«Когда мне придется снова найти тебя»

Тарас Балашов Когда мне придется снова найти тебя

На обложке : Москва, вечер. Фото Сергея Саканского, модель Ольга Пуреховская

Долгая вьющаяся дорога, ведущая к двери твоей

«Долгая вьющаяся дорога, ведущая к двери твоей… Дикая ветреная ночь, напрочь смытая дождем… Лужица выплаканных за день слез… Она всегда здесь – прямо перед моими глазами…»

С этой песней у меня ничего не было связано до сих пор. Просто хорошая песня. Оказалось, что я всю жизнь берег этот странно притягательный образ: одинокая фигурка в утренних сумерках после дождя, отражение в лужах посреди черной дороги из ниоткуда в никуда.

Всю жизнь эта фигурка просто принадлежала Полу Маккартни. Теперь – это моя собственная плоть и кровь.

Когда-то давно, весной шел я к тебе с остановки и бросился в лицо весенний ветер, и я остановился, послушал его и пошел дальше – улыбнувшись, потому что вспомнил эту песню и подумал, что мое настроение сейчас как никогда далеко от ее ночного ветра и дождя.

Я ее и раньше знал – такую дорогу. «Много раз оставался один и плакал от одиночества» – Маккартни. И сколько таких дорог на моей памяти: от станций метро, от трамваев, от пристаней… К тем, для кого я давно умер.

Было утро середины апреля, у меня в Измайлово еще лежал снег, а у тебя в Сокольниках его уже свезли. Ожидалось бурное цветение деревьев. Солнце отовсюду заглядывало в глаза. Из всех случайных стекол.

И вдруг пролетела она – эта тень будущего. Я подумал: а ведь будет так, буду когда-нибудь идти по той же самой дороге, когда все кончено, когда от любви останется лишь тоска, горькая, словно некая правда. Ветру подобная пустота. Тень птицы на тротуаре.

И вот я опять пришел сюда, осенью, спрыгнул с подножки трамвая, иду той же дорогой к тебе, к двери твоей.

Зачем? Как преступник на место преступления.

А если я случайно здесь встречу тебя? Каким же дураком я буду выглядеть! Но нет – не встречу.

Просто у меня образовались лишние полчаса жизни, я оказался на Преображенке раньше, чем надо, сел в трамвай и проехал две остановки. Я только сделаю круг, пройду мимо твоих окон и вернусь к метро, где меня будет ждать некий серьезный и глупый человек. Бизнесмен.

На твоих окнах новые занавески. Я помню, какой код у двери подъезда. Почему-то я взбегаю по ступенькам, тычу тремя пальцами в черные кнопки… Замок щелкает. Я быстро несусь вверх по лестнице. На стенах все те же граффити, да и куда им деться? Я звоню. Слышу за дверью шаги. Дверь открывается, ты отступаешь, как прежде, пропуская меня. Я обнимаю тебя крепко…

Хочется продлить эту сладкую галлюцинацию… Ты тянешь меня обеими руками в комнату, ведешь мимо своего велика, вокруг рояля, коленкой сбрасываешь какие-то бумаги с табуретки, усаживаешь…

– Я так и знала, что именно так и будет. Что ты просто придешь и все. Ведь я так звала тебя… Мысленно.

Хватит. Ничего такого не было, как обмолвился однажды Александр Блок. Я действительно обогнул твой дом и с унылым любопытством рассмотрел занавески, которые приобрели новые жильцы… В середине лета ты уже не смогла оплачивать эту квартиру и переселилась куда-то в Медведково. Отсюда можно трамваем, а после на метро. Ведь ты привязана к этому району: здесь художественная школа, куда ты водишь дочку, здесь твоя церковь, здесь ты прожила с мужем несколько счастливых лет.

И я вернулся опять на свою дорогу. Это всего лишь кленовая аллея до остановки. Странно, но я никогда не ходил по ней в обратном направлении. Мы выходили из твоего дома вместе, в другую сторону: ты исчезала за дверью школы, а я садился в трамвай на другой остановке.

И вот теперь я впервые иду этой дорогой обратно, что символично. В таком ракурсе я свою дорогу не узнаю. Ту самую дорогу, по которой я шел к тебе, прислушиваясь, потому что еще издали было слышно, как ты играешь на своем старом рояле. В сладком таком ожидании, когда через твой порог переступлю я.

Я слышал тебя издали

Я слышал тебя издали, за несколько кварталов, если шел с подветренной стороны. Звук твоего рояля блуждал среди зданий, отражаясь от стен, и я слышал его, иногда сразу же, как только сходил с трамвая.

Это было чудесное нечто. Никогда прежде у меня такого не было. Да и ни у кого такого не было: ты идешь к своей любимой девушке, а вокруг весна и утро, и ты слышишь издали, как она играет.

Ты жила на втором этаже, в угловой квартирке с окнами на две стороны. Прохожие подымали головы. Бабушки с палками. Милиционеры. Один раз даже какой-то делового вида кавказец остановил машину, распахнул дверцу.

– Как играет, как играет! – приговаривал он, цокая языком. – Слушай, ну что ты идешь, куда спешишь? Ты только постой, послушай! Кто же это там так играет?

Я помотал головой, смеясь, взбежал по ступенькам высокого крыльца, ткнул пальцами в черные кнопки… Я очень хорошо знал, куда спешу, и кто там играет, что играет и почему. Через несколько секунд мы целовались с тобой на пороге. Я подумал, что, так же как и музыку, хорошо слышно на улице твои крики.

В такие дни я любил не только тебя – я любил весь этот мир.

Утро, улица… На углу стоит клен, со спиленной ветки капает сок на асфальт. Я люблю этот клен. Согбенная старушка бредет, отщелкивая палкой такт. Я люблю ее. Вот школа, я иду через ее двор. Это моя школа. Точно такая же, только на другом конце города. Вся страна застроена моими школами. Я люблю ее. Я все и всех люблю. Даже милиционеров. Даже кавказца с иномаркой, нового хозяина моей Москвы.

Теперь все кончилось. От этой сияющей любви, которая, казалось, будет вечной, осталась лишь горечь и боль. И галлюцинации: улица, солнце, музыка. О, да! – твоя музыка. Наши песенки. «Рыбы», наигранные тобой. Пробы. Твой голос. Мои слова.

Может быть, именно об этом я жалею больше всего. О наших несделанных песнях. Был бы я больше мужчина, чем музыкант – о наших неродившихся детях жалел.

Я думаю о своих неродившихся детях

Я думаю о своих неродившихся детях. Не о тех, которые мною были убиты в чудовищном сговоре с женщиной – о них моя кощунственная фантазия молчит, потому что есть в нашем сознании запертые двери, куда воспрещен вход, если ты хочешь остаться в здравом уме.

Слава Богу, что нас с тобой миновало такое испытание, впрочем, для многих вполне обычное.

А я занял какую-то вялую, выжидательную позицию. С одной стороны, я не мог представить тебя в роли моей жены. С другой, если бы ты за… Гм! «Залетела» – слишком вульгарно. «Забеременела» – отдает позапрошлым веком.

Если бы это случилось… Я именно так и представлял себе будущее. Допустим, это случилось. Я не обсуждаю с тобой трудности предстоящего аборта. И не настаиваю, чтобы ты оставила ребенка. Я жду.

И если бы я почувствовал в тебе хоть малейшее сомнение, хоть малейшее желание остаться.

Наш мальчик мог быть умным, талантливым, высоким и красивым. Это был бы счастливый мальчик. Наша девочка могла быть тоже умницей и красавицей. Это была бы несчастная девочка.

Почему я не сделал тебе предложения? «Руки и сердца…» Ведь у нас было столько времени.

Скорее, я просто боялся. Потому что если бы ты сказала «нет», то что бы нам было делать дальше? Продолжать встречаться, как раньше, как будто и не было этого разговора? Нет, невозможно. Пожать плечами и уйти?

А если бы ты сказала «да»?

Вряд ли… Все-таки я достаточно узнал тебя, чтобы понять, что тебе нужен не такой муж, как я – некий легкий беспроблемный человек, с которым приятно было провести несколько месяцев своей жизни. Потом оставить его и забыть.

И все же, и все же… Вряд ли ты можешь представить, как я благодарен тебе. Это трудно объяснить, но это так: «За наше негулянье под луной, за солнце не у нас над головами». За то, что ты бросила меня на этой черной дороге, в этой ветреной ночи. За то, что нет у нас детей. За надежду и отчаяние. За такую любовь, которая бывает только в детстве.

Такая любовь бывает в детстве

Такая любовь бывает в детстве: ты скрываешь ее, ты не надеешься на взаимность, ты не решаешься поднять глаза…

Впрочем, в детстве – что тебе с этой взаимностью делать? И зачем тебе поднимать глаза, если образ возлюбленной и так у тебя внутри?

В детстве этот образ настолько нереален, что ты даже не очень и помнишь, как твоя возлюбленная выглядит. Вряд ли ты сможешь сказать, какого цвета ее глаза, ее волосы…

И уже потом, спустя годы, встретишь ее на каком-нибудь юбилейном вечере и удивишься: ты думал, что она голубоглазая блондинка, а она окажется – совсем наоборот. А об одной своей школьной возлюбленной я всю жизнь думал, что она рыжая. Позже выяснилось, что она всегда была русой…

Конечно, я видел, какие у тебя глаза и волосы, и даже груди и ноги… Я хорошо понимал, какой у тебя рост и вес, талия и бедра… Опытный уже я. Всезнающий, как змея.

Но во всем остальном – да, именно детская любовь: никаких мыслей об ответе, никаких попыток к сближению. И это было, было! Целый год почти…

Мы должны были вместе работать. Я приходил к тебе домой, в маленькую квартирку, основным содержанием которой был рояль.

Этот старый «Шредер», еще бабушкин, переезжал с тобой из района в район: я прямо так и вижу тебя, как ты идешь, а за тобой по улице едет рояль, черный, как гроб на колесиках из детской рассказки.

И книги, конечно. Рояль и книги составляют всю твою мебель, кроме хозяйской. Из книг ты можешь устроить себе постель или табуретку, массажный или праздничный стол…

Вот такая комната: рояль посередине, книги по стенам, на полу – матрас, где ты спишь со своей дочуркой. «Спальню» ты огородила занавеской. Если бы не рояль и эта полупрозрачная занавеска, то твою комнату можно было принять за жилище пьяницы…

Какое же это наслаждение – сочинять с тобой песенки! Как-то так получилось, что после тебя у меня еще никого не было. Не в смысле женщины, а в смысле композитора. Лето, все разъехались, в том числе – и ты. Кроме того, студия переживает не лучшие времена. Я сочиняю рекламу, делаю сайт, пишу заказные статьи… Шатаюсь по парку, собираю листья… Иногда мне кажется, что вот прямо сейчас ты мне позвонишь… Но ты представить себе не можешь, с каким ужасом я думаю о том дне, когда мне придется снова найти тебя.

Когда мне придется снова найти тебя

Когда мне придется снова найти тебя – когда нам понадобится композитор, как всегда срочно, прямо сегодня, а лучше – прямо вчера…

Тогда мне придется найти тебя. Позвонить общим знакомым, позвонить твоему бывшему мужу. От работы ты конечно, не откажешься – по той лишь причине, что главный редактор побывал в твоих любовниках…

Ну и что? Как теперь строить наши новые отношения? Как я смогу вернуться к тому, что было полтора года назад? Какую маску мне надеть?

А без маски нельзя. Потому что без маски – это будет сморщенное, детское, заплаканное лицо…

Мне никогда не удавалось поступать, как все люди. Как-то спокойно все сходятся и расходятся, а потом продолжают общаться, как ни в чем не бывало.

Я уже подумываю: а не уйти ли мне с этой работы? Вернуться в журналистику. Или устроиться в какое-нибудь издательство. Или просто побыть некоторое время безработным – сочинить некую книгу, бестселлер, вялотекущий русский триллер, где отставной герой Чечни противостоит мафии или спасает самого Президента от пули маньяка…

Легко спрогнозировать, что со мной будет, если я с этой работы уйду. В издательствах места заняты. А если и свободны, то на полный рабочий день. Да я лучше застрелюсь, чем буду ходить куда-то к десяти. Я не играю в эти игры. Я потому и выбрал себе свободную профессию. Думаю, что одного месяца, чтоб приходить в какой-нибудь офис в одно и то же время, мне хватит, чтобы свихнуться.

Написать уродливый роман. Но писать я его буду месяца три. А получу за него долларов пятьсот. Нет. Лучше я просто умру с голоду. Как Гоголь. Лягу, высохну и умру. Это лучше, чем снова увидеть тебя и с тобой работать. Лучше умереть, чем «расстаться друзьями».

ОглавлениеДолгая вьющаяся дорога, ведущая к двери твоейЯ слышал тебя издалиЯ думаю о своих неродившихся детяхТакая любовь бывает в детствеКогда мне придется снова найти тебя