«Кладезь безумия»

Алексей Федянин Кладезь безумия Часть 1 Ночное солнце 1

Я никогда не считал себя богатым человеком. Нет, серьезно. Что такое богатство? Сто тысяч? Двести? Миллион? О, мы снова считаем цифры и меряемся резаной бумагой. А я на днях осознал, что был несказанно богат. Причем совсем недавно – и я не знаю, сколько у меня при этом было цифр. Когда больше, когда меньше, когда как. Но у меня всегда были часы. Восемь часов. Девять часов. Даже шесть иногда вполне хватало.

Этими часами меня щедро награждала ночь. Прекрасное время суток, созданное для того, чтобы спать. Или творить. Но я уже давно ничего не творил. Работа дизайнера достаточно насыщенная, чтобы еще что-то свое рисовать. Тем более что такое в современном мире художник? Какие перспективы у художника? Показывать картины знакомым и друзьям? Оно-то, конечно, приятно, когда тебя хвалят и восхищаются твоим талантом (говорят, он у меня имеется, а я и не возражаю). Но жить как? Кушать что? Грызть кисточки и запивать масляной краской? Я не до такой степени гурман.

Вот я и не творю по ночам. Обычно я в это время сплю. Если, конечно, не «зависаю» в ночном клубе или не пью пиво вместе с Серджио. До тридцати мне еще далековато, но животик намечается – когда-нибудь я брошу пить пиво. Наверное. Возможно, с этого понедельника.

А пока что я лежу на диване и желаю сам себе спокойной ночи. Баранов считаю, кстати.

(не забудь посчитать себя)

О, это сказал не я, это сказала мерзкая тварь. Так я ее называю. Голос в моей голове, который появился с недавних пор – как раз тогда, когда я практически лишился сна.

Я закрыл глаза. Потом снова открыл. После пятого раза этой циклической операции я повернулся на бок и упёрся взглядом в собственные обои.

Сверкнула молния. Кажется, кто-то из главных сверху от души позабавился, стукнувши одной тучей о другую. Видимо, тучам было больно, если судить по тем слезам, которыми они окропили землю в районе моего дома. Ну как я мог на такое не посмотреть? Через мгновение я уже стоял у открытого окна и смеялся, когда капли дождя попадали мне на лицо или на шею. Когда небо плачет, оно хочет, чтобы кто-то целовал его слёзы. Сегодня моя очередь, раз уж мне не спится.

Мобильный отчаянно разрывался, но я его не слушал – пусть сам себя послушает, если уж на то пошло. Небо стегало меня жидкой плёткой, даже не интересуясь: нравится мне или нет? Мне понравилось. Ещё мне понравилась мысль постоять подольше, простудиться, наглотаться таблеток, запить горячим чаем, укутаться с головой в одеяло и заснуть. Просто заснуть.

Однако телефон не переставал трезвонить, прыгая по всему столу, как умалишенный кенгуру. Интересно, сколько он звонил? Час? Два? Вечность? Или того больше – целую минуту? Я не спеша подошел к столу, поймал негодяя, и ещё немного постоял, держа его в руках. Электронный попрыгунчик так и норовил выскользнуть из рук, и я его угомонил самым простым способом – нажал на кнопку «ответить».

– Слушаю, – сказал я, и это было правдой. Я действительно слушал.

– Счастливой ночи, – этот голос был мне незнаком.

– Спасибо, – ответил я. Но голос молчал. Эта пауза затянулась, но я не мог (не хотел) её прервать. Я ждал, когда голос ещё что-нибудь скажет. Или положит трубку, наконец.

– Счастливой ночи. Началось! – и короткие гудки. «Всё, отбой, – подумал я, – я ведь почти был уверен, что это марсиане или что-то в этом роде». Но на этот раз голос души был сильнее голоса разума, и эта самая душа чётко и внятно повторила сказанное незнакомым голосом:

– Началось!

И я знал, что она права, хотя и не знал, что именно началось. Честно говоря, я бы предпочёл, чтобы всё поскорее окончилось. Мой разум замер от страха и отчаянно советовал не обращать на всякие звонки внимание. «Кто-то ошибся номером», – рыдал взахлёб мой несчастный усталый разум. «Кто-то просто ошибся номером. С кем не бывает?». Разум всего лишь надеялся, что это была ошибка. А душа твёрдо знала, что никакой ошибки здесь быть не может. Кто-то меня предупредил. О том, что началось.

Я снова подошел к окну. Стал и снова начал смотреть, наслаждаясь ночной грозой. Слово «Гроза» создано для ушей, а не глаз – его лучше слышать среди ночи, когда оно гремит и грохочет по всему небу. Но вот уже вторая неделя пошла, как я мог его видеть – потому что мне приходилось видеть.

Сначала я перестал засыпать в двенадцать и ворочался в постели часов до двух. Скоро два плавно превратилось в три – и я лежал, осознавая, что мое время уходит в никуда. Не сплю и не работаю, ничего не творю и не создаю. Просто… убиваю время. Но с этим я не мог ничего поделать. Я пытался заснуть, считал слоников, козликов, гномиков и еще Бог весть кого. Но толку было с этого немного. Даже наоборот.

Я снова прилёг на диван и в надцатый раз решил уснуть. Я знаю, что Наполеону хватало двух часов сна в сутки. Но, во-первых, я не Наполеон, во-вторых, я начинал потихоньку завидовать этому великому полководцу. Целых два часа! Как же я был когда-то богат…

Меня разобрало любопытство – а что, если бы сон можно было продавать? Как в обыкновенном супермаркете, который находится за вторым перекрестком от проспекта. Вот стоит стеллаж с макаронными изделиями, вот соки, а вот в маленьких синих коробочках – что это такое, а? Невесть откуда появившийся консультант (по совместительству охранник) рекомендует мне выбрать вот эту большую (она, конечно, велика, приятель, но мне кажется, Вам не мешало бы выспаться) коробку. В ней запакован сон на 14 часов, и я отвечаю, что нормальные люди столько не спят. Консультант соглашается и предлагает уже 10 часов. Я смеюсь в ответ и спрашиваю, где установлена скрытая камера. Консультант пожимает плечами и отходит в сторону.

Но это вовсе не означает, будто меня оставили в покое. Находившаяся рядом бойкая старушенция лет сообщает мне, что прайсы на сон находятся на кассе, товар редкий и всё такое… Я поблагодарил и направился в указанную сторону. За короткое время и ещё более короткое расстояние от старушенции до кассы я узнал, что у моей энергичной собеседницы двое внуков, старший Андрей, а вот младший, Витюшенька, страдал от бессонницы, зато теперь даже в школу вовремя просыпается. Возможно, я бы узнал, какого цвета рюкзак у Витюшеньки и кто его любимый певец, однако симпатичная девушка-кассир спасла меня от подобных откровений.

Я с удивлением обнаружил, что мне есть что оплачивать. В своих руках я держал маленькую синюю коробочку, плотно запечатанную и немного тяжеловатую. Девушка, даже не взглянув в мою сторону, забрала у меня коробку и выбила её код на кассовом аппарате. Вот ведь царевна, подумал я. А вдруг я твой принц, которого ты ждала всю жизнь? Словно прочитав мои мысли, девушка взглянула на меня и нерешительно улыбнулась. Вы такая милая, девушка, мы не могли бы вместе сходить на вечерний сеанс новой кинокомедии? Я с удовольствием составлю Вам компанию тёплым летним вечером, если, конечно, Вы не будете ТАК СИЛЬНО ЗВЕНЕТЬ!!!

Я смотрел на будильник и не мог поверить своему счастью. Мне снился сон, и значит, я спал! Спал! И мне снился сон! Я вскочил с дивана и помчался в ванную комнату. Открывая кран, я обнаружил в своей руке клочок бумаги, машинально сунул его в карман (мало ли что во сне под руку попадётся?) и вскоре холодная вода продолжила дело ночного ливня.

2

Вагон метро, набитый пассажирами, захлопнулся буквально перед моим носом и помчал вдаль по рельсам. На меня нахлынула такая бешеная злость, что хотелось спрыгнуть с платформы и пуститься вдогонку за составом. Остановила меня лишь безрадостная перспектива прокатиться на локомотиве следующего поезда.

Я посмотрел на электронное табло. Оно мне предсказало долгий разговор с шефом по поводу моего опоздания минут на 15 как минимум. Как максимум… Стоп, а ведь максимум я сам себе устанавливаю. Я могу опоздать на час… на два… на полдня. Я могу, в конце концов, вообще не прийти!

Ухватившись за эту мысль, я принялся шагать по перрону. Мне вспоминался осточертевший офис, коллеги, которые на самом деле были отличные ребята, импульсивный шеф, несомненно, умный парень, но пунктуальный до неприличия. Он полагал, что все должны быть точно такими же, за что регулярно зарабатывал колоритные эпитеты в свой адрес от сотрудников во время курения на лестничной площадке. Да, мои способности были востребованы в этой редакции – я мастерил коллажи из тренеров и футболистов, и у меня это получалось. Иногда мне казалось, что я могу больше, и в эти моменты я обещал себе когда-нибудь перейти на работу в рекламное агентство. Когда-нибудь… подумаешь, всего лишь вопрос времени.

Очередной состав подоспел как раз во время кульминации моих размышлений. Для себя я решил уже окончательно: на работу я сегодня не пойду. Впервые за два годы моей работы в редакции! Я достал из кармана телефон, тот самый, который исполнял на моём столе дикие танцы сегодня ночью.

– Алло, – сказал я, как только произошло соединение, – это Евгений.

– Да, Женя, здравствуй, – голос шефа был немного недоумевающий. С чего это я, вместо того, чтобы прийти на работу, звоню на неё?

– Я, наверное, не смогу сегодня прийти на работу. Очень плохо себя чувствую, и сейчас еду в больницу. Какая-то усталость непонятная…

– Ну, конечно, Женя, – такое впечатление, что шеф чуть ли не обрадовался моему отсутствию, – у тебя уже недели две глаза красные, ходишь, словно зомби… Может, тебе лучше вообще взять отпуск? Скажем, недельки, на две…

– Спасибо, Игорь Артурович, – это предложение меня весьма насторожило. Знаем мы эти отпуска! Пару месяцев назад Гриша, дизайнер из нашего отдела, уже уходил в отпуск «на недельку». До сих пор отдыхает…

– Ну, так как насчёт отпуска, – бодрый голос шефа вернул меня к действительности, – берёшь?

– Спасибо, Игорь Артурович, – повторил я, – но я думаю, завтра уже буду в норме и полной боевой готовности. Врача я знаю – это великолепный специалист.

– Смотри, Женя, не рискуй здоровьем, – шеф изо всех сил делал вид, что желает мне добра. – Помнишь – в здоровом теле здоровый дух?

– Ну, конечно, – ответил я. Из-за поворота тоннеля показался очередной состав поезда метро, – завтра буду, как огурчик.

– Будем надеяться. Пока, удачи.

– Спасибо.

Конец вызова. Он произошел как раз вовремя, и я успел втиснуться между хлопающими дверьми вагона. Свободных для сидения мест, естественно, в наличии уже не было. Впрочем, меня не особо это расстроило. Я опёрся спиной о двери и приступил к осмыслению того, что я только что сделал. Как огурчик, ну да. Зеленый и сморщенный.

Хотелось бы мне самому верить, что завтра утром я буду в норме. Очень хотелось бы.

* * *

…Мы проезжали над Днепром. Каждый раз, перемещаясь с Левого берега на Правый, я испытываю чувство причастности к чему-то великому и торжественному. Вот река, которая была ещё тогда, когда не было Киева, не было Иисуса, Гомера и ещё Бог знает кого. Сначала её называли Борисфеном, затем Днепром,…

и кому пришло в голову называть реку мужскими именами?

…и пока что, насколько мне известно, переименовывать её никто не собирается. Нет, разумеется, в столице достаточно достопримечательностей, но ничто так не вызывает чувства причастности к истории, как эта стрела Амура, пронзившая сердце страны на две неравные части.

Вагонный состав пересёк Днепр и нырнул под землю, продолжая равномерно грохотать по рельсам. Пришло время рассматривать рекламу на стенах вагона. Как дизайнер полиграфии, желающий в будущем

(когда-нибудь)

работать в рекламном агентстве, я должен был поинтересоваться новинками рекламных шедевров. Но почему-то мне этого не хотелось. Вообще, сегодня день явно выбивался из общего строя себе подобных. Странно, что я заметил это только сейчас. И странно, что я только сейчас заметил девушку, с нескрываемым любопытством изучавшую меня.

Первая мысль, пришедшая в голову, звучала приблизительно так: «И что я, хотелось бы мне знать, не так на себя надел?». Мысль мелькнула и исчезла, потому что девушку явно не моя одежда интересовала. «Наверное, ей гораздо интересней, что находится под одеждой», – подумал я и невольно улыбнулся. Девушка улыбнулась в ответ.

Наверное, мы оба довольно глупо выглядели со стороны, но в данный конкретный момент меня это меньше всего интересовало. Случилось вот что: в девяносто девяти случаях из ста я бы просто отвернулся, не зная, как мне реагировать на мою любопытную спутницу. Откровенно говоря, никогда не знал, что следует делать, когда прекрасная девушка (а она была прекрасна, глупо, конечно, не бывает так, но прекрасна) сверлит тебя взглядом. О Боже, а вдруг она из какой-то секты либо промоутер новой марки сигарет? Однако, что бы я там себе ни думал, я сделал то, что не делал, по-моему, никогда – сдвинулся с места и подошел к ней.

Я стоял посреди грохочущего вагона и просто смотрел на неё. Вблизи она оказалась не просто прекрасной – она была великолепна. Её волосы пепельного цвета гармонично ниспадали на худенькие изящные плечи, тонко очерченный подбородок подчёркивал плавные, аристократически правильные черты лица. Большие зелёные глаза излучали веселье, и в то же время такую мягкость и безмятежность, что я уже для себя решил: будь она хоть промоутером, хоть из секты кришнаидов-свидетелей пятого пришествия, а один я из этого вагона не выйду. Сегодня я никуда не спешил, но это не имело ни малейшего значения: я остался бы с ней, даже если бы меня ждали для вручения Нобелевской премии.

– С таким выражением лица, молодой человек, – сказала девушка, по-прежнему расстреливая меня своими глазками, – неопытные студенты обычно приглашают девушек на танец. Или делают предложение.

– Вы угадали, – я улыбнулся, – разрешите сделать Вам предложение – составить Вам компанию и проводить туда, куда Вы едете, где бы это ни было.

– Довольно смело, – ответила девушка, – особенно, если учесть, что я еду на вокзал, и у меня в кармане билет на Харьковский поезд.

– Никогда не был в Харькове, – сказал я. Она мне нравилась всё больше и больше, – когда ещё такой повод появится туда попасть?

– А какой повод? – с иронией спросила моя собеседница.– Я ведь даже не знаю, как Вас зовут.

– Ну, это не проблема, – рассмеялся я, – зовут меня Женя. Между прочим, я готов с Вами ехать на край света, даже не зная, как зовут Вас.

– Это тоже не проблема, – девушка улыбнулась в ответ, – меня зовут Анжела. И вообще, кто это Вам сказал, что Харьков – край света?

– Ну, теперь, я так не думаю, – я ни на секунду не отрывал от неё глаз, – теперь я уверен, что Харьков – это город ангелов.

Мы рассмеялись вместе и одновременно, и, возможно, кто-то из окружающих пассажиров и посмотрел на нас с недоуменьем, а то и с осужденьем. Да вот беда – мы этого не заметили, и заметить не могли, потому что в эту минуту никто, кроме нас, на этой то ли круглой, то ли похожей на лимон планете просто не существовал…

Я не имел ни малейшего представления – кто она, откуда, за каким таким делом едет в Харьков (домой или из дома) и чем занимается в своей жизни. Я вдруг осознал, что нет на свете глупее вопроса, чем «какие женщины тебе нравятся?», и нет ничего глупее, чем искать себе спутницу жизни. Вот ты включаешь компьютер, запускаешь текстовый редактор. Потом создаёшь новый документ и пишешь: «блондинка, брюнетка, возраст, рост, вес, музыкальные предпочтения…». Ты сформировал себе идеал женщины, и теперь этот бланк, этот бессмысленный и никому не нужный шаблон рассылаешь во все брачные конторы, знакомишься с девушками, подходящими под твоё описание и считаешь, что устраиваешь свою личную жизнь. А потом появляется Она, и у тебя возникает дикое желание отформатировать дискету с тобой же созданным файлом, а затем отправить её в ближайшую корзину для мусора.

В этот день файл, засевший у меня в голове, полетел в дальние и невостребованные уголки моего подсознания.

3

Мы были на вокзале, этом вечно живом и вечно гудящем сердце города. Вот это самое сердце насыщало его свежей кровью, гоняя ее туда-сюда – кто-то приезжал, а кто-то и уезжал, как сегодня Анжела. И нам предлагали снять квартиры, позвонить на любой мобильный номер за одну гривну/3 минуты, и такси, стоимость поездки в котором приблизительно равнялась полёту на ракете в иную галактику.

Но ни я, ни Анжела не воспользовались ни одним из этих заманчивых предложений – каждый из нас знал, где он сегодня проведёт ночь, а звонить, кататься по городу и снимать квартиры пока не входило в наши планы. Вместо этого мы нашли небольшое уютное кафе, облюбовали один из немногих свободных столиков и принялись делать то, что обычно и делают в кафе – пьют кофе и общаются.

– Я надеюсь, ты шутил насчёт поездки со мной в Харьков, – сказала Анжела. Её настроение оставалось весёлым, но из него уже исчезли нотки лёгкой игривости.

– Шутил, – признался я, – но это вовсе не значит, что я не поеду туда, если ты слишком задержишься с возвращением.

– О, даже так, – Анжела приподняла брови, – ну, а что, если я скажу, что у меня в Харькове есть парень, который меня ждёт?

– А он действительно есть? – поинтересовался я.

– Есть. Это мой брат.

Мы рассмеялись и сделали по глотку из маленьких чашечек, стоящих на нашем столе. Содержимое чашечек тут же уменьшилось наполовину.

– Ты учишься? – спросил я.

– Уже нет. В прошлом году я получила диплом юриста, и вот уже год как работаю помощником нотариуса.

– Интересно?

– Ну, кто на что учился, – вздохнула Анжела. Я внимательно посмотрел на неё. Почему-то мне показалось, что она не совсем довольна своей работой.

– А чем занимается по жизни мой новый супергерой – покоритель девушек из метрополитена? – улыбнулась Анжела.

– Супергерой – сильно громко сказано, – признался я, – на самом деле я работаю дизайнером в «Спортивной стране». Оформление обложки, вёрстка страниц и всё такое…

Возникла пауза. Я смотрел на Анжелу, она смотрела на меня, и в это время из моего подсознания выскочила мерзкая тварь – та самая, что патологически не переносит ничего хорошего, доброго и радостного. Тварь ухмыльнулась и прошептала, не скрывая ехидства:

а потянешь ли ты такую красавицу, а? Почему бы тебе не отвезти её на «Мерседесе» прямо в Харьков, пока это не сделал кто-нибудь другой? Она за это сделает всё, что пожелает, ты же знаешь, все женщины такие

– Не все, – в полголоса произнёс я. Анжела удивилась:

– Ты про что, Жень?

– Говорю, жаль, что не все ещё знают, какая ты красивая, – это была явная глупость с моей стороны. Анжела ещё более удивилась и немного отстранилась от столика. Мерзкая тварь захохотала и продолжила шептать

да, она сделает всё, но не тебе, потому что твоей зарплаты хватает только на твою квартиру, проезд и пиво. Пиво, пиво – это ведь для тебя намного интересней, чем девушки, не так ли? И что ты ей можешь предложить, а? Съездить летом в Крым? В Турцию? Лет через пять?

Я попытался сменить пластинку и, как ни в чём не бывало, продолжил беседу.

– Вообще-то я не всегда говорю сам с собой – только когда пью кофе. А пью я его редко.

Дурацкое оправдание, но Анжела кивнула и немного успокоилась.

кофе!!! Кофе!!! Нет, вы послушайте – он пьёт КОФЕ!!!

Мерзкая тварь захлёбывалась от визжания

он не может заснуть уже вторую неделю, расстройство сна давно превратилось в его полное отсутствие, а ОН ПЬЁТ КОФЕ!!

Я тут же вспомнил о том, как я сплю в последнее время, вспомнил сегодняшний «супермаркетский» сон – и страшная усталость навалилась на меня. Вокруг ходили люди всех возрастов и полов, и они не обращали на меня внимания, но я их видел всех… одновременно всех и в то же время по отдельности каждого. Безликая масса вдруг рассыпалась на отдельных особей, и я видел мысли… я видел незнакомые дома и города, о которых думали эти люди, я видел лица – одни мне улыбались, вторых я опасался и вовсе не хотел видеть, но они никуда не исчезали, они просто были. Я видел своих мам, пап и внуков, своих соседей – украинцев, русских, поляков…

И все изменилось в один миг! Исчез вокзал, исчезли люди, и я очутился на незнакомой мне поляне. Точнее, на поляне я когда-то этой был, но где и когда – сказать не мог. И не было мне никакого дела до этой поляны. Мы были вдвоем – я и она. Сколько раз я влюблялся и обжигался? Сколько раз все начиналось мило и романтично, а потом звучало «Ты хороший парень бла-бла-бла дело не в тебе бла-бла-бла давай останемся друзьями» и прочий бред. Поначалу он меня бесил, потом забавлял, а потом надоел. Конечно, отказ я получал далеко не всегда, а только в тех случаях, когда девушка действительно нравилась.

Но это была не какая-то другая девушка. Это была Анжела. И мы были с ней на поляне, она смотрела на меня и улыбалась этой смущенной, немного наивной улыбкой, от которой у меня уже сносило мою темную башню…

И тут же снова все изменилось! Я видел Анжелу, а рядом с ней возник неясный образ, напоминающий мужской силуэт. Высокий, в черном, и почему-то стоящий спиной к Анжеле. Однако я не успел его толком разглядеть – всё исчезло гораздо раньше, чем я понял, что к чему. Всё вернулось на свои места, и я увидел Анжелу. Она снова была нормальной. Точнее, снова нормальным был я.

… даже глазом не моргнул. И представляешь, что я сделала?

– И что же? – с интересом спросил я, не имея ни малейшего представления о том, что случилось до того, как она что-то сделала.

– Я снова включила свет. – Анжела запрокинула голову и весело рассмеялась. Я счёл разумным сделать то же самое, и посетители кафе недоумённо оглянулись на нас.

А не пошли бы они все пешком по рельсам? Я снова был на этой земле, я не пошел на работу, мерзкая тварь куда-то исчезла, а прямо передо мной сидела самая красивая девушка, какую я когда-либо видел. Мы снова заговорили, обо всём и одновременно ни о чём. С наших губ и языков слетали какие-то слова, предложения, но наши глаза ни на секунду не оторвались друг от друга. Мне очень хотелось, чтобы её глаза стали озером… нет, океаном! Я бы нырнул туда, залёг на дно, и больше никогда бы не всплывал.

– Ну, вот и всё, Женя. Мне очень приятно было с тобой познакомиться.

Из-за поворота выехал локомотив и с протяжным гудением устремился в нашу сторону. Однако гудеть он мог сколько угодно – скорость состава неумолимо снижалась, и вот он застыл, лишь шипя и переводя дух после долгого пробега.

Проводник открыл дверь и освободил подъёмную лестницу. Будущие пассажиры, размахивая многочисленным багажом, принялись погружаться внутрь вагона. Анжела повернулась и посмотрела на меня. Её глаза выражали затаённую печаль.

– Мне кажется, ты что-то забыл сделать, Женя.

Вместо ответа я обнял её за плечи и прикоснулся губами к её щеке. Сначала к щеке. Через секунду наши уста слились в долгом и нежном поцелуе.

Наступил момент, когда мы всё же отстранились друг от друга.

– Это? – спросил я, – это я забыл сделать?

– Нет, – тихо ответила Анжела, – ты забыл взять у меня номер телефона.

Она немного помолчала, и сунула мне в руку клочок бумаги. Похоже, что она написала его заранее, только когда она успела? Я положил его в карман, не отрывая глаз от Анжелы. Моей Анжелы.

– Пока, – к ней снова вернулось беспечное настроение, – будешь у нас в Харькове – заходи.

– Нет, уж лучше вы к нам, – улыбнулся я. У Анжелы багаж совершенно отсутствовал, и мне не пришлось демонстрировать свои джентльменские качества. Анжела ловко запрыгнула в вагон, и спустя несколько секунд в окошке купе раздался стук.

Я посмотрел вверх и увидел Анжелу, прислонившуюся вплотную к окну. Я улыбнулся и помахал ей рукой. Она в ответ проделала то же самое. И всё – вагон тронулся, и окно, которое отделяло меня от девушки-ангела, улетело в западном направлении. Дальше она свой путь продолжала без меня.

Поезд давно скрылся из виду. А я все стоял на перроне и смотрел ему вослед.

– Мы ещё увидимся, – прошептал я, – увидимся…

Мерзкая тварь высунула голову из моего подсознания и злодейски подмигнула.

конечно, увидитесь. Очень скоро ты увидишь её фотографию в статье под названием «Новая жена олигарха»

Однако сейчас мне было абсолютно наплевать на мнение своего внутреннего голоса. Я обернулся и направился к переходу.

4

Началось!

Сердце стучало в такт уходящим вагонам, звук моих шагов терялся в гамме голосов и бесконечного грохота, но среди всей суеты мозг чётко выкристаллизовал слово. Одно единственное слово, и я его уже слышал. Где же я мог его слышать? Ах да, конечно – сегодняшней ночью.

И это слово уже будоражило душу и заправляло машину моего тела бензином предвкушения. Почему же я думал, что встреча с Анжелой – это не пик моих жизненных приключений, а начало чего-то иного, более необычного? Может быть, потому, что у каждого мужчины, если отбросить все скорлупки и оставить ядро, есть всего два главных желания? Завоевать девушку и совершить подвиг. И если с первым сегодня наметился прогресс, то со вторым перспективы были печальнее. Какой подвиг можно совершить в наше время? Тут хотя бы себя в порядок привести, раз уже началось!

На самом деле все началось ещё две недели назад, как я уже и упоминал. Правда, я не раскрыл, как именно все началось. Это был обычный майский день, который ничем не отличался от многих, проведённых мною в этой жизни. И не было никаких оснований, что он станет каким-то особенным. Да он и не стал. А вот ночь, наступившая вслед за ним, была странной, очень странной. Я заснул на час позже и проснулся на час раньше, и для меня это было действительно странным.

Нужно ли упоминать, что это не совсем хорошо сказалось на моей работе? Руководитель отдела долго не мог понять, почему я не могу подобрать правильный шрифт для разворота журнала, но кое-как я его всё же подобрал. Вечером я специально укоротил свой рацион до минимума, ведь я, наивный, полагал, что на пустой желудок спать будет легче. Полночи было действительно легче. Но уже в пять утра я активно наверстывал упущенное, и больше я в ту ночь не спал.

Через неделю мои глаза по цвету мало чем отличались от очей почтённого графа Дракулы, и я купил капли, активно рекламируемые почти по всем телевизионным каналам. На этот раз реклама не подвела, глазные белки утратили зловещий красноватый оттенок, и следующий рабочий день прошел спокойно и равномерно. А ночью я увидел садовника.

В квартире, в которой я живу в доме «хрущёвской» модели, а точнее, в моей комнате… так вот, обои там не сияют новизной, и я восполняю этот недостаток постерами своих любимых исполнителей и киноактёров. Старая кроватка, предназначенная, судя по твёрдости, для йогов, разместилась в углу моей комнаты, и каждый вечер, засыпая, я мог видеть карту Киева, приклеенную к стене как раз по соседству с этими самыми постерами. Откровенно говоря, на ней ничего видно не было, кроме Днепра и сетки из длинных линий, обозначающих дороги. Так было до того дня, пока там не появился садовник.

Секунду назад я видел линии улиц, рельефы и небольшие водоёмы, а затем – раз, и всё это сложилось в одну фигуру. На Левобережье, там, где у нормальных людей располагаются Позняки и Осокорки, стоял странный моложавый человечек с лейкой в руках, и, судя по всему, он был активно занят поливкой несуществующих цветов. Хорошо, что он не двигался, очень хорошо, иначе наутро вместо офиса я попал бы в кабинет к наследникам доктора Фройда.

Я отвёл глаза в сторону. Затем снова посмотрел. Нормальная карта, как висела здесь много лет, так и висит. Я зажмурился, и вновь открыл глаза. Садовник стоял и, как ни в чём не бывало, поливал цветы.

О, чёрт! Я подскочил с кровати, пулей вылетел в ванную комнату, и как следует принял контрастный душ. Горячая вода… холодная… кипяток… ледяная. Затем я понял – стоит сменить ещё пару струй, и я всё равно свихнусь, но совсем по другой причине. Бодрый и разгорячённый, я вновь вошел в спальню и прилёг на кровать. Садовника как не бывало.

Я вздохнул с облегчением. Не хватало мне ещё приключений на ночь глядя. Я включил телевизор в надежде услышать последние новости. По «Новому каналу» выступал Президент. Ладно, пусть будет Президент – я добавил звук, и приготовился внимательно слушать. Минут через пять я случайно отвёл голову от экрана телевизора и застыл в немом шоке.

Некоторые участки обоев в моей комнате не успели подвергнуться атаке постеров, и сияли, как обнаженные участки тела человека в порванной одежде. Ничего оригинального ни в дизайне, ни в расцветке обоев не было – обычные вертикальные полосы, идущие параллельно друг от друга на равномерном расстоянии. Теперь эти полоски вращались вокруг своей оси и двигались вверх, попутно переплетаясь друг с другом.

Я отвернулся к экрану телевизора и усиленно делал вид, что внимательно слушаю Президента. Так же внимательно я смотрел ночной сеанс кинокомедий и клипы по одному известному музыкальному каналу. Изредка я бросал взгляд на стену. Полоски вращались вокруг своей оси, двигались вверх, переплетаясь друг с другом, и даже не собирались прекращать свою бурную деятельность.

Бросал я взгляды и на садовника. Вот он есть… а вот его и нет. Но самое страшное, что я понимал – он там есть независимо от того, видел я его или не видел. Он там есть, и он внимательно следит за мной, развивая во мне манию преследования. Вот интересно, может, у меня и правда какая-нибудь там мания? Как у героя Рассела Кроу, математика Джона Нэша из фильма «Игры разума». Ему казалось, что его друзья существуют, а на самом деле – вот беда – они не существовали. Может, и у меня нечто вроде этого появилось?

«Не льсти себе, приятель», – прошептал я в ночной потолок. «Джон Нэш был гений, а ты дизайнер Евгений».

В эту ночь мне всё-таки удалось поспать. Целых три с половиной часа.

5

Майонез… Вам никогда не хотелось купить чего-нибудь совершенного, с неотразимым божественным вкусом, но в то же время простого, как три копейки? Когда мне хочется чего-нибудь этакого, я подумываю купить устриц… хотя нет, долой устрицы! Возьму вот я да куплю себе торт, шикарный киевский торт, и съем его сам. Может, не за один раз, так уж и быть, оставлю на утро, но всё равно съем! Приблизительно так я рассуждаю каждый раз, и каждый раз с поразительной стабильностью покупаю майонез. Я блуждал по супермаркету, такому знакомому и так тщательно изученному за годы моих посещений. Суть в том, что как бы я там ни спал, а есть всё же нужно каждый день. Даже сегодняшний.

Майонез я выбирал долго и тщательно, ещё бы, ведь это одно из моих любимых занятий, и пристрастился я к нему ещё в вечно полуголодные студенческие годы. Я приходил с университета, включал конфорку и ставил на неё кастрюлю, почти до краёв наполненную водой. Соседняя конфорка в это время терпеливо дожидалась своей очереди, и вот она уже сияет огненным румянцем, а на нём жарятся два или три яйца – это уже зависело от количества пар в этот день в универе. Впрочем, жарятся – это сильно громко сказано. Я никогда не доводил их до нужной кондиции, они всегда оставались как бы немного недожаренными. Меня это устраивало по трём причинам: во-первых, при отсутствии майонеза всегда можно было перемешать макароны с такой консистенцией, во-вторых, в эту самую консистенцию можно было макать хлеб, и, в-третьих, это было просто вкусно.

Наконец я выбрал нужный сорт майонеза, и принялся за поиски остальной пищи. Спагетти? Отлично. «Кока-кола»? Великолепно. А вот и печенье. Может, лучше купить вафли? Или суфле? Нет, всё-таки печенье…

Я держал в руках огромный бисквит, выискивал дату изготовления, затем проделал то же самое с печеньем, а затем просто увлёкся. Просто потерял контроль над происходящим – я думал вовсе не о том, что такого сладкого я испробую вместе с вечерним чаем. Из моей головы

(и, наверное, из сердца)

не выходил образ и голос Анжелы… моей Анжелы. По всем правилам и законам мы не должны были познакомиться – ведь сегодня рабочий день, обычный нудный будний рабочий день, и я должен был сидеть в офисе, а не кататься в метро по всему городу. Сегодня я не вышел на работу, и из-за этого, наверное, не была оформлена часть какой-то обложки очередного выпуска журнала. Нужно ли будет кому-нибудь то, что я делаю – скажем, лет через десять? Я уже не говорю через двести или сто, нет. Хотя бы лет через десять спросит меня сынишка (будет же он и у меня когда-то): «Папа, а что ты делаешь, чем ты занимаешься». А у этого сынишки будут внуки, и они не будут иметь ни малейшего представления, кто был их прадед. Да и что он такого сделал, чтобы его запомнили?

Так что сегодня я должен был сидеть в редакции и продолжать прожигать время своей жизни. И всё же мы познакомились, несмотря ни на что. Я не «подцепил» девчонку, а она не «охмурила» парня – мы просто познакомились. Всё было настолько просто и естественно, что я искренне удивлялся – почему я не делал так раньше. И тут же мгновенно пришел ответ – потому, что раньше не было Анжелы. Зачем же тогда было знакомиться с кем-то другим?

…Я не мог понять, что мешает мне выйти из этого блаженного оцепенения, что препятствует моему выходу в трезвый и осознанный мир. Мой мозг уже отчаянно кричал мне что-то из своей укромной каморки, но я не мог понять, что именно. А когда понял, мне захотелось закричать вместе с ним.

Ибо я уже был в этом супермаркете, видел эти полки, этот паркет и этих охранников! На первый взгляд, странного в этом как раз ничего нет, ведь я уже упоминал, что чуть ли не ежедневно оставлял здесь часть своей наличности. Иногда мне казалось, что персонал при одном моём виде уже должен был преподносить мне скидки и вручать карточку почётного клиента вместе с удостоверением ветерана покупательных действий. Нет, меня поразило как раз не то, что я это уже когда-то видел. Я просто внезапно осознал, где я ещё видел эти полки, эти витрины, этот супермаркет, в конце концов. Я видел это во сне, в ту самую ночь, когда шёл ливень, и когда странный незнакомец пожелал мне счастливую ночь.

(и сказал, что началось, не забывай об этом)

Откровенно говоря, в ту ночь я действительно был немножечко счастлив – ведь я СПАЛ! Хоть немножечко, но спал. И той ночью мой неугомонный мозг был в этом супермаркете, только что-то там себе напутал и представил мне дело так, будто здесь продают сон. Но ведь такого ж не бывает, правда? Разве можно продавать СОН? Такими темпами недолго и до продажи аппетита дойти. И я, пожалуй, его бы сейчас купил. Потому что мне уже не хотелось майонеза. И не только майонеза – мой голод резко улетел и не обещал вернуться, сама мысль о еде внушала отвращение.

Отлично! Меня завела сама мысль, что я сейчас проведу здесь маленький хитрый эксперимент. Я хорошо помнил свой сон – сначала там был стеллаж с макаронными изделиями, а рядом с ним соки. Это же совсем недалеко – достаточно миновать два прохода. Разумеется, я не замедлил их миновать.

Странно. Очень странно, что я еще во сне не понял, что нахожусь именно в этом супермаркете. Стеллаж с макаронами – точно такой же! То есть, не похож как две капли воды, а именно он и есть. И справа стояли соки – с мякотью и без, апельсиновые, вишневые и даже с таким замысловатым названием как «грейпфрут». Сердце замерло. Стоило сделать пару шагов вправо – и я бы увидел… увидел бы я… да я уже подхожу туда! Увижу или не увижу?

И я увидел. Полочка с маленькими синенькими коробочками.

Я тихо присвистнул. Такого поворота событий я никак не ожидал. Был готов к этому, но не думал, что это случится на самом деле! И что теперь я должен увидеть, если открою эти коробочки? Сон? На сколько часов? Дней? Лет? И в какой форме он будет? Пилюли? Капли? Или волшебный сэндвич, а? Что я увижу, когда открою одну из этих маленьких синих коробочек?

Возьми да открой, дубина – как раз и узнаешь.

А, спасибо тебе, тварюка, за совет. Я протянул руку и взял одну из коробочек. Сердце замерло и стояло, колотившись, скорее, лишь для того, чтобы я прямо здесь и не свалился. В коробочках что-то было. Легкое, но было.

На коробочке было написано «Счастливой ночи».

Я вздохнул, и открыл коробку.

Тик-так. Часы. Дорожный будильник. Причем уже заведенный. Стрелки, конечно же, не двигались – коробочки, которые тикают, не внушают особого доверия. Застыли себе на двенадцати минутах десятого.

9:12. А может, и 21:12. Секундная стрелка совпала с минутной и остановилась на двенадцати.

В остальном же это были вполне обычные часы. Я открыл вторую коробочку. Такие же точно часы. И точно такое же расположение стрелок.

…Даю гарантию, что со стороны я выглядел немного странно – парень, застывший, словно соляной столб посреди супермаркета и с открытым ртом глазеющий на стеллаж с синими коробками. Поэтому нет ничего удивительного, что кто-то (возможно, охранник) совершил попытку вернуть меня из страны грёз на реальный и вполне осязаемый паркет супермаркета. Однако я всего это не знал, в тот момент я был целиком и полностью поглощён своим невероятным открытием, и не обратил внимания на руку, прикоснувшуюся к моей руке со стороны спины и слегка потянувшей за локоть. Однако усилия руки и её неведомого обладателя не пропали даром – я понемногу начинал понимать, где я нахожусь, и зачем сюда пришел. Видимо, я слишком долго приходил в себя – чья-то рука снова меня потянула за локоть, но уже более настойчиво. Вот здесь я окончательно обрёл разум и обернулся посмотреть на обладателя руки. И не увидел.

Ни обладателя, ни руки. Вообще никого. Не было даже покупателей, хотя я готов поклясться, что минуту назад здесь бродила целая делегация любителей товаров с полочек. Никого не было. Меня взял за руку человек

человек?

а когда я обернулся, никого уже не было. Вот так вот.

И я рассмеялся. Я хохотал тихо, но от души, ведь что может быть смешнее безумия, охватившего тебя в общественном месте? Откуда-то появился охранник, встал возле меня и приготовился спросить, какого чёрта я делаю.

– Извините, – произнёс я, – просто забыл список продуктов, написанный женой. Она его час составляла, а я его забыл.

– И такое бывает, – кивнул охранник, ещё раз подозрительно оглядел меня с ног до головы и отошёл наблюдать за другими потенциальными хулиганами.

И очень хорошо, что за кассой не было той симпатичной девушки, которую я видел во сне. Иначе я не смог бы себя сдержать, и хохотал бы, как безумный, и я сильно сомневаюсь, что кому-то удалось бы меня остановить.

6

И вот я снова дома, но аппетит так и не появился, и никто из моих знакомых тоже не собирался появляться в моём скромном жилище. Я никого не ждал, и никого не приглашал, но в моём мозгу сегодня случился большой кавардак, и я чувствовал, что без посторонней помощи мне с ним не справиться. Телевизор мог меня развлечь, но не мог разделить со мной мою ситуацию. И тогда я позвонил человеку, который мог делать и то, и другое.

– Привет, Серджио, старая обезьяна, – оскалился я в трубку. Интересно, сразу узнает, или угадывать будет.

– Ах, ты ж, подлый Пикассо, бездарный карикатурист, – гневный вопль показал, что мне не удалось сохранить инкогнито, – это кто ж из нас старая обезьяна, а? Я на два года тебя моложе.

– На два с половиной, – беззаботно ухмыльнулся я, – тебе ещё до меня расти и расти, балалайщик чёртов.

Привычный набор любезностей был исчерпан, и я перешёл к тому, ради чего, собственно, и звонил.

– А не желаешь ли ты отложить на вечер свою балалайку…

– Гитару!!!

… – свою старую убитую балалайку и навестить хорошего друга с целью борьбы с зелёным змием путём его поглощения?

– Соблазняешь, адский сатана? – пробурчал в трубку Серж, – но на этот раз у тебя ничего не получится. В твою обитель зла я и шагу не сделаю – жду важный звонок.

– И что ты предлагаешь? Мне самому пить это пиво?

– Предлагаю тебе меньше языком ворочать, а хватать под мышку свою дрянь и бежать ко мне что есть силы. Через сколько тебя ждать?

– Считай, что я уже у тебя, старая обезьяна, – пообещал я и выключил телефон.

… Дверь открыл сам хозяин квартиры, такой же, как и я – свободный холостяк, посвящающий время якобы искусству. Но если для меня искусством прежде всего считалось рисование, то Серж был отличный музыкант, в любой компании его очень любили слушать… до тех пор, пока он не начинал петь. Однажды он таки допелся – друзья придумали про него строчку: «У нашего Серджио проблемы с сольфеджио». На что сам герой однострочной поэмы ужасно обижался, возмущался, но петь не прекращал.

Вот и сейчас он сделал то, что обычно делал, встречая гостей – кивнул головой, приглашая войти, затем одной рукой закрыл двери, а другой нежно обнял гитару, явно готовясь использовать её по назначению. Но я не настроен был в этот вечер слушать музыку. Тем более Серёгину.

– Ты пиво принёс, яркий гений нашего времени? – спросил Серж. Я почувствовал – стоит мне ответить «нет», и мне несдобровать. К счастью, пиво я всё-таки принёс, как и обещал.

– Как и обещал, – сказал я, – а теперь признавайся – какой такой звонок ты ждёшь? Уж не от той ли красавицы, с которой я тебя видел в прошлый раз на Петровке?

– Увы, нет, – Серж, похоже, был искренне огорчён, – ты только представь себе – она совершенно не различает Металлику и Линкин Парк!!!

– Да, это серьёзно, – посочувствовал я, лихорадочно вспоминая, в чём разница между этими музыкальными коллективами, – но, впрочем, женщин нельзя строго судить. Подумай сам, ну зачем им тяжёлая музыка?

– За такие слова феминисточки тебя живьём на костре сожгут, – воскликнул Серж, и гитара в его руке задрожала, – что это за дискриминация такая?

– Вот те раз, приплыли, – воскликнул в ответ я, и всплеснул руками, – это где ж ты в моих словах дискриминацию узрел? Кажется, тебе срочно надо лечиться. И чем больше ты будешь выступать, тем быстрее нагреется твоё лекарство, которое я тебе притащил по доброте своей душевной.

– Прости, – сказал Сергей, – совсем забыл. Приглашаю тебя на балкон.

… Я и Серж – мы пили пиво, сидя на балконе, на котором не было лоджии, но из которого открывался чудесный вид на лес, озеро, маленькие уютные частные домики и уродливый гигант – очередная строящаяся многоэтажка. Скотина, такой вид портит! А скоро будет закат – его я любил больше всего из пейзажа на балконе Сержа. Когда Солнце ложится спать, оно ласково щекочет небо тонкими нежными лучиками, как заботливая мать, почти уложившая младенца спать: «Спи, мой хороший, я тебе песенку спела, сказочку рассказала, волосики причесала… а теперь я ухожу, чтобы не мешать тебе спать, мой милый. Но завтра я обязательно приду – ты же знаешь, я ведь каждый вечер только для того и ухожу, чтобы утром снова к тебе прийти». И в это момент очень трудно не любить Солнце – когда оно едва выглядывает из-за горизонта, словно ему самому интересно понаблюдать ту божественную игру красок на краю неба. Мне пришло в голову, что само слово «красота» произошло от слова «краска». Разве можно чёрно-белое назвать красивым?

– Дружище, а ты когда последний раз нормально спал? – голос Серджио вернул меня из полузабытья на его балкон. Всё тут же стало на свои места, вернулось ощущение реальности… и вернулся кавардак в моей голове и моей жизни.

– Вот об этом, кстати, я и собирался с тобой поговорить, – ответил я и отхлебнул большой глоток из стеклянной бутылки. Я чувствовал в себе готовность говорить, но абсолютно не знал, с чего начать. Неожиданно Серж пришёл мне на помощь:

– Одно из двух, Жека – либо ты плохо спишь, либо ты вообще не спишь. У тебя бессонница или же тебя что-то гнетёт? Давай, признавайся старому другу.

– Как насчёт того и другого, вместе взятого? – вздохнул я. И рассказал. Про садовника, про сны в маленьких синих коробочках, про движущиеся полоски на обоях, про то, как в супермаркете меня облапал несуществующий человек. Только про Анжелу я умолчал – уж слишком это личное, к тому же, до конца ещё не осознанное.

– Мне вот пришёл в голову один небольшой стишок, – Серж достал пачку «Честера» и вытащил из неё последнюю сигарету. Я вспомнил, что эта самая пачка к моменту моего прихода была наполнена более чем на половину. Долго же я рассказывал! Нет, я не умею быть кратким. Если краткость – сестра таланта, то мне никогда не стать его шурином.

– Серж, не думаю, что мой рассказ – отличная идея для твоей новой песни.

– Крыша хлопает в ладоши, – задумчиво произнёс Серж, – всем спасибо… план хороший!

– Да пошёл ты, – на один миг я всерьёз разозлился на этого парня, которого считал своим другом… чёрт, и сейчас считаю. Ибо я не увидел на его лице и тени насмешки.

– Смеяться, право, не грешно, над всем, что кажется смешно, – задумчивость не покидала Сержа, – но оставим в покое поэзию. Ты читал когда-нибудь Фрейда?

– Фрейда? Нет, Серж, до такого я ещё не опустился. Но я тебя уверяю, секс здесь абсолютно ни при чём. Конечно, у всех есть сексуальные фантазии, и я – не исключение, но садовник… это уж чересчур даже для меня!

– Тебя смущает его профессия? – улыбнулся Серж.

– Меня смущает его пол, старая ты обезьяна, – в гневе я мог дать Сержу сто очков форы, – так что Фрейд отпадает. Однозначно!

– Не спеши с выводами, Жека, – похоже, Сержу понравилось корчить задумчивые рожи. И куда только подевалась его импульсивность? – Фрейд писал не только про секс. Он ещё и про нечто другое писал.

– Про что, например? – во мне проснулся интерес. Пока я знал Фрейда только с одной стороны.

– Назови любое число, – внезапно Серж наклонился ко мне и прокричал практически в лицо, – быстро, ну? Любое!

– Семьдесят четыре, – ни на миг не раздумывая, прокричал в ответ я, – но какого чёрта, Серж…

– Тсс, – Серж приложил палец к губам, – спокойствие, только спокойствие. Давай рассуждать логически.

(ещё сигарета. Интересно, сколько мы за вечер их скурили?)

… – Так вот, семьдесят четыре – это семь и четыре. А теперь смотри – ты принёс семь бутылок своего любимого пива, и четыре из них мы уже выпили. Ну, как?

Я с умилением посмотрел на Серджио. У него был такой сияющий вид, будто он нашёл надпись на одной из крышек нашего пива, гласившую, что этим летом он едет в Германию поддерживать Блохина и его команду.

– Какое отношение? – вопрос напрашивался сам собой, – какое грёбаное отношение имеет садовник и движущие полоски по моей стене к пиву и пустым бутылкам, которые мы выпили???!!!

– Да не кипятись же ж ты так, ну, Господи, видел бы ты себя – ты же похож на ту сковороду, у которой кружок на днище становится красным!

– Я не знаю, на кого я буду похож через неделю, – произнёс я. Получилось жалобно, – я хочу спать… что тут плохого, скажи мне, пожалуйста. Но я НЕ МОГУ!!!

– А Фрейд здесь вот при чём, – Серж продолжил свои толкования, – суть в том, что всё, что проявляется вокруг тебя, является следствием твоих мыслей. Скажи мне, Евгениус, ты уже когда-то думал о чём-то подобном, и оно сохранилось в твоём депо?

– Каком депо? – Серджио любил поговорить. Беда в том, что его загадки нормальным людям ни за что не разгадать.

(а ТЫ нормальный? – хихикнула мерзкая тварь)

— Департамент подсознания. Вот так я это называю. Некая инстанция в твоей голове. Её основная задача – хранить в архиве ту информацию, которую ты на данный момент не используешь. Вот скажи мне, ты можешь думать одновременно обо всём?

– Нет, – честно признался я, – и я думаю, что никто не может.

– Ты прав, – продолжил Серджио, – никто не может, и это никому и не нужно. Ведь в нашем маленьком депо пыхтят, не покладая рук, маленькие работнички. И у них есть своя иерархия. На нижних ступенях трудятся чернорабочие – им, бедолагам, приходится хуже всех. Они сортируют мгновенную информацию – ты посмотрел на кирпичную стену и прошёл себе мимо, а работнички уже знают количество кирпичей в этой стене, длину стены, ширину и прочую фигню в этом роде…

7

Серджио закурил. Я последовал его примеру, сопровождая первую тягу глотком пива.

– Ребята, попавшие на одну ступень выше, работают уже по полной программе, – продолжал Серж, – даю гарантию, что ты сейчас и не думал о номере твоей квартиры. Но видишь ты его каждый день, и наши ребята эти привычные для тебя данные поместили в базу «Самая востребованная информация». Ну, а на самых высоких ступенях – офисный персонал. Им достаётся самая непыльная, и одновременно самая ответственная работёнка. Когда тебе нужна информация, они тебе моментально её предоставляют.

Ещё одна сигарета. Я слушал Сержа, и боялся пропустить хотя бы одно слово.

– Так вот, получается следующее, – Серж скорчил умную рожицу, но на этот раз он говорил действительно разумные вещи. – В обычной, дневной жизни, ты похож на этакого злого босса, который только и делает, что гоняет «белых воротничков» по офису. Ты постоянно общаешься, думаешь, решаешь кроссворды, что-то читаешь, что-то пишешь, что-то слышишь. И по твоему «офису», комфортно разместившемуся в твоей черепушке, только и слышно пыхтение – туда-сюда, туда-сюда снуют несчастные сотрудники. Ты вот выходишь на перекур – ты думаешь, это у тебя перекур? Это у них перекур.

Чирк зажигалка – гори, сигарета. Я курил уже машинально – всё моё внимание было поглощено речами Серджио.

– И вот наконец наступает ночь. – продолжал Серж, – и весь твой офис падает с ног, и храпит не по-детски, и хрен ты его трактором подымешь. Именно в этот момент и появляются наши «чернорабочие» с нижних ступеней. Да-да, обитатели нашего подсознания, те самые бедолаги, что запоминают всякую ерунду.

– Наподобие кирпичей в стене, – подсказал я.

– Вот-вот, оно самое., – кивнул в ответ Серега. – И теперь уже перекур начинается у них. Они вспоминают всё то, что видели за день. А для тебя всё это проявляется в виде сна. Вот так вот.

– Стоп, стоп, стоп, тормози лошадь, – я прервал рассуждения Серджа. – Люди, вообще-то, не всегда видят во сне то, с чем сталкивались днём. Я, например, летал во сне. Я ж наяву не летал, верно? Ну, разве что когда-то с третьего курса чуть не вылетел. Так почему же мне снится полёт?

– А почему ты так уверен, что летал именно ты? – подмигнул Серж, – то, что ты видел своими глазами, ничего ещё не значит. Вообще, тебя во сне нет. Ты всё видишь глазами своих «работничков» с нижнего яруса – а это они и летают, и скачут, и сражаются. Ты ж не знаешь, где они днём бывают, верно? Пока ты бодрствуешь, они бродят Бог знает где, и такое видят! А потом во сне тебе показывают. Вот ты видишь город, в котором ты сроду никогда не был. А ты там и не был, это были они, ребята из ДеПо. Или ты видишь город, вроде бы свой, но какой-то немного не такой. Так это твои ребята побывали там в прошлом. Или в будущем. Или вообще в какой-то долбанной параллельной реальности. Неважно, где, главное, что побывали. – То есть ты хочешь сказать, – спрашиваю, – что когда я сплю и вижу сны, то я, это типа, и не я?

– А посмотри на своё отражение в зеркале как-нибудь во сне, – вскричала старая обезьяна, – и кого ты там увидишь? Себя, ясен пень, но это будешь ВРОДЕ БЫ ТЫ, НО КАК БУДТО НЕ ТЫ.

– Ок, я тебя понял, – сказал я. – Хотя немного диковатая теория, надо заметить. Но всё же – причём тут Фрейд?

– По его теории, а может, не по его, может, спёр у кого… так вот, по его теории подсознание произвольно выдаёт числа, буквы, оговорки из своего депо. То есть, тебя просят назвать число, а работнички его не придумывают – просто берут из подвала то, что ты когда-то положил. Вот спроси меня любое число.

– Скажи любое число, – произнёс я.

– 27, – ответил Серж, – и вот кто его знает, что это число означает? Понятия не имею. Но это и не важно, как пойму, потом сообщу. Суть в том, дорогой Евгенидзе, что твой садовник, и твои полоски на стене – они не просто так появились, понимаешь?

– Понимаю, – кивнул я, – садовник – это кореш моих работничков из депо, и дедушка Фрейд сказал, что садовник не случайно появился, а так как вместе с ним появились полоски, то я маньяк без сна и без совести, и плачет по мне психушечка да на улице Фрунзе. Я всё правильно понял?

– Да иди ты, – Серж надулся, как индюк. Я рассмеялся и хлопнул его по плечу.

– Да не бери в голову, дай хоть посмеяться, а то я уже давно этого не делал. На самом деле, твоя теория мне чрезвычайно понравилась. Я с удовольствием продолжу дискуссию с тобой, но сейчас мне надо выйти.

– Знаю я, куда тебе надо, – пробурчал Серж, – только попробуй мне там снова ручку оторвать – я тебе за это ножку оторву, а заодно и головушку.

– Не отрывай, не отрывай, ты подожди ещё чуть-чуть, – запел я на мотив Маршала, и скрылся где-то между залом и кухней.

Минуты три спустя мы снова были с Серджем на балконе. Я смотрел на озеро, раскинувшееся прямо под окнами моего друга. В голове потихоньку мутилось, и я ни с того, ни с сего вспомнил прошлогоднюю рыбалку.

– А то, что, Серджио, – громко объявил я, – пойдём на выходных на твоё озеро, порыбачим?

– Это не просто озеро, – воскликнул Сергей. От возмущения он на секунду потерял дар речи, но тут же успокоился. – Когда-то, в далёкие буйные времена, здесь стоял сказочный город. Тебе известно, что в каждой стране есть своя культурная столица?

Я кивнул. Разумеется, мне было известно, но ещё более мне был интересен его рассказ.

– В России это Санкт-Петербург, – с упоением продолжал Серджио, – у нас, пожалуй, можно назвать Львов, Харьков, Киев, разумеется. А в этом древнем государстве именно он был культурной столицей. Днём он блистал своей чистотой и ухоженностью, множество приезжих, наслышанных о его великолепии, жаждали хоть одним глазком взглянуть на этот город – интеллектуальную утопию. Здесь писали стихи и слагали легенды, райская музыка лилась из окон его домов, а сами дома поражали своей изысканной архитектурой.

– Ты так говоришь, будто ты там лично побывал, – с иронией заметил я. Конечно, мне было известно, какой Серджио импульсивный парень, однако награждать эпитетами город, которого никто никогда в упор не видел… нет, пожалуй, это уже слишком.

– Я хотел бы там побывать, – вздохнул Сергей. Затаённая печаль скрывалась в его голосе, и мне на секунду показалось, что это чуть ли не цель его жизни, – и остаться там. Знаешь, некоторым везло, и они оставались там навсегда. Они тоже могли создавать чудо, и лучшие продолжали творить славу этому городу.

– Ты знаешь, с тех пор мало что изменилось, – моя ирония всё никак не желала успокаиваться, – город, в котором мы живём сейчас, точно так же восторженно принимает одних и отторгает других.

– В принципе, верно, – кивнул Серджио. – Вот только наш современник более добр, и не так жестко отторгает тех других. Они живут, и пытаются чего-то добиться, выполняя огромный объём работы за смешные деньги. И только потому, что у них на родине они получали ещё более смешные. Так и живут. Точнее, думают, что живут. На самом деле жизнь – это метро. Мимо тебя едет один вагон, и ты его пропускаешь. Куда спешить? Ведь следом за ним появляется следующий. Однако и в этот вагон ты тоже не садишься, а однажды, в один трижды распрекрасный момент обнаруживаешь, что все поезда уже в депо, и тебя вежливо просят покинуть платформу…

Сергей затих. Даже его ораторская энергия всё же имеет какие-то рамки.

Мы стояли и молчали, и молчали долго. Дым моей очередной сигареты поплыл вверх. В этот раз он получился сильно густой, и что-то нарушилось в окружающей сфере. Я ещё раз подумал про древний неведомый город.

– А ты ничего не путаешь? – смутные сомнения терзали мою душу. – Откуда могли появиться такие данные? Как вообще сохранилась информация о том, что было ДО потопа?

– Путаешь как раз ты! – Серджио вновь начал горячиться, – если ты знаешь про Атлантиду, то почему бы тебе и не знать про Раночи?

– Раночи? – переспросил я, – а это что такое?

– Это с какого-то древнеславянского наречия, переводится как «Ночное солнце». Ведь днём этот город был культурной столицей, а вечером превращался в увеселительную. Здесь от всей своей широкой души предавались веселью представители древней культуры, древнего искусства, древнего купечества, древнего воеводства и древнейшей профессии. Нигде, говорил один странник, нигде нет такого блаженства, как в славных Раночах. Просто рай какой-то!

И снова воцарилась пауза. На этот раз она была более короткой. Надо было прощаться – на небе отчётливо просматривалась молодая Луна, а наши запасы пива почти уже исчерпались. Тот факт, что нам обоим утром необходимо было идти на работу, не прибавлял желания остаться на этом балконе подольше.

– С днём рождения, Луна! – пробормотал я себя под нос. Серджио, как ни странно, услышал.

– С каким это днём, если Луна родилась ночью, – последовала немедленная реакция Сержа. – И не Луна это вовсе…

– А что тогда? – задумчиво произнёс я, – Солнце?

– Да, – ответил Серджио. Он протянул руку, и наши бокалы зазвенели в городской тишине, – это Солнце. Ночное Солнце.

… – Спасибо за вечер, давно уж мы так душевно не общались, – говорил Сердж, выпроваживая меня из своего жилища. Я долго не мог понять, почему так стало трудно обувать правый ботинок. И только-только родилась версия, что обувь уменьшилась, пока мы квасили на балконе, как тут же Сердж её безжалостно убил. Всё оказалось намного проще – правый ботинок я одевал на левую ногу.

– Кстати, если хочешь, можешь взять почитать, – Серджио, старая обезьяна с Академгородка протянул мне видавшую виды книжку. Буквы заглавия тут же пустились в пляс, но мне удалось прочитать «З. Фрейд. Психология бессознательного».

– Эта та самая макулатура, по которой ты меня просвещал? – спросил я.

Серж развел руками и кивнул. Я тут же вцепился в книгу и начал активно её листать. Полистал до последней страницы. И, подняв книгу, словно Кубок Чемпионов, над головой, торжественно вскрикнул:

– Вот оно!

– Что оно? – не понял Сергей Андреевич Бахвальский.

– Двадцать семь. Долбанное число двадцать семь, которое ты загадал. Это цена книги. На Петровке всё время на последнем листе цены пишут. Я тебя спросил: «Загадай любое число», и ты загадал двадцать семь. А ещё мне через год будет двадцать семь. И цена твоей книги…

– Тоже двадцать семь, – кивнул Серж.

– Ага. Тоже.

8

Дело было вечером, делать уже было нечего, оставалось только по пути домой зайти в супермаркет и что-нибудь купить на сегодник. Ага, я говорю, сегодник, не завтрак. Какой же это, позвольте, ЗАВТРАк, если маленькая стрелка показывала «12». «Два остолопа, – говорила стрелка, – выпили один ящик пива на двоих, и досидели до один и двух часов ночи». Вот что мне поведали часы.

На этот раз знакомый интерьер супермаркета ничуть меня не удивил. Разве не логично, думал я, что мне приснилось именно то место, которое я столь часто посещаю? Да этот огромный магазинище мне каждую ночь должен сниться с повторами наиболее интересных моментов! Вот только синих коробочек в магазине уже не было! Исчезли, как и не бывало. И только мерзкая тварь по этому поводу упрямо хранила молчание, что не могло не радовать.

А вот длинные очереди к кассам не радовали абсолютно. Когда-нибудь я всё-таки найду время и поблагодарю менеджера супермаркета за блестящую идею: разогнать почти всех кассиров в час наплыва покупателей. Пусть даже сейчас и ночь, но из двадцати касс работало от силы пять, а вот людей было больше, чем пять. Гораздо больше. Хуже всего то, что один из этих людей – я.

«В очередь, сукины дети» – это я вспомнил цитату из Булгакова. Вот странно – такая хорошая книга, а запомнилась именно эта идиотская фраза. К счастью, психов вроде меня, шатающихся в двенадцать часов ночи по городу, не так уж и много в этом мире.

– Карточка есть, пакетик нужен – сразу сказал я, подойдя к кассе, во избежание стандартных и знакомых вопросов. Карточка сэкономила мне целый процент от суммы покупки, а пакетик вместил мою скромную будущую трапезу.

Во всяком случае, было что перекусить. С Сержем мы явно засиделись, хотя беседа наша мне понравилась. И не просто понравилось – что-то шевельнулось в моей душе во время рассказа о прекрасном (ну, так Серж говорит) городе. Словно я встретил человека, чье лицо мне чрезвычайно знакомо, но хоть убей, не помню, где я его видел. А я ведь не мог быть в Раночах. Глупо даже предполагать такое. И он, этот город, никогда мне не снился. Или?

Или что? Почему во время рассказа Серджио, этой старой говорящей обезьяны и по совместительству моего лучшего друга, на какоё-то мгновение в моей голове мелькнул образ. То ли это был дом, то ли не дом, может, храм, утопающий в цветении сада? Мелькнул, и исчез, словно мимолётная галлюцинация. Впрочем, после садовника и бегущих полос, мне ли рассуждать о галлюцинациях?

Погруженный в свои мысли, я и не заметил, как добрёл до своего парадного. Дверь подъезда была распахнута настежь, как и полагается нормальной двери в летнюю пору. Отлично, ключи можно не доставать.

Лифт… дверь квартиры… сама квартира, моё старое доброе обиталище. Родители уже года два как уехали в Москву, получив тепленькое и перспективное местечко – а я остался жить тут. Иногда они звонят, и рассказывают мне о Москве, и нет-нет, да и проскакивает в их речи протяжное «ааа». Они спрашивают, как мои дела, и я говорю, что просто отлично и великолепно. Ещё они спрашивают, не желаю ли я бросить всё и наконец переехать жить в Москву. Я отвечаю, что нет, и не потому, что мне не нравится Москва. Скорее, наоборот – этот хищный зверь, скалящий зубы впервые его увидавшему, оказывается на удивление ласковым при более близком знакомстве. Просто как домашнее животное. Только его нужно постоянно гладить и играть с ним, иначе он вспоминает, что он всё-таки зверь, и норовит тебя цапнуть. Иногда больно.

Киев же и не собирался меня кусать, он всегда был рад меня видеть и дружески приветствовал каждый день. Я говорю день, потому что утром меня никто вообще-то и не приветствовал, а наоборот – окружала толпа, вечно куда-то спешащая и суетящаяся. Она словно чувствовала, что мне чужда эта суета, и надменно игнорировала меня. Чему я был рад вполне.

Да, мне чужда эта суета. Давно уже чужда, но сегодня я особенно остро почувствовал, что мой мозг желает динамита! Мысли, сгибаясь под тяжестью стандартов и клише, привыкли бегать по проторенному пути, и в этом их сложно винить. Вы ведь не пойдёте по дороге, вымощенной кочками и захламлённой всевозможным мусором? Сомневаюсь, что пойдёте, тем более, когда рядом вьётся такая знакомая, простая и чистая дорожка, по которой Вы привыкли прогуливаться, зная, что за поворотом Вас не поджидает какой-нибудь «приятный» сюрприз. Вот и мысли не ходят. Молоко белое, солнце горячее, огурец зелёный. И никак иначе.

Сегодня же было всё иначе. Почему? Почему именно сегодня? Что, чёрт возьми, сегодня за день такой? Почему же сегодня??!!

«Потому что «началось» – усмехнулся мой внутренний голос, та самая злобная тварь, что повсюду вставляла мне палки в колёса. Я не мог сформулировать, что именно началось, но это было настолько очевидно, что я не мог думать иначе.

Главное было то, что мой мозг жаждал динамита, того самого тайного ментального оружия, что взорвало бы его, и перевернуло мою «точку сборки». Есть у Кастанеды такой термин… когда реальность называется «точкой сборки», а малейшее отклонение от общепринятых стандартов – смещением этой точки. «Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир», – взывал Архимед. Я ждал точки опоры, способной перевернуть мой собственный мир. И она пришла. Я смотрел в зеркало, и видел свои глаза.

Мне доводилось общаться с людьми старой советской закалки, да и сейчас доводится. Они абсолютно убеждены, что всё в этом мире материально, Бога нет, а если и есть, то он находится в каждой церкви, и ему надо молиться, соблюдать какие-то немыслимые обряды, дабы почтить его. И уж, конечно, мозг – это материальная структура, контролирующая нервную систему, и ничего более. А глаза – это орган зрения. Вот так-то, всего лишь орган зрения, материальный объект. Такова точка сборки у людей старой закалки.

И не только у них – большинство моих знакомых убеждены, что работа, дом, семья, ночные клубы и новые мобильники вполне достаточные понятия для восприятия мира. А всё остальное… да это же бред! Деньги управляют миром, а мир – это огромный дом, и его фундамент – бумажные нарезки с президентами США и гетманами. Ничего не имею против ни тех, ни других, но… Мир – это действительно дом. Весьма огромный такой домище, вот только фундамент его не из денег состоит. Деньги – это, скорее, черепица. Украшает дом, только вот если ветер снесёт её к чертям, то дом останется стоять на месте. Черепицу новую можно достать. А вот дом, наш мир, наш внутренний мир, состоит из множества комнат. Они разные, они абсолютно разные. Есть ещё и подвалы, и кладовки. И наши глаза – никакое не зеркало души, ну что за бред? Зеркало отражает, а глаза выражают! Они словно окна в нашем доме – можно заглянуть и увидеть мебель, картины, ещё что-нибудь. А вот что под диваном, а? Какие книги стоят в серванте? Иногда глаза это показывают, но чаще мы предпочитаем хранить содержимое наших «подвалов» в тайне. Вот какие загадки живут в этом мире. И самая сложная загадка – это мы с вами…

Но что это я? Уже ночь. Три, если не ошибаюсь. Да, точно, уже три. Давно пора заснуть, чтобы утром встать в семь часов, принять душ, позавтракать, и снова штурмовать вагоны в надежде доехать на работу вовремя. Только сна почему-то ни в одном глазу. И что, мне опять полночи не спать? Не хочу не спать. Эй, Морфей, или как там тебя, пришли мне партию сна. Хотя бы небольшую.

(в маленьких синеньких коробочках уже 21:12)

Даже есть расхотелось, ну что ты будешь делать? Надо почитать. На моей книжной полке много чего было, но моё внимание привлёк роман Стивена Кинга «Бессонница». Актуально для меня, ничего не скажешь.

… Не знаю, сколько часов я пролежал с книгой, пока буквы, наконец, не начали плясать перед глазами. Я погружался в сон… в сон… баю-баюшки-баю, Женя, не ложися на бочок, за день мы устали очень, скажем всем спокойной ночи…

Стоп, а какого, простите, лешего я делаю в лесу? Местность, конечно, знакомая, вот справа от меня берег озера, а слева виднеется улица с домами по одной стороне. Да, в одном из домов живёт Серджио, но меня это сейчас мало волнует. Я вижу наряженную новогоднюю ёлку… это в мае-то! Я осознаю, что сплю, и мне снится сон. Я даже знаю, как это называется – осознанное сновидение, вот. Это когда события во сне происходят не сами по себе, а ты будто бы задаешь сценарий сновидения. Вот я сейчас захочу полететь, и полечу, а могу и стать очень-очень высоким или превратиться в охотника за оленями. И ничего страшного, что оленей здесь нет – стоит мне захотеть, и они тут же появятся

(один уже и так появился, – гоготнула мерзкая тварь. О, она даже во сне не желает угомониться)

Странно только, почему мне сниться новогодняя ёлка. Я засунул руки в карманы и нащупал что-то твёрдое. Ба, да это ж мой мобильник! А давай-ка я сфоткаю эту чудо-ёлку. Сказано – сделано, одним движением руки я освобождаю фотокамеру, и озаряю ночной лес вспышкой. Причём, несмотря на глубокую ночь, всё вокруг отлично видно. Ну, это же сон, тут всё по вашему желанию.

Мне захотелось ещё пофотографировать. Ага, вот сова на ветке… уху-ху, уху-ху… привет, сова, добро пожаловать на мою фотку. Клац… готова сова. А сниму я ещё улицу, на которой живёт Серджио и даже не подозревает, что мне снится его дом. Клац… готова и улица. Клац-клац-клац… если у вас есть фотоаппарат, вы можете снять практически всё. Если у вас есть два фотоаппарата, то вы можете снять вообще всё.

Вот так вот, ещё пару деревьев, и готово. Надо ещё это дерево заснять, исписанное маркером. Нет никакого желания читать эту надпись, наверняка какая-то похабщина, информация про сексуальную ориентацию Саши, род занятий Люси или просто банальное «здесь был я».

Отличная фотосессия. Пора бы и просыпаться. Тем более, мне стало почему-то холодно. Словно ветерок подул с севера. И… о, Боже, что это за облачко надвигается на лес? Оно чёрное… и надвигается стремительно и неумолимо. Я слышу хруст веток! Проснуться, срочно проснуться!

… Я лежал на диване, и смотрел в потолок. В комнате светало, а часы показывали 5 часов. Утра, естественно. Я поспал всего пару часов, а чувство было, будто не спал вообще. Полностью разбитый и подавленный, это был я. Я…

Надо ли говорить, что больше глаз я не сомкнул? Я думал о своём странном сне, о своих фотоподвигах, и не находил в этом ни малейшего смысла. Что это? Откуда это? Почему я не сплю? Может, мне стоит обратиться к врачу? А дальше что?

психушечка, – мой милый и лояльный внутренний голос, он просто не мог промолчать, – желтый домик, где ты можешь фоткать желтые стены и рисовать портреты императоров и царей… с натуры, так сказать, ухаха

Я успел увидеть кое-что ещё до того, как позавтракал (майонез пригодился), умылся и вышел из дома. Разноцветные полосы устроили бег наперегонки на моей стене, и зрителей этому спорту было двое – я на диване, и садовник на карте.

9

Метро. Надо ли что-то ещё добавлять? Одно это слово в восемь часов утра вызывает содрогание души и тела. И по сути-то, само метро абсолютно ни в чём не виновато – наоборот, оно делает полезное дело. Если бы его не было, стоять бы мне сейчас в «пробках» и изнывать от духоты в маршрутном такси. А тут, под землёй, прохладненько. На секунду я воспылал симпатией к метро, но затем вспомнил о пересадке на «Театральной», и симпатия тут же улетучилась.

Когда в вагоне людей не сильно много, то есть передо мной есть хотя бы 10 свободных сантиметров, я могу достать свой смартфон и что-нибудь почитать. Или во что-нибудь поиграть.

Но сегодня мне не удалось сделать ни того, ни другого. Мой мобильный оказался со включенным Bluetooth\'ом. Как там получилось – я не знаю, никогда и в голову не приходило переводить его в активный режим. Но, тем не менее, Bluetooth был включен. Иначе на экране смартфона ни за что бы не появилась надпись «Принять сообщение от Salonicus?».

Никогда, говорю я вам, никогда бы мне и в голову не пришло принимать сообщения по Bluetooth от незнакомых людей. Мало ли какие вирусы новые напридумывали? Один мой знакомый принял так какой-то файл, открыл его, а потом с сервисного центра неделю не вылезал – пришлось менять прошивку, устанавливать всё заново. И все файлы, записная и телефонная книжки, а также история звонков с криками ужаса и отчаяния покинули наш грешный мир и улетели в мобильный рай.

Однако меня очень удивил сам факт включения Блютуза. Почему он активен, я ведь его не активировал на самом деле никогда – все файлы в телефон я заливаю просто через Интернет. И что мне хотят передать? А главное, кто? Салоникус! Ну и ник, конечно, сказать нечего! Похоже на какое-то греческое имя. Ах да, есть же в Греции такой город – Салоники называется. Он оттуда, что ли?

Я оглянулся в обе стороны и внимательно просмотрел вагон. Никого (или, вернее, ничего) подозрительного. Напротив меня сидит студент с забавным рюкзачком и активно кивает головой. По идее, не дурачок, просто слушает музыку. Ему не до меня. Две бабушки, явно едут до Святошино. Их одно слово «блютуз» повергнет в культурный шок. А это кто такой, с длинными волосами и отмороженным выражением лица? Он на своей волне, и мобильника в его руке и близко нет. В пролете. А вот эта леди в желтой юбке. Лет тридцать плюс НДС… Не то чтобы обалдеть какой возраст, многие зрелые дамы дадут сто очков форы многим юным девицам. Но рассылать «блютузки» по метро… Сомневаюсь!

Я ещё раз огляделся вокруг. Воистину бесполезное занятие. Никого ты в час пик не вычислишь, сказал себе я и зачем-то нажал на кнопку «принять». Вот так вот просто, от незнакомого человека. Скорее всего, кто-то просто решил развлечь меня картинкой. Или занести вирус в мою Нокию.

«Ну и Бог с ним, с этим вирусом», – решил я. По крайней мере, даже если он и выведет телефон из строя, то меня хоть пару дней никто доставать не будет. По экрану побежала веселая полоска-индикатор, сообщающая, сколько процентов файла уже принято и сколько еще осталось принять. Я еще раз оглядел вагон. Ну хоть бы кто с мобильным телефоном стоял! В любой другой раз, опять же, никакие Салоникусы ничего бы на мой телефон не передали. Но раз уж Блютуз почему-то включен, и уж тем более, раз уж что-то началось…

Прием файла завершен. Где сохранить? Вот что спросил меня мой телефон.

Я указал ему, где сохранить, и тут же включил поиск телефонов по Блютуз. Но никакого Салоникуса уже и близко не было. Наверное, вышел из вагона – на этой остановке почти все всегда выходят.

Хорошо, пусть будет так. В любом случае, пора переходить к папке с сохраненными данными.

Я открыл принятый файл и обомлел.

Это оказалось видео. Знаете, если у вас есть на компьютере видеофайлы, то они обычно отображаются в виде иконки с изображением кадра из самого видео. Обычно это первый кадр клипа (или фильма), но иногда картинка вырвана и из начала видео, или даже из конца. Я не мог знать, с какого места вырвана была картинка на полученном мною клипе. Но я сразу опознал ее. Это была елка. Новогодняя елка. Та самая, которую я видел во сне. И фотографировал.

Я нервно сглотнул подступивший к горлу ком. Если раньше я иронизировал и не воспринимал всерьез последние события своей жизни, то теперь мне стало по-настоящему страшно. Я сегодня видел сон. И сейчас в одном вагоне со мной ехал некто знающий о моем сне. И ладно бы знающий – экстрасенсов сейчас хватает, да и телепатия, уверен, существует. Мысли можно читать, угадывать, трактовать. Но ФОТОГРАФИРОВАТЬ???

Палец потянулся было к кнопке «воспроизведение», но я вовремя остановил себя. Неизвестно, что это за видео. Не мог я знать, как отреагирую на него, ведь чувство паники было уже рядом, оно влезло в вагон между людьми, заполнило жалкое пространство между мной и ними и теперь активно жалось ко мне. Лишь поэтому я не рискнул сейчас смотреть видео. Вместо этого я оглянулся ещё раз на пассажиров вагона. Может, автор «блютузки» никуда и не выходил из вагона? Может, для него пришло самое время обнаружить себя?

Однако состав прибыл на очередную остановку, двери были открыты и выходящие пассажиры сменились на входящих. Мой неведомый отправитель решил со мной не знакомиться, а вместо этого предпочел скрыться. Что ж, внутренний голос подсказывал – наша встреча ещё впереди.

Мне предстояло ехать еще 5 остановок. И мне необходимо было себя срочно чем-то занять, чтобы отогнать странные и дурные мысли. Я вновь ухватился за телефон. Недавно мы с Серджио гуляли по парку и познакомились с двумя миловидными подругами. Мы дурачились, катались на аттракционах, а потом пошли в зоопарк и фоткались с обезьянами. Помню, на одной фотке оказался Серджио и две обезьяны. Я тогда долго рассматривал фотографию, а потом спросил, кто из них Серега. В общем, было весело, и я решил ещё раз посмотреть те фотографии.

Когда я открываю галерею в своем телефоне, то первым делом вижу последние фотографии, а не те, с которых начинал свою фотосессию. И я был твердо уверен, что после фоток с зоопарка камеру своего телефона нигде обнажать не приходилось. Моя уверенность длилась ровно секунду. Открыв первую фотографию, я содрогнулся, увидев новогоднюю елку в лесу…

Я медленно прокрутил остальные фото. Так и есть. Сова на ветке. Улица Серджио. Дерево с надписью. Всё то, что я видел сегодня во сне. И вот теперь я стою глубоко под землей и мчусь в центр города, а заодно вижу свои сны наяву. Всё, что я фотографировал ночью своим телефоном, в моем телефоне и сохранилось. Значит, это был не сон! Не сон, не сон, не сон! Однако я спал…

Народу прибыло, и меня оттеснили далеко в глубь вагона. Возможно, война с пассажирами за каждый «клочок земли» отвлекла меня, и благодаря этому я не сошел окончательно с ума прямо в метро.

10

Работу я всю испортил – так паршиво я ещё ни один макет в своей жизни не делал. Элементарные операции путались, градиент стал для меня сущим кошмаром, о том, что творилось с цветами и их палитрой, лучше вообще умолчать. Гнев шефа был вполне справедливый, однако легче от этого не становилось.

Удивительно еще, что я не опоздал. А то вообще бы тучи над моей головой сгустились еще больше и превратились бы в один сплошной черный и зловещий комок. Но мне было, по большому счету, плевать. Рано или поздно я все равно отсюда свалю.

в крупное рекламное агентство – вперед, там тебя уже ждут

Мое состояние замечали и коллеги. Пару раз на курилке ребята спрашивали, давно ли был я в отпуске, или не собираюсь ли я в отпуск в ближайшее время. Они не понимали, да и не могли понимать, ибо не знали, что работа не позволяет окончательно остаться один на один со своими проблемами. Да были б хоть проблемы нормальными! Я бы смог ими поделиться, мне стало бы легче, и жизнь бы в который раз наладилась. Однако только Сержу я мог рассказать о садовнике и полосах на стене. Коллеги бы просто деликатно промолчали, а потом провожали бы сочувствующим взглядом. Но что и кому я мог рассказать о фотографиях в телефоне?!

За день мне все же удалось сделать многое, кое-как, с горем пополам, но удалось. Но никак не давалась лишь одна вещь, которую мне надо было сделать, прежде всего, и которую я так боялся сделать. Видео и фото от Салоникуса – мог ли я их смотреть на работе? Меня терзала мысль о том, что могло там быть, и в то же время просто не хватало духу выйти в курилку и включить свой старый добрый телефон. Я боялся не просто открыть видео от незнакомого мне человека

(человека?)

Сама эта мысль обращала меня в панику. Но я также не решался и открыть фото, которые сам же и сотворил. Но как? Господи, как же такое вообще возможно?!

– Что-то новенькое накачал? – раздался голос сбоку.

Я моргнул и пришел в себя. О, нет – я опять впал в забытье, и стоял в курилке, вглядываясь в свой телефон. Я убрал мобильник в карман и обернулся. Ага, голос принадлежал Володе – заместителю главного редактора. Уж этот не упустит сунуть свой нос туда, где ему вовсе быть не полагается.

– Да нет, Володя, просто говорил кое с кем.

– Проблемы, заботы? – ровным голосом переспросил замглавреда.

– Да никаких проблем, – махнул я рукой. – Прекрасный денек.

– Уж куда лучше, чем вчерашний, не так ли? – уточнил Владимир.

Я посмотрел на него. Лицо не выражало ничего особенного, но глаза, конечно же, врать не умели. Этот парень чувствовал себя королем Вселенной – этот парень имел полномочия контролировать. Отличный способ компенсировать собственную ничтожность – контролировать других.

– Намного лучше, – подтвердил я.

– И что говорит твой врач? – еще один вопрос от этого зануды.

– Врач говорит, что я могу работать, – ответил я. – И я иду обратно, чтобы делать именно это.

Я сделал два или три шага, прежде чем услышал вдогонку:

– Жаль, что ничего нового не закачал. Мог бы перекинуть мне по Блютуз.

И всё же, к счастью, этот день закончился. Время – единственный объект, на который всегда можно рассчитывать. Вот и сегодня оно не подвело и показало 18:00. Мне не хватило духу корчить сегодня из себя сознательного сотрудника и находиться в этом адском офисе хоть на минуту больше. Помахал всем рукой, пожелал хорошего вечера – и бегом на улицу! Здесь, на улице, я себя чувствовал лучше. Намного лучше. Здесь было движение, жизнь. Ходили люди, мчали мимо маршрутки и машины. И, о Боже, здесь был воздух. Настоящий воздух, а не то кондиционерное чудище, блуждавшее по офису.

Вчера мне не хотелось на работу, а сегодня мне не хочется домой. Я не представляю просто, как я смотрю видео, вижу свой собственный сон, записанный на камеру, а вокруг меня шелестят полосы и поливают цветы садовники. Дурдом просто, причем самое неприятное – это вторая часть этого слова, которая «дом». Может, не стоит смотреть сегодня это чертово видео вместе с фото, выспаться хорошенько, а потом уже завтра, на свежую голову… Но я тут же отогнал от себя эту мысль. Увы, я уже так не могу.

Но всё же домой я сегодня не еду. Это решение. Моё решение. На Лукьяновке есть одна уютная кафешка, с летней площадкой. С одной стороны, можно посидеть одному, и сконцентрировать всё внимание на просмотре видео. С другой стороны, я всё же буду не совсем один – людей вокруг, спешащих с работы, предостаточно. Вот и славно, сейчас я возьму пиво и сосредоточусь на своих вопросах.

Я подошел на летнюю площадку и тут же увидел свободный столик. Разумеется, я поспешил его занять, и заказал подошедшему официанту не один, а сразу два бокала пива. «Не выдохнется ли?», – читалось в глазах официанта, но вслух он ничего не сказал, а просто пошел выполнять заказ. Зато я знал, что ничего на моем столе выдохнуться не успеет. Потому что я намеревался первый бокал осушить залпом. Раз – и нет его!

Так я и поступил. Сижу за столиком и перевожу дух, а вокруг меня кипит жизнь. Люди, кругом люди – каждый из них совсем не похож на меня, и в то же время точно такой же, как и я. Иногда мне приходило в голову, что выражение «океан людей» появилось неслучайно. Все вместе мы – океан, а каждый по отдельности – капля. Забери у моря одну каплю – и оно ничего не заметит. Забери две, три – то же самое. Но именно так и высушивают моря – капля за каплей.

… Второй бокал опустел ровно на половину, прежде чем я решился достать телефон из кармана. Вот он, мой старый добрый друг. Что ж ты мне сегодня такое прислал-то, а? Разве я тебе был плохим хозяином? Ронял тебя, а? Не протирал экранчик? Или не пополнял тебя вовремя? Ладно, глупо на самом деле винить телефон, если у тебя во всей жизни наступила какая-то глобальная хрень.

Но прежде, чем включить то видео, я планировал сделать кое-что еще. Адресная книга… буква «А»… вот, есть, тот самый номер, который я узнал совсем недавно.

Длинные гудки. Третий… четвё…

– Алло, – этот голос, неужели это он, тот самый голос?!

– Привет, королева ангелов. Пока белый конь пасется, принц набрал твой номер.

– Привет, принц, – мне не надо было видеть Анжелу, чтобы понять, что она улыбается. – Как ты поживаешь? Хорошо сегодня спал?

– Просто великолепно, – ответил я, – цвету, как апельсины в оранжерее. Как доехала, как добралась, как тебя встретили? Расскажи, мне ж интересно.

– Добралась без проблем, если честно, то всю дорогу фактически проспала. Дома тоже всё здорово, уже все вещи разобрала, сейчас гулять собираюсь. А ты, как ты?

–Я тоже вроде ок, – сказал я. Пытаюсь улыбнуться, вроде получилось. – Конечно, долгими снами похвастаться не могу, но вот когда сплю, снится мне только все хорошее. Девушка вот одна снится, милая, красивая, вот только жаль, что далековато она сейчас от меня.

– Кто-то грозился приехать, – сказал теплый голос по ту сторону связи. – в контракте всё записано, у меня не отвертишься.

– Знаю, знаю, что ты юрист, – ответил я. А в голове крутилась мысль совершенно другая. «Как бы тебе не пришлось за мной ехать, милая», – думал я. «Как бы тебе не пришлось…»

11

Я начал с фотографий. Рассмотреть их до этого я не успел – слишком уж был шокирован тем, что они вообще присутствуют в моем телефоне. Нормально ли это – видеть фотографии своего собственного сна? Нет, вот только вдуматься в эту фразу! Фотографии собственного сна! На секунду мелькнула мысль, что, возможно, врач мне всё-таки не помешает. Однако мысль я безжалостно прогнал. С чего бы мне идти к врачу? Ведь это не я навязываю себе всякие страхи и мании. Я, вообще-то, привык жить в обычном мире, в котором Солнце встает на Востоке, и до самого вечера идет себе на Запад. Гоу вест, ла-ла-ла-ла-ла…

… а говоришь, что не надо к врачу. А Солнце ведь ниоткуда не встает и никуда не катится. Солнце стоит на месте – это Земля вокруг него вертится. Точно не надо к врачу?

– Да пошла ты, – пробормотал я. И зашел в галерею телефона.

Фото номер 1. Дата – 31 мая 2006 года, 03:16. Прошедшая ночь. Просто здорово. Оно еще и датировано так, как будто всё это было на самом деле. Реальная дата, реальное время. Реальные события? Как там Серджио говорил – во сне участвую, но вроде бы как и не я. Работнички какие-то из Департамента подсознания, куда они меня завели? Может, это они и фотографировали? А потом передали фото какому-то Салоникусу, а он передал мне их по Блютуз по телефону…

– Да стой же! Ты хоть сам понимаешь, что за чушь ты сейчас несешь? – пробормотал я. Говорю сам с собою? А мне все равно. Если кто-то посмотрит на меня как на ненормального, я спрошу у него, как бы он себя вел, если бы ему передали видео и фото с его собственным сном. Изменил жене во сне? Хо-хо, а вот и компромат. Пожалуй, есть смысл вывернуть на голову смотрящему свой бокал с пивом. Чтоб хоть не зря смотрел, и не зря думал про меня всякую фигню.

Однако, к счастью (к моему или к его), на меня никто и не думал смотреть. Зато сам я смотрел в оба. Я не желал пропустить ни малейшей детали – раз уж что-то началось, то я должен как минимум понимать, что вообще происходит. И пусть я никому об этом не скажу по причине полного безумства происходящего, но сам я должен четко осознавать положение вещей. Пока что за последние пару дней произошло следующее: на моей стене жил неведомый садовник, я не поехал на работу и познакомился с Анджелой, мне приснился сон о том, как я провожу время в лесу возле озера у дома Серджио. Теперь передо мной – фотографии этого сна. А вот теперь, кажется, все – хватит себя уговаривать. Пора приступать к просмотру материала.

И на фотографии я видел новогоднюю ёлку. Она была именно такой, какой я ее и видел (видел?). Большая, пышная, нарядная Новогодняя ёлка в майском лесу. Я увеличил фото. Посмотрим, что там у нее за игрушки.

Оказалась, ёлка была наряжена разноцветными шарами. Ну, как разноцветными… это если считать черный и белый цвета восхитительным палитровым ассортиментом. Проще говоря, каждый шар был выкрашен в белый цвет с черными клетками. Или же в черный цвет с белыми клетками, если вы фанат политкорректности. Всё это здорово напоминало шахматную доску, а может, футболки сборной Хорватии. И всё это висело на ели.

Ещё минут пять я внимательно разглядывал дерево, но ничего больше интересного не нашел. Я переключил на второе фото. Сова. Причем на ветке, как всё и было в моём сне. Я поймал себя на том, что повторяюсь, но всё же я никак не мог свыкнуться с дикостью и нереальностью происходящего.

Сова на ветке смотрела не в кадр. Собственно, она смотрела в противоположную сторону. На третьем фото сова уже поворачивалась в мою сторону. На четвертом – смотрела вбок. На пятом…

О Господи. Она смотрела в кадр. Она смотрела прямо на меня! И ёё глаза были объяты жутким ужасом, они расширились в безумной панике обреченного! Чего испугалась сова? Почему я этого не вижу?

На шестом кадре сова запечатлелась в полете. За секунду до вспышки она оторвалась от ветки. А на восьмом кадре совы уже не было. Только пустая ветка. И черный клубок, выступающий из-за горизонта.

Седьмое фото показало мне улицу, на которой живет Серджио. Да, вообще-то, здесь и его балкон должно быть видно. И верно, вот он самый, шестой этаж, а вот и Серегин балкон. Мало того – на нем еще кто-то стоит и машет в кадр рукой.

Сейчас я посмотрю, кто это меня узнал с такого расстояния, да еще и ночью в лесу, да еще и во сне! Для этого стоит просто увеличить фото. Что я и сделал. Вот он, тот самый балкон, где мы хорошенько отдохнули буквально вчера. Кто стоял у Сергея на балконе, и поджидал, пока я появлюсь. Вот его лицо…

И сейчас я осознал, что такое действительно холодный пот! Я содрогнулся и вцепился в телефон, не в силах отвести от него глаз! Вот кто мог узнать меня, даже на таком расстоянии! Вот кто меня приветствовал, махая рукой! Этот парень и до этого приветствовал меня каждый день. Я видел его, когда уходил на работу. И видел, когда возвращался домой. И не только дома я с ним сталкивался. Я мог его наблюдать каждый день, где угодно. Везде, где есть зеркало. Ибо на фото, на балконе Серджио стоял… я.

….

….

….

Дальше я не мог продолжать. Физически не мог. Я позвал официанта, расплатился за пиво и нырнул в бесконечный поток подземных пассажиров.

* * *

Снова дома. И это не так уж и плохо – пусть я не сплю, зато горячая ванна и теплая постель всегда в моем распоряжении. К тому же, ничего мне не мешает заварить кофе и опустошить чашку под дымок сигареты. Вредная привычка? Охо-хо, а то, что происходит сейчас со мной, разве полезно?

С другой стороны, говорят, что дома и «стены помогают». Вот здесь я и могу посмотреть видео. Любопытство пересиливало страх. Я никого не просил лишать меня сна, крутить полоски на стенах и селить садовников на карты. Но раз уж меня в это втянули (а ведь кто-то приложил к этом руку, к примеру, кто такой Салоникус?), то, опять же – я хочу знать об этом как можно больше.

Но я так сразу и не решился начать просмотр. Пошел на кухню, поел. Майонез, ага, куда ж без него. Включил телевизор, посмотрел футбол, как раз Лигу Чемпионов повторяли, как Барселона побеждала Арсенал. Еще сделал чая, еще покурил. Я испытывал странное ощущение: будто бы я вот-вот засну, еще мгновение – и сон могучим ударом кулака отправит меня в нокаут. Но я держался… точнее сказать, да ни фига-то я и не держался, сопротивлялся там, как же! Я бы с такой радостью завалился сейчас на боковую, кто бы только знал! Так что я не держался. Скорее, меня держали.

Добездельничался я в итоге до половины двенадцатого ночи, и решил, что тянуть дальше некуда. Свет в комнате я выключать не стал. Пусть с меня смеется хоть вся планета, а свет я не выключу. Хотя, если домовой захочет, то пусть его и выключает. Или садовник.

Вот и телефон оказался у меня в руках. Пальцы привычно забегали по кнопкам: сначала включили меню, потом галерею и в итоге вошли в раздел «Видео». Вот оно, это видео. Его мне передал в метро Салоникус. И не просто так, а по Блютузу.

Первым делом я взглянул на хронометраж видео. Просто хотелось знать, к чему мне готовиться – к короткой флеш-заметке или это будет нечто объемное. Оказалось, нечто среднее – файл длился полторы минуты.

В конце концов, мне уже самому это надоело. Пора открывать кинотеатр, зрители жаждут блокбастер. Вперед! Началось!

12

… Первый кадр – новогодняя елка. То, что я сфотографировал, теперь было и на видео. Ель не была статичной, ее игрушки покачивались, словно колокольчики в безумном хоре. Динь-дон, динь-дон, напевали черно-белые клетчатые шарики. Кстати, да, именно напевали – звук у видео был, приглушенный, отрывистый, но был.

Сова! Внезапно я отпрянул от телефона. Боже, она так внезапно появилась, когда мое внимание было целиком во власти ели. Это напомнило мне те ссылки, которые высылали коллеги по работе – якобы головоломки, когда тебе надо аккуратно провести шар между линиями. И вот когда ты почти доходишь до финиша, весь поглощенный этой увлекательной игрой, внезапно раздается рев и на весь монитор выскакивает ужасная рожа. Тот, кто в этот момент пьет чай, просто проливает его на пол, за сердце и говорить не приходится – еще минут пять оно жалобно пищит где-то в глубине пяток. Вот что мне напомнила эта сова. Потом, конечно, напомнила. Вначале было просто страшно.

И этот взгляд был словно продолжением фотосессии моего сна. Кадров, где сова оборачивалась ко мне, не оказалось, зато остался ужас и взгляд мне за плечо. Сова резко развернулась и полетела. Раз – и она уже не актриса моего мини-фильма.

Секунда или две – черный клубок, выступающий из-за горизонта. Что это, зачем это? Я не успел понять, как клубок уже исчез. Вместо него показался чудный малыш лет четырех. Он радостно улыбался и махал листом бумаги с каким-то рисунком.

Малыш был уже не в лесу. Он находился в квартире, интерьер которой был мне хорошо знаком. О, да – он был уж очень хорошо знаком! Это та самая квартира, в которой я прожил первые 10 лет своей жизни. А малыш… малыш, это я. Я! И это был мой первый рисунок, я хорошо его помню, несмотря на то, что тогда мне едва стукнуло четыре. Это был ежик, которого я увидел в лесу, я его тогда запомнил и нарисовал. Вот тогда удивились мама с папой, не верили, что рисунок мой. Кстати, вот на видео показывают их удивленные лица.

Вот я в первом классе. Урок рисования, я изобразил камыши на озере. Получил «пятерку», которой очень гордился. Следующий кадр – летучая мышка, еще один мой рисунок. Это уже где-то третий класс, точно не помню.

А вот и лошадка – это был мой любимый рисунок, пусть я и расстался с ним почти сразу после создания. Я потратил полдня, чтобы ее нарисовать, а теперь вот помню ее очень смутно, и на видео она показана как-то мельком, что ли. Но я точно помню, что получилось просто шикарно, я глаз не мог отвести от своего шедевра (иначе я свои картинки и не называл). Но… в углу страницы красной пастой красовался цифровой лебедь. Вот другие мои рисунки. И они тоже оценены «двойкой».

Я нажал на паузу и призадумался. Я сейчас работаю дизайнером, это то, чем я всю жизнь мечтал заниматься. И вот тут я опять взял паузу, на этот раз в своем сознании. Это ли оно? А что было раньше?

И ответ пришел сам собой, как будто всегда был здесь. Двойки – мне их ставили ни за что, вопреки всякой логике – и постепенно я разочаровался в самой первой детской мечте. Стать художником. А много ли надо было неокрепшей детской психике? Родители никогда не возражали вроде по поводу моей задекларированной публично будущей профессии, но в художественную школу не отдали. Почему, уже не помню, давно это всё-таки было.

Но, так или иначе, по окончанию школы я пошел в Институт архитектуры, параллельно на курсы графического дизайна, и теперь верстаю макеты в спортивном журнале. Вместо того, чтобы писать картины. Вместо того, чтобы…

Но стоп! Что там дальше показывает видео?

А показывает оно ту картину, которая минуту назад так ясно держалась в моем воображении – обычный двадцати-дохреналетний парень, усердно корпящий над рабочим компом. Так сказать, воплощение мечты…

И снова лес! Тот самый лес, в котором я побывал во сне. Теперь на фоне деревьев опять всплывал я, но уже в несколько иной ипостаси. Не с усталым бесцветным лицом, а наоборот – в порыве вдохновения, блестящий, озаренный! Вот я держу в руке макет рекламы для мобильных телефонов – я «наваял» его буквально за ночь, и заказчик принял его с восторгом, да что там, в ладоши чуть не хлопал. А вот обложка для книги – тут я уже две ночи потратил. Ночь, ночи… ведь действительно, главное время суток для творческих людей – это конечно же…

АААА!!! Опять!!! То слово, которое я подумал, отобразилось на видео! Мой лик исчез, и на экране снова остался один лишь лес. Но вот одно из деревьев приблизилось… и я увидел, как на его стволе ножичком аккуратно вырезаны слова:

...

ГРАФ НОЧЬ

Ночь, ночь, ночь! Что значит это видео? Как оно снималось? И какой вывод я должен сделать после его просмотра?!

Но на этом сеанс не завершался. Камера отъехала от дерева и повернула немного в сторону. И я увидел цветочную клумбу. Вот только цветы на ней уже давно завяли, и полить их не представлялось решительно никакой возможности. Об этом ясно говорил следующий кадр: человек с лейкой, перевернутой вверх ногами. Ни капли воды не исходило из той лейки.

И тот человек поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. Зловещий взгляд, и злодейская ухмылка – как будто он только что подставил мне на стул канцелярскую кнопку, а я ее не заметил. Я впервые видел это выражение лица у садовника, поливающего цветы у меня на стене. И холодная пустота, мерцающая в глазах на фоне сатанинской усмешки, поведала мне, что речь тут идет не о кнопке. Отнюдь не о кнопке – пусть даже канцелярской.

Затем – белый экран, и иссиня-черной краской число 27.

И – финальная надпись:

Конец? Всё только НАЧАЛОСЬ!

* * *

Утро застало меня в уже привычном состоянии абсолютного бодрствования. Вроде как я сомкнул глаза, что-то даже будто спал, но всё это – какая-то химера. Не знаю, как я держался на ногах, но силы были. Откуда, понятия не имею. Может, помогал кофе? Но, Боже, я ж на таком допинге долго не протяну.

Кофе, тем не менее, я выпил всё равно. Сейчас на работу, и всё равно, что там будет. А вечером я навещу Сержа. Пусть он мне кое-что прояснит – это сейчас мне ой как не помешает.

… День прошел в привычном темпе, если не считать, конечно, все более и более повышающегося интереса начальства и коллектива к моей персоне. Не тот это интерес, должен заметить, что кружит тебе голову и заставляет чувствовать себя знаменитостью. Скорее, я бы предпочел спрятаться «в тени» и особо не высовываться. Но меня «высовывало» мое настроение, внешний вид, а особенно качество работы, которое в последнее время блистать более не стало. Да нет же, оно потускнело! Конкретно так потускнело!

Так что ничего хорошего мне в ближайшем будущем здесь не светило. Но этот грустный вывод почему-то никак не подействовал на меня. Это только оно звучит так ужасно: «Я теряю работу». На самом деле, а что ты теряешь? Зарплату? Она не намного выше оклада грузчика или дворника. Я вовсе не желаю, чтобы грузчики и дворники получали меньше, наоборот! Вот только я не понимаю, для чего я пять лет своей жизни потратил на институт.

А больше, по сути, терять нечего. Я уже потерял сон, покой, ритм жизни и все атрибуты нормального человека. И в то же время я чувствовал, что взамен я обрету нечто большее. Что и от кого? Не знаю. Не имею ни малейшего представления.

… Вот он, конец рабочего дня. Нельзя откладывать ни минуты. Тот спектакль, что разыгрался в моей жизни, организовал не я, и не мне было вносить корректировки в его сценарий. Однако и сидеть, сложа руки я не хотел – все происходило очень стремительно, и мне не хотелось упустить нечто, когда оно появится.

Но выйти на свежий воздух вовремя я не успел. «Ку-ку» – и на рабочем столе моего компа выскочило окошко с сообщением. «Евгений, зайдите, пожалуйста, ко мне». Имя контакта звучало как «шеф», и ни повышением зарплаты, ни премией это не грозило.

Я постучал в дверь. «Войдите», – раздалось изнутри. Я вошел.

– Игорь Артурович, вызывали? – спросил я.

Тело за массивным столом ожило и подняло на меня свою пышную шевелюру над очками. Лицо сияло оттенком легкой небритости. Глаза за стеклами безучастно изучили меня, как будто видели впервые. Впрочем, отчасти это было истиной – сотрудники, подобные мне, в память особо не врезаются.

– Вызывал, Евгений, вызывал, – ответил шеф. – И мне хотелось бы услышать Вашу версию, почему я Вас к себе вызывал.

И в эту минуту я почувствовал в себе лифт. Тот, который держится на слабеньких тросиках, но все же пытается подняться наверх. Пытается, пытается… а потом просто обрывается. Слетает с катушек. Падает вниз, и что ему до того, что происходит на этой планете.

– Бывают иногда догадки, Игорь Артурович, – улыбнулся я. – Возможно, Вы сумели выявить взаимосвязь коллажа, который я сделал в марте на обложку, и повышением спроса на наш журнал, что, в свою очередь привело к увеличению тиража.

– Тиража? – переспросил шеф, пытаясь удержать очки у себя на носу.

– Ну, разумеется, – подхватил я, и сменил позу – попросту говоря, закинул ногу за ногу. – Это количество экземпляров, но чтобы так долго не произносить, придумали слово «тираж». Точнее, не мы с Вами, Игорь Артурович, его придумали, и даже не наши соотечественники, а вездесущие французы. Это ж они и слово «журнал» придумали, хитрецы этакие.

Глаза шефа, не отрываясь, смотрели на меня.

– И главное, в чем я уверен, Игорь Артурович, в чем я ни секунды не сомневаюсь – Вы наверняка обошлись без помощи отдела маркетинга и самолично проанализировали ситуацию, – теперь меня было не остановить. – Именно тогда Вы и осознали весомый вклад Вашего покорного слуги, исполнительного сотрудника Копирина Евгения, в повышении прибыльности издания. Вот почему, я прекрасно понимаю, Вы меня вызвали сегодня сюда.

Я откинулся на спинке стула, и с самой невинной в мире улыбкой смотрел на шефа. Он, не мигая, отвечал мне также пристальным взглядом. Шли секунды, и никто не хотел менять выражения лица.

Наконец, Игорь Артурович вздохнул и уставился куда-то вверх. Я вздыхать не стал, но вверх тоже посмотрел. И услышал вкрадчивый баритон шефа.

– Вы абсолютно правы, Евгений. Я осознал, какой Вы ценный и незаменимый сотрудник.

Шеф закурил сигарету. И я сделал то же самое! Прямо в его кабинете! И я подумал, до чего ж мелкие мы существа. Да не мы, а я, за себя надо отвечать! Вот передо мной сидит человек, который умнее и опытнее меня, и которого я, по идее, должен уважать. Я и уважал. Но закурить в его кабинете – это была неслыханная наглость. А ведь это не его дом, это служебный долбанный клочок земли! И что позволено одному сотруднику, то позволено другому. Он директор? И что? В слове «директор» не содержатся фреймы слов «Бог», «всемогущий» или «господин». Странно, почему мне раньше это в голову не приходило?

Шеф просто открыл рот. Осекся на полуслове и посмотрел на меня, как прозревший крот на небо. Я выпустил дым к потолку.

– Да, Евгений, я Вас явно недооценивал, – продолжил шеф после короткой паузы. – Понимаете, в чем дело… Наш журнал – это скромное издание. Нам не сравниться с «Футболом» или «Командой». Нет-нет, не сравнится ни за что и никогда.

Шеф пыхнул сигаретой и уставился в потолок.

– Потому мы не имеем ни малейшего морального права удерживать Вас в наших узких и чересчур мелких для Вашего творчества рамках. Я думаю, Вам следует завтра хорошенько выспаться и приступить к поиску новой работы. Уверен, долго Вы ее искать не будете.

А вот моя сигарета как раз дотлела. И затушить ее было не обо что – злодей Игорь Артурович куда-то дел пепельницу. Я сидел и перекошено улыбался, а сигарета (точнее, фильтр) нагревался и нагревался все сильнее.

– Понимаете в чем дело, Евгений, – шеф кивнул головой и скосил глаза в мою сторону. – Вы – гений. А нам нужны таланты. Просто таланты.

13

– Хей-хоу, старая обезьяна, открывай дверь, – завопил я, победно вскинув вверх бутылку с пивом. – Так-то ты гостей встречаешь, а? А ведь к тебе пришел не кто-нибудь там, а настоящий гений!

– Ты чо, с корпоратива шоль? – Серж стоял в проеме только что открытой им двери. – Набухался, орешь на весь подъезд, небось уже с какой-то кисанькай успел позажиматься.

– Пофиг кисаньки, я тебе принес пива, – улыбнулся я.

– Так какого ты стоишь в дверях? Заноси свои лыжи и давай его дудлить!

Так я и поступил – зашел в Серегину обитель, разулся и завалился на ближайшее кресло. А затем мы открыли пиво и начали его дудлить.

– А теперь признавайся, Рембранд недоделанный, по какому поводу торжество? – вопросил Серж после первого же глотка.

– Знаешь ли ты, несчастный, что сегодня я стал свободен, как птица в полете. Как ветер в поле. Как…

– Чего? – Серж на секунду оторвался от бутылки. – Тебя выгнали, что ли?

– Никто меня никуда не выгонял, – взмахнул я своей тарой и чуть не вылил ее на пол. – Я сам гордо покинул эту ничтожную конторку. Да-да, и не смотри так – у меня нет мании величия. Мы, гении, этим не страдаем.

– Все понятно, – кивнул Серджио. – Оно, в принципе, все к тому и шло. Ты посмотри на себя – симпатичный парень превратился непонятно во что.

– Элтону Джону скажешь, что он симпатичный парень, – надулся я.

– А я тебе и не говорю, что ты симпатичный. Наоборот, повторяю, ты стал похож непонятно на что. Исхудал, побледнел, парикмахера посещал последний раз когда? На Новый год?

– Да, причем на 2006, – ответил я. – Так что не так уж все и запущено.

– Запущено, чудо ты в перьях, еще как запущено. Похоже, домой ты сегодня не попадешь, так что оставайся опять у меня, будем обсуждать, что тебе дальше делать.

Я чуть не пропустил мимо ушей одно слово, но постепенно смысл сказанного до меня все же дошел.

– Что значит – ОПЯТЬ? Серж, ты сейчас оговорился. Почему ты сказал «опять»?

Рука Серджио остановила полет пива ко рту обладателя. Сергей посмотрел на меня очень внимательно. Я смотрел на него.

– Серж, – тихо прошептал я. – За все годы нашей дружбы мы наклюкивались в барах и тусовались до утра, жили вместе с тобой, Маришкой и Иринкой в отеле в Карпатах, да куда нас только не заносило. Но никогда, ни разу я не оставался у тебя. Ни разу.

– Так и есть, – кивнул Серж. – Точнее, так и было. Но в прошлый раз ты остался у меня. Мы пили пиво, я рассказал тебе о Раночах, потом мы обсуждали Фрейда, а затем ты плюхнулся на кресло и дремал, как младенец.

Я все еще не понимал, что он говорит это серьезно.

– Да нет же, Серж. Я ушел от тебя, потом зашел в супермаркет, купил перекусить, пришел домой, читал Кинга, а потом мне снился сон, и я утром пошел на работу.

– Да тебе это все приснилось, алле! Я ж не дурачок, я четко видел, как ты спал. Проснулся ты в семь утра, напялил свои кеды и даже не сказал «покеда».

«А я что, по-твоему, дурачок?», – хотел крикнуть я, но сдержался. Не надо было накалять обстановку. Серж бы точно начал меня сторониться, если бы понял, что я всерьез считаю, что не ночевал у него. А я, черт возьми, и не ночевал!

– Ок, – улыбнулся я. – Я действительно ходил в супермаркет, но это было на следующий день. Башка ни черта не варит.

–Ага, а ты еще и пива добавил. В общем, бросай свою клоунаду, и рассказывай, за что тебя поперли, и что ты собираешься делать?

… Мы опять просидели долго, но не так, как в прошлый раз, когда я якобы остался у Сержа ночевать. Я рассказал о шефе, о том, как мне все осточертело, а Серега все качал головой и говорил, что я это зря, что без работы жить сложно, что лучше бы взял отпуск, ну, и все в таком духе. Я ему отвечал, что все это верно, но что-то в этой жизни нужно менять, и сейчас я новую работу искать не буду, а попробую разобраться в себе. Благо, мне было, в чем разбираться.

В итоге я пошел домой, а на прощание Серджио посоветовал мне точно запомнить, что сегодня я у него не оставался, а напялил свои лыжи и пошел домой. А еще лучше, записал. Я пообещал, что обязательно запомню даже без всяких записываний. И спустился на лифте вниз.

Я решил немного прогуляться по вечернему Киеву. Сладкий ароматный майский воздух на стыке с июнем опьянял и поднимал настроение. Я шел и не думал ни о чем, голова была в каком-то дурмане, мысли томно потягивались и не хотели вылезать со своих кроватей. Пусть себе спят, хоть они немного поспят, потому что о здоровом полноценном сне мне оставалось только мечтать.

Я думал о том, нормально ли это, когда человек возвращается домой, осознает, что у него на стенах вьются полоски и садовник подстригает кусты, и считает это уже нечто само собой разумеющимся? А нормально, когда сон человека записывают на видео, и человек потом это видео смотрит? И нормально ли, когда человек проводит ночь в одном месте, а ему говорят, что он был в совершенно другом?

Так, в размышлениях, я прошел четыре станции метро, затем все же решил спуститься в подземку и продолжить свой путь домой гораздо быстрее.

…Дома я приземлился на диван, но телевизор включать не стал – не до него было, если честно. Меня тревожила лишь одна мысль – как могло получиться, что Серж был абсолютно уверен в том, что я ночевал у него. И он не шутил, нет, он не шутил. Так как же?

Мозг лихорадочно искал доказательства собственной вменяемости. Итак, я покинул Серджио, было двеннадцать часов ночи, я еле успел запрыгнуть на последний рейс метро и доехал до дома… а нет, не до дома. Сначала я зашел в супермаркет.

Супермаркет! У меня есть, точнее, нет одной привычки – выбрасывать чеки после посещения маркета. Обычно я засовываю их в карманы и выкидываю лишь тогда, когда они там начинают образовывать колонии и армии, а затем по принципу «Рукавички» начинают оттуда вываливаться.

А значит, у меня есть шанс. Ведь если бы я ночевал у Серджио, то я никак не мог быть в супермаркете в ту ночь. Никак не мог бы. Вот и карманы – а давай-ка их вывернем!

…Супер! Отлично! Целая куча чеков, и относительно свежих. Я принялся внимательно их просматривать. Их действительно было много, но не так, чтоб уж совсем немереное количество. Большинство было еще апрельских – вот что значит не чистить долго карманы! Вскоре половина была отсортирована. Правда, не только чеки попадались мне в руки – какие-то визитки были, триста лет мне не нужные, записи чего-то там. В общем, минут через десять у меня в стопочке оставалось штук пять чеков. Я был близок к истине, ура! Я взял первый попавшийся и…

Рука повисла в воздухе, и я сам вместе с ней надолго «завис». Эта маленькая, обычная бумаженция могла оказаться чеком за майонез, за торт, талончиком на трамвай, запиской от соседа, чьим-то номером телефона. Да всем, чем угодно могла оказаться эта бумажка! Но нет, это был чек. И чек не на майонез. Не на торт. И даже не на бутылку минералки.

Вот что было написано на этом сумасшедшем чеке:

...

Супермаркет «ГИПНОС»

29.05.2006 04:37:28

Продавец: Морфеева А.В.

Командор: Салоникус

Владелец: граф фон Нахт

Сумма: 666, 66

Товар: Сон (28 ч.)

Упаковка: коробочка

Адрес производителя: г. Раночи, ул. Бархатная, 27 (чтобы легче запомнить – стоимость книжки Фрейда)

Покупатель: Копирин Е. В. (ученик)

СПАСИБО ЗА ПОКУПКУ

ПРИХОДИТЕ ЕЩЁ (если хватит смелости)

14

Реальность сходила с ума, и теперь мне оставалось только гадать – в каком я состоянии по отношению к ней? Соответствую ли я её параметрам? Или моя участь – безропотно принимать все те дивные повороты, что случились в моей жизни?

Эта дата на чеке, двадцать девятое мая, была днем (точнее, ночью), когда все началось. Когда меня разбудил телефонный звонок. Когда голос в трубке так и сказал «Началось». И я во сне был в супермаркете и покупал сон! Сон в коробочке! Правда, во сне он назывался «Гипнос», а в реальности несколько иначе

(уверен насчет реальности?)

И вот теперь у меня в руках чек, свидетельствующий о достоверности той покупки. Понятное дело, я не собирался в супермаркет проверять там что-либо – надо мной бы просто посмеялись или вызвали бы «скорую». Ни то, ни другое в мои планы не входило.

Я хотел убедиться, что не ночевал у Серджа в одну ночь, а вместо этого убедился, что какой-то сумасшедший бред произошел еще и в другую. Причем, я вспомнил еще одну деталь – видео, которое прислал мне незнакомец в метро (Салоникус его звали), было снято в ту самую ночь, когда я якобы ночевал у Сержа. И на видео, более того, был балкон Сержа, на котором стоял я! Так что, получается, я действительно у него ночевал??!!

И еще один вопрос – а что мне теперь со всем этим делать? Работы у меня уже нет, зато есть серия загадок, которая и не думает прекращаться. И все же я интуитивно чувствовал, что скоро что-то произойдет – такое, что сможет объяснить многое происходящее. Не знаю, почему я был в этом уверен. Просто знал, и все, что именно так все и будет.

Время, кстати, было еще совсем не позднее, половина двенадцатого. И тут мне пришла в голову мысль, что делать дальше. Завтра я пойду на вокзал и куплю билет в Харьков. Поеду к Анжеле, и расскажу ей все, как есть. А там пусть будет что будет, что хочет, то пусть и думает. Может, я утешусь в ее объятиях. А может, она пошлет меня куда подальше со всей моей ерундой нереальной. Может, я вообще ей ничего не буду рассказывать. Но в любом случае, я к ней поеду. И постараюсь хоть немного поспать. Она ведь меня просто не узнает – я действительно сильно похудел даже за это короткое время, осунулся и заимел круги под глазами. Но на человека все еще был похож, вот только поспать мне действительно здорово не помешало бы. И еще мне казалось, что сильно долго я такими темпами не протяну.

Я выключил свет и лег в постель. На улице было довольно-таки светло – приближалось полнолуние. Я не особо большой специалист в лунных календарях, но Луна вот-вот готова была засиять во всей своей красе. Дня через два-три, где-то так.

И когда мои глаза понемногу привыкли к темноте, я заметил кое-какие движения на стене. Садовник ходил по саду и поливал цветы, а на другой стене полоски вились и уходили куда-то вверх. Как загипнотизированный, наблюдал я за этими полосками, пока постепенно не стал впадать в полудрему. Почему-то в голове стали прокручиваться разные песни. Русские, украинские, английские, немецкие, французские. Как ни странно, это подействовало на меня благотворно – хоть крепким сном я забыться и не сумел, но подремал более-менее неплохо, учитывая мой сон в последнее время…

Я вскочил и уставился в окно. Забрезжил рассвет, первые лучи Солнца уже пробивались сквозь горизонт. Первая мысль: «Ничего не случилось! Просто поспал, и все!». И действительно, я никуда не ходил во сне, ничего не покупал, никто меня на видео не снимал. Просто подремал, правда, недолго – часы показывали 5:30. Ну и ладно, все равно я себя чувствовал чуть лучше, чем вчера. Уже прогресс!

Я позавтракал, поплескался пол часика в ванной и решил, что не буду оттягивать время. Поеду на вокзал прямо сейчас. То-то Анжеле сюрприз будет! Обрадуется она ему или нет, а сюрприз будет. Вернуться в Киев я всегда успею.

Но все же взял билет не только в Харьков (мне повезло – поезд отходил через полчаса), но и обратно на следующий день, так, чтоб я в девять уже был в столице. Если вдруг что, переночую на вокзале – вдруг меня просто за дверь выставят. А нет, так задержусь, билет можно всегда сдать обратно. Или выкинуть его вообще.

или положить его в карман, да-да, в карман, ты ж любишь туда все что ни попадя совать

О, мерзкая тварь! Ситуация явно улучшается, раз она подала свой голос, а то ее давно что-то не было слышно. Сейчас подъедет мой поезд, и там я или подремлю, или о чем-нибудь подумаю, или музыку послушаю, или пейзажем за окном полюбуюсь. В общем, как говорится, дурному не скучно и самому.

Поезд был на месте. Я зашел в свой вагон, занял свое место и откупорил бутылочку минералки. Поездка началась.

Поезд тронулся, и через некоторое время мы покинули пределы столицы. За окном замелькали деревья и луга – красиво, конечно, но быстро утомляет. Пассажиров особо в вагоне не было, да мне, собственно, никто и не был нужен. Зато я нашел себе интересное занятие – я достал найденный вчера чек и принялся внимательно изучать.

… Колеса отбивали свою унылую однообразную песенку, вагон ритмично покачивался и непременно убаюкал бы меня, если бы это было хоть немножечко возможно. К счастью, я в своем секторе был один – майские праздники остались позади, и в этот период мало кто ломился из столицы домой. Разве что армия новоиспеченных абитуриентов – в обратном направлении….

И вот чек предо мной. 29 мая – ночь, когда действительно все началось. Это было так недавно, собственно, май только вчера закончился – но казалось, что прошла целая вечность. Банальная фразочка, знаю, но мне действительно так казалось. Время 04:37 – что ж, вполне подходит, это как раз я рассматривал меленькие синие коробочки, полагая, что это сон. А может, это и правда был сон? Название гипермаркета – «Гипнос», а это и есть сон. По-гречески вроде…или не по-гречески? Вот фамилия Морфеева точно о многом говорит – Морфей это и есть бог сна в древних легендах.

Но больше всего меня интересовал Салоникус. Это ж тот парень (или не парень?), который в метро мне мой сон скинул. Надо же… и еще он командор. Кто такой командор? Почему не командир, так ведь проще звучит. Директор супермаркета? Его управляющий?

Командор, – прошептала злобная тварь. – Тебе русским языком написали, дубинушка: ко-ман-дор. Какой директор? Какой управляющий?

В игнор злобную тварь. Я начал лепить ассоциации вроде дор-золотой, манн-человек и ко-совместный, и долепился до совместного человека золота. Не, это уж точно бред. Эта мысль мне понравилась. То есть, сейчас это бред, а то, что было раньше, это все не бред, правильно? Забавно.

Сумма 666, 66. Ну, такие цифры у нас любят писать малолетки, юные зверюги, вообразившие себя сатанистами. Спроси у них что-нибудь из Библии или заповедь их отца лучезарного, небось, и слова не промолвят. А кресты перевернутые, пентаграммы и шестерки – пожалуйста, на любой стене намалюют в два счета.

Вот только что эти цифры делают в моем чеке, а? Очень не похоже, чтобы его распечатал дурной малолетка. И даже не дурной. Ха, та давно ли я сам таким был? Но это было из другой области. Какой? Какой? Какой?!

Как бы там ни было, а сам я уже точно в другой области был. В Харьковской. Центральный вокзал центрального города области радостно меня встречал, приглашая шагнуть на его видавшие виды платформы. Я нырнул в подземный переход – кстати, похоже, как и у нас: указатели, коридорчик, который выводит прямо… куда? У нас он выходил на площадь открытую, в Харькове – на закрытую, эдакий прямоугольник с одной лишь открытой стороной. А посреди него рядами бьют фонтаны, и в дуэте с вечерними огнями они зачаровывали мерцаньем и равномерным плеском. Хей, да я, кажется, уже немного люблю этот город!

…Какого фига, а?! Ну какого же?! Что значит «Абонент не може прийняти Ваш дзвінок». Анжела, богиня, возьми ж ты эту долбанную трубку!

Я набирал третий раз знакомый номер, и третий раз Анжела была вне связи. Все бы не беда, но я понятия не имел, где она живет! Харьков, конечно, не Киев, но не настолько не Киев, чтобы можно было быстро отыскать человека. Тоже столица, как-никак, первая причем.

Тогда я позвонил Сержу. Уж этот фрукт должен быть на месте. И точно – трубка фыркнула, и оттуда сразу же понеслось:

– Обезьяна, сегодня рабочий день, а я – рабочий класс. Каждая минута беседы с тобой приносит нашей Родине убыток.

– Это ты приносишь Родине убыток, – ответил я, – и если ты сейчас со мной не поговоришь, то будешь не рабочий класс, а рифмой к «рабочий класс».

– Ого, загнул,– Серж не унимался, – прощаю лишь потому, что чувствую – тебя опять куда-то к лебедям занесло. Говори.

Я рассказал.

– Клево, – хмыкнуло из трубки. – А чего ты про нее сразу не рассказал? Глядишь, и ехать бы не пришлось…

– Это почему же?!

– Ладно, теперь неважно. Найди ближайший интернет-клуб (ты ж на вокзале вроде?) и пробей мобильник. Ну, знаешь там в резюме может где-то засветилось… а хотя нет, я в офисе сижу, все равно обед скоро… говори номер – я пробью.

– Хочешь у меня девушку увести, старая обезьяна?!

– Да, хочу ее спасти от бесконечных передачек в дурдом. Давай, я записываю.

Я продиктовал номер по цифрам.

– Вот и славно – сказал Серж, – можешь пока клюкнуть бутылочку пива – счастливые вы люди, безработные… – послать я его не успел, так как трубка успела дать отбой.

… Я не знаю, сколько прошло времени после звонка. Может быть, минута. А может быть, сутки. Возможно, и век сейчас не двадцать первый. Однако, когда телефон зазвонил, я просто нажал клавишу «ОТВЕТИТЬ». И ответил.

– Жень, слушай – твоя ж принцесса на юриста учится?

– Да, все верно.

– Ну, значит, это она. Однако она точно твоя судьба, бугага. Я только что пробил ее фамилию

– Ну, и как же она звучит? – поинтересовался я.

– Ты не поверишь. Морфеева Анжела Владиславовна. Алло… Алё! Алё, Жека, ты там жив вообще?!

А я и не знал, что ответить на этот вопрос. Знал я другое. В Харьков я приехал зря. И очень зря. Анжела – часть плана, часть всего, что творится. И возникла она не случайно. Вот же ж дурак, а?! Поверил, что случайная дамочка в метро повелась на твое обаяние. Да уж, плейбой, нечего сказать. Включил бы мозги раньше – многое бы стало на свои места, Серж прав. Теперь я расскажу ему все. И про фотки тоже расскажу.

Но если раньше я мозги не включал, то самое время сделать это теперь. Я стоял в очереди в кассу за билетом обратно в Киев. Где-то часам к девяти я должен быть уже в столице. Отлично. У меня еще вся ночь впереди. И в эту ночь многое встанет на свои места.

15

На обратном пути я поначалу ни о чем и не думал. Настроение… да какое там настроение? У меня был шанс, возможность что-то получить, с кем-то поговорить, сблизиться… все же мы, люди, наивные существа. Ведь я же поверил… поверил, поверил, поверил! Что все было натурально, естественно, что наша встреча с Анжелой не часть какого-то общего плана, а знак судьбы, соединявшей одинокие сердца! Неужели правы прагматики и циники, утверждающие, что мир сугубо материален и никакого места никакой романтике в нем нет?

И тут случилось удивительное – злобная тварь стала на мою сторону.

средний палец прагматикам и циникам, – спокойно и ровно сказала она. – никогда не делай поспешных выводов. Пока с ней не поговоришь – вообще никаких выводов

Это меня немного успокоило. Действительно, чего это меня понесло? Даже если я прав, все равно нам стоит еще раз встретиться. Но только не сегодня, о нет! Телефон я предусмотрительно отключил. Сегодня ему не плясать по столу, отбивая чечетку под ревущий напалмом рингтон. И даже Серж, старая добрая обезьяна Серж сегодня отдыхает. Хватит людей. Слишком долго сцена приближается к артисту. Теперь артист сам выходит на сцену.

«А поезд мчит по рельсам», – подумал я и улыбнулся. А по чему ему еще мчать? Но ехать еще долго, и это супер. Приведу-ка в порядок свои мысли.

Итак, что мы имеем? Дизайнер в заштатном спортивном журнальчике – молодой, холостой, ждущий счастья в жизни и Чемпионата мира в Германии, куда наши, наконец, соизволили пробиться. Сначала я стал плохо спать – засыпал все позже и позже, пока вообще не перестал засыпать. Звонок и «Началось» в трубке, неожиданный выходной, знакомство с Анжелой. Ах да, был и сон, этот долбаный сон в супермаркете, итогом которого стал чек. И этот чек напрямую связан с Анжелой. Пам-парам, круг замкнулся.

Серж. Не забыть еще и Серджио. Вроде никакой особой роли он не играет. Ох уж этот Серж, мы с ним подружились на моей первой работе, где я верстал рекламные макеты с лекарственными препаратами, а он обеспечивал их своевременную доставку. Помню, на последних президентских выборах я мерз на Майдане за одного кандидата, а он поддерживал другого. Ох, и грызлись мы тогда – такие эпические словесные перепалки были! А сколько нового друг о друге узнали… все, конечно же, заканчивалось тем, что мы пили за Виктора Ипофигкакого, а на следующий день начиналось опять. Очень нас сближало еще и то, что вдвоем нам было комфортнее знакомиться с лицами противоположного пола. Лица противоположного пола… бррр! Девушки, просто девушки.

Вот таков он, это Серж – вроде ничего особенного. Но почему ж меня так зацепил его рассказ о Раночах? Мне до сих пор хочется их нарисовать – так, как я себе это представляю. Интересно, насколько он похож на тот город, который я частенько вижу во сне? Видел, точнее…

Садовника и полоски на стене во внимание не беру – это мог быть и обычный глюк, связанный с нарушением сна. А вот запись моего последнего сна на видео и фото – это уже, простите, чересчур. И кто такой этот Салоникус?

Вопросы, вопросы, сплошные вопросы. И никаких ответов, так что выводы делать рано. Да и не люблю я делать выводы. Люди видели, что Солнце встает на одном краю земли, а уходит за другой, и сделали вывод, что Солнце вертится вокруг Земли. И ведь тогда они были правы – все факты налицо. Ерунда. Чем очевиднее факт, тем больше в нем скрытого смысла.

Я смотрел в окно, и мимо меня пролетала моя страна. Прекрасная страна. Поезд нес меня в столичную ночь, где я сделаю то, что и должен был сделать. Я прекрасно помню тот лес, в котором я был во сне, и который запечатлен на моем смартфоне. А сегодня я побываю там наяву.

…Домой заходить я не стал. Да и к чему? Что я там не видел? Вот сегодня, например, я побывал впервые в Харькове, и, пусть я дальше вокзала свое хрюкало не выказывал, но тем не менее, новые впечатления. А уж как Анжела меня впечатлила!

Однако и на пустой желудок ночью в лес я точно идти не собирался. Возле вокзала есть заведение ДЖФ (долбанная жиролюбная фигня) с лыбящимся клоуном на входе. Тем не менее, народу тут всегда полно, потому что готовят они все-таки вкусно! Вот если б еще огурец в чизбургер не добавляли…

Мелькали лица, маршрутки и чемоданы. О, великий Киевский ж/д вокзал! Ты – портал, дающий путевку к счастью. Или к бесконечной борьбе за выживание – это уж как повезет. Но, так или иначе, все «понаехали» начинаются отсюда. И нет ни конца, ни краю этому порталу.

Однако время близилось к полуночи, а мне еще на другой конец красной ветки ехать. «Обережно, двері зачиняються. Наступна станція – Політехнічний інстітут». Вот и славно. От конечной мне идти совсем недолго. Минут двадцать не спеша.

… Немного странно выходить на конечной станции и не идти при этом к Сергею. А ведь я и направлялся в сторону его дома, и даже мимо подъезда его прошел. Но – не зашел. В этой пьесе мой друг Сергей играет второстепенную роль – иначе, если и он еще тут замешан будет, я вообще не знаю, что делать буду. Однако он сказал мне про Раночи – и по его версии, этот город располагался под тем самым озером, к которому я сейчас и иду.

Точнее, уже пришел. Солнце к этому времени успело спрятаться за горизонт и прочно там засесть. Наступало лунное время, и тут уж Солнцу, при всем его величии и великолепии, места не было.

Итак, я здесь. Слева озера, а справа – лес. Я стою на дамбе и вижу вдалеке балкон Серджио, на котором в своем сне стоял я. Но что там было на видео? Я зашел дальше в лес. А этот лес еще не спит – я слышу голоса и вижу отблески горящих костров. Погодка в это время стоит дивная, и кто знает, сколько сегодня в этом лесу зародится новых жизней…

А пока что я больше обеспокоен своей собственной. Правильно ли я сделал, что пришел в этот лес? С точки зрения логики, нет. Однако логика, эта старая и чопорная леди в последнее время стала сильно сдавать. Появились вещи, которые она объяснить не в состоянии. Видимо, пришло время ее пенсии. Потому она и стала для меня плохой советчицей. А ведь есть и намного лучшая – принцесса Интуиция. Она такой бред постоянно подсказывает! Но что удивительно – весь этот бред всегда выбивает «страйк» и попадает в яблочко.

И сегодня я зашел в этот лес по ее воле. Надеюсь, она меня и сегодня не подведет.

Прежде всего, я решил найти те самые деревья. Вряд ли я увижу здесь новогоднюю елку, а вот деревья поискать не худо бы. Вот только интересно – куда мне сейчас идти? На левую сторону от конца дамбы или по правую? В видео это не было указано.

А вот мерзкая тварь не спит даже по ночам. Вот и сейчас она зашевелилась

деревья. Он ищет деревья, – хихикала она, – деревьев здесь много, но единственное настоящее дерево – это ты

— Заткнись, – прошептал я. Словно в ответ на мои слова, где-то неподалёку ухнула сова. Та самая сова?! Что-то насмешливое было в её голосе. Может, она смеялась надо мной – глупцом, покинувшим свою берлогу в 2 часа ночи только ради того, чтобы найти деревья, сфотографированные во сне

Бог мой, и все его святые – сфотографированные во сне!!!

А может, совушка насмехалась над всем родом человеческим. Как так можно, спать по ночам? Ведь именно ночью всё самое интересное и происходит, а то, что вы, сонливые человечишки, называете Солнцем, не идёт ни в какое сравнение с настоящим Солнцем – ночным.

«Бред, – подумал я, – ничего такого сова не думает, она просто не спит, потому что ночь». Однако я был совершенно один в этой безмолвной чаще, лишь отблеск неба отражался в ночном озере сквозь деревья. И ничего удивительного, что мне что-то мерещится – меня охватило состояние, называемое в народе «жутковато». Прямое попадание в яблочко! Не страшно, не пугливо, и даже не стрёмно, как любит выражаться Серджио – именно жутковато. Когда ты знаешь, что ничего не может с тобой произойти, что ночь отличается ото дня лишь отсутствием света, что призраки это выдумка – да, дружище, ты всё это отлично знаешь. И ты также знаешь, что все твои аргументы и гроша ломаного не стоят – в час, когда ты стоишь перед лицом Тьмы. В час, когда сердце сжимается до такой степени, что может свободно поместиться в спичечном коробке, и каждый шум, каждый шорох похож на шаг. Кто-то или что-то приближается к тебе… Повелитель ночи, старый и проницательный граф Ночь. И он спросит, что я делаю в его владениях в неположенное время. Как я посмел нарушить покой Совы – его верного стража? Кто дал мне право наслаждаться светом величайшего из богов Тьмы – Ночного Солнца? И я понимал, что ответов у меня нет и быть не может…

Неподалёку хрустнула ветка. Я вздрогнул и остановился. Кто это может быть? Суслик, ищущий свою норку? Бездомная собака в поисках невостребованной пока косточки? Ну не человек же?! Хотя, может и человек, мало ли кому охота устроить ночной пикник, полюбоваться звёздами в компании друзей? Вот только весёлых голосов я теперь уже не слышал, и свет костра не прорезал кромешную тьму…

Тем временем, пока я размышлял о потусторонних силах, глаза понемногу привыкли к тьме, и я стал различать не только деревья, но и дороги, и отдельные ветки, беспорядочно лежащие на лесной тропе

да это не ветки, остолоп – засмеялась мерзкая тварь в моей голове, – это кости таких же безумцев, как и ты. Граф Ночь задавал им вопросы, и никто не ответил. Это тебе не «Первый миллион », за неправильный ответ ты теряешь не деньги, ух-ха-ха

На секунду я поверил своему внутреннему голосу, коим и являлась эта мерзкая тварь, только на секунду, но и её хватило, чтоб содрогнуться от подобной жути. Вот кость… то есть ветка, вполне похожая на руку, а вот та вполне сойдёт за бывшую ступню. Но первый испуг уже улетел к ночным звёздам, и ветки снова стали ветками, деревья – деревьями, а мерзкая тварь – частью меня, только чересчур циничной и самокритичной.

Я продолжил далее свой путь, и вскоре заметил ту полянку, от которой во сне направился вправо. Значит, я уже близко… стоп, близко к чему?

Очередной вопрос, остающийся без ответа. Не сильно ли много вопросов для обыкновенного дизайнера, ничем в жизни не отличившегося и работающего с девяти до шести, плюс два выходных в неделю? Почему я? И что я должен узнать, в конце концов? Тайну? Какую? Я ж не избранный, и не посвященный, зачем мне всё это?

и, правда, зачем, – мерзкая тварь не унималась совершенно, – лучше в Фотошопе футболистов рисовать до конца жизни, верно? А потом ты женишься, если, конечно, кто-то за тебя выйдет, а потом будут дети, потом начнётся быт, на работе тебя повысят до арт-директора – лет так через десять. А потом придёт пенсия, и ты устроишься на берегу озера, и будешь рисовать никому нафиг не нужные картины, дожидаясь последней гостьи с наточенной косой. Вот у неё ты и спросишь, зачем тебе всё это. ЭТО никому не доступно, слышишь, кретин???!!!

Я аж за голову руками схватился – настолько отчётлив был это крик! И чей крик – моего же внутреннего голоса! Не, ребят, так и до смирительной рубашки недалеко!

Смирительная рубашка?!! Слишком много чести для такого, как ты – орала вовсю тварь, – ЭТО ДОСТУПНО ТОЛЬКО ТЕБЕ, А ТЫ СПРАШИВАЕШЬ, ЗАЧЕМ!!

Голос прекратился так же внезапно, как и начался, и мне оставалось гадать, что же это, чёрт возьми, было. Однако гадать, стоя на месте ночью в лесу, было немного холодновато, и я уже дошел до поляны, и повернул направо, как сегодня днём с Серджем. Глаза вели меня к трём соснам, стоящим одиноко в сторонке, возле тропы. А разум вопрошал сам себя – что ему доступно? Что он должен узнать? И разум мой приготовился. Чтобы там ни было, а всему есть рациональные объяснения, и законы природы никто ещё не отменял. Ночь – это ночь, лес – это лес, сова – птица, а фотографии в телефоне нащёлкали твои сотрудники, пока ты ходил курить. А всё остальное – пусть катится к такой-то матери. И чем быстрее, тем лучше.

Я стоял напротив трёх сосен. «Заблудился в трёх соснах, заблудился в трёх соснах» – наигрывал в мыслях весёлый мотив на слова известной поговорки. И тут меня внезапно осенило!

Да, мысль, конечно, дурацкая. Однако не дурацким ли было всё то, что произошло со мной за последний месяц? Может, как раз здесь и кроется ответ – в использовании самых глупых и нелогичных идей? Меня осенила как раз такая идея. Я подумал, а что если «заблудился в трёх соснах» – это и есть на данном этапе ключ к разгадке. Может, это заклинание, а может, нужно и правда немного поблуждать меж трёх сосен…

Рука легла на моё плечо. Я вскрикнул – нет, я заорал, как сумасшедший! Меня настигли в этом лесу. Меня поймал граф Ночь!

– Тише, тише, – спокойно проговорил голос, – не пугайте лесную живность, господин Евгений.

конец первой части

Часть 2 Салоникус 16

И все-таки ночь прекрасна. День – он суетливый какой-то, все куда-то носятся, суетятся, дела, видите ли, решают. Существует хорошее такое выражение – текущие дела. Лучше и не скажешь – это такие дела, которые не просто сами по себе текут, а еще и увлекают всех нас в своем бесконечном и бессмысленном потоке. А вот если так подумать – лет через сто кто-нибудь вспомнит о том, что я делал сегодня? Не вспомнит, значит, день я прожил все-таки зря.

– Не зря, – сказал Салоникус.

Да, это был он. Тот длинноволосый парень лет под сорок с отмороженной физиономией в метро – это он мне передал на телефон мой сон. Я его сразу узнал, запомнил еще тогда, в метро, когда он передавал мне файл с моим сном. Но тогда на него подозрение не падало – ведь в руках у него не было телефона. И все же каким-то образом он мне файл передал. И сейчас он сидит передо мной, на летней площадке кафешки, расположенной рядом с озером. Точнее, озеро с одной стороны, а с другой – лес, в котором я только что побывал. И встретил Салоникуса.

Не знаю почему, но сейчас я спокоен. Как минимум, произошла встреча, которая может кое-что прояснить. Этот человек – ах да, он еще и командор, что бы это ни значило – знает о моем сне, знает, что это и есть мой сон. Может, он знает что-то еще.

– Что – не зря? – переспросил я.

– День ты прожил не зря, – пояснил Салоникус. – Если через сто лет о тебе вспомнят вообще, значит, жизнь ты прожил не зря. А день – это часть жизни.

– Спасибо, что просветил, – поблагодарил я. Тысячи вопросов вертелись на языке, но я так и не мог начать разговор. А мой собеседник, казалось, не торопился. Выражение лица его не выражало ничего, хотя выражение по определению должно выражать. Вот и нет. Ничего оно не выражало. А само лицо… вот как бы его назвать… античное, что ли? Пожалуй, так будет правильнее. И имя у него греческое, и лицо у него греческое. Официант, неси гречку, хе-хе…

– Давай начнем с твоих снов, – предложил Салоникус. – Но не с тех, которые ты видишь в последнее время, с тех пор, как началось. Как ты понимаешь, это уже и не сны вовсе.

До этой секунды я ничего такого не понимал, но согласно кивнул. Просто осознал, что так оно и есть.

– Так вот, перед тем как началось. Вспомни, что тебе снилось. Вспомни хорошенько. Особое внимание обрати на те сны, которые повторяются.

Я сжал бокал с колой в руке. Я чуть не раздавил его. Я не мог отвести глаза от этого человека, а сердце отплясывало чечетку в груди. Как он так сделал, как у него получилось, что я вспомнил эти сны?

Не знаю, с какой периодичностью, но что периодично – это факт. Я говорю о городе. С ранней юности мне снятся улицы – знакомые такие, красивые и до боли свои. Я всегда знал, что находится за поворотом, всегда знал, что за дороги передо мной, откуда и куда они ведут. Кварталы, маршруты – я просто был в этом городе, и в то же время, никогда в нем не был. Так он мне и снился – раз в год, два раза в год, три раза в год. А когда я просыпался, я почти все забывал. Помнил разве что прозрачный лифт, из которого открывался великолепный вид на город. Помнил умиротворение, и понимал, что мне его подарил этот город. Смутно помнил и страх – не панику, как в кошмарах, но в то же время нечто, чего я в глубине души опасался. Знаете, самый страшный фильм ужасов не тот, в котором бегают монстры и на кого-то нападают. Самый страшный фильм ужасов – это там, где ты не знаешь, что это и когда ты его встретишь. Знаешь только, что это есть. Неведение – страх.

И вот сейчас я четко вспомнил все эти сны и весь этот город. На мгновение, да. Но и этого хватило. Никогда ранее мне не случалось наяву так отчетливо оживлять в памяти свои сновидения. А сейчас это случилось. Как будто память все это время лишь подбрасывала мне обрывки сновидений, для того, чтобы в нужный момент все это мне подбросить.

Все дело в том, что я в глубинах подсознания надеялся, что когда-то это произойдет. Что когда-то мои сны проснутся. Я понимал, что этого никогда не должно было произойти. И в то же время знал, что произойдет.

Наконец-то. Вот что началось. Я не сводил глаз с этого человека, который имел дерзость возникнуть в моей жизни. А он сидел и улыбался своей загадочной улыбкой. Он словно скрывал ею серьёзные мысли в своей голове. И я не мог понять, какова же его роль в моей жизни. Да и только ли в моей? Похоже, здесь таились куда более глобальные загадки.

– Перестань на меня смотреть! – воскликнул Салоникус. – Ну не девушка я, в конце концов. Да и на девушку так пялиться просто неприлично.

– Ты не девушка, но, по-моему, и не парень. Кто же ты на самом деле? И как тебя называть? А то Салоникус – слишком длинно. Может, будешь просто Сало? – это я типа пошутил.

– Ага, с чесноком, – прокомментировал мой новый приятель. – Вам, украинцам, лишь бы сало. Называй меня Салоникус – не так уж это и длинно. Привыкли, понимаешь, всё сокращать.

– Кстати, а кто ты по национальности? – поинтересовался я.

– Если хочешь, для тебя я буду греком, – пожал плечами Салоникус. – Хотя я такой грек, как ты китаец.

Воцарилась пауза. Салоникус сохранял равнодушное выражение лица, и даже когда я попросил его подкурить, Сэл (всё равно я сократил это имя) торжественно и не спеша достал зажигалку и крутанул колесико. Я вдохнул новый дым и вперился взглядом на кончик сигареты.

– Чего приуныл? – подал голос Салоникус. – О чём призадумался?

– О тебе, – ответил я. – Не конкретно о парне с забавной средневековой причёской, а о том, что ты из себя представляешь. Откуда ты взялся, чёрт побери?

– Я из того города, в котором ты блуждаешь по ночам, – пожал плечами Салоникус. – а чёрт – он поберёт, обязательно поберёт, он такой. Можно сказать, уже побрал, так что можешь не беспокоиться.

– Ха, а я думал, что ты и есть чёрт, – сказал я. – А этот город… тот, где ты сказал, я блуждаю – это Раночи?

– Это Раночи, – подтвердил Салоникус.

– А Серж? Мой друг Сергей, ты знаешь, о ком я говорю? Какую роль он играет во всем этом?

– Знаю. Он просто твой друг. И с девушкой твоей ты встретился случайно. Никто ничего не подстраивал, так что не огорчайся из-за ее фамилии. Все у вас было искренне. Единственное, что пришлось сделать – это подсунуть твоему другу информацию о Раночах. И, конечно же, оставить без связи твою подружку – гарантию даю, ты бы остался у нее ночевать и вознамерился бы сотворить с ней нового Евгения. И не пришел бы сюда. А тянуть уже некуда. Началось, ты понимаешь. А вот все остальное, вся твоя жизнь – это нормальный и естественный ход событий.

Я сделал еще затяжку. Это хорошо, это очень хорошо. Мой друг и моя девушка в этом не замешаны.

– Единственное, что в твоей жизни неестественное – это ты сам, – завершил Салоникус.

17

– Расскажи поподробнее, – попросил я. – Что значит – я сам?

Перевалило далеко за полночь, и сейчас мы переживали самое прекрасное время суток. Буйный разгар ночи – триумф великолепия звезд и мистический гимн Тьмы. Рассветом еще и не пахло, а полночь, как я и говорил, осталась далеко позади. И если привидения и начинают скрестись в подворотнях, а эльфы отплясывать добрую ирландскую джигу на лужайке, то это должно быть именно такое время. На небе сияло три четверти луны – более чем достаточно для диалога с волками.

Ну что ж, мы с Салоникусом и были этакими ночными волками. Не знаю, как ему, а мне очень хотелось на эту Луну повыть.

– Сегодня я много тебе не расскажу, – сообщил Салоникус. – Я знаю, ты хочешь узнать и о том, кто я такой, и о том, кто ты такой, и как твои сны появились в телефоне, что все это означает и что делать дальше. Не все сразу. Скажу одно – у нас есть еще несколько дней до самого главного. Не спрашивай, что это – пока что готовься и будь осторожен.

– Осторожен от чего? – спросил я. Как-то неграмотно задал я вопрос, но разве это важно сейчас. Тот самый тихий страх из моих снов пошевельнулся и робко постучал в мое сердце.

– Я не знаю, что это будет. И как это будет. Но чем меньше контактов, тем лучше. Надеюсь, у тебя нет никаких неотложных дел в ближайшее время? С деньгами как?

– Нормально, при увольнении расчет я получил, – ответил я. Ничуть он не успокоил меня своими словами. – На майонез хватит. Но хотя бы намекни, чего же мне следует опасаться.

– Даже не могу сказать, – задумался мой ночной собеседник. – Каждый раз это случается по-разному. Но пока что запомни одно, Евгений.

Я отвел взгляд от давно пустого фужера с когда-то побывавшей там колой. И посмотрел на него. В оазисе тишины посреди низкого ночного гула мерзкая тварь куда-то исчезла без следа. А может, это она и была моим страхом. Может, это она сейчас тихо плачет и скребется в глубине моей души – и куда только подевалось ее чванство, как только запахло жареным?

Хотелось бы знать только одно – куда я влип? Что я такого сделал, чтобы вокруг меня развивались такие странные события? И если поначалу это казалось шуткой, особенно полоски и Садовник, то теперь реальность уже не рушилась – она с грохотом валилась на землю.

– Знай одно, – сказал Салоникус. – Все, что видишь – все реально. Не существует снов. Не существует галлюцинаций. Зато существует разум, функционирующий на сто процентов. Говорят, что только на четыре – это не так. На четыре процента проникает информация в твое сознание. Все остальное блокируется.

Я даже не шевелился – боялся пропустить хоть слово.

– Система защиты очень мощная, это своего рода патч для кода ДНК. Это когда в главный код вносится дополнительный код, который улучшает и оптимизирует главный. Так вот, его можно взломать, но никто и никогда не скажет вам, как. Вы сами его потихоньку ломаете – например, ты крепко выпил или выкурил чего-то голландского, и увидел зеленых чертиков. Суть в том, что они существуют на самом деле.

Салоникус поднял голову вверх, что-то тихонько прошептал, глядя на Луну, и вернулся взглядом ко мне.

– А на самом деле, чертики и белочки – это все ерунда. Это просто еще два процента информации. Причем совершенно ненужной – это так называемые стражи подсознания, и существуют они для того, чтобы у вас не было соблазна проникать дальше. А вот там, в том «дальше», куда больше всего заложено. Но для того-то и существует эта система защиты, чтобы вы все жили как нормальные люди. Вам говорят – зачем разблокировать мозг, чтобы сойти с ума? И не говорят, что происходит после взлома третьего и четвертого уровня защиты. Впрочем, кое-кто знает и так.

Еще одна пауза. Короткая, очень короткая.

– Есть люди, у которых уровень защиты изначально снижен. Это просто – вставляешь дескрипторы на низшие уровни, и они не работают. Эти дескрипторы «зашиваются» в воду, есть такой источник. Вот только не все люди об этом знают. Им нужен кто-то, кто покажет, как это делается. Им нужен командор.

– Ты – командор, – сказал я.

– Да. Я – командор, – ответил Салоникус. – Пока ты можешь называть меня так.

Подошел официант и спросил, не желаем ли мы чего-то еще. Салоникус отрицательно помахал головой и рассчитался за колу, которую дудлил только я. И я понял, что разговор на этом завершен.

Вставая из-за стола, я еще раз посмотрел вверх. На небо, на Луну. Она была еще неполной, но уже наливалась. Она готовилась. Ей, как и мне, оставалась несколько дней.

… Мимо по проспекту Победы неслись автомобили – и откуда они только берутся в такое время суток? Впрочем, мне ли на это жаловаться – ведь мне еще ехать на другой конец города. Я спросил Салоникуса, а куда направится он.

– Если не возражаешь, поедем через Контрактовую, – ответил Сэл. – У меня там есть еще дела. Очень, очень много дел. Мне надо готовиться. А тебе – отдыхать.

– А ко мне вернется теперь мой сон? – с надеждой спросил я.

– Увы, вот этого я обещать не могу. Но может и вернуться – ведь теперь это не имеет ни малейшего значения.

… Кто такой грач и каковы его функции, может рассказать учебник зоологии. А вот любой житель нашего славного европейского городка с уверенностью скажет: «Грач – это таксист без шашечки». Если не ошибаюсь, в Москве их коллеги зовутся «бомбилами». Собственно говоря, схема коммуникации проста – становишься на обочину и поднимаешь руку. Кто остановил, тот и грач. О цене поездке каждый договаривается кто во что гаразд.

Нашим с Сэлом грачом оказался парень лет сорока (плюс НДС, очень похоже на то), живым и активным, что не так уж часто и встречается на наших дорогах. Он чуть ли не перегнулся через переднее сиденье и залихватски проорал:

– Куда едем, парни?

– Дарница, – ответил я.

– Грибники, – ответил Салоникус.

Я недоуменно уставился на своего спутника. Это что еще за такие-растакие Грибники? Я знаю очень хорошо город, в котором родился. Очень хорошо, и пусть я не выучил все улицы наизусть, но районы и массивы уже много лет «прошиты» в моей голове. Но ни о каких Грибниках я и слыхом не слыхивал.

На мое удивление, грач и глазом не моргнул, а лишь спросил, сколько мы готовы инвестировать в подобное путешествие.

– Гривен шестьдесят могу дать, – сказал Сэл. Однако! Этот античный призрак торгуется не хуже любого рыночного дельца с Борщаговки!

– Не, ну вы вообще ребята. Это ж мне сколько кругов мотать!

– А ты не вези меня на Грибники, а высади возле Контрактовой, а друга моего дальше на Дарницу, как раз на мост метро и завернешь оттуда. Там ведь два шага ехать.

– Все равно, – гнул свое грач, – гривен восемьдесят надо дать.

– Ну, уж семьдесят точно выделим, – сказал Сэл.

На том и порешили. И помчались по Проспекту Победы.

18

Водитель, как оказалось, ролью молчаливого перевозчика вовсе не собирался ограничиваться. Пару соленых шуток о двух парнях, возвращающихся ночью домой неизвестно откуда («Вот вы думаете, что вы просто ребята, а вдруг вы в глубине душе уже молодые отцы, хе-хе ха-ха»), затем немного комментариев о политике, это обязательно («Все они одним медом мазаны» и «Какую-страну-развалили»). В итоге Андрей, вот так вот его и назвали когда-то, спросил, не имеем ли мы ничего против музыки.

– Конечно, давайте, с песней в пути веселее, – ответил я.

– Только если это действительно музыка, – ответил Салоникус.

Андрей не понял, о чем явно свидетельствовало выражение его лица. Он достал свой любимый диск (видимо, желая сверкнуть перед нами музыкальным интеллектом). И включил его. С динамиков понеслись печальные баллады о жиганах, лимонах, централах и душещипательные истории о нелегкой судьбе воров и убийц.

Я немного приуныл, но, по сути, к подобному явлению привык, так как у нас в стране существует такое понятие, как «маршрутка». Однако реакция Салоникуса меня удивила.

– Ты обманул нас Андрей, – спокойным тоном произнес командор.

– В смысле? – спросил водитель.

– Ты говорил, что поставишь музыку.

– А я что, по-твоему, поставил?

– Ответь себе сам на свой вопрос.

Наступила тишина, если не считать обычный шум машины во время движения. Через пару минут Андрей выключил, как он говорил, музыку. И вновь грянула тишина.

Однако и эту тишину Салоникус нарушил.

– Андрей, а кто у тебя любимый художник?

Я оживился. Искусство – это сто процентов моя тема. Но этот также разговор не пошел. Вообще не пошел.

– Пикассо, – зло ответил водитель. – Знаешь анекдот – ходит по выставке мужик и приговаривает: «Кикассо, о, Кикассо, да, это Кикассо…»

– Хорошо, – перебил Салоникус, – а какие картины Пикассо тебя больше всего впечатлили?

– Я тебе скажу, какие картины меня больше всего впечатлили, – заорал Андрей. –Очень меня впечатлила картина, когда меня сократили с работы и не выплатили зарплату. Я прихожу домой, а жена говорит, что сын болен, и нет денег на лекарства. Как тебе такая картина, интеллигент гребаный, а?

Водитель распалялся все больше и больше, и теперь его уж было не остановить.

– Вот такие вот педики-белые воротнички и губят нашу страну. Сидят с важным видом, щеки надувают, рассуждают о Пикассо-Кикассо, Моцарты-уёцарты, а сами попсу галимую пускают в эфиры, и по вечерам в ресторанах, а люди с ног падают, пашут как проклятые за три копейки. Так вы еще теперь и музыку будете нам запрещать о нашей жизни? Ты смотри, шансон им не музыка. Может, тебе Моисеева поставить, а?

Салоникус выслушал поток брани со свойственной ему (как я уж успел заметить) невозмутимостью. Затем повернулся ко мне (мы оба сидели на заднем сиденье) и произнес:

– Слушай это, Евгений. Слушай и привыкай. Такова будет твоя плата за все, что ты создаешь. Единицы будут восхищаться тобой, десятки уважать, а тысячи хулить и проклинать. Да, Андрей?

Андрей коротко ответил, куда Салоникусу следует идти, дабы узнать ответ на свой вопрос.

– Салоникус, кто будет восхищаться? Кто будет проклинать? За что? За макеты в «Футбольной стране»?, – спросил я. – Ничего я не создал и никому я не нужен – ты, верно, меня с кем-то путаешь.

– Салоникус, б…, – фыркнул водитель.

– Не говори мне, что я путаю, а что нет, – ответил Сэл, не обращая ни малейшего внимания на господина Андрея. – Но одно ты должен запомнить. Это люди, и ты человек. Они разные, но ты живешь для них. Это – тоже твоя цена. Это твоя плата. Они для тебя жить не будут, а ты будешь. Целиком и без остатка. Только так – иначе ты будешь всегда маляром на потеху публике в попсовых «гламурных» галереях. К счастью, от этого я тебя избавлю.

С этими словами мой спутник откинулся на спинку сиденья. Я же еще долго переваривал то, что он мне сказал. Точнее, пытался переварить. Особенно последнюю фразу.

Ход моих мыслей нарушил водитель.

– Вы психи, – сказал Андрей. – Вы оба – два придурка и психа.

С этими словами мы и поехали дальше.

… Дождик… а вот это сюрприз! Салоникус успел выйти до первых капель – он и до Контрактовой-то не доехал, выйдя на Глыбочицкой возле стройки очередного торгового центра. Я же в полной тишине и на заднем сиденье (пересаживаться на переднее не стал) пересек Днепр и без каких-либо препятствий достиг Дарницы. Выйдя из машины, я захлопнул двери без лишних благодарностей и прощаний – да и водитель, похоже, был рад побыстрее избавиться от нас двоих. Думаю, он еще не скоро забудет эту поездку. А может, и скоро – в городе и не такие попадаются. И вообще, пусть скажет спасибо, что я ему про Садовника и полоски на стене не рассказал. Или про чек из супермаркета, вот так.

Вскоре я достиг дверей квартиры. Промок, правда, немного. Такое со мной частенько случается, особенно когда я попадаю под дождь. В честь такого события и решил принять душ, несмотря на то, что принимал его утром. Горячая ванна… плюх туда! Отлично, можно понежиться – сон-то все равно не идет…

Ай, черт! Я выскочил из ванны, отчаянно отплевываясь, но было уж поздно – водички довелось испить изрядно! И еще это неприятное чувство, когда вода попадает через нос… бррр… Да уж, задремал я в собственной ванне, так же недолго и судьбу «Титаника» повторить! Ну что ж, учитывая последние события, я был даже немного рад такому повороту событий.

Я спустил воду, принял душ и накинул на себя полотенце. По привычке кинул взгляд на зеркало… и замер на месте.

Зеркало было запотевшим, что неудивительно, учитывая наличие горячей воды в закрытом помещении. Но… я не зря сказал «было». Потому что на запотевшим зеркале красовались вразброс… буквы! Более того. Это были буквы, выведенные в слова.

«Привет», «Привет», «Ну, привет», «Да, привет», «Я привет», «Привет».

Я не мог отвести взгляд от зеркала и не мог шелохнуться. Я смотрел и смотрел, пока…

АЙ! ААААА! Свет в ванной комнате резко погас! Я выскочил из нее пулей, по пути еще успев осознать кусочком мозга, что двери я ЗАКРЫВАЛ. Видите ли, даже когда я один дома, я закрываю дверь в ванную. Всегда. А сейчас она была открыта.

Я бросился в зал и начал дико озираться по сторонам. Вроде ничего. Все хорошо. Все спокойно. В общем, все, как всегда. Вот только сердце отчаянно билось головой о стенку грудной клетки.

Я взглянул на карту Киева, висящую на стене. С нее на меня смотрел Садовник. Прямо в упор, глаза в глаза. И он не улыбался. Нет-нет, он отнюдь не улыбался.

Он меня ненавидел. Он готов был сойти со стенки прямо сейчас и наброситься на меня, порвать, истерзать в клочья и изжарить на медленном огне! Не знаю, за что – но выражение его глаз сомнений не оставляло. И, мне кажется, карта, в которой он был закован, его каким-то образом сдерживала. За что я ей был бесконечно благодарен.

19

Мне это уже начинало надоедать. Напрягать, вот так вернее будет сказать. Мне было страшно находиться в собственной квартире, вот что я хочу сказать. А пойти было некуда. В четыре утра-то, куда я мог пойти. Серджио мой друг, но как ему объяснить то, что происходит?

Мой рациональный разум, конечно же, и тут нашел объяснение. Чудес не бывает, я устал и мне, видите ли, кое что показалось. Ванную комнату я не закрывал, забыл, свет не выключался, просто лампочка отошла. Ну, контакты там от патрона отсоединились или как там это еще правильно называется. Надписи на зеркале? Ну, видимо в ванной я отключился и во сне сам все нарисовал. Да, лунатизм, дело неважнецкое, но, тем не менее, никакой тебе мистики и потусторонней чертовщины. Да, приятель?

Я опять взглянул на стену с картой. Садовник продолжал взирать на меня с холодной ненавистью. А вот это уже серьезно.

– Скажи, приятель, за что ты меня так ненавидишь? – вопросил я Садовника. – В чем я провинился перед тобой? Может, объяснишь? Напиши мне на чем-нибудь, как ты в ванной на зеркале написал. Или вот что я сделаю. Давай-ка я тебя нарисую.

Что-что, а рисовать я умел. У меня до сих пор не выходили из головы две фразы, услышанные мною за последнее время. «Вы – гений, а нам нужны просто таланты» и «К счастью, от этого я тебя избавлю». Что-то ждало меня впереди и, по словам Салоникуса, оставалось меньше недели. Ах да, была ж еще одна фраза…. Мерзкая тварь. «Это доступно только ТЕБЕ». Вот в этом, похоже, и заключался ответ на все вопросы.

– Что мне доступно, скажи? – спросил я Садовника. – Что тебя так тревожит? А может, ты и есть мерзкая тварь?

Никакой реакции. Впрочем, я ее и не ожидал. Не хватало мне еще диалогов с персонажами, которые не то что не нарисованы, а даже не существуют вообще. Ну разве что в моем воображении, но это ни физическое, ни юридическое лицо, как сказала бы моя Анжела. Да-да, казалось, в суете событий я про нее и подзабыл. На самом деле, я ни на минуту не забывал про нее.

Что ж, настало время уделить этому вопросу несколько большее внимание. Я включил компьютер и дождался загрузки. Да, я, пожалуй, нарисую Садовника. Не знаю, зачем, понятия не имею, что это мне даст и чем поможет ситуации. Но это будет потом. Сначала я попробую найти Анжелу. Морфееву, да-да, именно ее. Нашел же ее как-то Серж по номеру телефона. А у меня и фамилия ее имеется!

Компьютер загрузился, и я включил музыку. Evanescence, первый и пока единственный их альбом (хотя, вроде, к осени что-то обещают новенькое). Как раз под настроение. И я начал поиск. Для начала вбил в поисковик ее номер телефона. В ответ получил набор непонятых страничек. Я терпеливо перелистал их штук пять, а потом добавил в поисковик еще одно слово – «Анжела».

И вновь поисковик оставался глух к моим мольбам. Называется, я спросил у Яндекса, где моя любимая. Но мне сейчас было совершенно не смешно. Сергей нашел информацию про Анжелу, имея только имя и номер телефона. А я почему-то не могу это сделать! Забавно, не правда ли? Очень смешно.

Ладно, хорошо, пусть будет так. Я ввел «Анжела Морфеева» и добавил «Харьков», коль Интернет совсем дурак. И нажал кнопку «Найти».

И нашел.

* * ** * *

«Три дня назад вышла из дома в Харькове и не вернулась Морфеева Анжела Владиславовна, 1983 г.р. По сведениям родных, она собиралась ехать в Киев на встречу со своим новым знакомым, однако больше ее никто не видел. Милиция подозревает некоего Евгения, киевлянина, графического дизайнера одной из столичных компаний. Кому известна информация об Анжеле (особые приметы приводятся ниже) или о ее друге Евгении, просьба сообщить по телефону…)

Я замер и не отводил глаз от монитора. Сердце застучало во всю свою стучащую прыть, а в горле в буквальном смысле слова пересохло. Я оцепенел.

Никаких мыслей я подумать не успел. И не мог. Я сидел в полной, абсолютно безмолвной тишине и таращился на экран компьютера. Вот просто сидел и таращился, и ни о чем не мог думать. Только о дыхании, которое вот-вот рисковало прекратиться. Пропала Анжела! Пока я разгадывал свои загадки, моя Анжела сама выехала ко мне, не имея ни малейшего представления, где меня искать. Но нашла не меня.

Точнее, это ее кто-то нашел.

А когда эффект первого шока прошел, я успел подумать лишь одно. А почему тишина? Я ведь включал музыку…

HELLO!

HELLO!

HELLO!

Я заорал и подскочил на стуле! И навернулся на пол вместе с ним. Упал прямо на плечо и сильно его зашиб. Но даже эта ужасная боль не заглушила мысль, что включившаяся внезапно песня Evanescence называется «Хеллоу», то есть «Привет», «Ну, привет», «Да, привет», «Я привет»…

– Привет, – раздался голос сверху.

Я поднял глаза. Медленно и осторожно. Садовник вновь в упор смотрел на меня, но теперь его глаза блистали не ненавистью, а злобной, торжествующей ухмылкой.

20

– Привет, – ответил я.

Глаз не сводил с Садовника. Плечо напоминало, что я приземлился именно на него, сзади из наушников «Hello» Evanescence заменил «Hello, Spaceboy» Дэвида Боуи. Кто там у них еще есть? Лайонел Ричи?

Садовник не шевелился. Я смотрел и не отводил глаз, он делал то же самое. Сколько времени мы так простояли (ну, кто простоял, а кто и пролежал) – исчислению не подлежит. Наконец, когда плечо перешло к решительной атаке, я осторожно повернул голову на свой комп.

Ничего, там все на месте. Ах да, клавиатура повисла на проводке, как маятник, раскачиваясь туда-сюда. Он меня чуть не загипнотизировал, этот «маятник», и я уже было впадал в полусладкую дрему, несмотря на свое плечо. Но есть же, есть инстинкт самосохранения! Этот парень на короткой ноге и прямой связи с Ангелом-хранителем – тот сообщает ему, что вот-вот что-то произойдет. А Инстинкт уже реагирует – и вовремя, черт подери, вовремя!

Ибо когда я оглянулся на стену снова, Садовник стал размером во всю карту. Не просто часть карты, каким он был только что, а заслонил собой всю карту. Собственно говоря, он и был этой картой.

Теперь я мог разглядеть его получше, хотя, признаться, глаза б мои его не видели. Худощавый, и не такой уж и старый, как казалось поначалу. Лет сорок пять, но не пятьдесят. Прическа уже не фонтан, редкие волосы зализаны назад. Нос какой-то изощренный, вот как будто его только что тягали, так называемую «сливу» делали. Полные алые губы – уже напугают среди ночи кого хочешь. Но самое страшное – это его глаза. Ненависть, злоба, и в то же время вселенская хитрость застыла в них. Знаете, этот парень их тех, что вполне могут яблочками угощать в Эдеме.

Подняться, не отрывая глаз – это только кажется трудным. На самом деле, если знаешь, что разъединение взглядов может обернуться незваным гостем в квартире… ведь пока что он еще там. Пока что там. В карте.

Футболку я надевать не стал, потому что того мгновения, которое я потратил бы на проход ее через голову, вполне могло хватить. Могло и не хватить. Но у меня не было ни малейшего желания узнавать это из первых рук.

Пятясь задом, словно рак, я вышел из комнаты. Шаг назад спиной к входной двери. Еще шаг. Вот и дверь входная, дорогая… я снял цепочку и повернул ручку. Замок щелкнул, приглашая к выходу. Второй рукой я нырнул в карман пиджака, висящего на вешалке, и достал кошелек. Я собирался совершить побег, и лишние финансы мне никак не помешают.

И в этот момент в комнате, из которой я только что вышел, раздался топот. Сначала стук, как будто кто-то спрыгнул, затем топот.

Никакие нервы подобного не выдержат. Я грохнул дверью и пулей вылетел из квартиры. И кто мне скажет, что «вылетел пулей» – это избитое сравнение, пусть тот проведет эту ночь так, как провел ее я.

А я тем временем переводил дух. Дышал я очень тяжело, и неудивительно – вместо того, чтобы побежать вниз по лестнице, я рванул вверх. Ни малейшей логики в этом не было, ведь улица могла меня спасти, а вверху – тупик, и если бы Садовник продолжил погоню…

«Боже, – подумал я. – Я ведь говорю о чудовищных, нелепых и сумасшедших вещах холодно и трезво. Будто бы нет ничего особого в том, что у тебя на стене висела карта, а с этой карты спрыгнуло какое-то существо с целью меня заграбастать». Но что поделаешь, в теплом кресле да при дневном свете удобно философски рассуждать о нереальности мистики, материализме и прочей «чертовщине». А вот когда эта «чертовщина» имеет дерзость быть реальной, ты просто описываешь ее так, как описываешь обыденные вещи – чашку, трамвай, облака…

И все-таки, за каким таким мотивом меня понесло вверх, а не вниз? Ответа долго дожидаться не пришлось – внизу раздались голоса и топот ног. Я осторожно выглянул и тут же спрятался обратно – знакомая каждому милицейская форма отнюдь не располагала к радостным воплям и выскакивания навстречу с воплем «Привет»

Ну, привет – Да, привет – Я привет

Однако огромное же тебе спасибо, внутренний голос, инстинкт самосохранения и Ангел-хранитель. Побежал бы я вниз – и оказался бы прямо в крепких объятьях стражей закона. А ведь я в розыске, как обнаружилось несколько минут назад. В розыске по делу об исчезновении Анжелы. Эта мысль болью откликнулась в сердце, и я уже знал, чем я займусь сразу после того, как выпутаюсь отсюда.

Но сначала все-таки надо было выпутаться. А то я уже слышу звук выбиваемой двери. Что ж, джентльмены, того, за кем вы пришли, вы не найдете, но, быть может, вам найдется о чем потрещать при утреннем свете с милым скромным садовником…

Кстати, да, утренний свет. Вот так и пролетала ураганная ночь. Но думай, Женя, думай! Еще ведь ничего не закончено.

И Женя придумал. Хотя, чего бы стоили его выдумки без дикого везения – вот и сейчас железная дверь на чердак оказалась открытой. Ну не сказка ли? Хотя кто его знает, может, ее просто не принято закрывать. Но, вопреки всем законам Мерфи, эта замечательная, прекраснейшая дверца была открыта.

Через чердак я проследовал на крышу. На улице уже светило вовсю, но и это было неудивительно – через пару-тройку недель грядет самый длинный день в году. Что ж, это прекрасно. С этой мыслью я проник на чердак соседнего парадного и спустился вниз по лестнице. Правда, не на самый низ.

…-Жень, ты что ли? Ну какого черта? Ты на часы смотрел вообще?!

Руслан щурился в дверях своей квартиры, и выглядел, прямо скажем, жалостливо. Впрочем, жалеть я его не стал – потому что я его разбудил, а значит, он спал. Да и некогда было жалеть, вообще-то.

– Рус, я сейчас исчезну, не переживай. Ты, конечно, извини и все такое, но сейчас конкретно требуется твоя помощь.

– У тебя что, пожар? – Руслан еще, как говорят, «не раздуплился».

– Хуже. У меня Садовники сходят с карт и гуляют по квартире. Но дело не в этом. Мне нужны солнцезащитные очки, куртка и твой мотоцикл. Шутка, просто очки. А главное – врубай сейчас музон, да погромче, желательно «Раммштайн».

– Жень, ты рехнулся! – Руслан явно просыпался. – Ты нормальный вообще?

– Нет, Рус, я ненормальный, но я тебя умоляю – ни о чем сейчас не спрашивай. Вот эти очки я надену, можно? Спасибо. А теперь пора прощаться. Врубай музон.

– Но дверь вообще там, – сказал Руслан.

– Мне не нужна дверь. Врубай же, ну!

И под залихватские мотивы народной частушки «Ду хаст» я сиганул со второго этажа в кусты.

… Отлично, что я живу на Дарнице – плотность домов только на Борщаговке и на Оболони выше. А так, спрыгнув с «задней» стороны дома, мне удалось незаметно покинуть опасную территорию. Правда, пришлось сделать солидный круг, прежде чем выйти к метро, но к тому времени народ уже вовсю валил в подземку, и я особого внимания к себе не привлекал.

Да, я знал, куда еду. В этот самый ресторанчик, где мы сегодня ночью общались с Салоникусом. У меня к нему много вопросов, и я надеюсь, что он на них ответит. Очень надеюсь.

…– Что-то будете заказывать? – поинтересовался официант.

В принципе, он прав. Я сижу здесь уже второй час, но, кроме Колы, ничего и не просил. Ладно, в конце-то концов, в кармане что-то было (не зря я позаботился!), и экономить сейчас не время – кто его знает, пригодится мне завтра то, что сегодня есть у меня…

– Принесите мне, пожалуйста, два долбанных кофе, – проворчал я. – И сырники.

– Тоже долбанные? – вежливо поинтересовался официант.

– Да какие-нибудь, – махнул я рукой.

Официант ушел, а я остался. День нахлынул в город, пробив плотину ночи и мелководье утра. И этот день принесет мне немало новостей.

21

Салоникус появился в половине двенадцатого и, как ни в чем не бывало, присел за мой столик. В принципе, он не такой уж и мой, да и Сэла я ждал, изнывая от нетерпения. Ох, опять очередное клише, но что поделаешь – если я изнывал от нетерпения, то я и изнывал от нетерпения.

Правда, был момент, когда меня могли и отсюда выставить долой – ну кому же понравится хмурый посетитель с невыспавшейся, помятой и небритой рожей? Мне бы, например, не понравился. Пришлось дать официанту на чай и объяснить, что я с дороги и жду очень важного друга. Есть подозрение, что чаевые его больше убедили, чем мои объяснения. Но, как бы то ни было, друга я дождался. Пока что я называл его другом.

– Привет, – сказал друг.

Честное слово, я ему чуть остатки кофе на голову не вывернул за вот это вот слово. Как сдержался, не знаю.

– Здрасьте и Вам, – проворчал я. – Очень, очень хорошо, что ты все-таки пришел.

– Я бы еще раньше пришел, – не меняя выражения лица, ответил Салоникус. – Но пришлось пообщаться с твоими гостями. Устроили засаду на квартире, понимаешь, налетели. Все выпытывали, знаю ли я тебя.

– Ты что, у меня дома был?!

– Я же тебе говорю, звоню в дверь, открывает такой себе милициант, показывает свое удостоверение, как будто я без удостоверения не могу разобраться, кто передо мной стоит.

Вот так дела! Сэл чуть не пошел со мной за сообщника. Несмотря на всю кошмарность ситуации, я не сдержал улыбки.

– Ну, и что дальше?

– Ничего дальше, – махнул рукой мой собеседник. – Я ответил, что продаю посуду, и у нас акция, и я хожу по квартирам предлагаю. Менеджер по продажам, вон оно значит как.

Тут я уже не то что засмеялся, а разреготался. Салоникус – менеджер по продажам. Жесть просто!

– Вот, ты смеешься, – продолжал он. – а я не вижу тут ничего смешного.

– Да тут смех, да и только, – возразил я. – Какой же ты менеджер по продаже посуды, если у тебя нет с собой никакой посуды.

– Ну, это уж ты мне оставь эти заботы. Как она у меня появилась – это пусть тебя уже не тревожит. Однако, надо заметить, ваши контролеры закона особым умом не блещут. Додумались бы пройтись по квартирам, спросить у соседей – и неизменно возник бы такой вопрос: а чего это я начал именно с твоей квартиры?

При упоминании о моей покинутой обители мрачное настроение тут же ко мне вернулось обратно.

– Кстати, а знаешь, почему они там оказались? – спросил я. Салоникус кивнул.

– Конечно, знаю. Я, вообще-то, планировал к тебе не ранее, чем через три дня явиться. Не думал я, что они так рано на тебя выйдут.

– Кто это – они? – перебил я. – Менты, что ли?

– Кто это – менты?

– С Луны свалился, что ль? Милиционеры, которые в моей квартире окопались.

– А, эти, – махнул рукой Салоникус. – эти тут ни при чем. Есть и другие, которые на тебя охотятся, увы. Его слуги.

– Кого – ЕГО?

– Об этом тебе тоже предстоит узнать.

– А теперь послушай сюда, приятель, – ложечка со звоном грохнулась о землю, когда я поднимался со стула. – Моя девушка исчезла. Я понимаю, что в наше время, пока раз пятнадцать с кем-нибудь не переспишь, то это вроде как еще и не твоя девушка. Однако Анжела – моя девушка, и она мне дорога! Она выехала из своего города на встречу ко мне, и с тех пор не появлялась. И потому, мой друг, выкладывай все начистоту – все эти тайны и загадки начинают меня, мать его так, утомлять!

Всю мою гневную тираду Салоникус выслушал с непроницаемым выражением лица. Этому парню в покер бы играть – лопатами бы фишки загребал. Однако сейчас меня это еще больше взбесило. Я собрался было продолжать, но Салоникус внезапно заговорил.

– Об Анжеле я подумал в первую очередь. Я был в Харькове и все ей объяснил. Вот почему ты ее там не застал. Теперь она в безопасном месте и единственный, о ком тебе следует беспокоиться – это ты сам.

Я застыл на месте. Буквально застыл. Просто не знал, как реагировать. С одной стороны, это была отличнейшая новость – Анжела в безопасности! С другой стороны, я не знал, в безопасности от кого. Кто меня преследует, и что им от меня надо?

– Кто меня преследует, и что им от меня надо? – спросил я.

– Давай так – ты нужен нам и нужен им. Если ты попадешь к нам – в этом мире очень многое решится правильно и верно. Я не шучу, не преувеличиваю и не разыгрываю. Ты наверняка смотрел множество фильмов, где главному герою предстоит спасти мир.

– Что-то типа Брюса Уиллиса, – заметил я.

– Может быть, и так, – не стал возражать Салоникус. – Но подумай сам – если отбросить всю эту мишуру из перестрелок и героических поединков, то что же в итоге остается? А вот что: кто-то настойчиво внушает миру – с ним что-то случится, с ним что-то непременно случится. Если конечно, не появится герой и не спасет всю планету одним махом.

Наш разговор прервал официант.

– Что-нибудь желаете? – спросил он.

– Вина, – отозвался Салоникус, чем удивил меня и, похоже, официанта. – Марку я называть не буду, подберите на свой вкус. Но оно должно быть не просто дорогим, а игристым, как морская пена.

– Вы желаете шампанского? – попробовал угадать официант.

– Роскошного шампанского. Конечно, это все равно будет жалкая подделка, но ведь и книги бывают электронными, и женщины резиновыми.

– Сейчас принесу шампанского, – официант явно желал побыстрее отделаться от ребусов Салоникуса.

Да они меня и самого поставили в тупик. На мой немой вопрос он ответил так:

– Все равно ты не поймешь, о чем я. Но когда попробуешь – иного уже не захочешь.

Объяснил, называется. Еще больше запутал. К счастью, командор вернулся к сути дела.

– Так вот, смотри, Евгений – ни один такой фильм не завершился поражением героя. Ни один. Ты наблюдаешь за ходом события, заранее зная, что мир будет спасен. В последнюю секунду, разумеется, но спасен будет. И ты счастливо забываешь про эту очередную сказку и продолжаешь заниматься повседневными делами. А вот если бы все закончилось поражением – мир бы погиб. И это бы взволновало людей – они бы стали задумываться, искать причины – и кто-то обязательно бы докопался. Но все эти фильмы создаются не случайно. Все под его властью, и все ему принадлежит. Пока что так.

От этих слов у меня мурашки по коже пробежали. Я, кажется, догадывался, о ком он говорит. Раньше, месяца два назад, я бы просто посмеялся над его словами. Но то, что происходит сейчас…

– К счастью, мир не настолько подвержен прямому влиянию каких бы то ни было сил, – продолжал Салоникус. – Ни нашему, ни их влиянию. Потому и не бывает здесь внезапных раев и внезапных Апокалипсисов. Но вести разрушительную работу и контролировать ее – что ж, это вполне возможно.

Наступила пауза. Собственно говоря, что тут можно добавить либо ответить? Я не знал всего, похоже, я и десятой доли всего не знал и подозревать не мог. Но в одном я был уверен: все, что сказал этот человек

(человек?)

– правда. Правда от первого до последнего слова.

Но один вопрос у меня еще оставался.

– А Садовник – он тоже работает на них? Или на него, если уж на то пошло.

– А что ты видел, кроме своего Садовника? – спросил Салоникус. – Какие-то были знаки, предшествующие его появлению?

– Да, были. Полоски на обоях – они переплетались и крутились в обе стороны.

Салоникус подался вперед.

– Расскажи подробнее – как он до тебя добрался? – попросил он.

Я рассказал все в мельчайших деталях. И то, как пришел после встречи с Сэлом (Боже, это же было этой ночью! А кажется, прошла вечность), как сидел в Интернете, как в ванной на зеркале появились слова приветствия, как на моем компьютере играло «привет» в различных вариациях, пока, наконец, Садовник сам со мной не поздоровался. А потом начал расти на карте и в итоге сошел с нее – когда я этого не видел, так как был у входной двери. Но слышал.

Салоникус откинулся на спинку стола.

– Боюсь, это не один из них, – сказал он. – Боюсь, это даже не тот, кто работает на него. Боюсь, это он и есть.

– Как?! – воскликнул я.

В эту минуту подошел официант с вином.

– Ваш заказ готов, – сказал он.

– Спасибо, – ответил Салоникус.

– Вы не против, если я поставлю музыку? – спросил официант. – Мы, как-никак, в ресторане, а какой же ресторан без музыки.

Я хмыкнул про себя – в середине оно-то, может, и ресторан, но сидели мы на обычной летней площадке. Однако Салоникус с легкостью согласился.

– Конечно, поставьте, – и добавил свою коронную фразу:

– Если, конечно, это действительно музыка.

Официант ушел. Я вздохнул и закурил.

– Ты должен был его сам позвать, это единственный вариант, который мог его извлечь сюда, – продолжил Сэл.

– Позвать? Но я его не звал.

– Как же не звал? Звал. Просто он схитрил. Знаешь, он всегда хитрит, лукавит, голову дурит. Он с тобой здоровался, здоровался…

Ну, привет – Да, привет – Я привет

…и наконец-то ты ему ответил.

Я вспомнил. Да, когда я свалился со стула, я сказал «привет». Именно после этого он и начал выходить из карты.

– Читал сказки про вампиров? Конечно же, это все в основном вымысел, но основная технология прописана верно.

– И что теперь дальше, а? – спросил я.

– Дальше? Дальше медлить нельзя, – ответил командор. – Ах, как жаль, что все так рано, как жаль, что еще впереди целых три дня. Но ты сам понимаешь – он сошел. Сошел сюда и ищет тебя. И потому я сейчас покажу тебе путь. Пока что тебе к нам нельзя – это очень важно. Раньше так же безумно, как и позже. Однако если меня рядом не будет – ты должен будешь суметь добраться сам.

И в этот момент официант включил музыку. Нет, это был не шансон и не ресторанные куплеты. Это был «Наутилус Помпилиус».

«По лунному свету блуждаю, посвистывая

Но только оглядываться мы не должны.

Идет… идет…»

И вот это протяжное «идет» наполнило мою душу холодом. Мое тело стало кубиком, а душа в нем – льдом. Я не двигался и даже не ежился – холод не проморозил меня, он меня буквально сковал.

«Идет вслед за мной

Вышиной в десять сажен

Добрейший князь

Князь Тишины»

– Ты сам все слышал, – сказал Салоникус. – Тянуть нельзя.

Он встал и протянул мне руку.

– Идем. Я покажу тебе путь.

22

– Хорош экземплярчик, – прокомментировал я.

Салоникус даже плечами не пожал, как он обычно это делает. Идет себе и пялится на Верхний Вал, как будто никогда его не видел. Мы как раз проходили мимо рынка, время было за полдень, и народ гулял вокруг да около. Как мы сюда попали? Очень просто – с кафе дошли пешком до Академгородка (Салоникус упорно называл эту станцию метро «Академмістечко», и, вообще-то, он был прав), доехали до Крещатика (Салоникус сказал, что это «Хрещатик», в ответ я назвал его Любый Друзь, но он, похоже, не понял юмора), пересели на Майдан и вышли на Контрактовой. И пошли по Верхнему Валу навстречу Глыбочицкой, которая, как известно, ведет к Лукьяновке. Впрочем, находясь в такой компании, я не удивился бы, если бы мы вышли где-нибудь в Алабаме. Почему в Алабаме? Ну, пусть будет Миннесота…

А про экземплярчика я упомянул не случайно – из одного киоска громыхала музыка… ну, если это, конечно, действительно была музыка. Однако бомжеватого вида мужичок не стал вникать в смысл песни, не стал подвергать ее критическому анализу, а просто ринулся в пляс. На него мало кто обращал внимание – увы, за пятнадцать лет к подобным картинам общество привыкло. И никто не подойдет к нему, не узнает, как дела, может, еще не поздно, может, если его одеть-обуть и дать работу, он и вспомнит, что когда-то был частью этого общества. Но нет – когда кто-то попадает в беду, он ждет, что ему будет сочувствовать весь мир. Однако сам он и не подумает кому-то посочувствовать, когда у него все в порядке.

И не удивительно, потому что я сам-то иду вот и думаю правильно и благородно, а что делаю? Равнодушным тоном заявляю «хорош экземплярчик». Так какие вопросы могут возникать к этому обществу, в котором каждый реагирует только на то, что касается только его? В том числе и те, которые про это говорят. В том числе и я.

– Пожалуй, неплох.

Я обернулся. Салоникус все слышал и видел, но взгляд его по-прежнему блуждал где-то в своих Раночах, а может, и в Грибниках. Но это еще ничего. То, что он сотворил далее, не подлежит никакому разумному объяснению.

– Позволь, ученик, я преподам тебе урок.

И с этими словами подошел к танцующему одиночке. Знаком повелел тому остановиться, и, да – тот сразу же подчинился. Затем Сэл запрыгнул на парапет, расположенный сбоку киоска. И началось.

– Дураки и идиоты. Только дураки и идиоты, – звучным и сильным голосом раструбил Салоникус. – Впервые в городе! Бесплатный Танец Солнца и Луны – ни единой копейки. Главное условие – вы должны быть дураком либо идиотом. А может быть, и тем и другим одновременно! Впервые в городе, впервые в городе.

– Ты с ума сошел, – зашептал я, сводя голос на хрип. Салоникус никак не отреагировал. И, о Великая Луна, вокруг стала собираться толпа! Я поспешил отойти от своего спутника на более безопасное расстояние – мол, я не я, и лошадь не моя. Танцор диско МС Бомж тоже был в шоке и стоял с отвисшей челюстью – он явно не ожидал такой конкуренции.

А толпа прибывала и прибывала. Не то, чтобы было народу не протолкнуться, но редкий прохожий не задержался на минутку. Похоже, никого не смущало, что шоу предполагалось исключительно для дураков и идиотов.

(посмотри на себя… прежде всего, посмотри на себя)

А ведь и верно. Я-то тоже тут, и готов смотреть нечто для дураков и идиотов. Ну, и кто же я тогда?

Эта мысль позабавила, и я присоединился к толпе, которая уже выкрикивала «Давай, показывай», «Поехали уже» – ну, и все в этом роде. И Салоникус показал. Ух, и показал же он!

Для начала он поднял две руки над головой – и хлопнул в ладоши. И тут же, не успел звук от хлопка раствориться в воздухе, как Сэл сделал разворот на 180 градусов. О-оп – и вот он уже тут, снова к нам лицом. Но на сей раз его руки извивались в стороны, повинуясь хоть и быстрым, но все же плавным и грациозным наклонам тела. А каблуки отбивали в такт песни настойчивый ритм. Песни, которую исполнял Салоникус.

– День, день, день, день

Сол, Сол, Сол, Сол

Я рождаю твою тень

Я пришел, я пришел.

… Как шаман, честное слово. Публика заворожено смотрела на представление Салоникуса. Он начал двигаться еще неистовее, словно его вот-вот настигнет припадок. Лучи уже не сияли – они разили. Ноги тоже увеличили темп – на миг возникло чувство, что он проводит ночь со своей возлюбленной и, кажется, сейчас наступит пик сладострастия.

И внезапно Сэл остановился. И… плавно опустился на шпагат. Я еще ни разу не видел такого шпагата. Ему это ровным счетом ничего не стоило, он просто сделал расстояние между двумя большими пальцами ног максимально удаленным. Но поразило даже не то, как он садился на шпагат. Поразило то, как он с него вставал. Словно какая-то неведомая сила поднимала его вверх. Сила земного притяжения сегодня действовала наоборот!

– О, Сол – твоя, твоя жена

Луна, она – темна, стройна

И ты, мой славный господин,

Не будешь никогда один.

… И в этот момент произошло ужасное. Светлый день внезапно нахмурился – солнечный свет потускнел буквально на глазах. Я поднял голову вверх и увидел скопление грозовых туч прямо над головой. Но ведь только что их не было. Не было!

Дождь полил, словно внезапно дали воду, а кран был открыт до упора. Вылить себе на голову ведро воды – и то будет не так эффектно, как окатил меня только что дождь. Раздался гром, а вслед за ним эхом донесся последний куплет Салоникуса:

– Я госпожа, а ты не прав,

И мой союзник – темный граф.

… При этих словах грудь Салоникуса затряслась, и он откинул голову назад. К этому моменту народ почти весь разбежался в поисках укрытия, и его сложно было в этом обвинить. А странный танец Салоникуса на этом был завершен – мой приятель встал и просто пошел по аллейке между улицами. Мне ничего не оставалось, как проследовать за ним.

Мы шли и ни о чем не говорили. Хлещущий по лицу и рукам дождь и не давал нам такой возможности. Я подумал, что все началось как раз с дождя – когда я стоял у окна и упивался тогда еще весенней грозой, и в ту ночь позвонил телефон. В ту ночь я услышал впервые слово «Началось».

Мы дошли до Глубочицкой и начали подъем. И не прошло и пяти минут, как тучи разошлись, и небо прояснилось. Даже лужи поспешили куда-то слиться и укрыться. Как будто и не было дождя. А может, его и правда не было.

– Что? – спросил я. – Что это было, Салоникус?

– А что именно? – спросил командор. – Где было, что было, когда было?

– Я говорю о твоем концерте, – повторил я, сжимая кулаки.

– Ах, о концерте! А почему ты его смотрел? Разве я не ясно сказал – смотреть только дуракам и идиотам? – спросил Сэл.

– Видимо, ты нашел свою целевую аудиторию, – пробормотал я. – Ну хорошо, можешь меня считать и тем, и другим вместе взятыми. Но объясни мне – ради чего ты это все устроил? Любой патрульный тебя бы сейчас схватил, и меня заодно, а я и так по твоей милости в розыске.

– Видишь ли, дорогой ученик, ты только что получил один небольшой урок. Каждый из этих людей по отдельности – вовсе никой не дурак, и уж тем более не идиот. Однако в толпе личность теряется. В толпе никаких личностей нет – в ней человек воссоединяется со своей животной природой. Вообще, люди – удивительный эксперимент. Животное плюс разум – взрывной коктейль, как ни крути.

Я исподлобья посмотрел на этого парня, который только что выделывал мистические кренделя на виду у толпы. Я не знал, куда он меня ведет, хоть он и намекнул, что вскоре я увижусь с Анжелой. Я не знал ни кто он, ни что он, ни откуда он взялся. Понятия не имел, какая игра здесь ведется – понял лишь, что мне в ней отводится какая-то значимая роль. Ах, как это прекрасно, наверное – быть значимым, выбранным, извлеченным из обычной жизни. Хей, да меня выкинули из нее – забрали сон, работу, безопасность, теперь вот и жилье. И все ради чего?

А теперь он говорит, что мы все – животные. Отличный вариант.

– Америку ты мне не открыл, приятель, – сказал ему я. – Стадные инстинкты, толпа – это всем давно известно. Ты можешь вытворять любую хрень, если ее будут вытворять все. Никакого разума – сплошные чувства. Вот что такое толпа.

– Да, но ты был в толпе, – ответил мне этот странный человек. – А я танцевал. В этом мире ты или танцуешь, или смотришь, как танцуют другие. Тот, кто вышел на шаг вперед из толпы, подвергается насмешкам и улюлюканью. Потому что те, кто смеется, из толпы не выходит. Не хочет. А виноват в этом тот, кто танцует.

– Но так не всегда, – возразил я. – а как же выдающиеся люди? Наполеон там, или, если не брать политиков, то космонавты, изобретатели, спортсмены?

– Евгений, ты же сам знаешь ответ на свой вопрос, – ответил Салоникус, поправляя прическу. Странно, но ее дождь как будто вовсе не коснулся. – Те, кто сегодня обожаем и на пьедестале, завтра будет скинут этими же самыми людьми, которые его и воздвигли. «Не высовывайся», – будут вопить они. «Лучше нас ты, что ли? Вот видишь, ты такой же никто, как и мы».

– Проблем вечна, как сама мир, – пробормотал я. Салоникус услышал и продолжил:

– Вот возьми, к примеру, кого-нибудь из выдающихся людей современности. Ну, не знаю, пусть это будет Билл Гейтс. Он велик и недостижим, но представь, если завтра окажется, что он, к примеру, зоо-некро-педофил.

Я вспомнил о недавней переустановке Windows и не стал говорить, что такой вариант невозможен.

– Или вот Месси, например. Вот он только начинает блистать в составе Барселоны. Он и дальше будет блистать. Но уже половина говорит, что он никчемный коротышка.

– Зато вторая половина его боготворит, – возразил я. Мне казалось, это был убойный аргумент.

– Это верно, – согласился Салоникус. – Но ты просто допусти, что завтра он переходит в Реал. Его таланты и мастерство остаются при нем. Ничего не меняется. Но какова же будет реакция тех, кто на него вчера буквально чуть ли не молился?

Я промолчал. Реакцию предугадать было нетрудно. Живой пример – Луиш Фигу, лет шесть назад проделавший подобный трюк. В Реале его так и не полюбили, а в Барселоне… его имя стало оскорбительнее самого последнего ругательства.

– И так и в футболе, и в кино, и в политике – везде, – завершил Салоникус. И спросил у меня:

– Теперь ты понял, что надо делать?

Я кивнул.

– Танцевать.

Салоникус поднял одну руку вверх.

– Крепость взята, – сказал он. – Именно танцевать. Только тот, кто танцует, получает билет в Раночи.

23

Мы продолжали идти по Глыбочицкой. Я подозревал, что рано или поздно эта улица должна была закончиться,

(рано – хихикнула мерзкая тварь, – рано…чи)

но она продолжала длиться, как ни в чём не бывало. Мои мысли переключились на Раночи. Салоникус сказал, что туда можно попасть. Серджио рассказывал о Раночах с таким упоением, словно сам там побывал. Но мой спутник говорит, что мой друг тут ни при чем. И в то же время, такие дифирамбы этому городу пел. Городу, который снился мне в давних снах.

Кстати, о пении. Божественная музыка… да, архитектуру так и называли – божественная музыка. И композитор Раночей был гениален! Каждый кирпичик, каждый блок в здании города звучал пронзительной нотой, и либретто с ноктюрнами всех домов сливались в яростную симфонию, покоряющую душу немой торжественностью. Кто бы ни создал этот город, он был Бетховеном архитектуры. Или Вагнером. А может, Моцартом?

– Сэл, – позвал я.

– Что? Какой сэр? – обернулся тот, кого я позвал.

– Салоникус, дал же Бог имечко! – продолжал я. – Скажи мне, а кто построил Раночи?

– Строители, – усмехнулся дал-же-Бог-имечко-Салоникус, – кто, по-твоему, строит все города в мире? Такие же люди, как и эти, – и Сэл указал на стройку. О да, мы проходили мимо стройки, кто-то в очередной раз вознамерился соорудить торговый центр. А может, автосалон. Хотя нет, для стоянки новехоньких машинок постройка была слишком грандиозна. Кстати, отметил я про себя, это ведь именно та стройка, возле которой Салоникус вышел из машины, когда мы разъезжались по домам.

– Да ну, брось, Сэл, – сказал я, – эти построят очередную коробку в стиле модерн или какой-нибудь хай-тек. Это не совсем Раночи, так что, сорри, сравнил ты совсем не в тему.

– У тебя дома джинсы есть? – вопрос застал меня врасплох. Я внимательно посмотрел на Салоникуса. Кроме изящного ухоженного лица, с абсолютно равнодушным выражением, ничего не увидел.

– Извини, Сэл, одолжить не могу, – ответил я. – Съезди на Шулявку, там для тебя что-нибудь подберут. И насчет дома ты слегка погорячился, если помнишь.

– Да я обойдусь, – сказал Салоникус, – а ты, если эти порвешь, то замена, значит, есть.

– А зачем мне рвать собственные джинсы? – поинтересовался я.

– Потому что мы сейчас пойдём, – Салоникус поднял указательный палец вверх, а затем ткнул им в сторону стройки, – и посмотрим, что они на самом деле там строят.

– К такой-то матери все то, что они там строят, – остановился я. – Пойдем, куда шли, потому что я хочу увидеть Анжелу, ты слышишь меня? Твои фокусы прекрасны, но есть дела и поважнее.

Салоникус покачал головой.

– Ты не понял, Евгений. – сказал он. – Мы именно сюда и шли.

… Пришлось раза три протарабанить в ворота, прежде чем из-за них показалось лицо, облаченное в защитную каску. Он так на нас посмотрел, как будто мы ворвались к нему в дом, слопали в холодильнике все сосиски и выпили все его пиво.

– Посторонним нельзя, – сказал вахтенный не то, что думал. Потому что думал он явно что-то вроде «шли бы вы нахрен отсюда, ребята».

– В Грибники, – молвил Сэл.

Я вздрогнул. В который раз я слышал это слово, звучащее, словно какой-то столичный район. И тем не менее, такого района в нашем городе не было. Не было, и все. Но еще больше меня поразила реакция сторожа.

– А, так бы сразу и сказали, – и он открыл перед нами ворота.

Мы вошли. Передо мной открылся строительный мир во всей его красе – туча ям, железа, краны, самосвалы, какие-то опоры, блоки и бетон. Я говорю, передо мною, потому что мой спутник здесь явно бывал не впервые. Он двинулся по диагонали направо – к углу строящегося здания.

Я последовал за ним. Мы шли по пыльной летней земле, усеянной окурками и пустыми пачками от дешевых сигарет. Прекрасный день… великолепный день, в котором строители строили, охранники охраняли, а дизайнеры рисовали. И даже садовники ухаживали за клумбами и цветниками. Кроме одного.

Мы подошли к зданию. Подошли к той его части, которая была наполовину готова – во всяком случае, здесь были стены, а не просто сваи – а это уже немало. Людей не наблюдалось – лишь элегантные философские речи строителей слышались где-то в другом конце здания. А здесь царило спокойствие, которому не мешали даже редкие сигналы клаксонов от неизвестных водителей по ту сторону забора.

На первом этаже была дверь – и она была закрыта. Зачем закрывать дверь, которая все равно никуда не ведет, я объяснить не смог. Кто туда будет входить? С какой целью, если в это здание можно было попасть с любой стороны, просто пройдя между сваями. Тем не менее, на этой стороне здания часть стены была построена, и эта дверь вела к тому, что находилось за этой стеной. Я уже догадался, что там будет нечто особенное. Когда рядом Салоникус, всегда надо быть готовым к тому, что произойдет нечто особенное.

Сэл подошел к двери и достал из кармана жилета ключ. Надо же – ключ подошел. Дверь заскрипела и с трудом, но все-таки открылась. Сэл отошел в сторону и указал мне путь вовнутрь приглашающим жестом.

Я переступил порог и сделал пару шагов. Меня окружила темнота, но уличный свет позади меня дал понять, что нам придется пройти по коридору. Но вскоре исчез и уличный свет – мой спутник закрыл дверь, и наступила всепоглощающая тьма.

– А теперь куда? – спросил я.

– Как всегда – вперед, – ответил Салоникус. И в этот момент я услышал чирканье спички, а затем увидел пламя горящей свечи. Ее держал в руках Салоникус, и тут же они оба – Сэл и свет свечки вместе с самой свечкой – двинулись вперед. Я зашагал рядом.

Мы молчали. В этой жутковатой полутьме не хотелось ничего говорить – словно предчувствие какое-то, что нельзя говорить, и нельзя оглядываться. Однако через пару минут тишину нарушил Салоникус.

– И горе мне, если впал я в безмолвие…

– Или уставился на лик Луны, – подхватил я стих венгерского поэта, исполненный Вячеславом Бутусовым. – Сэл, эта песня что-нибудь значит? Ну, в нашей истории.

– А тебе обязательно узнавать все вопросы у меня? – спросил в свою очередь тот, кто шел рядом. – Разве ответы всегда должны быть из внешнего источника?

– Ну как тебе сказать? Если я не знаю, как движутся атомы, то я не воображаю себе, как они движутся, а иду к учителю физики и спрашиваю у него, как движутся атомы. Понимаешь, о чем я?

– Я – да, – ответил Салоникус. – А ты? Ты понимаешь.

Иногда он меня начинает… ну, не то, чтоб бесить, но малость раздражать.

– Я понимаю, что если я слышу песню, которую я сто лет уже не слышал, а потом напеваешь ее ты, то в этой песне определенно что-то есть. Вот это я понимаю.

– Отлично, – прозвучал голос Сэла в темноте. – Видишь, ты нашел ответ, не прибегая к внешним источникам. Попробуешь объяснить, что значит «впал я в безмолвие»?

– Ну вот мы идем с тобой по коридору непонятно куда и непонятно сколько еще идти. Мы молчали, и вот ты заговорил – значит, молчать по каким-то причинам было нельзя.

– Уже теплее, – согласился Салоникус. – Но здесь, в этом коридоре, мы можем молчать, сколько нам будет угодно.

И вновь воцарилась тишина наших голосов – звук издавали лишь ноги, наступавшие на твердую поверхность коридора. Я обдумывал слова моего странного собеседника. Итак, молчать нельзя, но молчать можно. Хорошенькое неравенство, нечего сказать! Казалось бы – зачем разбирать слова давно забытой песни? Но я знал, что здесь нечто большее, чем просто песня и просто текст. Какой-то ключ здесь был заложен. И самое противное, что вот этот вот Салоникус неизвестной национальности и неизвестного рода занятий знает ответ – а сказать мне не может. Или не хочет. Думает, что я сам не найду ответ. Думает, что он высшая сила, а я один из людишек, которого он милостиво соизволил куда-то вести! Животное с мозгами, ага. А вот болт тебе с резьбой, хмырь самодовольный сверхъестественный!

Думай, Женя, думай. В чем фишка? Почему говорить нельзя, но при этом можно говорить? С ума сойти! Или я уже сошел? Но ближе к теме. Горе мне, если впал я в безмолвие. Безмолвие… Стоп!

– Безмолвие – это не означает молчание, верно? – спросил я.

– Ты задаешь вопрос, вместо того, чтобы дать ответ, – проследовала реакция.

– Шел бы ты, приятель, – протянул я. Но в душе улыбнулся. Я почувствовал, что я прав. Это было то самое ощущение, когда ты решаешь задачу, над которой бился многие месяцы. Это было… как первый поцелуй, когда сердце рвется из груди, а в глазах прыгает и танцует хор разноцветных зайчиков, обдающих восторгом и поющих романтические баллады. Я начал понимать! Что это, я еще не знал, но я начал. Начал!

– Додумаешь позже, – раздался голос Салоникуса. – мы пришли.

24

Мы стояли перед лифтом. Собственно говоря, лифт не был вмонтирован в стену – шахта стояла посреди пустого пространства, и здесь было чуть посветлее, чем в коридоре, по которому мы шли. Сам коридор остался позади – перед нами был только пустой этаж, усеянный строительным мусором. И посреди этажа стояла шахта лифта.

– Только не говори мне, – сказал я, – Только не говори мне, Сэл, что этот лифт работает и куда-то везет.

– Разумеется, он не работает, – кивнул мой спутник. – Но разве это может нам помешать? Пойдем, попробуем – ты теперь знаешь, что чудеса иногда случаются.

– Чудес не бывает, Сэл, – ответил я. – И если этот лифт сейчас куда-то поедет, то значит, он изначально был предназначен для того, чтобы куда-то ехать.

Салоникус кивнул, но промолчал. Он двинулся первый в сторону лифта, и я последовал за ним.

Мы остановились прямо перед лифтом. Кнопка вызова манила и пугала одновременно – я понимал, что все начинается именно сейчас. Если я раньше слышал про поезд, который следует прямо в кроличью нору, и несколько раз он даже сумел промчаться мимо меня с диким ревом, то сейчас я стоял на платформе с билетом в руках. И только от меня зависело – заходить в него или нет. Впрочем, я ошибался.

– Ты думаешь сейчас, что у тебя есть выбор – войти сюда или не входить, – сказал Салоникус. – Нечто вроде красной и синей таблетки, да? Так обычно и бывает – в решающие минуты своей жизни человек делает выбор, от которого эта самая жизнь в дальнейшем и зависит.

Я промолчал. А что я мог сказать?

– Но суть в том, что ты свой выбор сделал уже давно. Ты выбрал безмолвие. Не спрашивай меня, что это означает – очень скоро ты все узнаешь сам. Понравится тебе это или нет – ты все узнаешь. Но ты выбрал безмолвие, и теперь идет вслед за тобой высотой в десять сажен добрейший Князь, Князь Тишины.

– Садовник, – сказал я.

– И Садовник тоже, – ответил Салоникус. – Потому и нет у тебя никакого выбора. Сейчас мы исправляем то, что ты когда-то выбрал. Как правило, мы этого не делаем. Мы только открываем двери, иногда один, иногда несколько раз в течение одной человеческой жизни, но за руку никого не тянем. Тем не менее, тебя мы тянем. Можешь задирать свой гениальный нос вверх сколько угодно, но ты нам нужен и чрезвычайно для нас важен.

– Зачем нужен, я не спрашиваю, – отозвался я. – Все узнаю позже, верно?

– Верно. Ответ без внешних источников – уроки ты усваиваешь быстро.

– И нос высоко я задирать не собираюсь, хоть мне и приятно, что ты назвал его гениальным. Но что, если я сейчас откажусь? Поверну назад, пойду в милицию и скажу, что понятия не имею, где находится Анжела Морфеева. А ты ее отпустишь, она найдется, и меня отпустят. И я вернусь к нормальной человеческой жизни. И уже в этом месяце буду смотреть, мать его так, чемпионат мира, куда наши впервые пробились. Может, мне стоит так и поступить, а? Может, так и стоит сделать?

Салоникус и глазом не моргнул во время моей тирады. Он оставался невозмутимым, и когда говорил мне ответ:

– Не стоит. Во-первых, потому, что стон, треск, растоптал бы меня, растоптал моментально сам знаешь кто.

– Добрейший Князь, – с иронией протянул я.

– Он самый, – не стал возражать Салоникус. – Ну, а вторая причина в том, что уже на самом деле поздно. Я уже вызвал лифт.

И нажал на кнопку вызова. Шахта загудела, затарахтела, и я услышал, как из ее недр полетела вверх обычная, казалось бы, ничем не примечательная железная кабинка.

… Мы ехали вверх. За это мог поручиться – никаких пауз, никаких остановок. Когда мы вошли, в этой кабинке не было даже кнопок с нумерацией этажей – Салоникус просто нажал на «закрыть двери», и лифт поехал. Куда может поехать лифт, если он не знает, на какой этаж ему надо попасть? Я не стал уточнять – тем более, вскоре мне предстояло узнать это лично, из первых рук.

А вот за что я ручаться не буду, так это за время, проведенное в кабинке до самого момента выхода. Мне показалось, что прошла целая вечность. Что казалось этому длинноволосому греку, который с отрешенным взглядом созерцал стенки маленькой стальной комнатушки, я предсказать не берусь. Полагаю, он не впервые находился здесь, и знал, сколько времени занимает путь и куда в конечном итоге он приводит.

И вот кабинка дернулась, и лифт остановился. Салоникус стал первым у дверей, а я расположился за его спиной. «Сейчас они откроются», – стучало у меня в голове «Сейчас они откроются, и ты попадешь либо в страну Оз, либо в кроличью нору, либо в какую-нибудь долбанную Нарнию. Ай прощай, Канзас, я ухожу один, и даже Тотошки у меня нет. Только Страшила вроде бы Мудрый, но он полоумный, и меня сейчас сведет с ума. Прощай, прощай, Канзас, а чтоб тебя…»

Поток моих лихорадочных мыслей прервал скрип открываемых дверей.

…Лифт открылся, но я не решился переступить порог его дверей. Просто потому, что боялся. Это как встретить привидение. Если ты его ни разу не видел, то ты не веришь, что оно существует, спокойно выходишь курить по ночам, а на Хэллоуин можешь запросто напялить на себя белую простынь и сказать «бу-у-у». Ничего, в общем-то, особенного. Но когда ты его реально встречаешь, тебе становится страшно.

Вот такой у меня был страх. До этого момента все было более чем необычно, но игра была на моем поле – в моем мире. Одно дело – бояться барабашек в своем измерении. И уж совсем другое – самому оказаться барабашкой в измерении ином.

– Если двери закроются, лифт не поедет обратно, – сказал Салоникус. – Я даже не имею ни малейшего представления, куда именно он поедет.

Вот эти слова вывели меня из оцепенения. Я немного пересмотрел свое мнение относительно понятия «опасная ситуация». И вышел из лифта вслед за Салоникусом.

Я ожидал чего угодно, но не туннеля. Широкий коридор с колоннами, огражденный стенами. Туннель освещался, но ярким этот свет назвать было нельзя – тусклый, слабый, лампочки едва мерцали. Однако в стенах были небольшие проемы, из-за которых доносился шум. И вот по этому шуму я и понял, где мы находимся. На заброшенной станции метро.

– Не на заброшенной, а на недостроенной, – заметил Салоникус. – Это станция метро «Львивська брама».

Я чуть не задохнулся. «Львивська Брама» – это полуготовая станция на пути между «Лукьяновской» и «Золотыми Воротами». Поезда проезжают мимо нее, не останавливаясь. И вот я теперь здесь, что ли?!

– Как, Сэл? Как это может быть? – выпалил я. – Мы сели в лифт на стройке на Глыбочицкой и ехали все время вверх! А вышли за несколько километров под землей?

– Я и не обещал, что мы выйдем в этом же здании, – пожал плечами мой спутник. – Я вообще называю это лифтом только потому, что тебе так удобно.

– И как же это называется на самом деле?

– О, это всего лишь портал. Читал, наверное, знаешь. Вошел в одну дверь, вышел в другую и все такое. Прошу тебя – не делай такие глаза. Или ты полагаешь, что в мире существует только то, о чем знают все так называемые нормальные люди? Или в мире каждый год не исчезают бесследно десятки тысяч людей? Или жизнь настолько проста, что сводится к работе, еде и накоплению средств? Перестань рассуждать, как нормальный человек. Нормальные люди получают нормальную информацию. А ты здесь потому, что тебе полагается знать кое-что еще, и я тебе уже это говорил! Так что переставай уже удивляться.

Разразив свою гневную тираду, Салоникус повернулся и направился обратно к лифту.

– Эй, погоди, ты куда это? – совсем уж ошарашенный, вопросил я.

– Дальше ты сам, – не оборачиваясь, поднял руку Салоникус. – Иди прямо, там ты поймешь, что делать дальше. Ты теперь знаешь, где надо искать ответы.

Сэл вошел в лифт, нажал на кнопку, и двери закрылись. Я не слышал ни гудка, ни вообще какого-либо шума. Словно Салоникус никуда не делся и стоял за дверью, разыгрывая меня. Но я знал, что его там уже нет. Дальше я сам, вот так вот. Мне оставалось только развернуться и идти прямо.

25

Прямо идти долго не пришлось – платформа станции метро не такая уж и большая, как раз на пять вагонов. Было темно – впрочем, а как еще должно быть под землей, где электричества раз два и обчелся. С двух сторон платформа была загорожена плитами – с пола до потолка. И свет я увидел лишь тогда, когда за плитами с ревом пронесся состав – не останавливаясь, как и принято на этой станции. Где-то посередине платформы, внизу, виднелся просвет, откуда я и увидел отблеск проходящего поезда.

Я подошел ближе и нащупал руками щель. Глаза уже успели привыкнуть к темноте, и я заметил, что плита не сплошная – это был просто ее кусок, и подвинуть его не составит ни малейшего труда. Я убедился в этом уже с первой попытки.

Тут же рев вагонов донесся с другой стороны платформы – это логично, учитывая, что поезда едут в двух направлениях. Правда, никакого света при этом я не увидел. «Значит, отсюда я должен уехать на поезде», – подумал я. «Или в сторону «Лукьяновки», или в сторону «Золотых ворот». Превосходно! Осталось только узнать, в какую именно сторону, а затем определить, где именно находится эта сторона».

И кто же, кто мне сможет дать ответ? «А разве ответы всегда должны быть из внешнего источника?», – раздался в моей голове голос Салоникуса. Я вспомнил о своем спутнике, бросившем меня тут наедине с бесконечными вопросами. «Но он дал мне и ключ», – прошептал я в темноте. «Ключ к ответам. Все ответы находятся во мне».

И тут же я резко выпрямился. Как же можно быть таким недотепой? Ведь ответ очевиден – только под одной из сторон я обнаружил щель. Очевидно ведь, что и ехать мне надо было именно в ту сторону. И тут же, в ответ на мои мысли, за стеной прогрохотал второй состав, следующий то ли на «Лукьяновку», то ли на «Золотые ворота» – я не знал, с какой стороны я вышел из этого загадочного лифта, стало быть, направление определить я никак не мог. Но я верил, что нашел правильный ответ. И этот ответ ждал меня за этой стеной. Стоило только отодвинуть плиту, а это было не так уж и сложно сделать – и я просто сажусь в вагон, который меня везет дальше. А куда – там разберемся, там видно будет. Главное – попасть на платформу.

Однако что-то меня останавливало. Это чувство, когда картина красива и верна, но какого-то паззла не хватает. Нет, ты не видишь этого недостатка, не замечаешь отсутствие паззла, скорее, интуитивно ощущаешь, что его нет. Просто что-то не так. И все.

«Еще один вопрос», – подумал я. «И ответ, конечно же, где-то во мне. Так сказал Салоникус».

И тут в голове зашевелилась и подала голос моя старая подруга, о которой я в последнее время немного уже и позабыл. Ну конечно же, мерзкая тварь! Ну, привет.

Да, привет, я привет, – ухмыльнулось существо, – Салоникус твой сказал тебе только то, что должен был сказать, и ничего более. А ответ действительно в тебе. В том числе и на вопрос – должен ли ты делать так, как говорит Салоникус.

Я поднял голову вверх. Темнота, потолок. Оглянулся направо, налево. Темнота, стены. Я был здесь один, абсолютно один. Только я да мерзкая тварь. Значит, положиться надо только на себя.

Мимо прогрохотал еще один состав. Третий. Да, на этой стороне это уже был третий. Собственно говоря, а зачем я их считаю? Вот что не дает мне покоя. Зачем я их считаю? Какая разница, первый, третий, двадцатый – все равно ведь они все…

И тут я присел. Когда мысль озаряет, словно молния, она и поражает, словно молния. А мысль была ясна и коротка.

Какая разница, первый, третий, двадцатый – все равно ведь они все НЕ ОСТАНАВЛИВАЮТСЯ! Это промежуточная станция, и мимо меня пролетел уже третий, а вот гудит и четвертый поезд – и ни один не остановился здесь, и никто и не думает здесь останавливаться, по той простой причине, что здесь нет остановки. Ничего личного, приятель – мы простые диспетчеры и водители вагонов, и мы понятия не имеем, что ты за стеной, знать не знаем ни о каком волшебном лифте, а если бы и знали, то все равно бы не остановили, потому что тут не было остановки, нет остановки и мэр его знает когда она вообще здесь будет, эта остановка.

Так зачем же я считаю эти поезда? Зачем? Это вопрос, на который я должен ответить сам. И на этот раз над ответом мне долго думать не пришлось.

Потому что это имеет смысл. Как и все, что происходит.

Ответ породил вопрос, как часто это бывает. А какой смысл? И на этот раз долго думать я не стал. Учусь я быстро, пусть даже в этом билете на экзамене жизни мне достались очень сложные вопросы. Считать поезда – в этом есть смысл. Ослушаться Салоникуса и поискать внешние источники – так советовала мерзкая тварь. Я связал между собой эти два события и принялся искать внешние источники. Не забывая при этом считать проходящие за стеной поезда.

Мне хватило и минуты, чтобы понять, что все, что у меня при себе ценного есть – это моя Нокия-пиноккия, которая хоть и молчит уже долгое время, но никогда со мной не расстается. Я снял блокировку и зашел в меню. Конечно же – ведь здесь есть фото и видео, которые передал мне Салоникус! Я найду, что-то обязательно найду в этой информации!

Однако спустя минуту и еще один поезд я был разочарован. Больше разочарован, чем удивлен – потому что ни видео, ни фото на моем телефоне уже не было. Но падать духом я не стал – как ни странно, я был готов к чему-то подобному. Я снова открыл меню. Взгляд упал на папку «Музыка» – и я тут же вспомнил танец Салоникуса. В высшей степени странный танец, но, может быть, он и был исполнен только для того, чтобы я обратил внимание на папку «Музыка»?

– Молодец, парень, – прошептал я в темноте. – У тебя в руках внешний источник, а ответы все равно ты находишь сам.

Музыкальные группы следовали по алфавиту, начиная с латиницы. A: A-Ha, Avril Lavigne, Amy Winehouse. B: Bon Jovi, Bertine Zetlitz, Bjork. C: Cranberries, Camouflage. D: Depeche Mode, Duran Duran, Die Toten Hosen, Dido. E: Enigma, Evanescence. F: Falco, Farmer Mylene…

Стоп, стоп, стоп. И снова это стоп – уж не знаю, кто меня останавливает в нужные моменты – то ли Салоникус, то ли мерзкая тварь

… ты сам, идиот, себя останавливаешь…

но я начал размышлять не только над тем, что вижу, но и то, что читаю. Например, что означают названия этих групп? Клюквы, Изменчивая мода, Исчезновение, Загадка…

Ага. Загадка, стало быть. Это именно то, что я сейчас разгадываю. Зачем я считаю поезда – разве это не загадка? Та еще загадка, и сейчас мы узнаем отгадку.

Я открыл папку «Enigma» и принялся смотреть, какие песни у нас тут есть. Return to Innocence, T.N.T. for the brain, Beyond the Invisible, Gravity of love. Ну дела! Все про меня сейчас подходит – и Возвращение в невинность, и Динамит для мозга (о да, тот еще динамит, должен заметить), За пределами видимого – вот это вообще в тему! Но я остановился на Gravity of love.

За стеной просвистел уже двенадцатый поезд. Прекрасно. Но не опоздал ли я? Сейчас узнаем. Gravity of love – это «притяжение любви». А разве не за Анжелой я поехал сюда, разве не ради нее я вообще в это ввязался? Конечно, все началось до нее, но теперь и она в этом всем замешана, и опять же, из-за меня. Значит, эта песня и есть ключом.

А сейчас я сделаю самое главное – чуть раньше я уже догадался, что именно надо делать. Я вышел из папки «Enigma» и зашел в проигрыватель. Здесь песни не играют по папкам, а просто идут по порядку, имея соответствующий номер. Зашел и начал прокручивать все песни по порядку. Пока не дошел до «Притяжения любви».

О, Боже! Да… это было оно. Число 27. Число, которое загадал Серж, в тот вечер, когда впервые мне поведал про Раночи. Число, которое означало стоимость книги на Петровке – той книги Фрейда про психологию бессознательного. И это число дало мне ответ.

Что ж, я не зря считал. И когда за стеной пронесся двадцать шестой состав, я отодвинул плиту и пролез на платформу.

…Стоять мне пришлось недолго – интервал между движениями составов обычно не превышает двух-трех минут. И когда в темноте загорелись фары первого вагона, в груди у меня все замерло. Никаких мыслей или эмоций – я или ошибся, и тогда все идет прахом, или этот поезд остановится. Всего два варианта развития событий. Но я сомневаюсь, что на этой планете так уж много людей, которые переживали переключение, подобное моему.

Поезд затормозил и остановился. Я стоял посредине платформы, и передо мной открылись двери третьего вагона. Он был абсолютно пуст, как и первые два вагона. Похоже, и остальные два тоже были освобождены от присутствия пассажиров. Я не стал испытывать судьбу и зашел сразу же ,как только двери открылись.

Ну что ж, оставался всего один вопрос – мы едем на «Лукьяновку» или на «Золотые ворота»?

– Обережно, двері зачиняються, – раздался голос из динамиков. – Наступна станція – „Грибники”.

26

Такого поворота событий я не ожидал. Грибники! То самое загадочное место, куда ехал Салоникус в ночь нашего знакомства, то самое место, заслышав о котором, охранник без разговоров пропустил нас в строящееся здание. Даже таксист Андрей, и тот не стал уточнять, где это и что это такое. Грибники… очень похоже на название одного из многочисленных названий нашего города. Позняки, Осокорки, Беличи… Грибники естественно вписывались в этот ряд. Вот только никаких Грибников отродясь в Киеве не водилось.

Я оглянулся по сторонам. Обычный, самый обычный вагон метро. Пустой, правда, это непривычно, согласен. Но пугало не это. Пугала мысль, что с одной стороны поезда – «Лукьяновка», с другой – «Золотые ворота», а мы едем в Грибники.

За те две минуты, что ехал поезд, ничего не произошло. Никаких голосов из динамиков – ничего. Просто ехал, и все. Как обычно в метро – две минуты, не больше. А приехал я на станцию метро, выполненную в зеленых тонах, а на противоположной стороне, на стене над рельсами, огромными буквами плиткой было выложено слово «ГРИБНИКИ». Станция была абсолютно пустая.

Вагон дернулся, и поезд остановился. «Станція «Грибники», – возвестил диктор. «Шановні пасажири, поїзд далі не їде. Звільніть, будь ласка, вагони». Освободить, значит, вагоны, вон оно как. И что значит «уважаемые пассажиры»? Кто-то ехал в вагоне еще, кроме меня?

Как оказалось, никто. Двери поезда закрылись, и он поехал дальше. Все нормально, как ни в чем не бывало. Я осмотрелся вокруг. Красивая станция, аккуратная, со скамеечками посреди платформы. Все, как полагается. Но сказать, что в ней было что-то особенное, я не могу – таких станций в городе немало. С этой был только один выход – направо виднелся эскалатор. Слева была просто стена.

Сквозь стены я ходить пока не умею, хотя при таком темпе развития событий уже ничему не удивишься. Хотя я все еще удивляюсь. Например, я в Грибниках. Но довольно стоять, разинув рот, и хлопать ушами. Я вижу впереди эскалатор, а лучшего способа вылезти из-под земли пока еще не придумали.

Эскалатор вез меня наверх – туда, где я еще не был никогда. И никто не был? Не знаю. Но ступеньки – это еще один мой шаг на пути к разгадке. Сколько этих шагов уже было сделано, и сколько предстоит – одному Богу ведомо. Богу и, возможно, Салоникусу.

Я стоял, а ступеньки ехали, открывая все больше и больше картину пространства свыше. Мой путь подходил к концу, и я уже видел, кто стоял на другом конце эскалатора. И ждал меня. Точнее, ждала.

– Женя, – сказала она. – Женя. Это ты. Неужели это ты?

Я шагнул с эскалатора и бросился навстречу Анжеле. Моей Анжеле.

… Я обнимал ее, прижимал к себе и не желал отпускать. Мое лицо тонуло в ее роскошных волосах, а она не переставала шептать:

– Он говорил мне, что ты приедешь, говорил, что ты скоро будешь. Он сказал, что здесь безопасно и через пять дней нас заберут отсюда. Как же хорошо, как же здорово, что ты наконец пришел.

Я лишь бормотал в ответ «Да, Анжела, да, я с тобой». И еще я успел подумать: «Молодец, Сэл – сумел обо всем позаботиться». И больше я ни о чем не думал. Мы воплощались в единое, дополняя друг друга своими объятиями, и не было на свете ничего важнее и ценнее этого. Я не знал, суждено ли нам было вернуться обратно, понятия не имел, что находится дальше по выходу на поверхность – не знал, и знать не желал. Я проглотил Часы Вселенной, и теперь их стрелки превратили тиканье в биение моего сердца, стучавшего в унисон с сердцем девушки, которую я видел второй раз в своей жизни. И которую готов был видеть всю свою оставшуюся жизнь.

– Я потом, – сказал я. – Потом тебе все-все расскажу. Все от начала до конца.

– Да-да, – шептала она, покрывая мое лицо поцелуями. – Потом, потом все-все мне расскажешь, – и повела меня за руку куда-то в сторону. Краем глаза я успел заметить, что мы находились на промежуточной площадке между эскалаторами.

– Куда…– начал было я, но Анжела приложила палец к губам и просто уволокла меня за маленькую зеленую дверцу, вырезанную прямо в стене.

За дверцей нас ожидала маленькая комнатушка со столиком в углу и кушеткой у противоположной стены. Но в тот момент я не оценивал обстановку и не размышлял. Мысли, мысли… что такое мысли, когда ты внезапно ощущаешь, что все свои прожитые годы ты был всего лишь каплей, оторвавшейся от родного океана. И вот эта капля возвращается в родную стихию. В груди моей танцевал зверь, тот самый волк, который мирно спит в обычных ситуациях, но скалит клыки, когда самец сближается с самкой. «Ну что, человек?», – рычит он, но в этом рычании слышится сарказм. «Человек, говоришь? Высшая ступень животного? А ведь все твое достижение лишь в том, что ты усложнил простые правила воссоединения с себе подобными». И рычит зверь, сдирая зубами бретельку с плеча любимой женщины, и беснуется, впиваясь губами в гладкую кожу, жаждущую грубых прикосновений.

– Зверь, – простонал я. И рухнул на кушетку.

… она налетала на меня волной, а я не спускал паруса и только энергичнее работал веслами.

… она рассыпалась на меня звездами, а я складывал их в Большой Ковш и зачерпывал еще больше звезд из ее бескрайнего неба.

…она раскрывалась мишенью, и я раз за разом натягивал лук, поражая безумными стрелами прямо в десятку. И тетива звенела в наших ушах чуть тише, чем сладострастно скрипела кушетка.

…она рассыпала бриллианты россыпью тела, а я жадно ловил их, стараясь не пропустить ни одного.

…она стягивала меня оковами страсти, и я их растягивал яростью зверя. В крови бурлили все мои предки, давшие мне жизнь – вплоть до первобытного сапиенса, высекающего искры из камней. И да, мы сегодня высекали искры, и пламя нашей любви сжигало кушетку, станцию «Грибники», столицу страны, саму страну и всю эту планету к некой весьма популярной и часто упоминаемой матери. Весь мир пылал, а мы поддавали ему жару – Анжела разжигала топку, а я раз за разом подбрасывал туда дрова.

И пусть кто-то когда-то напишет, что мы занимались любовью! Да слипнутся у автора этого клавиатурные клавиши, по которым он лупит своими лживыми пальцами! Это был бешеный секс, после которого самые выносливые быки падают, взрывая рогами утоптанную копытами пашню. Но я не бык, и я просто упал замертво.

О, Высшие Силы – а не слишком ли много счастья для одного человека за одну ночь? Я спал – сладко, крепко, безмятежно – впервые по-настоящему спал за много, много, очень много недель…

27

И снился мне ветер. Будто я стою на перекрестке, передо мной – холст и краски, а в руке я держу кисть. Для полноты картины не хватает только берета. Может, он был, но его сдул ветер? Мне снился настоящий ураган, листья кружились вокруг меня, мимо пролетали сломанные ветви и ограды, а я обнимал свой холст и отчаянно пытался защитить его от катастрофы. Но я не справился – ветер вырвал у меня из рук неоконченную картину и понес куда-то вдаль.

И в этот миг вокруг стало стремительно темнеть.

Я смотрел вослед улетевшему холсту, когда услышал за спиной страшный рев. Как сказать – страшный? Можно сравнить с оцепенением, когда ты ночью сидишь на кладбище и проваливаешься в чью-то могилу. Все бы ничего, но когда ты уже почти вылез на поверхность, тебя снизу дергают за ногу. Этот лед ощущается физически – твоя кровь становится льдом. Но даже это я не испытал, когда услышал звук за спиной. Все было гораздо страшнее.

И я так реально все ощущал! Мне и в голову не приходило, что это может быть сон. Я не смел обернуться (только оглядываться мы не должны), но повернулся, так как знал, что увижу нечто, после чего все завершится. Но как же я ошибся!

Немецкий писатель Вильгельм Гауф в своей легенде «Холодное сердце» описал голландца Михеля – призрака из леса. Он был очень высоким. Когда я понял, кто передо мной, я пытался закричать – я хотел кричать, я не мог не кричать! Но не кричал. Крик не мог добраться до горла по обледенелым жилам. Только глаза продолжали видеть, но лучше бы они этого не делали…

Ибо ко мне из-за пустого горизонта приближался Он. Как бы его ни называли. В моем сне, записанном на видео, на дереве была надпись «ГРАФ НОЧЬ». И вот именно он и спешил сюда. Он очень спешил ко мне. И он был недоволен мною, я это понял по скорости перемещения его очень длинных и быстрых ног. Он был всего лишь силуэтом на горизонте, с очень длинными ногами и огромной, поистине гигантской головой. И с каждой секундой этот силуэт все возрастал, приближаясь ко мне.

Я вдруг понял, почему потерял способность спать в последнее время. Если бы я спал здоровым сном и видел бы здоровые сновидения, в одно из них пришел бы граф Ночь. Вот как сейчас, когда я наконец-то нормально сплю. Пришел, и забрал бы меня. Хотя нет. Растоптал бы.

А за силуэтом поднималась огромная волна. Как на море, когда ты плескаешься у берега, а потом дожидаешься волн и радостно под них ныряешь. Только сегодня радости мне было мало. И под эту волну мне нырять не хотелось.

Эта волна уничтожала все живое. Она сметала на своем пути все, что было на планете. Что могло быть более жутким и страшным, чем осознание этого момента? И все же такое нашлось. Впереди волны ко мне бежал Граф Ночь, и он успевал раньше, чем волна.

Вот тут-то я и начал кричать. В диком отчаянье и безнадеге. Младенец кричал, потому что пришел в этот мир. А я кричал, потому что ухожу.

АААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА

* * *

– Женя. Женя! ЖЕНЯ!

Я вскочил и уткнулся лицом прямо в грудь Анжеле. Что может быть лучше такого пробуждения? Но я не успел понять, что это было пробуждение. Перед глазами до сих пор стоял (бежал! Ко мне!) граф Ночь, подгоняемый Прощальной волной. Прошло несколько минут, прежде чем дыхание пришло в норму.

– Женя, с тобой все хорошо?

Я поднял глаза и посмотрел на Анжелу. Да, эта была она. Настоящая. Она мне не приснилась, и вот этому-то как раз я был очень рад.

– Представляешь, – сказал я. – в фильмах в эти моменты герои обнимаются, целуются там и все такое. А я хочу вылить себе на голову ведро воды и почистить зубы. Видишь, какой я хреновый киногерой.

– Не переживай, герой, – подмигнула Анжела. – Не знаю, откуда ты взялся на мою голову, но ты теперь мой Аль Пачино.

– Аль Дурачино, – ответил я. Мы смеялись, как дети, над этой сомнительной шуткой. Нам просто было хорошо, чего уж там.

– А ванна – за той дверью, – показала рукой Анжела. – И там есть и паста, и щетка, и даже одноразовые станки. Твой друг обо всем позаботился.

Я дернул головой и попытался понять, что я не так услышал. На второй раз дошло.

– Мой друг?

– Да, этот милый парень, который и привел меня сюда.

Я вспомнил о Салоникусе. «Она в надежном месте», – сказал он мне.

Так, так, так… Салоникус – милый парень? Однако!

– Интересно, чем это он тебя так приворожил? – проворчал я.

– Не ревнуй, – на сей раз Анжела не шутила. – Ты, наверное, заметил, что я тебя не расспрашиваю особо. Тебе не показалось это странным?

– Да уж, – взмахнул я рукой, – нелюбопытная девушка – это уже признак того, что ты в параллельном мире. Но оставим шутки. Что тебе поведал этот рыцарь печального образа?

– Не такой он уж и печальный, между прочим, – Анжела, конечно, нашла время кокетничать. – Он все время улыбался…

(Салоникус! Улыбался!)

… но ситуация, похоже, серьезная.

– Та еще, – ответил я и навел на нее палец. – Пиф-паф. Военное положение.

– Он сказал, что мы должны пробыть здесь четыре дня, после чего из Грибников мы выйдем в Раночи. Эти названия я запомнила. А что дальше – я не знаю. Но про твои сны, увольнение, Садовника – я про это уже знаю.

– А точно четыре дня? – переспросил я. – Четыре дня в этой комнатушке диспетчера в переходе метро?

– Ах ты, неблагодарный! – нахмурилась Анжела. – Тебе было здесь плохо прошлой ночью?

– Это была лучшая ночь в моей жизни, – ответил я. Иногда банальность – это и есть лучшие слова. Тем более, когда это правда.

– И моя, – в свою очередь призналась Анжела. – А два дня было вчера, сегодня третий – значит, завтра вечером мы уходим отсюда вместе.

– А куда? – спросил я. – куда мы уходим, Анжела? В Раночи? А что это такое тогда?

– Ну, если ты не знаешь, – повела плечами она, – то мне тогда лишь остается просто следовать за тобой. Почему я это делаю – не знаю. Глупая, наверное.

– И вовсе не глупая, – возразил я. – Ведь ты же не виновата, что я в тот день вместо работы поехал на метро кататься.

– А может, я хочу быть виноватой, – чуть помедлив, ответила Анжела. – Может, я хочу разделить с тобой твою вину, в чем бы ты ни был виноват. У меня никогда в жизни не было такого приключения. И я разделю его с тобой.

– А давай мы сейчас, – предложил я, – разделим с тобой кое-что еще?

– Ты вроде в ванну собирался? – улыбнулась Анжела.

… Но мы все же разделили. И пусть это был уже не первый, а второй раз, и то опьянение сейчас было уже чуть более осознанным, но все же зверь никуда не делся. Мы сливались в одно целое, и для меня была только она, а для нее был только я. Чего еще не хватало нам в это Вселенной? Я лишь одного втайне желал – какая бы эта игра ни была, и какие бы правила в ней ни прописывались, было бы очень здорово, если бы граф Ночь появился в ней чуть позже. А ведь есть еще и Садовник! Пусть они будут потом, если им все же суждено быть на каком-либо этапе моей жизни. Нет, не моей. Уже нашей с Анжелой жизни.

Я лежал и курил. Сигареты-то я захватил, и это было сейчас очень кстати. Правда, для начала мне пришлось все-таки вылезти из кушетки и заварить кофе. Как раз две чашечки, одну для себя, другую – Анжеле в постель. Сплошная романтика просто! В другое время я б над этим только посмеялся, но сегодня мне это все безумно нравилось.

– Так признавайся, – начал я, – чем это тебя так восхитил этот моржовый тип с лицом, не ведающим страсти?

– Ты про кого это? – удивилась Анжела.

– Про того самого друга, который тебя сюда привел.

– До сих пор ревнуешь? – засмеялась Анжела. – Да нет, не переживай, он не в моем вкусе. Хотя, когда он примерил очки, чтобы заглянуть в свою записную книжку, он мне напомнил нашего бывшего препода по философии.

– О, Салоникус еще и очки носит. Да уж… представляю, какой у вас был препод.

– А кто это такой – Салоникус? – спросила Анжела.

Я чуть не поперхнулся кофе.

– То есть как это – кто это такой? – переспросил я. – Ты же сама сказала, что он тебя сюда привел.

– Я сказала, что сюда меня привел твой друг, – глаза Анжелы смотрели на меня с испугом и удивлением. – Но он не говорил, что его зовут Салоникус или как ты его назвал.

Я уже знал ответ. Очки… Но спросил:

– И как он сказал, его зовут?

– Он сказал, что его зовут Сергей.

28

Я лежал и смотрел в потолок. И никак не мог взять в толк одной вещи – Салоникус говорил мне, что Серж, старая обезьяна Серж здесь совершенно ни при чем. А он нашел Анжелу… я вспомнил, когда я звонил ему на Харьковском вокзале и спрашивал, что он знает про Анжелу. Он нашел ее фамилию – и теперь рядом со мной лежит леди Морфеева. Та же самая фамилия, что и в чеке, который я получил в супермаркете в своем собственном сне.

И тут же из подсознания всплыла мысль, которая меня больше всего и тревожила. Ведь если Сэл сказал, что Сергей не имеет никакого отношения к нашему делу (еще вопрос, что это за дело!), а он оказался причастен, то я допускаю, что это было сказано ради моей безопасности, ради какого-то тонкого хода, который необходимо было сделать, да ради чего угодно! Но ведь тогда и не факт, что Анжела тут ни при чем. Чего она тогда в метро на меня глядела и улыбалась? Каждый день сотни девушек проезжают в метро, и никто на меня не смотрит и не улыбается. То есть не то чтобы я такой уж страшный – вообще то, вовсе нет. Но парней моего возраста и куда симпатичней в метро тоже хватает. А она смотрела на меня. Как вот лежит и смотрит сейчас.

Я понимаю, что я верю этим глазам. В них любовь, таким глазам нельзя не верить. Но ведь и в глазах Сержио всегда была дружба и поддержка. А теперь, получается, он все знал. Знал все с самого начала. Ну конечно, он чуть было не сделал из меня идиота, когда заявил, что я остался у него ночевать! А я не оставался. Я уехал домой и был в ту ночь дома. И я не идиот.

– Жень, но как же так вышло, что твой друг тебе ничего не сказал? – спросила Анжела.

Я обнял ее и прижал к себе. А пошло оно все! Я верил ей и любил ее.

– Вот и я об этом думаю, – последовал ответ. – Думаю, и не могу понять. И теперь не знаю, что мне делать дальше.

– То есть как это – не знаешь? – спросило дивное существо с роскошными волосами, гладящими мою кожу. – Оставаться здесь и ждать завтрашнего вечера. За нами придут, и все будет хорошо.

– А я не уверен в этом, – ответил я. – Здесь слишком много непонятного, слишком много странного. Я не уверен, что все будет хорошо.

– Но что мы можем сделать? – сказала она. – Что? Вернуться назад мы не можем. За нами охотится твой Садовник…

– И граф Ночь, – добавил я.

– Кто такой граф Ночь?

– Еще одна загадка в этом процессе.

Мы лежали и молчали. Время куда-то уходило – говорят, время на самом деле никуда не идет, и вообще такого понятия не существует, это человек придумал, чтобы расстояния между событиями измерять. Но я физически чувствовал, как уходит время. С одной стороны, я хотел, чтобы оно прошло как можно быстрее. С другой – чувствовал, что чего-то здесь не хватает. Один вопрос еще необходимо было выяснить, прежде чем вступить на заключительную (я надеюсь) часть этой пьесы.

– Женя, – сказала Анжела, – расскажи мне о Салоникусе.

– О Салоникусе? – переспросил я. – Ну, прежде всего, он командор.

– А что это значит? Похоже на командир.

– Похоже, – согласился я. – Но мне кажется, его функция – сопровождать кого-то куда-то. Нечто вроде скаута, знаешь – в футболе такие ребята следят за перспективными игроками и вербуют в свой клуб.

– И ты думаешь, – произнесла Анжела, – что ты перспективный игрок, он тебя отследил и хочет завербовать в свой клуб?

– Судя по обрывкам его фраз и туманным намекам, нечто вроде этого, – был ответ. – Думаю, он считает меня не просто перспективным игроком, а каким-нибудь Зиданом прямо. Впрочем, может быть и так, что он попросту пудрит мне мозги.

– Не похоже, – тихо сказала Анжела, – не похоже, чтобы он пудрил тебе мозги. Судя по той охоте, что развернулась на тебя, ты действительно им чем-то ценен.

– Да, только я не могу понять, чем, – я сжал губы и уставился в потолок. – В моих снах, то есть, я думал, что это сны… А может, это и были сны… в общем, я видел свое детство. Детский сад, школьные годы. Понимаешь, я всегда любил рисовать. Вот только мои рисунки все высмеивали и не воспринимали всерьез. Сначала я обижался, потом привык. В общем, детская мечта стать художником затерялась где-то в темных лесах моего прошлого, и лишь эхом иногда отзывается в моей теперешней жизни.

– Однако эхо не такое уж и слабое, – заметила Анжела. – Раз уж ты закончил архитектурный и стал в итоге дизайнером.

– Это называется призвание, наверное. Но сейчас я ничего такого не рисую. Я имею в виду, своего. Макеты, фотошопы, допечатные подготовки. И все на компьютере. А мне хочется взять в руки карандаш, кисти и нарисовать что-то свое. Понимаешь, свое!

Я закурил сигарету и присел на край кушетки. Анжела примостилась рядом и обняла меня за плечи.

– Я понимаю, Женя. Понимаю. Хоть у меня и не было особых талантов – стихи, правда, сочиняла, но кто их не сочинял – но я могу понять, когда человек хочет оставить после себя след в этой жизни.

– Тут даже дело не в этом, точнее, не только в этом, – сказал я. – Я не столько хочу самовыразиться, сколько понимаю, что у меня есть, что сказать людям, а я не знаю, как это сделать. В первом классе я нарисовал лошадку, которая танцует на задних копытах. Потом уже, чуть постарше, я нарисовал дерево на Луне. Представляешь – на Луне. С меня смеялись и говорили, что на Луне деревья не растут. Но откуда-то я знаю, что это дерево там было, как-то его ж я увидел. А сейчас я иногда возьмусь за карандаш, нарисую – и сам не пойму, что нарисовал, понимаешь?

– Понимаю, Женя, – тихо ответила Анжела. – Понимаю.

Она гладила меня по руке и тихо шептала:

– Только не оставляй меня никогда, Женя. Никогда не оставляй. Я буду с тобой, чтобы ты ни рисовал и чтобы от тебя ни хотели эти ребята неизвестно откуда. Я буду с тобой, а сейчас я хочу, чтобы ты нарисовал мне любовь. Как настоящий художник.

И мы рисовали любовь. Тени от лампы играли на стенах, и духи пировали в воздухе прямо над нами – а мы рисовали. Мы танцевали и рисовали – мы творили. Потому что любовь – это тоже искусство, в результате которого получаются шедевры. Ведь каждый из нас – шедевр искусства своих родителей…

А потом мы поужинали и легли спать. Мы долго говорили перед сном – я ей рассказывал о своих снах и бывшей работе, она мне говорили о своих родителях и учебе в университете. Мы говорили очень долго, а потом уснули. Сначала задремала на моем плече Анжела, а потом закрыл глаза и я.

Где-то часа через четыре глаза я открыл. Осторожно встал и прошел в ванную комнату, захватив с собой своего старого друга – вечную Нокию серии Эн семидесятой модели. Мне просто не спалось, и я хотел немного поиграть в гольф на своем телефончике. Но увидел входящее сообщение.

Это было послание от Сержио.

«Помоги мне, друг. Он близко, а без тебя я не справлюсь. Помоги мне, ведь я помог твоей Анжеле. Не оставь меня, друг. Не звони. Парк Пушкина, пятая скамейка справа, 12:00».

Я не колебался ни секунды. Посмотрел на время – полшестого. Нельзя было терять ни минуты. Я тихонько оделся и выскользнул из комнаты диспетчера. Эскалаторы не работали, но в вестибюле было светло. Я спустился вниз и стал на стороне платформы, противоположной той, на которой я вышел вчера. Конечно же, никакой гарантии я не имел – как и когда ходят поезда, знать я не мог. Но это была моя единственная возможность вернуться в город.

Времени до двенадцати было достаточно, но я знал – если Анжела проснется раньше, чем я исчезну, то уйти я не смогу. Точнее, ушел бы я в любом случае, потому что речь шла о моем друге. Только в этом случае она пошла бы со мной, и удержать ее я бы не смог.

Я написал записку – криво, мало, но я торопился. «Анжела, не переживай, все нормально – мне надо просто успеть забрать одну вещь. Я туда и сразу назад, дожидайся меня тут». Никакой беды, никакой опасности – просто надо отлучиться туда и обратно. Вот и все. Анжелу это вряд ли успокоит, но все же это лучше, чем ничего.

Ровно в шесть часов (табло на платформе работало исправно) подошел поезд. Я не стал отсчитывать двадцать седьмой, хотя такой вопрос у меня возникал. Но я уже умел находить ответы без внешнего источника. Двадцать седьмой поезд нужен лишь в одном направлении. Обратно ездят все.

Через две минуты я уже был на «Львовской Браме». Дыра в стене никуда не делась – наверное, никто ее не заметил. Да и кому ее было тут замечать? Я пролез на середину платформы и направился к лифту.

Как ни странно, лифт тоже работал. И ждать долго не пришлось. Путь обратно оказался вовсе не таким сложным, как можно было ожидать. И вышел я из лифта в том же здании. Все это было загадочным, и от этого вояжа разило мистикой на пару десятков километров вокруг, но мне некогда было вкушать аромат мистики. Я спешил к своему другу.

Самым сложным делом было не уехать с несуществующей станции, не прокатиться на лифте, который ездит не только вверх, но и вбок, а выбраться наружу из вполне реального строительного объекта, и вот это было самым смешным обстоятельством. Подумать только – успех моего предприятия зависел от бдительности охранника. Я не стал говорить о Грибниках, и это было разумно – не факт, что этот парень был так же осведомлен, как и его вчерашний предшественник. Но все обошлось. Пара соленых словечек, короткий рассказ о том, что я новенький и я махал здесь пахать и еду к себе в село – и я покинул территорию строительства. Охранник, правда, не переставал на меня коситься до самой двери, но так как я уходил со стройки, а не пытался на нее попасть, все завершилось нашим расставанием.

А здесь, в городе, я уже знал куда идти и что делать.

…В парке Пушкина я был уже в половине восьмого. Оставалось четыре с половиной часа, и вот тут уж я ощутил в полной мере, насколько тягучим может быть время. Я и до Шулявки прогулялся, кофе там попил, по рынку секонд-хэнда прогулялся и пообщался с местными колоритными продавцами. Я и по парку КПИ прошелся, но на уютных лавочках толком не посидел – меня мотало из стороны в сторону. Сколько километров я накрутил за эти четыре часа? Я даже и не скажу приблизительно. Много. Просто много.

Но рано или поздно ожидаемое приходит. И стрелки часов таки добрались до двенадцати. Я зашел в парк Пушина, пошел по правой стороне и отсчитал пять лавочек.

Я присел. Сергея не было. Неужели я опоздал? Что могло случиться с моим другом? Он назначил мне встречу – а значит, был уверен, что до этого времени с ним ничего не произойдет. Но вдруг он ошибся? Вдруг что-то пошло не так, и теперь он в большой и страшной беде? Что мне тогда делать? Где его искать?

– Прекрасный сад, не так ли? – раздался голос сзади меня.

Я окаменел и не смог оглянуться. Я узнал этот голос. И его обладатель знал, что говорит – в садах он точно должен был разбираться.

– Чудесный сад, – повторил Садовник. – Я люблю ухаживать за цветами в саду. А потом я люблю их срывать.

29

Садовник присел рядом со мной, не глядя на меня. Как будто меня и не существовало. И вот сейчас рядом со мной сидел он – тот, кого я раньше видел только на карте на своей стене, и который сошел с нее в день моего побега. На вид ему было лет под пятьдесят, а его худощавое лицо постоянно кривилось, будто его только что заставили сожрать килограмм лимонов. Но этот парень не был похож на того, кого можно просто так взять и заставить жрать лимоны. Этот парень был похож на тех, которые сами могли кого угодно заставить есть не то что лимоны, а и щебень из асфальта выгрызать.

– Когда-то я предложил Ему целый мир, а он отказался, – в голосе Садовника, в каждом звуке из его гортани, слышался коктейль из металла со сдавленным смешком. – И ты посмотри, что стало с этим миром. Он мог просто его взять себе, и править. И не надо было бы никого спасать.

Я молчал и смотрел вперед. На деревья, за которыми скрывался небольшой, но уютный, цветущий садок.

– И что я, многого хотел взамен? – продолжал Садовник. – Поклонись мне, признай мою власть – и все. Неужели это так трудно было сделать?

Я молчал и почти не дышал. Может быть, я не знал, кто такой Салоникус и что он за командор такой. Может быть, я не знал, кто такой граф Ночь и что он от меня хочет. Но кто со мной рядом сидел, я знал точно. Меня к нему иногда посылали, и когда-то, лет через много-очень-много я бы, возможно, к нему и попал. Но он сам ко мне пришел. Я в него не верил, а он все равно пришел. Садовник. Начинается на СА.

Все это пронеслось в моей голове в мгновение ока. Даже не в виде мыслей, а в форме интуитивного осознания. Сердце сжалось и опустилось камнем вниз, постукивая ровно столько, сколько необходимо для минимального поддержания жизни. Я не мог повернуться, и я бы с радостью вырвал из груди свое сердце и отдал бы его графу Ночь, чем повернулся бы к Садовнику. Я думал, мне сегодня сон приснился страшный. Но он был лишь малой репетицией реальности.

– Вот так звучит мой голос, – со сдержанной издевкой, но в то же время мягко проговорил Садовник. – Как видишь, ничего особого в нем нет. Но слышишь мой голос ты не впервые, не так ли?

– Ты… Вы.. – я не мог говорить от ужаса. У меня не было голоса, и не было слов.

– Да ладно, можно без фамильярностей, – Садовник смеялся. – Это еще как посмотреть, кто кого на вы называть должен. Глядишь, ты и справишься с тем, что оказалось не по силам Ему. Превзойдешь Его.

– Кого? – прохрипел я.

– Деда твоего, – ответил Садовник. – Вашего деда. И не говори, что ты не понял, о ком речь. Так голос мой ты узнал, да?

– Началось, – выдохнул я. Это он мне звонил в ту ночь, с которой действительно все и началось. Мне звонил тот, чье имя переводится как «утренняя звезда». Тот, на чей звонок могли бы молиться (хотя по отношению к нему слово неуместно) миллионы несчастных и отчаянных, жаждущих земных благ.

– Давно началось, – согласился Садовник. Я по-прежнему не поворачивал головы. – Весь фокус в том, что все это очень скоро закончится. И на этот раз ты мне не помешаешь.

– На этот раз? – спросил я. Голос мой был тих, как шаги младенца, крадущегося ночью за конфетами. Я боялся, но осваивался.

– На этот, очередной, раз – поправил меня мой собеседник. – Ты стоишь на моем пути уже много столетий. Тебя каждый раз звали по-разному, ты был разного пола и сословия, но это всегда был ты. И вот теперь ты здесь сидишь рядом со мной и что-то опять замышляешь.

– Я ничего не замышляю, – сказал я, не отводя глаз от сада.

– Не спорь со мной, ладно? Давай сойдемся на том, что я несколько старше и опытнее тебя. Что скажешь на это?

– Вы…

– Пожуй травы! Мы ж договорились на «ты», помнишь.

– Ты… ты убьешь меня?

Садовник от досады хлопнул себя ладошами по коленям.

– Да уж, Салоникус умеет находить эстафетов. Разве он тебя не научил не искать ответы во внешних источниках? Или он сменил уже пластинку? Нет, не верю – мозгов у него не хватило бы. А ты, я вижу, плохой ученик.

– У меня нет информации, – ответил я. И тут же вскинул голову вверх. Мысль сформировалась в голове четко и ясно: информация – это я. Я и есть информация.

– О, вижу, доходит помаленьку, – добродушным, участливым тоном ответил Садовник. – Ум, я вижу, есть. Не поможет, конечно, но будет веселее. Это третья причина, по которой я тебя не убью.

– А две остальные? – спросил я. Мимо нас прошла влюбленная парочка. Ни малейшего внимания для нас.

– Вторая причина по значимости – у нас с Ним договор. Не с его сыном, а лично с Ним. Я могу делать все, что угодно, но жизнь должен оставлять. Жаль. Но вот и первая причина – жизнь забрать дело не хитрое. Эдак я еще уподоблюсь вам, человекам. А вы хуже животных – вы убиваете не ради пропитания, а ради забавы, тряпок и своей значимости. Вот душа – дело иное.

– Моей души тебе не видать, – выдавил я из себя пересохшими губами.

– А ты в этом точно уверен? – забеспокоился Садовник. – Я ж за ценой не постою, если что. Все, как полагается – я буду дымиться и пахнуть серой, четко по сценарию. Договоримся, с меня бонус. И заметь – никаких НДС, никаких отчислений в Пенсионный. Ну как, идет?

– Где Сергей? – спросил я, не отрывая взгляда от деревьев напротив.

– А, это тот, у кого я телефон позаимствовал? А я не знаю, где он. Возьми да зайди к нему, поговорите. Заодно и разузнаешь, почему он нашел твою подругу и укрыл в надежном местечке, не сказав тебе ни слова. И не просто ведь в местечке – они-то с Салоникусом давно тебе уже мозги пудрят, просто ждать им уже некогда.

– Ты – лжец и отец лжи, – тихо протянул я, повернув голову в другую сторону от собеседника

– Да понятное дело. Серж и Сэл – отличные парни, потому что водят тебя за нос. А я – лжец, потому что сказал тебе правду. Твой Сережа с твоей подруги еще и глаз не сводил, друг называется…

И добавил после короткой паузы:

– Эх, люди, люди, вы меня так забавляли все это время. Но с меня довольно.

И Садовник повернулся ко мне. Я тоже повернул голову и встретился с

его глазами. Черными. Они были пустые. На секунду, но были. В этих глазах я увидел океан вселенской мудрости на много веков вперед и назад. И еще я увидел, что этот океан потопил своего хозяина.

– Да, ты прав – я дьявольски устал, – ухмыльнулся мой сосед по парковой лавочке. – Напоследок я расскажу тебе о моей самой любимой забаве. Это выбор.

– Ты хочешь предложить мне выбор? – спросил я, не отводя взгляда от глаз, в которых в одном бурлила жизнь, а в другом ухмылялась смерть.

– В яблочко, – искривил рот в полуулыбке Садовник. – Я хочу, чтобы ты узнал, что они задумали на этот раз. Просто побывал, узнал, вернулся и сказал. И после этого весь мир, весь этот разноцветный сброд от белого до черного, от старого до малого и от Севера до Юга прекратит свое существование. Именно благодаря той информации, которую ты мне принесешь сюда.

– А не пойти ли тебе и не узнать самому, – предложил я.

– Не дерзи старшим, парень. Я бы с радостью и сам наведался на Заседание Архитекторов, но ты не маленький, должен понимать – там меня не особо-то видеть и хотят. Тем более, это Его территория. Так что, наверное, попробуй ты за меня все проделать.

Я сидел и гадал, в чем подвох.

– Ты уж прости меня.. .ммм… как я могу тебя называть? – спросил я.

– Как тебе угодно – поверь, я не настолько тщеславен. Мне нет нужды «выделываться» и «рисоваться», ты понимаешь.

– Хорошо. Садовник…

– О, нормально! Ты есть хочешь? У меня есть шоколадка…

…-Так вот, господин Садовник, мне такой вариант не интересен. Может, без меня как-нибудь?

– Выбор… Садовник повернулся в сторону сада и расставил руки в стороны. – Выбор. Это мое любимое искушение. Суть его в том, что неправильный выбор приводит к еще одному выбору, а правильный выбор – это неправильный выбор. Смекаешь, о чем я?

– Не совсем, – признался я. Первые кошки уже не то, что скребли на душе, они уже ее всю исцарапали и обмякуали. Что мне предложит господин Садовник? Какую цену за информацию, которая приведет к гибели всех людей на нашей планете? Я уже не играл в эти игры наподобие «ах, это фантастика, мне все это снится» и «неужели это происходит со мной?». К чему лицемерить? Какие у меня основания подвергать сомнению искренность Садовника, по совместительству – Князя мира сего?

– Ну, ничего страшного – не бери дурного в голову, – подмигнул Садовник. Итак, жду тебя здесь послезавтра, в это же время.

– Ты же знаешь, что я не приду, – ответил я, все еще не понимая, к чему он клонит.

– Какой-то ты невоспитанный, право слово, – надул губы Садовник. На глазах это не отразилось – только усмешка промелькнула в одном из них. – А если дождь? Будем сидеть, как два дурачка, и тебя дожидаться.

Я не сразу понял. Я действительно малость туповат?

– Какие два дурачка? – сказал я. – С кем это ты меня собрался ждать?

– Ах, молодежь, – покачал головой Садовник. – А ты к тому же еще и мужчина. Хотя нет – не мужчина, а неотесанный мужлан, вот. Не оценил ты искренность любящего женского сердца. Как ты думаешь, почему наша встреча состоялась в двенадцать? Я мог и раньше прийти, мне нетрудно. Но я же джентльмен, не забывай – это я угостил первую женщину яблоком, дав его ей вперед мужчины.

Я стоял и задыхался. Слова попали в пробку у внутреннего тоннеля моей гортани и отчаянно сигналили, вырываясь на свободу. И ни одно так и не выскочило.

– Вот я и дал леди возможность поспать, почитать то, что ты ей там впопыхах нацарапал. Думал, что она тебя будет ждать, нет, ну точно Салоникус вас в доме для умственно отсталых набирает. Нет-нет, ты не переживай – я ее встретил, проводил, не дал заблудиться, да сам увидишь – послезавтра мы будем тут.

– Оставь ее, – заорал я сквозь слезы, – оставь ее в покое, слышишь меня, ты, черт?

– А то ты меня ударишь? – осведомился Садовник. И тут же скорчил плаксивую рожицу:

– Не бей меня, злой дядька – я уже старенький.

Затем шагнул за дерево, а с обратной стороны уже не вышел.

30

Я вышел из перехода и направился вдоль улицы к следующему перекрестку. Там меня ждал светофор, и какой он покажет цвет – зеленый или красный – мне было неведомо. Да и неинтересно. Я никуда не спешил. С Садовником я расстался около половины первого дня, хоть это и не было никаким расставанием – он попросту слинял (хотя здесь точнее другое бы слово прозвучало). Но одному его совету я все же последую. «Возьми да зайди к нему, поговорите. Заодно и разузнаешь, почему он нашел твою подругу и укрыл в надежном местечке, не сказав тебе ни слова» – вот что отдавалось эхом в моей голове. И теперь, через полчаса после этой беседы, я подходил к офисному центру, где работал Сергей.

Итак, Анжела у него. У Садовника. И он ее вернет за информацию, которую я получу на Заседании Архитекторов. Что это такое, я не знаю – но он сказал именно так. Это информация нужна Садовнику, чтобы уничтожить мир. Хороший у меня выбор. Прекрасный. Его любимое искушение.

Сегодня вечером мы должны были быть с Анжелой на Грибниках. Оттуда нас забрал бы Салоникус, и мы бы попали туда, куда и должны были попасть. Вместо этого Анжела у Садовника, а я направляюсь к своему лучшему другу Сергею.

Потому что он в этом замешан, чтобы там Салоникус ни говорил.

…– Где я могу подождать? – спросил я охранника.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – был ответ.

И я уместился на просторном кресле в вестибюле офисного центра. Пропускная система не давала мне возможности прийти к Магомету – теперь придется Магомету спускаться к горе. А я пока посижу. Посмотрю на часы, например. Я поднял голову и вздрогнул: электронные часы показывали 13:13, мерцая хитроватым зеленым огоньком. Почему хитроватым? Ну, ведь и у кошки глаза мерцают подобным светом, когда она замышляет очередную шалость. Очередной привет от Садовника…

Двери лифта открылись, и из кабины вышел Сергей. Он взглянул на меня, и на его лице дернулось что-то наподобие улыбки. Грустной улыбки – будто он увидел на витрине старенький телефон, который хотел когда-то купить, но давно уже ходит с куда более новым. Сергей прошел турникет и остановился прямо перед моим креслом.

– Я не ждал тебя сегодня, – сказал он, отводя взгляд куда-то в сторону.

– Я тоже много чего не ждал, – ответил я. – Очень многого не ждал. Не хочешь прогуляться? Кофе, пицца? Как в старые добрые времена, когда я думал, что у моего друга нет тайн от меня.

– А тайн и не было, – махнул рукой Серж. – Ты воспринимаешь все так, потому что не знаешь всей информации. Не знаешь всю правду.

– Так скажи мне всю правду! – вскричал я, бросившись с кресла к Сергею и ухватив его за рукав. – Скажи мне ее! Ты единственный, кто мог мне помочь, но вместо этого ты водил меня за нос, рассказывая о подземных городах и фрейдовских головоломках. А теперь ты говоришь, что меня не ждал? Да?!

–Тише, тише, – отдернул рукав Сергей. – Пойдем выйдем, подышим воздухом, я тебе расскажу…

– Я умею дышать воздухом, – ответил я, глядя на Сержа. – Но иногда мне его не хватает. Например, когда мой друг встречает меня как настырного рекламного менеджера, вместо того, чтобы кое-что мне объяснить. Как ты считаешь, ты должен мне кое-что объяснить, или нет?

– Я спрятал Анжелу, – ответил Сергей. – Пока ты гулял, веселился и беспробудно бухал, ты не делал то, что тебе было велено…

– Мне никто, никогда и ничего не велел, – я старался расставлять акценты как можно более четко. – Я никаких инструкций ни от кого не получал.

– Получал, – ответил Сергей и взглянул прямо мне в глаза. – Не говори, что ты ничего не знал. Не говори, что ты ничего не чувствовал.

– И как давно ты спутался с Салонкиусом? – я перешел в новую атаку, потому что на последние слова Сергея ответа у меня не было. – Все эти сны, видения, супермаркеты, видео и фото – это было с твоим участием или без? А ночевал я у тебя или нет? Что ты мне на все на это скажешь?

– Не придуривайся, – ответил Сергей. – Не прикидывайся дурачком. Возвращайся в диспетчерскую, пока ты не натворил тут новых дел. Возвращайся и дожидайся. Не пропусти хотя бы этот, единственный шанс в твоей никчемной, в общем-то, жизни.

– Это ты мне говоришь, ты? – я и не старался «убавить звук». Охранник поднялся и направился к нам, а Сергей пошел обратно к турникету. – Может быть, твоя жизнь имеет куда больший смысл? Водить друзей за нос и засматриваться на их девушек – это, конечно же, вовсе не никчемно, да, Сереженька?

Серж вздрогнул плечами, заслышав имя Анжелы, но не остановился и пошел далее. И вскоре исчез в дверях лифта. Может исчез, а может, и нет – я этого не видел, так как покидал этот офисный центр, подгоняемый разгневанным охранником.

И только на улице я уже осознал, что ни на один из своих вопросов я ответа так и не получил. Неужели Садовник был действительно прав?

… Мимо меня проходили Дорогожичи, затем телевышка, КИМО, Лукьяновка. А вот и Глубочицкая. Конечно, это не они меня проходили, а я их, но кто знает – учитывая, что Земля вертится… Я шел не спеша, и в то же время ступил на улицу, ведущую к той самой стройке, лишь в четвертом часу дня. Ладно, было почти четыре – но все равно еще не время возвращаться. Но я возвращался. И по пути прощался с городом, не зная, суждено ли мне было сюда вернуться.

«Прощайся уже со всем миром сразу», – посоветовала мне мерзкая тварь.

Я шел и шел, и ни разу не остановился. Вот ведь радость – я ни капли не устал. Казалось, что я могу пройти еще столько же обратно, и вернуться снова сюда. Но на этом мой путь оканчивался – я остановился прямо перед зеленой дверью в заборе, ведущую на стройку.

Я постучал. И мне открыл охранник, но уже не тот, что был с самого утра. Этот, услышав слово «Грибники», молча кивнул и пропустил меня вперед. Я пошел к самому зданию, ни разу не оглянувшись.

Ну все, мой мир, прощай – надеюсь, свидимся. Я дернул дверь – она поддалась. В молчании я проследовал по темному коридору, в полной тишине нажал кнопку лифта. И лишь грохот двадцати шести составов, несущихся то ли к «Лукьяновке», то ли к «Золотым воротам», нарушали мою тишину. Но мне они уже не мешали. Я смирился с мыслью, что назад я могу уже и не вернуться. Странно, но мне стало немного легче. Когда нечего терять, то ничего уже не страшно. Я мог потерять лишь Анжелу, но я пообещал себе этого не делать. Я сделаю все, чтобы ее спасти, а если ради этого придется пожертвовать собой – что ж, так тому и быть. Мир? Это мы обсудим немножко попозже. Не сейчас, ведь я занят – приехал мой поезд. Как раз двадцать седьмой

Двери закрылись, и я услышал, что следующей станцией будут Грибники. Как и в прошлый раз, ехал я всего две минуты и доехал до станции, которой не существует в городе. Тем не менее, я сошел именно на ней и побежал вверх по эскалатору. Я буквально влетел в диспетчерскую и закричал:

– Анжела! Анжела! Где ты, Анжела?

До последнего момента я надеялся, что Садовник в очередной раз нахитрил, блефовал, просто напугал, в конце концов, и Анжела была здесь. Однако в ответ я не услышал ничего. Здесь было тихо и торжественно. Лишь смятая постель напоминала о том, что прошлой ночью здесь было весьма жарковато. А то, что наступил день, так она, постель, в том не виновата – день вечно приходит на смену ночи и портит все то хорошее, что она принесла.

Я вышел из диспетчерской и повернул голову направо. Вверх поднимался еще один эскалатор – станция метро «Грибники», видимо, была станцией глубокого заложения. И куда этот эскалатор вел – я не имел ни малейшего представления. У меня опять был выбор, его любимое искушение – дождаться Салоникуса и все узнать от него или никого не ждать и все узнать самому. Первое решение было разумным, второе – рискованным. Зато второе решение давало мне ответ не из внешних источников. Второе решение давало мне возможность все узнать самому.

Я зашел на первую ступеньку, и поехал вверх. Я не смотрел вперед – куда приеду, туда и приеду. Разберемся на месте. Однако такого я точно не ожидал. Эскалатор уперся в дверь в стене и остановился.

Эту дверь я видел хорошо – с освещением на «Грибниках» все было в порядке. И эта дверь не оставляла мне ни малейших сомнений относительно дальнейших действий. Я толкнул дверь – и она поддалась! Я перешагнул через порог и захлопнул двери.

И тут же передо мной возникла фигура мужчины лет сорока в поварском костюме и ножом в руке. В его облике было что-то странное. Такие лихо закрученные усы в наше время точно не носят. Еще я заметил, что нахожусь на кухне – вокруг бурлили котлы и крутились на вертеле ароматные кусочки бывших животных. Больше я ничего заметить не успел – мой оппонент не дал мне на это времени.

– Ты приглашенный? – спросил он, не сводя с меня глаз. – Приглашенный?

– Я приглашающий, – ответил я, не сводя глаз с него. Кто бы он ни был, но это не за ним по всему городу гонялся Князь Тьмы и Посол Главного Архитектора.

– Ты – архитектор? – спросил тогда «повар».

– Я – художник, – ответил я. – А ты чьих будешь?

Оппонент промолчал, но начал поднимать левую руку. Это меня удивило – нож находился-то в правой.

– Стоп, стоп, стоп, Ярива, – раздался такой знакомый мне голос. – Это свои.

Мы оба, «повар» и я, обернулись на этот голос. У входной двери стоял Салоникус, раскинув в приветствии руки.

– Добро пожаловать в Раночи, ученик, – сказал он.

конец второй части

Часть третья Граф Ночь 31

Музыка, конечно, здесь ничего так. Красивая очень, будто ангелы играли на свирели на закате дня. А тем временем закат дня подступал. Это был вечер шестого июня две тысячи шестого года, который я встречал в трактире в Раночах. Трактир себе как трактир… на стенах висели головы быков с гордо поднятыми вверх рогами – хотя что тут может быть гордого… столики, само собой, деревянные и в основном все круглые. Мы вот с Салоникусом примостились за квадратным. Знаю я один бар, в котором на полу специально рассыпают шелуху от орехов. Так вот, его арт-директор позавидовал бы тому огромному количеству шелухи, которая была рассыпана тут. Людей здесь было раз-два и обчелся, и все пили пиво, которое наливал столь агрессивно настроенный поначалу Ярива.

Впрочем, народу прибывало. За те десять минут, что мы сидели с Салоникусом, человека три-четыре точно зашло. Я, конечно же, не подсчитывал точное количество прибывших. Не до этого, знаете ли.

– Ну, и как тебе Садовник? – спросил Салоникус. Сидел себе и пил из прозрачного кувшина какой-то напиток темно-голубого цвета. Как морская волна, такого вот цвета. Нет, даже не пил. Вкушал и смаковал.

– У него моя Анжела. – ответил я. – Это самое главное, что я вынес из общения с ним.

– Понятно, что ты переживаешь…

– То есть, тебе понятно, да? – показал я ему все свои зубы, ощерившись в гневной усмешке. – То есть, Анжела тут ни при чем, как ты говорил? И Серджио тоже не при чем, как ты тоже говорил, да?

– Анжела и правда ни при чем, потому-то мы ее так и оберегали, – пожал плечами Сэл. – а Сергей – так в тот момент тебе еще не пришло время узнавать все. Да и не важно это было. В конце концов, именно Сергей спрятал в безопасное место Анжелу.

– Безопасное, да, – ответил я. – Только Анжела у Садовника, который на самом деле вовсе никакой не Садовник. И, может, мне и про нее не пришло еще время узнать, а, Сэл?

– Ученик, ты снова ищешь ответы из внешнего источника, – выражение лица Салоникуса ни на секунду не поменяло выражения. – Не ты ли бросил ее одну и пошел на баррикады геройствовать? Не разумнее было бы разбудить ее и взять с собой?

– Если ты помнишь, дорогой господин Салоникус, – сказал я, сжимая пальцы на руке, – я бросился спасать своего друга по имени Сергей. Если бы я знал, что он с тобой в одной команде, я, возможно, был бы осмотрительнее. Но ты окружил меня кучей загадок и спровоцировал тучу происшествий. Я запутался, понимаешь? Запутался. Но ладно я. Анжела у него, и я не знаю, что с этим делать.

Я отвернулся и увидел сквозь туман на глазах странного бармена со странным именем Ярива. Сначала он показался мне поваром, но нет же – бармен, стоит и наливает пиво. И смотрит на меня. Какого, спрашивается, он смотрит на меня?

Голова повернулась прежде, чем мысль успела сформироваться в вопрос. Посетители трактира тоже смотрели на меня. Не в наглую, конечно, сверлили взглядами, но исподтишка косились. Как только я поворачивал голову к ним, их взгляды тут же утыкались в свои графины с пивом.

– Она у Садовника не просто так, – голос Салоникуса вернул меня к разговору. – Она ведь у него до тех пор, пока ты не выполнишь какое-то условие, не так ли? Значит, до этих пор с ней точно ничего не случится. Давай пока из этого и исходить.

– А ты хоть знаешь, что это за условие? – проворчал я. Удивительным образом его слова успокаивали меня… чуть-чуть, но успокаивали.

Случилось чудо – Салоникус улыбался.

– А можно подумать, это очень сложно вычислить, – с улыбкой проговорил Сэл. – Я его знаю столько лет, что тебе и близко не снилось. У него одно на уме – «Я» да «Я», «мне» да «мне». Ходит к людям и рассказывает правду, только эта его правда… знаешь, вот, к примеру, я приду к твоим друзьям, коллегам, соседям и начну рассказывать, что ты в детстве ходил на горшок. Или баловался руками, пока не познал первую женщину. И то и другое – правда, и ничего дурного в этом, по большому счету, нет. Вот только кому эта правда триста лет нужна?

– И правда, кому, – согласился я, немного уязвленный такими вот фактами из биографии.

– А он ходит и нос кверху, что такой правдолюбец. И никому еще добра его правда не приносила. Она только доказывает, что человек – глупое и порочное существо, а оно-то ему и надо! Так он и игрался столетие за столетием, пока вы, люди, не начали его доставать.

– А как мы могли достать самого Князя Тьмы? – спросил я. – И не он ли случайно Князь тишины, граф Ночь? Я понимаю, что не он, но мне хотелось бы, так сказать, официально об этом услышать.

– К графу Ночь мы еще вернемся, это отдельная история. А Садовника вы достали на Кольском полуострове. Слышал эту историю?

– Вроде да, – ответил я, так как действительно краем уха что-то ранее цеплял. – Пробурили там скважину километров на пятнадцать, а оттуда, из-под земли, вопли, как из ада.

– Пробурили двенадцать километров, и вопли начались на тринадцатом, – уточнил Салоникус. – Ох, и бесился ж он тогда. Развалил он тогда СССР начисто, чтобы финансирование той скважины прекратить. А заодно и самой науки финансирование – потому что понял, что ничем хорошим это не закончится.

– То есть, ты хочешь сказать, – я не верил своим ушам, – что Советский Союз развалился из-за одной долбанной скважины? Из-за того, что кто-то там что-то сверлил?

– Скважина скважиной, а развалился он потому, что человек стал совать свой нос туда, куда ему вовсе не следует, – постучал по графину Салоникус, – царь природы, король Вселенной, тоже мне. А теперь он задумал вообще всех вырубить под корень – и весьма это сделать спешит.

– То есть, все скоро погибнут? – спросил я, особо не волнуясь. Конец света… надо же!

– Все погибнут? Ой, если бы это было так. На самом деле, жизнь даётся человеку не один раз, – опять улыбнулся Сэл. – Это вам так просто говорят, чтоб вы не расслаблялись.

– А кто говорит? – спросил я.

Салоникус взмахнул рукой, затем поправил свою нелепую прическу. Ветер тут же вернул ей в исходное положение – это открылась входная дверь трактира.

– Ты сам всё услышишь. Послушаешь то, что говорят, и увидишь тех, кто говорит.

Я посмотрел на Сэла. О ком он говорит? Это сильно напоминало диалог Морфеуса с Нео, когда он сообщал, что тот избранный. Вот только Сэл никакой не Морфеус (вообще не похож!), а я, кажется, действительно избранный – как объект для боевого испытания головоломок.

– Сэл, может, хватит говорить загадками? – спросил я. – У меня и так голова не сильно варит после всего произошедшего. Ты, конечно, классный парень и всё такое, но я не думаю, что вся это чертова канитель только для того, чтобы попить со мной пивка.

– Нет, вы только послушайте его! – замахал руками Салоникус. – чертова канитель, долбанная скважина! Какой язык, какой слог! И ещё «пивка»! Ученик мой, в своём ли ты уме? Какое может быть «пивко», когда нет ничего на свете более прекрасного, более изысканного, нежели морское вино Раночей.

(так вот что он хлебал из графина!)

Ты косноязычен, друг мой, и я бы посоветовал тебе более красиво излагать свои мысли.

– Какой я тебе ученик, – внезапно обозлился я. – Ты меня ещё ничему не научил, и учиться неизвестно чему я не желаю! И ещё, Сэл, я обычно говорю то, что думаю, а думаю я то, что вряд ли вся это чертова канитель только для того, чтобы просто попить со мной пивка.

Моя гневная тирада ничуть не поколебала выражение лица Салоникуса. С таким же успехом я мог дискутировать с деревом, и дерево, ручаюсь, гораздо более эмоционально реагировало бы на мои откровения.

– Почему ты стал дизайнером? – внезапно сменил тему Салоникус. Его коронный ход! – В какой момент ты понял, что не хочешь заниматься в этой жизни ничем другим?

– А, понимаю. Я это уже слышал. Мне дан какой-то дар, и я должен им теперь во имя чего-то воспользоваться, да? – с усмешкой спросил я.

– Ты понимаешь процентов десять из того, что происходит, – вздохнул Салоникус. – К счастью, сегодня ночью тебе станет многое понятно…

– Да поскорей бы уж!

…– И мне кажется, уже пришло время нам идти.

Салоникус посмотрел на Яриву. Я сделал то же самое. Бармен-повар делал призывающий жест рукой. Сомнений не оставалось – нам предстояло куда-то пройти.

Мы встали из-за стола, и Салоникус поставил недопитый кувшин с морским вином. Я решил для себя, что как-нибудь его попробую, а заодно и узнаю, почему оно морское. Но это потом. Сейчас мы направлялись к барной стойке, и я спиной чувствовал чужие взгляды, которые сопровождали нас все это время. Все эти люди смотрели на нас – и глаз не отводили.

Ярива встретил нас за барной стойкой и повел куда-то вглубь трактира. Дверь, из которой явился я (там за ней были Грибники), была на месте, я ее узнал сразу. Но туда мы не пошли. Мы вышли в коридор, в котором было очень много дверей – в два ряда, слева и справа.

– Все пришли? – спросил Салоникус. И спросил он явно не меня.

– Двоих, увы, нет, – ответил Ярива. – Может, и будут попозже, но я сомневаюсь. Они никогда не опаздывают.

– Хорошо, Ярива, тогда проводи нас к Кладези, – спокойным тоном велел мой спутник.

На мгновение бармен потерял дар речи, а потом переспросил, запинаясь:

– Я не ослышался? В Зал Кладези?

– Именно, – кивнул Салоникус, – скоро полночь. Передай всем, что Заседание Архитекторов состоится там.

Вот тут Ярива посмотрел на меня с нескрываемым страхом и уважением. Я догадался, что, во-первых, Салоникус занимает здесь более чем весомое положение, а во-вторых, войти с ним в этот зал являлось, по-видимому, небывалой честью. Что ж, я бы и сам с радостью собою погордился, если бы знал, на чем эта гордость основывается.

А тем временем повар-бармен подвел нас к одной из дверей. Почему именно этой – ума не приложу, ведь они были все одинаковы. Но этот парень явно что-то знал. И ключ в его руке прекрасно подошел к этой замочной скважине.

Дверь открылась, и мы шагнули в лето.

32

Да, вокруг царило лето, но вокруг чего? Я и сам себе не сразу ответил на этот вопрос. За порогом двери раскинулся сад из деревьев и цветов, кустов и плетеных скамеек. Вот только скамейки стояли не вдоль дорожек, как это принято во всех нормальных садах, а поперек дорожек, окружая изящные цветущие столики. Да, цветущие – ведь их ножки кокетливо опоясывали ландыш с сиренью, а кое где и ирис проглядывался. Как же они были восхитительны – только художник способен передать эти плавные линии изгиба, придающее душе волнительное предвкушение события. И сама душа-то не знала, какого ей события ожидать – то ли эти столики вот-вот оживут, то ли букеты начнут расцветать прямо на скамеечках, то ли сейчас ты просто сойдешь с ума от одного только ощущения, что ты в Раночах.

А ведь вокруг буквально все напевало, что это именно Раночи. Я не могу никак этого объяснить – я никогда ранее не бывал здесь и быть не мог. Но я помнил рассказ Серджио (а ведь он знал, что говорил!) о вечном блаженстве, царящем здесь, о лучших людях – ремесленниках, мастерах, которые собирались здесь. Легкий ветерок освежал пряными запахами, и лишь слегка колыхал кончики листьев на ветках деревьев. А что это были за деревья! Их стволы сначала раздваивались, затем снова сходились, и снова раздваивались, а в результате получались вычурные фигурки. Словно чьи-то руки обнимали свежий пьянящий воздух сада Раночей.

Я вспомнил об Анжеле, и тоска сменила радость. Но когда я поднял глаза вверх, все эмоции заменило одно – безграничное удивление.

– А это озеро, – объяснил Салоникус, пока я хлопал глазенками и тыкал пальцем в небо. Если это, конечно, было небо, но это было озеро.

– Что значит – озеро? – мотнул я головой и развел руками.

– То самое озеро, которое было видно с балкона Сергея, – уточнил мой спутник. – Оно прямо над нами, и ты, собственно говоря, видишь дно. Многие способны опуститься на самое дно, но, как видишь, не каждому дано попасть под дно.

– Да уж, Салоникус, ты не Пушкин, – сказал я, не называя своего спутника Сэлом. Похоже, он здесь не просто важная, а мультиважная персона. Ох, эти загадки…

– Не Пушкин, – согласился командор. – С другой стороны, и Пушкин не я, так что тут вопрос спорный.

– Кстати, о вопросах, – прервал его я. – Можно задать парочку?

– Да хоть три, – кивнул Салоникус. – Только давай сделаем так – наши гости появятся в том конце сада, я проведу тебя туда, и ты их встретишь, пока я приведу себя в порядок. А по пути и поговорим не спеша. Нормальный вариант, по-моему.

– Неплохой, – согласился я. – А что за гости и как мне их встречать? Всем кланяться или просто махать рукой?

– Чувство юмора – это первый признак, по которому мы делаем выводы и обнаруживаем вас, – ответил Салоникус. Он уже направился вдоль дорожек сада, и я последовал за ним. – Потому остри вволю, здесь этому только рады. А кланяться никому не надо, ты не в цирке, а на Заседании Архитекторов, помни это.

Я решил, что буду помнить.

– Просто есть моменты, которые тебе надо прояснить до встречи с гостями. И будет хорошо, если ты с ними пообщаешься. Поверь мне – это очень интересные люди. Ты ведь веришь в меня, Женя?

– Не понял вопроса, – помотал я головой. – Как это – верю ли я в тебя?

– Понимание неважно, просто скажи, веришь или нет.

– Да верю, как видишь – что мне еще остается делать?

– Вот и славно, и я в тебя верю, – кивнул Салоникус и повернулся к столику, мимо которого мы сейчас проходили. – А вот это надо захватить с собой.

Я повернулся вслед за ним к столику и увидел два прозрачных кувшина с уже знакомой мне жидкостью. Морское вино! Вот сейчас и продегустируем его!

– Так что там были за вопросы? – спросил мой спутник, продолжая свой путь в спокойном, неторопливом темпе.

– Самый первый из них такой, – ответил я. – Сегодня шестое число шестого месяца шестого года. Ты упорствовал, что наше пришествие в Раночи должно состояться именно сегодня. Собственно, надо ли мне после этого еще что-то спрашивать?

– Подмечено верно, – повернулся ко мне Салоникус, оторвавшись на минуту от кувшина. – Скажи, у тебя когда День рождения?

– Вопросом на вопрос отвечаем, да? – усмехнулся я. – Допустим, 12 марта. И что с того?

– И что ты обычно делаешь в этот день? Особенно вечером? Решаешь какие-то важные вопросы? Рисуешь макеты в журнал? Подрабатываешь где-то на стороне?

– Ты смеешься, Сэл? – ответил я. Снова его так назвал, да. А чего он издевается? – Я в такое время или на столе танцую, или под диваном ползаю. Это же день рождения!

– То есть, твои враги в этот момент могут не опасаться, что ты им чем-то насолишь?

– Да какие враги… – начал я и осекся. До меня начало доходить. – То есть сегодня Садовник…

– Ну наконец-то, – вздохнул Салоникус. – Именно сегодня мы можем все вместе собраться и решить все важные вопросы, не опасаясь каких-либо каверз с его стороны. Ведь он прекрасно знаком с этим садом, знаешь ли…

– Сад – Садовник, – сказал я.

– Ну да же!– взмахнул рукой мой спутник. – Он был здесь первым Садовником, и, надо сказать, садовником был превосходным. Но потом началось вот это его «Я» да «Мне». Людям голову дурить начал, короче, пришлось его попросить к его же собственной матери из этого сада. Он ушел, но обиду затаил – до сих пор, видишь, бесится.

– Моя Анжела… – прошептал я. Как же мне хотелось, чтобы сейчас со мной рядом шла она, а не Сэл. Пусть даже Сэл вроде бы отличный парень, хоть он и дирижировал мистическим оркестром моей жизни.

– А какой еще вопрос, – прервал мои печальные мысли Салоникус.

– Когда я спросил, что мы все погибнем, ты вел себя так, будто я сказал нечто забавное. Что ты такого забавного нашел в смерти, да еще всеобщей?

– Вот это да! Диво-то какое! Ты считаешь смерть чем-то ужасным, то есть, по-твоему, смерть – это нечто вроде состояния, когда «всё»? – Салоникус произнёс свою речь не спеша, разбавляя её глотками вина. Своего любимого морского вина.

– А что же это тогда такое? – мне было интересно общаться с Салоникусом. Я уже давно понял, что от него можно узнать много необычного. – Человек-то умирает, и больше не живёт. А если смерть – это переход в другое состояние, или другую жизнь, то почему тогда это процесс так ужасен?

– А он ужасен? – прищурился Салоникус. – Ты, конечно же, рассуждаешь, исходя из собственного опыта, так ведь?

– Да нет, – ответил я, – как-то никогда не доводилось умирать. И мысль такая в голову не приходила.

Я тоже говорил не спеша, это привычка Сэла стала уже и моей. И, о да, я пил морское вино. Никогда не был экспертом по винам. Как по мне, то даже самое изысканное вино является всего лишь компотом со спиртом. Я всегда так считал, и всегда так говорил. И вот я нахожусь в Раночах, иду по Залу Кладези и с наслаждением смакую это сказочное вино. О, небо, это ведь божественный напиток. Я бы сказал, райский.

– Так как же ты можешь утверждать, что смерть ужасна? – продолжил беседу Салоникус. – Не ты ли возмущался, когда твой друг Сергей назвал Кинга неинтересным писателем, хотя ни одной его книги в жизни в глаза не видел?

«Это тебе откуда известно, – мелькнуло у меня в голове, но я счёл разумным не задавать этот вопрос. Спросил я другое.

– Ну, а как насчёт тебя, Сэл? – в моём бокале блестели звёздочки, а на лице сияла улыбка. – Ты ведь тоже тогда не можешь рассуждать о смерти. Насколько я соображаю в анатомии, ты сейчас вполне живой.

– Во-первых, ученик мой, есть такое состояние, как «клиническая смерть». И существуют люди, которые её пережили. И они описали тот самый момент, когда душа расстаётся с телом. Ты знаешь, какими словами они передали свои ощущения.

Я покачал головой. Крыть нечем, действительно не знаю.

– Блаженство. Покой. Умиротворение. – каждое слово Салоникус произносил с придыханием. Его рука так же крепко сжимала кувшин, как девушка обнимает парня перед долгим расставанием. – Такое может испытать только Странник. Настоящий Странник, я имею в виду. Тот, который блуждал много лет вдали от дома, и совсем забыл, что тот дом когда-то он имел. И вот однажды он случайно постучал в дверь, и переступил порог своего дома. И узнал родные стены, а встретили его родственники, с объятиями, со слезами на глазах. Вот тогда он понял, что блуждал все эти годы только ради того, чтобы наконец вернуться. Понимаешь, что он чувствует? Возьми своё понимание, умножь его в десять раз, и только тогда ты узнаешь, что чувствовали люди, пережившие клиническую смерть.

Наступила пауза. Меня охватили два чувства – во-первых, я проникся услышанным, а во-вторых, увиденным. Салоникус опять проявляет эмоции, причём не для иронической усмешки, а для описания чужих ощущений!

– Это был первый вопрос к тебе, мой дорогой ученик, – Салоникус немножко остыл после своей речи, но странный огонёк в глазах не исчез. – Это были эмоции. А какое физиологическое ощущение возникает у человека накануне смерти? А? Как ты думаешь?

– Дай попробую угадать, – поднял я руку, – это оргазм.

– В яблочко! – взмахнул кувшином Салоникус. Похоже, он был уже пустой, чего не скажешь о моем спутнике. – Причем такой, какой и в жизни не испытаешь. Впрочем, мы уже пришли. Я пошел дальше, а ты встречай гостей – я скоро буду.

И надо же – господин командор только пятками засверкал, скрывшись за ближайшими деревьями. Я обернулся вокруг. Первое, что я увидел – это фрагмент стены между двумя деревьями. Белая стена, а в ней зеленая дверь.

Я догадался, что именно отсюда и будут появляться гости – для этого много ума не надо было иметь. Да и опыт какой-никакой в разгадывании загадок у меня уже имелся.

Второе, что привлекло мое внимание – это огромный фонтан на пересечении дорожек. Если бы Салоникус не запудрил мне голову своей философией, я бы обязательно заметил это детище Большой Архитектуры. Он был выполнен в форме полуяйца – из нижнего овала, сделанного из мрамора, выплескивалась иссиня-темная влага и уходила в еще одно полуяйцо, то есть такая была форма основания бассейна. А над нижним полуяйцом висела верхняя половина яйца, в нее-то и били струи из половины нижней, после чего уходили в бассейн. Удивительнее всего было то, что верхнее «полуяйцо» ни на чем не крепилось и просто висело в воздухе!

Я поднял голову вверх и еще раз посмотрел на «небо». Однако вместо облаков плескалась вода. Надо же. Вот как такое возможно, спрашивается. Неужели я сейчас проснусь и увижу врача-психиатра с хорошей такой дозой успокаивающего? Но я знал, что нигде я сейчас не проснусь. Уж слишком реальным было все происходящее. Да, необъяснимым. Но реальным.

За моим плечом кто-то деликатно кашлянул. Я вздрогнул и обернулся. Пока я мечтал, в Саду появились первые гости! И этого первого гостя я знал!

Более того, его очень хорошо знал каждый, кто ходил в своей жизни в школу. И я сам сегодня о нем вспоминал! Но никак не мог подумать, что увижу его здесь…

Передо мной стоял Александр Сергеевич Пушкин и переминался с ноги на ногу. Похоже, ему не терпелось со мной поздороваться.

33

– Позвольте отрекомендоваться, коль не признали, – в вежливом жесте приподнял шляпу великий русский поэт. – Александр Пушкин, по батюшке Сергеевич.

– Меня… меня Евгений зовут, – с запинками ответил я. Какие сюрпризы меня дальше ждут? Я стою и разговариваю с Пушкиным, причем его «подлинность» не вызывает ни малейших сомнений.

– Загнав через века коней

Сквозь призму новых поколений

Я въехал в Сад – основу дней,

Меня встречает здесь Евгений, -

отчеканил поэт, затем склонил голову, взмахнул шляпой и направился к фонтану. Только сейчас я заметил, что на дорожке стоит кружка, прикованная к фонтану цепочкой. Впрочем, кружка – это мягко сказано, целый кубок, красивый такой, рисованный. И вот он оказался в руках у Пушкина.

Александр Сергеевич протянул руку, зачерпнул воду из нижнего «полуяйца» и залпом осушил кубок. Затем потянул руки в сторону, посмотрел вверх и неторопливым шагом пошел в обод фонтана.

– Мое почтение, надеюсь, не опоздал, – раздался голос со стороны двери.

Я так и повернулся, с отвисшей чуть ли не до земли челюсти. Впрочем, не знаю, правильно ли говорить «до земли», если сама земля располагалась надо мной. Так или иначе, челюсть я не захлопнул, так как передо мной стоял Вольфганг Амадей Моцарт.

– Все в порядке, молодой человек, – улыбнулся Композитор, помахал рукой и направился к фонтану. Там он проделал все те же процедуры, что и его не менее знаменитый предшественник.

Дальше было уже легче – я понемногу свыкся с происходящим. Вот супруги Кюри – конечно, я бы их не узнал, если бы они не представились. Эйнштейн оказался замкнутым и несговорчивым и ограничился сухим кивком. Были, конечно, личности и поинтереснее.

– Как там шоу, Фредди? – спросил я первое, что пришло мне в голову.

– Продолжается, – улыбнулся Фредди и пошел в сторону фонтана, как и все остальные.

Тарас Григорьевич Шевченко просто спросил меня:

– Сынку, ты любишь Украину?

– Люблю, – честно ответил я. – Но видел бы ты, кому она теперь досталась.

Кобзарь только развел руками – мол, в этом уж мы как-нибудь и без него должны разобраться. Интересно было очень со Сковородой.

– Скажи, все, что сейчас происходит – это все реально? – спросил я его.

– Все, что происходит, уже произошло, – ответил Философ. – А разве может быть нереальным то, что уже произошло?

Крыть было нечем. Ага, а вот и Шекспир. Сейчас мы у него кое-что узнаем.

– Вильям, так это ты писал свои произведения или не ты?

Бард подмигнул и прошептал:

– Тссс… ты задаешь неправильный вопрос, как всегда. Главное, не кто писал, а кто сочинял.

Но прежде, чем я успел его спросить, а кто тогда, собственно, сочинял, Шекспир уже очутился у фонтана. Ладно, позже спрошу. У нас тут следующий гость.

Даже не один. В принципе, то, что они вдвоем, удивления особого не вызывало. Вызывало удивление, а что они, собственно, вообще здесь делали.

– Добрый вечер, – сказал один с грузинским акцентом.

– Добрый вечер, – сказал второй с немецким акцентом.

И оба усача пошли к фонтану. Но я уже перестал удивляться и просто наслаждался общением с людьми, с которыми далеко не каждому в наше время удавалось пообщаться. А вообще кому-то удавалось?

– Государство – это я, – сообщил мне Людовик Четырнадцатый.

– Расскажи это Дюма, – предложил я. – Он чуть раньше пришел, есть шанс его настигнуть.

Как ни странно, Его Величество Король-Солнце тут же, без промедления направился к фонтану, совершил процедуру упоения и исчез на другой стороне источника. Как и все остальные.

Ницше… Леннон… Пикассо или, как его назвал таксист Андрей, Кикассо. Сложно сказать, сколько времени я встречал всех этих необычных гостей. Может, двадцать минут, а может, и целый час. Время ускользало от меня, унося с собой весь смысл самого себя. И верно – что такое время и что оно может, если я, ныне существующий, встречаюсь с людьми, уже много десятилетий, столетий и даже тысячелетий (тот же Архимед!) несуществующими. Тут я вспомнил диалог со Сковородой и усомнился в том, что они не существуют. По-моему, пан Григорий все четко расставил по своим местам. Что происходит – то и существует.

Я поприветствовал Хэмингуэя. Он оглянулся по сторонам и прошептал:

– Слушай, приятель… может, это… пока никого нет, пропустим по одной, а?

Я улыбнулся и помотал головой. Эрнест кивнул, развел руками и направился к фонтану.

Я повернулся к двери в ожидании следующего гостя, но на этом визиты окончились. Минута, две… пять. Я понял, что на сегодня прием окончен.

Сказать, что меня переполняли эмоции – значит, ничего не сказать. Сам процесс приема я проводил спокойно и расслабленно, но когда все завершилось, до меня дошло, в чем я принимал участие. Сначала мне в голову пришла мысль о балу у Сатаны, но я ее тут же отбросил – скорее, все было наоборот. Личности, прибывающие сюда, вряд ли годились для пекла (если не считать тех двух с усами), да и Салоникус чуть ранее расставил все по своим местам. Садовник к этому месту и вечеру не имеет никакого отношения, кроме того, что жаждет узнать, чем это все закончится. Эту информацию я и должен был ему предоставить в обмен на Анжелу.

Я поймал себя на том, что глаз не свожу с фонтана. Почему они все, прежде чем пройти дальше, брали кубок в руки, наполняли его водой (если то вообще была вода), выпивали до дна и лишь потом следовали на другую сторону фонтана? Это просто ритуал или здесь заложен какой-то тайный и глубокий смысл? Как мне узнать это?

Ответ пришел сам собой.

Подойди да попробуй, – прошептала моя давняя подруга, – выпей – и узнаешь

На этот раз, подумал я, она была права. Что мне стоило подойти и отведать? Каких-то три-четыре шага. Ну, может, пять…

А нет, четыре. Я остановился прямо перед кубком. Взял его в руки и… ничего не случилось. Гром не грянул, молния не сверкнула. Я поднял сосуд вверх, чтобы получше его разглядеть.

Геометрические фигуры. Мастер постарался на славу – кубок был буквально изоткан золотыми узорами и блестящими сплетениями. Но все эти красоты были не более чем ободком главных символов – циркуля и мастерка на фоне шахматной доски. Той самой, что я видел в своем сне!

Я вспомнил, что сказал Салоникус Яриве. «Передай всем, что Заседание Архитекторов состоится…». Ранее эту же формулировку применял и Садовник. Заседание Архитекторов. Но что они здесь строят? Что проектируют?

– Мы проектируем мир, – раздался голос Салоникуса. – И без твоего участия нам не обойтись.

Я повернул голову и обомлел. Передо мной стоял самый настоящий кавалер – солидный и элегантный, холодный и блестящий. Его отмороженное выражение лица куда-то исчезло, и теперь черты его облика несли в себе отпечаток торжественности. На нем был бархатный камзол и с какого-то бодуна юбка. Правда, я присмотрелся повнимательнее и обнаружил, что это больше напоминало фартук. Не совсем понятно, для чего, но так надо, видимо. Ритуал, наверное, или этикет. Длинные волосы Сэла были затянуты в хвост, а на руках были надеты тонкие белые перчатки.

– Ну ты просто как жених какой-то, Сэл, – выдохнул я.

– Пока с ними жених, все будет в порядке, – сказал Салоникус фразу, смысла которой я не понял. И продолжил. – Надеюсь, тебя не сильно утомили господа Архитекторы?

– Ты не сказал, что это будут такие гости, – в моем голосе сквозила обида.

– Конечно, нет, – пожал плечами командор, – иначе ты был бы готов.

– А это плохо?

– Ну конечно! Ты бы начал заготавливать заранее речи, а нет ничего хуже, чем заранее заготовленные речи.

И с этим словами указал рукой вдоль фонтана. Салоникус предлагал пройти вслед за всеми нашими гостями. Архитеторами, как он их назвал. Мне ничего не оставалось, как проследовать в указанном направлении. Но идти мне пришлось недолго, ибо я застыл и не мог пошевельнуться.

Я застыл, пораженный красотой увиденного. Казалось, я должен был уже привыкнуть к этому великолепию, но от этой божественной гармонии дизайна и декора становилось невыносимо больно. Так болит душа, когда видит какой-то сказочный шедевр. И вот я стоял на пороге зала, пол которого был выложен плиткой в стиле шахматной доски (опять она!). По бокам зала возвышались белые колонны, подпирающие причудливые узоры из зеленых растений и цветов. А вдоль по периметру зала, на двухъярусных трибунах сидели Архитекторы – все те гости, которых мне удалось принять. А прямо перед нами возвышалась кафедра с вычеканенными символами на передней части. Эти символы я сегодня уже видел – циркуль и мастерок. Видел я также и того, кто стоял за этой кафедрой.

Ярива набрал в грудь воздуха, и его голос разнесся по всему залу:

– Архитекторы! Разрешите мне выразить свою признательность и восхищение вашим присутствием. Случилось то, чего мы так долго ждали и на что всеми силами своей бессмертной души надеялись. Но прежде, чем поведать вам обо всем, позвольте мне представить того, без которого нас бы не было никогда. Того, кто заложил фундамент и первый кирпичик нашей Вселенной. Того, кто сначала подарил Вселенной мир, а затем подарил миру Спасителя. Поприветствуем же от всей души, встречайте – Главный Архитектор Вселенной.

Шквал аплодисментов в ту же секунду захлестнул все пространство вокруг. Архитекторы стояли, склонив головы, и не переставали аплодировать. И все как один смотрели на меня.

…Они что тут все, с ума посходили? Я – Бог? Не, ну это уже слишком! Я разозлился и уже готов был выкрикнуть всем присутствующим, чтобы они прекратили эту бутафорию. Но вдруг я осознал – что-то здесь не то. Какой-то элемент выпадает из общей мозаики. Какой-то осколок. И я вскоре понял, что здесь не так.

Они смотрели в мою сторону, но смотрели не на меня.

Когда я поворачивал голову, то уже знал ответ. Но все равно не смог сдержать изумленного возгласа. Благо, его никто в этом шуме не расслышал.

Рядом со мной стоял Салоникус и, прижимая одну руку к сердцу, другой махал всем присутствующим в зале.

34

Архитекторы аплодировали, но шум их ладоней не мог заглушить шум в моей голове. По правде говоря, моя голова кружилась от одного осознания того факта, что я провел уйму времени с Ним, разговаривал, как с равным, даже отпускал ироничные шуточки в его адрес. Но разве был я виноват? Разве был он похож? Разве был он…

– Стариком в белом одеянии и с длинной бородой? – сказал Салоникус или я не знаю уже как его и называть. Его слова не были слышны остальным, зато я их расслышал очень хорошо. – А ведь ты встречался с Садовником.

Меня охватил жгучий стыд. Ведь я должен был догадаться! Все признаки указывали на это. А Садовник со своим «от меня ж вроде серой не несет, и рогов на мне нет»? Я видел только то, что привык видеть, что хотел видеть мой ленивый разум. Он смотрел сквозь призму стереотипов, он, мой глупый и бесполезный разум не хотел напрягаться и допустить вариант, что пики могут быть красными, а черви – черными. Есть такой фильм, «Трасса 60», там демонстрируется эта самая теория. Теория, по которой мы видим не то, что есть, а то, что привыкли видеть.

Вот и я не увидел в Салоникусе того, кем он был на самом деле. А ведь все после той встречи с Садовником недвусмысленно указывало на того, кто меня оберегал. И эта его фраза: «Ты в меня веришь?»…

– Я попрошу тишины и вашего внимания, – прокричал Ярива, стуча молоточком по кафедре. Это возымело эффект. – Главный Архитектор Вселенной, Великий Мастер Геометрии и Природы, Превосходный Салоникус сегодня с нами. Поприветствуйте же его не своим шумом, а единым мерилом мудрости – тишиной.

И воцарилась тишина. Но никто не отвел взгляда – десятки очей, не шелохнувшись, наблюдали за Главным Архитектором Вселенной.

– Братья мои, – сказал Салоникус. – Коллеги.

И направился к кафедре, которую секундой ранее уже успел освободить Ярива. Его голос звучал все громче, и с каждым звуком в нем чувствовались уважение, мудрость и власть.

– Мы возводили мир, и он становился лучше, потому что за этим следили мы. Прошло немало десятков столетий, прежде чем я осознал – править должен триумвират. Быть может, я говорю вещи, которые всем давно известны, но сегодня у нас пополнение.

Теперь все взгляды присутствующих обратились на меня. Подумать только – мое чувство собственной важности могло бы взлететь до небес. Пикассо и Дали, Шекспир и Пушкин, Моцарт и Бетховен смотрели на меня с почтением, как на равного. Вот только не было у меня никакого чувства собственной важности. Как я уже и упоминал, вряд ли эти ребята собрались здесь для того, чтобы просто попить со мной пивка.

Но все же моя гордость не удержалась. Ведь Салоникус тут же объявил:

– Позвольте представить вам, братья мои – Художник Евгений.

И вот тут я не выдержал и расплылся в улыбке во весь рот, до самых кончиков ушей. Ибо эти люди, этот цвет и элита всей земной цивилизации аплодировали мне стоя. Не знаю, чтобы я начал делать, если бы Салоникус жестом не прекратил это восхваление. «Слава тебе, Господи», – подумал я, и от этой мысли по спине пробежал холодок.

– Евгений здесь потому, что Виктор не справился, – сказал Главный Архитектор. – Собственно говоря, никакого Виктора уже и нет.

И повисла тишина. Все взгляды по-прежнему были сосредоточены на мне, но на сей раз они были полны настороженности и… и да, я не побоюсь этого слова. Страха. Мне вдруг показалось, что Садовник где-то здесь. Где-то рядом.

– Однако прежде, чем мы продолжим, – сказал Салоникус, – я попрошу соблюсти традиции. Сегодня ритуалы особенно важны.

В первые мгновения ничего не происходило, но это мне только так казалось. Потому что из стороны, в которой находился фонтан, отделилась фигура и подошла ко мне. Это был Ярива, и в руке он держал тот самый кубок, из которого я не отпил чуть было ранее.

– А он согласен? – спросил кто-то из зала. Я оглянулся. Это был Никола Тесла.

– Он согласен, – кивнул Салоникус. – Я спрашивал. Но все должно быть безукоризненно.

С этими словами он повернулся ко мне, посмотрел прямо в глаза и спросил:

– Ученик мой, веришь ли ты в меня?

Я не колебался ни секунды.

– Да, Великий Мастер Салоникус, – по выражению его лица я понял, что поступил верно, назвав его именно так, – я верю в тебя и целиком полагаюсь на тебя. И прошу распоряжаться моей жизнью и судьбою в целях успеха Великого Проекта.

Одобрительный ропот прошелся по залу. Даже не ропот – гул. Свою речь я произнес на одном дыхании. До этого момента я и представления не имел, что это за Великий Проект такой. Однако эти слова легко соскочили с моих губ, отдав взамен частицу понимания. Великий Проект – это то, ради чего мы здесь собрались. И этот Великий Проект в большой опасности. Я таки не совсем дурак.

– Хорошо, мой ученик, – сказал Салоникус, – тогда испей из этой чаши.

И протянул мне кубок. Прямо перед моим лицом оказались шахматы с циркулем и мастерком. Мне почему-то именно сейчас пришло в голову, что лифт, везущий со стройки на Глыбочицкой до станции «Львивська Брама» – не такая уж и хитроумная штука для сотворившего Вселенную.

– Пей же, – напомнил Великий Мастер, – тебе знаком этот вкус, и все же ты испытаешь его впервые.

И под аккомпанемент этих слов я прислонил краешек кубка к своим устам.

…Жизнь! Жизнь обдала мне горло и заструилась далее вглубь меня. Восхищение упоением и упоение восхищением – вот что скрывалось в этом чудесном фонтане. Эта влага щекотала нёбо и распирала просто-таки в сторону. Хотелось даже не просто закричать, а по-поросячьи завизжать от удовольствия – этот напиток вдохновлял, окрылял, прочищал мозги до полного уединения с собой и единения со всей Вселенной. Я вспомнил, когда я искал разгадки на платформе недостроенной станции метро. Тогда я включил «Энигму», тогда это была песня «Притяжение любви». Сейчас бы подошла другая композиция – «Return to innocence», что означает «Возвращение в невинность». Да, это было так. Я не чувствовал себя так, будто заново родился. Так и было на самом деле – я родился заново.

– С рождением, Художник, – поднял руку вверх Салоникус.

– С рождением, Художник, – откликнулся хором зал.

– А теперь, мои дорогие братья, – сказал Главный Архитектор, – мне бы хотелось прогуляться с новорожденным по Саду. Не хочу никого зря обнадеживать – разговор по возвращению будет серьезный. И это будет последний разговор перед действиями.

С этими словами он взял меня за руку и повел в сторону фонтана – туда же, откуда мы недавно пришли.

… Мы никуда не торопились. В этой прогулке дирижировал мой спутник, и я ни капли не возражал. Не думаю, что кто-то иной поступил бы на моем месте иначе. Хотя на секунду шальная мысль и возникла – единственный, кто осмелился оспорить первенство Архитектора, сейчас пожинает плоды славы по всей планете. Я мог бы стать вторым. Причем прямо здесь. Затем я забрал бы Анжелу, признал бы величие и первенство Садовника и стал бы его правой рукой. Мне оставалось только сделать выбор – поступать так или нет.

– Выбор, – прошептал я, – его любимое искушение.

Салоникус услышал.

– Именно так, ученик. Но сначала ты должен узнать про Триумвират.

– Я готов, – ответил я.

– Хорошо. Ты видел наши символы. Циркуль, мастерок и шахматная доска. Я объясню тебе, что они означают. Циркуль – это мой символ. Когда я создавал Храм, известный сейчас более под именем Земля, я чертил и просчитывал. Я настраивал баланс воды и суши. Я задавал алгоритмы изменений и эволюций, возводил стены-горы и колонны-деревья. И все это для того, чтобы вырастить разум.

– Разум, – повторил я.

– Разум, именно разум, понимаешь? Это то, что было только у меня, а я не мог хранить в себе и не поделиться. В этом вся суть человека как явления. Нельзя хранить в себе и не поделиться. Будь-то любовь, знания, открытия или талант.

Я вдруг поежился, и вовсе не от холода. Здесь не было холода. Здесь было Знание, которое мы искали множество столетий. Кто такой человек? Откуда он, для чего он? И вот я получил ответ, причем из единственного источника, который мог претендовать на правоту.

– Но когда я спроектировал этот Сад своей собственной славы, оказалось, что в жизнь воплотить мне одному не по силам, – продолжал Салоникус. – Мое дело циркуль, мое дело чертить. Само слово «чертить» тебе ничего не напоминает, ученик? Ага, вижу, что напоминает. И не напрасно – моим другом, напарником и соавтором был Садовник. Он первый постиг таинство разума. Он изначально был со мной, и тем больнее было его предательство.

Великий Мастер замолчал и присел за ближайший столик. Там уже стоял кувшин с морским вином, и он стал легкой добычей моего спутника.

– Меня вот спрашивают – почему ты не уничтожишь зло, почему ты не уничтожишь Садовника? – с тоскою в глазах промолвил Сэл. – А как я это могу сделать? Это ведь и его мир тоже. У каждого Билла есть своя Хиллари. У каждого Джобса есть свой Возняк.

Я взял второй кувшин и отпил из него. Морское вино… если и существует напиток, под который возможно познавать историю мироздания, то это был он. Но вино никоим образом не отвлекало моего внимания. Я слушал, и боялся пропустить хотя бы слово.

– Его символом стал мастерок. Стены планирую я, но именно он кладет кирпичи. Бывает, кирпич ровен и красив. Бывает, он срывается и убивает. Всякое бывает. Тогда казалось, что мы нашли гармонию творения – план и возведение.

Мы отпили из своих кувшинов одновременно.

– Но возникла еще одна проблема, о которой я заранее не позаботился. Видишь ли, тебе понятнее будет, если я объясню ее с точки зрения компьютерной программы. Я разработал концепт и архитектуру. Садовник занимался кодом и прописывал все условия работы программы. Мы были так увлечены, что совсем забыли об интерфейсе. О графическом исполнении.

После этих слов я оживился. Слабая надежда зашевелилась у меня внутри. Похоже, теперь я догадывался, зачем я здесь нахожусь.

– Мы создали его вместе – я и Садовник, – сказал Салоникус. – Не интерфейс, конечно. Первого Художника, который танцует. Когда я внедрял концепцию вечного Солнца, Садовник возражал – мол, это недуально, надо, чтобы свет сменяла тьма. Я спросил его, а как он представляет себе тьму? Садовник начертил мне кромешный мрак. В принципе, в его идее что-то было, но вот эта тотальная тьма мне была не по душе. Я ему сказал – хорошо, я утверждаю, но здесь должно быть Солнце. И он нарисовал Ночное Солнце.

– Луну, – сказал я.

– Луну, – согласился Салоникус. – Причем не одну. Но в тот момент мы создали больше, чем просто тьму со своим собственным Солнцем. Мы создали талант и вдохновение. Мы создали воображение и творчество. Уж не знаю, как это вышло, но с тех пор оно имеет наши общие черты. Гений может быть добрым, а может быть злым.

– Выбор, – вздохнул я.

– Он самый, – ответил Мастер. – Но самое главное, что вместе с этим мы создали и время. Нам оно было не нужно, но без него наш проект был бы всего лишь застывшей музыкой. К тому же, у этого кладезя таланта и творчества должен был быть свой хозяин. Ни я, ни Садовник не могли бы с этим совладать – ни вместе, ни в одиночку. Над этим должен был главенствовать его породитель. Тот, кто возник сразу, как только было создано Ночное Солнце.

Я похолодел и вцепился в кувшин двумя руками.

– Я тебя правильно понял, Салоникус? Ты говоришь о…

– Ну да же, да, – взмахнул рукой Главный и Великий. – Добрейший князь. Граф Ночь.

35

Паззл моего бедного разума наполнялся все большими деталями и уже обретал черты завершенности. Я знал, кто такой Салоникус и кто такой Садовник. Я также знал, что такое Раночи и как был сотворен наш мир. Я даже догадывался, для чего я здесь нахожусь. Впрочем, знал и догадывался – это не просто два разных слова, это два разных смысла. Я вплотную подобрался к главному, и осталось, по сути, выяснить два момента – что такое Великий проект и каким образом ему смог помешать граф Ночь.

– На чьей стороне Добрейший Князь? – спросил я.

– Хороший вопрос, – кивнул Салоникус. – Изначально он не был ни на чьей стороне. Точнее, он танцевал для нас обоих. Время и гений не может служить добру или злу – они независимы по определению.

Меня одолели сомнения по поводу справедливости этих слов, но я смолчал и слушал дальше.

– Я же говорю, он воссоздался в порыве двух идей мироздания, в корне противоположных. В его появлении есть четкая архитектурная закономерность. Скажи мне, ученик, какую закономерность находишь ты – например, в словах Бог и Сатана?

– Я, вообще-то, не искал в этих словах никакой закономерности, – немного растерялся я. – Может, связь в том, что это культовые религиозные антиподы, как принято полагать на Земле?

– Хорошо, – вздохнул Салоникус. – Даю подсказку. Слово Бог состоит из трех букв.

Я мысленно произвел необходимые подсчеты, и…

– Шесть, – выдохнул я. – Шесть букв в слове Сатана. Ровно в два раза больше, чем в слове Бог.

– Отлично, – произнес Сэл. – Браво. Великолепно. И что же из этого следует?

– Что Сатана в два раза могущественнее Бога? Садовник сильнее Салоникуса?

– Опять не в ту степь, – махнул рукой Салоникус. – Следующий – кто?

– Ну, если следовать твоей закономерности…

– Она не моя, – прервал меня мой собеседник. – Она просто есть. Скажи мне, каковы особенности следующего?

– Три буквы… шесть… соответственно, должно быть девять?

– И снова браво, – махнул рукой Салоникус. – Ты сам дал ответы на девяносто девять процентов вопросов. Пусть будет так – один процент с меня.

Сэл снова взял бокал и посмотрел на меня.

– Следующий, Евгений – это как раз и есть граф Ночь!

Я оторопел. Затем снова быстро произвел в уме подсчеты.

– Но ведь граф и Ночь – это два слова из ВОСЬМИ букв. Что-то тут не сходится.

– А пробел? – развел руками Салоникус. – Почему ты забыл про пробел?

Я замолчал и задумался. Я просто не мог постичь всю глубину этой логики.

– Похоже на какие-то шарады, – в итоге сделал я вывод.

– Похожи не то слово, – согласился Мастер. – Шарады, загадки, ребусы – это осколки камня, обтесываемого перед возложением в здание. По этим осколкам ты можешь судить о качестве и прочности самого камня.

– Но пока с меня и этого хватит, – отмахнулся я. – Что делает граф Ночь вообще? Какова его функция?

– Как это – что? – удивился Салоникус. – Что значит – какова? Его функция – вдохновлять и следить за временем. Он не добро и не зло. Собственно говоря, нет никакого добра, и нет никакого зла. Есть лишь Кладезь безумия, и ты ее сегодня видел.

– Это фонтан, из которого я испил? – спросил я.

– Он самый. Но это все же не фонтан, а кладезь. Она – источник вдохновения всех гениев. А ведь что такое вдохновение? Это и есть двери к этой кладези безумия! И граф Ночь – проводник к этим дверям.

– Получается, что для того, чтобы быть гением, нужно быть чокнутым на всю голову?

– Это сказал ты, – заметил Салоникус. – А я говорю тебе нечто иное. Ты слышишь, о чем я толкую? Я сказал «безумие», я не говорил – «сумасшествие». Я вижу, тебе кое-что надо еще пояснить.

Салоникус отпил из своего бокала и откинулся на спинку стула. Откуда-то сверху заиграл «Полет Валькирий» Вагнера, и внезапно я мысленно содрогнулся. Просто осознал, что это все серьезно. Что все это не просто серьезно, а более чем серьезно. Это то, чего я ждал всю жизнь. В школе, в университете, на своих работах я ощущал, что все это – не более чем декорации жизни. Прелюдия к чему-то важному. Особенному. И чувство, когда ты осознаешь, что этот миг наступил, словами не передается. До него нужно просто дожить… дойти… если повезет.

– Так вот, насчет сумасшествия, – прервал мои мысли поклонник морского вина. – Мозг человека забит стереотипами с самого рождения. Фактически, детям с первого дня втолковывают базу данных, по которой он впоследствии и живет. День – белый. Ночь – черная. А вот если бы название цветов поменять местами? Представь, что ты с детства белое называешь черным, а черное – белым.

Еще глоток, и Салоникус продолжил.

– Есть такое выражение – как сажа бела. Ничего особого в нем нет. Если общество вокруг тебя называет черный цвет белым, то и ты называешь его белым. Пойми же, наконец – нет никакого черного цвета. Он есть только в твоем мозгу, в твоей базе данных. Это ярлык, которым ты обозначаешь определенное явление. Только и всего. Ни больше, ни меньше.

Главный Архитектор поставил бокал на стол.

– А теперь проведем еще один показательный урок, мой ученик. Я сейчас записываю кое-что на бумаге.

Салоникус взял листок бумаги на столе, достал ручку (откуда, интересно, он ее взял?!) и что-то быстро набросал. Затем свернул лист бумаги, и снова обратился ко мне.

– А теперь скажи, что такое, по-твоему, безумие?

– Ок, – кивнул я, – безумие – это ощущение потери связи с реальностью. На ум приходят сначала рассеянные чудаки, профессора со всколоченной шевелюрой, лунатики, ну и люди в смирительных рубашках, которые ходят по палате и считают себя Наполеонами. Вот кто такие безумцы, как я считаю.

– Отлично, – кивнул Салоникус. – Посмотри, что я здесь написал.

И протянул мне свой лист бумаги. Я развернул его и оторопел. На белоснежно чистом листе изящным почерком было выведено: «Связь с реальностью. Чудаки. Профессора. Лунатики. Наполеоны». Все то, о чем я только что говорил.

Я поднял глаза на своего собеседника. Его лицо, как всегда, хранило непроницаемость.

– Вот это и есть стереотипы, – сказал он. – Видишь, о чем мы говорим? Ты опять использовал привычный шаблон для названия непривычного явления. Разумеется, непривычного, ведь ты не считаешь себя безумцем. Вот и гении никогда не были безумцами. Это – всего лишь ярлык. И ты – безумец.

Я помолчал, и немного обдумал услышанное.

– Скажи мне, Мастер, – попросил я. – А почему я безумец?

– Это же просто, – ответил Салоникус. – Потому что ты имеешь доступ к Кладези безумия.

И снова воцарилась тишина, и куда-то исчезла музыка. Эмоции во мне уже не бурлили. Скорее, наступила некая тяжесть в объятиях с грустью. Я все это время догадывался, что я гений, и ложная скромность тут ни к чему. Зачем она в компании того, кто и так про тебя все знает. Но я грустил, что так и не сделал ничего, чтобы развить свой талант…

– Вот этого он и не любит, – проговорил Салоникус. – ты впал в безмолвие. Понимаешь, о чем я?

Не дослушав до конца фразы, я вскочил со стула.

– Безмолвие, – прокричал я. – так вот что это такое? Я ведь и слова не сказал своей кистью, ни одного предложения на холсте не вывел!

– И за это заработал его суровую неблагодарность, – заметил Салоникус. – но ты не просто впал в безмолвие, ты еще и уставился на лик Луны, хотя в этом твоей вины как раз и нет.

– Объясни, – попросил я. – Я не понимаю.

– В последнее время граф Ночь, подобно Садовнику, разочаровался в людях, – проговорил Салоникус после продолжительной паузы. – Человечество не раз погибало – например, про Ноя и Атлантиду ты точно слышал. Но каждый раз я кого-то спасал и мир начинал жить снова.

– А теперь…– начал я.

– А теперь граф Ночь не на моей стороне, – вздохнул Великий. – Более того, он, по просьбе Садовника, расписал сценарий конца света. Точнее, конца времени. Они намерены осушить океан людей, и дата этого события уже известна, и она близка.

Я вспомнил часы из маленькой синей коробочки. 9:12. Или 21:12. А еще 12 секунд.

– Мы предпринимали немало попыток, мы тяжело и усердно пахали, но для того, чтобы картина была завершена, нужен Художник. Собственно говоря, я не буду скрывать, хотя я и раньше неоднократно на это намекал. Ты – наша последняя и единственная надежда.

– Но я не нарисовал ни одной картины, Салоникус, – закричал я. – Ни одной в своей жизни! Что, если у меня не выйдет сделать то, что надо? Что тогда, а? Что?!

К столику подошел Ярива, и я не слышал его шагов. Но он-то мой крик слышал наверняка, однако виду не подал. Он пришел по другому делу.

– Я рискну прервать вашу беседу, о Великий Мастер, – сказал «бармен». – наши гости готовы ждать, сколько нужно. Но стоит ли им это делать?

– Ты прав, Ярива, – ответил Салоникус и поднялся со столика. – Пойдем, Евгений. Нас ждут великие дела.

…Мы шли по саду, и меня душили слезы. Я ничего не смог с этим делать. Салоникус и Ярива то ли случайно, то ли умышленно шли чуть впереди меня и не оглядывались. А я шел с низко опущенной головой, и все прелести и награды лучшего Сада во Вселенной не приносили мне ни малейшей радости. Даже если меня допустят к той работе, какую я должен сделать. Даже если я смогу ее завершить и тем самым спасти мир, даже если эта миссия возложена почему-то на меня, то все это должно быть отдано Садовнику в обмен на Анжелу. Или же я мог не делать этого, сохранив планету, но потеряв Анжелу. Я понимал, что я буду должен сделать выбор, и осознавал, кому я обязан такой милостью. Глупо, глупо и бессмысленно проклинать того, кто сам и есть воплощение всего Вселенского проклятия. Но я все же проклинал, и был при этом искренен. Тот, кто шел впереди меня, возможно, и не одобрил бы такого поведения. Но мне предстояло сделать банальную работу голливудских актеров – просто в перерыве между перекурами и чашечкой кофе спасти мир. И я не настроен был на высокоморальные принципы. Вот это-то и пугало меня больше всего в преддверии Выбора всей моей жизни.

36

«На манеже все те же», – подумалось мне, как только наша троица вошла в Зал. Архитекторы, казалось, никуда и не уходили. Впрочем, вполне возможно, что так оно и было. На секунду мне стал крайне любопытен вопрос: «Вот они все тут – они живые или нет?». И тут же мне попался на глаза Рене Декарт. Это ведь он когда-то сказал «Я мыслю – следовательно, я существую»? Старина Рене явно мыслил, как и все остальные тут, а потому в их существовании сомневаться не приходилось.

Но изменения произошли. Прямо перед кафедрой, на шахматном полу стоял большой хрустальный шар. При ближайшем рассмотрении я решил, что большой – не совсем подходящее слово. Скорее, огромный – стоял себе и переливался. Для чего его сюда принесли – сие мне было неведомо.

Тяжелее всего было выносить взгляды. И ведь это была не базарная толпа зевак, наблюдавших за танцем Салоникуса недалеко от Контрактовой площади. Это были Архитекторы, чтобы это на самом деле ни значило. Это люди, творившие историю Земли. И кто был я по сравнению с ними? Просто жалкий, ничтожный червяк…

Жалкий, ничтожный червяк, – передразнила меня Мерзкая Тварь, которая все меньше и меньше казалась мне мерзкой. – Они собрались здесь, чтобы приветствовать двоих. Один из них – Великий Мастер, построивший Вселенную. Кто второй, догадайся сам.

Мой внутренний голос возымел действие – я поднял голову выше и уже спокойно оглядывал присутствующих. И как только оковы смущения были разрушены, я заметил то, чего не замечал раньше. Эти великие лица смотрели на меня с надеждой. Их глаза были исполнены не высокомерием по отношению к новичку, и вовсе не чувством собственного превосходства. Некоторые, такие как Эйнштейн и Тесла, качали головой – похоже, они не были уверены насчет моей способности решить их проблему. Однако Булгаков кивнул, Пикассо подмигнул, а Пушкин улыбнулся, когда мой взгляд пересекался с их взглядами. Они верили в меня, и вера этих людей меня вдохновляла и окрыляла.

– Все ли на месте? – вопросил Салоникус, взошедший на кафедру.

– Двоих нет, – ответил Ярива, стоящий рядом с хрустальным шаром.

Салоникус кивнул. Я обвел взглядом присутствующих. А ведь той усатой парочки действительно не было. Но я не стал задумываться, куда они могли подеваться. Все равно ответа мне не найти.

– Что ж, можно начинать. – сказал Салоникус. – Мое почтение я уже выражал, и оно никуда за это время не исчезло. Однако хороших новостей у меня мало.

По залу даже облачко не прокатилось. Все просто сидели и слушали. И молчали, все как один.

– Информация уже запущена. Предупреждение скоро достигнет всех. Многие в него не поверят – после всех ложных спектаклей от Садовника это и не будет удивительно. Вам ли не знать, братья – после шести ложных выкриков «пожар» дом можно смело поджигать. На седьмой никто не прибежит.

Многие в зале закивали. Я даже сам кивнул – так ведь оно и было. Но о каком предупреждении говорил Салоникус?

– Наши люди открыли жаждущим путь к источникам Майя, – продолжал он. – Граф по договору с Садовником посвятил индейцев в свой замысел, и дал им задание остановить время. И оно остановится ровно в назначенный день. Скоро все будут говорить о конце Света, но это не будет концом Света. Только я могу разрушить то, что создал. Но время создал не я. Время создал он. И я не знаю, о чем Граф говорил с Майя, и что им посулил.

– Сама мысль прийти к ним порочна и кощунственна, – с возмущением выкрикнул лорд Байрон.

– Факт, – поднял руку Салоникус, – и это только доказывает серьезность их намерения. Но мы можем столетиями искать причины. На самом деле, из двух вопросов «Кто виноват» и «Что делать?» важен лишь второй.

– И что же нам теперь делать? – осведомился Ломоносов.

– Возможно, есть смысл не перебивать Главного Архитектора, – заметил Ярива. – Тогда, быть может, он сумеет довести свою мысль до конца, и конца отнюдь не света.

– Простите, но если речь идет именно о конце света, то почему бы не оставить церемонии и не найти решение этой проблемы? – возразил Кеннеди.

– Потому что решение уже есть, – ответил Салоникус, не повышая голос. – И до этого дня мы искали только Решателя. И не могли найти. Но теперь это в прошлом.

– В прошлом? – эхом разнеслось по залу.

– Да, – был ответ. – Художник найден, и я сегодня имел честь его представить.

И снова эти взгляды, сверлившие меня насквозь. Я решил молчать. Решил, что отвечу только, если что-нибудь спросят. И надо же – меня тут же спросили.

– Кто ты? – автором вопроса был Ярослав Мудрый.

– Но разве вы не знаете? – без промедления ответил я. – Великий Мастер уже имел честь сообщить, что я – Художник.

– Это хорошо, – кивнул Ярослав. – И что же ты будешь рисовать?

– Картину времени, – голос Салоникуса застал меня врасплох, и я вздрогнул. – Картину времени, которая не даст ему остановиться.

– Но как такое возможно? – донеслись крики. Я не стал присматриваться, кто их издавал.

– Я не знаю, как, – признался Салоникус. – Ученик Евгений должен стать Мастером, и Картина Времени станет его экзаменационной работой. И такой работы ни у кого еще не было в истории. И, если он не справится, больше и не будет.

В зале воцарилась тишина. Я смотрел на Архитекторов, а Архитекторы смотрели на меня. В их взгляде читалось: «Сможешь ли ты это сделать». Мой же взгляд демонстрировал: «А что я, я сам в шоке».

И тогда я решил взять инициативу в свои руки.

– Великий Мастер, – спросил я. – Сколько у меня времени есть, чтобы нарисовать эту картину, о которой я, прошу заметить, не имею ни малейшего представления?

– Чтобы время не остановилось, нужно минимум шесть лет существования картины. Время изобрели именно они. Мне оно не нужно. Но прежде, чем время стало идти, оно стояло шесть лет. Его любимое число.

– Что-то я не пойму, – вмешался Джон Леннон. – Как можно было вычислить, что время стояло шесть лет, если на тот момент, пока оно стояло, не было никакого времени? А значит, не было и единиц его измерения.

– Все верно, – ответил Салоникус. – но время, когда оно началось, уже отставало. Не люблю хвалиться, и не люблю, когда мое имя упоминают всуе, но я все же Великий Мастер Геометрии, стало быть, я еще в состоянии вычислить, насколько отстает время. В том-то ведь и весь фокус – время идет только потому, что отстает, и пытается наверстать упущенное. Но не может сделать это легко – ведь секунда это всегда секунда, и время не может секунду пройти за полсекунды.

У меня начала немного кружиться голова. Секунда, полсекунды. Слишком сложно все это. Пока что я понимал лишь то, что время отстает на шесть лет, и мне надо написать эту картину за шесть лет до того, как наступит «конец света».

– Таким образом, – продолжил Салоникус, – как только время сократит отставание и достигнет нуля, ему незачем будет дальше идти. Граф и Майя скорректировали время так, что оно стало идти чуть быстрее. Это заметно в последние пару столетий – технологии развиваются не просто быстро, а молниеносно. Все устаревает в считанные месяцы, а то и недели. Как они это сделали – я тоже знаю, но не хочу утомлять вас расчетами траектории земной оси и прочими подобными вычислениями.

Я подумал, что не один я здесь благодарен Салоникусу за то, что он не стал доказывать теоремы и приводить какие-либо формулы.

– А теперь, Евгений, ответ на твой вопрос. Время остановится 21 декабря 2012 года. Минус шесть лет – это 21 декабря 2006 года. Сегодня – шестое июня. У тебя есть шесть с половиной месяцев. Сроки не просто поджимают – это дедлайн, причем дедлайн в самом буквальном смысле этого слова.

От этих слов у меня похолодело внутри. Полгода на то, чтобы нарисовать картину, не имея ни малейшего представления о том, что нужно рисовать? Как же такое возможно?

– Теперь судьба мира в ваших руках, – обратился Салоникус к залу. – Осталось решить, благословим ли мы Евгения на эту миссию? Что касается меня, то я говорю сразу – я в него верю, несмотря на то, что он пьет, курит, блудит и ругается матом. Меня это не смущает.

– Меня тоже, – проворчал из зала Хэмингуэй.

– А второе, что я хочу сказать – это наша последняя надежда. Других у нас уже нет. И третье, возможно, повлияет на ваше мнение. Это он нарисовал Лошадь.

Тишина, накрывшая зал, ощущалась физически. Я вспомнил свой детский рисунок… речь шла о нем, потому что более нигде и никогда я никакую лошадь не рисовал. Каким-то образом ее увидели все присутствующие здесь. И теперь они смотрели на меня так, будто Салоникус сообщил им, что это не он, а именно я спроектировал мир.

– Так что, есть противники? – вопросил Салоникус. – Напоминаю, если поступает хотя бы два возражения, вопрос автоматически снимается.

– Нет никаких возражений, – крикнул Да Винчи.

– Никаких, – подтвердил Чайковский.

– Возражений нет, – подхватил Пифагор, а вместе с ним и весь зал.

Я стоял и ничего не говорил. Я был растерян и ошеломлен.

– Что ж, тогда начнем, – сказал Ярива, – Евгений, позволь пригласить тебя к нашему кристаллу Благословения.

Я подошел к хрустальному шару, замеченному мной изначально. Я не понимал, как этот шар сможет меня благословить. Ярива не замедлил пояснить.

– Смотри на него, Евгений, и смотри внимательно. Кристалл начнет мерцать, и его мерцание будет только усиливаться. Ты будешь наблюдать видения. Но не отводи глаз ни на секунду, ни на миг, пока кристалл не погаснет. Иначе ты погубишь себя.

Что ж, значит, вот такое испытание было мне уготовано. Но я не стал спорить, и тем более отказываться. Я сделал свой выбор, и не собирался сходить с него уже в самом начале пути. Я встал прямо перед шаром и начал на него смотреть. Просто смотреть.

Какое-то время ничего не происходило. Затем шар стал действительно мерцать. Он становился все светлее, и светлее, и вскоре в его середине я увидел постель. В постели лежала Анжела, укрытая одеялом до головы. Ее глаза со страхом смотрели на меня. Я наклонился поближе к кристаллу, и в этот момент из-под одеяла вынырнула голова Садовника.

– Ну, привет, – сказала она. – Да, привет, я – привет.

37

Я закричал и отпрянул от шара. Только неимоверным усилием воли мне удалось удержать взгляд на кристалле. И мне пришлось смотреть, как моя любимая делит ложе с этим… с этим…

– Как тебе там развлекается? – осведомился Садовник. – Мы тут, как видишь, тоже стараемся не скучать. В конце-то концов, ты там в веселом обществе время проводишь, а нам что, со скуки тут помереть прикажешь?

– Я прикажу тебе оставить ее в покое, – я стиснул до боли зубы, и слова мои звучали искаженно. Но понятно. – Я прикажу тебе вместо миллиардов людей взять да сдохнуть самому. Что ты на это скажешь, Отверженный?

– А ты не так уж и любезен, каким кажешься изначально, – насмешливым тоном произнес Садовник. В нем все было насмешливое, даже поза. Но не глаза. По глазам я увидел, что мне удалось его зацепить.

– Ну, ты тоже изначально казался таким грозным, – отпарировал я. – А теперь, посмотри-ка на себя. Прячешься под одеялом, да еще и в компании с девушкой, которая добровольно с тобой в жизни б в одну постель не легла. А раз она там, то значит, не добровольно. А раз недобровольно, то какой же ты после это Садовник? Ты, извиняюсь, петушок просто какой-то. Это тебе кто угодно подтвердит.

– А хочешь, я покажу тебе свое истинное лицо? – лицо Князя Тьмы перекосило ненавистью, а от его слов веял могильный холод. – Хочешь, ты умрешь от разрыва сердца? Умрешь не сразу, а дико вопя и раздирая себе лицо. Давай мы такое сейчас забацаем, ась?

– Снеслась, – ответил я. – Ты можешь корчить рожи сколько угодно, но ты в шаре, а я в Зале. Я могу от тебя просто отвернуться.

– Не можешь, – махнул рукой Садовник. – Ты должен смотреть и слушать, и быть здесь. Если ты не отвернешься, ты умрешь. А отвернешься – проиграешь. Ну, что выбираешь? Смерть или поражение?

– Выбор – это твое искушение. – ответил я, – но не мое.

– Женя, – сказала Анжела, глядя на меня, – спаси меня, Женя. Забери отсюда.

Сердце сжалось, словно его сдавили тисками. Но я уже стал на этот путь, и назад поворачивать не стал.

– Твой, твой выбор, – повторил я. – А я не стану ничего выбирать. И скажу тебе просто – иди-ка ты на хрен.

– Это как же это так – на хрен? – всплеснул руками Садовник

– Как это ему на хрен? – пропела Анжела.

– Нет, ему не надо на хрен, на хрен, – защебетали птички, закружившие вдруг над постелью боевых действий. Да и сама подушка вдруг выскочила из-под Анжелы, вздулась, порвалась по швам и разлетелась перьями внутри кристалла.

– Я порвалась на хрен, – успела пожаловаться подушка. А затем кристалл погас и снова стал белым и прозрачным.

Но я не переставал смотреть на него. Смотрел и смотрел, застывший в одной позе. Салоникус тряс меня за одно плечо, Ярива – за другое, но я все не отводил взгляда, созерцая белый кристалл. Было ли все это на самом деле, спросил я себя. И не стал искать ответа во внешних источниках. Сковорода сказал ясно и понятно – все, что есть, уже было. Все, что было, ты помнишь. Если что-то существует, то ты не обязательно это помнишь. Но если ты уже что-то помнишь – то это точно существует.

Наконец, мне удалось очнуться. Я по-прежнему был в Зале Кладези. Меня окружали великие мира сего, а среди них – и сам Величайший.

– Извините, господа Архитекторы, – начал я. – Возможно, моя речь не была образцом, на который стоит равняться…

– Да похрен, – вскричал вдруг Пушкин, – Ты утер нос этому злобному клоуну!

– Боюсь, он этого так не оставит, – заметил Линкольн, – но как бы то ни было, теперь и я в тебе верю. Хала Евгений!

– Хала Евгений, – хором прокричал весь зал. И начал редеть. Архитекторы исчезали поодиночке – например, вот Менделеев только что был тут, а вот его тут нет, будто он распался подобно элементу из своей периодической таблицы. Так же было и со всеми остальными. Все это массовое исчезновение длилось не более минуты, и вот уже возле хрустального шара остались только мы втроем с Салоникусом и Яривой.

– И что теперь, – спросил я, оглядывая пустой Зал, где только что решалась судьба человечества.

– Теперь слово за тобой, – ответил Салоникус. – Я провожу тебя до лифта, и это будет последний его рейс. В этой жизни мы больше с тобой не увидимся.

– Но что мне делать с Садовником? У него Анжела!

– Опять же – все решать тебе, – повторил Великий Мастер. – Только от тебя зависит, как поступить в той или иной ситуации. Цена вопроса тебе известна.

Мне пришло в голову, что Выбор – это любимое искушение не только Садовника.

– Хорошо, – ответил я. – Могу ли я рассчитывать на ответы на свои пару вопросов, возникших у меня за время, проведенное в Раночах?

– Ты можешь рассчитывать на меня всегда, – покачал головой Салоникус. – Десятки и сотни миллионов людей рассчитывают на меня ежедневно. Многие из них полагают, что я Бэтман, который прилетит и решит все их проблемы. Но я не Бэтман. Я только построил здание. Обслуживать его должны сами жильцы.

– Мои вопросы не станут для тебя неразрешимой проблемой, по крайней мере первые два, – пообещал я. – И первый из них будет вот какой. Сегодня Зал принял немало гостей, и все они из разных эпох и имеют разные национальности. Тем не менее, я прекрасно понимал все, о чем они говорили. И, похоже, они прекрасно понимали меня. Есть ли объяснение этому феномену.

– Есть, конечно, – ответил Салоникус. – Все дело в том, что мысль первична, а язык – вторичен. В Зале Кладези приоритетом всегда считалось вдохновение, а оно не требует языка. Архитекторы думали и говорили, но ты воспринимал их речь не ушами, а вдохновением. Не пытайся объяснить это с точки зрения законов физики. Они сегодня здесь не работают.

– Тогда вопрос вне очереди, – продолжил я. – Что я пил? Что это за Кладезь, и почему ее питие так восхитительно вкусно?

– А сам не догадался, нет? – с улыбкой спросил Салоникус. – Это и есть Кладезь Безумия. Ты пил вдохновение безумия, и вряд ли ты отныне будешь рад газировке в своем родном мире.

– То есть я теперь гений, а до того, как выпил, гением не был?

– Гением ты был всегда. А вот безумцем – нет. Ведь для того, чтобы следовать своему призванию, надо быть поистине безумцем.

– Но теперь я ему последую, – прошептал я, глядя вдаль поверх шара.

– Да, – ответил Салоникус. – Теперь и ты безумец и можешь танцевать, чтобы рождать звезды.

Мы замолчали. Я помнил, что у меня был еще в запасе вопрос, но не помнил, какой. Он казался таким неважным в это мгновение. В Зале Кладези не было Солнца, хоть и было светло – и я не знал, который сейчас час.

Наконец я вспомнил.

– Я многих сегодня видел, – начал я. – Но не всех…

– А кого ты здесь не видел? – приподнял руки вверх Мастер Природы в удивленном жесте.

– Ну, например, Ленина.

– А он-то здесь с какого боку, ты уж извини меня, Ученик. Но все же, с какого?

– А с какого тогда боку здесь были эти два усатых друга? – парировал я. – Неужели у них было больше оснований здесь находиться, чем у вождя мировой революции? Кстати, а почему они почти сразу же ушли?

– Все просто, – ответил Салоникус так, будто мы разговаривали о самых обыденных вещах. – Разрушителям здесь нет места. Те двое, прежде чем разрушить, сначала построили. Потому им и разрешен сюда допуск. Но лишь до посвящения. Затем они должны уйти. Такова их цена за предательство миссии.

Я замолчал и задумался. Это многое объясняло. А больше вопросов у меня и не было.

– Великий Мастер проводит тебя, Евгений, – сказал Ярива, протягивая мне руку. Я пожал ее и проговорил:

– Спасибо тебе, Ярива. Желаю тебе много счастливых ночей.

– И тебе тоже, – ответил бармен-конферансье всея Раночей. И отбыл восвояси, скрывшись за полуяйцами фонтана-Кладези.

– Нам за ним? – спросил я.

– Да, – ответил Салоникус. – Но немного позже. Он обеспечит нам выход.

Я не стал спрашивать, каким образом нам будут обеспечивать выход. Вместо этого я подошел к фонтану и стал у основания его чаши. Какая же это была изящная, роскошная и утонченная работа. Разумеется, подумал я. Здесь же на каждом шагу одни архитекторы.

– Спасибо тебе, Кладезь, – прошептал я. – Теперь и я стал безумен.

«И могу танцевать», – добавилась мысль. Но я не успел ее развить.

– Нам пора, Ученик, – положил руку на плечо мне Салоникус.

… Мы вышли из Раночей так же, как и пришли туда. Точнее, не знаю, как передвигался Салоникус, но мы зашли в трактир и вошли в противоположную дверь, очутившись на станции метро «Грибники». Я не стал называть ее несуществующей. Я хорошо усвоил урок от Философа.

Подземный поезд быстро домчал нас до «Львивськой Брамы», затем я без труда пролез сквозь отверстие в стене. То же самое проделал и Салоникус. Я очень надеялся, что он пройдет со мной и в лифт, но мой спутник покачал головой.

– Нет, мой ученик, – сказал он. – На этот раз действительно все.

– Салоникус, – от волнения мой голос дрожал. Я понимал, что наступил момент прощания. – Салоникус, намекни. Хотя бы намекни. Что должно быть на этой картине времени? Что мне делать с ней после того, как я ее нарисую? Точнее, ЕСЛИ я ее нарисую.

– Ощути свое могущество, – последовал ответ. – Вот тебе мой последний урок. Ощути свою силу. Пусть тебя вдохновляет тот факт, что сейчас ты знаешь и умеешь гораздо больше того, чем знает и умеет Главный Архитектор Вселенной.

С этими словами Главный Архитектор Вселенной, Великий Мастер Геометрии и Природы, Превосходный Салоникус направился в обратном направлении.

– А если все завершится благополучно? – задал я вслед ему последний вопрос. – Что потом? Я вернусь сюда?

– Ну конечно, вернешься, – ответил, не оборачиваясь, Бог. – Я бы хотел, чтобы ты был хорошим Садовником. Мы могли бы долго гулять с тобой по Саду и вынашивать прекрасные идеи по улучшению мира. Знаешь, мне порой бывает так одиноко.

38

Теплый и ласковый язычок города поспешил обласкать меня, едва я покинул пределы дома на стройке. Я приехал на лифте, вышел из него – и дверь закрылась за моей спиной. Я обернулся и коснулся ее. Дверь как дверь – обычный лифт. Вот только я покинул его, и покинул навсегда, вернувшись в свой привычный мир.

Дальнейший план действий созрел у меня в ту же секунду, как я увидел охранника. С Садовником я встречался вчера в 12, а сейчас приблизительно то же самое время. И через сутки у меня опять с ним встреча. Значит, мне нужно было где-то провести эти сутки. Кроме того, я ужасно хотел спать, что само по себе было хорошим признаком.

– Добрый день, – поздоровался я с охранником.

– Здравствуй, – ответил взаимностью охранник.

– Я только что приехал с Харьковской области. У меня нет ни знакомых, никого здесь в городе. Я слышал, вам нужны разнорабочие.

Эта была, конечно же, ложь. Ничего такого я и слыхом не слыхивал. Но сегодня у меня не было настроения играть по принципам «фэйр-плей».

– Ты с прорабом говорил уже? – прищурился охранник.

– Нет еще.

– Странно, – задумался охранник. – А откуда ты тогда вообще здесь появился? Как здесь очутился?

Я понял, что совершил ошибку. К счастью, я быстро нашел, что ответить.

– Оттуда меня послали сюда. А Вы меня уже и отсюда посылаете. Куда же мне все-таки идти?

По выражению лица охранника я догадался, что он точно знает, куда мне следует идти. Но послал он меня все же не туда.

– Вон там слева вагончик, за ним будет еще один, – показал рукой охранник. – Спросишь Андрея Сергеевича.

И вернулся в свою железную конуру. Мне снова повезло – кто-то сигналил за воротами, и внимание охранника переключилось на новый объект. Мне ничего не оставалось, как проследовать в направлении, указанном охранником.

А за вагончиком кипела настоящая строительная жизнь. Экскаватор копал котлован, бурильщики возились с буровой установкой, люди сновали туда-сюда и обменивались короткими, но экспрессивными выражениями. Нормальные мужики проводили здесь свою нормальную трудовую жизнь.

– Не подскажете, как мне найти Андрея Сергеевича?

Проходящий парень бросил мне в ответ краткую инструкцию на тему «как мне поступить со своим вопросом». Такой же номер прошел и со вторым рабочим. К третьему я подбежал, размахивая руками и выпучив глаза.

– Кто Андрей Сергеевич? Ну, быстро! Фура приехала, щаз вам всем тут песец будет!

– Вот тот толстенький в кепке, – парень указал рукой и поспешил ретироваться.

Я увидел цель. Андрей Сергеевич пыхтел сигаретой и что-то громко выкрикивал своим подопечным. Я подошел и стал рядом, ожидая, когда он освободится. Долго ждать не пришлось – он сам меня заметил.

– Здрасьте-приехали, – прищурился прораб, – а ты откуда нарисовался?

– Я из Харьковской области, – ответил я, – студент, приехал на лето подработать. Мне сказали, что вам тут разнорабочие нужны, и я вот готов тут носить, подавать, все, что надо, буду делать, я старательный…

– Да подожди, не тараторь, – прервал меня прораб, – пошли в вагончик, поговорим.

…В вагончике оказалось гораздо менее жарко, чем я предполагал. Вентиляция, во всяком случае, работала на «отлично», однако от воды я на всякий случай не отказался. Не морское вино, конечно, но тоже пойдет.

– Так ты говоришь, студент, – проговорил Андрей Сергеевич. Как описать человека, в котором нет ничего особенного? Мясистое полноватое лицо, кепка, гладко выбритый… и все. Одним словом, Андрей Сергеевич. – Что-то ты великоват для студента.

– Так я поздно поступил, деньги собирал, – ответил я. – Вот и сейчас…

– А на кого ты учишься, студент?

– На архитектора, – признался я, и на этот раз не соврал ни на грамм. Салоникус называл меня учеником, а Салоникус был не просто архитектор. Он был Главный Архитектор.

– Понятно, – протянул прораб. – Наш человек, значит. Ну что ж, студент, отсыпайся сегодня, а завтра я тебе найду работенку. Пошли, я покажу тебе вагончик, где ты можешь поспать.

… Мы подошли к вагончику, который стоял поодаль от всех остальных. Внутри него кое-как были намощены спальные места – как я понял, это было нечто вроде «общежития» для строителей. На одной из таких импровизированных «кроватей» сидел мужик лет пятидесяти с лишком и что-то уплетал за обе щеки из небольшой консервной банки.

– Валерьич, принимай новичка, – гаркнул прораб так, что в вагончике аж стекла зазвенели. – Студент-харьковчанин, будущий архитектор. Вы знакомьтесь, а я пошел.

И с этими словами Андрей Сергеевич исчез из кабинки, а вместе с ней и из моей жизни.

– Ну приземляйся, студент, – жестом предложил мне присесть Валерьич. – Как тебя хоть звать-то?

– Сергеем, – ответил я. Пусть имя моего бывшего друга обеспечит мне инкогнито, решил я.

– Меня Валерьич, – сообщил Валерьич. – У нас традиция – новички выставляются. У тебя с собой или в магазин придется идти?

– С собой у меня ничего нет, а будет только завтра, – сказал я, прекрасно осознавая, что завтра у меня ничего не будет. – Там и погудим с радостью. Мне б только выспаться сегодня с дороги, сном время до завтра убить.

– Молодые да глупые. – покачал головой мой сосед. – Вы думаете, что убиваете время. А на самом деле это время убивает вас. Есть хочешь?

Я кивнул в ответ.

… Обед у нас получился скромный, но сытный. Колбаска, сырок, и картошечка с маслом – более чем достаточно для бедного студента. Запивали простой газировкой, и опять же, этот неприхотливый строительный паек для меня был милее сотен изысканных блюд. Я убил чувство голода, и теперь мне осталось убить чувство сна.

– Ну, ты тут располагайся, – сказал Валерьич, – а я пошел. Работа не ждет, сам понимаешь.

И вышел из вагончика, оставив меня наедине со своим спальным местом. Я прилег, соорудил себе подушку из какой-то старой фуфайки и положил себе под голову. Вторая фуфайка вполне сгодилась в качестве одеяла. Казалось бы, сейчас меня должны начать одолевать мысли – например, попытка переварить все произошедшее, подумать, как действовать дальше. Но ничего такого не произошло – я просто провалился в глубокий и крепкий сон.

Краем уха я ощущал движение в вагончике – кто-то периодически заходил и выходил, хлопали двери, звенели ложки и банки. Но это было словно в каком-то другом, неведомом мне мире, а потому я особо и не реагировал на происходящее вокруг. Лишь почувствовал каким-то кусочком интуиции, что день закончился, и вечер сменила ночь. И тогда мне приснился сон.

Дикое чувство реальности – опять оно было со мной. Сейчас я понимал, что сны в коробочках, девушки кассиры и прочее не были, собственно, снами. Ребята Салоникуса разгоняли мое сознание, подготавливая к Раночам, и для этого переносили меня в эти места. Да любой сон – это путешествия разума по Вселенной. И все, что он видит – все это реально.

Я стоял на улице города, на тротуаре, вдоль которого росли деревья. Я видел дома, магазины, по трассе сновали машины, и спешили по своим делам люди. Ничего особенного или необычного не было – я присутствовал в одном из многочисленных дней своей жизни. Но это отключение длилось ровно секунду.

Свет погас. Я имею в виду не электричество. Я имею в виду свет. Я почувствовал себя торшером, которого выдернули из розетки. Просто все погасло в одно мгновение, и в одно мгновение не стало ни земли, ни неба. Я не чувствовал опоры под ногами, и вокруг не было ничего – одна темнота. Исчезло чувство пространства. Исчезло чувство времени. Исчезло все, кроме меня.

И на меня нахлынуло осознание того, что это навечно, и я закричал в диком ужасе. Я не успел нарисовать Картину Времени! Не успел, не успел, я не оправдал надежды Архитекторов и одним махом угробил шесть миллиардов людей! И если бы просто угробил! Каждый теперь висел так – без пространства и без времени, и без малейшей надежды на изменение, на улучшение. И виноват во всем этом я, я, я!!! Я не просто лишил людей времени. Я лишил их надежды.

И я зарыдал, крича, и закричал, рыдая. Отверженный и лишенный в вечной темноте, я не имел больше шансов. Толку с моего таланта, толку с моего гения, когда моего мира больше нет? Вот такую цену я заплатил за то, что заигрывал с графом Ночь. Кладезь безумия всегда была рядом со мной – достаточно было протянуть руку и делать то, для чего ты был создан. Но я игрался в «поработай на дядю», я игрался в «забухай с другом», я игрался в «пофиг все на этот уик-энд». Проще говоря, я впал в безмолвие. И граф Ночь наградил меня безмолвием вечным. Эгоист, о чем я думаю? Меня… всех родных, близких и знакомых. Нет больше ничего! Нет мира! Нет Вселенной! Зато есть я, и могу орать вечно. И я орал, я выл и скулил.

– Эй, парень, ты чего? Ты псих, что ли, студент?! – чья-то рука трясла меня за плечо. Я вскочил с постели и захлопал глазами. Я готов был обнять и расцеловать этого Валерьича, Сергеича, их жен, детей, и весь мир в придачу. Ведь это был сон! Просто сон! И пусть он был вечным, у меня все же было время! О, эти сладкие слова – у меня есть время!

– Валерьич, я тебя обожаю, – завопил я. – Который сейчас час?

– Пора пахать, полпятого уже, – взмахнул руками строитель. – А ты, студент, точно псих. Про конец света какой-то вопил. Вот что образование с людьми-то делает.

Я вскочил, схватил на столе бутылку с водой и выбежал с ней на улицу. Возле вагончика стояло четверо рабочих, и все они тут же повернулись в мою сторону. Я отвинтил у пластиковой бутылки пробку и вылил всю воду себе на голову.

Рабочие больше не затягивались сигаретами. Они просто пялились на меня во все глаза, и молчали.

– Hey, hey, – заорал я на всю стройку. – I saved the world today. Ну это типа «Владимирский централ», только с хэппи-эндом. Ааах, эээх!

И я повернулся вокруг своей оси. Рабочие начали переглядываться между собой. Я помахал им рукой и направился к выходу из стройки. Вряд ли я больше увижу этих парней, но они мне определенно нравились. Они были живыми, они знали, сколько время и понимали, что это вообще такое.

…Я шел по утреннему городу не спеша – потому что спешить мне было некуда. Мне предстояла встреча с Садовником в 12 часов, в парке Пушкина, как и договаривались. И мне предстояло сделать выбор. Спасти мир и погубить Анжелу? Или же спасти Анжелу и погубить мир?

39

До назначенного рандеву оставалось еще более четырех часов, и Солнце уже светило, одаривая светом и добрых людей, и злых, и не людей даже вовсе. Я сидел в парке КПИ, почти напротив парка Пушкина, где мне и предстояла встреча с Садовником. Парк Пушкина… вот ведь ситуация. Я ведь прошлой ночью разговаривал с Александром Сергеевичем, и он мне посвятил стих. Но рассказывать кому-либо об этом я не собирался. Иначе мое безумие могли бы воспринять слишком буквально.

Ждать пришлось долго, и в голову лезли всевозможные мысли. Например, а что если все это было не более чем глюк, а я всего-навсего чокнутый на всю голову, съехавший с катушек из-за отсутствия сна? Такой ведь вариант тоже нельзя исключать. Вот, например, сидит себе в палате Наполеон, с него смеются, лечат его, а он действительно осознает себя Наполеоном и видит вокруг Францию и солдат 19-го века. Может, и я такой же? Шизофрения, мания величия. Да еще какая мания величия – избранный Высшими Силами для спасения мира. Дьявола на хрен послал… пожалуй, какой-нибудь психиатришко мог бы на моем примере неплохую диссертацию защитить.

Спасибо, что дождя хоть нет. Возможно, его просто нет. А возможно, мне кое-кто в этом помогает.

Но самое главное в моих мыслях было не это. Выбор, вот что это было. Правда, присутствовало одно обстоятельство. Я должен был сказать Садовнику, что происходило на Заседании Архитекторов, а он за это освободит Анжелу. Но что я ему скажу? Что его план известен, и чтобы его разрушить, нужен единственный человек, то есть я. Что же тогда помешает ему меня уничтожить? А через шесть с половиной лет остановится время. И не станет тогда не только Анжелы, но и целого мира.

Целого мира… не станет Анжелы… я ухватился за эту мысль. Похоже, Садовник не такой уж и блестящий стратег. Спасение Анжелы вопроса не решает. То есть, для меня-то, конечно, более чем решает – ведь я ее люблю. Но если это спасение условно, то тогда, может быть… а что, если…

Вот такого рода мысли меня одолевали. Еще я думал о том, где мне рисовать эту картину, если я все-таки примусь за ее создание? Я пересчитал свои сбережения. Тысяча четыреста двадцать семь гривен с копейками. Не густо, но на съемную квартиру и питание на несколько дней должно хватить. А там что-нибудь придумаем.

Время тянулось медленно, и я сначала подумал, что неплохо бы его как-нибудь убить. Но сначала я вспомнил слова Валерьича о том, что не мы убиваем время, а время убивает нас. А потом мне открылась суть нашего отношения к минутам и часам. Время провести? Время потратить? Время убить? Мы ведь сами только и делаем, что придумываем – чего бы такого этакого сотворить со временем. О, люди – бойтесь своих желаний. Они имеют свойство исполняться.

Но рано или поздно желаемое наступает. Часы показали десять, затем одиннадцать, и вот, наконец, большая стрелка лишь на 14 минут отставала от маленькой, готовившейся покорить число 12 на самой вершине циферблата. Я поднялся со скамейки и побрел к подземному переходу. Ночь тому назад я был не только под землей, но и под водой. Что мне теперь подземный переход?

… Прежде, чем войти в парк, я подошел к памятнику Пушкина. Он стоял и смотрел в никуда, железный и безмолвный поэт. А может, и вовсе не в никуда. Может, он четко знал, куда смотрел, и то, что он видел, его вполне устраивало.

– Саша, ты веришь в меня? – спросил я, и ответа не получил. – Не говори ничего, даже не потому, что ты не можешь. Просто если ты со мной, то это навсегда. Я буду творить невообразимые вещи, ты будешь готов от стыда сквозь землю провалиться за меня. Ты будешь меня ненавидеть, и будешь меня презирать. Ты можешь делать все, что хочешь, но одно ты не должен делать никогда. Не переставай верить в меня. Потому что и я в тебя верю.

И с этими словами я покинул Поэта и вошел в парк.

… Выбрал я для себя ту самую скамеечку, на которой и состоялось наше первое и последнее пока рандеву. Время подошло вплотную к двенадцати, но Садовник что-то не спешил появляться. Вот дьявол, но он, кажись, опаздывает. Неужели опять придумал какой-то дурацкий фокус – вместо того, чтобы просто взять и прийти?

Так и есть. Парочка, чинно прошагавшая мимо меня минуту назад, внезапно развернулась и направилась к моей скамейке. «Кавалера» я узнал сразу, хотя давно жалел, что мне приходится с ним встречаться. А вот дама…

– Анжела, – крикнул я, вскочил со своего места и бросился навстречу к ней. Моя любимая тут же очутилась в моих объятьях.

– Женя, – Анжела прижалась к моей щеке и тихонько шепнула: «Не говори ему ничего».

– Можно было бы и мне внимания немного уделить, – раздался позади меня обиженный голос.

Я выпустил Анжелу из объятий и развернулся.

– Явился, не запылился, – поприветствовал своего «друга» я.

– Чтобы я появился, достаточно меня просто позвать, – ответил Садовник и склонил голову в легком поклоне. – А вообще, меня и звать-то не надо. Я сам почувствую, когда ты будешь готов. Это нашего общего друга не дозовешься, особенно, когда он нужен. А я легок на помине, и путь ко мне всегда короче, чем к нему. Я прост и понятен, сам видишь.

Я видел. Он стоял передо мной и за насмешливыми церемонными речами скрывал жажду ознакомиться – с тем, с чем я сегодня к нему пришел.

– Ты уже наверняка знаешь о нашей с графом идее, – невинным тоном предположил Садовник. Тонкий подход, ведь я был уверен, что мой последний сон – это его рук дело.

– Да так, наслышан, – ответил я.

– А ты ведь и не такой вовсе, каким был впервые, – насторожился мой собеседник. – Чувствуешь свою важную миссию, да? Или, может быть, дело в том, что тогда ты впервые встречался с тем самым Сатаной, а сейчас перед тобой всего лишь Садовник. Отверженный, так ты меня назвал тогда, да?

– Да, именно так, – не стал отрицать я. – Однако с тех пор я успел поменять мнение.

Глаза Анжелы (она стояла позади графа) округлились, и моя любимая замотала головой. Садовник тоже, можно сказать, удивился.

– Ба, – воскликнул он. – А ты не совсем потерян для общества. Ну-ка, расскажи своему старому приятелю, что там у тебя произошло.

– Да ничего особенного, – ответил я. – Целый цирк организовали только ради того, чтобы я нарисовал картину.

– Картину? – переспросил мой собеседник.

– Картину, – подтвердил я. – Его портрет. Вместо того чтобы спасать людей, этот клоун захотел себе собственный портрет. Мол, все передохнут, и некому больше будет его рисовать, так типа на прощание его намалевать надо.

– Так а ты что? – спросил Садовник с прищуренным глазом.

– Ну и вопросы у тебя, – зарычал я. – А ты как бы ответил? Начал бы протестовать? Я сказал этому цирку, что возьмусь за дело. Только благодаря этому я и покинул то сборище невредимым.

– Это все хорошо, – кивнул Садовник. – А что они решили насчет конца времени?

– Говорю тебе – ничего не решили. Смирились с неизбежным и хотят напоследок шикануть на полную катушку.

– Это так похоже на него, – вздохнул Садовник, – и так непохоже на тебя. Врать. Ай, как нехорошо.

И мой собеседник стал расти. Просто увеличиваться на глазах. К моему ужасу, никто этого и не думал замечать. А ведь все происходило посреди бела дня! Вскоре я уже не видел его лицо, но наслаждался этим недолго – оно вдруг нависло надо мной откуда-то с небес.

– А может, я тебя просто сейчас возьму и раздавлю? – проревел голос. – За вранье. Я – отец лжи, и ты смеешь мне лгать?

– Ты не отец, а старый дед, – закричал в ответ я, – раз не можешь отличить правду от лжи. Спустись вниз, я предлагаю тебе сделку.

– Не лезь в мой сценарий, парень, – разрезал воздух голос бывшего партнера Салоникуса. – Сделки здесь предлагаю я.

– Я не заметил, прости, – ответил я и скрестил руки на груди.

Минуты через две он перестал расти и снова очутился на одном уровне со мной, шипя и бросая взгляды в мою сторону.

– Сделка, – напомнил я.

– Вот тебе сделка, – ответил Садовник. – Ты не будешь рисовать этого бездарного командора. Ты нарисуешь меня. 13 июня у меня Именины…

– Чего? – опешил я. – У тебя ж вчера только день рождения был.

– Того, – передразнил меня этот черт. – Шестой месяц и тринадцатое число – или, по-твоему, эти цифры из фольклора взялись? Могут быть у меня именины или нет? Так вот, ты приготовишь мне подарок. Ты нарисуешь мой портрет.

– Шутишь? Ты не мог получше художника найти?

Садовник отвернулся от меня, отошел на пару шагов и сделал круг вокруг своей оси, обведя при этом рукой по воображаемому кругу.

– Ты видишь, мой дорогой, что на всей этой долбанной планете других достойных нет. Получше – есть, помастеровитее и поопытнее – навалом. А достойных нет.

Я молчал. В этот момент сболтнуть лишнего значило подписать себе смертный приговор. А Садовник продолжал:

– Ты приходишь сюда же 13 июня, а это через 5 дней, я тебе позирую, и ты рисуешь мой портрет. Затем забираешь свою подругу и эти шесть с половиной лет вы живете настолько максимально комфортно, настолько сможете. У вас будут деньги.

– Что значит – заберешь свою подругу? – закричал я. – Она пойдет сейчас со мной.

Лицо Садовника потемнело и налилось мрачной краской.

– Лучше помолчи, – его хриплый голос пронзал насквозь, – Я решил так, как я решил. Понравится мне картина – уйдете вместе. Нет – извини. По крайней мере, у тебя будет стимул стараться.

– Женя, сделай, так как он говорит, – закричала Анжела. – Только пусть все это побыстрее закончится.

А я все смотрел и смотрел на Садовника, и в голове моей танцевала мысль. Я не мог ее поймать очень долго, но когда получилось, слова слетели с губ прежде, чем мысль была сформирована.

– Твоя сделка будет принята, – отчеканил я. – Но только если ты не будешь совать свой нос в мой холст до завершения.

– Малыш, ты мне будешь ставить условия? – рассмеялся Садовник. Да что там рассмеялся – попросту заржал. – Может, тебе кофейку заварить, массаж сделать?

– Ты не заглядываешь в мою картину, пока я не скажу «все». Это особенность психологии художника. Рисование – процесс интимный, и если ты возражаешь, то можешь катиться к черту.

– Каким образом я буду сам к себе катиться? – перестал он смеяться.

– Каким хочешь. Но мое условие таково – картину до последнего мазка кисти ты не смотришь.

И с этими словами я скрестил руки на груди. Мои глаза без тени страха и сомненья разглядывали лицо Главного Авантюриста Вселенной.

– Будь по-твоему, – улыбнулся Садовник. – В конце концов, рискую не я, а ты. Значит, 13-ое число, в 13-00 здесь же. По-моему, забавно…

С этими словами Садовник запрокинул голову ввысь и что-то забормотал. Я тут же воспользовался моментом.

– Анжела… – начал было я, но она перебила меня.

– Ты предал мир, и ты предатель, – сказала Анжела. – Я тебя ненавижу. Но ты предал его ради меня, и я тебя люблю. Береги себя – и до скорой встречи.

– Я прям сейчас заплачу, – подключился к диалогу Садовник. Но ненадолго. Они просто испарились, как будто их и не было. Вдвоем. Садовник и моя Анжела.

40

Я снова остался наедине сам с собою. Один-одинешенек во всем мире и, признаться, мне было себя немного жаль. Поставленный перед выбором, я сказал то, что сказал, и теперь мне оставался один путь. Что бы я себе ни мыслил, что бы ни планировал, а 13 числа, через пять дней, я должен был нарисовать портрет Садовника.

Но что это? Чего это у меня на лице улыбка до ушей, расплывается – и я не могу ничего с этим поделать? Что может быть смешного или забавного в той ситуации, в которой я оказался? Что заставляло меня чувствовать себя полководцем, выигравшим мировую войну? Я знал ответ. Тот момент, когда я спросил, почему я должен рисовать, неужели лучше художников нет. И он ответил, что нет. Он просто подтвердил то, что мне говорил и Салоникус, вот только человек все же до неприличия грешное создание. А как же? Ведь от слов Салоникуса у меня улыбка до ушей не расплывалась.

Напротив парка Пушкина располагалось почтовое отделение. Не то чтобы совсем напротив, но факт, что недалеко. Я зашел и заказал телефонный разговор с российским мобильным оператором. Звонить с моего мобильника было несколько дороговато, а вот с почты я уж как-нибудь потяну эту беседу.

Тем более, я ненадолго.

Вызов пошел. Первый гудок… второй… третий… как правило, чувство дискомфорта вызывает именно четвертый. Ты начинаешь думать, что твой звонок не вовремя, что ты отвлекаешь человека от чего-то важного и вообще ты скотина. Хочется просто сбросить вызов. Но мне повезло, и дискомфорт мне испытать не пришлось – мама приняла звонок на четвертом гудке.

– Мам, привет, – я все еще продолжал улыбаться.

– Сынок, ты? – эта радость и суета ощущалась даже в трубке. – Как ты там? Я так рада, что ты позвонил.

– И я рад, мама, – ответил я. – И я в полном порядке. Как там Россия? Как там Златоглавая?

– Да, нормально, куда она денется, – ответил дорогой моему сердцу голос. – Ты там как? Квартиру еще не спалил? Печку выключаешь? Стиралку еще на соседей не разлил?

– Да ну, тут поинтереснее дела, – сказал я, глядя на телефонный аппарат. – Я тут с девушкой познакомился…

– Так-так-так, а ну выкладывай, – перебила мама. – Ты что меня там, бабушкой решил заделать? Рассказывай лучше сейчас!

Мне пришло в голову, что мама могла быть и права. О, нет!

– Нет, – ответил я. – Просто я ее люблю, и она меня любит, но считает, что я ее предал. Вот так вот получается. Мне больно, мам.

– А ты действительно предал? – спросила мать Художника.

– Ну, можно сказать и так. Жизнь одна, мам. Всего одна, хоть я и знаю, что это не так.

– Женечка, если она тебя любит, то она должна тебя любить, вот и все. Если бы я бросала твоего отца каждый раз, как мне казалось, будто он хитрит – мне бы то и дело пришлось мотаться туда-сюда – от него и к нему, к нему и от него. Так что выбрось из головы и приди к ней…

– Мам, а что за лошадь я нарисовал? – этот вопрос мама явно не ожидала, и в трубке повисла пауза. Она забилась в телефонный провод, и вычистить ее оттуда можно было только если найти подходящие слова.

– Не трать деньги, сынок, – наконец раздался голос. – Если хочешь, я…

– Мама, расскажи мне про лошадь. – я не собирался уступать. – Просто расскажи, и все. Пожалуйста. Я прошу тебя.

– Это было какое-то безумие, – мама все еще колебалась, говорить ли мне, но уже говорила. – Я забирала тебя из садика, и ко мне подошла твоя воспитательница. Знаешь, я и сейчас помню ее лицо. Оно было растерянным и смущенным, как будто она хотела передо мной извиниться, за то что я сама не знаю за что. А в руках она держала альбомный лист бумаги.

Я стоял и молча слушал. Сумма на моем счету стремительно таяла, хотя, знай эта телефонная компания, о чем я веду разговор и какое значение он имеет, они бы мне дали полный безлимит.

– Рисунок я выбросила в тот же день, – продолжала мама, и голос ее дрожал. – Мне было страшно, Женя. Очень страшно.

– Но что же там все-таки было? – занял я вопрос, который интересовал меня больше всего на свете.

– Там была лошадь. И она была одна. Но… на рисунке их было три. Не спрашивай меня, как – я сама не знаю, как. Но знаю и помню одно наверняка – лошадь на одних задних копытах скакала вперед и одновременно оглядывалась назад. И в то же время оставалась на месте. Ты дорисовывал ей какие-то плавные черты, понимаешь? И эти черты по ее контуру создавали впечатление, будто в этой лошади заключены три лошади. Это просто невозможно описать! Ты понимаешь меня?

– Понимаю, мама. Понимаю – ответил я. И я действительно понимал. Я знал, что мне делать дальше. Возможно, есть еще шанс успеть. Я не переставал в это верить.

… Я брел по Крещатику, и меня одолевали грустные мысли. У меня были в жизни люди, которыми я дожил больше всего на свете. Но родители в Москве, Анжела у Садовника, а Серджио… я не хотел к нему заходить. Может, когда-то, попозже… признаться, я буду рад с ним помириться, будь он хоть трижды агентом. Но пока что я был совершенно один.

А вот в переходе на Майдане одиночество забывалось моментально. Еще бы – в кругу своих коллег! Вдоль прохода они выстроились у стены, и готовы были сию минуту написать любой портрет. Многие из них были необычайно талантливы – но главное, многие из них имели спившихся коллег. А у меня была для них тема, на которую можно было пообщаться.

– Вам портрет, молодой человек? – отдал дань вежливости седой служитель искусства средних лет.

– Я скажу «нет», но я все же буду вам интересен, – шепнул я.

Художник оглянулся и спросил:

– И что же тебе от меня надо?

– Краски, кисточки и холст. За очень недорого.

– Очень недорого – это сколько?

– Гривен за триста-четыреста. Мне не нужны кисти, которыми рисовал Пикассо. Но это должны быть настоящие кисти для художника. И – не один холст. Мне нужно три простых холста.

– Мне нужно, мне не нужно, – пожал плечами художник. – Одно «мне» да «мне». А мне вот что с того будет?

– Тебе это тоже надо, – улыбнулся я. – Тебе ведь нужно время?

Уличный мастер рисования повернулся и уставился на меня. Он не мог понять, что ему делать – то ли бежать, то ли погнать меня, то ли вызвать скорую и милицию.

– А у тебя оно есть? – хохотнул мой собеседник.

– Навалом, – ответил я. – И если хочешь, чтоб и тебе немножко перепало, принеси мне завтра то, о чем я просил. Вот задаток.

С этими словами я положил под его рисунки двести гривен. Не ахти какая сумма как для спасения мира, но порой и маленькие штучки могут творить великие дела.

Я развернулся и пошел на выход из перехода. На улице стояла июньская жара, и я купил себе мороженого. А затем еще одно. Горло может заболеть, да, и это, конечно, печально. Но я и не думал печалиться. Вместо этого я прошелся по столбам, поснимал объявления и присел на скамейку в скверике недалеко от метро «Палац Спорта».

Результат пришел после третьего звонка. Квартира посуточно, недалеко от метро «Житомирская», восьмой этаж, 150 гривен за сутки, 750 гривен за пять дней. Шикарно. Тем более, месторасположение, с учетом моих планов, было более чем отличное. Встречу с агентом назначили ближе к вечеру, и я еще не один километр намотал по центру города в ожидании этого самого вечера. Но в итоге Солнце, хоть и нехотя, но все же направилось в сторону горизонта с твердым намерением сегодня там переночевать. А я пришел на остановку и стал ждать свою маршрутку. Вот и мне теперь было где сегодня переночевать – домой нельзя, я ведь вроде как в розыске.

Вот только ночевать там сегодня я не собирался.

… Обычная однокомнатная квартирка, один диванчик, шкафчик, ну и на кухне было где приготовить и было где поесть. А больше мне ничего и не надо было. Без телевизора я уж как-нибудь обойдусь.

Я снял обувь, упал на диван и уставился в потолок. Долгое время я не думал вообще ни о чем. Но мысли об Анжеле, Садовнике и картине все же настигли меня – они и так долго терпели, пока я переведу дух. Я размышлял о картине времени – что же все-таки на ней должно быть? Рисовать часы? Но это банально и примитивно. Говорят, первая мысль, которая приходит в голову, и есть самая верная и правильная. Но это же чушь. Первыми в голову лезут стереотипы и проторенные дорожки мышления. Истина, словно камень на илистом дне озера – за ней следует нырнуть, извлечь и очистить.

Нырнуть я уже нырнул. После разговора с мамой я отчетливо вспомнил себя в пять лет, в тот момент, когда я рисовал эту Лошадь. Словно я когда-то умел ездить на велосипеде, а потом очень долго не ездил и забыл, как это делается. Но как только мне напомнили, я тут же прозрел и удивился: ведь это же так просто? Как же я мог об этом забыть?

А вот извлечь истину из озера я и собирался сегодня ночью. Причем почти в буквальном смысле: именно к озеру и лежал сегодня мой путь. Часы показывали половину одиннадцатого, а значит, мне пора уже потихоньку собираться.

Я не спеша расправился с продуктами, купленными в расположенном в этом же доме магазинчике. Заварил чая, и вкушал его на балконе, наслаждаясь летним воздухом. Как же прекрасен этот мир, подумал я. До чего же он великолепен с самого начала своего сотворения. Внизу суетились люди, мчали взад-вперед машины, водители и пассажиры которых не находили минуты, чтобы просто посмотреть на вечернее небо. И полюбить этот мир так же, как он очень любит всех нас.

Я обулся, закрыл двери и спустился на улицу. До того озера и того леса, в котором я уже был два раза: во сне и наяву, пешком было идти около получаса. И, конечно же, дойдя до озера, я бы увидел окно квартиры, в которой живет Серджио. Но сегодня я о нем не печалился. Сегодня у меня были дела поважнее.

Я прибыл в лес, обошел первое озеро и подался вглубь чащи, когда до полуночи оставалось минут пятнадцать. Не больше. Я увидел знакомые места и деревья, и остановился. Не удивился – я ожидал, что именно это я и увижу. Но все равно застыл на месте.

Прямо передо мной стояла новогодняя елка и мерцала гирляндами.

Я оглянулся и застыл на месте, глядя в небо.

– Ну же, помоги мне, Поэт, – прошептал я. – Подскажи, Сергеевич. Помоги выбрать правильный кирпич, Архитектор.

Я зарыл глаза и постарался отключиться от внешнего мира. Но получалось неважно – ночная зябкость окутывала мое тело и не давала сосредоточиться. И вдруг из меня сами собой полезли слова:

В моих глазах сиянье Ночи.

В них отблеск молодой Луны.

И ярость зверя в них клокочет.

Он зол! Он требует войны!

Так я сказал, сам не понимая смысла своих слов. Внезапно вокруг все затихло. Перестал раздаваться смех и шум, гудящие машины на летящем неподалеку шоссе тоже умолкли, как будто их и не было. Я продолжал:

Под ровным черным одеяньем,

Скрывается немая плоть.

Крича безмолвным завещаньем,

Она мир хочет расколоть.

Холодным взглядом созерцая

Все то, что сделано вокруг

Она, сама того не зная,

На части разрывает круг.

И тут возле меня, прямо около правого уха раздалось хлопанье крыльев, и на мое плечо кто-то приземлился. Я издал короткое «А» от неожиданности, но сумел сдержать крик. Я не видел, но знал – на мое плечо села сова, причем не просто сова, а та самая сова из моих снов.

Ха! Что мне жизнь, что смерть, когда я

Познал Вселенную внутри

Мои глаза, огнем сверкая

Напоминают фонари

Листья зашелестели – поднялся ветер. И очень сильный, к тому же холодный и пронзительный. Ветер стал завывать, и я услышал треск веток – вот только, похоже, это были не ветки, а толстые деревья. Будто громадный медведь прорывался сквозь чащу. Пора было завершать.

Душа рыдает, отлетая,

И я не в силах ей помочь.

Я воскресаю, умирая.

Возьми меня к себе, граф Ночь

И все затихло. Я стоял и не решался открывать глаза. Сова на моем плече также не подавало никаких признаков шума. Я решил, что буду так стоять хоть до самого утра, если ничего не произойдет. – Взгляни на меня, – раздался стальной хриплый голос из небес. – Взгляни на меня, если ты хочешь увидеть то, зачем пришел.

41

Глаза открыл я не сразу. Я опасался, что стоит мне только это сделать, и мое сердце, колотящееся по всей груди, просто-напросто выпрыгнет через зрачки. Вот такие опасения у меня были в этом ночном одиноком лесу.

И в то же время я понимал – того, кого я только что вызвал, того, кто ко мне пришел, сердить не следует. Я открыл глаза. И никого не увидел.

–  К цели придет Тот, кто смотрит вперед.

Голос шел сверху. Тяжелый голос. Мог и придавить, если что не понравится его обладателю.

– Но я смотрю вперед, – сказал я

– А я говорю, что это чушь, – разразился гром в небесах. – Говорю, что чушь. Потому, что смотреть вперед – это все равно, что смотреть в никуда. Надо смотреть вверх. Потому что вверху я.

– Спасибо тебе, достопочтимый граф, – сказал я, прижав руку к сердцу.

– И за что, позволь спросить, ты меня благодаришь? – я не перестал вздрагивать от этого голоса, начиная с первого звука. Но ответил:

– За то, что ты дал ответ на чрезвычайно важный для меня вопрос.

– Ответов я тебе не давал, – проревели небеса. Сова, сидящая на моем плече, вздрогнула. – А вот вопросов у меня к тебя более чем достаточно.

К моим ногам упали ветви – я только и услышал их хруст за секунду до падения.

– Понимаешь ли, – продолжал страшный голос. – Я тебя не просто не люблю, а очень не люблю. С рождения каждому отмеряю я порцию, но – вот беда-то – сам не знаю чего. Получаются, конечно, казусы. В семье юристов рождается прирожденный каменщик, и он об этом не подозревает до конца своих дней, волоча свои деньки в армии таких же бездарных адвокатов. Или, наоборот – в семье строителя рождается блестящий юрист. Или того хуже – поэт. Но он так и не согреет своими плодами никого на планете – потому что будет тащить кирпичи. Потому, что это реальная профессия, а на сложении стихов денег не заработаешь, и вообще это чушь. Так принято считать.

Граф Ночь сделал паузу в своей речи. Сова на плече ухнула, словно подтверждая мое предположение.

– Но бывает и не так, – сказал граф. – Бывает и так, что гениальный, одаренный человек рождается во вполне нормальной, приличной семье. Ему не надо с детства скитаться, зарабатывать себе на кусок хлеба, пробивать себе дорогу в жизнь. Все просто – найди то, что ты умеешь делать лучше других, и делай это. Но нет же – надо пить, курить, валяться в кровати и сквернословить. И даже дни не считать – идут себе и идут, а ты все в безмолвии и безмолвии.

Его голос все нарастал и нарастал, а ветер становился все холоднее и пронзительнее. Я съежился, а вверх все не смотрел. А он оттуда вещал и вещал.

– Я дал тебе самый вкусный и лакомый кусок своего пирога, – громыхал разъяренный граф. – Ты получил возможность рисовать так, как не мог никто и никогда. Я это сразу понял, как только мне донесли о лошади, которую ты нарисовал. Я следил за тобой, приставил к тебе друга – но ты бессмысленно прожигал свое время. О, как я хотел тебя опоить безумием из самого родника Кладези. Как я мечтал, что ты станешь равным мне, и перевернешь этот мир вверх ногами. Такие, как ты, рождаются не просто раз в столетие – раз в тысячелетие!

Добрейший Князь Тишины рвал и метал. Если бы можно было убивать голосом, то меня, несомненно, здесь уже и близко бы не было.

– Я не знаю, почему Садовник разочаровался в людях. Это его причины. Но зато я знаю, кто разочаровал в людях меня. Это был ты. Если бы ты не предал время, я никогда бы не стал на его сторону. Теперь ты понимаешь, что ты наделал?

Я стоял, словно оглушенный, и не мог произнести ни слова. Все перевернулось с ног на голову. Я должен был спасти мир, который сам, по сути, и поставил на грань разрушения. Но дальше граф произнес еще более страшные вещи.

– Я прекрасно знаю, о чем шла речь на Заседании Архитекторов. Ты не сказал правду Садовнику. А потом еще и посмел явиться ко мне. Я не знаю, почему ты до сих пор жив – наверное, просто потому, что я когда-то тебя очень любил. Но сейчас я отправляюсь к нему – я это делаю теперь каждую ночь. И он узнает то, что ты от него скрыл. Я немедленно оповещу его о твоей лжи.

– Ты так ему предан, – усмехнулся я. Граф замер – такого хода он явно не ожидал. – Ты так ему предан, так за ним бегаешь, благо ноги позволяют. А он тебя и в грош не ставит. Ты для него просто инструмент, которым он благополучно и воспользовался.

Настала тишина. О, ведь это его стихия, он так ее любит, наш добрейший князь, князь Тишины. И я не услышал, нет – я почувствовал, как громадная гора падает вниз прямо к моему лицу.

Я содрогнулся. Те необъятные стволы, которые я принял в темноте за деревья, согнулись, и уперлись в землю. И с небес опустилось лицо. ЕГО лицо.

Оно было высеченным из серого камня. Ни одной морщины, только античное лицо сурового профиля с прямым носом. Сказать, что оно было огромное – значит, ничего не сказать. Оно заслоняло мне лес. Оно заслоняло мне мир.

Его глаза были черными и пустыми, а вместо зрачков сияли две луны. Одну я узнал. Вторую – нет.

– Это Фатта, – сказал Князь. – Одна Луна, вторая Фатта. Когда-то она так же сияла на небе, вдохновляя души. Но однажды она просто упала на Землю и чуть не убила мир. Салоникус тогда нашел ученика, который спас планету. С тех пор появилось слово «фатальный».

Я слышал все, но его глаз не видел – я опустил лицо вниз. И, похоже, очень правильно сделал.

– Да, ты правильно сделал, – подтвердил граф Ночь. – Достаточно того, что ты впал в безмолвие. Если бы ты еще и на лик Луны уставился…

– Он хочет, чтобы я нарисовал его портрет, – сказал я.

– Салоникус? – спросил граф после секундной паузы.

– Нет. Садовник. Он хочет, чтобы я нарисовал портрет главного повелителя мира. И я его нарисую через пять дней. Когда мы об этом договаривались, о тебе речь вообще не шла.

На этот раз пауза длилась несколько дольше. Но в конце концов граф заговорил.

– Вообще ни слова? – спросил он.

– Ни единого слова. – подтвердил я. – Как будто это и не ты останавливаешь время.

Прошло немало времени, прежде чем прозвучало первое слово. Я снова начал мерзнуть – в процессе нашей беседы я и позабыл о холоде. Но лицо вверх я так и не поднимал. Мне было вполне достаточно того, что я уже увидел.

– И что мы теперь с этим будем делать? – спросил граф.

– Есть один вариант, – ответил я. – Правда, не уверен, что ты осмелишься на него пойти.

– Говори, – проскрежетал голос. – Очень тебя прошу, для твоего же блага – не испытывай моего терпения.

– У меня есть еще четыре дня, – сказал я. – я приду к нему на встречу с пустым холстом, под которым будет еще один холст. Но не пустой. На нем будешь нарисован ты. А его не будет. И ты получишь то, на что заслуживаешь. Впервые в истории первое место займет не один из пары «Бог и Дьявол». Что скажешь? По-моему, это более чем достойная компенсация за твое разочарование во мне.

– Ты понимаешь, – вкрадчивым голосом поинтересовался граф. – Ты вообще осознаешь, что ты мне предлагаешь? До тебя самого доходит смысл сказанного тобой?

– Доходит, – ответил я. – И до тебя тоже доходит. Самое главное, мы оба понимаем, что это возможно. Мы оба понимаем, что это будет не просто рисунок. Потому что ты видел лошадь. А я ее рисовал.

– Ты понимаешь, что я буду контролировать тебя? – спросил граф Ночь. – Ты понимаешь, что я буду наведываться по ночам, чтобы посмотреть, что ты там рисуешь? И тебе повезет, если ты не успеешь ничего почувствовать – в случае, если ты решишь меня обмануть. – Ты можешь приходить когда угодно и делать что угодно, – не стал возражать я. – А теперь, раз мы с тобой союзники, позволь мне кое-что у тебя спросить.

– Позволяю, – был ответ.

– Что такое время? – задал я самый простой в мире вопрос.

Добрейший Князь Тишины не стал спешить с ответом. Я понимал его замешательство – во-первых, он должен был ответить на вопрос, на который никто и никогда ранее не давал ответа. Во-вторых, этого ответа ждал тот, кого он хотел уничтожить, а теперь – его собственный союзник.

– Чувство, которое недоступно вам, – наконец откликнулся граф. – Как слепой не знает, что такое зрение, так и вы можете не знать, что у вас есть какие-то свои чувства. Так вот, у меня есть это чувство. Это чувство тишины. Время – это союз тишины и вдохновения. Когда ты что-то делаешь, то время летит как на крыльях, и это крылья вдохновения. И наоборот, когда ты маешься бездельем, то время затихает. Я просто научил Майя искусству полной тишины, и они смогли высечь его из времени. Точнее, задали программу его постепенного высекания с полной остановки в тот самый день. Ты уже знаешь, какой.

Я кивнул, не поднимая головы.

– Главное, что нужно знать о времени, так это то, что бездействие убивает время, а действие его оправдывает. Все остальное неважно. Ну, скажу я, например, что само слово время раскладывается на «в ре мя», то есть «в переделку меня». Ре – это всегда переделка, реконструкция, реставрация, ренессанс. Человек рождается и умирает, чтобы опять родиться. А как бы он снова родился, если бы не было времени? Вот он и перерождается. Но повторюсь, это совершенно неважно. Как и все остальное.

Вокруг меня ветер закружил листья, и я почувствовал, как в небо поднялось что-то большое и массивное. Я поднял голову. Лица графа уже не было.

– Значит, в этом мире не все заканчивается? – крикнул я вослед ему.

– Кое-что действительно заканчивается, – прогрохотал голос, удалявшийся в небеса. – Кое-что только приостанавливается, вот сейчас, например, время остановлено, потому ты и не слышишь ни голосов, ни шума машин. А кое-что вечно.

И уже совсем издалека, затихающим и теряющимся в облаках голосом граф Ночь произнес свою последнюю фразу:

– Не все, что имеет начало, имеет конец.

42

Я проснулся рано утром и долго еще хлопал глазами, прежде чем вспомнил все произошедшее. Домой я добирался словно в тумане, и я говорю отнюдь не о погоде – мой разум застилал туман. Я не отдавал себе отчета в том, какую игру веду

Расслабься, приятель, – посоветовала мерзкая тварь, – у меня все под контролем

Как я собираюсь вообще играть уже не на два, а на целых три фронта? Такой клубок завязался… такой же круглый, как и наша планета. И, если я что-то не предприму, то и клубку вечная память, и планете.

И я предпринял. Конечно, сначала я умылся, позавтракал – ну прямо как нормальный человек. Все-таки, наверное, хорошо быть нормальным. Просыпаться пять дней в неделю в семь утра, выезжать так, чтобы успеет к девяти. Потом в уютном теплом офисе делать что-то чрезвычайно полезное и важное – неважно, что не тебе, главное, что кому-то это все же нужно. Иметь час обеда на кофе, и тратить его на кофе, микроволновку и пыхтение дымом в кругу таких же пыхтящих коллег. А потом пятница – яхууу, водка, пиво, клубы, бабы (ну или мужики, если вы и есть «баба»). Два законных выходных, ежегодный отпуск – Египет или Турция, выбор огромен. Не забудьте жениться и родить детей, хотя бы одного – государство вам поможет, не сомневайтесь. Ну, и пенсия – как закономерный финал плодотворной и насыщенной жизни. Мало приключений? Зато стабильность. Ты знаешь, что будешь жить и завтра там, где и сейчас. Ты знаешь, что тебе ничего не грозит. Прекрасная жизнь.

У меня была такая жизнь. Но рано или поздно природа берет свое. Если тебе дано что-то делать что-то лучше всех, то рано или поздно ты начинаешь это делать. Ты начинаешь танцевать.

На секунду мое сердце замерло – вчерашнего художника не было на месте. Но тут же я заметил, что он беседует со своим коллегой, жестикулируя и о чем-то с ним споря. Если он так и будет продолжать жестикулировать, то скоро полетит, подумал я. Остановившись у его «рабочего места», я стал его ожидать.

Через пару минут его коллега указал на меня, и художник обернулся в мою сторону. Узнал меня, поморщился. Но все же подошел.

– А ты смелый парень, – сказал он вместо приветствия. – Я бы на твоем месте побоялся приходить. Вдруг я тебя узнаю?

– И как, узнал? – поинтересовался я.

– Узнал. Копирин Евгений, верно?

– Допустим, – меня охватила тревога. Откуда он знал мое имя и фамилию?

– Ну вот и допустили. Портреты-то твои все еще висят. Ты хоть в курсе, что ты в розыске?

Все стало на свои места. Меня ведь ищут, подозревая в… похищении Анжелы. Интересно, смогли бы они поймать настоящего виновника ее исчезновения. Хотя слова «наша милиция» и «поймать настоящего виновника» слабо увязываются между собой.

– Да ты не боись, а то затих. Я тебя не сдал, – внезапно улыбнулся художник. – Своих мы не сдаем. Я же вижу, что ты свой.

Я улыбнулся в ответ. Да, теперь ведь я действительно для них свой. Они делали то, для чего родились. И я сейчас делал то же самое.

– Я принес тебе все, что ты просил.

… И вот я дома. Может, это и не было моим домом, но я живу не там, где прописан. Теперь я живу там, где ночую. Точнее, живу там, где рисую. Я достал холст, установил его и достал краски. Ну как сказать… ничего особенного, цвета как цвета. Но от этих цветов зависело все живое на земле. От них зависела судьба времени.

На улице стоял день, 9 июня. До встречи с Садовником мне оставалось четыре дня. Я понимал, что мне даже нельзя думать о том, что я вместо него собираюсь рисовать графа Ночь. Иначе он догадается, и все пойдет прахом. Вот я и не думал.

Я рисовал графа. Долго думал, с чего бы его лучше начать. Может, со зрачков, лунных зрачков. Или огромной головы, словно каменный валун свисающей прямо надо мной?

«Время, время, что такое время?», – напевал я мною же выдуманную песенку. Какое бывает время? Великое, могучее, быстрое, тягучее… Впрочем, очень скоро я перестал искать ответ во внешних источниках. Когда-то таким источником была школа, и там мне втолковали, что время бывает прошлое, будущее и настоящее. Вот и все, и не надо ничего выдумывать. Рисуй себе, да и все.

Я все-таки начал с ног. И когда пришла ночь, пришел Ночь. Никаких каламбуров – ветер зашумел, листья посыпались, и дверь моего балкончика на восьмом этаже открылась. Я тут же опустил голову и не стал ее поднимать до тех пор, пока он не ушел. И лишь после этого я продолжил рисовать до самого утра. Потом просто заснул. Взял да и вырубился, и мирно проспал до самого вечера.

Суббота, 10 июня 2006 года. Я просыпался очень долго. Сначала нежился в сладкой полудреме, затем с открытыми глазами около часа изучал потолок. Ничего интересного не изучил. Видимо, мой организм привык уже, что война войной, а суббота по расписанию. И в этот день принято валяться в постели, а также стонать на тему «как мне вчера было хорошо и как же мне сегодня плохо».

А душа пела. Она уже схватила, поняла, осознала и признала, что происходит нечто необычайное, особенное – а также роскошное и великолепное. Душа понимала, что это могут быть последние дни моей жизни. Но ее мало это волновало. Она подключилась к творению всей моей жизни и по мере сил корректировала его. Даже мерзкая тварь угомонилась, и оказалось, она не такая уж и мерзкая. Наоборот, когда я думал, каким цветом сделать обувь графа Ночь, она почти ласково подсказала – мол, ну чего ты, какой черный, надо зеленый, он же по земле в них ходит. Логика не имела ни малейшего смысла, и именно поэтому я ей последовал.

Я достал из кармана зарядку для своего финского чуда, которую купил вчера по дороге домой. Домой, не домой, неважно – у меня была зарядка, и я зарядил телефон, предварительно вытащив из него сим-карту. Мне только входящих звонков и не хватало. Включил Evanescence и принялся рисовать.

Когда на улице стемнело, я сделал перекур (твердо пообещав себе, что закончу с курением, как только это все завершится). Затем вернулся и продолжил работу. Ноги графа Ночь были почти готовы, и я надеюсь, что он это заметил, когда приходил. А он приходил, конечно же, служба контроля не спит. Следи, следи, добрейший Князь. История близится к развязке, и я рисую в ней тебя.

Воскресенье, 11 июня 2006 года. А вот и воскресенье пришло. И сегодня мы будем рисовать туловище графа Ночь. Чуть попозже, как раз к ночи. Сейчас мне нужно закончить кое-какие детали – в работе художника нет мелочей. Например, с фоном поработать крайне желательно было бы. В общем, скучать мне точно не приходилось.

Ночь пришла как всегда, внезапно, хоть и видна была издалека. Ах, эти чудные летние ночи. Как я обожаю вдыхать их аромат, зачем же я порчу его, смешивая с сигаретным дымом? Но если я его ощущаю даже в таком формате, то насколько же он великолепен в оригинале? Мне бы очень хотелось его попробовать. Но это потом, сейчас у меня есть работа, и скоро сюда заглянет шеф – проверить, как идут дела. Кстати, дела идут хорошо. К утру туловище должен завершить. А завтра спать весь день не получится – надо будет зайти в магазин, потратить последние копейки на что-нибудь съедобное. Я знаю, что настоящий художник должен быть голодным, но если достопочтенный граф желает, чтобы я нарисовал нечто стоящее, то с его позволения, я все же немного перекушу.

Но это будет завтра. А сегодня я еще немного порисую. Мне жаль покидать тебя, прекрасная Ночь – за одну тебя я не могу ненавидеть ни Садовника, ни графа Ночь. Любить я их не могу, особенно первого. Но ненавидеть – на это у меня духу не хватит.

Да и у кого бы хватило?

Понедельник, 12 июня 2006 года. Потрясающая новость – завтра все должно было завершиться. Хотелось бы, чтобы так, как я задумал. Мне пришло в голову, что за эти дни я ни разу не подумал про Анжелу. Мне должно было быть стыдно, но стыдно почему-то не было. Мысли о ней подорвали бы мой моральный дух и сожрали бы с потрохами. Я, конечно, не забыл ее – как я мог о ней забыть, если я все это делал для нее? Разве не ее я выбрал, выбирая между ней и миром? Я вспоминал ее, но не думал о ней. И это было благом для нас обоих.

Легко ли это было? Я проснулся в понедельник днем, умывался и заглянул в зеркало. Зарос я, конечно, по самую шею, но это было не страшно – для художников борода никогда еще помехой не была. Постарел немного, вон оно как! Что ж, шрамы и морщины украшают мужчину, так, кажется, придумали старые воины, чтобы не чувствовать себя старыми и больными?

И я не буду чувствовать. Оденусь и пойду куплю что-нибудь перекусить.

Сходил и вернулся – ничего особенного. Сегодня я продолжу рисовать – у меня еще есть времени меньше суток. Так проведу же я его с толком и пользой. Нет, не проведу – время не проведешь. И не потратишь. Использую. Вот хорошее слово – использую. Оно означает пользу.

И я продолжил использовать. Когда ко мне в очередной раз заглянул граф Ночь, я рисовал голову. Я рисовал уже вторую Луну – первую, привычную, особого труда воссоздать не составило. А вот с Фаттой довелось повозиться. Так что я даже и не обратил особого внимания на своего привычного гостя – и мне, честно говоря, было все равно, обиделся он или нет. Я рисовал его, а все остальное пусть идет гуляет куда-нибудь далеко лесом. Даже если одним из этого «всего остального» и был «модель» для этой картины. Извини, дорогой граф, но всему свое время. Тебе ли этого не знать.

43

Вторник, 13 июня 2006 года. Сегодня утром я проснулся чуть свет. Конечно, с учетом того, что заснул я около четырех утра, чуть свет этот меня не очень и радовал. Одиннадцать часов утра – а ведь через два часа у меня рандеву с Садовником. Я был готов к нему. Не чувствовал ни пафоса, ни важности, ни страха – просто чувствовал себя мастером, который проделал хорошую работу. Ничего, что я пока что еще ученик – если все получится, то я смогу стать и мастером.

Я повернул голову и посмотрел на портрет. Получился, ничего не скажешь. Граф Ночь выглядел именно таким, каким я увидел его в ту ночь. Таким же холодным, таким же вечным и таким же большим. Таким же, как и большое будущее – лучше и не скажешь, не правда ли, Александр Сергеевич? Григорий Сковорода, что скажете? Не знаю, мне лично нравилось то, что я нарисовал.

Посмотрим, как это понравится Садовнику.

Анжела Морфеева

Я не могу сказать, что он со мной плохо обращался. Он держал меня где-то между прошлым и будущим – точнее, настоящим. Я сразу поняла, кто это – тот самый тип, который был на обоях у Жени на стене, затем сошел с них и, в конце концов, выманил Женю. Я бросилась за ним – когда я проснулась после той волшебной ночи, его уже не было. Конечно же, я не поверила записке – неужели он всерьез думал обмануть женщину? Но вагон со станции «Грибники» отвез меня вовсе не на «Львивську Браму». Он ее проехал и даже не остановился. А когда в конце-концов остановился, меня уже встречал этот парень – с улыбкой на лице. Наверное, это он полагал, что это была улыбка. На самом деле это была усмешка.

И вот я жила в этом доме. У меня была спальня, кухня, да все, что должно быть в нормальном доме. Холодильник был всегда забит, вода из крана текла вполне себе питьевая. Была лишь одна особенность у этого дома – его со всех сторон окружали дороги, такой себе дом-квартал. Я как-то попыталась перейти эту дорогу. На той стороне тоже стоял дом – вообще вокруг стояли дома точно такие же, как и мой. По крайней мере, внешне. А после того, как я перешла дорогу и зашла в первый дом, так убедилась, что и внутренне. На пятом доме мне надоело проводить эксперименты, и я осталась там жить. И ждать.

Садовник не баловал меня своим вниманием, но и без него не оставлял. Желания общаться с ним у меня не было ни малейшего, и он это понимал. Но все равно рассказывал мне какие-то истории о своих подвигах. Неужели он всерьез рассчитывал, что сумеет произвести на меня впечатление?

Самая главная из этих историй была отвратительна. Он не скрывал своих планов, он так и говорил:

– Индейцы Майя все уже просчитали. Они не будут продлевать календарь дальше, чем 21 декабря 2012 года. А твой дорогой и любимый Женя расскажет мне, что они там задумали, чтобы это предотвратить. Иначе ты останешься здесь навсегда, моя дорогая леди.

– Я не твоя и не дорогая, – с презрением ответила я.

– Возможно, и не моя, – не стал отрицать Садовник. – Но то, что дорогая, это факт. Сейчас твоя жизнь уравнивает на весах жизнь пяти… нет, даже шести миллиардов людей. Ну не дорогуша разве, а?

Впрочем, надолго его не хватало, он видел, что я не реагирую на его бахвальские речи, и удалялся в небытие. Но восьмого июня, ровно в полдень он пришел, взял меня за руку и перевел через дорогу. Мы открыли двери дома, но это был не мой дом. Мы вышли из этой двери в парк Пушкина, а когда я оглянулась, дверь уже исчезла. Повернувшись обратно, я увидела Женю.

Бедный мой, милый, дорогой Женечка! Как же он любил меня, что согласился на все требования этого чудовища. Он отказался рисовать Бога и согласился рисовать Дьявола. И все это ради того, чтобы спасти меня. И ведь предал он не абстрактного Бога, о котором где-то в каких-то церквях проповедуют. Он видел его лично – и он предал его.

– Ты предал мир, и ты предатель, – сказала я ему на прощание. – Я тебя ненавижу. Но ты предал его ради меня, и я тебя люблю. Береги себя – и до скорой встречи.

– Я прям щаз заплачу, – сказал тогда Садовник, и взял меня за руку. Откуда ни возьмись, перед нами возникла дверь, и этот демон мгновенно переместил меня за ее пределы. Мы снова перешли через дорогу, и я снова оказалась в том самом доме.

После этого прошло пять долгих дней. Я с ужасом ожидала часа рисования его портрета. Не то, чтобы я сомневалась в таланте Жени – нет-нет, совсем наоборот. Я хорошо его знала. И вот именно потому, что я хорошо его знала, я увидела в его глазах что-то такое, что не заметил Садовник. Он заподозрил Женю во лжи, но мой мужчина развеял все его сомнения. Но на одно мгновение, когда Садовник поднял голову к небу, лицо Жени на мгновение изменилось. И в ту же секунду я поняла. Все – ложь. Все от начала до конца. Он задумал что-то свое. Что-то грандиозное, роскошное и решающее.

Тогда я и назвала его предателем. Садовник не должен был догадаться о чем-либо. Он и не догадался. По крайней мере, эту свою часть Великого Проекта я выполнила. Не знаю, что означает Великий Проект, но Садовник его постоянно высмеивал и, похоже, опасался. Значит, это было что-то хорошее.

Пять дней тянулись, словно старая жевачка, прилипшая к босоножкам. Но когда-то и она отлипает. Вот и срок, назначенный до 13 июня, в конце концов истек. В этот день я проснулась рано, уселась у окна и просто стала ждать.

Он явился ближе к часу дня – точнее, тринадцати ноль-ноль. Дверь распахнулась, и явился он. Я поначалу просто опешила – на секунду я забыла, кто передо мной стоит на самом деле, и увидела моложавого франта, одетого в элегантный фрак, белую рубашку с закрытым воротничком и длинный черный плащ. Мой посетитель снял цилиндр и отвесил легкий поклон.

– Пройдемте, сударыня, – в его хриплом голосе не могла не просквозить насмешка. – Не откажите имениннику в маленькой радости – сопровождать его на открытый сеанс высоких искусств.

Как же я его ненавидела в этот момент. Мне пришло в голову, что это ведь из-за него нам приходится рожать в тяжких муках. И самое противное, что он знал, что я его ненавидела, знал, что я ничего не могу с этим поделать – и наслаждался этим. Князь Тьмы, одним словом.

И вот этот Князь любезно ведет меня за руку через дорогу, открывает передо мной двери дома – и мы вновь оказываемся в парке Пушкина. Меня тут же заключил в свои объятия роскошный июньский воздух. Мы находились на полянке, а не на аллейке со скамейками, и людей здесь не было. К тому же, сегодня вторник, рабочий день – кому взбредет в голову гулять? Так что людей здесь практически не было.

Кроме одного.

Как же он похудел и осунулся за эти пять дней! Его лоб прорезали новые морщинки, лицо заросло щетиной, а глаза выглядели уставшими и печальными. Бедный мой, любимый! Что же ты задумал-то, а? Я бы отдала все на свете, чтобы только узнать, что ты задумал – чтобы помочь тебе. Но все, что я могла делать – это только выжидать и действовать по ситуации.

– Привет, любимая, – сказал мне Женя и улыбнулся. Я улыбнулась в ответ.

– Приветствую и тебя, Черный Шут. С Днем именин, – в ироничном поклоне отсалютовал художник моему спутнику. Он сегодня был художником – в руке он держал палитру с кисточкой, а прямо перед ним, на треногой подставке или как он там у них называется, стоял холст. Конечно, я его не видела, а видела лишь «заднюю стенку», но я не настолько уж глупа в художестве, чтобы не разобраться в процессе. Насколько я поняла, Жене было принципиально важно, чтобы Садовник не видел сам процесс рисования. Понимал это и Садовник.

– А я тебя не приветствую, – ответил он. – Ты слишком велеречив и невоспитан. К тому же ты не собираешься показывать мне процесс рисования. Что, если я просто подвину тебя и посмотрю, что ты там малюешь? Вдруг мне не понравится, как ты меня изображаешь?

– А что тебя может не понравиться? – усмехнулся Женя. – Что я нарисую жабу или бегемота? Так это ж твои воплощения. И, знаешь – я знаю, кто ты есть, но будь ты хоть трижды Князем Тьмы, ты и носа своего сюда не покажешь, пока я не скажу «готово». Иначе останешься без подарка.

– Ладно тебе, гений, – вдруг смягчился Садовник. – Давай-ка мы приступим к делу. И помни – от качества твоей работы зависит качество твоей дальнейшей оставшейся жизни, если таковая будет вообще.

– Тралала, бла-бла-бла, извольте стать прямо, господин Садовник, – махнул кистью Женя. – Процесс не так уж и быстр, как Вам того хотелось бы.

Садовник стал прямо и поправил цилиндр.

– Вот так, что ли?

– Нет, не так, – с раздражением в голосе ответил Женя, – Голову чуть правее, плезир. Подумать только – ты и есть тот мессир, про которого писал Булгаков.

– Тогда я еще пытался вас образумить, – ответил мессир, повернув голову. – Да и вы сами другие были. Еще чего-то искали. Еще чего-то хотели.

– И ты, конечно, помог, – сказал Женя. Его левая рука уже орудовала кисточкой по всему холсту, а правая удерживала палитру.

– А я что вам, скорая помощь? – возразил Садовник. – Есть три пути функционирования в этом мире. Это искать помощи, искать виноватых и искать себя. Люди выбирают первые два. Это ж их выбор, не так ли?

– Выбор – их, – согласился Женя. – А искушение – твое. Влияние на выбор – это и есть искушение. Если бы ты предоставил людям выбирать самим, а не влиял на их выбор, ты бы сильно удивился результату. Потому предлагаю завершить дискуссию и продолжать дело в тишине.

– Кстати, о тишине, – сказал Садовник. – Тебе привет от графа.

На секунду Женя замер, но продолжил работу. Через некоторое время он спросил:

– Он все так же жаждет встречи со мной?

– О, еще как. А состоится она или нет – зависит только от тебя. Солнце еще высоко, видишь ли.

На эту реплику Женя предпочел не отвечать, а сосредоточился на работе. Я наслаждалась – его умелые мастеровитые руки выписывали такие замысловатые зигзаги, когда он водил своей кисточкой по холсту. Мне так хотелось увидеть, что получится в итоге – так же, как и этому проклятому Садовнику. Но еще больше мне хотелось увидеть моего Женю – целым и невредимым. Пусть нам осталось всего шесть с половиной лет – но мы будем счастливы эти годы. Детей, конечно, заводить не будем, потому что я не хочу покидать этот мир с мыслью, что его покидает и мой ребенок. Мы просто будем наслаждаться друг другом, и дарить друг другу счастье. Неужели я так много прошу? Только бы все закончилось хорошо. Только бы все закончилось хорошо…

Внезапно Женя остановился, опустил кисточку и произнес:

– Ну уж нет, приятель, я так не могу. Ничего не получается. Ты опять жульничаешь.

44

– Что значит – жульничаешь? – прорычал Садовник.

Он выглядел недоуменным и слегка растерянным. Что-то пошло не так, и он не мог понять, что именно.

– Ну да, жульничаешь, – повторил Женя. – А разве нет? Мы с тобой как договаривались?

– Мы с тобой договаривались, что ты меня рисуешь, а я не заглядываю в твою мазню, пока ты не скажешь «готово», – натура портрета была возмущена и с негодованием смотрела на художника. – И что я, по-твоему, нарушил?

– Ты же сам только что сказал, – сказал Женя и моргнул глазом.

– Что я сказал? Я тебе хоть раз в холст заглядывал, а?

– А я не про холст и говорю.

У Садовника наступил когнитивный диссонанс – чувство, когда очевидное противоречит случившемуся. Он стоял и хлопал глазами, как натуральный школьник. Наконец с трудом произнес:

– Тебе жить надоело, или что? Ну-ка дай-ка я гляну, что ты там намалевал.

– Даю подсказку – вот тебе цитата самого тебя. «Мы с тобой договаривались, что ты меня рисуешь». Тебя рисую, понимаешь, тебя. А я кого рисую?

До Садовника, похоже, начало доходить. Начало доходить и до меня.

– Ты хочешь сказать…

– Ну да же, да, – вскричал Женя. – Я рисую не тебя, а человечье обличие, которое ты принял. Ты, конечно, можешь принимать все что угодно, но я надеюсь, ты не принимаешь меня за дурачка? Я-то ведь прекрасно понимаю, что выглядишь ты на самом деле немного не так.

Глаза Садовника блеснули, и это было видно даже в такой солнечный день.

– А ты понятливый, вон оно как. Смышленый. Но раз ты такой умный-разумный, то ты не можешь и не понимать, что свой настоящий образ я тебе показать как раз таки и не могу. И ты знаешь, почему.

– Конечно же, знаю. «И лик его настолько ужасен, что простые смертные не могут видеть его». Как-то так, да?

– Почти, – кивнул головой Садовник. – Суть, в принципе, верна. И как же ты хочешь увидеть мой настоящий лик? Это ведь будет последнее, что ты увидишь в своей жизни. Но это мгновение покажется тебе вечностью.

– Да уж, проблема, – призадумался Женя. – Но я ведь иначе не смогу нарисовать твой портрет, вот в чем дело. Приплыли, называется.

Они затихли и застыли в раздумьях. Я переводила взгляд с одного на второго. Разум мне подсказывал, что Женя просто не справился с задачей. А сердце говорило, что это – просто отвлекающий маневр. Ход офицером, чтобы отвлечь внимание от притаившегося коня. Наконец Садовник произнес:

– А чего я за тебя думаю? Ты умный. Ты художник. Ты и предлагай. Есть идеи?

– Есть одна мысль, – кивнул Женя. – Твой анфас таким как есть сейчас уже готов в лучшем виде. Но без настоящего облика все это смысла не имеет. Давай сделаем так – ты покажешь свое настоящее лицо, но не будешь на меня смотреть. Повернешь в профиль, как будто ты назад оглядываешься – а мне этого хватит.

– Ничего не выйдет, – мотнул головой Садовник. – Допустим, эта часть моего лица не лишит тебя сознания и жизни. Но что она даст? Что она изменит? Как ты соединишь мой нынешний анфас и истинный профиль?

– А вот это оставь мне.

Мое сердце дрогнуло. Я смотрела на Женю – он был такой красивый, такой уверенный в себе. Я полюбила скромного художника, так как же я могла не полюбить блистательного мастера? Его «А вот это оставь мне» сковала цепями мою душу, и я снова убедилась, что готова за него принять любую судьбу.

– Ты не должен об этом беспокоиться, – сказал Женя. – Я знаю, как и что делать, как и что соединить. Просто вспомни – это ведь я нарисовал лошадь.

Садовник застыл и уставился на моего Женю. Я понятия не имела, о какой такой лошади шла речь. А вот Садовник имел. И на него это произвело сильное впечатление.

Прошло некоторое время – может быть две, а может быть и целых три минуты, прежде чем повелитель Тьмы выдохнул:

– Ты будешь должен закрыть глаза и отвернуться.

Затем повернулся ко мне.

– Тебя это тоже касается. Отойди в сторону и не открывай глаза, пока я не скажу.

Я отошла в сторону, как он и велел. Начала отворачиваться в сторону, и в это мгновение поймала Женин взгляд. Мой любимый улыбнулся и подмигнул мне. Я не стала сдерживать ответную улыбку. Я любила Мастера, и Мастер любил меня. А большего ничего мне и не надо было.

Я не то что не открывала глаза – я боялась даже пошевелиться. Я прекрасно понимала, что происходит. Дьявол открывает свое истинное обличье, и Женя с риском для жизни увидит его часть – для того, чтобы внести в свою картину. И скоро эта самая картина будет готова!

– А теперь осторожно так, осторожненько поворачивайся, – раздался за моей спиной хриплый голос Садовника.

… Минуты тянулись вечно. Я слышала шуршанье его кисти по холсту, слышала, как он вздыхает, что-то бормочет и переминается с ноги на ногу. Слышимость была просто потрясающая – Садовник не шевелился, чтобы случайно не явить свой лик рисовавшему его художнику. А я не шевелилась, чтобы случайно… ну, чтобы случайно не увидеть Его.

Казалось, эта тишина будет длиться вечно. Но это мне только казалось.

Воздух, словно масло, разрезал острый и железный голос Садовника:

– Почему так долго? В чем там, я побери, задержка?

Раздавшийся в ответ звук я распознала не сразу. И с удивлением и ужасом все же осознала, что это сдавленный смех моего Жени. Он смеялся пока тихо, но я чувствовала, что еще немного – и этот смешок перерастет в дикий хохот.

– Картина, в принципе, почти готова. Все эти проблемы уже в прошлом. Ты ведь у нас специалист по прошлому, не так ли?

Обычно в таких случаях везде пишется, что «в воздухе зависла зловещая пауза». Так вот, в воздухе зависла зловещая пауза! Женя еле сдерживал смех, а Садовник молчал. И это молчанье было страшнее тысячи слов!

– Повтори, – наконец произнес он, – повтори, что ты только что сейчас сказал.

– Ну как же, – с готовностью откликнулся Женя. – Я долго ломал себе голову: что это значит – картина времени? Циферблат? Часы с боем? Календарь? Вариантов было уйма. И все они подходили, но не было того, от которого хотелось бы выскочить из ванны с криком «Эврика», ну ты понимаешь. Пока я не задумался – а зачем я, ты побери, все усложняю? Картина времени – это картина времени, и ничего более. Как слышится, так и пишется.

Садовник молчал. О, лучше бы он говорил! Он стоял за моей спиной и молчал, но мои ноги окутал леденящий холод. Неужели он превращал воздух в лед? О, нет!

– Поэтому осталось только определиться – что такое время? – продолжал Женя. Этот вопрос тоже заставил меня немало попыхтеть. Пока до меня опять-таки не дошло. Я подумал – а какое бывает время? И любой школьник ответит быстро и легко: прошлое, будущее и настоящее.

– Продолжай! – Я содрогнулась от этого голоса. Один только он может свести меня с ума в буквальном смысле! Конечно, на него смотреть нельзя – я сначала подумала «представляю, какой у него облик», но затем отменила эту мысль. Нет. Не представляю.

– А что тут, собственно, продолжать? – сказал Женя веселым голосом. – Картина времени – это просто нарисованное время. Прошлое, будущее и настоящее. Вот их и надо было нарисовать.

Женя сделал паузу, чтобы перевести дух.

– С будущим я определился сразу. Будущее рождается, когда объединяются настоящее и прошлое. Граф Ночь появился в результате Великого Проекта, организованного тобой и Салоникусом. Он и есть будущее. Только, конечно, надо было увидеть его, прежде чем нарисовать. Что я и сделал.

– Дальше, – проревел Садовник. Мне казалось, небо рушится прямо на меня. – Не останавливайся! Выкладывай все до конца!

– Я его увидел, и он меня не съел, как видишь, и не растоптал. И в этом ты сам виноват – надо ценить своих союзников, а не подавлять их своим величием. Осталось лишь определиться, кто прошлое, а кто настоящее. Здесь тоже особых проблем не возникло. Ты ведь не просто Садовник. Ты бывший Садовник. А стало быть, ты и есть прошлое. Надо было лишь увидеть тебя, причем настоящего. Салоникуса я уже видел и его нарисовал. А тебя, как я и говорил, я увидел частично, и мне этого более чем хватило. Рисовал я лошадь или нет, в конце концов?

– АХ ТЫ ПРЕДАТЕЛЬ!!! – завопил лютым голосом Садовник. Он все понял, он все осознал. – ДА КАК ЖЕ ТЫ ПОСМЕЛ МЕНЯ ПРЕДАТЬ! ТЫ ВЕДЬ НАРИСОВАЛ КАРТИНУ ВРЕМЕНИ!!!

И тут Женя не стал сдерживать смех. Плотина прорвалась, и он просто хохотал от всей своей души. И приговаривал взахлеб:

– А никого я и не предавал, с чего ты это взял? Я обещал Салоникусу, что нарисую картину времени – пожалуйста, я ее нарисовал. Я обещал графу Ночь, что нарисую его портрет – пожалуйста, вот он, его портрет на картине. Я и тебе обещал, что нарисую тебя – и ты видишь, я сдержал и это свое обещание. Так кого же я предал, дорогой ты мой Садовник? Ну разве что ты эту картину взять не сможешь – ведь в том-то вся и суть, что она не подвластна ни тебе, ни графу.

А дорогой Садовник затих. Вскоре затих и Женин смех. Я все так же стояла, отвернувшись и с закрытыми глазами. И когда наступила тишина, я поняла – сейчас что-то произойдет. Я не люблю тишину – тишина является предвестником грома.

И гром грянул.

– Знаешь, а ты прав, – вдруг ровным и спокойным голосом произнес Садовник. – Ты обещал – и что ж, ты действительно сдержал все свои обещания. И овец спас, и волков накормил. Идеальный расклад.

Женя в ответ промолчал. Он больше не смеялся.

– Что ж, теперь моя очередь выполнить свое обещание, – сказал Садовник. И тут я услышала движение. Он… нет, только не это! Неужели он ПОВОРАЧИВАЕТСЯ?!

– Я обещал отпустить вас обоих, если рисунок твой мне понравится, – скрипучим металлическим голосом произнес именинник. – И вот тебе мой вердикт. Картина мне не понравилась. Весьма не понравилась. УЖАСНО НЕ ПОНРАВИЛАСЬ!!!

И тут Женя закричал. Надрывая все свои жилы, раздирая горло – он закричал на всю Вселенную. Я завизжала и обернулась. Мой взгляд уперся в спину Садовника, а дальше, прямо перед ним, стоял Женя. Садовник смотрел ему прямо в лицо, и мой любимый Женя закрывал руками глаза. Но было уже поздно.

Женя был полностью седым.

– Уйди, – закричала я. – Отвернись от него!! Отвернись от него немедленно!

– Ты хочешь, чтобы я повернулся к тебе? – захохотал этот черный демон. И действительно начал поворачиваться, но я успела опустить лицо и закрыть глаза.

– Что ж, не хочешь меня видеть – не увидишь, – с ненавистью проговорил Дьявол. – Оставайтесь, твари. Живите, сколько хотите. Вы еще сами будете жалеть, что все закончилось не так, как я планировал. Прощайте. Не буду мешать вашему свиданию.

Раздался грохот, грянул гром и полил дождь. Я осторожно открыла глаза. Садовника нигде не было. Я закричала и подбежала к картине. Под ней лежал Женя и прижимал руки к лицу. Руки были в крови. Я закричала.

Тело Жени сотрясали судороги, он переворачивался со спины на бок и обратно – и ужасно страдал.

– Женя, – плакала я. – Женя. Женечка. Дорогой…

А он только прижимал руки к лицу и дергался в последних конвульсиях.

– Сохрани картину, – шептал он. – Сохрани картину, любимая. Сохрани время.

45

19 сентября 2006 года. Виктор Дмитриевич Карпенко когда-то, как и все в молодости, мечтал о блестящей, насыщенной жизни. Но был у него один серьезный недостаток. Он любил культуру. Любил живопись, и с фанатичным рвениям изучал Эпоху Ренессанса, шедевры Боттичелли и Ван Гога, восхищался Дали и упивался эксцентричным Пикассо. Однако ближе к окончанию школы он осознал одну простую истину: ему никогда не стать великим художником. Более того – в этой сфере ему не светило ничего и вообще, по причине полного отсутствия таланта.

Однако без картин и искусства он жить не мог. Что ж, успеха в чем-то можно достичь, не только создавая шедевры, но и управляя ими. К своим сорока пяти годам он, можно сказать, состоялся в мире прекрасного, владея галереей будущего искусства «АРТ и Ка». Ему было трудно пробить себе дорогу с таким названием – ему предлагали назвать галерею не в честь будущего, а в честь современного искусства. Что это еще за название такое – галерея будущего искусства?

Однако Виктор Дмитриевич всеми фибрами своей тонкой души ненавидел современное искусство. Новое время своей тотальной доступностью открыло просто шикарные возможности для создания и сотворения, однако произошло то же самое, что и погубило Римскую империю и Атлантиду – пресыщение. И вот вместо новых шедевров Интернет и галереи заполнял откровенный отстой – безыдейность и безвкусица называлась «креативным подходом» и «новым взглядом автора», а те, кто критиковали эту мазню, объявлялись, конечно же, ничего не смыслящими в искусстве людьми. Нет, конечно же, были и хорошие художники – они всегда были. Однако это поколение, по мнению Виктора Дмитриевича, можно было смело вычеркивать из истории искусства.

Другое дело – будущее. Карпенко верил, что когда-то время изменит жизнь, изменит людей и изменит их вдохновение. Может, где-то существует бог вдохновения? Ну, не бог, но может, покровитель, который контролирует источники вдохновения и раздает каждому понемногу? Однако, судя по последним «шедеврам», этот покровитель явно пребывал в долгосрочном небесном отпуске.

Однако, как уже было упомянуто, интересные работы встречались и сегодня. Авторы, точнее, владельцы одной из них приходили сегодня на встречу в кабинет Виктора Дмитриевича. И вот эта картина и не давала покоя владельцу галереи. Что-то в ней было не то. Определенно не то. Что-то пугающее и одновременно завораживающее.

Карпенко встал из-за своего массивного дубового стола и подошел к стене. Эта картина висела прямо у него в кабинете, и немало странных взглядов приковывала она все это время, а висела она здесь с конца июня текущего года. За это время дела владельца галереи значительно улучшились – словно люди стремились почаще заходить сюда, в этот кабинет. Их как магнитом сюда тянуло. И Виктор знал, где находился этот магнит. Он стоял и смотрел на него, чувствуя, как его самого притягивает к этой картине.

Дорогая Анжела. Милая, любимая. Ты читаешь эти строки, и это значит, что я уже не с тобой. Временно не с тобой, потому что я знаю – мы обязательно встретимся. Если все завершилось благополучно, то я теперь настоящий Архитектор. Но кто бы я был без тебя? Ведь именно ты – Архитектор нашей любви…

Виктор Дмитриевич в сотый раз пытался понять, в чем здесь подвох. Где запрятана иллюзия? Со времен Мона Лизы, или Джоконды, такой загадки, пожалуй, еще не было. Эта картина имеет все задатки для того, чтобы стать настоящим шедевром.

На картине были трое. И в то же время каждого, кто ее видел, не покидало ощущение, что на картине нарисован один. Человек это был или нет – сказать сложно, но точно один. И в то же время, трое. Ну не чудо ли? Все дело в линях, думал Карпенко. Художнику удалось каким-то образом сладить линии так, что они сохранили свою четкость и одновременно слились в нечто единое.

Первый из этих, который был един в трех лицах, на первый взгляд ничем особым не выделялся. Античный стиль лица… четкие и прямые черты, длинные волосы, зачесанные назад и собранные в хвост. Но что-то выделяло его на фоне прочих. Взгляд его был преисполнен теплом и радостью, и смотрел вперед – казалось, эти глаза прямо сейчас пронзят тебя насквозь.

Чтобы время не останавливалось, мне надо было нарисовать Картину Времени. А время – это действие. Действие оправдывает время, а бездействие его убивает. Ведь если нет событий, то нет и расстояния между событиями, а именно это и есть время. Салоникус – это настоящее, и начинать надо было именно с него. Я рисовал его на первом холсте из трех, взятом за полцены. Рисовал днем на одном холсте, потому что ночью я рисовать его не мог – приходилось скрываться. Ведь ночью приходил ко мне с проверкою Добрейший Князь – Князь Тишины.

Второй из единого был, пожалуй, самым загадочным и мистическим, отметил про себя Виктор Дмитриевич Карпенко. Его массивная голова землистого цвета смотрела тоже вроде вперед, но глаза были устремлены вверх. Но что это были за глаза! Вместо зрачков он имел две Луны, и если одна была знакомая, то вторую директор галереи никак опознать не мог.

Самое трудное было – не думать о том, что я задумал. Я прекрасно понимал, с кем играю свою партию, любая неосторожная мысль, не то что действие, могла разрушить всё. Как же это буквально звучит – «всё». И это правда.

Граф Ночь приходил каждую ночь, и проверял меня. Я всегда рисовал на первом холсте, под ним был второй с Салоникусом. Третий был чист.

Граф Ночь – это будущее. Он – повелитель вдохновения и тишины. Будущее творит вдохновение. И вечную тишину мы получаем в награду – опять же, в будущем.

Но самым непостижимым был третий из единого – все дело в том, что на картине не было его лица! Он был повернут в профиль, словно рвался назад, прочь из картины. И этот профиль приводил в ужас. Почему, что в нем было такого, спрашивал себя Виктор Дмитриевич. И не находил ответа. Вроде бы черным цветом уже давно никого нельзя было напугать. Вроде бы переплетенные рога.. а хотя, может все дело в них? Нет, дело не в них. Дело опять в этих линиях художника – они создавали иллюзию, что эта голова вот-вот повернется. И вот это, пожалуй, и было самое страшное.

И последний аккорд мелодии, под которую я танцевал эту картину – изображение Садовника с натуры. Он олицетворял прошлое – он был злом, а все зло, что было в нашей жизни, мы не хотим брать с собой в будущее. Мы хотим оставить его в прошлом.

Но чтобы нарисовать его правильно, мне нужно увидеть его настоящее лицо. И я буду его провоцировать на это. Вот потому я и не знаю, чем это закончится. Я очень хочу, родная моя, чтобы ты не читала эти строки. Но если читаешь – значит, все уже позади. В любом случае, шесть с половиной лет у тебя будет точно. А если мне удастся нарисовать картину – он не посмеет ее тронуть.

Храни ее и береги, милый мой ангел. Я жил для того, чтобы встретить тебя. И полюбить тебя. А мир, в котором есть любовь, не может исчезнуть. Потому что любовь сильнее времени.

– Виктор Дмитриевич, к Вам пришли, – раздался голос секретарши Ольги.

– А… да, – очнулся от раздумий владелец галереи. Он с трудом отвернулся от картины и готовился встретить гостей.

Их было двое. Девушка с пепельными волосами и большими, красивыми зелеными глазами. И ее спутник – высокий шатен с прищуренными глазами. Явно страдает близорукостью, догадался Карпенко. Еще бы – ему-то самому знаком этот вопрос.

– Анжела, – представилась девушка.

– Сергей, – представился парень.

– А меня – Виктор Дмитриевич, – улыбнулся хозяин кабинета. – Желаете чай, кофе?

– Не откажусь от чая, – сказал Сергей.

– Я воздержусь, спасибо, – кивнула головой Анжела.

Карпенко попросил секретаршу заварить чай, а сам предложил гостям присесть. После чего сам присел на свое законное место во главе стола.

– Должен признаться, мне ваша картина весьма по нраву, – начал разговор владелец галереи. Анжела опустила глаза вниз и сжала пальцы. – Не знаю я, что в ней такого, но она будоражит и сводит с ума. Вы говорили, что ее нарисовал Ваш муж? – обратился он к девушке.

– Да, – ответила она. – Это был он. Но его с нами больше нет.

Виктор Дмитриевич кивнул головой. Он был уже далеко не юноша и умел видеть и замечать. А лицо Анжелы, красивое и нежное, иногда напоминало Аральское море. Высохшее море, которое когда-то было полно соленой влаги. Муж оставил ее совсем недавно.

– Мы бы хотели оставить у Вас эту картину на хранение, – продолжала Анжела. – Нам не нужна компенсация, и сами мы никакую компенсацию не готовы платить. Просто подумайте и скажите – хотели бы Вы, чтобы эта картина осталась здесь, с Вами?

– А я даже не буду ничего думать, и ни о чем не буду размышлять, – ответил Карпенко. – Мой ответ – да. Вы можете быть уверены, что эта картина будет в целости и сохранности в течение всего времени своего пребывания здесь. Месяц, год, десять лет – приходите, когда захотите. В любое время. Моя галерея будет хорошим домом для этой картины.

Виктор Дмитриевич мял в руках какую-то бумажку, не сдерживая эмоций. Он волновался, как школьник перед экзаменом, и все не решался спросить. Но наконец-то спросил:

– А что означает эта картина, не могли бы вы мне подсказать?

– Время, – ответил Сергей. – Она означает время.

– Так я и думал, – вздохнул Карпенко. – Так я и думал.

И он еще долго сидел в своем кресле после ухода посетителей. Позвал секретаршу Ольгу и попросил его ни с кем не соединять. Смотрел на картину и не мог отвести взгляд. Три в одном, и один в трех. Впрочем, какой смысл разбирать ее «по кирпичикам» и уж тем более подвергать анализу? Шедевр не потому шедевр, что он сделан правильно. Нет ничего особого в том, чтобы сделать правильно. На такое способен любой робот, любая программа. А вот сделать так, чтобы цепляло и завораживало… На это способен только тот, у кого есть душа. Человек.

Правду говорят – на языке разума говорят таланты. Гении говорят на языке души.

– Так я и думал, – повторял Виктор Дмитриевич. – Так я и думал.

Эпилог

Анжела Морфеева сегодня ночью снова засыпала с улыбкой на устах. Завтра будет 22 декабря 2006 года, и ровно через шесть лет ничего не произойдет. Все будет, как раньше. Вагоны метро будут сновать с одного конца города в другой, пожилой мудрый Днепр все так же будет дремать под толстой, хоть и холодной, шубой льда. Кто-то завтра влюбится, кто-то получит повышение по службе, кому-то позвонит мама, и тепло ее звонка согреет подмерзшую немного на зиме душу. Телевизор покажет новую серию нового сериала, по радио будут хохмить веселые ди-джеи. А далеко за пределами столицы будет благородно прохаживаться добродушный Львов, активно сновать туда-сюда деловитый Донецк, смиренно ждать нового сезона Крым, любуясь пока что застывшим, но всегда гостеприимным морем…

А еще дальше, за многие сотни километров, шумит и гудит оживленная Москва, и вдыхает аромат вечернего кофе северный Питер. И где-то совсем уж далеко, общаясь между собой на когда-то английском языке, встретят новый день самые Соединенные в мире Штаты. И новый президент, которого изберут в 2008 году, будет у них не последним. Будут там еще президенты.

Конечно, для кого-то этот день все-таки станет концом света. Но для кого-то он станет и началом. Кто-то сделает первый вдох – так же, как в следующем, 2007 году, сделает первый вдох ее малыш. Анжела сегодня засыпала не одна. Уже не одна. Женя так и не успел узнать, что этот мир он покинул не весь. Не полностью. Часть его осталась на этой Земле, и сейчас эта часть сберегалась под любящим навсегда его сердцем. Лучшего хранилища и не найти.

Так что ничего в мире не изменится. Все будет, как и ранее.

А главное, что те, кто танцует, продолжат вкушать из кладези безумия. Источника хватит на всех. Всего-то и надо – начать и продолжать танцевать.

Не отвлекаясь.

Не останавливаясь.

Не все, что имеет начало, имеет

КОНЕЦ 2006-2012

По лунному свету блуждаю, посвистывая

Но только оглядываться мы не должны

Идет… идет…

Идет вслед за мной, вышиной десять сажен

Добрейший Князь, Князь Тишины

Добрейший Князь, Князь Тишины

Мой Князь, Князь Тишины

Мой Князь, Князь Тишины

И горе мне, если впал я в безмолвие

Или уставился на лик Луны

Стон, треск – растоптал…

Стон, треск – растоптал бы меня,

Растоптал моментально

Добрейший Князь, Князь Тишины

Добрейший Князь, Князь Тишины

Мой Князь, Князь Тишины

Мой Князь, Князь Тишины

(В. Бутусов, А. Ади)

ОглавлениеЧасть 1 Ночное солнце123456789101112131415Часть 2 Салоникус161718192021222324252627282930Часть третья Граф Ночь31323334353637383940414243Анжела Морфеева4445Эпилог