишь, иначе бы я давным-давно убежала.

От рульки остались одни кости, от гарнира – два ломтика картошки. Александр поймал вопрошающий взгляд официанта, переглянулся с Августой и кивнул, давая понять, что можно уносить блюдо и тарелки.

– Чай-кофе желаете? – осведомился официант.

– Желаем! – ответила Августа. – Большой чайник зеленого. И ваш фирменный сахар не забудьте.

– У нас очень своеобразная клиника, – сказала она в ожидании чая. – Свои правила, свои приколы… «Черный нал здесь правит бал», слышал такую поговорку?

Александр кивнул. Кто ее не слышал?

– Это про нас. В трудовом договоре указана одна сумма, реально получаем другую. Добрая половина клиентов идет мимо кассы. Счета выставляются на разные фирмы, иногда случалось так, что пациенты заключали договор с одной компанией, а счет получали от другой. Тогда Дегтярский топал ногами и орал. Он вообще любил это дело – топать ногами и орать. Самодур, хам, но искусно притворялся интеллигентным человеком. Истории болезни и журналы учета – это отдельная тема…

Появление официанта вынудило Августу сделать паузу.

Фирменный сахар оказался кристаллическим узбекским наватом. Александр к подобным лакомствам был равнодушен, а Августа то и дело брала из вазочки очередной кусочек, отправляла его в рот и вкусно, очень по-детски, причмокивала.

– Несколько лет назад ОБЭП тряс стоматологическую клинику на улице Коллонтай… – продолжила она, как только официант ушел. – Нет, не на Коллонтай, на улице Тельмана. А в Москве есть улица Тельмана?

– Улицы не знаю, но есть площадь с памятником возле метро «Аэропорт».

– Наверное, уже никто и не помнит, кто это такой.

– Знаешь, сам не сразу вспомнил, – признался Александр. – Так что там со стоматологией?

– Стоматология официально показывала только пятую часть своих реальных оборотов, но при этом хранила у себя медицинскую документацию в полном объеме. Мало ли какая жалоба или что еще…

– Это, в общем-то, правильно, – заметил Александр. – Как говорил один наш профессор – «нас не будет, пациентов не будет, а поводы для жалобы останутся».

– Это правильно с медицинской точки зрения, но не с финансовой, – возразила Августа. – Обэповцы изъяли документы, внимательно изучили их и рассчитали реальный оборот с точностью до рубля. Директору и главному бухгалтеру досталось на орехи по полной программе. Это я к чему? К тому, что Дегтярский таких ошибок не допускал. В архиве хранится только то, что прошло в «белую». У меня два раза в месяц главная медсестра журнал лабораторных исследований забирает якобы на проверку. Потрошит его, переписывает, вкладывает чистые листы взамен вырванных, прошнуровывает заново и возвращает. И то же самое происходит со всеми журналами в клинике. Дегтярский был не дурак, понимал, что к чему, улики уничтожал своевременно. Если он заплатил тебе наличкой, значит, операция была «левой» и история болезни до архива не дошла. Даже если бы с пациентом все было в порядке, она все равно бы в архив не попала. Так что все Лилины прибабахи – это всего лишь попытка тебя «отфутболить». Она же не может сказать тебе, что такой операции в клинике не производили? Не может. Вот и придумывает какие-то причины, в надежде на то, что ты плюнешь на все и уедешь в Москву. Кстати, Анна Владимировна могла бы спокойно найти в архиве историю, если бы ей хотелось. Она может копаться в документах, сколько ей вздумается, у них с Лилей статус одинаковый. Доверенные люди.

– А кто такой Леонид Маркович?

– Не знаю, – пожала плечами Августа. – Никогда не слышала ни о каком Леониде Марковиче. Может, его и не существует. Хотя, если про него упомянула Лиля… Знаешь, это, наверное, тесть Дегтярского, который является номинальным владельцем клиники. Дегтярский называл его Дедом. Иногда у него срывалось «С Деда все взятки гладки» или «Деду все… мягко говоря, безразлично». С учетом того, что жена Дегтярского примерно его ровесница, можно предположить, что ее отцу лет восемьдесят пять, если не все девяносто. В таком возрасте многое действительно безразлично.

– Какое чудное коварство! – иронично улыбнулся Александр. – Клиника, погрязшая в махинациях, оформлена на имя пожилого человека…

– У главного бухгалтера шизофрения, – вставила Августа.

– Неужели? – не поверил Александр.

– На учете в ПНД [18] состоит и не очень-то это скрывает. Во всяком случае, рассказывает, что в свое время, еще в восьмидесятые, выбралась из трущобной коммуналки на Черняховского только благодаря своему психиатрическому диагнозу. Вроде бы тогда психически больных переселяли из коммуналок в отдельные квартиры. И кастелянша наша тоже в ПНД наблюдается, у нее депрессии иногда бывают.

– Кастелянша – ладно, – заметил Александр, разливая настоявшийся чай по чашкам. – А вот главный бухгалтер с шизофренией – это неспроста.

– У нас все неспроста, – округлила глаза Августа. – Такая уж клиника. К «Прогрессу» слово «клиника» можно применять не только в прямом, но и в переносном смысле. Кли-ни-ка… И пальцем у виска покрутить.

– Как ты там работаешь? – удивился Александр. – Не противно?

– «Противно» – категория абстрактная, – Августа невесело улыбнулась. – Хорошо там, где нас нет. Я привыкла к клинике, клиника привыкла ко мне, зарплату платят, дежурств не бывает, понимаешь, насколько это для меня ценно, да и вообще идеальных мест не существует.

– Идеальных не существует, – согласился Александр. – Но ваш «Прогресс» – это нечто!

– Я пришла в «Прогресс» из третьей истребительной больницы. Вот там действительно было «нечто».

– Военный госпиталь? – Александр не совсем понял смысл слова «истребительная».

– Так в народе называется Елизаветинская больница, бывшая третья городская, – пояснила Августа. – По своему истинному назначению она истребительная и есть.

– Все так сурово? – не поверил Александр.

Больницы бывают разные, старые и новые, хорошие и не очень, но прилагательное «истребительная» вряд ли подходит даже самой плохой из них.

– «Сурово» – не то слово, – без тени улыбки ответила Августа. – Не хочу углубляться в подробности, их тебе с радостью сообщит любой сетевой поисковик. Скажу одно – при всех недостатках «Прогресса», здесь просто рай. Все зависит от того, что с чем сравнивать… К тому же не забывай, что это Петербург, а не Москва. Здесь гораздо сложнее найти работу с мало-мальски приличным окладом. Особенно если есть столько пожеланий, как у меня – чтобы без дежурств, чтобы работать только в первую смену, чтобы добираться было удобно. Мне как-то предложили работу в Ольгино, условия лучше, вся зарплата белая, бонусы какие-то обещали, но я не могу так далеко ездить, мне же утром Даньку в школу надо отводить. Некоторые, правда, находят способ – договариваются с охранником, приводят детей в семь утра и оставляют на его попечении до начала занятий, но это же ужас! Бедные дети встают в шесть утра, час мыкаются в вестибюле, не зная, чем заняться… Я не могу так с Данькой.

– И много охранник берет за эту услугу? – полюбопытствовал Александр.

– Бутылку водки в неделю. Желательно ноль семь, это их любимый размер. Только непременно натурой, а не деньгами, потому что охранники у нас из Псковской области, работают они вахтовым методом, по две недели и не имеют права отлучаться из школы. Питаются они от щедрот школьной столовой, а водку приносят родители. Благодать – живешь на всем готовом, на работу ездить не надо, забот, можно сказать, никаких…

– Чувствую, что еще чуть-чуть, и я побегу устраиваться в школьные охранники, – пошутил Александр.

– Бесполезно! – «обломала» Августа. – На такую работу берут только своих, земляков и кумовьев. Тебе придется сначала переехать в Псковскую область, заслужить там уважение окружающих, стать своим, встать в очередь…

– Там еще и очередь? – притворно ужаснулся Александр.

– А ты как думал?

– Эх! – Александр покачал головой. – Придется мне остаться хирургом…

– Веди себя хорошо и в следующей жизни станешь школьным охранником, – обнадежила Августа.

Чай был выпит, сахар съеден, а уходить из уютного пустого зальчика не хотелось. На улице и в метро не так комфортно общаться, культурной программы Александр не разработал, а напрашиваться в гости к Августе было неловко. С другой стороны, просто так сидеть за пустым столиком тоже неловко. Как хорошо, что люди придумали эспрессо! Крошечную чашечку можно пить долго, и для нее всегда найдется место, каким бы напившимся и наевшимся ни был бы человек.

Эспрессо здесь подавали по-восточному – с маленьким стаканчиком холодной воды. С учетом крепости напитка вода была весьма уместной.

– А что говорят в клинике об убийстве Дегтярского?

Александр спросил как бы невзначай, но Августа поняла истинную причину его интереса.

– Думаешь, что это связано с твоим пациентом? – спросила она, и в голосе ее было столько сочувствия, искреннего, неподдельного сочувствия, что у Александра захолонуло от волнения сердце.

Захотелось обнять Августу, прижать к себе и целовать, целовать, целовать… Целовать – и не отпускать, не отпускать – и целовать. Это было нисколько не вожделение, а одна чистейшая нежность. Такие порывы не стоит гасить, но, увы, Александру пришлось это сделать. Место не совсем располагало, да и неизвестно было, как воспримет столь пылкое проявление чувств Августа. У Александра создалось впечатление, что его новая знакомая не из числа людей, склонных форсировать события.

– Разные мысли приходят в голову, – честно ответил он.

– Кто его знает? – нахмурилась Августа. – Дегтярский был не самым покладистым и не самым приятным человеком. Перед теми, от кого зависел, лебезил, тех, кто зависел от него, мог унизить. Кроме того, к нему, как принято выражаться в определенных кругах, «имелись вопросы», и этих вопросов порой набиралось так много, что он исчезал на несколько недель. Вроде бы в командировку, хотя какие могли быть у него командировки? Тем более – долгосрочные. Короче говоря, жил он с опаской, и, как видно, недаром опасался. Едва ли не у каждого сотрудника клиники есть своя версия по поводу гибели Дегтярского. Кто на бизнес намекает, кто на женщин. Анатолий Викторович был известным на весь Питер ходоком, любовниц менял как перчатки. Но никто не верит, что его убили с целью ограбления. С целью ограбления утром в подъезде не убивают. Тем более – на лестничной площадке. Темна вода во облацех… [19]

– Темна, – согласился Александр, – ох как темна.

– Но больше всего народ интересует, что будет с клиникой… – В сумке Августы, висевшей на спинке ее стула, зазвонил телефон. – Извини…

Не желая подслушивать, пусть и невольно, Александр отошел к барной стойке и попросил счет. Расплатившись, он вернулся к столу. Августа уже закончила разговаривать. Выражение лица у нее было странным – она одновременно и хмурилась, и улыбалась.

– Мужчины отбились от рук! Данька решил остаться ночевать у отца. Поклялся, что сделает все уроки, вовремя ляжет спать, не будет объедаться шоколадом! Так я и поверила! Они просидят за компом до двух часов, утром Данька проспит школу, хорошо, если ко второму уроку успеет, а от шоколада у него будет болеть живот!

– Зачем сразу предполагать худшее? – проявил гендерную солидарность Александр.

– Я не предполагаю. Я знаю! Это же не первая ночевка! Но я же не могу запретить, если он хочет и отец не против. Так ведь нельзя, ты как считаешь?

– Нельзя, – согласился Александр. – Это было бы неправильно. Пусть лучше ребенок опоздает в школу…

– И пусть у него болит живот!

– Я бы сказал так – пусть у него живот болит только от съеденного шоколада! – словно заправский тамада (рога с вином только недоставало), сказал Александр.

– Пусть! – согласилась Августа.

Они переглянулись и поняли, что каждому из них пришла в голову одна и та же мысль.

– Боже мой! – Августа прикрыла глаза ладонью. – До чего я докатилась! Вот уж правильно говорят, что нет предела непотребству. Мы с тобой знакомы одни сутки…

– Уже немного побольше, – поправил Александр. – А непотребство – это материться на людях или нужду в подъезде справлять. То, о чем мы сейчас думаем…

– Я тебя совсем не знаю…

– А у меня такое чувство, будто мы с тобой еще в садик вместе ходили! – нисколько не преувеличивая, сказал Александр. – Клянусь!

– Садик?! – рассмеялась Августа. – В садике я была некрасивой толстой плаксой. Давай лучше будем считать, что мы знакомы со второго курса.

– Давай, – согласился Александр. – А почему именно со второго курса, а не с первого?

– Потому что на первом я еще не нравилась себе, а на втором уже нравилась. И это чувство я сохранила до сих пор! Знаешь, в детстве мне ужасно не нравилась собственная внешность. Причем не какие-то отдельные детали – нос или подбородок, а все целиком, разве что кроме глаз. Я так страдала… Даже начала копить деньги на пластическую операцию. Зверски копила, отказывала себе во всем, в чем только могла. Но время от времени воля ослабевала, и я тратила свою заначку на разные мелкие радости. Потом ругала себя и начинала копить снова. Но однажды, мне тогда было пятнадцать лет, я посмотрелась в зеркало и поняла, что не так уж все и плохо. К девятнадцати годам я окончательно перестала комплексовать по поводу того, как я выгляжу. Даже диастема, которая когда-то сводила меня с ума, совершенно не напрягает. Подумаешь, проблема. Как говорила стоматолог из детской поликлиники, «если уж и по такому поводу ставить брекеты, то брекетов не напасешься».

– А я вот никогда не комплексовал, – сказал Александр. – Понимал, что я – не Аполлон, утешался тем, что не Квазимодо, так и жил… Одно время тяготел к культуризму, мечтал о накачанных мышцах, но тяготел недолго и без фанатизма. Айкидо увлекло гораздо сильнее…

На станции «Площадь Восстания» Александр направился было к выходу в город, но Августа потянула его к эскалаторам в середине платформы – переходу на Маяковскую и негромко застенчиво сказала:

– В гостиницу – это так пошло. На меня там будут смотреть как на проститутку.

– У гостиничных администраторов глаз наметанный, – возразил Александр, меняя направление движения. – Они не спутают профессионалку с…

Он замялся в поисках подходящего слова.

– С непрофессионалкой, – подсказала Августа. – Все равно в гостиницу я не хочу. Дома приятнее.

– А если вдруг неожиданно вернется Даня?

– А если наш поезд уедет в Хельсинки? – в тон Александру сказала Августа, прозрачно намекая на невозможность подобного развития событий. – И потом, что в этом такого? Ты уже приходил к нам в гости, вы знакомы, он знает, что ты мой друг…

– У железной логики есть одно преимущество, – сказал Александр, пропуская Августу вперед себя на эскалатор. – Против нее нечего возразить. А ты еще вчера сказала ему, что я твой друг?

– Ну вообще-то я поняла это, пока ты собирал с пола перчатки, – Августа обернулась к Александру и подмигнула ему. – Даня сказал, что он не возражает против нашего знакомства. Ты ему понравился.

– Когда я успел? – удивился Александр. – Я же с ним практически не общался…

– Ты не сюсюкал, не лез с поучениями и не интересовался оценками. Этого вполне достаточно для того, чтобы завоевать детское сердце. Вдобавок я сказала, что ты хирург, а Данька просто бредит хирургией. Насмотрелся втихаря медицинских сериалов…

Августа развернулась обратно, потому что было пора сходить с эскалатора.

– Короче говоря, – продолжила она, снова беря Александра под руку, – ты успел стать культовой личностью и недалек тот день, когда тебе придется рассказывать в подробностях о своей героической работе. Заготовь приличный рассказ, без леденящих душу подробностей и слов «сиськи» и «попа».

– Я расскажу ему о ринопластике, – решил Александр. – Это прилично, и в какой-то мере даже поэтично. Открытый и закрытый способы…

– Мне лучше расскажи что-нибудь другое, – попросила Августа.

– Могу рассказать сказку, – предложил Александр. – В некотором царстве, в некотором государстве жил был один пластический хирург…

– Безумно интересное начало! – одобрила Августа. – Сразу цепляет!

– Жил он не тужил, но однажды занесла его нелегкая в другой город, где он встретил девицу-красавицу, замечательную во всех отношениях, и влюбился в нее с первого взгляда…

– Как романтично! – восхитилась Августа. – Ты давно школу закончил, добрый молодец?

– Полжизни назад, – ответил Александр.

Сказку дальше рассказывать не хотелось, а очень хотелось поцеловать Августу, что Александр сделал, не откладывая. Они целовались прямо на середине платформы, а людской поток бережно обтекал их с обеих сторон. Толкать целующихся как-то не принято, что бы там ни говорили некоторые относительно отсутствия деликатности в современном обществе.

– Давай наберемся терпения и не будем вести себя как дети, – спустя вечность сказала Августа, отстраняясь от Александра.

Лицо ее разрумянилось, глаза так и сверкали, а крылья носа едва заметно трепетали.

– Давай, – согласился Александр, и они сели в поезд.

Терпения ему хватило только до лифта. Когда двери закрылись, он снова обнял Августу и начал целовать. Так много можно успеть, пока лифт поднимается с первого этажа на девятый…

«Что это со мной?» – успел подумать Александр. Кровь ударила ему в голову и не только в голову, возбуждение было настолько сильным, что он забыл обо всем, кроме горячего тела Августы, извивающегося в его объятиях. Александр никогда не занимался сравнением ощущений подобного рода, потому что нет смысла сравнивать настоящее с прошлым, то, что есть, с тем, что ушло, и вообще, все настолько индивидуально, что сравнения здесь неуместны. Но сейчас он чувствовал, что все происходящее с ним было каким-то особенным, совсем не таким, как раньше. Удовольствие получалось настолько глубоким, настолько всеобъемлющим, настолько пронзительным, что сердце в прямом смысле готово было выпрыгнуть из груди, а дыхание сбивалось на хрипы и стоны, звериные, первозданные, искренние в своем естестве.

Александр, по праву считавший себя искусным и, в какой-то мере, искушенным любовником, полностью утратил самоконтроль. Действительность, превратившаяся в одно тягучее, бесконечное удовольствие, воспринималась фрагментарно, отрывками. То он видел полные, налитые груди Августы с торчащими острыми сосками, которые натягивали кружева бюстгальтера, стремясь поскорее выбраться на свободу… То появлялось перед глазами лицо Августы с закушенной нижней губой… То слышались мягкие стоны, постепенно становившиеся все требовательней и протяжней… Августа начала постанывать от удовольствия еще в лифте, но там она стеснялась, а дома стесняться было некого и незачем. На жадные ласки Александра она сначала отвечала немного робкими, осторожными, но все равно очень приятными нежными прикосновениями, а потом раскрепостилась, вошла во вкус и сжимала его в объятиях так крепко, что останавливалось не только дыхание, но и само время. Ощущения были не просто приятными и не просто великолепными, а настолько упоительными, что подходящих слов и не подобрать. Александр чувствовал себя и сосудом, наполненным любовью и нежностью, и музыкальным инструментом, на котором играет виртуоз-корифей. Хрупкие на вид, нежные руки Августы оказались неожиданно сильными и способными творить чудеса. Их прикосновения были настолько искусными, что лучшего и желать было нельзя. Августа чувствовала Александра настолько хорошо, что ласкала именно там, где ему хотелось больше всего, и именно так, как ему хотелось. Невозможно было поверить в то, что это их первая близость, как невозможно было поверить в то, что еще позавчера они не подозревали о существовании друг друга.

Нет, «не подозревали» – это не совсем верно. Скорее всего, в глубине души, на самом дне бессознательного, хранилось знание об этой встрече, вера в нее. Иначе бы не сложилось столь скоро и так славно, к обоюдному неизбывному удовольствию.

Выпив до дна губы Александра, Августа скользнула вниз вдоль его тела, потянув за собой сладостную дорожку удовольствия. Александр, которому хотелось, чтобы это наслаждение длилось как можно дольше, и в то же время хотелось как можно скорее достичь пика, в отчаянии откинул голову назад и прошептал:

– Люблю тебя.

– Люблю тебя, – нежным эхом откликнулась Августа, не прекращая своих ласк.

Александру хотелось надеяться, что Августа получает не меньше удовольствия, чем дарит ему. Дыхание стало до невозможности прерывистым, а сердце, и без того бившееся часто-часто, забилось еще быстрее. Поняв, что не в силах больше сдерживаться, Александр притянул Августу к себе, поцеловал в нос, в щеки, в губы, а затем, оставаясь снизу, вошел в нее. Сначала двигался медленно и осторожно, пытаясь уловить, прочувствовать тот ритм, который был бы наиболее приятен Августе, но очень скоро понял, что не может двигаться иначе, чем все быстрее и быстрее. Августа двигала бедрами в такт все убыстряющимся движениям Александра и шептала что-то ласковое. С каждым движением, с каждым мгновением шепот ее становился все более хриплым и более неразборчивым.

Почувствовав, что напряжение, скопившееся внизу, начинает переполнять его и вот-вот готово излиться, Александр собрал остатки воли и приготовился выскользнуть из Августы, но она угадала это намерение и напрягла мышцы, препятствуя ему.

– Не надо! – умоляюще простонала-прохрипела она. – Я! Хочу! Все!

Александр с удовольствием подчинился приказу.

Вершин наслаждения они достигли одновременно с той лишь разницей, что Александр негромко застонал, а Августа оповестила Вселенную о том, насколько она счастлива, громким криком. Обессилев, она упала на Александра и долго лежала так, дрожа всем своим обжигающе горячим телом. Отдышавшись, Августа легла рядом, положила голову на плечо Александра, а он обнял ее левой рукой, а правой начал нежно поглаживать ее грудь и живот. Несмотря на волшебную в своей упоительной сладости разрядку, отнявшую едва ли не все силы, ему хотелось ласкать Августу еще и еще, таким ненасытным было нынешнее вожделение.

– Это совсем не то, чего я ожидала, – сказала Августа, гладя в ответ Александра по бедру. – Я и подумать не могла, что у нас все будет настолько хорошо. Ущипни меня, а то мне кажется, что все это сон…

Александр сделал осторожное движение пальцами, имитируя щипок.

– Щекотно, – пожаловалась Августа. – Щекотка тоже помогает проснуться. Кто-нибудь говорил тебе, что у тебя очень отзывчивое тело? Оно так здорово реагирует на прикосновения…

– Кто, кроме тебя, мог сказать мне об этом? – в свою очередь спросил Александр.

– Хороший ответ, – похвалила Августа. – Самый правильный из категории единственно верных…

10 Свидание вслепую

Без двух минут одиннадцать Александр вылез из такси на углу Невского и Большой Конюшенной. Он чуть было не проспал совсем. Вчера, то есть уже сегодня ночью, он вернулся в свой номер в половине второго.

– Мы еще не так близки, чтобы засыпать и просыпаться вместе, – сказала Августа, и нельзя было понять – шутит она или говорит серьезно.

С другой стороны, привыкать друг к другу надо постепенно. Утро вдвоем – это уже совсем другая степень интимности. Следующая степень. К тому же так славно пройтись по ночному Невскому проспекту, когда на душе у тебя радостно. Вся поездка принимает совершенно иную окраску, черное становится белым, а серое начинает переливаться всеми цветами радуги.

Александр не стал включать будильник на телефоне, потому что чувствовал, что заснуть все равно не сможет. Засыпать не хотелось. Хотелось лежать на кровати, смотреть на пробегающие по потолку отражения автомобильных фар и думать об Августе – вспоминать, радоваться, восхищаться, удивляться тому, как раньше жил без нее… И скучать. Удивительно, как взрослый мужчина, находящийся на пороге тридцатитрехлетия, может соскучиться по женщине буквально сразу же после расставания с нею.

И, разумеется, хотелось слушать душевные песни. Например, такие:

I’ve got a feeling, a feeling deep inside, oh yeah Oh, yeah, that’s right I’ve got a feeling, a feeling I can’t hide, oh no no oh no, oh no Yeah, yeah I’ve got a feeling, yeah[20]

Вскоре после того, как рассвело (в преддверии белых ночей темнеет поздно, а светает рано), Александр заснул. Сон, как и положено, пришел к нему незаметно. И надолго, потому что, когда тебе снятся хорошие сны, просыпаться не хочется. Будят кошмары, хорошие сны убаюкивают, и спится под них сладко-сладко. Во сне Александр гулял с Августой по Невскому проспекту, который плавно, совсем незаметно, сначала перешел в Чистопрудный бульвар, а потом вдруг обернулся вогнутой площадью итальянской Сиены. Там они зачем-то встали в длиннющую очередь за мороженым, которая змеилась по всей площади, и очень славно коротали время, разговаривая и смеясь.

А потом Александр проснулся, посмотрел на часы и, словно подброшенный гигантской пружиной, сорвался с кровати в ванную. «Я так спешил, что одновременно брился и чистил зубы», – говорил какой-то киношный персонаж. Примерно так же спешил и Александр, план которого требовал заблаговременного прибытия к месту встречи. Если место встречи нельзя изменить в одностороннем порядке, то сценарий – можно. А иногда и нужно. Если это важно.

Рекогносцировку местности Александр произвел, пока ехал в такси, с помощью режима просмотра улиц на карте. Можно было бы и подождать пять минут для того, чтобы осмотреться уже на месте, но хотелось занять себя чем-то полезным. Не пасьянс же раскладывать, в самом деле.

В одиннадцать он стоял за столиком в чебуречной, расположенной через дорогу от кафе «Зельда и Скотт», потягивал из бутылки безалкогольное пиво и лениво созерцал окружающую действительность. Точнее – притворялся, что лениво созерцает действительность, а на самом деле внимательно наблюдал за кафе напротив. «Зельдак», как выразилась администратор гостиницы. Прикольное сокращение.

Пустой зал кафе был виден превосходно. Ни одного посетителя, только-только открылись, официантка неторопливо ходила по залу, вертела головой и что-то поправляла на столах.

А вот в чебуречной, которая, если верить вывеске, открывалась в девять утра, народу было много, поэтому три заказанных чебурека Александр получил только в одиннадцать пятнадцать. В «Зельдаке» по-прежнему никого не было, даже официантка куда-то делась. Интересное получалось кино.

Искусству (иное слово здесь неуместно) поедания чебуреков Александр научился в студенческие годы. Учитель у него был хороший, настоящий сэнсэй, обладатель высшего дана по забегаловковедению. Съесть сочный (сочный – ключевое слово) чебурек так, чтобы не испачкать одежду и не заляпать стол, очень трудно, но Александр оказался хорошим учеником. Сэнсэй хвалил его и обещал научить есть руками грузинские хинкали – то была следующая степень посвящения, но не успел, потому что был отчислен за прогулы. Все медицинские учебные заведения традиционно относятся к пропускам лекций и занятий не просто негативно, а крайне негативно. Пропустил по уважительной причине – изволь «отработать», то есть написать конспект по теме или после занятий остаться на кафедре и сделать то, что не сделал в положенное время. Прогулял без уважительной причины – можешь искать себе другое учебное заведение. Один-два-три прогула, конечно, простят, недаром же медики славятся своим гуманизмом, но, если с начала апреля по конец мая совсем не появляться на лекциях, итог будет закономерным и печальным. Хинкали Александр учился есть самостоятельно, без сэнсэя. Ничего, освоил, не боги горшки обжигают. Главное, делать все плавно, спокойно, не торопясь.

Чебуреки оказались на твердую четверку – румяные, с хрустящей корочкой, сочные внутри. Еще бы немного изменить соотношение лука и мяса в пользу последнего, и можно было бы ставить пятерку. Александр с удовольствием съел один чебурек, запил его пивом и только тогда (неправ, ох неправ был Шерлок Холмс, когда утверждал, что на голодный желудок думается лучше!) сообразил, что тот, с кем ему предстояло встретиться, тоже мог выбрать чебуречную в качестве наблюдательного пункта. На часах было одиннадцать двадцать. Поздновато спохватился, надо было раньше. Вот что значит – дилетант. До азов, знакомых любому профессионалу со студенческой скамьи, приходится доходить своим умом по принципу «добрая мысля приходит опосля». Народные мудрости по праву называются «мудростями», надо бы почаще к ним прислушиваться. И почитать на досуге какой-нибудь учебник по оперативно-следственной работе. Так, для общего развития. Выносить суждение об этой работе по детективам все равно что по «Доктору Хаусу» о врачебной работе судить. Компашка диагностов из пяти человек занимается одним сложным, то есть непонятным пациентом – это сказка. Даже по американским меркам. По сорок больных там терапевты, конечно, не ведут, но и впятером вокруг одного не ходят.

Александр переключил внимание на посетителей. В противоположном углу компания молодых людей – три парня и две девушки. Явно не то, что требуется. Напротив них – пожилой, простецкого вида мужчина. Тоже не вариант, если, конечно, это не маскировка. Александр присмотрелся к мужчине попристальнее, оценил, как дрожат его руки, отметил еще несколько признаков, характерных для хроников-алкоголиков, и вычеркнул из «списка подозреваемых».

Две озабоченно перешептывающиеся дамы восточной наружности тоже отпали. Хотя бы потому, что слишком были заняты своей беседой и по сторонам, тем более – в окна, не смотрели.

Худенькая девушка с наползающей на глаза челкой читала книгу и меланхолично ела чебурек, откусывая от него по чуть-чуть. Из-под челки, если немного опустить голову, окружающим глаз не видно, а вот глаза могут увидеть многое. И вообще, книга – идеальное прикрытие для наблюдателя. Александр внес девушку в список подозреваемых и тут же вычеркнул, потому что возле нее появился мужчина лет тридцати, чмокнул в щечку, подхватил под руку, в которой был недоеденный чебурек, и увлек на улицу.

Мужчина с мальчиком лет двенадцати, капитан с молниями на шевроне – связист, двое небритых брюнетов, бородатый толстяк, обвешанный фотоаппаратами, пожилая женщина с большой хозяйственной сумкой-тележкой… Ни одной подходящей кандидатуры, разве что женщина среднего возраста за соседним столиком, но у нее стекла в очках толстенные, чуть ли не в полтора сантиметра. Восемь диоптрий, не меньше, с такой близорукостью через дорогу ничего ей разглядеть не удастся. Маскировка? Нет, смотрит сквозь стекла, а не поверх них. Человек с нормальным зрением сквозь такие стекла толком ничего не увидит.

Александр взял второй чебурек и переключил свое внимание на улицу. Ни в одной из стоявших у обочин машин (знаки, запрещающие стоянку и остановку, никого не интересуют), которые были ему видны, не сидели люди. Зал кафе по-прежнему оставался пустым. Ни одного посетителя. И у входа никто не стоит, и в витрину с тротуара никто не заглядывает. Теоретически, чисто теоретически, не более того, можно предположить, что кто-то наблюдает за кафе из окон дома, в котором находилась чебуречная, но уже со второго этажа зал «Зельдака» должен был просматриваться много хуже, а с третьего вообще ничего внутри не увидишь.

Доев третий чебурек, Александр снова посмотрел на часы. Одиннадцать тридцать четыре. Полный провал, ну не провал, так впустую потраченное время. Он-то, наивный, надеялся понаблюдать за посетителями кафе и узнать среди них кого-то, кого мог видеть в клинике «Прогресс», а дальше действовать по обстоятельствам. Почему-то ему не захотелось сразу соваться в кафе. Почти все книжные и киношные детективы (а откуда же еще опыта прикажете набираться, пока специальной литературой не разжился?) не спешат появляться там, куда их пытаются заманить, а наблюдают со стороны, оставаясь при этом незамеченными – нет ли там какой подлянки. А от пустого зала явно пахло подлянкой. Если бы Некто хотел встретиться и поговорить так, чтобы не привлекать к себе внимания, он бы скорее выбрал чебуречную.

Одинокий человек в пустом зале – идеальная мишень. Мурашки по спине при подобных мыслях уже не пробегали, настолько нервная система еще не расшаталась, но настроение мгновенно снижалось на несколько градусов. Настроение вообще интересная штука – у него нет ни верхней, ни нижней планок. Каким бы хорошим оно ни было, всегда можно приподнять его еще чуть-чуть, как его ни испорть, всегда можно еще подпортить. Сейчас оно было примерно на минус восемь по двенадцатибалльной шкале. Даже вкусная сытость от чебуреков и солнечная погода нисколько не могли его улучшить. Александр чувствовал себя в роли дурачка из сказки. За спиной маячит плаха (образно, но, в общем-то, схоже), впереди – абсолютная и полная неясность. Пойди туда, не знаю куда, и так далее… Только в сказках главным героям всегда везет, а в жизни – далеко не всегда.

«Свидание вслепую», как окрестил это «мероприятие» Александр, не состоялось. О причинах можно было не гадать, чтобы не забивать себе голову. У непонятного и причины непонятны.

Александр вышел на Невский и, не торопясь, двинулся в сторону отеля. На ходу достал телефон, подключился к Интернету и проверил свой почтовый ящик. Новых писем не было. Можно было предположить разное. Некто не смог прийти на встречу. Некто следил за входом в кафе, а потом ушел. Некто пытался заманить Александра в кафе с нехорошей целью. Тогда он, конечно, идиот, потому что с нехорошими целями заманивают в более укромные места, но кто его знает. Можно было даже допустить, что Некто работает в кафе, барменом или официанткой. Почему бы и нет? А как он тогда в клинику попал? Ладно, если дело того стоит, Некто объявится. Если ему от Александра что-то нужно, то он объявится. А пока Александру есть чем заняться – надо наконец встретиться с анестезиологом и операционной сестрой. Теперь, когда он все рассказал Августе, можно не усложнять проблему, а просто получить у нее нужные сведения и еще раз наведаться в «Прогресс». «Прямо как на работу туда хожу», – подумал Александр.

– Нравится Питер? – раздался сбоку громкий хриплый голос.

От неожиданности Александр вздрогнул, хорошо еще, что телефон не выронил. Он остановился и обернулся к спрашивающему.

Голос принадлежал высокому мужчине лет шестидесяти в длинном коричневом плаще, с которым совершенно не сочеталась светло-серая шляпа. Впрочем, если брать за основу не цвет, а возраст, то сочетались, и весьма гармонично, – и шляпа, и плащ были засаленными, обтрепанными, блеклыми от времени. Правой рукой мужчина опирался на трость, деревянную, с резьбой на ручке.

– Нравится, – ответил Александр, гадая, уж не Некто ли перед ним.

– Питер – он такой, – степенно кивнул собеседник. – Всем нравится.

На слове «всем» было сделано ударение.

Несколько секунд помолчали. Видимо, собеседник ждал какой-то ответной реплики, но не дождался, потому что настроение Александра не очень-то располагало к общению.

– Вы, наверное, не видели настоящего Петербурга. Признайтесь, что не видели.

– А что такое «настоящий Петербург»? – без особой заинтересованности спросил Александр.

– Настоящий Петербург начинается там, где заканчивается Невский проспект, – назидательным тоном произнес мужчина. – У него свой ритм, своя жизнь, свой характер. Порой он капризничает, не считая, впрочем, это капризами. Он никогда не спит, вот только дышит ночью тише, чем днем. Прислушайтесь – и вы услышите дыхание города. Снаружи он кажется холодным, по-северному сдержанным, но внутри он теплый, очень теплый. Он всегда рад гостям, и у каждого гостя – свой Петербург…

Александр заслушался, так красиво и увлеченно говорил незнакомец.

– Могу стать вашим гидом, – левой рукой мужчина коснулся шляпы, словно хотел приподнять ее, но потом раздумал. – Покажу не только парадный Питер, но и его изнанку. Триста рублей в час плюс уважение.

– Спасибо, но мне не нужен гид. Я не турист, я в командировке.

– С утра до ночи? – собеседник недоверчиво прищурился, намекая на то, что любой командированный, закончив дела, сразу же становится туристом.

Вообще-то правильно намекал, но Александр не нуждался в гидах.

– Двадцать пять часов в сутки, – заверил Александр. – Скажите, пожалуйста, а что означает «плюс уважение»?

– Уважение – это уважение! – непонятно объяснил мужчина, снова поднося руку к шляпе. – Счастливо оставаться!

– Всего хорошего! – отозвался Александр и пошел дальше.

Облом.

«А может, это кто-то из сотрудников «Прогресса» так пошутил? – думал Александр. – Ну, такое вот своеобразное чувство юмора у человека или пьяный кураж… Решил пошутить, пришел в кабинет покойника, включил его компьютер и начал от его имени рассылать письма… Или у кого-то из числа сотрудников клиники или близких умершего главного врача, то есть у тех, кто мог получить доступ к его корпоративному почтовому ящику, не все в порядке с головой… или это банальный взлом, проделки хакеров… А я, дурачок, поверил».

Чувство юмора может быть настолько своеобразным, что своеобразнее некуда. Можно переписываться от имени покойника, можно, как сосед Августы, людей водой обливать, а можно и свою геометрию придумать, как, например, Лобачевский. Каждый самовыражается как может.

Настроение представляло собой причудливую, то есть не свойственную Александру, смесь беспокойства, недоумения, раздражения и нетерпения. Может, и еще что-то примешалось по мелочи, но эти четыре «компонента» были основными. Но стоило подумать об Августе, как мир вокруг заиграл яркими красками, словно его тряпочкой протерли. Но в то же время было немного не по себе, какая-то нервозность, мешающая отдаться радости целиком, осталась. Гулять не хотелось, в отеле сидеть тоже не хотелось, осматривать достопримечательности – тем более. Сна не было ни в одном, что называется, глазу, несмотря на то, что в эту ночь спал Александр не так уж много. Хотелось действовать, хотелось что-то делать, время шло, а воз с делами, образно говоря, был и ныне там…

Фамилий Александр не помнил, поэтому описал Августе по телефону внешность тех, кого хотел найти. Настолько подробно, насколько вообще можно описать внешность людей, которых ты видел и запомнил в полном операционном облачении, с низко надвинутыми на лоб шапочками и масками на лицах. Правда, анестезиолога он видел и без маски, мельком, после операции.

– Щупленькая и сутулая – это Мария Николаевна, – сразу же определила Августа. – Она заведует оперблоком…

– Так она врач? – удивился Александр.

В небольших клиниках обычно не бывает должности заведующего оперблоком. Эти функции исполняет главная медсестра. А там, где такая должность есть, она считается врачебной.

– Медсестра, но очень хорошая. И очень ответственная. Приходит на работу раньше всех, уходит позже всех.

– Значит, если я через полчаса приеду, то смогу ее застать? – обрадовался Александр. – Где ее кабинет?

– Кабинет рядом с операционной, и застать ты ее сможешь, только… – Августа отвлеклась на несколько секунд, чтобы ответить кому-то «Нет, не заходила». – Только вряд ли она чем тебе поможет.

– Почему?

Вот так всегда – не успеешь обрадоваться, как целый ушат холодной воды на голову выльют, остынь, мол, погоди.

– Потому что она – его человек. – Александр понял, что Августа не хочет произносить фамилию или имя Дегтярского, чтобы не привлекать внимания окружающих к разговору. – Личная преданность. Когда-то давным-давно он помог ей выпутаться из крупных неприятностей. Судя по тому, что говорят всезнайки, то был летальный исход из-за переливания несовместимой крови.

– Учту, – пообещал Александр, не отказываясь от своего намерения. – А как зовут анестезиолога?

Перед началом операции Дегтярский вроде бы представлял их друг другу, но сразу же по ее окончании эта информация, должно быть, улетучилась из головы за ненадобностью. Александр даже не помнил, называл ли Дегтярский отчества или только имена. Во время операции можно спокойно обойтись без имен, многие и обходятся. Для краткости и быстроты. И так ведь ясно, что вопрос «как давление?» обращен к анестезиологу, а «иглу, пожалуйста» говорят операционной сестре. Александр и сам часто так делал. Ничего обидного, специфика. «Скажите, пожалуйста, Анна Юрьевна, как себя чувствует наш пациент, в порядке ли его давление?» – это не для производственного процесса, то есть не во время операции. После, в ординаторской или еще где, будешь церемонии разводить.

Анестезиолога Александр описал Августе как «среднего роста, не очень худую шатенку без особых примет». Далеко не самое детальное описание, но Августе его хватило.

– Это Света, отчества я ее не помню. Она живет в Зеленогорске, работает в сороковой больнице в Сестрорецке, а у нас совмещает, когда надо заткнуть какую-нибудь дыру. У нас штатных анестезиологов всего два.

Рачительный руководитель не раздувает штаты. Выгоднее приглашать специалистов со стороны в случае необходимости, нежели оплачивать «простой» штатным сотрудникам. Но любая выгода – это палка о двух концах. Штатные сотрудники всегда под рукой, они более лояльны, чем внештатные, с ними проще работать…

– Зеленогорск и Сестрорецк – это ведь не очень далеко?

В географии Петербурга и окрестностей Александр разбирался слабо. Знал, как добраться до Петергофа, мог перечислить главные улицы, пересекающиеся с Невским проспектом, немного ориентировался в окрестностях клиники «Прогресс», представлял, как доехать оттуда до дома Августы, вот, пожалуй, и все. Нет, не все – он еще знал, где стоит «Аврора» и что напротив ее находится Нахимовское морское училище. Короче говоря, водить экскурсии по Питеру ему было рано.

– Ближе, чем Хельсинки, – пошутила Августа. – Только Зеленогорск можешь сбрасывать со счетов, потому что я не знаю ни адреса, ни телефона Светы. И отчества тоже не знаю. Если она тебе нужна, ищи в больнице. Час на электричке с Финляндского вокзала, а там спросишь. Ой, что это я говорю? Не надо на электричке. Садись у метро «Площадь Ленина» в четырехсотую маршрутку, она тебя прямо до больницы довезет. Думаю, что, зная имя и специальность, врача в больнице найти несложно.

– Если врача зовут Августой – то да, – ответил Александр. – Света – это уже сложнее. Почти как Таня. Помню, было у нас на кафедре терапии сразу три Татьяны Сергеевны, доцент, ассистент и аспирант…

– Фантастика! – восхитилась Августа. – И как вы их различали?

– Доцента звали Сергеевной, ассистента Татьяной, а аспиранта Танечкой…

От «рабочих» дел перешли к личным.

– Приходи вечером в гости, – пригласила Августа. – Я, конечно, понимаю, что не стоит встречаться каждый день в самом начале отношений, но мне так хочется тебя видеть, и ты скоро уедешь… Только не встречай меня сегодня после работы, потому что мне надо будет кое-куда заехать. Приходи прямо домой в семь… Нет, лучше в половине восьмого. Адрес помнишь?

– С закрытыми глазами найду, – заверил Александр. – Только почему «не стоит встречаться каждый день в самом начале отношений»? Наоборот…

– Чтобы не надоесть друг другу, – серьезным тоном ответила Августа и заторопилась. – Извини, некогда больше разговаривать. До вечера.

До вечера так до вечера. «Может, в клинике случайно увидимся», – подумал Александр и отправился в «Прогресс», чтобы встретиться с операционной медсестрой, которая заведовала оперблоком.

Мария Николаевна, как и предупреждала Августа, встретила Александра крайне нелюбезно. Сухо поздоровалась, а когда Александр напомнил про операцию, покачала птичьей головой и сказала:

– Не припоминаю что-то. А какое у вас ко мне, собственно, дело?

– Дело связано с операцией Кузнецова, – ответил Александр. – Чтобы я объяснил вам суть, надо сначала вспомнить, как мы его оперировали.

– Много кого у нас оперируют, – поджала губы Мария Николаевна. – Всех запомнить невозможно.

Врет, понял Александр, глядя в ее блеклые, глубоко посаженные глазки. Врет и не краснеет. Интересно, это она всегда такая бледная или только сейчас? Скорее всего всегда. Бледная, блеклая, некрасивая и оттого недружелюбная. Нет, недружелюбная и оттого некрасивая, негатив первичен. Если бы улыбалась и смотрела на мир поприветливее, то была бы довольно симпатичной. Не красавицей, но симпатичной. Еще бы челку и нос с подбородком слегка подправить…

– Может, в журнале записи оперативных вмешательств посмотрите? – закинул он удочку. – Я сам туда записывал…

– Журналы новые! – нахмурилась Мария Николаевна, давая понять, что Александр проявляет излишнюю настойчивость. – С понедельника… А старые должны быть в архиве!

А в архиве сидит цербер. Ага, так тебе и поверили. Журналы у нее новые, память плохая, и вообще она здесь ни при чем.

– Извините за беспокойство, – сухо сказал Александр и хотел было выйти, но на пороге столкнулся с главной медсестрой.

– Что вы здесь делаете? – не здороваясь, спросила та и, не ожидая ответа, перевела взгляд на Марию Николаевну. – Маша, что от тебя хотел доктор?

– Не знаю, – ответила Мария Николаевна. – Про какие-то операции спрашивал, я толком ничего не поняла.

– Вы всю неделю мешаете нам работать! – главная медсестра с каждым словом говорила все громче. – Ходите по кабинетам, всем надоедаете! Что вы от нас хотите?! Только не морочьте мне голову вашей научной работой, я уже взрослая девочка и в сказки не верю!

«Девочка действительно взрослая, – саркастически подумал Александр, – наблюдая за тем, как багровеет лицо главной медсестры. – Уже и скандалить научилась, и передергивать! Я надоедаю далеко не всем, и я бы вообще никому не надоедал, будь на то моя воля».

– Я бы вообще никому не надоедал, будь на то моя воля, – вслух повторил он.

– Не знаю, не знаю, – главная медсестра уперла руки в бока и склонила голову набок.

«Борцовая стойка, – с сожалением констатировал Александр. – Разговора не получится».

Они постояли немного друг против друга, затем главная медсестра отступила на шаг, вытянула правую руку в сторону выхода и громко, так, чтобы услышал охранник, потребовала:

– Покиньте немедленно клинику!

Александр подчинился, тем более что охранник (сегодня дежурил кадыкастый) уже спешил навстречу.

– Запомните его и никогда больше не пускайте! – неслось вслед. – Зина, передай Кате, чтобы она тоже была в курсе. И ты, Валера, передай по смене, чтобы этого вот доктора в клинику не пускали…

Александр по достоинству оценил количество сарказма, вложенного в слова «этого вот доктора», отчего прозвучали они как ругательство.

– Валера, проследи, чтобы он обратно не пошел! – волновалась главная медсестра, пока Александр надевал куртку в закутке гардероба. – Это такой тип, ты его в дверь, а он в окно!

Охранник ничего не отвечал. Судя по выражению его лица, румянцу на щеках и взгляду, устремленному куда-то в сторону, охранник чувствовал себя неловко, но и спорить с начальством не мог.

Законы драматического жанра требовали сказать на прощание нечто запоминающееся, экспрессивное, вроде: «горите вы синим пламенем, негодяи!» или «провалитесь вы в тартарары, мерзавцы!», но подобный пафос был чужд Александру. Поэтому он ограничился одним лишь «спасибо», которое сказал охраннику за то, что тот любезно, словно заправский швейцар, открыл перед ним входную дверь.

– По накалу атмосферы это было похоже на изгнание, а не на простое выпроваживание, – сказал он вечером Августе. – Только громов и молний не хватало.

– Нам хватило, – улыбнулась Августа. – Анна Владимировна металась потом по клинике и метала во всех громы и молнии. Металась и метала, металась и метала… До тех пор, пока не свалилась с кризом.

Августа после работы успела побывать в парикмахерской. Прическа ее стала чуть короче и изменила форму. Вроде то же самое каре (кажется, это называлось «каре», но Александр мог и ошибаться), но впечатление совсем другое. Такое же замечательное, как и раньше, но, разумеется, Александр сказал, что новый вариант ему нравится больше прежнего. Изменения должны совершаться к лучшему и только к лучшему, иначе какой в них смысл? Внимание Александра не столько привлекала сама прическа, сколько розовое, фарфоровой прозрачности ушко, выглядывающее из-под волос, будто дразнясь. И разве один непослушный завиток на виске не важнее всей прически? Тот самый завиток, который Александр уже полюбил целовать в минуты близости. Он бы и сейчас поцеловал его, и не только его, но и фарфоровое ушко, и губы-кораллы, но рядом за столом увлеченно ел торт Даня, и оттого приходилось держать себя в руках.

Торт, как и положено гостю, принес Александр. Не знал, какой взять, поэтому выбрал «аутентичный» «Ленинградский», с шоколадными розами. Не совсем угадал – Августа отрезала себе кусочек толщиной с лист бумаги, зато Даня, съев один солидный кусок, попросил положить ему второй. Судя по тому, как плотоядно ребенок смотрел на торт, он не собирался ограничиваться двумя кусками. Сладкоежка, дети почти все сладкоежки.

В гостях было хорошо, совсем как дома. Атмосфера уютной квартиры Августы распространилась на весь Петербург. Когда Александр возвращался в гостиницу, у него было такое чувство, словно он идет по родному городу. Ну, если не по родному, то, во всяком случае, по какому-то своему городу, не по чужому.

Новорожденная связь не замедлила откликнуться досадой. «Разве можно уродовать старинные дома современными вывесками? – вдруг ни с того ни с сего подумал Александр. – Лучше бы разработать какой-то единый стиль, под старину. Пусть с подсветкой, но стиль непременно должен быть… А то ведь того симпатичного зеленого дома совсем не видно, затмил его банк своими огромными буквами…»

Словно в благодарность за заботу, зеленый дом мигнул окнами, приветствуя Александра. Соседнему дому, когда-то розовому, а теперь розово-серому, повезло больше. Во-первых, на нем не было огромных кричащих вывесок (мелкие не в счет), а во-вторых, над центральным входом красовался изящный козырек, украшенный фигурной ковкой. Козырек был не просто хорош в своей ажурной воздушности, но и замечательно гармонировал со стилизованным под старину фонарным столбом. Александр остановился возле козырька, посмотрел на сидевших на нем голубей. Двое из голубей посмотрели на Александра, будто спрашивая, чего ему надо.

– Чижик-пыжик! – сказал голубям Александр.

Ничего более удачного на ум не пришло.

Таинственный Некто так и не дал о себе знать. Александр даже папку со спамом проверил, перед тем как заснуть, – уж не отправилось ли туда нужное письмо из-за какого-то сбоя, но ничего важного там не нашел, только один рекламный мусор.

«Jeder Tag hat seine Дrger» [21], – вспомнилось перед сном из лексикона пессимистов.

11 Пятничные новости

Давненько в жизни Александра не было такого квеста, как поездка на набитой битком электричке. Вот уж поневоле задумаешься о том, что лучше – стояние в пробке на дороге или же стояние в плотной толпе в тамбуре.

Сам виноват – не поехал на маршрутке, как советовала Августа, решил сделать «как лучше», а «как лучше» – оно известно чем оборачивается. На остановке маршрутку ждала большая толпа, маршрутки на три, как прикинул Александр. Толпа оживленно судачила о том, что маршруток мало и они сильно задерживаются, потому что подолгу простаивают в пробках. «А чего это я? – подумал Александр. – Сейчас утро, а мне надо от центра к окраине. Это против «пикового» потока, стало быть, ехать я буду в пустом вагоне, без всяких пробок. А там пройдусь немного от станции или на автобусе проеду. Чай, невелик Сестрорецк, все рядом».

И так явственно представилась Александру толкучка в маршрутке, где люди буквально сидят на коленях друг у друга, что потопал он на Финляндский вокзал, предвкушая прохладный простор пустого вагона и неспешное созерцание околожелезнодорожных пейзажей.

«Прохладный простор вам? – зловеще улыбнулось провидение. – Получите!»

Протиснувшись в набитый пассажирами вагон (сам виноват, явился за две минуты до отправления), Александр с удивлением подумал о том, куда едут все эти люди. Им бы на работу в Питер спешить, а они в пригороды устремились. Зачем? Где логика?

Ехалось, мягко говоря, без особого комфорта – сбоку напирают, сверху нависают, соседи толкаются… С непривычки в таких условиях тяжело, это уже не поездка получается, а испытание на прочность. Так закаляется сталь и все такое… Ад кромешный и мысли о набитых в бочку селедках.

«Люди, между прочим, пять дней в неделю так ездят, утром и вечером, и ничего», – подбодрил себя Александр.

Люди вокруг не просто ехали, они чувствовали себя настолько комфортно, что желали общаться. Даже через головы вклинившихся между ними. Александр, может, никуда бы и не вклинивался, и даже подождал бы следующей электрички, но не факт, что она будет менее набитой, да и время попусту терять не хотелось.

Пока Александр стоял на перроне перед еще не закрытыми дверями в раздумьях и надежде, что пассажиры немного уплотнятся и освободят место для того, чтобы можно было войти, сзади, со словами «тормозить дома будем, молодой человек» поднажали две гренадерского вида тетки с большими сумками в руках. И так хорошо поднажали, что втиснули в тамбур Александра, вошли сами, втащили сумки, да еще втянули за собой какого-то небритого мужичка в рваном ватнике. Затем они двинулись в вагон и Александра за собой увлекли, подобно тому, как увлекают киты за собой, в свой «фарватер», рыбу помельче. Вот так и оказался Александр между двумя небритыми джентльменами, оживленно обсуждавшими сравнительные преимущества различных графиков работы.

– Сутки – это кайф, – бубнил один. – Отстоял – и гуляй два-три дня или еще где работай. А утром уходить, вечером приходить – это тоска!

– Зато спишь дома и вечер целиком твой! – напористо возражал другой, повыше. – Тут восемь часов на работе еле вытерпишь, а сутки, да еще если не спать…

– Ну почему же не спать, можно и поспать, если ничего не случится.

– Да разве ж это сон?! Я привык спать дома, в своей постели и чтобы жена под боком…

Александр слушал и думал о том, что ждет его в Сестрорецке. Найдет ли он анестезиолога Свету? Вспомнит ли она его? Захочет ли вспоминать?

Он прокручивал в уме схему предстоящего разговора, выбрасывал то, что казалось лишним, добиваясь предельной ясности и лаконичности. Лаконичность убедительна. Думалось плохо, потому что мешал чужой разговор и жаркая духота. Да вдобавок от высокого нехило разило чесноком. Но что поделать? Назвался пассажиром, залез в электричку – терпи. Ехать-то надо. Сейчас, наверное, еще не так уж и плохо, а вот когда по пути подсядут еще пассажиры, тогда держись… Ничего, все как-то выдерживают, и Александр выдержит.

По пути становилось не тяжелее, а легче. Набившись на конечной остановке, народ начинал массово выходить уже на третьей, а где-то на пятой в вагоне стало настолько свободнее, что Александр смог сесть и ехал до Сестрорецка сидя. Читать или слушать музыку не хотелось, окно загораживала чья-то голова, поэтому развлечение осталось только одно – слушать разговоры попутчиков.

– Когда едешь из Москвы в Питер – все нормально. Едешь из Москвы и прибываешь на Московский вокзал. А вот когда едешь из Питера и прибываешь на Ленинградский вокзал – это уже сюрреализм какой-то. Вокзальный сюрреализм. Вокзал имени города, которого нет.

– Вокзалы обычно принято называть по крупным городам, а Павелецкий назвали в честь маленького поселка, в котором живет всего-то две тысячи человек.

– А Савеловский?

– Савеловский? Савеловский – это не вокзал, а пародия – одни электрички, никаких поездов дальнего следования. Вроде Балтийского…

– Я терпеть не могу, когда говорят «лю€бый», «пупес», «моёныш», «жужик», «масичка»… А одна девушка за глаза называет своего парня «сокровище». Сокровище мужского рода. Бр-р-р! Хуже этого быть не может… Нет, еще хуже – «ро€дный» с таким протяжным-протяжным «о» и «пусеныш». Пусеныш везет меня на Крит, о-о-о!..

– Самое важное – это искренность намерений и позитивный настрой. Если ты любишь красивые вещи, любишь людей, то работа в магазине для тебя. Это очень хорошее начало карьеры.

– Как говорит Кузьмин, «Работа в нашей компании дает вам то, чего может и не дать работа в другом месте – возможность общаться с людьми, достигшими успеха».

– Кузьмин – дятел!

– Все начальники дятлы!..

– Я вхожу, а там сидит такая толстая заспанная тетка и сразу же докалывается до меня – почему я опоздал. И называет меня «гражданин курьер». Официальничает…

Хочешь узнать людей – прокатись с ними на электричке. На автобусе тоже неплохо. За какие-то десять минут, пока автобус ехал от станции до больницы, Александр успел заочно перезнакомиться с местным руководством и узнать о самых неотложных нуждах сестрореченцев. Гвоздем автобусной программы был неизвестный Александру «намыв», против которого активно высказывалось большинство пассажиров. К концу поездки Александр понял, что речь шла о создании искусственных островов в акватории Финского залива. Жители Сестрорецка считали, что «намыв» не пойдет на пользу никому, кроме тех, кто хочет на нем заработать. О Голландии, наполовину расположенной на таких вот «намывах», никто не вспоминал.

По утрам в больницах к посетителям относятся настороженно, но если вести себя вежливо и начать с того, что ты врач, то до конца и объяснять не придется. Отодвинув в сторону какую-то сухопарую женщину, грозившуюся «всех тут перестрелять», охранник пропустил Александра в вестибюль хирургического корпуса и доверительно, как свой своему, как коллега коллеге, сказал:

– Тяжело с народом, ох, тяжело.

– С животными тоже проблем хватает, – пошутил Александр. – Они, говорят, кусаются и царапаются.

– Меня здесь уже два раза кусали, – охранник повернулся боком и ткнул пальцем в ухо. – Один раз сюда, другой – в руку. Про царапины я вообще не говорю, это на каждом дежурстве случается. Царапучий у нас народ.

– Держитесь! – подбодрил Александр и пошел на второй этаж в отделение анестезиологии-реанимации.

Отделений, в которых работали анестезиологи-реаниматологи, здесь было целых три – хирургическая реанимация, кардиологическая реанимация и токсикологическая реанимация. Но вряд ли бы Дегтярский приглашал на наркозы в свою клинику «непрофильного» специалиста, поэтому Александр начал с хирургического корпуса.

В само отделение он заходить не стал – посторонним туда хода нет, особенно тем, кто в уличной обуви и без халата. Александр нажал кнопку звонка и представил, как сейчас выйдет кто-то и скажет, что доктор Светлана Какеётампоотчеству доблестно отдежурила сутки и уже ушла домой. Почему он так думал? Потому что уже успел привыкнуть к тому, что, с одной стороны, в Питере все складывается наилучшим образом, а с другой – вечно идет наперекосяк, то есть не так, как хочется. Сейчас как-то больше верилось в плохое. Доктор Светлана могла уехать домой, на учебу в Москву, в отпуск… Никто не мешал ей выйти замуж за жителя Владивостока и переехать туда…

Как бы намекая на то, что хорошего ждать нечего, на звонок вышел крайне неприятный субъект – высокий, толстый, щекастый и надменный сверх всякой меры. Все китайские императоры, доведись им воскреснуть, немедленно бы умерли снова от зависти, увидев столь блистательную спесь. Субъект не смотрел – он взирал, не говорил, а изрекал.

– Что вам угодно? – спросил он неожиданно высоким голосом.

– Врача-анестезиолога Светлану… – начал было Александр, но надменный субъект не дал ему договорить – кивнул величественно, понял, мол, и ушел.

Александр сделал вывод о том, что доктор Света на месте и ее сейчас позовут. Уже хорошо, а если она еще и окажется той самой Светой, то вообще замечательно. Коварной Фортуне пора было повернуться лицом к Александру, насмотрелся он уже на ее божественный зад…

Александр достал телефон, чтобы проверить почтовый ящик. Вдруг он прослушал сигнал в шумном автобусе. Не прослушал, новых писем в почтовом ящике нет. Может, все-таки чья-то дурацкая шутка? Или Некто передумал встречаться? Хоть ответное письмо на адрес Дегтярского отсылай. Хитрая это мысль – воспользоваться почтовым ящиком покойника, кому только она в голову пришла? Уж явно не главной медсестре…

Задумавшись, Александр не услышал, как открылась дверь.

– Кто меня спрашивал?

Вопрос был из категории риторических, потому что возле реанимационного отделения кроме Александра никого не было.

– Я! – откликнулся он, радуясь удаче, потому что сразу же узнал анестезиолога, в первую очередь по глазам и по голосу. – Здравствуйте! Вы меня узнаете, Светлана… Евгеньевна? Я – доктор Берг, Александр Михайлович.

Отчество он прочел на бейджике, прицепленном к верхнему карману халата. Заодно и фамилию прочел – Брундакова.

– Вы недавно давали наркоз на моей операции в клинике «Прогресс»…

Рука Светланы Евгеньевны, придерживающая дверь, дрогнула. Александру показалось, что Светлана Евгеньевна хотела закрыть дверь. Но не закрыла, то есть закрыла не сразу, сначала вышла в вестибюль, а потом уже потянула за ручку, помогая доводчику.

– Я вас слушаю, Александр Михайлович, – здороваться Светлана Евгеньевна не сочла нужным. – Склерозом я пока не страдаю, но вас не помню совершенно.

– Мы виделись в «Прогрессе», – повторил Александр, внимательно наблюдая за лицом своей собеседницы, которое не выражало ничего, кроме некоторого удивления.

Испуга, неприязни и прочего негатива на лице Светланы Евгеньевны не было. Впрочем, она могла хорошо владеть собой, а могла и просто забыть. Особенно на дежурстве, когда все «ненасущное» отходит на задний план. Анестезиология с реаниматологией – это вам не хухры-мухры, это очень тяжелая работа.

– В «Прогрессе»? – переспросила Светлана Евгеньевна и взмахнула рукой, словно отгоняя от себя наваждение. – Я в «Прогрессе» уже триста лет наркоз не давала. Вы что-то путаете. Или меня с кем-то спутали.

Неловкий, искусственный жест, появление металлических ноток в голосе, сдвинувшиеся на переносице брови и легкий румянец, пятнами проступивший на щеках… Врет Светлана Евгеньевна, определенно врет.

– Я вас ни с кем не путаю, – твердо сказал Александр. – И мне кажется, что вы меня тоже узнали.

– «Кажется» – это не по моей части! – фыркнула Светлана Евгеньевна. – С галлюцинациями следует обращаться к психиатру!

За спиной Александра послышались шаркающие шаги, стук и звяканье металла о металл. Александр зачем-то обернулся, хотя и так было ясно, что это пришла санитарка, поставила на пол ведро с водой и выпустила ручку, которая звякнула о ведро.

Пока он оборачивался, Светлана Евгеньевна успела уйти. Александр рванулся было за ней, но застыл, не донеся палец до звонка. Что он скажет? Что вообще надо говорить в подобной ситуации? Чем ее пронять, чтобы согласилась сказать правду? А если она вызовет охрану? Не принято как-то ломиться в отделения, мешать людям работать… Так недолго и в полицию угодить.

– И наглый же вы народ, как я посмотрю! – басовито сказала санитарка.

Александр обернулся и удивленно, не без укоризны, посмотрел на нее. Никакой наглости он не проявлял. Санитаркам, моющим полы, положено ворчать, можно сказать, по статусу – ходют тут всякие, полы мне топчут – но зачем же преувеличивать?

– Наглый! – удовлетворенно и без какого-либо смущения констатировала санитарка, опираясь на швабру. – Даже смотришь нагло! Другой бы уже ушел, а ты стоишь и зенки пялишь.

Александр не сразу вспомнил значение слова «зенки». Редко доводилось слышать, почти никогда.

– Я сделал что-то не так? – осторожно уточнил он.

– Здрасте пожалуйста! – эта комбинация, должно быть, означала крайнюю степень удивления. – Он еще спрашивает! Какой же вы, агенты, бесстыжий народ!

– Почему вы решили, что я агент?

Сколько раз в жизни так было – и не хочешь, а втянешься в разговор с каким-нибудь, мягко говоря, не очень умным собеседником. Слово за слово, и втянешься. Вот нет бы просто уйти, оставив грубиянку мыть полы, но приспичило узнать, почему она приняла его за агента.

– А кто же ты? – делано удивилась санитарка. – Доктор, что ли?

Отвечать «да, я доктор» было бы глупо – не поверила бы вздорная тетка. Александр попытался молча уйти, но санитарка проворно заступила ему дорогу, да еще и швабру взяла наперевес. Все ясно – собеседница попалась из тех, кто не успокоится, пока все не выскажет. Сам виноват – нечего было вступать в разговор. Александр попробовал обойти тетку, но та синхронно переместилась вправо, а потом влево, не давая ему прохода. Если бы на ее месте был молодой мужчина, то Александр схватился бы обеими руками за швабру и повернул ее влево, одновременно подавшись вперед… Айкидо. Мужчине бы пришлось или отступить или сесть на пол. В любом случае, проход был бы свободен. Но с женщиной так не поступишь, даже с вредной и склочной. С другой стороны, общение с младшим персоналом муниципальных лечебных учреждений – это тоже жизненный опыт. Возможно, даже ценный. Хотя чего тут ценного?

– Ты послушай, что я тебе скажу! – санитарка недобро сверкнула глубоко посаженными глазами. – Я тебя долго не задержу, мне, в отличие от тебя, работать надо!

Александр кивнул, проглотив невысказанное: «Надо – так работайте». Умные люди не машут перед носом быка тряпками и вообще ничем не машут. От греха. Минутный тихий монолог предпочтительнее громкого скандала, возможно, даже со швырянием вслед ведер и призывами на помощь охранников.

– Я все понимаю – каждый старается на хлеб с маслом заработать по мере возможностей. Но на Светлане вы ничего уже не заработаете, дело-то давно сделано! Вы там в своих базах поставьте галочку в нужном месте вместо того, чтобы надоедать понапрасну! Купила она квартиру, месяц уже как купила, теперь ремонт делает. Ей теперь не агенты нужны, а электрики и штукатуры. Штукатурить умеешь?

Александр молча покачал головой.

– Оно и видно! – презрительно скривилась санитарка. – Такие, как ты, только проценты получать умеют, а не работать! Только проценты ты свои проворонил, тю-тю! А хороши были проценты! «Трешки» дорого стоят, пусть даже и в Автове! Откуда только у людей деньги берутся? Я в своей квартире живу, работаю на три ставки и телевизора хорошего купить не могу! А некоторые приезжают с одним чемоданам, семь лет живут на съемных квартирах, а это, даже если на пару с кем-то снимать и в Зеленогорске, все равно большие деньги, а потом опа – квартиры покупают трехкомнатные…

В Зеленогорске? Августа говорила Александру, что доктор Светлана живет в Зеленогорске. Но и так ясно, кого санитарка имеет в виду. Интересно, почем нынче в Автово трехкомнатные квартиры?

– «Трешки», они разные бывают! – как бы вскользь, про себя, заметил Александр.

– У кого деньги есть, покупают хорошие, за шесть с половиной миллионов! Мы люди простые, но все про всех знаем…

План дальнейших действий созрел мгновенно. Александр окинул взглядом вестибюль, прикидывая, сколько времени понадобится санитарке для мытья полов. Если не отвлекаться, то минут десять. А может, и меньше, тетка, судя по всему, не из старательных.

За разговором санитарка утратила бдительность, и потому Александру легко удалось обойти ее.

– И чтобы ноги твоей здесь больше не было! – крикнула ему вслед санитарка.

«Будет, – не без злорадства подумал Александр, спускаясь по лестнице. – Очень скоро будет!»

В наш век цифровых устройств предусмотрительные люди всегда имеют при себе блокнотик и ручку. Мало ли что быстро записать-написать понадобится. После недолгого размышления Александр написал: «Забыл поздравить вас с покупкой недвижимости. Хотите поговорить об этом? Я жду полчаса». Явный смысл записки был немного туманным, но подтекст улавливался сразу. В том, что Светлана Евгеньевна захочет поговорить, Александр почти не сомневался.

Полчаса ждать не пришлось. Светлана Евгеньевна вышла через две минуты после того, как Александр передал записку медсестре. Вышла и повела Александра в подвал, где в дальнем от лестницы конце сиротливо стояли напротив друг друга две обшарпанные банкетки.

– Остатки былой роскоши, – прокомментировала Светлана Евгеньевна, усаживаясь на одну из них. – Когда-то здесь была курилка, а теперь сюда никто не ходит. У меня есть пятнадцать минут, Александр Михайлович.

Александр начал с того, что пациент Кузнецов на самом деле оказался совсем не Кузнецовым. Светлана Евгеньевна никак на это не отреагировала, видно было, что «новость» ей не в диковинку. Но когда Александр сообщил про убийство Дегтярского, она ахнула, округлила глаза, покачала головой и сказала:

– Бедная Вика!

Сказала и закрыла рот рукой, словно боясь сказать что-то еще.

Так оно и есть. Закрывать рот рукой или подносить палец к губам нас вынуждает бессознательное. Это типичные, классические, можно сказать, жесты тех, кто боится проговориться, тех, кому есть что скрывать от собеседников.

«Колеблется, – подумал Александр, наблюдая за легкими, почти неуловимыми сокращениями мимических мышц. – Надо бы надавить, только помягче». «Надавить помягче» решил взглядом. Слова уже все сказаны, нет смысла повторять, да и взглядом подчас можно сказать больше, чем словами.

– Это касается Анатолия Викторовича, – после недолгой паузы начала Светлана Евгеньевна. – И это не знание, а догадка, предположение… только между нами, ладно? Не люблю разносить сплетни.

Александр кивнул – между нами, как же иначе.

– Я подумала, что Анатолия Викторовича могла «заказать» его жена. Только вы поймите меня правильно, у меня нет никаких доказательств, просто пришла в голову такая мысль. Я не хочу, чтобы это звучало где-то еще. Кому положено – те сами разберутся. Просто я знаю, что Анатолий Викторович собирался с ней развестись. Реально собирался, а не просто языком трепал. У него всегда кто-то был на стороне, само по себе наличие любовницы на их браке не сказывалось, но нынешняя… или уже надо говорить «бывшая»?

– Последняя, – подсказал Александр.

– Да, последняя. Эта последняя любовница – подруга моей подруги. Мы учились вместе, только она была курсом ниже. Зовут ее Вика. Так вот, Вика беременна от Анатолия Викторовича. Уже… – Светлана Евгеньевна на секунду запнулась, высчитывая. – На пятом месяце уже она. И ребенок у них, насколько мне известно, не «залетный», а желанный. Обоюдно. Рано или поздно любой корабль прибьет к берегу…

Александр не сразу понял, при чем тут корабль, но потом догадался, что Светлана Евгеньевна имеет в виду ловеласов.

– Я не знаю, когда именно они собирались пожениться, но Вика категорически настаивала на том, чтобы это случилось до родов. Такой уж у нее был «пунктик», и уступать она не собиралась. И еще я слышала, что городскую квартиру Дегтярский собирался оставить жене, а себе забрать коттедж в Репино. Какой-то шикарный коттедж. Репино – это здесь, недалеко, там еще писатель Чуковский жил… Может, она из-за коттеджа его решила убить? Люди за бутылку водки убивают, а коттедж в Репино у воды сто пятьдесят миллионов стоит, представляете? Невероятные деньги!

– Большие, – согласился Александр.

– Я не знаю расценки киллеров, но подозреваю, что они гораздо ниже.

– Не в одних расценках дело, – заметил Александр. – Это же не столько коммерческий вопрос, сколько этический…

– У богатых людей этики нет – одна коммерция! – убежденно заявила Светлана Евгеньевна.

Александр не стал спорить. Ни времени не было, ни настроения, ни смысла. «У каждого свои антагонисты», – любит повторять друг Андрей, утверждая, что людям непременно нужен какой-то собирательный образ для «вешания всех собак».

– Давайте вернемся к нашей операции, – попросил Александр, закончив «вводную часть». – Мне нужно от вас, вернее, мне может понадобиться ваше подтверждение того, что операцию Кузнецову-Арандаренко мы проводили официально, не подозревая о каких-то скрытых мотивах, и с оформлением положенных документов. Вы же оформляли все, как полагается?

– Оформлять-то оформляла, – вздохнула Светлана Евгеньевна, – но… я же там не работаю постоянно. Мое дело маленькое – пришла, дала наркоз, получила деньги и ушла.

– Так вы оформляли или нет? – переспросил Александр.

– Оформляла, но не уверена, что эта история «прожила» дольше недели, – призналась Светлана Евгеньевна. – Как только швы сняты, можно считать, что все позади…

– Нельзя, – возразил Александр. – Рано.

– У Анатолия Викторовича были свои правила. Пока пациент имеет прямую связь с клиникой, то есть пока он оперируется, лежит или ходит на перевязки, документация должна быть такой, чтобы комар носа не подточил. Как только случай становился «завершенным», это Анатолий Викторович так выражался, документы изымались и по идее должны были уничтожаться… Но, я не удивлюсь, если Тамара их где-то хранила. На всякий случай…

– На случай шантажа? – предположил Александр.

– На случай, если придется снова перевести операцию из неофициальных в официальные. Мало ли как что оборачивается. Анатолий Викторович любил подстраховаться, даже перестраховаться. Шантаж? Возможно. Анатолий Викторович умел ставить людей в безвыходные ситуации для того, чтобы добиваться желаемого. Вы с Тамарой не общались?

– Я как раз собирался спросить у вас, кто это такая.

– Тамара – сестра Анатолия Викторовича. Матери у них разные, а отец один, только Тамара не Дегтярская, а Лукьянчикова. Ее мать была любовницей отца Анатолия Викторовича. Несмотря на разных матерей и двадцатилетнюю разницу в возрасте, Анатолий Викторович и Тамара очень близки. Были очень близки. Настолько, что Анатолий Викторович доверял ей как себе. В «Прогрессе» вообще случайных людей нет, там даже уборщицы свои, проверенные и доверенные, но у каждого свои полномочия, ограниченные. И только у Тамары они такие же, как и у Анатолия Викторовича. Если его нет в живых, то клиникой должна руководить она.

– А кем она там работает? – «переварив» информацию, Александр удивился тому, что Августа ни разу не упоминала ни о какой Тамаре, хотя, по логике вещей, должна была упомянуть.

– Физиотерапевтом.

– Физиотерапевтом?

– Да, официально Тамара работает физиотерапевтом и открыто ни в какие дела не встревает. О том, кто она на самом деле, знает только администрация клиники – главная медсестра, главный бухгалтер, руководитель отдела персонала. «Серый кардинал», недремлющее око.

– Простите, а вы тогда откуда знаете про нее, да еще с подробностями? – Александр заподозрил, что ему, образно говоря, «вешают лапшу на уши». – Вы же простой совместитель. Неувязочка получается.

– Ну, я же вам сказала, что подруга моей подруги…

– Да-да, – вспомнил Александр. – Извините.

– А вас что – уже вызывали? – осторожно спросила Светлана Евгеньевна.

– Не вызывали. – «А может, и лежит повестка в почтовом ящике», – подумал Александр. – Но я, наверное, сам пойду. Или письмо напишу, не знаю пока, не решил еще, как лучше… Могу ли я рассчитывать на вашу поддержку?

– Не можете, – покачала головой Светлана Евгеньевна. – Я сама на свою поддержку не могу рассчитывать. У меня голова идет кругом в прямом смысле этого слова. У меня черепно-мозговая травма в анамнезе. Посттравматическая энцефалопатия…

– И вы при том работаете анестезиологом?

– Что вы цепляетесь к каждому моему слову?! – возмущенно воскликнула Светлана Евгеньевна. – Не хотите – не верьте! У меня память плохая! И вообще меня больные ждут!

Резко вскочив на ноги, она быстрым шагом пошла к выходу, но, не дойдя до него, остановилась, обернулась к шедшему позади Александру, который тоже остановился, и выкрикнула:

– Квартиру я купила на семейные сбережения! Бабушка с дедушкой копили, папа с мамой копили, и я немножко добавила и купила квартиру. И нечего тут пугать меня и исходить на дерьмо от зависти! Я никого не боюсь!

Взмахнув рукой – не то погрозила, не то хотела отогнать от себя, – Светлана Евгеньевна развернулась столь энергично, что едва не упала, и выбежала из подвала.

– Спасибо, Светлана Евгеньевна, – поблагодарил Александр, но она, кажется, его не услышала.

Александр настолько обрадовался удаче, что не заметил, как доехал обратно. На этот раз он предпочел маршрутку, очень удачно сел спереди, рядом с водителем, и ехал с максимально возможным комфортом.

Сразу же по выходе из маршрутки он услышал сигнал телефона. «Новое письмо», – подумал Александр, имея в виду письмо от Некто, и не ошибся.

«Не получилось встретиться, – писал Некто. – Сегодня там же в 20:30».

Александр сразу же написал ответ.

«Пока не узнаю, о чем идет речь, встречаться не стану».

Некто тоже ответил сразу.

«Есть один документ с вашей подписью, который может осложнить вам жизнь. Вам придется раскошелиться, чтобы его получить. Имейте при себе сорок пять тысяч рублями или тысячу евро».

«А если в долларах, то сколько взять?» – чуть было не съязвил в ответном письме Александр, но язвить не стал, не до того было. Срочно хотелось подумать.

Документ с подписью, который может осложнить жизнь? А какой документ с подписью Александра мог оказаться в клинике «Прогресс»? Именно – документ, а не история болезни и не журнал, в котором регистрируются операции. История болезни – тоже документ, но ее так не называют. И потом, она не только с подписью, а с записями Александра. Документ с подписью – это только расходный кассовый ордер. Как он может осложнить жизнь? Некто намекает на оплату «черным налом». Так это не к Александру, это к бухгалтерии клиники. Она должна удерживать налоги, и сумму Дегтярский выплатил соответствующую – за вычетом тринадцати процентов от указанной в договоре. Если же работодатель удержал налог с доходов, но не перечислил его куда положено, то это его проблемы, Александр тут ни при чем. Тогда за что он должен платить, то есть – за что с него хотят получить тысячу евро или сорок пять тысяч рублей? «Имейте при себе» – ха-ха-ха! А если нет при себе таких денег?

Некто – не бухгалтер, ни главный, ни рядовой. Любой бухгалтер понимает, что Александра бессмысленно шантажировать расходником.

Некто имеет доступ в кабинет Дегтярского, пользуется его компьютером, разбирает бумаги. Лилия Евсеевна и главная медсестра отпадают – захотели бы, и так все сказали, с глазу на глаз, да и им в подобных азах бухгалтерии тоже положено разбираться. Тамара, о которой недавно узнал Александр? Нет, правая рука покойного Дегтярского, «серый кардинал», управляющий клиникой, не может заниматься подобным идиотизмом в духе Джеймса Бонда. Уборщица? Навряд ли. Умела бы пользоваться компьютером, сидела бы в какой-нибудь страховой компании на оформлении полисов, а не бегала бы по клинике со шваброй. Секретарши как таковой у Дегтярского не было, у него и кабинет без приемной, сразу из коридора заходишь. Кофе и бутерброды им тогда приносила девушка-рецепционистка. На ресепшен сидят две девушки… Вот одна из них, скорее всего, по чьему-то поручению и разбирает или разбирала бумаги в кабинете Дегтярского. Важное Лилия Евсеевна или Тамара небось сразу к себе утащили, а на не очень важное «бросили» рецепционистку. Ушлая, надо сказать, девица, с такими талантами далеко пойдет, если раньше не нарвется. И время назначила после окончания работы клиники – половину девятого вечера. В прошлый раз, наверное, надеялась отлучиться на часок в середине дня, да не удалось. Почему место выбрала подальше от клиники – ясно. Чтобы никто из знакомых не увидел. С другой стороны, не так уж и далеко, три остановки на метро с одной пересадкой и немного пешком пройти. Полчаса на дорогу в один конец с лихвой хватит, если совсем не торопиться.

«Нужен ли мне этот расходник? – подумал Александр. – Совсем не нужен. Захочу – десять таких напишу».

«Отдайте расходник в бухгалтерию, возвращайтесь на ресепшен и займитесь делом, – написал он в следующем письме. – Если не станете мне больше надоедать, будем считать, что ничего не было».

Резкий тон письма не был свойствен Александру, но он был весьма уместен. Другой бы просто послал шантажистку в известном амурном направлении. Со всем почтением.

Ответа Александр уже не ждал, но, едва оказавшись в кармане, телефон снова запищал.

«Откуда вы знаете?»

«Камеры отключать надо! – ответил Александр. – Имейте в виду, что запись я сохранил».

Пусть теперь гадает, где находятся камеры, которые она не отключила. Почему бы не пошутить, если хочется.

Телефон все никак не хотел униматься. Не пролежав в кармане и трех секунд, он зазвонил снова. На этот раз никакой таинственности, звонил Андрей из Москвы.

– Как дела? – требовательно поинтересовался он.

Александр рассказал.

– И что ты будешь делать дальше?

– Думаю, что теперь я могу рассказать…

– Именно так! – одобрил друг, не дослушав. – По большому счету, ты представляешь опасность для своего пациента только до тех пор, пока не расскажешь все следователю…

– Вопрос в том, как я смогу дать понять своему пациенту, что я все рассказал следователю? – подумал вслух Александр. – Завести блог и написать пост? Только кому и куда ссылку отправить? Это называется…

– Это называется «влип», – снова перебил Андрей. – Но на самом деле далеко не так все страшно, как кажется.

– Если смотреть со стороны – то да, – вырвалось у Александра.

– Я, между прочим, искренне за тебя переживаю.

– Извини, нервы.

– Бывает, – великодушно ответил друг. – Ты знаешь, я сам пару-тройку раз оказывался в подобной ситуации и могу поделиться своим небольшим опытом.

– Когда это ты успел? – удивился Александр. – И почему я об этом ничего не знаю?

– Это было во время командировок, длилось недолго, обошлось благополучно, поэтому и рассказывать нечего. Опытом поделиться – это другое. А правила простые. Во-первых, надо стараться избегать одиночества и малолюдных мест…

– Где-то я читал об этом, – улыбнулся Александр.

– Перечитай – лучше запомнится, – посоветовал Андрей. – Правила простые и тысячи раз описаны в детективах, но они реально работают. Обычно подсылают одного киллера, совсем не суперснайпера, которому надо грохнуть объект и благополучно унести ноги. Эффектный запоминающийся расстрел из проезжающего мимо автомобиля чаще встречается в кино, нежели в жизни. Слишком шумно, и скрыться после такого шухера тяжело. Опять же – ты, друг мой, не президент Кеннеди.

– Не президент! – согласился Александр.

– Каждое «удовольствие» имеет свою цену, – продолжал развивать мысль Андрей. – Как убили главного врача твоей питерской клиники? Тюкнули по голове в подъезде. Какой отсюда вывод?

– Что меня может ожидать нечто подобное.

– Верно! – оживился Андрей. – Итак, запоминай – в одиночку не ходить, малолюдных мест избегать, толпы тоже избегать, потому что в толпе легко приблизиться и пырнуть ножом, маршруты менять, о своих перемещениях не распространяться…

Перечисляя, он, наверное, загибал пальцы на правой руке, была у него такая привычка, а когда загнул все пальцы, сразу же разжал их, чтобы начать загибать по новой.

– Поменьше телефонной болтовни, поменьше сведений в переписке, все это легко взламывается, о месте и времени встреч договариваться шифром…

– Ну, это ты загнул, – поморщился Александр. – Я и шифров-то никаких не знаю.

– Зато я знаю один очень простой. Говоришь любую фразу с цифрами. Первая цифра – дата, вторая – время встречи. Например: «В сервисе совсем оборзели. Сначала запросили за ремонт моего корыта двенадцать тысяч, потом скинули до восьми». Это означает…

– В восемь вечера двенадцатого числа, – «перевел» Александр.

– Схватываешь на лету! – похвалил Андрей. – А место встречи тоже обозначаешь намеком. Типа – встретимся в Октябрьском музее или там, где в предпоследний раз. Главное – не называть конкретики.

– А что такое «Октябрьский музей»?

– Это мы на работе так станцию «Площадь Революции» называем. Революция-то октябрьская, а станция со своими медными фигурами – вылитый музей. А «Китай-город», например – «У безногого».

– Безногий-то кто такой?

– Никто. Просто раньше эта станция как называлась?

– Площадь Ногина вроде.

– Правильно. А теперь Ногина нет, потому и «безногий». У нас, брат, целая система.

– Верно же считают, что все журналисты – шпионы, – рассмеялся Александр.

– От мясника слышу, – огрызнулся Андрей. – Короче говоря, Сашка, выжить ты вполне можешь, если станешь вести себя умно…

– С чего мы начали и до чего дошли? – перебил друга Александр. – Знаешь, мне кажется, что мы излишне увлеклись. Шпионские игры – они такие захватывающие…

– Когда ты вернешься? – в свою очередь перебил Андрей.

Сумбурный получился разговор, торопливый.

– Я пока не знаю, – честно ответил Александр. – Надо пообщаться с Тамарой, а там видно будет. Если удастся встретиться с ней сегодня…

– То приезжай прямо завтра, – предложил Андрей.

– Я еще не закончил, – напомнил Александр. – Кроме того, хочется сходить на какую-нибудь интересную экскурсию по Питеру, так что в лучшем случае я вернусь в понедельник. На утреннем «Сапсане».

В субботу Августа приглашала на экскурсию. Среда и воскресенье – «отцовские» дни у ее сына, значит… Глупо бы было уезжать раньше понедельника.

Александр вспомнил кое-что из детства. О том, что у матери есть близкий друг, он начал догадываться лет с восьми. По косвенным признакам, урывками. Мать сама никогда о таком не говорила. Даже мельком не упоминала, не проговаривалась и не намекала. Но маленький Саша случайно замечал кое-что и делал выводы. Специально он никогда не подглядывал и не следил за матерью – такое даже в голову не приходило. Лишних вопросов в семье не задавали, не было принято, но замечать и делать выводы никто никому не мешал. Иногда, задержавшись на работе, мать приходила не уставшей, как обычно, а в приподнятом настроении. Однажды, проснувшись ночью от жажды, Саша застал на кухне мать за упаковкой в подарочную бумагу коробки с электрической бритвой. Дело было незадолго до двадцать третьего февраля. Время от времени, всегда в отсутствие Саши, дома что-то починялось или собиралось. «Кто повесил мне полку?!» – радовался Саша. «Домовой, – с улыбкой отвечала мать. – Я его попросила, он сделал. Если тебе что-то надо по дому, оставляй записку на кухонном столе, только пиши без ошибок и не забывай о волшебном слове». Письма срабатывали. Напишешь домовому, что хочешь над столом лампу, которую можно опускать, поднимать и поворачивать в разные стороны, и дней через пять-шесть (раскачивался старичок долго) по возвращении из школы видишь то, что просил. Саша был прагматиком и рационалистом. Еще со старшей группы детского сада он не верил ни в Деда Мороза (увы), ни в Бабу-ягу, ни в волшебство вообще и прекрасно понимал, что в роли домового выступает какой-то мастер на все руки из числа знакомых матери, которого ему видеть не положено. Понимал, но в игру, предложенную матерью, играл с удовольствием лет до двенадцати, пока она сама собой не сошла на нет.

Закончив разговор с Андреем, Александр позвонил Августе. Мельком подумал о том, как все это выглядит со стороны – шел человек ко входу в метро быстрым деловым шагом, остановился, достал телефон и застыл посреди улицы надолго, абстрагировавшись от шума машин и трамваев.

– А у нас все кувырком! – Августа говорила тихо, пришлось закрыть второе ухо ладонью, чтобы лучше слышать. – Последний день Помпеи. В прямом смысле. Сегодня прямо к открытию к нам нагрянули сердитые дядьки, потрясли руководство, документы какие-то изъяли… После их отъезда Лиля с Аней пили валерьянку и другие бодрящие жидкости, а сейчас устроили массовую раздачу трудовых книжек. Аня принимает заявления, а Лиля заполняет графы и ставит печати. Все произошло так неожиданно, что мы даже прощальное застолье устроить не успели.

– А зарплату они выплатят? – осведомился Александр.

Немецкие корни проявляются в самый неожиданный момент и всегда как-то практично-прагматично. Натура такая.

– С зарплатой неясно, то есть, наверное, на нее лучше не рассчитывать. Лиля сказала чудную фразу: «Давайте не будем вспоминать о справедливости, особенно в такой сфере, как бизнес, а мыслить реальными категориями». Готовый афоризм, да?

– Афоризм, – согласился Александр.

– Клиника рухнула, ее больше нет. Но зарплата за две недели – это такие мелочи, из-за которых судиться не стоит.

– Не стоит, – подтвердил Александр. – Адвокат дороже обойдется.

– Тем более что и получить-то ничего не удастся, – добавила Августа. – Знаю я эти иски к банкротам. Заплатят потом по две копейки на рубль.

Александр почувствовал, что пора переводить разговор на более мажорную тему.

– Так мы сегодня отмечаем твое увольнение?! – бодро поинтересовался он.

– Давай завтра, – попросила Августа. – Хочется посвятить вечер домашним делам. А завтра утром я тебе позвоню часиков в десять и мы определимся с планами.

– Хорошо, – согласился Александр. – Скажи, пожалуйста, а ваша физиотерапевт Тамара сейчас в клинике?

– Десять минут назад ее видела, – в голосе Августы проступило удивление. – Она из кабинета выходила, в халате была, значит, пока не собиралась уходить. А зачем тебе Тамара?

– Хотелось бы встретиться, – не вдаваясь в подробности, сказал Александр. – Тем более раз уж сегодня последний день Помпеи. Ты не можешь кратко рассказать мне о ней? Так, чтобы окружающие не слышали? А при встрече я тебе все объясню.

– Длинно и не получится. Тамара как Тамара. Возраст около сорока, симпатичная, но не очень общительная. Не буду наговаривать, но, кажется, их с Дегтярским что-то связывало. Во всяком случае, в кабинет она к нему заходила запросто, без стука… Мне начинать ревновать тебя или пока не надо?

– Вообще не надо, – посоветовал Александр. – Я сейчас приеду в клинику. Какой кабинет у Тамары?

– Если идти от вестибюля, то второй справа. На нем написано «Физиотерапевтическое отделение», так что не ошибешься.

12 Снежная королева

Сегодня в «Прогрессе» было не чинно-чопорно, а суетно-суматошно. Суета без единого клиента – редко наблюдается в частных клиниках. Больше положено суетиться вокруг клиентов, нежели так, самим по себе. Охранника на входе не было, возле стойки ресепшен толпилась кучка оживленно беседующих женщин в халатах, по коридору туда-сюда так и сновали сотрудники. И никто не обратил внимания на Александра, то ли привыкли уже к нему, то ли не до посторонних было. В переводе на медицинский язык период, в котором сейчас находилась клиника, можно было назвать клинической смертью. Если с секунды на секунду не будут начаты реанимационные мероприятия, наступит летальный исход. Судя по всему, никто не собирался реанимировать «Первую реконструктивно-пластическую клинику «Прогресс». Умерла так умерла.

Был небольшой соблазн подойти к стойке ресепшен и познакомиться с сотрудницей, пытавшейся так тупо его шантажировать, но Александр соблазн переборол. Незачем терять время и устраивать публичное комедийное шоу. Импровизированные публичные шоу, независимо от их смыслового содержания, всегда несут комедийный оттенок, сама публичность придает его, что ли.

Оставлять куртку в гардеробе Александр тоже не стал. Какой тут сейчас может быть санэпидрежим?

По закону подлости врач-физиотерапевт Тамара могла уйти за пять минут до прихода Александра, но сегодня у законов подлости, кажется, был выходной день, потому что Тамару удалось застать в ее кабинете, точнее в выгороженном закутке при входе в физиотерапевтическое отделение, да вдобавок и в одиночестве.

Тамара сидела за столом и читала книгу. Судя по яркой обложке – явную беллетристику. Разительный диссонанс – снаружи, в клинике, суета, здесь же полное спокойствие. Ледяное какое-то спокойствие, ненаигранное и недружелюбное.

«Симпатичная, – констатировал Александр с первого взгляда. – Нос слегка маловат и чуть вздернут кверху, скулы немного высоки, но в сочетании с полными губами эти «недостатки» становятся достоинством – подчеркивают чувственность, делают скрытое явным. Но взгляд нехороший…»

Смотрела Тамара действительно нехорошо – равнодушно, с примесью неприязни, некоего скрытого раздражения. Как будто Александр был ей должен или долго и нудно ей досаждал. Врачам частных клиник, да и врачам вообще, прямо противопоказано иметь подобный взгляд, отталкивающий пациентов. И не в «последнем дне Помпеи» было дело, а в характере Тамары.

– Мы уже не работаем, – сказала она, поняв, что взглядом Александра не прогнать.

– Оно и к лучшему, – не здороваясь, ответил Александр (каков привет, таков и ответ, разве не так?) и без приглашения сел на стул для пациентов, приставленный к столу Тамары.

Объяснение цели визита заняло не более двух минут. Тамара слушала молча, никак не реагируя, а когда Александр закончил, холодно и не без ехидства сказала:

– Я вообще-то физиотерапевт. Вы табличку на двери видели?

– Я много чего видел, – в тон ей ответил Александр. – И много чего знаю.

– У нас сегодня было изъятие документов…

Александр слегка скривился – не о тех документах речь.

– И здесь у меня никаких историй болезни нет…

Александр понимающе кивнул.

– К тому же наша клиника, кажется, прекратила свое существование…

– На память о сотрудничестве мне хотелось бы копию истории получить, – Александр выдавил из себя улыбку. – Я целую неделю угробил на это дело и надеюсь, что вы мне не откажете.

– Почему? – Тамара дернула щекой. – Откуда такая уверенность?

– Вы производите впечатление благоразумной женщины, – ответил Александр. – Если история болезни, о которой идет речь, у вас сохранилась, вы дадите мне возможность снять с нее копию.

– Почему?

Александра не столько разозлила дурацкая игра в кошки-мышки, сколько ирония, сквозящая во взгляде Тамары.

– Потому что мне она нужна, а вам нетрудно это сделать.

– Нужна вам, а не мне.

– Вы намекаете на то, что я должен отблагодарить вас за труды? – предположил Александр. – Чем? Назовите, пожалуйста.

– Отблагодарить? – Тамара откровенно забавлялась. – Надо бы подумать, чем вы можете меня отблагодарить…

– Давайте серьезно, – с трудом сдерживая раздражение, попросил Александр.

– Почему я должна быть серьезной?

– Потому что иначе я вам покоя не дам! – Можно было еще и кулаком по столу хлопнуть, но Александр ограничился повышением голоса. – Потому что к вашим проблемам я добавлю еще одну! Потому что теперь я знаю, кто конкретно мне будет должен!

С каждым словом он все больше смущался, но в то же время старался скрывать смущение и казаться напористым до наглости. Странное ощущение, с одной стороны, вроде бы понимаешь, что потом тебе будет стыдно, а с другой – понимаешь, что иначе никак нельзя. Но «я знаю, кто конкретно мне должен», это все же моветон. «Понятийное» выражение из уголовного лексикона.

Моветон не моветон, а сработало. Тамара еще раз дернула щекой, затем вытащила откуда-то из-под стола небольшой пластиковый контейнер с прозрачной крышкой. Из контейнера она достала жесткий диск и подключила его к компьютеру. Монитор на ее столе ожил и замигал бело-голубым.

– Флешку давайте! – резко сказала Тамара, всем видом своим демонстрируя недовольство неджентльменским поведением Александра.

Роль карманного накопителя у Александра исполнял телефон. И провод соединительный всегда лежал в кармане. Мало ли что и где придется перекачать.

Присоединив телефон к компьютеру, Тамара долго, минуты три, если не все пять, смотрела на экран, то часто, то редко щелкая кнопкой мыши. Александру показалось, что она раздумывает – дать или не дать, скопировать или не скопировать. «А ведь действительно шантажировать собирались своих пациентов», – подумал он. Логика простая – если история болезни, изъятая «из обращения», хранится на всякий случай, то есть для того, чтобы при определенном повороте событий вернуть ее обратно, то сканировать такую историю нет необходимости. А вот для использования истории при шантаже скан весьма кстати. Его можно отправить объекту, можно сохранить в каком-то сетевом файлообменнике, это надежнее банковской ячейки и не уследишь… Ах, какая чудная клиника! Как же хорошо, что она приказала долго жить. Грешно радоваться чужой беде, но это как раз тот случай, когда кроме радости никаких других чувств испытать не получится.

Александр проверил, то ли ему закачала в телефон Тамара. Оказалось, что то самое, страницы истории болезни Кузнецова в форматах JPEG и PDF. От титульного листа до электрокардиограммы. Похвальная педантичность, весьма похвальная. Двести мегабайт счастья или чего-то близкого к нему. Обретение желаемого – это всегда счастье, пусть и небольшое, пусть и мимолетное.

Полагалось, наверное, выразить радость по поводу обретения желаемого (сколько дней обретал, пока не обрел), но общество Тамары к подобным проявлениям чувств не располагало. Поэтому Александр ограничился словами, без которых нельзя было бы обойтись.

– Спасибо, до свидания, – сухо сказал он, вставая.

– Прощайте, – выдавила из себя Тамара, вложив в это слово столько негатива, что Александра передернуло.

Пообщались, называется. Не слишком дружелюбно, но результативно.

В коридорах было по-прежнему многолюдно и суетно. Люди в халатах и без них тащили к выходу коробки, цветочные горшки, невысокая женщина тянула за собой кресло на колесиках. Если смотреть с определенного ракурса, сзади и справа, то женщины за креслом не было видно и оттого казалось, что кресло едет само.

Суета, едва ли не впервые в жизни, подействовала умиротворяюще. «Прямо как от Снежной королевы к людям вернулся», – подумал Александр, идя к выходу. Ему, наверное, полагалось испытывать ощущение камня, свалившегося с плеч, но на самом деле ощущение было иным – усталость, усталость и ничего, кроме усталости. Пятничное такое ощущение, под конец рабочей недели.

Августу Александр не встретил, а специально искать не стал. Сказано же, что сегодня она хочет заняться своими делами, так нечего навязываться.

Отойдя от клиники шагов на пятьдесят, Александр на ходу достал мобильный. Пора звонить в Москву, извещать о скором приезде. Предупредив Геннадия Валериановича («Операциями нагружу под завязку», пообещал босс) и коротко переговорив с матерью, Александр спустился в метро.

Первым делом он поехал на ставшую уже родной «Площадь Восстания». Купил в кассе на Московском вокзале билет на первый понедельничный поезд и, снова спустившись в метро, доехал до Гостиного Двора. Идти пешком по Невскому не захотелось, находился уже. Для променада этот многолюдный проспект не очень-то подходит, променады лучше в Летнем саду совершать, это даже классики рекомендуют.

В Гостином Дворе Александр собирался разжиться подарками. Что-нибудь для Августы и какой-нибудь изящный сувенир для матери. Желательно, чтобы сувенир был полезным в хозяйстве – часы, например, или блюдо. Абстрактные безделушки у матери как-то не приживались. Было несколько вещиц, но они носили сугубо личный характер, памятный. Что он купит Августе, Александр толком не представлял. Но тоже что-то нужное, чтобы она этим пользовалась. Нужное и красивое.

Увы, в эпоху тотального потребления и всеобщего товарного изобилия делать подарки так же трудно, как и во времена тотального дефицита, которые Александр застать успел, но знал о них большей частью по рассказам матери. «Хочется сделать подарок, а купить нечего», – вспоминала мать.

«Хочется сделать подарок, а купить нечего», – думал Александр, расхаживая по Гостиному Двору. Для «разгона» он решил начать с малого, то есть с сувенира для матери. Кружки, панно, тарелки на стену, вазы, Медный всадник в самых неожиданных ипостасях… Окончательно добила фарфоровая «Аврора», сделанная в стиле гжель. Представительный, огромный сувенир, от которого хотелось бежать подальше, не оглядываясь.

– А где матросы? – поинтересовался Александр у крупной, под стать «Авроре», продавщицы.

Та наметанным глазом разглядела в нем глумливого циника, всего лишь прикидывающегося потенциальным покупателем, и ответила без особого дружелюбия, перефразируя классическое:

– Вам матросы нужны или «Аврора»? Матросы у нас и отдельно есть. Революционные.

Фарфоровые революционные матросы (не гжель) были знатными – свирепые физиономии, косая сажень в плечах… А один так вообще был штопором. Вкручивай, нажимай на поднявшиеся кверху руки, и матрос достанет пробку из бутылки. «И кто-то ведь это покупает», – обреченно подумал Александр, отходя от прилавка.

– Пушечки есть зато, – сказала вслед ему продавщица, не столько пытаясь пробудить желание купить «Аврору», сколько по профессиональной привычке оставлять за собой последнее слово.

Но кто ищет, тот всегда найдет. Хотя бы комплект из трех красивых кухонных полотенец с рисунками на питерскую тему – Медный всадник (куда ж без него?), Петропавловская крепость, ангел на Александрийском столпе. Рисунки были графитовыми, или то были специально обработанные фотографии. Мелковат, конечно, подарок, но зато красив. Матери должен понравиться.

Справившись с одной задачей, Александр приободрился и начал искать подарок Августе. Планов заранее не строил, а решил купить то, на что, как принято говорить, «глаз упадет». Что-то личное, красивое, можно и не совсем полезное, потому что Августа любит безделушки, всю квартиру ими заставила, но лучше бы, чтобы полезное. Дарить полезное – это высшее проявление заботы, только надо подгадать.

А для того, чтобы подгадать, надо много знать. Александр припомнил то, что ему уже было знакомо из гардероба Августы, пытаясь хоть как-то оценить ее предпочтения, и обратил внимание на то, что коричневая сумка Августы была довольно поношенной. Ну, не «поношенной», потому что вещи из настоящей кожи служат долго, так «заслуженной», короче говоря – новая сумка была очень даже уместна. Точно такого же цвета, чтобы гармонировала с перчатками и сапогами. Гаммой туда, гаммой сюда – не столь уж и важно, главное не выходить за рамки светло-коричневого.

Стиль? Тут все просто. Емкая, красивая, не аляповатая, гибрид изящества и практичности. «Так и быть», – решил Александр и пошел покупать сумку.

От услуг милой, беспрестанно щебечущей продавщицы он вежливо отказался, сказав, что посмотрит сначала сам. Минут десять вдумчиво изучал ассортимент, выбрал три артикула и застыл в раздумье. Выбирать наиболее подходящее из подходящего нелегко. Все три сумки красивы, удобны, насколько мог судить Александр, и сделаны качественно. И стоили они примерно одинаково, с разницей в триста-четыреста рублей. Продавщица, поняв замешательство Александра, оживилась и ненавязчиво намекала на то, что если выбирать трудно, то надо покупать все три.

– У современной женщины должна быть как минимум дюжина сумок! – убежденно заявляла она. – А лучше – больше. Сумок, как и обуви, много не бывает…

– Вы правы, – согласился Александр. – Это шкафы бывают маленькими. И квартиры.

Иронии в его ответе продавщица не расслышала. Приняла за чистую монету, то есть – за прямое и безоговорочное согласие, и продолжила обработку.

– Если вы возьмете все три, то получите скидку пять процентов!

– Я возьму вот эту! – наугад сказал Александр.

– Вы уверены? – с надеждой переспросила щебетунья.

– Да, – ответил Александр и достал из бумажника кредитку.

«Все мужчины – жадины», – высказала взглядом продавщица.

Девушка явно не нашла своего места в жизни. Во-первых, вместо того, чтобы впаривать покупателю три сумки разом, могла бы обратить его внимание на перчатки и шарфики. Гораздо логичнее прикупить к сумке подходящие по цвету перчатки, нежели покупать три сумки сразу. Александр сам подумал о перчатках, но рисковать не стал. Попытка по памяти определить размер рук Августы закончилась воспоминаниями о том, что делают эти руки в минуты близости. Александр даже покраснел немного от смущения. В зеркало он себя в ту минуту не видел, но щеки ощутимо запылали, значит – покраснел.

Надо отдать щебетунье должное – искусством упаковки подарков она владела. Обернула сумку в два слоя серебристой подарочной бумагой, перевязала лентой, подрезала концы, чтобы бантик смотрелся красивее, положила в пакет, передала Александру и без особого энтузиазма пригласила приходить еще.

Утомившись хождением по магазинам («хороший шопинг отбирает больше сил, чем марафонский забег», – говорила одна из прежних пассий, спортсменка и шопоголик), Александр вернулся в гостиницу. Долго стоял под душем, словно пытаясь смыть с себя недельную усталость (ох, непростой выдалась неделька), а затем улегся на кровать и позвонил Августе.

– У меня две новости… – начал было он, но договорить ему не дали.

– Начинай с плохой! – потребовала Августа.

– В понедельник я уезжаю, – с оттенком грусти сказал Александр.

– А теперь давай хорошую!

– В понедельник я уезжаю, – повторил Александр.

– Все с тобой ясно. Дела закончены?

– Да, но… – Александру не удалось подобрать правильные слова, поэтому он сказал просто: – Уезжать не хочется.

– Мне тоже не хочется, чтобы ты уезжал, – ответила Августа. – Каждое расставание – оно как будто навсегда. Я все понимаю, я уже давно взрослая девочка, но… Ой, что это я несу? Чушь какая-то! У нас впереди целых два дня, а я уже начала впадать в меланхолию! Короче говоря – на выходные ты мой и больше ничей.

– Слушаюсь и с удовольствием повинуюсь! – рассмеялся Александр. – Но пока еще только пятница. Или твои личные выходные уже начались?

– Пока еще нет.

– Тогда не буду мешать, – скромно сказал Александр. – До завтра!

– Как это «до завтра»? – возмутилась Августа. – Я же умру от любопытства! Выкладывай новости прямо сейчас, по телефону!..

Закончив разговор, Александр подвел итоги. В Москву он едет в понедельник, утренним поездом. На всякий случай, он будет вести себя осторожно. Избегать малолюдных мест, избегать толпы и все такое. На всякий случай, береженого и бог бережет. Особо Александр не волновался. Разум подсказывал ему, что если бы кто-то хотел устранить всех участников операции, то уже добрался бы и до анестезиолога Светланы Евгеньевны, и до операционной медсестры Марии Николаевны, а то и до Тамары, «серой кардинальши». «Зачистки» не растягивают надолго.

13 Субботний вечер – лучшая часть воскресного дня

Двухместная камера, в которой находился Александр, была оборудована удобствами – раковиной и унитазом. Запах в ней стоял специфический – затхлость и табак в смеси с чем-то еще. Наверное, это и есть тот самый тюремный запах, о котором пишут в книгах. Окно высоко и забрано решеткой, вряд ли его когда-нибудь открывают для проветривания. Но света оно пропускало достаточно.

Усатый мужчина в форме появился в дверном проеме и что-то сказал. Александр не понял, что именно, да и какая разница, все равно ничего хорошего он не скажет. Металлическая дверь громко и очень неприятно лязгнула. Замок (или это был засов?) лязгнул потише, но и этот звук был далек от музыки небесных сфер.

Не раздумывая и не выбирая, Александр подошел к койке слева, улегся на нее, заложив руки за голову, и долго лежал так. В голове была сумятица, а в душе смятение. Если кто-то думает, что это одно и то же, то ошибается. Сумятица – это путаница, а смятение – состояние крайнего замешательства, сочетающееся с волнением.

«Ну и дела…» – вертелось в голове. Ну и дела, ну и дела, нуиделануиделануидела…

В двери открылось окошко. Александру принесли ужин – жареную рыбу с картофельным пюре и чай. Чай он выпил залпом, потому что пить хотелось, а есть не стал, не было аппетита, хотя еда выглядела вполне съедобно. Чай оказался очень горьким на вкус, и от него почему-то сразу же пересохло во рту. Александр так удивился этому странному действию чая, что проснулся.

Проснулся и долго удивлялся виденному сну. Никогда еще ему не снились тюрьмы, лагеря и прочие места заключения. Повода не было, да и сама тема никогда не интересовала. Разве что смотрел какие-то отдельные фильмы, такие как «Полуночный экспресс», «Мотылек», «Зеленая миля», «Побег из Шоушенка» и читал отдельные книги, вроде «Колымских рассказов» Шаламова. Тема человека в неволе, тема свободы и несвободы, одна из самых интересных на свете, но редко какое произведение раскрывает ее достаточно глубоко. В основном все сводится к пережевыванию одной и той же «оскомины» – жаргон, порядки, традиции и табу. И штампы, штампы, штампы… Не верь, не бойся, не проси. В неволе человек ожесточается. В неволе выживают только сильные духом. Мышечная сила ничто перед силой духа и так далее. С другой стороны, наверное, только человек, побывавший в неволе, может в полной мере и с полным на то правом судить о том, насколько хорошо отражена «тюремно-лагерная» тема в том или ином произведении. Может, там и в самом деле все просто и главная сложность бытия именно в этой простоте заключается? Такой вот парадокс.

«Чур меня, чур», – суеверно подумал Александр, благоразумно воздержавшись от сплевывания через плечо на гостиничный ковролин и срочных поисков чего-то деревянного, годного для стука, отгоняющего беду. Друг Андрей в подобных случаях стучал себя по лбу, утверждая, что более деревянного, точнее – дубового материала найти невозможно, но Александр был о своей голове лучшего мнения. Даже в минуты недовольства собой. Все в мире взаимосвязано, на каждый привет рано или поздно дается свой ответ. Если станешь плохо думать о голове, то когда-нибудь она тебя подведет. И вообще – долой негатив, даешь больше позитива!

Личный психоаналитик вытянул бы из «тюремного» сна много интересного, непременно бы вытянул какую-нибудь «ниточку» из детства и в конечном итоге разложил бы все по полочкам, предварительно напустив туману. Но у Александра не было личного психоаналитика, потому что он в нем совершенно не нуждался. Он постарался поскорее выбросить сон из головы и сосредоточиться на делах насущных, программе сегодняшнего дня. Что с нами было во сне, далеко не столь интересно, как то, что нам готовит грядущий день. Затаил он в своем безразмерном кармане какую-нибудь фигу или нет?

Часы показывали половину девятого. Августа обещала позвонить в десять. Александр вчера поставил будильник на девять часов, но проснулся раньше. Ничего, время лишним не бывает.

Вчерашний вечер Александр провел в прогулках. Сначала по городу (гулял не по поднадоевшему Невскому проспекту, а по Васильевскому острову), а затем – по Всемирной паутине. Первым делом запустил поиск по фамилии Арандаренко, а затем отправился на профессиональные сайты интересоваться новостями пластической хирургии. А то за неделю, несмотря на частые посещения клиники «Прогресс», уже какое-то чувство оторванности от профессии успело сформироваться. К обычному отпуску Александр готовился заранее, набирал интересных материалов для неспешного изучения на досуге, а тут словно совсем из обоймы выпал. Странно только, что после погружения в пластическую хирургию снятся сны на тюремную тему. Ох уж эти тайны бессознательного…

Августа позвонила в пять минут одиннадцатого. Пунктуально и деликатно, с пятиминутной форой. У некоторых «часиков в десять» означает в полдень, а то и позже.

– Трубач играет общий сбор! – сказала она. – Я не совсем представляю, как звучит этот общий сбор, но мне нравится само выражение. Это из отцовского лексикона…

Александр подумал о том, что он, в сущности, ничего не знает об Августе, а она о нем. Говорили много, даже о себе рассказывали, но как-то неполно, неглубоко, урывками. Неловко как-то получается, надо исправить это упущение. Непременно надо исправить, потому что иначе Августа может решить, что Александр на самом деле ею не интересуется… Нет, она так уже не решит, но все равно хочется побольше узнать о ней и рассказать ей о себе.

«Узнать побольше» в понимании Александра не включало сведений о прошлых любовных увлечениях. Этой областью он никогда не интересовался. Есть границы, которые лучше не переступать независимо от степени близости, да и интерес сам по себе никчемный. Какое ему дело до интимного, если так можно выразиться, прошлого любимой женщины, если сейчас она с ним? Те радости, которые дарит нам жизнь, надо уметь принимать, иначе очень скоро никаких подарков не будет. Судьба неблагосклонна к неблагодарным. И наоборот.

Опять же – не зная каких-то нюансов из прошлого любимой женщины, можно легко совершить какую-то бестактность, обидеть невзначай, уязвить. У самого тоже ведь есть нюансы. Однажды, давным-давно, пятилетний Саша играл во дворе под присмотром бдительной и очень ответственной соседки Валентины Владимировны, которая на дружески-добровольных началах присматривала за ним, когда возникала такая необходимость. День был воскресный, мама ушла в магазин. Тогда еще был социализм и очереди, в которых пятилетнему ребенку делать было нечего. Сначала Саша строил замок в песочнице, потом пек с девочками куличики, а когда увидел, что во двор вышла кошка соседей Митрофановых, пошел с ней поздороваться. Александр с младых ногтей любил кошек, а с этой, митрофановской, у него были особенно приязненные отношения. Настолько приязненные, что он нередко (и с разрешения мамы, разумеется) выносил ей из дома угощение – кусочки докторской колбасы. Для того чтобы правильно оценить ценность подобного угощения, надо вспомнить, что дело было в те времена, когда колбаса, тем более докторская, не лежала на прилавках так, как сейчас. Дождись, пока «выбросят» (так тогда называлось внезапное поступление дефицитного в продажу), постой часок в очереди да получи полкило в одни руки. Не особо наугощаешься.

Перед тем как ступить на «дорогу» – полоску, отделяющую песочницу от придомового тротуара, Саша, как и учили, посмотрел по сторонам – не едет ли какой автомобиль. Он чуть-чуть замешкался с переходом «дороги», и это спасло ему жизнь, потому что буквально секундой позже из-за угла вылетел оглушительно тарахтящий мотоцикл. Вылетел и на огромной, как показалось Саше, скорости промчался мимо него. Так, на Сашиной памяти, по двору никто не ездил. Да и вообще никому не приходило в голову использовать людный двор для сквозного проезда с одной оживленной улицы на другую, ведь рядом тянулся гораздо лучше подходящий для этой цели переулок. По двору ездили соседи-автовладельцы, которых в то время в буквальном смысле, без преувеличения, можно было бы пересчитать по пальцам, и ездили осторожно, со скоростью пять километров в час. Двор, как-никак, люди. Незнакомый кретин (по-другому его Александр и не называл) вызвал нечто вроде идиосинкразии к мотоциклам – стойкую нелюбовь в сочетании с опаской. Александра никогда не тянуло поездить на мотоцикле, он с большой опаской относился к мотоциклам на дороге, а вопрос «а у тебя есть мотоцикл?» ввергал его в легкий ступор. Как-то раз одна из подруг подарила ему 23 февраля мотоциклетный шлем, сказав, что главное – это начать, сначала шлем, потом перчатки, а потом и мотоцикл. Ну не знала она про особые отношения Александра с мотоциклами, потому что он ей об этом не рассказал, и действовала из самых лучших побуждений. Подарок провисел в коридоре все то время, пока продолжались отношения с дарительницей, а как только они закончились (шлем тут был ни при чем), Александр с огромным облегчением от него избавился, чтобы не напоминал лишний раз то, о чем вспоминать не хочется. Вынес во двор и оставил на лавочке. Поднялся домой, выглянул в окно, а шлема уже не было. Лепота!

– Сбор в двенадцать у Аничкова моста, на дальней от тебя стороне. Наташка будет в пронзительно-оранжевой бейсболке, а еще рядом с ней буду стоять я. Так что узнать будет легко.

– Мимо пронзительно-оранжевой бейсболки пройти невозможно, – пошутил Александр.

– Нахал! – возмутилась Августа. – Вот возьму и не приду!

Александр думал, что она придет с сыном, но оказалось, что у Дани своя субботняя программа – его пригласил в гости друг.

– Это на весь день, – сказала Августа. – Наших мушкетеров трое, поэтому мы чередуем гости по графику, чтобы сходить с ума не чаще, чем раз в три недели. Мне легче всего, я им все разрешаю, поэтому они не особо шумят и не сильно хулиганят. В прошлый раз всего-навсего холодильник зубной пастой изрисовали. Я его даже сфотографировала на память.

Только очень хорошие люди могут позволить детям разрисовать холодильник зубной пастой, да еще сфотографируют его на память.

– Покажи при случае, – попросил Александр. – Обожаю подобную живопись.

Подруга Августы Александру понравилась. Милая, улыбчивая, глаза добрые. Таких еще называют «женщина без острых углов». Рассказывала она хорошо – плавно, неторопливо, без присущей большинству экскурсоводов авторитарной назидательности и не пересыпая свою речь датами и именами. Некоторые как заведут: «В этом доме с такого-то по такой год жил князь такой-то, потомок такого-то, а дом напротив с такого-то по такой год принадлежал графам таким-то и здесь бывали тот-то, тот-то и тот-то…» И все это профессиональной речитативной скороговорочкой, вгоняющей в транс. Александр вообще-то относился к людям, предпочитающим чтение слушанию, но некоторых рассказчиков слушал с удовольствием, как, например, сейчас.

Александра радовала солнечная погода с редкими облачками, не представлявшими никакой опасности, а только лишь оживлявшими небо. Еще больше его радовала Августа, а еще радовала перспектива беззаботного уик-энда. Дурной сон забылся окончательно, словно и не было его вовсе.

Экскурсантов было мало – всего шесть, вместе с Августой и Александром. Ничьих имен Александр при знакомстве толком не разобрал, потому что рядом с местом сбора два музыканта – саксофонист и аккордеонист – устроили настоящую какофонию. Две женщины, лет сорока и лет двадцати – мать и дочь, и семейная пара – розовощекий толстяк и его столь же обильная телом, но менее розовощекая жена. Толстяка Александр сразу же классифицировал как все знающего и во всем разбирающегося лучше всех. Таких видно по надменно-ироничному взгляду и по особой, горделивой посадке головы. Они обожают употреблять в разговоре с врачом профессиональные термины, смысл которых не всегда им ясен, и важно повторять через слово «я немного разбираюсь в медицине», хотя нисколько в ней не разбираются. Александр предпочитал ставить таких на место сразу. Корректно, но сразу. У него был особый метод – он начинал общаться с «всезнайками» так, словно те и впрямь были профессионалами. Самые стойкие не выдерживали и пяти минут, смущались (некоторые даже краснели) и просили: «Объясните, пожалуйста, попроще, а то мне непонятно».

Экскурсовод Наташа к подобному методу прибегать не могла, не та специфика, да и не должны четверо нормальных, даже – пятеро, если считать супругу розовощекого, страдать из-за одного дурака. Пропуская «профессиональные» комментарии мимо ушей, она вела экскурсию все дальше и дальше.

Проходя вдоль набережной Фонтанки, экскурсовод Наташа мимоходом упомянула, что по Введенскому каналу можно пройти к Военно-медицинскому музею.

– Знаем мы эти медицинские музеи, – пренебрежительно скривился розовощекий, – одни мензурки.

– Почему именно мензурки? – заинтересовался Александр.

Действительно любопытно – почему не шприцы, не кружки Эсмарха, не бинты со скальпелями, в конце концов, а именно мензурки.

– Потому что врачи из них пьют! – безапелляционно заявил толстяк. – С медсестрами!

– Вы ошибаетесь, – предельно серьезно, словно речь шла о чем-то важном, возразил Александр, – из рабочей посуды пить нельзя. Плохая примета. К выговору, а то и к увольнению. Врачи, медсестры и даже санитары с санитарками всегда пьют из своей посуды. Причем – только из круглой, никаких граненых стаканов и рюмок. Рюмки, кстати, тоже лучше не употреблять.

– Почему? – спросил розовощекий.

– Граненая посуда состоит из углов, – охотно и с прежней серьезностью, пояснил Александр. – Это к несчастью. А у рюмок и фужеров хрупкие ножки. Не выдерживают стерилизации.

– А их разве стерилизуют? – удивился толстяк.

– А как же? – в свою очередь удивился Александр. – Посудомоечные машины есть далеко не везде, а стерилизатор всегда под рукой. Не руками же мыть, в самом деле!

Кажется, все, кроме оппонента и его жены, поняли, что Александр шутит, и проявили это понимание кто искорками в глазах, а кто подрагиванием уголков губ, готовых вот-вот растянуться в улыбке. Но розовощекий порозовел еще сильнее и осуждающе покачал головой – вот они какие, медики.

– Вы, я так понимаю, врач? – спросил он.

– Да, – в подробности Александру вдаваться не хотелось.

– Вопросов больше не имею, – отчеканил розовощекий.

Августа исподтишка ткнула Александра в бок – не развивай тему, хватит.

– Я вообще-то думал, что до него дойдет намек, – сказал Александр, когда экскурсия закончилась и все разошлись. – Хотел вежливо намекнуть на то, что он не прав…

– А в результате родилась еще одна легенда о беспробудно пьющих медиках, использующих стерилизаторы для мытья посуды, – поддела Августа.

– А если бы я ему откровенно, без купюр, сказал, что я о нем думаю, – было бы лучше?

– Нет, – уверенно ответила Августа. – Он бы все равно ничего не понял… Но откуда ты взял такие убедительные подробности про граненые стаканы?

– Придумал на ходу, – ответил Александр. – Старался, чтобы поабсурднее вышло. Гротеск – это же мощное оружие…

– В детском садике у Даньки одно время была воспитательница Елена Михайловна, – вспомнила Августа. – Резкая, вредная, недобрая, совсем как фрекен Бок до перевоспитания. Так вот у нее гротеск был через слово, а бедные дети понимали все буквально и недоумевали, почему их ругают, ведь они все сделали, как сказала Ленмихална. Это я к тому, что гротеск начинает действовать при определенном уровне развития. А Военно-медицинский музей скучный. Не Кунсткамера, короче говоря.

Немного пообсуждали разные музеи, а затем Августа вдруг спросила, откуда у Александра такая редкая и в то же время известная фамилия.

– Берг – что-то определенно знакомое, – сказала она, – историческое.

Александр воспользовался случаем и, стараясь не увлекаться, ведь так легко увлечься, когда говоришь о том, что тебя интересует, рассказал:

– В словаре Брокгауза и Ефрона говорится, что Берги появились в Остзейских областях в пятнадцатом веке. Самым известным из них был генерал-аншеф Максим Васильевич Берг, умерший в 1784 году. Во время Семилетней войны он командовал корпусом, и среди его подчиненных был Суворов, который называл Берга своим учителем. Но, насколько я понимаю, с остзейскими Бергами у меня нет ничего общего. Мой отец рассказывал моей матери, что его предки переселились в Россию из Штутгарта при Екатерине Второй. Предположительно, что из Штутгарта, потому что на нашей фамильной реликвии – шкатулке, в которой Берги привезли свои сбережения, была изображена стоящая на задних ногах лошадь, а это – герб Штутгарта. Штутгарт первоначально назывался Штутенгартеном, что переводится как «кобылий сад». Немцы любят поэтичные названия.

Про то, что, выезжая в Европу, он не прочь покопаться в архивах в поисках своих корней, Александр умолчал. Архивы, по мнению большинства людей, – донельзя скучное место, которое можно посещать только по долгу службы или по зову занудства. Выставляться занудой не хотелось, рассказывать о том, как интересно читать старинные документы в их «первозданном» виде, тоже не хотелось. Не факт, что Августе будет это интересно.

– Покажешь шкатулку? – с учетом любви Августы к предметам, этого вопроса можно было ожидать.

– Увы, я о ней только слышал, – развел руками Александр. – И отец тоже в руках шкатулку не держал. Ее украли вскоре после войны, до его рождения. Залезли днем в комнату, когда дед с бабкой были на работе, и унесли все мало-мальски ценное. Дом был заводской, днем там никого не оставалось, кто на заводе, кто в школе. Ворам раздолье.

– Если эта шкатулка – настоящий фамильный артефакт, то она непременно к тебе вернется, – добавила Августа. – Или не к тебе, а к твоим потомкам.

– Лучше бы ко мне, – помечтал вслух Александр.

Образ никогда не виденной шкатулки, родившийся еще в детстве, накрепко засел в его памяти. Темно-коричневая, почти черная, окованная по углам медью, с замысловатой прорезью для ключа, прикрытой тонкой медной «капелькой». Крышка покрыта потрескавшимися от времени белилами (Александр не знал, трескаются ли они на самом деле, но представлял так), а нарисованная лошадь – как живая, того и гляди заржет. Разумеется, в такой шкатулке было, просто обязано было наличествовать, потайное отделение, только вот где оно должно находиться, Александр не придумал.

– Я займусь этим! – серьезно пообещала Августа и, заметив улыбку на лице Александра, добавила: – Серьезно займусь. С вещами я на короткой ноге, особенно с красивыми. Они ко мне так и липнут. Кто знает, может, весь смысл нашего знакомства именно в том, чтобы…

– Совсем не в том! – Александр на ходу обнял Августу и прижал к себе. – Смысл нашего знакомства заключен в нашем знакомстве, а не в чем-то еще. Какой смысл в том, что нам хорошо вдвоем? Никакого! Самое важное не нуждается в препарировании, изучении и типологизации. Вот по€пы, например, другое дело…

Александр прикусил язык, но было уже поздно – проболтался. Он еще не успел познакомить Августу со своей знаменитой в узких кругах классификацией. Как-то случая не представлялось. Теперь вот представился.

– Попы?! – Августа даже остановилась от удивления. – Ты интересуешься попами?! Знаешь, судя по тому, что ты вытворял в постели, мне следовало догадаться, насколько ты искушен…

– Да это всего лишь классификация, – под пристальным взглядом Августы Александр слегка покраснел, хоть и не было в ее взгляде ничего осуждающего – одно любопытство. – Как только мы куда-то присядем, я тебя с ней познакомлю…

– Не будем откладывать! – Августа направилась к входу в ближайшее кафе.

Классификация понравилась ей настолько, что она придумала пальцевые обозначения для каждого типа и начала активно их использовать. Смотрела на очередную обогнавшую их женщину и показывала Александру то соединенные в кольцо большой и указательный пальцы, то раскрытую ладонь, то кулак… со стороны могло показаться, что они играют в «камень-ножницы-бумагу» по каким-то особым правилам.

Кольцо из большого и указательного пальцев означало «яблоко» – первый и самый любимый тип Александра. Пальцы, сложенные щепотью – «грушу», тип второй. Победно торчащие в виде латинской буквы «V» указательный и средний – третий тип, «ягодицы-сердечки». Четвертый тип, «лунные» ягодицы, Августа обозначила сжатым кулаком, а гладкие ягодицы пятого типа – раскрытой ладонью. Просто, ясно, виртуозно.

Увлекшись игрой и беседой (от обсуждения новинок кино перешли к кино вообще), они не заметили, как оказались на Смольной набережной.

– Там – Малая Охта, – Августа указала рукой вправо, на другой берег Невы, – и Большая тоже там.

– Это «местность любви, полуостров заводов, парадиз мастерских и аркадия фабрик, рай речной пароходов…» [22] – по памяти процитировал Александр.

– Я тоже люблю Бродского, – улыбнулась Августа.

– Наверное, все петербуржцы его любят, – предположил Александр.

– В корне неверное утверждение! – покачала головой Августа. – Это все равно что сказать: «Все жители Рязани любят Есенина» или «Все москвичи без ума от Гиляровского». Вот моя школьная учительница литературы Людмила Георгиевна Бродского терпеть не могла. Ее любимым поэтом был Маяковский. Она декламировала его стихи, закатывая глаза, раскачиваясь и подвывая…

– Какой ужас!

– Это было так смешно, что мы тихо сползали под парты. Наш остряк Боря Евсиков однажды сказал, что эта декламация Маяковского похожа на песни из индийских фильмов. И знаешь – доля правды в этой шутке была. Это называлось – декламировать с выражением. Если без выражения, то на пятерку рассчитывать не приходилось. Я старалась, даже дома репетировала, но подвывать так и не научилась. Глаза закатить и раскачиваться – еще куда бы ни шло. Вот скажи, почему в полицию можно поступить только после собеседования с психиатром, а в учителя берут так? У учителя, в некотором смысле, власти больше, чем у полицейского. Особенно в младших классах. Декламация – это, в сущности, почти безобидный привет, но бывает же гораздо хуже?

– Все дело в оружии, – предположил Александр. – Полицейским дают пистолеты с автоматами, поэтому им и положено проходить психиатра. Вот когда педагогов начнут вооружать…

– Что ты несешь?! – возмутилась Августа.

– Я всего лишь пытаюсь мыслить логически и делать выводы, – рассмеялся Александр. – Кстати, слышал я или читал где-то, что теперь педагогам тоже вменили регулярные психиатрические «собеседования»…

– Врачам тоже бы не мешало, – заметила Августа.

– Мало в нашей сфере бюрократических процедур, так ты еще хочешь добавить! – шутливо упрекнул Александр и вставил еще одну цитату. – Victus etiam rationem pro virili et ingenio meo aegris salutarem praescripturum a pemiciosa vero et improba eosdem prohibiturum…

– Звучит как заклинание, – сказала Августа.

– Это из клятвы Гиппократа, – слегка удивившись (впрочем, незачем удивляться, ибо далеко не все врачи помнят латинский текст), сказал Александр. – Направляю режим больных к их выгоде, воздерживаюсь от причинения вреда и так далее. Возможно, это и было заклинание, поднимающее моральные качества врача на должный уровень или не дающее им опуститься ниже этого уровня. Только не на латыни, ведь оригинальная клятва создавалась на древнегреческом.

– У меня с латынью были напряженные отношения, – фыркнула Августа. – Однажды я вывела из себя доцента Колядину, сказав, что латынь в медицине пора бы уже и отменить, подобно тому, как большевики отменили «ять», «фиту», десятеричное «и» и твердый знак на конце слов. А что, разве я была неправа? Вот, скажи мне, зачем надо зубрить «spina iliaca anterior inferior et spina iliaca posterior inferior», если можно просто сказать «передняя и задняя нижние подвздошные ости»? И рецепты давно пора выписывать на русском. Ну, хотя бы на английском, в этом есть какой-то смысл, язык международного общения, так сказать. Но на фига зубрить мертвый язык? «Lingua latina non penis canis est»![23] Извини, увлеклась и начала выражаться…

– На латыни эта фраза звучит вполне прилично, – успокоил Александр. – А что касается отмены… Не знаю, возможно, ты и права. Но тогда придется столько учебников переписывать, атлас анатомии в первую очередь…

– Не придется, – возразила Августа. – Достаточно новые издавать без латинских названий. Ты пойми, я не против латыни, я против ее изучения в обязательном порядке. Она же в обиходе совершенно не употребляется, разве что образованностью щегольнуть.

– Страшно начинать, наверное, – предположил Александр, продолжая разглядывать далекий «полуостров заводов». – Так постепенно можно и до биохимии добраться.

– Ты шутишь, а я говорю серьезно! – Августа надула губы в притворной обиде, и никак не возможно было удержаться от того, чтобы не поцеловать их.

Снова что-то почти забытое шелохнулось в душе Александра. Давно уже не доводилось ему вот так безмятежно целоваться на набережной. Безмятежность сегодня была какая-то особенная, праздничная, с легким привкусом грусти, придаваемым предстоящей разлукой. Совсем как хорошее терпкое вино, которое радует богатством вкуса, мягко ударяет в голову и при этом горчит, горчит, горчит… Подлинные ценители и считающие себя таковыми находят в этой горечи своеобразную изюминку, ибо нет сладости без примеси горечи, нет бочки меда, на дне которой не притаилась в ожидании своего часа ложка дегтя.

Статус преуспевающего врача обязывает быть серьезным, вынуждает соответствовать некоему идеальному образу, налагает множество ограничений, но как же хорошо иногда быть самим собой, то есть стоять на берегу Невы (ну прямо как Петр Первый) и целоваться с любимой. Если Петр Первый действительно понимал толк в жизни, то он непременно целовался с кем-то на берегу Невы. Берега – грани между двумя стихиями, волшебные в некотором смысле места.

– Ты такой ненасытный, – с оттенком восхищения укорила Августа, отстраняясь, но не высвобождаясь из объятий Александра.

– Это ты такая, – неопределенно ответил Александр и продолжил целовать ее.

Когда у обоих онемели губы (редко какое ощущение сладостней, чем эта немота от поцелуев), они долго еще стояли обнявшись и смотрели друг на друга, пытаясь выразить взглядами то, что не успели сказать губами. Александру почему-то захотелось, чтобы погода испортилась, задул холодный ветер, тогда можно будет укутать любимую в свою куртку и прижать к себе еще крепче, чтоб согрелась. Делиться теплом, что может быть интимнее?

Продолжив прогулку, поговорили об искусстве. Петербург – он такой, способствует.

– Все гениальное – просто, – ерничала Августа. – Берешь сложное, делаешь из него простое, общественность аплодирует и кричит, что ты гений. Классический пример – «Черный квадрат». Куда уж проще!

– Проще некуда, – согласился Александр. – Но насчет гениальности я бы поспорил. Тут дело не в гениальности, а в конъюнктуре. Ну какой это шедевр?

– А что же тогда шедевр?

– Васнецовская «Аленушка», «Демон» Врубеля, «Мадонна Литта» да Винчи, – навскидку перечислил Александр. – Лично мне «Мадонна» нравится больше, чем «Джоконда». Хотя бы потому, что «Джокондой» принято восторгаться, а это неправильно. Восторгаться надо тем, что нравится, а не тем, что принято хвалить.

– Многие люди не разбираются в искусстве…

– Для того чтобы понравилось, разбираться не обязательно. Вот я, например, полный профан в скульптуре, ничего не знаю – ни канонов, ни пропорций, ни требований, но московские памятники Пушкину и Гоголю мне нравятся, а вот Петра Первого и Рабочего с Колхозницей я не люблю. Особенности восприятия.

– А я никогда не оцениваю памятники, они для меня просто памятники – и все. Напоминание о конкретном человеке или об эпохе. Память в материальном виде. Нет, вру – Медного всадника я люблю. Вот сколько раз мимо ни прохожу, всегда останавливаюсь «поздороваться». Он такой разный…

– В каком это смысле «разный»?

– В солнечную погоду – один, в пасмурную – другой. На закате совсем не такой, как в полдень… Он живой, понимаешь? «И, озарен луною бледной, простерши руку в вышине, за ним несется всадник Медный на звонко-скачущем коне…» [24]

– Мне Медный всадник тоже нравится, – сказал Александр. – «Вкусный» он, со вкусом сделан…

Немного удивляло Александра одно обстоятельство – Августа практически ничего не говорила о своих родителях. Про привычки свои рассказывала, какие-то случаи из жизни вспоминала к месту, а вот этой темы старательно избегала. Посмеялась разок над тем, что к истинно русской фамилии Коростылева ей подобрали звучное «иностранное» имя – и все.

«Субботний вечер – лучшая часть воскресного дня», – думал Александр, возвращаясь в гостиницу после того, как проводил Августу. Проводы получились короче ожидаемого, потому что Даня гостил в доме, стоявшем прямо у выхода из метро. Несмотря на то что гуляли они весь день, Александру было очень жаль этих десяти минут счастья. Они постояли немного возле подъезда, больше переглядываясь, нежели разговаривая, но Августа скоро спохватилась и ушла, целомудренно поцеловав Александра на прощание в щеку. Всю обратную дорогу Александр то и дело касался пальцами этого места. Кто-то говорил, что в разговоре запоминается только последняя фраза. А в свидании – прощальный поцелуй.

Телефон зазвонил, когда до арки, в которой находился вход в гостиницу, оставалось не более десяти шагов. Александр достал его на ходу и, не взглянув на дисплей, поднес к уху. Он был уверен на всю тысячу процентов, что это звонит Августа.

– Привет! – с максимальной теплотой, на которую он только был способен, сказал вместо обычного «да» Александр. – Я уже успел соскучиться.

– Я, признаться, тоже, – ответили ему после небольшой паузы.

Александр отдернул телефон от уха, посмотрел на дисплей и увидел там буквы «ГВ». Геннадий Валерианович, руководитель клиники «La belle Hélène», решил пообщаться в столь «неурочное» для него время.

– Добрый вечер, Геннадий Валерианович… – немного растерянно сказал Александр. – Не ожидал, если честно.

– Главное – чтобы честно, – туманно ответил Геннадий Валерианович. – У меня к вам, Александр Михайлович, два вопроса. Первый – вы сейчас в Питере, верно?

– В Питере, – ответил Александр, немного удивляясь, откуда босс мог узнать о том, где он находится.

Сам он ему об этом не говорил, даже когда о предстоящем возвращении сообщал, место своего пребывания не назвал.

– Это хорошо, что в Питере, – голос босса, и без того резковато-сухой, стал еще резче и суше. – И вы действительно возвращаетесь в понедельник?

– Да, – подтвердил Александр. – Утренним поездом. И прямо с вокзала приеду в клинику.

– Зачем приедете?

Это уже был третий вопрос и самый, надо признать, неожиданный. Зачем врачу приезжать в клинику, где он работает? Для того, чтобы работать, наверное. Александр не сразу нашел, что ответить.

– Ладно, до понедельника, – буркнул босс, не дожидаясь ответа, и отключился.

– Die Gesunden und Kranken haben ungleiche Gedanken! [25] – проворчал Александр.

Зачем боссу понадобилось звонить именно сейчас? Дождался бы понедельника. Кем-кем, а торопыгой Геннадий Валерианович никогда не был. Семь раз отмерял, затем делал восьмой, контрольный, замер, а потом уже отрезал. Или просто ему зачем-то захотелось озадачить Александра?

Александр не стал озадачиваться. Какой смысл ломать голову, если послезавтра он все узнает? Тем более что Геннадий Валерианович, при всей своей предсказуемости, порой способен на самые неожиданные поступки.

14 Печаль лечится шоколадом

С подарком Александр, кажется, угадал. Августа не только выказала радость, но и сразу же после того, как поблагодарила Александра короткой серией поцелуев, переложила содержимое своей старой сумки в новую. Какой-никакой, а показатель.

– А эту я отнесу в Данькину школу, в кружок по рукоделию, сказала она, вешая старую сумку на крюк для одежды. – Им всегда нужны кожа и старые бусы. Ты одним махом сделал сразу два добрых дела – и меня порадовал, и детей.

– Я скромно краснею, – улыбнулся Александр и полез в карман куртки. – А это Дане.

Дане он, не мудрствуя лукаво, купил большую плитку шоколада. С игрушками и играми, не зная досконально пристрастий и домашнего ассортимента, лучше не связываться – велик риск подарить то, что уже есть, или то, что не подходит. Плитка шоколада – это просто, даже банально, но ребенок, вне всяких сомнений, будет ей рад.

– А мне ты не принес шоколада? – удивилась Августа, беря плитку. – Перед расставанием?

– Извини, я не подумал… – растерялся Александр. – Совсем…

За время их знакомства он успел заметить, что к сладкому Августа была равнодушна или если не равнодушна, то старалась воздерживаться.

– Помнишь у Цветаевой? «Быть как стебель и быть как сталь в жизни, где мы так мало можем… Шоколадом лечить печаль и смеяться в лицо прохожим…»

– Не помню, – честно признался Александр и принялся надевать только что снятую куртку.

– Куда ты собрался?

– За шоколадом.

– Отбой! – скомандовала Августа, дергая за полу куртки. – Так я тебя и отпустила! Проходи, гостем будешь!

– Благодарствую! – церемонно ответил Александр.

В комнате Августы, по совместительству бывшей гостиной, возле дивана уже был накрыт низкий журнальный стол. Две керамические миски с салатами, тарелка с сырным ассорти, две пустые тарелки с разложенными по бокам приборами, бутылка красного вина… Александр сел на приветливо скрипнувший диван, сразу же вспомнил, как они с Августой любили на нем друг друга, и под впечатлением нахлынувших чувств погладил матерчатую обивку рукой.

С кухни тянуло чем-то непонятным, но определенно вкусным. «Это уже не простой приход в гости, а какой-то торжественный прием получается», – подумал Александр.

– Ты ешь баклажаны?! – так озабоченно, как будто речь шла о чем-то весьма важном, спросила появившаяся в комнате Августа. – Меня сегодня пробило на готовку, и я сделала мусаку из баранины. С баклажанами.

Она уже успела переодеться – сняла короткий халат из блестящей синей ткани, похожей на шелк (а может, это и был шелк?), и надела вместо него облегающее черное платье. Бюстгальтера на ней не было, и соски, проступавшие сквозь материю, будоражили воображение и побуждали поскорее покончить с обедом.

– Я обожаю баклажаны, – Александр сказал правду, баклажаны он действительно любил, а вот кабачки терпеть не мог. – Ем их в любом виде…

– Даже холодными? – уточнила Августа.

– Что может быть лучше холодного баклажана? – вопросом на вопрос ответил Александр. – Особенно если с чесночным соусом или с ореховым…

– Ореховый и только ореховый! – рассмеялась Августа. – Чесночный соус резко снижает коммуникативные возможности.

– Если есть чеснок вдвоем, то нисколько не снижает, – возразил Александр. – Но забивает все остальные вкусы…

За едой Александр осторожно коснулся темы Августиного трудоустройства.

– Пока ничего не ясно, – пожала плечами она, – определюсь за понедельник-вторник, чтобы в среду уже выйти на новую работу. Средненькие варианты есть, а может, что-то и получше обломится. Я в пятницу с девяти до одиннадцати звонила во все колокола, то есть обзванивала всех, кого только можно. Теперь жду, что мне ответят в начале недели. Одно знаю точно – в местах, подобных «Прогрессу», больше работать не стану.

– Сразу не всегда разберешься, – рассудительно заметил Александр.

– Для начала буду ориентироваться на «белую» зарплату, – ответила Августа. – Чтобы никаких «индивидуальных вознаграждений по итогам месяца», как это называлось в «Прогрессе». Ну и на репутацию стану обращать больше внимания. Кто на молоке обжегся…

– Тот и на водку дует! – закончил Александр, добирая остатки со своей тарелки, и попросил: – А добавки можно?

– Сначала похвали! – потребовала Августа. – Скажи, что я – классный кулинар, и еще что-нибудь скажи.

– Ты просто замечательный кулинар! – убежденно сказал Александр, которому действительно очень понравилось угощение. – Вкусно так, что нет слов! Одни эмоции и желание добавки!..

Замечательные кулинары, особенно если их похвалить, отличаются неимоверной щедростью. Они прямо покоя себе не находят до тех пор, пока все приготовленное ими не будет съедено. За первой добавкой последовала вторая. Уплетая за обе щеки, Александр вспомнил, как бабушка смешно называла добавку «докладкой».

– Тебя приятно кормить, – сказала Августа, собирая со стола тарелки. – Вообще приятно и еще потому, что ты не оставляешь ничего в тарелке. Я не люблю ничего незавершенного, оборванных на середине песен, прерванных отношений, недоеденных бутербродов… Этому уже придумали научное название? Какая-нибудь «обрывкофобия» или «концефилия»?

– Не старайся вешать себе ярлыки, – посоветовал Александр. – Будет надо – их тебе другие навесят, мало не покажется.

– Это не ярлыки, а отмазки, – улыбнулась Августа. – Захочется кому-нибудь, например тебе, упрекнуть меня в занудстве, а я гордо отвечу, что это не занудство, а концефилия, научно обоснованная черта характера. Против науки не попрешь, верно?

– Верно, – согласился Александр.

Сам он никогда никого не упрекал в занудстве, а его, случалось, упрекали. Особенно дорогой и любимый руководитель Геннадий Валерианович. Тому только скажи нечто такое, чего ему не хочется слушать, как моментально станешь занудой. Интересно, что там за сюрприз приготовил босс?

Вернувшись из кухни, Августа застыла на пороге и картинно всплеснула руками.

– Почему диван еще не разложен? – упрекнула она. – В восемь часов вернется ребенок, а сейчас…

– Только половина третьего.

– Не только, а уже! – поправила Августа. – Эх ты, недотепа! Даю тебе еще один шанс!

«Недотепа» прозвучало ласково, как похвала.

Августа взяла оставшиеся на столе салатницы и унесла на кухню. Александр в мгновение ока раскрыл диван, застелил его простыней, найденной в диванном ящике, и пошел на кухню.

Августа зажигала чайную свечу в подсвечнике. Подсвечник представлял собой изящную женскую руку из темного металла, повернутую ладонью вверх. Красивая вещь, явно штучная работа, а не штамповка какая-нибудь.

– Я сейчас, – сказала Августа, оборачиваясь к Александру.

Александр дождался, пока она положит зажигалку на стол рядом с подсвечником, и обнял ее сзади.

– Сегодня твои волосы пахнут травами, – сказал он, зарываясь носом в волосы Августы.

– Это не травы, а мой новый шампунь, – сказала Августа, поднимая руки и обхватывая ими голову Александра. – Тебе нравится?

– Мне нравится в тебе все, – ответил Александр.

Подхватив ойкнувшую Августу на руки, он понес ее в комнату. Про горящую на столе свечу оба забыли…

По тому, как блестели глаза Августы, было нетрудно догадаться о том, насколько сильно ею овладело желание. Александр нес ее медленно, бережно, совершенно не чувствуя тяжести, а чувствуя только тепло тела Августы и биение ее сердца. По дороге они успели несколько раз поцеловаться.

Александр хотел опустить Августу на диван, но она мягко спрыгнула с его рук на пол. Одним неуловимым движением, грациозно изогнувшись, она избавилась от своего платья, под которым ничего не было, и помогла раздеться Александру. Несколько пуговиц отлетели в сторону, но на них никто не обратил внимания.

Улегшись на спину, Августа потянула Александра на себя и начала страстно целовать его в губы, одновременно лаская руками и урывками шепча какие-то нежности. Александр не оставался в долгу. Когда Августа закрыла глаза, а шепот ее сменился тихими, протяжными стонами, Александр спустился к ее задорно набухшим грудям и начал полизывать отвердевшие от возбуждения соски.

– Не торопись, – севшим от возбуждения голосом попросила Августа. – Хочу долго-долго…

Ощутив трепет ее тела, Александр преисполнился такой пронзительной нежности, что на несколько секунд замер в оцепенении, не в силах двинуться. «Милая, милая, люблю, люблю, люблю!» – стучало сердце, и биение его радостным эхом отзывалось в голове. Он ухватил губами розовый сосок Августы и слегка потянул, наслаждаясь и даря наслаждение. От бархатистой кожи Августы веяло таким чувственным соблазном, что естество Александра напряглось до боли. Он застонал, и, словно отзываясь на его стон, Августа выгнула спину, давая возможность руке Александра скользнуть под нее…

Если бы кто-то попросил Александра охарактеризовать происходящее одним-единственным словом, Александр бы, не долго думая, остановился на слове «восторг». Это действительно был один сплошной восторг, самый восторженный восторг на свете, восторг чистой воды и ничего, кроме восторга…

Александр спустился еще ниже и осторожно коснулся языком совершенного по форме пупка. Августа всхлипнула, запустила обе руки ему в волосы и начала жадно их теребить. Александр расценил это как просьбу немного ускориться, и его язык пустился в нежное путешествие по животу Августы, постепенно спускаясь все ниже… Возбуждение не просто усиливалось, оно бушевало внутри его, клокотало, пульсировало… Августа была настолько возбуждена происходящим, что разрядка ее длилась целую вечность. Очередная волна накатывала сразу же следом за предыдущей, и конца им не было…

– Какая щедрая порция счастья! – восхищенно прошептала-простонала Августа, восстановив дыхание и обретя дар речи.

Александр нежно поцеловал ее в висок, на котором пульсировал набухший синевой сосудик.

Восстанавливая силы, они долго лежали обнявшись. Едва не заснули, но, когда дрема уже была готова смежить веки, Александр испытал новый прилив возбуждения. Августа, почувствовав бедром, как напряглось и отвердело его естество, прижалась к Александру всем телом и похвалила:

– О, какой ты прыткий!

Александр немного помедлил, наслаждаясь объятьями Августы. Она судорожно вдохнула и легонько укусила его за ухо, намекая на то, что пора приступать к активным действиям. Александр тотчас же приступил, да так прытко (надо же похвалу оправдывать), что очень скоро Августа затрепетала, сбилась с дыхания и закатила глаза…

– Какой ты у меня нежный! – сказала она, когда они снова отдыхали в объятиях друг друга.

«У меня» сделало эту фразу стократ приятнее. Александру захотелось сказать в ответ что-то адекватное, но повторять дословно не хотелось, а другие слова как-то не приходили на ум. В голове было пусто, на душе – легко, а где-то там, в потаенных глубинах организма, кажется, снова просыпалось вожделение. Скоро стало ясно, что не «кажется», а в самом деле.

В десять минут восьмого Августа отправилась на кухню, варить кофе, а Александр собрал диван и пошел в душ.

– У нас есть полчаса, – сказала Августа, ставя поднос на стол.

Она снова была в своем синем халатике, короткие полы которого распахивались при каждом шаге, открывая соблазнительные матово-молочные бедра. Кончик пояска, которым был подвязан халатик, дразняще покачивался, манил, звал потянуть за него, чтобы узел на пояске развязался, а халат, переливчато струясь, сполз бы вниз…

Желание посетило Александра снова, но времени уже не оставалось. Его было не просто мало, а безжалостно мало, абсолютно мало, до обидного мало. Времени, можно сказать, вообще не было. Переставив чашки с подноса на стол, Августа сказала:

– Я тоже приму душ. Быстро-быстро.

Перед тем как выйти из комнаты, она взяла с подоконника пульт и включила висевший на стене телевизор, чтобы Александр не скучал в ее отсутствие. Милая, смешная Августа, разве можно скучать, когда тебе так хорошо. Можно только жалеть о том, что очень скоро придется прощаться, а завтра Александру надо возвращаться в Москву.

– …на Бородинской улице, в одной из квартир дома номер тринадцать, было обнаружено тело мужчины, убитого двумя выстрелами в упор, – бодро и напористо рассказывал молоденький диктор.

Диктор старательно копировал чью-то манеру подачи материала, но чью именно, Александр вспомнить не мог, да и не особенно-то старался. Просто отметил в уме «а кому-то парень подражает».

– Предположительно мужчина сам открыл дверь квартиры убийце и был застрелен на пороге двумя выстрелами в голову. Соседи ничего не слышали, предположительно преступник использовал глушитель. Предположительно преступник стрелял из пистолета Макарова.

Корреспондент явно любил слово «предположительно».

Александр осторожно сделал маленький глоток. Кофе, как и положено сваренному в джезве (кофеварки у Августы не было), обжигал.

– …обнаружены несколько паспортов на разные фамилии, в том числе и паспорт, принадлежавший известному бизнесмену Альберту Арандаренко, в настоящее время находящемуся в розыске…

Рука дрогнула, чашка дернулась, и почти весь кофе вылился на джинсы Александра. Джинсы были плотные, качественные, поэтому Александр не обжегся. Да если бы даже и обжегся, то ничего бы не заметил.

Арандаренко? Альберт? Совпадение? Да какое, к чертям, совпадение! Не самая распространенная фамилия, не самое распространенное имя.

Исключая любые сомнения, вплоть до вербальных галлюцинаций[26], на экране появилась фотография гражданина Арандаренко. Прижизненная. Дооперационная.

– …личность покойного устанавливается…

А почему устанавливается? Можно же взять ДНК, отпечатки пальцев или хотя бы амбулаторную карту стоматолога… Если, конечно, Арандаренко оставил, с чем сличать…

– Облился! – всполошилась Августа и принесла Александру чистое полотенце и несколько бумажных салфеток.

– Где? – спросил Александр, не отрывая взгляд от экрана, на котором уже сменилась картинка, теперь в камеру что-то смущенно мямлил худой седой мужчина, судя по мелькнувшей подписи – владелец квартиры, в которой произошло убийство. – А-а, кофе. Извини…

– Показали нечто неординарное? – удивилась Августа. – В Неве поймали кита или Питер переименовывают обратно в Ленинград?

– Хуже, – ответил Александр и тут же поправился: – То есть, наверное, лучше… то есть нельзя говорить «лучше», когда кого-то убивают, но кажется, что одной проблемой в моей жизни стало меньше…

– Убили твоего Кузнецова? – догадалась Августа.

– Вроде как его. В Питере, на съемной квартире, – никогда еще в жизни Александра не было столь сумбурной и зловещей недели, начавшейся с убийства и убийством заканчивающейся. – Теперь понятно, что прятался он не только от следствия. Хотя это мог быть и не он… Лица покойника почему-то не показали. Возможно, что показывать нечего, ведь ему два раза в голову выстрелили…

– Человека нет – проблемы нет, – констатировала Августа. – Выходит, что ты напрасно приезжал.

– Как ты так можешь думать! – возмутился Александр, немного покоробленный этими словами. – Если бы я не приехал, то мы бы не познакомились!

– Познакомились бы! – убежденно возразила Августа. – У меня такое чувство, что мы непременно бы познакомились. Если уж нам суждено, то деваться некуда. Не приехал бы ты – приехала я. Вот решила бы сделать себе классные сиськи, провела бы мониторинг и вышла на тебя. Мы бы встретились…

– И я бы отправил тебя к нашему психологу Нателле Луарсабовне, – докончил Александр. – Потому что твоя грудь настолько совершенна, что делать из нее, как ты выразилась, «классные сиськи» может только идиотка.

Грудь у Августы и впрямь была идеальной, несмотря на вероятное кормление в анамнезе (до обсуждения столь интимных пикантностей они еще дойти не успели). Гармоничный объем (что бы там ни говорили любители, но шестой размер требует и соответствующей фигуры), упругость, изящество и правильное расположение сосков (когда они, по выражению профессионалов, «смотрят» в разные стороны, а не «расходятся») – чего еще можно желать? Александр не шутил и нисколько не преувеличивал, когда говорил, что отправил бы Августу к психологу, приди она к нему с желанием сделать маммопластику. Настоящий врач отличается от прохиндея с дипломом в первую очередь своим отношением к пациентам. Нельзя жить по принципу «хватай все, что в руки идет», надо еще и понимать, что можно «хватать», а что нельзя, что стоит делать, а что не стоит. Подобная щепетильность в конечном итоге оправдывается не только с моральной точки зрения, но и с финансовой. Репутация специалиста, который «зря не сделает», «пациентов не доит» и «хорошего не испортит», привлекает клиентов. Каждому пациенту хочется иметь дело с внимательным, добросовестным и порядочным врачом. И, соответственно, не хочется связываться со стяжателем из числа тех, про кого говорят «не врач, а рвач».

– Человеку свойственно стремиться к совершенству, – отшутилась Августа.

Прощание вышло сумбурным, скомканным. В самый последний момент Александр понял, что ему хочется, что он должен сказать Августе очень многое, и это непременно надо сказать сегодня, сейчас, потому что потом будет поздно. Что-то нужно откладывать на послезавтра, а что-то – нельзя.

– Я тебе позвоню, – почувствовав его настроение, пообещала Августа, прерывая поток поцелуев, перемежающихся бессвязными словами. – А теперь тебе пора. Ты не обижайся, что я тебя так вот выпроваживаю, и не придумывай никаких причин. Просто я не уверена, что ты и мой бывший муж будете чувствовать себя комфортно в обществе друг друга. Да и я буду смущаться. Итальянцы очень умно придумали правило насчет того, что молочным братьям не стоит встречаться за одним столом. Во избежание напряженности.

– Молочным братьям? – удивился Александр. – При чем тут молочные братья?

– В Италии так называют не только тех, кто вскормлен одной грудью в прямом смысле слова, но и в переносном. То есть…

– Я понял, – поспешно сказал Александр. – Ты звони. Я раньше двух не лягу.

– А поезд не проспишь?

– Попрошу администратора разбудить.

– Если вдруг ты проспишь и поезд уедет без тебя, то тоже звони, – Августа улыбнулась, но улыбка получилась печальной. – Я встаю рано, в половине седьмого – в семь. В половине – по внутреннему будильнику, а в семь – по внешнему, если у внутреннего выходной.

Александр смотрел на ее лицо и не мог насмотреться. Правду говорят, что перед смертью не надышишься, то есть – перед разлукой не насмотришься. Наконец он мужественно собрал волю в кулак, поцеловал Августу в последний раз и ушел.

Пока ехал в метро – обдумывал новость, то есть думал о том, что ему дальше делать со все этим. Пришел к выводу, что ничего делать не надо. Нет, надо – надо позвонить Светлане Евгеньевне и рассказать ей про то, что их пациент убит. Вдруг она не смотрит криминальные новости или смотрит другие, на другом канале.

Оказалось, что Светлана Евгеньевна уже в курсе.

– Я вам завтра собиралась звонить, подумала, что сегодня, наверное, уже поздно, – сказала она.

Александра немного удивила столь странная деликатность. Это после десяти вечера звонить поздно, даже – после одиннадцати, но не в восемь же. Даже неловко стало, вдруг Светлана Евгеньевна ложится спать, что называется, «с курами» и он ее разбудил? Но в самом конце разговора, перед тем, как сказать «до свидания», Александр услышал фоновое: «Где Николаева? Ей Дмитрий Владимирович звонит!» и понял, что Светлана Евгеньевна сегодня дежурит. Ну а на дежурстве, как ни крути, раньше часу-двух ночи не прикорнешь, и то если повезет.

За стойкой у входа сидела старшая из трех администраторов – хозяйка гостиницы. Александр попросил, чтобы его разбудили в половине шестого.

– Вы на поезд? – легко догадалась хозяйка. – Что вам на завтрак приготовить?

– Спасибо, ничего не надо, – отказался Александр, не желая создавать людям лишние хлопоты. – Вряд ли я стану завтракать так рано. Захочу есть – в поезде поем.

– Тогда я приготовлю вам бутерброды. «Долгоиграющие», с копченой колбасой и сыром.

Александру доводилось бывать во множестве отелей, среди которых были замечательные и отвратительные, просто хорошие, так себе и плохие, но нигде еще ему не готовили бутербродов в дорогу. И это при том, что он снимал самый дешевый номер, не вип-апартаменты какие-нибудь. Пустячок, а приятно. Александр решил не оставаться в долгу и рекомендовать гостиницу при каждом удобном случае, тем более что определенно было что рекомендовать. И сам теперь будет останавливаться только здесь.

– Приезжайте к нам еще, – пригласила хозяйка. – Желательно осенью.

– А почему не летом? – с улыбкой поинтересовался Александр.

– Летом? – женщина едва заметно поморщилась. – Летом здесь, как писал Федор Михалыч, стоит «особенная летняя вонь»[27]. И толпы, толпы, толпы… А вот в конце сентября, если, конечно, повезет с погодой…

– Мои приезды не будут зависеть от погоды, – ответил Александр, пропуская слово «частые». – Так что я серьезно и надолго рассчитываю на ваше гостеприимство.

Видимо, Александр очень понравился хозяйке, потому что размеры пенопластового контейнера, полученного им утром, не удивляли, а поражали наповал. Кроме бутербродов, аккуратно разложенных по трем ячейкам, здесь также были маленькие пластиковые баночки с кетчупом, горчицей и хреном. Хозяйка гостиницы не забыла и про салфетки, чтобы было чем пальцы вытереть после ритуального облизывания.

– Это все мне? – спросил ошарашенный Александр.

– Ехать до Москвы – четыре часа, – напомнила хозяйка. – Один бутерброд в полчаса – это ведь мелочь. Наши отечественные традиции предписывают всем путешествующим по железной дороге постоянно подкрепляться. А традиции надо блюсти, разве не так?

«Это точно, – подумал преисполненный благодарности Александр. – Наши люди считают, что, когда жуешь, ехать веселее».

Не без помощи соседа, молодого капитана второго ранга, бутерброды были съедены довольно скоро, в первые полчаса пути. Остальное время Александр провел в одном из редких для него состояний сытой праздности, когда нечего делать и не о чем думать. Про Августу – это не «думать», а «радоваться». Сидеть, смотреть в окно на природу, перемежаемую населенными пунктами, и радоваться тому, что у него есть Августа, тому, что она просто есть на белом свете, тому, что они встретились… И даже тому, что покойный Дегтярский, царствие ему небесное, вздумал пригласить доктора Берга на операцию.

Вот скажи кто-нибудь Александру неделю назад, когда он, кипя и пыхтя от негодования, смешанного с досадой, ехал из Москвы в Питер, о том, что очень скоро он будет радоваться тому, что связался с Дегтярским! Александр бы ни за что в это не поверил. А теперь ехал и радовался.

Love, love me do You know I love you I’ll always be true So please, love me do Whoa, love me do… [28]

Редко так случалось с Александром, чтобы внутри звучала какая-то из любимых песен. Одно дело вспомнить или напеть, а другое – когда в душе поют Леннон с Маккартни. Или то душа поет?

Обычно, уличные гадалки к Александру не приставали, понимали, что бесполезно, но сегодня у него было такое счастливое лицо, что одна, пожилая и очень упертая, шла за ним до входа в метро.

– Трефовый король тебе предложение сделает, – громко частила она, – в дальнюю дорогу отправит…

«Ага, отправит, – безмятежничал счастливый Александр. – Скажет: «Мне те, кто тайком в Питер ездит, не нужны! Забирайте, Александр Михайлович, свою трудовую книжку и скатертью вам дорога от порога до порога!»

Расставание с клиникой «La belle Hélène» представлялось вероятным, но это нисколько не беспокоило и не озадачивало. Предопределенное неизбежно в своей предопределенности. А гадать наперед незачем, потому что бессмысленно. Если бы да кабы…

«Wenn das Würtchen «wenn» nicht wär’, wär mein Vater Millionär» [29], говорят немцы. Складно и ладно, так же, как и про бобы или грибы, растущие во рту.

15 Неожиданное предложение и дальняя дорога

– Есть такая японская сказка, про то, как коварная обезьяна обманула честного краба – пообещала ему в обмен на рисовый колобок плоды хурмы. Получив колобок, обезьяна забралась на дерево, спелые плоды она ела, а зелеными кидала в краба. Краб разъярился, призвал на помощь ступку, осу и яйцо и с их помощью убил обезьяну.

– История в духе лихих девяностых, – прокомментировал босс.

– В продолжении, которое написал Акутагава, полиция арестовала мстителей и посадила в тюрьму. Суд приговорил краба к смертной казни, а его сообщников – к пожизненной каторге. Ни судьи, ни общество не сочувствовали обманутому крабу, убившему обезьяну с досады. Кто считал, что поделом ему, сам виноват, кто говорил о том, что мстить нехорошо, и только один человек сказал, что краб поступил согласно древнему самурайскому кодексу и обвинять его не за что. Но это был всего один голос, который не мог ничего изменить. Краба казнили. Это совсем короткий рассказ… Акутагава вообще предельно лаконичен. За что и люблю.

Едва Александр появился в клинике, как был приглашен в кабинет главного врача. Пока еще было неясно – «на ковер» или просто для разговора, потому что Геннадий Валерианович начал сильно издалека, с таких вечных тем, как справедливость и благодарность. И вел разговор не как монолог, а как диалог, периодически делая паузы для того, чтобы послушать Александра. Александр никак не мог понять, к чему все-таки клонит босс, поэтому отделывался туманными высказываниями и притчами.

Разговор длился уже более получаса, а Геннадий Валерианович все никак не мог «взять разгон». Или недостаточно пока еще «прощупал» Александра. Кто их знает, ментальные техники руководства?

– Я в последнее время, Александр Михайлович, чувствовал себя как «пони в колесе». Белка бегает в колесе, пони бегает по кругу, а «пони в колесе» – это квинтэссенция бесполезных усилий. Когда делаешь что-то и понимаешь, что это никакой пользы не принесет. Но все равно делаешь, потому что надеешься – а вдруг получится. Или потому что не можешь сидеть сложа руки. Сидеть сложа руки иногда бывает просто невыносимо…

– Полностью согласен, Геннадий Валерианович.

– Что-то сегодня затылок печет, – вдруг пожаловался босс. – Со вчерашнего вечера. Совсем, как у Булгакова: «Я лег заболевающим, а проснулся больным».

«Мне вдруг показалось, что осенняя тьма выдавит стекла, вольется в комнату и я захлебнусь в ней, как в чернилах», – мысленно процитировал Александр из любимой книги про Мастера и Маргариту. Вслух не стал, это выглядело бы как хвастовство своей начитанностью, а хвастаться Александр не любил.

– Беспроцентных кредитов не бывает, – продолжил шеф, потирая затылок ладонью и морщась при этом. – За все нужно платить, вопрос только чем. Люди жалеют деньги, но расплачиваться деньгами проще всего. Здоровьем расплачиваться куда тяжелее. Реверсия невозможна.

– Скорее уж – реставрация, – улыбнулся Александр, уступив желанию немного позанудничать. – Реверсия – это мысленный возврат к какому-то событию из прошлого, тщетная попытка это неизменяемое прошлое изменить. «Английский пациент» [30] и «Снега Килиманджаро» [31] – классические примеры.

Геннадий Валерианович любил хорошо сделанные мелодрамы и, как ни странно, гонконгские боевики. Утверждал, что только такие фильмы помогают ему расслабиться и на время отрешиться от жизненных проблем.

– Да, это я не так выразился… – согласился босс. – Ладно, вернемся к делу…

«О делах мы вроде бы еще не говорили», – сыронизировал про себя Александр, но босс и впрямь перешел к существу. Видимо, понял, что головная боль не даст долго переливать из пустого в порожнее.

– За время вашего отсутствия мне удалось отстоять клинику, – гордо похвастался он. – Никуда мы переезжать не будем. Переживем, конечно, какие-то временные трудности вроде покраски фасада и укладки плитки перед зданием, но в сравнении с изгнанием это пустяки. Вам, Александр Михайлович, в связи с этим придется заняться двумя дамами с нашего городского Олимпа. В срочном порядке. Я им пока сказал, что вы уехали оперировать в Гамбург, но скоро должны вернуться…

Александр понял, что увольняться ему не придется.

– В Гамбург? – переспросил он. – Надо бы запомнить, а то ляпну, что во Франкфурт.

– Запишите, чтобы не забыть, – посоветовал босс. – Короче говоря, то, что имели, мы сохранили, от porcus ex grege diaboli [32] отбились, теперь пора подумать о дальнейшем развитии. Скажу честно, не виляя…

«Пора бы, – подумал Александр, – навилялись сегодня уже достаточно, сверх всякой меры навилялись».

– Клиника и я лично очень заинтересованы в вас, Александр Михайлович. Настолько, что я хочу обезопасить себя и клинику от вашего возможного перехода к конкурентам. Хочу закабалить вас, связать по рукам и ногам!

– Получится ли? – усомнился Александр.

– Сейчас увидим, – ответил Геннадий Валерианович, нисколько не смутившись. – Как вам известно, наша клиника представляет собой закрытое акционерное общество. Нет ли у вас желания приобрести пятнадцать процентов от общего числа акций по особой, льготной цене?

Босс однозначно умел удивить. Александр ожидал чего угодно, вплоть до шантажа, но только не предложения стать совладельцем клиники. Определенно – это предложение из тех, которые делаются раз в жизни.

– Конфуций учил направлять свою волю на достижение правильного пути, помнить о морали, быть человеколюбивым и упражняться в искусствах, – продолжил босс. – Вы – человеколюбивы, умеете добиваться своего, но в то же время мораль для вас не пустое слово… Я бы никогда не сделал бы такого предложения доктору Блувштейну, несмотря на то, что с профессиональной точки зрения вы примерно равноценны. Только есть два весьма существенных отличия. Во-первых, для Леонида Ароновича есть только одна мораль – его собственная выгода, а во-вторых, он уже достиг пика своих возможностей, а вы еще нет. Кстати, он прощупывал почву в отношении возвращения. Звонил мне, каялся, охал и ахал. Я ответил, что могу пойти навстречу, но с одним условием – в течение года никаких премий, процентов и бонусов. Один голый оклад – и больше ничего. Леонид Аронович икнул и сказал, что подумает. Больше, сами понимаете, он мне не звонил. Так что же вы скажете в ответ на мое предложение?

– Это так неожиданно, – признался Александр. – Я никогда не представлял себя в роли акционера, да и не уверен, что моих скромных сбережений хватит на покупку акций, даже по льготной цене…

– Можно в рассрочку! – напористо перебил босс. – Я хочу, чтобы вас с нашей клиникой связывали не просто рабочие отношения, а нечто большее. Чтобы вы были лично заинтересованы в процветании клиники, в ее развитии. Я прекрасно знаю, что вы – добросовестный профессионал, но между добросовестным профессионалом и добросовестным профессионалом, заинтересованным в процветании именно нашей клиники, есть существенная разница. Я предлагаю вам войти в долю не за красивые глаза, а потому что понимаю, какие выгоды могу с этого получить. Я сам это предложил, поэтому готов пойти навстречу вашим возможностям. Но учтите, что непринятие моего предложения означает абсолютный отказ от него. Повторно предлагать я не стану и к обсуждению этого вопроса больше никогда не вернусь. Для меня, знаете ли, имеет значение не только то, скажете ли вы «да» или не скажете, но и то, как вы это скажете и насколько быстро. Если вас самого не увлекает идея стать компаньоном, получить долю в доходах, но взамен взвалить на себя определенное бремя, то нечего воздух сотрясать попусту. Итак, что вы мне ответите, Александр Михайлович?

Надавить босс умел, этого у него не отнимешь. Александр напрягся. Создавалось впечатление, что ему не оставляли выбора. У человека всегда должен быть путь для отступления, даже если он отступать не собирается. Так правильнее и спокойнее.

– Я не склонен влезать в долговую кабалу без особых на то причин, – ответил он, стараясь, чтобы его ответ прозвучал как можно мягче. – Назовите, пожалуйста, сумму, чтобы я понял, о чем конкретно идет речь…

Через десять минут обе стороны пришли к согласию. Александр получал пятнадцать процентов акций за треть их реальной цены, но и в таком случае оставался должен кругленькую сумму, которую предстояло покрывать из доходов, выплачиваемых по этим акциям, как минимум в течение двух лет.

– Если вы с новыми силами возьметесь за дело и к вашему энтузиазму профессионала добавите энтузиазм собственника, то рассчитаетесь меньше чем за год, – обнадежил босс.

– Вашими устами, Геннадий Валерианович, да мед пить, – ответил Александр без какой-либо задней мысли, но главный врач тут же спохватился и выставил на рабочий стол посреди папок и бумаг початую бутылку Bisquit и две коньячные рюмки.

Александр улыбнулся, вспомнив свою недавнюю импровизацию на тему питейных традиций медиков во время экскурсии. Ладно, раз уж он сегодня без машины, то можно выпить капельку по такому случаю.

– Шоколад, печенье, лимон по-николаевски? [33] – предложил шеф.

– Спасибо, ничего не надо, – отказался Александр, – и много мне не наливайте, пожалуйста.

– Я и сам на работе не пью, – хмыкнул главный врач, разливая коньяк по рюмкам, – один дринк, двадцать грамм.

Налито вообще-то было по сорок, но это, в сущности, тоже немного. Тот же дринк, только по-нашему.

Негромко, интеллигентно, чокнулись, выпили, помолчали немного.

– Теперь мы компаньоны, Александр Михайлович, – констатировал босс. – И как компаньон компаньона я прошу вас рассказать мне, зачем вы ездили в Питер на целую неделю. Если, конечно, это не сугубо личное.

О «сугубо личном» Александр предпочел не распространяться, а про все, связанное с операцией в «Первой реконструктивно-пластической клинике «Прогресс», рассказал в подробностях. Оказалось, что босс слышал об убийстве Дегтярского и, будучи немного осведомленным о его семейных проблемах, не исключал, что заказчицей убийства могла быть супруга.

– Вы, как человек холостой, меня не поймете, но это просто ужасно, что можно прожить вместе три десятка лет и оставаться чужими друг другу людьми, – грустно, с горечью сказал Геннадий Валерианович, не иначе как вспомнил про свои собственные семейные неурядицы.

В завершение беседы Геннадий Валерианович хитро прищурился и сказал:

– Вы думаете, что сюрпризы закончились? У меня есть еще один!

Александр не просто думал, что сюрпризы закончились. Он надеялся на это. Слишком уж много впечатлений за последнее время, так и до эмоциональной опустошенности недолго дойти, когда уже не огорчаешься и не радуешься по-настоящему, а воспринимаешь все происходящее с той или иной степенью безразличия. Пресыщение – страшная штука, напрочь убивает вкус к жизни.

– Помните Хавельскую? Полину Рюриковну?

Полина Рюриковна Хавельская владела крупной компанией-туроператором. Александр оперировал ее прошлой весной. Ринопластика, подтяжка, маммопластика, умбиликопластика [34]. – Если кто-то считает форму пупка мелочью, не заслуживающей внимания и не способной испортить или, наоборот, улучшить человеку жизнь, то он сильно ошибается. Во внешности мелочей вообще не бывает. Все зависит от восприятия.

– Помню, конечно, – ответил Александр. – Я всех своих пациентов помню. Некоторых еще и вспоминаю. А про кого-то и жизнь напоминает. Вот сейчас в метро видел рекламу нового фильма с Вероникой Алецкой [35] в главной роли. Название чудесное – «Кусочек призрачного счастья». Интригует. Мало того, что счастье призрачное, да еще не целиком его раздают, а кусочками.

– Я думаю, Александр Михайлович, что она непременно пригласит вас на премьеру.

– Лучше бы не приглашала, – искренне ответил Александр и, наткнувшись на недоуменный взгляд собеседника, пояснил: – Алецкая обратилась к нам не от хорошей жизни. Я исправлял чужие ошибки…

– Не только! – многозначительно вставил шеф, намекая на то, что доктор Берг не просто исправлял то, что сделали его коллеги-неумехи, а сотворил настоящее рукотворное чудо. – Не только, прошу заметить!

– Тем не менее для нее было бы лучше постараться забыть обо всем, что связано с пластической хирургией. Или хотя бы как можно реже вспоминать об этом. Мавр сделал свое дело, мавра нужно поскорее забыть, чтобы искренне поверить в то, что такой красивой тебя сотворила природа.

– Это несправедливо, Александр Михайлович!

– Это абсолютно справедливо, Геннадий Валерианович! Если в чем-то есть великая сермяжная правда, то в этом. Пусть пациенты обо мне не вспоминают, это значит, что я сделал свою работу так, как надо. Но что там с Хавельской?

– О, наша Полина Рюриковна вышла замуж за одного из своих партнеров, какого-то бельгийца или датчанина, я уже забыл. Рада без памяти, считает, что это случилось только благодаря вашему мастерству, вы же ей, как она сама выразилась «двадцать лет отрезали». Не смущайтесь и не спорьте, это же правда! Так вот, Полина Рюриковна интересовалась, как она может вас отблагодарить за все, что вы сделали…

– Она отблагодарила, – вспомнил Александр. – Наговорила мне кучу комплиментов и подарила бутылку хорошего виски. С учетом того, что до этого она оплатила счет…

– То была стандартная благодарность, – отмахнулся Геннадий Валерианович, – а теперь она желает отблагодарить по-настоящему. Я сказал ей, что вы крайне щепетильны и с конвертом к вам приходить незачем, но от какого-нибудь интересного путешествия вы вряд ли откажетесь…

– Геннадий Валерианович!

– Разве нет? – удивился босс. – Для нее это пустяки, а вам будет приятно…

– Я, право, не знаю…

– Зато я знаю! – босс рубанул в воздухе ладонью – коньяк уже подействовал. – Короче говоря – выбирайте любую страну, кроме Монголии и Северной Кореи. Это она так сказала. А еще сказала, что, один вы поедете или вдвоем с кем-то, не имеет значения. Вы что – не рады? Ну вот…

– Рад, конечно, – признался Александр. – Но мне неловко. Во-первых, Хавельская оплатила мои услуги и ничего мне не должна. Во-вторых, я сам способен…

– Полина Рюриковна не отстанет! – покачал головой босс. – Вы же понимаете, что люди, которые способны создавать что-то крупное с нуля, отличаются крайней целеустремленностью и невероятной настойчивостью. Сэкономьте ваше и ее время. Где вы еще не были? Куда бы вам хотелось съездить?

– Ну, например, в Таиланд… – Александр назвал первую пришедшую на ум страну из тех, где он еще не успел побывать.

– Так и запишем – Таиланд! – обрадовался Геннадий Валерианович. – Я вам как компаньон компаньону скажу – странный вы немного, Александр Михайлович, уж не обижайтесь на меня за прямоту. Сложные вопросы с вами решать легко и просто, а простые иногда так сложно…

– Я постараюсь исправиться, – вежливо пообещал Александр.

– Боже упаси! – испугался или притворился испуганным босс и компаньон. – Я предпочитаю бодаться с вами по простым вопросам, а не по сложным!

– Давайте вообще не будем бодаться, – миролюбиво предложил Александр. – Двум умным людям незачем этим заниматься… Всегда можно взять короткую паузу, обдумать все еще раз и прийти к согласию.

– Не вопрос, – откликнулся босс. – Вы же знаете, что я вообще не склонен к конфронтациям.

«Но тем не менее лишний раз лучше не перечить», – добавил про себя Александр…

Было немножко странно и как-то ново идти по коридору клиники, совладельцем которой ты только что стал. Точнее, еще не стал, поскольку юридические формальности еще не были совершены, но это уже вторично.

«Надо ли мне это? – еще раз задумался Александр. – Не теряю ли я больше, чем приобретаю?»

В кабинете босса, под его пристальным взглядом, мысли текли в одном направлении. Сейчас они начали немного разбредаться в стороны. Глупо, конечно, ведь решение уже принято, слово сказано, согласие даже обмыто коньяком… Но тем не менее никто не мешает еще раз все взвесить. Хотя бы для того, чтобы убедиться в том, что ты прав.

Уже в своем кабинете Александр вспомнил сегодняшнюю вокзальную гадалку. А что, права была тетка, когда говорила, что трефовый король сделает предложение и отправит в дальнюю дорогу. Трефовый король? А что, вроде подходит. Предложение было сделано? Было! В Таиланд босс Александра «отправил»? Ну, в принципе, отправил. Опосредованно. Так что все сходится. Эх, если бы знать, то можно было бы уделить гадалке немного времени и денег… Чушь! Они всем такие туманные предсказания и делают. Древний метод, рассчитанный на легковерных дураков! Трефовый король мог оказаться кем угодно – хоть постовым, предлагающим оплатить штраф, хоть соседом, предлагающим вместе посмотреть футбол под пиво. Ну а «дальняя дорога» – это вообще любимейший из излюбленных штампов всех времен. Дорога дальняя, казенный дом и неожиданная встреча…

– Александр Михайлович! – вслух укорил себя Александр. – Я вас не узнаю. Так вы скоро до камлания на бараньей лопатке дойдете. Будущее, как известно, никому не известно. И непредсказуемо…

Да, это так, но иногда так хочется заглянуть в него хотя бы одним глазком. Только для того, чтобы узнать – сложится или нет.

Отношения Александра с женщинами, вне зависимости от различных индивидуальных нюансов, складывались двояко – по принципу «здесь и сейчас» и по принципу «а что будет дальше?». В первом случае Александр радовался тому, что у него есть отношения, не задумываясь о будущем. Иногда просто не хотелось задумываться, а иногда сразу было понятно, что задумываться незачем, так уж все изначально шло. Во втором случае все складывалось настолько хорошо и радостно, что Александру искренне хотелось, чтобы эта радость осталась с ним навсегда. Совершенно другой накал страсти, более выраженная эмоциональная окраска…

С Августой все было так, как, наверное, ни с кем не было. Во-первых, очень стремительно – познакомились в понедельник, а в воскресенье прощались как давние любовники, словно роману их было не семь дней, а, по меньшей мере, семь лет. Это же неспроста!

Александру была чужда всяческая скоропалительность, всяческая поспешность в суждениях и выводах. Торопился он только тогда, когда этого требовали обстоятельства – при возникновении каких-то осложнений во время операции или при какой-то нештатной ситуации во время управления автомобилем. Причем не столько торопился, сколько максимально ускорял свои действия, полностью сохраняя контроль над ними. Торопливость обычно ассоциируется с утратой контроля в определенной степени. Так вот, несмотря на то, что скоропалительность была ему чужда, он уже сейчас задумывался о развитии отношений с Августой настолько далеко вперед, что всерьез взвешивал все «за» и «против» их совместной работы в одной клинике. Смешно? Нет, не смешно, а очень приятно. Там и взвешивать было нечего, кроме одного обстоятельства – вдруг какие-то сугубо рабочие обстоятельства бросят тень на их отношения? С другой стороны, хирурги и лаборанты друг другу не подчиняются, они просто работают в одном месте, делают сообща одно дело, а с хорошим, с любимым человеком вместе работать приятнее…

От мыслей об Августе отвлекла пациентка, желающая сделать маммопластику. К стандартным пожеланиям: «Я хочу грудь как у Моники Белуччи в фильме «Малена». Помните ту сцену с лимоном?» Александр давно привык. Выработался определенный шаблон, ибо не так уж много было актрис с идеальной грудью, подходящей в качестве образца. Для того чтобы смоделировать нужную грудь на компьютере, требовалось не больше минуты, но Александр хитрил – он никогда не моделировал в точности ту грудь, которая была ему заказана. Моника Белуччи – это Моника Белуччи, а пациентка Иванова-Петровская – это пациентка Иванова-Петровская. Разные фигуры, разный возраст, осанка и то разная. Можно сделать Ивановой-Петровской точно такую грудь, как у Моники Белуччи в фильме «Малена». Только вряд ли она останется довольна результатом. У писателя Гайдара есть такая фраза, давно ушедшая в народ: «И все бы хорошо, да что-то нехорошо». Это вот про грудь, как у Моники Белуччи, про нос, как у Анджелины Джоли, про все чужое, что тупо «переставляется» от одного человека к другому. Это возможно, но так нельзя. Нельзя! Профессионал оценит пациента и предложит ему оптимальный вариант, похожий на то, что желает пациент (желание клиента и в медицине нередко бывает законом), но в то же время учитывающий индивидуальные особенности пациента. Тогда будет попадание в яблочко. Тогда пациент или пациентка уйдет с чувством полной удовлетворенности. Тогда будут восхищенно говорить, что доктор творит чудеса. Профессионализм без индивидуального подхода невозможен. Люди – не автомобили (разбил фару, поставил новую), людей делают не на конвейере.

Пациентка была субтильной, поэтому Александр смоделировал грудь требуемой формы, но немного уменьшил ее в объеме и соски расположил чуть выше. Соски, они же не сами по себе смотрятся, а в комплексе. Размер и форма должны гармонировать с местоположением. Некоторые свои профессиональные решения Александр не смог бы обосновать детально. Он интуитивно чувствовал, что надо так, а не иначе. Творческий процесс непостижим, даже для самого творца.

16 Вектор счастья

Мать не интересовалась причинами поездки в Питер. Она вообще старалась задавать как можно меньше вопросов, разумно считая, что сын сам расскажет, если захочет, а если не захочет, то нечего и спрашивать. Александр, в свою очередь, проявлял ответную деликатность – старался, чтобы матери не приходилось спрашивать. Ну и сам тоже с вопросами никогда не лез, разве что здоровьем интересовался пристально, но доктору положено интересоваться здоровьем, это сугубо профессиональное.

– Ты знаешь, мам, в Питере я познакомился с одной замечательной женщиной, – Александр положил вилку с ножом на тарелку, словно подчеркивая, насколько серьезно то, что он говорит. – Знаешь, это тот самый редкий случай, когда бы я хотел вас познакомить.

Обычно он не знакомил целенаправленно с матерью никого из своих подруг, особенно в самом начале отношений. Случайно – бывало иногда.

– Все настолько серьезно? – уточнила Елена Григорьевна, подкладывая сыну в тарелку добавки.

Что такое – кулинарный талант? Это умение приготовить нечто необыкновенное из самых что ни на есть обыкновенных продуктов. Соловьиные язычки, ласточкины гнезда и акульи плавники поражают воображение сами по себе, а вы попробуйте обычное куриное филе приготовить так, чтобы прекратить процесс его вкушения можно было только усилием воли. Как говорила бабушка Александра: «И глотать невмочь, а жевать хочется».

– Все настолько хорошо! – улыбнулся Александр. – Мам, это на самом деле необыкновенная женщина. Мне с ней так хорошо… Жаль только, что она живет в Питере, а я в Москве. Но это поправимо.

– Как вы собираетесь это поправлять?

– Еще не знаю, – Александр снова взялся за нож и вилку. – Лучше бы было им переехать в Москву, тем более с учетом моих новых обстоятельств… Но это мы пока не обсуждали.

– Им? – переспросила мать. – У нее есть ребенок?

– Да, – кивнул Александр. – Мальчик Даня. Во второй класс ходит. Хороший такой мальчик.

– Хорошо, когда все хорошо, – Елена Григорьевна сделала небольшую, но очень многозначительную паузу и продолжила уже более строгим тоном: – Саша, а ты представляешь… меру ответственности мужчины, который… имеет отношения с женщиной, у которой есть ребенок? Я не из праздного интереса спрашиваю. Ты – мой сын, я искренне хочу, чтобы ты был счастлив, чтобы у тебя все было хорошо, и в то же время я, как мать-одиночка, отлично представляю все те подводные камни, о которые могут разбиться ваши отношения. Если я не ошибаюсь, у тебя еще никогда не было серьезных отношений с «детными» женщинами?

– Настолько серьезных не было, – подтвердил Александр. – У меня вообще ничего подобного никогда не было. Разве что в ранней юности… Но в тот период положено быть скоропалительным, гормоны обязывают. А сейчас все иначе. Я не могу тебе объяснить словами… Это как старого друга встретить, только еще лучше. Мой личный вектор счастья направлен сейчас на Питер. А подводные камни мы обойдем. Я надеюсь… Мам, твоя курица просто бесподобна! Поделишься рецептом?

– Ничего особенного, – скромно улыбнулась Елена Григорьевна, для которой похвала сына всегда была наивысшей из похвал. – Всего лишь очень вольная вариация на тему сациви.

– Такие вот вариации – двигатель кулинарного прогресса! – убежденно сказал Александр. – Вариации обогащают кулинарию, и чем они вольнее, тем лучше.

– Ты, наверное, хотел сказать «чем они вкуснее, тем лучше».

– Это само собой. Но и степень отхода от канона тоже имеет значение. Так рождаются новые блюда. Если бы человечество строго и неукоснительно следовало бы канонам, то мы бы до сих пор жили в пещерах и питались бы сырым мясом. Так что больше вариаций, хороших и разных!

Пока Александр доедал то, что осталось у него в тарелке, Елена Григорьевна молча смотрела на него. Догадавшись, что мать хочет что-то добавить к сказанному ранее, Александр спохватился и поспешил уточнить:

– Курицу я похвалил без всякой задней мысли, мам. Просто удержаться не мог. Это был восторженный крик души, а не попытка увести разговор в сторону и уж тем более не намек на то, что пора закрывать тему. Так что если тебе есть что сказать…

– Есть немного, – подтвердила Елена Григорьевна. – Знаешь, Саша, многое из того, что тебе может казаться простым и само собой разумеющимся, для женщины, у которой на руках есть ребенок, может быть сложным. Это порой вызывает непонимание, иногда даже ревность. Самое неправильное из всего самого неправильного – это встать в позу и сказать что-то вроде «если ребенок тебе дороже, то…». Непременно услышишь в ответ, что «если» здесь излишне, а дверь вон там…

– Ну, я же не идиот! – Александр укоризненно посмотрел на мать, спрашивая взглядом, как она могла допустить, что ему в голову придет такое. – Я ж понимаю…

– Далеко не все это понимают и далеко не всегда, – печально сказала Елена Григорьевна, и по тому, как на мгновение подернулись поволокой ее глаза, Александр понял, что мать не просто предостерегает, а делится личным опытом. – Я знаю, что ты не идиот, но всякое в жизни случается. Иногда эмоции могут так взыграть… Но как бы они ни взыграли, всегда помни, что любая женщина прежде всего мать и уже потом жена, подруга, сотрудница… Эту банальную истину мужчины часто забывают или просто не принимают во внимание. Или принимают во внимание не всегда. Взрослым, пока у них нет детей, многие детские проблемы кажутся надуманными или несущественными. Я могу долго распространяться на эту тему, но самое главное я тебе сказала и надеюсь, что ты примешь мои слова к сведению. Или хотя бы вспомнишь о них в нужную минуту.

– Принял и вспомню, – серьезно пообещал Александр, кладя вилку с ножом рядышком на правую сторону тарелки – международный сигнал «больше в меня не влезет». – Я же знаю, мам, что ты попусту не скажешь и плохого не насоветуешь. Кстати, раз уж у нас зашел разговор о детях, хочу попросить тебя поделиться опытом общения с мальчиками младшего школьного возраста. Я в этом отношении полный профан, а у тебя, насколько мне известно, был когда-то сын-второклассник.

– Насколько мне известно? – мать иронично приподняла левую бровь. – А вдруг ты ошибаешься?

– Не ошибаюсь! – мотнул головой Александр. – Я прекрасно помню себя во втором классе, но вот что касается общения со взрослыми, то тут моя память дает сбой. Помню только, что я терпеть не мог твою сослуживицу Елизавету Васильевну, потому что она постоянно интересовалась моими оценками и нудила, что хорошие дети должны учиться только на пятерки.

– Елизавета была той еще занудой, – согласилась Елена Григорьевна. – Но в целом она человек хороший, мы с ней до сих пор перезваниваемся. Она уже пятый год сидит дома, воспитывает внука, готовит из него великого музыканта.

– Бедный ребенок, – искренне посочувствовал Александр и даже головой покачал.

– Время покажет, кто бедный, а кто нет, – осадила его Елена Григорьевна, не любившая необоснованной критики. – А что касается общения с детьми, то это крайне просто. Общайся на равных, не поучай и не наказывай – вот и все.

– Так просто? – не поверил Александр.

– Можешь прочесть десяток руководств и пособий – выводы будут те же самые. Только времени больше потратишь.

– Послушай, – заинтересовался Александр, – а как тебе удавалось обходиться без наказаний? Неужели я рос таким пай-мальчиком?

Его действительно не наказывали в детстве. Не ставили в угол, не лишали сладкого, не запрещали прогулки и уж тем более не пороли.

– Ты рос обычным вменяемым ребенком, которому можно было все объяснить. Иногда ты вредничал, как вредничают все дети, но это было очень забавно и недолго… А потом, какой смысл в наказаниях? Они никого не перевоспитывают, ничему не учат, а только озлобляют, нагнетают напряжение. В итоге получается обратный эффект. Меня мама тоже никогда не наказывала. Нет, вру, один раз я от нее подзатыльник получила, когда в четырехлетнем возрасте самовольно забралась на подоконник и пыталась открыть окно. Но тогда у мамы было шоковое состояние, потому что за те минуты, пока мама отлучилась в туалет, прости за такую подробность, окно я почти открыла. Еще бы чуть-чуть и… Так что этот подзатыльник можно было не считать, потому что он был отвешен мне, как принято говорить, в состоянии выраженного аффекта. Мама потом очень долго раскаивалась, что подняла на меня руку. Спустя много лет, десять или даже пятнадцать, вспоминала об этом. Для времен моего детства подобная щепетильность была несвойственна, детей тогда просто положено было лупить, и это называлось воспитанием. Лупили всем, что только под руку попадалось, – ремнем, прыгалками, резиновым шлангом, шнуром от эспандера… Одна из наших соседок своего сына вешалками платяными лупила…

– Да ну! – не поверил Александр.

– Ну да! – в тон ему ответила мать. – Уж не думаешь ли ты, что я выдумываю? У нас даже некоторые учителя говорили: «Вот выпорет тебя отец за двойку – сразу захочется уроки учить!» И это была не какая-то там бурса, а обычная московская школа. С репутацией выше среднего.

– Времена определенно меняются к лучшему, – заметил Александр.

– Если даже это не так, то в это надо верить, – улыбнулась мать. – Но если уж говорить начистоту, то они и в самом деле меняются к лучшему. Разве что мороженое и пончики не такие вкусные, как в детстве.

«Мороженое и пончики», – отметил в уме Александр. Если постараться, то можно найти в Москве очень вкусное мороженое и очень вкусные пончики. И в следующий раз он непременно приедет к маме с этими лакомствами. Пусть вкус будет не совсем таким, как в детстве (маховик времени, увы, обратного хода не имеет), но все же маме будет приятно. Елена Григорьевна очень любила такие неожиданные сюрпризы. Александр знал, что мама положительно относится к мороженому, и время от времени покупал его перед приездом к ней, но после того, как у мамы начался период активного увлечения диетами, перестал это делать. А сейчас, как видно, это увлечение сошло на нет, потому что мама ела курицу вместе с ним, да вдобавок из кухни тянет приятным ванильно-коричным запахом свежей выпечки. Елена Григорьевна ничего не пекла в «диетические» периоды, потому что это уже не соблазн получается, а мука мученическая – испечь и не попробовать.

– Есть еще вопросы по педагогике?

– Нет! – Александр энергично помотал головой, давая понять, что вопросов нет совсем, даже одного малюсенького не осталось. – У матросов нет вопросов!

– А у меня есть. Как ты собираешься праздновать свой день рождения?

Александр родился первого июня, в один день с композитором Глинкой, актрисой Мерилин Монро и еще кучей достойнейших, но не столь известных людей. А еще в этот день отмечается международный день защиты детей.

– Как обычно, – пожал плечами Александр. – С тобой, на работе и в узком дружеском кругу, то есть – с Андреем. А почему ты спросила?

– У меня есть предложение. Можно объединить меня с Андреем и пригласить гостей из Питера. Как раз познакомимся. Я приготовлю…

– Только в ресторан! – тоном, не допускающим возражений, заявил Александр. – Мой день рождения – это наш общий праздник, а в праздник у плиты стоять не положено! Ну и вообще в ресторане удобнее знакомиться. В гостях у тебя Августа может начать стесняться, мало ли что… А ресторан – это нейтральная территория. А уже потом, когда вы познакомитесь и понравитесь друг другу, можно будет и в гости их пригласить. Мам, а ты здорово придумала, тем более что в этом году мой день рождения выпадает на пятницу! На день всегда можно отпроситься с работы, и в итоге у нас получится три дня… У Дани как раз каникулы начнутся. Здорово придумано, мам! Ты у меня умница! Знаешь, я как-то не сообразил, не догадался, несмотря на то что должен был догадаться сам и раньше.

– Ты просто заработался, Саша, вот и не подумал. Ты же у меня самый трудоголический трудоголик на свете.

– Лодырь я, а не трудоголик, – поскромничал Александр. – Диссертацией почти не занимаюсь, сегодня в спортзал не пошел, дал себе поблажку, а теперь раскаиваюсь. Был бы я трудоголическим трудоголиком, давно бы в академиках ходил!

– Успеешь еще, – утешила Елена Григорьевна. – Какие твои годы. Академик Берг – это звучит, определенно звучит!

«Да ну его, это членство, – подумал Александр. – Мне и профессора будет достаточно. Академик – это слишком… фундаментально. И монументально. Не хочу».

– Довелось мне недавно услышать на работе дивное выражение «специалист бизнес-класса» применительно к врачу, – вдруг вспомнила Елена Григорьевна. – Одна из сотрудниц сказала, что доверяет свой остеохондроз не абы кому, а специалисту бизнес-класса. Это как? То есть – это кто?

– Я так понимаю, мам, что не ниже доцента! – не раздумывая (чего тут раздумывать?), ответил Александр. – Но в целом логично. Новостройки бизнес-класса есть, номера бизнес-класса есть, почему бы не быть невропатологам бизнес-класса? Это что-то такое, уже не стандарт, но еще не премиум. Серединка на половинку, полуэлитный. Но выражение хорошее, надо будет его на работе запустить.

Остаток вечера ни о чем серьезном не говорили, только о пустяках. К стыду своему Александр совершенно забыл о том, что в сумке у него лежит подарок – те самые кухонные полотенца с питерской символикой. Хорошо, что хоть перед уходом вспомнил.

– Миленькие, – одобрила полотенца Елена Григорьевна. – Я как раз собиралась новыми обзавестись. Теперь буду ждать под пару такие же с Кремлем, памятником Юрию Долгорукому и зданием МГУ.

– Я теперь стану из всех поездок кухонные полотенчики привозить. – пообещал Александр. – Сделаем это семейной традицией.

– Мне же их некуда складывать будет! – притворно ужаснулась мать.

– Я теперь не так часто буду ездить в командировки, – пообещал самому себе Александр. – В клинике дел хватает…

Не то чтобы он собирался совсем «завязать» с командировками, но решил быть более избирательным. На чужой территории, в незнакомой клинике, есть риск нарваться на неприятности. Не один же Дегтярский был такой «умный». С другой стороны, по одному аферисту нельзя судить обо всех приглашающих. Поэтому речь идет не о полном отказе от «выездных» операций, а о более избирательном, более внимательном отношении. Было дело, обжегся разочек на этом «молоке», больше не хочется.

– Ну да, ты теперь совладелец, буржуй, – ласково поддела мать. – Не привыкла еще.

– Издевайся, издевайся, – улыбнулся Александр. – Если честно, то я и сам никак не привыкну к своему новому статусу. Да, наверное, и не собираюсь привыкать. В сущности ведь ничего не изменилось, только ответственности стало больше и забот. Это хороший опыт, когда думаешь не только о себе, а обо всей клинике в целом. Расширяет кругозор и способствует умственному развитию.

– Ну, в отношении умственного развития тебе, по моему, прогрессировать некуда, – Елена Григорьевна нежно погладила сына по щеке. – С этим у тебя все в порядке.

– «Всегда можно немного улучшить», – говорим мы нашим пациентам! – рассмеялся Александр. – Абсолютное совершенство существует лишь в нашем воображении.

– И в бухгалтерских балансах! – смеясь, добавила Елена Григорьевна.

– О да! – поспешил согласиться Александр. – Бухгалтерские балансы обязаны быть совершенными в своей идеальности, иначе они не сойдутся…

Хорошо, когда есть мама, с которой можно обсудить любые темы, мама, которая может так заразительно смеяться, мама, которая всегда рядом. Даже если их разделяет значительное расстояние, мама все равно рядом. Такая уж особенность у матерей.

Любимые всегда рядом, где бы они ни были…

– Ой, какая жалость… – расстроилась Августа в ответ на приглашение Александра. – То есть – какое совпадение… почти совпадение… Вот не ожидала…

– Что такое? – Александр сразу понял, что Августа с сыном не смогут приехать, иначе бы не расстраивалась она так сильно.

– Вы с Даниным папой, – очень правильно выразилась Августа, не «вы с моим бывшим мужем», что означало бы противопоставление, а именно так, нейтрально, – родились друг за другом. Ты первого июня, а он – второго. В субботу он отмечает свой праздник на даче. День рождения и открытие шашлычного сезона в одном флаконе. Мы с Данькой, как ты сам понимаешь, в числе приглашенных…

– Понимаю, – тихо сказал Александр.

– И пятницу мне ни за что не разрешат прогулять. У нас четкий график и все изменения надо согласовывать заранее, непременно через главного. Иначе никак. Пять лет назад я еще могла бы пойти на хитрость с больничным, а сейчас уже нет. Было дело – договорилась однажды с участковым терапевтом, а на следующий день свалилась с настоящей простудой, да такой, что мама не горюй… Намек поняла и больше так не делаю.

– Жаль! – выдохнул в трубку Александр. – Приезжайте тогда в следующие выходные. Хотя бы на два дня.

– В следующие будет неправильно, – возразила Августа. – На день рождения не приехали, а приехали через неделю – это как-то не очень, не находишь? Давай лучше сделаем так – я как-нибудь этим летом приеду к тебе одна, без Дани. Сюрпризом. Свалюсь как снег на голову…

– Можно и с Даней, – сказал Александр. – Найдем, чем развлечь ребенка.

– Нет, лучше без него, – стояла на своем Августа. – Мне хочется нагрянуть к тебе неожиданно, совершать всякие безрассудства, прожигать жизнь в безудержном разврате и все такое. Ребенку, хоть он и развит не по годам, не стоит этого видеть. А потом, когда я натешусь, мы приедем вдвоем.

– Как хочешь, – ответил Александр. – Главное – приезжай. Но если ты не хочешь приезжать сразу после моего дня рождения, то я бы был не прочь приехать…

– Тебе еще не надоел Питер? – удивилась шутя Августа.

– Мой личный вектор счастья направлен на Питер! – Александру очень понравилось это придуманное им самим выражение. – Как он может мне надоесть?

– Вектор – это величина, характеризующаяся численным значением и направлением, – тоном училки-зануды напомнила Августа. – С направлением все ясно. А вот какое численное значение…

– Оно не поддается измерению. Это бесконечно великая величина, которая к тому же все увеличивается и увеличивается.

– Мне уже начинать таять от счастья? – уточнила Августа.

– Подожди до моего приезда, – посоветовал Александр. – Я буду кормить тебя мороженым для поддержания баланса. Чтобы совсем не растаяла…

– Ты уже успел привить мне вкус к немецким пословицам, – «привить вкус» – это слишком громко сказано, ну озвучил Александр три-четыре, ну, может, пять. – Теперь у меня в голове вертится «Andere Städtchen, andere Mädchen» [36]. Доктор, это ревность?

– Так вот почему ты собираешься приехать внезапно, да еще без Дани, – подыграл Александр. – Надеешься поймать меня на горячем? Застать в чужих объятьях? Вынужден тебя разочаровать. Никто не обнимает меня в твое отсутствие.

– Ты так совсем захиреешь, бедняжка…

Обмениваясь подобными глупостями, провисели в скайпе больше часа. Взрослым людям иногда так хочется обмениваться глупостями, это дает им возможность хоть ненадолго почувствовать себя детьми, безалаберными, безбашенными. Или это у любви такое свойство – превращать каждую глупость, сказанную между любящими и любимыми, в нечто сверхценное, очень умное, крайне важное?

Закончив разговор, Александр подумал о том, что в жизни «на два города» есть своя прелесть. Преимуществ никаких, а прелесть есть. Во-первых, частая смена обстановки существенно разнообразит жизнь. Во-вторых, появляется связь еще с одним городом. Связь особого рода, позволяющая считать этот город «своим». В-третьих, ощутимо прибавляется радости, потому что каждая встреча с любимой после разлуки, пусть даже и недолгой, щедро пересыпанной общением по телефону и скайпу, – это огромная радость. Александр еще не испытал ее, но знал, что радость будет действительно огромной. Предвкушение подсказывало, да и разве могло быть иначе.

Увы, аналитический ум и привычка к всестороннему рассмотрению обстоятельств и проблем не замедлили подложить свинью. От преимуществ жизни на два города Александр перешел к обдумыванию развития отношений с Августой, а если точнее – к тому, где они станут жить вместе.

Строго справедливое математическое решение – поселиться в городе Бологое Тверской области на полпути между Питером и Москвой – тут не годилось. Александру переезд в Питер грозил серьезным «поражением в правах», то есть – падением доходов. Место работы он найдет, с этим проблем не будет, даже повыбирать получится, но репутация у него, то есть известность, преимущественно московская. Да, слухом земля полнится и в других городах тоже наслышаны о докторе Берге, но в Москве он наиболее известен, и подавляющее большинство его клиентов москвичи. В Питере понадобится не меньше полугода для «адаптации». Это раз.

Статус совладельца-компаньона-акционера привязывает к клинике крепче любых цепей. Да и вообще неразумно, нерационально это – покидать клинику «La belle Hélène». Раз уж все так сложилось… Это два.

В Москве жить удобнее. Хотя так может казаться только москвичам, а питерцы могут думать иначе. Этот довод не стоит принимать во внимание, он субъективен. А что не субъективно? Применительно к субъекту субъективно все.

Мать против переезда в Питер возражать не станет, в этом Александр был уверен, но если дойдет до переезда, то он, конечно же, сначала обсудит все с ней. Питер – не Лос-Анджелес. Видеться они будут часто, а если понадобится какая-то помощь, то Александр бросит все и примчится. Мать возражать не будет, она все поймет.

А вот Августа может не захотеть уезжать из Питера. По каким причинам? Их может быть много – от нежелания вырываться из привычного круга общения до возражений Даниного отца. Судя по всему, он хороший отец. Уделяет много внимания сыну, встречается с ним два раза в неделю… Вряд ли он будет приветствовать переезд Августы с Даней в Москву. А у Дани – школа. Для многих детей смена класса или школы оборачивается большими проблемами. О, «против» здесь может быть куда больше, чем «за». И самое главное – нельзя настаивать, ни в коем случае нельзя настаивать. Все должно происходить по желанию, иначе вынужденные, «вымученные», если можно так выразиться, жертвы грозят обернуться впоследствии большими обидами. Я пожертвовала ради тебя всем, а ты этого не оправдал (не заслуживаешь, не достоин, не ценишь, не понимаешь и понимать не хочешь…).

Нет, лучше обойтись без жертв. Точнее – непременно надо обойтись без жертв. Легко сказать и трудно сделать.

– А почему трудно? – подумал вслух Александр, глядя на свое отражение в погасшем экране ноутбука. – Совсем не трудно. Надо только уметь правильно расставлять приоритеты.

Приоритеты же расставлялись так: Августа и все остальное, иначе и быть не могло. Следовательно, если окажется, что Августа не может переехать в Москву, он переедет в Питер. Ничего, «раскрутится» и там на всю катушку, приживется. Клиника? А кто сказал, что с клиникой придется расставаться. Геннадий Валерианович уже который год спит и видит во сне филиалы в Петербурге, Екатеринбурге, Казани, Нижнем… А тут такая возможность, можно сказать – удачное стечение обстоятельств. Придется, правда, перебороть свою нелюбовь к административной работе, но чего только не сделаешь ради любимой женщины, тем более что с практикой Александр порывать не будет. А Валерианыч, вне всякого сомнения, одобрит идею с питерским филиалом. Да не просто одобрит, а обеими руками ухватится, сам не раз говорил, что за кредитом дело не станет, главное, подходящее помещение найти и подходящего человека на должность руководителя. Человек, считай, есть, дело только за помещением… А уж помещение Александр найдет, весь Питер перевернет вверх ногами, но найдет. Это сидя в Москве, да вяло звоня по каким-то случайно попавшимся на глаза объявлениям, можно искать помещение в Питере годами. Если же приехать туда, да взяться за дело как следует, самому искать и вдобавок пару-тройку вменяемых агентств озадачить, то помещение найдется очень скоро.

Правильная расстановка приоритетов прояснила голову и очистила душу от налета меланхолии. Все к лучшему в этом лучшем из миров. Особенно для тех, кто любит и любим.

– А вот с диссертацией тебе, дружочек, следует поторопиться! – строго сказал своему отражению Александр и даже пальцем погрозил. – А то ведь так и забросишь! Нет уж, если решил стать доктором в квадрате [37], то становись им!

Заброшенных диссертаций в разы больше, чем защищенных. Иногда их забрасывают уже в готовом виде, перед самой апробацией. Однокурсник Александра Вова Беляев не стал защищать написанную диссертацию из-за конфликта с заведующим кафедрой. Тот три года обещал аспиранту Беляеву должность ассистента сразу же после защиты, но потом вдруг передумал. Вова встал в позу и защищаться не стал. Хорохорится до сих пор, но в глубине души жалеет, сам признавался. Нет, с диссертациями надо так же, как и с любым делом – раз уж начал, то непременно доводи до конца. Хотя бы из уважения к затраченным усилиям.

Вроде бы все складывалось хорошо. Не так, как в сказке или в кино, то есть не слишком гладко, а так, как в жизни – с определенными сложностями второстепенного характера на фоне светлого радостного чувства. Но есть ли во вселенной бочка (или хотя бы кружка) меда без ложки дегтя? Вряд ли, ибо это противоречило бы концепции инь-ян, правилу двух взаимосвязанных противоположностей. В каждом ян должно присутствовать хоть немного инь, и наоборот. Горюющие по поводу присутствия ложки дегтя в каждой бочке с медом могут утешиться наличием ложки меда в каждой бочке дегтя, если это, конечно, послужит им утешением. Это образно, а на деле в любой радости таится доля печали – мы предчувствуем, знаем, что радость конечна, преходяща, что она не навсегда, а ведь так хочется верить в обратное… Зато и любая печаль преходяща. Все проходит. И это пройдет…

Непонятно почему, без какой-то явной причины Александра начали одолевать сомнения по поводу Августы. Наше бессознательное иногда (а то и чаще чем иногда) оказывается проницательнее нашего сознания. Или мы попросту старательно не желаем замечать того, чего не желаем замечать, и это «незамеченное» откладывается в бессознательном?

Уезжая в Москву, Александр ожидал немного другого развития отношений во время разлуки. Другого их градуса, другой их тональности, что ли… Ожидал более звонкой радости в голосе Августы во время телефонных разговоров, более частого общения, чего-то большего, созвучного его чувствам, его настроению… А может, ему просто казалось, что чего-то недостает? Всплыла в памяти фраза писателя Гайдара: «И все бы хорошо, да что-то нехорошо»? А что нехорошо?

Что именно нехорошо, Александр не мог выразить даже наедине с собой, поэтому он просто пытался отгонять неприятные мысли, внушая себе, что все это глупости, блажь, изнанка разлуки… Августа любит, Августа ждет, Августа хочет быть вместе с ним… И нечего себя накручивать, лучше делом заняться. Досуг надо проводить в работе над диссертацией и в тренажерном зале, причем выкладываться по полной программе, тогда просто времени на всякие глупости не останется. И гнать всю эту чушь сразу же, не давая ей оседать горечью на душе!

Но как ни гони, а всякий раз что-нибудь да осядет. Молекула к молекуле, крупица к крупице.

Сорваться бы с места, сесть в поезд или в самолет, примчаться (именно так – примчаться, а не приехать), обнять, вдохнуть родной запах, раствориться в любви… Тогда горечь исчезнет… Но это как-то по-детски, навязчиво, вязко…

Серьезные люди так себя не ведут.

Возможно, потому что боятся столкнуться лицом к лицу с более удачливым соперником. Или соперницей.

17 Москва – Бангкок

– Знакомство со страной правильнее всего начинать со столицы! – посоветовала тоном знатока Полина Рюриковна. – Это рыбу чистят с хвоста, а страну узнают с головы.

Александр не имел ничего против – со столицы так со столицы. Но если и не со столицы, то тоже ничего страшного. Так, например, знакомство с Австрией он начал с Инсбрука, а в Вене побывал только в следующий приезд.

Из Москвы в Бангкок лететь почти девять часов. С учетом разницы во времени получаются все двенадцать. Рейс у Александра был удобный, вечерний. Ночь в самолете и – здравствуй, Таиланд!

Как и положено грамотному туристу, Александр летел в Таиланд подготовленным. Освежил свои знания о стране, обзавелся разговорником, даже успел выучить несколько общеупотребительных фраз. Даже если человек свободно изъясняется на русском или на английском, ему приятно слышать приветствие на родном языке. Знание хотя бы приветствия и слов благодарности на местном языке способствует налаживанию контактов с населением. Страна – это ведь не только достопримечательности, но и люди, ее населяющие. Лучше даже сказать так: страна – это в первую очередь люди, а потом уже, во вторую, достопримечательности. Да и самое интересное – это как раз люди. Интересно с ними общаться, интересно смотреть, как они живут, сравнивать обычаи и уклады. Взять хотя бы ту же Италию. Что такое Италия без итальянцев? Да ничего! Последний день Помпеи в масштабах всей страны, мертвая история. Хотя, конечно, туристов могло быть и поменьше, особенно в таких городах, как Рим, Венеция и Флоренция, где подчас не яблоку, а рисовому зернышку упасть некуда.

Тайский язык непрост, трудно запоминается. Никаких ассоциаций, совершенно посторонняя языковая группа. «Сават-ди» – «здравствуйте», «кхоп-кхун» – «спасибо»… И еще есть у тайцев особые слова вежливости, которыми положено завершать предложение, разные для мужчин и для женщин. Мужчина должен говорить – «кхрап». Кхрап-кхрап-кхрап… Хорошая тренировка памяти – изучение иностранных языков.

В длительном полете, как и в длительной поездке по железной дороге или в автобусе, очень важно, кто окажется в попутчиках. Плохой попутчик способен напрочь испортить настроение, а с хорошим и не заметишь, как прибудешь в пункт назначения. Александр однажды летел в Волгоград рядом с женщиной средних лет, у которой была выраженная аэрофобия. Настолько выраженная, что непонятно было, как она вообще рискнула сесть в самолет, ведь от Москвы до Волгограда можно спокойно доехать как на поезде, так и на автобусе. Женщина то бледнела, то краснела, то шептала под нос молитвы, то спрашивала с надеждой и болью: «А мы правда долетим благополучно?» Разумеется, Александр не мог оставаться равнодушным к чужому горю. И как человек, и как врач, и как мужчина, в конце концов. Держал за руку, успокаивал, рассказывал какие-то байки, сыпал анекдотами, комплименты говорил, но даже комплименты, это универсальное средство, не действовали… Лететь до Волгограда каких-то два часа, но Александру они показались если не вечностью, то чем-то близким к тому. Передав попутчицу с рук на руки встречавшему ее мужу, Александр почувствовал себя выжатым, опустошенным и очень уставшим.

Компанейский попутчик, то и дело предлагающий «остограммиться», тоже не лучший вариант, но такого, по крайней мере, успокаивать не надо. Можно соврать про кодирование и притвориться спящим. А еще бывают пары, склонные устраивать сцены напоказ, да еще с вербовкой невольных зрителей в союзники… Да много чего бывает.

Сегодняшние попутчики, два молодых парня, рыжий и блондин, претендовали на звание идеальных – не толкались, не шумели, не лезли с разговорами, не боялись летать самолетами. Они увлеченно обсуждали сценарий, который не то писал, не то собирался написать блондин.

– Эта задача не для средних умов! Без наследника ты никак не обойдешься! – убеждал рыжий. – Сделай какого-то скрытого наследника, о котором в начале ничего не будет известно! К примеру – пусть водитель покойника будет его внебрачным сыном. Амбициозным, с ущемленным самолюбием, готовым на все ради денег. Узнав, что папаша ничего ему не оставил, он находит какого-нибудь гениального, но опустившегося художника, который быстро, за не очень большую плату изготовляет поддельный портрет, который потом…

– Понял. Значит, по его плану вдову упрячут за решетку?

«Ein guter Plan ist halb getan», – всплыло в голове Александра. Хороший план – половина дела. Вот она – разница менталитетов. У нас доброе начало считается половиной дела, а у немцев – хороший план. Несмотря на немецкие корни и немецкую фамилию, в определениях типа «наши – не наши» Александр никогда не путался, считая себя исконно русским человеком. До мозга костей и еще глубже.

– Да, по полной программе – следствие, суд, срок! Наследства она не получит, потому что не может по закону убийца наследовать тому, кого сам убил. Тут-то твой бастард и выложит карты на стол. Веером. Ну как?

– Ничего… Но надо обдумать.

– Меня уже в соавторы пора принимать, – хохотнул рыжий, – все сюжетные ходы я придумал…

Александр вспомнил свои недавние «приключения». Ничего особенного, ни перестрелок, ни погонь, ни судов… Скучная проза бытия, которая неожиданно обернулась большой радостью. Жаль, что Августа не смогла с ним поехать. Недавнее устройство на новую работу напрочь исключало возможность получения отпуска, пусть даже и за свой счет, а любимый начальник и уважаемый компаньон Геннадий Валерианович не просто сказал Полине Рюриковне, что Александр хотел бы побывать в Таиланде, но и сроки поездки согласовал без его ведома.

– А что? – хмыкнул он, ставя Александра в известность. – Я, как руководитель, не возражаю, и вообще, железо надо ковать, пока горячо. Если отложите поездку на будущее, то не факт еще, что она вообще состоится. Полина Рюриковна может развестись и передумать, а может просто передумать, без развода… Отдохните, тем более что вам пора в отпуск…

Пять дней за свой счет, которые Александр брал для поездки в Питер, Геннадий Валерианович благородно отпуском не считал. Во-первых, за свой счет – это не очередной отпуск, а, во-вторых, между деловой поездкой и отпуском есть существенная разница. О том, что эта поездка в Питер, сугубо деловая изначально, оказалась лучше любого, даже самого замечательного, отпуска, Александр боссу не рассказывал.

Июль в Таиланде – время дождей, но, как сказали сведущие люди, в том числе и сама Полина Рюриковна, слухи об этих дождях «сильно преувеличены». Не так уж чтобы разверзлись хляби небесные и лило бы из них без конца. Зато туристов меньше, чем зимой.

К дождям Александр относился спокойно. Подумаешь, проблема! В крайнем случае можно зонт с собой взять. Тем более что это тропики, дожди там теплые, не то что пробирающий до костей весенний питерский дождик… Ну, как всегда, о чем только ни начать думать, мысли неизменно сворачивают на Питер…

Александр закрыл глаза и, перед тем как заснуть, подумал о том, как ему повезло. И вообще, и в частностях. Если бы Августа жила в Таиланде, им было бы сложнее встречаться, хотя они все равно бы изыскивали возможности. А так – всего каких-то четыре часа на скоростном поезде.

В отеле «Брюллов» Александра уже считали постоянным клиентом. Пятнадцать процентов скидки, ранняя регистрация при поселении и поздняя регистрация при выселении, бесплатные услуги прачечной и еще какие-то «плюшки», которыми Александр еще не успел воспользоваться. Хорошо быть постоянным клиентом…

Самолет летел над Казахстаном. Александр спал и улыбался во сне, потому что ему снилась Августа. Они стояли на каком-то из питерских мостиков и упоенно целовались. Деликатные соседи, увидев, что Александр спит, перешли на шепот и продолжили обсуждать сценарий. Рыжий предлагал ввести в сюжет еще одного претендента на наследство для того, чтобы окончательно запутать зрителя. Блондин резонно опасался «умственной перегрузки», ведь если зрителя запутать чрезмерно, он не станет досматривать фильм, а переключит на что-то более легкое и понятное.

Александр летел в Таиланд.

Августа в это время отчитывала сына за двойку по математике. Отчитывала без особого энтузиазма, потому что не могла всерьез сердиться на ребенка. Ребенок это понимал и не обижался. Стоял, смотрел в пол и терпеливо ждал, пока мама отговорит положенные слова.

Директор клиники Геннадий Валерианович ужинал в узком семейном кругу (он, жена и йоркширский терьер Лаврентий) и лениво пререкался с женой, не слишком-то вникая в суть этого самого пререкания.

Друг журналист Андрей обреченно и безуспешно пытался связаться с администратором певца Мити Балана, проклиная тот день и час, когда, уступив слезной просьбе знакомого редактора, согласился срочно написать статью о поп-звезде. Статья уже больше недели как была готова (дурное дело нехитрое – все подобные материалы делаются по единому шаблону), а получить «высочайшее одобрение», то есть завизировать ее у Мити, никак не удавалось. Без визы же нельзя было печатать материал, а ну как из-за одной оговорки или какого-то мелкого несоответствия на судебное разбирательство налетишь. Звезды обожают судиться, им для вящего пиара любой скандал подходит.

Елена Григорьевна смотрела «Осенний марафон» и радовалась тому, что Александр вылетел вовремя, без задержек. В ее восприятии авиация была неразрывно связана с задержками и отменами рейсов, приводящими к длительному тягостно-тоскливому ожиданию в аэропортах. У Елены Григорьевны как-то не складывались отношения с самолетами. Александру в этом плане везло больше.

В помещении, которое много лет подряд занимала «Первая реконструктивно-пластическая клиника «Прогресс», полным ходом, круглосуточно, невзирая на жалобы жильцов с верхних этажей, шел ремонт. Новые хозяева, сеть ветеринарных клиник «Шарик, Мурка и К°», перестраивали бывшие владения Дегтярского с учетом своих потребностей.

Анатолий Викторович Дегтярский мирно покоился на престижном Преображенском кладбище, а вдова его, признавшаяся в организации убийства своего благоверного и сдавшая исполнителя, сидела в следственном изоляторе № 5 на улице Арсенальной. Вдова постоянно корила себя за недальновидность и поспешность, которые в конечном итоге и привели ее на нары. Убитого мужа ей было совершенно не жаль. Повернись жизнь вспять, она бы снова его убила, только на сей раз благоразумно не стала бы жаловаться на него подругам, не скандалила бы так, чтобы слышали соседи (вот он, мотив – налицо), да и в исполнители нашла бы профессионала, а не тупого и самонадеянного блатняка с двумя ходками за плечами. И к допросам подготовилась бы как следует, основательно бы подготовилась, чтобы не ловиться на противоречиях и не выбалтывать в истерическом раже того, что могло сработать против нее. «Si jeunesse savait, si vieillesse pouvait» [38], сказал четыреста с лишним лет назад французский писатель Анри Этьен. Самого его в наше время мало кто помнит, а вот фразу эту слышали, наверное, все. Вдова очень надеялась на то, что суд проявит к ней снисхождение, но в то же время понимала, что поводов для этого нет. Одно дело – убить в состоянии аффекта, в этом случае, если все сложится удачно и адвокат попадется толковый, можно и условным сроком отделаться, и совсем другое – хладнокровно спланированное убийство с наймом киллера. Небо и земля. Вдове очень хотелось, чтобы судьей оказалась женщина. Она думала, что женщина ее пожалеет (дома у самой небось такой же тиран, мерзавец и бабник), а вот мужчина, из чисто мужской гендерной солидарности, влепит по максимуму. Иногда от безнадеги вдове хотелось повеситься, но она боялась к одному тяжкому греху добавить другой и отгоняла это желание. Пока отгонять получалось, потому что еще было на что надеяться…

Когда летишь отдыхать, то непременно надо поспать в самолете. Хоть немного, хоть полчасика, но поспать. Во сне происходит окончательное переключение организма с режима работы на режим отдыха, и человек по прилете сразу же начинает отдыхать. Ни минуты драгоценного отпускного времени не пропадает зря. А если заснуть сразу же, на взлете, и проспать до посадки, то создается ощущение волшебной телепортации – закрыл глаза здесь, а открыл уже там.

Иногда так хочется волшебства.

Примечания

1

1 The Beatles, «Doctor Robert». Перевод:

Доктор Роберт,

Ты новый и лучший из людей.

Он поможет вам понять,

Он делает все, что в его силах.

Доктор Роберт.

(обратно)

2

Студийный альбом The Beatles 1963 года.

(обратно)

3

Студийный альбом The Beatles 1970 года.

(обратно)

4

1 В чем сомневаешься, того не делай (лат.).

(обратно)

5

Расходный кассовый ордер.

(обратно)

6

1 Фэйслифтинг – подтяжка кожи лица и шеи.

(обратно)

7

1 Аллюзия на «Гиперболоид инженера Гарина» – фантастический роман А.Н. Толстого, в котором рассказывается об аппарате, испускающем тепловой луч огромной мощности.

(обратно)

8

1 В основу айкидо положен принцип перенаправления агрессии противника на него самого.

(обратно)

9

1 Каждое «почему» имеет свое «потому» (нем.).

(обратно)

10

1 Грейс Патриция Келли (1929–1982) – американская актриса, с 1956 года супруга князя Монако Ренье III.

(обратно)

11

1 Липосакция – косметологическая операция удаления жира на определенном участке тела.

(обратно)

12

1 Классификация женщин по форме их ягодиц, созданная доктором Бергом, описана в книге «Вероника решает воскреснуть».

(обратно)

13

1 В быту это состояние чаще называют «раздвоением» или «расщеплением» личности.

(обратно)

14

1 Гость, подобно рыбе, недолго остается свежим (нем.).

(обратно)

15

1 Саша Черный, «Окраина Петербурга».

(обратно)

16

1 Ab ovo (лат.) – дословно: «от яйца», употребляется в значении «с самого начала».

(обратно)

17

1 Типичный бюргер (нем.).

(обратно)

18

1 Психоневрологический диспансер.

(обратно)

19

1 Псалтырь, 17:12.

(обратно)

20

1 The Beatles, «I’ve got a feeling». Перевод: У меня есть чувство, чувство глубоко внутри, о да, О, да, это верно, У меня есть чувство, которое я не могу скрыть, о, нет, нет, О нет, о нет, Да, да. У меня есть чувство, да.

(обратно)

21

1 Каждый день имеет свои бедствия (нем.).

(обратно)

22

1 Иосиф Бродский, «От окраины к центру».

(обратно)

23

1 «Латинский язык не х… собачий» (лат.) – шутливая студенческая поговорка, характеризующая трудность изучения латыни.

(обратно)

24

1 А. С. Пушкин, «Медный всадник».

(обратно)

25

1 У здорового и больного разные мысли (нем.).

(обратно)

26

1 Вербальные галлюцинации – общий термин, характеризующий речевые обманы слуха различного содержания.

(обратно)

27

1 Ф. М. Достоевский, «Преступление и наказание».

(обратно)

28

1 The Beatles, «Love me do». Перевод:

Люби меня,

Ты знаешь, я люблю тебя,

Я всегда буду верен,

Поэтому, пожалуйста, люби меня.

О, люби меня…

(обратно)

29

1 Если бы не было слова «если», отец мой был бы миллионером (нем.).

(обратно)

30

«Английский пациент» (англ. «The English Patient») – роман Майкла Ондатже, по которому в 1996 году был снят одноименный художественный фильм.

(обратно)

31

«Снега Килиманджаро» (англ. «The Snows of Kilimanjaro») – рассказ Эрнеста Хемингуэя, вышедший в 1936 году. В 1952 году по рассказу был снят одноименный художественный фильм.

(обратно)

32

1 Свиньи из стада дьяволова (лат.).

(обратно)

33

1 В России во времена правления последнего императора сложилась традиция закусывания коньяка лимонными дольками (как засахаренными, так и нет). По легенде, однажды Николаю II нечем было закусить рюмку коньяка, кроме подвернувшейся под руку дольки лимона, так и родилась эта традиция, которая на Западе называется à la Nicolas.

(обратно)

34

1 Умбиликопластика – пластика пупка.

(обратно)

35

См. первую книгу о докторе Берге «Вероника решает воскреснуть».

(обратно)

36

1 Другие города, другие девушки (нем.).

(обратно)

37

1 «Доктор в квадрате» или «дважды доктор» – шутливое название врачей, имеющих ученую степень доктора наук.

(обратно)

38

1 «Если бы молодость знала, если бы старость могла» (фр.).

(обратно)

Оглавление

1 Командировка

2 «Прогресс»

3 Очень неприятная новость

4 Лучшее хобби на свете

5 Black monday

6 Августа

7 Роль гамбургеров в развитии навыка самоанализа

8 Окольные пути и письмо от покойника

9 Самый правильный ответ

10 Свидание вслепую

11 Пятничные новости

12 Снежная королева

13 Субботний вечер – лучшая часть воскресного дня

14 Печаль лечится шоколадом

15 Неожиданное предложение и дальняя дорога

16 Вектор счастья

17 Москва – Бангкок Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg