«Крест»

Крест (fb2) - Крест (Тени прошлого - 3) 987K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Марина Владимировна Болдова

Марина Болдова Крест

Глава 1 1944 год

Темное небо безрадостно нависало над Рождественкой, словно угрожая скорым проливным дождем. Тучи, разбухая от наполнявшей их влаги, принимали причудливые формы, страшные и давящие, словно безысходность. То выражение виноватой безысходности, которое было написано на лицах людей, торопившихся под спасительные крыши домов. Будто стыдясь собственной поспешности, одна из женщин все оглядывалась и оглядывалась назад, на кладбище, где, не замечая надвигающейся непогоды, у свежей могилы, стояли два человека. Он одной рукой обнимал ее за плечи, другой опирался на палку: Мирон Челышев потерял на войне ногу. Его жена, красавица Анфиса, застывшим взглядом смотрела на небольшой земляной холмик с лежащей на нем фотографией маленького мальчика. Ее Сашенька улыбался ей с этого снимка, и она никак не могла найти в себе силы, чтобы оторвать взгляд от любимого лица.

– Анфисушка, пойдем, милая, скоро дождик польет, – Мирон потянул жену за плечи. Анфиса отрицательно покачала головой.

– Я не верю, что его нет. Понимаешь, Мирон, я этого не чувствую. Тело же не нашли, хоть и обшарили все дно.

– Его могло отнести течением. Ты знаешь Юзу, скольких людей она сгубила. Пойдем. Дома нас ждут.

– Кто? Сестрица моя ненаглядная? Глаза бы мои ее не видели, злыдню! Накаркала – таки беду! С самого рождения Сашеньки твердила: не убережешь, не получится! Притянула лихо, теперь радуется!

– Да брось ты, Анфиса, Вера здесь ни причем! Она любила Сашеньку.

– Конечно, любила! Только совсем спятила от этой любви. Боюсь я ее, Мирон, она же все время твердит о проклятии нашего рода! Только и слышу про то, как все мальчики умирают, а, значит и Сашенька…

– Брось, Анфиса. Ты и сама понимать должна, что то, что она о твоей матери и бабке рассказывала, ерунда. Это всего лишь совпадения.

– Про бабку точно не знаю, но мои братья – близнецы не дожили и до трех лет. Умерли почти в одночасье. Так что у мамы только я и Вера.

– А у матери твоей братья или сестры были?

– Вера говорит, что два брата. Я маму совсем не помню, только то, что Вера рассказывала. Ей-то уже было шестнадцать, мне всего два года, когда мама заболела. Вон там, подальше, действительно две могилы рядом. Иван и Михаил. Может быть, это и есть мамины братья.

– Вот! Ты и сама понимаешь, что эта история с родовым проклятьем, бред.

– Тогда где мой сын? Мирон, почему он утонул?

– Потому, что это был несчастный случай. Потому, что он был очень шустрый, наш Сашенька. А Вера просто не смогла за ним уследить.

– Это она виновата. Она не должна была его выпускать одного в сад.

– Она же не знала, что там, у обрыва, доска в заборе выломана. Да и мы не знали. Там чапыжник один растет, кто туда ходит! – Мирон уже начал терять терпение, – Пойдем, Анфиса! Негоже над могилой ругаться!

Анфиса повернулась к мужу.

– Мирон! Давай уедем. К тебе, в Кротовку. Пусть Верка здесь одна живет. Видеть ее больше не могу. Ведьма она.

– Как скажешь. Только не виновата Вера ни в чем. Любила она Сашеньку, – упрямо повторил он, – И никого у нее кроме нас нет.

Глава 2 1984 год

Зарево было видно далеко за околицей. Страшный пожар даже по деревенским меркам. Горели сразу все постройки на дворе. От сараюшки уже остались только угли, банька, стоящая у самого забора, полыхала вовсю, вместо огорода чернели корявые палки. Дом же, казалось, стоял насмерть. Некогда добротный пятистенок хоть и зиял темными провалами окон, но крыша пока еще не обвалилась.

По двору, среди горящих кустов металась пожилая женщина, громко причитая во весь голос.

– Господи, да что же это делается – та, а? За что ж вы ее так? Неужели креста на вас нет, изверги? А дите-то зачем, малое совсем? Любавушка, девочка, как же так-то? За что они с тобой так?

Женщина бестолково набирала воду в небольшое ведро из стоящей посреди бывших грядок бочки, бежала к дому, выплескивала в гудящее пламя. Огонь с ревом проглатывал живительную влагу, и, словно насмехаясь, разгорался с новой силой. Наконец женщина, поняв всю бесплодность своих действий, с плачем села на уцелевший клочок травы. Она сидела, обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону, уже не видя ничего перед собой.

По ту сторону забора стояла толпа сельчан и молча наблюдала, как догорает дом. Лица были суровы, у женщин поджаты губы, а у мужиков нахмурены брови. Никто не делал даже попыток потушить огонь.

– Да свершится воля Божья! – сухонький старичок, подняв палку вверх, угрожающе потряс ею перед толпой.

Кое – кто мелко перекрестился, большинство лишь молча закивали.

В этот момент дом, не выдержав натиска огня, словно сложился пополам. В стороны полетели горящие головешки. Толпа отхлынула от забора.

Женщина, до этого сидевшая на земле, поднялась. Вышла за калитку, остановилась перед толпой. Глядя прямо перед собой, она достала из кармана просторной юбки большой крест, усыпанный камнями, и, держа его в вытянутой руке, громко крикнула:

– Да будьте же вы все прокляты! А ты, кто ее сжег, будь проклят трижды и до седьмого колена. Не будет тебе покоя на этой земле! Не тебе, не твоим потомкам, убийца! Да не умрешь ты раньше положенного срока, но да будешь ты молить Бога, чтобы забрал тебя, потому, что смерть тебе покажется избавлением!

Женщина, ни на кого не глядя, пошла прочь от пожара. Толпа, испуганно молчавшая до сих пор, тревожно загудела. Тихо переговариваясь между собой, сельчане побрели по домам. В душе каждого из них отныне поселился страх.

Глава 3 2006 год

– Во – во, глянь, опять приперлась! Счас че-то там крутить начнет. Смотри – смотри – поворачивается. Во, прикольно! – Санек в возбуждении больно ткнул кулаком Михе в плечо. Тот даже не заметил тычка. Миха во все глаза смотрел на закутанную в темный балахон фигуру, склонившуюся над могильным холмом. Крест на могиле медленно поворачивался.

Когда Санек рассказал ему о том, что кто-то по ночам гуляет по кладбищу, он не поверил. «На кой ляд ты сам туда ночью потащился, недоумок?» – попенял он младшему брату. Санек виновато отвел глаза. Миха в свои двадцать два года был для него авторитетом непререкаемым, врать ему было бесполезно и более того, опасно. За вранье Миха порол его нещадно. И даже мать никогда не вставала на его защиту, отворачивалась, чтобы, не дай Бог, старший сын не увидел ее мокрые глаза. А пошел он на кладбище на спор. Пацаны постарше подначили его, посулив дать десять долларов одной бумажкой. А Санек никогда не держал в руках иностранные деньги!

– Тише ты, не вопи, – шикнул Миха на Санька.

Фигура вдруг резко обернулась и замерла. Санек притих. От страха взмокла спина, и он вцепился в руку брата. Миха кивнул головой в сторону выхода с кладбища. Рассмотреть что – либо более подробно можно было только с близкого расстояния, но двигаться бесшумно и незаметно Миха не умел – природа наградила его немалым ростом и ногой сорок четвертого размера. Он решил, что завтра придет на кладбище один, без Саньки, который только мешал ему своими щенячьими воплями, и займет позицию где-нибудь поближе к этой могиле. Собственно, он даже толком не понял, над которой именно могилой склонилась сейчас темная фигура. Это была самая старая часть деревенского кладбища, захоронения здесь уже не делались, и половина могил был заброшена, кресты поломаны, а оградки украдены предприимчивыми жителями Рождественки. Миха решил, что завтра он узнает две вещи: чья могила и кто к ней приходит.

– Сболтнешь кому, по ушам получишь, понял? – Миха говорил строго, крепко держа Санька за руку. Они шли по дороге к деревне, и Санек, наконец, перестал дрожать и почти успокоился. Вспомнив, что он пережил, когда в первый раз увидел живого человека, в полночь бродившего между могил, Санек поежился. Тогда он бежал с кладбища не разбирая дороги, падая, обдирая себе коленки о придорожные кусты, пока не уткнулся в живот одному из пацанов, дожидавшихся его у околицы. «Что, сдрейфил, Санек?» – насмешливо спросил самый старший из них, Вовка, владелец вожделенных десяти долларов. «Там! Там!..Живой мертвец!» – захлебывался Санька, тыча пальцем в сторону кладбища. Пацаны ржали, попивая пиво и не веря ни одному его слову. Им – хохма, забава, ему – страх и бессонный остаток ночи впереди. Но десятку Вовка все же ему отдал. «За смелость» – сказал он и пнул его коленкой под зад, чтоб Санек уматывал домой. Он и умотал. Дома, получив от проснувшегося брата подзатыльник, промучился до утра, пытаясь заснуть, а утром рассказал о странной фигуре на кладбище Михе.

Братья потихоньку, чтобы не разбудить мать, спавшую в проходной комнате, прошли к себе. Две кровати, стоящие спинками к окну, между ними тумбочка и шкаф для одежды в углу – вот вся мебель, поместившаяся в девятиметровке. Миха мечтал заработать денег и пристроить со стороны веранды еще одну, большую комнату, в которой, как ему думалось, он будет жить со своей женой. Будет же у него когда-то семья, обязательно сын и дочка! Но пока даже и девушки у него не было. Ходил он к одной разведенке, хотел даже жить к ней уйти. Только мать, принявшая своего первенца за главу семьи после смерти мужа, в этом вопросе проявила непримиримую упертость. Она так цыкнула на сына, что он, испугавшись ее гнева, отступил. Так и шастал по ночам на соседнюю улицу, но до рассвета всегда возвращался домой.

А денег он заработает, факт. Мастерская, куда он устроился после армии, принадлежала местному фермеру, бывшему городскому жителю, а ныне владельцу крепкого хозяйства, Петру Павловичу Вишнякову.

Петр Павлович Вишняков появился в Рождественке два года назад. Сам факт покупки городским жителем дома в деревне никого не удивил: половина дворов и так уже принадлежали дачникам. Но прошло лето, раскупленные горожанами дома опустели, а Вишняков уезжать, похоже, никуда не собирался. Любопытный рождественский народец тут же решил выяснить, а какие такие планы имеет этот городской на их деревню? Но выяснять ничего не пришлось. Осенью Вишняков уже начал утеплять коровники, установил там поилку, отремонтировал крышу механических мастерских, привел в порядок огромный двор. Всем стало понятно, что мужик обустраивается ни на один день. С тех пор хозяйство Палыча только ширилось, он нанял нескольких работников из числа самых трезвых жителей Рождественки, платил им по деревенским меркам немыслимые деньги, а всяких просящих на опохмел гнал прочь. Так и разделилась Рождественка на два лагеря: малая часть уважала Палыча, а остальные, кто был особенно ленив и стабильно пьян, завидовали и злобствовали.

В тот год Миха вернулся из армии. Мать, поняв что у ее старшего в деревне одна дорога: спиться, подтолкнула его сходить и попроситься на работу к новому фермеру. Тот взял еще не испорченного бездельем парня с удовольствием. Правда, предупредил сразу: филонить не позволит. Пылыч нравился Михе. Миха прекрасно понимал, почему ему завидуют: такого порядка в хозяйстве не было ни у кого из коренных жителей Рождественки. Да что говорить, у большинства в сарае по одной коровенке, да огород с картошкой! А у Палыча свинарник теплый, небольшая птицефабрика, в коровнике все механизировано, даже вода в поилку подается всегда свежая. А техника! Вот за этой техникой и поставил Палыч следить Михаила Тихонова. И зарплату ему платил приличную. Без лишней скромности сказать, отрабатывал Миха эти деньги сполна. Иной раз до темна в мастерской задерживался, а если надо, то и на ночь оставался, чтоб работу закончить.

Миха вернулся мыслями к кладбищу. То, что он увидел, могло бы и ничего не значить. Залетный бомж обосновался на ночлег, например. Но вращающийся крест! «Завтра схожу туда, пока светло. Посмотрю, может и пойму, на какой могиле механизм установлен. Не руками же она его поворачивала, фигура эта! А если там тайник? А в нем клад? Вот здорово!» – размечтался он. С мыслями о несметных сокровищах, которые он непременно найдет, Миха, наконец, заснул.

В соседней комнате, на старой пружинной кровати, ворочалась во сне его мать. Странные сны, в которых она то боролась с ведьмой, то излечивала людей, прикоснувшись к ним рукой, не давали ей спокойно спать всю неделю. И еще снилась мать, которую Елена никогда в своей жизни не видела. Она говорила «прости меня, доченька» и исчезала за завесой сна. Лена тянула к ней руки, точно молила о том, чтобы она осталась, лицо жгли сонные слезы, но мать опять виновато вздыхала и растворялась в темноте. Утро наступало, неся неизведанное раньше томление по чему-то светлому и недоступному.

Неделю назад ей исполнилось сорок лет. «В сорок лет придет к тебе дорогой человек и откроется тебе Любовь, только первенца своего береги пуще глаза», – предрекла ей заезжая цыганка, попросившая кружку воды. Елена тогда ей поверила как-то сразу, скорее себе в утешение: в свои тогдашние тридцать она и знать не знала, что такое любовь, живя со своим немолодым мужем по чувству долга, но не более того. Она была ему благодарна за то, что взял ее, сироту и бесприданницу замуж, освободив в шестнадцать лет от непосильной ноши: она тащила на себе престарелую бабушку, зарабатывая им на жизнь, чем придется. Иногда удавалось продать связанные слепой бабулей салфетки, иногда получить копейки за прополку чужого огорода. Однажды сорокалетний вдовец Василий, живший у речки, пришел к ним в дом с бутылкой самогона и пирогом. Он о чем-то недолго поговорил с бабушкой, присев на стул возле кровати, стоящей около печки, а потом вышел в кухоньку, где Елена готовила немудреную закуску, и тяжело опустился на шаткий табурет. «Пойдешь за меня замуж, Елена», – спокойно сказал он, глядя почему-то в окно, – Так будет лучше». Елена только молча кивнула. Свадьбы не было, расписались в сельсовете и дома выпили по стопке водки. Дом Василия заколотили досками и стали жить в их избе. А его дом так и стоял на краю деревни, ветшая и приходя в негодность. До прошлой недели. Елена очень удивилась, когда к ним пришел городской человек и, быстро оформив все необходимые бумаги, выкупил его у них.

В восемнадцать Елена родила сына, а еще через двенадцать лет – второго. А через год слег Василий, сломав себе позвоночник. Умер он тихо, как и жил.

С тех она все чего-то ждала, сама толком не зная что. А в сорок лет стали приходить эти сны. А в них – мама, молодая и отчего-то всегда очень грустная.

Глава 4

– Мам, ну почему мы должны ехать в эту Задрипенку?! – Алена умоляюще сложила руки: жест вроде бы и просящий, но тон, каким был задан вопрос не оставлял сомнений: она категорически не согласна!

– Не Задрипенку, а Рождественку, – терпеливо поправила дочь Елизавета Евгеньевна. Она и сама толком не поняла, зачем ее муж купил эту старую развалюху на окраине деревни. Они планировали провести отпуск в Греции, как и в прошлом году. Уже были заказаны отель и билеты, и вдруг – этот каприз. То, что это каприз, Лиза не сомневалась. Хорошо, если это не надолго. Промается ее привыкший к цивилизации муженек в сарае с клозетом в конце двора дня три и запросится к морю. Кстати, готовить ему еду на газовой плите с баллонами она не собирается. Да и вообще кухарить тоже. Пусть ест подножный корм: огурчики, петрушку, что там еще растет на огородах? Глядишь, похудеет: живот его давно уже напоминает футбольный мяч.

– Мам, ну сделай что-нибудь! Ты ж не хочешь провести лето среди навозных куч и комаров? А обо мне вы подумали? Что я там делать буду? Жора со Стасей будут на солнышке греться, а я в речке – вонючке купаться?

– Папа говорит, что там вполне приличная река, Юза, кажется, называется, – Елизавета Евгеньевна чувствовала, что говорит неубедительно, но поделать с собой ничего не могла. Ее муж, уходя утром на работу, взял с нее обещание, что она уговорит Алену поехать в деревню. А как уговаривать, если у самой все против? Не хочет она ехать в эту Рождественку, никак не хочет!

Алена, поняв, что мать сама не рада предстоящему отдыху, решила, что нужно говорить на эту тему только с отцом. Махнув рукой, она вышла из родительской спальни.

У них была огромная квартира. Такая, что новый человек мог плутать по коридорам, пытаясь найти выход, часами. Как им удалось приобрести такое жилье, Алена толком не знала. Просто в один прекрасный момент они переехали из обычной блочной хрущевки в этот дом. Алена, конечно, предпочла бы жить в элитном доме на набережной, с охранником на первом этаже, паркингом под домом и теннисным кортом под самой крышей. Если уж появились такие деньги, то зачем реанимировать старые стены, когда можно купить новые? Все ее друзья из гимназии жили в таких домах. А отец перевез их в эту бестолковую квартирищу с балконом, на котором вполне можно устроить танцпол. Единственное, что ей понравилось, что теперь у нее две комнаты сразу: личная гостиная, как она ее окрестила, и личный будуар. Круто! Но зато у ее сестры Ларисы комнат было три и в отдельном коридоре. И своя туалетная комната. Аленины же апартаменты выходили в общий холл.

Алена не то, чтобы не любила сестру, но особенного тепла в их отношениях не было никогда. Она всегда завидовала Стаське, которую старшая сестра обожала. Правда, разница между ними была всего два года. А у нее с Ларисой целых пять лет. Ей, Алене, семнадцать, а Ларке уже двадцать два. И она не замужем. Алена никак не могла понять, почему? Лариса была красавицей. «На нее больно смотреть» – сказал однажды Жорка, захлопнув открытый все время, пока он ее разглядывал, рот. Она только молча кивнула. На Ларку пялились все знакомые мужчины, даже папины друзья, давно и прочно женатые. Алену же никто не замечал. Вежливо так бросали «хорошенькая девочка» и отворачивались в поисках ее сестры. Лариса была не похожа на отца, да и, слава Богу! Конечно, для мужчины не важна внешность, но папа уж очень непривлекательный. Сколько раз мама пыталась заставить его сходить к стилисту, поменять прическу, имидж в общем. Но он упорно стригся налысо и носил джинсы и простые футболки под пиджак. Дикость какая-то. Да еще этот его живот! Хоть бы в тренажерный зал сходил, что ли! И тут не пропрешь! Мама говорит, что он ленив, как тюлень. Она его так и называет в разговорах с подружками – «мой тюлень». Как смешно! Ха – ха!

А Лариса, вероятно, похожа на свою мать. Правда, Алена никогда не видела даже ее фотографию. Отец говорит, что все альбомы потерялись. Как это так может быть? Вообще, при ней не обсуждается, куда делась папина первая жена. Говорили, что она умерла, когда Лара была еще младенцем. И Лариса, похоже, ее совсем не помнит. Алене ее даже жалко, потому, что с ее матерью у Ларисы отношения, как говорят, не сложились. Не любит ее Лариса, да и мама к ней никак не относится. Это она однажды так и ответила на вопрос своей знакомой «как ты относишься к его дочери?». «Я к ней не отношусь», – отрезала она равнодушно. Именно так и есть, то есть никак. Поэтому Алене сестру и жалко. Если бы Лариса не была такой отстраненной! Никогда не знаешь, что у нее на уме. Бывает, на дикой козе не подъедешь, а бывает – улыбается ласково. И даже слушает ее, Алену. В такие моменты Алене хочется сделать для сестры что-нибудь приятное. Кстати, а Лариса поедет с ними в деревню? Интересный вопрос!

Алена быстро набрала на телефонном аппарате, стоящем на низком столике, две двойки – номер родительской спальни. Когда-то отец, устав от бесконечных криков домочадцев на тему «подойдите к телефону хоть кто-нибудь!» установил дома мини – АТС. Теперь между всеми помещениями была связь. У Алены – «21», в спальне – «22», у Ларисы – «23» и так далее. Удобно и прикольно.

Наконец она услышала долгожданное «Алло».

– Мама, а Лара с нами едет? Как это так? Так нечестно! Ну и что, что будет приезжать, жить-то она будет здесь, в человеческих условиях, а мы там, в этой дыре! Да ну вас! – Алена отключилась и швырнула трубку в кресло. По большому счету ей было наплевать, поедет ли сестра с ними, но обидно другое: ей приказывают, а Ларка сама решает! Алена понимала, что и разговор с отцом ничего не даст. Если тот решил, то будет так.

Ну, что ж! Нужно будет постараться, чтобы ему очень быстро захотелось домой. И она очень постарается!

Глава 5

Борис Никитич Махотин встал из-за стола и потянулся. Все, намеченное на сегодня, он выполнил. Вот, что значит – последний день перед отпуском. Он усмехнулся. Как они все переполошились! Когда узнали, что вожделенный пляжик с золотым песочком им придется променять на бережок маленькой речушки, а пятизвездочный отель – на деревянную хибару! Ну, созорничал он! Уж очень захотелось расшевелить это рафинированное семейство. А то привыкли: зимой – Таити, летом – Греция, Испания. А Рождественка на Юзе не устроит? И никуда они не денутся, поедут. Он сказал, и точка. Лизка, наверняка сейчас уже успокоилась, решила, что он и сам долго не выдержит на деревенских хлебах. Ба! Как это он не подумал: а есть-то они там что будут? Супермаркета со всяческими деликатесами в деревне отродясь не было, сельпо в основном торгует водкой и селедкой. Или он от жизни отстал? Может там, как в городе, все в упаковочках и нарезанное? Вот и посмотрим. Лизавета точно к плите не встанет. Махотин аж рассмеялся в голос, когда представил себе свою жену в переднике и с ухватом в руке.

Почему с ухватом? А в деревне ж в печке варить можно! Прямо внутри. Говорят, каша и щи просто сказочные получаются!

Это еще на фирме никто не знает, что он Грецию на Рождественку променял! Узнают-то-то шуму будет. Он уедет, а они в курилке будут обсуждать эту тему: как это так их босс сплоховал. Может уже того, с головой проблемы? Может, работу другую пора начинать подыскивать? Махотин окончательно развеселился.

– Светик, деточка, принеси чайку напоследок, – крикнул он зычно. Вот и выражается он почти по-деревенски. Входит, так сказать, в образ.

Светочка – веточка, как ее звали сотрудники за необычайно стройный стан, качаясь на высоченных каблуках, внесла мельхиоровый поднос. «Ну, красота неземная мне досталась в секретарши!» – подумал Махотин: эту красоту подогнала ему жена Лиза, руководствуясь принципом от наоборот: зная, что Махотин любит женщин в теле, что б с попкой порядок и грудки покруглей, она в каком-то модельном агентстве отрыла эту анемичную девицу с фигурой плечиков для одежды. Махотин тогда только улыбнулся тихонько: ему по барабану было, кто его будет кофием поить: любовница у него была не там, где Лизавета думала, а сидела в банке, в окошечке, где обслуживалась его фирма. Очень удобно – поехал в банк, а там и!.. Времени на это много не надо: квартирка для встреч была снята неподалеку. Никаких тебе ухаживаний, цветов и ресторанов: получил удовольствие от молодого тела – вручил подарок. Все.

«Удочки бы прикупить, не забыть. И еще лодчонку резиновую. В этой Юзе, говорят, рыба стаями плавает. А что! Забавный отпуск может получиться!» – настроение у Махотина поднималось все выше по мере того, как он строил все новые планы.

Единственное, что его смущало, да и то совсем чуть – чуть, это – дочь Алена. Собственно, из-за нее он и придумал этот отпуск. Совсем она становилась похожей на мать, ничего вокруг не замечает, кроме собственной персоны. А ей среди людей жить! Вот и решил он ее погрузить в естественную среду. Да и Лизавета по его прикидкам должна на время перестать штукатуриться, а то он уже и не знает, какая она, жена его, в натуральном виде.

– Борис Никитич, среди почты был конверт без обратного адреса, посмотрите?

– Давай, тащи, – он сыто откинулся в кресле.

Светочка протянула ему письмо и, развернувшись на ковровой дорожке, как ее учили в модельном агентстве, пошла к выходу. Махотин повертел конверт перед глазами, словно удивляясь: тот был старый, еще советских времен. Аккуратно обрезав левый край, он вынул тонкий тетрадный листок. Развернув его, он тупо уставился на написанную кривыми буквами строчку. Фраза «ОНА ЖИВА» вдруг поплыла перед его глазами. Махотин схватился за горло, рванув другой рукой вырез футболки. «Нет, только не это. Только не сейчас. Это шутка. И я убью того, кто так глупо со мной пошутил», – он довольно быстро взял себя в руки, засунул листок обратно в конверт, надел пиджак и, на ходу тыча одним пальцем в кнопки сотового телефона, быстрым шагом вышел в приемную.

– Я сейчас подъеду. Скажи куда. Нет, срочно. Сама поймешь, почему!» – почти крикнул он в трубку раздраженно. Прощально кивнув Светочке, Махотин толкнул ногой дверь приемной.

Светочка, уже привычная к постоянным резким перепадам настроения начальника, даже не шелохнулась на своем стуле.

– Счастливого вам отдыха, Борис Никитич, – заученно – вежливо бросила она ему вслед и облегченно вздохнула: босс отбыл, можно и потихоньку сваливать. Мыслями она уже была на свидании, до которого дозрел таки ее нынешний кавалер. Трудно раскрутить уже прочно занятого папика, но, как показывает практика, ничего невозможного нет!

Глава 6

На стенах висели рожи. По – другому Лариса никак не могла назвать эти уродливые псевдо – африканские маски, разукрашенные яркими фосфорицирующими красками. Бар мог бы претендовать на оригинальность, если бы не это «псевдо». Бамбук из пластика, пальмы в кадках с пластиковыми же листами и кокосами, крокодил с навечно застывшей в оскале пастью под прозрачным полом, имитирующим водоем. Даже покачивающаяся на лиане макака, у которой был неестественно красный зад, вызывала только раздражение. Лариса никогда не могла понять, почему Всеволод, у которого даже пуговицы на рубашке были изготовлены по индивидуальному заказу, всегда назначает ей встречи в подобных заведениях. И никогда не показывается с ней ни в «Ауре», ни в «Русской охоте». Дело было явно не в деньгах: цены в этом афро – баре были заоблачными, да и Сева мог бы при желании купить бар целиком. Ларисе думалось, что он просто не хочет ее знакомить со своими друзьями. Но она не понимала, почему. Бог ее красотой не обидел, он ее наградил. Лариса знала это, но относилась к этому дару спокойно. Кто-то талантливый художник, кто-то спортсмен, а она – красавица. Но вот странность – ее никогда не влекло ни на подиум, ни на конкурсы красоты. Она еще в школе влюбилась в математику, потом поступила в Университет и в этом году получила диплом. Правда, с работой вышел облом. Ну не нужна сейчас никому прикладная математика. Да и Лариса за годы учебы поостыла. И работать, если честно, совсем не хочется.

Лариса еще раз оглянулась на вход в зал. «Что-то Севка не торопится. Вот возьму и уйду!» – подумав так, она даже не пошевелилась. Странные у них какие-то отношения. Про любовь и речи не идет. Он просто смотрит на нее голодными глазами, шустро выпивает заказанный кофе, кидает на стол купюры и тащит ее к выходу. Целоваться они начинают уже в машине под урчащий двигатель и завистливые взгляды охранника при стоянке. Дома у него – секс, очередная выпитая им чашка кофе, которого он, как она поняла, за день поглощает немерено, торопливый поцелуй при прощании и – до следующего свидания. В лучшем случае – через день, бывает, что Лариса не видит его неделями. Ничего о нем и никаких вопросов о ней. И почему-то не унизительно. Чувствует Лариса себя прекрасно, встреч не загадывает, ничего особенного не ждет. Ни страданий, ни лишних телодвижений, ни восторгов.

Лариса опять посмотрела на дверь. И тут же резко отвернулась. «Этого только мне не хватало!» – она подняла руку с зажатой в ней салфеткой, к лицу, пытаясь таким образом закрыться. В баре хоть и полумрак, но на каждом столике стоит небольшой светильник, а ей не очень хотелось, чтобы отец ее заметил.

Махотин, выхватив взглядом пустой столик в углу, тут же направился прямо к нему. «Что за дыра! Рожи какие-то, аллигаторы под ногами!» – встречу в этом баре назначал не он. Заметив в дверях подтянутую фигуру жены, он привстал на стуле и помахал ей рукой.

«Вот и мачеха подгребла. Что это еще за секретное совещание?» – Ларису вдруг непонятно почему обуял страх. Она всегда считала, что жена отца если не дура, то просто недалекий человек. Отец жил с ней, в этом она была уверена на все сто, только из-за отца Елизаветы, который много что в этом городе мог. Кстати, старик неплохо относился к ней, Ларисе, делая ей подарки порой более дорогие, чем родной внучке Алене. Надевая ей на шейку очередную безделушку, он всегда с удовольствием ее оглядывал и восклицал: «Ах, хороша!». Ларису уже лет с четырнадцати перестал обманывать этот отнюдь не родственный взгляд.

Она увидела, как отец протягивает какой-то конверт мачехе.

Елизавета Евгеньевна спокойно развернула листок.

– Ну и чего же ты так переполошился, Боря?

– Ты не понимаешь? Если это правда, и она каким-то образом осталась жива, то рано или поздно она захочет встретиться с дочерью.

– И что?

– А то, что многие до сих пор думают, что это я виноват в ее смерти.

– А это не ты? – Елизавета Евгеньевна с насмешкой посмотрела на мужа.

– Не начинай опять! Все уже проверено твоим отцом двадцать пять раз. Какого черта опять чушь порешь? – он досадливо махнул рукой.

«Да, эмоции у папочки через край. А Лизка спокойная, как скала. Что же все – таки случилось?» – Лариса уже забыла, что сидит в этом баре не просто так, а ждет своего любовника. Вздрогнув от голоса, раздавшегося над самым ее ухом, она подняла глаза на стоявшего около ее столика Всеволода.

– Прости, опоздал, – он скорчил забавную рожицу, которая вроде бы должна была изображать раскаяние.

– А, пустяки… – отстраненно ответила она, глядя на отца и мачеху. Сева сел напротив и загородил Ларисе обзор. «Все равно ничего не услышу!» – подумала она и улыбнулась любовнику.

– Ларек, ты мне ничего не хочешь сказать? – он все же заметил, что его подруга чем-то озабочена.

– Вон там видишь: мой отец и мачеха. Сижу, гадаю: что они здесь делают?

– За тобой следят? За твоей нравственностью, то бишь?

– Не смеши меня. Этим двоим явно до меня нет никакого дела.

Всеволод, наконец, обернулся, чтобы посмотреть на отца своей любовницы. Уж кем – кем, а родственниками своих подруг он интересовался в последнюю очередь. Мужика он точно никогда не встречал. А вот женщина! Женщину он последний раз видел буквально с полчаса назад. И ни где-нибудь, а в офисе человека, от которого сейчас зависела его, Всеволода, безбедная жизнь. Этот человек мог при желании раздавить отнять у него бизнес в семь секунд, но почему-то пока не делал этого. Всеволод всю последнюю неделю жил, как на вулкане, в любую минуту ожидая его звонка. Сегодня, не выдержав, поехал к нему сам. Ждал в приемной, развлекая секретаршу анекдотами, но Крестовский так его и не принял. Это могло означать только одно: он отдаст его дело другому. Тому, кто еще недавно готов был ему, Всеволоду, пятки лизать. Чиновничьему сынку. Тупому, но послушному, тихому, но угодливому Лавруше, которого он, Всеволод, научил всему, что умел сам.

– Сева, ты слушаешь меня, нет? Что ты так на мою мачеху уставился, нравится?

Всеволод в недоумении посмотрел на Ларису. Ее мачехе было хорошо за сорок, хотя, спору нет, выглядела она шикарно. Но его никогда не влекло к перезрелым красоткам.

– На фига она мне сдалась! Слушай, пойдем отсюда, а?

– Я б ушла, только видишь, отец как раз лицом к двери сидит.

– И что? Подойди, поздоровайся. Я выйду первым, ты чуть позже.

– Не хочу. Начнутся расспросы. Он в жизни не поверит, что я в этой дыре просто случайно оказалась.

Всеволод вдруг задумался. Идея, которая посетила его, была проста до безобразия. Он должен познакомиться с этой женщиной. И через нее подобраться к Крестовскому. А представить его ей может только Лариса. На правах, скажем, потенциального жениха.

– Ларочка…

Лариса удивленно посмотрела на любовника. Экие мы ласковые сегодня! Пожалуй, так он ее называет впервые за все пять месяцев знакомства.

– Слушаю тебя внимательно.

– Не пора ли нам с тобой перестать скрываться? Особенно от родителей.

– Это что ты мне предлагаешь? – насторожилась вдруг она.

– Это я тебе делаю предложение, – Всеволод выглядел серьезным.

– Вот как…, – задумчиво протянула Лариса, – а я тебе отказываю, Сева!

– Как это?

– Не хочу я за тебя замуж, да и вообще замуж не хочу.

– Не ври. Все девушки хотят.

– Я не все. А теперь ты, мой милый, скажешь мне, с чего вдруг такая щедрость души? Только не юли. Я тебя довольно хорошо знаю. К тому же, я не слепая, вижу, что у тебя проблемы. Рассказывай.

Всеволод вздохнул. А что он, собственно теряет? Ларису? Это вряд ли. Как любовники они идеально подходили друг другу. А большего они друг от друга и не требовали. Девушка, спору нет, умна. А может быть, это его шанс? Шанс на выживание. Всеволод постарался быстро прикинуть, как рассказать о своих делах, не называя имен. Наконец, он решился.

– У меня отбирают бизнес. Я сделал одну ошибку, не важно что. Даже не в ошибке дело. Просто некоему местному чинуше понадобилось хлебное место для подросшего сынка. А мест таких свободных в городе нет. Человек, который мог бы мне помочь, не хочет в это ввязываться. Но только к нему я могу обратиться.

– Пока ничего не понимаю. При чем тут твое смешное желание на мне женится?

Всеволод даже растерялся на минуту. Эк, как она его! Смешное! Это что же, он так смешно выглядел или ему подруга такая смешливая попалась?

– Я не могу к нему подобраться в последнее время. Он меня избегает.

– Я знаю этого человека?

– Ты – нет. Твоя мачеха – да. Она с ним плотно знакома. Не знаю, какие у них отношения, врать не буду. Видел их вместе много раз. Сегодня тоже. Познакомь меня с ней, а дальше я сам.

– Сева, кто этот человек? – Лариса внимательно смотрела на друга. «Боится, ох, как трусит!»

– Это Крестовский, – произнес тот тихо.

– Дедушка Женя…, – Лариса загадочно улыбнулась.

– Дедушка?

– Я думаю, тебе нет нужды знакомиться с женой моего отца. Я сама смогу тебе помочь, мне Евгений Миронович не откажет.

– Кто он тебе?

– Так-то, вроде бы и никто. Он отец моей мачехи.

– А почему же не откажет? Ты же ему даже не внучка?

– Потому, что он, как и ты, любит красивых женщин, – рассмеялась Лариса. Боковым зрением она увидела, как сначала поднялась со своего места мачеха, а за ней и отец. Поддерживая ее под локоток, он повел ее к выходу.

– Пошли, пора, – Лариса потянула задумавшегося любовника за рукав. «Дела делами, а программу для души и тела никто не отменял!», – отчего-то весело подумалось ей. Всеволод, заметно успокоившийся, потрусил за Ларисой.

Глава 7

Миха бродил между могилами уже добрых полчаса. Подойдя к делу со всей серьезностью, он обрисовал себе примерный квадрат поисков нужного места и методично исследовал все надгробия. Но следов какого-то бы ни было механизма так и не нашел. Досадно! Не привыкший отступать, он сосчитал количество уцелевших крестов и прикинул время, оставшееся до наступления темноты. На детальное исследование каждого у него получалось всего по пятнадцать – двадцать минут. Миха подошел к крайнему слева. На кресте не было таблички с именем, но плита была кем-то очищена от сорной травы и налетевшей земли. Миха опустился на колени. Рукой осторожно провел по краю плиты по периметру. Ничего! Так, теперь основание креста. Он смел пальцами пыль и стал ощупывать шершавую поверхность. Никаких лишних выступов не было. Почему-то именно от этой могилы уходить не хотелось. Места вокруг надгробия было довольно много, будто кто-то, схоронив здесь своего близкого, оставил местечко и для себя. Оградка из кованого чугуна стояла прочно, петли на калитке даже не скрипели, и Миха сразу подумал, что могила совсем не заброшена, хоть и без имени. Он еще раз провел рукой по кресту. И вдруг палец обо что-то задел. Совсем маленькая железочка находилась прямо под поперечной перекладиной креста. Миха от волнения вспотел. Подергав железочку в разные стороны и не получив никакого результата, он было решил, что это просто так железочка, а он дурак и фантазер. Усевшись на плиту, он прислонился к кресту. И тут же почувствовал, что тот начал медленно поворачиваться. Миха вскочил и уставился на открывшуюся перед его глазами небольшую нишу под основанием креста. «Мама моя дорогая!», – успел вскрикнуть он, теряя сознание от пронзительной боли в затылке.

Темная фигура застыла над лежащим телом с опущенной рукой, в которой была зажата небольшая лопатка. «Ну, куда ж ты полез! Не твое это, мое! Я заслужил», – мог бы расслышать кто-нибудь близко стоящий невнятное бормотание. Но рядом с согнувшейся фигурой не было ни души.

* * *

– Санек, где Миха? Ты будешь говорить, поросенок? Куда Миха ушел, к Зойке?

Елена трясла младшего сына за плечо. Голова Саньки, низко опущенная на грудь, моталась, как у тряпичной куклы.

– Не-а. Не к Зойке, – Санька трусил. Если он скажет, что Миха ушел на кладбище, придется рассказывать, зачем. Миха узнает, что он проболтался и наподдаст ему по самое некуда. Но с другой стороны, время было за полночь, а Миха еще не возвращался. Санька сначала не знал, что брат ушел на кладбище еще днем, при свете. Он почему-то решил, что они пойдут туда вечером вместе. И днем убежал с пацанами на Юзу купаться. Вернулся, а Михи и след простыл. И фонарь на батарейках из сарая исчез, Санек специально ходил посмотреть. Обозлившись на старшего брата, он пообедал щами и опять ушел на речку. Голод пригнал его домой к восьми часам. То, что Миха не возвращался, он понял сразу. И мать была удивлена, что старший не приходил обедать: его порция щей так и осталась в чугунке. Но особо она не волновалась: сын-то уже не пацан, а мужик! Свои дела, наверное. Может, к Палычу пошел, хоть и выходной.

За ужином Санек сидел задумчивый, вяло ковыряя в тарелке с картошкой. Он решил, что пока еще светло, сбегает на кладбище, посмотрит издалека, может Миха там где неподалеку затаился. Санек примерно представлял, откуда удобнее всего будет наблюдать за той загадочной фигурой. Впихнув в себя картошку с мясом, он запил ее чаем и, крикнув матери: «Я скоро приду», умчался на улицу.

В нужном месте он брата не нашел. Повинуясь чувству тревоги, заползшей ему в душу, он, осмелев, решил обойти старую часть кладбища. Сам не зная, что он может там найти. Возле одной ограды, прямо на траве, стоял их фонарь. Михи нигде не было. Санек испугался до гула в голове. Не в силах двинуться с места, он жалобно пискнул «помогите» и только после этого припустился бежать. Фонарь забрать с собой он, конечно же, забыл. Страх отпустил его где-то в середине пути, и Санька начал что-то соображать. А что, если Миха просто спрятался где-то неподалеку и не хочет, чтобы он, Санек, его видел? Тогда ему от брата вечером попадет! А фонарь? Почему он на земле? Миха его забыл? А если его найдет та фигура? Тогда точно поймет, что ее кто-то здесь засек. И будет искать! А если найдет Миху? А вдруг она, эта фигура, сильнее? Тогда Михе будет плохо, факт. Нужно фонарь забрать. Тогда та фигура ничего не заподозрит. Санька развернулся на дороге и побежал обратно.

Он сто раз обошел оградку! И даже лазил вокруг других могил, но фонаря не нашел. «Наверное, Миха и сам догадался его забрать», – упокоил он сам себя и, уже не торопясь, двинулся домой.

Сейчас давно минуло двенадцать, и Михи до сих пор нет. Не может же он весь день сидеть в засаде не емши!

– Саня, если ты не скажешь, где брат, я сейчас пойду к Зойке. А потом поставлю на ноги всю деревню.

Санек представил себе, как мать врывается в Зойкин дом, и поежился. «Нет, попадет мне от Михи хоть так, хоть сяк. Что ж делать?», – он состроил «честные глаза» и сказал:

– Ну, у Михи какие-то там дела. Он в город уехал! – озвучил он вдруг пришедшую ему на ум спасительную идею. Главное, подкараулить возвращение брата и договориться с ним, чтобы он говорил тоже самое.

– Почему же ты раньше молчал, поросенок? – мать заметно успокоилась.

– Он думал, что успеет вернуться сегодня, – врал как сивый мерин Санек, уже почти веря сам себе.

– Иди спать, Саня.

– А ты, мам?

– Я тоже сейчас буду ложиться, иди, – Елена подтолкнула враз вдруг захотевшего спать Санька к двери их комнатенки. Санек зевнул. «Я чуток посплю, а утром Миха наверняка придет. Может, он правда к Зойке зарулил на обратном пути?», – решил он для себя окончательно, покруче подтыкая подушку под голову.

Елена легла на кровать прямо поверх тканого покрывала. Раздеваться почему-то не хотелось. Ей казалось, что в любой момент она должна будет быть готовой куда-то бежать, что-то делать. Бросив на ноги бабушкину шаль, она прикрыла веки. И тут же провалилась в сон. Перед ней, как тогда, десять лет назад, стояла цыганка и все время повторяла ей одни и те же слова: «Береги первенца, береги первенца пуще глаза». Елена вскрикнула и проснулась. Резко поднялась с постели, тревожно огляделась вокруг. Никого. Сердце неуспокоенно ныло, руки были холодны и как – будто онемели. Елена сунула ноги в тапочки и подошла к окну. Долго стояла она, вглядываясь в темноту. Она уже ничуть не сомневалась, что с ее сыном случилась беда.

Глава 8

Всю дорогу до дома они молчали. Каждый о своем. В последние два – три года они, даже если и говорили вроде бы друг с другом, а получалось, что каждый говорит о своем и собеседника совсем не слышит. Да и общих тем для разговора почти не стало. Он делал дело и деньги, она деньги тратила. Вот такой простой расклад. Он был не жадным, но иногда ему до одури хотелось высказаться по поводу ее покупок, особенно если она приносила домой очередную керамическую собаку размером с ребенка и стоимостью в несколько тысяч. Собак этих в доме было немерено, одна из них, особенно нелюбимая им, стояла в углу прихожей с раззявленной пастью. Как бы пудель встречал входящих громким лаем: в него была вмонтирована проводка от дверного звонка. «Прикольно!» – сказала его дочь Алена, услышав утробное гавканье. Гости, впервые пришедшие к Махотиным, пугались и тревожно озирались по сторонам в поисках пса: лай продолжался довольно долго, то затихая, то становясь громче. Вот такой прикол. «Какая пошлость!» – небрежно бросила Лариса, его старшая, и выразительно посмотрела на отца, мол, я говорила, что твоя женушка малость неадекватна!

Махотин остановился на красный свет. Боком покосился на жену. Вот теперь у них опять появилась общая тема. Страшная в своей нелепости смерть его первой жены. Такая же нелепая в своей страсти их короткая семейная жизнь. Они с Любавой бросили на алтарь этой страсти все, что имели: она – нелюбимого, но страдающего по ней мужа, он – невесту. Он опять покосился на жену. Лиза добилась таки своего, он стал ее мужем. Из благодарности ее отцу, ну и ей конечно. Когда случился пожар, в котором сгорела Любава, Лиза упросила отца помочь ему. А его, Махотина, обвиняли в поджоге. И в убийстве.

Махотин повернул во двор. Огляделся в поисках свободного места для парковки. Кругом стояли «копейки» и «Москвичи». Махотин усмехнулся. Он и тут «выпендрился», как сказал его тесть Крестовский. Нормальные люди с его достатком не селятся в таких домах. Сам Крестовский жил в собственном особняке у Волги в районе загородного парка и, естественно, хотел, чтобы его единственная дочь жила рядом. Вообще, отношения с тестем у Махотина были странными. Крестовский, держа в своих сухоньких ручонках половину игорного бизнеса города, по – своему уважал зятя. Уважал за нестандартность, за небоязнь его, такого могущественного, за отсутствие раболепия. Это так думал Махотин, льстя себе. На самом деле Махотин не был так уж смел. Ему иногда бывало стыдно смотреть в глаза жене, которая прекрасно понимала, что весь его «не страх» – только из-за того, что она безумно любимая отцом дочь, а он любимый ею, Лизой, муж. Не станет Махотин мужем, не станет и самого Махотина.

Они с Лизой все также молча поднялись на второй этаж по широкой лестнице с витыми чугунными перилами. Лиза своим ключом открыла дверь. «Вот зараза!», – выругался Махотин вслух на неживой лай. Лиза усмехнулась. Она почти добилась своего. Когда-нибудь ему надоест видеть вокруг керамические морды, и она поставит ему условие: они съезжают с этой дурацкой квартиры, она выкидывает всех собак. Вот такую сложную комбинацию она придумала, а с Махотиным иначе никак нельзя, Махотин вот такой, непростой! Как же трудно притворяться спокойной! Как трудно все время что-то придумывать, чтобы удержать его возле себя, такого необыкновенного. Каким трудом, какой дорогой ценой он ей достался! Грех так говорить, но ей помог тот пожар. Он ей до сих пор снится по ночам, хотя она его и не видела. И женщина горящая снится. Его, Махотина, любимая женщина. Как больно-то до сих пор! Больно, что он не любит, а играет в любовь. Вроде ласков, а вроде и не с ней. Подарки, кажется, от души, но для кого? Для любимой ли? Или так, по долгу? Она устала себя обманывать. Женился бы на ней Махотин, если бы ее отец его тогда из тюрьмы не вытащил? Нет, умирал бы от горя, а о ней и не вспомнил.

– Боря, есть хочешь? – она кивнула в сторону кухни.

– Нет, спасибо, Лиза.

– Тогда пойди, поговори с Аленой. Или мы теперь никуда не поедем? – добавила она с надеждой.

– И не мечтай. Лучшее, что я могу сейчас сделать, это смыться в деревню, ты что, не понимаешь?

– Нет, не понимаю твоей паники, уж прости. Дело давно закрыто. Ты к нему с какого боку? Если даже что, папа опять поможет.

– Папа, папа! Ты не понимаешь, что это кто-то из ее родни докапывается?

– Чего ради?

– Если денег хотят, это – полбеды. А если мститель какой оголтелый? Пристрелит втихую, и останешься вдовой.

– Ты боишься?

– Да, Лизок, боюсь, – он смотрел ей прямо в глаза. Она вдруг разом поняла, что он действительно напуган. И она на самом деле может стать вдовой. И испугалась сама. Он никогда при ней не показывал слабость. Он и себе ее не показывал.

– Боря! Хочешь, отец приставит к тебе телохранителя? – она мягко дотронулась до его щеки тыльной стороной ладони.

– Нет, Лиза, не хочу. Я, наконец, хочу до конца разобраться, кто и зачем убил мою жену? Что-то подсказывает мне, что это писулька – привет от убийцы. Мне нужно время. Я боюсь, что он не даст мне этого времени. Ты помнишь ту первую записку, которая была в корзинке с Ларой? Она была в таком же конверте. Даже картинка такая же. Памятник Чапаеву. Я хорошо запомнил. Потому, что жил я в доме напротив драмтеатра и окна моей комнаты выходили прямо на этот памятник.

– При чем здесь памятник?

– Да не в нем дело. Тот человек, который подбросил нам под дверь квартиры корзину с моей дочерью и сейчашний писака – одно лицо. И оно, это лицо, знает то, чего не знаю я. Теперь понятно?

– Так ты думаешь, что она и вправду жива?

– Нет, это вряд ли. Тело ее опознали многие, и тетка ее любимая в том числе. Просто этому лицу нужно меня было задеть, напомнить мне о пожаре, заставить дергаться.

– Зачем, Боря?

– Варианта два. Или он думает, что я виновен, хоть и косвенно. Знаешь, как бывает: сам убил, а винит другого. Мол, если б не ты, мне не пришлось бы…

– Сложно слишком. А второй вариант?

– Или он хочет, чтобы я нашел настоящего убийцу. Ведь его так и не нашли. Тот деревенский Анискин даже и не пытался ничего расследовать, а твой отец был занят моей персоной, вытаскивал меня из тюрьмы. Спасибо, вытащил. Но я и не поджигал дом. Ты что, до сих пор мне не веришь?

– Верю, успокойся. Только не понимаю, что ты в деревне-то сумеешь сделать?

– Лиза, Рождественка ведь совсем рядом с Кротовкой.

– И что? Не пойдешь же ты опрашивать жителей? Прошло ведь двадцать с лишним лет!

– В Кротовку я, конечно, не сунусь. Но и в Рождественке, я уверен, найдутся те, кто помнит этот пожар. Знаешь, иногда деревенские сплетни могут быть вполне достоверными. Послушаю, что говорят, кого винят, о ком жалеют. Кстати, на бывшего мужа Любавы никто и не подумал. А он хоть и тронулся умом, но вполне мог! И это еще вопрос, правда ли, что его не отпустили из психушки? И еще брат у него младший был. Тогда ему лет десять исполнилось. Злобный такой волчонок, все ходил вокруг нашего дома и мелко так пакостил: то цветы потопчет, а их Любава столько насажала! То калитку с петель снимет. Однажды только я ему уши надрал: он в коляску к Ларке, а она стояла под навесом в саду, лягушку дохлую подложил. Главное, я видел это. И знал, что он в кустах сидит, ему, поганцу, посмотреть хотелось, как Любава визжать будет. Метнулся я к кустам, успел его за шиворот ухватить и наподдал слегонца.

Лиза слушала мужа, и в который раз боль тихой змеей заползала в душу. Как всегда, когда муж вдруг вспоминал Любаву, он на глазах менялся. Лицо разглаживалось, глаза наполнялись влажной нежностью, голос становился тихим и печальным. Лиза в такие минуты, стиснув зубы от злости, делала сочувствующее лицо и слушала про ненавистную соперницу. Он все говорил и говорил, а она, чуть не падая в обморок от сдерживаемого напряжения, так нелегко давалось ей это «лицо», представляла и представляла женщину горящей. Он замолкал и всегда после этого уходил от нее, словно стесняясь этого своего порыва, а она истово крестилась, моля Бога о прощении за грешные мысли. Похоже, это ее ноша: терпеть ее, давно умершую, в их жизни. Глядя на ее дочь завидовать ее мертвой красоте, и в объятиях мужа чувствовать себя чужой.

Лиза стряхнула с себя оцепенение: так и есть, Махотин уже ретировался в спальню. Но сегодня она не даст ему уйти в прошлое. Лиза решительно толкнула дверь.

– Боря, ты обещал поговорить с Аленой.

– Да – да, сейчас, минутку.

– Боря, она собирается куда-то уходить.

– Да, иду я, – голос Махотина звучал раздраженно. В принципе, вопроса ехать Алене с ними или нет, для него не было. В его семье давно уже должны понять, что, если он решил, это не обсуждается. Но у дочери слишком уж заковыристый возраст. Махотин усмехнулся. «Вот не повезло Лизке: и внешностью Аленка в меня и характерец мой! Жена думает, что я ее уговаривать стану. Нет, дудки! Я не упущу такого шанса: моя дочь и моя жена в деревянной избе с удобствами в конце огорода!» – Махотин опять развеселился.

Алена сидела на мягком пуфе перед огромным зеркалом, закрепленном в стильной металлической оправе и расчесывала волосы. Низкий стеклянный туалетный столик был уставлен баночками и флаконами. Махотин кинул критический взгляд на ее прическу. «Что за мода такая – на голове какие-то рваные клочья. Из – за этого Алена похожа на белесую ворону. Вот Ларочка – волосы – шелк, струятся по плечикам, мужиков такая красота с ума сводит. Впрочем, Аленка еще пацанка, какая там любовь – морковь, с Жоркой на мотоцикле гонять – вот и все желания!»

– Пап, не стой столбом за спиной, раздражаешь! – Алена махнула рукой в сторону еще одного пуфа. Махотин и не подумал на него сесть. Грузно опустившись на Аленину кровать, он продолжал молча ее рассматривать.

– Ну! Что ты молчишь? Пришел уговаривать, уговаривай!

– Зачем?

Алена, наконец, положила щетку для волос на столик и удивленно посмотрела на отца.

– Ты же хочешь, чтобы я ехала в эту Задрипенку?

– Так ты и поедешь. В Рождественку.

– А меня ты спросил?

– А что, нужно было?

– Я ж не дошкольница какая! Мог бы и спросить! У меня, к твоему сведению, другие планы на лето! – Алена начала злиться.

– И какие же?

– Мы договорились с Жоркой и Стаськой…

– Во как! Договорились!

– Да! И их родители, кстати, вполне вменяемые люди, купили билеты в тот же отель, что и мы. Только мы из-за твоей прихоти теперь сдаем билеты и путевки и едем кормить комаров в Задрипенку!

– Едем…, – Махотин весело посмотрел на дочь.

– Ты что, издеваешься? Да захочу, я вообще с вами никуда не поеду! Это мама тебе в рот смотрит, а я…

– Что, ты? – голос Махотина стал серьезным. Ох, как избаловала Лизка дочь!

– Я поеду с Жоркой! – она победно посмотрела на отца.

– Он готов оплатить тебе поездку? На свои личные сбережения?

– Не он! Билет же у меня есть, и отель оплачен!

– Нет, дорогая. Про это забудь.

– Ты хочешь сказать, что я не дашь мне мой билет?!

– Я хочу сказать, что ты едешь в Рождественку. И это без обсуждений. Вещи собирай. И бери с собой, что попроще, – бросил он уже в дверях.

– А Ларка, значит, не едет? Она, значит, у нас сиротинушка любимая, а я так, падчерица?! – Алена решила использовать последний аргумент.

Махотин резко остановился. Медленно повернулся к дочери.

– Запомни: Лара может поступать, как захочет. Напомню, ей уже двадцать два года. И она, в отличие от тебя, спокойно отнеслась к этой поездке. Она будет к нам приезжать.

– Приезжать! – Алена презрительно дернула плечиком, – А мы будем вынуждены там жить, папа! Это, как говорится, две большие разницы!

Поняв, что разговор зашел в тупик, Алена встала с пуфика, достала из стенного шкафа легкую курточку и вышла из комнаты, проскользнув мимо стоящего в дверях Махотина.

– Я к Стаське! – послышался ее голос из прихожей. Потом хлопнула входная дверь.

«Поговорили!» – Махотин немного виновато посмотрел на жену. Лиза отвернулась. «Его не исправить. Он и дочь сломает. Он так и будет мстить всему свету за отнятое у него счастье», – Лиза вернулась в кухню, где на плите уже закипала вода в турке.

Глава 9

– Ну, и что ты от меня хочешь, Елена?

– Надо искать Миху, Лукич. Сердцем чую – беда с ним, – Елена, едва забрезжил рассвет, уже постучалась в окно к участковому Семену Лукичу Воронину. Тот, не разобравши со вчерашнего устатку, чего в такую рань хочет от него мать Михаила Тихонова, пытался самокруткой прочистить себе мозги. В голове и вправду светлело с каждой затяжкой.

– Я тебе говорю, погоди панику гнать. Тебе что Санек сказал? В город Михаил уехал, с ночевкой.

– Да врет он, Лукич. Сам не знает, куда Мишка делся, и врет.

– А ты пристрасти его! Пугни, мол, ко Лукичу сведу, он и расскажет.

– Семен Лукич! Пошли к нам, Санек сейчас проснется, а ты его и сам расспросишь. А я мешать не буду.

– Ладно, иди, сейчас приду, – Лукич выбросил в ведро с водой окурок и зашел в дом. Елена поспешила назад домой. По пути она все же решила зайти на ферму, где работал ее сын. Хозяина – фермера она не то, чтобы боялась, но при встречах с ним на нее почему-то нападала робость. Может, сказывалась всеобщая нелюбовь – зависть к нему селян, а может, просто стеснялась она своего деревенского говора и неухоженного лица. Он же разговаривал с ней всегда вежливо и даже ласково. Но от этого она смущалась еще больше. А однажды, принеся задержавшемуся в мастерских сыну теплый ужин, она встретила во дворе незнакомую женщину лет тридцати пяти. Только глянув на нее, она вдруг устыдилась своего затрапезного вида. Тихо сказав «добрый вечер», Елена хотела было уж прошмыгнуть в открытые ворота мастерской, но была остановлена громким окриком хозяина двора:

– Елена Ивановна, здравствуйте!

– Здравствуйте, – еще тише ответила она и опять двинулась в сторону спасительной двери.

– Да подождите вы! – почти приказал Вишняков, – пойдемте с нами чаю выпьем. Вот, познакомьтесь, – он сделал жест в сторону женщины, с любопытством наблюдавшей за ее бегством.

– Меня зовут Анна, – приветливо протянула руку Елене женщина. Елена едва прикоснулась своими пальцами к руке Анны, как ее тут же обдала вторая волна стыда: рядом с тонкой ручкой городской красавицы ее собственная рука показалась ей медвежьей лапой.

– Спасибо, Петр Павлович, я сыну только ужин отдать, а дома у меня младший один остался, – пролепетала она удивленному Вишнякову: уж он-то знал, что младшенький сынок Елены Санек является домой почти в полночь, и мать уже давно перестала о нем беспокоиться.

Елена все же добралась до ворот мастерской, зашла вовнутрь и обессилено прислонилась к стенке: почему-то ноги ее плохо слушались, а в ушах стоял мерный гул, словно заглушая неведомо откуда взявшийся страх. С тех пор она перестала даже заходить на двор к фермеру, отдавая поздний ужин для сына проходящим мимо забора работникам.

Елена толкнула незапертую калитку и замерла. Прямо к ней шла Анна. В голубых джинсах и короткой маечке, она показалась Елене совсем молодой девушкой.

– Елена Ивановна, доброе утро! Заходите же скорее! – Анна улыбалась Елене, как старой знакомой, – Петя, к нам соседка пришла.

На крыльце показался хозяин дома. Елена, увидев его голый торс, покраснела.

– Здравствуйте, Елена Ивановна, вы ко мне? – Вишняков вдруг и сам смутился своего вида.

– Петя, иди майку накинь, а я пока Елене Ивановне чаю предложу. Вы ведь не завтракали еще? Пойдемте на террасу, я там стол накрыла.

Елена, точно загипнотизированная радушной хозяйкой, поднялась по окрашенным в желтый цвет ступенькам. Она села в плетеное кресло и взяла протянутую Анной чашку с горячим чаем.

– Что-нибудь случилось, Елена Ивановна? – Вишняков опустился на массивный табурет, который явно остался от прежних хозяев: грубо сколоченный, с облезлой краской, он тем не менее был еще довольно крепок.

– Михаил пропал. Ночевать не пришел. Санька говорит, что он в город уехал. Я зашла спросить, вы его ни с каким поручением не посылали?

Анна и Петр переглянулись.

– Нет, Елена Ивановна, у него же выходной. Он только завтра должен на работе быть. Да вы не волнуйтесь так, он может быть у Зои.

Елена невольно поморщилась. Ну вот, вся деревня болтает о Мишкиных похождениях к Зойке. Стыдобища!

– Я уже была у нее, он к ней вчера не заходил, хотя и договаривались, – Елена встала из-за стола, – Я пойду, спасибо.

– А что Санек говорит? – Вишняков поднялся вслед за ней.

– Санька врет, выкручивается.

– Так давайте я с ним поговорю. По – мужски.

Елена удивленно посмотрела на Вишнякова, мол, вы-то тут причем?

– Спасибо, Петр Павлович. С ним сейчас уже Лукич говорит. Я пойду, – Елена закрыла за собой калитку.

Вишняков растерянно смотрел ей вслед. Он никак не мог понять, почему его так задел ее равнодушный отказ. Еще и Лукич этот! Он хорошо знал участкового Воронина, по-первости сталкиваясь с ним довольно часто: местные, явно недооценивая крутой нрав Вишнякова, постоянно норовили у него что-нибудь стянуть себе в хозяйство. Знал он, что Лукич в свои пятьдесят все еще слывет бабником, который, выгнав законную жену, захаживает ко всем одиноким молодушкам по очереди. «Но она не из таких», – подумал Вишняков, глядя через забор на идущую по улице Елену.

Глава 10

Елена вошла в дом и с порога услышала строгий голос Лукича. «Не хватает Саньку отца, вот и распустился совсем, врет мне, ни в грош не ставит», – подумала она о своем раннем вдовстве.

Сын сидел на ее кровати и с испугом смотрел на участкового, которого искренне боялись и уважали даже взрослые пацаны: Лукич часто пользовался не совсем законными мерами, наказывая за мелкое воровство и драки. «Портить биографию тебе я не буду», – говорил он очередному, попавшемуся на краже курицы подростку, но свое получишь. Выбирай сам: либо свезу в район в КПЗ, откроют статью, ты пойдешь по малолетке, либо ты перекопаешь Ниловне, у которой ты спер эту чертову курицу, весь огород, а заодно и калитку починишь. Ну, как?» Парень соглашался. Ниловна была довольна, кормила хулигана после трудов праведных пирожками с капустой и жалела его, непутевого. «Непутевый», сделав выводы, уже птицу не трогал. Правда, в следующий раз мог попасться на драке. Одиноких стариков в деревне было много, пенсии им государство платило грошовые, и бесплатная рабочая сила на дворе нужна была всегда. Сходив в армию, бывшая пацанва возвращалась домой повзрослевшей. Вернувшись, ребята в первую очередь заходили к участковому, как к отцу родному: понимание, что тот на самом деле для них сделал, приходило не сразу, а по мудрости лет.

Елена тихонько присела на стул. Лукич повернулся к ней.

– Наврал тебе с три короба наш Санек, так ведь? – Лукич грозно зыркнул на Санька.

Тот мелко закивал головой. Елена тревожно посмотрела на сына.

– Рассказывай! – приказал Лукич.

– Эта… На кладбище он собирался. Там фигура крест поворачивала, я видел! Михе сказал, он и пошел. Меня не взял! – добавил он с обидой.

– Ничего не поняла, – Елена вопросительно посмотрела на Лукича.

– Рассказывай по порядку, подробно, – уже менее строго сказал Лукич.

Санек вздохнул.

– Я ходил на кладбище ночью. На спор. Там увидел фигуру на могиле.

– Что за фигура?

– Темная такая, в балахоне. Я испугался, думал привидение. А тут крест на могиле стал поворачиваться. Ну, я еще больше испугался и убежал.

– Могила в какой части кладбища?

– В старой, где барский участок.

– Ну, дальше!

– Я Михе наутро рассказал. Мы пошли вместе. Эта фигура опять пришла. И опять поворачивался крест. Мы издалека смотрели. Миха вроде засек, у какой могилы она стояла. А на следующий день он выходной. Я так и знал, что он опять туда пойдет! Только думал, что вечером! – с досадой добавил он.

– И он пошел?

– Да.

– Откуда ты можешь знать наверняка? Подглядывал за ним?

– Не – а. Я с пацанами на речке был, а он ушел. Еще днем. Просто фонаря в сарае не было.

– Какого фонаря?

– На батарейках. Я его потом около могилы нашел. А потом опять потерял.

– Саня, давай опять по порядку. Как нашел?

– Ну, мамка за ужином пристала, где Миха? Я не сказал, поел и решил сходить на кладбище, думал, он там в засаде сидит, за холмом. Там удобно. Фонарик хотел взять, глядь – а его нету. Я сразу догадался, что его Миха прихватил. Пришел на кладбище, а Михи там нет. А около одной могилы, на которой имени нет, наш фонарь лежит. Я думал, что Миха его забыл, сам спрятался и ждет фигуру. Оставил фонарь и пошел домой.

– Почему не забрал его с собой?

– Ага! Миха разозлился бы! Пошел бы искать его и не нашел!

– А почему ты сказал, что опять потерял фонарь?

– Я вернулся с полдороги. Ведь фигура, если бы нашла фонарь, догадалась бы, что за ней следят, так ведь? Я решил его все же отнести Михе. Ну, думал, может он разрешит мне с ним остаться. Это ведь я первый фигуру увидел, а не он! А фонаря нет. Я совсем испугался и убежал.

– Почему матери ничего не рассказал? Врал зачем?

– Дядя Семен! Миха мне не велел никому рассказывать про фигуру! Он знаете, как больно дерется! Я думал, он сам придет ночью. А он так и не пришел.

– Ладно, иди, Санек. Елена, пойдем, выйдем на крыльцо.

Елена на негнущихся ногах вышла за участковым. Лукич присел на старую лавку и закурил.

– Ты заранее не паникуй, Елена! Миху так просто голыми руками не возьмешь, армию прошел пацан! Скорее всего, решил он до конца проследить за этой, как Санек ее называет, фигурой.

– А чего же утром домой не пришел?

– Не смог, значит.

– Чую, Лукич, беда с ним. И сон плохой приснился.

– Да что ты со своими бабскими снами! Искать сейчас пойдем, конечно, факт! Мужиков соберу, и все там прочешем. Сразу видно будет, может, и вправду он за холмом себе наблюдательный пункт устроил. Тогда там следы остались. И фонарь поищем. Да его, скорее всего, Мишка и забрал. Пойду я, а ты дома сиди, жди. Надо выяснить, что это у нас за посторонняя фигура в деревне появилась!

Елена согласно кивнула головой. Лукич старался говорить спокойно и убедительно, но у самого тревожно ныло под ложечкой. Он тоже чувствовал беду. Мишка не такой хилый пацан, мужик уже, чтобы его можно было взять голыми руками. Если на него напали, должны остаться следы борьбы. Нужно искать. Лукич посмотрел в сторону хозяйских построек Вишнякова. «Вот он мне и поможет. Полковник все – таки, хоть и бывший», – Лукич решительно развернулся и направился к дому фермера.

Глава 11

Лариса, расслабившись, лежала на прохладных шелковых простынях. Что ж! Севка и сегодня был на высоте! Даже проблемы с делами не повлияли на его потенцию. Настоящий мачо! Лариса задумалась. Пожалуй, она поторопилась, пообещав свою помощь любовнику. Спору нет, нравится она Крестовскому, но станет ли он ее слушать? Подарки подарками, а в делах Дед, говорят, непримирим. Недаром его боятся. Но попробовать-то она может? Севка, конечно, не дурак. Идея знакомства с мачехой неплоха по сути. Крестовский для дочери готов на все. Только что Севка хотел? В постель ее уложить? Она не так глупа, чтобы поверить в искренность его чувств. К тому же, Севка не знает одну вещь: Лизка до одури любит Ларисиного отца и изменять ему не станет. Но вот ее она не любит. Да и не надо. Так меньше головной боли: притворяться нет необходимости. В детстве Лариса, конечно, переживала, что жена отца, а она всегда знала, что эта женщина не ее родная мать, даже не подходит к ней. До пяти лет Лариса росла с няней, а потом родилась Алена. Вот она не была обделена родительским вниманием. Сестру Лариса тоже не любила. Вернее, относилась она к Алене так, как мачеха к ней самой. Никак. Она сестру не замечала. Не играла с ней, но и не обижала. А та, дурочка, все время лезла к ней со своими глупыми детскими проблемами. Шла бы уж сразу к матери!

Лариса вернулась мыслями к любовнику. К Крестовскому она сходит. Сегодня и сходит. Только для него нужна красивая легенда, зачем он должен помогать какому-то там Всеволоду. Да, кстати, а как Севке вообще удалось получить свой бизнес? Лариса повернулась на бок и протянула руку к сотовому телефону, лежащему на тумбочке. И все – таки Севка тип депрессивный: мебель черная, постельное белье темно синее, даже органза на окне серая в черных и белых точках. Мрак! Единственное светлое пятно в спальне – пепельница из какого-то золотистого камня и такой же подсвечник. А свеча опять – таки черная. Лариса прислушалась к звукам, доносившемся из кухни. Так и есть: жужжит кофемолка. Вот кофеман! Она встала, накинула халат и, засунув ноги в шлепки, пошла на кухню.

– Сева, а как ты бизнес получил?

Всеволод внимательно на нее посмотрел. Отвечать не хотелось.

– По наследству достался.

– От кого?

– Друг у меня был, – он все еще надеялся, что такой односложный ответ вполне удовлетворит любопытство любовницы.

– Ну, и?

– Он умер, а я взял все в свои руки.

– А как он умер?

Вопрос Всеволоду не понравился. Как погиб Дронов знали немногие. И только двое знали, кто ему помог отправиться к праотцам.

– Он утонул. Пьяный свалился в озеро и захлебнулся.

– Сам?

– Что сам?

– Утонул, спрашиваю, сам или помог кто?

– Какая тебе разница?

– Такая, что я не хочу помогать убийце, – отрезала Лариса.

Всеволод разозлился. Он подошел к Ларисе и прикоснулся к ее подбородку твердыми пальцами.

– Слушай меня, девочка. Меньше знаешь, дольше живешь. Усвой эту банальную истину и не лезь ко мне с вопросами, – он слегка хлопнул ее по щеке и отвернулся. Спокойно налил кофе из турки в одну кружку. Не глядя на Ларису, напевая какой-то несложный мотивчик, вышел из кухни.

«Так. Я, похоже, перешла некую черту. А ты страшный человек, Сева!», – она уже не сомневалась в своих предположениях. «Ладно. Я все же поговорю с Крестовским. Только разговор может тебе не понравиться, Севочка!» – она прошла мимо сидящего перед телевизором в глубоком кресле любовника. Одеваться быстро она умела. Побросав в сумочку сигареты, сотовый, пудреницу и помаду, она тихо выскользнула в коридор. Дверь защелкнулась за ней почти бесшумно. «Я могу сюда и не вернуться», – подумала она вдруг почти без сожаления.

Глава 12

Черный джип свернул с трассы и мягко покатил по грунтовке. Махотин решил въехать в Рождественку не с главной улицы, а с дороги, идущей вдоль леса. Домик, который он прикупил повинуясь капризу, стоял почти на окраине деревни, на довольно высоком холме. Это даже и не холм был, а крутой берег Юзы. Забор немаленького участка проходил прямо по кромке обрыва. Махотин, обходя свои владения и добравшись до этого забора, еле удержался от желания выломать доску и глянуть, что там за ним. Хозяйка участка Елена, словно угадав его желание, сказала коротко: «Там круча над Юзой, осторожно!»

Деньги за дом Елена запросила смешные и Махотин, видевший как бедно, но чисто живет эта красивая женщина, попытался надбавить премиальные, но получил довольно твердый отказ. «Много не нужно, спасибо. Этот дом принадлежал мужу, мы не ухаживали за участком больше двадцати лет, здесь все запущено. Вам придется вложить много труда, чтобы привести его в порядок». Махотин не стал говорить ей, что и не собирается копать грядки и, вообще, еще сам пока не знает, зачем приобрел сие строение. Идея пожить в нем этим летом родилась спонтанно и много позже.

– Фу, ну и вонища! И это ваш свежий воздух? – Алена сморщила аккуратный носик и возмущенно посмотрела на мать. Лиза, уже принявшая эту поездку как неизбежное, равнодушно отвернулась. Если она будет поддерживать дочь, подумалось ей, отдых станет совсем невыносимым. А так Алена повозмущается и успокоится. Махотин остановился у калитки и вылез из машины.

– А гараж тут под открытым небом? Разберут тебе джип на запчасти местные умельцы, папочка!

– Не пори чушь. Лучше бери свои сумки и тащи в дом, – Махотин отпер калитку ржавым ключом и пошел по еле видной среди зарослей сорной травы тропинке. Алена, подхватив розовый рюкзачок, потрусила за ним. Странно, но шагнув за калитку, она вдруг ощутила нечто вроде интереса к новым владениям. Запах, который нервировал ее, пока они ехали к дому, сменился ароматом каких-то растений и поспевших уже яблок. Яблоню с висящими на ней крупными красно – желтыми плодами, Алена углядела сразу. Она росла возле крыльца, закрывая своими тяжелыми ветками небольшое оконце.

– Боря, ты, надеюсь, попросил кого-нибудь прибрать в доме? – Лиза брезгливо обошла кошачью кучку, лежащую прямо на ступеньках.

– Пап, здесь что, животные есть?

– Не знаю. Наверное. У соседей, – Махотин пожал плечами.

– Кто кучи тут наложил? А убирать кому?

– Господи, да возьми палку, да скинь ее в траву, дались вам эти какашки! Воздух-то здесь какой, чуете? – Махотин уже открывал дверь.

– Боря, ты не ответил. Дом убрали к нашему приезду?

– Лиза, ну не безрукие же вы с Аленой! Сейчас воды принесу, возьмете тряпки, полынь на веник надерете, вон ее сколько! И вперед! – он шагнул в комнату и присвистнул. Чисто! Когда впервые Елена показывала ему дом, по углам висела кружевная паутина, окна были «тонированы» слоями пыли. Вчера, когда он брал у нее ключи, в дом он не заходил. Ай, да Елена! Все отмыла, очистила и даже печку выбелила!

– Ну вот! Красота! – он сделал приглашающий жест.

– Ура! Все убрано! А что ты нам голову морочил веником своим?! – Алена с разбегу плюхнулась на пружинную кровать, покрытую лоскутным покрывалом, – Чур, я сплю здесь!

Лиза с сомнением посмотрела на диван, стоящий возле окна. Да, это не супружеское ложе! Хорошо, что она взяла надувной матрац!

– Здесь еще одна комната, – Махотин показал на занавеску возле печки. Алена подскочила и отдернула цветастый полог.

– Нет! Я сплю здесь! – крикнула она. В комнатушке три на три метра стояла такая же пружинная кровать, трюмо с потрескавшимся зеркалом и кресло. Веселенькие занавесочки в зеленый горошек закрывали окошко.

– Мам, здесь на простынке настоящие кружева, крючком вязанные! И салфетки тоже, – Алена уже доставала из рюкзачка косметику и расставляла ее на столике у зеркала.

– Боря, тебе самому-то здесь нравится? – Лиза смотрела на мужа с насмешкой.

– Нравится, не нравится – какая разница? Мы приехали и теперь будем, так сказать, налаживать быт.

– Тебе скоро надоест игра в деревенского дурачка, и мы уедем, – решила она за него.

– Не дождешься. Впрочем, я тебя не держу, – он пожал плечами, – я найду того, кто нас с Аленой прокормит. Бывшая хозяйка женщина красивая, чистюля, как видишь. Не откажет одинокому мужчине в тарелке щец!

Лиза отвернулась. Умеет ее муж больно ударить. Сердце тревожно сжалось. Как всегда, когда Махотин хоть шуткой, хоть всерьез говорил при ней о других женщинах. Она ревновала. К ним, незнакомым. Явно более красивым, раз ее муж их заметил. Она начинала ненавидеть их заочно, накручивая себя, злясь на то, что ничего не может с собой поделать, пугаясь собственного гнева. Потом долго отходила, ругая себя за проявленную слабость. «Из тебя все время лезет дурь!» – говорил ей Махотин, глядя ей в глаза. Она никогда не выдерживала его взгляд. Стыдясь, отворачивалась. А он, довольный собой, уходил победителем.

Махотин вышел на крыльцо. За ним, уже заметно повеселев, выбежала Алена.

– Нужно будет несколько досок выломать и ворота навесить. Будет въезд на участок. Сегодня же мужиков попрошу. Они тут наверняка без работы маются.

– Правильно. И еще качели мне сделают. Смотри, вон там, – Алена показала рукой на два стоящих рядом столба.

– Ладно. Смотрю, ты обживаешься? Иди мать поддержи, она что-то совсем раскисла, – Махотин подтолкнул Алену в дом, – А я пойду, договорюсь с Еленой об обеде. Вас же готовить не заставишь!

Махотин шел по улице и внимательно присматривался к соседским домам. Ему почему-то хотелось, чтобы кто-то вышел за ворота, чтобы просто поздороваться с ним. А он бы тут же познакомился, разговорился. На простые такие темы, про огород, про грибы в лесу или рыбалку. Но из-за заборов раздавался только лай собак. Псы лаяли так, для порядка, совсем не злобно. «Словно вымерли все. Эй, где народ?» – Махотин уже дошел до конца улицы. Елена жила на соседней. Повернув за угол, он увидел старушку, сидящую на лавочке. Неожиданно Махотин обрадовался как ребенок.

– Здравствуйте, бабушка, – чуть не кинулся он к ней.

– И тебе не болеть, милок, – зорко осмотрела его старушка, – не наш ты, смотрю.

– Мы дом купили, крайний, у реки. А где люди? Иду, иду, и – никого. Работают? Так выходной вроде.

– Кто работает, а кто сынка Ленкиного пошел искать. Ты у ней дом-то купил? У Ленки Тихоновой?

– Да, у нее. К ней и иду. Хочу попросить, чтобы готовила нам и убиралась в доме.

– Не до тебя ей. Старший у нее пропал. Вторые сутки как. Мужики ищут, в лес пошли. Места у нас спокойные, но мало ли что! Кровь нашли, на кладбище, возле могилы, – почти зашептала она.

– Убили?

– Свят, свят! – перекрестилась старушка, – И не думай так-то! Ты к Ленке-то пойди, только не говори про кровь-то. Это зять мой забегал, сказывал. Может и не Мишкина кровь это вовсе. Иди, может, поможешь чем. А еду, если хочешь, моя дочка варить станет, не работает она, с дитем сидит. И приберет в доме. Ленка откажет, точно. Не до тебя ей будет, чую, ох, не до тебя!

«Как-то неладно все начинается. Тихое, вроде, место, а человек пропал. И чем я могу помочь? Меня и не знает никто. Беда!» – Махотин двигался в сторону дома Елены. Тут же в памяти всплыла другая беда. Беда его жизни. Вот говорят, преступника тянет на место преступления… А он и не преступник, а тянет. Кротовка совсем близко, час езды. Вот и занесло его: не в Кротовку, так рядом. Вот тебе и причина! А не каприз совсем! Такая же тихая деревенька, рядом речка, лес. И мельница.

…Его, молодого инженера заводское начальство откомандировало на две недели помочь колхозникам с зерном. Он обрадовался: другим повезло меньше – основная разнарядка была на овощехранилище, перебирать гниющие картошку и морковь. Хорошая практика для молодого специалиста! Расселили их по домам. Махотин попал к одинокой пожилой женщине. Надежда Федоровна жила в просторном пятистенке, постояльцу выделила комнатуху с отдельным входом из сеней. Кормила просто и сытно. По вечерам к ней приходила в гости племянница с полуторогодовалым сыном. Но уходила она до возвращения Махотина. Но, однажды он, вернувшись с посиделок с местными девицами раньше обычного, увидел у калитки молодую женщину с малышом на руках. Он просто хотел сказать «здрасте», но слова застряли в горле. Любава подняла на него свои темные глаза и он «пропал». Он почему-то протянул руки к ребенку, и она молча отдала его Махотину. Всю дорогу до ее дома они молчали. Он таки выдавил из себя «спокойной ночи», когда она, забрав из его рук спящего ребенка, закрывала за собой калитку. Она ласково улыбнулась в ответ. В этот вечер Махотин еще долго сидел в саду, куря одну сигарету за другой. Понять, что он влюбился, он понял только под утро. В пять часов, проснувшись от громкого стука собственного сердца, он вскочил с постели и вышел во двор.

– Что ты маешься с утра, Боря? Замужем она, забудь! Муж любит ее, ревнует страшно. Не лезь!

– А она?

– Что она?

– Она мужа любит, тетя Надя?

– А уж это тебя не касается. Ребенок у них. Сам-то ведь невесту в городе оставил, так?

– А? Да, Лизу.

– Вот и возвращайся к ней. А Любаву не трогай. Она сирота. Родители рано ушли, царство им небесное, ей и двух лет не было. Сначала Анфиса, а через год и Мирон, брат мой. Росла Любава у меня. Так что, она мне, как дочь. В обиду не дам!

– Да разве я смогу ее обидеть? Я люблю ее.

– И думать не думай! А обидеть каждый может. Она ведь как ангел, чиста душой. Слово худого ни про кого не скажет. Жалеет всех. Вот и замуж пошла, отказать не посмела. Любит муж ее, еще раз тебе говорю. А коли ребенка решилась родить, то и она его тоже любит.

Махотин упрямо покачал головой.

– Пусть она сама меня прогонит.

Надежда Федоровна вздохнула.

– Видела я вас, шла за вами до самого Любавиного дома.

– Я и не заметил!

– Еще б ты заметил! Для тебя, Боря, это блажь. Пройдет, как домой вернешься. Женись на своей городской невесте. Не порть Любаве жизнь. А я ей сажу, чтобы пока ко мне не ходила. И ты к ее дому не ходи.

Махотин прожил оставшиеся три дня, как в бреду. Особенно худо ему было по вечерам. Надежда Федоровна отпаивала его домашней наливкой, и только так он засыпал. А через три дня он вернулся в город. Лиза-то как все разу поняла! Он, вроде, и не говорил ничего. Сказал коротко «к свадьбе готовься». Засветилась вся, обрадовалась. А потом глянула так внимательно, прямо в глаза. А он возьми, и отвернись! И все. Сразу сникла, страшненькая такая стала, смотреть было больно. И жалко. «Уходи», – процедила глухо. Вышел за дверь, и с груди как жаба спрыгнула. Легко стало, светло. Даже стыд куда-то делся. Утром он уже в Кротовке был, около дома Надежды Федоровны. Она, как увидела его из окошка, выскочила за калитку и, оглядываясь тревожно, в дом затащила. Замахнулась было кулаком сжатым, да в бессилии руки опустила. Головой на занавеску показала. У него сердце тогда чуть из груди не выпрыгнуло: сразу догадался – там она. Шагнул шаг, тряпку отдернул в сторону. А ноги к полу приросли. Ничего не видел, только глаза ее широко раскрытые, темные омуты. Сама к нему шагнула. Упала на грудь, телом теплым от предутреннего сна прижалась, слилась с ним воедино. Сколько они так стояли?!..

Махотин резко остановился. Перед глазами словно стена выросла, в груди холодно, а тело в жар бросило. И ноги не идут. Опять! Стоило ему только о ней вспомнить, как он терялся. В мире проклятом, без нее уже который год, места себе не мог найти. Уж дочери их, Ларочке, двадцать два, а он и ей будто простить не может, что не сгорела она тогда с матерью в том безумном огне. Никто бы тогда так не напоминал ему о ней, Любаве. У Ларки глаза матери, такие же бездонные, губки полные, брови вразлет, а нет в ней красоты внутренней, не светится она, как мать. Недобрая она, Лариса, расчетливая на ласку. Выгодно – поможет, откроется вся. Нет – так ежом встретит. Ему, отцу, иногда от нее убежать хочется. Если б не похожесть лицом, подумал бы – не их с Любавой это дочь!

Елена сидела на крыльце, словно поджидая Махотина. «Нет, не меня она ждет. Весточку хоть какую про сына, извелась, видно, вся!» – он толкнул незапертую калитку.

– Здравствуйте, Елена Ивановна.

– Добрый день, – еле расслышал Махотин.

– Лена, можно так вас называть?

Она кивнула. Удивленно, немного растерянно.

– Лена, я знаю, у вас сын пропал. Могу я чем-то помочь?

– Да чем же?

– Может, из города милицию привезти? У меня есть знакомые. И в МЧС, и ОМОНЕ. Ребята все тут прочешут.

– Народу хватает. Только вот не вернулся еще пока никто с поисков. Не нашли, значит. Это хорошо.

– Что хорошо? Что не нашли? – он подумал, не повредилась ли женщина умом.

– Не нашли, значит, жив. Вот найдут, тогда…

– Ну что вы, ей – богу, так мрачно! Расскажите – ка мне все подробно, как ваш сын пропал.

Елена тихо рассказывала то, что узнала от Саньки, а Махотин слушал и удивлялся. Как можно было сразу не сообщить в область? Что за беспечность местного участкового? Если кровь нашли, нужно на анализ отдавать. То есть, в город отвезти. А вдруг это его кровь, Михаила? Что они там еще ищут? Труп? Чтобы матери предъявить, мол, сделали, что могли?! Махотин решил, что сейчас же пойдет на кладбище и предложит вполне конкретное дело – отвезти образцы в городскую лабораторию.

– Лена, я все понял. Вам действительно лучше сидеть дома и ждать. Я пойду на кладбище. Может, помогу чем, – Махотин вспомнил, что бабка, которая рассказала ему про кровь, просила не говорить ничего Елене.

– Хорошо. А вы зачем приходили?

– Спасибо сказать. За дом. Чистота какая! Спасибо вам.

– Не на чем, – она улыбнулась, – Вы попросите дочку Ниловны, из пятого дома, она вам и убирать и готовить будет. Ваши-то, жена и дочка, к таким условиям непривычные!

– Да, уж! – он невольно хохотнул, – обломал я им отпуск. Тут не Греция!

– А я ведь вас сразу узнала, Борис Никитич! – словно бы решилась на разговор Елена.

– Вы о чем? – Махотин удивился.

– Может и не нужно об этом, но я знала вашу жену. Любаву.

Махотин почувствовал, как у него опять похолодело внутри. Вот оно, прошлое. Догнало. Что же это за мир такой! Тесный…

– Мы с мужем тем летом гостили у его родственников в Кротовке. Их дом напротив тети Надиного. Они даже какие-то дальние связи по родне имели. С Любавой мы тогда подружились, хоть я младше на четыре года. Так получилось, что, когда вы в город уезжали, ей пришлось у наших прятаться. Ее муж, когда она ушла от него, умом тронулся. Не сразу мы это поняли. Он тихо так под окном у тети Нади сидел, на лавке из стороны в сторону раскачивался и напевал что-то. А когда догадались, что с ним неладно, поздно уже было…Он с сыном поиграться, вроде, пришел. Дальше вы все знаете!

Да, Махотин знал. Любава уж как тогда не хотела его в город отпускать! Боялась чего-то. Они с Надеждой Федоровной ее по всякому успокаивали. Ехал-то он всего на пару дней, паспорт взять, матери сказать про невесту новую, на свадьбу позвать – на этом тетка Любавы настояла. Он и сам перепугался, видя, в каком состоянии его всегда улыбчивая и спокойная невеста. Развод с мужем ей оформили через две недели – деревня! И новую свадьбу назначили еще через две. Он бы и раньше!.. Не жила она с ним до росписи, а уж как ему хотелось! Тетка только посмеивалась, глядя на его страдания. К мальчишке он даже по своему привязался – жалко его было, болезненный весь, желтенький такой. Но веселый. И Любавин же сын, не чужой! Махотин с ним все по лужайке перед домом ползал, из деревяшечек домик строил. Однажды спиной почувствовал взгляд. Резко обернулся – Ваняшин отец сквозь щель в заборе за ними наблюдает. Не испугался, нет. Но жутковато стало. Уехал он в город, а на душе неспокойно. Дома в спорах с матерью прошел день, еле отвоевал свой паспорт, будто он глупость какую совершить собрался, а мать не пускает. Да так в ее глазах и было! Кто же в здравом уме отказывается от такой невесты, как Лиза Крестовская! Это тебе и жизнь сказочная и блага немереные! При таком-то папе! Никак не смог он ей объяснить, не любит он Лизу! Тогда мать и припечатала его: не жить ему, Борису, в городе. Крестовский ему не даст! Вот, мол, как ты себе жизнь поломал! А он и не собирался. В деревне работа у него уже была. И главное – женщина любимая. Дорогая до слез, до ломоты в глазах, до постоянно бухающего сердца. Душа в полете, песни поет, к ней рвется. Разве же поймет мать, живущая с отцом из чувства долга! Всю жизнь копила на чешскую хрустальную люстру с подвесками, ковер туркменский, холодильник по какой-то там записи! А у него в деревне – занавески из ситца, горшки с цветами на окнах, печка дровами топится, а вместо «Полюса» – погреб с кадушками огурцов засоленных. А ходит он голыми пятками по домотканым половикам. Вот так. Но разве матери это расскажешь?! Она ужаснется только – на что променял! С работы не отпускали. Специалист молодой, отработать должен был еще год. Кое – как на две недели уломал. Так и пришлось четырнадцать дней телеграммы в Кротовку слать, мол, не забывайте!

Вырвав с боем свои документы, не дождавшись родительского благословения, он торопился домой, в Кротовку. Ехал в автобусе – улыбка до ушей, машинка – самосвал под мышкой и сумка спортивная с вещами. Тихо было в деревне, будто ушли куда все. Даже остановка автобусная пустая – ни старушек с помидорами, ни тетки Клавы с семечками. К дому Тети Нади он подошел уже объятый тревогой, заползшей таки в душу. Вся толпа плотной стеной стояла возле их забора. УАЗик милицейский мигалкой светил, машина с красным крестом. Ужас его обуявший, ни с чем сравнить нельзя было! Прорвавшись сквозь толпу, он толкнул калитку и замер. Машинка упала на землю, за ней полетела и сумка. На траве, там, где он еще недавно играл с Ваняшей, лежало что-то, накрытое белой простыней. Что-то очень маленькое. Под тряпкой угадывались тонкие ножки, а вот ручка – немного в сторону, и головка. Ванечка! «Почему его укрыли с головой, врачи хреновы, он же задохнется!» – подумала он и, резко наклонившись, сдернул простынку. Ему показалось, что Ваняша спит, и он успокоился. Встал с колен, улыбнулся, ища глазами Любаву. Она уже шла к нему, пошатываясь и не глядя под ноги. Она смотрела только на него, Махотина. От тоски в ее глазах ему захотелось завыть. Он все – таки понял – не Ванечка, а тельце его прикрыто простыней. «Задушил он его, Боренька, быстро так, я и выбежать не успела. Виновата я», – заплакала, наконец, Любава. Махотин глянул вокруг – через стекло УАЗика лицо ненавистное усмотрел, дернулся, Любаву оттолкнул, дверцу машины на себя рванул, выволок эту сволочь за рубаху, кинул на землю, ногами пинать начал. Милиционер едва успел сверху на Бориса навалиться, запинал бы тот в усмерть вражину! Мужики соседские подоспели, увели его в дом, Любаву тоже. А этого, тронутого, в дурку увезли. Там он и остался после суда, признали невменяемым! Только Махотин всегда знал, в полном сознании тот убивал сына, выждал, когда Махотин уедет и – убил!

– Зря я вам напомнила, да? Не обижайтесь на меня!

– Нет, Лена. Не забывал я никогда.

Махотин вдруг вспомнил о записке. «А что, если?…» – он с подозрением посмотрел на Елену. «Она могла. Только зачем? Она почти посторонняя. Подумаешь, два месяца дружили. Или дольше? Врет? Зачем? Хочет, чтобы я что-то раскопал? Нашел убийц? Если заговорит о пожаре, то возможно…»

– Борис, простите, что спрашиваю. Нашли того, кто поджег ваш дом тогда?

– Нет. Обвиняли меня. Если вы в курсе.

– Нет! Впервые слышу. Мы же тогда уехали домой, сюда, в Рождественку, почти сразу после похорон мальчика. Потом у меня умерла бабушка, я родила Мишку, он ровесник вашей дочери. Мне только муж про вас рассказывал, он изредка родню навещал. И про пожар я от него узнала.

«Интересно, что же тебе еще муж рассказывал?» – Махотин не торопился продолжить разговор о пожаре. Он хотел, чтобы Елена сама сначала поделилась с ним информацией.

– Я вашего мужа совсем не помню.

– Да и меня, как видно, тоже. Мне тогда семнадцати не было, а Василию сорок.

– Как же вы так? Извините, Лена, – вырвалось невольно у Махотина, уж больно поразила его большая разница в возрасте у Елены и ее мужа.

– Трудно мне было одной с бабушкой. Вот и вышла замуж в шестнадцать лет. Мне повезло, Василий был добрый, непьющий. И меня любил. А уж мальчишки родились! Лучшего отца и не найти. Мишка его копия.

С улицы послышался шум мотоцикла. Махотин повернулся.

– Лукич, нашли? – Елена бросилась к участковому.

Тот отрицательно покачал головой. Повернувшись к Махотину, протянул руку.

– Воронин. Семен Лукич.

– Махотин Борис Никитич.

– Отдыхающий, значит. Это вы дом у Елены купили?

– Да. Отпуск здесь намереваюсь провести. Помощь моя нужна? – Махотин глазами показал на Елену.

– Потом, – тихо ответил Лукич, – Лена, где Санек?

– За вами убежал. Не томи, Семен, рассказывай.

– Нечего пока. Прочесали лес до Ведьминой опушки, речку с баграми Тарас с сыном прошарили. Трупа нет, Елена. Это хорошо, – с нажимом сказал Лукич, – так что не дергайся пока. Я пошел. Встречусь с Петром. К нему уже взвод солдат подтянули, щас дальше по лесу пойдем.

– Я с вами, – Махотин прощально махнул рукой Елене.

– Пошли, – Лукич толкнул калитку, – я что хотел попросить. У нас все заняты, надо бы в город свезти. В лабораторию. Лукич протянул Махотину пакетик с листьями какого-то растения внутри, испачканными чем-то бурым.

– Это кровь. А вот Мишкина карточка. Первая группа. Сможете?

– Не вопрос. У меня есть знакомые, сделают быстро.

– Успеть бы его самого найти. Может раненый где лежит, – Лукич с тоской оглянулся на дом Елены, – Жалко ее. Одна пацанов тянет. Мишка вот только недавно зарабатывать стал. А тут!

Он легко залез на мотоцикл и, подняв в прощальном салюте руку, умчался. Махотин почти бегом двинулся в сторону своего нового жилища.

Глава 13

Женщина задумчиво вертела в руках телефонную трубку. Звонок в контору подтвердил: он уехал. Она никак не могла решить: просчиталась она или так даже лучше. Записка сделала свое дело, хотя бы один из них отреагировал. Второй, похоже, либо не получил, либо пропустил, посчитав за шутку. Эх, если бы не нужны были так деньги! Разве же она смогла бы такое сделать? Она, человек, истово верующий в Бога, в его милосердие и могущество? Даже сейчас, когда ее дочь тихо угасает на больничной койке, а у нее одна надежда – достать эти двадцать тысяч американских рублей. А у нее даже и наших столько никогда не было. Откуда, с ее-то профессией? Только раз в жизни ей повезло. Удалось заработать приличные деньги по тем, перестроечным временам. И не только деньги. Она узнала такое! Та старушка под конец совсем умом тронулась. Может оно, конечно и бред, но уж больно складно! Она еще тогда почувствовала, правду бабушка бормочет про сына своего. И записки эти, которые та писала и запечатывала в конверты, не спроста. Щедро тогда оплатил ее услуги хозяин, не просто щедро. Намекнул как-то вскользь, мол, не болтай лишнего. У нее тогда ноги подкосились под его взглядом. Когда уходила – из города хотела уехать. Но тут беременность. Танечка родилась слабенькой. Так что вся зарплата и премиальные ушли на лечение малышки. И помогло же! Почти пятнадцать лет не было рецидива. А сейчас опять все вернулось. Только хуже. «Бог дал надежду – врачи в Германии делают такие операции. А денег мне даст один из этих двоих» – успокаивала она себя. Столько лет она молчала! Грех в душе несла, преступника покрывала. Боялась. За себя, за дочку больную. А теперь своя жизнь не дороже копейки, а Танюше хочется дать шанс пожить. Хоть сколько. «Зачем я послала записку Борису?» – засомневалась вдруг она, – «Ну начнет он копать, догадается, что я знаю больше, а дальше? Дальше – я позвоню. Думаю, уже сегодня можно звонить. И что он делать потом станет, когда имя убийцы знать будет? Мстить? Пойдет убивать или в милицию сдаст? Лет-то прошло сколько! Кому это все надо сейчас? Мне нужны только доллары. У Бориса я не могу требовать. Только попросить заплатить за информацию. Даст, сколько запрошу. Стыдно-то как! А у того не попросишь. Только шантаж. Страшно!»

Женщина затравленно посмотрела на телефонную трубку и осторожно положила ее на аппарат. Узнать судьбу второй записки она никак не могла. Придется послать третью. По домашнему адресу. Спасибо бабушке, написала она этих записочек штук десять. Что за мысли тогда копошились в ее нездоровом мозгу? Или себя она таким образом успокаивала, мол, жива Любава. Но, сгорела Борина жена, точно. А дочка уцелела. Это она Галине, будучи еще в почти здравом уме, рассказала. И про того, кто поджег дом. И как корзинку с ребенком и запиской Боре под дверь подбросили. А почерк-то в записках один! Только рука у нее потом дрожала сильно. Но все равно одинаковый. Интересно, Борис заметил? Казнит себя Галина только за одно: рассказала она все отцу Танюшкиному, Сергею. Потому, как жить с ним собиралась долго. Но он сбежал. От больной дочери сбежал. И где он сейчас, никто не знает. От хозяина их, у которого работал шофером, он уволился. Как-то сразу из города пропал, даже мать ничего про него не знает. Выросла Танюшка, а отца не видела ни разу. Может, оно и к лучшему!

Галина достала из стола клеенчатую папку с растрепавшимися завязками. Дернула за торчащий шнурок. Папка была тоненькой, будто в ней ничего не было. Но для Галины эта кажущаяся пустой папочка была сродни чеку на круглую сумму. Она вынула несколько запечатанных конвертов, отложила их в сторону. Синяя школьная тетрадка в клеточку, исписанная торопливым почерком самой Галины, легла туда же: она знала все, что там написано, наизусть. А вот и метрика. Свидетельство о рождении Челышева Александра Мироновича, 1940 года рождения, 11 августа. Рождественка. Запись в книге за номером 1245. Без этого документа тетрадочка – полный ноль. Бред умирающей старушки. Галина открыла папку пошире. А где же рисунок? Еще на той неделе она, перебирая бумажки и решая «да» или «нет», видела эту начерченную неумелой дрожащей рукой схемку. Но теперь ее не было. Галина испугалась. Она точно знала, что рисунок в папке лежал. Она даже помнила, что в прошлый раз положила его в прозрачный файл. Потеряться просто так он не мог. Нужды доставать его и куда-то перекладывать не было. Но он исчез. «Украли», – трезво подумала Галина, – «Кто? Ключа ни у кого нет. Да даже, если и вошел кто-то, свекровь, например, про папку никто не знает. Татьяна? Она в больнице, да и зачем ей? Борис не мог так быстро догадаться, кто ему послал записку. А тот?» У Галины все внутри сжалось от страха. Если это он, ей не жить. Вот так он ее пугает. Вместо денег она получит пулю. Или там еще как. Главное, дочь останется сиротой. «Нужно быстрее звонить Борису. Просить у него денег и уезжать. Да, только так!» – наконец решилась Галина. Дрожащей рукой она достала из сумочки бумажку с трудно добытым номером сотового телефона Махотина. «Абонент временно недоступен или находится вне зоны сети» – равнодушно пробубнила трубка.

Глава 15

Крестовский отдыхал. Что за возраст такой наступил, что нужно время от времени прикладываться на диванчик? Старость, вроде, называется. Крестовский ухмыльнулся. Двухчасовые тренировки в тренажерном зале, плавание зимой в открытом бассейне и регулярный ежедневный секс – и это старость? Похоже, все дело в том, что ему просто надоело работать. Пропал кураж, азарт, называй, как хочешь. Деньги капали, вернее, текли на его счета уже давно как бы сами по себе. Вершить политику в этом давно поделенном властью городе не интересно. Войны давно не было, заклятые враги предпочитают договариваться, а не устраивать показательные драки. Скучно. Крестовский ткнул в кнопку небольшого пульта, установленного на подлокотнике дивана удобства для.

– Катя, зайди.

Девочка лет восемнадцати впорхнула в комнату отдыха и остановилась так, чтобы Крестовский смотрел на нее прямо. Она знала, что он терпеть не может, когда люди становятся у него за спиной или даже сбоку.

– Слушаю, Евгений Миронович.

– Кучеренко ко мне вызови. Сюда. И, накрой к обеду. На двоих.

– Хорошо, Евгений Миронович.

– Возьми вон там, – он кивнул на столик в углу, – конверт и дай мне.

Катя развернулась на каблуках и подошла к столику. Конверт, который на днях пришел с обычной почтой, странный такой, старый, был вскрыт. Она еще тогда долго думала, стоит ли ей его вскрывать, но решила, что отдаст так. Чем-то оно ее пугало, это тоненькое письмецо. Катя взяла конверт двумя пальцами и протянула Крестовскому.

– Все?

– Да, иди.

Крестовский потянул за кончик листа. «ОНА ЖИВА». И все. Почерк показался ему знакомым еще тогда. Но кто так писал, он не вспомнил. Самое интересное, что «она» жива быть никак не могла. Менты двести раз ему доказали, что труп, вытащенный с пожарища, ее, Любавы. И тетка опознала, и Борис. Как он убивался, бедолага. А его под белы ручки – и – в СИЗО. Так бы и надо. Но Лиза! Спору нет, любит он свою дочь безумно. Она – его единственное слабое место. Не может он ей сказать «нет». И тогда не сказал. Все подчистили, а его отпустили. Должен ему, Крестовскому, Борька пятки лизать. А он, гаденыш, нос воротит. И опять ничего с ним не сделаешь, любит его Лизка, с ума сходит, а уж бабе за сорок! Что за напасть такая! Вот и ее мать такая же была. Лизу родила, а он с девками и дружками в баньках отдыхал, что ему до молодой жены! Тем более, женился по залету. Поздно аборт делать было. Гулял по бабам безнаказанно, так она его любила. Но видно, терпение ее не беспредельным оказалось. Пришел раз – висит в ванной: ножки тоненькие болтаются, рубашонка ночная просвечивает, соски торчащие видно. Долго он тогда смотрел на эти соски, дались они ему! Потом заорал. И понял, что орет не один – рядом, вцепившись ручонками в его брюки, стояла трехлетняя Лизка и орала едва ли не громче его. Схватил ребенка, отнес в детскую и швырнул в манеж. Тут в дверь ломиться стали – это Вовка Кучеренко крик услышал, когда уже в машину садился. Вместе они ее из петли вынули, скорую вызвали. Потом, когда уже труп увезли, сидели на кухне и хлестали водку каждый из своей бутылки. И записку прощальную с одним только словом «мразь» с тремя восклицательными знаками читали по очереди. Он читает, Вовка твердит «вот сука», Вовка читает, он сучит кулаком по столу «сука, сука, сука!» Потом пьяные в дупель, вдвоем перекладывали заснувшую в слезах и соплях дочь из манежа в кроватку. Вовка уехал, а он так и заснул тут же, на коврике, на полу в детской. А на следующий день полюбил дочь. Посмотрел хмельными еще глазами и вдруг осознал, что это его плоть и кровь. Комочек плоти с его, Крестовского, глазами. Никак не перепутать. Вспомнил, как Вовка еще у роддома посмотрел на нее и ляпнул: «Ну, эта точно не от соседа. Твоя, Крест, не сомневайся!» Лиза выросла не красавицей, но глаза темные – его порода.

«Короткий», как его звал Крестовский, Вовка Кучеренко имел такой маленький рост и хлипкое телосложение, что в свои шестьдесят шесть лет все еще походил на подростка. Только морщинистого. Морщины у Кучеренко были как шрамы – глубокие и заметные. Женщины, которых он имел немерено, шалели от этого изъяна его физиономии, возводя его в ранг достоинства. Впрочем, не единственного. Образ «обаяшки» и хитро – ласковый подход к очередной даме позволяли ему добиться победы там, где Крестовский долго и упорно «сдабривал почву». Кучеренко приходил и пару раз что-то шепнув на ушко избраннице друга, скромно отходил в сторонку. На этом все. Крестовский терял и подругу и друга на какое-то время. Злился, бесился, заливал потерю водкой. Кучеренко приходил с повинной через неделю максимум и, не испытывая ни малейших угрызений совести, заявлял: «Ну зачем тебе такое чмо, Крест? Я проверил – пробы ставить некуда». Он небрежно закидывал ногу за ногу, почти полностью утопая в огромном кожаном кресле Крестовского. Кресло это кочевало с ним по жизни, будучи когда-то в сталинские времена седалищем для крупного партийца. Оно было любимо Крестовским, на нем не позволялось сидеть никому, кроме…Кучеренко. «Я твоя служба безопасности», – смеялся Вовка, глядя прямо в безумно-бешено – черные глаза Креста. Вовка его не боялся. Наверное, единственный в этом городе. Их связывало в этой жизни все. Не нити, а канаты. Зная друг про друга мельчайшие штрихи биографий, они никогда не пользовались этой информацией, чтобы проявить свое первенство. Крест был первым и точка. Кучеренко принял это сразу, в те дни первой совместно проведенной «акции». Крест просто спас ему жизнь. Реально закрыл собой, посчитав себя заговоренным. Рука у Крестовского, простреленная в той разборке, предсказывает надвигающееся ненастье лучше барометра.

– Случилось что? – Кучеренко вместо приветствия задал вопрос. Через секретаршу Крест его не вызывал уже бог весть с каких времен.

– На, прочти, – Крестовский сунул ему конверт. Прежде, чем открыть его, Кучеренко внимательно осмотрел его со всех сторон, зачем-то понюхал и слегка помял. Достал листок, покачал, будто в сомнении, головой и прочел вслух «ОНА ЖИВА»

– Что за бред? Это о ком? Конверт какой-то доисторический, таких не бывает. Штемпель свежий.

– Что унюхал?

– Аптекой пахнуло. Так, слегка. А может краской. Так это о девке той, что ли, жене твоего Бориски? Так она не может быть живой.

– Нет, конечно. Вопрос: кто и зачем это прислал? Слушай, посмотри, почерк какой-то знакомый.

Кучеренко посмотрел на листок.

– Буквы корявые. Руки что ли тряслись у писаки? Нет, не знаю, Крест. А чего ты так переполошился?

– Нехорошее предчувствие какое-то. Словно привет с того света. Не надо мне такого.

– Брось, чего тебе боятся?

– Да не боюсь я. Только вдруг вспомнилась тетка этой Любавы. Может, это от нее приветик?

– Ты что, Крест? С ума не сходи! Умерла старуха давно. Давай серьезно. Важно одно. Некто напомнил тебе о давних событиях. Зачем?

– Так поджигателя не нашли. Может, мститель какой объявился?

– Не нашли, сам знаешь почему, – Кучеренко усмехнулся, – и потом – после стольких лет? Где же он был раньше? Мститель твой?

– Ты меня спрашиваешь? Ты помнишь, Борька тогда орал, что найдет убийцу, хоть через двадцать лет, но найдет.

– А ты бы не орал, когда твою жену заживо сожгли? Ты думаешь, Бориска вдруг решил старое разворошить?

– А что, это – версия! Кстати, ты знаешь, он тут отчудил. Вместо Греции или Турции семью в Рождественку отвез. На отдых, блин! Лиза чуть не плакала, когда рассказывала. С Аленкой вообще истерика случилась. Вчера отбыли.

– Вот молодец! Все – таки зять у тебя…правильный! Мужик по жизни, уважаю! А Рождественка..?

– Вот – вот. Рядом с Кротовкой. Боря не зря туда поехал, нутром чую.

– Выходит, он!

– Не исключено. Вопрос все тот же – зачем?

– Что гадать, ждать надо.

– Чего?

– Звонка, письма. Короче, продолжения. Мы обедать будем?

– Да. Катерина сейчас накроет. Что, смотрю, тебя тоже задело?

– Не хочется к старости этих… сюрпризов! Спокойненько хочется старость прожить, ты как?

– Так. Только соломку никто не подстелет. Кроме нас самих.

Глава 16

– Здорово, командир! – рослый капитан Трунин на полголовы возвышался над Вишняковым. Из машин уже выскакивали солдаты и выстраивались вдоль бортов.

– Спасибо, Юра, что приехали, – Вишняков пожал руку бывшему сослуживцу.

– Что случилось?

– Пропал парень из наших, местных. Тихонов Михаил. Нет со вчерашнего дня. В кратце: он пытался выследить постороннего, шастающего по кладбищу. Что произошло, неизвестно. Около могил, на траве – свежая кровь. Может быть его, может – нет. Отправили в город, на экспертизу. Мы с мужиками прочесали лес, до Ведьминой поляны. Дальше – сплошная чащоба. И болото. Нужно бы, чтобы твои ребята прошли цепью по этой чаще. Болото осмотрят местные мужики. Ищите следы, кровь, обрывки одежды. Если его тащили, должно что-то остаться.

– Ясно. Мальчику лет-то сколько?

– Да не мальчик уже. С армии пришел. У меня работал, в мастерских. Его голыми руками не возьмешь. Рослый, развитый физически парень. Если только напали внезапно. По голове дали, например.

– Понятно, командир, – Трунин повернулся к солдатам.

На дороге показалось облако пыли. «Воронин едет. Как там Елена?» – Вишняков помрачнел. Что-то никак ему не удается наладить контакт с Мишкиной матерью. Она даже от помощи его открещивается! Что тут такого особенного, если он поможет? Ему нравился Мишка, забавлял шустрый и любопытный Санек. Мишку он хотел даже сделать кем-то вроде компаньона. Хозяйство у Вишнякова разрасталось быстро, недавно он взял в аренду еще двадцать пять соток земли и уже начал возводить там хозяйственные постройки. Идея сделать большую техническую станцию по обслуживанию сельхозтехники подсказал ему как раз Мишка. Оказывается, в окрестных селах каждый ковыряется в своих сеялках и косилках сам, покупая запчасти на рынке в городе по довольно накладным для крестьянина ценам. Вишняков имел возможность покупать железки оптом и недорого. Он бы поставил Мишку там начальником, парень с головой и руками, к тому же, ответственный! Но тут Мишка пропал. Анна почему-то уверена, что с ним случилась беда, а ее интуиции он привык доверять. Она, конечно, Елене и виду не подала, что встревожена, но, когда та ушла, высказала все ему. И он тоже всполошился. Потому, что, прислушайся он тогда, пять лет назад, к Анне, его жена осталась бы жить. Вишняков до сих пор себя поедом ест, что глухим прикинулся. Именно прикинулся, потому как знал, что добром эти пьянки не кончатся.

…В тот день он, как обычно, собирал вещи в командировку. Сам. Светлана уже давно ничего не делала по дому. Лелея свою болезнь, жалея сама себя, она устранилась от участия в домашних делах, перекинув все хлопоты на Анну. Анна жила в соседнем доме, с мужем и сыном. Вишняков видел, что ей тяжело тащить на себе два дома, злился на жену, пытался найти домработницу, но даже на это у него не хватало времени. И он малодушно принимал помощь Анны. Закрывая чемодан, он покосился на спящую жену. Светлана пьяно похрапывала. У него перехватило дыхание от отвращения. Худая до изнеможения, больше похожая на старушку, чем на сорокалетнюю женщину, его жена спала, свернувшись клубочком под сползшей наполовину махровой простыней. Он машинально поправил простынку и, тяжело вздохнув, вышел из спальни. Раздражение не проходило. Из кухни вкусно пахло сваренным кофе. Анна, расстелив салфетку на стеклянную столешницу, уже накрыла ему к завтраку. «Что бы я без нее делал» – подумал он тогда, глядя на ее ухоженные руки, ловко заворачивающие в пленку бутерброды. Термос с горячим бульоном уже стоял на кухонном столе. Провожая его, она вдруг неожиданно сказала: «Петя, мне неспокойно что-то с утра. И сон нехороший видела. Это про Светлану. Как бы не было беды. И мне, как назло, сегодня на работу нужно выйти». Он тогда отмахнулся от ее страхов, ответив с раздражением что-то вроде того – чего такого с ней может случиться, ну напьется больше обычного. Она напилась. Таблеток. Когда Анна вечером зашла, было уже поздно. Она умерла несколько часов назад.

И в день собственной пережитой трагедии Анна в страхе металась по его дому, пугая его до одури, плача заранее, бесконечно тыча в кнопки сотового телефона. А в это время в машине, на дороге, умирали ее муж и пятилетний сын. Пьяный водитель КАМАЗа не справился с управлением. Это случилось через год после смерти Светланы. Они остались одни. Вместе жить не могли очень долго, Анна поменяла квартиру, работу, он дневал и ночевал в части, чтобы пореже бывать дома. И только когда он вышел в отставку, уехал в Рождественку, Анна, так толком и не придя в себя, все же решилась приехать к нему. Он уговорил. Покупая ферму, строя планы, он и сам не предполагал, что оставляет прошлое там, в городе. Что, интуитивно нашел нужное лекарство от вечного чувства вины. Он полностью поменял свою жизнь, превратившись в деревенского жителя с кучей деревенских проблем. Он о таких проблемах в городе и не слышал. Места и времени для самопоедания не осталось. Он ожил. Понял, что, наконец, свободен. И он преложил Анне тоже самое лекарство. А она согласилась. Здесь их считают мужем и женой, и их это устраивает. Вернее, его устраивало, до недавнего времени. Вишняков и сам не знал, что такое с ним произошло недавно. Но числиться в мужьях у Анны ему теперь было не с руки…

Воронин подошел к Вишнякову.

– Ну что?

– Ничего нового. Ребята видишь, цепью пошли. Как там Елена?

– Глупо спрашиваешь. Ждет. Да! Там дачник один приехал, из городских. Он дом мужа Елены купил. Тот, над Юзой. Помочь вызвался. Я его попросил в город съездить. Он, вроде, мужик нормальный. Сказал, поможет.

– Хорошо. Звать его как?

– Махотин Борис. Никитич, кажется.

– Махотин? А жена с ним?

– Да. И дочка. Ты его знаешь?

– Он зять Крестовского. Есть у нас в городе такой фрукт. Темная личность. Как в советские времена говорили – акула капитализма. В свое время, когда я спортом занимался, он в этой же спортшколе тренировался. На сборах в лагере вместе были. Я в училище Ульяновское поступил, потом в Омск служить уехал, мы лет десять не виделись. А когда встретились, у него уже бригада своя была. Он, представляешь, мне предложил уйти к нему. Армия уже разваливалась.

– А ты?

– Нет, я из противоположного лагеря! И что это его сюда занесло, зятька Креста? – Вишняков задумался.

– По – моему, он просто отдыхать приехал.

– Именно сейчас? Это вместо Канар что ли? – Вишняков с сомнением покачал головой.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Воронин.

– То, что денег у него о хренища! И еще. Мишка пропал из-за кого-то чужого. И этот, Махотин, тоже, заметь не из наших!

Лукич пожал плечами. «Ты тоже еще не больно-то наш» – словно говорил этот жест. Он покосился на Вишнякова, который что-то обдумывал. «Понаехали городские, и началось! Фигуры на кладбище, тайны, похищения. Детектив, короче!» – В Лукиче неожиданно проснулась ревность деревенского жителя. «Нет! Дело тут не в них. Чую, старые дела кто-то разворошить пытается. Не зря около могил барских чужак копошился. Стоп! Как Петр сказал фамилия тестя Махотина? Крестовский! Это что же, совпадение?» – Воронин Семен Лукич был человеком трезвомыслящим и опытом обладал немалым. Верить в совпадения и случайности он перестал, будучи еще молодым участковым.

Глава 17

– Мам, а где папа?

– В город уехал, – Лиза бессмысленно перекладывала миски и тарелки с одной полки на другую. Посуда в доме была. Одно название «посуда». Алюминиевая сковородка, пара кастрюль того качества и чугунок. Это, так сказать, из тяжелого. Совдеповские тарелки и блюдца в цветочек. Чашка была одна. Что понравилось Лизе, да и то только чисто исторически – медный таз необъятных размеров. Неровный, с темными латками от лужения, он был таким старым, что вполне мог найти свое место в краеведческом музее. И еще на нижней полке шкафа стоял чугунный утюг. Хорошо, что она догадалась в последний момент купить простенький столовый сервиз и набор вилок и ложек.

– Как это он уехал? А мы? Случилось что, а? У папы на работе?

– Я толком не знаю, у кого-то в деревне сын пропал, его просили помочь, что-то в город отвезти, – Лиза отвечала рассеянно, пытаясь сообразить, что можно сготовить на обед. Ее муж, уже на бегу, сказал, что так и не договорился о готовке и уборке. Лиза, собираясь, положила только те продукты, которые, по ее мнению, в деревне не купишь: икру, соленую семгу, бананы и киви. «Ананасов не хватает», – с раздражением подумала она, помечтав о куске мяса.

– Он сегодня вернется?

– Сказал, сегодня. Алена, сходи в магазин, у нас даже хлеба нет.

– А что мы есть будем?

– Вот что купишь, то и будем! Возьми деньги в моей сумке. Не знаю, что у них тут продают. Сосиски есть, наверное, или колбаса какая.

– Вот такую – какую и будем есть?

– Вот и будем! – взъярилась окончательно Лиза. «Черт бы побрал этого Махотина с его закидонами. Воздух свежий! Вот пусть его ложками и лопает!»

В дверь постучали.

– Зрасте вам! – в кухонку вошла молодая девушка, по виду совсем ребенок. Худенькие бедра обтягивали джинсы, мужская рубашка, завязанная на животе узлом, скрывала грудь.

– Здравствуйте, – вежливо ответила Алена.

– Я – Нюра, ваша соседка из пятого дома. Мама сказала, вам нужно помочь с готовкой? Я смогу. Время есть, я ребенка кормлю, дома сижу. Ваш муж к нам заходил, – добавила она, видя удивленное лицо Лизы, – но, если вы не хотите, я пойду…

– Нет-нет, стойте, – Алена подтолкнула девушку в спину, – Вы как раз вовремя. Кушать очень хочется, – добавила она жалобно.

Нюра рассмеялась.

– Я смотрю, вы даже с газом обращаться не умеете, – сказала она, глядя на Лизу, которая опасливо пыталась зажечь плиту, – Вы сначала кран на баллоне отвинтите, газ-то и пойдет! А лучше не трогайте ничего. Я дома сготовлю, что скажете, и принесу горячее. А мой муж зайдет вечерком, проверит у вас газовое хозяйство-то, давно ж им никто не пользовался! Потом вас обучит плиту разжигать. Будете хоть чай греть!

Лиза буквально отпрыгнула от плиты. «Черт, могли и взорваться!» – подумала она, опять вспомнив мужа почти с ненавистью, – «Экстремальщик, мать его!»

– Спасибо, Нюра.

– Щец хочется, аж жуть! И картошечки жареной! – встряла тут же Алена, сладко зажмурившись для достоверности.

– Будет вам и щи и картошка. Я пойду. Щи готовые дома есть, а картошки счас нажарю. С луком тебе или так, пустую, на постном масле?

– С луком и чтоб пахло семечками, – Алена сглотнула слюну.

– Нюра, а что у вас случилось? – спросила Лиза.

– Пропал сын Елены Тихоновой. Вчера еще. Наши ищут, солдаты из города приехали, лес прочесывают. Только, думаю, не найдут, – вздохнула она.

– Почему вы так думаете?

– Кровь, муж сказывал, нашли. Верно, Мишкина кровь-то. Значит, убили его. А труп могли и в болоте утопить. Разве ж найдешь теперь? – Нюра с сомнением покачала головой.

– А мальчик маленький? – Алена всегда была любопытной.

– Мишка? Да не мальчик он. После армии год как. Здоровый, сильный.

– Тогда как же его могли? И кто?

– Кто – кто! Лихие люди есть везде. Может, пришлые кто. Свои-то вряд ли, – ответила Нюра уже в дверях.

Когда за соседкой закрылась дверь, Алена повернулась к матери.

– А тут не скучно! Нужно пойти осмотреться, – задумчиво протянула она.

– И не думай даже! Вот приедет отец…

– И что, он меня за ручку водить станет?

– Не юродствуй. Но без его разрешения со двора ни шагу! Лучше ступеньки подмети, там эти кошачьи прелести как лежали, так и лежат.

– Еще чего изволите, барыня? – пробурчала себе под нос Алена, но веник в руки взяла. Выйдя на крыльцо, она достала из кармана джинсов телефон.

– Але, Жорка! Уже приехали. Слушай, а тут прикольно! Нет, корову еще не доила, дурак! Тут парень пропал, ищут все. Как – как! Исчез. Говорят, убили, – прошептала она.

Глава 18

Лариса решила взять из гаража машину. Ездить по городу она не любила. Придурков, купивших себе права, с каждым годом становилось все больше, и на дороге приходилось быть все время настороже. Больше всего ее бесили юнцы, которые, увидев ее за рулем, начинали выкрикивать что-то из открытых окон, пытаясь прижать ее к обочине, вынуждая остановиться. Пару раз ей пришлось разбираться с ними, вызвав охранников Крестовского. Дед никогда ей в этом не отказывал. В конце концов, ее «аудюшку» стали узнавать и ГАИшники и местная «золотая» молодежь. Сейчас она ехала спокойно, почти по пустой улице и думала. Она позвонила Крестовскому, как и обещала Севке. Теперь нужно построить разговор так, чтобы он не сразу догадался, что у нее отношения с этим парнем. Вдруг Севка так накосячил, что и лезть со своей помощью не безопасно? Она, пожалуй, попробует просто узнать у Деда, кто такой Всеволод Пушко. Якобы, для подруги. Да, так и надо. Подруга, мол, встречается, а ей, Ларисе, за нее страшно. Парень, мол, темная лошадка, вот и хочется узнать о нем больше. Сойдет для начала. Конечно, Дед может ее раскусить, но не сразу же!

Лариса аккуратно припарковалась у многоэтажного офисного здания. Оно полностью принадлежало Крестовскому. Нижние четыре этажа занимал гараж. Сквозь стеклянную стену было видно, как по спиральному пандусу движутся машины. Остальные шесть этажей арендовали фирмачи, чей бизнес процветал. Иметь гараж или офис у Крестовского – это говорило о многом. Поймав одобрительный взгляд охранника, она щелкнула брелоком сигнализации и, мельком глянув в зеркало, пошла к зданию. Она все делала хорошо. Чаще даже, как ей думалось, безупречно. Если нужно было чему-то научиться, она действительно училась. Поэтому и машину водила красиво и умело. Чтобы доказать свое мастерство, кстати, самой себе, она даже участвовала в городских соревнованиях, которые проводились каждый год на площадке недалеко от Славянской деревни. И победила. Пусть третье место, но она была единственной женщиной среди водителей и стаж к тому времени имела небольшой – всего год. Учредитель этого действа поздравлял ее как-то неискренне, с выражением сомнения на лице, словно не веря, что за рулем сидела именно она. А она плевать хотела на его кислую физиономию, она тихо радовалась за саму себя.

В приемной сидела Катя и пялилась в компьютер. «Что она там видит, тупица?» – неласково подумала Лариса. Секретарша Крестовского ей активно не нравилась: кроме длинных ног та имела и длинный язык.

– Катя, будьте добры, скажите Евгению Мироновичу, что я пришла, – она старалась говорить холодно и вежливо.

Катя, усердно делающая вид, что не замечает Ларису, нехотя нажала кнопку интеркома.

– Евгений Миронович, к вам Махотина Лариса Борисовна, – И, сделав неопределенный жест в сторону кабинета, снова уткнулась в монитор.

«Господи, ну что за манеры! На какой помойке выросло это чудо?» – с этой мыслью Лариса открыла дверь кабинета.

Крестовский еще с минуту любовался девушкой, пока она шла по ковровой дорожке к его столу, и только тогда поднялся.

– Здравствуй, девочка! – он ласково прикоснулся губами к ее щеке. Обняв за плечи, повел к креслу, – Садись, рассказывай. Как мама?

– Они сегодня уехали в Рождественку.

– Да уж. Устроил им твой отец отпуск! Ты туда тоже собираешься?

– Я еще не сошла с ума! Я найду, чем заняться и в городе.

– Я могу помочь? – вопрос Крестовского прозвучал как-то уж очень двусмысленно.

– Спасибо, – неопределенно ответила Лариса, – Евгений Миронович, я на самом деле к вам по делу.

– Слушаю тебя внимательно.

– Вы знаете такого человека – Всеволода Пушко?

Крестовский помрачнел. Слишком часто за последнее время ему приходилось слышать о Севке. Конечно, он сын Ивана. Конечно, он обещал ему присмотреть за ним. Но парню под тридцатник, а он прокалывается уже который раз как школьник. Он, Крестовский, и так для него сделал все, что мог: отрезал ему кусок от своего, личного пирога. Кусок хорошо налаженного, работающего без сбоев уже много лет, бизнеса. Для этого убрали из дела Дронова, старого, но еще вполне работоспособного. Который, кстати, таких проколов, как Севка, не допускал! Дронов и умер как-то сразу и как-то странно. Есть у Крестовского предположение, что этот молодой причастен к его смерти. Мелькнула тогда у него мысль, а он копать не стал. Умер и умер! Севка-то рьяно за дело взялся, поначалу даже брал больше, чем Дронов. А потом стух. Наелся, денег некуда девать стало. Вот что есть у них, старых, и нет у молодой поросли – умения считать наперед. На десяток – другой лет вперед, а не на год. Потому и живы все, на страховках сидят, тронешь кого из них – головы с самых верхних полетят. Потому как, каждый на своей ступеньке. И подкормка снизу идет. Севка этого не понял.

– Что у тебя с ним?

– У меня – ничего. Подруга…, – Лариса слегка замешкалась.

– Не надо про подругу, Лара. Я же тебя знаю, ты ради подружки и с кресла свой хорошенький зад не приподнимешь. Да подруг-то у тебя нет. Так что?

– Мы любовники.

– Давно?

– Нет. Но не это важно. Замуж я за него не собираюсь. Хоть и предлагал, – она улыбнулась, вспомнив, как она осадила Всеволода.

– Севка? Замуж? Этот бабник? Прости.

– Ничего. Не страшно. Я о нем все знаю. Я о другом, – Лариса рассказала Крестовскому о просьбе любовника. «Испугался, щенок! А когда всех подставлял, о чем думал? Пусть подергается!» – Крестовский лишний раз убедился, что сын его погибшего от пули друга вполне осознает свои «косяки».

– Лара, насколько дорог тебе Севка?

Лариса неопределенно пожала плечами.

– Тогда не лезь в это дело, хорошо, девочка? Просто брось его. Поверь, не стоит забивать себе хорошенькую головку его проблемами. А они у него еще будут. И успокойся. До конца его топить никто не собирается. У меня, так скажем, долг перед его отцом. Просто мальчик будет работать под жестким контролем, раз уж самостоятельно не получается.

– А его бизнес?

– Ну, свято место пусто не бывает! – рассмеялся Крестовский.

– Отдайте его мне, – Лариса выпалила это на одном дыхании.

– Что? – Крестовский опешил. «Я не ослышался! Вот так девочка! Смело!» – он внимательно смотрел на Ларису.

– Я смогу, Евгений Миронович. У меня образование. Я не глупа. Характер мой вы и так знаете. Мужиков построю!

– А вот этого не надо. Ты сама не знаешь, о чем просишь, – голос Крестовского звучал жестко.

Лариса досадливо передернула плечами. «Старый козел! Только бы под юбку бабам заглядывать! А как к делу подключить, тут мы все курицы!» – зло подумала она.

Крестовский словно прочитал ее мысли.

– Тебе что, девочка, приключений в жизни не хватает? На сафари съезди, с парашютом прыгни, наконец! А в дела взрослых дядек не лезь! – Крестовский смотрел на Ларису холодно и спокойно. Она даже не отвела взгляда, – Не огорчай старого дедушку, девочка. Ты пойми, не заладится у тебя что, оступишься, ошибку сделаешь – спрос, как с большой будет. И я не помогу, – добавил он уже более мягко. Он взял ее тонкую руку в свою и прижался к ней губами. Лариса замерла. Что-то неладное творится с ней, когда он подходит к ней слишком близко. Хочется чего-то недозволенного. Он же старше ее отца! Дед, хоть и не кровный. А мысли в голове грешные, пугающие своей наготой и бесстыдством. Лариса осторожно потянула свои пальцы. Он тут же отпустил ее руку и резко отвернулся. Ледяной холод обдал ее разгоряченное тело. «Нет, так нельзя! На черта мне эта работа, я просто хочу быть ближе к нему. Или я все придумала? Деньги и власть его вскружили мне голову, а не он сам? Возможно. Был бы он слесарем, меня бы так же к нему тянуло? Ни фига! Хотя фигура у него классная!» – думала она, глядя на Крестовского, который стоял у окна спиной к ней. Эта спина была напряженной и очень прямой. Широкие плечи обтягивала простая белая футболка. Легкие хлопковые брюки ловко сидели на бедрах. «А у Севки зад толще. Да еще висит!» – подумала она отворачиваясь.

«Размечтался, старый дурак. Еще бы минута и стал посмешищем. Мне показалось или она?… Показалось! Она ясно дала понять, зачем пришла. И ничего личного, как модно теперь говорить. А, оказывается, это очень больно!» – Крестовский повернулся к Ларисе.

– У тебя все? Извини, мне нужно работать, – он поставил пустой стакан, который схватил со стола за минуту до этого, на место.

– Спасибо, Евгений Миронович, что уделили мне время. Всего хорошего вам, – Лариса вежливо попрощалась. Он кивнул.

«Никогда больше! Чтобы я так унижалась! Да пошел он!..» – все эти мысли вертелись у нее в голове, пока она шла к выходу. Но по ее лицу ни о чем таком догадаться было невозможно. Лариса мастерски владела собой. Почти так же хорошо, как и сам Крестовский.

Глава 19

Галина уже, наверное, в сотый раз, набирала номер телефона Махотина. Страх, закравшийся в душу, поселился там надолго. Ей мерещились разные по тональности звуки, незнакомые в такой знакомой квартире. Треск отстающих от стен по старости обоев (давно пора бы поменять), воспринимался как взлом двери. Вода капала из крана как-то уж больно громко, с большей частотой, можно сказать, почти текла! Галина шла на кухню и заворачивала кран. Успокаиваясь на минуту, опять начинала прислушиваться. В своем собственном доме она больше не чувствовала себя защищенной. Мысленно обругав себя за то, что по беспечности не приделала дверную цепочку, (хотя, какой в ней толк!), Галина подперла дверь табуретом. «Если надо, они войдут. Уже раз вошли. И еще войдут», – она решила, что нужно все – таки позвонить свекрови. Правда, какая она ей свекровь, они с Сергеем и расписаны-то не были. Но Дарья Семеновна никогда не отказывалась от внучки, помогала, сидела с ней, маленькой, по мере надобности, давая Галине возможность подзаработать денег. Галина ходила по домам делать уколы. Устроиться на постоянную работу она не могла, на малышку, как она считала, оставалось слишком мало времени.

– Дарья Семеновна, здравствуйте. Это Галина. Как вы себя чувствуете? Нет-нет, ничего не случилось, – Галина старалась говорить спокойно, – Танюша все так же, не хуже, не лучше. А вы ко мне на днях не заходили? Нет? Ну, что вы, не беспокойтесь, просто соседке показалось, что она вас видела, – соврала она с ходу.

Трубка под ладонью вспотела. «Вот и отпал единственно возможный вариант. Больше я ключ никому не давала» – Галина неожиданно успокоилась.

– Лучше я буду считать, что засунула листок в другое место, – сказала она вслух сама себе, нажимая кнопку электрического чайника. Чай она могла пить в любое время суток.

Галина цедила из пиалы обжигающе горячий напиток и пыталась рассудить, кому мог понадобиться этот рисунок. Схема была бесполезной, если не знать, на каком кладбище находятся могилы. Имена были подписаны, но фамилий-то на листке не было, это она точно знает. Знает она и то, где это самое кладбище. Только толку-то от этого? Старушка рисовала его, все время что-то рассказывая. Галина записывала за ней, что успевала. Та то торопливо бормотала про родных, называя имена, путаясь в них, то повторяла одну и туже фразу по несколько раз. Тогда она и себе не могла объяснить, зачем это делает. Позже, уже после ее смерти, она бессонными ночами сидя возле кроватки дочери, пыталась хоть как-то систематизировать свои записи. А когда разобралась, неожиданно поняла, что информация связная. Все сходится. В разные дни рассказано, но одно и тоже. А, поняв, что ей в руки попало, испугалась. Соучастницей себя почувствовала. А когда деньги за молчание взяла и вовсе преступницей. Словно, это она поджог совершила. Тогда и в церковь ходить начала, все у Бога, прощение вымолить пыталась. Но расплата все равно пришла – дочь теперь умирает. А что делать со старой семейной тайной, Галина не думала никогда. Уж как судьба распорядится.

Суждено этому человеку узнать, кто он есть, кто его родители, он узнает. Метрику она сохранила. А что под крестом этим, который на карте обозначен, спрятано, старушка даже перед смертью не сказала. Может, и ценности какие! Галина вдруг задумалась. Ценности! Как она раньше об этом не подумала? Точно, тайник там под крестом. Что еще можно спрятать? Кто-то более догадливый, чем она, понял, что на рисунке. Но он же не знает, как открывать тайник. А она знает. Где рычажок спрятан, знает. Только вот кто он? К бабушке никто в последнее время не приходил. Никто, кроме сына и ее, Галины. Но тогда, тем более, нужно скорее звонить Борису. Галина набрал номер. «Слушаю», – ответил мужской голос.

– Борис, здравствуй. Это Галина Ветрова, медсестра. Узнал? Хорошо. Боря, мне нужно срочно с тобой встретиться. Сегодня. Это я прислала тебе записку в старом конверте. Я все объясню. Да, живу все там же, на Водников. Жду.

Она облегченно вздохнула. «Я отдам ему все. И все расскажу. Пусть делает, что хочет! В конце концов, мы не чужие». Роман с Махотиным был коротким и незначительным эпизодом в ее жизни. Они разбежались без обид и упреков, пообещав друг другу, что не будут «таить зла». Ну не сложилось! И не виделись двадцать лет. «Странно, но Борис совсем не удивился моему звонку», – подумала она, услышав трель дверного звонка, – «Быстро же он доехал, рядом был что ли?» Галина распахнула дверь. На площадке было почему-то темно.

– Не ждала меня после стольких лет? – мужчина резко втолкнул ее в глубь коридора. Галина, споткнулась о коврик и упала на спину. Она его узнала. Он почти не изменился. Только глубокие морщины на худом лице выдавали его возраст. Следующий удар полностью отключил ее сознание.

Глава 20

Махотин долго жал на кнопку звонка. «Во, блин! Обманула! Смылась, пока я ехал. Тогда зачем звала?» – он упорно продолжал звонить. Вдруг ему стало не по себе. Он хорошо помнил Галину. Насколько он ее успел узнать, она была фанатично обязательным человеком. Иногда до абсурда. Они познакомились в 1988 году, когда он пришел к ней договариваться об уколах для Ларисы. Лиза уехала в дом отдыха на море, у Махотина в последний момент появилась срочная работа, и он остался. Ему позвонила приходящая нянька, соседка с первого этажа и сообщила, что у Ларисы температура. Оказалось, воспаление легких. Галину ему посоветовала врач со скорой. Девочка на удивление быстро выздоровела, и так же быстро у Махотина с Галиной закрутился роман.

Она была несмелой любовницей. Ему нравилось ее дразнить, когда она заставляла его выключать свет. Она боялась при нем раздеться и все время шикала на него, когда он повышал голос. Ей казалось, что маленькая Лариса все слышит: и скрип пружин и его влажное сопение. А он, забавляясь, нарочно издавал громкие звуки. Дурак, конечно, был. Галина страшно переживала, несмело делала ему замечание, вроде того «нельзя быть таким безответственным». Он обнимал ее жарко, дышал громко в ухо, чтобы она ничего кроме его дыхания не слышала, заводил ее и наслаждался, когда она сама забывалась в горячечном бреду, выкрикивая что-то тоненько и постанывая. Ларку она тогда поставила на ноги в два счета, ухаживая за ней, как за родной дочерью. А потом они мирно расстались. Благодарные друг другу. Она – за кусочек бабьего счастья, он – за внесенное в его жизнь разнообразие.

Так что, позвать в гости и не дождаться – это не про Галину. Отгоняя о себя плохие предчувствия, Махотин набрал номер знакомого следователя из городской прокуратуры.

– Леня, Махотин беспокоит. Да, ты сегодня от меня точно не отделаешься! – с Бориным они расстались с полчаса назад, когда Махотин забирал результаты экспертизы из лаборатории. Не зайти к Леньке, с которым за десять лет знакомства было выпито море пива под рыбку, он не мог. Правда, женившись пару лет назад и родив дочку, Борин стал откровенно увиливать от пивных посиделок.

– Слышь, Махотин, только не говори, что я тебе нужен, как мент.

– Ты мне нужен как мент, Леня.

– Да чтоб тебя! Только домой собрался, годовщина у нас с Дашкой: ужин, свечи и интим. Даже детей роздали по друзьям. Редкостная удача. А тут ты! Труп нашел? – вроде бы пошутил Борин, но в голосе уже были слышны нотки тревоги. За все время их дружбы Махотин не обращался за помощью к нему ни разу. А тут аж два раза за день.

– Пока не нашел. Просто предчувствие нехорошее. Вот стою перед квартирой, хозяйка которой только что назначила мне свидание.

– Так ты что, опять за старое взялся, Бориска? – хохотнул Борин.

– Да ты дослушай. Это не из той оперы. Свидание деловое. Она мне рассказать что-то хотела. Важное, – Махотин рассказал ему о полученной записке и звонке Галины.

– Ты что же думаешь, она там, в квартире?

– Да не знаю я. Говорю же, она не могла просто отменить встречу, уехав. Она бы двести раз позвонила, извинилась. Такой человек, пойми! Милицию вызывать, у меня оснований нет. А как я дверь вскрою? Без вашего позволения, так сказать. Заметете как взломщика! – Махотин еще пытался шутить.

– Хорошо, сейчас приеду. И участковый подойдет со слесарем. Ты пока постарайся от квартиры далеко не отходить. И не геройствуй! Встань между этажами, так тебе видно будет и дверь и лестницу.

– Ладно. Жду, – Махотин понял, что Борин ему поверил. А страх за жизнь Галины у Махотина в душе поселился нешуточный.

Он поднялся на один лестничный пролет и встал у подоконника. Невольно поморщился. Прямо на батарее отопления стояла консервная банка с воняющими окурками. «Что за люди? Самим не гадостно жить в такой грязи?» – мысленно сравнил он свой подъезд с цветами на окнах с этим.

Внизу хлопнула дверь. Махотин перегнулся через перила. Борин сверху казался маленьким и коротконогим. Рядом с ним по лестнице поднимался человек в форме. Махотин спустился на площадку.

– Еще раз, здрасте, – Борин кивнул Махотину.

Участковый протянул руку.

– Ершов. Николай Сергеевич.

– Махотин Борис Никитич, – ответил Махотин.

– Сейчас придет Димка с инструментами. Будем вскрывать.

– Я уже здесь, – послышалось снизу.

– Я пошел за понятыми. Мало ли что мы там найдем, – он позвонил в соседнюю квартиру.

Дима уже перебирал в руках набор отмычек.

– Да ты профессионал! – Борин с уважением посмотрел на железки. Дима смутился.

На самом деле «профессионалом» был его отец, вор со стажем. Он умер в тюремной больнице, когда сам Димка был в армии. Мать он не помнил. Смутное воспоминание о женщине, которая сует ему подсохший пирожок с повидлом, завернутый в серую бумагу – это все. Мамой он называл всех женщин в интернате – няню, воспитателя, заведующую. Когда подрос немного – разобрался. К тому времени из его жизни исчезла женщина с пирожком, обозначились друзья и враги, и цель в жизни – выжить.

– Открывай, – за спиной у Димки стоял Ершов и пожилая пара.

Димка легко повернул отмычку. Дверь распахнулась. Первым в квартиру вошел участковый.

– Галина Васильевна, вы дома? – все время повторял он, осторожно двигаясь по коридору. Он опустил голову и увидел красную дорожку, тянущуюся куда-то к кухне.

– Стой! – Борин первым увидел торчащие из – под стола ноги, обутые в домашние тапки. Позади него раздался сдавленный вскрик. Махотин ринулся в кухню. Борин едва успел поймать его за плечи.

– Стой здесь! – он подтолкнул его к арке, ведущей в комнату, а сам наклонился над лежащей женщиной.

– Дышит?

– Да, давай скорую вызывай, Сергеич! Галина Васильевна, вы меня слышите? – он наклонился к самому ее лицу. Она приоткрыла глаза. «Боря» – едва расслышал он.

Махотин, не выдержав, втиснулся в тесное помещение. Вид Галины, лежащей на полу, привел его в шок. Он опустился на колени рядом с ней.

– Галя, кто тебя? Имя назови.

– Боря…папку унес…там все…еще записки…метрика. Рисунок раньше взял… он не тот, кто есть… Крест…. – голова ее упала на бок.

Махотин вопросительно посмотрел на Борина. Тот поднялся.

– Похоже, все.

Борин и Махотин вышли на площадку.

– О чем это она?

– А я знаю? Что-то слишком много крестов на сегодня.

– Это ты про кладбище?

– Помнишь, я рассказывал, паренек пропал после того, как за кем-то следил?

– Ну. Ты думаешь?

– Леня, ты в совпадения веришь? Вот и я нет. Кресты там, крест здесь. Не случайно, факт. Только кто теперь мне все это объяснит? – Махотин покосился на квартиру, в которой все еще лежала Галина.

– Разберемся. Ты, Леня сейчас поезжай в свою Рождественку. Кровь, я так понимаю, этого парня, так?

Махотин кивнул.

– Бедная Елена.

– Кто это?

– Мать парня. Кстати, это я у них дом купил.

– Борь, а скажи, зачем?

– Зачем купил? Не знаю.

– Зато я знаю. Ту историю хочешь разворошить. Кто твой дом поджег в Кротовке, так и не нашли, верно? Решил все – таки расследованием заняться. Что ж поздно так?

– Да все одно к одному. Знаешь, как я про этот дом узнал? Мы с мужиками на Юзу рыбачить поехали. Только расположились – ливень. До деревни только и сумели добраться – не зги не видать, стекло лобовое заливает. Домик этот на самом краю стоит, над обрывом. Подумал – вот бы сейчас зайти, печку растопить, обсохнуть. Смотрю – а у него ставни заколочены. Решил – найду хозяев, и куплю. На следующей неделе приехал, без проблем все решил. Вот и все. То, что Рождественка рядом с Кротовкой только позже сообразил. Может, меня просто тянет в эти места? А потом эта записка. Как выяснилось, Галина послала. Кстати, у нее же дочь есть! Девушка больна, насколько я знаю.

– И где она? Сергеич, понятых попроси выйти. Вы не знаете, где сейчас может быть дочь Галины Васильевны? – спросил он у женщины.

– Она в больнице. Плохо дела, очень. Галина в последнее время сама не своя, денег на операцию найти не может, то есть не могла. А без них! Умрет девочка, жалко.

– Есть у Ветровой родственники?

– Свекровь приходит. Бабушка Танюши. Живет неподалеку, но я не знаю точно, где. Ох, что же она теперь с девочкой делать станет, ведь не молодая уже! – запричитала соседка.

– В какой больнице девушка?

– В первой городской.

– Спасибо. Сергеич, наши приехали?

– Да, поднимаются вон, – он кивнул на лестницу.

– Здорово, начальник, – Безрядин пожал руку Борину, – так ты у нас, вроде как, сегодня молодожен?

– Вот именно. Поэтому, приступайте, – Борин сделал широкий жест в сторону квартиры. Обрисовав вкратце ситуацию, он попрощался.

Махотин уже садился в машину.

– Лизавете привет передавай.

– Ты как в выходные к нам, на рыбалку?

– Не получится. Едем на дачу к Головановым. То бишь, к Беркутовым теперь. Как понимаешь, для Дашки это святое. Боря, я тебя прошу, без самодеятельности там. Узнаешь что – звони. Хотя в деревне и свои знатоки имеются. А я тебя тоже буду держать в курсе дела, не волнуйся.

– Спасибо. Пока! – Махотин завел двигатель. Новости, которые он вез пока еще не совсем знакомым, но уже и не чужим людям, были не из приятных. «Парнишка может еще и жив, а вот Галина…», – то, что он не успел вовремя, не давало ему покоя. Но он и так торопился, как мог. «О какой папке она пыталась мне сказать? И рисунок? Черт, теперь, ломай голову, не ломай – все одно ничего не придумаешь. А записку-то явно не она сама писала. Конверт-то старый. Тогда кто?» – бесполезные мысли крутились у него в голове всю дорогу до Рождественки. Так и не решив ничего путного, он въехал в деревню.

Глава 21

Они его не нашли. Уже темнело, над болотом собралась дымка, делая невидимыми еще пару часов назад четкими стволы одиночных деревьев. Мужики, собравшиеся на краю болота, на сухой опушке, все как один смолили самокрутки. В глаза друг другу они старались не смотреть, словно боялись признаться друг другу в своем бессилии. Немного вдалеке Вишняков разговаривал с командиром части. Солдаты прошли лес, пытаясь найти хоть какие-то следы, но ничего так и не обнаружили. Искать дальше не имело смысла – в августе светлое время суток заканчивалось уже часам к десяти вечера.

Наконец солдаты уехали. Вишняков подошел к мужикам.

– Че Елене говорить станем? – Бородатый Степан был такого маленького роста и такой толстый, что издали походил на куб на ножках. Его так и звали – Кубик, еще со школьных лет.

– Я сам скажу, – Лукич покосился на Вишнякова. Тот стоял молча, о чем-то задумавшись.

– И че скажешь?

– Что есть, то и скажу. Ее не обманешь, Елену-то. О! Городской едет! – кивнул он на дорогу, завидев джип Махотина.

Машина, обдав стоящих облаком пыли, остановилась прямо в центре полянки.

Махотин спрыгнул на землю и кивнул всем сразу. Пристально посмотрел на крепкого мужика в камуфляжной форме. «Где-то я его видел! Не похож он на местного. Тоже отдыхающий? Я его в городе встречал, точно!» – Махотин не мог понять, почему ему вдруг стало неуютно под взглядом этого человека.

– Привез? – Лукич неторопливо затянулся. Собственно, он был уверен, кровь Мишкина. Но бумага есть бумага.

– Да. Группа одна, – протянул он Лукичу Мишкину карточку и результаты экспертизы.

– Спасибо.

– Не на чем. Что-нибудь нашли?

Мужики отрицательно покачали головами. Пора было возвращаться. Вишняков подошел к Махотину.

– Давайте знакомиться – Вишняков Петр Павлович. А вы Махотин Борис, не знаю по отчеству. Зять Крестовского.

– Никитич, – Махотин откровенно скривился. Опять его ткнули носом в проклятое родство. Сам виноват, нечего было жениться на Лизе! Все равно ничего хорошего из их брака не получилось. Впрочем, это не совсем так. Аленку, может быть потому, что она была больше его дочь, чем матери, он любил.

Вишняков наблюдал, как меняется лицо Махотина. Только что было, будто лимон проглотил, но тут же разгладилось. Не очень-то он гордится знаменитым тестем!

– Вы надолго к нам?

– Месяц, не больше. Отдохнуть решил.

– Что не на Сейшелах? – в голосе Вишнякова слышалась насмешка.

– Юза не хуже, – как можно более равнодушно ответил Борис, хотя в нем закипала злость. Долго ему еще будут приписывать грехи Лизкиного папаши! Он жил, стремясь как можно дальше находиться от этой семейки. Никогда не ходил даже на дни рождения тестя, посылая с Лизой и Аленкой дорогие безвкусные подарки. Бизнес Махотин сделал себе сам, не взяв ни копейки из денег жены. И никогда он ни у кого не одалживался. Но оправдываться перед этим бывшим воякой, он не собирался.

Вишняков с удивлением подумал, что зять Крестовского ему скорее нравится, чем… Чем что? Крестовский не сделал Вишнякову ничего плохого, собственно! И Вишнякову не за что было его ненавидеть или презирать. Но! Было одно «но»: он не мог ему простить того, что тот посмел предложить ему, офицеру, работать под ним. Посмел! Опустив его в его же собственных глазах. Вишняков чувствовал себя после того памятного разговора с ним, будто оплеванным. И это не прошло до сих пор, хотя по жизни они больше не пересекались. Он ни с кем это не обсуждал, даже с Анной. «Это мой скелет в шкафу» – думал он, вспомнив свою слабость. Весь стыд и был в этой минутной слабости. Был, был момент, когда он чуть не согласился! Нужны были деньги на лечение Светланы, срочно нужны. И он, сидя на кухне с чашкой обжигающего кофе в руках, почти сломался. Рука уже потянулась к телефону… Анна тогда достала денег. Никогда не говорила, как и у кого, но принесла эти проклятые двадцать тысяч. Это нежелание рассказать ему, и было ее «скелетом», и он никогда не настаивал, не домогался этой информации.

– Пойдемте, все уже ушли. Не возражаете, перейдем на «ты»? – Вишняков решил сгладить свое почти откровенное хамство.

– Не возражаю, – Махотин слишком устал, чтобы обострять отношения.

– Еще раз спасибо.

– Не стоит. Я сделал это для Елены.

– Елены? Вы, то есть ты хорошо ее знаешь? – Вишнякова вдруг накрыл приступ жгучей ревности. «Она ото всех готова принять помощь, только не от меня» – обиделся он.

– Я у нее дом купил.

– И все?

Махотин удивленно оглянулся на Вишнякова. «Ба! Да ты ревнуешь, вояка!»

– Все. Елена красивая и свободная женщина, отчего ж не помочь? – он не смог удержаться от мелкой мести, глядя на вытянувшееся против воли лицо Вишнякова.

Они дружно замолчали. Махотин подошел к машине.

– Подвезти?

– Давай. Я приехал с Лукичом на его мотоцикле. Ферму на Луговой знаешь?

– Откуда?

– Поезжай, я покажу, – он махнул рукой в сторону дороги.

Махотин вырулил с поляны, и джип плавно покатил по грунтовке. К владениям Вишнякова они подъехали, когда уже почти стемнело.

– Зайдешь? – Вишняков кивнул на дом.

– Нет, поеду к своим, – он прощально махнул рукой и вдруг замер. К калитке с другой стороны забора подходила молодая женщина. Вишняков поцеловал подставленную ею щеку и повернулся к Махотину.

– Знакомься, это – Анна.

– Борис, – ответил он, вытянув руки почти что по швам, боясь выдохнуть застрявший где-то глубоко в груди воздух.

– Пойдемте, выпьем чаю с коньяком, Борис. Вы же, наверное, устали, – Анна улыбнулась и легко тронула его за руку, словно выводя из оцепенения.

Махотин, словно завороженный, шел за ней по бетонной дорожке к дому. Он не видел ничего, кроме прямой спины Анны. Он боялся, что наступит ей на ногу, боялся упасть, потому, что ноги, его собственные конечности, не слушались его. Он не видел усмешку Вишнякова, кажется, он не видел и его самого. Он шел за женщиной, ясно осознавая, что влюбился во второй раз жизни. Сразу, как говорят, с первого взгляда, причиняя себе боль, не в силах уже даже сейчас отказаться от этой сладкой боли. «Она же его жена!» – мелькнула быстрая мысль и тут же потерялась где-то в глубине сознания.

Глава 22

Она не плакала. Не потому, что не было слез. Они стояли комом, не желая принести хоть какое-то облегчение хозяйке. Корить себя не было смысла. Толку от этого никакого. Слова цыганки, некогда сказанные ей, словно огнем жгли. Не уберегла она первенца, Мишеньку. Хотя до сих пор он был для нее живой.

В дверь постучали.

– Проходи, Лукич, – Елена говорила спокойно.

– Доброго тебе вечера, – сказал участковый и осекся: какой уж тут добрый!

– Не нашли?

– Не нашли. Темно уж. Завтра с утра опять пойдем.

– Что про следы крови-то молчишь, Лукич? Мишина она, так?

– Вот бабы – балаболки! Кто донес-то? – Лукич еще добавил про себя пару неласковых слов в адрес болтливых деревенских кумушек.

– Ты скажи! – настойчиво пресекла попытки увильнуть от ответа Елена.

– Его. Только трупа-то нет! Может, раненый где лежит?

– Может и так, – Елена безнадежно махнула рукой, – Ты иди, Лукич.

– Санек-то где шляется?

– Да дома он, на заднем дворе. Поросят кормит.

– Молодец. Ты бы поела чего, одни глаза остались!

– Я поем. Сашку кормить стану и сама поем, – соврала она.

– Ну, тогда до завтра, – Лукич надел фуражку на голову. Выходя, он чувствовал на себе взгляд Елены.

– Здрасти, дядя Семен. Ну, че, не нашли? – Санек стоял на крыльце, поджидая участкового.

– Нет. Ты от матери-то надолго не отходи. Следи за ней.

– Че я, не понимаю, что ли! – Сашка сплюнул под ноги, показывая свою взрослость.

Около калитки остановилась машина. Санька насторожился. У местных такой нет. Джип. Классная тачка. Санька увидел, что с водителем, который вышел из машины, Лукич разговаривает, как со старым знакомым. «Да это ж наш дачник!» – догадался он. Дверка со стороны пассажирского сидения открылась и на землю легко спрыгнула женщина. «Чудеса, это же жена фермера!» – У Санька от изумления приоткрылся рот. Он знал про нее только то, что ее зовут Анна и, что она очень красивая. Это Миха ему говорил. Сам он видел ее только раз, когда заходил к брату в мастерскую и то издалека. Она тогда показалась ему… королевой! Кожа у нее светлая, совсем не загорелая. И волосы распущенные! Золотые, глазам больно! И вот она идет к их дому.

– Здравствуйте, – выдавил он себя вежливо.

– Здравствуй, Саша. Мама дома?

– Дома, проходите, – Санька оторопело смотрел ей вслед. Потом глянул за калитку: и джипа и мотоцикла Лукича уже не было.

Анна сразу прошла в комнату. Решение пойти к Елене созрело сразу же, как Петр рассказал ей о напрасных поисках. Потерять сына! Анна знала, что это. И знала, что нельзя быть одной. Мысли у всех матерей одинаковые – душа рвется к нему, к ребенку. Много что можно натворить, и уйти вслед тоже можно. Кажется ведь, что так будет единственно верно. Если бы не Петя! Он был рядом всегда, день за днем, забросив дела, занимался только ею. В первое время, уединившись в туалетной комнате, она слышала его тяжелое дыхание по ту сторону двери. Он то и дело окликал ее, не давая даже задуматься ни о чем таком! А потом это прошло – желание уйти вслед за сыном. О погибшем тогда же муже она почти не думала, бессильно обвиняя его в случившейся аварии. Потом и это прошло. Осталась только боль. Светлая, но боль. Вот от нее избавиться не возможно.

Елена повернула голову на скрип двери. И тут же вскочила.

– Здравствуйте, – пролепетала она. Зачем эта женщина здесь? Что ей нужно?

– Елена, выслушайте меня, пожалуйста, – Анна на миг растерялась, углядев в глазах Елены настороженность.

– Я слушаю.

Что она могла сказать ей, эта никогда не знавшая нужды и горя женщина? Кто на самом деле может ей что-то сказать, что-то объяснить?

– Лена, давайте вы переедете к нам. С Сашей. На время, – Анна решила, что сразу скажет главное.

– Зачем?

– Вам нельзя оставаться одной. Я знаю.

Елена молчала.

– Мы с Петей одни в доме, а он огромный, вы же видели! Вам будет удобно, поверьте. И живность вашу возьмем. Вам нельзя сейчас одной, – повторила она настойчиво.

– Нет, спасибо.

Анна не выдержала.

– Я бы не стала вас так настойчиво зазывать, если бы не прошла сама через смерть сына и мужа. Да, я их потеряла в один день. Сыну было всего пять лет. Если бы не Петя тогда! Он просто не давал мне возможности остаться одной ни на минуту. А мне этого только и хотелось. Он спрятал в доме все: ножи, вилки, таблетки, моющие средства. Он все запирал в шкаф, когда выходил за продуктами. И меня запирал. Однажды я отковыряла дверь на балкон. Всего-то третий этаж! А мне казалось, если я полечу вниз – так, как – будто с небоскреба. Он снял меня с перил. Убаюкивал, как ребенка. Кормил с ложки. А потом отвел меня к одной своей знакомой. Не старая еще женщина. Современная, муж у нее, как я потом поняла, бизнесмен. Гадалка или ведунья, я не очень разбираюсь в терминологии. Она мне тогда сказала всего-то несколько слов. А я от нее вышла здоровой. Своими слезами и горем ты, – сказала она, – задерживаешь души своих родных у земли. Чем же они так перед тобой провинились? Ты жалеешь не их, а себя, потому что они бросили тебя здесь одну. Это всего лишь твой эгоизм. Своими стенаниями и воплями ты их не вернешь. Душа, когда она уходит из тела, радуется. Этот ее путь на земле пройден, она должна теперь дождаться нового вселения. Отпусти их. Помни о них светло и без горечи. Потому как горе твое о себе, а не о них. А уйти ты сможешь только тогда, когда придет твое время – Потом она вынула всего три карты из колоды и сказала, что мое время не пришло. Я должна пережить еще два события: большую любовь и рождение дочери, – Анна не заметила, что по щекам ее уже давно текут слезы. И, что сидит она уже не на шатком стуле, а на кровати. Елена, обнимая ее, ласково что-то шепчет ей на ухо. И укачивает ее, как маленькую.

– Ну, вот. Пришла успокоить, называется! – всхлипнула она, улыбаясь. Елена мягко отстранилась.

– Не было нужды за меня беспокоиться, Анна. Я ведь знаю, мой сын жив. Пока я не увижу его мертвым, я так и буду считать его живым. С ним просто случилась беда. Спасибо вам, что пришли. И Петру Павловичу передайте благодарность за приглашение. Но я справлюсь. Я же не одна, Санек со мной. Ну, какие такие мысли у меня могут возникнуть, ей – Богу!

– Это все Петя! Он за вас испугался. Он очень хороший, правда! – Лицо вдруг порозовело.

– Да – да, конечно, – проговорила Елена очень быстро, отворачиваясь.

– Он всегда поможет, вы приходите к нам, Лена, хорошо?

– Хорошо, спасибо, – голос Елены опять стал спокойным и отстраненным.

Анна поднялась.

– Я пойду, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Анна.

Санек, затаив дыхание, подслушивал под дверью. Ему не было стыдно ни капельки. Как же он тогда узнал бы, зачем приходила эта королева к маме. А она оказалась такой же, как и все женщины – плаксой. И не такой уж и красивой. Он едва успел отскочить от двери, чтобы не получить в лоб шишак.

– Спокойной ночи – пискнул он в спину удалявшейся Анне. Но она, кажется, его даже не услышала.

Глава 23

Махотин смотрел ей вслед. Не слышал, что ему там втолковывает участковый, кивал не впопад, что-то мычал, якобы поддерживая разговор. Вот она скрылась за дверью Елениного дома. Он очнулся.

– Извините, Семен Лукич, я что-то пропустил, – произнес он, все еще мысленно держа в памяти ее образ. Все повторялось. Та же болезнь, тот же ступор. Всю дорогу до дома Тихоновых он молчал. А Анна просто рассуждала вслух, видно репетируя предстоящий разговор с Еленой.

Лукич смотрел на Махотина, и в нем опять закипало раздражение.

– Я вижу, что вы меня совсем не слушаете. Давайте уже расстанемся до утра, лады? – он устало кивнул куда-то в сторону леса.

– Да, конечно. Увидимся, – Махотин облегченно вздохнул. Нет, ему никак не хотелось сейчас ни говорить, ни думать о других. Только о себе и о ней. Он сравнивал Анну с Любавой, понимал, что они разные, и не понимал, как он мог после стольких лет памяти мог предать ее. Он представил себе Любаву и не почувствовал привычного волнения. Только стало грустно. Вспомнил тут же Анну, и во рту стало сухо, сердце забухало, руки судорожно вцепились в руль. «Клин клином» или это выражение здесь не подходит?» – ему было немного страшно от того, что Любава окончательно уходит от него в небытие. «Я ее все равно буду всегда помнить», – успокоил он себя. Он не видел ее мертвой. Он не был на похоронах, он в это время сидел в КПЗ. Она приходила к нему в воспоминаниях живой, такой, какой он видел ее в последний раз, уезжая по делам в город. На крыльце их дома, с дочкой, завернутой в тонкое одеяльце, на руках. С ласковой прощальной улыбкой.

Махотин подъехал к своим владениям и посигналил. Тут же на крыльцо выбежала Алена. Глядя на ее сияющее личико, он неожиданно ощутил укол стыда: будто уже согрешил. И легкого страха: вдруг заметит? Поставив машину на сигнализацию, Махотин закрыл за собой калитку на большой кованый крюк.

– Пап, ну, наконец-то! Рассказывай!

– Погоди. Дай хоть умоюсь, я весь в пыли, – соврал он, чтобы выиграть время перед встречей с женой. Вот кто его просчитает в момент!

– Иди, я воду в умывальник сама налила. Ты хоть в курсе, что мыться нужно вон там, в конце двора? – Алена показала на какие-то кусты. За ними виднелось небольшое строение.

– Там наша туалетная комната? – пошутил он.

– Ага. С джакузи и кожаным сиденьем на унитазе. Иди же, мы с мамой уже успели испытать все прелести колхозной жизни.

– А у нас еда есть? – спросил он с надеждой, – Хоть хлеб с консервами?

– С этим все в порядке. Нам готовит соседка Нюша. Принесла на вечер жареной картошки и котлет.

– Здорово, – Махотин зажмурился от предвкушаемого удовольствия, только сейчас в полной мере ощутив голод.

Когда он вошел в дом, Алена уже накрывала на стол.

– Пап, нужно привезти микроволновку, а то и разогреть еду не на чем, – Алена виновато пододвинула ему тарелку с остывшей пищей.

– А плита на что?

– Это как? – Алена округлила глаза.

– Пусть мама покажет, – он кивнул на Лизу, которая с безучастным видом сидела на кровати и листала старый журнал. Та даже не повернулась в его сторону. «Вот, артистка! Ну, и фиг с ней!» – он встал, подошел к газовой плите и отвернул вентиль на баллоне. Поднес спичку к конфорке, пламя весело вспыхнуло.

– Сковорода есть в доме?

Алена подала ему сковородку. Глядя, как отец, налив из бутылки подсолнечного масла, вываливает на нее содержимое тарелки и ставит на огонь, она недоверчиво спросила:

– И что, разогреется?

– А ты помешивай, чтобы все прогрелось. Помешивай, помешивай, – он сунул в руку дочери ложку.

– Долго еще?

– Попробуй!

Алена зацепила ложкой кусок картошки.

– Вроде, нормально.

– Теперь давай, выкладывай обратно в тарелку. Осторожней! – прикрикнул он, видя, как дочь неловко наклоняет сковороду.

– Ты ее еще воду в самоваре кипятить научи, – подала голос с кровати Лиза.

– Как это? Мы же чайник привезли электрический! – Алена посмотрела на медный самовар, стоящий на тумбочке.

– Сейчас, доем, и пойдем во двор. Чайку с дымком на ночь – м-м-м…кайф! Ты пока щепок набери в сенях. Или доску найди, там есть, я видел. Я сам щепок наделаю.

– Ты – ы? – отец не переставал ее удивлять.

– Он ведь у нас деревенский житель, два года в деревне прожил, пока… – Лиза скривилась.

– Заткнись! – Махотин не выдержал.

Алена испуганно смотрела на мать и отца. Она видела, как у матери к вечеру окончательно испортилось настроение. Особенно после пользования «удобствами». Алена подозревала, что дело вовсе и не в них, в конце концов, мама прекрасно представляла, что ее ждет. Просто она злилась, что отец их оставил одних. Но как же она не может понять! Ведь человек пропал. Естественно, что отец предложил помочь. И она бы пошла, только не позвал никто. Алена еще раз посмотрела на мать: та побледнела и замолчала. Алена перевела взгляд на отца и испугалась уже по – настоящему. Она видела, как сжались его кулаки. Черт бы их побрал со своими тайнами. Алена прекрасно поняла, из-за чего опять сыр – бор! Ларкина мать – вот причина их постоянных ссор. И чего кипешат: она же умерла давно! А что, если папа ее до сих пор любит? Не может быть такого. Любить умерших нельзя, можно только вспоминать. Вот как она бабушку и дедушку, папиных родителей. Как они с ней играли, бабушка волосы заплетала, блинчики еще обалденные помнит и дедову трубку, которая так вкусно пахла душистым табаком. А мама, похоже, ненавидит папину первую жену. За что ж так? От нее все скрывают, как от маленькой. Темная, как говорится, история. Интересно, а Ларка знает правду?

Алена потянула отца за руку.

– Пап, пошли. Вот доска от ящика. Пойдет?

– Пойдет, – Махотин подхватил самовар за обе ручки, – открой дверь.

Они пили «чай с дымком». Это было здорово! Алена и сама не могла понять, куда делась ее раздражительность. По телу разливалось тепло. Эмалированная кружка с отбитой эмалью стучала о зубы, когда она делала большой глоток. Это было так громко в ночной тишине, так нелепо, что они с отцом дружно смеялись после каждого глотка. Всхлип! – Клац – Ха-ха. А потом лай какой-то собачонки. Отец рассказывал о поисках, она слушала, и ей казалось, что она была с ним. Он перечислил всех, с кем успел познакомиться за сегодняшний день. «Завтра пойдешь знакомиться сама», – говорил он, и Алена решила, что – да, так и нужно. Здесь все просто: привет, как зовут и – друзья. И еще ей хотелось в лес. Она смотрела на него сегодня из-за забора. Он манил ее своей чернотой, этот лес. Одной, конечно, страшно. Но завтра она уже не будет одна.

Они вернулись в дом уже за полночь. Лиза к ним так и не вышла. Махотин лег на скрипучую кровать, на влажные еще простыни и посмотрел вниз. Лиза спала на надувном матрасе, укрывшись с головой теплым одеялом. «Господи, как же я мог на ней жениться? Она же совсем чужая! Меня к ней и не тянуло, как к женщине, никогда. Как же я сней столько лет прожил?», – он отвернулся к стене. Перед закрытыми глазами вдруг всплыл образ Любавы. Вдруг ее лицо стало медленно таять, начали проступать черты Анны. И вот перед ним уже она. С ласковой, как и у Любавы, улыбкой. И от нее идет такое тепло, что Махотину хочется к ней немедленно прикоснуться. И он засыпает.

Глава 24

Кучеренко всегда знал, откуда растет хвост. Нутром своим звериным чуял, когда действительно опасность, а когда так, фуфло. Сейчас запахло бедой. Он виду не подал при Крестовском, что заволновался, но что-то вроде досады, что теперь этим нужно будет заниматься, испытал. Разъелись они в последнее время, расслабились. Раньше бы заскучал без живого дела, а сейчас покой ценить научился. Комфорт и покой. Как это зять Креста – бац и в деревню! На деревянный толчок! Навоз нюхать! Он бы уже так не смог. Кучеренко передернул плечами. Молоток, Бориска. В свое время это он уговорил Крестовского не противиться браку дочери. Раз уж освободили его. Лизка тогда с ума сходила, высохла вся. С того дня, как Махотин дверью шваркнул и ушел к своей колхознице. Хотя, что греха таить, хороша девка была! Глазищи! Кстати, задумался Кучеренко, у самого Крестовского похожие, только потусклее будут, помутнее. Так это от жизни…сложной. Вот он как мягонько их жизнь обозвал. А ведь жестко они тогда конкурентов убирали, без соплей и жалости. На городском кладбище иной ряд – весь их работа. Говорят, убиенные убийце по ночам сняться. Брехня, никто ему не снится. Засыпает, как проваливается. Просыпается, словно заново родился. Нервы крепкие, вот и вся психология. Один раз только и пожалел жертву, так сказать. Уж больно молода! Крест тогда долго не соглашался, добро не давал. Но потом сломался. И все так хорошо для них разрешилось.

А что с письмом дурацким делать, надо подумать. Сначала он съездит в эту Рождественку, к Бориске, и его поспрашивает. Если это он – полбеды. Он точно ничего не знает. Знал бы!.. Хуже, если не он. Всего-то и остается два человека, которые в курсах тогда были. И то косвенно, не докладывал им никто. Когда Серегу, шофера тогдашнего, к стенке прижали, он все выложил: и откуда информация и как получена. Он умнее своей женушки оказался, выводы-то правильные сделал. А она овца овцой, ничего не поняла. Это ее и спасло. А его не спасло, отметелели пацаны по самые яйца, душу отвели. Потом – в лесочке бросили. С тех пор – ни слуху, ни духу. А жена подумала, что он ее бросил. По первости он, Кучеренко, за ней еще приглядывал, но она только дочкой больной занималась. Правда, однажды случился у нее короткий романчик с Махотиным, очень короткий! Он даже Кресту ничего не сказал, чего по мелочам тревожить!

Итак, двое еще знали. Серега Котов с таким здоровьем, которое ему организовали, вряд ли выжил. Эх, не лез бы со своим мелким шантажом, парень-то свой был, проверенный! А тут такой прокол! И против кого попер – против Креста! Одно слово – самоубийца! Конечно, найти его сложно. Скорее, под землей уже. А вот жену его, Галина Ветрову и искать не нужно. Живет все там же. С нее он и начнет.

Кучеренко встал с мягкого кресла и прошелся по кабинету. Придется ехать самому. В принципе, Рождественка недалеко. Нужно только предлог придумать, не с пустыми же руками к Махотину являться. Он надел куртку и похлопал себя по карманам. Ключи, документы, сотовый – на месте. Вышел в приемную.

– Катя, я в Рождественку. Приедет Евгений Миронович, скажешь ему.

– Хорошо, Владимир Осипович. Вы вернетесь сегодня?

– Да, – он отвернулся и еще раз похлопал себя по карманам. Привычка все перепроверять по нескольку раз часто помогала избежать неприятных моментов.

Глава 25

Лариса себя ругала. Это случалось так редко, что она никак не могла подобрать подходящие слова, чтобы себя обозвать. «Кретинка озабоченная» – наконец решила она про себя. Стыдно не было. Просто потому, что стыдно не было никогда. А вот досада не уходила. Что это такое с ней происходит? Крестовский хоть и старый, но мужик. Это она может ввести их, мужиков, в ступор, но не они ее. Они же просчитываются, как простое арифметическое действие. Даже такие, как Всеволод. Кстати, нужно как-то технично от него избавиться. Не обостряя, но и не оставляя надежды. Он не дурак, поэтому поймет сразу, что у него проблемы похуже, чем то, что Лариса его бросила. Раз отошла в сторону – дело плохо, подумает он. Значит, Крестовский поставил на нем крест! А на ней Дед тоже поставил крест? Лариса растерялась. Вот и нашелся человек, давший понять, что она ему по фигу. От нее еще никто не отворачивался! Еще ни одна мужская спина не выражала такого холодного равнодушия. А как выпроводил?! «Извини, мне нужно работать», – он и не работает уже давно. На него уже давно его же деньги пашут. Он же ее за красивую дурочку держит, догадалась она. Ножки, глазки и ума крохи. А зачем ему такая? Такая у него в приемной сидит. Катей зовется. Как ему доказать, что она, Лариса Махотина, умнее многих мужчин?

Лариса ехала по Московскому, вернее, стояла в пробке. Оглянувшись, она поняла, что находится уже почти на выезде из города. Сейчас, за кольцом, поток машин разобьется на три. «Может быть, съездить в эту Рождественку, посмотреть, что за дом приобрел отец?» – подумала она, решая куда повернуть. Неожиданно она почувствовала, что очень хочет есть. «Кажется, тут недалеко трактир с потешным названием «Ясен пень», – она повернула налево. «Вот он!» – мест на парковочной площадке было мало. Она втиснулась между джипом и «десяткой».

В этом трактире она была только раз. С отцом. Ей понравилось. Ели простую окрошку, но со сбитнем вместо кваса, котлетки из парной телятины и на сладкое – пирог с вишней. И еще там не гремела попсовая музыка. Толстые перегородки из бревен между столиками, лавки и столы из дуба. В центре – круглый стол с закусками. Бочки с вином и пивом – подходи и наливай. Деньги тут ж – девушке с косой. Лариса не стала проходить в глубину зала, села за крайний стол. «Я всегда считала, что Дед относится ко мне как-то по-особенному. Уж точно, не как к внучке. Что же произошло, отчего он переменился?» – ей казалось, что поведению Крестовского должно быть вполне логичное объяснение. То, что он жил один, делало его в ее глазах свободным. Сколько же баб мечтают занять вакантное место возле него! Он – билет в безбедную жизнь. Но ей-то не его деньги нужны! А что? Уж не его дряхлое тело! А дряхлое ли? Ее размышления прервал чей-то знакомый голос. Лариса оглянулась. По лестнице, ведущей в зал со второго этажа, спускался Всеволод. На его руке повисла девица, чей хорошо очерченный ротик явно выдавал ее профессию. Лариса прикрылась журналом. Всеволод подтолкнул девушку в сторону бара, а сам сел за соседний столик прямо за перегородкой, за которой сидела Лариса.

– Ну, что скажешь? Все обдумал? – Севка, похоже, продолжил с кем-то ранее начатый разговор.

– Рискованно! – хриплый голос отвечавшего Лариса раньше никогда не слышала.

– Ну, знаешь! А бабки какие?! Тем более, в первый раз что ли заказ получаешь?

– Фигура уж больно… – собеседник Всеволода явно набивал себе цену.

– Так это и надо: есть фигура, нет фигуры! А бабок больше не дам. Я твои расценки знаю. Так согласен?

– А цербер его где будет?

– А кто его знает?

– У Кучера чутье звериное, все говорят.

– Не факт, что они поедут вместе. Давай, решай. Он поедет к двенадцати. Или сейчас или…я другого найду.

– Не боишься, что заложу? – мужик усмехнулся.

За перегородкой послышалась какая-то возня, потом хриплый вскрик и все стихло. Лариса замерла.

– Все – все, понял, отпусти!

– Ты че мне здесь лепишь, слизняк? Дронова вспомнил? Это хорошо, что вспомнил! Может, поумнеешь разом!

– Пусти, я сказал! Ехать пора, – мужик тяжело дышал.

– Вали. На, возьми. Остальное потом. Я сам тебе позвоню.

Лариса оглянулась. Бежать было некуда. Сейчас Севка встанет и заметит, что за в соседней кабинке уже не пусто. То, что он ее не узнает, надежды мало. Лариса бросила взгляд на лестницу. Да, туда еще можно попытаться уйти. Сразу на второй этаж. Это маленький, но шанс. Она потихоньку вылезла из-за стола и стала подниматься по лестнице. На верхней ступеньке оглянулась. Севка двигался в сторону бара. Лариса быстро спустилась вниз, выскользнула за дверь и, стараясь не выдать своего волнения, подошла к машине. Ловко вырулив из тесного пространства, она выехала на шоссе. Отъехав метров двести, она прижалась к обочине. Она знала только номер приемной Крестовского. Руки, державшие телефон, дрожали. «Черт, черт, черт!» – ругалась она, слушая длинные гудки. Эта замороженная вобла Катя куда-то смылась.

Охранник, все же заметивший бегство девушки, подозвал к себе официантку.

– Девушка за вон тем столиком заплатила? – он кивнул на стол, за которым еще недавно сидела Лариса.

– Да, только есть ничего не стала. А что?

– Да выбежала уж больно быстро. Я уж думал – не рассчиталась.

Они еще минуту обсуждали чудачества клиентов.

Глава 26

Лиза решила, что она уедет. Сегодня же. Утром, проснувшись и не обнаружив в доме ни мужа, ни Алены, она вдруг вспомнила, почему вчера долго не могла заснуть. Ее грызла зависть. Они так смеялись, ее муж и ее дочь, им так явно было не до нее, что она сразу для себя решила, что она в их компании лишняя. Хотя ее никто в эту компанию и не звал. Они просто взяли этот чертов самовар и ушли на крыльцо. Лиза и сама не могла понять, что на нее вчера нашло. Она ждала мужа, чтобы обсудить с ним, что делать дальше: нужно было нанять кого-то, чтобы починили летний душ и покрыли крышу туалета. Если дождь – все зальет. Она наметила себе, что она сделает на участке в первую очередь – попросит ту же Нюшу, чтобы нашла тех, кто вырвет лишнюю траву. Она не заметила, как увлеклась мысленным обустройством самого домика. Она только его ждала, чтобы сказать ему… А он все не шел. А когда пришел, у нее уже закончился весь запал. Она стухла. Еще толком не умывшись, без привычных вечерних процедур, Лиза чувствовала себя грязной и неухоженной. Раздражение добавляла все время что-то щебетавшая Алена. Ей-то все нравилось! Вот уж не думала Лиза, что Алена так быстро смирится с неудобствами! Оказалось, она как отец – если нельзя что-то изменить, нужно отнестись к этому с юмором. Лиза так не могла. Она могла просто терпеть, уговорив себя сделать это по какой-то причине. Поехать в эту Задриповку, или как ее там обозвала дочь, она согласилась только из любви к мужу. А теперь думает, а нужно ли ему ее самопожертвование? Похоже, плевал он на ее муки. Значит, она уедет.

Лиза вышла на крыльцо и поежилась. Девять часов, а прохладно. Середина августа. Идти умываться в конец двора не хотелось.

Калитка распахнулась и во двор вбежала Алена, за ней полуголый Махотин.

– О! Мамка проснулась. А к нам уже Нюша идет! Кажется с яичницей! Пахнет – одуреть можно!

– Алена, что за выражения! Здравствуйте, Нюша.

– Доброго вам утречка! Спасибо, – Нюша кивнула Алене, открывшей перед ней дверь.

– Лиза, не хочешь спуститься к речке, вода не очень холодная? – вежливо поинтересовался Махотин.

Она покачала головой и отвернулась. Махотин равнодушно пожал плечами, мол, дело твое, и прошел мимо. Из кухни донесся звон посуды.

– Мам, ты есть будешь? – Алена высунулась из окошка.

– Нет, не хочется.

– Ну, как знаешь! – дочь опустила кисейную занавеску.

Лиза села на ступеньку.

– Что на обед приготовить, Елизавета Евгеньевна?

– Да все равно, – ей действительно было все равно.

– Нюша, я щей хочу. Вчерашних. Пап, ты не ел, а там такие щи! Нюша, а там много осталось?

– Много, всем хватит. Я принесу. А на второе? Капусту потушить? К котлеткам?

– Потушите, Нюша, потушите. Мы все съедим, – Махотина забавлял этот диалог через окно.

– Ладно, я побежала.

Лиза посмотрела вслед молодой женщине. «Как-то она не по – деревенски худая! Может, больна чем?», – подумала она брезгливо. Ей нужно было как-то уговорить мужа, чтобы он отвез ее в город. Ссориться не хотелось. А он мог устроить сцену! Исключительно, чтобы доказать свою самость. Придется как-то схитрить. Лиза вошла в дом. Ее муж и дочь ели помидоры, залитые яйцами, прямо со сковородки, собирая оставшееся на дне масло куском хлеба.

– Присоединяйся, – Махотин весело посмотрел на жену. Ее кислая физиономия отчего-то привела его в восторг.

– Я же сказала – не хочу. Боря, мне нужно в город. Я кое – что забыла, а здесь не купишь.

– Это что же такое, что нельзя купить в сельмаге?

– Пап, ну что ты какой недогадливый!

– А! – дошло до Махотина, – Тогда поехали. Только я не знаю, когда освобожусь. Я обещал с утра к участковому зайти.

– А я с тобой? – Алена с надеждой посмотрела на отца.

– Со мной. Я тебя к Елене заброшу. Познакомишься с Саньком.

– Ему сколько лет?

– Десять, наверное.

– Пап, ну зачем мне знакомиться с таким мальком! Что я с ним делать буду?

– Он тебя с другими познакомит. У Нюши, я знаю, сестра младшая есть. Собирайся.

Алена быстро натянула тонкую кофточку поверх топа.

– А посуду вы мне оставляете? – Лиза жестом обвела разгром на столе.

– А что, для тебя это проблема? – Махотин насмешливо посмотрел на жену. Лиза отвернулась. «А любовь, как сон – стороной прошла» – надрывалось радио в комнате Алены.

«Точно, у него прошла. Или и не было никогда?» – Лизе хотелось плакать.

Алена с отцом уехали. Лиза собрала грязную посуду в раковину, смахнула тряпкой крошки со стола и достала из сумочки пачку сигарет. Она курила только тогда, когда Махотина не было рядом. По радио уже пели какую-то попсовую песенку.

– Хозяева, тук – тук!

Лиза резко затушила сигарету.

– Дядя Вова, ты? – она бросилась Кучеренко на шею и расплакалась.

– Эй, Облиза! Что это тут у нас? – он назвал ее детским прозвищем, растерявшись от бурных эмоций взрослой уже женщины.

Лиза опомнилась. Села, достала из пачки еще одну сигарету.

– Что случилось, Лизок?

– Ничего. Не могу больше. Тебя мне сам Бог послал. Я с тобой в город уеду.

– Совсем?

– Да.

– А Бориска отпустит?

– Кто его спрашивать будет? Да он и не заметит! А ты зачем приехал?

– Навестить. Папка беспокоится, Лизок. Сам-то он твоего муженька не очень жалует, знаешь! Вот и прислал меня. А чего вдруг твой Бориска вас в деревню загнал?

– Дурь в башку ударила. Захотелось власть свою показать, вот, мол, я какой, сказал – и все быстро простроились и – вперед, с песней! Только я думаю, еще есть одна причина.

– Какая?

– Кротовка рядом, да, дядя Вова? Ты же был там?

– Ну, да…

– По-моему, ему вдруг вспомнилось что-то. Да еще письмо это идиотское!

– Какое письмо? – насторожился Кучеренко.

– Да ему в офис прямо перед отъездом принесли конверт с запиской, – Лиза прикурила третью сигарету.

– Что в записке?

– ОНА ЖИВА.

– И все?

– Все. Странно одно – конверт старый. Вот, посмотри, – Лиза залезла в карман куртки мужа и, достав оттуда письмо, протянула его Кучеренко. Тот невольно вздрогнул: конверт был копией того, что получил Крестовский. «Не нравится мне все это! Одно ясно, Бориска ни при чем, хотя…», – он внимательно осмотрел конверт. Штемпеля на нем не было.

– И что он думает по этому поводу?

– Сейчас ничего. Мы приехали, а тут детектив какой-то! Парень пропал, вторые сутки его ищут. И Борис с ними.

– Но как-то он отреагировал на эту записку?

– Он считает, что тот, кто писал или послал, хочет, чтобы он занялся поисками настоящих убийц его жены. И он, по-моему, решил этим и заняться.

– Да, неисповедимы пути господни, – изобразил постную мину на лице Кучеренко.

– Так мы едем, дядя Вова?

– Собирайся, Лизок. Не хочешь здесь оставаться – уезжай!

– Я сейчас, – Лиза торопливо покидала свои вещи в сумку и нацарапала карандашом на каком-то листке: «Я уехала в город. Насовсем».

– Поехали, быстрее, а то он может вернуться.

Облако пыли поднялось от колес приземистой иномарки Кучеренко.

– Разъездились тут! – проворчала Ниловна, когда большая черная машина на большой скорости проехала мимо ее дома.

Глава 27

Он расслабился. Он всегда был спокоен в машине, куда бы ни ехал. Полностью доверившись водителю, он иной раз даже засыпал. По молодости он любил сидеть за рулем сам. Нет, он никогда не рисковал, просто ему нравилось быть в машине одному. Без посторонних. А для Крестовского все вокруг были посторонними. Кроме дочери и Кучеренко.

Сейчас он ехал к человеку, от визита к которому отказаться не имел права. Отец Дронова, так несправедливо убиенного Севкой, что уж тут таить, доживал век в коттедже на берегу Волги в соседней области. Каждый год он ездил к нему в день его рождения. С подарками. Даже последние три года, когда старик уже никого не узнавал, он не мог не навестить его. Тот радовался пустячным безделушкам, как ребенок, спрашивал «ты кто ж такой будешь?», улыбался абсолютно счастливой улыбкой и засыпал. Крестовский, посидев за накрытым столом с теми, кто тоже не мог не приехать, ходил потом на Волгу, плавал до посинения и долго еще лежал на пляжном полотенце, как он потом говорил, «грея старые кости». Вечером, в отличном настроении, возвращался домой. Кучеренко с ним поехал только один раз. Для того, чтобы посмотреть на отца Дронова в памперсах. У него к этому семейству были свои счеты. Он привез в подарок старику ночной горшок с крышкой, но был разочарован его реакцией: подарок был со значением, а тот принял его все так же восторженно, как и другие презенты. Больше Кучеренко с ним не ездил.

Крестовский посмотрел за окно. Ехали по трассе вдоль полей. Местность показалась ему незнакомой.

– Леша, где это мы? – спросил он водителя.

– Это новая дорога, Евгений Миронович. Теперь вдоль Кротовки трасса проходит. Одно удовольствие ехать.

«Кротовка!» – Крестовский поморщился. Опять напоминание. Мнительный он стал, прав Вовка. Складывает совсем нескладные вещи. Записка, деревня, зятек возле того. Ну и что? Крестовский чертыхнулся. К старости эти все напасти, к старости. Как ни бегай, а к семидесяти подбираемся! Кучеренко все по бабам бегает, все больше по молоденьким, чтобы от дряхлости сбежать, а он, Крестовский по тренажерным залам. Тело-то у него, не хвалясь, покрепче, чем у зятя. Тот рядом с ним – квашня квашней. Бальзам на душу, конечно, но возраст-то обратно не отсчитаешь! И Ларка ему это лишний раз напомнила.

Он ее заметил, когда она еще в школу не ходила. Вертелась вроде под ногами малышка, с куклами играла. Он и дарил ей кукол. Немецких, хлопающих глазками. Ларка и сама на них была похожа. Крестовский не помнил, шесть или семь лет ей отмечали, а он посмотрел на девчушку и обомлел: маленькая женщина. Кокетливая, красивая, с умненькими глазками. На следующий год он подарил ей золотые сережки в ушки. И потом дарил ей только украшения. Все более дорогие год от года. Наблюдать, как растет это чудо, было в удовольствием. Его родная внучка Алена интересовала его меньше. Она была хорошенькой, но и только. А Ларка! Он гордился ею, видя, как мужики столбенеют при виде ее темных распахнутых глаз. Не глупо вытаращенных, как у большинства красавиц, а словно затягивающих в свою глубину. В ней не было изъянов. Бог щедро одарил ее всем: умом, красотой и почти мужской волей. Она могла добиться всего, чего хотела. Она притягивала и отталкивала, оставляя надежду. Крестовский не раз наблюдал, как она одним взглядом останавливала даже грешные мысли и мужик, открыв рот для слишком откровенного комплимента, терялся и замирал, не смея его произнести. Он не заметил, как его перестали интересовать другие женщины. Однажды, когда Кучеренко начал крутиться возле очередной его пассии, он испытал что-то вроде облегчения: вот и славно, баба с возу… Но он никогда не думал о сексе с ней, с Ларисой. Ни разу. Божество не трахают! Ему достаточно было видеть ее раз в месяц, что и происходило. То, что она дочь Махотина, то, что ее не любит Лиза, его не волновало. Мелочь! Лиза уже давно оставила упреки в том, что он балует Ларку больше, чем родную внучку. Ей и в голову не могло прийти, что он балует не ребенка, а красивую женщину. И ему это доставляет огромное удовольствие.

Сегодня он впервые ощутил собственную немощь. Ее близость вдруг родила в нем новое желание: он хотел ее. Это открытие было неожиданным: он же сотни раз до этого дня прикасался к ее руке губами, целовал ее в мягкую щечку и даже в подставленные наивно губы. Что же сейчас изменилось? Его вдруг резко бросило в жар при воспоминании о последней встрече. Ему показалось, или он себя убедил, что она?… Но этого не могло быть. У нее молодой любовник – Севка, мать его! Семьдесят кило мышц и сто граммов мозга! Ревность затуманила ему голову. Он даже застонал от отчаяния. Разве у него есть шанс? Да и откуда? Вчера был. Хотел проверить. Да или нет. Но он ее оттолкнул. А почему-то кажется, что это она его отстранила. От себя. Одним только взглядом. Напомнила ему о его немощи.

Крестовский выглянул в окно. Слева виднелся коттеджный поселок. «Быстро доехали», – он зевнул.

Охранник на въезде, завидев издали машину Крестовского, поспешил поднять шлагбаум. Во дворе под навесом уже стояли громоздкие иномарки. «Слетелись вороны!» – подумал Крестовский. В искреннюю привязанность к старику этих, в основном молодых, дельцов, он не верил. Ездили так, по завещанию отцов – наставников. Крестовский прошел сразу в комнату к старику. Дронов – старший лежал на высоких подушках. Глаза его были закрыты.

– Как он?

– Хуже, Евгений Миронович. Почти не ест. Вы попробуйте, поговорите с ним, – сиделка, ухаживающая за стариком уже много лет, встала со стула.

– Степаныч, здорово! – Крестовский дотронулся до высохшей руки Дронова. «Прямо птичья лапка!» – подумал он про некогда массивную ладонь старика. Дронов приоткрыл глаза и невидяще посмотрел прямо перед собой.

– Аля, давно он так?

– Последние две недели. Это он еще вас услышал, а обычно совсем не реагирует.

Крестовский поднялся.

– Сообщи, если что. Я поеду, пожалуй. Хотя, черт, я же шофера с машиной отпустил на два часа, у него здесь рядом родня в деревне. Он достал телефон и набрал номер водителя.

– Ты далеко уехал? Возвращайся, едем обратно, – не дожидаясь ответа, он отключился. Еще раз бросив взгляд на старика, вышел из комнаты.

Он уже подходил к машине, когда из кармана куртки послышалась бодрая мелодия. Звонил кто-то незнакомый.

– Да, слушаю! Лара?! Что случилось, девочка? Катя долго не давала номер сотового? Рассказывай. Так, не волнуйся. Так. Ах, паршивец! Да, да. Вот, что, девочка. Дай трубку этой козе! Катерина, проводи Ларису Борисовну в мой кабинет. Выполняй любое ее приказание. Головой за нее отвечаешь! Ты меня поняла? Верни трубу. Ларочка, солнышко! Никуда из офиса не уходи. Катька сделает все, что попросишь. Дождись меня. Обязательно, слышишь! Ничего со мной не случится! – Крестовский отключился.

– Леша, иди сюда, – махнул он рукой.

Водитель вышел из машины и остановился рядом с Крестовским. Они тихо переговаривались, и Алексей осторожно осматривался вокруг, практически не поворачивая головы. Его цепкий взгляд выхватывал малейшие подозрительные детали.

– Евгений Миронович, я думаю, что Стрелок где-то на дороге. То, что это он, я не сомневаюсь. Севку я с ним уже видел неоднократно. Мы поедем кружным путем. А ребята все прочешут вдоль новой трассы. Не переживайте.

– Вот ведь, гаденыш! Что задумал?

– Поедемте, Евгений Миронович. Нужно, чтобы все видели, что вы уехали. Возможно, у него здесь сообщник.

Крестовский сел в машину. «Ларка спасла мне жизнь. Вот так просто. Моя храбрая маленькая девочка», – он почувствовал, как по телу пробежала волна тепла. «Если бы Севка ее увидел, он бы мог ее…! Убью, урода!» – напрягся Крестовский. Злость вытеснила все другие чувства. Он знал, что ребята из его службы безопасности уже выехали на трассу. Не пройдет и часа, как они найдут Стрелка. А Севка, скорее всего, уже сидит в подвале старой заброшенной дачи. Он набрал номер сотового Кучеренко.

– Ты сидишь? Едешь? Откуда? Понятно. Останови машину-то. Да, так серьезно. Остановился? Тогда слушай. Севка Пушко меня заказал! Да уже все нормально, не мельтеши! Лариса предупредила», – он еще несколько минут слушал, как матерится Кучеренко, а затем отключился.

Глава 28

Елена лежала на кровати и пыталась заснуть. Но не получалось. Думать о сыне было больно. А думалось. Санька, умаявшись от свалившейся на него непривычной работы, уже давно заснул. Елена вдруг вспомнила бабушку. Она бы помогла, успокоила.

Елена долго не знала, как умерли ее родители. Бабушка старательно уходила от разговоров о дочери и ее муже. Вместо этого она рассказывала внучке сказки. В конце каждой сказки маленькая Леночка задавала вопрос: «И этой принцессой была моя мама, да, бабуля?» Бабушка кивала головой, и, подоткнув одеялко, целовала ее в лоб. «Храни тебя Господь», – говорила она. И Лена свято верила, что Бог ее хранит. Даже когда стала пионеркой. Она пела пионерские песни, ходила на линейки, но всегда знала, что у нее есть тот, кто ее хранит. Даже если все вокруг считают, что его нет.

В доме была всего одна икона. Простая, нарисованная на бумаге, в окладе из жесткой фольги. «Казанская Божья матерь, а это маленький Иисус», – объяснила бабушка. Елена подолгу всматривалась в лицо богоматери, и ей казалось, что ее мама, будь она жива, выглядела бы такой же доброй и прощающей. Нашкодив, она просила прощения не у бабушки, а перед иконой. Вера в Бога осталась и тогда, когда заболела бабушка. Молиться, как ни странно, она не умела. Она просто просила о том, чтобы ее бабуле стало легче. И обязательно обещала – я буду ей помогать, буду работать, только пусть она поживет подольше. Периоды обострений чередовались с облегчением. И Лена верила, что так и будет, бабушка будет жить, только нужно просить об этом. И обязательно выполнять свои обещания.

Про родителей она узнала за день до свадьбы. О том, что бабушка раньше лечила людей травами, заговаривала болезни и успокаивала гулявших на сторону мужей, она знала от соседей. Они нет – нет, да и прибегали к ней с просьбами. Но бабушка их всегда выпроваживала. Но потом долго молилась, прося Бога простить ее. В тот день Лена выбирала себе платье на регистрацию, хотя и выбирать-то особенно было не из чего. Бабушка позвала ее в маленькую комнату, где спала и открыла сундук. Достала белое платье изо льна с пущенным по низу кружевом ручной вязки.

– Это мамино, свадебное, – сказала она, – примеряй!

На Елене платье сидело, как влитое.

– Какая ты статная, вся в Дуняшу, – она заплакала.

– Бабулечка, родненькая, – подскочила к ней Елена.

– Грех на мне, внучка, смертный грех! Я маму сгубила…

Лена отшатнулась.

– Знала ведь, что нельзя от пьянки отца твоего уберечь, а не отговорила ее от свадьбы с ним. Григорий и до женитьбы пил, гулял с дружками. Мама его сильно любила. Прямо сохла по нему. Могла я ее отвадить, колдовством могла. Но не стала. Убил он ее однажды из ружья, в пьяном угаре, а потом и сам застрелился. Простить себе не могу. Всей деревне врачевала, а собственную дочь не уберегла!

– Так ты поэтому теперь людей не лечишь?

– Да. Зареклась я в тот день. Против Божьей воли пошла. Потому и мучаюсь теперь болезнью. Наказание мне это за грехи. И, что дочь не уберегла, и, что даром своим не пользуюсь. У нас в роду много знахарок было. Через поколение сила передавалась, от бабушки – к внучке.

– Так ты мне передашь?

– Как я могу передать, чего нет уже?

Лена задумалась. Она хотела бы стать врачом. Вернее, ветеринаром. Но это нужно ехать учиться в город. Да и замуж она выходит! Некогда ей. Но заговоры, травы она совсем не знает.

– Бабуль, а как это получается – лечить?

– Это с молитвой, Леночка. Сначала просишь помочь, потом благодаришь. Не сама я лечила, святые помогали. Кому можно, кому нельзя помочь. Часто болезнь за грехи дается, тогда и вмешиваться нельзя. Должен человек задуматься, что он такое в своей жизни натворил. И раскаяться вовремя. Тогда и болезнь отойдет. Или человек с душой расстанется.

– Умрет? Ничего себе, раскаялся! Лучше уж с грехом жить!

– Ты не говори так, даже не мысли. С грехом – не жизнь. Каждый день человек Бога молить станет, чтобы смерть послал, как избавление.

– Страшно ты как говоришь! Бог милосерден!

– Милость его в том и состоит, чтобы дать человеку возможность перед смертью очиститься.

– Зачем? Чтобы в рай попасть?

– У каждого свой рай и ад. Иногда он на земле и начинается, – бабушка замолчала…

Елена, устав ворочаться в постели, встала. «Что ж, мне сорок лет, начали сбываться пророчества той цыганки. Сына уберечь не смогла. Что там еще? Любовь? И любовь пришла, только это не любовь, а беда. Нельзя чужое трогать, на чужом несчастье счастья не построишь! Видно, их судьба свела, оба вон какое горе пережили! И Анна и Петр… А тут она еще со своими страданиями. Нет! Молча переболеть придется, в одиночестве. А душа-то тянется! Плоть еще усмирить можно, а душу-то как удержать! Господи, помоги!» – Елена перекрестилась. И тут же волна стыда накрыла ее с головой. Сын пропал, а она о чем думает! Надо поспать, ей завтра понадобятся силы. Постель уже успела остыть. Елена, зябко закутавшись в полушалок, прилегла на край кровати и прикрылась одеялом. И тут же будто провалилась в сон. Только сон ли? Перед ней вдруг возникла картинка: Миша, с забинтованной головой, лежит в каком-то, очень темном месте. Она четко видела что-то вроде грубо сколоченного стола или лавки, на которой стоял граненый стакан со свечой внутри. «Он жив! Только ему очень больно!» – поняла она. И тут она услышала голос матери: «Найдут его, доченька! Не переживай! Рано ему еще к нам…» Елена очнулась. Сердце бешено колотилось. Но на душе стало светло и спокойно.

Глава 29

Санек проснулся, что называется, ни свет, ни заря. Словно от толчка проснулся – корову выгонять пора. Мама-то теперь никакая! Ей дела до коровы нет. А он, как велел дядя Лукич, за хозяина теперь. Ответственный! От сознания собственной значимости у Санька сделалось торжественное лицо. Хотя, кто увидит-то!

Он всунул ноги в тапочки и соскользнул с высокой кровати. В соседней комнате никого не было. Материна кровать была аккуратно застелена.

– Мам, ты где? – он выбежал на крыльцо.

– Проснулся, сынок? Иди, умывайся. На столе яичница и молоко. Поешь.

– А ты куда?

– Так Зорьку выгнать! Вернусь тот час же.

Санька удивился. Мать вчера была словно сонная. Сидела, в одну точку уставившись, и молчала. А сегодня – вон, нормальная! И улыбается чему-то? Может, он чего проспал? Миху нашли?

– Мам, а что про Миху слышно?

– Ничего. Утро же еще, никто искать не ходил.

– А ты чего тогда такая…, – он не нашел слов, чтобы сказать ей, какая она сегодня.

– Найдут его, Санек, я знаю. Ты иди, я скоро вернусь, – и Елена вышла за калитку вслед за коровой.

Санек растерялся. Он видел как-то в фильме, что люди сходят с ума, когда горе какое. Придумывают себе, что все по-прежнему, и живут, как ни в чем ни бывало. Может, и с мамой такая беда? Он тоскливо посмотрел через забор. «Скорее бы уж Лукич пришел. Я че один делать-то с ней стану?» – он вошел обратно в дом.

– Ты что не ешь? – Елена опять улыбнулась.

– Мам, с тобой все хорошо? Ты про Мишку-то откуда знаешь?

– Сон видела.

– А! – Санек облегченно вздохнул. «Ох уж эти бабские сны! Спасу от глупости нет!» – подумал он совсем по-взрослому.

Два часа ушли на то, чтобы помочь матери по хозяйству. Санек безропотно выполнял все, что она говорила, хотя он мог бы эти дела переделать и без ее указаний. Ведь справлялся же вчера! На сегодня он наметил одно важное дельце. Мужики, конечно, знают лес, спору нет, но он, Санек, знает его лучше! Вот, например, за Ведьминой поляной вовсе и не непролазная чаща! Он-то там пролезает! Кусты, правда, больно режутся, но он под ними! А дальше там еще столько интересных мест. Грибов после дождичка – тьма. Городские эти места не знают, да и свои туда не ходят. Красота! Ползаешь вокруг дерева и срезаешь. Полчаса – мешок. Мама всегда удивляется, откуда он такие грибы тягает, но он свои места никому не сдает! Даже Михе! Хотя тому и не интересно. Было. Санек вздохнул. Он бы ему все показал, только пусть найдется. А вообще он любит один по лесу ходить. И не страшно вовсе. Кому он там нужен больно! Лисица изредка прошмыгнет, да кабаньи следы видать. Да и то редко. А муравейники там с дом! Сунешь палку, подержишь, а потом сосешь – кисленько!

Санька надел трико и рубашку с длинным рукавом: комаров там жуть сколько.

– Мам, я за грибами, ладно?

– Далеко не заходи!

– Ладно, – он улыбнулся: знала бы она!

В этот момент постучали в дверь.

– Хозяйка, можно войти? – Махотин просунул голову в дверь.

– Заходите, Борис Никитич!

Санек удивился. Что-то зачастили к ним городские! За Махотиным в дом вошла молодая девушка.

– Елена Ивановна, это – Алена, моя дочь. Привел с Саньком познакомиться. Ей скучно здесь одной.

– Здравствуй, Алена. Проходи.

Санек досадливо поморщился: накрылся поход в лес. Не тащить же ее с собой!

Алена наблюдала за мальчишкой. «Да, папочка, похоже, навязал меня этому малолетке. Ну да ладно, главное, чтобы он меня с местными ребятами свел, а там посмотрим!» – она потянула ему руку. Санек осторожно сжал ее пальцы и важно кивнул.

– Привет! Хочешь, в лес свожу? За грибами, – неожиданно для себя самого выпалил он.

Алена оглянулась на отца. Гулять по лесу с Саньком в ее планы не входило.

– Мы одни пойдем?

– А зачем еще кто-то? Больше народу – меньше грибов. Ты вообще-то грибы собирать умеешь?

Алена не умела. Она никогда не была в лесу с целью что-нибудь там собирать. Они изредка выезжали с друзьями на мотоциклах в лесопарк поваляться на травке. И все. А грибы, ягоды ее мать покупала на рынке.

– Научишь! Я толком в них и не разбираюсь.

– Елена, моя помощь вам не нужна?

Елена отрицательно покачала головой.

– Тогда я пошел. Алена, домой к обеду вернись, часам к трем. А то мать рассердится.

Махотин чмокнул дочь в щеку и ушел. Санек окинул Алену критическим взглядом. «Одета слишком чисто, но это ее дело. И кто его за язык тянул! Чего вдруг так расщедрился, в лес позвал?» – он положил в мешочек еще один ножик и кивнул на дверь: мол, пора и топать.

– До свидания, Елена Ивановна. Приятно было познакомиться, – Алена вышла вслед за Саньком.

Глава 30

Воронин Семен Лукич сидел на крыльце и курил. Ему нужно было подумать, а думать без курева он не умел. Ругал себя нещадно за полторы пачки использованных за день папирос, но наутро опять закуривал.

Семен Лукич всю жизнь прожил в Рождественке. Спроси его, почему он так привязан к этим местам, и не ответит. Патриотизм, однако. Громко звучит, но красиво! Есть, чем гордиться. Красота мест неописуемая. Правда, с норовом красота! И речка с омутами, не простая речка! Сколько жизней унесла! И лес вокруг сказочный. Только такой, как в страшной сказке, а не в доброй. И, вишь, не всегда из этого леса люди домой возвращались. Ему, как милицейскому, об этом известно, как никому.

Была у Лукича одна страсть. Вернее, две. Одна – женщины. Чего не говори, а любитель он до женского пола! Поэтому и с женой не сладилось. Полина понять его натуру не смогла. Выгнал, когда очередной скандал устроила. Он тогда к бухгалтерше клинья подбивал. У той уж год как муж умер. В самом том состоянии была баба, в подходящем. Узнала Полина, вой подняла на всю деревню. Жалко ей, что ли? По совести, не любил он ее никогда. Потому и расстался без сожаления, обратно в Кротовку к родителям вернул. Сказал – скандальная уж больно. Проглотили молча обвинения. Да и как не проглотить: зять-то участковый, власть!

А вторая страсть была история. Любил он книжки исторические читать. Особенно, где тайны и сокровища. Даже в районную библиотеку наведывался каждую неделю. А про деревни окрестные знал все. Ну, то, что нашел в музее краеведческом и в архивах. Да еще и старики рассказывали. Иной раз хотелось бы верить в их байки, да умом понимал, россказни все это. Из поколения в поколение передаются и бородой обрастают. По молодости он даже пытался проверять байки эти. Ходил, копал, где они говорили. Потом понял, смеются над ним все. А не должны! Не может он себе позволить смешным выглядеть перед вверенным ему для защиты народом. И успокоился. «Во! Сразу видно – остепенился наш Семка!» – стали говорить старики. И называли с тех пор не по имени, как пацана, а уважительно – Лукич. Так только старцев местных величали, по отчеству. Из уважения к возрасту.

Зацепился он за фамилию Крестовского. Мало кто помнил этот род старинный. Рождественка им принадлежала. Усадьба рядом была, пожгли ее давно только.

Лукич затушил сигарету и вернулся в дом. Пирожки, которые дала ему еще вечером вдовая Надежда, прощаясь на крыльце, он трогать не стал. Оставит на обед. Приложившись к холодному молоку с пол-батоном белого, он полез в книжный шкаф. Достал одну из тетрадок, которых здесь было не меньше двух десятков, и раскрыл ту, что с номером на синей обложке – «1». Свой почерк он и сам читал с трудом, а уж посторонние без перевода и вовсе не могли разобраться в его писанине. Вспомнилось, с чего он начал поиски. С кладбища. Еще его дед показывал ему старые захоронения. Памятники с ангелами, каменные кресты, часовенку. Этот участок был отгорожен от остального кладбища кирпичной оградой.

Лукич посмотрел на часы. Пора идти. Поди уже ждет кто по делу. За пару часов разгребет, потом к мужикам присоединится. Искать Михаила надо, искать. Сегодня они в другой лес пойдут, за реку. Вдруг туда Мишку отволокли? Вот только живого ли?

Лукич надел фуражку, вышел за калитку и завел мотоцикл.

Большой деревянный дом с надписью над крыльцом «Милиция» в яркий синий цвет он выкрасил собственноручно. Чтобы видно издалека. А буквы – красные. Две комнаты и КПЗ, как громко называлась обнесенное решеткой место, вот все помещения.

У двери в его кабинет сидела на стуле старая бабка Макарова.

– Что, опять? – Лукич посмотрел на ее разбитую губу.

– Напился, ирод. Забери ты его, Христа ради, Лукич, я отдохну чуток! – бабка чуть не плакала.

– Да ты пойми. Забрать надолго я его не могу. А он выйдет – и опять тебе наподдаст. Давай миром. Я с ним сейчас поговорю, пойдем к вам.

– Да здесь он. Дед, – крикнула она в открытое окно.

– А ну заходи Макаров! Тебе сколько лет, дед?

– Ну, семьдесят.

– В тюрьме решил остаток лет отсидеться?

Бабка тихонько ойкнула.

– За что?

– За регулярные избиения жены.

– Так я же любя! – дед искренне удивился.

– Слушай внимательно, Макаров. Еще раз, – он показал на бабку, – и она напишет заявление. По форме. И тогда я тебя посажу.

– Куда?

– Сначала сюда. Ну, а потом…

Бабка вдруг проворно вскочила, схватила мужа за руку и потянула к выходу.

– Пошли, что ль, отсюда. Ты извини нас, Лукич. Мы сами как-нибудь.

– Идите уж, – Семен Лукич махнул рукой.

«Быстро я управился. На сегодня все, или еще кого принесет?» – он достал из кармана прихваченную тетрадку. Он прочел ее довольно быстро. «Да, не зря, видно, фигура эта крутилась на старом кладбище. Старые это дела, точно старые. Сокровища ищут. Только что искать? Нет там ничего, он по молодости сам там все обшарил. Что там Санек говорил? Крест поворачивался? Привиделось ему. Точно. Могилы там, как могилы. Кресты все в землю вкопаны, куда им вращаться-то? Придумал Санек, для пущего ужаса придумал», – Лукич посмотрел в окно. «Ко мне идет или так прогуливается?» – успел подумать он.

– Здравствуйте, Семен Лукич.

– И вам не болеть. Случилось что?

– Нет. Пришел вот помощь предложить.

– Да не нужно пока ничего. Мужики в дальний лес подались. Я туда же сейчас поеду. Хочешь, давай со мной, – перешел он на «ты».

Лукич внимательно посмотрел на Махотина. Согласиться или просто так пришел, из вежливости?

– Хочу. Слушай, Лукич, – Махотин тоже перестал церемониться, – мне ведь помощь твоя нужна. Помоги разобраться. Только послушай сначала, мне издалека плясать надо.

– Давай, слушаю.

– Я жил в Кротовке. Двадцать два года назад. Слышал, тогда, в восемьдесят четвертом там был пожар. Женщина молодая сгорела.

– Слышал. Там еще ребенок…

– Нет-нет! Дочка жива осталась. Ее спасли. Корзинку с ней я под дверью у себя нашел через несколько дней.

– Так ты?

– Это мой дом сгорел и моя жена. Любава.

Лукич опешил. Он, конечно, помнил эту историю. И как не помнить!

– Так ведь мужа-то и обвиняли!

– Нет, я не виноват. Я в это время в городе был. Проверили потом, отпустили. А вот кто действительно мой дом поджег, я до сих пор не знаю. В начале пытался искать, только тетка Любавина меня обвиняла, не мог я в деревне оставаться. Так и заглохло все.

– А что сейчас? Ты дом-то у Елены за этим купил, чтобы поближе к Кротовке?

– Наверное. Хотя, покупал – не думал. Есть еще одна вещь. Накануне отъезда я получил записку. В старом, тех времен конверте.

– Угрозы?

– Нет. Только два слова «ОНА ЖИВА». И все. Такое впечатление, что кто-то попытался мне напомнить о тех событиях.

– Возможно, но зачем? Ты, как я понимаю, единственный заинтересованный человек? Тетка-то уже померла давно, так?

– Так. Слушай дальше. Это еще не все. Вчера я ездил в город по вашим делам.

– Спасибо тебе.

– Да не на чем. Мне уже возвращаться, но тут позвонила мне старая знакомая, двадцать лет назад у меня с ней был короткий романчик. Так, интрижка. Расстались вполне мирно. А тут она просит срочно приехать. И утверждает, что это она прислала это письмо. Я и рванул сразу. Ехать всего ничего – минут двадцать. Звоню в дверь – не открывает. Забеспокоился.

– Что так? Может, ушла куда?

– Обязательный она человек, Галина. Была.

– Неужели труп?

– Вызвал я друга своего, из прокуратуры, побоялся один в квартиру вломиться. Открыли Галина – с пробитой головой. Еще жива была. Последние слова ее показались мне сначала сплошным бредом. Что-то про папку, рисунок, записки. Еще о метрике чей-то. А под конец про крест какой-то. Могильный что ли?

– Так. И ты уже сделал какие-то выводы?

– Так, может и ерунда. Но, согласись. Записка была. Ваш парнишка откуда пропал? Правильно, с кладбища. Санек видел, как крест поворачивался, так?

– Ну, этот может и соврать!

– А если нет? Если все это из одной оперы?

– Ты сейчас притянул за уши кучу фактов. Спору нет, определенная логика присутствует. Надо разбираться. Кстати, раз уж мы затронули тему крестов, ты ведь Крестовскому зять?

– Зять. А ты о нем откуда знаешь? Неужели он и здесь побывал?

– До вчерашнего дня я про твоего родственника слыхом не слыхивал. Вишняков просветил. У него с ним, похоже, свои счеты.

– Он, блин, для меня бельмо на глазу, – Махотин вздохнул.

– Да хрен с ним. Ты послушай, что я тебе про Крестовских расскажу. Рождественка-то издавна им принадлежала, их имение было за Юзой. Вот я думаю, родственник он, твой Крестовский или однофамилец нашим? Не знаешь ли чего?

– Вряд ли он имеет какое-то отношение к местным. Сам он всю жизнь в городе прожил. И родился там же, наверное. Жил с матерью, отца не помнит. Нет, скорее однофамилец. А тебе зачем?

– Историю люблю, – Лукич немного смутился.

– Тайнами увлекаешься? Сокровища предков покоя не дают?

– Ты смейся, смейся! А я тебе пока кое – что расскажу. Только не перебивай, ладно? Потом поймешь, что тебя мой рассказ непосредственно касается.

– Интересно!

– Вот, – Лукич протянул Махотину тетрадку, – Тут все, что я собрал про Крестовских и Челышевых. Эти – в Кротовке жили, тоже баре. Я в детстве еще про них от деда своего слышал. Дед у меня у них, у Крестовских, в юности на конюшне служил. Много что про них знал. Он меня как-то на кладбище старое водил, вроде как на экскурсию. Я бродил между могилами и читал имена. На широкой плите два одинаковых креста рядышком. «Это – первенцы Александра Сергеича – Ванечка и Мишенька. Два годочка прожили всего. А вот и сами Александр Сергеич и Аннушка его, царство им небесное», – дед Прохор показал мне на две могилы, – «Барин в тот год, когда младшенькая родилась, преставился, а барыня на два года его пережила. В двадцать втором ушла. Плохо им жилось, не могла им большевистская власть простить, что богатыми раньше были. А они все, что у них было, этой власти отдали, только бы жить им разрешили. Отселили их в маленький домик на окраину, кругом только поля, да круча над Юзой… А усадьба потом сгорела вдруг, в одночасье. Совсем их гнобить начали: мол, сами подожгли. А они тихо жили. Дочка старшая Верочка тогда уже большенькой была, она у них до революции родилась. Бедно жили, с хлеба на воду, да и хлеба-то тогда не было вдосталь – голод!». Я тогда еще долго пытал старика, а дед охотно рассказывал. «Потом, после смерти Анны, девочкам совсем туго пришлось. Анфиске два года, Вера восьмилетку закончила. Помогали люди, чем могли. Кто с ребенком посидит, пока Вера в поле, кто картошки вареной принесет, да капусты квашеной. И ведь выжили! Только Вера так замуж и не пошла ни за кого. Сестру на ноги ставила. А вот Анфиса жениха нашла, тоже барского рода. Челышев Мирон. Тот самый, из Кротовки. Он там с сестрой жил, с Надеждой. Мирон поначалу к Вере сватался, одногодки они. Но отказ получил решительный. А уж как Анфиса подросла, он к ней. Даже переехал к ним с Верой в Рождественку, сестра дома одна осталась» Память была у деда – позавидовать можно. Все имена помнил! А я все потом записал.

Махотин молчал. Он пока ничего не понимал, зачем ему все это? Лукич продолжал.

– Смотри, что получилось. Я тут все стрелочками разрисовал, – он протянул Махотину листок бумаги со схемой. Поженились Мирон Федорович Челышев и Анфиса Александровна Крестовская в 1939 году. Через год родился у них сын Саша. Жили они в Рождественке, вместе с Анфисиной сестрой Верой. И тут беда случилась. Утонул Саша в Юзе, ему едва четыре года исполнилось. Анфиса с Мироном уезжают в Кротовку к сестре Мирона Надежде Федоровне. А Анфисина сестра Вера, как рассказывал дед, вскоре пропала из Рождественки. Дом потом достался мужу Елены, а теперь ты его купил. Понял? А теперь слушай внимательно. Ты фамилию своей первой жены знаешь?

– Иванова.

– Иванова – это по мужу первому. А в девичестве она Челышева была. И Надежда Федоровна, тетка ее тоже Челышева. Что, не спрашивал никогда? Вот, – Лукич ткнул карандашом в схему, – Здесь твоя Любава, младшая дочь Анфисы Крестовской и Мирона Челышева, понял теперь? Когда они умерли, она совсем еще ребенком была, ее стала воспитывать младшая сестра Мирона Надежда. Да, та самая тетя Надя. А все родственники Любавы по материнской линии у нас на кладбище покоятся. Это возле их могил Мишка пропал.

Махотин сидел ошеломленный. Не нарисуй Лукич схему, он давно бы уже запутался. А так все связи, как на ладони. Только сейчас он понял, откуда у Любавы эта правильная речь, знание языков и истории.

– Но какое отношение это все имеет к нынешним событиям? И к ее смерти?

– Может, и никакого. А может и… Дед еще рассказывал, что Крестовские не все ценное казне отдали, как и Челышевы. Что-то припрятать успели. Подумай, где? Правильно, на кладбище. Возможно?

– Не факт!

– А кто о фактах говорит? Просто подумай, кто мог узнать о якобы спрятанных сокровищах? Местные все знают, что там ничего нет.

– Откуда такая уверенность?

– Я там все… исследовал. Еще в юности, – опять смутился Лукич, вспомнив, как смеялись над ним односельчане.

– Ты?! Это круто! Что б сам участковый! – Махотин от души расхохотался.

– Смейся, смейся! Сейчас бы не знал ничего, не интересуйся я историей этих мест! Нет, чтобы «спасибо» сказать!

– Спасибо, Семен Лукич. Нет, правда, сам копал? – все еще весело спросил Махотин.

– Копать, не копал, а надгробия обследовал. На предмет скрытых рычажков или пружинок.

– Ничего не нашел?

– Чисто все. Ни одной зазубринки. Так, что – пустой номер!

– Тогда что там делала фигура, скажи мне?

– Да тоже искала. И не нашла.

– Если не нашла, зачем тогда Мишку…?

Лукич внимательно посмотрел на Махотина.

– Похоже, ты прав. Эту ночь там братья Куровы дежурили. Поедем-ка, поговорим с ними. К тому же, сменить их надо.

А на кладбище уже давно никого не было. Братья Куровы, проведя бессонную ночь, решили идти домой отсыпаться. «Кому, к лешему, нужно копаться у старых могил при свете дня!» – решили они.

Глава 31

Вот теперь она знает, что такое страх не за себя. Когда сотни мыслей, одна хлеще другой, а кажется, что голова пустая. Лариса даже сидеть не могла. Вертелась возле окна, выглядывала, привстав на цыпочки: какой осел придумал сделать подоконник на уровне ее груди! Дед явно промахнулся с архитектором. Вообще, здание ей не нравилось. Нелепое рядом с маленькими двухэтажками. Раскрашенное в коричневое и желтое, с узкими амбразурами окон, оно почему-то ассоциировалось у нее с тюрьмой. Но выглядело, надо признать, монументально. Окна кабинета Крестовского на пятом этаже выходили во двор, который был полностью превращен в автостоянку. Насколько Лариса понимала, в нарушении всяких санитарных норм: машины стояли прямо под окнами жителей дома напротив. Крестовский уже давно не утруждал себя соблюдением этих норм, он просто покупал себе новые, нужные ему.

Лариса плюхнулась в кресло. Все – таки какая сволочь это Севка! Волчонок! А она спала с ним! Хотя, при чем здесь это? Детей с ним заводить она не собиралась. Лариса вообще считала, что в этом городе нет такого, от которого бы хотелось ребенка.

Слава Богу, она успела дозвониться! Эта овца Катя, пока до нее не дошло, насколько дело серьезное, не давала ей номер его мобильного! Вот случись с ним что, она бы ее убила! Что же он не едет? А, собственно, где он? Она даже не спросила у этой куда он уехал! Лариса нажала кнопку громкой связи.

– Зайдите.

Секретарша вошла через несколько минут, нарочито медленно переступая тонкими ножками. «Ну ладно Лизка отцу «вешалку» подсунула, Дед-то где это чудо откопал?» – подумала Лариса, глядя, как та стоит перед ней, слегка покачиваясь на высоких каблуках.

– Принесите кофе! Кстати, куда уехал Евгений Миронович?

– Не имею понятия, – девушка поджала губы и усмехнулась одними глазами. Лариса тут же поняла, что та прекрасно знает, куда уехал шеф.

Из приемной послышался какой-то шум. Катя быстро выбежала.

– Ой, Евгений Миронович, как хорошо, что все в порядке, – услышала Лариса ее щебет.

– Иди домой, Катя, – Голос Крестовского звучал устало.

– А как же… Я же…

– Я сказал – домой! – Крестовский повысил голос, – Быстро! Очень быстро!

Хлопнула дверь, ведущая из приемной в общий коридор, и все стихло. У Ларисы перехватило дыхание.

Крестовский постоял около стола секретарши, пытаясь отдышаться. Нельзя показывать слабость, никак нельзя. Он шагнул в кабинет. «Господи, да понимает ли она, что она для меня сделала?», – подумал он, взглянув на замершую в напряженной позе Ларису. Он глубоко вздохнул и улыбнулся.

– Смешно? – спросила она как-то уж очень спокойно.

– Ничего же не произошло, – пожал он плечами, – благодаря тебе, моя спасительница!

Крестовский попытался говорить весело.

– Тебя могли убить, – она встала с кресла.

– Ну, невелика потеря! Одним олигархом меньше…

– Тебя могли убить, – повторила она твердо, сделав к нему один шаг.

Он только сейчас заметил, какое бледное у нее лицо. Он чувствовал, что сильно замерз. Как-то очень неправильно – изнутри. В желудке, как ему казалось, лежали уложенные кирпичики льда, которые еще и причиняли боль острыми уголками. А вот ладони горели. И лицо горело, предательски выдавая его состояние. Он никак не мог понять, что он должен еще ей сказать. «Спасибо, ты спасла мне жизнь»? Он старался на нее не смотреть. Пытался «отогреться», искусственно вызывая в себе спокойствие. «Мне нужна передышка, я должен подготовиться. Я не могу вот так сразу! Она может оттолкнуть, и тогда я не выживу», – включился вдруг разум. А кто-то внутри шептал другое. И он прислушался к этому тихому голосу. «Ну, же! Давай, подойди! Не топочись на месте!»

И все же он опоздал. Ее руки уже обнимали его все еще крепкую шею, скользя то выше по затылку, по короткой стрижке, то, опускаясь под воротник. Он никак не мог увернуться от ее частых поцелуев. Коротких и легких прикосновений, обжигающих и без того горящее лицо. Он только и смог, что протянуть руки и замкнуть их в крепкий обруч у нее на спине. Она тут же выскользнула, потащила его куда-то, держа его ладонь у себя на лице, поминутно целуя эту ладонь с тыльной стороны. Ему показалось, что он падает. Он и упал. Но больно не стало. Стало вдруг невероятно тепло под ее легким телом. Руки уже помимо его воли обнимали ее талию, расстегивали пуговки на кофточке, и еще какую-то более сложную застежку. Он снял с нее все разом: и блузку и что-то очень легкое, кружевное. Ахнул, зарываясь между двумя аккуратными холмиками, вдохнул ее запах и замер. На секунду, чтобы пойти дальше, изучая губами каждый миллиметр кожи, вдруг покрывшейся крохотными пупырышками. Он ловко переложил ее под себя. Не отказался от ее помощи, когда она на миг отпустила его, чтобы расстегнуть джинсы. Свои и тут же его. Секунды ушли, чтобы сбросить оставшуюся одежду. «Теперь ты понимаешь, что не должен был уходить? Я без тебя ничто на этой планете, понимаешь?» – шептала она ему прямо ухо, смешивая этот шепот с горячим дыханием. Он кивал головой. Или это ему казалось, что он кивает. Потому, что она опять и опять спрашивала: «Ты понимаешь? Скажи, понимаешь?». Он понимал. Он теперь все понимал. Он понимал и то, что еще и не жил. Не начинал жить. А мог бы и не начать, если бы его сегодня… Это от нее он получил этот дар. Он понял вдруг, кто она. Она его ангел – хранитель. Значит, рано ему еще…

… Отдышаться никак не удавалось. Они уже просто лежали рядом, но ее руки, без конца прикасавшиеся к его телу, вновь сбивали его дыхание. Он хотел ей что-то сказать, но она закрывала его рот поцелуем, после которого он опять дышал часто и прерывисто. Он не обессилел, но сил встать не было. Зато были силы отвечать на ее поцелуи, самому ласкать ее влажные бедра и упругую грудь.

– Что ты с ним теперь сделаешь? – Лариса приподнялась на локте, заглядывая ему в лицо.

– Тебя это волнует?

– Да.

– А меня нет.

– То есть? – она удивленно вскинула брови.

– Мне теперь он не интересен.

– И?

– Лариса, что ты хочешь от меня услышать? Он уже у Кучеренко. Или уже…

Лариса замерла. Вот так быстро? Конечно, Севка сволочь. Но ему могли бы дать шанс оправдаться. Или не могли? Только не эти люди! «Я сама влезла туда, где живут по своим законам. Часто неписанным. Идти против – себе дороже. Или я с ним или… А что он со мной сделает?» – Лариса покосилась на Крестовского. Глаза закрыты. Лицо расслаблено. И только подрагивающие веки выдают его напряжение. Он явно ждет ответа.

– Ну и ладно. Сам виноват, – сказала она как можно более равнодушно.

Крестовский открыл глаза. Ласково прикоснулся губами к ее подбородку. Притянул к себе.

– Давай немного поспим, девочка, – сказал он сонно, обнимая ее одной рукой.

Спать Ларисе не хотелось. «Черт, и не уйдешь!» – она поудобней устроилась у него на плече, – Куда я теперь… «с корабля»? Она понимала, что от Крестовского ведет только одна дорога. В никуда.

Глава 32

Лиза буйствовала. С ней это происходило не чаще, чем раз в полгода, но зато после ее налетов на кухонную утварь не оставалось ни одной целой тарелки. Вот так ей давалось многомесячная игра в спокойствие. Ревность свою, конечно же, обуздать не удавалось, но, по крайней мере, выход злобной энергии она давала. Вот таким примитивным способом.

Сколько она себя помнила, она ревновала всегда. В детстве – отца. Даже к дяде Вове Кучеренко, который увозил его по выходным от нее. «По делам», – говорил он серьезно. И она ревновала к этим самым делам. Как она поняла, став постарше, не без оснований: у этих дел чаще всего ноги росли от ушей и были хорошенькие мордашки.

Ей все покупалось по первому требованию, а поэтому ценности никакой не представляло. Даже норковый полушубочек, подаренный на четырнадцатилетие. Хвалиться она не умела, умом понимая, что чем больше зазнайства, тем меньше подруг. А без подруг было скучно. Отец – в делах, дядя Вова при нем, она при няньке. Нянька – дура. Кроме, как «скушай, деточка, котлетку» или «поди, деточка, поспи», она от нее ничего добиться не могла. Про месячные ей рассказал дядя Вова. Нянька только завопила, когда увидела ее бледное от испуга лицо и испачканное бельишко. Дядя Вова, вытолкав бестолковщину из ее комнаты, быстро посвятил ее в перемены в ее статусе. Да так, что она с гордостью заявила отцу за ужином: «Ты можешь выпить за меня бокал шампанского, папа. Я сегодня стала женщиной». «Не женщиной, а только девушкой», – быстро вклинился дядя Вова, пытаясь исправить положение. Его друг уже собирался начать орать и принимать меры. Отец после его уточнения только что и вздохнул глубоко и успокоено. И отвел глаза в сторону. Но шампанское принести велел. А на следующий день подарил сережки с рубинами в виде капелек. Символично.

Лиза добила последнюю тарелку и села на краешек табурета. В этот раз все плохо. Очень плохо. Гораздо хуже, чем тогда, двадцать два года назад. И главное, у нее уже нет сил бороться. В прошлый раз подключился отец, и все случилось так, как ей хотелось. Он не мог не помочь ей, единственной любимой дочери. Борис стал ее мужем. На целых двадцать два года. Он пропустил через себя за время их брака кучу баб, но никогда у нее не было сомнений: это все так, забавы взрослого дитяти. Чем бы ни тешился. И он тешился, а возвращался к ней. Даже трехдневные романы случались, как с той медсестрой. Лиза даже словом никогда не обмолвилась, что знает обо всех его «случках» на стороне. Все равно, кроме равнодушного «ну и что?» ничего в ответ не услышит. Отец злился, что она живет, унижаясь перед ничтожеством. Он так и не принял Бориса. Впрочем, и Борька не особенно перед ним пресмыкался. И, кажется, его совсем не боялся. За это она его любила еще больше. Отец давно махнул на них рукой.

Лизе казалось, что у нее все почернело изнутри. Вот такие ощущения. Черно перед глазами от ненависти (к кому?) и черно внутри от бессилия. Неужели он опять всерьез влюбился и опять в крестьянку? Что за патология такая? Что за болезненная тяга к деревенским бабам? Эта Елена, наверняка, либо брошенка, либо разведенка. Ей мужик нужен. А тут городской, да еще на джипе! Растрясла своими телесами перед ним, вот он и повелся. Она знает это выражение у него на лице: превосходство. Мол, я люблю, я способен на любовь, так уж случилось. В ее любовь он никогда не верил. «Перестань юродствовать, ты понятия не имеешь, что такое любить!» – она проглотила как-то раз это молча, затолкав обратно рвущиеся наружу обидные для него слова. А хотелось сказать, на что она пошла ради него, ох, как хотелось!

В этот раз он потребует развод, это – факт. Даже Алена не остановит. Да и не будет. Она уже давно разобралась в отношениях между отцом и матерью. И мудро держит нейтралитет – разбирайтесь сами. Но к отцу она привязана больше. Лиза понимала, что не любит дочь. Вернее не так – любит, но не так, как Бориса. Страшно звучит, но случись выбирать!..Не приведи господь!

С отцом поговорить надо. Похоже, Борис действительно собрался копаться в прошлом. Спохватился: никого уже в живых не осталось. Да и что искать виновных – вот он, Махотин Борис Никитич. Сам во всем виноват – не нужно было так круто свою жизнь менять. Круто – это – с болью. Чаще всего с болью тех, кого оставляешь. С ее, Лизиной болью. Так, что, терзайся сам, господин Махотин. Получил по заслугам.

Лиза взяла веник и стала сметать осколки в кучку. Следующий этап успокаивающей программы – поход за посудой. «Кстати, этот сервиз продержался больше года», – она покосилась на совок. Злость ушла. Но остался открытым вопрос: а что же делать дальше? Появилось желание вернуться в деревню. И тут она услышала звук поворачиваемого ключа. «Как же я могла про тебя забыть, краса ненаглядная?» – иронично подумала она, глядя на входящую в квартиру Ларису. Они встретились глазами. Вежливый кивок. «А ведь мы поменялись местами: Лизка теперь мне вроде как падчерица!» – внутренне хохотнула Лариса. А на лице ее в этот момент появилась снисходительная улыбка победительницы.

Глава 33

Елена ругала себя, что не все рассказала Махотину. Не потому, что не хотела, просто тогда не вспомнилось. Не просто так он здесь дом купил, Елена чувствовала. В разговоре с ним мелькнула эта мысль, потом пропала. Ушел он сам от темы, неожиданно так, а мог бы еще ее поспрашивать. Или она ошибается, и не нужно ему это?

Елена решила, что суетиться не будет. Придет он – расскажет. Если он все же решил после стольких лет в прошлом копаться, его дело. Только почему сейчас? То, что она знает, могло бы ему помочь.

А девочка у него хорошенькая. Чистый, светлый человечек. Только это, наверное, его младшая дочка. На вид-то ей лет шестнадцать, не больше. А дочери Любавы должно быть двадцать два. Короткая у них с Любавой получилась дружба, но они успели сблизиться. Переживала за нее Елена, так получилось, что в самый переломный момент ее судьбы они познакомились. Свои трудности уже позади: у нее Василий есть, а Любава как раз одна осталась. Испуганная, с малышом на руках. И тетушка не молодая, тоже все время волновалась: как-то у них, молодых, все сложится? Борис в город уехал, Любава и сникла. Словно предчувствовала что-то. И не обмануло ее сердце – потеряла она сына. И в тот же день Борис вернулся. Помнит Елена, он чуть не убил тогда бывшего мужа Любавы, еле оттащили его. Привязаться к мальчику успел, Любава хвалилась, что возится с ним Борис, как с родным. Да и мальчонка был – чисто ангел, улыбчивый, доверчивый.

Елена выглянула в окошко. Она уже совсем успокоилась. Только ждала. Именно сегодня ждала. «Поставлю тесто. Так и время полетит», – решила она.

С улицы послышались голоса. «Лукич!» – она метнулась к двери. Участковый пришел не один. С ним был Махотин.

– Здорова будешь, Елена!

– Здравствуйте, – поздоровалась она сразу с обоими.

– Ты на меня так вопросительно не смотри, сказать определенно тебе ничего не могу. Мужики с дальнего леса еще не вернулись. Молочком напоишь?

– Садитесь, – он достала бутылку из холодильника.

– Спасибо, Елена Ивановна.

– Елена, Борис говорит, у тебя родня в Кротовке имеется?

– Василия тетка там жила. Но она умерла давно. Племянница только. Так и живут в том доме, что напротив дома Надежды Федоровны. А ее дом уже давно заколоченный. А что?

– Ты же знаешь про пожар в восемьдесят четвертом? Вот. Это Бориса дом сгорел.

– Я знаю, Василий говорил.

– А теперь вспомни, что еще тебе Василий говорил про эту семью. Может, предположения какие высказывал, кто, мол, это сделать мог и зачем?

– Да. Сегодня только подумала, что не все вам сказала, Борис. Василий действительно тогда говорил, что знает, кто мог дом поджечь. Про вас-то, Борис Никитич, он и словом не обмолвился. Семья мужа Любавиного на нее зло затаила, так говорили в деревне. Кто-то и на их стороне был, ее обвинял. Немало таких было. Муж ее бывший тогда ведь сидел за убийство сына, так?

– В психушке. Поверили, что он не в себе был, признали невменяемым. Он, сволочь, на этом и сыграл.

– Так-то оно так. Василий говорил, что ее муж из семьи сильно верующей, даже члены секты какой-то. У них там был дед – вот он, вроде, был главным в секте. А внук старший против воли его на Любаве женился. Ну, и отлучили его от семьи. И у него еще брат был.

– Точно, гаденыш еще тот! Пакостил нам, как мог.

– Вот Василий, да и еще многие его подозревали. Только сказать боялись. Дед-то на пожаре торжествовал! И те, из секты – с ним! А тетя Надя их потом на пепелище прокляла. Испугались, говорил он, многие. Кто видел это – рассказывали, что после ее проклятий разбежались все.

– Значит, следы искать нужно там, в Кротовке. Так я и думал. А племянница вашего Василия может нам помочь?

– Да чем же? Она девочкой тогда была. Не помнит, скорее всего, ничего. Это нужно стариков поспрашивать. Только не вам, Борис Никитич. Узнают вас сразу. А не все на вашей стороне. Даже тетя Надя, вы говорили, вас обвиняла.

– В Кротовку я сам съезжу, – Семен Лукич кивнул головой, – Только Мишку отыщем. Поехали, Борис Никитич, сейчас уже мужики из леса должны выйти.

– Лукич, ты уж сообщи сразу…

– Санек-то где у тебя?

– В лес пошел.

– Зачем отпустила?

– Да он по грибы. И дочку его, – она кивнула на Махотина, – с собой прихватил.

– А! Ну, она далеко не дойдет!

– Это почему же? – обиделся за дочь Махотин.

– Трудновато по нашим лесам шастать без привычки. Ноги можно сбить, Никитич! – участковый похлопал Махотина по плечу. Тот промолчал. А зачем хвалиться? У Алены был разряд по спортивной ходьбе. И еще по теннису и плаванию. Спортсменка у него дочь, гордость гимназии. Вот так. А тут – лес. Главное, чтобы кроссовки не жали.

Глава 34

«Господи, что же я наделал? Я не хотел, точно не хотел. Сначала мальчишка, потом она. Что это, расплата? За то, что посмел посягнуть на чужое? Какое чужое? Уже давно ничье.

Во всем виновата эта старуха. С нее все началось. Нет, не так. Что говорил отец Михаил? Ищи вину в себе. Каяться в грехах не стыдно. Каюсь, каюсь! Не хотел убивать. А еще что не хотел? Денег не хотел? Или не хочу? Хочу, и тоже каюсь?! Как легко: согрешил и покаялся.

Что я в этой жизни видел? Полунищее детство в коммуналке. Одни с братом штаны на двоих. Мороженое по праздником. Могу я не хотеть денег? Тем более сейчас, когда вспомнил. Двадцать лет боли, мучений и забвения. Я забыл, меня забыли. Вычеркнули, как и не было. Страшно без прошлого. Страшно и безнадежно.

Ведь не для себя только я денег хочу! Эта дура не понимала, что в папке хранила! Да и если бы поняла, воспользоваться не смогла бы: принципиальная очень. А я все равно бы к ней пришел. Только не нищим и битым. И девочке бы помог.

Глупость я совершил, когда только рисунок стащил. Не хотел, чтобы она раньше времени догадалась о пропаже. Да и не нужны были остальные бумажки. Черт бы с ним, с этим уродом! Вот кто грешник-то: людей заживо сжег! До сих пор не пойму, чем ему женщина помешала?

Только выходит, что я и сам урод. Убийца. Господи, да как же такое случилось?! Я ж не хотел!!! Каюсь, каюсь!

Теперь я его достану. Он мне заплатит. Богу потом долги отдаст, а мне сейчас. Теперь все равно. Тогда не получилось, испугался я. А сейчас чего бояться? Смерти? Дважды не умирают. Я уже был мертв! Целых двадцать лет! В этот раз я с другой стороны зайду. Знал бы тогда, что у нее, у дуры, такие документы хранятся, все бы по-другому повернулось. Я у него тетрадочкой перед носом помашу, порасскажу кое о чем, а когда он заплатит, метрику отдам. А про тайник на могиле ему знать не нужно. Тем более, что он пуст. Если бы там было что, на фиг он бы мне сдался, урод!

Завтра поеду. Я быстро – туда и обратно. Все уже готово.

Глава 35

– Ты прости меня, но я должен к ней сам пойти, – Вишняков решительно рубанул воздух рукой. Анна, расстроенная отказом Елены, второй день не находила себе места. В кои-то века она могла помочь человеку, а вместо этого устроила черте что! Просто выплеснула все накопленную боль на бедную женщину. Хороша! Недаром ее Петя отругал. Впервые в жизни.

– Иди, я же не против. Только предупреждаю, она очень сильный человек, Петя.

– Женщина не может быть настолько сильной, это наша привилегия!

– Ты рассуждаешь, как домостроевец! То, что Светлана оказалась слабой, да и я тоже в какой-то момент сломалась, это не показатель. Мы при тебе жили. У нас ты был. А Елена уже давно одна.

– Тем более, я должен помочь!

– Да иди уже! А то у меня создается впечатление, что ты сам себя уговариваешь.

Вишняков сердито посмотрел на Анну и отвернулся. Да, он отчаянно трусил. Он боялся отказа. Она уже один раз мягко отодвинула его от решения своих проблем. Идти страшно. Не идти еще страшнее. Если можно потерять то, что не принадлежит, то он потеряет. Любовь женщины, за которую он переживает. Просто переживает ее боль, потерю, растерянность почти что физически. Как так получается, он не знает. Может, у них одно поле? Информационное или энергетическое. Так модно теперь об этом говорить. О любви то есть. Не «они любят друг друга», а «у них одно энергетическое поле на двоих». Во как! Модный психолог в какой-то передаче проповедовал такую любовь. Обмен энергиями. Вот так просто. Вишняков уже закрывал за собой дверь, когда его окликнула Анна.

– Эй, мечтатель! Подарки забыл!

Вишняков оглянулся. Корзинка с городскими деликатесами, собранная Анной, осталась стоять на столе.

– Спасибо. Что бы я без тебя делал?

– Память бы свою тренировал! – Анна махнула рукой. Да уйдет ли он сегодня, наконец! Ей надо подумать, а при нем она думать не может. При нем она думает только о нем и о его делах. Все-таки Петр эгоист. Влюбился и превратился в капризного ребенка. А она должна выслушивать его стенания по поводу его ненужности: «вроде я ей ни к чему?», выталкивать на свидание, словно подростка, учить говорить то, что надо, а не молоть при встрече чепуху, тратя драгоценное время. А у нее тоже есть своя личная жизнь. Отдельная от Петра и ему неизвестная. Потому, как появилась эта жизнь только недавно. В мечтах о чужом, недоступном. О том, чего не будет, но пусть будет хоть так, в мечтах. Она не может отвергнуть эти мысли, бальзам на душу, как говорят. Они лечат, облегчают боль потерь. И поэтому – пусть будут.

Анна легла на диван и закрыла глаза. Он не был похож на ее умершего мужа. Просто ничего общего! Сергей был аристократичен до мельчайших деталей. До галстучной булавки и шнурков на ботинках с непременно металлическими концами. Кожа и шелк – натуральные, никакой эрзац – ткани. Даже на мебели. Последний его подарок, так, без случая – кашемировая шаль. Сдержанные тона, тонкое плетение. Ручное.

С ним было нелегко. Но она сама выбрала себе такого мужа. «Знали глазки, что выбирали, теперь ешьте, хоть повылазьте!», – говорила Светлана, невзлюбившая зятя с первых минут. Секунд! Масштабы сложности Анна оценила позже, когда родился сын. Видеть, как муж с терпеливостью маньяка достает своим порядком малыша, у нее порой не хватало сил. И она срывалась. Сергей никогда не скандалил. Он уходил. Из их дома в другой дом. К маме. Та кормила его супчиком из фарфоровой супницы из сервиза какого-то там князя и утешала. «Что поделаешь, девочка не нашего круга. Но ты сам ее выбрал, мы с папой возражали, помнишь?», – вздыхала она. Он приходил от нее спокойно – равнодушным. Таким, которого она боялась. Потому, что к нему невозможно было пробиться. Но он все же ее любил. Утром, с всепрощающей улыбкой, он милостиво разрешал подать ему кофе. Сваренного в турке. И налить его непременно в серебряный кофейник, а уж потом из него – в чашечку размером с наперсток. Боже упаси от залитого кипятком из электрического чайника порошка! И она старалась. Наверное, потому, что тоже любила. До того самого дня, когда он убил ее сына. Он не нарушил дорожных правил, как ей сказал ГАИшник, но если б нарушил, то, возможно, они остались бы живы. Он и их сын. Вот так умерла ее любовь. Вместе с ним и сыном.

А чужой муж, который бальзам на душу, был какой-то неправильный. Уже тем, что был чужим, а смотрел на нее, Анну, как на собственность. Поедом глазами ел, вводя ее в искушение. И внешность топорная, ни одной правильной черты. Живот торчит, как на седьмом месяце. Не тренируется совсем! Или ему это не надо? А она еле удержалась, чтобы не проверить: обхватит она этот живот или рук не хватит? Удержалась же! Максимум на что рискнула – с ним в машине до Елены доехать. Все чинно, молча. Еле знакомые люди, говорить-то не о чем! О том, что в мыслях – нельзя! А о чем тогда, если все мысли грешные? Вот и молчала почти всю дорогу. Да и он не говорун. «Продолжения не будет…», – вот, что нужно написать в конце первой главы. И книжку захлопнуть.

Анна вдруг вспомнила Елену. У нее хоть один сын остался! Боже, какая глупость в голову пришла! Как будто один вместо другого! Будь у нее еще ребенок, разве бы меньше болело?

Ох, непросто будет Петру! Он ведь жалеть пошел, а Елена жалость не принимает. Как бы с ним не случилось тоже, что и с ней, Анной. Конечно, Петр не расплачется, но душу перед ней вывернуть может. Нужно ему это уже давно. Может и не удержаться. Все дело в самой Елене. Заглянешь ей в глаза и тут же понимаешь: выслушает, поймет и простит. И в церковь ходить не надо.

Глава 36

– А ты какие грибы больше любишь, соленые или жареные? – Алена из всех сил пыталась разговорить молчавшего всю дорогу Санька.

– А это какие как! Грузди да белянки – соленые, шампиньоны и опята, белые опять же, – жареные, – ответил Санька и опять замолчал. «Трындычиха!» – подумал он с досадой. Досадовал он всю дорогу на себя. Зачем девку с собой потащил?! Ведь не за грибами он в самом деле направился, факт! Грибы он по пути соберет, какие под ноги попадутся. Есть у него одна идейка, где Миху можно поискать. Место глухое, к нему только почти ползком добраться можно. Если по короткой дороге. А если в обход, то и полный рост пройти под деревьями. Правда, под ногами по большей части болото. Ну, и куда он девку городскую тащит! Олух царя небесного! И не бросишь теперь!

– Куда ты меня завел? – Алена встала и тревожно осмотрелась. Лес резко потемнел. Солнечные лучи совсем не проходили сквозь сплетенные вверху кроны деревьев. Казалось, что уже вечер. Алене стало не по себе.

– Испугалась? – Санек посмотрел на нее с надеждой: вдруг откажется идти дальше? Тогда он е быстренько выведет на дорогу и укажет путь обратно в деревню.

– Еще чего! Просто интересуюсь, – Алена подошла к Саньку поближе. Главное, от него не отставать!

– Мы прошли Ведьмину опушку, – махнул Санька на светлое пятно, оставшееся за деревьями.

– А почему она Ведьмина?

– Потому, что все окрестные ведьмы там хоровод водят. Раз в год, весной. Не знала? – он усмехнулся. В ведьм и чертей он не верил.

– Знаю, читала. А что там, в черном лесу грибов больше?

Санек задумался. Сказать или нет, зачем они туда идут? Уходить она не собирается, факт!

– На самом деле мне одно место надо проверить.

– Зачем?

– Ладно, скажу. Там подальше тоже есть поляна. Просто туда взрослые не пройдут. Давно уж не ходят.

– Ой! – взвывала вдруг Алена, больно зацепившись волосами за древесный сук.

– Ты давай осторожней. Ветки, вишь, сплетены вместе. Под ними пролезать придется. Давай за мной.

– А что там, на поляне?

– Изба там. Охотничья. Так, стенки одни. И печка. А вдруг Миха там?

– Как он туда попасть бы смог? Тут только если по – пластунски!

– Есть еще одна дорога. Там и протащить можно, если что. Только здесь короче. Вот я и подумал…

– Тогда пойдем! – У Алены загорелись глаза. Вот это уже что-то! А то грибы!

Санек молча кивнул. «А она ничего», – подумал он и опустился на колени. Алена нагнулась за ним. Они проползли несколько метров. Дальше уже можно было выпрямиться.

Полянка была так себе, крохотная. Посреди слабо освещенного круга Алена увидела остатки почерневших бревен.

– И это изба?

– Я ж говорю, давно не ходят тут! – Санька решительно пошел к бывшей сторожке. Он сразу же понял, что Михи там нет. Вот и все. Теперь где искать-то? Санек присел на бревно. Алена с любопытством оглядывалась вокруг. «А ведь она почти идеально круглая! И деревья будто высажены специально. Красиво!» – она достала сотовый телефон и повернулась к Саньку.

– Встань вот так, на фоне избушки, я тебя сфоткаю!

– Зачем это?

– На память. Уеду – дома вспоминать буду, – ответила она немного кокетливо.

Санек не спеша поднялся. «Вот еще, придумала!» – пригладил он вихры на затылке. Алена нажала кнопку «снять».

– Смотри, – она протянула телефон Саньке.

– Ничего так, красиво, – тот согласно кивнул головой.

– Давай еще разок, а потом ты меня! – Алена стала пятиться назад, чтобы найти удобное место. Нога зацепилась за торчащую корягу, и она неожиданно села на пятую точку. Телефон отлетел в сторону.

– Больно? – Санька тут же подскочил к ней.

– Нет, ничего, – она пошарила рукой в траве, – телефон уронила.

Санек опустился рядом. Что-то было не так. Трава местами была выдрана с корнями, как будто кто-то тащил из земли пучки с силой. Санька прополз дальше. Так и есть. Подсохшие пучки лежали еще и еще. И так до самой избушки.

– Сань, ты что? – Алена подползла к нему.

– Глянь, кто-то траву драл. Вот еще пук! И еще, – Санька махнул рукой.

– И что?

– Здесь же никто не ходит!

– А звери?

– Какие? Они что, траву выдирали и раскладывали по поляне? Умные такие? Нет, это человек. Смотри, пучки как вдоль дорожки лежат. Все, больше нету, – Санька уперся в бревно.

– Сань, посмотри, пожалуйста, – Алена показала рукой на то место, где раньше был пол. Из невысокого холма, покрытого травой, торчала какая-то железка. Скорее, даже ручка. Сквозь нее был просунут толстый металлический прут, похожий на лом, которым дворники колют зимой лед.

Санек живо перепрыгнул через бревна.

– Как я забыл, здесь же есть подпол! – он вытащил лом из ручки, раскидал землю, которой была присыпана крышка, и потянул за ручку.

– Миха, Миха, ты здесь?

Снизу раздался стон. Алена завизжала.

– Тихо ты! Нож в руку возьми и стой тут. В случае чего – беги, – Санька протянул ей пакет с ножами, которые взял для грибов, а сам стал спускаться по лестнице.

– Сань, я не запомнила, куда бежать, – жалобно пролепетала Алена, но Санька ее уже не слышал.

– Миха, ты? – он увидел на полу что-то продолговатое, похожее на тело. Или ему только показалось?

– Санек? – голос был не брата, факт. Голос, скорее, принадлежал ребенку, а не горластому Михе.

– Миха, ты? – он дотронулся до его руки. Она была холодной и влажной.

– Санек, не строй идиота, помоги лучше, – Миха, а теперь уж Санек в этом не сомневался, схватил его за запястье.

– Ты че, раненый? Там кровь твою нашли.

– По голове долбанули.

– Кто?

– А я видел? А ты один?

– Не, с Аленой!

– Че, мужиков нет с тобой?

– Да кто ж сюда долезет? Ты сможешь сам, по лестнице?

Миха не ответил. Вдруг снаружи раздался крик.

– Блин, это фигура твоя, наверное, пришла! Это ж она тебя! – он быстро поднялся на несколько ступенек и высунулся наружу. Алена прыгала и махала кому-то рукой.

– Сюда, быстрее!

На поляну со стороны болота выходил участковый и Аленин отец.

– Фу, слава Богу! Лукич пришел. Счас тебя вытащат! – крикнул он брату и снова высунулся наружу.

– Дядя Лукич, как вы нашли это место? – он старался говорить спокойно, а у самого все внутри сжалось от страха: попадет ему, факт!

– Ты почему никому не сказал, куда идешь? Да еще девчонку за собой потащил, паршивец! Миха-то там?

Санек кивнул.

– Живой, что ли? – спросил Лукич спускаясь.

– Живой я, Семен Лукич!

– Я ж твоей матери сразу сказал, человек армию прошел, его голыми руками не возьмешь! Что болит-то?

– По голове получил. Затылок ноет.

– Давай подниматься, – Лукич помог Михе встать. Тот пошатнулся.

– Чем помочь, Семен Лукич? – крикнул Махотин вниз.

– Принимай, – коротко бросил Лукич, подстраховывая сзади медленно поднимающегося по ступенькам Миху.

Санек шел за Аленой, замыкая цепочку. И откуда только участковый знает тропу через болото? Мужики сюда сроду не ходили, факт! С одной стороны, хорошо, что знает. Миху нашел. С другой – попадет ему от участкового! Еще и мать наподдаст, как пить дать.

– Дядя Лукич, а вы откуда про тропу знаете?

– Что я, пацаном не был? – усмехнулся Лукич. А молодец Санек! Не испугался. Да и дочка Борькина, тоже ничего девица!

Он наблюдал за ними из кустов. Как вовремя он вернулся! Сейчас они отойдут подальше и он заберет из избы припрятанные там оставшиеся документы. За ними и вернулся! Да еще паренька проведать. Он бы его покормил, а потом уехал насовсем. А потом, в городе, позвонил бы в милицию и сказал, где искать. Грех на душу не взял бы, нет! А мальчишку и так забрали, оклемается! А ему здесь больше делать нечего. Все дела теперь в городе. Все должно получиться, ведь до сих пор ему везло!

Глава 37

– Ну, и что это значит? – Кучеренко с насмешкой смотрел на друга, который старательно отводил глаза в сторону.

– Ты о чем?

– На старости лет спятил, да? Посмешищем стать желаете, барин? Мне, холопу, и то понятно, почему у тебя такая сытая морда. Крест, ты правда не понимаешь, чем это чревато?

– Отстань, Короткий! – Крестовский вяло отмахнулся.

– Только не говори, что влюбился!

– Не скажу.

– Тогда расставание будет легким и безболезненным, так? – Кучеренко испытующе посмотрел ему прямо в глаза.

– Я не собираюсь с ней расставаться, понял? – Крестовский разозлился.

– Ты забыл, чья она дочь?

– При чем здесь Бориска? Ему-то с какого бока? Она совершеннолетняя!

– Ладно, не школьница! Я не Бориске. Я о ее матери, его первой жене, которую ты…

– Заткнись!

– Бориска сейчас носом землю роет. Злой, как Бобик. Кстати, я из Рождественки приехал, если тебе интересно. Дочь твою домой привез.

– Лизу?

– Может, я не в курсе, у тебя еще одна есть?

– Она что, с мужем поругалась?

– Говорит, достал он ее. Но это их дело. Важно другое. Знаешь, зачем я туда ездил?

– Ну!

– Баранки гну. Бориска такое же в точности письмишко получил, один в один. Вот, – Кучеренко небрежно кинул на стол конверт. Крестовский медленно его открыл.

– Почерк тот же. Лиза сказала, что получил он эту писульку прямо перед отъездом. То есть, уже после того, как домик прикупил. Так что, причина его внезапной любви к деревенским просторам не в этом. В принципе, он мог и просто так этот дом приобрести, по велению души, скажем. А тут – письмо. Появился интерес. С Лизкой у них не слава богу, Кротовка рядом… Может от нечего делать расследованием заняться, сыщик хренов!

– Да что он может узнать? Там поумирали все давно, кто мог хоть что-то рассказать. И матушка моя, царство ей небесное, и тетка Любавы.

– Так до тебя дошло, что будет, если Ларка все узнает? Это тебе не ее забитая мать. Эта горло перегрызет, только тронь! Побаиваюсь я ее, Крест, честно! – Кучеренко не шутил.

– Брось, она у меня теперь с руки есть станет! – голос Крестовского был до того самодовольным, что Кучеренко рассмеялся.

– Не переоценивай себя, ты для нее старый пень. Просто с деньгами.

– Ларка не такая!

– Ага! А я – дух святой! Ты что, Крест, нюх потерял? Уж ты-то на счет баб никогда не ошибался!

– Поэтому и говорю: ей до моих денег! Видел бы ты…

– Только не начинай! – Кучеренко досадливо поморщился, – Знаешь, один половой акт на скрипучем диванчике еще ни о чем не говорит.

– А то, что она мне жизнь спасла?

– Да ладно, Крест! Любая на ее месте…

– Этот щенок, заметь он ее тогда в кафе, убрал бы ее, не задумываясь. Ты что, думаешь, она этого не понимала?

– Так не заметил же! – Кучеренко равнодушно пожал плечами.

– Ну, вот что! Тему закрыли, – Крестовский холодно посмотрел на друга. «Эх, растекся, как блин по сковородке, старый дурак! Сделает его эта девка, как пить дать!» – ему никогда не нравилась дочь Бориса. С первого дня, когда она появилась у того в доме. Он чувствовал угрозу, исходящую от этого комочка плоти, завернутого в пеленки. Он знал, кто ее подбросил Борису. Знал и молчал уже много лет. Девочка росла, если не пригретая, то принятая Лизой. С раннего детства независимая, с характером, упорная до наглости. Все – таки окучила она «дедушку». Кучеренко бы голову отдал на отсечение, что эта маленькая дрянь уже в десятилетнем возрасте знала, какую власть имеет над мужским полом. И уже тогда этим пользовалась! Колечки, браслетики, сережки – камушки натуральные, золото эксклюзивное. Крест для нее ничего не жалел. Внучка родная таких цацек не имела! Мужики от нее млеют! Только он один понимает, что она за стерва!» – Кучеренко посмотрел на Крестовского с жалостью. Тот отвернулся.

– Так что ты дальше делать собираешься?

– Дальше – по списку. Помнишь шофера своего? Серегу Котова?

– При чем здесь он?

– Да не он. А вот жена его… Кстати, она ухаживала за Верой Александровной?

– Галина? Она его жена?

– Гражданская. Вот к ней я и наведаюсь.

– Зачем? Она столько лет молчала. Но, дело твое – проверяй. А что там с этим?

– Севкой? А! Забудь, не твой вопрос! – Кучеренко неопределенно взмахнул рукой. Этой проблемы для него уже не было.

Глава 38

Вишняков уже пришел. Кажется, только закрыл за собой калитку, а уже стоит возле ее дома. Топчется, как малолетка перед первым свиданием. Вишняков навесил на лицо улыбку и ступил на кирпичную дорожку, ведущую к дому. Краем глаза ухватил колыхнувшуюся занавеску. Еще потоптался на крыльце, вздыхая и томясь неведомо от чего. Он готов не был. Слишком короткий путь от его дома до ее. Придумать, с чего начать разговор, он не успел. «Бог в помощь» – пожелал он себе и постучался. Никакого ответа. И где она? А занавеска? Ведь трепыхнулась, или у него глюк?

Елена по ту сторону двери стояла ни жива ни мертва.

«Не хочет пускать!» – дошло, наконец, до него, – «Вот это да! Во, попал! И что делать-то? Ломиться, пока не откроет? Или уйти? Нет уж, дудки, Елена Ивановна! Я уже здесь!». С досады он саданул ладонью по двери. Потом дернул за ручку. С недоумением глядя, как открывается дверь, совсем даже не запертая, чертыхнулся. Морщась от боли в ладони – все – таки сильно саданул – он шагнул в полутемные сени и тут же дальше – в дом. Всего два шага – раз и два. Что-то теплое коснулось его груди. От яркого света он на секунду зажмурился, на ощупь, как слепой, схватил это теплое и прижал к своим губам. Руки, пахнущие молоком и еще чем-то сладковато – сдобным. Веки тяжело опустились, давая блаженное неведение, возможность узнать так, не глядя, свое, родное, только тебе предназначенное. Уже без сомнений и страхов. Почти мертвыми от напряжения губами он ткнулся в ее щеку, неудовлетворенный, отмирая, попытался уловить ее дыхание. Поймал, впился губами, уже горячими и смелыми в ее мягкий рот, готовый то ли крикнуть, то ли застонать. Получился вздох. Шумный, прерванный его поцелуем, просящий и стыдливый. Он скорее почувствовал ее стыд, чем услышал. Испугался, что оттолкнет, не поняв, что нет ничего постыдного, наглого. Прижал крепче, чтобы не шелохнулась даже, немного боясь причинить ей боль, а, потому отвлекая ее от этой боли губами, которые, казалось, сами, отдельно от него знали, что им делать. Они дышали уже вместе, выныривая на поверхность и жадно глотая воздух. Вместе проваливались в очередной поцелуй, и никому из них не удавалось сказать ни словечка. Он торопился, жадничал, руками ощупывая ее плечи, бедра, губами изучая лицо, шею и ямочку над ключицами. Она почему-то притягивала его неимоверно. Уткнувшись в эту ямочку, он терялся, слабело разгоряченное тело и хотелось уже всего и поскорее. Кто-то там свыше подсказывал не спешить, но он все чаще дотрагивался до этой ямочки, а потом, осмелев, опустился ниже и замер. Никогда не было так боязно сладко. И тут же пришло понимание, почему не надо торопиться. Дальше не должно быть на бегу, вот так, на пороге комнаты, залитой ярким солнцем. Дальше нужно не спешить, нужен вечер, а потом ночь, а потом утро! А иначе это теряет свой смысл, получается банальный половой акт, торопливо и бестолково. Он так не хотел. То есть он хотел, до черноты в глазах от одной только мысли. Но не так.

Она почувствовала, как он остановился. Почувствовала и поняла. Только по своему, застыдясь внезапно своего порыва, до красноты в и так пылающем лице, до запнувшегося вдруг дыхания. И отодвинулась. Набравшись силы, упершись в могучую грудь и вытянув вперед руки. И отвернулась, чтобы он не догадался, как ей вдруг стало больно. Она никогда не брала чужого! А он был чужим. Лучше бы она не знала его жену, не видела никогда. Тогда может быть… Нет! И тогда бы не могло. Хотя сейчас вдвойне тяжело. Ей очень нравилась Анна. Елена вспомнила ее заплаканное лицо, сцепленные до боли руки, горячие слова, и ее охватил стыд.

– Петр Павлович…

Он посмотрел на нее и испугом.

– Лена…

– Только не надо ничего говорить, хорошо?

– Да как же так? – глянул растерянно. Ведь только что! Не может, чтобы вот так просто!..

– Все получилось случайно! – она говорила убедительно, уже глядя прямо ему в глаза. Только он сразу разгадал в них смертельную тоску, спрятанную неумело, неопытно. И рассердился. Да что же за детский сад!

– Лена, не обманывай меня. Вот именно сейчас мне не ври. Так, как ты сейчас пытаешься придумать, не бывает. Ты хочешь беды?

– У нас и так беда, Петя! У тебя беда, у Анны и у меня. Одна на всех!

– Анна здесь совсем ни при чем! И ты ей нравишься, переживает она за тебя, сама видишь.

– Вот именно! А я…

– Да что ты? Она взрослый человек, сама разберется, как ей к этому относиться!

– А ты жесток!..

– Я?! – он вдруг догадался. И рассмеялся. Болван! Ну, конечно! Сам же об этом недавно подумал! «Моя родная, какая же она… Я люблю ее! Уже за одно то, как она может болеть за других люблю!»…

– Я люблю тебя, – сказал на выдохе. Шагнул, чтобы обнять. Она молча сделала шаг назад. В глазах стояли обидные слезы. Как у маленькой девочки, которая никак не может понять, почему взрослые над ней смеются. Понимает, что необидно, любя, но смеются же! И она только и может, что сказать: «Не смеись!» – картавя, и давясь слезами. И глядя на взрослых с надеждой – а вдруг вы меня еще любите?

Вишняков просто прижал ее к стенке. «Я не дам ей шанса улизнуть. Я сейчас ей все объясню!» – он думал так, держа ее в тисках своих рук, заглядывая в лицо, ловя губами скатывающиеся по щекам слезинки. Она была такой растерянной, потерявшейся, а он чувствовал себя таким уверенным! Он знал, чего не знала она! Сейчас он ей скажет, и будет смотреть, как в глазах заплещется радость. Нет, сначала недоверие, испуг, а потом облегчение и радость! И они будут смеяться вместе. А потом…

Он успел заметить испуг в ее глазах прежде, чем кто-то оторвал его от нее и отшвырнул в сторону. От неожиданности он осел на пол, больно подвернув под себя ногу.

– Елена, с вами все в порядке? – Махотин, все еще злой от увиденного, тянул ее за руку к стулу.

– Вы зачем? – Елена непонимающе перевела взгляд с сидящего на полу Вишнякова на Махотина.

– Он вам ничего не сделал?

– Да что сделал-то?

– Так я что, зря его?

– Конечно, зря! – Вишняков уже поднялся с пола и двинулся к Махотину. В тот момент, когда тот повернулся, его кулак уже летел навстречу его лицу. Удар был мощным. Махотин, не удержавшись, припал спиной к стене.

– Ты, козел, у тебя жена дома! А ты тут! Я тебе за Анну! – Махотин потрогал разбитую губу.

– Так ты из-за Анны? То-то я вчера заметил… – до Вишнякова, что называется, дошло! Ах, защитничек чертов! Глаз на Анну положил, оказывается!

– Стоп! – Вишняков решил, что на сегодня хватит уже…эмоций! – Анна мне не жена. Она моя приемная дочь. Она дочь погибшей подруги моей первой жены Светланы. Все понятно?

Он смотрел только на Елену. Все именно так – недоверие, испуг, облегчение и радость! Он смотрел на ее раскрасневшееся лицо, на веселый ужас – вспомнила все! – на глаза, подернутые влагой – слезы еще не высохли – и не видел никого вокруг. Он бы так и смотрел, но вдруг она побледнела и, оттолкнув его, бросилась к двери. Вишняков обернулся. В комнату, опираясь на плечо участкового и поддерживаемый с другой стороны хорошенькой девчушкой, входил парень. Он сразу догадался, что это пропавший Миха. Санек, протиснувшись под рукой брата, кинулся к матери.

– Это мы его с Аленой нашли, мам! Он знаешь, где был? За болотом, в старой избе! В подполе! Там его фигура держала! – Санек трещал без умолку.

Елена осторожно обняла сына и посадила его на кровать. Ощупала замотанную грязной тряпкой голову.

– Скоро Валентина подойдет. Надо бы к ней было везти, но да ты у нас сама медичка, так, Елена? Разберетесь тут. Палыч, надо поговорить! А что это у тебя с физиономией, Борис? – усмехнулся он одними глазами.

– На шкаф налетел, – мрачно зыркнул на Вишнякова Махотин. Тесть, блин, нашелся!

То, что теперь уж он точно женится на Анне, он не сомневался. Уже целых пять минут. Разведется с Крестовской дочкой и женится! И дело свое в деревне откроет. Деньги, если руки и голова есть, везде делать можно.

Он кивнул Михе на его «спасибо» и вышел на крыльцо, где уже о чем-то спорили Лукич и Вишняков.

– Ты пойми, не придет он больше туда. Он что, совсем тукнутый? Нужно было сразу кого-то оставлять, а сейчас чего уж?

– Оно так, а вдруг?

– Слушай, Лукич! Миха что сказал? В подполе кроме ложки да кружки ничего не было. Да ты сам-то смотрел ли?

– Не до того было. Миха совсем ослаб, быстрее нужно было выводить его.

– А сейчас, если и было у него что-то в тайнике каком, он уже давно забрал. Ты думаешь, он нашел что там, на кладбище?

– Да шут его знает! Искал ведь! На смертоубийство чуть не пошел! Я вообще удивляюсь, как это он Мишку в живых оставил?

– Давай вот что. На кладбище сейчас сходим. Миха объяснил, как он тайник открыл?

– Да.

– Сдается мне, что там уже ничего нет. Миха что видел?

– Ничего не успел рассмотреть. Только блеснуло что-то, сказал.

– Думаю, блестеть там уже нечему. Но сходим, для успокоения. Если пусто – он сюда больше носа не покажет.

– Тогда мы никогда не узнаем, кто Миху стукнул!

– И что? Главное, он жив. Я сейчас, – Вишняков вернулся в дом.

Елена грела на плите куриный бульон.

– Лена, мы пойдем, тебе что помочь? Я Анне позвоню, она придет.

– Не надо, спасибо. Вон у меня помощница, – она кивнула на Алену, которая влажной тряпочкой обтирала Михе лицо.

Вишняков нагнулся к Елене и поцеловал ее в щеку. Елена счастливо улыбнулась.

– Я пошел, пока, – Вишняков кивнул Саньку, смотревшему на него и мать с испугом и детской обидой – а мне ничего не сказали! – и вышел во двор.

Санек подошел к брату.

– Ни на минуту мать оставить нельзя без присмотра! – проворчал он.

– Ты это о чем, Санек? – громко говорить Миха не мог.

– Любовь у нее. С твоим шефом! – ввернул Санек иностранное словцо и солидно кашлянул, – ну да Бог с ними! Миха улыбнулся. Про Палыча он догадался уже давно.

Глава 39

Лариса медленно сняла туфли и сунула ноги в домашние тапочки. Насмешливо глянула на лодочки Лизы, выразив этим взглядом все свое отношение к женщине, обувь которой сродни коротким лыжам. Ее тридцать пятый притягивал одобрительные взгляды мужчин и завистливые вот таких бедолаг. Ладно бы рост у ее мачехи был подходящим! Так нет, природа подшутила над ней по полной программе – Лиза была на полголовы ниже самой Ларисы. «Нелепая!» – вот какую характеристику она мысленно дала жене своего отца.

– Здравствуй, Лариса! – Лиза старалась говорить спокойно, хотя, поймав взгляд падчерицы, была готова тут же съездить мерзавке по лицу. «Смотри, смотри! Шавка дворовая! Вот уж чего в тебе нет и никогда не было, так это породы! Среди навоза родилась, туда и отправишься. Кстати, вместе со своим папочкой!» – после того, как Лиза приняла окончательное решение, в душе ее обосновалась вся злость, накопленная годами. И эта злость требовала выхода.

– Привет! Ты как будто в деревне должна быть, я не ошибаюсь? – Лариса уже догадалась, что Лиза вернулась домой не спроста. «Что там еще ее папочка начудил?» – подумала она весело.

– Если я здесь, значит мне это нужно! – Лиза сделала акцент на слове «мне».

– Нужно, так нужно! – Лариса равнодушно пожала плечами и прошла мимо мачехи на кухню. Молча залезла в холодильник, достала бутылку с гранатовым соком и налила себе полный стакан. Она знала, что Лиза терпеть не может гранаты, поэтому покупала всегда только этот сок. Никем не объявленная холодная война в масштабах одной семьи! Лиза, даром, что вдвое старше, отвечала ей овсянкой по утрам, молоком и кофе без кофеина, упорно готовя четвертую порцию и демонстративно ставя тарелку и стакан на ее место за столом. Хотя сама она овсянку проглатывала с трудом. С аппетитом завтракали только ее муж и Алена, которым по большому счету было все равно: муж был всеяден, а Алена любила любые каши и любое молоко, сок и прочие напитки.

Лариса допила сок и вымыла за собой стакан. Она никогда не даст повода для упреков! Капля сока, пролитая из банки, была тут же вытерта салфеткой. Краем глаза захватив Лизу, пьющую кофе в гостиной, она прошла к себе. Не сказать, что она любила свои «апартаменты». Но она была по своему благодарна отцу, который настоял на ее «отселении». Она в любой момент могла закрыть на ключ дверь в свой коридор, чтобы ее никто не доставал. Впрочем, ее уже давно никто не доставал. Все – таки в том, что ты подкидыш, есть свои преимущества! Не поимев родительской любви в детстве, она не нуждалась в ней и сейчас. То, что ее подложили к отцу под дверь в корзинке, она воспринимала с юмором. Могли бы и просто кинуть на помойке! И такое случается. Она чувствовала, что отец по – своему дорожит ею, но, только уже став взрослой, догадалась почему. Он говорил, что мать была красавицей. Глядя на себя в зеркало, она ему верила. Но отец, вспоминая неведомую ей Любаву, – имечко какое-то идиотское! – не смотрел на свою дочь: мысли его были далеко в прошлом. Лариса поняла – любит он ее, даже мертвую. Это радовало! Потому, что означало Лизкин облом. Это было слегка неприятно – он не видел ее, свою дочь. И в этом была еще и выгода для нее: чувствуя себя виноватым, он ни в чем не мог ей отказать. А, может быть, ему казалось, что балует он свою первую жену…Она никогда не приставала к отцу с вопросами, что случилось с ее матерью. Он сам рассказал, когда ей исполнилось четырнадцать. Поцапавшись с Лизой, хлопнув дверью спальни, он в час ночи постучался к ней в комнату. Она никогда не видела отца таким… жалким. Осунувшееся лицо с мешками под глазами могло быть и от выпитой водки, конечно. Он плюхнулся в кресло на тонких ножках, которое едва выдержало его массу, и задал ей вопрос, хочет ли она знать, как погибла ее мама? Она не хотела. А он все равно рассказал. И тут в Ларисе проснулась злость. В отличие от отца – и чего он такой слепой! – она сразу определила для себя виновницу – Лизка! Сама или с чьей-то помощью – это она подожгла дом! Как отец не видит – только ей это было выгодно. Он стал свободен, и она добилась своего – прибрала таки его к рукам! Очевидное, невероятное по своей подлости преступление. Есть мотив – месть, есть преступник – брошенная невеста, а спичку кинуть – не фиг делать! Так она отцу и сказала. Он посмотрел на нее как-то враз протрезвевшим взглядом и поднялся с кресла. «Ты просто Агата Кристи! Как сюжетик закрутила!» – тихо сказал он, вроде бы даже с уважением. И с опаской. Да, книжки знаменитой детективщицы стояли на ее полках рядами, она собрала у себя, кажется, все, что печаталось на русском языке. Восхищаясь ее холодным умом и логикой, Лариса впитывала в себя любую информацию – пригодится! – и училась смотреть на все как бы со стороны – только трезвый взгляд может дать правильную оценку!

До сих пор она была уверена в своих предположениях. Но отец больше к этой теме не возвращался. Но она терпеливо ждала: нет ничего тайного, чтобы не стало явным.

Лариса легла на диван и включила музыкальный центр. Под мелодии группы «Энигма» хорошо думалось и вспоминалось. Она была уверена, что эту музыку не сочиняли, она была рождена где-то там, в других галактиках, и ее просто случайно «поймали». А теперь у некоторых, далеко не у всех, откуда-то появляется тоска по чему-то неведомому и неземному.

Конечно, Крестовский всегда ее баловал. Подарками, но не вниманием. Улыбнется мимолетно, потреплет по розовой щечке и проходит мимо! Лариса давно поняла, что он тот, кого все боятся. Даже собственная дочь. И отец. Хоть этот и не показывает вида, хорохорится! А Лизка лишний раз ничего у него не попросит. Хотя навряд ли он откажет. Даже Лариса вынуждена признать, дочь он любит. Кстати, а мать Лизки умерла, когда та была еще ребенком. Тоже темная история. Вроде, покончила с собой. Лариса особенно никогда не интересовалась. «А ведь его любовь к дочери может быть основана и на чувстве вины! Если его жена повесилась из-за него, Дед чувствует себя перед дочерью виноватым!» – пришла вдруг в голову неожиданная мысль. Сейчас это стало важным, любит он ее или нет, Ларисину мачеху. Или теперь Лариса Лизкина мачеха?! Кого из них двоих он выберет, если что? А если что, это – что? Что может такого произойти, чтобы ему пришлось выбирать? Например, жениться на мне! То-то будет скандал! Лизка вся на дерьмо изойдет, точно! А ей, Ларисе, такая ситуация даже в кайф! Она с удовольствием посмотрит, как вытянется Лизкина топорная физиономия! Может даже и пожалеет старушку – вдруг изношенное в бесплодной любви к мужу сердце не выдержит! «Недобрая, ты Лариса, злая даже!» – не без гордости подумала она о себе.

А что теперь с Дедом делать? Ну, переспала с ним, эмоции над разумом верх взяли! А дальше что? И теперь, как честная девушка, она обязана на нем жениться! То есть – замуж выйти. А зачем ей это? Постель показала… А показала она, что любовник он никакой. Да и его-то годы! Да, тело он держит в форме, но плоть не перехитришь! Конечно, ее красота и сексапильность мертвого оживит! Но для этого ей нужно постараться. А если нет желания? С Севкой они были на равных: молоды и жадно ненасытны. А этот получил разрядку – и баиньки. А ты лежи с ним, грей старческий бочок. Что же ее к нему притянуло? Похоже, власть и деньги. Возможность получить невозможное. И…сделать больно Лизке. Это называется – «назло!» Сколько он проживет? Ну, лет десять – пятнадцать? А то и год. С ней-то десять за год и пройдут. Если так в постели кувыркаться! Самое главное – подвигнуть его на штамп в паспорте. А там…Он же, в конце концов, ей не противен. И даже приятен местами. А хорошо бы к морю! Вот так, завтра, нет, сегодня, покидать в чемоданчик купальник и шорты и – к морю. С ним.

Лариса схватила с тумбочки телефон.

– Ты сейчас свободен? Хорошо, я приеду. Не нужно машину, я на своей, – она отключилась.

План вызрел. Мгновенно, стройный в своей простоте. Главное, увести его ото всех: от дел, от Лизки, от мерзкого и наглого Кучеренко. Только она и он. И горячий песок на частном пляжике. Игра в любовь, в страсть и верность. Игра по ее правилам. И полная победа под марш Мендельсона.

Глава 40

Лиза все никак не могла успокоиться. Кофе чашка за чашкой, ломоть яблочного пирога, с детства любимая сгущенка, изюм без косточек. А настроение все гаже и гаже. Принесло Ларку не вовремя, факт. Еле сдерживаясь, чтобы не думать о падчерице, Лиза решилась на радикальный метод – позвонить отцу. Он должен помочь. Он всегда помогал, почти не интересуясь, правильно он делает или нет. Ей нужно, – он – всегда, пожалуйста. Иногда казалось, что попросись она в космос – организует.

Отец ее никогда не воспитывал. На это была нянька. И еще была бабушка. Теоретически. Лиза видела ее раз в неделю, в воскресенье или субботу. И никак иначе. В тот день, когда у няньки был выходной. Бабушка брала ее к себе, гуляла с ней в Струковском парке, покупала пирожное безе и газировку. И всегда была загадочно недоступна. Сказки она не рассказывала, Лиза подозревала, что и не знала ни одной. Зато бабушка Вера могла часами рассказывать, какой был Лизин отец, когда был маленьким. Как ходил в школу, как подрался в первый раз, и она его не ругала – зачем ругать, он же будущий мужчина! Как он не хотел заниматься музыкой, сломал скрипку, нарочно. Вот тогда она его наказала. И он принял это наказание стоически. Позже Лиза поняла, что такое безумная любовь матери к сыну. Бабушка не интересовалась жизнью внучки, она была просто ребенком ее сына. И поэтому она с ней иногда встречалась. Но Лиза любила бабушку Веру. Она на просто любила, она скучала, считала дни, когда пойдет к ней в ее, набитую книгами и старинной мебелью, квартиру на Дворянской. Придет утром, к чаю со сгущенным молоком – вот откуда любовь к нему! – и к яблочному пирогу. На обед у бабушки подают суп, так она и скажет «на обед у нас сегодня подают суп» и ее соседка, по совместительству кухарка, подаст. В фарфоровой красивой супнице! Столовая ложка – резное серебро, чуть покоцанное с краю, как заеда! И хлеб, непременно в плетеной корзинке, покрытый крахмальной салфеткой. Будет сидеть вечером на тесном балкончике и слушать музыку, доносящуюся из парка, с танцплощадки. А бабушка Вера будет опять рассказывать про отца. Иногда она оставалась ночевать не на одну ночь, а на две. Но бабушка непременно оговаривала с нянькой, что та заберет ее не позже полудня. Вторая ночь у бабушки – это был подарок. Как на Новый год. Которого ждешь, ждешь, долго – долго. Лиза к празднику всегда готовилась. Однажды связала кружевную салфетку. Крючком, из обыкновенных белых ниток десятого номера. Нянька помогла отбелить синькой и накрахмалить. Она положила ее в красивый пакетик и принесла бабушке Вере. Впервые бабушка посмотрела на нее с интересом. И ласково, будто заметила наконец, что внучка ее любит. И Лиза расплакалась от счастья, уткнувшись лицом в ладони, сложенные лодочкой. Бабушка ее не утешала, она даже не прикоснулась к ней. Когда Лиза отняла ладошки от лица и посмотрела на бабушку, то испугалась: та была сердита. Лиза поняла это по строгому взгляду черных глаз и укоризненно поджатым губам. «Девушке не пристало так откровенно проявлять свои чувства, Лизабет! Учись держать себя в руках!» – сказала она, осуждающе покачав головой. Лиза готова была провалиться в преисподнюю от стыда. Ей было тогда восемь лет.

А потом произошло что-то. Отец не заметил, а она, Лиза заметила сразу. Бабушка стала какой-то рассеянной. Лизе шел шестнадцатый год, и она была уже влюблена в Бориса Махотина, самого – самого лучшего, умного и сильного. Ей так хотелось об этом рассказать бабушке Вере, но она боялась. Эмоции проявлять не пристало! А как о Бореньке без эмоций! Он такой! И она рассказала отцу. Тот неожиданно прислушался. Внимательно посмотрев на дочь, спросил: «Это ты серьезно?». Получив радостный кивок в ответ, задумался. А на следующий день они с Борисом поссорились всерьез. Она долго не могла взять в толк, почему он на нее орет, бешено вращая зрачками и страшно ругаясь. Все выяснилось, когда он немного успокоился. Оказывается, ее отец приходил к его родителям и вежливо предупредил их, что, если что, головы снесет всем! А они знать не знали, чем и с кем там живет их уже взрослый сын! Магическое имя Евгений Крестовский произвело на них ошеломляющее впечатление. «Ты понимаешь, куда ты вляпался, дурень?!» – наорал отец на сына, в то время как мать безостановочно охала «что делать, что делать?». «Дура!» – сказал Борис Лизе уже спокойно, – «Я мог бы и дальше с тобой, а так! Да пошла ты со своим папашей на х…!» – и он ушел. Она бежала за ним, плакала, оступилась на лестнице, пролетев почти десяток ступенек, но он даже не оглянулся. Она караулила его возле подъезда, сгорала от ревности, видя с другими девчонками, более старшими и красивыми, чем она сама. На отца она смотреть не могла. Ненавидела. Но боялась проявить «эмоции». Он сам начал неприятный разговор. Однажды, видя, как она ковыряется в тарелке, он с досадой бросил: «Хочешь его? Получишь! Только ешь давай как следует, а то и так не красавица, да еще кости торчать начали!». «Ну, ты и …боров!» – возмутился друг отца дядя Вова Кучеренко, повертев пальцем у своего виска. «А на кой мне еще эта проблема, Короткий?!» – возразил ему отец. И дядя Вова только виновато посмотрел на Лизу. А вечером к ней пришел Борис. И опять кино, конфеты, мороженое. И опять счастье, заполнившее ее до краев. И опять желание поделиться с бабушкой Верой.

Она пришла к ней в неурочное время. Обычно звонила, воскресные встречи уже давно отменились сами собой. Бабушка открыла дверь, и Лариса с ужасом увидела на ее лице следы недавних слез. Это ведь было не принято – плакать! Как же так, что же могло случиться, если бабушка так расстроилась? Лиза дотронулась до ее руки. И бабушка опять заплакала.

Они пили чай с пирогом. Все, как всегда. Сгущенка в чае, яблоки в начинке. Но это были уже другие чай и пирог. Они не говорили об отце. Лиза не посмела задавать вопросы. Да и не нужно было. Бабушка Вера сама призналась из-за чего плачет. «Бывает, Лизабет, когда горе такое, что и не сдержать слез! Сегодня я узнала, что они все умерли. Единственные родные мне люди!». «Кто, бабушка?» – у Лизы округлились глаза. Никогда она не знала, что у них есть еще какие-то родственники. Даже про своего мужа бабушка Вера никогда не рассказывала. Да и был ли муж? «Сейчас это уже не важно, кто они. Все связи потеряны. И незачем тебе об этом знать. Это мне придется вернуться в прошлое. Пришло время отдать старые долги. Но это только мои долги, они никого не касаются. Отцу ничего не говори, обещаешь?» Лиза кивнула. «Знай только, род Крестовских не угас. Но если бы я в свое время не поступилась совестью, не было бы такой девушки Лизы Крестовской. Так что, Бог мне судья!». Лиза слушала, затаив дыхание. Род Крестовских! Конечно, в прошлом – может быть! Но сейчас! Кому это нужно? Что за бред?

Она ушла от бабушки, так и не поговорив с ней о Борисе. Да и она не уверена была, что та ее стала бы слушать. Бабушка, конечно, переживает. Скорее всего, умер кто-то из дальних родственников, какой-нибудь там ветви Крестовских. И она расстроилась. К старости все становятся слезливыми, вон, нянька, плачет над всеми, практически, фильмами. И ругает ее, Лизу, за бессердечие, когда та посмеивается над ней.

Сейчас Лиза понимает, что нужно было ее расспросить подробно, что за родня у них была. Отца, похоже, никогда не интересовало его происхождение. Да и какое происхождение у советского человека? «А ведь бабушка не работала ни дня!» – вдруг вспомнилось Лизе, – «А жила вполне безбедно. Отец помогал? А серебро, книги, мебель? Как ей удалось все это сохранить?» – Лиза еще раз набрала номер сотового отца.

– Пап, мне нужно с тобой поговорить, когда ты сможешь? Как это? Куда? Какое море, папа, ты же не собирался? С кем? С к-е – м?!!! Да ты с ума сошел!» – у Лизы вдруг резко замерзла рука, державшая трубку. Она бросила телефон на пол, глядя на него с отвращением.

«Сука, мерзавка, тварь беспородная! Убью!!!» – топтала она ногами ни в чем не повинный аппарат. Злоба и ревность, помноженные на ненависть выходили из нее огромными порциями. Она раскрошила телефон до мелких кусочков, втоптала их в ворсистый ковер ручной работы и, упав на колени, завыла в голос, колотя сжатыми кулаками об пол.

Соседка с нижнего этажа, поливавшая на балконе цветы, испуганно вздрогнула. «Собаку они завели, что ли? Сами-то уехали, вот и воет животина некормленая! Жуть какая! Огромная псина, не иначе! Что делать-то? В милицию звонить? Или в МЧС?» – и она пошла советоваться со своим мужем, который мирно дремал в кресле, прикрывшись газеткой.

Глава 41

Семен Лукич Воронин не стал говорить, что у него уже созрел план. Незачем заранее воду мутить. Но у него в Кротовке свои связи. Жена его бывшая, Полина, оттуда родом. Давно они не виделись! Как свез ее обратно в отчий дом, так и не встречались больше. Говорили, в город она уехала, замуж там вышла. А с тестем у него отношения были замечательные. Старику-то сейчас уже под восемьдесят! Сколько он натерпелся от Полинкиной матери, один Бог знает! Та еще покруче доченьки была скандалистка! Выйдет за ворота, да и давай мужа своего поносить на всю улицу. Если б не золотой характер и не любовь – бросил бы он свою бабищу, факт! А так только посмеивался. Семен ему сколько раз говорил: бросай, переезжай ко мне, в Рождественку. А тот даже сердитый становился – мол, не понимаешь ты, Семка, ничего в любви. Нравится, говорил, мне, как она ругается: румяная становится, как будто молодеет на глазах. Вот и пойми – любовь это такая? С тестем виделся он совсем недавно. Узнал, что он жену похоронил, и приехал скоренько. Опять звал с собой. Не поехал, так и живет один в старой избе.

Лукич притормозил у магазина. Очень уж старик сладкий ликер уважает. Кокосовый. Только у них в магазине такой продают, Надюха – продавщица сама его любит, вот и берет в городе. Сейчас он прикупит тестю в подарок. И водочки. Не без этого, так разговор мягче пойдет. Лукич попросил Надюху упаковать бутылки в бумагу, положить колбаски на закусь и хлеба свежего. С пакетом в руках он вышел на крыльцо. Вот и с Надюхой у него были отношения. Но поняла она, что шансов охомутать у нее никаких, и бросила его скоренько. Лукич не обиделся. Баба к семье тянется, что уж тут попишешь! Но Надюхе что-то не везет пока с мужьями. Не берет никто. Спать, спят, а замуж – не берут.

Дорога до Кротовки была в основном грунтовая. Провели, правда, трассу недавно, но по ней получается длиннее. Вот и ездят друг к другу в гости по старой, проверенной. Кротовка поменьше их деревни будет. И не такая цивильная, как говорит Вишняков. Он-то, когда решил фермером стать, всю округу объездил. Дельный мужик, опять таки работу многим дал. И пример показал, как можно из захудалого хозяйства прибыльное дело организовать. Лукичу, как участковому, от этого только польза. Пьяни стало поменьше, летом подростки на полях Вишнякова подрабатывают: платит щедро, идут к нему с охотой. Опять таки, не шляются без дела, пиво не хлещут.

Дед словно поджидал его: сидел себе на крыльце, на верхней ступеньке и папироску посасывал. Увидел бывшего зятя, прищурился хитренько.

– И чего это ко мне таку важную птицу занесло?

– Здорово, батя, – Лукич приветственно помахал ярким пакетом. Потом достал из него пузатую бутылку и показал тестю.

– О! То, что доктор прописал! Микстура лечебная, бальзам! – Иван Савельич тут же выхватил ликер из рук Семена и прижал к своей впалой груди. «А похудел старик. Нет, скорее высох!» – у Лукича от чего-то тревожно сжалось сердце.

Они сели за стол, стоящий под навесом рядом с домом. Дед быстро нарезал колбасу и булку и откупорил бутылку. «А навыки не растерял!» – обрадовался Лукич.

– Ну, по первой! – Иван Савельич отпил из стакана совсем чуть – чуть. Посмаковал и только после этого допил остальное, – Ты по делу или как? Токмо не ври!

Лукич и не собирался врать. Но, глядя, как замер старик в ожидании ответа, все же соврал.

– Не по делу, а по велению души, Иван Савельич! Соскучился по разговорам с тобой. Кто же лучше тебя историю деревни знает? Ты ведь помнишь, как ты мне раньше про бывших хозяев рассказывал? А я все записал!

– А зачем? Кому это сейчас нужно-то? Все быльем поросло. Никого из Челышевых не осталось. Мирон с Анфисой давно уж в земле. И Надежда, его сестра померла. И Любавушка сгорела. И дочка ее, кроха совсем.

– Жива девочка, Иван Савельич!

– Да ну! Это как же?

– Кто-то вытащил ее из огня и спрятал. А потом к родному отцу под дверь в корзинке подкинул.

– Это Борьке что ль?

– Да, Борису Махотину. Он у нас сейчас дом в деревне купил, отдыхать приехал. Ты мне скажи, помнишь ли про пожар тот, когда Любава сгорела?

Иван Савельич помрачнел.

– Как такое забудешь! Темное дело, однако, до сих пор толком ничего никто не знает. Говорил тебе Борька, что его попервоначалу в грехе подозревали, даже в кутузку сажали? Только не виноват он, зря его Надежда поносила!

– А кто виноват?

– Ишь ты, спросил! Я тебе прокурор, обвинять? Слухи ходили разные. На пожаре-то наши сектанты стояли и радовались. Любава-то от их парня к Борьке ушла. Тот умом и тронулся, сынка их общего задушил. Ну, да ты знаешь! В деревне поговаривали, их рук дело – пожар. Только побаивались вслух обвинять.

– А сейчас эта секта существует?

– Да где там! Разогнали давно. Как старший их дед Иванов помер, так и распалось все. Молельня стоит в развалинах, травой заросла. Кто в город утек, кто по другим деревням. Боялись-то деда! Страшный человек был. И правила у них в секте суровые были. Детей за ослушание знаешь, как пороли! Плач по всей деревне слышно было. И, упаси Бог, вступиться. Обязательно потом у этого человека беда будет. Вот и терпели все, не роптали. Они и землю обрабатывали общиной, и это во времена советские, когда все в колхоз! Вишь, сила какая была! Им убить – нечего делать. Я так думаю. А Борька что, правду искать приехал?

– Ну, вроде того.

– Да опоздал он годков на двадцать. Что ж раньше-то?

Семен рассказал старику о делах, которые творятся у них в последнее время. Иван Савельич слушал, открыв рот.

– А что за дом купил Борька?

– А на обрыве, над Юзой.

– Да это не тот ли дом, в котором Мирон с Анфисой Челышевы жили? И Вера с ними, Анфисина сестра старшая. Вот до тех пор и жили, пока их сынок не утонул. С этого самого обрыва в реку упал, и отнесло течением. Только кепочку у дыры в заборе нашли! Мне Надежда рассказывала. Любава у них много позже родилась, уже тут, в Кротовке. А дом у них наш Василий Тихонов купил. Когда от отца отделиться решил. Не очень они ладили. И женился он на вашей, приезжали они вместе – красивая девка, молодая!

– Это Елена. У нее Борис дом и купил. Получается, вроде как Любавиных родителей дом!

– Получается! Эх, история… – Иван Савельич налил еще один стакан ликера.

Семен Лукич достал из кармана сложенный вчетверо листок. Расправил его перед стариком.

– Посмотри, Иван Савельич. Я тут нарисовал кто есть кто, – ткнул пальцем в рисунок. Старик достал из кармана рубашки очки и пристроил их на кончик носа.

– Вот, смотри. Это – Челышевы – старшие. У них двое детей – Мирон и Надежда. Так? Это – Крестовские, наши, рождественские. У них две сестры – Анфиса и Вера, постарше. Дед мой рассказывал, что у них до Веры еще были два сына, но умерли маленькими. Теперь Мирон женился на Анфисе. Их сын утонул. Позже родилась Любава, которую воспитала сестра Мирона Надежда. Тогда скажи, а где сестра Анфисы?

– Не знаю. Приехали они в Кротовку без нее, точно. Должно быть, осталась в Рождественке? Хотя, дом-то их продали Ваське Тихонову. Тогда где же она? И Надежда о ней никогда не упоминала.

– Вот – вот. Вера исчезла. Факт, что фигура на кладбище, которая нашего Мишку по голове приложила, имеет какое-то отношение либо к Челышевым, а, скорее всего, к Крестовским. Это не может пропавшая Вера, той уже и в живых-то нет, наверное. А если это ее ребенок? Сын, которому она рассказала о ценностях, спрятанных на кладбище?

– Да какие ценности? Жили Мирон с Анфисой как все, работали. И Надежда учительствовала. Вот, леший, вспомнил! – Иван Савельич ударил себя ладонью по лбу, – тогда, на пожаре, Надежда совсем ополоумела. Все пыталась в одиночку с огнем справиться. Мы-то понимали, что бесполезно: вспыхнуло все сразу и сильно, и сараи, и дом, и коровник. А она все металась посреди огня, кричала. А потом прокляла всех.

– Что сделала?

– У нее крест был большой. Весь в каменьях, может и золотой даже. Вот им она и прокляла этих, сектантов. А, мож, и еще кого. Того, кого виновником считала. Сектанты-то тут же разошлись, испугались. И, правда, жутко даже мне стало. Когда пожарный расчет прибыл, одни головешки по двору лежали. Потом ее, Любаву, вытащили. Жуть! – он сокрушенно покачал головой.

– И дорогой крест, как думаешь?

– Если золотой, то, конечно. Я же его раньше не видел! Не показывала его никогда Надежда, ни до, ни после пожара.

– Значит, ребенка не она спасла! – задумчиво произнес Семен Лукич.

– Нет, точно нет. Мы бы знали. Может, душегубец сам пожалел дите?

– Скажешь то же!

– А что? Любаву пожгли, а дочку пожалели. А потом и Борису подкинули, он-то отец родной, не откажется. Ты видел девку-то? Красивая?

– Не видел. Борис с младшей приехал. Лет шестнадцать ей. Шустрая, но так, ничего особенного.

– Да так и Борьке того, ничего особенного! Это Любава была – загляденье. А уж добрая, ласковая! И у кого рука поднялась? Сема, а ты же по молодости все могилы обшарил, нет?

– Да, было дело. Ничего не нашел. А Мишка Тихонов, сын того Василия, о котором ты только что рассказывал, догадался, как тайник открывается.

– И что там?

– Не успел он разглядеть. По башке получил. Говорит, вроде, блеснуло что-то. Я думаю, может, просто искры из глаз посыпались? …

– Так у Васьки сын!

– И не один. Еще Санек, одиннадцатый год пошел. А Елена уж несколько лет, как вдовствует.

– Это знаю я, что Василий умер. Они с отцом-то его в один год! Один вот я никак на тот свет не отправлюсь…, – старик призадумался.

– Иван Савельич, ко мне не хочешь ли перебраться? Один я, не стеснишь!

– Нет уж. Полька вон в город зовет, квартиру купили. В кредит. Говорит, продавай дом, участок, за квартиру расплатимся. А я – нет. Какой из меня городской? Задохнусь там, в асфальте! Ты наезжай ко мне иногда, а то вокруг одни бабки старые, поговорить не с кем!

– Спасибо, Иван Савельич.

– И Борьку вези. Посмотрю, что из него стало. Женился, говоришь? А как убивался по Любаве, смотреть больно! И женился! Да…, – Иван Савельич пошел по дорожке к калитке.

«Да, в старости человек к земле тянется», – подумал Семен Лукич, глядя на согбенную спину старика.

– Ты доживи до моих девяноста, Семка, а потом посмотрим, какого ты росту будешь! – повернулся к нему бывший тесть, хитро прищурившись, – а будешь и дальше по девкам таскаться, еще раньше в землю сляжешь! Праведно надобно жить, тогда и умирать будешь в тиши и спокойствии. А ты, смотрю, как был шелапутом, так и остался!

– Ты, Иван Савельич, мысли, что ль читаешь?

– А что их у тебя читать? У тебя все на лбу писано, – усмехнулся старик в бороду, – Бывай здоров, зятек. Борьке поклон свези от меня.

Обратно Семен Лукич ехал осторожно, старательно сбавляя скорость в опасных местах. Выпитая водка уже давно выветрилась, но он мешали мысли, роем крутившиеся в голове. Вроде, все стало на свои места. Фигура – из клана Крестовских, почти что факт! Но где ее теперь искать? Стоп! Крестовский – тесть Махотина! Его матерью могла быть Вера, сестра Анфисы. Она никуда не исчезала, просто уехала в город. И родила сына. Евгения. Нужно спросить у Махотина, мать Крестовского звали Верой? Он должен знать. Но тогда фигура – это Крестовский. Что-то не вяжется! На кой ему сокровища, у него своих денег до черта? Или жадный такой? В любом случае, проверить нужно.

Лукич прибавил газу. Вскоре вдалеке показалось кладбище родной Рождественки.

Глава 42

Кучеренко Владимир Осипович был зол. Не просто зол, а взбешен. Тупые люди его бесили всегда, но никогда он так не мог подумать про своего друга. Туп, слеп и глух! Крестовский его не слышит или не хочет? Тупит или делает вид, что не понимает? Последние десять лет им и рот открывать не обязательно было, чтобы понять друг друга. А если и открывали, то говорили одно и тоже. Слово в слово. А тут! Что же эта стерва с ним сделала?

Кучеренко знал, что может очаровать любую. А особенно красавицу, потому, как у них, у красавиц, извилин хватает, только на то, чтобы суметь использовать богом данную красоту. Ларка, к его недоумению, выросла красивой и умной. Немыслимое сочетание! Он это принял, он с этим согласился и поддерживал с ней спокойно равнодушный нейтралитет. И она не лезла в его жизнь. А теперь вот влезла! Потому, как Крестовский и есть кучеренковская жизнь.

Они дружили с первого класса. Женька, сын интеллигентной Веры Александровны Крестовской и он, сын посудомойки ресторана «Снежинка» по прозвищу Валька – Свищ и кого-то залетного, случайно задержавшегося в ее постели, мужика. Будучи в легком подпитии Валька несла чушь про отца – летчика, погибшего если не героически, то в трудовых буднях. Набрав норму до положения нестояния, материлась на судьбу, подкинувшую ей сопливую обузу в виде Вовки. От соседей Вовка знал, что теоретически отцом мог бы назваться любой. Он не раз ловил на себе задумчивый взгляд мужа дворничихи Тамары, первой врагини его матери. Да и Вовке от нее не раз перепадало метлой по хребту. В какой красоте могут жить люди, он впервые увидел у Крестовских. Зашел в квартиру и обомлел. Поджав пальцы, чтобы не было видно дырок на носках, он осторожно наступил на ковровую дорожку в коридоре, а дальше пройти не посмел. Тетя Вера, жалостливо посмотрев на его багровое от стыда лицо, молча ушла куда-то, судя по запахам, в сторону кухни. Женька, не обращая внимания на смущение школьного товарища, тянул его к себе в комнату: ему не терпелось показать Вовке вырезки из газет о футболе и новый кожаный мяч. Собственно, с любви к футболу и началась их необычная дружба. Донашивать вещи за Женькой стало нормой: ростом Вовка был почти карликового, видно от недоедания и полного отсутствия витаминов в скудном рационе. Тетя Вера не гнала оборванца из дома, но и особо с ним не общалась. Но покормить старалась всегда. И Вовка, сидя в ресторанах, при деньгах и малиновом пиджаке, вспоминал ее супы и пирожки с крученым мясом с ностальгией, при этом сглатывая подступившую слюну. Женька только подсмеивался над ним, он всегда ел много и быстро, вкуса еды не чувствовал и отличить мамин суп от столовских щей не мог. В то время, как Вовка смаковал первый пирожок, Женька забрасывал в желудок десяток, заливал чаем и торопил друга, которому всегда было жалко выходить из-за красиво накрытого стола даже для игры в футбол.

В четырнадцать лет Вовка лишился единственной родительницы. До детского дома он не доехал, спрыгнув с электрички за секунды до ее отправления и еще долго строя рожи противной тетке, приехавшей за ним. Женька прятал его на чердаке их дома, потом, когда стало холодать, Вовка перебрался в подвал, где проходили трубы теплосети. Матери Женька ничего не сказал, но она и сама догадалась, что внезапно выросший вдвое аппетит сына неспроста.

Опекунство над Вовкой она оформила быстро, купила еще одну кровать в комнату Женьки. Вовке было стыдно есть хлеб даром и он пристроился в гастроном к грузчикам «на подхват». Он долго не знал, как отдать первые заработанные рубли тете Вере и купил ей у старух, торгующих возле рынка, теплые носки с рисунком: он видел, что у Женькиной матери часто мерзли ноги. Поначалу она не хотела брать, пытливо глядя Вовке прямо в глаза. Он сразу догадался – она подумала, что он эти носки украл. Пришлось рассказать о заработках. Вовка в детстве никогда не брал чужого, как бы голодно не было. Позже, когда они с Крестовским воровали по – крупному, часто из – под носа конкурентов, когда бились за ворованное, не щадя никого, Женькина мать пребывала в блаженной уверенности, что мальчики сделали себе карьеру и им «положили» вот такую зарплату.

«Тетя Вера в гробу бы перевернулась, если бы узнала, что вытворяет ее сын на старости лет! Увлекся малолеткой! Мезальянс, сказала бы она, поджав губы. Но сейчас главное, не допустить до оформления отношений. С него станется. А этой стерве только это и нужно. Она его быстренько на тот мир определит, зае…т в усмерть, а он ей активы и отпишет. И пиши пропало! Сколько голов полетит, не счесть!» – мозги у Кучеренко работали только в одном направлении: стереть девку с лица земли. «Так, на машине она рулит сама. Аварию не подстроишь, Женек сразу догадается, чьих рук дело. Стоп! Лизка! Вот кто мне поможет. С ней и будем решать, что делать дальше!» – Кучеренко повеселел. Лизка, конечно, обозлится, когда узнает, что папашка умом тронулся. Прости, друг, но как это еще назвать? А он ей еще объяснит, чем это чревато для налаженного бизнеса. Лизка не дура, ей проблем не надо. Тем более, с Махотиным, отцом Лариски, она теперь в контрах. Это тоже хорошо. А Лизка на отца нажмет. А когда это было, чтобы Крестовский хоть в чем-то отказал единственной дочери? Никогда! Вот и решение! А не послушает дочь, можно будет и информацию в ход пустить. Не хотелось бы, конечно, рискованно. Но он же не сам ее до Ларки донесет. Лизка скажет, да еще с удовольствием, можно не сомневаться! А что Женька дочери за это сделает? Да ничего! А девка от него отвернется. Сама! И нет девки, нет проблемы.

Кучеренко выглянул в окно. «Помяни … и вот оно!», – сплюнул он в сердцах, глядя, как Лариса входит в здание.

Глава 43

Как же мне не везет в последнее время! Отчего так? Словно из – под носа удача уходит. Все я правильно рассчитал: не захочет он репутацию свою портить. И потому заплатит. Сколько просить надо? Господи, может, я много прошу? Так ведь не все мне, я же говорил! Алкать не хорошо, а желать-то можно! И не у нищего отбираю… А для этого урода такая сумма – копейки. А я все бумаги отдам, правда, мне они потом без надобности будут. Зачем мне чужое?

Отец Михаил прав был, когда сказал, что не готов я к послушанию. Мысли о мести из головы моей никогда не уходили. И сейчас столько я бед натворил! Господи, прости мою душу грешную!

Куда же он подевался? Почему уже три дня на работе не показывается? И не спросишь ведь! Сколько мне еще здесь его караулить? А если он уехал куда? Да еще и надолго? Господи помоги! Деньги кончаются, а жить на что? Не к матери же идти? Нельзя это, нельзя! Буду терпеть. Значит, надо так. Значит, новые грехи отмаливать надо! Отец Михаил меня от смерти спас, значит, была на то Божья воля. Значит, не все дела я на Земле закончил. И должен поставить точку. И я ее поставлю.

Глава 44

Махотин в растерянности стоял над могилой. Да, такого он еще в своей жизни не видел: крест действительно повернулся, открыв довольно просторную нишу в надгробии. И там явно раньше что-то было.

– Так вот что блестело! – Вишняков протянул Махотину открытую ладонь. На ней красовалась кучка песка с мелками осколками стекла.

– И это все сокровища? – Махотин опять заглянул в нишу.

– Похоже, что так. Однако не факт, что здесь ничего не было.

– И как это Лукич ничего не нашел? Нет, ты представляешь себе молодого участкового, роющегося в могильных холмах? – Махотин усмехнулся.

– А что тут смешного? Я бы тоже рыл, если бы чего такое знал! Ты бы не рыл?

– Рыл! Но я не участковый!

– Да если бы Мишка к кресту не прислонился и случайно рычажок не сдвинул, копай, не копай, ничего не найдешь. Ладно, пошли. Лукич из Кротовки приедет, может новости какие привезет. Ты вот, Борис, думал, когда сюда ехал, что в такую историю попадешь?

– Я в нее двадцать с лишним лет назад попал, Вишняков. И никому такого не желаю!

– Прости, не хотел. Давай о другом. Как на духу. Анну любишь?

Махотин споткнулся. Остановился и посмотрел на Вишнякова.

– Люблю.

– Учти, обидеть ее не дам. Ты же женат, и разводиться не собираешься? Сюда с женой приехал, с дочкой, так?

– И что?

– А то, что Анна и так в жизни хлебнула. По самую макушку! Что ты о ней знаешь?

– Она мне сама о себе расскажет, все, что захочет.

– Да не захочет она! Жаловаться не захочет, а хорошего в ее жизни и было только, что несколько лет с матерью родной прожила. Та ее любила безумно, отец, по ходу, слинял, узнав о беременности любимой. Да Катя, мать Анны, особенно и не расстраивалась! Только когда поняла, что больна, искать его начала. Мы отговаривали ее, что толку от такого мужика, дрянь человечишко! Не знаю, разыскала она его или нет, только в один момент о нем говорить перестала. Умерла у моей Светки на руках. Мы ее из больницы забрали, последние месяцы Светка ей сама уколы делала. А Анну мы удочерили. А через несколько лет такой же диагноз поставили и Светке. А говорят, рак не заразен! И Светка лечиться отказалась. Все равно, говорила, умру. И не переубедить!

– А Анну ей не жаль было? Она же во второй раз осиротела!

– Анна уже замуж вышла, за козла одного. Светка пить начала, вроде по маленькой, ликерчик, винишко слабенькое. Мы и не возражали особенно: понятно, целый день одна, скучно. Да и как запретишь? Вот оно, добро во зло! Анна у нас хозяйство вела. Прибегала в день три раза, готовила, убиралась. Дома муж – придурок, прости Господи, со своими тараканами в голове, заездил со своим порядком. А тут Светлана, да я со службы прихожу никакой! Досталось ей!

– Так Анна все же замужем? – Махотин отчего-то испугался.

– Нет. Погиб муж и сынишку сгубил. Разбились на машине. Вот тогда я за нее испугался, по – настоящему! – Вишняков помрачнел.

– А жена твоя?

– А она умерла раньше. Сама ушла, решила так, нас не спросив, и таблеток наглоталась. Вот тогда мы с Анной и осиротели. Она да я остались. Я – в деревню махнул. Дело – оно лечит. А Анна ко мне недавно приехала. Только оттаивать начала, а тут ты! Со своей любовью!

Махотин шел на ватных ногах. Он уже не слышал, что ему говорил Вишняков, он просто плакал. Внутри, без слез, текущих по щекам. Холодными пальцами тер переносицу, чтобы не щипало, не вырвалось наружу. Глаза уже давно ничего не видели четко, так, размытые контуры. Ничего не хотелось так остро, как увидеть ее, Анну. И чтобы Вишнякова при этом не было. Чтоб его совсем не было! Махотин ревновал к нему. Потому, что тот знал Анну, а он, Махотин, нет. Он жил с Анной в одном доме, чужой мужик, какой, на хрен, он ей отец! Махотина злило то, с какой тревогой Вишняков рассказывал о ней. Он права такого не имеет! Тревожиться за нее будет отныне он, Махотин. И точка. А встрянет Вишняков,…лучше пусть не лезет!

– Эй, Ромео, ау! Махотин, очнись, мать твою! – Вишняков показывал рукой куда-то вдаль, за кладбище.

– Едет кто-то?

– Лукич, кто же еще.

– Рано. До Кротовки не меньше часа! Да и не похоже на мотоцикл, едет быстро.

– Это машина.

Облако пыли остановилось возле них.

– Здорово, Бориска! – Леонид Борин открыл водительскую дверцу, – на рыбалку звал? О! Палыч! И ты здесь? Вы что, знакомы?

– Ну и тесный у нас город, блин! – Вишняков пожал руку Борину.

– Ты с новостями? – Махотин уже ничему не удивлялся.

– Ага. И еще кое с чем, – Борин кивнул на багажник.

– Есть предложение, – В Вишнякове проснулся командующий, – едем ко мне. А что, Лень, ты тоже в курсе дел, которые тут творятся?

– В курсе, в курсе. Поехали уже.

– Давай заедем ко мне, Лизу предупредить надо.

– Надо. А поговоришь с ней серьезно потом, – Вишняков исподлобья зыркнул на Махотина.

– Эй, я что-то пропустил? Бориска, кайся! А ты, Вишняков, чего на него волком смотришь? Столкнуться никак успели? Это на какой же почве?

– На амурной, Леня, он у меня Анну уводит, – Вишняков уже улыбался.

– Но ведь Анна не жена тебе? Борь, ты что, с Анной? Ну, ты и… – Борин покачал головой. Какой из себя ходок налево Махотин, он знал не понаслышке.

– А что, Борис у нас бабником слывет?

– Еще каким!

– Кончайте балаган! – Махотин разозлился. И куда все лезут? Это его дело, бабник он или нет. Разберется без посторонних.

Всю дорогу они подкалывали друг друга, припоминая и убежденного холостяка Борина, которого окрутила маленькая врачиха и Вишнякова, которому всегда было «не до бабс!» и Махотина, которые уже дважды наступил на одни грабли.

Махотин вошел в дом, оставив друзей на улице. Через минуту он показался на крыльце. В руках его белел какой-то листок.

– Что там, Борис?

– Она меня бросила. Лизка. Сама. Насовсем! – и он облегченно улыбнулся.

– Тебе повезло, Махотин! Не хотел бы я идти против дочки Крестовского. А так, может, и поживешь еще! – Вишняков похлопал его по плечу. Врагом Крестовского он стал сам. Просто это было давно. Но забывать из-за чего не собирался.

Глава 45

– Миха, ну расскажи! Ты че какой вредный?! – Санек ныл и подлизывался к брату не меньше получаса.

– Нечего рассказывать, отстань.

– Че там было, в могиле-то? Блестело что, брильянт? Или золото? – не сдавался Санек.

– Я не успел рассмотреть.

– А фигура тебя – хрясть по затылку, да? Вот взял бы меня с собой…, – Санек никак не мог простить брату обиду.

– Сань, попить принеси, – Миха решил отделаться от расспросов брата хоть таким способом. Голова еще болела, но ему было спокойно. Что говорить, перетрусил он изрядно. И не потому, что боялся, что этот помешанный его убьет. Захотел, убил бы сразу. Просто этот мужик с каждым днем становился все более безумным, так определил для себя Миха. А с сумасшедшего какой спрос? Он пытался с ним заговорить, но тот не обращал на Миху никакого внимания. Вернее, внимание было: когда давал еду или поил из старой эмалированной кружки тухловатой водой. И все. Сам с собой разговаривал, но, сколько Миха ни прислушивался, различал только отдельные слова. Однажды он принес какие-то тетрадки. Миха видел: старые, согнутые пополам. Читал, шевеля губами, головой покачивал, словно осуждая кого-то. А потом убрал в папку и надолго задумался. Звал, звал его Миха, которому пить хотелось, но тот словно не слышал. А, может, и вправду не слышал! Потом и вовсе ушел, закрыв его на замок. Сбежал Миха бы уже давно, да сил не было. Здорово его мужик приложил! Вообще, много что показалось Михее странным. Во – первых, мужик молился. Каждое утро и каждый вечер. Бормотал монотонно, вскрикивая иногда довольно громко «Господи, прости!» и при этом истово крестясь. У отца Михаила какого-то прощение просил часто. Даже слезы в голосе слышались. Миха еще и поэтому испугался: черте что можно ожидать от фанатика религиозного. А то, что мужик верующий, Миха не сомневался. Хотя, хороша вера – по башке ему дал! Как то не по – Божески это! Миха очень хотел бы тетрадочки эти полистать, только прятал их мужик где-то наверху, когда уходил. Ни разу не забыл. А Мишка, как в себя пришел, решил виду не подавать, что ему лучше уже. Но мужик и сам заметил. Осторожничать начал, молчал больше. Так Миха ничего и не узнал.

– Сань, Лукич не приходил боле, пока я спал?

– Не – а. Он же в Кротовку уехал. У старика тамошнего про барина, который жил в старину, поспрошать. И зачем бы это?

– Сань, маму позови. Она где?

– С Аленой на кухне пирожки лепит. Счас, погоди, – Санька вышел из комнаты.

– Мам, Миха зовет.

– Иду, – Елена вытерла руки о передник. Слава Богу, с сыном ничего серьезного. Рана на затылке не загноилась, сотрясения нет. Заживет быстро, Миха никогда подолгу не болел. Организм такой, в отца. Вот правду говорят, нет худа без добра: Санька стало не узнать. Словно повзрослел на пару лет, слушается, делает, что скажешь. И не одна она теперь. Не соврала цыганка – пришла к ней любовь. Елена на секунду зажмурилась. Перед закрытыми глазами встал Петр: смеется ласково, руки тянет.

– Мам, у нас в Кротовке родня есть?

– Да, отец ваш оттуда.

– А ты там была?

– Была, до свадьбы еще. А что?

– Зачем Лукич туда поехал? Мне Санек сказал.

– А! Узнать про пожар, наверное, который двадцать лет назад случился. Аленин отец попросил. Алена, иди сюда!

– Да, тетя Лена?

– Ты о том, как погибла мама твоей сестры, что-нибудь слышала?

– Ларки? Нет, тетя Лена. При мне ничего не говорили. То ли пожар был, то ли убили. А что?

– Да Лукич в Кротовку поехал. А там твой отец жил с матерью Ларисы.

– А вы знаете, что случилось?

– Сгорела она, заживо. А дочку кто-то успел спасти.

– Ларку? Ее в корзинке папе подкинули, я слышала. А она знает, кто ее мать убил, интересно?

– Этого никто не знает.

– Как, до сих пор?

– Не нашли тогда виновного, а потом отец твой в город уехал.

– Что-то я не пойму, а сейчас-то зачем искать? Ларке двадцать два года уже!

– Ну, отец так решил.

– Мам, как ты думаешь, что могло быть в тайнике? – опять встрял в разговор Миха.

– В могиле Крестовских? Да что угодно. Они богатые были. Могли и спрятать ценности, когда погромы начались. Какие-то слухи уже давно по деревне ходили. Лукич наш все историю местную изучал. Так что: если тот мужик что-то искал, то наверняка знал – что.

– Могила Крестовских? – Алена удивленно посмотрела на Миху, а потом на Елену.

– Меня около могилы старого барина стукнули. Крестовского.

– Какого барина?

– Нашего. Чья Рождественка была. Ты что, Ален? – Миха обеспокоено глянул на побледневшую девушку.

– У моего деда фамилия Крестовский. Евгений Миронович.

– Твой дедушка в городе живет?

– Да. И, – по – моему, всю жизнь там прожил. Со своей мамой. Я, правда, не знала бабу Веру…

– Веру, Веру…, – Елена задумалась, – Вера Крестовская…Да ведь так звали старшую дочь барина! Да, точно. Вера и Анфиса всегда жили вместе. Когда Анфиса вышла замуж за Мирона Челышева, Вера осталась с ними и помогала воспитывать племянника Сашеньку. Тогда своих детей у нее не было.

– И где он сейчас, Сашенька?

– Он утонул маленьким, годика четыре ему было, мне бабушка рассказывала. Тогда Мирон с женой Анфисой уехали в Кротовку, а Вера пропала. А она, оказывается, в город уехала. И там уже твоего деда родила. Так получается. Кстати, жили Мирон с Анфисой в вашем доме!

– Который папа у вас купил?

– Да. Его мой муж у них купил, а вы у меня.

– Если мой дед сын Веры Крестовской, я, его внучка, получается, в родовом «поместье» сейчас живу?

– Ну, поместье ваше давно мхом поросло, барыня, – съехидничал Миха.

– А где оно было?

– Я покажу тебе, хошь, сейчас пойдем! – Санька соскочил со стула.

– Нет, я отца дождусь. Нет, надо же, я – барская наследница! – И Алена дурашливо сделал книксен. Но вдруг задумалась. Что же получается: мама ничего не знает и дед Женя тоже? Им баба Вера ничего не рассказала, выходит. Почему? Что тут скрывать? Или есть что? Вот так съездили в отпуск в деревню! Стаська с Жоркой умрут от зависти, когда она им все расскажет!

– Пойдемте, барыня, пирожки лепить, а то кормить мужиков будет нечем, – Елена с усмешкой посмотрела на девушку. Аленка ей нравилась. «Как бы Михе такую невесту!» – подумала она неожиданно. Вот уж и сын жених, внуки год – другой и пойдут, а какая из нее бабушка! Самой скоро по венец!

Глава 46

Он нашел себе убежище в полуразрушенном доме в старой части города. Улица уже вовсю застраивалась многоэтажками, которые нелепо торчали рядом с уцелевшими домиками конца позапрошлого века. Жители этих домишек уже готовились к переезду, понимая, что шансов остаться на старом месте у них нет. Чтобы залезть в дом, ему пришлось отогнуть руками один из ржавых железных листов, которыми были заколочены окна. Он сильно порезался, никак не мог остановить кровь и больше всего боялся, что рана будет болеть долго. А к возвращению Крестовского он должен быть абсолютно здоров.

Приличный костюм у него был. Конечно, приличным он был лет двадцать назад, но по сравнению с джинсами и рубахой, найденными на помойке, смотрелся нормально. Еще из одежды имелся балахон. Тот самый, в котором он ходил на кладбище.

… В общине, которая его пригрела, когда он, заблудившись в лесу, уже приготовился к отходу на тот свет, все мужчины носили такие вот балахоны. А женщины – широкие юбки и кофты под горло. И платки. Только черные. Поначалу, очнувшись в темноте какой-то избы, он испугался. Вокруг его ложа, в свете единственной керосиновой лампы и свечей, двигались фигуры, изредка взмахивая руками. Голос, доносившийся откуда-то от изголовья его лежака, явно читал молитвы. Он несколько раз слышал слова «господи, прости грешного» и понял, что грешник – это он. Проваливаясь в забытье, он видел сны. Такие яркие, радостные и нереальные, что, проснувшись, точно знал, что это всего лишь сон. Его поили вкусным отваром, похожим и непохожим на чай. От чая был вкус заваренных листьев, а сладость напитку придавало что-то медовое, пряное. От напитка кружилась голова, но уходила боль из истерзанного тела, и становилось легко на душе. Позже, когда он стал вставать и, прихрамывая, передвигаться по избе, к нему впервые пришел отец Михаил. Он просто его слушал, не перебивая вопросами и ничем не показывая своего отношения к его рассказу. А он, неожиданно для себя, рассказал ему все. Вплоть до того момента, как попал сюда. Тогда отец Михаил встал и, не сказав ни слова, ушел. Только через несколько лет, в течение которых он слушал его проповеди, его допустили к нему для разговора. Странный получился разговор, на этот раз молчать пришлось ему. Отец Михаил рассказывал о своих «чадах», как он их называл, о том, почему они живут здесь, далеко в лесу и задал ему только один вопрос: хочет ли он остаться. Тогда он не хотел. Он хотел другого – мести. Но сказать об этом побоялся. Как-то само собой получилось, что он не ушел, и гнать его никто не гнал. Еще столько же лет. Он изредка говорил с отцом Михаилом и только тогда, когда тот сам к нему заходил. Окрепнув, он начал работать. Делал, что просили, равнодушно воспринимая как одобрительные, так и злобные взгляды в свою сторону. Он остался для них чужаком, потому, что был на особом положении, мог не ходить на проповеди, мог есть мясо по постным дням и пить вино, когда хотел. Он был среди них как турист. И только почти через двадцать лет отец Михаил попросил его определиться. Даже не так. Он мягко дал ему понять, что тот должен уйти. «Мысли о мести тебя оставили, а зря. Нельзя оставлять зло безнаказанным. Одним из нас ты не станешь никогда, не понимаешь ты нас до конца. Поэтому завтра тебе покажут выход». Да, он не мог принять то, как живут в общине. С именем Бога нещадно пороли детей за малейшее ослушание. Оставляли подростков в холодных нетопленых сараях без еды и питья, чтобы те учились усмирять плоть. Был случай, после которого он понял, что главное для отца Михаила не вера в Бога, а вера в него самого. Он был для всех Бог и царь. Однажды хозяйский сын посмел тайком уехать в город: дорога, в принципе, была известна каждому. Когда он вернулся, мужики его просто забили до смерти. И похоронили за оградой кладбища, как отступника. Тогда он и понял, почему некоторые на него так злобятся: его-то за все годы ни разу ни за что не наказали. И никто его не заставлял каяться. Грешить не грешно, грешно – не каяться. Хозяйский сын не покаялся – наказан был. Смертью.

Нет, не по пути с ними ему было. В Бога он верил, но в отца Михаила нет. И как тот не побоялся его отпустить? А расскажет о них кому? А, впрочем, кому они мешают?

Он ушел на рассвете, прихватив балахон умершего мужа хозяйки и его же костюм. У него уже был план. Во – первых, разыскать женщину, из-за которой все случилось. А там, как получится…

Теперь балахон служит ему и простыней и одеялом. Под головой вместо подушки – торбочка с тетрадками. Он уже почти все прочел. На первый взгляд – бред больной старухи. Когда вчитаешься – все логично. А значит – правда. И доказательства, которых у него не было двадцать лет назад – вот они.

Глава 47

Кучеренко давил и давил на кнопку звонка. Тревога вползла в его душу еще когда он ехал к Махотиным. А что, если Лиза уже знает? Что с ней будет? Поднимался по лестнице уже успокоенным: убедил себя, что она женщина сильная, сделать с собой ничего не сделает, скорее врага раздавит. И вот теперь она не открывает дверь. И сотовый отключила.

Снизу послышались голоса. Кучеренко спустился по лестнице на один пролет. Из двери квартиры, расположенной под махотинской, торчала голова в бигудях.

– Простите, вы не знаете, Елизавета Евгеньевна сегодня никуда не выходила? – Он старался говорить вежливо, хотя такие вот тетки вызывали в нем только одно желание: обозвать пообидней. Засаленный халат на толстом животе, ноги, обутые в стоптанные шлепки и железки в жидких волосенках – пародия на женщину. Он всегда всех сравнивал с тетей Верой, даже дома носившей туфли на низком каблучке.

– А они уехали все. В деревню. А собака осталась. Воет как – жуть!

– Какая собака? – у Кучеренко от удивления пропала тревога за Лизу. Живую собаку в доме Лиза бы не потерпела.

– Я же говорю – псина там воет у них. Сами уехали, а собаку не взяли. Вот и воет голодная! МЧС звать надо!

– Да нет у них никакой собаки, – сердито крикнул Кучеренко.

– А вы послушайте, послушайте!

Кучеренко вернулся к квартире Махотиных и приложил ухо к двери. В квартире явно кто-то был. Что-то упало, разбилось, кажется что-то стукнулось в стену. А вот и вой! Кучеренко отпрянул. То, что собаки не было, это факт. Значит…

– Лиза, открой, это я! Лиза! – забарабанил он в дверь кулаками. Он уже догадался, кто так жутко голосит. «Вот тебе и сильная женщина!» – он усмехнулся. Лизка может переколотить всю посуду и сломать все, что ломается. Вот этим она сейчас и занята. Значит, уже знает.

– Лиза, не откроешь, привезу МЧСников! – Он старался говорить громко, чтобы она услышала его голос в том шуме, который сама же и создавала.

В квартире все стихло. Повернулся ключ в замке. Кучеренко толкнул дверь. Лиза, растрепанная, в разорванной юбке и босиком стояла в коридоре, зажав в руке статуэтку собаки.

– Тише, ну, тише, Лизок! Отдай мне псинку, – он протянул вперед руку.

Лиза посмотрела на него, все еще не узнавая и, размахнувшись, шваркнула собаку об стену. Вокруг разлетелись мелкие кусочки фарфора.

– Лизок, больше ничего не трогай, – Кучеренко подошел к ней и взял ее руки в свои, – Пойдем, чайку глотнем. Только тапки надень. Она молча сунула ноги в первые попавшиеся шлепки. Он повел ее в сторону кухни, наступая прямо на битое стекло. Усадил на стул, а сам устроился рядом на табурете.

– Ты знаешь, дядя Вова, да?

– О папке твоем и Ларке? Знаю. Потому и приехал.

– Она же, гадина, все рассчитала! Дождалась, пока он в маразм впадет и тут как тут! Он же сейчас может таких глупостей наделать, так, дядя Вова?

– Вот об этом и давай поговорим.

– Что мы сделать можем? Ты знаешь, они же уехали! Нет, ты пойми, эта сучка захотела, он все за час оформил – и визы и путевки! Она специально его из города увезла, подальше от нас. А там что: море, песочек, романтика. Старик расслабится, и готов!

– Твоего отца так просто не купишь, Лизок!

– Эта купит! Поверь, дядя Вова, ее никто не знает так хорошо, как я! Она маленькая была – змея! Хитрая, лицемерная. А уж сейчас! Отец женится на ней, вот увидишь!

– А вот этого мы не допустим!

Лиза посмотрела на Кучеренко уже довольно спокойно.

– Лизок, придется применить крайнее средство. Скажи, Ларка знает, как погибла ее мать?

– Может и знает. Она ведь скрытная, по ней ничего не скажешь!

– То есть, она знает, что мать ее кто-то сжег заживо.

– Скорее нет. Борька ей так напрямую не говорил. Просто, что погибла при пожаре.

– Очень хорошо. Вот ты ей и скажешь. И еще скажешь, кто это сделал, – делая ударение на слове «кто», твердо произнес Кучеренко.

– Нет, дядя Вова, нет! – Лиза побледнела, – Она же его убьет!

– Вот и хорошо. То есть, мы не позволим, конечно, – он успокаивающе похлопал ее по руке, – Лиза, пойми. Его уговаривать бесполезно. Он влюбился, поверь мне на слово. Случился с ним такой старческий грех!

– У, сука! – не сдержалась опять Лиза.

– Да, она самая. И к тому же, я никогда не поверю, что Ларка способна влюбиться. Она его просто использует. Теперь представь, какова у нее будет реакция, когда она узнает, что твой отец отдал приказ поджечь дом ее матери?

– Она не я, посуду бить не будет. Скорее, продумает все и…

– Вот! А в этот момент мы ее и…нейтрализуем!

– А если не успеешь?

– Лизок, когда это я не успевал? В лучшем, для нее, случае, отправим ее в дурку с соответствующим диагнозом. В худшем – сама понимаешь, ей не жить. Надеюсь, жалеть ее не будешь? Смерть ее матери ты перенесла стоически, – он усмехнулся.

– Нет, я все же боюсь.

– Чего?

– Ты не думал, что она причиной всех бед может посчитать и меня, а не отца. Это из-за моей любви к Борису отец сделал его вдовцом.

– Ты тогда, Лизок, была совсем не адекватна. Опасался он за твой рассудок, вот и принял такое решение. Вспомни, когда у Борьки родился ребенок, Ларка то бишь, ты чуть сама в дурку не попала.

– Да, я хотела даже таблеток наглотаться или вены порезать. Дура была!

– Конечно дура, кто ж спорит. Было бы из-за кого!

– Не надо, дядя Вова!

– Ладно, давай о деле. Другого выхода у нас нет. Мы теряем столько, что жизнь какой-то, пусть и красивой девки, в этой игре ничего не значит. Империю Крестовского дробить нельзя! Поэтому и я не женился.

– А почему, кстати, ты не женился? Только ли из-за денег?

– Не встретил такую, как твоя бабушка, Лизок, – Кучеренко говорил серьезно и с печалью в голосе, – Таких женщин больше нет. Их просто не бывает.

– Это ты про бабу Веру?

– Баба Вера! Бабы на базаре семечками торгуют. А она до смерти оставалась Верой Александровной Крестовской! – сказал он и отвернулся к окну.

«Да он любил бабушку всегда!» – Лиза в изумлении глянула на Кучеренко.

– Я чувствую свою вину перед ней, – Кучеренко по – прежнему смотрел в окно, – Я не сумел тогда отговорить твоего отца. А она обо всем узнала. Узнала, что ее сын – убийца. Ты помнишь, именно тогда она слегла. И уже не оправилась. Она его к себе близко не подпускала, ты просто не знала, наверное. Он приходил, а она его гнала. Так и умерла, не простивши. Рядом только сиделка была.

– Я не знала.

– Кроме нас троих вообще никто ничего не знал. И вдруг уже после ее смерти приходит к твоему отцу один хмырь, сожитель сиделки, и давай его на бабки разводить, мол, знаю, что это ты девку сгубил! Но мы его убрали, чтобы под ногами не путался. Да и не было у него ничего серьезного, доказательств никаких. Так и остались мы трое. Кстати, а к сиделке-то я и хотел наведаться. Тьфу, совсем забыл. Сейчас съезжу, не поздно еще.

– Зачем?

– А про записку Борису ты забыла?

– А при чем здесь это?

– А при том, что точно такую же записку получил и твой отец. На, сравни, – Кучеренко достал из кармана оба конверта.

– Но этого не может быть! Конечно! Я вспомнила, это же почерк Бабы Веры!

– Чей?

– Твоей любимой Веры Александровны Крестовской! – Лиза подошла к комоду и выдвинула средний ящик. Достала оттуда пачку старых открыток и протянула ее Кучеренко.

– Один в один, – Кучеренко тупо смотрел на открытки, подписанные бабушкой внучке. Он ничего не понимал. Он опять запутался. А это состояние он не любил больше всего, – Привет с того света, так это называется? Или кто-то так шутит? Найду – придушу шутничка! Ладно, Лизок, я поехал.

– Позвони потом, ладно?

– Не вой тут, а то соседей напугала! – Кучеренко легонько щелкнул ее по носу, как делал в детстве.

Лиза закрыла за ним дверь. Господи, как она устала! Почему все плохое идет друг за другом хвост в хвост? И где радости земные? Где любовь, где семья, где все, что она строила столько лет и такой ценой? Она опять останется одна. Как та старуха у разбитого корыта из сказки Пушкина. А она и чувствует себя сейчас старухой. Или, скорее даже, тем разбитым корытом!

Глава 48

– Хозяйка, встречай гостей! – Анна вздрогнула от громкого рыка Вишнякова. «Судя по голосу, у него все в порядке. Ну, и ладненько», – она выглянула из окна спальни. Очень ей было не по себе, когда она буквально вытолкала его к Елене. Тоненький голосок эгоистки, раздававшийся откуда-то из глубины ее сознания, предупреждал, что, если что, ты, мол, будешь крайней. Но, по – видимому, пронесло. Анна прищурилась. Очки надевать не хотелось, но узнать в двух фигурах, вывалившихся из машины, кого-то знакомых, она не смогла. Но от чего-то чаще забилось сердце.

– Здравствуйте, Анна, – Махотин уже подходил к ней, протягивая навстречу обе руки. Но, увидев недоумение на ее лице, резко остановился. Он болван! Это он знает, что она свободно и радуется встрече, как подросток. А она? Что должна подумать она, увидев чужого мужика, восторженно протягивающего к ней лапы?

– Эй, Махотин, поосторожней на подходе! Не так резво! – в голосе Вишнякова слышались ревнивые нотки.

Махотин уже и сам, что называется, осадил. Убрав с лица блаженно – радостную улыбку, склонил голову в вежливом поклоне.

– Вот так-то! Прошу в дом, – Вишняков сделал жест в сторону ступенек, ведущих на террасу, – Анна, мечи все на стол.

– Анечка, здравствуй! – только сейчас она разглядела третьего человека, стоявшего возле открытого багажника автомобиля.

– Леня, вот это сюрприз! – она радостно подскочила к Борину и чмокнула в подставленную щеку.

– Нет, ты представляешь, этот «сюрприз» вовсе и не к нам ехал! Можно подумать, я его не звал никогда! Сто раз звонил, приглашал. А этот, – Вишняков кивнул в сторону Махотина, не успел приехать, как наш друг к нему уже в гости намылился. И, заметь, не с пустым багажником. Ну, чего на меня волком зыркаешь, Махотин, разгружай давай!

Махотин не знал, злиться ему на Вишнякова или нет. Его достала уже его солдафонская прямота и сапожный юмор. С одной стороны, Вишняков ему нравился, с другой – раздражал. Но он был родственник Анны, папочкой его назвать у Махотина язык не поворачивался! Приходилось, сцепив зубы, как-то уворачиваться от Вишняковских подначек.

– Петя, ты грубишь! – Анна не могла понять, от чего ее отчим цепляется к Махотину.

– Не лезь, дочка, лучше паек принимай!

Анна обомлела. Дочкой отчим не называл ее со дня ее свадьбы. Да и до этого не больно-то баловал. Что могло случиться? И, наконец, они же договорились во избежание ненужных толков, что будут считаться мужем и женой. Ах, да! Петя же влюбился! Он же должен теперь выглядеть свободным! Анне, по крайней мере, стало понятно его поведение. Значит, и Махотин уже в курсе, что она… И что же дальше? Он-то женат!

Анна накрыла стол скатертью и расставила тарелки. Хорошо, что она приготовила хороший ужин, почти праздничный. Два салата, запеченное мясо и жареный на сливочном масле картофель. Кроме того, нужно открыть баночку томатов в желе – вещь обалденно вкусная, их ей принесла жена конюха. Анна взяла рецепт, скорее из вежливости, зная, что заготовки ей никогда не осилить: нет у нее к этому таланта. Огурцы, засоленные ею когда-то на пробу, «взорвались» буквально на следующий день. Оказалось, что она просто забыла обдать кипятком корешки хрена, положенного в банки для остроты. На этом эксперименты с заготовкой продуктов для голодной зимы она прекратила. Рынок был в трех минутах езды от дома, бабушки, у которых она покупала капусту и солености свои, чистенькие и аккуратные.

– Анна, помочь? – Махотин не удержался, чтобы лишний раз не постоять рядом с ней.

– Нет, спасибо. А, впрочем, нарежьте хлеба, Борис.

Махотин с такой готовностью кинулся кромсать буханку, что Анна рассмеялась. Конечно, она видела, что он к ней неравнодушен. Конечно, от этого ее женское естество радовалось, но разум не молчал. Разум кричал, вопил, запрещал даже думать. А думы были крамольные, фантазии уводили в такие дебри, из которых она выбиралась долго и с мучительной болью. Ей нестерпимо захотелось подойти к нему ближе, просто под предлогом, что нужно взять что-то именно с этого стола, где он пилил хлеб. И она придумала, что ей нужно. Ей необходимо показать ему, где плетеная хлебница, в которую нужно складывать нарезанные куски. И как накрыть салфеткой, чтобы булка не сохла. Сам он не увидит ее, хлебницу, даже, если она стоит перед самым его носом, а салфетка лежит прямо в ней, хлебнице. Анна подошла и молча потянулась к плетенке. Коснулась нечаянно рукой его плеча. Вздрогнули оба, шарахнувшись друг от друга, пробормотав никому не нужные извинения. Нож, которым Махотин резал хлеб упал на пол. Он наклонился, а когда разогнулся, больно «боднул» головой ее в подбородок: она оказалась ближе, чем он ожидал. Она охнула, посмотрела жалобно застывшими в укоризне глазами. Махотин, испугавшись, дотронулся дрожащей рукой до ее подбородка, и они оба замерли. Секунда, минута, другая – они очнулись от приближающихся голосов.

– Все ли готово, хозяйка? А, ты здесь? А я думаю, куда ты слинял Махотин? – Вишняков вопросительно посмотрел на Анну. «Так, уже что-то произошло. Ну и шут с ними! Я что, нанялся, папочку строгого изображать? На фига мне это? Сами разберутся!» – он с грохотом опустил на пол пакет с бутылками.

– Садитесь, сейчас картошку с мясом принесу и все, – Анна старалась говорить ровным голосом.

Разговор начался только после третьей рюмки водки. И сразу на повышенных тонах. Ругаться начал Вишняков, заявив, что он не для того ехал в тихую деревню, чтобы копаться в проблемах. Он ехал копаться в земле, снимать урожай и кормить разную скотинку. А тут бьют по голове, на могилах крутятся кресты, и приезжают всякие, чтобы раскрывать давние убийства, и совать нос в чужие тайны.

– Ты все сказал, Вишняков? – Махотин спокойно опрокинул в рот четвертую рюмку.

– Ты, Палыч, не кокетничай! Ежу понятно, что тебе и самому в радость копаться во всем этом. Кроме того, зная тебя, я не поверю, что размеренная сельская жизнь тебе не наскучила, – Борин говорил усмехаясь и косясь на насупленного Махотина.

– Ну, вроде того, – буркнул Вишняков.

– Леня, ты с чем приехал? По делу Галины Ветровой есть что?

– Не то, чтобы много, но есть. Я был в больнице у дочери. Девушка очень больна, ей нужна операция, я разговаривал с врачом. А теперь слушай. Ее мать была уверена, что скоро у нее эти деньги будут. Чуешь? У медсестры – и двадцать тысяч баксов. И как ты думаешь, она собиралась их доставать? А теперь вспомни записку, которую ты получил. Она сказала, что написала ее она. Так?

– Не написала, а прислала.

– Правильно. А может, и написала сама. Кстати, конвертик ты мне так и не показал!

– Искал я его сейчас, когда к нам заезжали. Помню, что в кармане лежал, но куда делся? Лизка увезла, что ли. Только зачем ей?

– Ладно. Пойдем дальше. Она хотела тебе что-то рассказать. О чем?

– Не знаю, сказала, что все объяснит при встрече.

– А встреча не состоялась. Кому-то не нужно было, чтобы вы встретились. Я думаю, она хотела тебе продать какую-то информацию. Или это мог быть шантаж.

Что такое она про тебя знает, за что ты можешь отвалить ей денежек?

– Ничего. У нас была с ней связь, много лет назад, она маленькой Ларке уколы приходила делать, когда Лизка в отпуск уехала. Но это, как говориться, никому не интересно. Лизка и так все знает, она на такие мелкие романы и внимания никогда не обращала. Кому еще это надо?

– Может быть, Галина думала иначе?

– Нет, только не она. Глупо после стольких лет! А денег на операцию дочери она могла и так попросить, я бы дал. И дам. Я думаю, дело в другом. Знаешь, за кем она ухаживала в восьмидесятых? Она была сиделкой матери Крестовского. Вера Александровна слегла, кстати, сразу же после пожара. Хотя, она человек к этому делу посторонний.

– А вот и нет! Приветствую всех! – Лукич, слышавший последние слова Махотина, решил вмешаться. Как он вошел, заметила только Анна, но, увидев его Предостерегающий жест, промолчала.

– О! Местная власть! Знакомьтесь – Семен Лукич, участковый. Леонид Борин – следователь городской прокуратуры.

– Что, уже и туда слава о наших делах докатилась? Махотин, ты сдал?

– Не пыли, Лукич! Тут, оказывается, все одной веревочкой повязано. Чего ты там Про эту Веру Александровну?

– Дайте человеку выпить и поесть, – Анна поставила перед Лукичом тарелку.

– Спасибо, Анна, я только из Кротовки от тестя.

– Вижу, уже принял, – Вишняков потянул носом.

– Да, уважил старика. Потом к Елене заехал, думал вы там. Вам пирожков нажарили, Алена твоя лепила! – он кивнул Махотину.

– Аленка?! Да она не знает, что тесто из муки делают!

– Теперь знает, не волнуйся. Елена ее научила. Но я не о пирожках. Интересно другое: вхожу, а они про какую-то Веру судачат. Оказалось, Веру Александровну помянули. Крестовскую.

– Мать Крестовского? А Елена ее откуда знает?

– Ну, мать или не мать, не известно. Так же и звали и пропавшую старшую дочь старого барина. Сестру Анфисы Челышевой. Правильно, Анфисы, на дочери которой, Любаве, ты, Борис, был женат. Получается, что она в город уехала после гибели первенца Анфисы и Мирона, а там и родила сына. А он стал твоим тестем.

– Кино! Ей – богу, сериал! – Вишняков запутался окончательно, – Кто-нибудь объяснит толком, что за мелодрама тут разыгрывается?

– Петя, ну все же так просто! – Анна хотела вмешаться.

– Давай на пальцах. Смотри схему, – Лукич достал из кармана уже изрядно потрепанный листок. Кротовка – тут Челышевы. У них сын Мирон и дочь Надежда.

Тут – Рождественка. Крестовские. У них две дочери – Вера и Анфиса. Мирон женится на Анфисе и уезжает к ней и Вере в Рождественку. Кстати, жили они в твоем, Борис, теперешнем доме!

– Вот это да!

– У Мирона и Анфисы родился сын Саша. Он утонул в четыре года. В Юзе.

Анфиса и Мирон уезжают к сестре Мирона Надежде в Кротовку. Вера исчезает в неизвестном направлении. Все пока ясно?

– Тогда Крестовский может быть сыном Веры.

– Да, вполне. То есть, родственником твоей первой жены Любавы.

– Тогда обе моих жены – потомки Крестовских?

– Да.

– Теперь дальше. Богаты были и Челышевы и Крестовские. После революции они, вроде как, отдали все в пользу новой власти. Но вот все ли? Я думаю, часть каменьев и золота была припрятана как раз в той могиле, в которой рылся тот, кто дал Мишке по башке. Об этом тайнике могли знать и Вера, и Мирон с Анфисой, и Надежда. Но все, кто знали их, говорят, что жили они крайне бедно.

– Кроме Веры. Она же в город уехала.

– Вот именно. Как она жила, Борис?

– Да уж не бедствовала, но у самого Крестовского денег полно!

– А тогда, до перестроечных времен?

– Не знаю. Вот Лизка точно ни в чем не нуждалась. Ей все девчонки завидовали.

– Вот. А откуда деньги при советской власти? Кем работала Вера Александровна?

– Никем, вроде. Или в школе…Не знаю!

– Вот. Что и требовалось доказать. Деньги были явно не сродни зарплате учителя. Я думаю, уезжая, она из тайника все забрала. И понемногу реализовывала.

На что и жили. Возможно, первоначальный капитал для раскрутки Крестовскому дала она же. Это смотря, сколько золотишка у нее было в кубышке.

– Теперь дальше. Кто-то еще узнал об этом тайнике. Причем недавно. Узнал и конкретное его место. И попытался достать припрятанное.

– А записка в старом конверте с какого бока?

– Сам подумай. Записку, как я понял, написала эта женщина, Галина, как ее?

– Ветрова.

– Вот. А она у нас кто была? Медсестра. И работала она сиделкой у кого?

Правильно, у Веры Александровны Крестовской.

– Так это же когда было?

– Так и конвертик старый, тех времен!

– И зачем ей это все сейчас?

– У тебя дочь есть, Махотин? Целых две. И здоровые, тьфу – тьфу, не сглазить.

А у нее одна и очень больная. И ей нужна операция. А на это нужны деньги.

Мать на все пойдет от отчаяния. Я думаю, что про клад она узнала давно. От самой Веры Александровны. В бреду та проговорилась или просто рассказала единственному человеку, который с ней находился рядом, не так уж и важно.

Решилась Галина Ветрова на то, чтобы использовать эту информацию именно тогда, когда остро встал вопрос о большой сумме. Логично? Сама она поехать в деревню для того, чтобы копаться на кладбище, понятно дело, не могла. И тогда она прислала тебе, Борис, эту записку. Исключительно для того, чтобы вызвать у тебя здоровое любопытство. И, чтобы ты ей помог достать ценности. Одалживаться у тебя она не собиралась. Шантажировать тоже. Просто хотела поделить найденное.

– Тогда кто ее убил и зачем?

– Хороший вопрос. Попробую предположить, что она могла еще кому-то рассказать о тайнике. До тебя. И этот кто-то, кстати, он должен быть для нее довольно близким человеком, мог и согласиться ей помочь, а мог и нет. А еще мог просто выкинуть ее «из дела». И забрать все из тайника себе. Она, видимо, что-то почувствовала, поэтому и пригласила тебя, Борис, к себе. Для того, чтобы рассказать. Но не успела.

– Но кто Бориса опередил?

– Галина Ветрова жила замкнуто, общалась в основном с бывшей свекровью, дочерью и парой соседок. Те сказали, что мужчины к Галине не ходили, а подруг у нее не было, все свободное время она проводила с дочкой, – Борин посмотрел на Махотина, – Дочь-то не твоя, а?

– Да ты что! Когда мы встречались, она уже у нее была. Она от мужа.

– А муж у нее пропал без вести в тот год, когда умерла Крестовская и родилась у Галины дочь. И муж был гражданский, они не расписались. Вот, – Борин протянул фото молодого мужчины Лукичу, – Котов Сергей Иванович. А работал он шофером у Крестовского.

Последнее время возил его мать Веру Александровну. Официально признан умершим.

По словам матери, она ничего о нем не слышала с того дня, как он пропал. То, что он жив, почти нереально.

– Но возможно?

– По нашим запросам человек с такими данными не существует. Но это только в нашей области. Он мог эти двадцать лет жить и на Камчатке, к примеру. А сейчас вернулся. На всякий случай, ориентировку по старой фотографии мы дали.

– Если в тайнике он ничего не нашел, что он будет дальше делать?

– Есть еще кое – что. Дочь Ветровой рассказала, что у матери хранились какие-то старые документы, оставшиеся от Крестовской. Она показывала папку Татьяне совсем недавно. Там были тетради, конверты, рисунок куска кладбища и чье-то свидетельство о рождении старого образца. Она хотела, чтобы Татьяна знала, где это лежит. Толком ничего не объяснила, просила прочесть тетрадки на досуге. Сказала, что потом, когда она все прочтет, она ответит на вопросы. И они вместе решат, что с этим делать. Но на следующий день у Татьяны был приступ с тех пор она лежит в больнице. Так вот. Папку мы не нашли.

Судя по всему, ее забрал убийца.

– С рисунком все понятно, он его уже использовал. А тетрадки? Что в них?

– А в них могут быть воспоминания Веры Крестовской. Например, Ветрова могла их записать сама, когда старушка бредила.

– Кому нужен бред больной старухи?

– Видимо, нужен. Возможно, там есть интересная информация. В любом случае, нам остается только ждать. Он проколется, не может не проколоться.

– Да, история! Мишка-то как там? – Вишняков вопросительно посмотрел на Лукича.

– А что ему, парень крепкий! И сиделка около него очень даже симпатичная, – Лукич подмигнул Махотину.

Но Махотин на него и не смотрел. Он следил глазами за Анной, которая как раз вставала из-за стола. «Мне придется худеть. И начать качаться. И постричься как-то по – приличней.

Я рядом с ней старый обрюзгший боров!» – подумал он, глядя на ее ладную фигурку.

Глава 49

…Тогда он ее разыскал, да это и не трудно было: она жила все в той же квартире. С дочерью. Открыть замок ему, механику, труда не составило. Нищета жилища его поразила. Похоже, она не знала, что документы, которыми владеет, могут принести ей огромные деньги. Папку он отыскал довольно быстро. И взял только рисунок безумной старухи. Он не сомневался, что найдет тайник, откроет его и возьмет все, что там лежит. Он поделится с этой глупышкой, он никогда не был жадным. Он положит ее долю на то же место, где взял рисунок. Но и себя не обидит. Он заслужил сытую старость.

Но тайник оказался пуст. Ни колечка, ни брошки! И мальчишку он ударил зря. Все оказалось зря, он ошибся. Его кто-то опередил. И тогда он вдруг вспомнил, что в папке было еще что-то. Какие-то тетрадки и документы. И он решил их взять. Он позвонил в дверь, хотел проверить, дома ли она. Встречи с ней он не боялся. Дверь открылась почти сразу. И тут он ее толкнул, сам мало понимая, зачем это делает. А потом еще и ударил. Потому, что, это она тогда, двадцать лет назад, его продала. Не поддержала. Дура, они уже тогда могли бы начать жить, как люди…

Он зажег свечу, поставленную в разбитый граненый стакан, и достал тетрадь под номером один. Дата, время. Какая она была аккуратная, до тошноты! И порядочная! Эта ее порядочность! Он пробежал глазами первые строчки. Бред! Но этот бред подтвердился записями в другой тетради, сделанными через несколько месяцев. Нужно все рассортировать. Итак, первое: дом поджег ее сын. Сначала старуха просто проговорилась. А тут уже понятно, что рассказывает она вполне связно.

«… Я стояла и смотрела на ее окна. Любава, точно почувствовав мое присутствие, вышла на крыльцо. На руках у нее был ребенок. Она положила его в коляску, стоящую под навесом, и вернулась в дом. Я смотрела на нее и поражаласьь ее сходству с моей покойной сестрой Анфисой. Та же улыбка, тот же взгляд темных глаз. Хотелось подойти к ней и все рассказать, но я не могла! Она не должна знать, она меня просто возненавидит! И я опять собиралась уйти. И вдруг я увидела, как со стороны заднего двора через забор лезет какой-то человек. Было уже довольно темно, но я узнала его. Это был Вова Кучеренко, друг моего сына Жени и мой воспитанник. Удивиться я не успела, его действия привели меня в оцепенение. Я видела, как он поливает из канистры сначала сарай, потом дом по периметру, и потом еще какие-то строения. Потом он подпер бревном входную дверь. И что-то кинул под крыльцо. Больше я на него не смотрела. Наверное, сделав свое дело, он убежал. Я видела только коляску с ребенком, была только одна мысль: спасти девочку. Я открыла калитку, пробежала по двору под навес, выхватила ее из коляски и унесла. Я хотела позвать на помощь, но увидела, что уже со всех сторон к дому бегут люди. А я пошла к дому Надежды. Я видела, как она выбежала из дома, не закрыв дверь. Я вошла в комнату и положила плачущего ребенка на кровать. Надежда вернулась довольно скоро. Плача, проклиная всех. Я не знала, могу ли я ей открыться, мы не виделись с того времени, когда я еще жила с Анфисой и Мироном. Она могла меня просто не узнать. Но она узнала меня сразу. Я ей сказала, почему я оказалась рядом с домом Любавы. Я сказала, что приезжаю посмотреть на дочь своей сестры. И это было так. Мы решили, что ребенка я увезу в город, а позже отдам его Борису. Мы не знали, что его будут обвинять в убийстве жены. Я-то знала, кто поджег дом. Но сказать Надежде, что это было сделано по приказу моего сына, я не могла. Я даже не могла ей сказать, что у меня есть сын!..»

Он закрыл тетрадь и задумался. Нужно как-то по – умному довести до Крестовского эту информацию. Просто тетрадки он читать не будет. Нужно коротко и внятно все тому рассказать. Все сразу, пусть согнется под тяжестью обвинений, пусть начнет паниковать, злиться, угрожать. Вот тогда он ему скажет главное. То, что его убьет наверняка!

Глава 50

– Лиза, нам с тобой нужно поговорить, не уходи из дома никуда, хорошо? Я буду в течение получаса, – Махотин прижимал трубку к уху плечом, а руками держал руль. После разговора у Вишнякова он решил, что откладывать объяснение с женой не стоит. Он понимал, что Анна не будет с ним до тех пор, пока он не расстанется с Лизой. Готовиться к разговору было бесполезно – Лиза могла выкинуть что угодно, вплоть до банальной драки с царапаньем его физиономии. Могла позвонить папочке, обвинить его, Бориса, в насилии, выбежать на площадку с воплями «помогите, убивают!». Поэтому он хотел бы, что бы в квартире в это время находился хоть кто-нибудь. Но Ларкин телефон был не доступен, а Алена отказалась ехать в город. Махотин вспомнил последний разговор с Аленой и поморщился. Не так он хотел сказать ей об Анне. Но получилось, что Алена уже обо всем знала. Вернее, она почему-то думала, что он влюбился в Елену. Похоже, ей звонила Лиза.

… Он пришел к Тихоновым и застал ее уже на крыльце: она собиралась уходить. За ней вышла растерянная Елена.

– Борис, я ничего не понимаю, я чем-то обидела Алену?

– Алена, в чем дело? – он строго посмотрел на дочь.

– Сам знаешь! А вы – подлая, если так поступаете! У нас семья, вы не имеете права! – Алена говорила сквозь злые слезы.

– Эй, ты чего на мамку налетела? – Санек встал на защиту матери.

– Что случилось, Елена?

– Ничего не понимаю. Алене позвонили, а потом она резко встала и ушла.

– Кто тебе звонил?

– Мама. Из города.

– Так, понятно. И что она тебе сказала?

– Что ты кобель и ублюдок. И связался с этой, – она кивнула на Елену, а ее бросил.

– Что за чушь! Елена, объясните ей!

– Дура ты, у мамки любовь с Палычем! На фиг нам твой папаша? – Санек покрутил пальцем у виска. Елена покраснела.

– А мама сказала…

– Твоя мама много выдумывает. Извинись перед Еленой Ивановной.

– Извините, – Алена не знала, куда деться от стыда. Она знала свою мать, та действительно могла наговорить невесть что на отца. Так было всегда, когда у нее было плохое настроение.

– Ничего страшного, – Елена обняла ее за плечи и, слегка притянув к себе, поцеловала в висок. Алена расслабилась.

– Алена, нам нужно поговорить, пойдем? – Махотин решил, что тема, в общем-то, осталась открытой. Елена показала рукой на скамейку, стоящую под навесом.

Махотин сел и похлопал по сиденью рядом с собой ладонью.

– Сядь. Читай, – он протянул ей записку Лизы.

– И что это значит? – Алена посмотрела на отца. Она уже догадалась. Родители все равно расходятся. Она ждала этого давно. Как только поняла, что у них нет ничего, кроме вежливо – лживого сосуществования под одной крышей. Мать часто раздражалась по пустякам, но старалась отцу этого не показывать. И еще Алена поняла, что мама его любит, а он ее нет. Что она терпит его похождения на сторону, которые он почти не скрывал, она терпит его откровенное хамство, хотя отец при ней старался вести себя, как любящий муж. Но она-то видела эту игру. Игру в дружную семью.

– Я люблю другую женщину, тут твоя мама не ошиблась.

– Кто она?

– Мне кажется, ты ее не видела ни разу. Ее зовут Анна. Она живет в доме с Вишняковым.

– В качестве кого?

– Она его приемная дочь.

– И ты вот так, сразу и влюбился.

– Да, вот так сразу, – он улыбнулся.

– Не верю. Тебе просто надоели мы: мама, я и Ларка, наверное!

– Ты говоришь глупости.

– Нельзя влюбиться, не узнав человека! Так бывает только в дешевых сериалах!

– Эти, как ты их называешь, дешевые сериалы, создаются на основе жизненных ситуаций. Но я не об этом. Я ухожу от Лизы. Ты вправе решать, с кем тебе жить дальше. С ней или со мной.

– И с этой Анной?

– Да, со мной и с Анной. Я не спрашиваю у тебя совета, я просто говорю тебе, что я люблю эту женщину и собираюсь с ней жить. Хочешь, живи с нами. Ален, она замечательная! Ты уже достаточно взрослая, чтобы не понимать, что наша семья давно распалась! Ларка сама по себе, у тебя друзья, у меня временные подруги, а Лиза пытается делать вид, что ничего особенного не происходит.

– Многие так живут.

– А многие живут иначе. В любви. Дорожа каждой минутой, проведенной вместе.

– Что ты от меня сейчас хочешь, папа?

– Ты поедешь со мной в город?

– Зачем? Посмотреть, как ты будешь ругаться с мамой? Нет уж, увольте. Я останусь здесь, – Алена встала и зашла в дом.

Через минуту оттуда вышла Елена.

– Борис Никитич, пусть Аленка у нас побудет. Мне поможет, она умница у вас такая!

– Спасибо, Лена. Тогда я поехал…

Борис припарковался на своем обычном месте. Глянул на окна квартиры. Никакого движения. «Могла и смыться нарочно, с нее станется!» – он набрал домашний номер. «Слушаю вас», – ответила трубка. Лиза была дома.

Он не стал звонить в дверь, открыл своим ключом. Она ждала его в прихожей, внешне очень спокойная и даже, как ему показалось, равнодушная.

– Здравствуй, Лиза.

– Проходи, Махотин.

Борис растерялся. Он приготовился оборонятся, но на него никто и не наезжал.

– Поговорим? – он все же решил не отступать от намеченной цели.

– Мне не до разговоров с тобой, Махотин. Мне нет дела до твоих новых любовниц, твоих чувств и твоих переживаний. У меня горе, Махотин. У меня проблемы. И мне на тебя наплевать. Так что, тебе повезло. Скандала не будет. Ты уйдешь молча, а я только плюну тебе вслед. И на этом все.

– Случилось что? С отцом?

– Да, с отцом. Крестовский сошел с ума. Он влюбился. Он влюбился всерьез и в девку, которую я ненавижу всю жизнь. Девку, которая росла в этом доме, ела с моих рук, за мой счет. Сначала ее мать отняла у меня жениха, а теперь эта сука отняла у меня отца.

– Ты это о ком, Лиза? – у Махотина вдруг похолодело все внутри.

– Это я о дочери той деревенской шлюхи, твоей первой жены. Это я о лживой гадине, змее и беспородной твари! Это я о дворняжке, которую тебе подкинули под дверь, как вшивого щенка двадцать с лишним лет назад. Это я о твоей старшей дочери, Махотин. О твоей! И, поэтому мне по хрену ты. Ты, который ее породил, подобрал и дал ей все! Все, что отобрал у меня и моей дочери! Собирай шмотки и проваливай, – Лиза махнула рукой в сторону спальни.

Махотин шагнул к ней со сжатыми кулаками. Как он ее ненавидел! Всю жизнь! Ее и ее отца! Старый кобель! А Ларка, как она могла?! С ним! Дура! Махотин покидал рубашки и штаны в сумку, взял документы из ящика комода и, вышел из квартиры, тихо притворив за собой дверь.

Он с трудом воткнул ключ в замок зажигания. И еще долго сидел в машине, прежде, чем завести двигатель. Руки дрожали. «Все к лучшему», – успокаивал он сам себя, – «Просто вычеркнуть и забыть. Вычеркнуть и забыть!». Он успокоился, вспомнив прощальную ласковую улыбку Анны. «Я сбросил крест. Крест, который нес в наказание за то, что не уберег Любаву. Долгие двадцать лет наказания. Я отбыл срок, как будто это я ее убил. И, наконец, вышел на свободу!» – Махотин резко вырулил на дорогу. В городе ему было больше делать нечего.

Глава 51

Кучеренко не торопился. А куда, собственно? Лизу он оставил в состоянии вполне сносном, впрочем, с ней, умницей, всегда было легко договориться. Как и с ее отцом. До недавнего времени. Черт, как же он, Кучеренко, не доглядел! Служба безопасности, мать твою! Кучеренко понимал, что корить себя уже бесполезно, но зло из него перло, так хоть поматериться, что ли, вдосталь! Обстоятельства, вернее, их стечение, как говорят, впервые взяли верх над его нюхом и умением опередить противника. Не сумел он в этот раз ничего опередить, эта ушлая девка оказалась проворней. Он ни на минуту не допускал мысли о том, что у Ларисы могли возникнуть чувства к престарелому Крестовскому. Кучеренко был реалистом. Но, как же так все складно сложилось для нее, просто песня! Севка оказался ее любовником. Раз. А как собственно оказался? Случайно ли? Или она через него хотела к Деду подобраться? Знать бы, что за план возник в ее хорошенькой головке и когда! Он мог допустить, что с Пушко она познакомилась случайно. Город тесный, тусовка одна. Могли пересечься на каком-нибудь мероприятии. Севка до недавнего времени ходил в любимчиках у Крестовского. Да, доходный был паренек! А потом – прокол за проколом. Дед такое не прощает. Никому. А тут у Лаврова из Думы сынок оперился. «Юр» или «жур» или еще какой-то там «фак» закончил, встала необходимость пристроить хлебушек клевать. Сам Лавров уже давно Дедом был прикормлен, потому как был необходим: уж больно близко находился к губернатору. В друзьях дома числился. Как такого не прикормить? Правда, журналист этот, Роговцев, однажды чуть ему карьеру не подпортил, но Лавруша сумел отбрехаться. Не без помощи друга детства, конечно. Так что не смог Дед ему отказать, когда тот попросил сынка пристроить. А тут Севка зарвался, как специально подставился. Вот Дед и решил произвести рокировку. Севкин кусок отдал Лаврушке – младшему, а его самого хотел в Ульяновск отправить, якобы на повышение. Но Севка сразу смекнул – ссылка замаячила. Вот и встает вопрос, он что, Ларке о своих делах доложил? Дурак, если так. Хотя, если он знал, что Ларка живет в семье дочери Крестовского, мог и подключить ее к решению своих проблем. Еще раз дурак! Она с попки не привстанет, если ей это выгодно не будет. Если она решила ему помогать, то зачем Деду сдала? Сидела б тихо, Севка Крестовского бы убрал, глядишь – место за ним осталось бы! Похоже, Ларка еще умнее, чем Кучеренко о ней думал. Что ей какой-то щенок беспородный, она к самому вожаку стаи клинья подбила. Да как! Ловка, девка, спору нет.

Кучеренко въехал во двор старого дома. «Блин! Сколько еще развалюх у нас в центре города!» – подумал он, пристроив машину задом к ветхому сараю. «Точно этот дом или тот, левее? Квартиру помню. А вот дом?» – он решил все – таки начать с этого. Дверь в подъезд была распахнута, да и закрыть ее было уже невозможно: она болталась на одной петле. Поднявшись на этаж, он остановился у одной из дверей. На его настойчивые звонки никто не ответил. За спиной со скрипом открылась соседская дверь и показалась голова в темном платке.

– Вам кого?

– Галина Ветрова здесь живет, не подскажите? – Кучеренко навесил на лицо доброжелательную улыбку. Однако тетка в платке улыбаться в ответ не торопилась.

– А вы ей кто будете? Или из милиции опять?

«Вот это да! А милиция при чем?» – он постарался никак не выдать своего беспокойства.

– Что-то случилось? Я просто давно не видел Галочку, почти двадцать лет. Мы с ней когда-то недолго встречались, Вы понимаете? – Кучеренко придал голосу интимный оттенок.

– А! Так умерла Галина. Убили ее на днях.

Кучеренко расстроился. Натурально. Не потому, что было жаль почти забытую сиделку Веры Александровны. Он очень смутно ее помнил. Просто оборвалась еще одна ниточка, нужно было думать, куда двигаться дальше, история с конвертом и запиской могла зайти в тупик.

– Вы не переживайте так, – раздался сочувственный голос.

– Что? Да, спасибо вам. Я пойду. В городе я проездом, поезд скоро, – соврал он сердобольной соседке.

Галина Ветрова отпала. Хотя, смерть ее показалось Кучеренко странной и как-то уж очень ко времени, если можно так сказать. Записка из тех времен, смерть женщины, которую они с Крестовским знали по тем временам.

…Те времена, 1984 год. Тогда впервые Крестовский не прислушался к его совету. И его втянул! Он, Кучеренко, тогда впервые испугался. И эта боязнь напрямую была связана с Верой Александровной. Она сильно изменилась после поездки по области. Кучеренко тогда сам ее возил, на своей машине. Она попросила его об этом, сказав, что очень хочет купить домик в деревне на берегу речки или озера. Хочет иногда приезжать просто, чтобы побыть на природе. Он тогда промямлил что-то вроде того, чем вас не устраивает Женькин особняк на просеке у Волги? – Давай не будем напрягать Женю, Володенька, тебе же не трудно мне помочь, правда? – ответила она довольно уклончиво. Они проехали по многим деревушкам. Разговаривали с жителями, вернее он, Кучеренко, разговаривал, а Вера Александровна сидела в машине. Они посмотрели несколько десятков домов, но она все время отрицательно качала головой. И только в Кротовке ей пришлась по душе кривая избушка почти у самого леса. Он удивился: жить в развалюхе было невозможно даже летом: крыша дырявая, в доме нет мебели, кроме огромного сундука и стола на трех ножках. Но Веру Александровну это, похоже, не смутило. – Привезу я хорошую кроватку, Володенька, и плитку куплю газовую с баллончиками. Что ты так переживаешь? – Но он никак не мог представить ее, в строгом костюме и туфельках на каблуках посреди крестьянского двора. Но Вера Александровна попросила побыстрее оформить документы. Больше она его в деревню не звала. Он долго маялся, рассказать Женьке о чудачествах матери или промолчать, но, в конце концов, не выдержал. – Ну, и что? Хочется ей, пусть хоть все лето там живет. Ты чего переполошился-то, Короткий? – А он и сам не мог объяснить своего беспокойства. А потом начались совпадения. Ох, как он не любил эту пресловутую цепь случайностей. Случайно, Борьку Махотина послали именно в Кротовку помогать колхозникам. Случайно он влюбился в местную деваху, да еще и замужнюю, да еще так, что крышу снесло! И начались беды. Лизка чуть руки на себя не наложила, Женька прыгал около нее, грозился Бориску убить. Та голосила «люблю, жить не могу без него, только попробуй, сделай ему плохо – умру!» Дурдом. Одна Вера Александровна спокойствие сохранила. В Кротовку она ездила редко и почти всегда одна, на такси. Только он, Кучеренко, знал о ее поездках, Женьку они мало интересовали. Она ни разу там не заночевала, всегда возвращаясь в город с букетом полевых цветов или банкой деревенской сметаны. Зачем ездила? Кучеренко решил, что в ее поездках нет ничего для нее опасного, и успокоился.

А зря. Когда Крестовский придумал извести соперницу дочери, Кучеренко и не вспомнил о маленьком домике, купленным Верой Александровной. И о том, что она может там быть в то время, как он… Как она оказалась у дома Любавы именно тогда? Опять случайность? Она его узнала, не могла не узнать. Не смотря на возраст, зрение у нее было прекрасным. И тут же догадалась о том, что ее сын виновник пожара, что по его приказу он, Кучеренко, поджег устроил. Веру Александровну он заметил только, когда та кинулась к коляске с ребенком. А он и не думал, что девчонка там! Потом проследил за ней, как она огородами пробиралась с ребенком на руках к дому тетки Любавы. Он все время за ней шел. А дальше совсем начались странности. Тетка Любавы с пожара вернулась сама не своя. А тут Вера Александровна, да еще и с дочерью Любавы. А странность в том, что встретились они, как знакомые. Только давно не видевшие друг друга. Очень уж удивилась тетка Любавы. А потом и обнялись они, словно родные. И тут Кучеренко все понял. Не просто так Вера Александровна именно в Кротовке домик купила. Что-то связывает тетку Любавы и мать Крестовского. Что-то очень давнее, родство ли, дружба, но связывает. Ворошить прошлое он не стал. Не до того было. С Верой Александровной беда случилась. Слегла, да еще и с головой непорядок начался. Женька сиделку к ней приставил, ту самую Галину Ветрову. Может, и были у Веры Александровны редкие минуты просветления, но она никого не узнавала: ни его, ни Женьку. Правда, как казалось Кучеренко, на Женьку она смотрела как-то особенно враждебно. Вскоре тот перестал к ней ходить совсем. А через два года Вера Александровна умерла…

Кучеренко сел в машину и набрал номер сотового Лизы. «Опять отключила! Ведь просил же быть на связи!» – подумал он, раздражаясь. «Я старею, потому, что начинаю психовать по мелочам. Я старею, потому, что мне все надоело, и я хочу покоя. У меня нет семьи. Да я ее и не хочу. Я хочу дом на море и чернокожую служанку. И толстую собаку с добрыми глазами. Я, Кучеренко Владимир Осипович, удавлю любого, кто хотя бы покусится на те деньги, которые мне нужны для осуществления моих желаний. Да, я чертов эгоист! И мне, черт побери, это нравится!», – он резко вырулил со двора, задев бампером мусорный бачок. Вслед ему какая-то тетка выкрикивала ругательства. Но он их не слышал.

Глава 52

Алена сидела на крыльце дома Тихоновых и думала. Про себя. Она, бесспорно, повзрослела. По крайней мере, уже несколько часов она себя считала очень взрослой. Потому, что после разговора с отцом другими глазами посмотрела на всех: на Елену, оказывается не такую уж и старую, и, главное, очень красивую даже в своей немодной юбке. На Мишку, взгляд которого ловила на себе и от того, как он смотрел, у нее становилось тепло внутри. На Санька, такого маленького, а разбирающегося в жизни безусловно лучше нее. И на отца. Отца, которого привыкла считать толстым, непривлекательным и всегда почти равнодушным. Этаким уставшим от жизни, но продолжающим жить по инерции, стариком. А он влюбился! Да еще как! В романах женских такое встретить можно, но в действительности… Алена решила, что она ему верит. Теперь верит. Потому, что когда он произнес имя «Анна», он будто помолодел на десяток лет. И глаза его стали живыми. Даже, как ей показалось, влажными. Алена была уверена, что ее мать никогда не видела такого его взгляда.

Ей было жалко маму. Но «взрослая» Алена вдруг поняла, что та сама виновата, что муж к ней так относится. Однажды Лариса в порыве злости выкрикнула ей в лицо, что, мол, если бы твоя мать не вешалась на шею отцу, то он и Лариса вдвоем бы жили и ее, Алены, на свете бы не было. Алена, тогда еще десятилетний ребенок, только и могла, что расплакаться. Это сейчас она понимает, что отец никогда не любил ее мать. Тогда зачем жил с ней? Что, у ее матери совсем нет гордости, и она всю жизнь терпит около себя мужчину, который ее не любит? Выходит, что так. Но так нельзя! Это… унизительно!

Алена оглянулась на скрип двери и увидела Санька, подглядывающего за ней через приоткрытую дверь.

– Иди сюда, чего прячешься!

– А че? Я не хотел мешать. Ты такая задумчивая. Это Миха все: иди, да иди, не оставляй ее одну. Ну, я и посмотрел, как ты думаешь. Все нормально, вроде?

– Нормально, конечно, – улыбнулась Алена. Санька за двое суток превратился из постороннего деревенского пацана в друга. Скажи ей неделю назад, что она будет называть другом десятилетнего мальчишку, она бы только посмеялась.

– Ален, ты на отца не обижайся.

– Не обижаюсь.

– Он мужик. А у нас у мужиков, полюбил, так полюбил! – Санек был серьезен, как никогда.

– Расскажи мне об Анне. Ты ее хорошо знаешь?

– Не – а. Миха у Палыча работает в мастерских. Я когда к нему заходил, видел ее несколько раз. Красивая. Почти как мамка моя. Только моложе будет.

– Сколько же ей? – Алена удивилась. Елене-то было сорок, куда ж моложе!

– Тридцать, наверное. Я не знаю точно. Мама говорит, она человек душевный. А если маме она понравилась, то, считай, так и есть. Мама людей насквозь видит.

– Ясновидящая, что ли?

– Может и ясновидящая. А прабабушка моя была колдуньей. Травницей. К ней все лечиться ходили. Я об этом недавно узнал, Ниловна рассказала.

– И мама лечит?

– Нет. Только нас с Михой. Я вот руку сломал в детстве, она ее вправила, и тут же все прошло.

– Это не перелом был, а вывих, наверное.

– Ну, вывих. Но вылечила же. Смотри, вон отец твой едет! Напылил-то!

Алена пошла навстречу отцу.

– Пап? Ты что так рано вернулся? С мамой поговорил?

– Поговорил, – Махотин поморщился.

– Догадываюсь, каким был разговорчик! Она орала, ты оправдывался!

– Да нет. У нее сейчас другие проблемы. Твоя сестра номер выкинула. С твоим дедом на море уехала! Вот Лиза и бесится.

– Как уехала? А почему он меня не взял? Я же ему родная внучка, а она так, не пойми кто! – Алена от обиды была готова расплакаться.

– У них роман.

– Какой роман? У кого?

– У Ларки с твоим дедом, – Махотин усмехнулся, – Любовь у них!

– Ты шутишь. Так не бывает. Он же старик!

– Ну, значит не такой уж и старик. Ладно, собирайся, пора нам домой.

– В город?

– Нет, в наш дом. В городе сейчас нам делать нечего.

Алена, ошеломленная новостями, молча подчинилась. Нет, мир взрослых – это сумасшедший мир. Там все сходят с ума. Массово. Вокруг нее точно здравомыслящих не осталось. Но дед! А Лариса! Отец, Елена, Вишняков. Кто на очереди? Любовь оптом и в розницу. Подходи, бери! Алене стало весело. Хорошо, что ей до старости еще далеко. Поживет пока, без этой, как ее, сумасшедшей любви. В добром уме и здравии.

Глава 53

Крестовский спал. Ларису поначалу раздражало то, что он после каждого полового акта засыпал часа на два – три. Засыпал он обычно, крепко прижав ее к себе и не давая даже шелохнуться. Стоило ей попробовать устроиться поудобнее, как он тут же сжимал тиски своих рук. А Ларисе спать не хотела. Она хотела продолжения, или, по крайней мере, кофе с бутербродом, а лучше плотный ужин в ресторане. А приходилось лежать на голодный желудок и делать вид, что спишь. Потом она стала заставлять себя засыпать вместе с ним. Не сразу, но все же забывалась чутким сном.

А сейчас у нее ничего не получалось. Она устала считать слоников, она устала думать, она хотела только одного – встать. Решительно сбросив с себя руку Крестовского, она замерла. Крестовский не проснулся. Выскользнув из кровати, Лариса накинула на голое тело шелковый халат и босиком направилась к бару. Шесть часов вечера, а выпить уже хочется. Сказать, что она пристрастилась к спиртному, ничего не сказать. Она была умной, считала себя таковой с того возраста, как себя осознала, но в последнее время понять себя саму не могла. Она добилась, чего хотела. Крестовский на все и всех наплевал, бросил дела и увез ее к морю. Завтра им уезжать, и она на сегодня наметила тот самый разговор, ради которого все затевалось. Она доказала ему свою верность: ни разу не ответила даже взглядом на призывы местных мачо. Она была только с ним, не отпуская его от себя. И сама никуда без него не ходила. Все это требовало от нее напряга. И она сорвалась. Без спиртного она бы долго не выдержала. Пила она и утром, спасали мятные таблетки с резким запахом, которые она купила еще в аэропорту. Пробовала заменить коньяк на кофе, ничего не получилось: литры напитка вызвали учащенное сердцебиение, и она испугалась. Впервые она не смогла управлять своими желаниями. Вот и сейчас рука сама потянулась к бутылке.

– Ларочка, девочка, что это ты задумала? – Крестовский подошел так тихо, что она не услышала.

– Вечер уже, а ты все спишь и спишь! А я есть хочу, – капризный голос, которым она говорила, был противен ей самой.

– Давай ужин в номер закажем, что-то не хочется никуда идти. А у меня для тебя есть сюрприз.

«Знаю я этот сюрприз! Жду его уже целую неделю. Наконец-то догадался! Долго же до тебя доходит, Крестовский!» – она изобразила радостную улыбку дурочки.

– Ой, как интересно! Что-то необычное, да? Ну, скажи, – томно протянула она.

– Тогда это не будет сюрпризом, девочка! Потерпи! – его снисходительный тон бесил ее.

«Переигрывает девочка», – подумал Крестовский, любуясь гладкой ножкой, выскользнувшей из разреза халата будто бы нечаянно. Он уже давно все понял. Все, что хотела она, просчитывалось мгновенно. Тот первый раз был для нее порывом души. Это Крестовский почувствовал. И все. Больше ничего настоящего не было. С ее стороны. Но он ее любил. Признаться в этом даже себе было нелегко. Да еще Короткий с его нравоучениями! Раньше бы он его послушал, потому, что у Вовки чутье звериное! Он фальшь за версту чует. Особенно у женского пола. Но Ларку он от себя не отпустит. Просто девочка еще сама не понимает, что для нее его любовь. Он ею заболел. Заболел, когда она еще была ребенком. Он ее вырастил. Не известно, какой бы она была, если бы он не подчеркивал ее женственность своими подарками и отношением. Он никогда к ней не относился, как к внучке! И она, черт возьми, это чувствовала. Она выросла под него. Идеально ему подходящей. И, конечно, будет только с ним.

Лариса уже переоделась в шелковый брючный костюм терракотового цвета. Одежду он тоже выбирал ей сам. Вкус, конечно, у нее хороший, но ему нравится классика. Очень дорогая классика. И то, что он ей сегодня подарит, как нельзя лучше подходит к этому костюму.

– Ужин я заказал.

Лариса обворожительно улыбнулась. Она немного его разочаровала. Тем, что недооценила его, Крестовского. Ах, Лара, Лара! Лучше бы ты не играла в любовь, а была такой, как есть.

Официант вкатил накрытый для ужина столик, получил свои чаевые и, бросив на Ларису восхищенный взгляд, удалился. «Что ж, пора начинать!» – Крестовский достал из верхнего ящика комода коробочку.

– Примерь, девочка, – он протянул футляр Ларисе.

Она побледнела. Это не кольцо. Там колье или целый гарнитур, но никак не кольцо! Что он задумал?

– И это еще не все, – Крестовский, видя замешательство Ларисы, грустно вздохнул. Все правильно. Он ждал именно такой реакции. Значит, и во всем другом он не ошибся. Печально.

– Что еще? – проговорила Лариса помертвевшими вдруг губами.

Ему было больно ее разочаровывать. Он чувствовал, как она расстроена, он жалел ее, дурочку, помечтавшую о невозможном. Но он любил ее и готов был продолжать любить, но только любить. Он не готов был с ней делить бизнес. А она хотела именно этого. Он открыл кейс и достал пластиковую папку.

– Это твой дом. Здесь, на Кипре. Тот, который тебе так понравился. Ты рада? – он знал, что убивает ее. Он видел, как она начинает понимать, что происходит. «Умница моя», – подумал он с нежностью. Ему и самому было страшно от того, что он делает.

– И это все? – она это сказала! Сейчас она разозлиться, швырнет подарки ему в лицо, будет обвинять, плакать, обзываться. Нет, она сдержится. Еще не все потеряно. Главное – терпение.

Он молчал. Грустно смотрел на раскрасневшуюся мигом девушку. Вот и все. Сейчас все определится. Каждый займет свое место. Он останется на своем. А она будет его любовницей. Любимой, единственной, но, любовницей. Так надо. Она слишком опасна, чтобы вводить ее в семью. Она обдерет всех до нитки. Переступит и через Лизу и через Алену и даже через него. Да и много ему останется лет жизни, если он подпустит ее слишком близко?

Лариса смотрела ему куда-то в переносицу. Поднять глаза выше у нее пока не было сил.

– Спасибо, – она с трудом улыбнулась.

– Все для тебя, дорогая.

– Это так неожиданно. Но мы же будем приезжать сюда вдвоем, не так ли? – голос Ларисы уже почти перестал дрожать.

– Конечно. Ты же не бросишь меня, старика? – он спросил это так, что Лариса все сразу поняла. Да, она попала. Он никогда на ней не женится. Он закидает ее подарками, будет исполнять все ее прихоти. И он никогда ее не отпустит. До самой своей смерти.

Глава 54

Когда же он вернется? Уже неделя прошла. Деньги кончились, но удалось продать крестик, совсем за копейки. Мамин нательный крестик. Единственное, что у него уцелело от прежней жизни. Он был на нем, когда его били. Когда он очнулся в общине, крестик опять был на нем, заботливо отмытый от крови. Его крови. Как они над ним издевались! Он почти не помнил лиц, только ботинки. Вернее подошвы, мелькавшие перед его глазами, залитыми кровью. Качественные подошвы качественных башмаков «Made in…».

Он опять потянулся к тетрадкам. Единственное чтиво. Когда-то он любил читать. Детективы и приключения. И еще Достоевского. А старушка точно не была совсем уж чокнутой. Некоторые записи, которые сделала Галина, вполне грамотно надиктованы. Просто мемуары.

«…Мы жили на краю Рождественки. Прямо над обрывом. Новая власть не поскупилась – выделила избушку с дырявой крышей и прогнившим полом. Мама плакала, а отец ее даже не пытался успокоить. В десять лет я научилась варить еду. Иногда они о чем-то спорили, но отец всегда настаивал на своем, и мама опять плакала. Люди нас не любили, но не трогали. И что с нас было взять – беднее нас были только мыши в церковном подвале. В двадцать втором году родилась Анфиса. «Поскребыш», как е назвала бабка – повитуха, принимавшая роды. Она была такой маленькой, но красивенькой, что даже соседка, помогавшая нам из жалости, звала ее ангелом. Такой Анфиса и росла – добрая, ласковая ко всем, необидчивая. Мне исполнилось шестнадцать, когда умерли родители. Мама перед смертью рассказала о тайнике. И объяснила, как он открывается…»

Он дочитал строчку до конца и в который раз попытался понять, что это за люди такие, которые смогли столько времени жить в нищете, отказывая себе в необходимом, и зная, что владеют ценностями. Или что это за время такое было?

«…Она не учла одного: как мы можем жить на это? Как я, шестнадцатилетняя девочка, смогу продать украшения, припрятанные в тайнике? Фамильное богатство не вытащило нас из нужды. Оно спокойно лежало в нише могилы.

Анфиса росла красавицей. А я старела. В двадцать пять лет я уже считалась старой девой, женихи перестали появляться на моем пороге, да и какие женихи: сплошь пьянь и рвань. Однажды к нам в Рождественку приехал парень. Мирон Челышев. Так получилось, что мы полюбили друг друга. Встречаться, как это сейчас принято говорить, нам было некогда. Работа, да еще и Анфиска присмотра требовала. Отказала я ему, когда он меня замуж позвал. Не знаю почему, из-за Анфисы ли, или из-за того, что уже привыкла одна обходиться, без мужчины. Обидела я его очень. Не ожидал он отказа. Уехал в свою Кротовку. Молча уехал, не простившись. А когда Анфисе исполнилось семнадцать лет, вернулся и женился на ней. И остался у нас. А в сороковом родился у них Сашенька. Как я любила этого малыша! Но я всегда боялась за его жизнь. Берегла его, Анфиса по молодости мать была неопытная, не успевала ничего. Так что я с Сашенькой больше времени проводила…»

Конечно, что ей еще оставалось делать! А Мирон-то каков! Отомстил, так отомстил. Мало того, что сестру бывшей любимой замуж взял, так еще и жить у них остался!

«…Пробовала я с Анфисой серьезно поговорить. О том, чтобы берегла сына. На роду у нас проклятье такое, по маминой линии. Я давно поняла. Мальчики все умирают. У бабушки двое, у мамы – близнецы, теперь Анфиса сына родила. Но Анфиска меня словно не слышала. Тогда я решила, что сама уберегу Сашеньку…»

Тайна номер два – тайник. Жаль, пустой. Было бы что-то ценное, так не понадобились бы тетрадочки. Только если под нос Крестовскому сунуть – читай, мол, кто ты есть! Теперь эта информация платная, Евгений Миронович! Хотите, чтобы никто про вас ничего не узнал – платите.

Глава 55

«Вот и все. Дороги назад нет. Не сдержалась!» – Лиза сидела на пуфе возле туалетного столика и водила щеткой по голове. Отражение в зеркале словно насмехалось над ней, скривившись в кривой ухмылке. Лицо сползло. От слез ли, от бессилия или злости, ей было уже не так уж и важно. Раньше она «держала лицо» ради него, стараясь не показать ему наползающей обиды или злобы. Никто никогда не догадывался, какие страсти кипят в ее душе. Умением держать себя в руках она обязана бабушке Вере.

Лиза помнила тот момент, когда между ней и бабушкой возникла стена. Вот так взяла и выросла – прозрачная, но глухая. Они видели друг друга, но почти не разговаривали. Впервые Лиза испытала раздражение, глядя на поджатые в брезгливой ухмылке губы бабушки, когда она, Лиза, захлебываясь в истерике, грозилась отравиться, повеситься или утопиться. Как получится! Тогда Борис вернулся из колхоза, чужой и растерянный. С глазами брошенного пса. Не глядя на Лизу, он велел ей готовиться к свадьбе. А она сразу все поняла. Нутром, испугавшись мгновенно, до одури. И отказала. Тоже со страху. А он ушел, явно с облегчением вздохнув и напоследок бросив на нее благодарный взгляд. Она тут же побежала к отцу. Он обедал у бабушки. Поднес очередную ложку супа ко рту, чуть не поперхнулся, увидев безумные глаза дочери. Вслушиваясь в отдельные слова, прорывавшиеся сквозь всхлипы, он понял одно: с ней беда. Успокаивать не стал, знал, что бесполезно. Только кинул ложку на стол и быстро вышел. Он сразу догадался о причине этой беды. Попадись в тот момент ему Борис под руку, его уже не было бы в живых. Лиза осталась у бабушки. Вера Александровна спокойно дала внучке прореветься. А потом также спокойно сказала:

– Что ты воешь, как дворовая девка? Произошло неизбежное. Борис нашел себе ровню. Как там деревня называется?

– Кротовка, – промямлила Лиза.

– А девушка? Кто такая? – вдруг заинтересовалась она.

– Ее зовут Любава. Больше я ничего не знаю, – Лизу с удивлением посмотрела на бабушку. Та вдруг побледнела. И поспешно отвела взгляд.

– Господи, ты великий путаник! – прошептала она в сторону. Но Лиза услышала. И ничего не поняла. С этого момента бабушка словно забыла о ней. Лиза, в которой вдруг проснулся голод, налила себе в тарелку суп и жадно проглотила его, не замечая вкуса. А Вера Александровна все сидела напротив Лизы и смотрела сквозь нее. Она даже не заметила, когда Лиза ушла. А Лиза вдруг решила для себя, что больше к ней не придет. Чтобы не видеть этот спокойно насмешливый взгляд. Или другой, ее невидящий.

Борис уехал. И женился. И родил дочь. Два года Лиза лечилась в клиниках, живя и не живя. Периоды бурных истерик сменялись полной отрешенностью от мира. Потом ее выписали. И она попыталась решить свои проблемы сама. Вернее уйти от них. Насовсем. Вспомнив, что это сделала когда-то ее мать.

Лиза в очередной раз бросила взгляд в зеркало, и вдруг приступ острой ненависти к самой себе заставил ее тихо застонать. Она сама себя закопала заживо. А отец ей помог. Они оба совершили преступление. Хоть и исполнителем был другой человек.

Школьница, а потом и студентка Лиза никогда не знала, чем занимается ее отец. Она просто думала, что он получает большую зарплату в своем НИИ. Денег хватало на все: на красивые платья и на дорогие игрушки. Позже – на шубки и колечки. У других девочек не было ничего подобного. Но Лиза никогда над этим не задумывалась. Пока однажды к ней не подошел сокурсник со странной просьбой. Он попросил познакомить его отца с Лизиным. Шел 1982 год, отец уже не работал в НИИ, он редко бывал дома, но они по-прежнему ни в чем не нуждались. Лиза, не усмотрев в просьбе друга ничего такого, согласилась. Через месяц Сергей хоронил отца. Его убили. Лиза, придя на похороны вместе с другими, подошла, как положено, выразить соболезнования матери Сергея, которую хорошо знала. А та ее резко оттолкнула. Сколько ненависти было в ее заплаканных глазах! Оттащив от матери растерянную Лизу, Сергей попросил ее уйти. Больше они не виделись – Сергей в институт не вернулся. Из города они вскоре уехали. Отношения в группе к Лизе неуловимо изменилось. Ее стали сторониться. Она попыталась выяснить что-то у отца, но впервые получила резкое «не лезь!».

Но, по большому счету, ей было наплевать на отношение к ней тех, с кем она училась. Она была влюблена и не видела никого, кроме Бориса.

А чуть позже ей пришлось уйти из института. Потому, что Борис ее бросил. И она попала в больницу.

После неудавшегося покушения на собственную жизнь, Лиза словно очерствела. Видя страх отца, дяди Вовы Кучеренко и даже бабушки, она стала нарочито показывать свое равнодушие. Но в душе ее все кипело. И отец разгадал ее. Однажды он, глядя ей в глаза, сказал, что уберет жену Бориса. «Хочешь этого?» – спросил он ее жестко. И она согласилась. И стала ждать, не спрашивая, как и когда он собирается это сделать. Ей было все равно. Она уже давно усвоила, что ее отец может все. И живет по принципу: нет человека, нет проблемы.

То, что пожар дело его рук, она не сомневалась. Она только не хотела, чтобы пострадал Борис. А его арестовали. Заявив отцу: «Мне без него не жить», она была уверена, что отец добьется, чтобы Бориса освободили. Она была рядом с ним с первых дней. Не показывая своей безумной любви, не навязываясь, она была ему другом и опорой. Но сделала так, что Борис узнал, кто его спас от срока. Она все рассчитала верно. Борис на ней женился. Она «приняла» в свой дом его дочь, пообещав, что заменит ей мать. Она родила Алену, исключительно, чтобы привязать его прочнее, именно тогда, когда он стал слишком часто смотреть на сторону. И опять все рассчитала точно. Борис на время осел дома. Она родила бы и второго ребенка, но ее любви не хватало даже Алене, все душевные силы уходили на то, чтобы удержать мужа. С годами ее любовь превратилась в болезнь. Наплевав на свою гордость, Лиза прощала мужу все: любовниц, хамство, насмешки и… нелюбовь к ней самой. Со временем страх, что он уйдет, перешел в ужас. Отец первым заметил ее лихорадочное состояние и потащил к местной знаменитости доктору Левкину. Пообщавшись с ним, посидев на сеансе рядом с другими его пациентами, которые с горящими глазами восторженно внимали каждому его слову, она для себя решила, что здоровее их всех и самого доктора тем более. Маленькие глазки буравчиком и крючковатый нос доктора вызывали в ней стойкое отвращение, а банальные фразы, которые он произносил, отчаянно картавя, вызывали желание рассмеяться ему в лицо. С тех пор, когда ей становится особенно тошно, она бьет посуду, повторяя про себя, что это лучше, чем визит к доктору Левкину.

В этот раз разбитая посуда не помогла. И во всем виновата его, Махотина, дочь. Если бы не она, Лиза попыталась бы наладить отношения с Борисом. Но теперь она его ненавидит. Так же сильно, как и любила. И прав дядя Вова, нужно спасать капитал, а не размениваться на какие-то там чувства. Потому, что наследница должна быть одна – она, дочь Крестовского, Елизавета.

Глава 56

– Ты его любишь или как? – Вишняков пребывал в хорошем расположении духа. А, при виде отрешенно улыбающейся Анны, у него появилось желание расхохотаться в голос: так потешно она выглядела.

Открыв утром глаза, он первым делом попытался запомнить последние мгновения ускользающего сна. Блаженно улыбаясь он потянулся всем телом, ощущая себя…Да просто ощущая! Чувствуя, что тело есть, что оно живет и просит. Просит и ждет. Предвкушая, заранее смакуя и не торопясь. Ему даже показалось, что его руки, только что во сне жарко обнимавшие Елену, хранят утреннюю влагу ее кожи. «Так и будет!» – подумал он, – «Уже сегодня!». Он так решил, что сегодня перевезет Елену с сыновьями к себе, благо дом огромный, со свежей двухэтажной пристройкой с отдельным входом. И ее возражения в данном случае просто не будет слушать. Ночевать в своей спальне он больше не намерен. Сны снами, а живая и теплая Елена ему нужнее. Мысленно посмотрев на календарь, он так же мысленно отметил сегодняшний день галочкой красного цвета. Эта привычка представлять календарь появилась у него еще в юности. С тех пор, как он начал изучать историю. Как-то нужно было запоминать даты исторических событий и он, обладая хорошей зрительной памятью, начал рисовать столетия в виде длинной спиральной полосы. Начиналась она в центре листа, годом так восьмисотым. Первая дата – 862 год. Рюрик, глава варяжского племени руссов, основал государство Новгород. Раскручиваясь вокруг этого числа, лента вела к нынешнему времени. Лента была цветной. Квадратики закрашивались в тот цвет, который, как ему представлялось, соответствовал характеру события, случившегося в тот день или год. Например, все войны – черные, революции – красные. Просто и доходчиво. После 1920 года лента никуда не загибалась и вела к двадцать первому веку. Со своего дня рождения Вишняков отмечал события галочками. Текущий 2006 год был отдельной полосой с цветными пометками. Когда он закончится, он мысленно «присоединит» его в общую ленту. Когда-то школьник Петя Вишняков поделился придуманной системой со своим учителем истории, нарисовав ему, как мог, схему на листе ватмана. Тот оставил ее себе на память, так она ему понравилась.

Сегодняшний день был красным, вернее будет, Вишняков не сомневался. И у Анны день будет красным и у ее Махотина, черт бы его побрал! То, что он влюбился в Анну – полбеды. А то, что она влюбилась в этого лысеющего донжуана, как думал Вишняков про Махотина, уже беда. Но, не вмешиваться же! Успокаивало то, что Махотин влюбился сразу и вполне искренне. Этого Вишняков не оспаривал. Но наличие жены, живой и здравствующей, отпугивало правильного Вишнякова. Пусть разведется, а потом подкатывает к Анне, так думал он. Но, глядя на Анну, тихо улыбающуюся своим мыслям (точно о Махотине!), Вишняков успокаивался.

Он ждал ответа на свой вопрос, но Анна медлила.

– Петя, я не знаю.

Вишняков опешил. «Похоже, я рано собрался на свадьбу!» – подумал он с досадой.

– Поясни! – почти приказал он.

– Нет, ты меня неправильно понял! – Анна рассмеялась, – В определенном смысле, я могу ответить «да». Но… Как бы тебе это сказать? Это будет не так. Помнишь, я всегда считала, что люблю мужа? Да, любила. Тогда казалось, что не проживу без него и дня. Но его не стало, а я, стыдно сказать, не могу вспомнить его тело, лицо, руки. Ничего не могу вспомнить! Ни как дотрагивался до меня, ни как целовал. Не помню ощущений от этих прикосновений. Иногда кажется, что между нами ничего такого и не было. Но я сына родила! И зачатие было вполне порочным! Помнишь, в восьмом классе я впервые целовалась с Сашкой Клюевым у нас в подъезде, а ты нас застукал? До сих пор помню вкус его губ! Каждое движение: как обнял, как ткнулся носом сначала в шею, потом куда-то возле носа! Как подкашивались ноги, и он прислонил меня к батарее отопления, чтобы я не упала, потому, что у самого не было сил держать меня.

– Так то первая любовь, девочка!

– А сейчас последняя? Потому, что ноги дрожат и сердце подпрыгивает к горлу. Потому, что помню кожей его дыхание. Потому, что, даже вспоминая, как он стоял рядом, вызывают помутнение рассудка. У тебя не так?

– Так, – Вишняков обреченно вздохнул.

– А ты вопросы задаешь, любовь ли это? Ты любишь Елену?

– Ну…

– Вот и я – «ну»… Это что-то … неземное. Это как подарок свыше. Это то, что не закончится со смертью. Это та единственная энергия, которую мы забираем с собой туда, где нет тел. А есть только ощущения. Это – частичка мировой любви. Любви ко всем. Но из таких частичек складывается та самая Любовь. Она движет жизнью Вселенной. Она и ничего больше, ни наша возня с деньгами, ни наша плотская любовь, Создателю не нужны. Нужна только сила Любви. Чистая энергия Любви.

Анна замолчала. Вишняков ошарашено смотрел на нее. Он никогда не задумывался над чувствами, которые испытывает. Вот ненависть, например. К тому же Крестовскому. Она рождена эгоизмом. Крестовский заставил его стыдиться собственных поступков, даже не поступков, а недолгого желания совершить их. Крестовский стал причиной стыда, а Вишняков его за это ненавидит. Или ревность? Меня заставили страдать, мне плохо, поэтому тот, кто является причиной – плохой. Опять эгоизм. А любовь? Желание дать, помочь, баловать, лелеять, доставлять удовольствие. Не себе. А предмету любви. Вот как. Ай, да Анна!

– Откуда у тебя такие мысли? Твои?

– Помнишь, Борин познакомил меня с подругой его жены? Она гадает на картах?

– А, это? Только не говори, что ты веришь гадалкам! – Вишняков презрительно фыркнул.

– Верю, не верю – не вопрос. Но, все, что она говорила, помогло мне тогда выжить. Ты же помнишь, какая я была… не живая. Это она тогда меня толкнула к тебе. «Поищи вокруг того, кто в тебе нуждается» – сказала она мне на прощание. И я вспомнила о тебе. И приехала. И ни разу об этом не пожалела. И еще. Тогда я не поняла, о какой такой любви она мне говорит. Какая может быть любовь, когда теряешь в один момент и мужа и сына? А теперь понимаю. Это тот самый бальзам на сердце, как ни банально это звучит.

Вишняков ничего не ответил. Он, наверное, до конца не понимал, о чем это она? О какой бесплотной любви? Разве так бывает? Он отчаянно хотел Елену. Он хотел ее в постель, чтобы она стонала, разгоряченная его ласками. Он хотел ее в собственность, чтобы ни-ни, ни одна особь мужского пола даже близко не мечтала! Какая такая высшая любовь! Какие там, нужные по ту сторону жизни энергии! Только здесь и сейчас. И много, чтобы насытиться. Хоть на время. Лучше на время, чтобы потом опять стать голодным. И брать снова и снова. Вот такое он примитивное животное. Мысленно пожалев Махотина, который, он был уверен, тоже думает только о простом, плотском, Вишняков осторожно посмотрел на Анну. На ее лице опять блуждала отрешенная улыбка. «Посмотрим, как ты заговоришь, когда Махотин тебя…, то есть с тобой…» – дальше он думать побоялся, потому, что ну, никак не хотел и не мог представить себе Анну рядом с ним.

Глава 57

Он определил для себя срок. Если Крестовский не вернется на этой неделе, значит, не судьба. Он отступится. Просто пошлет ему по почте бандерольку и пусть тот делает с этим что хочет. И живет с этим как хочет.

Он вспомнил, как впервые после двадцатилетней разлуки увидел мать, и слезы комом встали в горле. Как она постарела! Она шла по их двору, опираясь на палку. Другой рукой тащила за собой клетчатую сумку на колесиках. Он помнил эту сумку, он сам привез ей ее из Москвы, куда ездил с Крестовским. Тогда они были редкостью. А сейчас, он заметил, все старики с такими ходят. Как много на улицах стариков!

Он еле поборол в себе искушение подойти к матери. Остановил страх, что не выдержит ее сердце, когда увидит она воскресшего сына. А как хотелось! Хотелось домой, в маленькую двушку с кухней три на три метра, где всегда так вкусно пахло. Или он приходил домой голодным? Хотелось маминых блинов, щей и плюшек. Хотелось завалиться на узкую скрипучую кушетку, выключить свет и лежать, подремывая и прислушиваясь к звуку телевизора в соседней комнате. А потом крепко заснуть, без сновидений, словно нырнув в плотную пелену. А, проснувшись, тут же принюхаться: из кухни пахнет яичницей с гренками. Райская еда!

Он сглотнул слюну. Сегодня ему не удалось заработать даже на хлеб. Грузчики магазина, где он пасся в последние дни в надежде подзаработать, дали в буквальном смысле ему пинка под зад. И чем не угодил? Пить с ними не стал? Так он не пьет. Совсем. Нужно попытаться на рынке. Может быть, повезет! Но сначала он дождется десяти часов и наведается к офису Крестовского.

Он жил почти в цивильных условиях. С телевизором. В окне напротив охранники почти сутками не выключали голубой экран. Он знал время, погоду и научился по губам читать, что говорит диктор. Только неудобно было долго находиться в полусогнутом состоянии: смотреть приходилось в щель между железным листом и стеной. И эта же щель служила единственным источником света. Он достал тетрадку и открыл ее на заложенном сухой веткой месте.

«… Я стала готовиться. Нужно было все продумать. До мелочей. Нужны были деньги. Много. На подкуп чиновников, на квартиру в городе и на вещи. Бежать придется налегке, даже не бежать, а исчезнуть. План, простой, но требующий материальных затрат, пришел мне в голову как-то сразу. Сашенька, чтобы остаться в живых, не должен жить со своей родной матерью. Он умрет, но родится заново. Под другим именем. Он станет моим сыном. Моим и Мирона. Единственного мужчины, которого я любила. Нужно было только достать ценности из тайника. И суметь продать. Я даже знала, к кому я приду с этими украшениями! Я прекрасно помнила, где жил ювелир, который делал их для мамы. Он был другом родителей и не откажет мне. То, что его уже может не быть в живых, я не учла…»

Так вот кто опустошил тайник! Еще тогда, в сорок четвертом! Если бы он сразу взял тетрадки, то не потерял бы столько времени на пустое занятие! Но как он мог догадаться, что в тетрадках вовсе не бредятина? Галька мне ничего не говорила! Еще раз дура: на золоте сидела, ребенок больной, а она носилась со своей порядочностью!

Он выглянул в щель. Как назло телевизор у охранников был выключен. И сколько времени? Проснулся он в семь. Сейчас примерно что-то около девяти, наверное.

– Подходи к десяти. Сейчас половина, – услышал он чей-то голос прямо рядом с его окном.

Вот и ответ. Случайный прохожий, чужой разговор, а информация для него. Это хороший знак. Пора идти. Он сложил тетрадки в папку. Он ее возьмет с собой. А как донести содержимое до Крестовского, он придумает на месте. Главное, чтобы тот его узнал. А то, что узнает, он не сомневался. Он же возил Крестовского столько лет!

Глава 58

– Лизок, он прилетает сегодня. Точно, сам звонил. Конечно, с ней! Я – в аэропорт, – Кучеренко на ходу набрал номер Лизы, чтобы сообщить ей эту новость. Им нужно бы подготовиться, но времени не оставалось: Крестовский попросил его приехать, да еще и прислать отдельно машину с шофером. Кучеренко сразу понял, что Ларка не поедет с ними, он ее посадит в другой автомобиль. Значит, ему нужно срочно с ним поговорить. Это к лучшему. Все не так плохо, Кучеренко это чувствовал нутром. Дай Бог, чтобы Крест не ополоумел от этой стервы. Дай Бог, чтобы он остался при своем уме!

Он уже подъезжал к аэропорту, когда вспомнил, что забыл сказать Лизе одну вещь. Ну, ничего, он все равно должен будет ей позвонить, как только поговорит с Крестом.

Он увидел его издалека. Крестовский шел, обнимая свою любовницу за талию. У Кучеренко что-то неприятно кольнуло под ребрами. Они не в ссоре! Более того, Крест выглядит довольным. А Ларка? Что-то не больно весела! Нет, явно пока все на своих местах, тьфу, тьфу, не сглазить.

Кучеренко обнял Крестовского, похлопывая его по плечу, небрежно кивнул Ларисе и тут же от нее отвернулся. Крестовский, глянув на девушку, махнул рукой в сторону офисной машины, а сам направился за Кучеренко. От злости Лариса чуть не завыла в голос. «Старый козел! Ну, погоди, подкатишь ко мне со своими цацками! Швырну в морду, пусть подавится!» – она, стараясь не показать шоферу своего недовольства, села на заднее сиденье машины. Что она будет делать дальше, ей представлялось довольно смутно. Инстинкт подсказывал ей, что ее строптивость может привести только к тому, что Крестовский ее уберет подальше с глаз. Нет, не убьет! Он ее любит, страсть у него не наигранная, она бы поняла! Он просто поселит ее где-нибудь в особняке за городом или еще хлеще, в деревне. Приставит амбала приглядывать. Горничную, повара, шофера и садовника даст. А сам будет изредка наезжать. По мере надобности для стареющего тела. А она будет там медленно подыхать! Или спиваться! Ларисе резко захотелось выпить.

– Эй, останови около киоска, – она тронула шофера за плечо. Тот, завидев торговую точку, притормозил. Лариса вышла. Краем глаза заметила, как мимо промчалась машина Кучеренко. «Шестерка чертов! Холуй!» – обругала она друга своего любовника.

– Дайте мне самый дорогой коньяк, – потребовала она у продавца.

– Армянский, дэвушка, коллэкционный! Сам привез нэсколько бутылок! Для дорогих гостей дэржу! Но такой красавицэ как не отдать! – молодой кавказец протянул ей бутылку с темно янтарной жидкостью, – Открыть, дэвушка?

– Давай! – Лариса протянула стодолларовую бумажку в окошко и, не дожидаясь сдачи, пошла обратно к машине. Вслед ей раздалось восхищенное цоканье. Не дожидаясь, пока шофер заведет двигатель, она сделала хороший глоток. Коньяк действительно оказался вкусным. Настроение улучшилось.

– Лариса Борисовна, вас куда отвезти? – спросил водитель, не оборачиваясь.

– Домой, к папе! – буркнула она. «А куда я еще могу поехать, олух?! Мне ясно дали понять, что я свободна. Конечно, это не надолго. Но какой же ты гад, Крестовский! Что же тебя земля так долго носит?» – задала она бессмысленный вопрос сама не зная кому.

Она выпила пол – бутылки и только тогда расслабилась. «Еще с мачехой сейчас общаться придется! А ведь Лизка все сразу поймет. У нее нюх, как у собаки! Представляю, как она обрадуется! Сука! Все кругом суки!» – Лариса стукнула кулаком по спинке переднего сиденья. Водитель только равнодушно скосил глаза. Алексей умел молчать. Дурное настроение этой красотки его не касается. Пусть с ней разбирается шеф. А он просто извозчик. «Куда прикажете, барыня? И все!» – мысленно усмехнулся он. Хоть и спасла Крестовскому жизнь эта девица, похоже, шеф не собирается ее особенно привечать. Ну, да это опять не его дело! Он посмотрел в панорамное зеркало. Лариса спала, свернувшись калачиком на заднем сиденье. В машине витал стойкий дух алкоголя. Он открыл все окна. Пьяных баб он не любил. Не просто не любил, они вызывали у него отвращение. На его глазах спилась мать. А сейчас по ее дорожке прямым ходом движется его сестра. И он ничего не может с этим сделать.

Глава 59

– Дядя Лукич, ну расскажи, что там дальше? – у Санька горели глаза. Тут такое, оказывается! И фигура эта, может, сам барин явился? Это они думают, что он живой! А он, Санек, точно знает, привидения с того света приходят и ничем от живых не отличаются. Только в зеркале не отражаются! Вот так их только распознать и можно. У Михи-то зеркала там, в подвале, не было, вот он и подумал, что фигура живая! Привидение это, барина мертвого призрак, точно. И долго ж его Лукич искать будет! А ну, как не придет оно больше! А с другой стороны – уж больно сильно оно ударило Миху! Рана-то настоящая!

– А что дальше? Охотится этот человек за кладом, явно. Приехал, открыл тайник, а там пусто! Тут другое интересно! У Бориса-то тесть фамилию Крестовский носит! Вот и получается, что фигура может быть вполне реальной – если он сын той сестры, что пропала, Веры, то он и есть тот человек, который Мишку оприходовал по голове! Из – за сокровищ. Он про них от матери своей должно быть узнал.

– Лукич, а что поздно-то так? – Елена задумалась.

– Что поздно?

– Поздно он за кладом пришел. Что-то тут не сходится! Почему эта Вера, его мать, раньше ничего сыну не рассказала? Что, им деньги не нужны были?

– Да Крестовский богат, как не знай кто!

– Тогда что, сейчас он разорился? Зачем сейчас-то ему захоронка? Как хочешь, но это не он! Я думаю, он ни сном, ни духом! Это кто-то совсем посторонний. Тот, кто узнал обо всем случайно. И, главное, недавно. Поэтому и полез могилу вскрывать. И человек этот в деньгах нужду имеет.

– Ну, ты, Елена, детектив! Конечно, мы об этом тоже думали. Бориса знакомый следователь сейчас проверкой ближайшего окружения Крестовского занимается. Как раз по этой причине. И еще. Мишку-то он оставил в живых. А вот одной женщине не повезло, – убил он ее. Так что, есть за что его привлечь. А женщина эта была сиделкой при умирающей матери Крестовского. Чуете? Вот откуда информация про тайник. От самой Веры. Та, умирая, видно все рассказала этой женщине, ну, а та могла еще кому. Мужу, например! – Лукич вдруг задумался, – И как же я не понял-то сразу?

Лукич вдруг резко засобирался. Санек метнулся было за ним, но был остановлен матерью.

– Оставь Семена Лукича в покое, не вертись у него под ногами! – приказала она. Санек насупился. И не больно надо! Все равно потом Лукич все расскажет матери, а она ему. А потом, когда все закончится, об этом будет гудеть вся деревня, точно! Вот тогда Санек будет для всех пацанов не просто пацаном, а источником информации из первых рук!

– Лена, приедет Борис, пусть чешет к Вишнякову, лады?

– Да я думаю, он туда сразу и поедет, – Елена улыбнулась.

– Хорошо, – и Лукич вышел из дома. Сейчас они с Вишняковым свяжутся с городом. И тот следователь, Борин, проверит его версию. И она может оказаться единственно верной. И убийца будет пойман.

Глава 60

Лариса открыла глаза и выглянула в окно. Спросонья ей показалось, что они едут по каким-то незнакомым улицам. Но, приглядевшись, она зацепила взглядом знакомое с детства здание. Телецентр. Сюда она ходила в студию, хоть и недолго, но, все же успев стать звездой экрана. Всего на одну передачу. Она подносила цветы гостям, мило улыбаясь, вручала букет и подставляла щечку для поцелуя. Красивая девочка в голубом капроновом платьице с туго накрахмаленной юбкой. И с голубым бантом во вьющихся волосах. «Кукляша», – так назвала ее пожилая гримерша.

Минут через пятнадцать, если не будет пробок, они доедут до дома. Лариса вынула пудреницу из сумочки. То, что она увидела в зеркале, ее не обрадовало. В глазах пустота, нос красный, губы бледные. Такой являться перед светлые очи мачехи нельзя. Она быстро протерла лицо тоником, пару раз мазнула тушью по ресницам, наложила тональный крем и тщательно нарисовала губы. Ее единственное слабое место: чем дольше она пользуется помадой, тем более бледными они становятся. Еще нужно убрать коньячный душок.

– Леша, у тебя ментоловая пастилка есть?

– Возьмите в кармашке на сиденье, Лариса Борисовна.

– Что это ты меня по отчеству, а? Я младше тебя лет на пять.

– На семь, Лариса Борисовна.

– Хрен с тобой, зови, как хочешь, мне по фигу, – она отвернулась к окну.

Ключ нехотя повернулся в двери. Лариса посторонилась, пропуская в квартиру шофера с сумкой.

– Есть кто дома? – спросила она громко. Порадовавшись, что ей никто не ответил, кивком отпустила Алексея.

– До свидания, Лариса Борисовна, – вежливо попрощался тот. Лариса бросила на него злой взгляд.

– Проваливай, – процедила она сквозь зубы.

Закрыв за шофером дверь, она скинула туфли и, сунув ноги в тапочки, пошла к своему коридору.

– Мне нужно с тобой поговорить, – услышала она у себя за спиной спокойный голос мачехи. Лариса вздрогнула.

– Я могу душ с дороги принять или прямо немедля изволите? – съязвила она.

– Когда освободишься, постучи ко мне в спальню, я буду там, – опять же спокойно сказала Лиза и, не глядя на Ларису, пошла к себе.

«Сука! Что ей от меня надо?! Мораль читать будет или наедет по полной?» – сейчас, пока она не определилась до конца, кто она есть для Крестовского, ссора ей была не нужна. Не торопясь, она полежала в ванной, высушила волосы фенов и через некоторое время постучалась в родительскую спальню.

– Да, заходи, – голос Лизы был скорее усталым, чем враждебным. Лариса вошла и села в низкое кресло, поджав под себя ноги. Лиза поморщилась. От девушки пахло спиртным и лосьоном для волос. Лиза с трудом переносила такое сочетание запахов.

– Лариса, послушай меня и не перебивай. Я не хочу читать тебе мораль.

– И не стоит, – насмешливо бросила Лариса. Лиза опять поморщилась. В этой девке то и дело прорывалась ее деревенская мамаша.

– И я не хочу скандала.

– В этом наши желания совпадают.

– Я попросила не перебивать. Я хочу до тебя донести некую информацию. А дальше ты все будешь решать сама. Дело касается твоей матери. Точнее, ее последних дней.

Лариса напряглась. Она всю жизнь гнала от себя вопросы о смерти матери. Чем старше она становилась, тем все меньше ее устраивал односложный ответ отца, что просто был пожар. Она всегда чувствовала, что не все так просто, как ей пытаются внушить. Но у кого что спросишь? И еще ее мучило желание узнать, кто ее спас. То, что ее, как котенка, подбросили к дверям квартиры отца, она знала. Но кто это сделал? Кому она обязана жизнью? Неужели Лизка все таки что-то знает?

– Твоя мать сгорела в собственном доме, так тебе всегда говорили. Я думаю, что ты уже давно догадалась, что ее просто сожгли. Так вот, я сейчас тебе скажу, кто это сделал, – Лиза сделала паузу, наслаждаясь потерянным видом Ларисы.

– Давно ты это узнала? – тихо спросила девушка.

– Давно. С самого начала, – рассмеялась Лиза, – я была причиной этого пожара, – Лиза опять замолчала. Нет, она должна получить свою долю положительных эмоций, глядя на вытянутое лицо этой наглой красотки.

– Говори! – Лариса опустила ноги с кресла, точно приготовившись бежать.

– Хорошо. Ты сама просишь, заметь! Я захотела, чтобы твой отец был только моим. И я добилась этого. Эту шелудивую девку, отнявшую его у меня, сожрал огонь! – в голосе Лизы послышались истеричные нотки, – Жаль, тебя кто-то вытащил!

– Кто устроил поджег? Ты?! – Ларису трясло.

– Не-е-т! Ни фига! – с Лизы слетел весь ее лоск, – Это сделал тот, с кем ты сейчас спишь! Мой отец! Твой любовничек! А ты спи с ним дальше, продолжай! Дура ты, Лариска! Куда полезла? Что ты о нем знаешь? То-то! Денег его захотела? И не мечтай! Обломится!

Лиза уже истерично хохотала, совсем не замечая, что происходит с Ларисой. Она полностью победила! Все будет так, как они задумали с Кучеренко. Сейчас эта овца прыгнет в такси и поедет выяснять отношения со своим любовником. Лиза представила, как разъяренная Лариса врывается в кабинет отца, отшвыривая в сторону секретаршу. И кидается на него. А тут Кучеренко! Он пристрелит ее, точно! В этом Лиза не сомневалась. А потом инсценирует нападение с оружием. Так они решили. Нужно только успеть предупредить его, что она едет в офис! А папа! Бедный! Но – сам виноват! Нарыв можно вскрыть только хирургическим путем!

Лиза краем глаза ухватила какое-то движение у себя за спиной. С удивлением бросила взгляд на кресло – оно было пустое. В кармане запел телефон. Она вынула трубку и посмотрела на экран. Очень хорошо! Вот и дядя Вова!

– Да, я слушаю! Почему ничего ей не рассказывать? Почему отменяется? – она никак не могла до конца понять, о чем ее просит Кучеренко, – Уже поздно, дядя Вова! Вот так – поздно!

Лиза отключилась и бросила трубку в кресло, на котором только что сидела Лариса. И тут же резкая боль в затылке заставила ее громко застонать. Она потрогала голову и поднесла руку к лицу. Кровь. Ее кровь. Она подняла глаза и увидела Ларису, держащую обеими руками тяжелую бронзовую статуэтку собаки. Морда пса был красной.

Лариса с каким-то удовольствием резко опустила руки, как будто рубила топором. Кажется, именно так колют дрова. Да, вот так. Опять вверх, а потом резко вниз. Только полено отчего-то похоже на ее мачеху. Вот – и оскал точно ее. Гиена! Лариса еще раз подняла и опустила руки. Бросив «топор» на пол, она, брезгливо поморщившись, вытерла руки о покрывало на широкой супружеской кровати.

Нет, она не рубила дрова. Она убила свою мачеху. Все правильно. К горлу подступила тошнота, но она с ней справилась. Оглянувшись, она подошла к комоду. Она знала, что в нижнем ящике есть то, что ей нужно. А стрелять метко ее научил отец. Так, на всякий случай. «Ты не рассчитывала на такой исход, не так ли, «матушка»?» – задала она безмолвный вопрос. У себя в ванной комнате она умылась. Долго выбирала, во что бы переодеться. Остановилась на просторной рубашке в смешную ковбойскую клетку. Пистолет она спрятала на спине, заткнув его за пояс джинсов. Ну, как в американских боевиках! Остается сделать два точных выстрела. Пиф – один упал, паф – другой упал! И она свободна.

Глава 61

Кучеренко сидел на подоконнике в кабинете Крестовского и напряженно во что-то всматривался. Крестовский, проходя мимо, мельком глянул в том же направлении и устало опустился в кожаное кресло.

– Не нравится мне вон тот мужик, – Кучеренко показывал на лавочку, на которой сидел мужичонка бомжеватого вида.

– Дался тебе этот ханурик, – Крестовский уже просматривал бумаги, скопившиеся за время его отсутствия.

– Да все б хорошо, только сидит он здесь не первый раз, – Кучеренко по – прежнему был озабочен.

– Да ты знаешь, у них весь город поделен. Может, это его персональная лавочка? Слушай, а кто такой Москвин? Вот, подпись стоит?

– А! Это новый в нашем ПЖРТ.

– А Викторов куда делся?

– Ушли на пенсию. Не заморачивайся, с ним уже все в порядке. Смотри, Крест, у него папочка в руках. Старенькая такая, с тесемочками. Интересно, что в той папочке? – Кучеренко добился таки того, что Крестовский оторвался от бумаг и опять подошел к окну.

– Где твой бомжик? Этот, что ли? – Крестовский уже было отвернулся, как вдруг какая-то беспокойная мысль промелькнула в мозгу. Он внимательно всмотрелся в мужичка. И вдруг тот помахал рукой в сторону окна, у которого стояли Кучеренко и Крестовский.

– Ни хрена себе раскладик! Это он нам что ли? – Кучеренко опешил от такой наглости.

– Подожди, Короткий! Я, кажется, знаю, кто это, – почти прошептал Крестовский.

– Да кто б ни был! Счас я его! – Кучеренко подошел к телефону и набрал короткий номер, – Выйди и сними того, с лавки. С какой, с какой! С зеленой! Протри глаза! К нам его, быстро!

– Ну?! – он повернулся к Крестовскому, который смотрел, как два охранника ведут под руки мужика.

– Ты и сам его узнаешь. Подожди немного.

– Крест, ты что белый такой? Плохо тебе? Ларка заездила?

– Короткий, ты в Бога веришь?

– Скорее уж в дьявола! – хохотнул Кучеренко.

– А я думаю, вот – она расплата за грехи.

– Где? – Кучеренко ухмыльнулся.

– Где? В рванине и с папочкой.

В дверь постучали. Двое в пятнистой форме втолкнули в кабинет того самого бомжа.

– Ну, здравствуй, Кот! Значит, выжил?

– Вашими молитвами, господин Крестовский, не иначе!

– Э! Але! Это кто? – Кучеренко занервничал.

– Не узнали? Здравствуйте, Владимир Осипович! – незнакомец шутливо поклонился.

– Во, блин! Крест, он живой! Что, не допинали тебя тогда мои ребятки? Ты где двадцать лет шлялся?

Крестовский молча наблюдал за Сергеем Котовым. За тем, кого они похоронили тогда, в тот год, когда умерла мать Крестовского. Тогда этот щенок посмел прийти к нему и потребовать денег за молчание. Он вызвал своими угрозами здоровый смех Крестовского и не менее здоровую злость Кучеренко. Он прогнал его, а Кучеренко догнал и отдал своим. Чтобы попинали. Для острастки. Чтобы и думать забыл. А ребята перестарались. Чуть живого вывезли в леса. Чтобы там и подох. А он оказался живее их. Они с Кучеренко в тот день обмывали потерю хорошего парня. «Жаль, скурвился! А так бы с нами! Эх, еще по одной!»

Сережка Котов попал в их команду зеленым пацаном, голодным до денег. Он взял Крестовского тем, что не просто хотел красиво жить, а хотел красиво работать. Он стал его личным шофером. И доверенным лицом. И вот так подвел!

– Садись, Сергей. Зачем пришел? – Крестовский говорил спокойно. Он не видел никакой опасности. Сейчас он и сам был готов дать денег этому человеку, словно понимая, что тот не будет просить лишнего. Словно видя, что только крайняя нужда заставила Котова придти к нему снова. Не убоявшись. То, что Котов не боялся, он чувствовал. Чувствовал, что тот не боится умереть. Что смерть для него старая знакомая, он с ней уже раз договорился. Договорился для того, чтобы довести начатое когда-то до конца. Значит, в папочке этой никак не простые бумажки. Там то, что может разрушить его, Крестовского жизнь. Но все равно не опасался.

– Ты, урод, тебе что надо-то? Ты что, совсем нюх потерял? Ты куда суешься? – Кучеренко по – прежнему был обозлен. Обозлен потому, что чувствовал так же, как и его друг: отсутствие страха у этого оборванца, прямо и открыто смотрящего на Крестовского. Смотрящего с легкой насмешкой. И с вызовом.

– Успокойся, Короткий. Сергей нам сам сейчас все расскажет. Так ведь?

– Так. Мне нужны деньги. За информацию.

– Это мы уже поняли. Дальше.

– Нужна сумма, необходимая на лечение дочери. Это двадцать тысяч долларов.

– Я дам. Что еще? – Крестовский предостерегающе вытянул руку в сторону Кучеренко, который уже был готов возмутиться.

– Немного денег для того, чтобы купить небольшой дом в деревне.

– Все?

– Да. А вы, Евгений Миронович, думали, что я решил вас обобрать?

– Ну, это тебе вряд ли удалось, – усмехнулся Крестовский, – За двадцать лет я, как бы это сказать, несколько разбогател.

– Меня не волнуют ваши деньги. Я про свои условия сказал. Больше мне ничего не нужно. Вы слишком умны, чтобы мне не поверить.

– Хорошо.

– Крест, ты что, совсем спятил?

– Остынь, Короткий. Последний раз говорю. За все нужно платить.

– Хрен с тобой, валяй, щедрый ты наш!

– Что ты мне хочешь сообщить? – Крестовский кивнул на папочку, которую Котов держал на коленках.

– Пусть начнет с того, где он прятался эти двадцать лет, – буркнул Кучеренко, не собираясь оставаться в стороне от разговора.

– Меня полумертвого подобрали в лесу староверы. У них поселение, закрытое для других. Что-то вроде секты. Несколько лет я приходил в себя. А потом просто остался.

– Вот бы и сидел там! Че вылез-то?

– Долги остались, Владимир Осипович, неоплаченные.

– Давай ближе к делу.

– Хорошо, господин Крестовский. Вот, – он протянул ему папку, – Хотите, прочтите сами. Хотите, я вкратце расскажу. В этих тетрадках моя жена Галина Ветрова…

– Так я и знал, что «ноги растут» от нее! – с досадой заметил Кучеренко, – Так это ты ее убил?

– Это случайность. Я не хотел.

– Ага, она сама себя по голове погладила….

– Я сам за это отвечу. Лучше о своих грехах позаботьтесь, Владимир Осипович. Домик Любавы-то вы подожгли, собственноручно?

– Продолжай, Котов, – Крестовский пока не узнал ничего нового. С этими обвинениями Котов приходил к нему и тогда, двадцать лет назад. Только тогда не было у него на руках никаких тетрадок.

– Галина записывала все, что говорила Вера Александровна. Где-то это похоже на бред. Но, когда прочтешь все записи, начинаешь понимать, что все правда до последнего слова.

– И что там? – Крестовский рассеянно перелистывал тетрадки.

– Вера Александровна рассказывает про пожар. Она была там. И видела вас, Владимир Осипович.

– Это правда, Короткий?

– Правда, – буркнул Кучеренко.

– Значит, мама догадалась, что это моих рук дело, так? – он вопросительно посмотрел на Кучеренко. Тот кивнул, – Так вот почему она перед смертью меня видеть не хотела! А я думал, что это из-за болезни! Короткий, почему ты мне ничего не рассказал? Или еще что есть?

Крестовский переводил взгляд с одного на другого.

– Да, Крест. Есть еще кое – что. Помнишь, Вера Александровна купила дом в Кротовке? Ты думал, что это блажь. Да и я так же думал. Поначалу, ездил с ней. Ничего особенного не происходило. Она возилась в огороде, гуляла в лесу. И ни с кем не встречалась. Да и проводила она в деревне всего пару часов. И никогда не ночевала. Я успокоился, но…

– Что «но»?

– Все не так просто. Я все сделал, как надо. А потом решил остаться и посмотреть, как будет гореть. И вдруг я увидел твою мать. Она бежала по двору к коляске, стоящей под навесом. Выхватила ребенка и выскользнула в заднюю калитку, как раз там, в кустах, я и сидел. Я пошел за ней. Огородами она пробралась к дому тетки Любавы. И зашла внутрь. Через некоторое время появилась сама тетка. Растрепанная и в саже. Крест, я офигел тогда: они явно были знакомы. Твоя мать и тетка Любавы. Только, похоже, давно не виделись.

– Почему ты мне ничего не рассказал?

– Да не до того было. Когда я понял, что они устраиваются на ночь, я уехал. А там завертелось: Бориску взяли, твоя Лизка начала опять голосить! Я потом понял: это Вера Александровна ребенка Борису подкинула. На твою беду, – добавил он с досадой.

– Все так, Котов?

– Так, Евгений Миронович. Только это далеко не все. У этой истории есть продолжение. Вернее нет! Предыстория. И это, поверьте и есть так информация, за которую я хочу денег.

– Все здесь, в тетрадках?

– В тетрадках только сам рассказ вашей матери. А документ, доказывающий, что все правда, я спрятал. Вы перечислите на именной счет моей дочери деньги и принесете мне подтверждение. Это раз. Мне нужен паспорт. На любое имя. И документы на дом в любой деревне. На это же имя. А я вам отдаю остальное.

– Эй, стоп! А кто же писал вот это, – Кучеренко бросил на стол конверт, – и это! – рядом лег еще такой же.

– А второй откуда? – Крестовский удивленно посмотрел на Кучеренко.

– Борьке прислали. Махотину.

– Эти записки написаны вашей матерью. Таких конвертов было несколько. Я вам отдам остальные. Я думаю, что их вам прислала Галина.

– Зачем?

– За тем же, что и я. Деньги для дочери. Она очень порядочная была, на шантаж ее толкнуть могли только крайние обстоятельства. Видимо, она хотела таким образом вызвать ваш интерес, – Котов пожал плечами.

– Ладно, допустим. Короткий, вызови Гольдштейна, – он повернулся к Котову, – Сейчас придет юрист. Для оформления понадобится некоторое время, ты же понимаешь. Ты где ночуешь? Кстати, а твоя мать тебя видела?

– Нет. И не надо. Ничего не надо менять. Я уеду и все.

– Тебе ее не жалко?

– А вам ее не жалко было, когда вы меня своим псам отдали? А жену мою? – в голосе Котова впервые прорезались злые нотки.

– Прости.

– Бог простит. Вы еще не знаете, что вам уготовано. И никто не знает. Молите Бога, чтобы он послал вам легкий конец без мучений, Евгений Миронович!

– Не пугай. Как-нибудь сам разберусь со своими грехами. Так, где ты живешь? Где тебя искать?

– Нигде. На вокзале, в подвале, на чердаке.

– Тогда я поселю тебя в нашей служебной квартире.

Котов пожал плечами. В кабинет вошли Кучеренко и Гольдштейн.

– Вы в курсе, что от вас требуется, Илья Маркович? За какой срок это можно сделать?

– Банковское подтверждение о переводе будет уже через два часа. Паспорт – к пяти часам. Только нужны фотографии господина, – Гольдштейн с сомнением посмотрел на Котова.

– Не смотри так, мы его отмоем, – ухмыльнулся Кучеренко.

– С домом сложнее. Чтобы провести через регистрационную палату, нужно несколько дней. Если господина устроит договор – обязательство о передаче прав на собственность, то мы его можем составить прямо сейчас. Дом я уже подобрал, с вашего позволения. Моя теща продает хороший пятистенок в Пензенской области. Господина это устроит?

– Меня устроит. Я не думаю, что господин Крестовский станет мелочиться. Место, где лежат мои документы, я укажу после получения паспорта.

Крестовский недовольно поморщился.

– Хорошо, делайте. Предлагаю тебе остаться здесь, Сергей. Сейчас ты приведешь себя в порядок, поешь. Можешь отдохнуть там, – Крестовский кивнул на небольшую дверь. Костюм найдешь в шкафу, рубашку там, галстук, белье. Иди.

Котов согласно кивнул и ушел.

– А ты куда?

– Никуда. Мне еще поработать нужно. Ты что все суетишься? – Спросил он, глядя, как Кучеренко в который раз набирает какой-то номер на сотовом и с досадой отключается, – Кому названиваешь?

– Ты может, забыл, у тебя дочь есть?

– Но ты же с ней разговаривал недавно?!

– Разговаривал. А теперь он трубку не берет.

– И что?

– А то, что Ларку Лешка отвез домой. А там Лиза.

Крестовский побледнел. Об этом он не подумал. Им пока лучше бы не встречаться, этим двум дорогим для него женщинам. Хотя, что такого может произойти? Ну, не поубивают же они друг друга?

– Съезди туда, Володя.

– А то сам бы не догадался, – буркнул Кучеренко и вышел. Он знал то, чего не знал его друг. Лиза уже начала воплощать их план в жизнь. Он опоздал, не успел ее предупредить, что уже ничего не нужно. Ее отец оказался вполне вменяем, и жениться на этой девке не собирался. А так – пусть развлекается. Зачем портить ему всю малину? Поиграется и бросит. Не она первая. А все, кто получал у Крестовского отставку, оставались довольны. Весь вопрос был только в цене.

Глава 62

– О! А ты уже здесь, Махотин! Елена оказалась права! – Лукич шагнул на веранду, где за столом уже сидели Вишняков, Анна и вернувшийся из города Борис.

– Проходите, Семен Лукич, – Анна уже ставила на стол чашку и тарелку, – вам чаю налить или чего покрепче? Мужики вон водочкой балуются.

– Спасибо, Анна. Мне лучше чаю, – Лукич с осуждением покосился на раскрасневшихся мужиков.

– Что, Лукич, такой сурьезный? – Вишняков был в прекрасном расположении духа.

– А вы тут что празднуете?

– Да так…, – они переглянулись и хором засмеялись.

– Не обращайте на них внимания, Семен Лукич. Пирожки ешьте. Они, как приехал Борис, все время перешептываются и хихикают. А о чем, я тоже не в курсе. А вы по делу, наверное?

– Я смотрю, у некоторых совсем не деловое настроение. А я меж тем, знаю, кто убил эту женщину в городе! – гордо сказал Лукич.

– Ну, и?

– Смотрите, что получается. Кто у нас убиенная женщина? Сиделка при матери Крестовского. Та, что ухаживала за ней до самой смерти старушки. Значит, мать Крестовского могла ей что-то рассказать. То, например, что в семейном склепе был клад. А еще то, что она этот клад давно достала. Поэтому Галина Ветрова и не приезжала сюда ни разу, ей незачем это было делать. Думаю, эта информация совсем не та, за которой охотился убийца. Было еще что-то. Например, старушка могла рассказать ей всю историю своей жизни. А теперь допустим, что не все в жизни Веры Крестовской было просто и гладко. Даже допускать нечего, так и было. Утонул ребенок Анфисы и Мирона. Вера после гибели мальчика исчезла из Рождественки. Почему? Никто ее ни в чем не обвинял. Скрываться не было смысла. Тем не менее, она уехала. В городе она родила мальчика. Того самого Евгения Крестовского. Твоего, Борис, нынешнего зятя. Неужели за эти годы до пожара, в котором сгорела твоя, Борис, жена, она ни разу не съездила в Кротовку, где стали жить Анфиса и Мирон? Неужели ей было неинтересно знать, как они жили? Это нереально. Тогда, если она приезжала, она должна была где-то останавливаться. У родных она не показывалась, это точно. Я посмотрел старые документы в правлении Кротовки и нашел интересную запись. За два года до пожара Крестовская Вера Александровна купила развалюху на окраине деревни. Видимо, она иногда все же приезжала посмотреть на родню. К тому времени Мирон и Анфиса уже умерли. Но осталась дочь Любава, которую воспитывала сестра Мирона Надежда. Почему она не открылась перед ними – загадка. Но думаю, причина была. И причина эта в гибели сына Мирона и Анфисы. Возможно, не так уж и она невиновна, эта Вера Александровна.

– Ну и что? Что это дает?

– Только то, что мы не знаем, какие еще грехи могли водиться за этой женщиной. Грехи, в которых она не могла признаться ни сыну, ни кому другому из родни. А Галине Ветровой доверилась. Потому, что понимала, что умирает. Кстати, и слегла она резко сразу же после пожара. Борис, ты не знаешь, кто тебе дочку в корзинке под дверь подбросил?

– Нет.

– Я думаю, это – она. Она, похоже, была на пожаре и спасла девочку.

– Почему не тетка Любавы, Надежда?

– Потому, что ее многие тогда видели, она металась по двору, проклиная убийц Любавы и младенца.

– Ну, допустим, Галина узнала много интересного. И почему она ничего не рассказала Крестовскому?

– Наверное, об этом ее попросила сама Вера Александровна.

– Точно. Галина была очень порядочная и правильная. Она, если обещала, похоронит информацию в себе. Так давай ближе к ее убийце!

– У Галины есть дочь. Следовательно, был и муж. Ну, гражданский или законный, не важно. Она могла ему рассказать обо всем? Влюбленные женщины склонны идеализировать своих мужиков.

– Но его же нет в живых!

– Кто сказал? Ваш Борин сказал только, что тот пропал без вести. Как пропал, так и нашелся!

– Через двадцать лет? И где он был все эти двадцать лет?

– Да какая разница? Главное, почему он скрывался?

– Я понял. Он же был шофером у Крестовского. Как-то я спросил у Галины, куда делся отец ее дочери. Галина обмолвилась, что он полез куда не надо, поэтому и пришлось ему уехать. Я думаю, он, узнав от Галины массу интересных вещей про мать Крестовского, попытался эту информацию продать тому же Крестовскому. И что, как вы думаете, он с ним сделал? Правильно, убрал.

– А если нет? Если выжил? А сейчас объявился? С одной целью – отомстить.

– А Мишку на кладбище тоже он по голове стукнул?

– Он. Он мог знать про тайник. Но мог не знать, что он пуст. А, когда убедился, уехал. Больше ему тут делать было нечего. Нужно, чтобы Борин навел о нем справки. Он должен быть уже в городе. Где-то возле Крестовского. Его цель – он.

– Вообще, похоже на правду, – задумчиво протянул Махотин. Записку мне прислала Галина. А он узнал об этом.

– Как?

– Да она сама и сказала. Он ведь наверняка к ней сунулся. А потом понял, что она может спутать все его планы, и убрал ее. Анна, дай мне, пожалуйста, телефон. Он в кармане куртки. Спасибо. Леня? Да, я уже на месте. Встреча с женой прошла на высшем уровне. Поговорили….Леня, тут Семен Лукич версию выдвинул. Интересную. Про мужа Ветровой. Уже работаете? Видели его около дома матери? Где? В офисе Крестовского. Все ясно. Пока. Держи нас в курсе, – Махотин отключился, – Лукич! Все, как ты сказал. Он жив, Сергей Котов. Его узнала соседка матери. Он вырос у нее на глазах. Подойти к нему побоялась, а ошла и рассказала об этой встрече в милиции. Перестраховалась, так сказать. Вот какие у нас бдительные граждане! Час назад он вошел в офис Крестовского.

– Ну, лады. Я все, умываю руки. Вы тут празднуйте дальше, а, все – таки, за что пьете-то?

– За любовь. И не только платоническую, – прошептал ему на ухо Вишняков, покосившись на Анну.

– А! Ну – ну! Присоединяюсь!

Анна, услышав таки ответ Вишнякова, покраснела и показала кулак. Но потом вдруг и сама рассмеялась. Что взять с этих лапотников! Куда им до возвышенного! Самцы, одно слово!

Глава 63

– Послушайте, Евгений Миронович, вы про свою мать много знаете? Ну, рассказывала она вам о своей семье, о сестрах, братьях? – чисто выбритый Котов в новом костюме Крестовского сидел в кресле и пил чай.

– Нет. Насколько мне известно, у нее никого не было.

– А вы всегда в Самаре жили, с самого рождения?

– Да, кажется. К чему все эти вопросы, Котов?

– Так, интересно…

– Интересно за углом налево. Кстати, может, скажешь, где бумажки-то? И какие бумажки? Убедился вроде, что я тебя кидать не собираюсь.

– Да я и не сомневался. Почему не сказать, скажу. По Водников, дом восемьдесят два. На первом этаже, уж извините, не знаю номер квартиры, в печке. Идите, берите!

– Ты что, издеваешься? Кто там живет?

– А никто. Дом полуразрушенный. Единственный обитатель в нем – я. Пролезете в окно, я там железный лист отогнул, сразу в печку упретесь. Все просто.

– Блин, Котов! Почему у меня ощущение, что ты меня сделал?

– Потому, что так оно и есть, Евгений Миронович. И вы это скоро сами поймете.

Крестовский набрал номер на местном телефоне. Через минуту в комнату вошел охранник. Крестовский что-то ему сказал, и тот ушел.

– Вы тетрадки-то дочитайте на досуге. Вот хоть сейчас. А я пойду, подремлю немного, – Котов махнул рукой в сторону комнаты отдыха.

Крестовский молча отодвинул рабочие документы и открыл тетрадку. Он читал, и страх все сильнее сжимал его душу. Страх, что не успеет дочитать до конца. Откуда появилось это ощущение близкого конца, он пока не понял. И продолжал читать, жадно проглатывая одну страницу за другой.

«…Я стояла и смотрела на ее окна. Любава, точно почувствовав мое присутствие, вышла на крыльцо. На руках у нее был ребенок…». Мать точно была там! И она была знакома с Любавой. Но как?!!! Крестовский перевернул страницу. Терпения читать все подряд не было. Он решил, что для начала бегло просмотрит весь текст.

«…Я-то знала, кто поджег дом. Но сказать Надежде, что это было сделано по приказу моего сына, я не могла. Я даже не могла ей сказать, что у меня есть сын!..»

Крестовский понял, что его мать всю жизнь от него что-то скрывала. Что-то о своем прошлом. Он заглянул на следующую страницу.

«…Пробовала я с Анфисой серьезно поговорить. О том, чтобы берегла сына. На роду у нас проклятье такое, по маминой линии. Я давно поняла. Мальчики все умирают. У бабушки двое, у мамы – близнецы, теперь Анфиса сына родила. Но Анфиска меня словно не слышала. Тогда я решила, что сама уберегу Сашеньку…» Какая-то Анфиса, Сашенька! Нет, нужно читать все, последовательно. В дверь постучали.

– Входи. Давай сюда.

Охранник протянул Крестовскому сверток в прозрачном пакете. Крестовский кивком отпустил парня и, достав содержимое, развернул газету. На стол выпало свидетельство о рождении и несколько конвертов. Конверты были копией тех двух, которые пришли ему и Махотину. Он раскрыл книжечку. «Челышев Александр Миронович. 11 июля 1940 года. Село Рождественка.» – прочитал он. «Надо же, кто-то родился в один день со мной. И тоже Миронович. Брат родной, что ли? Близнец? И что из этого? Только, что у меня родня есть? В чем соль-то?» – он разозлился.

– Котов, мать твою! Иди сюда!

– Что, прочитали, Евгений Миронович?

– Ты мне что подсунул, а? Ты за это с меня денег срубить захотел? Ну и хрена мне сведения о какой-то там родне?

– Все понятно. Тетрадочки вы не прочли. Иначе бы не разорялись здесь, как портовый грузчик. Ваше это свидетельство о рождении, Александр Миронович. Настоящее.

– Какого черта?!.. Ты спятил, Котов? – он с сомнением покосился на Котова.

– Вера Александровна не ваша мать. Вы сын Челышевых. Мирона и Анфисы. Вера Александровна вас выкрала у родителей и увезла в город. Дала свою фамилию. Сменила вам имя. А вот отчество и дату рождения оставила прежними.

– Но как? И зачем?

– Как? Очень просто. Все дело в цене, не так ли? Продажные клерки были во все времена. А зачем? Прочитайте все с начала до конца, вы все поймете, – Котов вдруг замер и уставился неподвижным взглядом на дверь. Крестовский посмотрел налево. В дверях стояла Лариса, наведя дуло пистолета прямо на него.

Глава 64

– Твою мать, твою мать, – громко ругался Кучеренко, стоя на коленях около тела дочери Крестовского. Он опоздал. Он сегодня уже дважды опоздал. Таких проколов с ним не случалось никогда. Он впервые не знал, что делать. Ментов вызвать? Какие, блин, менты! Он еще раз приложил палец к шейной артерии Лизы, хотя и так было ясно, что она мертва. Эта сука убила ее. То, что это сделала Лариса, он не сомневался ни на минуту.

Всю дорогу, пока он ехал, он набирал и набирал номер Лизы. Тупо читал надпись «Вызов завершен, номер не отвечает». Поднимаясь по лестнице, уже знал, что все гораздо хреновее, чем он мог предположить. Но надеялся, что Лиза жива. Надеялся до последней минуты, в сотый раз пытаясь отыскать пульсирующую точку. Но все напрасно. Вдруг все тело разом покрылось липким потом. Эта девка уже наверняка на пути в офис. Хотя, что она может сделать? Оружия у нее нет, там полно охраны. Если начнет кулаками размахивать, Крест ее просто отшвырнет от себя, как котенка. Надает пощечин для отрезвления. Но он же не знает, что эта тварь уже убила его дочь. Кучеренко сдернул покрывало с кровати и накинул его на тело Лизы. Набрал на городском телефоне «02», сообщил про труп по такому-то адресу и быстро выбежал из квартиры. Скорее в офис. Только бы успеть! Это на случай, что у нее все же есть оружие. Может, Борькино! Ведь не могло такого быть, чтобы в доме у Махотиных не было никакого оружия. Стоп! А у самой Лизы? Он опять покрылся потом.

Он ехал, нарушая все, что можно нарушить. Он был на месте через пять минут. Но он опоздал. Третий раз за сутки. Она была уже здесь. «Припарковалась, как по линеечке», – зло подумал он, глядя на стоящую почти у самого входа «Ауди».

Глава 65

Крестовский перевел взгляд с пистолета на лицо Ларисы и махом решил, что это конец. Вот такой бесславный. От руки все еще любимой женщины. Она не была бледной. Ни одна черточка красивого лица не была искажена ни злобой, ни ненавистью. Застывшая равнодушная маска со стеклянным взглядом холодных глаз. Она ничего не говорила. Она просто держала пистолет твердой рукой. Он сразу понял, почему она здесь. Причина могла быть только одна: она узнала, что он убил ее мать. И узнала от его дочери. Лиза, Лиза, неужели ты не так умна, как он всегда думал? Да, признался он себе, она умна, но жестока. И виноват в этом он, ее отец.

Лариса протянула руку за спину, не глядя нажимая на фиксатор замка двери. Теперь в кабинет никто не войдет. А чуть позже ей будет уже все равно.

Он уловил слабое шевеление рядом с собой и только тогда вспомнил, что он не один. Котов тяжело дышал, стоя у него за спиной.

– Стой, не двигайся! – Лариса быстро переводила ствол с Крестовского на Котова. – Кто это? – едва слышно выдохнул из себя Котов.

– Дочь Любавы, – ответил Крестовский. Его оружие лежало прямо в верхнем ящике стола, но он точно знал, что не успеет даже выдвинуть ящик.

– Приехали! – Котов вздохнул.

– Лара, что с тобой, детка? – Крестовский ласково улыбнулся.

Лариса вдруг улыбнулась в ответ. Она смотрела на Крестовского и ждала, когда на его лице появится страх. Ведь должен же он осознать, что жить ему осталось всего ничего. Но сначала он ответит на несколько вопросов.

– Это ты поджег наш дом? Только не мусоль напрасно языком, – предупредила она, усмехнувшись.

– Я и не буду отпираться. Ты же меня хорошо знаешь. Если мне кто-то мешает…

– И чем же тебе лично помешала моя мать?

– Твоя мать сделала больно моему ребенку. Моей дочери.

– Значит, ты так любишь Лизку? Понятно, не отвечай, – У Ларисы вдруг промелькнула мысль: а мог бы ее отец так вот, взять и убить ради нее, Ларисы? И тут же нашла ответ – нет.

– Лара, послушай…

– Надо думать, ты отказался жениться на мне тоже из-за нее?

– А он и по другим причинам не смог бы этого сделать, – Котов сказал это с чувством удовлетворения. Происходило то, о чем он и не мечтал. На его глазах рушился мир Крестовского. Но он не хотел, чтобы эта красавица просто всадила Крестовскому пулю в лоб. Рано. Он должен еще успеть пожить.

– Кто это? – Лариса удивленно изогнула брови.

– Это Котов. Он был моим водителем. Давно, – нехотя ответил Крестовский. Вмешательство Котова ему было совсем не нужно.

– Что там он о причинах говорит?

– Видите ли, Лариса. Евгений Миронович ваш дядя. Родной брат вашей матери. И настоящее его имя не Евгений, а Александр.

– Что он несет? Если вы так пытаетесь выкрутиться… – Лариса растерялась.

– Лара, это ерунда.

– А зачем твоему Котову врать? Я так понимаю, у вас, Котов, есть доказательства, не так ли? – проявила она рассудительность.

– Все вон там, – кивнул на стол Котов. Конечно, он тянул время. Он отвлекал ее, давая возможность Крестовскому принять решение. Сейчас она должна будет подойти ближе, чтобы увидеть, что лежит на столе. Тогда Крестовскому останется только сделать одно резкое движение.

– Лара, у тебя будут проблемы, – Крестовский кивнул на пистолет.

– Да? А они у меня уже есть. Одним трупом больше…

Котов внимательно пригляделся к девушке. Что-то с ней не то. Она удивительно спокойна. Так бывает спокоен только человек, которому нечего терять.

– Лара, ты меня пугаешь, – Крестовский попытался встать с кресла.

– Сиди, дядюшка! Или все же дедушка? – она тут же напряглась. Котов отодвинулся в сторону. Нет, она твердо знает, что делает. И Крестовский, похоже, тоже это понимает.

– Что ты наделала? Где Кучеренко? Ты с ним виделась?

– Стой смирненько, стерва, не шевелись, – Кучеренко ключом открыл дверь с той стороны и бесшумно вошел в кабинет.

Два выстрела раздались одновременно. Котов прижался к стене, с ужасом глядя, как падает девушка. Медленно, вытаращив на него удивленные глаза. Словно спрашивая у него, у Котова, что с ней. Он видел, как ей больно. Больно так, как никогда раньше. Даже в этот момент она была чудо как хороша. Уходящий со щек румянец делал ее удивительно живой. Рука, с зажатым в ней пистолетом описала красивую дугу и только после этого безжизненно опустилась вниз. Вдруг тело девушки изогнулось, ноги подкосились, и она рухнула на ковер. Котов повернулся к Крестовскому, но увидел только спину склонившегося над ним Кучеренко.

– Скорую, быстро! Котов, мать твою, звони в скорую. Крест, слышишь меня? Погоди, не теряй сознание.

– Что с ней? Это ты стрелял? – Крестовский попытался пошевелиться.

– Да хрен с ней, с этой сукой, Крест! Она Лизу убила, ты слышишь! Лизу! – проорал Кучеренко.

– Убила…Ты ошибаешься, это не она…Она здесь давно… Ты ошибаешься…

– Крест, не думай об этом. Только дыши. Сейчас отвезу тебя в больницу. Но Крестовский его уже не слышал. Сознание его покинуло.

Глава 66

Он изучил этот потолок до мельчайших деталей. Прямо над его головой проходила трещина. Она, конечно, была аккуратно замазана, но все равно была видна. Чуть левее был прикреплен пожарный датчик. От него шел шнур еще к одному.

Он устал от постоянной боли. «Странно, что вам не помогают уколы», – пожимал плечами его лечащий врач. Вчера он узнал, что лежит здесь уже месяц. Борьба за его жизнь окончилась полной победой врачей клиники. Его клиники, купленной им в прошлом году для старого знакомого. Того, кто, будучи тогда давно простым санитаром, выхаживал его, получившего в разборках пулю. Санитар давно стал доктором медицинских наук, но так и работал в той же городской больнице заведующим отделением. Теперь он подарил ему клинику. И опять стал его пациентом.

Крестовский протянул руку к тумбочке. Взял тетрадку. До обеда он успел прочитать почти половину написанного. Он почти сразу разобрался, кто есть кто. Мама рассказывала довольно связно. Или это Галина так понятно записала? И как он мог подумать, что мать лишилась ума на старости? Ему захотелось побыстрее уже закончить читать. Оставалось только узнать, как удалось Вере Крестовской украсть сына собственной сестры.

«…Я стала готовиться. Нужно было все продумать. До мелочей. Нужны были деньги. Много. На подкуп чиновников, на квартиру в городе и на вещи. Бежать придется налегке, даже не бежать, а исчезнуть. План, простой, но требующий материальных затрат, пришел мне в голову как-то сразу. Сашенька, чтобы остаться в живых, не должен жить со своей родной матерью. Он умрет, но родится заново. Под другим именем. Он станет моим сыном. Моим и Мирона. Единственного мужчины, которого я любила. Нужно было только достать ценности из тайника. И суметь продать. Я даже знала, к кому я приду с этими украшениями! Я прекрасно помнила, где жил ювелир, который делал их для мамы. Он был другом родителей и не откажет мне. То, что его уже может не быть в живых, я не учла…»

Он понимал, что этот бред про родовое проклятие Вера придумала для себя, чтобы оправдаться в своих собственных глазах. Все было гораздо проще и страшнее. Она не простила Мирону, что тот женился на Анфисе. И, что это ее сестра, а не она, Вера, родила ему сына. И она решила выкрасть его, Женьку. То есть, Сашу. Он – Саша Челышев. Александр Миронович Челышев.

«… Мне повезло. Меня сразу вспомнил его сын. Конечно же, сам Яков Аронович Кловский давно уже умер, передав свое мастерство единственному сыну Марку. Марк был старше меня всего лет на пять, а выглядел глубоким стариком. Шел сорок четвертый год. Время страшное. И не из-за войны, будь она трижды проклята. Страшно было то, что никто никому не доверял. Число умерших в лагерях по доносу соседа сравнялось с числом погибших на фронте. Я сильно рисковала, прося помощи у Марка. Он рисковал вдвойне, помогая мне. Но, как бы это объяснить… Мы с ним так и не стали до конца советскими. Мы просто терпели эту власть, помня о других, счастливых и беззаботных временах. И это нас объединяло. Я рассказала Марку не все. Пришлось соврать, что родителей Саши забрали, как врагов народа, а мне удалось бежать. Я была уверена, что Бог простит мне эту ложь. Ведь я спасала Сашу. То, что я делаю угодное Богу дело, я поняла после того, как мы окончательно поселились в квартире у Струковского. Все прошло, как по маслу. Никто не усомнился в том, что Сашенька утонул. Я исчезла из Рождественки в тот же день, как в землю опустили пустой гробик. Даже в те времена деньги делали все. Получив новые документы на Сашу, ставшего Евгением Крестовским, я успокоилась. У меня еще оставались ценности. Честный Марк не взял с меня лишнего, помогая вполне искренне…»

Крестовский помнил Марка Кловского: седого, вечно взлохмаченного человека с крючковатым носом. Он был единственным, кто приходил к ним в дом запросто. Одно время Крестовский даже думал, что он влюблен в его мать. А однажды пришла мать и сказала, что Марк отравился.

«…Я опять не учла одного: Марк так же хорошо помнил и Мирона. Они встретились случайно, прямо на улице. И бросились друг к другу, как родные. Как хватило у Марка ума, заподозрив, что я его обманула после первых слов Мирона, не открыть ему мое местопребывания, я не знаю. Но это факт. Вечером того же дня Марк пришел ко мне и выложил все. Если бы он не любил меня так сильно, может быть, здравым ум и взял бы верх над его страстью. Но он поставил мне условие: я должна выйти за него замуж и он усыновит Сашеньку. Или он все расскажет Мирону. Я не стала рисковать. На следующий день Марк якобы отравился. Я опять и опять просила у Бога прощения, оправдывая себя, что все это ради безопасности уже моего сына. Несколько лет после этого я вздрагивала от любого звонка. Потом успокоилась. Не давало мне покоя только одно. Марк сказал, что у Мирона и Анфисы родилась еще и дочь. Мне так хотелось посмотреть на ребенка! Но я боялась. Долго. Очень долго.

Женя женился, потом эта дурочка, его жена, покончила с собой, и он остался с дочерью. Я никак не могла понять, почему он так любит эту маленькую девочку, он никогда не любил ее мать! У меня Лиза не вызывала никаких эмоций. Я по-прежнему любила только своего сына. Я даже начала забывать, что не я родила его…»

«Она чудовище! Моя приемная мать убийца! А я весь в нее!» – подумал Крестовский.

«… Однажды я не выдержала и поехала в Кротовку, куда переселились Мирон с Анфисой. Под видом дачницы, якобы за деревенским молоком. Надев шляпу и очки, я, как мне показалось, стала неузнаваема. Первое, куда пошла, было кладбище. В старой его части я наткнулась на две могилы: Мирон и Анфиса Челышевы. Моя младшая сестра ушла из жизни раньше меня. Мне нестерпимо захотелось увидеть их дочь.

Проходя мимо дома сестры Мирона, во дворе я увидела двух девочек У одной из них было лицо ангела. А глаза! Наши, Крестовские. Такие же, как у нас с Анфисой. И такие же, как у моего сына. Подружка назвала ее Любавой. Странное имя дали родители моей племяннице.

Я увидела все, что хотела. Девочку явно воспитывала Надежда, и мое вмешательство в их жизнь было бы лишним…Позже я купила небольшую лачугу в Кротовке, чтобы можно было изредка туда наезжать…»

Крестовский опять подумал, что его приемная мать была женщиной не слабой. Да, он всегда чувствовал ее любовь, но не полюбить собственную внучку! Он вспомнил, как Лиза переживала по этому поводу. И, раз увидев, забыть родную племянницу!

«… А потом случилось неожиданное. Лиза была влюблена в парня, Бориса Махотина. Дело шло к свадьбе. Но судьба распорядилась по-другому. Борис полюбил Любаву. Взаимно. Она бросила мужа, Борис собрал свои вещи и уехал к ней в Рождественку. Они поженились. У них родилась дочь. Обо всем этом мне рассказал Женя. Лиза долго лечилась в клинике. Истерики, отрешенное спокойствие, нелепая веселость. Я считала ее поведение странным и недостойным. Я считала, что она должна была выкинуть Бориса из своей головы. Но мой сын, как оказалось, считал иначе…»

Да, он считал иначе. Он не мог видеть, как его дочь медленно сходит с ума. Если бы это помогло, то он бы пристрелил Махотина собственноручно. Но Лиза вряд ли пережила бы это. И он нашел тогда единственно правильный выход: устранил ту, которая мешала его дочери быть счастливой. Он стоял и смотрел, как горит дом. То, что он был на пожаре, не знает никто, даже Кучеренко. Он смешался с толпой селян, плотной кучей стоявших на дороге перед домом. Он вспомнил, что тогда его поразило: они все молча смотрели на пожар, не делая ни единой попытки потушить пламя. И в их глазах он не увидел сочувствия. Только одобрение происходящему. Тогда он понял, что невольно помог еще кому-то разобраться с Любавой. Он не увидел свою мать потому, что пришел позже, когда она уже унесла ребенка. Но он хорошо рассмотрел женщину, метавшуюся по двору. Единственную, кто, пусть бессмысленно, ведро за ведром выливал воду в бушующее пламя. Вдруг какой-то старик громко воскликнул: «Да свершится воля Божья!» и дом рухнул.

На женщину было страшно смотреть. А потом стало страшно ему. Проклятия обезумевшей от горя женщины до сих пор звучат, как наяву:

«Да будьте же вы все прокляты! А ты, кто ее сжег, будь проклят трижды до седьмого колена. Не будет тебе покоя на этой земле. Не тебе, не твоим потомкам, убийца! Да не умрешь ты раньше положенного срока, но да будешь ты молить Бога, чтобы забрал тебя, потому, что смерть тебе покажется избавлением!»

Она проклинала его. Он, как завороженный смотрел на крест в ее руке. Он еле заставил себя сдвинуться с места, чтобы не остаться одному на пепелище.

Теперь он знает, кто его проклял. Это была родная сестра его отца. Теперь он знает, что он сжег заживо свою родную сестру Любаву. Теперь он знает, что предавался плотским утехам со своей племянницей, за двадцать с лишним лет до этого хладнокровно убив ее мать и чуть не убив ее саму. Он потерял дочь. Он остался один. И живой. Но только наполовину. Он навсегда прикован к этой постели. Ему и осталось только, что лежать и думать. Вспоминать и мучиться. Молить Бога об избавлении и легкой смерти. И бесконечно каяться. Терпеть боль в пока еще оставшемся живым сердце. Терпеть до того мгновения, когда оно милосердно перестанет биться. И это его крест до конца дней……

Оглавление

Глава 1 1944 год

Глава 2 1984 год

Глава 3 2006 год

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Глава 57

Глава 58

Глава 59

Глава 60

Глава 61

Глава 62

Глава 63

Глава 64

Глава 65

Глава 66 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg