«Истории Подонков»

История № 1. «И барана можно научить танцевать»

Придерживаясь версии Варфоломея Индигова, началось все это в понедельник за чашкой крепкого растворимого кофе «Nescafe Classic».

По словам же Штунмахера, начало спору положил инцидент с североамериканским пуделем, который за деньги (хоть и небольшие) переводил через оживленную магистраль слепых старушек. Переведя пятую, пудель вильнул хвостом и потрусил к ближайшему кабаку…

Как бы то ни было, и Штунмахер и Индигов сошлись в одном: что барана можно научить танцевать. А поспорили они за чашкой кофе, или наблюдая за пуделем, это уж, как говорится, покрыто тайной времен, и не нам об этом судить.

***

Штунмахер был высоким крепким мужчиной и к тому же заядлым рыболовом. В его комнате на стенах висели пойманные рыбы, обработанные так, чтоб не сгнить и не вонять в присутствии гостей и женщин. Последние заходили довольно часто, но при этом не поднимали юбки выше начала бедер, и не расстегивали пуговиц на блузке больше двух, считая сверху. Казалось бы, Штунмахер должен озлиться. Он, собственно, и озлился. А озлившись, плевал на хорошее воспитание, красный диплом физика-ядерщика, и задирал юбки собственноручно. И рыбы глядели на это со стен, как суслики. Короче, жил наполнено, пока однажды в субботу какая-то сумасшедшая креолка не пробила ему дыру в черепе за то, что Штунмахер, задирая юбку, сломал ей нос. Креолка схватила со стены вязанку кальмаров, и Штунмахер был вынужден лечь в больницу на, как выразился доктор, «пока не поздно». Там-то он и познакомился с Варфоломеем Индиговым, единственным развлечением которого до встречи со Штунмахером было засунуть палец в задницу и размышлять о своей логической законченности.

***

Так вот, очнувшись от кальмаров, Штунмахер открыл глаза и увидел над собой бородатого мужика, вне всякого сомнения, извращенца.

Собственно, увидев впервые Индигова, любой человек узнавал в нем извращенца. Исключение, составляла лишь индиговская жена, но позже и она пришла к такому же выводу. Остальные нормальные люди, видя бородатую гориллу, внутренне содрогались, и старались обойти маньяка стороной. Более того, в магазинах Индигову не продавали мясо, а если и продавали, то беспощадно обсчитывали, размышляя видимо так: зачем ему мясо? И так каждую ночь в районе кто-нибудь пропадает! Небось, нажирается, подлюга!

На самом деле, Варфоломей Индигов был шахматистом, и даже имел какой-то там разряд средней паршивости. Штунмахер в шахматы не играл, но, тем не менее, оба сошлись на любви к женскому полу, и по очереди ущипнули медсестру. Притом Штунмахеру медсестра дала по морде, а Индигову — нет. Это говорит о том, что шахматистам везет больше, чем рыболовам. В дальнейшем новые знакомые разговорились, и Индигов рассказал, каким образом он попал в больницу. Оказалось, его сбила машина. Банально. Но Индигов утверждал, что за рулем того «Москвича» сидел Дьявол. Он ясно видел небольшие ухоженные рожки и копытца, держащие руль. Проверить это утверждение было невозможно, так как и машина и водитель, сбив Индигова, поехали дальше, увеличив скорость, из чего Варфоломей заключил, что Дьявол испугался, как бы раздавленный им шахматист не погнался следом.

Проходя лечение, Индигов много думал и пришел к выводу, что все это — кара небесная, злой рок, а, значит, то состояние, в которой он возвращался домой в тот злополучный вечер, не имеет к происшествию ни малейшего отношения.

— Что, пьян был? — уточнил Штунмахер.

— Вдрызг, — коротко ответил Индигов и добавил, — по крайней мере, тогда на своем перекрестке я насчитал 12 светофоров. Из них семь красных, три зеленых и два желтых. Кроме того, на середине улицы стояли шесть постовых регулировщиков. И все равно ехали машины.

Будучи людьми компанейскими, Штунмахер и Индигов быстро сошлись и, выйдя из больницы, решили выпить в кабаке «Зеленый Фонарь». Выпив, они выпили еще. Когда их выгоняли, Штунмахер разбил две пивные кружки, а Индигов показал барменше свою голую задницу. В дальнейшем они и поспорили, можно ли научить танцевать барана.

История № 2. «0 том, как попасть впросак»

Появившись впервые в изложении великого русского писателя Л.Н.Толстого, история жизни и смерти Анны Карениной вызвала в среде читателей шквал бурного восторга. Но, по свидетельству Штунмахера, граф Толстой всего лишь записал эту историю с чужих слов. Со слов самого Штунмахера, кстати.

***

Раньше ведь все как было: соберутся несколько сот интеллигентов в тесной комнатке какого-нибудь начинающего автора, и рассказывают друг другу нелепости, лепят нелепицы, параллельно пьют вино и дают себе по мордасам.

А однажды на такой вот окололитературный огонек забрела дамочка, вся в пышных кружевах, обольстительная в своей наивности, и начала декламацию. Стихи ее отдавали вяленой рыбой, а акцент выдавал в ней одесситку с парижскими корнями. Названия стихотворений говорили сами за себя: «Бледновыпуклое сладострастие», «Притча о слабом горном ручейке», «Встреча на Килиманджаро» и т. д. Дама читала нараспев, делая смысловые ударения лишь в некоторых местах. Штунмахер, например, запомнил, что на словах «И он меня так положил, как никогда никто не клал» дамочка зарделась, высунула розовый в крапинку язычок и облизала пересохшие губки. Ей дали воды с намешанным туда корнем жимолости, и поэтесса на одном дыхании прочла «Поэму внешних губ» и цикл стихов «Как под вечер на конюшне» в подражание Есенину. Есенин дал ей в глаз, дамочка укусила его за палец, а хозяин квартиры, чахоточный студент Петров, послал всех на хер за водкой. Когда большинство вернулось, дамочка уже попала впросак, и сидела на коленях чахоточного Петрова, читая юноше строки из своего стихотворения «Как две лошадки, так и мы». Петров кашлял и, как никогда, чувствовал, что скоро умрет. Все выпили водки и стали хвалить дамочкину поэзию. Романист Хватов сказал, что ее стихи — как корабли в море — вот-вот утонут. И получил зонтиком по темечку. Поэт-лирик Браудис заявил, что Хватов сказал вовсе не то, что поняла «милая девушка», а совсем другое. А именно, что сокровища с утонувших кораблей будоражат умы кладоискателей и тянут несчастных аквалангистов на дно. Браудис тоже получил по темечку. Тогда в разговор вступил Штунмахер, и горячо предложил выпить. Незаметно все как-то напились, включая и чахоточного Петрова. На ногах остались только Штунмахер и дамочка. Последняя в минуту просветления прочла свой роман в стихах «Нога креолки свята», и поклялась, что она и есть та самая креолка, выброшенная на чужбину злым отцом-миллионером и забитой матерью-прачкой. Штунмахер удивился и попытался задрать креолке юбку. Задирая, он так размахивал руками, что сломал женщине нос.

***

Собственно, на этом его злоключения и кончились, а вот для креолки, пишущей под псевдонимом Анна Каренина-Млекова, все только начиналось, так как, обнаружив сломанный нос, порванное платье и кучу пьяных вдрызг писателей, Анна поняла, как по сути, все это ничтожно, незначительно, неважно, неразнообразно, и еще много разных «не». Пробираясь к выходу из квартиры и уворачиваясь от рук, стремящихся схватить ее за лодыжки и выше, Анна Каренина-Млекова решила больше никогда не писать стихи, и не мешать водку с пивом. Но у самого выхода из квартиры она опять попала впросак, на этот раз с романистом Хватовым, который, как никто другой, оправдывал свою фамилию.

История № 3. «Как вытащить рыбку без труда»

По словам одного толстого типа, женщина может сделать так, что вы кончите, а может так, что вы кончитесь. Потом этот обжора съел еще курицу, заболел и умер в больнице, не приходя в сознание. Хотя, медсестра Епитимья божилась, что он хватал ее за разные части тела и сделал, как минимум, два грязных предложения, первое из которых она в негодовании отвергла, а на следующее согласилась, так как, говоря словами одного философа, «life is very short & shit». А деньги, как известно, не пахнут. Лишь в самых крайних случаях. Вскоре толстяк отдал Богу душу, а медсестра, на руках, ногах и грудях которой он скончался, решила изменить свою жизнь, так как зарабатывать деньги в больнице ей почему то разонравилось. И женщина, весь вид которой говорил: «никогда и ни за какие», стала «всегда», и не за «никакие», а за «вполне приемлемые». Там, на восьмой от входа в гостиницу панели, она и встретила Варфоломея Индигова.

***

— Извращенец, — решила бывшая медсестра, и, сделав в уме необходимые подсчеты, поняла, что после ночи с этой гориллой сможет купить себе красный спортивный Феррари 75-го года выпуска без лобового стекла.

— Красавчик, — промурлыкала медсестра, — развлечься хошь?

— Хошь, — ответил Индигов, даже не подумав о том, есть ли у него деньги. А денег, кстати, у Индигова не было, так как все сбережения ушли на бесплатное лечение трех сломанных ребер и покореженного позвоночника. То, что оставалось, Варфоломей пропил, надеясь вновь достичь состояния, в котором он смог лицезреть Дьявола. Но рогатый больше не появлялся. Лишь увеличивалось количество светофоров. Индигов реагировал на это стоически.

В кровати Индигов заинтересовался возрастом Епитимьи, потом ее ногами, потом еще раз-другой, и, наконец, когда все было кончено и показался свет в конце туннеля, Епитимья предъявила Варфоломею счет, цифры на котором напомнили Индигову количество овец, которых он считал по ночам. Надо заметить, что Индигова мучила бессонница. С тех пор, как он проиграл матч на первенство Спасскому и в бешенстве разбил о голову противника доску, а главную фигуру засунул гроссмейстеру в одно глубокое место, чтобы чемпион прочувствовал свою логическую законченность, так вот, именно с той поры Индигов и начал считать овец. Астрономическое количество этих неприхотливых животных проходило перед его внутренним взором. Тут были и гладкошерстные ласковые овечки, и задорные с шерстью загогулинками. Попадались бараны. Однажды в ночь со среды на пятницу под номером 2537 прополз крокодил. Но все это было давно, а сейчас Варфоломей глядел на счет, и его извращенческая внешность постепенно приобретала ярко выраженную женоненавистническую сущность. Не говоря ни слова, он врезал Епитимье в глаз, и от красного Феррари отвалилось колесо. Потом он швырнул бывшую медсестру через всю комнату, и у Феррари с грохотом разбившегося зеркала отвалился капот. Ползая в осколках стекла, Епитимья начала понимать, что работа в больнице была просто раем, а главврач, импотент и сволочь, самим господом Богом. Но тут Индигов прошелся пару раз по шлюхе солдатскими ботинками, и красный Феррари навсегда исчез в розовой дымке.

— И вот что, — напоследок произнес садист-извращенец, — все, что ты делала в кровати — это не супер. Это совсем не супер.

И мы должны признаться, что в этом Индигов был прав. Епитимья была совсем не супер. У нее не хватало левого глаза, она хромала на правую ногу, вся была скособоченная, лицо покрывали шрамы, и вдобавок она шепелявила.

***

В дальнейшем Епитимья вновь устроилась в больницу и ни о чем запретном даже не помышляла. Лишь однажды, когда главврач ущипнул ее за грудь, медсестра жеманно улыбнулась, но так как во рту у нее не хватало 18-ти зубов, главврач лишь сплюнул и пошел оперировать пациентку со сломанным носом.

История № 4. «0 том, что, получив справа, получишь и слева»

По словам Джеймса Джойса, лучше всего не знать, куда заведет тебя та или иная мысль. Потому как, зная об этом, можно очень удивиться, обнаружив себя в таких дебрях словоблудия, по сравнению с которыми бледнеют романы Толстого. Бледнеют и теряют свое очарование.

***

Как потерял его некий торговец яблоками по имени Рифат. Когда он впервые попал в больницу с модной болезнью, которой его наградили семь шлюх поочередно, то посчитал это страшным недоразумением. Если еще можно смириться с тем, что три девки подряд заражают тебя триппером, то смириться с тем, что и четыре следующие заражают тебя тем те, это уж, как говорится, «стыд и срам на седую голову». Потому-то Рифат непрерывно плакал, а, видя перед собой медсестру-уродину, вообще выходил из себя, и рыданиями потрясал стены больницы и существующий строй.

Впрочем, когда Штунмахер рассказал ему о своей идее насчет барана, Рифат просветлел, и с воодушевлением принялся рассказывать этому славному еврею о своих абхазских баранах, бесчисленные стада которых паслись и плодились, невзирая на погоду и метеоусловия.

— Мой отец, — говорил Рифат, — имел каждого барана. То есть, каждый баран имел свое имя. То есть, мой отец дал каждому барану. То есть, каждый баран получил свое имя. То есть, мой отец их любил их так же, как я люблю женщин. Это — наследственное.

Таким образом, Рифат подвел под свое повествование философский фундамент, попутно приравняв женщин к баранам. На что Штунмахер возразил в том смысле, что женщины ходят в юбках, которые необходимо задирать, а на баранах задирать ничего не надо, что является важный достижением животноводства, как такового. Рифат, чьи познания в русском языке ограничивались серединой алфавита, решил, что этот жид имеет в виду, что отец Рифата задирал на баранах юбки, которые предварительно снимал с абхазских женщин. Если бы сын горных вершин знал русские анекдоты, то он бы добавил: «Комсомольцы любят трудности». Но Рифат этого анекдота не знал, и, обозлившись, ударил Штунмахера в глаз.

***

Когда в русской больнице абхазец метелит еврея, русские либо стоят в стороне, либо встают на сторону еврея. Избитого Рифата засунули под кровать, посоветовав не высовываться до Нового Года. А гордый Штунмахер вышел в больничный коридор, где с ужасом увидел креолку по фамилии Каренина-Млекова, которая шла после операции на носу, и сочиняла в уме, или в месте на него похожем, новое стихотворение с многообещающим названием «Куда в меня ты не засунешь, там всюду снова буду я». Увидев Штунмахера, Анна Каренина-Млекова бросилась к нему на шею, позабыв все обиды и не будучи уверена, что с таким носом сможет броситься к кому-нибудь еще. Штунмахер ласково произнес несколько слов и получил в глаз от разъяренной поэтессы.

***

Когда в русской больнице женщина бьет еврея, на чью сторону встанут остальные пациенты? Как вы думаете? Короче, Штунмахера засунули к Рифату под кровать, где старые знакомые помирились и принялись обсуждать — возможно ли в принципе нарядить барана в платье, и представить его на презентации бутика Версаччи в качестве собственной жены. Штунмахер склонялся к мысли, что это вполне возможно. Рифат в общем был согласен, но предупреждал, что новоиспеченная жена будет вонять. Кстати, на презентациях всегда кто-то воняет. Утверждение хоть и голословное, но объективное.

А Анна Каренина-Млекова ушла из больницы в сопровождении романиста Хватова и его старшего брата Валентина, специально приехавшего из Сибири, чтоб узнать — не больны ли у него почки. Узнав, что больны, Валентин, успокоенный, улетел обратно в Сибирь.

История № 5. «Как стать звездой»

По мнению доктора-диетолога С. Брэгга, «чтобы быть счастливым, надо есть лишь то, что раньше не бегало, не прыгало и не дышало». То есть, не было живым. Из его слов вытекает, что можно съесть человеческий труп, так как никто не докажет, что труп раньше бегал, прыгал и дышал, производя неравномерные колебания грудной клетки.

***

Так и романист Хватов, творческая жизнь которого, как и интимная, впрочем, состояла сплошь из неравномерных колебаний. Первый его роман под названием «Когда тепло, можно не бояться холода» вызвал такой восторг, что две дамочки 27-и и 38-и лет заявили в печати, что по прочтении романа они забеременели. Притом не будучи замужем.

Хватов поостерегся, и второй роман, где описывалась сложная сексуальная жизнь горного козла, сочинял уже, стараясь никого ничем не задеть. Роман под заголовком «Дневник охотника Шлиппенбаха, найденный среди обломков пассажирского крейсера «Титаник» английским аквалангистом Крекером, им же дополненный, исправленный и переведенный на русский язык в соответствии с последними инструкциями ГОРОНО» был чумой! Индигов, книг вообще не читающий, пришел к Хватову и набил романисту морду, мотивировав это тем, что ругался матом, и был пьян, как свинья. Собственно, Хватов тоже был пьян. Они в тот день пили с поэтом-лириком Браудисом, Анной Карениной-Млековой и со Штунмахером, который должен был придти, но который не пришел, потому что упал в полынью. Но тогда об этом никто не знал, и Индигов, пользуясь тем, что Каренина-Млекова читает Браудису стихотворение «На ковре ногами кверху», дал Хватову в глаз и отнял у романиста сигареты.

***

А в это время несчастный Штунмахер весь мокрый барахтался в полынье и звал на помощь криком «Ау!» Небольшой пионерский отряд, проходивший мимо по Ленинским местам Боевой Славы, слышал этот крик, но большинством голосов отнес его на счет своего барабанщика, потерявшегося неделю назад в районе сельского магазина. А, точнее, в подсобке этого магазина. Барабанщику, вишь, ящик приглянулся с пометкой «Vodka». Подговорив отрядного горниста и получив молчаливое согласие вожатого Гены, барабанщик проник в подсобку перед самым закрытием магазина, чтобы ночью переправить содержимое ящика по одной через слуховое оконце в руки верного горниста. Короче, горнист ждал до первых петухов. Не дождался. На следующую ночь у слухового оконца дежурили горнист, вожатый Гена и Главный Следопыт Отряда Владимир Г. Барабанщик не появился. На третью ночь к оконцу была послана юношеская любовь барабанщика отличница Васина Зинаида. Девочка показывала такое, что весь пионерский отряд, подглядывающий за ней из кустов, стонал так пронзительно, что в соседней деревне подохли все куры. Но и этой ночью барабанщик не появился.

Размышления юного барабанщика о природе ночи

— все вокруг темное, а не серое

— говорят, что «ночью все кошки серы». Не знаю.

Но подозреваю, что разговоры о кошачьей окраске высосаны из среднего пальца правой руки.

Ведь поиск и дальнейшей цветовая идентификация черных кошек в темных помещениях приводят в конечном счете к душевному расстройству. Происходит это так:

— Искатель либо Находитель начинает сам придумывать истории, в которых черные кошки становятся разноцветными, а темные помещения превращаются в места, служащие для сортировки животных по цвету.

Таким образом, утверждение, что «ночью все кошки серы» верно лишь в узко-специальном идиоматическом аспекте. А вне его является неверным и, более того, глупым. К тому же противоречит ОСНОВНОМУ ЗАКОНУ НОЧНОГО ВРЕМЕНИ (ОЗНВ), звучащему так:

«Ночью ничего не видно»

Дополнение к ОЗНВ:

Все, что видит Смотритель либо Разглядыватель, является продуктом его собственного воображения, основанным на вымышленных объектах (в данном случае, это — кошки), найденных Искателем либо Находителем в минуту душевного расстройства.

Вывод из ОЗНВ:

Серая кошка, найденная и увиденная ночью в темном помещении является последним доказательством своего собственного существования.

NB. Но не более того.

Вывод из вывода из ОЗНВ № 1:

Поверив в существование этой кошки, мы становимся на сторону душевного расстройства и вступаем в неразрешаемое противоречие с ОЗНВ. Мы перестаем считать ночь темной и начинаем считать темной серую кошку, в существование которой мы так опрометчиво поверили.

NB. Так опровергается ОЗНВ.

Вывод из вывода из ОЗНВ № 2:

Не поверив в существование в темном помещении найденной и увиденной серой кошки, мы подтверждаем ОЗНВ, но в конечном счете все равно приходим к душевному расстройству, так как не в силах вынести существование реального объекта (в данном случае это — кошка), в который мы так опрометчиво не поверили.

NB. Но не более того.

***

Примечание. «Размышления» основаны на противоречии между поговоркой «Ночью все кошки серы» и утверждении о невозможности отыскания черной кошки в темной комнате.

За барабанщика: Хватов

Подпись

Утренние размышления М. Б. накануне

С чем может сравниться утреннее желание курить? С поездом, бесшумно скользящим по ржавым рельсам прямо в ад. С Капитаном Звездолета, зашедшим в сортир на своем родном корабле и вытянутым в открытый Космос через сушилку для рук. Со стулом, на сиденье которого лежит кнопка, к которой прикреплена бритва «Нева», которая вставлена в небольшой динамитный патрон, шнур от которого тянется далеко за ограду, на которой висит табличка «Вход воспрещен. Зона ядерных испытаний». С чем еще? С ласковой улыбкой, застывшей на лице молодой женщины через две секунды после падения ее в канализационный люк. С гнилыми яблоками, разрезав которые, видишь кучу зеленых червей, парочку длинных белых гусениц, а в крайнем случае — домашнего скорпиона, чей укус, конечно, смертелен, но только на территории дома.

А с чем может сравниться ощущение от выкуренной утром сигареты? С пронзительными воплями обезумевших дворников? Со старым носовым платком, понюхав который, начинаешь испытывать легкое головокружение и далекие позывы к тошноте? Со студенткой, в рюкзаке которой лежит учебник по химии, бутерброд с колбасой, рваные колготки, две сломанные авторучки, книга Н. Перумова, фотография М. Джексона, любовная записка, чистые тампоны, бутылка пива «Балтика № 3», губная помада ярко-красная и бледно-розовая, тушь, флакончик духов «Цветы России. Ромашка», а на самом рюкзачном дне — настоящий браунинг с тремя патронами: первый — профессору химии, второй — студенту N, и третий — себе, либо студенту Z.

Похоже, все. Больше сравнивать не с чем. Хотя, нет, еще не все. С чем можно сравнить собственно курение? С телевизором, день изо дня показывающим самого себя? С туристом, вышедшим из пункта А в надежде, что в пункте В окажется лучше? С подводной лодкой, страдающей кессоновой болезнью? С альпинистом, покорившим самую высокую точку планеты, спустившимся вниз и пустившим себе пулю в лоб, так как он неожиданно вспомнил, что не нацарапал на вершине «Маша + Петя = Love»? Без этих слов покорение становилось бессмысленным. Это как водится.

***

Кстати, Штунмахер еще до того, как в пятой истории упал в полынью, летал на вертолете специально посмотреть на эту самую вершину. Так вот, он божится, что там на пике, среди снега и звезд, нацарапано неприличное слово из трех букв, а следом за ним вполне приличное слово «заберетесь». Так что, тот забывчивый альпинист память о себе таки оставил.

Итак, на чем же я остановился? О чем я рассказывал, когда меня сбило с темы? Ага, вспомнил. О романисте Хватове. О том, как он пил в компании Браудиса, Индигова, Карениной-Млековой и Штунмахера, который, наоборот, не пил, так как по пути к Хватову провалился в полынью и оглашал окрестности истошным «Ау!». Итак, Индигов дал Хватову в глаз, отобрал у романиста сигареты и пригрозил, что расскажет прессе о том, как Хватов растлил одну тринадцатилетнюю девочку по имени Таня. В ответ Хватов заявил, что эта тринадцатилетняя девочка до момента растления была верной подругой баскетбольного клуба «Жальгирис». Хватов рассказал, как огорчились баскетболисты, узнав, что Таня нашла себе нового кумира. Они огорчались на протяжении недели, и каждое утро ловили романиста у больницы, в которую он попадал каждый вечер на протяжении этой самой недели. На шестой день Хватов сам чуть было не стал верной подругой клуба «Жальгирис», но вовремя бежал в больницу, откуда и проследил за отлетом баскетболистов на чемпионат в Бразилию.

— А ты говоришь — растлил, — с грустью закончил Хватов.

Индигов не нашел, что ответить, и опять врезал романисту в глаз. Потом все пели песню «Изгиб гитары желтой я обнимаю нежно». Лирик Браудис пел меццо-сопрано и подыгрывал себе на двух пустых бутылках. Анна Каренина-Млекова вела партию тенора, иногда срываясь в бас. Индигов стонал баритоном, а романист Хватов был занят тем, что тлил в угловой комнате девочку Таню. В особо напряженные моменты Таня выкрикивала имена знатных баскетболистов, а Хватов тихо вздрагивал мускулистым телом.

История № 6. «Спасение утопающих в проблемном разрезе»

Раньше прорубей было больше. Во времена крещения Руси туда сталкивали целые семьи, небольшие деревеньки, а иногда даже детей и беременных женщин. Поэтому утонуть никто не боялся. Как говорится, кому суждено подавиться бубликом — тот от старости не умрет. Раньше все было иначе.

***

Штунмахер, например, раньше думал, что умеет плавать. Оказалось, нет. Медленно, но неуклонно Штунмахер шел на дно в гости к тем, кого раньше ловил на червячка. Штунмахер заколотил руками по воде и завизжал привычное «Ау!». И вдруг, о, счастье! Чей-то звонкий голосок произнес «Ау!» над самым ухом рыболова. Штунмахер задрал голову и увидел барабанщика. То, что это барабанщик, он понял сразу, так как в руке мальчишка держал барабан.

— Спасите! — захлебываясь от восторга ледяной водой, завопил Штунмахер.

— Ау! — звонко ответил барабанщик и привычным щелчком сбил с барабана зеленого чертика.

— Мальчик! — застонал Штунмахер. — Милый юный барабанщик! Позови людей быстрее!

— Ау! — с готовностью ответил мальчишка и ударил себя барабаном по голове.

Эта дробь и была прощальным салютом Штунмахеру. Несчастный ушел на дно, доказав правильность утверждения, что шахматистам везет больше, чем рыболовам.

Барабанщик еще долго глядел в полынью, но ничего не увидел, кроме русалки, которая один в один походила на пионерку Зинаиду Васину. Барабанщик сплюнул и, взвалив на плечи ящик с надписью «Vodka», а барабан сунув подмышку, направился к лесу.

***

Утонувшие граждане обычно умирают. Так уж повелось. Но Штунмахер положил конец этому древнему обычаю. То есть, он, конечно, умер, но способность мыслить не утерял. Он лежал на дне и думал о разных вещах: о женщинах, о куре-гриль, о водке с пивом. Короче, о жизни. И пришла в его утопленническую голову следующая мысль: решил Штунмахер пугать знакомых. Он мечтал, как завалится в гости к Индигову, с последним двенадцатым ударом протянет к Варфоломею вздутые ручки и топнет водянистой ножкой. Штунмахер предполагал, что после этих действий бывший шахматист забудет, как ходит конь, и что это вообще за «конь». Также в голове рисовались радужные картины по запугиванию Анны Карениной-Млековой. К ней Штунмахер желал явиться в образе водяного и утащить упирающуюся поэтессу в канализацию через дырку в раковине. Хватова Штунмахер трогать не хотел, так как в последнем романе под фамилией Шлиппенбах был выведен Штунмахер собственной персоной. А то, что герой произведения на 430 странице совращал черного козла — на это Штунмахер не обижался, поскольку в конце романа герой понял свою близорукость, бросил козла и женился на простой русской девушке Малашке.

— Утопленник! — позвали его, и Штунмахер, извиваясь всем телом, поплыл на голос малолетней русалки по имени Василиса Зинаидина. Он предвкушал всякие радости и благодарил Нептуна за то, что русалки не носят юбок.

***

— Где же Штунмахер? — спросил Хватов, дотлив девочку Таню и появляясь в комнате для гостей. Но ему никто не ответил, потому что все уже спали, нажравшись в дымину.

— Надо заявить, — пробормотал Хватов и пошел к телефону. Но рядом с аппаратом стоял юный барабанщик и доверчиво держал на плечах ящик с пометкой «Vodka». Держал, как атланты Землю держат.

— Откуда ты? — спросил романист, предвкушая замысел нового романа.

— Ау! — радостно ответил мальчик и стряхнул с плеча чертика. Чертик упал на пол, и барабанщик его растоптал.

— Ты далеко пойдешь, малыш, — пробормотал Хватов и попытался снять с барабанщика ящик.

Мальчишка ощерился, зарычал, укусил Хватова за левое ухо, насрал на телефон, плюнул на люстру. Или насрал на люстру, плюнул на телефон? Неважно. Произвел разрушение, но вскоре успокоился и прижался к Анне Карениной-Млековой, правильно вычислив ее как единственную женщину, похожую на его маму. Поэтесса расчувствовалась и прочла стихотворение под названием «Я родился под грохот тамтамов». Речь там шла о каком-то папуасе, умирающем от ран, нанесенных ему саблезубым тигром. Умирая, папуас вспоминал свое детство на берегу реки Конго. Были в стихотворении такие строки:

И мать моя, слепая папуаска

На счастье крокодиловый мне глаз дала.

Кончались стихи словами:

Вздохнул он тихо-тихо и поехал

На колеснице в край чужой, нездешний.

То бишь умер.

Все прониклись и допили водку барабанщика.

Когда в следующий раз Хватов вошел в комнату и спросил: — А где же Штунмахер? — ему никто не ответил, а звонить в милицию по засранному телефону Хватов посчитал неверным и, более того, опасным.

История № 7. «Слово не бумеранг, вылетит — не поймаешь»

Когда великий русский писатель Ф. М. Достоевский пообещал чего-то там написать к какому-то там сроку, он, наверное, думал, что успеет. А, вернее всего, он думал, что не успеет, но как-нибудь отмажется. Но издатель попался сволочь. Не получив сколько-то там листов какого-то там текста, он настрочил на Достоевского донос и отправил самому царю-батюшке. Царь был в плохом настроении и велел Федора Михайловича расстрелять. Или повесить. На голову Достоевскому надели мешок, чтобы он, боже упаси, не увидел своих палачей и не смог бы их запомнить, с тем, чтобы потом найти и отомстить за свою смерть. И вот раздался грохот барабанов. Прогарцевал на своем Буцефале царь, и Федор Михайлович дал себе слово, что в следующей жизни никого не будет обманывать. Царь это услышал, пожалел великого русского писателя и отпустил на все четыре стороны в Сибирь.

***

Так гласит легенда. В отличие от других источников. А, надо сказать, поэт-лирик Браудис по имени Олег очень любил историю. Он даже создал несколько древнейших произведений, самые известные из которых — «Повести временных лет» и «Одиссея». «Одиссею», правда, писал в соавторстве с Хватовым и его старшим братом из Сибири. В остальное время Браудис сочинял стихи о любви. На заре творчества это звучало так:

Я тебе незабудки принес

А взамен телевизор унес

Не ругайся, любимая, не

Телевизор-то твой на дворе

Честно говоря, Браудис и сам не понимал, о чем пишет. Ориентировался по критическим отзывам, в которых его называли «певцом нового дня» и «мусорным ящиком поэзии». Браудис пытался вникнуть, но в конце концов решил, что и «певец» и «ящик» суть одно, но хорошее или плохое — решить так и не смог.

Его стихи крепчали. Послание к одной знакомой даме начиналось словами:

На Вас смотрю я сквозь туман

Как вы читаете Коран

Дама не читала Коран. Напротив, она, мягко сказать, ненавидела тех, кто читает Коран. Когда Браудис смог ходить и думать, он исправил слово «Коран» на слово «роман», решив, что лучше быть беспринципным, чем мертвым. Его стихи стали несколько расплывчатыми:

Когда-то где-то где-то там

Я встретил Вас, моя мадам

Вы что-то как-то чем-то мне

И оказался я во сне

Хватов переделал последнюю строчку, изменив «во сне» на «в дерьме». И это было обосновано, так как после одной такой мадам Браудис был вынужден скрываться по поэтам, потому что высокий мадамистый муж пообещал оторвать поэту кое-что немаловажное и приклеить на задницу. Браудис быть может и не испугался бы, но муж оказался человеком слова и, подкараулив поэта у булочной, так дернул, что все вокруг на секунду осветилось по-другому, и Браудису даже показалось, что он лицезрел Будду. После того случая поэт стал осторожней, но в общем был доволен, потому как любовницы в один голос уверяли, что немаловажный предмет стал немного длиннее. Это, конечно, плюс. Минус же был в том, что критики перестали называть Браудиса «певцом» и называли только «ящиком». Браудис поднапрягся, и:

В огромном мире нас лишь двое

Всего лишь двое: я и ты

А в небе солнце золотое

И все сбываются мечты

Браудис прогремел. Его вновь стали называть «певцом», а не «ящиком». Все поэты набили ему морду, и Браудис с набитой мордой вступил в Союз Писателей-Оптимистов. На каждом заседании этого союза кто-нибудь стрелялся. Остальные воспринимали это, как и подобает, с оптимизмом.

Однажды в среду Браудис увидел в буфете Штунмахера с Индиговым. Не зная, что это Штунмахер с Индиговым, Браудис подошел к ним и попросил подсказать рифму к слову «любовь».

Когда поэт смог ходить и думать, он подружился с этими мужественными людьми и прочел им стихотворение под названием из трех букв — «Мир»:

Я знаю — будет лето!

И будет ганджа цвесть!

Пока такие штуки

У нас в карманах есть!

— Ты плагиатор, Олег! — сказал Штунмахер. — Подобное стихотворение уже где-то было.

— Подобное было, — вступился за Браудиса Индигов, — а именно такого не было.

— Ты подумай, — сказал Штунмахер, — если я сопру у тебя бутылку коньяка и перелью жидкость в банку из-под маринованных огурцов, ты согласишься с тем, что этот коньяк теперь мой?

— Я тебе в глаз дам, — сказал Индигов.

— Но не согласишься? — упорствовал Штунмахер.

— В глаз дам, — стоял на своем Индигов.

Разговор о стихосложении заходил в тупик.

И тут Штунмахер увидел женщину. Шла та женщина по направлению к штунмахерову дому.

— Я пошел, — сказал заядлый рыболов и исчез вслед за незнакомкой.

— Я ее знаю, — сказал Индигов, — она по национальности креолка. Папа — милиционер, мама тоже что-то такое… Зря он с ней связался…

И тут Индигов тоже увидел женщину.

Вскоре Браудис остался один. С тоской глядя туда, где исчез Индигов, поэт тихо забормотал, обращаясь главным образом к читателю:

— Я знаю эту женщину. Она работала медсестрой. Сейчас она шлюха высшего класса. Зря она с ним связалась.

***

Дома Браудиса ждал холодный компот из груш и кусок вчерашнего пирога с капустой. Поглядев вокруг, поэт-лирик Браудис достал из ящика стола браунинг с тремя патронами и застрелился, оставив два патрона следующим поэтам-лирикам.

История № 8. «Работа не волк, а какая-то гадость»

Учиться — пригодится, и не плюй в колодец — пригодится. Значит, учится — это и есть не плевать в колодец. А плевать в колодец нельзя — козленочком станешь. И тогда останутся от козла только рожки да ножки — студень не сваришь. А волка сколько ни корми, лошадке все равно легче, чем мамонту. И, наконец, тише едешь — дальше будешь от места назначения. Знаете, что любопытной Варваре нос оторвали и выкинули — пускай лежит, есть не просит.

***

Автор приносит свои извинения. В названии восьмой главы использована фраза «Работа не волк, а какая-то гадость». Остальные перлы подлежат деконструкции.

Автор

***

В тот самый момент, когда пуля дырявила лирическую голову Браудиса, а Варфоломей Индигов брился, размышляя о кончине Штунмахера, сам Штунмахер сидел в позе лотоса на дне и расписывал русалкам прелести земной жизни.

— Девчонки, — говорил он, — вы должны побывать наверху. Там кино, дискотеки, рестораны, кафе, бары, рюмочные, пивняки, или по-простому, на скамеечке, как большинство.

— Представьте, — продолжал Штунмахер, — как на суше удивятся, когда появитесь вы, да с такими титьками! Ой!

Получив по шее зонтиком, Штунмахер вздохнул, выпустил изо рта несколько пузыриков, подождал, пока они образуют сердечко и, легонько дунув, послал мелодраматическую фигуру в сторону Василисы Зинаидиной. Русалка покраснела как девочка, и начала метать икру.

***

Если когда-нибудь вам, уважаемый читатель, посчастливится наблюдать, как мечет икру русалка, то, считайте, вы видели все. Со спокойной совестью вы можете забыть о блинчиках из тушеных аккумбул, о таинственном Рогоносце из Пятого Подводного Замка, вам не нужно спешить на Открытие Зимних Состязаний среди пуговиц, котов и аквалангистов, стоять в очереди за настоящими банкнотами и даже курить марихуану. Потому что, однажды увидев, как русалка мечет икру, вы больше никогда не захотите курить марихуану. Это Закон. А закон, как говорят философы, есть закон, куда бы его ни засунули.

***

Итак, Василиса Зинаидина начала метать икру, и метала ее до тех пор, пока под водой не стало трудно дышать: рот и нос были забиты икринками, а использовать жабры Штунмахеру было стыдно.

— Хватит! — раздался вдруг чей-то голос, и возник Владыка Всей Воды, Капитан Немо.

Штунмахер его узнал по бакам и волевому лицу.

— Здравствуйте, — булькнул бывший шахматист.

— Ты кто? — спросил его Капитан Немо.

— Я утонул недавно, — ответил Штунмахер, — спешил в гости, упал в полынью и пошел на дно, как Титаник немногим ранее.

— Знаю, — проговорил Капитан Немо, — слышал. До сих пор в ушах визг стоит. Особенно монашка одна старалась. Издаваемые ею звуки вызвали тогда сейсмологические процессы.

— И что же случилось? — спросил Штунмахер, понемногу уставая от коммуникабельности этого литературного героя.

— Атлантида ушла на дно, — важно произнес Капитан Немо. — Монашка, конечно, предстала перед Всевышним Судом. Ей вменялось в вину гибель атлантов, порча государственного имущества (самого острова), к тому же выяснилось, что ранее, работая в женском колледже, она испытывала разные соблазны. На суде ей был представлен список всех соблазнов, кроме того, показали небольшой 50-часовой фильм в качестве звукового оформления сухого текста. Для лучшего проникновения в душу монахини судом были вызваны три ее воспитанницы с целью прямой демонстрации соблазнов и дальнейшего развенчивания оных. Труп, ты спишь, что ли?

— Нет, — открывая глаза, булькнул Штунмахер, — я весь внимание. То, что Вы говорите, Капитан, очень интересно. Так же интересно, как задирать юбки муравьям. Предварительно выдернув у них ножки, разумеется.

— Ну, так вот, — продолжил Капитан Немо, — когда список соблазнов подошел к концу, оказалось, что судить монахиню некому. Высочайшего Суда больше не существовало, так как Аккрон с Сатурна влюбился во вторую воспитанницу и увез ее на Карибы; Г-118 (справедливый робот) перегрелся от полученной информации, и в результате на 156 соблазне у него отказала вся система, в конце 208 соблазна он включил аварийную подачу эфедрина, схватил третью воспитанницу и немедля перешел в седьмое измерение. Угадай, труп, кто был третьим членом Высочайшего Суда?

— А? — вздрогнул Штунмахер. — Кто мудак? Кто?

— Я, — гордо ответил Капитан Немо.

— Да нет, что Вы! — горячо забулькал Штунмахер. — Вы не мудак!

— А кто сказал, что я мудак? — с интересом спросил Властелин Всей Воды. — Я был третьим членом Высочайшего Суда, и я был ослеплен красотой первой воспитанницы. Я попался, словно мальчишка, купивший «Playboy» и не обнаруживший там картинок, словно медведь, вместо меда съевший чупа-чупс, словно летчик…

— Не надо про летчика! — взмолился Штунмахер. — Эта песня скоро полезет у меня из задницы! За всю свою недолгую и уже закончившуюся жизнь я знал только одного человека, у которого эта прекрасная мелодия не лезла из задницы. Человека этого звали Анна Каренина-Млекова.

— Не может быть! — пророкотал Капитан Немо. И процитировал следующие строки:

Ты крепко обнимаешь мои ноги

К груди моей прижавшись головой

А я стою, как прежде, на пороге

Ведь ты мешаешь мне пройти домой

— Да, — сказал Штунмахер, — это из цикла «У ног моих валялся Нострадамус».

— Я должен владеть этой женщиной! — заорал Капитан Немо, и вода вокруг него стала коричневой.

Принюхавшись, Штунмахер решил, что и запах у воды стал коричневым.

— Sorry, — потупившись, пробормотал Владыка Всей Воды, — нервы ни к черту. Вперед, за Анной!

— А как же первая воспитанница, — спросил Штунмахер, — поматросил и бросил?

Капитан Немо махнул рукой в сторону Василисы Зинаидиной и, нагнувшись к штунмахерову уху, сказал дословно следующее: — Когда твоя возлюбленная где ни попадя начинает метать икру, это значит, что твой конь застоялся в седле. А раз так — пора в путь!

— По коням! — раздался чей-то голос.

***

И Штунмахер был мгновенно отправлен на сушу с суточным пайком водорослей и новым водяным противогазом, предохраняющим легкие от попадания в них воздуха.

Да и выглядел Штунмахер непривычно. Три мертвых рыбака у лунок — живой тому пример.

История № 9. «Сделал дело — делай следующее»

Всем известно, что русские произошли от славян, от всяких кривичей, вятичей и т. п. Но мало кому известно, что эстонцы ведут свою родословную от китайцев, а итальянцы (именно — сицилийцы) вообще бывшие негры. Евреи, скорее всего, это часть арабов, немцы — выходцы из Африки, а самой древней народностью являются инопланетяне, имевшие на Земле в качестве перевалочной базы Атлантиду.

***

Варфоломей Индигов считал, что он прямой потомок атлантов. Но так как доказательств у него не было, то и денег за это ему не полагалось. Потому-то Индигов и пошел работать в среднюю школу учителем английского языка.

— My name, — сказал на первом уроке Индигов, — is Bartolomeo. Understand?

Дети закивали головами.

— I'm your new teacher, — прорычал Индигов, — and you are my new students! Well?

Дети опять закивали.

— Attention! — проревел Индигов. — You, come to me!

Худой очкарик поднялся и медленно зашагал к Варфоломею.

— What's your name? — спросил Индигов.

Очкарик молчал.

— What's your name, boy? — повторил Индигов.

Мальчик шмыгнул носом, протер очки и зазвенел в кармане мелочью. Последнее Индигова зацепило больше всего.

— Fuck! — заорал Варфоломей. — Yor name, how? Bitch! Fuck! Shit, tell me your name! Fuck! Suck on the beach! Shit!

Очкарик молчал, как попугай, съевший язык за завтраком.

— Motherfucker, — сказал Индигов и пошел за зарплатой.

Денег ему не дали, и вообще выгнали с помощью метлы, завхоза и трех старшеклассников. Потом Варфоломей Индигов узнал, что школа, в которой он пытался работать, была построена специально для глухонемых. То есть тот рухнувший в обморок очкарик не издевался над Индиговым, а, скорее, наоборот. И если бы несчастный мальчишка, падая, не размозжил себе голову, Индигов обязательно навестил бы его в больнице. Но глухонемой юноша голову таки размозжил. На Варфоломея Индигова завели дело с пометкой «Top Secret». В деле был всего один лист, посередине которого синела размашистая надпись:

«Дело № 328 бис»

Ниже было старательно выведено:

«Исходя из всего вышеперечисленного, я считаю, что мерой наказания для В. П. Индигова должна быть установлена казнь через повешение на веревке, выпускаемой фабрикой «Светоч».

Следователь Бобров»

Под подписью следователя виднелась полустертая карандашная пометка:

«Не забыть позвонить Анне и венерологу».

В самом конце листа стояли печать и чей-то бойкий росчерк: «Подтверждаю!». Но «Подтверждаю!» было зачеркнуто, а сверху коряво выведено: «Необходимо проверить». Последняя надпись тоже была зачеркнута, но сверху ничего написано не было. И, наконец, через весь лист наискосок губной помадой было начертано: «Бобров! Ты где?».

***

Если бы Бобров мог ответить, то он ответил бы: «В гостях». Но так как он и вправду находился в гостях, то он и не знал, что у него на работе кто-то интересуется его собственным местонахождением. А в гостях он был у романиста Хватова. Бобров собирал компромат на Варфоломея Индигова. Вначале следователь еще пытался что-то записывать, но через два часа плюнул на это дело и подарил блокнот Анне Карениной-Млековой. Поэтесса обрадовалась и тотчас начала сочинять стих под названием «Он раздел меня в 13-м трамвае». А Бобров тупо пил дармовую водку, слушая все новые и новые истории об извращенце Индигове. Случай с глухонемым мальчиком представлялся теперь невинной шалостью малолетнего карапуза. Бобров складывал в уме сроки, которые Варфоломей Индигов уже заработал. У следователя получалось, что этот отщепенец-садист выйдет из-за решетки на следующий год после того, как погаснет Солнце. Если, конечно, останется жив после 153 высших мер. Бобров грязно выругался.

— Не волнуйтесь, — тронула его за плечо Анна Каренина-Млекова, — хотите, я прочту Вам мою новую поэму «Диван и раскладушка»?

— Будьте добры, — истерически выкрикнул Бобров, — читайте, пожалуйста, мне!

Поэтесса выпятила грудь, выбив из рук Хватова стакан коньяка, и начала читать:

Что диван, что раскладушка

Что тахта, и что кровать

Что матрас, и что подушка

Говорила в детстве мать

Все едино, что перина

Что ковер, что венский стул

Говорила мне Галина

Не спастися от акул

Что Геннадий, что Евгений

Что Матвей, и что Кирилл

Сотни, тысячи растлений

Для тебя мир накопил!

Сзади, спереди и сбоку

Стоя, сидя и вися

Быстро, медленно, с наскоку

Все туда, где есть сисЯ…

— СисЯ? — удивился романист Хватов. — То есть как это — «сисЯ»? Вовсе не сисЯ…

— Оскорблять женщину не позволю, — заорал вдрызг пьяный Бобров, — еще какая сисЯ! Ого какая СисЯ! Всем СисЯм СисЯ!

***

Возник очередной литературный спор. Боброва били всем домом: романист Хватов, его старший брат Валентин, вновь приехавший из Сибири, на этот раз узнать, все ли в порядке у него с желудком, проснувшийся и от того злой барабанщик, и девочка Таня, уставшая от постоянного тления и обрадовавшаяся новому для себя занятию. Лишь Анна Каренина-Млекова не принимала участия в Вифлеемском избиении, а сидела тихо у окна и романтически глядела на мелодраматический закат. Слезы печального счастья катились по ее все еще молодому лицу и падали в ложбинку меж ее все еще высоких грудей. Поэтессе виделся неясный образ чудесного принца, ждущего где-то за горизонтом и плачущего где-то по вечерам, глядя на точно такой же закат. Образ становился четче, Анна Каренина-Млекова почувствовала, что еще немного — и она увидит его.

***

И она его увидела. За оконным стеклом прямо напротив нее висел недавно утопший Штунмахер и жевал водоросли. Изо рта у призрака торчала прозрачная трубка, по которой, судя по всему, бежала, весело журча, речная водичка. Поэтессе одно за другим вспомнились все события ее литературной жизни: пьянки, дебоши, оргии, разгулы, беспутство, отдельно случай из раннего детства, когда она, двенадцатилетняя девочка, сочинила свое первое стихотворение. Речь в нем шла о бедной, но доброй девушке, в которую влюбляется богатый, но злой юноша. Девушка соглашается стать его женой при условии, что он купит очень дорогое лекарство для одного бедного, но злого юноши, в которого как раз влюблена главная героиня. Богатый, но злой дает согласие, но, женившись на бедной и доброй девушке, не только не покупает лекарство ее бедному, но злому возлюбленному, но даже выгоняет его из страны. Тогда бедная, но добрая девушка удаляется в башню и ничего не ест, то бишь объявляет голодовку. Узнав об этом, богатый, но злой решает выполнить свое обещание и покупает очень дорогое лекарство для бедного и злого. Но, оказывается, что бедный и злой юноша, не зная о том, что муж бедной, но доброй девушки купил ему очень дорогое лекарство, пробирается тайком во дворец и в поединке убивает богатого, но злого. Падая, богатый и злой юноша разбивает склянку с очень дорогим лекарством, и бедный, но злой победитель чувствует приближение своего конца. Из последних сил он добирается до башни и видит на полу бедную, но добрую девушку, умершую пять минут назад от истощения. Бедный, но злой юноша испускает последний вопль и замертво падает рядом с главной героиней. Величие момента поддерживают заунывно-протяжные вопли диких зверей из ближайшего леса.

***

— Штунмахер, — прошептала Анна Каренина-Млекова, — ты же умер… Зачем же вновь ты мучаешь меня? Исчезни! Сгинь!

— Сама сгинь, — сказал в ответ Штунмахер и попытался открыть окно, чтобы схватить поэтессу и утащить несчастную на дно.

— Ты невестою будешь, — хрипел Штунмахер, — женою Немо станешь! Такая честь!

— Ах, лучше смерть! — воскликнула креолка и, вздрогнув, вправду умерла.

На этом душераздирающем моменте мы заканчиваем девятую историю, а вместе с ней и первую часть «Истории Подонков».

***

Во второй части мы с Божьей Помощью попытаемся умертвить остальных героев повествования. А пока, после небольшой паузы, сообщаем, что Анна Каренина-Млекова в дохлом состоянии была доставлена на дно, где Владыка Всей Воды Капитан Немо с помощью своего волшебного прибора воскресил поэтессу и сделал ее своей любимой женой. Василиса Зинаидина оказалась в опале среди своей икры. Штунмахер же запил, и моллюски в руководстве водоема были серьезно обеспокоены понижением уровня воды до критической отметки.

P. S. На могиле поэта-лирика Браудиса всегда цветут цветы. А сам он живет у Хайкиной, хотя дома у него есть жена.

Оглавление