«Арабески»

Александр Покровский Арабески

Я не писал их по заказу. Они высказывались от души, и предметом избирал я только то, что сильно меня поражало.

Н. В. Гоголь «Арабески»

Ах, Россия, Россия, можно сказать даже, Русь. То ли тройки с бубенцами, то ли только бубенцы. И защитник в полотняных одеждах, а в руках у него то ли меч, то ли дрын.

И лежишь ты, никому не нужная, и все кажется, что из-за пригорка сейчас вылетит конница Бату-хана и полетят на тебя тучи стрел.

Все, что я скажу ниже, скажется стонущим, до жути монотонным голосом:

«Все умрут!»

Умрут правители, законодатели, члены парламента, члены Совета Федерации, просто члены какой-нибудь иной федерации, и просто не члены, и я, награжденный сверхъестественным видением будущих процессий, вижу только гробы, гробы и гробы не только до самого горизонта, но и далеко за ним.

Некоторые умрут, так и не достигнув пенсионного возраста, который те же самые члены собираются отодвигать в сторону увеличения, после чего народ будет выглядеть, как осел, снабженный морковкой для правильного движения в пространстве и во времени. Другие же умрут, так и не переместив средства за границу, или же они умрут, переместив и не воспользовавшись, что, по сути своей, есть одно и то же.

Так что, увидев по телевизору очередное лицо, радеющее за общее благо, – безотраднейшее из человеческих убеждений, судя по самому этому лицу, – я всегда ловлю себя на мысли, что все тщета, что не попало ему в желудок.

Но, к слову, и то, что попало ему в желудок, – не всегда витамин, так что сдохнуть-то ему придется, несмотря на инвестиции и бюджет.

И тут можно сколько угодно полагаться на артиллерию, каким бы точным и густо направленным ни была вся сила ее огня, на ракеты и на атомную энергетику– хер!

Хер – это буква старинного русского алфавита, смысл которой до сих пор неясен только ученым и младенцам, – считать ли ее частью слова «херувим» или «похерить» – но нам-то с вами все-все понятно, и мы вслед за Далем считаем, что сделать им «ноги хером», то есть «иксом», это почти ничего не сделать.

Так что постоянные размышления над каким-либо несчастием или бедствием в книге зародышевых зол, способным раскачать их скелет и спутать все волокна их тел в зловонный клубок, когда сила воображения, первичная теплота и влага, как и все остальные элементы, которым надлежит упорядочить их телесный состав, остывали бы и высыхали, составляют главную цель моего сегодняшнего существования.

Начальник в России вечен. Даже если его меняют, то это совсем не означает, что начальников тут стало меньше. Это означает, что сквозь меняемого прорастает новый начальник. Он растет, как молодой тополь, – нет ему преград, он ломает над собой даже асфальт, а потом он раскидывает всюду свои ветви, и глядишь, через какое-то время на месте одного начальника уже выросло целое дерево, где каждая веточка – это свой, отдельный начальник. Срежь его и поставь в воду – и вот он уже пустил свои корни, а макушка его украсилась молодыми веселыми листиками.

А меня теперь все радует.

Как только наши руководители что-то сделают или скажут, так сразу же и умиление.

Вот поехал премьер на Урал, чтоб о здоровье наших танков там справиться, так сразу же и умиление. А когда президент про энергосберегающие лампочки сказал или там о сокращении выбросов обмолвился, так у меня и вовсе случился пароксизм счастья – дисфункция какая-то с вегетативной нервной системой – и на тебе оно – счастье.

А все оттого, я считаю, что я очень долго размышлял на тему боеготовности: «Булава», «Синева», замена одной на вторую – ничего не получается. Получаются только три несчастных князя – Долгорукий (Юрий), Невский (Александр) и Мономах (Володя).

Дали они имена трем нашим подводным богатырям, и, похоже, остались эти богатыри без дубины. А заменить одну дубину на другую – «Булаву» на «Синеву» – это все равно что новых подводных богатырей выстроить. Так что самое время проверить, как там у нас с танками.

А с танками у нас почти так же, как и с самолетами. Су-37 (СУ-47, «Беркут») был обещан войскам в 1998–1999 годах, но в 2002 году опытный образец этого летающего чуда еще продолжал испытания и в полном одиночестве совершил 150 вылетов – нам есть чем гордиться. Теперь говорят, что он поступит в войска в 2010-м – ой, мама!

Так что ждем.

Мы много чего ждем, годами-десятилетиями.

Мы ждем чудо-вертолеты, чудо-лодки, чудо-автоматы и чудо-бронежилеты.

А пока мы это все ждем, надеваем иногда бронежилеты с убиенных в недавней войне грузин, и по нам тут же начинает молотить вражеская артиллерия, потому что на этих жилетах стоит опознаватель – «свой-чужой».

А еще у них там, глубоко на Западе, скоро поступит на вооружение стреляющий робот. Представляете? Выходит наш солдатик восемнадцати сопливых годков в чистое поле в одежде от Юдашкина и в кирзовых сапогах, а против него выходит робот, который тоже опознает «свой-чужой» и у которого патроны совершенно не кончаются.

Интересно, за кем будет победа?

Я полагаю, что победа будет за нами.

А почему?

А потому! Вдумайтесь: из 250 атомных подводных лодок, построенных когда-то Советским Союзом, у нас осталась сущая ерунда. Из надводных кораблей остались слезы какие-то, а от ударной авиации ВМФ вообще ничего не осталось.

А это время у них там, на Диком Западе, они перешли на атомный авианосец сразу же на электродвигателе!

А у нас если б и был атомный авианосец, то только на пару – паросиловой он был бы.

А для взлета с палубы они уже давно применяют не паровые катапульты, а электромагнитные. А у нас никаких катапульт нет.

Так что воевать мы, дети подземелья, будем с терминаторами.

Против них, говорят, хорошо бы использовать служебных собак, потому что по-другому этого робота от человека не отличишь.

Так что давайте все вместе чему-нибудь срочно обрадуемся, а?

Ах какая причудливая гипотеза – у нас не внедряется наука в производство!

То ли наука слишком уж высоко, то ли производство очень низко, но не внедряется.

А я полагаю, все дело в том, что внедряльщики у нас – это нечто.

Это просто шантрапа какая-то.

Те, кто должен подхватить из рук ученого вываливающееся от избытка изобретение, не обладают у нас космическим сознанием. Они вообще никаким сознанием не обладают. Вместо того чтобы взять и убить наповал одним ударом двух крупных зайцев (а возможно, и трех, если не четырех), они просто воруют из бюджета деньги.

Нехорошо.

И президент так считает.

Столько враждующих между собой стихий будто с цепи сорвались и учинили дьявольскую свистопляску в каждом уголке нашего дома. Как сохранить ум среди бурь? Все перевернуто, все вверх дном. И при этом все время хочется сдать кому-нибудь эту страну в длительную аренду, а самому – в собственный замок, окруженный вековым лесом.

И чтоб при том в кармане непременно был орден Почетного легиона.

С ним Франция даже людоедов никому не выдает.

Мне никак не удалось сегодня сомкнуть глаз в постели. Мне и потом не удалось их сомкнуть, несмотря на то что я изо всех сил пытался это сделать, и я так и остался сидеть совершеннейшим сиднем с растаращенными глазами. А все почему? А потому что частным предпринимателям, открывающим свое дело в 2010 году и нанимающим для работы еще одного человека, удвоят единовременное пособие. В 2009 году оно составляло 58,8 тыс. рублей – есть от чего онеметь. Дали. В 2009-м. А в 2010 догонят и еще добавят!

Вот она – могутная Россия!

Непомерная аренда, инспекции, милиция, пожарники, местная администрация четверорукая с ее ненасытными ртами, налоги, бухгалтерия, пенсионный фонд и все прочие – все это будет потом, а сначала будут деньги.

А вот в Турции, к примеру, каждый предприниматель должен сдать ежегодно 5000 турецких тугриков налога. И на этом все – ни тебе инспекции, ни тебе милиции, но зато им денег не платят.

Пацаны рассуждают о том, как нам обустроить Россию. Уголовникам свойственна любовь к родимому Отчеству. Ранее все это отрицалось, конечно, но потом даже такой искусный логик, как я, сдался и признал свое полное поражение.

Трудимся в поте лица. Уже глаза заливает, не проморгаться, а все трудимся. В Грузии памятник взорвали на куски, так премьер наш сейчас же предложил восстановить его в Москве. Вот так. Живым, чтоб о них так печалились, следует только умереть.

Душа умирающего всегда дожидается попутного ветра, после чего она покидает этот мир без проклятий и богохульства.

Всюду открываются приемные президента России.

Вот так мы отвечаем на слухи об очередном приближении конца света.

Я на секунду только прервусь, чтоб подумать о матери. Не о той, конечно, матери, о которой все сейчас же подумали, читая эти строки, но о другой. У нас в Петербурге есть своя, отдельная мать. О ней и подумалось. Она заботится.

Тут недавно она выступала и сказала, что безработных у нас один процент.

Я сейчас не просто заплакал, я покрылся слезами весь – так меня проняло.

Так и хочется возвести в ее честь собор. И назвать его: Собор Питерской Нашей Матери.

Поездка в Самару называлась «зимний Грушинский». Я должен был прилететь в Самару, а потом мы должны были поехать в Похвистнево – небольшой городок в Самарской области. Встречи, разговоры, все такое. С Сережей Кур-Аджиевым и с Людой болтали. Люблю болтовню. Так, про все на свете. В Самаре сильный мороз – минус двадцать шесть. В Похвистнево – все тридцать шесть. У нас там выступление в Доме культуры. А разместят нас в бывшем пионерлагере.

Это тихий городок. И местный мэр тут ходит без охраны, и здоровается он со всеми встречными, и они ему кивают с улыбками. Мэр здесь свой. Он говорит, что заботится о своей малой родине. Есть у тебя родина, пусть даже малая, вот ты о ней и заботься, и тогда будешь ходить без охраны, и все встречные будут тебе улыбаться.

Мэр отремонтировал Дом культуры – очень хорошо он все сделал, уютно, теперь здесь театральная студия, театр, люди с цветами. Мороз, а они с цветами.

Саша Амелин, заслуженный артист, будет читать мои рассказы, девушка Ирина петь песни, а я буду отвечать на вопросы ну и просто так разговаривать.

Все читали и пели, а я болтал. Часа два. Всем понравилось, смеялись.

А потом мы уехали в пионерлагерь, где нас ждал ужин.

Это ужасно, когда надо столько есть. Обжорство – самый большой, как мне кажется, грех.

Но все говорили ни о чем, пели и опять – ни о чем. Амелин с Володей Колосовым пикировались, в промежутках обрушиваясь на Серегу Курт-Аджиева. Это такое возвращение в юность, в стройотряд. Саша Шулайкин притащил парное молоко.

Они все родом из студенческого стройотряда.

Студенчество не болезнь, не проходит.

В Похвистнево чистый воздух, мороз, мы замерзаем, все время что-то едим и песни поем.

Приехали какие-то охотники за кабаном и лосем. Убили и того и другого.

Расплодились кабаны, лоси, а волки заходят в деревни. Все расплодились, но я все равно не люблю охотников.

Мэр говорил, что ему не хватает денег на дорогу.

Были б у меня деньги, дал бы этому мэру, и он построил бы дорогу.

Хорошее тут место.

Я нисколько не противоречу нынешним. Я их люблю. Для меня они часть природы, а ее нельзя не любить, пусть даже она нища духом, не в себе или пьяна безбожно.

Удивительна слабость человека: стоит только какой-либо тезе подвернуться ему под руку, и он уже при всех своих стараниях все никак не может от нее отделаться.

Теперь у нас инновации – вот ведь какие дела, не поперхнуться бы, не изойти на икоту.

Это как «Сим-сим, открой дверь». М-да. Тут главное не перепутать, не сказать «ячмень».

Что и говорить, мы подвинтили каждый свой нерв, каждый мускул на своем лице до необходимой точки.

Я мог бы рассказать вам множество самых занимательных историй о том, как у нас в России все складывалось и откуда тут взялась власть.

Но не буду.

Очень хочется еще пожить.

Всякому известно: против ветра нельзя… плыть, скажем так для благозвучия, – такая вдруг тебя охватывает гадость, доложу я вам, такая гадость, такая…

А у нас теперь собирают собачье дерьмо – цивилизация, знаете ли, накатила.

Выяснение этого вопроса было весьма назидательно, по крайней мере для тех, кто здесь хоть в чем-нибудь смыслит. Президент созвал их и спросил: «Ну как там?»

Ему ответили: «Ничего. Вот только с кризисом… хи-хи… а так, в целом, очень даже. Модерации вот только…» «Чего?» – спросил президент. «Ну, эти, – ответили ему, – как их, модерации…»

А ведь все зависит от величины. Но если взять ее и тут же поделить пополам, то уже и не так страшно, я думаю. Легко ведь только одним имбецилам – они все время счастливы.

Остальные же к этому состоянию только стремятся.

Хочется остановиться и замереть, не выражая желания двигаться дальше, после чего возникает не более чем рефлекторное движение, выдох, случайно принявший форму трехбуквенного ругательства.

Кое-что все еще дымится, конечно же, в верхней части наших потрохов, но в остальном наблюдается постепенное восстановление наших связей с действительностью.

А я знаю, почему мне не нравится милиция, проверяющая документы у таджиков. Я же воспитан на фильмах о Великой Отечественной войне, а там что ни фильм, то проверка документов: «Ахтунг! Аусвайс!» – и фашистский патруль проверяет документы ночью – холодно, голодно, сожженные деревни, вагоны с колючей проволокой, Бабий Яр, Освенцим, «Люди мира, на минуту встаньте!», истерзанное население, жизнь – никогда не знаешь, что будет в следующую секунду, и я, глядя на экран, всегда дрожал так, будто это у меня проверяют документы, а потом мне в лицо бьет яркий свет фонаря – мое лицо проверяют.

Любое несоответствие – расстрел на месте.

Так проверяли документы у моего отца в районе Бреста – он там три года в оккупации провел. Чуть замешкался – удар в зубы. Так что эта память генетическая, внутриутробная. Это потом уже она подкреплялась кинофильмами.

Все мои симпатии на стороне тех, у кого документы проверяют.

Так меня воспитали в Советском Союзе – все люди братья, а те, что тебя на улице изучают, – враги, к ним ненависть надо было испытывать. Ее и воспитывали.

И воспитали в конце-то концов – «Ахтунг! Аусвайс!»

Христианские имена вещь вовсе не такая безобидная. Например, Владимир – «властелин мира» по-старославянски, а Михаил – «равный Богу», то есть божественный. Так что первый будет осужден на вечные муки, а вот у второго еще есть небольшой шанс.

Тихий, тихий разговор. На пять тонов ниже естественного. Мерцающая зрачковатость и кашляющий взгляд, если только про взгляд и зрачковатость так можно сказать.

Ни за что не отгадаете, что он любит. Он любит Россию. Вот только не знаю, до завтрака или уже после.

Горячность прямо пропорциональна недостатку подлинного знания. Так говорит нам классик.

Так что не будем горячиться, обсуждая снег, мороз, сосульки и сколько там снегоуборочной техники куда вышло.

Ну вышло и вышло. По Петербургу, как убеждают чиновники, ее аж 1200 единиц, не считая 300 самосвалов.

И действительно, кто ж их считает. Ну вышли и вышли.

Они вышли, а снег остался лежать.

Вот вышли в минувшее воскресенье автомобилисты и стали откапывать свои машины – и это сразу стало заметно.

И лопаты исчезли. В один миг раскупили в городе все лопаты.

В этой ситуации жалко только одиноких стариков. Их в Петербурге полным-полно. И бредут они по колено в снегу – еле тащатся.

А я говорил с одним чиновником. Что ж, говорил я, со снегом-то у вас творится? Где техника? Где все? То есть горячился я.

А вот он мне отвечал совершенно спокойно. Снег, говорил он, все равно ведь сам растает, а денег всегда жалко. На них дом можно купить. На Канарах, а то и сами Канары. Кто ж их на технику пустит?

Так что старики и старушки еще долго будут у нас по сугробам ползать.

Оставшихся в живых поздравят с Днем снятия блокады или еще с каким-нибудь днем.

Перетаскивал я одну такую старушку через сугробы, и она поведала мне, отдышавшись, что когда-то снег во дворах убирали два дворника. Один подтаскивал снег к канализационному люку, а другой орудовал газовой горелкой – топил ею этот самый снег, а вода сливалась в канализацию. Всего-то для очистки огромного двора нужно было несколько часов, баллон с газом и горелка. Вот такие примеры из истории нашего славного города.

А сосульки с крыш можно не сбивать ломом, ломая саму крышу, а растапливать горячей водой: шланг, кипяток из батареи – и через несколько минут все сосульки рухнут вниз.

И крыша целой будет.

А во время снегопада раньше всем во дворе раздавали лопаты, и люди помогали тем же дворникам.

Вот такие могут быть разговоры со старушками.

А еще я вспомнил, что существуют где-то тепловые машины ТМ-59 МГ – для очистки аэродромов.

Там реактивный двигатель стоит.

А есть и другие тепловые машины. У них такой же принцип работы, но только они очень мощные.

И создают они полосу сухого асфальта шириной до 5 метров при скорости 30 км в час.

Там струя в шестьсот градусов может быть. Она снег просто испаряет. Ревут они, конечно, сильно, но это можно потерпеть.

Ради старушек.

Как только я когда-то услышал об удвоении ВВП, так сейчас же и подумал: «Как же им все это удастся, ведь все порушено – нет связей, производств, науки, сельского хозяйства!»

А когда у нас стало два ВВП, я подумал: «Вот ведь как все просто! Почти как в садке с головастиками!»

Человеческие какие-то лица появились среди первых вице-премьеров. Тут недавно видел одного нового вице – так, знаете ли, вполне. Это раньше они будто в масках были. Все тянуло сказать: «Масочку-то снимите в помещении!» А сейчас – нет, не тянет.

Споры о протяженности и границах атрибутов Божьих могут быть закончены.

А почему?

А потому, что цели всех этих споров, похоже, достигнуты, и такие передаваемые Богом в общее пользование атрибуты, как мудрость, истина и справедливость, уже добрались до нашего руководства – премьер открыл во Владивостоке автозавод Sollers.

То есть сначала с боями отнимали у дальневосточников кусок автомобильного хлеба, а потом подарили им другой – нате, пользуйтесь.

Премьеру даже предложили прокатиться на первом собранном тут образце автомобиля "УАЗ «Патриот» стоимостью в 850 000 рублей, или 28 720 долларов и 87 центов США, если считать по нынешнему курсу. И он прокатился.

А когда речь зашла о стоимости внедорожного предмета, то сопровождающие премьера вице-премьеры (Игорь Сечин и Игорь Шувалов) посетовали, что, мол, дороговато вышел этот самый «Патриот».

Да. Патриот нынче стоит недешево.

Но делать нечего. Ничего дешевого у нас, похоже, вообще не осталось. Ведь даже стоимость перелета из Москвы во Владивосток составляет 13 000 рублей, а туда и обратно – 22 000.

То есть новый автомобиль предлагается по цене 65 перелетов только в одну сторону и по цене 38 перелетов туда-сюда!

Вот поэтому жители Дальнего Востока предпочитают летать в Китай или же на худой конец в Японию. Дешевле и скидки есть.

Можно вообще улететь в Поднебесную за сущую ерунду.

Вот и летают. И очень давно.

В этих краях уже выросло целое поколение молодых людей, которые, во-первых, бегло говорят кроме русского еще и на японском и китайском, и во-вторых, они уже множество раз бывали в Токио и Пекине и ни разу – в Москве.

Так что самое время строить заводы, дома, пароходы и вообще чего-нибудь прокладывать тут не очень китайское, но свое, родное, московское.

А то ведь завтра, глядишь, проведут черту по всему еще нашему пока Уральскому хребту, и никого это, похоже, по ту сторону хребта особенно не расстроит.

Как мало пользы в том, что мы сидим молча и неподвижно, между тем как буря бушует над нашими головами. Надо что-нибудь делать! Я только на какой-то незначительный миг остолбенел, как прекрасная статуя, а потом вскочил и бросил в потолок все, что попалось под руку. А под руку мне попался годовой отчет об исполнении федерального бюджета. Не знаю, могло бы что-либо в природе принести мне такое облегчение, – столько вранья сразу шлепнулось на пол!

Ах, богиня Немесис, как любезно с вашей стороны предложить нам для успокоения использование внезапного импульса или иного порывистого движения.

Заметим, мадам, что мы так плотно живем среди загадок и тайн, что даже самые простые вещи, попадающиеся нам на пути, имеют очень темные стороны, в которые не в состоянии проникнуть самое острое зрение, и даже ясные и возвышенные умы среди нас теряются и приходят в тупик перед каждой щелью в произведениях природы.

При попытке сбить сосульки с домов в ЖЭС-2, что в Петербурге на Петроградской стороне, погибли два человека. Сорвались с крыш. Один проработал 23 года, другой был 23 лет от роду. Первый умер сразу, второй упал с крыши на рекламный щит.

Его отвезли в больницу, где он промучился часов восемь.

Почему для сбивания сосулек нужны какие-то героические усилия?

Потому что эти сосульки сбивают в России, а тут все – героические усилия.

За что ни возьмись – один сплошной героизм.

И героизм одних почти всегда преступление других.

А страховка, страхование жизни, здоровья на случай потери здоровья, кормильца, просто страховка – обычная, страховочный конец, который карабином крепится за специальный крюк, рым или я не знаю что? Где все это? Где выплаты родным? Где компенсация?

Я бы мог назвать это место, где пребывают у нас все страховки и компенсации, но только оно такое, такие для его описания существуют русские слова, что не дай вам бог.

Русский человек, как сказал когда-то классик, уж если что и назовет каким-либо словом, то нескоро то слово сотрется из памяти людей.

Потому что слова вырываются из уст самые что ни на есть правильные. Правильно все они описывают, эти слова, потому что рождены от мук.

Мучаются тут люди, вот поэтому и говорят они слова правильные.

Двадцать первый век на дворе – космос, последние достижения робототехники, Интернет, компьютеры, искусственный разум – а потом выходит человек в сапогах на скользкую крышу с ломом сосульки сбивать и падает с нее.

И ведь все, кто в нашем городе отвечают за жизнь и здоровье людей, лягут в день его смерти спать спокойно. Не посетят их чума и холера, не случится падучая или какая другая зараза.

Ничего в них не дрогнет, земля не разверзнется и адские языки пламени из нее не покажутся и никого не пожрут.

Все будет по-прежнему. Келейно и тихо.

«…А за жизнь человека вольного платить десять гривен серебра…»

Это Карамзин Николай Михайлович. «История государства Российского, том 3, глава 1, «Великий князь Андрей, г. 1169–1174».

Правда, сие указание от 1169 года касалось только людей вольных.

Кстати, корова в 1169 году стоила 0,8 гривны. То есть на 10 гривен можно было купить 12,5 коров. Это от 500 до 625 тысяч рублей на сегодняшние коровьи деньги.

Разве было в закромах природы, на чердаках и подвалах учености, на великих складах случайности хотя бы одно орудие, оставшееся не примененным для возбуждения нашего любопытства и разжигания наших страстей относительно того, как там, что там, где там?

Не было. Все было истрачено, потреблено, употреблено.

А все потому, что знать нам хочется, что там с итогами года и как его оценили президент и премьер.

И вот наконец узнали мы, что все-все хорошо. Год был непростой, прямо скажем, – нас то и дело трепала рука судьбы, но – счастье-то какое – все сделано правильно, вовремя, к столу.

Главное достижение – та школа, которую все прошли.

Конечно, осталось еще кое-что недоделанным, но все это по плечу нашим гигантам, великанам и исполинам. А если не дотянемся до плеча, то и остальные части их тела, полагаю, легко справятся с поставленными задачами.

Так что если что и трахнется, гакнется, гикнется, скажем, в самой середине наступающего года, то все это немедленно будет подобрано, вставлено и укреплено.

Так что я все макаю и макаю свое перо в чернила совершенно не для оправдания нашего неизменного поражения в любой отдельно взятой области человеческой мысли, как и во всех остальных областях сразу, но для того, чтобы написать панегирик. Кому? Им. Им панегирик. И я буду писать, и писать его совершенно без устали, без пития, без сна, без еды, без молитв и еще много чего без, дабы усладить изнуренных столь длительным ожиданием.

Осталось только придумать двадцать семь тысяч слов похвалы.

Одно я уже придумал – мо-лод-цы!

И это все о нем. О нем, о нем, о нем – сладкий он наш.

Все обсуждают его уровень. То ли компетенции, то ли еще чего. Но он неизменно высок. Столь героический склад характера обсуждаемого часто создает ему неудобство, естественно, но уровень – очень высок. Я бы даже со стула не приподнялся, если б он был низок.

Не поверите, как хочется иногда мне всех-всех направить на поиски той самой бутылки с бумажкой, в которой будет очень точно описано, где надо искать капитана Гранта.

Очень хочется. Всех. Направить и отослать. Туда.

А потом мне сообщают, что в этот, грядущий, вторник прибудет к нам премьер-министр Турции Тайип Эрдоган, чтоб, значит, рассмотреть «возможности развития многопланового партнерства между двумя странами и сотрудничества, основанного на традициях добрососедства».

Вот ведь черт!

Ладно, капитан Грант может и подождать.

Сто тысяч карет! Столько же одноколок, подвод, телег и розвальней!

Начали подавать нефть в Белоруссию! Начали!

Несколько недель я не мог спокойно спать – все думал: дадут или не дадут, все смотрел в глаза умнейшему вице-премьеру Игорю Се., стараясь угадать по их выражению дальнейшую судьбу поставок. И вот – фух! – свершилось.

Я считаю, что должна возникнуть процессия – с хоругвями и попами в золоченых одеждах, а потом – все миряне и миряне с лицами благостными – кто будет идти сам, а кого будут вести под руки. Потом в уме почему-то возникает погост, потом кокос, потом – звон колокольный, и все это движется к катастрофе этой самой моей повести, что я тут вам начинаю рассказывать.

Почему я говорю о катастрофе? Потому что повесть об отношении наших с Белоруссией задумана мною как великое эпическое произведение, где обязательно есть не только катастрофа, но и прочие перипетии, обрывы и страдания, свойственные драме: протасис, эпитасис, катарсис, перемешанные, сменяющие и вырастающие друг из друга в том порядке, что установил еще сам великий Аристотель, да будет ему царствие небесное и пух вместо праха!

Так что ждите.

Обязательно напишу.

Рожи и свиные рыла – всюду только они, и никакого тебе утиного кряканья. И чавкают, чавкают, а еще они за границу ездят делать педикюр.

А теперь мы быстренько приближаемся к настоящему ужасу: доченька Ельцина все пишет и пишет – она обучилась наконец этому делу. О папеньке пишет и вообще о жизни. Она тут написала, что папенька был, в общем-то, необычайно хорош, только вот жизнь была очень сложна, так что многие от нее отошли, ушли и переехали.

Подозреваю, в Англию – дети, клубы, самолеты, яхты, дома.

Праведным образом все это заработали и переместились.

Теперь хотят возрождения России.

Видимо, деньги кончились.

Все построились и идем пешком – дорога терниста и далека. Впереди – ангелы, архангелы, за ними – текущие руководители, к которым допустили теперь крупный бизнес, а потом – остальные в пыли и в беспорядке, как попало, не попадая в шаг, путаясь в белье. Все высыпали с восходом на большую дорогу встречать очередное солнце.

К чему это все я? Это все я к тому, что премьер допустил крупный бизнес к управлению государством. Шохин всего этого добился. Шохин – фамилия у него такая. Шохин – хочется повторять и повторять. Долго бился – и вот поди ж ты!

Ох и зашагаем теперь!

12 января был День прокурора. 12 января 1722 года указом Петра Великого при Сенате был утвержден пост генерал-прокурора. Им стал Ягужинский Павел Иванович. Соратник Петра. Многие считали его шельмой, и бороться он должен был с казнокрадством.

У Павла Ивановича было целых два недостатка – он был умен и честен, а за Сенатом он наблюдал так лихо, что никакой дополнительной жизни Сенату не стало. Скучно стало. Чуть взятка или растрата – так и топор. И наблюдал Павел Иванович за всеми прокурорами: какой из них проворовался, так и расплата – просто, знаете ли, будто бы речь и не о России идет. Просто житья не стало «разорителям Отечества».

Со смертью Петра Великого Ягужинский удержался на плаву одной лишь ловкостью.

При Анне Иоанновне был в милости, потому что вовремя переметнулся от заговора «верховников», желавших ограничения самодержавия, на сторону императрицы.

Решительный и способный, «друг истинный и враг явный» умер в 1736 году.

С его смертью прокуратура упразднена не была, хотя желание такое посещало многих.

Что же касается личности Павла Ивановича, то поиски аналогов таковой на посту генерального прокурора не прекращаются в России и по сей день.

– Ассалом! – вскричал я, полный и сердечных, и душевных, и всяких избытков, когда узнал, что Архангельску, Козельску и Пскову присвоено звание «Город воинской славы».

Президент при этом сказал мэрам этих городов много разных слов, среди которых были и такие: мало чтить подвиги предков, надо заниматься возрождением России.

«Интересно, – подумал я после этого своего восклицания, – и как мы ее будем возрождать среди повального умыкательства?»

Видимо, одно другому совершенно не мешает. Возрождение – само по себе, а умыкательство – само. Это такие непересекающиеся линии, а лучше сказать, миры, когда до обеда, допустим, ты воруешь, а после обеда возрождаешь. Так что обед превращается в некую границу, водораздел, с утра – бесовское, а как поели, так и святое – накатило, знаете ли. После чего хочется понять, что же повлияло – мясо или овощи на то, что захотелось все-таки возрождать, а не продолжать тихо тибрить.

Как только возникла мысль, так и бросилось ему в лицо около литра крови.

Во всем есть аллегорический смысл.

Вы еще не видели его лицо?

А еще президент утвердил «план оптимизации МВД».

– Зря ты насторожил свои уши! – сказал один проезжий своему ослу. Ну не пулеметами же эту оптимизацию будут проводить.

То есть – все пустое.

Хочется зевнуть и опорожниться, а потом опять зевнуть и опорожниться. Это все это оттого, подозреваю, что я наслушался речей.

Снова и снова выходит он на сцену, чтоб участвовать и в прологе, и в эпилоге.

Это я все еще о президенте. Он вчера стрелял из «Максима», так что именно это деяние мы можем считать прологом, хотя вполне оно сойдет и за эпилог.

Дело в том, что речь там шла о новых образцах военной техники, мол, хорошо бы, чтоб она бронированная была и все такое прочее, а потом и до «Максима» очередь дошла, из которого они с удовольствием и потатахали.

То есть старое, времен Гражданской войны, вызывает улыбку и удовольствие, а новое – одни только замечания и раздражение. Так и хочется по этому поводу чего-нибудь выкрикнуть. Например: «Наши „Максимы" себя еще покажут!»

А все-таки хорошо, что так все закончилось, что не отрикошетило ничего и никого там не убило.

Меня всегда радует, если в ходе демонстрации наших достижений никого не убивает и все заканчивается разрешением путаницы – этой неизменной спутницы всякого рода демонстраций – и переходом героя из состояния волнения и неконтролируемого кривляння в состояние строгого покоя душевного.

Тут бы и положить конец – такой большой и продолжительный.

Конец его страданиям. То есть есть где-то страдания и есть их конец. Так вот его и хочется положить.

События и страсти вызрели настолько, что готовы взорваться в пятом акте пьесы. Полковник милиции застрелил водителя снегоуборочной машины. Водителю было шестьдесят лет, а полковнику – тридцать девять. Просто отцеубийство, знаете ли. И убийца – главный специалист отдела материально-технического и хозяйственного обеспечения Центра тылового обеспечения Главного управления МВД России.

И обеспечил он себя прежде всего внедорожником на честно заработанные, который и столкнулся со снегоочистителем.

А потом оказалось, что каким-то непостижимым образом он был уволен из МВД за сутки до столкновения.

Вот ведь как! Обзавидуешься! Вот это чутье у кадровиков!

Силы наши могутные явно пошли на убыль. Фортуна. Но мы могли бы выкарабкаться. Из всей этой груды дерьма полуденного. С помощью различных корябушек.

16 января 1820 года капитан 2 ранга Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен, при рождении Фабиан Готлиб Тадеус фон Беллинсгаузен, происходящий из остзейских немецких дворян, настоящий русский мореплаватель, на шлюпе «Восток» и лейтенант Михаил Петрович Лазарев на шлюпе «Мирный» подошли к берегам Антарктиды. Именно им принадлежит честь открытия этого континента. 751 день плавания, 29 островов в Тихом и Атлантическом океанах. Подготовка обоих шлюпов – двойная обшивка, утепление, проведенные под руководством Лазарева, принесла свои плоды: русские моряки прошли там, где отступили все остальные. Это был день и год славы России.

16 января 1918 года на III Съезде Советов донской казак Шамов выдвинул лозунг «Грабь награбленное».

И тот и другое – история.

Ужасное и великое тут всегда шли рука об руку.

Несмотря на весь свой оптимизм, будущего для России я не вижу.

Чтобы увидеть будущее, надо просто научиться держать земной шарик в руках. Вот возьмите мысленно Россию и представьте ее в своих руках… Представили? Ну и как?

Мне прислали одну историю с фотографией. На фотографии Герой Советского Союза майор Яков Иванович Антонов из 25-го истребительного авиационного полка в немецком плену. Он окружен германскими летчиками, которые с интересом слушают своего пленного коллегу. Видно, что разговор идет профессиональный.

25 августа 1942 года Антонов, выполняя задание по прикрытию штурмовки немецкого аэродрома под Моздоком, был сбит. По советским документам он погиб. На самом деле сбитый командиром 77-й немецкой истребительной эскадры (JG 77) майором Гордоном Голлобом Антонов выпрыгнул с парашютом, удачно приземлился и был захвачен в плен. Знаменитый немецкий ас Гюнтер Раалль в своей книге «Моя летная книжка» описывает пленение Антонова (при этом почему-то приписывая эту победу Голлоба себе):

«21 сентября 1942 года во время второго вылета мне повезло – около половины пятого я сбил Миг-3 совсем недалеко от нашего аэродрома. Его пилот сумел выброситься с парашютом и спастись. Унтер-офицеры моего штаффеля сразу же поехали на машине к месту его приземления, чтобы захватить его.

Русский приземлился на одном из огромных подсолнуховых полей, которых в этих местах было множество. Он был быстро окружен, но его сумели взять только когда он расстрелял по нашим все патроны из своего пистолета, к счастью, не причинив никому вреда.

После того как ему обработали резаную рану на лбу, которую он получил, выпрыгивая из самолета, его доставили ко мне. Я как раз находился у радиомашины, слушая переговоры пилотов.

Русский чертовски юн, так же, как и большинство из нас, – ему едва за двадцать. Свои прямые светлые волосы с высокого лба он откинул назад, чтобы освободить место для двух огромных компрессов, покрывающих его порезы. В умных карих глазах в равной степени отражается и гордость и разочарование. На его губах играет легкая улыбка. Его грудь украшают три ордена, из которых мне известен только один – он называется «Герой Советского Союза».

Так вот как они выглядят на самом деле – представители монгольских степных орд, как представляет их пропаганда, те самые недочеловеки, к которым недопустимо гуманное отношение! Перед нами воин, который сразу же вызывает уважение у любого, кто сам является воином. Я тогда саркастически подумал, что порой с врагом тебя может роднить большее, чем с некоторыми людьми из твоего окружения.

Капитан Антонов боится. Предложенную сигарету он сразу же отложил нетронутой в сторону, но когда я сам закурил одну, он немного расслабился. Наш чай, холодный и свежий, но налитый из чистой бензиновой канистры, вызывал у него недоверие, пока я на его глазах не выпил чашку.

Мы нашли одного фельдфебеля-переводчика и сидели вместе, разговаривая о нашем воздушном бое, об идущей войне.

Мой противник прекрасно держится и полон достоинства. Он не делает ни малейшей попытки заискивать или втираться в доверие. По его словам можно понять, что политофицеры в ВВС рассказывают о нас то же, что и в Красной Армии. Пропаганда порождает ненависть, ненависть рождает жестокость, жестокость порождает новую пропаганду. Чертов замкнутый круг.

Советский летчик остается у нас еще несколько дней, так как нет возможности его отправить. У нас нет ни желания, ни возможности держать его под замком. Под ответственность нашего штаффеля он получает довольствие, как любой другой летчик, и может свободно перемещаться по аэродрому (у деревни) Солдатская без постоянного надзора. При таких условиях он и не пробует бежать, оценивая такое отношение с нашей стороны, вопреки всем предписаниям. Своим побегом он причинит нам неприятности и понимает это. Позже мы посылаем его с Ju-52, везущим раненных в лазарет. И тогда он использует удобный случай. Как – мы не знаем точно. Но капитан Антонов точно не прибыл в место назначения. Скорее всего, он воспользовался немецкой шинелью из тех, что перевозили на том Ju-52, чтобы затеряться и бежать. Но то, что Антонов пережил войну, – я знаю точно из официальных русских источников».

Хотя Гюнтер Рааль ссылается на некие «официальные русские источники», но о послевоенной судьбе Антонова до сих пор ничего не известно.

Кстати, в люфтваффе никогда не любили нацистов, и даже такой нацистский экземпляр, как Геринг – ас и кавалер высшего ордена за Первую мировую войну – вынужден был с этим считаться. Интересна одна его фраза, прозвучавшая когда-то как ответ Гиммлеру по поводу увольнения из Министерства авиации и ВВС тех, кто имел еврейскую кровь: «У себя я сам буду решать – кто еврей, а кто нет…»

Нацистов в люфтваффе чурались. К примеру, у них был ас-штурмовик – «немецкий Маресьев», с которым не очень водились по той причине, что он был ярым наци. Правда, летал он круто и концу войны уничтожил суммарно дивизию танков. Летал на Ю-87 («Штука» или «Лапотник») и клал на спор бомбу прямо в открытый люк танка.

17 января 1861 года американец Томас Крэппер запатентовал биде. Россия к этому времени еще не отменила крепостного права.

Маргарет Тэтчер как-то обмолвилась, что для управления трубой в нашей стране хватит и 15 миллионов.

Цинизм – он же для понимания происходящего.

А еще для понимания происходящего подходят сказания.

Например, такое: жила-была одна планета. И жили на ней трубачи и атавары. Трубачи с помощью труб выкачивали природные богатства, а атавары были частью природы, и связаны они были специальным разъемом с той природой через ту картошку, которой они питались. И до поры до времени все находилось в гармонии: одни качали, а другие ели свою картошку и гадили под себя – и все это было природой.

Трубачей сначала было очень мало, а потом их становилось все больше и больше, и вот уже их стало настолько больше, что атавары начали им мешать.

Так началась великая война трубачей с атаварами.

О чем это я? Да так, ни о чем.

А еще для понимания происходящего хорошо бы представить Россию в виде демографической ямы в песке. С запада – миллиард, с востока – миллиард четыреста миллионов, а в середине узенько-узенько – почти в десять раз меньше – 140 миллионов.

Все же стремится к выравниванию.

Особенно песок.

Хлынет и с запада и с востока. Обязательно. Слишком велик перепад.

«Империя! Империя! Суверенная! Император! Самодержец! Помазанник! Русь! Православие! Истинно! Истинно! Лучшее в мире войско!» – это самое оживленное место во всем моем повествовании – сумбур и ночная суматоха. Не стоит обращать на него особого внимания. Я всего лишь воспроизвел то, что царит в головах наших национал-патриотов.

Я вконец обессилен тревогами чувствительного сердца: СКР «Неустрашимый» прошел Суэцкий канал и вошел в Аденский залив, где он должен сменить БПК «Адмирал Чабаненко». Я как-то писал, что после очередного ремонта СКР получил неустранимый дифферент на нос в 5 градусов, поэтому я сразу же и поинтересовался: как там с этим дифферентом обстоят дела.

Заводские сказали: «Так с ним и ушел», – что, конечно же, никто и никогда не подтвердит. На самом корабле под угрозой расторжения контракта изъяты все мобильники, что, наверное, говорит о соблюдении военной тайны.

В любом случае хочется пожелать ребятам удачи в этом походе, чтоб все вернулись из него живые и здоровые.

Еще вести с Балтики. Вся штабная рать Балтийского флота пребывает в глубочайшем волнении – штабы переводят из Калининграда в Балтийск. То есть жди омоложения штабов – возить туда-сюда из Калининграда в Балтийск штабных никто не собирается, а жены в Балтийск не поедут, так что ждем – скоро все помолодеет и ветром развеется.

Разведка России долго сопротивлялась развалу, оставаясь во власти горя и неизвестности.

Горя от ума, конечно, потому что это единственная служба, где нельзя было проскочить на одних только связях – родственных и дружественных. Нужен ум, к наукам рвенье.

Но ничего не стоит на месте, а оставленное без внимания здание обречено.

Разрушается оно. Энтропия.

Выстраивается десятилетиями, а рассыпается за сущую ерунду.

Полагаю, всех интересовала собственность нашей разведки – а там есть собственность, и еще какая, уверяю вас.

Вернее, была.

А после того как начала исчезать собственность, и сама разведка стала нищать.

Духом прежде всего. Самая большая нищета – это нищета духа. Пришли другие люди, и наступила нищета. Агентуру сдавали, где только можно: Западная Европа, Восточная Европа, Азия, США, Латинская Америка. Всех сдали – провалы, провалы, провалы. По всему полю. Нет ничего. Столько лет все это создавалось по крупицам – теперь почти ничего не осталось.

Правда, не так давно наш премьер обеспокоился системами связи и разведки. Выяснилось при этом, что мы сильно отстали. А саму разведку теперь решено реформировать. Сольют. То ли ГРУ с СВР, то ли СВР с ГРУ. То ли служба внешней разведки будет старшей, то ли наоборот, и все будет очень обходительно.

М-да.

Как писали в прошлом: «Любезность вашего обхождения не обманула меня относительно вашего сердца, вы примчитесь ко мне с той же быстротой, с какой вы от меня бежали, но как бы вы ни спешили, вы поспеете только для того, чтобы увидеть меня умирающей».

Трудно, однако. Правительство в прошлом году раскочегарилось, как заметил президент, не сразу, но потом, как отметил все тот же президент, все работало и работало. Над экономическими вопросами, конечно. Ну просто паровоз какой-то, и КПД у него есть.

Тут совещание недавно прошло в присутствии первого лица, так все дружно на нем говорили этакие вещи, после которых невозможно даже представить, каким это образом мы все время оказываемся в том самом месте, откуда, выбравшись, хорошо бы сейчас же серьезно помыться.

Даже не знаю. Столько всего сделано!

А вы не скажете, кто у нас министр этой самой промышленности? Кто-нибудь его видел? Жив ли он? Здоров? Сохранил ли правильный прикус? Постель у него мягкая? Размножается? Дети есть?

Все это меня очень сильно волнует. Совсем изнемог. Тут кризис на дворе – а он где-то ходит, чтоб не сказать, что он шляется.

Ты где, Диего?

Кстати об обороне. И что это за оборона такая, если заказами на нее, родимую, занимается сам президент? Почему он «толкает в разные места, чтобы хоть как-то деньги прошли»? Это как что? «Как же вы покинули меня за то, что я так заблуждалась»?

И справедливы ли мои подозрения относительно того… а впрочем, знавал я одну такую оборону. Ее потом вандалы разорили.

Инвестиционный климат меня потряс. Никакого потепления насчет Российской Федерации. Не понимаю, с чем это может быть связано. Возможно, у нас до сих пор туалеты на улице, где мы и гадим вдохновенно?

При подобных потрясениях проза не в состоянии так облегчить душу, как это может сделать поэзия.

Итак:

На дворе то дождь, то стужа,

Никому теперь не нужен,

Климат, мать его emu!

Стихи, надо заметить, вышли очень естественные.

Пойду обольюсь слезами.

Да, чуть не забыл. Президент «не исключает возможности ратификации Россией Протокола № 14 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод».

С 2004 года нас это смущало, но не прошло и шести лет, как поди ж ты!

Я в полной мере испытываю на себе могущество наисильнейшего из всех неугомонных желаний – любопытства. Хочется все-таки знать, а чего это мы шесть лет метались, как отравленные крысы, пребывая в бурных припадках, а потом все же не «исключаем для себя возможности» вернуться на дорогу, давно уже проложенную свободолюбивым человечеством?

Молот души моей! Сердца наши зажглись. Из самого дна их вырвался крик. Настоящего специалиста назначили! Его назначили на Кавказ, и он сейчас же сказал, что управление этим делом представляется ему и легким, и динамичным. Все сегодня в моем доме, включая хомячиху Клаву, лягут спать спокойно, без обычной порции пустырника.

Охлопонин была фамилия нашего чудесного избавителя, парадиз нас побери!

Называйте его именем своих детей и любимых животных!

Присваивайте его же школам, улицам и неизвестным растениям!

А я всегда говорил: дайте! Дайте настоящим помпадурам настоящего помпадурского дела, и они не подведут. И вот дали! Наконец-то!

Волнение насилу утихло, уступив место гордости за наше все.

«Главный национальный координатор России по делам СНГ вице-премьер Игорь Шувалов был принят президентом Узбекистана Исламом Каримовым». Судя по изгибу спины, нашему вице пришлось нелегко. Каримов выглядел как статуя Будды, а наш – как маляр, вздумавший перед открытием ее людям чего-то там в ней подваять и подмандить до того, как распахнут занавес.

«Президент России дал указание послу России на Украине Михаилу Зурабову приступить к своим обязанностям».

До этого момента господина Зурабова от Украины берегли.

Я бы тоже берег его. Это настоящий изумруд в короне нашей империи.

Уго Чавес заявил, что США на Гаити применили новое сейсмическое оружие. Результат всем известен. И еще он заявил, что об этом ему сообщил штаб Северного флота России. В штабе СФ это отрицают.

Меня спросили, что я об этом думаю. Я знаю, что сейсмическое оружие существует или почти существует. Еще легендарный Тесла однажды с помощью небольшого шарика вызвал землетрясение в Нью-Йорке. Все дело в резонансе. Шарик так его организовал, что здания зашатались, а стекла из окон посыпались. Тесла остановил свой эксперимент тем, что расколотил шарик молотком. Правда, потом все это отрицалось множество раз. Говорилось, что все это не там и не так все поняли великого изобретателя.

Работы по изменению климата велись. Ведутся ли они сейчас – не знаю. Думаю, что да. Военные от своих идей так просто не отказываются.

Все это было давно, и много воды с тех пор утекло, но работы с тех пор, полагаю, не сворачивались.

Безумие, конечно, так и земной шар можно расколоть, о чем, кстати, сам Никола Тесла и говорил. Он заявлял, что может это сделать, но дал ли он ключ от всего этого безумия в руки военных, – не знаю. Знаю только, что Тесла очень быстро прозрел и понял, что сделают военные, попади им в руки такое оружие.

Он прозрел так, как и Эйнштейн, показавший как-то всему миру свой язык.

Эйнштейн сжег все свои записи и не оставил учеников. Многие ученые так и поступали.

Прозрели ли к сегодняшнему дню военные и политики?

Не уверен. Поэтому все возможно.

Во всяком случае, рвение США в восстановлении Гаити очевидно.

Мне говорят, что нет сегодня в России людей государственных.

Вишневая косточка всем вам в горло!

Несмотря на то что эти рассуждения вот как справедливы, все равно хочется воткнуть вам в горло, господа, вишневую косточку.

И чтоб все вы подавились, взбираясь на гласис.

Вы не знаете, что такое гласис? Это ничего. Вот когда подавитесь, тогда и узнаете.

Сущая правда, ваша милость, сущая правда, нет у нас людей! Хоть стой по колено в траншее, хоть бросайся на брешь, хоть врывайся в неприятельские ряды, опрокидывая обороняющихся, хоть не врывайся, выставив вперед свой костыль, – ничего у нас нет.

Тут недавно я сравнивал Наполеона с Александром I (Благословенным) по некоторым параметрам – масштаб личности, например, или емкость души. Так, знаете ли, проиграл наш Александр Наполеону, по моему разумению, в семидесяти пяти случаях.

А почему? Из-за психологических травм: бабушка ненавидела папу, а вокруг ходил Пален.

У нас, когда бабушка ненавидит папу, то всегда рядом бродит какой-то Пален.

Результат – черви точат душу, аки зоилы цветок. Вместе с душой они и государство точат.

Уже который век.

У Вахрушева Валерия Васильевича вчера был сердечный приступ. Этот человек уже много лет ждет, что его защитит государство, и все никак не дождется. У него в январе 2004 года убили единственного сына. В Екатеринбурге все это случилось. В ста метрах от дома. Сыну угрожали, а потом и убили. И угрожал ему сотрудник правоохранительных органов. А потом тело изувечили, и все дело представили как ДТП.

Все это время Валерий Васильевич вместе со своей женой ходит по прокуратурам, судам, милициям и хочет всего лишь возбуждения дела по убийству не вследствие ДТП, а по простому, обыкновенному убийству с нанесением тяжких телесных повреждений, с привлечением подозреваемого к ответу.

А в прокуратуре ему прямо сказали: «Да. Это убийство, но вы все равно ничего не докажете. Кому вы нужны?»

И действительно, кому нужен капитан второго ранга запаса, в прошлом подводник, который Родину защищал, ходил в походы подо льды Арктики, жизнью своей рисковал? Никому.

Он использованный, отработанный материал, а все эти предположения, что Родина, страна, Россия, государство что-то такое еще ему и должно, – ложные и неправильные.

А правильные предположения: никто тебе ничем не обязан, а все свои проблемы ты решаешь сам – с помощью самосуда. Берется в руки ствол и решается. Мне даже сказали в одном месте: «Да что ты! Давно все решается самосудом!»

Вот ведь как! Страна ты, страна! Оказывается, все очень просто: обидели тебя, унизили, оскорбили, близкого тебе человека изувечили и убили – выход только один: ствол.

А в муравейнике с муравьями обходятся гораздо справедливей. Там, во-первых, никакому муравью не придет в его муравьиную голову убить своего же муравья, а во-вторых, муравьиная матка их всех породила, выкормила, вырастила, и потом они ее защищают. И всегда муравей может рассчитывать на свою матку и на своих сородичей – сберегут, встанут, грудью заслонят.

А здесь – не встанут и не заслонят.

Так что, собираясь защищать матку, всегда стоит себе представить последствия.

Тебя бросят, подставят в любую секунду, предадут, откажутся и сдадут врагам.

Устраивает тебя это? Готов ли ты и после этого защищать Родину?

Если готов, то – браво! Ты – настоящий патриот своего непростого Отечества.

Неандертальцы погибли оттого, что их съели кроманьонцы. Первые были умнее и сильнее, вторые глупее, но их было больше. Неандертальцы жили семьями, кроманьонцы – стадами. Стадо победило семью. Ум победила хитрость. Восторжествовал подлый социум. Об этом надо помнить всякий раз, произнося: «человек разумный».

Это мне нравится: наши руководители хотят помирить Азербайджан и Армению. Думаю, тут у них что-то получится, а вот помирить милицию с собственным народом – никогда.

«Мы – русские! Какой восторг!» – воскликнул как-то Александр Васильевич Суворов.

«Мы – русские! Казак или калмык – едино все, мы – русские, в единстве наша сила!» – напишет в XVIII веке неизвестный поэт.

«Мы россияне, мы разобщены» – а это уже современность.

Всюду говорят о какой-то модернизации. Бредут по тундре толпой голые и босые, со вскрытыми консервными банками в руках – вот что мне видится сразу после слов о модернизации.

Ежегодно в Петербурге празднуют «День снятия блокады». Такое впечатление, что какую-то блокаду все-таки сняли. Осталось разблокировать ум.

В Петербурге много теперь говорят о чистке снега. Снег выпал уже как месяц, а впечатление от этого события все никак не тускнеет. То один чиновник, то другой с увлечением говорят о сосульках, что невольно обнаруживает их истинное призвание.

При такой обширной эрудиции до ведущего места в мировой экономики рукой подать.

Попробуйте десять раз подряд броситься на кровать, а потом встать и посмотреться в зеркало. Если на вашем лице после всех этих упражнений сохранятся следы разума, то самое время назначать вас министром. Господин Сурков должен возглавить российскую группу «Гражданское общество». После этого она направится в США. Там, в частности, она будет обсуждать с американцами проблемы коррупции.

Я всегда мечтал, чтоб нашей коррупцией занялись не наши органы, но я и предположить не мог, что противная сторона так себя назовет.

Самое время проверить собственное сознание. Пойду брошусь на кровать.

Мне рассказали, что при вырывании котлована под электростанцию тут у нас недалеко замерзли целых три экскаватора. И вот собрались на краю огромной ямы все топ-менеджеры этого грандиозного проекта и начали орать. А внизу, в яме, киркой и лопатой в это время работали два таджика. Нет надобности сообщать сведущему читателю, что в мороз хорошо роется только в результате внезапно наступившей модернизации.

25 января в городе Париже в Российском центре науки и культуры состоится открытие Российско-французского студенческого форума. Наш губернатор, Валентина Ивановна Матвиенко, уже там. Ей еще и диплом должны вручить. От ЮНЕСКО. Диплом премии Маданджита Сингха за распространение идей толерантности и ненасилия.

Я считаю, что все это очень вовремя. Потому как за строительство «Охта-центра» тот же ЮНЕСКО собирается переводить Петербург из списка объектов всемирного наследия в другой список – объектов, находящихся под угрозой.

В головах наших правителей постоянно вертится нечто, мешающее им управлять государством. Я бы хотел знать, что именно, чтобы бросить все силы на устранение этого недостатка. А все потому, что я хочу, чтоб они правили и правили – вот ведь какая штуковина!

Торговля и промышленность в полном упадке – лежмя лежат, но если послушать наших министров, то все идет как по маслу Вот потому и хочется знать: что это за масло такое? Где оно, как оно? Почему? Каким образом? Тут недавно выступал один и говорил об образовании. У нас косноязычием все страдают в самой тяжелой степени, а он говорил о достижениях в области изящной словесности. Порой мне кажется, что в разумении у нас только я.

Увы! Увы! Все крепости наши пали, но вот одна, как сказали, еще держится – это Балтийский флот. Его надеются усилить, чтоб, значит, ответить на размещение в Европе ракет «Пэтриот». Предлагаю усилить его генеральскими телами. Грудьями особенно. Взять несколько генеральских грудей и разместить. Прямо напротив «Пэтриотов».

Все это из области семейных предрассудков. Тут я о победе рассуждаю. Что у нас за победа такая? О, у нас много побед. Но есть одна, Великая Победа. Это победа над мусором. В головах. Его решили оттуда убрать, и это решение – уже победа. Осталось только составить список голов, нуждающихся в подобной очистке.

Первые десять фамилий вы знаете, остальные интереса не представляют.

Я пролежал поперек кровати все воскресенье, вытянувшись. Сказать вам заранее, чем все это у нас закончится, значит испортить одну из лучших повестей в христианском мире.

Подождем. Еще не все сожрано.

О военной реформе сегодня не говорит только ленивый.

Некоторые спрашивают: как происходит реформа, и другие им сейчас же отвечают, что, мол, никак она не идет, а то, что идет, называется по-другому.

Могу всех успокоить – воруют. Везде воруют, и это не новость.

Новость – среди воровства захотелось модернизации.

В государстве Российском воровали всегда. Воровали и до государства Российского, и во время Советского государства, и особенно после его развала.

И все это в возрастающих размерах. И все это в размерах ужасающих, потрясающих всякое воображение, в том числе и неизлечимо больное.

Воровали и при Рюрике и без Рюрика, воровали при Батые, при Иване Калите, при Иване Грозном, при Петре, при Николае Первом и Втором, при Сталине, при Брежневе, при Горбачеве, Ельцине, Путине. Теперь воруют при Медведеве.

Почему воруют? Потому что в нашем Рязанском государстве всегда существовал человек, стоящий над законом – князь, царь – это как угодно.

Этот человек мог позволить себе любое беззаконие – вот вам и настоящая причина воровства.

Один неподсуден – нет справедливого суда. Суд – всего лишь право сильного.

А если царю можно все, то его вельможи возьмут себе только небольшую часть его беззакония. А все нижестоящие чиновники – часть от их части.

И так – до последнего городового.

И вот когда все уже наворовались, захотелось вдруг узнать: как там идет военная реформа? Блин!

Взятка – как единственная вразумительная мотивация.

Откат – как двигатель общественного прогресса.

И при этом еще и военной реформы хочется?

Того и гляди захочется роста боеготовности, а там и до возрождения воинской чести недалеко.

Может быть, я сплю? Мне все это снится? И сплю я в сумасшедшем доме?

Потому что когда мне говорят о возрождении кодекса чести офицера, мне кажется, что я слышу все это от умалишенного.

Об Александре Маринеско. 30 января 1945 года тремя торпедами С-13 торпедировала лайнер «Вильгельм Густлоф». На лайнере были курсанты, будущие немецкие подводники, и беженцы – в основном женщины и дети. Цифры приводят разные. В последнее время считается, что подводников было 3700 человек, а беженцев чуть ли не 10 000. Выжили только 1239 человек. Из них только 419 беженцев. Детские головы тяжелее остального тела, поэтому, как говорили очевидцы, поверхность моря была усеяна детскими ножками.

У нас Маринеско считается героем, в Германии – военным преступником.

Так кем же он был на самом деле – Александр Маринеско?

Александр Маринеско был командиром подводной лодки. Командир – это тяжелый труд. Это смерть все время выглядывает из-за плеча. Ты ждешь ее каждый день, каждый час. И каждый раз ты должен быть к ней готов. Ее надо встретить подобающим образом. На командира смотрит экипаж. Как будет умирать командир, так и экипаж будет умирать.

И еще командир – это жизнь, это надежда. Он ведет людей в море, в бой, и он должен их из боя вывести. Это его обязанность. Живыми вывести.

Мало было таких командиров, что приводили свои лодки назад. Балтика – это компот из мин. А еще – охотники. Они свое не упустят. Не все приходили. Маринеско приходил.

И людей приводил. Живыми. Экипаж на него молиться был готов. Командир Маринеско был на своем месте.

Это не он потопил «Густлофа». Это Бог позволил ему утопить этот лайнер. Маринеско топил не беженцев. Он топил тоннаж. Война шла. Есть враг – топи. Тут все превращается в оружие – твои мысли, нервы, сердце стучит в висках, пот течет. Это не торпеды уходят в воду, это ты уходишь вместе с ними. Торпеды и подводники – это одно и то же. Это они, вместе, вонзаются в корпус корабля и рвут его на части. Люди – звери, хищники, волки. Это охота. Это война – самая гнусная штука на всей земле.

Стал бы Маринеско торпедировать лайнер, если б на нем был красный крест и он был бы выкрашен в белый цвет? Не знаю. Не уверен. Думаю, что нет.

Он был воином, а не шакалом.

О небо, какое ты странное существо! Тебе возносятся слова о стране, а ты являешь сознанию картины кровавого ужаса, где кружатся, сцепившись в последней схватке, люди, потерявшие всякое обличье. Какая причудливая картина извивов и путей, а в конце всех концов – Хронос, пожирающий своих детей.

Хронос – распад абсолюта на постабсолют с выворачиванием абсолюта наизнанку, с разделами, разрезами его и попытками нового синтеза.

Хронос – меняющееся, пляшущее, как языки пламени, наполнение пропасти, доступное только тому видению, что способно отрешиться от собственной боли.

Вдруг все начинает хиреть – и власть уже не та. Нет того задора. Воруешь, воруешь, а потом нет задора. Есть только желание, но уже без него. А ведь как здорово все начиналось! Не было же ничего – и вот ты уже и миллионер, и вершитель. А потом – словно выключается что-то. Будто некто великий, огромный разочаровался в тебе совершенно, обманул ты его ожидания – вот ведь как!

И начинаешь ты хиреть – отваливаются копыта, а потом и хвост.

Последние слова – это, конечно, наше «Ура!» и еще раз – «Ура!».

Не одно слово, а целых два, но совершенно одинаковых.

Пользуясь общим смятением, одна маститая особа сказала речь: «Возопим! Возопим! Яви мудрость! В лепоте к нам пришел, в лепоте и отходишь!» – на этом все. Особа была стащена с трибуны за волосья, уступив место правящей партии. Вновь раздались крики: «Во славу!», «Да, здравствует!» – а после этого все были смыты одним большим всемирным потопом, вызванным глобальным потеплением, на манер того, что возникает в ватерклозете после того, как нажмешь рычажок.

При этом некоторые все-таки пытались добывать газ с континентального шельфа, но уже без аскезы. Совершенно без нее – и трубы, трубы, трубы.

Трубы, свернутые в трубочку, завязанные в узлы. Целая цивилизация, подарившая миру трубы. Майя подарили миру свой календарь, а эти – трубы.

Как перевести все эти страдания на наш почтенный язык, ума не приложу. Ведь не идут к нам инвестиции, нет, не идут. Произнеся эти слова, я ощутил нечто похожее на мерцание, а затем и на трепетание тонких струн в области сердца. Мозг на него не откликнулся, потому как мозг и сердце часто бывают друг с другом не в ладу. Мыслей не было. Вернее, была только одна мысль – не идут к нам инвестиции.

Может быть, провести совещание? Может быть, посовещаться? И не где-нибудь, а в Кремле. Сесть в Кремле плотненько и посовещаться? Как вы полагаете?

Я вот все думаю, думаю о судьбах и об их хитросплетениях. После этого все мои раздумья широким потоком выносят меня на отмель российских фамилий, и там я спотыкаюсь о такие фамилии, как Грызло и Трепло. Я понимаю, что всякое действие является лишь следствием причины, если только я ничего не напутал. Вот по какой такой причине человеку дали кличку Грызло? Видимо, по причине санитарного характера, потому что слово это я полагаю отнести в разряд гигиенических.

Ну хорошо, пусть даже Грызло относится к гигиене, пусть, ну а вот Трепло? К какой части жизни нашей можно отнести это, в чем тут потребство? По какому такому поводу она давалась человеку? Только ли оттого, что говорит он быстро и беспорядочно, уничтожая термины? В ходе всех этих рассуждений я натыкаюсь на фамилию Петрик.

Вы ни за что не поверите, кем может быть человек с фамилией Петрик.

Петрик может быть только академиком.

Смена одного любимого начальника укреплялась надеждой на присыл другого любимого начальника.

Кстати, как вы относитесь к депутату с фамилией Дворовая? По-моему, удачная фамилия, говорящая о твердости позиции, принадлежности и прочем.

Так вот, возвращаясь к смене начальников. А не сменится ли наш ныне существующий начальник на Дворовую? Она ведь того… и фамилия подходящая.

Ми. раскритиковал наше все. Теперь только об этом и говорят. Уже просчитываются ответы и последствия. Спешу всех успокоить. Это он, подозреваю, от испуга все наделал.

Ну и по поручению, полагаю. Сам-то он ни на что не годен.

Дюже пужлив. А был бы не пужлив, его б на пушечный выстрел к власти не допустили. Так что нравов он придворных, вот ему и поручили. Он, естественно, чувствительности большой не имеет, но перед тем напустил, конечно, под себя много воздуха с запахом прелого сена и сказал.

Тоже мне достижение. Умолкни сердце, как заметил бы классик.

Снег. В Петербурге он идет уже месяца полтора. Никто на такую длительность не рассчитывал. Вот и бродят по двору потерянные дворники. Конституция, вспоминается мне, на них глядючи, перенесенная на российскую почву, есть полная нелепость.

Интересно, а почему все-таки снег, непрестанно падающий, вызывает мысли о конституции? Черт его знает, но несмотря на появившиеся лопаты, мысль о скорейшей смене тут всех не оставляет. Самый выспренний ум содрогнется при мысли о предстоящей разлуке.

Очень хочется.

Содрогнуться.

Свирепая моя судьба навсегда приковала меня к этому городу – так можно было бы сказать, но скажу я, что судьба-баловница причаровала сердце мое к сему великолепию.

Причем наблюдаю я его – то великолепие – всегда из окна: вон одно пошло, вон другое прошмыгнуло. И мысли сейчас же, мысли – витязями понеслись, голубями вскинулись.

И мысли те о России только. О ней. То лежит она, то бежит, то стоит, то мямлит. Троечникам отдана.

В руках ночной горшок, на голове повязка, вареный артишок и мыслям вязко.

После чего хочется послать вице-премьера в Армению. Пусть слетает.

О правах ребенка заговорили – так и до революции недалеко. Хотя у всех ведь есть дома в Италии. Ах, Италия, завладела ты не только душой моей, но и внутренностями – всем моим ливером.

После этого почему-то вспомнилось, что и Сильвио Берлускони там по морде дали.

Крепче, крепче сжать древко! А наденешь на тот кол кусок материи – и уже знамя.

Суетливость оппозиции раздражает. Им бы рот от шоколада оттереть – в самый раз потом речи произносить. Но другой оппозиции нет – и такой рады.

Костыли оказывают давление на лицо. Укороченное под таким давлением лицо производит неприятное впечатление. Но что делать, без костылей власть не может. Они у нее повсюду.

Чадолюбие – основной мой недостаток. Удавить в младенчестве – прозорливо. А вдруг из него наш правитель вырастет? И как потом выплыть из пучины несчастий и страстей?

Все эти размышления дают импульс лицевым мускулам, и миру является мой лик прекрасный.

А если надавить на подбородок, то это лишь усилит выражение благости. Я бы посоветовал власти всякий раз подвязывать себе нижнюю челюсть – столько вокруг было бы доброты – есть от чего застыть в потрясении, только так и справишься с ее сиянием.

Власти не понравилось выступление народа в Калининграде. Там военные пенсионеры бал вершили. Послали было милицию и ОМОН для разгона, но только военные сказали им: «Тихо. Стойте тихо, а то ведь…» – и те стояли тихо. И провокаторов не было. Военные всех скрутили. Все-таки двадцать тысяч, а не двенадцать, как уверяли потом.

Губернатор потерял в весе. Говорят, килограмм двенадцать. По килограмму на каждую заявленную тысячу митингующих, по грамму в пересчете на одного человека.

Срочно потребовался какой-нибудь информационный повод, чтоб отвлечь массы. Подойдет любое блеяние.

Вызвали кого и куда надо и строго указали. Ждите, будет.

А военных теперь надобно ласкать. Не понимаю, почему до сих пор не повышена им пенсия?

Да, вот еще что: Россию не пригласили на встречу «Большой восьмерки». Не то чтобы из-за своей доктрины она кому-то угрожает. Нет. Просто она – как бы это поприличней-то выразиться? – ни на одно выступающее место никому не нужна.

Тут недавно выяснили, что в ходе проектирования и строительства наших подводных лодок начиная с 1990 года по текущее время столько украдено, СТОЛЬКО!!! Что впору говорить о краже государственного бюджета России. Не знаю, зачем это выяснили и почему это выяснили только сейчас. Видимо, наступает ротация. В мире воров.

А мне симпатично отношение к Родине как к малой родине. Потому что если ты относишься к ней как к большой, так сейчас же хочется через нее трубу протянуть или небоскреб поставить, а потом реки вспять повернуть и Байкал загадить.

А вот если к ней относится как к малой родине, вот тогда тут каждый камушек жалко и каждый кирпичик.

Премьер предложил своей партии «не пудрить людям мозги». В переводе с чиновничьего на русский это означает, что пудрить будут обязательно, вот только делать это надо будет не так грубо, а мягче, нежнее. Открываешь специальную пудреницу и специальной подушечкой – по мозгу, по мозгу, чтоб аккуратненько, незаметненько. Умных – купить, глупых – направить в другую сторону, врагов – придумать, общественное внимание – отвлечь.

Выборы же грядут очередные – муниципальные и всякие прочие. Ждем-с.

Победа «Единой России» говорит о состоянии ума нации. Если это нация, то где же ум? Если вот это ум, то, что же это за нация?

Мусор по воздуху летает, на дорогах лежит, мусор едят, им дышат. Сознание – мусор. У правителей и у жителей. Содержимое ночного горшка – это даже не треть жизни, это вся жизнь. А вот взять потом и уехать не получится без навоза. Навоз отправится на Лазурный берег. Не доставайте людей из него. В нем им тепло.

Отцы наши думают о победах. На остальное разума не хватает.

Разве время сейчас заводить разговор о пенсиях и гренадерах? Гренадеры свое отгренадерили. Славно, что не сдохли.

Парад лучше прибавки. От него можно броситься на землю и зарыдать.

Слезы – вечные спутники памяти, капли печали. Как вспоминаем о победах, так и слезы. Главное, выбрать при этом правильную позу.

Поза сама по себе ничто, мадам. Важен переход от одной позы к другой. Так что правильных поз должно быть несколько. Диссонанс разрешается гармонией. Консонанс неизбежен.

Слезы, позы и парад – разрази их гром, как говорили пираты.

Пираты знали толк в воровстве.

Приняли военную доктрину – я потрясен сиянием доброты. Где она сияет? Она сияет везде. Даже ранение в ягодицу не погасит сего сияния. Вот ведь! Долго ожидали – тут я не про ранение, а про доктрину – и вот получили. Некоторых смущает там фраза о превентивных ядерных ударах, на что я скажу: полноте. Полноте вам заботится всякой ху… словом, берегите себя и свои размышления.

И еще о военной доктрине. Практика выдувания мыльных пузырей, я считаю, должна быть продолжена. Там еще о комплектующих сказано было, мол, единообразие, хотелось бы, ВПК и прочее.

То есть нет ничего. А пока ничего нет, полагаю, закупку резиновых ракетных комплексов надо бы продолжить.

Совершенно согласен с господином П., выступившим в Берлине: в российской армии нет оппозиционных генералов, способных применить ядерное оружие.

В ней есть генералы-воры, но и они перемещаются только в предлагаемом политическом русле, следуют всем политическим установкам, преданы и прочее. По этому случаю нелишними будут крики «Да здравствует!» и «Ура!».

Так и представляю себе господина И., строго указывающего зарубежным экспертам на их ошибки. Интересно, в каком положении при этом находился его указательный палец? Например, Сократ в таких случаях держал указательный палец левой руки между большим и указательным пальцем правой, сжимая его, как в тисках.

Как все-таки талантлив господин И.! Дивный! Какую замечательную сцену он создал в моем воображении! Он не погаснет в веках. Он обеспечил себе бессмертие.

Так и хочется под прикрытием его бессмертия писать и писать, дабы поиметь под его покровом небольшую толику и своего бессмертия.

Да, вот еще что: президент вручит премии молодым ученым. Так что не все у нас сбежали. Молодое поколение все еще работает на Россию. А потом они постареют, во всем тут разберутся и начнут работать на Японию.

О Кудрине.

Удачно сколочен. Внезапные толчки и суровая тряска, неизменно случающаяся на ухабах жизни, не способны его поколебать. Другой бы давно опрокинулся и десять раз развалился, а он все живет и живет. Интересно, мы до сих пор покупаем долговые обязательства США под три процента годовых, в то время как наш бизнес берет там кредиты под восемь, или все это уже в прошлом и я вообще тут глубоко отстал?

Возвращаясь к нему, могу сказать, что он подобен рессоре – смягчает и убаюкивает, а комментарии его к нашей экономике вообще нельзя слушать без слез.

Без слез умиления, разумеется.

Причем они всегда разные. То он говорит, что у нас все хорошо, то – из этого «хорошо» мы еще пятьдесят лет выбираться будем.

А некоторые его удачные ответы еще и обезболивающим действием обладают – уменьшают боли в спине. Мне недавно звонил один приятель и говорил:

– Ты слышал его? Он только что выступал.

– Нет, – говорю, – не слышал.

– Послушай. Он есть в записи. Очень помогает.

– От чего?

– От кишечных колик.

Вот видите, у кого-то и кишечные колики прошли. Возымело, так сказать, действие.

Вот так величайшее из зол можно нейтрализовать и уничтожить величайшим благом.

Во всяком случае, никто не изуродован сумасбродно и причудливо ни в какой из драгоценных частей своего тела.

К слову – так хочется что-то сделать с нашей судебной системой, просто даже во рту кисло. Хочется прежде всего ее укрепить, а то она все время рассыпается, как куча, скажем так, песка. Сжал ее изо всех сил руками, и образовавшийся из-за этих усилий комок грязи какое-то время еще сохраняет свою форму, а потом все приходится повторять.

Нам присуща великая эластичная способность противостоять злу.

А какое у нас на сегодня в Петербурге основное зло?

Основное зло у нас (опять-таки) – снег и сосульки.

Чистим, чистим, чистим – а вроде как и не чистили. Сбиваем, сбиваем, сбиваем – а вроде как и не сбивали. А есть еще и сочетание «чистим-сбиваем», но все равно – один ху.

Немедленно хочется знать: почему? Почему «один ху»?

Техника – просто диких размеров, и люди – лица на них нет от такой работы, а надежнее всего все равно кайло и лопата. Но на крышу уже потихонечку научились лазить – тут и страховка, и оборудование. Скоро так и до причины столь катастрофического обрастания сосульками доберемся.

А что? Думаете, не доберемся? Я думаю, что нам все по силам. Я тут недавно видел всяких ответственных лиц за состояние всей этой ерунды в нашем городе, и должен сказать, что очень они меня впечатлили – разберемся. Решимость на них написана и то, как сказал бы классик: «Желаю, чтоб возымело!»

Ведь не обрастает же так, скажем, в Швеции или в Финляндии. То есть и там обрастает, конечно, но все-таки там оно не приобретает такие сказочные размеры.

Все дело, подозреваю, в том, что лучше стали у нас в домах топить зимой. Лучше – тут никуда не денешься.

А тепло подается к нам с чердака, сверху оно у нас подается, а трубы центрального отопления там не заизолированы, и стекла чердачных окошек разбиты.

Вот если б стекла были целые, то от такого замечательного нагрева крыша вообще бы не давала снегу на себе лежать – таял бы он мгновенно, и мы бы распространили этот бесценный опыт на другие страны. Но есть, повторимся, такая беда: форточки на чердаках разбиты, и тепло уходит, а то, что остается, достаточно только для того, чтобы снег чуть подтаивал под своей основной толщей. И вот уже под той самой толщей, что лежит на крышах, побежали-побежали ручейки, и превратились те ручейки в сосульки.

Раз в неделю нарастает – дедушке Морозу такая красота не снилась, уже поубивала она, говорят, человек сто.

Так что борьба наша будет продолжаться до самой весны.

Или до конца отопительного сезона.

Вот если он вдруг, внезапно закончится у нас до конца зимы, то и сосулькам образовываться будет неоткуда.

Откроем главу о случайностях.

Какую длинную главу о случайностях развертывают перед нами происходящие на свете события. Совершенно случайно написали наши руководители письмо в Евросоюз насчет того, что у нас, мол, на подходе модернизация, и они нам тут же ответили, что приветствуют это наше дело. И теперь пошла-пошла уже секретная переписка, совершенно случайная, потому что дело преобразования нас в нормальное государство носит скрытый характер.

А президент встретился со студентами в Томске.

Подозреваю, что слово «Томск» в последние пятнадцать лет не часто посещало сознание нашего президента, но тем не менее поехал он в Томск.

И даже речи произнес. Очень содержательные, говорят, речи, полные всяких идиом.

Свидетели этих речей долго смеялись.

И то верно, потому что преобразование нас в нормальное государство – это очень смешное дело.

Ну не срам ли столько времени посвящать описанию очевидности: воду надо очищать. Гадишь – чисть. Это я по поводу Байкала. Есть ЦБК и есть Байкал. Надо ставить систему очистки. Она дорогая, не спорю, но она существует. И она действует. Давно. В других местах. Например, в таком карельском местечке, как Кондопога. Там есть ЦБК, который решил эту проблему. Дорого, но решил. И без всяких митингов в защиту тех, кто гадит.

Был там когда-то такой «красный директор» Виталий Александрович Федермессер – настоящий хозяин этих мест. Так у него в Кондопоге было все для людей: два дворца спорта, два ледовых дворца, два бассейна, орган, выписанный из Германии, библиотека, детский дом. И кредиты он давал беспроцентные на приобретение квартир своим работникам. И безработицы у него не было – никого он не увольнял, не сокращал, по карманам не распихивал, не сливал в офшоры.

Он и производство расширял, и мясную ферму построил, и молоко, и теплицы, и форелевое хозяйство. И на улицах чистота, и снега нет. Все убиралось, подметалось, развивалось, строилось. И очистка сточных вод была сделана, и выбросы в атмосферу только через фильтры. У него на все хватало денег. Хватало.

У всех не хватало и не хватает, а у него – хватало.

Вот только умер он на 68-м году жизни 19 июля 2008 года.

Говорят, что от зависти. Отравили его, говорят, а во всем виновата обычная, не совсем человечья, но чиновничья зависть.

Хотя официальная точка зрения – «в результате длительной и продолжительной».

Не стало «деда». Так его здесь все звали, но он это свое прозвище не любил. Говорил: «Какой я вам дед?» Он был отменного здоровья – спортсмен, плавал, ходил на лыжах.

Так что в «длительную и продолжительную» и я не верю – вот такая ерунда.

Прекрасный был человек. Настоящий человек. Вот ведь какая беда.

Беда в том, что настоящих людей у нас мало.

Они есть, но их мало. У нас они на вес золота, по пальцам можно пересчитать.

Цинизм – одна из форм экономии времени.

Цинизм власти – одна из форм экономии времени и денег.

И еще так экономят на здоровье – людей, природы.

А природа – это же все равно люди.

Эвенки, одна из коренных народностей Байкала, называли «людьми» не только человеческие существа, но и животных, деревья, растения.

Для них все это было – люди.

А вот те хищники, что пришли на Байкал, – это уже не люди. Это марсиане, инопланетяне. Это механизмы – жуткие, страшные, как в кошмарном сне.

Это чужие. Они внутри человека поселяются, поедая его изнутри, а потом вдруг лопается кожа и в смраде и нечистотах является всему миру монстр.

Опять заговорили о переносе Главного штаба ВМФ в Петербург.

Правда, в свое время главком ВМФ уточнил: переносится не Главный штаб, переводится Главное командование ВМФ. И еще главком уточнил: Главный штаб – это орган управления. Так вот этот орган не переезжает – только Главное командование.

Черт его знает! Может быть, действительно, чем дальше Главное командование ВМФ от своих бесчисленных органов, тем эффективнее они будут работать. То есть Главное командование не дает нормально функционировать своим органам – получается так.

Правда, инициатор всех этих перемещений господин Грызлов, предложивший такую операцию осенью 2007 года, высказывался именно за перевод Главного штаба, а никакого не «Главного командования», но, вполне возможно, мы имеем тут дело с несогласованием терминов. Термины хорошо бы для любого дела заранее согласовать, а то ведь долго ли до греха.

А еще указанный выше господин ссылался на то, что, мол, традиции морские и прочее.

Еще раз: черт его знает! – это я о традициях. Вот жил царь-батюшка в Зимнем дворце, а напротив него – Главный штаб, а через дорогу – Адмиралтейство, чтоб, значит, к батюшке царю недалеко было бегать и пробки на дорогах не создавать – в этом есть логика. Там и Марсово поле недалече – парады можно проводить. Там и прочие заведения рядом: Третье отделение Собственной его Императорского Величества канцелярии, например, чтоб за разным лиходейством доглядывать – тут все логично.

А вот переезд Главного командования без царя-батюшки выглядит, на мой слабо просвещенный взгляд, как перевоз седла отдельно от лошади. Седло-то царю нужно, безусловно. Тут я на все согласный, но на кой оно ему без лошади?

Может быть, во всем виновата питерская сырость? Ну то есть похоже, что есть предположение, что флот заводится в государственном организме от сырости. И чем ее больше, тем то есть флот и множится и тучнеет лучше.

В третий раз: черт его знает!

Я, правда, всегда полагал, что флот от иного заводится. Например, он заводится от огромного экономического здоровья. От избытка, так сказать. Есть деньги – хочется быть морской державой. Нет денег – каботажное плавание.

То есть чтобы в четвертый раз не поминать лукавого, скажем: скорее всего, я чего-то не понимаю.

Но это не страшно. Мое непонимание не вредит государственному интересу и не ввергает никого в расход.

Так что я с ним проживу, полагаю, никому не вредя.

Похоже, покупают у французов десантный корабль «Мистраль». Черт его знает, куда они собираются его ставить. У него осадка более 6 метров. Под него еще базу надо искать. Всю жизнь на рейде не простоишь. Да и рейд надо тоже найти.

Вообще, покупка «Мистраля» у Франции – это, похоже, дело больше политическое. Тут военной-то логики маловато. Да и высаживаться с него нечем. К примеру, плавающих танков ПТ-76 нет. Все списаны. Есть пока БТР-80, транспортеры ПТС, и МТ-ЛБ, но они еще только проходят модернизацию. Самоходная плавающая артустановка «Спрут-СД» пока еще немногочисленна. Только начала поступать к морпехам. Разве что 16 вертолетов? Но с ними тоже надо решать проблемы, в том числе и финансовые.

То есть купить «Мистраль» можно, но его же и вооружать и обслуживать еще надо.

То есть это проблема типа «купила баба порося».

«Мистралем» можно напугать: Турцию, Грузию, Шпицберген и Японию. И все.

Остальное пугается по суше.

Хотя Турцию и Японию я бы не стал пугать. Они пуганые. Расстреляют его, только он от базы оторвется.

То есть как ни крути – политика.

Тут высказывалось мнение, что с его помощью мы вроде как защитим чуть чего свои интересы в Калининграде, и вообще, усмирим там народ.

Что касается усмирения народа калининградского, то я бы так не рисковал. В Калининграде очень сильны военные пенсионеры, да и жители там не слабы, а это десятки тысяч бойцов.

«Мистраль» берет на борт только 470 морпехов. Поднатужится – 900. Еще поднатужится – 1200 – друг на друге сидеть будут.

Так что я бы не осмелился, но начальству виднее. Оно у нас умное.

Я все время натыкаюсь на чьи-то мысли, чувства, слова. Они множатся, заполняют все. Невозможно пройти – они всюду. Звучат. Они в ушах, во рту, в глазах. Рой. Они роятся.

А потом оказывается, что это твои мысли.

А потом ты понимаешь, что это тебе только кажется.

А потом ты уже ничего не понимаешь и просто слушаешь.

Что касается правителей, то, устраиваясь на ночь, хорошо бы им убаюкать перед сном свою совесть, после чего уже с чистой совестью можно воскликнуть: «С праздником, дорогие товарищи!»

С каким праздником? С 23 февраля, конечно.

Его долго мурыжили, а потом все-таки назвали «Днем Защитника Отечества».

Это чтоб, значит, о различных видах позора не вспоминать, случившихся в этот памятный день в 1918 году.

При этом совершенно не нужно иметь никаких забот об этих самых защитниках – ни прошлых, ни нынешних.

Главное – Вечный огонь зажечь да речь произнести.

А вечером – салют.

Отечество – от слова «отец», «род», «избранная страна». Это сын, сидящий на коленях у отца, – вот такие должны быть ассоциации, вот такое древнее видение мира.

Отечество оберегает, Отечество не бросает, Отечество заботится, за что и получает любовь сыновнюю и готовность защищать его – Отечество. И никак иначе. По-другому не бывает.

Отслужил – забыли, не нужен – вычеркнуть, выбросить – вот это реальность. И она никакого отношения не имеет к этимологии слова «Отечество».

Так что можно сколько угодно зажигать Вечные огни и речи произносить с салютами.

Кстати, в плену у сомалийских пиратов уже четвертый месяц томятся русские моряки в количестве 23 человека. Все из Калининграда. Они с тунцелова "Thai Union", захваченного 29 октября 2009 года в 650 милях от Сомали. Несмотря на флаг Таиланда – все на сто процентов россияне, дети своего Отечества.

Вот если б на борту этого тунцелова были бы вооруженные люди, желательно россияне, то и не пришлось бы сейчас им в плену томиться.

Но договориться об этом с Таиландом должно именно оно – Отечество, чтоб его потом таковым все последующие поколения этих моряков полагали.

Так что, увы нам, как сказали бы предки.

Увы!

Всякие комические случаются обстоятельства. То уронишь ты, то уронят тебя.

Только подумал об этом, как на ум пришло выражение: «Сгусток супружеской жизни». Интересно, к чему оно? Так и представляешь себе что-то насильно скрученное.

Звонок по телефону прерывает мои разношерстные размышления: «Здравствуйте! Это офис „Шуваловских высот"»? – «Не совсем!» – «Извините!»

Так! На чем мы остановились? Ах да! На сгустке.

Невероятное не всегда ложно, а правдоподобие не всегда на стороне правды. Премьер поругал олигархов. Приехал в Хакасию, посмотрел на Саяно-Шушенскую ГЭС, а потом сел на стул за круглым столом переговоров, наклонился и поругал олигархов – вот такая непростая проделана работа. Мол, мало того что они – олигархи эти, тах-тарарах, – получили электростанции практически даром, так они их еще и ремонтировать не хотят!

Это возмутительно!

Хотя на самом деле в искусстве выращивания олигархов много было до того достигнуто нужного и полезного, а уже потом они расползлись по своим офшорам.

Да, забыли сказать, премьер еще и кнопку нажал и тем агрегат запустил – вот ведь удача какая и упражнение для ума, потому что ум только и делает, что ищет кнопку, которую надо нажать.

После этого всего почему-то вспоминается то обстоятельство, что и рожденные недоносками иногда проживают долгую творческую жизнь, пишут картины и романы, изобретают различные способы передвижения и кроят новые платья. На этом самом месте мысль о рождении недоносков обрывается, уступив место мысли об управлении государством. Удивительно! Даешь людям города и деньги, а они те города разоряют, а деньги распихивают по карманам. Просто разочарование какое-то в самом роде человеческом!

Именно на этой фразе закончились мысли об управлении государством.

Что б вам еще такое сказать? Может быть, что-нибудь военное, бодрящее? Ах да!

Начальник Генерального штаба господин Макаров заявил недавно: «Мы пришли к пониманию, что контрактник должен готовиться по совсем иным методам, чем это было раньше», – не совсем по-русски сказано, ну да это не беда.

Завтра начнем все заново.

Снова будем упражнять ум.

Тонны. Просто тонны ослиной клади. Даже если собрать вместе все ослиное воинство Иова, нести им все это будет не под силу.

Почему я вспомнил об этих тоннах? Потому что только они и приходят на ум, как только потеплело. Справедливости ради стоит отметить, что мысли об ослах пришли сразу же, как только стал таять снег на крышах.

То есть до того он лежал и угрожал только прохожим, а потом он начал бурно таять.

Вот тут-то и выяснилось, что, пока сшибали снег, повредили крыши – и все, начался потоп.

Сверху донизу. Тысячи. Просто тысячи домов повреждены в Санкт-Петербурге, в городе, где святым может быть не только Петр.

Тут святым может быть любое начальство, потому что святой полагается не на знание, а на веру.

На веру в то, что, что бы он тут ни сделал, все во благо.

Вот и сделали. Сначала снег отнял разум, потом падающие сосульки влекли за собой те остатки оного, что не взял с собой снег.

Ведь говорилось же: не надо ломами.

А в ответ: а чем же сбивать?

То есть кроют крыши у нас одни, а сбивают сосульки другие – те, кто вообще никогда и ни при чем, и что особенно не понимают в этой жизни, так это то, как кроются крыши.

Да таким в руки хоть лом, хоть ручку от швабры дай – все равно они дырку в крыше проделают.

Говорили же: кипятком поливайте, если до иных средств очистки – ультразвуковых, например, ни ум ни руки не дошли. А заодно и до того, что изолировать надо теплотрассы на чердаках, тоже не дошли ни ум ни руки.

Ну, теперь все будут делать ремонт.

Все жители, конечно. Потому что те, кто им потоп с крыши устроил, ни за что в городе не отвечают.

И начальство – тоже ни за что не отвечает.

Ему все равно. Над ним не капает.

Хотя, может быть, во всем этом есть особый смысл и найден новый способ утилизации ветхого жилья? Пробиваем ломами крышу, людей заливает, а потом на них падает потолок, и дом сам по себе складывается. Таким образом, очень быстро образуется место под новую застройку, а жители сами просятся на житье в наше комфортабельное Девяткино.

Не правда ли, здорово? И коммуналки сами по себе ликвидировались, и место в центре города освободилось.

Так, может, это и не совсем ослиная идеология? Как полагаете?

Можно, конечно, поехать и посмотреть, как там обстоят дела с истребителем пятого поколения. С четвертым поколением не все было хорошо, не все налажено-отлажено, так что самое время думать о пятом поколении. Очень хочется. Сразу – раз! – и перепрыгнули в пятое, забыв обо всех ужасах не только четвертого, но и всех тех поколений, что были до того. Т-50 наше счастье называется, и именно на нем должен закончиться тот длительный кошмар, в котором до сих пор пребывает вся наша истребительная авиация.

Конечно, не только авиация у нас в таком состоянии, но то положение, что в войска в 2010 году поступит аж 27 самолетов и 50 вертолетов, не может не радовать. Оптимизм, я бы так это назвал. Вот это, я понимаю, скорости! А за 10 лет– 1500 самолетов и вертолетов. По 150 ежегодно. То есть в 2010 году только 27, но зато в последующие годы – о-го-го! – наверстаем. Протяженность границ России – 60 993 км, и на каждый из 27 самолетов придется чуть меньше 2260, но им же еще помогут вертолеты! И потом – у нас и сейчас кое-что летает.

М-да! То есть начнись что на одном конце России, и все 27 самолетов туда устремятся, а все остальные тоже подлетят, если будет на то Божья воля.

Так что все надежды на него.

В основном.

На Вседержителя.

Начальство, которое в иное время и при иных обстоятельствах поднялось бы в своем развитии не выше выгребальщика золы, занимается у нас экономикой, политикой, идеологией и градостроительством.

Помолимся. Боже, благослови их всех!

В прошедшие выходные в районном городе Черняховске, что в Калининградской области (до 1946 года этот город носил название Инстербург), с населением 40 000 человек на митинг протеста вышли 3000 человек.

Против чего протестовали? А против всего.

Что же до поведения и реакции властей, то тут подходит уже как нельзя более не совсем приличная поговорка: «Пожар в борделе в период наводнения» – то есть мат, сопли и пот по всему организму.

Но потом, опосля, чтоб хоть как-то приличия соблюсти, ничего лучше не придумали, как пересмотреть структуру правительства области, и теперь вместо двух вице-премьеров их будет целых пять.

То есть чиновники на революционную ситуацию реагируют примерно так же, как и грызуны на травлю – увеличивают поголовье.

Да! Если так и дальше пойдет, то лет этак через пять-шесть, а может, и того раньше, в Калининградской области будет развиваться совсем иной флаг.

К примеру, у здешнего молодого поколения нынче в большой моде прусские черно-белые тона.

И тут не нужна никакая англосаксонская теория вытеснения России с Балтики – как мы себя сами уничтожаем, так никто нас уничтожить не может – глупость города берет.

Добавим – и области.

То есть как тут говорят: «Если решатся враги на войну (это черняховцы свое начальство имеют в виду), мы им устроим…» – в общем, устроят. Всем.

На прошлый митинг в Калининграде вышли люди очень хорошего достатка – не гопота, чай.

«Достали! Мы не быдло!»– вот такое можно услышать.

Чем достали? А все тем же – хамством, барством и мздоимством.

Чрезвычайно хочется еды. Хочется положить в рот ложку варенья, и чтоб она там растворилась безо всяких усилий. А потом – еще ложку, а потом – еще. А потом мы берем перо в руки и бодренько заканчиваем семьдесят пятый том моих воспоминаний.

В Петербурге в который раз озаботились патриотизмом. Вернее, недостаточным его ростом среди подрастающего поколения. Провели заседание Балтийского губернаторского клуба, куда были приглашены журналисты. Они говорили. Долго. А госпожа Ма. читала стихи: «С чего начинается Ро…».

А я вот стою и смотрю в окно – вьюга там – кружит, кружит, и все время кажется, что вот сейчас из этой снежной пелены выскочит отряд псов-рыцарей, и поскачет он по улицам нашей культурной столицы на очередной разбой.

Феодалы, крепостные, раздробленность, нищие и право богатых давить крестьян на дорогах. А псов-рыцарей все время хочется отправить куда-нибудь подальше, например в крестовый поход на Иерусалим, а то ведь совсем они разорили местных лавочников, того и гляди доберутся и до самого сюзерена с его вассалами.

Огнем и мечом с ними, пожалуй, уже не справиться, потому что времени не хватает.

Нужна, очень нужна идея. Так что война за Гроб Господа нашего вполне подойдет.

Отправить бы всю эту шайку, и какое-то время можно будет дышать спокойно.

И еще – отчаянно не хватает денег. Король уже разорил тамплиеров, так что новых пока не предвидится.

Образование – грамотные на вес золота, и это особая грамотность. Она воспитывает в человеке способность видеть то, что положено, и говорить так, как велено.

Особый язык, особые правила.

Медицина – после восьмидесяти приказано не лечить. Болезни. Уже половину из всех случаев приходится описывать как ОРЗ и грипп, а болезни все не отступают. Ждем чумы. Хотя есть и успехи. Их уже отметили. Отмечены успехи в обмывании тел.

Суды заняты поиском ведьм. И еще: Фемида не зря стоит с весами – на их чашечки нужно положить золото.

Бездомные, беспризорные, одинокие и безродные подлежат угасанию.

Кажется, ничего не забыл.

Теперь самое время подумать о патриотизме.

Встав поутру, я всегда обливаюсь первыми на сегодня слезами – природа так щедра, все живы, здоровы, а начальство еще и слетать успело до Индии и назад.

Даже не знаю, останутся ли у меня силы на ту радость, что дарует нам возвращение их милости на родную землю. Очень на то надеюсь. Неугомонные. Как где запахло продажей не Родины, но МИГ-29, так сейчас же они и там.

Подозреваю, что если бы все следы от перемещений светлейшего надолго сохранялись в атмосфере, то она вся была бы испещрена ими, точно это и не атмосфера вовсе, а гнездо паука, затянутое свежей паутиной.

Мое стремление к изысканности мысли служит оправданием постоянным испытаниям моего пера на прыткость. Многие коллизии, коим подвержена моя Отчизна, требуют не только обстоятельного описания, но и искренности, не грубой, но нежной.

Верю. Верю в то, что поиски государственных мужей никогда у нас не прекратятся.

Как и поиски сильной руки. Вплоть до отвердения всех членов.

Соплеменники! Вам посвящены все мои виды на будущее. Уже ли они прекрасны?

Уже. Вы, скорее всего, пропустили тот миг, тот восхитительный перелом, переход, а лучше сказать, скачок, когда мы в одно мгновение взвились на все имеемые дыбы и преодолели эту губительную пропасть, отделявшую наше светлое Впереди от зловонного Позади.

19 марта 1906 года император Николай II своим высочайшим указом повелел включить в классификацию судов военного флота новый разряд кораблей – подводные лодки.

А за два года до этого, в 1904 году, в России была построена первая подводная лодка XX столетия – «Дельфин». Иван Бубнов, Михаил Беклемишев и Иван Горюнов – вот и вся комиссия по проектированию этой лодки. Они разработали и осуществили этот проект, после чего понадобилось еще целых два года, чтоб в существование российских подводных лодок поверил весь мир.

Рассказывали, что, когда чиновники от Адмиралтейства принесли Николаю II по этому поводу все документы, посетовав на то, что подводники запросили себе слишком большое жалование, он сказал: «Дать. Все равно или утонут, или сгорят!»

Сейчас это уже легенда, и люди, создавшие первую подводную лодку России – это такая же легенда. Много с тех пор утекло воды. Подводный флот Советского Союза и России знал и взлет и падение. За 104 года были созданы самые различные лодки – самые большие и самые малые. Люди создавали лодки, люди выходили на них в море.

Море не прощало ошибок: ни конструктивных, ни человеческих. Подводные лодки гибли, подводные лодки возвращались с победой.

Подводная лодка – это космический корабль, и для того чтоб он шел в своем космосе, нужны люди. Люди внутри. Это главное. Без человека подводная лодка не может жить. Он – главный ее механизм. Механизм, который должен работать безотказно.

И он работал. Командир мог не спать 90 суток или почти не спать, просыпаясь от каждого шороха, звука, вздоха, шума падающего инструмента. С ума сходили уже на берегу, но в море – никогда. Величайшее напряжение всех душевных сил.

Подводники – особый народ. Когда стоит на пирсе строй подводников, всегда тебя посещает такое чувство, что строй – это живое существо, не распадающееся на части. Тут каждый придет на помощь каждому, потому что от этого зависит жизнь. Каждый миг на лодке жизнь зависит от каждого члена экипажа. 250–300 суток ходовых– именно столько и находились в море экипажи подводных лодок – горели, тонули, сталкивались, взрывались и приходили домой. Мы потеряли 4 лодки за годы «холодной войны». Мы потеряли целую вереницу подводных лодок за годы Второй мировой.

Но прежде всего мы потеряли людей – бесценных людей. Невосполнимые потери – но люди все равно шли и шли на подводные лодки.

Что их туда вело? Этого не знают даже они сами. Когда спросили меня, зачем я пошел на лодки, я ответил: «На земле мне было бы очень скучно». «А на лодках весело?» – спросили меня.

Весело. На лодках весело. Тут все другое. Тут все обретает свою начальную ценность – дружба, любовь, верность слову.

В обычной жизни подводники приживаются плохо – тут не те слова, тут все не то, поэтому для них навсегда самым дорогим остается та жизнь, что у них когда-то была, – там было море.

В 1936 году на 78-м году жизни в Ленинграде в своей квартире близ Поцелуева моста скончался командир и первый конструктор первой лодки «Дельфин» Михаил Николаевич Беклемишев – «русский капитан Немо». Так его называли.

Умирая, он сказал сыну: «На могилу мою не ходи. Для тебя я навсегда ушел в море».

Видите ли, все движется. Во всем ощущаются соки. Их перемещение. Весна – и все сдвинулось. Мутные потоки устремились в разные стороны. И чиновники быстрее забегали. Тьфу! – это восклицание презрения или стыдливости?

Это восклицание брезгливости. Оно возникает после гадливости.

Почему-то с приходом весны чувство гадливости по отношению к нашему чиновничеству ощущается особенно остро.

В этот самый момент почему-то вспоминается армия и то, что ее сейчас переодевают.

Можно, конечно, армию переодеть – почему бы и нет. Если уж перевооружение ее идет так отвратительно, как оно идет, то переодевание во все чистое как нельзя кстати.

А кирзу я бы оставил. Вдруг придется еще раз форсировать Одер?

Причем дважды – сначала туда, а потом оттуда.

Есть у меня три любимых слова для описания своего отношения к начальству. Подвернулось начальство – и сразу же возникают слова. Между ними такая устойчивая связь – просто диву иногда даешься.

А господин Гры., похоже, не понимает значения слова «коррупция». Вернее, он под этим словом понимает не совсем то, что под ним же понимают все остальные.

Что-то в этом смысле у него… как бы это помягче… То есть все остальные и господин Гры. понимают разное.

К слову, он в этом своем непонимании не одинок. Вот поэтому «борьба с коррупцией» – из области долбо… Договаривать не хочется, поэтому пусть оно так и остается – «долбо».

Начальству кажется, что они борются, а нам – что «долбо».

Тут все дело в терминах. Никак нам не договориться о терминах.

А когда мы говорим: «Очистка воды», – то в ответ слышим: «Клевета!»

Вот ведь «долбо»!

Как только тело мое принимает горизонтальное положение и спина чувствует под собой матрас, а голова – подушку, мысли мои сейчас же устремляются вверх, к высокому. Это душа, удобно расположившись у нас внутри после тревог и волнений трудового дня, куда бы ни взглянула теперь, так везде тебе и небо – ясное и спокойное, ни желаний, ни страха.

Вот мысли и устремляются к нему, к Вседержителю.

«Господи! – говорю я тогда. – Поскорей пошли им то, чего они так давно заслуживают!»

И сейчас же приходит ответ: «Пош-шшш-лю!»

А вот интересно, чего он им пошлет и как? «Как», конечно же, главное. Хотя и «чего» заслуживает нашего внимания. В любом случае, никакие сомнения тут не помрачают воздух – пошлет! Обязательно. И сейчас же улучшается настроение везде – даже в кончиках пальцев на ногах, и я обретаю в себе самом сладостное убежище. И нет такой неприятности ни в прошлом, ни в настоящем или будущем, которое воображение мое не смогло бы обойти в этом самом убежище, – пошлет!

В одном этом слове больше смысла, чем во всех сочинениях современных авторов, историков, с вашего позволения. Оно говорит моему сердцу и чувствам больше и красноречивее, чем все диссертации этого мира на тему нашей извалянной в грязи современности, хотя бы они и были выжаты из всех ученых голов вместе взятых.

Пошлет обязательно!

И я смогу утешиться всем этим, не злословя, но чувствуя полное и глубокое удовольствие от происходящего посылания, пусть даже мне ничего не будет известно относительно «чего» и «как».

Они все ездят и ездят, они встречаются, они разговаривают, они перемещаются. Это такое непрерывное движение, полное смысла, чувств и противоречий. Мы теперь ежедневно смотрим все это по телевизору. Это наш главный сериал. Называется он «Президент и премьер». И все это с невероятной скоростью и мощью.

Заботятся. Они о нас заботятся – вот что приходит на ум.

А все остальное: дороги, грязь, жилье, пенсии и уровень жизни – это уже за пределами ума.

Воображение, укутай меня в плащ. И пусть каждая его ворсинка будет посвящена грядущему – сладостному, манящему, дразнящему. И пусть бурным и внезапным будет только обогащение и никак не пробуждение и не отрезвление.

Уснуть бы. Забыться бы сном. Насладиться бы им, как и другими удовольствиями. И пусть меня во время сна будят, и тогда у меня получится изучать и размышлять о нем, смакуя, чувствуя, как он протекает и улетучивается.

В последнее время я избегаю всяких резких физических упражнений, дабы не спугнуть мечту. В ней хочется перенестись куда-то, где много солнца, воздуха и моря. И где голубые небеса – лазурные, чистые, высокие. И вода журчит, переливается. Горная вода: водопадики, потоки, ручейки, родники – они все целебные, целительные, их святые открывали. Они рукой до скалы касались, и из нее сейчас же бил поток.

И он смывал все, омывая человечество со всеми его пороками.

Пейте напиток забвения. А какой у нас на сегодня напиток забвения? У нас на сегодня любой напиток – это напиток забвения. Забывайтесь, господа, забывайтесь.

Ничто не вызывает во мне такой бурный протест, как мельтешение начальства.

Снуют. Безо всякого внимания к собственной смерти.

И про ад им, похоже, ничего не ведомо. И как только в начальники попадают эти полуграмотные, похотливые, вороватые, пованивающие существа?

Запах от них происходит. Запах корысти. Жуткий, стойкий – собаки воротят нос.

Да что там собаки! Вам не случалось, войдя в кабинет к начальнику, попробовать носом воздух? Он раздражает. Он щекочет ноздри, он зовет нас к чиханию – то есть освобождению от себя наших восхитительных носовых проходов.

А во рту немедленно собирается нечто вязкое, тягучее, вызывающее потуги.

Во мне лично начальство вызывает только потуги.

Подлинное несчастье. Подлинное несчастье думать, что они о нас думают.

Вернее, думают они о нас, конечно, но только как о виде пропитания. Мы для них пропитание.

– Сусанна! Сусанна! Она меня до истерики доведет! Сусанна!

– А?

– Где твои старцы?!!

А я всегда произношу все слова самым мелодичным тоном, снимая шляпу самыми грациозными движениями руки и тела, какие когда-нибудь приводила в гармонию и согласовывала между собой только глубокая личная скорбь. По всему сущему.

И еще я со стороны наблюдаю за этим тоном – как бы не переборщить, не перепортить. Потому что из тона не должна исчезнуть ласка. И тут легко не совладать с количеством.

Я считаю, что все начальники должны тоже за этим следить.

Кстати, об упаковке. Разная упаковка двух неприятностей одинакового веса весьма существенно меняет нашу манеру переносить их и из них выпутываться. Так говорит нам классик. Будем же ему внимать, не слепо, но с благодарностью.

Моя голова тяжко обрушилась на стол. И я сейчас же услышал этот звук: «Бум»!

Разрешили. Многое ему разрешили. Прежде всего – поменять всей стране лампочки.

Теперь у нас будут энергосберегающие лампочки.

Сберегают они только энерго, но не карманы.

Это не карманосберегающие лампочки.

То есть все, что есть в карманах, эти лампочки не сберегут.

И еще ему разрешили поменять часовые пояса. Раньше: «Московское время 15 часов, в Петропавловске-Камчатском – полночь».

Теперь и в Москве будет 15 часов, и в Петропавловске-Камчатском.

Так управлять легче.

Осталось только ждать. Чего ждать? Команды «Снегу таять, а весне идти!».

Про подснежники забыл. «Подснежникам цвести!».

Да, тут Газпром хочет внутри страны газ продавать по мировым ценам.

То есть достояние-то национальное, только не все у нас относятся к понятию «нация».

«Нация» – это привилегированные акции Газпрома.

А я знаю, кто выживет после всемирного потопа в 2012 году. Выживут немцы. Эти обязательно выживут. А почему? А потому что после трудной зимы они все у себя почистили, мусор собрали, отсортировали – пластик к пластику, метал к металлу, бумагу к бумаге, пищевые отходы к пищевым отходам. А потом все это превратили в биогаз, уголь, пластик, снова в метал и бумагу, а что не превратили, то отправили в плазмотрон.

Так что «Германия превыше всего». Даже землю от масла и нефтепродуктов чистят.

Воду чистят. Скоро Рейн чистить начнут.

А вот в России только гадят. В основном под себя.

Да, тут многие полагаются на особую народную богоносность и на то, что Матерь Божья Россию хранит.

А вот я бы бедную Богоматерь так сильно не напрягал.

Движения наши совершенно не вяжутся с произносимыми словами. Смысл надо искать не там. Он давно уже во взоре, в выражении тоски, в носе, который того и гляди сам стечет на подбородок, в дыхании зловонном, в потрескавшихся губах.

Говорят, к Олимпиаде в Сочи мы возродимся.

Это будет интересно. Даже мне.

Продолжительное и сильное напряжение полезно. Был бы Гоголем, любил бы ездить в карете по булыжной мостовой. Только так и можно написать «Мертвые души».

Ах, господа, все, что я вижу у себя за окном, больше говорит моему сердцу и уму, чем все газеты мира. Провидцы, знахари, колдуны и политтехнологи ничегошеньки не смыслят в том, куда движется Россия.

Никуда она не движется. Болото может только квакнуть.

Зима-зима, уже ль ты отступила? «Отступила», – сказала зима.

Ну, теперь задышим полной грудью!

А чем мы собираемся дышать полной грудью? Мы собираемся дышать очень сложной смесью из дерьма и пара.

Ну, про пар нам почти все известно, а вот состав дерьма на улицах Санкт-Петербурга, наверное, стоит в который раз изучить.

Кроме окиси углерода, окислов азота, сажи, отходов жизнедеятельности домашних животных и солей тяжелых металлов тут еще есть песок и реагент, которыми посыпали дороги в эти непростые наши холода. Теперь это все очень быстренько переходит в воздух в виде мельчайшей пыли и поражает органы дыхания – ждите в самое ближайшее время сильнейших вспышек респираторных заболеваний в городе, а астматикам наш особый привет.

Неужели нельзя ничего сделать? Неужели нельзя все это как-то остановить?

Как-то как раз остановить можно, но, боюсь, техника опять у нас не будет готова.

Техника и умы, потому что техника без ума – это груда металла.

Можно, конечно, все это остановить. Просто помыть надо. Вовремя надо помыть город.

Сначала надо зимой, в морозы и снегопады, посыпать дороги песком и реагентом только в нужных, а не в каких попало концентрациях, а потом – после прихода весны – мыть все это надо безжалостно, пока больницы не заполнились аллергиками и астматиками всех полов, возрастов и мастей.

Уже сейчас на улицах нашей культурной столицы пять градусов жары, а обещают в ближайшие дни восемь-десять. Уже сейчас все в нашем городе до шестого этажа включительно плавают в очень сложном коллоиде, и все это чревато не только вспышкой респираторных заболеваний, но и утратой дееспособности.

Да, ребята, все это уже сейчас влияет на человеческое воспроизводство.

И не просто на воспроизводство отдельных человеков, а на воспроизводство активных налогоплательщиков, я бы сказал, ибо самая хрупкая часть человечества – мужская его часть – активно теряет те остатки иммунитета, которые ему оставило отечественное Министерство здравоохранения.

Мрет она, мужская часть, в первую очередь от нашей с вами экологии.

Так что мыть.

МЫТЬ!!!

СТЕНЫ, ОКНА, ДОРОГИ, ТРОТУАРЫ, ПОДЪЕЗДЫ, ДВОРЫ, ДОМА!!!

А то ведь скоро налоги платить будет некому.

Первый бурный порыв раздражения, второй бурный порыв раздражения и, наконец, третий бурный порыв. На смену им приходит умиление. Власть – она только сначала вызывает бурное раздражение.

Мы все время идем по ложному следу – принюхиваемся, скребем лапками и делаем правильные стойки, но все это пустое – след-то ложный. Не спасает даже казуистика и ловкость.

О чем это я? Президент обеспокоился дорогами в России.

То, что очевидно для самых глупых, стало на сегодня пищей для величайшего ума.

Не надо принимать случившееся близко к сердцу. Пожалейте его. Смотрите на все вокруг как на кино – кинулись, бросились в атаку, пробили брешь и взяли провиант!

Все это провиант. Корм. Сухие дафнии. Рыбы борются за корм и даже не подозревают о том, сколько у них внутри водится паразитов.

Они повсюду. Так что рыбам пора бы подумать о душе. Рыбьей, конечно, но душе.

Мне говорят, что я презираю человечество. Ну что вы! Просто я не считаю его человечеством.

По теракту в Москве меня несколько раз спрашивали мое мнение. Я отвечал так: ребята, трагедия. Убили людей. Просто так, убили, угробили, беда, горе – какие тут могут быть комментарии.

Но потом начали говорить, что это чеченский след, кавказский след, попросили высказать свое мнение, указав на след, и тут я не выдержал, каюсь.

Дело в том, сказал я тогда, что в те стародавние времена, когда я служил маме-Родине, у нас никто не спрашивал о том, спим мы или не спим, едим или голодаем, видим свои семьи, детей или не видим. Никого это не интересовало. Говорили: «Вам за это платят деньги!»

И так всегда говорили, так всегда отвечали на любые жалобы, ахи и вздохи: «Вам за это платят деньги!»

И мне никогда не приходило на ум, что мне платят мало и что это не те деньги. Мне действительно платили. Это нельзя было отрицать. И за то, что мне платили, все хотели видеть мою работу. И не просто какую-то работу, а очень хорошую, отличную, великолепную работу. А вот то, что я встаю в 6 часов утра и бегу на службу, а прихожу с нее ви что у меня годами не бывает выходных, и что отпуск у меня кастрирован с обеих сторон, и что в этот отпуск меня еще и не отпускают, и что у меня где-то что-то болит, – вот это все никого не интересовало. Мне заплатили деньги – и на этом все.

А еще говорили: «Вы давали присягу!»

И мы, действительно, давали присягу. Один раз и навсегда.

«Вы помните, что вы давали присягу?»

Конечно, мы помнили о присяге.

«А вы помните, что в ней написано? Помните, в чем вы клялись?»

Да, мы помнили, что в ней написано.

«Тогда последние строчки воспроизведите, если помните!»

И мы воспроизводили последние строчки: «…Если я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

Вот это мы помнили всегда – сначала закон, а потом тебя постигнет всеобщая ненависть, а заодно и презрение.

Я не говорю, что все было идеально в те времена, но все понимали, что дал присягу – должен быть результат.

А нет результата – с должности к такой-то матери.

Вчера президент выступал. Говорил, говорил, говорил.

А на мой взгляд, речь-то идет об ответственности. На дорогах, в метро, в воздухе, на воде и под водой. Об ответственности за жизнь людей – ходят они в школу пешком или в атмосфере летают. Назначили тебя отвечать за безопасность граждан – отвечай. От министра и до рядового. И всем за это платят деньги. Любые – большие или маленькие, но это все равно деньги. Наняли их для этого. НА-НЯ-ЛИ.

А если они проедают деньги, то снимать надо с должности. Нещадно. Хоть каждый день, хоть каждый час, хоть ежеминутно, хоть по тысяче человек, хоть по десять тысяч.

А то я тут регулярно в телеящике вижу одни и те же кающиеся физиономии – то у них менты нормальных людей стреляют, то у них на дорогах детей давят, то у них шахидки по Москве разгуливают. «Плачем Ярославны» все это у нас когда-то называлось и «разговором в пользу бедных».

С должности люди лететь должны. Впереди своего визга. В один момент.

А они годами сидят – ничего им не делается. Только жирнее год от года становятся.

Все провалили, что только могли, – и сидят.

Просто мора какого-то на них не хватает.

Как же нам получше обустроить Россию? Пифагор, Плутарх, Платон, Солон, Сократ и Наполеон не оставили на этот счет никаких предписаний. Ни малейших распоряжений.

Между тем в рыбных прудах есть нечто столь неизъяснимо успокоительное. Прогулка к тем прудам помогает не только сохранить поврежденный в раздумьях ум, но и восстановить его мыслительные способности, очищая разум от плевел.

Мы – индоевропейский народ. Не только по языку и происхождению, но и по поведению.

Это поведение особенно заметно весной, когда сходит снег. Мы, оказывается, всю зиму только и делали, что плевали и разбрасывали окурки. Сошел снег – все в непролазной грязи. И не то чтобы в этом был очень виноват сам санскрит, просто взгляд на такие штуки, как грязь и мусор, у нас в точности такой же, как и в Индии, – должны прийти неприкасаемые и все тут убрать.

А неприкасаемые – это индийские дворники, они с нечистотами возятся, вот поэтому к ним и не прикасаются. Чтоб, значит, не заразиться.

Вот поэтому мы с дворниками и не здороваемся. В память о своем происхождении.

А в Европе дворник – это муниципальный служащий. Ему – и дешевые кредиты на жилье, и зарплаты, и оборудование – не только метла и лопата, а разные мини-агрегаты: тракторы, бульдозеры, автопылесосы, подтирочные, моечные, поливочные машины.

Он поет на работе. Задорные народные песни.

И здороваются с ним все. Они, жители Европы, – тоже индоевропейцы, просто они, наверное, вышли из Индии как-то пораньше и подальше ушли.

Вот на этом простом основании и оторвались они, похоже, почти совсем.

А мы, кажется, все еще не оторвались.

Вот и плаваем. В грязи.

Все должно быть поводом для счастья. Накопил пять тысяч – и сейчас же счастье.

А пять тысяч евро накопил – и почти в сорок раз больше у тебя счастья.

А теперь представляете себе, как счастлив Лукойл? Он счастлив на миллиарды.

Он не только здесь накопил, он и там накопил. Он и тут укрепил, и там тоже укрепил. Лазурный берег. Он руками. Своими собственными руками, как трудолюбивый бобр, натаскал туда песок и глину и укрепил этот самый берег.

А теперь представьте себе, что к Земле летит целая стая этих космических напильников – астероидов. И прорывается вся эта стая сквозь земную атмосферу, и достигает тот огонь небесный нашей с вами поверхности. И все немедленно обращается в прах, что только не банка консервов, на всякий случай спрятанная глубоко под землей.

Тут все дело в очищении, я полагаю. Это же не просто так происходят наводнения, ураганы и засухи. И оползни не просто так ползут. Очищение это. Это Земля-проказница, становясь день ото дня все старше и старше, таким незамысловатым образом чистится.

От возведенных на ней каловых камней.

Ведь как разумно все устроено в природе: слон, поев ветвей, тут же и разгрузился.

И после этого вдохновенного процесса ничего не пропадает. Все идет в дело. Скарабеи все растащат и сожрут.

А вот для такого элефанта, как человечество, скарабеев пока нет. Не нашлось. Не придумали еще.

Но вот камней-то уже понастроили! Камней-то! Каловых!

Вот и приходится Земле. Очищаться. Самой.

Господи, договорились! Был бы у меня на голове колпак, сбросил бы его, был бы парик – запустил бы его в потолок. Ура! Мы договорились с Каракасом! Вы не знаете, кто такой Каракас? Этого никто не знает, но договорились. Вот только бонус зачем было платить?

В один миллиард?

А Пасху они встретили в храме Христа Спасителя. Неужели это поможет избежать мук ада?

Все это трещины бытия. Все, что вокруг нас, – это эти самые трещины. В них можно легко заглянуть и удивиться их сложному внутреннему устройству, не всегда доступному незамысловатому разуму.

Как раз такому разуму, как мой, например.

Перед нашим домом на улице Рыбацкой, что в городе славном Санкт-Петербурге, лежат рельсы. Давно лежат. Когда-то мимо дома шел трамвай, а потом его отменили, кое-где рельсы сняли, закатали, заасфальтировали. Но перед моим домом оставили. Мало того, тут между рельсами асфальт выкрошился и обнаружились огромные ямы, проемы, так сейчас все это дело ремонтируется. Вы думаете, что начали снимать наконец сами рельсы? Нет. Ремонтируется как раз дорожное полотно между рельсами. Аккуратно, чтоб не повредить бывшие трамвайные пути, срезали асфальт и теперь кладут новый и закатывают.

Вам все это кажется абсурдом, несуразицей, глупостью?

Все это жизнь, ребята. Мы с вами так живем. Грязь и толстый слой пыли после зимы, липкие окна и кашель с мокротой называется культурной столицей, а рельсы, видимо, реставрацией, возвращением первоначального облика.

Тут у нас все слова обозначают совсем не то, что должны. Тут у нас каша, мешанина из слов, значение которых если и прописано в словарях русского языка, в действительности несет совершенно иную смысловую нагрузку.

Мы скоро рухнем от этой нагрузки. Мы не выдержим, ляжем в колею, как утомившийся вол, а над нами будут витать, летать и образовывать рой потерявшие свой смысл слова.

Коррупция – господи, что это?

Мздоимство, кормление, кумовство, протекционизм, казнокрадство – вот только малая толика слов, потерявших свое начальное значение.

Искажение – вот наша реальность. Искажение всего и во всем.

Теперь нет сознания, потому что сознание – это вместе «со знанием», а как ты можешь быть с ним заодно, если пользуешься словами, утратившими смысл? Сознание говорит с человеком словами. Слова – это разум.

Так что наш удел – это абсурд, неразумное.

Но неразумным оно кажется только на первый взгляд.

Вы загляните в трещины – там вы найдете удивительное внутреннее устройство.

По данным ООН мужчины в России сегодня живут в среднем 60 лет, женщины – 73.

Если брать обычное среднее арифметическое из этих двух цифр, то получается 66,5 года.

Видимо, наше руководство берет не совсем обычное среднее арифметическое, а какое-то другое, но среднее, вот поэтому у него и получается, что в 2009 году эта цифра приблизилась к 68 годам. Есть и более смелые расчеты – почти 69 лет.

На этом простом основании господин Дворкович посчитал, что и пенсионный возраст можно сдвинуть – всем понятно куда.

А тут еще и среднее образование хотят сделать платным.

А медицинское обслуживание в России давно уже платное. Оно платное не по закону, а по факту.

А что же у нас с детским и дошкольным воспитанием? Оно у нас давно платное. И плата за него разная. В зависимости от региона.

А рождение? Как у нас с рождением? Оно у нас бесплатное?

Кое-где. Кое-где и кое-как – остальное платное.

То есть рождение, детские сады, медицина, школа, университет – все это в России платное, а бесплатное только «кое-где» и «кое-как».

Любые услуги – цены завышены, иногда в несколько раз.

А пенсии хотят отодвинуть.

А вот призыв в армию – это бесплатно, это долг, причем священный.

То есть все, что должно тебе государство, – это за деньги, и за все это ты еще и должен по жизни в виде долга и вовсе священного.

Это все очень интересно.

То есть нет никаких механизмов, скрепляющих нацию.

То есть смена этого правительства, скажем так, на иноземное, это всего лишь смена одних менеджеров, слабоэффективных и вороватых, на других.

ТУ-154 президента Польши упал, не долетев километра до взлетно-посадочной полосы аэропорта Смоленска. Теперь говорят, что и аэропорт – так себе, и полоса – так себе, не говоря уже о деревьях – главных виновниках трагедии. Погибли люди.

Уже говорят о мистике. Мол, Катынь не насытилась, забирает. И все такое прочее.

Но, ребята, при чем же здесь небесный диспетчер, если их и на земле полным-полно.

Ведь он же заходил на посадку четыре раза, и всякий раз ему говорили, что садиться опасно, что туман, что видимость почти нулевая, что лучше бы в Минске сесть.

Конечно, за все на борту самолета, парохода и даже звездолета отвечает командир.

Именно он принимает решение, и никто не в праве ему противоречить.

Расскажу для примера одну историю. Везли как-то летчики одного нашего очень уважаемого маршала. Время было послевоенное, и маршал был боевой, только что с войны. Но и летчики были боевые, ему под стать.

И вот летели они, летели и прилетели, и пришло время садиться на один наш очень секретный северный аэродром. А на аэродроме ветер – чуть ли не ураган. И принимает решение командир садиться не на этом аэродроме, а чуть ли не в ста километрах от него, на другом аэродроме – там и погода ничего, и природа.

Но вот только маршала это все не устраивает, и приказывает он летчикам садиться на то, что имеется. Мне понравилась та тирада, которой тут же разродился командир в ответ на маршальское приказание. Если ее основательно почистить от мата и всячески пригладить и литературно причесать, то выглядеть она будет примерно так: «Я у вас в кабинете, товарищ маршал, не командую, и поэтому попрошу не командовать в моем кабинете. Я тут отвечаю и за маму, и за папу, и за Отца Небесного, и за душу, и за мать! И за вашу драгоценную жизнь я тоже отвечаю! И поэтому попрошу вас убедительно сесть, пристегнуться, чем бог послал, и не маячить у меня за ушами! Иначе вас пристегнут принудительно! И садиться мы будем там, где я решу! А эту встречу, вашу мать, с Всевышним я на сегодня отменяю! А снимать меня с должности вы будете на земле, а не в воздухе! Я понятно изъясняюсь?»

После этого оторопевший маршал повернулся и сел, а после того как командир на него еще раз свирепо зыркнул, маршал немедленно пристегнулся.

И посадил командир самолет на запасном аэродроме, и пришлось маршалу в ту ночь еще сто километров по нашим северным дорогам трястись, пока он до места добрался.

К чести маршала надо сказать, что летчикам тем ничегошеньки не было. Мало того, после приземления маршал подошел к командиру и сказал ему: «Прошу меня простить!» – на что командир ему ответил: «С кем не бывает, товарищ маршал!»

А вот в небе над Смоленском, скорее всего, не посмел командир корабля президенту противоречить.

А жаль.

Все бы сейчас были живы.

Умных не хранит небо. Небо хранит недоносков. Сколько раз наблюдал: как только дурак, хлыщ и ветрогон, – так сразу же госпожа Фортуна и отворяет перед ним все имеемые двери.

А все потому, что его желания находятся в пределах планеты и хранимы ее магнитосферой. И не страшны им солнечные ветры.

Умный может расширить свой разум до размеров Вселенной, потому и опасен.

Кстати, среди тех, кто думает только о своей утробе, немало чиновников. Так что им ничего не грозит.

У меня все закипело внутри – в городе на Неве начали поливать улицы. Устройство и назначение наших поливочных машин поставило бы в тупик все внеземные цивилизации разом. Представьте себе: идет человек по тротуару, и тут вдруг мимо него с визгом проносится машина, а из нее вбок бьет струя.

Когда та струя достигает человека, она уже состоит из песка, грязи, воды и пара.

В городе на Неве пыль, как в Сахаре. О чем это говорит? О том, что у нас цивилизация Сахары. Пустынная цивилизация – бедуины, рот надо прикрывать платком, и мужчины и женщины должны быть закутаны с головы до ног в большие синие шали.

Птицы. Всё птицы. На великих развалинах. Могут только сидеть, а вниз с них будет непрерывно стекать гумус.

Скоро в культурной столице откроется книжная выставка. Книги никому не нужны. Под обложкой может ничего не быть. Продается только обертка. Обертка – главное достижение человечества, а профанация – это непочтительное отношение к достойному.

Позвонил знакомый и заговорил о патриотизме. В который раз говорю, что есть во всем этом, на мой взгляд, лингвистическая ошибка. Патрио – это же не мать. Это отец, Отечество. Сын воспитывается отцом. Так, во всяком случае, следует из этого слова.

Отец сначала охраняет и оберегает, а потом уже он вправе рассчитывать на сыновний долг. Вечный вопрос о яйце. Кто кому должен. Мне кажется, яйцо никому и ничего не должно. Вот ему все должны, а уж вылупится из него или не вылупится и что из него вылупится – это от степени заботы.

Я сказал знакомому, что из российских яиц ничего не вылупится. Хоть замораживай их, хоть насиживай всем стадом.

Клянусь копытами осла, вот это канонада! Она бы разнесла в прах всю Вселенную, если бы нам ее открыть, – тут я все еще про канонаду Но увы! Все эти взрывы, разрывы, опрокидывающиеся повозки, лошади ржущие, запутавшиеся в стременах, куски тел и катящиеся сами по себе оторванные головы – все это происходит внутри только одного человека – нашего премьера, когда он говорит с неразумными учеными.

Они даже про лен не могут ему правильно все рассказать, а ведь так хорошо все начиналось: ему незапланированный вопрос, а он на него незапланированный ответ.

То есть живенько так все и должно было происходить – а вот не вышло, не вышло!

Уродливо все как-то. И вопросы уродливые, и лица, и тела, и разговоры, и титулы, и звания.

И лен этот долбанутый – урод!

Плачевно! Даже если собрать вместе все-все отрицательные величины, из них никогда не сложится ни одной положительной величины. О чем это я? Это я о процессе формирования партии. «Зачатый на склоне дней твоего отца…» – я хотел бы так начать свою вступительную речь на съезде этой самой партии, но меня туда не пригласили, так что пропала и сама речь, и ее начало.

Хотя кто его знает! А вдруг! Сижу себе спокойненько, а тут вдруг как пригласят.

А начало мне все-таки очень нравится: «Зачатый на склоне лет…».

О чем я пишу? Я пишу о мусоре, я его певец. Я пишу о том, что меня окружает. Всякий настоящий певец поступает точно так же. А меня окружает мусор, значит, о нем наша песня. «Когда б вы знали, из какого сора…» – написала как-то Ахматова, и теперь многие помнят ее именно за эти строчки. Мусор лежит, мусор реет, мусор правит.

И слова – не слова, и законы – не законы.

И мысли, и чувства.

И милиционера тут называет «мусором» одна сто сороковая часть населения, и не только она. Сидит она, эта часть. В тюрьме. Потому и называет. А что такое тюрьма, как не прах и не тлен?

Подумайте только: в тюрьме сидит одна сто сороковая.

И такая же часть только готовится туда сесть и сменить ту, что сидит. Вот такая ротация.

А почему? А потому что они лишние – слизь, нечистота.

Тут много лишних – это очень богатая страна. Чем богаче страна, тем больше в ней лишних. На всех не хватает.

А те, на кого хватает, держат свои денежки в другой стране. Но им всегда могут там сказать: «А ведь у нас лежат ваши денежки!» – и они все сделают для их сохранения.

Все! Они огорчатся, очень. Что может сравниться с этим огорчением? Ведь их замыслы раскрыли, им не сокрыться, они все на виду, и в любой момент могут прийти и отнять.

Так что они предадут страну, где так много всякого сора.

Так что стране не вырваться – он будет летать, лежать, править.

Сюда можно привезти и чужой мусор – положим, радиоактивный.

Мне скажут, что его тут перерабатывают, но вы видели когда-нибудь, чтоб здесь перерабатывали мусор? Его просто сваливают, как грех. Это грех, свальный грех. Его сваливают, разбавляют, спускают – под землю, под воду, в реки, в озера, в горы, моря, в небеса.

На мусорных кучах дерутся до крови, дерутся до смерти. Тут часто дерутся, бьются, с мечом или без меча.

«На обслуживание трубы нужно тридцать миллионов» – вот она, главная национальная идея. Ее долго искали, а она всегда была рядом. С ней ходили, бродили, думали, решали.

А она из сердца. Идея для нации.

Ее оттуда надо только достать.

Несомненно, сэр! Несомненно! Все мы жаждем спасти нашу бедную душу и убежать от всех обольстителей сразу. Потому-то мы и бросаемся в музыку. Волнуй, взрывай, гони – это я музыке – при могучем ударе смычка твоего – это я все еще музыке – смятенная душа грабителя на миг почувствует угрызения совести, а бесстыдство и наглость невольно выронят слезу перед созданием таланта.

Вы, несомненно, знаете, где у нас сегодня ночует бесстыдство и, что особенно, наглость.

Только не надо слушать седьмую симфонию Шостаковича. От нее возникает желание стрелять.

Президент будет бороться с коррупцией – вот ведь незадача какая.

Лучше послушаем сказку. У Змея Горыныча было три головы. И вот однажды сошел Змей Горыныч с ума, и начали его головы бороться друг с другом. Откусили одну, откусили другую. И осталась одна голова. Но и с одной головой Горыныч остался Горынычем.

Правда, тронутым.

Все пустое в сравнении с тем огорчением, что Россия никуда не движется.

А мы-то думали, а мы-то полагали…

Мы полагали, что если начальство и воскликнуло как-то невзначай: «Россия, вперед!» – то это как в повозке с лошадью, стоит только гаркнуть, а уж лошадь-то потянет. Можно еще добавить: «Вперед, родимая!» или «Пошла, хорошая!» и «Но! Но, старая кляча!».

Если она в ближайшее время так и не двинется с места, то в ход пойдут дубинки.

Всем правят жизненные духи. Это они пробудили в Исландии вулкан Эйяфьядлайокудль, и он плюнул в небо пеплом, который и помешал нашему бесстрашному премьеру полететь сегодня в Мурманск на рыбное совещание. Пепел затрудняет работу памяти.

Фантазии и живость ума были все рассеяны, приведены в замешательство и недоумение, расстроены, разогнаны и посланы к черту.

А президента удивили пробки в Буэнос-Айресе. Знаете ли, очень.

И стоял он там, в пробке, как и обычные, нормальные люди.

Несмотря на все предосторожности, теория его самым жалким образом была опрокинута вверх дном, и жизнь грубо выдернула плод из чрева матери – вот таким поэтическим образом можно было бы описать итоги этого визита.

Пора, пора положить конец следованию несчастному. Следованию несчастному образу жизни. Пора зажить жизнью счастливой и удачливой. А для этого всего лишь и надо поехать и удивиться чужой расторопности.

Чужая расторопность, как и собственная неуклюжесть, видна на сборищах, встречах и саммитах.

Силы моего воображения, как и мощности телесные, быстренько пошли на убыль, когда я узнал, что мы отдали Китаю более чем девятьсот шестьдесят гектаров земли вдоль реки Амур.

Никто нас особенно об этом не просил, но мы отдали.

И если раньше граница шла вроде как посередине этой великой реки, то теперь там, где у нас имеется, например, такой бывший русский остров, как Даманский, граница проходит тоже посередине, но уже считай от берега этого острова. То есть когда-то мы имели половину реки, а теперь нам остается только четверть.

Да, вот еще что: поскольку русло Амура гуляет, а граница устанавливается именно по нему, то всегда можно подогнать с той стороны кучу бульдозеров, и они одним разом сдвинут берег. То есть Амур теперь может гулять только в нашу сторону.

А еще приезжал чиновник к хабаровчанам, у которых очень сильно вдруг закипело внутри, и убеждал их в том, что все-все сделано хорошо и правильно и что эти земли «исконно китайские». А теперь мы приведем слова песни тех незабываемых времен, шестидесятипятилетие которых мы скоро будем с большой помпой праздновать: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим».

Кстати о вершках.

Тут Япония насчет Курильской гряды постоянно суетится, и на очередной встрече в верхах вопрос о статусе Курил с японской стороны в очередной раз был поднят.

Так что отдадут, я полагаю, и эти вершки.

Во всяком случае, российское население с островов потихоньку убирается.

Нашими.

И тут самое время вспомнить справедливо отмеченных нашими руководителями молодых, неугомонных патриотов, амбициозных, ярких и прекрасных, дивных, чудных и талантливых, которые по-настоящему лю-юю-бят свою родину.

Что-то по поводу отданной китайцам земли я от них ничего неприличного не слышал.

Думаю, что и передача Курильских островов пройдет просто на ура.

Что же касается всяких там писателей, размышляющих о родине с маленькой буквы, то, как говорили когда-то безграмотные, но неунывающие хунвейбины, «им несдобровать!».

Всюду наблюдается всеобщее устремление к чудесной науке.

Аллюром, аллюром с курбетом, бойким галопом, скорым скоком – все вскочили и понеслись. К науке, к ней.

Она, она наш единственный спаситель, она наш утешитель, созидатель – так и пустились в путь с самыми лучшими намерениями даже самые захудалые ослы.

А наши руководители выучили некоторые слова. Кое-что у них было и от природы, конечно, потом от улицы, от места обитания, но остальное – это уже от ума.

Так и блещут им в толпе собственных почитателей, а также всех прочих примкнувших поэтов, живописцев, скрипачей, певцов, танцоров, биографов, врачей, психологов, гадалок, логиков, законоведов, актеров, богословов, попов и проходимцев.

А вообще-то, все должны быть на своих полочках – поэты на поэтической, а плясуны на дансической. И хорошо бы, чтоб полочки эти были огорожены со всех сторон барьерами на манер ящичков. А ящички надо бы вставить в шкаф. Выдвинул – а вот тебе и поэты, задвинул и взялся за плясунов и предсказателей.

Все должны появляться в свое время. Вот это и называется государственным устройством.

По мере оскудения дарования, отпущенного мне создателем, все сильнее ощущаю отвращение к предметам настоящего искусства. Под настоящим искусством мы, разумеется, понимаем кино. В нашем кино остались только некоторые фамилии, утомленные солнцем несколько раз. Не знаю почему, но все время тянет сказать слово б…ядь!

Есть разные способы подкупать соседние государства. Например, можно начать войну.

Но сначала, наверное, надо использовать все-таки наличные. Так говорили классики нерусской литературы.

Когда я услышал о том, что мы поможем Киргизии деньгами, то почему-то сразу же вспомнил про подкуп, а когда услышал запоздалое «Надо защитить русское население», – то про войну.

Вот послушаешь «Наше Всё», выступающее в Думе, и подумается: «Господи! Как хорошо!» – а потом взгляд падает за окно, а там «Здравствуй, немытая Россия!».

Министр обороны обещал срочной службе пятидневную рабочую неделю и два выходных. И еще побудка должна происходить в 7.00, а не в 6.00, а отбой – в 23 часа вместо 22.

А еще послеобеденный сон, и на территории и в столовой будут работать гражданские, а военные будут учиться. Военному, смею надеяться, делу. Меня попросили все это прокомментировать. Я сказал, что если они полагают, что в навозе может появиться бриллиант, то это тот самый случай.

Может быть, армия поворачивается лицом к человеку? То есть нигде в России лицом к человеку не поворачиваются, и вот в армии вдруг начался этот самый разворот?

Кругом черт его знает что, а тут – как к людям?

К солдату у нас никогда не относились как к человеку. Это раб, бессловесное, вещь, клеточка для галочки – и так это было всегда. Вернее, я привык думать, что так было всегда. Особенно в XX столетии.

Меня спросили, а что я вообще думаю об армии. Я ответил, что армия как общественный институт, если его сейчас можно назвать институтом, существует тысячелетия.

И она особенно не меняется. Армия всегда состоит из двух частей – регулярной армии и ополчения.

Регулярная армия нужна для первого удара. Она его или наносит, или принимает на себя. Она должна выстоять или погибнуть. Если эта армия погибает, войну выигрывает ополчение. И тут я говорю прежде всего о той войне, которую мы все называем Великой Отечественной. Это с ней связаны все сегодняшние разговоры о патриотизме. Но патриотизм, патрио – это отец, падре, отсюда и Отечество, Отчизна.

Вспомните Пушкина: «Отечество нам Царское Село». Во весь голос об Отечестве в России заговорили еще при царе Петре. После победы в Северной войне он принял на себя титул «отца Отечества». Потом будет 1812 год, и слова «Отечество», «Отчизна» опять зазвучат во весь голос.

А слово «родина» начинает чаще встречаться с начала XX века. Начинается она с робкого есенинского «дайте родину мою» и дорастает потом до призыва «Родина-мать зовет». Об Отечестве вспоминают в дополнении, объявляя войну Великой Отечественной.

Почему произошла подмена? Не потому ли, что Отечество, отец, чтоб заслужить сыновнюю любовь и благодарность, должен хоть что-то делать – растить, оберегать, учить, выхаживать, заботиться, а вот матери мы обязаны по самому факту рождения.

Мать – это мать, она в утробе носила. Это отец должен доказывать сыну свое отцовство, а мать не должна.

Это ей все должны. И начинается этот долг с появления на свет.

То есть тебе организуют гражданскую войну, продразверстку и голод в Поволжье, а ты все равно должен матери-Родине. Кровью должен. И поэтому можно эшелонами бросать в бой совершенно без оружия. Можно оставлять в окружении, а когда они выйдут из него, – направить их в штрафбаты. Не застрелился и в плен сдался – пойдешь под суд. В оккупации был – на фронт, не переодевая, кровью искупать.

Слова «Отечество» или «любезное мое Отечество» в XX веке станут очень редкими, разве что когда Пушкина вспомнят, царя Петра или XIX век, а вот «Родина-мать» – это гость частый. Она очень важна в тех случаях, когда надо бросить в бой ничему не обученное ополчение.

А вот с регулярной армией сложно. Тут Отечество нужно, тут нужно пестовать. Офицера прежде всего. Офицер – это тот, на кого равняются. Он в бою первый. Он смерти придан. Это каста. У нее свои законы. Она не может быть придана кому-то персонально. Она Отечеству отдана. Это цари на Руси прекрасно понимали. И возглавить старались эту самую касту. То попечительствовали в гвардии, то полковниками служили, а то и марш-броски совершали с армией. Офицер считался основой государства. Его можно было воспитать, но нельзя было купить.

Так что в Великую Октябрьскую в стране истребляли прежде все офицерство. Его долго истребляли. Сначала на службу приняли в Красную Армию, а потом – к стенке поставили. За ненадобностью.

Потому что своего офицера стали воспитывать, но без касты. Вернее, каста все же немного была, но с техникой заодно: летчик воспринимался только вместе с самолетом, подводник – с подводной лодкой. Чуть в сторону от матчасти – и топтать начнут, истреблять.

Каста ворам, проходимцам и негодяям – большая проблема. Она давить свой собственный народ не даст. Народ с Отечеством очень крепко ассоциируется.

А воспитывали касту выборностью. И до Петра Великого, и во время оного офицеры сами выбирали себе командира. Они выбирали того, кто их на смерть поведет. Так у нас в России Суворов появился. Александр свет Васильевич.

И Суворова пестовали, растили. Сам Ганнибал, друг семьи, хлопотал. А отец у Суворова – генерал-аншеф и сенатор, крестник Петра Великого.

И Ганнибал следил за его службой, направлял. И книжки Александр Васильевич с раннего детства читал правильные – все больше о фортификации да о военном деле.

Хорошая у отца его библиотека была. Без библиотеки офицер не может, не получается. Он читать должен. Там и просиживал над книгами будущий генералиссимус часы долгие, лет этак с шести.

Вот так и воспитывается каста – пестуется, отслеживается, выбираются лучшие, достойнейшие. Самими офицерами выбираются. Голосованием тайным.

Ведь офицеры всегда знают, кто и чего стоит.

А без этого нет офицерства, касты нет и Отечества.

Видимо, придется менять свои взгляды на гуманизм.

Конечно-конечно, на дворе XXI век, и пора бы даже к человеку в форме относиться не как к временно задержанному, а как к существу, наделенному душой. Я лично не против, я только за.

Но при этом, полагаю, в отношениях «командир-подчиненный» ничего особенно не меняется, да и дедовщину пока еще никто не отменял.

Просто из семи дней, отпущенных на нее, уберут два, и останется пять.

Мне сейчас же зададут вопрос: а как это повлияет на саму службу?

Отвечаю: а куй его знает. Это же эксперимент. Проба пера. А вдруг получится.

В России принято пробовать.

К самой боевой учебе это все отношения не имеет.

Солдата можно обучить и за три месяца автомат в руках держать.

Или ничему не научить его и за три года.

Как ни страстно я желал, как ни прилежно старался заметить хоть что-то, потрясающее ум либо нежащее душу во всех перипетиях нашего движения вперед, но – увы! – перед взором моим всякий раз возникали только сытые свиные рыла.

Ими украшен мир. Без них он был бы пустыня и без пения катился бы по своему пути.

А так – он катился с пением, потому что те звуки, которые издают эти рыла, несомненно являются пением.

А как только наши руководители выезжают за рубеж, так я сейчас же пускаюсь в пляс. Никакого нет удержу от этого стройного кружения в порыве вакхических движений. Всюду слышатся мне тимпаны, и чувство красоты окружающего мира пронзает меня насквозь – просто входит вот тут, а выходит отсюда.

Все мгновенно, все порывисто.

Я только на миг какой-то задержался в прыжке, чтобы узнать, посетит ли он Сильвио Берлускони. Оказалось, что посетит, – и сейчас же обновленные жизненные силы отправили меня в очередной скачок.

В Австрию, в Австрию, все должны ехать в Австрию. Вы еще не были в Австрии?

Там встречаются потоки – говорливые потоки, льющиеся из утренних труб с той же силой, что и из труб вечерних.

Там люди, чувственные и прекрасные, все поют и веселятся, а если и говорят, то только на забытых с детства иностранных языках.

Вот так вдруг – раз! – и заговорили, защебетали, и никакого тебе в том нет сопротивления.

Завалим! Мы их завалим. От щедрости своей и доброты.

Ах, Вена, Вена, ты сердцу солгала. Сначала солгала Италия – просто вся с севера до юга, а потом за ней и Вена.

А посему возвращение всегда печально, Эйяфьядлайокудль его побери.

Как только ступаешь на родную землю, так сейчас же и думаешь о пропитании. Как-то все это связано – возвращение и питание. И не победит эту связь своенравное и непринужденно-шутливое обращение с читателем.

Тут что-то глубинное, из самых недр естества.

Может быть, во всем повинна серость – все вокруг какое-то серое. Может быть, хапать и жрать тут хочется от серости, разлитой везде?

Как я понимаю всех их, внезапно возвратившихся.

Свирепый вопль сострадания только и способен вырваться из сердца моего.

Так и хочется сказать им: «Ничего, бедняги, когда-нибудь отдохнете и вы!»

Из меня опять исторгнулся вопль – сострадания, разумеется, – ну что тут поделаешь!

Кому? Никому, вообще сострадания. Я сострадаю вообще. Эпизодически. Я тщусь.

Кстати, Сильвио пригласил нашего – того, который чуть выше того, другого, посетить храм. Вовремя. Я полагаю, вовремя. Пора, а то хвост отрастает.

Вы знаете, посещение храма препятствует росту хвоста. Это давно замечено: как только неудобство какое – так и бегом в храм.

Что же касается меня, то я все время ощущаю себя под сенью платана или же в тени мраморных колонн, вдали от площади, кипящей живым, своенравным народом.

Народ – он ведь нечисто дышит. Он мешает чувству красоты пластической.

А вы знаете, ведь все дело в ориентации. Надо быть правильно ориентированным. Все это для того, чтобы выйти туда, куда следует, выдержав долгие, глубокие чувства, исключающие негу и самодовольство языческого мира.

Вот спроси у меня некто: как я ориентирован? И я сейчас же отвечу, что я ориентирован правильно, традиционно, по образу и подобию.

К чему это я? Это я к тому, что вопросы задают – то про НАТО, то про не НАТО.

Тяжкая это доля – быть руководителем. Ты то подобен Посейдону, то богине красоты, стыдливо выходящей из волн, белой, млечной, сладострастной.

Тут-то тебя и настигают вопросы об ориентации.

Уф! Чего не сделаешь в пылу страстей, в сильном порыве, когда человек является гордым, прекрасным и атлетическим.

Я чего-то пропустил – вот ведь незадача какая! Я все время что-то пропускаю.

Оказалось, что Россию контролирует народ, а не президент с премьером – представляете?

Мать его ети, народ! Мать и отец, его ети!

Это мы на встрече в Копенгагене заявили. Датским журналистам. Они тут пытались нас спросить: кто же контролирует ситуацию, а им так прямо и заявили – народ!

После этого душой должно овладеть только одно желание: вырваться побыстрей из тела. Вот она – наша принадлежность нового мира! Она останется нам навсегда! Вот они порывы, воздвигающие дух, когда на нас со всех сторон наступает стяжательство и похоть!

Я только с самого начала удивился этому внезапно свалившемуся на меня положению, а потом я подумал, что и действительно – ничего они не решают. Они совсем не тем заняты.

А решают милиция, суды, ОМОН, а еще эта размножающаяся, расползающаяся армия чиновников. А кто они такие, как не настоящий народ?!! А?!!

Есть, правда, еще и народ ненастоящий, который является как раз той самой стороной, создающей ситуацию, нуждающуюся в постоянном контроле, но, слава Всевышнему, количество этого народа все время уменьшается и повсеместно тает, а количество того народа, что тут все контролирует – вплоть до количества вздохов в единицу времени, – все время растет.

Этакое перетекание наблюдается народа из неправильного в очень правильный.

И души наши меркантильные от всего этого немедленно очищаются, и возникает сама собой музыка – только тупой ее не слышит; музыка – наш основной хранитель и спаситель. Музыка марша.

Она ударяет по нашим задремавшим было чувствам! Резкий, волнующий, разрывающий звон – просто ужас для барабанных перепонок, погрязших в собственном эгоизме.

Лично меня все это повергает в немеющее безмолвие своей глубокой мудростью.

Пойду выпью тысячу капель валерьянки!

Меня пригласили в программу «Пресс-клуб». Ведущая Марианна Баконина. Тема – «Севастополь, Севастополь». Нужен ли нам Севастополь, нужен ли нам флот, нужен ли нам Черноморский флот. «Пресс-клуб», как мне объяснили, это такая как бы курилка журналистов, где обсуждаются новости. Тут можно высказывать свое мнение.

Пригласили высказать свое мнение двух журналистов, одного публициста и еще одного журналиста. А я – гость. Я появляюсь потом, когда они уже разогрелись.

Запись началась, они разогрелись, и я появился. Дело в том, что я оказался между публицистом и независимым, как он себя назвал, журналистом. Он же оказался демократом, а публицист с самого начала был патриотом, и расположен он был так, чтоб ему было трудно сразу же добраться до демократа, потому что ему надо было через меня пробираться.

А по бокам стояли умеренные журналисты, которые понимали, что тут и кто. И началось.

Демократ сразу же засомневался в необходимости Черноморского флота как такового, потому что он не выиграл ни одного сражения, хотя бы в последние 100 лет.

А патриот говорил о том, что мы с украинским народом – это как тело и голова, и на этом основании неразделимы, для чего и создается Таможенный союз, а потом будет возрождаться СССР, и Севастополь – это только первый шаг.

После этого ведущая еще какое-то время пыталась организовать весь этот поднявшийся от их спора хаос, потому что говорили они все подряд и в основном через мою голову.

Я тоже пытался говорить, пытался рассказать, что же такое флот и, вообще, для чего он нужен. Получалось у меня очень плохо, потому что я все время отвлекался на то, что патриот с демократом могут друг друга запросто порешить.

Так, во всяком случае, мне казалось.

Я все время вставлял между ними реплики, но они больше напоминали промокашки. Наконец, когда зашла речь о НАТО, я, впавший, похоже, к этому времени в совершенное отчаяние, заявил, что все, что я знаю на сегодняшний день о НАТО, так это то, что, похоже, у нас с Украиной соревнование: кто первым добежит и вступит в НАТО, после чего оторопела сама Марианна Баконина и спросила, серьезен ли я.

А я ответил, что я совершенно серьезен и вопрос о нашем приеме решается в эти самые минуты.

М-да. Не знаю, как из всего этого они сделают хоть что-то, издали напоминающее мирную, непринужденную философскую беседу, но уверен, что профессионализма им не занимать. Вырежут, нарежут, срежут, вставят.

Это удивительно, до чего у нас не могут ни говорить ни слушать. Любое противное мнение считается мнением отвратительным, а самого носителя надо по меньшей мере четвертовать.

Расходились все так, будто они чего-то не успели, не смогли, не доделали, не убили.

Только я пытался со всеми проститься по-человечески и сказать своим собеседникам «спасибо».

Ведущей эти мои потуги понравились, и она пригласила меня заходить.

Как нам справиться со сплином? Посредством дыхания, конечно. Несколько частых и судорожных поднятий и спаданий диафрагмы – и вот вам от уныния не осталось и следа.

А еще можно ошейник на белого медведя надеть или в Арктике уборкой заняться.

Самое, между прочим, время. Гадили, гадили, гадили – так что пора совершить нечто, помогающее погнать желчь и терпкие соки из желчного пузыря, печени и поджелудочной железы подданных ее величества в их же двенадцатиперстную кишку, чтобы все там двигалось далее.

Ведь все эти взвешивания белого медведя на ветру сырым только оттого, что не все там движется.

Как только с Резервным фондом неприятности, так вам и колики.

Как только колики, так вам и сплин – вот такое тут движение.

Детей – в кино о Великой Победе, военных – на великий парад. И никакого предопределения в религиозных воззрениях. Никакого выступления против свободы воли или против налогов – все на очистку.

После этого тянет, знаете ли, к белому, большому и пушистому.

Я придумал слоган: «Великая Победа – дороги войны». Я придумал его вчера.

Вчера я водил по Петербургу одного немца. Он учил когда-то русский язык, но вот приехать в Россию у него все никак не получалось. Теперь получилось, и я его повел по городу. Пешая прогулка с осмотром недоразрушенных красот. И вдруг мой немец погрустнел. Что такое? Оказалось, он увидел наши огромные глубокие дырки на дорогах в самом центре культурной столицы.

– Это у вас с войны? – спросил он печально.

Вот тогда-то и родился мой слоган.

– С войны, конечно.

Победа…

Это она у ветеранов победа, остальные празднуют не свою победу. Своей-то нет.

– А что ты вообще думаешь о той войне?

Что я думаю? Я как-то лет с двенадцати приставал к отцу: расскажи да расскажи.

А отец насчет войны все время только отмалчивался. В День Победы он, человек непьющий, наливал грамм сто, говорил: «Помянем», – и выпивал. И все на этом.

У меня дед воевал в Гражданскую, финскую и Отечественную. Офицером был. Артиллеристом. Это был очень хитрый дед. Он ничего про войну вообще не рассказывал.

Но отца я как-то добил. Он сказал тогда, что война – это грязь. «Дороги были грязные?» – все допытывался я. А он тогда очень серьезно на меня глянул и сказал: «Не было дорог. По полю шли. Под проливным дождем. По колено. Неделю, пока до места добрались». – «До фронта?» – «До места».

Вот и весь рассказ. А еще он как-то вспомнил, как они наткнулись на пожарище, и лежала там, на земле, мертвая обгоревшая лошадь.

Так все от той лошади на ходу куски отрывали. Каждый по куску.

Когда все прошли, от лошади ничего не осталось.

Отец под немцами почти три года провел. С 1941-го, с 22 июня, и по 1944-й. Под Брестом. Туда деда назначили перед самой войной. Он в июне семью привез. Жену и троих детей. Отцу 16 лет было, а двум теткам – 4 и 2 года. Вещи так и не распаковали. В Бресте был большой железнодорожный узел. Рядом – гигантские артиллерийские склады. И мост был. Пешеходный. Через весь узел. 22 числа ровно в 4 часа и началась канонада. Тетка потом рассказывала, что она стояла у окна и смотрела на станцию, а по мосту бежали красноармейцы в нижнем белом белье. Весь мост был полон. Весь мост был белым. В кальсонах и рубашках. Босиком.

А потом пошли танки. Они из дома выбежали, а один танк развернул башню и ухнул снарядом в их дом – и не стало дома с узлами.

Дед сразу же ушел туда, откуда доносились взрывы. Увидели они его через три года. Он их случайно нашел в лесу.

Но сначала их приютили малознакомые люди. Тетка рассказывала, что сами полевые части немцев не свирепствовали. Они просто прошли через город.

А вот потом пришла полевая жандармерия. Эта расстреливала на месте. Искала спрятавшихся солдат. Как стрижен, так и к стенке. Всюду валялись трупы.

Утром врываются во двор: «Есть кто?» – и всех на улицу. Построят и говорят: «Если найдем кого-то на чердаке, расстреляем всех мужчин».

А из мужчин только пятнадцатилетние пацаны. Вот их и расстреливали, если что. Кто ж его знает, кто там ночью на чердак влез.

Потом весь город переписали. У немцев все жители были на учете. Отца хотели угнать в Германию, но его мать знала немецкий. Она пошла к коменданту и попросила. И они оставили моего отца работать на мельнице. Там работали пленные поляки. Так что отец мой хорошо знал немецкий и польский. Передних зубов у него не было. Он что-то сказал однажды немцу, а тот ударил его прикладом в подбородок – и зубов не стало. Хорошо, что не пристрелил.

Наши вернулись в 1944-м. Сначала город долго бомбили. Люди метались по свежим воронкам – наши очень плотно бомбили.

Уходя, немцы хотели устроить резню. По городу прокатилось – резня!

А потом все стихло. Власовцы помогли. Они не дали немцам устроить резню. Взбунтовались. Сказали, что если немцы устроят погром мирного населения, то они устроят погром немцам. Тетка говорила, что власовцы ее кормили. Они бегала к ним на кухню, и повар давал ей каши.

Наши вошли в город, и мой дед вернулся за своей семьей. Как он вышел из окружения и что он делал три года, – не знает никто. Дед был молчалив.

Все, кто были в Бресте все эти три года под немцами, считались чуть ли не врагами народа. Подросших за три года войны пятнадцатилетних пацанов, не истребленных тогда, в сорок первом, немцами, немедленно призвали в армию и, даже не переодев в обмундирование, бросили в бой искупать позор оккупации кровью.

Все полегли в первом же бою. Их даже учесть не успели. Не успевали как следует оформить призыв, а там и оформлять некого было.

Отцу повезло – его дед пристроил где-то рядом со своей артиллерией.

– У вас в Германии работают поисковики?

– Кто?

– Поисковики. Они на полях сражений ищут кости солдат, а потом их хоронят.

– Конечно. Костей много. Это без денег. Они работают на пожертвования. Много благотворительных организаций.

– Находят кости русских солдат?

– Трудно отличить, я думаю, но у нас всех хоронят – и наших и русских.

У нас тоже работают поисковики. Я разговаривал с одним из них. Он рассказывал, что набрали они костей, пришли к чиновнику – у нас разрешение на торжественное захоронение солдат той войны дают чиновники. «Сколько у тебя костей?» – спросил чиновник. На его языке это означало «сколько у тебя полных скелетов».

«Шестьдесят». – «Придешь, когда будет сто!»

Вот вам и Великая Победа. Хоронить в торжественной обстановке можно только сто солдат той войны. А до этого времени они полежат в мешках.

В дополнение к вышесказанному.

«Одна на всех, мы за ценой не постоим…» – вот ведь как.

А вы что хотели? Вы хотели, чтоб кто-то тут стоял за ценой? Чтоб хоть кто-то все это ценил? Вы этого хотели?

Пустыня – результат. В России результат всегда пустыня. Во все времена ли это было?

Во все. Разница только в объемах.

«О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями…» – узнали? Это же «Руслан и Людмила». Вы думаете, это метафора? Да нет же! Пушкин все это видел. Оно проходило перед его внутренним взором.

А воочию все это наблюдали великие путешественники братья Поло, везущие в своей повозке малолетнего Марко, посланцы римского папы к монгольскому хану. Они неделями ехали по дороге, а по обе стороны, насколько хватало глаз, белели человеческие кости. Это они по Руси ехали.

Так что отношение к людям как к чему-то загрязняющему пейзаж, дело-то обычное.

Разница только в цифрах – десять тысяч, сто или миллион.

Когда все это прекратится? Никогда. Не о том забота.

А о чем она? А вот о чем:

«Забота у нас простая,

Забота наша такая:

Жила бы страна родная,

И нету других забот».

Тем и живем. Страну укрепляем.

Примерно тысячу лет.

Все никак.

Дружнее, союзнее сдвинем наши желания, а там, глядишь, и опять образуется союз. Все равно какой. Все равно какой ценой. А зачем нам опять союз? А черт его знает. Мы же видим только часть идеи, мы не видим ее всю.

Союз – замена благости и сострадания к людям. Или подмена.

Мне нравится слово «подмена».

Говорят, что маркиза Мари де Рабютен-Шанталь де Севинье где-то во второй половине XVII века записала фразу: «Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак».

Подозреваю, что эта мысль приходила многим и до и после нее.

Вероломство и подлость – человеческие черты.

Вот и наш премьер любит то тигра, то медведя, то леопарда. Их он периодически выпускает на волю.

Настоящая воля может быть только для исчезающих видов.

Человек пока никуда не исчезает.

Можно ли уничтожить сделанное? Можно. Мы тут только этим и занимаемся.

А что, если нам вырвать целую главу из нашего повествования и заменить ее другой главой? Что тогда?

Друг мой, тогда у нас получится не повествование, а новейшая история.

И с ней случится то, что и всегда случается не только с новейшей, но и с любой историей: приходит некто, и вырывается глава. А потом, как говорил Александр Сергеевич, получается нечто, «несовместимое с понятием чести».

Все это называется у нас жизнью.

«Где стол был яств, там гроб стоит…» Не пугайтесь. Это я так. Чтоб украсить как-то быт.

Он же требует украшений, и почему это гроб не может служить этой благородной цели?

Все равно ведь не ценится жизнь. Ценится смерть, причем коллективная и героическая. Поклонение этой смерти составляет стержень культуры, потому что должен же быть стержень у такой культуры.

Нам всем нужен герб. Просто необходим. Свой собственный, личный.

Потому что что ж это за положение такое, если герб может быть только у тех и у этих, а никак не у всех подряд? Вдумайтесь! Если у каждого, в любой подворотне рожденного, будет свой собственный герб, то и коррупция немедленно прекратится, потому что воруют только из-за мечты о величии.

А вот если мы раздадим величие всем, то и болезненное стремление выделиться начнет угасать и угасать, и в конце концов сгниет, то есть я хотел сказать, сгинет и совсем пропадет. И потом, герб можно разрешить носить и спереди, и сзади, на всем движимом и недвижимом имуществе, на рубашках и штанах, и все будут отмечены таким необходимым нам сегодня благородством.

Я даже знаю, с кого следует начать эту раздачу гербов. Уверен, что и вы это знаете.

Раздадим – и получится славный гербарий.

Я заметил в глазах наших руководителей грусть, грусть утраты – настоящую, неподдельную, ради уничтожения которой я бы согласился переписать несколько глав или даже вырвать несколько глав из этого нашего повествования и выбросить их сами знаете куда, помянув сами знаете кого, только бы все это избыть.

Даже не знаю, чем бы их еще потешить? Начальники – они же порой такие забавники и потешники! Может быть, завести речь о победе суверенной демократии? Или разобрать ее по косточкам, а потом опять собрать в новом, сияющем виде? Или завести разговор о росте у нас чего-либо, не особенно сокрушающего все тут вокруг пополам и на куски, но восстанавливающего любовь к самому себе. Возможно, разговор о газе их как-то приободрит и утешит? Или же поговорить о росте поголовья кошачьих? Или о том, как будет славно кататься с гор даже тогда, когда уже почти не останется тех, кто самостоятельно способен кататься?

Я даже не знаю! Так хочется вернуть им утраченное.

Вы не знаете, что это такое: «Все большее количество СМИ становятся экономически независимыми»? Вот и я не знаю. Черт побери, и спросить-то не у кого! Уважаемые люди уже знают, а вот я, не до конца ими уважаемый, не знаю, потому что если я спрошу у тех, кто до конца, то они не ответят мне, потому что я сам-то не до самого конца. Черт побери еще раз! Вот так и живем в полном невежестве, а потом говорим, что они, мол, гонители, а оказывается, что они уже давно не гонители, а ревнители.

Не успеваем! Совершенно не успеваем. Все меняется просто на глазах. Кричим по привычке: «Вор!» и «Убийца!» – а он уже давно суверенный демократ, ярко и сильно чувствующий тут все. Просто обструкция какая-то и ужасающая промашка!

Следовало бы посвятить целую главу описанию кавалькады, случившейся по случаю надвигающегося праздника, но если мы ей ее посвятим, то не останется места для описания сияющих лиц начальства. Я считаю, что начальники важней лошадей.

Где я в кавалькаде увидел лошадей? Они всюду – тут лошади, там лошади. Смотришь, бывало, и думаешь, что перед тобой не лошадь, а активный налогоплательщик, а пригляделся к оскалу – ну совершенно натуральный конь, и дерьмо из него сыплется при ходьбе. Я, бывало, гуляя с детьми и набредая на эти кучи, всегда замечал: «Смотрите, дети, а вот и лошадка разбилась!» Это я так говорю, чтоб привить подрастающему поколению некоторые эстетические чувства.

Эти чувства им помогут потом вглядываться в лица начальников и видеть в них только хорошее.

Человеку не под силу столько воровать. Это воровство титанов.

Вот ведь какие дела. В России теперь воруют титаны. Нет, нет, это люди вполне обычного роста. Например, такого роста были древние римляне– где-то 160–170 сантиметров от пола и до самой макушки. Всего-то. Но воруют они лихо. Бюджетами. Оттого и титаны.

Недавно видел одного титана. Постарел, суетлив, осунулся, издергался весь. Взгляд рыскающий, врагов ищущий. Голос проникновенный, временами визгливый. Мысль быстрая, но площадная. И главное, все пустое. Преторианцы все равно предадут.

Они Калигулу предали. Не самый симпатичный был император, но предали. И убили. И Каракаллу они убили, и императора Коммода. Не помните такого императора? Это не страшно. Императоров никто не помнит. Сквозь императоров потом прорастают деревья.

О, о, о, не оставило нас божество наше! Зиждитель! Слава тебе! Будет! Будет бесплатное среднее образование! Точнее, оно и раньше вроде как было, но в последнее время на него были предприняты небольшие атаки по принципу «а вдруг получится».

Так чиновники проверяют нашего обывателя – можно ли еще немного откусить? Если можно, откусывают.

А тут все взвыли. Ну, раз уже все взвыли, то и президент проверил документ, закон, еще раз документ, еще раз закон, а потом еще один разик документ и еще один разик закон, а также небольшие такие документики, законники, бумажечки и предложеньица.

А потом он призвал тех, кто тут очень хотел, и уже вместе они еще раз все посмотрели и решили, что все вокруг глубоко-глубоко ошибались, потому что «нигде и никогда».

Вот такими простыми, без помощи механизма силами и повернули мы эту гранитную глыбу, не повергаясь ниц перед безобразным ее величием, но древнему, ясному, чувствительному и прекрасному миру мы вернули его стыдливую красоту, гармонию и удержали его от грубых наслаждений.

Веками, знаете ли, тут торжествовали темная сила и неправда, и демон суеверия и нетерпимости изгонял все радужное из нашей жизни, но вот явилась миру вдохновенная живопись и возникла могущественная музыка – я до сих пор ее слышу, – стремительно возвратившая нас к нему.

К кому? Ах вы недогадистые! К нему, к нему, к нему. Димой его зовут.

Дмитрием, что означает «посвященный Деметре, богине плодородия».

Странно. Императоры хотят остаться в памяти людей, а ведут они себя так, что память людская стремится от них поскорей избавиться.

Как-то я встретил одного старика. Я спросил его: «Зачем ты жил?» – «Я жил ради улыбки». – «Ради чего?» – «Ради улыбки. Вспоминая меня, люди будут улыбаться».

Вот и весь разговор.

Вся эта возня с празднованием Победы напоминает пьянку в Куршавеле – никто и ни при чем. Кому война, а кому мать родная – не сегодня родилась поговорка. Во время Великой Отечественной жуткие дела творились в тылу – начальники все разворовывали и продавали на черных рынках, меняли там жратву на антиквариат и драгоценности. На фронте за спиной были заградотряды, в спину стреляли, в атаку шли с голыми руками – «оружие добудете в бою», на фронт вместо оружия мог прийти эшелон с гвоздями, чуть чего – штрафбат. В первую атаку уцелел, жди второй атаки. Уцелеешь в ней, значит, может быть, и останешься жить. Еду в окопы могли не подвозить несколько дней – ждали атаки, чтоб, значит, на еде сэкономить. Местное население – наше и не наше – трахали и немцы и свои. Бомбили по своим, по чужим, по кому попало. В Ленинграде голод был только для жителей, а партверхушка жила и жрала от пуза, скупая за еду через подставных лиц картины, вазы, золото и все, что под руки попадало.

После войны, перее…ав всех немок, австриячек и прочих с семнадцати и до семидесяти (этим, кстати, более всего занимались подоспевшие к победе тыловые части и разные там заградительные отряды), возвратились домой, прихватив эшелонами разного немецкого барахла. Генералы и маршалы – Жуков в их числе – по нескольку вагонов каждый. От картин фламандских и до нижнего белья.

После войны главным врагом был настоящий фронтовик – он все видел и все знал – тут уж не попразднуешь, не до 9 Мая, надо как-то народ утихомирить. Чем? Лагеря для недовольных, а праздновать 9 Мая с объявлением выходного дня будем только с 1965 года, чтоб, значит, фронтовичков поумирало побольше.

65 лет Победы. А с начала войны – 70. Тому, кто вступил в нее в 18 и прошел от начала до конца, а потом еще и до наших дней дожил, сейчас в лучшем случае 88. Это рекордсмены книги рекордов Гиннеса. И им же еще и КВАРТИРУ ОБЕЩАЮТ. Ну, ребята, это воощщще!

Жуткие потери. Жуткие и часто бессмысленные. Молодежь ложилась под пули, как трава под косу. До сих пор по костям ходим.

А куда делись безногие фронтовички на каталках? Катались в городах тысячами, а потом вдруг враз исчезли?

Калек на Валаам, а то и далее, это как в фильме «Менялы», когда мнимый слепой – пахан говорит: «Как настоящих калек-то вывезли, так и полегче стало…»

А пленные, как брат деда моего друга Матвей – артиллерист-комбат, попавший в плен с контузией и без сознания в харьковской мясорубке 1942 года, это про те времена Манштейн сказал: «Если бы я имел право, то наградил бы Рыцарским крестом Железного креста маршала Тимошенко…»– сначала в шталагах, а потом за четыре побега в Бухенвальде, а потом за то, что восстание поднимал, и амеры их освободили, – на 10 лет в магаданские лагеря….

А женщинам-фронтовичкам, народ рассказывал, запрещали с лета 1945 о войне говорить и награды носить….

У меня дед умер в 65 лет. Отец – в 68. Дед не дожил до первого празднования 9 Мая два года. Всю жизнь с тремя взрослыми детьми прожил в Петродворце в коммуналке, в комнате 9 кв. метров.

И не только он так жил.

Только в конце его жизни дочери моего деда смогли построить кооператив.

Он уже ничего не смог. Он войну в 47 лет закончил. А потом еще пожил немного.

А фильмы о войне? Отец ни один смотреть не мог. Вранье, говорил.

Вот такое послевкусие после праздника.

Низменнейшие и пошлейшие сочинения расходятся лучше всего. Я этим обеспокоен. Народ, то есть люди, отказывается читать высокое. А что у нас полагается за высокое?

За высокое у нас полагаются сочинения политических авторов, намечающих наши пути.

Таким образом, пути, так и не получившие столь необходимого им общественного обсасывания, постоянно находятся во мгле.

Во мгле, во мгле, во мгле – всепроникающей, приникающей, прилипающей, с трудом отдирающейся. И прежде всего во мгле терминов, значение которых всякий раз меняется при переходе от одного автора к другому.

Как тут не подумать о судьбе Отечества, бредущего по колено во всем?

Карлики. Политические карлики пишут такое, в чем легко вязнут настоящие великаны нашей арены. Карлики, которые сами дают мерку для определения своего роста, страшны той кашицей, в которой что ни крупица, то новый карлик. Взяв было в вопросе описания карликов эту высокую ноту, я тотчас же улетел в такую заоблачную даль, откуда долина, из которой я только что поднялся, представилась мне такой глубокой, унылой и безотрадной, что я с трудом нашел в себе мужество для возвращения.

То есть на повестку дня, стало быть, пора поставить вопрос о принуждении.

Пока только к чтению.

А я знаю, что мы будем читать. Мы будем читать слоганы.

Спикеру Государственной думы господину Грызлову нравится слоган: «Борис Грызлов грызет козлов». Однажды, по его собственному заявлению, он уже использовал его в ходе одной избирательной кампании, так что самое время, как он считает, использовать его в день всеобщего голосования.

А когда у нас случится это самое чудесное голосование?

10 октября 2010 года оно случится.

Так что вполне возможно, мы еще раз увидим господина Грызлова с этим украшением над головой.

Ну что ж, я полагаю, что это прекрасная, чувствительная идея, потому что все остальные идеи партии единороссов представляются мне не такими прекрасными, а тем более чувствительными.

И потом, русский язык – это же вкуснейшее из блюд. Ешьте его, пейте его всякий раз – вам не будет избытка. И как в нескольких словах можно обнаружить ближайшие перспективы развития Отечества любезного – уже намечены пути и цели, а также и способы достижения оных.

Могли ли мы рассчитывать на что-то иное? Нет!

И все, что нам остается, – это испуг и вопль.

Господи, хорошо-то как! Госпа-а-ди! Явилась миру чистая красота. Я все ждал, я надеялся, и вот она пришла, как всегда, совершенно внезапно – мгновенная, прекрасная, влачащая за собой толпу юношей, чувств и бесконечных мечтаний.

Вы спросите: «Кто? Кто у нас на сегодня является красотой?» И я отвечу: «Красотой на сегодня будет оно – ежегодное собрание РАН – настоящий букет из научных идей».

Должен вам заметить, мадам, что это просто отвесная крутизна.

Вы не знаете, куда у нас движется Россия?

Я знаю, куда она движется, но никому не скажу, потому что боюсь, что, услышав, все сейчас же бросятся совершать саркастические выходки.

Не знаю почему, но хочется рвать на полоски речи наших политических бонз. Рвать на полоски и раздавать всем на… на раскрутку трубок, разумеется. У нас не курят трубок? Ну да это все равно, потому что хочется рвать.

Кстати, почему-то вспомнилось, что с самого раннего возраста у нас все дети обучены умению обрывать крылья пойманным мухам.

Какая мерзость! Какая мерзость эта ваша теория о том, что никто-никто не думает о наших гражданах, об их быте и чувствах, об их желаниях и страстях.

Думают! О нас! Брам-пен-доля их всех побери!

Надо не беспокоиться ни о чем, особенно о разосланных вслед нам погоням, если они действительно разосланы. А почему? А потому что все равно ведь не застанут нас на месте. Мы то в себе, то не в себе.

Кстати, где там у нас череп бедняги Йорика? Самое время его погладить.

И еще, ваше преподобие, у вас, помнится, недалеко тут завалялась проповедь о нравственности в народе. Пора! Пора! Потому что если оставить все, как есть, то что тогда будет с миром?

С миром все будет в точности так, как и было: из дерьма возникнет сельское хозяйство.

То есть за мир я абсолютно спокоен, но нравственность – она, ее…

Словом, многое тут изнасиловано, так что порой… порой… поройтесь, ваша милость, в ваших же мыслях и явите нам это откровение.

Чертовщина! Вы знаете, слушал я намедни Его Самого. Морщинки, морщиночки, морщинюшечки – вон как побежали, сердешные. Через все лицо пополам и наискосок. Ротик, ротик-то кривится. А глаза – усталые, усталые. Два-три сотрапезничка – вот и вся дружба. И до и после смерти.

А в последний путь проводит только туалетный работник.

Способны ли вы различать экспрессию? А соединение двух тонов так же ясно, как терцию и квинту? Ах! Вы даже не знаете, что такое терция, а тем более квинта! Хрен с ним, не ищите в словаре. Все равно ведь пока будете искать, опоздаете к раздаче.

Чувств, разумеется.

Хотя омерзение и ненависть вам еще может достаться. Их тут полно.

Не поколотить ли нам кого? Выхватить чего-либо и поколотить.

И нам плевать, кто это будет – Дидий или Септимий Север. Все равно на преторианцев не хватит денег. К чему я это? Так, вспомнилось.

Мне немедленно увиделся мир, увитый виноградными гроздями и кудрявыми лозами – умопомрачительная идея посетила-таки эту землю, нашла там меня и сейчас же заполонила мой ум. Музыка. Всем нам очень нужна музыка – не вульгарная и пошлая, но чистая, прелестная, божественная или хотя бы сносная.

А что, если нам петь указы? Все указы нашего руководства.

Не читать, а именно петь, напевать вполголоса, в такт притоптывая, рождая отличные переливы.

Пение ведь поднимает любой текст.

Все церковники это знают, потому-то они и произносят все свои мантры нараспев.

А теперь представьте себе поющую Государственную думу и всех, всех, всех чиновников, распевающих каждое распоряжение начальства. Идешь по коридорам власти и на всех этажах встречаешь поющих людей; встречаешь и понимаешь, что жизнь их была бы безжизненна, тупа и безотрадна, если б не раздались средь нее эти звуки.

По-моему, будет здорово! И вся эта лабуда, какой представляются все наши законы, постановления, распоряжения, приказы и указания, будут выглядеть не такой уж лабудой.

Ничего не укроется от взора назойливого. Вчера наш назойливый проезжал по дорогам в Ярославле. Так вы знаете ли, ужас его охватил, обуял. То есть то, что уже давно всех тут не охватывает, его вдруг охватил или охватило, если выражаться правильно, а также обуял или обуяло.

Я даже не знаю. А если вдруг он нас покинет (это я не про ужас), то что будет тогда с нашим миром? Ведь без всего останемся. То, что мы сейчас без всего, – это полбеды, а вот если он нас покинет, то кто же будет последним из живущих наблюдать весь тот ужас, который для большинства из присутствующих на данной территории давно уже обычная жизнь? Немыслимая перспектива!

А президент наш в Киеве попил с тамошними студентами чайку и чашку потом на столе оставил. Они теперь решили продать эту чашку на аукционе и на вырученные деньги помочь сиротам. Уже поступила масса предложений купить то, чего касались губы Дмитрия Анатольевича, за любые деньги.

К слову, я знаю еще по крайней мере два предмета, которых в ходе этого визита в разное время касались разные части тела нашего президента. Их тоже, как мне кажется, можно было бы продать (это я не про части тела), а на вырученные деньги освещать Крещатик в ночное время целый год.

Я перенес невыразимые муки. Это были невыразимые душевные муки, конечно. Россия станет мировым лидером в деле очистки питьевой воды. Так сказал Сами Знаете Кто, кровно в этом всем заинтересованный. Сегодня не буду ночью спать. Опять буду ворочаться и думать о России и ее новом лидерстве. Что ни день, то опять мы впереди, и я, похоже, за всем этим просто не успеваю. Я не успеваю переживать и откликаться.

А так хочется. Ты мне лидерство, а я тебе отклик.

Хочется. Хочется взять чего-нибудь и понести похожее на знамя. У вас ничего нет такого в загашнике? Подойдет любая хоругвь, а также стяг, прапор или корогва. Руки давно не сжимали древко, взор давно не туманился слезами, а в груди не возникали всхлипы.

Кстати, последнее заседание нашей Академии наук показало, что, сколько денег туда ни лей, а все равно найдется то, чем возможно гордиться.

Так что пойду поищу хоругвь.

Мое доброе сердце болезненно сжалось в ожидании ударов, которым только предстоит посыпаться на голову нашего премьера. Я уже их предчувствую – бах, бах, бах!

Аксиомы и истины – бах! Тезы и антитезы – бабах! Инициативы правительства – трах! Перспективы – еще один трах! Наши достижения – ой, ребята, не надо! Кризис – а-а-а! Дороги – твою ж маму! Финансы – блин! И наконец, чудесные владельцы шахт и их же шахтеры – только не надо!

Просто глаза повылазят, кожа отшелушится, кое-что облупится и хребет обозначится через рубашку.

– А хвост?

– А что «хвост»?

– А хвост отвалится?

– А что, был еще и хвост?

– Был.

– Ну тогда отвалится.

А все ради чего?

А все ради того.

Вы правильно поняли. Я даже не сказал ради чего, а вы тут же поняли. Народ, он же как устроен, он сразу же понимает, что тут и ради чего.

Ради долгой, исполненной потрясений и переворотов жизни.

Ради мечтаний, тайных и беспредельных чувств.

Ради неги и самодовольства языческого мира.

Никак не могу прийти в себя от заботы. Она просто на голову свалилась. И такая огромная. И все о людях, о людях. Она состоит из многих отделов – про кредиты, например, или цены – но представляет собой такой огромный шар, ком.

И этот шар на тебя надвигается, нависает угрожающе, а из него торчат небольшие остатки различных забот.

Тонко же мы рассуждаем. Тонко, очень тонко, тоньше не бывает.

Вы не видели хроменького?

Он тут бегает и орет: «Инновации! Инновации!»

Это, наверное, ругательства такие. Они в свое время бурлили и дымились в районе потрохов, сообразно нормальному ходу вещей, а потом вдруг изменили направление по причине крайнего изумления. И выплеснулись, теперь уже никто не помнит как.

Россия – это же изумление. Что-то финансируется где-то, а в остальном – природа, просторы, тишь, пустошь, слава богу, и юдоль.

Вы знаете, что такое юдоль?

Юдоль к инвестициям не имеет ни малейшего отношения. Она тут для всех, для каждого. Сегодня он носится, сердешный, а вот завтра случается она – юдоль. Даже «Отче наш» не успеет, не вдумываясь в слова, произнести. Потому что если вдуматься, то и совсем тут беда может приключиться. Лучше уж не думая, не постигая смысла.

Да и какой смысл может быть в России? Никакого.

А ведь где-то вначале было слово. Произнесли его – и все-все образовалось.

А тут произнеси – и получится юдоль.

Утром – это не то что вечером. Это вечером кажется, что мы в полном дерьме, а вот утром уже видится наша скорая модернизация.

Тут Наше Всё побывало в Ижевске у оружейников и, как вы знаете, опять оно-таки заметило, что не все у нас в полном порядке с тем оборудованием, на котором мы готовим передовые образцы. И тут во весь свой огромный рост встал вопрос: «ДОКОЛЕ? Доколе мы будем делать себе вооружение с помощью кирки, лопаты и какой-то матери?».

Увы нам! Самые современные боевые машины у нас еле-еле ходят, а броню мы покупаем в Германии. А для того чтобы изготовить, к примеру, недорогой, но отечественный фланец, рабочий не набирает программу на компьютере (нет, не набирает он ее, сердешный), а огромная куча рабочих сначала всем скопом набрасывается и почти что вручную режет металл, а потом сворачивает его снова ручками, сваривает, сверлит, шлифует, а потом – промахнулись в размерах, и все-все начинается с самого что ни на есть начала.

Так мы строим боевые корабли и подводные лодки, аналогов которым нет во всем мире.

Все правильно – нет аналогов. Давно уже нет. Давно уже все живут себе по-другому.

Как после это хочется эстетического чувства красоты, удержания от грубых наслаждений и досрочного прихода Божественного Спасителя!

Уж он-то нас пожалеет изо всех своих невиданных сил.

Уж он-то повергнет нас в немеющее безмолвие своей глубокой мудростью, направит нас, ободрит, утешит и согреет своим дыханием.

Уж он-то научит нас, как простыми, без помощи механизмов, силами ворочать тут огромными глыбами нашего потрясающего бытия.

Все факты мы понимаем ошибочно, а потом очень тонко и умно о них рассуждаем. Ну обещал, ну. А что он обещал? Он обещал посмотреть. Папку. Он не обещал не разгонять, потому что вокруг дети и дачники. Он обещал только посмотреть. И посмотрел – папка как папка, ничего особенного.

Бедный Юрик!

Из всех каштанов, поданных в тот день на стол, только один выглядел очень симпатичным и говорил только о каштанах, остальные – о тиграх, бездомных собаках и грудном молоке. Да, и о детях, конечно (как же мы забыли про детей-то!).

Не о беспризорных, конечно, но о больных.

Вот ведь незадача какая, государство – оно же не для детей. Про детей оно вспоминает, когда детки те, умирая, премьера к себе призывают, чтоб, значит, увидеть его. И до того все это действует, я вам доложу, на премьера, что и именем того ребенка хочется назвать целый дом или же больницу. Не именами всех тех детей, что умрут сами по себе, а именем того ребенка, что перед смертью увидел премьера.

Всюду движутся ядовитые скорпионы, сколопендры, тараканы разные заразные и ядозубы.

Хочется орешков вкусить, и только руку протянул, а в нее уже вцепилась какая-то ящерица, саламандра или подобная им гадина и тварь. А ведь все для людей, все для людей – и стойло, и награды – но не понимают они, нет, не понимают.

Все время хочется вскочить не помня себя и разразиться восклицанием изумления с пропуском нескольких букв. Не будучи строго каноническим, оно, то восклицание, то есть в его положении, вполне простительно. Фух! Это не само заявление, это его прелюдия.

Просто истрепав себя, знаете ли. Совершенно, абсолютно, прилюдно истрепав.

После этого хочется света, колонного зала, ребятенков, их родителей, яств и прочих кушаний.

Нами владеет любопытство наблюдать власть. Власть разных мелочей над человеческим умом. До чего ж они играют важную роль в образовании и развитии наших мнений о людях и о вещах. Какой-нибудь пустяк – и вот уже мы негодуем, и все Эвклидовы доказательства для нас звук пустой.

После этого почему-то вспоминаются только дубинки.

Слово «коррупция» почти полностью входит в свой собственный корень, и при этом сама по себе она является корнем всего у нас происходящего. Трудно все это.

То есть выделить корень из того, что само по себе корень, – а это как корень квадратный – это, я вам скажу…

Некоторые утверждают, что президент наш существо нечистое.

А есть среди нас и такие, которые говорят, что нечист сам премьер.

Я же считаю, что, как ни посмотри, чисты они все.

Я, не исподтишка будет замечено, большой дока по части всяческой чистоты – ходишь тут, шляешься целый день, так что невольно к себе потом принюхаешься.

Что же касается всех остальных, то порой мне достаточно одного только взгляда, чтоб во всем определиться.

Так вот взглянул я на них – чисты.

Остальные должны пахнуть тиной.

Турция поссорилась с Израилем. Уже отозван посол Турции, а премьер-министр Реджеп Тайип Эрдоган назвал «кровавым преступлением» захват израильтянами международного конвоя с гуманитарной помощью.

Конечно, израильские ВМС напали на конвой в нейтральных водах, что само по себе не может квалифицироваться иначе, как морской разбой, но и «гуманитариев» оказалось не меньше 600 человек, и это по меньшей мере шесть полноценных рот, а это уже батальон и даже более того. Что делают 600 человек на борту судов, доставляющих гуманитарный груз? Не носят же они его все время по палубе на руках. И кроме того, не все там были женщины с детьми. Кое-кто вооружился серьезной арматуриной и ножом и довольно лихо напал на израильский спецназ. По всему было видно, что ребята отработанные и это у них не импровизация.

Результат – то ли десять, то ли двадцать посланцев доброй воли погибли, ну и поранился немножко спецназ.

И что будет теперь? Неужели война?

Ребята, ну какая там война. Все, абсолютно все участвующие, не участвующие в этом конфликте, уже отметились. Международное сообщество, ООН уже осудило Израиль. Арабские государства полны справедливого гнева, в Турции топчутся и сжигаются загодя закупленные израильские флаги – самый ходовой, подозреваю, теперь товар, который надо немедленно где-то покупать и тоннами завозить, а то скоро все истопчут и сожгут.

А премьер-министр Турции выступил перед своим парламентом и еще раз всех сплотил.

То есть что-то там шаталось с точки зрения религии, а теперь сплотилось. Ненадолго, правда, потому что израильские беспилотники типа «Херон» как закупались Турцией, так закупаться и будут, и вообще, сотрудничество между двумя армиями никто не собирается нарушать.

Турция в окружении, скажем так, не совсем дружеских стран, а арабов турки любят примерно так, как бандеровцы москалей. Причем это взаимная любовь.

То есть от этого происшествия все выиграют. Турки сплотят себя и наладят немножко отношения со своим арабскими соседями, не слишком разрывая их с израильтянами. Израиль продемонстрирует всему миру, что только он и борется с радикальным исламизмом и защищает от него всю Европу и почти что весь мир. ООН покажет всем, что она еще дышит. США осудит, Россия вмешается, и население всего мира отвлечется на секунду от экономического кризиса, что само по себе уже немало.

Все получат от этого инцидента свои дивиденды – замечательные, дивные, политические, идеологические, экономические дивиденды.

И только убитые получат лишь гробы.

Я бросил подозрительный, если не сказать больше, взгляд на все у нас происходящее. После этого выдал мнение, которое немедленно стало общим: катимся мы, мадам, на манер пустеющей бочки под гору.

И чем дальше она катится, тем больше пустеет.

Интересует в этой ситуации только одно обстоятельство, и это обстоятельство совсем иного рода, чем те, что до сих пор были представлены: треснет ли она в самом конце (это я все еще о бочке)?

Треснет, мадам! Обязательно! Непременно треснет!

Сильно укрепило меня в этом разумении то положение, что ум человеческий, от природы расположенный к любознательности, натурально всегда бросается за кулисы посмотреть, какова причина, первоисточник событий и что же будет потом. Уж он-то отыщет, что к чему.

Суп с котом будет, мадам, потом.

Самое время писать очевидные вещи, фиксировать их, так сказать, на бумаге, а затем подавать их тем, за которыми не замечено использование поданных жалоб не по прямому назначению.

Пусть упьются нашей болью, мадам. Пусть насытятся, потому как упыри.

И что ж это все упыри да упыри?

Ну хоть бы один с пониманием.

Эхма! Все закружится, переродится. А еще все скопытятся – это обнадеживает.

Ничего не могу с собой поделать, ребята. Терпеть не могу начальников. Может быть, виной всему укус? Может, меня укусил кто? Заразный такой, небольшой – и вот вам результат: как увижу начальника, особенно крупного, так перед моим внутренним взором сейчас же встает огромная, непомерных размеров гадина. А мысль только одна – как бы ее поскорей кокнуть. Мысль, согласен, жуткая и дикая, но в дикости этой своей, надо заметить, очень светлая и красивая.

Все население России должно быть расположено по степени ненужности. Ненужность первой степени не дается навсегда. Претенденты постоянно меняются. В защиту данной тезы приведем только два случая, пока никак не связанных друг с другом, но кто знает, что там для нас приготовил Великий Аллах.

Первый: в Приморском крае нападают на милицию под лозунгом «Смерть коррупции».

Второй: более 15 тысяч военных пенсионеров на сегодняшний день отказались от своей военной пенсии. В знак протеста. Их не устраивает пенсия в 7 тысяч рублей. Они считают, что, когда они заплатят с нее 3 или 3,5 тысячи за услуги ЖКХ, им ничего не останется на жизнь.

Военные пенсионеры готовы выйти на улицы.

Нельзя сказать, что это и вовсе не волнует начальство. Волнует. И оно думает не только над первым, но и над вторым случаем. Упорно, долго, мучительно.

А пока оно думает, самое время вспомнить Иммануила Канта, на могилке которого в Кенигсберге (или, если угодно, в Калининграде) у восточного угла северной стороны кафедрального собора хорошо бы освежить цветы.

«Относись к человеку как к цели, а не как к средству», – упрашивал всех начальников Кант.

«Человек как явление» – вот этика настоящего гения этики.

И еще он утверждал, что есть только два чуда: звездное небо над головой и категорический императив внутри нас: «Поступай с человеком так, как ты хотел бы, чтоб поступили с тобой».

Так что самое время, для меня, конечно, покаяться за мысли в первом абзаце этого небольшого сочинения.

Будет ли война между Израилем и Турцией? Сейчас все только и делают, что спрашивают об этом друг друга. В эти понедельник и вторник в Стамбуле пройдет заседание Организации по взаимодействию и мерам доверия в Азии. Там будут руководители 20 стран, в том числе Ирана, Сирии, Южной Кореи и России. Наш премьер примет участие в этом заседании. Турция надеется заручиться поддержкой международного сообщества в деле осуждения действий Израиля по пресечению проникновения на территорию Газа флотилий с гуманитарными грузами. Премьер Турции даже заявлял о своей готовности отправиться к берегам сектора Газа на боевом крейсере.

Что касается крейсера, то это, видимо, оговорка или ошибка. Как я ни старался, в составе ВМС Турции я пока не обнаружил ни одного крейсера, хотя состав кораблей ВМС выглядит не совсем безобидным: 14 подводных лодок, 17 сторожевых кораблей, 6 корветов, 25 боевых катеров, 18 минных тральщиков и достаточное количество десантных кораблей: 5 танкодесантных кораблей, 49 многоцелевых десантных катеров, вспомогательный флот. Так что у Турции неплохая флотилия.

Израиль может противопоставить 2 подводные лодки, 3 корвета УРО, 12 ракетных катеров, 32 сторожевых катера. Для полноценной войны на море маловато будет.

Кроме того, МИД Турции немедленно нашел себе союзника в лице министра обороны Ирана, который, временно позабыв о былых разногласиях с турецкой стороной, в телефонном разговоре заявил, что своими действиями по атаке судов с гуманитарной помощью Израиль начал обратный отсчет времени существования своего государства.

ВМС Ирана выглядит на сегодняшний день совсем неплохо: 3 подводные лодки, 2 эсминца, 5 фрегатов, 3 корвета, 12 ракетных катеров и с десяток десантных кораблей различной емкости.

Так что если вся эта демонстрация силы и готовности к выступлению не прекратится в ближайшее время, то вполне возможно, что политики до войны доиграются: до вооруженного столкновения рукой подать – небольшой турецкий корвет с премьером на борту и торпеда в бок.

Как гляну на президента, так сейчас же и в слезы. Это слезы радости и немедленного счастья, потому что хочется именно его – счастья, причем немедленно. Потому что все, чтобы он ни сказал, для нас является мыслью и не просто мыслью.

Умозаключение – вот чего мы все добиваемся. Мы добиваемся от него умозаключения. Все очень просто: берется ум и к нему незамедлительно приделываются заключения, которыми все потом и восторгаются. Особенно вот это мне нравится: «Вы много хорошего сделали для страны, для народа и для себя лично». Это, знаете ли, не домыслы и шутки или какие-нибудь там хухры-мухры, тут есть чем восторгаться.

Чуть глазки в сторону – и уже видишь, сколько всего сделано, а также наделано и переделано.

Особенно для страны.

Только шутливость, только шутливость, господа мои хорошие, еще как-то удерживает меня в настоящем, предохраняя от злобных выходок.

Так что не все я порицаю и люблю попеременно.

Мудрость – вот что меня удивляет. Мудрость наших начальников. И не то чтобы я полагаю, что начальники наши существа не мудрые, нет! Но когда я вижу начальника, явление которого народу уже само по себе внушает положенное в таких случаях уважение и радость, то как только он открывает свой небольшой, хорошо очерченный рот и оттуда показывается самый незначительный кусочек самой настоящей мудрости, то я всякий раз испытываю удивление, граничащее с оторопью.

Меня просто пронзает судорога. В нескольких местах. Я даже, мадам, могу показать в каких. Я потом сколько-то суток берегу те места и специально отворяю их для удовольствия любопытствующих.

Так что вот это заявление премьера насчет роста тарифов ЖКХ: «Люди должны знать, за что они платят!» – это дорогого стоит. Очень, очень дорогого.

Просто пароксизм, я считаю, сильнейшие страсти, припадок и покусывания самого себя. Этакий, знаете ли, незамысловатый, но пароксизм.

Да, тут некоторые, возможно, зададут вопрос: «Ну узнали люди, ну и что?» – ну а я такой вопрос задать не в силах. Все они ушли на судороги и покусывания.

Где вы, где вы? Что вы, что вы?

Четвертые сутки, Ваше Величество, пытаюсь отыскать Ваш светлый разум. Истерся весь. Пришлось втискиваться в очень странные места. Вот и Футафторий мне помогал. Вы не знаете, кто такой Футафторий? Так это же ваш советник по исподним делам.

Исследуя Ваше исподнее, он дает нам советы, как себя вести и все такое прочее, но полезное.

Да, Ваше Величество, да! Должен Вам заметить, поборов в себе всё: вот это Ваше недавнее заявление, что кризисные вопросы в Европе да и не только в ней, разумеется, надо решать сообща, без истерик, – это и было очень ярким проявлением Вашего несравненного разума.

А потом он куда-то завалился. Щели у нас, что ли, в полу?

Черт возьми, в Германии президент подал в отставку после неудачного выражения. Выразился – и в отставку. У нас каждые пять минут все наши политики, чиновники, президенты и премьеры выражаются неудачно или очень неудачно. И никто никуда ничего не подает. Ну хоть бы один ушел или хотя бы оступился, споткнулся, упал, очнулся и уже никогда больше не встал. Нет, все такие бодренькие, такие потненькие.

Им говорят – у вас полстолицы продано, а им ничего.

Им говорят – у вас воры, все воры, а они знай себе декларации заполняют.

На руке часы в миллион, не работал ни дня – уважаемый человек.

В глаза не то чтобы струйка странная бьет, из брандспойта уже льет – и ни хе-ра.

Чумы на них не хватает. Нельзя ли вывести такой замечательный вирус, чтоб он пожирал только чиновников, коррупционеров и членов Государственной думы с миллионами на руке? Как только бриллианты у тебя везде или золотые унитазы – так тебе и мор.

Я за мор, если уж нельзя подать в отставку после неудачного выражения.

Я за уничтожение семени подлого.

Власть – она ведь только прислужница во дворце Отечества.

Но эта прислужница все время стремится занять место хозяина.

Когда ей это удается, наступает смерть Отечества.

Все, что мы говорим тут, – это же фантазии философии, некоторые из коих верх остроумия и лукавства. Не нашего с вами, конечно, но жизни. Это она и только она – остроумна и лукава. И взирать на все ее потуги невозможно без улыбки.

Не понимаю, почему то, что происходит у нас в Петербурге ежегодно летом, называется «Международным экономическим форумом»? Все это должно иметь, полагаю, иное наименование.

Например, «Кафешантан», потому что хочется же, на самом деле, праздника.

Совершенно невыносимо обсуждать очевидное – наше место в мировом экономическом развитии. Его можно, конечно же, разглядеть, но только в очень крупную лупу, и то только в том случае, если правильно расположить перед ним, тем местом, свое лицо – за лупой.

То есть сам по себе форум требуется чем-нибудь украсить – то ли трагедией, то ли комедией. В связи с чем намечалось провести некоторое сценическое действо за несколько дней «до того» на сцене Михайловского театра с Тиной Канделаки и Ксенией Собчак в главных ролях – так журнал «Русский пионер» в который раз захотел напомнить всем петербуржцам о своем существовании.

Но не сложилось. Что-то там не сложилось, как говорят, в отношениях главы театра Владимира Кехмана с одной из предполагаемых актрис – с Ксенией Собчак.

Положение спас прием, устроенный Эльвирой Набиуллиной во внутреннем дворе Мраморного дворца – шатер и закуски (все предки династии Романовых, потративших триста лет на то, чтоб привести и себя и Россию к культуре, взирали на это с небес).

Потом все устремились на корабль к Герману Грефу (там тоже было кое-что), после чего «ночь дошла до середины» и неугомонных экономистов приняли в свои объятья такие модные петербургские места, как «Джельсомино» и «Терраса».

А утром в едином экономическом порыве все стойко слушали речь президента Медведева, открывшего все это необыкновенное и экономическое.

После пленарного заседания (прямо там, где форум) было два званых обеда. Один давал незабываемый министр Кудрин, другой – незабываемый губернатор Дмитрий Зеленин.

Полдничали экономисты уже в окрестных кафе.

После того как закончились программные экономические бдения, участников ждал прием у губернатора Санкт-Петербурга Валентины Матвиенко в Михайловском саду – неизменная изысканность и вкус. Гостей встречали (естественно) ангелы и эльфы, водоемы, рояли и фонтаны. А еще было чем закусить.

А потом – все на вечеринку газеты «Коммерсант» в Михайловском театре.

А потом – все на вечеринку к Михаилу Прохорову в ресторан «Шатуш» – говорят, там было тесно и весело.

Как нам лучше всего вытянуть жар из нашей экономики? С помощью кровопускания, конечно. Впрочем, все в сильной степени зависит от того, какая часть ее воспалена. Если же эта часть нежная, округлая, которую удобно обернуть во что-нибудь… эм…

При этом даже не знаю, стоит ли приподнять то правую, то левую ногу, чтобы дать ей больше простору и воздуху?

Кое-кто сейчас же заметит мне, что у нашей экономики нет округлой, а тем более мягкой части, на что я замечу, что все это вздор. Все имеет свою мягкую часть. Тем более экономика. Особенно наша. Мало того, мне порой кажется, что никакой другой части она не имеет, а вся-вся состоит только из различных округлостей.

И каждую следует обернуть перед назначенной процедурой.

Дабы не повредить остальные, до коих еще не дошла очередь.

Очень прошу разделять и разграничивать в сознании две вещи – мы и весь остальной мир. У нас особенная стать, мы по-другому ходим. Мы ходим как на ходулях.

Из-за этой походки нас все и обгоняют. Так что все уйдут вперед. Все страны. Останемся только мы и Зимбабве.

Из-за стати.

Все время думаю о России. А теперь самое время встать, кладя себе на грудь руку с растопыренными пальцами. Я всегда так поступаю, думая о России.

После этого хочется на Селигер, к детишкам.

Они, они, они – наше последнее «прости».

Если не направить их сразу в ПТУ, то я даже не знаю, что будет.

Видимо, будет Рух. Рухнет все. С треском, обдирая соседей.

Я тут пытался привлечь к исследованию сложившейся ситуации один обширный материал, основываясь на многочисленных постановлениях относительно сходных случаев, но с первых же строк оного стало совершенно очевидно – рухнем.

То есть одной рукой класть в карман бюджет, а другой – детишек по головкам трепать не получается. Рук не хватает, отчего страдает качество.

И потом – надо же думать об инвестициях. То есть нам инвестиции, а мы их опять в карман, туда же бюджет, а потом: «Детки, головки-то свои подставляйте!»

С ума можно сойти.

После проведения в июне в Петербурге Международного экономического форума примерно неделю мыслишь только экономически.

Особенно если выезжаешь за рубеж нашей с вами горячо любимой родины.

А куда мы выезжаем за рубеж на этот раз? На этот раз мы выезжаем в Испанию.

И что ж мы там видим сразу же после питерских дождей?

Мы видим, что в Петербурге, несмотря на проливные дожди, как только подсохнет асфальт, так тебе сразу же и пыль и песок. Да еще такая въедливая, горькая пыль и такой же вредный песок.

А вот в Испании дождей нет, кончились там дожди, но и пыли и песка нет, хотя ветер дует прямо с Сахары.

А все потому, что моют там улицы ровно в 7 часов утра.

И подъезды тоже моют. И дворы.

Мылом, щетками, а потом опять мылом и щетками. А затем уже пылесосят. Идут огромные пылесосы, которые собирают все, что не домылось. Машина идет. А рядом с ней идет настоящий испанец в комбинезоне, в наушниках, в очках, в респираторе. У него на спине ранец, а в ранце том переносная воздуходувка, и с ее помощью он сдувает то, до чего не дотягивается машина, с тротуара прямо на проезжую часть, прямо в пасть этой самой машине-пылесосу. И так каждый день. Почему это делает не марокканец, а испанец? Потому что это выгодно – он считается муниципальным служащим, и у него льготный кредит.

Какой? Ипотечный прежде всего. Так, для всех прочих, несмотря на кризис и безработицу в 17 процентов, он равняется где-то 2,75 процентов годовых, а для дворников он и вовсе может опускаться до нуля. Это от муниципалитета зависит.

Тут многое зависит от муниципалитета. Почему? Потому что это выгодно. Экономически.

То есть там, далеко на севере, где течет полноводная река Нева, мыть улицы, дома, дороги невыгодно экономически, а там, где дожди (настоящие ливни) идут только зимой, а летом все речки пересыхают дотла и вода становится на вес золота, мыть все вокруг выгодно.

И мусор в Испании из мусорных баков вывозят тоже испанцы. Дважды в день. И сортируют мусор, и моют баки, и дезинфицируют их. Дважды, повторимся, в день.

Утром и вечером.

Потому что такая у них выгода.

Ленивые, жутко ленивые испанцы, о лености которых не говорили и не писали разве что только в Зимбабве, моют, моют, моют, чистят, скребут. Плохо, конечно. Вон – бумажечка лежит, а вот и окурок только что бросила какая-то дрянь.

То есть, если я правильно все понял, в стране, где практически нет ни нефти, ни газа, ни еще чего другого и где сейчас только жуткий кризис, выгодно убирать, а вот там, где есть и то, и другое, и третье, и слово «кризис» почти что ругательно и оскорбительно, и где то и дело проходят всякие экономические форумы, это делать совершенно не обязательно.

Взглянем теперь на другое. Тоже экономическое.

Взглянем на цены на продукты. Питания и не питания.

Бензин дорогой. 1,1–1,25 евро за литр. Зато он качественный и не разбавлен ослиной мочой, от которой иностранные двигатели машин только на месте дохнут.

Мясо – можно найти говядину по 4,5 за кило, а свинину за 3,5. Можно и дешевле, конечно, но это придется поискать. Без кости, конечно. На наши деньги (кому лень умножать) это 172 рубля и 134 соответственно. И пахнут они мясом, а не чем-то другим.

Рыба – очень дорогая. За 4,6 – это надо поискать. Но на рынке – открывается в 5 утра и работает до 10 по субботам (это место надо знать) – по 1 евро за кило, а то сдохнет.

Курица– 3,5 евро за 1,5 кило, и обрезки с нее едят бродячие собаки.

От наших обрезков отечественные бобики и шарики нос воротят так, будто ты им стрихнин предлагаешь.

Молоко – уже год держится скидка на молоко, и 1 литр стоит 0,75 евро. И молоко то не умело напоминает разведенный в воде мел, и его пьют не только бродячие кошки.

Кстати, муниципалитет тут кормит бродячих кошек и поит их водой. На всякий случай. Чтобы не было крыс.

Бездомных (по-нашему, бомжей) тут тоже кормят и, похоже, моют, потому что от них не пахнет. Говорят, в конце рабочего дня в супермаркетах принято выкатывать на тележках продукты, у которых закончился срок хранения. Их выкатывают для бездомных, и они – те продукты – исчезают в момент. Не потому, что тут много бездомных, а потому что продукты эти привлекают не только сирых.

Беспризорных детей нет, медицина – по страховке вырежут бесплатно даже рак, без страховки его тоже вырежут, но это надо очень сильно суетиться.

А в садик (ясли) с трехмесячного возраста. За 50 евро. Это, значит, чтоб мама работала даже в кризис.

И у всех от такой жизни по три ребенка в семье – испанцы чадолюбивы.

Оплата коммунальных услуг– где-то 100 евро в месяц на семью, если только вы не живете в престижном месте – тогда может быть 250.

Вода и электричество – еще 100 евро, если только вы не злоупотребляете кондиционерами и нагревателями. А если злоупотребляете, то может быть и 250.

Зарплата – средняя, у госслужащего, 2000 евро. Сейчас, в кризис, может быть 1500.

У остальных может быть и больше, может быть и меньше, но минимальная пенсия по старости – 575 евро.

Масло оливковое – 2 евро за литр (можно найти и по 1).

Масло сливочное – 2 евро за полкило (можно поискать и подешевле).

Очень дорогой хлеб – 0,85 за 300-граммовый багет.

Но хлеб для тостеров можно найти по 1 евро за 400 грамм.

Яйца– 12 штук за 1,13 евро (или за 0,99, если поискать).

Вино – 1,56 евро за две бутылки отличного столового вина по скидке, действующей уже целый год. И получается то вино дешевле бензина.

Испанцы все время улыбаются, а мусорщики убирают пляжи и поют.

Черт его знает. Может быть, во всем повинны нефть и газ? Как считаете?

Или экономический форум?

Поменять нам тут все в один момент – яйца выеденного не стоит, и только нотки глубокого разочарования, прозвучавшие в словах оторопевшего господина Лаврова по поводу того, что 11 наших граждан США обменяли на четырех наших же граждан, еще как-то примиряют меня с тем обстоятельством, что в один-единственный миг все накопленное нашими чиновниками за границей до последнего пенни может пойти на корм совершенно иному Отечеству.

Многое меня в нашей жизни восхищает, но в особое состояние духа меня приводят только учения. Это такой непрерывный подъем и хорошее самочувствие, которые держатся суток пять. Вот и прошедшие оперативно-стратегические учения «Восток-2010» вызвали во мне просто бурю чувств, едва не закончившихся судорогами.

Впрочем, судорогами можно назвать и само учение.

Судорогами нашей обороноспособности.

Вдумайтесь: страна большая, протяженная граница, а за границей Китай, который уже до этого проводил учения недалеко от нашей с вами горячо любимой родины, в ходе которого только больные глаукомой не поняли, против кого нам тут всем еще только предстоит сражаться. Так что переброска войск по воздуху, а кораблей по морю – уж как кстати. Отчаянно. Отчаянно мы хотим всем о себе напомнить.

Конечно, никто не нападет сразу. Зачем нападать, если ресурсы Дальнего Востока мы все равно отдадим, прежде всего в тот же Китай. Правда, как только их не устроит цена… Да и внутри самого Китая проблем с населением хватает. Рано или поздно все равно придется сплачивать китайскую нацию. Война – простейший способ и главнейшее из дел.

Мир пришел в движение давно. Центры – США и Китай. Они уже поделили мир. Остальные – мусор.

Вот поэтому на границе с нами и стоят китайские части такой численности и такой боеспособности, которая нам и не снилась.

А Вооруженные силы у нас все время находятся в состоянии реорганизации. Это такая реорганизация, что после нее все надо будет начинать с чистого листа.

Абсолютно все: экономику, политику – все. Но хочется же и коррупцию сохранить, и чтоб границу защищали. Вот поэтому и летаем на Дальний Восток по воздуху, а потом этим долго гордимся.

А отечественный ВПК уже давно обучен только распилу бюджета.

Было бы странно, если б только он оставался в стороне от этого благодатного процесса.

Распил – это процесс.

Но распил бюджета во время переброски войск по воздуху – это особенный процесс, результатом которого может быть полный крах. Вот еще пару раз так слетаем – и наступит крах.

Китай, конечно же, пригласили в качестве наблюдателя. И Китай пронаблюдал. Вывод – у России еще есть ядерное оружие. Вот если б не было – хоть завтра наваливайся: на захват Хабаровска несколько часов, для Владивостока – сутки.

То есть в ближайшее время надо ожидать каких-то дополнительных инициатив со стороны США, например, по дальнейшему сокращению ядерного вооружения.

Сократим до некоторой величины – и будет нам Китай.

Вся суть в масле и в копоти. Душа чиновника в масле и в копоти. Недолго думая, я бы взял тряпку, приложил ее куда надо, чтоб произвести необходимую очистку, но я не знаю куда. Душу чиновника ищут многие и давно. Она мелькает. Она не видна сразу непосвященному глазу, но когда она мелькает, заметно, что она в масле и копоти.

Она то в груди, то в средостении, а то и вовсе там, где вы подумали, но это ее положение не отвечает назначению, коим является крайняя осмотрительность и изящество.

Рецепт поиска прост – надо ее выманить.

Осталось только придумать как.

Вообще-то, нас спасет письменность. Прикосновение волшебных букв к бумаге рождает оттиск – тончайший слой, математическая точность укладки. Его и будем прикладывать к нездоровым местам. Все же помнят, что в начале было слово. Вот нам всем и надо туда – в самое что ни на есть начало.

Ах, как хочется повесить всю коррупцию. Вот просто взять и повесить. Правда, тех, кто давно уже в деле и знает что и почем, вешать, конечно же, совершенно не следует. Надо вешать тех, кто не знает.

Чего только не достигнешь искусным применением шпателя – того не достигнешь и этого.

Дыры, господа, в величайшей экономике мира. То есть в нашей в вами экономике обнаружились зияющие дыры. В последнее время думаю только о торсионных затычках.

Мне приснился научно-фантастический фильм «2045».

Краткое содержание (синопсис):

Мрак, темные, нависшие над самой землей тучи, гром, молнии, дождь. Под проливным дождем идет жуткая бронированная машина с надписью сбоку «Газпр…» – и дальше неразборчиво – на гусеничном ходу, то и дело изрыгающая огонь, поливающая все из пулеметов. Из мрака медленно поднимаются слова «Величайшая. Дожившим». Надпись пропадает, слышится хруст – это гусеницы давят человеческие черепа, а дикторский голос объявляет, что андроиды защищают цивилизацию от мутантов.

У андроидов красные зрачки глаз, у мутантов – зеленые, но лучше всего и тех и других различают бездомные собаки. Андроиды не любят собак.

Действие разворачивается на правом берегу реки Невы. Вдалеке видна четырехсотметровая обугленная башня. Это главная башня андроидов, их последний оплот. Она наклонена на манер Пизанской башни, но все еще стоит, держится. Она нависает над рекой. Молнии бьют в берег, ужас.

Через реку на торпеде переправляется главная героиня Маша. Она обнимает торпеду, та изредка работает винтом, стараясь не задеть Машу. Маша молится, торпеда тоже – голосом диктора. Всюду на берегу лежат оторванные правые ноги. Почему только правые? Не знаю, но лежат. Сочится кровь. Сочится и стынет, остынув, опять сочится. Много полуголых людей с четырьмя ногами. Рук у них так много, что невозможно сосчитать.

Маша доплыла. Она целует и отпускает торпеду, и та, почувствовав свободу, резко включает максимальный ход, выскакивает на берег и таранит бронемашину – взрыв.

Маша жива, но ее отбросило к обгоревшему мутанту. Тот умирает, но просит показать ему… он забыл это слово… точнее, он его никогда не знал, потому что не видел… показать… все дело в том, что он учился как раз в то время, когда ввели в школах платное образование, и русский язык был платным предметом, а бесплатно учили только молиться, после чего давали кефир. И вот слово «кефир» он помнит, а это не то чтобы… в общем, используя только слово «кефир», он не сможет сформулировать свое желание.

Но Маша догадалась. Она немедленно разделась, после чего мутант спокойно отошел в мир иной. Маша медленно одевается. Она понимает, что должна найти отца. Сначала он был андроидом, а потом стал мутантом, сохранив способность становиться андроидом в зависимости от своего желания.

Она находит отца – тот ведет мутантов в последний бой на башню.

Всюду летают космические боевые машины. Мутанты стреляют в них из арбалетов. Кидаются копья. На лезвии копья минут пять играет солнце, которое выглядывает из-за туч только для того, чтобы поиграть на лезвии.

На ступенях башни Маша находит отца. Он окружен мутантами и бездомными собаками. Любовь Маши к отцу и отца к Маше занимает примерно сорок минут. Всем в этом мире правит любовь – это основная мысль.

Именно любовь помогает сокрушить башню.

Наступает рассвет. Это рассвет новой жизни.

Последние слова отца Маши в кадре посвящены бесплатному образованию.

Все. Быстро движутся титры.

Нам все открывают и открывают обстоятельства огромной, но чистой любви. Ее испытывают руководители к нашему населению. И от нее ни уйти, ни скрыться. Она настигнет везде, она всюду. Она придет, возьмет тебя за шиворот, повернет к себе лицом, а потом и вопьется тебе в губы – такой силы эта любовь.

От нее зашатает, и многие падут без чувств и желаний.

Сто пятьдесят диковинных планов по очереди овладевали моим мозгом. И каждый план оставлял на нем небольшую удобную зарубку. То есть весь мозг у меня в зарубках. Это планы относительно того, как бы мне обложить налогом все население. Налогом на зрение, например, или на правильное питание.

Или налогом на мировоззрение – неплохой, между прочим, получился бы налог.

А также хочется ввести налог на интеллектуальную собственность на стадии ее зарождения или же вызревания. Только захотел обзавестись интеллектуальной собственностью или просто интеллектом – плати налог.

А президент в который раз озаботился состоянием нашей судебной системы. Очень глубокое это на меня произвело впечатление. Примерно раз в неделю случается этот запор, но после течение возобновляется.

Опять-таки, именно в этот период и хочется главенства права. И чтоб, значит, все были равны. Но потом – поток преодолевает препятствие и славно течет себе далее. Этакое небольшое неудобство, перед куда большим удобством.

Затычку вам всем в рот! Я всегда благоразумно воздерживаюсь от сколько-нибудь тщательного и справедливого разбора требований народа, потому как совершенно нет сил.

И только затычка им в рот приносит временное облегчение.

А вы не знаете, что означает выражение «обозначил направление деятельности»?

Просто немочь возникает и в душе разлад, а еще там происходит тяжелая борьба.

В сомнении мы, ведь если понадобилось новое направление, то как же теперь поступить со старым? И если новое направление отличается от предыдущего кардинально, то что же это тогда за выбор нового направления, как не беспорядочное метание? (Тут мы все еще говорим о судебной системе и о том, что сказал о ней президент.) И если раньше брали взятки с кого ни попадя, и это было старым направлением деятельности, то как изменится подача взятки при новом направлении?

Ах эти дряхлые, умирающие стихии! Все-то они цепляются за новое направление. Все-то они стремятся перекроить по-своему наше римское просвещение – ни тебе образа, ни границ, ни порядка.

Пойду! Пойду выпью яблочного уксуса! Пойду, упьюсь им совершенно, а потом укреплю свои силы посредством моциона и постоянной перемены воздуха.

Летний Грушинский фестиваль – главное культурное достижение Самары. Во всяком случае, так кажется мне, и ничего, что в этом году их целых три. Размножение Грушинских – это скорее вопрос не культуры, но коммерции. Главное – люди поют, а поющие не способны к агрессии, тут совершенно меняется химия организма. Тут такая химия, что люди почти не спят, но прекрасно себя чувствуют. В этот раз мы опять отправились на фестиваль на кораблике, а кораблик – это гости, матрасы, еда и напитки. Гостей надо встретить, накормить, напоить, разместить, и чтоб они еще и песни и попели и послушали. Атмосфера– все люди братья, а проплывающие мимо лодки – это повод поорать и помахать им вслед. И это никакого отношения не имеет ни к зарплатам, ни к пенсиям, ни к росту цен, ни к тому, образовался-таки Таможенный союз или не образовался и как мы теперь будем всем продавать газ и нефть.

Даже к тому, что в эту самую секунду делают наши драгоценные президент и премьер, это не имеет ни малейшего отношения, потому что, что бы они ни делали, все это можно отнести к культуре в самую последнюю очередь, а вот то, что делается на Грушинском, – в первую.

Поэтому Володя Колосов готовился запекать сома и делать шашлыки, остальные готовились все это съесть.

А еще мы должны были встретить певца и музыканта Юрия Шевчука, накормить, разместить его в одной из кают, чтоб он немного поспал, а потом отвезти на ту площадку, где он должен был выступать. Во встрече Шевчука участвовали почти все, а кто не участвовал – я, например, – тот переживал.

– Как там Шевчук?

– Едет.

– Чего-то он долго едет.

– А они на середине Волги застряли, у них мотор встал.

– И чего теперь?

– Другую лодку послали.

Послали, пересадили, привезли и сейчас же накормили. Шевчук выглядит уставшим и смущенным, а все остальные стараются быть деликатными и не лезть к человеку со всякими глупостями. Ночью ему выступать, так что пусть приходит в себя. Потихоньку он оттаивает, уже не так напряжен, шутит, и все остальные стараются не замечать, что он очень знаменит. Улыбнулся – ну, слава тебе господи. Болтовня, так, ни о чем, но в ней великий смысл – человека оберегают, дают ему от всех спрятаться, а потом отправляют поспать. Солнце, река, вода, берега – это все само по себе. Ко всему этому надо прильнуть, и оно успокоит, направит в нужное русло. На реке главное попасть в нужное русло, и тогда река будет не против твоего присутствия. Как только певец удалился в каюту, немедленно появляется некто, не сильно трезвый, и начинает орать:

– Э-э… позови Шевчука!

– А папу римского тебе не позвать?

– Позови…

– А ну пошел отсюда!

Вечером подошли к берегу. Шевчук ушел петь, остальные ушли его слушать. Остались только те, кто готовил солянку, – придут ночью с концерта и захотят есть.

Я остался, потому что мне лень, – в этой жизни я все уже видел.

Ночью сели на мель. Нам идти встречать, а мы сидим. По уши. Река ушла – и черт его знает, когда же мы снимемся. Право руля, полный назад – лево руля, полный назад! Через полтора часа снялись и от счастья помчались на всех парах. Ориентир на том берегу – огонь фонаря.

– Все дошли, все на месте?

– Все.

Все дошли, никого не потеряли, Шевчук спел, и после него народ ломанул вниз с горы.

Устали, но счастливы – где там ваша солянка?

Утром прощались с Шевчуком – он улетает в Питер. Фотографирование, автографы, опять фотографирование. Шевчук отдает себя на все это безропотно. Хороший мужик.

Я не стал с ним фотографироваться.

Пусть хоть от меня отдохнет.

Интересно, звание «Главный Козлогрыз страны» является почетным, прижизненным или же посмертным?

А меня многое интересует. К примеру, мне интересно, как у нас развивается такой вид единоборств, как самбо, и чем в этом деле нам сможет помочь актер Жан-Клод Ван Дамм.

А еще мне интересно, не утомили ли в Екатеринбурге тетушку Ангеле тонкими ходами различных рассуждений? И не пора ли брать ее под локоток со словами: «Нынешний разговор, мадам, гораздо короче давешнего»?

И еще хорошо бы сводить ее на экскурсию в наш музей оживших восковых фигур – это когда фигуры, хоть уже и восковые, но все еще живы, пардон.

Для чего музей, конечно же, придется привезти с собой: «А тут у нас художник, не надо трогать его руками, мадам. Вы видели его творенья? А вот и режиссер. Его последний проект нас всех потряс. А вот и писатель. Раньше он писал только в стол, а теперь мы все это вывернули. А вот и известный правозащитник, мадам, жаль только, что с рождения он глух и нем, а вот и культура, бывший ректор бывшего университета. А вот наш спортсмен. Вы должны помнить его последний прыжок. Потрясающая сила духа, ну и так, вообще…» – словом, найдется, чем ее позабавить. Просто бальзам для сломанной кости, я так считаю.

Если у тетушки в организме найдется сломанная кость, то и бальзам кстати.

Если же все кости целы, то и бальзам лишним не будет.

Заодно можно поинтересоваться, как у нее обстоят дела с испариной и пищеварением – я бы, наверное, занемог от прекращения этих полезных функций, если бы мысли мои не были отвлечены и здоровье не спасено новой волной забот.

О чем наши заботы? Об инвестициях, конечно. Мы им отдаем все свое, накопленное, до последней капли, привозим даже детей, невзирая на визы, а они нам – незначительную часть от гульки.

Хотя, конечно, грех жаловаться, но все-таки хотелось бы взяться за дело по-настоящему – съездить в Рим и купить там не развалины.

Стоит только детям или бабушкам уехать хотя бы в Финляндию, и о них немедленно узнает президент. Узнает и участвует в их судьбе, поскольку гнобят финны наших детей и бабушек. То-то и хорошо, и славно. Взялись Дмитрий и Тарья за руки, и пошли они себе по лужайке, пошли, освещенные солнцем, обсуждать сирых. Может быть, нам всем уехать за рубеж? А то ведь пропадают пропадом у нас люди безо всякого призрения высокой стороны, а тут – только сунулся за пределы – вот тебе и внимание.

Да, там еще и вопросы модернизации обсуждались. Никак финны не могли понять, что же это такое, пока Дмитрий Анатольевич не коснулся того, что она, модернизация эта, прежде всего должна идти в сознании. Тихо так, незаметно, но идти.

А еще в сауне попарились, в Балтийском море окунулись, чтоб, значит, всем телом экологию отведать, рыбку скушали и барашком это дело усугубили, о визах поговорили, о терроризме, о предоставлении убежища в Финляндии кому попало, о мясе и молоке, а еще на электрокаре покатались. Словом, почти летний отпуск.

Я все время ломаю себе голову, придумывая, как бы с честью истратить деньги. Просто весь ум изрыт. Особенно хочется потратить те деньги, которые, по всей видимости, мне никогда не вернут. То есть мне их должны, конечно, но вот возвращать не собираются, потому что умерли все – сначала желание вернуть, а потом и сами те, кто должен.

Кажется, я придумал – я отдам их Афганистану. Афганистан, на, бери! И сейчас же успокоился ум, а то ведь никакого удержу – все пытался отомстить, просто взять и отомстить, а теперь – будто погладил кто меня по головке и сказал: «Молодец!» – до того стало хорошо и уютно.

Тщательный и добросовестный разбор в критическую минуту. Придурковатым просьба отойти в сторону, никого не беспокоя. Стоит разобраться с суховеем, господа! Ей-богу, стоит! Кто веет, почему веет, как веет. Двадцать лет нам было все по херу, но ничто не стоит на месте, все развивается специальным развивом, после чего возникает потребность в изучении обстоятельств, и надо установить, не откладывая, что или кто стоит за наступившей засухой.

Подозреваю, что за засухой стоит ум, вернее, его частичное, если не полное, отсутствие.

Ну да это ничего. Справимся. Не впервой. Главное, это дело человеку поручить, и чтоб он был с пониманием. Вы уже видели этого человека? Нет? А я видел. Одного взгляда на него мельком брошенного вполне достаточно, чтобы заметить – кремень. Кремень, потому что таким родился – кремнем, что сродни песку, пустыне и самому суховею. Этот разберется, откуда и что там дует. Этот не даст сдуть. Этот знает, почем у нас Воловья пустошь. Этот…

Вы не видели косого? Нет? Никто не видел косого? Косенького такого, лысенького, глазки в кучку? Необъяснимая случайность, свойственная людям, терять косого именно в тот момент, когда он всем необходим. Ясно же, как день-деньской, – если прогремел взрыв, то давайте косого, и пусть он на все посмотрит свежим взглядом.

А то так и будет греметь и восстанавливаться, греметь и восстанавливаться.

То, что у нас километр обычного шоссе стоит дороже километра адронного коллайдера, этим никого не удивишь, потому что у нас все стоит в два-три раза дороже, чем оно бы стоило, захвати нас немецкие оккупанты. У немецких оккупантов сейчас дороги, теплотрассы, кабельные трассы, газопроводы, олимпийские деревни и все такое прочее стоит в два-три раза дешевле. О чем это говорит? Это говорит о том, что бабушка в избушке на курьих ножках – это не сказка. Это наше сегодня, завтра и послезавтра.

Хочется освятить всю нашу черную металлургию. Пригласить батюшку, и чтоб он кадилом очень серьезно поработал, а то ведь – не приведи господь!

Соображения в пользу этой затеи я долго взвешивал во всяких чувствах и условиях. Я провел много мучительных часов в глубочайших и отвлеченнейших размышлениях. И вот вам результат – лучше освятить.

Особенно перед тем как премьер приедет в Челябинск вместе со всей антимонопольной командой, которая уже, похоже, выяснила, что там у нас происходит с офшорами.

Лишь тот, кто сам ее испытал, способен понять, какая это невыносимая мука, когда ум человека раздирается между двумя проектами равной силы – собственным обогащением и интересами общества и государства, которые упрямо тащат его в разные стороны. Ведь, не говоря уже об опустошении, которые они неизбежно производят в нашей деликатно устроенной нервной системе, переправляющей соки от органов пищеварения к сердцу и в голову, они еще и ерзать заставляют плотные части, перетирая жир и повреждая сочленения и кости.

Как тут не помянуть нашу разведку? Нашу с вами разведку, разведывающую то там то сям. Тут их недавно взяли на одном очень полезном и нужном всему нашему обществу деле, после чего с треском арестовали, потом с треском обменяли, а заодно и с треском выслали к нам сюда назад.

В последнее время хочется археологии. Просто тянет к различным, вовремя отрытым черепкам. Так и хочется сходить на раскопки, чтоб напитаться там неистлевшей культурой, а потом схватить лопату и долго и наслаждением самому где-нибудь рыть.

При правильном уходе это желание потом слабеет, конечно, но сначала – только ноздри развеваются.

Вы же слышали, что случилось с премьером? Жара – а он, не пивши чая, уже который час на развалинах вспоминает о берестяных грамотах. Я волнуюсь. Так и до демократии можно договориться.

Интернет – это такой коллективный разум всего человечества.

Бактерии и вирусы им обзавелись миллионы лет тому назад, потом это случилось с муравьями и пчелами, и наконец и перед человечеством отрылись в этом деле некоторые перспективы.

Я бы, несомненно, зачах от различных напастей, если бы тотчас не узнал, что провели-таки совещание по венчурным фондам. Вы не знаете, что такое венчурные фонды? Этого никто не знает, а еще не знают, как их уберечь от мошенников. Так что посовещались – никакого результата, никак не понять, что же делать с мошенниками; сняли пиджаки, потому что мало ли, может, это все из-за пиджаков никак не приходит ничего в собранные в одном месте головы; посидели без пиджаков, но в галстуках – ничего не пришло на ум. Так и разошлись, поручив правительству самому все додумать.

Меня можно использовать как угодно, господа, если подойти к делу с точки зрения материальной выгоды. А с точки зрения моральной выгоды? А с точки зрения моральной выгоды меня можно использовать и так и этак, особенно если разместить то место, где эта точка зрения помещается, аккурат напротив.

В этот самый момент хочется узнать, как там у нас себя чувствуют самолеты. А то мы все мечемся от горя к горю, завязываем один повод для огорчения, чтобы развязать другой, и посыпаем себе голову зарубежным песком, в то время как вокруг полным-полно отечественного пепла.

Так что ж у нас с авиацией, господа?

А с авиацией у нас то, что и со всем остальным. Продали, заключили контракт, еще раз продали, а потом пошли за рубеж и купили у них, потому что летать уже стало совершенно невозможно.

Я всегда вытягиваюсь ногами, когда слышу о национальных проектах. Странная особенность: как только речь заходит о проектах в образовании, здравоохранении, науке, культуре и сельском хозяйстве, так сейчас же происходит расслабление связок сначала правой ноги, а потом и левой, и ноги после этого начинают удлиняться, а потом они достигают своего максимума, и это максимум только на сегодня, потому что на следующий день они выглядят на несколько миллиметров длиннее.

Скорее всего, национальные проекты влияют на мой недоразвитый гипофиз.

После слова «проект» он испытывает болезненное желание доразвиться, отчего и страдают мои конечности.

Ах как хочется поехать на Селигер, и чтоб там никого-никого не было. Выходишь – и перед тобой пустыня, природа, опять пустыня и опять природа. Ни тебе плакатов, ни тебе хунвейбинов.

Тут такая масса меня окружает различных предметов! Об одном предмете я должен потужить, о другом опечалится, тому порадоваться, а об этом порыдать. Но все эти интеллектуальные бдения прекращаются, как по мановению волшебной палочки, только я вижу президента, разговаривающего по телефону с премьером о пожарах и вообще. Я сейчас же ощущаю себя в театре на лучшем месте в партере. На сцене дают пьесу из античной жизни. То ли Цезарь, то ли Нерон, то ли с Помпеем, то ли с Сенекой.

Убедительно – тон, взор, поза, спина, руки, ноги, живот – очень убедительно.

А потом я подумал, что в них еще не кидали тухлыми яйцами.

Я даже представил себе медленный полет несвежего яйца, всюду распространяющего свой тлетворный запах, а телефон у уха; но вот яйцо подлетает, полетает – нам дают рассмотреть все это в различных проекциях, а потом оно – хлоп по лбу! – и наступает трагедия.

Я полагаю, что перед нами трагедия. Лично я после всех этих видений ощутил на своих щеках обильные слезы.

Все время хочется дойти до любовных похождений. Я считаю, что такие похождения обязательно должны быть у нашего руководства. То есть сверху и до пояса мы занимаемся интересами государства, а ниже оного – лакомыми утехами.

Напали на страну – немедленно на ее защиту, застегивая ширинку.

Конечно! Мы ни за что не управимся за пять минут – вот чего я более всего опасаюсь и боюсь, что, в сущности, одно и то же (это я все еще об утехах).

К слову, и страну за пять минут мы вряд ли защитим, но вот за двадцать пять минут мы, я думаю, справимся (это я об адюльтере, конечно).

Правда, прелюдию и все эти поглаживания придется опустить – само собой, речь идет о защите прежде всего государственных интересов, Отечества, я бы даже сказал, которое за двадцать пять минут все равно защитить не удастся.

Таким образом, со временем, отпущенным на наслаждение, слава богу, мы разобрались.

Вот так медленно и незаметно для окружающих разберемся и со всем остальным, полагаю.

А вы знаете, управлять таким государством, как Россия, час от часу становится все легче и легче. Все же упирается в деньги, а деньги упираются в экономику.

Но если у вас нет экономики, то и упираться деньгам не во что.

То есть сколько денег ни дай, все равно это экономике не повредит, потому что, чтоб ей повредить, надо отыскать саму экономику – вот от этого и становится легче.

А хорошо теперь, наверное, в Сочи. Работается и вообще хорошо. Гори оно все ясным пламенем – что тут поделаешь. Ну, добровольцев направить куда следует – указать, и они сами туда пойдут. Ну, погорельцев разместить. А вообще-то, на рыбалку хорошо бы смотаться. Удочки, поплавок, тишина. Или бредень – и пошел бы ты с бреднем на осетра.

В Астрахани, говорят, славно осетр в бредень идет. Опять же, рыбоохрана не возражает, если гости высокие. Это она с низкими гостями не в ладу, не валандается, а с высокими-то – всегда.

И потом – книжечку почитать и вообще…

Я бы согласился.

А Патриарх Московский и всея Руси помолился о ниспослании дождя. То ли молился слабенько, не истово, значит, то ли еще чего нехорошего, но только нет дождя.

Сигареты мимо таможни есть, а вот дождя нет.

Золотые часы на руке носим со смирением уже который год – никакого толка от смирения – не идет дождь.

На дорогих машинах прямо к пастве, жаждущей слова напутственного, подъезжаем – нет дождя, хоть ты лопни.

В Киев и на Новгородчину – прямо истомились, ездючи, – ни капли и ни полкапли от пророка Ильи.

Полагаю, в пророке все дело. Не слушается Ильюшенька.

Главкому ВМФ за пожар на складе в Коломне объявили НСС?

Да, объявили Главкому НСС. Там еще и уволили со службы целую кучу начальников.

Но тут возражать трудно. Командир отвечает за все – за погоду, природу, часы, трусы и за боеготовность. Вот он и ответил. А точнее, они ответили. Ничего удивительного.

Видите ли, в свое время президент категорически запретил отпуска высшему командному составу ВС РФ проводить за границей без его разрешения. И что обычно делают наши ушлые генералы и полковники, а затем, конечно, и все их подчиненные, если хочется отдохнуть «как нормальные люди»? Именно то, что они и сделали в этом случае: находясь в отпуске «по месту жительства или рождения», они, отметившись в комендатуре, как и положено, спокойно проследовали до ближайшего аэропорта, где есть международные авиарейсы, и убыли себе отдыхать за кордон, забив нечто, похожее очень в написании на старославянскую букву «хер» на «этого молодого выскочку» (так они президента, за глаза, конечно, называют в МО, Генштабе и ГШ), вот поэтому поначалу-то и не могли никого найти.

Что происходит далее?

На самой базе из 15 офицеров начальствующего состава – ровно 12 в отпусках и отгулах, а за старшего остался старший лейтенант, который «тоже уехал в Москву».

А к начальнику караула, лейтенанту, пришла жена, «с которой он уединился в Ленкомнате, поэтому караульные ВООБЩЕ НЕ ВЫШЛИ на посты».

Горело с 28 июля, то есть с четверга. Горело тихо и спокойно.

А деньги, выделенные на обваловку, обкос и все такое прочее, «КУДА-то ДЕЛИСЬ».

Утром 30 июля уже горела сама часть, что и обнаружил отдохнувший всласть лейтенант. Горело так, что все гудело. Он и принял единственное правильное решение – эвакуация личного состава, который мирно спал.

Что сгорело? Сгорело все глубоководное уникальное снаряжение, все водолазное вооружение и вообще «ВСЕ, ВСЕ, ВСЕ», в том числе и «вооружение спецназначения».

Чем теперь переоснащать флоты – это даже Аллах не ведает. Говорят, всеми нелюбимый у нас сейчас министр обороны Сердюков, прочитав перечень того, что сгорело синим пламенем, молчал полчаса. База вмещала 65 000 тонн хранения! Это целый город (етит твою мать, профессор!). Это более ТРЕХ ТЫСЯЧ ВАГОНОВ! Это ущерб примерно в миллиард долларов, если не более того. Вот такая у нас военная и государственная тайна («твою мать» чуть опять не сказал)!

Так что сняли, даром что под суд не отдали.

Вот это да! Блин, никак не успокоиться! Вот это страна!

И Главкому объявили НСС. Для него в последнее время самым важным делом, подозреваю, была смена командующего ЧФ за 10 дней до трехгодичного пребывания того в должности, чтоб, значит, «адмирала» человеку не дать.

Тут можно, конечно, говорить о том, что проявлена строгость к последнему. Загорелся, мол, последний, вот его и выпороли.

То есть горит город, а наказывают только городового, за то что у него сгорела его будка.

НИЧЕГО СЕБЕ «БУДКА»!

Так что когда узнаешь все подробности того, что там и как горело, то уже язык не поворачивается так сказать.

Если построить вертикаль из дерьма, то она не простоит слишком долго, потому что главной особенностью дерьма является то, что, подсыхая, оно отходит от вертикали.

Неудивительно, что мы управились с идей этого прямо стояния ровно за пять минут.

Удивляет другое – собственный ум. Ум, способный выбрать себе по вкусу любое королевство, а выбрав, незамедлительно отправиться в него. В путешествие.

Мысленно, конечно.

Там, там, там не будет никакой вертикали. Там будет движение крови и внутренних соков по всем каналам нашего тела, и оно поможет колесу жизни вертеться дольше и радостней.

Там все будет способствовать счастью, и мы оставим далеко позади запах тления, распространяемый тем, что считалось когда-то истинным стержнем, задолго до своего падения.

Меня спросили, как я отношусь к тому, что «милицию» переименуют в «полицию».

Поскольку вопрос был задан устно, то я и ответил устно так, что переводить это все в буквы на бумаге – это надо аккуратно, скажем так, подумать.

Можно попробовать небольшое иносказание. Представьте себе приличную кучу свежего коровьего навоза – вот она перед вами лежит, и небольшой дымок над ней все время витает. А теперь представьте, что вы подводите к этой куче детей из детского садика и говорите: «Дорогие дети, а вот это дело у нас теперь называется мармеладом!» – и в ту же минуту (дети есть дети) кто-то из деток хватает кусочек из кучи и тянет в рот.

И что, по-вашему, после этого должен сказать ребенок?

Правильно! Ребенок сказал то, что и я сказал.

В устной форме.

Кабы не засуха да жар полуденный, эта мысль никогда не пришла бы мне в голову. Она пришла на смену тем мыслям, что с наступившей великой сушью выползли из нее на манер туркестанских кобр. Извиваясь, ползли они к солнцу, не оставляя за собой и самого легкого следа.

Та же мысль, что пришла ко мне, была мыслью о Земле. О любви к Земле.

Вдруг я понял, что люблю эту Землю, после чего мне захотелось сохранить все ее урожаи, от начала и до конца, набив их в мешки и никому не дав.

Вот! Вот к чему приводит нас чтение исторических трактатов и берестяных мандатов. Оно приводит нас к сохранению поголовья скота. Потому что именно поголовье одного скота сохранит нам поголовье другого – так сказано не только в отрытых документах, так сказано везде. «Токмо аки паки есть!» – вот что нам удалось прочитать на одном незначительном куске, после чего поставки зерна за рубеж решено было перекрыть.

Я гнушаюсь браниться, даже если покрываюсь коростой. Потому что все у нас чудо. Все теперь воспринимается у нас как чудо – настоящее, ежедневное и неподдельное. Зерно, вода, леса, скотина, а также среднее образование.

Вечно ли нам скручивать одну и ту же веревку, начинать с самого начала и наступать на одни и те же грабли? Вечно. Потому что, что бы мы ни делали, все это имеет отношение к самой что ни на есть большой культуре, а также к небольшой, средней, и совсем-совсем маленькой – к культурке.

А я знаю одного министра, который теперь отвечает у нас и за глад, и за весеннее солнцестояние. Предлагаю целовать его в уста сахарные. Всем. Везде. Потому что у него везде и всюду теперь эти самые уста.

Возблагодарим же Всевышнего, оставившего нам еще способность и в праздники и в будни выставлять на показ остатки нашей учености, на манер тех монахов, что выставляют всюду останки своих собственных святых.

Ноги! Ноги, мадам, стоит иногда вытягивать. Причем именно вытягивание ног, а не их протягивание помогает кровообращению. Вытягивание тренирует сосуды и добавляет в кровь этиловый спирт – он вырабатывается организмом всякий раз, как только мы затеяли потянуться. Потянулся – и спирт поступил в кровь, где он тут же начал растворять холестериновые бляшки на стенках сосудов.

Все я это говорю здесь для нашего руководства, пекущегося о нашем и своем здоровье.

Трепетно. Трепетно жду, когда же они вытянутся.

Я даже знаю то место, которое, на мой взгляд, им надо вытягивать в первую очередь.

Я полагаю, мадам, вы отнесетесь к этой идее со всей своей благосклонностью и мысленно поддержите все начинания в области вытягивания этой незначительной на первый, поверхностный, взгляд части их тела.

Удивительно, но тянешь что-то небольшое, но верткое, а оздоровление наступает сразу и везде.

Щепетильность, мадам, в данном случае только мешает.

Как передник королеве. Клянусь всей Наваррой и Маргаритой в придачу.

Ах как хочется собрать всех этих, паршой покрытых, в одном месте да и очистить их всем гуртом, косматых и пахучих.

Это они после пожарищ так пахнут.

Да, да, да, я помню обо всех обещаниях: выстроить им дома сначала до сентября, потом – до октября, а вслед за тем и до ноября, после чего было принято верное решение «выстроить до холодов». Господи! А холода в России могут, наверное, теперь и в декабре случиться. Как считаете? Внезапно. В самом что ни на есть декабре.

А вот интересно, дома на фундаментах обещали выстроить до холодов или же просто так, на обычной земле? Сборные такие, очень хорошие, с толстым слоем утеплителя, щитовые. Они даже на голой земле себя очень хорошо зарекомендовали.

Поднимаешь такой домик, а под ним ничего и нет, но жить можно.

Жалею, конечно, что пообещал. Более необдуманного обещания, кажется, никому еще не приходило в голову, но ведь обступили со всех сторон, матом, как тут не пообещать.

Тут маму вспомнишь и папу, не то что какие-то там дома.

Тут внутри-то холодеет, потому что разорвать могут на две и более половины, которые потом никогда не получится вместе сложить – куски не совпадут.

Кстати, и патриарх призвал всех к умеренности и покаянию. К такому, знаете ли, покаянию, что часы с руки на сотни тысяч долларов сами сползают и падают в траву. И вообще, потом золото на себе с трудом носится – жжется через одежду и под одеждой потом, заживая, еще очень долго чешется.

Взоры наши теперь обращены к небу. То бишь от Гидрометцентра прямиком в молельню. К забытым богам. Кузина, тетя, сестра и мать, а также все остальные ближайшие родственники Зевса должны быть умилостивлены никак не меньшими дарами, чем и сам Громовержец, поскольку все наши обычные, официальные святые никак не смогли в это лето повернуться передом к России.

К слову, паства – не паствующая, а в виде народа уверена, что во всем виновна власть земная и полунебесная, а патриарх – что во всем виновата блудливость, разумеется, самой паствы.

Есть такие ходы мыслей, что оставляют штрихи на нашем лице. Особенно страдают от них лоб и переносица. Осознание всего этого приходит к нам по утрам. Тогда нам приходят мысли относительно мыслей. Некоторые из них настолько остры, что прокладывают очень глубокие борозды, отчего сначала мы имеем лицо младенческое, а потом – ряху мужа с последствиями размышлений. И все они об Отечестве.

А Отечество в это время горит синим пламенем.

Сгоревшая Отчизна повышается в цене. Ценится она потом больше, и приглядывают за ней швыдче. Уже трубы-трубы протягивают, уже торфы-торфы топят, уже и лесников собираются плодить и размножать.

Уже дороги прокладывают, технику подгоняют, за кострами следят и в лес мусорных туристов не пускают.

Уже раздаются разговоры о культуре.

Уже избушки заменяют на дома с унитазами посередине.

Уже подводят к ним газ и воду.

Уже забота, пособия и избы-читальни.

А ведь всего лишь навсего и надо было – сначала все сжечь.

Но мы не пойдем по ложному следу. Мы не будем вслед за всеми остальными проклинать тех, кого и надо проклинать.

Мы будем умиляться.

Мы будем радоваться. Уменьшению толщины кожи.

Кожа у правителей в такие периоды становится тоньше, и они чувствуют почти то же самое, что и все остальные люди.

Смейтесь, господа! Призываю всех вас посмеяться.

Россия – это страна, которую разбудит смех.

12 августа 2000 года погиб «Курск». 10 лет прошло, а помню все, как вчера. Только приехал с дачи – звонок, в трубке незнакомый пьяный голос: «Накаркал?»– «Я?»– «Ты! Телевизор включи! «„Курск" утопили!» И я включил телевизор. Неделю потом от него не отходил, все сидел, смотрел, а слезы сами по щекам бежали. Не спасут никого – вот это я сразу понял. Ничего они не могут, не хотят и опять не могут и не хотят. Они их сразу и похоронили. Гробы заказали. Сразу всех.

Потом я видел по телевизору улыбку Путина: «Она утонула».

Сейчас все еще спорят – кто стрелял, чем стрелял, торпедами стрелял, своя торпеда, не своя торпеда.

А я видел этих ребят, и то, как они задыхаются, – перед глазами стояли. Ведь там, в корме, там же пожары были. А потом – тишина и темнота. Бросили тебя. Это первое, что на ум приходит. Паники никакой, ум ясный – бросили.

А в то, что свои бросят, не спасут – это же мы знали. И до «Курска» бросали, и после «Курска» бросать будут. Такое вот личико у государственной Гюльчатай. Она как его покажет – так и все.

Я, как только на лодки попал, так сразу и спросил: «А как отсюда выбираются?» – «Не выбираются отсюда – был мне ответ. – Это с глубины в 100 метров можно выбраться, но кто ж тебе такой курорт устроит. Нет у нас таких глубин для гибели».

Оказалось – есть у нас такие глубины для гибели, и с них все равно никого не достанут.

Если б там, в корме на «Курске», знали, что их достанут, не выходили бы сами. Сидели бы и ждали. А тут – пошли спасаться. Результат – обгорели сверху и до пояса. По пояс вода была. Это они отсек топили, под тубус спасательного люка. Как учили, так и топили. Вот только в масло турбинное всплывшее попала пластина с регенерацией – вот вам и пожар. Не утонули, так сгорели.

А потом мне кто-то говорил: «Они все деньги получили. Родственники. И еще за эти деньги сражались».

Я не помню этого человека. Совсем не помню. Помню только, что злоба меня охватила такая, что его, наверное, запросто живьем бы съел. Порвать хотел. Пополам. А потом вдруг успокоился и спокойно так говорю ему: «Получили они. Деньги. Обезумевшим людям дали денег. И они их получили. Они по полу готовы были кататься, выть готовы были, а им дали деньги. Они сами бы заплатили деньги, только им родных отдайте. Живыми».

Вот и все.

Много воды утекло. Десять лет. А посмотрел опять – программы, воспоминания, родственников – и опять в душе начал бродить «Курск».

Он ведь по жилам бродит. А все спрашивают: «Как вы считаете, изменилось что-нибудь с тех пор?»

«Изменилось! – отвечаю я. – Словно пелена с глаз спала, до того изменилось все. До того все отчетливо понял. Бросали, бросают, и будут бросать. Своих будут бросать всегда.

На том стояла и стоять будет земля Русская».