«По законам звездной стаи»

Георгий Ланской По законам звездной стаи

Небо было серым.

Егор задрал голову и посмотрел вверх, надеясь найти в комковатых тучах брешь, но они спрессовались монолитом, угрожая пролиться дождем.

Егор поморщился.

К зданию столичной газеты нужно было ехать через весь город. Редактор накануне предупредил, что реальный шанс застать его есть только утром. Пришлось подниматься ни свет ни заря, трястись в маршрутном такси, пристроившись на неудобном месте за спиной водителя, бесконечно передавая деньги за проезд.

Москва гостям не рада. Манящие витрины, красивые авто, дорогие безделушки, вывески баров и ресторанов – это не для приезжих. Точнее, не для тех, кто подается в столицу за длинным рублем. Москвичи традиционно презирают «гастролеров», тщательно пряча собственную сиволапую биографию выходцев из захудалых провинциальных городков. Теперь они – москвичи, старательно тянущие звук «а» в словах…

Столица смотрела на людей сверху вниз, давила авторитетом высоток и шпилей: от Останкино до МГУ. Даже на лицах монументов, старых и новых, сквозило одно и то же выражение – высокомерного снисхождения к мелким букашкам, торопливо подбиравшим крохи царской жизни одного из самых дорогих городов планеты.

Надменность и спесь города, закованного в асфальтовые латы, сползала с лиц его жителей только в вагонах метро. Там, внутри мраморного склепа станций, великолепия социалистического пафоса, люди теряли облик подлинных москвичей в десятом поколении. Движения становились торопливыми, глаза воровато рыскали по углам. Но настороженность спадала, стоило только ввалиться в вагон и занять пустующее место. Если, конечно, повезет…

Миг – и бушующий в крови адреналин застывал, превращая кровь в вялотекущее желе. Миг – и колючие глаза подергивались мутноватой пенкой усталости…

Москва по утрам – проклятие. Два часа на дорогу туда, столько же обратно. Воздух влажный и липкий, словно сахарная вата. Каждая поездка – лотерея: получится ли занять «блатное» место в маршрутке рядом с водителем, не окажется ли сосед по метро вонючим бомжом, от амбре которого нет спасения, сколько ни утыкайся носом в надушенный «Диором» шарфик. В руках – томик детектива в мягкой обложке или «Известия». Для несерьезной публики – сплетни желтых газет с манящими заголовками: кто-то бросил эстрадную диву, и она ушла в запой, на другой странице – модный стилист, упорно считающий себя звездой, обматерил стюардессу. По мнению стилиста, «это было круто», челяди требовалось «указать место». В ушах настойчиво крутится мелодия из болтающегося на груди плеера, что-то там про запах бензина и дорогих духов. Певец надрывается, но даже его децибелы заглушает мягкий женский голос: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «ВДНХ».

Но выходить еще рано, можно подремать полчаса.

Утренние пассажиры похожи, как близнецы. Свежевымытые лица расплываются квашней, глаза мертвы, как у рептилий: когда встаешь в пять, мечтаешь только о сне, неважно на чьем плече. Утренние пассажиры молчат, у них еще нет сил на разговоры. Метро – обманка, крадущая твою жизнь. Два часа туда, два часа обратно, садишься в поезд на Кольцевой молодым, неоперившимся юнцом – выходишь седым, пыльным и никому не нужным старикашкой. Московское метро – монстр, скалящийся в улыбке.

В Новосибирске метро было другим: всего-то из двух веток, и не выглядело мавзолеем, где находят вечный покой усопшие вожди. Однако от этого новосибирский метрополитен не казался более живым. Суета, царившая в московской подземке, Егору даже понравилась. Расстояния совсем не пугали. Родной сибирский город был таким же вытянутым, с гигантскими провалами между остановками маршруток и автобусов. Новосибирск был джунглями – таежными. Островки сосен делали его уютнее, чище, и если бы не летняя мошка, заставлявшая всех от мала до велика мазаться репеллентами, он был бы великолепен. Москва же – джунгли каменные, как ни избито звучит эта фраза. Город, не верящий слезам и никогда не спящий…

Если, конечно, верить кинорежиссерам и диджеям.

Сидя в кабинете главного редактора, Егор почти не нервничал. Переживать по поводу работы не хотелось. Получится – хорошо, не получится – дело житейское. Есть еще пара вариантов, и, наконец, надежный тыл в лице папеньки. Правда, к нему так не хотелось обращаться…

Свое решение променять родину на столицу Егор принял еще в институте. Ежедневно возвращаясь домой из Академгородка, через сосновый лес, он мечтал, что после того, как получит диплом, уедет поближе к «цивилизации». В столице все сразу становились «звездами»: и никому не известный политик, и юная певичка, и даже одна очень яркая кавээнщица, удачно вышедшая замуж за такого же веселого и находчивого. Этот семейный тандем смешил людей с экранов вот уже несколько лет. Егор объявил матери о своем решении уехать в Москву.

– Отдохнуть? – не поняла мать.

Егор вздохнул.

– Работать, мама. Я хочу переехать туда совсем.

Мать, терзавшая спицами вязание, посмотрела на сына холодным взглядом. Зная Егора как облупленного, она даже не подумала возражать, ее поза говорила: «Ты все равно сделаешь так, как хочешь. Но я заставлю тебя пожалеть. Рано или поздно».

– Москва – большой город, – наконец, произнесла она. – Развращающий. Разве здесь тебе плохо? Ты можешь пойти работать на телевидение или в местную газету. На курсе ты был одним из лучших…

Казенность фраз отдавала холодом. Мать была слишком правильной, как будто провела в казарме всю жизнь, затянутая в сбрую портупеи. По сути, так и было. Больше двадцати лет мать отработала в школе учителем русского языка и литературы, прививая единственному сыну любовь к Цветаевой и Пастернаку. Получалось так себе. Чрезмерно живой Егор предпочитал приключенческие романы, а отнюдь не поэзию Серебряного века. Даже самой себе мать не решалась признаться, что в этом он пошел не в отца, а скорее унаследовал ее гены. Ведь в двадцать лет она с готовностью бросилась в авантюру, именуемую браком…

Супружество юной студентки пединститута и рабочего металлургического завода закончилось столь же стремительно, как и началось. Он, по слухам, закрутил роман с другой, а она, поплакав, гордо подала на развод, в глубине души считая себя не то Катериной из «Грозы» Островского, не то Анной Карениной – словом, персонажем трагическим, с надломленной судьбой. Годовалый Егор остался с матерью, присутствие в его жизни отца, неожиданно сменившего спецовку на пиджак и галстук бизнесмена, ограничивалось алиментами. Вскоре отец женился на другой и переехал в Москву. Контакта с бывшей женой не поддерживал, сына в гости пригласил лишь однажды, и как-то неубедительно, с днем рождения не поздравил ни разу – даже открыточки не прислал, хотя там, в Москве, купался в роскоши…

Егор отца не осуждал. Почему он должен винить почти чужого человека за нежелание оставаться в семье? В глубине души он и сам прекрасно понимал, что жить с такой женщиной, как его мать, невозможно. Наверное, она изменилась после развода, но почему-то Егору казалось, что брак родителей изначально был обречен. Мать всегда казалась Егору скучной, серой, навеки застрявшей в развоплотившемся совке. Рассказы о том, какой она была в молодые годы, казались Егору нереальными. Но сейчас, говоря о своем желании перебраться в Москву, он отчетливо понимал, почему фразы матери звучат так холодно и отчужденно.

– Надо поставить отца в известность, – негромко произнесла она. – Все-таки родная кровь. Тебе будет трудно первое время…

«Дрянной мальчишка, я заставлю тебя пожалеть. Ты бросаешь меня, как бросил твой папаша. Но ты никуда не денешься. Рано или поздно приползешь обратно, когда Москва перемелет тебя и выплюнет».

Вот только Егор не намерен был возвращаться.

Поэтому он смело улыбнулся грузному мужчине, читавшему его резюме.

С того момента, как Искандер дал объявление о приеме на работу штатного журналиста, прошла всего пара дней, а желающих набежало столько, что впору было открывать приложение. Скажем, «Желтуху-2»… Или – «Возвращение «Желтухи». Звучит, конечно, дико, словно название фильма-катастрофы о воцарившейся на планете эпидемии, после которой все будут похожи на китайцев, щуриться, бить поклоны и таскать над головой разноцветные зонтики… Шут их знает, этих китайцев. Может быть, они и правда в давние времена перенесли экзотическое заболевание, вознесшее нацию монголоидов на иной уровень.

Соответствовать заявленным редакцией «Желтухи» требованиям почему-то смогли немногие. Казалось бы, чего проще: пиши материалы о звездах эстрады, с удовольствием предоставляющих информационные поводы нелепыми выходками. Нет повода – придумай, спровоцируй! Разведи «звезду» на скандал, выстави в глупом свете, покажи, что артист по своей сути – продажная шлюха, готовая ради рекламы на все!

Все пиар. Кроме некролога. Хотя…

Маститые журналисты в «Желтуху» не шли. Формат не тот, размаха нет, с заданием школьник справится, если сумеет пробраться мимо зазевавшихся секьюрити на светскую вечеринку. Умеешь складывать слова? Добро пожаловать! При условии, конечно, если ты эти слова подкрепил фотографией знаменитости, где та зевает, упала рожей в салат, кутается в одеяло, застигнутая в постели другой «звезды». И будет тебе почет, слава и скромный гонорар. Может быть, даже карьеру сделаешь, будешь вести собственную колонку. Но сперва докажи, что можешь работать.

Отсеивать шелуху Искандер научился давно. Всем претендентам дал одно и то же задание. Сын известного актера Олега Михайлова – Ефрем – в очередной раз разводился. Делал это он с завидной регулярностью. В анамнезе числились не то пять, не то шесть жен. Последняя супруга уходила с громким скандалом. Ефрем напился в хлам, гонялся за супругой с топором и даже бросил в нее не то чайник, не то пепельницу – тут свидетельские показания расходились. В итоге оба Михайловых оказались в больнице. Супруга – с гематомой, Ефрем – с «белочкой».

После семейного скандала супруга появилась в суде с обширным фингалом, потребовала раздела имущества и охотно поведала журналистам о тяготах семейной жизни. Ефрем прессу не жаловал, с завидным постоянством спуская журналистов с лестницы, разбивал фотоаппараты, отнимал диктофоны. Развод он не комментировал, чем только раззадоривал акул пера и гиен ротационных машин, ведь, по их мнению, у Михайлова было что отсудить. Ефрем, несмотря на беспробудное пьянство, снимался везде, где только мог, не брезгуя даже эпизодами, а съемочный день маститого представителя династии Михайловых оценивался в десятки тысяч долларов. На это, по слухам, супруга и позарилась, когда выходила за него замуж.

Суд был закрытым, поэтому выведать, удалось ли Ефрему отстоять свои деньги или все же пришлось откупаться от супруги, борзописцы не смогли. Экс-жена Михайлова исчезла из Москвы, а сам он интервью не давал. Молчало и ближайшее окружение актера. После развода Михайлов традиционно запил, сделав паузу в напряженном съемочном графике, на тусовках не появлялся и даже кинофестиваль, куда слетелись сливки киношного общества, проигнорировал.

Искандеру об этом было прекрасно известно. Поэтому он и отправлял на охоту за Михайловым претендентов на вакантное место. Судя по отсутствию звонков, Ефрем был недосягаем.

Егор на редактора особого впечатления не произвел. Да, хорош собой, одет сдержанно и неброско. Свежий цвет лица, чистые волосы и ногти. Ни тебе дикой шевелюры, ни педерастической сережки в ухе, ни тату с хвостатыми драконами. Хоть сейчас бери и отправляй на телеканал «Культура» вещать о влиянии Шнитке на мозг молодого питекантропа. Разве такой сможет добыть скандальные подробности? Здесь нужна пиранья, барракуда…

Где, скажите на милость, редактору желтой газеты взять талантливого и хваткого, когда вокруг томные и нерешительные? Вот и этот… Явился аж из самого Новосибирска, едва только регистрацию получил, опыта нет, а туда же!

– Значит так… Егор, – сказал Искандер, заглянув в резюме. – Мне рассиживаться некогда. Сейчас пойдешь в триста пятнадцатый кабинет, найдешь там Настю Цирулюк, объяснишь, что пришел от главного, и попросишь дать контакты Михайлова. Поедешь к нему, возьмешь интервью.

– На конкретную тему? – уточнил Егор.

– На конкретную. Как он чувствует себя после развода? Что отсудила жена? Как он дальше намерен жить? Фотоаппарат есть? Отлично… Сдать материал нужно послезавтра. Лично можешь не приходить, вот моя визитка, кинешь статью на электронный ящик. Если справишься, возьму в штат. Вопросы есть?

Егор улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Вот и отлично. Дуй к Настасье, она тебя научит уму-разуму.

Егор поднялся. Искандер подумал: сейчас протянет руку для пожатия! Но Егор лишь кивнул и пошел к дверям.

Редактор фыркнул: дилетант… Даже не сделал попытки установить личный контакт!

Светский хроникер Анастасия Цирулюк оказалась молодой пышногрудой девицей лет двадцати, в стильных квадратных очках, с пергидрольными волосами, стянутыми в замысловатый узел. Одной рукой она удерживала телефонную трубку, во второй – огрызок груши. Настя жевала и одновременно чирикала по телефону, снисходительно объясняя невидимому собеседнику, как ему выгодно предоставить информацию именно ей.

– Я понимаю, что у вас есть договоренность с «ТВ-лайном», но у него тираж на двадцать тысяч меньше. Подумайте, насколько будет выгоднее для Антуана дать эксклюзивное интервью нам… Нет… нет… Ну, что вы, какие деньги, о чем вы говорите?… Что у вас? – спросила Настя быстрым шепотом у Егора.

– Я от главного, – улыбнулся Егор, закатив глаза к потолку. – Мне нужна Анастасия. Это по поводу Михайлова.

– Практикант? – презрительно осведомилась Настя и ткнула рукой с огрызком в сторону заваленного бумагами кресла. – Сядь пока, я сейчас закончу… Нет, нет, это я не вам… Послушайте, вы меня, конечно, простите, но ваш Антуан – еще пока никто, и в нашей власти вознести его либо утопить. Вы хотите войны?

Что сказал невидимый собеседник, Егор не услышал, однако щеки Насти мгновенно налились кровью, а глаза заметали молнии. Она сжала губы и, выслушав тираду с другой стороны линии, сладко промурлыкала:

– Ну, дело ваше, уважаемый. Лично я со своей стороны могу гарантировать, что «Желтуха» никогда не возьмется за раскрутку вашей псевдозвезды. Успехов на музыкальном Олимпе!

Настя швырнула трубку на стол и, облокотившись на столешницу, угрюмо уставилась вниз, запустив пальцы в волосы. Егор решил напомнить о себе, тактично кашлянув. Настя подняла глаза.

– Тебе чего?

– Главный, – напомнил Егор. – Михайлов. Контакты.

– А, понятно… Свежее мясо. Ладно.

Настя потянулась к растрепанному ежедневнику и сосредоточенно зашуршала страницами:

– Так, где у нас «К»?.. Кабанов, Казанцев, Колыванов… Лукьянов, Ларисочка… А, вот Михайлов. Записывай телефон.

– А почему на «К»? – удивился Егор, достав мобильный.

– Потому что я туда всех козлов записываю, а Михайлов – тот еще гоблин. Знаешь, сколько я с ним намучилась? Помню, поймала его в Юрмале, на презентации, затащила в укромный уголок, а он, козлиная морда, начал лапать. По сусалам бы ему дать, да интервью было нужно. Развела его, как лошару, правда, пришлось переспать с ним, зато материал получился хай-класс…

В голосе Насти почему-то не было особого огорчения, скорее гордость и легкое презрение: не то к Михайлову, которого ей удалось развести, то ли к Егору, которому, как пить дать, не удастся этот финт.

– Можешь отсюда позвонить, – милостиво разрешила Настя, подвинув трубку к Егору.

Пока тот набирал номер, Цирулюк сосредоточенно рассматривала парня в упор.

Хорош. Брюнетист, длинноног, ресницы – любая девчонка умрет от зависти, глаза чернющие, с бесенятами, играющими в чехарду. На свежевыбритых щеках синева, наверное, бриться приходится дважды в день. Мачо, блин. Прибрать бы такого к рукам, да вот беда: это будет его первое и последнее задание на должности репортера «Желтухи», потому что Настя как-то позабыла сказать, что Михайлову ни в коем случае нельзя звонить ни домой, ни на мобильный. Не любит он незнакомых голосов, неизвестных телефонов, а журналистов так просто ненавидит.

– Ефрем Олегович? – осведомился дозвонившийся с третьей попытки Егор. – Доброе утро. Вас беспокоят из газеты «Желтуха». Не могли бы вы…

Егор растерянно замолчал и несколько раз моргнул, как расстроенный ребенок. Настя с удовольствием наблюдала за ним.

– Послал? – удовлетворенно спросила она. Скорее даже, констатировала.

– Послал.

– Далеко?

– Да как тебе сказать… – Егор усмехнулся, но в глазах стояли обида и разочарование. – Маршрут, похоже, тебе давно известен. И что теперь? Где его искать?

– Ну, попробуй в театре, там его проще поймать, – глубокомысленно посоветовала Настя, решив не предупреждать неоперившегося юнца, что в театр без предварительной договоренности с Михайловым его никто не пустит.

– А где он играет? – спросил Егор.

Настя вскипела:

– Слушай, я дала тебе контакты? Все! Поищи информацию в Интернете, газеты почитай. Что я тебе, справочное бюро? У меня своей работы хватает!..

Словно в подтверждении ее слов телефонная трубка противно запиликала. Настя схватила ее и демонстративно развернулась вместе с крутящимся креслом спиной к Егору:

– Да, Искандер Давидович… Нет… Нет, не звонила еще. Точнее, звонила, но у них никто не снимает трубку. Да, конечно. Продюсер Антуана обещал связаться со мной еще вчера…

Егор тихо фыркнул. Настя высунула голову из-за спинки кресла и помахала ладошкой: выкатывайся! Егор шагнул за дверь и, притворяя ее, услышал:

– Да, я все ему отдала… Нет, не думаю. Сама слышала, что Михайлов его послал. Вряд ли справится. По-моему, он безнадежен…

Егор стиснул зубы. Безнадежен? Хорошенькое дело…

Какая-то соплячка будет делать выводы и черкать резолюцию на личном деле!

Безнадежен. Не может выполнить простейшие задания. Езжай-ка ты на родину, парень, к мамочке под крыло! Устроишься в местную газету с романтическим названием «Гудок», будешь писать вдохновенные репортажи о буднях железнодорожников и комбайнеров, ходить на открытие новых дворцов культуры и, если повезет, станешь собкором новосибирского «Московского комсомольца». Почему «Комсомолец» новосибирский, если он московский?!.

Или пойдешь преподавать в вуз – обучать первокурсников основам журналистики, как неудачники, получившие дипломы, но не проработавшие в профессии ни единого дня. И однажды проснешься на кафедре в окружении курсовых и дипломных работ, осознав, что Пулитцеровскую премию тебе никогда не дадут, в пресс-службу губернатора не пристроят, вести «Новости» не доверят… А все из-за девицы с жирными волосами, которая написала в твоем резюме «безнадежен». Шаг вправо, шаг влево – попытка побега, прыжок – попытка улететь. Уезжай домой, продолжай кормить гнус своей кровушкой, парень. Столица не для тебя…

Егор, проигнорировав лифт, вышел на лестничную клетку. Лучше всего думалось на ходу. Пара километров, и он будет в порядке. Пролетом ниже стоял парень, курил и разговаривал по мобильному с нарастающим напряжением.

– Я для кого старался? – шипел он в трубку, искоса глядя на спускающегося Егора. – Через весь город перся, в очереди стоял… А ты теперь, видите ли, не можешь? Сегодня летний кубок, такие монстры КВН соберутся… Да, перся! И в очереди стоял!

Парень судорожно затянулся и яростно выдохнул дым:

– Дело твое. Можешь не ходить. Я твой билет загоню первому встречному, а сам пойду на игру и буду веселиться. Пока. И не звони мне больше!

Егор осторожно обошел парня. Тот отвернулся и уставился в пыльное стекло, засиженное мухами. Егор тоже глянул: ничего интересного, стеклопакет от пола до потолка, наверху змеится трещина. Сквозь коричневую тонировку видна улица, несущийся поток машин, редкие островки деревьев, суетливые пешеходы. Парень вздохнул так, что Егору на мгновение стало его жалко. Какие все-таки бабы стервы, вроде той, что сидела в кабинете, трескала фрукт и тыкала ручкой в продавленное кресло…

В голове Егора вдруг что-то тренькнуло. Он резко остановился на ступеньке, уже подняв ногу для очередного шага. Ну, конечно же! Развернувшись, он подошел к нервно оглянувшемуся парню.

– Извини, братан, – доверительно сказал Егор, вложив в улыбку все обаяние. – Я слышал, у тебя есть лишний билет на сегодняшнюю игру?

Решимость, бурлившая в крови, куда-то испарилась, едва только Егор оказался внутри Дворца молодежи. Предусмотрительно явившись почти за час до начала, Егор долго и нудно доказывал, что он на работе, махая красными корочками с надписью «Пресса». То, что прекрасно работало в Новосибирске, в Москве почему-то не работало. Возможно, потому, что удостоверениями всех мастей торговали прямо в метро? Егор попробовал прорваться с боем. Однако билетеры, поднаторевшие в борьбе с безбилетниками и халявщиками, вытолкали его за двери.

– Так у меня же билет есть, – возмутился Егор.

– Вот через полчаса и подходи А пока – не положено. Хоть что мне покажи…

Выйдя на улицу, Егор сделал шаг назад и наступил в лужу.

Что за день такой?!.

Получив от парня на лестнице билет, Егор торопливо поблагодарил и убежал: вдруг передумает?

Времени было еще полным-полно. В ближайшем интернет-кафе он проштудировал биографию Михайлова и даже сделал неудачную попытку прорваться в театр. Дальше билетной кассы пройти не удалось. Но это почти не расстроило его. Шанс добраться до актера был очень хорошим. Главное – поймать его на концерте. Москва, почти чужая, стылая и неприветливая, вдруг приоткрыла дверь: всего лишь на миллиметр, но этого уже было достаточно для того, чтобы не желать возвращаться обратно. В конце концов, все не так уж плохо. Не каждому приезжему так везет.

Мать все-таки позвонила отцу, холодным и неприветливым тоном сообщив, что «ребенок едет в Москву». Егор стоял под душем, поэтому расслышал лишь финальный аккорд монолога в телефонную трубку. Хотя мать не подавала виду, она явно была в ярости.

– Мне это совсем не нравится, – с деланым безразличием произнесла она после короткой паузы. – Не то чтобы я была против вашей встречи, но вся эта идея с переездом мне не нравится.

Егор замер, прислушиваясь. Тема отца в семье всегда была табу. Мать старалась игнорировать вопросы любопытного сына, пока тот рос, а позже Егор сам научился обходить скользкую тему.

– Саша, я не хочу это обсуждать, – продолжила мать с плохо сдерживаемым раздражением. – Давай не будем ворошить прошлое. Я надеюсь, что Гоша быстро перебесится и вернется домой. А ты, как отец, должен внушить ему эту мысль.

Мать ненадолго замолчала, а когда заговорила, в голосе звенела сталь.

– Да, не хочу. Это мой сын, а не твой, понял? Я его растила, воспитывала, я ночами не спала, когда он болел. И я не хочу, чтобы он оставался в доме с твоей проституткой! Представляю, чему она его научит…

Мать снова замолчала. Из динамика несся приглушенный рык. Выждав несколько минут, она припечатала:

– Саша. Ты. Сделаешь. Как. Я. Сказала. Мальчик приедет в Москву, встретишь его, он погостит три дня, а потом уедет обратно. И не вздумай играть со мной.

Трубку мать с такой силой опустила на рычаг, что телефон жалобно пискнул. Очевидно, это был последний выброс адреналина, поскольку мать, мгновенно посерев, безвольно сползла на пуфик и всхлипнула. Егор, наблюдавший за ней в щелочку, сделал шаг назад, преувеличенно громко зашелестел пластиковой шторкой и зашлепал влажными босыми ногами по мокрому кафелю. Мать метнулась на кухню, где столь же демонстративно загремела кастрюлями. Вечер прошел в напряженном молчании, а засыпая, Егор услышал, как она плачет в своей комнате.

Провожая сына в далекую Москву, она не нашла в себе сил даже улыбнуться на прощание. Егор собирался в гробовой тишине, метался по квартире в поисках носков, белья, запасных джинсов и куртки. Мать в сборах не участвовала, хотя куда лучше сына знала, где что лежит. Она стояла в дверном проеме, облокотившись на косяк таким образом, что мечущемуся Егору то и дело приходилось натыкаться на нее.

– Думаю, не стоит брать с собой так много вещей, – негромко посоветовала она, увидев, как сын, охнув, приподнял объемную сумку. – Ты же ненадолго.

Последняя фраза прозвучала скорее констатацией факта, чем вопросом. «Ты все равно вернешься домой, ко мне, а я буду ждать и, конечно же, приму заблудшую овечку в стадо, предварительно наказав…»

До столицы Егор добирался в буржуйском комфорте. Не было билетов ни в купейный, ни в плацкартный вагон. Мать не преминула заметить, что он чересчур торопится, и ехать в СВ – непозволительная роскошь, но Егор не стал слушать. В попутчицах оказалась немолодая тетка с легкомысленными кудряшками и пышной грудью. На вторые сутки Егор от скуки рассказал ей о поездке, странном нежелании матери отпускать его в Москву и реакции на разговор с бывшим мужем.

– Ну, а ты чего хотел? – глубокомысленно отозвалась попутчица с прозаическим именем Татьяна. – Они сколько в разводе? Лет двадцать? Ну, вот… Разочаровалась в мужиках, замуж больше не вышла, посвятила себя сыну, а тут он, как предатель родины, сбегает к тому, кто обидел ее много лет назад.

– Так я же не к нему еду, а в Москву, – вяло возразил Егор, обмахиваясь сложенной газетой. В вагоне было душно, окна не открывались, а кондиционер отсутствовал как таковой.

– Ну, это ты сейчас так говоришь. Отец, каким бы он ни был, тебя встретит, хоть на пару дней, да приютит, а там еще неизвестно, может, и насовсем оставит. А мама твоя привыкла, что ты всегда дома, всегда рядом, под контролем и каблуком. Строгая она у тебя?

Егор пожал плечами.

– Строгая?.. Не знаю даже, как сказать… Она, по-моему, на весь мир озлобленная. Зациклена на правильности. Так правильно жить, так неправильно. Есть мораль, есть аморальность. И жить надо, как завещал дедушка Ленин: учиться, учиться и учиться…

– Откуда тебе знать дедушку Ленина? – рассмеялась Татьяна. – Вы уже, слава богу, миновали период, когда его личность была культовой.

– Читал много.

– Вон оно что… Скажи, а с отцом твоим она вообще не общалась?

– Никогда. Во всяком случае, при мне.

Татьяна бросила оценивающий взгляд на Егора и сощурилась.

– Ты одет хорошо, маму твою на вокзале видела. Тоже вроде не в лохмотьях. Твоя курточка приличных денег стоит, я такую своему оболтусу покупала. Это все на учительскую зарплату?

– Отец алименты присылает. Да и я работаю уже второй год в газете, правда, пока на гонорарной основе.

– Отец алименты присылает до сих пор? – удивилась Татьяна.

Егор нахмурился. Странно, но эта мысль не приходила ему в голову. Деньги от родителя регулярно капали на счет, несмотря на то, что сын давно был совершеннолетним, так что папочка вполне мог умыть руки. А он продолжал платить. И, судя по тому, как жила семья, отец платил неплохо.

– Я не знаю, – нехотя признался Егор. – Но, как мне кажется, это не просто так. Не от благородства. И вряд ли им движут отцовские чувства. Мне не понравилось, как она разговаривала в последний раз по телефону. Тон был такой… Властный, жесткий. Как будто она могла ему приказывать. А потом рыдала.

Татьяна ненадолго задумалась.

– Ну, тут много чего может быть, вплоть до давно похороненной измены. Возможно, твой папенька до сих пор чувствует себя виноватым, что ушел, бросив вас на произвол судьбы.

– А она в нем это чувство взращивает, – поддакнул Егор. – Она это умеет. Вроде бы голоса не повысит, и слова все правильные, обтекаемые, как на партсобрании, а жить после выволочки не хочется. Она всю жизнь на меня давила: не бегай, не играй, не водись с плохими, читай умные книги, потому что мультфильмы – это зло, они не развивают… Черт побери, да я до четвертого класса проходил в панамке, потому что бейсболка – это зло, а солнце печет голову!

– Как же ты с этим боролся? – сочувственно спросила Татьяна.

Егор помолчал, уставившись в окно, за которым мелькали столбы и деревья.

– Я научился не слышать. Игнорировать. Запираться. Вроде бы нет ярого протеста, бунта – а итог один. Не слышу, значит, не сделаю. Не хочу носить панамку – не буду. Хочу смотреть мультики – не услышу приказ переключить канал. Хочу пойти купаться – не услышу запрета.

– Неужели она тебя не наказывала?

– Пыталась, но бить ребенка, который не проказничает явно, – непедагогично, а устроить словесную выволочку… С определенного момента это стало бессмысленным, я же их не слушал. По-моему, больше всего в теперешней истории маме не нравится даже не то, что я уезжаю к отцу, а то, что уезжаю из дома без ее согласия. Она не сможет в дальнейшем меня контролировать.

– Думаю, ты прав. Видишь ли, она зациклилась на тебе, сделала смыслом своей жизни. Ведь, если я правильно поняла, мужчины в ее жизни нет?

Егор отрицательно помотал головой

– Ну, вот видишь. Она родила ребенка для себя, понимаешь? Для себя. Воспитала его с учетом своих взглядов, а он возьми и подними бунт, да еще из гнезда выпорхнул! Да еще и полетел к тому, кого она, мягко говоря, недолюбливает. Так что я могу ее понять, сама дважды мама.

Егор улегся на полку и уставился в потолок. Поезд мягко потряхивало, колеса отбивали привычный ритм. Татьяна, видя, что попутчик перестал поддерживать разговор, устроилась на матрасе поудобнее, накрыла ноги простыней и взяла кроссворд.

– Думаю, вы правы, – негромко сказал Егор через пару минут. – Я тут подумал и понял: она отца не просто недолюбливает, а ненавидит. Я ведь не рассчитывал на его помощь. И для меня на данном этапе это грозит определенными сложностями.

– Почему? – удивилась Татьяна. – Встретитесь, поговорите… Может, ты напрасно сейчас паникуешь?

– В этом как раз все дело. Я даже не знаю, как он выглядит. У нас нет ни одной его фотографии.

Вопреки ожиданиям, встреча прошла на уровне.

Может быть, даже на высшем.

Попрощавшись с попутчицей, Егор опустил тяжелую сумку на перрон и вздохнул.

Ну, здравствуй, Москва Златоглавая…

Татьяну встречали муж и сын-оболтус, точно в такой же куртке, как у Егора. Чмокнув оболтуса в щеку, Татьяна немедленно нагрузила мужа чемоданами, сунула сыну сумку, бросила Егору «пока!» и покатилась колобком в подземный переход.

Площадь трех вокзалов была грязной, смрадной. Воздух пах нагретыми рельсами, мазутом и еще чем-то кислым, не поддающимся идентификации. Суетливый людской муравейник кишел вокруг, обтекая одинокую фигурку парня с гигантской сумкой у ног. Пассажиры, повинуясь металлическим голосам из динамиков, шагали к поездам, выискивая свои вагоны. Вот по перрону проследовал целый цыганский табор – галдящий, громогласный, цепляющийся жадными взглядами за пассажиров. Завидев Егора, от пестроцветной толпы отделился мальчишка лет двенадцати: тощий, нескладный, с давно не стриженными вихрами и, негромко бормоча, протянул немытую ладошку. Лицо, с тщательно усвоенным выражением мольбы, тоже не мешало бы вымыть. Егор отвернулся, мальчишка подергал его за рукав.

– Кыш! – рявкнул Егор.

Мальчишка отпрянул вспугнутым воробьем на безопасное расстояние, откуда, смерив парня злобным взглядом, что-то пробормотал. Цыганки, наблюдавшие за этой сценой, о чем-то шушукались, а потом одновременно засмеялись, отчего моментально стало обидно. Вот, приедешь в Москву, стоишь на вокзале, как идиот, и тебя еще на смех поднимут! Скоро милиция подойдет и потребует паспорт…

Нет, надо ехать в гостиницу или поискать квартиру на пару дней…

– Егор?

Отец стоял позади, нерешительно улыбаясь.

Егор мгновенно оглядел его с головы до ног.

Да, это он, без всякого сомнения, хотя прежде видеть папашу не приходилось…

У отца были такие же черные глаза, черные волосы, правда, потускнели от седины, щеки синели от свежего бритья. А еще у него был смешной толстый нос, совсем как у собаки, и он забавно сморщился, когда улыбнулся, совершенно не представляя, как себя вести.

Сын оказался слишком взрослым.

В последний раз Александр видел его издали, заехав попрощаться перед отъездом. Экс-супруга не впустила его даже на порог, прошипев что-то жестокое, но Егор, только учившийся ходить, на мгновение показался в дверях, держась за косяк, а потом шлепнулся на попку и захныкал, засунув в рот кулачок. Теперь перед Александром стоял молодой мужчина, пожалуй, красивый, как профессиональный танцор, с дерзким взглядом, надменный и… испуганный, хоть и старавшийся не подавать виду.

Их похожесть все-таки не была столь явной, как хотелось бы Александру. Причудливая цепочка генов смешалась в замысловатом коктейле, подарив Егору смешанный образ, словно стереокартинка. На первый взгляд – перед тобой нагромождение одинаковых пятнышек, и только потом, под определенным углом, замечаешь внутри хаоса нечто иное. От отца парню достался набросок, от матери – глубина. Черты лица Александра были грубоваты. Экс-супруга на его фоне казалась бесцветной, тусклой и лишенной жизни, однако в ее тонком профиле, посадке головы и глубине синих глаз виделась порода. Егор унаследовал лучшее от своих родителей.

– Наверное, отец должен обнять найденного сына? – шутливо спросил Александр. Голос предательски сорвался.

Черт побери! Ему вовсе не хотелось этой сентиментальности. Ему сорок пять, за плечами два неудачных брака, в том числе и с женщиной, которая много лет назад совершила нечто ужасное…

– Да ладно, – делано рассмеялся Егор. – Не парься. Я тоже чувствую себя глупо.

Они все-таки обнялись, скомканно, как бы второпях, словно опасаясь быть уличенными в неуместной теплоте. Егору неожиданно показалось, что здесь, на грязном, заплеванном перроне ему рады куда больше, чем в холодной атмосфере собственного дома.

Оставленный Новосибирск вдруг показался тусклым, несмотря на чистый воздух, заполненный запахом сосен. Громогласная Москва поглотила его в один момент…

Однако на новоприбывших город смотрел холодно, с пустым блеском в глянцевых стеклах многоэтажек, иногда оценивающе, как таможенник в аэропорту, присматривающийся к пассажиру, который излишне нервничает перед металлоискателем. Новосибирск был иным: дружелюбным, живым и приветливым. Однако, поднимая с асфальта тяжелую сумку, Егор почувствовал, как за спиной словно закрылись двери, отсекая прошлую жизнь.

«Все будет хорошо», – подумал он.

– Ты, наверное, голодный? – спросил отец, игнорируя фальшиво-услужливых носильщиков, бросившихся наперерез, дабы захватить груз. – Можно заехать в ресторан.

– В восемь утра? И потом, я после трех суток в поезде грязный, как свинья.

– Да, это я как-то не подумал… Тогда Макдоналдс? Кстати, почему ты на самолете не полетел? – озабоченно спросил отец.

– Не было билетов. А оставаться дома не хотелось, – ответил Егор.

– Понимаю, – cказал внезапно помрачневший Александр, вскинув руку с брелком сигнализации. Роскошный лоснящийся зверь с инфернальным именем «Майбах» хрюкнул и приветственно мигнул фарами. Александр покосился на сына: оценит или нет?

Оценил.

– Красота, – одобрительно фыркнул Егор и ласково погладил дверцу кончиками пальцев. – Куплено на нетрудовые доходы?

– А то, – гордо надул щеки Александр. – Я же такой: владелец заводов, газет, пароходов… Мистер Твистер, миллионэ-эр. Знаешь такой стишок?

– Не-а.

– Ну да, где тебе… Ты слишком молод для Маршака. Что у вас сейчас в моде? Гарри Поттер?

– «Сумерки», – криво усмехнулся Егор. – Девочки предпочитают мертвечину. Она любит его, он любит ее, а в перерывах оба пьют чужую кровь. Романтика…

– Ужас, – с притворным сочувствием сказал Александр. – А моя дочка тащится от Шрэка.

– У тебя дочь есть?!

– Есть. Твоя сестра. Ей восемь.

– Как зовут?

– Алиса. Мать тебе не говорила? – небрежно осведомился Александр, выруливая со стоянки. Позади недовольно загудела грязная «Калина», но отец и ухом не повел.

– Мать вообще мало разговаривала на твою тему, – равнодушно ответил Егор. – У меня сложилось впечатление, что эта тема ей неприятна.

Отец ничего не сказал, а Егор на ответе и не настаивал, уставившись в окно.

В Москве он не был никогда. Попытки посетить столицу воспринимались матерью в штыки и всегда заканчивались неудачей. Пару раз на поездку почему-то не нашлось денег, однажды мать внезапно заболела и даже легла на обследование в больницу, а Егор, оставшись за хозяина, таскал в палату скверно сваренный бульон и фрукты. В последний раз на голову свалился внезапно затеянный ремонт…

Жизнь в столице Егору пришлась по душе.

Ему понравилась семья отца: третья жена, Инна, высокая красивая блондинка лет тридцати, очаровательная Алиса, которая сразу же признала в Егоре своего человека. Однако, несмотря на радушие большого отцовского дома, Егору было немного не по себе. Поэтому, прожив в семье три дня, как-то за ужином он намекнул о том, что желает жить отдельно.

– Гош, неужели тебе у нас плохо? – недоуменно спросила Инна.

– Нет, все прекрасно, но я все-таки взрослый уже, – просто объяснил Егор. – Жить по распорядку мне и дома надоело. Выйду на работу, друзья появятся, девушки. Не сюда же их водить, верно?

– Куда же ты пойдешь? – всполошилась Инна. – Саш, ты слышишь?

– Слышу, – ответил отец, не отрываясь от газеты. – Он взрослый человек. Снимем ему квартиру, пусть живет, работает. Кстати, завтра, может быть, поедешь со мной в контору? Присмотришься, освоишься…

– Пап, я не бизнесмен, – отмахнулся Егор. – Не тому учился. Вы не беспокойтесь, я работу сам найду. И квартиру тоже.

– Что за ерунда? – возмутилась Инна. – Что у тебя за работа будет? Сколько ты будешь получать в газете? Нет, это совершенно невозможно…

– Инна, пусть делает, что хочет, – сурово прервал отец. – Кстати, вопрос с квартирой мы решим просто. У меня есть однушка в центре, в новом доме, мне ее за долги отдали. По-моему, она даже частично меблирована.

– Но там же дом еще толком не заселен, – возмутилась Инна. – И подъезд ужасный, все в рытвинах и ухабах.

– Зато метро рядом, – невозмутимо ответил Александр. – Район хороший. Пусть там живет. Я ежедневно на работу мимо езжу. Ты не считаешь зазорным пожить в квартире своего папаши?

Егор не считал. Он был даже рад, что проблема с квартирой так быстро разрешилась. На самом деле еще одной причиной нежелания жить вместе с отцом было чрезмерное внимание со стороны папеньки и мачехи. Не для того он вырвался из одних силков, чтобы попасть в другие… Инна, конечно, замечательная, да и отец принял кровиночку как подобает, но Егору все же казалось, что здесь ему не слишком рады. Возможно, он ошибался, но изводить себя мыслями не хотелось. И потому он съехал на новую квартиру, в дом, который еще действительно не был достроен. В самом последнем подъезде еще продолжались работы, окна были забрызганы известкой, а во дворе суетились плохо говорящие на русском гастарбайтеры. Но квартира оказалась чудесной, светлой и просторной. Из окон открывалась великолепная панорама, из кранов текла вода, в комнате стоял довольно новый диван, на кухне – столик и четыре табурета. Отец за день организовал кое-какие покупки, включая телевизор, а Инна, то ли от полноты чувств, то ли от желания избавиться от старой колымаги, отдала Егору «Фольксваген», на котором ездила уже пару лет. Дело оставалось за малым – найти работу, но здесь Егор упорно полагался на себя.

Поздно вечером, когда Егор съехал, в доме Александра Боталова зазвонил телефон. Инна сняла трубку и, недовольно поморщившись, протянула ее мужу.

– Твоя бывшая, – буркнула она, удалившись в ванную. Александр скривился, точно жена протянула ему дохлую крысу, вздохнул и прижал трубку к уху.

– Слушаю, Виктория…

– Егор уехал? – вместо приветствия осведомилась бывшая жена.

– Егор решил остаться в Москве, – холодно ответил Александр. – Сейчас я продиктую тебе его телефон. Он живет…

– Слушай, ты, – прошипела Виктория. – Думаешь, сможешь играть со мной в свои игры? Если ты немедленно не отправишь его обратно, я все… все расскажу! Он узнает, что ты сделал!

– Расскажи, – прервал Александр. В его голосе звенела тихая, убийственная ярость. – Расскажи, и ты очень пожалеешь. Потому что я расскажу, что сделала ты.

После контакта с лужей кроссовки промокли напрочь. Оставляя мокрые следы, Егор поплелся прочь от входа. Неподалеку толклась группа молодежи, которую тоже завернули бдительные билетеры. Молодежь это обстоятельство отнюдь не расстроило. Оккупировав ближайшие скамейки, ребята со звонкими щелчками раскупорили пивные банки и принялись взахлеб обсуждать что-то интересное. До Егора долетали лишь отдельные слова и хохот…

Как же это здорово: вот так сесть на скамейку, потрепаться о чем-то бессмысленном и выпить, не беспокоясь о каком-то Михайлове и его личной жизни! Егор вздохнул с легкой завистью. Им-то хорошо… Попьют пивасика, посмотрят игру, погалдят на трибунах, помашут флажками и плакатами… а ты тут сидишь, как дурак, глядя на запертые двери главного входа, и еще на что-то надеешься.

На запертые двери…

…главного входа.

Егор подскочил, как ужаленный. Да, билетеры берегут центральные двери, но ведь есть еще и боковые! Игроки уже наверняка внутри, но обслуживающий персонал выходит покурить, встретить реквизит. Возможно, сейчас идет последний прогон, проверяется оборудование, выставляется свет, микрофоны… Обслуживающий персонал расставляет на столиках жюри минеральную воду, спонсоры ревностно следят, чтобы их баннеры были видны отовсюду. Словом, за кулисами царит суета. Проскочить под шумок – плевое дело. Главное – не засыпаться на какой-нибудь ерунде…

Чувствуя себя не то Джеймсом Бондом, не то Штирлицем, Егор отправился на поиски служебного входа.

Дверь он обнаружил быстро, вот только охранял ее какой-то мосластый цербер с хмурым взглядом. Пройти мимо него просто так было невозможно. Скрываясь за криво выстриженными кустами, Егор приуныл.

Похоже, блестящий план провалился…

Цербер, уныло обозрев окрестности, вошел внутрь, заперев за собой дверь. Егор подошел, подергал… Ну да, закрыто, а чего ты хотел? Вышколенного дворецкого с канделябром, ковровую дорожку, усыпанную лепестками роз? Восторженных фанатов с плакатами и пазлами…

Собери Егора Черского в полный рост, и будет тебе счастье!

Как же, жди…

Ничего не будет. Задание провалено. Максимум, ты сейчас пойдешь на игру, получишь удовольствие, а завтра доложишь несостоявшемуся начальнику, что провалил задание, на радость патлатой грымзе. Впрочем, можно не докладывать. Ты просто не придешь, скрывшись с горизонта раз и навсегда. В характеристику красным маркером впишут обидное «безнадежен», папочка пристроит тебя в собственную компанию на более или менее бессмысленную должность, и ты, ощущая лопатками недобрые взгляды, торжественно перейдешь в категорию офисного планктона. Утром – парковка на личном «Фольксвагене», кофе из мудреного аппарата в кабинете, два часа пасьянса «Паук» или нового ужаса всех офисов – каменной лягушки, плюющейся разноцветными шариками, потом обед в «Макдоналдсе» или любом другом заведении быстрого питания… Гамбургер на обед, чикен-бургер на полдник, крылышки в кляре, молочный коктейль и ведерко колы – и вот ты уже толще на десять кило, тяжело вздыхаешь, завязывая шнурки, и с трудом поднимаешься по лестнице. На работе тебя терпят лишь потому, что твой папочка – Сам, втайне ненавидят и завидуют. Однажды на твоем авто нацарапают гвоздем неприличное слово из трех, пяти, семи и более букв и с восторгом будут повизгивать у окошек, глядя, как ты в бешенстве шлепаешь по лужам, матерно призывая громы и молнии на голову обидчика. Но хохот прекратится, когда ты, мстительно ухмыляясь, займешь новую должность и заставишь всех своих обидчиков делать бессмысленную работу в новогодний вечер.

Ужас.

Егор тряхнул головой, отгоняя невеселые мысли.

И к чему нюни распустил? В конце концов, Михайлов еще никуда не делся, и даже если устроиться в «Желтуху» не удастся, не катастрофа. В конце концов, желтый листок – не предел мечтаний. Есть более серьезные издания, в которых можно освещать реальные события и проблемы, а не алкогольные перипетии актерских династий.

По дорожке, пыхтя, как паровоз, шел молодой худющий парень, темноглазый и темноволосый, со слегка асимметричным лицом, с трудом волоча гигантские сумки. Лямка одной из них внезапно оборвалась. Сумка шлепнулась на асфальт, из ее разверзшегося нутра полезли какие-то блестящие тряпки. Парень выругался, бросил на землю вторую сумку и начал запихивать тряпье внутрь. Егор, равнодушно взиравший на это из своего укрытия, неожиданно сообразил: парень идет к служебному входу.

– Давай помогу, – сказал Егор, подскочив к парню.

Тот дернулся от неожиданности, но потом облегченно вздохнул;

– Спасибо. У нас машина сломалась, пришлось на метро переть все это барахло… Игра еще не началась?

– Вроде нет, – сказал Егор и, охнув, взвалил на себя сумку. – А что тут?

– Ай, ерунда всякая, – отмахнулся парень и тоже с трудом поднял баул. – Костюмы и кое-какой реквизит.

– Ты за какую команду играешь?

– За Москву. Только я не играю. – Парень постучал в запертую дверь. – Я пою.

Гамадрил в форме охранника высунул физиономию в щель, а потом неохотно пропустил Егора и его нового знакомого внутрь.

– В смысле «поешь»? – не понял Егор. – Куда это волочь?

– Вон туда, за сцену… Третья дверь. Что ты спросил?

– Что значит – поешь? Ты артист?

За дверью их встретил многоголосый хор. В воздухе витал запах пота и алкоголя. На старом облезлом столе красовались недоглоданные бутерброды, полупустая бутылка коньяка и лохматые дольки лимона, который не то рубили тупым ножом, не то грызли, отбивая вкус спиртного. Рослый парень в синем свитере воздел руки вверх, увидев ввалившихся в комнату:

– Димон, блин, ну где тебя черти носят? Давай сюда это барахло. Чего мобильник выключил?

– Батарейка села, – кряхтя, ответил спутник Егора и сбросил сумку на пол. – Мне, наверное, надо микрофоны опробовать?

– Дима, расслабься, ты не в опере, – снисходительно сказал мордастый парень с бородкой, прихлебывая из кружки не то сдобренный коньяком чай, не то разбавленный чаем коньяк. – Как споешь, так и споешь, тебя один хрен никто не увидит. Если что – позор достанется нам.

– Как и слава, – фыркнул Дима. – Пойду я покурю.

– Далеко только не уходи, до начала полчаса, скоро народ будут запускать, – предупредил парень в синем свитере.

Дима не ответил и вышел за дверь. Егор последовал за ним. Дима закурил, прицельно стряхивая пепел в кадку с искусственной пальмой.

– Ты тоже играешь? – спросил он Егора.

– Нет, я репортер. Кстати, ты не знаешь, где тут ответственный за связь с прессой? Я не аккредитован.

– Ну, наверное, надо к редакторам подойти, я, честно сказать, не знаю. Ты об игре будешь писать?

Егор отрицательно помотал головой.

– Нет, мне бы с Михайловым поговорить. Как думаешь, это реально?

Дима пожал плечами и огляделся по сторонам: пожарный нещадно гонял всех курильщиков за кулисами. Правда, его все равно не слушали и курили.

– Фиг его знает. Вообще-то попробовать можно. Но это на банкете после игры. Михайлов сегодня точно в жюри, у нашей команды шутка есть про него. А на банкет он всегда приходит и напивается в зюзю. Вот тогда и бери его тепленьким. Если хочешь, я тебя проведу. Там вечно ошивается кто попало.

– Спасибо, – потеплевшим голосом сказал Егор. – А то меня под это интервью на работу берут.

– Да нет проблем, – отмахнулся Дима. – Ты тут потолчешься или как?

– В зал пойду, у меня есть билет.

– Ну, после игры подойди к сцене, я тебя проведу.

Два часа пролетели на одном дыхании. Недавний благодетель Егора, продавший билет, явился за пару минут до начала, насупленный и злой, но уже через четверть часа выл от хохота, шлепая себя ладонями по коленям. Егор же, с интересом следя за происходящим на сцене, высматривал нового знакомого. Однако Дима так и не показался, хотя членов его команды Егор узнал сразу. И только когда команда исполняла финальную песню, Егор догадался посмотреть на людей, скромно стоящих в уголке за стойками микрофонов. Дима старательно подвывал игрокам, и, судя по его сосредоточенному лицу, старался изо всех сил.

После игры Егор занял позицию рядом со сценой, терпеливо пережидая, пока редкие оставшиеся зрители фотографировались на память с любимыми кавээнщиками. Дима запаздывал. И только когда Егор уже потерял терпение, он высунулся из-за кулис.

– Блин, прости, я забыл, – торопливо сказал он, отмахнувшись от охранника. – Это наш, наш… Пошли, там уже дым коромыслом.

– Михайлов там?

– Куда ж он денется? – фыркнул Дима. – Сидит, разглагольствует о том, что КВН нынче совсем не тот, что раньше.

– Пьяный? – спросил внезапно развеселившийся Егор.

– Ну, уже на бровях. Так что поторопись…

В большой комнате – не то бывшей гримерке, не то кладовой, заставленной отслужившими свое декорациями, действительно яблоку негде было упасть. Игроки и немногие члены жюри шумно выпивали, закусывали и галдели, обсуждая игру, вспоминая понравившиеся шутки. Дима в этом людском водовороте мгновенно потерялся. Егору сунули пластиковый стаканчик с водкой, которую он машинально выпил. Гадкое теплое спиртное мгновенно обожгло горло. Егор закашлялся. Кто-то сердобольный сунул ему яблоко. Стаканчик снова оказался полным, когда это произошло, Егор не заметил, но снова выпил. После третьей порции, ощутив приятный шум в голове, он вышел в коридор в поисках туалета.

Он оказался за узкой обшарпанной дверью. Внутри, сидя на подоконнике, курил Михайлов. На вошедшего Егора он покосился затуманенным взором. Егор застыл на пороге.

– Заходи, – махнул рукой с зажатой сигаретой Ефрем. – Это общий сортир, не мой личный.

– Спасибо, – нерешительно буркнул Егор и скользнул в единственную кабинку. Мочиться на глазах у звезды казалось как-то неприлично. Михайлов отрешенно смотрел в стену, выпуская клубы дыма. Егор вышел из кабинки и направился к раковине.

– Бабы – зло, – выпалил вдруг Ефрем.

– Что? – не понял Егор.

– Ты женат?

– Пока нет.

– Во-от! – протянул Михайлов со своей знаменитой интонацией. – И не женись никогда. Все беды от бабья.

– Правда?

– Правда. Вот, к примеру, моя последняя – сука та еще…

Не веря неслыханной удаче, Егор сунул руку в карман, вытягивая диктофон. Пластиковая сигарка выскользнула из пальцев и предательски ухнула вниз, стукнувшись о кафель. В пьяных глазах Ефрема появился нехороший блеск.

– Ты журналист, что ли? – грозно спросил он. У Егора засосало под ложечкой. Он поднял диктофон и отрешенно кивнул.

– Вы уж меня простите, просто мне очень нужно сделать интервью с вами. И как раз на тему, какие бабы – стервы.

Михайлов смотрел в глаза Егора тяжелым, каменным взглядом. Зажатая в руке сигарета медленно тлела.

– А, пиши, – вдруг махнул он рукой. – Я все скажу, чего мне скрывать?

– А фото можно сделать? – расхрабрился Егор.

– Фото? Можно. Но не здесь же. Пойдем в зал, я сяду в кресло, там и снимешь.

Разговаривать с Ефремом оказалось не так уж и сложно, даже без предварительной подготовки. Актер сам выложил кучу животрепещущих подробностей, пустил слезу, наигранно пожалел о распавшемся браке, эффектно позировал для фото и наконец отправился за кулисы.

– Знаешь, почему я тебе все сказал? – вдруг спросил Михайлов, уцепившись за массивную статую чудо-птицы, символа игры. – Ты хороший парень, умеешь слушать. Только не пиши, что я алкаш и дурак, хорошо? Красиво напишешь, обращайся без проблем. Всегда рад буду поговорить.

Егор кивнул, украдкой проверил качество записи на диктофоне, просмотрел сделанные снимки. Он был совершенно счастлив. Хорошо, что сегодня он не на машине приехал!

Выпитая водка бурлила в голове. Московские дороги его еще пугали, водил он неважно. Так что верный автомобильчик пришлось оставить во дворе. Спотыкаясь о разложенные за кулисами мотки проводов, Егор неуверенно тыкался во все двери. И где тут, простите, выход?

Светлая дверь мелькнула впереди. У выхода маячил охранник, посмотревший на Егора с презрением. Гордо вскинув голову, тот прошел мимо, споткнулся о порог и выпал наружу. Охранник мерзко загоготал вдогонку. Егор поднялся и отряхнул брюки. Да, свалился, и что? Зато интервью с Ефремом Михайловым у него в кармане, и – в перспективе – рабочее место тоже.

Дима сидел на скамейке у выхода и курил. На Егора он посмотрел вполне дружелюбно.

– Получилось?

– Ага. Спасибо. А ты чего сидишь тут? А не отмечаешь вместе со всеми?

Дима скривился.

– Мне на работу завтра. Так что пить не могу.

– Чего ж домой не едешь? – спросил Егор и уселся рядом.

– Некуда. С квартиры турнули. Надо новую искать. Жду вот, пока люди напьются, может, удастся к кому напроситься на ночлег.

– Так поехали ко мне, – предложил Егор. – Ты мне помог, я вроде как должен тебе. Переночуешь, а там, глядишь, и хата найдется.

– Ты серьезно? – оживился Дима.

– Серьезно.

– Класс! А пожрать у тебя ничего нет?

– Найдем, – усмехнулся Егор. – Поехали, пока метро не закрыли.

Главный редактор прихлебывал остывший кофе и читал интервью. Егор с деланым равнодушием рассматривал собственные ногти. В кои-то веки решился добраться на работу за рулем собственного авто, и тут на тебе, такая пакость, колесо проткнул… Запаска была, и даже заменить дырявую шину удалось в рекордные сроки. Хорошо еще, что это случилось на тихой улочке, а не на оживленной автостраде. Вот только вывозился в грязи, как свинья. Руки пришлось мыть в туалете, где мыло, очевидно, было неслыханной роскошью… Ну и пусть… Не хватало еще из-за ногтей переживать.

Егор чуть слышно вздохнул и потупил взор.

Блин, и штанина грязная! Позорище! Что люди подумают? Егор перевел взгляд на руки редактора. Волосатые ручонки Искандера Давидовича блистали перстнями и свежим маникюром. Егор снова вздохнул…

Со вчерашним помощником никаких проблем не было. Дотащившись с Димкой до квартиры, они доели остатки яичницы с колбасой и рухнули на диван валетом. Дима сразу же уснул, а Егор еще долго ворочался с боку на бок, стараясь не задевать соседа. Потом, не выдержав, встал и уселся за ноутбук.

Через три часа статья была написана.

Утром Димка соскочил ни свет, ни заря, даже кофе не выпил и, расшаркавшись в дверях за предоставленное гостеприимство, сбежал. Егор же, отчаянно зевая, распечатал статью, нашел в ней кучу нелепостей, появившихся явно под влиянием позднего времени суток, двух порций водки и двух кружек кофе, и уселся за правку. Работа так захватила его, что он едва не опоздал к потенциальному работодателю. Выскочив из дома в страшной спешке, Егор немедленно влез обеими ногами в лужу, а потом еще и колесо проколол по пути. Сидя на жестком стульчике, он думал, что день, начавшийся так скверно, должен и продолжиться соответственно. Статью редактор немедленно выбросит в окно, а самого писаку назовет бездарностью, попавшим на журфак «за красивые глаза». Стульчик впивался в ягодицы железными болтами, которые (Егор с жаждой мщенья покосился на редактора) были ввинчены специально для причинения наибольшего ущерба.

– Ну, что я могу сказать, – сказал редактор. – Недурственно, недурственно… Только вот этот абзац надо выкинуть, заголовок поменять, он канцелярщиной отдает. Вы, Игорь…

– Егор.

– А, да, Егор… Вы, Егор, мастер больших объемов. Это хорошо, но только с одной стороны. У меня тут в штате полно дурочек и дурачков, за которыми переписывать приходится кучу информации в два абзаца. Они вот так, – редактор помахал в воздухе листочками, – не напишут. У вас хороший стиль, четко расставлены акценты. Михайлов предстает не тупым алкоголиком, каким является на самом деле, а жертвой обстоятельств. Но! У вас, Егор, нет опыта, в отличие от зубастых и бездарных коллег, которые привыкли писать информацию по две или две с половиной тысячи знаков плюс скверные фото «звезды» на унитазе. А народу в нашем издании нужно именно это! Сможете?

– А это обязательно? – осторожно спросил Егор.

– Да, дорогой. Вы слишком… как бы правильно выразиться, литературны для «Желтухи». А если завтра я отправлю вас взять интервью у Алины Пырковой, порнозвезды, прославившейся на реалити-шоу? Тоже будете о душе размышлять? О судьбинушке, толкнувшей ее на скользкую дорожку?

– Почему бы и нет? – возразил Егор. – Пыркова – такой же человек, как и все. И душа у нее имеется.

– Да кому нужна ее душа, – отмахнулся Искандер. – Народу сиськи подавай! Рассказы, как и кто ее имел и в каких позах. Вот с такими заданиями вам придется столкнуться. Потянете?

– Потяну, раз надо.

– Ну, что ж, попробуем. Во всяком случае, вы единственный, кому удалось справиться с этим заданием. Больше никто не прошел. Михайлов – жесткий человек. Значит так, Егор, посадим тебя пока с Анастасией в кабинет. Пойдешь к нашему сисадмину Славику, он компьютер установит. Насте я скажу, чтобы она тебя натаскала. В общем, ты у нас на испытательном сроке. Принесешь в кадры трудовую, паспорт и диплом. Ну, и чего там еще скажут. С завтрашнего дня выходи на работу. Статью твою я в номер поставлю. Электронную версию принес? Отлично!

Егор протянул редактору флешку.

Неужели свершилось?

Чудо чудное, диво дивное, первый же выстрел – и попадание в десятку!

Интервью взяли, поставят в номер, и, наверное, даже денег дадут…

Анастасия новому соседу не порадовалась. Вот уже несколько месяцев она занимала кабинет одна. И дело было отнюдь не в ее блистательных репортерских данных. Непотопляемость в «Желтухе» ей обеспечивали несколько иные качества и обязанности, с которыми она отлично справлялась в апартаментах Искандера Давидовича. Через койку редактора прошли многие молоденькие стажерки, но лишь Настя смогла так долго терпеть грубые шалости пятидесятилетнего ловеласа. Конкурентки были глупы: хотели слишком многого, требовали все и сразу. Амбициозные – пост редактора отдела, иногородние – прописку в столице, алчные – квартиру, машину и много-много денег.

Настя Цирулюк в открытую не требовала ничего. Слишком зыбким ей самой казалось положение дел в газете. Искандер в койке требовал многого, демонстрируя неукротимый восточный темперамент. Иной раз от его штучек хотелось не просто плакать, а выть, зализывая синяки и ссадины, и больше никогда (ты слышишь, сволочь? Ни-ког-да!) не приходить к нему. Настя даже радовалась, когда утешать стареющую плоть вызывалась другая гетера – пухлогубая, длинноногая, с амбициями и желаниями. Но вскоре она сбегала, наплевав на работу и льстивые обещания шефа. Впрочем, Искандер никогда не держал слова.

В периоды увлечения Искандера другими Настя тоже пускалась во все тяжкие. Москва призывала к действиям, стабилизирующим собственное положение.

Однако время шло, а звездные личности смотрели на незвездную Настю с плохо скрываемым презрением, игнорируя ее попытки перейти из категории «акул пера» в спутницы жизни. Да и что это были за мужики?! Гламурненькие, в блестящих нарядах, с куда большей охотой заглядывающиеся на мужские торсы…

В новом сотруднике редакции было нечто притягательное. Не отдавая себе отчета, Настя вдруг ощутила странные, двойственные чувства. С одной стороны, Егор вызывал вполне женский инстинкт: холеный, благополучный… вон, машинка стоит под окном. Не «Хаммер», конечно, но ведь и не «Ока»! А Настя все на метро, да на маршрутках…

С другой стороны, парень раздражал. Он смог то, что не удалось ей! А ведь после ночи с Михайловым тот был просто обязан отнестись к ней куда более благосклонно. Недаром она орала, как резаная, лежа под ним в имитации бурной страсти. Но спустя всего месяц Ефрем ее даже не вспомнил. А этот… Настя презрительно посмотрела на Егора, который расчищал рабочий стол. Ну, ничего, еще посмотрим, что там из тебя выйдет. Скорее всего, дольше полугода удержаться на работе тебе, дружок, не светит! И дело даже не в старании или умении взять интервью. Будь ты хоть семи пядей во лбу, Искандер тебя выгонит по весьма тривиальной причине…

Ведь Искандер, как истинный султан, не любил конкуренции в гареме.

Распихав по шкафам залежалые бумаги, Егор удовлетворенно оглядел новое рабочее место. Еще бы пыль вытереть… Но, наверное, этим уборщица должна заниматься. Настя, делавшая вид, что пишет статью, косилась на него с неудовольствием. Бурная деятельность в ее апартаментах вызывала как минимум аллергию от взметнувшейся к небесам пыли, заплясавшей в ярких солнечных лучах, заливавших кабинет. А бурный восторг Егора вызывал непонимание. Неужели этот сопляк думает, что в рай попал?!

– Настя, а где мне сисадмина найти? – бодро осведомился сопляк.

– По коридору, последняя дверь направо, – неприязненно ответила Настя. – Если он не сидит в своей норе, значит, пошел жрать в кафе напротив. Он у нас такой. Живет как крыса: жрет и гадит.

– Гадит?

– Гадит. Обращаться к нему приходится, будто он Господь Бог! Если «винда» полетит или червя схватишь, Славочка приходит с такой рожей, словно ты его лично наградила триппером. В конце концов, это его работа, следить за состоянием рабочих компьютеров! А уж если ему кто-то не нравится, он вообще на просьбы не реагирует, приходится шефу жаловаться.

Егор задумчиво почесал подбородок. Вытащив из сумки банку кофе и шоколадку, он демонстративно положил их на видное место.

– Чего ж он такой… нелюдимый?

Настя маневр оценила и повеселела. А этот новенький – с понятиями! Кофе и шоколадка, конечно, не коньяк, но лиха беда начало. И ведь не в стол спрятал, а в шкафчик поставил. Не знает, бедняга, что как только закроется дверь, от его гостинца ничего не останется. Журналисты – народ вечно голодный и страдающий тотальной амнезией, когда дело касается закупки чая, кофе и плюшек. А уж если волею судьбы кто и принесет снедь, то старается спрятать ее подальше от глаз коллег! Ничего, поработает пару недель, поймет, что жратву надо беречь. Настя включила чайник и, отломив от шоколадки добрую треть, с удовольствием продолжила сплетничать:

– Славка вообще у нас такой… жизнью обиженный. Увидишь – поймешь. На весь мир озлобился, затравили пацана с детства. Но, конечно, понятно: только если ты сам как крысеныш злобный, никто тебя любить не будет, будь ты даже Ди Каприо! Впрочем, чего я говорю, сам поймешь. Ты тут не рассиживайся. Работы еще навалом. Иди, бухнись в ножки, глядишь, он тебе из своей норы чего и натаскает.

Настя захихикала.

Егор поднялся с места и вышел за дверь, с размаху влетев во что-то странное. Странное сдавленно чертыхнулось и развалилось на сегменты, с грохотом посыпавшиеся на пол.

– Смотри куда прешь, – сказал странный голос снизу.

Егор прищурился. После ослепительного кабинета Насти Цирулюк разглядеть что-то в полутемном коридоре было тяжело.

Непонятной субстанцией, в которую врезался Егор, оказался молодой парень с примечательной внешностью и куча картонных коробок, сложенных до столкновения в небольшую башню. Очевидно, парень куда-то их перетаскивал.

Сидевший на полу напоминал героя старой сказки, которую в детстве Егор очень любил. Там, на неведомых дорожках, околачивалось Одноглазое Лихо – костлявое, несуразное, с буйной шапкой курчавых рыжих волос. Лихо делало путникам пакости, вскидывая хорошо растянутые балетные ноги, сбивало всадников с лошадей, валило витязей и разгоняло войска. Нечто подобное сидело сейчас на грязном полу, поблескивая из-под шапки волос а-ля ранний Джексон настороженным взглядом. Разница была разве что только в цвете шевелюры. Это Лихо было брюнетистым мулатом, с кожей цвета кофе с молоком, большими пухлыми губами и расплющенным носом.

– Простите, пожалуйста, – сказал Егор, – я вас не заметил. Давайте помогу.

Лихо поднялось с пола.

При ближайшем рассмотрении оно оказалось мужского пола и было облачено в черную толстовку с изображением каких-то гоблинов и широченные, эффектно разодранные джинсы. Сквозь дырки виднелись тощие коленки. Широкий негритянский нос украшал пирсинг в виде двух колечек с обеих сторон. Бровь тоже была проколота, в ней торчал то ли гвоздик, то ли шип. Под густыми бровями блестели черные глаза-бусинки.

– Аккуратнее надо, – пробурчало Лихо и принялось собирать коробки в кучу. Голос был странный: ломающийся, срывающийся с баса на тенор. К тому же Лихо плохо выговаривало слова, безбожно проглатывая и гласные, и согласные. Егор принялся укладывать коробки в пирамиду на руки парню, но получилось неровно – пирамида угрожающе накренилась. Егор испуганно схватил пару коробок с самого верха.

– Куда их? – спросил он.

Лихо дернуло подбородком в сторону мрачного зева плохо освещенного коридора.

– Туда. А ты не из редакционных?

– Почему ты так решил? – осведомился Егор, стихийно переходя на «ты». Лихо попыталось пожать плечами, но пирамида затряслась, предвкушая падение, и попытка выразить эмоции провалилась.

– У нас тут «звезды» одни. Лишний раз задницу от стула не оторвут. Не по чину. Не здороваются, не прощаются. Цедят сквозь зубы…

– Наверное, я тоже научусь, – усмехнулся Егор. – Я только что сюда поступил на работу. Будем знакомы, Егор.

– Слава. Очень приятно, вот только руку пожать не могу, – пробубнило Лихо. – Будет хоть с кем покурить, а то тут одни бабы. «Сла-авик, да-ай сига-аретку, а то я сва-а-аи дома-а-а забыла-а-а-». А дом у нее в Урюпинске… Я говорю: «Вали на историческую родину, пусть там тебе сигареты дают».

Слава издал странный, захлебывающийся звук. Егор не сразу понял – это смех. Слава прислонил пирамиду к стене и, нашарив в кармане безразмерных штанов ключ, отпер дверь, украшенную табличкой с непонятными иероглифами и вполне узнаваемой картинкой в виде черепа и двух скрещенных костей.

– Кстати, об Урюпинске, – вспомнил Егор. – Я, собственно, к тебе и шел. Мне компьютер надо.

– Всем компьютер надо, – глубокомысленно ответил Слава, втаскивая коробки внутрь. Башня накренилась и все-таки развалилась. Егор аккуратно поставил свои коробки на стол:.

– Мне сейчас надо.

– Всем сейчас надо. Рожу я тебе его, что ли? Сейчас посмотрю по углам, может, чего и соберу. Где тебя посадили?

– У Насти в кабинете.

Слава присвистнул.

– Ба, как это тебе так подфартило? Или ты ее тоже чпокаешь? Нет? Странно. Ее тут все чпокают время от времени… Ладно, будет тебе комп, Интернет и телефон. У Насти, насколько я помню, всего один выход… Но это только к завтрашнему дню.

– А сегодня никак?

– Никак, – капризным тоном ответил Слава. – Я вам не Карлсон, всюду залететь не успеваю. У верстальщиков винт сгорел и сетка полетела, мне сейчас все восстанавливать придется. Завтра будет. К обеду. Наверное.

– Спасибо вам, добрый человек, – сокрушенно вздохнул Егор и шаркнул ножкой. – Век не забуду вашу доброту.

– Иди, иди, не отсвечивай, – чуть более дружелюбным голосом сказал Слава. – Ладно, к утру будет компьютер. Только учти сразу, чтобы никаких игрушек, никакой порнухи, а то накачаете мне вирусни…

Егор кивнул и пошел обратно. Настя сидела на телефоне, сосредоточенно хмуря лоб. Шоколадка почти исчезла, на развернутой упаковке лежали две несчастные, криво отломленных дольки.

– …Ленка, слушай, мне на этого козла Антуана нужен какой-нибудь убойный компромат, – бубнила Настя. – Нет. Нет. Не дает, сука, хоть тресни. Я тут соловьем пела, полосу обещала, а они какую-то пургу мне задвинули об эксклюзиве… Да щас! Бабок они хотят!

Настя ненадолго замолчала и косо посмотрела на Егора, который рылся в шкафчике в поисках чистой чашки.

– Лен, точно ничего не знаешь? А у кого можно спросить? Нет, я его не знаю… Блин, я шефу уже пообещала, не знаю, что делать… Ну, выкручусь, как всегда, придумаю что-нибудь… Ага, ага… из источников, близких к достоверным… Да знаю я про этот прием! Ладно, прорвемся…

Кружки были грязные, с мерзким коричневым налетом вековой давности. В уголке догнивали зеленая корочка хлеба, огрызок яблока и что-то непонятное в маленькой стеклянной баночке: то ли мясной гуляш, то ли какой-то джем. Настя бросила трубку и устало потерла виски:

– Блин, вот засада-то… Что же делать? Ты Славу нашел?

– Угу, – буркнул Егор.

Похоже, придется наводить порядок самому. Кофе на сегодня отменяется, а кружку он себе купит новую и будет прятать ее в стол. Общинное ведение хозяйства в этом почтенном заведении приводит к всеобщему загниванию. Не случилось коммунизма на отдельно взятом участке, а так бы хотелось…

– И что тебе он сказал? – полюбопытствовала Настя.

– Сказал: и кроватей не дам, и умывальников. Тише едешь, дальше будешь, Полыхаев.

– Какой Полыхаев? – не поняла Настя. – Какие умывальники?

– Проехали, Насть. До завтрашнего дня не будет у меня тут ни компьютера, ни телефона.

– Ну, так и иди домой, – отмахнулась Настя. – Ты ведь сдал материал? Сдал. А информации в сегодняшний номер вряд ли нароешь. В понедельник звезды релаксируют после вчерашнего. Шеф уже отвалил куда-то, так что дописываем то, что нарыли за воскресенье и субботу. Запарка начнется в среду, когда следующий номер сдавать будем. Эх, как бы мне еще этого урода Антуана выловить…

Инна позвонила ближе к обеду, огорошив неожиданным предложением.

– Ты чем сегодня занят? – без всякого перехода, спросила она, едва поздоровавшись.

– Ничем, – удивился Егор. – А что?

Голос в трубке стал невероятно сладким.

– Егор, пойдем со мной на тусовку, – попросила мачеха. – Саша отказался, говорит, устал, как собака, а я уже два дня дома сижу, сил нет. Одну меня дорогой супруг не отпустит, а вот с «кровиночкой» – запросто. Давай сходим, Егор, а?

– А куда?

– Сегодня прием у Рахимова. Знаешь Рахимова?

– Откуда?

– А, ну да, действительно… В общем, Рахимов – это нефть, газ и, кажется, еще золото. На сегодня снят «Сноб», потом будет катание на теплоходе по Москве-реке, в общем, веселье до утра. Поедешь?

– Я не знаю, Инн, неудобно как-то, меня же никто не приглашал, да и надеть нечего. Не в джинсах же туда идти.

– Глупости, – отмела мачеха слабые возражения. – Приглашение на двоих Боталовых, какая разница, кто придет, Сашка или ты.

– Я Черский, а не Боталов.

– Непринципиально. Я за тобой заеду через пару часов, пойдем по магазинам, приодену тебя в шелка и жемчуга. И не возражай! Ты идешь на светский раут, значит, должен выглядеть соответственно. Все, я пойду собираться, а ты сиди дома и никуда не уходи!

Егор положил трубку.

Интересно, как себя чувствовала Золушка на самом деле, когда впервые собиралась на бал? Неужели ей было так же хреново? Бедная сиротка ехала на мероприятие, соблюдая присущий местной аристократии дресс-код. Шикарное платье, хрустальные туфельки, карета из тыквы… Сказка, оборвавшаяся в полночь. Принц нашел туфельку, повелся на мишуру и бижутерию, нашел красавицу-замарашку, и жили они долго и счастливо. И умерли в один день.

Наверное.

Ехать с Инной не хотелось, хоть плачь.

Егор пожалел, что не придумал какую-нибудь отговорку. Даже о том, что устроился на работу, сказать не успел, вот досада…

Дверной звонок истерически затрещал.

Егор подпрыгнул.

Инна не могла так быстро доехать, если не звонила непосредственно из подъезда…

А судя по отголоскам (на заднем плане визжала Алиса), звонила она из дома.

Кого же принесло?

За дверью стоял Димка в компании пухлощекой, большеглазой девицы с заметным шрамом на виске. Егор быстро обшарил девицу взглядом. Так себе, третий сорт. В голубеньких глазках – ни капли интеллекта, на брюшке бублики сала, ноги могли быть и подлиннее, волосы погуще, шейка поизящнее… Не Венера Милосская, и даже не голливудская дива с диковинным именем Пенелопа Крус. Девица улыбалась застенчиво, Димка заискивающе.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – удивился Егор. – Ты тут какими судьбами? Забыл чего?

Димка скорбно вздохнул.

– С очередной квартиры погнали. Вещи на лестницу повыкидывали. В общем, теперь голодаем и скитаемся. Бомжуем, так сказать.

– Хреново, – вздохнул Егор. – Заходите. Чаем напою. К сожалению, больше ничего не могу предложить – холодильник пустой. Даму представишь?

– Ой, – сконфузился Димка. – Это Марина. Знакомьтесь.

– Очень приятно, – сказала она и, улыбнувшись, протянула руку. Улыбка была приятной, как будто на какой-то миг ее невыразительную мордашку осветило солнце. Егор улыбнулся в ответ, ответил на рукопожатие. Гости разулись, затолкав грязную обувь под вешалку, и с одинаково голодными лицами потянули носами в сторону кухни.

– У меня есть к чаю печенье, – утешительно сказал Егор. – Вот только времени мало. Пойдемте скорее, мне через час-полтора уезжать.

– Надолго? – скорбно спросил Дима, жадно оглядывая кухню, печенье в вазочке. В холодильнике, откуда радушный хозяин вытащил початую пачку масла, действительно было пусто и холодно, как в склепе.

– Возможно, до утра, – с холодной вежливостью проинформировал Егор.

Сейчас наверняка последует просьба пустить переночевать. А утром он, вернувшись со светского раута, недосчитается ноутбука, денег и фамильного серебра…

– Егор, – кашлянув, начала Марина. – Ты случайно не…

– Кстати, – с фальшивым энтузиазмом перебил Егор. – Прямо подо мной пустует квартира. Правда, там нет отделки и мебели, но зато есть свет, газ и вода. Унитаз тоже стоит. И я знаю телефон хозяина. Хотите, позвоню?

Дима и Марина переглянулись. Предложение было не тем, на которое рассчитывали, но нищие ведь не выбирают? Квартиру действительно нужно искать, а тут вариант, и не самый плохой… Марина приняла чашку, отхлебнула горьковатый чай и улыбнулась. По сравнению с тощим Димкой, с его костлявыми плечами, перебитым в детстве носом, ручонками-веточками и выпирающими коленками, хозяин квартиры смотрелся куда привлекательнее.

Марина вздохнула.

Ей Москва постоянно показывала хищный, надменный оскал аристократки, отказывающей от дома приблудным юродивым. Ни регистрации, ни постоянной работы, ни – как показали последние события – жилья. Съемные квартиры в клоповнике, мечта утром первой оказаться в ванной, не видеть и не слышать гадкой ругани соседей… Димка – не то друг, не то любовник, жалкий, как бездомная собачонка, всегда голодный, в майках, купленных в секонд-хэнде, потому что даже на товары с рынка нет денег…

Еда в общем шкафчике, дружеский секс по пьянке… Ах, постель еще не повод для знакомства! Можно, я останусь у тебя, потому что некуда пойти?

И вот ты остаешься с ним, а за картонной стеночкой – пьяный дядя Вася, тараканы на кухне в банке с вареньем, дверь из фанеры, которая легко открывается пилкой для ногтей. Утром, уходя в институт, боишься, что дядя Вася вломится в твою комнату и, стащив гитару – единственную ценную вещь, пропьет ее у ближайшего ларька. Димка по ночам подрабатывает сторожем и наверняка дрыхнет в магазине на сдвинутых стульях всю ночь, но все равно не высыпается. Оба хотят петь, но наивысшее достижение – подпевка в КВН или выступления в кабаках, под свист и улюлюканье пьяного быдла, требующего «Владимирский централ», «Мурку» и «Миллион алых роз». Димку однажды избили после такого вот концерта пьяные посетители, когда он отказался раздеваться на сцене. Шрам на виске Марины – от брошенной бутылки… Из ресторана их выгнали с позором, посетителей успокоили, задарив клубникой в ананасах, сливками в шампанском и прочей чепухой, потому что один – сын министра МВД, другой – нефтяной магнат, а ты – быдло из рабочего поселка, улепетываешь в обнимку с гитарой, надеясь, что расправы не последует…

Помнишь Ирку из «Астории»? Ну, ту, что пела под Тину Тернер? Говорят, она отказалась переспать с Мамедом Уноняном. Кто такой Мамед? Владелец сети ночных клубов. Теперь Ирка торгует собой в привокзальном борделе. А как еще ей отрабатывать долг? Какой долг? А кто его знает…

Помнишь Серегу? Молчаливого виртуоза-гитариста? Он уехал на родину со сломанными руками. Какая-то темная история с обслуживанием банкета холдинга «Сибирь Алмаз»…

Помнишь их? А этих? Людей с безнадежной приставкой «почти»?

Приехавших в Москву, почти пробившихся, почти реализовавших свои таланты, надкусивших славу, как шоколадку. Сколько из них вовремя вырвали свой кус из жадной зубастой пасти, оказавшись в нужном месте, в нужное время, в нужной постели? Скольких из них столица-акула перекусила пополам?..

Марина вцепилась в чашку и сделала глоток.

Зубы предательски звякнули о фарфор. Вот ведь оно, счастьице, сидит напротив, скалится в дежурной улыбке… Все хорошо, дом, работа и, по словам Димки, богатенький папик. Родился в норковой пеленке.

А у тебя в анамнезе – родители медики из категории низшего обслуживающего персонала, таким в больнице взяток не дают. Максимум – коробка конфет или бутылка паленого коньяка. У Димки родители и того проще, никаких шансов на успех.

Завалиться бы в постель к такому вот…

Или к его папеньке. Только у отца в женах наверняка какая-нибудь пергидрольная выдра, бывшая мисс «Кривой Рог», залетевшая прямо на подиуме и благополучно оставившая сомнительную карьеру модели. А у сыночка в матовых черных глазах лишь раз промелькнула тень извечного мужского интереса. И – пустота.

Бесперспективняк. Хорошее, богатое слово. Мечта логопеда.

– Ну, все, я договорился, – заявил Егор, кладя мобильник на стол. – Ключи сейчас принесут, хозяин тут же живет, на четвертом этаже. Вы сможете сразу заплатить?

– Наверное, – осторожно сказал Димка и цапнул с вазочки последнее печенье. – Если это не очень дорого. Там однокомнатная?

– Да, такая же, как моя. О, звонок!

Хозяин квартиры оказался нудным лысым мужичком средних лет. Квартира действительно еще не была отделана; голый бетонный пол, нуждающиеся в финишной покраске стены. На потолке в патроне не было лампочки. Правда, унитаз новый, девственно чистый…

Показав апартаменты, хозяин равнодушно потребовал залог за три месяца. Марина и Димка приуныли. Даже общего капитала, собранного по карманам, не хватило бы на всю сумму. Глядя на их вытянувшиеся лица, Егор вздохнул и полез в карман за кошельком.

– Егор, спасибо, – радостно улыбнулся Димка. – Ты не сомневайся, мы отдадим. У меня зарплата скоро…

– Да ладно, – отмахнулся Егор. – Я благодаря тебе на работу устроился. Так что теперь мы квиты.

– Только как мы тут будем жить? – уныло протянула Марина, вертя в руках брелок с ключами. – Ни мебели, ни посуды…

– У меня есть надувной матрац, – подбодрил Егор. – Две табуретки тоже могу одолжить и кое-какую посуду.

– Я чайник принесу с работы, – оживился Дима, не обращая внимания на надувшуюся Марину, которую не оставляла мысль о ночевке в теплой постельке Егора. – Устроимся как-нибудь.

В кармане Егора завибрировал сотовый.

– Ну, ты где? – раздраженно заверещал голос Инны из динамика. – Сказала же, чтобы дома сидел.

– Да тут я, этажом ниже, сейчас поднимусь, – ответил Егор. – Ладно, мальчики-девочки, мне пора. Айда скарб забирать, а то мне некогда.

– Егор, я тебе буду всегда-всегда благодарен, – сказал Дима.

В «Снобе» Егор чувствовал себя неуютно. Инна сразу погрузилась в привычную атмосферу, раскланиваясь направо и налево с многочисленными знакомыми, представляя им пасынка с неуместным энтузиазмом.

Поведение Инны показалось странным. Во время шопинга она безжалостно гоняла продавцов-консультантов, точно это не Егор, а она сама собиралась на первый в жизни светский раут. Напяливая на себя очередную рубашку, примеряя новые брюки и туфли, Егор ловил себя на ощущении фальшивости происходящего. Выйдя из кабинки для переодевания, он увидел, как Инна в спешке прекращает разговор по сотовому и торопливо прячет его в сумочку.

Глаза у нее были совершенно счастливыми и светились, как звезды.

В машине энтузиазм мачехи стихийно пошел на убыль.

Егор дважды попытался заговорить с ней, расспросить, куда они едут, кто будет на тусовке, но Инна отвечала до странности тусклым голосом, думая о чем-то постороннем.

В «Снобе» Инну встретили с восторгом, Егора – с невежливым любопытством. Девицы полезли с объятиями, мужчины с рукопожатиями. Крашеная блондинка Аксинья Гайчук, несколько лет назад провозгласившая себя светской львицей, немедленно подсела к Егору. Инна же, обменявшись быстрыми взглядами с фигуристом Евгением Романенко, устроилась неподалеку, делая вид, что тот ее совершенно не интересует.

Она рассчитывала, что Егора быстро возьмут в оборот местные дамы и уведут подальше. Не станет же он сидеть рядом с мачехой весь вечер? А у нее появится алиби, в котором она нуждалась…

Как же тяжело находиться рядом с мужчиной своей мечты и не иметь возможности даже прикоснуться! Боталов давно перестал ее восхищать, радовать. Свою супругу он, по большому счету, всегда воспринимал как дорогой аксессуар.

Другое дело – Евгений: молодой, красивый, успешный…

Тайный роман заставлял кровь кипеть в жилах. А ведь она почти забыла, как это бывает!

Вечер обещал быть приятным.

Аксинья, чьи достоинства ограничивались появлением на свет в семье известного политика, сыпала пошлыми анекдотами. К счастью, громкая музыка почти заглушала ее слова. Романенко рассеянно улыбался и сжимал руку Инны под столом. Выпивка лилась рекой. Официанты носились челноками, с маниакальным упорством угождая капризным гостям.

Сообразив, что ее не слушают, Аксинья потащила Егора танцевать.

Инна удовлетворенно улыбнулась.

Публика билась в истеричной агонии клубной музыки. Посмотреть на все со стороны – и ритуальные танцы людоедского племени Мумба-Юмба покажутся балетом «Жизель»! Лазерные лучи били вверх, вниз, расширялись и сужались. Тяжелый дым стелился по полу, химический воздух бил в ноздри. Люди, вздымая руки вверх, прыгали на одном месте, в их крови бушевали энергетики и экстази. Некоторым уже не хватало сил, и они бессильно отползали к уютным диванчикам, прихлебывая шампанское и бейлис. Другие продолжали прыгать, и в ядовито-зеленом свете прожекторов их лица казались гротескными масками распоясавшихся демонов.

Неистовство и вакханалия…

И жажда – неукротимая, неутолимая, заставляющая поглощать растворенный в баночках с газировкой кофеин. Кровь бурлит и толкается в сердце. Танцуй, не останавливайся! Музыка зовет…

Спустя два часа Егору захотелось домой.

Новые туфли жали, к тому же Аксинья, танцуя, отдавила ему пальцы на ногах. Слегка прихрамывая, Егор отошел к стойке и, заказав мохито, уставился в зал.

«Сноб» лишь внешне казался райским местом. Под верхней пенкой взбитых сливок кипели темные страсти. Лоск и гламур с посетителей слетали уже после двух крепких коктейлей. Светские львицы в сверкающих платьях беззастенчиво ковырялись в носу, размазывая остатки макияжа пальцами. Роскошные локоны сникали от пота, превращаясь в паклю. Важные лоснящиеся мужчинки средних лет, выкушав по бутылке водки, вспоминали свое пролетарское прошлое, проходившее в райкоме, звали официанта «человек!» и щелкали пальцами, не замечая на лицах холуев ненависти, скрытой за тщательно усвоенной вежливой улыбкой. Здесь «хозяева жизни» с пафосом рассказывали об успешном бизнесе, помалкивая, что уже три месяца не платят своим сотрудникам зарплату, хотя требовались для этого не бог весть какие деньги… Но если сгрести их в кучку, можно купить новой девочке новенькую машинку красного цвета, шиншилловое манто, а если будет себя хорошо вести, еще и свозить в Ниццу. Она ведь так хотела попробовать настоящую итальянскую кухню…

Крутые бизнесмены, швыряя на чай официанту минимальную зарплату среднестатистического россиянина, помалкивали о то и дело накатывающей волнами паранойе, когда все вокруг казались предателями и шпионами. И тогда в отдельно взятом королевстве начиналась война!

Любовницы, уличенные в адюльтере, мнимом или реальном, вылетали из насиженного гнездышка лишь в том, что было на них надето. Заместители, заподозренные в финансовых махинациях, с позором изгонялись с работы. С треском выкидывали простых сотрудников, выслушав очередного доносчика…

Но все это было там, за сверкающим занавесом!

Не лучше выглядело и новое поколение, пропитанное кокаином, силиконом и пороками. Они приезжали в «Сноб», уже подогретые торопливым сексом, снятым камерами мобильных телефонов, пили коктейли с абсентом, думая, что делают это шикарно и, несмотря на установленные в туалетах специальные приглушенные лампы, умудрялись попасть в вену… После их визитов на раковинах оставались следы кокаина. В узких коридорчиках, ведущих в вип-аппартаменты, слышались визг, хохот и стоны, страстные или страшные. Слева покрикивала от не испытываемого наслаждения грудастая Барби, которую пялил молодой кавказец, одетый лишь в загар и дорогие часы. Справа постанывал брошенный псевдо-друзьями мальчик с белокурыми кудрями, умирающий от передоза… Через час Барби уедет с новым другом в его квартиру на Воробьевых горах и проживет с ним целых две недели, после чего ее место займет другая. Через час двое крепких мужчин вынесут труп юноши по узкой лестнице и, затолкав его в багажник машины, увезут в неизвестном направлении. Сколько их, красивых, легкомысленных, как мотыльки, пропало в черных ямах ночных заведений столицы?..

Самым любопытным было то, что далеко не все молодые люди имели право находиться тут. Они прибывали в компании «золотой молодежи», повиснув на сынках и дочках олигархов, попивая дармовую выпивку и униженно терпя оскорбления. Взъерошенные, как мокрые воробьи, эти были заметны с первого взгляда: по растерянным взглядам, нервным движениям и какой-то незримой угодливости…

Какая-то девица, хлопая наращенными ресницами, подсела на свободный стульчик у стойки и умильно поглядела на Егора. Грохочущая клубная музыка делала разговор невозможным. Поэтому Егор даже не сделал попытки расслышать, что ему говорила юная фея. От коктейлей уже пошатывало. Егор нетвердой походкой отправился на поиски Инны.

За столиком ее не было. На вопрос, где она, никто не мог ответить, только Аксинья странно ухмыльнулась и скосила глаза вбок. Егор нахмурился. Аксинья состроила гримасу: мол, ты совсем дурачок, что ли? Егор повернулся в указанном направлении. В каком-то темном закутке стояли, прижавшись друг к другу, двое.

Инна и Евгений Романенко целовались, позабыв обо всем на свете. Руки Инны сплелись на шее знаменитого фигуриста, а его ладони жадно шарили под наполовину расстегнутой блузкой Инны. Егор оторопело смотрел, как на спине мачехи под тканью возникают горы и холмы от постоянно движущихся ладоней Романенко. Егор стиснул зубы и отступил назад, не желая больше ничего видеть.

В этот момент в него врезался официант.

За буханьем музыки хруст и звон бьющейся посуды был практически неразличим, но Инна и Евгений отпрянули друг от друга, растерянно глядя на Егора. Тот, низко опустив голову, исподлобья посмотрел на них, потом стремительно пошел к выходу. Оценив ситуацию, Инна бросилась следом. Официант ползал на коленях, собирая осколки на поднос. Романенко тупо наблюдал за этим, не зная, на что решиться. Руки, засунутые в карманы, сами собой сжались в кулаки.

Инна догнала Егора на лестнице. Тот, шагая как автомат, не обращал внимания ни на ее крики, ни на дробный перестук каблучков, пока она не схватила его за руку.

– Подожди, куда ты летишь, – воскликнула она, вцепившись в его локоть.

Егор послушно остановился. Инна, развернув пасынка к себе лицом, вздрогнула. На нее смотрели глаза мужа, налитые кровью, безумные и опасные.

– Егор, давай отойдем в сторонку, я тебе сейчас все объясню. Ты просто все неправильно понял.

Егор неприятно рассмеялся.

– Я почему-то думал, что ты именно это и скажешь.

– Ох, пошли вон туда, – прошипела Инна, ловя на себе взгляды любопытствующих. Егор вяло сопротивлялся, но Инна, перепуганная перспективой объяснения с мужем, в этот момент была способна в одиночку справиться с дюжиной боксеров-тяжеловесов. Затолкав пасынка в наименее людный уголок холла, Инна усадила его на кожаный диванчик.

– Дай сигарету, – нервно попросила она.

Егор пошарил в карманах и сунул ей пачку, в которой болталась последняя, и недорогую зажигалку. Ее попытки прикурить ни к чему не привели – в зажигалке кончился газ. Несколько раз нервно нажав на кресало, Инна бросила эту затею и вытряхнула на диван содержимое сумочки. Найдя свою зажигалку, Инна жадно закурила, выдыхая дым, как паровоз-истерик. Молчание затягивалось.

– Ну, да, – устало сказала она. – У меня роман с Женькой. Мы редко видимся. У него жена, у меня – Боталов. Он собирается разводиться, я же все смелости никак не наберусь. У Женьки сын, у нас с Сашей дочь. Боталов меня никогда не отпустит…

– И что? – холодно спросил Егор. – Мне для чего эти откровения? Ты, между прочим, моего отца обманываешь. Как прикажешь реагировать?

– Егор… Понимаешь, все куда сложнее, чем ты думаешь. Твой отец далеко не святой человек. Я бы сказала даже – совсем не святой. И моя жизнь с ним – каторга, тюрьма, из которой не выбраться. Пока ты не ощутил этого на себе, пока тебе все кажется сказкой. Но рано или поздно ты со мной согласишься и все поймешь!

– Инна, я не хочу этого слушать…

– Я прошу тебя ничего не говорить отцу, – перебила его Инна. – Ну, подумай сам, кому ты сделаешь лучше? Он и так уже догадывается, но, пока я сижу взаперти, у него нет повода. Разведется он со мной, что дальше-то будет? Не со мной, тут как раз все ясно. С тобой что будет? Новая мачеха может оказаться не такой лояльной. Или ты надеешься, что Саша вернется к твоей матери?

– Инна, хватит…

– Егор, я тебя очень прошу, пожалуйста… Я сама расскажу, когда придет время.

– Инна, – прервал ее Егор, – ты понимаешь, о чем меня просишь? Это, черт побери, мой отец!

Его голос, жесткий и холодный, ударил по ушам Инны. Она зажмурилась и, откинувшись на подушки, затянулась, глотая дым и застрявшие в горле слезы.

– Егор, а как же Алиса? – негромко спросила она. – Ей и так живется несладко. Мы ведь только на людях счастливая пара. Дома без конца ругаемся, и этому конца нет. Если бы ты знал, как я хочу уйти…

– Так уходи! У твоего конькобежца небось не в Бутово халупка и деньжата водятся…

– Если я попробую уйти, через неделю меня найдут в Москве-реке, – глухо сказала Инна и раздавила окурок в пепельнице. – Твой отец – страшный человек. Ты даже не представляешь, сколько скелетов в его шкафах!

– А в твоих? – парировал Егор.

Инна открыла рот, чтобы ответить, но прямо над ее ухом раздался жеманный голос, заставившей ее прекратить диалог.

– Инна, мусик, как я рад тебя видеть!

Егор поднял глаза.

Рядом стояло нечто, отдаленно похожее на мужчину: тщательно налакированные волосы стояли дыбом, простецкое, почти крестьянское лицо было тщательно затонировано, маленькие глазки подведены. Существо было облачено в белую рубашку с кружевным жабо и обтягивающие штанишки из сине-зеленой кожи, переливающейся мелкими чешуйками. Существо протянуло Инне тощие ручонки, увенчанные россыпью колец, и с силой выдернуло ее с дивана.

– Тебя так давно не было видно, – щебетало существо, почти прикасаясь щеками к лицу Инны в приветствии. – Неужели твой тиран и деспот решил навеки заточить тебя в башне? Но ты нашла силы сбежать? Какая молодчуля! Смотри, что на мне! Это последняя коллекция Готье. Отвалил сумасшедшие деньги. И только что увидел еще два таких же наряда, причем один – на Алмазове! Ну не свинство ли?! А кто этот пусик с тобой? Ты времени зря не теряешь…

– Пусик – это сын тирана и деспота, – ответила Инна. – Знакомьтесь: Егор, журналист, очень способный. Он недавно в Москве. А это – Антуан, певец, наша новая звезда.

– Очень рад, – пропел Антуан и ловким движением бедра оттеснил Инну куда-то вбок. – Между прочим, для друзей я просто Тоша.

Вспомнив о неудачной попытке Насти организовать интервью с Антуаном, Егор хищно улыбнулся.

– А я так просто счастлив! – в тон Антуану пропел он и с силой пожал руку, безвольную, как лапка мертвого бройлера. – Егор, для друзей просто… Егор.

Подхватив Антуана под локоть, Егор потащил его в сторонку.

Антуан запрокинул голову и глупо захихикал.

– Егор, – робко позвала Инна.

Тот обернулся.

На лице пасынка Инна увидела улыбку – тонкую, как у гадюки.

– Не бойся, – прошипел он. – Я не скажу.

Мечты – они, как песчаные замки.

Ты их возводишь, громоздя одну на другую, а потом кто-то наступает на сооружение кирзовым сапогом.

Влажный, осыпающийся звук – и нет мечты.

Финита!

Кому-кому, а Диме об этом было известно прекрасно. Уже год он жил в Москве, а удача по-прежнему стояла тылом, не думая обернуться даже в мимолетном проявлении благосклонности. Утром – занятия по вокалу в училище, ночью, раз в два дня – дежурство в магазине…

Осень уже брала свое. По вечерам в городе царили сырость и холод. В магазине еще не включили отопление, да и дома, на съемной квартире, было зябко. Вдвоем с Маринкой они купили обогреватель, выбрав самый дешевый и маленький, но толку от него почти не было. Ночью, набросав на себя все, что было теплого, они стучали зубами, лежа на толстом ватном одеяле. Одолженный Егором надувной матрац Маринка случайно проколола ножом, когда по примеру аристократии решила позавтракать в постели. Дима страшно ругался, ведь именно ему пришлось идти к Егору и униженно просить прощения за испорченную вещь. Хорошо, хоть тот не потребовал вернуть деньги немедленно…

После трагической гибели матраца Марина, чувствуя за собой определенную вину, умудрилась где-то раздобыть кровать: старую, обшарпанную, с растянутой сеткой и дряблым ватным матрацем. Спать на ней было тоже не слишком удобно, но, по крайней мере, гораздо теплее. Однако в последние несколько дней Диме все чаще приходилось ночевать в других местах: то у Егора, то на работе, то еще где-нибудь, потому что Марина, отчаявшись захомутать красавчика-соседа в свои тенета, решила устраивать личную жизнь с любым потенциальным женихом.

События последнего полугодия жизни Димы развивались какими-то неровными толчками: вверх, вниз, пауза… Однако в этой кривой глубина падений была куда круче, чем траектория взлетов.

Он стоял на улице, мрачный и пришибленный.

Только что закончилось очередное прослушивание на роль в мюзикле. Маринка, ошарашенная новой возможностью, прилетела домой как безумная, начала тормошить и требовать, чтобы он пошел с ней:

– Дима, это молодежный мюзикл, почти как на Бродвее! – орала она. – Об этом пока мало кто знает! Ну, вставай же, скорее, пока туда не сбежалась вся Москва…

До здания, в котором проходил кастинг, Дима и Марина долетели за час, что, учитывая расстояние, явно превышало человеческие возможности. В метро влетели, когда двери поезда уже закрывались, маршрутку пришлось брать штурмом, используя гитару как оружие. Сидя внутри, Маринка начала истерически подхихикивать и тыкать пальцами куда-то вбок. Дима скосил глаза на собственное плечо и увидел толстый шов. В спешке он надел кофту наизнанку. Маринка хихикала и кренилась на бок, заваливаясь на недовольно косившуюся на нее толстую тетку в вязаной безрукавке. А вот Дима почему-то не разделял веселья подруги. В сердце зашевелился червячок нехорошего предчувствия: зря едем, все зря…

Так оно и вышло.

Уже на подходе к бывшему Дому пионеров Дима и Марина увидели змеившуюся очередь – как минимум сотня претендентов на роль! Однако в этой очереди что-то было неправильное… В воздухе витало странное напряжение. Никто не распевался, почти никто не разговаривал. Лица молодых людей были напряжены и серьезны.

– Странно, – медленно сказал он. – Будто на бойню идут. Чего все такие злые?

– Никто внутрь не заходит, – ответила Марина, вытягивая шею. – Кажется, двери закрыты. Неужели прослушивание уже началось? Мы же вовремя приехали…

– «Мало кто знает», – ехидно процитировал Дима подругу. – «Пока вся Москва не сбежалась»… Да вся Москва уже тут. И, похоже, с утра. Чего такой ажиотаж-то?

– Мюзикл американцы продюсируют, – процедила сквозь зубы Марина. – Насколько я знаю, приличные бабки будут платить. Что-то вроде «Нотр-Дама». Говорят, даже Алмазов согласился принять участие. Премьера на Новый год ожидается, вроде бы по одному из центральных каналов покажут…

– По телику?

– Ну да, а что?

Дима вздохнул.

– Дура ты, Маринка. Кто же нас с тобой в «ящик» пустит? Тем более если сам Алмазов согласился принять участие. Да там даже массовка из звезд будет! Пошли отсюда.

– Ты с ума сошел? – яростно прошипела Маринка. – Это же шанс, понимаешь? Шанс!!! Да я тут костьми лягу, а попаду на прослушивание!

– Где ты уже своими костьми не ложилась, а толку чуть, – ехидно фыркнул Дима.

Марина покраснела и зло сощурила глаза.

– Не хочешь, не надо, можешь уходить, я тебя не задерживаю, – процедила она. – А я хоть до ночи останусь. Потом будешь локти кусать, и не говори, что я тебя не предупреждала!

Марина вырвала гитару у Димы и решительно направилась к очереди. Он посмотрел ей вслед, не зная, тащиться за ней или послушаться голоса разума и вернуться домой. Девушка, усиленно работая локтями, продиралась сквозь толпу, игнорируя недовольные реплики. Она еще несколько минут надеялась, что Димка побежит следом…

Черт побери!

Она возилась с ним уже несколько месяцев.

Да, это он пустил ее пожить к себе домой. Но разве она не отработала его гостеприимство в койке? Разве не она стирала его грязные джинсы в старой ванне, старательно игнорируя сальные шуточки пьяного соседа, который всегда приходил помочиться в тот момент, когда Марина устраивала стирку или собиралась помыться. Задвижка на хлипкой двери отсутствовала. Несколько раз Марина с визгом хлестала ввалившегося в ванную соседа мокрыми джинсами. Тот мерзко хихикал и уворачивался. Дважды он заходил в те минуты, когда она, красная и распаренная, сидела в ванне, одетая лишь в пену, а один раз он застал ее совершенно голой, когда она только-только стянула трусики и задрала ногу, чтобы забраться под душ. После этого случая Димка соорудил в ванной запор в виде тонкого крючка из проволоки. Но мастер из Димки был тот еще! Крючок плохо держал дверь, при нажатии она открывалась на пару сантиметров, позволяя сунуть в щель карандаш и поддеть крючок. Впрочем, если сосед пытался войти, Марина успевала прикрыться. Поэтому тот выбрал другую тактику: приоткрывал дверь и, сопя, наблюдал за процессом мытья, старательно шуруя потной рукой у себя в штанах…

Переезд в новую квартиру, пусть даже совершенно неприспособленную к жизни, стал для Марины сказкой. Наконец-то можно ходить по квартире, не беспокоясь о пьяном соглядатае, не прятать деньги, вещи, не бояться, что по возвращении выяснится, что ее любимая гитара уже несколько часов принадлежит мужику из соседнего дома!

Да, конечно, за переезд в какой-то степени следует благодарить Димку. Но, в конце концов, это не его заслуга! Просто он оказался в нужном месте в нужное время. Да и к Егору бы не пошел – Марина настояла, когда разоткровенничавшийся Димка вскользь упомянул о богатеньком папике нового знакомого. Вот только прибрать к рукам не получилось ни папу, ни сыночка…

Марина ревниво припомнила ногастую блондиночку-мачеху, волоокую, ухоженную. Таких не меняют на унылых хомячков! Да и сыночек оказался не промах. Переехав, Марина то и дело поднималась наверх: то соли одолжить, то сахару, старательно выбирая наряды из немудреного гардероба. Тут подтянем, там подберем, грудь нараспашку, в глазах поволока…

Бери меня, я вся твоя!

Но Егор почему-то «брать» отказывался и в гости не приглашал, оставляя томиться в прихожей. Трижды на голос из глубины его квартиры выходили девицы – всякий раз другие: брюнетка, блондинка и даже эмо с розовыми волосами. Всучив соседке сахар или соль, Егор с неизменной вежливостью выпроваживал Марину прочь. И только в глазах, черных, как ночное озеро, светилось презрение.

Сволочь…

Марина пристроилась в хвост очереди и, обняв гитару, угрюмо уставилась вперед. Спустя четверть часа дверь приоткрылась. Толпа заволновалась и рванула на штурм. Марина бросилась к дверям вместе со всеми, не заметив вышедшего с черного хода Егора.

Димке повезло больше.

Спотыкаясь обо все подряд, придерживая руками сползающие модные джинсы от псевдодизайнерского дома моды, Дима побрел к остановке и буквально налетел на Егора, торопившегося к своему автомобильчику.

– О, привет, – удивился Егор. – А ты тут откуда?

– На прослушивание с Маринкой пришли, – ответил Димка.

Хорошо бы Егор направлялся домой и подвез его! Иначе опять придется тащиться через всю Москву в маршрутках, потом в метро. С неба сыпалась какая-то мокрая пакость, сущее наказание, а не дождь…

Унылая беспросветность.

Бесперспективняк…

Слово, которое Димка выговаривал с первого раза, а у Маринки никак не получалось, отчего она злилась и долго, тщательно тренировалась по слогам.

– Чего ж не остался? – весело спросил Егор. – Если ты домой, садись, подброшу.

– Спасибо, – с благодарностью сказал Димка, дождался, пока «Фольксваген» хрюкнет сигнализацией, и забрался в уютное, пахнущее кожей нутро автомобильчика. – Я решил, что нет смысла оставаться. По слухам, мюзикл будет из звездного состава.

– Ну, правильно решил, – подтвердил Егор и завел машину. – Сегодня массовку отбирают, роли-то уже распределены. Берут профессиональных танцоров в основном, ну и так – людей, изображающих толпу. Оплата – пятьсот рублей за вечер. Оно тебе надо? Я там час проторчал, ждал визита великого и ужасного Алмазова, но барин прибыть не пожелали. Сегодня еще одна тусовка, в другом месте, надеюсь там его отловить…

Пока Егор аккуратно вливался в сплошной поток автомобилей, Дима, без спроса вытащив из валявшейся на приборном щитке пачки сигарету, с наслаждением закурил и уставился в окно.

Ну, почему одним все, а другим ничего?

Вон, сидит, баранку крутит…

Третий месяц в Москве, а уже – машина, квартира, работа, связи и протекция. И что самое обидное, без всяких усилий с его стороны!

Повезло же родиться в богатой семейке. Папашка – олигарх, души в сыночке не чает, мачеха едва ли не облизывает: вон, машину подарила, одела, обула с ног до головы, живет и в ус не дует. А тут носишься, как ужаленный, и ничего! Папа на заводе, слесарь шестого разряда, мама – врач-педиатр, какие уж тут связи и деньги… Жизнь от зарплаты до зарплаты. На завтрак гречка с курицей, на обед супчик из вермишели, на ужин – супчик и гречка. На день рождения мама печет тортик, дарит «полезные» штаны с начесом – и никаких коньков и нового велосипеда. Ты ходишь в школу, как все, живешь как все, и срываешь первые аплодисменты за исполнение песенки «Во саду ли, в огороде» на утреннике. Учителя с умилением перешептываются: «Этот мальчик далеко пойдет», школьная училка пения гордо выпячивает объемную грудь, словно она чему-то и правда учила детей…

И вот тебе уже семнадцать, выпускной позади!.

Москва, куда ты переезжаешь, чтобы поступить в лучшее музыкальное училище, начинает тебе хамить еще на вокзале.

Жестокий город, женщина-вамп, сосущая кровь из приезжих!

Жить в общежитии невозможно, хотя поначалу кажется, что весело. Соседи по комнате всегда голодны, безжалостно пожирают твои продукты, берут поносить вещи и никогда ничего не возвращают. Выспаться – удача, поесть – удача, получить заказ на обслуживание банкета – неслыханный фарт. А потом, когда пьяная тетка с сальными руками начинает липнуть к тебе на сцене и требует снять штаны, ты отказываешься, отступаешь, до тех пор, пока пьяный спутник тетки не бьет тебя кулаком в нос. Ослепляющая вспышка боли – и искры брызжут во все стороны, вместе с каплями крови…

Унижения, извинения. Извинения, унижения.

На всех прослушиваниях отбирают других, которые и петь-то толком не умеют. На последнем конкурсе «Звездопад» очень известный продюсер сказал не менее известному композитору вполголоса: «Ну, как такого брать? Посмотри на него: петь может, но на него формат не подберешь!» Композитор важно кивнул головой…

В результате – на конкурс взяли татуированного по самое не хочу сына известного бизнесмена. Дима эту сцену наблюдал, разговор слышал, не зная, то ли гордиться собственной уникальностью, то ли засунуть подальше харизму с талантом. А татуированный мажор потом занял аж третье место. Димка смотрел финальный концерт по крохотному телевизору в магазине. Теперь мажор – крутой рэпер. Правда, поет по-прежнему между нот, но высокие технологии помогают. Тут вытянем, тут прилепим кусочек от исполнения другого артиста (ведь всем известно: певцы старой школы прекрасно выпевают окончания слов, а молодежь их проглатывает), и мажор взлетает на верхушку хит-парада.

А Димка – никто.

– Чего такой кислый? – спросил Егор.

– Ничего не кислый.

– Кислый, как щи. У меня даже в машине атмосфера изменилась. Кто тебя, сироту, обидел?

Тут Димка все и вывалил.

И про адскую невезуху, и про вечное безденежье, даже мажора-рэппера не забыл упомянуть. Правда, когда речь дошла до неких лимитчиков, уже обзаведшихся квартиркой и машинкой, Димка стушевался. Егор лишь хмыкнул.

– Я понимаю, с моей стороны это звучит глупо, – вяло сказал Димка.

Все силы ушли на страстное объяснение.

Внутри была пустота…

– Но у меня правда нет никаких шансов на успех. Все эти прослушивания – фигня на постном масле! Если бы я плохо пел, может, и смирился бы. Но я же хорошо пою, ты знаешь. Берут не самых талантливых, а середнячков.

– Ну, правильно, – подтвердил Егор. – Чтобы их можно было легко заменить. Бэк-вокалист не должен затмевать звезду. Ты посмотри на все эти мальчуковые-девчуковые коллективы. Глянцевые, целлулоидные, а петь хоть кто-то умеет? Чаще всего так: кто дает продюсеру, та и солистка. Или солист… Ты на такое пойдешь?

Димка промолчал.

– Не кисни, – сказал Егор. – Перевернется и на твоей улице самосвал с пряниками.

– Да уж, перевернется, жди, – саркастически фыркнул Димка. – Я под несчастливой звездой родился.

– Да ладно…

– Вот тебе и ладно. Я по блатным местам, где «звезды» тусуются, не хожу. Кто меня туда пустит?

Егор нахмурился и сосредоточенно уставился вперед.

– Ну, положим, в этом я тебе помогу. У меня фотограф заболел, поэтому я сегодня и швец, и жнец, и на дуде игрец. Вечером Алмазова будем отлавливать…

Егор сунул руку в карман и вытащил запаянную в пластик бумажку с хищно сверкнувшей надписью «Пресса».

– У меня аккредитация на двоих, – заявил он. – Так что, если хочешь…

Договорить Егор не успел.

Димка подпрыгнул на месте, едва не врезавшись головой в потолок в намерении броситься Егору на шею. Егор испуганно дернулся, машина вильнула вбок, с трудом увернувшись от здоровенного «Лексуса». Джип нервно загудел клаксоном, едва различимый за тонировкой водитель разразился беззвучной тирадой и даже показал неприличный жест средним пальцем.

– Егор, правда можно?

– Дима, ты меня угробишь, – сердито ответил Егор. – Можно, конечно. Чего ж нельзя-то. Только уговор: я там тебе не нянька! У меня работа. Алмазов – та еще сука, он нас не любит. А мне скандал нужен. Возможно, придется делать ноги.

– Бли-ин, – протянул Димка. – Я даже не знаю, как тебя отблагодарить…

– Сочтемся, когда звездой станешь, – усмехнулся Егор.

На подобных вечеринках Диме бывать еще не приходилось.

Егор, миновав секьюрити, сразу же отобрал у приятеля сумку с фотоаппаратом, диктофоном и прочими причиндалами, бросил на прощание «удачи!» и растворился в толпе.

Оставшись один, Дима заскучал.

Клуб подавлял помпезностью, обилием зеркал и позолоты. В многочисленных отражающих поверхностях сверкали бриллиантами, настоящими и поддельными, гламурные девицы со взбитыми в львиную гриву локонами а-ля Памела Андерсон. Из до предела декольтированных платьев выглядывали прелести – натуральные и силиконовые. Девицы были хороши! Некоторые прогуливались под руку с импозантными мужчинами, гордящимися своими выпирающими пузами, плешками на голове и многокаратными перстнями на пальцах рук. Ну и, конечно же, все кругом утопало в Картье, Версаче и Дольче Габбана, настоящих и поддельных, но одинаково ослепительно переливающихся…

Девочек, которым со спутниками не повезло, в зале тоже было предостаточно. Они обшаривали хищными лазерными взглядами густо накрашенных глаз одиноких мужчин, оценивая их с точки зрения перспективности. Дима хмыкнул, увидев, как на отошедшего от столика рулетки известного телеведущего Александра Галахова с разных сторон набросились сразу две нимфы неопределенного возраста. Под толстым слоем пудры, румян и тонального крема было тяжело разглядеть истинную сущность гарпий, вцепившихся острыми ногтями вызывающе красного цвета в рукава телезвезды.

Галахов пребывал под солидной «мухой», посему шел довольно нетвердой походкой. Девицы одновременно схватили его за руки и потащили в разные стороны. Набриолиненный ежик волос Галахова зашатался, как Пизанская башня и даже слегка опал на левый глаз, отчего телеведущий стал похож на юного Гитлера.

– Сашенька, – защебетала нимфа с длинными локонами, – вы знаете, я так мечтала с вами познакомиться! Моя мама просто без ума от вашей передачи…

– А уж как я хотела с вами встретиться, – запела ему в ухо вторая дамочка, у которой бюст был не столь обширен и локоны покороче. – Всегда хотела попасть к вам на передачу. Скажите, а как можно это сделать?

Тройка прошествовала мимо Димы.

Галахов поднял голову. Затуманенный алкоголем взгляд его темных глаз сверкал нездоровым блеском… Вокруг стоял шум, из углов откровенно несло дымком, в котором не было даже намека на никотин. То и дело в поле зрения Димы попадали люди с вытаращенными глазами и некоординируемыми движениями. За столиками мужчины откровенно лапали своих барышень.

Танцпол ревел.

Зеркальные шары отбрасывали на стены и лакированный, как туфли франта, пол мириады отблесков.

Где-то под потолком в золоченых клетках извивались гибкие тела стриптизерш, пикантные места которых прикрывало сверкающее стразами полупрозрачное белье. На эстраде метался тощий индивид, старательно выпевающий что-то непонятное. Дима вслушался в слова, стараясь уловить смысл…

Смысла не было.

Певец хилым голоском в полторы октавы под «минусовку» пел: «Ты меня любила, я тебя не любил. Ты меня разлюбила, я тебя полюбил. Дождь…» Дима пригляделся. Да это же Влад Голицын, любимчик тинэйнджерок от девяти до семнадцати! Вокруг извивались в такт музыке несколько молоденьких девочек, пара нервно дергающихся парней в модно приспущенных джинсах и толстый лысый мужик в пиджаке наизнанку. Напротив эстрады за столиком сидел продюсер Влада, Юрий Люксенштейн, хмуро глядящий на своего подопечного. На ухо Люксенштейну что-то орал, потрясая локонами, музыкальный критик и журналист Гия Кантридзе. Люксенштейн кивал, стряхивая пепел с дорогой сигары прямо в тарелку, на которой лежал недоеденный краб.

«А ведь я могу петь гораздо лучше, – с завистью подумал Дима, глядя, как кривляется на сцене Влад. – Я, по крайней мере, умею петь. Почему кому-то достается все, а кто-то так и останется охранником в ночном магазине?»

Дима отвернулся от эстрады.

Внезапно атмосфера клуба стала ему ненавистной. Он подошел к стойке бара, заказал себе рюмку коньяку и мрачно уставился в заставленную бутылками стену. Бармен с кривой ухмылкой покосился на Димину рубашку, но от комментариев воздержался. Дима почувствовал, как его щеки наливаются краской. Даже паршивый бармен этого развлекательного центра был одет лучше!

Неподалеку стоял лучезарный Теодор Алмазов, привычно таращившийся на журналистов с высоты своего двухметрового роста. Журналисты подсовывали Алмазову свои микрофоны, беспрерывно щелкали фотовспышки, отовсюду пялились красные глаза камер. Блестящий костюм Теодора затмевал даже блеск софитов. Томно обмахивая платочком потный лоб, Алмазов что-то снисходительно бубнил в услужливо подставленные микрофоны. В толпе журналистов Дима увидел Егора, протягивавшего в вытянутой к Алмазову руке диктофон.

Дима фыркнул.

Так протягивают кость собаке, которая сидит на цепи, длину которой ты не знаешь. И если сейчас Алмазов вцепится Егору в горло, это станет гвоздем программы!..

Егор что-то сказал Алмазову, тот налился кровью, как помидор, и ответил с возрастающей экспрессией. Егор, видимо, не остался в долгу. Алмазов тоже. Журналисты радостно сомкнули ряды и направили телекамеры и фотоаппараты на брызжущего слюной Теодора. Алмазов начал нервно сучить ногами сорок шестого размера и что-то кричать, указывая в сторону выхода. Но фотовспышки быстро привели его в себя. Спустя минуту он снова улыбался. Только взгляд остался недобрым, белки глаз налились кровью…

Бармен поставил рядом с Димой пузатый бокал с коньяком и постучал пальцем по неровно оторванной бумажке, где шариковой ручкой была написана запредельная за рюмку коньяка сумма. Отступать было некуда. Дима вытащил тощий кошелек из дешевой синтетики, достал деньги и сунул их бармену. Тот презрительно скривил губы и отошел к поджидавшим его клиентам.

– Пьешь? – выдохнул прямо Диме в ухо Егор, подкравшийся незаметно, как мышь, и уселся рядом, скрестив ноги в обтягивающих кожаных штанах.

– Пью, – кивнул Дима.

Говорить было тяжело. Музыка оглушала, бухая в перепонках так, что вместе с воющими колонками бухало сердце, а в голове колотились неистовствующие барабаны. Егор махнул рукой бармену.

– Лёнчик, кофе, черный, с сахаром, – прокричал он, взявшись за мочку уха бармена. Бармен кивнул головой так интенсивно, что едва не остался без уха.

«Ишь ты, – подумал Дима. – Уже и бармен с ним знаком…»

– Как тебе Алмазов? – прокричал он другу. – Взял интервью?

– Взял, – отмахнулся Егор. – А вообще, он – козел.

– Почему?

– По кочану! Дома расскажу.

На эстраде появилась девица с волосами, выкрашенными в голубой и розовый цвета. Влад Голицын, получив свою долю аплодисментов, раскланялся и удалился, чтобы через пару минут появиться рядом с Люксенштейном. Продюсер был недоволен, Влад хмур. Кантридзе молча пил водку. Егор пил кофе и просматривал в цифровом фотоаппарате снимки, хмуря брови и чертыхаясь.

– Интересно, о чем они говорят, – сказал Дима, махнув подбородком на Влада и Люксенштейна.

Егор бросил короткий взгляд в указанном направлении и снова уставился на экран своего фотоаппарата.

– Влада, похоже, скоро побреют, – пояснил он. – Девчонки сегодня в редакции болтали, что Люксенштейн им недоволен. В проект вбухана уйма денег, Юрий сделал из Влада звезду, а тот начал крутить носом. А кому это понравится?

Девица на эстраде пела не слишком громко, так что с грехом пополам можно было даже вести беседу.

– К тому же Влад женился, – хмуро произнес Егор, крутя фотоаппарат в разные стороны, чтобы лучше рассмотреть снимок. – Люксенштейну это очень не понравилось. Правда, жена Влада из «золотой молодежи», дочка медийного магната, но все равно… Юрик считает, что кумир должен быть свободным: тогда девочки на него будут вешаться гораздо охотнее. Но я думаю, подоплека здесь все же была другая.

– Какая? – удивился Дима.

– Личная… Или ты всерьез думаешь, что Влад пробился на эстраду своим талантом? Он поет под «фанеру», вокал за него вытягивают на компьютере.

– Да ладно?!

– Сам подумай: у Люксенштейна в продюсерском центре три основных проекта и еще фиг знает сколько потенциальных. Он рьяно раскручивает Влада, трио «Тротил» и певичку Соню. Соня – проект коммерческий, у нее папа банкир, а вот «Тротил» и Влад – другое дело. В «Тротиле» только один из солистов петь умеет, потому что Гнесинку закончил. Второй тоже немного может, но третий – бывший стриптизер, только рот раскрывает. «Тротилы» сильно не рыпаются, потому что музычка их не слишком форматная. Бросит продюсер, куда им деваться? Влад – другое дело, у них с Юрием чуть ли не любовь была…

– Неужели?

– Ну, врать не буду, точно не знаю. Но вроде как Влад – сын бывшего сокамерника Люксенштейна. Говорят, он был в своего сокамерника жутко влюблен, а тот возьми и склей ласты на зоне. Влад на папашу сильно похож, вот Юрик и взял его под свое крыло.

– Да ну, глупости, – отмахнулся Дима. – Прямо Санта-Барбара какая-то. В жизни так не бывает.

– В жизни всякое бывает, – назидательно сказал Егор. – За что купил, за то и продаю. Фотки папаши Влада я лично видел – действительно, сходство есть. То, что Люксенштейн сидел за спекуляцию в свое время, тоже факт установленный. Правда, Влад тщательно скрывает, что папаша был судим, но, думаю, это можно будет выяснить.

– Оно тебе надо? – невесело усмехнулся Дима.

– Нет, Димася, оно мне не надо, – ответил Егор, заталкивая фотоаппарат в сумку. – Неинтересно это. Мелковато для меня. Ни славы, ни денег. Если хотя бы что-то в духе большого развернутого интервью, а так… – Егор безнадежно махнул рукой. – Зато шефа это очень интересует: кто с кем спит, кто от кого залетел, кто кому дал по морде и тому подобное.

– Тебе на телеканал «Культура» надо идти, – посоветовал Дима, глядя, как Влад вскакивает с места как ошпаренный и что-то злобно шипит в лицо Люксенштейну. Продюсер пожал плечами, выдохнул в лицо певцу клуб дыма из окурка сигары и презрительно махнул: мол, не заслоняйте, юноша, обзор. Влад что-то еще сказал, развернулся и понесся к выходу. С лица Люксенштейна сползла притворно-равнодушная ухмылка. Он вынул мобильный, набрал чей-то номер и что-то буркнул. Кантридзе успокаивающе обнял Юрия за плечи, но тот смахнул руку Гии со своего плеча и нервно схватился за бокал с коньяком.

– Капец котенку, – удовлетворенно произнес Егор. – Зуб даю.

– Ничего, – мрачно произнес Дима. – Влад не пропадет. Его теперь кто угодно подхватит и раскручивать дальше будет.

Егор округлил глаза в притворном изумлении.

– Димася, ну ты прямо как младенец! Кому он теперь сдался?! Вся тусовка знает, что Люксенштейн вкладывал в него бабки, потому что имел еженочно. У Влада ничего нет за душой. Это же не Алмазов с его луженой глоткой и фактурой! Сними с Влада его цацки, смой раскраску и прическу – что останется? «Подхватить» этого лузера после того, как его бросил Люксенштейн, может только очень отважный человек с большими деньгами. А ссориться с Юрием не захочется ни поэтам, ни композиторам. И значит, опальному Владу не перепадет ни одного более-менее стоящего хита. Разве что сам наваяет что-то гениальное, в чем я сильно сомневаюсь.

– У него в альбоме несколько песен, написанных им самим, – заметил Дима.

– …И ни одна из них не стала хитом, – продолжил Егор. – И потом: не факт, что их написал Влад. На бумажке все что угодно можно накорябать, она все стерпит. Нашли «негра», сунули пару сотен долларов, тот песню написал, а на обложку поставили имя Голицына. Так многие делают.

– По крайней мере, он женат на богатой дуре, – пожал плечами Дима.

– А вот напрасно ты так про девушку, – возразил Егор. – Его Лола совсем даже не дура. Заметь, она выходила замуж за перспективного певца, а теперь может оказаться супругой певца безработного, без надежного тыла за спиной. Сильно сомневаюсь, что Лолин папик будет вбухивать бабло в безголосого зятя. Так что, если Юрий Влада кинул, очень скоро Голицын поедет по сельским клубам старушек развлекать. Прощай, красный «Хаммер» и квартирка на Арбате! Да здравствует хрущоба в Бирюлеве с видом на свалку.

Егор залпом допил остывший кофе, махнул официанту и застегнул сумку.

– Ты домой? – деловито осведомился он. – Потому как я уезжаю. Если едешь, то пошли к машине. Мне утром материал сдавать, рассиживаться некогда.

– Езжай, – равнодушно произнес Дима. – Я еще посижу. Может, я в последний раз в этом заведении, так хоть потусуюсь.

– А чего тут тусоваться? Та же забегаловка, что перед нашим домом, такие же алкаши и нарики, только декорации побогаче. Значит, не едешь?

Дима отрицательно покачал головой.

– Ну, как знаешь, – Егор пожал плечами и, сунув под блюдечко пару купюр, соскочил с высокого стула. – Добираться-то как будешь?

– Такси возьму.

– Деньги есть?

– Есть, – соврал Дима.

– Чао-какао, – кивнул Егор и махнул рукой. – Не напивайся, тут все очень дорого.

После ухода Егора Диме стало еще тоскливее.

Коньяк выпит, сидеть у стойки бара, не делая заказа, было неудобно, тем более, что бармен бросал многозначительные мрачные взгляды. Дима отошел в сторону, встал за колонну и продолжил наблюдение. Никто не обращал на парня внимания. Он находился в многолюдной толпе, но не стал ее частью, поскольку не считал себя достойным всего этого блеска. И, хотя Дима прекрасно понимал, что среди этих глянцево-целлулоидных лиц и фигур Барби и Кенов львиная доля пришли сюда на тех же птичьих правах, они являлись составляющей частью этой серпантинной феерии, а он – нет. На душе было паршиво.

Дима ощущал себя вором, пришедшим на чужой праздник в надежде стырить фамильное серебро. Он уже пожалел, что не уехал вместе с Егором. Теперь нужно было придумать, как добраться домой.

«Ну их всех, – с неожиданной злобой подумал Дима, – клуб закрывается в шесть утра. Просижу до закрытия, а там и метро откроют».

Девица с разноцветными волосами удалилась со сцены под жидкие аплодисменты. Вместо нее появился толстенький ведущий с лакированным ежиком на голове. Дима оглядел его чуть ли не с ненавистью. Ведущий частенько мелькал на телевидении, после того как развелся со своей супругой. Прежде они составляли полушутовской дуэт. После развода супруга резко пошла в гору, а вот ведущему везло меньше. Во всяком случае, петь он стал реже, зато на телеканалах мелькал ежесекундно, строя из себя юмориста.

– А сейчас, дорогие мои, – ласково пропел ведущий, – мы объявляем конкурс караоке! Любой желающий может блеснуть своим талантом перед нами, чтобы выиграть главный приз. А призом сегодня станет… станет призом…

Ловким движением фокусника ведущий вынул из кармана что-то маленькое и блестящее.

– Призом станет золотая членская карта ночного клуба «Пурга», позволяющая ее обладателю приходить сюда в любой день!

Последние слова ведущего потонули в звуках фанфар.

На сцену выбежали полтора десятка девочек и мальчиков, среди которых сильно выделялся пузатый мужчина в пиджаке наизнанку. Дима обернулся, натолкнулся на тяжелый мутный взгляд Люксенштейна и отважно шагнул на эстраду. Сердце колотилось отчаянно, как перепуганная птица…

Желающих спеть было больше чем достаточно.

Все по очереди исполняли по трети куплета веселой детской песенки о маленькой елочке. Диме повезло: его соседка, блондинистая девица, была настолько пьяна, что не могла даже вспомнить, не то что произнести свою часть песни. Дима выхватил у нее микрофон… Когда худенький мальчик в нелепой белой рубашке неожиданно чисто, с яркой и четкой мелизматикой пропел куплет новогодней песенки, сонный взгляд Люксенштейна внезапно прояснился. Он уставился на поющего парня и ткнул Гию Кантридзе в бок.

– Послушай, – прошипел он в ухо грузину. – Это же бомба! Гия, у него голос течет, как ручей по камушкам…

Гия опустил рюмку с водкой. Люксенштейн снова ткнул его кулаком в бок.

– Да не пялься ты на него так откровенно, – прошипел он. – Просечет – прохода не даст: ах, ах, вы продюсер, ах, ах, раскрутите меня…

На сцене осталось всего трое участников: парень в дешевой белой рубашке и две девицы. Им досталось совсем простенькое задание: спеть на троих песню о бедном художнике, продавшем свою недвижимость ради любимой актрисы, дабы устлать ее путь прекрасными розами. Парень спел лучше всех, однако последняя девица, исполняя заключительный куплет, задрала топик и обнажила роскошную грудь. Публика взвыла от восторга, единодушно признав ее победительницей. Ведущий сунул ей в руку клубную карту. Девица взвизгнула и проворно вскарабкалась на шест для стриптиза, ловким движением руки избавившись еще и от юбки.

Расстроенный Дима, которому в качестве утешительного приза досталась бутылка шампанского, спустился со сцены и побрел к выходу.

Интересно, выиграл бы он, если бы снял с себя штаны? Публика хочет шоу, вот и выбрала эту грудастую телку, наплевав на то, что она пела между нот…

Темная фигура преградила Диме дорогу.

Он сделал шаг в сторону, но фигура повторила его движение. Дима поднял глаза. Перед ним стоял секьюрити с каменным подбородком.

– Вас просят подойти, – невозмутимо сказал он, мотнув подбородком, напоминающим хоккейную шайбу в неопределенном направлении.

Дима обернулся.

Из-за дальнего столика вверх взметнулась рука и махнула ему: мол, иди сюда! На ватных ногах Дима подошел, заранее зная, кто там сидит.

Люксенштейн, вальяжно развалившийся на кожаном диване, смотрел на него выпуклыми влажными глазами. Дима невольно вспомнил, что читал про такую форму глаз – когда под выпуклым верхним веком зрачок скрывается едва ли не на треть. Такие люди назывались «сипаку», они разговаривали во сне и были подвержены лунатизму. Рядом с Люксенштейном тряс волосами Кантридзе.

– Хорошо поешь, – без интонаций в голосе произнес Люксенштейн. – Учился?

– Учусь, – сглотнув комок в горле, ответил Дима, даже не обратив внимания на то, что ему не предложили присесть. – В Гнесинке, на первом курсе…

– А где работаешь? – равнодушно спросил Юрий.

– В магазине, ночным сторожем… Но сегодня у меня выходной… – срывающимся голосом сказал Дима.

Колени тряслись, как в тот злополучный день, когда ему, тогда еще школьнику, зубные врачи выдирали верхний зуб. Лежа в кресле стоматолога, Дима чувствовал, как ноги откалывают такие коленца, что гопак показался бы постороннему зрителю скучным топтаньем.

Сейчас происходило что-то подобное.

Дима сжал в руке бутылку шампанского, как спасательный круг. Неожиданно подбежавший официант протянул Люксенштейну кожаную книжечку, откуда продюсер вынул свою кредитку. Видимо, за ужин он уже рассчитался, поскольку официант подобострастно кивнул, получил смятую купюру в кулачок и удалился.

Люксенштейн встал, следом поднялся Кантридзе, обойдя Диму, как неодушевленный предмет. Такое ярко выраженное презрение в любой другой момент показалось бы Диме оскорбительным, но в тот момент он был не в состоянии думать. Люксенштейн сделал два шага к выходу, потом повернулся и сунул Диме прямо в карман рубашки визитку.

– Завтра позвонишь по этому телефону, я тебе скажу, куда подъехать, – бесцветным голосом произнес продюсер. – Только не в семь утра. Ближе к вечеру позвони или лучше в обед. Или ты завтра работаешь?

– Работаю, – тупо подтвердил Дима, но потом, спохватившись, добавил: – Но я отпрошусь…

Люксенштейн кивнул и выплыл из клуба. Кантридзе суетился вокруг него, как шакал Табаки, следующий за Шер-Ханом.

Дима оторопело смотрел им вслед, не понимая, что только что произошло. Твердая картонка жгла грудь. Он вытащил визитку из кармана. Сверкающая металлическим блеском визитка была настоящей. На ней выпуклыми черными буквами значилось: «Юрий Маратович Люксенштейн, продюсер». И телефон, электронный адрес… Эта бумажка открывала врата в мир параллельный, как киношный билет из голливудского блокбастера, где в главной роли играл нынешний губернатор Калифорнии. Ноги Димы подкосились, и он рухнул на диванчик.

– Неужели… – прошептал он.

Поверить в такое было просто невозможно!

В первый раз в жизни пройти по служебному пропуску друга в пафосный ночной клуб… И в этот же день произвести впечатление своим пением на одного из самых влиятельных продюсеров страны… Разве так бывает?

Нет, это сон, это иллюзия, которая развеется, как дым с первыми лучами солнца. Дима положил визитку на стол, зажмурился и сильно ущипнул себя за ногу. Потом медленно открыл глаза.

Визитка лежала на прежнем месте.

Дима осторожно взял ее, с нежностью смахнув с нее невесть откуда попавшие капли не то воды, не то водки. Где-то в желудке, куда пару минут назад бухнулось что-то тяжелое, как угольные камни, которые они с сестрой, надрываясь, таскали в детстве с железнодорожных вагонов, рискуя задеть головой контактный провод с напряжением в несколько тысяч вольт, разгоралось пламя. Кончики пальцев, которыми Дима касался картонки на столе, стали сначала теплыми, потом горячими. В голове гудело, как те самые тысячевольтовые провода, раскачивающиеся на ветру и искрящиеся от прикосновения друг с другом…

Дима решительно встал с места.

Наплевать, что нет денег, наплевать, что не открылось метро.

Он дойдет до дома пешком!

Хотя бы потому, что сидеть на месте у него уже нет сил.

Его распирало от желания поделиться с кем-нибудь счастьем, разрывавшим его изнутри.

За соседним столиком в компании ошалевших от спиртного и экстази молодых людей обоего пола веселилась полногрудая девица, выигравшая вип-карту от клуба «Пурга». Дима посмотрел на нее с плохо скрываемым снисхождением.

У него на руках была не просто карта, у него был карт-бланш.

До дома Дима добрался только утром.

События в развлекательном центре «Пурга» разыгрались часа в два ночи. Дима вышел из клуба примерно в половине четвертого.

Москва, грязная, душная и нелюбезная, встретила его неожиданной прохладой.

А что вы хотели?

Осень, осень, господа и дамы, сентябрь…

После душного помещения, где даже обилие кондиционеров, работающих на износ, не справлялось со смрадом, несущим из его нутра, загазованная столица показалась раем на земле. Несмотря на очень раннее утро, по улицам торопились люди, нервно гудели автомобили, а желающие прорваться в клуб хотя бы на пару минут все еще бились в истерике, пытаясь пройти фейс-контроль.

На улице Дима, поежившись, сунул бутылку шампанского в широкий карман. Горлышко угрожающе покачивалось, бутылка стремилась выскочить из кармана и грохнуться об асфальт, разлететься на тысячи осколков. А Диме было чрезвычайно важно дотащить ее до дома. В карманах нерадостно бренчала мелочь. Взять такси и домчаться до дома с ветерком было нереально, метро еще не открылось.

Ну и ладно!

Запахнув куртку, придерживая локтем бутылку, Дима решительно зашагал в сторону дома.

Москва не спала.

Как поется в известной песне, Москва не спит никогда. Столица гудела, переливалась огнями, но чем дальше оставался центр, тем меньше попадалось машин, тем реже слышались из дворов голоса людей.

Дима летел домой как на крыльях.

Последние пару километров удалось подъехать на открывшемся метро. Заспанная кассирша, отчаянно зевая, сунула ему карточку. На эскалаторе не было ни души. Вагон пустовал. Дима уселся на потертый кожаный диванчик и с наслаждением вытянул гудевшие от усталости ноги. Спать хотелось невероятно. Это хорошо, что ехать всего две остановки! Иначе Дима просто уснул бы прямо там, в вагоне и проснулся бы от невежливого толчка машиниста, загнавшего поезд в депо. Хорошо бы сейчас вытянуться на диванчике во весь рост, или, того лучше, свернуться калачиком, накрыться курткой и поспать минут шестьсот…

Но ласковый механический голос под потолком уже подталкивал Диму к выходу, напомнив не забывать вещи в вагоне. Дима зевнул и побрел к эскалатору. Предстояло еще ехать на учебу, а вечером, вечером…

Черт побери, нужно было придумать причину для того, чтобы отпроситься с работы, поискать желающего его подменить! А это непросто, потому как Петрович, сменявший его, мужик вредный и несговорчивый, а второй сменщик, Сашка, как раз ушел на больничный… Люди сновали туда-сюда, обгоняя Диму на эскалаторе.

Понедельник – рабочий день, к девяти и без опозданий, потому что начальник – зверь, на прошлой неделе выгнал Ленку, или Сеньку, или Ибрагима-оглы, без разницы, а ведь они опоздали-то всего на полчаса. Ну, что изменилось от получасового опоздания?

Ан нет, это Москва, Москва, милочки мои, здесь не принято щелкать клювом… На ваше место уже нацелились другие претенденты, а если работа нужна гастрабайтерам, то борьба за нее и вовсе походит на свару домашней болонки и оголодавших дворняг…

У Егора горел свет.

Дима миновал свою квартиру и поднялся наверх.

Приятель открыл дверь сразу, без глупых вопросов: «Кто там?»

Дима потянул носом. На горле предательски заходил кадык. Из кухоньки такой же стандартной однокомнатной хрущевки, как и у Димы, несло запахом кофе и огненной, похожей на солнце яичницы, с сочными проплешинами резаного лука.

Егор был уже одет.

– О, появился, – иронично поднял бровь Егор. – Входи. Голодный, как всегда? Маринка позвонила мне уже в два часа, разбудила, спрашивала, где ты шляешься.

– Ей-то какое дело? – пожал плечами Дима, скидывая грязные туфли и вынимая бутылку из кармана.

– Она не одна приехала и не хотела, чтобы ты прервал симфонию бушующей страсти. Просила тебя приютить, если ты явишься ночью. Так что домой тебе хода нет. Ты на занятия пойдешь?

– Пойду, наверное, – задумчиво кивнул Дима, сунув в рот горбушку хлеба. – Куда мне еще идти-то? Маринка, я так полагаю, учиться сегодня отказалась?

– Ну, гранит науки ей в это утро не по зубам, – рассеянно произнес Егор, садясь за стол и честно разделяя дымящуюся в сковороде яичницу на две части. – Кофе варить не буду, опаздываю. Если хочешь, можешь оставаться и спать. Я так полагаю, что из тебя сегодня тоже ученик никудышный.

– Я на прошлой неделе уже два раза пропускал, – невнятно пробурчал Дима, набивший рот восхитительной массой из жареных яиц и лука. – Меня уже предупреждали, что добром это не кончится. Так что пойду. Отосплюсь на парах. А потом мы с тобой отпразднуем наш вчерашний поход.

– А что, есть что праздновать? – с любопытством сверкнул глазами Егор. Дима гордо задрал нос, порылся в кармане и вытащил из нее любовно взлелеянную визитку Люксенштейна. Егор округлил глаза.

– Сам ко мне подошел, – похвастал Дима. – Предложил прослушать меня. Ну и велел позвонить сегодня.

Егор ехидно ухмыльнулся.

– Давай, звони. Ты слышал, что я тебе вчера говорил? Юре свежее мясо требуется.

– А мне по фигу, – решительно произнес Дима. – Это шанс, понимаешь, шанс! Я хочу быть артистом и ради этого на что угодно пойду.

– Мне нравится ваша решимость, Дмитрий, но не нравятся ваши методы, – неодобрительно покачал головой Егор.

– Гош, тебе не понять этого.

– Почему это?

– Да потому, что ты никогда не был бедным! Папочка купил эту квартирку, тебе есть, что есть, есть, что пить, и есть, что надеть. Тебе не приходится учиться днем, работать ночью. У тебя хорошая работа и вполне предсказуемое стабильное будущее. А я? Так и проторчу в магазине всю жизнь, а потом, даже если нормально закончу Гнесинку, буду подвывать в хоре в седьмом ряду, в то время как какой-то безголосый Влад Голицын огребает бешеные деньги за фанерные концерты. Я хочу большего. Я не Влад, я петь умею. И не буду разбазаривать все, что заработаю. Буду откладывать деньги, чтобы иметь возможность потом выбраться из кабалы.

– Ну-ну, – скептически протянул Егор, поднимаясь из-за стола. – Как говаривал знаменитый Денис Алкин, изображая не менее известную Агату Маринову, – предохраняйтесь! Ты идешь? Мне пора.

– Иду, – кивнул Дима, закидывая в рот громадный кус яичницы, обжигаясь и чертыхаясь. – Бутылку у тебя оставлю. Ты сегодня надолго?

– Вряд ли. Спать хочу, как суслик, – скривился Егор, открывая входную дверь. – Сдам материалы, отработаю текучку и сбегу как будто на задание. Сегодня понедельник, особой работы не будет. Часа в четыре буду дома. А ты?

– А я позвоню Люксенштейну после трех часов, а там как попрет. Может быть, если повезет, сегодня же поеду на прослушивание. Одолжи пару сотен? У меня зарплата через неделю, я сразу отдам…

Егор сунул Диме пару сотенных купюр и запер дверь. Жесты у Егора получались аристократическими, изящными и естественными. Диме вспомнился роман Дюма. Именно руки Атоса, который совершенно не обращал на них внимания, приводили в отчаяние Арамиса, столь тщательно холившего свои.

– Спасибо, – пряча деньги в карман, сказал Дима. – На телефон надо хоть сотню положить, а то я в бесконечном минусе. Как я тебе позвоню-то с великими новостями, если у меня денег на счету не будет?

– Да с любыми новостями звони, – сказал Егор. – Мне интересно, чем там у вас дело кончится.

– А чем оно должно кончиться? – осведомился Дима, спускаясь по лестнице.

– Свадьбой! – рассмеялся Егор и ткнул его кулаком в спину. – Садись в машину, подброшу до вашей шарашкиной конторы.

Люксенштейн назначил встречу Диме у себя. С занятий пришлось сбежать, впрочем, ради такого дела – не жалко. «Пару» актерского мастерства, которую преподавал сам Шаталов, пропускать не хотелось. На его занятиях студенты никогда не скучали. Но что поделать? Судьба подбрасывала единственный шанс, второго такого случая могло и не быть.

Дом известного продюсера находился в сталинской высотке в самом центре Москвы. Добраться туда можно было без особого труда, от метро всего пара шагов. А вот пройти внутрь было весьма проблематично. На входе в подъезд непрошеных гостей встречал самый настоящий турникет и охранник с мощными металлическими плечами и полным отсутствием интеллекта на челе. Он долго и придирчиво изучал Димин паспорт, бухтел в телефонную трубку, да еще потом обыскал парня с ног до головы. Пропустить наверх Диму ему все-таки пришлось, но сделал он это с таким вздохом, точно старый цэрэушник, принявший за Бен Ладена скромного торговца шаурмой.

За тяжелой створкой из металла, стилизованного под натуральный дуб, гремела музыка. Дима дважды нажал кнопку звонка, пригладил взъерошенный ежик волос и придал лицу приятное выражение. Спустя минуту дверь открылась. На пороге стоял молодой блондин, который являлся составляющей частью эстрадного трио «Тротил». На блондине была умопомрачительная рубашка под крокодиловую кожу и потертые джинсы эксклюзивной работы. Довершали ансамбль лакированные туфли с острыми носами и пудовая золотая цепь на мощной шее бывшего стриптизера. Он вопросительно дернул подбородком: мол, чьих будешь, холоп?

– Я к Юрию Маратовичу, – робко сказал Дима.

Блондин скривился и оглядел Диму с ног до головы. Не сделав ни одного шага в сторону, он лишь распахнул дверь сантиметров на десять пошире. Для того чтобы протиснуться, Диме пришлось едва ли не прижаться к мускулистому торсу, благоухающему дорогой туалетной водой и свежим потом.

Заперев дверь, блондин приглашающе мотнул белой гривой и, покачивая бедрами, пошел по узкому коридору в сторону гремевшей музыки. Дима покосился на свои старенькие кроссовки: может, снять? Но блондин был обут, и Дима, махнув рукой, пошел следом, украдкой озираясь по сторонам.

Вокруг было… богато.

Но даже для не развращенного роскошью взгляда Димы богатства было чересчур много. Дорогие обои переливались металлическим блеском. Со стен смотрели диковинные рожи африканских божков и леопардов. На потолке сияла громадная хрустальная люстра, которой больше подошло бы украшать концертный зал средних размеров, а не коридор хоть и большой, но все же всего лишь квартиры. Пол устилал пошловатый ковер, имитирующий шкуру леопарда. На шкафчиках и полочках переливались безделушки всех фасонов и цветов. В гостиной сидела целая толпа – так показалось Диме вначале. Слегка растерянный, он только через полминуты понял, что в комнате всего пять человек, не считая его: парни из группы «Тротил», сам Люксенштейн в пестром китайском шелковом халате и какое-то странное существо бомжеватой наружности. Дима не сразу сообразил, что это виденный им этой ночью Гия Кантридзе – вид у того был самый непотребный. Все остальные привидевшиеся гостю фигуры оказались лишь бесконечными отражениями в многочисленных зеркалах.

Под глазом у Гии наливался бланш и, кажется, были выбиты зубы. Его локоны, которыми он гордился, были острижены под самый корень, рубашка разорвана по шву, пуговицы на груди отсутствовали, только одна, чудом уцелевшая, была застегнута на животе. В разрезе виднелась чахлая, поросшая густыми волосами грудь. Над поясом торчал изрядный пивной животик. Кантридзе держал в руках вилку, с которой свешивался кус мяса. Приход Димы никак не отразился на разглагольствованиях Кантридзе. Он бросил на Диму косой взгляд и продолжил орать охрипшим голосом:

– …я вообще не понимаю, на что он обиделся! То, что он возомнил себя звездой, не дает ему права так поступать с прессой. Да, я влез в его личную жизнь. Но он какой-никакой артист… Он выбрал публичность! И должен быть готов к тому, что рано или поздно о его делишках узнают…

Гия на секунду замолчал, но лишь только для того, чтобы отхлебнуть вина. Люксенштейн махнул Диме рукой, мол, садись. Дима присел на краешек дивана, стараясь держаться подальше от вилки в руке Кантридзе, которой тот махал излишне экспрессивно.

– Ну, спишь ты с собственным охранником, и что? – возмущался Кантридзе. – Ты ж звезда! Либо трахайся так, чтобы никто про это не знал, либо готовься к заголовкам в газетах. А он, видите ли, обиделся…

– Может, это не Алмазов? – предположил Люксенштейн.

– А кто? – взорвался Гия. – Папа римский?

– Да мало ли про кого ты писал…

Гия махнул рукой, отхлебнул вина и сморщился, схватившись за челюсть.

– В последнее время я писал только про него! Вся эта история про то, что он нанял себе охранника для интимных утех, вылезла наружу на прошлой неделе. До меня об этом никто не писал, ну, разве что пацан один из газетки «Желтуха». Но у него связей не хватило докрутить эту историю до конца. И что мне теперь делать? Он же в суд подал, да еще вот… – Гия повернулся к зеркалу и с отвращением запустил пальцы в проплешины на голове.

– Феерично, – хмыкнул Люксенштейн.

– Феерично, – передразнил Кантридзе. – Да я на люди не могу показаться в таком виде.

– Побрейся наголо, – посоветовал Юрий и повернулся к Диме. – Угощайся, мы тут пока поговорим…

– Спасибо, я… не голоден, – соврал Дима, отводя тоскливый взгляд от стола.

Скатерть-самобранка ломилась от всякой снеди. Тут была и красная рыбка, и икра в открытой банке, в которой по-простецки торчала столовая ложка. В центре на широком блюде была выложена небрежно разломанная курица-гриль, рядом с которой привалилось нарубленное щедрыми ломтями копченое мясо. Разные баночки, скляночки, тарелочки и блюдца свидетельствовали, что подобная роскошь тут отнюдь не в диковинку …

Не доедают, не допивают…

«Эй, человек, почки заячьи царице один раз!» «Принесите мне вон тот кувшин, мы в него будем кости бросать…»

Дима сглотнул и отвернулся, разглядывая комнату.

Гостиная была шикарна, как и вся жилплощадь, но во всем этом варварском великолепии явно не хватало чего-то очень важного.

Дима сразу понял это.

Крохотная квартирка соседа Егора и шикарные апартаменты продюсера были схожи в одном: и там, и здесь к убранству явно не прикасалась женская рука. Егору заводить семью было некогда, да он и не стремился к этому. Квартира Люксенштейна была холостяцкой берлогой, куда тот заваливался, чтобы отдохнуть от семьи. Ведь если верить прессе, семья у Юрия имелась: жена и двухлетний карапуз. Впрочем, супругу Люксенштейна в тусовках никогда не видели. Она сидела дома, скучала или ходила по салонам и магазинам, передав права на воспитание ребенка многочисленным нянькам и мамкам, как в сказке о царе Салтане. Работа Люксенштейна была для нее вечным табу. Они познакомились на прослушивании, где юная неопытная Оксана, чудом попавшая в приемную Люксенштейна, пыталась самовыразиться в том, что она считала вокалом. Пение Оксаны продюсер забраковал сразу. Однако с прослушивания не отпустил, пригласив в ресторан, а потом вот в эту самую квартиру. Оксана провела вместе с Люксенштейном два дня, в течение которых продюсер задавал ей разные вопросы, в основном касающиеся ее здоровья, а также родственников. Девушка тогда не поняла, почему Юрия так порадовало, что у нее из родни – одна престарелая бабушка, да и та где-то на Украине, а здоровье позволяет Оксане таскать ящики в винно-водочных магазинах, где она подрабатывала в предвкушении карьеры певицы. По истечении двух дней продюсер сделал Оксане странное предложение: выйти за него замуж, но при этом распрощаться с мыслью об успехе.

– Ты должна родить мне ребенка, в идеале – сына, – вкрадчиво пояснял Юрий своим обволакивающим голосом. – Сцена что? Завтра есть, послезавтра нет. Я обеспечу тебя на всю жизнь, но ты должна родить мне здорового наследника.

Оксана согласилась. В предложении не было ничего ужасного, тем более что в постели она не испытывала отвращения к Юрию. Да, немолод, и на мачо-любовника продюсер не тянул. Оксана заметила, что в постели Юрий словно делал нудную и не очень приятную работу.

Оксана забеременела почти сразу. Как только Юрий узнал о том, что станет отцом, он отгрохал шикарную свадьбу. Оксана была счастлива. Ее не расстраивало даже то, что на церемонии не присутствовали родственники с ее стороны. Бабушка была слишком стара и больна, чтобы приехать поздравить внучку, а немногочисленных подружек, появившихся в Москве во время скитаний в закулисном пространстве, Юрий приглашать не разрешил. Подружкой невесты была модная Аксинья Гайчук, другом жениха – молодой певец, протеже Люксенштейна Влад Голицын.

Гости на свадьбе упились в дым.

Оксана поначалу с радостью принимала льстивые поздравления и подношения раскрученных гостей из светского общества, но очень скоро «бомонд» ей наскучил. Ну, и чем он отличается от той же дискотеки в Новолипках? Вон гламурная и пафосная Гайчук поливает бранью опрокинувшего на нее бокал официанта. Тот краснеет и закрывает глаза, такого отборного мата Оксана не слышала даже от деревенского тракториста дяди Леши! Чуть поодаль совершенно пьяный телеведущий Александр Галахов показывал стриптиз, демонстрируя недавно подкачанное до внушительных выпуклостей тело. В бассейне, в вечернем платье, колыхавшемся прозрачной медузой, болталась изрядно окосевшая Маша Скуратова, с силиконовых губ которой текла помада прямо на арбузные груди. В уголке, курчавый, как пудель, политик Немчинов в компании с безголосой певичкой Танечкой Евсеевой скромно терли носы, стряхивая кокаин, которым угостились в туалете, не особенно прячась от общественности. Выпивка лилась рекой, замученные официанты сновали в жарком, сверкающем стразами людском океане, как шустрые сельди.

– А где наш молодой? – вежливо осведомился Виктор Дербышев, композитор и продюсер, на кастинг проекта «Созвездие» которого Оксана так и не попала, срезавшись на отборочном туре. Дербышев лучезарно улыбнулся, растянув свои толстые губы до самых ушей. Глядя на его маленькие, слегка заплывшие глазки, Оксана невольно подумала, что с его крупными чертами лица, мясистым носом и толстыми пальцами он похож скорее на поросенка, чем на известного композитора. Ну вылитый хряк тети Стеши, который задирал свой пятачок, когда его приходили покормить!

– Где-то с гостями, – улыбнулась Оксана. – Минут пять как отошел куда-то…

На самом деле новоиспеченный супруг отсутствовал уже как минимум полчаса. Оксана начала тяготиться своим одиночеством. Тем более что изрядно подпившие гости уже не обращали на нее никакого внимания. Их гораздо больше интересовала совместная пляска на столе Гайчук и Галахова. На парочке уже почти не осталось никакой одежды. Галахов лил на Аксинью что-то, смахивающее на шоколадный сироп, и слизывал коричневые потоки с ее небольших грудей. Гайчук притворно стонала, изображая томную страсть…

Оксана сунула пустой бокал официанту и отправилась искать супруга.

Люксенштейна нигде не было видно. Оксана обошла зал ресторана и направилась во внутренний дворик. Там тоже было многолюдно, но среди курящих и болтавших о разных пустяках людей Юрия она не заметила. Оксана поджала губы и пошла обратно в зал, по пути налетев на певицу Соню, которую за немалые бабки раскручивал Люксенштейн.

Соня была хороша и об этом прекрасно знала. Певица из нее была не ахти, о чем она смутно догадывалась, стараясь компенсировать недостаток таланта обилием секса в клипах и склочным характером. Оксана видела Соню до свадьбы всего пару раз, и оба раза Соня вела себя несколько странно. Не сказав Оксане вроде бы ни одного обидного слова, она, как говорится, опустила ее ниже плинтуса…

– Привет, – буркнула Соня. – Классное платье. Юрия ищешь?

– Спасибо, твое платье тоже очень красивое, – автоматически ответила комплиментом Оксана. – Ты его видела?

Соня вытащила из сумки пачку длинных дамских сигарет и неспешно прикурила, всем своим видом показывая, как она презирает новую жену своего продюсера.

– Да, видела, – небрежно сказала она. – Буквально пару минут назад, на втором этаже. Они с Голицыным обсуждали какой-то проект.

Глаза Сони насмешливо блеснули. Знай Оксана певицу подольше, наверняка бы заподозрила подвох, но сейчас, удрученная отсутствием мужа, она торопливо поблагодарила и побежала наверх. Соня злобно усмехнулась ей вслед, бросила едва раскуренную сигарету на пол и, крадучись, пошла следом за Оксаной.

На втором этаже было пусто и душно.

Оксана нерешительно остановилась на верхней ступеньке и позвала мужа. Ей никто не спешил ответить. В коридоре второго этажа было тихо, и только где-то в глубине играла музыка и слышались глухие голоса.

Оксана пошла вперед. Да, за одной дверью что-то жило и двигалось…

Толстые ковры на полу сделали шаги Оксаны совершенно бесшумными. Она подумала, что не будет ничего страшного, если она ненадолго прервет переговоры Юрия и Влада, ведь гости ждут внизу! Нехорошо оставлять их без хозяев праздника надолго. Оксана взялась за ручку и потянула ее вниз… Картина, которую Оксана улицезрела в приоткрытую дверь, повергла ее в шок. В кабинете Влад Голицын со спущенными штанами опирался на массивный стол, а позади него, вплотную – молодой супруг Юрий Люксенштейн. Его движения были нервными и прерывистыми, сопровождаемыми глухими шлепками. Влад жмурился, стиснув зубы, длинная челка закрывала лицо.

Оксана, не в силах больше смотреть на происходящее, закрыла дверь и повернулась. За спиной стояла Соня.

– Ну как спектакль? – ехидно осведомилась она.

– Пошла ты… – ответила Оксана и оттолкнула Соню с такой силой, что та отлетела к стене, заверещав, как свинья, на которую неожиданно кто-то наступил. Шлепки и постанывания за закрытыми дверьми смолкли. Оксана чувствовала себя гадко, как никогда в жизни. Золото и бриллианты, которыми, как еще недавно казалось, будет выстлана вся ее дальнейшая жизнь, оказались дешевой бижутерией, карета – подгнившей тыквой, хрустальные башмачки немилосердно жали, а принц, прекрасный принц, будущий правитель империи – оказался…

А она, дурочка, поверила в сказку о Золушке!

Шикарное платье стало вдруг душным и тесным, корсет стискивал талию в медвежьих объятиях. Оксана выбежала во дворик, в котором на этот раз почему-то не было ни души, уселась на ажурную металлическую скамейку, не обращая внимания на то, что подолом метет заплеванные окурки, и расплакалась.

Кто-то подсел рядом, молча и почти незаметно. Оксана нервно отодвинулась, думая, что это супруг или того хуже – мерзкая Соня. Но тут наманикюренная ручка протянула Оксане носовой платок, который та взяла не глядя, вытерла слезы и высморкалась. И только после этого повернулась и увидела Аксинью Гайчук, растрепанную, влажную от пота, с размазанным макияжем. На ее некрасивом, вытянутом лице с массивной челюстью читалось участие.

– Ты чего тут ревешь белугой? – недоуменно произнесла она.

Оксана, которая только что с большим трудом смогла обуздать клокочущее в груди отчаяние, разревелась снова и неожиданно для самой себя выплеснула сжигающую ее обиду. Она рассказала все девице, которую видела всего третий раз в жизни. Оксана ожидала, что Гайчук начнет охать и ахать, а потом понесется рассказывать всем «горячую новость». И тогда позора не избежать! Но Аксинья молчала. Она выслушала, потом вытащила сигарету и закурила, протянув пачку Оксане. Та замотала головой, отказываясь.

– Вот что я тебе скажу, подруга, – весомо произнесла Гайчук. – Ты о том, что увидела, лучше забудь. То, что Юрик периодически спит с мальчиками, всем хорошо известно, просто об этом не принято говорить. И про то, что женился на тебе для отвода глаз, все знают. Тебе в этой ситуации надо вести себя мудро.

– Да пошел он, – злобно выдохнула Оксана. – Завтра же на развод подам.

– Ну и дура, – грубо оборвала ее Аксинья. – Ты что, думала, в сказку попала? Уясни себе одну простую вещь: в шоу-бизнесе мужиков нет, есть только проститутки мужского рода. Тут все продаются за пятак. Чего ты возмущаешься? Муж-педик? Ха!

Гайчук затянулась и с шумом выпустила дым.

– Да на нашей сцене из натуралов остались только Шниферсон и Лев Данченко, да и то лишь потому, что им в обед сто лет. Остальные торгуют своей задницей направо и налево. Но для прессы и общественности все они стопроцентные мужики. И жены их с придыханием рассказывают, какая у них крепкая семья, как они любят друг друга и все такое…

– Но это же бред, – возмутилась Оксана.

– Это не бред, а плата за сказку. И тебе надо научиться так жить. Родишь Люксенштейну ребенка и будешь в шоколаде всю оставшуюся жизнь. Для души и тела заведешь себе любовника помоложе, в идеале – с ведома мужа. И будет у вас полный ажур. У него своя личная жизнь, у тебя своя, а для прессы и лоховатой общественности будете изображать счастливую семью.

– Я так не смогу.

– Сможешь, – криво усмехнулась Аксинья, выпуская из носа клубы дыма. – Когда поймешь, каким дерьмом была твоя прошлая жизнь по сравнению со всем этим…

Она повела рукой, показывая на шикарный ресторан, ткнула пальцем в бриллиантовые серьги и колье на шее Оксаны, на кольцо с большим солитером.

– То, что твой муж спит с молоденькими мальчиками, лишь малая плата за красивую жизнь. Поначалу будет трудно, но постепенно привыкнешь. А он компенсирует свои «недостатки» деньгами и брюликами. И поверь мне, это гораздо приятнее, чем терпеть рядом престарелое тело с амбициями.

– Я думала, у нас семья будет, – как-то жалко произнесла Оксана.

Гайчук рассмеялась хищным смехом сытой гиены, обнажив крупные плотоядные зубы.

– Семья… да кому она нужна, эта семья? Живи, девочка, в свое удовольствие, наслаждайся. Привыкай, короче. А сейчас вот тебе косметичка, иди в туалет и как следует умойся. У тебя все-таки свадьба. Начинай привыкать к своему новому статусу.

И Оксана стала привыкать.

Юрий ни словом не упомянул о произошедшем, появившись вместе с Владом на празднике. Оксана присоединилась к мужу через четверть часа, с красными глазами, но улыбающаяся и с виду вполне счастливая. Соня нервно хихикала в сторонке и о чем-то шептала пьяному Кантридзе.

После свадьбы Оксана видела мужа редко. Бывало, неделями не слышала даже его голос. И, как предсказывала Аксинья Гайчук, к этому тоже можно было привыкнуть. Роскошное безделье изо дня в день, шикарные магазины, в которых можно было купить все, что угодно, изысканная еда, новые подружки – жены таких же богатых мужчин, часть из которых работала в шоу-бизнесе… После рождения наследника маленькой империи Люксенштейна жизнь Оксаны почти не изменилась, разве что она стала потихоньку встречаться с сыном соседа, банкира Серова, недавно сменившего сорокалетнюю жену на молоденькую модельку с тощими ножками и отсутствующим взглядом. Сын Серова был всего на пару лет моложе Оксаны, так что они прекрасно поладили друг с другом.

И все же Оксане было на что пожаловаться.

Смертельная скука преследовала ее ежедневно. Вечеринки и приемы быстро приелись. Она по-прежнему не видела никакой разницы между светским обществом Москвы и сельским клубом родной Новолипки. Москвичи, кстати, были еще хуже. Наглые, жадные, искренне считающие, что мир принадлежит им, они не стеснялись жить по принципу курятника: клевать ближнего и гадить на нижнего. Оксана старалась привыкнуть к этому, как и к постоянным отлучкам мужа в его холостяцкое гнездышко.

Парни из трио «Тротил» нестройной шеренгой потянулись к выходу. Блондин промямлил, что им завтра рано вставать и ехать на съемку. Люксенштейн милостиво кивнул. Дима снова бросил взгляд на стол, сглотнув слюну. Гия, заметивший этот взгляд, наклонился к уху Юрия:

– Пацан жрать хочет, а взять стесняется. Давай выйдем? Тем более что тебе, я так думаю, надо его… прослушать…

Слово «прослушать» Гия произнес весьма многозначительно, очевидно, полагая, что на «прослушивание» пригласят и его. Юрий частенько заставлял молодых парней ублажать не только его, но и его друзей и собутыльников, к коим относился и Кантридзе. Правда, это большей частью распространялось на безголосых бездарей, решивших, что одна ночь с крупным продюсером что-то изменит в их жизни. Своими настоящими «проектами» Люксенштейн ни с кем не делился. Каждого из трио «Тротил» он «прослушивал» самостоятельно, по нескольку раз до того, как сколотил из них группу, да и позже парни периодически оставались с Юрием, радуя его стареющее естество.

– Ты угощайся, а я пойду Гию провожу, – произнес Люксенштейн, поднимаясь с дивана.

Гия нехотя поднялся и нервной трусцой последовал к выходу, не переставая жаловаться на коварного Алмазова, лишившего его волос и репутации отважного разоблачителя псевдозвезд. Они вышли за дверь и притаились в коридоре. Гия скорчился от беззвучного хохота, глядя, как Дима жадно набивает себе рот едой. То, что парень был смертельно голоден, почему-то показалось Кантридзе невероятно забавным. Люксенштейн сурово посмотрел на Гию, но его и самого порадовало, что пришедший на прослушивание парень мечет со стола, как голодный волчонок. У парня прекрасный голос, он хорош собой, в перспективе из него можно вылепить настоящего артиста! Дела его идут не блестяще, а значит, не будет капризничать и легко согласится на все условия.

Проводив Кантридзе, Люксенштейн несколько минут сидел на кухне, курил сигару. Выждав десять минут, Юрий вошел в комнату. Дима вскинул на него испуганные глаза и покраснел, не зная, куда деть обглоданную почти до косточки куриную ногу.

– Кофе будешь? – буднично спросил Люксенштейн.

Дима нервно замотал головой – мол, «нет!», потом так же нервно кивнул.

– На кухне возьми и мне принеси, – устало сказал Юрий, развалившись на диване. – Сахар в шкафу, мне два кусочка. Чашки там же.

Дима мгновенно испарился.

Юрий заметил, что косточку он забрал с собой, чтобы обглодать ее в спокойной обстановке. Кофе Дима принес через минуту. Чашки были мокрыми, очевидно он сполоснул их перед тем, как налить.

Пили молча.

Дима не решался начать разговор. Юрий же, предвкушая скорую развязку, смотрел на Диму сквозь ресницы. Тот нервно ерзал на месте.

– Знаешь песню, которую Влад вчера пел? – вдруг спросил Юрий. – «Прощай» называется…

– Знаю, – смущенно признался Дима.

– Спой мне ее. Прямо так спой, акапельно.

Дима откашлялся и запел.

Юрий расслабленно лежал на диване, стараясь скрыть нарастающее возбуждение и восторг. В исполнении этого мальчика песня приобрела совсем другое звучание. Она стала трогательнее, чище и искреннее. Дима старался изо всех сил, вкладывая в незамысловатые слова всю душу.

– Хорошо, – произнес Люксенштейн со странной интонацией в голосе. – Только одно замечание. У тебя горло не прогрето как следует. Прежде чем распеться, нужно было выпить рюмку коньяку. Я бы налил, чтобы ты спел еще раз, но, похоже, бутылка уже пуста.

Дима перевел взгляд на пустую тару на полу.

Ему хотелось заплакать. Он даже хотел предложить сбегать в ближайший магазин за коньяком, но тут он вспомнил, что у него нет денег.

– Впрочем, есть способ не хуже, – вкрадчивым голосом произнес Люксенштейн.

– Я могу сходить на кухню и сделать гоголь-моголь, – предложил Дима.

– Не нужно никуда ходить, – улыбнулся Люксенштейн, распахивая халат.

Дима колебался лишь секунду…

Домой Дима вернулся только на следующий день, после ночи, сильно смахивающей на оргию. Продюсер был неутомим, Дима же мужественно терпел все, всерьез полагая, что от этого зависит его дальнейшая судьба. Ощущения были омерзительными. Зажмурившись, он кусал подушку от унижения и боли…

Егор, как ни странно, был дома.

Марина тоже сидела у него, в тонком халате, несмотря на довольно прохладную погоду. Ее простенькое лицо блистало свежим аляповатым макияжем. Марина сидела за столом, закинув ногу на ногу. Егор, увидев Диму, столь явно вдохнул с облегчением, что Дима позлорадствовал. В последнее время Марина его угнетала, а ее бесконечные сексуальные эксперименты с мужиками категории «кошелек на ножках» изрядно надоели. Запираясь в квартире, Марина плевать хотела на то, что Диме тоже нужно было где-то ночевать, и не открывала, как бы он ни стучал и ни звонил. В итоге Диме то и дело приходилось спать у Егора валетом, на узком, как боковая полка плацкартного вагона, диване. Егор мужественно терпел неудобства, но Дима не мог не понимать: ему это совсем не по душе.

Марина ела мармелад, который явно купила сама, поскольку мармелад обожала, как пресловутая няня из сериала. Егор сладкое не ел и томился, не чая избавиться от надоевшей гостьи. На Диму Марина посмотрела с неудовольствием: он помешал ей совращать Егора…

Дима бросил в угол пакеты, по-хозяйски налил себе чаю. Из пакетов посыпались упакованные в целлофан модные шмотки с хищными лейблами. Дима подавил ядовитую усмешку, видя, как округлились глаза Марины.

– Дима, – с плохо скрываемой завистью в голосе, спросила Марина, – ты что, ограбил банк?

– Не ограбил, а сорвал, – с гордостью ответил Дима, отметив про себя, что голос Марины дрожит.

Она недоуменно смотрела на него, а потом, не выдержав, принялась потрошить пакеты, то и дело издавая возгласы удивления. Лицо Егора было непроницаемым, однако он явно понимал, что произошло. Марина рылась в вещах, прикидывала их на себя, словно не понимая, что тряпье мужское, стонала, как раненая кошка, всхлипывая от ничем не сдерживаемой зависти.

– Димка, – прерывающимся голосом сказала она, – тут барахла штуки на две баксов, если я не ошибаюсь. А я не ошибаюсь. Откуда у тебя деньги? Ты правда в казино выиграл?

– Вот еще, – самодовольно произнес Дима, раздуваясь, как барабан. – Люксенштейн дал. Мы с ним заключили контракт. Он берет меня под свое крыло…

Марина, подошедшая было к зеркалу, охнула и села мимо кресла, прижав фирменную кофту к груди.

– К-как Люксенштейн? – пролепетала она. – Когда? Где ты с ним познакомился?

– Позавчера, в клубе, куда мы с Егором ходили, – небрежно произнес Дима. – Я спел под караоке и привлек его внимание, он пригласил меня на прослушивание. Вчера вечером я спел для него у него на квартире – и все, дело в шляпе! Он мне денег дал, сказал, чтобы я поприличнее оделся…

Дима осекся, решив, что обо всех нюансах прослушивания лучше умолчать.

По лицу Егора скользнуло что-то непонятное: не то огорчение, не то сочувствие. Во всяком случае, брови чуть заметно дернулись вверх, а губы непроизвольно сжались. Марина ничего не поняла. Она подлетела к Диме и начала дергать его за руку, как надоедливый ребенок, выпрашивающий у родителей сладкое:

– Димочка, а можно я с тобой к нему схожу? У меня и репертуар готов, можно альбома три записать, как минимум… Ты же знаешь, что я талантливая! Хотите, я вам сейчас спою свою новую песню?

Марина открыла рот, однако Егор решительно поднялся с места:

– Все, господа хорошие, концерт по заявкам окончен! У меня через час встреча, двигать надо. Давайте скоренько к дверям и там пойте все, что вам заблагорассудится.

– А тебе в какую сторону? – спросил Дима.

– А тебе?

– Подбросишь до работы? Мне надо вещи забрать.

– Подброшу, – согласился Егор. – Маринка, давай, на выход! Цигель-цигель, ай лю-лю!

– Дима, – канючила Марина, – ну можно я с тобой поеду?! Я уже полгода пытаюсь к нему прорваться, ну что это за невезуха? Я все ноги сбила, туда-сюда бегая, а меня к нему на пушечный выстрел не подпускают… Ну, пожалуйста!

– Марин, я его непременно спрошу, – пообещал Дима, но Егор, стоявший за спиной Марины, ехидно ухмыльнулся, понимая, что никакого шанса у Марины не будет. Уж слишком долго она вела себя как последняя свинья, чтобы ей вот так легко и непринужденно простили все выходки, включая тот случай, когда Диме пришлось ночевать в подъезде на окне: Марина заперлась в квартире со своим новым хахалем, а Егора не было дома. Дима просидел на холодных ступеньках всю ночь и простудился…

Марина тоже не поверила в Димину искренность и продолжала канючить. Она не поленилась спуститься с ними к машине и долго стояла, не позволяя закрыть дверцу. Егор не выдержал и рявкнул на нее. Только тогда она, шлепая тапочками по лужам, поплелась обратно в подъезд.

– Тебе на самом деле надо на встречу? – спросил Дима.

– Мне в магазин надо, – хмуро ответил Егор. – Масло надо купить машинное да пожрать что-нибудь. А тебе на работу действительно?

– Да я еще утром уволился, – рассмеялся Дима. – Надо же было как-то от Маринки отделаться… Очень уж она доставучая.

– Это да, это конечно, – согласился Егор, гневно просигналив подрезавшему его «Мерседесу». – Я так полагаю, что никакого прослушивания ты для нее не устроишь?

– Вот еще, – фыркнул Дима. – Конкурентов надо давить в зародыше. Мало ли что… И потом, я сам там еще на весьма шатких правах. Что Юрий обо мне подумает, если я на второй день приведу к нему кучу своих знакомых и попрошу их куда-нибудь устроить? Мне о себе надо думать.

– Очень правильная позиция, – все так же хмуро сказал Егор. – Так что вчера было? Ты только пел или еще и…

– Или, – мгновенно нахмурившись, произнес Дима. – Только обсуждать я это не хочу.

– Ну и правильно, чего там обсуждать, – пожал плечами Егор.

На его лице снова не дрогнул ни один мускул, но Диме показалось, что ему противно.

– Ты меня осуждаешь? – после недолгой паузы спросил Дима.

Егор усмехнулся и отрицательно покачал головой.

– За что тебя осуждать? Ну, продал ты свое младое тело, ну и что? Знаешь, как говорил кардинал Ришелье Д’Артаньяну: «Вы для того и приехали в Париж, чтобы продаться подороже». Так что считай, что ты еще легко отделался. С тебя потребовали только тело, а не душу. Ты – все еще ты, радуйся этому.

Дима не ответил.

Егор тоже замолчал.

Припарковавшись около большого магазина, торгующего разными аксессуарами для автомобилей, Егор вдруг повернулся к Диме. На его лице читалось неприкрытое любопытство.

– Слушай, а как же Голицын? Ты не знаешь, что с ним теперь будет?

– Я спрашивал, – смущенно улыбнулся Дима. – И Юра… Ну, Юрий Маратович мне все рассказал. Ты был прав. Больше он не будет поддерживать Влада. Более того, сделает все, чтобы Влада больше никто не поддерживал.

Егор кивнул, но на его лицо набежала тень.

– Ты чего? – нахмурился Дима.

– Боюсь, что в твоем случае это тоже означает пожизненное рабство, – серьезно сказал Егор. – Стоило Владу брыкнуться посерьезнее, его сразу же изгнали из стойла, отлучили от кормушки и сняли золоченую попону. Ты не думаешь, что с тобой все будет точно так же?

– Я, в отличие от Влада, человек поющий, – обиделся Дима. – Между прочим, я могу даже оперные арии петь! А Влад, с его голоском в пол-октавы, ни на что не годится, только что вывеска красивая.

– Да сколько их, поющих и красивых, прозябают в неизвестности, – скептически фыркнул Егор.

– Ты так говоришь, как будто не рад за меня!

– Почему? Я за тебя очень даже рад. Правда, это не значит, что мне твои методы нравятся…

– Не у всех отцы олигархи, – зло парировал Дима.

– Ну а я про что? Тебе выпал шанс, и этот шанс надо использовать по максимуму. Просто не очень уши там распускай. Ты же собирался деньги копить на непредвиденные расходы?

Дима кивнул.

– Вот и копи. Вкладывай их не только в себя, но и во что-нибудь полезное. В недвижимость, к примеру. Ее всегда сдавать можно, продать и все такое.

– Кстати, о недвижимости, – оживился Дима. – Я чего, собственно, с тобой поехал? Есть предложение. Илья, ну, солист «Тротила», съезжает с квартиры, он себе купил новую, а эту Юра отдает мне…

– Отдает?

– Ну, нет, конечно. Я буду платить там арендную плату. Предлагаю тебе переехать туда со мной! Я уже квартиру видел, она громадная, и что самое классное – в самом центре. Кстати, недалеко от твоей редакции, сам видел вывеску. Ты пешком туда сможешь бегать.

– Заманчиво, – почесал затылок Егор. – Только как на это ваш продюсер отреагирует?

– Я ему про тебя рассказал уже, – затараторил Дима. – И он совершенно не против, при условии, что ты не будешь сливать информацию. Он говорит, что свой прикормленный журналист в семье – дело очень даже неплохое. Кантридзе совершенно зажрался. Претендует на то, чтобы его считали другом, но при этом требует такие гонорары за статьи и эфиры, что дешевле купить газету целиком. И потом, я же буду ездить на гастроли, выступать, а квартира будет без присмотра.

– Я думал, что ты первое время с ним будешь жить, – задумчиво сказал Егор.

– Да ты что, у него же семья…

Егор пожал плечами.

– Ну, Егор, ну, пожалуйста, – заныл Дима. – Знаешь, как я боюсь? У меня жизнь меняется, мне нужно будет хоть одно дружеское плечо во враждебном мире шоу-бизнеса. Не понравится, съедешь, делов-то.

– А твой Люксенштейн меня домогаться не будет? – в притворном ужасе спросил Егор. Дима рассмеялся.

– Ну, разве что немного, – пожал он плечами. – Если что, дашь ему в рыло.

– Действительно, – согласился Егор и вышел из машины. Дима последовал за ним. – Куда ему против меня? Я ж его соплей перешибу.

– Вот видишь, – обрадовался Дима. – Тебе совершенно нечего опасаться…

В магазине друзья провели не много времени. Егор быстро купил все, что ему было нужно. Выглядел он задумчивым: очевидно, размышлял о перспективах, которые сулил переезд.

– Ты наверняка будешь узнавать все новости первым, – подлил масла в огонь Дима. – На работе тебя еще больше будут ценить.

– Уговорил, красноречивый, – фыркнул Егор и несильно ткнул Диму кулаком в ребро. – Только смотри, если что не так…

– Можно подумать, тебе самому не хочется переехать! – поддел Дима.

– Не хочется. Я консерватор по жизни, мне и в моей берлоге удобно. Просто нужно смотреть вперед. В своей газетенке я ничего не добьюсь. Там нравы царят еще похлеще, чем в вашем шоу-бизнесе, как и у вас, балом правят сиськи…

Егор мгновенно помрачнел, как осенняя туча, думая о чем-то своем.

– Ты чего? – спросил Дима.

– Да так… Есть там у нас дама одна, Настя Цирулюк, дура крашеная. В башке пусто, зато уже редактор отдела светской хроники.

– Доканывает?

– Не то слово. Она, понимаешь, ко мне подкатывала с тонким намеком на толстые обстоятельства, а я ее отбрил.

– Чего так?

– Ты бы ее видел… Зато главный редактор ее хвалит, вот, мол, учитесь у Настеньки …

– Неужели такой ценный кадр? – засомневался Дима.

– Угу. Просто золото. Только пробы негде ставить. С главным она спит, вот он ее и нахваливает. Раньше, по слухам, на ее месте сидел нормальный такой мужичонка, выпивал, правда, но свое дело знал. Она полгода назад пришла, за три месяца до меня, быстренько с шефом устроила лямур-тужур, он мужичонку выкинул: мол, нам тут алкашня не нужна, а ее на его место посадил. От Насти уже все стонут, текучка жуткая, а она там ходит, дирижаблем своим вертит… На меня вот нацелилась, а я как-то не горю желанием отдаться в ее липкие ручонки.

– И что?

– Да ничего. На прошлой неделе она уже два материала похерила. Не уверен, что в этом номере все выйдет.

– Ну и трахнул бы ее, – пожал плечами Дима. – Тоже мне, подвиг… Или она такая страшная?

– Да не то чтобы очень. Все вроде при ней, иначе стал бы шеф ее на рабочем столе иметь? Вроде Маринки нашей. Тоже грудь нараспашку, на все согласна, лишь бы выгодно…

Егор снова замолчал.

Дима насупился.

– Это ты на что намекаешь? – поинтересовался он. – Что я такой же, как они?

– Ты себя с ними не равняй, – отмахнулся Егор. – Ты – талантище! А они – бездарности: Маринка с голосом унылого Чебурашки и Цирулюк, которая вообще без мозга родилась, только с основными инстинктами.

– Ну, Маринка-то не совсем уж и бездарь, – заметил Дима. – У нее много неплохих песен.

– Да ну, – скривился Егор. – Меня, с моим рафинированным эстетством, песни в духе «ля-ля-ля, жу-жу-жу, я твоя, всем расскажу» как-то не вставляют. Ты сколько октав берешь?

– Три.

– А она?

– Одну, ну полторы максимум…

– Ну вот. Так спеть, как она, и я смогу, при условии, что техника подтянет. У меня кое-какой голосишко тоже есть, только я в это не лезу. Меня и моя работа устраивала бы, если б не эта дура.

– А ты что, в своей редакции голоса вообще не имеешь?

– Имею, но стройный хор Настиных прихлебателей меня легко заткнет.

– Ну и трахни ее разок.

Егор скривился.

– Да ну… Я себя не на помойке нашел. Она уже со всеми нашими мужиками перетрахалась, кто не гомики. Васька, шофер наш, мне рассказывал, что месяц назад разложил ее в машине и хламидиоз подхватил.

Дима изобразил лицом, что его сейчас вырвет.

– Вот-вот, – раздраженно сказал Егор, – можно не только венерическую, но и СПИД подхватить. Дамочка предохраняться не приучена. В деревне Большие Васюки из защитных средств в обиходе лишь ухват и скалка. Добро бы она семи пядей во лбу была! А то ведь дура непроходимая, да еще и с гонором. Как же, приехала в Москву, всего добилась, а у самой регистрация до сих пор липовая. Снимает комнату в Митине у какой-то бабки. Я как-то ее подвозил, когда еще к ней не так плохо относился. Квартира – ужас! Хлама до самого потолка, тараканы ходят размером с кошку. Она прямо там предложила мне поразвлечься. На диване! На котором, судя по виду, померло как минимум три бабки. Я невежливо отказался, и с тех пор она на меня катит бочку. Здороваемся сквозь зубы, иногда она меня в упор не замечает. Ну, и я тоже хожу мимо с загадочной улыбкой…

– Почему?

– А что мне остается делать? Ходить и кляузничать шефу? Ночная кукушка всегда дневную перекукует. Кто ему ближе? Постоянная любовница или молодой кадр, который пока себя еще ничем толком не проявил, кроме скандала с Алмазовым?

– И что теперь?

– Не знаю, Дим, – устало сказал Егор. – Я бы на телевидение ушел. Куда-нибудь на музыкальный канал, делал бы новости…

– Так иди на MTV, – оживился Дима. – Ты же умный, талантливый, не побоюсь этого слова, опять же языки знаешь. Ты быстро карьеру сделаешь…

– Туда попасть тяжело, – вздохнул Егор. – И потом, я на телевидении никогда не работал, только в газетах, а там формат другой, мышление другое. Не смогу я свою широкую натуру впихнуть в двухминутный сюжет.

– Ты просто боишься, – фыркнул Дима.

– Не то чтобы боюсь, – возразил Егор, – просто я как ежик.

– Почему ежик? – сдвинул брови на переносице Дима.

– Потому что ежик – птица гордая, пока не пнешь, не полетит. Вот и я такой же. Меня надо пнуть, причем побольнее! Тогда я начну шевелиться.

– Может, в кои-то веки проявишь благоразумие и начнешь шевелиться до того, как тебя пнут?

– Начну, – серьезно сказал Егор. – Потому что, судя по всему, пнут очень скоро. Шеф меня до конца месяца продержит, а потом пиши пропало.

– Почему до конца месяца?

– А я рубрику веду, она как раз в конце месяца должна формат сменить. Думаю, ее Настя заберет.

Егор замолчал, глядя на куцые облака, которые неслись по небу с угрожающей скоростью. Настроение было пакостное. Диме хотелось как-то утешить Егора, но делать этого он не умел. Да и Егор вряд ли допустил бы проявление сочувствия по отношению к себе. Мальчики не плачут.

– Ладно, – вдруг весело фыркнул Егор, – поехали твою квартиру смотреть. Может быть, завтра уже переедешь.

– А ты?

– И я, куда ж мне деваться.

* * *

– …И мы пожелаем на прощание удачи! – противным голосом выкрикнула ведущая.

– Удачи! – забухал многоголосый хор.

Антон выпрямился и задрал подбородок.

Нужно держать лицо.

Так объяснил продюсер.

В глаза бьют софиты, подвесной мостик шатается, злые красные глаза телекамер направлены прямо в лицо. Улыбайся и иди. Ты же не доставишь удовольствия этим людям? Не расстроишься, не так ли?

Он и виду не показал.

«Вот дерьмо, – думал он, удерживая на лице застывшую улыбку, – и что теперь делать? Куда идти? Где работать? На что жить?»

Согласиться на участие в реалити-шоу изначально было авантюрой.

А что делать?

На улице стояло лето, работы для молодого актера Антона Черницына никакой. Несмотря на харизматичную внешность, он регулярно пролетал мимо предложений. Максимум удачи пришелся на вторую половину зимы и весну, когда он снялся в массовке к двум сериалам, а в одном ему доверили даже толкнуть героиню и сказать: «Извините». Платили по-царски, почти пятьдесят долларов за съемочный день. Вот только мелькать перед камерой на заднем плане, делать вид, что ешь, пьешь, разговариваешь, приходилось не ежедневно. Однако даже эти ничтожные деньги позволяли удержаться на плаву. А потом пришел влажный, душный май, съемки перенесли в Украину, массовку набрали там (не везти ж ее из Москвы?!), и снова Антон оказался на мели.

Почти весь май он пробегал по студиям, ежедневно обзванивал компании, занимающиеся съемкой не только фильмов, но и рекламных роликов и даже видеоклипов. Однажды он едва не получил роль в рекламе майонеза, но режиссер предпочел статному красавцу Антону толстячка с веселой мордахой.

– Глядя на тебя, женщины будут думать о сексе, а не о салатике, – объяснил режиссер. – Но мы будем иметь тебя в виду…

Иметь в виду…

Его уже «имели в виду» во всех крупных и мелких компаниях, но так ни разу и не позвонили. В рекламе широкоплечие красавцы вытеснили худосочных ботаников-интеллектуалов восьмидесятых годов. Теперь даже актеры-хлюпики, всю жизнь игравшие замухрышек, ходили в спортзал качать железо. В ряду красавцев-суперменов Антон не очень-то выделялся. Ну, молодой, широкоплечий, с мощными руками и массивной челюстью. Но лицо невыразительное. Такое не запомнится с первого взгляда. Нужно примелькаться, чтобы, взглянув на него, режиссер сказал: «А, этот тот, который… не помню, но где-то видел». Тогда будут роли, большие и маленькие. А там, глядишь, дело и до автографов дойдет.

Но ролей не предлагали, на кастинги не приглашали. Девушки-секретари уже знали его голос, иногда сочувственно, иногда злобно, но большей частью равнодушно отвечали: «К сожалению, вы нас не заинтересовали».

Сожаления – пустая, обидная штука, вот так-то, ребята…

Если вам говорят, что сожалеют, – вам врут.

В начале июня, когда платить за съемную квартиру было уже нечем, а хозяйка – тучная баба, стриженная почти под ноль, недвусмысленно велела Антону убираться, он совершил отчаянный поступок, отправившись на кастинг реалити-шоу. Условия проекта были совершенно идиотскими. Нужно было заняться строительством дома и отношений на замкнутом пространстве.

– Вы актер? – с любопытством осведомилась женщина, занимавшаяся подбором участников.

– Да.

– Отлично, – оживилась она. – Актер – это то, что нам нужно. В последнее время шоу скуксилось, мальчики и девочки приходят какие-то квелые, неинтересные. Нет интриги. Помните, какие страсти кипели прежде?

– Я не смотрел шоу, – ответил Антон.

– Как так? – удивилась женщина и с сомнением посмотрела в его резюме. – Вы же заполнили анкету, написали, что одиноки и хотите построить любовь.

– Вы же сами сказали, что я нужен для другого, – парировал Антон.

Женщина пристально посмотрела на него, а потом делано рассмеялась.

– Да, собственно, чего скрывать? Да, для другого. Будете на шоу этаким развлекательным элементом. Подберем вам подружку, разыграете перед камерами любовь. Считайте это ежедневными спектаклями. Подружка ваша придет на следующей неделе. Вот, посмотрите…

Антон посмотрел. Девушка была не хай-класс. Невысокая, худенькая брюнетка со слегка раскосыми глазами и слегка знакомым лицом.

– Это Наташенька, – произнесла женщина. – Тоже актриса. Мы ее тоже проинструктируем. Значит, так, Антон: в ваши обязанности войдет разыграть перед камерами страсть, чтобы зрители поверили в любовь с первого взгляда. Будете обниматься на виду у всех, целоваться, в идеале хорошо бы секс… Оплата зависит от вашей игры. Пока ставка будет семьдесят долларов в день, плюс еда и одежда. Цветы, подарки и романтические свидания оплачивает компания. Постарайтесь, чтобы это было красиво и по возможности не слишком дорого. То есть не надо планировать завтрак в Париже, а ужин в Берлине. Все действия будете согласовывать с режиссером. Понятно?

Антон кивнул.

На следующий день Антон оказался внутри съемочного периметра.

Играть любовь с Наташенькой оказалось просто.

Она была абсолютно безынициативна, покорно соглашаясь даже на секс перед камерами. Раздевая ее, впиваясь губами в хилую девчачью грудь, Антон постанывал от показного восторга, стараясь, чтобы никто не догадался, как ему скучно.

Они с Наташей были не единственными лицедеями в компании из пятнадцати ребят. Спустя две недели после появления Антона периметр покинула пухлогубая красотка, демонстративно разорвав отношения с местным клоуном, носившим немодное имечко Еремей. Красотка вскоре заняла место телеведущей гламурной передачи. Еремей, как выяснилось, тоже был приглашен со стороны – как постоянный участник разных шоу. Глянцевый красавчик Арсений, по которому сохла большая часть телезрительниц, оказался не инструктором по фитнесу, а стриптизером. После выключения камер Арсений с облегчением покидал свою подружку, упорно называвшую себя Звездой, и шел спать в другую комнату, где его ждал накачанный мулат Джонни. Звезда тоже не теряла времени даром, устроившись под боком у коренастой Дашеньки. Здесь же ошивались и два участника другого проекта, мнимые колдуны и экстрасенсы, черные, готичные, крикливые. Разобравшись, кто есть кто, Антон понял, что случайные люди здесь не задерживались. На каждом голосовании следовало перечеркнуть маркером фото того участника, который нравился тебе меньше всего. Перед казнью все проходили тщательный инструктаж. Режиссер объявлял, кого сливают в этот раз, все послушно поднимали бумажки и черкали на лицах товарищей. Ежедневно на площадку прибывала ведущая – известная светская львица Аксинья Гайчук, суровая, с каменным подбородком и крохотными глазками, спрятанными под квадратные очки без диоптрий. Львица устраивала разбор полетов, выдавала индульгенции и безжалостно линчевала проштрафившихся.

Наташеньке такая жизнь нравилась. Антон с ужасом начал понимать, что сытое существование начинает затягивать и его. Рекламодатели, оценив внешние данные Антона, уже четыре раза приглашали его на фотосессии, в августе на обложке глянцевого журнала появилась их с Наташей фотография. Оба скалились в объектив, изображая счастье. То, что по дороге она обозвала его жирным боровом, а он ее тупой кобылой, публике было знать незачем.

Сытое лето пролетело в одно мгновение.

Антон обзавелся новым гардеробом и действительно слегка оброс жирком. Делать особо было нечего. За периметр участников выпускали исключительно на важные мероприятия или романтические свидания, а тягать тяжести в специально оборудованном спортзале было лень. Ежедневно Антон валялся в гамаке с книжкой, прерываясь лишь на бурную сцену страсти перед камерами. Где-то в подкорке сознания шевелилась мысль, что пора с этим завязывать…

Но время шло, денежки капали на счет, а письма поклонниц грели душу.

Комедия кончилась в начале октября во время очередной пресс-конференции. Антон вел себя, как положено влюбленному: держал Наталью за руку, говорил ласковые слова, целовал в шейку, чуть заметно морщась от запаха приторно-сладких духов. Амбре давленого винограда вызывало у него едва ли не приступ астмы…

Пресс-конференции давно никакого страха не вызывали. К ним привыкли, по большому счету, серьезные журналисты к героям реалити-шоу не приходили. Среди писак преобладали в основном молодые люди лет двадцати с небольшим, сами мечтавшие о «вселенской славе» участников игры. Поэтому обыграть их на своем поле было несложно. Все вопросы были предсказуемы, а акулы пера прикормлены подарками. Однако на сей раз вышло по-другому.

В журналистском стане было довольно шумно.

Антон сразу увидел сидевшего в первом ряду Егора Черского, уже приезжавшего для интервью. Егор пописывал и в глянцевые журналы, используя разные псевдонимы. Он тоже бегло кивнул Антону с Натальей. Однако на пресс-конференции все внимание захватил другой молодой человек, тощий, с ранней плешью, окруженной какими-то пегими кудряшками, нескладный и педерастически крикливо одетый. Когда он открыл рот и начал задавать вопросы жеманным тенорком, Антон увидел, что даже зубы у него отвратительные: наполовину гнилые и растут не двумя рядами, как у нормальных людей, а кучками, словно опята. Мерзко выглядящий журналист сразу завладел ситуацией и ринулся в атаку, к которой, к сожалению, не была подготовлена Наталья:

– Наталья, скажите, когда вы собираетесь пожениться?

Антон насторожился.

В воздухе запахло скандалом. Глаза журналиста горели охотничьим огнем. Наталья подвоха не почувствовала и простодушно ответила:

– Мы хотим сыграть свадьбу на Новый год, чтобы у нас было сразу два праздника.

– Правда ли, что вы учитесь на юриста? – продолжил журналист.

«Молчи», – хотелось крикнуть Антону.

Глаза журналиста светились ехидным торжеством. Егор начал нервно водить носом из стороны в сторону, ноздри раздувались, как у гончей, почуявшей лисицу.

– Да, я уже на втором курсе, – ответила Наталья.

Антон хватанул кислороду, позабыв выдохнуть.

Ну все, сейчас начнется…

Дураку ясно, что этот вопрос был задан неспроста.

– В таком случае, вы будете очень плохим юристом, – ядовито сказал журналист, – вы не знаете самых элементарных законов. Вы не в курсе, что в России нельзя выходить замуж за двоих одновременно? Это, милая, даже уголовно наказуемо…

Наташа побледнела:

– Я не понимаю…

– А я понимаю, – захихикал журналист и помахал в воздухе какой-то бумажкой. – В августе прошлого года в загсе города Мытищи Наталья Спицина сочеталась законным браком с Ильей Моор. И до настоящего времени они не разведены… Антон, как вы это прокомментируете?..

Через четверть часа все было кончено.

Пресс-служба проекта спешно свернула конференцию, красную от злости Наталью увели куда-то в сторонку. Антон, вышедший покурить на балкончик, думал о том, что на этом его сытая жизнь, возможно, закончится.

– Переживаешь? – спросил спокойный голос за спиной.

Егор подошел ближе, вытащил сигареты и закурил.

– Кто этот педрила? – спросил Антон вместо ответа.

Егор повернулся через плечо и скривился. Представитель пресс-службы проекта отчаянно убеждал скандалиста не разоблачать Наталью.

– Этот? Ай, чмо в ботах – Сергунчик Заедов. Мы называем его «Задом едов». Светский хроникер, два высших образования, причем одно – литературное. Всегда всех учит… Ладно, что там у вас с Наташкой? Только не надо мне мульки про вечную любовь. То, что она актриса, я давно знаю.

– Тебе скажи, а ты про это растрезвонишь…

– Оно мне надо? – хмыкнул Егор и затянулся, выпустив красивое облачко дыма. – Я в вашем корпоративном журнале подрабатываю, про «великую любовь» пишу. Полезу с разоблачениями, кто меня потом пригласит работать?

Но Антон откровенничать отказался.

Егор пожал плечами и скоро отбыл.

Антон же отправился обратно на шоу, чтобы достойно принять удар.

Как и следовало ожидать, Наталью с проекта выгнали с позором. Ведущая красиво разыграла эту партию, предоставив «обнаруженные доказательства» неверности Натальи. Антон, втайне надеявшийся на счастливое «разруливание» проблемы, разыгрывал оскорбленное достоинство и с надрывом объяснялся перед телекамерами с несостоявшейся невестой.

На следующем мужском голосовании Антона слили четырнадцать других участников. И теперь он шел по шаткому мостику с вымученной улыбкой, щурясь от слепивших прожекторов.

После облома жизнь не спешила налаживаться.

Антона два раза пригласили на ток-шоу, несколько раз журналисты брали интервью, с просьбой рассказать о проекте что-нибудь «жареное». Антон отказывался, стиснув зубы, продолжая бегать на кастинги и получая более-менее вежливые отказы.

Накопленные на проекте деньги таяли. С прежней квартиры пришлось съехать: глупо платить за квадратные метры, в которых не живешь. Найти новую оказалось не так уж просто. Не очень-то разбежишься на три тысячи долларов, учитывая новый статус. Жизнь в халупе не соответствовала новому имиджу телезвезды нового формата. Нужно было одеваться, питаться в соответствующих местах, где отдыхала богема, и, усиленно скаля зубы, делать вид, что ты «в шоколаде», в то время как…

«Мы вам позвоним».

Эта фраза уже застряла в ушах.

Никто не звонил. Деньги заканчивались.

От тоски и безысходности Антон закрутил роман с молоденькой и глупенькой девицей, фанаткой проекта, ужасно переживавшей за любимого героя, посылавшей десятки смс-сообщений в его поддержку и втайне порадовавшейся его расставанию с Наташей. Алена училась в каком-то модном колледже на модного ландшафтного дизайнера, жила в собственной квартире и одевалась от кутюр.

Недолго думая, Антон переехал к ней.

Привыкнуть к Алене было несложно. Те же слова-фантики, бессмысленные походы по кафе, дискотекам и ночным клубам, оупен-эйр и безумные пляски в то время, когда все нормальные люди встают на работу или на учебу. Алена такими вещами не заморачивалась, а Антон…

Честно говоря, прожив за периметром проекта около двух месяцев, вернуться в реальность было не так-то просто. Привычка повиноваться приказам режиссера из динамика давала о себе знать, когда где-нибудь на дискотеке резвый голос диджея у вертушек требовал поднять руки. Антон ежился и ловил себя на том, что автоматически повинуется. Лежа в постели с посапывающей Аленой, Антон с вялым удивлением осознавал: без проекта жизнь стала стылой и серой.

Что изменилось? Да ничего.

Он ест, пьет, занимается сексом с девушкой, которая ему даже не нравится. Все то же самое. Но чего-то не хватает. Не то вездесущих операторов с любопытными красноглазыми камерами, не то бурления адреналина, от осознания того, что каждый твой шаг видят и оценивают, а ты, зная это, стараешься подать себя в наилучшем ракурсе. Слезы перед камерой напоказ. Радость перед камерой напоказ. Секс перед камерой, якобы не напоказ…

Почти театр, господа и дамы. Суфлер в будке подсказывает, что нужно сделать, как повернуть коробочку с тампоном от главного спонсора, чтобы она попала в кадр. Но теперь на сцену вышел актер второго состава, а его, главного лицедея, списывают со счетов. Через месяц перестанут узнавать на улицах, через два забудут совсем. Реалити-шоу – не любимый фильм, где можно блеснуть даже в эпизоде с искрометной цитатой. В этом новом телевизионном виде тебя забудут в два счета. Сегодня – герой-любовник, завтра – шелуха.

Телефон молчал.

Даже «верные друзья» с проекта не беспокоили его. Их мнимо-сочувственные звонки и эсэмэс прекратились через неделю. Желанная слава не приходила.

Самое тяжелое было – просыпаться по утрам. Алена уходила в колледж, а он лежал и глядел в потолок, не в силах увернуться от нарастающей депрессии.

Два месяца без проекта…

Только на этой неделе он прочитал уже три книги, добивая полочку иронических детективов в черно-желтых обложках, включая кулинарную книгу, написанную той же авторшей. А ведь сейчас только четверг! Два дня до выходных, а он уже пересмотрел по третьему кругу все фильмы, скачал новые – и эти посмотрел. За окном осень, каштаны и клены сбросили листву. С неба сыплется мокрая пакость. Антону хотелось повеситься от тоски. В телевизоре кривлявшиеся клоуны изображали великую страсть…

Антон вышел прогуляться, купил сосиску в тесте, сел на мокрую скамейку и, равнодушно перемалывая челюстями продукт сомнительного происхождения, мрачно думал о будущем. Перспективы были неважными. Актеров в столице много, а шансы пробиться наверх, поближе к звездам, есть далеко не у всех.

– Простите, – послышался робкий голос. Антон хмуро повернулся. Рядом стояли две девчушки лет пятнадцати, взиравшие на него с обожанием. Выглядели девочки так, словно вылезли из японских мультиков: яркие куртки, два хвостика в разные стороны. У одной на ногах были разные чулки: на левой ноге черный, на правой – в желто-фиолетовую полосочку.

– Чего? – невежливо спросил он, занятый собственными мрачными мыслями.

– Вы же Антон Черницын? – полувопросительно-полуутвердительно произнесла девочка в разных чулках.

– Ну да, – хмуро подтвердил Антон. – А что?

Девочки расцвели словно розочки и одновременно полезли в свои сумки-ранцы. Спустя миг обе сунули Антону под нос одинаково кукольные блокнотики в пушистых обложках. – Ой, подпишите, пожалуйста! Мы вас так любим! Вы наш самый любимый герой, правда-правда, – защебетала та, что была в обычных чулках.

– Да, правда, мы еще Звезду любим и Арсения! Они такие классные! Но вы самый лучший, – прочирикала вторая. – Вот тут подпишите. А можно с вами сфоткаться?

– Можно, – смягчился Антон.

С ним уже месяц никто не фотографировался.

Девицы одновременно достали из карманов курток мобильники, вцепились в Антона и, отведя руки с телефонами как можно дальше в стороны, дружно нажали на кнопки. Щелчки прозвучали как выстрелы.

– Антон, мы так переживали, когда ты ушел с проекта, – проникновенно сказала «разночулковая», решив, что после такого интимного процесса, как фото с кумиром, говорить ему «вы» совсем не обязательно. – А чем ты сейчас занимаешься?

Мимолетная радость мгновенно померкла.

– Извините, мне пора, – буркнул Антон и, не оборачиваясь, пошел домой. Девочки еще что-то кричали вслед, но ему было наплевать. Лучик солнца, прорезавший на миг толщу черных туч, мгновенно угас.

Алена уже была дома.

Антон мельком подумал, что ее занятия что-то уж чересчур быстро заканчиваются. Вот и сейчас она, оккупировав ванную, что-то напевала в такт льющейся из динамика мелодии. Певица скулила про то, что ей уже не больно, она всем довольна, «уходи, любимый, любовь остыла»…

Антон разулся, не сочтя нужным убрать грязные ботинки подальше. Их следовало вымыть, а ванная занята. Не на кухне же в мойке это делать, тем более что там… да, как всегда, гора посуды. Алена никогда не давала себе труда даже чашку ополоснуть, да и Антону надрываться не хотелось. Всю посуду в доме мыла приходящая дважды в неделю домработница. Вот и сейчас Эверест чашек и плошек кренился вправо, угрожая вот-вот завалиться с канонадой.

– Антоша, это ты? – крикнула Алена из ванной.

– Нет, не я, – проорал Антон в ответ.

В кофеварке еще осталось немного густой бодрящей жидкости. Налив себе половину чашки, Антон сел у окна и закурил. В спину немилосердно дуло, но Алена была помешана на свежем воздухе, и если он сейчас закроет окно, она опять будет ныть.

– А кто это тогда, если не ты? – игриво осведомилась Алена.

– Дед Маразм, – крикнул Антон.

– Для Деда Мороза еще рановато, – ответила она из купели.

Не то не расслышала, не то не поняла.

– Мне никто не звонил? – крикнул он.

Впрочем, зачем спрашивать? С самого начала ясно, что никто…

– Да, звонили, – крикнула Алена. – Я не запомнила. С какой-то студии.

Антон подскочил на месте и вылил кофе на свой свитер. Чашка вылетела из пальцев и, прощально звякнув, раскололась на несколько кусков. Закашлявшись, он стряхнул с себя бурые капли и бросился в ванную, опрокинув по дороге табуретку.

Алена лежала, укутавшись в горки пены, даже на макушке был пенный холмик. На Антона она посмотрела с удивлением.

– Ты чего?

– Алена, откуда звонили?

– Да не помню я, чего ты прицепился… С какой-то студии, вроде бы съемка в рекламе. Я сказала им, чтоб тебе на сотовый перезвонили.

– Так я ж посеял сотовый еще позавчера, – взвыл Антон. – Ты об этом прекрасно знаешь.

Алена равнодушно пожала плечами.

– Ну и чего ты так переживаешь? – спокойно спросила она и вытянула вверх ножку в бисеринках пузырьков, дабы Антон смог насладиться красотой.

Нога была великолепна. Действие – красивым. В красивых фильмах роковая красотка всегда томно поднимала ногу вверх, капельки падали в пену. На замедленных кадрах это выглядело потрясающе. В следующей сцене герой, рванув на шее душащий галстук, забиралсяся к ней прямо в одежде. Далее следовала откровенная сцена под романтически звучащие саксофоны. Толчок – и вода выплескивается на пол, который усыпан лепестками роз…

Потом герой несет ее на шелковые простыни (лучше черные), она постанывает в экстазе, а в финале оба лежат на спине и курят. Ее волосы разметались по подушке, он смотрит с нежностью. Часы на тумбочке показывают на полтора часа больше, чем до начала сцены. Хеппи-энд…

О том, что в ванне снимать мокрую одежду неудобно, а лепестки роз нужно разбросать заранее, Алена как-то не подумала. Как и о том, что у героя может быть отнюдь не романтический настрой…

Антон не собирался лезть в ванну и уж тем более одаривать ее бурными ласками. Он стоял в дверях и смотрел волком. Алена поспешила утешить его и ласково произнесла:

– Антоша, ничего страшного ведь не произошло! Ну, подумаешь, не дозвонились. Еще раз позвонят сюда.

– Да ты понимаешь, что говоришь, дура? – заорал Антон. – Кто позвонит? Куда позвонит? Думаешь, что они обо мне только и мечтают? Это шанс, шанс! Его хватать надо было, а из-за тебя, идиотки, не способной запомнить, кто звонит, я его профукал!

У Алены затряслись губы. Это она-то идиотка?!

Антон бахнул дверью и вышел.

Алена, почувствовав, как озябли плечи, поглубже опустилась в ароматную пену. Вот тебе и романтический герой… Подумаешь, из-за того, что она не догадалась спросить, кто ему звонил, обозвал идиоткой. Она же не знала…

Внезапно сквозь горькую обиду вдогонку к капнувшей в воду слезинке прокралась четкая мысль: а ведь он в общем-то прав. Идиотка, не иначе… Дура, кретинка, дебилка… Подобрала его на помойке… как там говорил кот в любимом мультике? Очистила от очисток, а он мне фигвамы рисует… Два месяца жирует за ее счет, не учится, не работает. Из всех подвигов только секс (тут без претензий – отличный!) да сомнительная слава героя телешоу. Когда он пришел жить в ее квартиру, у него даже чистых вещей не было, два дня все перестирывал, пока она, не вытерпев, повела его по магазинам. Казанова нашелся…

В глубине квартиры запиликал телефон. Музыка резко смолкла. Алена прислушалась, но толком ничего разобрать не могла, разве что голос Антона был преувеличенно бодрым.

Разговор был коротким. Антон начал носиться по квартире, что-то уронил, что-то опрокинул. А потом бахнула входная дверь. Алена потянула на себя шланг душа. Направив в лицо струю ледяной воды, она порадовалась, что вода смывает с щек не только слезы, но и иллюзии, разбитые вдребезги…

Рекламный ролик крема от морщин снимали в большущем павильоне «Мосфильма». Судя по тому, что режиссер жутко торопился, орал на съемочную группу, да и вообще вел себя крайне суматошно, аренда павильона заканчивалась с минуты на минуту, а съемки еще не закончились.

Антон прибыл на площадку за час до начала, успел выпить кофе и унять дрожь в коленках. По сценарию ему требовалось встретить сходящую со ступеней актрису, вручить букет цветов и проводить восхищенным взглядом. Даже слова учить не пришлось, роль была немая.

Актриса запаздывала. Пока она отсутствовала, режиссер поманил Антона к себе пальцем и, скорбно вздохнув, сказал:

– Давай хоть пройдемся разок, пока эта старая вешалка не приехала. Смотри, значит, она спускается с лестницы…

Антон отрепетировал сцену с помощницей режиссера. Нескладная деваха в длинном пальто спустилась с лестницы, запланированно уронила шарф, ойкнула и незапланированно захихикала. Антон подхватил шарфик, подал девахе букет, проводил до машины, а сам застыл влюбленным болванчиком с томлением во взоре, теребя цветную тряпицу в руке. В короткие минуты он постарался вложить в игру весь талант. Антону показалось, что все получилось просто замечательно.

– Пойдет, – скучно сказал режиссер и махнул рукой. – Только постарайся не выглядеть таким дебилом. Ты должен ею восхищаться, понял? Вос-хи-щать-ся!!! А ты смотришь на нее как людоед на вырезку. Больше романтизма, голубчик, ты же видишь ее впервые в жизни. Давай еще раз…

Репетиция прошла еще дважды, прежде чем выражение лица удовлетворило режиссера. Антона загримировали, наложив на лицо слой крема и пудры, тщательно замазав легкие синяки под глазами. Закончив последний прогон, съемочная группа вяло расползлась по углам, наблюдая, как бьется в истерике режиссер, бесконечно названивающий актрисе.

– Кофе будешь? – буднично спросила Антона деваха в пальто, доставая из сумки маленький термос. Антон кивнул, приглядываясь к новой знакомой, принимая из ее рук горячую крышку от термоса.

Высокая. На первый взгляд кажется совершенно обычной, но это потому, что на лице нет косметики. Классически правильное лицо обрамлено темными, струящимися волосами. Глаза зеленые, ресницы, как у пятилетней девочки, длинные и кукольно загнутые вверх, тонкие пальцы, на аккуратных, коротко постриженных ногтях французский маникюр. Обручального кольца нет, зато есть феерическое цветное тату, окольцевавшее руку вместо браслета: не то дракон, не то какое-то другое реликтовое чудище. Красота!

– Это мантикора, – негромко сказала девушка.

– Что?

– Ну, ты на татушку смотришь, а в глазах немой вопрос. Обычно все спрашивают уже на первой минуте: что это? Вот я и отвечаю сразу: мантикора.

– Прикольно, – хмыкнул Антон. – Где делала?

– А, есть тут один маленький салон на Гоголевском бульваре. Эскиз сама рисовала, мастер долго ругался, говорил – сложно. Но я настояла на своем.

– Ты художница?

– Ну да. Но мои работы никому не нужны.

Что-то брякнуло в глубине павильона, там, где располагались двери. Затем послышался многоголосый гул, перекрываемый истерическими визгами режиссера и басом неизвестного существа. Существо орало на режиссера, запросто перекрывая его вопли.

– А вот и мантикора, – невесело сказала девушка. – Мадам Голубева прибыли. Пойду встречать звезду. Ее еще надо на грим отвести, кофий подать и ублажить, как подобает ее звездному статусу.

– Меня Антон зовут…

– Я знаю, – улыбнулась девушка. – Это ведь я тебе звонила. Я – Алла. Осторожнее с салфетками, не сотри грим.

Антон, поднесший руку к лицу, послушно замер, а потом аккуратно промокнул губы.

Алла.

Интересно было бы увидеть ее без пальто…

Мадам Голубева, крепко сбитая бабенка с целлюлитными бедрами, давно перешагнувшая сорокалетний порог, оказалась вполне адекватной теткой с хорошо поставленным басом и искрометным чувством юмора. Голубева болтала без умолку, даже когда ей красили губы. Спустя полчаса Антон почувствовал, что уже обожает ее.

– Коленька, не кипятись, – совершенно спокойно ответила она режиссеру, вопящему про отставание от графика и что их вот-вот вышвырнут из павильона. – Не надо так переживать. Мы все равно рано или поздно сдохнем.

Режиссер воздел руки горе и убежал, спотыкаясь о провода и собственные ноги. Голубева же удовлетворенно повернулась к гримерше и костюмерше.

– Так вот: сколько мужика ни корми, а он все на сиськи смотрит. Как выяснилось, этот мерзавец, мой последний муж, втайне от меня откладывал деньги на новую квартиру. Надеялся там поселиться со своей молодухой. И все бы ничего, девочки, вот только… нет, нет, этот цвет мне решительно не идет, нужно светлее… на чем я… а, да! Вот только это были мои деньги, девочки. Распотрошила я его заначку…

Голубева сделала паузу и, вытащив из пачки сигарету, осторожно затянулась.

– И что? – замирающим голосом спросила гримерша. – Что вы сделали, Мария Александровна?

– Да ничего. Пошла и купила себе шиншилловую шубу. Вот он обрадовался, когда узнал.

Голубева расхохоталась и повалилась на спинку кресла, суча толстыми ножками в воздухе. Гримерша и костюмерша согласно захихикали.

– И ведь уходить не хотел, негодяй, – продолжила актриса. – Представляете, явился в театр, скандал закатил! Попробовал даже мой контракт расторгнуть. Но к счастью, у нас новый режиссер, и он мою кандидатуру отстоял, даже перед лицом заслуженного артиста. Три дня этот гад ходил ко мне домой и выл под дверями, подсчитывал, сколько театр ему должен в целом, а я в частности. Мне это быстро надоело. Я пошла в аптеку, купила раствор валерианки и облила его машину. Утром он так визжал! Коты ему всю лакировку содрали, «Лексус» как обглоданный. Вот уж я повеселилась…

Голубева снова забилась в истерике, дрыгая ногами.

– Какая у вас интересная жизнь, – вздохнула гримерша. – Съемки, поклонники, муж-красавец…

– Подлец он, – поправила Голубева и снова захохотала.

Главным сюрпризом для Антона стал тот факт, что Голубева на съемку прибыла в компании Егора. Поначалу на его присутствие никто не обратил никакого внимания, но Мария сама вдруг заорала зычным голосом:

– Ой, я там мальчика забыла в машине. Приведите мальчика, я ему обещала дать…

Гримерша и костюмерша прыснули и покраснели. Голубева строго посмотрела на них, а потом сама загоготала, как гусыня.

– Дуры! Интервью дать! Замоталась на съемках, он, бедняга, меня на улице прождал два часа, промок, замерз… Хотя он такая лапа, ему и дать можно… Приведите мальчика и дайте ему чаю!

Егора привели через пять минут. Его голова все еще была мокрой. В прохладном павильоне он зябко ежился и, засовывая руки в карманы, уткнулся носом в воротник куртки, не заметив Антона, пока тот сам не подошел ближе.

– Привет, ты чего тут?

Егор поднял голову и слабо улыбнулся.

– Интервью у меня с Голубевой… А ты чего?

– А я тут в ролике снимаюсь, – пояснил Антон и добавил с ноткой превосходства. – Пойдем, я тебя к Аллочке отведу, она тебе чего-нибудь горячего даст попить…

Алла уже шагала навстречу с термосом в руке, путаясь в полах пальто.

– Здравствуйте, это вы из газеты? Пойдемте со мной, сейчас снимать будут, вы будете мешать. Антон, пройди на площадку, манти… уже готова.

Голубева сидела за изящным столиком, в центре которого стояла баночка с кремом, лежали жемчужные бусы и несколько орхидей. В лицо актрисе бил розоватый свет прожекторов, делающий ее лет на десять моложе. Режиссер стоял позади оператора с нацеленной на Голубеву камерой.

– «Жемчужное сияние» – это крем для моей кожи, – произнесла Мария в объектив и ослепительно улыбнулась.

– Еще раз, – скомандовал режиссер.

– «Жемчужное сияние» – это мой выбор, – послушно сказала Голубева.

– Это крем для моей кожи! – завопил режиссер.

– Так я и не претендую, – расхохоталась она. – Не хватало еще морду этим дерьмом мазать. Ты выбрал, ты и мажь.

– Маруся, давай без отсебятины, – взмолился режиссер. – Нас через полчаса отсюда погонят. Повтори эту фразу несколько раз, мы потом выберем лучший вариант.

– Хорошо-хорошо, – закивала Мария. – Сейчас все сделаю.

– Мотор, – скомандовал режиссер.

– Мой выбор, да?

– Да!!!

– Колюня, не ори, сосуд лопнет… так, я готова, сейчас все скажу… «Жемчужное сияние» – это крем для моей кожи… «Жемчужное сияние» – это крем для моей кожи… «Жемчужное сияние» – это крем для моей кожи.

Каждый раз Голубева повторяла фразу с другой интонацией и другим выражением лица. Антон невольно залюбовался ею. Вот где профессионализм! Тупой рекламный ролик, а сколько шарма, обаяния…

Сейчас таких актеров уже нет.

– Стоп, – скомандовал режиссер. – Теперь на лестницу. Антон, пройди на свое место. Дайте ему цветы.

– Привет, красавчик, – весело сказала Голубева и, охнув, с тоской посмотрела на фальшивую лестницу, устремившуюся в никуда. – Это я на эту верхотуру должна вскарабкаться?

– И вскарабкаться, и спуститься со свойственной тебе элегантностью, – сказал режиссер.

– Элегантности мне при раздаче не досталось, – отрезала Голубева. – Я буду как корова спускаться.

– Спускайся как корова, – согласился режиссер. – И только на последних пяти ступеньках превратись в томную газель.

– Так чего тогда мне на самый верх взбираться?

– Маруся, лезь и не зли меня! – заорал режиссер.

– Хорошо-хорошо, – закивала Голубева и, недовольно поморщившись, пошла по ступенькам. На третьей ее каблук подвернулся, и она начала заваливаться на бок. Антон рванулся к ней и ухватил за локоть. Актриса охнула и навалилась на него всем телом, прижавшись грудью.

– Какой ты… прыткий, – прошептала она и, приняв устойчивую позицию, ласково потрепала по щеке. – Далеко пойдешь.

– Маша!!! – заорал режиссер. – Быстрее. Антон, на позицию.

Голубева начала спускаться по лестнице.

Для спуска потребовалось два дубля. Затем она повторила еще раз – с пяти последних ступенек, стараясь двигаться как можно медленнее и элегантнее. Шарфик соскользнул с ее шеи. Антон бросился вперед подхватить его, вручил цветы и остановился, провожая актрису восхищенным взглядом.

– Отлично! – сказал режиссер. – Вот такое лицо мне и требовалось. Молодец, Антон. У нас еще минут пять есть. Давайте сымпровизируем. Маша, давай как будто ты наткнулась на прохаживающегося Антона, спускаясь по лестнице, он роняет цветы, вы нагибаетесь, чтобы поднять их, улыбаетесь друг другу, потом он дарит их тебе, и ты садишься в машину. Антон, тут ты снова смотришь восхищенным взглядом. Маша, давай, на пару ступеней вверх. Игорь, сними Антона крупным планом!

Оператор поднял вверх большой палец. Голубева заняла место на ступеньках и замерла. Антон ждал команды режиссера.

– Мотор! – скомандовал режиссер.

Голубева пошла вниз, Антон топтался на месте, якобы не замечая ее, и сделал резкое движение в сторону. Мария врезалась в его плечо, розы посыпались вниз. Антон и Мария одновременно наклонились за цветами, столкнулись лбами и рассмеялись.

– Отличная находка, – закричал режиссер. – Поднимайте цветы! Антон, отдавай их ей и смотри влюбленным взглядом! Стоп!

Алла, появившаяся из тени, быстро подошла к режиссеру и что-то шепнула ему на ухо, ткнув пальцем в стоявшего в дверях мужчину с кислой физиономией.

– Спасибо, съемка закончена, – объявил режиссер. – Маруся, ты была неподражаема. Антон, молодец. Оставь Аллочке свой телефон, будем работать.

Голубева, бросив на Антона долгий взгляд, удалилась смывать грим. Он наскоро умылся и, дав Алле свой телефон, поспешил к выходу. На улице шел дождь. Антон поежился и, встав под козырек крыльца, закурил.

Голубева вышла через сорок минут, со свежим, не театральным макияжем, в компании Егора и Аллы.

– Антоша, – ласково сказала она. – Я тут еду в небольшой ресторанчик пообедать. Не хотите присоединиться ко мне?

– С радостью, – сказал Антон.

Егор вежливо кивнул ему и, подхватив Аллу под руку, пошел к выходу. Алла, раскрыв над головой зонтик, обернулась и посмотрела Антону в глаза.

На ее лице была легкая тень сочувствия.

Проснуться в чужой постели и не сообразить, где находишься, – такое для Антона было в диковинку.

Некоторое время он хлопал ресницами и глядел в потолок, морщась и мучительно припоминая события вчерашнего дня. Сначала он и Мария отправились в уютный ресторанчик, где актриса уморила его забавными историями из актерской жизни. Заслушавшись, Антон автоматически пил, а Мария то и дело подливала ему в бокал виски. Кажется, они танцевали… Да, да… Рыжая девочка со шрамом на виске пела жалостливую песню тоненьким голоском, а Мария, уткнувшись в его грудь, рыдала и жаловалась на стервеца мужа…

А дальше – как отрезало.

И вот он проснулся в чужом доме, на широкой постели, и пялится в потолок…

Потолок, кстати, был натяжным, глянцевым, цвета зеленого лайма, с крупным зеленым цветком в центре. Ничего так потолок, красивый. Помимо галогенных светильников, его украшала изящная модерновая люстра, на одном из рожков которых болтались мужские трусы. М-да, погуляли…

Антон скосил глаза вбок.

Обстановочка в спальне была тоже ничего. Мебель модная, дорогая, такую не увидишь на распродаже с яркой красной наклейкой «скидка – 50 %!». На кровати дорогое белье, но не шелковое. Как же он ненавидел холодные, скользкие шелковые простыни, которые обожала Алена! Смотрится, конечно, красиво, но спать на них некомфортно, особенно по осени. Другое дело – обычный хлопок, пахнущий порошком и кондиционером «арктическая свежесть». Сразу вспоминается родной Магнитогорск, домик на окраине и морозные, стоящие колом простыни, которые мама заносила с улицы!..

Да, тогда все было просто и понятно.

Пусть жизнь не баловала подарками, но она текла предсказуемо-однообразно, стабильно, и в этом была своя прелесть. Все было хорошо, пока мама не вышла замуж во второй раз. И все полетело кувырком…

Антон не любил вспоминать то, что случилось в его семье десять лет назад.

Вместо этого он повернул голову вправо. В воздухе витал какой-то неприятный растительный запах. Рядом с кроватью стояла тумбочка, на ней – ваза с букетом свежих лилий. Антон сморщился и едва не чихнул. Вот что за вонь не давала ему покоя! Запах лилий он не выносил с тех пор, как стал жить с Аленой. Красивые цветы, слов нет, но воняют премерзко, потом весь день голова болит…

На открытой дверце платяного шкафчика висела ночная рубашка, зацепившись одной бретелькой. На ковре валялись штаны, в которых Антон с некоторым усилием опознал свои собственные. На стуле неряшливой кучкой лежала скомканная рубашка. Тоже вроде бы его…

Где-то вдалеке что-то звякнуло и зашипело.

Антон рывком сел в постели. В голове гулко стукнул набат. Парень наморщился и потер указательными пальцами виски. Откинув одеяло, он уже хотел было встать, как вдруг обнаружил, что голый. Подняв глаза к люстре, Антон тяжело вздохнул. Ну да, трусы, болтавшиеся на ней пиратским флагом, тоже принадлежали ему.

Люстра висела высоко, не допрыгнуть…

Антон попробовал пару раз – безрезультатно. Потом вскочил на кровать, балансируя на одной ноге, вытянул вторую, как второсортный танцор балета, и застыл в крайне неудобной позе, цепляясь кончиками пальцев за трусы. В голове билась мысль: если сейчас он дернет посильнее, люстра сверзится на пол, и тогда проблем не оберешься…

В глубине квартиры завозилось что-то живое, а потом из глубины лабиринта к Антону помчался топочущий Минотавр. Антон на мгновение застыл, но тут же с удвоенной интенсивностью начал дергать трусы. Дверь отворилась с пушечным грохотом. Антон замер и зажмурился, как нашкодивший кот.

– Какая прелесть, – сказала Мария.

Она, держа в руках подносик с какой-то снедью, застыла в дверях, увидев голого Антона в нелепой позе. Антон покраснел. Мария, побагровев, несколько секунд мужественно стискивала челюсти, но потом расхохоталась так, что едва не выронила поднос. Антон дернул трусы – нет, никак! Антон, прикрывая пах рукой, поднял с пола джинсы.

– Отвернись, я оденусь, – хмуро сказал он, с трудом подавив желание сказать ей «вы». Вряд ли вчерашнее общение было платоническим и возвышенным, если судить по разбросанным вещам.

– Да ладно, – отмахнулась Мария. Антон осторожно обошел кровать и, встав спиной к окну, натянул джинсы. Мария поставила поднос на тумбочку, уселась на кровать, облокотившись на широкую спинку. По резким движениям Антона она поняла, что сделала что-то не так. Ну да, конечно, заржала, как лошадь, кому это понравится? Да и смех у нее отнюдь не напоминал звон серебристых колокольчиков…

– А я встала пораньше, – торопливо сказала она. – Думаю, Антоша проснется голодный, я его накормлю… Блинчиков напекла… Ты любишь блинчики?

– Не стоило беспокоиться, – негромко сказал Антон. – Я сейчас уйду.

– Куда?

– Домой.

Антон повернулся.

Мария смотрела на него в упор. Ее нижняя губа задрожала, на глаза навернулись слезы. Антон оторопел, не зная, как реагировать. Закати она ему сцену, потребуй объяснений – он бы ответил соответственно. Рыдай перед ним юная красотка – он знал бы, что сказать. Но тут… Взрослая сорокалетняя женщина плачет, потому что он уходит, не отведав ее блинчиков…

Мария Александровна Голубева была бабой не промах. В свои сорок с хвостиком она была замужем уже трижды. Не самая притягивающая внешность компенсировалась незлобивым характером, чувством юмора, работоспособностью и умением создать домашний уют даже в самых неприспособленных для этого местах, вроде гримерок провинциальных театров и безликих гостиничных номеров. Стоило ей куда-то прибыть, крохотные помещения тут же обрастали цветами, статуэтками и фотографиями в деревянных рамочках, кровать застилалась ажурным покрывалом, в ванной появлялись полотенца веселенькой расцветки и пушистые тапочки в виде мохнатых ног неандертальца. За незлобивость и контактность Голубеву любили все гримеры, операторы и режиссеры. Несмотря на то, что до сих пор Мария считалась королевой эпизода, снималась она много и часто.

Первый муж был старше Марии на два года. Они познакомились в театре, где он играл Ромео, а еще совсем молоденькая Маша – бессловесную прислугу. Свадьба получилась скромной, почти голодной, но невероятно веселой. Брак продлился семь лет, а потом Маша застала мужа в объятиях молоденькой профурсетки, едва закончившей школу. Развод последовал незамедлительно. Муж не стал играть в благородство и отсудил весь нехитрый скарб, лишь комнату в общежитии Маше с трудом удалось отстоять. Рыдая в пустой комнатушке, Маруся поклялась, что ее следующий муж будет моложе ее самой как минимум на десять лет.

Клятву Мария сдержала, и хотя долго не могла выйти замуж, все ее кавалеры были гораздо моложе ее. Последнее серьезное увлечение случилось, когда она получала звание народной артистки России. Там же, на приеме у президента, она перемолвилась словечком с еще одним новоиспеченным народником. Ей было сорок два, ему тридцать четыре.

Народный артист Николай Орликов был натурой противоречивой и сложной. Марию он обожал почти так же, как себя, целых два года смеялся над шутками жены, ел приготовленные супругой деликатесы и, надо отдать ему должное, здорово помог продвинуться по карьерной лестнице. Если прежде Марию приглашали исключительно на роли второго плана из-за простоватой внешности, то после брака с Орликовым ей впервые доверили главную роль в театре, потом в кино, затем в сериале. Заискивая перед «звездным» Николаем, режиссеры наперебой старались ублажить его супругу, дабы заполучить его в свои проекты.

Счастье длилось недолго.

В быту Николай оказался деспотичным педантом. Безалаберной и легкомысленной Марии приходилось разрываться между съемками, спектаклями, многочисленными интервью и фотосессиями и при этом ублажать капризного мужа. В доме не задерживались домработницы, Николай брезговал принимать пищу из чужих рук. Пыль на телевизоре приводила его в бешенство. За брошенную в мойку губку для посуды он и вовсе готов был разорвать. К растущему успеху супруги Орликов стал относиться ревниво. И хотя он по-прежнему снимался у лучших режиссеров, в самых масштабных картинах, складывающаяся по кирпичикам репутация Марии начинала его раздражать. Жена должна сидеть дома и вертеть фарш для котлет! Ему, Орликову, предназначенных. Николай начал пакостить исподтишка, обзванивая режиссеров и продюсеров, требуя отстранить Марию от съемок.

Однако всерьез испортить жизнь жене у Орликова не получилось. Мария узнала о происках мужа буквально через пару месяцев, пока ущерб был не таким глобальным, и разбушевалась. Капризный, мнительный и, в общем-то, довольно слабовольный Николай не ожидал взрыва темперамента от жены и уж тем более масштаба развернутых военных действий. Мария к тому времени уже довольно крепко стояла на ногах, снималась, вела музыкальную передачу на телевидении и одно ток-шоу, где в компании разных дам обсуждала новости и недостатки мужиков. Расторгать контракты с народной любимицей продюсеры не желали. Николай бился в истерике, бегал в театр и к руководителям центрального канала… Устав от капризов мужа, Мария подала на развод. Потеряв жену, уютный быт, который Голубева несмотря даже на осадное положение умудрялась сохранять, Орликов предпринял неуклюжие попытки вернуть беглянку, но успехом похвастать не смог.

Мария же, вдохнув полной грудью, слегка подкорректировала данную в младые лета клятву. Теперь новый муж должен быть не только моложе ее на несколько лет, но и при этом не быть «звездой»…

Антон этих подробностей не знал. Он позабыл, что имеет дело с актрисой, ему даже в голову не пришло, что Голубева может рыдать не всерьез. Парень неловко переминался с ноги на ногу, не смея поднять голову.

– Антоша, я сделала что-то не так? – робко спросила Мария.

– Нет… – промямлил он, сел на кровать и слабо улыбнулся. – Просто я так глупо выглядел: стою тут голый, развесив причиндалы на ветерке, и ты входишь с подносом.

Мария притянула его к себе мощной рукой, с трудом подавив смешок. Антон фыркнул.

– Я как дурак, да?

– Ну что ты… – Мария чмокнула его в макушку. – А ты почему вчера остался? Потому что пожалел?

Антон вырвался из медвежьего захвата и, уставившись в лицо Марии, серьезно сказал.

– Я остался, потому что восхищаюсь тобой. Ты необыкновенная женщина.

Из глаза Марии покатилась слезинка, причем даже сама она не понимала: то ли это была великолепная актерская игра, то ли признание этого пылкого юноши ее действительно растрогало.

– Правда? – тихо спросила она.

– Правда.

Он снова улегся рядом, положив голову ей на плечо. Мария погладила Антона по голове.

– Ты останешься? – наконец спросила она.

– На завтрак?

– Насовсем.

Антон не ответил. Мария убрала руку с его головы и безмолвно ждала ответа.

– Все так сложно, – нехотя произнес Антон.

– Я для тебя стара?

– Нет, что ты, ты отлично выглядишь…

– Скажи еще, что я неплохо держусь, – хмыкнула Мария.

Антон нервно дернул плечом.

– Маша, понимаешь, я должен сам разобраться, принять решение, – неуверенно произнес он, чувствуя, как фальшиво звучат его слова.

– Понимаю, – ответила она. – Но хоть на завтрак ты останешься?

Он повернулся к ней и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ и целомудренно чмокнула его в щеку. Он поцеловал ее в ответ. Спустя мгновение они потянулись друг к другу и стукнулись лбами, вспомнив вчерашнюю съемку. Но на этот раз смешно не было нисколько. Антон почувствовал, как ее руки жадно шарят по его телу, опускаясь все ниже и ниже. Джинсы как будто слетели сами, как и ее халат…

В окна били слабые струи осеннего дождя. В спальне было жарко.

Антон все же поехал домой под вечер, наевшись блинов, борща, каких-то невероятных салатиков и домашних солений. Мария предложила отвезти его, но он отказался, честно признавшись, что не понимает, что происходит, и хочет подумать. Ему и в самом деле нужно было принять решение.

Однако ему не пришлось ничего делать.

Подъехав к дому Алены, Антон натолкнулся на препятствие в виде консьержа. Седовласый, но еще вполне крепкий мужчина, дежуривший в фойе, не пустил его внутрь. Скандалить не пришлось.

Консьерж выдал Антону две спортивные сумки со скарбом, конверт с запиской и попросил вернуть ключи. Антон без возражений отцепил ключ от брелка, подхватил сумки и вышел наружу. Стоя у парадного, он швырнул сумки на скамейку, уселся сам, закурил и распечатал конверт.

На умильном розовом листочке, украшенном пошлыми сердечками и медвежатами, было всего несколько слов.

«Антон.

Мне было харошо с тобой, но мы не пара. Надеюсь, что ты воспримишь мое нежелание жить с тобой адыкватно. Прощай и помни меня всегда.

Алена».

Антон усмехнулся, смял листочек и бросил его в урну. Вот так-то. АДЫКВАТНО. Ну что ж, он воспримет все так, как от него ждут.

Вынув из кармана мобильный, Антон без всякой жалости нажал на несколько кнопок, удалив контакт «Алена» безвозвратно, а затем вызвал такси.

Уезжая, он даже не попытался высмотреть в окнах высотки девушку, с которой прожил несколько месяцев, и лишь радовался, что выбор сделали за него.

Монтаж рекламного ролика занял около недели, спустя еще неделю он был одобрен заказчиками и пущен в эфир. Через несколько дней Антону предложили эпизодическую роль в телесериале. Он согласился не раздумывая.

Прибыв на съемочную площадку в шесть утра, Антон зябко ежился, поджидая группу. Честно говоря, сценарий ему показался отвратительным. Антону приходилось играть телеоператора. У героя Антона было всего три реплики, но… лиха беда начало! Мария снималась в этом же фильме, вот только у нее роль была главной. Антон подозревал, что его запихнули в сериал только благодаря ее протекции, но вслух об этом не говорил. Зачем? Мария бы все равно не призналась.

То, что происходило между ними, нельзя было назвать ни страстью, ни любовью. Это был какой-то угар, дурманящий разум. По ночам, слушая равномерное похрапывание Марии, Антон смотрел в невероятно красивый потолок и удивлялся себе.

Он удивлялся, когда каждую ночь отвечал на ее поцелуи, когда взбирался на округлые формы, тиская отнюдь не свежайшее тело, поражаясь, что полная, приближающаяся к пятидесятилетию женщина может его возбуждать. Это его-то?! Грозу и кумира молоденьких девочек от пятнадцати до двадцати, писавших ему страстные письма и смс-сообщения?

Не может такого быть!

Оказалось – может.

Чудеса! Фантастика!

Ложась в постель, она гасила свет и задергивала шторы. По утрам всегда вставала раньше него и готовила завтрак, в то время как он валялся, сонно потягиваясь, разминая руки и ноги. Она кормила его наваристым супом, рассказывала истории со съемок и внимательно слушала его скупые комментарии. Неловкость первых дней, проведенных вместе, быстро сгладилась. Антон, почувствовав себя дома, расслабился. Мария же со своей стороны старалась делать все, чтобы он чувствовал себя комфортно: таскала его за собой на спектакли и премьеры, представляла режиссерам и актерам, игнорируя злые шепотки за спиной. И хотя Антону было неприятно ощущать сверлившие позвоночник взгляды, он чувствовал, что Голубева надежно прикрывает его тыл.

Вот и сегодня они отправились на съемки вместе.

Антон, впервые сев за руль внедорожника Марии, чувствовал себя королевским пажом, которому в кои-то веки позволили понести шлейф мантии. Погода стояла отвратительная, накрапывал противный дождик, но Антону казалось, что по обеим сторонам дороги расцвели одуванчики.

Жизнь налаживалась.

Однако съемка, назначенная на восемь утра, застопорилась в самом начале по причине, которую Антон никак не мог уразуметь. Режиссер Николай Гадяцкий, с которым он познакомился ранее на съемках рекламного ролика, бегал по площадке, изрыгая громы и молнии. Его помощник Толик куда-то звонил. Осветители таскали с места на место прожектора, массовка нервно курила в сторонке, любопытствующая толпа упорно лезла за заграждение. На площадке царил хаос, а съемки все не начинались…

Егор на площадку прибыл неожиданно.

Его долго не хотели пускать охранники, он махал удостоверением, что-то втолковывал, потом раздраженно фыркнул и, выставив в лицо охраннику руку – мол, подожди! – вынул телефон и начал куда-то звонить. Антон, которого одолевали гримеры, искоса наблюдал за происходящим. Рядом запиликал мобильный. Толик Сидоренко, молодой помощник режиссера, схватился за карман, вынул мобильный и, закрутив головой, помахал Егору рукой. Тот скорчил гримасу и показал на охранника.

– Пропустите его, это аккредитованная пресса, – скомандовал Толик.

– Толик, нам еще долго ждать? – спросил Антон. – Холодно стоять же…

– Да хрен его знает, – зло отмахнулся Толик, протянул руку подошедшему Егору и снова убежал подальше от гневного режиссера. Егор кивнул Антону и, расчехлив фотоаппарат, встал рядом.

– Чего стоим, кого ждем? – негромко поинтересовался он.

– Актер у нас на съемку не явился, – пояснил Антон. – Сейчас у нас должна сниматься сцена интервью с начальником уголовного розыска, а тот ушлепок, что журналюгу играет, не приехал. Сцена-то на пять минут, а хлопот ужас сколько.

– Печально, – протянул Егор и сделал несколько снимков подряд. Камера сухо щелкала, заставляя актеров нервно оборачиваться. – А без этого нельзя? У вас же сериал. Ну и сменили бы эту сцену на что-то другое. Поди, на «Оскар»-то не претендуете?

– Нельзя сцену убирать, она важная, – возразил Антон.

– Для тебя? – хитро прищурился Егор.

– Ну, для меня само собой, но если изъять ее из сценария, пойдет куча сложностей. Преступника опознают и все такое… Нельзя эту сцену выкидывать.

– Кстати, о сцене, – спохватился Егор. – Мне тут внутренний голос подсказывает, что ты страсть как хочешь поведать о своем романе с Марией.

– Не хочу.

– А придется, Тоша, придется. Тем более что с Марией я уже побеседовал на эту тему.

– Не ври.

– Вот те крест! – выпучил глаза Егор и перекрестился зажатым в руке фотоаппаратом. – Хочешь, послушать дам? Особенно трогательным получился момент, когда она рассказывала, как ты любишь блины с вареньем.

– Делать ей больше нечего, – фыркнул Антон.

– Ну, и ты расскажи что-нибудь пикантное. Например, что с утра она будит тебя нежным пением и гладит пузо по часовой стрелке.

– Почему по часовой?

– Так по фэн-шую, – рассмеялся Егор. – Если будешь гладить против часовой, в пузе заведутся бесы, и их придется глушить спазмалгоном.

Антон расхохотался. В голове нарисовалась пикантная картинка: Мария, облаченная в костюм гейши, с намалеванными стрелками на густо подведенных глазах, со спицами в черном парике, подходит к кровати. На покрывале лежит голый Антон с миской сметаны на пузе. Она, приседая в типичных японских реверансах и поклонах, залезает на кровать и начинает размазывать сметану по животу, напевая текучую, как река, мелодию на птичьем языке. А в кульминационные моменты переходит с нежной мелодии на зычные крики самураев, угрожая невидимым врагам.

Антон загоготал в голос, привлекая всеобщее внимание.

– Ты чего? – удивился Егор.

Антон, захлебываясь от сдерживаемого смеха, пересказал нарисованную воображением картинку. Егор тоже начал похрюкивать и крениться на бок, хватая Антона за рукав.

– Слушай, – сказал он, – а ведь это прикольно. Давай забабахаем статью: «Антон Черницын и Мария Голубева проповедуют тантрический секс».

– Здорово, – восхитился Антон. – А что такое – тантрический секс?

– А я знаю?! – ухмыльнулся Егор. – Это ж вы его проповедуете, а не я.

– Логично, – улыбнулся Антон. – Надо с Машей поговорить. Она в принципе не против любого кипеша, кроме голодовки. А это прикольно.

– Можно дома сделать несколько снимков, – оживился Егор. – Возьмем костюмы в театре, устроим японскую оргию…

– Антон! – крикнул с площадки Толик. – Подойди сюда!

Антон послушно двинулся к пластиковому столику, за которым нервно курили режиссер, ведущий актер в милицейском мундире и Мария Голубева с одинаково злыми лицами. Егор поплелся следом, фотографируя все, что попадало в поле его зрения.

– Анатолий, это никуда не годится, – возмущенно говорила Мария. – Мы уже два часа сидим, и добро бы с пользой. Где лазит эта сволочь?

– Мария Александровна, да откуда мне знать? – оправдывался Толик, нервно косясь на режиссера. – Я ему пять минут назад звонил, ответ тот же – я уже подъезжаю.

Голубева повернулась к режиссеру:

– Колюня, я все понимаю, но если мы не отснимем эту сцену в течение следующего часа, я уезжаю. У меня сегодня спектакль. Я должна немного отдохнуть и хотя бы согреться.

– Маша, что я могу сделать? – зло ответил режиссер. – Эту сцену не выкинешь, на ней все завязано.

– О, господи, – закатила глаза Мария. – Ну, возьми другого актера, это же эпизод. Вон, Антон пусть сыграет, там роль-то крохотная.

– Антон мне дальше нужен будет, а журналист – нет, – хмуро сказал режиссер. – Там в сценарии кое-какие изменения, ты же знаешь…

Голубева метнула быстрый взгляд на Антона. Он покраснел и отвернулся.

Точно, знает. Наверняка настояла, чтобы его роль расширили. Как же это унизительно… с одной стороны…

А с другой стороны, связи Голубевой – шанс прорваться на широкий экран, так что нечего морду кривить. За съемочный день бессловесным эпизодникам платили по сто долларов, эпизодникам с маломальскими репликами – двести пятьдесят, триста. Они кочевали из сериала в сериал, уезжая на съемки то в Петербург, то в Киев, где съемочный день обходился куда дешевле, чем в Москве. Антон уже видел некоторых сокурсников в сериалах на вполне приличных ролях, и даже в большом кино потом они умудрялись засветиться. Вон Костя Карпицкий начинал с сериала про милиционеров, а сейчас – главная звезда российского кинематографа. Даже в Голливуде снимается, правда роль не главная, но все же… Фильм прогремел, Костю заметили, и теперь от предложений нет отбоя. А учился у того же педагога, что Антон, только на четыре года раньше. И особо не выделялся. И внешность не фонтан, и актерские данные не блистали. Были на курсе и поярче, и поталантливее, только вот Косте выпал счастливый билет, а другие… Где они теперь?

Да и с курса Антона счастливый билет выпал немногим. Машка Лузина удачно вышла замуж за режиссера и теперь, хоть в кино не снимается, ведет передачу о моде на телевидении. Гарик Пенжиев подался в юмористы, развлекает домохозяек пошлыми старыми шуточками эпохи позднего застоя. Игорь Филонов тоже еще студентом начинал с эпизодов в бандитских сериалах, зато сейчас мелькает на большом экране. И никто ведь не знает, что на первом курсе они с Антоном принимали участие в весьма сомнительном проекте…

Антон вздохнул и потряс головой, отгоняя неприятные мысли. Да, тогда они были моложе, глупее и доверчивее. Сейчас даже реалити-шоу казалось каким-то нелепым фарсом. Странно, но до сих пор на площадке никто не сказал ему: «А я тебя видел в «ящике»!

– Маша, ну что ты говоришь, – прорвался сквозь мрачные мысли утомленный голос режиссера. – Ну, где я тебе сейчас найду актера? Тем более за час. Ему надо роль выучить, быть убедительным. Да, там мало текста, но кто на это способен без подготовки? Знаешь, какая молодежь пошла? Их в актеры чуть ли не по объявлению набирают. Бездарность на бездарности…

– Но-но, – сказал Антон.

– А ты помолчи, – прикрикнул режиссер. – Ты тоже не эталон… Маша, я сам замучился ждать, но если этот гондон не приедет через пятнадцать минут, можем сворачиваться. Его ведь еще гримировать надо.

– Но, может быть… – робко встряла Мария.

– Не может, – отмахнулся режиссер. – Ну, негде, понимаешь, негде мне взять артиста сейчас! Кто тут сыграет молодого журналиста? Толик наш, с его пузом? Да у него рожа потомственного алкаша… Смотри, у меня даже в массовке нет молодежи. С улицы, что ли, звать?

– А пусть он попробует, – вдруг сказала Мария и ткнула пальцем в Егора, который увлеченно фотографировал позировавшую на фоне декорации массовку.

– Что? – удивился режиссер.

– А что? Тебе нужен убедительно сыграющий журналиста молодой человек? Вот тебе журналист! Молодой, симпатичный. Ему и текст учить не надо, он его живо отбарабанит, они же приучены к этому делу.

Режиссер с сомнением посмотрел на Егора, перевел взгляд на Марию, потом снова на Егора и вздохнул.

– Ну, давайте попробуем, – с сомнением сказал он. – Деваться все равно некуда. Толик, этот урод не приехал?

Толик покрутил головой, вынул мобильный и нажал на несколько кнопок.

– У него телефон вообще выключен, – доложил он. – И разговаривал он в последний раз, словно я его разбудил. Бухал, поди, с вечера, вот шары продрать и не может…

– Сука, – печально констатировал режиссер и махнул рукой Егору. – Молодой человек, подойдите, пожалуйста, сюда!

Егор подошел с опаской и на всякий случай (Антон заметил это движение и фыркнул) вынул из фотоаппарата флешку и сунул ее в карман. Режиссер подошел ближе и, бесцеремонно схватив Егора за щеки, повернул резко голову влево и вправо.

– Пойдет, – сказал он. – Молодой человек, вы хотите сниматься в кино?

– Не особенно, – осторожно ответил Егор.

– У нас тут цейтнот, актер не приехал, – резко прервал режиссер. – А роль как раз под вас написана. Вы – журналист, камер бояться не должны. Вот, посмотрите сценарий. Нужно сказать всего несколько слов, убедительно подставить микрофон и кивать в нужных местах. Сумеете?

– Егор, пожалуйста, – попросил Антон.

Егор с сомнением посмотрел на режиссера, оглянулся на выставленные камеры и пожал плечами.

– Могу попробовать, – сказал он, – но…

– Потом приходи на любые съемки, я тебе любое интервью дам! – пообещал Николай и посмотрел вверх. – Давайте, ребятки, солнце уходит, не лето, чай… Тебя как зовут?

– Егор.

– Давай, Егор, на грим быстренько и сюда. Антоша тебе текст почитает. На память не жалуешься? Вот и чудненько. Вперед и с песней! Так, ребята, снимаем через пятнадцать минут! Всем приготовиться… Антон, отведи Егора на грим!

– Дурдом, – процедил Егор, не разжимая губ, пока гример обмахивала его лицо пуховкой.

– А это всегда так, – сказал Антон с чувством превосходства. – Вечная запарка и толкотня. Но ты не переживай. Пять минут позора – и ты на свободе.

– Как жить, как жить? – скорбно сказал Егор и, закатив глаза, рассмеялся.

– Сидите спокойно, вы работать мешаете, – сердито сказала толстая гримерша.

– Молчу, молчу… Антон, поговори с Марией насчет японского интервью. Это и правда прикольно…

Гример придирчиво посмотрела на Егора и милостиво кивнула головой.

Он неуклюже поднялся с кресла и отвесил ей церемонный поклон.

– Благодарствуйте, боярыня!

– Идите уже, трепачи, – фыркнула она.

Егор тяжело вздохнул, выхватил из сумки блокнот и, вырвав из сценария клок, спрятал его между страницами.

– Это зачем? – спросил Антон.

– Раз уж я играю журналиста, надо соответствовать. Мы не всегда с диктофонами ходим, иногда умные мысли в книжечку записываем. Эх, где наша не пропадала…

Оказавшись на площадке, Егор заметно затрясся.

Антону, стоявшему за штативом камеры, тоже передалось его волнение, но он старался держаться. Впрочем, ему было гораздо проще. В этой сцене у него было всего три реплики, причем уже после того, как Егор отбарабанил бы свои. Режиссер нервно курил, глядя на площадку.

Егор сбился в самом начале, но потом, собравшись, без запинки сказал весь текст, почти не заглядывая в шпаргалку. Повинуясь команде режиссера, оператор наехал на него, сняв крупным планом. Егор, держа в руке микрофон, изобразив на лице удвоенное внимание, кивал на каждое слово «милиционера», поднимал палец, задавая вопросы, – словом, вел себя, как и предстало журналисту.

– Спасибо за комментарии, – сказал Егор последнюю фразу и, повернувшись к Антону, скрестил руки: мол, конец.

– Ну, что? На монтаж? – выдал свою реплику Антон.

– Пожалуй.

– Смотри, смотри, эта тетка его сейчас порвет! – воскликнул Антон.

На съемочную площадку со слезами на глазах ворвалась Мария и вцепилась милиционеру в глотку.

– Ты снимаешь? – крикнул Егор.

– Да снимаю, снимаю! – проорал Антон и с камерой наперевес бросился в атаку.

– Стоп! Снято! – скомандовал режиссер. – Всем спасибо! Очень хорошо.

Массовка нестройно захлопала в ладоши.

Мария, сидевшая верхом на милиционере, поднялась и помогла подняться заляпанному грязью актеру, игравшему милиционера. Тут же подбежали костюмеры, помогая ему избавиться от мокрого плаща.

– Как дебют? – спросил Антон.

Егор криво усмехнулся:

– Страшно. Как будто голым стоишь. Все пялятся… Я никогда не смог бы играть в кино.

– Ничего страшного, – успокоил Антон. – Быстро привыкаешь.

– Ну да, конечно…

– Серьезно говорю. Это как медосмотр. Ты же не стесняешься врача, когда показываешь ему прыщик на…?

– Сам ты прыщик, – рассмеялся Егор и повернулся к подошедшему режиссеру. – Я заслужил интервью?

– Всегда пожалуйста. Молодец, – похвалил режиссер, потом, спохватившись, повернулся к Антону. – Оба молодцы. Егор, ты ассистенту оставь свой телефон на всякий случай. Может быть, еще понадобишься.

– Спасибо, конечно, но не дай бог, – вытаращил глаза Егор.

Николай кивнул и отошел в сторону. Антон недовольно поморщился.

– Тебя похвалил, а меня не сразу даже заметил…

– Тебя тоже похвалил.

– Да ладно… Ты сегодня гвоздь программы! Я про себя и так знаю, что не Чаплин и не Колмановский. Да и не претендую. А вообще ты нас сегодня здорово выручил.

– О чем шепчетесь? – спросила подошедшая Мария.

– Говорю, как Егор нам помог, – ответил Антон.

– Ой, вообще умница, – согласилась Мария. – Гошенька, поехали с нами? Пообедаем, про интервью поговорим. Антоша рассказал про твою идею, мне она кажется забавной. Только знаешь, как ее надо подать?..

Мария все говорила и говорила.

Антон встал позади нее и демонстративно обхватил руками, бросив косой взгляд в сторону массовки, уловив их нервные многозначительные переглядки. Ничего, ничего, говорите, сплетничайте…

Эта женщина моя, и я буду круглым дураком, если отпущу ее.

* * *

Снег валил третий день подряд.

Зима, как водится, нагрянула для москвичей неожиданно. Ей было безразлично, что мэр в неизменной кепке оказался совершенно не готов к ее приходу. Зима не поставила его в известность и явилась в декабре, запоздав на полмесяца. Снегоуборочная техника справиться с последствиями не смогла, город потонул в пробках.

Егор раздраженно барабанил пальцами по рулю, глядел в окно и молчал. Работы было много, он катастрофически ничего не успевал. Алла, сидевшая рядом, воспользовалась паузой и сосредоточенно красила левый глаз. А снег все валил и валил, превращаясь на дороге в шоколадную кашу.

Когда Алла впервые увидела Егора на съемках ролика, ей и в голову не могло прийти, что спустя какой-то час она не сможет глаз от парня оторвать. Поначалу ничего, кроме раздражения и жалости, он у нее не вызвал: промерзший, промокший, с красным носом, он казался жалким. К тому же в павильоне было довольно темно. Разглядеть вне освещенной съемочной площадки что-либо еще было довольно тяжело. Утащив Егора подальше от актеров и психующего режиссера, Алла напоила горячим чаем.

– Спасибо, – поблагодарил Егор, обхватив кружку дрожащими ладонями. – А булочки нету?

– Есть, – сказала Алла.

Булочек было не жаль. Сегодня их закупили в большом количестве, вот только есть никто не хотел. В перерыве народ налег на водочку, греясь. В нетопленом павильоне «Мосфильма» водка была единственным спасением, поэтому пили все. В конце концов, это всего лишь рекламный ролик, а не эпическая драма с костюмированным балом. Никого особенно не волновало, что получится в итоге. Клиент попался не слишком взыскательный. Единственное его требование – чтобы в ролике снималась Голубева, было удовлетворено, а дальше – хоть трава не расти! На декорации сэкономили, сняв уже использованную ранее для съемок какой-то романтической мелодрамы. Деньги, забитые для этой цели в смете, поделили между собой наиболее ушлые. В итоге все были счастливы и довольны. На водку хватило, на ресторан после съемок тоже, и даже на кое-какие безделушки от Тиффани директору студии перепало…

Егор так быстро умял булочку, точно у него месяц не было во рту маковой росинки! Алла смотрела, как он ест: алчно, быстро, как хищник, время от времени запуская в волосы руку, чтобы откинуть назад длинные черные пряди…

А потом она посмотрела в его темные глаза.

Все разговоры о любви с первого взгляда, когда люди останавливаются, точно пораженные молнией, увидев друг друга, всегда казались Алле вымыслом. Ну, встретились, ну, поговорили…

Сходили в кафе, на дискотеку, потанцевали, прижимаясь друг к другу, ощущая сладкое томление внизу живота и жар кожи. Потом горячечный секс, может быть, даже несколько раз за вечер…

Потом попытка организовать совместный быт и нудное привыкание друг к другу. Она разбрасывает колготки в спальне, он не опускает крышку унитаза и забывает закрутить тюбик зубной пасты…

Через несколько месяцев они, строя романтические планы, собираются в Турцию или Египет, предвкушая подобие свадебного путешествия, ведь о браке оба думают с опаской. Проведя десять дней в одном номере, они, к ужасу своему, понимают, что совершенно не готовы к семейной жизни, уж друг с другом точно!

По дороге обратно, просидев на жестких стульях аэропорта три часа, они высказывают друг другу накопившиеся претензии, потом три с лишним часа в самолете, ночные огни за иллюминатором, остывший обед, поданный улыбающейся стюардессой, а по приезде на родину волна раздражения прорывается уже в очереди к паспортному контролю.

Такси, дорога, съемная квартира – и два ставших чужими человека, осознавших, что вместе проведенная ночь – еще не повод для знакомства.

Они встретятся снова через год, запоздало удивляясь, как могли быть такими безрассудными. В голове у обоих одна мысль: где были прежде мои глаза?! Она – не принцесса, он – не Лео Ди Каприо…

Разглядев Егора, лукаво пялившегося на нее поверх дымящейся кружки, Алла почувствовала, как подкашиваются ноги. Нет, если бы кто-то назвал это любовью с первого взгляда, она рассмеялась бы ему в лицо. Но, чего греха таить, сама она понимала: рядом находится то, чего она хочет больше всего на свете. Хочет, несмотря на то, что шансов немного, если судить по его шмотью, небрежно болтавшимся на руке часам от Baume&Mercier и замурзанным ботинкам, в которых даже под слоем грязи угадывалась внушительная цифра в условных единицах.

А он все смотрел и смотрел.

Дурманящим бархатным взглядом, от которого становилось нехорошо, руки цепенели, колени тряслись, а соски твердели… Он наверняка понимал мощь своей харизмы …

Егору же, околевшему от холода, в первый момент было не до амуров. Он продрог до самых костей, и если о чем-то мечтал, то только о горячем чае, лучше с лимоном и коньяком. Потому на Аллу он первое время не обращал никакого внимания. Однако съемки ролика все затягивались и затягивались. Съев еще одну булочку, он наконец-то посмотрел на девушку.

«Странно, – подумал он, разглядев ее лицо в полумраке. – Она словно не хочет быть красивой специально. Ноль косметики, мешковатая одежда, не позволяющая разглядеть фигуру, нескладные движения подростка, еще не умеющего обращаться с внезапно выросшим телом. Однако в этих порывистых жестах, голосе, взгляде было куда больше искренности и жизни, чем в порочных куколках, ночевавших у него дома. С куколками было скучно. Они были милы до того момента, когда, пресытившись сексом, начинали говорить: шмотки, тачки, брюлики, «Феррари», Кипр и Куршавель… То ли девушки инстинктивно чувствовали в Егоре запах больших денежек его отца, то ли молниеносными взглядами просчитывали стоимость часов и барахла, коим заваливала его проштрафившаяся Инна, но все после первой же ночи хотели как минимум колечко и сережки, как максимум – замуж и в Ниццу. Егору становилось скучно, и, выпроваживая очередную нимфу, он не испытывал никакого сожаления, и уж тем более не упоминал о том, что дозвониться ему она вряд ли сможет…

Алла же была другой. Возможно потому, что изначально не была настроена на сладкую жизнь бездумного мотылька.

– Что ты рисуешь? – спросил Егор.

Булочка была невкусной, холодной и какой-то плоской, точно на ней кто-то долго сидел…

– В основном, людей, – пожала плечами Алла. – Портреты.

– Маслом?

– Маслом. А что?

– Ничего. Просто сейчас куда ни приди – везде авангард, кубизм, постмодернизм. А ты рисуешь портреты. Или ты их тоже в каком-нибудь авангардном стиле рисуешь?

– Не рисую, а пишу, – обиделась Алла. – Рисуют на заборах… Нет, я предпочитаю классику. Вот твой бы портрет я написала. И назвала «Портрет Дориана Грея».

– Почему? – изумился Егор.

– Я его себе таким представляю, – тихо ответила Алла. – Красивым, легковесным и… порочным.

– Я кажусь тебе порочным? – усмехнулся Егор, но в глазах полыхнуло адское пламя.

– Еще бы.

Егор замолчал, прихлебывая остывший чай.

Алла обернулась на съемочную площадку. Пока ее никто не искал и не звал. Голубеву гримировали, Антон нервно прохаживался туда-сюда, откровенно подслушивая то, что говорила актриса.

– Я бы тебе попозировал, – сказал вдруг Егор.

– Серьезно?

– А почему бы нет? У меня никогда не было собственного портрета маслом. Кто знает, может, он и правда будет стареть вместо меня… А еще я с удовольствием посмотрю твои работы. Может быть, покажешь их после съемок?

На площадке загомонили, зашумели, послышались резкие отрывочные команды режиссера. Алла беспомощно обернулась туда.

– Мне пора, – с сожалением сказала она и даже поднялась и сделала неуверенный шаг в сторону. Егор схватил ее за руку.

– Так что насчет картин? – спросил он.

– Хорошо, – улыбнулась она. – Покажу. Подождешь?

– У меня еще интервью с Голубевой. Так что, наверное, ждать придется тебе. Ты согласна?

– Я подожду, – пообещала Алла и размашистыми шагами двинулась в сторону съемочной площадки.

Все случилось в маленькой комнатке коммунальной квартиры, сплошь заставленной полотнами, дописанными и только начатыми, под тонкий голос Милен Фармер, смешанный с городским шумом и запахом краски. Оба знали, чего хотят, и поэтому приличия были соблюдены в минимальной дозе.

До этого она, конечно, показала ему свои работы, он что-то похвалил, не сводя глаз с ее шеи, казавшейся ему удивительно длинной и изящной. Потом он сел, а она взялась за художественный уголь и, пачкая пальцы, начала набрасывать его фигуру.

– Повернись чуть-чуть влево, – попросила Алла. Егор повернулся. – Нет, слишком сильно, теперь правее… Нет, опять не то…

Не выдержав, она подошла ближе и, вцепившись в его плечи, сама развернула в нужном направлении.

Егор ухватил ее за локти и придержал, глядя в глаза. Алла замерла, не в силах вырваться, чувствуя в коленках странную слабость. И тут, как на грех, французская дива запела что-то жалостливое и сентиментальное. Егор двинулся вперед, толкая Аллу в сторону старенького продавленного дивана, а она и не подумала сопротивляться, только рванула на себе кофточку, ставшую вдруг тесной и колючей. Избавившись от кофточки, она провела кончиками пальцев по груди Егора. Он с рычанием свалил ее на продавленные подушки. Диван сдавленно пискнул, но его протесты потонули в других звуках, куда более живых…

Потом они лениво обнимались под одеялом, глядя, как на запотевшем окне катятся вниз по стеклу струйки воды. Егор обнаружил на спине Аллы еще одно тату – сложную вязь переплетенных линий, упирающихся острым концом в восхитительную ложбинку между ягодицами.

– Какая прелесть, – сказал он и провел ладонью по татуировке… а потом его рука опустилась куда ниже, чем следовало. Алла усмехнулась.

– Ты о татушке или о прочем?

– Обо всем. В целом. Ты странная девушка, Алка.

– В чем же заключается моя странность?

Она повернулась к нему лицом. Даже лежа она выглядела выше его. Егор уткнулся ей в шею и начал шептать в ухо что-то неразличимое. Алла рассмеялась и отстранилась.

– Пусти, щекотно… Что ты там говоришь?

– Говорю, странная, страстная, тонкая, чувственная, – сказал Егор. – А пожрать у тебя есть? Или вы, художники, питаетесь исключительно духовной пищей, летаете в этих… как их… ампирах, и беседуете с музами и нимфами?

– По-всякому, – сказала она. – Бывает, жрем ампиров и эмпиреев, но и от пельменей не отказываемся. Пойду, пошарю в холодильнике. Вчера жарила котлеты, если соседи не слопали, будет что пожевать.

– Соседи? – удивился Егор, поднявшись на одном локте.

– Ну, а ты чего хотел? Я в коммуналке все-таки живу, тут всякие люди. Иногда и вредители попадаются. Но я не жалуюсь, комната – почти даром. Где я найду такие условия? Погоди, я сейчас…

Она ушла на кухню, цепляясь за все сваливавшимися с ног тапочками, и отсутствовала довольно долго. Егор улегся на спину и глядел в потолок, потягиваясь и жмурясь от удовольствия. На кухне что-то бренчало, один раз даже грохнуло и раскатилось металлическим звоном.

Алла появилась через четверть часа, сконфуженная, с красными щеками и поставила на табуретку рядом с кроватью тарелку с котлеткой и жалкой кучкой макарон.

– А себе? – удивился Егор.

– Нету. Наверное, сосед залез и сожрал. Он вообще-то неплохой мужик, только запойный. Может, закусить нечем было…

Они по-братски поделили несчастную котлетку, только распалив аппетит. Егор, у которого урчало в животе, соскочил с кровати и неуклюже продефилировал к окну, где лежали его штаны.

– Пойдем, пожрем как люди. Я угощаю.

– Да не стоит, – вяло отмахнулась Алла.

– Чего это не стоит-то? Я твою жратву слопал? Слопал. Так что моя очередь угощать!

– Тут «Макдоналдс» рядом, – сказала Алла.

Есть и правда хотелось.

– Мадемуазель, – строго возразил Егор. – В «Макдоналдс» вас пусть соседи приглашают. А мы пойдем в ресторан… А, черт! Я не одет для кабака… Как думаешь, стоит наплевать на условности и отсутствие фрака?

– Пойдем в «Макдоналдс», – сказала Алла. – Это, по крайней мере, быстро.

– Ты чертовски не романтична.

– Какая есть, – фыркнула Алла.

В кафе было многолюдно. С трудом найдя свободное место, Егор и Алла бухнули подносы на столик, который еще даже вытереть не успели. Алла брезгливо протерла столешницу салфеткой и жадно вцепилась в свой гамбургер. Майонез брызнул из-под булочки с кунжутом и потек по подбородку. Егор усмехнулся.

– Чефо фы ффош? – с набитым ртом прошамкала Алла.

– Когда ты так ешь, я просто не могу… – пропел Егор и закатил глаза. – Грешные мысли лезут в черепушку…

Алла фыркнула, подавилась и закашлялась, укоризненно глядя на него.

– Не смеши, когда я ем.

– А когда смешить?

– Никогда…

– Совсем-совсем?

Егор скорчил умильную гримасу и посмотрел Алле в глаза, как верный пес. Она не выдержала и рассмеялась.

Из кафе они вышли, взявшись за руки, как первоклассники.

И без того высокая (да еще и на каблуках) Алла возвышалась над Егором, словно башня, но его это нисколько не смущало. Он безудержно болтал, размахивал руками, как ветряная мельница, сыпал шутками. Фонтан красноречия иссяк, только когда они подошли к блочной пятиэтажке. Алла посмотрела вверх на освещенные окна квартиры и поежилась.

– Как же я ненавижу это место!

– Что так? – спросил Егор и тоже посмотрел вверх. С неба падал снег, оседая на волосах и ресницах

– Соседи – пропойцы, солнца почти нет, работать невозможно. Пыталась летом писать во дворе – сбежались любопытные, цепляться начали…

– Ты можешь переехать ко мне, – тихо сказал Егор. Алла недоуменно посмотрела на него.

– Что?

– А что? Вы привлекательны, я – чертовски привлекателен, чего зря время терять? У меня солнечная сторона и вид из окна на сквер. И потом, меня почти не бывает дома, я сейчас у друга тусуюсь.

– Ты это серьезно? – нахмурилась Алла.

– Ну да, серьезно… Поехали, посмотришь апартаменты.

– А если я возьму и соглашусь? – осторожно спросила она.

– Ну так соглашайся скорее, – улыбнулся Егор. – А то холодно. И я, кажется, ноги промочил…

На работу он безнадежно опоздал.

Отвезти Аллу на студию у него никак не выходило по времени, впрочем, она без нареканий пошла в метро. Егор высадил ее у здания своей редакции, чмокнул в щечку на прощание и вприпрыжку поскакал по ступенькам, лоб в лоб столкнувшись с вышедшей из здания Настей.

– Опаздываете, молодой человек? – ехидно осведомилась Настя.

– Задерживаюсь.

– Ну да, конечно, – фыркнула она. – Дай сигарету… С утра уже втык от шефа получила.

– За что? – вяло поинтересовался Егор и протянул Насте пачку.

Разговаривать с ней не хотелось. В последнее время она стала невероятно язвительной, компенсируя желчными плевками неудачи на работе.

– А, с одной козой поцапалась, из пресс-службы Алмазова, та позвонила шефу… – Настя затянулась и внимательно посмотрела в спину удаляющейся Алле. – Что за фифа?

– Сама ты фифа. Ладно, пойду я, а то тоже получу от шефа

– Погоди, – Настя схватила Егора за рукав. – Сегодня в «Каннибале» будет убойная вечеринка. Меня пригласили, вот, два билета дали, – она помахала в воздухе выуженными из кармана цветными бумажками. – Пойдешь со мной?

– Насть, – скривился Егор. – Спасибо тебе, конечно, большое, но у меня другие планы на вечер.

– С этой дылдой, что ли? – презрительно фыркнула Настя.

– Вот уж что тебя точно не касается, так это моя личная жизнь, – холодно сказал Егор.

– Значит, не пойдешь?

– Нет. Извини, мне идти надо…

Егор обогнул Анастасию и ввинтился в узкие двери редакции. Настя проводила его взглядом.

– Ну-ну, – зло сказала она и, угрюмо нахмурившись, начала спускаться по ступенькам.

В последнее время дела у нее не клеились. Шеф снова пустился во все тяжкие, в редакции вот уже полмесяца царствовала новая фаворитка – молоденькая деваха с пышным бюстом и кукольным взглядом. Деваха на журналистку никогда не училась – лимитчица, решившая покорить столицу. Работа в газете по ее расписанному наперед бизнес-плану была лишь первой ступенькой. В дальнейшем стояла карьера телезвезды, певицы, актрисы: словом, звездный Олимп. То, что дурында не обладала никакими талантами, за исключением виртуозного умения изящно разваливаться на любой горизонтальной поверхности, ее ничуть не смущало…

Шеф вел себя стандартно: заваливал трудновыполнимыми хлопотными заданиями, на планерках чехвостил почем зря, нахваливал фаворитку и, что было еще обиднее, Егора, работавшего всего лишь два с половиной месяца, но умудрявшегося брать такие интервью, которые оказались не под силу Насте, не первый день трудившейся на ниве желтопрессного конвейера. Неопытный красавчик начинал действовать ей на нервы. Мало того, что он умудрился вытянуть скандальную информацию у Алмазова, так еще и Антуана охомутал! А этот его псевдояпонский материал с Голубевой и Черницыным… Шеф сказал – «чудо, что такое!»… Особый восторг вызвал факт, что это была его, Егорова, идея. Он подружился с Антоном, и тот теперь сливал ему все актерские новости в первую очередь. А она осталась на обочине. И ее грандиозный план избавиться от Егора накрылся медным тазом! Проверенная схема не сработала. Настя рассчитывала убить одним выстрелом двух зайцев, но зверьки прыснули в разные стороны!

А было бы так чудесно…

Сходила бы в ночной клуб, потусила с ухоженным красавчиком, сфоткала бы его там с новой подружкой шефа. Которая тоже собиралась прийти, а потом невзначай проболталась бы об этом в курилке. Фотографии показала бы «друзьям» на голубом глазу. Сплетня бы росла, росла и докатилась до шефа, не терпевшего посягательств на свою собственность. После взрыва ревности с работы полетели бы и Егор, и пухлогубая фаворитка. Шеф вернулся бы к Насте, а она снова оказалась бы в положении неприкасаемой персоны…

Однако Егор завел себе новую пассию.

Настя почувствовала болезненный укол в сердце. «Странно, – подумала она, – мы ведь друг другу – никто. На работе едва разговариваем, почти не видимся, а мне почему-то неприятно видеть его с этой девкой…»

Стоя на краю платформы метро, Настя почувствовала дуновение ветерка из тоннеля и рев приближающегося поезда. Вместе со сквозняком в голову пришла злая мысль.

«Ну и пускай он на меня не клюнул, – злорадно подумала она. – Не в лоб, так по лбу. Есть и другие способы избавиться от него! Через пару дней его уже никто не будет хвалить…»

Рабочий день уже близился к концу, когда на работу к Егору забежал Димка. Егор сидел за столом и сосредоточенно пялился в монитор. Его рука с зажатой в ней мышкой нервно ерзала по коврику, а пальцы то и дело били по клавишам.

Димка, разодетый, словно напоказ, довольный жизнью, с охапкой пакетов в руках торопливо поздоровался и рухнул на стул.

– Чего? – не отрываясь от монитора, спросил Егор.

– Ты на машине? – спросил Дима.

– Как всегда.

– У меня вечером важная встреча. Юра будет представлять меня инвестору. Клип будем снимать, если все пойдет хорошо.

– Рад за вас, – рассеянно ответил Егор. – Блин, запарился я этот материал править… Ты от меня-то чего хочешь?

– Подвезешь до ресторана? – попросил Дима. – Я бы на такси поехал, но все бабло растратил на шмотье. Даже на метро не осталось. Не идти же пешком.

– Димыч, мне некогда сейчас, – помотал головой Егор. – Номер сдаем. Позвони Юрику, пусть за тобой машину пришлет, или вызови такси, он тебе оплатит.

– А у тебя нет денег?

– Нет, только кредитка, но тут до ближайшего банкомата две остановки. Я бы рад тебе помочь, но, правда, некогда…

Егор снова уткнулся в монитор и, шевеля губами, продолжил вычитку статьи. Дима насупился, глядя на приятеля молящим взглядом.

– Дим, не смотри так, я не могу сейчас уйти, – негромко сказал Егор.

– Так не сейчас же, к семи надо! – надулся Дима. – Можно подумать, я тебя часто о чем-то прошу…

– Ты меня постоянно о чем-то просишь. А я постоянно это что-то делаю. Но сейчас я работаю и уйти не смогу, пока шеф не даст «добро».

– Ночевать чего не пришел?

– Была причина, – ответил Егор и многозначительно посмотрел на Димку.

– Красивая? – понял Димка.

– Очень. Да и вообще, Дим, мой переезд к тебе – явная ошибка. Пожалуй, я вернусь к себе в квартиру.

– Чего так?

Егор поставил последнюю точку в статье, сохранил ее и отправил по внутренней сети редактору. Устало откинувшись на спинку кресла, Егор удовлетворенно потянулся и посмотрел на Димку.

– Пошли, покурим?

– Я бросил, – серьезно ответил Дима.

– Чего это вдруг? С каких пор? Ты еще позавчера дымил, как паровоз.

– Юра запретил, и вообще это вредно для голоса. Вчера он мне в жесткой форме запретил даже думать о сигаретах. Так что я теперь на жвачках и конфетах.

– Мо-ло-дец, – похвалил Егор, но в голосе звучала усмешка. – Полагаешь, выдержишь?

– А что? – вскинулся Дима. – Я, по-твоему, совсем бесхарактерный?

Егор вытащил сигарету, помял ее в руке, с наслаждением принюхался. Ноздри Димки жадно зашевелились.

– Конечно, бесхарактерный, – улыбнулся Егор. Дима вздохнул.

– Сука ты, Гоша.

Монитор Егора странно замигал, а потом закрасился синим цветом с кучей трудноразличимых значков. Егор подкатился к столу, попытался перезагрузить машину, но компьютер лишь издевательски моргал в ответ. Не помогло и принудительное выключение. После этой процедуры монитор вообще перестал реагировать на раздражители. Егор схватил трубку телефона и набрал внутренний номер.

– Слава, комп завис, – сказал он без всяких предисловий.

– Не у тебя одного, – послышался из динамика тонкий изломанный голос. – По всей редакции компы свихнулись. Ты свое все сдал?

– У шефа материалы, – ответил Егор. – Я успел отправить.

– Не гарантирую, что все сохранилось, – буркнул Слава и отключился.

Дима обеспокоенно посмотрел на друга.

– Ты теперь ночевать тут будешь, да?

– У меня на флешке копия есть, – обрадовался Егор. – Я как чуял, скинул. У нас на прошлой неделе часто свет выключали, я и стал подстраховываться. Так что сейчас забегу к начальству, у него есть ноутбук, не подключенный к внешней сети. Искандеру материалы будут туда кидать. Слава вряд ли все настроит до ночи, тут же штук сорок компьютеров. Посиди, может, удастся вырваться пораньше.

Егор убежал.

Дима от скуки залез в его стол, съел засохшую печенюшку, найденную в ящике, пролистал валявшийся журнал, с завистью разглядывая новое авто Теодора Алмазова. На сей раз блистательный Тео купил себе «Бентли», к уже имеющемуся «Хаммеру». «Феррари» – это слишком пафосно, – заявлял Алмазов в интервью. – К тому же на них неудобно ездить по нашим дорогам, и посадочка низковата, мой рост не позволяет!»

– Езди на «Газели»! – проворчал Димка, решив, что он-то уж точно себе купит «Феррари».

И плевать на бездорожье.

Егор вернулся через четверть часа, расплываясь в улыбке, как Чеширский кот.

– Диман, тебе повезло. Шеф забрал мою статью, одобрил и велел убираться ко всем чертям. Я только фото занесу, и тогда отчалим. Можешь пока покурить.

– Издеваешься?

– Конечно, – улыбнулся Егор и снова убежал, прихватив фотоаппарат. На этот раз его не было куда дольше.

Заскучав, Дима дочитал статью про Алмазова, в которой сообщалось также, что Теодор намеревается купить себе арабского скакуна самых благородных кровей.

– Гы-гы-гы, – захохотал Дима. – Будешь на своем скакуне на гастроли ездить! А подтанцовка – на ишаках! Мальчики на белых, девочки – на черных. Арт-директор – на пони, а бухгалтер – на корове…

– Ты с кем разговариваешь? – спросил вошедший в кабинет Егор.

Отодвинув Диму от шкафа, он вытащил из него кургузую курточку.

– С Алмазовым, – ответил Дима. – Он себе арабского скакуна покупает. Будет на нем скакать по сцене.

– Он по ней и так скачет, – небрежно ответил Егор. – Как конь тыгыдымский. Пошли уже, пока меня не поймали и не заставили писать еще что-то. Куда едем хоть, свет очей моих?

Они вышли на улицу.

Егор сунул в рот сигарету и сморщился. Холодный сырой ветер залез за воротник, растрепал волосы. Подойдя к машине, он начал копаться в сумке, выискивая брелок сигнализации.

– В «Черный лебедь». Знаешь, где это?

– Пафосное местечко… Там бутерброд стоит сорок долларов.

– Так уж и сорок, – не поверил Дима и начал рвать дверцу машины.

– Да не дергай ты, я еще не открыл… Ну, тридцать пять. Может, тридцать. Там же бутерброды исключительно с икрой. Кто у вас оплачивает мероприятие?

– Юра. Не я же. А что?

– Ничего, – сказал Егор, сел в машину, завел мотор и спешно включил печку. – Кушай в свое удовольствие. Только не чавкай, а то произведешь плохое впечатление на инвестора. Они, инвесторы, такие, страсть как не любят чавкающих людей, потому как те напоминают им босяцкое прошлое, псевдоадидасовские спортивные костюмы, марсо-сникерсовые ларьки и кожаные туфли на босу ногу. Главное, запомни: вилку держать нужно в левой руке, нож – в правой!

– Надо же, – съязвил Дима. – А я-то, дурак, всю жизнь обходился без ножа. Как дальше жить – не знаю…

– Вот-вот… Как вообще дела идут? В последнее время я тебя даже по вечерам не вижу.

– На студии пропадаю, – пояснил Дима. – Представляешь, оказывается, мне все это время неправильно ставили голос. Юра нанял двух педагогов по вокалу, они сейчас со мной так работают… Это просто кошмар какой-то. У меня под вечер даже живот болит.

– Почему живот-то? – удивился Егор, ловко подрезав какую-то замызганную иномарку. Автомобильчик нервно бибикнул и притормозил, пропуская дерзкий «Фольксваген» вперед. – Ты ж не животом поешь.

– Вот именно что животом. Надо так петь, а не горлом, иначе сгоришь через несколько лет. А я этого не понимал! Голос, он должен идти изнутри, от желудка, но не из горла, иначе глубины не будет…

У ресторана негде было яблоку упасть.

Егор дважды объехал вокруг, но парковочного места так и не нашел. Верный «Фольксваген» пришлось притулить в соседнем дворе. Егор вышел следом за Димой, обнаружив, что остался без сигарет. Дойдя до ближайшего киоска, он почувствовал, что совершенно окоченел. Короткая курточка не грела, а в пустом желудке отчетливо урчало.

– Пойду с тобой, – сказал Егор, ежась. – Что-то я не по сезону оделся. Если сейчас чего-нибудь горячего не выпью, дуба дам.

– Может, пообедаешь с нами? – предложил Дима.

Егор фыркнул:

– Дим, это ваша деловая встреча. Вот смеху будет, когда ты приволочешь на нее своего приятеля, пусть даже такого гламурного и пафосного, как я. К тому же в этом кабаке наверняка супчик стоит половину моей зарплаты. Так что я ограничусь кофейком в баре. Заодно в сортир схожу…

У входа ребят встретил мордоворот с массивной челюстью, смахивающий на гориллу. На его лице не отражалось ни грамма интеллекта. В пустых глазах лишь на миг проснулся служебный интерес:

– У вас заказано? – спросил он, с подозрением оглядев Егора и Диму.

– А-а… – начал Дима, но Егор небрежно отодвинул его в сторону:

– Ну да. На фамилию Люксенштейн.

Питекантроп уткнулся в листочек бумаги и, шевеля губами, прочитал фамилию. Дима начал нервничать, Егор был безмятежен.

– Да, есть Люксенштейн, – нехотя признал охранник, словно сожалея о том, что приходится пропускать столь сомнительных личностей. Ну, в самом деле, там сидят бизнесмены, в костюмах и галстуках, а тут – два сопляка, один расфуфыренный, как педик, второй в простеньких джинсиках, свитерке таком… не очень впечатляющем… Часы, правда, дорогие, и мобильный последней модели …

Дима зыркал глазами по залу в поисках продюсера, Егор же, завидев заветную дверцу с мужским силуэтом, неслышно скользнул в сторону, потому встречу с потенциальными спонсорами нового проекта Юрия Люксенштейна он пропустил.

Выйдя из туалета, Егор направился в сторону бара, справедливо рассудив, что ужин в таком заведении ему не по карману. Внутри помпезного ресторана все блистало сусальным золотом, на потолке сверкали хрустальные люстры, придавая помещению атмосферу Колонного зала. В центре журчал вычурный вульгарный фонтан в виде оседлавшей дельфина русалки. В эффектно подсвеченной воде плавали живые осетры, коих по желанию клиента можно было выловить и немедленно приготовить. Стоило это бешеных денег, однако, несмотря на то, что осетры были молодые и сравнительно небольшие, желающие регулярно тыкали пальцами в понравившуюся рыбину.

– Богато, – хмыкнул Егор, увидев, что чашка зеленого чая стоит восемь долларов. Уходить с вытянувшейся мордой было неудобно, а на большее денег не хватало. Конечно, тут наверняка принимали карточки…

– Чего желаете? – спросил бармен с набриолиненным ирокезом. Егор поморщился.

– Одну минутку, кажется, у меня сигнализация сработала…

В самом мрачном настроении он направился к выходу.

Он уже сожалел, что зашел. Достаточно было довести Димку до ресторана. Сейчас все дороги забиты машинами, он как пить дать застрянет в пробке, доберется домой только к восьми или даже девяти вечера! Алла вернется поздно, у нее съемки до самой ночи, ждать ее нет смысла. Значит, помимо прочего, придется еще и что-то готовить, хотя бы пельмени сварить… Ах, черт, у него же почти нет денег! Значит, нужно подъехать к ближайшему банкомату.

Внезапно Егор разозлился.

Он повелся на Димкины сопли уже в который раз! Зачем он, спрашивается, переехал к нему на квартиру?! Это было ошибкой. Несмотря на заверения Димки, Егору приходилось извиваться ужом, чтобы выудить хотя бы какую-то информацию о новом проекте Люксенштейна. Димка, у которого рот вообще не закрывался от переполнявших чувств, на эту тему молчал по тривиальной причине – сам знал не больше Егора. То ли Юрий пока не слишком доверял своему подопечному, опасаясь, что информация выйдет наружу, то ли Димка сам наводил тень на плетень, но пока Егор ни на йоту не приблизился к сенсации. Ну что же, сегодняшняя встреча может стать удачной компенсацией за потраченное время…

Егор продел шею в шнур от мобильного, повесил его на шею и, включив камеру на запись, продефилировал в зал.

Долго искать не пришлось.

Люксенштейн вместе с Димой расположились у окна. Вместе с ними за столом, спиной к залу, сидели еще двое – коренастый, коротко стриженный мужчина и худенькая блондинка с изящным узлом прически.

– …я думаю, это будет весьма прибыльный проект, – негромко говорил Юрий. – Уж поверьте мне, я любые «поющие трусы» могу поднять до небес! Вспомните Голицына. Он совершенно не умеет петь. А Дима – нечто особенное, он великолепен. Мои люди занимаются с ним уже три месяца, он достиг потрясающих успехов и… Что вам? – резко спросил он, увидев Егора.

– Добрый вечер, извините, – вежливо сказал Егор. – Я просто хотел спросить… Дима, ты со мной? Я уезжаю…

Пара обернулась на голос, и Егор, к своему удивлению, понял, что инвесторов он прекрасно знает.

– Егор? – удивленно сказал Александр Боталов.

Инна, с изумлением уставившись на пасынка, дернула бровями:

– Ты что тут делаешь?

– Чай пью, – ответил Егор. – А ты?

– Вы знакомы? – удивился Дима.

– Это кто? – одновременно с ним спросил Юрий.

Дима заерзал на месте, но соврать не отважился.

– Мой друг Егор, он меня подвез досюда.

– Сюда, – поправила Инна. – Правильно говорить – сюда. Егор, правда, ты как тут оказался?

– Вы его знаете? – изумился еще раз Юрий.

– Что значит – знаем? – раздраженно ответил Александр. – Это мой сын, между прочим.

У Люксенштейна отвалилась челюсть.

Дима выпучил глаза.

Егор же почувствовал прилив сил и какую-то необъяснимую легкость, смешанную с уверенностью. Чем дело кончится, неизвестно, но, может быть, его хотя бы покормят?

– Ну, что же, – сказал он и нахально уселся за столик, вытащив свободный стул, – раз тут все свои люди, вы не возражаете, если я немного с вами посижу?

– А… – начал Люксенштейн, но Егор, улыбаясь, как барракуда, ласково добавил извиняющимся тоном:

– Простите, что помешал вашим переговорам, только я такой голодный, боюсь, до дома не дотерплю – усохну. А денег нет.

– У тебя деньги кончились? – встрепенулась Инна. – Так ты только скажи, и я…

– Ин, не кончились, все нормально, – улыбнулся Егор. – Просто с карточки забыл снять.

Инна нервно закусила губу.

Этот паршивец действовал на нервы. Мало того, что подловил ее на адюльтере, так еще и сейчас сидит с невинным видом, ресницами хлопает, разыгрывает из себя не то важную персону, не то тупого мажора, не соображающего, что за столиком могут решаться важные дела. Поинтересоваться подошел, не нужна ли другу помощь… как же… И как же она, дурочка, не опознала в этом нескладном нервном Димке тощего паренька, забиравшего из квартиры Егора табуретки и кое-какую посуду? Ведь видела собственными глазами… Да и он почему-то не сказал, правда, пару минут морщил лоб, словно пытался вспомнить, где ее видел. Интересно, как себя поведет благоверный? Даст сыночку денег и попросит очистить помещение, или?

Или…

Услышав, что Егор голоден, Александр тут же махнул рукой официанту. Инна стиснула зубы и принужденно улыбнулась. Присутствие столь опасного свидетеля ей не нравилось. Муж вполне мог отколоть один из своих любимых номеров, попытаться унизить ее, и еще неизвестно, как при этом себя поведет Егор, который никогда не был свидетелем подобных сцен.

– Заказывай, – приказал Александр и повернулся к Юрию. В голове продюсера уже вертелись шестеренки, как это знакомство можно использовать. Александр же доверительно наклонился к Люксенштейну:

– Вы уж простите, но пацан голодный, а ехать ему далеко. Думаю, если он с нами немного посидит, ничем не помешает. Не так ли?

– Конечно же, нет, – сказал Юрий.

– Вот и прекрасно, – улыбнулся Боталов и повернулся к сыну. – Ты откуда вообще?

– С работы, – спокойно ответил Егор. – Димка зашел ко мне, мы как раз сдавали номер. Я его и подвез.

– Егор, а где вы работаете? – спросил Юрий.

– Я журналист, – ответил тот и снова ласково улыбнулся. – В «Желтухе». Пишу о светской жизни. Ну и так, подрабатываю по мелочи.

Ну, конечно…

Шестеренки в голове завертелись быстрее.

Димка же как-то упоминал, что к нему переехал сосед. И Юрий однажды его даже видел. Да, хорош, ничего не скажешь! Но к рукам не прибрать – опасное это дело, трахать сына спонсора. Это тебе не Димка, щенок беспородный, который любой подарок принимает с восторгом и любого приказа слушается беспрекословно. Этот, небрежно терзающий ножичком и вилочкой рыбку, совсем другое дело. Глазки умные, со стальным папашиным отблеском, своего не упустит. Журналист… Прибрать к рукам не получится. А вот приручить можно попробовать. Мальчик будет есть с руки, а папашка даст куда больше денег, чем нужно для нового проекта…

– Егор, вам нравится ваша работа? – дружелюбно спросил Юрий.

– Геморроя много, – невозмутимо ответил тот. – Но в целом все довольно неплохо. Я бы сказал, мило.

И насмешливая улыбка.

Сучонок.

Одна фраза, а он, похоже, уже догадался, куда вели «болотные огоньки» Юрия. Но отступать было поздно.

– Знаете, – серьезно сказал Юрий. – У меня возникла идея. Я имею определенное положение в наших музыкальных кругах. И я подумал: а почему бы вам не попробовать себя в новом амплуа? К примеру, в качестве ведущего музыкального шоу? У вас есть образование, ведь так? Опыт работы. Яркая внешность, приятный голос…

– Интересная мысль, – сказала Инна. – Думаю, у него могло бы получиться. Не так ли, Егор? Не век же тебе прозябать в этой паршивой газетенке.

Получивший неожиданную поддержку Юрий улыбнулся, обнажив длинные хищные зубы. Александр пожал плечами.

– Да, попробовать можно, – сказал он. – Сына, ты как?

Егор только пожал плечами, но Юрий увидел, как в темных глазах вспыхнул интерес, и поспешил подлить масла в огонь:

– Через месяц – Новый год. Уже сейчас повсеместно идет запись новых шоу-программ. Думаю, если мы поторопимся, то сможем увидеть вашего сына в одном из «Голубых огоньков».

«Ну, хватай крючок!» – подумал Юрий.

И крючок был схвачен.

Люксенштейн слов на ветер не бросал.

На следующий день Егору позвонили на работу и вежливо попросили прийти на кастинг. Новое шоу должно было стартовать на одном из музыкальных каналов, коих в последнее время расплодилось великое множество. Разница была только в том, что этот музыкальный канал был ведущим, им руководил видный композитор, продюсер и общественный деятель Илья Крутин, а шоу должно было идти в новогодюю ночь – в самый прайм-тайм.

– Ты только не волнуйся и не дергайся, – напутствовала Егора Алла, помогая собраться. – Вон у тебя как с сериалом классно получилось. Скоро на экране засветишься, предложения пойдут не хуже, чем Черницыну. Его уже рвут на части. А все почему? Потому что вовремя снюхался с Голубевой.

– Так ты же не Голубева, – наигранно огорчился Егор, критически глядя на себя в зеркало. – Ты не думаешь, что в этом голубоватом свитерке я буду выглядеть, как… голубоватый?

– Не думаю, – отрезала Алла. – Кавайность нынче в моде. Я, конечно, не Голубева, зато у тебя папахен – Боталов, ему пол-Москвы принадлежит.

– Так уж и пол-Москвы? – усомнился Егор. – Давай я лучше вон тот клетчатый пуловер надену.

– Никакой клетки, – возразила Алла, и, чтобы Егор не предпринял попытки одеться во что-то неподобающее, спрятала вещи в шкаф. – Клетка плохо смотрится в кадре. Она тебя будет растягивать и пестрить.

– Зато меня все увидят…

– Увидят и скажут – что за чучело, которое не умеет нормально одеваться? Подумают, что свитерок бабушка связала.

– Нет у меня бабушек, я сирота, – вздохнул Егор и оглядел себя со всех сторон. – Ладно, пойду в этом. Позориться – так по полной программе.

– Не переживай, – успокоила его Алла. – Скорее всего, тебя переоденут во что-нибудь дикое, но от ведущего спонсора. Ты не сказал на работе, что уходишь из газеты?

– Пока нет. Я же еще не утвержден. Может, они предпочтут мне кого-то другого…

– Я тебя умоляю, – Алла саркастически фыркнула. – Кто же откажет сыну самого Боталова?

– Ну, мало ли… У Крутина дочка есть. Может, он ее захочет поставить в эфир.

– Вряд ли. Она вроде как решила стать великой певицей. Телешоу – это не ее уровень. А там будет прямой эфир?

– Вряд ли, скорее всего, все-таки запись. Тебя подбросить до работы? Тогда собирайся скорее, я пока кофе выпью.

– Главное – не психуй, – посоветовала Алла и ушла одеваться.

Не психуй…

Хороший совет, особенно, если учесть, что опыта ведения не только шоу, но и любых других телевизионных проектов у Егора не было.

А если он провалится? Если он не сможет вести эту передачу? Наливая вторую чашку кофе, Егор заметил, что его рука дрожит…

От былых планов добиться в столице всего самостоятельно Егор давно отказался… Страх Инны быть разоблаченной сыграл ему на руку. Теперь она то и дело брала его с собой на различные мероприятия, знакомила с нужными людьми, сама же под шумок уединялась в укромных уголках со своим ненаглядным. Преимущества такого «сотрудничества» были очевидны. Егор без труда получал интервью у самых известных людей страны, Инна же утешалась в объятиях любовника, хотя в глубине ее души зрел страх: вдруг Егор ее все-таки выдаст?

А у Егора и в мыслях такого не было. За то время, что сын провел в Москве, отец так и не стал ему по-настоящему близким человеком. Усугубляли ситуацию регулярные звонки матери, заклинавшей его вернуться домой или, по крайней мере, держаться подальше от «этого страшного человека».

Возвращаться в Новосибирск Егору совершенно не хотелось. Несмотря на нешуточные размеры этого города, он все равно казался каким-то чуточку провинциальным и диким, словно в корабельных соснах, окруживших его со всех сторон, до сих пор прятались русалки, а по золотым цепям ходили говорящие коты. Нет, Москва, с удушающим смогом, серым асфальтом и громадами каменных зданий нравилась Егору больше!

Мать была неуклонна и намеревалась выбраться в столицу для серьезного разговора. Несколько раз порывалась что-то рассказать, но замолкала, словно затыкая себе рот…

Тайна прошлого Егора не интересовала. Куда больше волновала возможность вот так, одним махом, миновав тернии и пороги, сделать карьеру, используя фамилию отца, как таран.

К его удивлению, волноваться действительно не пришлось: кастинг прошел на удивление быстро. Егора подвели к какому-то тощему индивиду в красных очках, с дикой прической и заткнутым за проколотое в семи местах ухо карандашом.

– Это он? – спросил индивид, оглядев Егора с ног до головы.

– Он, – подтвердила женщина-ассистент, невнятно представившаяся на входе в Останкино.

– Это я, – кивнул Егор. Ему стало смешно, волнение словно ветром сдуло.

– Пойдет, – махнул рукой индивид и сунул Егору планшет с текстом. – Представь, что я звезда… Ну, скажем, певец… Или нет, модельер. Возьми у меня интервью… Камера будет тут, вот тебе микрофон – действуй!

– А я знаю, как зовут модельера или мне предстоит это выяснить? – уточнил он.

– Ну, ёлки, конечно знаешь! У нас же тут будут только звезды. Хотя, подводки тебе все дадут. Импровизируй, короче… Вот на эту камеру.

Никакой камеры не было в помине.

Псевдокастинг проходил прямо в оживленном вестибюле, вокруг любопытствующих, среди них было полно как работников телевидения, так и простых людей, страждущих хотя бы на миг прикоснуться к знаменитостям. Егор выдохнул, повернулся к людям лицом и, скалясь в ослепительной улыбке, быстро протараторил:

– Сегодня к нам на огонек залетела самая яркая звезда столичного бомонда, знаменитый модельер Федулон Корозябко, чья коллекция с весьма прозаичным названием «Мое великое искусство и искусство во мне в искусственном мире псевдоискусства» была отмечена золотой «Пальмовой ветвью», «Оскаром», а также выструганным из чистого куска осины Буратино, выполненным магаданским мастером Фемистоклюсом Загоруйко. Скажите, Федулон, что ждет ваших почитателей в Новом году?

Невнятно представившаяся администратор покатилась со смеху. Индивид тоже ухмыльнулся:

– С юмором ты, как я посмотрю. Это хорошо. Будет весело. Но не увлекайся, придерживайся сценария. Лишнее все равно отрежем, если что…

Как оказалось, в новом телешоу Егору досталась отнюдь не главная роль. Вести программу доверили опытной Аксинье Гайчук. Егору же приготовили красный кожаный диванчик, на котором он должен был встречать звездных гостей и задавать им глупые вопросы о том, где и как они проведут Новый год. Потом отвели к фотографу и костюмеру, записали все данные и вежливо проводили до дверей, велев никуда не уезжать из Москвы. У самых дверей Егора догнал индивид в красных очках и сообщил, что съемки начнутся примерно через неделю, и ему обязательно перезвонят. Такое положение дел Егора вполне устраивало. Осталось только сообщить Искандеру, что отныне «Желтухе» придется обходиться без Егора Черского.

Утром, когда Егор собирался на работу, Алла, заканчивавшая свой утренний марафет, неодобрительно заметила:

– Я бы на твоем месте ушла сразу, а ты даже шефа еще в известность не поставил. К чему эти жертвы? Отдохнешь недельку и с новыми силами ринешься в бой. В твоей газетенке и без тебя справятся.

– Ал, там сейчас завал, – укоризненно ответил Егор, откладывая в сторону бутерброд. – Они просто зашиваются. Вчера опять полетели все компьютеры! Славка на работе уже ночует, шеф бесится, люди рвут и мечут. Если я сейчас брошу все, что обещал сделать, будет полный алес капут. Не хочу, чтобы после ухода мое доброе имя чихвостили на всех углах.

– Когда ты уйдешь, тебя никто и не вспомнит, – предупредила Алла. – Не только добрым словом, но и вообще. А твоей жертвы никто не заметит.

– Ну и пусть не заметит, – упрямо сказал Егор. – Зато моя совесть будет чиста. Ладно, я побегу. Обещал Славке прийти пораньше и притащить пожрать. Он там, бедный, поди, опять спит на коврике. Тебе сегодня к обеду?

– Да, мы с утра не снимаем, – подтвердила Алла и чмокнула Егора на прощание. Тот притянул ее к себе, ответил на поцелуй, превратив его из мимолетного в затяжной.

– Опоздаешь, – мягко отстранилась она.

– Пусть. – От ее губ пахло ментоловой зубной пастой и горячим кофе.

– Слава умрет от голода…

– Не умрет…

Егор прижался к Алле. Алла запрокинула голову и застонала, когда Егор прошелся кончиком языка по ее шее.

– Хватит, хватит, – прошептала она, отстраняясь. – У нас утром уже было… Тебе пора…

– М-м-м-м…

– Егор, пусти…

– М-м-м-м…

Его пальцы скользнули по коже, задрав халатик на неприличную высоту, и нахально полезли за резинку трусиков. Алла неловко отстранилась, разорвав объятия.

– Прекрати, – строго сказала она, но голос был сладким и бархатным. – Иначе ты никуда не уйдешь. А у тебя там полный алес капут.

Егор вздохнул.

– Посмотри, до какого состояния ты меня довела, – сказал он укоризненно. – Сейчас я поеду на работу, у меня будет все болеть, я буду злиться и нервничать. Наору на Славку, дам пинка Настьке и наплюю на дверь шефу. Не ты ли говорила, что мне надо бросить эту газету к чертям собачьим?

– А как же чувство долга? – лукаво спросила Алла, опасно близко приближаясь к Егору. – И тебя не будет мучить совесть, что ты оставил голодного Славку на произвол судьбы?

– Совесть – не орган, ее наличие или отсутствие организму не вредит. Другое дело, когда тебе хрен как будто проволокой связывают… Мне срочно нужен будет доктор! Фельдшер!

– Ох, – притворно встревожилась Алла. – Больной, вы срочно нуждаетесь в операции.

С этими словами она проворно опустилась на колени и ловко расстегнула джинсы Егора.

– Доктор, ваши методы лечения творят чудеса, – простонал Егор…

На работу Егор все-таки опоздал, но переживать по этому поводу не собирался.

В конце концов, Алла права: вряд ли шеф будет держаться за него обеими руками. Чаще всего желающих уйти выкидывали за дверь без особых церемоний, иногда даже не заплатив. Но сегодня это не имело никакого значения. Через неделю ему предстоит заниматься совершенно другим делом.

Несмотря на то, что рабочий день уже был в разгаре, в редакции никто не работал. Полетели не только компьютеры, но и внутренняя подстанция. В помещении не было электричества, без которого не функционировало ничего: ни факсы, ни телефоны. Не горели лампы. Коридор был погружен в полумрак. Где-то вдалеке рычал Искандер, добиваясь, чтобы в редакцию срочно приехали монтеры.

Егор ткнулся в свой кабинет, но он был заперт. Здраво рассудив, что делать там нечего, он отправился искать Славку.

Слава сидел в своей каморке, что-то долбя на ноутбуке. Слабый свет монитора освещал его смуглое лицо с пухлыми, четко очерченными губами.

– Привет, – сказал Егор и махнул в воздухе пакетом. – Я тебе пожрать принес. Ночевал тут?

– Привет, – вяло ответил Слава. – Ну да, ночевал, почти закончил все, а в восемь утра свет вырубили. Не знаю, что случилось. Шеф орет с утра, злой, как собака. Давай еду, чего там у тебя? Пахнет вкусно… Курица?

– Ну да, собственными руками жарил. Вот этими! – Егор покрутил кистями перед лицом Славы.

Тот фыркнул:

– Не звезди. У тебя пакет из «Курочки Рябы».

– Ты такой наблюдательный, прямо Шерлок Холмс, – вздохнул Егор и уселся рядом. – Надолго эта головная боль, как ты думаешь?

– Хрен его знает. Шеф орет с девяти, а сейчас почти десять. Судя по всему, какая-то авария случилась, полквартала сидит без электричества, включая банк. Ты мимо ехал, не заметил, банк работает?

– Не обратил внимания, – Егор сладко зевнул. – Спать хочу, как суслик. Покемарю тут, пока свет не дадут.

– Давай, – ответил Слава странным голосом.

Егор развалился на старом, продавленном диване, который раньше стоял в приемной, а потом его, потерявшего товарный вид, сослали сюда, в темную каморку сисадмина. Именно на нем, свернувшись калачиком, Слава и коротал ночи, когда неполадки заставали редакцию врасплох. Здесь, укрывшись от любопытных взглядов, прятались его мрачные мысли и тайны…

В родном Пушкине Славика не любили.

С детства ему доставалось на орехи от злобной ребятни, обидно дразнившейся, толкающей его на переменках, прячущей портфель, обливающей его водой из самодельных брызгалок. Будучи изначально не таким, как все, он невольно чувствовал собственную ущербность, замыкаясь и озлобляясь против окружающего мира, обделившего его прямо с колыбели.

Больше всего на свете Слава хотел полноценной семьи. Чтобы можно было прийти домой, где мама печет оладьи и торты, отец треплет по курчавой голове и дружелюбно интересуется, как дела в школе, а старший брат защищает от хулиганов.

Но…

Отца у Славы не было. Физически он где-то существовал, и, возможно даже, вполне комфортно себя чувствовал, однако алиментов не слал, да и вообще никак в жизни сына не участвовал.

Собственно, в жизни Анны Кириловой, студентки Института дружбы народов, лоснящийся сын дружественного африканского племени, по слухам – наследный принц маленькой страны, появился только раз, на студенческой вечеринке. «Шоколадный заяц» сразу приглянулся Анюте, еще совсем молодой и неопытной. Разомлев в жарких объятиях экзотического перца, Аня выпила для храбрости гремучую смесь водки и шампанского и отдалась мускулистому мулату на скрипучей кровати, не обращая никакого внимания на то, что на соседней койке еще более черный сотоварищ Абдулы (так звали «шоколадного зайца») устроился с другой девушкой. Происходящее казалось сном, нелепым и фантастическим. Анюта помнила только горящие белки глаз Абдулы и тяжелую черную тучу над собой. Дальше все скрывал туман…

После этой единственной ночи Аня забеременела.

Узнав, что станет папашей, Абдула немедленно смылся из института. Говорили, что на самом деле никакой он не принц, а обычный наркодилер, распространявший среди студентов героиновую дурь. Аня побежала на аборт, но врач предупредил: потом детей может и не быть. Так появился на свет Славик, хилый, болезненный, смуглокожий и кучерявый. Анечка переехала в подмосковное Пушкино, пошла работать в детский сад, позабыв про карьеру дипломата или, на худой конец, пресс-атташе.

Плаксивого Славика во дворе били почти каждый день.

Будь у него более живой характер, обладай он чувством юмора и незлобивостью, ребята, скорее всего, спокойно играли бы вместе. Детям не свойственно долго обращать внимание на цвет кожи, разрез глаз и волнистость шевелюры. Но Славик, бежавший жаловаться на каждую мелочь маме и бабушке, раздражал ребят бесконечным нытьем и жалобами. Их родители запрещали с ним играть. Кто-то из-за цвета кожи – мол, нагуляла Анька от какого-то черномазого ребенка, и неизвестно, что там с ним не в порядке: вон какой злой и нервный, вдруг это заразно? Другие же предпочитали не связываться со склочной бабушкой Славика, устраивавшей истерики каждому, кто смел обидеть ее внука.

В школе стало еще хуже.

Дружить со Славой никто не хотел. Ему же и в голову не приходило хотя бы как-то измениться. Сознательно или подсознательно, он тянулся к сильным, уверенным в себе ребятам, смачно курившим на переменах в кустах шиповника за школой, подтягивающимся на турнике более пятнадцати раз, рассказывающим похабные истории про девчонок. Они же на тощего кудлатого заморыша не обращали никакого внимания…

На летних каникулах Славик вместе с классом выбрался на отдых за город. Жить пришлось в летнем лагере, без электричества, где плохо работал водопровод, а «удобства» размещались в будке сортира поодаль. Славику, который без семьи прежде никогда из дома не уезжал, путешествие казалось настоящим приключением. В лагере, несмотря на спартанские условия, было весело. Слава впервые почувствовал, как внутри шевелится какое-то теплое чувство. Народу было много, его особо не третировали. Казалось, что жизнь наконец-то повернулась к нему лицом.

В тот день Слава дежурил по кухне. Скоро повару потребовалась вода. Водопровод снова то ли засорился, то ли сломался. Из трубы с хрипением шел воздух. Снабдив Славу ведрами, повар отправил его на колонку на другой конец лагеря, туда, где стояли домики студентов отделения физической культуры.

У колонки стояли трое парней, с криками и хохотом обливавших друг друга водой. Поначалу Славу, скромно дожидавшегося, пока забава закончится, не заметили. Потом один толкнул товарищей в мокрые бока, махнул подбородком в сторону подростка.

– Иди, набирай, чего стоишь там?

Слава робко подошел к колонке, подставил под упругую струю ведро и исподлобья глянул на парней. Те нехорошо скалились, глядя на него, и молчали.

– Черненький, – неожиданно хмыкнул один. – Только с пальмы слез.

Слава вздрогнул, как от удара, и посмотрел на говорившего. На бронзовом плече мускулистого, стриженного почти наголо атлета красовалась синяя свастика.

– Что, Изаура, работать заставили? – ехидно спросил татуированный. – Это правильно. Солнце еще высоко.

Слава подхватил полупустое ведро и молча направился прочь от парней. Татуированный нагнал его и сильно пнул под зад. Слава неуклюже рухнул на пыльную дорожку, вылив на себя воду. Татуированный заржал, тут же загоготали его товарищи.

– Не ушибся, а, черножопый? – ласково спросил татуированный. – Аккуратнее надо быть, смотри под ноги. Тут тебе не Африка.

Слава вскочил и бросился было бежать, но татуированный мгновенно догнал его и толкнул в спину. Слава снова упал, разодрав колени. Троица гнусно заржала. Все происходящее им явно нравилось.

– Куда же ты так спешишь, обезьяна? – поинтересовался татуированный качок. – А ну, спляши нам «Чунга-Чангу». Вот, мы и барабан тебе нашли.

Он легко поднял Славу за шиворот и, надев ему на голову ведро, забарабанил по нему ладонями. Слава завизжал от нестерпимого грохота, стараясь вырваться из медвежьего захвата.

– Вы что тут делаете, паршивцы? – раздался неподалеку строгий мужской голос. Грохот прекратился. Ведро мгновенно слетело с головы Славы. – Иванов, Гарин, Никитенко, вы снова за свое? Выгоню на хрен из лагеря!

Слава вытер слезы и увидел коренастого мужика лет тридцати пяти, выполнявшего в лагере функции военрука и врача. Два дня назад он учил мальчишек разбирать автомат и даже одобрительно потрепал Славу по плечу, когда у того все получилось куда быстрее, чем у товарищей.

– Да мы играли, Алексей Петрович, – хмыкнул татуированный и потряс Славу за плечо. – Правда, Изаура?

Слава не ответил, покраснев от унижения.

– Ты откуда? – спросил Алексей Петрович. – С кухни?

Слава кивнул.

– Так, вы трое, марш на кухню, будете всю неделю там работать. Приду – проверю! А ты иди со мной в медпункт. Иванов, я сказал, взял ведра – и марш в столовую! Еще раз увижу, что ты к кому-то цепляешься, я родителям жаловаться не буду – так взгрею, на жопу неделю не сядешь. Пошли, пацан…

В санитарном пункте Алексей Петрович, усадив Славу на кушетку, промыл его раны и обработал зеленкой. Участливо глядя на парнишку сверху вниз, он спросил:

– Они тебя обижали?

– Нет, – буркнул Слава.

– А мне показалось – да. Ты их что, боишься?

– Ничего я не боюсь…

– Правда? А мне кажется, что боишься. Чего они от тебя хотели?

– Они…

Комок в горле, который все никак не хотел проваливаться в желудок, вдруг прорвался наружу в горючем потоке. Слава расплакался, привычно, как дома, когда получал очередной пендель от мальчишек во дворе. Там его утешала мама, иногда бабушка. А тут…

Алексей Петрович посмотрел на Славу, вздохнул и запер дверь. Сквозь бурные рыдания Слава рассказал обо всем.

– …Мне надо уехать домой, понимаете, – всхлипывал он. – Они не оставят меня в покое. А не они, так их дружки. Мне тут еще долго быть… Они меня заклюют, я так не могу, не могу, не могу…

Алексей Петрович обнял Славу за плечи и прижал к себе. Тот плакал и размазывал слезы по грязному лицу.

– Они думают, что выше меня, потому что я черный. Я – урод, понимаете, урод! Меня все ненавидят…

– Ну, почему же все? – тихо спросил Алексей Петрович. – И ты совсем не урод. Ты очень даже симпатичный парень. Наверняка девчонки бегают за тобой табунами…

– Никто!!! Никто за мной не бегает! Меня… презирают! Я для них обезьяна, клоун…

Слава зашелся в рыданиях, задыхаясь от растущей в груди боли.

Странный холод расползался по всему телу. Ему стало страшно. Стремясь избавиться от щемящего чувства отчаяния, он прижался к воспитателю крепче, уткнувшись лицом в плотную грудь, и не сразу понял, что крепкие руки тоже обнимают его, настойчиво и совсем не по-дружески.

А потом ему стало все равно…

Из лагеря Слава все-таки уехал.

Он толком не понимал, что произошло между ним и воспитателем, но в голове засела странная, туманная мысль: его все-таки кто-то любил… или хотел…

А разве это не одно и то же?

Раздобыв адрес воспитателя, Слава решил дождаться конца лета, чтобы снова увидеть своего спасителя. И если тот снова его захочет, так тому и быть.

Но хеппи-энда не получилось.

Когда занятия в школе уже начались, Слава узнал страшную новость: воспитателя посадили в тюрьму за растление малолетних. В тот же день Слава вскрыл себе вены. Мысль о том, что те же ласковые слова Алексей Петрович говорил кому-то еще, была невыносима…

Его спасла мать, не вовремя вернувшаяся домой. После слов, слез и объяснений было принято решение. Славика отправили в Москву, к престарелой тетушке, которая все никак не умирала. Мать надеялась, что подальше от воспоминаний Слава обретет вторую жизнь. А растроганная вниманием племянника тетка оставит ему свою квартиру. То, что у тетки на этот счет были свои планы, никого не интересовало.

Тетка умерла, когда Славик уже закончил институт и пошел работать сисадмином в газету «Желтуха». Родные дети тетки, до того не проявлявшие никакого интереса к мамочке, срочно прибыли не то из Мурманска, не то из Норильска и выставили Славу за дверь. Ему пришлось искать новое жилье. На работе тоже не все складывалось гладко: Славу снова не считали равным, грубили и хамили. Единственным человеком, проявившим к Славе нормальные человеческие чувства, был Егор, мирно посапывавший на продавленном диване.

Слава вытер губы рукавом. Ладони мгновенно стали мокрыми от сладкого предвкушения того, что он собирался сделать. Нависнув над спящим Егором, он осторожно поцеловал его в губы, надеясь, что тот не проснется.

Надежда умерла сразу.

Егор вытаращил глаза и с силой оттолкнул Славу от себя.

– Ты что, с дуба рухнул? – заорал он, не заботясь о том, что их могут услышать.

– Я…

– Блин, ты чем там себе думал, а? – бушевал Егор, соскочив с дивана.

Слава покраснел и опустил глаза.

– Гош, я думал… Ты… Я…

Егор подошел вплотную, его перекосившееся от ярости и отвращения лицо, слабо освещенное неярким сиянием монитора, не предвещало ничего хорошего.

– А ты не думай. Понял? Не думай даже. И не подходи ко мне!

Егор вылетел в коридор, едва не сбив подслушивавшую за дверями Настю, даже не заметив ее. Слава, словно сломанная кукла, рухнул на диван и стиснул зубы. Ну вот, опять…

Дверь скрипнула.

– Славочка, ты тут? – спросила Настя.

– Чего тебе?

Настя села рядом и сочувственно погладила Славу по ноге.

– Я все слышала. Боже мой, как он с тобой обращается. Он просто подлец!

Слава промолчал. Обида в душе внезапно сменилась злобой и раздражением. Какое, в конце концов, право имел этот лощеный красавчик оскорблять его?!

Слава поджал губы и хмуро уставился в монитор, на котором клубились разноцветные кольца. Видя его состояние, Настя услужливо плеснула масла в огонь. Придвинувшись ближе, она обняла Славу за плечо и прошептала:

– Не знаю, как ты, а я бы точно ему отомстила.

– Думаешь, стоит? – с сомнением спросил Слава после долгой паузы. Настя ядовито ухмыльнулась:

– Конечно.

Сидеть в редакции и ждать, пока дадут электричество, было бессмысленно. Заглянув на минуту к начальнику, Егор кратко пояснил, что уедет по делу, договариваться насчет интервью с самим Крутиным. Это было правдой лишь наполовину. На самом деле с главой музыкального канала Егор виделся накануне, комментарии по ряду вопросов были уже получены, осталось только собрать их, красиво изложить и выдать материал, который должен был стать для Егора лебединой песней в газете «Желтуха». Потом – новая жизнь, новая работа, новые контакты и интересы. Получив от редактора «добро» в виде небрежного жеста рукой, Егор поспешил удалиться. В кафе неподалеку от Останкино его ждал Антон.

Ровно через полчаса после ухода Егора в редакции включили электричество.

Еще через пару минут Настя и Слава осторожно вошли в кабинет и включили его компьютер. План мести, разработанный в душной комнатке сисадмина, был готов. Легким движением руки Слава вскрыл закрытые на пароль папки со статьями, открыл дежурную верстку номера, нашел там все, что требовалось.

– Пусти, теперь я сама, – скомандовала Настя и уселась за компьютер.

Слава угрюмо наблюдал за ней. В душе влажной кляксой расползалось нехорошее предчувствие, что добром это не кончится.

Рассуждая здраво, Егор, в общем-то, ни в чем виноват не был.

Ну, не понравился ему Славкин жест, что же теперь делать? Сам виноват, нечего было лезть, куда не просят. По сути, Черский был почти единственным, с кем на протяжении нескольких месяцев складывались если не дружеские, то приятельские отношения. Вон, завтрак привез, не забыл…

А что для него, Славы, сделала Настя, которая сейчас сидит и сосредоточенно портит редакторскую правку?

Слава уже хотел вмешаться, как в голове внезапно бомбой взорвалось воспоминание из прошлого: трое садистов мучают и избивают его в лагере, здоровенный верзила-одноклассник забрасывает его портфель на электрощит под самый потолок, другой выливает ему на пальто смешанные с клеем чернила… а мать потом так ругала его за испорченную вещь!.. В институте его дразнят, называют «чмо в ботах», потому что он хуже всех одет, толкают в столовой, заставляя облиться томатным соком, подкарауливают после занятий и бьют, бьют… А вот сытый парниша, на собственном «мерине», выруливает со стоянки института, обдает его жидкой грязью, удаляясь с визгливым хохотом напроказившего барчука…

И внезапно к горлу подкатила жуткая, до потемнения в глазах, ненависть, от которой затряслись руки, а в животе каленым железом припекло кишки.

Слава подавил желание вмешаться и со злорадством подумал: «Завтра утром кому-то очень не повезет!»

Антон сидел в кафе уже довольно долго, это было видно по окуркам в пепельнице, которую официант уволок прямо из-под носа. На столе стояла початая чашка кофе и кремовое месиво, размазанное по блюдцу. Запыхавшегося Егора Антон встретил претензиями.

– Ты чего так долго?

– А где «здравствуйте, ваше сиятельство»? – возмутился Егор, рухнув на соседний стул, оглядевшись по сторонам. – Милое местечко.

Кафе, действительно, выглядело необычно. В полумраке длинного, вытянутого, как нора, помещения с черного лакового потолка свисали наряженные новогодние ели белого цвета, украшенные черными шариками и черной мишурой. Столы неправильной каплевидной формы были застелены черными скатертями. В центре каждого стоял торшер в виде чайной чашки со светящимся шаром внутри.

– Готичненько, – обрадовался Егор и уткнулся в меню. – О, да тут и еда такая же. Скажи, а что значит «Черная метка»?

Антон пожал плечами.

Подскочил официант, весь в черном, с платком на голове и повязкой на глазу. На повязке светился фосфором нарисованный череп.

– Что желаете? – вышколенно улыбнулся он.

– Пожрать, – ответил Егор. – Что такое «Черная метка»?

– Телятина, – ответил официант. – С баклажанами и перцем.

– Вот тебе раз! – удивился Егор. – Почему тогда «Черная метка»? Я бы предположил, что под таким названием скрывается… ну, черная акула, каракатица или, на худой конец, запеченный в собственном соку попугай…

Официант извиняюще улыбнулся и не ответил.

– Не хочу я вашу «Метку», – капризничал Егор. – Принесите мне хорошую отбивную из свинины, салат «Цезарь» и вишневый сок. Потом чай и вот такую штуку, вроде той, что мой друг не доел. Она хоть вкусная? Ну и ладно. Только, пожалуйста, не через полгода, а поскорее.

– Голодный? – усмехнулся Антон.

– Нервный, – пожаловался Егор. – Я, когда нервничаю, начинаю сладости жрать, еще когда статью пишу, а она, зараза, не идет… А сегодня вообще день был дурной.

– Чего случилось?

– А, долго рассказывать… Меня домогались.

– И что? – фыркнул Антон. – Тоже мне, проблема.

– Так мужик же!

– Безуспешно?

Егор скорчил гримасу, мол, не задавай глупых вопросов, и мрачно уставился в окно-витрину.

Антон посмотрел туда же.

Мимо, облепленные со всех сторон противным мокрым снегом, шагали прохожие, сновали машины, недовольно сигналя, когда какая-нибудь ушлая бабуся старалась перебежать дорогу в неположенном месте. Напротив кафе располагалась аптека, куда не зарастала народная тропа. Бежать до подземного перехода было далеко, до светофора – еще дальше. Несмотря на гневные свистки милиции и гудки автомобилей, старушки и старички бодрой трусцой носились по проезжей части, угрожающе размахивая своими костылями.

– Ты мне какую-то информацию хотел слить? – вдруг спросил Егор. – Если в этот номер, то давай, а если в следующий, то уже не надо. Я из «Желтухи» ухожу.

– Да ладно?!

– Вот тебе и ладно… Чего хотел сказать-то?

Подошел официант, ухнул на стол громадное блюдо из серебристого металла в форме виноградной грозди, на котором шипела отбивная. Антон надолго замолчал, вертел в руках чашку с перетекавшей с одного края на другой кофейной гущей и смотрел в пустоту. Егор терпеливо ждал.

– Знаешь, я ведь в Москве совсем чужой, – нехотя признался он, когда официант отошел. – Ну, сокурсники какие-то, кореша по проекту… А потом, когда дело дошло до чего-то серьезного, выяснилось, что, по сути, у меня никого тут и нет. Разве что Маша…

– Бывает, – невнятно прошамкал Егор, алчно набросившись на мясо.

Отбивная была хороша: прожарена как раз так, как он любил, в россыпи картофеля фри, сложного набора тушеных овощей, политая сочным соусом.

– Глупо, конечно, – нервно улыбнулся Антон. – Мне, понимаешь, даже попросить некого… Конечно, Маша может все это решить сама, у нее полно друзей, которые будут рады, но я не хочу, чтобы она… Ну…

– Антоша, ты роди уже поскорее, – пробурчал Егор. – Как-то все это очень туманно… ты чего хочешь?

Антон снова замолчал, а потом, словно ринувшись в холодную воду, выпалил:

– Егор, мы с Машей решили пожениться. И я прошу тебя быть свидетелем на нашей свадьбе.

Егор подавился куском мяса и закашлялся. Антон похлопал его по спине и виновато улыбнулся:

– Ты не волнуйся так…

– Да я… ты бы хоть как-то меня подготовил… Ну, что я могу тебе сказать… Поздравляю.

Егор прокашлялся, вытер слезящиеся глаза. Отхлебнув из бокала сок, снова закашлялся.

– Антон, а почему я? – спросил Егор, придя в себя. – Мы ведь даже не друзья. Ну, снялись в эпизоде вместе, ну, потусили пару раз в клубах, интервью это… Я, конечно, очень ценю твое предложение, но… Не кажется ли тебе, что кто-то более близкий будет на свадьбе уместнее?

– Я же тебе говорю: мне некого позвать. С моей стороны на свадьбе почти никого и не будет, даже родителей. И торжество будет без всяких там идиотских белых платьев, раззолоченных карет с пупсиком на крыше. Не люблю я этого! Маша позовет человек двадцать, а мне и позвать-то некого. Понимаешь? Моя свадьба, а я на ней как чужой.

– И когда мероприятие? – дружелюбно спросил Егор.

Странный он, этот Антон… Хороший парень, только вот ввязывается в какую-то авантюру.

– Сразу после Нового года. Числа двенадцатого. У нас будет перерыв в съемках. Праздники, то-сё… Ну, так что? Ты согласен?

– По мне, так ты делаешь что-то невероятно глупое, – весело фыркнул Егор. – Это я не про твою женитьбу, а выбор меня в качестве свидетеля. У меня и трезвого-то рот не закрывается, а пьяный я вообще себя не контролирую. Меня же будет не заткнуть!

– Вот и отлично, – обрадовался Антон. – Сэкономим на тамаде. Так что на двенадцатое число ничего не планируй.

– Погоди, я не могу так сразу тебе сказать, – спохватился Егор. – Я же на новое место перехожу. Буду блистать интеллектом на цветном телевизионном экране. А вдруг я буду занят?

– Ну, придумаешь что-нибудь. Или мы тебя отмажем. Маруся, когда в гневе, горы двигать может. Так что этот вопрос решим.

В кармане Егора завибрировал мобильный.

Он бегло глянул на номер и поморщился. Звонили из приемной редакции.

– Егор? – сладко пропела в трубку Настя. – Тебя срочно вызывает шеф. Советую поторопиться, он просто рвет и мечет.

Искандер был не просто зол. Главный редактор пребывал в бешенстве. Хорошо еще, что изъян обнаружили корректоры, которые перед Новым годом обычно работали из рук вон плохо, потому что требуется вычитать сразу два номера подряд – новогодний и рождественский. Журналисты пропускали кучу нелепостей, некоторые из них в корректорском отделе даже записывали в специальную книжечку, которую перечитывали в периоды временного застоя под чаек и дружный хохот. Особенным успехом пользовалась Анастасия Цирулюк, любимица шефа и головная боль всего отдела. Чего стоили только такие ее перлы, как: «Все погибшие стали жертвами», «Сами автомобилисты не подозревают, что их машины моются и тем самым загрязняют окружающую среду», но наибольшим успехом пользовался очерк о кремлевской больнице с потрясающей фразой: «Повысилась эффективность использования коек».

– Не иначе как в кремлевской больнице открылся бордель, – флегматично сказала волоокая Лена, старший корректор издания, рыжеволосая бестия с пухлыми губами, томной грацией ленивой пантеры и склочным характером. – Либо они спят на кроватях в две смены. Представляете: случись катастрофа, на койку положат валетом президента и премьера, а министр чрезвычайных ситуаций будет ставить им градусник и клизму.

Егора Черского Лена любила всеми фибрами души: молодой, приветливый, кофе не зажимает – всегда поделится. И как эротично снимает с себя куртку и шарфик, хлопая ресницами и извиваясь… Все девчонки редакции сбегались на это посмотреть, выпивали по кружке кофе и воодушевленные шли работать, а он только хохотал.

– Гоша, у тебя такой взгляд… – как-то сказала Лена. – Как бы мне от моего чудовища добиться такого?

Настя Цирулюк только фыркала: «Этот Черский – просто выпендрежник. Ну, снял куртку, ну шарфик стянул, тоже мне зрелище, и чего местные дурынды на это слетаются, как мухи на…»

Лена меланхолично изрекала, стоя в дверях:

– Ничего ты не понимаешь, Настя. Я после этого чувствую себя женщиной. В глубине души я уже стою перед ним голая…

Было у Черского еще одно достоинство, за которое его обожали корректоры, – его материалы почти не нуждались в правке. Ну, запятую пропустит, ну опечатка вылезет… Не более. Егор был грамотным, серьезным и вдумчивым, проверял свои статьи несколько раз. Поэтому его довольно быстро стали править сквозь пальцы. Вот и в тот раз Лена бросила на выведенную из принтера прозрачную пленку беглый взгляд, проверяя ее на брак. Полосу делал Егор, поэтому ляпов в материале не ожидалось. Править в черновике его статью Лене было некогда, и без того работы хватало. Видимого брака не наблюдалось. Лена уже приготовилась отнести пленку в типографию, как вдруг ее взгляд наткнулся на что-то странное. Не поверив своим глазам, она вчиталась в статью.

Материал был ужасающим. Помимо россыпи грамматических ошибок, в нем имелось странное несоответствие тому, что Егор писал ранее… непонятное на первый взгляд. Лена отложила пленку, распечатала полосу на принтере и впилась глазами в текст. А потом кинулась к редактору, не заметив прятавшуюся в приемной Настю.

Когда Егор вошел в кабинет редактора, Лена как раз выскользнула оттуда, красная и злая, стараясь не встречаться с Егором глазами. Искандер барабанил пальцами по столу. Перед ним лежала распечатка.

– Это что такое? – спросил он гневно.

Егор деревянным шагом продефилировал к столу и бросил на статью беглый взгляд.

– По-моему, мой материал. А что? С ним что-то не так?

– Не так? – взорвался Искандер. – Ты что, с дуба рухнул, придурок? Что ты тут насочинял? Нажрался или обкурился? Звездная болезнь началась?

– Вы бы выражения выбирали, – ледяным тоном возразил Егор.

– Что? – прорычал редактор.

– Ничего. В чем проблема-то? Статья согласована с продюсерским центром, факты проверены, вам я ее сдал вовремя. Если Алмазов переменил свое мнение, при чем тут я?..

– Ты идиот? Прочитай, что ты тут накалякал. Вот, к примеру: «Как сообщил Теодор Алмазов, он едет отдыхать на Пасху в Крыжополь, в то время как вся его семья предпочитает завтрак у Тиффани где-нибудь на берегах моря Лаптевых»… Или вот: «Алмазов считает Лагерфельда бездарным паровозником. По его мнению, смена профессии наверняка наложила на него свой отпечаток, ведь прежде он занимался исключительно продажей рапса на территории Гонолулу…»

– Какого Гонолулу? – вытаращил глаза Егор и схватил лист бумаги. – Это что такое?

– Это я тебя спрашиваю, что это такое.

– Ничего не понимаю, – медленно произнес Егор. – Это же не мой текст. Сроду не писал такого бреда. Искандер Давидович, вы проверьте свои исходники, я же все вам на ноутбук скидывал. Вы должны были читать этот материал.

– Должен был, да вот на тебя, дебилоида, понадеялся, – прошипел редактор и грузно осел в кресло. – Ой, что-то мне аж нехорошо…

– Может, воды?

– В жопу себе ее влей, придурок, – снова заорал редактор. – Ты хоть представляешь, что было бы, если бы Алмазов этот маразматический бред прочитал?

– Я не писал этого текста, – зло бросил Егор. – Это какая то злая шутка. Проверьте исходники.

– Да проверил я, сто раз уже проверил! Там то же самое! Все, ты уволен, убирайся с глаз моих долой!

Егор не двинулся с места. Глаз его дергался в нервном тике.

– Искандер Давидович, включите логику, – спокойно произнес он, хотя внутри все тряслось от ярости. – Вы меня не первый день знаете, даже текст проверять не стали, знали, что я ерунды не напишу. Почему же я, к чьей работе никогда не было претензий, вдруг бы накатал такой дикий материал, с кучей грамматических ошибок и нелепыми измышлениями?

– Я сказал, убирайся вон! – проорал Искандер. – И не думай, что ты зарплату получишь за этот месяц! Звезду поймал? Я тебе, суке, покажу звезду… ты у меня все звездное небо увидишь, включая Млечный Путь… Нигде себе больше работу не найдешь!

Егор повернулся и пошел к двери. Оказавшись в приемной, он натолкнулся на сочувственный взгляд Лены. Рядом с ней стояла Настя, чьи губы искривила странная улыбка.

– Вы нас покидаете? – ядовито поинтересовалась она.

От этой змеиной ухмылки в голове Егора вдруг что-то резко щелкнуло и прояснилось. Он развернулся и снова вошел в кабинет редактора. Искандер изумленно дернул бровями, увидев, как Егор нагло уселся за длинным столом напротив него.

– Ты не охренел ли? – ошалело спросил редактор.

– Нет, не охренел, – спокойно ответил Егор, вынул из кармана сигареты и демонстративно прикурил, хотя пальцы тряслись, и даже огонь из зажигалки удалось добыть лишь с третьего раза.

Искандер ухмыльнулся и снял трубку:

– Сейчас тебя, полудурка, охрана отсюда вынесет…

– Да не трудитесь, сам уйду, – презрительно усмехнулся Егор. – Я, собственно, чего вернулся? Свет вырубали несколько дней назад, так? Вчера тоже выключили, и с утра сегодня его не было. Так?

– Ну? – угрюмо буркнул Искандер.

– Материал я вам отдал на флешке. Вы его скопировали, так?

– Ты к чему это все ведешь? – раздраженно спросил редактор. – Иди уже, я устал с тобой разбираться и слушать твои оправдания…

– А я не оправдываюсь. Мне каяться не в чем.

Он пошарил в кармане и толкнул по столу небольшой пластмассовый прямоугольник. Флешка не докатилась до редактора на добрых полметра.

– Если я такой идиот, каким вы меня тут представляете, – сказал Егор и выпустил изо рта красивое облачко, – то на моей флешке та же херня, что и у вас в компьютере. Если же нет, значит, проблема не во мне…

Искандер впился глазами во флешку и не двинулся с места. Егор улыбнулся зло, как готовящийся к атаке хищник.

– Слабо проверить? Я же не мог напечатать другой текст за те полминуты, что простоял в приемной…

Искандер сдался. Он встал, взял со стола флешку и сунул ее в USB-порт.

– Ты мог мне скинуть другой материал, – сказал он, внутренне готовясь к чему-то очень для него неприятному.

– Тогда и другой материал должен быть тут. Ведь я его вам как-то принес…

Ноутбук довольно заурчал и пискнул, показав, что найдено новое устройство. Спустя мгновение Искандер увидел, что на флешке есть несколько файлов, фотографии, тексты, но только один назывался «Алмазов едет на Мальдивы». Он открыл его и, не глядя, нажал на пиктограмму принтера. Принтер выплюнул два листка и затих, притаившись в засаде. Искандер взял текст и быстро проглядел его глазами.

– Ну что? – вежливо спросил Егор.

– Ничего не понимаю, – потряс головой редактор. – Нормальный текст, без всяких там морей Лаптева… У тебя просто есть еще одна флешка!.. И ты с нее кинул эту херь…

– У меня нет другой флешки, – сказал Егор. – Собственно, доказывать я больше ничего не собираюсь. Я скинул в ваш ноутбук именно этот материал.

– Но тогда как…

– Наверное, лучше всего спросить у того, кто имеет доступ к редакторской сети. Впрочем, меня это уже не касается. Верните мне флешку.

– Егор, – медленно сказал редактор. – Мне… Ай, ладно, давай не будем раздувать из мухи слона. Материал сейчас сверстают, все нормально будет. Иди работай, все хорошо…

– Нет, – ледяным тоном ответил Егор.

Искандер закашлялся и побагровел.

– Что?!

– Нет. Я не пойду работать. Верните мне флешку.

– Егор… У тебя договор…

– Вы меня только что уволили, – улыбнулся Егор, поднимаясь с кресла. Подойдя к редактору вплотную, он выдернул флешку из ноутбука и неуловимым движением схватил со стола распечатку статьи. – Так что я свободен от всяких договоров. А статью эту дарить вам я не намерен, продам ее конкурентам, вот они порадуются…

– Но-но! – пригрозил Искандер, но Егор уже шел прочь.

В приемной, делая вид, что заняты какими-то срочными делами, стояли несколько сотрудников. Не посмотрев ни на кого, Егор вышел. Победная ухмылка сползла с лица Насти. Она почувствовала, что ее план вдруг засбоил: Егор ушел, но не обернется ли это против нее?

Опасения Насти немедленно подтвердились. Искандер показался на пороге и велел ей срочно зайти.

– И паука нашего позовите, – гневно буркнул он. – Настало время разобраться, кто тут шарит по редакторской сети и вносит правки… Скажи-ка, Настена, как правильно пишется Крыжополь?..

* * *

Дима носился по квартире, стараясь как можно скорее убрать последствия вчерашней стихийной вечеринки. В голове били в колокола буддийские монахи, похихикивая над его страданиями, руки тряслись, вещи падали на пол. В коленях притаилась ватная слабость, настойчиво зовущая куда-нибудь поближе к горизонтальной поверхности с мягкими подушками и теплым одеялом, грызли кишки гремлины, алчные и злобные…

И зачем он вчера так надрался?

Дима схватил тарелку с недоеденным месивом, помчался с нею на кухню, но не вписался в поворот и врезался в стену. На свежевыкрашенной бежевой поверхности расползлась жирная томатно-кровавая клякса. Тарелка прощально дзынькнула и развалилась на куски. Тьфу, зараза…

Уныло оттирая соус, Дима напрягал лоб, вспоминая, осталось ли в холодильнике пиво? Сегодня ему предстоит встречаться с очередными инвесторами, а у него такой вид, будто на нем всю ночь пахали, боронили, а потом еще и асфальт укладывали. Нет, пора с этим делом завязывать. Люксенштейн и так в последнее время недоволен…

Как это тяжело – становиться звездой! Каждое утро бежать на уроки по вокалу…

Педагогом была рыжеволосая носатая еврейка, однажды представлявшая страну на важном конкурсе, но провалившаяся из-за плохой песни. Надо признать, свое дело она знала и денежки отрабатывала по полной программе. За короткое время она сделала с его голосом что-то невероятное: теперь Дима мог влет брать три октавы, не прерываясь, не уставая и даже не напрягаясь. Педагог ставила ему голос, не обращая внимания на нытье и просьбы передохнуть, орала и устраивала скандалы, когда он пробовал увильнуть от занятий, и сразу же звонила Юрию, не стесняясь пожаловаться на нерадивого ученика. Люксенштейн прилетал на квартиру, злой как черт, орал, однажды даже влепил Димке пощечину.

– Ты чмо, урод неблагодарный, – вопил он. – Знаешь, сколько в тебя денег вбухано? Знаешь, под каких людей мне пришлось прогибаться?

Димка подвывал от боли и унижения и тащил Юрия в койку, надеясь там замолить грехи, хотя это по-прежнему не доставляло ему никакого удовольствия. Но в последнее время Люксенштейн снисходил до него редко. В постели Дима оставался нескладным неумехой, потому Юрий предпочитал развлекаться с другими. Димку такое положение дел вполне устраивало. Беспокоило только одно: как бы продюсер не кинулся «делать звезду» из кого-то другого…

Огорчало отсутствие денег. Люксенштейн давал своему подопечному не так уж много. С работы Дима уволился сразу, как только подписал контракт, а теперь не знал, как заработать. Впрочем, прежней работы ему было не жаль. Что это за должность – ночной сторож, если он уже без пяти минут звезда?! Выступать по клубам Юрий не разрешал и вообще приказал нигде сильно не светиться. А что значит – «не светиться»?! Никуда не ходить и сидеть дома, как Егор?

Пока они жили вместе, проблем не было. Егор забивал холодильник продуктами, одалживал деньги, никогда не заикаясь о возврате. Дима уходил веселиться в клуб, Егор оставался дома: работал, смотрел телевизор, много читал.

– Неужели тебе не хочется где-нибудь потусить? – недоуменно спрашивал Дима, укладывая гелем непокорные вихры. – Что это за жизнь, если ты не развлекаешься?

Егор отрывался от книги;

– А что там может быть интересного? Я в клубы хожу работать. Если хочется потанцевать и выпить, я там же и остаюсь. Моя профессия предполагает постоянное общение с людьми, большей частью незнакомыми. Всех нужно разговорить, проникнуться, стать лучшим другом, иначе они не скажут тебе ничего интересного… Я, бывает, за вечер так «наотдыхаюсь», сил нет до подушки дойти, а еще статью писать… Нет, Димася, ты уж как-нибудь без меня…

– Но ты все время валяешься и читаешь, – возразил Дима. – Вчера читал, сегодня… Чего в этом может быть интересного? Лучше телик посмотреть. Мне вчера кучу дисков принесли…

– Дим, при хорошей фантазии книга куда лучше кино, потому что у тебя в голове вертятся свои картинки, – ответил Егор, и в голосе его почудилось легкое раздражение. Дима присел рядом и, перевернув книгу, посмотрел на обложку.

– Соммерсет Моэм. «Театр»… И что? Это интересно?

– Очень.

– Про что?

– Про актрису. Попробуй сам почитать, тебе должно понравиться.

– Да ну на фиг, – отмахнулся Дима и снова подошел к зеркалу. – Блин, прыщ выскочил… Что делать, блин… на самом видном месте…

– Выдави, – равнодушно посоветовал Егор.

– Да ну, потом красное пятно будет…

– Тогда красиво декорируй синей изолентой.

– Да, – проныл Дима, – хорошо тебе! Вон, с собой ничего не делаешь, помылся, волосы ладонью пригладил – и как с картинки. Вот как тебе это удается?

– Холод, голод и крем «Ромашка» – вот рецепт моей красоты, – буркнул Егор уже с заметным раздражением. – Димка, отстань, дай отдохнуть спокойно.

– Злой ты, – надулся Дима. – Уйду я от тебя.

– Адьёс! – помахал рукой Егор и углубился в чтение.

Дима вздохнул и отправился в ванную. Ликвидировав прыщ, он помахал Егору рукой и удалился на вечеринку.

Беззаботная жизнь затягивала все сильнее. Новые друзья и подруги находились сами собой. Несмотря на просьбы Люксенштейна не рассказывать о новом проекте, Димка болтал языком направо и налево. Новые знакомые охотно попивали за Димкины деньги, кивали головой, но не очень-то верили. Приходилось доказывать свою правоту. Часто вся компания заваливалась в квартиру часов в пять утра. Егор выползал из своей комнаты, невыспавшийся и злой, вяло знакомился с новоприбывшими, сидел с ними часа два, а потом уезжал на работу. Гости, часто такие же лимитчики, как и Дима, не имея своего угла, предпочитали зависать на квартире как минимум до обеда, выжирали холодильник. Потом вся толпа снова неслась на вечеринки…

Егору эта вакханалия быстро надоела. Прожив с Димой в одной квартире чуть больше месяца, он съехал на свою прежнюю квартиру, оставив короткую записку. Поначалу отсутствие приятеля никак не отразилось на жизни. Дима продолжал веселиться, умудряясь при этом ездить на репетиции. Но, черт побери, как это все было долго: запись в студии, фотосессии, танцы по расписанию! А душе хотелось совсем другого. Дима представлял себя на сцене, в лучах прожекторов, продюсер же процесс подготовки к триумфу затягивал до бесконечности. Судя по всему, на сей раз Люксенштейн решил не идти по проторенной дорожке, раскручивая «поющие трусы», а готовил проект, который должен взорваться, как бомба. Дима этого не понимал и, поскуливая, спрашивал: когда же он, наконец, выйдет на сцену?! Люксенштейн отмалчивался или грубо велел подопечному не лезть не в свое дело, запрещал курить, пить и жрать сладкое.

Сладкое Дима и без того не любил, но молодая душа бунтовала, а нерастраченный талант требовал выхода. Не вынося ограничений своей свободы, Дима прогуливал занятия по вокалу и хореографии, иногда случались и более неприятные казусы.

Вот и сегодня он обнаружил, что его новая шикарная дубленка бесследно испарилась вместе с ночными гостями. Пропал кошелек, смартфон и подаренная Юрием золотая цепь. Походив по квартире, Дима убедился, что почти весь его новый гардероб гости вынесли в его же сумке. Он пришел в ужас. Вечером ему предстояло спеть две песни перед спонсорами в закрытом клубе, выступая на разогреве у подзабытой звезды диско восьмидесятых годов из США. Но ехать на ответственное мероприятие было не в чем. Натянув старые джинсы и раскопав в шкафу пакет со старой осенней курткой, Димка полетел к Егору, надеясь, что застанет его дома. Только в метро, где он потратил почти последние деньги, он подумал, что надо было позвонить. Да, смартфон со всеми телефонами украли, но домашний телефон он еще помнил!..

Дверь подъезда была новой, с блестящим кодовым замком, видеокамерой над входом и домофоном. Дима потыкал по кнопкам, надеясь, что сейчас его впустят внутрь, но в квартире Егора никто не отозвался.

Дима злобно выругался. Ну да, Егор же теперь работает на телевидении, пропадает там днями и ночами, недавно вел новогоднюю дискотеку, куда так хотел попасть и он, Димка, уже в качестве артиста…

Что теперь делать?

Поехать больше не к кому, да и денег нет. Наизусть телефон продюсера он не знал, впрочем, обращаться к Люксенштейну было страшно: убьет, когда узнает, что Димку обокрали его же дружки. Ребята из «Тротила» на гастролях не то в Ижевске, не то в Череповце… впрочем, это неважно. Их номера тоже остались в украденном смартфоне. В горле предательски запершило. Дима часто задышал, стараясь справиться с волнением. Коленки тряслись от злости и страха. Если он сегодня не появится в клубе, Люксенштейн выбросит его на улицу, как оплешивевшего щенка, не оправдавшего ни вложенных в него средств, ни ветвистой родословной…

– Привет, – послышался за спиной удивленный голос. – Чего это ты тут делаешь?

«Только этого мне не хватало», – подумал Димка и обернулся.

Позади, нагруженная какими-то пакетами, стояла Марина. Она оглядела Диму с ног до головы, и на ее круглой физиономии явственно отразилось злорадство. Линялые штаны, куртка, которую он покупал еще в прошлом году и по недоразумению не выбросил… О да, она помнила эту куртку! Марина наверняка решила, что продюсер избавился от Димки и он вернулся туда, где его никто не ждет.

– Привет, – по возможности беззаботно сказал он. – У вас тут новая дверь, я смотрю. А я к Егору пришел.

– А его нет, – весело сказала Марина.

– Откуда ты знаешь?

Вместо ответа она ткнула пальцем в асфальтированный пятачок у дома, где ровным рядком стояли авто разных мастей и цветов.

– Его машины нет. Ну, как там поживает наш российский шоу-бизнес? Когда мы уже наконец услышим твои золотые хиты?

– Скоро, – буркнул Дима. – Ты телефон Егора знаешь?

– Знаю, – хохотнула Марина. – А что?

– Одолжи телефон, мне надо срочно с ним связаться.

– А я по пятницам не подаю, – хихикнула она, но глаза были злыми.

Марина придвинулась ближе и подергала рукав Димкиной куртки:

– А чего это ты так странно одет? Ба, какое ретро… Кажись, мы этой куртейкой еще на старой хате укрывались. Золотые были денечки, да, Димася? Жили вместе, спали вместе, последним куском делились. А потом Димочка нашел себе продюсера, а меня, бедную-несчастную, бросил в квартире, за которую по нелепой случайности, разумеется, забыл даже заплатить…

– Марин, дай телефон, – вежливо попросил Дима, хотя внутри уже бурлила смешанная с гневом кровь.

Но Марина его не слушала.

– И дружок его хорош. Вместе с ним съехал… Правда, он вернулся быстро, зато с новой кралей, дылдой патлатой. Теперь на телевидении пропадает, в гости не зовет, совсем зазнался… А как что случись – мы к Мариночке бежим, да, Дима?

– Я не к тебе пришел, а к Егору, – разозлился Дима. – К тебе бы я никогда не пошел. Вспомни, как ты меня из дома гнала, хотя эту квартиру я нашел, как я на лестнице ночевал, на холодном полу, пока ты с хачиками трахалась!

– А тебе от этих хачиков ничего не перепадало? – заорала Марина и швырнула пакеты на землю. В целлофане что-то хрустнуло, но она не обратила на это внимания. – Кто потом по холодильнику шарил? Да ты за все время поесть ни разу не купил!

– Зато я за квартиру платил! – завопил Димка, не видя, что на них уже оборачиваются прохожие, с любопытством придвигаются поближе к скандалу местные старушки, опасливо останавливаются дети. – Ты частенько «забывала» в баночку денежку положить!

Струя воздуха попала не в то горло. Димка закашлялся и согнулся пополам. Марина злобно фыркнула, подняла пакет и пошла к дверям. Из пакета текла какая-то мутная струйка, но девушка этого не замечала.

– Дай телефон, – попросил Дима. – Пожалуйста.

– Ты же к Егору шел? – округлила брови Марина в деланом удивлении. – Вот к нему и пи…уй. Давай! К Останкино прямо и направо. К утру будешь на месте.

Марина приложила к замку электронный ключ. Замок по-журавлиному закурлыкал, дверь открылась. Девушка сделала шаг внутрь.

– Марин, погоди, – заныл Дима. – Ну, прости меня, я не хотел тебя обидеть! Я в дурацкую историю попал. Мне помощь нужна…

Марина, приостановившаяся было на пороге, сделала шаг внутрь и начала закрывать дверь, чуть медленнее, чем требовалось.

– Хочешь, я тебе устрою встречу с Люксенштейном прямо сегодня? – крикнул Дима.

Дверь замерла. Марина высунулась наружу, как мышь, готовая в любой момент юркнуть в норку.

– А разве ты сейчас можешь? – недоверчиво спросила она. – Он же тебя выгнал…

– С чего ты взяла?!

– Ну… – Марина неопределенно махнула рукой в сторону Димки. Тот оглядел себя с ног до головы и чертыхнулся.

– Ай, да меня обокрали просто… тут такое дело…

Дима вкратце объяснил, как проснулся сегодня дома без денег, вещей и телефона. Марина слушала, хмурясь и кусая губы.

– Я сегодня должен быть на встрече в загородном клубе, – пояснил Дима. – Времени мало. Я должен петь для потенциальных спонсоров. Попрошу Юру, может, он разрешит и тебе спеть. Но даже если не разрешит, хоть познакомишься с ним, кассету дашь ему, или что там у тебя… диск… Только скорее решай, часики тикают…

– Егор-то тебе зачем? – подозрительно спросила девушка.

– Денег занять. Не поеду же я туда в таком виде.

Марина ненадолго задумалась, а потом снова потянула на себя дверь.

– Ладно, жди тут, я сейчас.

– Дай телефон, я хоть ему позвоню, – взмолился Дима.

– Погоди пять минут, я отнесу продукты, возьму гитару, и поедем вместе…

– Да какая гитара! – заорал Димка, уже не беспокоясь, что его могут услышать прохожие. – Тут время на секунды идет. Это же за городом, туда ехать надо часа два! А еще к Егору пилить через всю Москву! Тебя что, карьера заботит или продукты?

Марина с сомнением посмотрела на пакет, а потом, недолго думая, засунула его в урну. Димка перевел дух. Девушка вытащила из кармана недорогой сотовый и набрала номер Егора.

– Да, Марин, – послышался в трубке его недовольный голос. – Говори быстрее, я занят…

– Это я, – заорал Дима и вырвал телефон у Марины. – Гош, долго рассказывать, меня обнесли, а сегодня встреча. Я тебя умоляю, займи мне денег… Много, Гош, мне…

Марина многозначительно кашлянула.

– … Нам надо сменить одежду. Да, выступить. Буквально до утра, завтра я тебе все верну… Да, да, хватит. А куда? Хорошо, мы едем.

Дима повернулся к нервно гарцующей на месте Марине.

– Он не может к нам подъехать, программу снимают в Лужниках. Поехали, он нас подберет по дороге.

– Димочка, только мне обязательно еще надо в салон красоты, – запричитала Марина. – Мы успеем?

– Егор нас подвезет немного, – рассеянно сказал Димка. – А там видно будет. Успеем, хорошо, не успеем – переночуешь у меня, все равно после выступления Люксенштейн в мою квартиру поедет…

Вспомнив, в каком состоянии находится его квартира, Дима вздохнул. Все-таки, когда Егор жил с ним, и о продуктах не надо было заботиться, и пыль вытирать. Егор беспорядка не выносил и всегда прибирался после гостей, пусть даже незваных.

Схватив Марину за руку, Дима побежал к метро. Девушка с трудом успевала за ним, задыхаясь и скользя на мерзлом обледенелом асфальте.

Вот оно как бывает…

Не думала не гадала, а судьба повернулась лицом, да еще и улыбнулась, как известный шоумен, знаменитый не столько ролями, сколько лошадиными зубами. Конечно, плохо, что она такая растрепанная, непричесанная и не накрашенная, но хорошее платье все скроет, а волосы можно просто распустить… естественность нынче в моде. Расталкивая людей на эскалаторе, Марина неслась за Димой, прокручивая в голове тексты собственных песен. Да, пожалуй, она споет «Песок времен», «Колыбельную» – душевные и печальные песни, хорошо раскрывающие ее данные. А если попросят что-нибудь повеселее, можно «Весну» и «Любовь под луной»…

На платформе Димка как-то растерялся и заметался на месте. Он странно оглядывался по сторонам, точно не зная, в какую сторону им ехать. Марина потащила его влево.

– В Лужники туда! – крикнула она.

Из тоннеля донесся приглушенный рев. Толпа приготовилась к штурму. Электричка остановилась на краю, выплюнув из чрева суетливый рой пассажиров. Ожидавшие на станции бросились в бой. Марину внесло потоком внутрь и затолкали в дальний угол. Придавленная тучной бабулькой со стойким запахом чеснока из беззубой пасти, Марина морщилась и вертела головой, разыскивая Димку.

– Что ты вертишься, как вошь на гребешке, – разозлилась старуха.

– Отъ… сь, калоша старая, – грубо ответила Марина, вытягивая шею, вглядываясь в глубь вагона. За стойкими рядами пассажиров Димки не было видно. Он что, нашел свободное место и сел?..

– Нет, вы смотрите какая хамка! – возмутилась бабка. – Ишь, проститутки, понаехали тут, дыхнуть от вас невозможно!..

– Осторожно, двери закрываются, – бесстрастно объявил анонимный женский голос. – Следующая станция Кропоткинская…

Двери зашипели и закрылись. Марина переступила, отдавила бабке ногу, но прежде чем та зашлась в визгливой, похожей на лай простуженной собаки брани, посмотрела в окно.

Димка стоял на платформе, наполовину скрытый колонной, и смотрел прямо ей в глаза. Когда он понял, что девушка его заметила, усмехнулся и издевательски помахал ей. Марина охнула и сунула руку в карман, но тут же вспомнила, что мобильный остался у Димы и позвонить Егору, чтобы узнать о месте их встречи, она не сможет.

Поезд влетел в черный зев тоннеля.

Марина прислонилась к щуплому, покрытому побитым молью сукном, плечу старухи и расплакалась.

Стоя в темном зале перед стойкой микрофона, Дима умирал со страха.

Народу в клубе было немного. Людей с улицы сюда не пускали. Здесь, в зале с классическим интерьером, собирались известные политики, кремлевские чиновники, которым нужно было обсудить важные вопросы с предпринимателями, совсем недавно отучившимися говорить «чисто конкретно», носить спортивные костюмы на важные встречи и стричься наголо. Теперь за низкими лбами бизнесменов копошились пауки-мысли, что не все в Москве можно решить силой, пальбой и поножовщиной… Неприметный серый человечишка в деловом костюме, с портфельчиком, набитым важными бумагами, теперь был куда опаснее громилы с пистолетом, потому как за спиной серого клерка стоял мощный бюрократический клан взяточников, поддерживаемых силовыми структурами. На смену медлительным чиновникам старой закваски с барскими замашками, вальяжными манерами и привычкой прогибаться перед вышестоящими приходило поколение молодых крокодилов – алчных, хватких, с холодными глазами рептилий. Старые чиновники боялись генсеков, молодые плевать хотели даже на президента и его тень в виде премьера. Старые вкладывали деньги в особняки и бриллианты, молодые открывали фирмы и счета в офшорных зонах…

За столиком с Люксенштейном расположились двое: здоровый кавказец, на котором костюм сидел как на корове седло, и бледный мужчина лет сорока с нервным лицом и прозрачными пальцами. Кавказец лучился здоровьем, бледный мужчина выглядел так, словно готовился вот-вот отдать концы.

Кроме них, в зале никого не было.

– Юра, дарагой, – пробасил кавказец, – ты знаешь, я для тебя все сдэлаю, но зачем тебе эта бледная немощь? Опять малчишку подобрал. Собери дэвочек, блондинку, брунетку и рыжую – будет успех, глядышь, кагда-никагда и старика Ашота ласками порадуют… По очэреди, да?

Кавказец захохотал и стукнул Люксенштейна по плечу. «Бледная немощь» на сцене сглотнула и приготовилась упасть в обморок.

– Юрий Маратович, – мягко вмешался бледный мужчина, – я надеюсь, что ваш новый проект будет успешнее предыдущего. Мы уважаем ваши чувства, но Голицын – это же просто насмешка! Пора создавать артистов, за которых не будет стыдно, это и вам, и нам полезно. Откаты будут больше, объяснений меньше. Публика ведь не совсем идиотка сейчас. Сколько бы мы ни вкладывали денег в Голицына, залов он не собирал никогда. Это вам не Алмазов. Ашот где-то прав, возможно, вам следовало создать женский коллектив, это же проверенный вариант…

– За девчонками глаз да глаз нужен, – мягко возразил Люксенштейн. – Они толстеют, худеют, залетают, выходят замуж, состав приходится обновлять… Я решил создать звезду, которая будет моей вечной собственностью, будет заглядывать мне в рот и благодарить за все, что я для него сделал. И этот мальчик может стать таким. Конечно, он еще сырой, не умеет держаться перед камерами, кривляется не по делу, но я выбью из него дурь. Главное, у него есть потенциал затмить многих состоявшихся звезд! Молодой, привлекательный, талантливый – вот три составляющих успеха, плюс капиталы спонсоров. Мы уже заключили соглашение с Боталовым, а это многого стоит…

– С Боталовым? – нервно дернулся болезненный. – Только не говорите, что…

– Ну да, – отмахнулся Юрий. – Права на проект мы поделили поровну.

– Балшой риск, – предупредил Ашот. – Это сирёзный товарищ, такому палец дай, он всю руку откусит. Но чем черт нэ шутит… От нас чего хочишь?

– Мне нужны будут ротации в хит-парадах, – медленно начал Юрий. – Но сперва – лидирующее место в музыкальном конкурсе, не обязательно первое, но не ниже четвертого. Нужно чтобы песню крутили на радио каждый час, чтобы она в зубах застряла у всех, клипы по телевизору на каждом музыкальном канале, ну и участие его в различных развлекательных шоу-программах, где звезда танцует, дерется на ринге или кривляется в цирке…

– Сделаем, – спокойно кивнул болезненный и, написав на салфетке некую заоблачную цифру, передал ее Люксенштейну. Тот посмотрел на нее, скривился и зачеркнул один ноль.

Болезненный покачал головой.

– Поверьте мне, сильно стараться не придется, – веско сказал Юрий. – Этот мальчик – не Голицын. Его будут любить даже даром.

– Так пусть споет уже, – махнул рукой кавказец и зычным голосом приказал куда-то в темноту: – Начинайтэ!

Невидимый за небольшой сценой диджей нажал на пару кнопок, и в зал полилась музыка – обычный легковесный мотив попсовой песенки, без особого смысла и подтекста.

Со лба Димки градом тек пот.

«К черту всех! Я – лучший!» – подумал он и запел.

Два последующих месяца Дима был очень занят – пропадал на студии, где записывал дебютный альбом. Люксенштейн был серьезен, но благодушен. Димку похваливал, но спуску не давал. За найденные сигареты ругал чуть ли не час, топал ногами, но быстро отошел. Глядя на успехи своего подопечного, Юрий понимал, что поставил на «правильную лошадку», которая скоро, галопируя, принесет ему главный приз.

Дима старался: репетировал до хрипоты, старательно выпевая ноты так, как требовала рыжеволосая бестия-преподаватель, не однажды лупившая ему по рукам линейкой. Больше времени ни на что не оставалось. Призрак сцены маячил прямо перед носом – оставалось лишь чуть-чуть поднажать…

Одолженные Егором пятьсот долларов, по словам Димки, «жгли ему ляжку», но встретиться никак не получалось. Егор пропадал на телевидении, его ненаглядная Аллочка уехала в Киев на съемки, ибо в Украине снимать кино было дешевле. Да и показываться в доме, где в любой момент Дима мог столкнуться с жаждущей мести Мариной, он не хотел…

За хлопотами и заботами Дима проморгал приход весны.

Два с лишним месяца интенсивной работы отпечатались на нем не лучшим образом. Он похудел, осунулся и постоянно психовал, так как работа в студии шла полным ходом, однако новый альбом был еще не готов. Люксенштейн запланировал его выход на осень. Димка впервые за время сотрудничества с продюсером устроил дикий скандал. Пара оплеух привела его в чувство, а дальнейшие действия Юрия и вовсе отбили охоту ругаться.

– Смотри сюда, сопляк, – зло сказал Люксенштейн и как котенка потыкал Димку носом в контракт, в бухгалтерские счета. – Ты принадлежишь мне с потрохами на пять лет, понял? И будешь делать то, что я тебе говорю. А если желаешь уйти – пожалуйста, держать не стану. Вот это ушло на твою раскрутку…

Димка всхлипывал и пялился на листочки, намертво сцепленные скрепкой. Цифры плясали перед глазами, сплетались в один клубок, пелена из слез мешала разобрать, что там написано. Язвительный голос Люксенштейна же продолжал:

– Вот столько ты мне должен за еду, одежду и прочие расходы. Это – стоимость записи в студии, работа педагогов, фотографов, стилистов… Я молчу про взятки, которые уже раздали, хотя ты еще нигде не появился… В тебя, кретина, вбухано уже почти двести тысяч долларов, и ведь это только начало. Будешь брыкаться – потребую возмещения денег по суду!

– Но я же не знал… – ныл Димка.

– А что ты вообще знал? – холодно осведомился Люксенштейн. – Ты вообще контракт прочитал?

Димка молчал. Он шмыгал носом и тупо рассматривал столешницу, боясь поднять голову. Глядя на уничтоженного противника, Юрий помягчел:

– Что? Поубавилось спеси? То-то же! Иди и займись каким-нибудь полезным делом, книжку почитай. Набирайся ума, а то перед журналистами опозоришься, когда тебя попросят процитировать классиков. Бери с Егора пример.

– Вы-то сами можете их цитировать? – огрызнулся Димка уже автоматически.

– Подерзи мне еще, сопляк… Иди отсюда! Завтра расскажешь какой-нибудь стишок, возвышенный и романтичный. Съезди к другу, пусть он тебе подберет что-нибудь попроще…

Но Димка к Егору не поехал.

Вот еще…

Марина то и дело подстерегала того на лестнице, кляузничала на него, Димку, грозила судом и заявлением в милицию. Диму это только забавляло. Он отправил ей телефон по экспресс-почте, присовокупив к посылке свое фото в лучшем прикиде и автограф. Егор позвонил на следующий день и, к вящему Димкиному удовольствию, рассказал, как Марина орала под дверями, требуя сатисфакции или, на худой конец, адреса, где проживал виновник. Егор молчал как Мальчиш-Кибальчиш.

Егор приехал поздно вечером, усталый, с плохо смытым гримом. Сунув Димке, у которого в холодильнике наблюдался полный штиль, сумку с продуктами, Егор сразу отправился мыться. Он явился в кухню в Димкином халате, шлепая мокрыми ногами по кафелю. Димка жаловался на продюсера, неумело стругал салат, резал копченое мясо, изображая из себя рачительного хозяина. Егор грыз яблоко и наблюдал за действом с усмешкой.

– Не знаю, чего он от меня хочет, – говорил Дима. – Уже записано шесть песен, пора появляться на телевидении, отдавать песни на радио, а он чего-то ждет.

– Ну, он всяко поопытнее будет в таких делах, чем мы, – успокоил приятеля Егор. – Наверняка у него есть отдел маркетинга или что-то подобное, есть люди, угадывающие нужную волну. Если он пока не запускает твои песни в эфир – значит, так нужно. Может быть, ждет, когда забудут про несчастного Голицына?

– Ха, да кому он нужен? – запальчиво выкрикнул Димка, резко повернувшись к Егору.

Нож выпал из его руки и закатился под стол. Димка с проклятиями начал шарить там руками, но извлек только клубы пыли, парочку разноцветных флаэров и закатившийся мячик для настольного тенниса.

– Юра давным-давно велел убрать его песни из ротаций на телевидении и радио. Влад на прошлой неделе давал сольник в Сызрани, говорят, не собрал даже половины зала. Юра при мне беседовал с твоим бывшим шефом и просил его «опустить» Влада в дерьмо по самые уши.

– Да, я читал этот материал, – равнодушно сказал Егор. – Настя постаралась на славу. Тупо, но живенько. Бедный Влад… Они ему все припомнили.

– Думаю, теперь ему конец, – радостно оскалился Димка и подвинул к Егору миску с салатом. – Хлеба дать?

– Не надо … Знаешь, наша публика очень милосердна. Как бы эта публичная казнь не вызвала нового интереса к Голицыну? Я читал комментарии на сайте: есть такие, кто его искренне жалеет.

– Ой, да брось, – скривился Дима. – Любовь фанатов недолговечна. Появляется новая звезда, и о старом кумире уже не помнят, если только он в расцвете лет, скажем, не разбился на машине или таинственным образом не выбросился из окна… Через год-два о Владе забудут. Уже сейчас его дела плохи, даже богатенький тесть не может помочь. Тягаться с Юрой тяжело, даже имея бабло. Мне недавно Илья рассказывал, что тесть Влада ссудил его деньгами, и тот пошел по композиторам и поэтам, репертуар искал.

– Нашел?

– Ну, спихнули ему там какой-то неликвид по заоблачным ценам, плюс студии по максимуму запросили. В общем, на нормальный клип ему денег не осталось. Видел я потом эту хрень на ютьюбе: зал – похоже какой-то Дом пионеров, на сцене кривляется Влад, какая-то девонька в зале откаблучивает… Особенно смешны общие планы – на них видно, что массовки ни фига нету, зал почти пустой.

– Злой ты, Дима, – вздохнул Егор.

– Ничего я не злой. Просто таким, как он, на эстраде нечего делать. Подумаешь, мордашка смазливая да задница рабочая… Голоса-то нет и никогда не было. Приходят на сцену через койку, а настоящие таланты прозябают в неизвестности…

– Ну да, – вдруг ехидно вставил Егор.

Димка осекся и стушевался, мгновенно разозлившись на себя – за глупую откровенность, и на Егора – за его ядовитую иронию.

– Дим, ты не злись, а послушай, что я тебе скажу, – сказал Егор спокойным тоном. – Но тебе тоже стоит призадуматься, как жить дальше. Помнишь наш недавний разговор? Ты уверял, что будешь вкладывать бабло в себя. А теперь оглянись… Ты еще ничего не сделал, ничего не добился, но твои размахи поражают: что ни вечер, то пьянка, походы в клубы каждую неделю по два-три раза. На те деньги, что ты оставляешь там, среднестатистическая семья живет месяц.

– Ты меня учить жизни будешь? – ощетинился Димка.

Егор улыбнулся, обнажив безупречные зубы.

– Да никто тебя не учит. Просто… Посмотри на перспективу. Дай бог, чтобы Юра тебя поднял до самых звезд и ты на этой высоте удержался. А если не сможешь? Да, у тебя голос, внешность, но, между нами говоря, ты человек совершенно неорганизованный. Случись что между тобой и Люксенштейном, один не выдержишь. Что ты умеешь делать, так это петь. На этом все – амба, алес капут!

– И что ты предлагаешь?

– Да ничего я не предлагаю. Ты взрослый мальчик, сам должен думать. Но я бы на твоем месте завязал с походами в клубы. Не транжирь бабки, Дима, они тебе еще пригодятся.

– Да ну тебя, – обиделся Димка и от расстройства с хрустом сгрыз огурец. – Только настроение испортил. Что же мне, как ты: дома запираться и не показываться на людях в выходные?

– Почему бы нет?

– Потому что мне нужно быть на виду! Я должен примелькаться, чтоб меня все узнавали с первого раза. И я это делаю, хотя Юра против. А все потому, что он слишком медлит.

– Дим, – разозлился Егор, – ты не думаешь, что на то есть свои причины? Например, что ты должен ворваться в шоу-бизнес, как комета. А ты своей самодеятельностью ему поломаешь всю игру.

Такая мысль Димке в голову не приходила.

Однако и теперь задерживаться там не стала. Он пожал плечами и пошел к плите кипятить чай.

– Гош, все твои слова, может быть, имеют смысл… Для тебя. А для меня нет. Ты рассуждаешь как человек, который никогда не голодал. У тебя все всегда было в шоколаде: богатенький папенька, квартирка, работа, машина… Тебе не приходилось добиваться чего-то потом и кровью, унижаясь и прогибаясь. Тебе не понять, как это все унизительно. Я, наверное, никогда не забуду те времена, когда только-только переехал в Москву, жил в вонючей коммуналке и по ночам плакал от голода и жалости к самому себе. Ты не поймешь, что это такое – хотеть этой красивой жизни, потому что она у тебя всегда была…

– Неправда, – возразил Егор. – Мы с мамой жили достаточно скромно. Машины у нас не было, квартира тоже самая обычная, в икре и шампанском я никогда не купался. Я жил так же, как и ты у себя на родине…

– Да, но когда ты приехал сюда, все сразу поменялось! – запальчиво возразил Дима. – Папочка встретил тебя, квартиру отдал, мачеха машину подарила, пусть не «Хаммер», но ты с самого начала пешком по столице не ходил. На работу без труда устроился благодаря папочке и Люксенштейну…

– Но-но…

– Да не в «Желтуху», а на телевидение… И все хорошо, все блестяще! Новый год провел в звездной компании, все тебя знают, все здороваются и хлопают по спине. А я? Я езжу на репетиции по вокалу и танцам, которые мне уже в печенках сидят. Из меня балерун – как труба из козьего охвостка… Поэтому я и хожу по всем этим ночным клубам, тащу домой всякий сброд, хвастаюсь им, что я – будущая звезда… Только мне никто не верит. И не потому я это делаю, что мне так интересны эти люди, а просто потому, что… хочу… и могу себе позволить это на данный момент.

– Звездное общество – не самое приятное, – спокойно ответил Егор. – Многие из них глупы, необразованны и ограниченны, многие пьют и сидят на наркоте. Но ты вынужден им улыбаться, потому что это твоя работа. Будь моя воля, я предпочел бы провести новогоднюю ночь дома с Аллой, или у отца, или гуляя по Москве. Но я работал и зарабатывал. Потому что ко всему надо относиться ответственно.

– Гоша, ты зануда, – вынес вердикт Дима.

– Да, я такой. А ты легкомысленный транжира и мелкотравчатый пакостник, – рассмеялся Егор. – Вон как Маринку продинамил. – Димка захихикал. – А чего ты ее с собой не взял, кстати? Ну, познакомил бы ее с Юриком, шепнул ему на ухо, что брать под крыло ее совсем не обязательно…

– Не хочу, – закапризничал Димка. – Я никогда не забуду ее выходок. Помнишь, как ты меня отпаивал малиной и медом после бессонной ночки на лестнице? Я замерзал, а она трахалась с хачиками в теплой постельке…

– Дима, надо помнить добро…

– Так я его и помню. Думаешь, я забыл, как у тебя столовался и ночевал, хотя тебе это совсем не нравилось? Или как благодаря тебе с Люксенштейном познакомился? Думаешь, я не помню, как ты на работу не пошел и повез меня в больницу или когда денег занимал без вопросов? Я все это помню, Егор. И когда-нибудь, став очень известным, я тебе отплачу сполна…

– Пафосно звучит, – фыркнул Егор. – И как-то зловеще. Прямо как обещание вендетты из «Крестного отца»: приду к тебе темной ночью – и отплачу! Чего это ты так стал разговаривать?

– Юра заставляет книжки читать, – отмахнулся Димка – Я тут у Ильи нашел какой-то роман постапока… постапокали… тьфу! В общем, в нем все умерли. Бредятина жуткая, про метро. Ну, вот меня и переклинило слегка…

– Так не читай бредятину.

– А тут все бредятина, да и книжек мало. Впрочем, мне особо и не хочется читать. Это я так, чтобы отвязаться… Я все это к чему веду: ты совершенно прав, надо добро помнить. И когда-нибудь я буду очень благодарен людям и публике за то, что они меня любят, слушают мои песни и ходят на концерты. Но любить при этом Маринку я совершенно не обязан.

– Аминь, – подытожил Егор.

В апреле Люксенштейн огорошил Диму новым известием.

– Через месяц поедешь в Юрмалу на конкурс, – вскользь сказал он, когда они возвращались из студии, где Дима записывал новую песню. – Я уже договорился. Пришлось кое-кого подмазать, чтобы тебя допустили к конкурсу, минуя обычный отбор. Послезавтра будет что-то вроде финала. Все это, разумеется, чистая формальность, однако его будут показывать по телевизору, правда не на центральных каналах, но все-таки… Естественно, решение жюри уже принято, результаты смс-голосования подтасуют, но выступить тебе придется, причем вживую, без «фанеры»… Сумеешь?

– Да, – храбро сказал Дима, хотя в желудке противно засосало…

Неужели началось?!

Послезавтра он впервые выйдет на настоящую сцену, примет участие в конкурсе… Пусть результаты известны заранее, и он войдет в финал отбора благодаря помощи продюсеров… Но, черт побери, все конкурсы так и проходили! Побеждали сынки и дочери богатеньких папиков, их любовники и любовницы, жены, братья, сестры, племянники…

Все это ерунда! Главное – попасть в финал отборочного тура, выступить, а потом уже – Юрмала…

Юрмальский конкурс молодых исполнителей «Звездный прибой» проходил уже лет пятнадцать-двадцать, впервые встретив участников еще в эпоху умирающего социализма. Тогда там действительно открылось много новых, по-настоящему талантливых звезд эстрады, ставших теперь мэтрами. И хотя даже в те далекие времена не обходилось без закулисных интриг, конкурс был более-менее объективным. Жюри голосовало за лучших, зрители звонили, писали письма, слали телеграммы, понятия не имея о том, что скоро появятся мобильные телефоны и смс-сообщения. Если раньше каждая союзная республика присылала своего лучшего молодого исполнителя, то сейчас соревновались продюсерские кошельки. Люксенштейн входил в пятерку лучших продюсеров страны. Состязаться с ним у менее известных продюсеров не было шансов.

Весь следующий день Дима провел на репетиции, свалившись от усталости прямо в продюсерском центре Люксенштейна на крохотный кожаный диванчик. Его разбудили в девять, сунули булочку и кружку кофе и отправили к стилисту. В двенадцать приехала педагог, долго ругалась за неправильное выпевание, велела делать дыхательную гимнастику и выпить перед выступлением рюмочку коньяка. В пять часов вечера Дима уже был в Останкине, среди еще девяти участников, видимо, осведомленных, с кем им придется соперничать. На Димку они недобро косились, общаться не желали и лишь презрительно цыкали в его сторону…

До того момента, как он запел.

Черная яма маленького зала, где сидело от силы человек сорок, почему-то напугала Диму. В глаза били ослепляющие прожектора, за которыми не было видно публики. Растерявшись на первых аккордах, Дима едва не пропустил момент, когда ему надо было начинать. Запел машинально, повинуясь привычке, выработанной после десятков репетиций. И все пошло…

После припева он осмелился опустить глаза (поначалу он смотрел куда-то поверх голов), нашел Люксенштейна, одобрительно улыбающегося. Диму внезапно охватила благодарность этому человеку, поверившему в него с первой встречи. Окрыленный его одобрением, Дима запел во всю мощь своего таланта. За спиной словно выросли крылья, а на душе стало легко и светло…

– Знаешь, – сказал Юрий, когда они ехали обратно, – а ведь я ошибался в тебе.

Дима напрягся.

Однако Юрий, потрепав его по руке, продолжил:

– Моя поддержка тебе была почти не нужна. Ты и вправду был лучшим на этом конкурсе.

Прежде чем Димка успел осознать сказанное и раздуться от гордости, Юрий остудил его пыл:

– Конечно, честно ты бы не победил. Сам видел, сколько там было народу! Основные соперники – этот тот сладенький мальчуковый дуэт. Организаторы в этом году пошли на нарушение, пустив на конкурс второго участника от России. Остальных я еще не видел, но это не проблема. Наша цель – не победить, а грамотно заявить о себе…

Не победить…

Димке хотелось как раз обратного – победы.

Громкой!

С фанфарами, ковровыми дорожками, летящим сверху конфетти, фейерверками и многочисленными интервью с лицом крупным планом на обложке и броскими заголовками вроде «Юрмала открыла новую звезду!».

Мысль об интервью внезапно заставила Диму нахмуриться. Сегодня, после оглашения результатов, он вел себя как дурак, бекал и мекал в микрофон, нес какую-то чепуху, хорошо хоть это длилось недолго… Надо заставить Егора проинтервьюировать его несколько раз, авось из тренировки что-нибудь да выйдет. Пока же камеры и наставленные в лицо микрофоны вызывают в нем панику…

Дома Дима пересмотрел запись передачи, отметил с чувством легкого превосходства, что в плане вокала ему и правда никто не годился даже в подметки, с раздражением – что на блиц-интервью он и правда выглядел недоумком. Как это, интересно, люди умудряются не пугаться, когда им тычут в лицо микрофоном с риском выбить зубы?!

– Прорвемся, – сказал ему Егор на следующий день, приехав после эфира. Алла все еще была на съемках, откуда слала всем приветы и поцелуи. – Ничего страшного там не будет.

– Откуда ты знаешь? – запальчиво спросил Дима. – Это ты человек привычный. Я же, когда вижу камеру, готов в штаны наложить, язык к гортани прилипает, хочется спрятаться или хотя бы отвернуться. А вдруг меня спросят что-то неудобное… Или чересчур заумное?

– Не спросят.

– Почему это не спросят? – обиделся Дима. – Что я, хуже других?

– Сразу после выступления ничего не спрашивают – на это нет времени, шоу в прямом эфире идет, – пояснил Егор. – А дневник фестиваля тебя не должен пугать. Во-первых, перед съемкой журналист предварительно говорит, о чем будет спрашивать, потому что нет времени на блеяния интервьюируемого, а во-вторых, дневник фестиваля буду вести я.

– Ты?

– Ну да. А что тебя так удивляет? Да, до того, чтобы вести концерт, я еще не дорос, но для звездного закулисья – самое оно.

– Здорово, – обрадовался Дима. – Значит, поедем вместе! А чего это тебя канал отправляет? Ты же там не так давно работаешь, наверняка было полно желающих? В мае Юрмала просто прелесть…

– А мы тут намедни ужинали тесным семейным кругом в «Снобе» вместе с Крутиным, – пояснил Егор и с сомнением понюхал вынутую из холодильника рыбу. – Вроде бы испорченная, понюхай…

– Да выкинь ты ее… И что Крутин?

– Ничего. Удивился, что сын его давнего партнера и кореша работает на его телеканале, а он и не в курсе. Вчера Крутин приглашал меня к себе в кабинет и имел со мной увлекательную беседу. После Юрмалы иду на повышение. Буду вести развлекательное шоу со звездами. Народ бесится: местечко-то тепленькое, зарплата в четыре раза выше. Туда многие метили! Ох, куплю себе с получки машинку, а Алке – бусики.

– На бусики сейчас ведутся только бабусики, – поддел его Димка.

Егор, развалившийся на кухонном диванчике, сладко потянулся.

– Тогда только машинку. Что-нибудь скромное, например, «Инфинити», неброского оранжевого цвета.

– Чего сразу не «Хаммер»?

– Ничего вы не понимаете, Дмитрий. Во-первых, надо быть скромнее в желаниях, а во-вторых, послушай, как это звучит: «Ин-фи-ни-ти-и-и-и»!!!

Егор старательно протянул название марки автомобиля с таким умильным видом, что Димка не смог сдержать смеха.

Егор посмотрел на него с фальшивой укоризной:

– А теперь – как звучит «Хаммер». «Хам-мер»! Как кирпичом по морде. Никакой романтики. А я люблю, когда вокруг красота.

– Когда я разбогатею, куплю себе «Хаммер», – размечтался Димка.

– Тебе не пойдет.

– Чего это вдруг?

– Ты длинный и тощий. Соответственно, тачка тебе тоже нужна длинная и тощая, скажем, «Ламборджини Диабло» или «Феррари». А что? Это круто. Выйдешь весь в мехах и жемчугах из спортивной тачки, у которой двери открываются вверх… Красота!

– Красота, – вздохнул Димка. – Только когда это будет?

– Скоро, Димася, скоро, – приободрил Егор. – А пока свари хоть пельменей. Я загнусь с голодухи, а ты даже не почешешься…

Юрмала встретила Диму солнцем, свежим запахом моря и активной жизнью. Люксенштейн выехать со своим протеже не смог, отправив с ним в качестве сопровождающего одного из новоиспеченных концертных директоров, которому строго-настрого велел следить за нравственностью Димки, не давать много денег и вообще без нужды не выпускать в люди. Однако директор, ошалев от новых полномочий, в первый же день напился до поросячьего визга и продолжал это славное дело на протяжении всей конкурсной недели. Выползая ближе к обеду, директор дул пиво, тяжко вздыхал, выдавал Димке суточные и к вечеру вновь надирался в стельку. Дима оказался предоставленным самому себе, и эта новая веселая жизнь ему очень понравилась…

Егор не подвел. Димкино участие в дневнике фестиваля сняли в два дубля, хотя больше никому из участников такой чести не предоставили. Посмотрев вечером себя по телевизору, Дима остался доволен. Ровно через десять минут перезвонил Люксенштейн и похвалил за то, что уверенно держался в кадре, не бубнил и вообще не выглядел большим идиотом, чем всегда.

До начала самого конкурса между участниками поддерживались мнимо-дружеские отношения, наиболее активно проявляющиеся рядом с телекамерами. Завидев объектив операторов, конкурсанты клялись друг другу в вечной любви, расписывались на футболках и постерах, играли в водное поло в бассейне и совершенно не расстраивались, получив мячом по лицу.

– Дичебо стбашдодо, – прогнусавила мордастая блондинка из Белоруссии, которой Дима метко влупил тугим кожаным мячиком прямо в переносицу. – Эдо же пдосто игда!

Она улыбалась, несмотря на воткнутые в ноздри ватные тампоны, и радостно махала руками. Когда камеры выключили, а операторы удалились на безопасное расстояние, блондинка с визгом свалила худосочного Димку на землю, оттащила его за ноги в укромный уголок и начала мутузить по голове. Девицу быстро оттащили, невзирая на ее отчаянное сопротивление.

– Одбустиде бедя, суки! – орала она. – Од же бде дос сдомад!

После атаки блондинки у Димки оказалась исцарапана вся спина. Он неудачно упал на гравий, камни содрали кожу. Фирменную спонсорскую футболку пришлось выбросить и два дня купаться в майках, чтобы камеры не запечатлели травмированную спину во всей красе.

Белорусской певице все-таки повезло. Ее нос не был сломан, и к началу конкурса она была вполне готова. На репетициях она мило улыбалась Димке, но в ресторане, где питались все конкурсанты, она дважды вылила на Диму суп, один раз сок и еще пару раз нечаянно роняла в его тарелку битое стекло.

– Слушай, я боюсь эту психическую, – пожаловался Дима Егору. – Она меня точно хочет отравить. Нет, ну куда это годится? Высыпать толстенные стекла мне в суп, хорошо еще Серега увидел.

– Серега – это тот парень из российского дуэта?

– Ну да. Он думал, там мухи или что-нибудь такое. Серега брезгливый, всяких насекомых жутко боится. Ну и сказал мне… Я ложкой помешал, а там стекло! А если бы сожрал?

– Ты службе безопасности сказал? – встревожился Егор.

– Сказал, но они не поверили, даже после того, как Серега все подтвердил.

– Какая прелесть, – покачал головой Егор. – А твой директор куда смотрит?

– Куда-куда… Он с утра уже вверх воронкой. За три дня я его еще ни разу трезвым не видел, а завтра первый конкурсный день. Ты знаешь, какой мне достался порядковый номер? Тринадцатый!

– Ну и что? – пожал плечами Егор.

– Как что? – возмутился Дима. – Тринадцать – несчастливое число!

– Это все языческие предрассудки. Гораздо хуже будет выступить первым. Его забудут все через пять выходов других артистов, как бы прекрасно он не спел. Так что радуйся, что пойдешь в хвосте, и не парься по поводу порядкового номера!

– Тебе хорошо говорить, ты же не поешь, – заныл Димка. – А я вот чувствую, что завтра все пойдет не так…

– Молодец, – ехидно похвалил Егор. – Накручивай себя посильнее. Сейчас перепсихуешь, спать не сможешь, завтра еще волноваться станешь, голос пропадет чего доброго… А все потому, что тебе достался злосчастный тринадцатый номер.

– Ну должен быть какой-то способ нейтрализовать невезение, – не слушая друга, канючил Дима. – Может, поплевать через левое плечо?

– Надо красные труселя на люстру бросить на удачу, – серьезно сказал Егор. – Я часто так делаю.

– Что еще за глупость?

– Ничего не глупость. Это что-то вроде мантры, веселое волшебство… Загадываешь желание и бросаешь трусы на люстру. Удача так и прет!

– Да ладно? – не поверил Димка. – Что – любое желание исполняется?

– Любое – не любое, а жить становится как-то легче. И веселее! Попробуй, вдруг получится.

– Глупость какая, – протянул Димка, но задумался.

– А число «тринадцать» не глупость? – парировал Егор. – А черные кошки и бабы с пустыми ведрами? Иди, швыряй трусы и ни о чем не думай.

– У меня нет красных, – огорчился Димка.

– Позорище… так сходи купи…

Относиться к словам Егора всерьез Димка и не собирался. Вот еще, чушь какая – бросать на люстру красные трусы! Однако вечером он неожиданно переменил свое мнение. Конкурсанты повально искали на улицах Юрмалы трубочиста, чтобы подержать его за пуговицу на удачу, вот только в жаркий день трубочисты почему-то не попадались. Сосед Димки по комнате с умным видом изрекал, что в Латвии эта примета не работает: надо, мол, в Эстонию ехать, и вообще он в приметы не верит, однако почему-то положил под стельку монетку, а перед сном стоял перед открытым окном с раскрытой программкой и шепотом трижды произнес что-то вроде: «Халява, приди». На завтраке Дима увидел, как конкурсантка из Казахстана что-то шепчет над кроличьей лапкой, а дуэт из Украины молится прямо за кулисами на икону Николая Чудотворца. Не выдержав всеобщей паники, Дима побежал в ближайший магазин, купил себе красные трусы и позвонил Егору.

– А как надо их бросать? – крикнул он вместо приветствия.

– Кого? – не понял Егор.

– Ну, трусы… Через левое плечо или как?

– Да как угодно, – рассмеялся тот. – Главное, чтобы зацепились за люстру.

– А если не зацепятся, то конец?

– Почему конец? Бросишь еще раз. Пока не зацепятся.

Не попрощавшись, Дима бросился к себе в номер и швырнул трусы на люстру. Красное белье зацепилось за плафон с первого раза. Обрадованный Дима пошел к зрительному залу – концерт скоро должен был начаться.

Первый конкурсный день был посвящен зарубежным хитам прошлых лет. Своей очереди Дима еле дождался. Несмотря на то, что хорошо отрепетированное действо шло без остановок и перерывов, ему казалось, что конкурсанты поют слишком медленно. И наконец…

– …На сцене Дмитрий Белов, Россия, – преувеличенно бодро объявила ведущая концерта Аксинья Гайчук, выполнявшая функцию хозяйки вечера вместе с юмористом Тимуром Тарантино, носившем в прошлой, «не звездной» жизни фамилию Мухамедов.

Дима на полусогнутых ногах вышел на сцену.

Ярко освещенный зал, лица зрителей, свет софитов – все слилось для него в кружащуюся карнавальную массу, сверкающую и оттого тошнотворную. Сглотнув застрявший в горле страх, Дима запел, пританцовывая под известный хит восьмидесятых…

Что было потом, он не помнил.

В полуобморочном состоянии он сошел со сцены и даже внимательно пялился в монитор, глядя на поднимаемые членами жюри оценки, но ничего так и не увидел. Очнулся недалеко от сцены, в декоративных кустах, перед лужей свежей блевотины, в испачканном концертном костюме, весь в слезах…

Какие-то женщины тащили его за кулисы, переодевали и мыли, а потом выпихнули на сцену для финальной песни, в которой он перепутал слова, но этого никто не заметил, потому что «финалочка» исполнялась под фонограмму.

– И чего было так психовать? – осведомился Егор поздно ночью, когда пришел навестить Диму. – У тебя очень даже неплохие оценки.

Димка, лежащий с мокрым полотенцем на голове, лишь простонал и закрыл глаза рукой, подглядывая сквозь пальцы. Сосед по комнате гневно засопел, но ничего не сказал. Его выступление полностью провалилось.

– Не кисни, – посоветовал Егор. – Ты в числе фаворитов. На тебя даже ставки делают, как на лошадь. Так что твое дело – ржать… то есть петь и бежать впереди красивым аллюром! Во второй раз будет легче.

Димка снова застонал и накрыл голову подушкой…

Однако Егор оказался прав.

На следующем концерте, где конкурсанты должны были спеть хит своей страны, Дима уже почти не волновался: различал лица в зале, подмигивал членам жюри, а после выступления с восторгом смотрел, как половина из них подняла табличку с цифрой «одиннадцать» – высшей оценкой конкурса.

– Смотрите-ка, распелся он тут! – злобно прошипела белорусская певица, уже пришедшая в норму. Только нос был сильно запудрен да грим под глазами лежал в четыре слоя, скрывая синяк. Она выступала хорошо – шла с Димкой ноздря в ноздрю. Букмекеры сбились с ног, предсказывая успех то одному, то другому. Судя по прогнозам и предварительным результатам, оба конкурсанта рассчитывали на третье место. Впереди неслись бодреньким паровозиком мальчуковый дуэт из России и казахстанская певица. А вот кому достанется бронза, было непонятно.

Поздно вечером, глядя на зацепившиеся за плафон трусы, Димка подумал, что удаче было бы неплохо и подсобить. Согласно жеребьевке, белоруска в последний день выступала прямо перед ним.

Вспомнив инцидент в столовой, Димка злобно улыбнулся.

На следующий день он принимал поздравления: заслуженное третье место и приз зрительских симпатий!

Основная конкурентка на последнем концерте спела невероятно плохо, на сцене держалась скованно, странно дергаясь под ритмичную композицию, торопливо начала петь до вступления, задыхаясь на высоких нотах. Ее рейтинг стремительно упал. На финальном концерте она так и не появилась. Кто-то говорил, что белорусская певица не вынесла позора… и лишь несколько человек, включая главного виновника этого провала, знали, что причиной его стало битое стекло, насыпанное певице в туфли, беззаботно оставленные без присмотра всего на пару минут…

Через два дня после отъезда конкурсантов из Юрмалы горничная отеля во время уборки почувствовала странный запах – так воняют жженые тряпки. Источник запаха долго не мог отыскаться. И только трижды проверив номер, горничная подняла глаза к потолку.

На плафоне красовались расплавленные труселя веселенького оттенка…

После конкурса жизнь Димы изменилась коренным образом. Сказать, что на всех участников Юрмальского фестиваля – молодых исполнителей был спрос – так нет. Конкурс как таковой уже давно не давал артистам путевки в жизнь. Немногие современные лауреаты Юрмалы могли похвастать тем, что после конкурса их жизнь поменялась тем или иным способом. Белорусская певица, провалившаяся после неудачного выступления, не была восторженно принята на родине. Для казахстанской исполнительницы тоже ничего не изменилось: она тоже уехала домой, где пользовалась умеренным успехом. Ввысь взлетели только мальчуковый дуэт победителей и Димка – и в том, и в другом случае благодаря мощным продюсерским вливаниям.

Осознав, что Дима может петь и вживую, Люксенштейн стал пропихивать своего подопечного в сборные концерты. Однако публика на лауреата «Звездного прибоя» реагировала вяло. Юрий пораскинул мозгами и поехал к Диме на квартиру.

У Димы как раз сидел Егор. Изобразив бурную радость от встречи с сыном главного спонсора, Юрий выпил чаю и перешел к делу:

– Будем снимать клип. Я уже договорился.

– Наконец-то, – обрадовался Дима. – На какую песню?

– Из всего записного тобой самая яркая – «Прощай, осенняя любовь», – решил Юрий. – Вчера я разговаривал с Гариком Ромовым, он, конечно, берет баснословно дорого, но его работы всегда безукоризненны. Любительской съемки нам не надо! Гарик послушал песню, у него родился сюжет. Морское побережье, суровые желто-черные тона, два героя, страдающие по одной девушке, один уступает, второй остается. Банальщина, но публика любит красивое мыло.

– Я, конечно же, уступаю? – уточнил Дима.

– Конечно же. Иначе чего бы ты пел: «Прощай, осенняя любовь»… Нужен второй персонаж, контрастный. Егор, не хочешь вновь блеснуть своими талантами?

– Не особенно, – улыбнулся Егор. – И потом: песню я слышал, если делать её в монохроме, типаж второго героя должен быть другим. Что-то более брутальное…

– Да ладно, Егор, – скривился Дима, – к чему эта философия? Ты отлично подойдешь.

– Егор прав, – задумчиво прервал Юрий. – Жаль, придется проводить кастинг, а у Гарика мало времени. Он рассчитывает отснять все за два дня…

– Пригласите Антона Черницына, – предложил Егор. – Он, в отличие от меня – профессиональный актер, недели две он точно свободен, мы вчера виделись. Типаж как раз подходящий – брутальный самец, коротко стриженный, накачанный, как Халк. Будет, по крайней мере, понятно, почему девица выбрала Антона, а не этого заморыша…

– Но-но! – возмутился Дима.

Егор захихикал.

– А кто он такой, этот Антон? – спросил Юрий, сморщившись от внезапно защемившей сердце боли. В последний год такое случалось все чаще… надо, наверное, все-таки лечь на обследование, провериться. Мало ли что там, все же не мальчик.

– Мой друг, – пояснил Егор. – Актер, снимается в сериалах и рекламе, бывший участник реалити-шоу. Вообще за последний год он стал довольно известным. Муж Марии Голубевой.

– Ах, этот… Да, пожалуй, он подойдет… Как его найти?

Егор дал телефон Антона, и Юрий ушел звонить.

Дима, проводив Юрия недовольным взглядом, повернулся к другу, скривившись, словно от зубной боли:

– На фига мне какой-то Антон? Ты бы снялся в клипе ничуть не хуже. Опыт у тебя есть, перед камерой не робеешь, в отличие от меня. И потом – для меня это такое событие… Я хочу, чтобы ты был рядом и помог мне, ведь я опять начну переживать! А твое присутствие меня успокаивает…

– Дим, – покачал головой Егор, – я тебе не нянька. Надо учиться жить своей жизнью. Не будь такой тютей! Не всегда рядом будет продюсер или верный друг. Надо принимать самостоятельные решения.

– Я и принял решение. Хочу, чтобы ты снимался со мной! И вообще, ты не находишь, что мог бы быть немного посговорчивее? Ведь свою работу ты получил благодаря мне…

Егор иронично дернул бровями и криво усмехнулся, но в глазах плеснулся огонек раздражения.

– Нет, не нахожу. Я вообще не считаю, что должен кого-то бесконечно благодарить. Я, Димася, знаешь ли, работаю, как проклятый, с выходным раз в две недели, потому что хочу чего-то добиться. И тебе того же советую! Надо становиться профессионалом! Мало ли, что ты хочешь? Я тоже работаю с не самыми приятными людьми на планете. В студии каждый из ведущих упорно считает себя звездой, задирает нос и колотит понты. Такие долго не задерживаются. Я всего несколько месяцев работаю, а у нас уже почти весь штат поменялся, осталось пятеро непотопляемых и я. Работаем, улыбаемся, сами моем кружки и по очереди бегаем за сосисками в ларек. А иначе никак! Тот, кто задирает нос, очень быстро оказывается на обочине, а мы туда не хотим. Так что учись работать и общаться с теми, кто совершенно не обязан тебя любить.

– Егор прав, – внезапно вмешался в разговор Люксенштейн. Последние пару минут он стоял за дверями и беззастенчиво подслушивал. – Надо учиться ладить в людьми, особенно в нашей профессии. Здесь не простят чужого успеха, не оценят твоих достижений и не постесняются сунуть нож в спину. Поэтому прежде всего следует налаживать прочные профессиональные отношения, а дружить можно и вне работы. Это даже лучше, когда нечего делить. Тогда и терять ничего не придется.

Егор вскоре попрощался и ушел.

Дима, надувшись, пил чай, хмуро глядя на разговаривавшего по телефону Юрия. Тот договаривался о предстоящих пробах с Антоном Черницыным, с которым Дима так до сих пор и не познакомился. Переговоры надолго не затянулись. Юрий развалился на диване и устало потер виски. Дима присел рядом, осторожно держа в руках чашку с чаем.

– Почему ты не настоял, чтобы он снялся в моем клипе? – спросил он продюсера. – Он ведь лучше этого никому не известного Антона, к тому же сын спонсора…

– Потому и не настаивал, что он сын Боталова, – холодно ответил Юрий. – Не ожидал я, что он откажется, но приказывать ему не могу, неизвестно еще, во что это выльется. И потом – он прав, нужен другой типаж. У Егора, надо отдать ему должное, есть вкус и чутье, ему бы в режиссеры идти. Мне импонирует его жизненная позиция…

– Чего?

– Ох, блин… какой ты все-таки балбес! Нравится мне его взгляд на жизнь, понял?! Имея такого папочку, Егор может прожигать жизнь в клубах, мотаться в Куршавель, покупать себе каждую неделю новенький «Порше», а он бегает за сосисками, ездит на линялом «Фольксвагене» и торчит на телевидении день и ночь, хотя папахен может купить ему этот чертов канал с потрохами.

– У меня даже линялого «Фольксвагена» нет, – надулся Дима.

– А ты его еще не заработал. Пока ты мне должен кучу денег, о машине не мечтай. На трамвайчиках поездишь, не сломаешься. Ты еще не настолько популярен, чтобы тебя рвали в метро на части. Лично я жалею, что Егор не поет… Я бы с ним поработал с удовольствием… Иди, свари мне кофе!

Дима утопал на кухню, старательно отмеряя ложечкой нужное количества порошка. На душе было гадко…

Клип для восходящей звезды сцены Дмитрия Белова модный режиссер Гарик Ромов решил снимать в Турции, о чем известил Люксенштейна по телефону: натура, мол, там превосходная: горы, море, галечные пляжи и водопады! Съемки в помещении должны были пройти в интерьере отеля, выдержанном в стиле строгого минимализма. То, что по сюжету в клипе должна быть осень, а не лето, режиссера ничуть не волновало.

– Поправим, подотрем, там все равно будет только два цвета – желтый и черный, – пояснил Гарик. – Я снимаю тут клип для Алмазова, а он, сам понимаешь, человек капризный, мнительный, ему декорации подавай, как минимум пятьсот человек массовки, танцующих слонов, дерущихся гладиаторов, красивых наложниц и злобных леопардов, и чтобы леопарды были резвыми, а гладиаторы и наложницы – полураздетыми и мускулистыми.

– Наложницы тоже должны быть мускулистыми? – хохотал Люксенштейн.

– Нет, но одежды – необходимый минимум и исключительно из золота. Я уже четыре дня снимаю массовку, и все не так! Леопарды на жаре киснут, гладиаторы и наложницы требуют прибавки. Алмазов прибудет на съемки только в понедельник, так что на твоего мальчика у меня ровно два дня.

– Гарик, я знаю, что ты все сделаешь в лучшем виде, – льстиво заметил Юрий.

– Да оно понятно, – милостиво согласился Гарик. – Под говном свою подпись я ставить и сам не собираюсь. А чего ко мне-то? Для первого клипа твоему мальчику кто-нибудь попроще мог сойти…

– Мне не надо попроще, Гарик, мне надо как следует, чтобы люди смотрели и говорили: «Ах!» громким хором…

– Тады ладно! Сделаю. Присылай свою банду, только я тебя умоляю, не задерживай, иначе Алмазов меня сожрет! Он за копейку удавится… Ты представляешь, что он недавно мне заявил? Ты, говорит, мне клипы должен бесплатно снимать и еще радоваться, что я удостоил тебя своим вниманием… Как тебе это нравится?

– А что? – рассмеялся Юрий. – Хорошая идея.

– Да ну тебя… Я ему предложил сняться в клипе у студентов с отделения кинематографии, так оно ж обиделось, ты понимаешь? Ладно, некогда мне… Послезавтра в шесть утра начинаем съемки. Завтра твой подопечный должен быть тут. Натуру я ему подберу сам, массовку тоже. Девочку и другого мальчика для клипа выбрали?

– Выбрали, успокойся.

– Да я спокоен, чего мне переживать? Сам-то приедешь?

– Нет, Гарик, дела не пускают. Поедет мой человек, он с тобой рассчитается на месте, или тебе лучше тут, налом?

– Да в Москве отдашь, конечно, ты ж человек давно проверенный, – торопливо буркнул Гарик. – Только на мелочи денег кинь, массовке платить, обслуге. Ну, я там счет тебе выставил уже, в третьей графе, это как раз на это дело… Все, пора мне. Завтра позвоню, обскажу, что и как. А может, послезавтра…

Отрядив вместе с Димой концертного директора, Люксенштейн снабдил обоих инструкциями: как себя вести с Гариком, что ему следует говорить, что – ни в коем случае. А вообще – лучше помалкивать в тряпочку, слушаться беспрекословно и не дерзить. Антон отправиться с Димой не мог, его задерживали на несколько часов срочные дела в Москве. Он вылетал поздно ночью, не успев даже отдохнуть…

Для Димы съемки в Турции стали очередным витком веселой жизни.

Прежде за границей он нигде не был, за исключением Юрмалы, но это не считалось: как-никак бывшая советская республика. Несмотря на вполне капиталистический быт, Юрмала была «своей», хоть и слегка зажравшейся в стремлении быть поближе к Европе. Турция была иной, наполненной незнакомыми ароматами и звуками. И море здесь было совсем другим: глубоким, прозрачным и опасно-синим, манящим своей глубиной. Солнышко ласкало кожу, гладило теплом, незаметно поджаривая. Димка, пренебрегший всеми предостережениями, обгорел в первый же вечер. В день начала натурных съемок он стонал, лежа на кровати, когда его обгоревшие плечи соприкасались с хрустящими простынями…

Антон прибыл на съемочную площадку с небольшим опозданием, заблудившись в хитросплетении узких улочек, ведущих к безлюдному пляжу далеко от гостиницы. Место специально выбирали подальше от глаз любопытных туристов и местных жителей, стремившихся втюхать нерасторопному гастролеру всякую всячину: от кожаных курток и дубленок до синеньких бус и апельсинов. Антона отловил пузатый помощник режиссера, отвел к костюмеру, а потом без всяких разговоров отправил на грим.

Дима уже сидел в кресле перед зеркалом. Невысокая полная женщина-гример обмахивала его лицо кистью с сухой пудрой.

– Ты Антон? – спросил Дима, скосив глаза на вошедшего под зонтик Черницына. – Очень приятно. Егор много о тебе рассказывал…

– Надеюсь, только хорошее? – улыбнулся Антон, протягивая руку для пожатия. Рука Димки была слабой, безвольной и неприятно влажной. Антон украдкой вытер свою о штанину и сел на складной стульчик, ожидая, когда очередь дойдет до него.

– Разное, – лукаво усмехнулся Димка. – Например, как вы ездили в Питер на выходные и там напились, как поросята… Что вы делаете! – заорал он внезапно.

Гримерша испуганно вздрогнула и отпрянула. Дима нервно вырвал у нее кисть из руки и швырнул ее на стол.

– Господи, понаберут бездарностей с периферии, а потом жалуются, что ничего не складывается… Я же сказал, тон должен быть светлее, вы что, ослепли?

Дима схватил тампон и резко провел по лицу, смазав весь грим.

– Понарожали мамаши карикатур, – язвительно взвизгнул он, – ничего сделать нормально не могут! Все придется самому… У вас в кино такой же бардак? – спросил Димка у Антона.

– Нет у нас никакого бардака, – спокойно ответил Антон, успокаивающе улыбаясь гримерше, у которой дрожали губы.

– Вот это я понимаю, там профессионалы работают, – удовлетворенно сказал Дима, старательно затирая щеку тоном. – А тут: позвали дуру в Турцию, она и уши распустила… Надо будет непременно поговорить с Гариком. Я не могу работать с кем попало…

Гримерша резко вышла из-под зонта и, спотыкаясь о гальку, побрела в сторону суетившейся съемочной группы.

– Ябедничать пошла, – ядовито прокомментировал Дима и придирчиво посмотрел на себя в зеркало. Одна щека была заметно светлее другой, к тому же тон был нанесен неровно. – Черт, как-то некрасиво… Слева вроде светлее, да?

– Крутовато ты с ней, – укоризненно сказал Антон. – В конце концов, она ничего плохого не сделала…

– Переживет, – жестко сказал Дима и снова начал мазать щеку. – Сейчас нельзя цацкаться с прислугой. Позволишь им вольности – они тебе на шею сядут, пусть знают свое место…

Дима сосредоточенно глядел в зеркало, нанося тон. Он и сам не понимал, с чего вдруг сорвался на ни в чем не повинную гримершу.

Вчера вечером он, воспользовавшись тем, что сопровождающий его директор отправился в бар, улизнул на дискотеку вместе с группой туристов из отеля. Спать совершенно не хотелось. До места ехали довольно долго, в почти полной темноте. Горы нависали черными громадами, закрывая небо, а потом, миновав несколько ярко освещенных тоннелей, дорога резко пошла вверх и начала петлять змеей. Автобус полз по серпантину все выше и выше. Полупьяные туристы галдели, уши закладывало, как во время полета, а в животе ужин с предательской неторопливостью подбирался обратно к горлу, грозя выплеснуться на новенькие кроссовки, предназначенные для съемок, надевать которые костюмеры строго-настрого запретили. Димка открыл окно и высунул голову. Стало чуть-чуть легче…

Далеко внизу сверкала ночными огнями Анталия.

Мучения его скоро закончились.

Наверху туристов ждал круглый домик, совмещавший в себе функции дискотеки и ресторана. Здесь же заботливые турки проводили пенные дискотеки, заманивая туристов обещаниями, что ресторанчик-дискотека вращается, подобно ресторану в Останкинской башне, открывая всем желающим шикарный вид на ночной город. На деле же вращательный механизм давно был сломан, при дневном свете ресторан смотрелся довольно убого, но в ночи это никого не волновало, а эффекта кружения можно было достичь и другими способами.

Оказавшись внутри, Дима сразу пустился в пляс, даже не добравшись до бара. Уроки в танцклассе выделили его из толпы, на него стали обращать внимание. Кто-то похлопал по спине, кто-то сунул в руку бутылку пива. Попрыгав минут пятнадцать, Дима отошел в сторону, усевшись у бара. В динамиках бухали басы, что-то неразборчиво пел мужской голос на турецком.

– Жарко! – крикнула ему в ухо сидевшая рядом деваха в обтягивающем платье.

– А?

– Жарко, говорю! Ты откуда?

– Из Москвы, – крикнул Димка. – Хочешь выпить?

Деваха помотала головой и показала на свой наполовину полный бокал. В полумраке девушка казалась невероятно красивой.

– Пойдем танцевать! – крикнула она.

– Не могу! Мне надо отдышаться! – заорал в ответ Димка. Девица понимающе кивнула и мотнула головой, словно приглашая кого-то подойти ближе. Рядом мгновенно возник высокий худой турок с маслянистыми черными глазами, в смешной шляпе и футболке с непонятными иероглифами. Он что-то сказал, но Димка не расслышал.

– Что?

– Энергетик будешь? – перевела деваха.

Парень кивнул и положил руку на стойку. Когда он на миг разжал пальцы, под ними оказался прозрачный мешочек с какими-то таблетками, светившимися в лазерном безумии, словно бриллианты.

– Это что? – глупо спросил Димка. Мешочек исчез, словно его не было. – Наркота?

– Не, какая наркота, о чем ты? – проорала деваха и сунула одну таблеточку себе в рот. – Это же совершенно безвредно, так, для оттяга! Бери, не бойся! Угощаю!

Дима с сомнением смотрел на дружелюбно улыбавшегося турка, а потом взял таблеточку и отправил ее в рот…

Через четверть часа он скакал на танцполе с новой силой, изумляясь самому себе. Пространство вокруг было наполнено на удивление приятными и веселыми людьми, рядом с которыми хотелось провести всю жизнь! Лазерные лучи били вверх, сплетаясь в причудливые радужные узоры, разрывая небо в лоскуты. Планеты кружились в бешеном вихре, сталкиваясь друг с другом.

Луна улыбалась, а Сатурн жонглировал кольцами…

Димка не помнил, как его затолкали в автобус и доставили в гостиницу. Утром, проснувшись разбитым и раздавленным, он с трудом перебрал в голове четки вчерашних событий, с удовольствием вспомнил, как валялся в хлопьях пены и изгваздал новый костюм, как пел всю дорогу в автобусе и рассказывал новым друзьям, что им удалось поручкаться с новой «звездой»… Потом он носился по пляжу, ускользая от охранников, не дававших ему броситься в воду с пирса, а потом был умопомрачительный секс с красавицей блондинкой, с которой он ехал обратно в гостиницу. Блондинка скучала и пригласила его к себе в номер.

Дальше – провал…

Очнулся Дима в своем номере от телефонного звонка, с вялостью в членах и сухостью во рту. Есть не хотелось. Мысль о том, что сейчас придется вставать и ехать на съемки, была невыносима. Голова раскалывалась, точно внутри по черепу долбила стая голодных дятлов. Бледный, несчастный, мечтающий только о том, чтобы его никто не беспокоил хотя бы день, Дима спустился на завтрак, но при виде яичницы, блинчиков и сосисок в томатном соусе его затошнило. С трудом влив в себя апельсиновый фрэш, он отправился на съемки.

После инцидента с гримершей Дима вышел из-под тента, мрачно ожидая команды режиссера. Гримерша занималась с лицом Антона, бросая в сторону Димы недобрые взгляды. В тени зонта ее лицо казалось отвратительной маской. Дима вдруг подумал, что она не просто несимпатична, но и выглядит подозрительно. Наверняка крадет оставленные без присмотра вещи. Надо пойти и забрать мобильный! Нет, мобильный в кармане, и, кажется, что-то еще…

В кармане джинсов в полиэтиленовом пакетике лежала желтенькая таблеточка с выдавленным на ней сердечком. Дима помотал головой и уставился на нее, как на чудо. Он вспомнил.

– Если завтра будет хреново, выпей ее утром, – советовала вчерашняя нимфа.

– Классно, черт возьми! – прошептал Дима и, убедившись, что его никто не видит, сунул таблетку в рот и запил минералкой.

Через четверть часа мир вновь раскрасился в радужные цвета.

* * *

Мария Голубева была счастлива целых полтора года.

Если с самого начала злобные наветы коллег и журналистов, утверждавшие, что ее брак с Антоном Черницыным – не более чем пиар, портили кровь, то скоро это перестало ее волновать. Антон, будучи моложе ее почти вдвое, дал Марии то, о чем она всегда мечтала, – спокойствие и хорошее настроение.

Сниматься Антона звали все-таки гораздо реже, чем ее, однако Голубева упорно тащила за собой новоиспеченного мужа с упорством бульдозера, подминая под гусеницы несговорчивых и нерасторопных. Спорить с Марией режиссеры побаивались. Голубева была вспыльчива, упряма, горласта и мстительна. Ей ничего не стоило распустить сплетню о нахамившем ей режиссере, добиться, чтобы у перешедшего дорогу актера отняли роль, а количество полетевшего с работы мелкого обслуживающего персонала не поддавалось подсчету. Стоило кому-либо хотя бы вскользь подчеркнуть разницу в возрасте Антона и Марии, намекнуть, что Антон не бог весь какой актер и лишь покровительство жены тащит его вверх, а самой Голубевой уже давно пора на пенсию – кара обрушивалась молниеносно! Мария топтала народ ногами, давила гусеницами и обрушивала с небес ядерные боеголовки гнева. Связываться с разъяренной хищницей никому не хотелось. Будучи народной артисткой России, любимицей публики, знаменитой телеведущей, Голубева могла себе позволить многое. Впрочем, надо отдать ей должное, к пушечной артиллерии актриса прибегала, только когда не оставалось иного выхода.

Дома же она была совершенно другой. Валькирия оставалась за порогом, и на ее месте возникала богиня домашнего очага: уютная и заботливая. В те редкие дни, когда Антон и Мария пересекались в собственной квартире, они запирались от всего мира, отдыхая от съемок и людей…

Каждое утро Мария просыпалась раньше мужа.

Опершись на локоть, она долго всматривалась в лицо Антона, искренне недоумевая, почему он предложил ей замужество. Временами мысль, что молодой и интересный парень предложил ей руку и сердце только для собственной раскрутки, приходила Марии в голову. Тогда она шла к зеркалу и долго всматривалась в свое лицо – стареющее, с сеткой морщин вокруг глаз, тяжелыми полукружьями пухлых щек, уже давно не похожих на персики. Но если лицо еще можно было привести в более-менее приличный вид косметикой, то руки женщины под пятьдесят никакому капремонту не поддавались. Мария мрачнела, запиралась в ванной и, лежа в горячей воде, плакала, сожалея о том, что не встретила Антона лет двадцать назад, когда она была еще в соку…

Боже мой! Она уже была выпускницей театрального училища, когда он только-только пошел в школу.

Как она могла привлечь этого необъезженного мустанга? Чем?

В загсе не обошлось без неприятного казуса.

Свидетель со стороны жениха, тот самый обаятельный журналист Егор Черский, пришел со своей пассией, которую Мария заприметила еще на съемках. Высоченная брюнетка явилась на церемонию в открытом светлом платье, выгодно обтягивающем грудь и тугую, как орех, попу. Мария всего на пару минут отошла подправить косметику. Вернувшись, она застала неприятную сцену. Крокодилица в вишневом бархатном костюме, отвечавшая за «таинство брака», почему-то решила связать брачными узами Антона и Аллу. В общей суматохе те не сразу сообразили, куда их тащат. Мария резво выдвинулась вперед, расталкивая народ.

– Позвольте, – решительно сказала она и выдернула руку Антона из лапы крокодилицы, как репку из земли.

– Мамаша, не мешайте, нужно еще вопросы с фамилией жениха и невесты прояснить, – сердито сказала дама в вишневом.

– Я не мамаша, – злобно сказала Мария.

– А я не невеста, – рассмеялась Алла. – Она – невеста.

– Вы? – удивилась крокодилица и нацепила очки. Только после этого действия, опознав знаменитую актрису, она повторила, но уже с аффектированным восторгом:

– Вы?!.

– Вас что-то удивляет? – ядовито поинтересовалась Мария. – Может быть, вас смущает, что я выхожу замуж?

– Маша! – вмешался Антон, но Голубева отодвинула его и, тараня бюстом распорядительницу праздника, угрожающе двинулась в ее сторону.

– Может быть, вас смущает, что я несколько старше своего будущего мужа?

– Нет-нет, – опасливо отодвигаясь от фурии, пролепетала крокодилица, с которой моментально слетела спесь. – Я просто ошиблась… Простите… Простите…

Алла рассмеялась.

Голубева недовольно покосилась в ее сторону, но предпочла промолчать. Не хотелось развивать скандал дальше. Хватило того, что настроение в такой день было испорчено. Произнося заветное «да», Мария невольно сравнивала себя и ногастую брюнетку, ничуть не удивляясь, что Аллу приняли за невесту. Однако сравнение с мамашей Антона покоробило ее куда сильнее…

На свадьбе родители Антона не показались, что Голубеву немного удивило и насторожило. С одной стороны, общаться со свекровью, которая могла сидеть с Марией за одной партой, совершенно не хотелось. С другой стороны, казалось несколько странным, что родители супруга так себя ни разу и не проявили: ни в телефонных звонках, ни в письмах и телеграммах, не говоря уже о личных визитах. Антон разговоров о родителях избегал, отвечая по большей части односложно и неохотно. Временами Голубевой казалось, что муж не просто так молчит на эту тему, но настаивать на откровенных беседах она не стала.

Однажды Антон застал ее сидящей перед зеркалом, в хандре, с потухшими глазами, растрепанную после сна, с красными от слез глазами.

– Ты что? – тихо спросил он, обнимая ее за плечи.

Мария потрепала его по руке и всхлипнула.

– Ну, чего ты? – мягко повторил Антон и чмокнул ее куда-то в макушку.

– Знаешь, я вот думаю, не была ли наша свадьба ошибкой? – горько произнесла она. – У нас такая разница в возрасте, а еще через пять-шесть лет как пара мы будем выглядеть смешно.

Руки Антона напряглись, но голос звучал по-прежнему спокойно и ласково:

– И что?

– Тоша, что люди-то о нас скажут? – всхлипнула Мария. – Думаешь, приятно слышать за спиной что-то вроде: «Вон, корова старая какого молодого отхватила! Небось, приплачивает ему за то, чтобы он ее…»

– Тебе не все равно, что о тебе говорят? – улыбнулся ей Антон.

– Но…

– Никаких «но»! Ты им отвечай: мол, да, я не так молода, но на меня и молоденькие заглядываются, а вы и двадцать лет назад никому не были нужны!

Мария горько рассмеялась.

– Где же ты был двадцать лет назад, а, солнце мое? Почему мы раньше не встретились?

– Вообще-то двадцать лет назад я еще даже в школу не ходил, – засмеялся Антон.

– Подумать только, если бы не этот дурацкий ролик, мы бы и не встретились! Может быть, через пару лет столкнулись в павильонах «Мосфильма». Я бы подумала: «Какой красавчик!» А ты: «Смотрите-ка, это же Голубева. Она еще жива? Ей ведь на кладбище прогулы ставят…»

– Не-ет, – рассмеялся Антон. – Я бы подумал: «Это же сама Голубева, великая и ужасная, которая не снизойдет до того, чтоб я, холоп, мог поцеловать хотя бы кончик ее платья!» А ты бы прошла мимо и не посмотрела бы на размазывающегося по стенке от восторга сопляка. Я помнил бы об этой встрече много лет, а ты забыла бы меня через минуту…

– Как в старом кино, – задумчиво произнесла Голубева. – Жизнь в розовом цвете… Богема, акт третий… Я старею, Антон, хочется мне того или нет. Буду скрипеть по утрам суставами, ходить с палочкой в аптеку, а в стакане на тумбочке будет лежать моя вставная челюсть. В дом будут приходить пожилые соседки, мы станем вязать носки и обсуждать мексиканские сериалы, забыв о том, что когда-то были молодыми…

– Перестань, – прошептал Антон. – Зачем ты себя терзаешь?

– А потом я умру, – просто сказала Мария, но из ее глаз покатилась одинокая слезинка. – Ты будешь еще совсем молодым. Женишься на другой, вроде этой патлатой Алки, родите детей…

Мария разрыдалась, уткнувшись Антону в плечо.

Он не знал, что ответить, и только гладил ее по волосам и целовал куда-то в ухо. Спина Марии сотрясалась от рыданий. Она судорожно вцепилась в футболку мужа, от которой пахло одеколоном «Фаренгейт» и горячим телом. Под футболкой напряженно сжимались грудные мышцы, казалось, что Антон еле сдерживает рыдания.

– Знаешь, – всхлипывала Мария, – о чем я жалею сейчас больше всего? Об этой самой проклятой жизни в розовом цвете, которая кончится, не успев начаться.

– Тише, тише, – шептал Антон. – Кто тебе сказал, что она кончилась? Все только начинается…

Они не возвращались к этому разговору больше никогда, но слова Марии, видимо, глубоко засели в голове Антона. В голове начал рождаться некий план. Реализовать его было не так сложно. Осталось только дождаться, чтобы Мария уехала на съемки.

Такой случай выдался через пару недель. Мария улетела в Прибалтику сниматься в очередной комедии. Ехать ей не хотелось. Кривляться перед камерами, изображая безбашенную клоунессу, давно опротивело. Но роль была неплохой, хоть и в давно опротивевшем амплуа.

– Я столько лет мечтала сыграть Джульетту или леди Макбет, – жаловалась она Антону, ожидая посадки в аэропорту. – Только мне с моей фактурой вечно идиоток предлагают. А мне романтики хочется, высоких отношений… Чтобы страсти кипели и брызгали, плюясь кипятком…

Антон погладил ее по щеке…

Дождавшись отлета, он немедленно набрал номер телефона и дал команду привести план в исполнение.

Мария вернулась через месяц. Съемки шли в плотном графике, мотаться в Москву она не могла, да и здоровье не позволяло. Осенняя прибалтийская слякоть вызвала острый приступ ревматизма. Две недели Голубева играла, стиснув зубы от боли, потом не выдержала и легла в больницу. Промучившись после выписки на съемочной площадке еще неделю, она вернулась домой совершенно разбитая и несчастная, без предупреждений и звонков. Доперев тяжеленный чемодан до квартиры, Голубева открыла дверь квартиры и обмерла.

От прежнего облика квартиры не осталось и следа. Дом встретил актрису всеми оттенками розового цвета. Изменилось все: обои, шторы, ковры…

Не веря собственным глазам, Мария на цыпочках прошлась по квартире.

Даже кухонный фартук и плитка в ванной были нового поросячьего колера. Сменились кухонные шкафчики, обивка на диванах, люстра. При мысли, в какую сумму это влетело Антону, у Голубевой затряслись ноги. Не в силах устоять, она уселась на пуфик перед трюмо и посмотрела на себя в зеркало. Серебристая амальгама отразила взъерошенную испуганную женщину, показавшуюся Марии невероятно молодой.

Когда Антон вернулся домой, Мария уже осваивала новую плиту. Воображение рисовало ей невероятную сцену: муж, чудом узнавший об ее приезде, ворвется в дом с букетом роз наперевес. Она бросится к нему навстречу, цветы упадут на пол, но на это никто не обратит внимания, потому что они будут целоваться прямо в дверях, долго, как впервые оставшиеся наедине подростки. Он увлечет ее в спальню и будет любить так, как никогда до этого, и только голод заставит их выползти из постели. Он, голый и потный, принесет ей подносик со снедью и розой в узкой вазочке, а она будет стыдливо отворачиваться и подглядывать из-под одеяла…

А потом они весь вечер проведут в постели, лениво обмениваясь новостями и томными поцелуями.

Антон пришел очень поздно, усталый и злой.

Промерзший на съемках, он не имел ни малейшего представления о возвращении жены. Однако у двери он настороженно, словно пес, повел носом, почуяв знакомый сдобный запах. В квартире работал телевизор. Устав ждать мужа, Мария уснула на диване под нудные разглагольствования о цене за баррель нефти. Антон уселся рядом и осторожно погладил Марию по щеке. Она сразу же проснулась.

– Привет, – прошептала она и потянулась. – Спасибо… Я так тебе благодарна за все это…

Антон не ответил, лишь улыбнулся, а Мария, притянув его к себе, почувствовала себя невероятно счастливой.

Это чувство длилось у них довольно долго… а потом внезапно умерло.

Антону несказанно повезло. В кои-то веки его пригласили сниматься в довольно дорогой проект без протекции супруги. В новый боевик по роману известного фантаста, состоящий из двух частей, продюсеры вбухали немалые средства, пригласили именитого режиссера, да и актерский состав не подкачал. Последних набирали на жестком кастинге, приглашенных звезд было всего две, и у обоих – главные роли. Антону досталась яркая роль второго плана, но для нее требовалось пройти специальную подготовку. Теперь его день был расписан по минутам: спортзал, штанги, рукопашный бой, бассейн. За два месяца, пока строили декорации, искали натуру, утверждали бюджет и актеров, Антону требовалось набрать несколько килограмм мышечной массы, чтобы выглядеть в кадре более внушительно.

Мария же наслаждалась отдыхом.

Ей тоже предложили роль в новом фильме, где наконец-то пришлось играть не комическую роль. Но по неясным причинам съемки отложили на месяц. Теперь она была занята лишь дважды в неделю в качестве ведущей двух телевизионных проектов. Все остальное время она проводила дома. Выходить на улицу не хотелось, погода стояла холодная, дул порывистый ветер, иногда с неба валилась колючая снежная крупа, равнодушная ко всему живому. Мария сидела дома и готовила обеды. Возвращавшийся под вечер Антон всегда был голодным, а Голубева ежедневно раздумывала: чем бы его еще удивить?

В выходной Антон не изменил традициям и направился в спортзал. Мария же, переделав кучу домашней работы, направилась на кухню, решив накормить мужа фаршированным перцем. Она лично отправилась на рынок, долго улыбалась продавцам, которые на радостях, что их посетила такая знаменитость, перец попросту подарили, да не два кило, а целую сумку, которую Мария еле доперла до машины. В магазине были не столь любезны, автограф попросили, но фарш все-таки продали за деньги, решив, что знаменитость не обеднеет.

Перечистив кучу перцев, Мария начинила их сдобренным рисом фаршем и красиво уложила в казан. Вскоре стойкий мясной дух пронесся по всей квартире. Мария заглянула под крышку. Разноцветные снарядины перца выглядели празднично, словно новогодние игрушки: зеленая-красная, зеленая-красная, и так шесть рядов – красота! Голубева с сомнением посмотрела внутрь казана, борясь с искушением разрушить стройные цветные ряды и пообедать. Стиснув зубы и сглотнув слюну, Мария решительно закрыла крышку, напомнив себе, что много есть в ее возрасте – вредно для фигуры. Отщипнув от сыра небольшой кусочек, она вяло пожевала и пошла смотреть телевизор, подальше от искушения.

В этот момент в дверь позвонили.

Дом, где жила Голубева, к элитным не принадлежал, но в нем все-таки был и домофон, и консьерж, так что особо волноваться не приходилось. Даже самые стойкие поклонники почему-то не проникали внутрь: то ли были слишком интеллигентны, чтобы расписывать стены пылкими признаниями в любви, то ли попросту не знали, что великая Мария Голубева живет именно здесь. Соседи же к ней давно привыкли, при встречах улыбались, раскланивались, но особо не докучали. Что до поклонниц Антона, то их было немного, с ними тоже не было проблем. Поэтому Мария открыла дверь, даже не посмотрев в глазок.

На пороге стояла деваха лет двадцати пяти, крепенькая, как гриб-боровик, с маленьким курносым носишкой-пуговкой, большим, неаккуратно накрашенным ртом, узкими поросячьими глазками и пергидрольными завитушками, торчащими из-под капюшона недорогой куртки. Деваха жевала ментоловую жвачку. В руке у нее была потертая клетчатая сумка, в которых гастарбайтеры носят свой нехитрый скарб.

– Здрасьте, – сказала деваха и изобразила что-то вроде книксена. – А Антон тут живет?

– А-а-а, – произнесла растерявшаяся Мария.

Деваха улыбнулась, обнажив стальной зуб.

– А я с вокзала и сразу к вам, еле нашла. Ох и здоровущая эта Москва…

Деваха вздохнула с облегчением и двинула вперед, намереваясь прорваться в квартиру, но Мария, к которой вернулось самообладание, решительно воспрепятствовала проникновению чужой на ее квадратные метры.

– Вы, собственно, кто? – сурово спросила она.

– А вы? – нагло осведомилась гостья.

– Я вообще-то жена Антона, – подбоченилась Мария.

Деваха фыркнула и шмякнула сумкой об пол.

– Надо же, какое совпадение, – ехидно сказала она. – Я тоже жена Антона. Вот, приехала из Махеевки, это под Магнитогорском деревня… Он дома?

Деваха бросилась на штурм и даже почти ввинтилась в прихожую, но Мария проворно вытолкала ее наружу.

– А ну, пошла вон отсюда, пока я милицию не вызвала! – грозно рыкнула она. – Мигом в КПЗ окажешься, небось регистрации даже нет…

– А вы меня не пугайте, – завизжала девчонка на весь подъезд. – Я свои права знаю! Ишь, моду взяли! Думаете, если я не москвичка, так меня из собственного дома можно выгонять?

– Ты в своем уме? – возмутилась Мария.

Гулкое эхо от визга девчонки гуляло по подъезду. Внизу раздались встревоженные голоса. Голубева с раздражением поняла, что сейчас в курсе скандала будут все соседи. Загудел лифт, в двери напротив защелкал поворачиваемый ключ. Дверь открылась, и на площадку вывалился сосед, Леша Паршин, борец-тяжеловес, который, даже улыбаясь, выглядел как кровожадный гоблин. Сейчас он выглядел особенно сурово. От нахмуренных бровей на лбу пролегли две глубокие борозды, заканчивающиеся чуть ли на бритом затылке. Деваха увидела соседа и слегка присмирела.

– Здрасьте, Марь Санна, – поздоровался вежливый Леша. – Чего тут у вас?

– Понятия не имею, – сурово сказала Голубева. – Прорвалась какая-то ненормальная, говорит, что жена Антона, и на мою квартиру претендует. Как она мимо консьержа-то прошла?

– Ты, ссыкалка, чего бузишь? – грозно спросил Леша.

Деваха сгорбилась, но позиций не сдала. Более того, решительно вцепилась в ручку двери. Лифт остановился, со скрежетом раскрылся, и на лестничную клетку выскочил консьерж.

– Мария Александровна, что случилось?

– Я за что вам плачу? – рассердилась Голубева. – Чтобы вы всяких дур сюда не пускали! А это что такое?! Меня тут в собственной квартире чуть не порешили, а вам и дела нет!

– Простите, – забормотал консьерж. – Она вместе с девочками вошла из десятой, я думал, со школы идут…

– Девочкам там еще шестнадцати нет, а этой сколько? – ядовито поинтересовалась Голубева, но договорить не успела.

Деваха подняла истошный ор.

– А чего вы тут мне устраиваете? – завизжала она. – Я жена Антона, я доказать могу. Это вы тут прав никаких не имеете, а у нас семья уже восемь лет, ребенок есть…

– Во дела, – изумился Леша и почесал затылок. – А Антоха где?

– Да что вы ее слушаете? – возмутилась Голубева. – Тащите ее прочь отсюда!

– Не имеете права! Мы женаты!

Девица сунула руку за пазуху и вытащила что-то яркое, лишь на миг отцепившись от дверной ручки. Леша воспользовался этим моментом, схватил ее в охапку и забросил в лифт, придавив там всей своей тушей. Консьерж ввинтился следом, не забыв прихватить клетчатую сумку.

Голубева неподвижно стояла у дверей, не в силах справиться с волнением.

Ее била крупная дрожь.

Лифт с доносившимся изнутри визгом пополз вниз. Сверху высунулась голова любопытствующей соседки: высунулась и сразу спряталась, однако хлопка двери не было слышно, стало быть, наверняка подслушивала.

Мария медленно потянула на себя дверь и уже почти закрыла ее, как вдруг увидела валявшуюся на полу фотографию. Трясущейся рукой Мария воровато подняла ее и быстро скрылась в своей квартире.

На фото, снятом любительской «мыльницей» на фоне старого дома, были запечатлены трое: давешняя деваха в дурацкой плиссированной юбке, держащая на руках ребенка с лицом дауна и… Антон. Молодой, еще очень худой, с бритой наголо головой, почти неузнаваемый. Мария долго вглядывалась в знакомые черты. Фото старое, недостаточно четкое, но ошибиться она не могла. Неужели эта лахудра – действительно его жена, бывшая или настоящая?

Мария соскочила с дивана и бросилась к шкафу.

Антон недавно купил у Егора его «Фольксваген», была надежда, что он захватил водительские права, но паспорт оставил дома. Вывалив содержимое ящика на пол, Мария рухнула на ковер и с остервенением начала перебирать документы, не сразу обнаружив паспорт. Схватив его, она нервно перелистала странички.

На фото в паспорте Антон был совсем молоденьким, с глупым выражением на лице, очень похожим на того, из кармана девахи…

Брак был зарегистрирован всего один, с гражданкой Голубевой, Марией Александровной. Больше никаких следов вторжения в жизнь Антона не было.

У Марии слегка отлегло от сердца.

Она вспомнила, что уже листала его паспорт в загсе и еще шутила, что окажется первой законной супругой. Как же она не вспомнила, что штамп был единственным? Выходит, девица врала.

Тогда как он оказался на фото?

Мария с сомнением покрутила паспорт в руке, а потом посмотрела на дату выдачи. Антон сменил паспорт в двадцать лет, сейчас ему двадцать семь. Девица кричала, что они женаты уже восемь лет…

Мария грузно поднялась с колен.

Держа в руках паспорт и фотографию, она пошла на кухню. В голове плыл серый туман, а в животе противно подсасывало.

«Наверное, сахар опять упал, – вяло подумала Мария, – взбесила все-таки, сучка!»

Трясущимися руками Мария сняла крышку с казана и наложила себе полную тарелку фаршированного перца, красного и зеленого, вперемешку, ничуть не заботясь о внешней эстетике. Глотая ужин, она не замечала, как на залитые соусом бока перчин падают жгучие слезы…

Антон вернулся поздно вечером, усталый, но довольный жизнью.

Подготовительный процесс съемок был практически завершен. На следующей неделе предстоял выезд на натуру. Режиссер вздумал снимать сцену побега из тюрьмы. Антону и его партнеру Стасу Дружинину предстояло изобразить драку в столовой тюрьмы, пролезть по узкой трубе, наполовину заполненной всякой дрянью, прыгнуть в пруд и выбраться на крутой берег, поросший ивняком. Все предстояло сделать в бешеном ритме. Насчет себя Антон был уверен, а вот толстый Стас в своих силах сомневался.

– Ох, я либо в трубе застряну, либо на стене повисну, – грустно сказал он. – Мне меня самого поднять никаких сил не хватит. А потом еще и в пруд… На дворе осень, холодно… Я туда – бултых, а пруд из берегов выйдет…

Антон лишь веселился. Сам он, подтянутый и спортивный, ничуть не волновался. Подумаешь, осень! Главное – сцену с одного дубля снять, чтобы не пришлось снова нырять и бегать в мокрой одежде. А остальное – ерунда. По трубе полностью ползти не придется, нужно только видимость создать, на стену тоже не надо лезть, только спрыгивать. А в этом нет ничего сложного. Под стеной положат маты, высота не более двух с половиной метров…

– Хорошо тебе, – с прежней интонацией сказал Стас, с трудом втискиваясь в крохотный «Фольксваген», – ты тощий. А мне, кабану, на съемках придется туго.

– Откажись от роли, – посоветовал Антон с усмешкой. – Скажи: я могу играть лишь Винни Пуха, а Антоха пусть будет Пятачком.

– До чего у тебя машина маленькая, – ворчал Стас, отодвигая сидение подальше, – прямо не втиснуться нормальному человеку.

– Нормальные тут как раз легко помещаются, – парировал Антон. – Даже моя благоверная, которая тоже не худышка, не жалуется. А если тебе тесно, пожалуйста, езжай на автобусе, пока твой танк в ремонте.

– На автобусе я не могу, – запечалился Стас. – Там человеки. У них подмышки вонючие. Грубят, галдят, норовят об штаны ноги вытереть. А я натура тонкая, трепетная, мне с моей душевной организацией покой нужен… Наступят мне на ногу, я расстроюсь, нахамлю, а потом в газетах напишут – эта сволочь Дружинин не умеет себя вести в общественном транспорте, гнать его надо поганой метлой из актеров! Жалобы начнут строчить…

Стас так тяжело вздохнул, что Антону на миг показалось – он всерьез это все говорит. Вот-вот начнется затяжная депрессия, заливаемая горючими слезами и водкой. Но Стас, застегнув ремень на своем объемистом животе, мгновенно успокоился, а Антон перевел дух. Стебался, значит, паршивец…

А как убедительно Сам Станиславский сказал бы: «Верю!» Из всех актеров, с которыми пришлось играть в фильме, тандем «Черницын – Дружинин» оказался самым прочным. По сценарию они были близкими друзьями, и в жизни Стас оказался добродушным весельчаком, которого любили все вокруг. С Антоном у него сразу же завязались доверительные дружеские отношения, тем более что оба ездили заниматься в один и тот же спортивный зал. С остальными коллегами отношения были более официальными. Приглашенная звезда – вечно лысый Леша Луценко, слегка картавый, снимающийся везде и у всех – временами вел себя как настоящий хам. Зазнавшийся актер был лицом медийным, его приглашали всюду, «забывая» мнение киношных критиков, уверяющих, что по-настоящему значимых ролей в репертуаре Луценко нет, и все, что он может, – неубедительно изображать суперменов. Не лучше себя вел и другой «звездный» участник проекта, Владимир Вдовин, чередующий роли суперменов с образами героев-любовников. В стороне держалась невесть как затесавшаяся в группу певица Рокси. Луценко и Вдовин на репетициях вели себя грубовато, поглядывая на Антона, отпускали нелестные шуточки: мол, к нам уже телевизионных клоунов стали присылать, скоро по объявлению начнут актеров набирать…

Антон терпел, стиснув зубы.

– Не парься ты, – дружелюбно говорил Стас в раздевалке спортзала. – Они же – «круть» неимоверная, куда нам до них! Ладно Вдовин – у него понты не такие уж, но Луценко бы молчал в тряпочку. Он в этот фильм буквально напросился! Здесь другой актер должен был играть, да не совпал по графику. Луценко перед режиссером чуть ли не на коленях стоял, чтобы его в проект взяли…

– С чего бы вдруг? – удивился Антон.

– «С чего бы вдруг», – передразнил Стас. – С того, Тоха, что Леша в прошлом году снялся в трех фильмах, потенциальных хитах проката, и все три провалились. Взлетел он на пик популярности в конце девяностых, снявшись в боевике. Тогда же фильмов почти не делали, пипл хавал все подряд, ну и стал Алексей звездой номер раз. Только на волне этой удержаться еще надо. А он бухать начал, травку курить… Да и актер он, скажем так, не ахти какой. Критики его не любят, зрителям поднадоел. В киношных кругах поговаривают: позвали Луценко на роль – ждите провала! И точно: куда ни придет, ни один фильм потом успехом не пользуется…

– Так приглашают же…

– Никто его не приглашает в последнее время, – разъяснил Стас, с сомнением глядя на штангу, точно примериваясь – возьмет вес или нет. – Он, с одной стороны, звезда такого масштаба, что его съемочный день стоит порядка пятнашки в баксах, с другой – актер сомнительный. Одной брутальностью не возьмешь, зритель пошел избалованный, на отечественный боевик не пойдет, если есть американская альтернатива. Приглашать Лешу дорого, о чем наш режиссер ему и сказал.

– Чего ж тогда его утвердили? – удивился Антон, сцапав с подставки две гантели.

– По секрету: Леша снимается по самой низкой ставке! Как мы с тобой. Больше всех за фильм огребут Вдовин и Рокси. Леше прогреметь надо, чтобы вернуть репутацию, потому он у продюсера и режиссера в ногах валялся. Его с начала года прокатили уже дважды. Скоро снова в сериалы вернется, если так продолжать будет.

– А ты откуда все это знаешь?

– Рокси рассказала, – ответил Стас, укладываясь на лежак. – Тох, подстрахуй…

Антон подошел ближе и придержал штангу. Стас натужно сделал несколько отжиманий и, ухнув гриф в пазы, поднялся с лежака. По его лбу тек пот.

– Рокси, она вообще девка нормальная, небалованная, – сказал он. – Мы с ней давно знакомы. Работает – дай боже, всегда на износ и не боится ничего. С Луценко у нее роман был, он Рокси бортанул, и теперь она на него точит зуб. С продюсером вроде сейчас амуры крутит, вот он Рокси и пригласил в фильм, она же и саундтрек будет записывать. Я песню уже слышал, хорошая такая, душевная…

Подвезти Стаса до дома Антон вызвался сам: тот на время остался без машины, а ездить на такси «с этими бешеными армянами» не любил. Пришлось сделать небольшой крюк, но дорога много времени не заняла. Стас жил очень удобно, добраться до его дома можно было, миновав основные пробки на Садовом кольце.

Войдя в квартиру, Антон мимолетно удивился: в квартире не горел свет. Возможно, Мария не дождалась его и легла спать, а может, уехала на какие-нибудь съемки, хотя и не собиралась. Актерская жизнь непредсказуема. Ей могли предложить что-то интересное, она могла сама забыть о записи очередного телешоу, в которых снималась с завидным постоянством…

– Маша, ты дома? – тихо позвал Антон.

Ответа не было.

Из кухни доносился умопомрачительный запах чего-то съестного. Антон скинул ботинки и, повесив куртку в шкаф, как сомнамбула пошел на запах. Нашарив выключатель, он зажег свет.

Мария, сгорбившись, сидела за столом перед пустой тарелкой, где в соусе плавали ошметки перцев. Перед ней лежало какое-то фото. Она исподлобья посмотрела на Антона, но ничего не сказала.

– Маша, ты чего? – испугался Антон и бросился к ней. Она отстранилась, не позволив прикоснуться к щеке. – Маша? Что случилось?

Она дернула подбородком, указывая на цветную картинку на столе. Недоумевая, Антон взял фотографию.

– Она была сегодня тут, – негромко сказала Мария. – Скандалила. Хотела тебя видеть.

– Господи, Маша, ты из-за этого так переживала? – спросил Антон и уселся рядом. – Какая глупость, честное слово…

– Глупость? – переспросила Голубева, а в ее глазах загорелись опасные огоньки. – Глупость? Да она чуть меня не убила! Ворвалась в дом, орала, как припадочная, требовала, чтобы я из собственной квартиры выметалась!..

Мария перевела дух.

Антон воспользовался этим и, сорвавшись с места, обнял ее за колени, усевшись у ее ног. Теперь, не разделенные столом, они были ближе друг другу. Мария попыталась оттолкнуть Антона, но он был гораздо сильнее и стиснул ее ноги так, что Голубевой стало больно.

– Маша, ну что ты как маленькая, в самом деле? – ласково сказал он. – Да, я был женат, давным-давно, развелся через три месяца, потому что жить с этой дурочкой невозможно. Она пила, гуляла, ребенка дебильного родила, причем не от меня. Молодой был, глупый… Или ты всерьез полагала, что я достался тебе не целованным?

– Она сказала, что вы до сих пор женаты, – хмуро сказала Мария, согреваясь от тепла его мощных рук.

А ведь он прав! Глупо требовать от него безупречного прошлого, в то время как сама она выходила замуж не единожды, а уж легких увлечений и не подсчитывала. Ну, женились по глупости, по глупости родили ребенка, пусть даже это его чадо… кстати, кто там? Мальчик, девочка? На фото не разобрать. Не убивать же его даже за то, что он не сказал про брак…

– Почему про женитьбу-то не сказал? – всхлипнула Мария и обняла руками его голову. – Я тут как дура, в истерике билась… Знаешь, как она меня напугала? А еще соседи вылезли! Теперь весь дом в курсе скандала!

– Не сказал, потому что это давно было, – спокойно объяснил Антон. – Да и какая это женитьба? По залету… Это уж потом выяснилось, что и ребенок не мой. Анька трахалась направо и налево, был там у них в Махеевке Казанова один деревенский, всех девок перепортил, алкаш конченый. Она от него и залетела, ну а на меня списала.

– Как узнал-то, что сын не твой? – невнятно пробубнила Мария.

– Да случайно тоже. Ребенок-то больной, вечно таскались по врачам. А потом я на анализы глянул, а у нас группы крови разные. У меня первая, у Аньки тоже, а у ребенка четвертая. Анализа ДНК не делал, дал ей по морде пару раз, Анька и призналась. Я на развод и подал.

– У тебя в паспорте штампа нет…

– Паспорт поменял. Свидетельство о разводе дома осталось. Столько лет прошло, сам не понимаю, как эта ненормальная меня нашла? И главное, зачем?

Мария вытерла слезы.

– Все просто, Антоша. Ты теперь знаменитость, деньги, положение… А она осталась деревенской девкой, с ребенком. Вот и решила тебя подоить. Адрес узнала у кого-нибудь из твоих, в Москву приехала…

– Глупость какая! Мы же давно чужие…

– Ну, это ты так думаешь, а ей по-другому кажется. Мы – люди публичные, себе часто не принадлежим. Каждый в глубине души мечтает о своем кумире, картинки собирает, личные вещи, если повезет. А она с тобой жила, с тобой спала, вот и хочет все вернуть… Ты голодный, наверное? Давай я тебя покормлю!

Мария повеселела.

Теперь, когда ситуация разрешилась самым простым образом, плохое настроение улетучилось. Только под сердцем билась тревогой какая-то жилка, защемляя нервы, заставляя поминутно притормаживать и хватать ртом воздух.

«Нет, милая, так дело не пойдет, – подумала Голубева, от души положив на тарелку вкусных перцев. Так, как планировала – красные-зеленые, красиво! – Если будешь по каждому поводу дергаться, никакого здоровья не хватит!»

Спать легли поздно, даже не подумав о сексе. Мария вцепилась в руку Антона и блаженно уснула, радуясь, что он рядом. Антон же почти всю ночь пролежал с открытыми глазами, ненавидяще глядя в темноту.

Утром Мария улетела на съемки в Киев. Антон лично проводил ее в аэропорт, озираясь по сторонам. Однако двор был пуст. Проводив супругу, Антон поехал на студию, где провозился весь день на фотосессии и примерке костюмов. Вернувшись поздно вечером домой, он долго высматривал поблизости одинокую женскую фигуру, но так никого и не увидел.

Дома ждал неприятный сюрприз. Забытая на плите кастрюля с супом источала подозрительный запах. С отвращением помешав содержимое ложкой, Антон сморщился: суп зашипел пеной.

– Блин! – рявкнул Антон.

Холодильник был пуст. В отличие от большинства нормальных семей в доме Голубевой и Черницына продукты впрок не запасали. Сунув кастрюлю под кран, Антон осмотрел холодильник и с тоской констатировал: есть нечего. В ящиках нашлись какие-то овощи, в морозилке валялся сиротливый кусок мяса с торчащим мослом, годный лишь на приготовление бульона, на дверце нашлось одно яйцо и неизвестно откуда взявшаяся пачка киселя. Антон обшарил шкафчики, нашел рис, гречку, макароны и еще кое-какие продукты, малосъедобные по отдельности. Он с тоской подумал, как не вовремя Мария решила похудеть, раз и навсегда запретив покупать картошку. Будь сейчас хоть десяток клубней, можно было пожарить их…

Круглосуточный супермаркет располагался через дорогу. Там на вертелах кружились в восхитительном танце превосходные куры-гриль. Если взять одну, останется еще на завтрак. И беспокоиться незачем, через четверть часа он будет дома…

Антон схватил куртку и побежал в магазин.

Кассирша попалась какая-то медлительная. Обслуживая покупателей с вялым безразличием, она устало подняла глаза на Антона – и вдруг преобразилась. На ее губах появилась глупая улыбка, в глазках блеснул живой огонек интереса.

– Ой, это вы? – спросила она, кокетливо поправив прядку над ухом.

– Наверное, – улыбнулся Антон.

Раздавать автографы ему приходилось редко. При встречах люди морщили лоб, вспоминая, где могли его видеть. Слава героя реалити-шоу уже почти забылась, популярность большого артиста еще не пришла. Роли в сериалах и рекламе были пока незначительными. Иногда Антон чувствовал зависть, глядя, как раздают автографы его будущие партнеры по фильму. Даже Стас в этом отношении был более удачливым, успев сняться в роли отважного милиционера из сериала о великой сыщице. К Антону же на улице редко подходили прохожие с просьбой сфотографироваться. Правда, в прошлом году он много работал и успешно снимался, но фильмы еще не вышли в прокат, потому зритель и не успел привыкнуть к лицу молодого актера.

– А я вас сразу узнала, – выдохнула кассирша и положила пухлую ручку себе на грудь. – Знаете, я вас обожаю!

– Правда?

– Да, – кивнула кассирша. – Вы были так убедительны в этой роли.

– Неужели? – улыбнулся Антон, мучительно соображая, о какой роли идет речь.

– Очень, – улыбнулась кассирша и, навалившись на кассу, доверительно зашептала: – Знаете, я этого певца, честно говоря, терпеть не могу, а вот дочка его очень любит. Загоняла совсем клип по ди-ви-ди. Ну, и я волей-неволей смотрела несколько раз. Вы такой красивый там, особенно в той сцене, с девушкой на пляже… Я вами… любовалась.

Антон мрачно улыбнулся.

Вот она, минута славы!

Для чего учить роли, мучиться на съемочной площадке, если можно поваляться на пляже с полуголой девицей, покривляться перед камерами, изображая любовь? Димкин клип попал в ротацию мгновенно. Его крутили по всем каналам, а к Антону во дворе стали приставать молоденькие девочки с просьбой дать телефон восходящей звезды эстрады Димочки Белова.

После съемок в Турции Димка стал настойчиво набиваться в друзья. Он приходил в гости, когда выдавалась свободная минутка, без конца звонил, рассказывая глупые и неинтересные новости из своей жизни, приглашал к себе. Дважды Антон принимал приглашение один, еще раз поехал вместе с Егором, решив, что после этого его общение с Димкой сведется к минимуму. Глупость и ограниченность молодого певца его раздражали. Димка не читал книг, предпочитая им пошлые глянцевые журналы, в которых писали еще более пошлые журнашлюшки, давая подробные советы парням, как вывести прыщи, а девчонкам – как стать настоящей стервой. Прыщей у Антона не было давно, а стерв он не любил.

– Как вы можете это сочинять? – спросил он как-то у Егора.

Тот, уже в своем новом статусе телевизионного ведущего средней руки, посмотрел на журнал с плохо скрываемым презрением.

– Тох, ты думаешь, современную молодежь интересует квантовая механика? Современной молодежи подавай яхты и «Лексусы», причем сразу. Учиться не хотим, работать – тем более. Звездить хотим! Все желают попасть в «ящик». Я регулярно сталкиваюсь у Димки с парнями и девчонками, готовыми, по их словам, на все, лишь бы стать звездами. Но когда выясняется, что надо чуть-чуть поработать, все желание улетучивается. Я вот гляжу на Димку и удивляюсь: откуда у него время еще и на тусовки ходить? Он же ни одной не пропускает, надо, не надо – прется как танк. Понимаю, что лицом торгует, но так ведь тоже нельзя!

– Он не гастролирует?

– Нет пока. Ему не с чем еще. Альбома нет, только несколько песен. Выступает в Москве, Питере, но не дальше.

– Чего ты с ним возишься? – поморщился Антон. – Твоя миссия выполнена, Дима пристроен к делу, возможно, даже звездой станет намбер уан, в чем я лично сомневаюсь. Вы настолько разные люди, что диву даешься, как вы можете рядом находиться больше двух часов. Он же тупой, как сибирский валенок! Представляешь, он уверен, что Европа и Америка хорошо сейчас живут, потому что им помогали инопланетяне…

Егор рассмеялся.

– Ну да, Димка, он такой, книжки дальше обложки не читает, да и журналы просматривает по верхам.

– Как ты с ним общаешься? – удивился Антон.

– Да легко, – отмахнулся Егор. – Мы в ответе за тех, кого приручили! Папахен мой в Диму бабло вложил и, по слухам, собирается мне отписать пару акций, Люксенштейн меня на работу пристроил, так что с моей стороны было бы неправильно перестать с ними общаться. Да, он глупенький, наивный, не вывелась из него еще деревня. Только он же без умных людей пропадет, как щенок, на улицу выброшенный.

– Гош, он взрослый…

– Взрослый он только телом, а на голову слаб, – отмахнулся Егор, и в его глазах мелькнула молния. – Он мне тоже ведь помогал. Он хороший, Тоха, правда…

Вспомнив разговор с Егором, Антон подавил раздражение и мило улыбнулся кассирше. Да, Дима, несмотря на все понты, не так уж плох. Ну, Шекспира не читал и уверен, что Анна Каренина утопилась. Но это ведь не самое страшное…

– Вы дадите мне автограф? – спросила кассирша, возвращая его к реальности. Антон моргнул. Лицо кассирши маячило перед ним, как полная луна. Магазин был почти пуст, только где-то далеко у стойки с пивом что-то обсуждали два парня.

– Непременно. Что написать? У вас ручка есть?

Кассирша выдернула со стойки открытку, протянула Антону ручку и с выражением продиктовала:

– Напишите: дорогой Людмиле на долгую память от Димы Белова.

– Я не Дима, – оторопел Антон.

– А кто?

– Антон Черницын.

Кассирша захлопала ресницами.

– Но как же… Вы же… на пляже…

– Певца зовут Дима Белов. А я всего лишь в его клипе снимался.

– Да? – Она выглядела разочарованной. – А мне дочка этим Беловым все ухи прожужжала…

– Уши, – поправил Антон.

– Что?

– Уши. Правильно говорить – уши.

– А я как сказала?

Антон протянул женщине открытку.

– Вот, я написал. Думаю, дочка порадуется в любом случае. А сейчас рассчитайте меня, пожалуйста… Сколько я должен?

– Вы? А, ну да. Пятьсот сорок рублей. А сфотографироваться с вами можно?

Антон вздохнул, в желудке заурчало.

– Можно. Только побыстрее.

– Ой, да я мигом, – обрадовалась кассирша и проворно выскочила из своей клетушки. За ее передвижениями с удивлением наблюдали охранник и уборщица. Кассирша споро подскочила к Антону, прижалась к нему и, вытянув руку с мобильным, нажала на кнопку. Телефон вкусно щелкнул, кассирша глянула на дисплей и расплылась в улыбке:

– Ой, спасибо огромное… Скажите, а можно у вас узнать телефон Белова?

– До свидания, – раздраженно буркнул Антон.

Злость мгновенно заполонила желудок, взорвавшись маленькой бомбой. Ничего, сейчас он придет домой, отломит у курицы сочную ножку и сожрет прямо так, не вытаскивая из фольги, ибо посуду мыть не хочется. Потом заест корейским салатом из пластиковой баночки, выпьет чаю и ляжет спать. При мысли о еде на душе потеплело.

Антон подошел к переходу и остановился, ожидая, когда загорится зеленый свет. В окнах его кухни призывно горел свет. Улица была почти пуста. Дождавшись зеленого света, Антон быстро перебежал шоссе и направился к дому, предвкушая вкусный ужин.

– Антон?

Он остановился и завертел головой. Голос был смутно знаком, инстинкт подсказал, кто сейчас покажется из тени раскидистого дуба. Упакованная в бесформенную куртку женщина вышла навстречу и хрипло рассмеялась.

– Надо же, действительно ты. Думала, не увижу. Ну, здравствуй, Антоша, как живешь?

– Здравствуй, Аня, – холодно произнес Антон, окидывая ее взглядом с ног до головы. – Какими судьбами в наших краях?

Аня рассмеялась хрипло, как ворона:

– Ой. Фу ты, ну ты, ножки гнуты! «В ваших краях…» Смотрите-ка, москвич нашелся… заматерел, ряшку отъел. Посмотреть приятно. Ну, что, в дом пустишь?

– Нет, – решительно отказал он, скользя по ней взглядом.

Надо же, всего несколько лет прошло, а от прежней миловидности ничего не осталось. Сейчас перед ним стояла отвратительная толстая баба лет тридцати, размалеванная сине-красно-фиолетовыми тенями, с вульгарной поплывшей помадой цвета морковки на губах, торчащими дыбом кудряшками…

Кто бы мог подумать, что под этим слоем сала скрывается хорошенькая девчушка?

В полумраке Анне можно было дать и тридцать пять, и сорок. От нее веяло несвежестью, словно от пролежавшей на солнцепеке пачки масла. Лицо в гротескном нелепом макияже напоминало смятую картофелину, взгляд – словно у тухлой рыбы.

– Ну, да, – хмыкнула Аня. – У тебя же там эта… молодуха. Как бабуся поживает? Я ее не слишком напугала в прошлый раз?

– Ты зачем приехала? – вместо ответа спросил Антон. – Откуда адрес узнала?

– Адрес добрые люди подсказали, – охотно пояснила Аня. – Я собралась – и на вокзал, долго ли мне… Собирать особо нечего. Рот закрыла и поехала. Чего бабусе-то сказал?

Антон схватил ее за рукав и потащил прочь от освещенной аллеи. Аня вырвала локоть и остановилась.

– Ты куда это меня тащишь? Боишься, что молодухе кто донесет? Давай-давай, бойся, я бы сама все сказала, да меня в ваш дом не пускают. И грабли убери!

Антон не ответил. Засунув руки в карманы, он навис над Аней, переминаясь с носков на пятки. Пакет со снедью бился по ноге. Руки непроизвольно сжались в кулаки. Аня смотрела с вызовом, поджав губы, отчего они превратились в тонкую ровную линию.

– Дай сигарету, – попросила Аня.

– Бросил…

– Ну, конечно…

– Конечно… Тебе чего надо? Чего приперлась? – грубо спросил Антон.

Аня криво усмехнулась.

– Да ничего. Захотела – приперлась. Я теперь буду приезжать, когда захочу. Кто мне запретит? Твоя побитая молью кикимора? Вряд ли… Я ей хотелку-то отобью быстро.

– Не смей так говорить о Маше, – взвился Антон.

Его голос звенел от ярости.

– А то что? – ехидно рассмеялась Аня. – Ну, что ты мне сделаешь? Или ты полагаешь, что из нашего Зажопинска в Москву свинтил, так тебе теперь все можно? Ошибаешься! Бабуся-то твоя, видать, мне не поверила, что ты – двоеженец! А зря. Хотя это и к лучшему.

– Чего ты от меня хочешь? – в третий раз тихо спросил Антон, чувствуя дикое желание стиснуть руками ее жирную шею…

– Ничего особенного, – расплылась в улыбке Аня. – Ты же нас с ребенком содержать должен. Значит, так: тридцать тысяч долларов сейчас, и по пять тысяч каждый месяц, и я от тебя отстану.

Антон оторопело смотрел на нее, а потом рассмеялся.

– Ты дура, что ли? Откуда у меня такие деньги?

– Ничего, у своей Шапокляк одолжишь, – парировала Аня и, вынув из кармана паспорт, помахала им перед носом Антона. – Иначе…

– Иначе – что?

– Иначе я позвоню в милицию и сдам тебя, как двоеженца и алиментщика, – зло сказала Аня. – Думаешь, если ты во всяких шоу участвовал, в кино снимаешься, тебе все можно? Да я пальцем пошевелю, и тебя мигом загребут! И все тогда, прощай, карьера! Так что соглашайся, Антоша. Мне ребенка надо на ноги ставить, да и самой хочется красиво пожить. А то – подумай, может, мы бабусю твою – того? В дом престарелых сбагрим, а сами в ее хате заживем красиво. Небось, не обеднеет она, как думаешь?

– Ребенка ты уже сбагрила, – холодно сказал Антон.

– А я не виновата, что от тебя только дебилы рождаются, – парировала Аня. – Ну что? Идешь за деньгами, или мне ментам звонить?

Антон молчал с минуту, поставив пакет с покупками на землю, вглядываясь в ожесточенное лицо первой жены.

Кто мог подумать, что первый брак, скоротечный и мимолетный, может принести такие неприятности?

Женились они действительно, как говорится, «по залету». Анька была девчонкой беспроблемной, раздвигала ноги по первому требованию, и в родной Махеевке считалась завидной партией: папаша учитель, мать в сельской администрации… По меркам деревеньки невеста была из благородных – голубая кровь! Не то, что Черницыны… Да только вот Ане хотелось красивого мужа, потому она, забеременев, предъявила этот факт Антону как ультиматум.

– Не женишься, в тюрьму посажу, – сказала она, с удовольствием глядя, как бледный Антон нервно пьет бражку из солдатской железной кружки. – Скажу – изнасиловал. Сам знаешь, вступиться за тебя некому…

Антон и женился, куда деваться-то?

Только семейной жизни не получилось.

Ребенок родился с синдромом Дауна.

Антон подал на развод, но тесть и теща под нажимом доченьки надавили на какие-то свои пружины, и суд разводить Черницыных отказался. Промучившись еще несколько месяцев, Антон попросту сбежал в Москву, рассчитывая, что тут его сразу не найдут, а к тому времени, как он выучится на актера, Аня сама разведется с ним. Позванивая домой, Антон осторожно узнавал последние новости. Однако быть брошенной, но замужней, для супруги оказалось престижнее, чем разведенной. В деревнях на разведенок до сих пор смотрят косо. Где-то года два назад Антон узнал: Аня подала на развод, но, как видно, слухи остались только слухами. Вот и сейчас супруга стояла перед ним, помахивая мобильником. Ярость бросилась Антону в голову.

– А знаешь, – вдруг решительно сказал он, – звони ментам, жалуйся. Сейчас времена такие, откупиться можно. Я какой-никакой, а артист. Лицо есть, связи, а ты кто? Дура деревенская, не более.

– Да я в газеты про тебя напишу, – заорала Аня, почуяв, как ускользает из-под носа желанная победа. Он ведь сперва испугался, она видела! Прямо как несколько лет назад, на кухоньке, жадно, как воду, глотая из кружки брагу…

– Давай, – усмехнулся Антон. – Вперед, и с песней! Я и журналистам, и в суде скажу: женился по молодости, жена развод не дает, мешает жить, вымогает деньги. Соседи подтвердят, что ты пыталась на Машу напасть! Она человек уважаемый, ей поверят, а тебе нет.

– Падла ты, – прошипела Аня. – Ладно, так и быть, давай сейчас десять тысяч, и по штуке каждый месяц, и я отстану…

– Да щас! – фыркнул Антон. – Мне от ментов и судей дешевле будет откупиться, чем тебе башлять. Иди, рассказывай правду свою. А к нам не суйся! Я Машу люблю, она – меня. И из-за ошибки молодости точно не бросит.

– Ну хоть тысячу баксов дай, – попросила Аня уже другим тоном. В голосе набухала сырость, готовая прорваться потоком слез. – Только сейчас!

– Перебьешься.

Аня замерла. По телу пролилась тошнотворная слабость. Черт побери, неужели она проиграла? Нет, нет, это невозможно! Он блефует! Он – трус, сейчас она припугнет его, и он даст денег, и будет платить столько, сколько она скажет…

– Ах ты, тварь, – прошипела она и, решительно вытащив телефон, отошла подальше. – Ментам позвоню и все, все про тебя расскажу! Хватит цацкаться!

– Звони, – сказал он равнодушно, подобрал брошенный пакет и лениво побрел к подъезду, пиная попадающиеся под ноги камушки.

Аня оторопело смотрела ему вслед.

– Антон! – крикнула она. Он даже ухом не повел. – Антон, я правда позвоню!

Но он не обернулся.

Она всхлипнула и попятилась. Каблук попал в выбоину тротуара. Неловко покачнувшись, Аня замахала руками. Стараясь удержать равновесие и не рухнуть в жидкую грязь, она шагнула назад, прямо на проезжую часть.

Летевший черный внедорожник вынырнул из темноты, ревя мотором.

Аня не успела даже закричать, когда громадный, как танк, автомобиль врезался в нее на полном ходу. Послышался глухой удар и визг тормозов. Антон обернулся, успев увидеть, как отлетает в сторону что-то большое, похожее на мешок. Приостановившийся на миг джип ослепил злыми красными огнями задних фонарей, а потом резко рванул вперед, обогнув тело, лежащее в нескольких метрах. Антон бросился к месту происшествия.

Аня лежала на дороге, разбросав в стороны руки и ноги, как тряпичный Петрушка. У Антона был такой в детстве, пестрый, размалеванный так же гротескно, как его теперь уже бывшая мертвая жена. Лицо Ани было залито кровью, глаза закатились и почему-то смотрели в разные стороны. Позади шумел встревоженный многоголосый людской хор.

– Что случилось? – спросил кто-то за спиной. Антон, увидев торчащий из нагрудного кармана куртки Ани паспорт, не задумываясь, выдернул его и поднялся с колен.

– Девушку машиной сбили, – ответил он.

К ним торопливо бежал милиционер. Он расторопно растолкал толпу и схватил Антона за рукав.

– Номер машины заметили? – спросил он.

– Да где там, – вяло ответил Антон. – Джип черный. Вроде «Лендкрузер», но не уверен, я его мельком видел.

– А она кто? – въедливо поинтересовался мент. – Знакомая ваша?

Антон посмотрел на труп.

– Нет, – ответил он. – В первый раз вижу.

Несколько дней Антон трясся, как в лихорадке, вздрагивая от каждого телефонного звонка. Ему казалось, что милиция быстро выйдет на его след. Паспорт он сжег сразу же, спустив пепел в унитаз. Обложка из искусственной кожи горела плохо, ее приходилось поджигать несколько раз, а она все тлела и тлела, не желая вспыхивать…

Ассистент режиссера позвонила рано утром, сообщив, что выезд на натуру задерживается на четыре дня. Все это время Антон нервно метался по квартире, потерял аппетит и сон, похудел на четыре килограмма, за что впоследствии получил нагоняй от режиссера. Когда продюсер наконец-то дал отмашку, Антон сбежал из Москвы, подальше от призрака Анны.

На съемках Антон выкладывался до предела, не только потому, что хотел доказать режиссеру свое отношение к процессу. Ему хотелось измотать себя, поздно вечером рухнуть в постель и заснуть, не видя страшной картины: скрюченного тела на мокром асфальте, мертвого взгляда в никуда и черной лужи, вытекающей из-под трупа. Но, даже набегавшись на площадке, Антон не мог спать несколько ночей подряд, мерил шагами узкую, как щель, комнатушку отеля, пока деливший с ним номер Стас не проворчал:

– Тоха, хорош тут шататься. Дай поспать!

Перевернувшись на другой бок, Стас мгновенно захрапел. Ему процесс съемок боевых сцен давался неимоверно тяжело. Он так и не похудел до предписанных ему объемов, но режиссер махнул на это рукой, посчитав, что медведеподобный Дружинин будет выглядеть внушительно, а что под армейским комбинезоном у него не мускулы, а жир, – так это и не важно.

Антон накинул куртку и вышел из номера.

Особо деваться было некуда. Сидеть в холодном, неуютном холле, натыкаясь на недовольные взгляды заспанной дежурной, не хотелось. Натурные съемки проходили в маленьком умирающем городке, население которого едва составляло десять тысяч человек. Обшарпанные домишки, лепившиеся друг к другу, как мутировавшие соты, напомнили Антону родину. В голову настырно крались мысли-пауки: о матери, о брошенном ребенке-дауне и об Анне, чей неопознанный труп наверняка до сих пор лежит в морге равнодушного города Москвы…

Пока Антон бегал по территории заброшенного завода, где, по сценарию, произошла утечка не то радиоактивного топлива, не то штамма смертельного вируса, голова была восхитительно пустой – на тяжкие думы не оставалось времени.

– Антон, не надрывай ты так пупок, загнешься! – посоветовал Вдовин.

Они с Луценко откровенно халтурили, капризничали, требовали бесконечных перекуров, во время которых обольщали измотанную Рокси. Попытки, надо признать, были провальными. С Луценко, неожиданно решившим вернуть строптивую красотку, Рокси держалась натянуто. В кадре ей без труда удавалось имитировать неприязнь. Луценко играл бывшего мужа Рокси, жесткого командира спецгруппы, бросившего в пламя бесконечных военных передряг семейное счастье. Вдовин же по сценарию был безответно влюблен. Ей самой внимание обоих суперменов изрядно надоело, оттого она в свободные минуты держалась обособленно, без конца курила и куда-то звонила.

– А вы у него поучитесь, – прикрикивал на Луценко и Вдовина режиссер. – Его упрашивать не надо. В шесть как штык – на площадке, а вы раньше десяти не выползаете!

– Ну, мы это заслужили, – с ленивой злостью парировал Луценко. – Вот когда он поработает с наше, станет народным любимцем, тоже будет позволять себе поспать, пожрать от пуза, с бабой в койке поваляться да на съемку приходить, когда ему заблагорассудится…

– Здесь вам не армия, – жестко сказал режиссер. – Дедовщины нету. Никто за вас в кадре бегать не будет! Так что ноги в руки и бегом на площадку… Рокси! Рокси! Где тебя носит?

– Да тут я, – мрачно ответила Рокси, появившись откуда-то из темного закутка. – К труду и обороне готова, прямо как пионэр. Чего у нас там дальше? Нападение мутантов?

– Мутантов, мутантов… Подправьте ей грим. И давайте поскорее, я хочу эту сцену за сегодня снять.

– Чего ты так торопишься? – фыркнул Луценко. – Это же помещение, солнце не уйдет. Совсем нас загонял…

– А то ты не знаешь, сколько грим стоит?! – взорвался режиссер. – Один шрам – пятьдесят долларов, а на каждого мутанта их не меньше десяти надо! И гримировать полдня. Они тоже люди, не больно им охота с резиной на морде неделю ходить…

Луценко презрительно сплюнул на пол, показав свое отношение и к массовке, и к торопливости режиссера, но вовремя вспомнив, какими судьбами оказался тут, решил воздержаться от замечаний. Проходя мимо Рокси, он шлепнул ее по упругой попке.

– Шевели булками, подруга, – с напускной веселостью сказал он. – Оскара за просто так не дают!

– Ты охренел? – возмутилась она.

– А что такое? – наигранно изумился тот. – Раньше ты в восторге была…

– Отстань от нее, – грубо сказал Антон, приближаясь к ним.

Рокси изумленно дернула бровями, а Луценко от изумления даже рот открыл:

– Что ты сказал?

– Что слышал. Отвяжись от Рокси и вали на площадку. Мутанты заждались.

Луценко сунул свой автомат Вдовину и угрожающе надвинулся на Антона. На его лице заходили желваки. Выглядел он невероятно грозным, глаза сверкали, брови сошлись на переносице. Наверное, долго отрабатывал мимику перед зеркалом…

Антону стало смешно, губы непроизвольно расползлись в улыбке.

– Ты ноздри-то не раздувай, – сказал он, упреждая какую-нибудь пошлую фразу Луценко, вроде: «Я тебя урою, падла!» Или еще хорошая: «Порву задницу на британский флаг!» Или как вариант: «Вколочу тебе зубы в глотку!» Это для дешевых боевиков подходит. В жизни все проще: два-три матюка, и прямой хук в челюсть.

– Чего? – прорычал опешивший Луценко.

– Говорю: ноздри-то не раздувай, не на корриде. Я ведь на статус не посмотрю, настучу в бубен.

Антон распрямил плечи.

Будучи на десять лет моложе и гораздо крупнее Луценко, он выглядел куда внушительнее заплывающей жирком звезды. Луценко зло смотрел ему в лицо, и тут его взгляд неожиданно вильнул в сторону. Он расплылся в фальшивой улыбке и хлопнул Антона по плечу.

– А ты молодец, Тоха, прямо так вот на меня, на супергероя! И все, чтобы женщину защитить… Мы с тобой точно подружимся!

Луценко протянул Антону руку, и тот нехотя ее пожал.

– Ну что, бегом мочить мутантов? – весело воскликнул Луценко и вприпрыжку понесся к цеху, заменившему павильон, выкрикивая на ходу: – Кто последний, тот редиска!

– Идиот, – процедила сквозь зубы Рокси и, не глядя на Антона буркнула: – Спасибо. Достал уже, кретинозавр лысый.

Она подхватила свой автомат и неспешно пошла следом за Луценко на освещенную площадку, где уже надрывался в мегафон режиссер, сзывая актеров.

– Подружимся мы, как же, – вздохнул Антон и поспешил следом за Рокси.

В тускло освещенном коридоре гостиницы Антон нерешительно огляделся по сторонам.

Что делать? Идти вниз? В этой дыре даже бар по ночам не работал, это они со Стасом проверили в первый же день заселения. Гостиница – громоздкое обветшалое здание, насквозь продуваемое ветрами, стояла в частном секторе, даже автобусы тут ходили редко. Воспользовавшись паузой в съемках, Антон и Стас обшарили близлежащие улочки, с неудовольствием отметив отсутствие всяческих развлекательных заведений. Даже магазины поблизости были крохотными – типичные сельпо, с толстыми продавцами в унылых синих халатах, кутающимися в меховые безрукавки.

Топили в номерах скверно, душ был только в полулюксе, который, не без внутренней борьбы, режиссер отдал Рокси. Луценко подвывал под ее дверями пару ночей, налившись купленной в сельпо водкой, но певица не открыла…

Остальной состав съемочной группы селился по-простецки: по двое, трое и даже шестеро, в зависимости от комфортности номера. Душ тоже был один на этаж, без разделения на мужской и женский. Хорошо хоть туалеты в каждом номере!

Стас и Антон к спартанским условиям привыкли быстро, Луценко же требовал переселить его в люкс или хотя бы поставить в номер электрообогреватель. Люкс был занят заезжим бизнесменом, не намеревавшимся его покидать, а лишних обогревателей в гостинице не было. Оказавшийся в жизни не таким суперменистым, как в кино, Луценко быстро простудился, поминутно кашлял и тер нос, из которого бежали сопли…

Антон поежился и закутался в куртку.

Идти вниз не было смысла, разве что покурить на улице. В номерах курить не разрешалось, дежурная по этажу, похожая на комод средних размеров, обладала поистине собачьим чутьем и уже дважды прибегала со скандалом.

– У нас тут перекрытия деревянные, еще спалите все к чертям! – вопила она, рыская взглядом по углам в поисках пепельниц. – Кому курить надо, идите на улицу или на балкон, мы его не запираем! И никаких кипятильников! Захочите чаю – попросите у дежурной, у нас тут проводка на ладан дышит!

– Что-то я сильно сомневаюсь, что я захочу чаю настолько, чтобы спускаться за ним на первый этаж, – проворчал тогда Стас.

– Я так точно не захочу, – сказал Антон, под кроватью которого стояла банка с окурками. – Что за дикость? Как в каменном веке живем…

Однако после очередного визита разъяренного «комода» вся группа со вздохами отправлялась курить на балкон.

Днем и ночью старые рассохшиеся створки дверей визжали пружинами, хлопали так, что стекла жалобно дребезжали. Антону, спавшему ближе всех к балкону, приходилось несладко. И без того чуткий сон прерывали резкие звуки.

Нашарив в кармане сигареты, Антон пошел к балкону.

Там можно было спокойно посидеть на широких деревянных перилах, без риска свалиться вниз, в густую, некошенную бурую траву, уже выцветшую, покрывающуюся по ночам морозными колючками. Скамейками балкон оборудован не был, но члены съемочной группы притащили откуда-то несколько пластиковых кресел – теперь в импровизированной курилке стало относительно комфортно.

На балконе уже кто-то был.

Неясная фигура, укутанная в одеяло, сидела в кресле и пускала дым из ноздрей, слабо освещенных красной тлеющей точкой. Антон, совершенно не расположенный к разговорам, попятился, пробормотав что-то невнятное. Фигура повернулась к Антону всем корпусом.

– Антон, садись, – сказала упакованная в ватный кокон фигура голосом Рокси. – Ты единственный, кого я тут рада видеть.

Антон сел.

Честно говоря, рядом с певицей он чувствовал себя несколько скованно и неуютно. Статная и высокая Рокси выглядела настоящей амазонкой, на фоне которой образ Марии растушевывался, теряясь во мраке. Не то чтобы чувства к жене ослабели, но… привычка, та самая пресловутая привычка, о которой талдычила разлучница в фильме про вечную любовь и белых голубей, будоражила охотничий инстинкт. На съемках Антон провожал взглядом молоденьких старлеток, в спортзале они со Стасом охотно комментировали фигуры девиц в обтягивающих лосинах. Здесь же, где единственным достойным объектом охоты была Рокси, все внимание особей мужского пола доставалось ей. Антон искренне жалел, что постельные сцены с гордой красоткой достались не ему.

– Спасибо, – негромко сказала Рокси.

– За что?

– За Луценко. Честно говоря, не думала, что ты дашь ему отпор. Его же все боятся.

– Чего бояться-то? – Антон выудил из кармана сигареты и закурил. – Не такой уж он и страшный.

– Ну да, – согласилась Рокси. – Он не страшный, он подлый. Люди для него – мусор. Он знаешь, как в кино попал? Смеяться будешь… Через койку. Жена его тогдашняя была замужем за режиссером. Завязался у них роман, она его и продвинула, с мужем развелась. А потом он по своей популярности жену обогнал и бросил, как грязную тряпку.

– У нас часто такое бывает, – осторожно сказал Антон, чувствуя, как краснеет. Рокси фыркнула.

– Ну да, бывает. Кто из нас пришел сюда с незапятнанной репутацией? Как вспомнишь, так вздрогнешь.

– А ты? – вдруг спросил Антон.

– А ты? – в тон ему ответила Рокси.

Антон промолчал.

Перед глазами мелькало расплывающееся во тьме лицо Марии и укоряющий мертвый взгляд Анны…

Рокси правильно поняла его молчание и застыла, время от времени затягиваясь сигаретой.

– Невеселый ты, Антоша, – грустно сказала она. – Это все заметили. Мечешься чего-то, маешься. Вроде бы радоваться должен, кайф ловить от процесса – все же первая большая роль, да еще и в потенциальном блокбастере, а ты букой глядишь. Случилось чего?

– Вроде нет, – пожал плечами Антон. Ответ прозвучал на редкость фальшиво. Рокси вздохнула.

В темноте ее лицо было почти неразличимым. В черном небе мелькнула падающая звезда, прощально вспыхнув перед безвременной кончиной.

– Успел желание загадать? – спросила Рокси. Ее голос был странным, по-кошачьи тягучим, с томными медовыми нотками.

– Успел, – ответил Антон, удивившись, насколько хрипло это прозвучало.

Рокси протянула руку и положила ему на плечо. Холодные пальцы слабо стиснули шею. От ее прикосновения у него вниз, к замерзшим ступням побежали юркие огненные мурашки, заставив поджать пальцы от предвкушаемого сладостного чувства ликующей плоти…

– Иди ко мне, – прошептала Рокси.

Ночь брызнула искрами падающих звезд.

В полулюксе, на большой кровати, чувствуя под собой молодое, податливое тело, Антон не заметил момента, когда в сладостном фейерверке оргазма потускнело лицо второй жены и совсем пропало ненавистное лицо первой…

Прижавшись друг к другу, они видели сны, каждый свой, и не слышали крадущихся шагов за дверью, не чувствовали жаркого дыхания соглядатая…

Это походило на наваждение.

По съемочной площадке Антон летал, как на крыльях. Любые трюки получались с первого раза. Он не путался в диалогах, не забывал текст, словно случайный роман влил в его жилы свежую кровь. Маленькие красные дьяволята бегали по артериям, толкали сердце раскаленными вилами, взрывали мозг динамитом. Антон, до того совсем потерявший аппетит и сон, теперь ел как голодный волк, спал до самого утра как убитый и радовался жизни. Убогий осенний городишко с облезлыми домами и хмурыми озлобленными жителями внезапно превратился в Тадж-Махал. Просыпаясь, Антон всегда видел рядом с собой Рокси, закутавшуюся в одеяло…

Просыпаться каждое утро рядом с ней – счастье. Быть на площадке рука об руку – счастье. Завтракать, обедать и ужинать – счастье. Заниматься любовью каждую ночь – великое счастье!..

Съемки затягивались, «звезды» капризничали. Луценко, получив суточные, пил – грязно, некрасиво, с пошлыми шуточками и сальными намеками в адрес Рокси и Антона, пока тот не вывел его на улицу и не надавал оплеух. Луценко отлеживался два дня, трагически охая и жалуясь на боли в ребрах, требовал, чтобы режиссер уволил Антона. Режиссер терпел, стиснув зубы, матерно ругался на съемках, когда Луценко не мог исполнить простейший трюк, симулируя обмороки.

Вдовин тоже тянул одеяло на себя. Когда бизнесмен съехал из люкса, Вдовин умудрился занять его. Разразился страшный скандал. Луценко потребовал люкс себе, но отдать его без боя Вдовин отказался.

– Прямо как король и герцог в «Гекельберри Финне», – заметил Антон.

– Ты о чем? – спросила Рокси.

– Да была там сцена, когда они выбирали, на каком тюфяке спать: соломенном или маисовом. Тоже по статусу выбирали.

Услышавший это режиссер лишь скривился. Выходки приглашенных звезд давно стояли у него в печенках.

– На хрена я вообще согласился на эту авантюру, – в сердцах сказал однажды режиссер, когда Луценко рухнул рядом с ним на стульчик, тяжело дыша и утирая пот с лысины. – Взял бы Старкова на эту роль, и харизма через край, и обошелся бы дешевле. Да и истерик меньше было бы.

– Старков – никто, – просипел Луценко, припав к бутылке с минералкой. – Что у него за роли были? Кто его знает?! Я – другое дело.

– Другое дело, – передразнил режиссер. – Ты бухаешь без конца, сорвал мне уже два съемочных дня! Хорошо, хоть продюсера нет. Что за народ мне попался! Один бухает, второй ширяется… Звезды, мать вашу растак… Бери вон с Черницына пример. Работает парень на износ.

– Ну, да, – ехидно заметил Луценко, – у него свой допинг. Он нашу красотку потрахивает каждую ночь.

– Лех, веришь-нет, мне все равно, кого он потрахивает, – отрезал режиссер. – Рокси с ним спит или ты – фиолетово. У меня график, неустойки за каждый день капают! Пока я вас покрываю, так что молитесь на меня и молчите в тряпочку. Если сюда продюсер явится, вы за каждый сорванный день копеечки недосчитаетесь. У тебя уже два штрафных балла, у Вдовина – один, а Черницын, Дружинин и Рокси пашут, как тракторы, к ним претензий нет. Узнает продюсер, что за три дня заплатил зря аренду, суточные и так далее по списку, вы огребете, и на звездные статусы никто не посмотрит, а вместе с вами и я под раздачу попаду! Оно мне надо?

– Твой Черницын – никто, пустышка, – зло фыркнул Луценко. – От его присутствия или отсутствия фильм не потеряет. Пусть убирается к своей престарелой «мамочке». А я – артист с большой буквы! Профессионал!

– Пора вспомнить об этом, – холодно сказал режиссер. – Забудь о пьянке и бабах, надо работать. Неужели ты позволишь какому-то сосунку затмить себя в фильме?

– Ну, это вряд ли, – плотоядно усмехнулся Луценко, глядя в спину удаляющегося режиссера.

Вынув из кармана мобильный, Луценко сказал в трубку несколько слов…

Антон и Рокси в разборках не участвовали и не подозревали, какие страсти разгораются за их спинами. Первые несколько дней они таились, на съемках старались общаться поменьше, в столовке, давясь холодным пюре с жуткими котлетами из мяса неизвестного животного, садились за разные столы. По ночам Антон дожидался, когда захрапит Стас, и, крадучись, шел в номер Рокси…

Но вскоре обоим конспирация надоела.

Теперь все происходило с точностью до наоборот.

– Ты должна сыграть миледи, – сказал Антон.

Рокси усмехнулась.

Они лежали в постели. В душевой с покосившимся стоком капал кран, из окна немилосердно дуло. Кожа Рокси пахла лимонными духами и порохом – сегодня на съемках они вновь отбивались от мутантов.

– Считаешь, мне очень пойдет лилия на плече? – спросила она.

– Только не лилия! Что-нибудь особенное… Имя «Антон» на видном месте, чтобы все поняли, чья ты… Но я не об этом.

– А о чем? – улыбнулась Рокси.

– Граф де ла Фер уверял, что его жена не просто нравилась – она опьяняла. Ты – опьяняешь. Как коньяк.

– Да ладно, – иронично дернула бровями Рокси.

– Тс-ссс… не разрушай идиллию, – прошептал Антон. – Ты опьяняешь. Бьешь в голову прямым ударом, таким невинно-обманчивым в своей слабости, но он сбивает с ног, не давая подняться! Ты давишь змеиными кольцами, ты соблазняешь одним взмахом ресниц, как одалиска…

– Черт побери, – одобрительно произнесла Рокси, – ты так говоришь, что в это хочется верить. Жалко, что нельзя.

– Почему? – тихо спросил Антон.

Рокси помрачнела и перекатилась на живот, опустив голову на руки.

– Антоша, у нас у каждого – своя жизнь. За пределами павильонов все будет по-старому. У меня – богатый любовник, которому я каждый день вру по телефону, у тебя жена, которой ты пишешь эсэмэс. Мы встретимся там, в другом мире, через пару месяцев, вежливо спросим «как дела?», а потом разойдемся в разные стороны. Навсегда.

– Но сейчас-то мы вместе, – тихо сказал Антон, придвинувшись ближе.

– Нет никаких «мы», Антон, – охладила его Рокси. – Все это иллюзия, мираж, сон.

– Не хочу просыпаться…

– И я не хочу…

Она повернулась к Антону и впилась в его губы поцелуем, сладким и ядовитым одновременно, пахнущим кофе, отравленным сигаретами, приправленным ментолом и порохом. Антон задохнулся, дьяволята вновь погнали кровь вилами с радостными визгами, пальцы ног мгновенно потеплели. Внизу живота разлилась сладкая истома.

Жаркая волна плеснула в запотевшие окна, раскрашивая мир радугой…

В дверь постучали.

Нагло, бесцеремонно.

Рокси оттолкнула Антона от себя.

– Кого там принесло? – раздраженно спросила она.

– Да какая разница?! Не откроем и все, – буркнул Антон и потянулся к ней.

В дверь снова застучали.

– Иди, посмотри, – приказала Рокси. – Вдруг что-то важное…

Антон потянул на себя одеяло, оставив Рокси совершенно голой. Она прикрылась простыней, завернувшись в нее, как гусеница.

– Кто там? – спросил Антон.

За дверью отвечать не торопились.

Антон стиснул зубы и распахнул скрипучую дверь, намереваясь дать в зубы любому, пришедшему не по делу.

В коридоре, освещенном тусклыми шестидесятиваттными лампочками, стояла Мария.

Ее губы дрожали. Мокрые от слез глаза оглядели голого Антона, прикрывающегося одеялом, потом взгляд скользнул внутрь номера.

– Маша, – беспомощно произнес Антон.

– Что? – срывающимся голосом спросила Голубева. – Ты мне скажешь, что это не то, что я думаю?

По ее щеке потекла слезинка, она по-простецки смахнула ее рукой. Вдалеке из номера Луценко торчала его лысая голова, мгновенно нырнувшая в спасительное убежище. Хлопнула дверь.

– Маш, ты успокойся, – тихо сказал Антон. – Я все тебе объясню…

– Да я спокойна, как покойник, – с плохо сдерживаемой яростью прошипела Голубева. – И объяснять мне ничего не надо. Ей на тридцать лет меньше, чем мне. Или я ошиблась, Тоша? И это все-таки не то, что я думаю? А, Тошенька?

– Да нет, именно то, – медленно сказал Антон.

Он чувствовал себя ужасно. Любая фраза казалась фальшивой, и не было выхода. Что сказать одной, чтобы не обидеть вторую? Нечего было сказать. Голова будто набита жженой ватой, а в ней только одна мысль: вот попал, дурак!

– Молчишь? – холодно спросила Мария. – Ну и правильно. Не надо мне ничего говорить. Ты ко мне больше не возвращайся, Антоша, я ведь под горячую руку и пришибить могу. На развод сама подам, позвоню, сообщу, куда приехать документы подписать. Ты меня понял?

– Маша…

– Я спросила: понял или нет?

Антон не ответил.

Опустив голову, он согласно кивнул, чувствуя, как приливает к щекам кровь.

Мария смотрела на мужа с презрительной жалостью.

– Сучонок ты неблагодарный, – сказала она. – Я же тебя из дерьма вытащила, а ты … Думаешь, ты ей нужен? Она свой пузатый кошелек на ножках никогда не бросит, в хрущевку из дома на Рублевке не переедет. Все это кончится, не успев начаться. А ты, голь перекатная, никому не будешь интересен…

Мария судорожно вдохнула несколько раз и пошла прочь, придерживаясь кончиками пальцев за стену. В коридор снова высунулась лысая голова Луценко, проводила Марию взглядом замутненных водкой глаз. Глянув затем на Антона, Луценко победоносно хмыкнул и скрылся в номере.

– Она права, – негромко сказала Рокси.

– В чем?

– В том, что я никогда не брошу своего продюсера. Что не перееду в хрущевку. У меня, к сожалению, менталитет беспородной шавки, а не гуляющей самой по себе кошки. Я никуда не уйду от полной миски и блестящего ошейника, хотя мой хозяин бьет ногами и дергает поводок. Нажилась я в нищете, не хочу больше. И самое обидное, Антон, что и ты этого не хочешь, я же вижу. Так что твоя жена права. Это кончится, не успев начаться. Нас нет за пределами этой комнаты.

– Да, там нас нет, – прошептал Антон и закрыл дверь. Одеяло полетело в сторону. – Но здесь – мы есть…

* * *

Очередные новогодние праздники для Егора превратились в каторгу.

Все происходило как-то сразу, наваливаясь, давя, торопя, заставляя молниеносно реагировать и принимать решения. Все шло наспех, маятно, не принося никакого удовлетворения.

На работе приходилось бывать чаще, чем дома, зарплата росла, Егора уже приглашали вести корпоративы у важных лиц, вплоть до эпатажных звезд первой величины и кремлевских политиков.

Копеечка капала, запросы росли, но все это казалось ему… ненужной чепухой.

Не порадовал и переезд на новую квартиру.

Продав прежнюю, вложив в приобретение треть своих накоплений, Егор стал обладателем трехкомнатных хором в новостройке. Старый «Фольксваген» он удачно уступил Антону, купив себе взлелеянную в мечтах «Инфинити».

Теперь до коридоров Останкино он мчался на черном танке, распугивая пешеходов, пренебрежительно фыркая на старенькие «копейки», иногда сновавшие по МКАДу, словно заезжие гастарбайтеры. Иномарки теснили отечественных «динозавриков», в круглых и квадратных фарах-глазах отчетливо читалось презрение…

Два года, проведенные в Москве, не прошли для Егора даром.

Если раньше модная тряпка на плечах способствовала произведению впечатления на девиц, то теперь брендовый свитерок становился пропуском в клубы. Прежде Егор не задумываясь таскался по городу в китайских джинсах, теперь его бы засмеяли, попробуй он явиться в них на эфир. Егор замечал, как меняют отношение к нему дорогие цацки, которые презентовала ему Инна. Он ловил завистливые взгляды, которые бросали на него его сослуживцы, – дорогие часы, ботинки за три сотни евро, небрежно припаркованное у ресторана авто, в то время как большинство коллег ездили на метро, питались сосисками, купленными в ларьке, и носили предоставленные спонсорами брэндовые вещи только на эфире. И если поначалу Егора больно задевали язвительные замечания по поводу «мохнатой лапы», пристроившей его на телевидение, то скоро он перестал обращать на них внимание. Ну, говорят, ну завидуют… Пусть говорят! Значит, ты им интересен…

На музыкальном канале текучка телеведущих была делом обыденным. Еще не успев толком примелькаться и запомниться зрителям, молодые и амбициозные исчезали, так и не сделав карьеры.

Рассказывая друзьям о работе, Егор нисколько не лукавил. Даже будучи успешным и состоятельным, он не гнушался бегать за сосисками и курицей-гриль, мыть чашки, соглашался на любые задания. Правда, теперь он все чаще обедал в ресторанах и дорогих кафе, а корпоративные вечера с его участием оплачивались все дороже. Но и Егора иногда неприятно поражала корыстность коллег.

– Любят наши на хвост упасть, – пожаловался Егор мрачному Антону, сидевшему напротив, палившему сигарету за сигаретой. – Жрать все горазды, а вот платить – не очень. Я же, балда, по доброте душевной, на обед всех таскал, пока не подсчитал, во сколько мне обходится их хорошее отношение…

– При чем тут хорошее отношение? – глухо спросил Антон.

– Они упорно считают, что я должен заслужить право быть зачисленным в их стройные ряды. Блин, два года все выслуживаюсь, все доказываю, что богатый папенька – не грех, а благо.

Антон горько усмехнулся и ничего не ответил.

Настроение друга Егору не нравилось.

По окончании съемок Антон вернулся в Москву и встал перед фактом: ему некуда было идти.

Бурный роман с Рокси завершился, как только был отснят последний дубль.

– Ну, пока, – сказала Рокси в аэропорту, когда они получили багаж. – Не провожай, меня мой пупсик встречает.

– Пупсик, – зло передразнил Антон.

– Пупсик, – серьезно повторила Рокси. – Тош, ты же взрослый, сам прекрасно понимаешь, не смогу я здесь с тобой видеться.

– Думаешь, ему не донесли?

Рокси пожала плечами.

– Может, и донесли. Тот же Луценко мог, ему это как два пальца об асфальт. Но я отбрешусь, я ж такая… На три метра откачусь и скажу, что меня там не было. Не впервой…

– Не пожалеешь? – тихо спросил Антон. В груди щемило, к горлу подступил комок, застрял и выпустил колючки, царапаясь изнутри злобным ершом. Дышать сразу стало больно, в висках застучало.

– Пожалею, Антоша, еще как пожалею, – мягко сказала Рокси и, на миг прижавшись, чмокнула куда-то за ухо, точно промахнувшись. – И вспоминать буду всегда. Только ничего не будем менять, хорошо? Помирись с женой, ладно? Не стоит все портить.

– Маша меня не простит…

– А ты попробуй, – посоветовала Рокси и, бегло улыбнувшись, покатила свои чемоданы к выходу.

Ерш в горле у Антона ехидно зашевелился и полез внутрь, больно ухнув в желудок, расплескав его содержимое с такой силой, что волна ударила в нос. Антон бросился вперед:

– Рокси…

– Антон, все, не мучай меня, – зло сказала она, вырывая руку. – Хватит. Прости. Всё…

Она хотела уйти, а он все не пускал, вцепившись в ручку чемодана, который Рокси дергала с такой силой и остервенением, словно от этого зависела как минимум жизнь. От резкого рывка набитый до отказа чемодан не выдержал, замки щелкнули, и все содержимое вылетело наружу маленьким взрывом.

– Черт! – сказала Рокси.

– Извини, – промямлил Антон и бросился собирать вещи, но Рокси, застыв как изваяние, смотрела куда-то в сторону выхода.

Антон обернулся.

Там, миновав металлоискатель, стоял невысокий пузатенький мужчина лет пятидесяти, с плешивой головой, сверкающей, словно нимб. Он, нахмурив брови, озирался по сторонам. Рокси проворно села на корточки рядом с Антоном и принялась заталкивать скомканную одежду в чемодан.

– Скройся, умоляю, – прошипела она, бросив в сторону плешивого затравленный взгляд.

Антон кивнул и, судорожно сглотнув, отошел в сторону, прихватив собственный багаж. Спрятавшись за киоском с журналами, он наблюдал, как Рокси, радостно скалясь, бросается на шею плешивому. Плешивый по-хозяйски хлопнул ее по попке, поманил жирным как сарделька пальцем шкафообразного громилу и вальяжно повел Рокси к выходу. Громила, низко опустив голову, покатил чемоданы следом. Сквозь стеклянные двери было видно, как Рокси с радостной улыбкой садится в черный «Мерседес».

Антон запил.

За фильм еще не выплатили, сбережения подходили к концу.

Ухнув большую часть денег на ремонт в квартире, он остался на мели.

Мария не стала дожидаться возвращения блудного мужа и подала на развод. Не имея возможности присутствовать на процессе, Антон остался на бобах. В суде Голубева разыграла свою коронную сцену, рыдала и заламывала руки. После того, как Антон не явился на третье заседание, судья развела их без лишних церемоний.

– Все мужики – козлы, – сказала она и вкрадчиво подсунула Голубевой блокнотик. – Дадите автограф?..

Оставшись одна, Мария не стала утруждаться и упаковывать вещи Антона. Она вышвырнула их прямо с балкона, наблюдая с мрачным наслаждением, как вполне респектабельные граждане дерутся из-за джинсов, рубашек и побрякушек.

– Маша, может, не стоило так? – робко спросила ее подруга, Рита Алалыкина, на следующий день. – Ну гульнул мужик, он же молодой совсем, да и эта шалашовка его могла окрутить. А ты сразу разводиться…

– Может, и не стоило, – угрюмо ответила Мария, помешивая ложечкой остывший зеленый чай.

Без Антона жизнь стала какой-то пустой, скучной, а квартира – стылой и неуютной. Не радовал даже розовый цвет, теперь казавшийся грязным, выцветшим и аляповатым. По ночам никто не прижимал к себе, по утрам никто шутливо не подвывал на кухне, требуя миску с едой. Готовить для себя – скучно, а больше стараться было не для кого. Мария не хотела признаваться даже себе самой, что, бухнись Антон в ноги, умоляй о прощении – она простила бы, пусть бы только явился! Но он не пришел.

– Что же ты теперь делать будешь, Марусь? – участливо спросила Рита.

– Собаку заведу, – выдохнула Голубева. – Большого кобеля. Брюнета. Буду делать ему котлеты, а он – ждать меня со съемок, радоваться и вилять хвостом…

Мария закрыла лицо руками и разрыдалась.

В то время как вся страна отъедалась салатом оливье, отходя с похмелья, Егор носился по притихшему городу.

Спать было некогда.

Начиная с середины декабря его хотели видеть везде!

Стремясь заработать как можно больше денег, он не отказывался ни от одного предложения. Апофеозом этой бешеной гонки стало его участие в двух шоу, снимавшихся параллельно. Договариваться приходилось в страшной спешке, оттого Егор не обратил внимания на детали. Когда же все выяснилось, что-то менять было уже слишком поздно. К счастью, шоу снимались в соседних павильонах, тематика была одна, приглашенные звезды тоже. Напрягала беготня по этажам и переодевания в бешеном темпе, поскольку предоставившие брэндовые тряпки дизайнеры ревностно следили за внешним видом ведущих.

– Я как Робин Уильямс в фильме «Миссис Даутфайер», – жаловался Егор Антону. – Все время бегал туда-сюда, по дороге чего-то хлебал, переодевался и все равно не уследил. Последний раз переоделся не в то шмотье. Свезло, что дизайнеры сами были в дрова. Ох, и устал же я…

Антон мрачно кивал и отмалчивался.

Егор искоса наблюдал за другом.

Антон свалился Егору на голову прямо перед праздниками, убитый состоявшимся разводом и вероломством Рокси, вышвырнувшей его из своей жизни с беспечным равнодушием.

Два дня Антон пытался ей дозвониться, но певица не пожелала с ним общаться, а потом и вовсе сменила номер. Дубляж фильма должен был начаться в конце января, но Антон уже не чаял встретиться с Рокси на прежних условиях. Он пил несколько дней на убогой съемной квартире, пока однажды не проснулся в компании девицы лет семнадцати, прожженной, как дешевая сигарета, нелепой в своих аляповатых нарядах, отвратительно-вульгарной. Девица жевала ментоловый «Орбит», который не был способен заглушить табачную вонь и отвратительное амбре немытого тела. Выпроводив девицу, Антон расплатился с хозяйкой квартиры и уехал к Егору.

– Тох, честно говоря, ты совсем не вовремя, – оторопело сказал Егор в ответ на излияния друга, узнав, что Антону негде жить. – Ладно бы тут только мы с Алкой, но ко мне мать приезжает после праздников. Боюсь, вы не уживетесь вместе. Маман у меня строгих правил. Алка – и та трясется. Мать косо смотрит на наши свободные отношения.

Алла, сидевшая за столом со стопкой исчерканных бисерным почерком листков, хмыкнула и изобразила, что потенциальную свекровь она совершенно не боится. Егор ущипнул ее за коленку, а потом чмокнул в щеку.

– Ладно, – махнул рукой Антон, – найду где жить. Денег, правда, кот наплакал. Гонорар пока не дали, и работы никакой. Чертовы праздники… Одолжишь копеечек?

– Одолжу, – кивнул Егор. – Без вопросов. Но тебя все равно надо куда-то пристроить.

– Да что я, собака, пристраивать меня? – усмехнулся Антон. – Давайте отведем меня в приют на передержку, поставим миску, наденем ошейник с шипами. А если не успеете забрать – меня усыпят, или я от тоски сдохну, как Белый Бим…

– Хватит чушь пороть, – отмахнулся Егор. – Не капай мне на плешь, я четыре ночи толком не спал. О, есть мысль! Давай тебя к Димке отправим?

Антон поджал губы.

Егор рассердился.

– Знаешь, нищие не выбирают. И потом – у Димки то и дело гастроли. Он дома ночует раз в неделю. За квартирой следить надо, а то он опять шелупонь какую-нибудь приведет и останется без фамильного серебра Люксенштейнов. Он послезавтра на неделю укатит, так что все складывается как нельзя более кстати. Сейчас я ему позвоню…

Егор пошел звонить. Антон посмотрел на Аллу. Та наблюдала за ним поверх очков.

– Ты вообще как? – спросила она тихо.

– Держусь, – вяло ответил Антон. – Все нормально, Ал.

– С Машей не виделся?

Антон отрицательно помотал головой.

Один раз он все-таки встретил Голубеву в коридоре «Мосфильма», но подойти не отважился. Видеть бывшую жену было тяжело. Антону донесли, что Мария повыкидывала его вещи с балкона, продемонстрировав тем самым отношение к экс-супругу.

– Знаешь, ей сейчас нелегко, – задумчиво сказала Алла. – Я недавно с ней работала… Неприятно было так… Она внешне была приветлива: шутила, улыбалась, а в глазах льдинки плавали, как будто я в вашей ссоре виновата. И у Егора на передаче она была очень агрессивна: нападала на него, огрызалась…

– А он что?

– Перевел все в шутку, но вообще – паршиво все как-то. Осадок остался…

– Я-то здесь при чем?

– Ты – при чем. А мы – ни при чем. Однако мне на прошлой неделе в работе отказали. Мой режиссер сказал: извини, Аллочка, мы с тобой в следующий раз поработаем.

– Не объяснил почему?

– Так я и сама не дура! В фильме Голубева снимается. Комедия, главная роль, а тут я маячу, как мрачное напоминание. Вот и вытурили меня.

– Извини, – буркнул Антон.

Алла положила свою руку на его кисть.

– Антош, ничего страшного. Я на телевидение перешла. Рекомендации у меня отличные, опыт есть, Егор рядом. Что может быть лучше? А кино… да я так и буду там актерам кофий подавать да массовку гонять всю жизнь.

Егор вошел в комнату и сразу наткнулся взглядом на руки Аллы и Антона, лежавшие одна в другой.

– Чего это вы обжимаетесь тут? – вроде шутливо, но явно недовольно спросил он. – Не успеешь за порог выйти… Ты, сеньор Кобелино, на чужой каравай рта не разевай.

– А чего добру зря пропадать? – отшутился Антон. – Она привлекательна, я – чертовски привлекателен. Чего зря время терять?

– Я пожалуюсь папе, и он превратит вас в крысу, – с ехидной улыбкой сказал Егор.

– А кто у нас папа?

– Волшебник. Боталов по фамилии…

– Предупреждать надо, – притворно вздохнул Антон. – Ну, как там наш друг Димася?

– Димася в Москве. Часа через два будет дома. Так что собирайся, поедем к нему. Пока доберемся, как раз и он подкатит.

Диму, судя по стекающим с волос каплям и накинутому на плечи халату, они выдернули прямо из душа. Увидев Егора, он растянул рот до ушей, потом перевел взгляд на Антона и слегка нахмурился.

– Заходите, заходите, а то холодно! Я сейчас…

Дима поскользнулся босыми ногами на мокром полу, едва не упал и, глупо рассмеявшись, скрылся в ванной, откуда скоро донесся шум воды.

Егор и Антон огляделись по сторонам.

В квартире царил хаос.

По диванам, полу, креслам были разбросаны вещи, как будто в дом ворвались домушники, вывалили содержимое шкафов на пол и забрали только нужное, раскидав остальное из вредности.

Антон скинул с кресла какие-то бебехи и сел. Егор, сдвинув опасно кренившуюся стопку полотенец и простыней, уселся на диван.

– У него всегда так? – спросил Антон.

Егор кивнул. Роскошная квартира выглядела ужасно. В ней витала атмосфера бомжатника.

На журнальном столике стояла тарелка с неаппетитными объедками, грязная кофейная чашка, раскрытый пакет с чипсами, содержимое которого рассыпалось по стеклянной столешнице. В воздухе воняло сигаретами и чем-то кислым. Такой запах появляется в плохо проветриваемых помещениях, где мусор выносят раз в неделю, а то и реже.

Мысль, что ему придется жить в таких условиях, привела Антона в шок.

– Когда вы вместе жили, кто прибирался? – спросил он.

Егор скривил губы и выразительно развел руками: мол, и так не ясно, чего спрашиваешь?

– Понятно, вопросов больше не имею, – сокрушенно вздохнул Антон.

Егор считал вздохи.

С того момента, как Антон вошел в квартиру, он сделал это уже четыре раза. Разруливать чужие беды Егору надоело. В конце концов, не маленькие оба, смогут договориться! Симбиоз может быть весьма выгодным для обоих, несмотря на то, что Дима и Антон друг друга недолюбливают и даже не пытаются это скрыть. Но…

– А вот и я! – воскликнул Дима, выходя из ванной.

По пути он споткнулся о валявшиеся джинсы и злобно пнул их ногой. Штаны, описав кривую дугу, отлетели к дальней стене.

– Черт, когда я себе уже домработницу заведу, – раздраженно сказал он. – Ничего делать не успеваю! Представляете, сегодня всю ночь провел на студии, новую песню записывали. Называется обалденно – «Мальчишка-хулиган». Юра сказал, будем клип снимать…

– Оригинальное название, – одобрил Егор. – Главное – очень редкое. До сего дня нигде не встречалось.

– Да ну тебя, – беззлобно рассмеялся Дима. – А песня отличная. Завтра-послезавтра звук сведут, и можно будет гнать в эфир. Я уже жду не дождусь… Хотите выпить?

– Я за рулем, – отказался Егор. – Димыч, ну что ты нам скажешь?

Дима отошел к бару, набулькал себе мартини и уселся прямо на пол по-турецки с наивным чистым взглядом.

– По поводу?

Егор закатил глаза.

– О, господи… По поводу того, что я тебе говорил пару часов назад. У вас товар, у нас купец. Вот он, сидит, нахохлился. Дима, соображай быстрее, ему жить негде.

Дима улыбнулся.

Улыбочка была так себе, отметил Антон, на троечку, подленькая и хитрая.

– А, ну да, вспомнил… В тусовке болтали, что Антон теперь бездомный. Тоха, тут еще слух прошел…

– Сейчас и зрение пройдет, – пообещал Антон.

Дима уже приготовился сказать какую-то гадость, но Егор успел вмешаться:

– Так, джентльмены, по койкам! Брэк! Дима!

– А то чего? – возмутился Дима.

– Ничего. И он ничего. Чего вы как дети, в самом деле?

– Егор, я пойду, наверное, – тихо сказал Антон, поднимаясь. – Мы не договоримся, это очевидно.

– Сядь, – жестко велел Егор. – Дима пошутил, правда?

– Правда, – насупился Дима. – Я буду очень рад, если Антон поживет у меня несколько дней, чесслово. За квартирой присмотрит, а то я уже два раза ключи терял. Боюсь, приеду, а тут стены голые. Места полно, вон в той комнате Егор жил, она до сих пор пустая. Можешь переезжать хоть сегодня.

– Вот и отлично, – сказал Егор, поднимаясь. – Вещи у нас с собой, переезд много времени не займет. Сиди дома и открой дверь по первому свистку. Тоха, пошли за барахлом!

В лифте Антон, прокручивая в голове краткий разговор, задумался: почему Дима сдался без борьбы, даже не пытаясь возразить, отказаться от явно нежеланного соседа, пусть даже тот въезжает всего на две-три недели?

– Ловко ты с ним, – сказал Антон, не выдержав. – Я, конечно, понимаю, что тебе как организатору – цены нет, но мне всегда казалось, что на Диму здравыми доводами нельзя воздействовать.

– Почему? – спросил Егор, выволакивая сумки из багажника. – Он вполне разумен.

– Да брось, – фыркнул Антон. – Димка истерик, это с первого взгляда видно. Он как собака на сене: даже если бы во дворце жил и со мной никогда не пересекался, все равно воспротивился бы моему заселению! А тебе не отказал. Более того, он тебя почему-то боится.

– Фигня!

– Боится, боится. Точнее, боится с тобой поссориться. Я понимаю, что он в какой-то степени тебе обязан знакомством с Люксенштейном, но уже столько времени прошло. Он – самостоятельная личность. Не бухаться же ему тебе в ноги каждый раз с благодарностями?

Егор не ответил.

Отперев тяжелую дверь подъезда, они, пыхтя, как паровозы, дотащили сумки и пошвыряли их в лифт.

– Ну, ссориться со мной ему действительно не с руки, – пояснил Егор. – И дело не в том, что я волею случая когда-то свел его с продюсером. Просто пару месяцев назад мой папахен сделал скромный, но очень полезный подарок, переписав на меня часть акций компании, кое-какие активы и проекты. Так вот, согласно новому контракту, пятнадцать процентов проекта «Дима Белов» принадлежат мне.

Сбыв с рук Антона вместе с его проблемами, Егор поехал домой.

Уже несколько дней он был взвинчен, что весьма неблагоприятно сказывалось и на его настроении, и на качестве работы. Теперь, когда Фортуна повернулась лицом, было бы грешно отталкивать ее с презрительной миной. Но он ничего не мог с собой поделать. На светлом фоне общего благополучия темным пятном расползался приезд матери.

За два года в Москве он привык игнорировать ее мольбы бросить чужой, холодный город и вернуться в родной Новосибирск, под теплое мамино крыло. Возвращаться теперь, когда у него все начало получаться, появилась интересная, а главное высокооплачиваемая работа, друзья, Алла, когда наладились отношения с отцом, совершенно не хотелось. Боталов, гордясь сыном, выгодно отличавшимся от мальчиков-мажоров его друзей-олигархов, периодически швырял с барского стола не кости, а вполне аппетитные куски. И если прежде Егор был слишком горд, чтобы принимать их, то теперь не отказывался ни от чего. Работа журналиста, как он быстро уяснил, предполагала постоянное пользование халявой. И если прежде с презентаций он таскал ручки, блокноты, брелоки и прочую мелочь, то теперь, будучи раскрученным ведущим, Егор становился обладателем куда более дорогостоящих подарков. Отец, на радостях, что сынуля делает карьеру, а не шатается по ночным клубам с припорошенным кокаином носом, не оставлял попыток приобщить Егора к семейному бизнесу. Сын брыкался, предпочитая вариться в телевизионном соку, но охотно брал подарки. Инна не отставала от мужа. Жить ей с Боталовым становилось все труднее. Деспотичный, агрессивный и мстительный, он не упускал возможности превратить ее жизнь в ад. Нарастающее напряжение грозило прорваться…

Инна почти перестала бояться, что Егор ее выдаст. Слишком часто ему приходилось наблюдать на семейных обедах, как папаша издевается над мачехой. Иногда Инна даже прибегала к помощи пасынка, чтобы сбежать на свидание к Романенко, испытывая при этом мстительную радость, что смогла использовать Егора во вред мужу. А использовав, не могла не отблагодарить…

Самого Егора адюльтер мачехи нисколько не волновал. С отцом он поддерживал ровные отношения, которые нельзя было назвать сыновними. По большому счету, Боталов ему даже не нравился. Однако в суровой и жестокой Москве плыть по течению на комфортабельной яхте было куда удобнее, нежели выгребать вплавь. Амбициозный мальчишка, решивший всего достичь самостоятельно, потерялся в асфальтовых джунглях, уступив место жесткому юноше с дерзким холодным взглядом. И в этой новой жизни его устраивало практически все… кроме звонков из дома.

Так получилось, что за два года вырваться в Новосибирск удалось всего дважды, и оба раза это были служебные командировки. Один раз Егор был лицом телеканала, сопровождающего в гастрольном туре Теодора Алмазова. Блистательный Теодор предпочел «позабыть», что Егор – тот самый журналист, который высмеял его перед всеми, а у Егора хватило ума об этом не напоминать. Второй раз Егор вел концерт. Все произошло очень быстро, так что повидаться с матерью удалось лишь на несколько минут.

Виктория располнела, однако ее характер ничуть не изменился. Оба раза она воспользовалась моментом, чтобы вернуть заблудшую овцу в стойло. Однако ее попытки провалились. Егор бросать Москву не собирался, а в отпуск уехал к морю. Его общение с матерью ограничивалось редкими звонками. Сообразив, что сын не вернется, Виктория решила приехать к нему сама, что Егора совершенно не обрадовало.

– Ну, и как мне к ней обращаться? – чуть не плакала Алла, которую пугал приезд потенциальной свекрови. – Виктория Павловна? Или просто Виктория?

– Называй ее – Викуся, – посоветовал Егор. – Она такой фамильярности не потерпит и быстро уедет. И будет нам счастье!

– Смешно тебе, – взвыла Алла. – А мне вот нисколько. Как бы ты себя чувствовал, если бы к нам приехал мой папа?

– Нормально, – пожал плечами Егор. – У тебя папа – физик-ядерщик. Мы поговорили бы с ним о протонах, нейтронах, выпили бы огненной воды и выкурили трубку мира.

– Твоя мама курит?

– Нет.

– Ну вот, три пункта отпадают, – хмыкнула Алла. – С ней не поговорить о протонах, нейтронах и не выкурить трубку мира. Осталась только огненная вода.

– Так она и огненную воду не пьет, – усмехнулся Егор. – У тебя прямо вечер обломов.

– Я тогда проще поступлю, – вздохнула Алла. – Мне, конечно, безумно хочется познакомиться с твоей мамой, но собственная жизнь и психическое равновесие дороже. Поэтому я уеду на съемки и ночевать не приду, пока она не уедет. Как тебе такой вариант?

– По-моему, просто гениальный, – засмеялся Егор. – А если мы все-таки решим пожениться, ты будешь от свекрови всю жизнь прятаться в сундуке?

«Пожениться…»

Эти слова прозвучали для Аллы музыкой!

Они жили вместе уже больше года, но о свадьбе никто даже не заикался.

Егор, как это присуще большей части мужиков, молчал, а сама Алла завести разговор на эту тему не отваживалась. Она знала, что Боталов-старший косо смотрит на их отношения. Александр никогда не приглашал Аллу на семейные ужины, Егору приходилось тащить ее с собой силой, хотя она отнекивалась и упиралась. В помпезном особняке Боталовых Алла чувствовала себя неуютно и боялась взять не ту вилку – вдруг засмеют? К тому же Боталов прочил в жены сыну совсем других девиц: манерных Барби, мнительных, капризных, купивших водительские права, дипломы престижных университетов, изучавших иностранные языки непосредственно в тех странах, где жили аборигены. Девицы были красивы, длинноноги, с пухлыми силиконовыми губками, блондинистыми выпрямленными прядями, эффектно тонированными в разные цвета, порочными глазками и сексуальным опытом, полученным на заднем сиденье автомобилей и в кроватях таких же пустоголовых Кенов. В придачу к Барби шли кукольные домики в восемь этажей, крутые тачки, фамильные бриллианты, скупаемые на престижных аукционах, и акции Газпрома. На фоне красоток Алла терялась, начинала заикаться и в конце концов нажила комплекс: она Егору не пара, рано или поздно он ее бросит!..

Поэтому его сегодняшние слова прозвучали, как гром с ясного неба.

Поверить в это было невозможно…

Алла предпочла не переспрашивать.

Может, он оговорился? И если нет, то непременно повторит.

В груди, где-то на уровне сердца, вспыхнул жар…

Хотелось сбросить с себя одежду и утонуть в темных омутах глаз любимого…

Но Алла побоялась поддаться порыву. Вместо этого она сделала вид, что пошла готовить ужин. Там, тупо глядя на разделочную доску, на которой небрежно развалилась куриная тушка, Алла дала слово: ради того, чтобы быть вместе с Егором, она вытерпит все что угодно!

Даже стерву-свекровь.

Если Егор и надеялся, что мать, решившая провести с единственным сыном новогодние каникулы, позабудет былые распри, задвинет в дальний угол собственные претензии, то как только она вышла из поезда, надежда улетучилась как дым.

Виктория была не в духе.

Ей не так повезло с попутчиками, как когда-то ее сыну. Компанию всю дорогу ей составляла мамаша с двумя чадами лет шести-семи. Попутчица имела собственное мнение о воспитании детей: заставляла их читать вслух, декламировать стихи, причем до самой ночи, а когда дети шалили, вопила громовым голосом.

– Тише, вы что, не видите, люди спят! – заорала она над ухом Виктории.

Та, уже начинавшая подремывать, подскочила на своей полке, ударилась о складной столик и злобно посмотрела на попутчицу.

Добродетельная мамаша и ухом не повела.

Так продолжалось трое суток. К концу путешествия Виктория ненавидела всех детей на свете скопом и каждого в отдельности. И всерьез думала, что если бы Господь вообще не создавал их, жить было бы куда легче…

А что? Люди бы размножались почкованием, делением или каким другим безболезненным методом – красота! Отпочковался, бросил усик на другую грядку – и все, отмучился…

Все лучше, чем переться из морозного, заиндевевшего по самые брови шпилей, уютного Новосибирска в слякотную грязную Москву.

Обида и раздражение захлестнули ее с новой силой, когда она увидела сына.

Нет, конечно, в первые минуты была радость, но потом, когда Егор катил к машине ее чемодан, Виктория нервно поджала губы.

Сыночек не выглядел забитым, несчастным и неухоженным. На нем была дорогая кургузая курточка, слишком тонкая даже для Москвы, столь же явно говорившая, что ее обладатель приехал на машине, сколько о том, что куплена она не на блошином рынке. От сыночка шибало дорогим парфюмом, его черные ухоженные волосы стриг хороший парикмахер. А когда Виктория увидела машину – агрессивного хищнорылого зверя с таинственной надписью «Инфинити» на лоснящейся черным лаком заднице, – она окончательно поняла: сын никогда не вернется домой. Ему хорошо тут, рядом с папашей, купившим любовь кровиночки дорогими подарками!

Она же сыну не нужна…

– Мам, ты голодная, наверное? – заботливо осведомился Егор. – В такую рань ничего не работает еще, разве что «Макдоналдс». Купим тебе поесть?

– Не надо, – излишне резко ответила Виктория, а потом испугалась, увидев, как дернулись брови сына, совсем как у его проклятого папаши, перед мгновенной, ослепляющей вспышкой гнева и раздражения.

– Я не очень хочу есть, перед выходом из поезда доела все, что брала с собой. Да и эти фастфуды очень вредны для здоровья…

– Да ну, брось, – рассмеялся Егор. – От них никто еще не умирал, если не питаться этим ежедневно, конечно.

Она помолчала и нашла новый повод для нотации:

– Нам следовало взять такси, я не одобряю, что ты сам водишь по таким дорогам. Это очень опасно…

Егор снова дернул бровями и слегка поджал губы.

Опасный знак!

Виктория опомнилась.

– Знаешь, я так устала, – мягко сказала она. – Дорога была ужасная. Кажется, за три ночи я ни разу не смогла как следует поспать.

– Чего ж самолетом не полетела? – спросил Егор.

Виктория напряглась. Голос сына был сырым и холодным, с царапающими горло льдинками. Надо вести себя сдержаннее, иначе домой она вернется уже завтра.

Причем самолетом.

– Я боюсь летать, ты же знаешь. А эта Алла, какая она? Расскажи мне…

Сын поплыл, купившись, как маленький ребенок на конфету, и взахлеб начал рассказывать о своей подружке, которую Виктория уже ненавидела. Для нее Алла была еще одним грузилом, удерживающим сына вдали от нее. Виктория откинулась на спинку кресла, слишком мягкого и комфортного, чтобы подогреть ее злость, и слушала сына.

Чтобы не дать волю нарастающему гневу, Виктория уставилась в боковое окно, по которому рикошетом бились снежинки, оставляя длинные мокрые полосы.

«Нет, – думала она, – сам он из этого сладкого ада не уйдет. Отец не отпустит, да и кто по доброй воле отказывается от красивой жизни? Значит, придется заставить его. Но как? Рассказать все?..»

Виктория искоса посмотрела на сына, и тот, случайно повернувшись к матери, перехватил этот взгляд, не суливший ничего доброго.

Егор поперхнулся словом и замолчал, сдвинув брови на самой переносице, но Виктория уже не стала отвлекать его беседой, сознательно взращивая в себе агрессию и злость, собираясь вооружиться ими, как взрывчаткой. Ведь ей придется иметь дело с грозным соперником, которому тоже есть что противопоставить безрассудному воину, вышедшему в одиночку против хорошо вооруженной армии!

Спустя сутки в шумном здании Ярославского вокзала Виктория, в крови которой еще догорали адреналиновые вспышки, поняла, что проиграла битву окончательно и бесповоротно. Уставившись в одну точку, она стиснула кулаки так, что ногти впились в ладони, оставив багровые следы.

Как можно было выставить себя такой идиоткой?

Сидевшая напротив женщина давно рассматривала ее с беспокойством. Ей не нравилось лихорадочное волнение пассажирки, ее нездоровая бледность, провалившиеся, с черными кругами, глаза, сжатые, точно от боли, губы. Она без конца что-то беззвучно повторяла, словно молилась. Наконец, случайная попутчица не выдержала и подошла к Виктории.

– Вам плохо? – участливо спросила она.

Виктория подняла на нее затравленный взгляд, полный отчаяния.

– Да. Мне плохо, – ответила она и неожиданно для себя заплакала.

Женщина засуетилась, принесла воды, каких-то таблеток, сунула ей бумажные носовые платки и успокаивающе погладила по плечу.

– Вы не плачьте, – мягко сказала она. – Все пройдет.

– Ничего не пройдет, – глухо буркнула Виктория, захлебываясь слезами. – Ничего уже не пройдет!

– Пройдет, – мягко возразила женщина. – Все будет хорошо. Кончится зима, солнышко согреет вашу душу, и вы забудете о бедах… Нужно только подождать. Наша бабья доля – терпеть и ждать…

«А ведь она права, – с горечью подумала Виктория, терзая платок. – Ничего бы не случилось, если бы я просто была чуть терпеливее, не показала себя истеричной дурой, не вывалила все, что было, так сразу, чтобы насладиться моментом унижения и злости бывшего мужа! Тогда бы не пришлось смотреть на внезапно исказившееся от гнева и отвращения лицо Егора. Капля камень точит. Если бы я была терпеливее, я бы выиграла битву. А теперь отступать поздно, я потеряла все…»

Сейчас, сидя на неудобном жестком стуле, Виктория вяло подумала, что с самого начала вела себя неверно.

А могла ведь догадаться по поведению сына, что он встанет не на ее сторону! Но она не смогла сдержать клокочущее раздражение, усиливаемое климактерическими припадками, от которых ее кидало то в жар, то в холод…

Пассия сына ей не понравилась сразу: патлатая дылда, едва ли не выше Егора, в квадратных очках, за которыми настороженно поблескивали глазки…

Нет, такая – не пара Егору!

Она встретила Викторию преувеличенно доброжелательно, отчего та сразу поняла: Алла ее боится. От осознания этого самомнение Виктории прыгнуло до небес.

Оглядев долговязую фигуру девушки, упакованную в длинный до пола махровый халат, Виктория не преминула отметить, поджав губы:

– Вообще-то вы могли бы и одеться.

– Ох, простите, дело в том, что мне скоро на работу, – стушевалась Алла, непроизвольно сделав шаг назад. Та удовлетворенно ухмыльнулась. – Может быть, вы хотите принять душ с дороги?..

– Безусловно, – прервала ее Виктория. – Егор, детка, там в моем чемодане есть чистые полотенца, будь добр, принеси их мне…

– Мама, там, в ванной, есть полотенца, – прервал Егор. – Я с утра достал.

– Умница, – кивнула Виктория и удалилась.

Алла закатила глаза, а Егор беспомощно развел руками.

Видевшая их отражение в зеркале Виктория улыбнулась.

Ничего, это лишь первая часть Марлезонского балета, скоро эта выскочка получит по заслугам!..

В квартире было очень даже ничего, это Виктория заметила сразу. Не по ее, конечно, вкусу, но красиво и богато. Сама она предпочитала не умеющую стареть классику – с рюшами и позолотой, балдахинами и лепниной. Сынуля выбрал авангард и модерн.

В его квартире, виденной Викторией до того лишь на фотографиях, преобладали лаконичные формы, хромированные материалы, строгие линии, приглушенные тона точечных светильников, сочные краски на стенах и ультрасовременная бытовая техника, к которой даже подойти было страшно. Ванная тоже была ничего: большая, с ванной и душевой кабинкой, элегантным унитазом и громадным, почти во всю стену зеркалом, показавшимся Виктории «неприличным»…

Повалявшись в воде с приятно щекочущей тело пеной, Виктория расслабилась и даже полистала журнальчик, вытянув его из стопки, громоздящейся на стиральной машине. Журнальчик был так себе: ни кулинарных рецептов – как из одной свеклы, кусочка печени и листьев одуванчика приготовить салат, жаркое и маску для лица, ни медицинских советов – как лечить подагру и запор корнем чертополоха. Ни выкроек, ни вязания… Создатели журнала советовали с блеском и шиком отдыхать на Мальдивах, пить мохито, носить жемчуг с маленьким черным платьем и надевать шляпки на лошадиные бега. Здесь же приводились фотографии примелькавшихся теле– и кинодив, с бокалами, в шляпках, рядом с жеребцами. Все носили жемчуга, отдыхали на Мальдивах и пили модные коктейли. На двух страницах какая-то Наталья Гусева напыщенно расписывала премьеру шекспировской драмы. Ромео и Джульетта представали в трех ипостасях: юными, умирающими от неразделенной любви, старыми, выжившими в мясорубке борьбы двух кланов, и в итоге – двумя грибами-плазмодиями. Журналистка взахлеб расхваливала находку модного режиссера Альфреда Жмуркина-Тапочкина и хулила безвкусных плебеев, не оценивших концептуальное решение гения.

Наглость Жмуркина-Тапочкина по отношению к Шекспиру Викторию расстроила. Классика есть классика. Она еще как-то смирилась с голливудской интерпретацией «Ромео и Джульетты» с молоденьким блондинистым актером, впоследствии трагично утопшем на врезавшимся в айсберг корабле, но представлять Ромео и Джульетту в виде двух мухоморов ее разум решительно отказывался!

Может быть, именно поэтому Виктория сорвалась за завтраком.

– Этот салат готовят не так, – решительно заявила она, отведав поданное Аллой угощение.

– Почему не так? – осведомилась Алла. Ее глаза опасно сверкнули.

– В него надо добавлять свежие огурцы и кукурузу, а не горошек. Иначе получается какая-то вариация на тему оливье, – назидательно сказала Виктория.

Алла пожала плечами.

– Это ведь салат, – улыбнулась она. – А женщины, как известно, могут сделать из чего угодно три вещи: салат, шляпку и скандал.

– Вы хотите поскандалить? – сладко осведомилась Виктория.

– Нет, это старинная французская пословица, – так же приторно ответила Алла.

– Девочки, не ссорьтесь, я куплю вам прялку, – натянуто рассмеялся Егор. Виктория вспыхнула.

– Ты слышишь, как она говорит с твоей матерью?

– А что я такого сказала? – удивилась Алла.

Виктория зло поджала губы.

– Милочка, вам, простите, родители в детстве не пытались привить хорошие манеры?

– Мама, перестань, – негромко предупредил Егор.

Но Викторию уже несло. «Стерва, – подумала она, прежде чем выдать патлатой выскочке все, что думает. – Пристроилась под боком молоденького, красивенького и богатенького, а сама-то – лимита подзаборная!.. Наверняка приехала из какого-нибудь Мухосранска, а сын, лопух, уши развесил, польстился на ноги и титьки, как все мужики».

– Видите ли, дорогая, – с видом великосветской дамы заявила Виктория, – перечить старшим, собственно, вообще не принято. Тем более я не советовала бы вам это делать, раз вы живете с моим сыном, не будучи его женой.

– Мама! – воскликнул Егор.

Алла вспыхнула, но благоразумно промолчала, хотя, судя по стиснутым челюстям, ей хотелось сказать очень много.

– Егор, я на многие вещи смотрела сквозь пальцы, но это уже чересчур, – строго сказала Виктория. – Встречи, свидания, романтика, это все понятно. Но жить вот так – это неправильно. Я не для того воспитывала тебя все эти годы, чтобы смотреть, как ты разрушаешь собственную жизнь…

Алла вскочила и пулей вылетела из комнаты.

Егор дернулся следом, но в последний момент остановился и исподлобья посмотрел на мать.

– Мне не семь лет, мама. Я взрослый мужчина и построю свою жизнь, не оглядываясь на твой неудачный жизненный опыт, – произнес он, почти шипя от ярости.

В его черных глазах плескалась бездна.

Егор вышел из комнаты, оставив мать с открытым ртом…

Бездарно проиграв первый раунд, Виктория была положена на лопатки и во втором. Егор и Алла уехали на работу, громко хлопнув дверью, оставив ее наедине с мрачными мыслями.

Однако неприятности еще только начинались.

Подсознательно Виктория ожидала катастрофы, и потому видеться с бывшим мужем в ее планы не входило. Однако ситуация повернулась так, что избежать встречи не удалось.

Семейную сцену в ресторане организовала не в меру активная Инна, новая супруга Александра. Викторию поставили перед фактом. Здравый смысл подсказывал, что от свидания надо отказаться, но внутри бурлил гнев и обида на заблудшего сына, и Виктория согласилась.

– Мне так интересно повидаться с вами, – чирикала в трубку Инна. – Егор – очень хороший мальчик! Я не прощу себе, если не увижу женщину, которая так замечательно воспитала его.

До этой фразы Виктория еще отнекивалась от предложения пообедать «в семейном кругу», но лесть сыграла с ней злую шутку. Ей тоже было интересно посмотреть на новую жену Александра – точнее, убедиться, что какой бы та ни была, мужу она все равно не пара!

Из чемодана было извлечено нарядное платье, взятое на всякий случай. Бесцеремонно порывшись в тумбочке Аллы (в конце концов, я в доме своего сына, а не этой патлатой выскочки!), Виктория нашла бигуди и соорудила вполне пристойную прическу. Сын позвонил прямо с работы и второпях сообщил, что заедет за ней к шести, к этому времени она должна быть готова.

– Аллочка тоже едет? – вкрадчиво поинтересовалась Виктория.

– Алла занята до самой ночи, у нее пилотный выпуск передачи, – сухо сказал сын.

– Я буду рада повидать отца и познакомиться с его семьей, – вежливо сказала Виктория.

– Угу, – буркнул Егор и отключился.

«Паршивец, – взбесилась Виктория. – Еще дуться будет! Да, мне не понравилась Алла. Имею право высказать свое недовольство! Судя по всему, она и Саше не нравится. Что же, он прав. Такая девушка не должна входить в нашу семью. Егор достоин лучшего, хотя он этого явно не понимает».

Егор приехал хмурый, на расспросы отвечал вяло и поторапливал мать, не обратив внимания на то, как она выглядит, хотя прежде всегда сыпал дежурными, но от этого не менее приятными комплиментами.

Виктория еще раз обиделась, но постаралась не показать виду, даже когда сын в машине демонстративно позвонил Алле и с явно преувеличенным вниманием расспросил о прошедшем дне. В сторону матери он не поворачивался, машину вел так, что Виктория ойкала и вцеплялась в ручку над дверью, молясь, чтобы сновавшие по дороге металлические чудовища не врезались в них.

– Осторожнее! – нервно воскликнула она, когда Егор, подрезав какую-то дряхлую иномарку, стремительно вылетел на проспект.

Сын мельком взглянул на мать и слегка сбросил скорость.

– Неужели нельзя ездить аккуратнее? – вспылила Виктория.

Егор не ответил, только вцепился в руль так, что костяшки пальцев побелели, словно замороженные.

До самого ресторана он не проронил ни слова.

Виктория почувствовала, как начинает закипать. Этот сопливый мальчишка хочет ее наказать?!

Да что он себе возомнил?!

Припарковав машину, Егор дождался, когда швейцар откроет двери, впуская его мать.

Виктория внутренне ахнула.

В таких ресторанах ей не приходилось не только бывать, но и видеть воочию, разве что на страницах модных журналов или по телевизору, где очередная Карменсита, перенесенная к нам из Мексики, теряла отца, детей и память. От Виктории не укрылось, что швейцар окинул ее долгим оценивающим взглядом, пробежавшись по фигуре с головы до ног, и она вспыхнула до самых корней волос: еще один мерзавец, привыкший встречать по одежке!.. Настроение скакнуло вниз, к ковровой дорожке, показавшейся ей слишком шикарной, чтобы лежать на мокром от растаявшего снега асфальте.

Дальше было еще хуже. Скинув шубу из нутрии, Виктория вдруг почувствовала себя жалкой и бедной. Ее парадное платье на фоне нарядов посетителей смотрелось дешевой тряпкой с вьетнамского рынка, а простенькие украшения – кустарной подделкой.

Александр и Инна уже сидели в зале.

Егору Боталов улыбнулся ласково, на бывшую жену посмотрел холодно, но все-таки нашел в себе силы сделать шаг вперед и церемонно чмокнуть в щеку. Его губы были холодными и сухими, Виктории показалось, что ее поцеловала рептилия.

Инна была более приветлива. Создав вокруг Виктории ненужную суету, она за пару минут задала ей с десяток вопросов и ничуть не обиделась, не получив даже трети ответов. Казалось, ее совершенно не интересовало то, о чем она спрашивала мгновение назад: ни здоровье экс-супруги Боталова, ни ее впечатления о Москве, ни о том, любит ли она лангустов или предпочитает омаров. Виктория улыбалась, стараясь не смотреть на внушительный бриллиант на пальце Инны.

Помнится, на их с бывшим мужем свадьбу обручальные кольца пришлось брать у родителей…

Этот «родственный» ужин был плохой идеей.

Кажется, это сразу поняли все, кроме Инны, которая болтала за четверых, задавала уйму вопросов, расхваливала характер угрюмо жевавшего Егора. Ее бессмысленное щебетание раздражало всех. Александр настороженно косился на бывшую жену, стараясь казаться благожелательным, и даже дважды спросил ее, как она сейчас живет. Виктория, готовая запустить в Инну соусником, не выдержала:

– Я кажусь тебе настолько тупой, что ты все вопросы повторяешь по два раза? – ядовито спросила она.

– Ну, ты никогда не отличалась ни умом, ни сообразительностью, – хохотнул Александр. – Какой нормальный человек пойдет работать учителем? Это же курам на смех.

– Во время дефолта эта ненормальная работа спасла нас с сыном от голода, – парировала Виктория. – Ты, кажется, в те годы не слишком нам помогал. Не напомнишь, куда ты вложил свои денежки, а они пропали раз и навсегда?

Александр побагровел.

Егор и Инна не вмешивались. В глазах у обоих горели злые азартные огоньки: они настолько увлеклись перепалкой Боталова и Виктории, что даже жевать перестали.

– Как бы там ни было, я свои денежки вернул, – ядовито отрапортовал Александр. – А потом и приумножил. Тебе ли жаловаться? Все эти годы я заботился о сыне, а ведь ты так хотела, чтобы я в его жизни никогда не появился.

– Конечно, – кивнула Виктория. – И сейчас хочу. Особенно, если учесть, как тебе достались твои капиталы.

Александр позеленел от злости и без особых усилий согнул пальцами массивную вилку, которую сжимал в руке.

– Осторожнее, дорогая, – вкрадчиво произнес он. – Я ведь могу не посмотреть, что мы в общественном месте…

– И что ты мне сделаешь? – искривила губы Виктория.

– Узнаешь, – угрожающе пообещал Боталов.

Виктория швырнула свои приборы в тарелку.

Они настолько громко звякнули о фарфор, что обернулись другие посетители, с недоумением глядя на четверых гостей заведения, явно пребывавших в дурном настроении.

– Егор, ты слышал? Он мне угрожает! – воскликнула Виктория. – Ну нет, я этого так не оставлю! Спасибо за ужин. Надеюсь, ты не обеднеешь, заплатив за него? Егор, поднимайся, мы едем обратно, а завтра ты вместе со мной уедешь в Новосибирск. Я не позволю тебе находиться рядом с этим человеком!

– Он никуда не поедет! – прорычал Боталов.

– Я никуда не поеду, – подтвердил Егор. – Во всяком случае, пока не пойму, что тут происходит. Чего это вы как с цепи сорвались?

– Нет, поедешь, – прошипела Виктория, поднимаясь со стула. – И поедешь немедленно. А твой отец не станет мне возражать, не так ли?!

– А если стану? – негромко спросил Боталов, но глаза его метали молнии.

Инна вжалась в стул, опасаясь пошевелиться.

– А если станешь, тогда все вокруг, а не только твой сын, узнают, что ты – убийца! – излишне громко выкрикнула Виктория. – И я не позволю тебе воспитывать его!

В зале воцарилась тишина, даже музыканты перестали играть.

Посетители замерли, не донеся вилки до ртов, и уставились на странную пару с нескрываемым любопытством.

Виктория затравленно огляделась вокруг.

Боталов покосился на ближайший столик, а потом веско произнес вполголоса:

– Он уже вырос. Поздно ты подумала о воспитании, хотя… Думаю, что с твоей стороны Егору тоже досталось немало хороших генов, не так ли, Викуся? Ты не хочешь рассказать сыну о своей сестре?

Виктория смертельно побледнела.

Александр удовлетворенно посмотрел на бывшую жену и, обмакнув кусок хлеба в соус, отправил его в рот.

– Викуся, – с наигранным любопытством спросил он, – ты, кажется, что-то говорила об убийцах? Не хочешь развить эту тему?

– Да что происходит, черт вас побери, – разозлился Егор. – О чем вы говорите?

– Егор, – слабым голосом произнесла Виктория, – отвези меня домой. Мне плохо.

– Никуда я не поеду, пока мне не расскажут, что вы имеете в виду, – отрезал он.

– Никуда он не поедет, – коротко сказал Александр, без всякой жалости глядя, как синеющая Виктория хватает ртом воздух. – В конце концов, ты ведь так хотела, чтобы он все знал о своем непутевом отце. Ну а я, со своей стороны, охотно расскажу про мамашу.

– Егор, мне нужно прилечь, – прошептала Виктория. – Мое сердце… Я сейчас упаду… Отвези меня домой.

– Нет у тебя сердца, – грубо сказал Александр. – Не строй тут из себя умирающую лебедь. Ты нас всех переживешь.

– Мне надо лечь, – бубнила Виктория.

Инна сорвалась с места и поддержала ее, обняв за плечи:

– Давайте я вас отвезу. Саша, мне кажется, так будет лучше…

– Да, убери ее с глаз моих долой, – досадливо сказал Боталов. – Мне с сыном надо поговорить.

Не сводя глаз с отца, Егор протянул мачехе ключи от машины и квартиры.

Виктория глухо простонала, надеясь привлечь его внимание, но Егор смотрел на Боталова.

Осознав беспочвенность своих попыток, Виктория расплакалась и позволила себя увести.

Половину дороги она прорыдала, понимая, что только что сделала фатальную ошибку. Инна, искоса поглядывавшая на нее, не пыталась ее утешить, она о чем-то сосредоточенно размышляла, нахмурив лоб. Не подъезжая к дому, она резко свернула влево, припарковавшись у кафе, не выглядевшего респектабельным. Поначалу Виктория не отреагировала, и, только осознав, что они больше никуда не едут, недоуменно завертела головой.

– Где мы? – всхлипывая, спросила она. – Мы ведь еще не приехали?

– Вика, я очень хочу уйти от мужа, – коротко сказала Инна. – Но он меня никогда не отпустит по доброй воле. У нас дочь… Расскажите мне все. Я больше не могу так жить…

Александр смотрел в окно.

Его усталое посеревшее лицо напряглось, челюсти были стиснуты так, что зубы скрипели. Сжав руки, он мертвым, лишенным интонаций голосом рассказывал историю своей прошлой жизни.

– Сам понимаешь, времена тогда были другими, но каяться мне не в чем.

Егор не ответил.

Сторонний наблюдатель, впервые видевший их вдвоем, сразу догадался бы, что за столиком находятся отнюдь не случайные люди, а именно отец и сын. Сходство было очевидным – даже брови они хмурили одинаково.

– Я надеюсь, ты сможешь меня понять, – вздохнул Боталов. – Ну а не поймешь… Что тут поделаешь? Переживу, хотя, конечно, мне будет больно.

– Я понимаю, – спокойно ответил Егор. – Времена были другие. Но ведь человек погиб.

– Если бы не он, погиб бы я, – взорвался Боталов. – А тебя тогда и на свете бы не было.

Егор не ответил.

Пальцы, которыми он вертел в руках вилку, тряслись. На столе остывало жаркое, в стеклянном сосуде плавала догорающая свечка. Вода в сосуде почему-то тоже вибрировала огонь трепетал, а свечка грозила вот-вот затонуть умирающим «Титаником».

В воздухе витали вкусные ароматы жареного мяса, кофе и дорогих сигар, сквозь которые пробивались тонкие запахи эксклюзивного парфюма и – чуть-чуть – мускусное амбре человеческого пота.

Александр посмотрел на сына, на его высокий гладкий лоб, обрамленный дурацкими длинными прядями, заглянул в глубокие черные глаза, смотрящие с дерзким укором, и снова вздохнул.

Они были похожи и не похожи одновременно.

Александр подумал, что, если сравнить с деревом, то он сам – это ствол, крона, густая, тянущаяся к солнцу, прокладывая себе путь среди таких же, как он сам, деревьев, чтобы затмить их собой, засыпать удушающей хвоей, уничтожив все живое вокруг.

А Егор – корни, таинственные, незаметные, наполненные своим колдовством. У сына все загнано внутрь. При всей его внешней открытости Егор – не просто лидер, нет! Он лидер тайный, серый кардинал, интриган, готовый втянуть в авантюры кого угодно…

Александр давно приглядывался к странной связи сына и второй жены. Ему казалось подозрительным, что эта парочка уж слишком спелась (черт побери, Инна лишь на несколько лет старше, всякое бывает!), но скоро убедился, что подозревать сына не в чем, особенно с тех пор, как в его квартире появилась эта смазливая породистая брюнеточка с надменным взглядом. Однако Инну и Егора явно связывало нечто большее, чем простая дружба… Ладно, он займется этим потом, когда разберется с бывшей женой, так некстати свалившейся ему на голову со своими разоблачениями…

– Мама знала, да? – спросил Егор каким-то странным тонким голосом, не вязавшимся с его внешностью.

– Знала? – саркастически фыркнул Боталов. – О, да – она знала! Точнее, думала, что знает. Выдумала себе удобную сказочку, тиранила меня ею, как кнутом, понукала да посвистывала. Я бы забрал тебя к себе еще двадцать лет назад, но ведь она не разрешала: мол, ребенок не должен жить с убийцей!.. Кто бы говорил…

– Расскажи, – тихо потребовал Егор.

В его голосе захрустел лед – острый, с опасными режущими краями…

– Это старая история. Думаю, ты не знал, что у твоей матери была сестра. Лида. И поначалу я познакомился с ней…

Боталов залпом осушил бокал коньяка и махнул официанту. Тот подлетел с угодливой улыбкой, налил новую порцию.

Егор рассмеялся.

Александр зыркнул глазами.

– Что смешного?

– Как в мексиканском сериале…

Боталов серьезно посмотрел на него.

«Истерика, что ли?»

– Ой, не могу, – хихикал Егор. – Это и правда смешно! Я даже знаю, что ты мне сейчас скажешь… Обычно это звучит так: я хочу тебе сказать, Хосе Игнасио, что твоя мать – тебе не мать, а родила тебе Донья Эсмеральда Вильяреаль… – Егор задрал голову вверх и забился в идиотском смехе. Боталов быстро огляделся по сторонам, а потом, перегнувшись через стол, закатил сыну оплеуху. Шлепок был оглушительным. На них снова обернулись. Голова Егора дернулась в сторону. Смех прекратился. Сын схватился за наливающуюся краснотой щеку и ошеломленно посмотрел на отца.

– Достаточно, или еще врезать? – любезно осведомился Боталов.

– Д-достаточно, – ответил Егор.

– Можно продолжать?

– Валяй.

Александр вздохнул.

– Никакой Эсмеральды, – после недолгой паузы сказал он. – Виктория – твоя мать, я твой отец. Мексиканского «мыла» не будет. Я познакомился с Лидой значительно раньше, чем с Викторией. Дело молодое, стали встречаться, роман закрутился. Лида… она была особенной девушкой, очень тонкой, душевной. Первая любовь… Сам знаешь, как это бывает.

Александр отхлебнул коньяку и поморщился.

– Я стал приходить к ним в дом. Поначалу до меня не доходило, что Вика тоже положила на меня глаз. Потом стала приставать, а я…

Александр с трудом сдержал готовое вырваться крепкое словечко, но вовремя вспомнил, что говорит с сыном, а не случайным собутыльником.

– В общем, я не устоял. Мне тогда было примерно столько же, сколько тебе. Я некоторое время встречался с обеими. Тяжело об этом вообще говорить, а уж тем более тебе. Поэтому обойдусь без подробностей. Обе они составляли эталон идеальной женщины. Лида была доброй, нежной, утонченной, Вика – страстной, горячей…

Егор скривился.

Александр с трудом отогнал от себя воспоминания.

– Прости… это все-таки твоя мать… Я стараюсь без подробностей. Однажды Лида нас застала. С романом было покончено, Лида была гордой, и, хотя ей было очень тяжело, она порвала со мной окончательно. Мне бы, дураку, выбрать ее, но я тогда… словом, остался с Викой… и даже думал, что все хорошо, что счастлив! Но скоро Вика стала меня утомлять, я даже думал вернуться к Лиде, уговорить ее, но все как-то откладывал. А через пару месяцев Лида отравилась… Ужасно так: приняла большую дозу снотворного… Вика очень переживала, да и я чувствовал себя не лучшим образом. Горе нас сплотило. Мы поженились, родился ты. Жили мы в их квартире. Потом разразилась эта история с дележкой бизнеса… Вика стала нервной, злой. Наверное, она сама тогда испугалась, еще больше меня, жить с ней стало невыносимо. И когда совсем допекло, я решил уйти.

– Я не понимаю, – сказал Егор. – Ты же назвал ее…

– Да, я к этому и веду. Когда я стал собирать вещи, то случайно нашел дневник Лиды. Не знаю, почему Вика не уничтожила его. Он был запрятан далеко на антресолях, где мы хранили чемоданы.

– И что там было?

– Твоя мать планомерно уничтожала сестру. Это она подстроила, чтобы Лида вернулась домой раньше времени и застала нас. А когда я стал подумывать о том, чтобы вернуться к ней, Вика ежедневно рассказывала, в каких позах мы любим трахаться, как я ее люблю, как мы поженимся и у нас все будет в шоколаде.

– Она довела ее до самоубийства? – прошептал Егор.

Боталов медленно покачал головой.

– Нет. Боюсь, твоя мать убила ее.

– Я не верю, – резко сказал Егор. – Она не могла. И Лида… Не могла же она написать в дневнике, что ее отравила родная сестра, а потом закинуть дневник на антресоль.

– Нет, конечно. В тот вечер я ткнул дневник Виктории в лицо и сказал, что все знаю, имея в виду, что мне известно о ее воздействии на сестру. Вика побелела, упала мне в ноги и призналась… Сказала, что не хотела ее убивать, но просто обезумела от ревности…

Александр допил коньяк и снова махнул рукой официанту. Егор дождался, пока тот отойдет, и посмотрел на отца с ненавистью.

– Зачем ты это рассказал? – прошипел он. – Как мне теперь жить? Ты подумал?

– Ты же хотел все знать, – горько усмехнулся Александр.

– Я все равно тебе не верю, – зло сказал Егор. – Ты врешь.

Боталов пожал плечами.

– Спроси ее сам. Но когда будешь это делать, помни одно – ей нельзя верить.

– Я спрошу, – сказал Егор, поднимаясь.

В его голосе шумел ветер – холодный, злой, несущий суровые тучи, озаряемые по краям вспышками далеких молний.

Александр посмотрел тяжелым взглядом, как уходит сын, а потом, чертыхнувшись, вынул из кармана мобильный. После третьего гудка собеседник взял трубку, но не сказал ни слова, внимательно слушая Боталова. А тот был краток:

– У меня проблема. И ее надо срочно решить.

Виктория откинулась на спинку сиденья и уставилась в ночь.

Горло, утомленное непривычно долгим разговором, саднило. Когда она в последний раз говорила так много? Она уже не помнила. С тех пор, как непослушный сын умчался покорять столицу, разговаривать особо было не с кем. Деньги на счет продолжали капать, хотя Боталов мог легко перекрыть этот ручеек – ведь Егор остался в Москве. Сын тоже периодически радовал мать подарками и переводами, но это было совсем не то, чего хотела Виктория…

Она боялась признаться сама себе, что держит сына на привязи отнюдь не потому, что боится оставить его наедине с отцом, не потому, что волнуется за его судьбу, и даже не потому, что страшится одиночества.

Егор рос и с каждым днем все больше и больше походил на своего отца. И сама мысль, что она может держать в узде если не отца, то хотя бы его копию, доставляла Виктории мстительную радость. Она ловко научилась манипулировать обоими мужчинами своей жизни, шантажируя сына то материнской заботой, то слабым здоровьем, то ответственностью за нее…

(Ты уже взрослый, сынок. Вот когда я стану совсем старой, будешь ухаживать за мной…)

А отца – возможностью никогда не увидеть сына, необходимостью покупать ребенку дорогие игрушки…

(Если ты не пришлешь денег, он не пойдет на курсы английского, не поступит в университет, и тогда ты его никогда не увидишь! А если попробуешь забрать его у меня – я все, все расскажу…)

Пока Егор оставался в Новосибирске, Виктория не слишком беспокоилась. Иногда ей самой казалось, что после той страшной ночи, когда умерла Лидия, ее младшая сестра, в голове хрустнул и раскололся шарик от пинг-понга, а его острые края впились в череп с изнанки… Чувствуя невыносимую боль, она с удвоенной силой терзала сына и мужа, наслаждаясь их агонией.

Осознание, что кутенок, которого она растила, дрессировала, бесконечно дергая за поводок, вдруг оскалится, порвет ошейник и сбежит, не сразу пришло ей в голову.

А он сбежал, уехав за тридевять земель, превратившись на воле в роскошного, лоснящегося сытостью зверя, над которым она уже не имела власти.

Поводок оборвался, и теперь ее сын жил в другом месте – с позолоченной миской, носил ошейник со стразами Сваровски и даже не думал возвращаться в уютную будку под мамино теплое брюхо. Сорвавшись с цепи, он раз и навсегда оборвал возможность влиять на второго, куда более опасного зверя, опасно скалившегося на нее за сегодняшним ужином.

– Дайте сигарету, – хрипло сказала Виктория.

Блондинистая стерва, которая теперь жила с ее экс-супругом, нервно дернулась и начала рыться в сумочке. Поначалу они собирались посидеть в кафе, но войдя, ощутили нездоровый интерес со стороны местного контингента, состоявшего из маргинальных забулдыг.

Разговаривать пришлось в машине.

Нащупав пачку тонких дамских сигарет, Инна протянула их Виктории, вкусно щелкнула прикуривателем и поднесла к ее лицу.

Чуть в глаз не попала, зараза такая!

– Спасибо, – выдохнула Виктория и закашлялась. – Знаете, я так редко курю, но тема смерти сестры очень болезненна. Поверьте, Лида выбрала смерть сама, и я тут ни при чем, но Александру выгодно обвинять в ее кончине меня. Представляю, что он сейчас наговорил Егору. Но знайте: ему нельзя верить!

– Мне очень жаль вашу сестру, – нетерпеливо произнесла Инна. – Однако Саша… Почему вы назвали убийцей его? Кого он убил?

Виктория затянулась и выпустила красивое облако, приправленное ядовитым вишневым запахом. Инна вытащила из кармана мобильный, отключила звук и бросила телефон на приборную доску.

– История проста, – негромко сказала Виктория. – В начале этой марсосникерсовой эпохи у Саши был партнер по бизнесу, некий Протасов, Игорь Протасов. Они вместе начинали с сети ларьков. Протасов занимал в городе важный пост в Министерстве международной торговли. Стартовали они мастерски и скоро из ларьков перебрались в магазины. Дальше по накатанной: автомойки, химчистки, производство пластиковых окон, купили пару заводов… Мы уже были в разводе в то время, Саша обвинял меня в смерти Лидочки, ушел из дома… Я очень его любила, пыталась вернуть, но все было тщетно.

– Понятно, понятно, – резко бросила Инна, ерзая на месте. – А что с Протасовым?

– Сами знаете, большие деньги – большие проблемы. Саша захотел перевести капиталы в Москву, а Протасов был против. Саша потребовал свою долю, а это был немалый кусок! Игорь отказал. И тогда Саша нанял киллера. Протасов погиб при взрыве дома, там же сгорели его жена и ребенок. Так что, сами понимаете, наследников у него не осталось. Саша прибрал бизнес к рукам, перевел все в Москву, на этом история и закончилась.

– Почему вы думаете, что он причастен к убийству семьи Протасова? – тихо спросила Инна.

– Я слышала его разговор, – нехотя пояснила Виктория и нервно затянулась почти догоревшей сигаретой. – Случайно. Мы с Егором были за городом, в доме отдыха. Саша тоже оказался там. Узнав об этом, я решила уехать. Чтобы случайно не столкнуться с ним, я решила отсидеться в номере до вечера, а потом вызвать машину. Оказалось, что я живу прямо над ним. Он сидел на балконе и договаривался с каким-то человеком. Знаете, он совершенно не волновался, что его услышат. Прямо так и сказал: «Протасов – это проблема, и ее надо решить». Когда я приехала в город, то узнала о…

Виктория открыла окно и выбросила окурок на улицу.

– Я тогда сразу поняла, что значит – «решить проблему». Через несколько недель, когда Саша попробовал урезать алименты, я сказала, что все знаю, и если ему дорога репутация, то лучше бы ему со мной не играть. Я сказала, чтобы он даже не пробовал угрожать мне, я все записала и передала в верные руки. Если со мной что-то случится, ему не поздоровится…

– Да-а-а, – протянула Инна и откинулась на спинку сидения. – Кто бы мог подумать…

– Я должна вырвать Егора из его рук, – решительно сказала Виктория. – Понимаете, что он сделает с ребенком? Егор уже изменился! Вы не видите этого, потому что не растили его, но я-то, я – вижу! Он стал совсем другим: жестким, агрессивным, он перечит матери, не уважает мое мнение… Стал жить с этой девицей, которая мне открыто хамит. Вы представляете, что Александр сейчас наговорит Егору?!

– Представляю, – невесело ухмыльнулась Инна.

В темноте Виктория не видела выражения ее лица…

– Что мне делать, скажите? – взмолилась она.

– Вам надо уехать, – решительно сказала Инна.

Виктория замерла, а потом недоуменно повторила:

– Уехать?

– Ну да, – подтвердила Инна. – Вернуться домой.

– Но Егор…

– Послушайте, – проникновенно, вложив в голос всю убедительность, на которую была способна, сказала Инна, – здесь вы Егора не убедите. Что бы вы ему ни сказали – это будет ваше слово против слова Александра. Вы играете на его территории, а это опасно! Здесь, окруженный деньгами и связями, он всемогущ! Хотите вернуть сына – уезжайте домой. Там ваше поле, ваши правила и ваши аргументы. Егору, чтобы выслушать, придется за вами поехать. Ну а дома, как известно, и родные стены помогают. Вы расскажете ему всю правду, покажете старые фотографии, документы… Кстати, а где компромат на Александра?

– Спрятан дома за картиной, – рассеянно сказала Виктория. – Вы думаете, что мне надо…

– Конечно, – тряхнула головой Инна. – И прямо сейчас. Мы вернемся домой, соберем вещи, и вы улетите…

– Нет, я лучше на поезде…

– На поезде так на поезде! Будет время подумать. Я помогу вам собраться, оставим Егору короткую записку, купим билет – и вперед. Вот увидите: хотя бы для того, чтобы выслушать вас, он бросится следом! Может быть, даже окажется на месте раньше вас, ведь он-то летать не боится…

Инна в рекордные сроки домчалась до дома Егора, помогла распихать Виктории вещи по чемоданам и с той же скоростью доставила «бывшую» на вокзал. Чтобы Егор не поломал игру, обе синхронно отключили телефоны. Инна лично купила Виктории билет и, пожелав удачи, испарилась.

Спустя полчаса, прочно застряв в пробке, Инна включила мобильный и набрала номер Романенко.

– Нам нужно встретиться, – быстро произнесла она. – Я кое-что узнала… Кажется, я смогу избавиться от него.

В поезде Виктория успокоилась.

Инна взяла билет в СВ, и на сей раз попутчиков у Виктории не было. Боль, обида, разочарование и ярость клокотали внутри так сильно, что она не смогла уснуть. Ночью разболелось сердце. В вагоне было невыносимо жарко, в купе – и вовсе пекло. Виктория выходила несколько раз за ночь, сидела в коридоре на откидном стульчике и мрачно смотрела в чернильную темноту, разбиваемую вспышками фонарей. Лишь под утро, подоткнув простыню и подсунув под голову лишнюю подушку, Виктория погрузилась в беспокойный сон.

На следующее утро все ей представилось в совершенно другом свете. Тщательно взвесив все «за» и «против», Виктория поняла – Инна права. Для того чтобы выяснить правду, Егор должен будет приехать к ней, и уж тогда она точно не выпустит его из рук! Она будет мягкой, доброй, страдающей, сын непременно пожалеет ее и поверит, а поверив, останется.

И все будет как прежде…

Виктория успокоилась, сходила в ресторан и даже купила на какой-то маленькой станции стопку газет и книгу Донцовой – убить время.

В Омске, когда до Новосибирска оставалось чуть больше тринадцати часов, в купе Виктории подсел попутчик, элегантный мужчина лет сорока, в сером полупальто, мажорном разноцветном шарфе, укутавшим горло замысловатым узлом и небольшой сумкой-саквояжем.

– Добрый день, – приветливо поздоровался мужчина. – Меня зовут Олег. Не возражаете, если мы дальше поедем вместе?

Глаза у него были замечательные: карие с желтыми прожилками, как у тигра.

На мгновение Виктории показалось, что за грязным окном вагона брызнули солнечные лучи.

– Здравствуйте, – улыбнулась Виктория. – Буду рада: я третьи сутки еду, и все одна.

– Прекрасно, – обрадовался Олег. – В том смысле, что мне будет приятно составить компанию такой очаровательной даме.

– Я выхожу в Новосибирске. А вы?

– Я поеду дальше, – ответил Олег и, небрежно бросив сумку под сидение, уселся напротив, пристроив пальтишко на вешалку. Под тонким свитером перекатывались тугие клубки мускулов, шерсть облегала выпуклую грудь. В треугольном вырезе были видны густые черные волосы. Виктория поймала себя на том, что разглядывает его с неприличным любопытством. Где-то внизу живота зашевелилось давно забытое женское желание, тщательно подавляемое многие годы…

«Господи, какая я дура, – подумала Виктория, с вожделением глядя на поросшие волосами ручищи с тонкими, нервными пальцами музыканта, – ведь могла бы найти мужика, выйти замуж и совершенно не думать об Александре…»

Проводница принесла чай.

Потягивая коричневый кипяток из обрамленного нержавейкой стакана, Виктория на миг почувствовала отвращение к себе. Ей уже сорок семь, счастливая семейная жизнь длилась так недолго, а ведь все могло быть по-другому! Встретила бы такого вот самца, впустила в свое гнездо. Стала бы заботливой женой, а он – верным мужем и заботливым отчимом. По выходным ходили бы в парк, пинали желтые листья, хохоча во весь голос. Она пекла бы плюшки, а он учил Егора музыке…

– Вы музыкант? – спросила она.

– Что? Почему вы так решили? – удивился Олег.

– Ну… – Она смутилась. – У вас такие руки, как у пианиста. Пальцы длинные. Сразу видно, что вы не кайлом машете.

– Ах, вы об этом, – рассмеялся Олег. – Нет, я не музыкант, хотя в детстве играл на скрипке. А вы?

– Работала учительницей, – пожала плечами Виктория. – Но уже давно не работаю. Мне сын помогает, он очень хороший. Да вы его знаете, он на телевидении работает ведущим всяческих развлекательных программ. Погодите, вот…

Виктория засуетилась, нашла в сумочке фотографию Егора и показала Олегу. Тот посмотрел – явно из вежливости.

– Симпатичный парень. К сожалению, я очень редко смотрю телевизор, и в основном каналы с биржевыми сводками.

– Вы не сказали, кем вы работаете…

– Не сказал? Я – бизнесмен. Знаете, купил-продал. У меня сеть магазинов ювелирных украшений.

– А сами почему не носите свою продукцию? – удивилась Виктория. – Ни колец – даже обручального не носите, ни цепочки… Сапожник без сапог?

– Что-то вроде того, – ответил Олег, то ли не заметив намека на обручальное кольцо, то ли проигнорировав его. – А вы в Москве у сына гостили?

Виктория пустилась в пространный рассказ.

Вагон мягко раскачивало.

Время, вчера тянувшееся как резина, сегодня летело с курьерской скоростью.

За окном мелькали полустанки.

Виктория с сожалением подумала: она выйдет в Новосибирске ночью, когда Олег будет спать, и он, конечно, не пойдет проводить ее на перрон! Мыльно-сериального сюжета не получится. Она поедет домой одна и там, в пустой квартире, забравшись в ванну, будет выть от тоски… если, конечно, не приедет Егор.

И от этой мысли настроение Виктории испортилось окончательно.

Ближе к вечеру, когда она решила немного поспать, Олег вдруг посмотрел на нее как-то странно.

По коже Виктории побежали мурашки: неужели ЭТО случится здесь, прямо в вагоне, на узкой полке, под стук колес?!

От этого внезапно потемневшего взгляда ее бросило в жар. Виктория вдруг ощутила себя помятой, грязной, дурно пахнущей…

При мысли о том, что Олег, прикоснувшись к ней, почувствует сконцентрировавшееся на ее теле, волосах, одежде амбре, ее передернуло. Прежде чем Олег поднялся с места, Виктория рванула на себя дверь и опрометью рванулась в туалет.

В тесном, размеренно раскачивающемся туалете, Виктория стянула с себя свитер, затем, подумав, сняла лифчик, смочила и намылила полотенце и провела им по телу. Поразмыслив, она сняла брюки и трусики и начала лихорадочно скрести тело. Вагон качался, одежда валялась на крышке унитаза сомнительной чистоты неаппетитной кучкой. Голая Виктория поймала в зеркале свой взгляд и, внезапно устыдившись, покраснела.

Старая дура! На что ты рассчитываешь?!

Она торопливо оделась. После импровизированного душа стойкий запах пота и грязи от ее одежды казался особенно отвратительным. Она плеснула в лицо водой, наскоро вытерлась мокрым полотенцем и слегка коснулась пробкой от духов шеи и кистей рук.

Вот так. Теперь крепость падет с наименьшим уроном… если, конечно, неприятель захочет ее взять.

Олега в купе не было.

Виктория выдохнула и села на полку, взяв в руки книгу. За окном уже разлилась чернота. Вновь замелькали фонари и редкие, плохо освещенные полустанки, слишком незначительные, заброшенные, поэтому поезд проносился мимо них с брезгливой торопливостью.

Виктория вытянула из сумки сигареты и отправилась в тамбур. Олег стоял там и курил, пуская кольца в потолок. В кромешной тьме, рассеиваемой лишь мелькающими вспышками за окном, его глаза мерцали опасной притягивающей влажностью.

– Дайте прикурить, – хрипло сказала Виктория.

Олег шагнул к ней, резко дернул, развернув спиной, прижал к стене вагона большим горячим телом.

– Ты же не за этим пришла? – тихо спросил он.

Виктория что-то булькнула в ответ, уронила голову куда-то ему на плечо и закрыла глаза, подставив губы для поцелуя. Его длинные тонкие пальцы ласкали кожу ее щек, шеи, прикасаясь к губам, прошлись по груди, отчего Виктория сразу застонала, а потом одна рука скользнула на лоб, а вторая ухватилась за подбородок.

– Знаешь, – прошептал он ей в ухо, – мне так жаль…

Руки Олега сделали неуловимое резкое движение, сопровождаемое глухим хрустом. Глаза Виктории на миг вылезли из орбит, но спустя мгновение она уже грузно оседала на пол…

Олег вынул из кармана универсальный ключ, открыл дверь тамбура и, подтащив тело Виктории, выбросил его из вагона. Покатившись по насыпи, труп врезался в невысокую сосну, от удара сбросившую на тело снег с веток. В лицо Олега плеснул свет фонаря, потом промелькнула обитая досками будка и застывший железнодорожник в оранжевой жилетке поверх тулупчика, задравший вверх желтый флажок. Олегу даже показалось, что он уловил обреченную усталость на этом заиндевевшем лице.

Захлопнув дверь, он вернулся в купе.

Запершись изнутри, надел перчатки и протер все поверхности, к которым прикасался. Затолкав вещи Виктории под полку, он не торопясь собрался и, бегло взглянув на часы, спокойно перешел в соседний вагон. Проводница сонно взглянула на одетого пассажира с сумкой в руке и не сказала ни слова, открывая двери на очередной станции.

Олег спустился на платформу, уткнувшись лицом в шарф, подняв глаза на освещенную надпись на вокзале.

Барабинск.

Ну что же, пусть будет Барабинск.

Спустя три часа он уже зябко ежился в плацкартном вагоне поезда, отбывающего обратно в Москву.

Но перед отправлением он набрал хорошо знакомый номер. Несмотря на глухую ночь в Москве, собеседник взял трубку почти сразу.

– Бабушка уехала, – коротко сказал он.

– Понял, – ответил собеседник густым, красивым голосом.

Поезд тронулся.

Выждав несколько минут, Олег вышел в туалет, отключил телефон, вынул сим-карту, батарейку и бросил их в унитаз. Заиндевевшее зеркало отразило тигриные глаза убийцы.

– Мне очень жаль, – тихо сказал Олег.

* * *

Похороны были скромными.

Проводить в последний путь Викторию Черскую пришло несколько бывших коллег и две соседки. Стоя на промозглом февральском ветру у стены колумбария Клещихинского кладбища, Егор пустым взглядом смотрел, как замуровывают урну с прахом матери. Тело Виктории, объеденное лисами, нашли только через три недели работники локомотивного депо. В разорванном кармане халата лежал железнодорожный билет. На конечной станции вещи пропавшей пассажирки обнаружила проводница, недоумевавшая: куда делась эта странная пара – ухоженная дама лет сорока пяти, с ледяным взглядом и манерами императрицы, и эффектный мужчина.

– Я еще удивилась, – рассказала проводница следователю. – Предлагала ему отдельное место, а он говорит: вдруг кто билет купил, мне потом снова пересаживаться придется. А кто купит-то? В СВ немного народу ездит от Омска до Новосибирска, чего деньги тратить? На самолете куда проще: цена почти такая же и времени меньше…

Узнать, кто был соседом Виктории по купе, у следователя не составило труда, однако вскоре выяснилось: пассажир, ехавший вместе с Черской, умер несколько лет назад. На всякий случай его фотографию показали проводнице, но та решительно отказалась признавать в покойном загадочного спутника Виктории.

– Не, – помотала головой проводница. – Хоть и время прошло, я того мужчину ни с кем не перепутала бы. Очень видный, одет хорошо, брюнет. А этот, – проводница посмотрела на фото, – ханурик какой-то…

Ничего не дал следствию и осмотр багажа Виктории. В нем и нашли адрес Егора. Следователи пришли к выводу, что убийца, скорее всего, ограбил Черскую: никаких ценных вещей и денег ни в чемодане, ни в шубе не нашли.

Единственной, кто мог пролить свет на это темное дело, была Инна, нервно перебиравшая ногами в слишком тонких для Новосибирска сапожках. Она прилетела на похороны вместе с Егором, Аллой и Антоном и ерзала под подозрительными взглядами подруг Виктории. Те явно знали, кто она такая, подходили с сочувственными словами к Егору, пожимали руки Алле и даже Антону, но Инну обходили стороной, смотря дерзко и вызывающе.

Мерзкие бабы…

Настроение было паршивым, несмотря на подстегивающий адреналин. Инна не могла дождаться того момента, пока сможет пошарить за картиной в поисках компромата на собственного мужа. Мысль, что все вот-вот получится, то поднимала ее до небес, то роняла в бездну…

– Зачем тебе ехать? – мрачно осведомился Александр, когда Инна заявила ему о намерении сопровождать Егора. – Он большой мальчик, справится.

– Саша, но ведь похороны надо организовать, – мягко возразила Инна. – Тело забрать из морга, ресторан заказать. У Егора опыта нет, голова кругом идет. Где гарантия, что он там не начнет… – Инна долго подбирала более корректное слово, но потом махнула рукой и сказал прямо:

– …истерить? Здесь нужна женская рука. И вообще…

– С ним же Алла поедет, – буркнул Боталов.

– Алла будет его утешать, а я делом займусь. Может, там убрать надо будет или приготовить…

– Приготовит она, – вдруг весело фыркнул Александр. – Ты электрочайник не знаешь с какой стороны включается. Когда бутерброды в последний раз делала? Помнишь, что это такое? Берешь хлебушек, а на него мажешь масло, толстым слоем, сверху кусок сыра… Ладно, поезжай.

У Инны отлегло от сердца.

Ее всю колотило, словно она намеревалась в одиночку ограбить Форт-Нокс.

Кто его знает, сколько там картин и какой они величины, представляют ли ценность или же это просто репродукции! Что, если Егор начнет распродавать или, что еще хуже, раздавать вещи Виктории всем желающим по исконно русскому обычаю? И уплывет картина посторонней тете или дяде, как пресловутые стулья с зашитыми внутри бриллиантами мадам Петуховой.

Нет, упускать сокровище, большее, чем богатство, Инна была не намерена!

К вящему ее неудовольствию, следом за Егором увязалась не только Алла, но и Антон, решивший помочь другу. Когда Инна попыталась возразить: мол, это все-таки семейное дело, Егор зыркнул на нее чернющими глазами-омутами с мгновенно плеснувшей в них яростью. Инна предпочла оставить эту тему в покое, успокоив себя: когда в доме полно народу, пошарить по углам будет куда легче! На похороны собирался приехать и Димка.

В Новосибирске вся ее бравада и уверенность слетели, как шелуха.

Инна так давно нигде не была, что совершенно растерялась.

Не то чтобы она вообще нигде не бывала, с этим как раз проблем не было. Светские вечеринки, пати и препати, с отвратительными закусками и духотой, толпой раззолоченных девиц и мерзких мужчин-альфонсов с прилизанными волосами, томными взглядами, готовых отдаться тут же кому угодно, мужчине, женщине – лишь бы попасть туда, за заветную створку гламура, – все это давно приелось. Инна давно выучила правило – перед вечеринкой наедаться до отвала дома, потому что там, на этих пати, поесть все равно не удастся. Во-первых, все вкусненькое уже сожрали вездесущие проныры папагатто – так Инна называла «случайных гостей». Определение было подсмотрено ею в старом итальянском фильме про таких вот никчемушных людишек, умудряющихся попасть куда угодно без приглашения, ненавязчиво подсесть за ваш столик и угоститься на халяву, подобно фальшивому генералу Папагатто, блистательно сыгранному известным актером. «Папагатто» лезли отовсюду, едва заслышав про «кормушку», жрали в три глотки, так же пили, да еще и по карманам распихивали. К незваным гостям относились и журналисты, сующие в лицо покрытый вонючей губкой микрофон и так же алчно пожиравшие съестное. После набега «папагатто» на столах оставались квелые бутерброды с залежалым сыром, одинокие канапешечки и фрукты, а также пропадали мелочи вроде случайно забытых телефонов, косметичек и дорогих «Паркеров». К тому же вездесущие журналисты успевали еще и подловить моменты, когда люди жевали, отчего на снимках высокие гости выходили с перекошенными лицами, надутыми, как у хомяков, щеками и полуприкрытыми веками, придающими физиономии дебильный вид. Инна хватала бокал с шампанским или водой и ходила с ним везде, время от времени потягивая или делая вид, что потягивает пузырящийся «Дон Периньон». С бокалами снимки выходили вполне «благородными».

Помимо светских раутов хватало и поездок, в основном заграничных – в красивые места, города, экзотические страны. И все для того, чтобы на очередном светском рауте небрежно обронить, что сумочки от Прадо в Париже стоят дешевле, чем в Москве, и уж там точно не подсунут такую же, как у «этой дуры» Лизы или Лауры. Слетать в Париж за сумочкой для людей ее круга было так же просто, как кому-то прокатиться на метро с одного края Москвы на другой. Южный загар не сходил с Инны месяцами – просто не успевал. К чему солярий, если триста шестьдесят пять дней в году солнце в ее распоряжении?!

Конечно, все это стало возможным благодаря замужеству с Боталовым.

Она и до этого каталась, как сыр в масле, иначе они бы просто не смогли познакомиться. Это в дурацких сериалах зеленоглазый Принц на белом «Мерседесе» совершенно случайно спускается в метро, а там – Она, сидит на лавочке с томиком Пастернака. На деле это – две параллельные вселенные, никогда не пересекающиеся или почти никогда. Исключение составляли жены, вышедшие за нынешних олигархов еще при царе Горохе, да так и не отправленные ими на заслуженный отдых в тьмутаракань, или дамочки совершенно иного пошиба – опытные хищницы, отлавливающие свои жертвы в фитнес-клубах, дорогих ресторанах и даже саунах. Но Инна всегда принадлежала к сливкам общества, так что выйти замуж за слесаря не могла никак.

Но куда бы ни ездила, она, по сути, никогда не бывала одна, никогда не принимала решений, всегда пребывая в статусе приложения к супругу. Везде по мановению пальца возникали стройные ряды холуев, принимающих шубку, подносящих огонек к сигарете, предлагающих еще бокал вина – люди, которых она и за людей не считала, не замечая их действий, пока они не нарушали правила игры и каким-то образом не выводили ее из себя.

А сейчас, стоя на промозглом ветру в своей игрушечной шубке, Инна мерзла, проклиная в глубине души погибшую Викторию, дурацкий план ехать за компроматом в Новосибирск, а также Егора со всеми его друзьями, затянувшими момент прощания до такой степени, что пальцы в тоненьких сапогах пришлось поджимать от холода.

Дожидаться, пока толпы посторонних уберутся из квартиры, было почти нестерпимо.

Инна нервно курила на балконе, потом вышла предложить свою помощь, чтобы хоть как-то занять руки.

Но хозяйка из нее и правда была никакая.

Алла, распоряжавшаяся на кухне, это быстро поняла.

– Инн, ты лучше сядь в уголок, возьми в руки полотенчико и делай вид, что протираешь тарелку, – посоветовала она. – Иначе ты тут всю посуду переколотишь или в кастрюли стрихнину насыплешь по ошибке вместо соли.

– А здесь есть стрихнин? – заинтересовалась Инна.

Алла пожала плечами:

– Не знаю. Но если судить по характеру Виктории, царство ей небесное, у нее тут должен быть и стрихнин, и мышьяк, и кураре. Стервь была та еще.

– Некрасиво о покойных плохо говорить, – строго сказала Инна.

Алла усмехнулась и полезла в холодильник.

– Я ж не плохо, я как есть, – сказала она. – Удивляюсь, как при такой жизни Егор вырос нормальным! Наверное, не в нее пошел.

– Да, Егор больше на отца похож, – согласилась Инна и с сомнением посмотрела на скрипящую от чистоты тарелку.

Может, еще протереть?

Прямо над ее головой висела небольшая репродукция, не то Шишкина, не то Айвазовского. При всей своей тяге к светской жизни, многочисленным посещениям вернисажей и выставок, Инна так и не научилась отличать Рембрандта от Шагала, а Дали от Ван Гога. Единственными познаниями в области искусства были вдолбленные еще в школьные годы знания, что «Черный квадрат» написал Малевич, а Мону Лизу – Леонардо Да Винчи…

Или все-таки Рафаэль?

В трехкомнатной квартире Виктории висело много картин, но даже неискушенный взгляд Инны легко отличил: шедевров тут нет. Это были чисто интерьерные работы, «правильные» пейзажи, скучные до ломоты в зубах. Никакого авангарда, чистая классика. Там лес с медведями, тут шторм, там натюрморт – стеклянная банка с ромашками…

Ничего интересного.

Ценности картины не представляли, и, скорее всего, наследник определит им место на помойке.

Гости все толклись и толклись, а Егор с кислой миной отвечал на сочувственные речи и, что самое ужасное, раздавал вещи матери направо и налево «на добрую память».

Инна стиснула зубы, надеясь, что до художественных произведений дело пока не дойдет.

– Пока Егор ушами хлопает, Викины подружки полдома вытаскают, – сказала Алла, нежданно-негаданно оказавшись на ее, Инниной, стороне. – Одну тетку я поймала за тем, что она шарила в комоде! Представляешь, оказалось, что там шкатулка стояла с цацками, так та чуть не умыкнула… Хорошо, я вовремя зашла.

– Да, гнать их надо, – согласилась Инна, косясь на картину над головой. – Сколько еще это будет продолжаться?! Может быть, им как-то намекнуть, что пора бы честь знать?

Алла с сомнением посмотрела на Инну, неуверенно оглянулась в сторону гостиной, где гости переговаривались приглушенными голосами, а потом решительно направилась на поиски Егора.

Инна с вожделением посмотрела на картину: успеет или нет?

Нет, не стоит…

Антон кисло улыбался и все пытался вырвать свой рукав из когтистых лапочек дамы лет сорока, умильно улыбавшейся ему и вот уже полчаса умолявшей прийти к ней на кофе. Антон в панике огляделся по сторонам, надеясь на подмогу, но помощи было ждать неоткуда. Егор с пространным видом стоял у окна, Алла что-то нашептывала ему на ухо, косясь в сторону горстки людей, алчно налегавших на закуски.

Почему Егор не устроил поминки в ресторане? Это было ему вполне по карману, Антон охотно добавил бы денег, лишь бы сейчас вырваться из лап вампирши, отчего-то посчитавшей его своей законной добычей.

– А правда, что вы предпочитаете женщин постарше? – бестактно поинтересовалась вампирша, мурлыкая ему в ухо. Антон вздрогнул и посмотрел на нее в упор.

– Что?

– Я говорю, у меня дома есть бутылочка отличного коньяка, – ответила дама и потупила глазки в притворном смущении, умудрившись даже покраснеть. – Эти похороны… Все так ужасно… Бедная Вика!

Антон, которого уже давно так беспардонно не клеили, открыл рот для возмущенного отпора, но в этот момент кто-то позвонил в дверь.

Егор пошел открывать, двигаясь, как сомнамбула. Антон проводил его взглядом. Бедняга! Потерять мать, да еще при таких обстоятельствах.

У входной двери происходило что-то странное. Судя по звукам, в квартиру ворвался спецназ. Кто-то громко кричал, что-то стучало и колотилось.

Разговоры «скорбящих» смолкли, гости оторвались от салатов и начали встревоженно оглядываться. Вырвав руку из липких лап вампирши, Антон поспешил в прихожую: вдруг потребуется его помощь! Из кухни вышла встревоженная Инна с тарелкой в руках. Огибая людей, к дверям неслась Алла, явно готовая отразить вражескую атаку.

Врагов в прихожей не было.

Там, спотыкаясь о кучу чужой обуви, топтался Димка, втаскивая в квартиру необъятный чемодан.

Антон выдохнул и поспешил на помощь.

– У меня через два дня выступление, я подумал – а чего я буду ждать? Приеду пораньше, – тараторил Димка. – Привет, Алка, Антоха, здорово! Представляете, первый сольник! Юра сказал, что сперва надо провинцию обкатать, ну мы и покатили. В Саратове концерт отменили, я сразу сюда, всех там бросил…

Гости оборачивались из-за стола так, что едва шеи не вывихнули. Мрачное мероприятие теперь казалось весьма увлекательным действием. Не каждый день на похоронах присутствуют звезды: и Черницын, и Белов, опять же сам Егор какая-никакая, а знаменитость! Димка бросил чемодан и, ступая прямо по чьим-то разбросанным сапогам, кинулся обнимать Егора.

– Я тебе так сочувствую, это же просто ужас! – скороговоркой выпалил он. Особого трагизма в его голосе не чувствовалось, и следующая фраза это подтвердила:

– Мы, кстати, тоже ехали на поезде – холодища жуткая, я спал одетым! Сейчас чувствую себя таким грязным, ужас! Мечтаю поесть и помыться…

Антон хмыкнул.

Инна подошла к Димке и что-то шепнула ему на ухо.

Антон напрягся: сейчас Димка проникнется трагичностью момента, скажет что-нибудь пафосное и трогательное про внезапно оборвавшуюся жизнь еще такой молодой женщины, потупит взор и сядет в уголочке раздавать автографы…

Но Димка удивил:

– Дамы и господа, я прошу прощения, но нам, самым близким людям, пора остаться одним. Извините нас, но тяжесть этого момента…

Дальше тяжести момента Димка явно не выучил и потому беспомощно оглянулся на Инну, которая мрачной тенью возникла у него за плечом, всем своим видом показывая, что гостям, и правда, пора.

Собравшиеся стушевались. С одной стороны, покрутиться в этой чудной квартире со знаменитостями хотелось всем, с другой – повод явно был неподходящим. После недолгих сомнений гости нестройным караванчиком потянулись к выходу.

– Наконец-то, – устало сказала Алла и рухнула в кресло. – Не надо было устраивать поминки дома.

– Да, в ресторане было бы проще, – негромко согласился Егор. – Но мама их не любила. С моей стороны это было бы… было бы…

Его губы искривились на мгновение, голос дрогнул. Глаза предательски заблестели, наливаясь влагой.

Алла вскочила и бросилась к нему, но он дернулся, уходя в сторону от объятий. Она остановилась с протянутой рукой.

Егор деревянным шагом вышел из гостиной и удалился в спальню.

Димка притулился на краешке дивана и смотрел на всех испуганными глазами.

Инна молчала и комкала в руках ненужное полотенце.

– Пойду, посмотрю, как он там, – неловко сказал Антон. – Вы тут посидите. Наверное, к нему сейчас лучше не лезть.

Егор лежал на кровати в комнате Виктории и, завернувшись в розовое покрывало с рюшами, смотрел в стенку.

– Гош, ты как?

– Надо Димку как-то пристроить, – тускло произнес Егор, не поворачиваясь. – Мы с Аллой останемся тут, Инна в моей комнате, ты на диване в гостиной… а Димку куда?

– Валетом ляжем, ничего страшного, – сказал Антон. – Ты отдыхай.

– Полотенца возьмите в моей комнате, в шкафу. Белье тоже там. Димку накормите.

– Сам поест, не маленький, – сказал Антон и уже пошел было к выходу, как вдруг Егор что-то тихо сказал…

– Что? – переспросил Антон.

– Мне интересно, за что ее все-таки убили, – повторил Егор. – Она наверняка сопротивлялась. И деньги у нее были, довольно много… Почему же он серьги не снял и кольцо?

– Не думай сейчас об этом, – мягко сказал Антон, но Егор его не слушал.

– Мне надо было поехать с ней, а не оставаться с отцом в ресторане. Чертовы пробки! Я не успел ничего спросить. А сейчас уже не смогу, потому что она… потому что…

В горле уже клокотали рыдания, готовые прорваться раскаленной лавой. Егор уткнулся лицом в подушку, впившись в наволочку пальцами, точно желая продырявить ее в десяти местах, а потом начал колотить кулаком по матрацу, словно тот был в чем-то виноват.

Антон застыл, не зная, что делать.

Чьи-то пальцы мягко потянули его в сторону.

Позади стояла бледная заплаканная Алла.

– Иди, – тихо сказала она. – Я с ним посижу.

– Там надо полотенца… Димку устроить, – невнятно начал Антон, но Алла без лишних церемоний вытолкала его за порог и закрыла дверь.

Антон вышел на кухню, где молча курила Инна, а Димка алчно ел оливье прямо из большой салатницы.

– Инна, я пройдусь, – сказал Антон. – Димке постели на диване. Полотенца в шкафу, белье там же.

Прежде чем Инна ответила, Антон подхватил куртку и выскользнул за дверь.

Бродить по улицам Антону быстро надоело.

Новосибирск, в котором он никогда прежде не бывал, оказался очень вытянутым, с громадными расстояниями между остановками и торчащими сосновыми джунглями между джунглей каменных.

Морозный воздух был свежим, но невероятно холодным. Это тебе не слякотная Москва, где в феврале уже почти никогда не бывает снега, во всяком случае, такого белого и чистого!

Но в Москве как-то проще. Толкотня на улицах создает иллюзию тепла, вокруг призывно мелькают диодные витрины кафешек и ресторанчиков…

Новосибирск в этом отношении явно уступал. Народ на улицах угрюмо спешил куда-то, не останавливаясь, чтобы не замерзнуть. Антону стало холодно в его коротенькой курточке. Он пожалел, что вышел, и, выдохнув морозное облачко, побрел в сторону дома Егора.

С неба падал снег.

Казалось, здесь никогда не наступает весна.

Даже днем, во время похорон, небо было по-декабрьски серым и неприветливым.

Антон шел, низко опустив голову, изредка разворачиваясь в противоположную сторону, чтобы не пропустить маршрутку. До остановки далеко, но есть шанс остановить желтую «Газель» по дороге! Проходя мимо помпезного здания театра «Старый дом», Антон обернулся еще раз, а потом, бегло взглянув на афишу, остановился как вкопанный.

Аляповатая афиша приглашала зрителей на антрепризный спектакль «Селедка, молоко и огурцы». Антон и раньше слышал о нем. Его поставил авангардный режиссер Роман «Фрэш» Гавриленко. Его представления шли с невероятным успехом, актеры стояли в очереди, чтобы попасть хотя бы в эпизод, но «Фрэш» Гавриленко собственную труппу не набирал никогда, своего театра не имел, предпочитая эпатировать публику спектаклями то в электричках, то на свежем воздухе, где декорациями были стога сена. А однажды почти договорился о спектакле прямо на Красной площади. Не случись очередная политическая заваруха, спектакль непременно бы прошел с большим успехом! Разгневанный обломом, Гавриленко закатил жуткий скандал, оскорбив администрацию президента и его самого так, что позже, придя в себя, предпочел на всякий случай укатить из столицы на гастроли по провинции. А чтобы не догнали, Гавриленко проделал финт, на который до него решались лишь продюсеры поп-групп, гастролирующих по стране в тринадцати составах. Правда, «Фрэш» поступил честнее: одновременно в четырех городах его спектакль играли четыре состава настоящих звезд театра и кино. Зрители шли на любимых артистов – любимых артистов и лицезрели. Единственным приятным бонусом в городе-счастливчике было еще и присутствие режиссера.

Антон в спектаклях Гавриленко никогда не участвовал.

Он стоял и глазел на афишу, где черным по белому была выведена лихая надпись прямо поверх внушительной фигуры со знакомым веселым лицом: «Мария Голубева в роли вдовы Кличко!»

Снег все падал и падал…

Антон поглядел на часы.

До начала спектакля оставалось больше часа, но актеры уже наверняка на местах – новую сцену полагалось хотя бы осмотреть, чтобы не свалиться в оркестровую яму. Правда, частенько бывало, что многие играли спектакль «с колес» – прямо с поезда, самолета, влетев за кулисы за пять минут до начала, особенно если случались накладки с транспортом.

Антон еще минуту поглазел на афишу, а затем решительно двинулся к служебному входу.

– Вы куда? – решительно преградил дорогу охранник.

– Здравствуйте, мне нужно увидеть Марию Голубеву.

– Офигел, что ли? – спросил охранник. – А ну вали отседова! Покупай билет, на спектакле и посмотришь!

– Вы не поняли, – все так же вежливо сказал Антон. – Я ее муж.

Антон предусмотрительно не стал добавлять – «бывший». Несмотря на то, что газеты раструбили об их разводе, он надеялся, что до Новосибирска новость еще не дошла.

Хотя…

Что они тут, газет не читают?

– Муж? – ухмыльнулся охранник. – Ха-ха три раза. Да ты ей в сыновья годишься! А ну пошел отсюда, придурок!

Охранник двинулся вперед своей массивной тушей.

Антон решительно сжал кулаки, приготовившись к отпору, как вдруг дверь за спиной стража резко отворилась, больно ударив того по спине ручкой, и в помещение ввалилась нагруженная какими-то коробками Рита Алалыкина, подруга Марии Голубевой.

– Антон? – удивленно сказала она. – Что ты тут делаешь?

– Привет, Рита, – ответил Антон, мельком глянув на охранника. – Если честно, совершенно случайно оказался. Хотел вот Машу повидать… Она уже тут или еще не приехала?

Рита заколебалась.

С одной стороны, ей очень хотелось вытолкать Антона взашей, но в глубине души она не считала этот поступок правильным. С другой стороны – очень хотелось узнать, что же будет, если «бывший» попытается встретиться с ее подругой?! Реакция Голубевой на визит Черницына, да еще и перед спектаклем, предполагавшим легкую искрометную комедию, могла быть ужасной…

– Антоша, я, право, не знаю, – наконец сказала она. – Маша уже тут, но… сам понимаешь, ей настроиться надо, премьера…

– Может, я после спектакля лучше зайду?

– Так мы сразу уезжаем. Даже поесть некогда будет… Ладно, пойдем, я спрошу. Только, я умоляю, не расстраивай ее перед выходом. И не скандаль, если она не захочет тебя видеть.

– Погоди, – заволновался Антон. – У меня даже цветов нет… тут можно где-нибудь купить?

– В фойе продают, – ответила Рита. – Пойдем, поможешь мне костюмы донести.

– Это че, правда ее муж? – оторопело спросил охранник.

Рита пропустила Антона вперед и, немного погодя, тихо ответила;

– Да. Бывший.

– Молодец, бабуся, – одобрил охранник, пакостно ухмыльнувшись. – Наверное, огонь-баба!

– А ты думал! – с вызовом сказала Рита и отправилась за Антоном.

Стоя в коридорчике перед гримерной, Антон жутко волновался.

Чахлый букет слегка примороженных хризантем в его руке выглядел не слишком впечатляюще…

Рита вошла в гримерку четверть часа назад. Слова доносились как из-под толстого слоя ваты, но разобрать что-то конкретное было невозможно. Голубева отвечала отрывисто и односложно, а Рита, похоже, ее в чем-то убеждала.

Сжимая в руках цветы, Антон прислушивался и потел от волнения…

Наконец дверь приоткрылась.

Рита высунулась из гримерки, как любопытная крыса, и завертела головой в поисках Антона. Даже ноздри у нее раздувались совершенно по-мышиному, словно она вынюхивала: где он притаился?.. Глаза-бусинки блестели нездоровым огнем любопытства. Антон подумал, что, если беседа с Марией все-таки состоится, Рита наверняка будет подслушивать под дверью.

– Заходи, – буркнула Рита.

Голубева сидела в кресле перед зеркалом и косилась в сторону бывшего мужа.

Антон вошел, робея, держа букет в вытянутой руке:

– Привет, – неловко помявшись, сказал он. – Вот…

Мария улыбнулась неожиданно приветливо и, повернувшись к нему, благосклонно приняла цветы.

– Здравствуй, Антоша, ты тут какими судьбами? Неужели за мной приехал?

Голубева рассмеялась, но глаза подозрительно блеснули.

Рита, стоявшая в дверях, подобралась и многозначительно кашлянула, но Антон воспринял ее намек совершенно не так, как следовало:

– Я случайно… На похороны приехал. У Егора мать убили.

– Боже, какой кошмар, – выдохнула Мария, и озорной огонек надежды в ее глазах погас.

Рита фыркнула и, пробормотав что-то вроде «идиот», выскользнула за дверь, да еще и створкой бахнула в сердцах.

Антон уселся рядом с Марией и уставился куда-то в стену, изучая затейливую трещину. В голове вертелись бесполезные слова, цепляясь друг за друга… Сказать хотелось многое, да только никак не выходило.

– Как живешь-то, Антоша? – участливо спросила Мария. Антон неопределенно пожал плечами. – Не скучаешь?

– Не знаю, Маша, – честно сказал Антон. – Все так запуталось, не знаю, как в себе разобраться: чего хочу, чего не хочу… Одно знаю: плохо мне!

– Без меня? – тихо спросила Мария.

– Без тебя. Одному плохо. Хожу, на луну вою, по чужим углам мыкаюсь. Думаю все: вот дурак, была же чудесная семья, замечательный дом… Чего на сторону потянуло? Все ведь хорошо было…

Слова, вырвавшиеся у Антона, были совершенно неправильными, и, уже произнеся их, он понял: не следовало Маше это говорить, ох не следовало!

Надо было в любви признаваться, прощения просить, а он сдуру вывалил на ее плечи груз своих проблем, в которых она была совершенно не виновата.

Антон опустил голову и, опершись локтями о колени, запустил пальцы в волосы.

– Бедный, – сказала вдруг Мария, и в ее голосе не было ни грамма сочувствия, только колючий холод. – Натворил дел, а даже покаяться не можешь, как следует. А ведь я тебя ждала после всего этого, надеялась – одумаешься, приедешь… ночами не спала, горела, как свечка. А потом я что-то подустала мучиться да страдать. Вот любовь-то и сгорела…

Антон поднял голову и посмотрел в глаза бывшей жены.

Лицо Марии было безмятежным, на губах играла легкая улыбка.

– И знаешь что? – продолжила она. – Мне уже не больно. Пережила, перестрадала. Мне хорошо без тебя, Антоша. Это тебе плохо, а мне хорошо. Я живу полной жизнью, работаю! Публика меня любит, режиссеры тоже, вон какую роль отхватила. Может быть, снова замуж выйду. Жизнь ведь не заканчивается на том, что ты меня бросил ради молоденькой профурсетки. Вон она тебя тоже бросила, ты же не умер?

Антон молчал.

Мария широко улыбнулась и пристроила букет в стоящую на трюмо банку с цветами.

– Ты иди, Антоша, мне переодеваться надо, грим накладывать. На спектакль останешься? Я попрошу тебе контрамарку в ложу выдать.

– Я бы рад, да некогда мне, Маш, – ответил Антон, поднимаясь. – Мы улетаем сегодня, работа ждет… Рад был тебя повидать. Удачи и… все такое. Ну и, как водится – ногу сломать на спектакле!

– Спасибо. И ты будь здоров, – сказала Мария, поднялась и вкусно чмокнула его в щеку.

Антон обнял ее и вышел за дверь.

В коридорчике действительно стояла Рита, страдальчески морщась.

– Болван ты, Антон, – с сожалением сказала она и вошла внутрь, захлопнув за собой дверь.

В гримерке она приложила ухо к двери, дожидаясь, пока не стихнут вдали шаги уходящего Черницына.

– Замуж выйдешь? – подозрительно спросила Алалыкина. – Опять фигню какую-то придумала? Что же вам неймется? Что вы не сойдетесь-то никак?! Сами мечетесь да других терзаете!

– Ну и пусть, – угрюмо сказала Мария. – Явился он, цветы идиотские приволок: думал, что я… что его… назад… Всю душу мне вымотал!

Голубева зарыдала, уронив голову на руки.

Рита подсела к подруге и начала гладить ее по голове:

– Ничего, ничего, все еще образуется…

Голубева затряслась в рыданиях, не поднимая головы.

– Ничего не образуется! – невнятно прокричала она, закрывая лицо ладонями. – Он уже не придет! Он больше никогда не придет!

Антон вернулся в квартиру Егора совершенно разбитым.

По дороге он зашел в бар, выпил пару бокалов коньяка. Упавшее в почти пустой желудок спиртное согрело приятным теплом, ударило в голову взрывной волной.

Дверь открыла Алла.

Антон небрежно швырнул ботинки, сбросил куртку и вошел в гостиную. Димка спал на диване, скрючившись и прижав подушку к животу.

– Егор где? – спросил Антон.

– Нет его, – с неожиданной злостью сказала Алла. – Соскочил, как ошпаренный, Инку дернул, и они ушли куда-то.

– Чего бы вдруг, на ночь глядя? – удивился Антон.

Алла развела руками.

– Понятия не имею. Инна тоже удивилась, только Егора хрен остановишь, когда он не в духе. Буркнул ей: «Поговорить надо», она шубейку прихватила – и фьиють!

– Чего же им дома-то не говорилось?

– Ну… дома я да этот балбес еще, – она кивнула на Димку. – Егор на меня наорал, когда я сказала, что они могут на кухне поговорить или в спальне, а я пока могу телик посмотреть. В общем, я еще и осталась виноватой…

Она вздернула голову и ушла на кухню.

Антон, немного поколебавшись, последовал за ней.

Алла мрачно домывала посуду, думая о том, насколько плохо она все-таки знает Егора.

С того момента, как Виктория фурией ворвалась в их уже такую отлаженную, такую предсказуемую жизнь, Алла потеряла покой. Ей все казалось, что именно Виктория посеяла зерно сомнения. Девушке казалось, что Егор начал оценивать: подходит ли Алла к его жизни, соответствует ли статусу восходящей звезды телевидения, мальчика-мажора? Не повредит ли ее чрезмерно серьезный облик его имиджу?

И хотя Егор ни разу даже не намекнул ни на что подобное, Алле мерещилось, что, стоит ей отвернуться, прямо по спине отвратительными мурашками пробегает его холодный, оценивающий взгляд…

После внезапного исчезновения Виктории Егор стал нервным и раздражительным, срывался из-за пустяков, без конца звонил в Новосибирск, а потом подал заявление в милицию об исчезновении матери.

С отцом отношения у Егора тоже не складывались. Зато Александр, который прежде не считал нужным даже здороваться с Аллой, теперь искал ее расположения, чтобы повлиять на чрезмерно агрессивного сына.

– Может быть, вам поехать отдохнуть? – спросил он ее как-то при встрече. Аллу безмерно удивило, что Боталов спрашивает ее совета. Да еще и приехал для этого на другой конец Москвы, терпеливо дожидался ее в дешевом кафе. – Он очень изменился. Боюсь, ему следует позаботиться о своем здоровье. Нервы ни к черту…

– Не думаю, что он сейчас уедет, – мягко возразила Алла. – Ему новый проект дали, он в это шоу вцепился, как бульдог. Такой шанс раз в жизни выпадает! Проект только-только пошел в эфир, никто его не отпустит, тем более в отпуск. Вот если впрок передач наснимает, чтобы потом можно было бы без него гонять их… Так и для этого время нужно. Не все от него одного зависит.

– Беда, – вздохнул Александр и неожиданно взял ее руку в свои. – Но, может быть, ты, Аллочка, постараешься, чтобы он хотя бы подумал? В Москве сейчас противно, сыро, холодно. Новогодние праздники прошли, до весны еще – как до Китая, даже мне хочется куда-нибудь на юг. Может быть, поедете с нами на выходные? Мы с Инной хотим на Гоа. Улетим в пятницу, вечером в воскресенье вернемся… А?

Вкрадчивый, масляный тон Боталова Алле не понравился.

Она сообразила, что ее приглашают только как приложение к Егору, коего папаша срочно хочет выдернуть из накатившей депрессии и раздражения. Однако, подавив раздражение, она пообещала поговорить.

Реакция Егора была неожиданной.

– Тебя что, на сладенькое потянуло? – ядовито поинтересовался он. – Поманили баксами, вот ты и побежала? С чего папахен к тебе за советами бегает? Снюхались уже?!

Алла оторопело захлопала ресницами.

Егор никогда прежде не разговаривал с ней в таком тоне. Сквозь слова сочилась неприкрытая, жгучая ярость. В темных глазах сверкали красноватые огоньки. Алла хотела было отступить, но ее захлестнула обида.

В конце концов, она не сделала ничего плохого!

– Бред несешь какой-то, – раздраженно ответила она. – Что, собственно, плохого в том, чтобы на выходные поехать отдохнуть? Особенно если тебя твой собственный отец приглашает. Море и солнце – неплохая разрядка. Я бы с удовольствием съездила на два дня…

– Так в чем проблема? – агрессивно осведомился Егор. – Вперед и с песней! Папенька будет рад разнообразию в своей личной жизни.

– Ты что несешь? – разозлилась Алла. – За кого ты меня принимаешь? Извинись сейчас же!

Но он не извинился.

Вместо этого взвился с места и убежал на балкон, где курил одну за одной сигареты, швыряя окурки вниз с шестнадцатого этажа.

Алла следом не пошла.

Ее саму колотило от ярости.

Пошвыряв чашки и тарелки в посудомойку, она рухнула в постель, хотя на часах было около восьми вечера.

Впервые за последние два года она поняла, как может померкнуть образ прекрасного принца всего за один вечер.

Кто сказал, что любовь бессмертна?

Кто утверждает, что пока ты молод, ты любишь, а потом она превращается в привычку, привязанность, дружбу или бытовую необходимость жить вместе, потому что всех испортил квартирный вопрос?

Не имея представления, что происходит в жизни Егора, осуждая его за скрытность и внезапные вспышки агрессии, Алла тихо плакала в подушку от обиды и злости.

Как вести себя в дальнейшем? Что делать?..

Уставившись в темное окно, Алла наблюдала за всполохами все еще праздновавшей Новый год Москвы – и ненавидела этот холодный и красивый город.

Ей хотелось, чтобы Егор пришел и лег рядом, обняв своими ручищами, прижался теснее, поцеловал в шею…

Пусть не извиняется, пусть молчит!

Только бы пришел, показал, что она ему дорога.

Но он не шел, а она, захлебываясь от обиды и злости, проворочалась пару часов и уснула.

Завтрак прошел в гробовом молчании.

Утром Алла поняла, что Егор так и не лег спать с нею в одну кровать. На диване валялся скомканный плед. Егор, с темными кругами под глазами, пил кофе, уставившись в одну точку.

Один раз их взгляды пересеклись.

Алла поежилась.

Опять этот тяжелый взор хищника!

Алла благоразумно решила не будить лиха, молча позавтракала, вытерпела и оглушительное молчание Егора по дороге на работу.

Дальше было еще хуже.

Терпеть пришлось больше месяца.

Терпеть, делать вид, что все хорошо, улыбаться и поправлять ему волосы, разглаживать невидимые складки и сдувать пушинки…

Ну не могла она оставить его вот так, без борьбы, не могла и не хотела!

Поэтому она, как третьеразрядная актриса, улыбалась, кивала и приседала в реверансах.

Слабо утешала мысль, что Егор тоже играет, неловко целуя ее в перерывах, демонстративно обнимая и подавая пальто.

А дальше – молчание в машине по дороге домой, под разудалую песню, доносящуюся из магнитолы, в которой девочка понемногу привыкала к его нелюбви, а мальчику было по фиг…

Ему не было по фиг, а она к его нелюбви никогда не смогла бы привыкнуть.

В глубине души Алла понимала, что причина его психоза отнюдь не она, что случилось что-то иное, страшное, вторгшееся в их жизнь, но спросить Егора, что происходит, она не могла, опасаясь ухудшить положение. Если раньше работать с ним было для Аллы праздником, теперь это превратилось в пытку. Отчуждение росло с каждым днем. Алла ловила себя на том, что загружается ненужной работой, только бы не идти обедать вместе!

Осознав это, она испугалась: и своего страха не оставаться с любимым наедине, и его нежелания видеть этот страх…

Гораздо хуже было то, что постепенно это увидели и другие.

То ли актерами Алла и Егор были никудышными, то ли люди уловили эти незримые токи враждебного отчуждения, но вскоре Аллу стали осторожно расспрашивать: правда ли, что они расстаются?

А потом кто-то слил эту информацию в прессу.

Алла видела мерзкую статью в газете «Желтуха», подписанную Анастасией Цирулюк, – лживое измышление, дополненное сальными подробностями о мнимом романе между Егором и бывшим сисадмином «Желтухи» Вячеславом Семеновым.

Егор успел прочитать этот пасквиль, а вот отреагировать – нет.

На следующий день усталый мужской голос в телефонной трубке сообщил, что в лесу нашли тело выброшенной из поезда Виктории Черской.

Чтобы поехать на похороны матери, Егору пришлось перекроить свой график и спешно отснять целых три шоу, чтобы пустить их в эфир в назначенное время.

Кровавые точки в его глазах погасли.

Он совершенно перестал спать, без конца курил, пил кофе, сдабривая его успокоительными.

Сочетание кофеина и лекарств действовало странным образом. Пока сверкали софиты, Егор улыбался, без умолку тараторил в камеры тщательно выправленный редакторами текст. Но стоило камерам выключиться, он сдувался, как воздушный шар. Алле приходилось везти его домой – он даже не мог вести машину.

Егор теперь даже молчал не так, как раньше. Враждебность ушла, остались только отчаяние и боль.

Алла надеялась, что после похорон Виктории все наладится.

Но Егор оттолкнул ее, выдернул Инну из дома и утащил для серьезных переговоров, заявив, что этот разговор «не для посторонних ушей».

Быть «посторонней» оказалось больно.

Алла долго смотрела на початую бутылку коньяка, стоявшую на столе.

Антон тоже буравил сосуд грустным взглядом.

– Выпьешь? – буднично спросил он.

– Пожалуй, – ответила она.

Антон ловко набулькал в бокалы коньяка – ровно на два пальца, выудил из вазочки несколько шоколадных долек и подвинул их ближе к Алле.

– Как вы с Егором живете? – спросил он.

Алла пожала плечами:

– Сложно. По-разному. Сейчас скорее плохо, чем хорошо.

Антон вздохнул и залпом осушил содержимое бокала.

– А я сегодня с Машей виделся.

– Да ладно?!

– Серьезно. Она, оказывается, тут на гастролях вместе с театром и эпатажным спектаклем… про селедку. В роли мадам Кличко.

– Иди ты, – удивилась Алла. – Ну? Виделись, и что дальше?

Антон налил еще коньяку и рассказал.

Теперь, размытое коньячными парами, собственное поведение казалось ему жалким.

Кому была нужна его честность?

Да нужно было падать в ноги, прощения просить!.. И все было бы хорошо, все было бы как раньше. Дом, семья, работа, спокойный размеренный быт, о котором он мечтал долгие годы…

– Да-а, – протянула Алла. – Тупанул ты, конечно, Антоша.

– Тупанул, – согласился он и подлил ей коньяка. – И не знаю, что теперь делать.

– Да уже, наверное, ничего, – грустно ответила она. – Я ведь тоже… тупанула. Только вот никак не могу понять – в каком месте… Тошно мне. И без него тошно, и с ним. Дома находиться не могу, на работе – и того хуже, там еще и «лицо держать» приходится. А девки уже проведали, что у нас дело к разрыву, и подкатывают к нему, да еще так нагло! Устала… сил нет…

– Я тебя понимаю, – вздохнул Антон.

– Нет, не понимаешь…

– Прекрасно понимаю, – улыбнулся он, вспомнив телерекламу.

Алла поднялась, зацепила рукой стол.

Тот дрогнул, опрокинулся бокал с недопитым коньяком.

Антон спешно соскочил с места, Алла бросилась за тряпкой.

– Вот ворона, – досадливо воскликнула она, вытирая стол.

Антон по очереди поднимал солонку, вазочку с печеньем, стаканы, ставил их на место. Алла терла столешницу, раздраженно откидывая лезущие в глаза пряди.

В какой-то миг рука Антона соприкоснулась с ее рукой.

Оба отдернули пальцы слишком поспешно, чтобы это не бросилось в глаза. Воцарилось молчание.

– У тебя пятно на штанах, – негромко сказала Алла. – Надо застирать, а то потом фиг избавишься.

– Надо, – согласился Антон.

Они столкнулись в дверях…

Алла чуть смущенно смотрела на Антона снизу вверх. Он улыбнулся и, потянувшись к ее губам, поцеловал. Алла нервно переступила с ноги на ногу, но Антон прижал ее к себе, ухватив одной рукой за талию, а другой придерживая затылок, не давая высвободиться, вздохнуть, оторваться. Их губы пахли коньяком и шоколадом, а мир с его сложностями отодвинулся куда-то вдаль, растворяясь на периферии серой тенью…

– Что мы делаем? – прошептала она.

– Целуемся, – ответил Антон.

Антон еще крепче прижал Аллу к себе, его рука опустилась ниже, к гладким полукружиям ягодиц.

– Мы не должны, – прошептала Алла.

– Не должны, – согласился он и потянул вверх ее кофточку.

Она дернула молнию на его джинсах. Антон властно тащил ее за собой, и она провалилась в сладкое безумие, откуда вынырнула лишь на миг, когда с треском улетел в сторону бюстгальтер, а Антон с рычанием бросил ее на кровать – ту самую, где она вчера так долго лежала без сна…

И в тот момент, когда Алла, вцепившись в ягодицы Антона сладко выдохнула в экстазе, дверь бахнула с пушечным грохотом!

Там стоял Егор с почерневшим от ярости лицом.

Позади маячила ехидно ухмыляющаяся Инна.

За ее плечом виднелся лохматый, ничего не соображавший спросонок Димка.

Пока всхлипывающая Алла и мрачный Антон собирали вещи, нервно дергающийся от каждого звука Дима, мрачная Инна и белый от плохо сдерживаемой ярости Егор курили на кухне. Из гостиной доносились приглушенные звуки: шуршала бумага, трещали раскрываемые молнии сумок, звучали обрывки фраз.

– Егор, – наконец произнес Дима. – Ты их что, вот так просто на мороз выставишь? Ночь на дворе…

– Вот так просто выставлю, – холодно ответил Егор, не поворачиваясь.

– И куда они пойдут?

– Мне нет до этого никакого дела. Им явно не будет скучно вдвоем. Или ты предлагаешь сделать вид, что ничего не было?

– Дима, не лезь, – сказала Инна. – Егор прав.

– Да что с вами случилось? – вскричал Дима. – Ведь все было хорошо! У всех нас все было хорошо!

Инна презрительно улыбнулась.

Егор даже головы не повернул.

Хорошо не было уже довольно давно.

С того самого момента, как Виктория умчалась в свою последнюю поездку, Егор чувствовал себя не в своей тарелке.

Он то обвинял мать во всех грехах, то, напротив, считал, что ее оговорил отец. И без того расшатанная работой нервная система балансировала на грани срыва.

Рассказ Боталова подорвал незыблемый пласт доверия сына к матери. Егору припоминались сотни мелких деталей. Начиная с самого детства, мать давила на него, словно пыльное облако, не позволяя делать ничего, что казалось бы ей неверным. Теперь, когда ракурс сменился, поступки Виктории казались маниакальными, словно она с самого начала хотела задавить личность сына, отомстив тем самым бывшему мужу. Проводя без сна ночь за ночью, Егор с горечью понимал, что отчасти ей это удалось. Он давно научился молчать и улыбаться, не решаясь открыто выказать свое недовольство. И только в Москве, сбросив иго матери с плеч, он начал ценить свободу мыслей, перестал бояться их излагать. Подкрепленный несокрушимой броней родственных связей с одним из самых богатых людей Москвы, Егор научился быть свободным.

Меряя комнату шагами, паля сигарету за сигаретой, он ненавидел мать и благодарил отца за открытую им клетку.

Однако в то же самое время его глодало чувство вины.

Упреки матери, что Боталов купил его деньгами, отчасти были справедливыми. Вкусив красивой жизни, Егор вовсе не планировал возвращаться в прежнее состояние покорного сына.

Но вычеркнуть двадцать лет жизни с матерью тоже было невозможно.

И сейчас, когда она умерла, Егор больше всего винил себя за то, что не поехал с ней, не дал ей возможности оправдаться.

Лежа в спальне, содрогаясь в рыданиях, Егор вдруг очнулся: что, если ему снова сказали полуправду? Инна, которую он вытащил на откровенный разговор, все-таки раскололась и поведала о последнем разговоре с Викторией.

Сидя в каком-то убогом кафе, Инна старательно подбирала слова, рассказывая Егору историю Виктории, стараясь не проболтаться о тайнике. Укрытый за одной из картин компромат, реальный или мнимый, не давал Инне покоя. Допустить, чтобы он попал в чужие руки, она никак не могла.

– Ты думаешь, это отец? – мрачно спросил Егор. – Это он ее… заказал?

Инна старательно вытаращила глаза, как будто та же самая мысль не глодала ее:

– С чего ты взял?

Егор долго не отвечал, старательно складывая из салфетки кораблик. Салфетка уже была изрядно помята. Инна наблюдала: получится или нет?..

Кораблик вышел кособоким.

– Ин, мать называла его убийцей, ты сама рассказала о том, что случилось с его партнером. Мать была опасным свидетелем. Когда ее одолевала ярость, она ни перед чем не останавливалась, а уехала она в ярости! Она могла все рассказать.

– Ну и что? – возразила Инна. – Дело за давностью лет давно похоронено в архиве. Кто бы принял ее слова к сведению? Тем более силы явно были бы неравны. В суд бы она вряд ли пошла, а даже если и пошла бы: как она могла противостоять самому Боталову? Он бы ее раздавил, как букашку.

– Может, он играл на упреждение? Мертвая… мама никак не могла ему помешать…

Егор часто задышал и торопливо отпил из стакана сок.

Инна заколебалась.

Сказать или не сказать?

Сейчас Егор наверняка будет сильным союзником.

Вдвоем давить на Боталова будет куда безопаснее и, что греха таить, прибыльнее…

Подумав, Инна решила промолчать.

Нервный и дерганый Егор мог отреагировать непредсказуемо, а она была отнюдь не уверена, что Боталов, избавившись от одной жены, не попробует избавиться и от второй. В глубине души Инна понимала: Викторию убили по заказу Александра. Но сказать об том вслух – значило запустить цепную реакцию, которая неминуемо привела бы к катастрофе…

Тонко раздувая скандал между Егором, Аллой и Антоном, Инна молила, чтобы примирения не состоялось.

Она еще днем заметила странные взгляды, бросаемые Аллой на Антона, и поторопила Егора вернуться домой.

Расчет оказался верным.

После безобразного скандала Егор в бешенстве приказал Алле и Антону немедленно убираться из его дома.

Завтра квартиру покинет Димка, они с Егором останутся вдвоем, и уж тогда она точно улучит возможность пошарить за картинами…

Алла и Антон, давно собравшие свои вещи, присели на краешек кресел и испуганно посмотрели друг на друга, не зная, что делать дальше.

Только сейчас, когда схлынул бушевавший в крови адреналин, померкли пьянящие ароматы коньяка и шоколада, они поняли, что натворили.

Смотреть друг на друга было невозможно, отсиживаться в комнате – стыдно.

В душах распускала щупальцы мерзкая пакостная смесь унижения, вины и давно забытого щенячьего страха оказаться вышвырнутыми на улицу, подальше от теплой подстилки и миски с едой.

– Что делать будем? – испуганно прошептала Алла.

– Не знаю, – сказал Антон.

А что еще он мог ответить?

Он и правда не знал.

Как себя чувствовала Алла, он не задумывался.

В этот момент он ее почти ненавидел: за то, что не вовремя оказалась рядом, за то, что ей оказалось так же плохо, как и ему, за то, что не смогла или не захотела отказать в близости…

Антон, одним из правил которого всегда было не зариться на чужих жен и подруг, теперь сам оказался в числе им самим прежде презираемых, ничтожных уродов, идущих на поводу своей похоти.

А Алла почему-то надеялась, что все утрясется.

Она сама не понимала, как оказалась в постели с Антоном, и со стыдом вспоминала, с каким жаром отдалась ему.

Но больше всего ей было непонятно, зачем она это сделала?

Сейчас, сидя на самом краешке дивана, Алла больше всего боялась признаться, что сделала это не только в отместку за пренебрежительное отношение Егора к ней в последний месяц, но и потому что…

Черт побери, да чего тут греха таить?

Дело ведь было не только в том, что Егор совсем издергался за последний месяц, но и в том, что она его не любила.

Не любила – и все тут!

Обманывала сама себя. Теперь, когда рядом сидел Антон, Алла поняла, что всегда хотела именно такого: страстного, жаркого, как доменная печь, предсказуемого, понятного и… живого.

– Может быть, ты с ним поговоришь? – робко спросила она.

– Я? – изумился Антон.

– Ну не я же!

Антон с сомнением посмотрел на закрытую дверь, а потом помотал головой.

– По-моему, сейчас не время для разговоров. Егор вспыльчивый, но отходчивый. Завтра он перебесится, и я сумею ему все объяснить.

– Какого черта я вообще с тобой связалась? – всхлипнула Алла. Антон покосился на нее и ничего не ответил.

Да уж, действительно, зачем она с ним связалась?

Жила в шоколаде, ни в чем себе не отказывала, а уж теперь, когда исчезла несокрушимая преграда в лице Виктории, могла бы запросто стать мадам Черской! Боталов, не одобряющий Аллу, смирился бы, подкинул на свадьбу деньжат, презентовал новую тачку и оплатил свадебное путешествие на Канары, ну или куда она там сама захотела бы.

И все было бы хорошо, и овцы целы, и волки сыты.

А тут чего-то не удержалась, полезла целоваться…

Ну, ладно, допустим, целоваться полезла не она, но ведь не сопротивлялась, не заорала, сама дверь закрыла в гостиную, где спал Димка…

Ладно он – пьяный, злой и обиженный на бывшую жену, но Алла!

Она-то должна была все прекратить!

И не было бы этой ужасной сцены, нелепых объяснений, не вылетел бы из спальни Егор с перевернутым лицом, Егор, который постоянно его выручал, поддерживал, одалживал денег, пристраивал в клипы, нашел квартиру…

Однако короткий приступ раскаяния прошел почти без следа.

Не зная, как себя вести в ближайшем будущем, Антон разозлился, но отнюдь не на себя, и даже не на Аллу, а на Егора, потребовавшего убираться из его жизни раз и навсегда.

«Ну и пусть, – подумал Антон. – Я вовсе не собираюсь ему кланяться! В конце концов, я никому ничем не обязан. Хочет, чтобы я ушел, – уйду. Без него жил, и дальше проживу».

Антон встал и взял сумку. Алла испуганно схватила его за руку.

– Что ты делаешь?

– Не видишь, что ли? Ухожу.

– Ты с ума сошел? Двенадцать ночи, зима. Куда ты?!

– В аэропорт, – равнодушно сказал Антон. – Или на вокзал. Позвоню в справочную, узнаю, когда ближайший рейс на Москву.

Алла захлопала ресницами, губы задрожали.

– А я?

– Пошли со мной. Улетим вместе. Или ты думаешь, что завтра что-то изменится?

Алла заколебалась.

Остаться в чужом надменном доме, вымолить на коленях прощение, получать упреки каждый раз, когда ее в чем-то заподозрят, или сорваться в новую жизнь?

На работе телевизионные девочки набросятся на лакомый кусочек, а она – пройденный этап – останется за бортом, лишится всего и сразу.

Егор, которому нужно вовремя подавать телешпаргалки, который помнит, что утром ее нужно будить чашкой кофе без сахара, не позволявший грубости даже в момент их отчуждения, такой вежливый, внимательный и одновременно чужой.

И Антон – живой, настоящий, но при этом человек, которого она не знала.

Уйти?

Остаться?

Гордо хлопнуть дверью или все же бухнуться в ноги, зарыдать и молить, молить о прощении?!

Алла оглянулась на свой чемоданчик, робко взглянула на Антона, отпустила его руку.

– Прости, – сказала она. – Мне лучше остаться. Ты понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Антон, и уголок его рта резко дернулся вниз.

Он подхватил сумку и пошел к выходу.

Алла присела на диван и заплакала.

Антон вышел из квартиры, краем глаза заметив, как Дима и Инна сделали неуловимое движение ему навстречу, будто предостерегая его от вторжения на территорию кухни.

Граница на замке! Алес капут! Посторонним вход воспрещен!

Но Антон и не думал заходить.

Холодный ветер бил прямо в тяжелую дверь подъезда.

Выволакивая сумку, Антон поежился и поднял короткий воротник, подбитый мехом. Двор был пуст, вдали призывно мелькали освещенные неоном витрины круглосуточного супермаркета. «Дойду до супермаркета, вызову такси, – решил Антон, вынимая смартфон. – Сейчас посмотрю в Интернете расписание поездов и самолетов и уеду».

Подъездная дверь заскрипела.

– Антон, подожди!

Зажмурившись от ледяного колючего ветра, Алла вытащила из подъезда чемодан. Колесики грохотали по ступенькам.

– Он меня выставил, ты представляешь? – резко сказала она. – Вышвырнул.

– Понятно, – вздохнул Антон. – Ладно, прорвемся.

– Куда пойдем? Может, поищем гостиницу?

Антон показал в сторону супермаркета.

– Дойдем туда, спросим номер такси и поедем в аэропорт. Зачем нам гостиница? Может быть, на Москву еще есть какой-нибудь рейс.

Сонная кассирша без всякой охоты сообщила им номер вызова такси. Машина подъехала через десять минут, за это время Антон успел выйти в Интернет и проштудировать расписание поездов и самолетов.

– Ближайший поезд в четыре утра, – сообщил Антон, загружая сумки и чемодан в багажник. – Самолет – в шесть тридцать. На поезде будем ехать три дня, на самолете – четыре часа. Не знаю, как ты, я выбираю самолет.

Алла кивнула.

До новосибирского аэропорта Толмачево машина доехала меньше чем за час. Беспрепятственно купив билеты, Антон и Алла устроились в зале ожидания. Пристроившись рядом, Алла откинулась на спинку диванчика и уронила голову на плечо Антону.

– Он велел мне убираться, – вяло сказала она. – Понимаешь? Егор меня выгнал.

– Я понял, понял, – мягко сказал Антон, с трудом сдерживая раздражение.

До регистрации оставалось около двух часов, нестерпимо хотелось спать.

– Ничего ты не понял, – горько всхлипнула Алла. – Он сказал, чтобы я вымелась из его квартиры. Не только тут, но и в Москве. Это значит, что все кончилось, понимаешь?

– Понимаю, – тихо сказал Антон.

Собственно, что тут было непонятного?

Он поднялся.

– Ты куда? – испугалась Алла.

– Покурю пойду, – ответил он, уже даже не стараясь скрыть раздражение. Неужели она так и будет цепляться за него?!

Спустившись вниз, Антон вышел на улицу и долго курил, оттягивая момент возвращения в уютный зал аэропорта. Ему совершенно не хотелось общаться с Аллой и уж тем более ее утешать. Однако долго стоять на пронизывающем ветру без шапки было совершенно невозможно.

Антон сходил в туалет, купил ненужный журнал, который не собирался читать, выпил чашку кофе в автомате и нехотя поднялся на второй этаж.

– Антон? – послышалось за спиной.

Он обернулся. На первом ряду кресел сидел Димка, заспанный и лохматый.

– Ты тут откуда? – удивился Антон. – Тебе же с чесом в Саратов надо.

– Окстись, – возмутился Димка. – Я же тебе сказал: концерт отменили, билеты не продали! Так что я в Москву лечу. Юра позвонил, велел срочно возвращаться. Да я и рад по уши. Когда такое творится, лучше подальше держаться…

Антон быстро оглядел зал.

Алла дремала в уголке, прижав сумочку к груди.

Ни Егора, ни Инны видно не было.

– Они днем полетят, – с пониманием в голосе сказал Димка. – Это мне надо спешить, а им как раз не обязательно. Я что, я даже вещи не распаковывал… Ну вы, блин, даете! Не могли в другом месте потрахаться? Я и не знал, что у вас шуры-муры.

– Нет у нас никаких шур и тем более мур, – возразил Антон.

Димка захихикал, а потом стал серьезным.

– Антох, ты это… ты, конечно, извини, но тут такое дело… Не пойми неправильно, но тебе надо съехать.

– Что?

– Я говорю, с квартиры тебе надо съехать. Во-первых, ты обещал, что остановишься у меня ненадолго, а живешь уже ого-го. А во-вторых… Егору не понравится, что мы… ну ты понимаешь.

– А тебе не все равно, понравится ему или нет? – ехидно спросил Антон. – Самостоятельно решения принимать так и не научился?

– А ты на меня не ори! – возмутился Димка. – Научился, можешь не сомневаться. И это мое дело, с кем жить, с кем дружить и все такое! Егор – мой друг. Он меня из грязи вытянул, я только ему должен спасибо говорить за свою карьеру, ну, и чуть-чуть – своему таланту! Между прочим, он и тебе помогал, а ты его бабу увел!

Димка закашлялся и на миг прервал пламенную речь, а затем продолжил чуть более миролюбиво:

– Сам понимаешь, мы с Егором друзья, а ты всего лишь приятель, причем не самый близкий. И ссориться с Егором мне совсем не хочется. Часть проекта теперь в его руках. И мне приходится с этим считаться.

– Проститутка ты, Димка, – презрительно фыркнул Антон. – Кто платит, тот и друг. Разве так можно?

– Можно, – нехорошо улыбнулся тот в ответ. – Может, я и проститутка, зато у меня все по-честному: товар – деньги – товар. А ты – крыса. В общем, так: по приезде собирай свои манатки и вали огородами, дорогой! Понятно?

– Понятно, – зло сказал Антон. – Чего же тут непонятного?

Егор и Инна вылетели в Москву уже ближе к вечеру, после того как перезвонили дальним родственникам, отдали ключи новым жильцам, забрали часть вещей и документы.

Они не разговаривали друг с другом.

Не клеилась беседа и в полете. Егор, который провел бессонную ночь, дремал или делал вид, что дремлет, отвернувшись к иллюминатору. Инна сидела с закрытыми глазами, не оборачиваясь в сторону пасынка.

Кто его знает, спит или нет… В ушах наушники, глаза закрыты…

Не до него. Дело сделано. В чемодане лежит плотный конверт, найденный ею за одной из картин.

Обыскивая квартиру, она едва не попалась. Естественно, компромат был спрятан за самой большой картиной, висевшей в гостиной. Воспользовавшись отсутствием Егора, Инна с трудом сняла ее с гвоздя и вскрикнула от радости. К тыльной стороне скотчем был приклеен плотный конверт. Едва успев его оторвать, она услышала, как повернулся ключ в двери.

– Ты что делаешь? – хмуро спросил Егор.

– Я подумала, что ты захочешь забрать картины с собой, – пролепетала Инна, быстро сунув конверт за ремень сзади. Компромат обжигал кожу. Вот сейчас Егор догадается…

– Это репродукции, – пояснил Егор. – Неужели не видишь? Никакой ценности в них нет.

– Правда? А я не поняла. Значит, я зря старалась… Повесим обратно?

– Да пусть стоит, – отмахнулся Егор. – Времени нет уже. Сейчас уже новые жильцы явятся.

– А кто они? – осведомилась Инна.

Нужно было подготовить пути к вероятному возвращению в эту квартиру.

Вдруг в конверте не компромат, а деньги или документы?

– Мамин племянник с женой, они квартиру снимают, – пояснил Егор. – Я их сюда пустил пожить, пока не вступлю в право собственности по завещанию. Ну, а потом квартиру продам или сдавать буду. Не бросать же ее с мебелью и всем прочим.

Ужин прошел в гробовом молчании.

Егор вяло жевал и смотрел в тарелку.

Инна же, напротив, ерзала, не в силах усидеть на месте.

Не выдержав, она ушла в туалет, где, сидя на унитазе, нетерпеливо разорвала конверт и, дрожа от нетерпения, бегло прочитала содержимое конверта.

Да… это оно!

Спрятанный в чемодане конверт с документами не давал ей покоя всю дорогу. Она пожалела, что не положила его в сумку, но в то же время понимала, что сделала правильно. Кто знает, не пришлось ли бы ей продемонстрировать на досмотре содержимое сумочки?! И тогда Егор увидел бы… Будучи погребенным в багажном отделении, конверт оставался для нее недоступным, что радовало и огорчало одновременно. Инна понимала, что не сдержалась бы – стала бы читать бумаги прямо в салоне!

Беглого взгляда хватило, чтобы понять: убойной силы компромат не имеет. Виктория себя явно переоценила.

Однако даже того, что нашлось, хватит, чтобы прижать Боталова к стенке и вынудить не только отпустить ее, но и отпустить без потерь.

Егор же, глядя в мертвенно-темный иллюминатор, с горечью понимал, что сейчас остается совсем один.

Мама умерла, с отцом отношения так и не сложились.

Алла и Антон предали.

Никогда прежде он не чувствовал себя таким покинутым. В наушниках хрипловато страдала певица Рокси, утверждая, что одиночество не только скука, но и еще и сука, и сука первостатейная.

«Сейчас бы кучу работы, – вяло подумал Егор. – Чтобы некогда вздохнуть, а в пустую квартиру прибегать только спать: одному, в тишине, лицом в подушку, зарывшись в одеяло после бесконечного рабочего дня. На телефоне сорок пропущенных вызовов, сотня эсэмэс, и ни одного – от нее. И некогда подумать, что жизнь в один момент сломалась, как ветка. А утром – будильник, яичница, кофе, потом час по пробкам на работу, грим, подводка, гости и неспешная беседа с очередным звездным гостем, рассказывающим о новой коллекции летней обуви, такой актуальной в феврале. А потом снова час в пробках или даже полтора, звонки рабочие, звонки личные, ужин, душ, сон. И так по кругу, пока весна не придет…»

Думать о плохом не хотелось, но мысли, тяжелые и вязкие, как нефть, упрямо лезли в голову, разливаясь в прожилках мозга черной рекой.

Егор еще раз посмотрел в иллюминатор. Там было темно и, наверное, холодно, гораздо холоднее, чем на земле, заметной по редкому вкраплению огоньков ночных городов.

Свет в салоне вспыхнул совершенно неожиданно, а безукоризненно вежливый голос объявил, что самолет идет на посадку, попросил привести кресла в вертикальное состояние, убрать столики и пристегнуть ремни.

Егор и Инна, щурясь, выполнили приказание. Стюардесса проверила пассажиров, попросила Егора вынуть наушники и выключить плеер, после чего, дежурно улыбнувшись усталыми губами, пошла дальше.

– Скоро будем дома, – сказала Инна. – Господи, как же мне надоел Новосибирск!

– Мне тоже, – тихо сказал Егор. – Никогда не был там счастлив, а теперь-то уж точно не буду.

– Что? – не поняла Инна.

Гул в самолете усилился, и она не расслышала последних слов.

– Ничего, – сказал Егор. – Проехали.

Инна окинула его внимательным взглядом, но переспрашивать не стала.

Теперь, когда в ее руках было мощное оружие, союзники были не так важны.

В Шереметьеве Инну и Егора встречал шофер Боталовых, но Егор отказался ехать к отцу и взял такси. Уже в машине он включил телефон и просмотрел полученные сообщения. Ни от Аллы, ни от Антона ничего не приходило. Отписался только Димка. Короткое эсэмэс от него гласило: «Прилетели. Антон собрал манатки и вымелся. Алка была с ним».

Когда Егор приехал к себе, консьерж, сверкая любопытными глазками, отдал ему связку ключей.

В квартире стоял умеренный беспорядок, вещи Аллы отсутствовали. Не сделав попытки разобрать чемодан, Егор принял душ, выключил телефон и завалился в постель. Но сон не шел. Пронзительная тишина квартиры била по ушам, и Егор, дотянувшись до пульта, нажал на кнопку. Телевизор вспыхнул яркими красками.

На плоском экране певица Рокси жаловалась на одиночество, которое, по ее мнению, было сволочью и сукой…

– Что мы будем делать? – прошептала Инна.

Евгений Романенко лежал на спине, прижав ее к себе. Инна слушала, как бьется в груди его сердце, и все казалось, что оно стучит слишком часто, учитывая даже, что несколько минут назад они занимались любовью.

Боталова дома не было, чем Инна воспользовалась немедленно.

Мужу она сообщила, что отправится в спа-салон и к парикмахеру, а затем позвонила Евгению.

И вот теперь, после взаимных ласк, они лежали в постели, укрывшись махровой простыней…

В бывшей квартире Егора было неуютно.

Никто не знал, что Инна купила ее сама, через подставных лиц, и продолжала встречаться там с Романенко уже несколько месяцев. На ее появление здесь не обращали внимания. Несколько раз забегала соседка снизу, противная рыжая деваха с пухлыми губками, шрамом на виске и глазками прожженной шлюхи, и все требовала дать новый телефон Егора или Димки. Осознав бесперспективность своих попыток, она отстала, но в лифте и во дворе здоровалась заискивающе, приседая, как беспородная собачонка перед волкодавом.

Евгений молчал, размышляя.

Они оба прочитали документы и решили бить наверняка.

Вот только обстряпать это дело нужно было с наименьшими потерями…

– Главное – это наследники, – сказал Романенко после долгого молчания. – Их несложно будет найти. Наймем частного детектива, он всю подноготную выведает. Ты уверена, что Викторию заказал Боталов?

– На сто процентов, – прошептала Инна срывающимся голосом. – Доказать это будет, конечно, невозможно.

– Смотря кому, – развеселился Евгений. – Вряд ли Александр обрадуется, если ты расскажешь обо всем Егору и покажешь документы и письмо. Он так трясется над сыночком, что скорее согласится продать тебя в гарем, чем отделаться от наследника престола.

– Ты прав, – медленно согласилась Инна. – Он уже потихоньку переписывает на Егора активы. Чего, ты думаешь, он так резво пошел в гору?! Ему уже предлагают такие проекты, которые многие ждут годами. Егор получает часть доходов от вкладов в шоу-бизнес, кафе и ресторанов. На кону еще и строительные подряды, только вот серьезный бизнес Егору не интересен, он в нем ничего не понимает. А вот вся эта мишура его привлекает, как сороку.

– Значит, действуем по плану, – тихо сказал Евгений и чмокнул Инну в макушку. – Сперва собираем сведения, а потом ты требуешь развода. И прошу: не повторяй ошибки Черской, дай ему понять, что с тобой не удастся разобраться так просто!

– А ты что, со мной не пойдешь? – испугалась Инна.

– Пойду, не переживай, – успокоил Романенко. – Но в любой семье есть тайны, которые лучше обсуждать с глазу на глаз. Мы столько терпели, что пара недель ничего не изменит.

Инна прижалась к мускулистой груди Романенко и промолчала.

Хорошо ему говорить!

А что делать ей, когда она окажется с разъяренным тигром один на один?! Недооценивать супруга не стоит.

Ради сохранения тайны он без труда угробит и вторую жену. Она была уверена, что Виктория пала от руки наемного убийцы, а не случайного грабителя.

В конце февраля, когда небо уже радовало своей синевой, а холодное солнце еще не грело, но светило совсем по-весеннему, Инна явилась в офис мужа вместе с Евгением Романенко и невзрачным мужчиной в строгом костюме.

Боталов удивился, но виду не подал.

Евгений с интересом огляделся по сторонам. Вот оно, место, где люди куют миллионы! Ничего общего с помпезными залами иных царей. Никаких дубовых дверей с литыми медными ручками! Кругом сверкающий пластик, хромированные поверхности, слепившие взор. От помещения, где томилась неулыбчивая секретарша лет тридцати пяти с зализанными назад волосами, кабинет начальника отделяло лишь стекло с легкомысленными жалюзи. Излишнюю космическую составляющую этого интерьера уравновешивали лишь многочисленные растения. Посреди всего этого великолепия главенствовал воздушный стеклянный стол, за которым восседал Боталов.

– Это что за делегация? – хмуро спросил он вместо приветствия.

Инна уселась в кресло без приглашения, мужчины остались стоять.

– Саша, я с тобой развожусь, – спокойно сказала она. – Это мой адвокат. Думаю, будет лучше, если мы расстанемся мирно.

Боталов встал, перевел тяжелый взгляд с лица Инны на Романенко, потом посмотрел на холодно улыбавшегося мужчину в костюме.

– С каких пор фигуристы ведут юридическую практику, – презрительно осведомился он, сунув руки в карманы. Раскачиваясь на носках, Боталов выглядел весьма внушительно, но ни Романенко, ни адвокат почему-то не испугались.

– Саша, я ухожу от тебя к Евгению, – негромко сказала Инна. – Это не обсуждается. С тобой совершенно невозможно жить. И я… не буду этого делать.

Боталов круто развернулся и посмотрел на жену.

Под его взглядом Инна съежилась, но не опустила головы, напротив, вздернула подбородок кверху.

Боталов помолчал, а потом, неожиданно повеселев, уселся за свой стол.

– Ну что же, – сказал он. – Раз у вас любовь, не смею препятствовать. Только одна проблема: ни копейки от меня ты не получишь. С чем пришла, с тем и уходи. И дочь останется со мной.

– Думаю, что Инна Валерьевна имеет право на половину вашего состояния, – негромко, каким-то скучным голосом сказал адвокат.

– Тебя не спрашивают, – отрезал Боталов.

– Алису я заберу, – сказала Инна. – Место дочери рядом с матерью.

– Ты не мать, ты блядь! – заорал Боталов так, что за стеклянным окном-витриной встрепенулась секретарша и с сомнением привстала: зайти, не зайти?

Романенко шагнул к окну и задернул жалюзи, отгородившие остальной офис от модернового офиса начальника.

– Саша, ты можешь оскорблять меня, сколько хочешь, но я не уйду без дочери, – твердо сказала Инна.

– Даже не думай об этом, шалава, – пригрозил Боталов.

– Не смейте так разговаривать с ней! – воскликнул Евгений.

– А ты рот закрой, пока я тебе коньки в зад не затолкал! Я сказал: дочь останется со мной, а ты – катись, откуда пришла! Ничего не получишь!

Инна нерешительно оглянулась на адвоката.

Тот еле заметно кивнул и вынул из портфеля плотный конверт и диктофон.

– Это еще что? – хмуро спросил Боталов.

Вместо ответа адвокат нажал на кнопку, и в офисе послышался голос мертвой Виктории Черской.

– …Знаете, он совершенно не волновался, что его услышат. Прямо так и сказал: «Протасов – это проблема, и ее надо решить». Когда я приехала в город, то узнала о… Я тогда сразу поняла, что значит «решить проблему». Через несколько недель, когда Саша попробовал урезать алименты, я сказала, что все знаю, и если ему дорога репутация, то лучше бы ему со мной не играть. Я сказала, чтобы он даже не пробовал угрожать мне, я все записала и передала в нужные руки. Если со мной что-то случится, ему не поздоровится…

– Помимо вас, у Протасова были и другие партнеры, – тускло сказал адвокат, подвинув конверт Боталову. – Из этих документов следует, что вы слили свои и его активы в самый ответственный момент – за день до его смерти. У Протасова остались наследники. Если они затеют тяжбу, вы можете потерять не только деньги, но и безупречную репутацию.

Боталов бегло посмотрел документы и отшвырнул их от себя.

– Вы ничего не докажете, – резко бросил он.

– Возможно, – сказала Инна, поднимаясь. – Но по крайней мере Егор точно узнает, кто убил его мать. Он уже подозревает тебя, только доказательств нет. Это будет последним перышком на его весы сомнений.

Инна кивнула на диктофон.

– В суде я расскажу все, – сказала она. – И про убийства Протасова и Виктории, и про краденые деньги, про черный нал и офшорные счета. Я хорошо подготовилась, Александр. И просто так не уйду. Ты не выкинешь меня из поезда, как бедную Вику.

– Мне надо подумать, – медленно сказал Боталов, с ненавистью глядя на Инну. Она милостиво кивнула и пошла к дверям.

– Думай, – бросила она через плечо. – У тебя есть немного времени. До конца недели.

Евгений открыл перед ней дверь.

Инна вышла в просторный холл и с гордо поднятой головой прошагала к лифту, сопровождаемая удивленным взглядом секретарши. Она продержалась до самой машины и только там, избавившись от преследовавших зрачков видеокамер, позволила себе разрыдаться от схлынувшего напряжения.

Боталов просидел в кабинете до вечера, глядя на диктофон, как на ядовитую змею. Обеспокоенная секретарша заглянула в тот момент, когда высокий, слегка истеричный женский голос, звучавший из динамика, сказал:

– …Если со мной что-то случится, ему не поздоровится…

Благоразумно решив, что в странности поведения Боталова ей лучше не вдаваться, девушка переключила все звонки на заместителей.

Поздно вечером, когда она уходила домой, начальник все еще сидел в кабинете, шуршал бумагами и слушал голос мертвой женщины.

* * *

Для Димки зима пролетела совершенно незаметно. Его клипы крутили на телевидении, альбом продавался во всех магазинах, фанатки рвали его одежду на куски, стоило ему зазеваться и подойти к краю сцены. В карманах приятно шуршали купюры, в магазинах подобострастно улыбались продавцы, демонстрируя ему модные новинки…

Все это, вместе взятое, ему очень нравилось.

Неприятностей тоже хватало, но они, залеченные волшебными таблетками, так же угодливо поставляемыми дилерами, проходили нелепыми призраками, размытыми тенями, не имеющими четких оскалов и оттого нестрашными.

Приятности же радовали каждый день.

В мае Егору впервые доверили вести грандиозный концерт на Васильевском спуске вместе с куда более опытной Аксиньей Гайчук. Димка же должен был спеть там целых две песни. Оба нервничали, стоя за сценой.

– Может, коньячку дерябнем? – предложил Егор.

– А есть? – осведомился Димка.

– А то. Немного, но есть. Блин, уже столько всего за плечами, а вот на такую толпу работаю впервые…

Егор поморщился, сделал шаг в сторону и мгновенно пропал в разряженной толпе артистов, музыкантов и рабочих сцены, толкавшихся за широкими мониторами. Прислонившись к столбу, Дима глазел в узкую щель между динамиками. Толпа-река волновалась и шумела, ожидая начала мероприятия. На сцене колбасился разудалый казацкий ансамбль песни и пляски, звонко биясь на саблях и откалывая коленца с громогласными «Хэй!».

– Дима, – налетела какая-то встрепанная тетка с наушником в левом ухе, блокнотом и ручкой, затейливо воткнутой в неряшливый узел волос так, что казалось, будто из головы торчит антенна. – Запомните, пожалуйста, вы выступаете после группы «Гламурный бобер». Но только они поют со сцены, а вы с платформы. Поэтому вам нужно будет пройти к ней слева от сцены.

– На какой еще платформе? – недовольно поморщился Дима.

Тетка посмотрела на него с укором.

– У нас установлена движущаяся платформа. Она движется вдоль зрителей примерно на двести метров, потом возвращается назад. Видите, вон там!

Димка посмотрел.

Непонятная светлая конструкция разбивала толпу зрителей на две части. Выступать на движущейся сцене ему прежде не приходилось.

– Вы же под минусовку поете? – уточнила тетка. – Без музыкантов?

– Без.

– Вот и хорошо. Не забудьте, что выход на платформу слева, поете вы после «Бобра». Далеко не отходите, ваш выход в начале шоу, а оно начнется через… – тетка согнула руку и покосилась на часы, надетые циферблатом внутрь, – примерно через сорок минут. Хорошо? Чтобы мы вас не искали. Где ваша машина?

– Вон, «Газель» стоит, – буркнул Димка.

Сейчас засмеет…

Даже Егор прикатил на своем лакированном звере по имени «Инфинити», а Димка, как лох, – в маршрутке.

Тетка обернулась, отметила для себя «Газель» в реестре и затравленно огляделась по сторонам.

– Ленька, – заорала она кому-то. – Ленька!

Неведомый Ленька не пожелал откликнуться. Тетка вспомнила про рацию, сорвала ее с ремня и заорала туда:

– Леня, Леня, как слышишь?

Камера ответила треском и шипением. Тетка тяжело вздохнула, а потом пробубнила чуть тише:

– Лютик, Лютик, я Ромашка. Лютик, ответь Ромашке.

– Слушаю, Ромашка, – прошипела рация довольным мужским голосом.

Тетка покраснела от гнева.

– Леня, чего идиотничаешь? Тут Кремль под боком, сейчас нас с тобой снайперы хлопнут, и всего делов-то. Ты где?

Рация что-то недовольно пробурчала.

Тетка огляделась по сторонам и скороговоркой протараторила:

– Короче, Лютик, через час прибудет Алмазов. Подгонишь его лимузин к шестой точке, тут как раз «Газель» отъедет… Если не отъедет, оттолкаешь ее лично. Все понял?

– Яволь, мой фюрер, – мрачно ответил Лютик и отключился.

Тетка еще раз огляделась по сторонам с безумием во взоре, побежала куда-то влево, потом передумала и рванула вправо.

Димка хмыкнул: так вам и надо, халдеям! Ваша задача нас, звезд, ублажать и всячески помогать…

Мазнув взглядом по своей «Газели», где он переодевался в концертный костюм, Димка помрачнел.

Значит, сразу после выступления ему придется откатываться за пределы рабочей зоны, чтобы освободить место для лимузина Алмазова.

Доля артиста тоже нелегка…

Вспомнив, как он вообще получил возможность участвовать в этом концерте, куда приглашали только звезд первой величины, Димка насупился.

Недели три назад об его участии в шоу не было и речи.

Мероприятие проходило под покровительством Кремля, отчего артистов отбирали особенно тщательно. А ну как в эфир просочится неправильная песня, а ее услышит сам президент? Несмотря на то, что Советский Союз давно умер, его идеология жила и продолжала пускать корни.

Организаторам концерта дали четкое указание: никаких фривольностей!

Все должно быть чинно и благородно. Первая часть – народные коллективы, хор МВД, вечно бодрый патриарх сцены Леон Шницкер и псевдоказак Олег Гусаров с гимном о Москве. Вести эту часть концерта должны были дикторы Центрального телевидения Кирилл Иванов и Алла Сидорова, благополучно пережившие всех генсеков. Затем – современная эстрада с самыми яркими представителями отечественного шоу-бизнеса. Начать с молодняка, закончить Теодором Алмазовым, поскольку его экс-супруга по причине звездного статуса на открытых «солянках» не выступала. Ведущие – проверенная временем Аксинья Гайчук и целомудренная язва Егор Черский. Этот тандем должен был уравновесить друг друга, тем более папаша Черского серьезно вложился в весьма прибыльные строительные проекты Москвы, а это надо было учитывать. Завершить шоу должен был концерт приезжей зарубежной знаменитости, известной своими эпатажными выходками, вроде дефиле в платье из мяса. Здесь ведущие не требовались. Объявив «звездную гастарбайтершу», они могли преспокойно удаляться на отдых.

Отбор молодых исполнителей проходил в несколько этапов. На сцену выпускались лишь признанные зрителями любимчики, однако и здесь были ограничения. Никаких откровенных платьев! Зрители будут смотреть снизу – вдруг звезда не наденет трусы! Никаких накрашенных мальчиков в колготках! Президент этого не любит. В идеале – всех одеть в костюмы-тройки, но в то же время президент излишних церемоний не любит. Стразы на костюме Алмазова он вытерпит, а вот другим придется быть поскромнее!

Определенные ограничения предъявляли и к репертуару артистов. Раздеваться на сцене во время исполнения песни запрещалось. Впрочем, следить за этим во время концерта никто бы не стал, как и стаскивать артиста со сцены за непристойное поведение. Просто в следующий раз его на праздник бы никто не пригласил.

Если признанные звезды к подобным мероприятиям относились с философским спокойствием, то молодым очень хотелось выступить на одном из самых главных концертов года, транслируемом сразу тремя каналами. Однако молодежь на шоу пускали неохотно. Директора культурного фонда «РусАрт» и по совместительству главу третьего по величине телеканала страны Димка увидел на своем концерте в ночном клубе. Высокий полный мужчина лет сорока пяти сидел за столиком с Люксенштейном и о чем-то тихо переговаривался. Юрий нервничал, дергая кадыком, да и вообще выглядел плохо. В последнее время он частенько отлеживался дома, не отвечая на звонки, сосал нитроглицерин, а на вопросы о самочувствии только рукой махал…

Димка, которому велели петь как можно лучше и выглядеть «опрятным и благородным», потел от страха, подозревая, что сейчас снова решается его судьба. Отпев, Димка дождался приглашения на совместный ужин в тихом клубе для элитных гостей.

– Сергей Константинович занимается организацией концерта на Васильевском спуске, – проинформировал Люксенштейн. – Который, как ты знаешь, приурочен к первомайским праздникам…

Димка не знал, но начал быстро кивать.

Сергей Константинович, развалившись на диване, смотрел на Димку с насмешливым презрением.

– …он может попробовать включить тебя в список выступающих, – невозмутимо продолжил Юрий. – Подходящий репертуар у тебя есть, так что с этим проблем не будет. Ну а остальные вопросы можно обсудить в рабочем порядке. Не так ли?

– Отчего бы не обсудить? – вальяжно кивнул Сергей Константинович. – Обсудим. Прямо сейчас и обсудим. Голос я слышал, внешность и репертуар оценил. Остались детали. Думаю, мы с Дмитрием все обговорим, и если придем к консенсусу, вопрос его участия в концерте будет решен. Ну а дальше, сами понимаете, все дороги открыты. На кремлевские концерты кого попало не зовут. Но если попадешь туда – считай все, все пути открыты. Правда, Дмитрий?

Димка ничего не понял, но снова закивал, чувствуя себя болваном. Сергей Константинович благодушно улыбнулся:

– Ну что, Юрий Маратович, вы отдыхайте, комната для вас приготовлена. А мы с Димой поговорим. Идемте, Дмитрий.

Дима недоуменно посмотрел на Люксенштейна, но тот отвернулся. Пришлось подчиниться и последовать за Сергеем Константиновичем. Поднимаясь по лестнице, Димка уже догадался, какого рода разговоры ему придется вести.

В номере Сергей Константинович не стал тянуть резину и начал раздеваться, едва закрыв дверь. Когда он потянулся к Димке, тот невольно отпрянул на шаг. Сергей Константинович нахмурил брови, и Димка выдавил из себя улыбку.

– Я на минуточку в ванную, – прошептал он.

За плотно закрытой дверью Димка включил кран и трижды плеснул себе в лицо холодной водой. Несмотря на то, что сексуальные контакты с мужчинами давно стали для него обыденными, мысль, что сейчас эти толстые пальцы-сардельки будут шарить по его телу, показалась омерзительной. Присев на унитаз, Димка всхлипнул.

– Ты скоро? – донесся требовательный голос.

Димка пошарил в кармане и вытащил спасительную упаковку с бледно-розовыми таблетками.

– Уже иду, – бодро крикнул он, сунув таблетку в рот и запив ее водой из-под крана.

Рано утром Димка спустился вниз, оставив зевающего главу фонда в постели.

Юрий сидел в холле и пил зеленый чай. Выглядел он плохо. Землистая кожа и покрасневшие глаза свидетельствовали о бессонной ночи.

– Ну что? – хмуро спросил он. – Пришли к консенсусу?

Димке вдруг впервые захотелось его ударить.

– Да, – коротко сказал он вместо этого. – Два раза.

– Умничка, – похвалил Люксенштейн. – Пора тебе на ноги становиться. Вдруг со мной что случится…

Егор возник через четверть часа, зажав в руке початую бутылку пепси, на которую были надеты пластиковые стаканчики. Вконец расстроенный Димка обрушился на него с упреками.

– Еще я газировку тут не пил, – фыркнул он.

Егор хитро ухмыльнулся.

– Ничего, эту выпьешь. Она вкусная и полезная!

Димка подозрительно посмотрел на коричневую жидкость в стаканчике, которая совершенно не пенилась, отхлебнул и закашлялся. Егор одобрительно смотрел на него.

– Вкусненько? – осведомился он и сунул Димке надломанную шоколадку. Димка все кашлял, совал мягкие дольки в рот, пачкая шоколадом пальцы.

– Хорошо! – наконец выдохнул он. – Это что?

– «Реми Мартен». Конечно, пошлость – пить его из пластиковой бутылки, но что поделать? Иначе бы вытащили еще до начала шоу. У нас там кто-то здорово порылся в вещах… Понравилось?

Димка закивал.

Нервную дрожь как рукой сняло.

Он не сказал Егору, что с утра ничего не ел, залив в себя две чашки кофе, а полчаса назад проглотил волшебную таблеточку. Он уже знал, что в сочетании с алкоголем действие таблеток усиливается, заставляя его просто летать! Ноты получались кристально чистыми и высокими, а ноги откалывали невероятные коленца сами по себе.

Оставалось уповать только на то, что во время исполнения на платформе ему не взбредет в голову прыгнуть в толпу…

Нет, для этого надо минимум три таблетки, а Дима проглотил всего одну.

Странное дело, но таблетка не действовала.

Обычно через несколько минут в крови уже бурлил адреналин, а сейчас по телу разливалось всего лишь приятное тепло, покалывающее кожу тысячей микроскопических иголочек.

Димка облизнул губы: может, принять еще одну?

Запить коньячком, и тогда на сцену он взлетит птицей…

Нет, не стоит. Он и так себя прекрасно чувствует. Не будем уподобляться жалким неудачникам, которые напиваются перед выходом в хлам, а потом разевают рты под фанеру.

Он – талант!

Профессионал… наверное.

Поэтому одной таблетки и глотка коньяка для разогрева горла вполне хватит.

– Алка все еще с тобой работает? – спросил Дима.

Егор чуть заметно дернул губами, а потом зло улыбнулся.

– Пока да. Но это ненадолго.

Егор сделал вид, что обернулся на чей-то зов, и помахал кому-то рукой.

Рассказывать Димке, что работать с Аллой рядом стало для него невыносимым испытанием, не хотелось. Слухи о том, что они расстались, быстро разлетелись по студии, передаваемые местными кумушками.

Впрочем, Алла, стремясь уязвить Егора, явно перестаралась и теперь вкушала плоды своей ошибки. Несколько дней подряд она демонстративно приезжала на работу вместе с Антоном, устраивала дефиле перед окнами, напоказ целуя Антона, прижимаясь к нему с радостным смехом. Выглядело это невероятно глупо, Алла и сама так думала, но по-другому не могла. Пару раз ей казалось, что в окне мелькнуло лицо Егора, а один раз показательное выступление прошло с невероятным успехом. Егор влетел на стоянку спустя несколько секунд после них и смог лицезреть этот театр из окна собственной «Инфинити». Алла увидела, как злобно сжались его губы, а брови сошлись на переносице.

«Так тебе и надо», – подумала она и с удвоенным рвением полезла к Антону. Тот Егора не видел и поэтому слегка удивился внезапному пылу подруги. Егор, облаченный во все черное, вылетев из машины, пронесся мимо, как ворон. Алла улыбнулась, размыкая объятия.

– Чему ты так рада? – спросил Антон.

Алла не ответила, и, еще раз чмокнув Антона, выскочила на улицу.

Тот автоматически проследил за ней взглядом.

Впереди нее, перескакивая через лужи, стремительно несся Егор. Размотавшийся шарф летел за ним черной птицей.

Антону внезапно стало противно.

Радость Аллы была недолгой.

Егор, который за месяц стал не только ведущим, но и редактором собственной программы, явно не был настроен на благородные страдания.

Поздним субботним вечером, когда Алла уже собиралась домой, на ее столе зазвонил телефон.

– Зайди ко мне, – отрывисто приказал Егор.

С недавних пор он переехал в собственный кабинет. Звучало это, конечно, чрезмерно пафосно – кабинетом стала бывшая кладовка. В ней даже окна не было, да и поместиться там больше трех человек не смогло бы.

Однако Егор вызвал бригаду ремонтников, которые всего за два дня сделали настоящее чудо: выложили пол ламинатом, выровняли и покрасили ужасные стены в нежно-персиковый цвет, установили лампы дневного света и кондиционер. Каморка неожиданно стала вполне уютной.

Алла бывала там всего несколько раз – относила документы на подпись, забирала списки приглашенных артистов. Короткие деловые встречи с Егором всегда проходили в безличной форме. Натыкаясь друг на друга, оба синхронно отводили глаза, забирая документы, старались не касаться друг друга пальцами, словно боясь заразиться. Собираясь на летучку, оба расходились по разным углам комнаты.

Алла нехотя отправилась в кабинет Егора, которую в кулуарах уже прозвали «пыточной».

Егор принялся круто менять формат программы, что явно шло ей на пользу. Рейтинги росли, восходящие и маститые звезды эстрады наперебой желали принять в ней участие, заранее проплачивая свои эфиры. Деньги от рекламодателей лились рекой.

Но вместе с тем росла и ответственность.

Егор, в котором словно враз встрепенулись гены папаши-бизнесмена, руководил делом железной рукой. С работы полетело несколько человек, другие, опасаясь за насиженные места, принялись вкалывать как проклятые. Репрессии миновали только Аллу, и она опрометчиво решила, что так будет всегда.

Вот и сейчас, когда рабочий день уже был практически завершен, она подумала, что Егор наверняка желает сказать ей что-то с глазу на глаз.

Предвкушая это, Алла хмыкнула и даже посмотрелась в зеркало: да, вид усталый, под глазами залегли тени, но это не страшно! Она вытащила махрушку из волос и распустила их по плечам, мазнула по губам блеском. Дымчатые очки скроют усталые глаза. Вид вполне пристойный для беседы с бывшим бой-фрэндом.

Воображение рисовало заманчивые картины яркими красками: вот Егор приглашает ее в тихий ресторанчик, как в старые добрые времена! Там, под лобстеров и виски он признается, что устал, что не может без нее и просит ее вернуться…

Алла живо представила, как он берет ее за руку и шепчет долгожданные слова о любви, а она с мнимым смущением выдергивает руку, лепечет, что не может, нет, не может так поступить с Антоном! Егор уговаривает, может, даже плачет, и она соглашается, потому что…

Тут воображение Аллы стыдливо возвращало ее к действительности.

Наследник империи куда лучше актера, пусть даже перспективного. У Антона ни кола, ни двора. С тех пор как Димка выгнал его из квартиры, им обоим пришлось мыкаться по съемным углам, а цены на недвижимость в Москве подскочили до небес: семьсот долларов за крохотную квартирку в спальном районе, полторы тысячи за такую же в центре… После Нового года Антон сидел без работы. Его гонорары за фильм растаяли как дым, Алла тоже миллионов не зарабатывала на своей должности младшего редактора. Засыпая на неудобном диванчике, рядом с храпящим Антоном, Алла кусала подушку от ярости, понимая, что, пойдя на поводу инстинктов, упустила свой единственный шанс.

Черт побери, ей уже двадцать пять! Миллионеры не выстраивались в очередь на ее руку и сердце. А тут – молодой, красивый, богатый – и прошляпила!

Ну, ничего, может, сейчас все исправится…

– Вызывал? – глупо спросила Алла, входя в кабинетик.

Егор что-то черкал на листке, глаз не поднял, даже сесть не предложил.

– У нас изменения в следующем эфире, – негромко сказал Егор. – Вивьенн не будет, вместо нее приедет Алмазов. Созвонись и договорись. График и место съемок тоже перенесены. Снимать будем не в студии, а на натуре. Делаем программу про бега. Алмазов должен рассказать что-то интересное о своем рысаке.

– О бегах? – переспросила Алла.

– О бегах, – терпеливо повторил Егор, не повысив голоса. – Я непонятно излагаю? У Алмазова есть орловский рысак, мы делаем программу о необычных увлечениях звезд.

– Но переговорами с артистами занимается Вадик, – сказала Алла дрогнувшим голосом.

Она уже поняла: сегодня на ужин лобстеров не будет!

Егор, наконец, поднял глаза.

– Программа не про одного Алмазова, – спокойно, как маленькой, пояснил Егор. – Вадик занимается другими артистами. Их восемь человек. Тебе я поручаю Алмазова. Что-то неясно?

– Лучше я займусь другими, а Вадик – Алмазовым, – сказала Алла.

Егор закатил глаза и вздохнул:

– Вадик. Занимается. Сразу. Всеми. Артистами. Ты. Займешься. Одним. Алмазовым. Съемки послезавтра. Свободна!

Алла вышла из кабинета, громко хлопнув на прощание дверью.

И она, дура, еще строила планы, надеясь на страстное признание в любви!

Войдя в свой кабинет, где уже трудилась уборщица, Алла уселась в кресло и, не обращая внимания не ее гневные взгляды, закурила.

Если съемки послезавтра, организовать все нужно уже сегодня!

Дозвониться до Алмазова не удалось.

Блистательный Теодор укатил на гастроли – так сообщили Алле в его пресс-службе. Написав служебную записку Черскому, Алла со спокойной душой уехала домой. Воскресный день они с Антоном провели за городом, старательно делая вид, что им весело друг с другом.

Катастрофа разразилась в понедельник.

Прочитав служебную записку, Егор лично перезвонил Алмазову, и тот прибыл на съемку в назначенное время. Редактор Вадик, который иногда напоминал осьминога или Цезаря умением одновременно болтать по телефону, печатать на компьютере, курить, записывать что-то в блокнот, пить кофе и раздавать указания, увидев беспечно вошедшую в кабинет Аллу, замахал руками.

– Капец тебе, старуха, – радостно объявил он. – Черский рвет и мечет.

– По поводу? – не поняла она.

– Ты Алмазову почему не позвонила?

– Как это – не позвонила? Позвонила. Он на гастролях в Прибалтике, – возмутилась Алла.

– В Москве, он, рыба моя, – запричитал Вадик. – Егор ему лично звонил. Алмазов сообщил, что никто с ним не беседовал и ничего не предлагал. Так что я на твоем месте куда-нибудь скрылся бы и на глаза не показывался до завтра. Ховайся, пока Черский тебя не застукал. Он уже дважды звонил, спрашивал, где ты шляешься. Иди в аппаратную, что ли, я скажу, что ты где-то тут…

Алла послушно скрылась в коридорах Останкино, дождавшись, пока съемочная группа укатит смотреть в зубы орловскому рысаку Алмазова.

На следующий день она ждала гневной отповеди и даже приготовилась защищаться, но Егор ни о чем не спросил, как будто ничего не было. Алла прождала еще пару дней, а потом успокоилась.

Через неделю Егор приказал Алле организовать встречу с модным бойз-бэндом с неромантичным названием «Ветви», который рвал сердца девчоночьей аудитории уже лет пять. Алла блистательно организовала их съемку и с раннего утра заняла место в вестибюле Останкино, чтобы встретить звездных гостей.

«Ветви» в назначенное время не приехали.

У них внезапно организовался какой-то выгодный корпоратив, от которого никак нельзя было отказаться. В дело пришлось вмешаться Егору. Сценарий перекроили за считаные минуты, буквально на коленке. Оказалось, что «Ветви» участвовали в благотворительном марафоне. Сидя в «Газели» Алла дрожала, опасаясь ругани и проклятий, но Егор, черкая сценарий, на нее даже не посмотрел.

– Хорошо быть фавориткой? – зло спросил Вадик, когда они стояли за кулисами концертного зала. – Даже бывшей? Накосячила, а тебе хоть бы хны. Меня бы за такое выгнали уже, а ты ничего, работаешь, и даже слова плохого не сказали.

Алла промолчала.

В душе снова забрезжил луч надежды.

Может быть, Егор ее правда любит?

Ведь терпит же все ее неудачи…

Надежда развеялась как дым, когда Алла пришла за зарплатой.

Солидных премиальных, равных почти целому окладу, в ведомости не было. Недоумевая, Алла понеслась за разъяснениями в бухгалтерию.

– Так чего ты хочешь, у тебя два выговора, – лениво пояснила толстая тетка, попивая чаек. – Вон приказ лежит, подписанный Черским и главным.

Идти к Егору с претензиями было бессмысленно.

Алла поплелась домой, сознавая, что в этом месяце им придется туго. Антон получил роль в сериале и уехал в Киев. Алла осталась одна в пустой квартире.

Заплатив хозяйке, она подсчитала свои капиталы и заплакала. Денег до конца месяца не хватило бы даже на еду.

В марте Алла, как и все женщины, получила солидную сумму в конвертике и воспрянула духом. Антон звонил редко, разговаривал нехотя, отделываясь короткими смс-сообщениями. Засыпая одна на продавленном диване, Алла поняла, что их толком так и не начавшимся отношениям пришел конец.

В конце месяца Алла схлопотала еще один выговор. А в апреле целых три. Каждый раз из-за ее оплошности едва не срывались программы. Приказы об организации встреч со звездами исходили от Егора, он же впоследствии разруливал ситуации с этими самыми строптивыми звездами.

Не говоря Алле ни слова упрека, он наказывал ее рублем.

В апреле, помимо премиальных, у Аллы вычли еще и часть зарплаты. Теперь ей не хватило даже на оплату квартиры. Антон выслал денег, но был этим явно недоволен, и Алла, тяжело вздохнув, начала искать новую работу. Она очень надеялась на майские праздники: количество мероприятий зашкаливало, необходимо было все организовать в лучшем виде! Однако руководство отстранило ее от этого.

– Ты же младший редактор? – фыркнул главный, которого в жизни звали Ильей. – Принеси-подай? Вот и занимайся этим, а то за что ни возьмешься, все испортишь…

Алла уже открыла рот, чтобы сказать: она ни в чем не виновата, это месть со стороны Черского, но потом закрыла его.

К чему поднимать шум? Ей никто не поверит.

Найдя в старой записной книжке телефон подруги, она позвонила ей и попросила подыскать ей место помощника режиссера на съемках фильмов или сериалов.

Оставаться рядом с методично сживающим ее со света Егором не было сил.

Отогнав от себя неприятные воспоминания, Егор подлил Диме коньяка. Признаваться, что ему тоже плохо, не хотелось. Однако видеть Аллу рядом было совершенно невозможно.

Последние несколько месяцев завертели, закружили его в каскаде разнокалиберных неприятностей. И каждая новая беда швыряла в лицо мусор разочарований и боли. Они накапливались, катясь с горы снежным комом, погребая под собой зазевавшегося путника, душили, проникнув в легкие, давили могильной плитой. Выкарабкиваясь из очередной гадости, Егор удивлялся тому, что еще может дышать, что живет несмотря ни на что…

Люди, которых он любил, покидали его один за другим.

Наладить отношения с отцом после смерти Виктории Егор так и не сумел. Они продолжали видеться, но с каждым днем стена отчуждения крепла, обрастая шипастыми ледяными наростами. Пробить эту брешь щедрыми подарками Александру уже не удавалось.

Предательство друга и любимой Егор пережил тяжелее даже, чем смерть матери, однако смог встать на ноги и после этого. В конце концов жизнь не так уж плоха. У него есть работа, друг Димка, рано или поздно он встретит хорошую девушку…

А страдания, они укрепляют и облагораживают.

Наверное…

– Знаешь, я тут подумал, – сказал Егор, воспользовавшись тем, что динамики перестали извергать децибелы звуков, – стоит ли наша жизнь всего этого?

– Чего? – не понял Димка.

Егор выразительно обвел руками сцену.

– Ну… Вот этого. Этой мишуры. Ведь если разобраться, это только фасад. Блестки, украшения, гламур и пафос. А что там, на другой стороне?

Егор постучал по обратной стороне декорации костяшками пальцев. Декорация ответила пустым деревянным звуком.

– А внутри – это всего лишь фанера. Понимаешь? Дешевый недолговечный материал. Его разрушает сырость, пробивает самый легкий удар. Да, его можно выкрасить в золотой цвет, но от этого фанера не станет драгоценностью. Это все… мусор, Дима. Он не стоит человеческой жизни, страданий, страстей.

– А что стоит? – усмехнулся Дима. – То, чем и как мы жили раньше? Ну уж нет, я туда, в счастливое голодное прошлое, не хочу. Тебе хорошо философствовать, чувство голода тебе неизвестно. А я только сейчас понял, как это замечательно: жить в собственной квартире, без соседей по коммуналке, без подружки, готовой отдаться за кусок хлеба. Ты знаешь, я вдруг понял, что мне нравится есть икру, я хочу «Майбах», как у твоего папаши, или даже круче! Мне нравится ездить отдыхать к морю. Егор, я ведь только год назад в первый раз увидел море! Так что ты извини, но эта мишура – моя новая жизнь. И она мне нравится!

Егор не ответил.

В конце концов, он тоже не остался в Новосибирске. Кто знает, если бы он поступил так, возможно, Виктория осталась бы жива. Но был ли бы счастлив он? Из разношерстной толпы к Егору и Димке рванулась высокая стройная брюнетка в коротком платье с эффектным декольте, демонстрирующим большую грудь, не стесненную лифчиком.

– Мальчики, что вы тут пьете? – спросила Рокси, ловко выдернула из руки Димки стаканчик и подозрительно понюхала. – О, коньячок! Наши люди. Плесните мне, а то я сейчас выхожу…

– Как дела, Рокси? – вежливо осведомился Егор и вылил в стаканчик остатки коньяка.

Рокси заглотила напиток и поморщилась.

Дима, косившийся на волнительные округлости, протянул ей изрядно подтаявшую шоколадку. Рокси взяла. Выдохнув, она громко рассмеялась.

– Пока не родила! – дежурно ответила она и облизала вымазанные шоколадом пальцы.

Димка таращился на нее, боясь вздохнуть.

– А не предвидится? – осведомился Егор.

– Пока нет.

Толпа снова всколыхнулась, пропуская вперед тетку с наушником, которая чуть ли не за руку волокла соведущую Егора Аксинью Гайчук. Оглядев толпу безумным взором, тетка замахала Егору. Рокси проводила его взглядом.

– А вы, стало быть, дружите? – спросила она с любопытством.

– Ага, – ответил Димка, стараясь пялиться куда угодно, только не на ее грудь. Проклятая таблетка подействовала тогда, когда это было не нужно… Димка отвернулся, уставившись в небеса.

В небесах ничего интересного не было. Только удалявшийся самолет, расчертивший синюю гладь расползающимся белым штрихом, да парочка воздушных шариков, не то оторвавшихся от декорации, не то выпущенных зевакой-зрителем. Рокси усмехнулась и опустила взгляд в собственное декольте.

А что, очень даже ничего, раз даже такого, как Дима, проняло…

Он ведь, говорят, из этих… светло-синих.

Реакция Димки на декольте была отнюдь не типичной для представителей секс-меньшинств, давно практически полностью вытеснивших со сцены натуралов. Рокси приблизилась к Димке и слегка приобняла. Его щеки мгновенно зарделись. Дима уставился ей в глаза, не зная, что сказать.

– Димас, а ты чего после концерта делаешь?

– Ни-ничего, – проблеял он. – Домой поеду. А вечером в клубе выступаю. В «Пурге».

– И я ничего, – обрадовалась Рокси. – То есть, у меня, конечно, есть пара предложений, но меня совершенно не вставляет куда-то переться. А вот вечерком я бы охотно сходила на пати. Можно и в «Пургу». Я тебя только по телику видела, послушала бы, как ты поешь живьем. Или ты там «под фанеру» будешь?

– Живьем! – возмутился Дима и набрался наглости. – А может, мы после концерта вместе и уедем?

– Годится, – весело согласилась Рокси. – Я вторая пою, а ты?

– Не помню. Я после «Бобров» каких-то. Но тоже где-то в начале. На платформе буду туда-сюда ездить.

– На платформе круто, – серьезно сказала Рокси. – Это точно из эфира не вырежут. Смотри только, чтобы тебе зрители бутылкой морду не разбили, а то эти суки завели привычку кидаться. Она, платформа эта, конечно, далеко будет, но кто знает? Вдруг в толпе будет чемпион по метанию диска?.. О, мне уже машут! У тебя телефон мой есть? Нет? Записывай…

Рокси продиктовала несколько цифр и, призывно улыбнувшись, вспорхнула на сцену, где сбоку, прячась на лесенке, стояли Егор и Аксинья.

На сцене отплясывал какой-то народный ансамбль. Судя по их потным лицам, им явно приходилось несладко в такой жаркий день.

Гайчук что-то кричала в телефон.

Егор наклонился к уху Рокси и проорал:

– Ты чего пацана с пути сбиваешь, куртизанка?

Рокси рассмеялась и, уцепившись за ухо Егора, прокричала ему в ответ.

– Окстись, я, наоборот, его на путь истинный направляю! Не все же ему с мужиками трахаться.

– На черта он тебе?

Рокси на миг задумалась, а потом заорала во всю силу легких:

– Да достали меня мужчины с сильным характером! Я девушка нежная, ласки хочу. Могу я хоть на пару дней забыть, что такое жить под вечной пятой мужика?

Егор не ответил.

Прозвучали фанфары, и он под руку с Аксиньей отправился на сцену. Объявив Рокси, Егор спустился вниз и поискал глазами Димку. Его уже волокла куда-то в сторону тетка с наушником, одновременно оравшая что-то в рацию. Сзади кто-то дернул Егора за рукав.

– Привет! – прокричал женский голос.

Егор обернулся, не сразу узнав бывшую «коллегу» Настю Цирулюк.

Настя располнела, выкрасила волосы в цвет бешеного баклажана и проколола пупок. Увенчанный пирсингом объемистый животик выглядел нелепо. К дурацкому топику, явно купленному где-то на базаре, был приколот бейджик: «Газета «Желтуха». Анастасия Цирулюк. Корреспондент». На переброшенной через плечо сумочке болталась карточка аккредитации прессы.

Егор молча кивнул.

Общаться с бывшей коллегой ему совершенно не хотелось, памятуя о том количестве грязи, что она вылила на него в прошлый раз.

– Как дела? – дружелюбно спросила Настя и даже голову наклонила вбок, как собака, демонстрирующая незлобивый нрав. Егор открыл рот, чтобы повторить сказанную Рокси фразу, но вовремя спохватился и просто ответил:

– Хорошо. А ты, я смотрю, все там же?

– Все там же, – вздохнула Настя. – У меня же нет отца-олигарха.

– Что характерно, уже и не будет, – съязвил Егор. – Ты по делу или как?

Настя согнала с лица жалкую улыбку и деловито заговорила, вцепившись Егору в рукав.

– Слушай, мне край как надо интервью с Алмазовым. Он ведь скоро приедет?

– Угу.

– Ты поможешь?

Егор уже открыл рот для отказа, как вдруг Настя, хитро прищурившись, сообщила:

– Представляешь, нашего Славика восстановили на работе. Он узнал, что я тебя сегодня увижу, и просил передать тебе привет. Наверное, все еще питает к тебе теплые чувства…

Егор улыбнулся, приобнял Настю за плечи и подтолкнул к краю сцены:

– Ты тут постой. Видишь вон ту «Газель»? Как только она отъедет, ломись туда и далеко не отходи. Лимузин Алмазова встанет на ее место. Я следить за этим не смогу, мне на сцену пора. Все поняла?

Настя кивнула и стремглав бросилась к парковке, где немедленно была остановлена бдительным охранником. Спустя несколько минут ее уже волокли прочь двое суровых мужиков. Настя упиралась, кричала и все оборачивалась, пытаясь позвать Егора. Он с удовольствием наблюдал за бурной сценой, а потом бросил на землю карточку с аккредитацией.

– Аста ла виста, бэби! – пробасил он и поспешил на сцену, где его уже ждала Аксинья.

Отпев свои песни, Дима споро убежал за сцену, чтобы присоединиться к нетерпеливо ожидавшей Рокси. Это выступление особо не отличалось от прежних. Разница была лишь в том, что сцена не была статичной, а двигалась вдоль толпы зрителей, а за концертом, вероятно, наблюдал сам президент. Впрочем, на это особой надежды не было. Президент любит другую музыку. По слухам, от попсы, исполняемой мальчиками в приспущенных джинсах, его тошнит…

Позабыв сообщить водителю об изменившихся планах, Дима побежал за Рокси. Та ждала его на стоянке, пританцовывая рядом с новенькой желтой «Феррари». Дима с трудом подавил в себе зависть. В голове мелькнули нехорошие ассоциации: и он, и Рокси, по сути, ничем друг от друга не отличаются! Оба попали на сцену через постель. Однако Рокси уже заработала себе крутую тачку, а он – нет.

Или его данных недостаточно?

Хотя, чего греха таить, талант был у обоих. Но сколько их, талантливых, прозябает в безвестности?! Сколько мальчиков, способных затмить Паваротти, и девочек, услышав которых, Мария Калас билась бы в истерике, месят грязь в провинции?..

Димка вдруг вспомнил кастинг, на который он ходил вместе с Мариной.

Где она сейчас? Все еще штурмует звездный Олимп или давно сдалась и уехала в свою Тьмутаракань, трудится в магазине на скромной должности продавца?

На какой-то миг Димке стало стыдно.

Ведь теперь, когда его позиции прочно закреплены поддержкой продюсера и статусом восходящей звезды, он мог бы запросто помочь Марине. Ну, или хотя бы попытаться помочь… Проектов много, не в каждый возьмут человека с улицы. Нужны рекомендации, и он вполне мог бы их дать!

– Ну что? – торопливо спросила Рокси. – Поехали?

Димка кивнул, усаживаясь рядом с ней.

Из-за поднятых кверху дверей машина напоминала сумасшедшего зайца. Димке стало весело. Дверцы поползли вниз и закрылись с вкусным щелчком.

– Богато тут у тебя, – засмеялся он.

Рокси эффектно развернулась, распугав рабочих с какими-то бебехами, мотками проводов и коробками в руках, посигналила и рванула с места так, что Димку вдавило в спинку кресла. В животе у него вновь зашевелилась зависть. Чтобы заглушить в себе это гадкое чувство, Димка принялся торопливо пересказывать Рокси свои недавние мысли. Мол, нехорошо, когда все достается только ему одному, надо и другим помочь, и все такое…

Рокси молчала, а Димке собственные доводы казались очень убедительными, отчего он сам себя внезапно почувствовал героем.

На Кутузовском проспекте фонтан красноречия иссяк, застыв вместе с автомобилями в длиннющей пробке. Димка смотрел на Рокси, размышляя, чем закончится их сегодняшний променад.

«Может, пригласить ее к себе? – промелькнула окаянная мысль. – Авось прокатит! Ведь не зря она уволокла меня с площади. Наверняка на что-то рассчитывала…»

– Не советую, – вдруг сказала Рокси.

Димка икнул от страха, решив, что невольно высказал свои мысли вслух.

– Что не советуешь? – переспросил он.

– Помогать не советую… этой Марине. Эфир не резиновый, на всех не хватит. Чем меньше будет конкурентов, тем лучше нам. Это сейчас ты думаешь: у меня все хорошо, я на коне, позволю-ка я себе немного благородства, пропихну на эстраду свою подружку или приятеля! Чего мне бояться? У меня все в шоколаде. И ты знаешь, часто так и бывает. Приводишь подружку и думаешь – я крутой чел, я помогаю людям, как Бэтмен, ну или Тимур и его команда! Подружка кланяется в ноги, клянется в вечной любви, а ты думаешь: у меня-то все останется по прежнему! У меня голос, красота, слава, а она – задрыпанка, чирикает воробышком, ей до меня расти и расти. А потом – бац! Продюсер начинает с ней спать, и все меняется. Стилисты делают из замухрышки женщину-вамп, голос подтягивают на компьютере. Помнишь, что стало с первым составом девчачьего трио «Голограмма»?

– Нет, – честно признался Дима. – А там был первый состав?

– Вот! Ты уже не помнишь. Был, конечно. Девочки сами собрались, стали записывать такое дворовое арэнби, тексты были свои, музыка тоже. Нашли продюсера, принесли демо-запись, понравились. Он их раскручивать стал.

Рокси увидела впереди свободное место и рванула вперед, стараясь занять место поближе к светофору. Позади недовольно прогудела «Калина». Рокси, не оборачиваясь, высунула в окно руку с оттопыренным средним пальцем.

– В «Голограмме» две девочки были центровые, – продолжила она, бегло взглянув в зеркало. – В расклешенных джинсах ходили, майки дурацкие, стрижки дикие, они свой рэп и читали, а третья, рыжик в вязаной шапочке, такая – кровь с молоком, на бэк-вокале подвывала. Голосок – ничего особенного, таких сотни в любой музыкальной школе, и цена им – пять копеек за пучок. Да только рыжая ушлой оказалась: продюсера захомутала, он других девчонок из группы и вытурил! Теперь она там главная солистка, по бокам еще две дуры, но пострашнее, чтобы звезду не затмевали. А девочки из первого состава в своем Зажопинске теперь снова. Одна, говорят, на иглу подсела, а вторая на рынке торгует – пуховики продает.

Димка молчал.

Его благородный порыв сдуло в мгновение ока.

А безжалостная Рокси продолжала его добивать:

– Или, к примеру, взять нашего общего друга Антошу. Хороший парень, только очень уж трахаться любит. И ради случайного перепихона никого не пожалеет: ни жену, ни лучшего друга, ни любовницу. Смотри, что вышло! Закрутился у нас роман на съемках – он жену бросил, хотел, чтобы я с ним всегда была, в любви клялся. Но как только я отказала, быстро утешился и переключился на Егорову Алку. А ведь как его тянули, как помогали: и Мария, и Егор! А он, сучонок, залез в душу, нагадил там аккуратно в уголке, да еще вишенку сверху! Нате, мол, наслаждайтесь. Разве так можно?

– Ты давно его видела? – осторожно спросил Димка.

Рокси вынула из пачки сразу две сигареты, подкурила обе и сунула одну Димке прямо в рот совершенно неженским движением.

– Да с неделю, наверное, – равнодушно сказала она. – У него там перерыв какой-то на съемках случился, вот он и прилетел на праздники. В ресторан звал.

– А ты чего?

– Сказала, что ему с ресторанами завязывать надо. Он там такой мамон отожрал! Харя скоро треснет.

– Так ты не пошла? – осведомился Димка: он вдруг понял, что ему было бы неприятно, если бы рандеву состоялось.

– Да с какого перепугу? – удивилась Рокси и, увидев очередной просвет, рванула вперед. «Калина» снова загудела, Рокси снова показала недовольному водителю средний палец. – Я срать, где жру, не приучена. В Москве – никакого палева! Лысик мой узнает, выкинет к чертовой бабушке обратно в Бобруйск! А я не хочу туда, нас и здесь неплохо кормят!

Димка рассмеялся.

– Хорошо с тобой, прикольно. Ты живая, настоящая.

– Да, я такая, – захихикала Рокси.

– Я серьезно. Я уже давно так не разговаривал ни с кем. На концертах и гастролях – ну что там за разговоры? «Здравствуйте, до свидания», «расскажите про творческие планы…». Никогда бы не подумал, что это так тоскливо! Тусовки, пати всякие – там весело. Но иногда хочется нормального живого общения. Раньше я хоть с Егором общался, а сейчас… некогда обоим. Мы почти не видимся.

– Егор классный, – сказала Рокси.

– Да. И вроде бы родился в норковых пеленках, а не задается, как шелупонь всякая. Пашет, наверх карабкается… Знаешь, даже если бы у него связей не было таких, он бы все равно прославился, просто это чуть больше времени бы заняло.

– Это так странно – от кого-то слушать похвальбы другому, – задумчиво сказала Рокси. – В шоу-бизе это не принято. Скорее наоборот.

Впереди опять образовался просвет. Давешняя «Калина» резво рванула вперед и заняла вакантное место. Водитель с торжеством поднял вверх руку с оттопыренным средним пальцем. Позади недовольно загудел мрачный «Хаммер».

– Ох, кто-то сейчас по сопатке получит, – развеселилась Рокси и посмотрела на Димку.

А он почему-то подумал, что глаза у нее черные, как переспевшие сливы…

Рокси смотрела на него и улыбалась…

– Мы куда едем? – спросил Димка, чувствуя себя невероятным дураком.

– Ко мне нельзя, – спокойно ответила Рокси. – У меня Лысик. То есть мы потом ко мне заедем перед вечеринкой, я переоденусь. Значит, едем к тебе. Или к тебе тоже нельзя?

– Мо-можно, – проблеял Димка.

– Ну, показывай дорогу, Сусанин, – весело воскликнула Рокси. – Сейчас водила с «Хаммера» прибьет этого урода на дерьмобиле и освободит нам проезд. А по прямой, да без пробок с моей красавицей мало кто потягается!..

До ночного клуба «Пурга» Дима и Рокси добрались уже ближе к вечеру, когда до выступления оставался какой-то час.

Если бы не беспрерывно звонивший мобильный, Дима бы и вовсе никуда не поехал, так ему было хорошо. Злой Люксенштейн орал в трубку, обещал сделать с ним что-то ужасное, если Димка не явится на выступление, за которое деньги уже получены и потрачены. Но Димке в тот момент было на все наплевать.

Если бы не более дисциплинированная Рокси, он наверняка попросту выключил бы телефон. Однако на майские праздники в Москве начался ажиотаж, спрос на артистов возрос. Это был последний всплеск перед летом, народ разъезжается на курорты, и артистам волей-неволей приходится устраивать ненавистные «чесы» в провинцию – двадцать пять городов за тридцать дней, бессонница, издерганные нервы и гастрит в перспективе.

Это блистательного Алмазова поселят в люкс, принесут омаров на завтрак и прикатят лимузин к трапу! Менее удачливым и именитым придется довольствоваться «Газелью», самому таскать багаж, а иногда питаться «бич-пакетами» – лапшой быстрого приготовления, которой пропахли все вагоны поездов дальнего следования. Звезды и звездюльки нередко ели «доширак» за плотно запертыми дверями купе, потому что еда в вагоне-ресторане была еще хуже, а собственным райдером обзавелись еще не все.

У Димки райдер уже был, хотя и довольно скромный: в гостинице – люкс, в вагоне – если не СВ, то купе, в котором он ехал один или с арт-директором, иногда – с администратором, хорошая еда, отдельная гримерная.

Но, объехав в прошлом году центральную часть России, он с удивлением и ужасом обнаружил, что к нему пока еще никто не собирается относиться как к настоящей звезде. Номера были скверными, залы – не всегда полными, гримерные – без мебели и вешалок…

Лежа в постели с Рокси, Димка жаловался ей на жизнь, а она хохотала, как безумная.

До определенного момента Дима очень стеснялся. Стыдясь своей бисексуальности, он знакомился с самыми разными девушками, но чаще всего их встречи носили разовый характер. Зная о том, что они больше не встретятся, Дима не очень заморачивался насчет ухаживаний.

А, собственно, чего заморачиваться?

Встреча после концерта, она в восторге, в руках – его диск (плакат, календарик или просто листок бумаги, на котором он ставит автограф). Потом ни к чему не обязывающая беседа, перемежающая льстивыми комплиментами с ее стороны и лживыми – с его. Дальше – необременительный ужин, заканчивающийся в постели.

И надо быть постоянно начеку: следить, чтобы она не сфотографировала его голым, не заниматься любовью без презерватива, иначе конец: внезапное отцовство или, что куда хуже, сифилис или СПИД. Потом обещания звонить, прощания, объятия и выброшенная в мусорную корзину сим-карта.

Адьё, девочка, мне было с тобой хорошо!..

С Рокси все было по-другому.

Давно похороненные комплексы вдруг вернулись и настойчиво постучались в подкорку мозга. Димка жутко стеснялся немытой посуды на кухне, потому что проспал, и даже на то, чтобы загрузить плошки и чашки в посудомойку, не хватило времени. Стеснялся неубранной, несвежей постели, и пока Рокси была в ванной, спешно перестилал простыни и наволочки, переживая, что они не выглажены.

А потом переживать стало глупо и незачем…

Лежа на кровати, оба лениво курили и думали каждый о своем.

Рокси – о том, что этот мальчик оказался невероятным любовником: нежным, страстным и одновременно робким, как будто делал все впервые и еще не знал, получится у него или нет. Она думала, что ей будет очень жаль разрывать эти отношения, и было бы неплохо как-то закрепить успех. Ведь найти хорошего любовника в тусовке не так просто, а еще сложнее делать вид, что между ними ничего нет! Еще Рокси думала о том, что о Димкиной неутомимости в постели можно слагать легенды.

Того, что за несколько минут до секса он проглотил еще одну розовую таблетку, Рокси не знала…

Дима думал, что Антон дурак, раз не остался с Рокси. То, что это она бросила бывшего соседа по квартире, значения не имело. Как он вообще мог колебаться в выборе между этой роскошной тигрицей и старой вешалкой Голубевой?! Потом он подумал, что к нему все-таки пришло настоящее чувство, а Рокси совершенно не похожа на девок, готовых лечь в постель по первому свистку, только потому что он – звезда. После этого Дима подумал, что Люксенштейн Рокси точно не одобрит: из чувства собственности и страха, что Димка переметнется к другому продюсеру и все вбуханные в него средства пропадут.

– Дим, – вдруг сказала Рокси, – ты что после праздников делаешь?

– Не помню. По-моему, ничего такого. А что?

Рокси перевернулась на живот и серьезно посмотрела ему в лицо.

– Поехали со мной на Гоа?

Димка поперхнулся дымом и закашлялся.

– Ты серьезно?

– Нет, блин, шутки шучу! Конечно, серьезно, – рассердилась Рокси и загасила сигарету в блюдечке.

– А как же твой Лысик?

– Лысик – моя проблема, – неожиданно развеселилась она. – Собирайся, поедем ко мне, познакомлю с ним.

– Ты с дуба рухнула! – испугался Дима. – Что, прям так зайдешь и скажешь: привет Лысик, это Дима, я еду с ним на Гоа. Ах, да, забыла сказать: мы с ним трахаемся…

– Примерно так, – беспечно заявила Рокси. – Нет, кроме шуток, вставай. У тебя выступление, мне надо заехать переодеться.

– Рокси, ты ненормальная…

– Давай-давай. Опоздаешь на выступление – Юрик тебя слопает с кедами вместе! А зубы у него уже не те, пожалей старичка.

Отказать Рокси не было возможности.

Она заставила Диму подняться, надеть костюм, в котором он намеревался выступать, и поехать к ней домой – знакомиться с Лысиком.

Коренастый лысеющий мужчина средних лет к визиту Димки отнесся с легким удивлением.

Рокси, возвышавшаяся над ним, чмокнула его куда-то в макушку и сообщила:

– Это мой приятель Дима, ты его сто раз видел по телику. Он классный певец, и мы едем с ним на Гоа.

Брови Лысика взметнулись вверх, но Рокси что-то шепнула ему на ухо, он тут же расплылся в благодушной улыбке.

– Ну, что же, езжайте, – благословил он. – Хорошая компания, море, солнце, что еще можно пожелать?

– Чудо ты мое, – воскликнула Рокси, чмокнула его в щеку, удостоилась шлепка по заду и побежала переодеваться.

Димка сидел с пластмассовой улыбкой на лице и потел от страха.

На переодевание и макияж Рокси потратила всего-то минут сорок.

Димка все время разговаривал по сотовому с разъяренным Люксенштейном и убеждал, что абсолютно трезв и в клуб приедет вовремя, буквально через полчаса, максимум сорок минут.

Когда Димка вышел из квартиры Рокси, он чувствовал себя так, будто на нем только что выиграли скачки. Только в кондиционированном пространстве желтой «Феррари» он почувствовал себя лучше.

– Ты чего ему такое сказала там? – подозрительно спросил он. – Он аж в лице переменился и сразу тебе все разрешил.

Рокси рассмеялась и стартовала так, что покрышки взвизгнули.

– Ничего особенного. Я сказала, что ты – педик.

– Дура, что ли! – заорал Димка.

– Почему дура? – обиделась Рокси. – Он сейчас всем позвонит, все проверит и успокоится. А иначе бы он меня не пустил с тобой никуда.

– Мы могли бы не говорить, что летим вместе…

– Ой, да брось, – отмахнулась Рокси и крутанула руль, войдя в поворот со скоростью летящей на метле ведьмы. – Он бы ко мне соглядатая приставил. После случая с Антоном он мне не слишком доверяет. Я тогда, конечно, откатилась на три метра и сказала, что меня там и близко не было, но подозрения остались. Ему же и в голову не придет, что я вот так открыто приведу в дом любовника, да еще заявлю, что улетаю с ним отдыхать! А так – очень удобно. Номер люкс на двоих, спальни разные, ну кому в голову придет проверять, что мы спим в одной койке?

– Могла бы сказать что-нибудь другое, – проворчал Димка, понимая, что Рокси, в общем-то, права. Слухи о его отношениях с Люксенштейном в тусовке – не новость, так что Лысику мгновенно растолкуют истинное положение дел.

Ну а то, что это несколько не так, на данном этапе тусовке знать не обязательно…

– Что – другое? – осведомилась Рокси.

– Не знаю. Что я неизлечимо болен и мне срочно нужна сиделка.

– Ага. Он бы сразу сообразил, что тебе нужна не сиделка, а лежалка, и тогда бы точно тебе сиделка потребовалась! Лысик крут на расправу. Юрик, при всем моем уважении, с ним не потягается.

Димка еще немного подулся, но потом признал ее правоту.

Да и не осталось времени на споры.

На Москву упал вечер, в ночном клубе по случаю праздника яблоку негде было упасть. Отрапортовав по телефону о своем прибытии в «Пургу», Димка отправился за кулисы готовиться к выступлению.

Концерт прошел без сучка и задоринки.

Ближе к полуночи, опоздав на часть выступления Димки, подъехали Егор и Аксинья Гайчук. Дима исполнил свою часть программы, а потом позволил себе немного расслабиться. Он подсел за столик, где Рокси, раскатисто хохоча, рассказывала презабавную историю о том, как у нее во время прохождения по ковровой дорожке отвалился верх платья и она – «представляете, шла как дура с голыми сиськами!». Аксинья внимала с глубочайшим интересом, Егор слушал вяло. Он явно очень устал, под глазами залегли темные тени, проступающие под смазанным гримом.

На эстраде показалась невысокая девушка с копной плохо прибранных рыжих волос и запела что-то в высшей степени жалостливое. Дима, который сначала не обратил на нее внимания, вдруг встрепенулся:

– Егор, смотри, это же Маринка!

Тот удивленно привстал.

Действительно, под лучами прожекторов стояла их недавняя соседка, до сего момента безрезультатно стучавшаяся во все двери!

Рокси, услышавшая это имя всего несколько часов назад, вытянула шею, вглядываясь в приземистую нескладную фигурку на сцене. Только Аксинья осталась равнодушна.

– Надо же, – удивился Димка. – Все-таки прорвалась. Интересно, как ей это удалось?

– Надолго ли? – фыркнула Рокси. – Голосишко слабенький, фигуры никакой, внешность ниже среднего, песенки на уровне попсы девяностых.

Егор передернул плечами.

– Рокси, а чего ты хочешь? Оперных арий? Так у тебя самой про что песни? Про суку-сволочь одиночество. Чем они лучше?

– Да всем! – запальчиво крикнула Рокси. – Или ты хочешь сказать, что вот это унылое блеяние лучше моих песен?

– Нет, конечно, – спокойно ответил Егор. – Но твои песни – для другой аудитории. Для умудренных опытом женщин, уже повидавших на своем пути и любовь, и разлуку, и предательство. А это…

Егор неопределенно покрутил пальцев в воздухе, показывая свое пренебрежение к творчеству Марины.

– …Это – для подростков. Вспомни восьмидесятые, когда все слушали сироток из приюта с однотипными мелодиями. Сколько тогда расплодилось коллективов, едва научившихся нажимать клавиши ионики? Помнишь? Даже не синтезатора еще…

– Тогда времена были другие, – возразила Рокси. – Я сама под такое вот колбасилась на дискотеках в школе.

– Да ничего времена не меняют, – отмахнулся Егор. – Серьезные тексты молодежь не запомнит. Ей бы ногами дрыгать.

– Вот скука, – томно сказала Аксинья. – Дим, пойдем потанцуем? А то они сейчас тут подерутся.

Танцевать Димке не хотелось, но он все же пошел, стараясь оказаться как можно ближе к краю сцены. Странно: он ведь знал, что сегодня выступает не один, но, увидев в списках имя «Мишель», подумал, что это – мужчина. Запоздалое прозрение, что Мишель – имя двуполое, пришло слишком поздно. И уж точно он не предполагал, что за ним скрывается Маринка Михайлова, с которой он когда-то делил последний кусок хлеба, кров и постель!

Интересно, знает ли она, что Димка сегодня тут поет?

Да знает, конечно!

Только почему-то не подошла.

Хотела доказать ему, что она всего смогла добиться сама, несмотря на его нежелание помогать? Скорее всего, так, потому что сейчас, дергаясь под довольно примитивную мелодию, она старательно избегает его взгляда.

Ну и ладно, не больно-то и хотелось…

Певица Мишель явно была не в фаворе, поскольку исполнить больше двух песен ей не дали. Дима и Аксинья пошли обратно к столику, но тут им дорогу преградил высокий худой парень с длинными черными волосами.

– Привет, – сказал он. – Я хотел лично сказать, как мне понравилось твое выступление.

– Привет, Влад, – вежливо ответил Дима, сообразив, что перед ним стоит его предшественник – бывший питомец Люксенштейна Влад Голицын.

– Нет, в самом деле, – сказал Влад, – песни замечательные. Мне бы сейчас такой репертуар!

– Как у тебя дела? – спросил Димка из дежурного любопытства.

Дела Влада его ничуть не интересовали. Ему хотелось сесть за столик и выпить.

– О, у меня все прекрасно, – сказал Влад. – Собираюсь записывать новый альбом.

– А правда, что ты расстался с женой? – резко спросила не отличавшаяся деликатностью Аксинья.

Влад хмуро посмотрел на нее, принужденно улыбнулся и растворился в толпе.

– Спекся Владик, – удовлетворенно отметила Аксинья. – Конец карьере. Финита!

– Почему? – удивился Димка. – Он же альбом будет писать…

– Да брось ты, неужели не слышал? Правда не слышал? Жена его бросила, выставила из дома, тесть не поддерживает. С деньгами у нашего аристократа совсем туго. Спонсоры на него как-то не клюют. Времена-то и, правда, другие, как верно заметили наши собутыльники! Сейчас смазливой мордашкой никого не купишь, петь надо уметь.

– А по-моему, у него все хорошо, – неуверенно сказал Дима.

Аксинья рассмеялась:

– Дима, на нем рубашка из позапрошлогодней коллекции, сейчас такие никто не носит. Ботинки с квадратными носами – это в прошлом году было модно, часы дешевые, цацки на шее с рынка. И потом, ты что-нибудь слышал о его сольных концертах? Это раньше он в Кремле пел и успел хапнуть заслуженного артиста, несмотря на молодость и бездарность. А сейчас его нигде нет: ни на сольниках, ни в сборных «солянках»! Нет, Димася, это конец всему. Глядишь, скоро будет наш Владик тамадой солировать или того хуже, стекла протирать на заправке…

Димке стало гадко и стыдно, как будто он украл у Голицына его славу и успех. Мелькнула даже глупая мысль найти Влада и… что?

Помочь ему он ничем не может, поддержать морально вряд ли сумеет. А уж просить Люксенштейна взять Голицына обратно он и подавно не будет!

В ушах зазвучал предостерегающий голос Рокси, не рекомендовавшей ему заниматься подобной благотворительностью.

Блаженное настроение, однако, было испорчено.

Проводив Аксинью до столика, Дима сел и угрюмо уставился в пол. Егор и Рокси еще переругивались, но беззлобно, периодически сдабривая фразы саркастическими шутками. До Рокси первой дошло, что Димка скис. Она ткнула его в бок и, дождавшись слабой улыбки, решила действовать решительно:

– Ладно, мальчики и девочки, вы тут веселитесь, а я домой, меня мой прынц ждет. Дим, я тебя могу подвезти, мне по дороге. Или ты еще тут будешь…

– Нет, нет, я тоже поеду, – встрепенулся Димка и встал. – Чего-то устал сегодня.

Егор и Аксинья решили еще остаться.

Димке показалось, что Егор уловил их с Рокси взаимосвязь и специально задержал Аксинью, чтобы та не поперлась вместе с ними. На парковке, прислонившись к лоснящемуся желтому боку машины, Димка спросил, устало улыбаясь:

– К тебе или ко мне? Или у тебя Лысик?

– Лысик дома со своей престарелой женой, – ответила Рокси. – Так что на этот раз – ко мне.

Ознакомившись со своим расписанием, Дима приуныл.

Сразу после праздников он должен был ехать на Черноморское побережье, развлекать туристов. Расписанный график заканчивался аж в июле. Рокси в июле начинала сниматься в новой картине и перенести отпуск никак не могла.

– Ну, что поделать, – сокрушенно вздыхала она. – Раз ты не можешь, поеду одна.

Димка повесил трубку и приуныл.

Вот уже два года он работал как проклятый и, по сути, еще ни разу не отдыхал как следует. Все как-то урывками, неплодотворно, под бдительным оком продюсера или арт-директора, совмещая отдых с выступлениями. Сейчас ему хотелось одного: понежиться на солнышке, не задумываясь, что завтра снова в дорогу, в душные переполненные залы…

Рассудив, что он имеет право хотя бы на двухнедельный отпуск, Дима позвонил Рокси и сообщил, что поедет.

Втайне от Люксенштейна Дима оформил визу и, отправив беспечное смс за пять минут до регистрации, улетел на Гоа.

Самолет приземлился почти ночью.

Отчаянно зевавший Димка не заметил ни паспортного контроля, ни гида из турфирмы, проводившего их с Рокси до автобуса.

По дороге до отеля оба заснули, не обращая внимания на экзотику вокруг.

Плохо переносившая самолеты Рокси искупалась в бассейне и, отказавшись от ужина, пошла спать.

Димки даже на бассейн не хватило.

Первую ночь они провели как супруги с многолетним стажем, заснув на разных концах кровати, не пытаясь сблизиться.

На улице стояла липкая жара, от которой спасали только кондиционированные пространства номеров…

Когда ошалевший от смены часовых поясов и перелета Димка продрал глаза, за окном светило солнце.

Рокси рядом не было, но с терраски бунгало доносился ее хрипловатый голос, напевавший старую песню о художнике, подарившем любимой миллион алых роз. Дима еще какое-то время полежал в постели, а потом направился в ванную.

Рокси сидела за крохотным столиком под соломенной крышей, практически голая. Ведь не считать же одеждой крохотный купальник состоящий из трех веревочек, да громадную шляпу-гриб?!

На столике стоял наполовину пустой кувшин с апельсиновым соком, валялась пачка сигарет. Из пепельницы струился дымок.

– Выспался? – насмешливо спросила Рокси.

Дима отогнул поля шляпы и поцеловал Рокси в губы. От нее пахло сигаретами, незнакомыми цветочными духами и горячей, нагретой на солнце кожей.

– Есть охота, – сказал Дима, присаживаясь рядом.

– Я уже ходила на завтрак. Все ужасно острое, прямо есть невозможно.

– Ничего, я люблю острое. Какие у нас на сегодня планы?

– Пляж, я думаю, – лениво сказала Рокси. – Я так вымоталась за дорогу, что, пожалуй, воздержусь от экскурсий. А уж завтра – с полной силой! На слонах покатаемся, помучим местных факиров неверием в чудеса, сходим в джунгли. Авось Маугли попадется какой-нибудь! Я заберу его в Москву, буду холить и лелеять, ну а он будет целовать мне пятки, называть госпожой и сексуально удовлетворять. А то некоторые вчера завалились дрыхнуть и оставили бедную одинокую девушку без сладкого!

– Ты прежде была на Гоа? – спросил Дима, пропустив мимо ушей пассаж про сексуальную неудовлетворенность.

– Никогда. Только проспекты листала. Ничего. Днем встретимся с гидом, он нам все расскажет. Прикоснемся к древней культуре…

Идти на завтрак не хотелось.

Влажный воздух обволакивал, казалось, его можно схватить рукой и нарезать на блюде аккуратными ломтиками.

Неподалеку шумел океан.

По пустому пляжу бродили мальчишки-индусы с плетеными корзинками и что-то подбирали, не то ракушки, не то крабов. Незнакомые птицы вяло переругивались в листьях пальм. По столбику терраски полз богомол, шевеля длинными усиками и осторожно передвигая крючковатые лапки…

Рокси скинула шляпу и побежала к океану, не по-женски быстро, как заправская спортсменка. Мальчишки побросали корзины и уставились на нее с восхищением. Димка, помедлив минуту, побежал следом и почти догнал. Океан сбил их с ног горячей волной. Отплевываясь и хохоча, Дима и Рокси долго качались на волнах, плавали, выходили на берег и снова бросались в воду.

– Мы попали в рай! – орал Димка.

Рокси верещала, мальчишки на пляже покатывались со смеху, сидя на песке и не обращая внимания, что из их корзин споро расползается живность. Где-то в зарослях истерично кричали обезьяны, а один раз что-то даже грозно прорычало, заставив приматов смолкнуть. Дима уверял, что это был тигр Шер-Хан, более прагматичная Рокси решила – мотоцикл…

Они провели под горячим солнцем Индии пять дней из запланированных десяти. Димка предусмотрительно не включал телефон, чтобы его не могли найти и заставить вернуться в Москву. Рокси валялась в постели, ела яблоко и читала детектив. Димка расстелил на пол циновку и улегся под холодной струей из рычащего кондиционера.

– Что будем делать завтра? – лениво спросил он.

– Можно съездить в Амбер-форт, – не отрываясь от книги, сказала Рокси. – Говорят, там замечательно.

– На слонах?

– Ты еще не накатался? – рассмеялась она. – Вот она, извечная мечта русского туриста: вдоволь накататься на слоне! Так, может, не стоило ехать? Цирк и у нас есть, за отдельную плату тебя покатают. А потом…

Рокси не договорила. Телефон, который она засунула под подушку, начал недовольно жужжать, дергаясь в припадке вибровызова.

– Кто это? – спросил Димка.

– Не знаю, номер незнакомый, – быстро ответила Рокси. – Алло… Да… А, привет…

Рокси изменилась в лице и привстала. Книга упала на пол, но она не сделала попытки поймать ее. Спустя мгновение Рокси протянула трубку Димке:

– Дима, это Егор. Поговори с ним.

– Егор? – удивился Димка, протягивая руку. – Откуда он знает, что мы… – Рокси не ответила, но побледнела так, что это было видно даже под загаром, и даже руку к губам прижала, словно боясь сказать что-то страшное. Димка испугался и схватил трубку:

– Алло!

– Ты где? – спросил Егор.

Голос был усталым и сердитым. Димка не решился соврать:

– На Гоа. Это в Индии…

– Я знаю, где Гоа, – прервал Егор. – Собирай чемоданы и немедленно вылетай в Москву.

Димка хотел возмутиться, сказать, что у него отпуск, и он имеет право на законный отдых, но что-то в голосе Егора заставило его отказаться от этой идеи. Вместо этого он тихо спросил:

– Что случилось?

– Вылетай, Дима, – почти ласково, с нотками в голосе, с которыми успокаивают капризного ребенка, сказал Егор. – Позавчера от сердечного приступа умер Люксенштейн.

В Шереметьеве Димку и Рокси Егор встретил лично.

Он был хмурый, под глазами залегла непривычная чернота, словно он не спал несколько дней. Щеки покрывала щетина, тоже не придававшая ему свежести.

Егор и в самом деле устал.

Праздничная гонка едва не доконала его.

После первомайского концерта его дела резко пошли в гору, на одних только корпоративах он заработал кучу денег в качестве ведущего. А сразу после празднования Дня Победы Егору позвонил модный театральный режиссер и предложил сыграть в его спектакле. Отговорки он слушать не хотел, лично привез пьесу, оказавшуюся на удивление приличной. Егор подумал и нехотя согласился.

О том, что Димка уехал отдыхать с Рокси, Егор догадался только после известия о смерти Юрия Люксенштейна. Он и сам пытался дозвониться Димке, но телефон не отвечал. Искать его рядом с Рокси никому не пришло в голову.

О смерти Юрия Егору сообщила Инна.

Она все никак не могла развестись с Боталовым, делила имущество, претендуя, в том числе, и на его продюсерские центры и студии. Инна в последнее время тесно сошлась с Люксештейном, стараясь научиться вести дела с тем же размахом.

– Юра был просто вне себя, – бубнила Инна в трубку. – Этот паршивец уехал отдыхать и никому не сказал куда. Сорвались важные концерты! Юра долго пытался найти Димку, нервничал. Утром я узнала, что его увезли на «Скорой». Говорят, он даже до больницы не доехал…

Инна притворно всхлипнула в трубку.

Сообразив, что Егор не реагирует, она продолжила более деловым тоном:

– Егор, кстати, ты не продашь мне акции проекта «Дима Белов»?

– Я подумаю, Инна, – мягко сказал Егор, что уже однозначно можно было принимать как отказ.

Она не поняла и еще что-то говорила, но Егор уже не слушал.

От недосыпа нескольких ночей подряд его мутило, глаза слипались. Заведя будильник, он рухнул в постель, даже не раздевшись.

В Шереметьево Егор прибыл задолго до посадки самолета из Индии.

Пробок по пути почему-то не оказалось, словно суровая Москва пожалела эстрадного исполнителя, в одночасье оставшегося без поддержки одного из самых крупных продюсеров отечественной эстрады, способного раскрутить кого угодно. Пристроив машину на парковке, Егор вошел внутрь. До прилета Димки осталось еще более часа.

Егор решительно направился в сторону кафе. Заказав кофе, он приткнулся за свободный столик и, потихоньку прихлебывая отвратительный напиток, мрачно оглядывался по сторонам. Сидевшая неподалеку пара не сразу привлекла его внимание. Егор равнодушно мазнул по ним взглядом, а потом вгляделся, не поверив своим глазам.

Через два столика от него сидели Алла и Антон.

Егор автоматически подвинулся так, чтобы толстый дядька, алчно пожиравший пирожок не первой свежести, заслонил его.

Они не выглядели счастливыми, это Егор понял сразу с какой-то внутренней пустотой.

Алла что-то говорила, Антон отрицательно качал головой и, судя по всему, сердился. Она пыталась его убедить, но, похоже, безрезультатно. Он все качал головой, а потом и вовсе резко встал, подхватил небольшую сумку и потащился прочь, к длинным рядам скамеек. Алла, оставшись одна, вытащила из сумочки упаковку бумажных платочков, осторожно промокнула глаза и угрюмо побрела к выходу из аэропорта, пройдя совсем близко от Егора, но так его и не заметив.

Хмурый Антон посидел в кресле еще минут двадцать и встрепенулся после того, как мягкий женский голос объявил начало регистрации рейса на Киев.

Егор встал и пошел разыскивать Димку.

Пока они отвозили Рокси домой, Егор успел рассказать о внезапной кончине Люксенштейна, умолчав, что возможной причиной его сердечного приступа стал Димкин отъезд. Но, похоже, Димка и сам это понимал, тер мокрые глаза и всхлипывал.

Когда они остались одни, Димка повернулся к Егору и хрипло спросил:

– И что же дальше?

Егор пожал плечами.

– Технически из-за кредитов Люксенштейна его компания перешла к моему отцу, – спокойно сказал он. – Так что ты не пропадешь. Вот только политика ведения бизнеса у отца совершенно другая. Но, по крайней мере, ты не останешься на улице. Я видел документы. Твой контракт действителен еще два года.

Димка улыбнулся, а потом вдруг разрыдался, уткнувшись Егору в плечо.

Тот не пытался его утешить, смотрел в пустоту и думал о своем.

Они просидели в машине около часа, прежде чем Димка успокоился. Егор завел мотор, и «Инфинити» ровно тронулась с места.

Вокруг шумела Москва, суровая и неприступная, зачастую безжалостная в своих капризах.

Москва-злодейка, Москва-убийца, Москва-кокетка, которой нет дела до мелких судеб.

На высокие шпили падал майский вечер, в многочисленных клубах зажигались в лживом приветствии неоновые лампы, на сцену выходили девушки и парни с фанатичным экзальтированным блеском в глазах, оставив за порогом свои переживания…

Потому что шоу должно продолжаться, невзирая на боль!

The show must go on,

The show must go on

Inside my heart is breaking

My make-up may be flaking

But my smile still stays on.

Queen «The Show Must Go On»

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg