«Вид с больничной койки»

Николай Плахотный ВИД С БОЛЬНИЧНОЙ КОЙКИ

Валентину Валентиновичу Калинникову, доктору медицинских наук, профессору

ОТ АВТОРА

Были среди медиков классные литераторы… Самый знатный — Антон Павлович Чехов. По свежим следам его примеру последовал Викентий Викентьевич Вересаев, сын врача, сам практикующий врач. Медицинскую тему разрабатывал и Михаил Афанасьевич Булгаков. Именно с «Записок врача» началось его литературное поприще.

А какие умные, замечательные книги вышли из-под пера уже наших современников: академика Николая Амосова и его коллеги «по цеху», тоже академика Федора Углова. Ими зачитывались не только интеллектуалы, а и простолюдины. В Средние века, в седой древности в мировую литературу внесли весомый вклад Авиценна, легендарный Гиппократ и другие.

Но до сих пор нет на книжных полках — или еще не напечатаны! — записок пациентов. А ведь нашему брату, право, есть что поведать. Да вот же как случается: переболели — и забыли. Хотя и могли бы взяться за перо… Да бывает поздно, поезд ушел!

Я дерзнул… Отложил в сторону срочные дела, решил осмыслить собственный опыт пациента. Пригодились и дневниковые «затеей», сделанные иной раз на койке, впопыхах, на подвернувшихся под руку листках, под косыми взглядами ревнивых врачей… Весьма кстати оказались «протокольные» исповеди друзей и соседей по палате. Порой то был крик души.

Шли чередою годы, десятилетия. Незаметно образовалась, как говорят физики-ядерщики, критическая масса. Мне оставалось только ее упорядочить. Так вот, вроде бы «из ничего» выплеснулись со дна души на бумагу персональные записки пациента.

ОДНОВА ЖИВЁМ Вид с больничной койки

1

В зимних моих планах госпитализация не значилась. Вышло же наперекор всему и вся. Явившийся по вызову участковый врач, прослушав левое и правое легкое, почему-то сердито изрекла:

— В клинику, немедленно!

— Да как же… У меня дела…

Через полчаса у подъезда заскрежетала разболтанными тормозами машина с полустертой красной полосой.

В приемный покой брел я на ватных ногах. Переступив щербатый порожек, отпрянул было назад. Показалось, что по недоразумению угодил в подсобку молочно-товарной фермы захудалого колхоза. К тому ж тут было холоднее, чем на улице. Да и немилосердно воняло, как в туалете Казанского вокзала.

— Смелей, смелей заходите, — пропищало из-за ширмочки. — Будем сейчас беседовать.

Сделав два шага в сторону, оказался в закутке. За чистым, без единой бумажки столом сидело молоденькое существо — то ли доктор, то ли медицинская сестра — с блестящим фонендоскопом на хилой шейке. Строгим голосом приказала раздеться донага. Долго-долго я разоблачался, аж вспотел.

Процедура обследования была явно формальная: тыкнули металлом один раз в грудь, потом еще со спины. Пока я влезал в свою одежку, девица в белом халате завела на меня дело (историю болезни) под номером 11270. После чего вызвала проводницу.

Меня долго вели сумеречным, кривоколенным тоннелем; узкими закоулками, стены были испещрены какими-то бессмысленными словами и загадочными знаками. Наконец остановились перед грузовым лифтом. Он поднял нас на верхотуру. На противоположной стене с трудом читалась вывеска: «1-я терапия».

Прошли полумраком с десяток шагов, оказались на плохо освещенной площадке.

— Куда новенького? — крикнула моя валькирия в пространство.

— Заводи в 409-ю.

Первое, что увидел, — устремленные на меня пять-шесть пар проницательных глаз.

Непроизвольно вырвалось:

— Здравствуйте, товарищи!

Ответом было молчание.

Не разбирая постель, в одежде бухнулся на койку.

Больничная жизнь вошла в нужную колею, покатилось колесо за колесом. Впрочем, не набрав нужных оборотов, на повороте угодил в колдобину. Из телеги едва на обочину не вывалился.

Отчетливо помню: на завтрак давали рисовую кашку. Сидел я на койке с тарелкою на коленях, меланхолически пережевывал казенное варево. Вдруг в зеве что-то кольнуло. Я закашлялся, изрыгнул. На ладони оказался остроконечный стальной завиток: обрывок от мочалки, которой чистят кухонную утварь.

Находка пошла по рукам.

— Кабы проглотил, не обошлось бы без резекции, — щегольнул хирургическим термином сосед Борис Николаевич. Судя по внешнему виду, он прошел огни и воды. Все тело бедолаги было покрыто рубцами, шрамами.

По подсказке сопалатников понес я «пищевую добавку» буфетчице Надежде Николаевне. Поилица-кормилица отреагировала безо всяких эмоций:

— Ай, не бери в голову… Получай добавку.

— Да мне и той порции хватило.

— Ешь, ешь, здоровей будешь.

Я не паникер, успокоился. А дня через два вдруг опять…

Ужин привезли на тележке прямо в палату: геркулес или манную кашу. Взял геркулес, любимое блюдо. Ем неспешно, стараясь продлить удовольствие. Но что это… По небу будто лезвием бритвы провели. Боже, опять! Вместе о кровью выплюнул осколок бутылочного стекла. Как шальной, выскочил в коридор, едва не сбил с ног шеф-повара Михееву B. C. Прямо в руки передал смертельную находку. Пообещала разобраться. Однако с того вечера Веру Сергеевну больше не встречал, хотя прежде на наш этаж она частенько наведывалась. В 1-й терапии, в индивидуальной палате лежала матушка главного врача больницы В. В. Никулина. По собственной инициативе шеф-повар персонально обслуживала родительницу «хозяина» клиники. Приносила заказные, персонально изготовленные блюда — вместо того, чтобы серьезно делом заниматься.

— Плюнь, браток, не связывайся, — посоветовал Борис Николаевич. — Если же повторится, тогда уж катанем общую телегу, прямиком в горздрав.

Внял совету ближнего. Не стал собачиться. Да и силенок не было.

На том приключения не кончились. Из холодильника умыкнули кус сыра. Для неработающего пенсионера — весомая потеря. Тем более что накануне продукт сей чуть не втрое подорожал. Было подозрение, к краже причастны кавказцы из бокса, что напротив нашей халупы. Накануне там была ночная гулянка. Искали закусь… Аллах им судья. Наступил сам себе на горло: подавил крик… Задумался о вечном, высоком. Вывело из забвения очередное (внеочередное!) ЧП. У крайнего в нашем ряду Левицкого В. В. украли бумажник. Ценное выпотрошили, документы нашли в урне на межэтажном переходе. И за то, как говорится, спасибо. Однако настроение в палате скверное: хоть тикай. Это — не больница, а одесская барахолка сороковых годов прошлого века.

2

На пятые сутки синклит отделения определил диагноз: пневмония с бронхиальным компонентом. Койка моя стояла у окна, из щелей дуло, как из подворотни. К тому же двери в палату не закрывались. Их сорвал с петель сквозняк в бытность июльской бури. Потому мои компаньоны, кроме основных своих болячек, периодически обретали новые. Порог 61-й больницы переступил я с температурой 37,4, через трое суток на градуснике было 39, 6. Чувствовалось, и это не предел.

Сменили антибиотик. Сказали: кончился! Назначили то, что оказалось под рукой. И опять незадача. Лечащий врач Татьяна Юрьевна, торопясь в отпуск, не указала дозировку. Впереди же было целых два выходных дня. Медсестры на свой риск решили: выдавать уменьшенную дозу.

В понедельник с отчаянья постучался в дверь кабинета завотделением А. З. Нагиевой. Поведал о своих злоключениях. Алина Зиятдиновна посмотрела на меня печально и молвила:

— Больше юмора, больной. Вам вредно волноваться.

Рад бы шутки шутить, душевных сил не хватало, чтобы нейтрализовать окружающее зло.

Первый зимний день календаря запомнился тем, что получил изрядную дозу адреналина прямо в сердце. Случилось это у кабинета ингаляций. Здесь всегда сутолока, толчея. Страсти накаляют блатные с улицы. Услуги они, как правило, получали без очереди, по персональному вызову медсестры. Талон у меня был на 9.20, часы показывали уже половину одиннадцатого.

На меня нашла оторопь, апатия. Захотелось свернуться калачиком. Жаль, мала была скамья. Еле ноги волоча, дошел до лифта. Потом по стенке, по стенке доковылял до своего логова. Левицкий с одного взгляда определил мое состояние и пошел искать врача.

Я размежил глаза: у изголовья стоял незнакомый врач. Весьма похожая на Афину Палладу, царственно-величественная, только без меча. Взяла мою руку, пощупала пульс.

— Что случилось?

Сбивчиво, путано рассказал о сутолоке у дверей ингалятория.

— Не забивайте себе башку чепухой.

Достала тонометр. На шкале высветилось 185/90. Таких показаний у меня сроду не было. Явилась медсестра, врезала в ягодицу два кубика реланиума с димедролом. Вскоре все мне было уже «до лампочки». Стал спокойным, как шланг, из которого выпустили воду.

3

Бронхитников с астматическим компонентом терапевты называют хлюпиками. Не только за то, что наш брат (и сестра тоже) постоянно шмыгают носом, — к тому же страдаем мы повышенной чувствительностью на запахи и раздражения.

Курс моего лечения шел по казенной схеме. Доктора нажимали исключительно на лекарства. К таблеткам прибавили физрастворы с добавкой калия, магния и всемогущего эуфиллина. Шло как будто на поправку. Но как на грех в Москву нагрянул с севера циклон, через щели в окнах дул немилосердный норд-ост. В палате сифонило. Среди ночи температура моя подскочила к 39. Грудь словно ватой заложило. Кашель разрывал бронхи, легкие. Чувствую — задыхаюсь. В критический момент закричал благим матом, ибо электрическая сигнализация на медпост теперь повсеместно или отключена, или нарочно сломана, дабы не возбуждать панических настроений.

На крик явился полусонный врач-дежурант с другого этажа: молоденькая, хрупкая, совсем девчушка. Послушала — грудь, спину… Покачала головой: «Убегайте-ка отсюда поскорей… своими ногами». Да я и не прочь был, хоть сей момент, но как же без документов? Тут же, как на зло, подряд три красных дня в календаре.

Короче, докашлялся до крови, хотя перед тем бронхи были вроде бы сухие. Врачи требовали пробы на анализ. Я лишь руки разводил: чего нет, того нет! Не обессудьте! Теперь же будто из помпы полилось, только емкость подставляй… Но возникла закавыка сугубо канцелярского свойства: врачи заранее не побеспокоились вооружить меня необходимыми документами. Иными словами, не выписали направление в лабораторию.

А без бумажки — ты букашка… Я решил попытать счастье.

Несмотря на череду праздничных дней, лабораторный комплекс функционировал в обычном режиме.

В первом кабинете, узнав, в чем вопрос, не захотели дальше и разговаривать. В другом, углядев, что я с пустыми руками, напустили на свои физиономии отрешенный вид с последующим комментарием: им, дескать, категорически запрещено обслуживать пациентов без надлежащей сопроводиловки. На обратном пути попал в открытый кабинет. В глубине сидела хозяйка, склонившаяся в три погибели над микроскопом. Похоже, врач. Запомнил ее имя-отчество: Галина Васильевна… Не рассуждая ни о чем и не вдаваясь в детали «вопроса», вручила мне «чашки Петри», приказала зайти за ширмочку и там хорошенько прокашляться. Все это я прилежно исполнил… В палату летел, как на крыльях, будто дуриком выиграл миллион по лотерее. То был единственный случай, когда в ГКБ-61 ко мне отнеслись истинно по-гиппократовски.

Кто-то сказал: на земле два самых печальных места — тюрьма да больница. В принципе человек к любой обстановке приспосабливается, даже в аду «живет». Другой вопрос: за ради чего страдаем, какую цену за «неудобства» платим. И все равно, есть же предел человеческому терпению.

В 409-й был свой «рецидивист», Александр Л. В ту пору было ему лет тридцать. Профессиональный дворник — называл себя «дворецким»… От скуки и интереса ради получил права водителя троллейбуса, катал свою «лайбу» по пятому маршруту… И все же вернулся в ДЭЗ, на прежнюю работу. Объяснил так: «Здесь я сам себе хозяин». Человек же он, как выяснилось, недюжинный, творческий. Нет, не стихи и не картины пишет — на досуге разработал Алекс оригинальную технологию уборки тротуара, позволявшую труженику метлы и лопаты на 25–27 процентов сократить личные физические затраты!

Местная управа засуетилась: нонсенс. Ведь заодно с дворником-рационализатором конторские захребетники обращали на себя внимание вышестоящего начальства и заодно, значит, могли обрести политический капитал.

На участке «дворецкого» сгоряча устроили показательный семинар с чаепитием из рюмок. Распространение же опыта новатора застопорилось. Аппаратчиков захлестнула рыночная стихия — точнее сказать, бум гаражного строительства. В середине 90-х годов спекуляция земельными участками для металлических пеналов затмила нефтяной и газовый бизнес вместе взятый.

Конечно же, для любого авто нужна крыша и увесистый замок на воротцах… А все ЭТО должно ведь стоять на земле… Канцелярская кодла великие деньги делала ленивым росчерком тридцатикопеечной шариковой авторучки. Рука «дающего» порой немела; золотой поток не ослабевал. За какие-то два-три года белокаменная столица превратилась в «Шанхай» со своей спецификой… Оную придают Москве бесчисленные стаи бродячих псов. Поголовье бездомных «друзей человека» статистика ориентировочно определяет в полмиллиона или около того. В то же время достаточно точно известно: до сорока тысяч граждан обращаются за медпомощью в связи с покусами собак. Для многих «гомо сапиенс» стычки с четвероногими кончаются летальным исходом.

Все эти вопросы дворник-интеллектуал обозначил в своем послании на имя мэра Лужкова. Ответа не было… Между прочим, братва 409-й палаты держала под контролем переписку дворника с важным государственным деятелем. Ксерокопию зачитали чуть ли не до дыр. Некоторые даже на всякий случай переписали регистрационный номер документа. Автор же, конечно, все помнил наизусть и держал на личном контроле. Бывало, когда в палату наведывался отец Алекса, первым вопросом был: «Есть ли новости?» (Подразумевался ответ из мэрии!) Визитер разводил руки в стороны. И без слов все было понятно.

Вообще тот год для Л. выдался никудышным, трижды побывал в одной и той же клинике. Диагноз: обструктивный бронхит в сочетании с анемией (по-народному, малокровие). Недуг сей передался от матушки. Она скончалась в молодом возрасте после неудачного вторжения хирургов в головной мозг. С тех пор в осиротевшей семье укоренилось недоверие к медицине как к таковой. Отец же вообще не признавал казенных эскулапов — пользовался услугами народных целителей. Авторитет его по медицинской части — дед Пафнутий, живущий на восточном склоне Карпат, в селении Кабаки. Москвич с Пречистенки наведывался к знахарю регулярно раз в два года. Всякий раз возвращался домой сильный духом. И телом тож.

Папаня Алекса — увядшая копия своего сына… Тот же бегающий взгляд исподлобья; пунцовая родинка, но не на левой, а на правой щеке; гибкий, прямо-таки юношеский торс; скользящая, будто на роликах, походка. Приносил родитель «с воли» один и тот же презент: две буханки «бородинского» да флакон святой водицы из родника при храме Переяславской Богоматери. Чернушку Александр поглощал благоговейно, будто просвиры, к водице же относился без видимого почтения. Как и к лекарствам: принимал их бестолково, с нарушением предписаний. Причем дозы делил на две, а то и на три части. Безоговорочно признавал только капельницы и уколы. Говоря: «Сие зелие идет напрямую в кровь».

Как только до ушей нашего сопалаточника долетело слово «пункция», помчался с заявлением к зав. отделению: дескать, отказывается от обследования. Вплоть до выписки!.. Просьбу в момент удовлетворили. Вслед было сказано: вход в клинику ему впредь заказан. Хотя средний и младший медперсонал втайне держал сторону Алекса.

При нужде его использовали на физических работах в качестве такелажника, когда необходимо было переместить какой-то громоздкий предмет, перевезти тяжелобольного с места на место. В экстренном случае готов был любому вызвать медсестру, доктора. Так что Л. в глаза и за глаза называли братом милосердия.

Вообще палаточное сообщество, как правило, являет собой маленькую коммуну, в которой четко разграничены функции и обязанности едва ль не каждого — с учетом индивидуальных возможностей. Причем исключительно на добровольной основе. На этом фоне печально выглядят отщепенцы-индивидуалы. Им сродни новички, прозябающие в холле, в коридоре. Они оторваны от сообщества, им же словом-то не с кем переброситься. А в случае чего не к кому обратиться за малой услугой… Той же водицы подать, чтобы таблетки запить. Так что нескрываемое желание каждого коридорника — приобщиться к компании, стать сопалатником.

X. прибыл в Первую терапию своим ходом. В палате места не нашлось. Устроили на диване, в холле, напротив медпоста; приписан же был, как сказать, к туалету нашего блока. По какой-то причине сестры изменили ему маршрут. Стал новичок хаживать в 405-ю палату.

Никто и ничего не знал об этом человеке: кто, откуда, с чем поступил. Внешность же бросалась в глаза: в каком-то смысле была демоническая, что ли. Между прочим, напоминал мима в гриме… Лицо будто маска. Выразительные, глубоко посаженные глаза с грустинкой. Скорбные складки у рта; гибкие, пластичные руки. Чувствовалось, человек — необычной судьбы. У меня мелькнула мыслишка: не помешало бы с товарищем по несчастью поближе сойтись.

После ужина вся братва разошлась по закоулкам, по делам. Я с книжкой расположился наискосок от медпоста, подле китайской розы: она была в полном цвету.

И все же есть, есть предчувствие беды. Какая-то сила заставила меня оторваться от чтива. Поднял голову… В проеме двери, ведущей в 405-й блок, стоял «мим», опираясь на хреноватую трость. Казалось, был он в раздумье, в какую сторону устремить стопы. Наконец сделал решительный шаг, но, видимо, поспешный; непослушные ноги занесло. Попытался обрести устойчивость с помощью посоха… Палка, чиркнув по линолеуму, выскользнула из руки и, описав замысловатую дугу, очутилась возле стула, на котором остывал ужин бедолаги.

Действо заняло ну от силы секунды полторы. Все, кто находился в холле, ничего не поняли, глядели как завороженные. А «мим» потерял равновесие и все точки опоры. Как стоял, так и рухнул затылком, словно подкошенный.

Шустряки бросились на помощь, я тоже оказался в том числе. Замелькали белые халаты. Павшего подняли на руки и на весу — почему-то ногами вперед — понесли к его ложу.

— Восстановлению вряд ли подлежит, — послышался из угла, возможно, голос бывалого автомобилиста.

В ту ночь я долго не мог заснуть. Болело сердце, душу щемило. Угнетало чувство собственной вины и собственной же беспомощности в драматическом больничном эпизоде.

Едва в небе забрезжило, вышел в коридор. Сильно пахло хлоркой, блестел разводами свежевымытый пол. Деловито сновал медперсонал. У всех на лицах была написана важность, профессиональная озабоченность. И еще нечто такое, что трудно выразить словами.

На цыпочках пересек холл. Заглянул за ширму. Логово «мима» было пустым. Матрац, подушки свернуты в тугой рулон.

Мда-а-а… Был человек, и нет человека.

Возник дурацкий вопрос: «А что запишут врачи в ЕГО историю болезни и… смерти?»

В нашей палате ЧП не обсуждали. По всему, однако, чувствовалось, что так или иначе каждый молча обмозговывал случившееся, как бы примеряя на себя.

4

Однажды сумерничали после ужина; Алекс без всякой связи с вялотекущим разговором обронил:

— По больничным правилам тому дядечке необходимо было хотя бы «утку» предложить.

Молчание. Вздохи. Кряхтение. Покашливание. От своего плеера оторвался пэтэушник Петя:

— А кто б, к примеру, за ним выносил?

У «дворецкого» готов был ответ:

— Да я бы первый. И еще нашлись бы охотники.

Подал голос старожил палаты Григорий Наумович, в прошлом флотский офицер:

— В гнусное время, товарищи, живем. Всяк хлопочет только о себе. Таковы нынешние правила человеческого общежития… Ну и в итоге худо всем.

На том обсуждение темы в тот вечер и кончилось. Да вскоре имело продолжение. В ином, так сказать, ракурсе, в новой ипостаси.

Прогуливаясь по длинному коридору, заметил на доске у лифта скромное объявление: «Одиннадцатого февраля с. г. в зале для заседаний профессор Кахновский И. М. читает для аспирантов и студентов медакадемии им. Сеченова лекцию о бронхите. Приглашаются все желающие».

Я был желающий! Попросил своих домашних в назначенный день принести диктофон с кассетами. В урочный час первым явился в указанную аудиторию, расположился вблизи кафедры. Палец держал на кнопке, дабы не пропустить ни слова, ни звука.

Позже, в процессе редактирования, боялся, что лекция профессора утратит информационность… Но не стал ни корежить, ни сглаживать шероховатости живой речи. Решил: пусть и на бумаге останется так, как в аудитории звучало.

Вот тот «непричесанный» текст.

Откровение профессора от медицины И. М. Кахновского

Здравия желаю своим коллегам и пациентам, которые специально или ненароком оказались в этой аудитории. (Низкий поклон).

Вижу: публика собралась довольно пестрая, потому позвольте сказать несколько фраз о кафедре внутренних болезней академии имени Сеченова.

Что характерно: обосновалась она не в стенах вуза, а под крышей обычной больницы. Случилось это летом 1940 года. Первым руководителем был Владимир Николаевич Виноградов, сподвижник и друг легендарного Склифосовского. Незнайкам докладываю: Виноградов вошел в историю отечественной медицины как организатор реанимационной службы в столице. Да и в СССР.

Еще информация для размышления: именно здесь, в этих стенах, впервые на практике применили эндоскопию. Это был по тому времени фантастический — бескровный! — способ проникновения хирургов в глубины человеческого тела. По этой же схеме потом развивалась модная нынче ангиопластика. Между нами говоря, в послевоенное время медработники всех уровней фанатично боролись за каждую человеческую жизнь. К величайшему сожалению, по разным причинам теперешнюю медицину хвалить не за что… Вы загляните на досуге в статистику.

В моей судьбе определяющую роль сыграло то обстоятельство, что я оказался у истоков реанимационной службы. В 1956 году соответствующим образом была оборудована единственная (!) машина «скорой помощи». Она немедленно выезжала по спецзаданиям, по вызовам к тяжелобольным. Я ездил на этой «карете» по столице, как бог.

Было в отечественной медицине еще одно принципиальное направление и связано оно с именем Владимира Харитоновича Василенко… Это он положил начало исследованиям в пульмонологии с использованием антибиотиков. Ваш покорный слуга был рядовым бойцом на этом фронте.

Историк Карамзин некогда сказал, что у России две беды: дураки и дороги. Совсем худо, когда дураки выступают в роли диспетчеров: указывают народу, по какой дороге нам идти. Прежде существовал незыблемый принцип: «Все для человека!». Сейчас на каждом перекрестке кричат: «Все для рынка, для пополнения мошны!» Но заглянем, товарищи и коллеги, в Библию (хотя все мы тут атеисты). В Ветхом завете предки нас предостерегали, говоря, что корыстолюбие, стяжательство — великий грех, идет от дьявольского наущения. Не вняли истине новые поводыри — потому-то теперь страна и вымирает. Между болезнями и человеческой жадностью к деньгам — прямая связь. Задумайтесь…

Кто-то, пожалуй, назовет меня экстремистом. Но я и прежде говорил, и теперь повторяю: мы утрачиваем искусство врачевания. Порой для больного много значат проницательный взгляд доктора, легкое прикосновение пальцев медицинской сестры, душевная и умная речь консультанта у постели лежачего пациента. При всем том, разумеется, решающая роль остается за медикаментозными средствами. Теперь слышно на каждом шагу: лекарства дороги! Дороги — точнее, не всем доступны. При этом существует множество бесполезных снадобий. По сути, это так называемые плацебо, в переводе с латыни: пустышка. Она не лечит, а обманывает. В лучшем случае облегчает страдания. Но главное зло медицины — воровство. С великой грустью в глазах академик Львов Дмитрий Степанович предал огласке убийственный факт: в стране «идеально» поставлено (организовано) воровство лекарственных средств. Каковы масштабы? По неполным сведениям, это три годовых государственных бюджета. Положа руку на сердце, скажу: сегодня, в этой аудитории обозначенное зло мы с вами не искореним. Знать же об этом должны все.

Стало модно вкривь и вкось поносить советское прошлое. На этом действе бесталанные люди делают карьеру, набивают мошну. Конечно, не все в прежней медицине отвечало стратегическим задачам общества. Впрочем, с полной определенностью можно сказать: в стране была хорошо поставлена служба диагностики, которую переняли все цивилизованные государства. Аналоги с Францией, Германией, США не имеют резона. Убыль населения в России — медицинский вопрос.

Вот вам страшная государственная тайна: только два процента с инфарктом миокарда попадают в первый час в стационар, — а ведь именно этот временной отрезок определяет судьбу болящего: жить или не жить. Ежели в первые час-полтора инфарктники не попадают на больничную койку, грош цена новейшим целебным средствам — стрептазе, урокиназе, актилизе, которые способны растворить и вывести из сердца любой тромб.

Кстати сказать, если регулярно, раз в год проводить в медучреждениях с использованием лабораторных средств только внешний осмотр человека — не будет среди населения запущенных меланом, лимфосарком. Например, жуткую саркому Беркита вылечивают в 80–90 процентах случаев. А ведь эта «хворь» убивает атлета за два-три месяца — человек превращается в скелет. В клиники же, как правило, привозят подлеченных горемык, которых знахари пытались поставить на ноги подручными средствами, обычно с помощью преднизалона. В этом зале собрались главным образом пульмонологи и их пациенты. Существует ходячее выражение: «От бронхита-де не умирают, от него страдают». Не иначе как психотерапевты пустили сей афоризм в оборот… По моим наблюдениям, бронхит «подхватывают», как правило, люди беспечные, бесхарактерные, на определенном этапе жизни чем-то очень увлеченные. Легкое недомогание воспринимают за простуду, которую можно излечить горячим чаем с медком. Бронхит же, привязавшись, так просто свою жертву не отпустит. Он хитер, коварен, изворотлив до чрезвычайности. Попавшись в его лапы, мы в течение многих лет не принимаем кашель или незначительную одышку за проявление серьезного заболевания. Тем более что бронхит — «привилегия» старших возрастных групп. Он развивается в основном после сорока лет, а с возрастом прогрессирует, усиливается. Пациенты бегут к врачу, когда воспалительный процесс в легких обретает хроническое течение. В эпикриз имярек врач записывает приговор: обструктивный бронхит. И этим все сказано!

Бронхит — предтеча заболеваний не только в легочной, а и в сердечно-сосудистой системе, плюс головного мозга… Периодическую вспыльчивость, нервозность неверно воспринимают даже врачи, средний же медперсонал отвечает адекватно сплошь и рядом! Пожалуйста, имейте в виду: агрессивность бронхитника идет часто не от дурного характера пациента — это наружный симптом его болезни.

Попутное замечание. На улице, в транспорте наблюдайте внешность людей. Болезни, как правило, отражаются на лицах. В таких случаях здоровые люди должны — обязаны! — корректировать свое поведение среди окружающих, в том числе, разумеется, и среди своих близких. Это будет помогать в конечном счете сберегать как свое здоровье, так и чужое. Да, в каком-то смысле это — индивидуальная профилактика.

И последнее. Пациент должен всячески помогать… врачу в борьбе со своим недугом. Памятуя, что у них общий враг.

Ну и попутное: учитесь брюшному дыханию. Очень пригодится в жизни. Возможно, и спасет.

Беседа профессора длилась всего лишь академический час. Когда мэтр закончил говорить, аудитория некоторое время находилась, как ныне говорят, в трансе, в оцепенении. Неожиданно в зале вспыхнули аплодисменты.

С подготовкой материала к печати я замешкался. Вдруг узнаю: И. М. Кахновский оставил сей бренный мир, будучи еще молодым, не дожил до пенсии. Это случилось на девятом месяце после той памятной публичной лекции.

Теперь по доброй воле пришел я в 61-ю ГКБ, чтобы показать уже порядком отлежавшийся материал коллеге Игоря Максимовича, профессору медакадемии Маринину Валерию Федоровичу. Он не только завизировал текст, а и добавил несколько нужных строк. В конце Маринин сказал:

— Друг мой и коллега сгорел как метеор, ворвавшийся в плотные слои нашей рыночной атмосферы. Личность же была незаурядная, творческая, фигура знаковая не только в медицинском мире… Игорь Максимович внес весомый вклад в науку о внутренних болезнях, пытался постичь тайны бронхита, других легочных заболеваний. Но многое не успел расшифровать, унес с собой в мир иной.

5

Перечитывая позже записи, сделал я такой вывод: советы профессора Кахновского пригодились бы персоналу клиники — от главврача В. Микулина до только что введенной в штат больницы молоденькой санитарки. Пафос лекции Игоря Максимовича (почетного и действительного члена многих зарубежных университетов) в сжатом виде сводится к максиме. Всевозможные сложнейшие и дорогостоящие медикаментозные средства часто бьют мимо цели, лишь умножая расходы на больных, если при этом не обеспечены элементарные санитарно-гигиенические условия. Это особенно актуально теперь, когда наше здравоохранение в целом влачит жалкое существование.

Об этом неистово спорят, порой криком кричат, но главным образом с трибун, основная же масса мучается втихомолку на больничных койках. Но все это — словеса, пустые звуки, пока чиновная рать собственным боком не почувствует все «прелести» современного медобслуживания. Но, как известно, новые номенклатурщики (численность их в сравнении с советским прошлым удесятерилась!) живут отнюдь не по официально провозглашенным правилам — по тайному регламенту. Для СВОИХ предусмотрен набор жизненно важных ценностей (читай: благ), которые классики марксизма-ленинизма, помнится, обещали массам на завершающей фазе строительства коммунизма. Так что теперешняя властвующая элита имеет полный пакет всего-всего чего только душе угодно взамен за беспорочную службу. Но этого мало! По ходу дела чиновная сволочь казну опустошает, народ персональными поборами мучает.

Не будем, однако, копаться в чужих кошельках, ибо, как учил нас Егор Гайдар, это несимпатично, недемократично и негигиенично. Впрочем, сама за себя говорит скудная информация насчет того, как организовано медобслуживание сильных мира сего, их дражайших отпрысков и приближенной челяди. Дабы не расплываться мыслью по древу, можно сказать: на этом участке бытия полный порядок — номенклатурщикам гарантирован европейского пошиба догляд. Они прикреплены к бесплатным медицинским центрам, где персонально дважды в год их обследуют на генетическом уровне. Каждому господину (и его присным) гарантирован отдых в лучших санаториях; их тонус и форму поддерживают в дорогостоящих фитнес-центрах; в случае необходимости везут за границу, в дорогостоящие клиники. И все это на средства госбюджета, значит, за наш с вами счет, в том числе и бомжей. Попутная информация: годовой медполис чиновника средней руки стоит, как минимум, от ста тысяч рублей и выше. Номенклатура первого разряда, так называемые «шишки» (со шлейфом домочадцев) обходятся налогоплательщикам на порядок выше. Оттого и цены в стране немилосердно растут везде и всюду.

Медперсонал казенных клиник (разветвленной системы ЦКБ) отнюдь не брезгует пациентами так называемого среднего класса, а также физическими лицами без определенных занятий, но с тугой, разумеется, мошной.

Администрация Президента РФ, похоже, совсем оборзела. С неких пор по радиостанциям Москвы гуляет рекламный ролик лечебного центра № 2 (что в Матвеевском, обочь «дачи Сталина») такого формата: «Наша хорошая больница для хороших людей. Милости просим!» При этом не оглашаются цены, тариф. Окольным путем удалось вызнать. За местечко в обычной палате здесь берут от 600 до 800 рублей в день. Плюс плата за лечение, за разные лабораторные обследования…

Во время бессонницы всю эту цифирь спроецировал я на себя. Вот что вышло. Двадцать восемь суток провалялся я в ГКБ-61. Окольным образом вызнал… Моя медицинская компания «Солидарность для жизни» (нелепейшее название) выделяет лечебному учреждению за каждого больного 28 рублей в сутки. Итак, МСК израсходовала на меня — за 28 суток — 2640 рублей. А это была уже вторая госпитализация за год. Значит, я пациент невыгодный, со мною можно прогореть. Однако никто, слава богу, не горит и не разоряется, а только причитают: «Ах, больницы бедствуют. Нет нужных лекарств. Градусников даже не хватает. Экономят на полотенцах. Белье драное».

И все же эта картина безобразий неполная. Как и всюду, здесь тоже контрасты…

Многие кабинеты диагностического назначения оснащены большей частью современной аппаратурой — электронной, лазерной. Пять-шесть лет назад ничего подобного не было. Вместе с тем страшно подумать: искусно оперированный больной может запросто загнуться в палате от сквозняка или же попадет на поварскую «мормышку», заглотнув ее вместе с кашей, как я испытал в тот заезд дважды.

Двадцать восемь суток моего пребывания в клинике — явно сверхнормативное. Обострение бронхолегочной болезни (как записали в анамнезе) случилось из-за воспаления легких, которое я подцепил, лежа у щелястого окна, на сквозняке… За это я должен кланяться и благодарить Никулина!

С некоторых пор меня мучит боль в ступне. Ощущение такое, словно от пламени паяльной лампы. Районный невропатолог послал меня в диагностический центр. Было обследование. С сосудами, с нервами будто бы все в порядке, пятка же огнем горит. Оказавшись в тот раз в клинике, поведал о своем недуге. Лечащий доктор Чикарева проявила к моей болячке неформальный интерес, заодно проинформировав коллег неврологического отделения, этажом ниже.

На следующий же день после завтрака явился врач, назвалась Татьяной Геннадьевной. Между нами состоялся ознакомительный разговор на общие медицинские темы. Не глянув на проблемное место (не предложила хотя бы носки сиять!), сказала: явиться в их отделение. Что на следующий день я в точности исполнил, застав в ординаторской пир горой.

Спору нет, медики тоже люди, ничто человеческое им не чуждо. У них свои компании и своя же личная жизнь. Сквозь гомон и звон бокалов мне крикнули через головы открытым текстом: «Потом, потом!». Приволочился на следующий день. Угодил на общую трапезу. На столах букеты метровой высоты, между ними горы яств.

Через лечащего врача передали: невропатолог нанесет визит в мою палату сама. Два или три дня прошли в нервном ожидании. За это время прошел я компьютерное обследование (платное!), меня облучили на аппарате Допплера… Иногда встречал в коридоре Татьяну Геннадьевну — она бросала на ходу что-то нечленораздельное и уносилась вдаль.

Поделился сомнениями с сопалатниками. В один голос было сказано: доктор меня ангажирует. Проще говоря, намекает, что вероятную услугу врача я должен заранее профинансировать.

Многому научила меня жизнь — к счастью или к несчастью, не освоил техники всучения взятки. Ну пусть бы Татьяна Геннадьевна на манер официантки в ресторане открытым текстом обозначила: «Это вам, больной, будет стоить столько-то. Извольте платить по внутреннему прейскуранту… Ну и о чаевых, пожалуйста, позаботьтесь». Право, так было бы честней, чем морочить голову (и еще нечто!) непрактичным субъектам.

С отчаянья решился я на последний шаг. Поплелся к зав. неврологическим отделением З. И. Крутик за советом: что мне дальше делать, как жить? Сообразив, что дело зашло уже далеко, Зинаида Ивановна пригласила на разборку свою коллегу Фатееву. Не кривя душой, поведал я дамам о своих проблемах, как все началось… Выслушав меня, заведующая изрекла: она-де отвечает за больных только своего отделения. На то вроде бы даже есть соответствующий приказ городского комитета здравоохранения, запрещающий врачам контактировать с «чужими» пациентами. Из этого следовал недвусмысленный намек: труды Татьяны Геннадьевны обязана оплачивать не страховая компания, а имярек, обратившийся, за медпомощью…

Тут уж я не выдержал и заявил, что с самого начала ни к кому за медпомощью не обращался — меня втянули в авантюру. Дамы, естественно, надули губки! Я же с чем пришел, с тем и ушел в свою палату.

6

Время на больничной койке тянется медленно, проходит в основном в раздумьях о бренном, а также о том, что было с нами прежде и как стало. На незримых весах чаша прошлого перетягивает. Теперь ЭТО не жизнь, а, как заметил русский классик, житие! В тот приезд до меня дошло: из нашей медицины выпало важнейшее звено — душа, в обиходе называемая МИЛОСЕРДИЕ.

Смрадный, рыночный дух проник в больничную атмосферу: мутит головы, портит нравы. Медперсонал об этом, разумеется, прямо не говорит, но дает понять-почувствовать! Сколько заплатим, на столько и будет отпущено здоровья. Хотя объем и качество оного вроде бы гарантированы действующими стандартами Минздрава. Все услуги как бы оплачивает за нас страховая компания, к которой каждый приписан.

Пожалуй, не мешает внести ясность в вопрос о медицинских страховых компаниях и сказать пару слов о полисе.

МСК — никакая не богадельня, как это многие себе представляют, а деловая мафия интересантов. Довольно метко определил ее суть наш Алекс, сказав: «Да это же дикий малинник блатных». Официально же под солидной вывеской собираются несколько врачей, юристов, финансистов, которым передают подряд: энную сумму бюджетных денег… Эта компания берет на себя честное обязательство: оплачивать по установленным тарифам труд медиков, которые занимаются лечением серой народной массы своего околотка. МСК — закрытое акционерное общество коммерческого профиля. Компании наделены правом не только распределительных функций, но могут тихо-о-онько зарабатывать денежки. Как? О том не принято открыто судачить, словно о срамном. Способов много, причем все жлобские.

От щедрот власти на каждого из нас планируется израсходовать на медицинские надобности приблизительно двадцать тысяч рублей в год. Это решительно на все: от лечения кариеса на зубах до операции на сердце и замены внутренних органов. Иные по нескольку лет не заглядывают в свою амбулаторию, другие же к эскулапам обращаются бывает и по несколько раз в году из-за разной чепухи. А есть и хроники, они из больницы не вылезают. Счет же идет — на компьютерных файлах вся эта кутерьма, как в зеркале отражается. Быть такого не может, чтобы МСК перерасходовала спущенный ей лимит.

Это означало бы полное банкротство, разорение. Тогда бери суму — и иди по миру! Подобного ЧП, слава богу, еще не было. Как, впрочем, никто еще на Руси чаинкою не подавился!

Страховые компании уши востро держат, строгий счет рублям ведут. При необходимости уменьшают финансирование подопечных медицинских объектов, таким образом сокращают объемы, а главное — качество предоставляемых пациентам услуг. Что, конечно, не проходит бесследно: увеличивает число покойников, а также лихорадит персонал медучреждений по всей вертикали, за исключением клиник высшего разряда, кои держатся на специальном пайке, на государственных — полнообъемных — дотациях. Да, хитрющая механика, на грани чародейства Воланда, сатанинского посланника.

В реестре самых дорогостоящих пациентов больниц и «прихожан» районных поликлиник значатся ветераны и инвалиды труда, участники ВОВ и межрегиональных военных действий. Они главные потребители бесплатных медикаментов; иные чуть ли не круглогодично валяются на больничных койках. Проку от этого контингента ну никакого — одни лишь капризы да претензии. В лучшем случае сунут дешевую шоколадку или яблочко. Сами не в силах даже постельное белье на койке переменить. Об этом вслух не говорят, думают же постоянно. Единственное, что медики и невидимки из таинственных МСК себе позволяют, — переводят бедолаг с дорогостоящих лекарств на таблетки дешевые, просроченные и фальсифицированные, т. е. поддельные. Поди потом разберись: что, как и отчего.

В госпитальном мире нашли свою нишу и аптекарские коробейники. Вольно и развязно шныряют они по коридорам, палатам, предлагают «нуждающимся» разного рода патентованную хреновину от всех недугов — от «а» до «я», за исключением разве воспаления коленной чашечки. Бьюсь об заклад, торг санкционирован свыше. Своими глазами видел офеню, выходящего из кабинета завотделением.

Больной Голубев (90 лет), как и я, простыл на сквозняке, грипповал… Умолял врача дать что-либо от насморка. Тот беспомощно руки развел. В тот же вечер или на следующий (не помню) в палату залетела вороватого вида девица в белом халате: явно с чужого плеча.

— Есть хорошее средство от насморка, от гриппа… Глазолин непосредственно от производителя. Можете воспользоваться.

Дедушка купил два пипеточных флаконца. Сам справиться не мог, на подмогу вызвали сестру.

На следующее утро Голубеву стало совсем худо. Нос был похож на отваренную репу. Кровоточил. Поднялась температура. Несчастного уволокли в инфекционное отделение. На его койку поместили возвратившегося с «воли» Александра Л. Беглец вид имел не только виноватый — явно пришибленный.

Может, я не прав, пусть меня поправят. В одну из бессонных ночей мне открылось… Медицина отечественная ожесточилась. Прежде врачебная философия была проста: поставить пациента во что бы то ни стало на ноги, невзирая на его статус в обществе, несмотря на его платежеспособность. Спасали любой ценой, подчас жертвуя собственной жизнью. Порой врачи при необходимости первыми давали свою кровь оперируемому. В боевой обстановке полевые санитарки пригревали раненого от мороза своим телом, не требуя «за услугу» денежной компенсации. Причем это и не считалось героизмом, входило в круг медицинских обязанностей. Так мы и сберегали друг друга. Оттого-то численность населения, несмотря на колоссальные потери на полях сражений, а также гибель в тылу (пресловутом ГУЛАГе) прибавилась… Нынче в ходе социальных реформ произошел ужасный сдвиг по фазе. Жизнь, здоровье людей перестали оценивать по высшей шкале общественных ценностей. Видно это не только с высот государственной власти, а с каждой индивидуальной колокольни. Живем, как нас убеждают, пока еще в мирное время, тогда как положение в стране хуже чрезвычайного… И это уже не просто констатирует — криком кричит! — официальная статистика. За два десятка последних лет Россия потеряла от 12 до 18 миллионов душ. Точное число ведомо лишь небесной канцелярии.

7

В больнице вел нечто вроде дневничка — тешил себя иллюзией, будто нахожусь в творческой командировке. Значит, потом, говоря языком журналистов, должен был непременно отписаться. Иначе от руководства могли быть неприятности, а от товарищей «по оружию» подшучивание, презрение. Так что по возвращении на круги своя поневоле пришлось браться за перо.

Сперва решил проинформировать медицинскую страховую компанию, под чьим покровительством жил я к тому времени уже добрый десяток лет. Вопрос поставил ребром: персонал терапевтического отделения неэффективно потратил выделенные из фонда МСК деньги на мое излечение: ориентировочно 2600–2750 рублей. В итоге пробыл я на излечении лишних 12 суток — и все равно не крепко стою на ногах. Напрашивался вывод: медицинская страховая компания вправе истребовать с ГКБ-61 возврата выделенных средств за плохо выполненную работу. Расчеты подтвердил я конкретной фактурой. Не отпереться и не отвертеться.

Заявление отправил не почтой, пошел в МСК пешком. Нашел их офис на 3-й Фрунзенской в великолепном особняке из красного кирпича. «Кляузу» никто не хотел принимать, мотивируя отказ тем, что «в данный момент технологический перерыв», что «сегодня день неприемный», что «жалобы без паспорта не рассматриваются», что «все работники и без того перегружены делами»… Тогда я тихим голосом сказал, что к делу подключу городскую прокуратуру.

На шум явилась главный специалист Соколова А. Ф.

— Какой вы больной, — изрекла дама с дрожью в голосе. — Вы не больной, вы насильник.

Я тоже не отмолчался:

— С волками жить, — говорю, — по-волчьи выть!

Заявление, тем не менее, приняли и зарегистрировали.

Время быстро летит, а сказка долго сказывается. Месяца через два обнаружил я в почтовом ящике тощий конверт. В нем оказалось письмо из «родной» МСК. Цитирую по подлиннику:

«Ваше обращение внимательно рассмотрено экспертным отделом с выездом на место. При изучении медицинской документации установлено… В соответствии с клиническим анализом (хронический слизисто-гнойный бронхит, в стадии обострения. Эмфизема легких. Пневмосклероз) Вам в полном объеме проведены необходимые обследования и показанное (?) лечение.

Ваше обращение в МСК детально рассмотрено с руководством больницы. Претензии приняты к сведению. Руководству ГКБ № 61 рекомендовано усилить контроль (!) за организацией лечебного процесса и качеством оказания медицинской помощи.

В свою очередь, компания «Солидарность для жизни» готова оказать вам помощь в организации консультации в одном из квалифицированных медучреждений Вице-президент Л. Любимова.

18.1.1999 г.».

Подумалось: мой горький опыт поможет коллективу клиники, говоря казенным языком, изжить подмеченные недостатки. Но максималисту хотелось большего! Приключения на больничной койке собственные и бедолаг-сопалатников решил предать огласке. Короче, замыслил откровенный репортаж. Целиком его опубликовала газета «Достоинство». Нашлось место и в журнале «Человек и закон».

Из разных мест пришло много откликов от малоимущего контингента. Номенклатурщики и приравненные к ним, разумеется, помалкивали. Ведь они имели все — их врачевали по высшему разряду… Дважды в год медосмотр по полной программе, с головы до пят. По индивидуальной схеме — строгий фитнес с гольфом и теннисом; санаторный отдых на элитных зарубежных курортах. Да, господам на жизнь грех жаловаться. Слава богу, наконец-то все расставлено по своим местам. Всяк занимает отведенную ему нишу. В том числе и в сфере медицинского обслуживания.

В ворохе редакционной почты оказалось письмо с грифом Комитета здравоохранения Москвы. Это, понятно, льстило, в то же время и настораживало.

Известно всем: чиновники теперь неохотно общаются с прессой, тем более считают ниже своего достоинства отвечать на критические выпады. Местечковая философия: «На каждый чих-де не наздравствуешься, — работать будет некогда». В обществе сложилась анекдотическая ситуация: журналисты лезут из кожи вон — пописывают! — чиновная же гвардия вышедшую из-под пера «стряпню» с умным видом почитывает. Но не более того. В итоге создается видимость гармонии, покоя, общественного благополучия.

Как ни вспомнить тут слова забавной песенки, что певали еще наши родители. И снова на язык просится: «Все хорошо, прекрасная маркиза… Все хорошо, все хорошо!».

Порой же пишущая братия слишком много на себя берет. Ненароком вдруг глубоко копнет и выворачивает на поверхность пласты гадостей и мерзостей, на коих лежат свежие или давние отпечатки грязных лап чиновных вельмож. В таких случаях возникает шум и грай. Виновные (преступники), как правило, ускользают от наказания — и в худшем случае отделываются условным сроком или же подпадают под амнистию.

Со щелкоперами же все куда сложнее.

В нашем демократическом обществе возникли поразительные порядки, сложились удивительные нравы… Провинившихся журналюг к стенке не ставят, на каторгу в Сибирь (без права переписки) не ссылают. Слишком жестоко! Да и что Европа скажет? При этом журналисты куда-то безвозвратно исчезают: их кто-то отстреливает, словно уток на весенней охоте. Еще нашего брата «остепеняют» и приводят в чувство штрафными санкциями… Чуть-чуть пишущий не потрафил — выкладывай миллион, а то и все три за публичное оскорбление «физического лица» из властного департамента — банальная прокурорская формула, которую никому еще не удалось переспорить. Для усиления тяжести приговора обыкновенно добавляют еще и такие «занозы»: автор-де передергивал факты, пережарил их или же пользовался непроверенной информацией.

Штраф, повторяю, еще полбеды. Есть дела неподсудные, к коим СМИ не подпускают и на пушечный выстрел. Но ведь запретный плод особенно заманчив. Так возникает почва для инакомыслящих, для диссидентов, для тайных и явных коррупционеров. На всю эту пакость, скажем так, падки публицисты — особенно «золотые перья» журналистики. Им это даром не проходит! Их карают со всех сторон. Они становятся жертвами ДТП, их убивают в подъездах собственных жилищ, в темных закоулках, в лифтах, на городских площадях, на отдыхе, во время непосредственного исполнения служебных обязанностей.

Но более всего поразительно и в то же время немного смешно то, что при этом непременно является сволочь из нашей же когорты, которая, захлебываясь от экстаза и бия себя по бокам задристанными перьями, кликушествует: «Ах, как плохо жилось журналистам при советской власти! Не было ну никакой свободы печати. Нам платили жалкие гроши, не хватало даже на вареную колбасу. Не выпускали за границу… Сексом запрещали заниматься в служебных кабинетах. Теперь же все-все доступно, в том числе и мужеложство… Ну чего еще творческой личности надобно. Садись и пиши, никто ни в чем тебя не ограничивает… Вот что такое демократия!».

У МВД есть собственные сейфы с черной информацией. Так вот, по негласной статистике, Россия занимает третье (!) место в мире по числу истребляемых журналистов. Такова наша се ля ви.

Всяк девятиклассник (и пэтэушник) теперь знает: виновниками репрессий в 40–50-е годы были Сталин, Берия и примкнувший к ним Семичасный. Между прочим, власть беспощадно школила и лучших представителей творческих союзов. Теперь же виноватых нет… Если уж на то пошло, журналисты нынешнего призыва сами ж виноваты: это наш собственный выбор!

Мне тоже неоднократно угрожали расправой: и устно (по телефону), и письменно (по почте), и писульками, кои бросали в почтовую ячейку. Порядка ради я проинформировал МВД, телефонный узел, за одно и весьма ответственную структуру. Люди в погонах однозначно дали понять, чтобы раньше времени я не подымал шмон и горячку. Будет на руках конкретика, тогда, дескать, и сигнализируй… Типичный образчик казенной этики и логики. Хорошо хоть так… Я не тщеславный, нет. Хотя, признаться, лестно было получить из главной конторы медицинской службы столицы уведомление на свою публикацию. Была, была тайная надежда, что мои заметы кто-то всерьез примет к сведению. Ведь на стол главнокомандующего отраслью лег живой слепок с действительности. На казенном сленге — объективка, которую ни при каких обстоятельствах не выдаст ни тайная, ни официально ангажированная комиссия. Тут же богатый материал — прямо с места — выдан был добровольцем, на собственный риск и страх.

Теперь я только догадываюсь: в штабе главнокомандующего сразу же возникли вопросы, как оную информацию воспринимать, какую дать оценку? Ну и попутно возникла скрытая обида: «Кто это нам мораль читает. Не иначе как инакомыслящий!» Моментально приняли боевую стойку. По цепи пронеслось: «На-аших бьют!» И вот, захлебываясь от эмоций, руководство комитета отправило в два адреса (редакции газеты и автору репортажа) гневную филиппику. Вот она, под рукой.

«Комитет здравоохранения внимательно рассмотрел факты, изложенные в статье «Вид с больничной койки».

По имеющимся медицинским документам, больному (имярек) проведено обследование и лечение с имеющимися у него заболеванием в полном объеме. Получены объяснения от медицинского персонала, принявшего участие в обследовании данного больного. Во время пребывания (имярек) в больнице он отличался повышенной требовательностью, акцентуировал(!) имеющиеся у него заболевания, вводя их в: особо редкие, проявил себя придирчивым к медперсоналу, конфликтным по отношению к соседям по палате.

Факты недоброкачественности пищи (металлическая стружка, стекло в ней) подтвердить не представилось возможным, т. к. указанные посторонние предметы больной отказался показать медперсоналу. Во время посещения терапевтического отделения, где лежал П., больные медицинским обслуживанием, лечением, обстановкой в палатах были довольны, питанием удовлетворены, в палатах чисто, тепло.

Врачи категорически отрицают приведенные факты вымогательства и готовы предъявить автору статьи иск, как журналисту, грубо нарушившему действующее законодательство, — в части распространения через средства массовой информации непроверенных сведений, порочащих честь и достоинство.

Председатель Комитета А. П. Сельцовский».

Читая и перечитывая строгий рапорт, вспомнил я диалог из очерка Салтыкова-Щедрина. Один губернский начальник при доверительном разговоре задал губернатору острый и нелицеприятный вопрос: «Иван Иванович, вы взятки берете?» Тот ответил резко и вместе о тем доверительно: «Никогда!»

Диалог весьма-весьма схож с парафразом г-на Сельцовского, особенно в той части, где речь идет о том, что врачи-неврологи категорически отрицали факты вымогательства. Наряду с этим обратили внимание на то, что имярек акцентуировал (!) имеющиеся у него заболевания, возводя их в особо редкие.

Тут, как говорится, каюсь: грешен! Помнится, в порядке шутки, при разговоре с лечащим врачом, посетовал, что не дает мне покоя странная боль в ступне… К сказанному добавил: ни у кого из родных, близких, знакомых и даже от соседей по лестничной площадке не слышал о таком странном заболевании… Возможно, моя болячка уникальна, представит интерес для отечественной медицины.

Татьяна Геннадьевна, помню, выскочила из палаты как ужаленная и вскоре возвратилась с коллегой из неврологии. Как затем дело повернулось, читайте выше… Комиссия же из Комитета здравоохранения, прибывшая в больницу с намерением во что бы то ни стало опровергнуть или хотя бы дезавуировать не поддающуюся опровержению фактуру из честного репортажа пациента «Вид с больничной койки», — сделала дурацкий вывод: автор-де морочил медперсоналу головы, акцентуируя воображаемые недуги!

Мне было и грустно, и смешно… Грустно, потому с тех пор начались из-за недолеченного бронхита и воспаления легких серьезные проблемы. Смешно же оттого, что вспомнился реальный случай из моей армейской жизни. Дело было так. Один новобранец, маменькин сыночек, капризуля, недоволен был солдатской кухней. Сдуру накатал тайком письмо прямо в штаб корпуса. В Советской Армии порядки были строгие. В роту немедля явилась авторитетная комиссия во главе с генералом. Он не удовлетворился отчетом командира полка: явился в столовую, угодил в разгар обеда, чтобы не было никакого обмана и очковтирательства.

Разгладив плавными движениями пышные усы с подусниками, генерал обратился к обедающим солдатам с непростыми вопросами: а) довольны ли службою? б) есть ли к начальству своему претензии? в) сыты ль служивые, хватает ли довольствия? (Тут надобно заметить, что накануне в роте провел соответствующую психологическую подготовку старшина.) И вот на прямой генеральский вопрос, хватает ли довольствия, — крупногабаритный сибиряк во всю силу легких гаркнул: «Харчей хватает… Даже в мисках остается!» Генерал, однако, был не промах и уточнил: «А что же, солдатик, в мисках остается». Был ответ: «Лавровый лист остается, товарищ генерал!»

В таком виде «объективка» и пошла по армейским инстанциям.

Не затесался ли теперь тот ротный старшина в аппарат ведомства г-на Сельцовского? И я решил провести разведку.

До Андрея Петровича не допустили. Принял меня заместитель председателя А. А. Хрупалов. Чиновник как чиновник: в меру скрытный, частично откровенный, по-своему хитер, по-современному немного фрондер, заметно циничный.

— Статья ваша очень неприятная, — в первую же минуту выдал Андрей Александрович. — Нет, не по фактуре. Вы там лежали, все своими глазами видели, кожей прочувствовали… А вот раздражает общая тональность, фразеология, фельетонный налет.

— Вам повезло, что в 61-ю больницу угодил не Салтыков-Щедрин, а второразрядный журналист эпохи Аллы Пугачевой.

— Юмор понял.

— В следующий раз обещаю быть поаккуратней при выборе слов и выражений… Но основную претензию, мне кажется, вы еще не высказали.

Хозяин кабинета принялся нервно перекладывать на столе предметы, теребить бумаги. Попутно нес околесицу насчет грандиозных задач, кем-то в последнее время поставленных перед работниками лечебно-профилактических учреждений. Причем со значением было сказано: дескать, перечень не поддается ограничению (?): может и должен пополняться новыми задачами. Все это немного напоминало бред… Потом уж я смекнул: на самом деле Андрей Александрович тянул время, подыскивая нужные слова под ускользающие мысли.

Жаль было чиновника. Но я молчал: пусть сам выкручивается. Тут с языка Хрупалова слетела мысля затаенная:

— Вы слишком много взяли на себя: текст попахивает враждебной пропагандой. Вы дали козырь в руки врагов России.

«Ничего себе заявочка!» — подумал я про себя.

— Вы сеете смуту: вносите, может, того не желая, раскол в общество, которое теперь, как никогда, нуждается в сочувствии единомышленников, в сплочении разнородных сил.

Тут до меня наконец дошло: мне «шьют» деструктивизм.

— Ну а конкретно, в чем же я неправ?

Теперь это был явно другой человек: боец, а то и рыцарь без страха и упрека. Он виделся мне на коне, с остроконечной пикой наперевес.

— Вы же недвусмысленно, открытым текстом высказали крамолу, будто теперь в стране творится… геноцид.

— Да разве не так?

Хозяин кабинета резко встал с кресла. Лицо его было каменным. Впрочем, и сам он стал похож на монумент работы Зураба Церетели.

Расстались без рукопожатия. Через какое-то время я навел справку. Хрупалова взяли в аппарат Михаила Зурабова.

СОШЛИСЬ ВО МНЕНИИ Разговор с участковым врачом

Первый заход

Под лопаткою после полудня заныло, немного погодя и в загрудине сжало, закололо. Однако «скорую» не стал беспокоить, обошелся подручными средствами. Когда же боль отпустила, поплелся в поликлинику, к своему терапевту. В очереди оказался последний. Только через час с небольшим переступил наконец порожек.

После неторопливого прослушивания и постукиваний — по груди, по спине — доктор обронил: «Ваше состояние, милейший, соответствует возрастной планке».

Это был комплимент. Я не знал, как благодарить эскулапа за внимание. Как вдруг… по сценарию невидимого режиссера, в московском небе загрохотало, засверкало, и следом хлынул благодатный летний ливень.

Решили шальную грозу переждать. Не торопясь, заварили чаек. Хотя и мало были знакомы, разговорились. По старой привычке я не расстаюсь с диктофоном. Открыто выложил аппарат на стол, да вскоре о нем и забыл. Говорили же не о женщинах и не о футболе. Рассуждали мы с Олегом Федоровичем Федоряевым вкривь и вкось о житейском, впрочем, имеющем прямое отношение к ведомству Гиппократа.

Н. П. Народ все чаще, негромко, вполголоса, корит отечественную медицину. Говорят о равнодушии персонала, о корыстолюбии. Между прочим, еще и о том, что люди в белых халатах с большим старанием, прилежанием лечат успешных, богатеньких… Есть в этом нечто анафемское… Говорю не с чужих слов, отец мой тоже был врач участковый. Знаете, как он бросил курить? В дурной привычке его в сердцах упрекнул наш сосед, страдавший бронхитом.

О. Ф. В вашем перечне добродетелей вы не сказали о душевности. Нынче черствость заполонила человеческие души… Помню, перешагнув порог Одесского мединститута, я остановился пораженный перед бронзовой плитой на стене. На ней огненно сияли слова: «Болезнь лечится не только лекарствами, но и душою самого болящего». Знаете, чьи слова? Не угадаете — Вересаева. Только много лет спустя постиг я смысл сказанного… Лечение идет успешней, если больной безотчетно верит своему Лекарю. Вместе с тем вера его укрепляет волю врача, подымает дух — и он готов до последнего мгновенья сражаться за спасение своего подопечного ДРУГА… Моя вера в успех передается больному, мобилизует его внутренние ресурсы, энергию. Больной очень нуждается в вере своего спасителя — улавливает ее в голосе, в глазах, в мимике врача; в то же время замечает малейшие колебания, сомнения. Обычно он это черпает из встречного взгляда.

Н. П. Говорите, продолжайте…

О. Ф. Но для таких импульсов у нашего брата времени не хватает. На каждого входящего во врачебный кабинет отпущено, согласно инструкции, всего-навсего десять минут. Добрая половина тратится на писанину, на оформление рецептов. Теперь появились компьютеры, но рядовым участковым они недоступны. А ведь нужны, как воздух! В прошлом веке было известно полтора десятка «ходовых» болезней: горячка, сухотка (чахотка), простуда, холера, сибирская язва, антонов огонь — потом обнаружили тиф брюшной, сыпной… Теперь мы знаем, что болезней тысяча!

— При этом врач общей практики, как говорил мой отец, обязан знать досконально (по своей склонности, уму) хотя бы о трех-четырех болезнях. В чем-то хотя бы малость быть узким спецом.

— И непременно беспрерывно совершенствоваться, не останавливаться в развитии. Следить за наукой, за техническим прогрессом в той области медицины, которую ты выбрал по призванию, по внутренней тяге. Хотя информация нынче дорого стоит. За подписку на ходовой журнал надо сотни рэ выложить. Ну а компьютеры… Эти штуковины у нас имеют лишь трое из полета душ. Потому многие мои коллеги… бегут в медицинский бизнес. Их места занимают поденщики или «многостаночники». Высунув язык, они мечутся меж двумя, а то и тремя работами.

— Я наблюдал этот процесс, когда с перерывами лежал в 61-й больнице. За три года там наполовину поменялся персонал. Во 2-й терапии из прежних остались лишь старшая медсестра да буфетчица на раздаче.

— Идет бессмысленный крутеж. Нет стабильности. Портятся нравы. Ожесточаются сердца… А ведь сердце врача сделано из того же материала, как и у пациента.

— Вот что я заметил, Олег Федорович. Врачи в сельской местности все-таки гуманней, отзывчивей, сердечней, нежели городские.

— К сказанному могу прибавить… Остались еще фанаты на станциях «Скорой помощи»… Три года варился в том котле. У них там как в окопе, на передовой линии. Ситуация постоянно экстремальная.

— И ведь приспосабливаются.

— Много и таких, кого клещами не вытащишь… Лично меня спасало чувство юмора и философское отношение к действительности. В молодости я приобщился к высокой литературе. Запоем читал Монтеня, Монтескье, Шопенгауэра, Ницше, Дидро. Достаточно серьезно относился к такому вроде бы не очень нужному для медика предмету, как диамат. Общие лекции и семинары расширяли кругозор, служили в каком-то смысле гимнастикой для ума.

— Это то, чему не учат в западных вузах. Оттого тамошние спецы узколобы, подчас ограниченные.

— Согласен. Не только советские врачи, а и технари отличались от европейских широтой кругозора. Наши мыслят широко, диалектично, хотя подчас проигрывают в глубине познаний. Россиянам вообще свойственней взгляд на вещи, на жизнь широкого спектра. Потому там, особенно за океаном, на наших специалистов до сих пор большей спрос.

— Вас прельщает частная практика?

— На то нужен соответствующий склад ума: коммерческий. Я же не люблю барахолки. В принципе.

— Сейчас много говорят о медицинских фирмах частного формата. Туда будто бы идут яркие личности.

— Пусть идут. Это так называемые шустряки, люди энергичные, желающие иметь не только кусок хлеба (символический!), сверху еще и такой же слой масла… Меня же воротит от гамбургеров.

— Побывав раз за разом в нескольких клиниках, я понял, что отечественная медицина сама сильно больна. Результат — высокая смертность. Об этом сами медики, особенно высокое начальство, не любят вдаваться в подробности. Мужчины редко дотягивают до пенсионного возраста. Тому нет оправданий.

— Это горе, позор и стыд. Вина же врачей в губительном процессе убывания этноса — чисто символическая. Да и как бороться за жизнь обреченных, ежели они сами себя не берегут. Образ жизни наших соотечественников, как правило, выходит за рамки разумного. Только тогда, когда обреченный оказывается у роковой черты, умоляет врача: «Спасите!» Но я ведь вправе задать встречный: вопрос: «Где ты, мил человек, раньше-то был?» Ведь здоровье, как и честь, надо беречь смолоду. Может, жестоко, но справедливо. И другим поучительно.

— Тезис сей нынче в ходу, муссируется в разной связи и без повода… Администрация, власти таким образом снимают с себя ответственность за беды и горести народа. Придумана соответствующая формула: «Всяк сам делает свой выбор». Да, сознание наших людей по-прежнему советское, коллективистское. Разными способами нам в мозги втемяшивали: ради блага Родины себя не жалей! Потому-то смело шли в огонь и воду… Зато, когда человек попадал в беду, было ему трудно, всяк в душе был уверен: государство не оставит его в одиночестве. Тем более, если дело касалось здоровья. Первыми на подмогу являлись врачи.

— Вы правы. Медицина была без прикрас народной. Врачи пользовались глубоким уважением, а то и поклонением… Конечно, себя не жалели, были в общей массе подвижниками. Такое существовало общее настроение в обществе. Тут вполне подходит слово «жертвенность». Вслух это не высказывалось, хотя всяк в душе его носил.

— Может, прозвучит выспренне, но ведь был реальный факт той жизни: наряду с передовиками производства портреты медиков помещали на Доски почета.

На донышке моей памяти сохранился мальчишеский эпизод. В книге для чтения школяров второго класса заверстан был такой рассказец… В глухом сибирском поселке (с точным адресом) в семье геолога заболел единственный ребенок: тяжелый случай дифтерита. Обезумевший от горя отец шлет в Москву, в Кремль, на имя Сталина телеграмму-молнию: «Спасите сына. Обещаю воспитать его таким, как Чкалов». В тот же день в таежную глухомань вылетела бригада врачей. Малыша спасли. И это жизнь, а не кино в формате сериала.

Однажды я об этом писал, но снова повторюсь… Несмотря на великие потери на фронтах и в тылу за 1941–1945 годы, население в СССР прибывало. Теперь же за десятилетие «мирных реформ» число соотечественников снизилось со 150 миллионов (контрольная цифра 1991 года) до 145 миллионов в двухтысячном. Ведь жуть берет… Как вы этот показатель прокомментируете как врач?

— Друг мой, тут же неразрывный узел проблем, гордиев узел. Теперь ведь тоже идет великая война, никем не объявленная, но не менее кровопролитная. Идет война народная, под умопомрачительный грохот мегаваттных колонок, визгливых рок-музыкантов. Тут же по соседству — пластаются в корчах нашприцованные наркотиками чуваки и чувихи. Цвет нации чахнет в тюрягах; юноши и девицы загибаются от недоедания и безобразного образа жизни, теряют человеческий облик. А сколько судеб исковеркала проклятая чеченская война, одна и другая… К тому надо приплюсовать десятки тысяч наших сограждан, которые из-за безысходности положения не находят для себя ничего лучше… суицида. Мы тут мировые лидеры.

Нация себя не щадит, не бережет, что противоречит не только законам социальным, но и биологическим. В природе нечто похожее случается, когда животные оказываются перед неминуемой катастрофой: в некоем ареале или в глобальном масштабе. К сожалению, многие наши современники руководствуются безумным принципом: «Бери от жизни все… После нас хоть потоп!». Говоря ученым языком, происходит безумное самоуничтожение популяции… Тот же суицид в планетарном масштабе. «Однова живем!» — подзадоривают друг друга молодые оболтусы… и без оглядки на мораль и закон срывают цветы удовольствий, будто ради этого они и явились в сей мир. Бездумно расходуют отпущенные Богом годы. Едят, пьют без разбору, лишь бы сорвать пресловутый кайф. Будучи уверенные, в случае «чего», из объятий смерти вытащит «Скорая помощь». Именно на «скорую» обыкновенно уповают испуганные и отрезвевшие. Да вскоре забывают о том, что недавно стояли на краю бездны.

Нам не хватает трезвости, рационализма. Между тем на том же «проклятом» Западе обыватель не так-то и прост: себе на уме. Тому частично содействуют страховые компании. Куришь — плати в двое-втрое больше за лечение. Сибаритствуешь, не занимаешься спортом, ведешь исключительно сидячий образ жизни — снова раскошеливайся: дороже обойдется медицинский полис. Потому-то там всяк себе терапевт… У нас же, повторяю, народ беспечный, рисковый. Вот схема: может, на сей раз нелегкая пронесет, авось кривая вывезет.

Банальная ситуация: частенько вижу своих вчерашних пациентов на улице с бутылкою пива в одной руке и с сигаретой и другой. А ведь накануне он вызывал медработника на дом. Нет, это не симулянт — это самоубийца… Другая ситуация тоже идиотская: Н., имея на руках больничный лист, ходит на работу, да еще хвастает своим геройством. Прав поэт: умом Россию не понять.

Предвижу возражение: как мы будем себя беречь, ежели даже правительство о своем народе не беспокоится. И будете, конечно, правы. То же самое касается и медицины. Важнейшая отрасль брошена на произвол судьбы. Теперь говорят: при советской власти врачи бедствовали, нам мало платили. Как же теперешнее-то положение определить. Говорю не о материальном положении… Вся медицина — от самого верха до низшей ступени — кем-то весьма искусно поставлена в оппозицию к… народу. Нас постоянно сталкивают лбами, стравливают будто недругов. Мы понимаем, на больных грех обижаться. Однако порой срываемся, после чего казнимся, места себе не находим. Я тоже иной раз с каменным сердцем возвращаюсь домой. Откровенно говоря, что чаще всего, к примеру, пациентов-инвалидов нервирует. Нет четкого порядка выдачи — оформления! — льготных лекарств. Трудно тут подобрать подходящее слово. В целом это настоящая волокита, отнимающая у обеих сторон уйму времени и унижающая человеческое достоинство. В то же время коллектив поликлиники живет под постоянным подозрением всевозможных контролирующих организаций. Ищут криминал, воровство, сговор. Одна представительная комиссия сметает другую. Работаем урывками.

— Где по-вашему труднее — в поликлинике или в стационаре?

— В больницах все-таки более углубленное отношение к болящему. Зато там остро стоит фармацевтический вопрос, как бы даже не хуже, чем у нас. Богатеньким легче, их вынуждают покупать таблетки и ампулы на стороне… Лаской да таской тот же бронхит не одолеть.

— Лаской да таской — очень точное определение способов борьбы за человеческую жизнь…

Впрочем, не сделать ли перерыв? Соберемся с мыслями и через какое-то время встретимся вновь. Да ведь и дождь давно прошел.

Второй заход

Встретились спустя три месяца. Пришел я к своему доктору, чтобы устно отчитаться о пребывании в стационаре. Олег Федорович внимательно изучил больничный эпикриз. С улыбкой сказал:

— Продолжим лечение.

— За чем и явился к вашей милости… Но поначалу продолжим беседу.

— Вроде обо всем переговорили.

— Мы лишь кончиком пальца коснулись проблемы взаимоотношений врача с пациентами.

— Это же море безбрежное. В его водах утонуть можно.

— Ну вот для затравки факт… В добрые старые времена редакционная почта больших и малых газет, а также журналов наполовину состояла из благодарственных писем, телеграмм от поправившихся больных своим исцелителям. Был еще другой поток благодарностей — на радио, телевидение. Письма в эфир, как правило, заканчивались просьбами: исполнить для доктора (полное имя, отчество, фамилия), а также для медицинской сестры, нянечки и т. д. конкретную музыкальную заявку.

— Ваш покорный слуга не раз был обласкан в эфире. Есть в том нечто чарующее. Но и ко многому обязывает.

— Это можно понять… Теперь же в редакции поступает много критических сигналов. Пациенты сетуют по поводу беспорядков и грубых нравов в медучреждениях. О том же и журналисты пишут.

— Скажу честно: это моя боль. Есть предчувствие, что однажды открою газету и увижу заметку от пациента, которого ненароком обидел или не защитил.

…На днях в руки случайно попала газета «Известия». На последней странице рассказана жуткая история смерти пожилой москвички. Запомнилось имя: Наталья Романовна. Поступила в клинику с диагнозом: нарушение мозгового кровообращения. Со слов сына, вокруг матери возникла склока из-за того, что он «неадекватно отблагодарил благодетелей», которые поначалу хватили лишку. Поняв, что вознаграждение не соответствовало внутреннему тарифу, переменили свое решение… Перекантовали тяжелобольную из блока интенсивной терапии в обычную пятиместную палату, где Наталья Романовна среди ночи скончалась.

Сын попытался разобраться в ситуации. Стучался в кабинеты разных медучреждений. Дошел до горздрава. Теперь вместо матери имеет на руках бумагу, подписанную чиновником весьма высокого ранга… (Цитирую по газете) «Уважаемый Н. Н. Жалоба Ваша рассмотрена. По ней проведено служебное расследование. Факты подтвердились. На лиц, допустивших халатность, наложены дисциплинарные взыскания… Однако смерть больной не связана с выявленными недостатками в работе персонала ГКБ № 79.»

— Если бы искатель стал распутывать клубок дальше, ниточка привела бы его в высокие инстанции. Но ответ был бы точно таким. Ну разве только мысль была бы выражена другими словами. Но то в лучшем случае. Обычно же власть рубит с плеча. Хотите пример. Пожалуйста…

Недавно в многотиражной газете ЗАО «Округа» прочел я открытое письмо руководителю Департамента здравоохранения столицы А. П. Сельцовскому. Так вот там крупным шрифтом было напечатано: «В 2002 году в Москве умерли 130 тысяч человек».

А ниже шрифтом помельче набрано: «Уважаемый Андрей Петрович, что делать… Неужели Вы бессильны».

Глава ведомства продемонстрировал собственную дееспособность. Главный редактор издания вынужден был оставить свой пост. Что касается газеты «Округа», она в корне изменила свой формат. Сильно пожелтела. Стала скучной, пустой.

— В жизни все взаимосвязано. Не зря же генетическая молекула человека имеет вид бесконечной цепочки.

— Олег Федорович, но человек же хомо сапиенс — существо разумное. Мы живем не только благодаря данным природой инстинктам, но и по понятиям, по обычаям, по меняющимся законам человеческого общежития. Опять же есть извечные божьи заповеди. За многовековую историю существо ванта медицины выработаны священные врачебные каноны. Один из которых никогда не утратит актуальности: не убий!

— Мы отошли с вами от края моря разливанного, рискуем сегодня не дойти до другого берега.

— Погодите, дайте не захлебнуться от волны брошенного вами в омут камня.

— Валяйте! И без того мы вышли уже из графика.

— Тогда перекину мостик через океан… В Чикаго всей семьей эмигрировал мой друг М. Х. С трудом они вживались в тот мир. В конце концов приспособились, стали родину забывать… Вдруг — семейку заколебало. Заболел серьезно зять Михаила, человек немолодой, 87 лет. Чтобы не быть домочадцам в тягость, перебрался старче в пансионат для престарелых, где его сразил инфаркт головного мозга.

— Тяжелый случай, шансы мизерные.

— Из богадельни доставили его в клинику, поместили в специальную палату интенсивной терапии. Медперсонал начал круглосуточную борьбу, не рассчитывая при этом на оплату дорогостоящего лечения.

— Неужели спасли?

— Пять или шесть дней парализованного держали у аппаратов искусственного дыхания, искусственного кровообращения, искусственной почки. Иногда умирающий приходил в сознание, видел родных, в его зрачках вспыхивал свет. Лишь когда приборы зафиксировали полную остановку работы мозга, аппараты отключили.

— Ну и что дальше?

— Похоронили эмигранта. После похорон осиротевшие домочадцы пришли в клинику с огромным букетом роз.

— Красивая байка. Однако, дружище, вернемся к нашим баранам: измерим-ка наше давление. (После процедуры…) Ну вот, батенька, сто сорок пять на восемьдесят. Все ваши эмоции отразились на шкале. Учитесь, дружище, управлять своими чувствами. Не распускайтесь по пустякам. Совершенно очевидно: без бета-блокатора вам уже не обойтись. Будем выбирать схему… Поначалу в сочетании с предукталом. Он ценен тем, что действует на клеточном уровне.

— Вы разговариваете со мной на равных, будто с коллегой.

— Мы более чем коллеги. Мы сообщники!

— Врачи обычно играют со своими пациентами в молчанку, боятся проболтаться. А ведь сказано: «Слово лечит».

— Многие боятся, что их НЕ ТАК поймут или же превратно истолкуют.

— Полтора года назад я опубликовал в одной газете очерк. Образно говоря, получился широкоформатный снимок, сделанный с высоты скорбного ложа. Я и половины не высказал того, что прошло перед глазами. Последний абзац заканчивался так: «Сия больница вносит свою лепту в губительный процесс сокращения народонаселения в стране. Процесс называется геноцид».

Боже, какой шум поднялся в чиновных апартаментах. Мне грозили судом, что я-де нарушил закон «О печати», выдал страшную государственную тайну. Сгустились тучи и над редакцией, коллективу угрожали великими штрафными санкциями. И наверняка осуществили бы кару… Нас поддержал только что вступивший в должность новый президент страны. Всем на удивление, с трибуны Совета Федерации В. В. Путин огласил тезис: России угрожает геноцид!

И уж тут-то все чиновники от медицины дружно закивали головами, как болванчики, хваля Владимира Владимировича за откровенность, за честность, прямоту.

— Теперь и я начинаю своего старого пациента побаиваться… Слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Тем более что между нами на столе еще и диктофон лежит.

— Будьте спокойны. Кто же тогда мета врачевать будет! Кстати сказать, после той публикации я еще трижды отметился в клиниках. Последний раз лежал в 51-й больнице. Да вот же и эпикриз перед вами. Но на этом листе не зафиксировано то, что прошло перед моими глазами. Например, борьба омоновцев с бомжом, который попал в Первую терапию «по ошибке», ибо ему законом определено место на скамейке или в кустах возле станции метро… Туда его люди с автоматами и в пуленепробиваемых жилетах быстренько спровадили.

Еще был уморительный случай… В нашу палату (общую) по ошибке поместили аристократа из столичного бомонда. Для него был заказан «люкс», но дежурная спросонья перепутала места — сноб попал в компанию «совков». Оказалось, что вип-больной был под большим бодуном. Проснулся Т. среди ночи по малой, так сказать, нужде. Сделал два шага, стал мочиться на голову соседа. Тот не сразу сообразил, что деется. Когда ж дошло, закричал благим матом и с кулаками набросился на клубного хулигана. Тут персонал разобрался в ситуации. Т. подхватили «под вицы» и увели в одноместную палату. Пострадавший сосед хотел было требовать компенсацию за моральный ущерб, но завотделением популярно объяснила крикуну: случившееся надо понимать как бесплатный сеанс уринотерапии.

— И смех, и грех.

— Еще своими глазами видел я, как уходят из жизни… Вы видели это.

— Множество раз. Врачам приходится освидетельствовать сам факт смерти, оформлять соответствующие документы.

— Я имею в виду… последние мгновения угасания человеческой жизни, как бы мерцание свечи. На моих глазах отлетела в космос солдатская душа моего соседа по палате — фронтовика Ивана Ивановича Трусова. Несколько дней он не принимал никакой пищи. Большей частью лежал на спине, беспрерывно почесывая правый бок. Был задумчив. Похоже, предчувствовал свой конец.

После обеда встретил Ивана Ивановича в туалете. Сидел он на подоконнике, курил. Увидал меня и почему-то застеснялся. Потупившись, обронил: «Захотелось вот… напоследок табачком побаловаться… Извините». Когда я выходил вон, снова ко мне обратился: «Если вас не затруднит, прошу очень… Пока не уберут… не унесут из палаты… перекрестите раба божьего напоследок». Мета оторопь взяла: что за разговорчики! Не иначе как у бывшего фронтовика нервишки расшалились. Надо бы принять успокоительное.

Помню, день был воскресный. В ординаторской сидела одна лишь дежурантка, ломала голову над кроссвордом. Косноязычно передал разговор в туалете. Докторша посмотрела на меня удивленно, будто рядом человеческим голосом заверещал сверчок. Растягивая слова, изрекла: «Идите-ка, больной, в свою палату. — Смерив меня с ног до головы брезгливым взглядом, прибавила: — Не мешайте, пожалуйста, работать».

— Олег Федорович, ответьте, откуда такие кадры берутся?

— Из жизни, мил человек, берутся, из жизни… Вы только оглянитесь окрест.

Нелирическое отступление

Никогда не забуду ту ночь… Против окон палаты высился фонарный столб. Свет четким прямоугольником лежал на соседской постели, высвечивая малейшие складки, вмятины. По случаю выходных палата наполовину опустела: остались только неприкаянные да самые тяжелые.

Иван Иванович теперь лежал на боку, в позе младенца в материнской утробе. По-прежнему почесывая тело вблизи диафрагмы. Тут до меня дошло: старик помирает. Сигнализация, как обычно, не работала. Своим ходом отправился за доктором. Ординаторская оказалась на замке. Постучался, громко подал голос. Ответом было молчание. Возвратился в палату. За это время Иван Иванович переменил положение: лежал пластом на спине; зрачки устремлены в потолок; той же рукой механически почесывал все тот же бок. Был третий час ночи.

Очнулся я от подозрительной тишины. Уличный фонарь к тому времени погас, в палате же было не то что светло — скорее сумрачно… Потянуло к окну… Что еще за чудо! Прилегающий к больничному корпусу парк снизу доверху засыпало снегом, хотя по календарю был май. Всмотревшись пристальней, понял: это ж черемуха зацвела… Вернулся к постели, хотел было свежей новостью поделиться с соседом, порадовать беднягу… Глянул на Ивана Ивановича и понял: вместо него осталось нечто. Меня «обожгли» холодом оловянные, устремленные в космос покойницкие зрачки. Спину вдруг морозом ожгло.

На сей раз в дверь ординаторской забарабанил я двумя кулаками. Закричал что было духу: «В четыреста тридцать четвертой покойник!»

Бегом вернулся назад, чтобы до прихода медперсонала совершить над усопшим крестное знамение. Потом по собственной уже инициативе поднялся на пятый этаж (там в холле была устроена молельная) и возжег у иконы Спасителя поминальную свечу.

Госпитальную новеллу сбивчиво пересказал я Федоряеву, чем сильно растрогал своего участкового. С минуту или даже больше кабинет был погружен в тишину.

Как будто издали донесся голос Олега Федоровича:

— Мементо мори! — говорили древние римляне. Подтекст максимы таков: рационально расходуйте отпущенное судьбою время; разумно, терпимо относитесь друг к другу, берегите собственную душу. Возможно, только что сделанный вами шаг — последний… Мементо мори! Отсюда и повышенная ответственность за каждый свой поступок и решение.

— Это немного другое.

— Почему? Это ваш же тезис… Я же развиваю его с другой стороны… Уход из — жизни логическое завершение юдоли на земле. Готовиться же к тому надо исподволь, всю жизнь. Причем совершенствоваться, каяться до последнего своего издыхания.

— Принимаю в целом. Попутно рискую у доктора спросить: вы верите в загробную жизнь?

— Ох-хо-хо! Из моря-океана не выбравшись, тянете мета в омут… Отвечу коротко: человеку необходимы тайны, особенно для души. Без тайн людям скучно. Той же задаче служат и церковные тайны, таинства… Это в каком-то смысле узда на наши страсти.

— Весьма оригинальная трактовка. Тогда вопрос на засыпку: душа материальна? Один знакомый патологоанатом, будучи совершенно трезвым, признался: человеческая душа имеет массу. Товарищ нашел способ ее измерить… Так вот, душа весит 22,7 грамма, не больше и не меньше.

— Вопрос путаный, сложный, неоднозначный. Сегодня не готов его разбирать, к тому ж в служебной обстановке.

— Помните, у летчиков была развеселая песня. А в ней слова: «Мне сверху видно все, ты так и знай!». А что видит обычный доктор со своей колокольни, со своей позиции?

— Пусть пациенты мои не обижаются… Скажу, как на духу. Восемьдесят процентов из них страшно ленивы, беспечно относятся к собственному здоровью. Это черта национальная, чисто русской натуры. Едва ли не сакраментальная врачебная фраза у постели безнадежного больного: «Почему не обратились ко мне немного раньше?». В больших городах медики могут еще как-то помочь оказавшимся на грани… Но сами-то, дорогие мои, не теряйте золотое время. Ведь лучше профилактики лекарства нет! Помнится, в Одесском мединституте ходила притча о лекаре при дворе японского императора. Докторам платили зарплату, пока хозяин Киото был здоров. Но лишь заболевал, ни гроша на руки не давали… Так что да здравствует профилактика!

— Попутно у мета к вам сугубо личный вопрос: как болезнь отражается на лице человека? Ну и заодно на походке, в поведении.

— За годы врачебной практики пришел я к выводу: всяк сам выбирает свою болезнь. Правда, существует еще и некая проекция. При всем том каждому уготована не только судьба, а и смерть. На сей счет и поговорка есть: «Утопленник не мог быть повешенным». Как это в жизни происходит, как складывается. Например, у Ивана Ивановича обнаружилось некое заболевание. Надо меры принимать, лечить, пока недуг не запущен. Однако Иван Иванович от лечения всячески уклоняется, ссылается на какие-то неотложные дела, на неудобные обстоятельства. В сущности — безвольность, безучастность к самому себе… О системном, направленном лечении и речи нет. Поначалу же необходимо было что-то изменить в образе жизни, заодно и в питании.

— Лет десять назад прочел я статью американского ученого-психолога под сногсшибательным названием «Добровольное» стремление к смерти». Так что ваши рассуждения на сей счет не новы.

— Я и не претендую на авторстве идеи. И могу повторить всем давно ведомое: здоровье — это большая работа каждого, великий труд. В конце концов сложная и неустанная борьба… Человек должен всю жизнь, все время, изо дня в день вкладывать в нее свои силы, личные средства. У нас же многие на собственное здоровье смотрят как на подарок судьбы. И не более. А надо бы быть… Плюшкиным: быть скупым, бережно расходовать собственный ресурс… Вот где пужна воля человека. Таким образом даже хилый от рождения или в молодости по глупости подорвавший свое здоровье, ведя разумный образ жизни, может «протянуть» и восемьдесят, и девяносто лет. Пример тому — судьба Льва Николаевича Толстого, который в младенчестве был обречен. Но выжил, более того, стал долгожителем.

— Как я понял, врачи способны корректировать — в нужном направлении! — генетическую схему индивидуума.

— Абсолютно верно.

БОРЬБА ЗА ЖИЗНЬ

Отбив на столе средним и указательным пальцами какой-то замысловатый хип-хоп, мой участковый проговорил с растяжкой:

— Не желаете ли обследоваться в Кардиологическом центре, у Чазова?

На вопрос я ответил вопросом:

— А разве такое реально?

— В этом году как раз юбилей вашего инфаркта.

— Как же я забыл… Действительно, случилось это в ноябре.

— Мне кажется, я почти уверен, что кардиологам тоже будет интересно: сравнить развитие, сопоставить с течением времени: что и как… Вот вам и путевочка.

Это был сюрприз, нежданный подарок. Таким образом я переступил порог института имени Бакулева, и снаружи, и изнутри являвший оный вид дворца халифа Гаруна аль Рашида. Впрочем, человек ко всему ведь привыкает, со многим свыкается.

Поместили меня в смежный блок на двоих. Более вместительные палаты и проектом не были предусмотрены. Кормежка, правда, обычная, типичная больничная. В холле стоял небольшой телевизор, но к нему мало кто тянулся… Зато постельное белье было, на удивление, классное, льняное.

На четвертый день лечащий врач, сибирячка Зоя Бланкова остановила в процедурной, шепнула на ухо:

— Сегодня к вам нагрянет сам Юрий Никитич. Ждите.

Наверное, у меня челюсть отвисла. Зоя успокоила:

— Ничего страшного, он хороший.

Сижу. Жду. После двенадцати дверь широко распахнулась. Вошли трое. Вмиг в палате тесно стало.

Приказали раздеться. Процедуру эту я исполнил с некоторой даже поспешностью. На шее остался нательный крестик.

— Это тоже стать? — спросил я академика.

— Не надо. Мы же с Богом не спорим, — сказано было на полном серьезе.

Я почувствовал на своей хилой груди холодок фонендоскопа.

Следом началось великое таинство… погружение жреца Гиппократа в сокровенные глубины человеческого организма. Казалось, доктор в обыкновенном белом халате лишь материально присутствовал здесь, в этих стенах, — душа же его блуждала в неких неведомых сферах.

Существует в своем роде выспреннее выражение: «Маэстро весь обратился в слух». Словосочетание это впервые услышал я в юности, живя в Молдавии. Помнится, в ту пору обретал и Кишиневе старый еврей, Исаак Файбисович. Существовал он благодаря тому, что приводил в чувства расстроенные клавишные инструменты. Проще говоря, это был настройщик роялей. В молодости же величался неподражаемым тапером: играл на белом рояле в частном кинотеатре «Карамболина». Фильмы тогда всех сводили с ума. В зал же, что находился на улице Бендерской, после десяти вечера приходили меломаны… Не ленты смотреть — слушать по ходу кинодействта игру Изи.

Потом была война. Файбисович немного воевал, был дважды контужен. Короче, получил ранение левой кисти. Пытался было одной рукой бренчать в одном подвальчике на цимбалах (за что имел кличку Цымбаларь), но вскоре понял, что это дело не для него. Вот так, не имевший себе равных кишиневский тапер поменял профессию: стал заурядным настройщиком «пиано», ходил по вызовам кишиневских любителей музыки. Кто-то назвал его «клавишным доктором» — Файбисович не обижался. Тем более что с некоторых пор (тут у легенды появился еще один завиток) Изя Файбисович стал появляться «на публике» с черным футляром из натуральной крокодиловой кожи. Внутри находилась черного же цвета слуховая трубочка терапевта из суданского эбонита, чтобы квалифицированно прослушивать нутро роялей, пианино. Эту очень необходимую для настройщика клавишных инструментов «штучку» подарил бывшему таперу его давний поклонник, практикующий врач, в чей дом однажды «по вызову» явился доктор музыкальный.

В первую же секунду Изе бросилась в глаза эта удивительная вещь. Хозяин ее все понял без слов. Вместо гонорара отдал он футляр со стетоскопом маэстро, с которым тот уже не расставался. Эбонитовой трубочкой он прослушивал все нутро заболевшего музыкального инструмента — только потом по мере надобности брал в руки пассатижи, отвертку, гаечный ключик или что-то другое.

Всякий раз это действо напоминало хорошо разыгранный спектакль. Файбисович превращался в сказочного мага; он чародействовал, казалось, добирался до ФИБР ДУШИ занемогшего «пациента», возвращая ему здоровье, а то и жизнь.

Слух о чудесном исцелителе клавишников быстро распространился по молдавской столице. Маэстро взяли в штат филармонии, за ним закрепили персональное авто. Изя Файбисович собственноручно привел инструмент «в порядок» для самого Святослава Рихтера, когда тот сделал короткую остановку в Кишиневе по пути на гастроли в Вену.

Да, бывали времена, а теперь моменты!

И вот наяву, много-много лет спустя в палате Кардиологического центра мне представилось, будто вижу перед собой… маэстро, но уже от медицины. Только вместо черной эбонитовой трубочки в его руках был блестящий фонендоскоп. Отпрянув от груди, шеф кардиологии схожие манипуляции проделал со стороны спины.

Пауза, тишина… Закончив действо, профессор Беленков, как бы размышляя вслух, проговорил:

— От инфаркта и рубца не осталось. Вижу, была честная, штучная работа.

Тут голос подала доктор Бланкова:

— Юрий Никитич, значит, вопрос об ангиопластике пока возбуждать не стоит?

— Пока нет острой необходимости.

То был диагноз академика, который на этом уровне обсуждению не подлежал.

Беленков дружески положил свою руку на мое левое плечо.

— Спасибо, доктор.

— Не за что, — прозвучало в ответ.

На третий день Зоя Николаевна выдала выписной эпикриз, на трех листах, мелкого компьютерного набора.

— В случае чего примем вас вне очереди… Вы представляете для нас клинический интерес.

В словах врача чувствовалась отнюдь не пустая формальность. На следующий день пешком поднялся двумя этажами выше.

Приемная Беленкова оказалась пуста. Дверь кабинета была приоткрыта.

— Не помешаю?

— А-а-а, заходите, — хозяин кабинета оторвался от ноутбука. Я рубанул, что называется, сплеча:

— Юрий Никитич, есть идейка… Почему бы академику не поговорить с глазу на глаз со своим пациентом.

— О чем?

— О жизни. О медицине. О нашем времени. О человеческой душе, между прочим.

Долгая пауза. Зазвонил телефон. Похоже, с кем-то был трудный разговор. Наконец трубку положил на аппарат. Откинувшись на высокую спинку кресла, академик какое-то время пребывал в задумчивости. Но вот, глянув мне прямо в глаза, сказал:

— А для чего?

От неожиданности я растерялся. Пока собирался с мыслями, вновь тот же вопрос:

— Дак для чего?

Пришлось раскрыть творческие планы.

— Редакция журнала «Москва» предложила мне сделать интервью с медицинским авторитетом о положении дел на кардиологическом фронте: о победах, потерях, перспективах. И все это сквозь призму нашего времени.

— Вижу, батенька, вы максималист… Впрочем, почему бы и не попытаться. Будете приезжать в этот кабинет?

— Полагаю, двух-трех встреч будет вполне достаточно.

— Что ж, оставляйте свои координаты.

Прошло недели три. Позвонила личный секретарь директора Кардиоцентра:

— Юрий Никитич просил передать: он ждет вас в понедельник. Ровно в десять ноль-ноль.

Разумеется, я явился как штык!

Первая встреча

Расположились в креслах, по обе стороны журнального столика. Не теряя ни секунды, я включил диктофон.

Дабы придать беседе доверительность, поначалу пару слов сказал о себе самом. Предки мои имели некое касательство к врачеванию. Прадед Юхым был хуторским коновалом в Елисаветградском уезде, что на Украине. Сами понимаете, профессия эта ко многому обязывала. Безграмотный Юхым знал, как останавливать кровь, умел также прерывать приступы падучей, был и дантистом. Дедушка Евдоким разбирался в фитотерапии, то есть в травах, имел свою аптеку, соорудил каморю (камеру), в коей делал всевозможные вытяжки из дикорастущих растений. Кроме того, купил у австрияка-алхимика хитрой конструкции реторту, варил на ней совершенно удивительной силы эликсиры по собственной рецептуре. Кроме того, удачно акушерствовал.

Потом была династическая пауза. Многие полагали, в нашем роду иссяк талант знахарства. Всем на удивление, линию продолжил Фома, пятый по счету сын нашей бабушки Макриды. На сей раз не обошлось без прямого участия новой власти. Уком комсомола послал своего выдвиженца в Харьковскую академию: учиться на конячего хирурга. Так «бисов хлопецъ» не только точно в срок прошел весь курс ветеринарных наук, параллельно бегал на лекции в мединститут, что находился на другом конце тогдашней украинской столицы. Тогда-то он увлекся фанатично идеями великого Мечникова — втихую занимался практикой омоложения человеческого организма по схеме своего кумира… Экспериментировал под крышей районной ветлечебницы; дома ставил опыты на домашних животных; даже на себе самом. Хотя здоровьишко имел слабое от рождения. Опять же на войне силенки подорвал…

— Да, Мечников ученым мужам и практикам от медицины вскружил головы. Теперь его идеи снова актуальны… Аридовы веки — отнюдь не миф, не плод научной фантастики. Продолжительность жизни «гомо сапиенс» природой рассчитана как минимум на 125–130 лет, если не больше. — У моего отца была заветная мечта: с глазу на глаз встретиться с академиком от медицины, час-другой побеседовать по душам. Эх, батя теперь мне сильно позавидовал бы.

— Мой отец, Никита Юрьевич, тоже прошел разные этапы опытничества. По профессии он — физиолог, заведовал кафедрой того же профиля в Горьковском медицинском институте, был членкор АМН СССР. Так что я пошел по проторенной родителем стезе.

— Между прочим, мой отец был не просто читателем, выписывал домой журнал «Физиология».

— Мой же к тому времени был его автором, часто печатался.

— Боже, как, однако, все в жизни связано, переплетено.

— Очень точно выразились: связано и переплетено.

— Знаете, не зря мы встретились. Короткой беседой, пожалуй, не ограничиться. Для затравки первый вопрос: «С высоты вашего положения каким представляется нынешний уровень отечественной медицины, сравнительно с мировым уровнем?»

— Вопрос правомерный, ожидаемый… Кардиология, как отрасль медицины, за последние 20–25 лет если не пережила, то претерпела свойственные эпохе резкие перемены бытия. Одни оценивают их как кризисные, другие — как негативные… Развивая ваш тезис, хочу подтвердить оный образным, вернее, историческим примером.

Во МХАТе некогда шел замечательный спектакль «Кремлевские куранты» по пьесе Николая Погодина. И был там, между прочим, такой характерный, взятый из жизни эпизод. В дни октябрьских событий семнадцатого года оказались выведенными из строя главные государственные часы, символ страны, — Кремлевские куранты. Владимир Ильич Ленин пригласил искусного мастера-часовщика. И поставил вопрос: «Можно ли восстановить куранты?» В ответ услышал: «Люди эти часы сделали. Люди их сломали… Значит, люди же способны сломанные часы и починить». Позволю себе спроецировать ситуацию применительно к предмету нашей беседы, имея в виду положение дел в отечественной кардиологии.

За годы так называемой перестройки наши стратеги и новаторы немало дров наломали. Сказалось это, между прочим, и в сфере здравоохранения. Следовательно, отразилось и на здоровье нации.

В подтверждение печальная статистика… Берем за ориентир конец восьмидесятых годов. На данном временном отрезке смертность от сердечно-сосудистых заболеваний составила 3,2 процента от числа госпитализированных с этим недугом. В следующее десятилетие в средней и старшей возрастных группах (45–65 лет) число госпитализаций фактически удвоилось, — соответственно возросло количество летальных исходов. Речь идет о кризисных масштабах заболеваний сердца в разных ипостасях.

Глобальные сдвиги в обществе неизменно сказываются на человеческих сердцах как бы не в первую очередь. Этот орган чутко реагирует на все, в том числе и на нестабильность экономической, финансовой жизни в государстве. В частности, это суммарно фиксируется в рублях. Заглянем в статистические справочники. На нужды здравоохранения в стране (в 80-х годах) отчислялось 3,7 процента валового национального продукта. Для сравнения: в США этот показатель втрое выше. Между тем на текущий, 2004 год наше здравоохранение получит в свое распоряжение только 2,1 процента от ВВП. Печальные цифры.

Надо признать, данная отрасль бытия и прежде — в лучшие годы — не была любимицей Госплана. И все же благодаря общим усилиям (и авторитету бывшего министра здравоохранения Е. И. Чазова) забота о здравии народа стояла во главе угла на всех уровнях — от сельсовета до Совмина.

И это были отнюдь не голые слова. В начале восьмидесятых на западной окраине столицы, в лесопарковой зоне выросли корпуса Кардиологического центра, где мы теперь с вами находимся. В сущности, это научно-производственное объединение ничем не уступает мировым аналогам. Немного погодя был заложен фундамент родственного подразделения: кардиологический комплекс практической хирургии имени Бураковского. Его строительство и полное оснащение аппаратурой мирового уровня завершено к 1995 году. Так что страна наконец обрела триединый кардиологический комплекс.

— Уточните специфику вашего НИИ.

— Наш «конек» — терапия. Мы разрабатываем перспективные способы лечения коронарных заболеваний лекарственными средствами.

Это не все. С некоторых пор пытаемся своими способами и средствами проникнуть внутрь организма не только с помощью шприца. Речь идет о бескровных операциях. О них потом.

Готов высказать мысль, возможно, банальную, вместе с тем и парадоксальную. На необозримом фронте борьбы за жизнь и долголетие наших соотечественников у медиков, к великому сожалению, нет полного взаимопонимания с теми, ради блага которых эта борьба и идет. Имею в виду наших пациентов. Таков уж русский менталитет, что ли: мы беспощадно относимся к собственной плоти. Особенно смолоду. Себя не щадим! Нет культа долголетия. Часто ради куража на мелочи растрачиваем силы, бесценное свое здоровье. А ведь прежде была поговорка: «Береженого и Бог бережет!». Спохватываемся тогда, когда жареный петух клюнет в одно место. Ну а ежели совсем-совсем прихватит — есть же «скорая помощь», кличут чудодейственных целителей. Порой на шарлатанов никаких денег не жалеем.

— Все это, Юрий Никитич, очень знакомо. Ибо параллельно с официальной — белой медициной — существует теневая отрасль знахарства на коммерческой основе. Если быть точным, это спекулянты, пользующиеся нашей доверчивостью, темнотою. Цепочкою потянулись сюда падкие на деньгу жулики, вместе с тем каркас составляют дипломированные врачи, обратившиеся в оборотней. Я слышал, что оборот подпольных медицинских услуг в несколько раз превосходит государственные вложения в эту отрасль.

— Понимаю вас и полностью разделяю состояние вашей души, ума. Многие граждане не отдают себе отчета, что здоровье ни за какие деньги не купишь, его надо беречь от рождения и всю сознательную жизнь. Постоянно следить за его состоянием. Не просто прислушиваться: «Ой, что-то в груди кольнуло!» Или: «Отчего-то голова закружилась!» Речь идет о систематическом контроле. В первую очередь, разумеется, важно следить за артериальным давлением. Для чего не следует всякий раз бежать в поликлинику. В домашней аптечке рядом с градусником должен лежать тонометр. Всяк должен знать точные параметры своего АД. Ежели повысилось, тут же принимать адекватные меры. По объективным данным, гипертонией у нас страдают от 32 до 37 миллионов. Это уже люди обреченные на преждевременную смерть. Об угрожающих последствиях названного симптома большинство знает, но из их числа лишь половина сердечников обращается к врачам. Да и то, как правило, в критических ситуациях.

Из общего числа больных хронической сердечной недостаточностью (ХСН) только пять процентов мужчин принимают адекватные меры. У особ противоположного пола этот показатель несколько выше: 17,9 %, то есть женщины более ответственно подходят к своему здоровью. Но в сравнении со странами Западной Европы мы и тут безбожно отстаем. Считаю, что настало время вести в школах — с младших классов — уроки медицинского ликбеза.

— Когда я впервые оказался на больничной койке в отделении кардиологии, лечащий врач на полном серьезе сказал: «Н. Ф., вы совершенно необразованный пациент!»

— Это еще не худший вариант… Есть еще так называемые малообразованные «умники»… Нахватавшись верхов, занимаются самолечением, а, оказавшись в клинике, публично дискутируют с врачами. Ну и заодно «просвещают» соседей по палате, любопытных в холле… Там порой можно услышать такую дичь, что уши вянут. Говорю об этих несчастных заблудших им не и укор — в предостережение, в том числе и их пастве.

Что еще необходимо знать… Серьезные неприятности у сердечников часто случаются вроде бы без особых на то причин, без очевидного повода… Все как будто хорошо, но вдруг участился пульс, возникло сердцебиение. Качнулось вверх давление: стало 140 на 90. При этом самочувствие вроде бы еще терпимое. Да, все вошло бы в норму, кабы не бытовая ссора или служебная неприятность. А тут как назло возник в атмосфере неблагоприятный геомагнитный фон. И пожалуйста, получайте сердечный криз, чего вполне достаточно для инфаркта, для инсульта. Окружающие при этом руками разводят: Н. был в расцвете сил, полон жизненной энергии, все имел, ни в чем себе не отказывал, — и вот остановка, что называется, на полном скаку.

Ценою невероятных усилий Н. удается вырвать из объятий смерти… Родные, близкие, друзья рады, счастливы. Они еще не знают, что увозят из больницы домой живой труп. Вскоре выясняется: Н., в сущности, способен вести лишь растительный образ жизни.

Такое существование, понятно, не приносит окружающим радости, хотя «жизнь» порой растягивается на несколько лет.

Все это, повторяю, можно было избежать, если бы пациент с признаками сердечной недостаточности повнимательней следил за собственным здоровьем.

— Мой стаж сердечника (ишемия), доложу вам, вышел за пределы уже двух десятков лет. На моей памяти прошло много всевозможных лекарственных препаратов, которыми приходилось пользоваться в критические моменты. Но вспоминается при этом старое… Родители не могли жить, например, без валерьянки, без ландышевых капель. А скольким людям жизнь спас нитроглицерин. В конце 60-х в моду вошли капли Вотчала. Помню, мама Богом молила выслать ей (в глубинку) сей чудо-эликсир. В аптеках столицы бывало его днем с огнем не сыщешь. Пришлось поехать в Боткинскую клинику, на территории которой работал сей замечательный труженик науки и практик одновременно. Я был принят профессором в его рабочем кабинете и ушел не с пустыми руками…

Потом была столь же яростная погоня за сустаком, за коринфаром, адельфаном, индералом, нитронгком. Почти одновременно во врачебную практику вошли нитросорбит, затем капотен. Теперь районный кардиолог потчует меня отечественного производства верапамилом, эналаприлом, дигостином… Может, я что-то и упустил… О, чуть было не забыл гэдээровский валокардин, без капель которого миллионы сердечников не засыпали.

— Чувствуется, вы наш пациент, и бывалый. Бегло обрисовали схему, подобную эволюции колеса: от деревянного кругляша из дуба до современного шарикоподшипника с электронной начинкой. За последние 40–50 лет отечественная кардиология прошла сложный и тернистый путь. Для шестидесятых, между прочим, была присуща терапия с непременным подключением диуретиков. Вместе с мочой из организма выводились, условно назовем, соли лития и другие элементы, затруднявшие бесперебойную, ритмичную работу сердечной мышцы.

В 80-е годы последовал новый виток исследований в самом уязвимом отделе сердца: определение причин перерождения миокарда. Мы не были робинзонами, работали в согласном сотрудничестве с коллегами Европы, Америки. В ходе творческого содружества было выявлено новое лекарственное средство — капотен, благодаря ему удалось заметно снижать физиологические нагрузки на сердце. С 1991 года данный препарат стал выпускать завод «Акрихин», что в Старой Купавне Подмосковья.

Наука не признает штурмов — ее движение медленное, поступательное, от простого к сложному, по спирали. Надо признать, пока еще до конца не поняты и не осмыслены методы терапии в коронарных закоулках. Правда, подходы, способы воздействия на мышечную плоть нащупаны. Ими владеют уже не только исследователи-первопроходцы. Научились ими пользоваться врачи в специализированных стационарах, в хорошо оснащенных амбулаториях. Перефразируя ходячий афоризм, готов сообщить вам две новости… Хорошая заключается в том, что при правильном использовании лекарственных средств прогноз выживаемости больных с тяжелыми формами ишемии стал прогнозируемым, оптимистичным. Теперь сообщаю новость плохую: даже при достаточно активной терапии процент выживаемости наших пациентов недостаточно велик.

Не в оправдание, а ради истины скажу: не надо во всем укорять медицину. Социальные коллизии, пертурбации последних лет вызвали чудовищную деформацию не только в сфере властных структур — потрясли они и внутренний мир человека. Особенно пострадали индивидуумы с повышенной рефлекторной склонностью, неадекватно реагирующие на резкие жизненные обстоятельства, на разного рода передряги. Скачки смертности среди контингента больных ишемией совпадают с пиками социальной напряженности. И это уже не гипотеза, а реальность. Вот этот график: 90-й, 93-й, 98-й год. Как экология фиксируется на годичных кольцах стволов деревьев… Оперативно о том говорят, точнее, криком кричат! — замеры артериального давления в сосудах.

— Какое же хуже: высокое или пониженное? Я слышал противоречивые суждения. Причем не только от умников-всезнаек, а и от дипломированных, высокомудрых спецов. — Стабильно высокое кровяное давление всегда настораживает. Вдвойне опасно, ежели это возникает резко, внезапно. Что касаемо гипотонии — часто присуще молодым женщинам.

С возрастом 85 процентов гипотоников становятся магнотониками, затем плавно переходят в стан гипертоников. (По известной аналогии: близорукость с годами переходит в дальнозоркость). Как правило, эта динамика имеет наследственную предрасположенность. При всем том у гипотоников имеются свои проблемы — скажем, неудобства. Как известно, фармакология в основном нацелена на производство медикаментов, снижающих давление… Наиболее ходовой препарат — кардеомин. Полезен также чай, особенно зеленый.

В этой связи надо сказать: мужской тип гипотонии большей частью — свидетельство более глубоких изменений в организме. На языке врачей: это всегда симптом «чего-то». Между прочим, свидетельствует и о прединфарктном состоянии.

— Слышно о неких суперсовременных методах излечения сердечной недостаточности. Или же это досужие разговоры?

— Придется сделать экскурс в прошлое. Начало 90-х годов для кардиологии — время знаковое. На данном временном отрезке была реализована на практике идея так называемых бета-блокаторов, сдерживающих кровоток. Спасибо надо сказать фармакологам: они подобрали состав логичных ингибиторов. Так что стало возможным регулировать оптимальное содержание адреналина в крови — и значит управлять работой сердечной мышцы. Первый такой ингибитор вошел в историю медицины под названием КАПОТЕН. В эту серию входит и амидрол. Немного позже на фармакологическом рынке появились эналаприл, верапамил, нифедепин.

— Я заметил: теперь ослаб интерес к препаратам нитратных свойств… В аптеках нет уже некогда популярного сустака. Врачи редко выписывают нитросорбид. Боюсь, канет в прошлое и легендарный нитроглицерин.

— Как регуляторы сердечной недостаточности нитраты сыграли великую роль. В последнее время их действительно потеснили несколько ингибиторы АПФ, что в порядке вещей. И все же первые пока еще не сняты с вооружения медиков — ими пользуются пациенты с ревматическими пороками сердца… Короче, борьба на кардиологическом фронте за жизнь больных с признаками ХСН (хронической сердечной недостаточности) за два истекших десятилетия прошла довольно-таки сложную эволюцию: от «золотых стандартов» 60-х годов до ингибиторов в сочетании с бета-блокаторами.

Подходя к постели больного, любой врач решает сложную задачу со многими неизвестными. С появлением мощных диуретиков и высокоэффективных гликозидов, наконец, ингибиторов АПФ кардиологи заметно укрепили своя позиции на широком фронте борьбы за здоровье нации. Немаловажно еще и то, что редкие лекарства уже производят отечественные фирмы, выдавая продукт мирового стандарта.

— Позвольте высказать мысль скандальную… Почему же в этой ситуации наши чиновники при первом же случае едут поправлять свое здоровье за границу. Значит, брезгуют лечиться в отечественных клиниках, не доверяют свою жизнь нашим докторам. Говорю на сей счет не наобум… Нынешней зимой возле подъезда своего дома поскользнулась мать министра Лесина: перелом бедра. В объезд клиники Склифосовского пострадавшую прямиком повезли сперва в Кремлевскую больницу. Но здесь, по-видимому, не нашлось достойного костоправа… Что же дальше. На следующее утро без проволочек мадам отправляют спецрейсом Аэрофлота в ФРГ, в Штутгарт.

Сам же Михаил Юрьевич аккурат в это время отдыхал под кущами, на Канарах. Отдых министр прервал не из-за травмы матушки. Его досрочно вызвали в Москву, пригласили в Кремль на ответственное совещание. Здесь Президент В. В. Путин обратил внимание присутствующих на упущения в работе Минпечати и, вместе с тем, отметил цветущий вид М. Лесина.

Замечания и оброненный главой государства комплимент министр, похоже, принял близко к сердцу. По возвращении из Кремля в свой рабочий кабинет имярек почувствовал себя неважнецки. По «скорой» Михаила Юрьевича доставили в ЦКБ. Почти двое суток продолжался врачебный консилиум, но вынуждены были признать собственную недееспособность. Пациента без проволочек отправили самолетом в Германию, в частную клинику Карлсруэ. Тамошние кардиологи, осмотрев вип-персону, смущенно пошептавшись, изрекли: «Ничего страшного, обычный невроз… Напрасно, господа, тратились».

Розовощекого министра в сопровождении персональных телохранителей следующим рейсом доставили в Шереметьево.

Похоже на анекдот, не правда ли? На днях в центральной газете появилась статья под броским заголовком: «Наша смертельно больная медицина». Этот трехколонник обсуждали от нечего делать в очереди у кабинета терапевта. В ходе обмена мнениями пришли к выводу. Положение дел в здравоохранении надо менять кардинально… Например, поменять местами контингент медучреждений. Схема простая… Элитные отдать в пользование страждущему народу, а народные — районные, городские поликлиники, больницы — пусть обслуживают дражайшее и милое наша чиновничество, дельцов от политики и бизнеса, магнатов, олигархов с их челядью и домочадцами. Тогда уж можно не сомневаться: эта братия быстро реанимирует доведенную до крайности отечественную медицину. То есть подымет на уровень своих потребностей. И всем станет хорошо.

— Нечто подобное в России уже было… Не стоит повторять пройденное и пережитое.

— Согласен, голь на выдумки хитра. Но положение же парадоксальное. Льготами медицинского обслуживания (из госбюджета!) пользуются исключительно высокооплачиваемые. Народ же брошен на произвол хапуг, криминальных врачей и знахарей, работающих под прикрытием чиновников-казнокрадов. Все поставлено с ног на голову. Оттого и геноцид. Или я неправ?

— Это вопрос большой политики. Сейчас, в этом кабинете мы его не разрулим. Вернемся к сугубо медицинскому предмету беседы… В борьбе за человеческую жизнь не все зависит от лекарственных средств. Много значит личный опыт врача, его мастерство, наконец, тактика. То есть индивидуальный подход в каждом конкретном случае. Это и есть искусство врачевания. Оно же во многом определяется, между прочим, морально-этическим климатом данного лечебного учреждения.

— О, что-то новенькое.

— Как раз старенькое, но позабытое. Доктору нужны толковые подручные: медсестры, фельдшеры, лаборанты и прочий толковый медперсонал. При этом, считаю, первый помощник лечащего врача — сам пациент… Взаимопонимание — при полном доверии друг к другу! — верная гарантия, что лечение даст прогнозируемый результат. Все усилия, труды медиков пойдут насмарку, если больной по каким-то обстоятельствам не стал единомышленником своего целителя: хитрит, лукавит, что-то не договаривает. В итоге нарушается стратегия и тактика врачевания. Это особенно важно теперь, когда борьба за жизнь идет уже на клеточном пространстве.

Поясню мысль. Была эпоха, когда сердечники обеими руками держались за «капли датского короля», взбадривали, приводили себя в норму валидолом… Потому не было ничего страшного, ежели больной ошибался в счете: вместо, скажем, тридцати капель принимал на 5–10 больше. Теперь снадобья по своему химическому составу таковы, что малейшие перекосы в ту или иную сторону чреваты грустными последствиями. Иные вообще не поддаются коррекции. Попав в организм, они образуют биохимические соединения, способные проникать в сферы клеточного пространства (и даже молекулярного) и выполнять определенно точную созидательную программу. Эффективность ее зависит от количественных пропорций действующего вещества, к тому же в строгих рамках временного отрезка.

Таков он теперь, современный уровень сердечной терапии. Так что понятие «образованный пациент» — не затейливая игра слов, а реально действующий научный фактор.

— Коль коснулись вы столь деликатного вопроса, позвольте и мне слово молвить.

Не все зависит от пациента. Человеческие отношения, как известно, строятся на взаимности. По принципу: как аукнется, так и откликнется. Давно заметил я: нынешние доктора малоразговорчивы. Во время, скажем так, прослушивания больного с языка в лучшем случае сорвется два-три слова. Никакой беседы не возникает, хотя, известно, слово лечит! Зато не жалеют слов медики от бизнеса: эти соловьем заливаются. Ну а коль покупают время в радиоэфире, в программах ТВ, тут уж несет их неудержимо. Обычно это бред или галиматья.

Буквально на днях, когда я редактировал наш текст, по каналу проводного радио России более двадцати раз прозвучала реклама, как было сказано, новейшего средства от инфаркта — БРЕИНБАУЭРА. Вы, главный кардиолог Минздрава РФ, что-либо слышали о таком чудо-лекарстве? Если же знаете, почему не используете на практике.

— Первый раз слышу… Во многих жизненно важных вопросах теперь, к сожалению, преобладает олигархический подход. Спорить, кому-то что-то доказывать подчас совершенно бесполезно. Потому в общественное сознание вброшена обывательская формула: каждый вправе делать свой выбор. И тут же вам затыкают рот статистикой, которая часто меняется по нескольку раз на дню. А есть же французская поговорка: «На навозной куче роза не вырастет!»

Да, очень много значат почва, среда, общественная атмосфера, в которой формируется человеческий организм, а заодно и сознание.

Стремительный рост и распространение разных форм ишемии чуть ли не в планетарном масштабе во многом обусловлены недостаточной физической активностью наших соотечественников — при необузданных гастрономических привычках. Отсюда вывод: на одних лекарствах не продержаться, мы — должно выразиться и категорично — обязаны! — вести благоразумный образ жизни. И первое — сердечники должны постоянно контролировать свои пищевые пристрастия. От легкого чувства голода, поверьте, кайфа не меньше, чем от обжорства.

Вторая встреча

В следующий раз встретились спустя месяц. За это время Юрий Никитич Беленков побывал у своих коллег в Японии, Индии. Вид у собеседника был усталый, чувствовалась плохо скрываемая нервозность. Бегло пробежав текст прошлой беседы, мой визави подал знак: я нажал рычаг диктофона.

— За последнее время у нас выявились три тенденции или три тактики лечения болезней сердца. Первая — по-прежнему лекарственный метод. Это традиционно и меняется в зависимости от появления на фармацевтическом рынке новых препаратов. Второе направление — операции на открытом сердце в случаях серьезных проблем с кровотоком. На пораженный участок ставят так называемый шунт. Берется он из соседней артерии или из других мест пациента, вживляется там, где необходимо.

— Похоже на ремонтно-монтажную работу.

— Можно и так сказать. Теперь это достаточно широко практикуется не только к столице, на периферии тоже. Совсем недавно освоена новейшая технология оперативного вмешательства в коронарную систему. Речь идет о бескровной операции, причем освоили ее уже не хирурги — непосредственно сами терапевты.

Коротко суть. Это тоже внутрисосудистое вмешательство, но при закрытой грудной клетке. Проходимость сосудов восстанавливается с помощью специальных катеторов. Движение к пораженному участку начинается от бедра (паха) пациента, реже от плеча. Баллончик, исполняющий функции каркаса, устанавливается в определенном месте — в итоге кровоток возобновляется. Операция длится 35–40 минут. Гарантия: пять-шесть лет.

Коронарное шунтирование и так называемая ангиопластика служат восстановлению кровотока на критическом участке. Что не просто продлевает жизнь индивидууму, но и заново возвращает в лоно трудовой деятельности. В дальнейшем возможны вторая и третья операции… В странах с высоким уровнем здравоохранения стало нормой: мужчин в 50-летнем возрасте от ишемии не лечат — при первых ее признаках терапевты предлагают больному ангиопластику. Через пять-шесть лет бескровная операция повторяется. А на рубеже семидесятилетия хирурги делают классическое шунтирование. Так что человек во второй половине своей жизни не теряет ни трудоспособности, ни прочих радостей бытия. Таков современный алгоритм преодоления коварного атеросклероза, что, между прочим, не исключает и применения лекарственных средств. Первая группа — препараты, снижающие количество холестерина. Вторая группа — разжижающие кровь. К сожалению, пока еще не найден универсальный образчик, способный помогать всем и каждому при всех кризисных обстоятельствах… Кстати сказать, снижающие холестерин — статины — пока что дороговаты, не всем по карману.

Тем не менее в Европе их принимают до пятидесяти процентов больных, перенесших инфаркт. У нас это лекарство доступно пока 8–9 процентам больных.

В этой связи вот что хочется сказать. В мировой практике экономический потенциал страны не всегда ограничивает широкое использование населением дорогостоящих лекарств. Пример тому — Бразилия. Эта страна пережила череду сильнейших кризисов, однако упомянутый выше статин принимают почти тридцать процентов сердечников, иногда просто в порядке профилактики. Схожая ситуация и на Кубе, где здравоохранение твердо держится мировых стандартов, хотя страна в целом живет, как известно, во многом скромно, довольствуется малым.

Что касается препарата, разжижающего кровь, он знаком каждому: это обычный аспирин.

— В обывательском толковании мнение об этом лекарстве до сих пор противоречивое. Помнится, таблетки ацетилсалициловой кислоты выдавали едва ль не от всех болезней. Потом прошел слух: аспирин-де вреден для желудка, вызывает язву двенадцатиперстной кишки. В 80-х годах появилась информация, что признают только аспирин! Все стали скупать эти дешевые таблетки, на которых красовались лейбы фармацевтических фирм США… А наш участковый доктор доверительно сообщил мне, чтоб я не увлекался аспирином. Однако не стал вдаваться в подробности.

— Ничто не стоит на месте, развивается и фармакология. В медицинскую практику входят новые, все более эффективные лекарственные средства, отвечающие уровню цивилизации, общего прогресса. Смею вас заверить, в вашем лице и миллионы граждан: аспирин не устарел. По-прежнему остается в арсенале медицины, приносит пользу человечеству.

Америка, безусловно, нам не указ. Но реалии таковы: в США ежегодно делают свыше 200 тысяч коронарных шунтирований, плюс 800–850 тысяч операций типа ангиопластики. При этом американцы не расстаются с… аспирином. Перефразируя слова поэта, аспирину все возрасты покорны. Но есть противопоказание для людей, страдающих язвой желудка, кишечника.

Впрочем, не могу обойти стороной такой постулат: лекарства не продлевают нам жизнь — лишь облегчают страдания. Качество жизни больного улучшает прямое хирургическое вмешательство. Кстати оказать, это магистральный путь развития медицины. Потому теперь на повестке дня остро стоит проблема поиска имплантантов (запасных частей) для замены утративших свой ресурс внутренних органов.

— Опять же есть еще пациенты, живущие с кардиостимуляторами. Какой-то десяток лет назад люди с вживленными под кожу батарейками в левой части груди воспринимались окружающими чуть ли не как фантомы. Теперь это стало обычным.

— В скором времени технический прогресс сможет несказанно обогатить и расширить сферу применения наукоемких технологий в борьбе за человеческую жизнь. Возможно, самое невероятное.

— Вернемся все-таки к терапии. О чем у ученых нашей отрасли теперь душа болит.

— Проблем не счесть. Стоит особо отметить, что, несмотря на экономические трудности в стране, постепенно расширяется сеть научных центров кардиологического профиля, которые способны автономно решать актуальные исследования и, вместе с тем, оказывать эффективную врачебную помощь. Так что понятие «периферия» в смысле «второсортность» утратило традиционный подтекст. За последнее десятилетие возведены и достаточно хорошо обустроены Кардиологические центры в Волгограде, Казани, Иркутске, Новосибирске. Сложная медпомощь оказывается многим пациентам в местах их проживания. В свою очередь, наш институт поддерживает рабочие связи с кардиологами Германии, Франции, США. Идет взаимное обогащение научными идеями, информацией, техническими средствами. Развал военно-промышленного комплекса на территории Советского Союза пагубно отразился на материально-техническом обеспечении медицинской науки, породив множество диких проблем в лечебных центрах, в том числе в районных больницах, в поликлиниках. Ни для кого не секрет, предприятия ВПК работали не только на оборонку и космос — они выполняли важные заказы медиков, клепая подчас неказистые на вид, но весьма нужные приборы широкого спектра использования, — в том числе уникальные. Скажу больше: существовало ведь специальное министерство — Медпром — со своими производственными фирмами… Поверьте, они зря небо не коптили. Теперь ведь почти все везем из-за рубежа: даже градусники, манометры… Согласен, в мире должно быть разделение труда. Но ведь мы пока что не разобрались в тонкостях и хитростях международной специализации, товарообмена, того же бизнеса, черт его побери! Вот и рубанули отечественную промышленность под корень. Теперь наконец, собравшись с разумом, начинаем восстанавливать сгоряча, порушенное. Имею в виду не только сферу здравоохранения.

— Юрий Никитич, а ваше отношение к народной медицине?

— Позволю себе одну вольность. К народной медицине — в широком понимании знахарству (чем, кстати сказать, промышляли и ваши прародители) — надобно относиться как к собственному прошлому, к корням. По сути ведь это НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО, но в сфере здравоохранения. Истоки медицины лежат в глубинах народного сознания. А ежели копнуть глубже… Ведь и дикие, и домашние животные порой сами себя лечат. В случае острой необходимости находят для себя нужную травку, листочки, корешки.

Как кардиолог с величайшим почтением отношусь к растениям, в которых накапливаются вещества, благотворно влиявшие на сердечно-сосудистую деятельность человеческого организма. Как правило, это в основном профилактические средства или же облегчающие страдания больным. Тут более подходит, пожалуй, слово «успокаивающие». Первое среди равных валериановый корень. Помогает также пустырник, первоцвет, горицвет, наперстянка, корневища лопуха, корешки молодого пырея, вся земляника (от верхушки до корешков). Сюда же надобно отнести и ягоды черники.

— А я недавно совсем для себя открыл калину. Удивительное растение. Все в нем полезно, необходимо — и почки, и молодая кора, и стебельки, и листья, и цвет. Ну и, разумеется, ягода. Вокруг куста калины круглый год пасутся и насекомые, и птицы. Есть даже поговорка: «Калину только ленивый не клюет». Калиновый куст — настоящая аптека под открытым небом. Мне становится лучше, когда я просто стою и просто гляжу на калинов цвет.

— Вы правы! Надо свято верить в то, чем лечишься.

— А кстати, вопрос к академику… Как расшифровывается профессиональный символ медицины? Имеется в виду змея, обвившаяся вокруг изящной чаши.

— Если память не изменяет, легенда связана с именем греческого Асклепия (Эскулапа). Был он сын Аполлона. Выросши, творил чудеса исцеления. Спас от верной смерти великое множество людей. Но ведь как подчас в жизни бывает: добрые дела не всегда воспринимаются однозначно… В ведомстве Плутона были сильно раздражены подвижничеством бескорыстного целителя. Ведь из-за него на том свете стало сокращаться население. Плутон пожаловался самому Зевсу. И тот в ярости пронзил своей смертоносной стрелой дерзкого докторишку.

Однако после кончины Асклепия слава его еще больше возросла. В его честь люди воздвигли величественный храм, внутри поставили статую из золота и слоновой кости. Внизу же, в подвале, поселилась его любимица змея… Это существо, по народной этимологии, олицетворяет идею обновления; она ежегодно сбрасывает прежнюю кожу. Кроме того, яд змеи обладает уникальными целебными свойствами… Вообще все, кто был близок к Асклепию, переняли его дар врачевания. Известно также, женой его была Эпиона (унимающая боль), а дочь, по имени Гигия, являла собой образ свежести и здоровья. Короче, чаша со змеей — своего рода символ полезной мудрости — образчик как для врачей, так и для их пациентов.

— Может, вопрос покажется странным… Существуют ли разные подходы или методы врачевания, скажем, сердца мужского и женского?

— По своей физиологии женский организм наделен особой системой защитных свойств, особенно в период гормональной активности. Женские половые гормоны четко контролируют содержание холестерина в крови. Прекрасные представительницы рода человеческого в детородный период практически не болеют ишемическими болезнями, атеросклерозом. Это шутка, но с примесью правды: когда женщина начинает заниматься тяжелым физическим трудом, она исподволь подхватывает и мужские болезни.

Отрицательно сказываются на женском организме интенсивные эмоциональные нагрузки — на этой почве развиваются характерные неврозы, истерики. Часто беззащитны женщины и в кризисных ситуациях — тут-то подчас и выходят на первый план сердечная недостаточность, атеросклероз. И все равно, по статистике, женщины живут у нас на девять-десять лет дольше мужчин. Это достигается главным образом за счет факторов риска. Мужчины в этом отношении беззаботны, беспечны: злоупотребляют куревом, алкоголем. Теперь вот прибавились и наркотики. Но у женщин своя слабина: им свойственна предрасположенность к родовым истокам. Речь, в частности, идет о генетической зависимости… Если бабушка имела проблемы с диабетом, почками, страдала от гипертонии, — это часто передается дочери, внучке и т. д. Так что актуально старое правило: «Берегите женщин и детей!» Одна из актуальных новаций на фронте борьбы с ишемией и атеросклерозом у женщин уже в послеклимаксовый период — использование гормонотерапии. До недавних пор это была едва ли не панацея. Оказалось же, эффект обманчивый. С одной стороны, гормонотерапия улучшает состояние пациента, при этом сдерживая вымывание кальция из организма, что само по себе уже неплохо, ибо переломы костей в пожилом возрасте у женщин являются весьма распространенным явлением. Вместе с тем благодаря гормонотерапии удается существенно снижать содержание холестерина в крови, но…

С другой стороны, именно гормоны усиливают предрасположенность организма к онкологии. Так что приходится выбирать одно из двух зол.

Могу сообщить новость. Недавно Американская ассоциация кардиологов приняла трудное решение: ограничить использование гормонных аналогов во врачебной практике, о чем и объявлено в большой прессе. Буквально на днях прочел я в газете «Нью-Йорк геральд трибюн» об этом. Вывод такой: не просто напрочь исключить гормонотерапию — применять выборочно, при следующих условиях. Первое: дозы минимальные. Второе: короткий фармацевтический период. Третье: в сочетании с определенной группой блокаторов.

По-моему, достаточно разумное, взвешенное решение. Нам бы неплохо кое-что перенять из медицинской практики заокеанских коллег…

Тут вдруг раздался резкий телефонный звонок. Выслушав абонента, академик Беленков сказал коротко: «Да». Потом поглядел на меня… Мы расстались.

Третья встреча

Над Москвой пронеслась повальная буря с сильнейшим дождем. Больше суток лило безостановочно. Дорожники, коммунальщики сбились с ног, разбирая завалы. К подъезду нашего дома круглосуточно чалились машины с красной полосой на борту.

Когда небо прояснилось, позвонили из Кардиоцентра:

— Как себя чувствуете?

— Пока терпимо.

— В среду, с девяти тридцати, Юрий Никитич свободен… Привет вам большой от него.

В урочный час расположились мы на сей раз широким рабочим столом. Друг против друга.

Беленков: — Итак продолжим… Сердце таит в себе неисчислимое множество загадок. Иной раз маститых докторов удивляя. А то бывает и ставит и тупик, несмотря на то, что многие наши клиники вооружены достаточно совершенной аппаратурой. Однако жизнь полна нелепостей и парадоксов. Есть категория людей, которые готовы тратить деньги на дорогие, новомодные препараты вместо того, чтобы освоить простейший гимнастический комплекс. Короче, прибавить себе посильные физические нагрузки, ну и заодно уж отказаться хотя бы от части вредных привычек.

Снова и снова приходится напоминать о том, что мы сильно вредим своему здоровью, слепо веря слухам и навязчивым рекомендациям, которые нескончаемым потоком льются из бульварного толка медицинских брошюр, радио- и телепередач…

— Извините, профессор, что перебиваю. Пора бы уже признать, что эта бессовестная реклама возникла не на пустом месте. Трепу пифий в эфире народ верит потому, что молчат штатные медработники во время осмотра записавшихся в очередь на прием в поликлинику или являясь по вызову в наши дома, а также при утренних обходах в больничных палатах… И все молчком! В лучшем случае мелят нечто пустопорожнее: как правило, сетуют на погоду, на неблагоприятный электромагнитный фон в атмосфере. В сущности бред какой-то! Простите ради Бога, это непарламентское выражение в адрес ваших коллег. Но это уже общее мнение, так все говорят.

Мысль, возможно, покажется бредовой, но создается впечатление, будто имеет место сговор: казенные медики помалкивают, — тем самым открывают оперативный простор беспардонным рекламным компаниям, которые, играючи, захватили рынок медицинских услуг и загребают при этом баснословные прибыли. И спросить вроде не у кого. В худшем случае второстепенных жуликов обвинят в банальной халатности.

По простоте душевной я назвал бы это так: капитализм в действии! Или того проще: бизнес на наших костях. Ведь задача рекламодателя простая, как амеба, и вместе с тем беспощадная: любым способом сбыть свой товар, к тому ж еще и залежавшийся. При сем огульно: не учитывая ни индивидуальные особенности «потребителя», ни характер недуга.

…Прошлый раз, Юрий Никитич, мы с вами аптечные снадобья разложили строго по полочкам. Теперь счет таблеткам ведем не на штуки — на микроны действующего вещества и даже на молекулы. И все как бы псу под хвост. Хотя еще с древнейших времен лекари действовали не шаблонно: в лучшем случае по наитию. Теперешние сбытовики лекарств поступают подчас хуже дикарей. Верно подметил один из авторов редактируемого вами журнала «Легкое сердце», сказав, что усилия дипломированных медиков часто сводят на нет шарлатаны от фармакологии и подкупленные ими чиновники новейшей формации… Вкупе они лечили желающих от ожирения не наобум, а исключительно по группе крови; другая жульническая компания снижала АД с помощью циркониевого браслета. К счастью, этот бум мы уже пережили, но скольким людям это стоило жизни, один Бог знает.

— Мы пытались по своим каналам как-то воздействовать на определенные структуры — эффект был минимальный.

— Вам, любителю русской поэзии, хочу напомнить стих Петра Вяземского, друга Пушкина. Поэт чистосердечно делился сокровенным, в том числе о том, как борется он своими средствами с дурью и низкими нравами тех, кого причисляют к элите общества. Так вот этот, не утративший по сей день своей актуальности куплет:

Против тебя у них орудья, На сплетни — злые языки. На убежденья простолюдья — У них печатные станки… Одного обезоружишь, А сотня встанет за него.

— Прекрасный стих. На досуге перечту.

— Перечтите, не пожалеете… А тут по Московскому радио в программе Бориса Войтецкого выступил гендиректор Клинского пивзавода… В один голос оба нахваливали неповторимое во всех отношениях «Клинское». Это была часовая передача. К диалогу журналиста и дельца подключались молодые парни, даже девчата. Все выражали полный восторг. Мысль же сквозила одна: увеличить производство хмельного пития — с ним весело жить! Вдруг в дружный хор единомышленников врезался трезвый, явно незапланированный голос. На связь вышла немолодая уже москвичка. Представилась так: «Звонит врач Бехтерева… Да, я внучка известного академика от медицины Бехтерева, который работал еще в царское время… Хочу сказать: дед мой и его коллеги потратили много сил на борьбу о алкоголизмом. Выступали не только против водки… Кардиологи знают, что непоправимый вред здоровью наносит не только сорокаградусное зелье, а и пиво. Есть даже выражение: пивное сердце — ожиревшее, слабое, с переродившимися сосудами, мышечными тканями. «Бизнес в данном случае сильно подрывает здоровье нации», — интонационно усилила мысль великого доктора Бехтерева, сама тоже врач. На этом месте ее голос моментально вырубил из эфира дежурный оператор.

— Спорить, в пику что-то доказывать — бессмысленно, все равно что стрелять по воробьям из пушки. Оппоненты заткнут вам рот статистикой: дескать, у нас алкоголя употребляют меньше, чем во Франции, в Испании, в Италии… Статистика, конечно, лукавая.

Алкоголь, бесспорно, вреден, но куда важней то, почему — с чего! — человек пьет. Радостный, эмоциональный посыл идет в тело — и результат соответствующий.

Повторюсь, но скажу: медицинская наука соответствует уровню цивилизации, идет в ногу со временем. На свет появляются уже не просто новые, а умные препараты, обладающие способностью избирательно воздействовать на организм.

Сердечные недуги подбираются к нам скрыто, исподволь. Порой не обращаем внимание на быструю утомляемость. При эмоциональных вспышках и физических нагрузках за грудиною возникает давящая боль, отдает в плечо, в лопатку. Знайте: это явные признаки стенокардии. Ее верный спутник — гипертония.

Снижение давления у сердечников — одновременно и простая и сложная задача. Открою профессиональный секрет. До недавнего времени считалось: снизить АД до 160–100 единиц — уже хорошо. Нынче кардиологи сошлись во мнении: оптимально АД должно находиться в границах 80/85 на 130/185 единиц. Возраст пациента обычно особого значения не имеет. (Речь конкретно идет в данном случае о гипертониках.)

Медиков обычно считают консерваторами, в добром значении этого понятия. В том есть практическая целесообразность, свой резон. Положение обязывает: врачи не любят рисковать без достаточных на то оснований. «Спешите медленно!» — предупреждали потомков древние. Одно из давних, вместе с тем достаточно эффективных лекарств от гипертонии — диуретики. Их назначение, грубо говоря, состоит в том, чтобы выводить вон излишнюю жидкость (с вредными примесями), тем самым снижать нагрузки на сердце и ближайшие сосуды.

Другая группа препаратов для больных ишемией — бета-блокаторы. Они призваны регулировать частоту сокращений сердечной мышцы (до 55–60 в секунду). Это вполне нормальный ритм даже для атлета. За последние два-три года выделилась так называемая селективная группа (метропол, атенопол, бисопрол), которые стимулируют работу миокарда, не вызывая при этом побочных отрицательных явлений. В этом ряду стоит ставший уже достаточно популярным верапомил.

Третья группа препаратов для гипертоников — ингибиторы. Их применение обусловлено при нарушениях функций левого желудочка сердца. Самый ходовой из ингибиторов — ренаприл и его аналоги. До недавних нор их завозили к нам из-за рубежа. Теперь производство освоено на том же самом «Акрихиме».

— Дорог он. Доступен ли гражданам с тощими кошельками?

— Диапазон розничных цен достаточно широк: от 50 до 750 рублей за упаковку. Но я не скажу, если лекарство дешево, значит оно плохое. Дело в том, что дешевые препараты надо просто чаще принимать: два-три раза в сутки, тогда как дорогое — только раз. В итоге выходит баш на баш.

Справедливо — и не без оснований — теперь с тревогой говорят и пишут об атеросклерозе. Он коварен, дает осложнения. Холестерин, двигаясь по кровотоку, откладывает на стенках сосудов гибельный слой. На минуту заглянем внутрь процесса. Холестерин — жировая субстанция в виде стеарина. Он присутствует до всех клетках и тканях организма. Холестерин, кстати сказать, является составной частью любой оболочки клетки (мембраны). Печень использует его для синтеза желчных кислот, необходимых для пищеварения. Кроме того, холестерин входит в состав некоторых гормонов, в том числе и половых.

Как это вещество возникает? Его синтезирует печень. Во внутрь же холестерин попадает вместе с продуктами питания — сливочным маслом, яйцами, жирными сортами мяса — особенно много его в субпродуктах.

Несмотря на то, что холестерин технологически нам необходим, вместе с тем он и вреден (в чрезмерных пропорциях). К тому ж и по происхождению он разный — отсюда и разная структура его частиц… Липопротеиды высокой плотности прилипают к внутренним стенкам сосудов, образуют своего рода накипь — она-то и затрудняет кровоток, вызывает разрыв коронарных сосудов, в том числе и миокарда.

Повторяю: холестерин структурно разный. Кроме «плохого» есть и «хороший» холестерин. Одна из функций последнего заключается в том, что он разбирает (счищает) со стенок сосудов прилипшие склеротические бляшки.

Такой вот происходит внутри нас диалектически противоречивый процесс. В 90-х годах прошлого века были проведены широкомасштабные клинические испытания. Под наблюдением находилось более тридцати тысяч пациентов из разных стран. На них испытывалось воздействие статинов, которые обладали свойством блокирования «плохого» холестерина, вместе с тем повышали уровень содержания «хорошего». Появление названной группы препаратов явилось знаменательным событием в клинической кардиологии. Ведь ежегодное использование статинов возрастает на 16–20 процентов.

Лидер среди них — липримар. Он тем хорош, что, во-первых, захватывает холестерин с поверхности печеночных клеток, то есть еще до того, как он проник внутрь сосудов, не успел двинуться по кровотоку. Действие этого статина без преувеличения можно сравнить с результатами операции на сосудах вблизи сердца.

— Отечественная медицина имеет к этому лекарству какое-то отношение?

— Прямое — нет, косвенное — да… Слава богу, у наших ученых головы пока на плечах. В сфере фундаментальных исследований, то бишь в теоретическом плане, наши кардиологи даже опережают американских, шведских и французских коллег. При моем патриотизме должен, однако, признать — мы уступаем в части клинической практики, ибо являемся потребителями иностранной аппаратуры, чужих технологий.

Помню, был курьезный случай. В Кардиоцентр по «скорой» попал руководитель одного известного московского «ящика». Наши врачи сделали все, что могли, поставили тяжелобольного на ноги. В порыве чувств сей товарищ при прощании изрек: «Чем могу быть вам полезен?» У меня с языка сорвалось: «В диагностическом центре нам нужно заменить старый томограф… Новый купить не за что».

Через пару дней в институт явился головастый электронщик. Покопался внутри томографа и пообещал через месячишко склепать заводскую самоделку… Пришел к нам раньше срока, Кулибин имел вид потерянный. Оказалось, прибор-то он склепал, но полной гарантии безупречной работы дать не может. Для необходимой точности не хватает полгорсточки… датчиков. Эту мелочовку делают в Японии из особо чистой и однородной керамики. Причем именно эта деталька у них и запатентована. А чтобы купить ее, надо выложить в лапы фирме бешеные деньги. Дешевле обойдется купить новую вещь.

Международное сотрудничество ученой братии зачастую основано на принципах взаимного интереса. Наверное, это можно сравнить с любовью: насильно мил не будешь!

В прошлом наши творческие связи между учеными социалистического и капиталистического лагеря являлись как бы продолжением политических игр — оттого и были малопродуктивными. Мы отгораживались друг от друга, перешептывались, секретничали. Порой возникали все же связи неформальные, дружеские, основанные на личных симпатиях. Надо сказать, мировая кардиология безо всяких скидок и уступок признавала бесспорный авторитет нашей хирургической школы в лице академика Валерия Ивановича Шумакова… К слову, у В. И. Шумакова уже «лежал на полке» протез левого желудочка сердца…

— Тут мы подошли вплотную к разделу об использовании в кардиологии так называемых стволовых клеток. Нынче об этом ходит множество разных слухов, есть и досужие… Приоткроем завесу профессиональной тайны, к которой, насколько я осведомлен, вы персонально тоже причастны.

— Суть вкратце такова. Первые опыты по стволовым клеткам потрясли умы медиков еще в 70-х годах прошлого века. Известны имена первооткрывателей: Иосиф Чертков и Александр Фриденштейн. Их опыты не получили в СССР развития. В конце 90-х годов стволовые клетки были, что называется, заново открыты, но уже американцами. К делу подключились биотехнологические компании США.

Казалось, вот-вот и наша медицина получит в руки конкретный материал для лечения.

— А как бы выразиться попроще, на обывательском языке?

— Эмбриональные клетки человека (полипотенты), пересаженные в иную среду, способны трансформироваться, перевоплощаться в другие клетки: мозга, нервов, легких, костей, печени, сердечной мышцы и так далее. Это в принципе дает возможность восстанавливать, реанимировать погибающие участки тканей, даже целиком отдельные органы.

— Напоминает предвидение героев романов писателя-фантаста Беляева.

— Да, это великий прорыв в глубины живой природы. Но пока что поиски пробные, сугубо научные. И на то есть свои причины.

Всякая революция — не только социальная, а и научно-техническая — должна развиваться плавно, как бывало говаривали, перманентно, дабы не кромсать жизнь, не уродовать общественное сознание (психику) народа. Говорю это как несостоявшийся историк, не утративший, однако, интереса к данной науке. Помнится, несколько лет тому назад, когда в Англии начались опыты с эмбрионом, породившие легендарную овечку Долли, на первый план выпятился вопрос отнюдь не по поводу практической целесообразности начинания, а о том, соответствует ли оно человеческой этике, нравственности и т. д. То же самое можно сказать и теперь, когда речь зашла о стволовых клетках.

— При чем здесь мораль, этика? Возможно, я что-то недопонимаю.

— Мы затронули сферу интима… Речь идет об использовании эмбриональной ткани неродившихся младенцев, когда прерывают по определенным причинам беременность… Прежде тот «материал», как известно, утилизировался. Теперь доказано, что эту ткань можно пустить в дело: например, спасти обреченного на смерть пока еще живого человека. Кто тут готов быть судьей? Чью сторону принять? Вопрос, что называется, неоднозначный.

Это этическая сторона проблемы. А есть еще и юридическая. И снова вопрос стоит ребром, значит неустойчив: готов качнуться в любую сторону. Соответственно и ответ опять неоднозначный. Исходит от юристов и звучит так: «Кто обладает правами на клетки эмбриона. Его биологические родители или ученые, стоящие за спинами хирургов в операционной». Ну и сразу ж попутный вопрос: «Кто несет ответственность в случае неблагоприятных последствий для жизни пациента?» Имеется в виду, что вместе со стволовыми клетками в организм больного могут попасть и вирусы СПИДа, и онкологические клетки, и прочая нечисть.

Вопросы отнюдь не праздные. За ними стоят строгие биоэтические нормы, общественное мнение, а также большие деньги инвесторов. Так что при всей значимости для человечества в целом исследования эмбриональных стволовых клеток (ЭСК) пока что выведены за пределы госбюджета — как дело рисковое, непредсказуемое отдано на откуп частных лиц, фирм, а также энтузиастов. Во многих странах этот эксперимент находится вообще как бы вне закона, на него наложено табу. Невольно в этой связи вспоминается запрет в СССР на сомнительные генетические опыты.

Прошлое учит: научные открытия, прорывы в неведомые сферы совершаются порой не там, где созданы для энтузиастов благоприятные условия, а там, где рискуют, работают подпольно, нарушая житейские нормы и религиозные постулаты… Но такова жизнь, которая, как известно, капризна, противоречива.

Манипуляций со стволовыми клетками независимо от человека творит по собственной программе мать-природа. Чуть ли не каждый день видим мы эти чудеса: заживают порезы и страшные раны, восстанавливаются хрящи, костная ткань, кожа и т. д. У иных рептилий целиком реанимируются утраченные части тела… Похоже, что люди движутся в нужном направлении. Вопрос заключается к одном: не ЧТО делать, а КАК? Необходимо терпеливо накапливать фактический материал совместными усилиями биологов, нейрологов, кардиологов, а также инженеров разных отраслей. Перед нами открыто широкое поле творческой деятельности. Надо лишь набраться терпения и уповать на Бога.

— Пока же вокруг нас рутина, руины! Реформа здравоохранения принесла народу мало утешительного. Постоянно дает сбой, работает исключительно на самого себя система медицинского страхования. Старое лихо и беспощадно выкорчевали, новое же оказалось не таким, каким представлялось издали.

— Почти с вами согласен. Более того, признаюсь, что, будучи депутатом Госдумы РФ и занимая должность заместителя председателя Комитета по здравоохранению, в силу неких обстоятельств оказался причастен к ныне действующей системе ОМС.

— Как же случившееся объективно оценить?

— Любое начинание можно извратить, опошлить. Начиная, как тогда говорили, эксперимент, мы ведь ничего не изобрели: воспользовались опытом медицинского страхования ряда развитых стран и перенесли на русскую почву. К сожалению, дело сделали спешно, топорно, с перекосами, впопыхах. Образно говоря, вознамерились накормить пятью хлебами миллионы голодных, страждущих, забыв о том, что мы отнюдь не боги. Да и, честно говоря, проблема была до предела политизирована. Короче, верхи стали мудрить, химичить… За основу-то взяли все-таки прежнюю систему, а к ней подстроили западную модель, как к той кобыле хвост. Получилась натуральная химера. Теперь то бюрократическое порождение совершенствуют, но ОНО цепляется за жизнь, попутно порождая новые проблемы… То ли еще будет.

— Получилось по басне Крылова: «От ворон-то мы ушли, к павам не пристали!»

— По сути так. Но есть же еще диалектический постулат: противоречие роста. Кроме того, с самого начала всем нам не хватало решительности, напора. Ведь русский человек, как известно, силен задним умом.

— Из гуманных соображений рубили ящерице хвост не сразу, а дольками, по частям.

— В итоге сложилась система двойного страхования: обязательное и добровольное. Платежеспособные трудовые коллективы, фирмы, а также частные предприниматели с тугими кошельками вносят свою договорную лепту в лечение своих сотрудников и подопечных пенсионерок. Согласитесь, схема логичная. Но применительно к жизни возникают всякого рода перекосы. А это уже категория рыночная, субъективная.

— Наши капиталисты и жадные на деньгу хозяйчики всячески уклоняются от честных платежей в фонд социального страхования, как, впрочем, и в пенсионный фонд. Причем делается это с молчаливого согласия покорных и одураченных работников. Редко кто нынче не получает из черной кассы конвертов с денежкой. Хотя ни дли кого не секрет: эти жалкие заначки возникают у хозяев от утаенных выплат государству. А чтобы «рабы» не хныкали, им затыкают рты крошечной халявой… Лишь позже, попав на больничную койку (при серьезных заболеваниях) или по выходе на пенсию, обманутые прозревают. Оказывается, благодетели-то их жестоко надули. Кинули дурачкам копейки, сами же тишком прикарманили миллионы.

— Таков уж менталитет нашего народа, так называемая простота. В привычках, в замашках опять же много «кой-чего» от советской эпохи.

В мире заведен порядок: каждый работник, смолоду начав трудовую деятельность, накапливает на личном счету деньги, которые пригодятся на старости. Такова мировая схема, и нам тут мудрить не стоит.

Пациенты Кардиологического центра на семьдесят и более процентов — это малоимущие граждане. Комплекс лечебных услуг предоставляется им за счет средств фонда обязательного страхования. Ежели требуется сложная, дорогостоящая операция, ее финансирует Минздравсоцразвития Федерации. В то же время состоятельные платежеспособные организации, фирмы, компании полностью оплачивают содержание и лечение своих сотрудников.

— Тут мы вплотную подошли к проблеме — бизнес в медицине.

— Мы твердо держимся принципа: государство ни при каких обстоятельствах не должно наживаться на медицине. Это все равно, что рубить сук, на котором сам сидишь. Мы дошли до опасной черты… Прав президент Владимир Владимирович Путин, заявив, что Россия докатилась до геноцида. В первую очередь это укор, конечно, нам, медикам.

Лично я слова Путина принял близко к сердцу.

— Известно, что во многих медицинских учреждениях, в клиниках персонал нагло прирабатывает, так сказать, на услугах болящим. Расширяется круг платных консультаций отнюдь не медицинских авторитетов, а заурядных вымогателей… Собрав с паствы гонорар, они тут же делятся подаянием с организаторами, менеджерами, чиновниками. Их наглость порой не имеет границ. Вот, пожалуйста, образчик. По радио «Эхо Москвы» под брендом Управления делами президента несколько раз в сутки звучит такая зазывалка: «Предлагаем все виды медицинских услуг. Справки по телефону: 442–33–22. Волынская больница для хороших людей!». Это рядом с моим домом. Но ведь с обычным полисом меня встретят не доктора, а охранники с автоматами наперевес.

— Это унизительно, аморально, разлагающе действует на весь трудовой коллектив уважаемой больницы. Она действительно оснащена первоклассным оборудованием… У нас в Кардиологическом центре всякие поборы исключены. В официальном порядке нам помогают финансово состоятельные пациенты-благотворители, тайные добродеи. Финансовый счет Центра обнародован в Интернете…

— В России проживает почти полтысячи толстосумов, их на зарубежный манер величают олигархами или еще более заковыристо — магнатами… Их состояние оценивается… Точной цифры, конечно, никто не знает, ибо провозглашено: «Некрасиво чужие деньги в чужих кошельках считать». Народ наш пока помалкивает, в то же время между делом анекдоты сочиняет. Ежели не возражаете, могу один рассказать.

— Ну-ка!

— Приглашает президент в Кремль Абрамовича. И говорит: «Знаю, Роман Аркадьевич, вы внесли огромный вклад в развитие нашего государства: подняли металлургию, нефтяную промышленность, футбольное хозяйство… В этой связи хочу вас денежной премией наградить. Вот чековая книжка: впишу в нее любую сумму, какую сами ж назовете. Ну так как?» Абрамович молчит. «Ну так сколько: пятьдесят, сто миллионов?» Абрамович по-прежнему мнется и сопит. «Ну 250 миллионов долларов ДОСТАТОЧНО?» Абрамович вздыхает, с запинкой говорит: «Достаточно, Владимир Владимирович. Большое вам спасибо, Владимир Владимирович». Путин мягко улыбается. Вписывает в чек названную сумму. Потом складывает бумажку пополам и вкладывает в карман пиджака Абрамовича. Потом бережно берет олигарха за локоть и спокойно, со значением говорит: «Ну а остальное, Роман Аркадьевич, надо вернуть в Центральный банк!».

После некоторой паузы Юрий Никитич обронил:

— Умный анекдотец… Причем с тонким подтекстом.

— Да, в атмосфере носятся новые веяния. Насколько мне известно, Кардиологический центр как был, так и остается в собственности государства… Вопрос насчет приватизации не возникал?

— Были досужие разговорчики. Лично я против. Делать деньги на здоровье наших соотечественников кощунственно. Назову только одну цифру: операция на сердце не самой высшей категории сложности стоит пять-шесть миллионов долларов. Кому такое по карману? Немного сыщется в стране таких пациентов. Значит, при всем нашем желании здоровья нации мы не прибавим. Да и сами не разбогатеем. Получается — что? Порочный круг.

— И вывод?

— Оставить все как есть… Хотя не исключаю конкуренции. И еще раз более веско повторил: — Такой вариант не исключаю. Возможно объявится инвестор, который в ближнем Подмосковье возведет и, главное, на современном уровне оснастит на собственные кровные Кардиологический центр-2… Затем в торжественной обстановке по акту передаст пахнущий свежей краской объект Минздраву. И это было бы честно, благородно и вместе с тем прагматично… Сохранение здоровья великой нации не должно быть сугубо частным делом. Это задача общая: го-су-дарст-венная.

Я глянул на часы: мы вышли из регламента. В последние минуты нашей беседы в дверях кабинета возникала головка секретаря с молящим взором. Я понял: пора-де и честь знать.

Дома не без удовольствия крутил на диктофоне туда-сюда кассеты: переводил звуки в текст. Правка была мизерная, на языке журналистов — щадящая. Да особой-то необходимости в том не было. И все равно дал рукописи срок отлежаться.

Хорошо помню, был четверг… Будто на крыльях полетел я на Старый Арбат, в редакцию журнала «Москва», отчитаться о проделанной работе. Заведующая отделом публицистики С. Д. Селиванова, сославшись на занятость, попросила прийти за ответом денька через три.

Еле дождался понедельника. По крутой скрипучей лестнице поднялся на второй этаж… Меня ждали. На столе редактора лежала моя рукопись, раскрытая на титульной странице.

Будто с небес раздался спокойный голос:

— Материал интересный, поучительный… Хотели было отсылать в набор. Да не нашли визы вашего собеседника…

От души отлегло:

— Это не проблема… С академиком у нас полное взаимопонимание.

Селиванова была неумолима:

— Это отнюдь еще ничего не значит. Потому поспешите. Мы выпили чайку и дружески расстались.

В течение месяца методически набирал я номер телефона Кардиоцентра. Секретарь ровным голосом отвечала: «Юрий Никитич очень занят. Звоните в следующий раз».

Я не гордый. Но с каждым звонком энтузиазм мой слабел. С первым снегом почувствовал в душе тревожную пустоту. В этом состоянии и отстучал на машинке несколько строк. Закончил послание так: «Прошу возвратить стенограмму беседы. Судя по всему, нашему интервью еще не время для публикации».

Вскоре почтальон принес заказную бандероль. Все-все странички были на месте. На некоторых, правда, виднелись следы незначительной правки. И никакой пояснительной записки, комментариев. Как будто и не встречались!

Поначалу хотелось предать рукопись огню — Господь образумил. Нашел старую папку из пуленепробиваемого картона. На лицевой стороне красным фломастером вывел: «Интервью, написанное вилами по воде».

Та папка пролежала в пыльном углу без малого четыре года. А тут нечаянно под руки попала. Перелистал заново от корки до корки.

Первая мысль: за истекший период на фронте борьбы за здоровье народа ничего решительно не изменилось. Кабы хуже еще не стало…

ИНТЕРВЬЮ ПОД ПЕРЕСТУК КОЛЕС

Прошлое лето я провел в ближнем захолустье. В разношерстной экспедиции социологов Высшей школы экономики и МГУ, зондировавших бытие в глубине «северной Атлантиды»… Всего-навсего в семистах верстах от «белокаменной столицы», — точнее в Мантуровском районе Костромской области.

В историческом смысле земля обетованная, овеяна героикой. Здесь истоки достославной династии Романовых. Кроме того, край заповедный, сказочно богатый, — причем благополучный в экологическом значении. В то же время в хозяйственном отношении запущенный до крайности.

Дружина ученых являла собой компанию из социологов, экономистов, демографов, историков. Перед ними стояла задача: осмыслить сложившееся положение региона и разработать реальную программу выведения конкретного региона из системного кризиса. Работа, разумеется, адская — до завершения ее пока что далеко. Но начало положено.

Выполнив поставленное задание, поспешил я в Москву скорым поездом. Компаньоном в купе оказался врач, к тому же кардиолог. Сразу же выяснилось: Петр Николаевич — коренной костромич, доктор медицинских наук — трудится в самостоятельной компании в Нижнем Новгороде. Кабы не сам Гиппократ послал мне попутчика, о котором я не смел и мечтать. Последнее время снова когтил мне душу вопрос: почему академик Беленков не завизировал в сущности готовое интервью для журнала, чем поставил редакцию в затруднительное положение, заодно и нашей уже наметившейся дружбе дав коленом под дых.

На полпути к Костроме язык мой развязался, я сболтнул соседу: дескать, имел честь все лето общаться с Беленковым.

Последовал лобовой вопрос: «Где же мы прочтем интервью? Или оно уже увидело свет?»

Признаюсь, я сильно пожалел о своем фанфаронстве. И дабы хоть малость смикшировать нелепость положения, без утайки деталей поведал все, как было.

Никогда, кажется, не встречал я такого внимательного собеседника. Меня несло. По памяти кусками цитировал слово в слово целые абзацы, пересказывал диалоги. Попутчик мой напрягся; когда речь зашла о сердечной терапии, фармакологии в частности. В одну из пауз был я озадачен встречным аргументом:

— Насколько известно, по части лекарственных средств институт Бакулева исповедует парадигму: любыми средствами бороться за снижение давления в сердечно-сосудистой системе своих пациентов… Таким образом как бы невольно порождая разные проблемы в иных частях организма. В частности, в головном мозге.

Это была слишком сложная материя.

Вдруг вагон сильно качнуло из стороны в сторону. Будто под колесами были не стальные стрелки, а колдобины и ухабы проселка, заезженного тяжелогружеными лесовозами. Казалось, в следующее мгновенье состав сорвется с рельс и понесется как угорелый вскачь по шпалам… На сей раз вроде б обошлось.

Из последующей беседы выяснилось: попутчик мой — физиолог. Его специальность — коронарные заболевания, но иного профиля. Оказывается, у нас в стране существует с неких пор (уже лет десять) своего рода школа или направление в медицине. Его сообщники поставили своей задачей излечение сердечников не традиционным, так сказать, фармакологическим способом, а инженерно-техническим. Сама идея давно уже носится в воздухе, материализована же лишь теперь: умом и руками доктора наук от медицины Юрия Николаевича Мишустина. Его лаборатория, точнее научно-технический центр, базируется в городе Самаре. А мой транзитный попутчик — его соратник и популяризатор.

Петр Николаевич «обогатил» меня статистикой. Отечественные кардиологи трудятся не покладая рук… Зачастую же их усилия пропадают даром. По следам академика Евгения Ивановича Чазова, каждый третий «откаченный» их пациент через месяц-другой возвращается на больничную койку подчас в худшем состоянии. Но уже с новым диагнозом: инсульт!

По сути ситуация аховая! Как ни парадоксально, люди у нас зачастую гибнут от рук своих же спасителей. Могли бы еще и пожить, кабы лекари лечили в точном соответствии с телесной физиологией, а не вопреки ей.

В чем проблема? Она не за семью печатями: давно носится в воздухе. Вот как ее сформулировал сам глава современной школы Е. И. Чазов. Причем сказано было не в узком кругу единомышленников — с высокой трибуны национального Конгресса кардиологов в 2003 году. Вот этот тезис: «Почему, несмотря на появление новейших методов диагностики, а также колоссальный арсенал лекарственных средств, эффективность лечения сердечно-сосудистых заболеваний не только не увеличивается, но, судя по росту больничной летальности, даже уменьшается?» К сожалению, ответ на поставленный вопрос в той аудитории так и не прозвучал.

Оказывается, причину — истоки национального бедствия уже тогда знал мало кому известный провинциальный ученый Ю. Н. Мишустин и его узкий крут сподвижников.

Во время продолжительней стоянки на станции в Ярославле нечаянный попутчик приоткрыл мне таинственную завесу:

— Традиционно врачи во всем винят самих пациентов. Дескать, они такие-сякие, себя нисколько не щадят, ведут неправильный образ жизни. Едят, бедолаги, что попало. По пустякам психуют, нервничают. При этом не контролируют свое артериальное давление, редко наведываются к врачам… В общем и целом упреки-то справедливы, по делу. Но ведь и 15, и 20 лет назад пациенты кардиоклиник были точно такими же: не-пра-виль-ными! При всем том уходили в небытие гораздо позже. Хотя, как убеждают сами себя и свой народ первые лица государства и их приспешники, жизнь в стране в материальном отношении стала вроде бы лучше. Опять же и здравоохранение (по статистике) лучше теперь финансируется! В разных регионах возникло аж девять кардиологических НИИ, в том числе широко известный научно-производственный комплекс на западе столицы. Однако денежные вложения соответствующей отдачи не дали. Более того, В. В. Путин ситуацию в здравоохранении сравнил с… геноцидом.

Формулировочка, конечно, нелицеприятная. Но ежели глянуть правде в глаза, жрецы Гиппократа поставлены в жесткие рамки ведомственных пунктов и параграфов. Смысл оных сводится к одной парадигме: любыми, всеми способами снижать у пациентов-сердечников возрастающее артериальное давление до известного ведомственного стандарта: 120/80. Задача стала чуть ли не стратегической. К ее решению подключена всемирная фармакологическая служба. Эта статья расхода почти что превосходит потенциал нашего нефтяного и газового комплекса.

— Странно… Неужели за годы перестройки наши медики разучились трудиться эффективно?

— Дело не в медперсонале. Люди в белых халатах делают то, чему их в аудиториях учили, а теперь в приказном порядке и требуют. Наша медицина устроена по армейской схеме: получил приказ — выполняй неукоснительно, не раздумывая о последствиях… Все дело в системе! Она же состоит не только из клиник. Неотъемлемая часть системы — фармацевтическая отрасль. Причем ведь — самая богатая и во многом задающая тон. Во всяком случае в здравоохранении весьма много определяющая.

Не знаю, сознательно или сгоряча, Петр Николаевич поведал мне, непрофессионалу, заповедные тайны, ведомые лишь узкому кругу медицинского синклита. Вот суть проблемы:

— При анализе методики излечения больных сердечного профиля выявилось, между прочим, следующее! За последние полтора десятилетия принципиально изменилась схема лечения сердечно-сосудистых заболеваний. До этого в ходу в основном были средства седативного — успокаивающего — действия: бромистые соединения, плюс валерианка, валокордин и т. п. Благодаря им снижается возбудимость центральной нервной системы, что позволяет как бы утишать болезнь, смягчать остроту приступа. Даже разовый курс лечения давал прогнозируемый эффект на месяцы, на годы. В трудных ситуациях больные получали сосудорасширяющие препараты, которые не угнетали и не травмировали мозг.

У многих на памяти еще эти средства: всем знакомый папаверин, дибазол в сочетании с сустаком.

— По моим представлениям, медицина по сути своей должна быть в меру консервативна.

— Точно подмечено. Действительно, жизнь — это эволюция. Взрывы, скачки ей противопоказаны. А теперь слушайте, — заговорщически молвил Петр Николаевич. — После девяносто третьего года на основании рекомендации некоего Международного общества по гипертонии лечение успокаивающими препаратами отечественного производства (весьма дешевыми) было вдруг отменено. Седативные лекарства одним махом вычеркнули изо всех справочников и рекомендательных врачебных списков. Валокордин и близкие к нему аналоги заменили импортные формы, предназначенные не для лечении гипертонии, исключительно для купирования острых приступов на короткое время. Академики-кардиологи будто по сигналу дали молчаливое согласие: сделали кивок. И тотчас же в Россию хлынули западные снадобья. Теперь им уже и счету нет! Предназначение оных: самым изощренным способом купировать в организме больного давление… При этом цены на импортные пилюли растут по нескольку раз в году.

По команде бывшего министра Зурабова средства для оздоровления контингента сердечников косяком хлынули в города и веси. Задачу они частично выполнили, при этом вызывая в мозгу непредсказуемые изменения. Попутно порождая еще более худшее: инсульт в разных модификациях.

— Да разве такое возможно? Это похоже на базарный бизнес в гадском исполнении.

— Интуиция вас не обманывает, — заметил ученый. — Но гипотеза ваша скоропалительна. У авторов проекта была благая цель. Они намеревались искоренить изначальное зло, точнее его конкретное проявление, а именно: повышенное артериальное давление.

— По-моему, тут отдает схоластикой, формализмом.

— Как сердечник с многолетним стажем вы вправе дискутировать с учеными мужами не заочно, а прямо с трибуны кардиологического симпозиума.

— Ну это, пожалуй, слишком…

— В спорах рождается истина… Бороться за жизнь больного ишемией путем снижения артериального давления равносильно тому, если бы доктор решил вылечить своего пациента, предположим, от пневмонии, способом понижения температуры тела… Да и тот же тонометр выявляет всего лишь факт нарушенного (или обычного) давления в системе кровообращения.

И далее после некоторой паузы:

— Физиологи знают: резкое снижение АД чревато непредсказуемыми последствиями.

При этом имеет место скрытая зависимость: ежели уменьшается скорость кровотока, соответственно ухудшается кровоснабжение мозга, сердца. Не зря же в руководствах по применению диротина, энаиа, иреетариума и им подобных препаратов фирмы предупреждают врачей и пациентов о так называемых побочных влияниях на организм названных лекарств, указывая при этом на опасность нарушения мозгового кровообращения. Перечисляются и соответствующие симптомы: головная боль, головокружение, тошнота, рвота, общая слабость. То же самое читаем и в инструкциях к нолипрелу, ришекору, энапу и им подобным лекарствам. Отсюда вывод: лечишься от высокого давления, — следом вам угрожает инсульт.

— Какое, однако, коварство… Куда же смотрит медицина?

— Повторяю вышесказанное: «В медицине — как в армии… Дан приказ — выполняй неукоснительно!» В противном случае администрация найдет других исполнителей.

— Проблема эта хорошо известна специалистам по инсультам, то есть неврологам. — Петр Николаевич извлек из портфеля небольшую книжицу, быстро нашел нужное место. Чеканя слова, цитировал подчеркнутое: «Если стараться у всех больных поддерживать артериальное давление в одинаковой мере и доводить до формальных цифр 120/80, у части пациентов подобное снижение вызывает инсульт мозга… Как правило, это следствие «чрезмерной терапии»… А это не менее серьезная проблема… Пора бы нам найти уже взаимопонимание с кардиологами. Нет ничего более страшного в жизни, чем болезнь, созданная руками врача».

Близился рассвет. Наш поезд застрял на полустанке — видимо, в ожидании встречного.

Я сидел, опершись локтями на стол, осмыслял противоречивую информацию. Ведь еще в ходе беседы с академиком Беленковым не все тезисы его казались мне бесспорными.

При всем том была, конечно, и магия авторитета, и обаяние незаурядной личности. Между тем в обществе все явственней слышен ропот о несовместимости бизнеса и медицины. Коммерческий дух (душок!) стал особенно чувствоваться с приходом в здравоохранение хитромудрого Зурабова. Пора уже назвать вещи своими именами… Этот делец много зла причинил стране, нации в целом. В этой связи пора б уже сказать веское слове Генеральной прокуратуре вкупе с Советом безопасности РФ.

А что делать в этой ситуации нам, больным людям, пока госслужбы будут разбираться с Минздравом, а Минздрав с академиками? Ведь людские потери в отечестве день ото дня растут; а бизнесмены от медицины, торопясь, набивают мошну… Но, слава богу, свет клином не сошелся на «продвинутых» лекарственных новинках с заморскими лейбами, к коим руки приложили наши бизнесмены в белых халатах. Благо, в свите Гиппократа есть еще «инакомыслящие»… К тому ж время они не теряют. Возглавляет эту когорту энтузиастов маститый академик-физиолог Н. А. Агаджанян. В молодые годы он трудился в центре подготовки космонавтов и внес личный вклад в многосложную проблему: восстановление кровообращения у пациента, побывавшего в экстремальных условиях. Да, кстати сказать, и теперешняя наша жизнь тоже ведь сплошной экстремал, — причем в глобальном масштабе.

По сей день доктор космонавтов не почивает на лаврах. С группой энтузиастов — в нее входит и его коллега, ученый-физиолог Юрий Николаевич Мишустин — ищет выход из тупика, в котором оказались то ли по умыслу, то ли по недомыслию их титулованные собратья. Ну и вместе с ними бесчисленные пациенты-сердечники. Но вот вроде бы появился свет в конце туннеля… Речь идет о сконструированном сообразительными докторами чудесном приборе под титлом «Самоздрав». Одно название о многом говорит.

С его помощью сам болящий может корректировать многие жизненно важные функции головного мозга.

В какой-то момент я почувствовал у плеча прикосновение руки соседа:

— Пусть эта книга будет вашей, — после чего чиркнул на первой странице несколько слов.

При тусклом свете настольной лампы прочел я уже знакомое мне имя: Ю. Мишустин. И название: «Выход из тупика». Книга вышла в четвертом издании в городе Самаре.

Под конец мы обменялись телефонами. При расставании Петр Николаевич сказал:

— В крайнем случае подайте сигнал. Чем сможем — поможем.

Дома перечел я книгу Мишустина безотрывно. И понял: написать ее мог человек очень смелый и глубоко убежденный в своей правоте.

После этого извлек из дальнего угла шкафа собственную рукопись «Записки пациента». И не нашел в ней ни одного абзаца, который нуждался бы в корректировке. Мои мысли, наблюдения толкования нынешней медпрактики линейно совпадали с тезисами автора книги «Выход из тупика».

И все же, признаться, не дает покоя интервью с академиком Ю. Н. Беленковым. Ведь осталось невыясненным: почему Юрий Никитич не завизировал текст? Листы сияли чистотой, не считая маловыразительных трех-четырех закорючек на полях… Хотя, возможно, главное таилось между строк. Особенно в тех местах, где речь шла о фармацевтическом бизнесе. Бесспорно, это «штука» деликатная, многогранная, явно не для ума дилетантов. Лишь только после прочтения книги Мишустина кое-что приоткрылось. Пожалуй, был я прав в смутных своих подозрениях.

Но вот что понял я окончательно: на медицинском Олимпе не так-то все просто, как и на разоренном уже Черкизовском рынке. Базар, он и есть базар, в какой бы сфере нашей жизни ни затаился. Похоже, вскружил он головы и авторитетам в белых халатах! Страдает же, как всегда, несчастная Россия и ее ныне явно обездоленный народ. Увы нам! И еще раз увы.

НА БОЛЬНЫХ НЕ ОБИЖАЮТСЯ

I

Вынесенная в заголовок фраза, слетела с уст не профессора от медицины на вводной лекции для первокурсников, не врача высшей категории и не важного чиновника из системы здравхрана на совещании в кругу коллег… Вот на самом деле как оно было.

По агентурной информации, во второй терапии ГКБ-31 в тот день ждали важную комиссию. К нам в палату влетела как угорелая, с вытаращенными глазами сестра-хозяйка. На ходу провела мизинцем по ребру зеркала над раковиной умывальника. Поморщилась. Повернувшись вокруг оси, обвела наметанным взором пространство палаты. На каком-то румбе голова ее дернулась, брови взметнулись выше лба.

— А это еще что такое? — завизжала кастелянша первого ранга, узрев на подоконнике прикрытое драными шторами барахло.

— Чье? Убрать немедленно!

Из-под одеяла высунулась взлохмаченная голова:

— Дует же немилосердно.

По палате вольно гуляли сквозняки. Даже меня доставали. Хотя мое логово было в закутке и загорожено высоким холодильником. Угол же, где расположился Стас, называли северным полюсом. Когда в Москву врывался норд-ост, бедняга вообще не снимал верхней одежды — спал, укрывшись с головой.

— Вернусь через двадцать минут, — предупредила разгильдяя хозяйка отделения. В ответ раздался сухой, надрывный кашель.

Ситуацию прокомментировал старожил Заборин:

— На подоконнике лёду намерзло толщиной в ладонь, — но то был глас вопиющего в пустыне.

Немного погодя в палату занесло лечащего врача. С порога глянула в угол. Покачала головой:

— Безобразно! Меня же и накажут.

Точно через двадцать минут явилась «хозяйка» в сопровождении старшей медсестры.

— Полюбуйтесь, Наталья Петровна!

Снова откликнулся Заборин:

— Я уже дважды простужался. Дома буду долечиваться.

— А Волынского досрочно выпишем, с волчьим билетом, — не унималась главная виновница. — Ведь хуже бомжа. Спит в куртке, джинсы не сымает. На таких белья не напасешься.

Обитатели цепочкой потянулись в коридор. Никому не хотелось с «хозяйкой» собачиться. Мы с Валерием остались одни. Я пробрался к северному полюсу, тронул парня за плечо. Не вдруг выпростал он из-под одеяла взлохмаченную голову.

— Вчера ты, кажется, не ужинал, сегодня на завтрак не ходил.

— Аппетита нет. Даже запах еды противен.

Я взял с тумбочки градусник: 40,3. Это утренняя температура, ночами обычно выше.

— Мне б хоть капельку погреться, — слетело с его уст.

Пошел на кухню. Дверь оказалась запертой. Вернулся в палату, собственноручно вскипятил чай. Бросил в бокал двойную порцию заварки. Достал пакет со сдобными сухариками… В дверях вдруг свет застило. На пороге стоял завотделением Виктор Соломонович.

— Значит, имеете свой кипятильник! Что категорически запрещено.

Из-за его спины раздался твердый голос Максима Заборина:

— А то, что в палате холод собачий, это по правилам, да? Лекарства только зазря переводим.

В казенном учреждении назревал бунт. Виктор Соломонович сделал шаг назад и с достоинством удалился.

Точно по графику явилась в больничную палату со своим уборочным комбайном санитарка Галина Денисовна. Выждала паузу, как бы раздумывая, с какого угла начинать. Глубоко вздохнула, взяла курс на северный полюс.

Не спеша поштучно перебрала и протерла на тумбочке Волынского каждую вещь. Наметанным глазом глянула на градусник, покачала головой. Стас почуял присутствие постороннего, приоткрыл часть лица.

— Что-то ты, голубчик, у нас зажился.

С губ болящего слетело нечто нечленораздельное.

— Поняла, поняла, похвастаться тебе нечем, — отреагировала покорная раба Гиппократа.

— У меня же сессия на носу, курсовая не закончена.

Санитарка предложила свои услуги:

— В таком случае, позволь у тебя на окошке уборочку сделать.

С другого конца палаты раздался слабый голос новенького:

— Там вообще раму надо менять, в труху превратилась.

Галина Денисовна и тут нашлась:

— Сперва порядок надо навести, опосля уж все остальное.

И куда-то умотала. Возвратилась с двумя старенькими одеялами. Все второстепенное рассовала по пакетам, убрала под койку. Какие-то вещи сунула в изголовье. Снова куда-то убежала. Принесла шикарное ватное одеяло, явно предназначенное для люксовой палаты. А к нему еще и приклад, хрустящий пододеяльник. В занюханной больничной камере свежо повеяло озоном, будто после шальной июльской грозы.

Заботливые женские руки — они способны чудеса творить. В довершение всего Галина Денисовна произвела настоящий фокус-покус: поставила на общий стол вазочку с геранькою в цвету. Каждый из восьми пациентов 537-й палаты отреагировал на это движение души технички по-своему. Кто-то многозначительно головой покачал, кто-то слегка присвистнул… Волынский, сидя на кровати по-турецки, от полноты чувств сентиментально прослезился. Возможно, с этой минуты болезнь его резко пошла на убыль.

В тот день несколько больше обычного санитарка-нянечка потратила свое время в нашей палате и, похоже, не торопилась к соседям. Навела порядок на общем столе. Перебрала все газеты и журналы — старые сложила в отдельный пакет для макулатуры, ничейные книги выстроила в стройный ряд. Фактически из ничего возник симпатичный библиотечный уголок.

Истинный мастер в завершенную уже вещь обычно вносит некий, казалось бы, неуловимый для неискушенного глаза штрих. Так возникает нечто из ряда вон выходящее. Галина Денисовна провела ладошкой по веточкам герани, по ходу движения удалив несколько уже пожелтевших листьев. Отчего весь цветок от корня до верхушки обрел природную красу, свежесть. Хотя, как известно, декабрь — не лучшая пора для комнатных растений.

— Ну все, пошла я, — не обращаясь персонально ни к кому, проговорила жрица чистоты, берясь за штурвал своего санитарного комбайна. Тут-то и слетели с ее уст поразившие всех нас слова:

— На больных-то не обижаются.

Каждый воспринял сказанное на свой счет. Хотя это адресовано было не узникам 537-й палаты, а неким авторитетам, имеющим прямое или отдаленно-косвенное отношение и к этой клинике, и ко всем другим на пространстве нашего государства. Оное усиливает гадостная обстановка, нарочитое небрежение медперсонала. В сущности — то вульгарный способ вымогательства из подопечного МСК не облагаемой налогом мзды. Причем никакой гарантии на… долгожительство. Наоборот, берущий втайне желает поскорей избавиться от… соучастника. Дабы концы в воду!

После кто-то из сопалатников слова Галины Денисовны назвал вещими. В том смысле, что им место над входам во всякое медучреждение, — заместо крикливых лозунгов и пустопорожних призывов.

II

Копаться в медицинской буче — занятие неблагодарное, чреватое всевозможными неожиданностями, в том числе и летальными. Инициированное в 52-м году самим Хозяином Кремля «дело врачей», как известно, не получило развития… Инициатору та буйная затея вскоре вышла боком. То, что к злодейству причастен Лаврентий Берия, народ не сомневался ни тогда — по свежим следам, ни теперь. Многих смущало, что палача в генеральском мундире в два счета, без суда и следствия убрали с политической арены.

Слухи о том, что Сталина отравили, возникли сразу. Собрать же документальные доказательства удалось только пятьдесят пять лет спустя.

Собственное журналистское расследование целенаправленно провела газета «Комсомольская правда». При поддержке редакции ее корреспондент получил эксклюзивный допуск к личному делу И. В. Сталина. Итогом кропотливой работы Николая Добрюхи явилась книга под названием «Как убивали Сталина».

Великие преступления в одиночку не делаются. К случившемуся на рассвете 5 марта 1953 года на загородной даче оказались причастны реальные действующие лица — охранники, телохранители, медперсонал разного ранга.

С обнаружением новых архивных материалов и живых свидетельств прежние версии, относящиеся к смерти Сталина, по сути, превращены и политическую макулатуру. Да, то было хорошо упакованное вранье, не соответствующее действительности. А реальность такова: в крови пациента № 1 в последний момент обнаружились с чего-то токсины.

Пустить такую информацию в народ, в мир было бы форменным безумством для тех, кто стоял на страже здоровья вождя. Потому-то и началась лихорадочная возня с бумагами, с протоколами. Профессору Лукомскому задним числом Политбюро поручило оформить «Историю болезни, составленную на основе журнальных записей течения болезни И. В. Сталина». Но вот выясняется следующее: сей непреложный документ в течение короткого срока переделывался по меньшей мере четыре раза! Всякий раз становился все более и более «совершенным»… Первый вариант датирован 17.03.53 г. Второй возник уже несколько дней спустя. Потом был третий (черновик, вообще без даты). Потом на свет явился четвертый вариант — чистовик! — подписанный всеми членами медицинской комиссии. Впрочем, тоже без даты, на основании июльского дубликата.

Почему, спрашивается, была необходимость раз за разом возвращаться к «больному вопросу» в течение четырех месяцев? Дело в том, что в конце того же года был арестован Хозяин Лубянки, оттого, значит, и надлежало внести коррективы в текст в связи с новыми обстоятельствами текущих событий.

Медики — протокольный, весьма политизированный народ. Для них бумага — все! Это флюгер, а вместе с тем и спасательный круг… Нет, не для пациента — для врача. Профессор Игорь Максимович Кахновский, помнится, признался: «Часто, братец мой, шагаем мы вслепую, движемся по лезвию ножа».

За десять лет «скорая» пятый раз доставила меня в приемный покой 61-й клинической больницы. За этот исторический отрезок времени столько же раз (если не больше!) поменялся тут чуть ли не поголовно медперсонал. Мое отделение (терапия!) чем-то напоминало лесной квартал после плановой вырубки или стихийного бурелома. Сохранились лишь внешние очертания помещения на фоне мерзости запустения.

Борьба за человеческую жизнь — сложнейший процесс. Наряду с умнейшей аппаратурой и точной фармакологией много значит и убранство холлов, обставленных недорогой, но удобной мебелью для времяпрепровождения после утомительных процедур или для душевного общения с новыми друзьями, товарищами, родственниками, а то и лечащим врачом.

А тут — стоп!

Процесс лечения во многом таинственный, порой загадочный процесс. Нередко за спиной лечащего врача, в кругу завсегдатаев больниц, горемык и бедолаг, идет просветительская беседа, как и какими способами (средствами) бороться со своей хворью-недугом. Между прочим, делятся друг с другом рецептурной информацией. Хотя это официально категорически возбраняется. Да ведь сами врачи волей-неволей тому способствуют, принуждают.

Рискую прослыть крутым максималистом, но не промолчу: скажу то, что замалчивается, чему не придается значения. Речь идет об общении больных с медперсоналом. И наоборот.

С неких пор стал я замечать: люди в белых халатах неохотно контактируют с обитателями больничных палат. Осмотр обычно сопровождается двумя-тремя стереотипными короткими фразами. «Глубоко вздохните… Так… Еще раз… Повернитесь спиной… Так. Кашель беспокоит. Так… Опустите рубашку». Бывало, для осмотра следовало обнажиться. Теперь достаточно задрать нательную рубашку к голове. Так быстрее! Даже давление не всегда проверяют. Хотя за тонометром далеко ходить не надо. Эта блестящая штучка всегда под рукой, болтается на шее. Доктора бегают с ними даже в туалет. Между тем в дело пускают с неохотой. Все куда-то бегут, торопятся как на пожар!

Однажды по крайней нужде заглянул я в ординаторскую, а там дым коромыслом. Перед компьютером тесный кружок, на экране светилась забавная программа «Одноклассники». Теперь это ходячая забава, но, право же, не в рабочие часы. Лечащий врач Инна Валерьяновна, заметив меня, окрысилась: «Всего полчаса назад была у вас. Что еще случилось?» От такого приема я растерялся, пролепетал невнятное. «По этому делу следовало обратиться к медсестре», — и доктор с недовольной миной возвратилась к экрану.

Все вместе это вылилось в негатив, поэтому я не отблагодарил своих благодетелей как подобает. И получил в отместку ляп! Выданный на руки эпикриз оказался филькиной грамотой. На казенной бумаге все было перепутано, исковеркано. Когда явился в свою поликлинику, чтоб приобщить документ к истории болезни, замглавного врача Е. Б. Родина подозрительно поглядела на меня и изрекла: «Кто вам дал на руки эту фитюльку? Это же явный подлог, дело подсудное». Мне нечем было крыть.

Вырос я во врачебной семье. Отец частенько приносил с работы забавное, смешное, поучительное, как теперь сказали бы, шоу. Домашних это развлекало, вместе с тем и воспитывало. Тем более что часто соседствовало анекдотичное, грустное, трагическое.

За давностью черное, душещипательное из памяти выветрилось, расщепилось, в то же время малозначительное, легковесное, вопреки законам природы и физики, обрело весомость, значимость, выпало в осадок, по сей день живет в душе.

Одно время, еще до войны, жили мы в городе Белеве Тульской области. В городке отсутствовала поликлиника, была лишь амбулатория для приходящих больных. Среди постоянных пациентов врача по общим болезням была некто Марго, в прошлом помещица, разорившаяся в пух и прах еще в царское время. Последние годы жила из милости у двоюродной сестры. Зарабатывала на жизнь уроками музыки и, между прочим, имела успех — на сцене городского Дома учителя.

У Марго был букет разных болячек, относилась же она к ним философски. Порог любого врачебного кабинета мадам переступала с такими словами: «Я к вам не за рецептом, просто поговорить». Для белевских обывателей эта фраза в конце концов стала крылатой, ее применяли к случаям, далеким от медицинской практики. По сей день та присказка в той округе гуляет. Возможно, долетела до ушей потомственного врача и замечательного писателя Вересаева, жителя тех мест.

Профессиональный опыт складывается из множества составляющих. Кстати, народная мудрость гласит: «Слово лечит!» Тем более если обронено с уст уважаемого лекаря. Ну и попутный вопрос другу-читателю: когда последний раз по душам вы беседовали со своим лечащим врачом? Вопросец можно повернуть и в другую сторону: когда инициатива сердечной беседы исходила от самого врача? Лично я такого междусобойчика что-то не припомню. На сей счет существует «железная» отговорка: времени нет! Причина лежит гораздо глубже. Культуре (искусству) взаимодействия врача с больным в медвузах не учат. Такого предмета нет, программой не предусмотрен. Златоустов же в жизни, к сожалению, мало. Тем более что в наше утилитарное время и спроса на них нет.

Не ради украшения вставил я в текст старый провинциальный анекдот. Да и мадам Марго не потехи ради ходила в амбулаторию. Просто-напросто хотелось в кругу медиков душу отвести. И тем фактически жила!

Буквально на днях под руку попало вересаевское, его знаменитые «Записки врача». Читаю — оторопь берет. Вот это место: «Везде, на каждом шагу врачу приходится быть актером. Особенно это необходимо потому, что болезни излечиваются не только лекарствами и назначениями, но и душою самого больного: его бодрая и верящая душа — громадная сила в борьбе с болезнью, и нельзя достаточно высоко оценить эту силу. Одно время меня удивляло, насколько успешнее оказывалось мое лечение по отношению к постоянным моим пациентам, горячо верящим в меня и посылающим извозчика за мною с другого конца города… Я видел в этом довольно комическую игру случая и лишь позже убедился: это отнюдь не случайность, что мне действительно могучую поддержку оказывает завоеванная мною вера, удивительно поднимающая энергию больного и его окружающих. Больной страшно нуждается в этой вере, чутко ловит в голосе врача всякую ноту колебания, сомнения. И я привык держаться при больном самоуверенно, делать назначения безапелляционным — докторальным! — тоном… Нужно цепляться за тысячи мелочей, напрягаю всю силу своей фантазии, тонко считаясь с характером и состоянием больного, его близких».

Более ста лет назад легли на бумажный лист эти строки. Теперь уже в здравоохранении существует самостоятельная отрасль, так называемая психотерапия. Однако в широкой медицинской практике душевное общение врача и пациента не то чтоб стала нормой, в сущности редкое исключение.

Медицинская тема напоминает спираль животворной молекулы ДНК — нет у нее ни конца, ни начала. Вот еще один поворот, и тоже заход в прошлое. Приблизительно в одно время с «Записками врача» Вересаева в журнале «Нива» другой доктор, а именно Антон Павлович Чехов, опубликовал повесть «Ионыч». В ней был выведен колоритный образ хапуги от медицины, делающего бизнес на несчастье и человеческом горе. Благо, в губернском городе С. была богатая, неистощимая врачебная практика, дававшая не просто необходимые дли жизни средства, но и сверх того, так называемые барыши. Сам доктор Старцев доходы свои откровенно называл наживой. Духовный авторитет города С. опускался все ниже, ниже. А ведь в студенчестве Старцев слыл романтиком гегельянского толка. Был полон честолюбивых планов, собирался служить народу. Но деньги в конце концов выжгли и опустошили пламенную душу. Хочется сказать «на фене»: жадность фраера сгубила!

Ионыч предстает передо мной как живой. Более того, напоминает реальных персон теперешней системы здравоохранения, с коими мы по нужде великой сталкиваемся. Нет, без цитаты любимого классика, пожалуй, не обойтись. Вот каким рисует своего героя Чехов: «Да и характер у него (Ионыча) последнее время сильно изменился: стал тяжелым, раздражительным. Принимая больных, он обыкновенно сердится и кричит неприятным голосом: «Извольте отвечать только на вопросы… Не разговаривать!» Согласитесь, ведь дико звучит. С кем как не с попом да врачом грешнику душу свою отвести… Наши священники пока еще, слава богу, все еще идут на контакты с прихожанами. Врачи же избаловались: любят пациентов бессловесных… Переняли дурную привычку своего прототипа.

Возможно, кто-то назовет меня занудой — и все же публично откроюсь… С некоторых пор стал я приходить к врачам с секундомером. Осмотр у участкового занимает 7–9 минут. Кровяное давление теперь измеряют в отдельном кабинете. Изредка (раза два в году) врач выписывает квитки для посещения вспомогательных кабинетов. Самая трудоемкая операция — оформление справки на получение путевки в санаторий. Последний раз случилось это первого апреля (!) в 2000 году. Однако хлопоты и беготня не пошли впрок: я своей ветеранской льготой по сей день не воспользовался. Практичные друзья говорят: действовал недостаточно интенсивно, нецеленаправленно.

Поликлиника — содом в миниатюре. Но и в стационарной обстановке больной предоставлен сам себе. Режим сплошь нарушается, не соответствует вывешенным на коридорном перекрестке скрижалям. Врача приходится ждать часами. Его заносит в палату шалым сквозняком. К этому времени «кворума» уже нет. Большая часть больных (за исключением тяжелых) разбрелась по разным этажам выполнять спецназначения доктора-куратора. И такой порядок действует по всей вертикали отрасли. Если я не прав, пусть меня переубедит руководитель Минздрава Татьяна Алексеевна Голикова, сменившая Зурабова, который, по образному выражению моей квартирной соседки Любови Тимофеевны, четыре года безвылазно сидел у народа в печенках. От себя добавлю: после Чубайса Зурабов — в ряду одиозных личностей перестроечного цикла — занимает место под № 2.

Ныне в верхах вдруг стала модной тема здравоохранения. Лихорадочно, суматошно составляют грандиозные планы реорганизации, следовало бы сказать, реанимации запущенного и разваленного больничного хозяйства. Боюсь, проект превратится в мираж. В лучшем случае, на местности возникнет один-другой объект замысловатой конфигурации — с башенками, шпилями и флюгерами, коим позавидовал бы сам Манилов.

По законам логики и зодчества, всякий объект начинать следует с фундамента. Применительно к нацпроекту «Здоровье» — с простых больничных комплексов, оснащенных новейшей аппаратурой. На это не жалко израсходовать половину, а то и больше средств из государственной заначки, которая почему-то хранится в сейфах США и год от года тает от девальвации.

Эти финансовые штучки умом граждан не понять — да и денежные дела никто народу не объясняет, они преподносятся верхами и штатными политологами как некая аксиома, — в сущности коварная хитрость, приносящая безумные дивиденды чиновникам, олигархам и иже с ними. Ну а для блезира, для отвода глаз Воланды от политики заигрывают с народом: устраивают световые эффекты; осыпают одуревшую от шума публику «зеленью»; она после представления превращается в фантики, а то и в погань, от соприкосновения с которой хочется руки с мылом помыть.

В этом театре абсурда маячат верхушки небоскребов. По замыслу градоначальника и его супруги Елены число их в ближайшее время должно было возрасти до 72. Вот-вот первые лица страны в компании с помазанником божьим должны перерезать золотую ленточку главного портала московского сити. Да и без того, по словам начальства, Первопрестольная преобразилась до неузнаваемости. С лихорадочной быстротой возводят для себя многоярусные палаццо оборзевшие от богатства застенчивые олигархи, а также разные оборотни в погонах и без. Вошло в обычай: «избы» строят толстосумы не на потребу сегодняшнего дня, а впрок, на неопределенный срок. Теперь это самый надежный способ вложения капитала. С наступлением сумерек монолитные гиганты стоят в ночи с темными окнами, будто внутри обитают призраки… В то же время в нашем, одном из богатейших городов планеты не имеет пристанища более миллиона наших соотечественников. Это презираемые обществом бомжи. Их образом пугают детей. Не приведи господи благородным, преуспевающим оказаться в их шкуре. В действительности же страдают они ради прекрасного будущего своей Родины. Среди них есть люди в прошлом знаменитые. Теперь же им нет входа в благородные заведения. Им запрещено ездить в общественном транспорте; их не принимают даже в больницы. Я лично был свидетелем безобразной сцены в 51-й ГКБ… Спецназ обрушил всю свою силу и мощь против инвалида на костылях, который обманом проник в отделение пульмонологии и несколько дней ютился на койке без белья в коридоре.

Москва преображается, город хорошеет… На фоне шального строительного бума убогими выглядят объекты Минздрава. Их внешний вид и внутренний интерьер угнетают, отпугивают. Электропроводка, как и сантехника, вызывают опасение. Пожары от короткого замыкания стали стихийным бедствием. И какая же мотивировка. Коммуняки виноваты… Это они оставили демократам такое убогое наследство. Куда ни глянь, везде разруха, аварии, крушения, нелады, бестолковщина. Между прочим, даже сосульки с крыш на головы прохожих, как назло, нынче падают чаще прежнего. А тут явилось новое безобразие: на улицах, на дорогах от автопробок житья нет, водители в своих «тачках» звереют. И снова как бы Сталин виноват. Это он в 1940 году под генпланом столицы свою колдовскую руку приложил.

Градостроительная стратегия того времени отдавала предпочтение общественному транспорту, что отвечало возможностям экономики и государственной философии тож. Целесообразно было и с точки зрения природоохранительной… Все эти факторы снова обрели жизненную целесообразность, причем не только в России, но и на всей планете.

Теперь все зациклились на денежных потоках, на самом же деле нам житейской логики не хватает. Кругом хитрят, лукавят. Простите меня, грешного, напрашивается сама анекдотичная ситуация. В первую брачную ночь хитрюга импотент со стажем на полном серьезе в разобранной постели убеждал супругу в том, что мягкий… интересней и лучше, нежели твердый, прямостоячий.

Наряду с транспортной проблемой схожая судьба и у отечественного здравоохранения. Если не хуже. За двадцать с лишним перестроечных лет в столице не прибавилось ни одной больницы, хотя скученность здесь сравнима с зэковскими учреждениями.

Недавно самолично испытал я госпитальные прелести знаменитой Боткинской больницы. Ветерану труда не нашлось места в двенадцатиместной палате. Весь срок — от и до — пролежал в коридоре, обрел титул «коридорник». Это было испытание на мужество, на жизнестойкость, на покорность. Я не сноб, не пижон и не денди. Всякое на веку повидал. Спал в пургу под елью в тайге, живал в металлической «бочке» бок о бок с первопроходцами на целине… Но у меня не хватает слов — и начинает трясти, как компрессор, к которому подключены все шесть отбойных молотков, — чтобы на словах передать интерьер сортира пульмонологического отделения. Высказать это невозможно, не хватает слов, даже в комплекте с матерными. Тут нужна кисть… Да и не всякий художник возьмется — лишь работающий в жанре абстракционизма.

Теперь-то я знаю: самые злостные курильщики — астматики. Дружными усилиями превратили они так называемый туалет в газовую камеру. В первый же заход у мета случился первый бронхоспазм, а через день и второй. Я рухнул на бетон без сознания.

Стал искать варианты… Из женского туалета меня быстро шуганули. В поисках отхожего места побывал на всех этажах, во многих организациях. За мной учинили надзор, меня преследовали как чужака, как персону нон грата. Признаюсь, дважды воспользовался персональным сортиром главного врача клиники В. Н. Яковлева — по персональному письменному заявлению.

Не в тайном кружке инакомыслящих и не в километровой колонне инакомыслящих услышал я позабытый уже постулат марксизма: «Бытие определяет сознание».

В 61-й больнице познакомился с пациенткой из соседней палаты — Ириной Сергеевной. Как-то после ужина, испросив позволение, приземлилась дама со мною рядом на задрипанный коридорный топчан. Да и не заметили, как три часа пролетело. Впервые в жизни не я, мне дама читала стихи. Наряду с классической поэзией звучали куплеты неведомые, как потом выяснилось, собственного сочинения. После того мы и обедали, и ужинали всегда за одним столом. Иногда фланировали по длинному, причудливо изогнутому коридору, как по бульвару.

В первую же встречу выяснилось: с Ириной Сергеевной мы коллеги. Она тоже окончила филфак, но МГУ. Активно участвовала в художественной самодеятельности, в студенческом театре, на Моховой. Вдруг вожжа под хвост попала — поступила во ВГИК.

И опять ушла со второго курса: увлеклась астрономией. Тем не менее в ее трудовой книжке всего одна-единственная запись по поводу трудовой деятельности: Московский планетарий, что на Садовой-Триумфальной. Я не раз бывал в этом космическом храме: сперва один, позже с дочкой хаживали. Меня очаровывал и завораживал скрытый то ли в выси, то ли в глубине галактики вибрирующий женский голос, который у посетителей общедоступного космического центра невольно ассоциировался с голосом Аэлиты. Сорок лет спустя я увидел лицо это неземной невидимки.

Оказалось, что это Ирина Сергеевна — москвичка в восьмом поколении. От рождения живет в доме на Поварской, в той же квартире, некогда принадлежавшей прабабке.

После революции прямым наследникам отошла лишь треть жилой площади. Нет, то был не самозахват, не рейдерство в современном понимании. Как известно из истории, Моссовет своей властью ограничивал привилегии господ не только в политических правах, а и в собственности. Так семейное гнездо бывшего служащего иностранной компании превратилось в… коммуналку.

Мало-помалу чужаки свыклись, друг к дружке приспособились, при этом научились брать от нового быта приятности, радости. Именно при советской власти семья инженера Р. обзавелась кабинетным роялем фирмы «Беккер». Месяцем позже тот же Моссовет вдруг выдал ордер на расширение жилплощади — они снова заняли в бывшей своей же квартире третью комнату.

Жизнь соткана из сплошных противоречий. Бабушка Ирины, Капитолина Аркадьевна, принадлежала к старинному дворянскому роду, имела собственную деревеньку под Рузаевкой, в Мордовии. Но то была страшная семейная тайна, на эту тему открытым текстом не говорили даже в семье. Так что среди домочадцев бытовала скрытая неприязнь родителей к существующему строю, к советским порядкам, нравам, хотя никто из близких не почувствовал на собственной коже «ежовых рукавиц», не побывал в бериевских казематах. И все же отдавали должное коммунистам… Да, они поддерживали в стране строгий порядок, тем самым как бы удерживали народ в узде, не позволяли людям шататься, расслабляться. В конечном счете все это служило высоким общественным задачам, идеалам.

— Вы, наверное, тоже точно такого же замеса? — напрямик спросила меня Ирина Сергеевна.

Я не собирался противоречить. Со своей стороны с ходу выдал наш семейный анекдот.

…Однажды моя мама, замешкавшись, опоздала на службу минут на двадцать и таким образом попала, как тогда выражались, под наркомовский указ… На разгильдяев накладывался административный взыск. Маму судом судили как злостную прогульщицу и вынесли вердикт: отработать целую пятидневку с метлой, по соответствующей тарифной ставке дворника. Зато какой потом смех в нашем доме стоял год или два.

Сей анекдот Ирина Сергеевна так прокомментировала:

— Я уверена, в тех порядках была своя суровая необходимость… Да иначе нам Гитлера ни за что бы не одолеть. — После паузы, сделав на лице серьезную мину, изрекла нечто вроде сентенции:

— Русская интеллигенция не может не фрондировать. Это наша национальная черта.

Мои родители были интеллигентами в первом поколении, откровенно говоря, получили от новой власти немало реальных житейских благ. Вместе с тем нутром поддерживали некие принципы и максимы из популистских программ Бухарина, Зиновьева, Каменева и даже Троцкого. Свои политические мнения отец и мать публично не высказывали, но вечерами, за чаем часто спорили до хрипоты, крика. В их дискуссиях изредка принимала участие и моя тетушка, комсомолка Таисия. Как я теперь понимаю, роль ее была чисто резонерская; несмотря на молодость, она выступала как трибун, как третейский судья. Ведь наша Тая была завзятая активистка городской организации КИМа… Так что когда родители сгоряча переходили некую незримую грань (например, в запале поносили вождя), Таисия Алексеевна, склоняя голову набок, часто говаривала: «Ну вот, мы уже покусываем сосцы кормящей груди». Что на спорщиков всегда действовало отрезвляюще. Мета в таких случаях отправляли в постель; отец же отчего-то бежал на кухню и долго там полоскал рот.

Пардон, занесла меня в далекое прошлое случайно оброненная Ириной Сергеевной классическая фраза: «Бытие определяет сознание». Я сразу же почувствовал ее философический склад души и соответствующий характер. Без щегольства, запросто сыпала она цитаты то Ницше, то Шопенгауэра, то Аввакума, то Ларошфуко, то Сталина, то нашего современника Игоря Губермана… И то было отнюдь не щегольство эрудицией, накопленными знаниями, а попытка публичного самовыражения и самоанализа. Ну и попутно разобраться в собственной душе. Ведь больничная атмосфера располагает человека к исповедальности, к откровенности кабы не сильнее винных паров.

— Теперь опять стало модно кичиться своим аристократизмом, — размышляла звездочет, она же первая дама августовского заезда. — Этой весной меня вдруг потянуло в монастырь, на исповедь. Захотелось очиститься, стать с души суемудрие, тщеславие и иже с ними.

— Вы хотите сказать…

— Правильно, угадали… Всю жизнь сатану тешила: двурушничала, скрытничала. Служила и нашим и вашим. Вот и в августе девяносто первого как дуреха побежала к Белому дому. Готова была жизнь отдать за один только образ своего кумира. Да, слава богу, вскоре поняла, что он и сам оказался… двоедушным лицемером. Так вот и случился на Руси раскол, третий или уже четвертый по счету за всю нашу историю.

— И на какой же день вы прозрели?

— Точно не помню… Я ж туго думка. Мне нужен срок немалый. Помог Карл Маркс, озарил его тезис…

— Бытие определяет сознание! — молвили мы в один голос.

От врожденной угловатости и прямолинейности своей натуры часто попадал я впросак, проигрывал в апогее. Одна из моих жен дала мне такую деловую характеристику: «Летаешь ты, дружок, немного выше сороки-белобоки и пониже порхатого скворца». Действительно, хищником никогда не был, но и на стервятину не зарился. Кстати сказать, более четверти века состоял действительным членом охотничьего союза. И за все дарованные сезоны из своей новенькой двустволки всего дважды выстрелил; зато наповал сразил бешеную собаку. Ну и, пожалуй, самое главное… То ли по лености ума, то ли по инерции души, дожив до седых волос, будто таким и родился, в сердце своем ношу одну-единственную молитву, которую адресовал Богу-Отцу Иисус Христос: «Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…». Кроме того, наизусть знаю (еще со слов отца) пролетарский гимн «Интернационал»… Рабочая карьера меня нисколько не вдохновляла. Снеговые вершины обходил долинами или ущельями. Путь к заданной цели часто удлинялся вдвое, а то и втрое. Потому высоко и не взбирался. Зато первоначально данные природой душевные силы не растратил на кружения, на интриги. Соответственно, значит, и богатства не нажил. Унаследованную малую собственность без сожаления нустил на ветер. Ныне помышляю даже не о благоустроенной богадельне — всего лишь о монастырской келье где-либо в таежной глубинке.

Мечту заветную выболтал в первую же встречу нечаянной больничной узнице. Ирину Сергеевну это ничуть не удивило, словно это было ей откуда-то ведомо, я же лишь подтвердил информацию. За что был награжден милым комплиментом: меня сравнили со светским львом. Намекнув, что выдающиеся из оных логически завершали жизненный путь в скиту… Так, дескать, было прежде, ныне же снова в обычай входит.

В порыве чувств нежно приложился я к руке потомственной аристократки, чем в свою очередь поверг даму в смущение. Она зарделась, как хуторяночка, но руку не отдернула.

Сюжет паче чаяния усложнился. На повороте кривоколенного больничного коридора замаячил знакомый силуэт. Опираясь на резную трость, в наш край неторопливо двигалась наша общая знакомая Нина Николаевна. Несколько дней кряду не появлялась она «в свете» — по слухам, у нее несколько обострился легочный процесс. Да и вообще последнее время в их палате не все было благополучно. Одну соседку в спецклинику отвезли, другую переместили в реанимацию — судьба пока не известна. До последней минуты она держалась молодцом, хорохорилась. Перед отправкой на первый этаж Д. уже почти в дверях вернулась за косметичкой. Затем, улучив момент, прильнула щекой к руке сопровождающего, тихо, но выразительно проговорила: «Я согласна на все, даже на замену…» Доктор, особо не церемонясь, ответил: «Проще к шее пришить чужую голову, чем внедрить легкие реципиента». Сказано было просто, но доходчиво. Похлопал пациентку по плечу, лихо покатил к грузовому лифту громыхающие дроги.

После того прошло уже денька четыре. На освободившуюся койку никого пока не положили. По больничным признакам, добрый знак.

Нина Николаевна на расстоянии нас проинформировала: «Все в порядке, все в порядке». Затем, опершись на мой локоть, доверительно осведомилась:

— Надеюсь, сэр, ваши дела тоже о'кей?

Сама она «парень» хоть куда, за словом ни в карман, ни в сумочку не лезет. С врачами держится на равных. Всю сознательную жизнь Нина Николаевна трудилась под крышей НИИ оборонного комплекса союзного значения, была «знаковой фигурой». Только после ее росчерка пера визу ставил сам главный конструктор.

Вот таков контингент наших, громко говоря, «клиник», кои, да простит меня министр Зурабов за невольное сравнение, мало чем отличаются от чумных бараков прошлого века. Богатеньким же, очень деловым, а также субчикам со связями круглосуточно открыты двери элитных клиник. Право на вход сюда дают особые, дорогостоящие — десятки тысяч долларов в год! — полисы. Можно и за наличные — хоть в ЦКБ, в бывшую «кремлевку», где прежде врачевали, скажем так, не кого зря, а людей почтенных, знатных, особо заслуженных. Теперь все пошло кувырком. Из-за дурных денег вся жизнь пошла наперекосяк. Утратили свою роль и значение нравственные ценности, нарушились моральные основы, ослабли правовые скрепы общества. Объявлена монетарная революция! Все и вся позволено… Совершивший подлость, низость сам перед собой оправдается — совесть не будет грызть грешную душу, ибо теперь «так принято». Ежели ворюгу схватят за руку, — откупится, ну в крайнем случае отсидит. Зато по выходе будет жить припеваючи на банковские проценты от вклада, — или бизнес заведет. По статистике, более миллиона россиян коротают сроки на нарах, потом их видят на Канарах или в Куршавеле. В два раза больше милых уголовников скрывается от правосудия, находятся в бегах. Столько ж ждут свою очередь в камерах СИЗО. Это ежели всех пересчитать — едва ли не десять процентов имеют криминальную причастность. Старую поговорку переиначили на новый лад: «Доброму молодцу грязь не в укор!».

Известно, человек ко всему привыкает: и к барской роскоши, и к невзгодам жизни, и к убожеству больничного интерьера, который гарантирует нам казенный полис МСК. Поначалу это царапает душу, постепенно безобразие воспринимаешь как должное. На каком-то этапе уже не обращаешь внимания ни на гудящие трубы в туалете, ни на хлюпающую под ногами воду; потом уже тебе нет дела до сигнализации на медицинский пост; в конце концов тебя не трогает даже наглое воровство медперсоналом назначенных лекарств или подмена дорогих таблеток, которые специально для лохов штампует аптечный магнат Брынцалов и Кº. И ты обязан ту хренотень глотать с благодарностью. А станешь кочевряжиться — сам окажешься в дураках. Да еще запишут в историю болезни гадостную формулировочку, от коей потом не отмоешься, не открестишься…

Был со мной неприятный случай, имевший место в 31-й ГКБ. Сгоряча занялся поиском исчезнувшего из персональной аптечки назначенного врачом дорогостоящего антибиотика — азитрокса. Медсестра сделала круглые глаза: «Если там нет, значит, и не было». Поведал о пропаже старшей медсестре, не обошел и ординаторскую, рассказал о ЧП заведующему. В конце концов выдали-таки искомое, но какой ценой? Задним числом в мое личное дело вписали бяку, которая вошла в анналы Минздрава. Типичная бюрократическая уловка, рассчитанная на обуздание ретивых.

III

На расстоянии, окинув мимолетным взглядом стройную фигуру моей соседки, Нина Николаевна со свойственным доброжелательством молвила:

— Как к лицу и к фигуре вашей этот изумительный халат. Будто соткан он из космических метеоритов. По голубому рассыпаны золотые искры.

— Друзья с работы принесли, прямо в палату.

— А разве планетарий еще функционирует?

Пауза. Глубокий вздох.

— На этом месте сейчас мерзость запустения, руины.

— Не представляю нашу Москву без космического храма, — проговорила Нина Николаевна, при этом театрально пригрозив кому-то сухоньким своим кулачком.

— И я тоже, — прозвучало в ответ.

Разговор складывался какой-то салонный, не имеющий как будто никакого отношения к окружающей обстановке. Минуту-другую вслушивались в протяжные стоны, доносившиеся из люксового бокса за нашими спинами, словно из подземелья. Хотелось куда-то бежать, кого-то звать на помощь, вместе с тем осознавая тщету намерений. Всех страждущих не ублаготворить, хотя человечество интуитивно к тому стремится зигзагами.

В устах инженера мысль обрела жесткую конфигурацию.

— От перестройки больше всех выиграли ее стратеги и их соратники — диссиденты. Они под шумок брали все, что попадало под руки… Теперь на повестку дня поставлена великолепная по блеску задача: всех россиян — поголовно! — сделать счастливыми миллионерами. Причем счет вроде бы открыт. Таковых якобы более ста тысяч душ.

— О, цинизм доведен до грации, — поэтическим тропом астрономка закруглила мысль технаря.

Рассматривая свежий маникюр, Нина Николаевна поделилась своей информацией:

— Вы слышали о лозунге бомжей московских? Звучит убийственно: «Умрем за демократию»! И умирают… безымянно, без счета. Их тела даже статистика не учитывает.

Я тоже стал рассматривать свои ногти, на безымянном пальце обнаружил болезненный заусенец. Подумал: «Надо будет йодом прижечь». Последнее время у мета ослаб иммунитет. На месте пустяковой царапины возникает нарыв. Как и в обществе нашем, похоже, произошла разбалансировка всего и вся.

Неизреченная мысль странным образом передалась соседке справа:

— В этой многомиллионной армии отщепенцев немало ярких личностей. Под забором оказался автор знаменитого шлягера Пугачевой про Арлекино. За этих людей мы когда-нибудь ответим перед Богом.

— Господи, прости! — проговорила соседка слева и снова потрясла кулачками, так что костяшки побелели.

Со стороны можно было подумать, что в больничном коридоре о мерзостях жизни судачили злые подпольщики.

Самое веское слово молвила Нина Николаевна:

— Люди наши гибнут ни за что. В то же время журналисты, — взгляд с укоризной в мою сторону, — лукавят, фарисействуют. В эфире, на ТВ, в печати наперебой скулят о жалком положении братьев наших меньших — о бесхозных псах, о беспризорных котах… Между тем в упор не замечают зло вопиющее. Неоднократно наблюдала я в метро такую сценку. Интеллигенты воротят в сторону носы, если оказываются по соседству с бомжем. Или же выходят из вагона не своей станции.

Нина Николаевна мыслила широко, социологично. Таким место в Государственном совете. Потом я сожалел, что не захватил с собой в больницу диктофон.

Однако отдельные эпизоды из наших бесед крепко засели в башке, ни электроникой, ни руками не соскрести.

Инженер в отставке призналась, что она закоренелая театралка. Бывало, не пропускала ни одной более или менее стоящей премьеры. Теперь обстоятельства переменились в худшую сторону. Во-первых, билеты не по кошельку; во-вторых, вообще не тянет в храм Мельпомены и Талии. Дело в том, что нынешний репертуар московских театров потрафляет вкусам «новых русских». Любимые наши актеры большей частью разыгрывают несусветную пошлятину, дичь и муть. По сцене ползают, прыгают, притворяются всевозможные уроды, упыри, извращенцы. Звучит матерщина. Ради усиления драматического эффекта прямо перед публикой оправляют естественные потребности… Все это преподносится как некий супер, как изыск, как экстра-авангард. Хотя подчас и не понять даже приблизительно, в какую эпоху то действо происходит и какое имеет отношение к нашей горемычной действительности. Пожалуй, самые актуальные вещи — Вильяма Шекспира.

Мы с Ириной Сергеевной внимали и молча во всем соглашались с нашей критикессой. Ее аргументы и доводы могли бы составить каркас задорной аналитической статьи для журнала «Театральная жизнь». Я готов был взять на себя посредничество. Вдруг голубые глаза Нины Николаевны заискрились, и она тихо, но с твердостью произнесла:

— Возможно, мои доводы кому-то покажутся банальными и вместе с тем кощунственными или обидными, но они у многих теперь на уме. Да и мысль-то не нова. С незапамятных пор люди спорят о примате ценностей — духовного или материального. Иной раз даже в лаборатории чуть ли не до драчки доходило.

По коридору пробежал зябкий сквозняк. Астрономка воротом халата прикрыла шею.

— Я догадалась, — хриплым голосом проговорила она. — Общество раскололось, расслоилось. Одним дороги звуки молитв и песен, другим нужней печной горшок, чтобы похлебку себе готовить… Это еще Пушкин сказал.

Мы так увлеклись свободной беседой, что с запозданием заметили, как прямо по курсу к нашему «шалашу» двигался представительного вида мужчина, атлетического сложения, по современным меркам ну прямо Аполлон! К тому же в спортивном костюме цвета сливочного мороженого.

Сделав два шага в нашу сторону, товарищ церемонно поклонился:

— У вас такая свойская компания — магнитом притягивает.

Первой нашлась Ирина Сергеевна:

— У кого что болит, всяк о том и говорит. Милости просим, скамья как раз на четверых.

Новоявленный учтиво представился: ботаник, доцент из Тимирязевки. В некотором смысле Жак Паганель двадцать первого века.

— По-русски, значит, Иван, — прибавил он.

— Ну а отчество?

— Разумеется, Иванович.

Без паузы разговор продолжился в том же направлении. Причем обрел четкость, конкретику.

Вопрос Иван Иванович по-своему заострил.

— Под руками нет точных данных, навскидку же ситуация такова. За последние пятнадцать или семнадцать лет, как грибы после дождя, в нашей столице возник добрый десяток культурно-зрелищных объектов. В их числе известные старые комплексы, которые по затратам превосходят новоделы.

Стали считать по пальцам. Начали с помпезного культурного центра Мейерхольда. Вспомнили театр «Эрмитаж», «Геликон-оперу», «Новую оперу», Центр Вишневской, театр Фоменко, новую сцену Большого театра… Теперь как будто на очереди Театр оперетты, «Ромэн»… Наверное, что-то пропустили.

— За культуру надо бы порадоваться, — резонно заметил Иван Иванович, — столько внимания. Никогда такого не было.

— Так это вы к чему?

— В то же время лечат нас главным образом по радио, по видео, — ответила на мой вопрос Аэлита.

— В самую точку угодили! — воскликнул профессор ботаники. — Этой весной у нас на кафедре тоже вот так же спонтанно дебатировался вопрос… Настоящий нонсенс: за двадцать последних лет в десятимиллионной столице и ее окрестностях не заложили фундамента ни одной больницы. А за это время населения прибавилось едва ль не на четыре миллиона душ.

— Как нам, товарищи, Госплана не хватает.

Тут я поделился свежими впечатлениями о пребывании в Боткинской клинике. Весь срок прозябал в коридоре. Койка стояла в трех метрах от сортира.

— Давайте-ка сменим пластинку, — сказала Нина Николаевна. — На сон грядущий поговорим о высоком.

— Еще один момент, — откликнулся Иван Иванович, при этом по-школярски вытянув руку. — Авторитетно заявляю: в вивариях нашей академии зверушкам живется вольготней, нежели гомо сапиенс под крышей шестьдесят первой больницы.

— А в пятьдесят первой вы бывали? — отведя взор в сторону, обронила Нина Николаевна.

— У них обстановка и атмосфера на порядок хуже… Ой, я зарапортовалась! Мы ж условились болтать только о высоком.

Профессор ловко подмигнул:

— Пожалуйста — о высоком… Слышал, готовится проект о превращении Нагатинской поймы в «Хрустальный остров». Высота объекта: 666 метров. Сказочная среда обитания. Речь идет о нескольких тысячах квартир супер-класса, вперемежку с шопами, офисами, элитными клубами, мюзик-холлами… Целый город на одном фундаменте, под одним шпилем.

— Ну, а здравпункт-то хоть предусмотрен? — в один голос воскликнули дамы.

— Пока еще спонсор не объявился.

Как обычно в случайных компаниях бывает, беседа наша напоминала вертлявый ручей после шального дождя. Досталось и буржуям, олигархическим персонам.

— Зачем им столько деньжищ? — задумчиво проговорила аристократка в четвертом поколении.

— Для полного самоутверждения…

— … в собственных глазах, — продолжила мысль соседки справа соседка моя слева.

На вопросы дам Жак Паганель ответил без паузы:

— Большую часть народных денег бросают на ветер, транжирят на распутстве… По сведениям Федеральной Счетной палаты, доморощенными олигархами с магнатами более 340 миллиардов долларов присвоено из государственной казны, не считая жульнические махинации на региональном уровне. Это ж сколько больниц, поликлиник, здравниц можно было б построить!

— А все пошло как псу под хвост.

— Я в свою заветную тетрадку переписала цитату Артура Шопенгауэра. Вот как она звучит: «Кто хоть раз украл, тот навеки вор неисправимый», — отчеканила фразу белым стихом наш звездочет.

— Дайте потом списать, — молвил профессор.

— Услуга платная, — предупредила Ирина Сергеевна. Со смешком и разошлись по своим палатам.

Приложение к вышесказанному

Во время последней избирательной кампании президент Путин походя, скороговоркой обронил: «Возврата России к капитализму не будет». Я бы на его месте еще и добавил: «Не надейтесь и не ждите».

Моя квартирная соседка Любовь Тимофеевна в этой связи выдала такой комментарий:

— Кабы слова Владимира Владимировича да Богу в уши.

А ведь она, как и Ирина Сергеевна, тоже из рода бывших аристократов. Во времена оные «имела зуб» на коммуняк. В августе девяносто первого дежурила на Краснопресненской набережной. Алой люминесцентной краской на фанерке начертала такие слова: «Борис, до конца борись!». После головокружительного апофеоза пришло отрезвление. Нынче Любовь Тимофеевна окончательно убедилась: ее, как наивную Красную Шапочку, обманули, ложью опутали… На склоне лет пенсионерка прозрела. Превозмогая себя, пару раз ездила опять на Баррикадную, но уже с другим баннером: «Назад, к социализму».

На алчности, на лжи замешены прегнусные человеческие пороки. Нынче всяческими способами вытряхиваем друг из дружки кто большую, кто малую деньгу. Повальная обираловка, при этом многие в глубине души уверены, что один другому не доплатил… В итоге всяк мнит себя обманутым. Ежели речь идет о деловых услугах — ну черт с ними, с деньгами! Когда же дело касается тонкой материи, как жизнь или смерть, — тут уж, извините, вопросы прочь! Между тем именно вокруг души болящего в критических ситуациях часто возникает гнусный торг, в результате теряются драгоценные часы, минуты.

Коллега однажды просветил меня, темного… В современном языке общения возникла новая аббревиатура — ЧМД. Дабы я не свихнулся, дана была подсказка: дескать, тематика криминальная. И все равно не угадал — сдался! Оказалось, это начальные буквы слов: чиновник, милиционер, доктор. Ну и компания… Чиновники — понятно, вкупе с ГАИ, тоже имеют давнее прошлое. Самый яркий их представитель Держиморда сотоварищи (Пуговицын, Свистунов и др.). Затесались и благородные персонажи. К сожалению, коротка оказалась карьера в органах ЧК бескомпромиссного и честного капитана Жеглова, лейтенанта Шарапова и их сослуживцев, работавших под началом «железного Феликса». Потом была серая полоса… Ныне на сцене жизни действуют люди в синих мундирах, о которых кругами идет худая слава.

Удивительно и странно, в позорной аббревиатуре под литерой «Д» оказались доктора — в широком понимании медицинские работники. А ведь, говоря начистоту, лекари на Руси были самыми почитаемыми профессионалами, чуть ли не ангельского чина. Их обходила худая молва. Нет ни единой сказки, ни одной былины, в которой бы дохтур предстал в образе гадком, мерзком или в карикатурном. Всегда это был подвижник, как в быту, так и на поприще.

Впервые вывел на общее презрение тип врача-хапуги — сам же врач, из когорты благородных интеллигентов, душа русского общества конца девятнадцатого века Антон Павлович Чехов. На третьем курсе филфака на тему чеховского «Ионыча» написал я курсовую работу: проследил генеалогию падения от природы честного человека. И сделал вывод: портят общество типы алчные. Прототип их — легендарный Хам…

С коренной перестройкой нашей жизни порок сей принял угрожающие масштабы. Скрепя сердце президент Путин не единожды обращал внимание общества на эту беду. Впрочем, едва ли не первой изрекла о том же мудрая правительница государства Российского приснопамятная царица Екатерина Великая. Оброненные слова достойны того, чтобы быть золотом начертанными над входом каждого федерального учреждения: «Мир необходим стране… Мы нуждаемся в населении, а не в ее опустошении».

Коротко и ясно.

Мы же перепутали каноны, смешали сатанинское с божеским. Основное богатство страны составляют отнюдь не денежные потоки, как начертано на государственных скрижалях, а живой человеческий капитал. Пожалуй, это — вторая заповедь в будущий проект национальных идей Отечества. Оный пока что представляет собой чистый лист… Есть большое желание заполнить его сверху донизу, к сожалению, ни у кого нет плодотворных идей. Впрочем, есть разрозненные попытки случайного реформаторства, администрирования.

Через СМИ доносятся слухи: вроде бы Москва очнулась. Власти ищут способы пресечения поборов в лечебных заведений хотя бы с помощью… общедоступного телефона претензий. Об этом официально объявила первый заместитель мэра Л. И. Швецова. Вот ее монолог:

— Теперь москвичи могут персонально пожаловаться на качество обслуживания в городских больницах, поликлиниках. Номера телефонов «горячей линии» вывешены везде, куда граждане обращаются за медуслугами… Обещаю, что без внимания не останется ни одно обращение. Руководство Департамента здравоохранения приказало всем начальникам окружных управлений своего ведомства, а также руководителям больниц и клиник пресекать все случаи вымогательства денег у пациентов и их родственников. «Эти бы слова да в уши Бога (или Президенту) в уши»! Сотрудники, замеченные в вымогательстве, будут привлекаться к дисциплинарной ответственности, вплоть до освобождения от занимаемой должности и передачи материалов в правоохранительные органы». (Страх и ужас! — Н. П.)

Людмила Ивановна Швецова собственноустно озвучила телефон «горячей линии» Департамента здравоохранения. Такие же аппараты теперь установлены на столах дежурных врачей во всех восьми округах столицы. Коим я по свежим следам не преминул воспользоваться.

…Это был не ложный сигнал подвыпившего седовласого шалуна. Выйдя на свободу из ГКБ-57, я оказался без единой дозы ингалятора, поэтому из последних сил — на полусогнутых! — поднялся на третий этаж и присел на стул возле дверей кабинета участкового врача Т. И. Медвежниковой. Она наотрез отказалась выписывать спасительный рецепт… вне очереди по чисто формальному признаку… Я должен был в порядке «общей очереди» получить пропускной талон. В регистратуре назвали ближайший срок: 24 июля. Следовало набраться сил и терпения почти на три недели! За это время меня бы уже трижды похоронили. Впрочем, был спасительный вариант. Я должен был позолотить ручку медицинской сестре Галине, партнерше доктора высшей квалификации Медвежниковой.

Домой вернулся на карачках, хотя и не с пустыми руками. Купил в коммерческой аптеке спасительный ингалятор, но с другим наполнением. Таким образом всего лишь продлил агонию. В последнюю минуту вспомнил о «горячей линии»… Набрал спасительный номер телефона. На линии оказался врач Л. П. Кожич. Интуитивно, по голосу фея Горздрава поняла: дела звонящего плохи. Подсказала несколько практических советов и приказала держаться изо всех сил до приезда медицинской бригады. Минут через двадцать на пороге квартиры стояли двое — в белых халатах.

Мета откачали. Тут же выписали квиток на правильный дыхательный баллончик. Впрочем, этот спасительный рецепт имел и неприятные последствия. Главврач нашей поликлиники С. В. Морозова аттестовала мой поступок как… негодяйский, потому как поступил неблагородно, нарушил субординацию. Из солидарности со своим начальством весь коллектив лечебного заведения теперь меня исподтишка корит и презирает… В той ситуации я должен был терпеть до посинения, до положения риз! Тогда уж сам по себе отпал бы и лекарственный вопрос. Таким образом я невольно угодил в сводку медстатистики, но уже по летальному разделу.

Тем не менее каверза доктора Т. И. Медвежниковой не прошла бесследно. С ее подачи я установил рекорд 158-й поликлиники: одна за другой четрые (!) госпитализации за год. Разовая экономия на льготном лекарстве обошлась госбюджету семикратными расходами по другой статье. В то же время по моральному кодексу чести нашей поликлиники я числюсь в картотеке презренных козлов отпущения.

А что сказала санитарка Галина Денисовна? Могу снова повторить: «На больных не обижаются!». Запомните, эскулапы, эти слова и по эстафете своим коллегам, пожалуйста, передайте!!!

СДВИГ ПО ФАЗЕ

Факт есть факт: отечественная медицина в основе своей шкодлива, что сильно навредило, во-первых, ей самой; во-вторых, сильно отразилось на здоровье народонаселения.

В приличном обществе об этом не говорят открытым текстом, хотя правда в СМИ все же просачивается, но в обобщенном, достаточно скорректированном формате. В целом это вопрос огромной государственной важности, стратегии и психологии. Нынче ведь в моде позитивизм во всех видах и ракурсах. Оттого и радиоэфир на 75–80 процентов заполнен музыкой. Десять процентов — всевозможная белиберда на темы о здоровье. Конкурирующие фирмы наперебой пропагандируют свои фармакологические новинки; конкурирующие компании их снадобья подвергают сомнению, вышучивают — и тут же наперебой до небес превозносят упаковки собственного изготовления. Впрочем, и те и другие, и третьи имеют баснословные прибыли. Народ же тем временем вымирает.

Так и живем: колбасу жуем, от коей после за животы хватаемся. К тридцати годам наши кровеносные сосуды становятся непроходимыми; печень засоряется всякой дрянью, меняет структуру, как врачи говорят, перерождается; суставы, хрящи костенеют, никакая химия, ни сауна уже не помогают. Такова цена мнимым удовольствиям, которые мы получаем вместе с пагубной рекламой на каждом шагу.

Производители материальных ценностей, товаров и рекламодатели работают в тандеме, чтобы любым способом — и ценой! — сбыть на рынке товарную массу. Есть житейское наблюдение: ежели торгаш превращается в зазывалу, этот прилавок обходи стороной, значит, тут дело нечистое. Можно нарваться на гнилье, на подделку — в итоге дешевка тебе дороже обойдется, а то и боком, как говорится, вылезет.

Массовая фальсификация товара — мировое зло, порождение капиталистической системы хозяйствования. Обман стал повседневным и повсеместным явлением. Не на голом же месте возникла маклерская формула: «Не обманешь — не продашь!». В развитом капиталистическом обществе сложилась замысловатая система противодействия — выявления — подделок, которые прямо или косвенно могут отражаться на здоровье людей. И все равно жулье изворачивается. Время от времени возникают скандалы, где законы общества основаны на поголовной корысти, именуемой бизнес. От зла ведь добро не рождается, а только зло, причем более ушлое, хитрое, изощренное.

Мое поколение — шестидесятники! — воспитывалось на презрении к идеям вейсманизма-морганизма, в конечном счете это выражалось в общем неприятии генетической зауми. В детали и подробности народ не посвящали. Манипуляции генетиков просто именовались зловредными, идеалистическими, антинаучными. После Сталина, в период «оттепели», наша биологическая наука сбросила с себя политический морок и тоже скандально объявила о своей приверженности идеям генетиков.

Волей-неволей россияне приобщились к западноевропейским ценностям, по ходу дела посмеиваясь над ложным учением Лысенко насчет его теории об изменчивости организмов. Досужие наши мыслители не поленились и посчитали: марксистско-ленинское учение обошлось стране и народу в неисчислимое зло, так что мы отстали от Европы и Америки по меньшей мере на два арифметических порядка лет. Музыкант Ростропович был более категоричен: сказал, что мы «отстали навсегда». Потому и поменял виолончель на автомат Калашникова. Как теперь говорят, то был его собственный выбор.

Затем возникла некая пауза, затишье. В расчете на глобальные идеи авторов генной инженерии идеологи нового мышления до основания — и даже ниже — разрушили материально-техническую базу села; колхозы же распустили. Расчет был гениально прост: продовольственную программу обновленной России запросто решат фермеры, объединившиеся вокруг Ирины Хакамады и активно поддерживаемые мировой наукой вкупе с Всемирным валютным банком… Да, гладко было на бумаге.

Потом по миру пополз слушок о забавных экспериментах ученых генетиков над растениями, млекопитающими и прочей живностью Всевышнего, которую спас от всемирного потопа праведник Ной. Наследникам Мальтуса-Моргана естественный ход развития (размножения) животных организмов по божественной схеме показался архаичным, малорентабельным — и они занялись чертовщиной… Лихо стали расщеплять микрооснову ткани живых организмов, метали ядра местами, прививали чужеродные гены. В итоге возникло нечто странное, однако весьма продуктивное новообразование.

Эта субстанция получила название трансгенной, модифицированной. Немного погодя на всемирное обозрение вышла экзотического происхождения овечка Долли, выведенная на свет фактически из ничего. Изобретатели схематичной твари не решились приготовить из ее мяса ни шашлык, ни харчо. От ее мяса воротили рыло даже нильские крокодилы, которые по части жратвы не очень-то привередливы. И тем не менее…

Технический прогресс, как правило, неуправляем. Новье находит лазейку к потребителю не мытьем, так катаньем. На мировом рынке во всю идет торговля генетически модифицированными продуктами (ГМП). Об их влиянии (последствиях) на человеческий организм в научном мире мнения осторожные, подчас крайне противоречивые. Во всяком случае цена на них гораздо ниже, нежели на традиционные продукты, — причем с особым товарным знаком.

В Россию эти продукты потоком хлынули. Но чтобы по недоразумению они не попали в руки кому зря, на упаковке по-английски можно было прочесть: «Не для внутреннего рынка!». Или еще более категорично: «Товар только на экспорт!». То есть снова предупреждение открытым текстом: под строгой угрозой санкций. Все красиво упакованные колбасы, сыры и прочая соблазнительная гастрономия на месте производства (ФРГ, Англия, Франция, Голландия и т. д.) в местной продаже запрещены. Только в России. Ну в крайнем случае на африканском континенте. Подтекст довольно прост: русские все сожрут!

Через какое-то время мы малость очухались, стали воспринимать «европейские ценности» более или менее осмысленно. Ныне, как правило, на мясной гастрономии, читаем лейблы: «Изготовлено в России»! Теперь мы сами себя обманываем… Чтобы сделать колбасу, для начала требуется мясной фарш. Но ведь животноводческая отрасль влачит у нас жалкое существование. Крупные колхозные фермы и государственные комплексы после девяносто первого года ликвидировали, частный же сектор, не получив обещанной господдержки, дает всего-навсего 12–15 процентов товарного мяса, остальное количество приходится везти из-за рубежа. Да разве одно лишь мясо! Пройдитесь по рынкам своего города, гляньте на прилавки супермаркетов и шопов, внимательно прочтите этикетки и фирменные знаки на ящиках, мешках, упаковках — все страны едут в гости к нам… С одной стороны, вроде бы и хорошо, с другой же, как в песне поется, ничего хорошего!

Мировой продовольственный рынок во многом схож с одесской барахолкой конца семидесятых — середины восьмидесятых годов. На первый взгляд все красиво, подчас и экзотично. Принеся же домой купленную «вэщь», обнаруживаете… «типичное не то», что час-два назад держали в собственных руках. На Украине вообще любят шутковать. Однажды по пути в Карпаты, на перроне станции Крыжопль, купил я с рук (по виду у почтенной селянки) аппетитную, хорошо прожаренную курочку. Немного погодя стал ее четвертовать. Внутри обнаружил записку. Читаю: «Звиняйте, друже, но ця птычка померла у нас во двори своею смертью». Подпись: Куркули. Все попутчики мои, конечно, посмеялись, но курочку все ж пришлось выпустить «на волю». Кинул за окно.

А не так давно случился мировой скандал вокруг «польского мяса». Оказалось, наши добрые соседи импортировали в презренную Московию говядину неизвестного происхождения, к тому ж и с запредельными сроками хранения. Раз-другой обменялись нотами на высоком уровне. Потом были дополнительные проверки с той и другой стороны. В конфликт встряли чиновники ОБСВ, Европейского союза, Мировая продовольственная комиссия… Все в один голос возмущались по поводу «гордости великороссов». На свет всплыла давнишняя поговорка: «При вашей-то амуниции да такие амбиции!».

По-моему, это был «второй Сталинград». Наши выдержали напор мировой закулисы, ни на шаг не отступили. Россию открыто презирали, нам объявили бойкот по другим статьям и вопросам. Приняли решение: коль зажравшиеся русские не желают брать польское мясо, Европа сама съест! Начались дипломатические переговоры, покупщику была обещана семидесятипроцентная скидка. Но все носы воротили. Отказались от польской говядины даже голландцы, хотя собирались то «мяско» пустить на производство консервов для собак. Однако от затеи почему-то отказались.

На все лады россиян обвиняют в заносчивости, в непомерных капризах, в империалистических замашках. И еще черт знает в чем. А ведь все из-за нефти — газа! Наши трубы как бы символизируют удавку на шее старушки Европы. Да и Америки тож. Потому, вопреки римскому праву и современным юридическим нормам, в отношении нас вполне оправданы любые формы варначества (пиратства) как мера вынужденная, ради спасения собственной шкуры. Тому еще один пример — из истории гадских взаимоотношений с братской Украиной. Даже в обстановке кажущейся безысходности эти отношения цивилизованными не назвать.

Господа из стольного града Киева переняли тактику «куркулей из Крыжополя».

Логика великовельможных братов с Днепра базируется на старом, как мир, постулате. Дескать, Россия велика и богата. И ежели у ей хоть малую толику чего-нибудь взять, с нее не убудет, ей ЭТО пойдет на пользу, как той овце, которую хозяин каждый год стрижет, бывает, что и дважды. Циники добавляют: «К тому же и бесплатно!».

Бытует в кругу лохов сентенция: в России-де слишком много газа, по божественным законам это несправедливо. К кому же Газпром на природное добро повышает цены немилосердно, потому год от года баснословно богатеет. И вот мудрецы из Евросоюза, помолясь Всевышнему, решили реанимировать позабытый революционный призыв Совдепии: «Грабь награбленное!».

Вельможные паны из Киева враз смекнули, что к чему. И приказали своим инженерам: «Копай глубже… Делай врез в российскую трубу!». Те сделали отворот. И вот от магистрали «Голубой поток» по отвороту сибирский газ своим ходом пошел в заранее приспособленные карпатские пещеры. Махинаторам и этого показалось мало. На весь мир подняли хай: дескать, москали «за свой вонючий газ» дерут с родных братьев три шкуры. И со своей стороны перекрыли вентиль — в результате всю Европу заморозили. За одно увеличив и без того громадную задолженность за поставку природного сырья.

Люди здравомыслящие, любопытные невольно ищут прецеденты в истории. Ходят разговоры, что много позволяли себе вольностей пришедшие к власти большевики. Известен, между прочим, такой факт: будто бы Советская Россия отказалась выплачивать долги заемщикам царского двора. В конце концов долги императора Романова возвратил его земляк В. В. Путин. Но даже в таком историческом ракурсе нынешняя явь явно противоречит пятой заповеди Священного Писания, гласящей: «Не укради!». По-другому она сформулирована в юридическом кодексе Международного права, а смысл тот же.

Но вернемся, как советовали наши сатирики, все же к нашим баранам… Украинские «инженера» беспрекословно исполнили приказ верховного руководства: сделали врез в трубу, которая питала газом Запад. Резко упало давление до катастрофического уровня. Международный скандал… Все ожидали, что чиновники Евросоюза затопают ногами, примут декларацию, строго взыщут с саботажников. И что же? Брюссель молчал. Наконец послышался шорох бумаги, раздалось нечленораздельное бормотание. За путаницей слов выявился тезис: Россия сама-де виновата… Слишком дорого торгует! Наш главный газовщик г-н Миллер в ответ сказал: «Это же разбой. Да и где видано, чтобы на рынке цены диктовал покупатель».

Так уж издавно повелось: перед Европой нам ни за что не оправдаться. Россия всем должна и у всех в долгу. В отношении россов часто применяют силу, диктат. И вот очередной накат, инициированный нашими соседями. Со жлобским аргументом: у москалей же денег — куры не клюют! Один лишь стабфонд чего стоит! Да и ему места возле Кремля не нашлось, лежит под задницей дяди Сэма. Так что братам не стоит мелочиться…

Короче, Киев заверил Москву: впредь будет строго-настрого соблюдать договорной статус. Года не прошло — история повторилась. Оказалось, что сосед придуривается: ведет свой счет по заклятым сдуру советским ценам. Возник новый полуторамиллиардный долг в валюте. Москва сделала одно предупреждение, другое… Киев — ноль внимания, Брюссель — фунт презрения. Тогда на просцениум спокойно вышел наш г-н Миллер и, мило улыбаясь, но твердым голосом пообещал: в ближайший понедельник, ровно в 10.00 по московскому времени — и ни минутой позже! — главный диспетчер газораспределительной станции повернет реверс плавно вправо.

— Ничего особенного не произошло, — прокомментировал энергетический кризис на российско-украинской границе электрик нашего ДЭЗа Вячеслав Семенович. Помолчав, добавил: — Ничего страшного. Обычный сдвиг по фазе.

В понедельник с официальным визитом в Белокаменную прибыл сам президент Ющенко. Вопрос о газе на переговорах стоял третьим пунктом. За минуту стороны поставили все точки над «е». В свою очередь, украинская делегация пообещала в течение месяца погасить долг. Впрочем, своего слова тогда еще не молвила премьер Юлия Тимошенко. Так вот и живем: пепси пьем да жвачку жуем… Колбасой закусываем!

В последнее время на всех каналах ТВ, на большинстве радиостанций идет неудержимая реклама мясопродуктов. Похоже, возникли трудности со сбытом. А между тем, по авторитетному мнению гастрологов, непоправимый ущерб здоровью россиян нанесла не безобразная экология, не грипп, не водка, не наркотики и даже не СПИД, а полюбившийся народом продукт, — колбаска во всех видах. Собственно, на ней, на родимой (особенно импортной), была задействована перестройка образца девяносто первого года. По свежим следам событий провел я журналистское расследование. Позже оно вошло в книгу «Великая смута» (ИТРК, М., 2006), вызвав поначалу в разных слоях общества противоречивые толки. Теперь же оппоненты молча разводят руками: была, дескать, такая «придумка», которая действительно помогла ускорить разрушительный процесс системы, причем малой кровью. За те три исторических дня, с 19 по 22 августа, в Москве погибли всего трое парней, да и то по чистому недоразумению.

До сих пор народ теряется в догадках: откуда вдруг в городах и весях качающегося на пьяных ногах Союза появилось столько колбасы, которая последние годы была дозированным продуктом. Это были главным образом твердокопченые «поленья», без привычного нам вкуса и запаха. Они трудно прожевывались, так что зачастую приходилось глотать кусками, потом многие мучились изжогой, запорами.

За расшифровку содержимого мясных батонов неизвестного происхождения взялись наши ученые. Исследованиями лаборатории микроструктуры и химии НИИ мясной промышленности выявлено следующее. Во многих колбасных и ветчинных изделиях импортного завоза содержание крахмала, сои, а также присутствие иных «инородных компонентов» значительно превышает общепринятые стандарты. В частности, крахмал добавлялся в изделия, традиционно считавшиеся чистыми деликатесами. Долго у нас в продаже фигурировала датская колбаса под оригинальным названием «Мясник в красном кафтане». И вот информация для размышления: мяса в данном продукте было всего-навсего три процента. В бельгийской ветчине «Деко» вместо объявленных на этикетке восьмидесяти процентов свинины под оболочкой оного оказалось лишь пятьдесят, а в других партиях только тридцать. (По материалам журнала «Спрос», № 3, 1994 г.)

Сам собой напрашивался вывод: вся эта «химия» — суррогаты, фальсификация, подделки — имеет, бесспорно, определенную направленность: служит отнюдь не укреплению здоровья народа, который благодаря усилиям мировой закулисы освободился от ненавистной коммунистической диктатуры, почувствовал наконец свободу.

На начальном этапе перестройки вся эта колбасная мистерия не кончилась. На языке ученых-социологов, она претерпела структурные изменения: стали наши доброжелатели изворотливей, хитрей. В начале своего правления на посту премьер-министра г-жа Тэтчер в узком кругу единоверцев озвучила один из пунктов стратегической программы «Комитета 300» по переустройству миропорядка на планете. Вот эта милая заявочка. На территории СССР достаточно не более 15 миллионов душ. Спрашивается: куда же остальным деваться? В ту пору в границах Советского Союза проживало без малого триста миллионов граждан.

Судя по всему, новая власть неуклонно движется к намеченному Евросоюзом рубежу. Как бы свалившаяся с неба перестроечной рецептуры, колбаса здоровья нации не прибавила. Генофонд страны ежегодно сокращается, как шагреневая кожа: на 1,5–1,7 миллиона душ. Таких потерь не было даже в худший период Великой Отечественной войны. Гибель солдат и офицеров в боях компенсировалась более высокой рождаемостью.

Кстати сказать, аборты в стране были категорически запрещены, холостяцкий налог брали даже с женщин. Жестоко? Не было свободы выбора? Это — не более, как умничанье, схоластика. В натуре же — беспросветная анархия. Сладостей должно быть в меру.

Мудрый поэт предупреждал: «От горчицы к жизни больше аппетита!». А жертвенность вообще в характере славян. Другой поэт, истинный русопят, в суровую годину от лица всех сограждан напрямую обращался к Родине с заветными словами: «Была бы ты счастливая, а мы-то будем счастливы».

Безалаберный образ жизни в сочетании со стрессами прямо или косвенно порождают наши соматические недуги — особенно сердечно-сосудистые, онкологические, психические, диабет… Большинство болезней предопределяют два фактора: чем дышим, что едим. С дыханием более или менее все понятно: вдыхать надо насколько только можно чистый воздух. По части же питания мы неразборчивы, глотаем все что ни попадя. Бывает, по причине крайней необходимости. Часто — в силу сложившихся жизненных обстоятельств или в погоне за гастрономическим изыском, прихотями. Иной раз почему бы и не отказать себе в удовольствии! Но у каждого народа, как говорится, принята своя кухня. Владимир Даль наставлял: «Ешь то, что тебе годится по нутру». В противном случае мы создаем организму множество проблем, на борьбу с которыми понапрасну расточаем свои силы, внутренние ресурсы. В конечном счете, сокращаем собственный век.

В лечебном центре Администрации Президента РФ (на Плющихе) случай свел меня с врачом-проктологом Василием Петровичем П. Мы оказались близки не только по возрасту, а и по миропониманию, мировосприятию… Был зимний пятничный вечер. Очередь во врачебный кабинет иссякла — мы же никуда не торопились. Умному доктору всегда есть о чем со своим пациентом по душам поговорить. Я, в свою очередь, к людям в белых халатах отношусь с великим почтением и немалой любовью… Кабы не в тот заповедный час в башке моей возник замысел «Записок пациента».

— Частенько в операционной приходится ковыряться в желудочно-кишечном тракте, — признавался хозяин кабинета буднично, без всякого пафоса, будто перед ним сидел рядовой коллега.

По-жречески, врачи не любят приоткрывать завесы, скрывают от посторонних ушей и глаз свою работу, — особенно если дело касается хирургии. Это табу! И врачей-то не всех пускают в операционную. Журналистов, которые переступили порог святая святых, можно перечесть в Москве по пальцам. В ослепительно-чистый больничный отсек некогда получил я законный допуск; вошел в белом халате, на своих двоих; и в течение полутора часов из-за широких плеч виртуоза-хирурга наблюдал за тем, как чудо-маг творил некое мистическое действо в окружении своей свиты, послушной, будто оркестр под управлением прославленного маэстро.

Василий Петрович должным образом оценил мой скромный опыт причастности к госпитальному сонму кудесников и с какого-то момента держался со своим пациентом почти на равных. Да и сидели мы не друг против друга, а рядышком, на мягком диванчике.

— Желудочно-кишечный тракт нашего современника, — развивал свою мысль проктолог, — схож с разбитым вдрызг проселком в русской нечерноземной полосе. Как известно, она непроезжая… Применительно к предмету нашего разговора — тракт вообще довольно часто непроходим.

— Забит, что ли?

— Правильно: забит! Непереваримой субстанцией. Иначе говоря, мусором, всевозможным хламом, который ничем не соскоблить, не вывести из организма вон.

— С этого места, пожалуйста, подоходчивей. Все же я даже не медбрат.

Легкий кивок. Короткая пауза. Затем обстоятельный, неторопливый рассказ-лекция для… неуча.

Ежели раскинуть умом, медицина имеет не только касательство, но и прямое влияние на общественную, а также на политическую жизнь страны. Здоровье нации поважней, нежели добыча нефти и газа, плюс вместе взятые ансамбли рок-музыки. Но так уж вышло, что эта сфера жизни оказалась у нас в загоне, на задворках. Влачит жалкое существование.

Впрочем, это одна сторона проблемы, закоренелой и больной. Обратная сторона еще сложней, скрыта от прямолинейного погляда. Речь идет и о пище материальной, каждодневной.

Принципиально важно не просто впопыхах, кое-как да кое-чем живот набить. Процесс поглощения пищи должен быть осмысленным (по части выбора меню) и по возможности — ритуальным. Оцерковленные люди перед трапезой обязательно крестятся, тем самым создавая благотворный психологический настрой «по всей периферии телесной».

Крестная моя, Капитолина Алексеевна, в молодости была ярая театралка, признавала же исключительно МХАТ. Их стайка, девчонки из Марьиной Рощи, во всем пытались подражать своим кумирам. Возможности, разумеется, были весьма скромные. Вдруг нашелся лаз! В Камергерском переулке, наискосок от театра, с незапамятных времен существовало «Театральное кафе», куда захаживали актеры. Для простой публики вход тоже был свободным. Так вот юные москвички занимали столик в темном уголке и со стороны любовались, как Станиславский и Немирович-Данченко вдвоем неторопливо чаевничали. Крестная однажды призналась: «То был настоящий театр, школа этикета». Обрядом степенного, многочасового чаепития навсегда запомнился гостеприимный дом моей тетушки. И своих, и чужих всегда сюда словно магнитом тянуло. Хотя стол от закусок не ломился, выпивки было в меру. Прожила Капитолина Алексеевна девяносто два года, отдала душу Богу в день своего рождения.

Василий Петрович весьма кстати напомнил: седьмой, по библейскому счету, смертный грех — чревоугодие. Нет, не зря праотцы нас предупреждали об опасности… Она скрыта за семью печатями. Чтобы хоть краешек той сокровенной тайны приоткрыть — всей академии наук мало. А вот как проблемы здравоохранения трактовал во время оное, помню, сторож колхозного сада села Окница мош Михуце, по фамилии Формусати. Его максимы печатала на своих страницах районная газета «Друмул ленинист». А в местной чайной на самом видном месте висела золотая рамка с таким текстом: «Что едим, тем и болеем!».

ФОРМУСАТИ.

Я поведал об этом Василию Петровичу. Он не поленился, встал, подошел к столу и зафиксировал изречение мош Михуце в своем служебном ежедневнике. После этого крепко пожал мне руку.

Мой экскурс в прошлое породил у врача-проктолога желание перевести разговор в современную плоскость. Ибо о том криком кричат теперешние жизненные обстоятельства. Да и не у всякого пациента хватает сообразительности, чтобы вывести генезис подхваченной хвори, иначе говоря, провести кривую линию причинно-следственной связи. Для чего порой нужен всего лишь легкий толчок. Во все времена врачебная практика подкреплялась просветительством — иногда с трибуны, чаще же при личных контактах с больным или с его домочадцами. Так накапливается медицинский опыт, познание.

Впервые на больничную койку я угодил близко к пятидесяти. На следующее утро после госпитализации мета почтила личным визитом сама заведующая отделением кардиологии ЦКБ Людмила Васильевна Ж. (в дальнейшем мы крепко подружились). Доктор была мила, обворожительна, смахивала на принцессу Диану. Присела на краешек постели, положила мне на плечо свою горячую руку — при этом по какой-то немыслимой параболе сверху вниз заглянув под ресницы. И чуть слышно произнесла: «Ну как, хоть немножко-то полегчало или нет?». Вскоре в палату влетела лечащий врач… Женщины помогли бедолаге растелешиться; прощупали, прослушали в четыре руки, попутно выпытав всю мою биографию: от появления на свет до последнего часа, когда прибыл врач на «скорой».

В палате интенсивной терапии находился я с неделю, после чего в плановом порядке переведен был в четырехместную общую. Моим визави по другую сторону большого окна оказался главный режиссер Большого театра Союза ССР Покровский Б. А. В ту пору у Бориса Александровича случился какой-то конфликт «на работе», к которому были причастны, между прочим, и примы. Вот и возникла сердечная недостаточность, к счастью, медики ЦКБ оказались на высоте, помогли побороть коварный недуг. Борис Александрович Покровский вышел на волю не только здрав, а и полный творческих замыслов. Сил хватило даже на то, чтоб основать и вдохнуть жизнь в новый — собственный! — театр оперы.

Я тоже коллективу «Кремлевки» жизнью своей обязан. Перенеся инфаркт миокарда, более двадцати лет топаю по грешной земле, по совести говоря, не зря коптил небо. Три года назад проходил обследование в кардиологическом центре им. Мясникова. Был удостоен внимания академика Ю. Н. Беленкова. Ознакомившись с результатами обследований, Юрий Никитич произнес: «Медики прошлый раз отлично сделали свою работу. Судя по всему, в хорошие руки вы попали».

Не помню уже когда и где, но однажды до слуха моего долетела фраза: «Всякий пациент сам себе немного врач». Между тем эскулапы косо поглядывают на тех, кто занимается самолечением. Скорей всего, тут должно соблюдать меру, не слишком усердствовать. А главное — время от времени делать беспощадную ревизию в своих домашних аптечках.

Да, личный опыт — важное подспорье в борьбе с собственными болячками. Только теперь догадываюсь, каким дремучим неучем предстал я в глазах патронессы пятого отделения терапии ЦКБ. В одну из встреч Людмила Васильевна с грустью сказала: «Не обижайтесь, как пациент вы совершенно необразованный… Учитесь, внимайте, прислушивайтесь к себе». Совет хорош не только больным, а и здоровым тож.

…Век живи — век учись! — наставляли потомков древние. Василий Петрович не поленился, расширил мой кругозор по разделу медицины, имевшей политические последствия не только на нашу внутреннюю, но и на международную жизнь. Отнюдь не зря в преддверии перестройки в стране сорочий хай и гвалт подняли отечественные экологи. Так ловко все в единый узел они связали и обосновали: дескать, великая страна потеряет все и вся, ежели срочно не установит на своей территории демократический порядок по западному образцу, предварительно избавившись от коммунистической диктатуры правления. Этот резкий поворот ради счастья и… здоровья простых людей, которые многие десятилетия жили впроголодь. При этом организованная пьянь на разные голоса кричала, что все получат свободу выбора. Выбора чего? Толком объяснить никто не мог, тем более на фоне пустопорожних полок в продмагах, универмагах и сельских лавках.

Все это мы своими глазами видели, все это пережили… Было, да быльем поросло! Дотошный же читатель наверняка ежели вслух не молвит, про себя подумает: «Были, конечно, страсти-мордасти, но каким боком к ним причастны, извините, проктологи?»

Откроюсь: сей вопросец поначалу-то шевельнулся в моем мозжечку — и хорошо, что рядом оказался эксперт. Через минуту-другую выяснилось, что Василий Петрович по ходу беседы нарочно запрограммировал такой зигзаг: как говорят в Одессе, с понта на вареники. Хотя ортодокс нового формата узрит тут политический выверт. Даже и не один, а несколько.

— Колбаску-то, похоже, уважаете? — послышался хрипловатый, с ироничным оттенком голос из-за ширмы, где доктор после осмотра тщательно мыл руки.

С языка непроизвольно сорвалось:

— Да как все.

— Довольно точно выразились, — похвалил меня врач, выходя из полумрака на яркий свет.

Эдак лет на двенадцать, а то и пятнадцать был я старше своего лечащего врача. По уровню же развития, по общему кругозору сильно уступал; чувствовал себя абитуриентом рядом с рано защитившимся доктором философии.

— Мы живем в безыдейное время, — спокойно проговорил проктолог. После паузы мысль развил: — Нас обуревают низменные страсти. Мы копошимся в грязном месиве обыденщины. Высокие идеи вытеснили …а, чернуха, скотство в разных ракурсах… Символом бытового благополучия, благоденствия, довольствия стала палка копченой колбасы. Собственно, с нее, родимой, и начались в стране великие преобразования. Они получили код «ре-во-лю-ция».

Без стука приоткрылась дверь.

— Вы еще здесь?

— У меня прием. На очереди еще двое.

— Ну а я пошла.

— До завтра.

С дальнего конца коридора донесся рокот пылесоса, схожий с утробным фырчаньем фагота. Василий Петрович, откинувшись на спинку кресла, артистически пробарабанил по воображаемому регистру полированного рабочего стола пальцами обеих рук одному ему ведомую фугу. Не знаю, что тем самым доктор хотел выразить, однако в его пассаже чувствовался непроизвольный экспромт, музыка без слов.

— Человек слаб… Это Достоевский сказал, — обронил «маэстро» после довольно продолжительной паузы. Снова пальцами, но уже одной руки выбил нечто ритмическое, в то же время и не столь мажорное. Задрав голову вверх и вперив взор в угол потолка, выдал едва ль не самое сокровенное:

— Ответьте честно, почему в канун перестройки ее идеологи до небес превозносили личность Федора Михайловича, цитировали мысли его по несколько раз на дню.

Особенно нравилось перестройщикам словосочетание из «Дневника писателя» о том, что социальные потрясения не стоят и одной слезы ребенка. При этом на глазах ораторов выступали крокодиловы слезы.

— Точно сказано.

— Но как только дело было сделано, слезы высохли, лица окаменели и начался воровской передел государственной собственности.

— А что ж народ? — невольно сорвалось с моего языка.

— Народу сунули в рот палку… копченой колбасы. И он ухватился за нее, как дитя за соску-пустышку.

Я попытался сострить:

— Ничего себе пустышка. Большинство ведь такие, что не уступят милицейской дубинке.

Будто горох, отразившись от стенки, комплимент в том же виде вернулся ко мне:

— Верно подмечено.

Опять пальцы врача пробежали по воображаемой клавиатуре, вызвав на слух звуки энергичные, нечто бетховенское. Потом пауза в три четверти, после чего подключился уже голос:

— Не для печати, исключительно для личного сведения скажу вот что. Кишечник населения до предела зашлакован колбасным фаршем. В закоулках тракта, особенно в тонкой его части, мумизировались гнилостные остатки пищи чуть ли не десятилетней давности… Места скопления опасной микрофлоры вперемешку с кровью. Городские стоки для нечистот в санитарном отношении, пожалуй, предпочтительней, нежели наше нутро. Гнилостный запах выходит через верхние дыхательные пути. Он ощущается подчас даже на значительном расстоянии от собеседника.

— Ну а при близких контактах…

— Обычно жвачка выручает. Резинку жуют беспрерывно!

— Любовь обычно ассоциируется ведь с чистым дыханием.

— Оставляю ваш тезис без комментариев. — После этого уже с улыбкой: — Если бы вы поднесли ваш мобильник к объективу микроскопа, увидели бы там такое… Вам показалось бы, что невзначай угодили в зоопарк чудовищ.

Так, с подачи проктолога, кандидата меднаук, практикующего в клинике на Плющихе, загорелся я желанием разобраться в политэкономической проблеме, возникшей как бы из ничего, однако породившей монстра.

Со стороны это представлялось как гуманитарное действо мирового масштаба. Со всех концов мира в Россию, освободившуюся от гнета ненавистного коммунистического режима, потянулись караваны (пароходы, железнодорожные эшелоны, автопоезда), груженные мясной гастрономией. Это был аналог пресловутого «плана Маршалла» специально для Советского Союза.

Агрессору на сей раз не было нужды пускать в ход ни авианосцы, ни танковые подразделения, ни ракетные установки на дальних рубежах; обошлись и без морской пехоты, вооруженной до зубов. Россиян буквально околбасили! Для расчленения Югославии, для захвата Ирака и для усмирения Афгана штаб НАТО разработал огневые схемы — в отношении великой «империи зла» эта ИГРА не стоила б свеч. Тут требовался нестандартный подход.

У агрессора был велик соблазн: в сатанинском казино кинуть большую деньгу на «красное» — и сразу ж решить все-все проблемы. Шутовской по натуре Рейган избрал вариант, смахивающий на цирковой аттракцион с участием кота Леопольда. Акция не была согласована с главным режиссером Московского театра кошек Юрием Куклачевым.

Двенадцать лет копался я в этой проблеме — на тринадцатом закончил журналистское расследование, встреченное журналистской братией полным молчанием. Целый год пролежала в набранном виде рецензия на книгу — так и не нашлось ей места в боевой газете. Стороной дошел слух: тематика «Великой смуты» руководству КПРФ показалась резковатой, прямолинейной, задиристой, потому и тянули резину. Впрочем, тираж без публичной презентации, без печатной рекламы сам собой разошелся.

Исторические перемены в жизни страны (планеты) по ходу времени обрастают легендами разного масштаба и свойств: величественными, героическими, житейскими, анекдотическими. По свежим следам так называемой перестройки кто-то хохмы ради пустил в оборот байку, якобы несчастных россиян от неминуемой голодной смерти спасла благородная Европа вкупе с деловыми американцами. За одно опять же бескорыстно помогли несчастному народу обрести долгожданную свободу, на демократический лад обустроить свою жизнь.

Дело сляпали по принципу добровольно-принудительно.

В узком кругу единомышленников Борис Немцов поведал притчу. Заспорили двое подвыпивших: можно ль кота, к примеру, шутки ради накормить горчицей? Один крепко задумался, наконец сказал: «В принципе-то, конечно, можно, но крику будет аж на три улицы… Сам же окажешься весь исцарапанный. Даже глаз можно лишиться». Второй выслушал дружка, улыбнулся: «А есть другой способ, тонкий и политичный… Надо зад коту намазать горчицей. Сам ее вылижет».

— Вот это я понимаю! Это по-нашему! — громче всех заливалась от смеха Ирина Мацуевна Хакамада.

Сюжетец переворота девяносто первого года явно скопирован с пошлого голливудского блокбастера и приспособлен для русской почвы. Все актеры наши, живые лица, без грима. Зато по ходу действа потребовалось много бутафории, имитирующей мясную гастрономию. Россияне заметались: немного погодя схватились за животы.

Дорогой ценой обошлась стране и народу разрекламированная подлым образом заморская колбаса. Уже лет двадцать наши проктологи хирургическим способом выковыривают ее из кишок соотечественников. При этом уходят из жизни — в плановом порядке — до полутора миллионов и более любителей мясного лакомства. На самом деле те изделия в виде палок представляли собой подделку, суррогат из стратегических запасов нечестивого Северо-Атлантического союза. Эти гостинцы стратеги США отштамповали еще в 70-х годах для солдат войны во Вьетнаме. Из Ханоя и даже из Сайгона янки пришлось убираться восвояси. Вместе с танками, пушками, ракетными установками, самолетами интенданты увезли на родину и провиант. Не пропадать же добру! Кому-нибудь еще сгодится! Вьетнамская война, пожалуй, не последняя. Оказалось, даже и не предпоследняя. В России же вообще… пришлось не только собственную армию, а и россиян, врагов своих заклятых, подкармливать. Таким образом и победили: великая империя превращена в груду развалин, процесс дробления продолжается. Дошло до того, что держава впала в продовольственную зависимость, сами себя не в силах прокормить. Пустили на торги последний капитал Отечества — собственные недра. Так поступает в безвыходной ситуации доведенный до крайнего отчаяния городской бомж, пуская на продажу свои внутренние органы. Невольно вспоминается детский стишок с психологической ловушкой. Он вполне актуален, если немного подкорректировать. «А» и «Б»… Сидели на трубе…» Разумеется, это про нас. Читаем дальше. Так, «А» упало. «Б» пропало. Что ж осталось?..» Всего-навсего хитрованское «и», разумеется, стишок-то про нас! Это зашифрованный код дальнейшего развития нашего народного хозяйства. От социализма ушли, к капитализму не вернулись. Бредем по бурелому с мобильником — кто в левой, кто в правой руке. А над головой — ни звезды, в душе пустота. «Куда, не знаем сами, будто пьяные бредем» — это слова из песни Михаила Исаковского. Поэт теперь забыт. Его творчество не изучают даже филологи МГУ. Ибо уважал советскую власть, преклонялся перед гением Сталина.

У Путина В. В. хватило смелости назвать переходный период, берущий начало от 19 августа 1991 года, трагическим, сравнимым с Великой Отечественной войной советского народа. Действительно, по числу загубленных жизней и человеческих судеб ельцинская клика переплюнула показатели сталинского периода правления. За двадцать лет реформ население в городах и весях сократилось на 17–18 миллионов душ. Впрочем, цифра условная, в зависимости от политической конъюнктуры статистика естественной убыли населения видоизменялась. На первом месте стоят сосудисто-сердечные, далее — онкологические, легочные (широкого диапазона), болезни мозга, мочеполовой сферы и т. д. Но биологи-то знают: большая часть недугов берет начало в пищеварительном реакторе, оттуда распространяется по всем закоулкам тела. По словам одного хирурга, колбаса образца 91-го года вышла России боком!

Круг моих знакомых, близких и друзей заметно поредел. Потери, потери… Достаточно серьезные недуги… В анамнезе — большей частью желудочно-кишечные заболевания. Пластом полгода лежала в постели матушка моя Ольга Алексеевна, но не согласилась на операцию, чтоб еду принимать через воронку в боку. Так и высохла бедняжка, превратилась в мумию. В схожем положении оказалась и крестная Капитолина Алексеевна, а также родная ее сестра Александра. Следующая жертва колбасной интервенции — моя бывшая супруга Дина. Диагноз: непроходимость в среднем отделе кишечника в сочетании с абсцессом… Из дому, минуя больничную палату клиники МГУ, больную в бессознательном состоянии положили на хирургический стол. Более четырех часов длилась операция, пришлось удалить чуть ли не метр кишок. Через месяц Дина вернулась под крышу дома своего своими ногами.

Два года назад муки мученические перенес друг мой и коллега Анатолий Т. У него возникли проблемы в пищеводе: сужение и полная непроходимость. Случайно, через третьих лиц болящий вышел на доктора Ф. Х. Забродина, который совсем недавно разработал уникальную технологию расширения пищеводного горла до нормального состояния. Именно так, в переводе на обычный язык, формулировалась тема его докторской диссертации, подтвержденная реально фактурой госпитальной практики в 31-й ГКБ. Анатолий рискнул, да ведь и выхода-то другого не было. Операция проходила под местным наркозом — и оказалась на пределе человеческих сил. Профессор скрыл от пациента, что через год предстоит второй сериал, хотя по общим ощущениям в том и не было особой необходимости — ведь едок мог глотать уже не только яблочное пюре, а и жиденькую рисовую кашку.

В точно назначенный срок состоялась повторная операция. Та, которая была раньше, вызывала болевые ощущения, схожие с чисткой дупла в зубе перед пломбированием. Теперешние манипуляции хирурга Н. и его команды распятому на операционном столе представлялись изощренной пыткой… На самом же деле то была отчаянная борьба медперсонала за жизнь уже достаточно пожилого человека. Все вместе победили!

Информация для потомков. Действо сие происходило не за тридевять земель, а в той же тридцать первой больнице, где пять месяцев спустя мыкался и я, но в другом корпусе, в пульмонологическом отделении. Верно рассуждали наши деды: «Каков поп, таков и приход!». После второй операции А. Т. быстро пошел на поправку, восстановился не только во плоти — всем на удивление воспрял духом, ударился в творчество. Давно не брал в руки резец, откуда вдруг силы взялись… В темном углу чулана с незапамятных пор ждал руки мастера дубовый кап в полпуда весом, твердый, как гранит. Всю зиму, весну и лето корпел художник над моделью. Постепенно, как бы сам собой проступал на трехстолетней древесине образ нашего современника, скрывшийся под личиной лесовика, хозяина кондовой дубравы из-под Брянска. После последнего прикосновения резца явственно вырисовался облик доктора-хирурга. Скульптурный портрет автор преподнес своему спасителю, чем растрогал того до слез.

Я слышал, будто от сильного нервного потрясения у человека может вдруг измениться его природная группа крови… Подобный случай имел место на Брянщине, в городе Новозыбкове. На бюро горкома партии слушалось персональное дело председателя правления колхоза (если память не изменяет, фамилия его Бордовский). Горе-руководитель проявил вопиющую бесхозяйственность: не выполнил квартальный план поставок мяса государству, наотрез отказался сеять кукурузу… В довершение всего на МТФ возникло массовое заболевание телят: паратиф.

После краткой информации начальника райсельхозинспекции слово взял первый секретарь товарищ Буздин. Все члены бюро сидели с низко опущенными головами, окоченевшие, боясь поднять глаза, как провинившиеся школяры. Говорил Василий Васильевич беспрерывно 40–45 минут, как заведенный. Речь Цезаря против Каталины участникам того процесса показалась бы пустопорожним трепом тамады. Вот что прозвучало в конце: «Из засады на обочину шляха, ведущего нас к сияющим высотам коммунизма, вылез жалкий саботажник под личиной разгильдяя. Задумал он подлую шкоду: помешать движению страны и советского народа… Какие будут у товарищей предложения?»

Задвигались массивные зады. Тревожно зашелестели бумаги с уже готовым проектом решения по данному вопросу… Вдруг треск, грохот и удар о дубовый паркет чего-то грузного и твердого. Кто-то проговорил сдавленным голосом: «Срочно врача!»

Несчастного на носилках унесли в машину «скорой». Оказался инфаркт. Врачей особенно поразило то, что у Бордовского возникла иная группа крови. Была третья, стала четвертая, причем со знаком «минус». Старый кардиолог Моисей Изральевич доверительно изрек: «В нашей практике и не такое бывает».

После долгой болезни, после трудной операции у людей нередко меняются представления о бытовых пристрастиях, жизненных приоритетах. Домочадцы, сослуживцы отмечают странности имярек, которого прежде знали как облупленного… Приятель мой, выйдя из клиники, вдруг потерял всякий интерес к материальным ценностям. Анатолий Т. стал ближе к природе, в частности, научился понимать птичий язык. Страстно полюбил почему-то ворон: при всякой возможности разговаривал с ними.

В то же время напрочь охладел к телевизору, — а ведь всего год назад подумывал о покупке компьютера.

Да, призрачно все… Кстати сказать, от великой приватизации госсобственности, которую несуны тихо растащили по углам, счастливей сами обладатели ее не стали. Народ же тем более! Теперь тоска по прошлому сердца многих точит, особенно по ночам, — хотя далеко не все в том признаются: страдают молча. Любителям путешествий уже не придают ни задора, ни понта свобода передвижения по странам и континентам. Ибо сказано: «От себя не убежишь». Покуралесив по белу свету, любители острых ощущений лечиться едут домой. В поликлиниках не протолкнуться. Вторая проблема — вызов врача к ложу больного. Как говаривал бывалый Теркин, это только малый сабантуй. Не каждому удается по первому зову попасть в клинику нужного профиля. Затем неделю, а то и больше лежать на койке в коридоре. Для этого требуются не только сила воли, выдержка, но и здоровье немалое.

Действующий ныне стандарт обязательного медицинского страхования (пресловутый ОМС) — фантик для профанов. Салатного колера бумажку целесообразней, пожалуй, использовать в качестве обертки для денежной купюры или лакомства. Ну а далее уже действовать по обстоятельствам. Лично я иной раз и готов бы «сунуть», да, признаться, ни умения, ни ловкости не хватает. Опять же надобно иметь в виду: размер подношения должен соответствовать тяжести заболевания. Так что лучше дать лишек. Не зря же молвится: «Кашу маслом не испортишь».

Вот когда иной раз пожалеешь, что не родился чиновником. Этой братии предоставляются перворазрядные медучреждения. Плюс ежегодный санаторный отдых персонам и их присным. И все равно эти господа поправляют свое здоровье за границей: так намного престижней!

Порой цинизм нашего бытия доведен до крайности.

Тут как-то пришлось по делу наведаться в клинику, в которой пару лет назад лежал на излечении. Договорился заранее о встрече. Явился минута в минуту. Но моего интересанта на месте не было. Охрана же без особого разрешения наверх не пустила.

От нечего делать бродил по холлу взад-вперед… Возле справочного бюро обратил внимание на пронзительное по своей наивности объявление. Блокнот был при мне: слово в слово переписал отпечатанный на компьютере текст:

«ГОСПОДА И ТОВАРИЩИ! В соответствии с приказом по больнице оказание платных медицинских услуг приостановлено».

Администрация.

Встреча с Н. в конце концов состоялась. Более того, оказалась плодотворной. После беседы я не удержался и процитировал своему интересанту объявление. Многозначительно хмыкнув, визави обронил:

— Ай, не берите в голову!

ВСЕ КИПИТ, И ВСЕ СЫРОЕ!

По официальной версии, здравоохранение вступило в блистательную полосу благополучия. На самом деле нация в опасности, о том цифры криком кричат.

На глаза попалась очередная сводка ВЦИОМ по разделу медобслуживания. Цитата: «Большинство россиян заявляют о невозможности получить полноценные медицинские услуги. Только каждый четвертый респондент считает это возможным. Оценивая качество медицинского обслуживания в 2005 году, 42 % граждан заявили о его ухудшении. 14 % придерживаются противоположной точки зрения. В то же время 37 % полагают, что оно осталось на прежнем уровне. Вместе с тем 27 % участников опроса ушли от прямого ответа на поставленный вопрос».

А вот информация того же профиля, осевшая на файлах «Левады-Центра». Здесь цифирь на 10–12 процентов имеет более негативный оттенок. Похоже, что и это еще не вся правда. Особенно поражает разброс в статистике относительно общей численности населения в стране. Разница, что называется, безбашенная: пять-восемь миллионов душ. Циники скептикам говорят: «Не веришь, иди сам считай!».

Иногда оторопь берет… По информации «Вестника» Московского научного общества терапевтов лучше всего поставлено здравоохранение… Нет, не в США не в Швейцарии, не в Англии, не в Норвегии… Представьте себе — на Кубе. Странно, не правда ли? Ведь «независимая» наша пресса выжимает у читателей слезу, рассказывая о горестях народа, живущего на Острове свободы. Да, миллионеров на острове нет — факт неоспоримый. Оттого и затраты на медицину составляют здесь 15 процентов госбюджета (у нас в десять раз меньше). Причем вот что поразительно: все клиники равноценны и равнодоступны. За жизнь пациента медики борются собственными силами. Наглядный пример тому — история болезни команданте Фиделя Кастро. Дела его были действительно плохи, но кубинские медики оказались на высоте, причем обошлись без варягов.

Отчего ж и почему наши изнеженные чиновники и доморощенные толстосумы не доверяют свои телеса местным докторам. Чуть где прихватило, летят сломя голову в иноземные клиники, зря тратят казенную валюту. Между прочим, это позорно и стыдно, как стыдно и позорно вип-персонам разъезжать по улицам столицы на иномарках, тогда как страна имеет собственный автопром. Есть в этом нечто такое, что словами не выразить. Некрасиво это. Унижает национальную гордость народа. Черт подери, не лыком же мы шиты!

Давным-давно замечено: не на асфальте — обычно на неудобренной почве рождаются великие таланты, которыми потом гордится Россия, а то и весь мир. К сожалению, доля их часто незавидная.

…Повстречал я на жизненном пути доктора В. И. Колесникова. Заведовал он больницей на 25 коек в селе Иловке, на Белгородчине, по совместительству исполнял обязанности хирурга. О Василии Ивановиче в округе ходили легенды как о Гиппократе: будто руки имел он животворные, а сердце было золотое. Лично я за медпомощью к Колесникову не обращался из-за отсутствия поводов, ибо был здоров, как бык, ну и молод, как собака. В ту пору по семейным обстоятельствам я отошел от журналистики — перешел на службу в другое ведомство. Короче, работал культурологом в тамошнем колхозе имени Чапаева. А жил во дворе больницы.

Василий Иванович прибыл в ту местность не по личному выбору — по назначению госкомиссии медвуза. По натуре увалень, тут и осел. Корни пустил, обзавелся семьей. Жена Фрося нарожала ему детей, четверо или пятеро. Однако деревенский мужик не погряз в бытовщине, по инерции продолжал самообразование, выписывал домой всесоюзный журнал «Хирургия». По межбиблиотечному абонементу регулярно получал книги классиков медицины. Штудировал Авиценну, перечитывал тома Парацельса, шпарил наизусть Гиппократа. Вместе с тем обожал высокую поэзию. Случайно открыл для себя Иосифа Уткина — и меня к нему приохотил.

А однажды в гостях наш доктор ни с того ни с сего вдруг запел: исполнил под аккордеон русский романс «Накинув плащ». В стародавние слова певец вложил столько души и чувства, что в нашей маленькой компании каждый вообразил себя на месте подгулявшего полуночника… По сей день в ушах моих звучит упоительный голос в сочетании с проникновенной русской мелодией, которые самолично хочется воспроизвести хотя бы на бумаге. Пишу сейчас текст по памяти, в душе же слышится упоительная музыка:

Накинув плащ, с гитарой под полою, К ея окну, прильнув во тьме ночной. Не разбужу ли песней удалою Тревожный сон красавицы младой?

Вот прозвучала последняя нота, певец не спеша снял с груди переливающийся огненным перламутром полноразмерный аккордеон, компания же сидит, не шелохнувшись. Все будто воды в рот набрали. Ну никакой ответной реакции. Потом вдруг шквал, обвал. В едином порыве все дико закричали, заверещали. Женщины бросились обнимать, целовать смущенного певца, приговаривая:

— Зачем же вы, такой-сякой, зарыли преогромнейший талант в землю?

— Ой, да вы же поете почти как Лемешев и не хуже Кобзона.

Чтобы понять значение этих макси-комплиментов, надо иметь в виду следующее: Иловка — сама по себе знаменитость. Село звонкое, в своем роде песенный заповедник. Здесь знают цену и певцам, и музыкантам. Хозяйка дома, выждав момент, церемонно поднесла герою вечера на расшитом рушнике казачью чарку чистого, как слеза младенца, самогона тройной перегонки. Василий Иванович выпил одним махом, глазом не моргнул, не покривился. Затем приложив ладонь к груди, изрек с поклоном:

— Лемешев, Кобзон — все это, конечно, приятно слышать… Но кто бы тогда, дорогие мои земляки и землячки, вас тут лечил?

У этого вечера было продолжение, причем не в узком кругу — на сцене местного Дома культуры.

К Святкам придумали мы художественную программу. На людных местах и на всех перекрестках повесили заманчивые объявления: «Оторвитесь от телевизора! Всех ждем к себе в гости. Будет вечер удивительных сюрпризов».

Первое отделение отдали поэзии. Все, кому хотелось, выходили на сцену и читали стихи, в том числе и собственного сочинения. Второе отделение было чисто музыкальным. Целый час веселили народ гусляры, рожечники, частушечники. Затем учительница математики Анастасия Сергеевна исполнила на пианино сонату Моцарта. На бис сыграла «Лунную сонату» Бетховена. Зал был полнехонек. Сидело и стояло более семисот человек. Никто ни разу не кашлянул, не чихнул.

Все ждали чего-то особенного. И дождались… Из-за кулис на середину сцены вышли доктор и худрук ДК Вера Злобина. На плечах Василия Ивановича была плащ-палатка, из-под полы виднелась гитара. Зал затаил дыхание. Вера объявила номер: «Старинный городской романс в современном звучании». Сама присела неподалеку на стул, изобразив позу очарованной слушательницы.

Будто издалека полетели в переполненный зал струнные аккорды. С минуту звучала только музыка, в какой-то момент к ней присоединился человеческий голос. Волшебное действо, казалось, заняло какие-то считаные секунды. Причем певцу не дали допеть до конца, потребовали повтора. Что и было без каприза исполнено.

Тут же на виду у всех ухарь-кудряш преобразился. Под солдатским плащом оказался отлично пригнанный костюм с жилетом, в петлице алая гвоздика. На шее — галстук-бабочка. Вера собственноручно подала Василию Ивановичу аккордеон. На сей раз на сцене возник дуэт. Опять зазвучали романсы: «Ночь тиха», «У калитки»… Всех потрясла народная песня «Ревела буря, гром гремел». Многие не могли скрыть слез, сидели с низко опущенными головами. Сопереживали… Надо сказать, в этом номере примой была Злобина.

К счастью, в моей домашней фонотеке сохранился чудный голос Веры. В звонкой округе Злобиной не было равных. Ее уличное прозвище — Канареечка. Ее в Москву приглашали, в хор Пятницкого. Не дала согласия, сказала: без своего колхоза затоскует и завянет.

О том литературно-музыкальном вечере разговоры долго не стихали. Было намерение: сразу ж после посевной сотворить нечто похожее. А ради повышения статуса брать со зрителей некую плату, чтобы материально поощрять лауреатов. Председатель колхоза выдал в этой связи такую сентенцию: «Негоже путать божий дар с яичницей». Хотя в принципе был не против компенсировать потраченное время на репетиции и гастроли. После дискуссии на расширенном заседании правления решили: лучшим из лучших выдавать в качестве приза двухмесячного поросенка или же по возу ячменной соломы… На выбор.

Из-за неблагоприятных погодных условий сдвинулись сроки уборочной страды, потому второй фестиваль художественной самодеятельности перенесли на осень. А с первым снегом сельский клуб потерял своего песняра В. И. Колесникова. Иловского главврача перевели в Алексеевку на ту же должность, но уже районного масштаба. Зато у нас был свой человек в райцентре, в то же время местное сельское общество понесло невосполнимую потерю. Будто яркая звезда исчезла с небосвода.

Да вскоре и в моей судьбе произошла перемена слагаемых. Важные дела позвали в Москву. Добровольная ссылка закончилась. Но с Иловкой связь поддерживал.

Однажды нашел в почтовом ящике конверт без обратного адреса. А на листе — каракули. С первой же строки понял: писала тетушка Екатерина Ильинична.

«С горячим приветом и наилучшими пожеланиями… Сразу ж сообщаю скорбящую новость. Вся Иловка плачет и куксится. Неделю назад колхоз проводил на тот свет свою канареечку, Веру Павловпу Злобину. Закрылись ее ясные глазоньки 12 февраля. Вот она какая наша бабская участь, усю жизню ходим босыми ногами по лезвию ножа».

Собиралась Верочка в очередной декретный отпуск, уже и заявление подала в контору. Да вдруг животом занедюжила. Доставили больную в Алексеевку, вызвали в приемный покой самого Колесникова. Поставил диагноз с первого же погляда: аппендицит. И прямиком на хирургический стол! Только прикоснулись, он возьми и лопни под ножом. Тут же и выяснилось, что баба-то не пустая, имеет пять с половиной месяцев беременности… Вот так-то в одном чреве сошлось божественное и гадское. Верочка померла при полном сознании.

«Пишу письмо, слезы ливмя льются. Лежала канареичка в гробу будто живая, с улыбочкою в уголках красивых губ. Казалось, вот-вот встанет на свои резвые ножки. Она же никогда медленно не ходила, все бегом да летом.

Вы зовете меня в Москву. На дорогу и на гостинцы денег хватит, да боюсь в столице потеряться. А за приглашение спасибочко. Жду ответа с нетерпением. Ваша тетя Катя».

Вину за неудачную операцию Колесников принял на себя. Самолично подал рапорт об отставке. Какое-то время работал рядовым врачом в поликлинике, да вдруг куда-то сгинул. Говорили, что совсем из области уехал, о чем в районе искренне сожалели. Впрочем, всякий врач сам себе судья, и по обстоятельствам сам себе выносит приговор.

С Василием Ивановичем были мы не то чтоб дружны, однако общались часто. Предметом разговоров были вопросы сугубо житейские, а также хозяйственные, экономические (о делах окружающих колхозов). При этом была исключена медицинская тема. Да и без того наши посиделки затягивались иной раз до полуночи. Горячо спорили о литературе. Из современных писателей доктор особо чтил Евгения Ивановича Носова. Бывал в его доме и на даче под Курском. Внимательно пролистал я свои дневниковые записи того периода (тетрадь большого формата, в 96 страниц), но не обнаружил хотя бы упоминания о больничных буднях. Лишь однажды — без всякой связи со своей профессиональной деятельностью — Колесников обронил: «У каждого хирурга за плечами свое маленькое кладбище». (Иловский дневник, запись от 12 марта 1971 года). А в записной книжке, датированной все тем же годом, закавычена фраза: «Медик должен жить по божественным заповедям, хотя в душе своей он честный атеист (В. И. К.)». Мысль, достойная быть отчеканенной на скрижалях. Впрочем, положа руку на сердце, надо сказать: жрецы — самого демократичного и самого бескорыстного олимпийца Гиппократа — всегда так жили и работали. Хотя в глубине души оставались материалистами, а то и коммунистами беспартийными!

Тут вспомнил я о своей сокласснице Проданюк. После окончания школы в райцентре учились мы с Людмилой в столице Молдавии, но в разных вузах. Я вознамерился стать журналистом, Людмила поступила в мединститут. По окончании получила направление в глубинку, в сельскую больницу. Встретились мы лет через двадцать, в Москве. Моя одноклассница карьеры не сделала: как была, так и осталась терапевтом широкого профиля. При этом не жалела для своих пациентов ни сил, ни времени, ни душевного огня. Новоприезжей провинциалке Моссовет выделил жилье в коммунальной квартире. Людмила Дмитриевна стала полноправной москвичкой. Общественность столицы высоко вознесла участкового доктора, портрет ее красовался на районной Доске почета. Пожалуй, и орден заслужила б, жаль, круто переменились в стране устои, порядки.

Нашли мы друг друга почти одновременно. Кишиневские друзья сказали, что в Белокаменной давно уже обитает моя соклассница. Через горздрав ничего не стоило узнать место работы. Улучив время, явился к доктору Проданюк на прием. Целую минуту или больше сидим друг против друга и смеемся. Потом словно по команде встали и… обнялись. В этом положении нас и застала кабинетная медсестра. Людмила Дмитриевна первая нашлась, со слезами на глазах объяснила пикантную ситуацию:

— Школьного товарища вот встретила… Прямо сюжет для кино.

Теперь мы уже часто встречаемся, друг к другу ездим в гости. Иногда консультируюсь по поводу своих хворей, недугов. Всегда получаю вразумительные советы, ценные рекомендации.

С высоты своего возраста время от времени заводим речь о том о сем: о превратностях судьбы, о странности теперешнего бытия на широких просторах нашего отечества; не обходим стороной злободневные частности системы здравоохранения. Однажды за чашкой чая после затяжного спора в итоге сошлись во мнении: несчастная наша медицина! Утратила свойственное ей гуманное начало, сбилась, как на Украине говорят, с панталыка. Если перевести на нашу уличную фразеологию, немного… сильно скурвилась. К тому побуждает окружающая атмосфера, идеология теперешней жизни. Ее девиз сформулирован и брошен в массы отцами перестройки: «Обогащайся кто как может!». В когорте миллиардеров числится (неофициально, правда) бывший министр здравсоцразвития, «главный врач страны» Михаил Зурабов. Он гений манипуляций. Свой бизнес доктор во фраке сделал исключительно канцелярским способом, не выходя из своего рабочего кабинета. Он шулерски лишил лекарств несчастных льготников-инвалидов, от младенцев до перестарков.

Вот как оценила деятельность своего министра бывший участковый врач Л. Д.

Проданюк:

— Этот чиновник-громила принял на душу смертный грех… Вытряхнул карманы у бедняков, калек обратил в бродяг и бомжей. На его совести — миллионы загубленных жизней.

Моя одноклассница, воспитанная на канонах социалистического гуманизма, отхлебнув чая, продолжала в том же духе:

— Своими действиями Зурабов вольно или невольно совращал честных медработников, подавал дурные примеры для подражания… А ведь в медицинском мире извечно царил дух подвижничества. Он выветрился. А он был, был! — и ударила в сердцах кулачком по столу. Аж чайная посуда зазвенела.

Прежде она никогда этого не говорила, да и вообще политики мы не касались. Впрочем, много лет спустя призналась, что в августе 91-го года провела две ночи у костра возле Белого дома, Ельцина защищала… Спустя два года опять дежурила на Краснопресненской набережной, но уже на стороне Руцкого и Хасбулатова. Так что во всем, что после в стране произошло, Людмила Дмитриевна сама себя корит. Процесс же выразила одной емкой фразой: «Все кипит, и все сырое!».

ПРОМЫСЕЛ БОЖИЙ ИЛИ КОЗНИ БЕСОВСКИЕ?

На вторые или на третьи сутки новоприбывший пациент обычно приходит в себя, мало-мальски приобщается к внутрипалатной жизни. На сей раз у меня процесс адаптации вышел за рамки стандарта. Несмотря на августовскую жару, не хватало тепла, знобило. Укрывался двумя одеялами, с головой. Не было воли и сил даже на то, чтоб подсоединить наушники к радио. Дни и ночи лежал колодой, с открытыми зенками.

Завтраки, обеды, ужины санитарки приносили в палату. К снеди не прикасался — глядеть противно было. Вскоре на моей припостельной тумбочке стали возникать овощи свежие, фрукты. Я делал вид, будто не замечаю знаков внимания.

Утром, после врачебного обхода кто-то слегка прикоснулся к моему плечу:

— Отец, не пора ли нам познакомиться… Да вот, кстати, и гостинец вам персональный от Анны Петровны, супружницы моей… Все мытое-перемытое.

На тарелке красовалась тугая гроздь винограда в сочетании с парой золотых персиков.

Так мы подружились с соседом справа. Представился он по полной форме: Конев Николай Егорович. Даже профессиональную принадлежность уточнил: спец по термической части.

Имеющие дело с огнем обычно и по характеру люди горячие, отчаянные. О многом, к примеру, говорила и татуировка поверх стопы. Повыше пальцев ног была четкая наколка: «Остановите землю, я сойду!».

Тезка ублажал меня не только плодами, а и пищей духовной. Подсовывал современных классиков литературного детектива.

С воли регулярно приносили кипы свежих газет, журналы. Палата превращалась в читальный зал.

— Прессой-то хоть интересуетесь? — осторожно спросил сосед слева.

Ответил честно:

— Выборочно, конечно.

— Вот газетка. Наши прочли одну статейку фактически до дыр… Рекомендую.

Газета была местная, называется «Запад». Редакция целую полосу посвятила жгучей проблеме здравоохранения — о браке в работе медперсонала, о цене врачебных ошибок. Тема явно крамольная, запретная. А жгучие вопросы пресса нынче обходит стороной. Взамен подбрасывает скабрезные сюжеты, от коих даже любителей разврата всякого, как и сплетен из жизни звезд, — тошнит, с души воротит. Мало кого нынче прельщают даже мерзкие сериалы по ТВ. Ну а на радиоволнах, в эфире звучит круглосуточно бездуховная попса да чуждая русскому уху зарубежная музыка всех континентов. Прежде в обиходе бытовало устойчивое фразеологическое сочетание: радио говорит. Его сменило другое: радио играет, что никак не соответствует душевному настрою населения. От коллег, которые все еще при деле, я слышал: есть негласный приказ по СМИ и армии искусственными способами вселять в людские сердца оптимизм, подымать дух — одновременно из всех закоулков души выкорчевывать советский позитив, вызывать отвращение ко всему советскому, в частности, к социалистическому образу жизни.

Черной краски не жалеют. Фактически ставят в один ряд коммунизм и фашизм. Щелкоперам-перевертышам дан карт-бланш, раздолье безграничное. К тому ж и оплачивается их мерзкий труд по наивысшей тарифной планке. Есть ради чего стараться. Самые ушлые скопили баснословные состояния. Живут припеваючи: жрут в три горла. Соответственно, значит, теперешние будни представляют как сплошной праздник с участием секс-моделей, звезд кино и масскультуры, на фоне фигур Максима Галкина, Петросяна, Аллы Пугачевой, Ксюши Собчак, Филиппа Киркорова, потомственного юриста и политического дельца Владимира Вольфовича. Это наш каждодневный джентльменский набор. Все остальное — мелочь, как говорят газетчики, на подверстку к «подвалу» или к «стояку».

А тут вдруг трое репортеров выплеснули на газетную полосу берущий за душу репортаж о том, как родина потеряла свою дочь, прожившую на белом свете всего-навсего один час и 25 минут.

Вот что поведала корреспондентам несчастная молодая мать:

— В клинику акушерства и гинекологии меня привезли в пятницу, 19 августа 2005 года. Диагноз: преждевременные роды. Чувствовала себя неважно. Да меня еще в поликлинике предупредили, что предстоят нелегкие роды. К тому и шло. А тут, как на грех, выпали выходные, на меня никто не обращал внимания. Было же очень плохо нам обоим: и мне, и безымянному моему ребеночку. Лишь через трое суток врачи решили, что без кесарева сечения не обойтись. Порекомендовали обратиться за помощью к профессору Липману.

За одно намекнули: за свой труд он сам назначает себе гонорар. Муж мой Андрей без разговора выложил две с половиной тысячи баксов. Однако большие деньги нашу девочку не спасли.

Такова предыстория семейной трагедии. В дальнейшем она развивалась по жестокой схеме.

— С отчаянья вознамерились мы разобраться в беде, докопаться до истины… И началась бумажная волокита! Хождения кругами по казенным местам, — сдерживая слезы, говорила Марина. Ее волнение выдавали руки: они дрожали; пальцы то сплетались в жгут, то казались безжизненными. Лицо было каменным. Глаза горели жгучим огнем героини греческой трагедии — Клитемнестры.

В жизни человека наступает порой такое состояние души, что истина становится дороже собственной жизни. В какой-то мере похоже на подвижничество. Многие прошли по этой мучительной стезе. Некоторые ходоки превращаются в заложников навязчивой идеи: во что бы то ни стало достичь поставленной цели. Ради нее готовы биться до последнего, чего бы то ни стоило. Полем сражения зачастую являются присутственные места, апартаменты чиновников разного ранга…

Убитые горем супруги Брежо действительно могли сойти за героев греческой трагедии, кабы не паспорта с отметкой о российском гражданстве. А время действия — наши дни.

Шли по прямой. Смиренно обошли снизу вверх врачебные кабинеты Клиники акушерства и гинекологии им. Снегирева. Доктора, профессора, академики встречали супружескую пару поначалу приветливо, выражали сочувствие, пытались словесно утешить, ободрить. Но не могли взять в толк, чего именно теперь (!) от них хотят. День ото дня круг сочувствующих редел — горемык стали избегать. Говорить-то уже было нечего и не о чем. Визитеры кожей чувствовали на себе взгляды, полные неприязни, граничащие со страхом. Вскоре вокруг Брежо образовалась немота, пустота.

В отчаянье супруги бросились в суд, потом в Хамовническую прокуратуру, даже в управление по борьбе с экономическими преступлениями. Дневали и ночевали в Минздраве. Требовали объективного расследования обстоятельств, приведших к смерти своего младенца. Их воспринимали как помешанных, за спиной подшучивали, давали пустопорожние советы, как и чем растерзанные души успокоить. Попутно доктора и чиновники ловчили, химичили… Подкорректировали записи в карточке, сделанные сотрудниками приемного отделения. Позже выявился подлог в документальной части клинико-экспертизной комиссии. Якобы ребеночек еще до появления на свет, находясь в чреве матери, был насквозь болен, был обречен; бороться за его жизнь было бессмысленно. Да и самой роженице приписали диагнозы, которые ей сроду никто не ставил.

Брежо потребовали провести независимую экспертизу. В патологоанатомическом отделении и слышать об этом не хотели. Сказали твердое «нет!». Сослались на врачебную тайну. От кого скрывали медики тайну? От государства? От родителей? Для чего же и для кого создана эта сакраментальная служба? Опять никто не дал вразумительного ответа. Что касается факта дачи взятки, он вообще снят был сразу ж с обсуждения «за отсутствием прямых улик».

Профессор Липман А. Д. первое время волновался не меньше роженицы. Заявил, что готов всячески сотрудничать в разборе обстоятельств. Прозрачно намекал, что к «делу» якобы причастны некие «третьи лица» и он готов вывести их на чистую воду, ежели… позволит начальство. Однако мифическое начальство команду «фас!» не дало, скандал стали спускать на тормозах. Да и сам Андрей Давыдович исчез с поля видимости, не появлялся в институте. По слухам, скрывался поначалу на своей прекрасной даче, затем выбыл за пределы России.

А что супруги Брежо? Загнанные в угол, им показалось, будто открылась тайная лазейка. В натуре это был мало кому ведомый офис под вывеской «Лига защиты пациентов». Причем вход свободный, без каких-либо предварительных условий. К тому ж услуга бесплатная. Что само по себе очень подозрительно.

Бедные, несчастные… Они бросились на эту соблазнительную приманку, будто ночные мотыльки на огонь. Посидели в кружке добрых людей, выплеснули накопившуюся в душе горечь. Ушли домой ни с чем.

Слухами земля полнится. Той же дорогой пришли в московский особнячок и столичные журналисты. Без церемоний, запросто были приняты самим президентом Лиги защитников пациентов Александром Северским. Он был предельно откровенен:

— Дело Брежо не получило адекватной правовой реакции за отсутствием протокольных данных, иначе говоря, формального заключения медицинских работников, прямо или косвенно причастных к данной человеческой трагедии. Да, непосредственные виновники могут сослаться и на роковое стечение обстоятельств. Хотя те же обстоятельства стали возможны благодаря так называемому человеческому фактору. Что само по себе, безусловно, подсудно. Ведь речь идет о небрежности медперсонала… Протокольно зафиксирован факт отслоения плаценты уже в первые часы пребывания роженицы в больничной палате такого высокого уровня медучреждения, как клиника НИИ акушерства и гинекологии. Это же серьезный научный центр — и такой позорный ляп в работе. Следующая небрежность: были упущены три критических дня… После врачи и медсестры имели реальную возможность замести следы своей небрежности, безответственной работы. Чтоб восстановить истину, то есть выявить персональных виновников, требовались, конечно, определенные усилия вышестоящих инстанций в лице государственных структур.

— Выходит, у нас отсутствует реально независимая медэкспертиза! — в один голос воскликнули представители СМИ. — А те, что теперь реально существуют, хитрят, изворачиваются… Ведь многие эпикризы, которые при выписке пациенты клиник получают на руки, написаны расплывчато. Их можно трактовать и так и эдак… На всякий «пожарный случай» медики подстраховываются. Уподобляются дельфийским пифиям…

Не отводя глаза в сторону, господин Северский сказал:

— Даже на объективность судей, прокуратуры сложно рассчитывать. Один следователь в приватной беседе чистосердечно признался: «Мы ведь люди тоже подотчетные, зависимые… Тоже попадаем в больницы, нас врачуют те же медики… Кто знает, в какую кого-то из нас привезут больницу, на какую койку положат…» А ведь случаются ситуации и посложнее.

Как лицо должностное, А. Северский владеет объективной статистикой. Вот печальная цифирь. При родах и в течение первого года жизни за 2005 год в стране погибло более 18 тысяч младенцев. Данные по Москве в статистику почему-то не попали. Это великая государственная тайна — наряду с численностью ядерных боеголовок в Вооруженных силах РФ?

Когда-нибудь на эту тему напропалую будут зубоскалить Петросян, Галкин, Жванецкий и др. На подиум с гитарами выйдут новые Галичи, Высоцкие… Будьте уверены, барды не пощадят чиновников мундиры, как и правила казенного общежития переходного периода. А давайте-ка, братья и сестры, честно признаемся: «переходный период» на Руси длится кабы не с времен Гостомысла…

С отчаянья, от безысходности Игорь Брежо вынес врачу смертный приговор. Для чего нанял первого же подверпувшегося на станции метро «Речной вокзал» киллера. В качестве предоплаты выдал 65 тысяч рублей человеку, который вызвался помочь в устранении профессора медицины. Эту роль, не торгуясь, принял на себя сотрудник РОВД.

Андрей Давыдович то ли почувствовал, что тучи над головой сгущаются, то ли его предупредили об опасности… Однажды Игорю Брежо позвонили: заказ-де выполнен. И потребовали полный расчет за «работу». В установленное время заказчик явился в сквер у метро станции «Новокузнецкая», имея при себе наличку: 8,5 тысячи баксов. При передаче денег из рук в руки он был задержан операми. Оказалось, то была спланированная акция. Несчастный отец превратился в преступника. Мера наказания: девять лет строгого режима.

Профессор медицины Липман сразу ж вышел из укрытия. Одним убийством в Белокаменной стало меньше. Впрочем, радости от этого ни юстиции, ни честным людям не было. По-прежнему неблагополучной оставалась в Москве медицинская среда.

В сентябре того же года город потрясла зверская расправа. Средь бела дня, на людном месте двое подростков на роликах, нагнав прохожего, всадили ему в спину, под лопатку, кинжал. Жертвой бандитского нападения оказался знаменитый пластический хирург Евгений Лапутин. Существует несколько версий этой трагедии. Основная и главная — месть пациента за неудачную операцию на лице. Киллеров ищут до сих пор.

В следующем номере газеты «Округа» вышла заметка из Ульяновска. Цитирую:

«Пенсионерка К., страдающая глаукомой, напала на окулиста местной поликлиники. Будучи в невменяемом состоянии, несколько раз ударила врача по голове тяжелой сумкой. У доктора произошло сотрясение мозга… Причиной психологического срыва пациентки послужило то, что доктор в течение нескольких месяцев не выписывал слабовидящей полагающийся ей по закону льготный рецепт».

В миролюбивой стране воцарилась атмосфера всеобщей агрессии. В подтверждение этого очевидного тезиса та же газета опубликовала мнение психиатра, доктора медицинских наук Михаила Виноградова. Вот фрагмент его комментария:

— Меня потрясла ситуация, в которой оказался профессор Липман. Слава богу, хоть остался жив и невредим. Но вот статистика из другой графы… Каждый год в стране гибнет от рук пациентов (или их близких) до десяти и более моих коллег. Предполагаю, что у Игоря Брежо на фоне личной трагедии возникла затяжная дистрофическая депрессия демонического типа. К сожалению, несчастный отец только что появившегося на свет младенца сразу ж не обратился за помощью к психиатру. Подлили «масла в огонь» чиновники от здравоохранения, а также сотрудники института акушерства и гинекологии. Похоже, последних больше всего беспокоила честь мундира.

В житейском — и служебном — обиходе нам часто не хватает сочувствия и элементарной человеческой чуткости со стороны врачебного персонала. А то и просто доброго слова. Предполагаю: на этом фоне у Брежо и произошел душевный срыв. Немного погодя душа ожесточилась и возникло бредовое состояние: «врач на меня не так поглядел», «не то сделал», «ушел от откровенного разговора»… И вывод обескураженного максималиста: «Виновный должен понести наказание!» Конфликт усугубился еще и тем, что милиция, прокуратура, суд заняли беспринципную позицию. Тут-то у несостоявшегося отца и взыграло сердце ретивое. Разум ослепила страсть. Игорь Брежо поднял руку на врача… Который, на беду, сам оказался на руку не чист.

Концовку журналистского расследования венчала выдержка из досье Лиги защитников пациентов. Оказывается, за год при родах (или в течение двенадцати месяцев жизни) у нас в России погибает более восемнадцати тысяч младенцев. По Москве данных нет. Судя по всему, хвастаться нечем. А вот еще немного цифр федерального уровня. В 2004 году на один миллион четыреста тысяч родовспоможений выявилось 810 тысяч осложнений у новорожденных и 940 тысяч у матерей…

…После прочтения газеты долго лежал я без движения, натянув одеяло до подбородка и устремив взор в потолок. В палате стояла мертвая тишина: ни кашля, ни чиха. Все ждали моей профессиональной реакции на чтиво. Без выпендрежа я выдал то, что лежало на уровне подкорки:

— Будь я на месте Игоря, возможно, поступил бы точно так же. А то и похлеще (Когда очерк был готов к печати, в СМИ промелькнула информация: высшая судебная инстанция в отношении Брежо изменила меру пресечения, ограничившись условным наказанием. Да и то сроком на год.).

— А то и похлеще, — будто эхо раздалось в восьмиместной палате. И никто в гневе не выбежал в коридор.

Первым подал голос с угловой койки наш «гегемон», слесарь-лекальщик шестого разряда с авиастроительного завода «Сухой». У него богатый жизненный опыт, гибкий аналитический ум, обликом похож на библейского пророка Саваофа. Говорит редко, да метко, исключительно по делу, когда уже отмолчаться нельзя.

Поднявшись на локте, Борис Сергеевич произнес:

— Была медицина наша народная, стала антинародная… Однако лично я медперсонал ни в чем не виню.

Сказал — и отвернулся к стене. Но успел искру заронить, придав разговору новый поворот.

Так рассуждают ну разве философы. Реальность же такова: между медиками и пациентами стоит высоченный забор, увенчанный колючей проволокой, через которую идет ток высокого напряжения. Так что СТОРОНЫ вынуждены общаться через лаз или делают подкопы. В качестве посредников выступают родичи, товарищи по работе.

В больницах не терпят умников, имеющих привычку качать права. На всякий случай я прихватил из дому начатую рукопись. Ну и, малость оклемавшись, разложил на своем ложе бумагу, письменные принадлежности. Не успел и абзац закончить, подымаю голову: вижу в двух шагах от койки лечащего врача Инну Аверьяновну, застывшую в позе львицы перед прыжком.

— Кляузу сочиняете, — раздался спокойный голос с оттенком легкой укоризны.

— Да вы что! Повесть пишу.

Зрачки жрицы медицины сузились, как у снайпера.

— Вы к нам лечиться приехали или… Подымите-ка рубашку, послушаю.

Будто заведенный, делаю глубокие вдохи. Поворачиваюсь — подставляю спину. Нутро гудит и клокочет.

Наконец Инна Аверьяновна отстранилась. Повесила на шею фонендоскоп и, ни слова не обронив, повернулась лицом к соседней койке. Никаких не сделала пометок хотя бы на клочке бумаги, — для видимости, для проформы. А ведь, бывало, начиная обход по палатам, врач нес в оберемке кипу папок с историями болезней, чтобы по свежим впечатлениям что-то зафиксировать или уточнить.

Да что там говорить, процесс лечения теперь упрощен до предела. Больничный персонал общается с лежачими формально. Нет душевности, взаимопроникновения. За месяц пребывания в ГКБ-61 в нашу палату ни разу не наведался завотделением пульмонологии или хотя бы его зам. По коридору все куда-то бегут как угорелые, — отводят глаза, не отвечая на приветствия. Такое ощущение, будто все происходит на вокзале. При всем при том много неряшливости в мелочах. При расставании на руки мне выдали выписной эпикриз, перевранный от начала до конца. В нашей поликлинике его не рискнули приобщить к делу, выбросили в корзинку. Участковый врач при этом изрекла: «Фу, какая все же безответственность».

Впрочем, все это в душе всплыло потом.

Как только Инна Аверьяновна покинула палату, я опять развернул на койке письменный «плацдарм». В таких случаях сожители из деликатности оставляли меня одного — ушли на прогулку, разбредались на процедуры. В тот же день будто сговорились, никто со своих мест не тронулся: кто-то с головой в прессу углубился, кто-то просто лежал на спине, вперив зенки в потолок, бессвязно размышляя о вечном, суетном и о всякой всячине.

С противоположного ряда коек, будто с другого берега реки, донесся голос:

— Все-таки следовало б о докторах хотя бы малую заметочку в «Московском комсомольце» тиснуть.

Наконец-то голос подал новичок Сергей. С однопалатниками он не контачил, держался индифферентно, много курил. Бегал куда-то в подсобку. Причем компанию ему составлял весьма импозантный господин из персональной палаты. Наверняка их связывали какие-то дела-делишки. В свободное от перекуров время наш молчаливый собрат погружался в пучину детектива, этой замусоленной рванью заполнен был рюкзак.

Внутренняя разведка донесла: Сергей-то был не лыком шит, промышлял в рекламном бизнесе. Потому имел реальную возможность занять койку (или же всю палату) в более достойной клинике, однако по недоразумению угодил в занюханную 635-ю.

В тот день и в тот час, возможно, нервишки нашего бизнесмена дали сбой и он за компанию замитинговал: призвал бумагомараку замолвить в прессе словцо от имени и по поручению «обреченных на заклание».

— А мы вам дровишек в костерок подбросим, — выдал реплику бывший советский гегемон.

ВСТАВНАЯ НОВЕЛЛА В ЧЕРНОЙ РАМКЕ

Перед тем как по «скорой» попасть в 61-ю, пол срока провел я в 57-й, да сбежал.

Госпитальная атмосфера напрягает чувства, обостряет внутреннее зрение. С глаз как бы спадает пелена. Палатный пациент может часами вслушиваться в происходящие в нутре своем процессы, периодически впадая в забытье; другие читают все, что попадает под руку; между тем параллельно идет процесс осмысления бытия чуть ли не от рождения. Незримое становится очевидным. Конечно, особ статья — разговорчики, сперва вполголоса, незаметно переходящие в ярые споры, от которых то дух захватывает, то душа немеет. Хорошо еще ежели так, бывает и похлеще.

На призыв Бориса Сергеевича первым откликнулся присоединившийся к нашей компашке молодой человек. Накануне вечером его доставила в больницу своим транспортом (на двух авто) целая свита домочадцев. Сопалатникам новичок пока еще не представился. Похоже, все еще был, так сказать, в домашнем кляре. После полудня начал проявлять интерес к окружающей обстановке.

— Лечить-то когда начнут? — вякнул парень, отрываясь от экрана мобильника.

Николай Егорович, не подымая головы, отреагировал:

— Не гони, друг, лошадей. И до тебя черед дойдет. Скажи-ка для начала, как тебя звать-величать?

— Да Владимир я. И лекарства со мной. Целый пакет.

Тезка мой ловко подмигнул:

— Это ты правильно сделал. Купленными за свои деньги пилюлями поддержишь семейный бюджет министра Зурабова.

Владимир, похоже, не уловил юмора. Положил свой мобил на тумбочку и стал рассказывать, как среди лета подхватил он пневмонию… Эта хвороба у них наследственная, семейная. В прошлом году от нее отец скончался. А недавно и дядю крестного похоронили. За неделю, как свечка, сгорел. Был же здоровяк, таежный охотник.

— И где же эта беда случилась? — приподнял голову палатный комиссар Пахомыч.

Паренек напрягся, почесал затылок:

— В пятьдесят седьмой, на Парковой улице.

Надо ж, какое совпадение. Полгода назад лежал и я в той же клинике. В том же отделении пульмонологии. И сразу ж во всех деталях и подробностях живо представил обстановку и порядки на пятом этаже, где целую неделю манежили меня поначалу в коридоре, затем, как бы в порядке великой льготы, поместили в двухместную палату, где три месяца кряду боролся за жизнь несчастный москвич в окружении неисправной аппаратуры.

Но и мне тоже порядком досталось. В мое нутро влили больше литра дешевых антибиотиков (то бишь самого низшего качества); порвали вены; руки от кистей до плеча почернели, стали похожи на залитые водой головешки. Кстати сказать, сутками раньше те же самые «процедуры» я получил в имеющей мировую известность Боткинской больнице, откуда этапным порядком меня перебазировали на ул. 11-я Парковая.

Я сейчас в затруднении: не знаю, какое в данном контексте слово вставить — «парадокс» или же в строку просится более жесткое имя существительное… Коротко ситуация была такова. Над головой, где стояла моя койка, двумя этажами выше находятся апартаменты научно-исследовательского института пульмонологии. По логике вещей, это же святая святых важнейшей отрасли медицины, определяющей стратегию, тактику и порядок в масштабе страны. А между тем, двумя этажами ниже царит такая рутина — кричать криком хочется.

Вот, пожалуйста, один образчик врачебной безграмотности в сочетании с разгильдяйством. Обычно переступившего порог приемного покоя прежде всего препровождают в рентген-кабинет. Я признался доктору: за неполный год уже трижды подвергался радиационному облучению.

— Многовато, — обронила рентгенолог. И следом добавила: — Может, как-нибудь обойдется.

Не обошлось. Палатная опекунша, выслушав мои объяснения, тихо встала со стула и упорхнула в ординаторскую. Через пять минут у моего ложа возникла заведующая отделением Н. И. Рогачева.

Она была вдвое меня моложе, разговаривала же как с нашкодившим школяром:

— Вы тут свои правила нам не диктуйте. Мы работаем в полном соответствии со стандартами горздрава.

Я был на грани срыва. Однако на дискуссию тоже силы нужны. Как бы сами собой с уст слетели два слова: «Воля ваша». Малость оклемавшись, по длинному лабиринту спусками, подъемами поплелся в третий корпус. Выстоял длиннющую очередь. Протиснулся в служебную каморку. Машинально отдал в протянутую руку историю болезни вместе с приказным квитком.

— Сперва отдышитесь, — сказала женщина в аккуратном и хорошо пригнанном по фигуре белом больничном костюме. Бегло пролистав записи, подняла на меня усталые глаза: — Не отпирайтесь, флюорографию в этом году делали?

Ответил как на духу:

— Не только через флюорографию — через рентген прошел… трижды.

— Да вы Александр Матросов нашего времени.

Врач положила свою легкую руку мне на плечо:

— Потом до первопричины беды доискиваться будет поздно… Раз вы такой герой, идите в аппаратную. Но сперва поставьте вот здесь подпись, что о последствиях вас предупредили.

Признаться, в последний момент рука моя дрогнула. Но себя пересилил, поставил на листе закорючку… Да, слаб человек, еще Достоевский сказал.

Выписался на волю из «перворазрядной» клиники раньше срока, по собственной инициативе. Не потому, что не выдержал госпитальных процедур. Глотать преднизалон, аспирин, кардикет, а также вдыхать через ингалятор по схеме спириву с серетидом — все это я мог проделывать и в домашних условиях. Конечно, лишал себя специфической больничной атмосферы. Это нечто такое, что весьма трудно выразить обычными словами. Это надо видеть, лично пережить.

В клиниках более всего угнетает (и пугает!) не неизбежная собственная операция, а чужая нечаянная смерть.

Переход из реального мира на противоположный берег Леты — великая загадка природы. За человека с момента появления на свет ведут борьбу неотступную силы небесные — темные и светлые. В этой вечной борьбе, при любых обстоятельствах, от имени бога-целителя Эскулапа участвуют его верные подручные — врачи разных профилей и специальностей.

Вера в магическую силу врачебного искусства — извечная, непреходящая. Издавна в народе бытовало крылатое выражение: «Врачи сделали все». Ну а второе: «Наш хирург вырвал Н. уже из рук смерти». Эти ласкающие душу слова в наше время почему-то выпали из обихода. Во всяком случае, до моих ушей они давно не долетают, хотя в последний десяток лет постоянно вращаюсь в медицинских сферах всякого уровня. К сожалению, приходится слышать с разных сторон: «Бедняга наш улетел». Или совсем-совсем скорбное: «М. не выдержала операции».

Это еще куда ни шло. Самое обидное, когда и борьбы-то никакой за жизнь не было. Часто врачи сдают своих пациентов «без боя». Домочадцы уже из морга получают на руки расчлененное на куски тело дорогого человека. Нужны конкретные факты? Отвечаю словами поэта: «Их есть у меня».

Двенадцать суток пребывал я на излечении в ГКБ-57. За этот срок из мужского крыла пульмонологического отделения в морг отволокли троих.

…Василий Иванович отходил, что называется, у меня на глазах. Мое ложе находилось под раскидистой китайской розой, наискосок от медицинского поста. А за углом, впритык к стене, стояла незаправленная койка. На ней, покачиваясь взад-вперед, сиднем сидел крупного телосложения мужчина, непрестанно стонущий в полный голос. На бедолагу никто не обращал внимания, медперсонал обходил стороной как прокаженного. На прикроватной тумбочке горой громоздились тарелки с нетронутой едой. Отверженный пил только воду из горла двухлитровой бутыли.

Многие больные, оказавшись в больнице, через какое-то время морально опускаются, вернее, опрощаются, впадают в «мовизм». (Не отсюда ли произошло французское словцо «моветон»?)

По возвращении от рентгенолога, малость оклемавшись, я подошел к соседу и спросил: что ему надо? Не могу ли быть чем-то полезен?

Был ответ: «Уже ничем… Я умираю».

В центре холла за журнальным столиком сидела компания картежников. У них был перерыв или, может, не хватало четвертого. Один из игроков изобразил на лице характерную мину в сопровождении жеста: дескать, товарищ просто не в себе.

Хорошо помню: это было с четверга на пятницу. Сосед за углом беспрерывно стонал «в голос» всю ночь. Периодически слышалась какая-то возня, стуки, шорохи, прерываемые надрывным кашлем.

На рассвете все стихло. В коридоре зажгли верхний свет. Туда-сюда бегал медперсонал. Настало время пересменки.

Во мне опять взыграло профессиональное любопытство. Сосед был в прежней позе: сидел поперек своего ложа; босые ноги на паркете, рядом с разбитой тарелкой. Тут же стояла «утка», заполненная до края кровавой мочой; возле кровати большая лужа… Облик тоже был непрезентабельный: лысый череп «сидия» прикрывал носовой платок, как это часто делают любители острых ощущений перед подачей в раскаленную каменку эликсира из семи и более трав.

Тягостная картина рождала противоречивые мысли. Можно было подумать, у больного крыша поехала или же все ЭТО вытворялось со зла, в отместку за равнодушие больничного персонала к беспризорному пациенту… Так что злюку беспалатного все-все в отделении давно раскусили, один лишь я, неискушенный свежачок, очевидные фокусы-покусы принимал за чистую монету. Впрочем, едва лишь подумал я об этом, сам себе стал противен.

После назначенных процедур впал я в забытье, через какое-то время был разбужен переворачивающими душу причитаниями, всхлипываниями. На сей раз в холле не было ни души. Оказалось, я не один. Из-за барьера кафедры для медперсонала выглядывала белокурая головка, увенчанная накрахмаленным чепцом. Я думал, постовая делом занимается, она же с упоением чистила свои ноготки. Доносился только беспрерывный — с надрывами сиплый кашель. Босиком бросился я за угол, и мне буквально на руки упал, будто поваленный вихрем, застоявшийся ржаной сноп. Я завопил вне себя благим матом.

— Да помогите же кто-нибудь!

Тут и мне самому стало плохо. Собрав волю в кулак, держал я еще теплое тело покойника в своих объятиях до тех пор, пока не подоспели люди в белых халатах.

Заплетающимися ногами поплелся в свой закут, под куст китайской розы. И уже не помню, как рухнул на подушку. Кто-то дал знать обо мне дежурившей Баймаксановой, моему лечащему врачу… Приволокли капельницу, одновременно кто-то делал инъекции. К вечеру стал я мало-мальски соображать. И впервые в жизни потребовал под себя стеклянную «утку».

В субботу дежурная санитарка молча собрала с кровати соседа остывшую за ночь постель. Заодно унесла куда-то и вещички. Наблюдавший за ее действиями другой коридорный больной без слов прокомментировал сюжет: сложил свои руки на груди крест-накрест и скорбно голову склонил.

За весь срок моего пребывания в отделении случилось три летальных исхода. В результате меня перевели в 537-ю палату, на ложе накануне окочурившегося… Не то чтоб было неприятно, но лучше, конечно, об этом не знать.

Больничная публика весьма-весьма чувствительна, мнительна, суеверна. И с этим нельзя не считаться. Есть примета: после предыдущего покойника койка непременно должна «отдыхать» по меньшей мере 72 часа, разумеется, после соответствующей санобработки. Оказывается, сие суеверие имеет под собой медицинскую подоплеку. Да и врачи в глубине души сами мал-мал суеверны, как, впрочем, и представители разных творческих профессий. Теперь не хочется вдаваться в подробности. Из головы по сей день не выходят образ и личность усопшего соседа. Хотелось непременно узнать, кто он, что собой представлял, чем в жизни занимался перед тем, как попасть сюда. В сущности, это чисто журналистское занудство или, если хотите, страсть.

Попытался кое-что разведать у персонала отделения. Никто и ничего не мог сказать вразумительное. Затруднялись назвать даже фамилию горемыки. В понедельник направил свои стопы к кабинету заведующей: Наталье Исаковне Рогачевой. Заодно хотелось по душам поговорить с метрессой. Она не пожелала вступать в контакт. Вот буквально ее слова:

— Оставьте, больной, меня в покое. А сами идите на свое место.

Иду на «свое место» и издали вижу такую сцену. Возле злосчастной койки, уткнувшись лицом в незастеленный, в желтых разводах матрац, колодой лежала явившаяся с улицы женщина. Готовая натура для монумента: «Горе и скорбь».

В раздумье несколько раз прошел мимо: может, какая-то помощь нужна. Наконец женщина приподняла голову. Откинула с раскрасневшегося лица мокрые от слез и пота волосы. Я принес стакан воды. Приняла обеими руками, безотрывно выпила до дна.

— Это был ваш отец?

Последовал едва заметный кивок.

Не терпелось все-таки узнать хотя бы в общих чертах, кем в жизни был усопший. Почему-то казалось, что это был незаурядный человек. Между прочим, к репортерскому любопытству прибавилось и сострадание. Хотелось хоть как-нибудь отвлечь от тяжких дум и успокоить объятую горем женскую душу.

Вот что выявилось… Его звали Василий Иванович. В юности начитавшись Грина, грезил морем. После Нахимовского училища служил на торпедном катере. Прошел все ступеньки: от матроса первой статьи до командира. Балтику знал, как свою ладонь. Воевать не пришлось, однако принимал непосредственное участие в стратегическом рейсе на Кубу, сопровождал транспортные суда и ракетоносцы. Благодаря Богу до огня дело не дошло, хотя самообладание тоже стоит нервов. Василий Иванович удостоен был высоких правительственных наград. К тому ж золотой кортик в придачу. Этот символ безупречной службы моряка всегда висел на стене, в изголовье ложа. Уезжая теперь в клинику, он приложился губами к вороненой стали. Да, воистину морская душа!

Нина Васильевна была далеко от Москвы, когда отцу стало плохо. Однако увезли больного в клинику не по первому звонку: у бригады «скорой» было подозрение, будто шум поднял симулянт… Остальное я видел уже своими глазами.

НА КРУГИ СВОЯ

Скорбное, лично пережитое три месяца спустя поведал я своим новым товарищам по общежитию. В палате возникла затяжная драматическая пауза, которую по ходу действа не рискнул, не посмел бы скомкать даже сильно продвинутый режиссер из плеяды новых авангардистов. Кажется, в шестьсот тридцать пятую палату ненароком залетел ангел молчания. В то же время каждый думал о своем.

Неугомонный гегемон достал из выдвижного ящика румяное яблоко. Изящным кинжальчиком аккуратно разрезал на доли, ромашкой разложил на пластиковой тарелке. Пустил по кругу со словами:

— Не погребуйте. Фрукт экологически чистый. Дочка вчера с дачи привезла.

Угощение быстро разобрали, но отложили в сторону, до более подходящего момента.

— Я вам со своей стороны доложу, — подал голос молчун-коммерсант, — жизнь человеческая теперь ценится не дороже собачьей. А то и дешевле. Может, слышали в Москве экстренным порядком возводят псиные санатории, в то же время у мэрии нет даже наметок насчет строительства элементарных бараков презрения для загибающегося старичья, для сошедших с круга бомжей. Ведь все они наши ж люди-человеки. Ведь именно благодаря им великий Союз некогда так славно возвысился, теперь же, нашими стараниями, так низко пал.

Приподнял голову над подушкой наш палатный дедушка-философ, по непривычной фамилии Беленький.

— Ах, нехорошо все это. Ей-богу, нехорошо.

Дедуля жил скрытой внутренней жизнью. При этом имел одну-единственную, неодолимую страстишку: запоем читал и перечитывал роман Николая Носова «Приключения Незнайки».

Надо полагать, таким образом анахорет двадцать первого уже века ограждал себя от мирских страстей и соблазнов, которые, по его признанию, превращают изначально хороших людей в неисправимых поганцев. Процесс, по его словам, необратим: прямиком ведет в геенну. Ни Библия, ни Уголовный кодекс никому еще ее помогли. Частично смягчает грешника монашество, исчисляемое беспрерывным стажем как минимум в 10 тысяч 234 суток. Дедуля не оставил (по завещанию) своим кровным никакой недвижимости, ни гроша накоплений. Он уже присмотрел «местечко» в Пафнутьевской обители, под Боровском. Потому в палату к нему никто не наведывался. Изредка Беленький уходил пешочком по личным надобностям в Нескучный сад. Кружил по аллеям часа три-четыре. Приносил в клинику лишь флаконец святой водицы, принимал то питие вместе с лекарствами. Очень боялся инфекции. Вот и теперь двумя пальцами осторожно взял осьмушку пахучего плода с тарелки. Молвил как бы для самого себя:

— Аккурат вчера Спас был. Теперь можно и яблочком разговеться, — и со смаком вонзил крепкие зубы в сочную мякоть. Тем самым как бы подал команду и всем остальным.

Опять в палате тишина воцарилась: по случаю прихода врача необходимо внутренне приготовиться, собраться с мыслями, озвучить какие-то свои наболевшие вопросы. Таким образом что-то и для самого себя прояснить, уточнить, хоть на полшага глянуть вперед. Вдруг вся братва, будто по команде, вскинули головы и глянули в сторону средней койки, которую вчера занял новоявленный Владимир. Он на всю «катушку» включил свой транзистор… Диктор самозабвенно и пафосно рассказывал о событии вчерашнего дня: о посещении президентом страны объекта здравоохранения в подмосковном Клину. К великой радости первого лица государства, все показалось здесь ему значительным, интересным, весьма-весьма современным, и все вместе свидетельствовало о неоспоримых возможностях успешного развития запущенной отрасли нашей жизни, которая к 2020 году должна преобразоваться… Как бы случайно рядом со взволнованным корреспондентом радио оказался известный член Президентского совета, популярный детский врач Леонид Рошаль. В свою очередь он весьма уверенно и свободно прокомментировал прогноз Дмитрия Анатольевича и попутно раскритиковал нынешнюю систему медицинского страхования, которая отнюдь не служит первоочередным задачам сохранения здоровья нации, а разбазаривает госбюджет руками финансовых тузов, прикрывших свои рыла личинами добродеев. На самом же деле это матерые хищники.

Под этой яростной филиппикой, пожалуй, мог бы поставить свою подпись великий сатирик Салтыков-Щедрин. Да и Рошаль, пожалуй, озвучил бы тот презренный список, кабы не теперешний сан. Однако еще не вечер! Тем более что есть преступления, которые, в полном соответствии с римским правом, официально не имеют срока давности. В случае же необходимости… Поименно вспомним тех, кто довел отрасль до ручки. Народ наш зело памятлив, хотя и терпелив.

Да кстати сказать, и первичный документ, отпечатанный в Госзнаке, — медицинский полис — с момента своего появления и по сей день не гарантирует ведь обладателю качества медицинского обслуживания. Полис — филькина грамота. Один его вид возбуждает в обществе взаимную неприязнь, агрессию, неуважительное отношение к тем, кто его породил. Вместе с тем этот презренный листок усиливает агрессивное отношение к вип-вип-персонам, кои имеют при себе полис иной раскраски и увенчанный особыми печатями… До чего же нам уже обрыдло это узаконенное имущественное неравенство. В то время как просвещенная Европа открыто, не таясь, Маркса-Ленина читает. А вот и сногсшибательный нонсенс: Соединенные Штаты Америки готовы на несколько румбов повернуть руль государственной махины в сторону социализма. Ну и чудеса! Физиономии обоих Бушей гримаса ужаса скривила. На том свете Трумэн с Даллесом в гробу перевернулись. В то же время лежащий от них поодаль Рузвельт, пожалуй, лишь почесал затылок. Мой старый друг, пастух Валентин Васильевич Рак, при обескураживающих обстоятельствах обычно говаривал: «Ну и дела! Мышка кошку родила!».

Признаюсь как на духу: нынешние политические ветра, дующие с Запада, образно говоря, дуют и в мои паруса. В душе моей оттого и взяли верх добрые чувства к стране, во многом напоминающей наш Советский Союз в лучших своих проявлениях. Возможно, что новые веяния в жизни США происходят не без влияния наших соотечественников, которые во время странной перестройки вдруг валом повалили за Атлантику и как-то повлияли на тамошние умонастроения. Тем более что нынче наш далекий сосед нуждается в «перестройке», но уже с обратным математическим знаком. Можно сказать, новый РЕНЕССАНС. Что в истории однопланетян уже не раз случалось. Разумеется, по божьей воле.

Не без подсказки Леонида Рошаля наша компания из окоченевших закоулков памяти стала друг перед другом вытряхивать некогда пережитые собственные истории болезней, — наряду с тем разные эпизоды из чужого опыта. На удивление, самыми активными оказались молчуны. Будто бы всех прорвало.

Михайлин, который с полчаса или более того безотрывно глядел из открытого окна на улицу, задумчиво изрек:

— Медицина теперь сама смертельно больна… Причем страдает глубоким психическим расстройством.

Первым откликнулся наш неугомонный Конев:

— Ты, Платоныч, как всегда, мудреное загнул. Без поллитры и не разберешь.

Спорщик, глядя почему-то в потолок, обронил:

— Пить, друг, надо меньше.

Другой, может, и обиделся бы. Конев же провел рукавом по губам, как это принято в дружеских компаниях, без закуси. Затем сделал глубокий вздох и… Повел речь издалека.

— После трехлетнего перерыва поехал я к сыну в город Ростов, что на Дону. Не за таранью и не шамаей лакомиться. Невестка моя — большой начальник в системе тамошнего здравоохранения. А у меня глаукома выявилась в левом глазу. Сперва обратился, конечно, в поликлинику. Крутили меня, вертели вокруг лазера и дали направление в НИИ глазных болезней. Подумал про себя: это ж какой чести я удостоен! После осмотра доктор сказал: «Дело поправимо. Работа будет стоить 17 870 рублей, чистыми». У меня аж селезенка екнула: ведь целых «четыре моих месячных пенсии. Оказалось, то еще не все. Предстояло также оплатить пребывание в палате: за трое суток по тысяче или около того.

— Зло взяло: будто за полис и скидок нет! Доктор сделал козью рожу: «Это, уважаемый, вам пропуск на тот свет». Я подумал: доктор-то хват настоящий, по-теперешнему, значит, бизнесмен. Пациенты для него — серые овечки, стричь их можно догола… Короче, противно мне все стало, и я все оставил как есть. А вскорости и поездка в Ростов состоялась. Думал на провинциальном уровне решить свои проблемы — тем более при родственной-то поддержке.

Из коридора донеслось привычное громыханье, скрежет. Это подсобница из пищеблока развозила по палатам на тачанке полдник. На сей раз был жиденький светло-розовый кисель. Ритуально, строго по очереди заполняли свои чашки-склянки. Кто-то сразу ж, не церемонясь, до дна пойло осушил; другой слегка пригубил и спрятал в тумбочку «на потом». Смаковать-то больничный харч не принято, он делается по единому рецепту не вкуса ради, исключительно для укрепления здоровья нашего брата и сестры. Опять же обитателям многокоечных палат требуется психологическая разгрузка.

На сей раз была она скомкана. Не терпелось узнать продолжение «истории болезни» нашего товарища по несчастью.

— Как иногороднему, наверно, дали от ворот поворот, — встрял в чужой разговор компаньон, куряка Сергей.

— Что ты! Крохоборы, похлеще наших, — взвился Конев.

Поначалу-то все шло чин-чинарем. Столичного пациента поместили в одноместной палате. Без лишних церемоний был определен конкретный день операции… Возникла волокита из-за анализов, кто-то разбил пробирки с кровью, которую взяли из вены с превеликим трудом; и еще была какая-то накладка. Беда за бедой! Прогуливаясь после ужина по коридору, Пахомыч присел на диван подле дверей ординаторской и оказался невольным свидетелем душевного разговора двух медсестер. Речь шла о его персоне — ни больше ни меньше!

Оказалось, что в клинике из-за Конева возникли страсти-мордасти. Без стеснения, открыто две сестрицы судачили о том, кем и сколько было взято с «приезжего хмыря». И оказалось: полный ноль!

— Почему же мы должны возле него за бесплатно корячиться? — молвила молоденькая.

— Больно важная птица прилетела к нам из столицы, — подлила масла в огонь товарка. — Будто бы его свояченица в нашем Минздраве — шишка превеликая.

— А деверь мой в администрации президента служит… Так значит в московском ГУМе обязаны мне дарма деликатесы отпускать. Или как?

Заводила прикусила язычок. Хотя товарка сильно преувеличила свои «связи». На самом-то деле деверь «служил» в должности сантехника в одном из зданий на Славянской площади. Но то уже была неуловимая деталь. А поди-ка проверь! Да и к чему? Не в народный же контроль бежать… Да его и след простыл. Теперь в том здании размещается одно из подразделений все той же президентской администрации. Словом, замкнутый круг.

Пребывание в провинциальной клинике раздражало старого служаку на каждом шагу. Его подкалывали, намекая, что он в положении нахлебника… Само собой! Вкралось в душу сомнение в благополучном исходе раз за разом откладываемой операции. Накануне оной «блатной пациент» на радость персонала покинул больничный покой. И через пару дней был в Москве. Не откладывая дела в долгий ящик, явился с повинной к лечащему доктору.

Они поняли друг друга с полуслова. Операцию по замене хрусталика Ивану Платоновичу сделали вне очереди, на основании прежних результатов анализов. Лишние хлопоты вокруг своей персоны, конечно, пришлось без лишних разговоров компенсировать из собственного кошелька. Понятно, влез к большие долги. Теперь те же манипуляции предстоит провести и в другом глазу. Уже и срок подошел. Да с ног свалила коварная пневмония.

— Эх, дела наши грешные, — подал голос со своего угла наш моленник. Через паузу те ж слова повторил в ином порядке: — Грешные наши дела.

У пришельца из спецблока новелла Конева вызвала иную ассоциацию. Сперва отразилась на лице; через мгновение он не убоялся высказать думу вслух.

— Веду я собственные расчеты. И вот, господа-товарищи, согласно правилам Малинина-Буренина, расклад, доложу вам, таков… Чтоб навести в России государственный порядок, народу придется проделать титаническую работу. Для чего потребуется уже не один, а два Ленина, возможно, три Сталина. Ну и по меньшей мере аж пять Путиных… Просчитано на высокоточном компьютере.

У нашей братвы от шока челюсти отвисли. Поголовно сидели, разявив рты.

— Ну, я пошел, — спокойно изрек безымянный куряка. Хотя, по чести говоря, его сюда никто и не звал.

Впрочем, от больничного контингента и не такое можно услышать. Не зря Бог вложил в уста госпитальной санитарки (ГКБ-31) сакраментальное: «На больных не обижаются!». Только теперь до меня дошел глубинный смысл тех слов.

Как правило, часто на почве киселя в больничных палатах возникают политичные разговорчики. Врачи говорят: это, дескать, вредит здоровью, выматывает внутреннюю энергию. Однако у психиатров на сей счет свое мнение: человеку периодически необходимо вы-го-ва-риваться! То бишь высвобождать свое сознание от внутреннего спама-хлама, дабы в извилинах не заводилась разная плесень, червоточина. Не случайно же теперь психбольницы сверх всяких норм перегружены душевнобольными. О многом говорит и статистика: в быту год от года растет процент суицида. В крупных городах, особенно в столице, разные люди чаще всего «выпадают» наружу из окон. Между тем власть говорунов-то чаще других преследует… Митинги, мирные акции протеста оппозиции ограничиваются сплошь и рядом не только числом участников, а и местом проведения. На злачных площадях и исторических перекрестках выступают большей частью выкормыши властных структур («Молодая гвардия», «Наши»), а также коверные под предводительством своего дядьки Владимира Вольфовича. А ведь было-было времечко, когда Тверская превращалась в огненный поток, берущий начало от Белорусского вокзала и стремящийся на Лубянку, к пустырю, где некогда стоял «железный Феликс». Был и другой привычный маршрут: от Октябрьской площади к площади Революции, к подножью памятника Марксу.

Протестные манифестации раздражают и пугают власть. Новые идеологи разработали — под заказ — хитроумную систему, получившую название «управляемая демократия». По сути чистый сатанизм. В ее основе — благая идея гражданского спокойствия, то есть намерение — примирить классы, на практике осуществить мистическую идиллию, когда в тенечке, под кустиком лежит забавная парочка: волк-живодер и серенький зайка. По обстоятельствам этот дуэт можно очеловечить. Представьте себе: по Арбату, обняв за плечи друг друга, идут известный олигарх и безымянный бомж с побитой в драке рожей. Они подходят к «Праге», и швейцар в ливрее, украшенной от ворота до полы дорогими позументами, угодливо распахивает перед ними зеркальные двери.

Между тем действительность преотвратна и жестока. «Больше трех не собираться!» — такое теперь уличное правило из тайных параграфов царской охранки. Это снова обрело актуальность не только в скрижалях МВД (для внутреннего пользования), но повседневно, активно внедряется в жизнь.

В 2007 году, ненароком выйдя в сторону Триумфальной площади, я был повален наземь и жестоко избит омоновцами, потому что у подножия памятника Владимиру Владимировичу Маяковскому по недоразумению в кучке граждан оказался четвертым.

Факт налицо: инакомыслящих снова загоняют на кухни. Хотя, с точки зрения здравомыслия, для любой власти лучше, ежели люди перед глазами, на виду. В замкнутом пространстве, по законам химии, многократно возрастает сила взрывоопасных смесей. Пускай уж оппозиция «выпускает пар» не тайком, а открыто, под неусыпным наблюдением ОМОНа. Это отнюдь не хитрость и не публицистическая метафора, — факт медицинский. Практикой проверено. В переполненных больничных палатах, но с дружественно настроенным контингентом выздоровление пациентов идет активней даже при сокращении норм лекарственных средств.

Нечаянно выплеснулось вдруг на страницу такое вот отнюдь не лирическое отступление от магистральной темы. По слухам, такой прием был в ходу среди пишущей братии в шестидесятых-семидесятых годах. Это называлось так: высказать серьезное как бы в порядке бреда… Что порой случалось и невпопад. Однако искушение пишущего подчас бывает столь сильным, что противостоять ну никак нельзя. И тогда, кажется, был тот самый случай.

БОЛЬНИЧНЫЙ ДЕКАМЕРОН

Часто к нам наведывался лысый бородач. Никто не знал его имени, однако признавали за своего. Специально для него кто-то поставил возле вешалки обшарпанный стул. Незваный гость сиживал на нем часами, как правило молча или же — по обстановке — деликатно в кулак покашливая. Таким образом выказывал вроде б как личное отношение к обсуждаемым вопросам, особенно к репликам, анекдотам. Кстати сказать, некогда на русской сцене существовало ходячее амплуа: молчаливый резонер. Оный изредка ненавязчиво — по ходу действа — бросал в публику прописные истины. Порой в том действительно была нужда, дабы сидящие в зале (и особливо в дорогих ложах) не дремали. Ну и, разумеется, все-все понимали, что оно и к чему.

В тот день молчун вдруг заговорил… Будто на ответственном собрании. Даже встал со стула.

— А вот в Соликамске имел место аналогичный случай. Был человек — и не стало человека. Протоколы же так оформили, якобы несчастный хиляк от рождения, к тому ж подхвативший неизлечимую инфекцию. Ну и, соответственно, медицина оказалась бессильна.

Вся палата встала на уши. Поднялся даже лежачий Сергеич: сел поперек койки, свесил ноги на пол.

В Соликамске возле ДК произошла уличная драчка. Больше всех пострадал 27-летний монтажник-высотник Сергей Т., ростом 182 сантиметра, косая сажень в плечах.

Спортсмен, рапирист-перворазрядник. Можно сказать, Сирано де Бержерак двадцать первого века. Бросился защищать от хулиганов проходящую мимо клуба незнакомую девушку. За что и был примерно наказан: получил ножевое ранение в область сердца и несколько ударов монтировкой по голове.

В тот вечер, после девяти, пострадавшего по «скорой» доставили в больницу № 2. И только через полсуток врач приемного отделения зарегистрировал следующее: пациент в сознании, состояние удовлетворительное. После первого анализа обнаружились явные признаки внутреннего кровоизлияния. На операционный стол бедняга попал лишь в 18.05. По ходу дела выяснилось: на складе нет донорской крови нужной группы. Послали нарочного в Березняки. Да пока волынили, «рыцарь» улетел на небо.

Тяжелый, преступный случай. Местные же медики представили происшествие как роковое стечение не связанных меж собою обстоятельств. Соответственно протокольно оформили. Значит и виновных нет… Приняли версию врачей и страховщики, юристы отводили глаза. Придуривались судебные чиновники — отказывали мечущейся матери покойника в возбуждении судебного производства. Казенная логика такова: «Сын ваш уже не воскреснет, медикам же испортите настроение и карьеру».

Так нынче рассуждают многие должностные лица, а также определенного склада обыватели, пока самих не клюнет петух жареный в причинное место. Вот тогда уж они подымают хай, вопят: «Не было и нет справедливости!» Сломя голову бегут аж в Страсбургский суд. Иные — хотя и с запозданием — добиваются… компенсации в иностранной валюте.

Такова теперешняя действительность: смесь хорошо организованной путаницы в сочетании со столь же хорошо организованной преступностью. Страдает же народ — он за все и расплачивается.

Учитель истории города Соликамска решила провести собственное — гражданское! — расследование обстоятельств гибели рыцаря чести из уральского райцентра. Окольными путями удалось добраться до первичных документов. Подтвердились худшие предположения… Карта стационарного больного противоречила формулировкам посмертного диагноза. При этом время и числа оказались разные. Выводы экспертной комиссии, представленные в суд, вызывали сомнения в достоверности. Имели место и другие несоответствия. Чувствовалось, на узкой дорожке стеной стояли единомышленники: в лице судебного гистолога, патологоанатома и эксперта страховой компании. Объединял этих господ коммерческий интерес… В итоге суд принял решение в пользу больничного персонала «на основании отсутствия причинно-следственной связи». Посмертно Сергею Т. приписали инфекционное заболевание на фоне несвертываемости крови.

Спорить с врачами — дело неблагодарное, опасное. Не ровен час сам окажешься на больничной койке. Да и честный ходатай (чаще, конечно, журналист!) может оказаться в безвыходном положении, тогда уж пиши пропало. В мире Гиппократа действует неписаная заповедь: «На каждом шагу благодари да кланяйся!».

Об этом и написала старая учительница Ольга Сухова мужественные заметки, адресовав их не местному прокурору, а убитой горем матери, потерявшей на старости лет надежу-сына. Местная газета не побоялась — предала материал гласности, отведя целую полосу.

Наш сиделец, припадая на правую ногу, смотался в свою палату, через минуту возвратился на насиженное место. Газету — мятую-перемятую — пустил по кругу. Кроме статьи «Утри слезы, мать» в полосе оказался заверстан фотоснимок плачущей женщины.

Мы проштудировали статью от корки до корки. Ситуация в Соликамской клинике была, что называется, разобрана по косточкам. При этом чувствовалось, что писал дока. Автор, как историк, сопоставил обстоятельства в ретроспективе — нынешнего и недавно прошедшего времени… Я не поленился — пристроился на углу стола и переписал из большой статьи первый абзац в свой блокнот.

«В свете происшедшего вспомнился мне наш город Николаев советской еще поры…

Был ослепительно-яркий солнечный денек. Пляж, усеянный бронзовыми телами беспечно отдыхающих. Музыка. Смех. Легкий бриз, шум набегающих волн… Внезапно все стихло. По радиотрансляции раздался тревожный голос диктора: «Внимание всем! Час назад на крутом спуске Привозной улицы с рельс сошел трамвай. Есть пострадавшие. Срочно требуется донорская кровь. Много крови, товарищи! Желающих сдать свою кровь у входа на пляж ожидает автобус». Вмиг опустел берег. В то же время возникла очередь на полтора квартала у подъезда горстанции переливания крови».

В голове автора возник принципиальный вопрос: почему же теперь в Соликамске никто не обратился за помощью к гражданам. Тем более что здесь проживает более 260 только почетных доноров… По сути, вопрос был риторический. На него ответили мои сопалатники:

— Медицина теперь напрочь скурвилась, — глядя почему-то в пол, изрек предприниматель Сергей. Тяжело поднялся со своего ложа и с незажженной сигаретой в зубах ринулся в коридор.

Следом, будто по мановению руки невидимого режиссера, митингово прозвучали рубленые фразы:

— Медицина теперь сверху донизу продажная.

— Держится на трех китах. Зовутся они «халява», «взятка» и «наглая ложь».

В проеме дверей, будто по вызову, обозначилась фигура санитарочки:

— А чего это мальчишки сегодня расшалились?

— С киселя, с киселя. Оказался очень крепкий. В голову ударил.

— Доктора вызвать, что ли.

— Пока терпимо.

Тут и «гегемон» подал свой голос:

— Эх, жаль паренька из Соликамска. Ведь не за понюшку сгинул. А матери-то каково!

— Такие теперь в нашей медицине кадры, — заметил с порога рассудительный Сергей. — Я немного в курсе ситуации… Спецы, знавшие себе цену, в смутные времена в Израиль, в Штаты эмигрировали. Там нашли вторую родину, но уже не с большой буквы… Живут припеваючи. А их места на территории бывшего Союза заняли временщики, полупрофессионалы, горемыки разные, чтобы переждать неудачную полосу жизни. Так что не они для медицины, а медицина для них. Понятно, есть приятные исключения, есть даже фанаты… Но не они делают погоду в ведомстве Гиппократа.

Сказал так сказал! Жириновский нашему Сергею в подметки не годится. Оказалось, что это не вся еще правда.

От кого от кого, а от нашего богомольца этакой прыти никто не ожидал. Дедушка Беленький не только поднялся с койки и встал на резвы ножки. Держась за спинки чужих кроватей, вышел в центр палаты и, опершись рукой о спинку стула, заявил:

— Слушайте… Лучшие доктора теперь базируются не в столицах, как было прежде, а в глубинке, в провинции. Там ведь нормальному человеку прожить легче и проще. Но главное — нет этой… испепеляющей душу суеты. И нет бешеной гонки за презренными дензнаками с ликом сатаны.

Вся палата замерла и затаила дыхание. Приготовились выслушать нравоучительный акафист на тему житейского моралите. К сожалению, речь философа, как всегда, была краткой. Уже на возвратном пути к казенному ложу вполоборота к слушателям выдал он такую информацию:

— Малоденежные, но практичные люди теперь ездят лечиться к нормальным докторам. К счастью, они еще гнездятся по окраинам великого нашего отечества.

Беленький благополучно дошел до своего места. Поправил одеяло, взбил подушку. Наконец, принял горизонтальное положение. Устремил погасший взор в потолок.

— Спасибо, дедушка за… просвещение, — изрек я не без чувства благодарности.

Слова эти готовы были сорваться с уст остальных моих товарищей.

В оставшееся до обеда время — кто вслух, кто про себя — осмысляли мы практическую информацию. Кое-кто даже из моего окружения который год уже ездит «в места не столь отдаленные» за практической врачебной помощью. Уже сформировались узкоспециализированные регионы. Так, Калуга вкупе с Обнинском славятся лучевой диагностикой и лечением онкологических больных. Далее в сторону востока: Пермь…

Тут собственная научная школа проктологов, которые ни в чем не уступают своим немецким коллегам, по иным же статьям превосходят. В лечении костных болезней, в частности суставов, идут в ногу со временем ученые и клиницисты Твери. А тут вдруг узнаю: давнишний мой коллега и приятель Николай Стефанович Игрунов, по личному признанию, доверяет свой организм только белгородским клиницистам. И уже лет пять наведывается исключительно только к ним, хотя это и накладно.

Невольно подумалось: а как же Конев. Почему сорвалась его поездка в славный город Ростов. Тут, пожалуй, подходит аксиома: нет правил без исключения.

В сей момент раздался долгожданный крик нашей кормилицы Анны Владимировны, призывающий всех ходячих на трапезу.

В буфет ходим обычно всем гамузом. У окна стоят два спаренных стола, за ними и «заседаем». Вся, у кого какая имеется закусь, выкладывается на общую тарелку, каждый берет то, что по диете подходит. Для всех, к счастью, она единственная — десятая. К сожалению, в наших пирах не принимал участия общепризнанный палатный философ Беленький. По распоряжению врача снедь из кухни доставляла ему нянечка «прямо в постель!», будто заправдашнему аристократу кофе после великого ночного загула… Все это не более чем внутрипалатный юмор.

Мы и в буфете подчас подшучивали друг над другом. Кто-то из великих изрек: «Юмор, самоирония — самое надежное лекарство, к тому ж бесплатное». В тот раз кто-то, кажется, из старожилов перед десертом изрек:

— А и правда, почему бы Н. Ф. не тиснуть в «МК» заметочку о больничных нравах. Глядишь, начальство и зачухается.

В миг разгорелся спор: отчего именно в «МК». Есть же не молодежные, а более солидные издания. Конев, например, назвал «Новую газету». И мотивировал так:

— Ну как же, как же… Ее держит бывший президент СССР Михаил Сергеич Горбачев. Неспроста… Он себе на уме. Когда-то про него госпожа Тэтчер сказала: «У этого парня, дескать, губа не дура».

Идейка насчет «Новой газеты» всем пришлась по душе. Дружно встали из-за стола. По пути в палату наш комиссар Пахомыч крепко-крепко сжал мой локоть, а на ухо сказал:

— Только чур не вилять. Пиши все как есть. А если надо, собственные визы в бумаги поставим.

— Да ладно, я не из трусливых… Всю ответственность персонально беру на себя.

ДОСТАЛИ!

I

— Смотрите сюда: ткань сильно воспалена… Идет активный процесс.

Реплика, изреченная по ходу сложной операции

Пожалуй, своя же братва упрекнет меня втихомолку, а то и громогласно в гордости, фанаберии… Негоже, дескать, рядовому пациенту шуметь да пальцем указывать на своих докторов: якобы делают они что-то не так, как бы нам хотелось… Ведь тем самым отвлекаем своих благодетелей от дела, мешаем работать, порой и обижаем. А сердце и врачебное ранимо. Врачи — такие же люди, опять же не все в их власти! Так что пожалеем слуг и подручных Гиппократа — заодно уж простим им человеческие слабости. А главное — смиримся перед невзгодами и суровыми госпитальными обстоятельствами. Сказано ведь: «Бог терпел и нам велел».

Напомню казенный постулат: всем без исключения пользователям услуг поликлиник, больниц, диспансеров, диагностических центров и т. д. — страховые компании безоговорочно гарантируют рациональный комплекс лечебно-диагностических мероприятий. Как бы продлевают болящим век. Между тем реальность не соответствует афишируемым обязательствам. Больничная жизнь не только сурова, скучна, непредсказуема. По сути — преддверие загробного мира. Как правило, в потемках, выбиваясь из сил и графика, работает персонал труповозок, волей-неволей омрачая печальной цифирью бесконечные листы госстатистики.

С неких пор в обиход социологов вошел зловещий термин: неестественная убыль населения. Тяжелый вопрос. Как правило, его обходят стороной, не вдаются в детали, не муссируют. Помалкивают даже на поминках. Да и что говорить. Себе душу травить.

Усопшему все равно не поможешь. А если рассуждать серьезно, социологично, едва ли не каждая смерть у нас преждевременная… Факт статистический. Да и то сильно скорректированный, преуменьшенный. С неких пор пущена в умы лабуда несусветная: народ наш сам-де виноват в том, что тихо вымирает. Казалось бы, с чего?! Согласно той же статистике, жизнь россиян — сытная, привольная, демократичная… В больших и малых магазинах всего-всего навалом. Пресловутых колбас (символ благополучия нации) тыща сортов: бери — не хочу! Сыры, торта, икра, семга, осетрина на витринах круглосуточно. «Даже киви есть!» — «по пьяни» однажды изрек первый президент «обновленной России». Подтекст прост: при советской-то власти этого добра мы и не нюхали. Чего же нам (вам) еще надо, какого рожна? Тем не менее «процесс» идет своим ходом. Непонятно, что за процесс. Детский вопрос! Третий десяток лет движется страна и народ в неизвестном направлении… Цели-то как не было, так и нет. Ну как опять же в той песенке: «Куда не знаем сами, словно пьяные бредем». В тот раз, по сюжету куплета Михаила Исаковского, речь шла о влюбленном парне. Шел он к любимой по некошеной траве, к тому ж в пору яблоневого цветения… Мы же серой толпой бредем бездорожьем, спотыкаясь о колдобины и пустые бутылки из-под пива, рискуя на каждом шагу быть ограбленными бандюгами в милицейской форме или милиционерами в штатском с чужого плеча… На святой Руси снова правит бал сатана в узконосых штиблетах. И это отнюдь не запетая ария на театральных подмостках — натуральная, гнусная явь. С одной стороны, комичная, с другой — трагичная.

Многие мои соотечественники уже позабыли о том, что восседавшая в кресле премьер-министра госпожа Тэтчер однажды вообразила себя пифией. Ну и стала пророчествовать. Обратив взор на восток, воительная особа как бы в бреду изрекла: Советскому Союзу вовсе не нужно иметь такое количество населения… В ту пору в нашем Отечестве проживало без малого триста миллионов душ. Меж тем, по плану «мирового правительства», который озвучила амазонка с берега Темзы, только что выигравшая «великое» морское сражение за Фолклендские острова… Так вот, в пылу душевного подъема баронесса изрекла: России вполне достаточно иметь в пространстве от Балтики до пролива Лаперуза всего-навсего 15 миллионов душ обоего пола. Надо полагать, сия цифра предварительно была согласована с президентом США Рейганом и тотчас же заверстана в стратегические планы Североатлантического альянса.

Похоже, Тэтчер в воду глядела. В 1991 году, сразу ж после расчленения Союза на куски, численность суверенной уже России была зафиксирована на роковой отметке: 150 миллионов. После этого сразу пошел «процесс». Исходя из международной обстановки и политической конъюнктуры, у нас в стране та цифирь менялась, обновлялась, корректировалась органами госстатистики. Так что невозможно судить о реальных демографических позициях: сколько прибыло младенцев и сколько — по недогляду медиков! — убыло взрослых.

Однажды на эту тему зашел у нас разговор с главой администрации Боровского района (Калужская область) Б. М. Галелюком. Поначалу рассуждали о высоких материях. Между прочим, о демократизации жизни в глубинке, о перестройке экономики на буржуазный манер. Хозяин кабинета, без прикрас, настоящий эрудит, свободно владел статистикой: так и сыпал цифрами. На каком-то вираже вдруг осекся, дух переведя, обронил:

— Одно плохо: чахнут, вымирают наши деревеньки.

Я спросил:

— А поконкретней можно?

Нужной информации под руками и в голове Богдана Михайловича не было. На его зов явилась завотделом статистики. Вопрос Вере Петровне был задан конкретный:

— Какие у нас человеческие потери?

Через час или того меньше голове района принесли сводку. Прибыли действительно не было. В 1996 году померло 1447 душ, а народилось только 940. В селах же смертность на двадцать процентов превышала городскую.

В тот день выдалось у меня свободное время. По пути на автостанцию увидел вывеску: запись актов гражданского состояния. Без всякой задней мысли запросил я у заведующей соответствующую информацию. Паче чаяния, здесь сведения разнились от тех, что выдала часом ранее Вера Петровна. Короче, огорчили еще более.

Через месяц я снова явился в Боровск и оказался в апартаментах райздрава. Между делом навел справки все по тому же вопросу. Оказалось, за обозреваемый период роковая пропорция «мертвые-живые» была на 12 процентов выше первой составляющей. Пожалуй, в роддоме и в бюро похоронных услуг цифры были бы более приближенными к истине. Трудно и представить, какая неразбериха и путаница царит на федеральном пространстве.

Разные ведомства ведут свой счет потерям и приросту населения. Оттого в открытой печати, в трибунных речах государственных чиновников, в отчетах законодателей, а также на плакатах митингующих граждан фигурируют подчас несопоставимые данные. Разброс потолочно-базарный. С двухтысячного года слежу я за этой статистикой. Иной раз оторопь берет. После путча 91-го года россиян, по разным источникам, насчитывалось округленно 142 миллиона. В последующие годы кривая на диаграмме резко пошла вниз: 141,6; 140,8… Вдруг ни с того ни с сего линия выровнялась, устремилась четко вверх: 142,6; 143; 145… При этом чуть ли не вдвое сократилось число покойников, хотя это вряд ли можно отнести к заслугам здравоохранения. Я уже говорил: весной 2000 года меня занесло (с температурой 40 градусов) в 51-ю ГКБ. Над входом в отделение пульмонологии из красного дерева доска. На ней крупно выведено: «Коллектив коммунистического труда». Ровно месяц провалялся на больничной койке в шестиместной палате.

Подружился с медперсоналом. Заведующая отделением Л. Г. Анохина, узнав, что я журналист, стала оказывать мне неформальные знаки внимания. Дольше обыкновения иной раз засиживалась возле моего логова. Иногда я переступал порог начальственного кабинета: вели разговоры на житейские и врачебные темы.

Пятого мая, в День советской печати, Лидия Григорьевна пригласила в кабинет, на чай. Свободно беседовали о журналистике, об искусстве, поэзии и медицине. В тот день после третьей чашки чая с бергамотом я признался: дескать, вынашиваю план книги о взаимоотношениях пациентов и врачей…

Всегда спокойная, выдержанная, невозмутимая, доктор вдруг в испуге отпрянула от меня. В следующее мгновенье совладала с собой, сказав:

— Хочется думать, в свет выйдет не только откровенная, а и честная книга.

— Это не только от автора зависит. Много значит антураж, взаимопонимание сторон. В натуре же обычно: опущенные вниз глаза…

Такое впечатление, будто жрецы неподкупного Гиппократа заняты собственной персоной, скрывают некую замызганную тайну… Меня это порой смешит, порою бесит. Ведь врачи и пациенты обречены на содружество. В противном случае нам и чирей не одолеть.

Пока я витийствовал, Лидия Григорьевна машинально теребила фантик от конфеты «Мишка косолапый». Сделав глоток чая, молвила:

— Не судите врачей слишком строго. Для начала необходимо хоть день-другой побывать в их шкуре. И уж тогда… На всякий случай открою вам страшный врачебный секрет. Чем хуже медицина работает, тем больше у нее тайн.

С неких пор больницы стали для меня вторым домом. Рекорд минувшего года — четыре госпитализации. Когда пишу эти строки, на календаре октябрь, не исключено, что «скорая» до конца года приедет за мной еще раз.

Однажды ангел небесный тихо коснулся моего плеча, шепнул: «Не о собственном спокойствии ратуй, подумай о болящих рядом».

В теперешней России движущей, равно и протестной силой, стало доведенное до крайности старичье. Это отнюдь никакая не героика — идет от отчаянья, от безысходности, когда уже решительно нечего терять. Мои сверстники, взявшись за руки, время от времени образуют «живые цепочки» на скоростных трассах, другие спешат на митинги. У меня возник вот какой план: задумал предать наконец огласке содержимое папки с документами и дневниковыми заметками загнанного в угол пациента. В другое время, верней, в другом государстве ее содержимое составило бы основу уголовного дела без какой бы то ни было политической подоплеки — просто «по факту». Наверняка последовали бы оргвыводы в сочетании с публичной поркой. Теперешняя власть не выносит шумы и разборки. Жалобщиков, обычных правдоискателей, воспринимает как возмутителей общественного спокойствия. Вытащено из какой-то замшелой скрыни и запущено и оборот чуждое русскому уху слово «экстремист»; чиновники, сами погрязшие в скверне, размахивают им как дубинкой.

Собирая свое досье, я не имел четкого плана по части его использования… Тем более что позади был горький опыт общения с чиновной нетопырью. Короче, четыре года назад стучался в двери Комитета здравоохранения Москвы за поддержкой. Отрикошетив, жалоба вернулась в поликлинику нашего околотка — здесь мне была показана «козья рожа». Все, от медсестер до главврача, смотрели на меня как на отпетого врага — при всякой возможности исподтишка или открыто вредничали. Стало хуже, чем прежде было. Я волком взвыл! То, как было раньше, теперь казалось благом.

Так вот ОНИ нас и школят. Да носом тычат в ихнее ж дерьмо! Учат жить по новым заповедям, взятым напрокат у Сатаны. При этом еще издеваются, изгаляются… Желают, чтоб мы не просто помалкивали, со слезами на глазах благодарили, низко кланялись.

Доведенный до отчаянья и приняв двойную дозу пирацетама в комплекте с престариумом, взял я под мышку свою папку и поплелся на Краснопресненскую набережную с тайной мыслью: записаться на прием к первому вице-премьеру Д. А. Медведеву. Придал решительности и рвения показанный по ТВ сюжет душещипательный… Дело было на Ставрополье. Одинокая и старенькая хуторянка, натерпевшись лиха от власти и намыкавшись от неустроенного быта, бывшая ударница коммунистического труда, написала в Белый дом: как худо живется пенсионерам.

Топливо нынче безумно дорогое. Да и газ не проведен, хотя район их газоносный. А не на чем иной раз яичницу пожарить.

Премьер Фрадков был возмущен до глубины души. Письмо Анны Семеновны с резолюцией: «К сведению и для принятия мер» в тот же день принесли господину Медведеву. Через 21 день в хутор Н. протянули нитку от магистральной трассы газопровода. На его освящение спецрейсом прибыл из Белокаменной… будущий президент страны. И собственными ножницами перерезал красную ленточку возле неказистой будочки компрессора. После чего высокий гость поспешил не на банкет, а в дом вдовы. Анна Семеновна стояла у порога. В ее сопровождении Д. А. Медведев с целой бригадой телеоператоров Первого канала решительно направился в тесную кухоньку. Как факир, спокойно подошел к новенькой плитке. Вынул из кармана спичечный коробок. Левой рукой повернул красивый рычажок, правой зажег спичку, поднес к горелке. Моментально возникла голубая корона. Согласно сценарию, откуда-то взялась чугунная сковородочка. Дмитрий Анатольевич уверенно разбил два яйца… Через две минуты перед изумленной Анной Семеновной скворчала натуральная яишня с салом. Это вам не хухры-мухры!

…Из СМИ и по слухам известно: согласно поручению бывшего Президента РФ, Медведев курировал национальный проект «Здоровье». У кого же должен был я искать защиты, поддержки, сочувствия, как не у правофлангового.

К телу высокого начальника, как и следовало ожидать, охрана меня не подпустила. В приемной передал бумагу из рук в руки референту Стольникову В. В. Чиновник безотрывно прочел текст, не пропустив ни единой страницы. По завершении процедуры плеснул бальзам на душу: «Каждая строка криком кричит». Следом заверил, что жалоба непременно дойдет до адресата.

По дороге в метро я подумал: не слишком ли будет много чести! Впрочем, почему бы и нет, коль державная власть всерьез взялась за преобразование отечественного здравоохранения, ею же доведенного до положения риз. Я где-то вычитал, будто бы Вседержавный монарх Александр Второй имел обыкновение собственноручно выбирать для ознакомления каждое седьмое письмо, поступавшее от подданных в канцелярию Его Величества. Не знаю правил и нравов нашего правительства, но «лотерейный метод» не худо бы перенять нынешним хозяевам Кремля, а также подручным из смежных структур. Но это уже из сферы фантазии.

Копию письма куратору национальной программы «Здоровье», на всякий случай, оставил я у себя, чтобы вещественно отчитаться перед потомками.

II

Однако ближе к делу. Вот он, этот рукописный документ:

«Первому вице-премьеру РФ Медведеву Д. А.

Глубокоуважаемый Дмитрий Анатольевич! Взяться за перо вынудили меня обстоятельства грустные, печальные. Судите сами.

Президент В. В. Путин при вступлении в должность, помнится, констатировал трагический факт теперешней жизни: России угрожает геноцид нации. Русский народ реально вымирает! Тезис сей Владимир Владимирович повторил позже трижды. Последний раз озвучил в своем послании Законодательному собранию в июне 2006 года.

Вознамерился я проиллюстрировать напряженную мысль главы государства конкретной фактурой. За одно ж дать и Вам, его единомышленнику и соратнику, живой материал, который вы не найдете ни в одном казенном докладе, ни в одном отчете высокородной комиссии. Так вот, правда такова. Россиян изводит наша родная медицина. По коварной схеме стратегов перестройки она оказалась в плену противоречивого, по сути бандитского бизнеса.

Не стану растекаться мыслью по древу. Поведаю о личных мытарствах и страданиях «хроника», инвалида II группы, законодательно обреченного на лекарственные льготы и обслуживание по бармалейской программе ОМС «Солидарность для жизни». Само название звучит как издевательство и как насмешка.

Диагноз мой кочует из одного больничного эпикриза в другой: ХОБЛ, гнойно-обструктивный бронхит, глубокая бронхиальная астма (гормоно-зависимое тяжелое течение), ИБС, постинфарктный кардиосклероз. Состояние в результате затянувшегося церебрального сосудистого криза. Извините, за такие подробности.

С неких пор держусь исключительно благодаря гормональным препаратам типа: бородуал, фликсотид, спирива, серетид… Нахожусь в их полной зависимости, как диабетчик связан с инсулином. Сбой, задержки, неточная дозировка порождают тяжкие последствия. В любой момент возможен летальный исход. Так вот, это — желанный вариант для администрации нашей местечковой поликлиники под номером 158. Льготные больные для нее экономически невыгодны. Будучи в крайнем раздражении, врачи не раз бросали мне это в лицо.

В прошлом, 2006 году в очередной раз попал я на больничную койку 9 июня (диагноз см. выше). На излечении находился три недели, израсходовав весь запас взятых из дому ингаляторов. (Для сведения: лекарства такого типа выдают исключительно по рецептам поликлиник, с печатью зам. главного врача.) На следующий день чуть ли не на карачках поплелся к своему участковому доктору Т. Н. Медвежниковой. Та не разрешила бедолаге переступить порог кабинета. Через свою медсестру передала: «Только в порядке общей очереди!». В регистратуре мне достался талон аж на 24 августа.

Заплетающимся языком упросил я сотрудниц регистратуры, чтобы они на свой риск забросили карту пациента на стол Тамары Ильиничны. Но жрица Гиппократа была неумолима.

Кое-как держался я на купленных в коммерческой аптеке разрозненных препаратах, без главного — спиривы. Это вызвало нарушение дыхательной системы, отразилось на сердечной деятельности. Возникли жуткие головные боли, они сопровождались обмороками на фоне сильной одышки, кашля.

Попытался по телефону связаться с главврачом. Как только я назвал свою фамилию, секретарь М. О. бросила трубку, больше ее не брала.

В паническом состоянии позвонил в управление здравоохранения ЗАО, дежурному на «горячей линии». Реакция была незамедлительная. Через полчаса в квартиру явилась зав. терапевтическим отделением нашей поликлиники Е. Б. Родина в сопровождении невропатолога. Они констатировали мое запредельное давление: 195/100, но главное — дали рецепт на спасительные ингаляторы в комплекте с другими лекарствами. По правде же говоря, своим спасением я обязан начальнику управления ЗАО, а также дежурному врачу на «горячей линии» Людмиле Петровне Кожич.

Ангел смерти пролетел мимо. Но «выходка» моя имела горькие последствия. Перед лицом главного врача поликлиники С. В. Морозовой я подтвердил титул махрового кляузника. Дружный коллектив ждал подходящий случай, чтоб покарать строптивца.

В начале ноября того же, 2006 года бронхиальная астма явила новый рецидив. Как и раньше, сильнейшая одышка сопровождалась удушьем, сильнейшими головными болями, бронхоспазмами. Пришлось увеличить ингаляторные дозы. При этом возник новый симптом: до 40 градусов поднялась температура, напрочь пропал аппетит. Соцработник Н. С. Гаврилова 13 ноября вызвала на дом врача. Участковый доктор Шахова Г. В. явилась только на следующие сутки, после 19 часов. Визит продлился 4–5 минут, даже давление не измерила. Бросила уже на ходу: явиться завтра, с утра, чтобы оформить направление в больницу.

Настало утро, 15 ноября провел в ожидании целый день. Несколько раз звонил в поликлинику: выяснить причину неявки Г. В. Шаховой. Дежурные из «неотложки» не брали трубку или же, подняв, сразу ж опускали на рычаг. Попытался связаться с главным врачом С. В. Морозовой. Секретарь скрипучим голосом доложила: «Светлана Владимировна частными вопросами не занимается. К тому ж сейчас она на съезде партии «Единая Россия».

Набираю 03. Диспетчер под № 51 (26-я подстанция), как и ночью, отказала в госпитализации под тем же предлогом: требуется направление (заключение) местного медучреждения. Я пригрозил: буду звонить на «горячую линию» Горздрава. На сей раз оператор смилостивилась, соединила с врачом, которая представилась Анной Владимировной. Она сразу поняла, что на проводе «висит» не шутник, не симулянт. В ответ прозвучало всего два слова: «Ждите «скорую». Машина прибыла через двадцать минут. Но у меня не было сил собрать сумку с необходимыми вещами. Это сделала медсестра Карама (номер ее путевки 714828).

Извините, г-н Медведев, что отнимаю у Вас, государственного деятеля такого масштаба, дорогое время. Но это же конкретика, фактура — все это пригодится в ходе проверки содержания письма. Теперь же я просто изливаю на бумажный лист свою душу. Да и куда мне стучаться. У кого просить поддержку. Не у хитрована же Зурабова, который озабочен лишь приумножением собственного капитала. И уже достиг презренного титула: ОЛИГАРХ! Вы же, по приказу Президента В. В. Путина, приняли на себя труд: претворить в жизнь национальную программу возрождения здравоохранения в стране. Так вот Вам, Дмитрий Анатольевич, мое письмо в руки… Снова повторяю вышесказанное: то, что я намерен Вам сообщить, вы не найдете ни в одном докладе и ни в одном отчете ведомственных и подведомственных комиссий! Зурабовщина пустила по всей системе страшные метастазы. Чиновники министерства всячески скрывают правду — преподносят ее в ложном свете, под сладким соусом, так что горечь жизни и не почувствуется. Между тем начатый «процесс» идет: народ катастрофически вымирает. Не исключено, что и это мое письмо первому вице-премьеру правительства окажется посмертным, если, конечно, успею его дописать.

Пора-пора признать, несмотря на пропагандистские страшилки нынешних либералов, Советская власть по силе тогдашних возможностей вполне удовлетворяла скромные потребности трудового народа. Хорошо помню тогдашнюю жизнь. Святой обязанностью общества была охрана здоровья нации. В моей памяти застрял случай из медицинской практики 30-х годов… Из таежного поселка Пермского края от некоего гражданина по фамилии Лядов в Москву, в Кремль, среди ночи на имя Сталина пришла тревожная телеграмма: «Сын умирает. Если удастся спасти мальчика, обязуюсь воспитать его таким, как Чкалов». Это всего лишь один эпизод из жизни будущего Героя Советского Союза Григория Лядова, павшего смертью храбрых в воздушном бою на юге Молдавии. Так что высокий патриотизм советских людей зиждился не на пустом месте.

Я пишу теперь в правительство РФ отнюдь не слезную жалобу. По своей сути это протокол преступных действий коррупционеров в белых халатах. Хочется верить, что этот документ ляжет на стол Генпрокурора г-на Чайки. Дело в том, что болезнь мою спровоцировали эскулапы поликлиники № 158. Вот что записали в анамнезе врачи ГКБ № 31, куда меня 15 ноября 2006 года доставила после преступных проволочек машина «скорой помощи». Итак, цитирую документ: «Заболевание П. Н. Ф. внебольничное, пневмония средней тяжести, с локализацией в нижних долях легких».

Врачи больницы не знали, что послужило причиной опасного заболевания пожилого человека. А ведь говоря начистоту, болезнь обострилась и достигла угрожающей стадии в результате подлых манипуляций (вернее, умышленного бездействия!) персонала поликлиники. В роковой час они бросили тяжелобольного, отдали во власть убийственной инфекции, чтобы таким образом свести счеты с кляузником, заодно уж избавиться от дорогостоящего инвалида второй группы.

Впрочем, и в стационаре ГКБ № 31 хлебнул я лиха.

Вечером 15.11.2006 г. дежурный врач Довтян К. М. при первичном осмотре подлым манером выманила эпикриз, выданный мне полгода назад ГКБ № 57. Кстати сказать, эта больница работает под эгидой НИИ пульмонологии, — так что тот документ представлял в некотором роде научную ценность.

На следующее утро уже лечащий врач (Енгибарян Н. М.), прежде чем начать осмотр, спросила: не захватил ли я с собой меддокументы прежних клиник? Дескать, это пригодилось бы теперь в ходе лечения. Тут я и вспомнил об эпикризе, но его на тумбочке не оказалось. Я догадался: дежурантка Довтян стибрила бумаги… Согласно правилам, она обязана была приобщить их к истории болезни. Но не сделала этого. Нара Мельсиковна Енгибарян удивилась этому обстоятельству не меньше меня. Выйдя из палаты, позвонила коллеге домой. Довтян призналась: эпикриз у нее — завтра же пообещала привезти бумаги в больницу. Но не сделала ни завтра, ни в последующие дни, хотя Енгибарян несколько раз напоминала ей о том.

Вот что позже выяснилось. Довтян кропала диссертацию. И ей показалось, что текст эпикриза, сочиненный коллегами 57-й больницы, представляет некий интерес. По сути то было незаурядное воровство — форменное пиратство. Во-первых, посягательство на чужую интеллектуальную собственность. Во-вторых, из истории болезни исчез важный — исходный! — документ, эта саботажница дезориентировала моих врачей. Следовательно, было упущено дорогое время дли оперативной борьбы с недугом. Как дальше развивались события? Пять суток персонал Второй терапии работал вслепую, делал вид, будто лечит больного от его недуга, на самом же деле у них не было четкого плана. В основном время тянули! Для блезира выдавали сердечные таблетки кардикета, эуфиллин. Такая терапия — откровенная профанация… Не оттого ли вип-персоны Отечества, высокие чиновники и их домочадцы по пустяшным поводам едут лечиться в клиники Западной Европы или за океан.

Прошлым летом жгучие проблемы отечественного здравоохранения обсуждались на Первом национальном конгрессе терапевтов в Москве. Содокладчик, академик РАМН Чучалин А. Г., высказал потрясающий тезис: россияне вынуждены расплачиваться жизнью за низкий профессионализм медперсонала больниц и поликлиник. Далее свою мысль Александр Григорьевич проиллюстрировал данными статистики. Из-за необоснованного, несвоевременного диагноза в России погибает от пневмонии свыше 12 процентов больных.

Все вышесказанное я испытал на собственной шкуре.

Немного оклемавшись от недуга, задался целью во что бы то ни стало найти украденный Довтян эпикриз. Воровка числилась по штату 1-й терапии, это этажом ниже. Заведует отделением А. Н. Полторацкий. Я пришел к нему в кабинет, коротко изложил суть происшествия. На скулах Александра Николаевича налились желваки:

— Вы сами где-то посеяли свой документ, а ко мне явились с претензией. Сами выясняйте свои отношения с Довтян.

Я был в шоке. Зато узнал главное: ближайшее дежурство мошенницы приходилось на 19 ноября, в воскресенье.

В тот день с утра почувствовал я себя прескверно. Нервы расшалились, сильно болела — раскалывалась — голова, давление скакало вверх-вниз. Надо полагать, шоковая терапия — новация 31-й клиники: способ излечения от пневмонии и сердечных болезней. Медсестра нашего отделения К. Сердитова наотрез отказалась помочь в розыске дежурного врача.

На поиски пошел сам. Обследовал все этажи, закоулки. Довтян будто сквозь землю провалилась. Хотел с медицинского поста позвонить в приемную главного врача больницы — сестра милосердия разразилась матерной бранью. Тогда решил двигаться в главный корпус своим ходом, а это по улице, в обход всех корпусов. На выходе в коридоре увидел телефон, рядом висел список ответственных работников клиники. Я набрал нужный номер. Трубку взял дежурный администратор Иванчук И. Д. Позже я узнал: в прошлом — это полковник медицинской службы, доброй советской закалки… Буквально через несколько минут товарищ стоял у моего изголовья. Поведал ему о происшествии. Илья Дмитриевич мигом разыскал неуловимую Довтян, привел в мою палату: строго-настрого приказал немедленно возвратить украденное. На следующий день, в понедельник, я передал бумаги своему лечащему врачу.

Разработанный персоналом 2-й терапии метод шокового излечения больных пневмонией дал противоположные результаты. Я чувствовал себя будто измотанный боксер на ринге после нокдауна. А тут новая напасть: курильщики превратили больничный санузел в кабак. Преодолев смрад и дымовую завесу, вырвался в коридор. Бежал, не разбирая пути, пролетел мимо своей палаты. Чудом оказался перед кабинетом завотделения нашей 2-й терапии, которой правит любимец главного врача больницы B. C. Сегельман. Машинально переступил я порог кабинета, еле-еле на ногах удержался. Виктор Соломонович сидел за больничным столом, окутанный клубами табачного дыма. Не помню, как возвратился в палату, перед тем рухнул на стоявшее в коридоре кресло. Больные взяли меня под руки, довели до койки.

В тот же день я поведал Иванчуку И. Д. о новых приключениях. Рассказал и о том, как медсестра К. Сердитова всячески препятствовала (явно по договоренности!) в поисках мошенницы Довтян. Придумала преподлую схему… После завтрака до полудня продержала меня под капельницею. Сигнализация, по обычаю, не работала, была отключена. Через час лежания под стеклянными флаконами рука моя вздулась, образовалась на вене огромная шишка. Позвать кого-либо на помощь было некого: по случаю воскресенья сопалатники были в отгуле; кто-то дома ночевал. Пришлось что было силы стучать в дверь палкой, благо койка стояла у выхода. Только во втором часу явилась моя «спасительница». С ходу стала меня упрекать, будто бы я не так, как надо, лежал. Через сутки моя рука по локоть была похожа на обгорелое полено. В дальнейшем я отказался от этой смертельной процедуры.

Слушая мою исповедь, Илья Дмитриевич качал головой да вздыхал. Предполагаю, наверняка о случившемся он доложил по инстанции. На следующий день B. C. Сегельман принял надлежащие меры. В своем кабинете — при закрытых дверях — провел летучку сперва с врачами, затем с медсестрами. Резюме: в отделение попал опасный тип, с ним надо держаться крайне осторожно, ухо держать востро.

Пациенты нашей и соседних палат исподтишка наблюдали за тем, как разворачивались события. Мнения были разные. Одни душевно сочувствовали, другие давали практические советы: например, лучше всего смириться, перетерпеть да посапывать в тряпочку. Все понимали, что персонал с нами воюет, выметает на беспомощных накопившееся годами зло. Сосед Стас Волынский (студент-психолог) не раз меня предостерегал: принципиальность мне же боком выйдет!

В один из визитов врач Енгибарян осведомилась, какими лекарствами предпочел бы я лечиться: дорогими или не очень. Я признался, что малообеспеченный, живу исключительно на пенсию, побочных доходов не имею, от Сороса грантов не получаю. «Понятно!» — со вздохом, сквозь зубы процедила Нара Мельсиковна. По выражению ее лица нетрудно было понять, что доктор во мне разочарована.

От других пациентов я слышал, что в отделении кое-кому выдают весьма эффективный и достаточно «мягкий» антибиотик под фирменным названием офлоксин. В следующий визит намекнул доктору, что непрочь испытать этот препарат на себе. «Понятно, — кося в сторону глазки, обронила Нара Мельсиковна. Потом со значением добавила: — Но это лекарство очень дорого». Потом перевела разговор в другую плоскость и вскользь добавила: «Виктор Соломонович Сегельман предлагает курс электрофореза со спины и грудной клетки».

Не без тревоги принял я предложение, идущее из уст начальства. На следующий день поднялся двумя этажами выше. В кабинете физиотерапии со всех сторон обложили меня мокрыми полотенцами, а вокруг гулял ледяной сквозняк из открытой форточки.

Это была не процедура, это была экзекуция, которая могла закончиться летальным исходом… Потом с того света докажи, что в случившемся повинны эскулапы. Как правило, вину при всяких обострениях сваливают на болезнь, на неблагополучную наследственность пациента или на неблагоприятные колебания в атмосфере. Ну и концы в воду! Вы слышали когда-либо, чтоб кто-то «посторонний» доказал вину медиков в случайной, тем более в преднамеренной смерти несчастного. Это все равно, чтоб уличить дельфийскую пифию во лжи, в дезинформации.

Недавно Москву потряс «случай», имевший место в ГКБ-20. Ее хирурги четвертовали полуживого пациента на запасные части, на продажу. Верховный суд РФ трижды отменял приговор низшей инстанции, в конца концов вынужден был принять оправдательное решение.

После экзекуции с применением мокрых тряпичных прокладок у меня возник рецидив пневмонии с температурой 39,5.

Любой деревенский житель, а также туристы, экстремали, лесорубы, охотники знают, что ни в коем случае нельзя оставаться в мокром белье на холоде, на сквозняке. В таких случаях воспаление легких гарантировано. Даже оказавшись в теплой избе, сразу ж надо сбросить с плеч все мокрое… А что сотворили со мной эскулапы? Якобы по незнанию, по недоразумению, обернули легочного больного в мокрые тряпки и оставили «сохнуть» на сквозняке.

Вечером 23 ноября попросил сестру на вахте вызвать врача. Скорчив гримасу, она ответила: «Тридцать девять — это еще не смертельно». Между прочим, в ту тревожную ночь дежурила врач нашей же Второй терапии Ирина Борисовна Славина. Кстати сказать, ее подпись стоит на выписном эпикризе, хотя за три недели пребывания в больнице ни разу не переступила порог нашей горемычней палаты. Ни разу не заглянул к нам и зав отделением. В поведении названных лиц чувствовалась преднамеренность, угадывалось интриганство, неуклюжая политичность.

Прав был сосед по койке: медперсонал мстил мне за то, что я отстаивал свои законные права пациента, записанные в Конституции РФ. При этом, разумеется, мешал оборзевшим медикам творить произвол, беспредел, вымогательство.

Я, тяжелобольной, беспрестанно находился в состоянии не только дискомфорта, а и нарастающего стресса. На самом деле персонал любой клиники всячески обязан оберегать болящих от психических перегрузок. Не зря же бытует поговорка: «Все болезни от нервов…». Но это в теории медицины. Медперсонал больниц, поликлиник и иных заведений системы здравоохранения (от главного врача до последней санитарки) прямым или хитро завуалированным способами стараются выбить из своих подопечных удовлетворительную мзду, на худой конец… подношенье. Ибо такой теперь установился торговый дух в стране. БЕРУТ ВСЕ! Страна насквозь коррумпирована. И никакие прокурорские расследования, никакие судебные процессы нас уже не спасут… Ради общего спасения необходимо менять систему! Эта «революционная» мысля у 99 процентов россиян сидит глубоко, в подкорке.

После завуалированной пытки в кабинете физиотерапии, едва не стоившей мне жизни, лечащий врач срочно назначила «недешевый» антибиотик азитрокс. Надо заметить, что именно это средство в терапевтической схеме ГКБ-57 — наверняка команда Сегельмана оттуда его и выудила. Фармакология азитрокса имеет направленное действие, в частности на гнойный процесс в бронхах. Так что из-за жульничества прохиндейки Довтян процесс моего излечения оказался не только неоправданно долгим, но и был чреват губительными последствиями. И вот тут вправе могла предъявить счет — чувствительные штрафные санкции! — моя медицинская страховая компания «Солидарность для жизни». Однако благодетели мои не хотят ввязываться в конфликты, ибо находятся в преступном сговоре. Прощают один другому грехи, оплошности и даже тяжкие преступления перед народом, обществом. Да некому только копнуть. В итоге за все, за все расплачивается и страдает па-ци-ент!

…Азитрокс сделал благое дело. Дыхание выровнялось, гноя в мокротах стало меньше, температура стабилизировалась на отметке 37,2. Упомянутое лекарство я принимал всего два дня. Вдруг в персональной ячейке 27 ноября не оказалось знакомых капсул. Подумал: наверное, врач назначение отменил. Отправился за справкой к старшей медсестре Э. С. Мартыновой. Та удивилась: отмен не было! Обратился с тем же вопросом к лечврачу Енгибарян. Она не могла взять в толк, как такое могло случиться. Через какое-то время прямо в коридоре из рук в руки передала две капсулы (суточная доза).

На свой риск провел я расследование обстоятельств исчезновения назначенного врачом антибиотика. Прошел по всей цепочке… В натуре оказалось: пошлое воровство! Это было деле рук ночной медсестры Екатерины Сердитовой.

Пойманная с поличным воровка в белом халате подняла жуткий хай. Носилась по коридору и кричала: «Я подам заявление! Я ни минуты тут больше не останусь!». Это был театр в одном лице… Через какое-то время К. Сердитова вышла из кабинета Сегельмана с гордо поднятой головой.

Я потребовал у врача, чтобы этот казус с азитроксом был занесен в историю моей болезни. Енгибарян пообещала, но обманула. Однажды я спросил у Нары Мельсиковны разрешение полистать свой больничный манускрипт. Решительно было сказано: «История болезни огласке не подлежит, это больничная тайна». Чего-чего, а тайн, подозрительных секретов в 31-й клинике полным-полно. Как-то Енгибарян Н. М. вошла в палату в сопровождении доцента Семенова (в терапевтическом отделении он вел практические занятия со студентами). По простоте душевной я обратился к местному светиле с такими словами: «Дорогой доктор, помогите мне поскорей встать на ноги». И вот что услышал:

«С чего это вы взяли, что я дорогой доктор. Имейте в виду: я доктор дешевый». После ухода доцента я попросил Нару Мельсиковну прокомментировать только что изреченное коллегой. Девица задрожала всем телом и пролепетала: «А я ничего не слышала». Да ведь рядом же стояла!

Не могу судить о больнице в целом, в данном же подразделении на каждом шагу фальшь, подобострастие, нескрываемая корысть, угодничество как перед начальством, так и перед толстосумами. На балансе II терапии двенадцать одиночных и люксовых палат. Лечатся в них блатные и — при желании — на коммерческой основе… Об этом зашел как-то разговор с сестрой-хозяйкой Инной Петровной. Та уклончиво ответила: такие вопросы решаются не в ее кабинете. Потом, оглядев меня с ног до головы, с иронией сказала: «С вас и восьмиместной палаты достаточно».

В отделении царит буржуазный дух и гадостная, скандальная атмосфера. Нет и намека на милосердие. Медперсонал беспрестанно хнычет, прибедняется, жалуется на скудные заработки, на теперешний режим. Почем зря клянут и поносят последними словами министра Зурабова. При этом завидуют работникам поликлиник, которым будто бы зря повысили ставки. Впрочем, не слышно, чтобы врачи из больниц стремились занять места участковых. Хлопот и беготни на участках больше, а пожива не так и велика. Стационарные пациенты быстрей раскошеливаются… Это заметно и по одежке врачей. Редко кто не имеет на плечах дорогой шубки. На больничной территории не хватает места для парковки новеньких иномарок. На горемычный контингент вся обслуга глядит как на неиссякаемый источник обогащения. Надо только уметь влиять на психику пациентов… В итоге получают желаемое, как правило, не старанием, не искусством врачевания и не милосердием — гнусностями, махинаторством, мытарством. Тем самым попирая данную в студенчестве клятву людям и Гиппократу. Текст ее в красивой рамке висит в коридоре на самом видном месте, рядом с кабинетом заведующего отделением. Какое кощунство!

В заключение еще одна картинка из сериала нравов II терапии. Вечером, накануне отбытия на волю, мне нужно срочно было позвонить абоненту. Получив на то разрешение у дежурной, переступив порог врачебной кают-компании, почувствовал разящий смрад.

На столе стояла переполненная окурками пепельница… Я пулей вылетел назад в коридор. Какие тут еще комментарии!

Выписали меня домой полубольным, с незалеченными легкими. Продолжает болеть правый бок, беспокоит кашель. Каждый шаг сопровождается одышкой. А ведь два месяца минуло с того дня, как я вышел из ворот больницы. На фоне моих приключений и мытарств в ГКБ-31 издевательской выглядит концовка выданного мне эпикриза, увенчанная личной подписью B. C. Сегельмана: «Лечение (имярек) проведено в полном соответствии с московскими стандартами городской стационарной медицинской помощи».

Бога бы хоть эти господа побоялись.

На Новый год позвонил мне из Бостона старый друг, университетский товарищ. Я не удержался и поведал о своих страданиях и мытарствах на больничной койке, заодно и о том, что тому предшествовало. Р. был возмущен до глубины души. Подал идею: когда закончу свое послание г-ну Медведеву, выслать в США копию, дабы там опубликовать копию в прессе. Я не сказал ни «да», ни «нет». На досуге же подумалось: ведь такой поступок можно расценить как… непатриотичный. Я уверен, что мои проблемы можно решить «домашними средствами». Потому и не меняю свой план! Отсылаю Вам, Дмитрий Анатольевич, свою жалобу на столичную медицину, прямо в Белый дом.

Постскриптум. Готовя это письмо, столкнулся сразу же с некоторыми затруднениями. Возник вопрос: как Вас знать-величать. По русскому обычаю к должностному лицу такого ранга необходимо обращаться по имени-отчеству. Но ведь в разных СМИ, по радио, на ТВ Вас обыкновенно называют просто: Дмитрий. Теперь все у нас на западный манер, вопреки собственным народным нравам и традициям. Фу!

Я задался целью: во что бы то ни стало узнать Ваше полное имя. Стал звонить в Совмин по единственному номеру, который значится в телефонной книге. Спрашивал координаты справочной Совета министров на Красной Пресне… Бесполезно! Круглые сутки занято. Пошел другим путем. Стал названивать в справочную Администрации Президента РФ. Сделал несколько сотен попыток, наконец услышал человеческий голос. Узнав, в чем вопрос, телефонистка сказала: таких справок они не дают. С отчаянья набрал я номер коммутатора ФСБ. Тот же ответ.

Вдруг меня озарило: позвонить друзьям в редакцию газеты «Труд», где некогда служил верой и правдой… В итоге на титульной странице настоящего обращения появилось полное имя вице-премьера Совмина.

В этой связи возникла мысль почти крамольная. Наш чиновный аппарат находится в полной самоизоляции, оторвался от народа. Высшее руководящее звено не ведает, что творится на просторах великого Отечества. Стыд и позор!

Дмитрий Анатольевич, извините за причиненное беспокойство. Это ведь вопрос жизни и смерти… Я льщу себя надеждой, что письмо Вы найдете достаточно информативным, оно даст повод правительству для решительных действий в сфере здравоохранения. Я же рассчитываю с Вашей помощью одолеть свой тяжкий недуг.

Подпись.

17 января 2007 г.».

III

В законодательный срок получил я с Краснопресненской набережной правительственное письмо:

«Ваше обращение, поступившее в Аппарат Правительства Российской Федерации, принято. В соответствии со статьей 8 закона от 2 мая 2006 года «О порядке рассмотрения обращений граждан» оно направлено на рассмотрение для ответа по существу поставленных Вами вопросов в Минздравсоцразвития России».

И никакой проклятой волокиты. Я ходил по улице козырем. При сем было ощущение, будто попал на июльскую пасеку, где вволю меда с пергою наелся.

Время шло. Зима канула в вечность. Наступили красные весенние деньки, да и те к концу подходили. Оптимизм мой иссяк, тем более что с тех пор я успел дважды отметиться в двух клиниках. Впечатлений и негатива прибавилось. На койке в коридоре Боткинской больницы стал сочинять второе обращение к первому вице-премьеру. Вот копия:

«Снова здравствуйте, Дмитрий Анатольевич!

Опять пишу Вам по тому же поводу.

Четыре месяца назад подробно, на фактах, конкретно поведал я Вам, как меня едва не спровадили на тот свет врачи и медперсонал поликлиники № 158 г. Москвы совместно с «дружным» коллективом ГКБ-31.

Первое свое обращение на Ваше имя передал я в руки консультанта отдела по работе с обращениями граждан В. В. Стольникову. В надлежащий срок по почте получил письменное подтверждение за № И-1471 о том, что жалоба направлена в Минздрав для ответа по существу. Уже трижды нарушены законодательные сроки работы с документами. Такое впечатление, будто свое письме вице-премьеру отдал я не ответственному сотруднику правительственного аппарата, а, проходя мимо станции метро, бросил в мусорную урну.

Нахожусь в полном недоумении. Не знаю, как дальше жить, кому верить, на что надеяться.

Снова обращаюсь в ту же инстанцию, по тому же адресу, по тому же поводу. Напоминаю Вам, Дмитрий Анатольевич, о своих проблемах, о своих затянувшихся страданиях.

Подпись.

Дата».

Принимая письмо, новый чиновник аппарата правительства РФ Никулин Николай Петрович открыто выразил ходатаю человеческое сочувствие:

— И чего же вы желаете?

— Жить хочу.

Товарищ выбил пальцами на столе какую-то замысловатую дробь. После чего поднял на меня строгий взгляд:

— Уж теперь-то они у нас почешутся!

— Честно.

— Более чем.

Похоже, в тихом болоте Минздрава на сей раз возникла десятибалльная буря в пространстве… неполного стакана воды.

Сбились с ног почтовики. Туда-сюда носились по столице фельдкурьеры. Второе свое обращение к г-ну Медведеву в приемной на Краснопресненской набережной отдал я вечером 10 апреля, а 12-го оно лежало на столе начальника департамента по управлению делами Минздрава. В тот же день референт Е. Денисова отрапортовала: «Ваше письмо направлено в федеральную службу по надзору в сфере здравоохранения. Ждите ответ». Буквально через день почтальон Наташа вручила под расписку солидный конверт с правительственным грифом… Боже, да ежели и дальше чиновная братия с такой же оперативностью и рвением будет реагировать на сигналы трудящихся — жизнь в стране, право, наладится в рекордные сроки.

Через два дня утром поднял меня с постели звонок в дверь. Опять Наташа! «Получите депешу и распишитесь». Нервно вспарываю конверт. Теперь на связь со мной вышел заместитель директора Департамента по надзору в сфере здравоохранения. Калатанов Ю. Н. уведомлял о том, что его работоспособный аппарат проснулся наконец от спячки. Мое обращение направлено (точнее, переадресовано!) в Федеральную службу по надзору… Так что в кратчайшие сроки будут приняты безотлагательные меры.

Вай-вай! Я боялся вспугнуть синюю птицу счастья. Стучал по дереву. Складывал крест-накрест персты, дабы не загордиться. Ведь от такого внимания властных структур у нашего брата пенсионера голова может кругом пойти. Возомним о себе черт-те что!

Ну а венец всему… Позвонили из 158-й поликлиники. «Как ваше драгоценное здоровье. Зашли бы… Посидели б, поговорили о том о сем. Мы бы вас послушали». Пообещал на досуге зайти.

Но это еще не конец. Снова звонок в дверь. Письмо из Федеральной службы по надзору. Заместитель начальника Управления организации государственного контроля и качества медико-социальной помощи населению г-н Карпов А. С. ставил имярек в известность. Вся переписка с вице-премьером (о безобразиях в медицинской сфере) переадресована в нижестоящую инстанцию, а именно: в управление Росздравнадзора по Москве и Московской области А. Ю. Абрамову. Что же будет дальше-то? Я уже был не рад, что затеял эту бучу, которая грозила обратиться в мировую склоку.

К радости, в переписке наступил штиль.

Тем временем прошла весна, настало лето. Однажды в почтовом ящике обнаружил я серенький конверт. Сразу не решился вскрывать. Из суеверий положил казенный пакет в ящик рабочего стола. Распечатал лишь сутки спустя. Да, это был еще тот документ! Он стоит того, чтобы войти в анналы истории… здравоохранения. Под ним стояла замысловатая закорючка, подпись заместителя руководителя Управления В. И. Завалева.

Читал бумагу, глазам своим не верил. Дабы не быть голословным, процитирую выборные места:

«На основании проведенного служебного расследования, путем экспертизы и изучения медицинской документации установлено:

Организация Вам амбулаторно-поликлинической помощи в п-ке № 158 в силу наличия у Вас тяжелой хронической легочной патологии (?!) и др. системных заболеваний находится на постоянном контроле (?!) у заместителя главного врача.

При обшей проверке своевременности обслуживания пациентов на дому участковыми терапевтами (за 2006–2007 гг.) случаев несвоевременности в день обращения не выявлено. Письменных и устных жалоб от Вас в адрес администрации поликлиники не зарегистрировано». (Как? Да я же криком кричал!)

Далее.

«На основании изучения карты больного № 22729 ГКБ № 31 и объяснительной записки главного врача Глухова Г. Н. установлено. Вы были доставлены туда по наряду станции скорой помощи им. А. С. Пучкова 15 ноября 2006 года с диагнозом: пневмония. В больнице диагноз был подтвержден. Вместе с основной частью легочной патологии явился тяжелый обструктивный бронхит в стадии обострения, осложненный бронхиальной астмой, легочным сердцем; плюс к тому гипертоническая и ишемическая болезнь сердца, нефросклероз.

Вам было рекомендовано и проведено с учетом Вашего состояния комплексное лечение, в результате чего была достигнута глубокая ремиссия с устойчивой нормотермией. (После чего последовали одна за другой две госпитализации — в Боткинскую больницу и ГКБ-57! — Н. П.)

Ваша жалоба на несвоевременный возврат представленной медицинской документации (из другой больницы) дежурным врачом (Довтян К. М.) была рассмотрена и возвращена Вам при выписке из ГКБ-31».

Призываю небеса в свидетели, заодно взываю о помощи. Подписанная г-ном Завалевым гербовая бумага не просто ложь, а форменная брехня… во спасение чести и целомудрия обнаглевшего вконец персонала упомянутых медучреждений и развращенного ведомством (министром Зурабовым) персонала.

Очень все это напоминает отчет бывшего президента США перед конгрессом по поводу его сексуальных игр с Моникой Левински. Первая персона государства, к тому ж ярый католик Билл Клинтон поначалу с гневом отрицал развратные приключения в кулуарах Белого дома. В подтверждение негодяй божился на Библии, клялся на конституции… В конце концов под напором неопровержимых фактов признался: был-де грех! Ну и как с гуся вода! Более того, остался в кресле президента до истечения срока.

Вот кого господа из нашего федерального ведомства по надзору за состоянием дел в сфере здравоохранения взяли себе за образец!

Теперь вообразим себе такой вариант. Из ГКБ-31 меня увезли бы ногами вперед… Значит, все перечисленные махинации персонала, погрязшего в коррупции (скверне!), канули бы в Лету.

Однако я пока еще копчу небо, — более того, способен еще держать перо в руке и даже печатать на машинке. А главное — могу за себя постоять. Тем более что был же глас ангельский: «Не о собственном спокойствии и благополучии ратуй — подумай о болящих рядом». Но есть еще и сверхзадача… Пусть люди добрые знают, как эскулапы нас лечат, как дурачат первых лиц государства. Хотелось бы, чтоб воспроизведенный на этой странице ответ чиновника Завалева В. И. попал на глаза первого вице-премьера Медведева. Пусть Дмитрий Анатольевич увидит всю переписку. Более чем уверен: он подумает, а то и молвит вслух: «Вот с кем нам приходится дела творить!»

Готов в этой связи и от себя добавить. Никак, ни при каких обстоятельствах нельзя давать спуску чиновникам. Довели же страну косоглазые бестии до роковой черты. Сами живут исключительно обманом, руководствуются личной корыстью… И все это называется непривычным для русского уха словом — КОРРУПЦИЯ Прехитрая бумага, увенчанная двуглавым орлом и подписанная господином Завалевым, теперь в моей папке. Это яркий образчик бюрократического творчества. Как можно ловко погасить чреватый служебными (уголовными) неприятностями конфликт, при этом и невинность свою сохранить.

В пору туманной молодости работал я в Молдавии, в городке Оргееве. Служил в районной газете ходячим корреспондентом. Поводы для журналистских расследований обычно давали читательские письма. Самые острые и замысловатые редакция с ходу переадресовывала в соответствующие районные инстанции. А уж самые каверзные и гнусные наш главный редактор Кирилл Трофимович, почесав потылицу, отправлял по почте в Кишинев, на усмотрение республиканских властей. И уж коль факты подтверждались, тогда за дело брались наши редакционные «волки». Мы набрасывались на жертву, не щадя ни перьев, ни чернил, расписывали «приговоренных» так, что потом ни жена, ни мать родная, ни дети их не узнавали. Газета наша по-молдавски называлась «Путеря советелор», т. е. «Советская власть». Всякая районная нечисть, гады пучеглазые, враги явные и скрытые боялись корреспондентов как огня.

С нашим братом порой заигрывали даже сильные мира. Лично со мной водил дружбу председатель городского Совета по фамилии Шапа. Не знаю, за что и про что сподобился я чести такой. Но что было, то было… Иной раз по собственной инициативе к Ивану Ивановичу сам заходил. Чаще же меня приглашали. Как правило, после работы, а то прямо на заседания. По завершении оных Иван Иванович конспиративно, изнутри закрывал кабинет на ключ, широко распахивал все четыре окна… Некоторое время сидели молча, как конспираторы или заговорщики. В какой-то момент Шапа нятерней своей проводил по лицу, ото лба до подбородка, — будто снимал с лица то ли маску, то ли паутину или морок. После чего глубоко вздыхал и произносил неизменные слова: «С устатку, брат, тяпнем, что ли». Был Иван Иванович человек непростой. Во время Великой Отечественной партизанил. На каруце (молдавская телега) первым ворвался в Оргеев. Имел большие награды. Орден Трудового Красного Знамени из рук Брежнева получил. К тому времени Шапа уже был председателем исполкома. В узком кругу, «по пьянке» близкие величали его мэром. Тогда это словцо считалось ужасно крамольным. Впрочем, работать и жить без риска не интересно.

Как я понимал, Иван Иванович питал ко мне отеческую симпатию. Ну и, между прочим, учил жизни, в то же время держал «у ноги, на коротком поводке». Иначе говоря, по какому-то дружескому этикету, я не мог поднять на своего покровителя руку, то есть бросить тень на горсовет и на его окрестности. За эту негласную услугу имел я льготу: доступ ко всем секретам и тайнам «мэрии». Но главное — меня, желторотого птенца, только что выпорхнувшего на волю из гнезда Кишиневского университета, учили негласной науке служебного обращения. По сути же это было второе образование, не подтверждаемое ни зачетной книжкой, ни дипломом.

По наивности, всего этого тогда я еще не разумел. Зато впоследствии «наука Шапы» сильно сгодилась.

Тут пришлось бы писать то ли повесть, то ли подробный кодекс для служебного пользования. Сейчас это не ко времени и не с руки. Однако кое-какие тезисы могу огласить. В основном это наставления, касающиеся сложной и неблагодарной работы с кляузами от населения… Невзрачные, написанные с грамматическими ошибками и безобидные на первый взгляд бумажки Шапа называл минами и бомбами замедленного действия. Никогда не знаешь, где, когда и с какой силой они рванут. Так что людям с папками и портфелями всегда надо быть настороже, держаться предупредительно! В то же время не показывать окружающим своей трусости. Быть в меру нагловатым. Это никогда не помешает, тем более в отношениях с массами. Он еще уточнял: «Нужны наглость и напор, но при согнутых коленках». Комментарий такой: чтобы в случае чего отпружинить, отскочить в сторону со словами: «Я не виноват, меня не так поняли». Ну и для подстраховки придумать… алиби.

И все же самое важное — уметь работать с документами, с противными кляузами. Это же живородящая инфекция. Ее никакая химия и огонь не берут.

Однако ближе к делу. Надо внимательно вникать в смысл, особенно в подтекст писулек. Не зря ж кто-то изрек: «За каждым письмом стоит человек!» Бюрократ обязан почувствовать, уловить его натуру. Ну и затем сообразно, значит, действовать. Не мешает самому пожаловаться на судьбу, на житейские трудности. Иного можно слегка припугнуть или пригрозить санкциями. Кого-то смело брать на абордаж, уличив в злых намерениях против власти или к тому ж в нескромности. Не мешает в каких-то случаях и кулаком по столу стукнуть… В пятидесяти случаях обычно действует наверняка. Сами ж потом еще и спасибо говорят, приглашают на крестины.

Но и выродков немало. Кое-кто лезет на рожон, прет напрямик. Норовит «взять свое» любым способом, даже ценой собственной жизни. Таких надо утешить. Много значит и тон, каким столоначальник отвечает на присланное письмо. Хуже всего народ воспринимает коротенькие — в две-три строки казенные отписки. После возникает «цепная реакция», она затягивается порой на целые годы. Соответственно, портит кровь и нервы как одной, так и другой стороне, укорачивает жизнь. Но главное — на гербовой бумаге должна быть четко изложена суть: без повторов и назиданий, о чем уже говорилось у подателя жалобы. И еще одна немаловажная деталь. В рабочем кабинете над головой Шапы висело художественно выполненное обращение в золоченой багетной рамке:

«Люди, будьте бдительны! Берегите один другого!»

Юлиус Фучек.

Ну а теперь вернемся в наше время, к нашим баранам… Была б моя воля, послал бы г-на Завалева к Шапе на выучку, на недельку с программой: как следует реагировать на письменные обращения граждан в разной связи. Тем более если они вызваны нуждой, немочами, болезнями.

Очень ушлый этот столоначальник из департамента по надзору здравоохранения. Голыми руками его не возьмешь. Хитрюга преподнес дело так, будто… Ситуация весьма знакома. Как известно по докладу Держиморды, офицерская вдова сама ж себя и высекла, — в аккурат к приезду ревизора из Петербурга. Так что и винить в избиении некого!

Садомазохизмом попахивает красиво сверстанный текст бумаги, присланной мне со Славянской площади, где комфортно устроились дьяки и подьячие из великолепной дружины князя (читай: олигарха!) Зурабова. С умным видом переливают нечто из нустого в порожнее.

Чтобы служебный ответ кляузнику произвел впечатление, г-н Завалев придал тексту обстоятельность, солидный вид. С файла компьютера вышло полных две страницы в жанре деликатного опровержения… Переписав с эпикриза все мои недуги, чиновник делает в иезуитской манере вывод: коль медицинские услуги врачей и медперсонала ГКБ-31 были так плохи, но ведь на волю я вышел своими ногами. Цитата: «Лечение проведено в полном соответствии с московскими городскими стандартами стационарной медицинской, помощи… Состояние имярек при выписке удовлетворительное». Бумага все терпит.

На самом деле это ложная информация. Следом последовали одна за другой три госпитализации… Вот они, хваленые «московские стандарты».

Полгода кряду загадочная комиссия Здравнадзора копалась в отчетно-учетной документации за период 2006–2007 годов в поисках истины. И вот что нарыли… За отчетный период на кляузника с Нежинской улицы Пенсионный фонд израсходовал всякого рода медикаментозных средств на сумму 46 061 р. и 03 коп. При этом он еще и вякает!

Что ж, крыть, как говорится, нечем. Виноват, зажился я на белом свете. Зря небо копчу. А сколько еще таких гавриков в России. Все на учете: нас более 34 миллионов душ. Дальновидная Ирина Хакамада еще в середине девяностых годов предупреждала правительство: на пенсионеров и инвалидов расходуется львиная доля государственного бюджета. И намекала: дескать, олигархам и магнатам жалкие крохи остаются. На том политическая карьера воинственной мадам и закончилась. Впрочем, в жизни Ирины Мацуевны произошла решительная перемена — она влилась в армию пенсионеров. Теперь, говорят, Хакамаду видели среди митингующих против людоедского закона № 122.

Как, однако, все в жизни перепутано и вместе с тем взаимосвязано. Порой трудно провести грань меж добром и злом. Мой участковый врач Т. И. Медвежникова, похоже, разделяет философию бывшего депутата Госдумы Хакамады, несмотря на то, что в студенчестве дала клятву богу медицины — Гиппократу. Коренной постулат звучит так: «Никогда, ни при каких обстоятельствах не причиняй вреда больному. Не будь к несчастному несправедлив». Тут ничего ни прибавить, ни убавить.

…Выписывающие льготные рецепты врачи находятся в двойственном положении. С одной стороны, существует негласная казенная обязанность: беречь ведомственную собственность; с другой — довлеет на психику сугубо шкурный интерес, так называемый бизнес. Ежели на складе появляются случайные или преднамеренные излишки или нереализованные заначки, участь их, за редким исключением, криминальная, плачевная. Со всех сторон к ним тянутся разные жучки, кровожадные хищники. Не зря ж уже в открытую говорят о разветвленной фармацевтической мафии, она уходит своими корнями черт-те куда.

Официально признано: подпольный аптечный бизнес многократно превосходит отечественный алкогольный. Иначе откуда бы взялись на наших улицах и скоростных трассах бесчисленные стада иномарок; как возник бы непредсказуемый строительный бум дворцов, дач, коттеджных поселков для мультимиллионеров. А во что обходится «бедной» России содержание бесчисленной своры паразитирующих спекулянтов, маклаков, кулаков, перепродающих ширпотреб по базарной цепочке, отчего «сами по себе» взвинчиваются цены, ускоряется инфляция… Тут если все по порядку перечислять да называть реалии своими именами — к трехтомнику «Капитала» Карла Маркса надобно издавать еще четыре, а то и пять, — и все равно досконально не понять, не осмыслить завалы навороченных мерзостей. Да и стоит ли их разбирать? Не лучше ль одним махом смыть волной неудержимого потока. Но русский Геракл пока что занят еще самим собой, играет в детские цацки да бирюльки.

В лягушатнике фармацевтического бизнеса оказался и мой участковый врач. Возможно, Тамара Ильинична не отдала отчет тому, что творила. Слепо, бездумно выполняла подпольный приказ своего министра о режиме «экономии» дорогостоящих средств. При любой оплошности, нерасторопности пациент теряет на льготное лекарство свои законные права. В дальнейшем с просроченным рецептом происходят разные чудеса. В конце концов он становится обезличенным, ничейным… И вот тут-то начинается бизнес особого свойства — так называемая моржа. На неликвид предъявляют права те, кто так или иначе замешан был в афере. Под № 1 идут обычно участковые врачи.

На протяжении последних трех лет меня в «родной» поликлинике не раз ставили в такие условия, после чего терял свою месячную льготу. Не оставалось ничего другого — тащиться в коммерческую аптеку «Доктор Столетов». Это недалеко, всего через дорогу… По моему предположению, сюда и сбагривают медики нереализованные фармацевтические остатки.

— Если впредь у вас возникнут вопросы, без церемоний идите прямо ко мне, — сказала зам. главного врача Елена Борисовна. И тут же, склонившись над моим рабочим столом, моей же ручкой выписала то, что «зажилила» Тамара Ильинична. От щедрот своих прибавила дорогостоящий пирацетам, плюс престариум, предуктал и даже поливитамины.

— От Медвежниковой мы вас заберем, — на прощанье сказала Е. Б. Родина уже у дверей.

Сказанное произвело сильное впечатление. Оказали свое действие и снадобья. Дня через два в бронхах воцарилась гармония. Да, от докторов с неких пор вся моя жизнь зависит — особенно ежели они того возжелают.

На эпизод с участием доктора Медвежниковой почему-то не обратила внимания опергруппа Росздравнадзора. При этом обойдены молчанием и другие гнусные факты. Лишь в конце, да и то вскользь, упомянут препозорный эпизод кражи врачихою документов с моей больничной тумбочки.

В общем виде конфликт и в поликлинике и в больнице преподнесен г-ном Завалевым таким образом, будто на самом деле ничего особенного и не произошло. Будто на самом деле — это не более чем недоразумение, плод воображения пациента, разгоряченного непомерным употреблением психотропных средств. Соответственно, значит, всем моим претензиям к медицине грош цена, их не стоит принимать всерьез. И вывод: конфликта не было и нет, оный даже не просматривается.

Известно, канцелярские отписки — своего рода шулерство, похлеще картежного. Отрабатывалось веками. Ныне же, в переходный период от социализма к капитализму, оное обрело высшую степень махровости, кучерявости. Откровенно говоря, умно составленная бумага стоит преогромных денег. Действо же и сам процесс в просторечье назывались обираловкой! Фу, как вульгарно, коробит слух… Затасканному, грубому слову нашелся иностранный аналог: коррупция. На первый послух звучит вполне-вполне пристойно, не оскорбительно. Это уже не бранное уличное словцо, бьющее хапугу не в бровь, а в глаз; коррупция — сугубо юридическое речение, для специальной аудитории. Народ же в общей массе воспринимает сие выражение, совершенно не вникая в смысл, что властям, конечно, на руку. Впрочем, сей наукообразный термин мутирует, видоизменяется, понемногу приспосабливается к жизненным обстоятельствам. До недавних пор коррупцию связывали с чиновно-учрежденческой средой, теперь все чаще связывают с целой отраслью: со здравоохранением. И это беда великая.

Народ обижен. Люди уже не просто ропщат, а криком кричат: «Медики избаловались, темнят, жулят!» Поборы нынче дело уже не сугубо личное, добровольное — обязательное. В очереди к врачу, в процедурные кабинеты сидят бабульки не с пустыми руками — с кульками, с пакетами. Обратно выходят «пустые»…

Пациенты посолиднее — те без лишних слов презентуют лекарю конверты с «начинкой» разного достоинства. Многие медуслуги теперь уже официально проплачиваются через кассу. И все равно хирургу, гинекологу, урологу, проктологу, невропатологу выдают наличность. На всякий случай, задабривают. Ну а при летальном исходе полученный гонорар, разумеется, никто еще назад не возвращал. Как, впрочем, со своей стороны МСК не требует своих денег за некачественно оказанные медицинские услуги. По русской поговорке: «Что с возу упало, то пропало». Для усиления контроля за работой медперсонала недавно явилась на свет вроде бы независимая от Минздрава, с чрезвычайными полномочиями служба по надзору в сфере здравоохранения. В некоем роде опричники-каратели при государевом дворе. Они должны были свернуть пресловутой коррупции головы. Однако Меднадзор довольно скоро выродился, утратил функции карательного свойства и превратился в обычную контору под федеральной вывеской. За ней зорко приглядывал сам г-н Зурабов. Из воли «князя» своего выйти никто и помыслить даже не смел. Субординация на все сто процентов!

…Всяк хлопочет о своем. Некая — чрезвычайная — комиссия полгода в поте лица проверяла фактуру по моей жалобе, каждый случай мог стать роковым, гибельным. Мне же удалось выжить, но отнюдь не благодаря усилиям персонала поликлиники и их коллег из ГКБ-31, по сути вопреки.

В медицинской практике случилось невероятное: четыре пневмонии у одного пациента за год. Это ль не повод для серьезного служебного расследования, что помогло б не только вскрыть причину, но и исключить типичные недостатки (ошибки) в работе и не повторять оные впредь. Не кто иной, как сам академик по легочной части А. Г. Чучалин бросил своим коллегам в лицо горький упрек: в стране ежегодно погибает двенадцать процентов больных пневмонией. Причина — неправильный диагноз в сочетании с безобразным «качеством» медицинской помощи. Потому именно и явилась необходимость создания такого подразделения, как Росздравнадзор. В какой-то мере напоминает бывший «Народный контроль», но узкого профиля.

«Немного по-советски!» — скажет, гримасничая, доморощенный либерал ельцинского призыва. Ну а как же иначе, коль не работает рыночный механизм. Иначе беспредел! Вокруг разруха… Порядок только в игорных заведениях, да на алкогольном рынке. О, чуть было не забыл об идеально отлаженной системе наркотрафика.

Было это совсем вроде бы недавно, кажется же, что уже давно. А все равно помнится! Очень дорого ценилась каждая человеческая жизнь. При советской власти четко действовала охранительная система — в широком толковании! Кстати сказать, каждый выстрел из огнестрельного оружия на улицах города детально обсуждался на Политбюро ЦК КПСС. Сопоставьте с современными ружейными разборками, поножовщиной, грабежом средь бела дня в центре столицы.

Как ни крути, ни верти, изначально все эти дела — политичные — порождены системой. Кому-то они необходимы, желанны, простым же людям — это гроб без музыки: тихое вымирание.

Стоит напомнить, прежняя советская система не укладывается в прокрустово ложе теперешнего социального устройства. Да у нее и названия по сей день нет. Сошлись на условной формулировочке: переходный период. Всяк толкует ходячее словосочетание в меру своей порядочности, образованности, честности, корысти. Имеет еще место и вынужденная корпоративная привязанность к коллективу фирмы, к политической партии, наконец, причастность к фанатской группировке футбольного круга. Последний бзик, пожалуй, самый искренний и сильно прилипчивый.

Теперь уже явственно вижу: в натуре выходит не трактат на заданную тему, а редкий в наше время жанр: частное журналистское расследование. Мысленно, про себя, подобные сочинения творит если не каждый второй, наверняка всяк третий болящий, побывавший на больничной койке. И значит испытавший на собственной шкуре качество оказанных медицинских услуг в полном соответствии, с нормами московских медицинских страховых компаний.

Дело прошлое, но случай свел мета однажды с вице-президентом МСК «Солидарность для жизни» Л. B. Любимовой. Беседа шла откровенно до тех пор, пока не зашла речь о стоимости суточного довольствия пациента и расходов на все и про все. В том числе за проживание, коммунальные платежи, за лечебно-диагностические мероприятия. Ведь все денег стоит! Людмила Васильевна попыталась было увильнуть от лобовых вопросов. Я настоял на своем. Нервно теребя на столе какие-то бумажки, собеседница уклончиво изрекла:

— На память не помню… Финансирование, конечно, недостаточное. Но уверяю: в следующий раз, когда вы окажетесь на больничной койке, очень многое изменится.

Действительно изменилось, в худшую сторону.

Все увиденное, все пережитое выразил я в письме Д. А. Медведеву. Надеясь приоткрыть вежды благодушному вице-премьеру.

…Выйдя из ворот клиники, большинство пациентов старается позабыть пережитое. Самые ж упертые, кого доктора совсем-совсем ДОСТАЛИ, едва оклемавшись, берутся за перо, пишут в ближайшие властные структуры. Изредка за них это делают родные, близкие или возмущенные друзья-товарищи. Доходит до экспертизы. По пальцам можно перечесть, когда виновных привлекли к уголовной ответственности. Самое тяжелое (позорное!) наказание — лишение права на профессиональную деятельность. Во времена оные эти вопросы находились в компетенции прокуратуры. Ныне эти функции, за редким исключением, перешли в ведение Росздравнадзора. Второразрядная контора ведомственного подчинения. Ибо сказано: «Ворон ворону глаз не выклюет».

Есть и другие пословицы того же разбора. А тут нечаянно попал мне в руки изумительный рисунок Н. Шведова. Попытаюсь словами передать сюжет карикатуры… Изображен несущийся во весь опор кентавр: получеловек-полулошадь о шести конечностях. Художник уловил драматический момент, «Всадник», похоже, озлился на своенравного скакуна (но сути-то, значит, на самого себя), оборотясь, изо всех сил, на ходу бьет стеком по… собственному заду. Под рисунком подпись: «Самокритика».

Не по такой ли точно схеме возникло новообразование на Славянской площади под вывеской: «Служба по надзору в сфере здравоохранения и социального развития». Захотелось заглянуть в глаза господина, подписавшего ответ на мои письма вице-премьеру.

В ближайший вторник, вооружившись портативным диктофоном, прихватив журналистский блокнот и авторучку фирмы «Роллер», направился по указанному адресу. Быстро нашел искомое.

Оказалось, в этом доме прежде я не раз бывал. Свободно общался с нужными сотрудниками. Дело в том, что на заре перестройки тут располагалось самостоятельное Министерства социальной защиты населения. В эти апартаменты привела меня личная нужда.

Строгая вахтерша в фирменной тужурке с зелеными нашивками моментально сообразила, к кому именно для начала следует обратиться. Таким образом судьба свела меня с Н. Е. Усковой. На дверях кабинета белела скромная табличка: замначальника управления по рассмотрению писем.

Не вдруг я был принят. На скамье сидело человек 7–8, в основном москвичи, но были и приезжие. Сидельцы смахивали на пациентов в очереди к врачу. В глазах озабоченность, тревога, грусть. После общения с чиновником заявители возвращались в коридор заметно другими. Обнадеженными как бы. Словно после врачебного осмотра не подтвердился страшный диагноз… Некоторые чуть ли не с порога слегка подбадривали тех, кому ВСЁ еще надлежало пережить.

Наконец мой черед настал. Дверь легко, как бы сама собой отворилась, я оказался в… кабинете. Хотя это было похоже на уютную горницу. На подоконниках цветы в горшочках, висячие кашпо. На стенах, в рамках, за стеклом, — чудо-гербарии.

За дубовым письменным столом сидела средних лет женщина. Добродушное лицо. Прямой, вместе с тем нацеленный взгляд серых глаз. Голос грудной, бархатистого тона:

— Ну что у вас? Кто обидел?

(Обращаюсь к разношерстной ну блике: «Хотя бы раз вы слышали из уст чиновника нечто подобное?»)

Я растерялся, как напроказивший школяр. Заерзал в кресле. Наконец взял себя в руки и неторопливо, как на исповеди, единым духом выложил наболевшее.

Вопрос был чисто бытового свойства. Тем не менее, не сходя с места, Н. Е. Ускова выудила из справочника прямой номер телефона редакции газеты «Труд» и вышла на главного редактора А. С. Потапова. Состоялся непродолжительный, но конструктивный разговор. Без всяких проволочек дело решилось в мою пользу.

При встрече мой бывший шеф осведомился:

— Ты с Натальей Евгеньевной, верно, близко знаком.

— Впервые увидел.

— Удивительная особа.

Потапов еще что-то прибавил, да я запамятовал. Ведь с того дня девять лет минуло. В старости годы быстро летят.

ГЛАЗА В ГЛАЗА

Без передышки продолжаю репортаж из чиновного вертепа.

Оказавшись на Славянской площади, первым делом поинтересовался судьбой Натальи Евгеньевны. Здоровенный охранник (на нем бы поле пахать!) честно признался: «Понятия не имею». В двух шагах было справочное бюро. Выбражуля и сильно накрашенная девица тоже не могла взять в толк, о чем, собственно, речь. И тогда стал на полном серьезе объяснять, кто такая Ускова и что теперь от нее хочу. Бестолковая канцелярская жрица автоматически (на манер Барби) беспрестанно хлопала ресницами и, как заведенная, повторяла:

— Не в курсе, не в курсе…

А ведь сидела в окружении целой дюжины компьютеров и разных электронных приставок непонятного назначения.

— Да идите вы в… канцелярию, — выкрутилась наконец дева.

В канцелярии тоже слыхом не слыхали о бывшей сотруднице напрасно разогнанного министерства, худо-бедно защищавшего народ от оголтелого чиновничества. После хитрых манипуляций в конце 2004 года и возникло на том месте новообразование под солидной вывеской «Росздравнадзор». Законодательным порядком оному передали полномочия, о которых не мечтают даже ангелы небесной канцелярии. Эта братия в белых халатах якобы осуществляет строжайший надзор — как гласит закон — за соблюдением стандартов качества медпомощи; проверку деятельности организаций здравоохранения всех уровней; контроль за соблюдением стандартов социального обслуживании (за полнотой пресловутой социальной «корзинки»); опять же неусыпный надзор за своевременным и полным рассмотрением обращений граждан и направление заявителям ответов в установленный законодательством месячный срок. В той гербовой бумаге записано много-много разных разностей, от коих сердце тает.

Да, на бумаге-то все ладненько, все хорошо, пока тебя петух (орел) жареный в одно место не долбанул. В ответ на обращение мое в высшую государственную инстанцию о своих мытарствах и страданиях на больничных койках получил от упомянутого уже не раз Завалева две плотные странички успокоительного текста, сочиненные якобы по поручению первого вице-премьера государства Российского, оные должны были окончательно ублаготворить и исцелить мое тело и душу. По замыслу высшей чиновной администрации, гербовая бумага якобы обладает целительным действом, как заряженные магом Чумаком разные предметы бытового назначения, их надобно было прикладывать к «причинному месту». Я, признаюсь, тугодум и упрям, одного этого мне показалось мало: захотелось взглянуть в глаза подписанта. С тем с утра пораньше и отправился на Славянскую площадь.

— Как бы узреть господина Завалева, — обратился я к мадам, восседавшей в красном углу кабинета за огромным столом, на котором можно было играть в парный пинг-понг. Не иначе как хозяйке чиновного застенка в облике пришельца что-то показалось подозрительным. Не отрываясь от экрана компьютера, где сложилась долгожданная ситуация пасьянса, игруля потянулась к сигнальной кнопке внутреннего оповещения. Нервы не выдержали, я закричал благим матом:

— Я безоружный, не стреляйте. Вяжите меня.

Другая сотрудница спокойно сказала:

— Вы мешаете людям работать.

На эту реплику я ответил репликой:

— Вижу, как вы работаете… От напряжения аж взмокли.

Как по команде, все отпрянули от дисплеев. На серых экранах возникли схемы и колонки цифр: пятизначные, шестизначные. Похоже, то были неучтенные налоговиками тайные взятки.

Я ушел по-английски: не извинившись, не попрощавшись.

Однако оставался открытым вопрос: где же сидит искомый г-н Завалев?

Снова вышел наружу, кружным путем направился к справочному бюро. За время моего отсутствия у девицы в окошке настроение изменилось. Она первая спросила:

— Только ради Усковой вы к нам и явились?

Тут я извлек из папки манускрипт.

— Ищу господина, который поставил подпись под этим вот письмом.

Гербовая бумага перекочевала в ладони девы. С сильно накрашенных губ слетела информация:

— Сразу б так и сказали… Это один из заместителей руководителя Роснадзора по Москве. За церквушкой первый подъезд.

То был Первый Славянский тупик, в прямом и переносном смысле. Дорога в Горздравнадзор оказалась куда сложней. И в том «барышня из окошка» не виновата. События последнего года опередили ее компьютерное мышление. Дело в том, что ради удобства москвичей и жителей Подмосковья вышеназванный департамент отселили на окраину столицы. Но из экономии средств адрес на старых бланках не поменяли. Вот жалобщики и бродят по Белокаменной туда-сюда, как стадо без пастуха. Каким-то чудом угодил я в безымянный подъезд. Секретарша (для будущих исследователей нравов нашего времени сообщаю ее имячко: Маргарита Николаевна) своим телом преградила путь к кабинету обожаемого шефа. Отступив на шаг и смерив меня испепеляющим взглядом карих глаз, через губу обронила:

— С чего это вы взяли, что Александр Сергеевич вас ждет?

Я признался:

— С господином Карповым я нахожусь в многомесячной переписке.

Через головы современников снова обращаюсь к потомкам: «Вот какие слова прозвучали в приемной главного кормчего Росздравнадзора»:

— Таких, как вы, у Карпова миллион с хвостиком… Потому катитесь к Завалеву.

О, где вы, Гоголь, Салтыков-Щедрин, Сухово-Кобылин, Ильф с Петровым! Как нынче не хватает вашего ума, хватки и ваших острых перьев! Поглядели б, какое чудище объявилось на святой Руси, сотворенное по прихоти и наброскам наших суверенных демократов и их тайных приспешников псевдолибералов из занюханной Вороньей Слободки. В результате манипуляций нечестивцев на свет явилась химера в образе миллионорылого чиновничества. Это его словесный портрет изобразил гусиным пером служащий царской канцелярии Николай Радищев в своем художественном трактате: «Чудище ужасно, обло, стозевно и лайяль…» Каким оно было, таким и осталась. Да разве только ушлости да хитрости прибавилось.

Путь мой на сей раз был неблизкий, до станции метро «Тимирязевская». Далее сорок минут пеше, на улицу Вучетича. Без малого два часа добирался.

— Здравствуйте.

В кресле восседал типичный менеджер формата двадцать первого века. Свежайшая сорочка. Без пиджака. Холеное, загорелое лицо, загривок каратиста. На шее болтался длинный галстук в косую полоску. Головы не поднял, лишь бровью шевельнул. На столе лежал полуразгаданный скандкроссворд.

— К сожалению, принять не могу, через пять с половиной минут обеденный перерыв. Потом экстренное совещание. А вы, собственно, по какому вопросу?

Пошлая отговорка бездельника: чрезвычайная загруженность, дефицит времени. Жду вызова к руководству с минуты на минуту. Следом оперативка с собственным аппаратом… Как видите, работа адова. Все хорошо знакомо, лично пережитое.

— Валентин Иванович, мне больше уже ничего и не надо… Просто хотелось услышать ваш голос, увидеть глаза.

Реакция космическая:

— Вы портретист?

— Обыкновенный журналист.

— О, вы меня заинтриговали. В чем вопрос?

Я назвался. Вкратце изложил письмо вице-премьеру господину Медведеву.

— И чего же еще вы желаете?

— Я же сказал: глянуть хотя бы одним глазом на подписавшего вот этот ответ, — и протянул увенчанные подписью хозяина кабинета бумаги.

Будто лазером прошелся Завалев по строкам. Самоуверенность с лика чиновника слетела, как мыльная пена. Под глазами, в складках рта возникла скорбь, готовность к сотрудничеству.

— Вы хотите оставить меня без обеда?

Выпрямился и по внутренней связи вызвал свою сотрудницу Л. П. Коврижину. Ее фамилия (и номер телефона) значились в самом в конце документа, что указывало на конкретную персону, ответственную за сбор и подготовку текста, который начальство венчает своей подписью. В конечном счете именно руководитель персонально отвечает за каждое слово, равно как и за общее содержание документа. Не зря же в учрежденческом мире некогда бытовала жесткая формула: «За каждым письмом — человек!»

Пять с лишним месяцев тянулась канцелярская волокита вокруг моего обращения ко второму лицу в федеральном правительстве. За этот срок в реках отечества много воды утекло и много разных событий произошло на земле. Нетрудно было догадаться: это неспроста… Признаюсь, о судьбе своего послания в Белый дом не терпелось узнать не на том свете, а в реальном мире. Потому многократно пытался созвониться с Л. П. Коврижиной, но между нами стояла нечистая сила. Как только называл свою фамилию в трубку, связь обрывалась. Схожие фокусы возникали на линии с другими подразделениями здравнадзора, прямо или косвенно задействованные в этой склоке.

Наконец нашлась добрая душа. Сотрудница отдела по работе с обращениями граждан Е. В. Денисова намекнула: мое досье находится в руках заместителя директора Департамента по управлению делами Минздрава господина Калатанова. А у Юрия Николаевича, дескать, мертвая хватка: никому спуску не дает!

Наши души изнежены социализмом. Мы наивней Буратино. Все еще хочется верить в добро, в хорошее. Чем нагло и пользуется бюрократия рыночного пошиба. Нас водят за нос по замкнутому кругу, создают видимость неуклонного движения вперед, к прогрессу. Проще сказать, к великолепному земному раю, когда столы будут ломиться от колбас всех сортов; у каждого шалопая в гараже будет стоять как минимум два авто (один, разумеется, внедорожник); самые-самые крутые будут иметь личный самолет. Ну а далее подразумевается разная мелочовка: все поголовно будут ходить в модных джинсах, в кожаных куртках, отделанных стразами, золотым позументом. Разумеется, все будут богатырски здоровы… Не зря власть предержащие приняли проект, которому присвоен титул — национальный. И пошло! Не успели СМИ его обнародовать, с мест валом повалили реляции и благие вести. Основные-де показатели в больницах, в поликлиниках, в амбулаториях и прочих медучреждениях там и сям резко полезли вверх… Сразу ж подсуетились и расторопные счетоводы из ВЦИОМ. По результатам опросов населения в первые же месяцы реализации вышеназванного нацпроекта, доля негативных оценок работы всякого рода медицинских заведений составила всего-навсего 67 %. Через год неустанной работы процент понизился еще на четверть… Сей феномен многие комментаторы объясняют отставкой Зурабова.

Впрочем, есть еще маловеры, пессимисты. Несмотря на очевидные сдвиги в сфере деятельности органов управления здравоохранением, за тот же период численность недовольных работой жрецов Гиппократа, как ни странно, почему-то возросла: с 29 % в 1998 г. до 58 % в 2006 г. На чем сей негатив основан? Выясняется: большинство неудовлетворены качеством медицинской помощи (услуг). К тому же, как ни странно, больше половины пациентов оплачивают труд медиков из своего кармана. Чуть дешевле обходятся простым смертным амбулаторно-поликлинические манипуляции персонала. Зато услуги стоматологов мы компенсируем — перекрываем на 65 процентов сверх того, что они имеют от государственной казны. (Для сравнения: в западных странах доля личных расходов на поддержание здоровья граждан составляет от 10 до 30 процентов.)

Такова, товарищи, статистика! А ведь, кроме нее, есть еще и жизнь со своими красками, причудами, ароматами, смрадом.

Визит мой на пятый этаж Росздравнадзора (по Москве и области) вызвал в стане сотрудников замешательство и переполох, сравнимый разве с явлением Хлестакова в уездный город N. Во-первых, сразу ж был отменен обеденный перерыв; во-вторых, на неопределенный срок перенесено плановое совещание аппарата.

— А разве вы еще не получили наш ответ? — с тревогой в голосе произнесла Л. П. Коврижина.

Не кривя душой, я признался: чудодейственную бумаженцию из Росздравнадзора получил, вот из-за нее-то теперь я здесь.

— У вас претензия? — мрачно и глухо изрек ее шеф.

На прямо поставленный вопрос я прямо же и ответил. Или же, как нынче чиновники выражаются, — однозначно.

Воспользовавшись паузой, к сказанному добавил:

— Признаться, я удивлен, как могла явиться на свет бумага из недр столь авторитетного госучреждения.

Хозяин кабинета и его сотрудница меж собой выразительно переглянулись.

— Что ж, в таком случае нам придется поднять материалы, касающиеся данного вопроса, — изрек В. И. Завалев не то с угрозой, не то с сожалением, словно речь шла об эксгумации праха покойника. В то же время можно было предположить, что с этой роковой минуты жизнь отдела мониторинга реализации государственной политики и сфере здравоохранения (таково полное его название) пущена на самотек, если не под откос. И я тому причиной!

Дабы не путался под ногами сотрудников учреждения, мне было предложено освободить кабинет, ждать своей участи в коридоре. Для такого случая я и захватил с собой книжицу «Корабль дураков». Поэт Средневековья Себастьян Брант изобразил в стихах жизнь своих современников в сатирической форме. Иными словами, вывел на показ человеческую глупость, которая ведет человечество по ложному пути, тем не менее оная процветает на земле до сей поры, вперемешку с губительными пороками. Пять веков минуло с той поры, как проницательный гуманист эпохи Возрождения выразил в занятной форме свои мысли и наблюдения над жизнью тогдашнего общества Западной Европы. С течением времени они не поблекли, не утратили своей актуальности, ибо люди не стали лучше, пороки же еще более углубились. Что не с первого погляда бросается в глаза даже премудрым философам, которые сами барахтаются в пороках вроде цивилизованного общества, по уши погрязнувшего в скверне корыстолюбия, стяжательства. Да иначе как будто и жить нельзя: будешь белой вороной… Это не только смешно, а и чревато худыми последствиями. Не глупый же пращур изрек: «Среди ворон живешь, по-вороньи каркай!».

Я сидел в коридоре на обшарпанной задами скамье. Мимо с озабоченным видом сновали ответственные работники, секретари, референты, программисты. Кто не отворя взора, кто искоса поглядывал на чудака, который отважился прийти с претензией на тех, кто не щадя живота своего радеет и неустанно печется о болящих россиянах. Об их подвижнической жизни надо бы оды слагать, я же сдуру накатал жалобу в административный олимп.

Читал я Бранта выборочно, а все выходило как бы кстати, то есть соответствовало теперешней действительности. Дважды проштудировал главы «О слугах двух господ», «Завтра, завтра — не сегодня», «О соблазнах глупости», «О нищенстве», «О фальши и надувательстве», «О сутяжничестве»… Трижды перечел сатиру «О непослушных больных», тут же переписал в записную книжку концовку, дабы всегда была под рукой. Хотя никогда уже не позабуду. Вот и сейчас цитирую по памяти:

Где вмешалась чертовщина, Бессильна часто медицина!

Чего-чего, а чертовщины в нашей жизни хоть отбавляй.

Наконец меня пригласили в кабинет на беседу.

— В деталях, документально и по памяти, восстановили мы перипетии конфликта, — заявил шеф.

— Лично меня до глубины души взволновал эпизод кражи врачом Довтян вашего эпикриза. Это посягательство на интеллектуальную собственность коллег, которые обстоятельно, со знанием дела отобразили ход заболевания и еще нечто такое, что не укладывается в канцелярские стандарты, — вступила в разговор Л. П. Коврижина.

— В том эпикризе, выданном врачами 57-й больницы, заключался четкий план для будущих врачей, и в первую очередь для врачей 31-й больницы, куда я угодил с тяжелым заболеванием… Но важный документ исчез, его украли из корыстных побуждений.

— Стыд и позор, — отведя глаза в сторону, обронила чиновница от медицины.

— И будто с гуся вода.

— Мы это взяли на заметку… Но ведь при выписке вам возвратили прежний эпикриз, — слово в слово повторила текст Коврижина, к которому она, как автор казенной отписки, имела непосредственное отношение.

— Да, возвратили при выписке, как зафиксировано в официальном ответе здравнадзора. Но ведь было потеряно драгоценное время. Опять же каких трудов и нервов стоила мне борьба за эпикриз из рук мошенницы. Для больного пневмонией, с температурой за 40 градусов, к тому же перенесшего инфаркт… По-вашему, это новейшая терапия в сфере пульмонологии, кардиологии… Клин клином вышибать!

— Так что же теперь от нас хотите?

— Хотел живьем увидеть человека, подписавшего письмо за номером 01–1358-07.

— Ну вот увидели… А дальше что?

— Прошу ознакомить меня с материалами некоей комиссии, назначенной для служебного анализа фактов, изложенных в моем письме… Хотя и деликатно, но ваш письменный ответ опровергает мою жалобу. С другой же стороны, говорите о вещах посторонних, не имеющих прямого отношения к делу.

Пожалуй, я переборщил. Был ведь не на трибуне внеочередного Пироговского съезда терапевтов… В кабинете здания на улице Вучетича сидело только трое, не считая жирной мухи на оконном стекле. В преддверии злых холодов она жужжала свою мелодию, схожую с завыванием сирены, оповещающей город о воздушном налете с запада вражеской эскадрильи. Именно на пронзительный звук перепончатокрылого хозяин кабинета обратил внимание. Он сделал пол-оборота, скосил взгляд в оконный проем.

Муха враз смолкла. Следующим на очереди был я.

— Уважаемый Н. Ф., — расслабленным голосом проговорил Валентин Иванович, — хорошо вас понимаю, но и вы, со своей стороны, нас поймите. Госслужащие не имеют права демонстрировать документы, которыми руководствуются сотрудники государственных органов при составлении ответов частным лицам. Тем более, как в данном случае, имеет прямое касательство высокая правительственная инстанция.

В глубине души я предвидел схожую бюрократическую конфигурацию. Не знал только, под каким соусом она будет преподнесена. Из дальнейшей беседы понял, что безобразное творилось ради блага моего, ради душевного спокойствия пациента, который, оглушенный недугом, угодил в льготную ловушку страховой медицины, орудующей в столице под брендом «Солидарность ради жизни».

В масштабе страны возникла головокружительная вертикаль, схожая с Вавилонской башней, которая, как и библейский ее аналог, никогда не будет достроена до колоколенки. Однако строят ее беспрерывно, круглосуточно, с упоением. Никто еще в лицо не видел главного зодчего, хотя имя его у всех на устах. Впрочем, суть не в звуке и не в буквосочетании. Сказано: бытие определяет сознание. Остальное — мираж, пустословие.

…Не издалека, но все же с глухомани прибыли в Боровск туристическим рейсом паломники из Пошехонья. Явились к затворнику Пафнутьевской обители — Власию. Низко поклонившись, спросили: «Строили мы всем миром социализм — не достроили. Стали возводить здание коммунизма — опять незавершенка! Просвети темных — скажи: что же нынче-то мы кладем?» Долго старец молчал, стоял с опущенной головой. Не подымая глаз, наконец молвил: «Строим мы, соборяне, на свою погибель опять Содом и Гоморру». Повернулся спиной и неспешно удалился в свою келию.

Нечего ни прибавить, ни убавить. На этом головокружительном объекте у каждого из нас определенная роль… Большинство, конечно, каменщики рядовые. Но есть среди нас и десятники, и прорабы, и менеджеры в белых халатах. Все одним миром мазаные, имея на лицевых счетах от трудов своих разное количество нулей. Ловкачи лишек прихватывают из кошельков недотеп и ротозеев. Теперь это называется коррупция.

Врачебный бизнес считается едва ль не самым прибыльным. Идет ноздря в ноздрю с игровым в казино, которым у нас правят отечественные и заграничные магнаты. Но вот парадокс: подручных Гиппократа, самого малообеспеченного из всех небожителей, по сей день относят к самому жалкому сословию, содержащемуся на государственный кошт. Потому, дескать, им не возбраняется попрошайничество, ежели не употребить более жесткое слово.

Да, существует табу, так же как и заповедные вещи, понятия, на которые надо закрывать глаза. Или еще говорят: «Не бери в голову…» Циники придумали поговорке продолжение: «.. а бери в рот!». Что всяк понимает в меру своей образованности или развращенности. Тут уж свобода полная.

Наряду с этим были и есть тайны врачебные. Иные имеют божественную природу, хотя есть сугубо юридические, моральные, деликатные и т. д. Но есть, есть циники и хапуги, которые под прикрытием звонких фраз и красивых слон творят профессиональный беспредел ради личного обогащения, не считаясь ни с обстоятельствами, ни в выборе средств. Пару лет назад один из академиков от медицины с высокой трибуны профессионального собрания с горечью заявил: «Здравоохранение в отечественной медицине порой носит убийственный характер». Оратору в зале никто не возразил.

В другой раз ту же мысль, но более корректно высказал академик РАМН Александр Иванович Воробьев: «Медицина и бизнес в России не совместимы!». И никаких комментариев. Да в том и нужды не было: в зале сидели честные врачи. Не отводя глаз, прямо глядели в лицо оратора.

В живую плоть России кайлом вбит огненный клин. В стране раскол. Вокруг сатанинские соблазны. Народ барахтается в денежных потоках, будто в канализационных нечистотах. Рыластые баксы заполонили жизненное пространство, человеческие души… Они источник жажды окаянной.

На этот бумажный лист просятся строки из «Венка сонетов» Владимира Солоухина:

А мрак ползет… То атомный распад. То душ распад. То твист, а то поп-арт. Приоритет не духа, а металла…

Святое попрано. Пороком мерзким одурманены и люди в белых халатах. Многие идут по жизни, не подымая головы, сгорая от стыда. Но как удержаться от соблазна, когда все воруют или просто берут с протянутой руки. Велик соблазн. Да и нельзя не взять! Твои друзья, коллеги, сослуживцы туго меж собой повязаны стадным чувством — корпоративной этикой. Вас вытолкнут вон, опутают интригами, сомнут, выдадут волчий билет.

«Приоритет не духа, а металла» — вот что такое бизнес. Соблазны чуть ли не на каждом шагу. Мутным потоком идет аптечный контрафакт из-за рубежа. Наши заводы и фабрики гонят в лучшем случае просроченные лекарства или так называемые таблетки-пустышки. Лукаво крохоборствует и персонал больниц, поликлиник, «скорой помощи», лечебных центров. Почти все медицинские услуги теперь платные — иные бесстыдно афишируются на стендах. В обход очереди за 50 рэ можно получить талон в любой кабинет. Или еще проще: сунуть денежку в кармашек медсестры. Томящиеся в очереди при этом сделают вид: ничего особенного не заметили. В больницах врачебный опыт, профессионализм, душевные силы растрачиваются на разную фигню. Оттого и показатели работы ухудшаются. Дабы сохранить имидж, не упасть в грязь лицом, объективные данные — смертности! — подменяются дутыми показателями. Ложь во спасение собственной шкуры… В квартальных и годовых отчетах выводят «среднестатистическую температуру» по больнице, по административному региону. Соответственно, значит, дополнительная нагрузка ложится на плечи обслуги моргов и санитаров «труповозок».

Да, ничто не проходит бесследно. Великая нация тает на глазах. Но в истерзанных медициной душах людских скапливается «критическая масса». Она может рвануть в любой момент. Последствия не предугадать.

С 2004 года часть контрольных функций приняли на свои плечи борзые аппаратчики, явившиеся в мир под вывеской «Росздравнадзор». О их существовании по сей день слыхом не слышало девяносто девять процентов болящих, пока еще здравствующих. Я тоже знать не знал, пока быстроногая наша почтальонша Таня не забросила в почтовую секцию депешу со Славянской площади. Когда же дрожащими от нетерпения руками вскрыл правительственный конверт, понял, что по наущению властей к делу моему подключена федеральная служба по надзору в сфере здравоохранения. Признаюсь: стало чуточку жаль синклит нашей поликлиники, заодно и главного врача ГКБ-31 господина Глухова. В какой-то момент явилась мыслишка: не отозвать ли жалобу из департамента?

В следующее мгновение перед мысленным взором возникла фигура… рыцаря нашего времени — Олега Митволя. Он ведь тоже возглавляет схожую службу по охране природы. Дядьки и бабульки российских чиновников, магнатов и их оруженосцы именем Митволя пугают непослушных чад… Так что гвардейцам новоиспеченного ведомства есть с кого брать пример. Да, пожалуй, надзиратели со Славянской площади должны быть и поухватистей и построже своих единомышленников из природоохраны. Душа человеческая, как ни ряди, все же подороже, нежели срубленные хамом по глупости или из корысти столетний дуб, липа-вековуха.

Гусли-мысли свои в кабинете господина Завалева я тот раз не озвучил, пронеслись они в башке как поток электронов, однако чиновник их почувствовал, уловил. И тут же озвучил собственный довод:

— По вашей жалобе в правительство была проделана огромная работа. Не стоит вдаваться в подробности. Скажу только, в 31-й клинике вам был проведен полный комплекс лечебно-профилактических и диагностических мероприятий, к тому же с хорошим клиническим эффектом.

Я нарушил служебный этикет: вступил в пререкание с руководителем подразделения Росздравнадзора. Хотя, будь Валентин Иванович на моем месте, уверен, он поступил бы точно так же, ибо в споре рождается истина. Теперь же, согласно казенной логике, вельможа отстаивал свою честь. Ну а я, разумеется, собственную жизнь, предвидя будущую ситуацию, когда снова окажусь на больничной койке, а меня будут лечить доктор Енгибарян, ее коллега Давтян, консультант из академии им. Сеченова Семенов, медсестра Сердитова. Общее же руководство будет осуществлять г-н Сегельман… Да простит меня за прямоту бог медицины приснопамятный Гиппократ, скажу как на духу: в следующий раз та команда из ГКБ-31 живым меня из ворот своей больницы не выпустит. Ну а протокол о моей кончине оформят так, что комар носа не подточит. Даже синклит РАМН в диагнозе не усомнится. Оформят чин-чинарем. По русской поговорке: дескать, бумага все стерпит.

Коль уж о бумаге речь зашла, еще минуту внимания. На запрос ответственного аппаратчика из окружения первого вице-премьера В. И. Завьялов отрапортовал как бравый Швейк на плацу перед лицом господина поручика Лукаша: водопад слов — и ни одной капли правды. Вот этот набор фраз… Лечили (имярек) во Второй терапии 31-й больницы по городским стандартам стационарной медпомощи. Был проведен комплекс лечебно-диагностических мероприятий с хорошим клиническим эффектом. Достигнута глубокая ремиссия с устойчивой нормотермией, подтвержденной объективными методами исследования.

Да, это еще те дела… Вывод же сделан на основании полного служебного расследования, с участием членов беспристрастной комиссии. Взяло любопытство: что это за комиссия? откуда взялась? Ба, знакомые все лица: Енгибарян, Давтян, Сердитова, Семенов, Сегельман. Кроме того, в протоколе расписался главврач ГКБ-31 Георгий Натанович Глухов. Достаточно авторитетная компания!! Ее собрала вокруг себя Лидия Павловна Коврижина, начальник отдела контроля качества организаций медицинской помощи населению в Московском регионе. Это она в поте лица своего сочинила текст — в два адреса — и подсунула на подпись своему обожаемому шефу. Бумага ничего себе, вполне надежная. Ее мог бы подмахнуть и сам Зурабов. Один экземпляр спецкурьер отвез в Белый дом. Второй под расписку вручила мне почтальон Тата.

Вот так в нашем отечестве дела делаются!

Под занавес беседы явно формально прозвучал в устах Л. П. Коврижиной чисто врачебный вопрос:

— Теперь-то как себя чувствуете, лучше?

— Рад бы похвастаться, да нечем… Выписали на волю с острой болью в левом боку.

Через три месяца по «скорой» увезли в Боткинскую. Немного погодя оказался под крышей 57-й ГКБ. Через месяц с небольшим попал на койку в 61-ю ГКБ. Теперь судите сами… Зря денежки свои на меня тратит наша страховая медицинская компания.

— Ну я пошел на совещание, — сказал Валентин Иванович и резко поднялся с кресла.

Судя по тону, ему неприятен был такой поворот беседы… Однако, не дойдя до порога, вернулся назад. Подошел почти вплотную, произнес шепотом:

— Сочувствую… Однако допустить вас к материалам комиссии не имею права. Таков порядок. О том же гласит и приказ за номером 205 от 22 ноября две тысячи четвертого года, подписанный Зурабовым.

— Почему же вы не проинформировали нас, когда у вас возникли потом проблемы со здоровьем? — спросила Лидия Павловна после того, как за спиной шефа захлопнулась дверь. — Мы же ровным счетом ничего не знали, как вы, что с вами?.. В этой ситуации вы вправе потребовать новое рассмотрение. Теперь уж, смею вас заверить, халтурщикам не поздоровится.

Я не верил ушам: во, какой поворот вдруг обрело затасканное по разным инстанциям дело. Опять же не кары жестокой я требовал. По ангельскому наущению мечтал облегчить участь болящих и тех, кто прибудет на смену. И чтобы при этом матрацы были еще теплыми, не остывшими.

Возможно, лишка хватил, но слово сказано.

В конце Лидия Павловна дала практический совет. С новой просьбой обращаться уже не в верха, а без церемоний прямиком на улицу Вучетича. Для вящей убедительности добавила:

— Теперь уж вас в обиду не дадим.

После паузы повторила ранее сказанное:

— Однако все равно вы вправе требовать повторного рассмотрения. Имейте это в виду, пожалуйста.

Боже, ушам своим не верил. Вот же какой поворот дала моя затасканная по разным инстанциям кляуза… Для пущей важности Лилия Павловна при расставании вручила свою визитную карточку.

На следующий день был канун великого праздника всех честных людей планеты.

Несмотря на недомогание, участвовал в колонне празднующих девяностолетнюю годовщину Великого Октября. От Пушкинской площади прошел до монумента Карлу Марксу, где отстоял вечерю: от первой до последней минуты.

Домой вернулся здрав и трезв, как стеклышко.

ПОУЧИТЕЛЬНОЕ

Не иначе, осенняя муха меня укусила… Забросил все дела, сел строчить душевное послание главному врачу поликлиники нашего микрорайона Светлане Владимировне Морозовой. Письмо вышло большое… Так что я теперь в затруднении: перевести ли текст в книжные страницы целиком или в свободном изложении. Решил оставить все как есть: в первозданном виде, без купюр, без вставок. Дабы в случае разбирательства к автору не было претензий. Времечко-то нынче зело-зело склочное. Лучше подальше от греха.

Итак, перед тобой, читатель, документ, идентичный тому, который лежит теперь в сейфе медучреждения за № 1228.

«Светлана Владимировна, мы с Вами немного знакомы… Обращается к Вам пациент вашей поликлиники с 37-летним обслуживанием. В последнее время, к сожалению, наши отношения осложнены рядом безобразных обстоятельств. Хотя я не завсегдатай данного медучреждения: переступаю порог раз-два в году. В борьбе со своими недугами полагаюсь в основном на интуицию, на рекомендации друзей, знакомых доброжелателей, своих близких. Между тем по комплексу заболеваний вправе рассчитывать не только на «отоваренные рецепты», но и на процедуры (по части физиотерапии), которые неоднократно рекомендовали мне в эпикризах врачи клиник. Однако их предписания ваши коллеги всерьез не воспринимают. Оттого из стационаров я не вылезаю. В минувшем году провел на больничных койках более ста двадцати суток: в ГКБ-31, 61, 37, а также в Боткинской. Все госпитализации крайне вынужденные, по «скорой помощи». Во что это государству обошлось, знает лишь страховая компания «Солидарность для жизни». Предположительно — 100 тыс. рублей.

Такова цена небрежения поликлинического персонала. На самом деле пускаются на ветер средства, предназначенные на реализацию национального проекта «Здоровье». Вам ли, функционеру партии «Единая Россия», это не знать! Конечно, одно дело — знать, другое — поддерживать необходимый порядок.

Доведенный до отчаяния безобразными выходками персонала поликлиники № 158, обратился я год назад напрямую к Д. А. Медведеву, как к непосредственному куратору проекта «Здоровье». Та бумага прошла по всей властной вертикали, на мгновенье задержалась на столе помощника пресловутого министра М. Зурабова. И в конце концов попала на конвейер федеральной службы по надзору в сфере здравоохранения. По моему «сигналу» к вам в поликлинику с проверкой явилась завотделом Л. П. Коврижина. Позже в приватной беседе со мной Лилия Павловна доверительно открылась: «Главный врач поликлиники (то есть Вы) была весьма удивлена, отчего со своими вопросами не обратились напрямую к Вам. «О святая простота, она будто бы с неба свалилась!»

Светлана Владимировна, на сей раз обращаюсь непосредственно к Вам. Итак, как говорится, ближе к телу!

Последнее время меня сильно беспокоит желудок. После долгих хлопот достался мне талон на прием к участковому врачу О. В. Головизниной. Я поведал о своих проблемах. Было принято решение направить меня в соответствующий медицинский центр на консультацию. На всякий случай Оксана Валентиновна позвонила Вам. Из разговора я понял: со своей стороны Вы предложили сделать первичные анализы, после чего вопрос вынести на внутреннюю медицинскую комиссию.

Чтобы уточнить время явки, поднялся я на четвертый этаж. В приемной на месте секретаря сидела зам. главного врача Е. Б. Родина. Она приняла схему, со своей стороны же предложила: для полной ясности стоило бы сделать на месте и УЗИ… И тут же при мне внесла в историю болезни соответствующую приписку, увенчав ее пометкой «цито!» Кроме того, на четвертушке листа (специально для регистратуры) набросала заявку насчет талона на ультразвуковое исследование.

Далее я попал в глубокую колею… Медсестра, раздававшая талоны, сказала, чтобы со всеми своими бумагами явился я 31 октября (2008 г.) в 303-й кабинет к 16 часам. Назвала и фамилию врача: Роминова Н. В.

В тот день приема почему-то не было. Потом наступила полоса ноябрьских праздников. Неделя прошла в муках и страданиях. В панике позвонил на «скорую». Дежурная удивилась моей неосведомленности и разъяснила: по поводу расстройства желудка следует обращаться в свою поликлинику…

Наконец, в будний день явился в указанное время к дверям кабинета УЗИ. Был первым. Врач Роминова Н. В. пришла с получасовым опозданием. И сразу же села чаевничать. Тем временем у дверей кабинета собралось человек 8–9. Все волновались, нервничали. Наконец в коридор вышла врач. В руках держала мятый листок. Приняв важную позу, объявила: «Принимать буду только по этому списку. На остальных времени не хватит».

Тут я поднялся со скамьи и сказал: «У меня вот распоряжение зам. главного врача поликлиники с пометкой «цито». Роминова нервно перелистала бумаги. Потом оценивающим взглядом смерила меня с ног до головы и сказала: «Я работаю по персональному списку. Таков приказ Морозовой».

Снова встал я со скамьи:

— И как же вы поступите со мной?

После паузы мадам изрекла:

— Если вам делать нечего, сидите.

Потом еще несколько раз Н. В. Роминова выходила в коридор. При этом всякий раз бросая на меня выразительный взгляд. Как бы изучала… Приглашала же из очереди других. Я сидел как болван, корчился от боли. Моя соседка (дама в годах), судя по всему хорошо знавшая нравы и порядки в нашей поликлинике, тихо шепнула:

— Дайте ей денежку. Сделайте вид, что на все согласны. Примут как миленького.

— Да я без кошелька.

Сказано было с укоризной:

— В поликлинику явились без денег! Да вы, похоже, Буратино.

И еще раз на пороге возникла хозяйка аппаратной УЗИ. На меня и не взглянула. Пригласила на процедуру соседку.

На часах было близко к семи. В общей сложности просидел я у ненавистных дверей битых три часа. Наконец понял: удачи не будет! И заплетающимися ногами, в темноте поплелся, не солоно хлебавши, домой.

…Боли в желудке, в кишечнике не утихали. Это сказалось и на работе сердца, органов дыхания. Ингаляторы не помогали. Дважды возникал затяжной бронхоспазм. Я был в панике.

Поделился своими проблемами с коллегой. Он связан с медицинским миром и дал координаты знакомого врача: Эдуарда Д. Это высококлассный проктолог, работающий в госсекторе, в свободное время занимается частной практикой по собственному выбору.

Я внял совету… Меньше чем через час в дверях квартиры раздался звонок.

У меня собачий нюх на проходимцев и халтурщиков. Этот же визитер с первого взгляда вызвал доверие, а следом и почтение.

Молча, не торопясь, профессор осмотрел меня со всех сторон, выслушал. Спокойным голосом заверил: страшного пока ничего нет, однако… После паузы наставительно, отечески (хотя мне, пожалуй, в сыновья годился) сказал:

— Организм ваш сильно зашлактован. Требуется основательная чистка кишечника.

Тут я позволил себе шутку, хотя в ней была доля правды:

— С детства не то чтоб не любил — в душе презирал всяческие клизмы.

Профессор опустил руку мне на колено:

— Вы угадали… Но это не классическая, так сказать, клизма в обычном понимании. В каком-то смысле — операция. Называется «клизма Уокера». По сути своей — внутренняя гигиена тела… Если не торопитесь, готов преподать познавательный урок. Садитесь поудобней. Порассуждаем…

Постскриптум. Лекцией профессора я не рискнул перегружать свое заявление. В медицинский же очерк — почему и не подверстать. Уверен, эти страницы читателями будут прочитаны с особым вниманием, с карандашом в руках. А книга будет стоять в аптечном шкафу, рядом с лекарствами первой необходимости. Итак, внимание.

Лекция профессора Э. Д., прочитанная с глазу на глаз в квартире пациента

Человек являет собой сбалансированную во всех отношениях саморегулирующуюся систему. Организм самостоятельно избавляется от болезней, если создать условия, вполне соответствующие законам природы и не противоречащие экологии человека.

У здоровых родителей дитя изначально рождается здоровым. Многие болезни приходят к нам с… едой. Как это бывает и что при этом там внутри происходит?

Процесс переваривания, иначе говоря, расщепление пищи на простые составляющие, необходим для того, чтобы из этих составляющих образовались новые клетки. Никто не задумывается о том, что разные продукты перевариваются в разное время. Много биологической энергии наш организм, предназначенный для разносторонней жизнедеятельности и для борьбы с болезнями, внутренние органы вынуждены тратить на трудоемкие, порой безуспешные попытки, чтобы как-нибудь усвоить бездумно составленные завтрак, обед, ужин. Непереварившиеся остатки прямым ходом идут в толстый кишечник. В процессе самопроизвольного движения они отделяются от переваренной уже пищи, собираются в комок, обезвоживаются и опускаются в правую часть, «про запас». Проктологи называют их «каловым камнем».

Астрономы сравнивают наш организм с бесконечным космосом, что в определенной мере заложено мировосприятием Вселенной людьми древних цивилизаций. Действительно, законы развития, принципы жизни везде и всюду идентичны, в каком-то смысле принципиально схожи. Это видно как на общей схеме жизнедеятельности нашего организма, так и по работе отдельных его частей. Говорят, всякое сравнение неточно, хромает… Прошу и в данном случае проявить известное снисхождение… Так вот, толстая кишка как бы представляет собой цветочный вазон для укоренившегося в нем древа, растения. Переваренная по всем правилам пища играет роль хорошо удобренной почвы. Стенки прямой кишки покрыты корешками, они и извлекают (всасывают) в кровь все полезные вещества, элементы. Каждый пучок (группа корешков) обслуживает, подпитывает свой орган. Ненужные остатки по законам физиологии выбрасываются вон. Однако внутри — по закоулкам — остались непереварившиеся комочки. Что же с ними происходит. Тут, пожалуйста, будьте особенно внимательны.

Природа весьма-весьма экономна, расчетлива. Приберегает на крайний случай внутренние ресурсы — в основном отходы собственной жизнедеятельности, в которых вроде бы остались полезные вещества. Вот из них и образуется так называемый «каловый камень». Он накапливается в правой части прямой кишки в виде килы… Плохо переваренные продукты прилепляются к стенкам кишечника, оседают в складках-карманах и держатся там многие-многие годы. Оставленный в завалах «полуфабрикат» (при температуре 36 градусов и выше) оказывает на весь организм зловредное действо. Всасывающая система толстой кишки гонит в автоматическом режиме продукты гниения — токсины, яды, канцерогены, шлаки и всякую гниль — по капиллярным сосудам телесной периферии. Нечисть вместе с кровью, лимфой разносится по разветвленному древу. Пользы от нее, разумеется, ноль, вреда же более чем предостаточно. Вся эта муть в виде бляшек, сгустков оседает на внутренних стенках кровеносных сосудов, в костной ткани, в хрящах… В результате и возникают «неожиданные» недомогания.

Да, не сразу человека валят с ног тяжкие недуги. Подбираются осторожно, вкрадчиво. Вдруг даст о себе знать где-то в боку, в паху, в пояснице. Значит, именно здесь обнаружилось проблемное место. Лечить его отдельно — пустая затея, как ни цинично, может, это звучит. Но ведь как иной раз на практике бывает? Пока доктор возится с вашей болячкой, чувствуется облегчение. Но через какое-то время опять подает сигнал бедствия — попутно что-то воспаляется… Медики в смятении, не могут диагноз установить. Путаются в догадках. Потом выясняется: очаг заболевания находится в карманах толстой кишки. Именно оттуда во все стороны беспрерывным потоком продолжают поступать — как из атомного реактора — токсичные вещества вместе с затаившейся инфекцией.

(Тут профессор поднял свой указующий перст, тем самым обращая внимание слушателя на нечто особенное. На самом деле, кто бы мог такое представить! — Н. П.)

…Огромный, неподвижный мешок с отходами создает немало проблем соседним органам уже одним лишь своим присутствием. Он подымает диафрагму, — главную дыхательную мышцу, тем самым периодически выключает ее из процесса дыхания и уменьшает объем легких. Имея такого несуразного соседа, вынуждена менять свое привычное положение печень. Испытывают неудобства и почки, при этом уменьшается подвижность тонких кишок, тем самым создаются косвенные предпосылки для грыжи. Чисто мужская проблема: сдавливается мочеполовая система, возникают затруднения в простате… И все-таки вершина всего — непроходимость желудка. Год от года проход из него в кишечник сужается, вследствие чего возникают метастазы. Это — предтеча онкологического заболевания.

Правомерный вопрос: «Значит, спасения нет?» Оказывается, есть! Но это уже персонально от нас зависит.

В продолжение же темы необходим экскурс в далекое-предалекое прошлое.

Врачеватель из секты ессеев-терапевтов в своем манускрипте «Евангелие мира Иисуса Христа» начертал для здравомыслящих сограждан, назовем ее так, Памятку на каждый день… Давайте прочтем ее вместе.

«Сыны человеческие, вы не забыли, чьи вы дети? Ваша мать — Земля. Все живущие на земле должны жить по законам матери-природы. Здоровье — естественное состояние человека. Болезнь — ответ Природы на неразумное поведение человека, как правило, в быту. Дабы стать на путь здоровья, попросите у Матери-Земли трех помощников: Ангела Воды, Ангела Воздуха и Ангела Света. При этом первым на зов должен явиться Ангел Воды… Но прежде найдите в своем огороде большую тыкву с полым стеблем. Очистите тыкву изнутри, заполните прогретой водой. Повесьте тыкву на дереве, полый же стебель вставьте себе в кишечник сзади. Далее. Станьте на колени, преклоните голову к земле. И молите Бога, Мать-Землю, чтобы они избавили вас от грехов, которые нажиты вами при чревоугодии, при обжорстве… Когда вода, омыв кишечник, выйдет наружу, собственными глазами увидите, своим носом ощутите, своими пальцами можете потрогать то, какие омерзительные камни носили вы в своем нутре… Да как вашему телу быть здоровым, а разуму незатуманенным! Вам самому сразу ж захочется освободить нутро свое от той мерзости полностью.

Действуйте решительно, без колебаний. Начав очищение, продолжайте всю неделю без перерыва, при этом старайтесь воздерживаться от тяжелой пищи. В итоге познаете, какое это счастье иметь чистое тело. Постепенно придете к мысли: омывающий себя только снаружи подобен гробнице, заполненной зловонными камнями, при этом украшенной дорогими одеждами и самоцветами. И вы сами ж скажете себе: до сих пор жил я неправильно, тешил душу самообманом».

Далее профессор-добродей счел необходимым заметить уже от себя лично: «Не подчас, а очень часто мы не ведаем, что творим. Отсутствие правдивой информации о культуре еды и гигиене желудочно-кишечного тракта, равно как и теперешняя разноголосица о всевозможных диетах, сбивают наших современников с толку, не дают возможности правильно сориентироваться. Между тем этому учит во многом опыт долгожителей. Впрочем, на эту тему даже и они не очень-то охотно распространяются. Деликатничают… Ведь и само слово «клизма» часто вызывает даже в головах взрослых оторопь, смущение, ложный стыд. Окружающие воспринимают это слово хуже всякой матерной брани».

Тут и я невольно вспомнил собственное отношение к этому неказистому медицинскому инструменту, живущее в моем сознании с младых ногтей. Да и по сей день где-то сохранившееся… Что само собой сорвалось с языка чуть ли не в первую же минуту нашего общения с профессором.

И еще. По ходу беседы было у меня ощущение, будто чудом оказался я в анатомическом театре. Э. Д. доброжелательным взглядом приободрил оцепеневшего неуча. Так что в конце я воспрял духом, приободрился. И приготовился слушать далее.

К этому времени из кухни донесся дух хорошей заварки. Разлили чай по чашкам. Так что беседа вошла сугубо в практическое русло.

Далеко не всякий пациент бездумно и с готовностью начинает ухаживать за своим нутром. Большинство ведь равнодушно к собственному телу, плохо знает анатомию даже в общем виде, в общих чертах. И это большая ошибка нашей школы, культуры, общего просвещения. Зато много надуманного стыда и ложной застенчивости. Что создает медикам немало хлопот при «сотрудничестве» с пациентами. Существует некий барьер. Редки случаи взаимопонимания сторон, раскрепощения, раскованности. Что касается клизм, тут вообще… Даже бывалые врачи и опытные медсестры тушуются, цепенеют в случаях, когда возникает «вопрос» об этой процедуре.

Какой тут дать совет? — задал Э. Д. сам себе риторический вопрос. И продолжал в том же духе далее:

— Ты должен в душе своей глубоко осознать, что только таким способом можешь избавиться от накопившейся внутренней грязи… Повторюсь, но скажу. Процедура многим кажется «противной», в то же время не противно носить в чреве своем несколько килограммов «навоза», зловоние которого не идет ни в какое сравнение с канализационными отходами большого города. Иные наотрез отказываются от процедур, поскольку их необходимо принимать на коленях, что и неудобно, и трудно, и негде. Другие полагают, что в этой ситуации — при «операции» — могут разойтись швы… Да, отговорки придумывают разные. Лишь под угрозой ножа хирурга или, хуже того, смерти — добровольно, точнее, волей-неволей соглашаются стать на колени. И все равно не каждый, взявшись за внутреннюю гигиену, доводит начатое до конца. Порой силы воли не хватает. Другому кажется: почувствовал облегчение — и уже здрав до конца жизни.

Железный совет проктолога: встав на путь выздоровления, вы должны действовать неотступно по заданной схеме, — довести начатое до конца. Иными словами, не поддаваться ни лени, ни малодушию. Таким образом можете укрепить свою волю. Даже характер.

Наконец подошли к главному. Процедура называется «клизма Уокера». Широко распространена во всем цивилизованном мире, особенно в странах Западной Европы, чем во многом объясняется долголетие местного населения.

Итак, внимание: как это делается?

…Берется стандартная кружка Эсмарха. В нее вливают два литра кипяченой воды, остуженной до температуры тела. Такой объем кого-то может испугать. Не надо бояться.

В толстую кишку вмещается приблизительно 3,5 литра. Так что в запасе еще достаточно места.

Воду кипятят для подстраховки. Затем в нее нужно добавить столовую ложку яблочного или виноградного уксуса; можно и сок лимона. Лишь бы была кислая среда. Ведь кислота, как известно, антитоксична, убивает плесень. По завершении процедуры она смывается водой и выходит наружу в виде темных хлопьев.

Пошли дальше. Залив воду в кружку Эсмарха, разумеется, с пережатой зажимом трубкой, конец ее смазывают растительным маслом. Вазелин, мыло исключаются.

Теперь самое главное. Необходимо принять позу «тигра» и постараться расслабить живот. Кончик трубки вводят внутрь на 5–6 сантиметров. Зажим отстегивается, вода самотеком устремляется внутрь. Дышите глубоко, широко открыв рот. Это помогает телу расслабиться и включить в работу диафрагму. Через минуту-полторы сосуд опустеет. Тут можно и встать.

Но это еще не конец. Воду в кишечнике надо немного взболтать. Каким образом. Да как вам по душе, как сподручно. Можно тут же в ванной комнате исполнить «танец живота». Можно в коридоре попрыгать. Ежели ни то ни другое вам недоступно, потрясите нижнюю часть живота руками.

После унитаза полезно полюбоваться на то, что смылось с водой. Зрелище пренеприятное. Впрочем, это всего лишь, так сказать, «пропагандистский трюк». После двух-трех процедур вы воочию убедитесь, что теперь-то прямая кишка чистая. И вот тут-то в душе возникает неописуемое чувство восторга!

Во всяком серьезном деле следует соблюдать должный порядок. Так вот, в первую неделю промывать кишечник придется ежедневно. Следующую неделю — через день; в третью — через два дня; четвертую — через три. Потом можно уже только раз в неделю, но ре-гу-ляр-но! Далее — на собственное усмотрение.

Теперь разберемся, что у нас внутри произошло? Вы отмыли корни в кишечнике.

Убрали вон завалы каловых камней, гниль, плесень, продукты брожения. Кишечнику наконец стало легко. Он стал забирать из переваренной пищи для строительства новых клеток чистые вещества. В организм уже не проникают шлаки, канцерогены, яды, разная гниль. Стала очищаться и кровь. Лабораторный анализ покажет удивительные параметры. Содержание гемоглобина, лейкоцитов, тромбоцитов, липидов поразит воображение вашего лечащего врача. Первый его вопрос: «Вы, наверное, только что из санатория». Не всякий медик поверит, что вы завели «роман» с кружкой Эсмарха.

А если заглянуть вовнутрь… Еще недавно растянутый, безвольный, атрофированный мешок толстой кишки приобрел вид… саксофона. Он восстановил природную форму, способен безотказно выполнять свои жизненно необходимые функции. Тут следует иметь в виду следующее. В период промывания полезно есть как можно больше каш, кроме манной. Варить каши лучше всего на воде. Весьма-весьма полезны при этом всевозможные овощные смеси: икра, соте, рагу. Не зря же на Руси была в ходу поговорка: «Щи да каша — пища наша». В такой ситуации, разумеется, не нужны ни клизмы, ни пресловутое голодание».

Авторская реплика. Пациенты, страдающие от запоров, втихую употребляют слабительные средства. Профессор Э. Д. категорически против стандартных лекарств химического и даже растительного происхождения. От запоров они не спасут — грязи же в кишечник прибавят.

Известно, у каждого медика (тем более у хирургов) — своя философия, и, соответственно, собственные приемы и способы борьбы за человеческую жизнь. Неоднозначно жрецы Гиппократа относятся к медикаментозным средствам, которыми завалено абсолютно все аптечное пространство и с помощью навязчивой рекламы давят на психику обывателя. В итоге принуждают народ бездумно употреблять всякого рода новомодные таблетки, капсулы, эликсиры, гели, настойки, среди которых множество фальсификата, наглых подделок. Тем более, что аптечный товар сбывается налево-направо без всяких рецептов, по первому же спросу. Вред от употребления базарных лекарств выявляется, как правило, с запозданием. Чаще ж при вскрытии. И виновных в медицинском ведомстве нет как нет!

А уж в сфере проктологии — тут вообще всяк мнит себя спецом. С незапамятных времен в домашней аптечке, в укромном уголке стоит заветный пузырек с касторкой. Я воспользовался случаем, не преминул спросить Э. Д. насчет пресловутой касторки. Ответ был неоднозначный. Цитирую дословно, по магнитофонной записи:

«Многие больные сызмальства боятся клизм. В критических ситуациях хватаются за пузырек со слабительным зельем. Большинство хирургов против химических средств быстрого реагирования. В чем дело? Слабительные обезвоживают организм, хотя в этот период влага в кишечнике предназначена не только одному ему, но и для других органов. Атака чужеродного, далекого от природы лекарства вызывает во внутренностях биологический шок и приводит подчас к тяжким последствиям.

— Ну а как же знаменитая касторка? За свою жизнь чуть ли не бутылку выпил.

— При затруднениях можно. Однако не злоупотреблять. Касторка отнюдь не панацея от кишечных пертурбаций. От тяжелых запоров не спасет. И от грязи не избавит.

Мысль попутная. Если вы решились взять на вооружение способы естественного оздоровления своего организма, придется отбросить мысль о случайных лекарствах. В них не будет надобности. Да и многие из них могут больному навредить, как это нередко и случается. Ведь практически все лекарства содержат наряду с полезными также и чужеродные для данного организма вещества, способные вызвать нежелательные последствия. При том атака чужеродного, далекого от природы лекарства создает во внутренностях дополнительные проблемы, в том числе и биологический шок. Такие рецидивы в проктологии нередки.

Пожалуй, нас неправильно поймут, если не скажем о диете.

Желудочно-кишечный тракт лучше всего вычищается грубой пищей, содержащей клетчатку. Потому-то и вводите в меню наряду с кашами, овощами и борщами еще и ржаной хлеб. Такая еда, подобно кухонному ершику, оттирает стенки кишок от многолетних наслоений и чужеродных субстанций. Попутно очистит выходы из желез внутренней секреции. В то же время усилит процесс впитываемость-всасываемость пищеварительного тракта на всем его протяжении. Из достоверных источников известно: йоги рекомендуют проблемным больным заглатывать марлевый бинт, после чего вытягивают его из другого конца. Такой прием доступен исключительно спецам, которые в совершенстве владеют своим телом.

При всем том надо помнить золотое правило: лучший доктор — профилактика. По возможности оберегайте, щадите свое нутро. Ведь не на помойке ж вы себя нашли! И второе правило: всяк может быть(!) и обязан быть(!) для самого себя врачом. Слагаемые здоровья — соблюдение элементарных правил внутренней гигиены и рационального — простого! — питания. Это первейшая профилактика от большинства болезней. Не зря же по интуиции здравомыслящий человек стороной обходит всякую грязь (в том числе и уличную), вляпавшись же, немедля старается очиститься. В схожих ситуациях точно так же поступают собаки, кошки, вороны, голуби, воробьи, тараканы и прочие земные существа. Ну а уж человеку-то сам Бог велел!

Лучший эффект достигается при одновременном соблюдении правил внутренней гигиены и — опять же — грамотного питания. Тогда уж всякий «гомо сапиенс» будет защищен от недугов со всех сторон. Сказано: береженого Бог бережет. Грамотный подбор компонентов питания не гарантирует от проникновения во внутренние каналы (в том числе и в кровь) вредоносного коктейля из неприемлемых организмом веществ. Нередко имеет место странный парадокс: непродуманный выбор меню часто стимулирует всасывание вредных веществ из… нечистого, уточним, непромытого кишечника. Точней не скажешь, что чистота — залог здоровья. Вместе с тем очищенное нутро оказывает стимулирующее воздействие на органы, вырабатывающие энергию на переваривание несбалансированных компонентов пищи… Эти остатки как раз и образуют каловые камни. Вот такая существует заданная взаимосвязь всего и вся внутри нашего тела. И мы должны немного помогать ему, логично справляться с задачей персонального долголетия. А уж организм нас не подведет».

Сидел я в своем кресле словно полуоглушенный, будто после просмотра третьей серии «Матрицы» — сверх меры перегруженный неосмысленной информацией. В глубине сожалея о том, почему же никто прежде не просветил меня в тайных вопросах собственного тела. Возможно, жизнь сложилась бы иначе. И для того не следовало и в мед поступать. Хотя был и упрощенный вариант: тематические вечерние курсы, популярные лекции, беседы… Что во времена оные было, было, да быльем поросло. Таким общеобразовательным центром был в нашей столице Политехнический музей… Под его крышей выступали с лекциями, беседами именитые ученые, поэты, путешественники, изобретатели, они просвещали малограмотный народ, давали пищу для ума знатокам, интеллигентам, немного отставшим от прогресса. Особой популярностью москвичей и гостей Белокаменной пользовалась врачебная тематика. Охотно просвещали разношерстную публику наши медицинские светила: Сеченов, Павлов, Мечников, Кох и другие. Кстати сказать, со знаменитой трибуны амфитеатра часто вещал академик Углов. Иногда приезжал и ныне здравствующий В. И. Чазов, в прошлом министр здравоохранения.

Просвещение народа было делом чести русской интеллигенции. Вся страна была покрыта сетью учреждений, которые назывались просветительскими. Они входили во Всесоюзное общество по пропаганде и распространению научных знаний. (Где-то сохранилось мое персональное удостоверение: плотная красная книжечка — корочки — с золотым тиснением. Признаюсь, на моем счету три-четыре лекции, читанные в кругу интересантов по вопросам литературы, проблемам педагогики.)

Костяк общества по распространению научных знаний составляли, безусловно, медицинские практики. Это были просветители в истинном значении ныне вышедшего из обращения слова. Чаще всего людей в белых халатах будто магнитом тянуло в крестьянскую среду. На перекладных, порой пешком добирались до самых глухих (заповедных) уголков Отечества. Ведь и в самом деле ОНИ просвещали темный народ, нередко при свете керосиновых ламп… Точной нет статистики, однако доподлинно известно: из такого рода кружков вышли слушатели, оказавшиеся в дальнейшем долгожителями. Да, знание — сила! Она имела прямое отношение и к народной медицине Тезис этот высказал я вслух. И услышал в ответ:

— Многие люди живут теперь не по уму. Бесшабашно. Пребывают во власти суетных страстей.

— Да вы философ, — невольно сорвалось у меня с языка.

— Есть немного… В свое время в мединститутах диамат преподавали. Ни одной лекции не пропустил. «Диалектику природы» Энгельса от корки до корки проштудировал. Где-то конспекты есть.

В общей сложности визит Э. Д. занял немногим более часа. Бабла за труды профессор с меня не взял. О чем, между прочим, я поведал при встрече главному врачу Светлане Владимирове. Морозовой. К тому ж без всякой задней мысли попросил собеседницу проинформировать ее подчиненную — Н. В. Роминову. Ведь именно по ее вине, то ли из-за алчности, то ли корысти, я так и не получил назначенного УЗИ. Трудно пока предположить, какие из этого выйдут последствия в дальнейшем. Тем более что именно медики пустили в широкий обиход крылатую фразу: «Промедление смерти подобно». Хорошо, что случай свел меня с профессором-добродеем… Скажу без всяких сантиментов: возможно, благодаря Э. Д. на некий срок еще продлилось мое пребывание в этом лучшем из миров.

Халява под кодом «коррупция» с неких пор стала проблемой № 1 в шатком ведомстве Гиппократа. Зло превысило градус терпения народа. Об этом судачат уже не только в кухнях — криком кричат на площадях, перекрестках. Не на шутку уже и власть обеспокоена. Причем тревоги своей не скрывает. Руководитель Департамента здравоохранения г. Москвы А. П. Сельцовский не так давно сделал (перед журналистами) следующее заявление: «Взяточничество сегодня стало основной проблемой нашего здравоохранения, хотя зарплата врачей в московских стационарах и амбулаториях превысила 1100 долларов в месяц. Тем не менее пациенты жалуются на персонал. Причем не без основания. Однако зло это никогда не исчезнет, если само население не примет участия в борьбе с медиками-хапугами. В этой связи должен сказать следующее: положение пациентов, которые молча платят взятку, следует считать не зависимым, а трусливым… Проще сказать, хотите хорошую медицину — жалуйтесь на нарушения» («Мир новостей», 15 июля 2008 г.).

Избранный мною жанр «Записки пациента» дает возможность свободно перемещаться во времени и пространстве. Тем более что медицинская тема захватила меня в свои объятия давно. Заметная работа вышла в девяносто девятом году. Документально, пунктуально отразил в ней собственные впечатления о пребывании на больничных койках (в течение длительного срока) в двух городских клиниках. И прежде тоже приходилось лечиться в стационарных условиях, так что повидал на своем веку разные виды. Теперь же это стало на грани терпимости… Когда впечатления малость улеглись, снова взялся за перо.

Серию очерков под общим названием «Вид с больничной койки» напечатала газета «Достоинство». Редакцию захлестнул поток читательских отзывов. Первыми, разумеется, откликнулись москвичи, потом и терпеливые провинциалы. Народ вопил: в поликлиниках, в стационарах, в разных там амбулаториях не стало порядка, персонал оборзел.

Коррупция сверху донизу. Жалобы вопиющих остаются, как правило, без удовлетворения, или же их рассмотрение растягивается на многие годы. И то еще не худший вариант. Против назойливых и настырных чиновники от медицины употребляют спецсредства в виде административного преследования. На языке бывших фронтовиков, это форменные окопные бои, когда на разделительной полосе лицом к лицу сходится разъяренная пехота с той и другой полосы. Тут нет ни норм, ни правил. Пускают в ход уже не огнестрельное оружие: берут в руки кинжалы, штыки, а то и просто саперные лопатки. Исход рукопашного боя частенько не предсказуем.

В наше относительно мирное время не первый год уже идет умопомрачительная схватка, причем широким фронтом. Чиновники воюют с журналистами. Бои идут, как сказал поэт, отнюдь не ради славы… С одной стороны бьются за выживаемость; с другой — за правду и честь. При этом имеет место очевидный парадокс. Дело в том, что именно благодаря СМИ «перестройщики» одержали в 1990–1991 годах историческую (!) победу над тоталитаризмом и обессиленной социалистической химерой. Но героическая пора себя изжила. Вольница кончилась! Новая власть поставила своих подручных на место: дескать, побузили — пора и честь знать. Занимайтесь-ка, братцы-кролики, пустопорожней рекламой на потребительском рынке… Это безопасней и прибыльней, нежели путаться под ногами власть предержащих да мешать делать деньгу. Многие мои собратья приняли этот намек как руководство к действию: ударились в бизнес. И не прогадали: стали не только известными, но и богатенькими.

Нашлось, однако, немало упрямцев, возомнивших себя правдоискателями, наивно пытаясь докопаться до истины, выводя на чистую воду криминальное жулье. Для многих кончилось это плачевно: штрафными санкциями, судебными издержками, увольнениями. Иным жизни стоило. Идущим следом добиваться справедливости — занятие пустое, никчемное. Успех равен нулю. Правдами и неправдами суды оберегают покой сильных мира сего. Неуязвимый и непобедимый наш триумфатор — безусловно, Юрий Лужков. За период «титанической» деятельности против него в прессе появилось около (или даже более!) двухсот крупных публикаций — все они стали объектом судебного разбирательства… Однако все, без исключения, были признаны необъективными, лживыми, направленными против существующего государственного устройства.

На заре перестройки, помню, крупный скандал возник вокруг публициста Юрия Щекочихина. Он напечатал в «Литгазете» пространное журналистское расследование о темной коммерческой деятельности московского градоначальника. Тот воспылал гневом могущественного диктатора. Московские судьи с придыханием приняли в белые руки пухлые папки — и дальше делали… вид, будто бы с головой погрузились в пучину запутанных обстоятельств, к которым благородный истец (по судному делу), по материалам газетной публикации — ответчик, причастный к неким сомнительным, скажем, акциям. Тем не менее мэр по всем пунктам и параграфам был оправдан, Щекочихину же предъявили крупный денежный штраф за нанесенный чиновнику моральный ущерб.

В дальнейшем такого рода стычки с прессой обратились в стереотип. Ни одна критическая статья (или сюжет в эфире, на ТВ) с критикой мэрской деятельности, без очереди, в экстренном порядке рассматривал горсуд. Как в таких случаях говорят спортивные комментаторы, Юрий Михайлович Лужков был «обречен на победу».

Не так давно разразился скандал вокруг личности известного литератора и политика Эдуарда Лимонова. Выступая на радио, лидер нацболов явно в полемическом задоре изрек: дескать, слуги богини Фемиды находятся в полной зависимости у мэра Москвы, поэтому судебные действа превращаются в пустую формальность.

За плечами Лимонова уже был опыт изоляции на длительный срок. Материала в новом деле на тяжкое наказание не хватило. Однако приговор Мосгорсуда был достаточно суровый: взыскать с возмутителя спокойствия пять миллионов рублей. После двух протестов обозначенную сумму скостили на треть. Но и таких «бабок» у осужденного не нашлось. К делу подключились судебные приставы… В квартире Лимонова не оказалось ничего ценного: колченогая мебель, невзрачная кухонная утварь. Даже телевизора на привычном месте не было. С чем служивые пришли, с тем и ушли. По сей день причитающаяся с ответчика сумма (разумеется, в пользу мэра) так и не востребована. Но решение суда не утратило своей силы, так что жить с таким долгом мало кому доставит удовольствие. Хотя обстоятельства порой меняются непредсказуемо. Белое становится черным, черное — белым.

Хорошо понимаю Эдуарда, ибо сам близко стоял у критической черты.

В своем письме председатель Комитета здравоохранения г-н Сельцовский недвусмысленно дал понять, что врачей ГКБ-61 до глубины души возмутила моя публикация, они готовы подать иск в суд. Помнится, я спросил главного редактора газеты «Достоинство» А. Е. Богомолова, как мне в этой ситуации действовать. Шеф оказался человеком не из робкого десятка:

— Выдержим паузу. А ежели что — тогда уж вдарим.

На всякий пожарный случай я еще раз проверил папку с досье. И готов был хоть завтра к барьеру. Пауза затянулась: видимо, врачи переменили намерения. Я тоже не торопился лезть в драку. И теперь — нате! — такой вдруг поворот в склочном деле… Главный врач Москвы перед лицом прессы сделал сенсационное признание: столичная медицина, по его словам, по уши погрязла в хамстве, взяточничестве… Причина не названа. И без того все понятно: коррупция возникла на почве рыночного капитализма, в который некие силы насильно втянули святую Русь… Пора-пора, наконец, это признать!

По ходу дела заглянем в собственное прошлое. Отечественная медицина держалась на трех праведниках. Неотъемлемым свойством врачебной этики была постоянная готовность жрецов Гиппократа к профессиональному подвигу. Всей собственной жизнью это подтвердил земский лекарь Антон Павлович Чехов. Обращаясь к своим коллегам, он сказал: «Русскому народу подвижники нужны как солнце… Составляя самый поэтический и жизнерадостный элемент общества, они возбуждают, утешают и облагораживают… Они указывают обществу, что есть люди подвига, веры и ясно осознанной цели».

Что к тому можно добавить? Пожалуй, только одно: как никогда теперь в таких личностях нужда великая.

Под вечер в моей квартире раздался телефонный звонок. Звонил Э. Д. Учтиво осведомился о здоровье. В конце спросил: нужна ль помощь? Я слукавил, сказав, будто бы все в порядке. Да, конечно, стало лучше, нежели прежде, до нашего знакомства. Но проблемы остались. Профессор на слух почувствовал мое деликатство… Твердым голосом сказал, чтобы я не жеманничал, не церемонился… Если ЧТО, без промедления дал бы о ТОМ знать. Он готов явиться по первому зову.

…Совершенно неожиданно призвала меня к себе и главный врач нашей поликлиники. Разговор вышел частично светский, немного политичный. В том числе, и о погоде. Под конец Светлана Владимировна, прикрыв очи веками, принесла извинение за действия доктора Роминовой.

— Надежда Николаевна иной день бывает непредсказуемой. Я и сама подчас от нее страдаю, — улыбнулась администратор. — Потом все проходит.

У меня на сей раз не нашлось нужных слов. Язык буквально онемел. С губ слетали одни звуки: гм-гм-гм.

Администратор Морозова воспользовалась замешательством посетителя. Прозрачно намекнула: в той деликатной ситуации я должен был проявить терпение, плюс снисходительность. Выходило, будто я ж во всем и виноват.

Воистину, наша медицина непредсказуема, неуправляема, ибо находится во власти темных сил. И все же даже формальное извинение пациента не просто утешает — согревает окоченевшую душу. Не зря же некто изрек, дескать, доброе слово и кошке приятно…

Спустившись вниз, заметил у гардероба большого формата многоцветный плакат. Крупным планом были изображены довольные жизнью пациенты в окружении людей в белых халатах. Готовый кадр в телесериал с «хеппи энд». Нельзя было оторваться: глядел бы да глядел. Фото венчал душеспасительный текст: «Национальный проект «Здоровье» — первый шаг к возрождению российского здравоохранения!» Само собой напрашивалось продолжение: «Значит, и советской медицины тож!».

Однако для этой фразы в том контексте на бумаге места, к сожалению, не нашлось.

Вместо эпилога

В пятницу я знал, что в следующий вторник меня выпустят на волю.

Ровно тридцать суток пробыл в ГКВ-51, в отделении хирургии. То была пятая госпитализация, занявшая вкупе полных три летних месяца и два осенних. Целый сериал, вперемешку с интермедиями разного толка. Причем не на экране — в натуре.

Был отрезок времени, когда я был далеко-далеко от мирской суеты. Дух витал условно в глубинах Вселенной, точнее, в пространстве созвездий: Льва (я же настоящий Лев!) и ослепительной Девы. С грешной нашей планетой меня связывали узы, концы которых были в руках анестезиолога Ярослава Могутова. Он управлял процессом.

На высоком столе лежал я распятый. От пульта в изголовье ко рту, к носу, кистям вен тянулись тонкие полихлорвиниловые трубочки, по которым в нутро — во все органы, в каждую клетку организма — поставляли наряду с живительным раствором и электронными зарядами живительную силу.

Так что до известных пределов был я управляем, как космический снаряд. Причем не только на хирургическом ложе, а и потом, в палате отделения реанимации, где находился без сознания, связанный по рукам и ногам, пять с лишним суток.

Окольными путями до меня дошло, что операция была радикальная. При ее проведении возникли неожиданные обстоятельства, чреватые тяжкими последствиями. По ходу дела пришлось менять план… Слава богу, все обошлось, благодаря искусству и выдержке «бригадира» — доктора медицинских наук, профессора В. В. Калиникова. В критический момент он выбрал оптимальный вариант, хотя стоящим рядом такое решение в первую минуту показалось небесспорным. Впрочем, что тут удивительного, такова диалектика жизни. Позже Валентин Валентинович нашел время для личной встречи с подопечным. Причем инициатива исходила от него.

В точно назначенное время я переступил порог профессорского кабинета. Доктор был не один. В углу у окна сидела немолодая женщина. Лицо было в слезах, глаза же светились радостью.

— Ну а теперь спокойно идите домой, отдохните, — произнес доктор искренне и просто. Так обычно говорят близкому человеку после завершения успешной, но весьма трудной работы. Между тем у самого утешителя на лице лежала печать усталости, несмотря на утренний час. Значит, позади осталась напряженная ночная смена. И в том ничего нет необычного: хирургический цех работает круглые сутки. Да и меня самого «резали» уже во второй половине дня.

Наконец-то мы остались одни.

— И о чем же будет ваша книга? — с ходу озадачил меня Валентин Валентинович.

Потом уж я смекнул. О своих творческих затеях проболтался накануне операции анестезиологу Ярославу Сергеевичу Могутову. Смысл был таков: дескать, не ко времени мне эта операция… Уезжая экстренно в 51-ю клинику, оставил ведь на письменном столе неоконченную рукопись давно начатой книги. Дело за эпилогом. По объему вроде бы немного. Но ведь именно он, как правило, венчает всю конструкцию, как шпиль на башне, как замысловатая закорючка в авторской подписи… В конце не смог сдержать эмоций. Само собой выплеснулись со дна души. В теперешнем своем положении больше всего тревожусь за судьбу недописанных страниц. В конце же намекнул, что будет очень обидно, если вместо меня кто-то своей рукой поставит логичную точку.

Мысль свою подспудную старался донести до слуха чуткого собеседника без лишних эмоций, без надрыва. Тем не менее правильно был понят. Не тратя слов, Ярослав Сергеевич, личную уверенность в благополучном исходе предстоящей операции выразил крепким-крепким мужским рукопожатием. Однако, как впоследствии выяснилось, фрагменты нашей приватной беседы анестезиолог все же передал «бригадиру».

Оказалось, что мое опасение за жизнь (в итоге за судьбу рукописи) было не только на языке, — сидело в глубине, в подкорке. Впоследствии это уловила электроника и протокольно зафиксировала в выданном на руки итоговом эпикризе. Вот то место: «За время нахождения пациента в отделении реанимации отмечались отдельные эпизоды спутанности сознания, а также неадекватности». Судя по всему, за пять с лишним суток пребывания в ОРИТ иногда я заговаривался — соответственно, значит, сболтнул лишнее… Теперь же в кабинете хирурга на прямо поставленный вопрос ответил кратко, уклончиво:

— О чем книга? О жизни, доктор… О нашей мучительной жизни. Ну а вам-то признаюсь: о медицине тоже.

Левая бровь изогнулась, пошла вверх.

— Было бы интересно подержать издание в руках.

В башку явилась шальная идея:

— Если не возражаете, профессор, я готов посвятить вам многолетний свой труд… По чести говоря, лично вам жизнью своей обязан.

Возникла короткая пауза, показавшаяся мне вечностью.

— Сочту за честь, — был ответ визави.

Вслед Калинников протянул свою визитную карточку.

Эпилог

Во многой мудрости много печали.

Екклесиаст

В соответствии с правилом пишущих дал я рукописи срок хорошенько отлежаться в темном месте. Затем по наитию достал заветную папку, неспешно перечел второпях написанное. Перевернув последнюю страницу, час-другой провел в полной самоизоляции. В какой-то момент из глубины сознания явилась мрачная мысль, что в книге нет конца.

Это был почти приговор. Мне стало нехорошо. Вспомнилась молодость, когда я, стиснув зубы, трудился в самой авторитетней газете той поры — «Советской России». Нашим главным редактором был Зародов Константин Иванович — общепризнанный газетный «волк» с острейшим политическим чутьем. Бывало, в наш вместительный редакционный конференц-зал без приглашении приходили послушать монологи Зародова газетные асы столицы: из «Правды», «Известий», «Литгазеты», даже иностранные корреспонденты.

Следует заметить, Константин Иванович уважительно относился к своим сотрудникам — подчас выводил проштрафившихся из-под ударов партийных мурз, что придавало пишущей братии творческий азарт, смелость. При этом Константин Иванович был скуп на комплименты, на похвалу, за редким исключением. На его языке было три оценочных балла: «Срочно в номер», «Нормальный материал», самый же низкий — «Нет конца!». В связи с убийственной резолюцией, зиявшей в левом верхнем углу на первой странице, приходилось порой перелопачивать весь материал. А это дело мучительное.

Резолюции комплиментарные передавались по цепочке как приказ Главного для ответсекретаря, — обычно гуляли по редакции из уст в уста. Ну а обескураживающее «Нет конца» или же «Нужен конец» втихомолку вручались автору с визой «КЗ» (Константин Зародов). На редакционном языке это называлось «получить козу». Причем от нее не были застрахованы даже «золотые перья». Никто не делал из этого ни драмы, ни секрета, реагировали же по-разному. Спецкор Юрий Грибов в таких случаях тихо удалялся в съемную редакционную «берлогу»: день-два не подавал признаков жизни. Егор Яковлев почему-то на цыпочках удалялся в свой отдельный кабинет, где мог просидеть чуть ли не до полуночи. Друг мой Юрий Черниченко в таком разе немного базарил. Идя по длинному редакционному коридору с поднятыми над головой листами, озорно приговаривал: «Кому КОЗУ? Дорого не возьму!». Это была своего рода психотерапия на нервной почве. Таким образом подзарядившись, наш авторитет находил пристанище, оккупировал первый же попавшийся чужой стол — и не разгибался часа два-три! Затем на полусогнутых летел в машбюро. Пока странички «перебеляли», мы с Юрой в шахматишки блиц сгоняем… И никаких там мук творчества.

Длинновата получилась у меня преамбула. По сути-то разогрев, чтобы преодолеть нервное оцепенение в связи с тягостным делом. К тому ж добровольным. Ведь не было ж приказа: по собственной воле, самолично себе «козу» поставил.

Скрепя сердце убрал тяжелую папку с глаз долой. Перед собой положил чистый лист хорошей бумаги. Воздел взор к потолку и сразу же утратил контроль над временем.

Из оцепенения вывел телефонный звонок:

— Звонят из фонда социального страхования. Вам выделена путевка в санаторий «Лесная поляна».

— Это очень далеко?

— Под Серпуховым… На сбор три дня. Путевка горящая.

Все планы насмарку: явно небеса вмешались. Потому и не взял в дорогу писчей бумаги. На всякий случай положил в сумку диктофон да чистую кассету.

…Соседом по блоку оказался приблизительно мой сверстник: седовласый, длинноногий, немного смешной, добродушный. Ну прямо Жак Паганель, шагнувший в нашу бучу из кино «Дети капитана Гранта». Жил тихо, беззвучно, как келейный затворник.

Лицом к лицу встретились только на четвертый день. Церемонно раскланялись. Не сговариваясь, спустились в столовую. Да и незаметно привязались друг к другу.

Неожиданно выяснилось: Аркадий Семенович до недавних пор служил по ведомству высокой статистики. По сей день не утратил связи с трудовым коллективом. Более того, по силе возможности интересуется жизненными проблемами страны. По собственному его выражению, держит нос по ветру, а хвост пистолетом.

Надо признаться, я мало что знал о специфике деятельности чиновников вышеупомянутого казенного учреждения. Хотя всуе — порой безо всякого на то повода — цитировал ходячее выражение: «Есть ложь обычная, есть ложь наглая и… статистика!». В шутку не преминул щегольнуть своей эрудицией и теперь, о чем тут же и пожалел. Но, как молвится, слово не воробей… Визави, однако, не обиделся — лишь нервно дернул мочку уха. Выдержав паузу, спокойно изрек:

— Без статистики, брат, тоже не проживешь. Особенно в такое время, как нынешнее.

В самом деле, общество, госструктуры проявляют порой повышенный интерес к цифири, несущей информацию, казалось бы, о простейших понятиях человеческой жизнедеятельности. Соответственно и общество на это реагировало: возбуждаясь, раздражаясь, сердясь на власть предержащих. Впервые статистика как общественное явление заявила о себе в 80–90-х годах позапрошлого века. Ее служащие шли чуть ли не в одном ряду с бунтарями, революционерами. Оружием были не вилы, не топоры и не самопалы — всего-навсего живая цифирь, отражающая положение дел в якобы процветающей и благополучной стране. По большому счету, можно сказать: не без участия статистиков в России произошли революционные события в 1905-м, затем и в семнадцатом году.

После того статистики как-то надолго сникли. Но вот в конце 50-х — начале 60-х в советском обществе возникла тяга к точной информации. Тут-то на первый план и вышли «очкарики», вооруженные правдивой цифирью под грифом «совершенно секретно». Их востребованность подогревалась жгучей критикой очковтирательства, когда оборзевшие чиновники нагло выдавали желаемое за истину. Иными словами, без зазрения совести дурачили свой народ. Недовольство властными структурами год от года усиливалось, критическая масса нарастала… Собственно, на этой волне и произошел пресловутый переворот образца 91-го года.

Схема эта несколько упрощенная, и все же рациональное зерно в ней определенно есть. К тому же мне, в частности, представилась возможность проверить концепцию сравнительно с мнением профессионала. Напрямик спросил Аркадия Семеновича:

— Есть такое мнение: закоперщики перестройки предали огласке секретные данные ЦСУ, тем самым взбудоражив инертные слои общества… Или же это всего-навсего вымыслы теперешней оппозиции?

— И то и другое… Всегда были, есть и будут такие понятия, как военная тайна, государственные секреты. Обобщенно — это информация для служебного пользования.

— Но она ж ведь должна быть объективной, точной.

— По возможности, разумеется. Хотя погрешности не исключены.

— Ну а коль умышленно ошибаются, причем с определенным политическим расчетом… Как это называется?

Собеседник заерзал в кресле, словно почувствовал неладное.

— Вы что-то конкретнее имеете в виду. У вас есть пример?

Меня вдруг озарило: вспомнил о незаконченной рукописи. Точнее, медицинский ее раздел. Выложенная фактура нуждалась в обобщающей цифири. На всякий случай спросил Аркадия Семеновича, владеет ли он медстатистикой? Не без апломба было сказано:

— Сидел на ней последние тридцать лет. — После паузы добавил: — Там такие есть дебри, черт ногу сломит.

— В таком разе будьте моим… Вергилием.

— Слишком велика честь. Но попробую… Только после ужина.

Наше политзанятие началось прямо в столовой. Я пожалел, что не прихватил диктофон. Затем беседа продолжилась в комнате соседа. К тому времени я уже понял, что недавний пенсионер малопопулярного ведомства мог бы стать классным лектором, а то, пожалуй, и пропагандистом широкого профиля.

С этого места идет расшифровка звуковой стенограммы.

А. С. В извилинах ума россиян крепко застрял перестроечный тезис, будто бы в 91-м народ обрел долгожданную свободу, — заодно получил долгожданную колбасу и круглосуточный допуск к спиртному. Свобода оказалась понятием призрачным. Остальные две субстанции крепко-накрепко вошли в плоть народа. Из нутра ее уже никак и ничем не вытравить.

Людям даром ничто не дается. Как частенько любил повторять Егор Гайдар, даровой сыр — только в мышеловке… Чем же расплатились россияне за «гастрономию с куста»? Далее только цифры, фактура. Внимание… В 1988 году в РСФСР появилось на свет 2,1 миллиона душ детишек с записью в метрике: русский. За тот же период смертность в стране составила 1,3 миллиона. Общий прирост населения: 800 тысяч. Знайте, это самый высокий показатель жизни нашего народа в его истории. Теперь примите во внимание следующий парадокс… Русские плодились и размножались вопреки логике нынешних либералов, а именно: в стране социализма ощущался острейший дефицит отечественных деликатесов. Вскоре прилавки магазинов и базарных лотков буквально ломились от всевозможной гастрономии, вкусностей… А что происходило по ту сторону прилавка? Неприглядная открывалась картина. В 1993 году ЦСУ зафиксировало грустную демографическую ситуацию: показатель вымирания в стране достиг 750 тысяч душ. В то же время суммарное соотношение (по схеме рождаемость-смертность) осталось на нулевой отметке. Среди мусульман, а также пришлых инородцев этот показатель предпочтительней: держится на нуле.

Такова символическая цена разрушения прежнего государственного устройства. За годы реформ сей бренный мир покинули свыше семнадцати миллионов наших сограждан. По сути это был негласный ответ на непровозглашенную политику реформаторов: детей не рожать, дабы, встав на ноги, они не мучились и не страдали. А их «условные родители» тоже недолго коптили небо: раньше срока ушли из жизни, — без следа. Что и зафиксировали на своих компьютерах педантичные сотрудники Росстата. Вот и делайте вывод. Гастрономическое изобилие, как видите, не гарантирует людям благополучия, а главное — долгих лет.

— Теперь мне понятна озабоченность некогда вступившего во власть Владимира Владимировича. Трижды из его уст прозвучало: в России-де имеет место явный геноцид… Однако немного погодя это мрачное слово ушло из речи президента, потом и премьера. Как это понять: обстановка существенно улучшилась? Или же что-то другое?

— Полагаю вопрос сугубо политический. Согласно бюрократической логике, новой власти не терпится продемонстрировать свои успехи — если не в натуре, хотя бы ста-тис-ти-чески. Раньше это называлось очковтирательством.

— Простите, сэр, мою назойливость. Хочется уточнить одну примелькавшуюся цифру. Лет пять или шесть подряд в эфире, на экранах, в печати говорят, что в России в настоящее время проживает 140 миллионов человек. В то же время по медицинской статистике у нас только от инфарктов погибают 560–600 тысяч сердечников. Достаточно высокая смертность и среди онкологических больных, а также легочников. Омрачают медстатистику и пациенты гастроэнтерологов, в частности проктологов. Между тем уже лет десять или больше демографическая кривая обратилась в прямую. Застыла на одном уровне: на 140 миллионах. Что весьма подозрительно, ибо рождаемость, как известно всем, год от года сокращается. Тогда откуда ж «плюс»?

— Ваше любопытство — свидетельство мудрости.

— Да ладно. Задачка-то для третьеклассников! Однако составители данного уравнения подогнали ответ. Ведь не сходятся концы с концами.

Тут мой Вергилий устало провел пятерней по лицу: «Может, завтра продолжим беседу?». Признаться, я тоже подустал. И мы разошлись по своим комнатам. На следующий день семинар состоялся на вольном воздухе, под пятиствольной сосной, растущей из единого корня. Удивительное творение природы — символ Подмосковья.

Существует некая магия цифр. Не потому ли правительство держит статистику под жестоким контролем. За последние двадцать лет не помню случая, чтобы чиновник Росстата выступил публично с комментариями (обзором) текущих событий. Это сущие невидимки — мы не знаем ни голосов их, ни лиц. А тут паче чаяния оказался бок о бок со статистиком. Да к тому ж брал интервью.

Аркадий Семенович, как маститый лектор, поначалу вкратце напомнил содержание вчерашней беседы на заданную тему. И я теперь в точности повторяю его ход.

— Кабы демографическая составляющая в России держалась на уровне 87-го года, в последующие двадцать лет в стране демографическая составляющая удерживалась бы на том же уровне, если бы, как прежде, нарождалось ежегодно по 40 миллионов младенцев. К сожалению, за «отчетный период» их стало всего лишь 20 миллионов. Соответственно, и смертность среди взрослых была бы на 12–15 миллионов меньше. Вот как все в жизни взаимосвязано. И был бы у нас естественный прирост за счет коренного населения в пространстве России по меньшей мере 17 миллионов особей. Ну и браков — на 30–35 миллионов больше. Суммарная же численность людских душ всех возрастов достигла бы отметки в 180–185 миллионов. В таком случае, разумеется, отпала б нужда в мигрантах, которые, чего греха таить, несут с собой массу непредвиденных хлопот, осложняя криминогенную обстановку.

Наш брат не любит метафор и всякого рода риторики. Наша стихия — цифирь, голая фактура. Недавно в открытой печати меня, признаться, потряс ход мысли молодого социолога. Цитирую по памяти… Потерять за двадцать лет такую массу соотечественников — это возможно ну разве только в ходе ядерной войны. Или же в результате пандемии типа холеры в сочетании с чумой. Можно предположить также столкновение с неуправляемым космическим объектом… Но в данной ситуации, по мнению автора монолога, явно просматривается определенный человеческий фактор.

Мысль ошеломляющая… Оказывается, и мирными средствами можно «подсократить» собственное народонаселение, ежели стоит стратегическая задача. А ведь она и в самом деле была если не поставлена, то исподволь подброшена.

Русский вопрос изучал я лично в разных аспектах. Так вот, последнее поколение советской эпохи зафиксировано на отметке: 2,1 миллиона народившихся детей. Теперь они уже сами достигли детородного возраста. В 1999 году (после известного дефолта) нация стала таять, как снег на мартовском солнце. К слову сказать, деток в тот год было уже только 1,2 миллиона. В том числе русских — менее 900 тысяч. Да-да, процесс идет! Надо ожидать, в 2010–2020 годах вымирание народа продолжится по известной уже схеме и достигнет округленно отметки 2 миллиона. Судя по всему, к концу XXI века «русский вопрос» будет закрыт (!) окончательно.

Складывается парадоксальная ситуация: будто наши люди не хотят жить: добровольно самоуничтожаются. Впрочем, без русских Россия обратится в ничто. Конечно, свято место пусто не бывает: к нам со всех концов света разный люд устремляется. Через посты пограничного контроля за последние годы из стран СНГ только прибыло 14,5 миллиона человек; выехало за тот же период 11,5. Значит, сальдо три миллиона. Россия тает!

Короче, налицо скрытый миграционный поток, однако он не улавливается электроникой Госкомстата. В итоге, пожалуй, правы наши счетоводы: в России действительно проживает 140 миллионов граждан без указания национальной принадлежности. В новых паспортах соответствующей графы тоже нет.

В связи с этой цифирью возник вполне логичный вопрос: почему по разделу демографии наворочены совершенно невероятные турусы? Тут эрудит вдруг впал в молчанку. При этом пытаясь совладать с никчемной пушинкой на рукаве спортивной куртки. Только после того, как в ход подключился ноготь, «операция «Ы» наконец увенчалась успехом. И мой визави обрел дар речи.

— Судя по всему, вы неисправимый тугодум. Ну так знайте же… Вымирание русского народа по ходу перестроечного процесса по своим масштабам многократно превосходит пресловутые сталинские репрессии. Таков реальный статистический факт…

На этом месте пленка в диктофоне иссякла, аппарат сам собой отключился. К тому ж мы потеряли контроль над временем: в результате ужин прозевали. Зато был повод для дружеского чаепития, к тому же с возлиянием.

Для такого случая в моем рюкзаке оказалась бутылка приднестровского коллекционного вермута. Божественный напиток смаковали чуть ли не до полуночи. Разумеется, не молча. О чем говорили? О том история умалчивает.

А на другой день сразу ж после завтрака за Аркадием Семеновичем приехал сын на разболтанном «Москвиче». И увез родителя домой. В последний момент мы обменялись адресами. Причем инициатива исходила «с другой стороны». И по сей день поддерживаем связь: перезваниваемся. Надо бы встретиться…

ОСКОЛЫШИ

Словцо-то исконно русское, ныне почти что выпавшее из повседневного употребления. По Далю, осколыш — значит осколок, обломок. То бишь часть крупной вещи, по какой-то причине или ошибочно не вписавшейся в сложившийся круг, в некую композицию. Потому отложенную «до востребования».

Вот так паче чаяния появилась эта подборка. В результате в книге и возник самостоятельный раздел.

СХВАТКА Сказ о том, как с автовазом я бодался

1

Издавна то была великая семейная тайна… В основании родового нашего столпа (по материнской линии) стоит истый титан по имени Козьма. Он бурлачил, тянул лямку на Волге, был в тяге «шишкой». К тридцати годам скопил шапку серебра и заимел собственную баржу о двадцати веслах. Старший сын Савелий утроил отцов капитал: сумел прибрать к рукам еще и причал, потом и пароходец с колесом на правом борту. Однако дело не заладилось. Не выдержал Савелий конкуренции: разорился и спился.

Последующие поколения Зориных ударились в религию, были церковнослужителями. Мой двоюродный дедушка Виссарион достиг сана митрополита Московского, находился в ближнем окружении патриарха Тихона.

Меня же черти занесли на фондовый рынок.

В редакции газеты «Труд», где я тоже тянул лямку… спецкора, возникла заманчивая идейка: вложить собственные ваучеры в солидное предприятие. Выбор пал на престижный в ту пору АВТОВАЗ. С пачкой хрустящих банкнот поехал я в Тольятти, где был принят генеральным директором В. В. Каданниковым. Взвесив на ладони темно-голубые фантики, Владимир Васильевич чувствительно произнес: «Это нам весьма сгодится. Будьте уверены, ваши ваучеры тысячекратно прирастут весомым капиталом. Да и вам, как их хозяевам, толика перепадет».

Красиво товарищ сказал. Через год пришло из Тольятти письмо с уведомлением. В конверте оказалось свидетельство. Из оного явствовало: имярек является владельцем семи акций ОАО. Номинальная стоимость каждой 1000 рублей. Прозрачно намекалось: ежегодно будет мне начисляться энная сумма заводской прибыли. Из чего следовало, что я полноправный совладелец автогиганта.

Со временем созрел у меня план: заняться издательским бизнесом. Разумеется, денежки потребовались. В один присест накатал уже новому гендиректору АВТОВАЗа Есиповскому И. Э. душевное письмо с просьбой: выделить хотя бы малую толику из невыплаченных за тринадцать лет дивидендов.

Не удосужились даже ответить. Тут-то я понял, что коварно обманут. Своим партнерам по бизнесу я не товарищ. Они — олигархи мирового уровня, я — жалкий пенсионер, выброшенный «реформами» на обочину. Где уж нам угнаться за буржуями!

Собравшись с духом, решил обратить внимание властных персон на содомское… Отправил докладную записку в правительство на имя вице-премьера Матвиенко В. И. Мадам в ту пору курировала вопросы социального пакета в масштабе страны.

Ответ пришел из Минфина. Какой-то фигляр не фамилии Уткин (из департамента макроэкономической политики) профессионально пудрил мозги челобитчику… Дескать, не стоит теперь пороть горячку. Вложения в экономику страны — святое, общегражданское дело. Так что, в конце концов, если не я, то мои наследники получат заслуженные дивиденды.

После прочтения демагогической фитюльки из Минфина захотелось влиться в ближайший отряд МБП. И это неспроста… Дело в том, что другой мой прадед (по отцовской линии) нрава был строптивого: участвовал в выступлениях черкасских казаков против засилья самодуров-чиновников. Братва оказала достойное сопротивление регулярным частям. Однако сила солому ломит. Повстанцев окружили царские войска — по приговору суда они должны были сложить свои буйные головы. В последний момент императрица Елизавета бунтовщиков помиловала. Вместо казни принудили их совершить позорный ритуал. Пройти по городскому плацу с опущенными головами, держа на вытянутых руках перед собой плаху с вонзенной в нее секирой. Факт сей впоследствии трансформировался в прозвище, потом закрепился в родовой фамилии. Она по цепочке передалась и мне.

…Разыскал я подвал, где гнездился штаб «лимоновцев». Молча положил на стол дежурного прошение о горячем желании влиться в их ряды. Ясноглазый паренек в джинсовой куртке, усыпанной миллионом стальных заклепок, молвил без пафоса:

— Спасибо, отец, за солидарность… К сожалению, староваты вы для нас. Присылайте-ка лучше внуков.

На всякий случай, однако, записал мой адрес.

По пути домой мысля меня озарила: «А не подать ли на автозаводцев в суд?».

Так, с открытым забралом и с авторучкой наперевес вышел я на тропу войны.

Судебный иск против АВТОВАЗа закончил ультимативно: «Пора уже, давно пора заемщикам платить по просроченным счетам». К заявлению приобщил оригиналы документов, подтверждающих право акционера к данному объекту приватизации, что и было зафиксировано в протоколе всероссийского чекового аукциона (от 15.03.94 г.). К пакету были приложены акции, точнее, ксерокс персонального — исторического! — ваучера, а также вся переписка с администрацией предприятия. Бумаги подтверждали: имярек — не жох и не мошенник — натуральное физическое лицо с юридическими правами.

Претензии к компании, а также к холдингу «Автопром» обозначил в скромной цифре 220 тысяч рублей. Это с учетом серий инфляций первоначального номинала ваучера, плюс к тому моральный ущерб: нервотрепка, душевные переживания, сказавшиеся на здоровье.

Готовясь к суду, заглянул в государственные акты. В августе 1993 года Ельцин подписал указ «О введении в действие системы приватизационных чеков». Днем раньше Госкомитет по управлению имуществом принял доступное пониманию масс постановление за номером 168/34. Оное гласит: «Приватизационный чек является государственной ценной бумагой. Он может быть использован в качестве средства платежа в процессе приватизации, в соответствии с принятой экономической программой, а также законодательством Российской Федерации. Приватизационный чек может быть обменен на акции инвестиционных фондов, либо обменен на акции предприятий физическому или юридическому лицу, либо передан по наследству». Просто, ясно, доверительно.

Один Рыжий (из свиты Ельцина) сулил каждому владельцу темно-голубого фантика собственность адекватную стоимости двух авто «Волга». Я же ставил вопрос о компенсации, можно сказать смехотворной. Речь шла о цене четырех покрышек к «Ладе», плюс задний бампер в придачу.

С утра пораньше явился на Новую Басманную. Прошел через парадный подъезд и притормозил у отдела делопроизводства. Дева по имени Мария, перелистав содержимое папки, обронила:

— С документами все в порядке. Завтра прямо с утра идите в 103-й кабинет за письменным определением.

Как человек чувствительный, тут же у стойки мысленно решил: по завершении процесса прийти к лучезарной приемщице с букетом цветов.

На следующий день в очереди был я третий. Здесь тоже сидела Мария. Порывшись в чреве компьютера, чернобровая смуглянка выдала на руки информацию: дело заведено! Назвала пятнадцатизначный номер, а также фамилию судьи: Федоринина. Сверх того барышня дала совет: башмаки зря не бить. Позвонить из дома в офис и скорректировать дальнейшие действия.

Я был ошеломлен. Какая четкость вкупе со служебной исполнительностью. Не сходя с места, определил: сюда, конечно, тоже букет!

В сознании русского человека судебное действо представляется в виде таинственной мистерии, за ширмами которой скрываются жуткие оборотни. Не знаю ни одной русской сказки, в которой по достоинству прославлялись ум, благородство, порядочность и прочие душевные качества чиновника в судейской мантии. Владимир Даль с горечью констатировал: «У нас нет ни одной пословицы в похвалу судам!». Исстари русский человек суды избегал, боялся. Не на голом же месте возникла поговорка: «Не судись, да не судим будешь».

Сызмальства испытывал я неприязнь и оторопь перед всей правоохранительной системой. Особенно пугало слово «следователь». В разной связи родители обычно произносили его шепотом, чуть ли не с оглядкой. Изредка в этой связи звучали странные фамилии: Портной, Скок, Гусман. В том же ряду оказался некто по фамилии Сруль. Однажды я увидел его идущим по улице, вооруженным 25-зарядным маузером, зачехленным в нелепую деревянную кобуру, которая болталась на боку и ритмично била владельца по левей ляжке.

Позже в ряду пугающих детское воображение слов появились «обыск», «допрос», «арест» и жуткое «тюрьма». Последнее ассоциируется с точной датой: 17 января 1935 года. Число это проставлено на почтовой карточке, отправленной в город Купянск, где мы зимовали с мамой. Отец послал весточку из «предварилки» — так в ту пору назывался следственный изолятор, где молодой ветврач сидел в ожидании, пока Сруль с Гусманом распутывали криминальный клубок… Речь шла об умышленном вредительстве. Резервное конепоголовье, предназначенное для пополнения кавалерийских эскадронов, оказалось зараженным сапом.

Дело пахло трибуналом. Адвокаты наотрез отказались участвовать в разбирательстве, что предвещало самые тяжкие последствия. Сразу ж и у мамы возникли неприятности на службе… И вдруг наш доктор Айболит поздним вечером постучал в окно.

В нашем семейном архиве семьдесят лет уже хранятся две казенные почтовые карточки с персональным напутствием узника своему четырехлетнему чаду. Написано же было, что называется, на вырост адресата. Скажу: наш Федор Ефимович по душевному складу был философ, частично лирик, хотя и не писавший стихов. Фиолетовыми чернилами, пером формата № 86 каллиграфично выведено:

«На память Колечке! Прежде, чем войти в сложный механизм самостоятельной жизни, надо, друг мой, изучить природу, общество, науку, литературу… Особенно последнее! Словесность надо любить, по силе возможности двигать… Она, и только она спасет человечество.

Твой папа.

7/34 год».

Батя смолоду увлекался сочинениями Гегеля. Любимой книгой была «Феноменология духа». Из нее хуторской юнак черпал понятия, образы, манеру письма и даже речи. В частности, это сказалось и на стиле послания четырехлетнему чаду. Сгодилось же не только мне! Те фиолетовые строки читает и перечитывает уже третье поколение. Причем всяк толкует и расшифровывает то «камерное послание» по-своему.

Пользуясь случаем, всем-всем докладываю: суд над местечковым коновалом не состоялся. Выдвинутые обвинения не соответствовали действительности. На языке юристов это называется так: дело рассыпалось! В тот же вечер наша троица праздновала освобождение. Как сейчас помню, стол украшала узкогорлая бутылка белорусского вина «Спотыкач». В мой стакан с лимонадом тоже попало несколько капель.

Горечь от того, что наш отец полгода валялся на нарах, долго потом отравляла жизнь домочадцам. В моем сознании укоренилась неприязнь к правоохранительной системе в целом. Более того, мешала выполнять профессиональные обязанности журналиста. Кто-то из друзей в шутку назвал это «бзиком». С маниакальным упрямством избегал я контактов с людьми в милицейской форме и с теми, кто обряжается в черные атласные мантии.

Да, были у меня и собственные предчувствия, и чужой опыт, и наставления доброжелателей… И все же на старости лет, как последний лох, встрял в борьбу с Голиафом.

2

В школе по математике имел я твердую «четверку». Как орехи щелкал тригонометрические функции с двумя и даже тремя неизвестными. И вот решил тряхнуть стариной: задался целью высчитать объем средств, которые оказались в руках хозяев автогиганта в процессе ваучерного бума.

Моя доля в том реестре значится под № 07 202 4444. Причем я был не последним в банке данных. В выданном на руки свидетельстве обозначено: уставной капитал ОАО разделен на 21 416 643 серий. Стоимость каждой акции 1000 рублей. В итоге складывалась астрономическая сумма: более двух триллионов так называемых уже деноминированных рублей. Такой налички не имели в своей казне ни легендарный Крез, ни сказочный Гарун аль Рашид. Правда, побогаче был наш Газпром. Кстати сказать, по народной бухгалтерии, личное состояние гендиректора АВТОВАЗа г-на Каданникова оценивалось в девятизначном номинале. Хотя он так и не попал в золотую сотню богачей отечества, счет коим ведет журнал «Форбс». Нет в том реестре и его подручного, мага и иллюзиониста Березовского, основавшего в одну ночь, что называется, на голом месте банковский чертог под именем ЛОГОВАЗ. Могу предположить, в том омуте осел и мой ваучер с присными дивидендами за прошедшие уже четырнадцать лет.

Никому неохота возвращать долги, тем более старые. Я, конечно, предвидел: хозяева автогиганта сочтут мои претензии оголтелыми, наглыми. Но ведь хлопотал я о капитале не только личном — в широком понимании наследственном. Повторюсь, но скажу: ведь к моему ваучеру за № 07 202 4444 имел прямое отношение достославный прапрадед Козьма, бурлачивший на великой русской реке еще в позапрошлом веке.

Через пятнадцать дней с Новой Басманной пришла депеша. Оказалось, мое заявление в суд, говоря казенным слогом, оставили «без движения». Да, тормознули на старте. Причина? В иске якобы не проставлена дата рождения, не указано место работы, не приложен детальный разбор взыскиваемой суммы, не представлены доказательства об уплате госпошлины…

Подумал: это только начало. Что ж дальше будет? Оттого-то народ и пасует перед жуликами: судиться с ними — еще дороже обойдется. А то бывает наш брат попадает из огня да в полымя.

Но взыграло ретивое: решил идти де конца, чего бы то ни стоило. К тому же во время бессонницы с чего-то вдруг явился мне лик Якова Мироновича…

То был кристальной честности криминалист еще советской закалки.

Знакомец мой работал в МУРе. Имел большие неформальные заслуги перед Родиной. Образно говоря, вывел на чистую воду чуть ли не целый взвод государственных преступников из учрежденческой среды. Были среди оных и знаменитости первого разряда. Благодаря личному участию Р. в Минфин (по официальному счету) было возвращено более 350 миллионов рублей. Сам сыщик ютился в однокомнатной лачуге, в Кривоколенном переулке, что по соседству с Мясницкой. Жил, по его словам, за спиной Феликса Эдмундовича Дзержинского — разумеется, памятника.

С Яковом Мироновичем познакомился я в приснопамятную пору, когда служил репортером в популярной газете «Советская Россия». Мы оказались соседями в самолете рейсом в Магнитогорск. После две недели жили в одном номере захудалой гостиницы. Вечерами резались в шахматы. По возвращении в столицу не раз приходил я к приятелю на Петровку, 38: получить совет, вызнать свежие новости. Заканчивались встречи обычно в ресторане Дома журналиста.

Через какое-то время, в погоне за «синей птицей» надолго покинул я Москву! Хотя обстоятельства потом переменились, наши пути не пересекались.

Телефонный номер в записной книжке не только истерся, но и не соответствовал действительности. Ведомый «автопилотом» интуитивно свернул я с Мясницкой в Кривоколенный. В ряду одинаковых подъездов безошибочно определил нужный, почему-то поднялся на пятый этаж. Дальше было совсем просто: возле пуговки электрического звонка узрел знакомую фамилию.

С той стороны не спросили, кто я и к кому. Массивная дверь будто автоматически распахнулась — в проеме, как в багетной раме, стоял сам Яков Миронович: один к одному! Тот же крючковатый нос, похожий на электрорубильник; тот же пронзительный взгляд из-под мохнатых бровей; на плечах все та же кацавейка из перелицованного военного френча и подбитая бурым обезьяньим мехом.

Старый муровец сызмальства любил юмор и теперь не удержался от шутки:

— Я кому-то еще нужен… Что ж, пройдемте в кабинет.

Присели за круглый стол, покрытый камчатой скатертью с бахромой. «Кабинет» являл собой комнату метров в тридцать, судя по всему, жилище то ли вдовца, то ли закоренелого бобыля пятидесятилетней выдержки.

— После почаевничаем, — обронил хозяин. — Сперва о деле. Молча выложил я на стол судейский листок.

Водрузил на нос очки с толстенными стеклами, на них напялил еще одни. Едва не касаясь буратиньим носом строчек, стал въедливо изучать документ. Быстро перевернул лист. Дальше читать не стал. Возвратил со словами:

— Филькина грамота. Кинь псу под хвост.

Я взмолился:

— Не кощунствуйте! Это же казенная бумага… Вот и государственный герб.

— Герб вижу. А где подпись? Кто персонально отвечает за текст. Решение не имеет юридической силы.

Погладив плешь, прибавил:

— В прежнее-то время за такие фокусы с работы поганой метлою гнали.

Яков Миронович обратил внимание и на нестыковку дат. Титульный лист документа был датирован 5 сентября, почтовое отделение проштемпелевало конверт только 7-го числа. Судья явно тянула время, что-то выгадывала; хитрила. Между тем в кодексе арбитражного суда напечатано: вопрос о принятии искового заявления к производству решается в пятидневный срок.

В этой связи подал я протест на имя председателя суда О. М. Свириденко. Цитирую по копии: «Мой иск к олигархам Автопрома и их братии судьей Федорининой не принят к производству, как догадываюсь, из сочувствия к сильным мира. Сам собой напрашивается вывод… Если бы иск о деяниях банды Ходорковского попал в руки преподобной Татьяны Викторовны, по сей день так и осталось бы «без движения», а хозяин ЮКОСа с сатанинской кривой своей ухмылочкой разгуливал бы теперь по Парижам и Нью-Йоркам. Оттого-то наше «обновленное общество» и не может одолеть круговую оборону темных сил. Коим имя — Коррупция».

Протест свой попросил пустить по кругу членов Коллегии арбитражного суда.

В отношениях со жрецами Фемиды возникла томительная пауза. Терпение лопнуло, позвонил в офис.

Невеселые были новости. Судья Федоринина заболела, хотя в последний момент уведомила меня, что «оснований для приостановления дела нет». Более того, назначила дату предварительного заседания: 28 ноября 2006 года. Но буквально следом пришла бумага следующего содержания. Восприемник Федорининой — некто Бурмаков — ставил меня в известность: «дело к разбирательству не готово» по целой совокупности причин. Выходило по детской считалке: «Вот лыко, вот мочало — начинай-ка все сначала!».

Меня загнали в угол. Что ж, с волками жить, по-волчьи выть! Вторично потребовал у председателя суда объяснений. По сути, то был крик души.

«Ваша честь! Два дня назад получил письмо, из которого узнал, что по делу № 34–361 назначен новый судья, причем безо всяких на то мотивировок… Будто я не полноправный гражданин России, а какой-то Ванька помещика Троекурова.

Воспреемник Федорининой судья Бурмаков выставил ряд жестких требований. Так, в трехдневный срок я должен документально подтвердить юридический адрес второго ответчика (Автопрома) по справке ИНФС или БИЗНЕССОФТ… У меня за плечами филологический факультет университета, тем не менее не в силах расшифровать обозначенную судьей абракадабру. Не нашел объяснений ни в одном словаре, даже в юридической энциклопедии… Похоже, тут кроется какая-то каверза. Меня хитрым образом из загнанного истца превращают в безответного ответчика, посягнувшего на собственность обнаглевших олигархов.

Формально пока еще истец: имярек».

Тут дело вдруг поперло чертом… Возвратилась на рабочее место Федоринина. Тотчас же было назначено предварительное заседание.

На беседе присутствовал представитель автозавода юрист О. В. Сидорова. Ответчик от холдинга блистательно отсутствовал, тем самым демонстрируя полную непричастность к аферам партнера из Тольятти. Днем раньше на Кузнецкий мост была послана судебная повестка. Да и я неоднократно пытался добиться аудиенции с должностными лицами скандально известного холдинга. Вотще! Охране был дан приказ: ни под каким видом не выдавать мне пропуск. По телефону же несли дикий бред и околесицу: дескать, никто меня не уполномочивал вести переговоры насчет компенсации за «смешные ваучеры». В то же время за спиной шли тайные переговоры», чтоб отвадить от суда настырного истца. Историческое заседание в арбитраже началось с того, что, отведя очи в сторону, Татьяна Викторовна вкрадчиво сказала:

— Для ускорения процесса свяжитесь все же с БИЗНЕССОФТ. Пусть документально подтвердят права… собственника.

— Помилуйте, все-все первичные документы в папке, лежат перед вами. В них обозначены мои права, а также явные улики в адрес АВТОВАЗа.

Мадам через силу улыбнулась:

— Кашу маслом не испортишь! — И вручила рекламный квиток с детальным планом загадочной конторы на местности.

Меня там ждали. Смазливая дева представилась Татьяной Царьковой. Выждав психологическую паузу, обронила:

— Вы готовы сразу ж оплатить наши услуги?

— Не богат… А во сколько обойдутся?

Мисс протянула ценник. Я глянул — обомлел. Тарифы сногсшибательные: от 600 до 10 000 рублей.

Дабы у клиента не создались благостные иллюзии, Царькова предупредила: льготы и скидки уставом не предусмотрены.

Снова взял я в руки Арбитражный кодекс. Статья 66-я гласит: «Лицо, участвующее в деле и не имеющее возможности самостоятельно получить необходимые доказательства, вправе обратиться в арбитражный суд с ходатайством об истребовании доказательств». И далее: «В случае непредставления органами государственной власти и должностным лицом доказательства по делу арбитражный суд их самостоятельно истребует по собственной инициативе».

Между тем чиновники в мантиях дурят нашего брата-ходатая как хотят, за наш же счет. Вот и ходим друг за дружкой кругами… В Страсбургском суде россиян с протестами великое множество: не протолкнешься! Очередь растянулась аж на 27 лет вперед. Обслуживающего персонала не хватает.

Да теперь у нас просто так ничего не бывает. За формальную справку в любой конторе необходимо через Сбербанк (лучше все-таки прямо в руки исполнителю) платить налом: за услугу! Меня оторопь взяла: похоже, арбитражный суд находится в порочной связи с БИЗНЕССОФТ. А ведь есть еще какой-то ИФНС. Наверняка те, другие и третьи тихо «сотрудничают» и с истцами, и с ответчиками: зарабатывают бабло. То есть служат и Богу, и мамоне!

Для укрепления духа и успокоения души накануне судного дня решил я исповедаться у духовника. Рванул в Боровск. Явился к стогнам Пафнутьевского монастыря. Предстал пред ясные очи благоверного старца Власия. Был выслушан терпеливо, со вниманием. В заключение Божий человек изрек тихим голосом: «Пройди, раб Божий, Каноссу!»

3

С ответчиком сидели мы за одним столом, друг против друга. Со стороны было видно: жрица Фемиды явно не в себе. Руки не знали покоя: брала бумаги невпопад, порой теряя нужное. Часто поправляла ворот мантии, хотя в том и не было нужды. Ответчица, напротив, держалась как хозяйка положения. Или же ей был ведом финал комедии.

Уловив подходящий момент, Федоринина обратилась ко мне с предложением. Для ускорения хода процесса желательно, дескать, сузить круг ответчиков: исключить из списка холдинг «Автопром».

— Да это ж — главный закоперщик!

— Не надо дело усложнять, не в ваших интересах.

Я смалодушничал. Вышел в коридор. На уголке тумбочки начертал ходатайство, будто добровольно отрекаюсь от претензий к уважаемому холдингу.

Когда Татьяна Викторовна вслух зачитывала мою писульку, на челе представительницы АВТОВАЗа Сидоровой возникла усмешка дельфийской пифии. Судья же не без удовольствия перенесла мою «заяву» в протокол: «Отказ (имярек) от иска в отношении Автопрома подлежит принятию. Дело в отношении холдинга прекращено».

Следом мне предоставили слово. Вот что зафиксировала магнитофонная пленка:

«Ваша честь! В этом зале судебного заседания буду предельно откровенен как в храме, пред алтарем.

В переходный период от социализма к капитализму меня грабанули по полной программе, как властные структуры, так и пробудившиеся от многолетней спячки мошенники, шулеры, прохиндеи.

Мой приватизационный чек — не просто государственный вексель, гарантирующий владельцу честный доход в течение всего срока, пока здравствует рукотворный гигант отечественного машиностроения, с которым я связал судьбу. При всем при том сей ваучер олицетворяет родовой капитал пяти поколений моих предков… Они трудились и приумножали силу, могущество Родины именно в той местности, где нынче находится наш АВТОВАЗ. Так что вслед за великим поэтом и я вправе повторить: «Волга — колыбель моя!»

Вину за развал несметной государственной собственности многие сваливают на рыжего Чубайса. На всех перекрестках и с высоких трибун люди криком кричат: «Ату его!». Но ведь действовал он по указке. Сутками раньше тот «судьбоносный план» был законодательно оформлен и спущен в массы Госдумой. А накануне Ельцин к нему руку приложил, подписал указ, гласящий: «приватизационный чек является государственной бумагой — и может быть обменен на акции предприятий — и всяк вправе рассчитывать на соответствующий доход…»

Народ поверил, ну и я тоже. В тот же год свою ценную бумагу отдал я в руки генерального директора Автоваза той поры — господину Каданникову… Он теперь, по слухам, блаженствует на берегу тихой лагуны Адриатического моря. Я же с ваучерами и пустопорожними сберкнижками прозябаю в несчастной России — не могу получить то, что принадлежит мне по праву.

Выскажу сокровенное… Сегодняшнее наше заседание в кабинете номер 358 может стать в некоем смысле историческим. Нашей троице выпала великая честь и ответственность первыми открыто выразить свое отношение к общественным, политическим, экономическим приоритетам, провозглашенным апостолами перестройки… Пора бы уже очиститься от скверны: жить не призрачно богато, а честно и по закону. Конечно, это трудно — как и рожать, — но рано или поздно это необходимо. Иначе зачем жить!

После подачи иска в арбитраж получил я предварительный отзыв канцелярского творчества. Каждая строка буквально криком кричит: податель сего иска — враг Отечества. Якобы мной движет жгучее намерение изнутри развалить великий АВТОВАЗ, пустить по ветру его капитальные фонды, руководствуясь при этом сугубо корыстными интересами… Просто злыдень какой-то!

Повторяю: вышел я к барьеру с открытым забралом. При этом предоставил суду первичные юридические документы. Мне же талдычат: дескать, я обязан еще каким-то — особым — образом подтвердить свои полномочия… Это типичный прием должника против надоедливого заимодавца, который разными способами уклоняется от старого долга, причем аморальными, наглыми. Короче, юлит, хитрит, изгаляется. Конечно, жаль расставаться с наличностью. Ситуация схожа и в данном случае. Собранные с миру деньжищи за ваучеры команда Каданникова бессовестно «приватизировала». На счетах зияют подлые долги!

Незримый из этого зала замдиректора службы безопасности автогиганта О. И. Орлов позиционирует свой ОАО как замечательное, пушистое… юридическое лицо, тогда как истец — агрессор, чуть ли не разбойник — вознамерился погубить и разорить гранда отечественного машиностроения. На основании хитрованских посылок и заковыристых аргументов составитель пяти страничного меморандума делает похабный вывод: исковые требования владельца ваучера следует считать необоснованными. Потому истцу в иске отказать в полном объеме.

Оказывается, я сам во всем виноват, ибо поставил ваучерный отдел ОАО в невыносимо неблагоприятные условия. Якобы честная администрация АВТОВАЗа тринадцать лет кряду пыталась рассчитаться со мной честь по чести — на беду не знали, куда именно денежки посылать. Будто бы сам начальник управления акционерного капитала г-н Кузнецов места не находил, рвал на себе волосы, ибо (цитирую) «не обладал информацией об индексе, данными о номере дома, корпуса, квартиры, паспортными данными, о названии района города, наконец, страны акционера».

Да ведь вся-вся подноготная (имярек) зафиксирована на файле компьютера, занесена в общий реестр и подтверждена протоколом № 2 от 28.02.1994 года. Причем все данные продублированы в картотеке: лист 4405. Ищите, господа, и обрящете!

Однако менеджеры во фраках, похоже, дурака валяют и продолжают придуриваться, утверждая, будто мои документы — не более как зола. Перед тем, как обратиться в суд, я обязан был подтвердить свои корпоративные отношения с акционерным обществом и (цитирую): «Представить в центральный Московский депозитарий соответствующую информацию для подтверждения собственной идентификации». А почему бы за одно и не потребовать от замордованного лоха еще и генную модификацию и отпечатки пальцев?! Спасибо хоть, для облегчения участи авторы меморандума подсказали направление поиска, сообщили координаты: ОГРН и соответствующий номер в Интернете: 1027700095730. От щедрот своих электронный адрес дополнили уже до боли знакомым мне буквосочетанием БИЗНЕССОФТ. Ну как же без этой абракадабры — теперь честному акционеру никак нельзя… Это нам знакомо, это мы уже проходили. Однако ответчик на всякий случай со своей стороны предложил суду заманчивую идейку: увести истца в сторону — отвлечь от дела, заодно разорить дотла.

С трибуны арбитражного суда говорю: вызов авторов меморандума принимаю, но с условием… Со своей стороны предлагаю господину Орлову и его посланцу — в лице Оксаны Сидоровой — кавээнного формата загадку… Внимание! «Как покончил свои счеты с жизнью известный фиванский царь Эдип?» Ежели представитель ответчика даст верный ответ, от своих притязаний на собственность АВТОВАЗа откажусь. Все прощу его администрации, подельщикам… Итак, время пошло!

Юрист Сидорова нервно заерзала на стуле, подняла взор на судью. Татьяна Викторовна сделала вид, будто занята бумагами. Наконец вспомнила о регламенте.

Представитель АВТОВАЗа на одном дыхании повторяла пятистраничный текст замдиректора службы безопасности своего ОАО. Это заняло почти полчаса. Последний абзац звучал так: «На основании вышеизложенного прошу арбитражный суд города Москвы истцу отказать в иске в полном объеме».

После этого суд как бы «удалился на совещание». На самом деле удалились мы с Оксаной: вышли в коридор подышать свежим воздухом. Сели рядышком. Молчим. Да и о чем, собственно, говорить, все уже сказано. Осталось только одно: ждать решения.

Я мысленно читал стихи римского поэта Валерия Катулла, который жил еще в первом веке, но уже нашей эры. Незаметно дошел до противоречивой его эклоги, которая начинается так: «Любовь и ненависть кипят в душе моей… Быть может, почему, ты спросишь. Я не знаю…». Вдруг рядом раздался вполне реальный голос с приятной хрипотцой:

— А все же интересно, как сам себя убил тот царь Эдип? К сожалению, у меня ни одного варианта нет.

В сущности, уже ничто не могло повлиять на решение судьи. И я открылся… Тем более что просьба исходила из уст волоокой волжской красавицы.

— Согласно мифу, фиванский царь от угрызений совести не пожелал дальше жить. Прилюдно проткнул себе шею… сонную артерию заколкой от туники. И упал замертво на руки своих телохранителей.

— Ой, до чего ж… трагично, — молвила своим волшебным голосом волжская красавица. — Надо будет на сцене поглядеть.

В сей момент нас пригласили к судье.

Заняли свои места. Выслушали приговор. Был он короток и, как ожидалось, несправедлив. Цитирую по подлиннику: «Взыскать с ОАО АВТОВАЗ в пользу имярек 256 рублей 90 коп. В остальной части иска отказать».

Что ж, пусть маленькая, но все ж победа.

4

На ватных ногах спустился я на первый этаж. В холле нашлось свободное место, неподалеку от дверей злосчастного кабинета 103.

Сосед бесцеремонно ткнул меня в бок:

— Проиграл, что ли?

— Полное фиаско. Это хуже казино с управляемой из-за ширмы электрической рулеткой.

— Будешь опротестовывать?

— Хотелось бы, да все свои силенки оставил я на поле брани.

— Мой иск тоже не прошел, в пух и прах продулся. Взял кредит в коммерческом банке под десять процентов. Они же через год повысили ставку аж до пятнадцати. Я оказался на мели, хоть в петлю лезь. И доказать ничего не могу.

— Ворон ворону глаз не выклюет.

…Не заметили, как оказались в центре общего внимания. Соседи слушали, кивали, поддакивали. С оглядкой подключались к беседе.

— А вас, извините, что сюда привело? — в свою очередь поинтересовался обманутый заемщик.

Не стал таиться, в двух словах изложил суть иска. В нашем углу возникла сцена, по выразительности вряд ли уступающая той, что описал Гоголь в последнем эпизоде «Ревизора».

— Все равно, вы смельчак, хотя и на… щите, — пафосно молвила артистической внешности дама в шубе из колонка.

— Ваучер… На такое можно решиться только от великой нужды, — в тон ответил жгучий брюнет с ноутбуком.

— Некоторым, как видно, делать больше нечего, — с укором изрек сосед в легкой, не по сезону куртке и в кедах. Его реплика меня немного уязвила, ибо и прежде слышал подобное от приятелей и близких. Упрекали даже в скаредности. Бывает трудно подчас в собственной душе разобраться. И все же греет душу даже малое сочувствие.

— А я вас, товарищ, хорошо понимаю!

Всего-навсего два слова: «товарищ» и «понимаю» явились как бы лошадиной дозой адреналина в кровь. Я воспрял духом, смело оглядел пестрый кружок. С другого конца холла наперерез к нам пробирался, опираясь на инкрустированную клюку, по внешнему виду мой сверстник. На расстоянии протянул сухонькую ладонь.

— Честь имею: Иван Петрович… Тоже, как и вы, из великой армии погорельцев. Имел глупость доверить свои сбережения банку «Московская недвижимость». Наверное ж, слышали об этом монстре?

— Ой, у моей матушки тоже есть такие акции, — опередила меня дама в колонковой шубе.

— Они давно обанкротились и разбежались, — подал реплику щеголь в распахнутом длиннополом рединготе из велюра, похоже, адвокат.

Все вдруг разом загомонили, каждый о своем, не слушая никого. Получился настоящий птичий грай. На нас косо поглядывали охранники с «калашами» на боку.

— Не верьте лабуде, ее нарочно жулье вокруг распускает, — перекрыл всех своим басом опереточной внешности субъект в казачьей форме Войска Донского, туго перепоясанный ременной портупеей.

Казак всем понравился, его с любопытством разглядывали с ног до головы. Он же тем временем вбросил в круг дополнительную информацию, которая в разбавленном виде давно витает по столице.

— Денежки «Московской недвижимости» лежат в сейфах госпожи Батуриной. Потому забудьте о них, как о прошлогоднем снеге.

Последняя фраза, похоже, была адресована инвалиду с посохом. Он мигом отреагировал:

— Я и вас тоже хорошо понимаю, товарищи… Должен вам доложить: я историк. И не только по образованию и по роду деятельности. Работаю в соответствующем институте, опять же социалист по убеждениям… Так вот, ежели раздвинуть рамки действительности да поглядеть на происходящее трезвым умом… Прошу минуту внимания.

Рассуждал Иван Петрович о вещах как будто общеизвестных, о понятиях избитых, заезженных вдоль и поперек, но в его ин-тер-пре-тации: подозрительное, смутное вдруг обретало чистоту и ясность; фальшивое, хитрованское теряло ослепительный лоск и обманчивую ретушь; а гнусная и заковыристая ложь, обряженная в мишуру, в радужные блестки, — предстала в своем подлом и гнусном естестве.

Подумалось: а ведь верно профессор-доброхот подметил… В последнее время из никчемных текстов в прессе, из путаных речей политиков и политологов исчезло некогда пущенный в массы лучезарным доктором кукольных наук Гайдаром словосочетание «шоковая терапия». Взятый напрокат медицинский термин означает: нервическое повреждение ума (психики) от воздействия болезнетворных сил. Проще говоря, перестройщики изначально поставили задачу: довести народ до полного бесчувствия, до умопомрачения. А уж после делать с нами все, что им заблагорассудится.

— Нас превратили в быдло, в бесчувственных истуканов, — заметил оратор и присел на деликатно кем-то подставленный стул.

Есть нечто возвышающее дух — внимание толпы. Не выпуская из рук посох, Иван Петрович, усевшись поудобнее, продолжал свой нечаянный семинар:

— Говорят, кто старое помянет, тому глаз вон. Однако ж заглянем в советское прошлое. Историку это и по должности положено. Нельзя не заметить одну историческую особенность. Штатные политологи уши прожужжали, вопят на разные голоса. Большевики в восемнадцатом году экспроприировали у хозяев заводы, фабрики, банки, рудники, прииски, нефтяные скважины, дворцы; отняли у помещиков землю, потом и у кулаков… Да, факт исторический! А что видим теперь? Все повторилось, но уже сатанинским образом. В девяносто третьем и в девяносто четвертом новоявленные «революционеры» объявили о приватизации государственной собственности. Впрочем, процесс пошел, по словам гения перестройки Горбачева, в обратном порядке. Заводы, фабрики, комбинаты, железные дороги, целые отрасли народного хозяйства рубили на куски, раздавали хапугам. Заранее было оговорено, расписано: кому, что именно и сколько. В благодарность же поделиться… с дающим! Произошел новый передел собственности, вроде бы не насильственный. По сути же — все та же экспроприация, но с жульнической подоплекой. При Ленине капитал отняли у богатеев-эксплуататоров и раздали простонародью. При Ельцине госсобственность хамы поделили меж собой. Для блезира раздали совкам платежные расписки (ваучеры), кому-то для пущей важности выдали акции, стоимость которых на биржевом рынке не превышала цены фантика от съеденной конфетки. Высшая подлость — разграбление сбербанковских счетов. Эту правительственную акцию народ назвал разбоем средь бела дня. Пенсионеры толпами ходят по присутственным местам с исками в руках и с робкой надеждой во взоре.

Кто-то крикнул в нашу сторону:

— В сто третью комнату уже очереди нет!

Двое или трое из нашей разношерстной компании спохватились, чуть ли не опрометью побежали к заветным дверям. Большинство же не тронулись с места: чего-то еще ждали.

— Хорошо разложили вы путаницу по полочкам, — искренне, без жеманства проговорила тихо дама в дохе. — А дальше-то как жить?

— Да-да, пожалуйста. Раз уж случилась беда, выпал такой случай, — изрек ходок с затасканным рюкзаком за плечами. — Ждать у моря погоды, что ли?

Стоявший рядом благообразного вида старик выдал информацию:

— Слышно, сформировалась новая инициативная группа пенсионеров. Подали иск в Краснопресненский суд. Требуют полное и безоговорочное возмещение захваченных денежных вкладов. Якобы уже назначено слушание.

— Грозилось наше теля волка иметь, — с кривою усмешкою вякнул скептик в кроссовках.

— Разговорчики наши — сплошной самообман, — в тон ему ответил казак с Дона. — Ряды вкладчиков редеют. Мрут людишки, как осенние мухи на лету.

Спорщики с унылыми лицами стали расходиться. Мы с историком остались одни.

— Рано или поздно русские люди очнутся от морока, образумятся, — подбодрил меня Иван Петрович при прощании.

5

В начале апреля почтальон вручил под расписку решение суда. В текст перекочевали целые куски из предварительного отзыва дирекции автозавода. По логике г-на Орлова, у сильного (богатого) всегда бессильный (бедолага) виноват. Задача судьи состояла в том, чтобы найти мудрое решение, опираясь на соответствующий пункт закона. В жизни же все сложней и запутанней. Не из пальца высосана поговорка: «С богатым не судись!». Родилась она из судейской практики и теперь подтверждается повсеместно. Оттого и ропщет народ. Доведенные до отчаянья гуськом тянутся через государственные кордоны в Страсбург, который сравнивают с небесной канцелярией.

Сильно задел мое гражданское самолюбие уркаческий постулат «картежников», под которым поставила свою подпись судья Федоринина. Цитирую по первоисточнику: «Суд не усматривает каких-либо нравственных и физических страданий истца, так как, распоряжаясь своим приватизационным чеком, (имярек) должен был между прочим рассчитывать и на экономические риски». (Намек на то, что это была запланированная авантюра в масштабе страны.) Если следовать логике, ограбленный в центре столицы прохожий сам же виноват, ибо спровоцировал бандитов на преступление. На самом же деле, конечно, виноваты власти, не обеспечившие должный порядок в стране. Живем ведь постоянно с оглядкой, чувствуем себя незащищенными, рискуем жизнью чуть ли не на каждом шагу.

Процитирую 16-й абзац судебного документа: «Ссылка истца на то обстоятельство, что акции не принесли ему достойных дивидендов, несостоятельна и не основана на законе, поскольку истец добровольно распорядился своим ваучером, стал акционером АВТОВАЗа».

Сказанное следует разуметь так: любые действия одиночки-акционера обречены на неудачу. Очень это напоминает забавную песенку о туземцах некоего заколдованного острова. Речь, помнится, шла о том, что они прогневили небо, — с тех пор все валится у них из рук. «Что они ни делают, не идут дела. Видно, в понедельник их мама родила». Напрашивается аналогия. Ведь 19 августа девяносто первого года пришлось аккурат на понедельник.

Хотелось, но не стал я подавать апелляцию. Потратить еще год на мытарства, на хождения по судебным коридорам, — в мои-то годы непозволительная роскошь. Лучше лишний раз побродить по заповедным рощам и вырубкам вокруг Боровска. В апреле на южных склонах Протвы после зимней спячки вылезают сказочного вида сморчки. Однако до той поры надо было еще дожить.

От чтива казенных бумаг у меня возникли вопросы. Захотелось с судьей пообщаться. Набрал по памяти знакомый номер телефона.

— Это Мария?

— Вы ошиблись.

— Тогда значит Жанна?

— Тоже нет.

— Что ж, пусть возьмет трубку другая Мария или Сергей.

— Всех, кого перечислили, уже нет… Уволены. А кто спрашивает?

Я назвался полным именем.

— А-а-а, знаем… По всем вопросам теперь обращайтесь, пожалуйста, к другому судье.

Без препирательств назвали имя новой служительницы Фемиды, теперь в ее руках бумаги по моему делу. Фамилия воспреемницы — Михайлова Л. B. Через ее помощников быстро обо всем договорились. В процессе телефонного общения чувствовал я доброжелательность и человечность в житейском понимании, не предусмотренные нормами действующего арбитражного процессуального кодекса.

На доброту я отзывчив. Всегда готов понять обидчика. В данной же ситуации мог без лишних слов простить ОАО всю сумму по выигранному иску, кабы был уверен, что 256 руб. 90 коп. будут бухгалтерски оприходованы, попадут в честные руки, помогут трудовому коллективу в решении актуальных производственных задач. Однако, боюсь, моя «капля» погубит накренившийся на один борт дредноут отечественной индустрии. Это не гротеск и не парадокс — печальное реалите нашей действительности.

Оглянемся окрест. Вспомним дурацкие, вместе с тем и трагические 1991–1993 годы. АВТОВАЗ собирал ваучеры, чуть ли не тоннами. При этом суля доверчивым совкам и лохам сказочное благополучие американского образца. На моем регистрационном свидетельстве зафиксирован № 172 040 040. А ведь я прибыл в Тольятти в самый разгар скупочной кампании. Значит, общее число сдатчиков могло удвоиться, а то и утроиться.

Обналичив темно-голубые фантики от Чубайса в реальные госзнаки, новые Гобсеки, Рябушинские, Морозовы, Демидовы по предприимчивости, по широте творческого размаха явно уступали своим предшественникам. Вместо того, чтобы по умному распорядиться чудом, попавшим в руки баснословным народным капиталом, ударились в примитивное ростовщичество; стали прятать денежки по темным углам, как тогда назывались полукриминальные офшорные банки. Между тем автозавод в Тольятти в начале 90-х годов нуждался в серьезной модернизации производственных мощностей. Конструктивно, качественно его продукция уже не соответствовала уровню мирового машиностроения. Тогда уже воочию выявились кризисные симптомы опасной болезни, которые в итоге и довели АВТОВАЗ до ручки.

Руководство, менеджеры думали: так будет всегда. В чаду ажиотажа и рвачества никто не желал довольствоваться малым. Загребали изо всех сил. Рвали и метали…

6

В судебный репортаж просится еще одно действующее лицо: не свидетель, не соучастник, не детектив и не соответчик. Ни разу имя его не прозвучало ни по ходу судебного действа, ни в кулуарах, в протоколах не значится, между тем образ его незримо присутствовал в зале заседания. Как говорят поэты, витал!

Автогигантом в Тольятти фактически рулил москвич, выходец из НИИ нечеткого профиля. Говорят, тот господин научную степень имел, защитил диссертацию по теоретической теме. Обладал незаурядными математическими способностями — по скорости счета соперничал с компьютерами второго поколения. Свалившийся будто с неба залетка (под кодовым именем БАБ) приглянулся местным обывателям с первого взгляда столичными манерами, обходительностью, галантностью. При том лично для себя особо ничего не требовал, ни на что не претендовал. Чуть ли не схимник! Поселился в стандартном номере заводской гостиницы. Ходил по улицам без охраны. Сам за все платил.

…Однажды в кругу доверенных лиц Борис Абрамович — в перерыве между подачами вторых блюд — изложил перспективный план развития завода малолитражек. Он не жалел красок, накладывал их жирными мазками, — в основном розовое и голубое. Под конец вырисовались довольно четкие контуры… Через какие-то пять-семь лет АВТОВАЗ должен стать лидером автомобилестроения в планетарном, разумеется, масштабе. Причем не потребуются от инвесторов ни баксы, ни дензнаки российского происхождения. Достаточно будет народной валюты — ваучеров. Свои расчеты ученый математик тут же промодулировал на обратной стороне бумажной салфетки, с помощью знаменитой формулы Марфи.

Летучка в банкетном зале санатория «Утес» оказалась счастливой как для тостующего, так и для тостуемых. Хотя, как сказано было выше, московский гость лично дли себя ничего не просил. Хозяева сами предложили ему исполнять ответственные функции представительства от завода в столице, со скромным денежным вознаграждением. БАБ поднял брови, удивился, но тут же благородно, не торгуясь, согласился. Вскоре на Новокузнецкой улице, в цокольном этаже барского особняка, возникла невзрачная контора, увенчанная бронзовой вывеской глубокого литья: ЛОГОВАЗ. Что сие слово значит, какой таит в себе смысл, подтекст — до сих пор не расшифровано. Языковеды путаются в догадках. Молчат и словари. У Оксаны Сидоровой спрашивал. Юрист-девица изящно ушла от ответа, посоветовала обратиться в БИЗНЕССОФТ. Подумав, добавила: эта информация обойдется как минимум в полторы тысячи рэ.

Вознамерился я удовлетворить любопытство халявным образом: позвонил в газету «Коммерсант». Экономический обозреватель Дмитрий Бутрин неохотно признался: этимологии этого слова он не знает.

Да что с молодежи возьмешь! В девяносто первом и в девяносто третьем они пешком под столом ходили. Позже учителя в школе, потом преподаватели в вузе (в соответствии с утвержденной министерством программой) малость подкорректировали новейшую истории. Переход от социализма к капитализму объяснили влиянием музыки Битлзов… Под ее завыванье и буханье народ в едином порыве как бы поднялся против ненавистной диктатуры сталинистов, возжелав реальных демократических ценностей. Что оно такое? Конкретно сформулировать невозможно. Неудобоваримое пустопорожнее политиканы-демагоги, морщась, переводили на язык толпы… Будто это Советский Союз затеял Вторую мировую войну, что подтверждается тайными протоколами Молотова — Риббентропа. По недоразумению мы фашистов одолели. Да и нужна ль была народу та победа без… демократических ценностей?! В это высокое понятие козлы от политики вкладывают сугубо базарный смысл… Чтобы всякий чувак имел возможность щеголять в модных джинсах американского покроя; чтобы не было проблем со жвачкой, с фастфудами, кока-колой, пепси, пивом; чтобы отменили армейскую обязаловку и прочие социалистические прелести. Тогда-то по наущению Гайдара «преподобный царь» Борис пустил в житейский оборот принцип уголовников: «Разрешено все, что не запрещено!». Немного погодя в городе Тольятти и объявился БАБ, аки бес из табакерки. С опущенным ниц взором ученый математик предложил трудовому коллективу ВАЗа интеллектуальные услуги. Фактически «за бесплатно»: в виде представительских, плюс командировочные расходы. Но с одной оговоркой… Пятьдесят процентов поступлений от реализации сошедших с конвейера «Жигулей», «Нив»««Лад» должны перечислять без посредников, напрямую ЛОГОВАЗу.

Это святые деньги: предназначались на материальную поддержку стратегического курса реформ… Иными словами, на дальнейшее укрепление и развитие демократии в России. (Это место в речи банкетный зал отметил крепкими аплодисментами.)

Вместе с тем не забыли и о статье расходов на СМИ. Московский гость не стал темнить — приоткрыл завесу, сказав… В порядке исключения ему позволено взять под личную опеку пару-тройку светских газетенок; за одно и (сколько надо!) телеканалов. Это тоже не ради личной фанаберии, — на искоренение инакомыслия во всех структурах общества… Мысль туманная, суть, однако ж, такова: россиянам нужен сильный вождь с твердой рукой. За таким лидером народ готов идти в огонь и воду. Надоели болтуны, скоморохи.

То уже было нечто анафемское, фюрерское.

Слух о застолье в банкетном зале санатория «Волжский утес» уже на следующий день достиг стен Белокаменной. Засуетились благородные либералы первого призыва. Им показалось: достижения великой августовской революции под угрозой, да ведь и сами они могут оказаться за бортом. Не исключен даже — страшно подумать — поворот влево. Возможен даже — мороз по коже! — передел госсобственности. Эта утрата представлялась хуже планетарной катастрофы.

Тревоги усилились в связи с беспрецедентным разворотом лайнера над Атлантикой с Евгением Примаковым на борту. Меньше сотни миль не долетел премьер до статуи Свободы. Красиво развернулся через левое крыло и взял обратный курс на Шереметьево. Та акция в ночном небе вошла в отечественную историю как политический анекдот. Первые лица августовского переворота едва не писались от гнева. Очухавшись, пируэт над США объяснили… старческим маразмом вип-пассажира. По возвращении скандалиста на родину в два счета спровадили в почетную отставку. Следом, как по сатанинскому сценарию, страну потряс до основания финансовый кризис. Березовскому же, как прожженному аферисту, и на сей раз карта выпала в масть: играл-то ИГРОК краплеными. Валюту же любил исключительно твердую. Причем на всякий пожарный случай держал свое бабло в зарубежных хранилищах; ибо не доверял ни благодетелям, ни соратникам. Жизнь научила.

На унавоженной общественными нечистотами почве, как грибы после шальной бури, повылазили колонии бледных поганок. Среди них гордо возвышались уникумы по непривычной русскому уху кличке: ОЛИГАРХИ. По формальному статусу — вроде Герои труда — к сожалению, не социалистического: труда подлого, жульнического. Некогда на заре социализма приснопамятный Павел Корчагин и его сподвижники подобных типов презрительно называли шкурниками. Они странно мутировали. Выродки нового формата мало чем отличаются от своих предков. Наши шкурники, пожалуй, хитрей, изворотливей. До-олго таились, все чего-то выжидали. Наконец дождались… Вышли из тени на свет под науськивание кинологов из лихой псарни ЦРУ и примкнувших потом к ним антисоветчиков внутреннего призыва.

7

Чудо-помпа, напрямую подключенная из Тольятти к файлам на тихой московской улице, работала круглосуточно, бесперебойно. Гнала деньгу в заданном режиме. Тем временем автогигант день ото дня чах: завалился на один бок, потом на другой. Продукция с конвейера шла на вид неказистая, в эксплуатации ненадежная. Вазовские модели покупатель брал по инерции, исходя из некого замшелого патриотизма. Один шоумен назвал тольяттинские тачки пошлыми раритетами, которые штампуют в угоду кремлевскому олигарху. Причем сами заказчики ездят на иномарках… Таков уж наш российский менталитет.

ЛОГОВАЗ работал по схеме казино. В сущности, тот же вертеп — государственного масштаба. Сколько на том чертовом колесе вертелось денег, по сей день даже ФСБ не ведает. Дело темное, хитро запутанное. Пресловутый августовский кризис в 98-м пережил как ласковый щелчок. Всем на удивление, даже приумножил капитал. Казалось, так будет вечно. Да вдруг в одну ночь 2001-го загадочная компания как возникла, так и сгинула, словно по мановению палочки факира.

По слухам, свои же деньжищи и растащили — помогли чиновники из окружения первого президента России. По другой версии, Березовский длинным своим носом учуял ветер перемен — в один присест перекачал «кровные сбережения» за рубеж, в заранее приготовленные скрыни. В последний момент Путин перекрыл канал, отключил помпу… Из автовазовских остатков якобы и возник горемычный стабфонд, на который либералы, облизываясь, зарятся, как та лисица на недоступный ее лапам виноград.

Опыт хищника из Замоскворечья был подхвачен, растиражирован. Живоглоты разных мастей взапуски кинулись рвать на шматки госсобственность. Хватали что ни попадя.

Как-то позвонил давний приятель, коллега Ю. Ф. С первой фразы буквально огорошил: нет ли у меня в загашнике лишних грошенят? И следом уточнил цифру: 12 миллионов. Грешным делом подумал: коллега меня разыгрывает, берет на понт. Оказалось, разговор был вполне серьезный. Наш общий знакомый (тоже журналист) уезжал насовсем в США. Ну и в этой связи освобождался от имущественного бремени… Продавал 51 процент своих акций, а именно: недвижимость на Казанском вокзале. Из любопытства я поинтересовался: каков, дескать, формат собственности. Оказалось, речь идет о действующих сортирах: один мужской и два женских (или наоборот).

У меня челюсть отвисла. Я хорошо знал Т. Когда-то вместе сотрудничали в солидном издании. Коллега успешно разрабатывал культурную тематику: писал о русском балете, о шумных премьерах в драматических театрах столицы. Неплохо разбирался в современной живописи. Между прочим, вхож был в мастерскую И. С. Глазунова.

Не могу понять и объяснить такое соседство, как высокое искусство и личную причастность к общественным нечистотам. Пожалуй, тут имела место необъяснимая шизофрения. После того телефонного звонка хотелось руки с мылом вымыть, а душу сполоснуть неразведенным спиртом.

Корысти ради на земле творятся самые злостные преступления. При этом отступники-злодеи думают: тем самым они служат Богу. Об этом прямо сказано в Священном Писании от Иоанна (глава 16). Пророк имел в виду подлость любимого ученика Иисуса Христа — Иуды.

Не в погоне за славой и не ради спасения своей души некоторые мои соотечественники-единоверцы изменили присяге, целованному знамени. В итоге честь свою продали — вместе с тем и душу. В октябре девяносто третьего, с парапета Краснопресненского моста своими глазами видел я, как в недавнем прошлом советские танкисты, обряженные в мышиного цвета робы, с дистанции 110–120 метров расстреливали защитников Белого дома. Это зрелище напоминало полотно кисти Делакруа «Коммунары на баррикаде»… Самой яркой деталью в сюжете (прежде и теперь) было красное знамя. Тогда его крепко держала в своих руках молодая парижанка; теперь же алое полотнище болталось на переломленном пулей снайпера шпиле.

Так вот, то подлое действо на набережной Москвы-реки было щедро проплачено. Каждый танкист за подлую свою работу получил из казны по 30 тысяч баксов. По библейскому номиналу равно 30 сребреникам. Ну буквально один к одному. Командовал операцией генерал Евневич, срочно отозванный из Приднестровья в белокаменную столицу.

Разумные люди говорят: проблемы на автогиганте начались с 93-го года. Всему виной — пресловутые ваучеры. Для трудового коллектива то была убийственная халява. Даровые незаработанные честным трудом банкноты обрушились на головы незадачливых работяг: парализовали волю, убили стремление к творчеству, к борьбе.

Бывший лидер советского автопрома давно нуждался в серьезной реконструкции и модернизации производства. А тут будто с куста — по-щучьему велению — невесть откуда взялись вдруг безумные деньжищи. Однако даровым кредитом менеджеры не воспользовались. Банкноты в два счета профукали, растратили на чепуху, на баловство. И как в той сказке, оказались… у разбитого корыта. В 1995 году экономическая комиссия ОАО решила: под угрозой банкротства дивиденды временно не выплачивать даже привилегированным пайщикам. Как говорится, номер прошел! На следующую пятилетку хитрованы формулировочку повторили.

ЛОГОВАЗ при этом исправно получал свою долю. Таков в натуре был хитро спланированный кавардак.

Освобожденная от пут тоталитаризма святая Русь впала в тяжкий транс. Народ никак не мог взять в толк, что ОНО на самом-то деле происходит? Вожди тем временем кликушествовали, пьянствовали, на разные лады придуривались. Раснутство стало нормой жизни. Культура пала ниже плинтуса. Парламент являл собой нечто среднее между балаганом и ристалищем. Заседания стали похожи на отрепетированные шоу и интермедии вперемешку с мордобоем. Сюжетно напоминая частично развратный Вавилон, частично погрязший в скверне Рим, перед тем как великим царствам Древнего мира и сойти с мировой арены.

…После Козельска в вагон электрички вошел странник в рясе, в бархатной скуфейке, в кроссовках на босу ногу и с деревянным распятием поверх одежды. Троекратна осенив пассажиров крестным знамением, изрек проникновенно:

«Прости нас, Господи, согрешивших гордостью, самомнением, тщеславием, славолюбием… Согрешивших леностью, небрежением в исполнении первостепенных обязанностей… Дай нам, Господи, силу перенести утомление наступившего дня и все события в течение дня».

После паузы, обведя внимающих проникновенным взором, продолжил:

«В тридевятом царстве за смертные грехи мирян вокруг городов и селений снег огнем горел. Миряне, не собравшись с разумом, бросились пожар соломою гасить… Много-много разных людей зазря извели, дел же так и не порешили.

Спаси ж всех нас, Господи!»

Поясно поклонился и вышел на платформу.

Пассажиры сидели ошалелые, уставясь в пространство, как бы в одну точку. Каждый вроде бы примерял изреченное к своей душе.

Мне показалось: сказанное проецировалось не конкретно, а вообще на теперешние обстоятельства. Все в нашей жизни перемешалось невероятным образом — соединилось воедино анекдотичное, трагичное, несусветное. Перестроечный морок вроде бы уже прошел. Что ж в руках простого человека оказалось? Оказалась трын-трава… Впрочем, это еще мягко сказано.

Обещаны были всем и каждому златые горы, млечные реки вдоль кисельных берегов. Символом сказочного благополучия была непонятная, будто с неба свалившаяся индульгенция под непонятным названием ВАУЧЕР. Его владельцы автоматически становились игроками… Как в том казино, где каждому гарантирован проигрыш. Фартовые, рисковые, наглые превращались в маньяков с трясущимися руками; пускали на ветер свое имущество, пополняли колонии бомжей. Многие от безысходности пускали пулю в лоб или лезли в петлю. По статистике ЮНЕСКО, Россия и Латвия делят первое и второе место в мире по числу самоубийц.

…Весьма-весьма темная история. Однако доподлинно известно: окропленные кровью тугие пачки зеленых банкнот ни удачи, ни счастья их обладателям не принесли. После взятия Белого дома одни стрельцы из того отряда, не выдержав «триумфа», свели личные счеты с жизнью… Кто-то на радости сошел с круга и спился; весьма расчетливые купили по дешевке землю, возвели островерхие хоромы, да вскоре после новоселья терем сгорел дотла; кто-то, не раздумывая, махнул за океан, получив же гражданство США, бесследно куда-то сгинул. Среди штурмовиков было несколько рассудительных тихонь. Независимо друг от друга стрельцы решили не суетиться: оставить все как есть, а там уж пусть все как будет. Ну и что же? Через год-два те умники один за другим посходили с ума.

Захватившие власть реформаторы недолго ерничали да притворялись друзьями народа. Под присмотром Чубайса в городах и весях развернулась жульническая кампания приватизации госсобственности. Самые жирные куски — целые отрасли народного хозяйства — оказались в лапах свояков, своячениц и верных единомышленников. Не все, конечно, шло гладко, были и трудности. Новые русские уже не знали, что еще от жизни взять. Многие буквально бесились с жиру. Да и как не беситься, коль бутерброды бестии намазывают маслом с двух сторон: сверху и снизу.

Народ же страдает, бедствует. Образовался целый класс бродяг — это бомжи, беспризорники. От них расходятся кругами по стране несчастье, горе, беда, одновременно подпитывая бандитский криминал. Год от года он растет как снежный ком — обрел поистине угрожающие размеры. От домушников уже не спасают ни стальные двери, ни решетки на окнах, ни хитроумные запоры с числовым управлением. С наступлением сумерек улицы в спальных районах контролирует разнокалиберная шпана. Припугнут жертву, затем трясут: изымают денежки, ценные вещи. Часто и до крови доходит.

А на больших и малых трассах круглосуточно дежурят группы захвата. Схемы разные: потрошат салоны, угоняют иномарки, отстреливают заказников. Последнее время активизировалась охота за инкассаторскими броневиками. Такие операции весьма-весьма напоминают разведку боем.

Из глубины памяти из давнишней школьной программы явилась фраза Радищева, которого нынче на уроках не проходят: «Чудище обло, стозевно и лайяль…» Да ведь это про нас! Причем от «чудища» сего народ не спасает ни разнузданный секс, ни рок-музыка, ни футбол, ни ОМОН. Требуется нечто радикальное. А ведь уже давно объявлен конкурс на захватывающий всех и вся патриотический девиз по аналогии как, к примеру, в царской России: «Самодержавие, православие, народность». Или известный клич советской эпохи «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Нынешняя же власть за двадцать лет не могла сочинить для пасомых ни гимна, ни национальной идеи. Живем как быдло… Странно, не правда ли? И правда, странно!

Уже готовя текст к печати, краем уха услышал в эфире информацию ИТАР-ТАСС. Вот эта новость.

28 декабря 2009 года после вручения государственных наград Президент России в своем выступлении высказал следующий тезис: в стране организованным порядком необходимо срочно менять политическую и экономическую системы…

Радио «Эхо Москвы», комментируя информацию, задалось вопросом: как же теперь следует оценивать преобразования в России за период после провозглашения перестройки? В голосе блогера чувствовалось смятение, уныние, растерянность.

Да, задал Дмитрий Анатольевич кое-кому заковыристую задачу. Не кризис ли рыночной модели? Может, речь идет о демонтаже системы? А то и о смене курса? В этой же связи возникает роковой вопрос: «кво вадис?». По-русски: куда идти? Поводов для того, пожалуй, более чем достаточно… Главный корень зла — обнищание народа, страны. В кубышке, где хранится государственная заначка, именуемая стабфондом, донышко уже показалось. Да и откуда быть доходу? Экономика страны развалена. Промышленность влачит жалкое существование. Аграрное производство, как говорится, доведено до ручки. Село уже не на коленях — на брюхе. Пало лицом в грязь. Но ни с какой стороны не видно протянутой руки.

Искра обиды глубоко сидит в душе народа. Оттого и нет в обществе единства, согласия. А этак жить, действительно, нельзя. Надо что-то неотложное делать. С чего начать? Поначалу возвратить награбленное. Конкретно. Отдать старичью или наследникам долги по вкладам, за ваучеры. Это правительственная программа-минимум. Безотлагательная, экстренная. А уж как и что потом, то Бог на душу положит.

Бывший министр финансов (при Ельцине) Александр Лившиц поучал олигархов и их подельщиков: «Надо, надо, господа, с народом своим делиться!» Совет хитрована пролетел мимо ушей. А ведь история учит: рано или поздно жадность фраера подводит под монастырь. Ну и в конце концов губит. Даже если фраер вовремя смылся.

Где же теперь негласный хозяин АВТОВАЗа? Нашел пристанище на Туманном Альбионе. Корчит из себя опального Герцена без «Колокола».

Как же уголовник убег из отечества? Говорят, не обошлось без участия наших спецслужб. Впрочем, нич-чего странного: Березовский был их коновод. По сказочному сюжету — дядька Черномор! Через два с половиной часа лета Бориса Абрамовича встретила английская королева Елизавета II, даровав беглецу политическое убежище. Государственного преступника принимали в лучших домах Лондона. Он не скрывал своих дальнейших планов. Кстати сказать, БАБ мечтал стать правителем Всея Руси. Ну по меньшей мере канцлером при дворе восстановленного на престоле предка царской династии Романовых.

Впрочем, сей захватывающий дух сюжет писан вилами по воде. Зато можно не сомневаться, БАБ войдет в историю России под презренной кличкой ВОР.

8

Вот и на пенсии теперь вдруг сгодился мне опыт специального корреспондента некогда весьма чтимой народом газеты «Труд».

Собравшись с духом, решил поделиться сокровенным с главой правоохранительной системы, министром МВД Нургалиевым Р. Г. По моим соображениям, деятельность Березовского на посту директора частного банка ЛОГОВАЗ изначально носила преступный характер. Однако по необъяснимым пока причинам своевременно не была пресечена, в результате нанесен колоссальный ущерб целой отрасли — Автопрому, его ведущему предприятию АВТОВАЗ, а также миллионам соотечественников. Я оказался в числе облапошенных.

Собственно, такова преамбула. А вот основной текст:

«Уважаемый Рашид Гумарович!

Помогите униженному и ограбленному взыскать с нечестивого хозяйственника многолетний долг. Воровски присвоенная известным государственным преступником и обозначенная в судебном иске сумма необходима мне отнюдь не на развратную жизнь — на более или менее, по нынешним понятиям, терпимое существование. Окажись в моем положении, вы наверняка поступили б точно так же.

Вместе с тем меня, как журналиста, интересует история вопроса… Правда ли, что воровской притон под вывеской ЛОГОВАЗ разворошили сотрудники МВД, занимающиеся уголовщиной в сфере экономики? По уличной информации, против беглого вора под кличкой БАБ заведено четырнадцать уголовных дел. Пусть под № 15 значится и мое заявление. Возможно, то будет последний штрих на широком полотне судебного действа.

Собственным умом дошел я до сакраментального силлогизма. Беды и несчастья в экономике страны (и народа) начались именно с финансовых афер. Кабы не злодейство с приватизационными чеками, не присвоение вкладов граждан в сбербанках, миллионы наших соотечественников стали бы инвесторами большого и малого бизнеса. Следовательно, отпала б надобность в иностранных займах, которые с первых же шагов парализовали экономику и общественную жизнь. Таким образом нас превратили в быдло на… веревочке.

Хотя и с запозданием, я решил выйти из этого порочного загона… Пусть АВТОВАЗ возвратит вместе с 14-летним долгом и мой ваучер. Хочу передать его в руки одной транснациональной компании. От теперешней власти я уже ничего хорошего не жду.

С уважением к Вашему сану — Н. П.

11.07.2007 г.».

Дабы ускорить движение жалобы по бюрократическому желобу, решил самолично передать ее в руки ближайших соратников силового министра. Адрес хорошо известен: Калужская площадь. За спиной величественного монумента Ленину — службы МВД, со всех сторон огороженные металлическим забором с электронными чипами. Год назад вход в апартаменты был свободным. Теперь на пути людского потока стояли преграды, а также наспех сколоченная сторожка, напоминающая избу Бабы-Яги. Пара ступенек — и нечто похожее на лаз. В него торопливо ныряли служивые: в форме и в штатском. Все с красными корочками наперевес.

Я тоже было сунулся с пластмассовым удостоверением Союза журналистов.

— Куда прешь! — преградил путь голубоглазый цербер.

Тогда я достал конверт — помахал перед носом будочника:

— Письмо к вашему министру несу.

Будто из эфира возникла особа в погонах:

— Кидайте в ящик.

В углу стояли две емкости. Одна пластмассовая, похоже, для мусора. Рядом — картонная.

— Я желаю передать заявление ответственному лицу, чтобы на втором экземпляре сделали пометку.

Гримасничая, девица стала объяснять, что у них не так, как везде. Но уж коль очень надо, то… Посоветовала обратиться в отдел писем. И номер телефона назвала.

Слева от проходной оказался маленький дворик, в каком-то смысле зеленая беседка. В центре стояли три скамьи, посредине столик. Ходоков вроде меня тут собралось с добрый десяток. Товарищи потеснились, уступили место.

После четырнадцати часов все, как по команде, кинулись звонить. Наконец и мой черед пришел. Трубку долго не подымали. Я выдержал паузу.

— Ну чего надо? — раздался раздраженный до крайности голос.

Вкратце изложил свой вопрос. Оборвали на полуслове. Дали понять: с каждым канцелярия возиться не будет. Мое предложение: спуститься к проходной и взять мою бумагу — вызвало смех. Сразу и связь прервалась.

Пропустив дюжину очередников, снова набрал тот же номер. На сей раз невидимка оказалась отзывчивей. На выбор предложила два варианта. Первый. Отправиться в Газетный переулок, там экспедиция МВД. Второй. Идти на Садово-Кудринскую, там находится министерская приемная. Прямо из рук посетителей принимают письма, жалобы, обращения.

Силы были на исходе: выбрал кратчайший путь. Да пока куролесил в метро, потом по жаре плелся — время потерял. Заветное оконце оказалось наглухо запертым. Со стороны за моими действиями наблюдал дежурный, капитан милиции. Он выразил сочувствие и посоветовал явиться завтра, с утречка. Мы разговорились, познакомились. От нечего делать я выболтал содержание своего прошения. На что Павел отреагировал коротко, но многозначительно: «Да-а-а». После паузы прибавил: «А может, лучше махнуть на Сухаревскую. Там вашу бумагу не просто примут, сверх того еще и выслушают». Резонно, конечно, но я плохо знал тот район. На клочке бумаги Павел со знанием дела изобразил схему движения. Для пущей важности заметив: «Это как раз в том здании, где кино о муровцах снимали с участием Владимира Высоцкого «Место встречи изменить нельзя». В памяти всплыл образ душевного и честного Жеглова с братией, которые, не щадя живота своего, боролись с контрреволюционным отребьем в смутный период становления социалистической республики. Признаться, хотелось ощутить атмосферу той эпохи внутри цитадели, возвышающейся на сложном перекрестке Садового кольца. Смущало расстояние… На следующее утро снова поперся в Газетный переулок.

Обстановка здесь переменилась. Добродушный Павел сдал пост, его сменщик и глазом не повел в мою сторону. Но едва прикоснулся я к звонку, заветная дверь широко распахнулась: на крошечный пятачок одновременно вышли двое в штатском. От пакета моего в испуге отпрянули. Похоже, старший по званию, морщась словно от зубной боли, обронил:

— Нет, это не к нам. Мы занимаемся доставкой служебных депеш.

— Заодно и мой конверт прихватите. Здесь документ, весьма серьезный. И совсем не тяжелый, руки не оторвет.

Менты согласно улыбнулись.

— Рады б пенсионеру послужить, — молвил старший (Алексей Иванович). — Рады б, да инструкцией запрещено.

— Так взгреют — мало не покажется, — поддакнул подчиненный.

— Хотя очень-очень хочется помочь, — подсладил пилюлю командир.

Мне показалось, что дело на мази. Потому усложнил задачу:

— Заодно и отметочку сделали б на втором экземпляре.

В момент оба отпрянули от меня, будто увидели в руке бомбу без предохранителя.

— Нет уж, дед, шагай на Садово-Кудринскую. Там найдешь полное взаимопонимание.

Несолоно нахлебавшись вышел на вонючую улицу, мысленно повторяя про себя: «Суди вас Бог». Временами взбадривал свои бронхи адской смесью из газовых ингаляторов. Из последних сил преодолел двадцать семь стертых базальтовых ступеней; плечом отворил дубовую дверь.

Взору открылись великолепные барские покои. Огромный холл. Высоченные окна, задрапированные атласными шторами. Стены по всему периметру отделаны благородной древесиной. Воздух неслышно освежали невидимые кондиционеры. На этом фоне нелепо смотрелась рама с металлоискателем. Возле нее за столиком сидел тщедушный дядечка, с кинжалом на поясе и короткоствольным автоматом на боку.

Осведомившись, с чем я пожаловал, стражник проводил меня к дверям с табличкой «Прием граждан».

Не без трепета пересек незримую черту. За массивным столом восседал настоящий полковник, мирно попивавший ароматный чаек.

Чашки-склянки перекочевали на тумбочку. Хозяин приосанился, стал похож на генерала:

— Я весь внимание.

Теперь в казенных учреждениях редко раздаются такие слова. Я расслабился, поспешно извлек из папки листки. Отдал в протянутую руку оба экземпляра.

— Мы работаем с чистовиками. Второй оставьте у себя.

— Хоть пометочку сделайте: фамилию свою, дату.

— Не учите нас, — не подымая головы, отрезал полковник басом. И сразу углубился в чтение.

Процесс занял кабы не полчаса, а было-то всего-навсего две странички.

Вдруг раздался шлепок ладони по столу:

— И чего же, собственно, вы от нас хотите?

Меня это задело.

— Русским языком написано… Приведен конкретный случай ограбления физического лица. Преступник назван. Обозначена сумма ущерба. Я больше чем уверен, честные спецы извлекут для себя полезную информацию и дадут делу ход.

На лице столоначальника возникла сложная гримаса:

— Вы тут будируете вопрос о своем ваучере. Но ведь президент Путин однозначно дал понять: проблема утратила актуальность. За сроком давности снята с контроля. Все, проехали!

Полковник Абрамов, видимо, принял меня за лоха. Пока же я по разным казенным инстанциям шастал, поднаторел в ваучерном вопросе. Опять же в обществе вновь пробудился интерес к темно-голубым фантикам, которые распродавал россиянам (по 25 рублей за штуку полноценными советскими рублями) главный приватизатор Иудушка-Чубайс.

Известно, народ наш не так-то прост, каким иной раз на миру представляется. Совсем недавно не без притворства говорили: «Ваучеры… Ой, мы о них сразу позабыли… Кажется, выбросили. Теперь же кто спьяну, кто в шутку обронит: «Жаль, не в ту компанию отдал свой приватизационный чек». А нынешним летом толпа гавриков собралась на площади возле бывшего офиса «Московская недвижимость». Скандировали: «Отдайте наши дивиденды!»

Оказалось, что есть-есть счастливчики, регулярно стригущие проценты с купончиков.

Спустя месяц после того, как подал я иск в Арбитраж, в газете «Ведомости» на первой полосе появилась аналитическая статья о том, что в стране активизировался рынок ценных бумаг. Страсти подогревали скупщики акций ваучерного происхождения: как более надежные, стабильные. По закоулкам столицы идет тихий торг. Независимо от курса валюты поднялись процентные котировки.

По проверенным сведениям финансового авторитета Андрея Успенского (он представляет компанию «Пиоглобал эссет менежмент»), за год активы бывшего ваучерного фонда возросли почти в восемь раз, после того как поменяли свою первоначальную принадлежность и менеджмент.

Фактически каждый регион имеет свей коэффициент преуспевания на фондовом рынке. Как ни странно, самые мизерные ставки в Москве. До недавних пор ваучер здесь отдавали в среднем за 50 акций. Дорого ценятся приватизационные чеки в Уральском, Сибирском регионах. В Республике Марий Эл компании, связанные с разработкой природных ресурсов, меняют «фантик» за 5900 собственных акций. Повсеместно высоко котируются акции Газпрома. В среднем доходность достигла 402,6 процента к первоначальной стоимости. «Золотой эмитет» присвоен «Норильскому никелю». За три года его акции подорожали в сорок с лишним раз. Достаточно высокие прибыли приносят своим владельцам ценные бумаги РАО «ЕЭС» (до прошлогодней катастрофы на Ангаре), а также ЮКОСа, Сибнефти. Кстати сказать, чужаков в свой круг аборигены и на пушечный выстрел не подпускают. Потому, может, до сих пор и не попали в смертельные объятья ЛОГОВАЗа.

А теперь внимание: желаете сенсацию? Вот она… В фундаменте многих преуспевающих экономических компаний планеты лежат наши темно-голубые «фантики». Да-да, те самые пресловутые ваучеры, которые оказались в руках честных капиталистов. Пожалуй, и наши вышеназванные корпорации по праву можно назвать народными предприятиями. Честь им и слава! Именно такой образец я имел в виду, когда четырнадцать лет назад рванул в Тольятти… Да попал аки кур в ощип.

Странно ведут теперь себя на фондовом рынке Жегловы нового призыва. Пугливы, живут с оглядкой… Одним глазом они глядят в Уголовный кодекс, другим косят в карман дельца… Мерзко! Гадко!

Полковнику МВД Абрамову В. Н. с первого взгляда чем-то я не понравился. Наверняка показался лохом, затеявшим склоку с фондодержателем номер один. Да и вышел-то на бой с мечом картонным. Хотя за спиною закованного в броню Кащея стеной стояла мировая закулиса.

Пора-пора сказать об этом открыто. Дело в том, что с неких пор мировому сообществу не давал покоя наш Автопром. Косились на АЗЛК, особо, конечно, — на АВТОВАЗ. Оба наши гиганта заполонили своими «тачками» не только внутренний рынок. Год от года рос спрос на наши «Лады», «Нивы», «Москвичи» среди малоденежных покупателей Европы, Азии, Латинской Америки. Разумеется, такое «безобразие» конкурентам было не по душе. Ну и придумали бестии коварный план саморазрушения российской автомобильной промышленности. Схема довольно проста: мировая закулиса сыграла на местечковой жадности наших чиновников, на алчности руководства отрасли и директоров конкретных предприятий.

Одним словом, ваучеры использовали как радужную мормышку с запаянным внутрь стальным крючком. Собрали с миру даровые приватизационные чеки, номинальная стоимость которых равнялась более чем 200 миллиардов долларов. То была цена всего-навсего первой очереди ВАЗа. Обалдев от такого подарочка, хозяева и их обслуга ловко обратили чеки в наличность, пустили облигационный заем по узкому кругу… По народной бухгалтерии, финансовое состояние бывшего генерального директора оценивалось… в миллиардах. Но уже европейской валюты! Между тем основные фонды предприятия требовали обновления, принципиальной реконструкции, дабы соответствовать уровню мирового прогресса.

До того не дошло. Довершил развал автогиганта застенчивый интриган и беспощадный разбойник по кличке БАБ.

Воровская заповедь № 1: «Вовремя смыться!». Свой побег Березовский обставил в приключенческом жанре. Через два часа после взлета его встретили в аэропорте Хитроу с дипломатическими церемониями, как полпреда России. Борис Абрамович имел красивую ксиву во внутреннем кармане блайзера классического покроя. Но ее не спросили. Ведь по трапу спускался в натуре действующий секретарь Совета безопасности Президента РФ. Птица высокого полета, которая на следующий день обратилась в… беженца с перебитым крылом.

Да ведь готовый сюжет для нового Шекспира! Садись и пиши с натуры хронику о превращении скромного математика в авантюриста с политическим уклоном. Пока же в деле Березовского ни шатко ни валко копаются прокуроры, следователи и разные эксперты — да все невпопад… Я тоже сунулся было со своими показаниями, чем вызвал неудовольствие чиновника МВД. Что сие значит? Думаю, гадаю… Версия первая. Я ненароком нарушил благостный процесс чаепития. Версия вторая. Г-н Абрамов не нашел в заявлении истца криминала, достойного внимания сотрудников своего ведомства (по-старому ОБХСС).

Вслух же хозяин кабинета врастяжку проговорил:

— Не знаю, не знаю, как с вашим заявлением и поступить.

Я уловил не только сомнение, но и слабину в настроении визави. Попытался полковника разжалобить:

— Владимир Николаевич, умоляю. Дайте ход письму.

Бровь на каменном лице Абрамова изогнулась крутой дугой. Голова качнулась влево.

Это можно было расшифровать и как сочувствие, и как готовность к переговорному процессу.

К сказанному тут же еще и добавил:

— Поймите правильно: я созрел для сотрудничества.

Под конец совсем обнаглел:

— Ну и заодно уж завизируйте второй экземпляр.

Боже, что я натворил! На лице полковника взметнулись сразу обе брови.

— Э-э-э… Тут, понимаете, не частная лавочка. Работаем в полном соответствии с инструкциями… Вы же не удосужились даже подпись личную поставить… Главное же — не ясны претензии. Зачем-то притянули за уши ЛОГОВАЗ. Вернулись к тому ж, с чего начали… Я ему про Фому, мне же талдычат про какого-то Ерему. Беседа напоминала ведьмины круги в дубовой роще.

Ту же мысль можно выразить проще. В криминальных делах не должно быть мелочей. Подчас крохотная деталь открывает следователю глаза, перетягивает чашу весов, приоткрывает завесу над бездной. На ум пришла детская сказочка «Про репку». Ведь шестеро не могли вытащить из грядки чудо-овощ, пока к делу не подключилась мышка-норушка. Известно, сказка — ложь, но в ней намек добрым молодцам и мужам служивым. Тут же я лицом к лицу столкнулся с… оборотнем в погонах.

Сам не знаю, откуда взялось в моем лексиконе не свойственное мне словосочетание. Вброшено оно было в массы года два назад, похоже, не спонтанно, вполне продуманно прежним министром МВД г-ном Грызловым. Власть предержащие зря воздух не сотрясают — непременно с политическим смыслом, с подтекстом. Я же как услышал те словеса, сразу и позабыл — за ненадобностью. Тут же они готовы были сорваться с языка, да я прикусил его вовремя. Вслух же произнес:

— И куда прикажете эти странички нести?

— Воля ваша… Хоть в урну мусорную бросьте.

Я опешил: наглость какая! И это молвил слуга народа, живущий на наши подаяния — отчисления от зарплат, пенсий, на налоги с продаж и прочих поборов. Причем ведь бросил мерзость в лицо не где-нибудь за углом, по пьянке, и не в шутку — в своем рабочем кабинете, под портретом Президента страны.

Был я оскорблен до глубины души, в силу своего возрастного преимущества имел полное право призвать хама к порядку. Не знаю, как сдержался. Собравшись с духом, проговорил, чеканя слова:

— Когда-нибудь, товарищ полковник, увидите эту свою фразу в служебном протоколе. Возможно, и в печати.

Милицейский хват нервно заерзал в мягком кресле, словно голым задом наткнулся на ежа. После чего завопил благим матом:

— Нет, нет, ничего подобного я не говорил! Вы сейчас все сами придумали… Свидетелей нет. Как докажете?

И молча, без слов вернул мне сложенные пополам страницы письма. Титульный лист был проштемпелеван казенной печатью: «Приемная МВД. 11.07.2007 год». А ведь это вещдок, улика… Что ж, и за то спасибо. Теперь господину полковнику и в суде не отвертеться.

Я сделал три шага. Беззвучно прикрыл за собою дверь. Пересек холл. Миновал раму металлоискателя. Омоновец пропустил ходока беспрепятственно. Более того, пожелал доброго пути. От волненья я никак не мог справиться с массивной дверью. Подождал, когда входящий сделает это за меня.

Наконец-то на свободе. Здесь силы окончательно покинули мое тело, изнуренное борьбой за истину. Присел на гранитную ступеньку и… Через какое-то время здесь меня нашла вездесущая «скорая помощь». Благо, институт имени Склифосовского напротив, наискосок.

9

Мое обращение в МВД, несмотря на все старания, так и не дошло до адресата. Оба экземпляра (один из них проштемпелеванный) лежат в домашнем архиве, в заветной папке. Надеюсь, когда-нибудь станет достоянием истории. Ведь мусорные урны в нашей столице и без того переполнены. К тому ж письмо-то сугубо кон-фи-ден-ци-альное. К нему непосредственно причастно важное должностное лицо: силовой министр Нургалиев. Не исключено, Рашид Гумарович сильно пожалеет, что в его папке из сафьяновой кожи не окажется документа, проливающего свет на преступление планетарного масштаба.

Как только в сказе своем поставил я жирную точку, домой позвонил почтальон и под расписку вручил депешу. Сам председатель Арбитражного суда г. Москвы Олег Михайлович Свириденко счел для себя необходимым проинформировать истца об итогах судебного процесса. Документ стоит того, чтобы его целиком огласить:

«Ваше Дело по иску к ОАО АВТОВАЗ, а также к холдингу автомобильного машиностроения о выплате дивидендов за приватизационный чек и возмещение морального ущерба находилось в производстве судьи Федорининой Т. В.

В соответствии с принятым решением от 05.02.2007 г. требования Ваши удовлетворены частично, — а именно: в размере 256 руб. 90 коп. Уведомляем, что решение вступило в законную силу. Исполнительный лист, к сожалению, Вам не был выдан. Теперь он отправлен в Ваш адрес по почте.

Судья Федоринина Т. В. в Арбитражном суде больше не работает.

К Вашему сведению, Ваше выступление на судебном заседании 29 января с. г. к материалам дела почему-то не приобщено».

За внимание председателя арбитражного, разумеется, спасибо. Однако истцу все еще неймется. Резонный вопрос: куда запропастилась моя речь, сказанная на последнем ристалище сторон? Ее нет в деле! Понутно возникает вопрос из судебника римского права: «Кому это выгодно?». Когда из госхрана исчезают важные документы, конечно, за державу обидно.

По всему выходит: персональный иск акционера к АВТОВАЗу для кого-то не просто заноза — смертоносное жало, направленное в самую сердцевину многоголовой гидры, именуемой коррупцией. Официально ее чехвостят и клянут, грозят всевозможными карами; в то же время преступный мир связан с властью всеми фибрами души, проще говоря, повязан. Скрипя зубами, олигархи делятся с чиновной верхушкой утаенными сверхприбылями от эксплуатации трудящихся, природных ресурсов страны, торгового оборота, операций с валютой и прочего крутежа с материальными ценностями. Расчеты нарочито усложнены, запутаны, сам черт не разберется в двойной, а то и тройной бухгалтерии.

«Оседлаем денежные потоки!» — принципиальный политический постулат явившейся во власть элиты. Лозунг сей действует на всей территории отечества — от кремлевской стены до самых до окраин. Всяк сидящий в кресле под двуглавым орлом с распростертыми крылами имеет право на свою долю — и даже сверх того, что обусловлено не столько прихотью взяточника, но гарантируется действующими нормативами. Взяты цифры не с потолка. Теперь это называется канцелярским бизнесом. Он подтвержден троекратно, принят с поправками Госдумой. Так что не возмущайтесь и не ропщите. Все нынче продается и покупается. Любая госконтора, в том числе и самого низшего разряда, имеет тарифную сетку. За малейшую канцелярскую услугу, в том числе за никчемную справку из РЭУ, с посетителя выворачивают мзду. По мере важности бумажки цена ее возрастает — от десятки и до тысячи. Таков тариф. Впрочем, для надежности можно сунуть и «на лапу».

Это, товарищи, не каприз и не прихоть. За спиною исполнителя стоит (сидит) столоначальник. Чуть повыше — заведующий отделом или канцелярии. Еще выше — районная управа, потом округ, мэрия. А еще выше — знатные федералы разных свойств и направлений. Не рассчитывайте ни на льготы, ни на скидки. У нас нет торгового дефицита, но цены ежемесячно растут, соответственно растут и расходы алчных чиновников на молочишко для своих деток, на эксплуатационные расходы и содержание семейных авто, на оплату коммунальных услуг и телефонных платежек. При всем том немилосердно вздорожали поездки в Ниццу, в Куршавель и иные элитного класса лежбища, к которым уже привыкли наши доморощенные аристократы… Привыкать к благам легко, отвыкать — морально тяжело.

Одновременно из-за роста рыночных цен уменьшилось содержание пресловутой продовольственной корзины малоимущих граждан. Уже светится дно! Умножаются цифры не только на ценниках продуктов питания и всякого ширпотреба. В полном соответствии с колебанием инвалюты возрастают и взятки чиновной челяди за… соучастие в решении житейских вопросов. Иначе удачи не видать… Будете упрямиться — доведут до исступления, до нервного срыва, до инфаркта. И все равно (при оформлении свидетельства о смерти) ваши наследники отдадут начальнику мзду за его скорбный труд.

В этой криминальной цепочке не уберечься от грязи, от заразы, как в чумном бараке. В любом случае объяснение одно: дескать, нынче время такое.

Как-то по пути зашел в новый супермаркет «Перекресток». Вокруг блеск, красота, изобилие. Как некогда говаривали, дефицит лежал навалом. Только бери! В моем кошельке не хватило малости, чтобы рассчитаться за обыкновенный кекс (стоил 66 рублей с копейками). Возвратился домой, взял последнюю сотню… Подошел к знакомому прилавку — глазам своим не поверил. На ценнике стояла уже другая цифра. За какие-то полчаса тот же самый товар вздорожал чуть ли не вдвое. Наглость какая!

Долго бродил по торговому пространству в поисках менеджера. Нашел в курилке… Оказалась обыкновенная девица — накрашенная, пустоглазая. Путано, нагло несла околесицу: дескать, цены им диктует поставщик. Соответственно, все претензии к кондитерам. Они же отсюда далеко: не то в Пушкино, не то в Боровске.

Дабы душу отвести, потребовал жалобную книгу. Оказалась в красном углу, вид же имела такой, будто побывала в чеченской перестрелке. Первые записи были восторженные, умилительные, благодарственные. Через некоторое время народ словно оборзел: страницы от сплошного негатива стали мрачными. Чувствовалось сильное раздражение покупателей. Речь шла не только о качестве торгового сервиса, судя по всему, имела место пошлая уголовщина.

Одно письмо слово в слово переписал в свой блокнот:

«Рассудите нас, люди добрые. Поклала я в в казенную корзину три пачки перловки, тушку горбуши, банку зеленого горошка, томатной пасты и кусочек чайной колбасы… Подошла моя очередь. Отдала кассирше Юлии пятисотенную. Когда сдачу пересчитала, оказалось, что на семьдесят шесть рублей меня девка обманула. Да к тому же еще и хай подняла, стала меня позорить… Бросила на стол весь товар, пошла искать администратора. Долго ходила, пока нашла. Проверили по чекам и в натуре. Я кошелек свой вывернула. Все подтвердилось. После этого заведующая спокойно говорит:

«Можете, уважаемая, подавать на магазин в суд», — сама же лыбится… Мне уже восьмой десяток, сроду ни с кем не судилась, а тут жулики как бы сами готовы себя высечь! Но это одна видимость… Прохиндеи, жулики чувствуют себя, как хищная рыба в пруду. Они хозяева положения, от властей и от суда откупятся… Вот я и решила хотя бы в книгу жалоб написать. Может, Господь их образумит».

Вся жизнь перевернута с ног на голову. Сами провинившиеся дают обманутым и обиженным советы, как поступать в том или ином случае, где искать управу. Чаще всего действительно отсылают свои жертвы в суд, ибо уверены: жрецы Фемиды «своих» прикроют ведомственным щитом — не дадут в обиду.

Лично я год жизни потратил на тяжбу с АВТОВАЗом. На бумаге одержал победу. Да только дурак ей рад. Судебные издержки многократно превзошли причитающийся по суду выигрыш. Слава богу, хоть госпошлину с инвалида не взыскали. Иначе бы мои убытки выражались числом пятизначным. Зато по праву победителя получил чуть ли не лошадиную дозу адреналина… По расчету судьи, это соответствовало двумстам тысячам рублей, которые обозначены в иске.

После глубоких раздумий решил напрочь отказаться от выигрыша: 260 рублей 90 копеек оставил на банковском счету АВТОВАЗа. На первый погляд деньги невелики, но это как ими распорядиться… Тут вдруг узнаю… Моему примеру последовал премьер Владимир Путин. На поддержание автогиганта правительство выделило из стабфонда страны 25 миллиардов рублей. Много это или мало? В сравнении с горой даровых ваучеров — капля в море. От тех ваучеров уже и след простыл. Через какой-то срок люди со вздохом скажут: «Ну вот опять плакали наши денежки».

По пути домой не чувствовал себя победителем. В сквере, что напротив Новой Басманной, возле памятника Михаилу Лермонтову, присел на скамью, дух перевести. В какой-то момент перед мысленным взором, как на экране дисплея, высветился лик моего фамильного «шишки», незабвенного Козьмы. Лицо предка выражало удивление, укор и еще нечто такое, что с высоты теперешней нашей колокольни не поддается толкованию…

СО ДНА ДУШИ

В почтовом ящике обнаружилось нежданное письмо. Пришло оно из села, где когда-то жил и работал. К стыду своему, давно в тех местах не был, связь с односельчанами прервалась… И вот держу в руках пухлый конверт, подписанный незнакомым почерком.

Хочется сказать словами поэта: «Я как путник прошел то письмо!». Возвращался к нему не раз. Давал читать близким, знакомым. Никого оно не оставляло равнодушным: каждого трогало, задевало сердечную струну, порождало сложные раздумья.

С неких пор вышло из моды общаться письменно друг с дружкой. Чаще звоним. Обмениваемся скудными фразами по Интернету, пейджеру, перебрасываемся эсэмэсками. Порой отделываемая поздравительными открытками… Все это явное не то! Иное дело не спеша вынуть из конверта многостраничное письмо, какое сейчас у меня в руках. Хотя оно сугубо личное, однако, на мой взгляд, имеет в некотором роде общественный интерес. Проливает свет на теперешние нравы и рассудки взбаламученного народа.

Да вот этот документ, он перед вами:

«Привет из Иловки! Здравствуйте, дорогой наш семейный друг! Пишет Вам Нина Андреевна. Ставлю Вас в известность: скоро уже год, как ушел из жизни бесценный и незаменимый наш Иван Дмитриевич. Утрата невосполнимая, рана незаживаемая. Память о любимом отце, заботнике, нежном дедушке, дорогом и славном муже непроходящая. За широкой его спиной жили мы как за каменной стеной. Богатства не скопили, нет, — да и не стремились к скопидомству. Довольствовались тем, что зарабатывали в своем благополучном колхозе да выращивали на земельке, доставшейся нам по наследству от родителей. Так что каждая копейка была полита соленым потом.

Людей не гнушались, от народа не таились. Калитка и ворота даже на ночь не запирались. Односельчане несли в наш дом свои думы, тревоги, радости. Бывало, до вторых, до третьих петухов засиживались. Такой обычай диктовался не только должностным положением хозяина дома… Ведь Иван Дмитриевич сызмальства считался коноводом среди сверстников и даже в кругу ребят постарше. Ни в какой форме не терпел одиночества. Даже потом, когда стал пенсионером, ходил с палочкой в правление колхоза, проводил в конторе время с утра до вечера. Потому старичье и бывшие вояки избрали его своим председателем Совета ветеранов. Дак он, бывало, радовался, как ребенок. И мы все, на него глядя, тоже.

Близко к сердцу принимал он людские беды, горечи, печали. Ходил-ездил по разным инстанциям, хлопотал, ходатайствовал, добивался справедливого решения любого вопроса.

На работе (в отъезде) первый раз его инсульт и скрючил. Оклемавшись, сразу же коляску на ручном ходу для себя потребовал. И все бывало шутил: «Ничего, Нина, мы еще повоюем!» При этом на лице возникала характерная улыбочка: не поймешь, то ли он смеется, то ли плачет.

Потеряла я в жизни самое дорогое. Опустела голова, стала похожа на выжженный лес: одни пеньки обгорелые да пепел. Не знаю, что делать, как хотя бы малость обтерпеться, как смириться с потерей. Вам, Н. Ф., первому открываюсь: все жду Ваняту своего. В другой раз думаю: может, хоть по телефону ночью в дом позвонит. Все время настороже… Хотя умом понимаю: оттуда нет возврата и не будет. И все равно хожу сама не своя, ежели во сне его не увижу.

Попробую сейчас выразить на бумаге, как все произошло.

По возвращении из столичной больницы у него на ногах открылись раны, свищи. Повезли мы своего калеку в Белгород. Здешние врачи оказались ловчей московских-то. Дело пошло на поправку. После расширенного консилиума на руки нам выдали подробный план действий. Все выполняли неукоснительно. Иван Дмитриевич воспрял духом, полностью за собой ухаживал. Заново бриться научился.

А осенью девяносто восьмого я сама занемогла. Тринадцатого ноября случился глубокий сердечный приступ. Среди ночи вызвали «скорую». Больница у нас в Иловке своя, и неплохая, персонал квалифицированный, к тому ж душевный. Мне сделали уколы первой помощи, и все равно врач предложил ехать в стационар. От нашего дома это всего ничего, метров восемьсот… Собрала вещички — и пошла. Ваня следом, чтобы меня, значит, проводить. Расцеловала его и говорю: «Ты тут остаешься за хозяина, обо мне не беспокойся. Рядом будут дети. В больнице я долго не задержусь». А он волнуется: губы судорожно дрожат, на рубахе пуговку теребит. Глаза полны слез.

У калитки стояла лошадка, запряженная в сани, хотя снег еще и не выпал, грязюка страшенная. Из-за бездорожья в наш край села другим транспортом и не пробиться. Мы уже тронулись, слышу крик: «Погодите!». Приблизился. Молча поцеловал в губы и пошел назад, к калитке.

Еле-еле дотащились до приемного покоя. Здесь еще уколы получила. Легла на койку, прикорнула. Вдруг крик, шум… Зовут к телефону. В трубке слышу будто чужой голос. Иван… Язык еле-еле ворочался. Позже все прояснилось… Пока он, значит, ковылял от калитки до хаты, в один момент будто бы молния в плечо ударила. Следом и рука отнялась; через полминуты — и нога. До летней кухни на карачках добирался. Кое-как совладал с телефоном… Я уговорила дежурного врача, чтобы Ивана немедленно привезли б сюда, ко мне. Привезли. В палату кое-как дошел на своих ногах. А как лег, больше уже и не подымался.

Врач констатировал диагноз: надежды, мол, никакой. Каждую минуту возможен летальный исход. Самое большее — полтора месяца протянет. Он же пролежал в обездвиженном положении четыре года и почти восемь месяцев. Слов не хватает, чтобы выразить все, что мы пережили. Сколько слез было пролито, видимых и невидимых. Сколько ночей было бессонных, сколько муки безмерной — один Господь Бог знает.

Умирал Иван Дмитриевич в полном сознании. Общались мы друг с дружкой до последней секундочки.

День выдался будто на заказ: теплый, солнечный, благодатный. Его теплую ладонь держала я в своей. Вдруг открыл глаза, заволновался. Я почуяла неладное. Говорю: «Что, Ваня, уже уходишь». Он внятно ответил:

— Ухожу.

— Оставляешь, значит, нас.

— Да, оставляю.

То были последние слова.

На третий день состоялась панихида. Отпевали покойника в нашем сельском храме, по всем церковным канонам, хотя Иван официально считал себя атеистом. Вы знаете, Н. Ф., наш клирос: на весь район славится. Уж такие певцы, кажется, в целом мире ничего подобного нет… Так что на душе было не только скорбно, но и торжественно. Да и на поминки пришло кабы не душ двести. За поминальный стол сажали в несколько заходов. Много-много душевных слов было сказано людьми, которых я знать не знала, слыхом не слыхивала. Так что не зря муж мой положенный ему путь прошел — добрую память по себе в мире этом оставил. Никому не открыла, вам же Н. Ф., скажу: пришли с Иваном Дмитриевичем попрощаться и его давние поклонницы. Но я к ним не в претензии. Ведь был наш Иван не только великий работяга, семьянин добрый, но и мужик к тому ж обворожительный.

Когда Ваня пластом лежал, в угловой комнатенке угасала его матушка. Бывало все шутила: «Я тебя, Ванята, поперед себя не пущу!» По ейному, вишь, и вышло. Всего на год родительницу и пережил.

Самой надежной и безотказной помощницей моей все пять лет, считай, оказалась наша Таня. Делала все, что надо. И уберет за отцом, и в коляску сама посадит. Откуда это в ней взялось — не у кого ж было учиться. Строго по регламенту выезжали на улицу и даже в центр, на люди. Он, бывало, от радости и смеется, и плачет. Таня ведь всегда была его любимица. Вся в него вышла — и лицом, и выходками, и характером… У Тани же, как знаете, своих ребят двое, Андрею уже девятнадцать. Работает в ДРСУ, на скрепере. Светочка тоже уже большая, пошла в пятый класс: отличница, красавица, умница. Зять тоже неплохой семьянин, меня понимает, ни в чем отказу нет. Да я, признаться, и не требовательна.

Что касается нашего Сашки… Матери на сына ведь грех жаловаться, а мне и похвастаться, право, нечем. К великому моему сожалению. Хотя (против Тани) он выбился, как говорится, в люди. Работает научным сотрудником на опытной станции.

Получки, однако, мизерные. Женка евонная трудится в колхозе, рядовая свекловичница. Скажу Вам не без горечи: живет Саша со своею Светой от родительского дома наособицу. И в том, как я понимаю, наша родительская вина и недоработка.

Извините за бабскую откровенность и не обессудьте за излишние излияния. Выложила Вам все, что и на исповеди батюшке не сказала бы. Такое уж издавно было в нашем доме к Вам расположение.

Могилка Ивана Дмитриевича недалеко от входа на кладбище. Как войдете — с правой стороны. Поставили пока что крепкий дубовый крест, возвели высокий холм. На монумент из монолита средств собственных нет. У колхоза тем более. Все развалилось, что за десятилетия было сделано. Казалось, на века хватит, все в прах превратилось.

Ума не хватает, чтобы понять, как оно все так сталось и кого в том винить. Будто бы все в дурном сне приснилось… Порушено до основания и даже ниже. А ведь какое было замечательное хозяйство. Наш свиноводческий комплекс, как вы знаете, на всю Еврону славился. А еще, помните, был замечательный фруктовый сад. По соседству с яблоневым был также и вишневый, не хуже Чеховского… Эту постановку с Иваном в молодости мы видели своими глазами в МХАТе. Все ушло безвозвратно Дюже хочется, Н. Ф., о жизни сегодняшней с Вами неспешно поговорить. Если окажетесь в наших краях, не минуйте и нашего дома. Он же и построен руками Ивана Дмитриевича. Встретясь, помянем его, раба Божьего, чаркою сливового вина.

К сему — Нина Андреевна».

Послесловие. В жизни порой случаются чудесные совпадения. В том же селе Иловке обитает доморощенный поэт-лирик Рыжих Иван Петрович. Вся его жизнь связана с крестьянским трудом. Между делом еще и стихи сочиняет — нежные, трепетные, берущие за душу. С тезкой своим Дворяцких были они смолоду дружки — водой не разольешь.

Недавно и от И. П. Рыжих получил я весточку. В конверте оказалось еще и стихотворение — с посвящением Н. А. Я сразу ж догадался, в связи с чем было оно написано. По сути то было как бы продолжение письма Нины Андреевны ко мне. Да вот судите сами:

Пахнет лесом свежий крест, Он тяжел, из дуба. И расходится оркестр, Вытирая губы. Через час, а может, два, В неметеной хате Музыкантов ждет вдова, Вся белее ваты. Проводив всех со двора, Всех угрюмо-пьяных, Обойдет свой дом вдова И закроет ставни. Упадет под образа — Только стон и всхлипы… Вы глядели ей в глаза? Лучше не смотрите…

И то еще не все.

Недавно в домашнем своем архиве обнаружил я старое фото. Сделано в Иловке… Как сейчас помню, выдался ослепительный солнечный день. Были шумные проводы русской зимы. Село гуляло… Местный репортер поймал нас с И. Д. Дворяцких в объектив. Вышел неплохой снимок. Главное — фотограф уловил «странную улыбку» Ивана Дмитриевича.

Купил я для пожелтевшей карточки новую рамку и повесил на видном месте. Эх, неплохо бы увеличить.

ВОИТЕЛЬНИЦА

Из пяти моих тетушек Таисия Алексеевна была младшей… Всего-то на семь лет старше своего племянника. Что наложило особую печать на наши личные отношения.

До неких пор я воспринимал ее как старшую сестру. Сперва называл просто Та, потом Тайкой. Долго, с перерывами жила она в нашей семье и была поначалу, скажем так, нянечкой, затем настоящей подружкой, временами исполняя сложную роль бонны-наставницы. Таким образом передала своему подопечному не только собственное видение окружающего мира, а и девчоночьи прихоти, привычки, забавы.

Теперь готов признаться, лет до четырех-пяти мы играли в куклы; причем сами же делали их из тряпья, ваты; рожицы размалевывали цветными карандашами, губной помадой. Родители относились к этому снисходительно, хотя порой я слышал за спиной легкое подшучивание. «Кукловодству» положил конец дядя Порфирий. Его, кадрового военного, до глубины души возмутила непродуманная «политика» моей наставницы, в результате чего Красная Армия рисковала недосчитаться в своих рядах одного бойца.

Тайка изменила тактику. Свои игры перенесли мы на лоно природы: в ближнюю рощу, на поляны и луг. Здесь мне открылось столько чудесного, прекрасного, замечательного, что голова кругом пошла. Но и тут моя бонна продолжала воспитательную «политику». Незаметно, исподволь учила находить в обыденном нечто обаятельное.

Долго не мог я согласиться с тем, что невзрачная на вид незабудочка ни в чем не уступает колокольчику, временами даже превосходит.

— Да, своим видом она не поражает воображение, — размышляла Тайка. — Но если хорошенько-хорошенько приглядеться да рассмотреть по частям… Глянь-ка, как ловко устроен венчик: вокруг много голубого, а совсем рядом желтенькие тычиночки. Желтое и голубое — это же идеальное сочетание. Какая крохотуля, а бросается в глаза едва ль не за сто шагов.

Немного погодя, прибавила с придыханием:

— Символ России, цветок нашей Родины.

Мне же нравились розы… Всякие: белые, лиловые, пурпурные. Не мог спокойно пройти, не притормозив, мимо георгинов, а также садовых ромашек.

Однажды без подсказки — самостоятельно! — почувствовал прелесть цветущего подорожника. Тайка шумно похвалила мой выбор. Ошалев от комплимента, долго лазил я по росной траве. Явился с тяжелым оберемком длинных прутов. «Букет» выглядел странным, убогим, ненатуральным, хотя на своем месте — на земле — каждое растение смотрелось будто сказочное произведение искусства.

— Хорошего, дружок, не должно быть слишком много.

Мне это глубоко на всю жизнь в башку втемяшилось. Кстати сказать, тетя обучила меня, сорванца и неслуха, азбуке, приохотила к чтению. Научила плетению венков из одуванчиков. Помогла одолеть водобоязнь, научила плавать.

…На третий или четвертый день войны Тайка явилась домой в военном обмундировании, перетянутая ремнями портупеи, с кожаной планшеткой через плечо. Я онемел от восхищения. Вытянувшись в струнку, отдал честь. И тут же получил практический урок, на всю жизнь:

— Без головного убора, товарищ, честь не отдают.

Судьба разлучила нас лет на десять. Однако я знал весь боевой путь нашей Та. К сожалению, не помню номер полка, зато знаю, что дивизия называлась Корсунь-Шевченковская. Алмазова Таисия Алексеевна числилась при штабе, в отделе разведки. Крупных орденов не заслужила, зато была награждена медалями «За боевые заслуги» и «За отвагу». Насколько мне известно, такие штуки за красивые глаза не давали. Тем более женщинам, девчатам… Тут требовался реальный подвиг в полевых условиях. Уже после войны нашу Та наградили орденом «Отечественной войны». Как бы то ни было, она же настоящая фронтовичка.

Тетя продолжала воспитывать своего племянничка и с линии фронта. В разное время от нее пришло десятка два треугольников, написанных неподражаемым бисерным почерком. В конце непременно была пара абзацев, адресованных непосредственно мне. Приблизительно одного содержания: как жить пацану и как поступать в условиях военного времени.

Она обладала сложной гаммой положительных свойств натуры. При этом была весьма-весьма деятельна. Бабушка моя Анастасия верно подметила: «С Таисией не соскучишься!». В Сухиничах, где мы жили накануне войны, Та отвечала за клубную работу и художественную самодеятельность. Масштаба города оказалось мало — она внесла боевой задор и молодежный дух в домашнюю атмосферу. Под крышей нашего дома раза два-три в году собиралась свойская литературная гостиная. Читали новейшие произведения пролетарского авангарда, декламировали любимые стихи.

По какой-то причине в нашей семье недолюбливали Маяковского. К общему удивлению, его поэзия нравилась бабушке Анастасии.

Всей душой воспринимала стихи «горлана», при этом жалела самого поэта за его неустроенную жизнь. На том, собственно, и сыграла ее заводила-дочь.

…В клубе железнодорожников по какому-то случаю готовили большой концерт. Для усиления (или придания ему) политического акцента в программу включили выступление представителя старшего поколения — в данном случае обыкновенную домохозяйку. Так состоялся публичный дебют дражайшей нашей бабыньки. Поднялась она на сцену в обычном своем одеянии: длинная серая юбка, ситцевая блузка в мелкий цветочек. На голову накинула «шалашиком» старушечий платочек в горошек. Прокашлявшись, Анастасия Павловна с выражением чувств и без единой запинки (что в тогдашней публике особенно ценилось) прочла малоизвестные стихи Владимира Маяковского «Последний крик». Тема была чертовски актуальная: осмеивалась погоня модниц за импортным шмотьем из торгсинов.

Зал ревел от восторга, требовал чего-нибудь еще. Бабынька отнекивалась. В дело вступили закулисные организаторы. И вот то ли с озорства, то ли еще по какой-то причине «примадонна» выдала «номер» из своего кухонного репертуара: шутливую песенку «По проулочку Ванюша, по проулочку дружок часто хаживал».

С того памятного вечера Анастасию Павловну чужие люди на улице узнавали, низко кланялись. Между прочим, была ей стихийно дарована чисто народная льгота: без очереди допускали к магазинным прилавкам.

Как ни противоречива с нашей, современной, колокольни была предвоенная жизнь, в целом, по большому счету простые люди были счастливы. Причем состояние души — и духа! — определяли ценности отнюдь не материального порядка, не бытовая обустроенность. Может, прозвучит выспренно, тогдашние идеалы лежали в сфере общественного служения… Главным образом в труде. И то была никакая не марксистская «выдумка» — коренная христианская заповедь: «В поте лица добывай хлеб свой насущный». Как жаль, что сей завет Иисуса Христа, записанный на небесных скрижалях, сегодня подменен другим, явно сатанинского происхождения: «Обогащайся, кто как может!».

Отчетливо помню довоенный быт. Люди в общей массе жили скромно, довольствовались малым. К роскоши не то чтоб тяги не было — над ней подтрунивали, оборзевших же публично, открыто презирали. Ребятня, тем более школьники ни одежкой, ни игрушками не задавались. Зато ценились всевозможные самоделки, рукоделие вообще.

Доложу без ложного хвастовства: к девяти годам я владел пилой-ножовкой, рубанком, стамеской, шилом. Умел обращаться даже с вязальными спицами. Но самая ценная вещь… Смастерил я и подарил любимой бабушке собственной конструкции скамеечку для ног. Тайка тайком отнесла работу в школу, на городскую выставку ученических поделок, откуда она перекочевали чуть ли не в Смоленск. Высокое жюри выделило данный экспонат за его потребительские свойства. С ходу местный завод (кажется, обозный) включил мою скамеечку в свой производственный план. Автора наградили бесплатной путевкой в пионерскую страну Артек. Такой же чести была удостоена и наша школьная красавица из параллельного класса: отличница, сербияночка по имени Марьяна. Счастье было так возможно, но не сбылось. Дата отъезда была: 22 июня сорок первого года. По сему поводу у нас в семье долго шутили: дескать, мою путевку в Крым перехватил гадкий Гитлер.

Война исковеркала личную жизнь Таисии Алексеевны вкривь и вкось. В бою за город Ужгород сложил свою буйную голову ее муж и боевой товарищ — Степан. Всего-навсего двадцать лет исполнилось вдовушке, то была ее первая и последняя любовь.

Сразу ж после демобилизации наша воительница приехала на родину Степана, в украинское местечко Ямполь. Чужие люди приняли ее как родную, так что отпал вопрос о жилье. Сразу же и работа нашлась: фронтовичку взяли в аппарат райкома партии, на должность инструктора. Казалось, дело весьма перспективное, интересное, хотя и опасное. Тогда как раз подняли головы бандеровцы. Бандиты днем и ночью творили свои черные дела.

В то же время жизнь брала свое. День ото дня все звонче и бойчей звучал на улицах смех. Палисадники ломились от веток сирени, жасмина и буйства всевозможного разноцветья. Следуя зову природы, местечковые красавицы достали из скрыней и сундуков давно ненадеванное убранство; заодно, конечно, и ленты, и бусы, и монисты, серебряные браслеты и прочие побрякушки. Таисия же наша и в будни, и в праздники по-прежнему ходила в строгой военной гимнастерке и в форменной юбке цвета хаки.

И все же трудно против зова природы устоять. Строгая на вид и безупречная в отношениях с людьми, Таисия Алексеевна однажды явилась на службу с сережками, нарушив негласный, но строгий партийный этикет. Все остальное в облике, в одежде инструктора агитпропа было обычное: зеленая гимнастерка, зеленые глаза. Прибавились лишь крохотные изумрудные камушки в ушах — их подарил Степан в день рождения своей невесты.

Сочетание разных оттенков зеленого было сногсшибательным. И в таком «виде» товарищ Алмазова посмела прийти на расширенное заседание партийного бюро, вызвав тем самым среди присутствующих смятение, переполох. Оргвыводы не вдруг последовали. Но вокруг «белой вороны» возникла угнетающая атмосфера неприятия. Хитро стали ее выживать из круга себе подобных…

Я в ту пору уже работал, а жил неподалеку, в Молдавии Однажды в полночь получил телеграмму: «Встречай. Тая».

Попытка пристроить беглянку в «солнечной республике» потерпела фиаско. Причем ведь записи в трудовой книжке были не подлые, достаточно пристойные. Но у кадровиков свой нюх, к тому ж они владеют свойством читать между строк.

— Поеду-ка я к своим, на родину, — борясь со слезами, сказала Таисия Алексеевна! Дух переведя, добавила: — Да и сам тоже на чужбине-то долго не задерживайся.

Ведь как в воду глядела!

Билет был взят до Сухиничей, откуда наша Та была мобилизована в действующую армию. Попутчики-фронтовики склонили «беженку» на всякий случай сделать остановку в Кромах. Так с компанией и сошла с поезда. Да и осталась в этом городке навсегда. Весь срок, вплоть до выхода на пенсию, трудилась в кабинете политического просвещения. Причем без утайки, критически оценивала стиль и методы работы местных партийных аппаратчиков, как и политику КПСС в целом. Однако все-все сходило фронтовичке с рук. Ибо уважали.

Но вот же как в жизни-то бывает… После развала СССР, когда все, кому только было не лень, почем зря поносили коммунистов, наша воительница осталась верна идеям социализма, марксизма. За что многие вдвойне уважали. Причем не только единомышленники, но и инакомыслящие. Яркие, берущие за душу речи Алмазовой на городских митингах многие граждане Кром по сей день помнят.

…Два года назад Таисия Алексеевна тихо скончалась в своей постели, о чем соседям и миру поведала ее верная дворняжка по имени Авва.

Славную воительницу похоронили по-христиански, с воинскими почестями.

Все-все нажитое имущество (по сути, жалкий скарб), а также тесную комнатенку в коммунальной квартире Алмазова завещала остро нуждающимся. Боевые награды принял на сохранение местный краеведческий музей.

Которое лето собираюсь в Кромы — Все нет и нет пути. Прости меня, Та, великодушно, И еще раз, если можешь, прости.

ВОДЯТСЯ ЛИ РЫЖИКИ ПОД БОСТОНОМ?

Уже и со счета сбился… Случилось то в четвертое или, пожалуй, в пятое перестроечное лето. Дружок мой закадычный, ничего не сказав, тихо сбежал из Молдовы на чужбину. Теперь за океаном, устроился в Бостоне.

Недавно меж нами наладилась связь. Перезваниваемся. Большей частью по инициативе Михаила. Говорим о том о сем, о пятом-десятом. По сути-то, воду в ступе толчем, а все равно душу греет.

Недавно среди ночи поднял меня требовательный телефонный звонок. Слышу явственно Мишин голос:

— Ну здравствуй, это я.

Минут двадцать разговаривали. В какой-то момент в трубке возникла напряженная пауза. После чего просьба:

— Слушай-ка, а напиши мне письмецо. Да подлиннее… О чем? Да обо всем. Просто в порядке бреда.

Я воспринял просьбу как приказ… Вот какое послание отправил другу в Бостон:

«Ближнее и особенно дальнее Подмосковье млеет в объятьях бабьего лета. После затяжной непогоды явились лучезарные деньки. Снова зацвели дикоросы. За компанию с ними распустили пахучие бутоны уж было задремавшие розы. Устремили ввысь свои разноцветные шпаги гладиолусы. Огненную лаву вдоль дорожки образовали настурции. Ступить, понимаешь, боязно.

Гордость и украшение нашего сада — конечно, яблони. Среди них есть совершенно уникальные, причем совсем-совсем молодые деревца. Имя одного — чистотел. Плоды выдает идеально круглой формы, золотистого цвета, с запахом меда, только что взятого у пчел. Другой сорт называется «орловим»… Ну этот вообще! Плоды будто отлитые, величиной с кулак и более. Цветом, вкусом, запахом напоминает гранат, с нежным ароматом шафрана.

Краснота проникает в мякоть, чуть ли не до семечек. К сожалению, в нынешнее лето урожай был невелик, похоже, деревце позволило себе передышку.

Кстати сказать, в московском нашем доме подрядились делать косметический ремонт три смуглянки-молдаванки. Прибыли на шабашку аж из Дрокии. Ты, конечно, знаешь тот район, знаменит он не столько виноградниками, как садами. Причем тамошний совхоз, как ты, пожалуй, помнишь, называется Фруктовый Донбасс (словосочетание, право, импрессионистское!). Ныне то хозяйство развалилось, лежит на боку. Его труженики разбрелись по белу свету: согласны на любую работу, на любых условиях. Многие потянулись в московский регион… Наши батрачки между делом еще и песенки поют. Не громко, для фона. Москвичам это в диковину, нравится. Многие хозяева квартир нарочно приоткрывают двери в коридор.

Возвратясь с дачи, я угостил красавиц Кодр плодами своего сада. Продегустировав, в один голос заявили, что таких яблочек никогда в жизни не видели и не ели. Во как! А ведь это оценка заинтересованных экспертов.

В нашей деревне Николаевке на Успенье народ заговорил о грибах. Леса тут начинаются чуть ли не от каждой калитки. И все равно истинного грибника тянет куда-нибудь подальше.

Я не имел конкретного плана: пошел, что называется, в разведку боем. Пересек колхозное поле с созревшим, но некошеным ячменем, по пути вспугнув мышковавшую лисичку. Метрах в шестидесяти от меня рыжая бестия метнулась, как пламя. Взыграл мой охотничий азарт, дико проулюлюкал в след зверю.

Преодолев противопожарный ров, а также непролазную поросль из ольхи и молодого осинника, вступил в сумрачный бор. Поначалу оторопь взяла, будто из ослепительного Колонного зала угодил в лешачьи чертоги. Вспомнилась бабушкина присказка: «В ельнике — молиться, в березнячке — веселиться, в дубраве — грибы собирать».

Малость покружив порядка ради, выбрался на просеку и полностью ей доверился. Вышел-то я налегке, как на прогулку, даже без компаса.

Минут через сорок повстречал дядьку. Шел он, как и я, с пустой кошелкой, но с туго набитым рюкзаком неизвестно чем. Поравнявшись, незнакомец первым меня поприветствовал. И счел своим долгом предупредить:

— В той стороне, куда нацелились, грибов сроду не было. Да и теперь нет.

И словно конь понесся в ту сторону, откуда я двигался.

Признаться, сомнение в душу заронил. Но не в моем характере возвращаться с полпути. Да и куда сворачивать-то, леса вокруг неоглядные, нескончаемые.

Сошел с просеки, стал углубляться в чащу.

Грибки встречались — в основном сыроежки да продолговатые дождевики. В нашей местности последними пренебрегают. Я же мимо не прохожу: беру для гастрономического разнообразия.

Вдруг в траве обнаружились три крепеньких подберезовичка. Это уже, как говорят, вещь. Возле трухлявого пня увидел россыпь так называемых летних опят. Стояли на тонюсеньких ножках. И шляпки тоже были тоненькие, размером в металлический рубль… У них же еще и прозвище есть: говорушки. Этимология слова непонятна. Возможно, связана с тем, что во время жаренья грибочки скворчат-скворчат, будто меж собою переговариваются.

Неспешно двигаясь зигзагами, наполнил емкую корзину едва ль не наполовину. Мысленно прикидывал, какая получится славная жареха. Да, пожалуй, и на супец хватило б. Через какое-то время заметил прямо под ногами — чуть было не наступил! — пяток волнушек. Для варки-жарки грибочек сей неподходящ, идет исключительно в солку. И все же не оставил я находку на произвол судьбы — срезал. Ежели волнушки несколько часов подержать в холодной воде, можно смело варить в смеси с другими грибами! Волнушки прибавят чуть-чуть горчинки — и в том есть своя прелесть.

Надышавшись настоянного на лесных травах благодатного воздуха, шел я легко, как бы даже навеселе, будто по пути где-то пригубил доброго сухого винца. Возле молодых елочек в поле зрения оказались три потревоженные кем-то шляпки, тоже розоватого цвета. Сразу возник вопрос: почему, срезав, их оставили на месте, не взяли. Первая мысль: наверное, червивые… Я не поленился — нагнулся, перевернул наизнанку шляпки. Срез оказался окроплен ярко-оранжевыми капельками. Боже, это же сок рыжика… Скорей всего найденышей срезал либо слабовидящий, либо новичок-недотепа.

Боясь раскрошить, положил осторожно шляпки в корзинку. Еще раз — в новом ракурсе — полюбовался благородным видом. Собрался уж было двигаться дальше. Сделал шаг… Все пространство вокруг было усыпано червового золота кружками: рыжики, рыжики! Здешние любители тихой охоты ценят их превыше белых грибов. Тем более что родятся-то рыжики раз в семь лет. Именно семь лет назад в такую же пору бабьего лета набрал их не меньше трех десятков, прямо не сходя с места. И счастлив, помню, был до беспамятства.

Отдышавшись, придя в себя, стал медленно, спокойно резать шляпки. От душистого, липкого сока руки стали красными, как от крови. Меньше чем через полчаса корзина наполнилась горкой. Россыпи же не было конца. Что делать? Как быть? Вывалил собранное на траву, в сторону отбросил все второстепенное. Одни лишь рыжики оставил.

Углубляться в лес уже не было смысла. Однако не без сожаления поворотил назад. Через полсотню шагов путь преградила поваленная береза. Ствол метра два в длину был., покрыта твердой шубой — настоящими осенними опятами, которым тоже ведь цены нет. Слой оказался настолько плотный, от сильного давления обеими ладонями сверху не прогибался. Грибочки были классические, серовато-телесного колера, с характерным жемчужным отливом. Классика неподдельная! Притом ножки литые, толстые, не переломить. В таких случаях требуется нож хорошей стали, остро заточенный перед выходом из дому… Да вот досада: куда такое богатство девать? Корзина была полным-полна, утрамбована. Но и оставлять удачную находку грешно, потом никогда себе не простишь. В экстренных случаях грибники сымают с себя лишнюю одежку, делают подобие рюкзака… Без колебаний сделал я заплечный мешок из только что купленной ветровки.

Эх, хотелось мне теперь повстречать того дядьку. Он без слов все понял бы и оценил.

Такую урожайную на грибы осень я, пожалуй, никогда не забуду.

А водятся ли грибы в окрестностях Великих Озер, поблизости Бостона? Да и знают ли тамошние жители (аборигены), что такое рыжики? Сам-то ты их видел? А главное — едал? Ты ж коренной южанин… Должен тебе доложить, вкус они имеют отменный, ни с чем не сравнимый. Сей гриб употребляют во всех видах, кроме сушеного. Готовы они к столу минут через двадцать. Надо только слегка чуть-чуть присолить. Их ешь — и есть хочется.

Миша, имей в виду: все только сейчас в один присест излитое на бумагу соответствует действительности на все сто процентов. Если решишься приехать в Николаевку, убедишься в натуре собственными глазами, ощутишь руками, почувствуешь своей душой.

Даю на сборы одиннадцать месяцев. Срок вполне достаточный для копуши. Ты же всегда был скор на ногу… Ну а после грибной охоты махнем с тобой в Молдову. Там как раз созреет молодое вино.

Не прощаюсь. Говорю: пока!

Что-то давненько из Бостона нет вестей.

ВСЕ БЫВАЕТ Быль

Кто в любви не понимает,

Тот щасливый человек.

Частушка-нескладушка

Часть первая

1

Встретились они киношно-сказочно.

Марина Петровна торопилась к инструментальщикам: сверить расход металла по ваннадиевой группе. На межэтажном переходе, похоже, кто-то сзади опустил руку на плечо. Сделала резкое движение, чтоб освободиться от тяжести, — почувствовала за левым ухом прикосновение вроде бы осенней паутинки. Скосив взгляд, к ужасу своему увидела что-то белое, пушистое.

Так, с кошечкою на плече инженер Шумилова и возвратилась в отдел, вызвав среди сослуживцев восторг и умиление. Ради такого прибытка извлекли из потайного места электросамовар, киске преподнесли на блюдечке казенного молока. Гостья угощение слегка пригубила, после чего всех поочередно в знак благодарности обвела блестящим взглядом изумрудных глаз. Потом пушинкой взметнулась вверх и замерла на коленях своей избранницы.

Все вокруг суетились, Шумилова же сидела за столом как барыня, взахлеб рассказывала о случившемся… Над окном лестничного перехода есть карниз. Возможно, киска там после трудовой смены отдыхала или же кого-то караулила. Через фрамугу со двора внутрь помещения иногда залетают воробьишки, где их подстерегают ловкие заводские коты.

— Сегодня же ты в ее мягкие лапки попалась, — со смешком заметил начальник бюро технического контроля Яков Лаврентьевич, известный не только в отделе, а и за его пределами своими охотничьими пристрастиями.

— Да она же домашняя, — со смешком сказала лаборантка Катя. — Вишь, вся из себя ухоженная.

Киска в ответ замурлыкала песенку.

Пока чаевничали, Марина Петровна частично расширила свои познания по части кошачьей психологии. На самом деле не мы их, они себе хозяев выбирают. При этом достаточно сдержанны на счет эмоций, однако в человеческое сердце проникают глубже, нежели собаки. Вообще кошачье создание окружено покровом тайны, мистики. Отдельский книгочей, заглавного механика Сергей Владимирович выложил кое-какие подробности из баек Киплинга о кошке, гулявшей сама по себе. Так вот, эта тварь приписана Богом к человеку, однако ничьей собственностью себя не признает, на всякий случай держится вблизи хозяйки. Остальным уделяет внимание пропорционально щедрости и благосклонности к ее Величеству.

Ту же мысль кладовщица выразила коротко, бытово:

— Кошка к дому привязывается, собака — к человеку.

Когда все разошлись, Вера спросила:

— Найденку, значит, домой берешь.

— Куда денешься, меня ж выбрала.

— Теперь подходящее имячко надо подобрать.

С губ само сорвалось:

— Может, Алиса… Алиска.

Киса навострила ушки, качнула кончиком хвоста. Вякнула что-то неразборчивое.

Так и стали они жить вдвоем.

В свою квартиру на седьмом этаже Марина Петровна теперь пулей летела. Пока в прихожей раздевалась, Алиса деликатно обследовала сумку. Потом на кухне вместе разбирали ношу. Что-то сразу отправлялось в холодильник, что-то выставлялось на стол, что-то ставили на огонь. Самый лаковый кусочек оказывался в кошачьей мисочке.

До этого с кошками персонально Марина Петровна не водилась. В родительском доме жили четвероногие. Был среди них сибирских кровей котяра по имени Барсик. Держался особняком, логово имел на чердаке. По несколько дней на глаза не попадался. Являлся только по делу. Придирчиво-строго обнюхивал все углы, закуты. После чего с чувством исполненного долга шел на кухню: приняв позу сфинкса, ждал плату за аудит.

К еде был непривередлив, но все знали его пристрастие: больше всего Барсик любил голяшку от сырой курочки.

Та дань была сущей безделицей в сравнении с объемом работы, исполняемой котом.

Был он крысолов первой статьи. Домашних грызунов истреблял не только на хозяйском подворье, но и на прилегающей территории, в радиусе 300–400 метров. Победы давались нелегко. Уши котяры были обгрызаны до основания, морда — в старых и свежих рубцах. В то же время вид имел безупречный. Шерсть на спине и холке лоснилась. Глаза горели боевым огнем и неистребимым интересом к жизни, к окружающим. Интересы же были разносторонние, в том числе и аховские. Барсик умел выуживать из слободского пруда живых карасей. Причем рыбачил отнюдь не с голодухи, исключительно из спортивного интереса. Улов, впрочем, съедал немедленно, в прибрежных кустах. Так что если не считать угощения за аудиторство, хозяевам кот ничего не стоил. В соответствии с образом жизни и назывался дворовым котом.

Пора внести ясность: Марина Петровна была не коренная, а пристяжная москвичка, как сама себя аттестовала. Явилась в Белокаменную из Сибири, по оргнабору, в связи со строительством олимпийских объектов. С одной стороны, это было патриотично, перспективно, а с другой — открывалась возможность прилично устроить личную жизнь. Интересантку определили в классное ПТУ, а восемь месяцев спустя в торжественной обстановке вручили вместе с удостоверением совочек с кленовой рукояткой. Вскоре заняла белокурая сибирячка с огромными голубыми зенками место на весьма ответственном стройобъекте; своими руками облицовывала плиткой стены спортивного комплекса на проспекте Мира. Кто знает, что это такое, тому и рассказывать не надо; кто не знает, все равно не поймет.

Работала дивчина, себя не жалея. После полной смены как угорелая неслась не домой, а в институт. Сессии с первого захода сдавала, хвостов не имела. Правда, за шесть лет четыре аборта сделала. Как бы то ни было, желанный диплом инженера получила; а вскоре — и ордер на комнату в коммуналке ГПЗ-1.

2

До чего же скоро времячко скачет. На досуге как-то Марина задумалась о своем житье-бытье: десять годков уже в Москве, всей душой к столице прикипела. И по деловым качествам мало кому уступала: была серьезная и, между прочим, исполнительная. Начальство давно держало ее в резерве, на примете. В один прекрасный день приказом гендиректора табельщицу Шумилову перевели на руководящую должность — сделали заведующей семейного общежития.

В натуре работенка оказалась очень нервной, режим ненормированным. Круглые сутки с людьми и на людях. А у тех запросы, капризы, требования неиссякаемые. Особенно досаждала живность, в частности, коты.

Лимитчики — почти поголовно — вчерашние селяне, оторвавшиеся от почвы родимой, но сохранившие в душе дворовые пристрастия, которые противоречили служебным инструкциям. Категорически возбранялось, например, держать в казенном доме живность. Поселенцы же не могли совладать с родовыми инстинктами: исподтишка обзаводились «друзьями человека», в основном котятами. Миленькие, забавненькие, через год те превращались в котов и кошек и далее вели себя по полной природной программе. Обслуге, персоналу это стоило нервов и еще раз нервов. Потому на весь кошачий род у Марины Петровны выработался отрицательный рефлекс.

В обход санэпиднадзора чадолюбивые родители устраивали в своих закутах клетки, вольеры, поселяя там черепах, пернатых, на эту тварь пока что не было запрета. Даже в холлах, в Красном уголке чирикали, пели, бормотали и говорили человеческими голосами всевозможные птахи. Откуда-то взялся черный дрозд по кличке Ричард. Ежели его угощали изюмом и кешью, он исполнял цирковой номер. Приняв драматическую позу, выдавал начало басни Крылова: «По улице слона водили». После чего закатывался гомерическим хохотом.

Но и с птахами случилась оказия. Станочнице Аннушке родители привезли из Ливен двух петушков. Одного сразу ж на холодец пустили, собрат же зажился: сидел за шкафом, бечевкой за ногу привязанный. Прошла неделя-другая. Узник обвык, адаптировался. И однажды в полночь по всем этажам общаги разнеслось мощнейшее ку-ка-ре-ку. Жильцы и их тайные гости голяком выскочили в коридоры. Думали, воздушная тревога.

Случай потешный, но мнения разделились. Дошло и до ушей руководства. Однако с Аннушкой непросто было совладать: ведь заводская знаменитость. Ей, лучшей станочнице столицы, сам мэр руку пожимал. Аннушке деликатно намекнули: вместо петушка взять на воспитание курочку. Благо, есть свой балкон.

Жиличка пошла на Птичий рынок, за трояк купила суточного цыпленка. Продавец клялся-божился: вырастет курица, причем породы «плимутрок», повышенной яйценоскости.

Поверила. Все в точности исполнилось. К началу лета цыпа превратилась в белоснежную красавицу. Ребята из цеха столярных изделий смастерили для нее домок, с насестом и автопоилкой. Однажды, возвратясь с работы, увидела Аннушка в уголке ослепительной белизны идеальной формы настоящее яичко. Чудо затем повторялось едва ль не каждый день.

Умненькая была курочка. Снеся яичко, не подымала гвалт. Поклюет зернышек, попьет водицы — и на насест. Соседи и не догадывались, что на балконе 49-й квартиры существует птицефермочка. Но как-то молчунья то ли со скуки, то ли обалдев от жарищи, закричала на весь заулок дурным — петушиным! — голосом, что, похоже, самою повергло в смятение. Забившись в угол, несушка несколько дней на свет не выходила, к корму не прикасалась, только воду пила. Через неделю несушку опять как прорвало… Затем стала кричать по нескольку раз на дню и даже ночью. Причем голос грубел, набирал силу; в облике куры выявились петушиные признаки. Сильно раздалась в боках; до размера кулака разросся гребень, стал похож на потерявший формы помидор. В итоге несушка перестала нестись.

Марина Петровна в ту пору временно исполняла обязанности заведующей. И тот факт, что на вверенном участке курица закричала петухом, мог дурно отразиться на репутации должностного лица. К тому же возник слух: по народному поверью, курица петухом кричит не к добру, а то и к великим невзгодам. Судьба певуньи-плимутрочки решилась в одну минуту: отправили на кухню. Отличный студень получился: не хуже, чем из настоящего петуха. Его съели в большой компании, с веселыми тостами, в День воздушно-десантных войск.

Гадостных же последствий избежать не удалось. Рвануло там, где и не ожидали: 18 августа случился финансовый обвал. Плакали народные денежки.

Вскоре Марина Петровна сдала пост в общежитии, возвратилась на производство. Да не абы куда, в ведущий отдел, на инженерскую должность. Наконец получила то, о чем смолоду мечтала. Эх, на пяток бы лет пораньше, глядишь, по-другому судьба сложилась.

3

Много-много было в ее жизни разной суеты, метаний. Да все попусту, невпопад.

Богом данных деток она, дуреха, не сберегла. От Павла же, мужа законного, даже и завязи не было. От стыда не стала у врачей вызнавать причину. Ночами же подумывала: может, пробирочного ребеночка завести. Осторожненько вызнала у мужа его мнение.

Чуть до драки не дошло! После того еще года два собачились. Не выдержали, подали на развод. Семнадцать лет тянули лямку порознь: она ничья и он ничей. И все же внутренний какой-то нерв, тонюсенькая ниточка связывала неприкаянные сердца. По событийным дням и праздникам перезванивались. Встречались в кафе, раз даже в ресторане. На какой-то ее юбилей кавалер явился с метровым букетищем чайных роз. Пришлось чудака домой тащить… Однако ничего особенного меж бывшими супругами в ту ночь не произошло. Впрочем, след свой Павел оставил: привел в порядок всю сантехнику. Рукастый черт! А счастья вот не было. До седых волос мыкался по общагам. Даже бомжевал. Фортуна сдуру улыбнулась: взяли бедолагу в солидную транспортную компанию дальнобойщиком. Колесил по СНГ. Пару раз гонял фуру в Польшу. Обратным рейсом из Лодзи в Череповец подхватил грипп. Еле-еле до Тихвина дотянул. Здесь госпитализировали. Рейс продолжил желторотый напарник.

Ямщик двадцатого века ден десять на больничной койке маялся-томился. Грипп дал осложнение, вышла двусторонняя пневмония. Она болящего и задушила. Из-за него у персонала возникли проблемы: покойник оказался невостребованным. Несколько месяцев коченел в морозилке морга, пока…

Иной раз по неделям не заглядывала Марина Петровна в почтовый ящик, а тут словно кто-то под руку толкнул… В ячейке оказалось казенное письмо. Да бестолковое. Несколько раз безотрывно читала и перечитывала писульку. Наконец догадалась: Павел помер. И ей (вроде б как законной жене) надлежало забрать тело для «дальнейших соответствующих действий». Последняя фраза вывела бабу из себя: «Бюрократы проклятые! Испохабили, вытрясли душу из родного языка. Один только мат-перемат год от года крепчает».

Колом стоял в голове вопрос: почему именно ей выпала нелепая участь хоронить чужого мужика. Мало ль с кем она, прости Господи, спала… Что ж теперь ей всех своих полюбовников на тот свет провожать. Наконец явилось бабское благоразумие. Взяла за свой счет отгул, стала с книжки последние деньжата и поехала и черту на кулички, в какой-то Тихвин.

На месте все вопросы распрямились. В паспорте покойника Шумилова значилась как евонная супружница. Значит, все прошлые семнадцать лет Павел вроде бы состоял в браке. Значит, ближе, чем она, у бедняги никого на белом свете и не было. Как был детдомовский круглый сирота, таковым до последнего вздоха и остался. Возможно, даже считал ее, Марину, своей женой невенчанной. Да ежели и в ее душе хорошенько поворошить, где-то на донышке светилось чувство к непутевому шалопаю.

По возвращении в Москву Антигона с «Шарика», придя в себя, пустилась на розыски АТК, где работал Павел. Исколесила всю столицу и ближайшее Подмосковье. До министерства транспорта дошла. Косоглазые чиновники долго голову морочили. На третий заход выдали государственную тайну: искомая фирма обанкротилась и самоликвидировалась. Ее «иммитеты» перешли в собственность офшорного (язык сломаешь!) банка «Интернейшл Кур-Ку-Ли». За доплату сообщили местонахождение оной: Каймановы острова, что северо-западнее Полинезии. По-русски это называется «Ищи, баба, ветра в поле».

Вот когда в душе Шумиловой что-то сдвинулось или вообще перевернулось. А тут и на ГПЗ своя колгота началась. Какие-то гады надоумили людей сыграть на ценных бумагах. Откуда-то возникли длинноносые брокеры: за одну заводскую акцию давали пятьсот рублей. Немного погодя ставку удвоили. Натуральное казино при своем предприятии! Люди оборзели. Дежурили у подъезда спозаранку. Дня не хватало, с ночи очередь занимали, как бывало в войну за хлебом. Для удобства страждущих профком открыл два дополнительных приемных пункта.

Когда первая волна схлынула, скупщики цену надбавили: за одну бумагу давали по полторы тысячи. Тут уж Марина Петровна не выдержала. В обед опрометью побежала домой, дрожащими руками извлекла из шкатулки голубые квиточки. Одну вернула на место. Остальные сунула в сумочку и понеслась как угорелая в очередь.

Нормировщица Соня из цеха мелких серий заметила Марину Петровну из окна, стала делать знаки. Чужие тоже кричали: «Пустите Шумилову, она здесь стояла!» Силой протащили сквозь строй к нужному столу в последний момент…

Все, отоварилась! Держала за пазухой, под лифчиком, семь с половиной тысяч. Ровно столько, сколько потратила на поездку в печальный город Тихвин.

4

В последний год матушка совсем сдала. С сестрой была договоренность: в случае чего чтобы отбила по телеграфу одно-единственное слово.

Добираться в Лебяжье даже по хорошей погоде — в двое суток не уложиться: три пересадки на трех видах транспорта. Так что некую сумму Марина Петровна всегда держала в наличке. Да не удержала: дурные деньги уходили, как вода сквозь пальцы. К тому еще и досада примешалась. На заводской территории появились объявления: «За одну акцию даем 1500!». Большинство впало в транс. Счастливчики же ходили с загадочным видом, с ухмылочкой на устах.

Это был такой обман, такой обман, после которого ни во что верить уже не хотелось. Заводчане похожи были на осенних мух: ходили полусонные и страшно злые. В конце недели, в пятницу, на стыке смен, на площади возле монумента «Мать-Родина» стихийно возник митинг протеста. Народу собралось больше тыщи. Однако третьему оратору не дали высказаться до конца. Будто с неба свалились омоновцы. Стащили работягу с помоста. Заломили руки за спину. Одним рывком впихнули в свой автомобиль. Бабы, взявшись за руки, перегородили путь. Машина не могла стронуться с места.

Но то была еще не победа. Из стоявшего на отшибе служебного автобуса горохом на асфальт высыпались бойцы в голубом камуфляже, с короткоствольными автоматами наизготове. Валом морского прибоя приближались к «горячей точке». Из громкоговорителя раздался зычный голое: «Р-р-разойдись!».

У Марины Петровны меж лопаток колючий холодок пробежал. Не от страха за жизнь — от неизбежного соприкосновения с омерзительно-враждебной ее телу силой. Захотелось куда-то убежать, скрыться, раствориться в воздухе. Да стыдно очень было перед своими. Поступок могли б расценить как подлость, как предательство. Потому еще крепче сжала она ладонями чьи-то пальцы с левой и с правой стороны. Возникла действительно «живая цепочка», значит нерасторжимая. «Только б ноги не подвели», — мелькнула мысль. Чего боялась, то и случилось.

Разорвать намертво схваченное вокруг «Жигуля» человеческое кольцо омоновцы не смогли. Тогда пошли на хитрость, вернее, на подлость. Приблизившись сзади к стоящим лицом к ветровому стеклу заводчанкам, по знаку своего «дядьки Черномора», в погонах полковника, стали делать тяжелыми ботинками-берцами подсечки. При этом метя в щиколотки.

Невыносимая боль пронзила тело Шумиловой от пят до макушки, будто по ней проехал гусеничный трактор. Упала навзничь и сразу отключилась. Но пальцы не разомкнула: повисла на чьих-то руках, словно старая шуба на бельевой веревке. В какое-то мгновенье подумалось: пожалуй, не стоило ввязываться в борьбу, имея хронический тромбофлебит.

Вот так и загудела «бунтовщица» на больничную койку. Здесь ее и нашла телеграмма из Лебяжьего.

5

Заявилась Марина Петровна к своим уже на сороковины. К тому времени боль утраты рассосалась. Лишь пониже горла чувствовалась гнетущая душу тяжесть.

Дома места не находила. Бесцельно бродила по поселку. Случайно занесло ее на окраину. Сразу за пятиэтажками начиналась Сухая балка, куда слободчане наведывались за первыми грибами, за ягодой. В советское время здесь справляли маевки, а школяры собирались у костра. Тут на Первое мая Марине повязали красный галстук. Боже, когда ж все то было. Жизнь пролетела как во сне… Вчерашняя пионерка превратилась в пенсионерку… Из упрямства захотелось отыскать заветную поляну.

Двигалась, ведомая автопилотом. Через некий период времени перед ней как бы бесшумно распахнулись завесы — вступила в сказочные чертоги. Сердце екнуло: здесь! Поляна в точности сохранила прежние очертания. Кем-то, похоже, была она задумана как цирковая арена. При входе возвышались два великолепных дуба, которым, говорили, было более двухсот лет. По строго очерченному периметру вокруг стояли великолепные березы, сохранившие свойственные породе красоту и стать. До самой земли свисали колеблемые ветерком плети, унизанные зеленой листвой.

Лужайка представляла собой ковровый цветник. Смешались все краски, какие только есть в природе. Марине Петровне почудилось, будто стоит она на краю огнедышащего кратера вулкана. В лицо пахнуло пылом-жаром и приятным духом, снова напомнив детство. Так пахло в их доме с утра по праздникам, когда мама доставала из духовки противень с румяными пирогами.

Подошла к березе вплотную, сплела руки вокруг ствола, лбом прикоснулась к бархатистой коре. Застыла в этой позе, потеряв контроль над временем. Из оцепенения вывел легкий шорох. Никогда не была трусихой, потому теперь лишь насторожилась. Было подозрение: за нею следят, контролируют каждое движение. Что всегда неприятно, даже если о том узнаешь позже.

Пришло дерзкое желание: немедленно выявить соглядатая.

В каком-то колене ее предков наверняка затесались таежные охотники. С малолетства любила Марина наблюдать за происходящим вокруг — на улице, на уроках в школе, на работе, в гостях. Особенно в клубе, на танцах. Интересней было не самой кружиться до упаду, а исподтишка следить за тем, что на площадке творится. Кроме телодвижений, пластики, гримас, мимики, доставляло удовольствие расшифровывать долетавшие до слуха слова, обрывки фраз, интонацию. Из этой мешанины складывался дополняемый воображением спектакль.

Давным-давно все было, привычка же не выветрилась.

Сосредоточившись, стала прощупывать взором каждый сантиметр пространства. В поле зрения оказалась липа-вековуха. В метре от земли в стволе зияло круглое отверстие с мужской кулак. Похоже, чье-то жилье. В подтверждение чуть-чуть качнулась островерхая метелка поблекшего кипрея. Подумалось: «Ветра нет, а стебелек шевелится. С чего бы». Сконцентрировала внимание на кончике растения, как на ружейном прицеле. В прорези вспыхнул зеленый огонек. Первая мысль: рысь! Вторая: дикая кошка. Пружинящим шагом разведчица двинулась к намеченной цели.

Зеленый огонек то исчезал, то возникал. Потом совсем пропал. Было понятно: у дупла есть хозяин. С одной стороны вход маскировал пожухлый папоротник, с другой — возвышался ровнехонький, как штык, стебель золотой чеканки коровяка.

Марина Петровна присела на корточки, осторожно отвела в сторону узорчатый лист. Из черной пустоты донеслось предупредительное шипенье. Такие звуки обычно издают ежи, но они ж не верхолазы. Вспомнила: еще шипят хори. Ну и, конечно, змеи. В их местности водятся особые, шипучие гадюки, коварные и злющие. Встречается изредка рысь, только эта нора для нее маловата. Для кошки в самый раз. Впрочем, откуда в лесу кошки. Хотя существуют ведь бесхозные, одичавшие коты.

Выставив руку вперед, Марина Петровна ласкательно произнесла:

— Кис-кис-кис! Ки-и-иса.

В ответ ни звука, ни шороха.

Протянула вперед обе ладони. Теперь в проеме обозначилась широколобая голова с громадными глазищами. Немного погодя появилась толстенная полусогнутая в кисти лапа, протянутая как бы для знакомства. Тремя пальцами церемонно Марина Петровна пожала шелковисто-бархатное запястье — сразу почувствовала, как освобождается от дурного состояния, которое в последнее время стало невыносимо мучительным.

Кот же был невозмутим и спокоен, как сфинкс. От наплыва чувств хотелось погладить темно-бурый загривок, слегка потормошить важного лесовичка. Но для начала его надо было выманить из логова. Марина Петровна поудобней приземлилась на корточки, сделала манящие жесты. Кот зашевелился. Затем развернулся и задом стал спускаться. Наконец коснулся земли, после чего всем телом с удовольствием оттянулся. В натуре это был великан, настоящий котяра, тигрового окраса, с темными поперечинами на буро-зеленом фоне. Типичный сибиряк.

Почти рядом немного посидели на траве-мураве. Никаких вольностей и послаблений Котофей Иванович (так мысленно окрестила его Марина Петровна) уже не позволял ни себе, ни незваной гостье. Тем более не пожелал идти в поселок. У него возникли какие-то свои планы: деловито, без оглядки углубился в чащу. На том знакомство и кончилось.

Возвратясь с прогулки, Марина Петровна поинтересовалась и у своих, и у соседей: чей это сибиряк оборудовал себе в лесном массиве дачную резиденцию. Оказалось, это ни для кого не новость. Еще в апреле кот Касьян ушел от хозяев. Говорили разное. Верста первая. Якобы невестка тети Макриды застала Касьяна на своем супружеском ложе, где кот, находясь в развратной позе, вылизывал после ночной гулянки свои гениталии. Галя вроде б лишь замахнулась на общего любимца мокрым полотенцем… Вторая верста имела явно преступный оттенок. И тут опять же была замешана все та же Галя. Возвратясь с фабрики, молодая хозяйка оставила на кухне, на полу сумку с продуктами. Сама на минутку отлучилась. Когда вернулась, увидела безобразную сцену. Касьян вытащил наружу всю снизку сарделек (метра полтора длиной) и с одной колбаской успел расправиться. Разъярившись, Галя шуганула животное новым веником.

На самом деле все было и так и не так. Кот действительно оказался на кровати, погнавшись за зеленой мухой. Во время охоты зацепился задней ногой за кружевную накидку и, чтобы отцепиться от нитки, вынужден был на секунду прилечь. Здесь и застала его молодая хозяйка, ударила изо всей силы по спине мокрыми мужними джинсами. Злюка! Едва почки не отбила.

Но и это опять всего лишь половина правды происшествия, вторая имела прямое касательство к сарделькам. Та зеленая муха вылетела из сумки, где находились колбасные изделия. Касьян решил удостовериться: не остались ли внутри опасные для жизни хозяев гадкие насекомые. Потому и вынужден был вытащить на свет всю связку. Ну и решил все же удостовериться в ее съедобных свойствах, рискуя собственной жизнью. Короче, одну продегустировал. За то и был немилосердно избит… Значит, благородный сибиряк пострадал за идею, причем незаслуженно. И обида оскорбленного была велика.

Слушая эту печальную повесть, Марина вспомнила свою кошечку.

6

Уезжала она в тот раз в Сибирь впопыхах. Уже в последний день определила Алиску, отдав в чужие руки. Для того пришлось тащиться аж за Кубинку, на полустанок Чапаевка.

В пути же застал страшенный ливень, да с грозой. Обе страху натерпелись.

Хозяйка, правда, встретила гостей любезно; киске обещала полный покой и комфорт. Плату же за содержание взяла вперед, аж за целый месяц. Алиса, кажется, ничего не поняла — забилась в угол: приводила шерстку в порядок.

Уже с порога Марина Петровна бросила на сиротку прощальный взгляд. Душой была она уже в Лебяжьем… И вот только когда вспомнила об Алисе, мысленно укорив себя за черствость.

С аэропорта, на минутку всего, заскочила домой, оставила вещи, со всех ног понеслась в Чапаевку. В переходе метро купила специальный кошачий контейнер, в комплекте со стеганым матрасиком. При этом корила себя за то, что не успела взять куриных желудков, до которых ее баловница была великая охотница.

Последние метров сто до заветной калитки бежала будто спринтер перед финишем.

Хозяйка дома, на счастье, во дворе копалась.

— Ой, это вы, — сразу признала она Марину Петровну. — А мы вас совсем заждались.

Зашли во внутрь. Собирая чай, хозяйка на ходу давала отчет о квартирантке.

— Всех поселковых кавалеров отвергла… Да вот и сама наша затворница, собственной персоной.

Алиса грациозно переступила порог залы, не удостоив взгляда свою законную хозяйку.

— Алиса, Алиска! — заверещала Марина Петровна сдавленным голосом. Она готова была ко всему, только не к предательству.

Милое создание и ухом не повело. Взлетела было на соседний стул, после опять спрыгнула на пол, вальяжно обошла кадку с фикусом. Забралась на подоконник. Картинно окружив себя хвостом, с интересом наблюдала, как за окном порхают бабочки. Ну не стерва!

Марина Петровна дура дурой сидела на углу стола. Делала вид, что с интересом слушает доклад Эльты Казимировны (наконец вспомнилось необычное имясочетание). Между прочим, сказано было, что некоторые дачники интересовались какой-такой породы Алиса. Намекали, дескать, готовы дать большие деньги за котят. Походя было замечено: Алиса — умнечка бесподобная, хорошо воспитанная и, как истинная красавица, знает себе цену.

Киса во все глаза глядела в окно да слегка поводила ушками, будто понимала все, о чем судачат рядом женщины. Шумиловой, конечно, приятно было выслушивать такие комплименты; хотя, с другой стороны, можно было подумать, что ее с этой кошкой ничего не связывает, вроде б они совершенно чужие, посторонние. А тут еще Эльта Казимировна как нарочно жару поддала:

— Чего ты там одна… Иди к нам, милашечка.

И что вы думаете: Алиска как будто это ждала. Спрыгнула с подоконника, обогнув ногу Марины Петровны, заняла позицию рядом с Эльтой Казимировной.

Марина Петровна ощутила вязкую горечь во рту. Сердце колко затрепыхалось, сделала усилие, чтобы со стула не свалиться. Откуда-то взялось странное желание: захотелось внедрить пальцы рук в густую, податливую шерстку Алисы. От кого-то она слышала или вычитала, что кошкам дан природой дар: снимать с человеческого сердца стресс, усталость, нервные болезни… И вот, изловчившись, запустила обе руки Алисе под живот. Секунду-другую поддержала на весу и осторожно опустила себе на колени. При этом сразу ж ощутила, как негативные нейтрины, блокировавшие сердечную мышцу, отступили, отлипли и по жиле выходили потоком вон. Тело обрело легкость. Это был кайф или нечто такое, чему люди и медицина еще не придумали названия.

— Слава богу, вы снова подружились, — обронила Эльта Казимировна, разливая из пузатого чайника по чашкам ароматный чай.

Марина Петровна изнемогала от жажды еще когда летела в самолете. Осторожно, чтоб не беспокоить кису, выпростала одну руку, дабы взять со спинки стула сумочку, где лежала коробка со сливочной помадкой. Поза вышла неудобная, да и пальцы никак не могли совладать с тугой застежкой. Пришлось высвободить из-под живота Алисы другую руку. В этот момент, возможно, нарушилось равновесие космических сил в ближней Галактике. В результате критическая масса элементарных частиц достигла своего апогея раньше мирового времени, тем самым вызвав смещение орбиты Стрельца в сторону Крабовидной туманности… Тотчас последовал энергетический импульс в критическую точку солнечной системы — точнее под крышу дома вдовы Эльты Казимировны.

Бессчетное число раз Марина Петровна (по знаку зодиака — Стрелец) пыталась разобраться в случившемся… Когда потянулась к сумке, возможно, могла нечаянно прищемить Алиске ножку или, хуже того, хвостик. Хотя возможно и другое: киса просто-напросто устала от тягомотины, связанной с переменой места. Кошачьи нервишки не выдержали и… Небесное создание, почувствовав свободу, как полоумная соскочила с колен. При этом хвостиком коснулась лица своей хозяйки, ослепив ее, будто белая молния. Шумилова в испуге отпрянула влево, локтем толкнув Эльту Казимировну.

Чайник с крутым кипятком она все же удержала, но крышка слетела, кокнув что-то из чайной посуды.

После того, как в зале навели порядок, Марина Петровна заметила пониже локтя две запекшиеся капли крови.

Алису так и не дозвались. Марина Петровна уехала домой одна, оставив в Чапаевке неиспользованный кошачий чемодан. Надеялась, вещь еще сгодится.

7

Пронзенная Анискиным коготком рука Марины Петровны на другой день покрылась красными пятнами, распухла. Врач-инфекционист поставил неприятный диагноз: абсцесс. Дабы исключить еще и бешенство, назначил болящей тридцать уколов. И все равно пострадавшую на всякий случай упекли в больницу, где выявились и другие скрытие болячки. Без операции не обошлось. На ноге вырезали тромбофлебитные вены. Хирург предупредил: через год будет вторая.

Возвратилась Марина Петровна домой с палочкой. Открыла дверь — на нее пахнуло нежилым духом, будто из подвала. Нервы не выдержали. Не хватило сил разуться — в кроссовках бухнулась в неразобранную постель. Из нутра вырвался истошный крик, потрясший окрестности, недра, стратосферу:

— Ма-а-а-а! Ма-а-мочка моя!

Жильцы соседних квартир подумали: триллер по телеку показывают. Бабульки же, сидевшие на лавочке у подъезда, примолкли, лица их окаменели. Молча вслушивались, расшифровывали нотки криков, нюансы всхлипов.

Первая раскрыла рот староверка Фоминична:

— Убивается, сердешная. Мамочку, вишь, вспомнила. Ну и хорошо.

— Зайти надо б, — вякнула молодая пенсионерка Софочка. — А то кабы чего.

— Не сразу. Дай горечь-то выплеснуть, — сказала профессорова теща Вера Кузьминична.

Три дня пластом лежала, не отзываясь ни на телефонные звонки, ни на стуки в дверь.

Первыми пробились к затворнице заводчане: профорг Зина с кладовщицею Верой. Явились не с пустыми руками. Выставили килограммовый торт «Наполеон», выложили бананы и прочие фрукты, а также флакон старки кубанского розлива. В недрах букета хризантем оказалась путевка в заводской санаторий «Жаворонки».

Хорошо посидели. Всплакнули, поохали-повздыхали. Уже в прихожей Веруня, поведя носом, обронила:

— А чего это, девка, в твоей квартире кошкой не пахнет? Куда твоя белая-пушистая исчезла?

У Шумиловой снова глаза стали мокрые. Сквозь слезы поведала подругам печальную историю.

— Не переживай за эгоистку засратую, — решительно сказала Веруня. — Она тебя из ревности в отместку цапнула. Да у нас этих тварей на «Шарике» батальон и больше… Ты только намекни: какую тебе породу и масть.

Марина Петровна первый раз улыбнулась:

— Ой, спасибо, девчонки. Я свою Алиску назад заберу.

8

По возвращении из санатория, в первую же субботу, покатила в Чапаевку. Теперь дорога показалась невыносимо нудной, долгой.

За окном электрички тянулся скучный подмосковный пейзаж. Дождило. Березки стояли поникшие, имели вид плачевный. Тоску наводили белесые заросли кипрея: казалось, конца не будет этим призрачным заводям, обрамленным толстостебельной пижмой, которая тоже уже отцветала, местами пожухла. Кабы не елочки и не рябинки, жалкий вид имело б хваленое Подмосковье.

Под мерный перестук колес и мелькание столбов мысли копошились бессвязные: какой-то бред.

Представилось, будто она совсем еще девчонка, едет в столицу по лимиту. В пути было много ярких впечатлений, встречались интересные личности. После Челябинска в ресторане к ней и ее соседке прикадрились двое молодых парней, возвращавшихся домой с преддипломной практики. Ужасно много смеялись, пели, выпивали, немного целовались. И вышло так, что прямиком с Казанского вокзала московский Вертер потащил дикарочку сибирячку в родительский дом. И стали они жить, как говорится, гражданским браком. Олеговы родители открыто называли их связь «пошлым адюльтером». Что оно означало, Марина тогда еще в точности и не знала, но догадывалась: это что-то низкое, обидное.

В профессорском доме Беленковых с утра до позднего вечера все шутили, вернее, подшучивали друг над дружкой. Рикошетом остроты долетали и до «невестушки» — так ее называли за глаза, в лицо же обыкновенно сюсюкали.

В тот год Марине еще и семнадцати не исполнилось. Глупенькая провинциалочка, мнительная, но, как аттестовала ее классная руководительница, была способна на непредсказуемые поступки. Что на новом месте вскоре и подтвердилось.

Однажды так называемая свекровь со странной улыбочкой обронила: дескать, с некоторых пор у них на кухне грязь непролазная, хотя в доме проживают три женщины (имелась в виду еще и старшая Олегова сестрица, которая после себя ни разу чашку не сполоснула). В другой раз Марине сделали четкий выговор зато, что, прикорнув в кресле, забыла выключить телек.

Марина готова была перебраться в свою общагу, Олег слезно отговорил. Сошлись на том, что сняли зимнюю дачу в Голицыно. Эта автономия сильно усложнила их быт, на плечи навалилась куча всевозможных мелочей. Вставали в пять утра. В щитовом домике стоял собачий холод. Хозяева сулили привезти баллон газа, да вышла неувязка. Молодые согревались только в постели. Но раздражения нет-нет и выплескивались: перерастали в ссоры, отравляли жизнь.

Сразу после новогодней ночи разбежались в разные стороны. Олег вернулся к родителям. Марина без проблем устроилась в общежитии, где чувствовала себя как рыба в пруду. Никаких тебе забот, на всем готовеньком. Вокруг незнакомые, но приятные лица. Шутки, хохмы, розыгрыши. Смех до упаду. Было классно, хорошо. Да, кстати, еда в столовой техучилища была бесплатная.

Вдруг тормознуло на полном ходу, на крутом спуске. Сорвало автостоп. Завизжали тормоза. Запахло гарью. У Марины случился непорядок по женской части. Переборов себя, сгорая от стыда, поплелась в поликлинику. Гинеколог, миловидная старушка, похожая на пушистый одуванчик, торжественно объявила: «Поздравляю вас, красавица. Через полгодика станете мамой». Марина проговорила упавшим голосом: «Мне это ни к чему». Врачиха погладила глупышку по голове: «Все это чепуха на постном масле, по сравнению с материнством». В конце добавила: «Не вздумай, детка, делать глупости. Ни во век себе потом не простишь».

Весь мир померк. Казалось, поезд несло под откос, хотя какое-то время вагон еще висел в воздухе.

Дрожащими каракулями написала своим паническое письме. В ответ пришла телеграмма с синей полосой: «Приезжай рожать в Лебяжье. Мама».

Была такая минута, когда готова была бросить все и вся — явиться к своим. Но ведь то была б безоговорочная капитуляция. Дудки! С пути она не свернет! А тут как раз и очередь подоспела: в канун Восьмого марта.

С улицы вроде обычный дом. Вход в абортарий был за углом. Пришлось петлять вокруг каких-то пакгаузов и пристроек непонятного назначения. Обогнув целую батарею мусорных контейнеров, увидела обшарпанную дверь, висевшую на одной петле, и бумажку на ней с одним словом: ВХОД.

Интуиция подсказала, что ей сюда.

9

В шестиместной палате оказалась одна свободная койка, у самых дверей.

— Оставляй здесь свои шмоточки, пошли со мной, — строго сказала сестра. Похоже, была она Марине ровесница, а то и моложе.

Покорно сунула пакет в тумбочку и молча, как виноватая, пошла за поводырем.

Возле двустворчатых, обитых зачем-то железом дверей было приказано:

— Жди тут, вызовут.

Марина села на холодную, обшарпанную лавку, зажав ладонями дрожащие колени. Все внутри окоченело. До неприличия била нервная дрожь.

— Ты чего же не заходишь? — послышался из динамика хриплый голос.

Потянула на себя тяжелую дверь. Бочком просунулась в щель. Ступила в полумрак.

Будто сквозь кисею увидела человеческие силуэты в балахонах. Их было четверо или пятеро. Среди них затесался и мужчина в зеленой распашонке и такого же цвета шапочке.

«Боже, стыдоба-то какая!» Все тело окаменело, будто голяком в стужу вывели на людную площадь. Она напряглась, мысленно приготовившись как бы для прыжка в ледяную прорубь. В сей же момент отчетливо прозвучала ее фамилия. Вдруг стало все абсолютно безразлично, на все наплевать, пусть хоть на куски режут… И стала автоматически выполнять команды, приказания.

В палату вернулась своими ногами, в сопровождении все той же сестры, которая теперь уже никуда не торопилась. Более того, задержалась у зеркала. Не оборачиваясь, тараторила:

— Оклемаешься маленько, к вечеру, глядишь, на своих двоих домой побежишь… Все девчонки так и делают. Главное — не переживай. Не бери в голову, — хитро подморгнула, — бери в рот… Сейчас пожевать чего-нибудь соберу.

В палате никого не было. Не разбирая постель, Марина прилегла на бок, свернулась калачиком. Ничего нигде не болело, лишь чувствовалась во всем теле пустота, опустошенность. Находилась как бы в дреме, в забытьи, в невесомости, в каком-то отдаленном пространстве. С земным миром связывала монотонная, однострунная мелодия; она звучала все четче, все явственней, наконец обросла словами: «Вот и все, что было… Вот и все, что было». Под этот назойливый шлягер и опутал Марину своими тенетами коварный больничный Орфей.

10

Электричка изрыгнула из нутра своего сиплый свисток, колеса неуклюже запрыгали на стрелках. За окном замелькали знакомые очертания пристанционных объектов. Голицыно!.. Всякий раз, когда ее сюда нелегкая заносит, испытывает щемящее сердце волнение. Хочется выйти наружу, повторить до боли знакомый маршрут. Значит так… Сразу за горелой дачей начинается одичавший парк, его обогнешь, попадаешь в кривоколенный переулок. На углу стоял тогда домина с тремя тамбурами. Средний условно принадлежал им с Олегом. Весь передний план занимал великолепный палисад. Чего там только не было. Росли два старых куста жасмина и великое множество разных цветов. А к концу лета все пространство заполняли «золотые шары»; изгородь от них ломалась, не выдерживала. Аж до первого снега пылал неугасимый костер из огненных настурций. Марине хотелось внести в этот оазис красоты свою лепту. Договорились, что они с Олегом на следующий выходной всенепременно (откуда-то вдруг явилось такое милое, незатасканное, сугубо русское словцо) сходят в парк и принесут давно приглянувшуюся рябинку. Но накануне ночью на западное Подмосковье обрушился непрогнозированный циклон. Снегу до колен навалило. Пришлось затею отложить до оттепели или до весны. Обстоятельства вскоре переменились, все пошло накось, кувырком.

Теперь, по прошествии стольких лет, она сильно сожалеет о не посаженном деревце, видит в том некий знак судьбы. А еще сильней горюет о неродившемся дитя. Позже придумал ему имячко: Витя… Была почему-то уверена, что явиться должен был сынок.

Соседкой в палате (через тумбочку) была пышнотелая Серафима, много «кой-чего» повидавшая в жизни. В настоящий же период времени находилась на самом донышке: работала судомойкой в кафе «Метелица», на Новом Арбате.

Двое суток, проведенные в компании Серафимы, по объему полученной информации можно было приравнять к вузовскому курсу или к мыльному телесериалу. Врачи не выписали Марину на волю в день прибытия. Сказали: надо малость отлежаться под их контролем. Что нарушило все ее планы. Но ведь с медиками не спорят. В итоге они с Серафимой стали старожилами в палате № 7. Соседка же вообще тут зажилась: лежала уже третью неделю. Грозились перевести в центральную гинекологическую клинику, где ее ожидала легкая операция.

Это была умудренная и закаленная жизнью баба, лет сорока. За свой век чего только не пережила, многое повидала. Трижды отметилась в законном браке, общего стажа не набралось и трех лет. Остальное время жила в свое удовольствие, о чем ни капли не сожалеет. По ее словам, любовь делает бабу неприспособленной к жизни. Другое высказывание своей наставницы Марина перенесла в свою записную книжечку, хотя и без того глубоко врезалось в память. Не ссылаясь на первоисточник, иногда озвучивает тот афоризм в свойских компаниях, при шумных застольях. Выбрав подходящий момент, говорит обычно с низко опущенной головой, негромко: «Настоящая любовь — большая редкость… Раза два-три за сто лет случается». Это повергает женщин в меланхолию, в задумчивость. Мужичье же бестолково и азартно рукоплещет; лезут целоваться.

В первую же пятницу к Серафиме явились подруги. Посидели недолго и тихо — как на поминках. Уходя, оставили плоскую фляжку коньяка. Об этом зелии Марина слышать слышала, внутрь же не брала. Штука оказалась захватывающая, прошла хорошо поначалу, однако девушка поперхнулась; минут же через пять душа стала сильно восприимчивая, будто морская губка.

До сих пор не выветрились из памяти откровения ночной жрицы. Серафима не поучала, не сетовала и не жаловалась на судьбу: она исповедовалась.

— С детства желала свой собственный садик иметь. Совсем небольшой, несколько клумб. Ну и еще грядочку под окном. Грядочку непременно. Узенькую, шириною в два локтя, чтоб с обеих сторон было удобно подходить. И вся мечта! Да вот садовода честного не встретила. Попадались в основном козлы вертикальные, падкие до свеженькой клубнички. За жизненный опыт, за ум бабы кровушкой своей расплачиваются. А мужику что. Совершив половой акт, встал, встряхнулся, получил удовольствие — пошел к другой постели. Мы же, дурехи, ревмя ревем, переживаем, страдаем или, как теперь вот, корчимся на казенной койке… Вся эта любовь, душа моя, обман, выдумки.

Молча и серьезно отвинтила пробку от фляжки. С принципиальной точностью разлила темно-коричневого цвета влагу по сухим рюмашечкам.

— Накось, пригуби.

— Марина не только пригубила, единым духом выпила до дна. Сквозь грязное, закопченное окно донесся гул и скрежет от проехавшего неподалеку поезда наземного метро. По всем признакам то была уже последняя электричка. Теперь до утреннего обхода они оставались в палате одни. Можно было болтать обо всем, без боязни быть подслушанными.

Больничная палата, тем более в отделении гинекологии, — особый мир. Тут все обнажено и обострено до крайности. Нет ни секретов, ни запретных тем… Конечно, больше всего достается мужикам. Нашего брата костерят и матерят напропалую, разбирают по косточкам. С искусанных до крови губ часто срываются безумные клятвы, заверения: «Я теперь его, гада ползучего, и на пушечный выстрел к себе не подпущу!». Тут можно услышать душераздирающие истории и житейские анекдоты (без купюр и пропусков горячих слов), от коих ахнула б любая мужицкая компания у рыбацкого костра или в предбаннике сауны. Не зря кто-то из циников назвал абортарии «чистилищами». За редким исключением отсюда начинается прямая дорога в ад.

Серафима желала предостеречь малолетку от грядущих болестей и горестей. От общих рассуждений переключилась на частности, черпая оные из опыта собственного и жизни близких людей.

— Бабская внутренняя политика, — говорила она горячась, — заключается не только в том, чтобы подольше продлить природную свою красоту, а и уберечь себя от мрази, от грязи. Крестная меня, помню, поучала: кабы бабы с грязью не боролись, мир давно погряз бы в скверне. И первая же от грязи погибла б наша сестра… Вот и смекай, девушка, что оно и к чему.

Минуту-другую Серафима молчала. Вдруг приподнялась, опершись на локоть, заговорила жарким шепотом:

— До пятнадцати лет я в деревне у бабушки жила, в колхозе. Это была народная сказка, время весело проводили. Между прочим, с озорства на кругу, помню, такую частушечку пели:

И пыль на траве, И туман на траве… Кто с ребятами гуляет, Не хватает в голове.

С языка послушницы сорвался заковыристый вопрос:

— Все так чудно, так складно вы расписываете… Сами же по жизни часто ошибались! — Сказала — и испугалась наглости.

Серафима виду не подала на эту реплику.

— Слабые мы очень. А мужик хитер и нахрапист. К тому ж великий притворщик. Жалостью нас обезоруживает. Да и мы тоже хороши! Даем повод. Сами завлекаем. Кокетничаем… бессознательно.

Снова к фляжке потянулись. Клацнуло стекло об стекло. Марина первая взяла стопочку. Только поднесла к губам — рука дрогнула. С другого конца коридора донесся нарастающий шум, дребезжанье, грохот. Будто по булыжной мостовой обезумевшие кони несли вразнос груженные стеклотарой дроги.

— Тяжелую повезли, с сильным кровотечением. Прямиком в операционную. Уж я-то знаю, — чуть слышно молвила Серафима.

В подтверждение ее слов колесные носилки остановились возле грузового лифта. Он пополз вверх тяжко, со скрежетом. Потом больничное пространство опять окутала обманчивая тишина.

Какое-то время Марина лежала, не шелохнувшись, вперив взгляд в потолок, в одну точку. На душе было тревожно и тягостно.

— Давай еще по сорок капель, — с кривой усмешкою обронила она. Просьба была моментально исполнена, даже с избытком.

— Ты этим, однако, девушка не увлекайся, — изрекла наставница. И для пущей убедительности пригрозила пальцем.

На следующий день Марину вызвали в хирургию. В отдельном кабинете осматривал тот же доктор, в голубом и зеленом. «Это наше светило!» — шепнули ей исподтишка. Теперь «светило» выглядел гоголем. Ловко сидела на нем пошитая в талию курточка с короткими рукавами. От него исходил приятный запашок дорогого дезодоранта. Во всем чувствовалось что-то театральное.

Медсестра, сделав необходимые приготовления, бесшумно удалилась. Марине почудилось, что она попала в западню: сжалась в комок. Готова была сорваться с кресла и бежать в палату.

— Ну вот, теперь ваша розочка в полном порядке, — игриво молвил профессор, освобождаясь от резиновых перчаток. — После продолжительной паузы прибавил: — Пусть этот горький случай пойдет вам впрок. Ну а если что — звоните.

И вручил пациентке изящную визитную карточку.

11

В проеме дверей палаты увидела Олега.

— Откуда ты взялся?

— С улицы.

— Как узнал, что я здесь?

— Секрет. Пошли в уголочке посидим.

— Меня уже на волю выпустили… И вообще…

Разговор получался натянутый, фальшивый.

— Я тебя на выходе подожду.

Быстро-быстро Марина собрала барахлишко. Расцеловалась с Серафимой, попрощалась с сопалатницами. Всплакнули малость. Дали друг другу слово при первой же возможности встретиться… на воле.

— Это кто — хахаль твой? — спросила Серафима.

— Бывший, — через силу произнесла подопечная, изобразив на лице улыбку итальянской киноактрисы Мазины.

— Чао, бомбина.

Олег стоял в вестибюле. Имел вид побитого кобеля. При этом, однако, хорохорился.

— Поехали быстрей домой, — опередил он все ее вопросы и намереваясь взять из ее рук туго набитый пакет с рекламой пепси-колы.

Она ловко отвела ношу в сторону. Ответила с вызовом:

— У нас женское общежитие.

— Я имел в виду нашу квартиру.

— Милый, то твой дом. Проводи мета до троллейбуса. Только не обижайся. — И добровольно отдала свой пакет.

Шли неторопливым, прогулочным шагом. Олег, видимо, освоился со своим положением, держал спутницу под руку. При этом с удовольствием рассказывал о своих успехах на факультете. Его курсовую работу выдвинули на премию ЦК ВЛКСМ. К тому ж какое-то НПО из Перми готово заключить со студентом договор о промышленной разработке его способа передачи голографического изображения на сверхдальнее расстояние. Заведующий кафедрой просится в соавторы.

— Поимей это в виду, — проговорил он с гордостью, не заметив при этом под ногами вывороченный кусок асфальта. Кабы не Марина, шлепнулся б лицом в грязь.

Дальше вообще не было пути: тротуар вспороли связисты. Пришлось идти кривой тропинкой. Попали в лабиринт из сараюшек и гаражных ракушек.

— У меня сил больше нет, — взмолилась Марина. — Где бы присесть? Немного погодя в проулок въехал старенький «Москвич» и притормозил у ворот одного из гаражей. Водитель остался в машине, его спутница наперерез направилась к заблудшей паре.

Одной рукой легко отстранила Олега, другой осторожно привлекла его спутницу к себе, шепнув:

— Вижу, тебе, детка, плохо… Сильное кровотечение.

Марина отступила на полшага. На асфальте, где она только что стояла, чернела подозрительная лужица величиною с ладонь. От нее цепочкой, подобно Курильской гряде, тянулись мелкие капельки крови. Ей стало невыносимо стыдно, готова была сквозь землю провалиться. И тут же почувствовала, будто сорвалась с горной крутизны в темную расщелину.

Женщина сделала знак водителю. Тот на малом пятачке ловко развернул обшарпанную лайбу.

И снова госпитализация. На сей раз прямиком в клинику Склифа.

Только через неделю возвратилась в общежитие. Голицынский эпизод жизни вычеркнула из памяти навсегда.

Вообще эта железнодорожная ветка для Шумиловой была невезучая. Однако ж некая сила снова сюда влекла.

12

Марина Петровна шагала походным шагом, подхлестываемая желанием поскорее увидеть свою любимицу. Она давно простила ей взбалмошную выходку, объяснив как нервный срыв на почве ревности. Она была уверена: теперь-то они поладят и впредь не будут разлучаться. Только бы… Было предчувствие нехорошего. Но она суеверно отгоняла из башки всякую конкретику, дабы ненароком не накликать беду.

Эльта Казимировна была на своем посту — среди грядок, все в той же позе, под углом сорок пять градусов, с мотыгою наперевес.

Едва приезжая москвичка приблизилась к калитке, хозяйка двора «автоматически» выпрямилась и застыла. Лишь после того, как Шумилова поздоровалась, Эльта Казимировна стронулась с места, медленным шагом направилась к своей клиентке.

— Хочу, уважаемая, перед вами повиниться, — молвила она, при этом положив локти на калитку, однако не торопилась открывать. — Не уберегли мы вашу красавицу. Вскоре после вашего отъезда ушла с усадьбы, назад не возвратилась.

Достала из-за пазухи тряпицу, вытерла сухие глаза.

— Конечно, это живое животное, за нею не уследишь. Она сейчас здесь, через секунду и след простыл… Да и надо признать, кошечка была нравная.

Выявились отдельные подробности. Видели ее мышкующей на пустоши, где на бедняжку напали бездомные псы. А вокруг ни деревца. Кинулась в сторону шоссе. На ее счастье по асфальту катила телега, запряженная лошадкой. Несколько десятков метров беглянка как бы эскортировала редкое в наше время транспортное средство. Ездовой сжалился над Алисой, придержал конягу… За гонкой наблюдала Нелли Сергеевна, хозяйка крайнего двора. Своими глазами видела, как белое и пушистое, будто по команде клоуна Куклачова, взлетело в воздух и как на парашюте опустилось на ноги извозчика. Псы обалдели, с визгом и лаем набросились на невинную лошадку. Та с рыси перешла на аллюр, после и на галоп. Вдобавок дядя достал нахалов слева-справа хлестким кнутом. Псы все поняли, отстали. Бричка покатила дальше и скрылась за поворотом.

Эльта Казимировна снова тряпицею вытерла пот со лба и шеи.

— Куда вашу кошечку увезли, никто не знает. Есть догадка: не в совхоз ли Тучковский. Как раз по средам они с фермы молоко на рынок возят.

В продолжении всего доклада Марина Петровна стояла истуканом: слова вымолвить не могла. Наконец поняла, что делать ей тут больше нечего, пора уходить. Трудно было сделать первый шаг. Изо всей силы, обеими руками оттолкнулась от калитки, едва не опрокинулась. Чудом удержалась на ногах. Поплелась, не зная куда.

— Не в ту сторону. Правее, правее надо, — раздался за спиной противный скрипучий голос.

Молча повиновалась.

— Кошелочку-то свою возьмите. Может, сгодится.

Она вяло махнула рукой.

13

Как рассказывала Эльта Казимировна, на местности все так и подтвердилось. За околицею Шумилова увидела непаханое поле. Его огибало асфальтированное шоссе, где три месяца назад разыгралась кошачья драма с неизвестным пока исходом.

Шла по самому краешку обочины. Обдавая то жаром, то прохладным ветерком, мимо проносились иномарки и отечественные авто. Ни у кого ума и сердца не хватило предложить местечко в салоне. В конце концов и оглядываться перестала. Шла вперед, не зная куда, но зная за чем.

Через полчасика хода услышала за спиной грохот и гул. Все равно не обернулась, хоть и страшновато было. На бешеной скорости, будто неуправляемая ракета, мимо пронесся пустопорожний бензовоз. Проехав метров тридцать, остановился как вкопанный.

Со скрежетом распахнулась дверца — наружу высунулась рыжая голова паренька, которого хотелось назвать вьюношей.

— Куда тетенька путь держит?

— На ферму.

Вьюноша, хмурясь, произнес:

— Вокруг много разных ферм, комплексов… Что именно нужно?

— Номер три, — наугад обронила тетенька.

— Третья — значит к нам, — водитель услужливо распахнул дверцу с противоположной стороны: — Просю!

Пару минут ехали молча.

— Вы к нам по делу или как?

Не хотелось вдаваться в подробности. Если все выкладывать, до ночи не кончить. Но и отмалчиваться вроде невежливо. Решила выдать минимум информации:

— Кошечка моя на вашу ферму убежала. Хожу — ищу.

Парень-то оказался не зря рыжий: такой въедливый, на Чубайса похож.

— К нам за кошечкою? Это хорошо! — произнес многозначительно, с хитрованским подтекстом. И продолжал: — Ваш выбор, тетенька, очень правильный. У нас Москва-река рядом, красиво петляет. Такие вензеля по пойме выделывает — загляденье. Словами чувства не выразить, а только звуками: «ох» и «ах». Другого такого пейзажу нигде, ни за какие денежки не сыщете… Рыба разная ходит стаями, рыбалка клевая. Цветов всевозможных великое множество. Ландыши, крупные и пахучие, хоть возами вози. Этой любки-красавицы, доложу вам, заросли непроходимые. Голубой незабудки — озера. Целебных трав, считай, от всех болезней и недугов — естественные плантации. Имеем даже горец змеиный. Моралий корень есть. Нужен калган — пожалуйста.

Парня, что называется, несло.

— Да вы ж настоящий патриот, — отреагировала Марина Петровна.

Он покосился на пассажирку:

— Обыкновенный… русский человек.

По встречной полосе катил старенький самосвал. Водители в унисон поприветствовали друг друга короткими сигналами.

— Толян за зеленкой погнал, — сказал «Чубайс». — Мужик классный, а на корню засыхает.

— Это как же?

— Я лучше вам спою, — и действительно запел: «Без женщин жить нельзя на свете, нет!» Это ария из старинной оперетты, по телеку крутили… Дак я к чему? А к тому: мужской наш кон-тин-гент без баб дурью мучается. Есть и сорокалетки, по сей день неженатые. Мальчики. Проще говоря, холостежь… Настоящий порох с динамитом.

— Где же ваши жены, девушки?

В моторе что-то зафырчало.

— Перегрелась моя труженица, нусть отдохнет… А мы тем временем познакомимся… Меня Васятою кличут.

Марина Петровна назвала свое полное имя. «Чубайс» галантно склонил голову. Не отрывая взгляда от дороги, игриво обронил:

— Прошу поиметь в виду: к вам лично я не кадрюсь. Не потому, что не дорос… Как один поэт заметил, сексу все возрасты покорны.

— Интересная заявочка.

— Не беспокойтесь, это юмор. Но в шутке есть доля правды. Откроюсь до конца: не для себя стараюсь. За своего родного дядю хлопочу.

Васята спокойно вывел машину на обочину, даже ручной тормоз подтянул. С минуту сидел молча, положа руки на руль. Похоже, с мыслями собирался.

14

Племянник создал устный образ своего дяди. Да так мастерски обрисовал, что совершенно чужой человек, которого она в глаза не видела, предстал в полном естестве. Возник живой портрет рыцаря: в латах, с красной повязкой на правой руке… Каким изобразил его фламандский художник Ван Дейк, родившийся в шестнадцатом веке. Копия того портрета — на настоящем полотне, в золотой раме великолепного багета — висит на стене в квартире Шумиловой, на седьмом этаже, супротив спального ложа. Данный шедевр мирового искусства особенно сильное впечатление производит в полнолуние. Бледнолицый воин смотрится как живой, напоминает Марине Петровне покойного Павла.

В бабских фантазиях и вытребеньках никакому психоаналитику во век не разобраться. Хотя, на первый взгляд, все будто бы на поверхности. Однако многие мудрецы посходили с ума, так и не добравшись даже до порога лабиринта загадочной женской души.

Ходят слухи: близок был к разгадке кода Лев Николаевич Толстой, да не решился открыть миру великую тайну из боязни, что женщины ЭТО ему не простят. Однако с друзьями (в частности, с Чертковым) составлен был тайный план. Уже на пороге вечности Толстой, собрав последние силы, приподымет крышку гроба, скажет о Венериных дщерях такооое… Сил хватило, чтобы крышку гроба открыть, — но тут же великий русский классик лишился дара речи.

Впрочем, есть версия: женщины явились на Землю из параллельного мира. И все!

Марина Петровна не любила копаться в закоулках своей души, тем более перемывать косточки людям близким, особенно подругам. Ведь чужим опытом от ошибок не застрахуешься — личное счастье надо выстрадать.

Под аккомпанемент монолога Васяты вспомнился забавный случай. Комендант соседнего корпуса их общежития Касема Чечеткина заочно, то есть по переписке, влюбилась в зэка из Шексны. Непонятно, как узнал он о ее существовании, однако повел прицельный и настойчивый огонь… по почте. Касема затаилась. Корреспондент же продолжал бомбардировать невинную душу писульками. Были они складные, аж дух захватывало. Кстати сказать, звали ловеласа Касьян.

Однажды на улицу Исаковского пришло письмо с вложением. В конверте оказался искусно засушенный цветок незабудки. Женское сердце екнуло: в ответ Касема послала своему корреспонденту новогоднюю открытку.

Письма из Шексны стали приходить как по расписанию. Касема отвечала нехотя, с перебоями, сдержанно. Потом из ИТК-1 недели три не было вестей. Касема извелась… Наконец пришла телеграмма-молния: «Прости. Простыл. Болен. Криз позади». Через неделю переписка возобновилась с удвоенной силой: теперь Касема от Касьяна не отставала! Более того, выклянчила внеочередной отпуск, как дура помчалась на Север. Жила в колонии строгого режима, в специально отведенной комнате для супругов. Дело в том, что там же, в Шексне влюбленные узаконили свой брак.

Но это все цветочки в сравнении с тем, что произошло дальше. В полном соответствии с законами природы Касема забеременела и родила. Едва очухавшись, с малым дитем на руках потащилась в Шексну. После этого «свидания» снова родила. А ее благоверный (отец деток) оставался все в той же позиции: срок его отсидки даден был аж 12 лет. Так что зэковский роман без перерыва до сих продолжается.

Знакомство по переписке — с последствиями! — представлялось Шумиловой все же более благоразумным случаем, чем ее заморочка. Или, может, уже крыша поехала… Ей показалось, что «дядя Васяты» может стать героем ее романа. По-ученому говоря, баба втрескалась в словесный портрет, нарисованный не Рембрандтом и тем более не Ван Дейком.

Да, чего только в жизни не бывает. Рассказывают: главбух дирекции общежитий Маргарита Фроловна регулярно ездит на свиданки к своему секс-символу, что выставлен на наружной витрине универсама «Престиж», напротив станции метро «Пролетарская». Но это что… Билетерша Дворца культуры завода твердых сплавов Ксения может запросто кокетничать с каждым фонарным столбом, если только у него целы шары-светильники.

Теперь же вот и на ее голову неизвестно откуда взялся «рыжий Чубайс». Надо ж такому случиться! Вез пяти минут пенсионерке задурил башку, сбил с панталыку: инженерша фантома заочно полюбила.

15

Поразило редкое уже имя — Аркадий. Слышать, конечно, слыхала, в жизни не встречала. Правда, был у них в Лебяжьем начальник пожарной части грузин по имени Акакий. Имя его у местных почему-то вызывало улыбку, хотя по жизни был человек добрый, хороший. Но Аркадий… Выявилась такая подробность: Васятин дядя изумительно играет на семиструнной гитаре. Поет цыганские романсы под собственный аккомпанемент. На районном фестивале самодеятельности признан лауреатом.

Кроме того, завзятый лошадник.

Как Иисус Христос, родился в конюшне. Вскоре после того отец и мать его переехали в Москву. Здесь, в подсобке передвижного цирка, увидел малец настоящего, живого конька — пони. Со школы сперва бежал не домой, а к своим лошадкам: возился с ними, чистил, кормил, поил, убирал стойло. Животные признали в пацане вожака-хозяина. К нему привязалась трехлетка по кличке Мэри. Бегала за юннатом, как собачка; чувствовала его еще до того, как он выходил на остановке из автобуса. Короче, обожала, как душистый колосок.

Уловив в глазах пассажирки недоумение, со знанием предмета пояснил:

— Есть такой злак, на суходолах растет… Одна-единственная былиночка ароматизирует целый стог сена. Запахом своим воодушевляет и взбадривает жвачных животных.

От минуты к минуте Шумилова проникалась доверием к знайке. Во всем-то парень разбирается: ходячая энциклопедия! А ведь живет в глуши, на задворках.

Васята моментально уловил мысль слушательницы, продолжал с воодушевлением:

— Это дядя Аркадий меня по всем вопросам натаскивает. Он же истинный эрудит. Со своей Мэри на гастролях во многих странах побывал, участвовал в скачках. К сожалению, не в роли жокея. Но от конюха многое зависит, если не все. Это — как механик при автогонщике. Наездник — он что. Гонит бедную лошадку, хлыстом по бокам огревает, шенкелями колет. Конюх же свое животное холит, лелеет, жалеет. Нежные слова на уши нашептывает… По неотложному случаю, в экстренном порядке нашему Аркадию довелось подменить заболевшего жокея. Так он на финиш первый пришел и взял приз имени маршала Буденного.

— И такую работу оставил?

— Были причины… Одолели интриги, склоки, подсиживания.

А главное — великое горе произошло: в автокатастрофе любимую женку потерял. Ну и ушел, как говорится, в затвор. Поступил послушником в Пафнутьев монастырь. Готовился принять монашество. Во время исповедования старец Власий прямо сказал: «Для сего чина ты, раб Божий, еще не созрел, не готов». И отпустил с молитвой в мир грешный. Побродяжил дядя Аркадий по великой Руси всласть. Мыл золотишко на Колыме. Ишачил в Туве у местного бая гуртоправом, пас лошадок для убоя. Работал в охране у известного олигарха или магната… Хрен поймешь, кто из них есть кто, какая меж ними разница. Но ясно одно: и те и другие — великие грешники, в долгу перед своим народом. Аркадий наш без особого напряга быстро вошел в фавор: босс его к себе приблизил, во всем доверял, назначив личным телохранителем. Даже в сортир сопровождал. И все же не уберег. На горном перевале попали в засаду. Магнат сразу ж в небо улетел, Аркадий чудом уцелел. После операции блудный сын явился к матушке родной. Уж как она, бедняжка, была рада — летом по селу летала, хотя сама была тяжело больна. Так на бегу душу свою Богу отдала.

«Это же триллер какой-то», — думала про себя Шумилова, боясь хоть слово пропустить. Васята догадался машину остановить, мотор выключил… Вот тут-то воображаемый образ Аркадия слился с ликом рыцаря Ван Дейка. Будь у нее такое право, она б собственноручно герою уже нашего времени на рукав алую повязку повязала. Кстати сказать, именно такого цвета газовая косынка в ящике шифоньера валяется.

Во время стоянки Васята дорассказал повесть жизни дяди. Оказалось, Аркадий живет бобылем. Но не опустился, нет. Держит фасон, а хвост пистолетом… Штанга его выручает. Каждое утро жимом и рывком выдает 340 и даже 360 кило, хотя мужику уже за шестьдесят. А какой в избе порядок! Чистота и блеск, как в горнице у невесты. Пашет же, как папа Карло.

— Да почему же он один? — чуть ли не в крике сорвался у Шумиловой вопрос.

Васята снова дал машине ход. Некоторое время бензовоз набирал скорость, затем катил уже по инерции.

— В каком царстве-государстве живете? В какое время? Докладываю вам… Российское село, как бы деликатно выразиться. Короче, стало однополым. Оставим в стороне доживающих свой век бабушек… Ну есть еще процент-полтора непокореженных семей. Остальное — осколки, большей частью холостежь бездетная.

— Молодежь, что ли?

— Молодняка-то раз, два — и обчелся. Остальная масса — серое мужичье, от восемнадцати до шестидесяти. Большинство и улыбаться-то разучились, потому как беззубые. Ежели смех разбирает, рот ладонью прикрывают, чтобы черной дырой компанию не смущать.

— Очень все это грустно.

Машина растратила заданную ей инерцию, водитель же мысль свою до конца еще не выразил. В который раз поставил своего железного конягу в сторонку. Достал из нагрудного кармана мятую пачку «Примы». Стал искать зажигалку. Нашел. Но как ни бился, огня не добыл. С яростью швырнул зажигалку на асфальт. Следом полетела и сигарета.

Водитель и пассажир внимательно поглядели друг на друга. Васята первый опустил глаза.

— Такие вот наши дела, — проговорил он со вздохом. — Как у того непутевого повара… У него все горит, все бежит через край — в то же время все сырое.

Дребезжа форсажем, по встречной полосе на крейсерской скорости пронесся гнилой и битый «Запорожец». Подал хриплый сигнал. Васята никак не отреагировал.

— Я малость рисую, — молвил он расслабленным голосом очень усталого человека. — Жанр — портреты. И вот с какой проблемой столкнулся. Люди славянского типа потеряли свою выразительность. Спросите: в чем это выражается? Отвечаю: стали люди пустоглазые. Нет в зрачках жаркого… огонька. Наверное, знаете известный бюст из мрамора поэта Греции Гомера. У него на лице вместо глаз — гладкие кружочки, похожие на бельмы. Говорят, великий мастер эпоса был от рождения слеп. Вот и мои земляки тоже… Вместо нормальных зрачков — образовалась белесая наволочь, похожая на алюминиевую фольгу.

Шумиловой стало не по себе. Потянулась было за зеркальцем, но оставила затею. Васята же, дух переведя, продолжал:

— Я об этом много думал и вот какой сделал вывод: зенки моих земляков выцвели от телесериалов. Когда же отвалятся от экрана, первая мысля, у кого б сотенную занять или где-то что-то скрасть, да поскорее в магазин, пока не закрылся. Утречком другая забота: оперативно опохмелиться… Вот на что уходят силы и время. Оттого-то в душах пустота, и в глазах, соответственно, тоже.

— Бог мой, — слетело с губ Шумиловой.

— А наш Аркадий Лексеич недуг этот в себе переборол.

— Долго лечился?

— Без всякого вмешательства извне. Силой воли и ума.

— Надо ж, какой герой и… молодец.

Васята наддал газа. Мотор взревел. Пришлось возвысить голос чуть ли не до крика:

— Не знаете человека, а…

— У меня и в мыслях-то ничего зазорного не было, — смутилась Марина Петровна. — Только восторг и восхищение.

16

Обогнув коттеджный поселок, бензовоз самокатом въехал в распахнутые ворота животноводческого городка. Васята самолично открыл дверцу кабины и напутствовал попутчицу:

— Дальше действуйте по своей программе. У меня своих дел — во! — и провел ладонью по горлу. Сильно хлопнул дверцей. Рванул с места в карьер.

Марина Петровна огляделась: куда ее занесло? Глазам открылась унылая картина невиданной разрухи, запустения. Будто угодила в потусторонний, затерянный мир, где некогда обитали таинственные инки, существа загадочные, трудолюбивые, незлобивые, вместе с тем чудаковатые. Последнее свойство души и сгубило их. О чудной и замысловатой жизни наших однопланетян, бесследно исчезнувших с лика земли, свидетельствуют замысловатые сооружения (космического профиля), а также города-призраки, населенные диким зверьем, в основном гадами. Сохранились также наскальные художества… Все это в общих чертах и определенным образом повторилось в ближнем Подмосковье, всего в ста верстах от великолепных кремлевских палат.

Шумилова малость кумекала в вопросах сельского хозяйства: выросла не на асфальте, а на тучном черноземе Западной Сибири. Мигом сообразила: перед ней животноводческий комплекс, промышленного типа… Приземистые цеха тянулись в длину метров до восьмидесяти, располагались по четыре в ряд с каждой стороны. Посередке соединялись застекленным тамбуром. На отшибе, как часовой на посту, стояла высоченная водокачка, под названием башня Рожновского. Кроме того, был и комбикормовый завод, и собственная энергетическая подстанция; что-то по виду похожее на убойный цех; а также другие сооружения, непонятного назначения. Чувствовалось по всему: инженерный гигант то ли кем-то снят с баланса, то ли за ненадобностью брошен на произвол судьбы. Так обычно хозяйка поступает с прохудившимся решетом: не выбрасывает совсем, просто убирает с глаз долой.

Практичность любого хозяйственного объекта во многом определяет крыша. Ежели кровля не протекает — значит домина будет стоять еще долго, а обитателям будет тепло и комфортно. Остальное, как говорится, приложится.

У здешних хозяев, судя по всему, были какие-то свои, особые расчеты. До холодов оставалось от силы месяц, да и лето было нежаркое, сырое, между тем верхотура большинства объектов зияла сквозными дырами. Шифер в отдельных местах был не просто в беспорядке порушен стихией — кем-то аккуратно снят и увезен.

Сказано: голь на выдумки хитра. Нынче появились предприниматели, которые живут исключительно на выплаты страховых компаний. Для таких «господ» пожар, гроза, наводнение, разные природные катастрофы — способ приумножения прибылей. Русский человек падок на даровщину. Часто не вдаются в детали: во что халява обойдется? Не гнушаются иной раз и мирового, так сказать, рекорда со знаком минус. Не потому ли нынче чудаки в фаворе.

Движимая любопытством, Шумилова беспрепятственно миновала проходную, наобум пошла асфальтированной дорожкой. Снова явилось ощущение, что угодила в затерянный мир сгинувшей цивилизации. Наводили жуть темные оконные проемы, большей частью без стекла, в махровой паутине. Некоторые рамы были наспех закупорены разной ветошью или заколочены неободранным горбылем. Нежилой вид всему создавали непролазные заросли чертополоха в сочетании с зончатыми купами гигантского борщевика.

Путь преградили завалы слежавшегося навоза, мусора. Рядом соседствовали заполненные почти до верха траншеи со зловонной жижею. Между ними высились курганы из прошлогоднего силоса, нашпигованного целехонькими початками кукурузы и древесной щепой. Там же валялись покрышки от авто и скаты от тракторных колес; было много пластиковых канистр, какие-то бочки и емкости; заводской упаковки бунты капронового шпагата, катушки со стальным тросом; битый кирпич и вполне пригодный для кладки; а также разная бесхозная дребедень, в которой при желании рачительный хозяин нашел бы для себя массу полезных вещей и материала.

Шумилова хотела было возвращаться назад, но в поле ее зрения оказалось нечто, как шутят у них в отделе, «сюрреалистическое». Возможно, не всем понятно, что оно такое… Так называют технари ГПЗ-1 странное, на грани безумного, то есть когда в повседневном обиходе сталкиваешься с чем-то безобразным, наглым, бесстыдным, глупым. Неуклюжее французское слово (термин из лексики литературоведов) непонятно почему и как прижилось с неких пор в технократической среде. Причем оказалось весьма емким, универсальным; между прочим, экономило время в спорах, оберегало эмоции от перегрева; позволяло выражать всякому свои мысли открыто, хотя, может, рядом стоял злобный недруг или слухач-осведомитель… Например, по поводу глупого приказа директора вскользь говорилось: «Бумажка с печатью попахивает сюрреализмом». Или такое: свежайшую информацию статистического ведомства о снижении цен на потребительском рынке, в столовой, не отходя от кассы, комментировали так: «На самом деле эта цифирь совершенно сюрреалистическая… Вполне соответствует норме ВВП». Словцо быстро проникло и в рабочую среду. Слесарю, кузнецу, термисту, кладовщице без особой надобности не надо было материться. Слово «сюрр» заменило известное «блин»: коротко, вполне корректно, выразительно. И никаких тебе со стороны ни упреков, ни придирок…

Вот и теперь экскурсантка замерла, будто молнией пораженная. Невольно сорвалось с уст раскатистое: «Сюр-р-реализм!» Сильное и протяжное «р» было усилено вдобавок частицею «ну».

Такое вряд ли пришло б на ум даже Зурабу Церетели. Это был зримый апофеоз постсоциалистического модернизма. Среди безумного хаоса и отбросов хозяйственной деятельности красовалась юная березка. Судьба уготовила ей прежалкую участь… Ствол от комля до средних ветвей заключен был в раму ЖБИ (железобетонного изделия), конструктивно предназначенную для монтажа высокоэтажного здания. Похоже, раму сняли с панелевоза, прислонив «на минутку» рядом с деревом и сбоку подперли колом, — пока разгружали другой блок такого же формата. В последний момент что-то отвлекло строителей. Возможно, у инвестора иссяк источник финансирования. Поэтому раму весом тонны полторы оставили под присмотром белобокой сороки, сами же умотали в неизвестном направлении, не иначе как в дальнее зарубежье. У сороки же, как обычно, нашлись срочные дела, она передала вахту легкомысленной трясогузке. Ну а та, заметив на ветке соседнего дерева личинку жирного шелкопряда, позабыла обо всем на свете… И была такова!

Трогательный алгоритм идиотской бесхозяйственности сложился в голове инженера Шумиловой буквально в минуту. Далее сюжет, на манер великого сказочника Ганса Андерсена, довели до завершения уже силы стихии.

…Как-то в конце марта, за несколько минут до восхода солнца на старую березу налетел шалун-ветер. Потряс вековуху от комля до самых тонких веточек с такой силой, что раньше времени раскрылись чешуйки на еще не набухших шишечках. «Ой, не рано ли еще?» — подумала одинокая береза. Но остановить внутренний процесс уже не могла. Да и не хотела. Вокруг возникла метель из собственных же крохотулек-семечек. Озорник ветер лихо разносил их окрест. Самые любопытные перелетели через высокий забор и оказались на территории животноводческого городка и в тот же день стали добычей вездесущих мурашей: они затащили пряные семечки в свои укромные кладовки. По пути одну бубочку потеряли. Ее снова, уже с земли, подхватил вихрь и перенес через бетонную дорогу на площадку для тракторов и автомашин… Так называемый отстой! Тут бы той пушиночке и конец. Но откуда-то взялась телятница Нюся. Сняв с веревки разные бабские тряпки, по пути ступила на невидимую человеческому глазу пушинку вместе с глиной. Нюся оказалась чистюля. Заметив на подошве сапога грязь, подошла к бетонной раме, сковырнула ошметок вместе с семечком от старой березы.

Только и всего. Далее к делу подключилась уже сама госпожа природа. По весне от тепла одинокое семячко проклюнулось, после второго дождичка дало едва видимый росток. Изо всех силенок тянулся он к солнышку. Чередой годы друг за дружкой пролетели… И выросла на том месте стройная, аккуратная, развесистая, плачущего вида березонька. Однако, глядя на это милое деревце, слезы невольно наворачиваются… По воле судьбы — и случая — береза оказалась узницей.

Шумилова не сразу сообразила, что перед нею настоящий «сюрр»: в каменном затворе или в каземате росло живое дерево. Ствол от комля и примерно до середки был в железобетонной раме. Вершина же, обогнув поперечину, распушила свою широкую крону уже по другую сторону ЖБИ. По сути, то была индустриальная химера.

Ошалевшая экскурсантка попятилась и стала спешно выбираться с этого содомского места, не ведая, что еще ждет ее дальше.

В параллельном корпусе заскрипели ворота. Немного погодя в узкую створку протиснулась не то тетка, не то школьница. На плечах ее топорщился спортивный блузон, со спины украшенный офигенной лейбой в сочетании с башкой молодого бычка из далекого штата Айова. Обута «топ-модель» была в литые сапожищи на босу ногу. На сгибе локтя смешно болталось пластмассовое ведро.

— Здрассьте вам, — явно с испуга вякнула тетка-девочка.

— И вы тоже здравствуйте, — отозвалась Шумилова, не зная, как обращаться: на «ты» или «вы».

Через минуту они уже болтали как давнишние приятельницы.

— После дождичка в леску шампиньоны высыпали, — выложила новость работница. — По пути домой наберу свеженьких, еще тепленьких… Пшли за компанию.

«Хорошо б вернуться в Москву с пакетом некупленных грибков», — подумала Марина Петровна. С языка ж сорвалось другое:

— Да у вас тут Мамай прошел, что ли.

— Он самый… который из Екатеринбурга.

И сразу ж как будто нечего обсуждать: везде одно и тоже. Как и у них, на «Шарике» и в других местах, повсюду гниль, разруха. Даже руины по форме одинаковые, только смердят по-разному… Здесь стоял тяжелый дух разлагающейся органики.

Снова голос подала животноводка. Не понятно, однако, было: жаловалась или протестовала.

— Поначалу они людям красивые виды рисовали, посулы яркие сулили. Мы же, дурни, уши поразвесили, рты поразевали да слюною исходили. А ведь бабушка наша, помню, предупреждала: «Сулиха недати родная сестра». Все сбылось! Что имели, все потеряли. Абсолютно все.

Вдруг спохватилась: «Один момент». Вернулась со скамеечкой, какие обыкновенно имеются у всех профессионалов МТФ, у доярок, разумеется, в первую очередь.

— Садись вот, я на ведерке примощусь.

У Шумиловой было ощущение, будто после долгого перерыва встретила душевную подругу.

— Поконкретнее… Что тут у вас случилось? — спросила она напрямик.

— Что случилось? Подлянка — вот что! — и принялась раскладывать все, как по полочкам.

Сперва совхоз для чего-то преобразовали в акционерное общество открытого типа.

Каждый пайщик, согласно уставу, получил персональную членскую книжку, где ежегодно (по итогам работы) корректировалась величина пая в денежном выражении. Сумма росла… Таким образом как бы обеспечивалась гласность хозяйственной деятельности, заодно и персональная подотчетность всех руководителей, от и до. Вот только те книжки в руках никто еще не держал… Вскоре ближнее начальство объявило (а местная пресса попугайски провякала!), будто бы имела место ошибочка неких очень загадочных персон… На самом же деле то был на компьютерах рассчитанный воровской ход. Теперь уже и ежам понятно: перестройка нашей внутренней жизни шла под присмотром заморских консультантов, явившихся в Россию по персональному приглашению теневого Политбюро ЦК КПСС.

В этой словесной мешанине, несмотря на ее наивную абсурдность, была заключена своего рода кондовая правда. Причем логики в ней было больше, чем в гнусных мемуарах стратегов и тактиков кошмарной перестройки.

Если в крупных городах народное хозяйство разваливали плавно, по лекальным схемам, в аграрном секторе творился погром и разбой. В девяносто четвертом году сельским трудовым коллективам вообще перекрыли кислород: перестали выдавать мизерную зарплату. Пообещав всем и каждому — твердо, плотно, однозначно! — вскоре вер путь долги с лихвой, с просроченными процентами. (Вот тут-то у селян и потекли слюнки, как заметила совхозница Нюся.) Но то была бесстыжая и наглая СУЛИХА. В действительности же — круглосуточно — шла на всех уровнях бесшабашная растащиловка основных и прочих фондов в недавнем прошлом народного хозяйства. А черный нал от реализации свежей сельхозпродукции, минуя банковские счета, оседал в бездонных карманах управленцев и их ненасытной челяди.

Это был неслыханный со дня сотворения мира дерзкий развал, наглейший грабеж.

17

Шумилова ушам своим не верила: то же самое у них и на «Шарике» творилось. А за разбоем наблюдала консалтинговая фирма, корректировала, как говорят артиллеристы, огонь при потворстве дирекции и с согласия заводского профкома.

— За десять лет, что существует наше, прости господи, АОЗТ, нам ни единого раза не плотили еще… алименты, — подвела черту под своим отчетом селянка.

— Какие там еще алименты? — удивилась Марина Петровна.

— Ой, я хотела сказать… ди-ви-денды, — поправилась егоза и прыснула в кулачок. Затем уже вполне серьезно прибавила: — Да и алименты от бывшего муженька на дитя не получала.

— Ну, это уж особая статья.

— Да это так, к слову… По части ж выдач людям на земельные паи расклад такой. Выдают по два мешка пшеницы прямо из-под комбайна, вперемешку с сором, сырую. Особо отличившимся в прошлом колхозникам-ударникам привозят во двор тележку коровьего говна… Ну к тому индивидуально имеем даровые грибочки из лесу.

— Не густо, однако.

— Зарплата наша и компенсация за паи уходят вроде б на погашения прежних долгов разным организациям и лицам… Наподобие того, как наши государственные деятели возвращают старые займы в международные банки. Недавно по радио слышала, что Россия не рассчиталась еще по старым счетам Наполеона Бонапарта… Вон оно что! Потому нашим бабам и мужикам терпеть еще да терпеть. Многие уже и не выдержали, переселились на тот свет… А тут откуда ни возьмись бунтарь-одиночка объявился. Бывалый человек, много кой-чего в жизни повидавший. Короче, мужика зло взяло, накатал он иск в районный суд. И что вы думаете. Канцелярия бумагу регистрировать отказалась из-за… недостатка аргументов. Смельчак, глазом не моргнув, обжаловал отказ, подал апелляцию в область… Полгода уже минуло… Тишина, как на кладбище.

Шумилова подумала: селяне, однако, не так уж просты, как горожанам кажется… Терпение — признак великой внутренней силы, как у стальной пружины из ванадиевого сплава. Рано или поздно распрямится — и вдарит!

Следом догадка явилась: «Коноводом тут у них кабы не Аркадий ли?».

— Дак айда за грибками-то? — сказала бойко Аннушка.

— Спасибо. Домой пора.

— Вы будете из Голицыно?

— Из Москвы.

— Понимаю. Профсоюзница, значит.

— Что вы, что вы! Я такая же, как и вы, только заводская.

— Отдыхаете, дачница?

— Опять не то… Кошечку свою ищу. Сбежала проказница.

— Да у нас этой твари — батальон. Выбирай любую, даже копейки не взыщем.

— Чужая мне не нужна, — ответила Марина Петровна, подымаясь со скамеечки. Вдруг почувствовала, что ее кинуло в жар и окатила с ног до головы гулкая пустота. Видимо, немощь отразилась на лице.

— Да не переживайте, — засуетилась животноводка, одновременно тараторя, как сорока. — Слушайте сюда. К нам одна мурка забрела, не иначе как из хорошего дома. Вся из себя. В бытовке ее поселили. Да вдруг наша красавица тройню принесла, сама же вскоре исчезла. Два варианта: либо дачникам приглянулась, либо псы растерзали. Они у нас ровно аспиды, весною пацаненка до смерти загрызли.

Марина Петровна вновь опустилась на край скамейки. Подумала: «Сейчас бы снотворное принять и забыться». Вслух молвила:

— Добрая душа, как же ваше-то имячко?

— По паспорту Анна, а кличут все Алисою.

Марина Петровна опешила. Не знала, что делать: смеяться или сердиться?

— Вы меня разыгрываете? Вам уже кто-то доложил, да? — Вдруг осеклась и виноватым голосом сказала: — Нервы уже ни к черту не годятся, как мочало. Три часа назад из Омска прилетела.

— С приездом вас.

— Спасибо.

— А пошли-ка я вам от той кошечки котяток покажу.

Переступили порог из мягкой подстилки, вошли внутрь длиннющего помещения, похожего на цех крупногабаритных подшипников. Будто эти объекты один и тот же архитектор проектировал.

— Где же ваши буренки-рекордистки? — полюбопытствовала заводчанка.

— Тама, — ответствовала совхозница, двинув ладошкой сначала влево, потом почему-то вправо.

Миновали, похоже, машинное отделение. По стальным рифленым ступенькам взобрались на второй этаж. У входа с табличкой «Посторонним вход воспрещен» остановились. Алиса ногой несильно толкнула дверь, та со скрипом распахнулась.

Судя по всему, тут размещалась лаборатория. Никелем и лаком сверкали приборы непонятного назначения. Было много стекла. Бросился в глаза изящный микроскоп, прикрытый нечистой марлевой накидкой. Кроме грязи было множество мух. Они облепили оконные переплеты, жужжали в паутине, нагло ползали по стенам и столам, норовили сесть на лицо.

— Нет на вас, паразитов, красного… субботника, — беззлобно молвила вожатая и в добавленье пригрозила пальцем.

Из-за ширмы раздался веселый голосок:

— Ну-ка гляньте сюда.

Алиса сидела на корточках перед коробом из-под пива «Балтика», бормоча что-то нечленораздельное, детским голосом:

— Гур-мур… Пусеньки-бусеньки.

Марина Петровна глянула из-за плеча. В уголке, на тряпице, тесно прижавшись бочками, лежали три комочка. С высоты это можно было принять за пыжик из тополиного пуха. Только дунь — и серебристо-серое облачко дрогнет, вздыбится и взлетит. Затаив дыхание, Марина Петровна медленно и плавно опустила руку — и по ее телу растеклась ни с чем несравнимая теплота и нежность.

— Который сейчас на тебя первый глянет, тот, значит, твой, — раздался возле уха вкрадчивый шепот. Один комочек с трудом приподнялся, встал на все ножки и, задрав дрожащий хвостик, ткнулся мордочкой в ладонь.

18

Позже, в Москве, она разложила это сладкое мгновение, как нынче говорят, на составляющие. Наповал сразила доверчивость крохотного существа, его готовность до конца разделить судьбу будущей хозяйки. В дальнем закоулке души Шумиловой шевельнулась и поднялась до горла волна нежности, напоминающая искореженное жизнью материнское чувство. До недавних пор при виде младенца глаза ее становились влажными, туманились. Большого труда стоило потом подавить «бабство». И вдруг негаданно, нежданно выплеснулось из глуби наружу. Да так некстати.

Котеночек неуклюже потоптался на месте, вроде бы раздумывая, что делать дальше. Подчиняясь неким силам, сделал короткий шажок, потом другой. Осмелев, стал взбираться по рукаву вязаной кофты.

— Ну все, он твой, — шепнула Алиса. И следом: — А ты — его!

Когда пушистик добрался почти до локтя, Марина Петровна осторожно отцепила его, опустила на ладонь. Погладила по спинке, под брюшком. Да как закричит:

— Это же кошечка!

— Желаете?

— Ага. Ее-то мне и не хватало.

Кажется, никогда в жизни не была она так счастлива. Прижав горяченький комочек к груди, спускалась вниз, ног под собой не чуя.

Во дворе их оглушил шум, а также гром и скрежет, — будто с неба свалился голубой метеор. В натуре то был старый, но свежевыкрашенный трактор «Беларусь». Чудо-юдо притормозило на полной скорости, качнувшись взад-вперед, на миг замерло и опять рванулось вперед. Шумилова не успела даже разглядеть лица сидящего в кабине. Запомнились горбоносый профиль, патлатая голова (седая, со смолью), загорелая мускулистая шея и пронзительный взгляд. Смекнула: это он!

И Алиса догадку подтвердила:

— Аркадий Алексеич прибыл, соляркой у Васяты заправился.

Теперь орел наш за люцерной полетел… Странно, почему и зачем сюда его занесло?

— Нет уж нынче, пожалуй, не до грибов, — упавшим голосом произнесла Алиса.

Залетка почувствовала нескрываемое раздражение. Интуиция подсказала: пора уходить!

Пока приводила себя в дорожный вид, Алиса вооружилась метлой, занялась уборкой. Делала простую работу лихо, с остервенением. Пыль, щепки, ошметки навоза, солома летели как будто из-под колеса буксующего самосвала.

С услужливой и простодушной селянкой произошла резкая перемена… В девку бес вселился: слышалось шиканье-фырканье, сдабриваемое матерными словечками, довольно-таки ядреными.

Марина Петровна обронила негромкое «пока» и прогулочным шагом направилась к воротам. У проходной ее встретила сторожевая псина. Подошла вплотную, обнюхала. Почуя, видимо, кошачий дух, незлобно проворчала и стала сладко оттягиваться. После чего как подкошенная упала на зеленый газон и принялась игриво кувыркаться, норовя как можно дольше удержаться на спине.

Оказавшись за воротами, Марина Петровна остановилась в недоумении: в какую сторону идти. Вдруг ощутила на плече прикосновение, схожее с тем, которое когда-то потрясло ее на заводском межэтажном переходе. Не оборачиваясь, замерла: «Что же дальше?» Услышала жаркий шепот с придыханием:

— Простите меня, грешную. Умоляю: не беспокойте, пожалуйста, Аркадия. Он — последняя наша опора.

Ткнулась Шумиловой в плечо, затряслась всем телом, как в падучей.

Марина Петровна хотела крепко-крепко обнять и облобызать душевную простушку, — руки оказались заняты. Одной удерживала котеночка на груди, в другой была дорожная сумка. В этой позиции постояли целую минуту или больше.

— Ладно, я пошла, — с усилием проговорила Шумилова не своим голосом.

Алиса открыла лицо. Было оно зареванное, перепачканное помадой, тушью.

— Успокойся, моя хорошая. У меня же и в мыслях ничего такого не было.

— Да вы же и дороги-то на станцию не знаете, — сквозь слезы молвила Алиса. — Значит так… Во-он за липою есть отворот, старый проселок. За полчасика к железке приведет.

Снова послышался знакомый звук мотора.

— Бензовоз катит… за вами.

Не вылезая наружу, хозяин авто произнес через губу:

— Кому на станцию, прошу в кабину.

— Тебе повезло, — вякнула Алиса и слегка подтолкнула соперницу.

За все время поездки водитель и пассажир ни словом не обмолвились. Каждый думал о своем.

Было у Шумиловой намерение: забежать к Эльте Казимировне, забрать контейнер. Мысленно рукой махнула, не хотелось унижаться перед манерной особой. Даже не глянула в ту сторону.

В нарушение правил Васята вырулил на привокзальпую площадь, остановил бензовоз впритык со ступеньками железнодорожной кассы.

Пока Шумилова боролась с неподатливой дверцей кабины, Чубайс не спеша достал из бардачка изящную записную книжку, а также авторучку с забавным брелком:

— Аркадий Алексеич просил, чтобы вы собственноручно зафиксировали свой адресок, — перышко острием нацелилось на чистую страничку.

Наконец в замке щелкнуло, дверца распахнулась. За это время у Марины Петровны созрел план.

— Я потом сама скажу… при встрече.

Легко и непринужденно спрыгнула с подножки. Сделала плавное движение рукой, произнесла легкомысленное «Чао!».

Уже в электричке дала волю слезам, благо вокруг не было ни единой души.

В Голицыно в вагон вошли с десяток человек. В их числе оказался совершенно бесподобный… Старик — не старик, уже достаточно пожилой мужчина с пушистой окладистой бородой и удивительно чистым, ясным взором.

Дальше произошло странное. Благообразный господин прямиком, безостановочно направился в тот отсек, где сидела Шумилова. Поприветствовал соседку кивком, сел напротив. Марина Петровна подумала, что пришелец полезет с глупыми вопросами. Он же будто малое дитя прильнул к окну: безотрывно следил за тем, что мелькало за стеклом.

Оторвавшись от окна, озабоченно спросил:

— Не змею ли на груди дама отогревает?

— Вы что! Как можно!

— В Европе это нынче модно.

— Вечно они что-то там выдумывают, — откликнулась Шумилова, поежившись, как от озноба.

— Это древняя египетская забава. Со змейкой не расставалась царица Клеопатра. От ее яда бедияжка и скончалась.

Марина Петровна машинально приоткрыла борт куртки.

— Котеночек! Прелесть какая, — воскликнул незнакомец.

— Кошечка, — почти пропела Марина Петровна и приподняла край косынки, как это обычно делают молодые мамы, демонстрируя на прогулке личико своего первенца. — Вот мы какие!

Малышка, видимо, почувствовала важность момента. Навострила ушки, приоткрыла бирюзовые глазки. В вагоне светлее стало. С озабоченного лица соседа тень сошла, стал похож на слободского паренька.

С озорства Марина Петровна молвила:

— Случаем вы не омский?

Тот смешно осклабился:

— Мы пскопские.

Впервые слышала она о такой местности. Дедуля охотно пояснил: когда-то так называли себя коренные псковичи. Опять же и имя его было под стать: Самарий Кириллович. Оказалось, он уроженец России, детство и вся последующая жизнь в Швейцарии прошли. По сей день полноправный гражданин той страны. В подтверждение вынул из барсетки отличной кожи бумажник, достал визитную карточку. На тисненом шелковистом картоне латинскими буквами было напечатано: Карпофф, барон. Чуть пониже значился адрес: кантон Сант-Галаген, улица и номер дома. Первая мысль: прикол? Розыгрыш? Едва в голос не рассмеялась. Возвращая голубенький квиточек, одеревенелым голосом промямлила:

— До чего интересно.

— Пусть у вас будет. Возможно, сгодится.

В этой обстановке старик был немного смешон… Смахивал на гуляку, оказавшегося среди будничной публики после маскарада: в карнавальном костюме и маске. При этом держался совершенно просто, не прилагая никаких усилий (игры!). Шумилова поймала себя на мысли: от соотечественника исходило не показное — вполне естественное — благородство… Чувствовалась, конечно, порода.

В его речи не было чужеродных слов, пауз и акцента. Безо всякой рисовки барон продолжал:

— Может, на огонек нагрянете или позвоните… Милости прошу, в любое время дня и ночи.

Можно было подумать, они жили в пределах Садового кольца: он на Спиридоновке, она на Маросейке.

Оказалось, разделяет их существенное пространство:

— Вилла моя стоит всего в сотне метров от Баденского озера. Родители там осели еще в тридцать четвертом году. Жизнь моя пролетела как одна минутка… На склоне лет понял: пора возвращаться на землю предков.

— Россия велика, всем места хватит. Надо только найти свой уголок.

— Как точно изволили выразиться! — воскликнул сосед, теперь уже с иностранным акцентом. После паузы продолжал: — Но есть одна… Как это по-русски? — запятая… Нет-нет! Закорючка… Опять не то. О, правильно так: за-ко-вы-ка… К сожалению, стал немного забывать родной язык. Хотя в родительском доме все исключительно на русском общались. Внуки же…

«Будьте внимательны. Следующая остановка — «Одинцово»!» — раздался в динамике хриплый дикторский голос.

— Тут именно я и схожу… Оставляю вас, — с грустной улыбкой произнес иностранец-чудак.

— Понятненько, — сорвалось у нее с языка недавно прицепившееся ходовое московское словечко. — Ну а заковыка-то все же в чем? — прибавила с нескрываемым интересом.

— Пардон, забываться стал, — молвил швейцарский подданный и для вящей убедительности постучал себя по темечку. — Действительно родился я на Псковщине, а в Подмосковье, точнее в Марфино, прибыл сейчас в разведку. Там родовое имение дрожайшей моей тетушки. Она была внучатой племянницей графа Панина… Может, помните, в восемнадцатом веке был такой знатный царедворец.

Шумилова обалдела: с каким человеком познакомилась! Правда, смущал его вид. Барон смахивал на бродяжку. Затасканная ветровка на плечах, изрядно потертые джинсы, скособоченные кроссовки. В довершение всего — всклокоченная борода. Зато душу грела визитная карточка, не выпускала ее из рук. Ну и в довершение всего завораживал массивный перстень с дорогим камушком, вроде как тигровый глаз.

19

Марина Петровна рисовала пальцем на запотевшем стекле.

Явно чувствовалась осень. Деревья лиственных пород, с подзора опаленные желтизной; с середки же и до вершин еще удерживался их природный цвет. Распушившиеся нынче сверх всякой меры ели-елочки стояли в обнимку с березками. От малейшего сквознячка волновались и вздрагивали своими плечами крупнотелые осины. Стражники-дубы стояли неколебимо. Хвастались друг перед дружкой увесистыми гроздями рябины. Нынешний год, конечно, ихний. Значит, у многих птах будет сытая зимовка. Да и зверям кое-что перепадет: не прямо, так косвенно. Сердце коренной сибирячки всякий раз поет и сладко тает от вида куста калины. Лучшая ее пора — начало лета: лесная красавица невестится, однажды на рассвете обряжается в свадебное платье абсолютной белизны и изысканного узора. После милого цветенья калинка несколько тушуется, как бы растворяется в лесной чаще. Идя иной раз мимо, даже коснувшись плечом, ее не заметишь. Зато осенью заново очаровывает всех красой и великолепием. В первых числах сентября люди с острым зрением примечают на солнечных полянках пламенеющие костры. Всякий раз это не только захватывающе красиво, а и мило. Мимо не пройдешь! Хоть одну ягодку непременно отщипнешь.

Нынче калина незаметно как-то вышла из моды, из житейского обихода. А ведь предки наши любили ее в разных видах и сочетаниях. Большинство отдает теперь предпочтение сладенькому. С возрастом, замечается, человека тянет на горькое, в частности и на калину тож. Главные покупатели этой ягоды на городских рынках — исключительно люди пожилые. Находят в ее гроздях не только позабытый вкус, главное — пользу. Орловские селекционеры несколько подсладили горькую ягоду, потому знающие садоводы за ее саженцами гоняются.

В Лебяжьем проживал (и досель, кажется, живет) старенький дедушка по имени Илларион, потерявший порядок и счет своим годам. Однако доподлинно известно: он георгиевский кавалер. Нагрудный крест принял из рук легендарного командарма Фрунзе, ибо новая власть собственных орденов в те поры еще не придумала. Между тем жизнь каждодневно рождала новых и новых героев.

Легендарный дед имел комнату в многоэтажке, на улице Ленина, кроме того имел убежище, настоящий фронтовой блиндаж в два наката, в котором бывший разведчик обретался весь дачный сезон, аж до белых мух. Иногда и сверх того. То была никакая не схима, георгиевскому кавалеру хотелось как можно больше контачить с природой. Дедушка дышал чистейшим воздухом, во внутрь же принимал всевозможные дикоросы. В рационе питания были разные биопродукты, как то: улитки, лягушки, дождевые черви (выползни) и яйца птиц, устраивающих гнезда на земле.

«Прииртышский партизан», несмотря на более чем почтенный возраст, говорят, ни разу еще к врачам не обращался. Врачует свое тело и дух молитвой да лесными снадобьями. Его девиз: «Верю в Бога и в калину». Дедушка Илларион уверен: в этом замечательном растении полезны для живых существ все части: от верха до корней. Сама ягода, можно сказать, природная квинтэссенция. Кроме того, целебной силой обладают и цветы, и листья, и молодые почки, и сочная трава, и корни, и сеголетние побеги. Не зря кусты калины притягивают к себе и насекомых, и птиц, и самого человека.

…Вывел Шумилову из задумчивости крик соседа:

— Вот она, вот!

Шумилова опрометью кинулась к окну:

— Кого вы там увидели?

— Эта… как ее. Калина… И с красными гроздьями. Давно желаю иметь кустик, в укромном уголке.

— Сама души в ней не чаю.

Самарий Кириллович глянул на попутчицу с откровенным интересом. Пятерней провел по бороде.

— К сожалению, осталось совсем мало времени… Да, кстати, как вас звать-величать?

— Марина… Петровна.

Поезд уже стучал по стрелкам.

— А можно просто — Марина.

— Не возражаю.

— Я буду краток. В ближайшее время мне непременно потребуется домоправительница. Льщу себя надеждой…

— Слушаю вас внимательно.

— Не сочтите за нескромность… Умоляю, дайте номер вашего телефона. Хоть домашний, хоть рабочий — все равно.

Шумиловой стало так хорошо. Про себя же подумала: «Ох уж эти мужики! До седых волос как юнцы безусые».

— Ну, записывайте, пожалуйста, если хватит чернил — оба.

Вагон был моторный. Самописка прыгала в руке барона, на листке выходили каракули. Поезд резко затормозил и, на счастье, остановился у семафора. Теперь можно было уже без помех выполнить приятную процедуру.

20

Домой летела, ног не чуя, словно после первого свидания.

Первым делом занялась котеночком. Искупала в тазике детским мылом. Высушила льняным полотенчиком. Расчесала, распушила шерстку массажной щеткой. Прочистила ушки, носик. После всех санитарно-гигиенических процедур пора было позаботиться и о желудке.

В вестибюле метро у припозднившейся бабули она купила на последние деньги литровую бутылку козьего молока. Сперва на себе испытала: продукт свежий, вкусный. Малышка блюдце вылизала до блеска. Разомлев от усталости и сытости, как подкошенная, свалилась на бочок.

Марина Петровна достала из комода свежее белье. У нее был культ постели; предмет же особой гордости — пуховое одеяло из розового атласа, купленное в Венгрии, еще при советской власти. Если упасть на него, распахнув руки, в чем мать родила, кажется, будто ухнула в сугроб из лепестков чайной розы. Одно слово: нирвана.

Приготовив постель для двоих, Марина Петровна юркнула в ванную. Этот уголок ее квартиры мог соперничать с кабинетом классного косметолога или принцессы. Пространство вокруг зеркала метровой ширины было заполнено полочками, подставками, всевозможными шкафчиками, в которых красовались разных форм и расцветок склянки, баночки, тубусы, пеналы для снадобий и замысловатые инструменты. Изнуренные цивилизацией и губительной экологией, женщины творят в тиши свой «немеркнущий» образ.

Когда-то Шумилова увлекалась самодеятельностью, играла на сцене районного ДК, мечтала стать актрисой. Грезы, как туман, рассеялись… Сегодня же состоялась головокружительная мелодрама, целый сериал сквозного действия. И она в заглавной роли, только б не смазать финал.

Перед тем как повернуть рычаг смесителя воды, учинила беглую ревизию своего телесного хозяйства. Последнее время ее беспокоил подбородок: отвис ниже допустимой меры, оттого прибавилось морщин у глаз и висков. На скулах кожа оттянулась, в результате, как говорят в Лебяжьем, образовались «брылы». Это слово до сих пор звучит в уличных перебранках местечковых дам. Словосочетание «Ах ты… брыластая» действует безотказно. Кто первый изрек, того, значит, и верх. После «… брыластой» надо умолкать или того лучше — не оборачиваясь, тихим шагом уходить домой.

Пару лет назад у нее возникла идейка насчет пластической операции. Уже и деньжат подсобрала. Блажь прошла так же, как и появилась. До сих пор корит себя за легкомыслие. И теперь не преминула:

— Бить бы тебя, дуреху слободскую, надо, да некому! — После чего перевела взгляд на грудь.

В этой части тела, по ее разумению, держался относительный порядок. Многие бабы — не только отдельские, а и заводоуправленческие — втайне завидовали ее бюсту. Иногда слышала за спиной шепот: «Наша пава пошла!». Встречные мужчины начинали обзор не с ног, а с груди непосредственно… Да что толку-то. Теперь вот мода явилась: бабы пупки обнажают. Слыхать, даже петербургский губернатор Матвиенко на светских междусобойчиках юбчонку ниже пояса приспускает. Да к тому ж язык свой, хохоча, чуть ли не до подбородка высовывает… Во разврат содомский — все так и идет по писаному.

Шумилова не корчит из себя недотрогу-цацу. По ее понятиям, в интимных отношениях между мужчиной и женщиной непременно должна быть примесь безумия. Если этого нет, значит и секса настоящего нет. Странности усиливают любовь… Тем не менее, несмотря на свою распущенность, Марина никогда не могла и до сих пор не может заставить себя в минуты постельной близости хотя бы приоткрыть щелочки глаз. Из-за этого у нее с партнерами часто возникали конфликты, приводящие к разрыву. Таков уж был ее бзик — иначе она не могла.

Часть вторая

1

С мужчинами Марина сходилась обычно легко. Подруг же почему-то не было. Встретить родственную душу среди баб, казалось, куда трудней, нежели в компании валетов короля обнаружить. Но однажды ей повезло: выпал счастливый номер.

Прогуливаясь в выходной по Старому Арбату, наткнулась на церквушку, напоминавшую в миниатюре собор Василия Блаженного. Похоже, домашняя, милая и заманчивая, — мимо не пройдешь. «Храм апостола Филиппа, шестнадцатый век», — гласила мемориальная плита.

Из любопытства решила зайти на минутку, для чего не надо было подниматься по ступенькам. Паперть отсутствовала. Прямо с тротуара сделав всего единственный шаг, оказалась под расписным каменным сводом.

Службы не было, шла внутренняя уборка. Возле алтаря на коленках корячились молодые женщины с тряпицами в руках. Они полировали детали иконостаса, драили канделябры и бронзовые балясины, расставленные по периметру, вдоль амвона. Работа обыкновенная, рутинная, но прихожанки исполняли ее вдохновенно, под аккомпанемент: нараспев читали стихи из тропаря.

Шумилова купила две большие свечи, выбрала натуральные, восковые. Одну сразу же возжгла возле лика Николая Угодника, другую — после кругового обхода — поставила на престол перед образом Божьей Матери. Какое-то время была в оцепенении, как бы набираясь божественного духа; затем непроизвольно опустилась на колени и нескладными словами стала вымаливать прощение, не прося взамен никаких земных благ.

Свеча разгорелась, света прибавилось. Оказалось, исходил он не только из фитиля, а от самой иконы. Она искрилась. Всмотревшись, Марина Петровна поняла, в чем дело. Оклад и полотно иконы были усыпаны дроблеными самоцветами, которые удивительным образом люминесцировали в сумраке, тем самым прибавляя света. В уголке Марина Петровна заметила бесформенную массу или кучу тряпья… Вдруг пламя вспыхнуло и высветило в потемках женское лицо в рамке выбившихся из-под платка прядей волос. Донесся ломкий женский голос: «Пресвятая, прости, прости рабу заблудшую».

Подслушивать и подсматривать, как раскаявшиеся вымаливают у неба прощение, — есть в этом нечто неприличное, позорное. Все равно что в упор глядеть на обнажившегося в людном месте. Марина Петровна медленно встала с колен, еще раз поклонилась полюбившемуся образу и направилась к конторке, чтобы испросить у прислужницы подсказки-совета, как оформить заявочку о молебне по усопшем. Оказалось проще простого: написать имячко на квитке и заплатить за службу всего десятку. На четвертушке листа вывела одно слово: ПАВЕЛ. И сразу ж на душе полегшало. Со слезами на ресницах вышла вон из храма.

Уличная толчея, суматоха оглушили. Обочь церкви оказалась неогороженная площадка, в дальнем конце виднелась незанятая скамья. К ней, как к оазису в пустыне, Шумилова и направилась.

Боковым зрением заметила: к вожделенному месту, не разбирая пути, торопилась шустрая старушенция.

Почти одновременно приземлились. Минуту-другую сидели не шелохнувшись, украдкой друг дружку разглядывая.

Слова «старуха», «старушенция» нисколько не подходили к соседке, хотя та была явная пенсионерка, с порядочным уже стажем. На ней лежала печать еще того времени; волосы с сильной проседью, лихо зачесанные назад; моложавость лицу придавал прямой, бесхитростный и незамутненный старостью взгляд зорких глаз. На худеньких плечах болталось самодельное пончо; из-под накидки выглядывал безукоризненной белизны воротничок поношенной блузки. Этот «прикид» Шумилова в сумраке приняла за жалкую ветошь.

Первой заговорила соседка:

— До чего же ноженьки мои устали. Хоть отрежь.

— Большую нагрузку, верно, получили.

— Какая нагрузка… Дом рядом, на Сивцевом Вражке.

— Значит артрит.

— Он самый. Считай, свое уже отбегала.

Сказано было с улыбочкой, словно о нестоящей мелочи. Массируя ногу, приговаривала:

— Было время, в Москве колокола глаголили. У каждого храма свой звон был. Бывало говорили: «Во, Иван Великий глас подал». С басом Христа Спасителя схож был. В хорошую погоду да ранним утром гул колоколов до Елоховского долетал. А все же самым желанным и любимым был глас своего прихода.

— И какой же у вашего-то был? — перебила рассказчицу Марина Петровна.

— У Филиппка-то? — Вскинула голову, глянув на приземленную колоколенку, молвила: — Какой звук был, такой же и остался. Благостный, малиновым называется. Словами не выразить, нет. Вы приходите к нам на Рождество или, лучше, на Пасху. Сами и услышите.

— Так вы москвичка?

— Обязательно. Коренная. Приглашаю к себе в любое время. Только сперва позвоните по этому вот номеру… Пишите.

— Я и так запомню.

Назвала номер. Он оказался из легких.

— Только, гляди, без обману!

Припадая на левую ногу, заковыляла, как раненая перепелка. В ближайшее воскресенье Шумилова отправилась в гости. Дверь отворили с первого же прикосновения к кнопке звонка.

— Вам кого — Софью? — спросили низким голосом. — Идите смело за мной.

Двигались потемками, каким-то кривоколенным коридорищем. По обеим сторонам были двери, двери. Вдруг резкий поворот — и оказались в кухне, заставленной целой батареей газовых плит, всевозможными столами, висячими и стоячими шкафами и шкафчиками.

Софья Константиновна священнодействовала у амбразуры духовки. Не оборачиваясь, победоносно подняла над головой руку с зажатой в кулаке тряпицею.

— Шарлотка испеклась! Ну пусть еще дозреет.

Запросто, будто они сто лет знакомы, обняла Шумилову и повела в свои «апартаменты».

Это была келья затворницы. Всю мебель можно было перечесть на пальцах одной руки: стол, три стула, фанерный шкаф, односпальная кровать. На этом фоне старинный комод выглядел как расфуфыренный пижон среди голодранцев. Был он отделан мастером «под орех», ослеплял радужной инкрустацией и покрыт тяжелой камчатой скатертью. Между прочим, шикарно смотрелись на узком окне двойные шторы, гобеленовые и кружевные.

Марина Петровна тут же выложила свои гостинцы, но они ни в какое сравнение не шли с «шарлоткой», о которой слышать слышала, но не вкушала.

Отправляясь в московский дом, она полагала, что разговор (беседа) будет преимущественно о божественном. Соответственно к тому и подготовилась. Взяла у соседки на парочку вечеров никем еще не читанную Библию, старый и новый Завет в одном томе, чтоб предстать пред оцерковленной знакомой не полной дурой. Да зря старалась. Разговаривали исключительно о земном, но уже напрочь вроде б позабытом… Что нынче уже и в школах «не проходят», и в институтах студенты не изучают. А тут неожиданно инженер с «Шарика» сошлась лицом к лицу, в сущности, с исторической личностью, о чем тихо можно лишь мечтать или увидеть на киноленте, в программе ТВ «Культура». На сей раз была отнюдь не мультимедийная сказочка — настоящая, выстраданная русской душой явь.

2

Комсомолке двадцатых годов, похоже, самой доставляло удовольствие перед чужачкой ворошить свое прошлое.

…Родилась и выросла она в более чем благополучной семье, где была единственным чадом. Отец служил в частной аптеке провизором на Покровке, мама дома хозяйничала. После окончания школы второй ступени Софочка, открыто презиравшая мещанский уклад и нэпманский дух, пошла работать на Трехгорку. Ровно через сто дней ей доверили обслуживать аж два ткацких агрегата. С первой получки ослушница-дочь купила папе пачку голландского трубочного табака; маме — цыбик натурального английского чая; себе — на три фунта торт «Наполеон» в булочной Филиппова.

Их фабричная смена была ударная: обычная норма сменной выработки — 500 и более процентов. За что всем даровано было право ходить по цеху и на улице в красных косынках. Хотелось же большего, совершенно необыкновенного. Однажды кому-то из девчонок их бригады попалось на глаза объявление в газете: «Приглашаются добровольцы строить великий город на самом берегу Тихого океана».

Во время чаепития решили: конечно, дело для них! В один день всей ячейкой снялись с насиженного места и помчались к черту на кулички.

Это была еще та жизнь. Без передышки в непроходимой тайге, в мороз и зной, среди комарья, дикого зверья и ползучих гадов парни и девчонки творили историю, решали мировые вопросы. Теперешняя золотая молодежь, бесясь с жиру, ударяется в пошлый экстрим… По отвесным скалам безумцы лезут на горные вершины, пускаются в плавание по порожистым рекам на самодельных плотах, забираются в пещеры, летают на воздушных шарах. И все ЭТО только ради того, чтоб «оттянуться» от скуки бытия, ну и повысить в крови содержание адреналина. На выходе же остается озноб, пот и пар! «Приключения» комсомольцев 20–30-х годов материализовались в реальных делах и рукотворных объектах — жизненно важных для страны, для народа в целом.

Тот героический отрезок времени Шумилова никогда не принимала близко к сердцу. Хотя, помнится, на заседании райкома комсомола кто-то из членов бюро озадачил ее вопросом: «Как лично оцениваешь ты значение Комсомольска-на-Амуре в истории СССР?» Марина не сробела. Тряхнув косичками, похожими на мышиные хвостики, смело изрекла: «Без этого города мы бы Гитлера не одолели». Председатель аж подпрыгнул в кресле: «Политически зрелый ответ». И все проголосовали единогласно. После и директор школы на общем собрании назвал Шумилову примерной, кроме того, способной на героический поступок. Впрочем, задатки ее души в жизни оказались не востребованы.

В конце концов довелось-таки Шумиловой встретиться с героиней девчоночьей мечты.

И вот теперь, сидя в коммунальной келье, дышала неровно. Справившись с волнением, осторожно спросила Софью Константиновну:

— Потом, возвратясь в Москву, перед вами, конечно, все двери были открыты?

Сметя со скатерти ладошкой невидимые глазу крошки от «шарлотки», хозяйка с деланным спокойствием сказала:

— Вы почти угадали. В столице тогда царила жуткая безработица… Меня сразу трудоустроили, взяли машинисткой. Служила в системе Центрпотребкооперации. После почти три года работала кассиршей в Машковских банях. Одновременно училась на рабфаке при Министерстве иностранных дел. Изучала итальянский и немецкий. По успеваемости была в группе вторая. Так что по выпуску предложили ехать в Вену, работала в торгпредстве. И для того ни у кого не надо было испрашивать разрешения или, как теперь говорят, протекции… Родители от дочери своей уже давно отреклись: в глаза называли гулящей девкой.

В стройотряде было у нее прозвище Отвага, оно точно соответствовало имиджу души. Конечно, казенная атмосфера (да еще мидовского учреждения) сдерживали порывы страстной натуры, способной на непредсказуемые выходки и крутые зигзаги.

3

Случайно в эфире Софа услышала неаполитанскую песню «О соле мио» («Мое солнце»). Голос сразил сердце комсомолки, она почувствовала, что готова стать рабыней певца. Оказалось, то был знаменитый Марио Ланца. Тут же решила во что бы то ни стало увидеть его живьем. Стороной узнала: свой сольный конзнаменитый тенор давал в ближайшую пятницу, в Вероне, на родине Джульетты и Ромео.

Оставалось всего три дня. За это время надо было добыть визу, найти авто и заказать номер в отеле. А еще среди зимы купить достойный букет роз. Все удалось как нельзя лучше. За пять минут до открытия занавеса она сидела в четвертом ряду партера. Ей же казалось: она находится между небом и землей.

Открылся концерт песней «О соле мио», будто специально адресованной ей.

Первое отделение пролетело как мгновенье. Во время перерыва на своей визитной карточке она написала: «Умоляю, еще раз «Соле!» Сеньора из Сибири. Соня». В конце назвала номер телефона в отеле. Вложив квиток внутрь букета, попросила капельдинера передать «посылку» в руки маэстро.

Ланци выполнил просьбу сибирячки: «Соле» венчало программу. Софья долго оставалась на своем месте, пока из зала не вышел последний человек.

Как только она переступила порог своей комнаты, раздался телефонный звонок. Звонил портье. Доложил, что некто заказал в ее номер ужин на двоих.

У этой рождественской сказки могло бы быть счастливое продолжение, но… На следующее утро мир узнал, что Германия посягнула на Австрию, присоединив ее в состав рейха. Так началась Вторая мировая война.

Марио сделал все для того, чтоб максимально облегчить положение своей пассии. В советском посольстве беглянку ожидали крупные неприятности. Не вникая в детали, авантюристку под конвоем увезли на Родину. На Киевском вокзале столицы ее встретили представители «компетентных» органов. В тюремной больнице у Софьи случился выкидыш. Да и вся ее последующая жизнь превратилась в сущий ад.

В Москву Отвага вернулась после войны, в пятьдесят четвертом году. Обвинения с каторжанки были сняты, тем не менее возникли проблемы с пропиской, с трудоустройством. Все превозмогла и преодолела… По протекции старых друзей ее взяли на прежнюю работу, на ту же должность: кассиром в Машковские бани.

4

Шумилова не решилась спросить: чье фото в три четверти профиля красовалось в изящной деревянной рамке на комоде. Софья Константиновна опередила любопытство «подруги», обронив:

— Это карточка нашего Марио.

Марина Петровна опешила: «Почему наш». Мелькнула подспудная мыслишка: не бабские ли это выдумки и фантазии. Ведь фотографии популярных певцов и артистов одно время продавались в поездах и во всех киосках «Союзпечати».

Велик был соблазн… Пилкой для ногтей Марина Петровна осторожно разогнула медные скрепы. На оборотной стороне карточки выцветшими уже зелеными чернилами каллиграфическим почерком выведены были три слова: «Ора про ме!».

Долго носила она в душе своей подлянку. В конце концов не выдержала, спросила:

— А на обороте фото имеется автограф?

Софья Константиновна отреагировала спокойно:

— Там на итальянском написано: «Молись за меня». Марио, возможно, предчувствовал свой близкий конец… Вскоре после окончания войны ушел из этого мира. Однако до сих пор живет со мной, во мне.

Вернула рамку на место и пошла на кухню обновить заварку в чайнике.

Марина Петровна приблизилась к комоду, жадным взглядом впилась в фото. В коричневом тоне запечатлен был человеческий образ красоты неописуемой. Черты лица идеально соразмерные. Дивный, проникающий в душу взор. Своеобразный зачес — с пробором — темных волос, чем-то смазанные, отчего притягательно лоснились. Странно, но портрет напоминал другое, тоже знакомое лицо. Сделав некоторое усилие, вспомнила… В юности многие школьницы коллекционировали фотки популярных киноактеров. В картотеке Шумиловой самым почитаемым был Сергей Лемешев.

Сходство нашего тенора и итальянского на первый взгляд было поразительным: чистые двойники! Физиономист же, пожалуй, поспорил бы: речь идет о типаже — и не более того. Однако тот же физиономист признал бы сходство, присовокупив к тому туманный аргумент: на лицах названных персон лежит характерный отпечаток эпохи… И будет тот спец прав: действительно, теперь таких физиономий с огнем не сыщешь. Исчезли безвозвратно. У наших современников даже ПОГЛЯД иной. Есть мнение: с нашего облика исчезло божественное начало — нет характерных для наших предков спокойствия, доброты… Об этом можно долго говорить и спорить в другой аудитории.

В поле зрения Шумиловой оказалась забавная вещица: вроде бы шкатулочка для перстней, сережек. Причем сама шкатулочка представляла собой произведение прикладного искусства.

За любованием и застала ее хозяйка. К тому времени Марина Петровна почти освободилась от гостевого комплекса: держалась свободно, будто в родительском доме после долгой отлучки.

— Увидела эту штучку, захотелось в руках подержать, — молвила с искренней улыбкой.

— Да ты открой… Главное — внутри.

Еще более заинтриговала. После тщетных попыток справиться со скрытым механизмом инженер Шумилова сдалась:

— Тут какой-то секрет, кабы не сломать.

— Все очень просто.

Софья Константиновна взяла секретку в руки — та сама собой раскрылась, приняв вид книжечки.

Оказался то складень. На внутренней стороне дощечки дерева ценной породы мастер сделал углубленное ложе для гербария. Это был какой-то цветок в натуральном виде: розетка со стебельком и лепестками, даже тычинки сохранились. Поражала фактура неведомого цветка: тончайший бархат, нежного телесного окраса. Глаз не отвести.

— Альпийский эдельвейс.

— Слышала, читала о нем. Видеть же не видела.

— Цветок любви называется. От Марио. Мой талисман.

Лицо Софьи Константиновны на мгновенье как окаменело. Выдержав паузу, стала разливать по чашкам свежую заварку.

— Вам, как обычно, покрепче?

Марина Петровна кивнула. Потом порывисто поднялась с места, нежно прильнула к груди… Отваги.

— Вы себя не знаете… Вы героиня. Вы святая.

— Чего выдумала. Обычная бабья доля. Поживи-ка с мое, может, еще не то придется вытерпеть.

Из-под тоненьких, вроде как девчоночьих бровок блеснул слабый огонек: покорный и решительный одновременно.

Вспомнили о неизменной коробочке «Сливовой помадки».

— С детства не была сластеной, — рассуждала «героиня» вроде сама с собой. — В лагере же сильно пристрастилась. Особенно почему-то хотелось именно «помадки». Курить же не курила. Да и на воле не научилась. — Пристально вглядевшись в глаза «подруги», молвила доверительно: — Вот вам практический, житейский совет: живите просто, без выкрутас. При этом не балуйте себя излишествами… Рано или поздно все равно лишитесь их по разным обстоятельствам. Так что лучше не соблазняться.

— Никогда об этом даже и не думала.

— Теперь будешь знать. Еще не поздно.

Кто-то негромко постучал в дверь:

— Вас к телефону.

Нехотя встала, заковыляла в коридор.

Вскоре возвратилась. Достала из аптечного коробка несколько разных таблеток. Заученным движением все кинула в рот. Медленно запила разбавленным чаем.

— Наследнички звонили. Беспокоятся: жива ль еще старушка?

Без всяких задних мыслей Марина Петровна обронила:

— Имейте в виду: если занеможете, по первому же зову явлюсь.

— Знаю, знаю, милочка. Потому и дорожу твоим обществом. Хотя мы и не родня, и не ровня… Мне тут одна мысль втемяшилась… Ну да ладно, обсудим в другой раз.

Убрав со стола, вместе вышли на улицу. Свернули за угол, перешли на другую сторону улицы и оказались рядом с храмом Филиппка. На дверях висел увесистый амбарный замок. Значит, не судьба! Смиренно постояли. Поклонились. Помолились. Не сговариваясь, направились в «свой» сквер. Их скамья была не занята.

Со стороны Гоголевского бульвара доносились звуки большого города. Порой к ним примешивались то ли клацанье, то ли бряканье лошадиных подков по булыжной мостовой. Оказалось, какой-то бедолага неподалеку сортировал и утрамбовывал в рюкзак собранные по злачным местам бутылки из-под спиртного.

— Я тоже прошла через этот этап, — обронила чуть слышно Софья Константиновна. На губах при этом возникла улыбка итальянской киноактрисы Мазины. Через мгновенье она уже улыбнулась по-своему: широко, открыто, грустинка же осталась в уголках рта, особенно в глазах.

— Среди сборщиков стеклотары встречаются весьма почтенные личности, — просвещала лимитчицу коренная москвичка. — В нашей компании был даже настоящий доктор… экономических наук. Преподавал на факультете в Плехановке, читал лекции по курсу политической экономии социализма… И не смог перестроиться на базарно-рыночный лад. Оттого-то был он невостребован теперешней властью. Ну и оказался на улице в прямом и переносном смысле… В 93-м году красный профессор взял в руки красное знамя, пошел с ним к Белому дому, на Новинский бульвар. И в тот же день угодил под прицел снайпера, который сидел на последнем этаже посольства США, это рядом, поблизости. И пал кроткий профессор смертью храбрых, отдав душу свою за правое дело Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина. Его фотографию я позже видела на самодельных витринах Краснопресненского парка, среди других павших героев сопротивления… перестройке.

Подруги долго сидели молча: слушали тишину. Софья Константиновна ждала ответной реакции. Шумилова не подхватила и не поддержала разговор. К тому времени она уже устала от политики, вернее, разочаровалась. Хотя года полтора назад маршировала не раз и не два в протестной колонне, ведомой Виктором Анпиловым. Несколько вечеров провела на негласных сходках «Трудовой России». Участвовала даже на съезде их «бойцов» в Анапе.

Такая вот была в ее жизни оказия, которая не имела продолжения. В некотором роде и тут тоже получился «выкидыш»… Бабьим своим умом, вернее нутром, ощутила: дело по сути-то темное. Вернее сказать, даже и не дело, а игра «понарошку». Еще точнее — балаган. Это уже позже открылось.

Тут есть один секрет, своего рода фокус-покус. Это как посмотреть… Многое зависит от местоположения наблюдателя. Всякий раз перед лицом почтенной публика разыгрывается фарс политический: единение вождей с обездоленным народом. В речах ораторов много ярости, их голос дрожит, вибрирует; кажется, готовы живьем растерзать ненавистных противников, присвоивших несметные богатства советских людей, а также накопления обманутых вкладчиков. Зал, аудитория неиствует, гудит, аплодирует. Немного погодя ораторы, накричавшись до одури, до хрипоты, идут за кулисы и… садятся за общий стол со своими «идейными» противниками, которые ждут свою очередь выхода на трибуну. И тут выясняется, что те и другие — в натуре никакие не враги, они артисты, к тому же частенько соседи по дому, по подъезду, вместе проводят досуг. И на сей раз — после бурного митинга, а то и во время перерыва разогревают себя коньячишком, который разливают из одной фляжки. Так что в сущности эта борьба за «счастье» народа, за «правду» — не более чем ярмарочный вертеп. Шумилова увидела все ЭТО своими глазами, прочувствовала сердцем. И однажды, не подымая шума, тихо вышла из игры.

Таков вот случился в ее судьбе зигзаг или загогулина: не найти ни начала, ни конца. Сама в себе еще не разобралась — оттого и уклонилась, не поддержала разговор своей подружки-бабульки, которая все еще находилась под обаянием ряженых политического казино. Одним словом, близко к сердцу принимает эту взбаламученную жизнь — от верха до дна лживую, порочную.

Долго они сидели, не проронив ни слова, — молча наблюдали за тем, как от морозного сквозняка бурунятся и завиваются в спирали невесомые снежные хлопья, почему-то очень похожие на летний тополиный пух.

5

На город тем временем пали густые сумерки. Кое-где засветились фонари. Стало зябко. Софья Константиновна потуже затянула шарфиком облезлый воротник демисезонного пальтеца. Поежившись, казалось, безо всякой связи с их оборвавшимся на полуслове разговором, нараспев произнесла:

— В жизни, милая моя подруга, все бывает, все бывает… У девушки муж умирает, а вдова с мужем живет.

Марина Петровна даже вздрогнула, словно от ожога.

— Уж больно мудреное, — отозвалась она. — К чему бы оно?

В отделе и в кругу близких звалась она простушкой. Не сразу доходили до нее шутки — последней улавливала «соль» анекдотов. Недолюбливала, между прочим, разную научную заумь, теорию, абстрактные понятия. Кроме того — и симфоническую музыку, так называемые «белые стихи» (без рифмы), а также бессмысленные (абстрактные) полотна живописи… В том же ряду стояли и два предмета из вузовской программы, а именно: философия (диамат) и политическая экономия. От этой белиберды у бедной студентки болела голова, временами даже подташнивало.

В конце концов дело обрело скверный оборот. На третьем курсе перед Шумиловой возникла угроза провала летней сессии. После долгих колебаний решила пустить в ход последнее средство… Укоротила поношенную выходную юбчонку выше колен и стала подкарауливать «преда». План удался. У входа в метро вручила философу записочку: «Вы мне нравитесь».

И завертелось колесо.

Встретились на квартире его коллеги, преподававшего курс на кафедре политэкономии. Звали его Петр Иванович. Интересный оказался мужчина. Посидели за столом, выпили вина, вдоволь нахохотались. Немного потанцевали. После чего время с вечера до утра пролетело как одна минуточка. Марина не прочь была и продолжить общение, ибо Петр Иванович проявил живой интерес к ее академическим проблемам. Вскоре разыскал ее и сообщил по телефону, что «вопрос» в принципе решен, но почему-то не без содействия какого-то Эдуарда Марковича. Потому, дескать, надо встретиться еще разок уже втроем… Так что ждут они ее по известному адресу.

Марина явилась с большим опозданием. Встретил ее в прихожей друг Петра Ивановича, тот в это время занят был на кухне, издали помахал рукой.

Эдуард Маркович распушил свой павлиний хвост: он-де тоже доктор наук, без пяти минут членкор академии… Что он много раз видел Марину в институте — и весьма удивлен, что у такой очаровательной девушки возникли проблемы по предмету, за который он на кафедре отвечает своей головой. При этом ловко ввернул: наслышан-де о способностях Марины и в дружбе не сомневается. При этом гарантировал радужные перспективы. Для начала — аспирантуру с отрывом от производства. Еще обещал оформить главу будущей диссертации… Короче, нес разную околесицу, однако приятную.

Сказано все это было по пути из холла в зал, где круглый стол гнулся от бутылок с вином, водой и разной закуси.

Марина сама выбрала место: села во главе стола. Мужчины были слева и справа.

Рюмашечки подняли за успешное завершение летней экзаменационной сессии. Следом наполнили хрустальные бокалы шампанским (многолетний брют) с добавлением коньяка «Мартель». Закуску друзья подавали гостье с двух сторон: Марина только поочередно открывала ротик.

Следующий тост был, разумеется, за даму. Немного погодя — за Эдика и Петю. Пили на брудершафт. Сперва без языка, затем и с языком. Вскоре доктор наук испросил у дамы разрешение чуть-чуть приспустить кавалерам галстуки. После некоторой паузы им было снисходительно позволено.

Тут уж и Марина разошлась. Стукнув кулачком по столу, при этом что-то разбив из хрусталя, и гневно топнув каблучком, приказала мальчишкам вообще освободиться от галстуков. Что и было неохотно, но покорно исполнено. В ответ поступила коллективная заявка на полный стриптиз.

…На мгновенье она замерла; тело окоченело, стало совершенно бесчувственным, будто после наркоза. Внутри же завелась какая-то зажигательная музыка: то ли джига, то ли басанова. Махнула рукой: «Эх, была не была!» и умчалась под аплодисменты в ванную. Возвратилась в зал развратным, ритмическим шагом, виляя похотливо бедрами. Мужчины взревели, будто дикие звери, яростно рукоплескали. Вверх взлетел кружевной лифчик, бретелькой зацепившись за краешек люстры. Не выходя из ритма, Марина попыталась также артистично снять и трусики. Но не хватило сноровки, ловкости. Едва не растянулась на скользком паркете. Ее подхватили и на руках, будто огромную охапку роз, понесли на софу. И следом за ней, как подкошенные, попадали на ложе.

Почти сутки ее валтузили, не выходя из квартиры, с перерывами и без.

Через ночь добровольная пленница хитростью вырвалась на волю, оставив на растерзание козлам свои колготки, трусики и зачетную книжку. На третий день документ вернули. В графе оценок против злополучного предмета стояло четкое «хор». Тем не менее, на удивление сокурсников, Шумилова сразу ж после успешной сессии забрала из учебной части документы — перевелась в автомеханический институт, на факультет того же профиля.

То любовное игрище не прошло бесследно, оставив пагубные последствия. Марина снова подзалетела. К тому ж, дурочка, проворонила оптимальные сроки: пыталась избавиться от беременности народными способами. Номер не вышел. Пришлось идти в знакомый абортарий.

На сей раз перед гинекологами стояла задача посложней, чем в прошлые разы. Процедура заняла полтора часа. Оперировала пожилая тетенька, очень похожая на повариху из детского сада. Кроткая, с глубокой грустью в глазах. По два раза на дню приходила в палату. В одно из посещений, положив свою большую, но совершенно невесомую руку Марине на живот, долго сидела молча. Перед уходом сказала: «Деточка, ведь у тебя могла быть двойня». И стали у акушерки влажными глаза.

После того визита Марина осознала себя взрослой. Девчоночье бесследно из души исчезло. Короче, стала бабой, при этом утратив способность к деторождению. И живет с тех пор с сжатым сердцем. Правда, есть в душе то ли фибра какая-то, то ли струнка, которая отзывается мучительными нотками на разные разности жизни. На чужих деток до сих пор не может глядеть без надрыва души, «сухими глазами» — невольно навертываются слезы. В таких случаях она хитрит: перебарывает себя, отвлекает на что-то другое, отдаленное… Иногда прием удается, чаще же приходится вести внутренний монолог, чтобы успокоить нервы, сиять бзик. Он только уходит с поверхности, куда-то вглубь. Но при стечении неких обстоятельств сызнова возникает — вдруг опять начинает свербить возле загрудины. Причем возникает вроде б из ничего, безо всякой видимой причины.

6

От того предзимнего стылого вечера в сквере у храма Филиппка остался в душе Шумиловой то ли зудящий шрам, то ли рубец — и не рассасывается, хотя почти десять лет мипуло. Не выветрилась из памяти и та многосложная поговорка насчет женской переменчивой доли. Ни разу и ни от кого слов таких она ни раньше, ни после не слыхала.

Но главное — Шумилова по сей день казнится, в тот вьюжный вечер не нашлось у нее подходящих к «случаю» слов, чтоб ублажить растревоженную воспоминаниями душу отважной комсомолки, которая вопреки всему и вся так и не состарилась… Ушла из этого греховного мира в небытие с чистыми помыслами. У Шумиловой же опять не нашлось и минутки, чтобы проводить единственную подругу в последний путь.

Глупо и нелепо вышло… Как на грех на ГПЗ случился непредвиденный аврал. В оперативном порядке надо было выполнить правительственный заказ для военного ведомства. Марина Петровна работала по сверхурочному графику.

После третьей «черной субботы» завод шарикоподшипников наконец дух перевел. Вечером, после второй смены, работягам выдали половину задолженной за три месяца получки; воскресенье объявили нерабочим днем. Гуляй — не хочу! Конечно, гуляли в полный разворот русской души.

В понедельник иные проснулись не в собственных постелях, а в казенных… Все спецзаведения Восточного округа столицы оказались переполненными буйными, невменяемыми и просто болящими. Кое-кто угодил сразу в холодильный пенал морга… В ближнем окружении инженера Шумиловой, слава Богу, серьезных потерь не было.

Однако не обошлось без междоусобной драчки. Не глупый же человек сказал: «Пьянка без мордобоя — деньги на ветер!».

А началось с чего? Кузнецу из цеха крупногабаритных поковок Бурыму Шурику показалось с пьяных глаз, будто технарь Голиков положил сперва глаз, а потом и руку на колено его пассии Жанне. Пятеро ребят повисли на шее молотобойца: пытались сдержать его пыл и эмоции. Хиляк же Голиков почему-то остался без присмотра. Тишком пробился он сквозь живое кольцо и нанес заводскому Отелло пару-тройку прямых прицельных — в левый и правый глаз. После чего спокойно удалился. Точнее говоря, выпрыгнул в окно со второго этажа, вывихнув голеностоп. Обошлось без серьезных последствий. Более того… Хиляк Голиков как только опохмелился и пришел в себя, приперся в палату заводского стационара с литровым термосом самогонки домашней выгонки. Закрывшись от посторонних на ключ, соперники хорошо посидели. Между прочим испросили один у другого прощение. И стали уже настоящие — закадычные! — друзья.

Лишь в среду Шумилова пришла в себя после… большой стирки. Глаженье белья отложила, позвонила своей подружке.

— Вам Софью? — отозвался женский голос со знакомой басистой ноткой. Затем пауза: — А ведь ее комната опечатана.

Дальше уже и не о чем было говорить. Шумилова осторожно опустила на рычаг телефонную трубку.

Не иначе то была рука рока: наказание за собственный грех или кара, передавшаяся по наследству за великие прегрешения предков.

От детей своих родители всячески скрывали, а чужие люди рассказывали, что их дед Кондрат, по отцовской линии, ведя пленного чеха на допрос в штаб, расстрелял его, когда тот открылся, что в городке Кладно у него имеется собственный цех по изготовлению шпикачек и других колбас. Преисполненный чувства классовой ненависти, Кондрат совершил самосуд: пустил своего подопечного «в расход». Придя же в часть, доложил, что вынужден был врага республики кончать при попытке того к бегству. За что представлен был к боевой награде и Почетной грамоте. Орден с красным бантом по пути где-то сгинул, бумажка же, напечатанная на обложке ученической тетрадки и обведенная по краям золотой каймой, сохранилась; однако Кондрат никому ее не показывал. После смерти деда ее случайно обнаружили в чулане среди прелой рухляди красные следопыты. Школяры сдали раритет революции в местный музей, на вечное хранение. Через какое-то время «неоспоримый документ эпохи» куда-то сгинул… Лишь Марина знала тайну: это она своими руками изъяла его со стенда и сожгла.

И все же, несмотря ни на что, зарок заклятый по сю пору не утратил роковой силы. Шумилова чувствует ее на себе почти постоянно, хотя и туманно, расплывчато, обобщенно, так сказать, в виде жизненной то ли незадачи, то ли непутевого движения по рытвинам и ухабам негармоничного бытия. Так порой изначально, без всякого злого умысла в инженерный проект вкрадется ненароком глупая ошибка. От нее потом страдает воплощенный в металл двигатель, да и вся конструкция. В итоге все потом клянут творцов-создателей. В обыденной же жизни вот что происходит: за ошибки и грехи предков сплошь и рядом мучаются их потомки.

Возложены на человека тяготы явные, зримые; есть и потаенные, почти невесомые, однако душу язвят они неослабно, беспрерывно, подчас и не поймешь, отчего и почему тебе неймется, неможется или просто тоскливо, — места себе не находишь. В результате долгих дум, в ходе сложного анализа Марине наконец открылось: судьба возложила на нее в каком-то смысле зарок, в религиозном понятии епитимью, причем необычную, даже странную. И вот же какая тут незримая матрица или подоплека. Небесная канцелярия по подсказке высочайшего божества лишила неоспоримого права грешницу на проводы близкого и дорогого человека в потусторонний мир. Да, это в широком смысле возмездие, на первый взгляд вроде б незначительное, кому-то, пожалуй, покажется даже пустячным жупелом; однако возведенное в наивысшую, а то и бесконечную степень, без надежды на амнистию или хотя б на послабление, — вот что страшнее всего. О таком человеке говорят: он обречен на непреходящие страдания. Короче, душа без вины виноватая.

Шумилова молча, наедине свой тайный счет ведет. Вот эта цепочка. Отца зарыли в землю без ее присутствия. Маманя угасла, как свечка восковая. Она же, дочь любимая, явилась лишь на сороковины. Немного раньше ушел из жизни муж ее разведенный, непутевый. Похоже, нечистая сила занесла Павла в Тихвин, где ей не показали тело усопшего. Со слов медиков она поняла: в заколоченном наглухо гробу был ледяной брус — хотелось же на лик своими глазами взглянуть.

Тут же вдруг сгинула и единственная ее подруга. И опять дал о себе знать зарок проклятия. Иной пустомеля скажет: ритуалы вокруг покойника — праздные выдумки. Отдает язычеством, по сути — балаган… Таков современный цинизм, исходящий якобы из практической целесообразности. Смерть стала фактом будничным, без привычного ореола трагичности. Даже из газетных некрологов и речей у гроба усопшего снята такая сакраментальная фраза, как «безвозвратно ушедший (ая)», хотя чаще всего хоронят молодых, даже детушек.

Нынче обрывается человеческая жизнь, как правило, не в естественные сроки — по трагическим обстоятельствам, по нелепости — чаще же по вине власти: от ее беспомощности, от попустительства. Большие и малые начальники дистанцируются от людских бед и пагуб, в лучшем случае изображают из себя сочувствующих. Попутно внушают «электорату» брехню: дескать, перестройка требует жертв, как в свое время вещал хитрован с дьявольской меткой на лысине… Да и грех на судьбу-индейку жаловаться! Оглянитесь-ка вокруг: прилавки от пепси-колы, пивка, водяры с художественными наклейками буквально ломятся. Опять же колбасы всевозможной навалом — красиво разрисованная, но с фальсифицированной начинкой и спекшаяся от двадцатилетнего хранения в морозилках НАТО, теперь же выброшенная россиянам на съедение… На улицах, в пеших переходах, в подворотнях идет бойкая торговля ширпотребом на все вкусы: только бери! Берем и радуемся. При этом многим-то и невдомек, что везут всю эту хренотень в Россию «добрые люди» в обмен за наши бесценные земные сокровища: нефть, газ, золотишко, платину, титан, алмазы, редкие самоцветы. В натуре, значит, получается сатанинского формата бартер. К тому ж россияне бесплатно прилагают к товару свои души… Вот и тает великая нация, будто снег на промозглом мартовском ветру.

Вспомнилось Марине Петровне прошлое. Бывало, мать-покойница глядит в телевизор часами безотрывно, потом закроет ладонью глаза и сама с собой разговаривает. Чаще всего был один и тот же напев: «Ах, Ироды… То целыми днями Ленина костерят, то генералиссимуса на все лады склоняют». По-своему строго, но справедливо рассуждала старая о разных разностях. Между прочим, и о репрессиях тридцатых-сороковых годов. Логика была прямая, как штык… Сталин-де хотел блага Отечеству, потому и сметал с пути всех, кто тому противодействовал. Предателей, врагов явных за решетку сажал, злостных к стежке ставил, пулями расстреливал. Такое было время… Теперь же супостаты страху не имут: для острастки их судят и по амнистии как бы на волю выпускают. Простого же люда нынче зазря гибнет поболе, чем в прошлые времена, к тому ж без суда и следствия. Какой разбой и какая стрельба по стране идут… У матери свой счет потерям был. Сильно переживала, сердешная, узнав о шатровых бомбардировках в Чечне, в Дагестане. Ведь после тех расстрелов в «мирное время» и хоронить-то нечего было. Все живое — скот, люди, растения да и сама земля превращались в пепел, в компост. Причем все это творилось якобы для восстановления порядка… Спорить с матерью в этих вопросах было бесполезно. Ты и слово не успел изречь, у нее уже ответ готов.

7

По пути на кладбище вся душевная муть, накопившиеся впечатления за последние дни перемешались и выплеснулись вон.

Погост оказался новый, неогороженный, неприкаянный, сикось-накось перебуробленный эскаваторами. После них уже мрачные могильщики, облаченные в камуфляж и солдатские берцы, превращали длинные щели в персональные ячейки, похожие на доты. Вея местность представляла собой укрепрайон перед фронтальным наступлением на вражеские позиции.

Могилка Софьи Константиновны нашлась без труда. Холмик был совсем свежий. Московский дождик сюда еще не дошел, так что каменистой твердости глину, перемешанную с пожухлым дерном, Шумилова оросила своими слезами. После чего, не торопясь, совершила поминальную тризну. Выпила из стограммового стопарика домашней самогоночки. Хорошо прошла, словно глоток водицы родниковой, с устатку, с жару. Машинально, без аппетита пожевала подзасохший бутербродец. Пожалела, что второпях не захватила соленый огурчик; зато нашлось крепкое яблоко, душистая антоновка, в таких случаях тоже неплохо. В какой-то момент почувствовала во всем теле удивительную легкость, похожую на состояние невесомости. Снова потянулась к сумке, до краев наполнила следующую рюмашечку и поставила рядом с железным штырем, увенчанным куском фанеры с биографическими данными рабы божьей. На чистую матерчатую салфетку выложила другой бутерброд, добавив к нему желтое яблоко и тяжелую кисть винограда, с темно-багровыми ягодами. Вышел классный натюрморт, которому позавидовал бы знаменитый живописец.

Следующий день был уже будничный. Марина Петровна выпросила у начальства отгул, отправилась в храм Филиппка. Усердно помолилась. Без слов постояла на коленях перед иконой Царицы Небесной, сверкающей самоцветами, ничего для себя не прося. У образа Спасителя прочла по памяти «Отче наш» — молитву, по преданью, самим Иисусом сочиненную. Только после этого заказала панихиду в память усопшей комсомолки 20-х годов прошлого века.

Домой, на улицу Гурьянова, вернулась с легким сердцем, словно на ангельских крыльях.

С минуту или чуть больше сидела у стола на кухне в блаженном состоянии. Вдруг на бабу что-то накатило: внутри все распустилось, ослабло. Не помня себя, машинально потянулась к стоявшему рядом телефону. Набрала на диске контрольный звонок: абонент оказался на месте. Немного погодя вновь набрала тот же номер. Без приветствия, без обращения твердым голосом произнесла всего два слова: «Возьми меня».

В том ей никогда отказа не было. Да она и не злоупотребляла своей навязчивостью. После последнего их свидания минуло почти два года. У мужика за этот срок все могло перемениться. Но он не ослушался, явился беспрекословно. По-армейски говоря, как штык.

Сердцем угадала, что именно он поднимался в лифте. Разделась донага, ждала у дверей, держа руку на вертушке замка. Как только раздалась трель, кожаная дверь бесшумно отворилась, Марина стояла в проеме — словно натурщица на полотне чтимого ею художника Ильи Глазунова. Вмиг пала на руки полюбовника, будто высокорослый стебель садовой мальвы от прикосновения безукоризненно отточенного ножа.

8

Несмотря на свою беспутную жизнь, была у Шумиловой одна настоящая любовь, трепетная и беззаветная.

В памятную поездку из Анапы в Москву беглянка вернулась не одна — с героем курортного романа.

Популярный ведущий телевизионной компании (их бригада проводила на побережье съемки) повздорил с молокососом продюсером и решил немного развеяться на просторе. Заводить новый роман Дон Жуану не хотелось — и он уговорил ассистентку (подружку бригадира) день-другой поамурничать. Та с полунамека согласилась. Близился, как говорят поляки, кавалерский час. Но карты любовникам спутал шаловливый Амур.

Шумилова двигалась по Приморскому бульвару, словно подлодка после долгого плавания в нейтральных водах. Телеведущего она не сразу узнала, в жизни он оказался куда интересней, нежели загримированный на цветном экране.

Секс-символ эфира сидел один-одинешенек на длинной садовой скамье. Вид имел потерянный. Походил на отбившегося от стаи журавля. Хотелось осторожно взять птицу за раненое крыло, увести с шумного бульвара в укромное место.

Марина Петровна бесцеремонно присела рядышком, на расстоянии вытянутой руки. Распирало любопытство: кого поджидает Дон Жуан российского масштаба. Наверняка охмурил провинциалку-простушку… Интересно, какая она из себя?

Четверть часа прошло, сосед же находился все в той же позиции: сидел, покачиваясь взад-вперед. На окружающих ну никакого внимания… Аж зло брало!

Марина Петровна, избоченясь, кокетливо произнесла:

— Юрий, а я вас сразу же узнала.

— Мы где-то встречались, да?

Нижняя ее губка неподражаемо изогнулась, приняв завлекательную форму «сковородничка»:

— Конечно… Я не пропускаю ни един ваш выход в эфир. Это всегда поучительно и восхитительно.

Сосед изобразил восторг, удивление. Плечи картинно вздыбились, голова откинулась, руки в стороны пошли.

— Ну спасибо… Из всех сил стараюсь… — Изобразив торсом безупречный, в виде нырка поклон, продолжал: — А с кем, собственно, честь имею… Как прикажете себя звать-величать?

Марина представилась по полной форме, назвав при сем место работы и даже должность.

Ночевали они в двухместном купе экспресса. По бабским меркам, Юрий как мужчина оказался не бог весть что, но был неудержимый фантазер и выдумщик. Порой доводил партнершу до умопомрачения. При этом подчеркивал, что первопричина в ней! Прозрачно намекал, что тело ее являет собой вместилище неземной, сакраментальной силы. Однако даже он не мог ее заставить в определенные моменты глядеть на своего партнера открытым взором.

Водилась за ней еще и другая странность: в определенный мигу нее возникало реальное ощущение полета с последующим погружением в водную стихию. В то же время необходимо было непременно кончиками пальцев ног коснуться дна. Фантазия на том не кончалась. Обратный путь из бездны нужно было ускорять ритмическими движениями рук, ног, всего тела. Однажды она оказалась на грани жизни и смерти: несмотря на все усилия, дна не достала, хотя поднималась наверх какими-то невероятными усилиями — колебаниями! — торса, таза, бедер… Запас воздуха в легких уже иссяк. Молнией пронзила мысль: все, это конец… Мысленно простилась с жизнью. Как вдруг пальцы рук коснулись явившегося откуда-то спасательного круга. На самом деле то была мокрая шея Юрия.

Эти свои бзики Марина до смерти боялась, вместе с тем страстно желала, как мотылек огня.

Последнее время сильно занимал вопрос: на склоне лет, что ей теперь от мужика надо. На внутреннем экране души, как на компьютере — из крестиков и ноликов — проецировалась одна и та же картинка… Будто она идет по бульвару, по людной площади рука об руку с безликим мужчиной. Пальцы их время от времени соприкасаются. При этом ее отчего-то разбирает смех, да такой сильный, что она плечом приваливается к твердокаменному плечу своего спутника. В ответ же слышит неразборчивую речь вперемешку с охальными словами.

9

Зарегистрированное замужество не оставило в ее душе глубокого следа, курортный же роман волновал уже добрый десяток лет.

Однажды Марине Петровне открылось: постельных отношений ей уже мало. Хотелось близости духовной, а также каких-то общих деловых отношений. Например, иметь собственный бутик (лавчонку) в пределах Садового кольца. Ради этого она пошла на курсы автолюбителей, получила водительские права. Самое забавное заключалось в том, что ни у нее, ни у Юрия не было авто.

Как-то утром Юрий, хмурясь, признался: для большего, что теперь есть и что их связывает, он еще не созрел. А в последней, после продолжительного перерыва встрече выдал такую заявочку: не сочтет за измену, ежели Марина обзаведется настоящим мужем, у них же все пусть останется по-старому. Это ее не убило. Она и раньше догадывалась, что работа для него — это и дом, и семья, и нечто большее. Потому как люди творческих профессий, будучи в рабочем, так сказать, запале (ради подходящего образа, слова или кадра на пленке), готовы продать отца родного с матерью. В каком-то смысле это, конечно, шутка, но ведь не глупый человек изрек, что в шутке есть своя доля шутки, — остальное правда.

Впрочем, она и на это в принципе была согласна, потому и тянулся их роман как старый многосерийный фильм на заштопанном экране в деревенском клубе… Такое случается из-за разгильдяйства местной киносети, чаще же по причине распутицы и бездорожья.

В конце концов и она осознала: связь с Юрием стала обременительной обязаловкой, проще говоря, обузой. Однако это признание не сочла за поражение. Напротив, почувствовала прилив сил, бодрости и волну озорства.

Открылось это ни с того, ни с сего в вагоне метро, по дороге домой с Белорусского вокзала, с котеночком за пазухой. Запомнила даже то место. Озарение возникло на перегоне между станциями «Крестьянская застава» и «Дубровка»… Порог своей квартиры она перешагнула решительным шагом.

Растелешившись, отправилась в ванную. Но как только переступила порожек, услышала за плечом вкрадчивый голос Юрия:

— Ласточка моя, сизая касаточка, — так он обычно приветствовал Марину после возвращения ее из бездонной пучины оргазма.

Оглянулась без страха, рядом никого. «Ну, подруга, поздравляю тебя с первым глюком», — дух перевела. Глянула в зеркало, увидела свое отражение. Первый взгляд скользнул по левой груди. Искоса глянула на правую, в молодости она была заметно меньше, чем доставляла ее хозяйке тайное огорчение. С годами бюст выровнялся — и визуально, и по весу — но по привычке она временами учиняла на своем теле строгий аудит.

Подставив снизу ладонь, как бы на весах взвесила тяжелые, не утратившие еще формы и прелести полушария. Пошевелила пальцами дремавшие сосцы, которые сразу ж напряглись, воспряли. «Ничего еще», — сорвалось с языка после того, как от легкого нажима на коричневой плоти выступила белая капелька. Гинеколог однажды просветила: это признак, что еще не утратила генеративных способностей. Значит, на что-то еще можно надеяться. Но она была в меру суеверная, старалась не конкретизировать свои мечты и желания. Единственное, что Марина Петровна явственно представила, как после душа юркнет в долгожданную чистую постельку.

Выйдя из ванной, прямиком засеменила в комнату. Остановилась к дверях в полном изумлении: место было занято. В центре софы, на ромбическом розовом вырезе пододеяльника, свернувшись калачиком, покоился ослепительно-беленький, пушистый комочек.

Не посмела нарушить покой сиротки. Достала из шкафа старенькое одеяльце, подушку — создала себе постель в кресле. И моментально словно в бездонную пропасть провалилась.

Среди ночи проснулась от ощущенья присутствия в квартире постороннего.

…Однажды она пережила подобное. Как и теперь что-то ее разбудило. Сжавшись в комок, не решалась размежить веки. Наконец, сделав неимоверное усилие, приоткрыла сперва один глаз… На фоне зашторенного окна, будто на негативе черно-белой пленки, проявился незнакомый образ. Точнее, морда… Сызмальства, по рассказам домочадцев, представлялась ей рожа каторжника, сбежавшего из острога. И вот теперь стоял у ее изголовья чужой мужик, обросший от бровей до подбородка кабаньей щетиной. К тому ж на башке дикий капелюх из рысьей шкуры или даже таежного волка. Бр-р-р.

Нутро окоченело, напряглось, сознание отключилось. Пришла в себя в ту секунду, когда пришелец пытался ею овладеть. На коленях перед Мариной стоял настоящий кентавр. Будто из космоса, странно вибрируя, послышался голос нежный, ласковый: «Ласточка моя, сизая касаточка!». Тут-то сами раскрылись ее жаркие объятия.

Юрий время от времени исчезал без предупреждения. Как настоящий любовник, имел ключ от ее квартиры. В тот раз вернулся «гуляка» в Москву со съемок в предгорьях Алатау — и прямиком из аэропорта в глухую ночь явился на улицу Гурьянова.

То была их кабы не тысяча вторая ночь, причем с погружением в бездну и с благополучным выходом на поверхность с помощью «спасательного круга».

И вот опять ей помстилось, будто явился все тот же незабвенный тать, разбойник, чародей… Она замерла в ожидании явственных признаков его присутствия. Боже, возле уха почувствовала прикосновение нежной плоти, уловила едва слышное горячее дыхание. Душа замерла от жути и… радостных предчувствий. Дабы развеять все сомнения и догадки, Марина Петровна пошевелила плечом и наткнулась на мягкий комочек.

Ночная сказка стала явью.

10

Несмотря на бесхарактерность, при определенных обстоятельствах Шумилова способна была на решительные, головокружительные поступки. Порой стоило невероятных усилий преодолеть, ну скажем, состояние покоя, дремоты, комфорта… Марина Петровна рывком вскочила с кресла, при этом попутно прихватив свою малышку-непоседу… Сделала два шага и будто с высоченного обрыва кинулась в набежавшую волну: под пуховое одеяло. И моментально отключилась.

Разбудил телефонный звонок. За окном был ясный день. Пока шлепала босиком, мельком глянула на будильник. Стрелки показывали половину двенадцатого. «Не иначе как с работы», — и подняла трубку.

— Добрый день, от души приветствую мадам… Карпов звонит.

«Неужели я еще сплю?» — подумала она, переводя взгляд на реального котеночка, который забавно играл перышком.

Пауза грозила затянуться до бесконечности: Марина Петровна не могла связать названную фамилию с личностью звонящего. Абонент же оказался не только деликатен, к тому ж еще игриво настроен.

— Вчера в вагоне электрички, — звучал приятный голос из трубки, — я всего лишь забросил, как русские говорят, удочку… Сегодня же намерен поймать золотую рыбку.

Тут Марина Петровна врубилась в действительность. Однако немного слукавила:

— Не знаю, для кого как, для меня же лично вы были и остаетесь обаятельным… Самарием Кирилловичем.

Знакомый попутчик, похоже, захлебывался от восторга:

— Сильно-сильно польщен… И вот мой следующий шаг. Если мадам не возражает… местом свидания избираю скромный ресторан «Савоя».

У Марины Петровны, как говорят у них на «Шарике», стали квадратными глаза.

— О, я польщена. Ведь это, кажется, высоко в горах, в Швейцарии… Сколько же времени даете вы мне на сбор?

Кавалер не растерялся.

— Швейцария потом. Пока же посидим на Лубянке, точнее, на улице Пушечной.

Ресторан пятизвездочный. Уверяю, больше не бывает.

На линии возникла долгая пауза.

— Марина Петровна, вы куда-то пропали.

— Нет, на месте. Сижу — соображаю… У нас сегодня, значит, пятница. На работу я уже опоздала.

— Марина Петровна, смею вас поправить. Нынче пока еще суббота, завтра по европейскому календарю воскресенье.

— Вы не шутите, это правда?

— Как и все то, что вы только что изволили слышать.

— Самарий Кириллович, вы прелесть. Если не трудно, перезвоните часика через полтора.

Шумилова, конечно, немного играла. Не зря ж участвовала в художественной самодеятельности Дома культуры.

Душа ее ликовала: хотелось петь, кружиться, выражать восторг прыжками. Жаль, не было под руками подходящей мелодии. С языка сорвалось легкомысленное тра-ля-ля. Разведя руки в стороны, с упоением кружилась на крохотном пятачке между телевизором, трюмо и развернутым спальным ложем. На сложном фуэте не удержалась на ногах, как пьяная упала на софу. Рука при этом коснулась теплой, нежной плоти… Спросонья, а главное — из-за этого шального звонка позабыла, что отныне с ней рядом живет реальное, живое существо. Возможно, это ее оберег, с ним связано ее женское счастье, дальнейшая судьба, и то, что происходило в ее жизни до сих пор, было всего лишь прелюдией… Из суеверия Марина Петровна прикрыла рот ладонью правой руки, левую опустила на постель.

Малышка сделала несколько неуверенных, смешных шажков и взобралась на колени хозяйки. Марину Петровну охватил детский восторг. На вытянутых руках подняла над головой пушистое создание, затем приблизила к лицу близко-близко. Глаза человека и зверушки встретились: мир тотчас же озарился голубым и лазоревым светом.

— Крошечка моя… Кисанька… Алиса! Ты преобразилась, ты стала котеночком.

11

Шумилова позволила себе каприз: задержалась, как в песне пелось, на пять минут.

Оделась скромненько, но со вкусом. Ей нравился цвета морской волны жакетик в комплекте с расклешенной, сидящей на бедрах юбочкой. Сразу семь-восемь годков с плеч долой! В розовых ушках сверкали крохотные бриллиантики. На шее красовалась натуральная камея. Завершали прикид звонкие каблучки. Кавалер на их звук издали отреагировал: на устоял на месте, чуть ли не вприпрыжку кинулся навстречу.

В вестибюле их поджидал расфуфыренный, как индюк, швейцар, облаченный в панбархатный мундир с золотыми и серебряными позументами, пошитый кабы не на генералиссимуса. Внутри помещения дворцового убранства их встретил другой… генерал (поскромнее), всем своим видом выражавший услужливость на грани подобострастия.

Неспешным, церемониальным шагом прошли в зал, где их деликатно взяли в полон вышколенные официанты с блестящими глазами. Помогли сесть за сервированный стол. Только ножей перед каждым лежало по пять или шесть штук.

На расстоянии вытянутой руки струился настоящий бассейн с фонтаном и живыми рыбами. По приказу барона официант в жилетке выловил сачком двух одинаковых стерлядок, через какое-то время их возвратили уже в приготовленном виде.

Не обошлось без дискуссии. На второе решили заказать непременно птицу. Официант одобрил выбор, со своей же стороны порекомендовал страусиное филе. Самарий Кириллович настаивал на индейке. Кельнер негромко обронил: «Только не сегодня». Марина Петровна с улыбкой Джоконды следила за словесной игрой.

К их столику, словно сокол из поднебесья, по плавной параболе подлетел метрдотель. Кельнер в двух словах обрисовал старшому ситуацию. Тот моментально вынес вердикт:

— Решает дама.

Шумилова обвела окружавших мужчин голубым огнем слегка подкрашенных глаз, проворковала лесной горлицей:

— Лично я не против куропатки на вертеле.

Самарий Кириллович оставил свой выбор за индейкой. Потом во время трапезы они поменялись кусочками.

Ответственность за напитки барон взял на себя. Заказал малый графинчик «Мартини», а ему под стать флакон коньяка «Наполеон».

Казалось, все происходит во сне.

Говорил в основном Самарий Кириллович, Марина внимала и к месту поддакивала. Ресторанная атмосфера ошеломила. Ни в одном телесериале ничего подобного она не видела.

Очень кстати заиграл квартет: пианино, скрипка, кларнет и контрабас. Душа купалась в сладком звуковом «сиропе». Временами на глаза наворачивались слезы. Особенно если голос подавала скрипка. Ах, этот лабух… Казалось, водил он смычком не по струнам, по жилам собственного миокарда. Когда оркестр выдал первые аккорды песни Михаила Лещенко, тут Шумилова не выдержала: встала из-за стола, подошла к эстраде. Публика насторожилась. Марина Петровна стояла как статуя. Наконец, уловив момент, запела в полный голос:

Здесь, под небом чужим, Я как гость нежеланный, Слышу крик журавлей, Улетающих вдаль. Сердце бьется в груди, Слышу крик караванный, В дорогие края Провожаю их я.

Как говаривали в старину, в конце девятнадцатого века, публика замерла и обратилась в слух. А инженер с ГПЗ как ни в чем не бывало с упоением пела душещипательный романс.

Вот все ближе они, Все слышнее рыданья, Будто скорбную весть Принесли нам они. Из какого же вы Из далекого края Прилетели сюда На покой, журавли?

Никто не заметил, как возле дамы возник седовласый господин со шкиперской бородкой, стал почти рядом, плечом к плечу, и они уже продолжали вместе:

Пронесутся они Мимо скорбных распятий, Мимо древних церквей И больших городов. А вернутся они, Им раскроют объятья Дорогие края И Россия моя.

У многих едоков, особенно у женщин, в глазах блестели слезы. Не скрывали свои эмоции даже господа.

Как хотелось бы мне Журавлем обернуться, Полетел бы тогда Я в родные края… Целовал бы тебя Я, голубка родная, Как мне грустно сейчас Без любви, без тебя.

Это был, конечно, поступок в духе ретро. В ответ последовало нечто из ряда вон — нехарактерное для заведений подобного рода, а главное — уровня. Не кабак же и не второразрядная харчевня.

Овация в зеркальном зале напоминала грозу и одновременно камнепад в горах.

А что же Марина Петровна: не поразил ли сердце провинциалки-лимитчицы этот шум и гром? Как ни в чем не бывало, профессионально воспроизвела она типичный комплимент примы. После чего, лихо подхватив партнера под руку, уверенным шагом направилась к своему столику.

Барон был шокирован замечательной выходкой партнерши. И чтоб как-то уравновесить чаши весов, распушил, что называется, павлиний хвост. Приняв на грудь чуть ли не полфужера коньяка, стал с упоением рассказывать, как в день своего шестидесятипятилетия (два года назад) покорил заоблачную вершину Швейцарских Альп, несравненную Монте-Розу, ростом в 4637 метров. Рекорд свой скалолаз посвятил своей будущей жене.

Тут Шумилова вмиг очнулась. До того она пребывала в глубинах мирового океана, ниже Меридовой впадины. При последней фразе барона явственно помстилось, будто кончиками пальцев правой ноги она успела коснуться — оттолкнуться! — от илистого дна и стала выбираться на поверхность… Нет-нет, она не ослышалась. Речь только что шла не просто о какой-то женщине, о близком существе. Спросить же партнера (по дуэту), чтоб он повторил только что изреченное, было бы бестактно, даже нагло. Она же была не так наивна: по-женски, подсознательно лукава и хитра.

Встряхнув своими золотыми кучерями, проговорила томным, будто спросонья голосом:

— Вы сказали что-то о жене… Где она теперь?

На прямо поставленный вопрос Карпофф, по простоте душевной, ответил прямо же:

— Будущая жена. В данный момент сидит здесь… За данным столиком, напротив.

— Но вы же еще не сделали даже… формального предложения.

— Считайте, что я это только что сделал.

То был, конечно, стопроцентный «сюрр». Марина Петровна не знала, что делать: сердиться, смеяться, плакать.

Барон почувствовал в душе партнерши полное смятение, переполох. Он церемонно изогнулся всем корпусом: припал устами к руке мадам. Ее кисть утонула в рыжей, пушистой, приятной на ощупь, с серебряными нитями бороде. В замешательстве она оглянулась по сторонам.

Ресторанная публика жила своей жизнью, все были заняты исключительно собой.

Только скрипач все видел и все понял. Как и прошлый раз, слегка провел он смычком по обнаженному нерву своего миокарда — и скрипка будто живая заговорила человеческим голосом. Явственно слышались позабытые слова:

…Не уходи, побудь со мною, Тебя так сильно я люблю. Своею лаской огневою И обожгу, и утомлю.

Боже, какие слова, какая мелодия и как кстати все возникло. Не раньше и не позже… В унисон. Не подымая головы, она положила свою горячую ладонь на руку милого барона, ощутив в ней крепкую мужскую силу. И слегка ее пожала. Без промедления ей ответили тем же.

12

В десятом часу они вышли на Пушечную. На улице было еще светло, но зябко. По мановению руки к вестибюлю бесшумно подкатило «Золотое такси».

Во всем, что произошло в ресторане, было не то что киношное, нечто фантастическое, едва ль не сказочное. Смахивало и на жестокий розыгрыш. Подумалось Шумиловой: сейчас барон сорвет с подбородка приклеенную бороду, снимет с головы парик — и предстанет в естественном обличье. С такими номерами часто выходил на сцену заводского Дворца культуры любимец публики, доморощенный шутник и выдумщик Вася Сорванцов. Мастерски разыгрывал он честной народ, у самого же на лице никаких ужимок или скрытой улыбочки. Комик от Бога! Не его ль собрат сидел теперь с Мариной рядышком.

Авто медленно катило по кривой Шарикоподшипниковской улице. Все машины почему-то уступали дорогу. При повороте на Люблинское шоссе Марину Петровну сильно качнуло влево. Самарий Кириллович ловко удержал свою спутницу и не очень крепко, но чувственно привлек к себе. Она не стала жеманничать: с благодарностью кивнула и окатила голубым огнем лучистых глаз. При этом в нетрезвой милой головке сибирячки возникла трезвая мыслишка… Самарий Кириллович — мужик определенно не промах, но умеет себя держать в руках. Не то что теперешние Ловеласы и Дон Жуаны, каких в Москве нынче хоть пруд пруди. Приличной женщине на улицах проходу нет. Что ни говори, иностранцы тоньше чувствуют фактуру бабьей души… Туманная мысль дамы электромагнитным способом вмиг перекочевала в черепную коробку швейцарского подданного. Господин Карпофф ощутил под ложечкой приятную теплоту, щекочущее жжение. Похожие на то, как озябший путник приложился к фляжке и принял во внутрь глоток-другой чистейшего первача. По понятным обстоятельствам у барона не было под руками заветного баллона. Тем не менее по всей телесной периферии, как вычурно выражаются бенедиктинские монахи, разлилась обворожительная нега.

На самом же деле электромагнитные волны имели божественное происхождение. Разряд их послан был из глубочайших недр Вселенной. Звездочеты подсказали бы более точные координаты: альфа Волоспаса, скорее известного под именем Арктур. Бродит он по капризной орбите космоса, возмущая установленный Провидением ход больших и малых небесных тел.

Далекая звезда послала своему подопечному по электронной почте сигнал, под кодовым названием «благословение». Он-то и вызвал в душе швейцарского подданного соответствующего формата порыв. Барон моментально взбодрился, захорохорился и вошел в роль (не соответствующую его годам и социальному положению) залихватского парубка, который после гулянки решил усилить впечатление. Он встряхнул седою шевелюрой и стал похож на токующего глухаря.

— Кореш моей юности, Шура Мокров, однажды под хмельком поделился личным опытом своего жениховства… Для форса подпустил немного философии и психологии. С озорства, в общих чертах обрисовал исследуемый предмет, то есть женское сердце. Попутно заметив: дескать, оно не как у мужиков бьется, а колеблется, мысленно как бы сомневается. Ну и наша, так сказать, задача заключается в следующем: любым способом сбить девку с толку, ослепить, обворожить, напустить туману. При подходящей возможности не мешает еще и выкинуть этакое загадочное коленце. После этого все: барышня твоя! Бери голыми руками… Не зря же прекрасный пол очень обожает театр, цирк и всевозможные представления.

13

Такси резко затормозило: уперлось в длиннющую пробку. Впереди лоб в лоб столкнулись «МАЗ» и несчастный «Запорожец». Назад хода тоже не было. Осталось одно: ждать, когда ГАИ разберется. Благо, нашим пассажирам некуда было торопиться.

Самарий Кириллович придвинулся к Марине поближе и продолжил повесть чужой жизни:

— В натуре Мокров был настоящий народный артист, Теркин местного масштаба. Еще и год не минул после демобилизации нашего вояки. Прибыл в Вязники к тетке на побывку, ибо, как есть, был круглый сирота.

В первый же вечер занесло солдата в Дом культуры, на танцульки. Вокруг же ни единой знакомой души. Забился в угол, сидел, как сыч. По сторонам озирался. Никому-то до залетки дела и интереса нет.

— Ну уж кореш-то ваш вообще… Знаменитому Васе Теркину не пара, — встрял в разговор таксист. К сказанному добавил: — Пригласил бы на танец дивчину… За милой беседой, глядишь, утреннюю зорьку встретили.

Марина Петровна насторожила ушки.

— Такая кавалерийская тактика известна, — спокойно продолжал Самарий Кириллович. — Однако гвардеец наш имел далекий прицел. Разом решил все-все вопросы решить.

— Пардон, молчу! — изрек водила. И для пущей деликатности голову склонил.

— А дальше-то, потом что было? — не утерпела женщина.

Прокашлявшись, рассказчик продолжал:

— Это сюжет для настоящего мюзикла… Среди старожилов города Вязники наверняка еще живы свидетели уникального в своем роде сватовства… без свахи.

— Ну не томите же, — взмолилась Шумилова.

— Так вот как дело-то было…

Танцевальный вечер подошел к концу. После душещипательного танго «Утомленное солнце» киномеханик, выдержав минутную паузу, по традиции поставил вальс «Голубой Дунай». В какой-то момент клубный маэстро искоса бросил взгляд из оконца своей операторской рубки в зал — и уже не мог оторваться от потрясающего действа… На середку зала вышел белобрысый, курносый симпатяга-вояка в пилотке на правый бочок. На новенькой гимнастерочке — немятые погоны и несколько медалек, в том числе гвардейский знак. Грудь ефрейтора огнем сияла от свеженачищенного металла, отчего создавалась видимость обилия.

И был то Сашка Мокров. В парня не иначе бес вселился. В жизни это был скромняга и увалень. Тут же — нате вам! — обратился то ли в массовика, то ли в циркового конферансье… Пружинящей походочкой вышел в центр и оттянулся. То есть принял что-то вроде гимнастической стойки: спина дугой, руки по диагонали вверх. Голова назад откинута, как это принято у глухарей в минуту страстного токования. После двухтрехсекундной паузы выдал спич на своеобычном владимирском говорке:

— Милые девушки-землячки, обратите на меня внимание. Я весь тут перед вами. И вот что в сей момент желаю сказать… Любая из вас, которая в сей исторический момент выйдет на середку и станет рядом, автоматически становится законной моей женой… Всего три секунды всем на размышление. Считаю: раз, два, два с половиной…

На том счет оборвался. Откуда-то возникла пава: в голубом, расклешенном крепдешиновом платье. Был смелый пируэт — и вокруг изумительного стана образовался неописуемой формы колокол неземного цветка. После этого — приседание, так называемый комплимент и одновременно приглашение к танцу.

Все подумали: тут имел место художественный розыгрыш, иначе говоря, заранее отрепетированный номер. Лишь потом все — даже скептики — поняли, что оказались свидетелями, как нынче говорят, натурального, стихийного реалите-шоу. Первым это почувствовал киномеханик… Враз оценил ситуацию: без промедления врубив на полную мощь традиционный вальс Мендельсона.

Сашка смело обнял гибкий стан. Фея, в свою очередь, изящно положила правую руку на плечо смельчака. И они согласно поплыли по кругу. Совершив полный оборот по периметру зала, кавалер галантно представился даме. Та, в свою очередь, без кокетства и глядя прямо в глаза, назвала свое имечко: Татьяна. Все ее в Вязниках знали: это была первая красавица райцентра… Многих претендентов-искателей ее руки и сердца отвергала при первых же попытках.

Перед залеткой же, вишь, сама не устояла: потянулась будто ниточка в ушко иголочки. И это было так естественно, так красиво… Никто из присутствующих на вечере танцев не посмел осмеять или подумать плохое об этом сольном дуэте.

На последних тактах торжественной музыки гости и обслуживающий персонал ДК приветствовали новоиспеченную (у всех на глазах) супружескую пару дружными аплодисментами. Будто заправские артисты, они ответили земными поклонами. Затем, взявшись за руки, согласным шагом вышли из душного зала на свежий ночной воздух.

И то был еще не конец фантастического мюзикла. На следующий день Саша и Татьяна экстренным образом оформили в загсе свое супружество. Через неделю молодожены укатили в Сибирь, по оргнабору, на строительство мало кому известной Иркутской гидроэлектростанции.

…Пока наш барон-забава обстоятельно рассказывал повесть о настоящей любви, пробка на трассе полностью рассосалась. Однако таксист ловко вывел авто из стального потока и остановился на обочине, дабы самому прийти в себя и успокоиться от этого головокружительного сюжета на фоне теперешней пошлой пошлости.

При общем молчании с языка Шумиловой в который раз в тот вечер слетело заветное слово:

— Вот это уж полный сюрр.

Совсем-совсем невероятной оказалась концовка новеллы. Пятьдесят лет спустя Мокров и Карпофф встретились в Венеции, на кинофестивале «Золотой лев». Едва ль не целую минуту в глаза друг друга глядели безотрывно Затем кинулись в объятия, обратившись на некоторое время в скульптурную композицию из плохо обработанного гранита. Публика осторожно обходила их стороной.

Друзья наконец разъяли свои объятия. Мокров первый обрел дар речи. «А это вот моя подруга жизни! — И кивком указал на даму в строгом брючном костюме. — Знакомьтесь».

«Татьяна… Можно просто — Таня», — проговорила она на чистейшем русском, слегка грассируя. То была милая картавинка, раскатистая горловая речь, так называемое курлыканье, свойственное в основном женщинам со вздернутым носиком, или, как говорят, кирпатым! Все вместе создает поразительный эффект или шарм, от коего мужчины порой балдеют.

14

Сдав по акту приемной госкомиссии Иркутскую ГЭС, инженер Мокров был откомандирован в Бразилию для проведения изыскательских работ под будущий гидроузел. Вместе с ним уехала в Южную Америку и Таня. Тамошний климат сибиряку пришелся не по путру. Подхватил тропическую лихорадку в острейшей форме, как безнадежного его поместили в барак типа хоспис, где он, по приговору врачей, должен был тихо угасать.

Однако небесные ангелы оказались расторопней своих земных собратьев в образе фельдшеров, санитаров. К тому же не обошлось и без роковой путаницы.

В группе безнадежных оказался еще один сибиряк, по фамилии Мокшин. По написанию и произношению (на испанском) фамилии их почти не отличались, или же в документах возникла ошибка. И вышло так, что Сашкин земляк, он же сосед по больничной койке, на третью ночь действительно отдал душу богу. Санитары безо всяких церемоний перенесли усопшего в морг и (как невостребованного близкими) погребли на эмигрантском погосте. Вычеркнули имя из списка.

Случилось это в отсутствие Татьяны. Она в это время находилась в роддоме, на подстраховке. Из гуманных соображений врачи не стали беспокоить будущую мать печальной вестью. О горе своем она узнала по возвращении в отель. Сильная духом женщина все же впала в отчаяние. Да и было от чего… Оставалась совершенно одна, в чужой стране, без жилья и без средств существования, к тому ж с будущим младенцем на руках.

На сей раз подтвердилась древняя поговорка, которая на всех языках подлунного мира звучит так: «Свет не без добрых людей». Откуда-то взялись благотворители, покровители, утешители, спонсоры. Как могли отвлекали несчастную от горестных дум. Татьяна настраивалась на преждевременные роды, мысленно готовилась к появлению на свет желанного человечка. Собственноручно шила ему приданое, между делом подумывая о возвращении к своим, на родину.

Под вечер в номер постучали. Открыла. В дверях стоял призрак в образе Александра… Голова пошла кругом, ноги подкосились: Татьяна рухнула навзничь на голый паркет. Ее увезли в клинику, ребеночка же спасти не удалось.

Ну а Мокров стал Мокшиным. По сути ходячий труп, — да под чужой фамилией.

Двойник его был эмигрант, простой докер, потому Александру в его положении не оставалось ничего другого, как сохранить профессиональную принадлежность. Пришлось лишь сменить местожительство. Они с Татьяной переехали из Сальвадора в Сан-Паулу, где и растворились в массе разноликого мегаполиса.

Латиноамериканцы пришлись нашим залеткам по душе. Саша чувствовал себя будто рыба в воде. За суетой и не заметил, как втянулся в политические дебаты и ненароком затесался в партию маоистов. Эта братва в основном галдела, о рукоприкладстве и речи не было. Душа же бывшего вояки алкала действия. После поисков, блужданий примкнул бродяга к стану троцкистов. Но быстро отвалил, потому как эти «революционеры» называли делом бессмысленное махание руками. А еще больше обожали секс, безграничный, насильственный, умопомрачительный. В сравнении с ними собачьи свадьбы представлялись обывателям как невинные игрища пейзанов.

То был политический карнавал сатанинского пошиба, в сущности подлый суррогат, замешенный на низменных человеческих страстях и уводящий разъяренных пролетариев в сторону от беснующихся и ликующих от пресыщения буржуев. Во всей этой хитрой мешанине наш мужик быстро разобрался… Что касается секса, все необходимое (и даже больше того) получал Саша от своей любимой женки.

15

Не доехав до развилки на Печатники, авто снова застряло в пробке, похоже надолго. Заботливые гаишники творили государственный беспредел. На большом отрезке перекрыли трассу, чтобы дать проезд какому-то московскому тузу с мигалкою на крыше престижной иномарки.

— Не могу понять, чем продиктована такая необходимость? — молвил швейцарский подданный.

В свой наивный вопрос вложил он столько экспрессии, что рыжие брови вылезли высоко на лоб. Отчего Карпофф стал похож на клоуна из цирка Барабаса — незабвенного Пьеро.

Шумилова смутно догадывалась о сути вопроса, но не нашлось нужных слов. На выручку пришел знаток московских проблем, водила «Золотого такси». Не оборачиваясь, усталым голосом роняя слова, изрек то, что ведомо не только бойцам армии Лимонова, но и чуть ли не всем поголовно столичным школярам.

— Терактов, понимашь, боятся. Вот и мчатся по трассе без заминок. На скорости двести и более.

Марина Петровна согласно кивнула: дескать, это и ежу понятно. Потом, привалившись бочком к барону, закрыла глаза.

Последнее время больно часто что-то возникали на внутреннем экране души «москвички» виды и картинки в цветном изображении из прошлой жизни. Даже теперь, в дорожной сутолоке, гусли-мысли унесли столичную даму в захолустье, в далекую Лебяжью слободу, в родное гнездовье.

По местным понятиям, семья их считалась вполне благополучной, малость кондовая, со старообрядческим душком.

Детей в доме было пятеро, в том числе двое парней. Марина была меньшей, всеми любимая, но способная на выходки. За какую-то провинность однажды егозе досталось на орехи. А было ей в ту пору лет восемь… Папайя явился домой с работы сам не свой, а тут еще и домашний непорядок. Не говоря ни слова, достал из шифоньера свой лучший галстук, но не успел замахнуться. Словно орлица, мать явилась из-за тучи, крыльями прикрыла дщерь: подняла с пола, прижала к груди. И все же замах галстука не пропал даром, угодил в нужное место. Марина повисла на материных руках. Потеряла сознание не от боли, конечно, от обиды. То был единственный случай, когда мать возвысила голос на отца. Не оправдываясь, ушел он в другую половину дома, будто побитый щенок. А вечером подошел к кровати и попросил у малявки прощения.

Помер папаня рано, не дожив трех лет до шестидесяти. До последней минуты находился в твердой памяти. Успел сделать необходимые для дома, для семьи разумные распоряжения. Десятитысячный вклад на сберкнижке завещал слабому полу: жене и дочерям. Марине (как младшей) досталась самая большая доля.

Не обошлось и без причуд бывшего наводчика 57-миллиметрового орудия. Приказано было: хоронить без речей, но… под ружейный салют близких друзей из местного общества охотников и рыболовов. Вторым пунктом в том «приказе» значилось: из пригоршни боевых наград оставить ему одну медальку, — «За победу над фашистской Германией», положив оную под изголовье вместе с чекушкой «Московской». Все в точности было исполнено.

Осталась мать молодой вдовой. О повторном замужестве не заикалась, хотя женихи прилабунивались. Но тщетно. Осталась Таисья Егоровна честной вдовой, несла крест свой безропотно. С головой ушла в домашние заботы и хлопоты о детях. Сама, без посторонней помощи жила без надрыва, без причитаний: тихо-мирно. Правда, со старшим братом случилась, как говорят в слободе, чудная незадача. Коля работал боцманом, плавал на сухогрузе. В каком-то заморском порту в команде, по пьянке возникла драчка, к ней оказался причастен и Шумилов. После отсидки Николай согласился служить в тюремной системе, о чем в их доме говорили шепотом.

Марина же росла как белая ромашка на солнечной поляне. Крещена была во младенчестве, на третий месяц после рождения. Но факт сей не афишировался, держался в тайне.

От матушки не то что брани, слова громкого не слышала: ни в детстве, ни в девичестве. Тем более в зрелые годы не докучала доче любимой ни упреками, ни наставлениями. Науку жизни и страсти нежной получала от подружек, из книг, из кинофильмов. Воображаемые герои экрана и книжных страниц были ее наставниками, путеводителями.

В свою очередь, Таисья Егоровна неназойливо, исподволь влияла на характер младшей.

По крайней мере пыталась принимать в том участие. После неудачного замужества «москвички» инициативу формирования новой ее семьи мать взяла в свои руки.

Кандидата для Марины давно держала она на примете и была уверена в успехе. Стояла, однако, непростая задача: заманить столичную невесту в Лебяжье. Случай вскорости представился. Средняя дочь Капитолина, к общей радости, разродилась двойней. Требовалась крестная, о чем и уведомили москвичку.

Марина явилась на семейное торжество по первому же зову. На автостанции встретила ее племянница Веруня с каким-то чужим человеком, который доставил девчат к их дому на собственном «жигуле». Этому факту Марина не придала значения, подумала: возможно, какой-то знакомый, который в свободное от работы время занимается извозом. На следующий день этот «частник» оказался рядом, по правую ее руку. Представился Серафимом.

В кухне потом Капа со значением заметила:

— Ишь, сосед-то за тобой ухлестывает.

— Откель он сюда свалился-то? — на местном наречии изрекла «москвичка».

— С пожарной каланчи, — в тон ответила сестрица. И быстро-быстро изложила суть. Оказалось, ухажер и правда «с каланчи свалился»: работал в пожарном депо политруком. Такой весь из себя… Короче, соответствовал данному ему уличному прозвищу: Суслик, имел внешнее сходство с этим существом, вылезшим из своей норы после купания.

В определенном смысле тому была бытовая подоплека. Местная ребятня во время каникул участвовала в борьбе с вредителями сельского хозяйства, между прочим изводили в полях грызунов. Обычно бригадир отдавал в распоряжение школьного звена лошадку, запряженную в телегу с бочкой, наполненной речной водой. Экспедиция отправлялась на массивы озимой пшеницы или ячменя. И начинали операцию Ы! В каком-то смысле это была веселая, немного озорная работа, называлась «партизанщиной». Водой заполняли норы прожорливых сусликов, байбаков, хомяков, и те вынуждены были покидать свое жилище. Зверушки выскакивали на поверхность мокрые, очумелые, — с характерной миной на мордочках… Похожее выражение не сходило и с лица пожарного замполита. О людях такого сорта говорят: «Наш Иван нынче будто в воду опущенный».

Самое же главное — местный «водяной» в отношении соседки слева, похоже, имел весьма серьезные намерения. Он беспрестанно лебезил, усердствовал, искательно заглядывал в глаза. Она же готова была поменять место, что, конечно, имело бы скандалезный оттенок.

Марина пошла на хитрость: стала отвечать на ухаживания, строила глазки, без причины хохотала, тем временем следила, чтобы рюмка соседа не просыхала. К тому ж просила кавалера и ей помогать! А что остается девушке делать в подобном-то положении.

Через какое-то время избранная тактика оправдала себя. У Серафима началась икота. Немного погодя выскочил из-за стола как ошпаренный, зажавши рот носовым платком. В компанию больше не вернулся.

Озорницу никто не осудил. То был наивный женский способ проверки хахаля «на вшивость». Вообще же Таисья Егоровна не вмешивалась в личную жизнь Марины, нравоучениями не докучала. Верила ее благоразумию. По сугубо материнским догадкам и признакам как бы предвидела счастливую женскую долю. Впрочем, не исключая крутые горки и захватывающие дух бездонные провалы.

В лето окончания школьных классов Марина увязалась с матерью на Дальние холмы по ягоду. Такого урожая земляники ни до, ни после она не видела. Сладкую ягоду, как говорится, брали двумя руками. Часа за три насобирали по две полные кубышки. Были в таком азарте, что сами ни единой ягодки в рот не положили — все бегом да бегом. Перед возвращением присели в тенечке: дух перевести. Достали подорожник. Всего-то и было: по кружке ряженки да лепешка на двоих.

Жевали да неторопливо судачили о том о сем. Прикидывали, как с ягодой-то обойтись: варенье сварить, родственников одарить, на базар снесть или самим съесть… Со свежими-то сливками и сахарным песком толкушкою натолочь. От последних слов во рту полно слюны стало. Будто по команде потянулись к стоявшим обочь кубышкам, приоткрыли плотно прилегающие крышки — в нос ударил концентрированный, густой, неимоверной пахучести дух, от которого закружилась голова.

Словно по сигналу, разом потянулись к горлам кубышек, несколько секунд зачарованно любуясь общим видом. Марина осторожно, одним пальцем провела по тугим, шершавеньким кругляшам. Таисья Егоровна автоматически потянулась к своей набирке. Взяла же в рот не первую же попавшую на глаза ягодку, а которая с изъянцем, поплоше. Да и ту до рта не донеся, сказала: «А то, может, на станцию махнем, к скорому… У нас тут добра на сотенную или кабы не больше… В Москве-то денежка, потом ой как сгодится».

Враз поднялись и понеслись, как ласточки на бреющем полете.

Цепкой памятью наградила ее природа. Давно уж то было, помнится же по сей день ярко, в цвете и звуках, будто сидела в Кинотеатре повторного фильма, что на углу улицы Никитской.

Впервой маманя разговаривала с доней по-взрослому, вернее, как с ровней-подружкою, которая сама уже многое повидала, вкусила, обожглась, другой же все еще впереди предстояло пережить.

Бежали на станцию согласным шагом. При этом Таисья Егоровна без умолку тараторила, словно боясь, что ее лишат слова или перебьют и она потеряет мысль.

По сути, то была как бы келейная беседа у изголовья девичьей постели, при мерцании ночного камелька. Подобных разговорчиков в их доме никогда не было; родители своих чад наставлениями не пичкали — Марину тем более. Несмотря на то, что была она младшей, держалась как большуха. С ее мнением отец и мать молча считались: брали порой и в расчет. В школе Шумилову уважали, хотя она и не была отличницей. В случае чего могла за себя постоять или же, как говорят, преподнести свою личность в выгодном свете… Как-то само собой получалось.

Тому способствовало ее участие в художественной самодеятельности. Будучи школьницей, имела роль Авдотьи Тихоновны на сцене РДК, по пьесе Гоголя «Женитьба». Уж что она с теми женихами вытворяла, словами не передать. Это надо было видеть.

Люди посторонние передали: будто художественный руководитель Сергей Сергеевич на закрытом совещании в райотделе культуры заявил: Шумилова-де играет в манере Комиссаржевской, пообещав районной приме замечательное будущее.

Вскоре представился еще случай. Уже десятиклассницею представила в концертном исполнении монолог Барона из второй сцены «Скупого рыцаря» А. С. Пушкина.

На щербатый и пыльный просцениум вышла в стальных доспехах, кованых латах, перепоясанная средневековым мечом. Выждав драматическую паузу, девка-малявка обрушила на головы стихи, в которых чудесным образом переплелось давнишнее, чужеземное и нынешняя буча сибирского поселка.

У Шумиловой был низковатый контральто, без всяких модуляций и «эффектов», обычно свойственных провинциальным декламаторам. Речь лилась спокойно, как весенний ручей, который изредка закипал и звенел в промоинах, на крутых поворотах.

По сей день она помнит пушкинский текст слово в слово. И теперь в салоне такси зазвучал он как бы заново, издалека:

Как молодой повеса ждет свиданья С какой-нибудь развратницей лукавой Иль дурой, им обманутой, так я Весь день минуты ждал, когда сойду В подвал мой тайный, к верным сундукам. Счастливый день! могу сегодня я В шестой сундук (сундук еще неполный) Горсть золота накопленного всыпать… Немного кажется, но понемногу Сокровища растут…

Затаив дыхание, боясь слово проронить, разномастная поселковая публика схватывала на лету и впитывала исповедь человека, погрязшего в грехе накопительства… Кто-то узнал в нем самого себя.

Последние слова монолога Марина произнесла полушепотом:

Да! если бы все слезы, кровь и пот, Пролитые за все, что здесь хранится, Из недр земных все выступили вдруг, То был бы вновь потоп — я захлебнулся б В моих подвалах верных…

Закончив чтение, какое-то время стояла истуканом, с низко опущенной головой, охваченная нестерпимым жаром внутреннего сопереживания с ролью, которая не всякому и трагику по плечу. Казалось, в зале ни души, только чтица на сцене. Ей представилось, будто она репетирует, дома, перед старинным пожелтевшем трюмо, в присутствии кота Барсика.

Громоподобный взрыв потряс обшарпанные стены поселкового ДК, наспех построенного вскоре после Отечественной войны пленными немцами. Украшением зала и гордостью жителей округи была многоярусная хрустальная люстра на триста двадцать лампочек — уникальное произведение художественного литья и сборки, подарок бюргеров городка Краузе в благодарность за свое освобождение от фашистского режима. Последнее время могучий светильник подозрительно поскрипывал, покачивался, если эмоции публики и игра артистов выходила за грань терпения уставшего металла. В тот вечер, когда Шумилова представляла на сцене образ Барона, люстра едва не рухнула, чудом удержалась на скрепах. На следующий день пожарники ее демонтировали, свезли на базу Вторчермета.

Не задержалась в Лебяжьем и триумфаторша, хотя Сергей Сергеевич на коленях валялся перед малявкой: умолял остаться в штате Дома культуры, гарантировал поступление в институт соответствующего профиля в Новосибирске. Нет и нет! Какой-то демон вселился в девчоночью душу, тянул непременно в Москву.

Мать скоро собрала дочь в дорогу, а накануне отъезда всю ночь до утра просидела у ее изголовья.

Говорили мало. Беседу в основном вела Таисья Егоровна, рассуждала о разных разностях, пересказывала собственную жизнь. Марина внимала сквозь дрему: то просыпаясь, но снова проваливаясь к прорву. Полубредовые нашептывания похожи были то на селянские бабьи причитания по покойнику, то на проводы парней в армию или девок под венец.

На следующий день, уже в вагоне поезда она не могла припомнить ровным счетом ничегошеньки. Материнин беспрерывный лепет походил на трепет листвы старой липы под окном перед непогодой… Одна заповедь запала-таки в душу. То была ходячая слободская поговорка: «Девка без хитрости, что корова без хвоста». Шутка, конечно, но не без нравоучительного подтекста. Впрочем, Шумилова и так была неглупа, вместе с тем простодушна до святости. Во всяком случае не пользовалась, не злоупотребляла силой женских чар в единоборстве с противоположным полом.

В другой раз, в один из приездов Марины после замужества, Таисья Егоровна во время стирки белья, не адресуясь к чаевничающей в одиночестве «москвичке», рассуждала как бы про себя:

— С первого-то подхода мужику ни за что не поддавайся. Однако сильно да грубо охальника не отталкивай. Возможно, он еще тебе и сгодится, — закончила старая с озорной ухмылкой.

Неписаным этим правилом Шумилова частенько руководствовалась. Случались и обидные просчеты, но бабе без риска никак нельзя… По этой же схеме случилась и связь ее с Самарием Кирилловичем. Но он и впрямь казался лапушкой.

16

Пока Марина Петровна витала в дорожной дреме, барон с водилой подружился. Прежде чем приоткрыть глаза, она прислушалась: о чем мужики говорили. Оказалось, Карпофф продолжал повесть жизни воскресшего из мертвых везунчика-сибиряка.

…У Мокрова возник перерыв в работе по случаю учебы в техническом колледже, готовящем киноинженеров и кинооператоров. Во время каникул работал рядовым мачете: рубщиком сахарного тростника, хозяин плантации, оказалось, в душе симпатизировал Фиделю Кастро. На первый взгляд это представлялось странным — капиталист, бизнесмен, плантатор рубил сук, на котором сам же и сидел. Впрочем, то был латиноамериканский аналог русского чекана. Как известно из истории, рубили сук не только русские чистокровные дворяне, но и общепризнанные богатеи (Фома Гордеев, Савва Морозов и прочие господа), которые солидаризировались с Лениным, с большевиками отнюдь не из корыстных побуждений, исключительно из высоких идейных соображений. Верили в разумное, справедливое распределение в широком понимании жизненных благ не по дьявольским наущениям, по заветам Священного Писания и Бога нашего Иисуса Христа.

Эту философию Че Гевара перенял не от Маркса и Ленина, а от их ученика и последователя — Кастро. Она сразу ж легла на сердце пытливого подростка еще в школьные годы. С несправедливостью, злобой, унижениями сталкивался он едва не на каждом шагу. Сильные мира сего людей простых и бедных угнетали, обманывали, попирали гражданское достоинство, и все только ради приумножения — приращения, как нынче говорят, капитала… Обогащение, безудержное накопительство объявлено заветной целью, программой человеческого существования. Оттого-то нынешнее мироустройство и наречено капитализмом. Погоня за золотым тельцом подобна попытке вытащить самого себя за волосы из болотной топи обыденщины. Это и грустно, и глупо, и смешно. Между тем есть боливийская поговорка, гласящая: «В саване нет карманов». Эту незамысловатую человеческую мудрость гомо сапиенс постигают, как правило, слишком поздно: в шаге от края бездонной пропасти. Некоронованный король США Генри Форд уже на смертном одре повторил слово в слово максиму, изреченную некогда в предсмертном бреду русским царем Петром Великим: «Возьмите… возьмите все!». Конечно, взяли… Чуть ли не в день похорон Генри между «своими» началась великая драчка за наследство миллиардера.

У Че Гевары был девиз: «Братья и сестры, довольствуйтесь, пожалуйста, малым!». По его мнению, капитализм толкает всех и каждого в отдельности на обман, на преступления. В погоне за богатством (роскошью) даже умеренные «борзеют», — эта страсть становится неудержимой, неуправляемой, дикой, человек обычно теряет чувство меры, заодно и рассудок.

Вторая составляющая буржуазного образа жизни — неудержимое, опять же безрассудное, стремление к комфорту. В цивилизованных, как говорят, странах этот бзик достиг апогея.

Далее барон уже рассуждал от первого лица:

— Мамочка родная, это же дурь несусветная… Толстомордый янки садится за руль мощнейшего, в триста лошадиных сил авто, чтобы совершить путешествие до супермаркета на девятой авеню… Эта поездка в пятнадцать миль обойдется транжирщику по меньшей мере в тридцать галлонов бензина… Это же безумное безумие! Все равно если бы, скажем, комар затрачивал на взлет столько ж сил и энергии, как горный орел… К тому ж мотор авто попутно сожрет по меньшей мере сотню кубометров чистейшего кислорода. Чтоб выработать такое количество ценнейшего, но вроде б дарового продукта, роща в три тысячи акров должна круглосуточно трудиться целое лето… А есть монстры пострашнее «Лендроверов». За один рейс из Америки в Европу «Боинг» сжигает в своем нутре пятьдесят семь тонн опять того же кислорода.

Говорил барон спокойно, хорошо поставленным лекторским голосом, будто по писаному. Чувствовалось, эту тему он глубоко пережил, знает до тонкостей. Сел, что называется, на своего конька. Его тревога передалась Шумиловой; она открыла глаза.

— Пора, пора уже землянам образумиться и жить в полном согласии с законами природы… Для чего необходимо как можно скорей избавиться от вредных привычек. Сначала — от эгоизма. Ресурсы планеты уже на исходе. Атмосфера, вода в мировом океане перегреты. Природа время от времени напоминает землянам о бедственном своем состоянии. По нескольку раз в году там и сям возникают глобального масштаба катаклизмы, происходят колоссальные разрушения, гибнут ни в чем не повинные люди.

Сидящий за рулем водила высоко поднял плечи, что следовало понимать: дескать, такова се-ля-ви… Так уж мир устроен!

Тут Карпофф заметил нацеленные на него обворожительные сапфиры.

— Вы уже вернулись к нам?

— Да я весь разговор слышала… Разумная ваша речь. А вот что покойная моя матушка говорила: «Богатство и счастье редко когда уживаются».

— Золотые слова! — И поцеловал Марине Петровне руку. Застеснялась, как нецелованная еще девчонка. Подняв взор, перехватила в зеркале заднего вида нацеленные глаза шофера.

— Меня интересует, — проговорила она неуверенно. — Мне интересно знать, как… как сложилась жизнь вашего товарища, который…

— Сашки-то. Богатым не стал, а в люди выбился… Стал режиссером, кинодокументалистом. Его лента о Че Геваре обошла весь мир, получила несколько премий на кинофестивалях. Из Венеции я увез Александра с его Татьяной к себе в Сант-Галаген… Три дня назад разговаривали по телефону.

— Ой, как интересно! — воскликнула Марина Петровна. Наклонившись к плечу барона, запросто в самое ухо прошептала: — В следующий раз, пожалуйста, передайте им обоим от мета горячий-прегорячий… привет.

Барон вычурно произнес:

— Всенепременно.

— Дальше-то куда? — деловито осведомился шеф.

— До следующего поворота, потом налево, — уточнила Шумилова маршрут.

В некий момент Марина Петровна ощутила смутную неприязнь к их Автомедонту.

Очень трудно порой выразить и расшифровать собственные предчувствия. Это гнездится где-то в глубине, на уровне подсознания.

Одно время Шумилова не на шутку увлеклась физиономистикой: чтению подспудных мыслей собеседника по его лицу. Ради того не без труда записалась в Ленинскую библиотеку, субботние часы от звонка до звонка проводила в читальном зале № 3. Перелопатила горы книг, журналов, монографий. Не просто бездумно глазела на страницы — конспектировала, исписала четыре толстые тетради, по 96 листов в каждой.

Все, за что бралась Шумилова, она делала на совесть, с тщанием. Глубоко копала! Тем более что вскоре объявился у нее поводырь, заправский наставник Рудольф Карлович… Взаправдашний кандидат философских наук, служивший в молодости ассистентом в команде Мессинга. Теперь же, на старости лет, трудился над докторской монографией. Тема была заковыристая: прикладная роль парапсихологии. В конце концов ограничился одной лишь физиономистикой. Что само по себе море безбрежное, к тому ж без дна.

Умозрительно психологи пришли к выводу: все, что тайком творит и вытворяет индивидуум, оседает в его душе, порой и самому в собственной мути разобраться не достает ума. Однако тайное, как в зеркале, отражается в собственных глазах. Уловить и расшифровать подспудную информацию удается не всем и не сразу. Но есть проницательные люди — провидцы. Народ окрестил их ведунами. Таким ведуном к СССР был Вольф Мессинг, поляк-репатриант.

Это был безукоризненный уникум. По рассказам, мог вывернуть человеческую душу, как овчинную рукавицу наизнанку. Таким образом душевед-самоучка оказал нашим спецслужбам (ОГПУ, ЧК, НКВД) немало тайных услуг. В итоге заслужил эксклюзивное право на психологические опыты в концертном исполнении.

Старые чекисты знают: талант дознателя имел Феликс Дзержинский. Узкому кругу доверенных лиц известна его сакраментальная фраза, которую «Ведун с Лубянки» произносил в крайних случаях, — не повышая голоса, но с невероятной силой проникновенности: «Гляди в глаза, сволочь!». Редко кто мог выдержать напор нервной энергии наркома, — тут же раскалывался. Тайное становилось явным! Физиогномистика играет прикладную роль не только в застенках казематных офисов. По глазам узнают о шалостях мужей обманутые жены. Этим же воспитательным приемом пользуются матери, когда хотят проведать о шалостях своих чад. Шалун будто на сеансе гипнотизера выкладывает подноготную. А вот с дочерьми такой «номер» почему-то не проходит.

Глаза — зеркало души! Это не только красивая фраза, а первая цифра в зашифрованном природой многоступенчатом коде. Несколько тысячелетий пытаются его разгадать. В исследуемый вопрос Артур Шопенгауэр внес поправку: «Человеческая душа, бесспорно, зеркало, но зеркало кривое». В русском языке тому есть близкий аналог: криводушие! В наше время лгут все, кому не лень. Никогда столько лганья на Руси не было. «Кто крадет, тот и врет», — нашла Шумилова у Владимира Даля в его словаре соответствующую поговорку.

Занятия по программе парапсихологии прервались неожиданно, как и начались. Не обошлось без козней Амура.

Рудольф Карлович положил на Марину глаз. Начались ухаживания, заигрывания.

Против заигрываний ученица ничего против не имела. Но однажды в буран, по пути к метро на станцию «Кропоткинская», зашли в подъезд дома в глухом переулке погреться.

У доктора философии в портфеле оказалась бутылка примитивной водяры, два бутерброда с сыром, соленый огурец.

Возле обогревательной батареи, на подоконнике, кавалер эстетично разложил закусь; в последний момент, словно по мановению иллюзиониста, «из воздуха» возникла початая бутылка.

Действо происходило в сумерках, при свете тусклой лампочки, мерцающей этажом ниже. Марина не разглядела нечто тайное в зрачках маэстро, не то порушила бы коварные планы.

Сразу после второй Рудольф Карлович полез под юбку. Без всяких «нежностей», очень профессионально рванул сразу двое трусиков, обнажил тело. Звериным рыком прорычал: «Отдайся по-хорошему». Она не сразу сообразила, что и как защищать: верх или низ. Был момент, когда готова была уступить, как вдруг… В нос ударил омерзительный запах: то ли падали, то ли содержимого унитаза в туалете Казанского вокзала. На самом деле то был дух из нутра визави. Она отпрянула и закричала что было силы: «Помогите!» Этажом выше щелкнул дверной замок, затем раздался оглушительный лай в сочетании с цоканьем когтистых лап по цементу. У Марины сердце сжалось от страха. На кого набросится псина: на обезумевшего ученого, почти профессора или на жертву насильника.

Рудольф Карлович проявил поразительную находчивость и прыть: будто маг растворился в воздухе… Через секунду или меньше за ним со скрежетом хлопнула дверь в подъезде.

Только тут Марина огляделась. Увидела сидящую рядом, на задних лапах громадную овчарку, которая искательно глядела ей в глаза, явно ожидая приказа.

С высоты послышался слабый голос:

— Не бойтесь, она вас не тронет. Подымайтесь сюда.

В дверях стояла миловидная седая старушка, ростом с третьеклассницу.

— Зара, — обратилась она к псине, — сперва пропусти нашу гостью.

Та, смутившись, уступила дорогу.

Оказалась большая квартира, в две или чуть ли не в три комнаты, с разными подсобками. Шумиловой предложили воспользоваться ванной, привести себя в порядок. За одно предложили пахнущий горной лавандой махровый халатище, едва ль не до пят. Потом не спеша пили совершенно удивительный чай со сказочно вкусным вареньем: из северной ягоды морошки.

Между прочим, хозяйка квартиры, носившая редкое имя Радда (героини рассказа Горького «Макар Чудра»), доверительно сообщила, чтобы впредь Марина держалась поосторожней. Их подъезд отдельные читатели Ленинки избрали местом свиданий и страстных коллоквиумов после девяти вечера.

За что была ей такая привилегия — осталось загадкой. Шумилову же тот дом не понятно почему волновал, притягивал. Несколько раз она побывала здесь, но постеснялась дальше беспокоить сердобольную Радду.

И все-таки это место было не только притягательным, но и в какой-то мере сакраментальным. Оказалось, что Брюсов переулок покрывается звонами колокольни храма преподобного Филиппка… Короче говоря, дом Радды стоял в трех минутах ходьбы от особняка Софьи Константиновны. Покойница в таких случаях, бывало, говаривала: «Слов нет, одни лишь звуки!»

17

С того студеного вечера Шумилова прекратила визиты в Ленинку. Полуторагодовалые «курсы» при храме науки зря не прошли, оставили неизгладимый след. Но правда и то, что в голове «курсистки» все перепуталось. Утешала себя тем, что все равно это лучше, чем совсем ничего. При необходимости она способна была не только поддержать, а и завести разговор о высоких материях: поспорить о разных аспектах житейской психологии, мистики, опять же физиогномики. К тому было душевное предрасположение, в каком-то смысле призвание, что ли. Не зря же семнадцатилетняя малявка сама выбрала для представления на сцене «маленькую трагедию» великого поэта, в которой препарировалась душа скупердяя, рыцаря наживы.

…Далеко не каждый способен выдержать скошенный взгляд попутчика или визави. Марина Петровна так и не угадала цвета глаз зоркого сидельца, но чувствовала их тяжесть, силу. По ее классификации, то был взгляд снайпера сквозь прорезь прицела. «Нехороший взгляд», — решила она окончательно. Вслух же сказала:

— Выпустите нас, пожалуйста, у перехода.

— Дальше мы сами уж пешочком, — поддержал идею барон. Тронул соглядатая за плечо, дружески протягивая тысячную купюру: — А это вам за труды, товарищ.

С напускным равнодушием «товарищ» принял денежку, небрежно швырнул в приоткрытый зев бардачка. Тут как раз зажегся зеленый свет. После сложного маневра на трехполосной стороне шоссе авто с шиком причалило к бордюру.

Пассажиры выбрались на волю, минуту-другую приходили в себя. Впрочем, таксист тоже никуда не торопился: можно было подумать, поджидал седока.

Все эти маневры, манипуляции не только раздражали — в определенной мере и настораживали. Время-то нынче какое — бандитское! — гляди в оба… Кто знает, что у этого водилы на уме, какие у него планы, задания. Патриотку Шумилову больше всего беспокоило то, что подумает барон, какие он вынесет впечатления от «русского сервиса». Возможно, они и определят конечное решение: вернуться в Россию или остаться и своем Санта-Галагене. В таком случае нарушились бы ее зыбкие планы… Как, однако, все в жизни взаимосвязано.

Шумилова взяла инициативу в свои руки.

— Самарий Кириллович, — впервые за трое суток знакомства назвала милого своего дружка полным именем-отчеством, что самой очень даже понравилось.

— Самарий Кириллович, — повторила уже громко, в артистической манере, будто играя роль… в академическом театре. — Что хочу я сказать…

Приблизилась к барону вплотную, слегка коснувшись бюстом его груди, проворковала:

— Рядом за углом есть уютная кафешка. Приглашаю вас на чашечку кампуччо.

Карпофф изысканно склонил голову, вместе с шеей и позвоночником:

— У меня возникла та же мысль, только я не знал, как ее осуществить. Не возвращаться же в центр.

Кафе располагалось в полуподвале жилого дома. Спустившись на семь ступенек, они очутились в крошечном зальце всего на четыре столика. Один стоял в уголке, как раз для двоих.

Шумилова не успела вынуть из косметички зеркальце и помаду, около них оказалась хозяйка. В одной руке она держала изящную вазочку с узким горлышком, в другой был букетик полевых васильков. Камушки в сережках моментально вобрали в себя цветочную голубизну и превратились в миниатюрные вместилища космической энергии. Глаза же вообще… От их сияния у барона кругом пошла голова.

— Карина, если можно, по чашечке кампуччо.

— Вы торопитесь?

— Нет-нет.

— А к кофе? Вы уже принесли… васильки. Они такие милые.

Карина улыбнулась краешками губ и упорхнула на кухню. Едва ли не целую минуту играли в молчанку, — каждый погруженный в вязкие собственные думы.

— Странно даже, вы все про меня знаете. Будто вы Медея из Колхиды, — сорвалось с языка барона.

— К сожалению, слишком мало.

— С чего, например, вы взяли, что я обожаю кампуччо. В самом деле, я специально езжу в Бергамо, где готовят сей напиток по местной технологии.

— Серьезно? А это где?

— В Италии. И вот представился случай: сравнить итальянский кампуччо и ваше… марьинское.

Карина не заставила себя долго ждать. Вплыла в зальчик с жестовским подносом. Среди ярких маков красовались две глиняные чашки, бутылка боржоми, два фужера. Можно было подумать: наяву ожил натюрморт Жоржа Флегеля.

— Вода — мой вам гостинец, — обронила барменша уже на пути к стойке.

Барон послал вслед воздушный поцелуй.

— Не рано ли комплимент. Поначалу-то распробуйте зелие, — с легким укором молвила Шумилова, одновременно снимая с чашки блюдце. Под ним скрывалась плотная шапка бурой пены. Карпофф машинально повторил движение. На манер курицы, пьющей водицу, запрокинул голову и не спеша прочувствовал напиток.

«Ну и как?» — прочел он в лице Марины Петровны немой вопрос. По всему было видно: в сознании швейцарского подданного происходил таинственный дегустаторский процесс.

Еще на расстоянии она поняла: Карина нынче явно постаралась. Пригубив, окончательно в том убедилась. Теперь хватило дерзости спросить напрямик:

— Что-то не то? Что-то не так?

Сотрапезник был смущен и растерян:

— Скажите откровенно, где мы. В Бергамо, на улице Коло ди Риенце или…

— Правильно: ИЛИ… Неподалеку Рязанский проспект. Отсюда прямая дорога на Сталинград.

Барон слушал Марину Петровну, затаив дыхание, будто сама Шахерезада рассказывала ему сказки из сериала «Тысяча и одной ночи».

— А эта дама… Неужели своими руками и из местных компонентов приготовила этот кампуччо.

— Она тут одна… Одной ногой стоит у буфетной стойки, другой — на кухне, возле плиты.

У Самария Кирилловича глаза стали влажными.

— Как с вами… Марина, хорошо, — пролепетал он чуть слышно. (Впервые назвал он свою пассию, наконец, просто по имени, без отчества.)

Шумилова зарделась, как нецелованная девчонка. Одновременно мыслишка мелькнула: «До чего мужик деликатный». Почему-то вспомнилось коренное сибирское словцо, в котором органично соединились такие понятия, как великолепный, деликатный, уважительный. И еще нечто такое, что трудно выразить словами — надо чувствовать… Так же, как и кампуччо.

Шумилова как женщина готова была на все, если б только сей малознакомый мужчина того возжелал. Вслух же обронила:

— Простите за то, что не нашла способа урезонить слухача за рулем.

— Добрая душа, забудьте о нем… Скажите лучше, откуда взялась тут эта барменша.

«Боже, случайно он не бабник ли?» Ревнивой сроду не была, тут же вот накатило…

Виду не подала. Ритуально приблизила чашку к губам и почувствовала, как во все стороны души и тела волнами пошли теплота, нега. Дух перевела и рассказала о барменше все, что знала.

По уличной легенде, Карина — коренная москвичка, а рода-племени сирийского.

Прапрабабушка ее объявилась в Белокаменной вскоре после Крымской войны, побывав сперва на Дону, в казачьем хуторе, затем переехала с секунд-майором, у коего служила девкой на побегушках (вроде казачка), кроме того, стелила и согревала своим телом постель. И однажды от барина, как тогда говорили, понесла. Отец дитя не оставил, юную же наложницу без сожаления отдал замуж за кучера-татарина.

Дальше все пошло своим порядком. В следующем поколении родовой крен выровнялся. На каком-то этапе жизни Москва приглянулась африканским мусульманам — в Первопрестольной возникла сеть чайных, с подачею кофию. На Сретенке подобное заведение основал сын безымянной турчанки по имени Афроснаб. Он-то и стал подавать завсегдатаям напиток необычной варки.

После революции сеть общественного питания стала кооперативно-государственной. Многочисленный клан Афроснаба волей-неволей поменял характер трудовой деятельности и занял свободную нишу. Сирийцы образовали некий «трест» чистильщиков обуви. Так вот, внучатая племянница некоронованного короля чистильщиков башмаков имела собственный лоток рядом с Большим театром Союза, напротив ЦУМа.

В девяносто первом году компания Афроснаба переменила профиль деятельности. Расторопная Карина все, какие были деньжата собрала «до кучи» и арендовала сторожку в Люблине. Так в микрорайоне Печатники на всю округу и запахло натуральным кампуччо.

— Карина, — совершенно по-домашнему возвысил голос Карпофф. — А можно то же самое повторить?

Не сказав в ответ ни слова, та покинула пост, скрылась за ширмой.

Только теперь Шумилова заметила в противоположном углу троих мужчин. Цветов на их столике не было, зато царственно возвышался обернутый рогожкой штоф. Еще была тарелка, на ней лежала распластанная на ломтики то ли дынька «колхозница», то ли…

«Ой, да это же грейпфрут!» — подумала Шумилова, удивившись тому, что возможна такая оригинальная закусь. Самой захотелось.

Отвлек Самарий Кириллович. Никогда не угадаешь, с какой именно стороны встрянет в беседу, какой вставит вопрос. Теперь же ни с того ни с сего вдруг сам себя унизил.

— Боюсь вас, Марина, разочаровать, — проговорил он виновато, теребя при этом пальцем правой руки мочку левого уха. — Боюсь вас разочаровать, но и таить дальше свой секрет не и силах. По происхождению я ведь… кухаркин сын.

И тут же поведал историю душещипательней той, что касалась прошлого хозяйки кофейни… Говоря стихами, Самарий «был плод любви несчастной» помещика-эмигранта и их домашней служанки (кухарки) по имени Марфа. То была роковая любовь при законной жене. Тем не менее барон усыновил внебрачного отпрыска, передав оному свою фамилию, титул, часть собственности.

— Вы благородный человек, — подытожила Шумилова повесть жизни своего визави. — Только прошу понять и меня правильно… В любовницы я вам не навязываюсь, но симпатии своей не скрываю.

То был современный вариант поступка пушкинской Татьяны Лариной.

Карпофф обратился в истукана. В ушах звучала неземного происхождения музыка. Захотелось созорничать, выбросить коленце. Нечто из ряда вон выходящее. Придвинувшись через столик к даме, заговорил жарким шепотом:

— Да за такие слова… Знаете, что я сделаю… Вот этими руками насбираю в чистом поле васильков… Сплету венок и увенчаю вашу головку. К голубым глазам — да васильковый цвет — это же несказанный нонсенс!

— Никогда такого венка у меня еще не было, — молвила, потупя взор, синеглазка.

— Скоро непременно будет.

В окне напротив мелькнула серая тень мента. В душе Шумиловой шевельнулось недоброе предчувствие. В сей момент как раз и Карина явилась. Перед бароном поставила его кампуччо, а Марине достался фужер с апельсиновым соком.

Теперь они быстро управились. После всего Марина Петровна щедро отблагодарила хозяйку заведения: опустила в кармашек хозяйки заведения две сотенных. Барон со своей стороны отвесил в своем стиле церемонный поклон.

Возле «зебры» их поджидал знакомый мент. Карпофф по собственной инициативе прямиком направился к блюстителю порядка, чем несколько того обескуражил. Причем гость столицы взял инициативу на себя: не ожидая вопросов, церемонно, по форме представился. Дескать, имярек такой-сякой, между прочим, гражданин Швейцарии… Не торопясь, извлек европейского стандарта пухлый паспорт. Пока служивый неуклюже перебирал плотные листы ксивы, барон внимательно следил за его манипуляциями. Судя по всему, для стражника то была уже вторичная информация.

Возвращая документ владельцу и взяв под козырек, бдительный «товарищ» деликатно осведомился:

— Могу ли сейчас гражданину Швейцарии быть чем-нибудь полезен?

У седовласого бородача взыграло ретивое:

— Если это в вашей компетенции, зафиксируйте в рапорте, пожалуйста, факт… Ваш сотрудник, сидевший за рулем «Золотого такси» (при этом назван был номер), грубо и плохо работает… У нас в Швейцарии такого сотрудника спецслужбы лишили бы места в два счета.

Сержант вторично отдал честь и спросил:

— Вам далеко? А то можем вас с дамою до места подбросить.

«Такого сервиса и в Альпийской республике не встретишь», — подумал швейцарский гражданин. Вслух же молвил:

— Премного благодарен, но мы уж как-нибудь своим ходом.

За вторым поворотом показался угол ее дома. Самарий Кириллович вел даму не на классический ухажерский манер, — держал по-детсадовски: за мизинчик.

По мере приближения к подъезду ее обжигали пламенные взгляды жильцов всех девяти этажей. Частично это смущало, опьяняло, вместе с тем и горячило нутро. Ничего подобного в жизни своей не переживала. Был такой миг, когда показалось: сердце вот-вот выпрыгнет из грудной клетки. Хорошо еще никто не попался навстречу.

Пугливо, по-воровски преодолели шесть ступенек, поднялись на площадку перед лифтом. Кабина была внизу. Не оставалось времени на обдумывание своего положения. Боже, кого она к себе тащит. Ежели посчитать — время их знакомства исчисляется даже не днями, а часами. А вдруг рядом стоит международного масштаба шпион, засланный в Россию со злыми намерениями. Не зря же водила во все глаза следил за ними. Да и сержант-гаишник проявил неформальный интерес… А может быть, рядом с ней стоит скрытый маньяк, второй Чикатилло… Какой только нынче нечисти нет в Москве! Если бы все ЭТО явилось ей во сне… Она готова была взамен отдать два, а то и все три года из отпущенного судьбою срока жизни.

Машинально нажала кнопку лифта. В механизме что-то конвульсивно дернулось и заскрежетало. Можно было подумать, что она впервой столкнулась с такой машиной. Карпофф оказался расторопней. Из-за плеча дамы легко повернул круглую рукоятку, другой рукой широко распахнул двери:

— Ну вот, на сегодня все. Был чудный день… Предложение вам я уже сделал. Остальное — чистая формальность. О, еще ж венок за мной… Если не ошибаюсь, васильки в Подмосковье расцветают в первых числах июля.

— Я не помню.

Сверху закричали:

— Эй, внизу! Кто там лифт держит?

Шумилова протянула левую руку. Горячими губами барон припал к запястью. Поцелуй, казалось, длился целую вечность. Наверху чем-то твердым барабанили по металлу.

— Ну все, я пошла, — пробормотала Марина Петровна, переступая щель, отделяющую кабину лифта от площадки.

— С Богом! — молвил Самарий Кириллович и соединил за ее спиной обе половинки дверей.

Босиком прошлепала из прихожей в кухню. Машинально наполнила чайник едва не до краев. Автоматически зажгла газ. Достала из шкафчика коробку с заваркой. Только после этого присела на угловой диван, дух перевести. И в момент утратила контроль над временем.

Очнулась от едкого духа окалины. Чайник выкипел до дна. Ногам отчего-то было приятно, тепло. Склонив голову набок, увидела белый комочек:

— Алисанька, крошечка, милая кошечка! Как могла я о тебе позабыть?

Как бы сама собой и песенка сложилась.

Осторожно подвела ладонь под тепленький животик. Приподняла и прижала к груди нежную плоть. Слезная пелена застила свет.

…Пробудилась среди ночи. Было ощущение, что в комнате они не одни. От страха судорогой свело горло: ни вздохнуть, ни крикнуть. Подумалось, не Юрты ли опять проделки?

На самом деле вот что случилось. Из таинственных недр космоса в квартирку инженера Шумиловой через щелку в шторах проник космический свет. Отразившись от зеркальной глади трюмо, пал он на полотно Ван Дейка. Впервые рыцарь с красной повязкой как бы ожил. В лице его не было ни ревности, ни грусти. Полная умиротворенность. К тому ж прибавилось спокойствие, уверенность.

Марина Петровна облегченно вздохнула, перевернулась на правый бок. И снова пала в сладкие объятья Морфея.

…Под утро явилось ей видение. Будто бы опять спускалась она тем же межэтажным переходом, где на плечо прыгнула сказочная киска. На сей раз кто-то отчетливо, громко окликнул ее по имени, при этом назвав баронессой.

Почему-то это нисколько ее не удивило. Приняла как должное.

Оглавление

ОТ АВТОРА

ОДНОВА ЖИВЁМ Вид с больничной койки

СОШЛИСЬ ВО МНЕНИИ Разговор с участковым врачом

БОРЬБА ЗА ЖИЗНЬ

ИНТЕРВЬЮ ПОД ПЕРЕСТУК КОЛЕС

НА БОЛЬНЫХ НЕ ОБИЖАЮТСЯ

СДВИГ ПО ФАЗЕ

ВСЕ КИПИТ, И ВСЕ СЫРОЕ!

ПРОМЫСЕЛ БОЖИЙ ИЛИ КОЗНИ БЕСОВСКИЕ?

ВСТАВНАЯ НОВЕЛЛА В ЧЕРНОЙ РАМКЕ

НА КРУГИ СВОЯ

БОЛЬНИЧНЫЙ ДЕКАМЕРОН

ДОСТАЛИ!

ГЛАЗА В ГЛАЗА

ПОУЧИТЕЛЬНОЕ

ОСКОЛЫШИ

  СХВАТКА Сказ о том, как с автовазом я бодался

  СО ДНА ДУШИ

  ВОИТЕЛЬНИЦА

  ВОДЯТСЯ ЛИ РЫЖИКИ ПОД БОСТОНОМ?

ВСЕ БЫВАЕТ Быль

  Часть первая

  Часть вторая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg