«Когда Бабуля...»

Мы сколько раз уже говорили: «Когда Бабуля умрет…» Именно так и говорили: «Пока у нас все по-старому. Но когда Бабуля умрет…» Когда Бабуля умрет, мы возьмемся за ее комнату. Сдерем обои и выкрасим стены сплошь в белый цвет. Нет, в ярко-розовый. Или в ярко-зеленый. В кремовый. Когда Бабуля умрет, ее тумбочку порубим на дрова. И всю остальную рухлядь тоже, во-во, прямо топором и в щепки. Для своих лет Бабуля еще вполне бодра, но когда она умрет, придется разбирать ее вещи. Все, что она напихала в ящик своей тумбочки. Вплоть до крестильного чепчика. Когда Бабуля умрет, мы — знаешь что сделаем? — выбросим все подряд, не глядя, а то прямо тошнит, как увидишь все эти старые тряпки на вешалках. Когда Бабуля умрет, ничего не поделаешь, придется очистить комнату, выкинуть ее барахло и даже не перебирать, чего зря время тратить, вывалить все чохом в мусорку, и баста. Конечно, ее комнату придется отремонтировать. Представляешь, когда она скончается, сколько это будет работы — все обновлять. Сменить палас, положить другой паркет — например ясеневый, он лучше прочих, — а на стену повесить картину, что-нибудь красочное, веселенькое. В общем, как только Бабуля умрет, ты ж понимаешь, у нас начнется новая жизнь, все изменится, начнем готовить всякие экзотические штучки, которые палочками едят, а мясо наконец-то будет только с кровью. И вот еще что я думаю: в тот день, когда она скончается, хорошо бы усыпить собаку, ее игрушки выбросить, а галеты раскрошить на лужайке. Для дроздов, пусть клюют. Но, знаешь, мне кажется, лучше все сплошь выкрасить в зеленое — стены, двери, окна. Вот тогда комнатка получится что надо, в ней можно устроить будуар, гостиную, а то и приспособить под гладильную. А уж если перегородку снести, вообще образуется огромное пространство, настоящий холл. Только не надейся, что, когда Бабуля уйдет от нас, мы сразу начнем шиковать — сперва нужно прикинуть, во сколько нам станут похороны.

Потом купим новую машину. Дождемся, когда Бабуля умрет, и тут же срубим яблоню, она совсем захирела, мне уже осточертело каждый год опрыскивать да окуривать ее. О Господи, как сразу пусто станет, и в кресле никто не будет сидеть; кстати, боюсь, что со временем придется его кому-нибудь отдать, из сиденья снизу волос так и лезет. Как только Бабуля умрет, придется все отмыть или лучше… ну да, лучше просто побелить стены, будет чистенько и светло. Ох, и кавардак же начнется, когда Бабуля уйдет от нас… зато сколько свободного места сразу!.. Ее цацки оставим себе, не то чтоб они дорого стоили, но просто в память о ней. А до чего ж красиво получится, если на окна повесить другие занавески, не такие плотные, понимаешь? И если вон там пробить стену, то можно устроить прихожую, и будет, наконец, куда вешать куртки и складывать обувь. А вот там сделать лесенку в три ступеньки и проложить дорожку в сад; знаешь, мне всегда хотелось иметь небольшой водоем, к примеру, биологически чистый прудик. А вот я мечтаю, когда Бабуля умрет, устроить вторую ванную — для гостей, чтобы не натыкаться на них по утрам, когда они выходят из туалета, а то прямо неудобно. Кстати, можно съездить в Италию и разведать там насчет кафеля: у них всегда шикарный ассортимент, да и цены не то чтоб неподъемные. А потом пообедать в Болонье. Можно съездить туда на выходные, даже на самолете слетать, и так каждую неделю, а иногда, чем черт не шутит, и понедельник прихватить, за свой счет. Конечно, нам и здесь неплохо, но, когда Бабули не станет и в квартире будет просторнее, тогда уж заживем в свое удовольствие. А вообще-то, я вот как думаю: когда мы ее потеряем, не это ли самый подходящий момент, чтоб уехать, уехать эдак на годик, а то и на подольше, прожить где-нибудь несколько лет, повидать наконец-то новые края, расширить, так сказать, свой кругозор; после такого всегда возвращаешься другим человеком, возвращаешься и толком даже не понимаешь, откуда ты и куда, чувствуешь себя гостем на родине. Ох уж эта Бабуля, зажилась она на белом свете! Если мне суждено вот так же кончать свой век, я предпочту сделать себе смертельный укол; если я вот так же слягу навсегда, лучше уж пустить себе пулю в лоб; вот что: я прямо сейчас напишу распоряжение, чтобы меня убили, если я уподоблюсь Бабуле; гляди, куда я его кладу, я его вот сюда кладу, запомни! А по обе стороны окна неплохо бы поставить два больших цветочных горшка, и посадить пару оливковых деревьев… нет, пару лимонных, и собирать урожай; в самом деле, давай сделаем из комнаты оранжерею, застеклим стены и устроим зимний сад; там можно будет курить, и не придется бегать с сигаретой на балкон, где вечно схватываешь насморк. Еще можно посадить помидоры. А мне эта комната видится сплошь желтой: скатерки с провансальским рисунком, эдакий кусочек юга, верно? — он будет согревать душу зимой, в холода, и напоминать о Провансе, — верно? — если вдруг захандрим. Или нет, лучше большие кувшины, типа амфоры, по обе стороны двери, а внутри сплошные теплые тона, керамика всякая, одна-две лампы в углу, и можно будет полеживать на кушетке, — вспомни жену Наполеона![1] — в общем, такое уютное местечко, где приятно помечтать, милое дело. А я вот что предлагаю, как только комната освободится: у нас же нет гаража, так может, это как раз подходящий случай полностью снести перегородку, поставить машину под крышу, а рядом верстак для всяких поделок и стойку для лыж. Когда Бабуля умрет, ты уж мне поверь, мы сами удивимся, до чего она просторная, эта комната, сейчас никак не скажешь, но стоит выбросить весь хлам, как там будет вчетверо больше места, просто сейчас Бабулины цветы под окнами съедают весь свет. Н-да, когда Бабуля умрет, ты увидишь, какую она задаст нам работенку; я думаю, придется вызывать мусорный фургон, другого выхода нет, разве что увезти все ее вещи в багажнике нашей машины; заметь, это вполне реально, благо все равно купим новую. Когда Бабуля умрет… когда Бабуля умрет… когда Бабуля умрет, у нас свободного времени будет навалом. Сможем, наконец, спортом заняться. Знаешь, когда Бабули не станет, мы с тобой сразу поздоровеем, потому что сможем плавать вволю и бегать по утрам; вдобавок, у нас будет свой салат: ведь когда мы сделаем что положено и собака перестанет бегать по газону, его можно вскопать под огород, мы ведь давно этого хотели. И вообще, когда Бабуля отдаст Богу душу, давай разведем целый сад с огородом, яблоню эту дурацкую спилим, наймем кого-нибудь пень выкорчевать и станем выращивать овощи, тогда уж точно оздоровимся, а еще можно поставить в Бабулину комнату велотренажеры и по вечерам заниматься фитнесом. Или — чего уж мелочиться! — давай выроем на этом месте бассейн и будем плавать там каждое утро. Начнем с людьми общаться, гудеть по ночам, короче, жить в свое удовольствие; я думаю, вот так, шаг за шагом, дойдем до того, что купим гриль для барбекю и будем беситься на лужайке, как ненормальные, хоть каждый вечер. Слушай-ка, что мне пришло в голову: давай после Бабулиной кончины заведем себе хобби, времени-то у нас будет хоть отбавляй; я даже планирую, после того как… обустроить в ее комнате мастерскую и заняться ручным трудом; у меня еще такая идея: вот он — удобный случай сменить наконец профессию, я давненько на эту тему размышляю, да-да, именно так; правда, иной раз меня сомнение берет: когда Бабуля преставится, хватит ли у меня решимости уволиться и завести собственное дело? Но, знаешь, в принципе, это вполне реально — заняться своим бизнесом, а на выручку соорудить пристройку в саду. Но я не считаю, что сауна так уж необходима. Досадно, конечно, что приходится ждать ухода Бабули, чтобы завести ребенка, но при ней такое просто исключено; хотя, вообще-то, если дело затянется, всегда можно смотаться в Голландию, у них делают искусственное осеменение, так вот, когда Бабули не станет, тогда-то детишек и заделаем, это будет лучше и для малышей, им достанется больше родительского времени и внимания — ну, ты понимаешь, на что я намекаю. Потому что сейчас разве мы сможем научить их плавать, говорить, кататься на коньках, ходить, вот позже — это пожалуйста, и мы, конечно, повезем их в Лондон, чтобы они там свободно заспикали по-английски, это мы сейчас, пока Бабуля жива, сидим тут как пришитые. Бабуля. Бабуля. Бабуля еще не умерла, но дай только срок — в тот день, когда это произойдет, мы облачимся в одежду, которую никогда не вынимаем из шкафа, в парадную одежду, такую каждый день не носят, так что она совсем новенькая, новее не бывает. У меня тут еще одна мыслишка родилась: хорошо бы воспользоваться случаем и надстроить ту часть дома; стройка, конечно, вещь хлопотная, но раз уж Бабуля отойдет, плевать на все, зато возведем второй этаж над ее комнатой, и этот мезонин сдадим какому-нибудь студентику, вот тебе и постоянный доход; тогда нам уж точно больше не придется вкалывать с утра до ночи; может, даже снова пойдем учиться; культура — это не пустяк, это важно; это мы сейчас, пока суд да дело, должны ишачить; я знаю, будет очень грустно, когда Бабуле придет конец, но после этого все переменится, жизнь пойдет совсем другим курсом; кстати, почему бы не возвести два мезонина вместо одного и пустить двух жильцов-студентов — поимеем двойной доход и обеспечим себе приличное существование; или, еще лучше, две комнатки наверху и две внизу, плюс микроволновки, чтобы еду разогревать; как видишь, нам будет чем заняться, в нашей жизни не все так плохо, главное, когда Бабуля… когда Бабулю похоронят, нам больше не придется сидеть друг у друга на голове. У каждого из нас будет свой заповедный уголок, и мы уж точно перестанем собачиться, опять станем милыми и любезными, это сейчас мы поднадоели друг другу из-за тесноты, но вот, если сделать две ванные комнаты, будет совсем другой коленкор, и, может, нам даже опять захочется опять… ну, ты понимаешь, — как только Бабуля угаснет, наверняка захочется опять… — это вроде оттепели после холодной зимы, возьмемся за руки и начнем снова радоваться жизни. И разгуляемся вовсю! Да, и насчет кошек: когда Бабуля и усыпленная собака воссоединятся на том свете, я уверен, что нам удастся отучить их шляться по улицам, и они будут мирно спать в собачьей конуре. Бабуля, конечно, еще не скоро протянет ноги, здоровье у нее крепкое, но кто знает, иногда судьба подкидывает такие сюрпризы… я вот что скажу: если у Бабули хоть разок забарахлит мотор, конец может наступить очень быстро, поверь мне, буквально в один миг — раз, и нет человека, вот и Бабуля… вот и Бабуля… ах, Бабулечка — когда она начнет угасать, нам будет нелегко, зато после мы уж развернемся, вот увидишь, мы многое свершим; меня совсем не удивляет, что мы живем, как отшельники, — так уж сложилось, но, если в один прекрасный день Бабуля протянет ноги, мы сразу встрепенемся, мы такое устроим, что небу жарко станет!.. ну а пока ничего не попишешь, это наша Бабуля, это Бабуля, Бабуля тормозит все дело, но в тот день, когда ее уложат в гроб, у тебя сразу вырастут крылья за спиной; когда Бабуля умрет, мы, конечно, всплакнем, но насчет крыльев даже не сомневайся, они развернутся и унесут нас к новой жизни, и с хворями будет навсегда покончено; никаких болячек и походов к докторам. Потому что Бабуля, став покойницей, избавит нас от всех забот. Я тебе больше скажу: сигареты, выпивка — с этим мы тоже завяжем окончательно и бесповоротно. Когда Бабуля даст дуба, нам сразу полегчает; ты только представь себе — в этом доме, где повернуться негде, нам вдруг перепадет ее комната, можно сказать, с неба свалится. И вот я думаю: если мы захотим, можно даже не обставлять ее, а так и оставить пустой, без мебели, то-то будет потеха: весь дом набит под завязку, а она стоит пустехонькая; в общем, такое место, куда можно просто войти и ощутить, что ты способен двигаться, способен дышать, а не только пережевывать свои мысли. Как только Бабуля ляжет в сырую землю, можно будет спокойно ходить по ней; как только ее опустят в могилу, мы уж повеселимся. Но нужно заранее составить четкий план: освободить комнату и взяться за переделки: первым делом избавиться от мебели и барахла, а потом уж спокойно обдумать, как и что, перекрасить стены — насчет цвета решим после, когда там станет посветлее. Спешить некуда; прикинем не торопясь, что именно мы хотим сделать, когда Бабуля… а знаешь, у меня идея — только не подумай, что меня понесло: мы ведь часто мечтали завести домработницу, вот и поселили бы ее в этой комнате, обустроили бы ее простенько, без затей, а еще можно соорудить перегородку, чтоб держать за ней стол и бельевой шкаф, с этой стороны поставить телик, с той — кровать домработницы, и тогда наши рубашки будут всегда аккуратно сложены, а про пылесос мы навеки забудем, где он вообще стоит. Когда Бабуля испустит дух, мы наконец вздохнем свободно, вышвырнем все ее манатки прямо из окна на лужайку и заплатим этим… папуасам, чтобы взяли их в свои мозолистые руки и отволокли на помойку. Пусть уносят, я им даже приплачу, ей-богу! Да, Бабуле ведь все равно суждено когда-то уйти из жизни, и если этот день еще не настал, то имеем же мы право хотя бы помечтать; в данный момент она занимает все наши мысли, но как только она преставится, мы начнем думать о другом, задаваться другими вопросами; перед нами словно двери тюрьмы распахнутся, мы увидим свет, и в голове забродят всякие идеи; сейчас-то, конечно, нам нечего сказать, но уж тогда-то мы заговорим, ох как мы заговорим — связки в горле завибрируют вовсю, языки развяжутся и замолотят по нёбу и передним зубам; дай только срок, мы так разговоримся, что не остановишь, а чего не успеем сказать, то выплеснем на бумагу, понапишем книг и выложим все, что накопилось в душе. Вот увидишь, как нам полегчает в тот день, когда Бабуля умрет: мы словно глотнем свежего воздуха, вырвемся на волю; ты даже представить себе не можешь, что это такое — сказать себе: Бабули нет больше в ее комнате, и в один прекрасный день так и будет, и в этот день, да, в этот самый день, когда к Бабуле придет смерть, мы наденем на нее самый красивый ее передник, руки обмотаем четками, челюсть подвяжем веревочкой, а потом нарежем для нее цветов, тех, что торчат под ее окном, и покроем ими ее смертное ложе, и будем читать над ней молитвы, но зато, когда ее вынесут из дома, когда над ней вырастет могильный холмик, ты поймешь, что это значит — Вздохнуть Свободно. Ты узнаешь, что значит Жить… да, кстати, вот какое соображение мне пришло в голову: давай перерабатывать отбросы в компост, ведь у нас будет огород, а вон там, подальше, компостная яма, и вообще, настало время подумать об окружающем мире, давно пора было, но какая уж тут сознательность с этой Бабулей: одних памперсов сколько на помойку снесешь, и ночник зажигай перед сном, а использованные шприцы, а все эти термометры, бутылочки для сока, собачьи консервы — хочешь не хочешь, а покупай; приемник сколько батареек изводит, телик не гаснет круглые сутки, миксер для пюре тарахтит без умолку, а у Бабули сердечный стимулятор и еще какая-то пикалка, и каждый божий день подай ей банан, а бананы, между прочим, на юге растут, и их доставляют самолетами с другого конца света, вот так, ради Бабули, расходуется тоннами керосин, Бабуля глотает лекарства килограммами, Бабуля ставит на уши всю нашу промышленность, а в результате гибнут животные; ох, Бабуля, когда ты умрешь, мы сразу наладим систему переработки отходов, стимулятор вернем докторам, бумаги разберем, и вот еще что не забыть бы: твой халат, Бабуля, мы не будем сжигать вместе с остальным тряпьем, он из синтетики, а дым от горящей синтетики вреден для озонового слоя. Бабуля, если ты когда-нибудь исчезнешь навсегда, наша жизнь сразу встанет на нормальные рельсы, мы вскопаем огород, разведем кур, по воскресеньям начнем ходить на выборы, а то еще и в церковь; да, наши души очерствели, но это только оттого, что им не хватает живительных соков; потерпи, Господи, когда Бабуля отдаст концы, Ты увидишь: мы возродимся, мы сходим к кюре, у меня есть один на примете, он чернокожий, он проповедует Евангелие, он сможет наставить нас на путь истинный, его и понимать-то необязательно, просто сиди да слушай, но, пока Бабуля держится за жизнь, нам даже некогда подумать о душе, нет нам покоя на этой земле; скажи, Бабуля, когда же ты наконец сойдешь в могилу, неужели так трудно взять и перекинуться, долго ты еще будешь собираться на кладбище, нам уже не терпится повидать далекие края, а мы все ждем, скоро ли по тебе прозвонит колокол[2], ведь где-то есть Африка, есть самолеты, а ты нас держишь на привязи, когда это так легко — откинуть коньки. Бабуля. Бабуля. Бабуля, если бы ты согласилась уйти, мы бы тоже смогли уехать. Увы, пока делать нечего, кроме как строить воздушные замки. И думать в первую очередь о комнате. Когда Бабуля умрет, мы тут же опростаем все ее ящики, вызовем грузчиков, пусть запакуют ее барахло в коробки, авось, не надорвутся, они привычные; хотя… чего там паковать, свалить все в кучу, увезти подальше да выбросить. И тогда мы рванем в Пекин — на целый год. Попробуем их китайскую еду и запросто выучим китайский, ведь мы уже выбросим все заботы из головы. Да, вот еще что я хочу сказать: боюсь, мы скоро Бабулю забудем; сейчас-то она тут, у нас под боком, а вот когда прикажет долго жить, мы уже и вспомнить не сможем ее лицо, ее фигуру, ее запах и цвет глаз, все это канет в небытие, потому что нам тогда уже будет не до того, мы загуляем вовсю, дым коромыслом. Когда Бабуля умрет, даже газонокосилка и та лучше заработает. И наконец-то сможем ходить в парикмахерскую, волосы в порядок приводить. Ты только подумай, как часто мы, лежа в постели, строим планы на будущее, когда Бабуля покончит счеты с жизнью; у нас уже этих планов вагон и маленькая тележка, и, как только это случится, они все так и вырвутся наружу. Первое, что сделаем, когда Бабулю упрячут в ящик, это загоним вон ту жуткую вазочку, но, пока Бабуля жива-живехонька, об этом и мечтать нечего; зато в тот день, когда она начнет помаленьку сдавать позиции, ты сразу почувствуешь, как мы оба помолодеем — дряблая кожа натянется, морщины разгладятся, мешки под глазами рассосутся, как их и не бывало, и радость буквально брызнет из нас фонтаном по случаю того, что Бабуля, Бабуля, Бабуля собралась нас покинуть, да и почему бы не порадоваться — конечно, смеяться как-то не с руки, но в целом это вполне отрадное событие, ногам не терпится пуститься в пляс, сейчас-то им не до танцев, сейчас мы сидим тут, как приклеенные, но в тот день, когда Бабуля преставится, мы невольно заулыбаемся, и в наших жилах забурлит свежая кровь, и мускулы окрепнут, и я не постыжусь сказать, что наступила эра возрождения. Да, по сути дела, это очень бодрит — представлять Бабулю в могилке, не давать остыть надежде. Вначале вот что, перечисляю по пунктам: Бабуля отойдет в лучший мир, и у нас словно камень с души свалится. Затем звоним в похоронное бюро, потом читаем молитвы, решаем, кто закроет ей глаза, а кто вложит четки в руки, вот и все, дальше нам делать нечего; как ты считаешь, нам не страшно будет смотреть друг на друга, прижиматься друг к другу перед Бабулей, усыпанной цветами; я-то думаю, побродим-побродим, да и не удержимся, схватимся за руки, и будь что будет, начнем миловаться — сейчас-то нам не до того. Когда Бабуля сойдет со сцены, мы выйдем за порог. Пройдем по газону. Возможно, даже доберемся до почтового ящика. Когда Бабуля умрет, отодвинем мебель и заглянем во все углы, сменим лампочки, распакуем подарки. Вырубим чертов телик. Сможем выключать радио, если песенки будут совсем уж идиотскими. Подберем с пола все, что валяется, починим все, что шатается, выбросим все, что зачерствело или заплесневело. Польем цветы в горшках и фикус в кадке — смотри, совсем зачах, бедный, вон земля вся растрескалась. Когда Бабуля умрет, с бездельем будет покончено. Начнем клеить марки на письма. Закрывать рот рукой при зевке. Находить потерянный пульт от телика. Когда Бабуля умрет, начнем вставать. Начнем ходить, двигаться, бороться с трудностями, работать. Когда Бабуля умрет, наши руки начнут подниматься, наши локти — сгибаться, а пальцы — один или вся пятерня — снова научатся отгонять мух с лица. Как только Бабулю предадут земле, сможем почесать там, где чешется. Сможем показать врачу любой пупырышек под кожей, будь он размером с зернышко, с горошину, с орех, с личи, с небольшой мандарин, да хоть с грейпфрут или с арбуз. Когда Бабуля умрет, наши клетки начнут обновляться, ногти и волосы — расти, а грязь — скапливаться между пальцами ног. И секунды будут сбиваться в часы и в недели, вместо того чтобы падать по одной, разлетаясь вдребезги. В один прекрасный день мы найдем Бабулю мертвой, и это случится здесь, и мы будем дышать тем же воздухом, и ни чуточки не изменимся, вот только там, где она лежала, образуется пустота, место, освобожденное для наших жизней; когда она решит покинуть сей бренный мир, мы сядем у ее изголовья и будем следить за ее лицом, которое запечатлеет наступление нашего времени — оно обнаружится на ее шее, под ушами, проглянет в морщинах, остановит взгляд, сомкнет губы и вдруг, внезапно, хлынет на нас, и мы с восторгом погрузимся в эту стихию, где уже нет места дыханию и стонам Бабули. Бабуля расстанется с жизнью, а наш жизненный путь усеют розы. Я тебе еще вот что скажу: все очень просто, и не нужно суетиться, а только помнить, что когда-нибудь это произойдет, и оставить будущее в покое, хотя иногда я себя спрашиваю, куда оно запропастилось, это будущее, и почему так тянет с приходом; боюсь, что чем позже, тем меньше у нас шансов осуществить все планы, когда это случится, когда Бабуля… ну, ты знаешь, о чем я… когда Бабуля испустит дух; в общем, не стоит волноваться, в этот день — один поворот руля, и вот перед нами совсем другая дорога, где фрукты с деревьев сами в рот падают. Как только Бабуля захрипит в агонии, мы все увидим в ином свете. Весь мир будет у наших ног, снизу и сверху, справа и слева, на западе и на юге, мы вознесемся к звездам и будем смеяться вволю, и наши зубы засверкают ярче всех светил. Когда Бабуля даст дуба, конец нашим сомнениям и колебаниям — отныне у нас под ногами будет твердая почва, да что там почва — незыблемая скала! Когда Бабули не станет, надо сразу подключить удлинитель к пылесосу, чтобы почистить наконец салон машины. И телефон может звонить до посинения, никто нас не заставит снять трубку, если не захотим. Когда Бабуля умрет, можно будет наконец-то наладить все, что не ладится в этом доме. Приколотим плинтусы, подкрутим винты, смажем дверные петли, сменим замки, обновим весь дом, комнату за комнатой. Такие Бабули — они ведь в один миг не помирают, распад может длиться годами, но в какой-то день мы дотронемся до нее и заметим, что кожа постепенно холодеет, пальцы скрючиваются, глаза — да ты, наверно, видишь? — уже частично помутнели, простыня усеяна волосами, выпавшими с корнем, в общем, можно с полной уверенностью утверждать, что однажды это случится, и мы возродимся, и настанет утро цветастых юбок и темно-синих пиджаков с галстуками, не говоря уж о беленьких носочках, как на первом причастии, утро пышно цветущих садов, чудесное воскресное весеннее утро где-нибудь в апреле месяце, с синим небом, прозрачным воздухом и колокольным звоном; и мы пройдем по аллее, и каждому из нас положат облатки на розовый язык, очищенный от грешных слов, и наши сердца получат благую весть: ныне Бабуля преставилась, и свидетель тому — солнечный свет, да-да, когда Бабуля отправится к праотцам, свет вспыхнет так ярко, что можно будет ослепнуть, он озарит наши лица, и мы будем впитывать его всеми порами, и каждая жилочка наших согретых тел затрепещет, оттого что Бабуля, Бабуля, Бабуля уснула вечным сном, и теперь можно наслаждаться светом до полного экстаза. И колокол над нашими головами будет вызванивать только одно: Бабуля, Бабуля упокоилась, Бабуля почиет в мире. Ну-ка, дай сюда руки, я хочу прочесть по ним, через сколько времени Бабуля умрет. Ты уж поверь, в мире нет ничего бессмертного, деревья с самыми крепкими корнями и те когда-нибудь неизбежно засыхают, камни непрерывно куда-то сползают, моторы даже в самых надежных авто дают сбой, и вот запомни, что я тебе скажу: не может такого быть, чтобы одна наша Бабуля жила вечно, ей тоже суждено когда-то засохнуть, и суставы у нее заболят, и вены на ногах вздуются, посинеют и закупорятся, вот тогда-то и наступит на нашей улице праздник, с той минуты мы и обретем уверенность, на нас снизойдет благодать, и мы в один миг почувствуем себя людьми, и распрямимся во весь рост, и смело глянем в зеркало, ибо это будем мы — настоящие. Надо только помнить одно: как-нибудь утром все развалится, и мы не пойдем в школу, и больше не позволим лупить себя линейкой по пальцам, на деловые встречи наплюем с высокой колокольни, обойдутся и без нас, и перестанем вскакивать по воскресеньям ни свет ни заря, чтобы покататься на лыжах, и никаких докладов начальству, а по ночам — никаких кошмаров, в которых опаздываешь на поезда, проваливаешься на экзаменах, пишешь дурацкие резюме, комкаешь их и швыряешь в море, чтоб глаза не видели. Будильник пускай звонит, пока не лопнет. Таймер заведем, и пусть его верещит, пока не треснет. По твоей руке я вижу, что Бабуле осталось жить не больше пяти минут, если прибегнуть к обратному отсчету, это выльется в еще семь, нет, уже в шесть ударов сердца… ну-ка, дай я послушаю твое и определю, сколько точно продержится Бабуля. Странно, никаких ударов не слышу, вот и пойми, когда все кончится; а вдруг что-то в ней воспрянет, она встрепенется, и мы будем смирно сидеть, беспомощно сложив руки на коленях и шмыгая носом, потому что платки куда-то задевались, в ожидании ее конца, который наступит совсем незаметно: вот она еще здесь, а вот уже ее нет, щеки западают и темнеют, дыхание застопорилось в груди и выдоха не слышно, дело идет быстро, хотя и недостаточно быстро, и трудно засечь ту самую секунду, когда Бабуля начнет уходить, если вокруг все по-старому, дрозды клюют червей на лужайке, стрелки часов двигаются мерно, как всегда, однако внутри у Бабули процесс идет, медленно, но верно, набирая скорость, и ничто не может его остановить, поверь мне, это дело не сорвется, раз уж Бабуля начала умирать, ее ничто не остановит. И поскольку Бабулина жизнь висит на волоске, приходится устроить лагерь в ее комнате, расстелить одеяла на полу возле постели, не забыть приготовить сандвичи на тот день, когда Бабуля вознесется в небеса, словом, найдется, чем себя занять, пока она будет собираться в последний путь, у меня уже и книжка на этот случай припасена, кладу рядом. В тот момент, когда Бабуля отправится в рай, мы будем тут как тут и увидим все, можно сказать, из первого ряда. А как только она отойдет, все станет предельно просто: останется только скоблить, скоблить и скоблить, у нас в чулане полно моющих средств и новых резиновых перчаток; итак, сперва стираем пыль и сметаем паутину, потом моем и ополаскиваем, выплескивая воду, ведро за ведром, отдираем грязь щетками, стоя на коленях и думая не о том, что «здесь стояло… здесь было…», а о конкретной задаче: как собрать в тряпку и выжать всю эту черную жидкую гадость, которая литрами уйдет в сточную трубу и оттуда в землю, где в конце концов снова превратится в прозрачную воду. А мы опять встанем на ноги. Когда-нибудь мы встанем на ноги и увидим вокруг себя все новенькое, чистое, пахнущее мылом, и наши шаги звонко застучат по кафельным плиткам, и наши голоса зазвучат между пустыми стенами так гулко, что на них откликнется эхо, и комната покажется такой огромной, что в ней легко заблудиться. Знаешь, иногда мне вот что приходит в голову: давай сменим имена в тот вечер, когда Бабуля… просто нырнем в ванну и окрестимся, и станем другими людьми; когда Бабуля завершит свой жизненный путь, мы как бы родимся заново, воплотимся в идеал самих себя, а нынешние тяготы испарятся, как по взмаху волшебной палочки. Спи спокойно, Бабуля, приятных тебе снов, ты только сомкни веки и нынче же вечером увидишь чудесный сон, там твоя грудь расправится, как лопнувший бутон, и задышит свободно; спи и ничего не бойся, милая Бабуля, твоим мытарствам пришел конец, тебе больше не придется нервничать, глядя, как мы мечемся по дому в поисках пипетки для твоих капель; когда ты уснешь, Бабуля, мы станем спокойными, как дзен-буддисты; давай, Бабуля, сгони с лица эту судорожную гримасу, расслабь скрюченные кисти, наши руки готовы подхватить тебя, пока ты будешь прощаться с жизнью, ты не сомневайся, Бабуля, наши сердца полны любви, мы станем просто воплощением заботы, когда ты начнешь умирать у нас на руках, наши пальцы будут гладить твой лоб, наши ладони взмокнут от твоего пота, волосы мы тебе откинем назад и бережно расчешем, даже не нарушив твой сон, ты ровно ничего не почувствуешь, пока мы будем облачать тебя в чистую рубашку и набивать рот ватой, от тебя, Бабуля, требуется только одно: вообразить, что ты уходишь, держа под мышкой свою корзиночку с вязаньем, а уж мы займемся всем остальным; подумай о себе, постарайся собраться, это же так просто — взять и свернуть с жизненного пути, ты сама удивишься, до чего это просто, достаточно только сказать: «Хватит!» — и вот ты уже за поворотом; в конце концов, что такое материя в сравнении с духом?! Да, Бабуля, постарайся вообразить, что жизнь — это вязанье: еще одна спущенная петля, и нить выскользнет из твоих рук, а вскоре начнется новый день. Но нет, Бабулю вокруг пальца не обведешь, она так просто не уступит, она хочет сама выбрать свой последний год, и день, и час, она не желает прыгать через ступеньку, Бабуля упряма как мул, коему любые проклятия нипочем: встанет поперек дороги, и не сдвинешь его; и никто не знает, когда это случится, и почему это не случается, и с какой стати одних людей смерть забирает рано, а другие живут себе и живут веками, как заговоренные. Бабуля просто эгоистка, у нее одна забота — дышать подольше. Лежит себе в постели и горя не знает; вот скажи мне, что ее заботит, неужели она не может подумать о других?! — но нет, куда там, Бабуля думает только о своих памперсах, живет в замкнутом пространстве, день-деньской разглядывает свои руки, впадает в панику из-за складки на одеяле. Будь она простой занозой, ее бы выдернуть, и дело с концом. Ну ладно, давай рассуждать проще: когда-то день расплаты все же наступит, и Бабуля сыграет в ящик. И тут мы стряхнем с животов крошки от сандвичей, распрямимся, встанем на ноги и почувствуем, что головокружение стихло, и жесты сразу стали увереннее, и мысли в голове обрели четкость, и можно рвануть с места в карьер так, что мотор взревет; осторожней, я ударю по газам, и ты увидишь, как мы помчимся со скоростью две тысячи миль в час, и все можно будет наверстать; только обними меня покрепче, а то упадешь, нет, еще крепче, я хочу, чтобы твои руки сомкнулись у меня на талии, я хочу, чтобы они вросли в меня. Но давай вернемся к исходной точке: Бабуля лежит в постели, и мы за ней ухаживаем по первому разряду. Несем бессменную вахту у ее изголовья. Прочищаем ей уши, выстригаем волоски в носу, следим, чтобы она всегда была вовремя умыта и накормлена. И чтобы простыни у нее были в порядке. Мы сидим в четырех стенах, и у каждой из них два угла. Стены вокруг нас идеально прямые, потолок идеально ровный, за штукатуркой скрыты кирпичи и цемент, а над головой балки и черепица. Итак, на чем мы остановились? Ага, вот на чем: стены здесь крепкие, непробиваемые, наверняка с каркасами, которые при случае можно и разглядеть — в следующий раз, когда нажмешь на выключатель и свет загорится, не забудь разглядеть каркасы. Паркет грязноват — вот здесь пятно, а там подпалина, а тут, видно, кто-то пролил горячий кофе или еще что-нибудь едкое, и пианино закрыто, ну-ка, запиши: подумать о пианино, на нем нужно играть, чтобы не рассохлось; давай, пиши: молоточки застучат по струнам, и мы будем петь на разные голоса, и еще пиши: не мешает почаще усаживаться на кушетку, а то вон подушки вздулись — давненько мы их не приминали. Это ведь наш дом, это мы здесь живем, это мы сидим сиднем под этой люстрой, и так будет вечно, если только Бабуля не окажет любезность переселиться на кладбище; погоди-ка, вот еще что: держу пари, что под этим ковром лежат катышки помета, я давно его чую и все спрашиваю себя, уж не вернулась ли к нам мышка; а еще глянь на комод: видишь, как он косо стоит, не забыть бы поставить его прямо, когда Бабуля скапутится; и заодно напомни мне про этот ящик, нет, лучше дай я сразу внесу в список: задвигать ящик аккуратно, до конца. Как подумаю, что вся эта неподъемная масса давит на паркет, прямо дрожь берет — выдержит ли он? — ты тоже поглядывай там, в своем углу, и кричи, если пол даст трещину. Ой, смотри, Бабуля вроде бы шевельнулась; тебе не кажется, что это то самое?.. В книжках пишут, будто агония вызывает непроизвольные движения, смотри, смотри: похоже, ее веки окончательно сомкнулись; ох, только бы они не поднялись, я где-то читал, что белки глаз могут разлагаться под веками. Хотя… кто ее знает… вдруг она просто притворяется, а сама чувствует себя лучше не надо? Внимание! — Бабуля совершенно здорова, Бабуля лежит в своей постели, в чем мать родила, Бабуля — комедиантка, она устраивает свой спектакль каждый день; внимание! — занавес поднят, одеяло откидывается, перед публикой умирающая, ее веки поднимаются — неужели это голубое желе и впрямь способно улавливать свет? Нет, Бабуля, отбой, давай-ка выходи из образа, мы тебя раскусили, ты вообразила, будто можешь разлеживаться тут и устраивать представления — не тут-то было, хватит уже кашлять и плевать, надоело слушать твои стоны, прекрати раз и навсегда этот надсадный хрип и кончай придуриваться, мыто знаем, что твоя главная роль — это Покойница на смертном одре, со свечами в изголовье. На самом деле, я думаю, нужно бы посадить ряд лилий, если это случится летом; а бархатцы уже пересажены, они будут хорошо смотреться на альпийской горке; да, и напомни мне заказать хризантемы для высадки в горшках, белые и желтые, только не красные. Сколько же мы делаем для Бабули — о чем-то другом и подумать недосуг, только и заботы, что щупать ей пульс да прикидывать, какие цветы для нее срезать, когда она расстанется с жизнью. Ну, я-то могу поклясться, что в тот день, когда она отдаст концы, одним шампанским не обойтись; обещаю тебе устроить всем праздникам праздник — фейерверк, надгробную речь мэра, детский хор, аттракционы разные, короче, погуляем на славу в тот день, когда… ах, Бабуля, я так скажу: нам с тобой сильно не повезло, ты, видно, решила держаться до ста лет, но прошу тебя, Бабуля, не увлекайся круглыми цифрами, в конце жизни все они одинаковы, в этом деле победителей не бывает, зато мы тут днюем и ночуем у твоей постели, так что давай-ка, Бабуля, выбирай — либо двигаться в последний путь, либо навеки застрять в этой комнате, а ты только глянь, Бабуля, как здесь темно и мрачно, как все обветшало, ты ведь у нас девушка воспитанная, так докажи, что умеешь вовремя поднять паруса. Бабуля, тебе даже невдомек, какие проблемы ты нам создаешь, ты просто источник всех наших проблем, и вполне можно было бы вчинить тебе иск, нанять адвоката и заявить на суде, что ты, Бабуля, устроила нам ад на земле, и никто не сможет это опровергнуть. Мы поклянемся всеми святыми, что эта Бабуля просто бесчеловечна, что эта Бабуля отравила нам жизнь, что она нарушает естественный ход вещей и своими сатанинскими чарами добивается того, что годы идут, один за другим, и ничего не меняется, занавески на окнах как висели, так и висят, стрелки на циферблатах как шли по кругу, так и идут, время от времени издыхает батарейка, вдруг начинает тарахтеть мотор в холодильнике — ну, признайся: ты уже рассчитала, сколько минут он будет шуметь перед тем как затихнуть? — уймись, Бабуля, возьми с него пример, с этого холодильника — он то заходится, то примолкает, лампочки то горят, то тухнут, наши пальто со временем протираются до дыр, в окна тычутся бабочки, и, если их впустить, ты увидишь, как они подлетят к лампе и вмиг обуглятся и сгорят. Пойми, Бабуля, всему на свете приходит конец, все медленно движется к финишу, времена года сменяют друг друга, снег, дождь, солнце — всему свой черед, да и луна, показываясь из-за облаков, каждый раз выглядит по-новому; как бы тебе доходчивей объяснить, Бабуля: однажды ты рождаешься, растешь, а потом приходит время умереть, так давай же, собери свои манатки, сгреби в узелок все нажитое, сунь туда же свою бессмертную душу, стяни покрепче концы, вставь ногу в стремя, и пусть тебя умчат отсюда как можно дальше. Не плачь, Бабуля, ты же вознесешься в небеса, ты полетишь вместе с ветрами в высоту, туда, где парят птицы. Кстати о птичках, которые наведываются в наш сад: туда ведь тоже каждый день прилетают новые. Поэтому усвой раз и навсегда: однажды мы приходим в сей мир, а потом покидаем его, так зачем же упрямиться — люди рождаются, начинают жить, открывают для себя вселенную, идут по восходящей и, наконец, достигают вершины существования, с которой открывается великолепный вид, но вот уже пора потихонечку спускаться с нее, и дорога ведет все вниз и вниз, и жаль, что не успеваешь полюбоваться закатом; только шагай поосторожней, Бабуля, смотри, куда ставишь ноги, а лучше обопрись на нас, настал миг, когда ты все поймешь, когда ты убедишься, что это мы служим тебе, старушке, костылями. Ой, что это там звякнуло? — кажется, у меня пуговица оторвалась и укатилась под стулья; как только Бабуля остынет, возьмем за правило искать потерянное не откладывая. Бабуля… знаешь, мы ведь ее любили. Мы ее холили и лелеяли. Делали все возможное и невозможное. Если что, наизнанку бы вывернулись. Но это не понадобилось. И мы сидим в зале ожидания, мимо проносятся поезда — много поездов, и самолеты готовятся взлететь, однако Бабуля… куда это она делась, мы же все рассчитали заранее, мы уже сдали ее багаж и сунули паспорт ей в зубы. Как же мы ухаживали за нашей Бабулей, но теперь — баста! Теперь в расписании четко указано: отправление поезда Бабули, и я уже слышу свисток начальника вокзала; давай, поднимайся в свой вагон, Бабуля, и скатертью дорожка. Эх, если бы Бабуля могла вылезти из своего инвалидного кресла и поехать на общественном транспорте! Если бы она сбросила свои цепи и наконец сказала бы себе: все кончено! — и улеглась в гроб. Если бы наша Бабуля обладала, хоть чуточку, фантазией и вообразила себя Девой Марией, и вознеслась бы в небеса, и мы увидели бы у нее под юбкой… ну, ты даешь, открой глаза: там, под одеждой, всего лишь мумия в памперсах! И хватит терзаться: закон жизни гласит, что все на свете рано или поздно кончается, вон уже сколько миллиардов лежит под плитами, так что сиди спокойно на своем стульчике и на вот, полистай журнал, хотя он уже читан-перечитан тысячу раз. Господи Боже, у нее лицо порозовело, ой, никак она решила ожить, ой, боюсь, как бы она не пришла в себя и не открыла глаза! Учти, Бабуля, если ты решила уйти от смерти, дать задний ход — даже и не думай, в яслях тебе все равно не лежать, давай-ка, пописай последний раз в свой памперс и иди куда шла, мы-то прекрасно помним, откуда ты явилась, мы все твои песни наизусть знаем, и они нас ни капельки не колышут. Хватит, Бабуля, сейчас мы уберем громоотвод, сосчитаем до десяти — и твой мозг выключится, потом до пяти — и ты выдернешь штепсель, до трех — и ты погасишь свет, потом до одного — и этого будет вполне достаточно, чтобы уйти, теперь ты можешь покинуть нас в любую минуту, мы питаем к тебе искреннюю симпатию, мы горюем о тебе, Бабуля, мы заверяем тебя в самых теплых своих чувствах и обещаем чтить память нашей дорогой усопшей. С этого момента наши отношения станут официальными: твой счет оплачен, мы больше ничего тебе не должны; смотри, как мы сразу потеряли интерес к твоей особе и разглядываем обои; а если задрали головы, то вовсе не для того, чтобы полюбоваться люстрой, а чтобы показать тебе, что на твое тело нам уже начхать. Нам уже не усидеть на стульях, наши мысли уже далеко отсюда, они прочесывают окрестности в поисках — правда, тщетных — чего-нибудь живого и бодрящего. Если бы ты оборвала нить своей жизни, мы бы тут же нашли себе занятия, перед нами открылось бы столько возможностей, но, пока ты упираешься, как можно требовать от нас, чтобы наши руки удержали хотя бы кейс с деловыми бумагами?! Бабуля, мы совсем не против стать взрослыми, но ты лежишь вот тут, и умираешь, и никак не умрешь, а мы буквально врастаем в пол у твоего изголовья, где уж тут взяться за перо или кисть; ф-фу, мне прямо не терпится вскочить на ноги прямо здесь, возле твоей кровати, и заехать тебе кулаком в рожу; у нас прямо руки чешутся схватить тебя и тряхнуть как следует, ну когда же ты уйдешь на покой, когда, черт возьми, ты расстанешься с убогим остатком своей убогой жизни?! Иначе мы сами скоро кончимся! Когда люди живут в такой неопределенности, у них мозги засыхают. К примеру, только соберешься что-то сделать, и тут же все вылетает из головы. Почему-то вдруг оказываешься в прихожей, хочешь что-то взять и сам не знаешь что. Суешь перчатки в холодильник, каждый день теряешь ключи. Шины спущены, одна так и вовсе прохудилась. Велосипед стоит под снегом. Ступенька у двери раскрошилась, а это чревато. Кроссворд никак не решается, потому что вопросы черт-те какие, кто их только составляет! Знакомые пишут, как курица лапой, ни слова не разобрать. Поздравительные открытки вынимаешь из ящика и, не читая, отправляешь в мусорное ведро. Почтальона я вообще в лицо не узнаю, каждый день ходит новый. А ведь мы стараемся. Мы из кожи вон лезем, чтоб сделать как лучше. Но мы уже начинаем выдыхаться. Ох, когда Бабуля отбудет на тот свет, здесь брызнет Молодильный источник и ласково омоет наши тела своими бодрящими струями; и мы вздохнем с облегчением; я чувствую, что этот день — когда Бабуля сдаст позиции — не за горами. Когда Бабуля обратится в прах, мы снова займемся делом, ты увидишь, у нас все будет получаться; с того дня, как она перестанет дышать, кислороду в доме прибавится, и мы задышим полной грудью, мы будем черпать в нем силы, это совсем нетрудно, и мало-помалу, без всяких усилий, начнем опять ясно мыслить, свободно двигаться, крепко спать и много работать; главное, не терзать себя понапрасну, мы не будем сидеть сложа руки, мы скоро наверстаем упущенное, так что кончай убиваться. Ну-ка, передай мне тазик для ног. У меня как-то тяжело на душе. Словно давит что-то на грудь. Ну да ничего, перетерпим. Нужно сказать себе: сейчас у нас все как есть, но, когда Бабуля умрет… Когда Бабуля умрет, вот уж мы вздохнем! Когда придет ей срок, атмосфера сразу очистится. А пока на Бабулиной могиле растут всего лишь наши безумные надежды. Ладно, урожай будем собирать вместе. Когда похоронный колокол зазвонит по Бабуле, у нас на щеках заиграют ямочки. И птицы запоют в небе. И строительные леса поднимутся вокруг дома. Когда небытие поглотит ее, мы наконец займемся серьезными делами, и жизнь расцветет пышным цветом. Мы будем на все смотреть сквозь розовые очки. Когда Бабуля переселится в дом Отца Небесного, к нам в окно постучится заря. И солнце засияет в полную силу. И мы заведем все часы в доме. И вспомним, что у нас назначены важные встречи. Бабуля отправится кормить червей, а мы снова наденем обручальные кольца и весело отпразднуем нашу свадьбу. И знаешь, когда Бабуля очистит комнату, мы пойдем и причастимся. Искупим одним махом свои и ее грехи. Когда она испустит дух, всех детишек можно будет окрестить, и церковь снова окажется посреди деревни. И благочестие восторжествует в наших сердцах. И капиталы начнут помаленьку приносить доходы. И мы станем жутко фотогеничными. Могу тебе поклясться чем хочешь, что Бабуле недолго уже осталось, она расстреливает свои последние патроны, так что готовься распахнуть пошире дверь, скоро уж ее вынесут ногами вперед. Как только она упокоится в могильном склепе, у нас пищеварение придет в норму. Пенсии у нас вполне солидные. Эх, Бабуля, хорошо бы ты была не живой, а пластмассовой. Мы бы тебе глазки подрисовывали, в платьица наряжали, косички бы плели и шлепали, как полагается, за шалости. Жизнь — это юдоль слез, за исключением тех минут, когда Бабуля испускает дух; вот и все, что можно сказать: как только у нее разыграется предсмертная икота, небеса сразу гостеприимно распахнутся ей навстречу. А ну-ка глянь: по-моему, Бабуля как-то изменилась, вроде бы цвет лица у нее другой, хотя, может, это рассвет и сумерки так играют на ее коже. Нет, уверяю тебя, Бабуля содрогнулась, наверняка пришел ее час; осторожно, не спугни ее, раз уж процесс пошел; держи наготове зеркальце, и я тоже свое выну, вот-вот Смерть откроет ей зеленую улицу, и неизбежное свершится. Главное, не выглядывай в окно, слишком многое там изменилось — лужайки подстрижены, деревья безупречно подрезаны. Это их тени пляшут сейчас на смертном ложе Бабули, это самолеты в небе вычерчивают кресты на ее лбу. Настало время молитвы; сложи ладони и славь то, что вершится у тебя на глазах: все происходившее здесь, на земле, сейчас сгинет и продолжится уже там, в небесных высях. Ветерок колышет траву на лужайке и листву, это она отбрасывает зеленоватые отблески на постель. А вот и почтальон хлопнул калиткой, детишки галдят на улице, журчат голоса взрослых, и все эти звуки перемалывает в своих жерновах пробегающий поезд. Эти стены — вроде бы они и крепкие, но на самом деле кирпичи-то хлипенькие, и не надейся, что они нас защитят от внешнего мира, мы живем почти под открытым небом, в этой картонной коробке не спрячешься, чуть что, и окажемся без крыши над головой. Да-да, мы обитаем не в четырех стенах, а в бескрайнем пространстве, где с минуты на минуту крыша может улететь, и окажется, что мы сидим в саду. Но не беда, у нас всегда найдется хворост, чтобы спастись от холода. Найдем какую-никакую щель, залезем туда и просуществуем так или иначе. Ну да ладно, хватит мечтать: тут Бабуля от нас уходит, а мы отвлеклись. Подскажи, Бабуля, что можно сделать, чтобы хоть как-то скрасить тебе последние минуты; если нужно подтолкнуть, мы подтолкнем, если нужно уложить поудобней, мы уложим, если где-то есть фитиль, мы охотно его подожжем; ты только дай нам знак, Бабуля, как облегчить тебе кончину. К чему терпение, если за него не суждена награда?! Осталось только сосчитать секунды, и исход не заставит себя ждать. Бабуля, ты даже не представляешь, как мы тебе будем благодарны в тот день, когда ты возьмешь себе билетик в рай. Мы ведь люди не злопамятные. Мы будем каждодневно благословлять тебя, возить тачками песок на твою могилку, выпалывать сорняки у подножия креста. И тщательно опрыскивать золотые буквы на мраморной плите и протирать их тряпочкой, пока они не подсохнут и не засверкают. Как же хорошо стоять возле ее могилы! Даже уходить не хочется, до того приятно. Чаще всего мы ходим сюда по выходным, это наша излюбленная прогулка, мы оставляем здесь крошки для птиц и шкурки от сосисок для кошек. Эту землю, в которой лежит Бабуля, плотно утаптывают наши подошвы, на плите, под сенью ее креста, мы устраиваем сиесты, и никакой мох не осквернит место ее упокоения, мы неустанно следим за чистотой. Когда Бабуля умрет, мы заведем лейку, чтобы орошать ее могилу, и ей никогда не придется страдать от жажды. Когда Бабуля умрет… да мы весь город снесем до основания, а потом заложим первый камень нового. Повторяй за мной: когда Бабуля умрет, мы уж сумеем повеселиться. Когда она сыграет в ящик, то-то будет радости, сто дней и сто ночей радости; повторяй: мы еще будем не стары, когда Бабуля сойдет в могилу. Я тебе раскрою один секрет: только не смейся — я знаю, ты будешь смеяться, — временами мне чудится, что Бабули уже нет на свете. Мы, значит, тут живем себе, поживаем, а Бабуля превратилась в воспоминание, в сущую малость, в невесомую пушинку. Как ты думаешь, такое возможно — чтобы эти засохшие листья на ковре были ошметками погребальных венков, а свеча, которую мы так бережем, принесена из церкви? А эта черная одежда на тебе, к чему она, по какому случаю вынута из шкафа? И я вижу следы слез на твоих щеках, вон и соль застыла в уголках глаз, и твои платки скомканы и мокры насквозь, да утрись же ты наконец, у тебя из носа течет! А зачем мы держим розы в этой кошмарной вазочке? Они так поблекли и скукожились, словно никогда и не цвели. Слушай, тебе не кажется, что такое возможно: Бабуля ушла в мир иной, а мы и не заметили. В ее груди замер последний вздох, а мы в этот момент замечтались и не увидели, как могильщики вошли и завинтили крышку ее гроба. Иначе можно было бы утешиться, рассылая уведомления об ее кончине. Грустно думать, что мы упустили случай насладиться дурманным ароматом лилий и схватить простуду на кладбище, промочив ноги. А ленты на венках — мы на них даже не взглянули. И не пожимали руки, не воздавали почестей усопшей, не подписывали никаких бумаг. Господи, до чего же глупо: колокола трезвонили все утро, а до нас не дошло, что это пришел черед Бабули. Нет, с этим надо кончать. Пора взяться за ум. Ощутить, как забурлила в жилах кровь, как нас захлестнула жажда жизни. Сейчас, вот-вот начнется… А то мы совсем закисли, сами на себя не похожи; итак, решено: с этой минуты каждый день выходим из дому и активно развлекаемся. Ведь именно сегодня, не правда ли, в нас проснулась былая энергия — чувствуешь, как мы вдруг ожили? Нужно стать легкими на подъем, стремиться вперед. Только вот я не знаю, как это осуществить, боюсь, ничего не выйдет. На ногах словно гири висят, спина не разгибается. А ведь столько проблем еще нужно решить, но придется сперва поднабраться силенок. Спешить-то нам некуда, верно? Так что давай передохнем. Незачем зря суетиться. Теперь с сомнениями и страхами покончено, все быстро войдет в свою колею. Как только вернем себе прежнюю форму, тут же возьмемся за дела. Счистим старую краску с дверей. Немного окрепнем и вытащим инструменты. Вскопаем лужайку. Поотдохнем, очухаемся, я позвоню, и рабочие набегут со всех сторон. А эта коробочка у меня в руке, которую я прячу за спиной, знаешь, откуда она? — из ювелирного магазина. Нет, дай мне сказать: когда это случится, мы испытаем небывалый подъем, днем у нас пойдет веселье, ночью будем спать без задних ног; вот увидишь, мы быстро придем в себя, наберемся храбрости и отправимся в турагентство. Мне прямо не терпится почувствовать себя в форме. Ничего, это не за горами, вот-вот наступит наше время. Оно бежит быстро, не успеешь опомниться, как все и произойдет. Не успеешь свет погасить, ан уж надо зажигать. Почтальоны проходят по дороге… Ой, совсем из головы вон! — ну-ка, полистай эту газетку, что-то в ней такое важное было… никак не могу вспомнить, что именно. Какая-то перемена. Глянь-ка, вроде бы и тени лежат по-другому… Нет, ты только послушай, что я тебе сейчас скажу: Бабуля-то, оказывается, уже умерла! Давай, повторяй за мной: Бабуля умерла, давным-давно.

Примечания

1

Видимо, намек на портрет Жозефины Богарне, первой жены Наполеона I, принадлежащий кисти французского живописца Франсуа Жерара (1770–1837). На картине Жозефина сидит на бархатном канапе. (Здесь и далее — прим. перев.)

2

Отсылка к роману Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол».

Оглавление