«Земной лимб»

960

Описание

отсутствует



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Михаил Петров Земной лимб

Григорьев

Начальник партии Григорьев сидел на парте, когда мы переступили порог распахнутой двери единственного класса начальной школы лесоучастка. Стол учителя был аккуратно прикрыт газетой.

— Прибыл, — полувопросительно сказал он, глядя на Плюснина.

— Здравствуй! — Иринарх Васильевич сбросил рюкзак на пол.

— Познакомься… Наш новый работник, лесотехнический закончил.

— Ну, ну, — Григорьев легко спрыгнул с парты.

Рука у него оказалась крепкая, ладонь широкая, шершавая. Я представился и добавил:

— В ваше распоряжение.

— Ну-ну! Ешьте и пойдем в кино.

Григорьев сдернул со стола газету. Там была недоеденная жареная картошка, хлеб и килька в томате. Пустая консервная банка торчала тут же. Нам есть не хотелось, но для приличия мы все же покопались в тарелках.

Я пыжился и старался показать себя человеком бывалым, грамотным. Когда Григорьев сообщил, что поверки инструмента он уже сделал, ожидая нас, я, выбирая кильку покрупнее, поправил его, сказав: «проверки». Сам же инструмент: нивелир, теодолит — назвал приборами. Георгий Алексеевич ничего тогда не сказал, только чуть дрогнули его узенькие «чаплинские» усики. А после кино он буднично объявил:

— Завтра поведем пикетаж: Плюснин — нивелировку, я продолжу трассирование. Подъем в шесть.

Разбудил меня Иринарх Васильевич.

— Сходи за водой, — попросил он.

Возле крыльца Григорьев делал гимнастику.

— Привет! — сказал я.

Он салютнул рукой, не прерывая приседаний. Был он хорошо сложен, с развитыми мышцами. На крепкой шее прочно сидела красивая голова.

Я достал из колодца студеной воды, испил до ломоты в зубах и оглянулся. Поселок уже проснулся: курились над крышами серенькие дымки. В холодноватом воздухе отдавало свежестью и ароматом трав. Неизъяснимо радостное ощущение моего присутствия в этом мире проникло в каждую клеточку, вселило бодрящую уверенность.

Когда я вернулся, Плюснин уже успел приготовить глазунью, вскипятил чайник, поставил на стол вчерашнюю кильку и тоненькими пластиками нарезал хлеб.

После завтрака к нам подошли рабочие, направленные с лесоучастка. Двух женщин Григорьев определил к Плюснину на нивелировку: работа реечника считается легкой. Мне он выделил двух молодых парней, а с тремя постарше ушел сам. Вместо инструктажа сунул мне книжицу величиной в ладонь и толщиной в спичку: «Памятка пикетажисту». Смутное понятие о пикетаже я, конечно, имел, но теодолит внушал мне опасение.

Забив нулевой пикет, начальный репер был уже сделан начальником партии, мы размотали стЬльную двадцатиметровую ленту. Я объяснил ребятам, как работать со шпильками. Рабочие неплохо орудовали топорами. Один тесал сторожки, другой точки. То и другое полагается забивать через каждые сто метров, да еще на изломах профиля. Мы шли бойко… до первого поворота. В институте у нас была практика по геодезии, но работу с теодолитом я знал только в общих чертах. И теперь теодолит меня не слушался. Я замерил угол поворота трассы при правом круге, потом при левом, результаты должны были совпадать. Ничего близкого. Я повторил замеры. Снова не получилось. Ребята в ожидании выкурили уже десяток сигарет. Я «понял, что геодезии не знаю.

Я лег на траву рядом с ребятами и честно признался:

— Не получается.

— А нам не к спеху, — сказал тот, что выглядел постарше, — мы не сдельщики, мы поденщики. Работал не работал — день провел, пять рублей гони, и без вычетов.

Остервенело я принялся изучать памятку, данную мне Григорьевым. Но приемов работ с теодолитом там не было. Тогда я стал напрягать память, пытаясь вытащить из ее тайников последовательность операций при работе с инструментом. Но цепь где-то была разорвана.

Нивелировщик идет следом за пикетажистом, такова технология, и зачастую наступает ему на пятки. Иринарх Васильевич опустился рядом со мной.

— Перекур или…

— Или, — сказал я.

Он не спеша загасил сигарету и пошел к установленному теодолиту. Я встал рядом. Второй паренек, помоложе, подошел тоже.

— Смотри и запоминай, — сказал мне Плюснин.

Неторопливо, подчеркнуто последовательно он замерил угол. Ошибка в измерении при обоих кругах была допустима. На миг мне показалось, что инструмент не кучка пригнанных друг к другу железных деталей, а живой организм. Умный и добрый, если с ним обращаться правильно.

— Понял?

— Не знаю.

— Давай сам, — и сбил лимб.

Я повторил все действия моего наставника. Просчитал отсчеты и чуть не запрыгал от радости. Значение угла было то же, что и у Иринарха Васильевича.

— Ну, топайте, — сказал Плюснин. И мы пошли.

Этот предметный урок внушил мне уважение к геодезии, как к науке практической. Тут было над чем поразмыслить.

Мы работали весь день. Теодолит был послушен. С этого дня он стал моим любимым инструментом и никогда меня не подводил.

— А быстро вы его оседлали, — сказал паренек, наблюдая мои манипуляции по замеру угла очередного поворота трассы.

— Давай научу! — предложил я.

Парню было интересно, и он быстро схватывал, повторяя за мной: «Верньеры… Лимб… Алидата…» Но мне это было нужнее, чем ему. Еще в институте я знал, что если что-то кому-то объясняешь, то и сам понимаешь глубже.

Домой мы вернулись в сумерках. Всю обратную дорогу тот, что постарше, ворчал: «Хитер ваш начальник, поденщину подсунул, а мы и клюнули. С утренней зорьки до заката вкалывать, это же четырнадцать часов — две смены, по трешке за смену не выходит. Нет, может, вы там энтузиасты, романтики, а мне такая романтика ни к чему». Больше он не появлялся.

Поздно вечером, проверяя мои записи в полевом журнале, Григорьев взглянул на Плюснина:

— Помог?

— Было маленько, — сознался Иринарх Васильевич.

Григорьев был прирожденный геодезист, как прирожденным бывает хороший хирург. Много раз я любовался его работой. Он как-то одним броском ставил теодолит над точкой — вершиной угла. Причем треножник у него раскрывался враз, И уровни инструмента почти сразу оказывались на середине, оставалось только их уравновесить…

Сегодня воскресенье. И хотя у нас, полевиков, никаких выходных нет, в поле мы идти не можем, нет рабочих, отдыхают. Григорьев берет мерную ленту и зовет меня:

— Пойдем потренируемся.

Я следую за ним.

— Сколько метров будет до клуба? — спрашивает Григорьев. Я прикидываю.

— Метров семьдесят.

— Пятьдесят девять. Держи.

Я беру конец ленты, и мы замеряем расстояние. Лицо у Георгия Алексеевича серьезное, сосредоточенное, словно мы делаем очень ответственную работу.

— Пятьдесят девять метров восемьдесят сантиметров! — восторженно объявляю я. Но начальник партии недоволен.

— Я имею право ошибаться в пределах полуметра, — сурово заявляет он.

Я смеюсь над его ненапускной суровостью и над тем, что сам так безмозгло ошибся. И вообще мне весело, потому что в небе снова солнце, что в теле моем приятная усталость после напряженной рабочей недели, что работа мне по душе и что наш район называют «Уральская Швейцария».

— Ничего нет смешного, — обрывает меня Григорьев, — геодезисту глазомер необходим.

— Кстати, — немного помолчав, говорит он, — не хотелось начинать с нравоучения. Теперь одни, могу. У геодезических инструментов, — он подчеркнул слово «инструментов», — не «проверка», а именно «поверка». Слово морское. А приборами они не были никогда. Они — инструмент…

Я краснею, не знаю, что сказать, как отблагодарить его за то, что разнос этот я получил с глазу на глаз, а не на людях, беспомощно оглядываюсь и вдруг говорю:

— А сколько будет до магазина?

— Тридцать два, — следует ответ.

— Тридцать два метра сорок шесть сантиметров.

Григорьев не принимает шутки.

— Может, заглянем в магазин? — предлагаю я. — Возьмем немного по случаю воскресенья?

— Нет! — твердо говорит он. И по тону, каким произнесено это «нет», я догадываюсь, что начальник партии в принципе против спиртного…

А потом меня перевели на другое место работы. Честно говоря, мне было жаль расставаться с Георгием Алексеевичем. Меня пленяла в нем безоглядная влюбленность в работу, которую он всерьез считал значительнее и полезнее любой другой, будь то хоть космоплавание. Работая самостоятельно, я почему-то всегда чувствовал за спиной его взгляд. И, бывало, спрашивал себя: «А как бы здесь сейчас поступил Григорьев?» Становился на его место и принимал решение. Иногда я соглашался с ним, иногда нет. Но этот спор в уме, о котором никто не знал, очень помогал мне в работе.

Рисунки А. Банных

У дикого озера

Еще утром начальник Красноярского лесоучастка развел передо мной руками:

— Нету у меня рабочих, лето счас, отпуска, — потом подумал и посоветовал, — а ты того, школьников, которы поболе, возьми. Не лишка тяжела у тебя работа по лесу шастать.

— Что же мне, объявления расклеивать?

— Пошто? Ты в клуб ступай, они все там ввечеру собираются. Пустишь слушок, так, мол, и так, рабочие требуются, чтоб знали, а потом…

И вот из динамика радиолы льются звуки вальса. Мой Рудик, студент лесотехнического института, взятый техником, уже устремился приглашать. Я тоже пригласил девушку, по всему видно, что нездешнюю. Приезжего человека в маленьком поселке всегда видно, а уж в клубе и подавно. Девушку звали Верой. Она была начальником небольшого отряда, занимающегося дешифрированием аэрофотосъемки. В отряде у нее одни парни.

Вера оказалась девушкой простой, без тени жеманства.

— Боюсь я, — говорит она, — как бы мои парни не наделали чего от безделья. Съездить на базу, отчитаться за месяц работы мне надо дня три. Парни останутся без глаза.

Меня осеняет идея.

— Вера, — говорю я, — дайте мне ваших ребят на недельку. Пусть ребята подработают.

— Поговорите с парнями сами, я возражать не стану.

Потом мы гуляли по улицам поселка. Ни мне, ни Вере домой идти не хотелось.

— Тоскуете по дому?

— Еще как, особенно вот в такие белые ночи. Я из Ленинграда.

— Так что же вас заставляет?

— Менять городскую удобную обжитость на таежный неуют?

— Скажем так.

Некоторое время Вера шагает молча.

— Человек самоутверждается по-разному.

Мимо нас идет Рудик с тоненькой девочкой. Это он так выполняет задание по вербовке рабочих. Следом идут Верины парни, и она останавливает их:

— Ребята, познакомьтесь. У этого человека есть к вам разговор.

Мы пожимаем друг другу руки и я коротко объясняю, в чем дело:

— У вас же все равно простой.

— Не простой, а отдых, — поправляет меня один с бородкой.

— Отдых с пустыми карманами — мука.

— Здесь вы правы, шеф, — театрально вздыхает «бородка».

— Как будете платить? — интересуется сутуловатый парень в кавказской фуражке блином.

— По высшей строке расценок.

— Да что тут толковать, — решительно заявляет парень постарше, — раз Вера Андреевна считает, что надо выручить, значит, выручим. Когда выходим?

— Утром, сегодня утром. Уже первый час ночи.

— Добро, меня зовут Николай.

Они уходят.

— До встречи, шеф, — салютует на прощание «бородка».

Вечер нас застает уже на полуострове. Мы изрядно вымокли, оступаясь с кочек в ржавую хлябь, пока перетащили свой скарб и продукты на сухой конец полуострова. Я заведомо знал, что на полуострове срублена избенка, а в Диком озере (таково его название) кишмя кишит белый карась. За какой надобностью была срублена избенка, я не знаю, только охотничьей ее назвать было нельзя. В охотничьих дверь всегда открывается вовнутрь, а у этой же наружу. Хозяин тайги — медведь рвет дверь на себя, потому и вовнутрь. Да и как отопрешь дверь, если ее завалит снегом. Скорее всего избенка служила ягодникам. В осеннюю пору болото здесь бордовело от клюквы.

Рудик все же завербовал к нам на работу ту тоненькую девчонку, и я назначил ее таборщицей. Поместили мы Нелли наверх, под крышу, и потолок избенки стал для нее полатями, сами мы комфортабельно устроились на нарах.

— Будешь жить в светелке, как царевна у семи богатырей, — не преминул сбалагурить «бородка», помогая Нелли забраться на полати.

Предстоящая работа была не столь уж сложной. Надо было намеченную на топокарте трассу перенести в натуру с корректировкой при необходимости. Рельеф был только чуть всхолмлен. И я гнал визиру чуть ли не бегом. Рудик вел пикетаж, дыша мне в затылок, поворотов почти не было, и углы его не задерживали. Рабочих Вера отпустила только на неделю, и, чтобы уложиться в срок, темп работы составил пять километров в день. Прорубить пять километров хода, даже сорокасантиметровой ширины, не так просто. С каждым днем мы все дальше отходили от лагеря и возвращались поздно. А стоило чуть стемнеть, как обратная дорога превращалась в пытку. Ноги натыкались на острые пенечки, оставленные нами после вырубки. Возвращаясь, мы падали к костру, над которым уже фырчало варево. Самые выносливые находили силы стащить с себя сапоги и протопать к озеру, сунуть горящие ступки в воду, Не проходило и двадцати минут, как зазывающий звон алюминиевых мисок стягивал нас к костру, где уже священнодействовала Нелли.

…Мы заканчивали работу. И в тот день задержались допоздна. Быстро темнело.

— Может, запалим костер, пересидим до рассвета? — предложил я. — Путь неблизкий.

Но меня не поддержали.

— Курево кончилось, — простонал кто-то.

— А у Нелли сегодня уха, котелок и еще полведра, на все озеро запах…

— Ладно, домой так домой. Рудик, иди замыкающим. Я пойду первым.

Загнав в патронник переломки патрон с крупной дробью, я зашагал, и за мной тронулись остальные. Двигаться в прямом направлении в лесу трудно даже днем и немыслимо— ночью. Зажечь факелы не удавалось, сырая хвоя не горела, а бересты не было. И вот началось болото. Сначала сухое с высокими кочками, а дальше под сапогами захлюпала вода. Наверно, мы походили на леших, шастающих по болотам: измазанные лица и руки, из горла вырываются хриплые возгласы, но вскоре и они затихли. Мы брели молча, устало спотыкаясь, всматриваясь в вывернутые коряжины. Напряженно вслушивались s ночные голоса тайги, то ухающие, то пронзительно вскрикивающие. От этих шорохов, неожиданных вскриков среди молчания по коже бежал знобящий холодок испуга. Казалось, что кто-то ждет нас впереди в засаде, чтобы внезапно напасть.

Но вот мы вышли на небольшой просвет, окруженный низкорослым ельником и худосочными березками. Расселись кружком на кочках такой высоты, что ноги свешивались свободно, не доставая земли. Последние две сигареты пошли по кругу. Ребята молчали. Иссякла последняя бодрость. Внезапно для самого себя я склонился к сидящему на соседней кочке Рудику и громко сказал:

— Рысь!..

От неожиданности Рудик соскользнул со своего сиденья и плюхнулся в болотную жижу. Это было так внезапно, что в первое мгновение все оцепенели, а потом кто-то прыснул, за ним — другой, и сразу же прорвался общий громогласный хохот. Рудик начал подниматься и что-то бурчать. Хохот усилился… Темнота словно отпрянула. Я спрыгнул со своей кочки, крикнул:

— Пошли! — и выстрелил вверх.

Дальше мы двигались шумно, окликая друг друга без надобности, не обращая внимания на хлеставшие по лицу ветки, на чавкающую в сапогах воду. Я снова выстрелил.

— Стойте, — послышался голос Рудика, — кажется, кто-то кричит.

Мы прислушались. Далеко по воде доносился голос.

— Это Нелли.

Мы двинулись на голос. Вскоре под ногами заметно прибавилось воды, а кочки стали ниже. Подошли к озеру. Берег был топким и порос камышом. Не без труда отыскали крохотный островок и остановились. Далеко, по ту сторону озера, мерцал едва видимый огонек.

Это горел костер в нашем лагере. Теперь мы свободно перекликались с Нелли, но где мы точно, она не знала. Ветерок относил голоса. На наше счастье, на островке оказалась копешка сметанного сена. Надрали бересты, развели костеришко и стали экономно подкладывать в огонь сено. Теперь Нелли видела нас, и это должно было поддержать ее. Она не чувствовала себя одинокой, да и за нас не переживала.

И вдруг до нашего слуха донесся звук тихого всплеска воды. Раз, второй… Мы повскакивали на ноги и прислушались. Точно. Кто-то шел к нам на лодке. В жидком белом тумане появилось расплывчатое темное пятно и скоро, приближаясь, приняло очертания человека в лодке. Рудик сунулся было к воде, но под ним заколыхалась трясина.

— Надо делать елань, — сказал он.

— Рубите березы.

Две березы легли до уреза воды, одна за другой. Нелли, закоченевшей и промокшей, помогли выбраться на берег. Лодка протекала и была полна воды. И в этой воде плавало закоптелое ведро с ухой…

Оглавление

  • Григорьев
  • У дикого озера Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

    Комментарии к книге «Земной лимб», Михаил Георгиевич Петров

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!