«Котенок»

Зойке двадцать восемь. У нее никогда никого не было, только так – подружки.

И общения тоже почти нет никакого у Зойки: она работает киномехаником в маленьком кинотеатрике, и в аппаратной, на двери которой висит табличка «Посторонним вход воспрещен», кроме нее и молоденького, но уже обремененного полновесной семьей, Толика, никого нет. Им уже год обещают инженера, а пока они в аппаратной хозяйничают вдвоем и прекрасно друг с другом ладят. Толик часто просит Зою то сменить его пораньше, то вместо утренней смены выйти в вечернюю: Толик учится на заочном, да еще ребенок… Зойка всегда с готовностью соглашается: ей всё равно, дома-то что делать?

Как-то поздней осенью Толик принес за пазухой крохотного взъерошенного котенка – на улице нашел. Котенок едва стоял на ногах и дрожал от холода.

– Я могу его отдать кому-нибудь, если ты против, – сказал Толик.

– Ну что ты, куда его такого? Пусть пока останется. У меня есть сливки.

Зойка достала пакет сливок, припасенный себе на ужин, отгрызла зубами макушку, плеснула в капроновую крышку и поставила на пол:

– Кс-кс-кс!

Котенок неуверенно разъезжающимися лапками добрел до крышки, обмочил мордочку и облизался.

– Пей, дурачок, – сказал Толик, – это же вкусно.

Зоя присела возле котенка. «Какой крохотный, – думала она. – Какой пушистый. Самый настоящий Пушок. И какой смешной».

Пушок остался в аппаратной. Все заботы о нем приняла на себя, конечно, Зойка. Она сшила ему тюфячок из старых тряпок, выделила из своего скудного кухонного хозяйства блюдце и поила котенка молоком и сливками. А со временем, когда котенок уже мог жевать, и колбасой прикармливать стала.

Первое время, конечно, пришлось ходить за ним с тряпкой. Потом Зойка поставила в туалете жестяную коробку из-под сельдей, насыпала в нее песку и стала приучать Пушка ходить туда. Для этого дверь в туалете держали чуть приоткрытой.

Забот прибавилось. Сама-то Зойка кое-что поест-попьет, редко наготавливала, а теперь и рыбу покупать стала, и мясца сырого, – всё Пушку своему тащит.

После смены выходила с ним гулять. Она бережно несла его за полой пальто, защищая от ветра и мороза, и ласково поглаживала за ушами.

Приходить на работу Зойка стала пораньше: вдруг Толик в свою смену ему ничего не принес и Пушок голодный? Вдруг с ним что-нибудь случилось? Даже ночью ляжет Зойка спать, а сама думает: как он там, бедненький? Совсем-совсем один в аппаратной и во всем кинотеатре – ни души. Ему, наверное, страшно: маленький же еще. Однажды Пушок, играя, так запутался в проводе, обмотав его несколько раз вокруг шеи, что лежал почти без движений, хрипел. Тут как раз новый фильм привезли, пока сгружали да носили, много времени прошло. А увидела Зойка, – ноги подкосились: как дитя родное! – бросилась, дрожащими руками провод размотала, уложила своего питомца на диван: «Маленький ты мой, родненький, да как же ты так?!»

После этого случая Зойка и вовсе спать перестала, всё воображалось ей: приходит она утром, а Пушок ее ненаглядный – задушенный, на проводах висит. И по утрам, если не ее смена была, спускалась на улицу к телефону-автомату, звонила Толику.

О том, чтобы к себе домой, в коммунальную квартиру, котенка принести, и речи быть не могло. Зойка заикнулась было: что, мол, если она заведет?..

– Нет! – отрезала одна соседка. – У моего Сашеньки от кошек аллергия.

Видно, от этой самой аллергии и швырял ее Сашенька на улице, как увидит, в кошек кирпичами. «Убьет ведь», – подумала тогда Зойка о своем Пушке. А другая соседка, согбенная, вечно шаркающая тапками баба Поля, прошамкала:

– Зоинька, ты бы лучше замуж вышла да ребеночка завела.

Первое время Пушок очень пугался шума проекторов, съеживался и забивался в угол, когда те начинали работать. Но теперь пообвык окончательно и с интересом, клоня голову то влево, то вправо, наблюдал, как дергается и шелестит пленка, крутятся барабанчики, катушки, бобины. А то найдет обрывок пленки и давай шуршать ею на всю аппаратную. Зойка и сама не прочь была поиграть с Пушком. Ради такого случая купила меховую мышку, привязала к веревочке и дергала перед самым котеночьим носом. Пушок забавно прыгал, падал, терял равновесие, кувыркался и ловил собственный хвост. Зойка хохотала так звонко, ей было так весело, как не было весело уже и не помнила сколько времени.

И очень любила наблюдать, как Пушок ест. Она присаживалась возле него на корточки и, казалось, вся нежность, что таилась до сей поры в застывшей Зойкиной душе невостребованной, вдруг охватывала ее всю, и она начинала шептать, будто в каком-то упоении, ласковые слова, которые раньше никому и никогда говорить не приходилось:

– Родненький мой, ма-аленький такой котеночек, зайчик мой славненький. Кушай, кушай. Вкусная колбаска, правда? Я тебе завтра рыбку принесу. Ты ведь любишь рыбку, да? Во-от, маленький мой…

И, казалось, только от одних произнесенных этих слов становилось тепло-тепло и сладко на душе. Неожиданно для себя Зойка стала обнаруживать в себе чувства, которые прежде не наблюдала. И еще думала Зойка, как бы, наверное, растопилось и истекло нежностью ее сердце, будь у нее ребенок…

Всю зиму прожил котенок в аппаратной на щедрых Зойкиных хлебах, в холе да ласке. Впрочем, Пушок оказалась девочкой. За зиму она заметно выросла и превратилась в нескладного кошачьего подростка.

А весной пришла беда.

К ним в аппаратную поднялась элегантная дама, впустив тонкий аромат импортной парфюмерии, и представилась их новым инженером Татьяной Сергеевной. Зойка настороженно разглядывала из-за проектора свою неожиданную начальницу, низкие бордовые сапожки и такого же цвета шаль, продуманно небрежно лежащую вокруг шеи. И еще Зойка обратила внимание, что широкое золотое кольцо было не на правой, а на левой руке. Татьяна Сергеевна расхаживала по своим новым владениям, в которые вступала, и морщила бордовые губы, – ей здесь не нравилось. Подойдя к туалету, она плотно закрыла дверь.

– Это у нас Пушок, котенок, – объяснила Зоя. – Мы для него двери приоткрытые держим.

– Здесь кошка? – подняла брови Татьяна Сергеевна, усаживаясь на диванчик. – Но ведь это, наверное… пахнет?

– Совсем нет… Не очень… Мы не чувствуем.

Татьяна Сергеевна спросила еще, как работают проекторы, автоматика и всё прочее, всем своим видом показывая, что от Зойкиных ответов ничего хорошего не ждет.

– Итак, – заключила Татьяна Сергеевна, поднимаясь с дивана, – завтра выхожу на работу окончательно. Я надеюсь, мы с вами сработаемся, Зоенька. Впрочем, задерживаться надолго я здесь не собираюсь.

Когда Татьяна Сергеевна повернула к Зое свой широкий, обтянутый черной твидовой юбкой зад, Зойка застыла, приоткрыв рот: вся юбка и даже спина были в кошачьем пуху! Зойка не знала, что делать, как сообщить об этом. Но Татьяна Сергеевна сама по перепуганному Зойкиному виду, по неотрывному ее взгляду поняла, что у нее в том месте не всё в порядке.

– Что? Что там такое? – Татьяна Сергеевна втянула в себя живот, перевернула юбку задом наперед и пришла в негодование: – Ну, знаешь ли, милочка! От вашей кошки, я чувствую, вам придется избавиться. И чем быстрее, тем лучше.

Тут на беду показалась и сама виновница переполоха, до сей поры где-то мирно отсыпавшаяся – долговязое, несформировавшееся кошачье отродье, – прошла независимо мимо Татьяны Сергеевны и стала скрестись в туалетную дверь.

– Вот это?! – пренебрежительно усмехнулась Татьяна Сергеевна и выразительно посмотрела на Зою. Затем фыркнула и, забыв почистить и перевернуть на место юбку, вышла.

На следующий день Татьяна Сергеевна явилась, видно, не в духе и первым делом стала нюхать воздух в аппаратной. Выйдя из туалетной комнаты, она громко заявила:

– Нет, милочка, в конце концов это невыносимо. Невозможно находиться в туалете.

– Я и так часто меняю песок, – пролепетала Зоя.

– Это не выход. И вообще – здесь душно: проекторы перегреваются, окон нет, жара, топят невыносимо, да еще эта вонь. Здесь не место для кошки.

Зоя была перепугана до смерти. Она лихорадочно соображала, как спасти репутацию ее ненаглядной питомицы, отвратить эту так внезапно нависшую угрозу?

Но страшное случилось сегодня же. Татьяна Сергеевна стала просматривать техническую документацию, развернула месячный репертуар кинотеатра, рулон с афишами, – и возмущению ее не было предела: везде был кошачий пух, какие-то шерстинки, волоски, а кое-где даже следы милых лапок.

Татьяна Сергеевна позвала Зою к себе и молча показала ей все эти безобразия.

– Но она же линяет… – провякала Зоя.

– Чтоб завтра… нет, сегодня же ее не было. Всё!

Это была катастрофа. Не отдаст. Ни за что не отдаст! В крайнем случае домой отнесет, в ее комнате жить будет.

А во второй половине дня Татьяна Сергеевна привела откормленного молодого мужчину, ткнула пальцем в Пушка и сказала:

– Владик, вот.

Владик двумя пальцами взял за шкирку котенка и, не сказав ни слова, вышел с ним на улицу.

Кровь бросилась Зойке в голову. Она рванулась вслед, хотела отобрать, вцепиться ногтями, если понадобиться – драться… Но на пороге вдруг выросла Татьяна Сергеевна и, глубоко затягиваясь сигаретой, процедила:

– А куда это вы, милочка, собрались? У вас еще сеанс не окончен. Следите, лучше, за проектором.

Зойка, сцепив зубы, тяжело дышала, глядя в упор на Татьяну Сергеевну. Сердце ее бешено колотилось.

– Вы не имеете права… Это мой котенок! Вы… – глаза ее гневно сверкали.

– У-у какие мы злю-ючки… – Татьяна Сергеевна снисходительно осматривала Зойку в ее мешковатом, непонятно какой моды, костюме, домашних стоптанных тапочках. – Потому-то ты, милочка, и одна…

– Насколько я знаю, – задыхаясь от дерзости и злости, перебила ее Зойка, – ты тоже одна.

– Я не одна… – очень многозначительно, глядя прямо в Зойкины глаза, проговорила Татьяна Сергеевна и выпустила тонкой струйкой дым в живот Зойке.

– Я тоже не одна!

– Угу. С котенком.

Зойка от гнева не находила слов, – что бы такое сказать… этой… Но тут из аппаратной вдруг раздался треск и шуршание разорванной пленки, а через секунду – сигнальный звонок внизу. Зойка бросилась к проектору.

Черт бы побрал эту пленку! – присылают старье какое-то. Дрожащими руками Зойка обрезала рваные края, соединила скотчем концы, снова зарядила и пустила проектор. А когда выбежала в коридорчик – Татьяны Сергеевны уже не было. Зойка вихрем слетела с крутой лестницы, чуть не растеряв тапки, выбежала на улицу.

– Зоинька, куда ты? – крикнула ей вдогонку билетерша. – Сеанс ведь!

Зойка добежала до одного угла, шлепая войлоком тапок по талому снегу, – нигде никого, – вернулась, добежала до другого – никого.

– Пушок, Пушок! – громко позвала она.

Куда они его дели? Может, недалеко где бросили, пойти поискать? Может, сам прибежит?

– Пушок!

Прислушалась. Лишь шум проезжавших машин, обычный гомон улицы.

Куда? Зойка вдруг вспомнила, что через дорогу, за домами – помойка, – они ведь могли его в бак, и крышкой сверху…

Зойка почувствовала, что страшно промокла, войлочные тапочки набухли и, отяжелев, слетали с ног. Холодный весенний ветер после душной аппаратной вмиг захолодил.

Она бросилась перебегать улицу, но за ее спиной раздался перепуганный крик выскочившей билетерши:

– Зоинька! Иди скорее, там пленка порвалась, уже звонят, звонят… Тебя ищут.