«Выставка собак»

Галина Ежова Выставка собак

День выдался чудесный, и все вокруг были по-праздничному возбуждены: хозяева, собаки, зрители…

Казалось, лишь она одна пребывала в депрессии. Сегодня ей было как никогда одиноко и тоскливо. Проснувшись утром, она вдруг почувствовала, что ей невыносимо оставаться дома, и почему-то особенно остро затосковала по ее давно умершему псу — умнейшему и добрейшему ньюфаундленду — единственному, как ей подумалось, существу, который любил ее в этой жизни.

Она стояла у ринга с ньюфами и не могла оторвать глаз от победителя — огромный мощный кобель, плавно покачиваясь, словно корабль, двигался по кругу изумительно красивой рысью… «Только идеальное сложение — правильный постав конечностей, хорошо выраженные скакательные суставы — может позволить собаке так двигаться», — прошептала она про себя, так как понимала в этом толк…

Кобель действительно обладал превосходным экстерьером — прекрасно вылепленная голова с массивным черепом, мощная грудь, крепкий корпус, а шерсть — от нее нельзя было оторвать глаз: темно-шоколадная, переливающаяся на солнце и отсвечивающая золотом на концах, она струилась и колыхалась, словно экзотические густые морские водоросли на нагретом песчаном дне…

Она не могла оторвать взгляд от собаки… Такой же красавец был и ее Джойс — крошечного месячного щенка, похожего на медвежонка, принесли в дом через две недели после того, как она родилась (такова была прихоть ее матери), и он прожил в их семье пятнадцать лет… В такой же ясный весенний день, когда трудящиеся всей земли с ликованием праздновали свою солидарность, его не стало… С тех пор у нее не было собаки, хотя прошло уже много лет. Собаку заводят тогда, когда в семье все благополучно. Она бы даже сказала, что собака — символ благополучия семьи, ведь люди, занятые трудным добыванием денег или междоусобными разборками, не думают о собаке, а если заводят ее, — то лишь нагружают себя дополнительными проблемами…

Лично у нее в семье никогда не было благополучия, вернее даже, у нее толком и не было семьи…

— Превосходный кобель! — обратился к ней мужчина, стоявший рядом, и улыбнулся хорошей доброй улыбкой. Мужчина был высокий, крупный, большой — такими обычно бывают добродушные люди — и молодой (по сравнению с ней). На вид лет тридцать, или около того.

Она потихоньку вздохнула. «Хорошенький», — подумала про себя.

— Кобель необыкновенный! — ответила она (все собачники — общительные люди). — Я обожаю ньюфов и не представляю себе, как можно держать собаку другой породы.

— А у вас есть собака? — спросил он с оттенком некоторой грусти.

— Нет, сейчас нет. Но много лет назад у меня жил точно такой же. — Она с восхищением взглянула на кобеля, который уже позировал перед фотоаппаратами, демонстрируя великолепную стойку. — Я выросла вместе с ним, он прожил в нашей семье пятнадцать лет, и до сих пор я не могу забыть этого пса, потому что любила его, как родное существо.

— Вы любили его… — то ли повторил, то ли переспросил задумчиво мужчина.

— Да, очень, — подтвердила она и заметила, что едва заметная улыбка, с легким налетом довольства, появилась у него на лице… Они немного помолчали…

— У меня никогда не было собаки, я только собираюсь завести, скажите, с ним было трудно? — спросил он.

— Вообще-то да. Он был умный и дрессированный пес, но когда поблизости оказывалась течная сука — вы понимаете, что это такое, — то приходилось надевать на него «строгач», иначе невозможно было удержать.

— «Строгач»? — переспросил он.

— Ну, да, это строгий ошейник — металлический, с шипами. Для гладкошерстных собак шипы делают покороче, для длинношерстных — подлиннее. Джойс был настолько лохмат и силен, что мы изготовили ему ошейник на заказ — обычные «строгачи» ему не годились: он их просто рвал, и шипы на него не действовали.

Мужчина как будто вздрогнул и с легким недоумением и даже, ей показалось, с испугом посмотрел на нее.

— Но ведь это больно — врезающиеся в шею металлические шипы… — проронил он и как будто на мгновение ушел в себя.

— У меня был всего один выбор: либо больно его шее, либо больно моим рукам, — ответила она с некоторой жесткостью и, немного заведясь, продолжала: — Течные суки — это одна беда, а другая проблема — это тухлые объедки, которые добрые люди в большом количестве выбрасывают из окон. Он их обожал. Едва почует подгнивший кусок мяса, рыбы или колбасы — рывок был не хуже, чем к призывно благоухающей даме. Приходилось даже его бить!

— А чем вы его били? — живо и с неожиданным интересом спросил мужчина.

— Поводком. Да это не очень больно — поводки у него всегда были брезентовые (последний брезентовый поводок она хранила до сих пор, он всегда висел в коридоре, как память).

Мужчина задумался… Он, казалось, будто отрешился от того, о чем они только что говорили, но через минуту, словно очнувшись, тихо сказал:

— Да, но у брезентовых поводков, как и у всех других, бывают тяжелые металлические карабины…

Она несколько принужденно рассмеялась:

— Знаете, что я вам скажу! Если вы собираетесь заводить собаку, не советую вам брать кобеля. Кобели настолько примитивны! У них преобладают только два инстинкта — половой и пищевой. Кобелей нельзя держать в доме, их место — на улице.

Он с улыбкой и как-то пристально-оценивающе посмотрел на нее:

— Это относится ко всем особям мужского пола?

«Ого! — подумала она. — На что он намекает… А как он на меня посмотрел! Неужели… Неужели… Но, Боже мой, ведь мне совсем скоро — 45! А он — почти мальчик!»

В свои сорок пять, однако, она выглядела превосходно — порой лучше, чем некоторые восемнадцатилетние девочки. На протяжении всей своей жизни она неоднократно выслушивала комплименты по поводу своей фигуры, да и личико у нее было милое — большие глаза, вздернутый носик, пухлые, всегда чуть приоткрытые, губки…

Но, как говорится, не родись красивой, а родись счастливой… Она была замужем три раза, сделала, как шутила ее подруга-адвокат, три «ходки», и каждая очередная «ходка» оканчивалась полным крахом…

С первым мужем она развелась на следующий же день — после первой брачной ночи… Она вышла замуж девочкой, и что он там с ней делал — она не рассказала никому, даже своей ближайшей подруге…

Второй муж был военным. У военных, как известно, свои особенности, даже свой специфический армейский юмор. Она его всегда немножко стыдилась, потому что беспрекословное подчинение вышестоящим накладывает определенный отпечаток, к тому же его рабоче-крестьянские замашки иногда шокировали ее гостей… Она с ним развелась, но когда через несколько лет, после перестройки, случайно узнала, что он бросил военную службу и вместе со своими товарищами-сослуживцами организовал крупную фирму и стал «новым русским», она поменяла свое мнение, но было уже поздно…

Третий муж был «богемным мальчиком». Он был творческой личностью, все его буквально носили на руках, делали комплименты, называли «гениальным»… Ей это льстило, она вращалась в кругу художников, артистов, музыкантов… Но талант — наверное, как и любовь — может внезапно исчезнуть, исчерпать себя… И ее «гениальный» супруг стал повторяться, его творческая работа перестала интересовать людей… Он, казалось, утратил способность к самооценке, стал обидчивым, нервным, издерганным, и… — ну, конечно же, как вы догадались, — запил…

Она развелась и с третьим мужем… Детей у нее не было, и вот уже три года она жила одна. (Был, впрочем, еще один кандидат в мужья — шестидесятилетний профессор, вдовец, сосед по даче. Однажды он даже сделал ей предложение. Но он казался ей таким старым — даже несмотря на то, что в свои шестьдесят, легко ворочая бревна, сам строил баньку на своем участке.).

Его голос вывел ее из задумчивости.

— Пойдемте в тенек, попьем пива, — предложил он, и сердце у нее еще раз дрогнуло: «Неужели…»

Ей было приятно его внимание. И хотя мужчины такого типа ей не особенно нравились — видно было, что человек в изобилии питается качественной пищей и не пользуется общественным транспортом («гладкий, сытый, лоснящийся» — сказали бы про него в деревне) — в нем было что-то притягивающее. В его движениях, во взгляде, в повороте головы ей как будто мерещилось что-то давно знакомое и забытое.

— Подождите, — сказала она, сунув ему в руки свое пиво, — я хочу сорвать вон ту веточку.

И она, стоя перед ним, стала подпрыгивать на месте, пытаясь достать именно «ту веточку».

Он с улыбкой смотрел на ее усилия, а когда, наверное, вдоволь насмотрелся, слегка потянулся и сорвал эту веточку сам.

— Какая вы стройная, — сказал он.

— Что вы, что вы, — возразила она. — Мне надо худеть. Вам не кажется, что я толстая?

Он, казалось, понял: этот вопрос не задают мужчинам, которые не вызывают определенного интереса.

— Нет, что вы, у вас прекрасная фигура, — сказал он. — Вот мне стоило бы немного похудеть, но все нет времени заняться спортом.

Они стояли друг против друга, пили пиво и почти физически ощущали некое таинственное притяжение, возникшее между ними.

— А вы знаете, — сказал он, — у меня сегодня день рождения. Но я почему-то не захотел отмечать его с друзьями и родственниками: скрылся от всех и сбежал сюда. — Он повел рукой в сторону галдящей, гавкающей, разноцветной и шевелящейся массы. — Почему-то сегодня утром мне стало невыносимо одиноко и грустно.

Он взглянул на нее, а она, словно оцепенев, смотрела на него: сегодня утром она испытывала то же самое чувство.

— Давайте отметим мой день рождения вдвоем, — предложил он.

Она, не раздумывая ни секунды, согласилась.

Они вышли из ворот стадиона и направились к нежно запищавшей при их появлении иссиня-черной, жарко блестевшей на солнце машине. «Вот это да! — подумала она про себя. — БМВ! И, видно по всему, еще совсем новенький!»

Он повез ее в самый шикарный ресторан — где под стеклянным полом шевелились изумрудные водоросли и плавали морские рыбы — и заказал самые изысканные, холодные и горячие, рыбные блюда… «Я люблю рыбу, — сказал он, — и ты тоже любишь рыбу…» (они были уже на «ты»).

«Как он об этом догадался!» — поразилась она.

Он ел быстро и жадно, но это, что было удивительно, ее не раздражало. Она смотрела на него с чувством удовлетворенного умиления, как смотрят мамаши на своих детей, каким бы способом те ни поглощали пищу…

— Я люблю море и все, что с ним связано, — сказал он, довольно откидываясь на спинку стула и глядя на извивающегося под ними черно-желтого полосатого морского угря. — Этим летом мы обязательно вместе поедем отдыхать. Хорошо? — Он ласково и даже как-то заискивающе посмотрел на нее…

— Да, да, конечно, — неожиданно для себя с радостью согласилась она. Ей казалось, что она знает этого человека уже много лет. — Я тоже люблю море: оно для меня — будто родная стихия…

«Как мы с ним похожи, — подумала она. — Может, оттого, что мы с ним оба — Тельцы? Ведь мой день рождения совсем скоро — через 20 дней… Только вот годы рождения разные…»

Когда они вышли на улицу, было уже темно. Он обнял ее за плечи, наклонился и нежно поцеловал в ушко.

— Поехали к тебе домой, — сказал он.

В машине они поцеловались… Его губы были нежные и мягкие, а запах — нет, не дорогого парфюма, — а его, собственный, был до невозможности притягателен. Он почему-то вызвал у нее ощущения детства, дома, семейного очага…

Машина тронулась с места, минут пятнадцать они ехали молча, глядя прямо перед собой, завороженные охватившим их чувством…

— Да, — вдруг словно очнулся он, — ты же не сказала, где живешь… Куда мы едем?

— Нам на Ленинский проспект, дом…

Они, будто сбросив с себя сон, оглянулись по сторонам — справа мелькнули огни универмага «Москва»… До ее дома оставалось несколько минут езды…

В ее квартире было уютно, как бывает уютно в старых квартирах, где за многолетнюю жизнь хозяев набирается множество нужных и ненужных вещей, хранящих на себе отпечаток всех обитателей дома.

Он сел в кресло, откинулся на спинку, хотел было поджать под себя ноги — но не поместился, — и сказал: «Мне здесь так хорошо…»

Она принесла ему кофе, села на ручку кресла и как бы невзначай провела рукой по его ноге, повыше колена…

— Не стесняйся, — сказал он. — Делай все, что тебе хочется…

Кофе они не допили. Лихорадочно срывая одежду, они набросились друг на друга порывисто и жадно. Он словно поглощал еду в ресторане — быстро, с напором, изнемогая… Она, к своему изумлению, вела себя точно так же — вся дрожа от желания поскорей насытиться, получить свое…

Когда через пять минут они, изнеможенные, раскинулись на кровати, стараясь больше не дотрагиваться друг до друга, она, улыбаясь, прошептала:

— Какие же мы с тобой животные…

— А разве нам было плохо? — спросил он.

Когда наутро они, похудевшие, похоже, на несколько килограммов, стали прощаться, он, ласково взяв ее за руку, сказал:

— Я хочу, чтобы ты все время была со мной… Мне кажется, мы теперь не сможем расстаться… Ты это чувствуешь?

— Да, — сказала она. Ей хотелось повиснуть у него на шее и никуда от себя не отпускать.

— Выходи за меня замуж… Согласна?

— Да, — сказала она, почти ничего не соображая. А потом, словно во сне, подумала: «Это судьба…»

Он был президентом крупной фирмы и денег ни на что не жалел. Свадьба была роскошной, свадебное путешествие — на один из экзотических островов, где в отеле их ждал номер с прозрачной стеной, открывающей вид на океан.

В Москве она покинула родителей и поселилась у него — в просторной пятикомнатной квартире, сделанной из двух бывших коммуналок. Сначала по инерции она ходила на работу, но как-то раз он ей сказал: «Зачем ты ходишь на работу! Занимайся собой, домом… И кроме всего прочего, я так скучаю, когда нахожусь в квартире, а тебя здесь нет… Иногда это просто невыносимо!..»

Она знала, что это была чистая правда. Разница в возрасте ничуть не мешала их любви. Он был так ласков, так нежен с ней, так грустно смотрел на нее, когда она куда-либо уходила, и так радовался, когда она возвращалась… Он просто любил находиться рядом с ней, сидеть близко, гладить ее плечи, руки, волосы… А когда она, бывало, лежала, раскинувшись на кровати, он не мог равнодушно пройти мимо и подсаживался к ней со словами: «Ах, как хорошо ты лежишь, какой у нас красивый животик, дай я его поглажу… Вот так…»

Он часто клал свою голову ей на колени… А она, в свою очередь, любила перебирать его густые темные локоны…

Им нравилось вместе гулять, бывать на природе, ходить в гости… Ему доставляло заметное удовольствие, когда окружающие обращали на нее внимание. Одну ее он почти никогда не отпускал, а если не мог с ней куда-либо пойти, то очень переживал и волновался. Когда она бывала, например, у своих родителей, он по несколько раз звонил и спрашивал, когда же она придет, иногда вызывая всеобщее удивление тем, что в приказном порядке назначал ей время быть дома, и она, не закончив общего чаепития с родственниками, срочно прощалась и уезжала, чтобы только его не расстраивать.

Он очень переживал за ее здоровье. Стоило ей порезать пальчик или пожаловаться на головную боль, он впадал чуть ли не в панику, начинал пичкать ее лекарствами. Если не знал, — какими, звонил родственникам и друзьям и заклеивал ей пальчик, как бы она этому ни сопротивлялась. Он так нервничал, что долго не мог забыть о ее недомогании, и чуть ли не каждые полчаса спрашивал, как ее пальчик или там голова… Ее это немного обескураживало, но они ведь так любили друг друга, и она просто старалась поменьше заострять его внимание на своем здоровье…

Но вскоре появилась еще одна проблема… Однажды он увидел, как она, остановившись на улице, разговаривает с соседом и весело смеется… В этот вечер он был мрачен, но не говорил, что его расстроило. Через некоторое время в их доме делали ремонт два крепких, средних лет мужика. Она поила их чаем, угощала пивом, что-то помогала подержать, а когда они, немного стесняясь, спросили, можно ли пользоваться душем, она, поразившись на их вопрос, конечно же, разрешила…

Однажды муж пришел с работы пораньше, не как обычно. К этому времени рабочие закончили работу, один из них уже помылся и сидел с ней на кухне, попивая пиво, а другой еще был в душе…

Вечером он с ней не разговаривал и ходил по квартире чуть ли не скрежеща зубами. Она, пораженная, не знала, что и думать. В голову приходили смутные догадки. Но неужели он мог такое подумать — что она… с рабочими… Ночью его будто мучил кошмар, и во сне она расслышала фразу: «Конкурентов нельзя допускать на свою территорию… Они не должны существовать… Все, от кого пахнет спермой, — это враги…»

Он не разговаривал с ней и на следующее утро, но, уже стоя в дверях, чтобы идти на работу, вернулся, взял ее за плечи, посмотрел в лицо и сказал следующие слова: «С этого дня я буду запирать тебя дома. А на улицу ты будешь выходить вместе со мной — утром, когда я еще не ушел, и вечером — когда приду с работы».

Целый день, запертая в квартире, она рыдала. Следующие несколько недель пребывала в шоке. А потом привыкла — и ей даже стало хорошо. Живешь, ни о чем не думаешь, муж приносит продукты, покупает для нее одежду, гуляет вместе с ней, любит… Да, любит… Он по-прежнему был страстным любовником… И так же, по-прежнему, страстно, жадно и с неистовым напором почти каждый день удовлетворял свое желание… Ну кто бы еще так заботился о ней! Он обожал даже мыть ее сам, причем обязательно каждый день. Она пыталась прекратить каждодневные купания, так как знакомый врач-дерматолог не так давно просветил ее, что частое воздействие воды, да еще в сочетании с «навороченным» импортным мылом, портит кожу, — но ее усилия были напрасными. Он так любил купать ее! Погрузив в ванну, клубящуюся пеной, он водил мочалкой по ее коже, приговаривая: «Давай помоем теперь эту ручку, а теперь давай помоем эту ножку, а какую же попку ты отъела! Как же я тебя раскормил, крошка моя! — И в довершение: — Какая же ты красивая!»

Со временем тема «отъеденной попки» все чаще и чаще стала появляться в его разговорах, и в один прекрасный день он сообщил ей, что сажает ее на диету.

— Как?! — возмутилась было она. — А если я не хочу!

— Крошка моя! Это надо! Для твоего же здоровья! — ответил он тоном, не терпящим возражений.

И теперь по утрам и вечерам, когда они сидели вместе за столом, она грустными глазами наблюдала, как он поглощает свою любимую осетрину, крабовый салат, жареную картошку, французские пирожные и прочие вкусности, а сама изо дня в день пила кефирчик, грызла морковку и ела противный — жидкий, кислый — диетический творожок, который прилипал к нёбу. Своих денег — чтобы хоть тайком купить себе что-нибудь — у нее не было.

Так прошел год. Нравилась ли ей такая жизнь — трудно сказать, но она уже не представляла себе, как можно каждый день ходить на работу, проводить там восемь часов, а потом еще ломать голову, где подзаработать денег — на новое пальто, на запчасти для машины, на лекарства для родителей, на дачный хозблок… Теперь, чего бы она ни захотела — она это получала, стоило ей лишь об этом сказать… «Это судьба…» — думала она, когда в очередной раз как по мановению волшебной палочки получала то, что хотела.

Однажды вечером он пришел домой заметно простуженный. «По-моему, я заболеваю», — сказал он. Они поставили градусник — тридцать восемь и пять. Он наглотался каких-то супердорогих чудо-таблеток, изготовители которых обещали наутро возродить его из пепла, и лег в постель.

Была середина апреля, весь день солнце ярко светило в окна, сквозь открытые форточки доносился веселый щебет птиц и счастливые крики детворы… Она с нетерпением ждала его целый день, чтобы пойти погулять, и вот…

— Можно, я пойду одна? — робко спросила она.

— Нет, ни в коем случае, — ответил он. — Уже темнеет, мало ли кто повстречается тебе на пути.

— Ну, пожалуйста, — продолжала упрашивать она, — ведь сейчас еще светло, на улице так хорошо, земля уже подсохла, где-то уже травка растет. Ну, пожалуйста, — на ее глазах блеснули слезы… — У меня целый день так болела голова, мне нужно подышать свежим воздухом…

Ее головная боль, видимо, была для него решающим аргументом.

— Ну, ладно, иди, только не долго, я тебя очень прошу, крошка моя, — сказал он и, включив телевизор, прилег на диван…

На улице было действительно хорошо. Сначала она медленно прохаживалась вокруг дома, потом пошла в сторону метро. У входа в толпе мелькнуло знакомое лицо — она узнала бухгалтершу со своей последней работы. Они даже немного дружили — болтали друг с другом о своем, о девичьем… Оказалось, что бухгалтерша недавно переехала в этот район и живет неподалеку.

— Зайдем ко мне, попьем чайку, — предложила бухгалтерша, и она, немного поколебавшись, согласилась: ведь целый год не виделись, есть о чем поговорить.

Когда пили чай и болтали, она несколько раз порывалась ему позвонить и сказать, где она находится и с кем, но каждый раз останавливалась, зная, что он в ультимативной форме прикажет ей сейчас же возвращаться. А она хотела посидеть еще…

Домой она вернулась через три часа. Было около десяти вечера. Она с опаской открыла дверь, готовясь либо к зловещему молчанию, либо к бурным объяснениям… Его нигде не было видно… Ни в одной комнате… На кухонном столе стояла бутылка водки, с едва различимой на дне полоской жидкости…

Он стоял на балконе и смотрел на улицу… Услышав, видимо, что в доме кто-то есть, он повернулся, шагнул в комнату, зацепившись ногой за бортик и чуть ли не упав, и направился к ней шатающейся походкой… Ни слова не говоря, он схватил ее за плечо и, сдернув со стены собачий брезентовый поводок, который висел в коридоре, как память о давно умершем ньюфе, ударил ее… Казалось, он совсем не заметил, что тяжелый металлический карабин, коснувшись ее тела, причинил ей сильную боль…

— Что ты делаешь! Прекрати! — закричала она, пытаясь вырваться из его рук. Ее охватил ужас, она поняла, что сильные лекарства в смешении с водкой дали непредсказуемый эффект — он был словно невменяемый.

— А ты… ты… — словно рычал он, — ты разве не помнишь, как избивала меня, когда я хотел поиметь ту красавицу-овчарку, а в тот раз, когда я чуть было уже не проглотил тот дивный протухший кусочек говядины…

— Ты сумасшедший! Что ты говоришь! Что ты делаешь! — еще раз закричала она, закрывая лицо руками.

Он остановился, словно в прострации, и замер с поводком в руках…

Надвое разорванный халатик упал с ее плеч… Она боялась пошевелиться, сделать какое-либо движение, потому что боялась его — словно не человек стоял перед ней, а разъяренное животное… Шли минуты, они стояли друг против друга, и она потихоньку, стараясь не делать резких движений, стала двигаться в сторону комнаты…

Войдя в нее, медленно опустилась в кресло. Съежившись, поджав под себя ноги, она не выдержала, и слезы брызнули у нее из глаз…

Он вошел вслед за ней. Теперь вид у него был жалкий и дрожащий.

— Что я сделал с тобой! Что?! — вскричал он, опускаясь перед ней на колени. — Прости меня, прости, я… нет, это не я… — Он уткнулся головой в ее колени и стал рыдать…

Она, как бы машинально, стала гладить его по голове, по вздрагивающим плечам…

— Мы так с тобой хорошо жили, так хорошо жили — все пятнадцать лет, — продолжая рыдать, говорил он. — Спасибо тебе, спасибо, — он стал целовать ее руки, — что ты сделала из меня человека… Ведь только благодаря радости, которую я приносил тебе, я стал в следующей жизни человеком, и если бы не ты — может быть, перевоплотился бы в какую-нибудь жабу…

Она в ужасе смотрела на него. Тридцать лет назад умер ее любимый ньюф… И тридцать лет назад, в этот же день, родился ее нынешний муж…

— Но ты не всегда была права! — внезапно, подняв голову, с обидой в голосе вскричал он. — Тебе нравилось со мной гулять, тебе нравилось, что люди любуются мной, но ты гуляла со мной мало! Мало! Мало! Утром и вечером — по полчаса! Это же не гулянье, а издевательство! Я целыми днями сидел дома, ждал тебя, мучился, ловил каждый звук, доносившийся из-под двери… Ты сажала меня на диету, кормила каким-то отвратительным сухим суррогатом, а мне хотелось объедков, которые валялись на улице. Тебе что, было их жалко для меня! А сама ела вкуснейшую копченую колбасу, конфеты, тортики и говорила, что для меня это вредно! Ты мыла меня в ванной раз в месяц, а это очень вредно для собаки: я терпеть не мог мыться, у меня от этого портилась шерсть! А ты этого не понимала!

Он замолчал, дрожа и утирая слезы, а затем, с неожиданной обидой и злостью добавил:

— И если я перевоплотился в человека, неизвестно еще, кем ты станешь в следующей жизни. Может быть, за свои грехи будешь, как я, собакой!

Она замерла, в ее подсознании всплыло труднопроизносимое и малопонятное для нее слово «метемпсихоз»…

— Но нам все же было хорошо вместе тогда, ведь правда? — сказал он. — И мы должны быть снова вместе — теперь уже в этой жизни… Это судьба…

Ночью он спал, как убитый, и утром продолжал спать непробудным сном. Она его не будила: ничего, если один раз проспит на работу… Она ходила по квартире на цыпочках — тихо, как мышка, — и собирала вещи — ее личные вещи, самые необходимые, без которых нельзя было обойтись… Сложив вещи в сумку, она написала записку — самую необходимую, без которой нельзя было уйти: «Ключи оставила в почтовом ящике», — и закрыла за собой дверь.

Приближался ее день рождения… и она поехала к родителям — на дачу. Сосед-профессор, казалось, уже все знал…

— Здравствуйте, — приветливо поздоровался он с ней. — Я слышал, вы снова свободны, как птица… Может, зайдете вечерком ко мне на огонек? У меня сегодня почему-то очень грустное настроение. В этот день, ровно сорок шесть лет назад, умерла моя любимая болонка… Я иногда так тоскую по ней…

— Что?! — воскликнула она. В голове, как молния, пронеслись мысли: «Сегодня ей сорок шесть… Ровно сорок шесть лет назад умерла его любимая болонка… Неужели в прошлой жизни она была… его собачкой?»

— Ну нет, с меня хватит! — ледяным голосом произнесла она. А затем, окончательно взяв себя в руки, добавила: «Пошли вы все на фиг!» — и, провожаемая удивленным взглядом профессора, ушла к себе в дом.