«Принцесса из собачьей будки»

Принцесса из собачьей будки (fb2) - Принцесса из собачьей будки (Люди-маугли) 469K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елизавета Ланская

Елизавета Ланская Принцесса из собачьей будки

Глава 1. Жизнь с родителями

— Как же я ненавижу тебя, как же я ненавижу… — шептала шестилетняя Оксана, спускаясь по лестнице, и волоча за собой огромный мешок с пустыми бутылками.

— Оксана! — раздался громкий и не слишком трезвый голос сверху. — Оксана, давай скорее! Что ты там копаешься, давно не получала?

«Получала» Оксана совсем недавно, причем получала совсем не по-детски, и, как водилось в этом семействе, не за что, а просто так, «для профилактики». Ее огромные серые глаза стали наполняться слезами. Голос отца заставил девочку двигаться быстрее, Оксана вообще очень боялась его, она никогда не знала, чего от него ждать: порой Сергей приходил домой поддатым и совершенно счастливым. Он приносил ей конфеты и игрушки, брал дочь на руки и играл с ней. Но в любую минуту все могло измениться. Каждый раз, сидя на коленках у отца, Оксана боялась, что вот, вот сейчас все и начнется. Она уже выучила все повадки своего родителя: его глаза внезапно будто останавливались на одном предмете, становились холодными и злыми, он резко ставил дочь на пол и начинал орать на всю квартиру. В такой момент главное было убежать, но удавалось это далеко не всегда. Если он замечал пятящуюся к двери девочку, Сергей злился еще больше и грозно восклицал:

— Так! А это еще что у нас такое? Ты, почему не убралась в квартире, мусор везде один! Зачем ты нужна вообще, если ничего по дому не делаешь? Мы же семья, как ты не понимаешь? Мы должны друг другу помогать, а ты — тварь неблагодарная! Корми ее, пои, а она будет только своими делами заниматься! Дрянь! Ненавижу! — и он кидался за ней, а Оксана пыталась забиться куда-нибудь и спрятаться от «любимого папы».

Справедливости ради, нужно заметить, что «поить и кормить» маленькую дочку, родители перестали уже давно. И Сергей, и его жена Вера были законченными алкоголиками, поэтому все свои деньги тратили на выпивку. Перехватить кусочек, девочке удавалось лишь тогда, когда к родителям приходили «гости». В той среде, ходить в гости с пустыми руками было не принято, как правило, приносили с собой водку, но иногда и закуску. Вот тогда-то и была у девочки возможность «закусить». А еще, начиная с пяти лет, Оксана «забирала» у отца часть зарплаты. Делалось это просто: папа приходил домой как всегда пьяный «в стельку». К тому моменту, когда нога Сергея переступала порог его квартиры, большая часть заработанных денег уже была оставлена в ближайшем ларьке, но кое-что еще оставалось. Вот, кусочек этого «кое-чего» она и забирала себе, так сказать, на личные нужды. Кроме того, у Сергея была традиция, вернувшись домой после «зарплатного дня», он всегда приносил дочери шоколадку «сникерс» и булку, а им с Верой — разнообразнейший набор дешевых спиртных напитков. Так было до того момента, пока Сергея не уволили. Жизнь стала еще хуже.

Оксана не могла ума приложить: где отец брал деньги на водку. Это единственный продукт, который был в их доме всегда. Сама она стала собирать по округе пустые бутылки из-под пива и сдавать их в пункт приема стеклотары. Так и началась у нее «взрослая жизнь» — она работала, и даже платила налоги и утаивала прибыль. «Налогом» называлась та сумма, которую Сергей еженедельно отбирал у маленькой девочки, а для того, чтобы папа забрал как можно меньше денег, Оксана старалась спрятать свою прибыль где-нибудь от глаз подальше. Она даже оборудовала «сейф» во дворе, о котором никто не знал. Туда-то она и складывала заработанные деньги, чтобы «любящие» родители не отобрали у девочки все.

Шло время, совсем недавно Оксана отпраздновала свой шестой день рождения. На праздник родители сделали ей чудный подарок — ушли в гости к кому-то из своих друзей, да так и заснули, наверное, там, так что девочка даже могла позвать кого-то из своих друзей. Как это ни странно, но дом, в котором жила Оксана, выглядел более чем пристойно. Конечно, там не было евроремонта, не было картин на стенах и новомодной мебели, но там всегда было чисто. Мама Оксаны — Вера Павловна страдала манией порядка. До тех пор, пока женщина окончательно не спилась, Вера работала врачом, и поэтому стала фанаткой хирургической чистоты. Каждый раз, после посиделок, слегка отойдя от выпитого, Оксанина мама брала в руки тряпку и занималась уборкой. Дочери тоже предлагалось, вооружившись ведром и щеткой, заметать следы родительского гулянья, что собственно она и делала. Благодаря такой мании Веры Павловны у девочки появилась возможность позвать в гости друзей.

Оксана потратила все деньги из своего «сейфа»: купила шоколадные конфеты, колбасу, хлеб и даже кока-колу, которую безумно любила, но никогда не позволяла себе покупать. Она накрыла стол: сделала бутерброды, разлила по одноразовым стаканчикам газировку, порезала торт и даже умудрилась настроить старый отцовский приемник на какую-то модную радиостанцию, чтобы была музыка. Конечно не все, кого хотела пригласить Оксана, пришли к ней в гости. Многих просто не пустили родители: оно и понятно — о ее семье в районе ходили не самые лучшие слухи. Все алкаши знали: хочешь выпить — хватай бутыль и беги к Сереге Малому, а все нормальные люди старались стороной обходить эту квартиру. Но некоторым друзьям все-таки удалось прийти. Праздник прошел «на ура», девочка даже получила несколько подарков, которым была просто несказанно рада. Но, как известно, жизнь похожа на зебру: белая полоса — черная полоса, белая полоса — черная полоса… Черная полоса в жизни Оксаны началась на следующее утро, когда вернулись домой ее мама и папа. Она, конечно, убралась в квартире, но Вера сразу заметила, что в доме кто-то был, и принялась орать. Своей кульминации скандал достиг тогда, когда Сергей обнаружил в помойном ведре обертки от шоколадных конфет. Чего только не наслушалась Оксана в тот день — и неблагодарная она, и «зажравшаяся», и родителей своих не ценит и не любит.

— Мы, мы все для тебя сделали, вырастили, выкормили, вон какая кобыла выросла! А ты, зараза такая, парней к нам в квартиру водишь?! — брызгая от негодования слюной, орал Серега.

— Ой, доча, доча, не понимаешь ты ничего! Бестолковая ты, вся в бабку! — причитала Вера. — Нам самим-то есть нечего, а ты нам еще чужих водишь!

— Кого это? Кого это она нам водит? — вопил отец. — Я чужих выродков кормить не собираюсь!

Оксана стояла, заливаясь слезами.

— Но у меня же день рождения был! Как вы не понимаете? — тихо оправдывалась она. — У других праздники как праздники, а у меня что? Чем я хуже остальных, а?

— Ах, день рождения?! — заорал папаша. — Так ты, зараза, вместо того чтоб деньги родителям отдавать, тут дружков своих конфетами потчеваешь?! Ну, гадина, убью! — и он так ударил свою дочь, что та отлетела к стене, ударилась головой и потеряла сознание.

Сознание возвращалось медленно, по крупицам заполняло голову, словно песок в песочных часах. Чем больше становилось его — тем тяжелее делалась голова. Глаза с трудом разлипались, а когда их все же удалось открыть, Оксана увидела папу. Он склонился над ней, небритый, с запахом спиртного изо рта, но все равно родной. В затылке пульсировало, а потом гудело внутри головы, как будто кто-то в колокола придумал звонить в мозгу. Нащупав рукой под собой матрас, на который девочку положили, чтобы не прямо на холодном полу лежала, Оксана приподнялась. Отец не сводил с дочери глаз, в которых отразилась тревога. Заметив это, она мысленно порадовалась: «Все-таки волнуется — значит любит».

— Ну что, пришла в себя? — поинтересовался Сергей, пристраиваясь на матрасе рядышком, — ты это, извини меня. Ну, взбесился я, не выдержала рука, сорвалась, а тут ты попалась. На литр достать не удалось сегодня, понимаешь? — Мужчина замолчал. Посмотрел на Оксану. Она прислонилась к батарее, подобрала ноги под себя. Глаз не поднимала. Смотрелась малышка такой беспомощной и маленькой, что даже его сердце екнуло. Может быть, поэтому потянуло отца семейства на откровенность.

— Дочь, понимаешь, так навалилось все?! Ты, конечно, мала еще, но я скажу. Хотел ведь я по молодости инженером стать, а не поступил в институт, мозгов не хватило. Потом вот в армию пошел, а там жизнь совсем другая оказалась, сломала многих. Меня бы не сломала, да узнал я, что девушка, любимая моя не дождалась меня. Вернулся с армии и бухать по страшному стал, а там и Вера подвернулась, мамка твоя. Ну и завертелось-закрутилось. Дети… Честно, не знаю, мои ли сыновья на самом деле?.. Верка-сучка, гулящая ведь, — при этих словах Оксана вопросительно посмотрела на папу, словно не понимая, а он только отмахнулся. — Аа, да что я тут говорю, тебе разве объяснить?! В общем, горько мне, ой как горько! И ты, дочь моя единственная, такие пакости делаешь!.. Как тут тебя не бить, скажи на милость?

Прозвучало последнее замечание не то как угроза, не то как шутка. Впрочем, давно уже Сергей что шутил, что угрожал — все едино. Душещипательные откровения его иссякли, это Оксана поняла по взгляду, который снова превратился в пустошь, словно выжженную парами алкоголя как в природе иссыхает земля от зноя. Вера Павловна позвала мужа, бурча, мол, приделал бы хоть ножку к табурету, а то дело ли — стул на трех ножках стоит, качается, того и гляди рухнешь!

— Ты и так стукнутая хорошо уже, — зычно захохотав, заметил отец.

— Конечно, стукнутая! Кулаком твоим пудовым! — отозвалась жена, суетившаяся у стола.

Оксана смотрела, как она принарядилась — отерла грязные пятна со старой дырявой юбки, цвет которой было трудно определить, но что-то между коричневым и бордовым, причесала волосы, сальные от грязи, подвязала их в хвост какой-то веревочкой. Все это было знакомо — к родителям придут гости. Тоже алкаши. Но уж пусть лучше придут. При них хоть папа не станет руки распускать. Удивляло девочку одно — как так случается, что чужие люди добрее относятся, чем свои родные. Странно это. Может и не родня они ей вовсе?.. Вот бы скрыться от них, убежать куда глаза глядят. Только шестилетней малышке духу не хватало, потому что не знала куда идти. Старшие братья — Мишка и Костя — хоть и жили в другом доме у бабушки, но тоже не очень хорошо жили. Занимались какими-то непонятными делами, а перед Оксаной все хвастали только, мол, вот какие мы самостоятельные, какие деловые. Туда идти — тоже не вариант, опять причитать бабуля станет, как же тяжко ей живется, какие же внуки непутевые ей достались, и так по накатанной. Только намерения Оксаны резко изменились, когда к маме с папой пришли «друзья» по увлечениям, которым была бутылка водки или другого пойла. Всех этих людей девочка знала в лицо, а вернее даже в морду, потому что они так упивались, что отличить их можно было, пожалуй, только по храпу. Он-то, что ни говори, был не похож один на другой, так что когда храпел, скажем, дядя Петя, это было похоже на рев ракетного двигателя, а если храпеть принималась тетя Маша, здесь уже казалось, что сломанная газонокосилка тарахтит. Конечно, глупости все это, но такими вот фантазиями развлекалась Оксана, потому что играть особо было не с кем, если не считать пары-тройки пришедших на день рождения друзей. А может к кому из них податься? Может, кто пустит? У Иринки мама вроде ничего такая, добрая, блинчики вкусные печет с вареньем ежевичным. Или к Петьке? Он хоть мальчик и задиристый, но не обидит по-настоящему, в обиду не даст. Эти ребята были, пожалуй, единственным Оксаниным богатством, и уже в свои шесть она знала, что если есть у тебя друзья, то с любыми проблемами справиться легче.

Тем временем друзья родителей расслаблялись все больше, а это грозило новой порцией проблем и в первую очередь — для Оксаны. Вот уже дядя Коля приближается неуверенной походкой к девочке, плюхается на матрас.

— Ну что, красавица?! Сидим-скучаем? Как дела твои?

Оксана молчала, надула щеки. Ей хотелось зажать рот и нос, чтобы не чувствовать запаха изо рта, которым на нее дышали, казалось, что еще секунда — и кислород кончится вокруг, а останется только запах перегара.

— Ууу, какие мы сегодня серьезные, не хотим с дядей Колей пообщаться! — гость не унимался. Он уже придвинулся поближе к девочке, так что они оказались плечом к плечу друг с другом. — Сейчас научу тебя культурному обращению!

Мужчина грузно повернулся лицом к девочке, положил свою большую руку с грязными ладонями и ногтями ей на коленки. Рука оказалась очень тяжелой, давила. Дядя Коля придвинулся еще. Взгляд его заплывших от алкоголя глаз скользнул в сторону стола. А там чокались, произносили нелепые тосты, хохотали над дурацкими шутками, соревнуясь в остроумии. Ясно, никому не интересно было, что происходит на матрасе.

А там мужчина уже дал волю своей руке. Девочке это было неприятно, больно, но она не отстранилась, потому что боялась. Терпела. Терпение одно складывала со вторым, еще с одним и еще, и еще… наконец, когда число терпений дошло до десяти (Оксана умела считать только до этой цифры), терпеть стало невыносимо. Девочка вскочила на ноги и, с трудом вырвавшись из рук пьяного собутыльника отца, выскочила на улицу и, рыдая навзрыд, побежала куда глаза глядят. Перед глазами все расплывалось, все было как в тумане.

Глава 2. Братья и дом

Алевтина Викторовна смотрела во все глаза на нечто непонятное, шевелящееся на стуле перед кроватью. Рассмотреть и сказать, что это такое, сложно, потому что в комнате не горит свет. А почему он не горит, ведь окна зашторены? Сквозь них пробивается полоска света. Можно понять, что на улице день. Но ведь это значит, что нужды в свете электрическом нет. Тогда как рассеять темноту? Чехарда какая-то.

После сомнений и раздумий, длящихся еще минут пять, Алевтина Викторовна решается все-таки щелкнуть кнопочкой включения настольной лампы и рассмотреть получше непонятный предмет. Можно было бы, конечно, проигнорировать его, но так он надоел своим «тук-тук-тук», что голова уже пухнет.

Пока рука тянулась к заветному выключателю, голова лихорадочно соображала, что может находиться на стуле и стучать. Может бомбу подбросили? А что, такие как Костик и Миша могут, хоть и дети. Не посмотрят, что старая и немощная, укокошат бабку и глазом не моргнут! А потом и домом завладеют! Если есть такое желание, то взрывное устройство смастерить — невелика премудрость, это можно сделать в два счета. Устав гадать, женщина в нетерпении зажгла свет.

Небольшой полукруг искусственного солнца осветил часть комнаты, но не ту, которая волновала особенно Алевтину Викторовну. Чтобы исправить эту досадную неприятность морщинистые руки женщины с плотными голубыми канатиками вен, направили лампу прямо на стул, дабы выхватить из лап полумрака причину собственного беспокойства. Однако когда таинственный предмет осветился, спокойнее не стало. Старческие глаза сумели отличить только нечто бесформенное, словно желе. Оно также подрагивало и вместе с тем то вздымалось, то опускалось, производя свое «тук-тук» при этом. Не веря увиденному, Алевтина Викторовна, с досадой, недовольно потянулась за очками, которые лежали под подушкой. И пока правая рука щупала очки на постели, левая тянулась за предметом. Вот уж по правде получилось, что одна рука не знала, чем занимается другая. Когда они встретились, чтобы разгадать загадку, очки уселись на носу, а ладони чувствовали скользкость и вместе с тем тепло предмета, Алевтина Викторовна смогла посмотреть на это чудо природы.

И только взглянула, как вопль ужаса вырвался из груди. Теперь предмет, увеличенный стеклами очков, взятый в руки, предстал перед женщиной во всей своей противности. Пульсирующее нечто с прожилками и чем-то алым, стекающим с краев, как ни в чем не бывало, продолжало стучать. Только теперь звуки эти были громче. Страшнее. Не в силах оторваться от находки, завороженная и испуганная, Алевтина Викторовна смотрела и смотрела. Где-то она уже видела нечто похожее.

Копаясь старательно в сундуках памяти, сдувая с них пыль времен, женщина пыталась дать имя этому найденному «нечто». «Точно! Я видела такое на анатомии, когда училась в медицинском!». Догадка порадовала, но тут же довольное выражение на лице сменилось гримасой ужаса. Теперь-то она поняла что держит в руках, — это сердце. Настоящее человеческое сердце, причем, живое до сих пор. Как же оно так может стучать? Вот уж что-что, но биться сердце вне человеческого тела, — Алевтина Викторовна и сейчас помнит очень хорошо, — может некоторое время только при достаточном количестве кислорода. А где же тут кислород-то? Сплошной дым — так сильно было накурено. Давно уж известно хозяйке дома, что старший внук Костя курит и среднего подсадил. Сколько не била их — все без толку, только еще крепче дымят! Только не о том она заботится — откуда человеческий орган в доме? Неужто расчлененкой занялись?! Этого не хватало еще для полного дурдома! Однако рассердиться в полную силу женщина не успела, потому что под мерные «тук-тук» бросила взгляд на собственную грудь. А там зияла огромная черная дыра. Пустое место. Руки задрожали, сердце выпало, ударилось о пол и застучало сильно-сильно.

С криком проснулась Алевтина Викторовна вся в холодном поту. Косынка сбилась, седые волосы запутались. Бешено колотилось сердце в груди, вовсе не вынутое. Бессовестно громко колотили в дверь дома. Матерясь на ходу и одновременно причитая, женщина пошла открывать. «Вот так стуки! Ироды! Спать не дают нормальным людям!». Язык от только что увиденного кошмара немного заплетался, так что в повторяемой фразе слышалось не то «стуки», не то «суки». В общем-то, большой роли это не играло, потому что, когда хозяйка приблизилась к двери, такой отборной бранью окатила пришедшего, словно помоями из ведра, что любой бы сбежал без оглядки. Но только не ночная гостья! В ответ на ругательства бабушки откликнулся детский голосок.

— Бабуля, это я, Оксана. Открой, пожалуйста, пусти переночевать.

Скрипнул засов, брякнул замок. Дверь открылась. Не решаясь переступить через порог, девочка ждала, что Алевтина Викторовна примется ругаться, а может и драться от злости, что ее разбудили. Но та лишь поморщилась, почмокала губами и, не сказав ни слова, отступила. Хотелось ей сказать, мол, приперлась, малахольная, да вспомнился недавний кошмарный сон, в котором сердце из груди выскочило. Сон как в руку. Не бессердечная она все же — пустит девочку, а завтра разберется.

Как только солнечные лучи запрыгали на подоконнике комнаты, в которой, подперев ладонью щечку, спала Оксана, голос Алевтины Викторовны продребезжал о том, что спать с нее хватит, пусть встает и принимается за дела. Делами оказались мытье посуды со стиркой и кормлением собак. Больше всего из этого маленькой Оксане не нравилось стирать — неприятно было елозить бабушкиными панталонами и сорочками по стиральной доске, от которых девочку воротило, так что она всеми силами сдерживала рвоту.

Зато она очень любила возиться с собаками. Они так приветливо виляли хвостами, так звонко заливались лаем, что улыбка сама собой расцветала на лице. Приглянулась девочке Найда — большая собака с пушистой шерстью и выразительными глазами, словно человеческими. Оксана не разбиралась еще в породах собак, но понимала и так, что Найда — самая добрая на свете, самая преданная.

— Ух ты, да у тебя скоро щенки будут! — с восторгом воскликнула девочка, когда Найда легла на бок, подставив солнечному теплу свой огромный живот. Конечно, девочка отличила это сразу, потому что Найда сильно поправилась, да к тому же соски у нее вспухли. Замечать такое Оксану научил Миша и девочке это нравилось. Может быть, когда она станет взрослой, будет спасать животных, определять болезни и справляться с ними. Оксане думалось, что с животными куда проще и интересней общаться, чем с людьми, ведь они не предают, не обманывают.

— Ау, ветеринарша, сейчас ворона в рот заскочит, вот узнаешь! — звонкий смех прокатился по двору. Девочка подняла глаза. Верхом на заборе, словно заправский ковбой, сидел Костя. Оксана просияла, только хотела подбежать к брату, но он уже сам в несколько прыжков приблизился к ней и обнял. — Ну, привет, сеструха! Опять ты здесь? А мамка с папкой что, совсем буйные?

— Не совсем, — отстраняясь от брата, пробурчала девочка, — может я просто соскучилась без вас!

— Ха-ха! Да уж! Особенно скучно без нашей чокнутой бабульки приходится, правда?

Оксана не хотела отвечать, брат откровенно задирался, а ссориться не хотелось, потому

что настроение и так не веселое. И тут как раз, словно долгожданное спасение, появился Миша. Давно сестренка не видела братьев, удивилась, как они выросли. Про Мишу так и говорить нечего — высокий, плотный, с небольшим пушком первых усов над верхней губой, он смотрелся на все 18 вместо своих двенадцати. В общем-то, он и был заводилой, командиром, которого Костя во всем слушался, чьему примеру следовал. Костя, хоть и старший, но не такой шустрый, сноровистый. Не в тягость ему было уступить лидерство Мишке. Вот и теперь Миша заговорил тоном знатока, понимающего в жизни больше, чем следует.

— Оксанка, дуреха! Чего шляешься туда-сюда? Дома не сидится? Чем не нравится тебе с предками жить?

— Тем же, чем и тебе, — огрызнулась девочка. — Сам-то что здесь просиживаешь, прячешься?

— Ничего не прячусь. Бабке помощь нужна, она же — старая. Челюсть снимет, на полку положит и забудет, где оставила, а потом ходит и голосит, мол, зубы сняли последние. Такого гонору нагонит, особенно если подскажешь ей, куда руку притянуть за челюстью. В общем, и смех и грех!

— Ну и пусть. Я с вами хочу. Дома хуже. Там или пристанет кто или сопьюсь с ними, не жалко разве меня?

— Ого, совсем как взрослая говоришь! — Мишка притворно удивился.

— Ладно, Миха, оставь ее в покое. Мелкая ведь еще. На самом деле, жить там невесело, а тут — хоть не одна, заступиться есть кому.

Возразить на это было нечего. Миша молчал, а значит соглашался. Потом вдруг заговорил заговорщицким шепотом, обращаясь к Косте и Оксане одновременно.

— Костик, помнишь, мы собирались тут с тобой одно дельце провернуть? Давай тогда и Оксанку с собой возьмем, пусть включается? Шустрее соображать начнет, а?

— Опасно с одной стороны.

— Уж всяко не опаснее, чем с предками жить под одной крышей.

Костя согласно кивнул. Они не говорили вслух, но Оксана видела, что нечто важное решается между ними, и в этом важном она примет участие.

Следующим утром вышли на рассвете. Куда шли, для чего — сестра не спрашивала. Она считала, что взрослые на то и взрослые, что лишнего не говорят, а ведь она — взрослая. Пусть братья тоже видят это, тоже понимают. Пришли к пятиэтажному дому. Костя и Миша направились в подъезд, который Оксане был незнаком, но и тут девочка смолчала. Мальчишки стали стучать в квартиры. Девочку терзало любопытство, почему выбрали именно эти квартиры, а не другие, чего хотят и вообще — что это за игра такая — сперва стучать, а когда открывают, — прятаться? Наконец, она не выдержала и спросила разрешения тоже поиграть в эту игру. Ей досталась квартира номер 21 на втором этаже. Оксана принялась стучать. Никакого ответа. Тогда братья сказали, чтоб стучала сильнее, и она принялась с тройным усердием колотить в дверь. Опять тишина. Тогда Костя подмигнул Мише, и они принялись на пальцах что-то высчитывать. Когда высчитали, выбежали из подъезда, немного обошли дом и притормозили напротив одного из окон. Можно сказать, что сегодня им везло вдвойне, потому что окна выходили в небольшой палисадник, который жители старательно взращивали, так что кусты с еще не опавшими листьями были хорошим прикрытием.

— А теперь слушай, мелкая. Сейчас ты встанешь мне на плечи и как раз дотянешься до окна. Откроешь форточку, пролезешь в квартиру и откроешь нам с Костей дверь, поняла?

Оксана угукнула, верная своему намерению быть взрослой и лишнего не спрашивать. В первый раз в жизни она что-то делала вместе с братьями, а потому подвести не могла, иначе ее бы сочли за сопливую неумеху. Взгромоздившись на Мишины плечи, так как он был выше Кости, девочка стала тянуться к форточке. Пальчики чуть не доставали. Оксана пыхтела и кряхтела, пытаясь дотянуться. Ничего не выходило. Тогда Костя шепотом подсказал, чтобы она немного подпрыгнула. Делать это было рискованно, страшно, но трусость показать было хуже. Оксана слегка подпрыгнула. Одна нога чуть не соскользнула с Мишиного плеча, но ручка вовремя ухватилась за оконный выступ. Девочка подтянулась и взобралась на карниз. Довольная успехом, она теперь решительно открыла форточку и протиснула свои маленькие худенькие плечики внутрь, а потом и целиком проскочила внутрь, словно гуттаперчевая. Через минуту замки были открыты, и мальчики вошли в дом. Она не понимала, что происходит, когда увидела, как сумки братьев быстро наполняются чужими вещами.

— Зачем это нам? — наивно спросила она Костю, которого не так боялась как Мишу, — это ведь чужое, а брать у чужих — плохо.

— Плохо голодными и ободранными ходить и перебиваться с картошки на макароны, — отозвался со смешком вместо старшего брата средний. Что на это сказать, Оксана не знала, потому что Миша был прав, макароны с картошкой действительно приелись, а вкус другой пищи она, казалось, уже совсем позабыла…

Итак, набрав вещей и незаметно ускользнув, ребята отправились на рынок, где некоторые вещи продали и выручили за них деньги, другие же обменяли на продукты. Целых три дня дети питались как богачи, не отказывая себе во всяких вкусностях. Бабушка, естественно ни о чем не знала, потому что припасы были спрятаны надежно в подвале, в ящике. Костя и Миша запирали ящик на замок, так что ни одна крыса не могла проникнуть в него.

С того самого дня как братья впервые взяли с собой Оксану на «дело», она утратила границу между плохим и хорошим, правильным и ошибочным. Для нее отныне существовал только закон потребности, так что, если что-то у кого-то плохо лежит, это не значит, что воспользоваться этим запрещается. Пусть потом на себя пеняют, что плохо положили.

Глава 3. Разлучаться и напиваться

У бабушки в доме ничего особо интересного найти было невозможно, поэтому играть Оксане было не с чем, если не считать самодельных качелей, которые братья сделали во дворе из веревок и старой шины. Конечно, если бы Алевтина Викторовна была чуть подобрее, поинтеллигентнее, то она бы не пожалела для внучки ничего из вещей, которые хранила на чердаке, ведь все равно, как она выражалась, это был хлам. Но даже его женщине было жаль. По крайней мере, так понимала ее Оксана, когда видела, как бабушка запирает старенькую дверь на большой чугунный замок. Девочке как-то не приходило в голову попросить братьев о том, чтобы они хитро устранили хлипкую преграду, пока однажды сделать это не предложил Костик.

— Что, интересен старухин чулан?

— Ага, очень. Ты знаешь, что там может быть? — глаза Оксаны загорелись огоньком озорства так, что она стала похожа на маленького ангелочка, который только и знает что целыми днями придумывать хитроумные игры. Костю забавлял вид сестренки. Он-то успел забыть, что она — вовсе не Сонька-Золотая Ручка, а просто маленькая девочка. Порыскав в карманах брюк, мальчик извлек тоненькую металлическую проволочку с крючочком на конце. Просунув сие чудо в замочную скважину, он как-то особенно повертел-покрутил и, вуаля, дверь отворилась, словно в сказке! Оксана от радости даже в ладошки захлопала. А Костик успел подумать, что это очень приятно — дарить радость людям, особенно — близким. Вместе они вошли в пространство чулана, где, наверное, тысячу лет уже правила старость, смахивая с жилистых рук пылинки времени. Детские шаги растревожили застоявшуюся тишину, пол заскрипел, а дверь словно охнула, когда ее открывали.

У Оксаны даже глаза разбежались от разнообразия вещей, которые здесь жили, — старинные часы с кукушкой, раскладушка, патефон, тазы с дырами и без, доски гладильные и для продуктов, утюг старинный и тяжелый, какая-то картина с тетенькой, жующей шоколад, от которого рот даже испачкался, — так она старалась. Изображение развеселило Оксану, ей тоже захотелось шоколада. Однако мысли о сладостях улетучились, когда среди вещей нашлось действительно нечто особенное.

— Костик, посмотри, а это чего такое?

Мальчик подошел ближе к предмету, на который указывала сестренка. Изучив его с видом знатока, подойдя справа и слева, и так, и эдак примерившись, он в итоге заключил, что перед ними — швейная машинка старого образца. На Оксанин вопрос, для чего она предназначена и как работает, Костя терпеливо принялся объяснять, что хоть и старинная это техника, но если заменить в ней некоторые детали, смазать маслом для ровного хода и найти ниток, то научится сестричка шить и будет мастерить себе одежду. От такого открытия сердце Оксаны запело. Будет теперь у нее не то что игра какая-то, а настоящее дело — совсем как у взрослой. Какая же красота! Даже неприятности недавнего времени отступили на задний план и она о них разом забыла. Перед ее мысленным взором замаячили картины счастливого будущего.

Довольные находкой, дети осторожно подняли машинку. Она оказалась такой тяжелой, что Оксана чуть не уронила эту бандуру себе на ноги. Тогда Костя предложил подстелить под машинку ткань и тащить волоком. Мишку звать не стали, потому как он принялся бы умничать, задвигать теорию о том, что шить сложно, что нитки купить не на что и так далее. Теории развивать он умел! Когда машинка оказалась у самого порога чердака, можно было спускать ее, на лестнице послышались шаги. Дети замерли в ожидании. Только замирать было поздно, а прятаться — негде. Ключ в замке собирался по-хозяйски повернуться, но дверь вдруг сама собой открылась. Алевтина Викторовна с изумленным и разгневанным видом стояла на пороге и выпячивала глаза на Костю с Оксаной. Девочке показалось, что если она продолжит так смотреть, то глаза ее прямо вывалятся из головы, покатятся по полу и непременно упадут в трещину в полу.

— Ну и что вы здесь забыли, уроды? — не стесняясь в выражениях, заголосила женщина. — Добро мое стащить задумали, гаденыши?! Только через мой труп, поняли?! Вот вам, на куси-выкуси!

Кукиш, сложенный из костлявых пальцев бабушки, уперся Оксане и Косте в лицо, будто страшнейшая угроза на земле. Тут же, сориентировавшись на удивление быстро для своих 75-ти лет, Алевтина Викторовна потянула покрывало с машиной на себя. Но и Костя не растерялся, принялся перетягивать ткань на свою сторону. Оксана стояла между ними, не зная как быть. Слезы подступали к горлу, начинали душить. Малышка давно заметила, что если плачешь очень сильно, то говорить становится сложно, слов — не разобрать, но молчать она просто не могла, должна была сказать. Стараясь говорить, а вернее — кричать как можно громче, Оксана встала ногами на подстилку лицом к бабушке. Ручки сложила в просительном жесте, надеясь хоть чем-то разжалобить женщину.

— Бабулечка, дорогая, разреши мне взять себе машинку! Она ведь все равно стоит здесь без дела, портится, а я бы шить научилась. Платье сшила бы для тебя красивое или платочек. Бабулечка, пожалуйста! — в порыве эмоций Оксана даже упала на колени, вцепившись в грязный подол платья Алевтины Викторовны.

— Что ты мне тут мелодраму корчишь?! Ишь, нашлась артистка из погорелого театра! Не дам ничего! Сначала заслужи, а потом и просить смей. Ты и на хлеб-то не заработала!

— Не смей мелкую обижать, что она сделала тебе? — Костик встал на защиту сестренки, словно маленькая скала, заслонив ее своей спиной.

— И ты лезешь? Да скажи спасибо, что кормлю вас еще, пою, крышей над головой обеспечила! Отправляйтесь к матери своей, а машинку мою в покое оставьте!

Алевтина Викторовна наклонилась и потянула ткань на себя, но так как дети тоже стояли на ткани, придавая веса грузу, сдвинуть ее не удалось. Однако женщина не хотела униматься. Жадность застилала ей глаза не хуже алкоголя. Собралась с силами. Дернула что есть мочи до хруста в суставах и… ткань затрещала, разрываясь. Женщина, так и не переступившая порог и стоявшая на самом его краю, потеряла равновесие. Тяжелым мешком скатилось ее старческое тело с лестницы и с размаху бухнулось на пол.

Некоторое время дети прислушивались, не раздастся ли бабушкин отборный мат в звенящей тишине, как говорил Гоголь. Но все было тихо. Выглянули вниз. Там, словно сломанная кукла, в неестественной позе, лежала Алевтина Викторовна. Осторожно спустились. Подходить не решились, но тут как раз вернулся Мишка с улицы. Он-то и проверил пульс. «Сдохла», — короткой грубостью отозвался мальчик, перешагнул через тело и присел на ступеньку рядом с Костей и Оксаной.

— Ну, все, ждите органов опеки. Тетка Тамара теперь не отстанет. И так как пиявка, а теперь заголосит, мол, жить с родителями положено. А какие это родители? Им давно водка — дочь, а приятели-собутыльники что сыновья.

— Не ной, Миша. Будем жить, как жили и Оксанку в обиду не дадим. — Костя от злости сжал кулаки. Просто так он сдаваться не станет и поборется хоть с органами опеки, хоть с пиявками, хоть с алкашами. Бабушкин труп уволокли кое-как втроем в подвал. Не знали дети, как и кому сказать о том, что Алевтина Викторовна с лестницы упала и разбилась. Вдруг не поверят?.. Скажут: вы, малолетние преступники, сами толкнули и девочку подговорили? Страшно. Пусть пока полежит, а там может само все образуется как-нибудь, — рассудили дети.

Но не образовалось, а стало только хуже. Осенью этой дожди как нарочно сильные пошли. Несколько недель так лили, что дороги в месиво грязи превратили, а подвалы затопило. Надо было воду вычерпывать, а Костя с Мишей по незнанию не сделали этого. Полы в доме вспучились, а в спальне — так вовсе провалились и прямо в подвал. И случилось это не просто так, а как раз в тот момент, когда Тамара Николаевна пришла с очередной проверкой.

Приспичило же ей пройтись по дому, посмотреть обстановку! Ходит-ходит она значит себе везде, добирается до спальни, причитает, что ремонт сделать бы не помешало, может, подыщет она к весне рабочих хороших, и тут — бац — полный провал! Ушла Тамара Николаевна в подполье, как говорится, по-английски, а потом снизу и кричит, чтобы вытащили ее оттуда. Честно сказать, братья с удовольствием бы там оставили ее, чтобы жить не мешала, и бабуле «не скучно» чтобы было — «для компании», но это только в шутках с черным юмором так бывает — в сочинения Даниила Хармса, а здесь — жизнь со всеми ее ударами под дых и ниже пояса.

В реальности, конечно, лестницу опустили, Тамару Николаевну извлекли, успокоили. И только вроде женщина отходить от шока начала, как дернула ее нелегкая на юбку свою глянуть, а там — бабушкина челюсть вставная повисла. Уж как так совпало — не понятно, да только совсем чуть рассудка не лишилась гостья. Ребята потом про себя шутили, мол, бабушка до того была зубаста, что даже с того света укусить норовила. Конечно, труп отыскали, захоронили, как положено.

Вера Павловна, мама детей, особенно причитала, что покинула их кормилица-матушка, неизвестно на кого оставила и далее по известному сценарию, хотя на самом деле свекровь не переваривала просто до желудочной язвы. В радость было, что дом теперь им с Сергеем достанется, хоть какой-то прок от мужа окаянного. К тому же, за квартплату долги накопились, а тут мало того что свой дом, так еще и на земле, со своим огородиком. Считай, что закуска теперь всегда под рукой будет! Одной проблемой меньше!

По просьбе слезной и поклону нижайшему Тамары Николаевны мальчиков судить не стали. Поверили на слово, а потом в протоколе зафиксировали историю с падением. Мальчики, правда, умолчали, и Оксане наказали не говорить, что бабушку они сами в подвал спустили. Изложили все так, будто сама она во время падения телом пол прошибла. Поверили и в это, так как опытов никто не проводил и не установил, действительно ли 75 килограмм живого веса способны протаранить пол насквозь. В общем, пол посчитали хлипким, а мальчиков — сиротками. Дорога им теперь была в дом-интернат. Когда прощались, Оксана повисла на Костиной шее, плакала, не хотела отпускать. Мишу она не так любила, но и его отпускать было больно.

— Заберите меня тоже, пожалуйста, пожалуйста! — умоляла девочка, — не хочу я здесь оставаться одна!

— Дочур, что ты хоть такое говоришь-то? Разве плохо тебе с нами? — отец гладил Оксану по голове, прижимая к изношенным треникам.

Тамара Николаевна пыталась оттащить девочку от братьев, разжимая детские пальчики по одному. Женщине, естественно, жаль было оставлять девочку в этой неблагополучной семье, но по смете им не полагалось больше десяти детей в полгода отправлять по интернатам. Жестоко, но что тут сделать? Она — человек подневольный, и знает, что миром на самом деле правят даже не деньги, а галочки. Вот если есть галочка, считай, что ты свой долг выполнил, и можешь спать спокойно, а если отсутствует в положенной графе закорючка — так побегать придется, посуетиться.

Тамаре Николаевне давно не хотелось усложнять себе жизнь, а потому она делала вид, что верит родителям Оксаны, когда те убеждают, что исправились. Верит до следующего полугодия, потом до следующего и следующего и, знай себе, делает свою рутинную работу.

Оксана кричала так, словно не пальцы ей разгибали, чтобы она не держалась за Костю с Мишей, а кожу живьем сдирали, оголяя нервы. И вот по оголенным проводам нервов перестал течь ток, наполняя тело жизнью. Оксана опустилась на колени. Голова упала на грудь, руки повисли плетьми. Она больше не держала, не смотрела, не слышала и не чувствовала. Самые верные друзья, которые были рядом и хотели защитить ее, теперь уходят, оставляя ее одну-одинешеньку на произвол судьбы. И тут вдруг такая боль прогрохотала, словно танк по сердцу проехался, давя своими огромными гусеницами все хорошее, что еще остававшееся внутри, и Оксана с новой силой закричала. Но теперь она принялась рвать на себе волосы, царапать лицо, биться лбом об пол. Ее пересохшие губы шептали: «Предатели, предатели!». Родителям показалось, что малышка сошла с ума.

— Мать, тащи сюда лекарство! Оксанка совсем помешалась!

Вера Павловна отреагировала не сразу, завороженная ужасом происходящего, но потом шустро принялась выполнять приказ. Отец семейства, тем временем, улучив момент, схватил Оксану обеими руками, словно в тиски зажав маленькое тельце. Девочка, почувствовав себя в ловушке, начала извиваться ужиком в стальных объятиях отца.

— Рот открывай! Да не сама, дура! Оксанке рот открой и вливай!

— Да как же я… как смогу-то? — замялась супружница.

— Сказал бы я тебе как! Не удержишь ведь ее сама-то! Шпарь, пока она меня тут не искалечила, чертовка. Сильная — вся в меня!

Вера Павловна откупорила привычным движением бутылку водки, взяла дочь за подбородок и приготовилась влить алкоголь в глотку девочке. Только та как-то резко извернулась, что умудрилась укусить мать.

— А, собака! — взвизгнула та. — Лей сам, я без пальцев останусь сейчас.

Бурча ругательства, которые перекрывались Оксаниными воплями, Сергей взял в охапку дочь, уселся на табурет. Девочку перед собой поместил, спиной к себе. Зажал голову Оксаны между собственных коленей, двумя пальцами левой руки открыл ей рот, а правой рукой стал вливать водку. С непривычки, впервые пробуя эту отраву, Оксана закашлялась. Да еще струя была немаленькая. Только хрипы и бульканье вырывались из горла.

— Придурок, захлебнется ведь она! — Вера Павловна ударила мужа полотенцем.

— Ничего! — довольный собственной смекалкой, протянул отец. — Глядишь и втянется!

Оксана не втянулась. Она просто отключилась. Сначала перед глазами поплыли разноцветные круги, потом заплясали звездочки, а потом вдруг все стало темно, словно за электричество забыли заплатить и свет отключили.

Глава 4. Детские шалости

Просыпаться утром было тяжело как никогда. Казалось, что плечи с грудью придавила бетонная плита, так что нельзя было без боли ни вдохнуть, ни выдохнуть.

— Очухалась, козявка? — попыталась «пошутить» Вера Павловна, которая на этот раз сидела вместо отца возле дочери.

— А папа где? — пересохшими губами выдавила из себя девочка.

— Отец за уловом пошел.

«Уловом» в Оксаниной семье называли процесс, когда удавалось раздобыть спиртного с закуской, то есть разжиться на вечер или день. В общем-то, это значения особого не имело, потому как родители давно потеряли ориентиры во времени, и для них отсчет времени велся только от момента откупоривания бутылки до момента ее опустошения.

— Ну, и чего развалилась как бабка старая? Вставай, по дому будешь помогать, — мать кинула дочери тряпку, которая, очевидно, должна была служить для вытирания пола. Хотя, честно говоря, даже пол такой тряпкой протирать было стыдно, потому что неизвестно, что грязнее при этом — пол или тряпка. Немного покряхтев от все еще болевшего тела, девочка встала. Не говоря ни слова, она отправилась во двор, где у бабушки был колодец. Старый, конечно, ветхий, но воду исправно получали.

Алевтина Викторовна, царство ей небесное, считалась еще старушкой зажиточной среди соседей. Ни у кого почти, кроме нее, колодца на собственном дворе не имелось. Эту роскошь женщине лет 50 назад организовал супруг, которого давно сгубила водка. Зато руки у него золотые были, это точно! Благодаря деду Оксане теперь далеко ходить не надо было. Опустила ведро, дождалась плюха ведра о воду, зачерпнула воды и стала крутить ручку. Тяжеловато оказалось тащить ведро наверх, хорошо что сноровка уже была — бабуля только так ее за водой гоняла и не смотрела, что ростиком мала да худа — одна кожа да кости. «Все пригодится в жизни!» — замечала она внучке. И действительно. Когда ведро было спущено на землю, в нем Оксана заметила небольшого лягушонка. Сидел он себе мирно и покваки-вал, не думая выпрыгивать.

— Вылезай, ты что тут забыл?! Тем более воды здесь — только полведра, тебе все равно мало места плавать!

Но лягушонок слушаться не собирался. Он словно заигрывал с девочкой, раздувая щеки. Оксане даже показалось, что зеленый хулиган ей подмигивает, как бы приглашая поиграть. Играть, конечно, очень хотелось, только вот мама поймет ли? Нагоняй-то тоже получать несладко! Наконец, поразмыслив с минутку, малышка пришла к выводу весьма важному: оплеухи с тычками отвешивают ей постоянно, а веселится она очень редко, пусть хоть сегодня поиграет, порадуется. Итак, решив окончательно и бесповоротно, что шалости самое время, Оксана засунула лягушонка в карманчик кофты, наказав ему при этом, чтобы сидел смирно. Вот уж чему-чему, но смирности лягушонка учить было не нужно, потому как и сам он не из какого-то там болота прибывший, а речной, то есть благородный.

Оксана вошла в дом с ведром и сюрпризом в кармане как раз в тот момент, когда мама пыталась что-то приготовить на бабушкиной печи. Накалить-то печь дровами она накалила, а как контролировать жар во время готовки — не знала, привыкла же к газовой плите. Чертыхаясь и поочередно поднося обожженные пальцы правой руки то к левому то к правому, уху, Вера Павловна обернулась на шаги дочери.

— Принесла воды? Чего так вошкалась долго? Тебя прям за смертью только и посылать! Тьфу-тьфу-тьфу, — суеверно переплюнула через плечо женщина и постучала по каменной кладке печи. Забыла, что по дереву стучать положено, снова обожглась и ругнулась отборным матом, припомнив мать-перемать и всякую скверну.

Оксана смотрела, как Вера Павловна бесится, и с трепетом ожидала момента, когда нужно будет продемонстрировать сюрприз. Засомневалась девочка, оценит ли мама шутку, не устроит ли тут побоище? Эх, пусть хоть убивает, а малышка от своего не отступится! Имеет, в конце концов, она право раз в год на маленькое хулиганство?! Улучив подходящий момент, когда мама отвернется, Оксана вытащила из кармана своего благородного друга и посадила в пустую кастрюлю, накрыв крышкой, чтоб не выскочил раньше времени. Вера Павловна успокоилась, только глотнув немного какой-то бодяги из пластиковой бутылки. Отряхнулась, поправила волосы. Подозвала к себе Оксану и сделала нечто неожиданное — обняла девочку. Та оторопела, не зная, можно шевелиться или нет, и как вообще на это реагировать, ведь приступы нежности у ее родителей случались не часто. Однако маленькие ручки сами как-то потянулись и сомкнулись на маминой талии. Оксана так давно не чувствовала это материнское тепло, что чуть не расплакалась от счастья. Вот что ей было нужно на самом деле больше всего — не конфеты или подарки, а самая обыкновенная человеческая ласка.

— Дочур, а давай-ка мы тебе прическу сделаем? А то смотри, волосики-то совсем истрепались, а ты ведь красавица у меня, правда?

Не веря собственному счастью, боясь, что вот-вот все развеется, и мама снова станет холодной и неприступной, Оксана бросилась к своей кровати, открыла ящик стола. Только не нашлось там ничего подходящего — ни одной резиночки или заколки. Даже обидно стало — такой момент, а под рукой ничего путного не отыщется! Но тут взгляд упал на лоскут ткани — то ли косынка старая бабушкина, то ли передник. Да все равно, главное — что и цвет очень замечательный — ярко красный с цветочками — ленточки были ну просто загляденье, и к Оксаниным волосам — самое то! Довольная находкой, малышка наскоро изрезала ткань на полосы, чтобы ленточки получились, и побежала к маме. Мамино настроение еще не успело измениться в плохую сторону, так что она принялась заплетать девочке косички. Волосы у Оксаны были густые, длинные, доходили до самого пояса. Конечно, при таких неважнецких условиях жизни как у Оксаны, ухаживать за волосами было трудно, но девочка старалась. Если получалось, то мыла голову два раза в неделю, если уж совсем худо — то один раз. Выручали друзья. Если бы ее спросили, как определить, кто друг тебе, а кто нет, то малышка сказала бы, что друг тот, кто разрешает помыть голову в собственной ванной с душистой шампунькой.

Старый гребешок, найденный у бабули в шкатулке, приятно скользил по волосам, успокаивал.

— Волосы у тебя — шикарные! — восторгалась мама. — Вот я когда молодая была, у меня не хуже были, так что, мне скажи спасибо, гены — мои. Я ведь, ты знаешь, в классе первой красавицей была. Мальчишки увивались за мной — дай Бог каждой! А я все нос воротила — этот глазом кривой, тот ушами хлопает, у третьего вообще нос-барбос! Все копалась-копа-лась, а потом сама влюбилась. Безответно. Добиваться стала. Не такая, знаешь ли, была, чтобы от счастья собственного отступиться. В общем, что хотела, то и получила, а он, проклятый, алкашом оказался. И меня вот на горькую подсадил, теперь маюсь вот. Хорошо хоть папка твой мне встретился, валялась бы сейчас на самом дне, если бы не он, а так теперь ничего, живем, справляемся! Скажи, ведь правда?

Оксана кивнула, соглашаясь, а сама подумала — если то, как они живут, в нищете и в грязи, почти в впроголодь, еще не дно, то как же выглядит тогда самое дно? Даже страшно стало, потому что никак не представлялось.

Последний бантик-веревочка как раз был завязан на косичке, когда вернулся отец семейства. По лицу его было понятно, что особого улова он не принес, так что жена накинулась на него прямо с порога.

— Ну и что? Без толку прошлялся, хочешь сказать?

— Ничего я такого не хочу… — отозвался Сергей. Даже он, честно говоря, иногда побаивался спутницу своей непутевой жизни.

— Ага, ты нет, зато глаза вон твои хорошо говорят! Имей в виду, что самогонка закончилась. Чуть на донышке осталось, но это мне для поправки нервов. С тобой-то ведь — одни поминки.

— Какие хоть поминки, ты совсем умом, что ли тронулась? — отец семейства округлил глаза от недоумения.

— А такие вот! Нервные клетки мои гибнут и гибнут, дохнут и дохнут, а они ведь не восстанавливаются, я по телевизору слышала!

— Ой, ладно, не корчи из себя профессоршу и не голоси тут. Придет Колька, принесет нам на сегодня, отметим, а завтра видно будет. Лучше давай, мать, все, что есть в печи, как говорится, на стол мечи!

Вера Павловна, все еще недовольная, по невнимательности, а может в состоянии аффекта, перепутала кастрюли. Вместо той, что стояла, прела в печке, поставила на стол кастрюлю, в которой как в тюрьме томился лягушонок из колодца. Оксана совсем забыла про свой сюрприз. Да и не хотелось ей теперь никаких сюрпризов, особенно если дядя Коля придет. Нужно прятаться, чтоб не приставал больше, а не хулиганить. И мама ни с того ни с сего подобрела, жалко портить все, ведь рассердится. Только малышка приготовилась выйти к отцу, отобрать у него кастрюлю, как «сюрприз», словно бомба замедленного действия, сработал, произведя мощный взрыв недовольства. Еще бы не случиться взрыву!

Сергей как путный человек взял ложку с тарелкой, приготовился поесть. Открывает крышку, а оттуда прямо ему в лицо прыгает нечто! Вера орет как резаная: «Лягушка, лягушка!», машет половником и полотенцем на мужа, того и гляди прикончит от страха. Оксана кричит, чтобы звереныша не били, потому что он совсем маленький, а лягушонок знай себе посиживает на скудной растительности головы отца семейства и поквакивает с довольным видом. Правда, и ему скоро становится тяжко: Вера Павловна, домахавшись, роняет мужа с той самой табуретки на трех ножках. Сергей ударяется копчиком, падает прямо на спрыгнувшего зеленого друга, давит его своим весом и смачно матерится.

Оксана, глядя на весь этот переполох, предчувствуя, что лягушонок вряд ли выжил под натиском отцовского гнева, уже готова разреветься в голос. Если бы только умел лягушонок высоко прыгать, был бы взрослее, то в два счета выскочил бы в окно, а тут с высоты плеча отца не рассчитал, не взял высоту и геройски погиб. Честно говоря, зверька было куда больше жаль, чем папу с мамой, которые, конечно, тоже были не дураки, и поняли, кто виноват во всем этом безобразии.

— Оксана, мерзавка ты этакая! Неблагодарная тварь! А я тут еще ей, понимаешь, волосы заплетаю, о жизни несчастной своей рассказываю! Она же, посмотри, что вытворяет!

Пока отец силился подняться с пола, что при его нетвердости, дрожащих руках и больном копчике, оказалось трудно, Вера Павловна выхватила из печи, открыв заслонку, одно из поленьев. Оно ярко горело с одного конца, словно факел. С ним в руках женщина смотрелась как экзотическая воительница. Так вот, с огнем в руках она принялась бегать по комнате за дочерью. Оксана вопила, испуганная как никогда. И бить-то ее били, и пихали, и на мороз выгоняли, но вот чтобы жечь. это в Оксаниной маленькой жизни было впервые! Сердце трепыхалось в груди, а ноги мчали и мчали. Оставалось только молиться, чтобы не подвели они малышку. Она спряталась было за спину отца, но тот, уже снова приземлившийся на стуле, только захохотал, словно зритель в цирке, смотревший забавное представление. Сильные руки вытолкали девочку из укрытия за спиной, чтобы не думала прикрываться взрослыми в случае провинности.

Мать продолжала лютовать — кричала как потерпевшая, а малышка уже не то что боялась, она тряслась в нервной дрожи так, что зуб на зуб не попадал, ручки ходуном ходили.

— Стой, паршивка! Ну, ты у меня сейчас попляшешь! — мать сделала крутой поворот вокруг стола, за одной стороной которого, пытаясь оградиться хоть как-то от опасности, стояла Оксана, и тут рука женщины резко подалась вперед, так что язычок огня лизнул прядь волос девочки. В одно мгновение волосы загорелись с одной стороны. Сергей от такого зрелища словно протрезвел, перестал смеяться.

— Ты больная, что ли, совсем? В тюрягу сесть решила? — наорал он на растерянную «воспитательницу». Кинулся к ведру с водой, которое как раз Оксана недавно принесла. Спасла малышку холодная колодезная вода. Мокрая от выплеснутой на себя воды и слез, градом текущих по щекам, несчастная от боли и обиды, Оксана выскочила из дома. Куда податься в таком виде?.. Кто пустит?.. И тут, словно в ответ на этот вопрос, на заднем дворе послышался лай Найды.

Этой ночью девочка ночевала в обнимку с собакой, прижимаясь сильно-сильно к ее шерсти, чтобы согреться. Волосы она, как могла, состригла садовыми ржавыми ножницами, найденными в запущенном сарае. Одну косичку с вплетенной красной лентой, не успевшую сгореть, малышка похоронила под яблоней, словно живое существо. Лягушонка отыскала в пакете для мусора, когда родители вынесли пакет во двор, и положила в отдельную коробочку приплюснутое тельце маленького существа, погибшего по ее неосторожности. Нашла место там же, где и для косички, но зеленого друга хоронила как героя, положив на свежий маленький бугорок могилки поблекший цветок, каким-то чудом найденный в том же мусорном мешке. Хвала лягушачьей смелости во веки веков! Аминь.

Глава 5. Собачья мама Найда

Читать мысли — занятие неблагодарное! Нет, честно! Вот очень многим людям хочется обладать такой способностью, а предоставь ее им — так завоют от тоски и скуки. Все представления перевернутся, все надежды рухнут, потому что многое из того, что кажется искренним, настоящим, на самом деле только иллюзия, миф. Можете, конечно, сомневаться и не верить, но уж Найда знает, о чем говорит.

Воет она как раз от того, что умеет читать человеческие мысли, то есть видит суть вещей без всяких прикрас. А разве это легко? Вот и приходится завывать. Скажем вам с Найдой по секрету, что чтецами мыслей можно назвать кроме собак и представителей собачьего рода также кошек со всеми их сородичами и дельфинов. Наверняка, каждому из нас не раз доводилось слышать истории об удивительной интуиции этих животных. Так вот, это не просто шестое чувство, а что ни на есть самая настоящая телепатия. Конечно в мистику впадать не станем, потому как жизнь — и без того штука непростая, но только лежа в своей будке рядом с маленькой девочкой, жавшейся к ней, словно это был ее собственный детеныш, Найда невольно слушала мысли девочки. Крутились они во сне быстро, как в калейдоскопе, при этом был он не цветным, как обычно, а черно-белым. Путались картинки, смешивались между собой: огонь, бегство, слезы… слез — очень-очень много. Наверное, целое море наберется. Как же ей жалко было эту малышку!

Найда приподнялась на передних лапах, лизнула Оксану в лицо своим большим, теплым языком. Малышка не отреагировала. Пусть спит, отдыхает. А Найде — скоро рожать. Не первый приплод, не страшно. Раньше, конечно, шерсть дыбом вставала, когда пыталась представить, как это будет, а теперь ничего, опытная. Детей Найды в прошлый раз хозяйка дома отдала по людям. Выбирала хозяев сама Найда для своих деток. Вот, скажем, придет какой-то мужчина, попросит щеночка, а мамка раз-раз, обнюхает, а портом и в голове мыслишки поковыряет. Если с хорошими мыслями пришли, то отпускала спокойно, а когда с дурными — в лай пускалась, скалилась. Прежняя хозяйка Найды хоть и старовата была, но понимала поведение собаки, всегда как Найда среагирует, так и делала. Нынешние жильцы — не в пример хуже и ходит к ним кто не понятно. Не любит она их, не виляет хвостиком, когда приметит. Только учует запах рычать непроизвольно начинает, повинуясь инстинкту самосохранения. Что тут сделаешь — мать в дикой природе и та свое потомство оберегает, а у людей все иначе. Вот и скажи после этого, кто — существо разумное?

Кстати, о существах, не отличающихся особым умом. Опять отец семейства двинулся в ближайший ларек за бутылью. Идет неуверенно, хмурость надел на лицо, ни с кем не здоровается. Прошел мимо собачьей будки и так замер, словно память отшибло, забыл, куда направлял свои обмякшие с похмелья конечности. Приблизился. Найда встала, немного заслонив собой девочку. Она поняла, что Сергей, хоть и был с похмелья утреннего, но глазом метким заметил нечто в будке подозрительно знакомое и вместе с тем постороннее. Одним словом то, что никак не могло там существовать, словно НЛО среди бела дня предстало перед ним.

— Верка! — гаркнул он жене. Благо, что от дома отойти далеко не успел, так что не бежать за ней километраж. Растрепанная и заспанная Вера Павловна высунулась в окошко.

— Чего кричишь, будто с луны свалился?!

— Я тебя саму сейчас сперва на луну заброшу, а потом скину оттуда без парашютов и страховки, договоришься ты у меня! Беги сюда, я Оксанку кажется, нашел.

— Да что хоть ты городишь? Выпить не успел, а уже мерещится? «Белочка» что ли торкнула? — Вера Павловна злорадно хихикнула и пока спускалась с крыльца, запахивала халат.

— Во-во, срамоту-то прикрой, а то чай и солнышко краснеет, когда на тебя смотрит! — не остался в долгу ответным ехидством муженек.

— Ой уж срамота! Сам-то забыл что ли, как лапал накануне срамоту эту? Шибко умный стал! Прогони вон лучше псину, а то укусит, если приближусь, и срамоту оттяпает и все на свете!

— А мне так, по-твоему, оттяпывать нечего, да? У меня самого имеется еще кое-что, если ты забыла!

— Эка невидаль! На полшестого там давно уже все, так что если и отхватит — не жалко! — гордая своей язвительностью, подытожила Вера Павловна. Можно сказать, что матч по подколкам она сегодня выиграла с разгромным счетом. Продолжать можно было бы еще, но тут Найда ощетинилась, показала острые зубы, встала как страж на пороге будки. Ошейник, удерживавший собаку около будки, протягивался метров на пять, так что, при большом желании и вправду не помешало куснуть для профилактики псевдо-хозяев, чтоб меньше лезли не в свое дело.

Надо сказать, что грозный вид Найды подействовал — Сергей с Верой отступили. Потом женщина наклонилась к мужу, что-то прошептала. Тот согласно закивал. Отошли. Собака только притихла, успокоилась, но тут почувствовала, что в животике у нее началось активное шевеление. Инстинкт подсказывал, что щенки просятся на волю. Пришло их время. Заскули-лось как-то само от нахлынувших эмоций. Зажать бы морду лапой, чтоб не разбудить мирно спящую Оксану, да не успеется. И точно — даже выйти Найде из будки не удалось, процесс родов начался полным ходом. Оксана, неожиданная гостья в доме Найды, резко открыла глаза, будто сильно испугалась. Никогда еще малышка не наблюдала за появлением щенят на белый свет. Было похоже на то, как обычно справляют нужду: вылезет откуда-то из-под хвоста нечто склизкое, непонятное, но живое. Оксана от любопытства придвинулась ближе. У детей в раннем возрасте чувство отвращения почти не развито, поэтому малышке не было противно смотреть, как щенята выскакивают из Найды один за другим.

— Ой, какие крохотные, — сложив ладошки под подбородком, в восторге заметила девочка, — наверное, им страшно вот так вот вдруг вылезать из твоего животика, а, Найда? Но пусть они не боятся, я рядом!

Оксана храбро тронула пальчиком одного из щенят. Окраску определить пока было сложно, потому что шерсть была мокрая, прилизанная. Малышка знала, что чистюля Найда потом вылижет своих деток, накормит. Пока они слепые, беззубые, ножки у них такие маленькие, а животики как надутые мячики. Вот так чудо! Но даже в полной темноте они ищут мамкин сосок, чтобы покормиться молочком. Один из щенят, когда роды Найды закончились, прополз среди братиков и сестричек, забрался в середину, чуя, похоже, самый полный молочком сосок.

— Как они интересно чмокают! Ты — счастливая, Найда! — Оксана потрепала собаку за ухом. Они не боялись друг друга, доверяли. Новоиспеченная мамаша даже не огрызнулась на девочку в знак защиты потомства. Зато огрызаться пришлось потом, когда к будке снова пришла Вера Павловна. Так как Оксана не спала, а сидела в будке, заметить ее оказалось несложно. Да и не пряталась она особо, только смотрела исподлобья, словно дикарка.

— Оксаночка, дочура! Пойдем в дом, замерзнешь ведь на земле, холодно, — голос матери отчего-то был сладким, как будто она бочкой меда горло смазала, но это не помогло замаскировать огонек озлобленности во взгляде. Девочка сразу поняла, что пришла мама сюда не просто так, а с каким-то коварным планом. Для этого и экстрасенсом быть не нужно. — Ох, и что мне делать прикажешь с тобой? Ну, сиди, если нравится так задницу морозить. Я Найде поесть принесла. Что там у нее? Разродилась, да?

Теперь пришла очередь Оксаны защищать друга. Она вылезла из будки, не давая Найде даже поднять голову. Пусть кормит своих малышей.

— Нам нужен покой, оставь нас, — отозвалась Оксана как большая уверенным голосом и вескими словами.

Миска с едой опустилась на землю. Женщина, искоса поглядывая на дочь с собакой, побрела к дому. Девочка подошла к оставленной миске, взяла ее, принюхалась. Как-то странно пахла еда, но что взять с алкоголиков? Пожав слегка плечами, маленькая защитница вернулась к Найде в будку.

— Покушай, Найдочка! Тебе ведь силы нужны, а то щенки без тебя не справятся… и я теперь тоже.

В эту минуту Оксана была готова поклясться чем угодно, что собака поняла ее, посмотрела совсем по-человечьи, так, что даже сердце перевернулось. Протягивая морду к миске, Найда лизнула руку девочки, та засмеялась: «Щекотно!».

Может быть, увлеченная радостью, а может просто от усталости, Найда утратила бдительность. Острый нюх беды не почуял и миска через несколько минут была опустошена до донышка. «Вот и умница!», — хвалила довольная Оксана, посматривая на сытых щенят.

Они теперь были чистенькими, кругленькими и мирно сопели. Так приятно было на них смотреть — просто глаз не отвести! Оксана пристроилась рядышком с семейством, прислонив голову к морде Найды. Сон сам собой опускался на веки, так что глазки скоро закрылись, и мысли перестали кружить в голове как воронье.

Проснулась Оксана с колотящимся от страха сердцем. Протянула руку — Найда была рядом. Стала шарить рукой дальше и тут пот бисеринками выступил на лбу — щенят не было в будке! Девочка принялась трясти Найду, но та не реагировала ни на какие самые старательные толчки.

— Проснись, милая! Пожалуйста! Детки твои в беде! Вот я сама чувствую, а ты тем более должна, Найдочка! — склонившись над собакой, Оксана плакала от страшных предчувствий, но отозваться на зов девочки у Найды не получилось, даже если бы она собрала всю свою волю в лапы. Когда она выдыхала, из ее пасти доносился знакомый Оксане запах. Девочка принюхалась внимательнее. Точно! Это же так пахнет спиртное, которое родители постоянно употребляют. Малышка так привыкла к запаху, что не сразу смогла определить его. Вот чем, оказывается, пахло из миски — в еду налили алкоголь! Но для чего это все? Что Най-да им сделала? Боясь окончательно догадаться, Оксана пулей вылетела из будки. Понеслась в дом, обежала все комнаты с криком «Где наши щенки?», но ответом была тишина. Она словно давила. Так страшно от нее делалось, что ноги подкашивались. Наконец, эти самые ноги привели Оксану к старому сараю, возле которого отыскались родители. Они стояли плечом к плечу друг к другу, над чем-то склонившись. По их разговорам понять происходящее было нельзя, но очевидно, что они очень старались, прямо таки корпели над чем-то.

Оксана, предчувствуя что-то очень недоброе, подбежала и чуть не упала в обморок от увиденного. Честно говоря, падать в обморок и терять сознание девочке уже доводилось не однажды, но то, что открылось глазам сегодня, было, пожалуй, самым невероятным, самым что ни на есть обморочным.

Отец с матерью стояли над эмалированным тазом, из которого то и дело выплескивалась вода. Брызги летели во все стороны, так что и на Оксану попали капельки холодной воды. Можно было бы решить, что родители решили устроить постирушки или что-то помыть, если бы в больших волосатых руках отца не извивалось нечто. Ошалев от ужаса, Оксана не сразу поняла, что это такое и только по писку, слабому, но очевидному, поняла, что это щенок. Малыш упирался лапками в края таза, хоть и был слеп, но чувствовал, что хотят с ним сотворить что-то нехорошее.

— Ну что ты, косорукий что ли совсем? Последнего выродка утопить не способен! Хоть сама бери и уничтожай…

— Не бурчи мне под нос, не отвлекай. Видишь, жить он хочет! Хоть и безмозглый, а понимает, что жизнь — штука в единственном экземпляре! — Сергей свободной рукой вытер со лба пот.

— Поговори мне тут, экземпляр! Философию не разводи. У меня голова готова взорваться уже от этого писка. Вдруг услышит кто? Набегут еще!

И тут, словно вторя словам женщины, появилась Оксана.

— Что вы делаете? — ручки девочки вцепились в руку отца, которая продолжала сжимать тельце щенка. Он заскулил сильнее, затрепыхался с двойной силой. Сергей как-то не решался отпихнуть дочку, пытался уговорить.

— Куда они нам? Самим есть нечего, впроголодь сидим, а тут еще щенки. Так лучше будет, пойми.

— Не трогай его, не трогай! Что он тебе сделал такого? Он ведь малыш совсем! — Оксанино лицо исказилось от плача, слезы так и лились по щекам, заливая собой пространство, видеть было сложно, говорить тоже, потому что дрожь от рыданий сковывала челюсти. Девочка толкала отца, не давая опустить щеночка в таз. Оксана узнала его — это был тот самый малыш, что шустрее всех и активнее пробирался к мамке в поисках молока.

Злость словно придала сил девочке, так что ей удалось даже пихнуть мужчину. Тот, с уже с утра неуверенно стоящий на ногах от принятого, покачнулся, задел ведро, стоявшее как раз позади него. Оно опрокинулось и оттуда вывалились трупики пяти щенят, которых Сергей успел уже утопить. Увидев это, Оксана закричала, подошла к отцу с горящими глазами, стала пинать его, царапаться и кусаться, пока не высвободила щенка из рук изверга.

Вера Павловна, все это время сторонившаяся взбесившейся дочери, на этот раз не могла остаться в стороне — как же так, ведь единственного мужа калечит какая-то сопля, пусть и дочь. Рука женщины сама потянулась к тазу с водой. Пока таз поднимала, воду расплескала, решила, что так даже лучше. Как только таз опустел, идея сама собой пришла в голову: подойдя к Оксане со спины так, что та не заметила, женщина ударила девочку тазом по голове. Малышка пошатнулась. Видимо рука у матери была все-таки тяжелая, потому что в голову дало не слабо. Щупая рукой затылок, Оксана попятилась, шепча чуть слышно: «Вы убийцы, убийцы, убийцы! Ненавижу вас! Будьте прокляты!».

Силы вдруг вытекли из тела как-то так неожиданно, что малышка успела только почувствовать, как пальчики разжимаются, щеночек падает на землю, и она тоже падает вместе с ним, и их обоих принимает в свои объятия тишина, у которой глаза черного цвета.

Глава 6. Соседка

— Просто уму непостижимо, честное слово! Что же это такое происходит?! Мистика прям какая-то, вы согласны? — бабулька самого невинного вида, словно специалист по самым невероятным случаям из жизни, вопросительно смотрела на собеседника. Вся ее поза так и кричала, что не принимается ничего кроме подтверждения. Никаких прочих версий.

— Мария Степановна, ну что вы такое фантазируете?! Это все только хулиганство, а мистикой и не пахнет, честное слово.

— Вот вы, Василий Егорович, хоть и умный человек, в очках ходите, а не понимаете таких простых вещей! — старушка не унималась, защищая свою позицию, — вот скажите, кому нужны старые коврики, которые обычно под дверью лежат себе за другой ненадобностью? Ведь пыли в них столько, что, наверное, на целую бы вашу Сахару хватило вместо песка сыпать!

Василий Егорович только усмехнулся на эти слова. Аккуратно поправил очки на носу, пригладил волосы. Хоть и был он учителем географии, человеком начитанным и современным, но никак не мог представить ни пустыню из пыли, ни того, что коврики крадут мистические существа. Впрочем, и спорить с соседкой было бессмысленно, потому что у них разная весовая категория, и Мария Степановна просто задавит своим опытом, которого, если считать по возрасту, у нее было в два раза больше, чем у Василия Егоровича и у большинства соседей этого дома вообще.

Женщина вздохнула, чувствуя, что оппонент сдается так вот просто.

— С вами и подискутировать-то неинтересно, — махнула она рукой на учителя. — Практики маловато у вас в этом деле. Вот женитесь, тогда не только дискутировать научитесь, но и посуду бить, и кулаком по столу стучать и так далее, помяните мое слово!

— Что вы, — улыбнулся Василий, — мне и жениться рановато, да и до битья посуды, думаю, не дойдет у нас с женой, мы любить станем друг друга.

— Так одно другому не мешает! Вот мой муженек покойный только так трескал кулаками по столу, доказывал, мол, по-моему будет и все тут!

— Помогало?

— Когда помогало, тогда у нас ночи страсть какие жаркие были, — при воспоминании об этом соседка причмокнула как бы смакуя удовольствие, — а после страсти такой по-моему выходило, а вот когда не помогало, так там приходилось подчиняться, что делать?.. Терпеть. Но прожили душа в душу. Вот и вам бы присмотреть себе женщину хорошую, чтоб ладная и умом и телом была, и сердцем светлая.

Как раз при этих словах, словно по невероятному совпадению, во двор вышла Валентина Викторовна. То была приятная женщина лет тридцати пяти с ямочкой на подбородке и кудряшками каштановых волос, которых то и дело касался ветер, трепля их ласковой рукой. При ее появлении Василий Егорович смутился, опустив глаза и нервно кашлянув. Смекалистая Мария Степановна подметила это, но ничего не сказала. Она в тайне про себя, видя, что и Валя отвечает взаимным смущением мужчине, задумала свести их, но только прежде конечно нужно разгадать загадку с ковриками.

— Доброго дня, — приветствовала Валентина Викторовна соседей, — о чем разговоры ведете? — особенно пристальным взглядом она наградила учителя географии, отчего у того чуть очки не запотели, — таким пристальным был взгляд.

— Да вот вы не знаете, куда коврики деваются из подъездов?

— К сожалению… Мария Степановна, а там, знаете, по телевизору кино такое замечательное идет, вот нарочно даже вышла вам сказать.

Явная перемена темы произошла так, что болтливая старушка даже не поняла, как увлеклась совсем другим. Тут же заохав от нетерпения, она устремилась спрятаться за дверями квартиры, чтобы погрузиться в чужую жизнь на экране, которая всегда выглядит интересней своей.

Василий, — обратилась сообразительная соседка к оставшемуся с ней наедине мужчине, — мне кажется, я знаю, кто делает это все, но одна не готова в этом удостовериться. Вы готовы мне помочь?

Такого развития событий учитель не ожидал. Получить просьбу о помощи от женщины, которая симпатична, оказалось очень приятно. С готовностью выполнить все, что прикажут, Василий Егорович, напустив на себя серьезный вид, закивал головой. На самом деле он с удовольствием сейчас заплясал бы от радости, но случай был не подходящим. Впереди их ждало настоящее расследование!

Этим же вечером Валентина с Василием расстелили перед квартирой Валентины новенький, чистенький коврик. Женщина не сомневалась, что его пушистость и мягкость привлечет воришку, а потом можно будет или утвердиться в своих мыслях, или опровергнуть их. Оставалось только ждать. Наблюдательную позицию заняли в квартире Василия, вооружились на всякий случай сковородой и ружьем, последнее одолжив у деда-охотника, который и в свои 95 бегал вовсю по лесу и подстреливал всякую дичь. На сковороде настояла Валентина, утверждая, что ружье — слишком опасно, ведь оно может выстрелить ни с того ни с сего, а со сковородой же такого случится не может. О своей догадке она рассказала только, когда учитель сам спросил, используя все свое умение внушать и убеждать.

— Понимаете, — замялась Валентина, — не хочется наговаривать, но вы и сами слышали наверняка, какие слухи ходят вокруг.

— А я предлагаю, прежде чем нам вместе начинать слежку, стоит перейти на «ты», согласны, коллега? — шутливый тон Василия разрядил обстановку, Валентина заговорила свободнее, больше не выкая.

— Уже полгода говорят о семье, в которой девочку родители выгнали из дома, так что она вынуждена скитаться на улице. Я почти уверена, что это девочка ворует коврики. что делать еще бедняжке, когда так холодно на дворе? Нормальные люди и собаку не выгонят на улицу, а тут — ребенок. Сама я не видела ни эту семью, ни девочку, потому что недавно здесь живу, но сердце неспокойно все равно, понимаешь?

Василий Егорович кивнул. Такая мысль, честно сказать, не приходила ему в голову. Конечно, всякое в школе он повидал, дети разными бывают, но как-то невероятно представить, что ребенка собственные родители могут выгнать на улицу. Неужели существует такая жестокость? Впрочем, о жестокости именно сейчас думать не хотелось, потому что Валентина была рядом. Радость сама собой струилась по венам, придавая ему уверенности в себе, какой не было раньше. Ведомый этой уверенностью, Василий придвинулся чуть ближе к Валентине, так что лица их оказались совсем рядом. Когда женщина отвернулась в беспокойстве к окну, а потом снова посмотрела на собеседника, тот резко подался вперед и поцеловал ее. От неожиданности Валентина вздрогнула, но отталкивать не стала. Такая истома разлилась по телу, что сопротивляться было бы сумасшествием. Давно так не волновалось все внутри, не пело. Они могли бы продолжать, и ночь превратилась бы в торжество любви для двух прежде одиноких людей, если бы в коридоре не послышался шорох. Оба встрепенулись, сожалея о потерянном прекрасном моменте. Адреналин от избытка чувств мигом превратился в адреналин от внезапного страха, который невольно вспыхнул, словно факел во мраке пещеры.

Они подошли к входной двери одновременно, но открывать ее не стали. Вместо этого бросились к глазку, стукнулись лбами, захихикали. Когда сперва Василий, а за ним и Валя по очереди стали смотреть в коридор, их лица вытягивались в недоумении. На пороге Валиной квартиры, обнюхивая новинку, топталась собака. Большая и лохматая. Видок был у нее неприбранный, гадать не надо — воришка бездомный. Вот так чудо! Следопыты переглянулись, а собака тем временем, взяв в зубы коврик, неторопливо вышла из подъезда.

Неудовлетворенные увиденным, Василий и Валя осторожно вышли из квартиры, наскоро одевшись, заперли дверь на ключ, и посеменили за незваной гостьей. Конечно, отбирать у псины коврик никто не собирался, тем более, что задача стояла не вступить в схватку со зверем, рискуя быть искусанными, а выяснить что к чему, для чего животному понадобился не один десяток ковриков?

Узнать, что к чему, представлялось заманчивым, но все-таки трусцой семенить в ночи за неизвестно куда бредущей собакой было страшновато. Мурашки то и дело бегали по телу. Особенно им нравилось устраивать забеги на спине, так что иной раз у Василия с Валентиной дух захватывало от их гонок. Наконец, собака завернула за угол предпоследнего в районе дома, а там быстрее побежала к самой окраине. Эти места были незнакомы следопытам, а потому они невольно сжали ладони друг друга, будто поддерживали один другого.

— Смотри! — Валентина шепотом призвала спутника обратить взгляд в сторону старого покосившегося дома, в калитку которого проскочила собака.

— Ты хочешь идти за ней? Вроде и так ясно, что собаке просто вздумалось утеплить свое жилище. — Василий готов был уже повернуть обратно, потянул за собой подругу, но та почему-то не хотела сдвигаться с места. Она будто приросла к земле, ноги не хотели шагать. И тут ни с того ни с сего, словно раздавшись из преисподней, пролетели над притаившимися Валей и Василием крики. Валентина дернула плечами.

Взгляд ее говорил мужчине, что здесь происходит что-то неладное и что собака — это только начало. Василию, если признаться честно, не хотелось никаких встрясок и приключений, но как тут отступишь? Подумает, что трус, а только стало все налаживаться. Он немного подумал, а потом очень серьезно проговорил:

— Послушай, Валя, сейчас мы ничего с тобой хорошего сделать не сможем, ничем не поможем. Придем завтра при свете дня и посмотрим, что здесь творится. А сейчас давай отдохнем и подумаем, как быть дальше.

Валя согласилась. Все верно. С нетерпением этой ночью женщина будет ждать утра, а с рассветом придет одна, не взяв с собой друга, придет к тому самому дому. Найда сразу узнает женщину, которая накануне шла за ней. Было можно оторваться от нее, но Найда, каждый день смотревшая на страдания маленькой Оксаны, придумала привести сюда людей и наконец, у нее это получилось.

Как же долго она таскала коврики — целый месяц! Конечно, не только ради привлечения внимания, но и для теплоты. Жила малышка теперь у Найды в будке, а утепляться-то как-то нужно, иначе простынет и замерзнет. Заботиться об Оксане для Найды было не в тягость, это помогало ей забыть про гибель собственных щенят, помогало избавляться от чувства вины, которым бедная Найда постоянно терзалась. И неправда это, что у собак нет души, ведь иногда они больше похожи на людей, чем сами люди. Кому этого не знать, как не Найде! Вот и теперь она принесла с собой теплый коврик, положила около Оксаны, сама улеглась рядышком, опустив голову на лапы. Оксана спала еще, укутанная кое-как непонятными тряпками, которые тоже принесла Найда. Сегодня вот еда заканчивается и нужно снова идти в мясную лавку или еще куда, где можно раздобыть хоть что-то съестное. В животе при воспоминании о еде заурчало. Найда широко зевнула и закрыла глаза, забываясь голодным сном.

Глава 7. Как подружиться с собаками

Оксана проснулась от того, что холод сковывал все тело невидимыми цепями, будто хотел приказать ей больше не двигаться, навсегда замереть на месте. Малышка не знала, какой сейчас день недели и сколько времени, потому что давно уже жила по часам не механическим, а природным. После того случая с щенятами ей больше не хотелось жить под одной крышей с родителями, а потому она делила крышу с Найдой.

Здесь хоть и было холодно, неуютно, но, все же, не в пример лучше той жизни, что вела девочка среди алкоголиков раньше. Впрочем, они, кажется, особо и не заметили отсутствия дочери, хотя на дворе стоял апрель и прошло примерно полгода с того момента, как Оксаниной семьей стала Найда. Теперь нечаянная воспитанница собаки и дня не могла прожить, чтобы не научиться чему-то новому. Вот она, копируя поведение мамы Найды, садится на корточки, руки опускает перед собой, словно передние лапы, и так озирается по сторонам. Со временем Оксане даже стал удаваться такой замысловатый акробатический этюд как запрокидывание ноги за ухо и почесывание там пальчиками ступни, как обычно делают это собаки. Сначала смотрелось это смешно, малышка и сама над собой смеялась, а Найда сидела перед ней, приглядывала, словно тренер на физкультуре отслеживая успехи учеников. Упорство девочки дало свои плоды — вскоре она уже лихо чесалась как самая настоящая собака. Дальше Оксане вздумалось попробовать вылизываться языком, как Найда, но попробовав пару раз на вкус собственное немытое тело, девочка с отвращением бросила это занятие. Нет, это выше сил человека! Однако по мере того, как время пролетало в заботах о том, как прокормиться и согреться, обе, и Найда и Оксана, все больше привязывались друг к другу.

Как же удивилась Оксана, когда однажды ее новая собачья мама принесла в зубах свой первый коврик, а потом еще один и еще. Так их набралось штук 20, а может и больше. Если бы малышка умела считать больше чем до десяти, она бы в точности сказала, сколько ковриков отстирала и очистила от грязи. Заниматься наведением чистоты пришлось не сразу, потому как не сообразилось с первого раза, где можно мыть коврики, но тут помог случай или совпадение.

Родители, которым не было видно, что происходит на их дворе, потому что они были заняты лицезрением исключительно бутылок, закусок и пьяных лиц друг друга, которые, честно сказать, язык поворачивается назвать уже не очень прилично, продолжая посиделки, иногда все же выбирались с ведром к колодцу, чтобы то ли умыться, то ли напиться. Хотя, и то и другое им вряд ли требовалось. Ну да ладно. Главное, что Оксана, отчего-то начисто забывшая про колодец, — может из-за случая с лягушонком, — приметила вылазку отца и придумала, где сможет стирать свои коврики. Конечно, при этом вода загрязнится, но это мало тревожило малышку. Рассудив, как умела, посовещавшись с Найдой, которая только иногда поскуливала и виляла хвостом, Оксана решила окончательно, что нашла себе прачечную. Вылезла девочка стирать ночью, чтобы никто не засек ее маневра и не дал очередной взбучки. Кстати, о взбучках малышка забыла с тех пор, как стала жить с собакой. Та не подпускала к девочке не то что чужих, но даже родителей, так что теперь у Оксаны, можно сказать, был свой личный охранник. Стирали тоже вместе — Найда приносила коврики в зубах, подавала девочке. Та окунала их сперва в ведро, потом намыливала кусочками мыла, которые удалось отыскать на родительской кухне, а потом все это намыленное месиво из ковриков опускала в колодец, где поласкала. Чтобы коврики можно было достать, девочка накручивала их на длинную палку, которая опускалась в колодец, там палкой вращала туда-сюда, а потом вынимала из импровизированной стиральной машины. Такой способ был не из простых, но чего-то другого придумать у нее не получалось. Утром коврики сушились на заднем дворе, не около будки, чтобы нечаянные гости родителей не узнали вдруг собственную пропажу. Так вот приспособила Оксана себе постель, которая превратилась в мягкое и вполне уютное местечко для сна. Правда ору было потом, когда родители обнаружили, что вода в колодце испорчена, наверное, на весь район! Хорошо, что Оксане не понимала половины из тех матерных слов, что выкрикивали родители, иначе бы у нее что называется «уши завяли», а тут смех да и только. Неизвестно, подумали они на Оксану или нет, но только ругаться не стали. Может, Найду боялись, а может и не сообразили ничего…

Добывать еду было сложнее. Оксана перестала сдавать бутылки, потому что и носа показывать не хотела в родной дом. Побираться на улице было стыдно, главным образом потому, что не хотелось встретить там своих бывших друзей, которые теперь, само собой и знаться с ней не захотят.

Однажды она пробовала податься к Иринке или Петьке, но те не могли пустить — их родители были против. И даже тихонько уговаривала ребят пустить себя хоть под кровать, хоть в шкаф, да хоть в прихожую на коврик, но ничего не помогало. Так вот и пришлось соседствовать с собакой. Теперь девочка даже радовалась этому, а поначалу тяжело приходилось. Касалось это не только еды, которую Найда приноровилась воровать, но и отношений с другими собаками.

На бабушкином дворе было несколько сук и один кобель. Все они были предоставлены сами себе, то есть еду искали сами, куда хотели, туда ходили, но потом все же возвращались к дому. Так вот не принимали Оксану друзья Найды. Встретили девочку рычанием, оскалом, так что и здесь побороться пришлось за себя. Не забудется малышке случай, когда Джесси с Мухтаром стащили покрывало, нагадили на него и зарыли в ямку как свою собственность. Отыскать пропажу помогла Найда, рыкнув для профилактики на приятелей. Они казались Оксане глупее, чем Найда, а потому она не очень-то их любила. В другой раз Джесси придумала напасть на Оксану, когда та делила пищу с Найдой — они вместе один на двоих ели кусок мяса. Разрывали его зубами. Девочка чувствовала, как сочится по губам кровь оттого, что оно сырое, необработанное, как склизкая его поверхность не сразу поддается укусу и приходится прилагать усилия.

Научиться так мастерски есть мясо, чтобы не только пачкаться как поросенок, но и насыщаться при этом, малышке удалось не сразу.

Отвращение, тошнота, подступавшие к горлу, как только мясо оказывалось во рту, долго не проходили. Зато для Джесси кусок мяса казался аппетитным деликатесом. Он-то и послужил поводом для нападения на Оксану.

Собака стремительным прыжком подскочила к девочке, вцепилась в кусок и принялась тянуть его в свою сторону. Малышка от неожиданности выпустила еду изо рта и в недоумении принялась смотреть на Джесси, которая вовсю уже вгрызалась в добычу, придерживая ее двумя лапами. Но насладиться не получилось, потому что тут же защищать Оксану взялась Найда.

Ощетинившись, собачья мама набросилась на Джесси. Девочка вскрикнула от страха, отскочила, а собаки закувыркались, образовав большой шерстяной комок из тел. Оксана, напуганная, не решалась подступиться. А тут компанию собакам чуть не составил Мухтар. Он прыгал рядом со схватившимися между собой собаками и громко лаял. Он был псом не задиристым, а потому как-то вмешиваться в заварушку не спешил. Бедная малышка не знала, что сделать, чтобы прекратилось это сумасшествие. Зато родители Оксаны знали. Они прибежали на собачий лай с ружьем, которое, как оказалось, хранилось на чердаке у почившей бабули.

— Что тут происходит? Сейчас я пристрелю этих шавок, чтоб не смели тут лаять попусту! — орал Сергей. Вера Павловна, сперва притаившаяся за спиной мужа, увидела, что здесь всего-навсего дерутся собаки и успокоилась.

— Да ну, Сереж, перестань. Пусть себе грызутся, нам-то какое дело? Пойдем, водка стынет.

— Никуда я не пойду, пока не перестреляю здесь всех по одному, чтоб знали, что шуметь не положено, — не унимался отец, готовый, казалось, на самом деле рвать и метать. Но тут он приметил дочь, которая с ревом упала на колени перед дерущимися животными. Она просила их перестать ранить друг друга и пугать ее, будто они могли понять. В другой момент Найда, может быть, и согласилась бы на это, но только не теперь, когда инстинкты одержали верх.

— А ты что здесь делаешь? — теперь с возгласами недовольства выступить захотелось Вере Павловне. — Среди собак значит тебе живется лучше? А я-то, идиотка, думаю — кто это покрывало спер с дивана, так это ты выходит?!

Если бы Оксана в этот момент так сильно не волновалась за Найду, она, конечно, обратила бы внимание на слова матери, в которых заботы было больше о какой-то тряпке, чем о родной дочери. Только не до того было малышке. Никак она не могла успокоиться, все плакала и плакала. Волнение девочки передалось и Мухтару, так что он принялся бегать вокруг, потом круги становились все больше, и вот он уже носился, опоясывая двор, а лай разлетался вокруг все громче и громче. Так как Мухтар не сидел на цепи, да и остальные собаки тоже, непутевые Оксанины родители стали тревожиться за собственные мягкие места на телах, чтобы они не были вдруг искусаны, а потому решили быстренько ретироваться. На дочь они не обратили никакого внимания. И только успели отойти на несколько метров, как нечто, налетевшее сзади, опрокинуло Веру Павловну на землю. Упитанностью женщина не отличалась, падать оказалось больно. Хотя вряд ли бы спас ее и жирок, потому что вес Мухтара мог свалить даже мужчину. Кабель запрыгнул на женщину, готовый не то укусить, не то приласкаться.

— Что ты стоишь как пень?! — завопила испуганная Вера Павловна. — Сделай же что-нибудь, иначе вдовцом станешь прямо сейчас и все тут!

В ответ на такой душещипательный призыв Сергей не придумал ничего лучше как прицелиться в Мухтара из ружья и выстрелить. Поваленная наземь хозяйка дома и пикнуть не успела, чтоб он был осторожней. Раздался выстрел, от которого все, кто были во дворе, замерли, словно кино поставили на паузу. Даже собаки перестали драться, ошарашенные таким громким звуком. И тут Вера Павловна закричала так громко, что впору было затыкать уши пачками ваты.

— Ааа, убийца несчастный! Ранил меня, ранил! Придурок, сними пса, встать невозможно! Ааа, умираю, люди добрые, помогите!

Сергей, напуганный такими причитаниями, бросил ружье на землю и дрожащими руками стал поднимать Мухтара. Пес был мертв. По спине Оксаниной матери бежала кровь. Разобрать, ее ли это кровь или из она текла из собачьей раны, было нельзя. Женщина продолжала голосить, муж крутиться возле нее, не зная, что делать, а Оксана с Найдой и Джесси притихли. У девочки даже слезы не просились, потому что все эмоции и силы, казалось, иссякли от всего, что только что произошло.

Когда родители Оксаны ушли со двора, бросив тут же ружье, Найда подошла к Джесси, прикоснулась мордой к ее морде, словно просила прощения. Джесси приподняла лапу, положила на лапу Найды. Оксана, смотревшая с любопытством на все это и ожидавшая, что начнется новая драка, удивилась. Это так было похоже на человеческое общение, что становилось даже жутковато. Что там говорить, даже люди порой на такое не способны. Некоторое время собаки оставались неподвижными, а потом вдруг резко Джесси повалилась на бок.

Оксана подошла ближе, чтобы посмотреть что случилось. Оказалось, что в боку у Джесси кровоточит рана. Похоже, она поранилась, когда дралась с Найдой.

Найда тоже почувствовала, что подруга испытывает боль, жалобно заскулила и прилегла рядом. Малышка смотрела, как Джесси тяжело дышит. Так ей стало жаль собаку, что сердце защемило. Только что на ее глазах погиб Мухтар, так что допустить, чтобы не стало еще и Джесси, Оксана не могла. Ей вспомнилось, что она однажды видела по телевизору у Иринки, как лечат раны в экстремальных ситуациях людям: там говорилось, что нужно приложить тампон или чистую тряпку, смоченную в спирте, к ране, это поможет дезинфицировать ее. «Если тому дяде это помогло, то Джесси тем более поможет, ведь она даже лучше, чем человек», — решила Оксана.

Готовая уже не то что в играх, а на практике испробовать побыть ветеринаром, малышка стала думать, что можно использовать вместо спирта, которого не было под рукой. Подсказка пришла неожиданно — на глаза попалась бутылка водки, которую во время падения выронила из кармана Вера Павловна. Тут как раз из дома послышались крики — была обнаружена пропажа «драгоценного напитка». Но, увы, он уже не достанется ни Оксаниным родителям в качестве лакомства, ни малышке в качестве примочки. Бутылка разбита вдребезги. Только теперь, глядя на осколки, Оксана знала, как быть.

Ночью, когда огни в доме погасли, и вокруг стало тихо, девочка как можно тише прокралась к входной двери на четвереньках. Ей так как-то удобней было перемещаться, проворней. Дверь оказалась заперта. Оставалось окно. Малышка помнила, что рама в одной из комнат перекошена, стекло выпадает. Девочка двинулась туда. Наудачу раму починить не успели.

Осторожно сдвинув стекло, малышка привстала на скамейку одной ногой, другую закинула на подоконник. Малышка порадовалась, что когда-то с братьями лазила, словно обезьянка, по чужим окнам, пролазила в форточки. Навык сейчас пригодился, так что проникнуть в дом оказалось делом несложным. Только вот темно было кругом — хоть глаз выколи! Нечаянно она угодила ножкой в таз и загремела. А в нем что-то оказалось налито. Стало мокро и неприятно. Замерла на минуту, выжидая, не послышится ли ворчание родителей. Но только храп доносился из спальни. Аккуратно выбравшись из таза, Оксана направилась к столу. Двигалась она не по зрению, а по памяти.

Как помнилось малышке, от окна до стола было шагов десять, не больше. Но тут неожиданно расстояние увеличилось в несколько раз. Что-то странное. Сердце затрепетало от дурного предчувствия. Наконец добраться до цели удалось, рука потянулась за бутылкой водки, наполовину полной и оставленной прямо так. Повезло. Но тут удача изменила Оксане. Поворачивая назад, она немного оступилась, наткнулась на что-то мягкое. Это мягкое схватило за ногу, потянуло к полу. А потом раздался грозный рык Сергея:

— Воровка! Попалась!

Оксана начала вырываться, словно маленький зверек, загнанный в силки. Пнув со всей силы отца не то в нос, не то в ухо, девочка поторопилась к двери, сдернула цепочку, которая служила вместо замков и бросилась к своей защитнице. Сергей поторопился за хулиганкой, но тут вышла Найда. Она скалилась, лаяла, не давая подступиться к девочке. А Оксана сжимала в руках бутылку как драгоценность, за которую она была в ту ночь поплатиться ценой собственной жизни.

Глава 8. На цепи

До утра Оксана просидела над больной Джесси, не спуская со своих колен голову собаки. Гладила скатавшуюся от грязи шерсть, проводила ручкой по морде своего лохматого пациента, не боясь, что будет укушена. Беда сблизила человека и собаку, и теперь у Оксаны появилась еще одна защитница. А защита малышке не помешает, особенно после того, как она пробралась в дом и «украла» бутылку для медицинских нужд. Да если бы она хотела, то избавилась бы в одночасье от всех спиртных напитков, чтобы они не приносили людям столько горя, но это было не в силах девочки. Зато она была способна добывать себе пропитание и хоть как-то жить, пусть все больше по-звериному. В таком образе жизни для Оксаны теперь не было ничего неправильного, а даже наоборот. Она перенимала повадки своих воспитательниц, даже выть научилась как они. В этом с четвероногими мамками малышка была схожа — они втроем выли на луну от тоски, одиночества, боли, обид и осознания собственной ненужности.

Впрочем, о ненужности говорить рановато, потому что события поворачиваются для Оксаны совершенно неожиданным образом. Но перед кардинальным зигзагом в собственной судьбе девочка хлебнет горя от «нужности» родителям-алкашам, пропившим не только совесть, но и последние теплые чувства по отношению к собственному ребенку. Как только пришло утро, следующее за ночной вылазкой Оксаны в дом, Сергей предпринял рискованную для своей пятой точки попытку подобраться к хулиганке. Только теперь он встретил отпор не одной Найды, а еще и Джесси, которая уже немного окрепла. Не солоно хлебавши, пришлось вернуться с опущенной головой к Вере Павловне, у которой, тем не менее, хватило сил на организацию скандала для муженька. Оказалось, во время оглушительного выстрела женщина не получила ни царапинки, а причитала громче всех. Зато отныне у нее было чем упрекнуть Сергея: «Вот, прикончить меня вздумал, да на другой жениться?! Ах ты, кобель…» — и так далее уже нецензурно. Можно сказать, что он попал в вечное рабство и обязанность перед супружницей, так что и возражать, вроде как, не смел. Оксана, слышавшая вечные разбирательства родителей, казалось, с самой колыбели, опасалась, что Джесси или Найду отец тоже убьет как Мухтара, когда его терпение лопнет и надоест ему сносить попреки Веры Павловны. Конечно, он легко мог перестрелять не только собак, но и даже в собственную дочь выстрелить пару раз в запале злости, но отчего-то не шел на такой шаг, хотя девочка и этого не исключала.

Теперь для нее стирались границы между миром человеческим и миром животным, собачьим. Нос к носу она спала с Найдой, лапа в лапу (теперь уже не в ногу) вставала с ней на защиту территории, рычала голос в голос. За пределы двора правда выходить Оксана боялась, пусть и с Найдой или Джесси, потому что местные жители воспринимали девочку неадекватно. Да и что им было делать, когда они наблюдали, как грязный оборванный ребенок на четвереньках прыгает по улице, скалит зубы, того и гляди, норовит наброситься. А вчерашние друзья — Петька и Иринка — входят в компанию ребят, которые забрасывают Оксану грязью, камнями, ругаются на нее, обзывают «Маугли». Это прозвище прочно приклеилось к девочке, и почти всюду бродили слухи о ней. Но при этом — странное дело — никто не пытался помочь, выяснить, в чем дело. Те из местных, кто знал, чья это девочка, предпочитали не соваться, а новенькие в районе только сторонились от неприязни или нежелания влипнуть в историю.

Влипать тут было куда, конечно, потому что Вера Павловна задумала новую каверзу. Вылазки дочери, неприятные разговоры по округе, страх за собственные жизни после проникновения маленькой дикарки в дом не давали покоя женщине. С мужем своими опасениями она не делилась, а если иногда случалось обмолвиться хоть словом, то получала отговорки, мол, это их дочь, да и собак жалко, чего только история с Мухтаром стоит. До сих пор якобы он является ему в страшных снах и тяпает за самое ценное, что есть у мужчины.

О ценностях собственного мужа Вера Павловна отзываться без мата не могла, да и про остальное не могла спокойно упоминать. Называла его только «тряпкой», вот и весь сказ. Она была далеко не дурой и понимала, что трюк с алкоголем, подмешанным в пищу, больше не пройдет, ведь была Найда начеку. Следовало придумать что-то другое, чтобы раз и навсегда зажить в безопасности, а то неизвестно, что взбредет в голову этой малолетней преступнице, какие пакости она способна сотворить. Возьмет еще дом сожжет вместе с родителями или придушит, проникнув ночью в дом… Вот уж страсти так страсти. Так что, чтобы больше не мучиться ожиданием, Вера Павловна в один из дней призвала на помощь собутыльника Николая, того самого «дядю Колю», как называла его Оксана. Почесав в затылке с видом думающего, крайне серьезного товарища, он посоветовал нечто неожиданное.

— С собаками говоришь, сдружилась? Вот так чудеса! И пробовали всякие методы?

— Что ко всяким методам ты относишь? Травить их что ли или топить? Это уж совсем не по-людски будет, — возмутилась Вера Павловна, словно ярый борец за права человека.

— Мда, такая метода отпадает сразу, — почесал давно небритый подбородок дядя Коля, — слушай, а что если сделать все гораздо проще? Как же я раньше не додумался?!

Пришествие «гениальной» мысли в свою не совсем протрезвевшую голову мужчина ознаменовал ударом ладони себя по лбу. Вера Павловна воззрилась на знакомого вопросительно, а тот принялся с энтузиазмом разъяснять суть да дело.

— Если ты говоришь, что Оксанка ведет себя как собака, то и поступи с ней как обычно делают с собаками — посади на цепь, вот и все?

При этих словах вопросительные знаки, плясавшие в глазах Веры Павловны все это время, просто понеслись бешеным галопом, так что готовы были выскочить из глаз и вцепиться крючковатыми головками в собеседника, чтобы тот перестал говорить непонятные вещи, выражался яснее. Дядя Коля это понял и стал на пальцах буквально, выразительно жестикулируя, объяснять, что так и эдак поступить надобно.

— Сама посуди — в дом приволочь девчонку ты все равно не сможешь, потому что она уже привыкла жить во дворе, и свои там у нее порядки, так? — Собеседница кивнула, попутно вливая себе в горло очередную стопочку самогонки. — Это факт, так сказать, ясный и обжалованию не подлежит. Значит, пусть ведет себя как собака, живет как собака. А с живностью как еще поступить — на цепь посадить. И бегать хоть по соседям не станет, позорить тебя и Серегу. Конечно, если бы было возможно, ты бы приняла дочь в дом, логично? — Вера Павловна снова согласно качнула головой, на этот раз смачно хрустнув соленым огурчиком. — А если кто спросит, так и отвечай, что ребенок неуправляемый стал, неадекватный и требуются строгие, решительные, я бы даже сказал, кардинальные меры.

При этих словах дядя Коля гордо выпятил вперед грудь и пристукнул по столу кулаком. Вера по мере возрастания количества выпитого все сильнее проникалась идеей, все увереннее готова была признать правоту и смекалистость собутыльника. В итоге, уже изрядно заплетающимся языком и ходящей ходуном рукой она приподняла рюмку.

— Коля, ты гений! За это надо выпить, — и они чокнулись, почти синхронно выдохнули, потом проглотили вонючее пойло, занюхав все это дело остатками солений, добытых из бабушкиного погреба.

Утро, которое Оксана встречала обычно в обнимку с мамой Найдой, преподнесло ей несколько сюрпризов. Во-первых, рядом не было защитницы, а во-вторых, сама девочка почувствовала, что нечто не дает ей перевернуться на другой бок, тянет. Причина неприятности отыскалась сразу, как только Оксана приподнялась. Левая нога малышки была прикована цепью к боковине будки. Оказывается, давным-давно по боковым сторонам, справа и слева внутри собачьего дома торчали колечки, которые предназначались видимо как раз для закрепления цепи. Никогда раньше они не использовались, потому что бабушка, Алевтина Викторовна, не сажала питомцев на цепи и привязи, говоря, что только тогда собака остается самой верной, когда не привязана ни к чему. Потом посмеивалась с ехидцей и добавляла, что с людьми то же самое, как с собаками. Привяжешь — станут только о том думать, как бы освободиться. Слова эти были, пожалуй, умные, и запомнила их Оксана поэтому, теперь вот ей в буквальном смысле слова предстояло убедиться в их правильности.

Немного подергав ногой, девочка ощутила неприятное прикосновение к коже холодного металлического браслета. От него так и веяло беспомощностью, страхом. Да, бабушка была права — чем явственнее чувствуешь оковы — тем крепче желание выбраться из них. Паника овладевала девочкой при каждой новой попытке снять кольцо. Слезы закипали, поднимаясь изнутри выше, готовые вырваться из глаз как вода из горячего источника, гейзера, чтобы обжечь жалостью к себе, окончательно обездвижить. Барахтанье не приносило результата, и тогда девочка перевернулась на живот так, что левая нога как раз оказалась по одну сторону с началом цепи, и попыталась выползти из будки. Получилось это почти наполовину. Для того чтобы полностью высунуться наружу, не хватало в цепи звеньев семи. Но и этого было достаточно, чтобы повернуть голову, осмотреть двор, отыскать Найду. У малышки не было сомнений в том, что собака поможет освободиться, придумает что-нибудь.

Оксана жалобно заскулила, будто щенок. Теперь она и в самом деле была щенком. Тут же послышался отклик — это была Джесси. Она тявкала, рвалась в сторону Оксаны, но только приблизиться не могла. Она тоже была прикована цепью к клиньям забора, так что попытки приблизиться к девочке не приносили результата. Мысль о том, что с Найдой сделали то же самое, испугала малышку. В панике она принялась озираться по сторонам, и вскоре взгляд наткнулся на комочек шерсти, приютившийся в самом дальнем краю двора. Без сомнения, это была Найда: свернулась калачиком, голову положила на лапы, хвост подобрала под себя. Теперь она не выглядела сильной и решительной, но казалась покинутой, беспомощной. Сердце Оксаны екнуло от боли и грусти. Неужели теперь все они прикованы, отделены друг от друга? С яростью девочка снова стала дергать цепи, силясь освободиться и помочь своим друзьям.

Так старалась маленькая пленница, что не заметила, как сзади к ней приблизился человек. Только когда прозвучало елейное: «Ну здравствуй, красавица! Сидим-скучаем?» — мозг озарила вспышка воспоминания. Так же точно обращался к Оксане дядя Коля. Вздрогнув, девочка обернулась, обнаружив подтверждение своей догадки. Над ней склонился именно он. В его осоловелых глазах светилось то же намерение, что и в прошлый раз. Мурашки побежали по спине от страха. Снова дернулась левая нога. Но только боль от врезавшегося в кожу металла пробирала до костей и ничего больше. А опасность в лице дяди Коли становилась все ближе, уже склонялась на корточки перед девочкой. Из его рта неприятно разило алкоголем, как и всегда. Оксана даже поморщилась.

— Не бойся, дядя Коля — добрый, честно. Смотри, что я принес тебе, — при этих словах мужчина протянул девочке прямоугольник шоколадки в красивой обертке, который успел изрядно подтаять. То, что Оксане приносили шоколадки взрослые, для нее удивительным не было, часто она принимала их, ими же завтракала, обедала или ужинала, а когда и все вместе. Но вот брать от этого человека какие-то подачки было противно. Может быть, от того, что вспоминались его прикосновения, странные поглаживания. Вот и сейчас тяжелая рука тянулась к Оксане, скользила уже по ее спине. Раньше случалось, что дядя Коля трогал малышку везде и себя заставлял трогать, при этом странно сопел, пыхтел.

Оксана интуитивно чувствовала, что в его действиях есть что-то нехорошее, а потому всегда хотелось оттолкнуть его. Вот и сейчас, уже зная, что последует после шоколадки и поглаживания по спине, девочка сжалась, напряглась. Только бежать было невозможно, оставалось только кричать. И она во весь голос закричала: «А-а-а-а!», задрыгала ногами, замахала руками. Но мужчина не растерялся и зажал Оксане рот своей большой ладонью. Последовал укус, очень болючий от злости.

Дядя Коля взревел, словно медведь, ужаленный неправильной пчелой. В круговерти всех этих воплей слышался лай Найды, скуление Джесси. Оксана продолжала кричать, плакать, мужчина — ныть вперемешку с матом, а Найда рвалась изо всех своих собачьих сил к своей маленькой воспитаннице. Рывок за рывком, столбик, вбитый в землю и держащий собаку на привязи, начал качаться из стороны в сторону. Новое усилие, потом еще одно и еще. Найда готова была вгрызаться в землю, только чтобы освободиться и прийти на помощь Оксане. И чем громче та кричала, тем сильнее одолевало Найду это желание. Амплитуда раскачивания возрастала все больше и скоро столб был побежден. Со всех лап собачья мама бросилась к малышке и успела как раз вовремя вцепиться зубами приставале в нижнюю часть спины, так что новая порция воплей огласила весь двор. На крики выбежали Оксанины родители. Назвать их адекватными было нельзя. Они не просто пошатывались, а раскачивались из стороны в сторону как на корабле во время большой штормовой качки. Естественно, помощники из них были никакие. Все, на что они оказались способны, — это увести приятеля со двора, подальше от взбесившейся Найды и подоспевшей к ней Джесси, которая повалила часть забора, когда рвалась с привязи. Только сколько не кружили собаки вокруг Оксаны, сколько сама она не пыталась ковыряться палочками и гвоздиками в замке стального ободка, надетого на ногу, ничего не помогало.

Вконец обессиленная, спустя четыре часа бесплотных попыток, Оксана заснула, сомкнув мокрые от слез глаза. Утром Вера и Сергей под предводительством разъяренного дяди Коли явились во двор, чтобы наказать собак и Оксану за непослушание, но там никого не оказалось. Двор был пуст точно также, как пусто было в желудке у дяди Коли, который со вчерашнего дня и маковой росинки в рот не брал. Если, конечно, не считать двух литров водки «Столичная»…

Глава 9. Всему приходится учиться заново

Василий Егорович до сих пор не мог поверить собственному счастью: теперь он мало того что встречается с симпатичной его сердцу женщиной, так к тому же они в скором времени поженятся, скорее всего, по весне, и заживут как настоящая семья. Только вчера учитель сделал своей подруге предложение выйти за него замуж, а уже сегодня, довольный переменами в своей жизни, строил планы на будущее. Пришел конец его холостяцкой жизни и не будет больше вечных восклицаний знакомых и родных: «Когда же ты женишься? Ведь тебе уже 37! Да в твои годы уже о втором ребенке думают, а ты и первым обзаводиться не начал!». Это все так надоело, что мужчина уже готов был жениться на первой встречной, а тут как раз так все замечательно складывается!

Однако в великолепном воздушном замке, выстроенном Василием Егоровичем в собственном воображении, стремительно образовалась трещина. И звали эту «трещину» Оксаной. Выяснить имя девочки из будки, не дававшей покоя возлюбленной учителя вот уже несколько недель, помогла сердобольная бабушка-соседка Мария Степановна, громче всех кричавшая о мистике, происходящей вокруг.

Когда в ночи Валя одна кралась к дому, до которого они с Василием в прошлый раз провожали собаку-воришку, Василий, знай себе, мирно храпел, переворачиваясь с боку на бок. Когда же утром он, лениво почесываясь, зевая и потягиваясь, а потом делая все то же самое в обратной последовательности и вперемешку, пришел на кухню, под столом его ждал «сюрприз». Не то девочка, не то мальчик в каких-то лохмотьях, сидя на корточках, уплетал макароны из глубокой тарелки. При этом «оно» (других слов просто в собственном мозгу для определения существа Василий Егорович просто не отыскал), сперва ртом брало пищу, потом, при выскальзывании макаронины, помогало себе руками. Никакой вилки или хотя бы ножа! Ни-че-го! За ответом учитель обратился к Вале, которая сидела на табурете, немного дальше от стола, наблюдая эту странную трапезу.

— Что здесь происходит? Кто это?

— Это девочка, — с невинным видом, словно речь шла о таких обычных и очевидных вещах, как скажем, если бы вы воззрились с недоумением на мешок с мусором и стали спрашивать, а для чего он, а что в нем и тому подобные нелепости. Но тон подруги ничуть не прояснил ситуацию, скорее все только запутал.

— Выражайся пожалуйста яснее, — попросил Василий тоном учителя, который дома обычно никогда не использовал. Валя отреагировала моментально. Покинула наблюдательный пост на табурете, оправила фартук с прической, будто сейчас это имело важное значение, а потом неуверенными шагами приблизилась к другу.

— Понимаешь… — она запнулась, глубоко выдохнула ртом, потом также глубоко сделала вдох через нос, и весь вид ее говорил о том, что она готовится произнести какие-то важные слова, может быть самые важные за все тридцать пять лет своей жизни, — эта девочка. она жила в собачьей будке, и вот та собака, которую тогда мы выслеживали с тобой, приносила малышке коврики. Чтобы не холодно было, понимаешь? Все это время я думала о той собаке, потом решила поделиться сомнениями с Марьей Степановной и она рассказала мне историю про Оксану.

Женщина обратилась взглядом к дикой девочке, которая при виде Василия Егоровича, при звуках его громкого голоса, встрепенулась и сидела теперь, прицепившись за дальнюю ножку стола. Когда учитель посмотрел на нее, Оксана оскалилась на собачий манер.

— Ты хочешь сказать, что эта дикарка станет с нами жить, я правильно тебя понимаю?

Валя провела рукой по голому плечу друга, как бы успокаивая его.

— Но ведь она совсем никому не нужна… родители у нее пьют безбожно, того и гляди дочь за бутылку продадут. Мария Степановна рассказывала, что их лишили родительских прав и двоих сыновей отправили в интернат, а.

— Вот именно, — прервал Валины речи Василий Егорович, — мальчиков забрали в интернат. А кто? Органы опеки. Вот пусть они и занимаются этими вопросами, а тебе это ни к чему. Потом и тебя привлекут к какой-нибудь там ответственности. Хочешь проблем сейчас, когда жизнь у нас только начала налаживаться?

— Я не хочу. я хочу, — замялась Валя, растерянная от услышанных слов, — то есть если мы с тобой будем воспитывать эту девочку, то она ведь не помешает, а даже наоборот, у нас нет детей, вот пусть она и станет нам.

Василий и на этот раз даже дослушивать не стал, злость бурлила в нем и перехлестывала через края.

— Подожди-подожди! То есть, не спросив даже меня, ты решила за нас обоих, что мы станем воспитывать чужую девочку, которая неизвестно из какого леса вылезла, и не умеет даже со столовыми приборами обращаться? Ну, уж нет, дорогая, на это я не нанимался. Строить с семью с тобой — это всегда пожалуйста, но строить из себя благородного отца семейства выше моих сил, прости!

Выпалив все это на очень повышенных тонах в лицо обалдевшей от реакции мужчины, в которого она уже успела влюбиться, Валя даже не бросилась в комнату, чтобы остановить его, когда он собирал вещи в большую дорожную сумку. Хотелось упасть на пол, забиться в истерике, как делают маленькие дети, стучать ногами и руками, плакать, жаловаться. Но кому пожалуешься о том, что тебя не поняли? Твои добрые намерения отвергли и не приняли?! Даже малышка, которую Валя надумала приютить, вряд ли понимала, какая добрая и отзывчивая женщина сидит сейчас перед ней на табурете, покинутая и брошенная. От громко хлопнувшей в прихожей двери, тело непроизвольно вздрогнуло.

Оксана тоже испугалась, заскрежетала зубами, не решаясь вылезти из-под стола. Женщина с горечью посмотрела на маленького найденыша, проговорив не то ей, не то самой себе: «Вот и остались мы с тобой одни, Оксаночка. Сколько же нас ждет еще впереди трудностей. Но я буду любить тебя, и мы справимся».

Полная надежд и ожиданий, Валя с рвением принялась за воспитание маленькой дикарки. Давалось это конечно нелегко, даже сложнее, чем предполагалось в начале пути. А начинала Валя с того, что потихоньку приучала Оксану к себе. Подолгу разговаривала с ней спокойным голосом, не повышая тона. Говорить старалась с лаской. Причем, не только когда обращалась напрямую к малышке, но всегда. Называла предметы, которые были в доме, указывая на них при этом, чтобы Оксана понимала, о чем речь. Иногда казалось, что в глазках девочки появляется проблеск, что она понимает и слушает, а порой просто сил не хватало на то, чтобы достучаться до сознания, открыть двери во внутренний мир малышки. Валентина Викторовна честно старалась, пыталась найти подход к девочке. А однажды, попробовав дотронуться до Оксаны, была укушена и больше не подходила сама. Оставит на стульчике чистую одежду или еду и уйдет. Потом смотрит — из комплекта белья выбрала только трусишки и маечку, к платьицу даже не притронулась. Еду съедала, а миску при этом вылизывала прямо языком, как это делают животные. Впервые увидев такое чудо, Валя даже перекрестилась, так дико все это смотрелось. Чудная была и Оксана.

Время в заботах о малышке пролетало незаметно, но оно успевало делать свое нехитрое дело — сближать две одиноких души. Василий так и не появлялся больше, так что всю нерастраченную ласку Валентина отдавала девочке, своей названной дочке. И не могло не откликнуться детское сердечко на внимание и терпение женщины. Постепенно подпускала к себе, даже по головке теперь гладить разрешала. Когда удалось установить контакт эмоциональный и тактильный, Валентина Викторовна осмелела. Решила попробовать обучить девочку пользоваться ложкой.

— Оксаночка, деточка, посиди со мной за столом, — ладошкой постучав по мягкой обивке стула, женщина улыбнулась. Девочка подошла. Неуверенно села. Глазки ее при этом смотрели и недоверчиво, и любопытно. На скатерть Валя положила ложку.

— Вот, смотри, это ложка. Ею кушают обычно, — жест наполнения ложки и отправления ее в рот сопроводил слова. Малышка смотрела, не отрываясь, во все глаза.

— Ну, ты же помнишь, скажи? Знаешь ведь, что такое ложка? Ты ведь не всегда такой была?

Оксана словно слегка кивнула. Обнадеженная и обрадованная, женщина поставила на стол глубокую тарелку, наполненную супом. Она надеялась, что девочка сможет сейчас поесть по-человечески, сидя за столом, а не под ним на корячках, пачкаясь, словно хрюшка.

— Дорогая, а теперь давай поедим вместе супчик, хорошо? Одной ложкой буду я, а другой — ты, и станем по очереди кушать из одной тарелки, делиться друг с другом.

Ожидать согласия или вразумительного ответа было бесполезно, а потому Валя первая поднесла ложку с супом ко рту, проглотила пищу, старательно показывая как это вкусно, будто есть ложкой гораздо приятнее даже для вкуса еды. Когда пришла очередь Оксаны, девочка недоуменно посмотрела на столовый прибор, потом на суп, и вдруг неожиданно для Валентины, опрокинула тарелку на пол, спрятавшись в углу на кухне за шторкой. Горячий бульон разлился по столу, часть его пролилась на колени, обожгла. Валя ойкнула и встала из-за стола. Тряпки под рукой как нарочно не оказалось, и женщина принялась вытирать жижу собственным фартуком. Такая отчаянная беспомощность вдруг захватила ее сердце, такая обида. Вале казалось, что она бьется как рыба об лед и ничего не может добиться. Столько усилий потрачено, столько времени — и никакой благодарности. Сжимая в руках испачканный фартук, которым она машинально все еще продолжала возить по столу, размазывая жирность от бульона. Потом этим же фартуком она вытерла слезы, катившиеся по лицу. Опомнилась, повернулась к раковине, чтобы умыться и застирать фартук, и вдруг прямо перед собой увидела Оксану. Девочка стояла, выпрямившись в полный рост, не сутулилась как обычно, в руках держала ложку, а личиком выражала раскаяние.

— Девочка моя! — бросилась обнимать малышку Валя, напрочь забыв о том, что прикосновений та не терпит, и как ни удивительно, на этот раз дикарка не оттолкнула свою спасительницу. Ручки ее обвились вокруг Валиной талии. И малышка и взрослая женщина заплакали.

После той истории с пролитым супом многое переменилось в отношении Оксаны к Валентине Викторовне. Она словно приходила в себя, просыпалась от долгого кошмара. Мучительным было это пробуждение, но все же приближалась пора окончательного выздоровления от страха, недоверия. С наступлением весны, чтобы закрепить успех, Валя придумала устроить пикник на природе и отметить заодно день рождения своей маленькой дочурки. Так называть девочку женщина, как сама понимала, имела полное право, потому что слишком многое пережили они вместе. Оксана разговаривала очень редко и в основном односложными фразами, так что выведать у нее дату рождения было невозможно, видимо, она не хотела вспоминать о прошлых днях рождения. Да и сомневалась Валентина, что они вообще когда-либо были у малышки, а потому сама решила устроить праздник.

Нашли местечко в рощице, расстелили покрывало, на нем разложили всякие вкусности и просто лежали и смотрели на проплывающие мимо облака. Валя несказанно была рада тем, что сегодня ей удалось уговорить Оксану одеть платьице — белое с красными яркими маками на юбке и сплошь красным атласным воротничком. Наряд оказался ей очень к лицу. На голове волосы были до плеч, так что их украсили просто красным ободком. В общем, в этот день Оксана была самая красивая, словно принцесса, словно самая нормальная девочка. Но этот же день оказался переломным в жизни Вали и Оксаны.

Счастливые, они возвращались домой, и девочка не могла налюбоваться на подарок, полученный сегодня, — брошь в форме сердца с гранатом внутри. Валя когда-то давно, еще будучи девочкой прочла в какой-то познавательной книге, что камни красного цвета повышают активность, поддерживают силу. Сердце для Вали было символом глубокой преданности и любви. Женщина так и сказала девочке, когда вручала подарок, но и без слов Оксана уже поняла, что эта славная тетенька желает ей добра и никогда не обидит. Зато принести обид смогли другие люди, которым не давало покоя счастье Валентины Викторовны.

Неизвестно кто наговорил, что в квартире у гражданки такой-то проживает на незаконных основаниях неизвестная девочка. Как ни странно, органы опеки, которых не дозовешься обычно, отреагировали со скоростью просто реактивной, так что встречала у квартиры Валю с Оксаной уже знакомая нам Тамара Николаевна. Очевидно она имела очень крепкую психику, потому как история с бабушкиной челюстью и падением в подпол не отвратила ее от этой работы. И она пришла за Оксаной.

— Деточка, здравствуй, помнишь меня? Как ты выросла, какая хорошенькая стала! — восклицала женщина, глядя на мгновенно спрятавшуюся за Валиной спиной Оксану.

— Что вам нужно? — вступилась Валентина.

— Как что? По закону девочка не ваша. У нее есть семья, вот туда она и отправится.

— Родителей-алкоголиков вы называете семьей? Нет у нее такой семьи, я — ее семья!

— Минуточку, как вас? Валентина Викторовна, кажется? — блокнот Тамары Николаевны прошелестел, открывая, кажется, всю Валину подноготную, — мужа у вас не имеется, доход — небольшой даже по меркам нашей области, так что, если бы вы и захотели удочерить Оксану на законных основаниях, ни один орган опеки вам этого не позволил бы… условия не те.

— То есть вы считаете, что в собачьей будке, откуда я вытащила малышку, условия комфортабельнее? Ну, извините! — Валя хотела пройти в собственную квартиру, но суровый взгляд Тамары Николаевны словно приковал ее к месту.

— Вы говорите будка? Я этого не знала. Что ж, тогда сегодня же лишим Оксаниных родителей прав на воспитание ребенка и подготовим место в детском доме.

Услышав про детский дом, Валентина Викторовна вздрогнула, а Оксана крепче вцепилась в новую маму, будто понимала, что их собираются разлучить.

— Пожалуйста, оставьте малышку со мной. Мы только сдружились. Пусть к ней первое время на дом приходят педагоги, а потом она привыкнет, освоится и пойдет в школу. Пожалуйста!

Но в ответ на просьбы Вали Тамара Николаевна только качала головой как заведенная: «Нет, нет и нет». Видя, что положение изменить не получается, Валя обернулась к Оксане.

— Послушай, девочка моя! Сейчас ты поедешь в домик с этой тетей, а я приеду к тебе завтра. Так надо. Но я никуда не деваюсь, я с тобой. Просто улажу дела и заберу тебя к себе, мы будем вместе, — женщина крепко-крепко обняла худенькую Оксану. Плечи той подрагивали от беззвучных рыданий, губки искривились в плаксивой гримасе. На удивление спокойно она отошла от Валентины Викторовны и приблизилась к Тамаре Николаевне. На протянутую руку не отреагировала, сжала кулачки. Валя сама готова была не то что реветь, но кричать как обезумевшая от горя и тоски, видя, как уходит Оксана. Валя знала, что это насовсем, потому что на самом деле никто не позволит ей воспитывать малышку, и проклинала все законы на свете, которые обрывают ниточки доверия и любви между людьми, убивают надежду там, где она только что зародилась.

Этой ночью Валя и Оксана рыдали навзрыд, зарывшись лицом в подушку, только каждая на своей стороне. Оксана держала на ладони подаренную брошь, больно кололась о булавку-крепление, когда сжимала ладонь, от этого снова плакала. Капельки крови, такие же алые, как гранат внутри сердца, капали на постель. Это были кровавые слезы души, и боль физическая была ничем по сравнению с болью душевной. После этой ночи, этой разлуки Оксана больше не плакала. Никогда.

Глава 10. Интернат

Коля Семечкин по кличке «Пикассо» раз пятьдесят, наверное, стирал ластиком не нравящийся ему контур. Не выходил у него образ Христа, никак не выходил. Замахнулся он на такую картину не случайно — видел на недавней экскурсии в монастыре икону Спасителя. Так запало в сердце это все, что рискнул Коля нарисовать нечто подобное. Вообще ему очень нравилось рисовать, запечатлевать виды природы, того, что вокруг. Не раз тринадцатилетний мальчик выигрывал конкурсы или становился призером, и если бы ни это, он, наверное, не решился бы на столь рискованный эксперимент.

Сейчас он чувствовал себя увереннее, знал, что рисовать — это его дело, его занятие, и он должен учиться, совершенствоваться. Правда, не все ребята в интернате понимали его увлечение, но Коле было плевать, честно говоря. А в свете последних событий разговоров было только о новенькой дикарке-девочке, которую поселили в соседнем корпусе. Все его друзья убежали смотреть на незнакомку, а он остался рисовать. Однако побыть наедине с создаваемым образом не получилось, потому что в комнату влетел Митя Жидков.

— Пикассо, чего ты тут завис опять над каракулями своими? Пойдем смотреть лучше на новенькую! Говорят, она такая странная, даже лает. Наверное шизанутая!

— Не хочу я смотреть ни на каких шизанутых, отстань, Жидкий! — не поднимая головы от ватмана отозвался Колька.

— Эй, ты чего? От коллектива отрываться не принято у нас, ты же знаешь!

— Знаю, — отозвался тот, проворчав что-то непонятное себе под нос. Затем он поднялся с пола, убрал краски и собирался сложить аккуратно в тумбочку другие принадлежности, но товарищ нетерпеливо махал ему рукой, пришлось бросить все прямо так.

Обычно ходить в другой корпус к девочкам разрешалось до девяти часов вечера, в другое время строго следили за тем, чтобы в комнатах не было посторонних. Комнаты или «кубрики», как их называли на местном жаргоне, вмещали в себя человек десять, бывало и меньше. До запрещенного времени можно было свободно ходить из корпуса в корпус, никто не препятствовал, но когда ватага мальчишек разного возраста прошлась по коридору девичьего корпуса, воспитатели просто обалдели.

— Тааак, куда намылились, хвосты навострили? — преградила им дорогу старшая воспитательница, подрагивая телесами, готовыми вот-вот вывалиться наружу из тесной служебной формы.

— На новенькую глянуть, запрещается что ли? Может мы все свататься пришли! — отозвался один из ребят.

— Хороши, женишки! Женилка-то выросла хоть? — осведомилась воспитательница-гора.

— Можем продемонстрировать, — хохотнул кто-то из старших.

— Ой, спасибо, такого мне не надо! Идите уж, а то сейчас устроите мне тут разгром от недовольства, как навалитесь всей гурьбой. Только не входите внутрь, через стекло в двери смотрите, поняли?

Тут и там послышались отклики согласия. Процессия двинулась дальше, и через минуту то один, то другой мальчик заглядывал в одиночную палату, где содержалась Оксана. Выглядела она растрепанной. Платье, которое она не позволяла снимать с себя, порвалось снизу и подмышкой. Под глазами были синие полосы от недосыпа и отсутствия свежего воздуха. Некогда беленькие гольфики теперь превратились в серые от грязи. Как она прибыла, так и оставалась в том же самом и не думала переодеваться в чистую одежду. Взгляд малышки был устремлен в стену перед собой, словно вместо облупившейся штукатурки там можно увидеть нечто интересное. Хотя, судя по грустному выражению лица, а вернее — даже по никакому, можно было понять, что высматривает Оксана в стене картины не самые интересные.

А тем временем мальчишки и девчонки, словно на диковинную зверюшку, смотрели на новенькую. В их числе были Коля и Митя. «Как смахивает на бомжиху! Даже они выглядят прикольней», — комментировал Жидкий. Пикассо на отзывы друга не отзывался, он замер. В буквальном смысле слова. Оставалось только рот от удивления открыть. Такая Оксана показалась ему несчастная, одинокая, тут кто хочешь, с ума сойдет. И пришла в голову Семеч-кина неожиданная мысль: он нарисует портрет этой девочки, но только вот не в таком виде как сейчас, а в счастливом, рядом с ней дом выстроит или еще чего изобразит, что ей захочется самой. Будет она на себя довольную поглядывать и тоже счастливей становиться, будет стремиться к этому. Заодно и проверит на практике Колька идею о том, что если то, что мечтается, выразить на бумаге, то это непременно исполнится. Как-то заумно это Рената назвала еще: не то матрастизация, не то сатисфакиця!

Рената — это, пожалуй, единственная девчонка, с которой интересно было дружить, потому что никогда не знаешь, что придет в ее рыжую кудрявую голову. Честно сказать, Коля бы и рисовать-то не стал, если бы однажды не познакомился с этой непоседой. Ей вздумалось, видите ли, на обеде пуляться в соседа по столу фрикадельками из супа. Во время очередного броска сосед, уже наученный горьким опытом, успел отклониться, так что «заряд» угодил прямиком Коле за ворот рубахи, потому как сидел в то время Семечкин как раз позади страдальца — соседа. Так вот и стали с тех пор Коля с Ренатой делиться друг с другом не только фрикадельками, но и обеденным столом, и всякими задумками, радостями и печалями. Только сейчас, не понятно отчего, Коле не хотелось говорить Ренате о своей идее. Показалось, что подруга может не понять. Стоит среди девчонок сейчас и шутит над новенькой. Нехорошо это, обидно. По крайней мере, Колю бы точно обида взяла, если бы над ним так подшучивали. Правда заступаться Семечкин за незнакомку не поспешил, потому как это только организовало бы новую волну насмешек, как землетрясение рождает на воде цунами.

Вместо этого Коля стал тихонько приходить в редкие часы отдыха от занятий — трудовых и учебных — к Оксаниной двери, за стеклом которой все просматривалось, или наблюдал за незнакомкой во время ее выхода на прогулку. Гуляла она всегда с воспитателем, в компании ребячьи не входила, так что, подойти к ней было несложно. Только вот Коля отчего-то робел, не знал, как она отреагирует на его дружеский шаг. Решил дождаться окончания работы над портретом, а потом подарить и завести знакомство.

Образ Христа пришлось отложить, чтобы не исказился образ Оксаны, потому что рисовал юный художник по памяти. Тщательно прорисовывал все детали, контуры, выбирал цвета. Скудность палитры скрыть было невозможно, а потому Коля решил изобразить девочку без излишеств: в солнечном свете на поле, где много одуванчиков. И так выходило интересно, будто солнце наверху, над головой, и солнце под ногами, а среди всего этого сияния стоит незнакомка. На портрете она выглядела счастливой. Хоть и не видел Коля, как девочка улыбается, но представлял, что улыбка должна быть ей очень к лицу, потому что хмуриться ей точно не шло.

Через две недели картина была готова. Оставалось подарить ее той, ради которой все это затевалось. Семечкин, как истинный творец, удовлетворен своей работой не был, потому что, как говорится, нет придела совершенству, но все-таки надеялся в душе, что подарок Оксане понравится.

В назначенное время, а вернее — когда образовалась свободная минутка, Коля пришел к комнате девочки. К ней никого по-прежнему не подселяли, и она как обычно в полном одиночестве лежала на кровати, свернувшись калачиком как-то по-собачьи. Передать картину можно было только одним способом — просунуть в щель под дверью, которая на Колину удачу здесь имелась. Никогда бы раньше он не подумал, что пространство между дверью и полом так порадует его, так понадобится. И только мальчик хотел передать свое творение, как увидел идущую по коридору Ренату. Она махала другу рукой в знак приветствия.

— Чего, опять на эту чокнутую пришел посмотреть? Магнетизирует она вас, что ли, всех тут?

— Какое-то слово ты придумала интересное — «магнетизирует», первый раз слышу! Вот знаю, что есть «гипнотизирует», но… — попытался Коля увести разговор в другую сторону.

— А я в первый раз вижу, чтобы ты что-то от меня прятал! — с любопытством перебила Рената, заглядывая за спину Семечкину, где тот тщетно пытался спрятать Оксанин портрет. — Дай хоть глазком взглянуть!

— Эээ, нет, там нет ничего интересного. для тебя, — замялся художник.

— Как это, ты же знаешь, что я всегда была самая первая твоя поклонница и самая верная оценщица твоих работ!

— Ой, слушай, перестань так заумно говорить! Лучше бы уж материться научилась, а то уши вянут от твоих оборотов, — попытался из последних сил увернуться Коля, но ничего не вышло. Рената ловким движением обошла его сзади и выхватила лист. На лице ее тут же отразилось изумление, смешанное с обидой и негодованием.

— Ах вот как, да? — возмутилась подруга. — Значит, чирикнутых всяких ты рисовать согласен за милую душу, а лучшего друга, то есть меня, ни разу в жизни не нарисовал?

Рыжие кудряшки Ренаты вздрогнули пружинками, натянутыми до предела, готовясь отбросить любую вразумительную Колину мысль. Только ничего вразумительного мальчик не ответил.

Уходя, подруга бросила: «Знаешь ты кто после этого, Пикассо? Ты — предатель!». Картина осталась валяться на полу коридора, выброшенная, словно мусор. «Хорошо, что не изорвала хоть», — только и смог подумать горе-художник.

Глава 11. Пропажа

Грани большой кирпичной коробки — тюрьма. Но она не страшнее одиночества, которое вгрызается в душу, словно большой голодный пес в кость. Так въедалась в каждую клеточку Оксаниного тела безысходность. Тупиковость чувств, эмоций стала основой всего существования девочки. Вроде только хочешь порадоваться, улыбнуться, а натыкаешься внутри себя на тупики, которые не дают выбраться, освободиться. Оксана была пленницей скорее не снаружи, а изнутри. И никто, категорически никто, не собирался спасать ее. Ни одна живая душа. Не было Найды, Валентины Викторовны или хотя бы даже вечно пьяных отца с матерью. Девочка часто про себя повторяла только одно слово: «Никто». Когда ее спрашивали, что это значит, она делала вид, что не говорит вовсе, просто не понимает букв и слов, будто безграмотная. С Оксаной пытались заниматься: приходили специалисты самые-самые, но вся беда состояла в том, что девочка никого к себе не подпускала. В последнее время вообще под кроватью стала прятаться, потому что не совсем уж была дурочкой и понимала, что незнакомые ребята и девчонки за стеклянной дверью смотрят на нее как на зверя в зоопарке. От этого становилось еще обиднее.

Ночами, особенно когда в окошко заглядывала луна, Оксана забиралась с ногами на подоконник и выла. В одну из таких ночей соседки из другой комнаты пошли жаловаться дежурному, а тот, вместо того, чтобы обратиться к воспитателям или медсестре, устроил мероприятие: объявил, что в корпусе теперь живет девочка-волк и все, кто хочет посмотреть на нее, должны что-то отдать взамен. Предусмотрительный дежурный занавесил стекло покрывалом, и когда зрителей набралось достаточно, снял занавеску, открыв обзору Оксану, поглощенную тоской. Она даже не замечала, что на нее все глазеют и обсуждают. А вот дежурному подобное «предпринимательство» понравилось, и с тех пор он регулярно проделывал такие штуки, пока кто-то не нажаловался, и его не посадили в воспитательных целях в изолятор, пусть, мол, посидит один, может тоже завоет.

Пока Оксана по-прежнему являлась для многих в интернате центром притяжения, жизнь в заведении шла своим чередом. Здесь существовали те же чувства, что и в большом мире: также завидовали, ненавидели, прощали и любили. Пикассо сам не заметил, как оказался в самой гуще всех этих чувств, причем, почти одновременно. А началось, как мы помним, все с Оксаниного портрета…

С того времени, как на Кольку обиделась Рената, прошел месяц, а подруга и не собиралась оттаивать. Мальчик, словно скованная льдом река, не решался на какие-то действия по отношению к старой знакомой, да и Оксане, честно говоря, подарок не дарил. Боялся, что другие ребята узнают, станут высмеивать. Так бы и кануло в небытие художество Семечкина, если бы однажды, прогуливаясь по улице, он не бросил случайный взгляд в сторону Оксаниного окна. Девочка снова сидела на подоконнике. Створки были открыты, так что ноги свешивались свободно. Четвертый этаж и внушительная высота не пугали девочку. Наоборот, она расправила руки и, казалось, хотела поймать ветер. Колька и сам бы с удовольствием оседлал его, чтобы улететь подальше отсюда, но только отчего-то при виде Оксаны в таком положении думалось вовсе не красивыми картинками, а представлялось, что она вот-вот сорвется вниз, а там вдребезги разобьет не только свою тоску с одиночеством, но и сама превратится в некрасивое кровавое месиво на асфальте.

Испуганный такой мыслью, Коля примчался в корпус, взял портрет Оксаны и побежал к девчонкам. Не замечая никого, он прямиком направился к Оксаниному кубрику. Вокруг сновали люди, но Коле было все равно. Мигом, не дав опомниться никому из тех, кто был рядом, Пикассо просунул портрет в щель под дверью.

Лист заскользил по полу и прямо к окну. Коля порадовался своей удаче. Оставалось надеяться, что девочка обратит внимание на подарочек. И Оксана обратила. Легкое шуршание, которое издавал портрет, словно шепча приветствие, заставило ее обернуться.

Девочка отвлеклась от ветра, который теперь увлекся песнями ярко-зеленой листвы, стал им подпевать. Привлеченная странным белым прямоугольником, Оксана спустилась с подоконника, осторожно, чтобы не задеть странное нечто, ступая на цыпочках. Что-то в памяти всплывало знакомое, похожее, но вот что, вспомнить было трудно. Секунды Оксаниного недоумения складывались в минуты, а тех уже скопилось штук тридцать, так что они не вмещались в Колино терпение, будто народ, напичканный в троллейбус. Мальчик готов был уже биться головой о стену и кричать что есть мочи, чтобы девочка подняла лист и посмотрела с другой стороны, но она, наконец, сделала это сама.

Когда картина была открыта, возглас удивления так и выпорхнул из Оксаниной груди — так красиво и невероятно оказалось то, что она держала сейчас в руках. И даже голова посветлела, будто маленькие светлячки зажглись внутри и принялись крутить колесики своих маленьких велосипедиков, чтобы одна шестеренка сработалась с другой и девочка начала соображать. В поисках того, кто сделал ей такой удивительный подарок, — саму себя, но в лете, счастливую, — она осмотрелась по сторонам. И тут взгляд ее встретился с Колиным взглядом. Встречный взгляд спрашивал, что она думает насчет картины, выражал беспокойство и интерес. Конечно, и гадать тут нечего — это он, высокий мальчик с карими глазами, немного сутуловатый с чубчиком торчащих на затылке волос. Как-то странно показалось Оксане все это, и тем более странными показались чувства, которые она испытывала к этому незнакомому мальчику — благодарность и симпатию. Симпатизировать людям девочке приходилось нечасто, ведь окружали ее в основном с самого детства личности, которые не стоили того.

Симпатия… Даже если бы Оксане назвали это слово, она бы не поняла, о чем идет речь. Просто сказала бы, пожалуй, что это когда внутри просыпается мотылек, становится тепло, легко, светло. Так было и теперь. Оксана приблизилась к двери, держа картину в руках. Что говорить она не знала, поэтому только смотрела и смотрела, так что радость из ее глаз струилась невидимыми ручейками, проникая в Колино сердце, и скоро там был водопад эмоций. Единственное, что они оба смогли сделать, — это приложить ладошки к стеклу двери, ровно так, чтобы одна оказалась напротив другой, словно они и в самом деле касаются, и нет между ними никаких преград.

Благодаря этому случаю Семечкин осторожно стал сближаться с Оксаной. Бывало, что если увидит ее из окна, помашет рукой или улыбнется. В часы, когда занятия прекращались, он приходил и садился напротив двери, за которой Оксана тоже ждала прихода своего молчаливого друга. Никто из них первым заговорить не решался. Коля — потому что боялся сказать что-то не то, обидеть, испугать, а Оксана просто позабывала многие слова за время общения с собаками. С Валентиной Викторовной они общались в основном жестами да односложными фразами, а тут совсем все чужое было. Правда, отчуждение постепенно проходило, так что Коля с Оксаной даже стали потихоньку перекидываться редкими фразами. Вернее даже сказать, маленькими листочками, на которых были написаны слова.

Первым сделал это Пикассо, подбросив под дверь своей новой знакомой прямоугольник клетчатого тетрадного листа, на котором значилось: «Привет! Меня зовут Коля». Ответа не последовало. Оксана вопросительно смотрела на клочок бумаги, словно не понимая. На самом деле так и было оно — девочка не умела ни читать, ни писать. Тогда Коля придумал приносить альбомные листы, на которых рисовал красками буквы алфавита в печатном варианте. Так постепенно, шаг за шагом, буква за буквой, Оксана осваивала грамоту. Темпами, которые Семечкин с гордостью мог назвать бы спринтерскими, то есть через три недели и четыре дня, Оксана уже написала свое имя. А потом стала составлять даже целые предложения. Однажды он пришел как обычно к двери, а оттуда ему сразу прилетела записка: «Рада видить тибя! Я хачу гулять». Лицо мальчика просияло от восторга: маленькая затворница мало того что пишет теперь целыми предложениями, так еще и хочет выйти наружу. Вот это да!

Мигом Коля побежал к старшей воспитательнице, чтобы попросить отпустить с ним Оксану на прогулку. Хорошо, что лето было в самом разгаре, и можно было не волноваться о теплой одежде, простуде и так далее, а выйти как есть — налегке.

Они шли, не касаясь друг друга. Шаг в шаг. В одном ритме. Оксана спешить не могла, потому что много времени проводила на корточках, мало двигалась, так что мышцы почти совсем атрофировались, и сил в ногах почти не было, но Коля и не торопил подругу. В том же темпе что и она, Семечкин гулял в тени небольшой аллеи, потом свернул к клумбе со скамейками, заметив, что спутница подустала. Присели. Молчали. И только Коля собрался сказать что-нибудь, например, поделиться творческими задумками, рассказать, что здорово было бы нарисовать вон ту березку или воробья, приготовившегося совершить прыжок с дубовой ветки, как к ним подошли интернатские ребята, в числе которых была Рената и Жидкий. Коля даже не успел подумать, как должно быть страшновато воробушку прыгать. Теперь самому Кольке, кажется, пришло время пугаться, потому что тон товарищей не оставлял вариантов.

— Посмотрите только на этих голубков, просто прелесть, — съехидничал старший из ребят Никита Морозов по прозвищу «Клещ», потому что таким он был въедливым, что спасу нет! Как прицепится с каким-нибудь своим подколом, так не знаешь потом, что сделать, чтобы оставил он свои шутки-прибаутки. Вот и теперь придумал характеристику, против которой, Коля знал, протестовать бесполезно как минимум месяц.

— Отвяжись, Клещ! Займись-ка лучше делами своими. «Хвосты» вон по русскому языку лучше подтяни, — пробурчал Семечкин.

— Ооо, да Пикассо у нас теперь праведником сделался! За оценки товарищей радеет, надо же! — это вставил реплику другой парень, немногим старше Коли. Прозывали его в интернате кто в лицо, а кто за глаза — «Шестеренка». Потому что был он незаметным вроде бы, но как только намечалась какая-то большая заварушка, тут же выставлялся вперед, словно без него не обойтись, вроде как важная деталь большого механизма. Да и «шестерить», то есть быть под рукой у более уверенных пацанов, лидеров, выполнять приказы, тоже был мастак, так что прозвище получалось каким-то двойным.

Послышались голоса собравшихся. Кто во что горазд — стали комментировать, предлагать свои версии дальнейшего развития событий.

— Слушай, а вот если вы того-этого, — последовал непристойный жест, — то кто у вас родится — щенки или человеческие детеныши? Невеста-то воет у тебя как собака на луну!

— Не-не, у них если чего и родится, то, как в сказке: не мышонок, не лягушка, а неведома зверюшка! — последовал хохот, от которого Оксана съежилась, да и Коле стало не по себе. Он встал со скамьи, взял девочку за руку и вместе, стараясь идти как можно быстрее, хотя у Оксаны получалось это с трудом, они направились к корпусу.

Пока они шли, перед глазами у Кольки стояло лицо Ренаты. Она тоже смеялась, как и остальные, не брезговала издеваться над девочкой, которая в полтора раза младше ее самой, и с которой жизнь обошлась и без того жестоко! От этого ему так противно стало на душе, будто внутри разлилось болото, и лягушки заквакали голосами интернатских ребят все те обидные слова, что продолжали звучать им вслед.

Неприятность во время прогулки так задела Семечкина, который хотел подружиться с Оксаной только из добрых чувств, что он совсем забыл о своих принадлежностях художника. Только вечером вспомнил, что оставил на скамье гелиевые цветные ручки. Так обидно стало, что он аж похолодел от макушки до пят, а сердце тяжелым камнем ухнуло вниз. Эти ручки были подарком за участие в художественном конкурсе, который Коля выиграл. Тогда это была большая редкость — не просто гелиевые ручки, а еще и цветные! Ими художник-самоучка очень гордился, хранил как зеницу ока, никому в руки даже брать не разрешал. Кроме Оксаны. Стрельнуло же вдруг ему поделиться, порадовать девочку яркими цветами! «Совсем с ума спятил!» — принялся ругать Колька сам себя, ворочаясь в постели с боку на бок. Так и не заснул до утра — переживал. Как только пришло время завтрака, он у всех в столовой стал спрашивать о пропаже. Никто не мог ответить ничего путного, а Клещ вообще кинулся исполнять роль заправского сыщика.

— Вот ты водишься с этой странной чучелой, с нее и спрос! А нам-то на фиг твои ручки драгоценные, мы все знаем, как ты к ним относился, никого не подпускаешь, для писулек своих бережешь. Ты же сам говорил, что открытку рисовать собираешься, то ли на деревню дедушке, то ли в правком!

— Бабуле, — мрачно исправил Коля. Доводы товарища, хоть и был он грубоват накануне, звучали убедительно. Тут еще и Шестеренка привязался с поддакиванием. Видя, что ничего от старших не добиться, мальчик понуро побрел к своему столу.

В это утро даже его любимая гречневая каша не казалась ему такой вкусной, рассыпчатой. Коля, как мог, старался забыть про это дело, ведь, как известно, потерянного не вернешь. Конечно, для верности он побывал у Оксаны, но разве там что выяснишь, если она даже дверь не откроет? Зато для Клеща история казалась очень даже завлекательной, да и не мог он допустить на правах старосты в мальчиковой части интерната таких вот краж. Иначе все потом распустятся и никакого порядка не будет, а воспитатели еще и по шапке дадут, что плохо смотрел.

Глава 12. Обвинение

В общем, чтобы отыскать пропажу, устроили, что называется, «шмон» по кубрикам. Делать это открыто не очень-то хорошо, потому что воспитатели поднимут переполох, поэтому маскировали все это дело невесть откуда взявшейся манией чистоты и порядка. Устроили «генеральную уборку». Операцию по поимке воришки Клещ так и назвал и страшно гордился этим, мол, какой же конспиратор он гениальный! Само собой разумеется, что физически даже всех и каждого под это дело нельзя подвести, поэтому сперва зафиксировали в письменной форме, то есть составили список тех, кто вчера ошивался возле скамейки, где Коля с Оксаной посиживали. Примерно обрисовали, вспомнили всех присутствовавших. Дальше методом исключения вычеркнули Клеща с Шестеренкой, так как они старшие и в такие заварушки ввязываться не дураки. Исключили и тех, кто стоял дальше всех от скамейки и злополучных ручек. Ренату, Митю Жидкова и еще нескольких друзей Пикассо сам отмел, так как не мог представить, что они пойдут на такую подлость. В итоге осталось человек десять, включая Оксану. Когда и за нее принялся заступаться Коля, Клещ его притормозил.

— Погоди, адвокат! Ты говоришь, что твои друзья не могли взять ручки. В это я готов поверить, потому что знаешь ты их давно. А вот эту чок… — ему хотелось обозвать Оксану по привычке чокнутой, но парень вовремя исправился, чтобы хотя бы на время разбирательства опустить оскорбления личности, какой бы странной та не представлялась. — А вот эта девочка, откуда тебе известно, что придет ей в голову? Согласись, что странностей в ней хватает?!

Коля кивнул. С этим поспорить было нельзя, хотя то, что Оксана могла украсть его ручки, казалось ему совершенно невероятным.

— Слушай, так может как раз из-за своей странности Оксана и не могла взять мои ручки? Просто не додумалась бы, мне так кажется, — высказался «пострадавший» во всей этой истории.

— Кажется-не кажется, а найти истинного вора придется. И чтобы не осталось сомнений, приступим к шмону, дамы и господа! — сказав все это тоном большого начальника, Клещ поднялся с места, потер ладони. Его ровесники и ребята помладше, а также девчонки, которые выступали в роли поклонниц Клеща, последовали за ним. Обыск он сам не проводил. Зачем. когда у тебя есть такая шикарная свита? Коля тоже присутствовал, чтобы все было по-честному. С дрожащим сердцем, которое сейчас напоминало последний осенний листок, колышущийся на тоненькой веточке, Пикассо наблюдал, как один за другим кубрики открываются, затем выворачиваются наизнанку, а после снова прячут в свое нутро секреты или явности. И тех, и других у обитателей интерната хватало, так что иногда обнаруживались весьма интересные вещи.

Например, выяснилось, что Танька Кукушкина с Дашей Соколовой не просто подружки, а ориентированы не так, как положено. Это, конечно если культурно выражаться. У кого-то отыскались неприличные журнальчики, а у кого-то — внушительные творческие работы, начиная от деревянных самолетиков и заканчивая макраме. Обнаруживая все это, Коля даже удивлялся, сколько хорошего прячется в людях, которых каждый день видишь, наряду с пошлостями и грязью. И ведь не думаешь, не подозреваешь, что рядом с тобой живет настоящий талант. Конечно, это радовало, однако по мере уменьшения количества комнат и вычеркивания их из списка большим черным карандашом, тревога нарастала, кирпичом падая в Колин пустой желудок.

— Вот мы и пришли, — с лоснящимся от удовольствия лицом, что оказался прав, объявил Клещ, стоя перед дверью в Оксанин кубрик. Входить внутрь было нельзя, потому что девочку запирали воспитатели, чтоб не дай Бог она не сотворила какой-нибудь беды. Они сами навещали воспитанницу, приносили еду, водили в туалет. Меры эти снять хотели, когда увидели, что Оксана начала общаться с Колей Семечкиным, но передумали в свете ходивших по интернату слухов и недовольства других воспитанников. Так что девочка до сих пор оставалась затворницей, но даже затворничество сейчас не могло спасти ее от приговора. И приговор этот Коле был известен.

— Ну что, Пикассо, правила тебе известны. Ты знаешь наши законы. И не спорь, — сделал Клещ останавливающий жест рукой, чтобы Коля и возражать не смел, потому что было видно, что сделать это он не прочь, — правила одинаковы для всех, даже если ты «ку-ку».

Возразить Семечкин здесь не мог, закон есть закон, но вот что делать? Жалко Оксану, как ни крути. И так несчастная, а тут еще и это все. А как он выглядеть будет перед ребятами, если заступится? Скажут «слабак» или похвалят? Мысли в голове вертелись, словно сотни маленьких игрушечных волчков. Сердце предательски молчало, как партизан или пленник, которому вставили кляп в рот и ничего вымолвить он был не способен.

Погоревав час, за ним другой и так вплоть до момента пришествия назначенного срока, Колька решил покориться судьбе. Он рассудил, что с этими людьми ему жить и жить еще, а вот Оксану, может, заберут, а может и вовсе она отсюда смоется. Так что, будучи поставленным перед выбором, мальчик определил для себя одно — благородство нынче не в цене, а потому и нечего из себя героя строить. С совестью же своей он как-нибудь договорится в отличие от Клеща, Шестеренки, Жидкого и Ренаты…

Воспоминания о Ренате больно кольнули где-то под ребрами. Как же так он смог собственными руками порушить их дружбу? Просто непостижимо ни уму, ни сердцу. Вот теперь-то и дается ему шанс, чтобы все исправить. И он воспользуется им, ведь для предательства одних во имя других тоже требуется смелость.

Говорить о смелости особенно тяжко, когда идешь под руку с малышкой, которая ростиком на две головы ниже тебя, держишь ее под руку и понимаешь, что тебе она особенно доверяет. Вот когда — самое время чувствовать себя гадом, каких свет не видывал. Впрочем, один похожий гад вспомнился Семечкину — Иуда, подобным же образом шедший с Иисусом на знаковую встречу. Конечно, масштабы трагедии тут очень разные, но величина обмана — такая же. Впрочем, внутренние терзания теперь были проблемой исключительно Пикассо. Отступать было поздно — иначе и Оксану, и его самого так хорошо отделают, что очухаться они смогут, разве что, к 31 декабря. Тут и Нострадамусом не надо было родиться, чтобы понять все это по взглядам старших товарищей, которые уже ждали в назначенном месте.

— Ну что, будем вершить правосудие?! — высокопарно как всегда заявил предводитель. От такого высказывания Колю чуть не стошнило, так что он быстренько отвернулся, чтобы не видеть того, что будет происходить дальше. А дальше Оксану окружили плотным кольцом девчонки и мальчишки чуть младше и старше ее самой, приготовились к представлению. Начал все действо, разумеется, Клещ.

— Воровка малолетняя! Скрыться от нас думала? Не тут-то было, мы тебя цап и за больное место! Где у тебя больное место, скажешь нам? — парень взглядом, словно сканером, прошелся от макушки до пят по малышке, застывшей на месте как соляной столб.

Повезло еще Оксане, что она была несовершеннолетней, иначе тут же бы пустили по кругу ради забавы и неизвестно, ушла бы она потом живой, смогла бы выползти вообще из укрытия, которым компании служили старые сараи с одной стороны и кусты с другой. Естественно, дать ответа девочка не могла, и это только веселило ребят, среди которых, кстати, были и Колины друзья. Они наравне с остальными улюлюкали, посвистывали и выкрикивали что-то оскорбительное и угрожающее.

Семечкину же хотелось спрятаться куда подальше, но смотреть он был не просто должен, а обязан.

— Итак, ты планируешь признаваться вообще или будешь продолжать вид делать, что язык проглотила? Хорошо, — протянул на этот раз Шестеренка, чувствовавший себя здесь тоже по-хозяйски, — пусть так. Нам все равно, говорящая ты или немая, потому что для воров закон один, как впрочем, и для всякого, кому в голову взбредет планировать и делать неправильные вещи. А вот то, что сейчас с тобой случится, будет правильно, потому что так решил коллектив.

Шестеренка обвел взглядом собравшихся, словно обозначая, что вот все они и являются коллективом, а Оксана здесь только нечто вроде неприятного нароста, заразы. Когда разговорившийся парень посмотрел на Клеща, поймав его одобрительный взгляд, Коля понял, что сейчас начнется главное. Позади Оксаны встали два мальчика, Колины ровесники. Их руки, словно кандалы, упали ей на плечи, пригибая хрупкое тело к небольшой прямоугольной столешнице, служившей здесь и местом для тайных пикников, если удавалось у кого-то из ребят отжать что-нибудь вкусное, либо вот для таких сборищ как сейчас. Недовольная тем, что ей ни с того ни с сего начинают причинять физическую боль, девочка начала издавать не то стоны, не то мычание. Это веселило ребят. Словно глазели они не на человека, а на звероподобное существо, которое выставили в цирке для смеха.

— Хватит тянуть кота за причинное место! — не выдержал, наконец, Клещ, приблизился к маленькой обвиняемой и на правах первого среди всех, приступил к делу. Его большая ладонь потянулась за Оксаниной маленькой ладошкой, силой положила ее на поверхность стола. Правая рука, которую хватал парень, дрожала. Не бывает, наверное, у людей в обычной жизни такой дрожи, будто во всем теле как внутри Земли случилось землетрясение, и толчки отдаются на сотни километров вперед. Так было и с Оксаной — это не руки ее дрожали, а сердце взрывалось от страха, порождая колебания вовне, настолько этот страх был мощным.

— Знаешь такую детскую считалочку про сороку, которая «этому дала, и этому дала»? Давай-ка мы поиграем с тобой, тебе понравится, вот увидишь, — Клещ улыбался, примеряя на себя личину ненастоящей доброты. В нее можно было бы поверить. Даже Кольке на миг показалось, что тот передумал, пожалеет малышку, но нет. За этими разговорами последовал хруст. Такой отчетливый и неприятный, что хотелось зажать уши, зарыться головой в песок, только бы не слышать этих звуков. За хрустом последовал крик девочки. Короткий и выразительный. Глаза ее, и без того большие, широко раскрылись, когда она смотрела на безжизненно повисший указательный палец собственной правой руки. В нем болело, он не походил на другие пальчики, потому что был сломан. А Клещ подал знак, чтобы Оксане заткнули рот. «Детишки» тут же сориентировались — откуда-то достали большое махровое полотенце белого цвета, видимо, кто-то предусмотрительный принес из комнаты. И «воспитание», как выразился заводила всего этого кошмара, продолжилось.

Один за другим пальцы Оксаны хрустели под напором крепких Никитиных рук. При этом он приговаривал ту считалочку про сороку-ворону, которая кашу варила и деток кормила. Когда Клещ с дружками произносили дружно «этому дала» — один пальчик ломали. В итоге оказалось, что «не дала» сорока-ворона каши только мизинчикам и безымянным пальцам обеих рук, остальные были сытно «накормлены». Криков больше не доносилось, только мычание, вырывавшееся из-под импровизированного кляпа. Капельки пота от физического напряжения чертили на лбу, шее, висках тоненькие дорожки влаги.

Коля не мог смотреть на это и слышать тоже. Он выскочил из плотного людского кольца и бросился бежать неважно куда, лишь бы уйти. Что было потом с Оксаной, ему неизвестно, но только увезли девочку, как потом рассказывали очевидцы, на «скорой» в бессознательном состоянии в ближайшую больницу.

Лежать малышке там предстояло месяц, за который Семечкину удалось выяснить, что это вовсе не Оксана украла гелиевые ручки, а Рената. В этом подруга призналась сама, когда увидела, к чему привел этот поступок. Коля обалдел в буквальном смысле этого слова, узнав правду. С тех пор с Ренатой они больше не общались, по крайней мере, ближайший десяток лет мальчик не планировал этого делать. Единственной идеей, приходившей ему в такой ситуации в голову, был шанс помириться с Оксаной и попросить прощения, что он и сделал спустя три дня после случившегося.

Глава 13. Лучший друг

Голубой, желтый, красный, зеленый, сиреневый и черный. Можно выбирать какой хочешь цвет и раскрашивать ими свою никчемную жизнь. Да, если уж быть честными и называть вещи своими именами, именно такой она и была, а раз так, то, скорее всего, самым правильным цветом станет черный. Может, удастся нарисовать ночь, чтобы спрятаться в ней от посторонних глаз. От виновато глядящего Кольки, который сидит сейчас на краешке ее больничной койки. Выложил на тумбочку свои дурацкие ручки и думает, что так можно загладить вину за сломанные пальцы. Если бы Оксана была в состоянии, то вот этими бы ручками выколола предателю глаза, сердце, да все что только можно. Но руки у нее были загипсованы за исключением четырех пальцев в сумме на обеих руках. Мда, драться девочка была не в силах, но зато всем остальным своим видом показывала, что нисколько не горит желанием наблюдать здесь кающегося грешника, коим сейчас всячески старался выглядеть Семечкин. В сущности, он таким и был, но только дружбу уже не вернешь, доверия не видать как собственного чубчика на затылке. Мальчик ничего не говорил. Стояла скрипящая тишина. Если бы можно было изобразить ее в виде чего-то, то Коля, пожалуй, показал толстую тетку, наподобие интернатской воспитательницы, которая в первый раз пропустила всю их компанию поглазеть на Оксану, только что прибывшую в интернат. Итак, такая дама со складками жира всюду, где это только возможно, сидит сейчас на соседней койке и бесцеремонно болтает ногами. Так неприятно становится от этого скрипа, что хоть на гардину в качестве акробата плясать отправляйся! На самом деле, конечно Коля знал, откуда исходит этот скрежет — из его нутра. Это душа скрипит, потому что болит, страдает. Но, кажется, Оксану это совсем не волновало. Она упивалась своими страданиями так, что ничего и никого не замечала вокруг. Приходят люди, уходят — ей не было никакой разницы. Только Коля так просто уходить не собирался. Он придвинулся немного ближе, положил свою горячую ладонь на гипс девочки. Сквозь него тепло не проникает, но все же может хоть чуть-чуть малышка согреется?

— Оксана, мне так жаль. Я очень виноват перед тобой. Да, я струсил, хотя мог сам за тебя пострадать… Если хочешь, сломай мне гипсом нос, откуси ухо, как один боксер смог известный… Ну я не знаю, накричи на меня, что ли?! Что-нибудь делай, но только не будь равнодушной как сейчас, пожалуйста.

Слова иссякли, и Коля только тогда смог подивиться своей красноречивости. Откуда только в голову пришло такое? Однако Оксане, похоже, в голову совсем ничего идти не собиралось или она старательно делала вид, что вот уже на протяжении нескольких часов просто не замечает своего посетителя.

«Хоть бы руку отдернула что ли, тогда бы я знал, что обижается! А тут как мумия лежит, ровно что мертвая!» — думалось тем временем Коле. Он действительно продолжал держать своей рукой руку девочки, только реакции никакой не было. Мальчик и сам уже подумывал обидеться, развернуться, закрыть за собой дверь и больше здесь никогда не появляться, когда в палату на каталке вкатили мужчину. При звуках его голоса, который трезвостью не отличался, малышка вздрогнула, будто ее ударило током в 220 вольт. Коля заметил это и стал наблюдать пристальнее, как незнакомца, лежавшего боком, пытались перетащить на кровать два санитара. Они схватились за углы простыни, которой была устлана каталка, и синхронно подняли ее. Пациент при этом спокойствием не отличался: размахивал руками, голосил, периодически норовил привстать, чем создавал трудности для переноски своего тела санитарам.

— Мужики, ну вы че, как не родные?! Погодите на койку-то пихать меня! Давайте поговорим за жизнь, туда-сюда… Меня вон за задницу собака-сучка тяпнула, такая стыдобища, скажу я вам! Вот честное слово! Ну просто грех со стыда-то не тяпнуть, а? — Наверняка ведь и сами спиртом заправляетесь после тяжких трудовых будней?

— Мужик, ты тут особо не разговаривай, а то сейчас клизму поставим пятилитровую и будет тебе потом праздник! — не выдержал один из санитаров, решил приструнить неугомонного укушенного.

— А я что? Я ничего! Рассказываю только про факты и аргументы.

— Вот и мы тебе про то же, — отозвался второй санитар, — язык у тебя как помело и это факт, а вот клизма — это аргумент, да и для здоровья полезно. Ты здесь не на курорте, сейчас вот проспишься, и ждут тебя укольчики от бешенства в живот, как тебе такая перспектива?

— Очень не заманчивая. Просто прямо-таки ужасная. Я говорю вам, не бешеная никакая Найда наша. То, что с характером, так кто ж отрицает? Да и все бабы, если такие, что ж делать?

Пока мужчина рассуждал, пытаясь убедить санитаров в том, что он хоть сейчас готов вернуться под крышу дома своего, что мягкое место болеть, как по волшебству перестало, его уже уложили на постель, только получилось так, что лицом к стене. Положили и ушли, закрыв за собой дверь. В палате было всего три койки, одна из которых оставалась свободной, так что собеседников, равных себе, мужчина найти мог, если только в коридоре, пути к которому оказались отрезанными. Не видна была ему его маленькая соседка, зато она окончательно пришла в себя, словно проснулась. И случилось это в тот момент, когда мужчина назвал имя своей собаки — «Найда». Оксана даже голову повернула в сторону тумбочки, взглядом стараясь показать Коле, чего хочет от него. Тот не с первого раза сообразил, но потом понял, что девочка указывает направлением карих зрачков на гелиевые ручки, принесенные им в качестве утешительного презента.

— Тебе подать их? Ты что-то хочешь написать? — тут же догадался Коля, обрадованный Оксаниным оживлением. Он мигом вырвал листок из принесенной тетрадки, протянул девочке ручку, но только тут пришлось признать, что писать-то она не сможет, ведь пальцы загипсованы. Только малышка сдаваться не собиралась. Она приоткрыла рот и всеми силами стала изображать как актер пантомимы, что хочет взять ручку в зубы, нужно только чтобы Коля подержал тетрадь. Удивленный, мальчик все же выполнил ее просьбу, держа тетрадку крепко двумя руками. Написать получилось не сразу. Черная ручка, которой орудовала Оксана, то и дело норовила выскочить изо рта. Видя это, Коля плотнее прижал тетрадь к грифелю, так что ручка упиралась твердо в клетчатую поверхность.

Вот тут-то и стали выстраиваться сперва неровные линии и завитки в не очень стройный ряд букв, из которых Семечкин сложил слово «памаги». За ним последовало: «сабака-мама», «бежать». Ошибки уже не смущали Оксаниного друга, который сам же и учил девочку буквам, но вот с осмысливанием всего написанного возникла проблема. Как-то не улавливался смысл в тринадцатилетнюю мальчишескую голову. Ничего ведь Коля про Оксану не знал, а потому и сопоставить один факт с другим не мог. И тут помогла случайность: заговорил мужчина, по-прежнему жаждавший общения. Заплетающийся язык его, видимо, помимо воли хозяина, принялся излагать историю не просто душещипательную, а прямо-таки для сценария мыльной оперы, которых по телеку на каждом канале штук по шесть в день идет.

— Вот ведь дрянь, а не собака! Мало ей, что Оксанка из-за нее пропала в неизвестном направлении, так еще и меня уморить придумала. Давно избавиться надо было от нее, а я все жалел, все берег! Тьфу! — плевок угодил прямо в стену, которая и без того чистотой не отличалась. Коля хотел было спросить, о чем конкретно идет речь, и чем вызвано такое возмущение, но страшновато было попадать в поле зрения этого человека, уболтает ведь!

Рассудив так, развивать тему мальчик не стал. Вместо этого он тоже на бумажке, чтобы не привлекать внимания соседа, стал один за другим писать вопросы, которые его интересовали и могли подсказать правильное решение. Первым был вопрос: «Ты знаешь этого человека?». Когда Оксана кивнула, друг продолжил импровизированный допрос: «Собака, про которую он говорит, тебе тоже знакома? Она хорошая?». Снова последовал кивок, другой, а потом клеточки тетрадные снова тонкими карандашными линиями переводили мысли в слова. Наконец, по записям Оксаны, сделанным в самом начале, Семечкин пришел к верному выводу: девочка хочет, чтобы к ней пришла собака и помогла в чем-то, но вот в чем — он никак не мог понять. Тогда выручило уточнение, мальчик попросил Оксану написать, для чего она хочет видеть Найду.

Едва держа в зубах ручку, Оксана нацарапала неровные каракули: «Бежым далеко». Продолжая в голове анализировать, но не до конца понимая все, что только что узнал, Коля уже готовился уходить. Где искать собаку он не знал, но, во что бы то ни стало, решил привести ее к больнице, чтобы помочь Оксане. Это был его шанс исправить громадины собственных ошибок. Пока он двигался по коридору, он придумал одну штуку. Подошел к дежурившей медсестре и с самым непринужденным видом, напустив максимум убедительности на лицо, заговорил.

— Здравствуйте, мужчина в палате № 5 говорит, что ему срочно из квартиры понадобились сменные, извините, трусы. Когда к нему жена придет — неизвестно, и он меня попросил шустро сбегать, а вот адрес объяснить внятно не может. Вы ведь сможете сказать мне, куда идти?

Женщина, явно давно разочарованная в собственной работе, в том, чем каждый день ей приходилось заниматься, вместо того, чтобы налаживать трещавшую по швам личную жизнь, недоверчиво посмотрела на незнакомого мальчика.

— Это укушенный что ли? — Коля закивал, выжидая, пока медсестра решится. А та уже наслышалась от санитаров, что мужик с прибабахом, всякую ерунду городит, да и не трезв к тому же, так что, связываться не хотелось, — хорошо, если так неймется тебе, отправляйся вот по этому адресу.

В Колины руки упала половинка тетрадного листа с указанием направления. Честно говоря, женщина бы направила мальчонку немного дальше и неприличней, но, опять же, мало ли чем это для нее обернется. Коля же, довольный своей первой удачей, словно на крыльях, помчался искать Найду.

Глава 14. Бегство

Они все продумали: бежать нужно было ночью и лезть через окно. Когда-то Оксана уже лазила в окна, так что не боялась этого. Гипс с рук так и не сняла, потому что они пока не зажили. Да и Коля отговорил. Вообще, побывав в Оксанином доме, увидев запустение, над которым командовала женщина не меньше запущенная, словно королева нищеты, он решил, что во всем теперь станет помогать подружке. Пропадет она одна — это было яснее ясного. И не простит потом себе Семечкин, если уйдет в другую сторону от этой, отчего-то такой родной девчушки. Наверное, он мог назвать ее сестренкой, но что-то и еще было, что не объяснить он не мог никак. Просто с ней ему было легко и спокойно. Также очевидно было теперь, что в интернате Оксане жизни тоже не будет. Это до поры до времени просто насмешки, а когда она вырастет, то одними словами дело не ограничится, даже думать страшно, к чему это все приведет. Впрочем, Коле-то уже не страшно, в стенах интерната он всякое видел, по его рассказам можно таких фильмов ужасов наснимать, что Голливуду и не снилось. Но сейчас речь не о том.

У них с Оксаной развивается сюжетец куда реальнее и круче. Первым делом нужно было дождаться больничного отбоя, чтобы скрыть следы бегства. Ожидание Колю заботило больше, чем даже то, что в интернате его хватятся, а потом грозит взбучка от того же Клеща. Ждать, наверное, хуже смерти. Но и это закончилось, дождались. Свет погас. Сосед заснул, о чем возвестил мощный храп. После серии уколов мужчина присмирел, так что теперь с ним вполне можно было ужиться. Но этим заняться пусть рискнут другие пациенты и врачи, а ребятам некогда.

Первым на улицу выбрался Коля, чтобы протянуть руки и помочь спуститься Оксане с подоконника. В этот момент как-то особенно хотелось радоваться тому, что на дворе — лето, и палата находится на первом этаже. «Осторожнее», — прошептал он девочке, когда та зацепилась подолом больничного халатика о ржавый гвоздь, торчащий из подоконника. Нервное «ох» вырвалось у нее, но больше никаких вскриков не последовало, так что Коля был спокоен. Легкими шагами, похожие на ночных странников, дети направились в сторону Оксаниного дома. За время нахождения в больнице девочка так соскучилась по свободному пространству, движению, что старалась даже бежать. Прихрамывала, правда, немного с непривычки, но прогресс был налицо. Коля ни на секунду не выпускал Оксаниной руки, поддерживал ее под локоть. Чувствовал, как она напряжена. И немудрено — возвращаться в кошмар, которым иначе не назовешь обиталище Оксаны до интерната, вряд ли захочется любому человеку. Чтобы немного успокоить девочку, Коля пояснил, что направляются они к Оксане домой, но не потому, что он решил оставить ее наедине с матерью, которая, наверное, и имени-то своего не помнит, а только из-за нежелания Найды идти с ним в больницу. Как ни старался мальчик, собака идти никуда не хотела. Может незнакомого человека боялась или озлобилась от такой жизни? Тут и правда не то что собака, а всякое живое существо потеряет доверие и надежду. Оксана слушала и все меньше себе представляла, как пройдет их встреча с Найдой. Вроде и соскучилась, но, в то же время, немного опасалась… Чем ближе они подходили к дому, тем невольно, сама того не осознавая, девочка прижималась к Колиному плечу. Хоть и не дорос он еще до настоящего мужчины, но все же сильный был, а в упорстве ему и вовсе можно было позавидовать. Оксана и сама такому не прочь была бы научиться, да только вряд ли теперь ей будет до этого. Надо будет снова бороться за существование, искать кусок хлеба, крышу над головой.

Вот они завернули на знакомую тропинку, послышался лай. Оксана сразу узнала голос

— это была Найда. Хотелось также и Джесси услышать, но она отчего-то не отзывалась. Вторили лаю Найды и другие местные собаки, ведь собачий гомон далеко разносился. Колина спутница вдруг остановилась посреди дороги, перестала шагать. Коля готов был спросить, не устала ли она, как девочка вдруг завыла. Громко и протяжно. Такого слышать Семечкину не приходилось еще никогда, он растерялся. Жутковато смотрелось это все, особенно в темноте ночи, особенно во время бегства. Несмотря на то, что у него самого чуть глаза на лоб не полезли от страха, которым пронизан был вой малышки, Коля не отступил, продолжал держать Оксану за руку, она не отстранялась. Сколько нужно ждать, пока девочка навоется, было неизвестно, но время терять было нельзя. Осторожно погладив подружку по спине свободной рукой, как бы успокаивая, он заговорил, что им пора идти, что за ними могут прислать людей, когда обнаружат пропажу Оксаны из больницы. Первым делом придут к ней домой, а потому нужно срочно скрыться, забрав перед тем Найду. Коля придумает, куда они отправятся, главное сейчас — поторопиться. От его спокойных прикосновений Оксане и правда делалось как-то уютнее, тише что ли. Назвать этих чувств она не умела по-прежнему, но знала, что они дороги ей. Оттого снова послушалась, спорить не стала. Они пошли напрямик к дому, где теперь не было слышно ни звука. Найда, видимо почуявшая приближение своей давней воспитанницы, тоже притихла, больше не заливалась лаем — и слава Богу. Как только Оксана увидела знакомую будку, тут же бросилась к ней со всех ног. Не теплые воспоминания гнали ее в сторону дома, которых быть просто не могло, а желание скорее обнять свою собачью маму. И та, словно чувствуя точно также, выбежала из своего домика, лапами оперлась об Оксанины плечи, привстав на задние лапы. Были они почти одного роста, Найда — даже немного выше. Неудивительно, что ласкаясь к девочке, собака умудрилась опрокинуть ее на спину. Сперва Коля испугался, что Оксана поранится, но потом, наблюдая, как они обе резвятся в траве, радуются встрече, понял, что малышка прибыла в свою настоящую семью. Попутно подумалось, что если бы он попробовал рассказать такое в интернате, ему бы просто не поверили. Отправили бы, пожалуй, в одиночный кубрик и все. Только вот возвращаться к прежней жизни Коля не собирался. Единственное, что ему было жаль из прежней жизни, так это недорисованных картин, которые брать с собой было крайне неудобно. Зато пригодились краски с кистями. Он планировал рисовать на улице портреты людей и тем зарабатывать денежку, пусть и небольшую. Пойдет вон в Парк культуры и там устроит себе местечко. Завтра же с утра и начнет.

Но утром обстоятельства сложились иначе. Проснулся Коля в собачьей будке, потому что старый сарай снесли, и спать было больше негде. Рядом спали Оксана и Найда. Наскоро перекусив тем, что было, а точнее — черным хлебом с кусочком сала, накануне побега стащенным из интерната, Семечкин стал собирать инструменты, которые требовались для его работы. Как-никак он теперь — главный добытчик. Он уже хотел было вылезти на улицу, полный решимости найти своего клиента, только что-то его остановило. Неестественные какие-то звуки. В недоумении он осмотрелся по сторонам, ища их источник, и понял, что это.

Оксана, лежавшая с закрытыми глазами, будто спавшая, на самом деле едва шевелила губами. Вместо ровных вдохов-выдохов вылетали наружу хрипы. Встревоженный, вспотевшей от волнения ладонью, мальчик потрогал Оксанин лоб. Кипяток. Можно было хоть сейчас ставить на него кастрюльку и варить яйца, наверняка дойдут до кондиции в считанные минуты. Ошарашенный таким поворотом событий, Коля стал осматривать девочку в поисках причины. Только вчера все было хорошо и тут на тебе! Ничего такого не ели, чтоб отравиться, так что, даже странно, откуда взяться болезни. Долго искать не пришлось. Кровавое пятно с Колин кулак величиной, расползлось по ткани больничного халатика. Приподняв его, мальчик обнаружил, что внутренняя поверхность бедра, чуть ближе к коленке, кровоточит. Вспомнился вчерашний Оксанин вздох и гвоздь, об который она порвала одежду.

Похоже, зараза залезла в рану и вызвала заражение. Дело было совсем плохо. Теперь хочешь-не хочешь, нужно было отправляться в больницу, потому что без переливания крови и должного ухода было не обойтись. В этом-то уж Коля мог разобраться и без восьми классов образования. Если Оксану вовремя не доставить в больницу, то она просто погибнет. Колька выскочил во двор, а там как раз в это время Вере Павловне приспичило выползти к колодцу на полусогнутых от похмелья ногах. Старался Колька проскочить незаметно мимо нее, да не получилось. Приметила, окликнула.

— Эй, шантропа, ты чего здесь делаешь? Давно кренделей не вешали?

Коля, чтобы не вступать в перепалку, старался отвечать вежливо, потому что каждая секунда была дорога.

— Извините, я просто заблудился ночью и не в тот двор пришел, сейчас вот заметил это и ухожу, не волнуйтесь.

— Я-то не волнуюсь. И скажу тебе, что пришел ты как раз по адресу, потому что головушка сильно болит сегодня у меня, так что сам Бог тебе велел за бутылочкой сгонять, — при этих словах женщина скорчила на лице страдальческую мину, которая скорее походила на плохую пародию страдания.

Семечкин кивнул и со всех ног бросился в ближайший ларек спиртных изделий. Не успел даже вопроса расслышать о том, есть ли у него деньги. Впрочем, Вера Павловна чисто из приличия спросила, потому как у нее-то самой финансы давно пели романсы, а рассчитывала она перебиться как раз за счет наивного мальчишки.

Прибежал Колька к ларьку, а тут новая напасть приключилась — когда стала продавщица в окошечко мальчику совать бутылку водки, подошел милиционер и, что называется, застукал на месте преступления.

— Так-так-так… — протянул он с таким видом, словно весь мир вокруг ему принадлежал, а он здесь как маленький божок за всем наблюдает. — Что тут происходит у нас? Несовершеннолетним отпускаем алкоголь? Ох, не боимся мы значит правосудия, да?

Речь не то к продавщице, не то к Коле обращена была, непонятно, но только шанс упускать было нельзя.

— Понимаете, мамка головой страдает, мигрень страшная, а ничего кроме водки не помогает, вот и приходится спасать родительницу.

— Что ты мне тут сказки рассказываешь? Не знаю я, что ли, вас, малолетних преступников? Предъяви паспорт, живо!

Конечно, ни «живо», ни как-то еще продемонстрировать документ мальчик не мог, потому что он попросту отсутствовал, не существовал в природе. И вот почувствовал Семеч-кин, что опора теряется, придумал бежать, но, видимо, рука милиционера с головой Колькиной мыслили одинаково. Схватил он Кольку за шкирку и потащил в припаркованную неподалеку служебную машину. Теперь ему пришлось сменить тактику. Вместо матери с мигренью он стал рассказывать про Оксану, которой срочно нужна помощь. Верили ему или нет, понять было сложно, потому что напарник милиционера, поймавшего Семечкина, говорил односложно только несколько слов: «Найдем, придем, поможем». Как выяснилось минут через десять, выражался напарник таким образом постоянно, о чем бы речь не заходила. Это было нечто вроде присказки.

Личность Коли установили уже через час. На учет ставить не стали, покумекав, что и без того малолетних преступников хватает, не сажать же его за бутыль водки. Отправили просто в интернат, сопроводив беглеца запиской, в которой значилось, что еще одна такая провинность даром для Семечкина К. В. не пройдет.

Что тем временем было с Оксаной, Коля не знал, так что оставалось мучиться в неведении.

Глава 15. Почти умирать

Разлеплялись веки тяжело. Очень. Будто сделаны они не из плоти, не кожей покрыты, а какой-то броней железной или панцирем… Словно какой-то груз давил на них, не давая глазам увидеть свет солнечного дня. Ко всему прочему, что-то шершавое и влажное постоянно перемещалось по лицу туда-сюда. Наверное, кто-то полотенцем лицо обмакивает, чтобы не так жарко было. Но что за запах? Разве полотенце может пахнуть рыбными консервами, тухлятиной и еще чем-то непонятным? Нет, это точно не полотенце. Тогда что? Неужели какой-то умник догадался личико Оксане половой тряпкой протирать, убирать выступающий пот? Ну, уж это совсем ни в какие ворота! Готовая возмутиться воем или криком, девочка с трудом открыла глаза. Оказалось, что вовсе не полотенцами и тряпками промачивают горячие щеки и лоб, а это Найда своим языком вылизывает девочку. Теперь понятно, откуда такой неприятный запах. Так и хотелось сказать ей, чтоб зубки почаще чистить не забывала, да только сил не было ни говорить, ни шевелиться. С трудом она осмотрелась по сторонам. Коли рядом не было. На минуту пришло облегчение оттого, что наконец-то она вернулась, наконец, отвязался этот мальчишка и теперь можно жить как прежде. Но потом тоска накрыла ее с головой.

Голова же гудела все сильнее и сильнее, будто там ни с того ни с сего включили реактивный двигатель. Как же в таком состоянии справиться? Почему именно сейчас Коли нет, когда он так необходим?

Вот ведь мужики, все одинаковы — когда их не надо, так не отвяжутся, а как только действительно не обойтись — ищи, свищи! Конечно, это были не Оксанины мысли, так Вера Павловна рассуждала по отношению к мужчинам, но отчего-то сейчас вспомнились мамины рассуждения. Хорошо, конечно, вот так лежать рассуждать, но Оксана хотела выбраться на воздух. С трудом она перевернулась на бок и начала выползать по-пластунски. Сперва из будки высунулись ножки, потом попа, спинка, плечи и, наконец, голова. Как только голова оказалась на улице, и самое время было насладиться прохладой ветерка, послышался голос. Узнать его было дело нехитрое, потому что и зол он был, как обычно, и криклив.

— Ну, ничего себе! Я тут, можно сказать, поминки по родной дочери справляю, от горя отойти не могу, что аж руки трясутся вон как и ноги еле шагают, а она, понимаете ли, как ни в чем не бывало из будки выползает и на солнышке себе греется! — Вера Павловна склонилась над девочкой, пытаясь посмотреть ей в глаза. Оксана, ничего в этом хорошего не предчувствовавшая, попыталась обратно уползти в будку, но не тут-то было! Рука женщины буквально вросла в плечо девочки, не давая сдвинуться с места. Малышка начала извиваться.

— Да что хоть ты, совсем, что ли, дурная? Мать не признаешь родную? И обнять не хочешь? И поцеловать? Вот так тебя растили, старались, ночей не спали с отцом, а ты нам такую благодарность? Знаешь хоть, что Найда твоя отца укусила? Вот тварь еще одна неблагодарная, давно пристрелить нужно было.

При этих словах собака, словно все понявшая, хотела наброситься на женщину, тревожно зарычала. Но Вера Павловна ученая была, так что не хуже какой-нибудь волшебницы из школы магии и колдовства, выставила перед собой палку, из которой торчали ржавые гвозди. Конечно, Найда была не глупой и смекнула сразу, что нападать опасно. Отступила, заскулила. Вот бы и Оксане тоже также отстраниться и скулить себе, сколько влезет, но у матери на дочь были другие планы.

— Тут мальчонка какой-то с утра пробегал, говорил, что заблудился. Не твой ли дружок-то, а? Уже женихаться что ли начала? Смотри у меня, принесешь в подоле — так мигом ноги повырываю и спички вставлю! Отделаю такой вот палкой с гвоздями — будешь тогда знать! Потом ни один парень нормальный в твою сторону не посмотрит, это я тебе говорю! — женщина настолько вжилась в роль воспитательницы, что ничуть не озаботилась абсурдностью собственных слов. Но забота Веры Павловны была очевидна — горло горело, о чем она тут же объявила как о величайшей трагедии века. Голос ее при этом смягчился и хватка ослабла.

— Дочур, ну будешь ведь ты человеком, правда? Сгоняешь матери за спасительной бутылочкой? У меня и денежка имеется на это дело. Я дам тебе, потому что доверяю, знаю, что ты не обманешь. Не то, что папаша твой, который сам по дороге, пока несет до дома, половину сжирает. Вот уж кто истинная неблагодарная сволочь, угораздило ведь нас с тобой такого папку заиметь! Бедная ты моя! — рука женщины заскользила по головке девочки, нащупала жар. — Ты, что, и болеешь у меня еще? Вот давай значит сходи, а потом вместе лечиться станем.

Оксана поднялась на ноги. От головокружения немного покачнулась. Ее подташнивало. Хотелось найти точку опоры, за что-то схватиться, держаться и не падать. Тут как раз вовремя Найда подоспела: встала с правой стороны от Оксаны, так что девочка смогла теперь рукой опираться на загривок собаки. Так и пошли тихонько по дороге той самой, которая вчера ночью казалась спасительной. В довершение ко всему Вера Павловна не постеснялась разойкаться над загипсованными руками дочери, однако это обстоятельство не остановило ее, не внушило мысль о том, что девочке больно, что не стоит посылать в магазин малышку, а лучше в больницу прямиком обратиться. Нет, вместо этого хозяйка дома всучила Найде в зубы старенькую авоську с денежкой внутри и отправила собаку и девочку как прислужниц — для собственной надобности. Даже не поинтересовалась, что такое с Оксаной стало, почему вся она такая больная, поломанная. Одно средство для лечения от всех болезней в этой семье существовало — бутылка спиртного. Таким же методом и муж ее лечиться собирался, так сказать, продезинфецироваться изнутри, да только отговорила его жена, мол, мало ли какую собака заразу таскает, может против такой заразы и водка бессильна. Спорили-спорили, в итоге сплавила благоверного как минимум дней на десять из дома — хоть отдохнет от него. Для себя, что называется, поживет. А тут и Оксана как вовремя подвернулась. Так что, самое то — будут мать и дочь жить в идиллии, а между ними никого, кроме, разве что, водочки.

Пока Вера Павловна предавалась таким мечтаниям и планам, Оксана плелась в ларек за покупкой. Попадавшиеся люди только косились на девочку странного вида с огромной собакой. Кто узнавал, а кто и нет, но ни те, ни другие подходить и помогать не торопились. Делали старательно вид, что сами невероятно заняты, словно без них сейчас произойдет пожар или цунами, а они никак этого не могут допустить. Когда Оксана подошла к окошечку ларька, за которым как в панцире, спряталась женщина неопределенного возраста и неопределенной жизни, раненая нога начала нестерпимо болеть.

Коля в спешке забыл перевязать ногу девочке, так что кровь все это время вытекала и вытекала. За Оксаной даже тянулся кровавый след. Спрашивать, чего хочет эта оборванка, стоящая с той стороны, не требовалось. И так все понятно — очередная душа без рода, без племени. Жалость давно покинула душу ларечницы, как торопятся оставить прохудившийся старый дом жильцы, ищут лучших условий, но даже и теперь при взгляде на маленькую отощавшую от голода девочку, сердце отчего-то не то крякало, не то екало, в общем, вело себя как-то необычно. Только поэтому женщина обратилась к Оксане с вопросом: «Чего хотели-то?». Очевидно, и собаку она подразумевала тоже. Найда в ответ, как бы понимая, что и ее вниманием не обделили, громко тявкнула. Но ответить Оксана не успела, потому что все силы ушли на то, чтобы добраться до заветного ларька. Вдруг земля начала уплывать из-под ног, в голове загудело. Силуэты мира стирались, голоса отдалялись. Готовая вот-вот отключиться, девочка только и смогла, что положить перед ларечницей авоську с денежкой на водку. И тут же упала на землю, словно неживая. Черная дыра поглотила ее, принеся ей долгожданное забвение…

Глава 16. Новая жизнь в подарок

Жизнь молоточка можно считать самой замечательной жизнью. Не поднимайте брови и не морщите лоб в удивлении. Вы бы тоже так рассудили, если бы вам посчастливилось быть молоточком. Но не тем, которым гвозди забивают, и даже не тем, что по коленкам пациентам во врачебном кабинете стучит, чтобы реакцию проверить. Нет, молоточком судейским быть куда как приятнее и благороднее. И бросьте претворяться, будто не понимаете как это здорово! Вот ты издаешь свое «тук-тук-тук», а в это время решаются человеческие судьбы, целые трагедии с комедиями разыгрываются! А ты знай себе наблюдай, да стучи не как попало, а так, чтобы все трепетали вокруг от ожидания, от звука этого. Вот и сейчас молоточек в руках судьи нарадоваться не мог в миллионный раз тому, что причастен он к делу, которое рассматривается на заседании. История могла бы сойти за самую заурядную, если бы женщина по имени Тамара не начала рассказывать такое, что даже видавшему виды молоточку не представлялось возможным. Рассказывали о маленькой девочке, которая у родите-лей-алкоголиков жила вместо собаки, то есть на цепи, ела из одной миски с собаками сырое мясо, не мылась, ходила на четвереньках, выла на луну и даже чесалась по-собачьи — ногой. В общем, кошмар, а не жизнь. Что ж, отделали девчонку в интернат, но оттуда она сбежала. Да конечно, кто хочешь сбежит, если пальцы начнут ломать ни за что ни про что, да еще под дружное улюлюканье «коллектива». И кто тут станет слушать про интернатские законы, про честь? Чехарда! В общем, разглагольствовали часа два, а потом судья удалился.

Тут молоточку снова радость — пока судья заседает в своей комнате, ему все слышно и видно, что в зале творится: все разговоры, доводы и просто ругань в чистом виде. Такого ни в одном кино не покажут, ни в одной книжке не опишут. Когда судья выходит, самое время молоточку занимать первое место, потому что теперь его роль — главная. Что значат слова судьи? Да, в сущности, ничего, если не стукнет молоточек как следует. Это как точка, как то, с чем спорить бесполезно. Вот и теперь точно также происходит. Судья объявляет, что принято решение о лишении гражданина такого-то и гражданки такой-то родительских прав, что дочь их, за неимением другого интерната, направляется в тот же самый интернат с ожиданием перевода в другое учреждение такого же типа, но в другом городе с улучшенными условиями, в течение ближайших пяти лет. А потом: «Решение вступает в силу с момента принятия и обжалованию не подлежит» и «тук» молоточком. Вот после этого-то и начинает доходить до собравшихся, что к чему. Спасибо за то молоточку, что называется, старался!

— В башке отдается до сих пор этот стук! — жалуется Вера Павловна соседке, которую вместо благоверного привела на суд. Заодно соседка должна была дать свидетельские показания, мол, семья хорошая, дочку холят и лелеют, прав не лишайте. Да кто же станет принимать всерьез слова женщины, которая сама час назад после вчерашней гулянки-пьянки едва глаза раскрыла? Ясно, что они — одного поля ягоды. Тут бы конечно пожалеть, начать раскаиваться, но Вера Павловна и не думала. В большей степени огорчалась она не оттого, что дочка в интернате окажется, — ей-то какая в сущности разница — в конуре собачьей или в детдоме? — а потому что доверила этой проходимке последнюю заначку, на черный день сохраненную. А она что сделала?! Мало того, что не принесла ничего, авоську оставила ларечнице, так еще и в обморок грохнулась. Лежит теперь вся такая бедная-несчастная в больнице, чуть не сдохла от заражения и потери крови. И все ее, бедняжечку, жалеют! А за что?! Сама ведь виновата, нечего было сбегать ночами, кто ее за руку тянул, спрашивается? Сидит там, на харчах казенных и еще чем-то недовольна! Кто бы ее, Веру Павловну, голубушку, пожалел! Сейчас вот опять к мужу возвращаться да к черным корочкам хлеба старого. Как эти чертовы корочки — такой же была жизнь Веры Павловны и сколько ты не макай их в чай для размягчения, сколько в варенье не окунай, все равно слаще не сделаются. Преисполненная таких вот горестных раздумий, женщина завернула в давно знакомый магазин, чтобы забыться, отрешиться. Чтобы совесть окончательно впала в кому и больше никогда не заявляла о себе.

А Оксане думать больше ни о чем не хотелось. Вообще ни о чем. Бывает так, что голова пуста, словно банка, из которой съестное не просто выскребли, а буквально вылизали. Такой вот и девочка сама себе казалась. В какой-то момент ее это даже порадовало, потому что вдруг стало легко. Терять больше было нечего, а в счастливые билеты судьбы Оксана больше не верила. Валентина Викторовна, Колька, Иринка и Петька из прошлой жизни — все куда-то исчезли, потерялись. Осталась только Найда. Вот кто ее самый верный и преданный на свете друг. Не забыла, не оставила, не бросила. С ней и повыть досыта можно, и поиграть. Быть самой собой. В этом и есть настоящее счастье. Жалко только, что люди не понимают этого и норовят запихнуть тебя вечно в какие-то условности, рамки. Хотя, какое дело Оксане до людей, вот сейчас она выздоровеет, выпишут ее из больницы, и убежит она из интерната далеко-далеко, куда глаза глядят, не останется там ни минуточки.

Оксаниным раздумьям помешал никто иной как Коля Семечкин. Он вернулся в интернат. Там его вопреки ожиданиям мутузить не стали, а похвалили за то, что не оставил девочку в беде, а хотел помочь. Поступил по-мужски, одним словом. За это Кольку уважать стали не только младшие, но и старшие, а тут еще подвернулось удачное дело. Коля таиться не стал и поделился с ребятами, чтобы совет дали. Кто-то поддержал, кто-то пальцем у виска покрутил, а другие остались не при делах, но в целом приняли общее решение, что Семеч-кин прав, и это в высшей степени благородно. «Да за такое памятник положено при жизни поставить», — высказался Клещ, любивший сыпать громкими словами. Посмеялись дружно и разошлись, а через неделю, когда удалось выяснить местонахождение Оксаны, явились всей бандой к ней в палату. Увидев снова своих обидчиков, Оксана от страха чуть как хамелеон не слилась с окружающей местностью. Коля как самый дипломатичный и более-менее пользующийся у Оксаны доверием, взял слово первым.

— Вот, мы все пришли тебя навестить. Не бойся, ничего плохого не случится. Мы хотим помириться и сделать тебе подарок.

Напуганная уже до этого в интернате, девочка с недоверием восприняла слово «подарок». Теперь-то она понимала, что за этим словом может скрываться не только хорошее, но и плохое. Вот последнего как раз очень не хотелось. Хватит с нее уже приключений. Но тут вступил в разговор Клещ, а за ним и Рената.

— Ты это… — пауза, хруст костяшками пальцев от волнения, — прости нас. Если бы я знал… мы знали, как пришлось тебе до интерната жить, то не воспринимали бы тебя так. Честно.

— Возьми, это подарок лично от меня, — Рената протянула прозрачную мягкую коробочку с разноцветными заколочками и резинками. Они были такими яркими и красивыми, что у Оксаны даже глаза защипало. А может это от того, что ребята смогли растрогать ее и впервые за столько лет слезы снова навернулись на глаза? Как бы там ни было, девочка еле сдерживалась, старательно подавляя в себе все человеческие эмоции. Не обнаруживая никакой привычной реакции, которая должна была бы выразиться в жестах Оксаны, в мимике и движениях, честная компания смутилась еще сильнее. Как-то не ожидали, что так спокойно и ровно встретит их Оксана. Только Коля понимал, что девочка вовсе не равнодушна, просто не показывает себя настоящую. Он просто, не говоря больше ни слова, протянул конвертик. Что в нем было, догадываться можно долго, поэтому мальчик принялся объяснять как можно более понятным для Оксаны языком.

— Здесь кое-что для тебя. Если ты откроешь, то увидишь там постановление. Нам, то есть интернатским, иногда выпадает возможность перебраться в интернат другого города. Все за такую бумажку готовы продать душу дьяволу, только чтобы слинять отсюда. Обычно там большие очереди, за этими вот направлениями. И сам я несколько лет ждал. Пришла вот недавно. Мы посовещались и решили отправить вместо меня тебя. Тут, видимо, по рассеянности документ заполнить забыли, на чье имя и все такое, так что мы спокойно можем тебя вписать и поедешь ты у нас в Одессу. Там, говорят тепло, красиво. Будешь оттуда потом писать мне, ты ведь теперь умеешь.

— И не только тебе, Пикассо, пусть всем пишет! — вступил в разговор Клещ.

— Да, конечно, — поддержали его остальные ребята и девчонки.

Все ждали, что Оксана станет делать, сообразит ли, какой бесценный подарок преподнес ей Коля. А девочка просто растерялась еще больше, чем раньше. Разговаривать красиво да и вообще хоть как-то, она почти разучилась. Отвечала только односложно, или если с Колей была наедине, когда можно было не стесняться, не смущаться. Вот бы он вспомнил про это, тогда она смогла бы сказать ему что-то хорошее. И Семечкин не подвел, ведь он словно чувствовал свою подругу. Обернулся к ребятам и попросил их подождать в коридоре, сказав, что только с ним Оксана не станет стесняться. Обошлись без подколов. Просто ушли.

Малышка не могла встать с постели, не окрепла еще, да и капельница мешала, только взглядом попросила Колю придвинуться, а потом, не сдерживая слез, заплакала прямо чуть ему не в ухо. Мальчик-то ожидал, что Оксана станет что-то ему шептать от слабости голоса, а она взяла и разревелась. От неожиданности у Семечкина даже ладони вспотели и жилка на виске запульсировала. Не зная, как положено вести себя в такой ситуации, он начал гладить Оксану по голове, успокаивать не словами, а прикосновениями. Как хотелось бы ему сейчас передать ей частичку доброты, чтобы девочка увезла ее с собой, но доброта, увы, не материальна, а потому для многих людей не видна, то есть как бы и не существует. Наверное, таким людям проще не признавать доброту, потому что если нет доброты, то и зла тоже не бывает, а значит, собственные нехорошие поступки можно перестать маскировать. Так делали на каждом шагу, но Коля решил для себя, что никогда таким не станет. В этом ему помогла Оксана. Он сам теперь показывал ей, что есть на свете что-то хорошее, светлое.

— Не плачь, Оксаночка! Все теперь будет хорошо. Вот выздоровеешь и поедешь в другой город, а там — новые люди и жизнь новая! Ты не переживай, со всеми делами мы здесь управимся. Тамара Николаевна — тетка понятливая, так что, навстречу пойдет. Нарисуем все, что нужно, и отправим тебя на поезде в лучшую жизнь, только не плачь!

От таких ласковых и нежных слов, которых ей никогда раньше не говорили, Оксане еще больше хотелось реветь и так до бесконечности, потому что они растапливали лед в ее сердце, и он таял, как весной тает снег на солнышке, только вместо ручейков природных, по ее щекам катились ручейки слез. Неожиданно Коля почувствовал, как маленькие ручки девочки обхватили его за шею, мокрая щека приникла к его щеке. Впервые в жизни Оксана обнимала Семечкина, и так ново это было для них обоих, что даже дух захватило, а потом крепкие узы дружбы протянулись, будто мост над пропастью, между двумя детскими сердцами, которые только учились жизни.

Глава 17. Переезд в другой город

Перрон был полон людьми, то и дело сновавшими туда-сюда, по одним им известным делам. Как торопливо и как вместе с тем медленно здесь струилось время! Все зависело от того, встречаешь ты кого-то или провожаешь. К примеру, встречать всегда казалось дольше, зато радостней, потому что впереди было окончание разлуки и множество радостных моментов. А вот с проводами дело обстояло сложнее: во-первых, провожать грустно, особенно дорогих людей, а во-вторых, во время всего этого процесса время как-то нарочно быстро бежит, не спросит никого даже о том, чтобы продлить минут на пять прощание. Сейчас Коля находился как раз во второй категории людей и чувствовал себя, мягко говоря, не в своей тарелке. До этого, само собой, провожать ему приходилось родных людей, причем, не раз, но вот Оксану почему-то отпускать было жаль так, как никого и никогда. Он старался не смотреть на стрелки больших вокзальных часов, чтобы не знать, сколько оставалось до отправления поезда. Оксана, стоявшая с ним рядом в аккуратном осеннем пальто и берете, смотрелась совсем по-девчоночьи. Раньше то ли из-за повадок, то ли из-за короткой стрижки признать в ней девочку было сложно. Скорее она смахивала на угловатого пацаненка, который не вышел комплекцией.

Теперь же, одетая как положено, в сапожках, вся в приятном бежевом цвете, девочка походила на куколку. Такую непременно хотелось взять на руки и покачать, чтобы не испачкалась, не разбила хрупкое фарфоровое тельце. Снова они не говорили. Их смущала женщина, которую приставили к Оксане в качестве сопровождающего лица.

Тамара Николаевна, как и предполагал Коля, пошла навстречу. Собственно, деваться ей было некуда, потому что Семечкин поставил ультиматум: либо вместо меня отправляете Оксану, либо я на вас такую жалобу накатаю, что мало не покажется, совсем отстранят от работы за грубое и насильственное отношение к детям. Конечно, что-либо доказать Коля смог бы вряд ли, но выручили напор Никиты и Митьки, а также природная пугливость Тамары Николаевны. Связываться с малолетками она не хотела, поэтому как можно скорее устроила Оксанин перевод по направлению.

Коля носком ботинка ковырялся в земле, не смотрел ни на кого, даже на Оксану, хотя сегодня она была особенно хороша. Оттого и не поднимал глаз, чтобы не выдать тоски, которая так и скребла когтями по нутру, будто только и мечтала о том, чтобы вынуть душу мальчика и бросить под ноги прохожим, дабы растоптали. Впрочем, Колю бы такая альтернатива устроила даже больше, чем ожидание минуты, когда объявят посадку. И вот ее объявили. Тут уж Семечкин не утерпел и обнял в последний раз Оксану. Так много пришлось им вместе пережить, что буквально сроднились, и теперь их словно распиливали пополам. Даже без наркоза. Как же это несправедливо, нечестно. Так и хотелось пульнуть в Бога, или кто там есть наверху, из рогатки, которая лежала в Колиной тумбочке, чтоб не смел он так шутить и играть детскими неокрепшими душами. Рук разжимать не хотелось, но приближение провожающей заставило детей отстраниться друг от друга. Оксану успела шепнуть другу: «О Найде позаботься». Коля только кивнул, соглашаясь. И оба знали, что это правда. Семечкин выполнит просьбу на сто процентов, а Оксана и не сомневалась в нем ровно настолько же.

— Пора, Оксана. Прощайся, — бесцветным тоном позвала женщина и заступила на ступеньку вагона. Оставалось только руку протянуть, чтобы помочь девочке забраться внутрь. Но она не протягивала ладони, оставив их лежать в руках Колиных. Ему же казалось, что когда он отпустит Оксану, то она насовсем потеряется. Что ж, пусть так. Он готов был смириться с этим, но вот разжать пальцы, чтобы выпустить маленькие ручки девочки, был не в состоянии. Наконец, сопровождающая не выдержала, спустилась с подножки, резким движением разомкнула руки детей, потащила Оксану за собой в вагон. Та и не сопротивлялась. Давно в ее теле живет привычка размякать, ослабевать, не сопротивляться. Потому что так проще выжить. Ведь не зря в дикой природе зверьки перед более сильным и страшным врагом прикидываются мертвыми, чтобы спасти собственную жизнь. Только замаячила на горизонте опасность, а они бах — пузиком кверху, лапками не шевелят, — пережидают неприятности. Потом снова живехоньки — как ни в чем не бывало. Такой вот и Оксана научилась быть, потому как с самого детства сталкивалась с врагами, которые сильнее ее во много раз. Сперва боролась, брыкалась, сопротивлялась, а потом поняла, что бесполезно это все. Зачем силы тратить, если можно просто по течению плыть? Как повернулось, то и принимать, а не прыгать выше головы, тем более, что в прыжках маленькая Оксана никогда не была первой.

Вошли в вагон. Раньше на поездах ездить Оксане не приходилось, поэтому все ново было, интересно — и скамьи для сна с обшарпанным покрытием, и столы с облупленной по бокам и на поверхности фанерой, и даже туалеты! Смотрела она на проходивших мимо людей, которые, как и она сама, ехали в плацкартном вагоне по причине его экономичности, как на баловней судьбы. Вот кому везет — постоянно ездить в поездах и наблюдать, как жизнь за окнами проносится, мелькает. Деревеньки, поля, даже пастбища видела девочка, раньше дальше собственного двора нос не высовывавшая. А тут — такое! Волшебство да и только! И все благодаря Коле! Особенно запомнились Оксане чай в подстаканниках и музыка, доносящаяся из маленькой коробочки на стене.

— Чего так смотришь, радио что ли не видела никогда? — осведомилась сопроводительница, заметив Оксанину заинтересованность. Малышка отрицательно качнула головой. — Из какого только леса вышла? Собаки что ли тебя воспитывали?

Сказано это было без задней мысли, но столько правды было в этих словах, что Оксану будто сразу к месту пригвоздили. Она опустила голову, положила руки на колени и больше не смотрела в окошко. А сопровождавшая только удивлялась странной девочке. Вот же заставили ее сопровождать какую-то дикарку. Сидела бы спокойно сейчас, носочки вязала и не моталась по поездам.

«Пора уходить с социальной работы, нервы уже не те», — решила про себя женщина, отвернулась к стенке и засопела, превратив сопение в храп по мере погружения в сон. Оксане же спать совсем не хотелось, поэтому она просто сидела, украдкой посматривая на пейзажи, проплывавшие за окном поезда. Вот бы Кольку сюда, ему бы понравилось! Столько бы картин он смог придумать, что хватило на большую выставку. Когда-нибудь Оксана непременно придет посмотреть картины, которые рисовал Колька и еще нарисует.

«Пусть известным художником станет и обязательно счастливым», — успела девочка подумать о друге, прежде чем провалиться в сон по примеру тетеньки-сопровождающей.

— Вставай, выдвигаться пора. Машина скоро прибудет, — женщина, с которой Оксана ехала в Одессу, не слишком-то любезно расталкивала девочку, которая едва успела проснуться, — поднимайся, говорю! Слышишь или нет?

Ответом ей был взгляд исподлобья, который злючка комментировать не решилась, наверное, испугавшись, что Оксана набросится сейчас на нее с кулаками. Набрасываться, однако, девочка не собиралась. Сложила вещички в рюкзачок, выданный в первом интернате, убрала постель. Немного неаккуратно, но все же сама. Навыкам порядка ее тоже Коля старался приучать, но вот в чем хитрость, пользовалась ими она только когда сердита была, хотела так показать, что раз вы такие, то я вам покажу, какая я. Что не просто не пойми что, а умеет и понимает она очень многое. Удивленная таким эффектом, сопровождающая немного потеплела. Предложила чай вместе попить, конфетку достала. Девочка заметила, что в пакете у женщины конфет было предостаточно, причем, самых разных размеров, но поделиться она решила отчего-то именно самой маленькой. Есть эту малютку Оксана не стала, а спрятала в карманчик пальто. Она — такая же маленькая и никому не нужная, так что можно отдать ее даже чужой девочке, как и саму Оксану можно из рук в руки передавать. Конфетка с Оксаной были похожи, а потому пусть будут вместе. Так придумала девочка. Сама внутри себя она замечала, что понемногу возвращается к привычному образу мыслей, начинает фантазировать, замечать всякие интересности вокруг себя.

Таких интересностей встретила Оксана куда больше, когда вышла из вагона. Тут ходили не только люди, одетые куда легче, чем она сама, но и продавцы с разными товарами наперебой предлагали все, что только душе угодно, таксисты на авто зазывали поехать хоть на край света, дети и взрослые, собаки и кошки, кого тут только не было! Так все было ярко, солнечно, светло, что оставалось только в восторге разводить руками. Оксана того и гляди сделала бы это, если бы внимание ее не привлек какой-то мужчина, несший на ниточках взмывающие вверх воздушные шарики. Они не то что манили, а просто притягивали к себе. Так и представлялось, что если возьмешь их в руку, то вместе с ними взмоешь в небо! Увлеченная этим зрелищем, Оксана не обратила внимания на указания своей взрослой спутницы держаться рядом, чтобы не потеряться. Ноги сами понесли за дяденькой с воздушными шарами, а когда девочка опомнилась, то поняла, что потерялась, и знакомой серьезной сопровождающей не видать. Как не видать теперь Оксане нового интерната. Приунывшая, накручивая одну плохую мысль на другую, собирая их в клубок, малышка присела прямо на тротуар. Куда идти в чужом городе она не знала, ровно как и в своем, и в любом другом. Голова сама собой опустилась на колени, обхваченные руками. Глаза лучше закрыть, чтоб не видеть мельтешения людей. В их массе отыскать Оксанину попутчицу было просто нереально, потому что она не знает даже имени этой женщины, и как к ней обратиться. Приняв для себя самую привычную выжидательную позицию, малышка притихла, сидя на тротуаре и обхватив голову руками. За занавешенным внутренним взором гудели машины, разговаривали и смеялись люди, а Оксана снова осталась в темной пыльной комнате своей души наедине с собой.

Глава 18. Новые друзья

— Малышка, ты что здесь делаешь, потерялась? — довольно мелодичный женский голос заставил Оксану проснуться. Только сейчас она обнаружила, что лежит на тротуаре, видимо во сне упала. Красивое пальтишко было запачкано пылью и грязью, беретка вообще пропала. Сонными глазами девочка смотрела на незнакомку. Ту можно было назвать еще молодой, но из-за неопрятности в одежде смотрелась она как женщина за сорок. Первым инстинктивным Оксаниным движением было оттолкнуться, но ее остановил протянутый ей бутерброд с колбасой. Такого лакомства девочка не видела давно, потому что даже в интернате колбасу давали редко, а если и случалось такое, то Оксана оказывалась не в числе уплетателей сей вкусноты, потому как или наказана была за то, что укусила девочку, или сама отказывалась есть, объявляла бойкот. Слово такое услышала по телевизору в новостях и придумала тоже сделать его. Так как практики таких мероприятий, само собой, у малышки не было, она решила, что это значит принести котов и между ними устроить бой, а чей кот выиграет, хозяин того питомца и получает что там причитается, вот, например, колбаску. Потом Оксане объяснили, что к чему, после того, правда, когда коты были принесены девочкой в корпус интерната и такие там устроили бои без правил, что воспитатели на люстры попрыгать готовы были. Вот и запирали малышку в четырех стенах, где она оставалась совершенно одна. Впрочем, и сейчас, когда стен нет больше, чувство одиночество никуда не делось.

Незнакомая женщина немного скрадывала его своим присутствием и участием, но что-то было в ней настораживающее, хотя на вкусность бутерброда это никак не влияло. Увлеченно пережевывая гостинец, Оксана именно поэтому и не думала прислушиваться к интуиции, которая говорила о недобром. В жизни девочки и так столько недоброго случилось уже, что она просто устала от ожидания опасности, подвоха и тут, как обычно это бывает, сработал закон «подлости». Пришла беда оттуда, откуда и ждать не приходилось, ведь в самом начале все выглядело очень даже добросердечно.

— Меня Лена зовут, — представилась женщина, — а ты кто? Приезжая, да, раз на вокзале? — Оксана не ответила, только кивнула, чем позабавила свою новую знакомую. — Ты — глухонемая? Не бойся меня, я ведь плохого ничего пока не сделала тебе и не собираюсь. Накормила вот тебя, теперь хочу в гости к себе домой позвать, пойдешь? Там хоть отдохнешь, выспишься, а потом, если уйти захочешь, всегда можешь открыть дверь и просто отправиться куда надо. Согласна?

Оксана смотрела на незнакомку, оценивая свое положение. По крайней мере, честно пыталась сделать это, но голод, который от съеденного бутерброда в сочетании с усталостью взяли верх, так что бдительности и след простыл. Руки, как обычно, девочка подавать не стала. Все-таки эта девушка не Коля, а потому обойдется без всякого там доверия и нежностей.

Когда пришли в квартиру к Лене на втором этаже в старом доме, девочка поняла, что по тому, какая хозяйка, можно судить и какая квартира. Вот, скажем, волосы у Лены светлые, собраны в неаккуратный хвост на затылке, юбка местами в каких-то странных пятнышках и катышках, поверх блузки цветастой с рюшками одет красный жилет. В общем, видимость такая, словно и тут, и там вещей нахватала, все это на себя одела и довольна. То же самое было с внутренним убранством квартиры — диван огромный, занимает полкомнаты, которых всего-то одна штука, если не считать ванны и кухни, на кресле-качалке навалены бумаги, газеты, ковер, на котором, наверное, еще сам Хоттабыч летал, лежал сейчас на полу. Комната производила впечатление такого места — не то музея, не то пристанища хулиганов, которые натащили сюда всего, что только было можно. Оксана рефлекторно, стараясь не подавать виду, высматривала бутылки из-под пива или водки, потому что это бы значило сразу, что нужно как можно скорее убегать. Ни к чему девочке снова оказываться пленницей алкашей. Маячков таких не нашлось и Оксану внутренне отпустило, стало спокойнее. Правда, ненадолго.

Спать улеглись вместе с Леной на большом диване, поскрипывавшем при каждой попытке повернуться на другой бок. В итоге Оксана пришла к выводу, что лучше совсем не переворачиваться, чтобы не производить лишнего шума. Зато шумно стало часов в 12 ночи, когда в дверь принялись не просто стучаться, а долбится. Наверное, ногами пинали. Лена вздрогнула, но свет зажигать не спешила. Оксане, которая тоже проснулась, сделала жест рукой — не шевелись, мол, молчи. Впрочем, что-что, а это девочка делать умела. Замерла, прислушиваясь. Девушка осторожно подола к дверному глазку и выглянула в коридор. И как только посмотрела, вся внутренне напряглась, сжалась. Это был Гришка. Как его обозвать — любимым, ухажером или просто любовником — Лена не знала. Скорее, мучителем. И ведь не отойдет от двери, пока не откроешь дверь, не впустишь. Приказав себе крепиться, Лена дрожащими пальцами повернула ключ в замке, зажгла в прихожей свет.

— Ты что, совсем страх потеряла? — влетев в квартиру, словно ураган, заорал парень, — что это за выверты такие устраиваешь? Взяла и мальчишку упустила! Знаешь, сколько я его искал? Да такого калеку ищи-свищи по переходам, мало того, что без ног, так и рук нету, отрывать ничего не надо! А ты видимо хочешь, чтоб я тебе оторвал все конечности, паршивка? Гриша схватил Лену за волосы и с силой пихнул на диван. Она согнулась в три погибели, не зная, что защищать лучше — голову или живот. А парень тем временем и не думал униматься, наоборот, он сверху налег на девушку своим телом, не давая даже шевельнуться. Так бы и изнасиловал несчастную прямо здесь, периодически побивая, если бы не Оксана. Она взяла в руки свой рюкзачок, лежащий под боком, который охраняла как сокровище Али-Бабы, и со всей силы ударила им ночного гостя. Рассчитать силу и направление в полумраке комнаты было сложно, а потому маленькая защитница промахнулась и задела Гришке только плечо. Тот от неожиданности аж подскочил. Удар явно исходил не от Лены, слабовата она была. Не долго думая, он нащупал на стене кнопку выключателя и загорелась лампочка, одинокая, не обрамленная в люстру. Ее горящий глаз осветил пространство, не оставив незамеченным ни один уголок, ни одну деталь. Примерно так, наверное, все мы будем просвечиваться насквозь, когда предстанем перед Богом, чтобы ни одна мыслишка, ни один поступок не спрятались от его зоркости.

— Это кто еще тут у тебя? Новую попрошайку мне привела? — Гриша оценивающе смотрел на Оксану, которая походила на слепого щеночка, только что рожденного на свет.

— Нет, не трогай ее. Это просто девочка, она заблудилась, я даже как ее зовут не знаю, — начала заступаться Лена, успевшая встать и оправить вздернутый халатик.

— Тем лучше, будет считаться пропавшей без вести, безымянной. Слушай, — протянул парень, явно что-то задумавший, — а что если нам из нее не только безымянную, а безрукую и безногую сделать, а? И плевать тогда на того мальчика, которого ты проворонила, будет новая у нас достопримечательность.

— С ума сошел? Одно дело попрошайничеством заставлять заниматься детей, а другое — калечить! Это ведь преступление! А если поймают тебя, то ведь не отговоришься просто так!

— Хватит тут причитать, и без тебя все понятно, — Гриша резко махнул рукой в Ленину сторону так, что та отшатнулась, боясь, что получит удар по лицу. Приятель же тем временем переключил свое внимание на Оксану, которая беспомощно, открытая любому посягательству, сидела на диване. Только рюкзак мог служить преградой, но и она легко рухнула, когда парень потянул его на себя, порвав лямки. Оксана закричала, а потом бросилась на обидчика что было сил, укусила, поцарапала лицо. Гриша завыл, словно раненый зверь.

— Ах ты… — даже матерных слов такой мощности не приходило ему в голову, чтобы выразить ураган эмоций, бурлящий в нем как в котле какой-нибудь ведьмы. Обхватив девочку двумя руками, он поставил ее перед собой, зажав хрупкое тело между собственных колен, — с характером девка, люблю таких. И на мордашку симпатичная. Да, калечить тебя смысла нет. По крайней мере, сейчас. Посмотрим, как ты работать станешь, а там и сориентируемся. Может, вырастешь да похорошеешь, покладистой будешь, быстро найду тебе женихов-то, каждый день разных, вернее ночь!

Слова его Оксана понимала плохо, потому что шутил он или не шутил на своем языке, она не понимала, поэтому не знала, бояться его слов или нет, но вот хохот, последовавший после, действительно заставил ее внутренне содрогнуться.

Содрогаться после знакомства с Гришей и Леной Оксане приходилось потом не раз. Она стояла на перекрестке около большого продуктового магазина и швейной мастерской, просила милостыню. Подавали плохо, потому что петь или словами говорить Оксана категорически отказывалась, а что-то делать еще, например, танцевать, она не умела, да и не собиралась учиться. Иногда Гриша срывался и бил не только Лену, но и Оксану. Теперь у него было, на ком отвести душу, и он вдоволь пользовался этим. Лена молчала, не сопротивлялась, а вот девочка все больше приходила к мысли, что пора делать ноги, иначе этих самых ног скоро у нее может совсем не стать. И как нарочно, терпение малышки вздумало кончиться именно тогда, когда на улице стало холодать. Хоть и не было в этом городе страшных каких-то морозов, но пробирало иной раз тоже не слабо, особенно ночами. Но, как говорится, раз терпение иссякло, ноги сами ведут, тут уже не смотришь и не рассуждаешь как лучше, а как не очень. В Оксаниной ситуации все, что находилось за пределами этой квартиры, могло считаться куда более лучшим.

Итак, в один из дней, когда Оксанин смотрящий, бомжик Олег, отошел справить нужду, девочка воспользовалась моментом и побежала. Куда и для чего бежать, ей было все равно, лишь бы как можно дальше отсюда. «Как можно дальше» оказался дом, километрах в пяти от Лениного. Подъезд оказался открыт, так что Оксана свободно зашла внутрь. В доме, куда наугад забежала Оксана, как и всюду в зданиях имелись отопительные трубы. Они были горячими. Здесь они прятались под лестницей, прикрытые деревянной дверью. Тут и хотела приютиться беглянка. Так как огонька с собой у нее не было, то просто не могла она рассмотреть, что внутри устроена целая мини-комната, у которой и хозяева имелись. Выяснилось это только тогда, когда ее, прикорнувшую на расстеленном коврике, бесцеремонно растолкали.

— Ребят, смотрите-ка! К нам какое-то чудо-юдо забрело! — девичий голосок звонко рассмеялся.

— Да, вот так чудеса! Прямо как в сказке про Машу и трех медведей, которые домой возвращаются, а там еда к ним сама пришла!

— Фу, Игорь, шуточки плоские у тебя, — возмутился тот же голосок.

Но спор продолжиться дальше не успел, потому что ребят, которых было трое, два парня и девушка, смутил рык. Сперва они не сообразили, что это такое, но огонек от зажженной керосинки, предусмотрительно организованный единственной в компании девчонкой, прояснил ситуацию: ни них, словно дикая собака, рычала Оксана.

Глава 19. Интернатские страсти

— Похоже, к нам сумасшедшая какая-то забрела, сейчас всех здесь покусает и бешенством заразит!

— Так остроумно, не могу от твоей находчивости прям на ногах устоять, — съехидничала девушка.

— Инга, Игорь, перестаньте! — вмешался некто третий, тоже парень, — видимо девочка в беду попала, а вы тут со своими приколами.

Инга хотела возразить, мол, милые бранятся — только тешатся, но не хотела растравлять умника Сашку или «ботаника», как его привыкли звать в компании.

— Хорошо, примирительно отозвалась она, продолжая в руках держать керосиновую лампу, — что тогда станем делать, как выясним, кто она такая? Даже не подпустит нас к себе, не то что куда-то вести ее или развивать светские беседы.

— Это очевидно. А что если вещи посмотреть ее?

Подтверждая предположение товарища, Игорь приметил уже рюкзак, который валялся на полу, примерно на одинаковом расстоянии от них троих и девочки. Вопрос состоял в том, кто быстрее схватит находку. Пришло время стрелять глазами и всячески с помощью мимики показать, что цель намечена. Первой догадалась Инга и взяла на себя роль отвлекающего. Она принялась, широко жестикулируя, рассказывать Оксане о том, что это не ее территория, что если она разрешит им, то ребята отведут ее в милицию, найдут знакомых и вернут домой. При упоминании о доме Оксана как-то странно обмякла, как будто шарик иголочкой проткнули и он теперь весь такой безрадостный, просто никакой. Заметив это, девушка подала сигнал Игорю, одним резким рывком преодолевшему расстояние между собой и рюкзаком. Естественно, Оксана отреагировала позже, и как-то помешать завладеть собственными остатками имущества не могла. Оставалось только смотреть, как ребята тормошат несчастный рюкзак, у которого теперь и лямок-то не имелось, так что нести его приходилось, продев в торчащие по бокам для красоты петельки, связав в единую веревку шнурки от ботинок.

Увидев это, Инга деловито покачала головой и, повернувшись к Оксане, пообещала: «Не волнуйся, я тебе лямки лучше сделаю даже тех, что были, вот увидишь!». Только девочке, честно говоря, было безразлично, что на шнурках таскать его, что на настоящих лямках, потому что все равно ничего особо ценного там не имелось, за исключением некоторых подарков. К таким относилась брошь, подаренная Валентиной Викторовной и Колина картина, расстаться с которыми Оксана не могла хоть в каких условиях, потому что это были единственные материальные выражения светлых воспоминаний в Оксаниной жизни. И их сейчас бесцеремонно рассматривали какие-то незнакомцы. Только собиралась девочка встать на защиту собственных сокровищ, как спокойный, дружелюбный голос Инги остановил: «Мы только разочек глянем и все на место положим, не переживай».

— Что ты с ней сюсюкаешь как с ребенком годовалым? — не выдержал Игорь.

— А что, запрещается? Может, я сама хочу сестренку или ребенка.

— Угу, конечно, нам с тобой только ребенка в 15 лет не хватает. И так вон против кругом народ, куда не посмотри.

— Ромео с Джульеттой тоже, между прочим, были не сорокалетними, когда такую трагедию пережили! — возразила Инга.

— Между прочим, если ты помнишь, они-то как раз не пережили, а наоборот… того, — Игорь изобразил лицом покойника. И тут как раз вовремя присвистнул Сашка, на что-то показывая, отчего влюбленные, живо представив на мгновение себе покойников, вздрогнули.

— Да вы только посмотрите, это оказывается та самая девочка, которую в розыск объявили, и по всему городу ищут. Ее к нам в интернат переводят, вот и направление есть.

Посветили на листок бумаги, который Саша держал в руках. Хором прочли: «Оксана» и перевели одновременно взгляды на новенькую воспитанницу интерната.

— Мда, хорошенькая перспектива вырисовывается — жить по соседству с рычащей девчонкой, весело нам всем будет! — прокомментировал Игорь, отчего тут же получил тычок от Инги локтем в бок.

Жить действительно в этом интернате, по крайней мере, для Оксаны было веселее. Здесь и люди-то какие-то другие были. Хотя, конечно, гадости-пакости везде бывают, и это место — не исключение, но все равно атмосфера какая-то домашняя здесь царила. Честно сказать, когда Оксану привели с горем пополам в интернат, воспитатели просто были ошарашены: худенькая, так что удивительно, как вообще на ногах стоит до сих пор, периодически, особенно когда боится чего-то защищается, начинает кусаться и лаять на собачий манер. Первое время удивлялись, а потом привыкли. Даже любимицей Оксана стала у местного населения. Наивная была и чистая, но, несмотря на это, и отпор дать могла.

Здесь Оксану стороной обходили тягостные истории, так что постепенно из памяти стали ускользать истории прошлой интернатской жизни. Воспитатели не давили особо, но при этом как-то хитро выходило у них добиться именно того, что они хотели от Оксаны. Девочка чаще стала говорить, подружилась особенно именно с тремя ребятами, которые первый раз ее нашли. Можно было бы дружить, наверное, до бесконечности, если бы однажды не взболтнула Инга кому-то, а те дальше и дальше Оксанину историю о собачьей жизни. Что тут началось: шумиха и на радио, и на телевидении, и в прессе. Стали приезжать в интернат, требовали показать девочку-собаку. Даже издевались порой. Попросят, скажем, мячик принести в зубах или палку, словно Оксана уж совсем зверь какой. Это не нравилось не только девочке, но и Игорю с Сашей. Мальчишки видели, какой становится девочка неуправляемой после таких вот наездов. Не хочет она вспоминать о прошлом и все тут, ничего не нужно ворошить. Друзья и рады бы помочь, но вот Инге и воспитателям подобный интерес был очень даже приятен. Для Инги это была возможность «засветиться» на экране и встретить какого-нибудь продюсера, а для персонала интерната, что ни говори, — дополнительная раскрутка. Сейчас мир таков, что если хочешь как-то пробиться, используй любой способ. Вот и Оксану использовали в некотором смысле, а девочка снова от тоски по ночам скулила. Этим, к сожалению, еще больший интерес вызывала к себе. В прессе ее даже окрестили «Принцессой из собачьей будки» и сняли про нее документальный фильм, который много раз показывали по всем российским телеканалам.

Имя такое на некоторое время приклеилось к Оксане, против чего она стояла упорно, не хотела, чтобы звучало это как издевка, а чаще всего так и случалось. Принцесса — не принцесса, а потихоньку взрослела и умнее становилась в том смысле, что и ответить могла, и на уловки шуточные просто так не попадалась. Выручали новые друзья. Например, Игорь частенько защищал, если девочку пытались дразнить или обидеть, а Инга учила всяким «женским штучкам», как она это называла. К ним, как поняла Оксана, можно было отнести умение пользоваться косметикой, делать прическу, одеваться аккуратно. Девочке, которая большую часть времени провела на улице среди собак, такая наука давалась непросто. Часто Оксана вызывала смех подруги или удивление незнанием элементарных вроде бы правил.

Приукрасить Оксану снаружи, которая внутри была уже и без того хороша своей добротой и отзывчивостью, Инга решила всерьез. Что там вытворяла она с девочкой, мальчишкам ведомо не было, но только когда в интернате устроили самодеятельный концерт, воспитанники показывали свои таланты, на сцену вышла и Оксана. Честно говоря, выступать ей не хотелось, это все Инга. Уговорила, чтобы та читала стихи собственного сочинения. Оксана, между прочим, научилась благодаря педагогам и друзьям, направлять всю силу своих переживаний в творчество вместо того, чтобы выть на луну в тоске, прятаться и бояться. Вот и проявился у девчонки такой талант. В общем, так она потихоньку сочинительствовала, а тут еще и преобразилась, стала настоящая принцесса! Волосы отрасли почти до самых колен, так что навили кудри, сшили платье.

Оксана, в шесть лет мечтавшая шить на бабушкиной машинке швейной, все-таки освоила технику шитья и теперь сама для себя создала воздушное платье из нежно-розовой органзы и бежевого шелка. Шелк, — так как ткань эта была не из дешевых, — помогли купить Инга с ребятами, сложив в сумме свои накопления. Радости девочки не было предела! А как зал рукоплескал, это просто нечто! Таких оваций не слышали, пожалуй, и голливудские актеры, куда им до Оксаниных стихов, в которых не наигранные сюжеты, а настоящая жизнь. После концерта юную артистку снова стали окликать «принцессой», но только теперь звучало это гордо и правдиво, потому что она и правда походила на девочку из сказки и судьба ее теперь, столько раз петлявшая крутыми зигзагами, шла напрямик, а рядом были надежные друзья. Сомневаться в их надежности девочке не приходилось, потому как подтверждением тому были разные случаи. Вот, например, когда в интернате случались форс-мажоры, кто-то что-то у кого-то стащил или подрались, а может что похлеще придумали, Оксану никогда не трогали. Просто знали уже, что на такие поступки девочка неспособна.

Глава 20. Быть счастливой!

— Оксанка, танцуй! — Инга с раскрасневшимся от быстрого бега лицом буквально влетела в комнату, чуть не сшибла нескольких девчонок по пути и одного здоровенного парня.

— Что ты придумала еще, а? — предчувствуя, что сейчас получит новую порцию наставлений о том, как выглядеть и как ходить, или, что хуже того, начнутся новые уроки теперь уже по танцам, девочка скорчила недовольную рожицу.

— Перестань так смотреть, тебе это не к лицу. Вовсе не собираюсь я тебя танцам учить, хотя и не помешало бы, но все это потом, — Инга деловито, с таким видом, что известной ей больше, чем подружке, и оттого преимущество на ее стороне, плюхнулась в кресло. — Танцуй, дорогая моя, а то не скажу в чем дело!

Оксана принялась неуклюже выделывать какие-то па. Пыталась изобразить из себя нечто вроде тех красивых танцовщиц, что по телевизору выкрутасы вытворяют, но вместо этого опрокинула стул, ударилась пальчиками правой ноги об угол кровати, глухо застонала от боли, но не прекратила своего «разрушительного танца». Хотела устоять, удержать равновесие, дернула занавеску, в итоге один край массивной гардины оторвался от стены, а болт, на котором ни в чем неповинная штуковина держалась, со звяканьем укатился в неизвестном направлении.

— Н-да, — сокрушенно вздохнула Инга. — Плисецкая по сравнению с тобой просто отдыхает! А уж Волочкова — тем более! Ладно, не мучайся больше, иди сюда, а то такими темпами ты нам половину интерната разгромишь!

Тяжко выдохнув, словно совершила невесть какой подвиг, Оксана подошла к подруге. Та без лишних шуточек и игр просто протянула прямоугольник из бумаги. Это оказалось письмо. Обалдев от такого нежданного сюрприза, девочка первые минуты тупо смотрела на него, ни глазом не моргнула, ни пальцем не пошевелила, чтобы как-то выяснить, что прячется внутри. Инге самой не терпелось уже, и она толкнула застывшую Оксану в бок.

— Чего ты не открываешь? Там и адрес отправителя написан, я видела, расскажи, что за Коля? Жених твой?

Вопрос прозвучал не зло, как обычно бывает, с подковыркой, но Оксана все равно смутилась, ее задела такая характеристика друга. Однако, что сказать, девочка сообразила быстро.

— Это не жених, это даже больше! — а потом быстро схватила конверт, раскрыла его и извлекла оттуда послание. Семечкин, помня о том, что подружке, должно быть, сложно по-прежнему узнавать «в лицо» буквы алфавита, старался писать крупно и разборчиво. «Зря так старался, — подумала девочка, — я теперь сама хоть поэму написать могу! Вот покажу ему, пусть удивится!». Послание составляло три тетрадных листа, исписанных с обеих сторон. Коля рассказывал о событиях интерната, о том, как сам живет. Он выиграл очередной художественный конкурс и получил приз деньгами. Долго думал, куда направить средства и в итоге решился — в июне он приедет в гости к Оксане, ведь они так давно не виделись! К тому же, он никогда не видел моря! И будет у него для подружки сюрприз, а какой, он пока не скажет, пусть Оксана не гадает, все равно он не сможет раскрыть секрет. В скобках Колей было приписано, что это не картина, а нечто более интересное и неожиданное. На этом письмо заканчивалось. Сложив листы пополам, Оксана внутренне поругалась, несерьезно конечно: «Одни конспираторы кругом! Куда деваться! Хоть в разведчицы иди!». Последние слова сами собой высказались вслух вполголоса. Инга заинтересованно посмотрела на подругу.

— Куда идти? В кого?

— Да не то это все… Лучше помоги мне. Помощь, мне кажется, сейчас очень понадобится.

С того самого дня, как Оксана получила письмо от Коли, что-то волнительное не отступало от нее ни на минуту. Как будто за ней хвостиком ходил чертик-шалунишка и нашептывал всякие невеселые страхи — а вдруг это не получится, а вдруг то сорвется и так далее. В конце концов, волноваться девочка, наконец, устала и махнула на все рукой. Ходила невеселая, словно не друга ждет, а наказания какого-то.

Развеять скуку, может быть, так бы и не получилось, не встреть Оксана на улице большого лохматого пса. Такой кудрявый он был, шерстяной, что глаз не видно было. И как он ориентироваться мог? Просто загадка. Тем более что своим ориентиром и объектом привязанности пес выбрал не кого-то из толпы, хотя людей вокруг много было, а именно Оксану. Просто взял и направился за ней следом. Конечно, Оксана догадывалась, что «виновата» во всем сосиска с булочкой, которые девочке вздумалось купить по дороге из кино до интерната, но расстаться с ними она не могла никак, настолько вкусно все это оказалось. Обычно девочке нравилось ходить на киносеансы, которые устраивали для интернатских ребят раз в месяц. Ждала этого дня она всегда с нетерпением, потому что для нее это была возможность посмотреть на другую жизнь, познать мир. Только сегодня мероприятие оказалось не таким завлекательным. Нет, кино-то понравилось, а вот пес, продолжавший свое коварное преследование, начал ее потихоньку раздражать. Пришлось немного отстать от группы, чтобы угостить наглеца сосиской и булочкой, от которых Оксане теперь осталась только половина. А тот еще и хитрецом оказался — булочку проигнорировал, а вот сосиску за милую душу слопал.

— Ну, ты и хулиган! — пробурчала Оксана, дожевывая остатки своего деликатеса. Только она хотела отойти от своего случайного приятеля, надеясь, что тот не заметит ее ухода, как пес встал на лапы и тоже приготовился стартовать. — Хоть бы спасибо сказал, что ли?

Будто поняв укор девочки, лохмач звонко тявкнул. На лай обернулись дети из интернатской группы, поманили Оксану к себе. Делать нечего, пришлось идти, не обращая внимания на нового участника группы, то и дело пускавшего слюни и не то хрюкавшего, не то сопящего. Оксане так и хотелось периодически обернуться и сказать, что псу нос почистить не помешает, да только если и сообразит он, в чем кстати, девочка не сомневалась, потому что знала из собственного опыта, какими умными бывают собаки, то едва ли сможет такими мощными лапами что-то путное сотворить. В общем, так и шли они до интерната вместе с лохматым псом. Кто-то из ребят пошутил даже, мол, Оксанка кавалера под стать себе нашла, с кем выть теперь будет за компанию. Скабрезная шуточка тут же была пресечена Ингой и Сашей «Ботаником». Больше на этот счет никто не шутил, и Оксана забыла о животном, погрузившись снова в свои размышления о предстоящем визите Коли.

Зато пес не забыл. Утром, которое не просто было каким-то вторником или четвергом, или тяжелым понедельником, а совершенно особенным солнечным днем, когда нужно было встречать Колю на вокзале. Оксана выглянула в окно и вскрикнула от удивления. Небо было бирюзовым, пели птицы, а под окнами, положив свою массивную морду на лапы, лежал ее вчерашний хвостатый спутник.

— Ты только посмотри! — позвала она Ингу, которая уже вбегала в комнату к подружке, как всегда стремительная. Она помнила, что сегодня день «В», как они между собой его назвали, то есть «встречи».

— Ого, да этот бродяга просто души не чает в тебе! — воскликнула Инга, выглянув в окно. — Что станешь с ним делать? В комнату его не пустят — это как пить дать, если только под кровать спрятать. Или в шкаф! Представляешь, у людней обычно «скелеты» в шкафу, а у тебя — настоящий огромный пес будет! И сигнализации не надо никакой, а? Гениально?

— Ты всегда придумываешь что-нибудь такое, что мне сложно понять. Не знаю я про твои скелеты и не нужен мне этот пес.

— Почему? Ты ведь любила собак, лечить их даже хотела…

Оксана замолчала, надулась и, когда Инга решила, что ответа не последует, выпалила как на одном дыхании:

— Потому что каждая собака, которую я встречаю на пути, напоминает мне Найду. А что с ней, я не знаю. Даже Коля ничего не написал про нее, хотя заботиться обещал. Вот я задам ему за это!

— Тише, воительница ты моя, — Инга обняла девочку за плечи. — Если с кулаками полезешь, то я боюсь, что мне придется выступать в роли Колиного телохранителя. Вот приедет, и сама обо всем спросишь у него. В жизни, то есть когда человека перед собой видишь, говорить лучше. Запомни раз и навсегда, что выяснять отношения, плохие они или хорошие, нужно только так, а не по письмам и телефоном, поняла?

Оксана кивнула, улыбнулась примирительно.

— А нашего нового друга предлагаю с собой взять, пусть идет с нами встречать Колю, как тебе такая идея?

На этот раз девочке идея понравилась. Если Семечкин станет задираться, то она мигом на него этого пса напустит и вообще на любого обидчика. Успокоившись этой мыслью, глубоко вздохнув, Оксана стала собираться на вокзал. Неприятные воспоминания, которые у нее вызывало это место, постепенно стирались из памяти, но идти туда одна она все равно не решалась. Теперь ей есть кому составить компанию кроме Инги.

Однако все неприятные мысли сдуло мощным ветром радости и волнения, когда Оксана, Инга и их лохматый приятель, стояли на перроне. Как только знакомая фигура мальчика показалась в проходе вагона, Оксана чуть не вскрикнула. Коля так вырос, вытянулся, стал крепче и слаженней. И — ей это почудилось или так оно и было на самом деле? — Семечкин был не один. Когда девчонки это поняли, то чуть собственные челюсти от удивления прямо на перрон не уронили.

Виляя пушистым хвостиком, сверкая любопытными глазками по сторонам, с поезда сходила Найда! Оксана просто не могла поверить собственным глазам — все было как во сне. Сердце так и затрепыхалось в груди и само не знало, чего хотело, не то падать в пятки, не то взлетать на крылышках к небу. Ответ подсказал Коля: он подбежал к своей давней подружке, которую не видел, наверное, в течение нескольких бесконечностей, подхватил ее хрупкую и маленькую на руки, и закружил. От такого приветствия у Оксаны прямо дух захватило, даже все слова, что сказать хотела, совсем забылись. А Найда вовсю обнюхивала Ингу, ничуть не смущаясь незнакомки. Она знала, что перед ней человек хороший, зла не причинит, а к такому и тянуться можно. Правда, на обнюхивании и знакомстве не давал сосредоточиться нахальный взгляд пса-лохмача, который буквально посылал ей неприличные сигналы. «Тоже мне, донжуан нашелся», — мелькнула мысль у Найды. А пес уже вовсю прыгал возле своей новой знакомой. Найда же строила из себя недотрогу, потому что считала, что женщина должна казаться неприступной. Но даже гордый нрав Найды пал, словно большая стена, когда пес с невинным видом приволок в зубах неизвестно где нарытую куриную тушку, к тому же, хорошо прожаренную и с румяной корочкой. Причем, добыть он ее умудрился прям тут же на перроне, похоже, нагло стащил у кого-то из зазевавшихся пассажиров. Да, против смелости этого добытчика Найда не смогла устоять, так что отдала ему этим же вечером лапу и сердце, а через некоторое время у них появились непоседливые щенята. Лохматого пса назвали Верный, потому что он ни на шаг не отходил ни от Оксаны, ни от своей избранницы Найды. Собачью семью поселили при интернате, создав там нечто вроде питомника, куда каждый воспитанник мог прийти и поухаживать за собаками, поиграть. Даже неприятных историй в заведении случаться стало меньше, потому что все силы уходили на новых питомцев, от которых исходила неисчерпаемая преданность, верность, теплота — такие, каких у людей бывают у одного на тысячу… Или даже миллион…

Коля решил не возвращаться больше в интернат. Он уже был взрослый, мог самостоятельно принимать решения и решил, что так будет лучше для всех. Ему уже можно было работать. С его художественными грамотами и талантами, по мнению всех в округе, его ждало большое и светлое будущее. А пока в ожидании этого он просто помогал в интернате. Да и Оксана с Найдой теперь рядом будут, так что он всегда сможет прийти к ним в гости. И действительно — приходил каждые выходные. Они много говорили, играли, читали, рисовали вместе. Коля научил Оксану запускать воздушного змея. Тот, яркий, раскрашенный совместными усилиями друзей во все цвета радуги, взмывал высоко в небо, похожий на светлые мечты.

Такими мечтами наполнялось Оксанино сердце, и, гуляя по берегу Черного моря со своим верным другом Колей, который вечно таскал с собой мольберт и краски, потому что не мог налюбоваться на окружающую его красоту — море и Оксану — и с целым выводком лохматых собак, она с радостью понимала, что, что бы с тобой не произошло, всегда есть выход. Главное — просто найти в себе силы захотеть. захотеть быть счастливой! И тогда вся Вселенная поможет тебе в осуществлении твоего желания! Это она знала точно, глядя на своего верного друга и на свое собачье семейство. Будьте счастливы!

Оглавление

Глава 1. Жизнь с родителями

Глава 2. Братья и дом

Глава 3. Разлучаться и напиваться

Глава 4. Детские шалости

Глава 5. Собачья мама Найда

Глава 6. Соседка

Глава 7. Как подружиться с собаками

Глава 8. На цепи

Глава 9. Всему приходится учиться заново

Глава 10. Интернат

Глава 11. Пропажа

Глава 12. Обвинение

Глава 13. Лучший друг

Глава 14. Бегство

Глава 15. Почти умирать

Глава 16. Новая жизнь в подарок

Глава 17. Переезд в другой город

Глава 18. Новые друзья

Глава 19. Интернатские страсти

Глава 20. Быть счастливой! Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg